Веснушка Сесилия Ахерн
        «Ты - среднее арифметическое пяти человек, с которыми больше всего общаешься», - говорит Аллегре Берд незнакомый юноша. Эти слова задевают и ранят девушку: а есть ли вообще в ее жизни эти люди? Аллегре, которую все зовут Веснушкой, 24 года, она выросла с отцом-одиночкой и никогда не видела свою маму - испанскую красавицу Карменситу. Может быть, ее мать должна войти в эту пятерку? Между суровым атлантическим побережьем Ирландии, где остался ее отец и старые друзья, и богатым пригородом Дублина, где Веснушка живет и работает, но все еще чувствует себя аутсайдером, она ищет свою маму-беглянку, ищет «свое племя», а главное - ищет себя. Рассказанная ярким, живым голосом главной героини, это незабываемая история о человеческих взаимоотношениях, о родстве по крови и по духу, о дружбе и о том, как стать собой, - пронзительный и берущий за душу роман взросления.
        Сесилия Ахерн
        CECELIA AHERN
        FRECKLES
        
* * *
        Посвящается Сусане Серрадас
        Ты курица, Аллегра? Кво-кво-кво. Ты позволишь словам того человека сломить тебя, выбить из колеи? Позволишь, Аллегра? Он назвал тебя неудачницей. Он думает, что пять человек, с которыми ты общаешься чаще всего, - тоже неудачники, как и ты; может, он прав, смотри, как ты отреагировала, Аллегра. Или называть тебя Веснушкой? Кто ты теперь? Аллегра или Веснушка? Ну же, решай…
        Пролог
        Хруст улитки под ногой в темноте. Треск панциря. Скрежет. Слизь.
        Звук отдается в зубах, и острая боль пронзает десны, словно воспаленный нерв.
        Я не успеваю убрать ногу, не могу повернуть время вспять, исправить то, что я натворила. Я раздавила склизкие внутренности улитки, заторможенной, полусонной. Расплющила и вмяла их в землю. Еще несколько шагов я чувствую эту липкую жижу на ноге. Будто несу место преступления на своей скользкой подошве. Смерть на моем ботинке. Размазанные кишки. Надо вытереть об траву.
        Так бывает, когда идешь ночью по скользкой от дождя дороге и не видишь, куда наступаешь, а улитка не видит, кто наступает на нее. Я всегда жалела улиток, но теперь сама знаю, каково им. Воздаяние. Карма. Теперь я знаю, что чувствуешь, когда раскалывают твой панцирь и выставляют твои внутренности на всеобщее обозрение.
        Он раздавил меня.
        Протащил меня несколько шагов, размазав мое мягкое нутро по своей подошве. Интересно, его душа тоже запачкалась? Интересно, он почувствовал мой хруст и слизь под его взглядом, когда он бросил в меня полные ненависти слова, будто плюнул, и ушел. Несколько шагов волок на себе мой панцирь, прежде чем осознать, что еще не отделался от меня. Один поворот ноги, будто тушит сигарету, - и меня больше нет.
        Мои останки на дороге. Треснувший панцирь, обнаженное, беззащитное мягкое нутро, которое я всеми силами оберегала. Крах всего, что я так долго выстраивала и защищала. Чувства, мысли, сомнения сочатся из всех трещин. Длинный серебристый след раздавленных надежд, словно мерзкой требухи.
        Я не успела посторониться. Может, он и сам удивился тому, что натворил.
        Но на этом жизнь не закончилась, хотя ощущение было именно такое. Я не погибла. Меня раздавили и бросили истекать кровью. От Аллегры Берд остались одни осколки. Невозможно склеить треснувший панцирь. Но можно выстроить новый.
        Глава первая
        Когда мне было тринадцать, я проводила линии между веснушками на руке, как в головоломке, где надо соединять точки. Поскольку я правша, моя левая рука покрылась паутиной синих полос от шариковой ручки. Со временем из этих полос сложились рисунки созвездий, прочерченных от веснушки к веснушке, точная копия ночного неба. Больше всего я любила рисовать Большую Медведицу - или Большой ковш, как называют в некоторых странах. Я мгновенно находила ее на небе, и, когда в школе-пансионе выключали свет и коридоры погружались в безмолвие, я включала лампу для чтения и при ее тусклом свете брала синюю гелевую ручку и проводила линии от веснушки к веснушке - всего семь звезд, - пока моя кожа не начинала походить на карту звездного неба.
        Дубхе, Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар и Алькаид. Я не всегда выбирала одни и те же веснушки, иногда усложняла себе задачу и старалась повторить созвездие в другом месте, например на ногах, но долго сидеть съежившись было тяжело - спина болела. К тому же это было неестественно, будто я принуждала другие веснушки стать тем, чем они не были. У меня семь идеальных веснушек на левой руке, будто нарочно созданных для Большой Медведицы, так что я наконец решила не мучить другие веснушки и каждую ночь, после того как утренний душ смывал чернила, я снова бралась за работу.
        Затем я переключилась на Кассиопею. Это было легко. За ней последовали Южный Крест и Орион. Над Пегасом пришлось потрудиться - четырнадцать звезд-веснушек, но мои руки чаще находились под солнцем, чем остальные части тела (за исключением лица), так что здесь было наибольшее скопление меланиновых клеток, идеально расположенных для созвездия из четырнадцати звезд.
        В темноте нашей школьной спальни на соседней кровати, за перегородкой, тяжело дышала Кэролайн - она ласкала себя, думая, что никто не знает, а с другой стороны от меня Луиза перелистывала страницы аниме-комикса, который читала при свете фонарика. Напротив меня Маргарет уминала целый пакет шоколадных батончиков - потом она сунет пальцы в рот, чтобы ее вырвало; Оливия тренировалась целоваться на зеркале; а Лиз и Фиона целовались друг с другом. Кэтрин тихо всхлипывала, потому что скучала по дому, а Кэти писала гневное письмо своей маме, которая изменила папе, и все остальные воспитанницы школы-пансиона для девочек занимались своими тайными делами на этом единственном пятачке, который принадлежал только им, пока я чертила карту звездного неба на покрытой веснушками руке.
        Мое тайное занятие недолго оставалось тайным. Я делала это каждую ночь, и один слой синей ручки накладывался на другой и в какой-то момент уже перестал стираться. Чернила просочились в поры моей кожи, и даже щетка, горячая вода и очень недовольная монахиня, Сестра Давайка (мы прозвали ее так за большую любовь к призывам, начинающимся со слов «Давай-ка…»: «Давай-ка воздадим благодарность и помолимся», «Давай-ка откроем книгу на странице семь», «Давай-ка потренируем броски из-под кольца» - она была еще и нашим баскетбольным тренером), не могли смыть их или отучить меня от этой привычки. На меня бросали косые взгляды в душевой, в бассейне, когда я носила короткие рукава. Странная девчонка с разрисованной рукой. «Это изображения небесных сфер, животных, мифологических героев и созданий, богов и предметов», - говорила я им, с гордостью протягивая руку и ни секунды не стыдясь своих рисунков.
        В ответ мне читали лекции по отравлению чернилами. Снова и снова вызывали к школьному психологу. Добавляли круги на беговой дорожке. Они знали, что в здоровом теле здоровый дух, и пытались нагрузить меня занятиями, чтобы отвлечь от варварской наклонности уродовать собственную кожу, но я воспринимала это как наказание. Пусть бегает кругами на стадионе, пока не свалится от усталости. Пусть девочка забудет о своей коже. Но разве человек может забыть о своей коже? Я в ней. И я - это она. Что бы они ни говорили, я не могла остановиться. Каждый раз, когда выключали свет и тишина прокрадывалась в комнату, словно туман с моря, я слышала знакомый зов кожи.
        Я не стеснялась чернильных полос. И косые взгляды меня не смущали. Единственное, что меня раздражало, - шум, который они поднимали по этому поводу, а ведь отметины на руках были не только у меня. Дженнифер Ланниган резала себя бритвой, крошечные порезы покрывали ее ноги. У меня была возможность разглядеть их на уроках английского языка - светлую полосу между ее серыми носками и серой юбкой. Нам не позволяли носить косметику в школе, но после уроков Дженнифер подводила глаза белым карандашом, красила губы черной помадой, сама проколола себе губу, слушала сердитые песни сердитых дядек, и по какой-то причине, глядя на ее внешний вид, мы считали это совершенно приемлемым - что она делает с собой такие чудовищные вещи.
        Но я не была готом, и никто не находил психологического объяснения рисункам на моей коже. Комендант интерната обшаривала мои личные вещи и отбирала все мои ручки, которые благополучно возвращала мне утром, перед уроками, и снова отбирала после учебы. Люди смотрели на меня с опаской, когда я брала ручку, так обычно смотрят на детей с ножницами. Так что без ручек я неожиданно для себя оказалась в одной лодке с Дженнифер. Я никогда не понимала этого желания причинять себе боль, но разве не все средства хороши? Я наловчилась использовать заостренный угол линейки, чтобы царапать линии от веснушки к веснушке. Я знала, что сами веснушки трогать нельзя, меня уже предупреждали, как опасно сдирать родинки и веснушки. Со временем я заменила линейку более острыми предметами: циркулем, бритвой… и довольно скоро, придя в ужас от того, что она увидела на моей коже, комендант все-таки вернула мне ручки. Но было поздно, я уже потеряла к ним интерес. Боль мне никогда не нравилась, но кровь оставляла более стойкий след. Затвердевшие корочки между веснушками были намного заметнее, и теперь я не только видела
созвездия, но и чувствовала их. Они щипали на открытом воздухе и саднили под одеждой. Но было в них что-то утешающее. Я носила их как доспехи.
        Я больше не царапаю кожу, но мне уже двадцать четыре, а созвездия все еще можно разглядеть. Когда я переживаю или злюсь, я ловлю себя на том, что провожу пальцами по выпуклым шрамам на левой руке, снова и снова, в правильной последовательности, от одной звезды к другой. Соединяю точки, разгадываю тайну, восстанавливаю цепочку событий.
        Меня прозвали Веснушкой с первой учебной недели, когда я приехала в школу в двенадцать лет, и до восемнадцати, когда уехала. Даже сейчас, если я случайно сталкиваюсь с кем-то из школы, они до сих пор называют меня Веснушкой, а настоящее имя давно забыли или никогда не знали. Хотя ничего плохого они не имели в виду, думаю, я всегда догадывалась, что они видят во мне только кожу. Не темную или светлую, как у большинства из них, - такую светлую, что она отражала солнце. Не привычного цвета, который чаще всего встретишь в нашем городе Терлсе, а того цвета, о котором они мечтали и использовали бутылки и спреи, чтобы добиться его, но больше походили на мандарин. У нас была масса девочек с веснушками, которые не получили это прозвище, но веснушки на темной коже - совсем другое дело. Меня это никогда не беспокоило, напротив, я приняла свое прозвище с радостью, потому что видела в нем тайный смысл.
        Папина кожа белая, как снег, местами такая бледная, будто прозрачная, как бумажная калька с голубыми прожилками. Будто реки свинца. Волосы у него поседели и поредели, а когда-то были копной непослушных огненно-рыжих кудряшек. У него есть веснушки, розовые, на лице их так много, что, если бы они слились воедино, он засиял бы, как утренняя заря.
        - Тебе повезло, что тебя прозвали Веснушкой, Аллегра, - говорил он, - меня обзывали только спичкой или, того хуже, писаным уродцем! - И хохотал во все горло. - Динь-динь-динь, моя голова горит, динь-динь-динь, ноль - один, - распевал он песню, которой его дразнили в детстве, а я подхватывала. Я и он - вместе против неприятных воспоминаний.
        Свою маму я не знала, но мне говорили, что она иностранка. Экзотическая красавица, приехавшая учиться на ирландские берега. Кожа оливкового цвета, карие глаза, прямиком из Барселоны. Каталонка Карменсита Касанова. Даже имя звучит как сказка. И вот красавица встретилась с чудовищем.
        Папа говорит, должно же у меня быть что-то от него. Если бы у меня не было веснушек, он не смог бы претендовать на меня. Он шутит, конечно, но веснушки стали моей визитной карточкой. Поскольку, кроме него, у меня никого нет и никогда не было, мои веснушки связывают меня с ним удивительным образом. Они доказательство. Официальная печать небесной канцелярии, которая навеки сплела наши жизни. Свирепая толпа не сможет окружить наш дом, верхом на конях, с горящими факелами, и потребовать, чтобы он выдал ребенка, от которого отказалась мать. Смотрите, он ее отец, у нее такие же веснушки, как у него, видите?
        Цвет кожи я унаследовала от мамы, а веснушки от папы. Он действительно хотел меня. В отличие от мамы, которая отказалась от меня ради целого мира, он отказался от целого мира ради меня. Эти веснушки - невидимая линия синих чернил, незаживающий шрам, который связывает меня с ним, точка к точке, звездочка к звездочке, веснушка к веснушке. Соединять их - как укреплять нашу связь с папой.
        Глава вторая
        Я всю жизнь мечтала вступить в Гарда Шихана[1 - Ирл. Garda Siochana - дословно «Стража мира», государственная полицейская служба Ирландии. Полицейских в Ирландии называют garda - «стражи», «хранители». - Здесь и далее прим. перев.], ирландскую полицию. Других планов у меня не было, и все об этом знали. В последний год школы все звали меня Детектив Веснушка.
        Мисс Медоус, школьный консультант по профориентации, уговаривала меня получить образование в сфере бизнеса. Она считала, что все должны изучать бизнес, даже наши художницы, которые заходили к ней в кабинет со своими креативными, незаурядными мыслями и выходили так, будто их пролечили электрошоком, выслушав целую лекцию о преимуществах диплома по базовому курсу бизнеса. Надежное подспорье в тяжелые времена, говорила она. Поэтому бизнес ассоциировался у меня с матрасом - якобы он должен был смягчить падение. Но я с надеждой смотрела в будущее, никакие тяжелые времена меня не пугали, и я точно не собиралась падать. Ей так и не удалось заставить меня передумать, потому что другого места в этом мире я для себя не видела. Как оказалось, я ошибалась. Мое заявление в Гарда отклонили. Я была потрясена до глубины души. Будто мне дали под дых. Ошарашена. Никакого матраса на черный день я не подготовила, но мне удалось кое-как взять себя в руки и найти приемлемую альтернативу.
        Теперь я работаю парковочным инспектором в графстве Фингел. Ношу форму, серые брюки с белой рубашкой и желтый светоотражающий жилет, и патрулирую улицы, почти как настоящая гарда, полицейская. Я близка к своей цели. Я работаю в правоохранительных органах. Я люблю свое дело, мне нравится мой распорядок, режим, график. Мне нравится дисциплина и правила, когда все четко и понятно. Есть устав, и я следую ему неукоснительно. Мне нравится, что мне доверили такую важную роль.
        Моя часть расположена в Малахайде, пригороде Дублина, возле моря. Красивое местечко, не для бедняков. Я живу в студии над тренажерным залом на заднем дворе особняка на зеленой дороге, граничащей с замком Малахайд и садами.
        Хозяйка, Бекки, занимается компьютерами - чем именно, не знаю. Хозяин, Доннаха, работает дома в своей студии - милой комнате с окнами на сад, где он трудится на гончарном круге. Свои творения он называет сосудами. По мне, так обычные миски. Для сухого завтрака они не подходят, с трудом вмещают две пшеничные печеньки и недостаточно глубокие для молока, особенно учитывая, сколько впитывают эти печенья. Я читала интервью с Доннахой в журнале «Айриш таймс», где он особо подчеркивает, что это никакие не миски и вообще это слово оскорбляет его до глубины души, настоящее проклятие его профессиональной жизни. Эти сосуды несут в себе послание миру. До самого послания я не дочитала.
        Он разглагольствует о каких-то глупостях, причем с таким отрешенно-задумчивым взглядом, будто его мучительные поиски смысла жизни кого-то интересуют. Слушать он не умеет, хотя от человека творческого я этого никак не ожидала. Я думала, они, как губки, впитывают все, что их окружает. Я ошиблась, но только наполовину. Он уже был переполнен таким количеством маразма, что ни на что другое места не осталось, и теперь он выливает весь этот поток информации на других. Творческое недержание. И кстати, за свои крошечные миски он берет минимум пятьсот евро.
        Пятьсот евро - ровно столько составляет моя ежемесячная плата за квартиру. Почему так мало? Потому что я сижу с их тремя детьми, когда им нужно отлучиться. Обычно три раза в неделю. И всегда в субботу вечером.
        Я просыпаюсь и поворачиваюсь к своему айфону - 6:58, как всегда. Пора вспоминать, где я и что происходит. Мне кажется, опережать телефон на один шаг по утрам - хорошее начало дня. Две минуты спустя звенит будильник. Папа отказался от смартфона, он считает, за всеми нами следят. Он не делал мне прививки - и не потому, что боялся за мое здоровье, у него была целая теория о том, что нам под кожу вживляют чипы. Как-то он привез меня в Лондон на неделю в честь моего дня рождения, и почти все это время мы простояли перед посольством Эквадора, скандируя имя Джулиана Ассанжа. Полиция дважды прогоняла нас. Джулиан выглянул и помахал нам, и папа решил, что между ними произошло нечто эпохальное. Безмолвное взаимопонимание двух людей, которые разделяют веру в общее дело. Власть - народу. Потом мы пошли смотреть «Мэри Поппинс» в Вест-Энде.
        В семь утра я уже в душе. Завтрак. Одежда. Серые брюки, белая рубашка, черные ботинки, дождевик на случай непредсказуемой апрельской погоды. Мне нравится думать, что в этой униформе меня могут принять за гарду. Иногда я представляю, что я гарда. Нет, я не притворяюсь полицейским, это противозаконно, я делаю это только в мыслях и говорю, как они. У них такой гордый вид. Такой авторитет. Они твои защитники и друзья, когда нужна их помощь, и злейшие враги, когда ты нарушаешь закон. Они сами выбирают, кем быть, в зависимости от ситуации. Волшебство! Даже новобранцы, безбородые юнцы, умеют делать суровый, умудренный опытом взгляд полнейшего разочарования. Будто видят тебя насквозь и знают, что ты способен на большее, а ты - поганец такой! - обманул их ожидания. Простите, простите, я больше не буду. А девушки-гарда - огонь, с ними шутки плохи, зато лучшего напарника не найти.
        Мои волосы длинные, жесткие и такие темные, что отливают синевой, как бензин, и чтобы их высушить, уходит целый час, поэтому я мою голову только раз в неделю. Я собираю их в пучок, прячу под фуражку, которую натягиваю как можно ниже на глаза. Вешаю на плечо парковочный терминал. Готова.
        Я выхожу из гаража, перестроенного в спортзал, в пятидесяти ярдах от дома, отгороженного огромным садом, который спроектировал известный ландшафтный дизайнер. Дорога от моей квартиры петляет через тайный сад - мне разрешается ходить только этим путем, - огибает дом и выходит к боковой пешеходной калитке с кодом 1916 - это год восстания ирландских республиканцев против англичан, и выбрал его Доннаха Макговерн из Баллиджеймсдаффа. Жаль, Патрик Пирс уже не увидит, как много он делает для республики. Лепит миски на заднем дворе.
        Первый этаж напротив меня почти полностью прозрачный. Раздвижные двери от пола до потолка открываются словно в каком-нибудь ресторанчике летом. Между садом и домом границы размыты. И уже непонятно, где заканчивается одно и начинается другое, и голова идет кругом. Вот такая дизайнерская дурь. Мне видны все комнаты. Как в рекламе пылесоса «Дайсон». Белые круглые футуристические штуковины в каждой комнате - они либо всасывают воздух, либо выдувают его. А сейчас эта стеклянная стена лишь демонстрирует беспорядок на кухне, по которой мельтешит Бекки, стараясь собрать своих детей в школу, прежде чем она уедет на работу в город. Про себя я называю ее самодовольной дурой. Это одна из тех женщин, которые каждую неделю закупаются кудрявой капустой и авокадо. Чихают исключительно семенами чиа, а испражняются гранатовыми зернами.
        Они жалеют меня - они в своих просторных особняках, и я в однокомнатной каморке над спортивным залом. На их заднем дворе. В светоотражающем жилете и легкой защитной обуви. Ну и пусть жалеют. Моя комната стильная, чистая и теплая, и в любом другом месте мне пришлось бы платить столько же, чтобы делить квартиру еще с тремя соседями. В моем положении можно оказаться, только если потерять все. Так думают они. А я, наоборот, отказалась от всего, что у меня было, ради этого. Так думаю я.
        Мне не одиноко. По крайней мере не всегда. И я не бездельничаю. По крайней мере не всегда. Я присматриваю за папой. Делать это на расстоянии в двести пятьдесят миль не всегда просто, но я сама решила жить здесь, далеко от него, - чтобы стать ему ближе.
        Глава третья
        Я стараюсь не смотреть на кухню, проходя мимо, но Бекки вопит как полоумная, чтобы все поторапливались, и я невольно поворачиваю голову и вижу кухонный стол, замызганный молоком, заваленный коробками из-под сока и хлопьев, ланч-боксами; полуодетых детей; орущий мультфильм по телевизору. Бекки тоже еще не одета, такое с ней редко случается; она в пижамных шортах и футболке с кружевной отделкой, без лифчика, ее груди висят низко и колыхаются из стороны в сторону. Вообще-то она довольно стройная, почти каждый день с шести до семи утра занимается в спортивном зале под моей спальней. Она одна из тех женщин, которых восхваляют женские журналы. Все делает с надрывом, ради показухи. Почему-то, когда я думаю об этом, то представляю себе Майкла Джексона с его знаменитой лунной походкой. Нарушающей законы тяготения. А потом заявили, что его ноги были приклеены к сцене и все это обман.
        Доннаха сидит на высоком стуле за столешницей, уткнувшись в телефон, будто вокруг ничего не происходит. Ему некуда торопиться. Он отвезет детей в школу, а потом будет возиться со своими мисками в мастерской. И как раз в тот момент, когда я решила, что опасность миновала, благополучно дошла до передней стороны дома и ступила на длинную подъездную дорожку, заставленную их дорогими машинами, где роскошные, словно дворцовые, ворота защищают дом и дикие кролики бросаются наутек при моем приближении, Бекки позвала меня по имени. Я закрыла глаза и вздохнула. На секунду я задумалась, не удастся ли улизнуть, притворившись, что я не услышала ее, но так нельзя. Я оборачиваюсь. Она стоит у парадного входа. Ее соски затвердели на свежем воздухе и торчат теперь под тонкой футболкой. Одну грудь она старается спрятать за дверью.
        - Аллегра, - зовет она, потому что так меня зовут. - Сможешь посидеть с детьми вечером?
        Сегодня я не должна сидеть с детьми, и вообще я не в настроении. Неделя выдалась тяжелая, и я устала больше чем обычно. Провести вечер с детьми, которые тихо занимаются своими делами у себя в комнате или сидят неподвижно, уткнувшись в компьютерные игры, совсем необременительно, но все же лучше отдохнуть в одиночестве. Если я скажу ей, что не могу, а потом она увидит меня в моей комнате, то мне все равно не удастся отдохнуть.
        - Извини, что не предупредила заранее, - добавляет она, давая мне повод отказаться, но, прежде чем я успела воспользоваться им, она решительно напоминает, что уже почти первое мая. - Нужно обсудить арендную плату, - говорит она неожиданно деловым тоном. - Помнишь, я говорила, что мы пересмотрим плату через шесть месяцев.
        Такая уверенная в себе, категоричная, хоть и прячет за дверью торчащие соски. Звучит как угроза. Единственный раз, когда я не смогла ей помочь с детьми, - я ездила к папе, о чем заранее ее предупредила. Я всегда доступна, только не говорю об этом.
        - Насчет пересмотра арендной платы, - говорю я, - без проблем. Но я все равно не смогу посидеть с детьми, у меня планы на вечер. - Как только я это сказала, я сразу поняла, что теперь придется придумать планы, а это так раздражает.
        - Что ты, Аллегра, я вовсе не это имела в виду, - говорит она испуганно на мой намек о том, что обсуждение арендной платы - завуалированная угроза. Не такая уж и завуалированная, кстати, прозрачнее, чем ее пижама. Честно говоря, людей всегда видно насквозь - и голову ломать не надо.
        - Удачи тебе с твоими планами, - сказала она, прежде чем закрыть дверь, тряся грудью и все такое.
        Я не могу позволить себе платить за квартиру больше, даже немного, но съехать я тоже не могу позволить себе. Я еще не сделала то, ради чего приехала.
        Наверное, надо было согласиться посидеть с детьми.
        Чтобы добраться до поселка, я иду через парк замка Малахайд: старые деревья и благоустроенные тропинки. Скамейки с медными табличками в честь тех, кто прогуливался здесь, сидел здесь и смотрел направо и налево. Безукоризненные клумбы с цветами, без единой крошки мусора. То тут, то там мелькают серые белки. Любопытные малиновки. Озорные кролики. Черный дрозд пробует голос с утра. Вполне приятное начало дня. Обычно я встречаю одних и тех же людей в одних и тех же местах. А если нет, то значит, они опаздывают - или я. Мужчина в деловом костюме, с рюкзаком и огромными наушниками. Женщина с неестественно красным лицом на пробежке, ее мотает из стороны в сторону так, что она вот-вот навернется. Тоже все делает через силу, для показухи. Не понимаю, как ей это удается. Держаться на ногах, не сдаваться. Первые несколько дней она украдкой бросала на меня взгляд, будто заложник, умоляющий спасти ее от собственных амбиций, а теперь она как зомби, тупо смотрит в пустоту и гонится за тем, что не дает ей сойти с дистанции, - за невидимой морковкой на палочке. Есть еще немецкий дог со своим хозяином, за ними
старик, опирающийся на каталку, и молодой парень, по виду его сын. Они оба здороваются со мной, а я с ними.
        Моя смена начинается в восемь утра и заканчивается в шесть вечера. В поселке относительно спокойно, пока родители не начнут развозить детей в школу, и вот тогда хаоса не миновать. Каждое утро перед работой я захожу в булочную на Мейн-стрит - в «Деревенскую пекарню». Владельца зовут Спеннер. У него всегда найдется время поболтать со мной, потому что я прихожу рано, еще до того, как набежит толпа. Ровно в 7:58, когда прибывает пригородный поезд и все скопом заваливаются к нему за кофе. Он работает с пяти утра, печет хлеб и слойки. Его почти не видно за прилавком, который ломится от десятков разных сортов хлеба и булочек, скрученных и плетенных, пышных и блестящих, усыпанных кунжутом, маком и семечками подсолнуха. Они здесь главные, для них выделено почетное место над стеклянной витриной с выпечкой. Он просит, чтобы я называла его Спеннером, хотя на дублинском сленге это значит идиот. Он сделал что-то очень глупое, еще когда учился в школе, с тех пор к нему и приклеилось это прозвище. А может, и не один раз - я знаю, что он сидел в тюрьме. Он говорит, что именно там и научился печь. Я рассказала ему,
что когда-то у меня тоже было прозвище, в школе меня называли Веснушкой. И он решил называть меня именно так. Я не против. После переезда в Дублин было даже приятно слышать мое привычное прозвище, будто кто-то здесь меня знает.
        - Доброе утро, Веснушка, тебе как обычно? - спрашивает он, не отрывая глаз от теста, которое он проводит через аппарат и складывает слоями. - Датские слойки, - говорит он еще до того, как я делаю заказ, - с яблоком и корицей. Чертова машина сломалась утром. Они будут готовы только к обеду. Пусть ждут.
        Он всегда говорит о клиентах как о врагах, будто они мечтают довести его до могилы. Я тоже клиент, но меня это не оскорбляет; мне приятно, что он разговаривает со мной так, будто я не одна из них.
        Он снова складывает тесто, еще один слой. Белый и пухлый. Напоминает мне живот Тины Руни, когда она вернулась в школу после родов и ее кожа свисала вокруг шрама от кесарева сечения двойным слоем, будто сырое тесто. Я видела ее в раздевалке, когда она стягивала спортивную футболку через голову. Это было такой экзотикой. Девочка нашего возраста, которая родила малыша. Она виделась с ним только по выходным, и ее огороженная спальня была обклеена фотографиями крошки. Вряд ли кто-то из нас догадывался, как ей было тяжело. Изо дня в день она проживала две совершенно разные жизни. Она сказала мне, что переспала с парнем на музыкальном фестивале «Электропикник». В ее палатке. Когда на главной сцене выступала группа «Орбитал». Она даже имени его не знала и телефон не взяла и в следующем году собиралась снова поехать туда и поискать его. Интересно, ей удалось его найти?
        - Проклятый Свистун устроил мне сегодня разнос по поводу пирожных, - говорит Спеннер, возвращая меня из воспоминаний. И продолжает, не глядя на меня: - Каков наглец, ты только посмотри, он еще, видите ли, недоволен, чем его кормят на завтрак. Пусть спасибо скажет, что не сидит голодный, - последние слова он говорит громко, через плечо, глядя на дверь.
        Я смотрю на улицу, где бездомный Свистун сидит на примятом куске картона, завернутый в одеяло, с горячим кофе в одной руке и фруктовым сконом - в другой.
        - Ему повезло с тобой, - говорю я Спеннеру, и он немного успокаивается, вытирает лоб, бросает кухонное полотенце на плечо и подает мне кофе с вафлями.
        - Ума не приложу, куда все это девается, - говорит он, посыпая вафли сахарной пудрой и заворачивая их в газету.
        Он прав, я ем что хочу и не толстею. Наверное, потому что много хожу каждый день, на дежурстве, или из-за маминых генов. Она вроде бы была танцовщицей. Или хотела быть. Так она и познакомилась с папой - она училась на факультете сценических искусств, а он преподавал музыку. Возможно, она все же получила то, о чем мечтала. Очень на это надеюсь. Я бы не хотела пожертвовать кем-то ради целого мира и остаться ни с чем. Слишком несправедливо для этого кого-то.
        Два евро и двадцать центов за кофе и вафли, утренняя отрада. Меньше половины того, что пришлось бы заплатить в «Инсомнии» или «Старбаксе» дальше по улице. Настоящая пекарня сражается с этими коммерческими сетями, мать их, и лучше не заводить об этом разговор при Спеннере.
        - Я тут торчу с пяти утра каждый день… - и пошло-поехало.
        Обычно Спеннер довольно жизнерадостный, в его пекарне меня всегда ждет приятное начало утра и самый содержательный разговор за весь день. Он обходит прилавок, достает сигареты из переднего кармана фартука и выходит на улицу.
        Я сажусь на высокий стул возле окна и смотрю, как постепенно оживает Мейн-стрит. Цветочница выставляет свой товар на тротуаре. Магазин игрушек открыли, витрина вручную украшена новыми цветами, кроликами и яйцами - скоро Пасха. Оптика все еще закрыта, как и винный магазин, канцелярские товары, юридическая контора. Кофейни потихоньку просыпаются. Но Спеннер опережает их каждое утро.
        На другой стороне улицы, в кафе «Хот-дроп», девушка выставляет грифельную доску с рекламой омлета и морковного пирога. Медленно, но уверенно она дополняет меню все новыми пирожными. Раньше тут продавались только тосты. Удивительно, зачем она вообще старается, у него все равно лучше. Спеннер наблюдает за ней, прищурившись. Она с тревогой машет ему, он кивает едва заметно, затягиваясь сигаретой и прикрывая глаза.
        - Сегодня пятница, - говорит Спеннер, выпуская дым из уголка рта и произнося слова так, будто у него случился инсульт. - Вечером сходишь куда-нибудь?
        - Да, - говорю я, повторяю ложь, которая началась с Бекки.
        Я уже решилась, осталось только придумать, куда пойти. Я спрашиваю, какие у него планы на выходные.
        Он оглядывает улицу, словно на дворе 1950-е и он преступник, который готовится к ограблению.
        - Схожу к Хлое.
        Хлоя - мать его дочери, Хлоя - женщина, которая не разрешает ему видеться с дочерью, Хлоя, которая вечно сидит на диетах, но не худеет, не может жить без солпадеина, Хлоя чудовище. Он затягивается сигаретой, втягивая щеки.
        - Я должен поговорить с ней и положить этому конец. Она обязана меня выслушать, лицом к лицу, один на один, чтобы никто не встревал со своим мнением и не сбивал ее с толку. Как ее сестры. - Он закатывает глаза. - Ты же меня понимаешь, Веснушка. Она будет в «Пилоте» на празднике в честь крестин, и, если я случайно окажусь поблизости, почему бы мне не зайти туда, я и раньше там бывал, мой друг Даффер живет за углом, вот я и схожу вместе с ним, возьмем пару пинт, честно, без обмана, так что ей придется поговорить со мной.
        Я никогда не видела, чтобы кто-то вдыхал табачный дым, как он, долго и глубоко, чуть ли не четверть сигареты зараз, а потом только смахивает пепел. Вот сигарета полетела прямо под ноги женщине, она фармацевт, я ее узнала, она водит синий «фиат» и паркуется возле замка Малахайд. Она вскрикнула от неожиданности - сигарета чуть не попала в нее, и сердито смотрит на него, затем, испугавшись его роста и выражения лица - с таким пекарем лучше не шутить, - идет своей дорогой. Свистун недовольно присвистывает, - половина чинарика пропала почем зря, - затем, шаркая, подходит к еще не потухшей сигарете, выуживает ее из кювета, и возвращается на свою картонку.
        - Ах ты, крыса, - говорит ему Спеннер, но дает ему новую сигарету, прежде чем вернуться в пекарню.
        - Будь осторожнее, Спеннер, - предупреждаю я озабоченно. - Прошлый раз, когда ты виделся с Хлоей, ты поругался с ее сестрами.
        - Три уродины, - говорит он. - Вместо лиц капуста квашеная.
        - И она пригрозила тебе судебным запретом.
        - Да она и слов таких не знает, - смеется он. - Все будет хорошо. У меня есть полное право видеться с Арианой. Ради этого я готов на все. И если быть паинькой - последняя надежда, значит, буду паинькой. Я умею играть в эти игры.
        Пассажиры утреннего поезда хлынули со станции на Мейн-стрит. Скоро в маленькой пекарне негде будет протолкнуться, и Спеннер будет в одиночку подавать кофе, выпечку и сандвичи, торопясь изо всех сил. Я допиваю кофе и проглатываю последний кусочек вафли, смахиваю пудру с губ, бросаю салфетку на стол и ухожу.
        - Двигай отсюда, Свистун! - кричит на него Спеннер. - Ты испортишь аппетит моим клиентам, все равно никто из них не даст тебе ни цента.
        Свистун медленно поднимается, подбирает свои вещи, картонную подстилку и, шаркая, уходит за угол и дальше по старой улице. Ветерок доносит до меня его нестройную песенку.
        Мой рабочий день начинается с местных школ. Мало места, слишком много машин. Уставшие, взвинченные родители тормозят там, где нельзя тормозить, паркуются там, где нельзя парковаться, прячут пижамы под кардиганы и пальто, надевают кроссовки с деловым костюмом, все заморочены своими проблемами, торопятся доставить детей в школу, прежде чем поехать на работу, - и дети, полусонные, с рюкзаками больше, чем они сами, на них орут, чтобы поторапливались и выходили из машины. Лишь бы кто-нибудь, ради всего святого, забрал у них этих детей, чтобы они могли заняться своими делами. Каждое утро я выслушиваю ругательства одних и тех же психопатов, которые паркуются в два ряда. Дети не виноваты. И я не виновата. Никто не виноват. Но я все равно должна делать свою работу - патрулировать.
        В первую очередь я бросаю взгляд на свободное место перед салоном красоты, которое в ближайшие полчаса займет серебристый БМВ третьей серии 2016 года выпуска. Я заглядываю в окно небольшого салона, там темно и пусто, закрыто до девяти утра. В это время машина паркуется на свободное место перед салоном. Я оборачиваюсь и смотрю на водителя - мужчина выключает мотор и отстегивает ремень безопасности. Он не сводит с меня глаз. Затем открывает дверь, ставит одну ногу на мостовую и удивленно смотрит на меня.
        - Разве здесь нельзя парковаться? - спрашивает он.
        Я качаю головой, и, хотя я не изображаю из себя полицейского, мысленно я чувствую себя именно так и никак иначе. Полицейские не обязаны ничего объяснять.
        Он закатывает глаза, прячет ногу обратно в машину, пристегивается и включает мотор, глядя на знак растерянно и раздраженно.
        Я жду, пока он уедет.
        Еще только восемь утра. Платная парковка начинается с 8:30. Нет ни одной законной причины, по которой он не может здесь парковаться.
        Но ведь здесь всегда паркуется она.
        Каждый день.
        Это ее место.
        И я защищаю его.
        Глава четвертая
        С девяти утра и до полудня фиксирую нарушения правил парковки. Машины на разгрузочных площадках мешают грузовикам доставить товары, вызывая заторы на узких улицах поселка. Штрафы за автомобили, брошенные еще с прошлой ночи, когда водитель напился, доехал до дома на такси, а на следующий день не вернулся за машиной и не оплатил парковку. Сегодня их больше, чем в другие дни, в четверг вечером все обычно гуляют. В воскресенье парковка бесплатная. Могут творить что хотят.
        В общем, дел невпроворот.
        Я прохожу мимо серебристого БМВ перед салоном. Она заняла свое место. Можешь не благодарить. Парковка оплачена. Разрешение на парковку по месту работы лежит там где надо, на приборной панели. Регистрация оформлена правильно. Молодец. Большинство забывает уведомить местные органы, когда покупают новую машину. А это правонарушение, и они получают за это штраф. БМВ соблюдает закон безукоризненно. Шестьсот евро за годовую регистрацию. Зарабатывает она прилично. Собственный салон. Всего на шесть мест, но клиентов всегда полно. Два кресла для мытья головы, три кресла перед зеркалом. И небольшой стол со стулом возле окна для маникюра. Шеллак и гель. Она всегда здесь. Я замечаю, когда ее машины нет, переживаю, не заболела ли она или кто-то из семьи, но наверняка я догадаюсь по лицам ее персонала, если случится что-то ужасное. Ее парковочные данные всегда безупречны, но я все же проверяю. Никто не совершенен. Регистрация на приборной панели, детское кресло на заднем сиденье.
        На мгновение оно приковывает мое внимание.
        В полдень мой маршрут проходит по Джеймс-террас - улице, заканчивающейся тупиком, с особняками в георгианском стиле, расположенными в ряд, теперь здесь только офисы, напротив теннисных кортов. Я любуюсь видом, который ждет меня впереди, если идти к поселку Донабейт, - рыбацкие лодки и парусники, голубые, желтые, коричневые и зеленые, напоминают мне дом. Мой родной город тоже прибрежный, правда он сильно отличается от Дублина, но морской воздух тот же, и это единственное, чем Дублин похож на мой дом. Города вызывают у меня клаустрофобию, а в этом пригородном поселке дышится намного легче.
        Родилась я на острове Валентия, графство Керри, но школа-пансион, где я училась, находилась в Терлсе. Почти на каждые выходные я приезжала домой. Папа работал в Университете Лимерика, преподавал музыку, пока не ушел на пенсию, - давно это было. Он играет на виолончели и фортепиано и до сих пор дает уроки по выходным и летом в нашем доме, но его основная работа и увлечение, я бы даже сказала одержимость, - рассказывать о музыке. Представляю, какие лекции он читал, с его восторженным обожанием к любимому предмету. Вот почему он назвал меня Аллегрой, что в переводе с итальянского значит веселая, хотя на самом деле это музыкальный термин - allegro, - который указывает на то, что произведение нужно играть быстро и оживленно. Для меня лучшая музыка на свете - когда папа напевает себе под нос. Он мог и до сих пор может промурлыкать так целых четыре минуты и тринадцать секунд из «Женитьбы Фигаро».
        Он работал в Лимерике с понедельника по пятницу, пока я была в пансионе, а в пятницу вечером я садилась на поезд до Лимерика. Он встречал меня на станции, и мы вместе ехали домой, в Найтстаун на острове Валентия. Дорога до дома должна была занимать три часа, но с папой за рулем она опасным образом сокращалась, ведь скоростные ограничения - очередной инструмент контроля со стороны правительства. Стоило мне увидеть дом в пятницу вечером, тот момент, когда по мосту Портмаги мы попадали с материка на остров, меня окутывало удивительное чувство покоя. Я радовалась тому, что я дома, не меньше, а может, и больше, чем встрече с папой. Это же родной дом! Полный невидимых вещей, которые проникают в самую душу. Моя уютная постель, самая удобная подушка на свете, тиканье дедушкиных часов в прихожей, трещина на стене и причудливые формы, которые она принимает в разное время суток, когда на нее падает свет. Когда ты счастлив, даже то, что тебе ненавистно, можно полюбить. Например, как папа включает радио «Классик FM» слишком громко. Запах подгорелых тостов - но только до того, как их придется есть. Как рычит
бойлер, каждый раз, когда мы включаем кран. Как скользят по штанге кольца для шторки в ванной. Овцы в поле за нашим домом, на ферме Несси. Потрескивание угля в камине. Скрежет папиной лопаты по бетону в угольном сарае позади дома. Хлоп, хлоп, хлоп, трижды, всегда трижды, по вареному яйцу. Иногда я всем сердцем мечтаю оказаться дома. Но не здесь, у моря, где все напоминает о нем, а там, где о нем не напоминает ничто.
        Кроме желтого песка и острова я вижу и другой знакомый желтый цвет. Канареечно-желтый «феррари» припаркован у восьмого дома на Джеймс-террас. Уверена, никакой регистрации на лобовом стекле нет, как и не было вот уже две недели. Я проверяю все машины по дороге к «феррари», но не могу сосредоточиться. Нужно добраться до желтого автомобиля, пока не появился хозяин, а то он уедет до того, как я выпишу штраф. Он снова перехитрит меня. Я бросаю другие машины и иду прямиком к желтому спортивному автомобилю.
        Никакой регистрации на лобовом стекле. И парковочного талона нет. Я проверяю его номер на своем планшете. Ни одной оплаченной парковки онлайн. Уже вторую неделю он паркуется здесь, примерно на одном и том же месте, и каждый день я выписываю штраф. Каждый штраф обходится владельцу в сорок евро, и эта сумма вырастет на пятьдесят процентов через двадцать восемь дней, а если ее не уплатят еще через двадцать восемь дней, то начнется судебное разбирательство. Сорок евро каждый день в течение двух недель - это немало. Почти моя месячная плата за квартиру. Мне не жалко владельца. Я злюсь. Негодую. Будто надо мной намеренно издеваются.
        Кто бы ни ездил на такой машине, наверняка дурак дураком. А как же иначе? Желтый «феррари». Или это женщина? Очередная показушница, с этой машиной она точно перестаралась, а может, ее в детстве уронили головой на пол. Я выписала штраф, сложила его и сунула под стеклоочиститель.
        В обеденный перерыв я сажусь на скамью в переулке за теннисным клубом и скаутским клубом, прямо над морем. Сейчас отлив, и виднеются камни, покрытые илом, несколько пластиковых бутылок, одна кроссовка, соска торчит неестественно из скользких водорослей. Но даже в уродливом есть красивое. Я достаю из рюкзака ланч-бокс с обедом. Сырный сандвич с хлебом из отрубей, зеленое яблоко (сорт «Гренни Смит»), горсть грецких орехов и термос с горячим чаем. Почти одно и то же каждый день и всегда в одном и том же месте, если погода позволяет. В ненастье я стою под крышей общественного туалета. В дождливые дни, как правило, работы больше, никому не хочется бежать к парковочному автомату и обратно к машине под дождем. Многие паркуются на разгрузочных площадках и в два ряда, включив аварийку, чтобы быстрее сделать свои дела. Но мои должностные инструкции от погоды не зависят.
        Иногда я обедаю вместе с Пэдди. Он тоже парковочный инспектор, и мы делим между собой сектора в этом районе. Пэдди грузный, у него псориаз и перхоть падает на плечи, и он далеко не всегда попадает в нужный сектор в нужное время. Я радуюсь, когда его нет. Он только и говорит, что о еде, как он варит и жарит ее, в мельчайших подробностях. Может, истинный гурман оценил бы его рассказы, а мне странно слушать, как он сутками маринует и томит что-то там на медленном огне, пока он уплетает сандвич с яйцом и майонезом и чипсы с сыром и луком с заправочной станции.
        Кто-то громко ругается, хлопает дверца машины. Я оглядываюсь и вижу владельца желтого «феррари», он читает свой штраф за парковку. Так вот он какой. На удивление молодой. Хорошо, что моей улыбки не видно за сандвичем с сыром. Обычно я не получаю никакого удовольствия от подобных вещей, в штрафах за неправильную парковку нет ничего личного, просто работа, но с этой машиной все по-другому. Он высокий, худощавый, мужчина-ребенок, чуть старше двадцати. В красной бейсболке. Похожа на бейсболку с надписью «Вернем Америке былое величие», но, присмотревшись, я вижу на ней символ «феррари». Точно придурок. Он сует штраф в карман, в его движениях чувствуется раздражение, негодование, злость, и открывает дверцу машины.
        Я довольно посмеиваюсь.
        Он никак не мог услышать меня, я сижу тихо, сандвич с сыром приглушает мой смех, и я слишком далеко, через дорогу, но он будто чувствует, что за ним следят, оглядывается и замечает меня.
        Кусок сандвича вдруг превращается в настоящий кирпич у меня во рту. Я пытаюсь проглотить его, но вспоминаю - слишком поздно, - что еще не прожевала. Я давлюсь, кашляю и отворачиваюсь от него, чтобы прочистить горло. Наконец мне это удается, и я сплевываю в салфетку, но крошки еще остались, и в горле першит. Я запиваю чаем и снова оглядываюсь на него - оказывается, он еще стоит и смотрит на меня. Он ни капли не встревожен, будто надеялся увидеть, как я задохнусь насмерть. Наконец он бросает на меня испепеляющий взгляд, садится в машину, хлопает дверцей и уезжает. На рев мотора оборачивается несколько человек.
        Сердце бешено стучит.
        Я была права. Придурок.
        Глава пятая
        После обеда мой маршрут идет вдоль прибрежной дороги. Здесь паркуются многие из тех, кто ездит на работу на поезде, будто это разрешено. Как бы не так; я быстро помогаю им усвоить урок. Они думают, что могут оплатить максимальное время, три часа, затем сесть на поезд по направлению в город, бросить машину здесь на весь день и вернуться в шесть вечера. Может, Пэдди и дает им поблажки, но я никогда. Я не поглажу по головке за такую безалаберность; они, видите ли, аванс выплатили. Платить нужно за все часы парковки, и никаких исключений, даже если хромаешь на обе ноги.
        На обратной дороге к поселку я замечаю желтый «феррари» в нескольких метрах от того места, где он стоял раньше, и сразу чувствую приятное волнение. Это как играть в шахматы. Он сделал свой ход. Технически моя смена почти закончилась: уже 17:55. Парковочные автоматы работают до шести вечера. Пять минут оплатить невозможно, даже если очень захотеть, минимальное время - десять минут, и, хотя я педантично соблюдаю правила, я не заставляю людей переплачивать. С деньгами не шутят. Я оглядываюсь, нет ли водителя поблизости, вдруг он наблюдает за мной. Я натягиваю фуражку на глаза и чуть ли не бегу к машине. Смотрю на лобовое стекло, сердце бешено колотится.
        Он заплатил. Впервые за все это время. Мой штраф сделал свое дело. Я сломала его. Допрос подозреваемого прошел успешно. Но парковка оплачена только до 17:05. В 14:05 он заплатил три евро за максимальное время - три часа, и меня бесит, что он надеялся получить еще один час бесплатно. Ничего не выйдет.
        Прежде чем выписать новый штраф, я сканирую его номер, чтобы проверить, не оплатил ли он парковку онлайн. Нет.
        Я цокаю языком и качаю головой. Да этот парень напрашивается на неприятности. Если бы он оставил предыдущий штраф на лобовом стекле, я бы не смогла выписать ему еще один. Он явно не собирается облегчить себе жизнь.
        Я выписываю штраф.
        И быстренько ухожу.
        Рабочий день закончился, но я не могу пойти домой. Я сказала Бекки, что меня не будет, и теперь думаю, куда можно пойти в пятницу вечером в форме парковочного инспектора. Я покупаю рыбу с картошкой навынос и иду к замку Малахайд, где толпа подростков с подозрительно набитыми рюкзаками ищет укромное местечко, чтобы выпить тайком от всех.
        Около девяти начинает темнеть, и дольше оставаться я не могу, территорию замка закрывают, к тому же мне скучно, я озябла и, честно говоря, не хочу портить себе целый вечер из-за того, что я отказалась посидеть с детьми. Думаю, если они нашли себе другую няню, мне уже нечего опасаться.
        Домой я возвращаюсь в 21:30. В окнах мелькают дети, родителей не видно, так что я не знаю, остались Бекки и Доннаха или нашли мне замену. Я стараюсь не шуметь, надеясь, что меня не заметят и не скажут: «А, ты уже вернулась. Теперь-то мы можем уйти?» Я продрогла и устала, мечтаю о душе и пижаме.
        Как только я захожу в спортзал, я сразу чувствую - что-то не так. Свет выключен, но в здании явно кто-то есть. Я не закрываю дверь за собой на тот случай, если это грабитель и мне придется спасаться бегством. Я не очень-то переживаю, скорее всего, это Доннаха. Из спортзала можно попасть в его офис и на винтовую лестницу, которая ведет в мою комнату. Его офис прямо подо мной и используется исключительно для просмотра порно и мастурбации. И, возможно, для выставления счетов и хранения бухгалтерских книг.
        В офисе никого нет, шум доносится сверху, из моей комнаты. Неужели я оставила телевизор включенным? Нет, это вряд ли. Слишком уж реалистичные звуки. Вздохи, стоны, охи, ахи. Кто-то занимается сексом в моей комнате. Лучше бы это были двое. Обнаружить там одного человека было бы еще неприятнее.
        Первая мысль - это Бекки и Доннаха. Раз я отказалась сидеть с их детьми, они задумали проучить меня, кончив на мои простыни, пока меня нет, омерзительно избалованные и сверхпривилегированные - знаю я их. Интересно, можно быть сверхпривилегированным или только привилегированным. Не знаю. Вторая мысль - там Доннаха. Может, Бекки все-таки ушла одна, а ему пришлось остаться. Может, он решил повеселиться без жены. Жена-показушница и забитый муж-обманщик - классика жанра. Противно даже думать, сколько раз он использовал мою комнату.
        Я бесшумно поднимаюсь по спиральной лестнице, моя рабочая обувь, несмотря на ее дизайн, слишком массивная и тяжеловесная для слежки. Телефон наготове у меня в руке. Дверь в мою комнату приоткрыта, слишком уж глупая ошибка, наверняка это сделано намеренно. Не для того, чтобы их застукали, кому такое понравится, а чтобы услышать, если кто-то зайдет. Но с таким громких сексом невозможно услышать посторонних. Я как раз вовремя. Поднимаю телефон и снимаю, так все теперь делают, когда происходит что-то жестокое, опасное или необычное. Сначала снимай, потом думай. Смекалку мы давно растеряли. А вместе с ней сопереживание. Инстинктивную реакцию. Единственный инстинкт - снять видео, а думать и чувствовать как-нибудь потом.
        Волосатая мужская задница ритмично двигается между загорелыми, упругими ногами, поднятыми высоко, широко раздвинутые бедра (какая растяжка!) она придерживает сама, собственными наманикюренными пальцами. Шеллак или гель, не знаю. Удивительная гибкость, и как мило с ее стороны держать себя раскрытой для него. Настоящая леди в постели. Я узнаю эти ногти, эти ноги. Это Бекки.
        А это, значит, задница Доннахи. Приятно познакомиться.
        Когда я понимаю, что это мои домовладельцы, мне уже не так забавно, что я застукала их, скорее противно. Это их собственность, но мое личное пространство, и они его нарушают. Если бы я могла выписать им штраф, я бы так и сделала. Я бы прилепила его прямо на эту волосатую задницу, надеясь, что, когда он сорвет штраф, ему будет больно до слез. Я выключаю телефон, тихо спускаюсь вниз и жду, когда они закончат, что и происходит вскоре - громко, с завидным пылом. Наверное, гордятся собой, какие они молодцы. Затем я снова поднимаюсь наверх, на этот раз не прячась, громко топаю уставшими ногами в тяжелых ботинках после долгого рабочего дня. Я дала им время хотя бы расцепиться, и надеюсь, они уже прикрылись. Я открываю дверь и усердно изображаю удивление на лице: во-первых, потому что дверь не заперта, ну и во-вторых, потому что на моей кровати творится такое безобразие.
        - Боже мой, Аллегра, я думала тебя не будет вечером, - говорит Бекки; смехотворное оправдание, на мой взгляд. Как я посмела вломиться. Она завернута в одеяло, мое бирюзовое флисовое одеяло. На ее потном голом теле. Она вся красная, взбудораженная. Думаю, в основном из-за секса, а не из-за чувства стыда, которое было бы здесь уместнее. К моему удивлению, я смотрю на них с искренним потрясением, потому что задница принадлежит вовсе не Доннахе. Мужчина, не Доннаха, смущен моим присутствием даже меньше, чем Бекки, - на самом деле он вообще не смущен. Он не спешит прикрыться, смотрит на меня с любопытством. Затем нагибается и подбирает одежду, выставив свою волосатую задницу и мошонку чуть ли не мне в лицо.
        - Не могла бы ты выйти на минутку? - просит Бекки раздраженно, будто мне недостает такта, чтобы убраться отсюда. Я выхожу и спускаюсь вниз, в спортзал. Сажусь на гребной тренажер. Тихонечко раскачиваюсь взад-вперед, думаю.
        Мужчина, который не Доннаха, проходит мимо меня, одетый в дорогой костюм, все еще ухмыляясь. Запах его геля после бритья вызывает у меня тошноту. А затем появляется Бекки, с моими простынями и одеялом, скомканными кое-как. И снова этот решительный тон.
        - Аллегра, я была бы бесконечно благодарна, если бы ты помалкивала об этом. Иногда… бывает… это не то, что кажется… это личное, - говорит она наконец твердо, закрывая тему.
        - Конечно, - говорю я, качаясь взад-вперед на тренажере. - Кстати, насчет арендной платы, - добавляю я, - поговорим сейчас или в другой раз?
        Она ушам своим не верит. Как я могла такое сказать. Будто мои слова и мой тон, да еще в такой момент, в сто раз хуже, чем то, что я застала в своей комнате. Она смотрит на меня по-другому. С неприязнью. Отвращением. Ничтожество. Придурочная.
        - Арендная плата не изменится, - говорит она, бросая на меня строгий взгляд; больше нет вопросов. Все четко и понятно. Плата не изменится, а я никому ничего не скажу про волосатую задницу, которая не принадлежит Доннахе. Хотя я и так не собиралась.
        - Я постираю это, - говорит она про простыни, неверной походкой выходя из спортзала, наверняка еще не пришла в себя после секса.
        Я застилаю чистые простыни, бросаю свое любимое флисовое одеяло в угол. Придется открыть окно настежь, чтобы избавиться от запаха его геля после бритья, такого удушливого, будто он пропитал каждый дюйм моей комнаты. Наконец я ложусь, продрогшая после целого дня на улице и вечера в парке, но слишком уставшая, чтобы принимать душ.
        Я пересматриваю видео несколько раз. Сначала я сняла это на телефон, а теперь пытаюсь разобраться, что же я чувствую по этому поводу.
        Глава шестая
        Я просыпаюсь от детских криков в саду. Сейчас десять утра, суббота, и я рада, что мне удалось отключить свой внутренний будильник, по которому я живу с понедельника по пятницу, и поспать подольше. Учитывая, что я обнаружила вчера у себя в спальне, я рассчитывала, что Бекки проявит ко мне особую заботу. Завтрак в постель, никаких шумных детей под моим окном, сниженная арендная плата. Или она хочет избавиться от меня? Шестилетний Киллин самый шумный. Уверена, он опять нарядился в платье принцессы. У него даже голос меняется, когда он надевает платье. Я сажусь в постели и выглядываю в окно. Так и есть. Сиреневое платье Рапунцель, длинный светлый парик и рогатый шлем. Забрался на крышу домика для игр, размахивает мечом, провозглашая скорую казнь своих братьев через отсечение головы.
        Я сбрасываю одеяло и задеваю две пустые бутылки из-под вина на полу. Одно красное, другое белое. Помню, я никак не могла решить, какое открыть, и примерно в два часа утра, как раз когда закончился «Скалолаз» и началась «Тутси», я открыла красное вино. Голова кружится с похмелья, события прошлой ночи расплываются в памяти как мираж, и я бы сомневалась, что это действительно произошло, если бы не подтверждение - видео на моем телефоне.
        Обычно я сижу с детьми каждый вечер субботы, но теперь даже не знаю, захочет ли Бекки куда-то идти, после ее внебрачных развлечений; наверное, ей придется, в конце концов ее муж тоже заслуживает своей доли счастья. Уверена, скоро все прояснится. Как бы то ни было, рассиживаться мне некогда, суббота - занятой день. Я принимаю душ, бреюсь повсюду и мажусь увлажняющим кремом. Одеваюсь. Голубые обтягивающие джинсы с высокой талией, порванные на коленях, черные военные ботинки и парка цвета хаки. Чуть смягчаю свой образ нежно-розовым свитером. Здороваюсь с детьми, притворяюсь убитой, когда Киллин протыкает меня мечом. Когда он убегает хохоча, я замечаю блестящие туфли принцессы под платьем. Я намеренно заглядываю в дом и ищу Бекки. Мне любопытно, как выглядит домашняя сцена после того, как потрахаешься с другим мужчиной. Я осматриваю кухню, здесь все нормально. Как всегда. Она, конечно, молодец, нечего сказать. Доннаха, наверное, еще спит - у него ведь тоже выдалась веселая ночка. Может, он тоже был с кем-то. Может, у них такая договоренность. Может, и нет. Я не осуждаю, просто интересно. Раздвижные
двери на кухню открыты. А вот и Бекки.
        - Сегодня вечером я дома, - говорит она через открытые двери.
        Значит, сегодня я свободна от детей. Видимо, накануне она сильно устала, ничего удивительного.
        Я сажусь на автобус 42 на улице Малахайд и еду до самого города, почти до конечной. Схожу на Талбот-стрит и несколько минут иду по направлению к Фоли-стрит, бывшей Монтгомери-стрит, прозванной Монто, в свою золотую пору с 1860-х по 1920-е это был крупнейший район красных фонарей в Европе. Я иду прямиком к галерее Монтгомери, где выставляются современные ирландские художники, скульпторы и другие творческие личности, вижу Джаспера, - он владеет галереей на пару со своей женой, - он говорит с клиентом, и поднимаюсь по деревянным, замызганным краской ступеням на третий этаж. Здесь пустая комната. Оголенная, без обоев, с нелакированным полом, без прикрас и при этом настолько авангардная и трендовая, что вовсе не похожа на заброшенную. Это своеобразный сосуд для хранения вещей, как творения Доннахи, но намного полезнее. В галерее продают его миски, но я никогда не говорила им о нем, а ему об этом месте. Не хочется, чтобы он заявился, пока я здесь. Два широких окна наполняют комнату светом. Пол скрипит. Такое ощущение, будто комната перекошена. Ее используют для выставок, вечеринок, показов и
презентаций, а сегодня - для сеанса с натурщиком, и этим натурщиком буду я.
        В углу стоит ширма. Забавные изображения озорных херувимов, ласкающих себя. Юмор в стиле Женевьевы и Джаспера. Выставки и мероприятия затягиваются до утра, здесь собирается немало их друзей-художников, всякое случается. Сама видела.
        Женевьева встречает меня наверху. Ее суровый внешний вид резко контрастирует с внутренней мягкостью и изяществом, которые так хорошо мне знакомы. Простой черный пучок и челка, черные квадратные очки в толстой оправе, красная помада - всегда красная помада. Куртка в стиле милитари, с золотыми пуговицами, застегнутая до самого подбородка, водолазка, пояс тоже в военном духе стягивает ей талию. А под курткой выступают две огромных груди. На ней черная кашемировая юбка до колен и ботинки в стиле милитари. Все закрыто. Она не замечает или ее просто не волнует, что ботинки стучат и царапают скрипучие деревянные половицы. Женевьева родилась не для того, чтобы соблюдать тишину. Комната такая старая, что пол неровный. Мне приятно смотреть, как мольберты и стулья новичков катятся по полу в мою сторону. Ужас на их лицах, когда их краски с грохотом летят в обнаженную женщину. Приходится закреплять мольберты в трещинах между половицами, а ноги твердо ставить на пол.
        Я дрожу. Окна открыты настежь.
        - Прости, - говорит Женевьева, расставляя стулья и мольберты. - Вчера здесь творилось черт знает что, так накурено, хочу проветрить.
        Я нюхаю воздух, говорю ей, что ничего не чувствую. Сейчас здесь тихо и спокойно, но могу представить, что тут было несколько часов назад, трепет тел, пот и все такое. Думаю, почти как в моей спальне накануне. Она принюхивается, чтобы проверить, права ли я.
        - Ладно, закрою сейчас, - говорит она, громыхая к окну в своих ботинках; так и вижу ее в прошлой жизни, как она хватает винтовку, встает на одно колено и обстреливает солдат из укрытия - настоящий снайпер. На самом деле она просто закрывает окна.
        - Сегодня будет двенадцать, - говорит она, - и никаких незваных гостей.
        Незваные гости не допускаются после того раза, как один такой «пришелец» сунул руку в штаны, поедая меня глазами, вместо того чтобы рисовать. Женевьева, без лишних сантиментов, почти что выволокла его из здания, ухватив прямо за член. Мы улыбаемся друг другу, вспоминая тот случай.
        - Что с него взять, - говорю я. - Она сама виновата! Вы видели ее соски? - я передразниваю его обиженные стенания, когда они выгоняли его взашей, с такой любовью и в то же время с такой ненавистью он винил мои соски в своем унижении.
        - У тебя и правда замечательные соски, - говорит она, мельком взглянув на мою грудь.
        Это комплимент. Она повидала немало обнаженных бюстов.
        Я захожу за ширму и снимаю одежду. Пол ледяной, и моя кожа покрывается мурашками. Придется как-то согреться к началу сеанса, хотя они оценят затвердевшие соски и ареолы. Красота им не нужна, они жаждут деталей. Индивидуальности. Я втираю в кожу масло, хочу блестеть. Мне несвойственно тщеславие, но я стараюсь соответствовать определенным стандартам, а сухая кожа, отметины от носков и мурашки не в их числе. Не такие детали я хочу выставлять напоказ. Женевьева предпочитает, чтобы я заняла свое место на небольшом возвышении только после того, как все соберутся. Она говорит, нет смысла мне мерзнуть из-за непунктуальных людей. Вообще-то я не снимаю халат, пока не сяду на подиум, но я понимаю ее.
        Наконец все заняли свои места, только один стул остался без хозяина, но Женевьева никого никогда не ждет, и мы приступаем. Я не смотрю на их лица, пока не сниму халат и займу удобное положение. Шелковый халат, украшенный узорами, теперь висит на спинке деревянного стула, на котором я сижу, в стиле ар-деко, жестковатый, на мой взгляд, хорошо, что шелк его немного смягчает. Я обвожу взглядом аудиторию. Несколько знакомых лиц, одни приветливо смотрят на меня, другие бросают лишь беглый взгляд, словно я ваза для фруктов. Их интересуют тени и углы. Складки и дефекты. Детали и индивидуальность.
        Новички осматривают ту часть моего тела, которая привлекает больше всего внимания. Мою левую руку. Все еще в шрамах после того, как подростком я вырезала созвездия на своей коже, соединяя веснушки. Думаю, именно поэтому Женевьева зовет меня снова и снова. Любопытная особенность, явный признак членовредительства. Серьезная дилемма для студентов - проигнорировать мои шрамы или, наоборот, использовать их. Некоторые выделяют их больше, чем они есть на самом деле, рисуют кричащие, уродливые, глубокие борозды на моей коже, а меня изображают в виде подбитой хрупкой птицы. Другие обозначают лишь едва заметные следы, царапины, маслом или карандашом; есть и такие, которые представляют меня отважной воительницей. Никто не видит в них созвездий. Конечно, некоторые их не видят вообще и скрупулезно вырисовывают веснушки и родинки или ямочки на моих бедрах. И, хотя именно я сижу обнаженной посреди комнаты, эти художники открывают о себе гораздо больше, чем я. Я отстранена, в своих мыслях. Но, признаюсь, под их взглядом я чувствую себя особенной. Я - тайна, которую им надо разгадать. Они рисуют мою оболочку, но
при этом их собственное нутро просачивается на холст, выдавая их секреты. Творческое недержание. Это мне и нравится больше всего, когда я позирую обнаженной для художников - пока они изучают меня, я наблюдаю за ними.
        Это и пятнадцать евро в час наличными.
        Дверь медленно открывается, и кто-то заходит. Я не могу сдержаться, поворачиваюсь посмотреть. Стоило мне изменить позу, как кто-то тут же неодобрительно цокнул. Да пошел он.
        - Простите, - говорит опоздавший молодой человек.
        Он высокий и худощавый, в джинсовой рубашке, джинсах и кедах, похож на студента. Он краснеет из-за того, что помешал сеансу.
        - Ничего, ничего, - говорит Женевьева раздраженно. - Джеймс, да? Мы начинаем в час дня, понятно, в следующий раз не опаздывайте, если вообще будет следующий раз. Можете сесть вон там.
        Когда позируешь обнаженной, нет удобного положения, рано или поздно всегда что-то начинает болеть, но в начале сеанса я развернулась в сторону пустующего стула, к которому теперь направляется Джеймс, мои ноги чуть раздвинуты, но не потому, что я стесняюсь других: сама мысль о том, что запоздавший художник первым делом увидит мою вагину, забавляет меня. Должна же я хоть как-то развлекаться.
        Джеймс пересекает комнату, перекошенный пол скрипит под каждым его шагом, и садится на высокий стул, ставит мольберт, у него все валится из рук, он смущается и ежится, вылитый Хью Грант. Идеальная сцена для романтической комедии и, возможно, начало новых отношений для меня. Дорогие внуки, я встретилась с вашим дедушкой, когда он рисовал меня обнаженной. Он решил, что спасает меня, но на самом деле это я спасла его, и взгляните на нас теперь, через столько лет. Я смеюсь про себя. Он бросает взгляд на мое тело, быстро отворачивается. Я жду, когда он посмотрит на мое лицо. Он не смотрит. Продолжает готовить краски. Женевьева объясняет бытовые правила, и он мельком оглядывает меня, пока слушает ее, чешет нос, ерзает.
        После двухчасового сеанса все показывают свои рисунки, скетчи, работы с самыми разными материалами.
        Джеймс увидел во мне только женщину. Огромные, торчащие коричневые соски, утрированные ареолы и багровое буйство между ног. Я - наслоение разноцветных пигментов на холсте; жженая сиена, темно-желтая охра, угольно-черная сажа. На лице ни одной различимой черты, лишь схематичный набросок, пересечение линий. Я едва сдерживаю смех. С его места были лучше всего видны шрамы между моими веснушками, но он решил вообще не отмечать на своей картине эту особенность. Вряд ли он исключил их по доброте душевной, и не думаю, что ему не хватило времени, чтобы нарисовать мое лицо. Похоже, на какую бы женщину он ни смотрел, он видит только секс.
        Некоторые. Хотя не все. Неодобрительно цокают.
        В любом случае с детьми мне сидеть сегодня не надо, да и заняться больше нечем, так что я переспала с ним. Я бы сказала, мы ближе к эротическому нуару, чем к романтической комедии. И даже мысль о том, что в нашей интрижке есть хоть капля романтики, смешит меня.
        Глава седьмая
        Утро понедельника. Просыпаюсь в 6:58. Встаю в 7:00. Надеваю серые брюки и светоотражающий жилет. Иду мимо элегантного бизнесмена в наушниках. Женщины, которая бежит, заваливаясь на бок, словно Пизанская башня. Мимо немецкого дога с хозяином. Старика с каталкой и его молодой копии. Доброе утро, доброе утро, доброе утро. В 7:45 я в пекарне. Спеннер бросает взгляд на дверь, когда звонит колокольчик, и возвращается к делам.
        - Здорoво, Веснушка. Тебе как обычно?
        Он поворачивается ко мне спиной, чтобы залить тесто в вафельницу и включить кофеварку. Широченная спина в белой футболке, мускулистые плечи и татуировки на руках. Я никогда не разглядывала, что на них изображено, их так много, они синие и все переплетаются друг с другом. Он лихо управляется с кофе-машиной, делает сто дел одновременно, она шипит и хлюпает, а он крутит рычаги и стучит по ней как сумасшедший профессор. Затем поворачивается ко мне с моим кофе в руках.
        - Вышло не по плану, Веснушка, - говорит он, ставя кофе на прилавок и возвращаясь к вафлям.
        Сначала я подумала, что он напортачил с моим кофе, но кофе замечательный, поэтому я поднимаю на него вопросительный взгляд. Вокруг его правого глаза, чуть прикрытого, виднеется ровный черный круг.
        - Оказалось, у Хлои теперь новый ухажер, и если она думает, что этот парень будет жить с моей маленькой Арианой и видеть ее, когда ему вздумается, хотя я ее папа, то ее ждет большой сюрприз, я так и сказал ей. И все тут.
        Он дает мне вафли. Про сахарную пудру он забыл.
        - Веснушка, - говорит он, - это тощий мелкий засранец, тупоголовый недоумок, на пять лет моложе ее. А вдруг он педофил, кто его знает, я всего-то попросил проверить его в полиции. А вдруг он домогается Хлою только потому, что у нее ребенок, папочка должен проявить бдительность, защитить ее от извращенцев. Педофилы теперь повсюду. Грязные ублюдки.
        - Ты так и сказал ей? - спрашиваю я, насыпая сахар в кофе. Два пакетика. Может, и вафли посыпать, пока он не смотрит? С сахарной пудрой, конечно, не сравнится. Если бы он перестал разглагольствовать о своих горестях, я бы попросила сахарную пудру. Мне небезразлична его судьба, но портить свой день из-за этого - нет, спасибо.
        - Я сказал это ему, лично, - говорит он, потягивая шею, поднимая плечи, будто разминается перед очередной дракой, гордый, как павлин. Он пронзает воздух указательным пальцем и говорит: - Ты, сказал я ему, если ты чертов педофил, тебе конец.
        - И он дал тебе в глаз?
        - Я никак этого не ожидал, чтоб меня побили на крестинах. Как гром среди ясного неба. Треклятый гопник. А потом все сестры набросились на меня. Не лезь к нему, раскудахтались как наседки. Это мне нужен судебный запрет, чтобы он держался от меня подальше.
        - Вряд ли это разумный шаг, - напоминаю я ему, - если он живет в одном доме с Арианой. Ты же хочешь с ней видеться.
        - Ну да… - Он бросает кухонное полотенце на плечо, выходит из-за прилавка, достает сигарету из фартука и идет к двери.
        - Мне очень жаль, Спеннер, я знаю, как ты старался, - говорю я, глядя, как он затягивается, еще больше прикрыв правый глаз, чтобы дым не попал. - Может, тебе обратиться к юристу, Спеннер? - говорю я. - У тебя же есть права.
        - Какой смысл платить тупому юристу, - говорит Спеннер, выпрямляясь, - если я вполне способен разобраться с этим сам.
        Свистун, сидя на своей картонке, завернутый в вонючее одеяло, отворачивается, хитро улыбаясь. Может, он и опустился дальше некуда, но соображает он неплохо. Свистун бросается за непотушенной сигаретой, которую Спеннер швыряет на тротуар. Он оставил больше, чем обычно. И не бросил далеко, как обычно. Добряк он все-таки.
        Я смотрю на свои вафли. Я так больше не могу, не могу притворяться тем, кем я не являюсь.
        - Спеннер, - говорю я, - ты забыл сахарную пудру.
        И отдаю ему вафли, когда он возвращается за прилавок.
        Я покидаю школьную территорию, оставляя оскорбления и убийственные взгляды позади, радуясь, что опять нет дождя. Легче работать, когда он не хлещет по лобовым стеклам так, что не разглядеть ни талоны, ни регистрации, или когда стекла запотевают или покрываются инеем и не удается ничего прочитать. Пэдди частенько ленится проверять, но я-то знаю, что люди оставляют старые талоны, надеясь, что это сойдет им с рук. Если ты видишь белый талон на приборной панели, это еще не значит, что все хорошо; важны цифры.
        Хотя по утрам у меня расписана каждая минута, фиксированного маршрута нет. Раньше был, когда я только начала, а потом как-то утром я шла быстрее, чем обычно, и добралась до очередного сектора на несколько минут раньше и застукала машину, припаркованную в неположенном месте.
        - Да я так каждый день паркуюсь, - сказал водитель, - обычно вы появляетесь не раньше десяти.
        Зря он мне это сказал. В тот момент я поняла, что жители поселка отслеживают мои передвижения, а я вовсе не хочу быть предсказуемой. Пусть не теряют бдительности. И нет, я не чувствую себя всемогущей, как утверждают некоторые, это они выставляют себя полнейшими идиотами. Столько возни, лишь бы не платить один евро за час парковки. Для них это всего один евро, но в сумме получается неплохая помощь окружному совету. Без нас им было бы хуже. Так сказал мне Пэдди, когда мы проходили обучение.
        - Без нас, - сказал он, - здесь начался бы настоящий бедлам.
        Я сама не заметила, как направилась прямиком к Джеймс-террас. Я убеждаю себя, что меня манит успокаивающий морской пейзаж, но я-то знаю, что дело в желтом «феррари». Мне любопытно, меня странным образом тянет сюда. Хотя я надеялась увидеть машину, я все равно удивилась, обнаружив ее на своем месте в столь ранний час. Мне казалось, такие люди, как он, валяются в постели до полудня. На это намекает не только модель автомобиля, но и цвет. На пустой дороге одиноко по утрам. Еще несколько машин стоят у тротуара, но эта тихая сторона улицы оживает только после девяти. Возможно, она стоит здесь со вчерашнего вечера, но вряд ли кто-то оставит такую машину без присмотра на целую ночь. Если только сильно напьется.
        Полицейские автомобили припаркованы на своих местах. Я даже не смотрю на их лобовые стекла, это было бы оскорбительно для них. Я дотрагиваюсь до фуражки, кивая молодой женщине-полицейскому через окно, думаю, что на ее месте могла быть я, гадаю, какая часть моего заявления решила мою судьбу, хотя прекрасно понимаю, что это было собеседование.
        - Ты и я, мы не похожи на остальных, - сказал мне однажды папа, когда я в очередной раз расстроилась из-за разговора с кем-то. Эти слова принесли и боль, и облегчение. Я знала, что он прав. И с тех пор ничего не изменилось. Я всегда все делаю не вовремя. Как с сахарной пудрой и Спеннером. Человеческие взаимодействия - для меня как танец, ритм которого мне никак не удается уловить.
        Я не спешу подходить к машине. Стою неподалеку и наблюдаю за зданием, перед которым она припаркована. Номер восемь. Тут шел полномасштабный ремонт весь прошлый год, с тех пор как я работаю; контейнер для строительного мусора, грузовики и фургоны перегораживали дорогу. Они создавали заторы и мешали припарковаться работникам соседних офисов. Мне приходилось выслушивать их сетования и выписывать штрафы.
        На этой улице стоят дома в георгианском стиле. Номер восемь - четырехэтажный, с подвалом. Высокие потолки, гигантские окна, узорчатые карнизы, вид на теннисный клуб, а слева - на море, замысловатая лепнина на потолках. Представляю, как тяжело будет вытирать там пыль, особенно если слуг нет. И все же «феррари» не сочетается с этим зданием. Изысканная классика и кричащая безвкусица. Дом купили за два миллиона евро, я смотрела онлайн, умирая от любопытства, что же там внутри, и нашла фотографии, когда он был выставлен на продажу. Как почти все здания на улице, его разбили на офисы - по комнатам и по этажам. На одном этаже была парикмахерская, наверху интернет-кафе, акупунктура и ногтевой салон, китайский ресторан в подвале. Дом был обшарпанный и старый. Пришлось все переделывать, модернизировать, прокладывать новые трубы, новое отопление, все новое. Такое здание - бездонная бочка, кто знает, сколько на него потратили в общей сложности.
        Мусорного контейнера и строителей уже нет, и, похоже, компания, которая здесь расположилась, работает уже две недели, и, кстати, компания только одна, с блестящей золотой табличкой и надписью «Кукареку Inc». Что за черт! Я натягиваю фуражку на глаза, прячу руки в карманы и продолжаю свой маршрут.
        Сердце бешено колотится. Сама не знаю почему, я никогда не боялась выписывать штраф. Я инспектор, и это мое право, но, признаюсь, вчерашний штраф всего за пять минут до конца рабочего дня, был не совсем справедлив. Ну и что? Все по закону. Это моя работа. Я направляюсь прямо к «феррари», прекрасно понимая, что меня видно из высоких окон. Сердце выпрыгивает из груди, то ли это страх, то ли возбуждение, но еще никогда я не чувствовала ничего подобного на работе.
        Меня ждет большой сюрприз. Я смотрю на лобовое стекло. Пусто. Глазам не верю. После двух штрафов вчера он решил сегодня вообще не платить.
        Никакого талона на приборной панели.
        Никакой регистрации или разрешения, которое компании покупают для упрощенной парковки на весь день, на весь год.
        Я сканирую номера. Онлайн он тоже ничего не оплачивал. И приложением не пользовался. Уж куда проще.
        Да он издевается надо мной, вот что. Это насмешка. Что ж, сейчас мой ход.
        Обычно я даю клиенту пятнадцать минут форы, прежде чем выписать штраф. За это время он успеет дойти до паркомата и вернуться к машине, своеобразное джентльменское соглашение. И я придерживаюсь его. Но с тех пор, как желтый «феррари» купил первый талон за день, никаких пятнадцати минут не прошло. Он вообще ничего не покупал, и точка. Паркоматы в этом районе работают с восьми утра. Сейчас почти девять. Мне кажется, фора у него была солидная. Больше времени, чем я даю остальным.
        Но не успела я внести информацию в свой терминал и выписать штраф, как внезапный шорох за спиной заставляет меня вздрогнуть.
        - Вот ты где, - говорит Пэдди, с трудом переводя дыхание.
        - Боже мой, Пэдди, - говорю я испуганно, сердце чуть в пятки не ушло, будто меня поймали с поличным. Это его дождевик шуршит по ногам во время быстрой ходьбы.
        Он смотрит на машину и присвистывает. Обходит ее со всех сторон, заглядывает в окна, шумно пыхтя.
        - «Ламборгини», да? - Он почти вдавливает лицо в стекло, прикрывая руками глаза от солнца, оставляя следы от пальцев и дыхания на чистом стекле.
        - «Феррари», - поправляю я его, с тревогой поглядывая на здание. Я вижу человека в окне, с густыми, вьющимися светлыми волосами. Он смотрит на нас, затем исчезает. Прекрасно, сторожевая башня засекла меня. Нужно торопиться.
        - Ты разве не получила мое сообщение? - спрашивает Пэдди, все еще уткнувшись носом в окно со стороны водителя. - Я написал тебе вчера вечером, предупредил, что возьму этот сектор на себя.
        - Нет, не получила, - говорю я рассеянно.
        Другой человек появился в окне, теперь там двое парней. Вид у них такой, будто они играют в музыкальной группе. Хозяина «феррари» среди них нет.
        - Дальше я сам, - говорит Пэдди.
        - Нет, я уже заканчиваю, - отвечаю я резко. Я отмечаю место, район и правонарушение. Делаю фото. Выписываю штраф. Пэдди продолжает говорить, но я не слушаю ни единого слова. Зато я слышу, как открывается дверь в соседнем здании.
        - Эй! - кричит парень.
        Я не смотрю на него, вынимаю штраф из терминала, засовываю в пластиковый вкладыш, чтобы защитить от дождя и других осадков. Пальцы дрожат, сердце колотится, Пэдди ничего не замечает. Я кладу штраф под стеклоочиститель и отхожу в сторону, задыхаясь, на грани обморока. Готово.
        - В чем дело? - спрашивает вчерашний парень.
        Пэдди смотрит на меня.
        - К сожалению, у вас нет талона об оплате, - отвечаю я вежливо, но решительно.
        - Я стою здесь с шести утра, парковка бесплатная, талон не нужен до девяти. У меня еще десять минут, - говорит он, глядя на меня так, будто я собачье дерьмо на его дурацких кроссовках «Прада».
        Я показываю на знак.
        - В этом районе платная парковка начинается в восемь. - Я с удивлением замечаю дрожь в своем голосе. Вся эта история вызвала у меня сильный прилив адреналина. Я вешаю терминал на плечо, будто это пистолет в кобуре.
        Он смотрит на меня сердито. На нем красная бейсболка. С логотипом «феррари». Она низко надвинута, глаза не разглядеть, но я и так знаю, что они полны бешенства. Сложно ненавидеть человека, которого не знаешь, но я чувствую, как от него исходит именно ненависть. Я сглатываю.
        - Ничего себе машинка, - говорит Пэдди как ни в чем не бывало. - Чья она?
        Я смотрю на него удивленно.
        - Моя, - бросает парень. - Иначе зачем бы я стоял здесь и спрашивал про штраф.
        - Ну, уж простите, - говорит Пэдди обиженно и уязвленно, поправляя фуражку. - Подумал, что вашего босса. - Он смотрит мимо парня на здание.
        - Это я босс, - говорит парень. Типичные жалобы избалованных белых мужчин, которые я презираю всем сердцем. Бедный богатенький мальчик получил штраф за парковку, потому что не стал утруждать себя, чтобы перечитать правила и бросить один евро в паркомат. Теперь весь мир против него. Обидели чертова засранца. Наверняка это худшее, что произойдет с ним на неделе.
        Он поднимает стеклоочиститель и хватает штраф. Затем резко выпускает стеклоочиститель, и тот ударяется о лобовое стекло. Он мельком смотрит на штраф, читать не нужно, он и так знает, что там сказано, он уже получил два точно таких же в пятницу с разницей в несколько часов и еще по одному через день в течение двух недель.
        - Ты мстишь мне? - спросил он.
        Я качаю головой.
        - Никакой мести, - говорю, - просто делаю свою работу.
        - Что тебе надо от меня? - спрашивает он снова сердито, будто не слышал моего ответа. Он подходит ко мне. Расправив широкие плечи. Я высокая, но он еще выше.
        - Ничего мне не надо, - говорю я, стараясь теперь избежать конфликта, мне это не нравится. Слишком напряженно, он зол, как черт, и уровень агрессии зашкаливает. Мне следовало бы уйти, но я не могу. Я оцепенела, застыла на месте.
        - Ты, мент недоделанный! - орет он неожиданно. - Что, власть свою почувствовала, да?
        Я смотрю на него удивленно. Отчасти он прав.
        - Ну-ну! - говорит Пэдди. - Идем, Аллегра.
        Но я не могу пошевелиться. Это как дорожная авария, мне непременно нужно притормозить и внимательно рассмотреть все чудовищные детали, которые ничего, кроме ужаса, у меня не вызовут. Кровь и кишки. Меня готовили к таким случаям - когда кто-то проявляет агрессию. Неделя интенсивной подготовки по значению дорожной разметки на бордюре тротуара, а также по урегулированию конфликтов. Я должна встать сбоку от человека и быть готовой к тому, чтобы уйти, но вся моя подготовка накрылась медным тазом. Я замерла на месте, прямо перед ним, глядя на него, словно олень на фары. Жду, что будет дальше.
        - Говорят, мы среднее арифметическое пяти человек, с которыми мы чаще всего общаемся, - произносит он, свирепо глядя на меня и раздувая ноздри, как волк. - Не очень лестно для твоих знакомых, правда? Этот вот один. - Он показывает на Пэдди. - Интересно было бы взглянуть на остальных четырех неудачников в твоей никчемной жизни.
        Он достает штраф из пластикового вкладыша и рвет его на кусочки. Они летят на мостовую, будто конфетти. Затем, перешагивая через ступеньку, он поднимается к своему офису и хлопает дверью.
        Сердце колотится. Грохочет у меня в ушах. Будто произошел взрыв, и теперь у меня звенит в ушах.
        - Боже мой! - говорит Пэдди с хриплым нервным смешком и идет ко мне так быстро, как только позволяют его натертые ноги. Внутренняя часть брюк поднялась выше носков, сгрудилась и топорщится вокруг ширинки.
        Я смотрю на обрывки бумаги на мостовой. Мусор вместо парковочного штрафа.
        Прошло некоторое время, прежде чем кровь отхлынула от головы, сердце успокоилось, паника ушла, - и тут меня начинает трясти.
        - Она все еще тут, - слышу я чей-то громкий голос и смех. Издевательский смех. Он доносится из окна офиса, где несколько человек наблюдают за мной, ухмыляясь. Двое знакомых парней и еще несколько новых лиц. Когда я поднимаю на них взгляд, они расходятся.
        - Не буду я больше сюда ходить, - говорит Пэдди. - Ты бери Сент-Маргарет и весь запад. Хорошо? - спрашивает он, когда я не отвечаю.
        Я киваю.
        - Нельзя допустить, чтобы это сошло ему с рук, - говорит Пэдди, - а то решит, что может рвать все штрафы, которые он получает, будто он не обязан их оплачивать, но пока оставим все как есть. Пусть остынет. Я вернусь чуть позже и проверю. Я выпишу штраф, если увижу, что он не усвоил урок.
        Я все еще не могу двигать ногами. Они трясутся.
        - Не принимай так близко к сердцу, - говорит он, глядя на меня.
        - Знаю, - произношу я наконец, хрипло, сдавленно. - Я даже не поняла, что он сказал.
        И это правда.
        Бессмыслица какая-то. Нагромождение сердитых слов, слишком нелепых и мудреных, чтобы задеть меня. Но именно поэтому я задумалась о них, прокручивала в голове снова и снова весь день и почти всю ночь, чтобы понять их смысл.
        Его оскорбление прозвучало как песня, которая тебе не нравится, когда слышишь ее впервые, но чем чаще она повторяется, тем больше она тебя затягивает. Это оскорбление, которое не обидело меня, когда я услышала его впервые. Слишком сложные слова, чтобы убить меня на месте. Это вам не простое слово на букву «б». Но чем больше я вспоминаю его слова, тем больше они мне нравятся. И ранят меня с каждым разом все больнее. Как деревянный троянский конь, его слова незаметно просочились через мои защитные стены - и БАМ! - они обхитрили меня, выскочили из укрытия и нанесли мне сокрушительный удар, и еще, и еще, пронзая меня снова и снова.
        Самое хитрое оскорбление.
        Так он меня и бросил. Склизкую жижу вместо улитки, раздавленную подошвой его кроссовки, силой его слова. Сломленную. Растерзанную. Беззащитную. С торчащей антенной.
        Глава восьмая
        Ночь выдалась беспокойная. Один и тот же сон повторялся много раз. Ужасно утомительно. Снова и снова я делаю одно и то же, пытаюсь решить одну и ту же проблему. Я попадаю в туалетную кабинку, но без стен и двери, и всем меня видно. Я так занята сном, что во вторник утром просыпаюсь позже обычного.
        Сейчас 7:34. Мой айфон показывает, что я выключила будильник в семь утра, но я не помню этого. Раньше такого не случалось. Ошарашенная и немного растерянная оттого, что сбилась с графика, я быстро принимаю душ. Не успевает вода освежить меня и пенистый гель для душа коснуться кожи, как я уже выхожу. Я все еще мокрая, когда одеваюсь. Чувствую, как на меня накатывает паника и напряжение. Я опаздываю на тридцать минут, и весь день испорчен. Свет другой, и звуки тоже. Птицы тише. Я пропустила их утренний концерт. У меня не остается времени на привычные занятия. Отстаю на несколько шагов. На мгновение, противореча логике, я замираю, стараясь собраться с мыслями. Все разладилось.
        В школе-пансионе был жесткий распорядок дня, каждый шаг рассчитан, ни минуты впустую: в 7:30 подъем, затем завтрак и подготовка к школе; в девять утра уроки; в 13:05 обед; в 13:50 уроки; в 15:40 игры/другие занятия/чай; в 16:30 - 18:30 ужин; 16:30 - 19:30 отдых; 19:00 - 20:50 домашнее задание; 20:55 вечерняя молитва; 21:00 - 21:30 чай перед сном и отдых; 21:30 - 22:15 гасят свет. Веснушки. Созвездия. Жизнь по распорядку сильно отличалась от жизни с папой - вольным духом, который словно существовал в своем собственном времени, подстраивая под себя весь мир. Мне нравилось жить с папой, но что-то щелкнуло во мне, когда я приехала в школу-пансион. Рутина, дисциплина, когда точно знаешь, что тебя ждет впереди, - это успокаивало. И никогда не казалось мне скучным и удушающим, как некоторым другим девочкам.
        Я поздно выхожу из дома. Спускаюсь вниз, не обращаю никакого внимания на то, что происходит в доме. В парке замка Малахайд прохожу мимо мужчины в костюме с наушниками. Он намного дальше, чем обычно. А я сильно отстаю. Иду быстрее. Бегуньи уже нет, хотя, наверное, она еще нагонит меня. Хозяина немецкого дога нигде не видно. Почему? Неужели он выбрал другой маршрут? Где старик с сыном и вообще что творится - земля слетела со своей оси этим утром? Сегодня среда. Нет. Вторник. Я запуталась. Какое проклятие наложил на меня хозяин «феррари»?
        В пекарню я прихожу в 8:15, там уже не протолкнуться, я даже в дверь войти не могу. Спеннер не замечает меня, потому что передо мной целая очередь спин. Я опоздала. Пусть мое дежурство уже началось, но мне надо следовать своему распорядку. Чувствую себя лишней, заглядываю в запотевшие окна, словно ребенок, которого не пригласили на праздник. Я ухожу, не могу сообразить, что делать. Я прихожу в эту пекарню каждое утро вот уже три месяца. Куда теперь?
        Я растеряна, голова идет кругом, но останавливаться нельзя. Такое чувство, что все смотрят на меня, потому что я не знаю, куда иду. Я останавливаюсь, снова иду. Оборачиваюсь и возвращаюсь обратно тем же путем, затем снова делаю разворот и иду назад, лихорадочно перебирая в уме, куда же можно пойти. Я как муравей, которому сломали дорожку. Это все он виноват. Встаю в очередь в «Инсомнии» и разглядываю прилавок с незнакомыми маффинами и пирожными. Так и слышу, как Спеннер ругает их. Бельгийских вафель у них нет. Только мини-вафли в упаковке возле кассы. Я ничего не могу выбрать, поэтому ухожу. На улице сталкиваюсь с Доннахой.
        - Доброе утро, Аллегра.
        Его джип стоит прямо перед кафе. Мотор гудит, аварийка включена, в салоне бесятся дети. Он припарковался на двойной желтой полосе. Ключи в замке зажигания. Интересно, что он ответит, если я велю ему переставить автомобиль. Я не видела его с той ночи, как застукала Бекки. Интересно, он что-то подозревает? Мне надо следить за своими словами? Меня больше волнует, что он нарушил правила парковки.
        - Вчера вечером я заметил лису, - говорит он.
        Я перевожу взгляд с машины на него и обратно. Дети орут внутри, мне слышно их отсюда, а он продолжает мне рассказывать о том, что лисы - ночные охотники. Одиночки. Падальщики, на кошек и собак не нападают, так что Ячменьке и Пшеничке ничего не угрожает.
        - Поток, что лисий язычок, дорожки лижет, травку рвет, - говорит он.
        Господи, его потянуло на поэзию, да еще в такую рань.
        - Шеймас Хини. «Еж и лиса», - говорит он.
        - Точно, мы проходили его в школе, - говорю я. - Что-то там про картошку.
        - Это «Копающие», - говорит он.
        - Да, я уже забыла. Давно это было.
        - Это про работу, дисциплину и желание созидать, - сказал он.
        И опять его глубокий, всезнающий взгляд, будто мне не все равно. Сегодня у меня нет на это сил. Я сама не своя.
        - А я думала, про картошку, - бормочу я.
        - Ты же знаешь, что еж - это Хьюм, а лиса - Тримбл.
        Отсутствие ответа и зрительного контакта и мое общее равнодушие он воспринимает как призыв продолжить беседу.
        - Джон Хьюм. Социал-демократическая и лейбористская партия. Дэвид Тримбл. Ольстерская юнионистская партия. Робкие достижения при решительных действиях.
        - Точно, - говорю я, чувствуя, как вспотела спина. И щиплет под рубашкой.
        Я снова смотрю на его машину.
        - Я задерживаю тебя? - спрашивает он.
        - Разве не опасно оставлять ключи в замке зажигания, когда дети в машине? - говорю я.
        Он не сразу переключается на новую тему разговора, пожимает плечами.
        - Да нет, они не будут трогать.
        - Я имею в виду не детей - кто-то может угнать машину.
        Он смеется.
        - Если и найдется такой дурак, он привезет их обратно, поверь мне. Может, ты последишь немного?
        - За кем?
        - За лисой. Вдруг она снова появится. Я пытался понять, с какой стороны она пролезла, - говорит он. И никак не унимается.
        Я смотрю на машину, раздражение нарастает, кожа чешется, и нос тоже.
        - Доннаха, - перебиваю я, - ты же знаешь, что я парковочный инспектор, а ты припарковался на двойной желтой линии.
        - Я не припарковался, аварийка же горит. Я всего на минутку.
        Он не знает, что такое минутка. Мне кажется, все смотрят на меня и осуждают - этот инспектор работает спустя рукава. Сжечь ее надо за такой непрофессионализм. Мимо проезжает полицейская машина, и мой пульс учащается. Не хочу, чтобы они видели, что я не выполняю свои обязанности. Стараюсь придать лицу суровое выражение. Может, они подумают, что я отчитываю Доннаху. Или занимаюсь важным расследованием.
        - Твоя машина припаркована в неположенном месте, - говорю я, - и ты ставишь меня в очень неловкое положение. А твоя жена трахается с другим, - последние слова я не произношу вслух. Но могла бы. Может, так и сделаю. Если он не отпустит меня. И не избавит меня от своей ухмылки. Они вот-вот сорвутся у меня с языка.
        - Ладно, ладно, - говорит он.
        Я спешу уйти, пока не проговорилась. Сворачиваю налево по Таунъярд-лейн, чтобы не чувствовать его взгляд на спине. Я дрожу. Во всем виноват тот парень с «феррари». Это из-за него я развалилась. На части. Все внутренности оголены. Я начала не с той ноги и не могу найти привычный ритм. Сегодня я нервная. Дерганая. Подойдя к салону красоты, я замечаю, что БМВ нет перед входом. Озадаченная, я оглядываюсь, не припарковалась ли она в другом месте, но ее нигде не видно. Я быстро перехожу на другую сторону улицы, не глядя на машины, и чуть не попадаю под колеса. Где же она? Что с ней произошло? Почему она не приехала на работу сегодня? Под оглушительные звуки клаксона я подбегаю к окну салона и заглядываю внутрь. Вот же она, сидит за столом, делает маникюр. Хоть это радует, и я немного успокаиваюсь, но куда подевалась ее чертова машина и что вообще происходит?
        Я несколько раз прохожу по улице туда-обратно, проверяя каждую машину в поисках ее регистрационного номера. Может, она купила новый автомобиль, может, приехала на другом, и если так, то надеюсь, она указала данные нового транспортного средства, иначе мне придется выписать ей штраф. Но здесь нет ни одного автомобиля, который принадлежал бы ей или ее бизнесу. Я снова заглядываю в окно, растерянная. Она на секунду отрывается от работы, ловит мой взгляд. Улыбается, очень вежливо, настоящий профессионал, всегда готова привлечь новых клиентов. Я отворачиваюсь и быстро ухожу, сердце бешено колотится после такого «столкновения».
        Я останавливаюсь в начале Джеймс-террас и смотрю на улицу. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Сама не знаю, хочу я увидеть «феррари» или нет. Утомившись после стольких переживаний, я иду вдоль машин, будто предчувствуя неминуемую кару, и вдруг кто-то выбегает из восьмого номера - не он, это кудрявый паренек. В повседневной одежде, весь такой модный и чистенький, в рубашке и джинсах, совершенно неподходящем наряде для офиса. Интересно, чем же они там занимаются, помимо того что портят людям жизнь. Он смотрит на меня, ухмыляется, сбегая со ступенек. Нарыв деньги в кармане, он спешит к паркомату, затем к «феррари». Он открывает дверь, кладет талон на приборную доску, подмигивает мне, будто победил меня в игре, в которую у меня нет ни малейшего желания играть (или есть?), и бежит обратно в офис.
        Ясно, его назначили парковщиком.
        Я рада, что владелец «феррари» заплатил или, по крайней мере, поручил это одному из своих лакеев, но платить только при моем приближении - неправильно. Это же не игра в кошки-мышки, дело вообще не во мне, нужно платить за все часы парковки. Я снова раздражаюсь.
        Мне нужен перерыв. Кофе и завтрака у меня сегодня не было, но, может, устроить себе ранний обед? Я иду по улице мимо офиса, глядя прямо перед собой, к прибрежной дороге. Направляюсь к своей скамье, но начинается дождь, и мне приходится срочно укрыться. Льет как из ведра крупными, холодными каплями. Мокрый дождь, как мы говорим. Я спешу к общественному туалету на углу, за теннисным клубом. Тут симпатичные горшки с цветами и подвесные кашпо. Я ем свой сандвич с сыром стоя, повернувшись спиной к номеру восемь. Смотрите, она обедает у грязного туалета, под дождем, - представляю, как говорят эти парни-модели, закинув ноги в кроссовках «Прада» на стол и облокотившись на спинку кресла, попивая свой капучино с миндальным молоком пополам с молоком ламы.
        Чтобы отвлечься, я смотрю на окна полицейского участка, яркую полоску света, проглядывающую между вертикальными офисными жалюзи, гадая, над чем они сейчас работают, - может, когда-нибудь штрафы, которые я выписываю, помогут им раскрыть дело.
        Дождь идет весь вечер, и без того серый день стал еще серее, грязнее и холоднее. Студеный ветер крепчает, прогоняя обещанную весну и возвращая нас обратно в зиму. К концу рабочего дня я прихожу домой окоченевшая. Ноги онемели, а пальцы так замерзли, что едва держат ключ от двери. Я бы посидела с детьми сегодня вечером, они бы отвлекли меня от тяжелых мыслей. Обычно Бекки и Доннаха уходят развеяться по вторникам, но в доме тихо. Я иду по выложенной камнями дорожке через тайный сад к спортзалу.
        Дождь выгнал червей и улиток из их укрытий.
        Я чувствую треск под ногой. Я поворачиваю ногу несколько раз, чтобы стереть склизкие останки улитки.
        Я долго стою в душе. Тепло не сразу согревает кожу и проникает до костей. Пар такой густой, что мне ничего не видно сквозь стеклянные стены кабинки и тяжело дышать. Вода обжигает меня, но я делаю еще горячее.
        Потом долго не удается заснуть. В голове ураган, никак не успокоюсь. Не могу сосредоточиться, мысли прыгают с одного на другое, и в голову лезет всякая чепуха. Пять человек…
        Снаружи доносится шум. Треск, грохот. Похоже, свалился мусорный контейнер на колесах. Ветрено, но не настолько, чтобы опрокинуть его. Мусорные контейнеры семьи Макговерн стоят в ряд недалеко от дома. За забором цвета хаки. Два зеленых контейнера для повторной утилизации, коричневый контейнер для пищевых отходов и сиреневый для хозяйственного мусора. Контейнеры для моего личного пользования, по одному каждого вида, стоят за гаражом. Я скрупулезно сортирую свой мусор. Все нужно отделить, очистить пластик от еды, прежде чем выбросить его, снять этикетки. Соблюсти все правила. После стольких трудов мне больно видеть, что творят другие семьи. Страшно даже думать о том, что их месиво будет перемешано с моим мусором. Так и вижу пластиковый водоворот в океане. Грохот раздался прямо под моим окном. Я выглядываю наружу, но ничего не вижу. Здесь есть сенсорный фонарь с датчиками движения, но я отключила его, потому что дерево за моим окном включало его каждый раз, когда качалось на ветру.
        Я натягиваю домашние штаны, просовываю голову в свитер и спешу вниз. В офисе и спортзале свет не горит. Я одна в здании. Я открываю дверь, выглядываю наружу и вижу прямо перед собой лису. Она смотрит на меня не мигая. Это она перевернула зеленый мусорный контейнер. Неудачная затея, друг мой, там нечем поживиться, хотя она, должно быть, унюхала остатки еды в пакетах и коробках. Сердце бешено колотится, а игра в гляделки продолжается. Я не смею вздохнуть. Или мигнуть. У нее пышный хвост с белым кончиком. Вообще она похожа на собаку, но хвост ее выдает.
        Madra rua, рыжая лиса.
        Мы пристально смотрим друг на друга, не знаю, сколько времени прошло, думаю, не так долго, как мне кажется. Взгляд у нее не угрожающий, но откуда мне знать, опасна она или нет. Может, если ты курица… Ты курица, Аллегра? Кво-кво-кво. Ты позволишь словам того человека сломить тебя, выбить из колеи? Позволишь, Аллегра? Он назвал тебя неудачницей. Он думает, что пять человек, с которыми ты общаешься чаще всего, - тоже неудачники, как и ты; может, он прав, смотри, как ты отреагировала, Аллегра. Или называть тебя Веснушкой? Кто ты теперь? Аллегра или Веснушка? Ну же, решай.
        Я делаю шаг назад, в дом, и закрываю дверь, сердце все еще колотится в груди.
        Кво-кво-кво.
        Под одеялом я вдруг замечаю, что вожу пальцем правой руки по коже левой руки. Снова и снова трогаю выступающие шрамы возле бицепса, будто прокладываю путь. Мне даже не нужно смотреть, какое это созвездие, я и так знаю, на ощупь. Кассиопея. Пять звезд. До сих пор помню их названия: Сегин, Рукбах, Нави, Шедар, Каф. Проводя пальцем по каждой звезде, я вспоминаю слова хозяина «феррари».
        Пять человек. Пять звезд. Веснушка к веснушке. Звезда к веснушке. Человек к звезде. Человек к веснушке. Снова и снова, пока не проваливаюсь в сон.
        Глава девятая
        Я смотрю на приборную панель «феррари». Тридцать минут назад истек срок оплаченной парковки. На секунду меня переполняет удовлетворение, но не потому, что я могу снова выписать ему штраф, а потому, что он снова постарался. Но тут же злюсь на себя за то, как низко пали мои стандарты. Одного старания мало.
        Я поднимаюсь по четырем ступеням к номеру восемь. Ступени чистые и блестящие, отремонтированные, в отличие от остальных ступеней на этой улице - неровных, с отбитыми краями, потрескавшихся от времени. Никаких следов моей липкой слизи там, где он наступил на меня, раздавил меня своими словами. Георгианская дверь черная, блестящая, с большой золотой ручкой и большой золотой восьмеркой. Справа только один звонок и название компании «Кукареку Inc». Я нажимаю на звонок, делаю шаг назад и прочищаю горло.
        Никто не отвечает, я уже собираюсь уйти, как вдруг дверь открывает женщина примерно моего возраста, высокая, хотя она занимает лишь четверть высоты дверного проема. Она похожа на миниатюрного человечка, куклу в кукольном домике. Я вздрагиваю от громких мужских возгласов, будто футбольная команда забила гол. Она делает вид, что не замечает, и, как только я осознаю, что эти возгласы относятся не ко мне, я вздыхаю с облегчением.
        Красавица с кислой физиономией пристально смотрит на меня.
        - Привет, - говорит она.
        Длинноногая брюнетка в обтягивающих черных джинсах, разорванных в самых нужных местах - на бедрах, в босоножках на высоком каблуке, клетчатой рубашке, наполовину заправленной в джинсы с высокой талией, пуговицы расстегнуты до груди, рукава подвернуты. Сексуальная сетчатая футболка или боди под рубашкой. Ей не нужно стараться, чтобы выглядеть круто. Небрежно сексуально. Все чистенькое и опрятненькое. Густые брови. Словно пушистые гусеницы, профессионально подстриженные и причесанные. Серьги-кольца. Пухлые губы. На все лицо. Кожа такая чистая, что глазам не верится. Ни единого пятнышка, ни единой веснушки или волоска. Будто ее отдраили до блеска, гладкая, как новая упаковка масла, как земля, покрытая свежим снегом. Белки глаз невероятной белизны, сами глаза янтарные, цвета канифоли, которой папа натирает смычок. Новый вид женщины. Тело Кендалл Дженнер с лицом Кайли Дженнер. По крайней мере, при полном макияже.
        - Здравствуйте, - говорю я, - я парковочный инспектор графства Фингел. Я бы хотела поговорить с владельцем желтого «феррари».
        Я стою чуть прямее, чем обычно. Я выше ее. Не знаю, почему это доставляет мне удовольствие, но что есть, то есть. Я смотрю мимо нее, в длинный коридор, откуда доносятся крики. Все отделано в серых и белых тонах. Стены, карнизы, деревянная обшивка, будто со страниц журнала по интерьеру. Кошка прогуливается по коридору по направлению к нам. Тоже серая с белым, словно ее покрасили в тон интерьера.
        - У Рустера встреча, - говорит она, наклоняясь, чтобы подобрать кошку, целует ее, не прикасаясь губами, чтобы шерсть не прилипла к блеску. У нее длинные заостренные ногти, такие могут серьезно поцарапать. Накладные, розового цвета. Раздается еще один возглас со стороны коридора.
        - Рустер[2 - От англ. rooster - петух.]? - спрашиваю я.
        - Хозяин «феррари», - отвечает она.
        Я очень разочарована. Не из-за имени. Оно просто класс! Лучшего и не придумаешь для придурочного владельца такой выпендрежной машины. Я думала, это будет идеальным поводом снова поговорить с ним. Встретиться лицом к лицу с лисой. Подробнее расспросить его про пять человек, проклятие, порчу, которую он навел на меня. Что все это значит и почему это так мучает меня. Но все же я не зря сюда пришла.
        Я поднимаю папку для бумаг.
        - Можно оставить это для него? - говорю я.
        - Конечно, а что там? - спрашивает она.
        Кот вырывается из ее рук. На мгновение мне показалось, что ее острые ногти поцарапают его и с диким ором он умчится на другой конец дома. Но кот благополучно прыгает на пол возле меня. Он приземляется на придверный коврик, затем вдруг бросается назад, будто я угроза. Капризный уродец.
        - Это касается парковки, - отвечаю я. - Я заметила, что он паркуется здесь каждый день и у него своя компания. - Я делаю паузу. - Это ведь компания? - спрашиваю я.
        Она прищуривает свои янтарные глаза.
        - Ну, конечно.
        - Я хотела передать ему бумаги, - говорю я, протягивая ей папку. - Это заявление на специальное парковочное разрешение. Годовая плата шестьсот евро, можно оплатить сразу или раз в месяц. Он получит регистрационный номер, и ему больше не придется брать талоны в паркомате и оплачивать штрафы.
        Я улыбаюсь ей при слове «штрафы», но она не понимает. Ничего.
        - Постойте-ка, - говорит она озадаченно. - Вы торговый агент?
        - Нет, - говорю я со вздохом. - Я парковочный инспектор, - произношу я медленно и четко.
        Она оглядывает меня с ног до головы, из глубины здания доносится очередной возглас, явно финальный, и голоса становятся громче, когда толпа молодых мужчин вываливает из комнаты в коридор. Все они одинаковые. Джинсы, кроссовки, футболки, бейсболки, волосы на голове и на лице. Напомаженные и вкусно пахнущие. Как назвать музыкальную группу, в которой одни мальчики? Банда? Стая? Комплект? Мишура?
        Парковщик замечает меня.
        - Черт, уже пора? - спрашивает он, глядя на круглолицые часы с розовым ремешком на своей руке.
        - Да, - начинаю я, - но я хотела…
        - Рустер на встрече, - перебивает он. - Уже три часа там сидит, так что он занят. Я же просил тебя это сделать, - обращается он к девушке.
        - Я не знала, - пожимает она плечами. - В общем, она продает разрешения на парковку.
        - Нет, я…
        - Ну, так бери, - говорит парковщик, презрительно махнув в мою сторону, и исчезает в офисе - в том, откуда он наблюдает за мной через окно, словно ночной сторож, охраняющий крепостную стену. Парни расходятся по комнатам, кошка и маленькая собачонка тоже. Сперва они бросают на меня любопытные взгляды, затем отворачиваются, потеряв интерес. Мне здесь больше нечего делать.
        - Ладно, до свидания.
        Я поворачиваюсь и спускаюсь по ступеням. Нужно бы проверить остальные машины на улице, но я не хочу здесь задерживаться. Сегодня им повезло. У меня лицо горит. Я слышу сдавленный смешок за спиной, и дверь закрывается. Лучше я устрою себе ранний обед. Тогда Пэдди не успеет подсесть ко мне и не придется говорить о том, что произошло, снова проживать тот эпизод.
        Моя скамья занята.
        Черт.
        Я говорю это вслух.
        Престарелая пара, сидящая на скамье, поднимает на меня глаза. Мужчина склонился вперед, опираясь на трость, тяжело дыша, с присвистом.
        - Вы тут надолго? - спрашиваю я.
        Они удивленно смотрят на меня.
        - На этом свете или на скамейке? - спрашивает он.
        - На скамейке? - говорю я.
        - Ему нужно отдохнуть, - говорит она, будто извиняясь.
        - Выпишете мне штраф? - спрашивает он, с задорным блеском в глазах, и я улыбаюсь.
        - На этот раз прощаю.
        Придется подстраиваться. Сегодня все не так как надо.
        Я сажусь на низкой каменной ограде над пристанью. Я никогда здесь не сидела и чувствую себя как собака - делаю несколько кругов, чтобы решить, как бы сесть поудобнее. Передо мной покатый спуск для лодок до самой воды, шелковистой и блестящей. Гладкой, как зеркало, в этот погожий день. На середине спуска стоит мужчина, сунув руки в карманы, и смотрит на море. Я наблюдаю за ним, потом перевожу взгляд на остров вдали. То тут, то там виднеется несколько движущихся точек - это гольфисты ездят по полю для гольфа на острове.
        Не успеваю я откусить свой сандвич с сыром, как на стене возле меня появляется нога, затем и все остальное. Я узнаю эти кроссовки. «Прада».
        - Не возражаешь, если я присяду? - спрашивает он. Стоит, ждет приглашения.
        - Пожалуйста.
        Он садится.
        - Спасибо за бумаги, - говорит он с папкой в руке. - Я только что со встречи. Это ведь ты принесла?
        - Я решила, так будет проще, чем бегать по сто раз в день и доплачивать за парковку. Почти все компании в этом округе берут разрешение на парковку.
        - Да, это разумно. Спасибо.
        Я откусываю свой сандвич. Чувствую его пристальный взгляд, жую неритмично, неестественно. Нужно поговорить с ним, а не есть. Опять я все делаю не вовремя. Глотаю.
        - Слушай, ты можешь оплачивать парковку как тебе удобно, но, если ты не будешь платить, мне придется выписать тебе штраф, это моя работа, ничего личного. Никакой мести. Я многим выписываю штрафы. И чаще всего я не знаю владельцев.
        Хотя я прекрасно помню, кто чем владеет в нашем районе, но я не хочу рассказывать об этом ему.
        - Я хотел извиниться за тот случай, - говорит он, - когда я порвал штраф и наговорил всякого. Я проявил чудовищное неуважение, мне вообще такое несвойственно, я никогда так не срываюсь, и я не хотел тебя обидеть.
        - Хотел.
        - В тот момент хотел, но это не было… В общем мне очень жаль.
        Теперь-то он робкий. Может, куры все-таки способны напугать лисиц, может, улитки способны раздавить людей.
        - Рассказывай, - говорю я.
        - Если в двух словах, - произносит он и задумывается, - день выдался ужасный. К тому же я получал штраф за парковку каждый день в течение двух недель. И я был взвинчен, на грани нервного срыва, понимаешь, новый бизнес, офисные интриги… Почему ты улыбаешься?
        - Я имела в виду, расскажи о том, что ты мне тогда сказал. Что мы среднее арифметическое пяти человек, с которыми мы чаще всего общаемся, - говорю я. Громко и четко, как повторяла себе с той минуты, как он произнес эти слова. Порча. Проклятие. Троянский конь.
        - Ах, это. Да нет. Я ничего такого не имел в виду.
        Он смущен. Тем, что оскорбил меня, или тем, как он меня оскорбил, не знаю точно. Дебильное оскорбление, если подумать. Все же мне хочется, чтобы он объяснил подробнее.
        - Хорошо, - говорю я, - но что это значит?
        - Ты среднее арифметическое пяти человек, с которыми ты чаще всего общаешься, это такая расхожая фраза в бизнесе, - объясняет он. - Вдохновляющее высказывание. Принадлежат Джиму Рону. Он мотивационный спикер. Это значит, что люди, с которыми ты проводишь больше всего времени, влияют на твою личность.
        Закончив, он наконец поднимает на меня глаза, чтобы убедиться, что я все еще слушаю. Я слушаю. С той самой минуты, когда он сказал мне эти слова. Не в романтическом смысле, конечно, и никакого намека на любовный роман здесь и в помине нет, как раз наоборот, но эта фраза произвела настоящий взрыв в моей голове.
        - Согласно исследованиям, - говорит он, - люди, с которыми ты регулярно взаимодействуешь, определяют почти девяносто пять процентов твоего успеха или неудачи в жизни. Они определяют темы обсуждения. Они влияют на твое настроение и поведение. Со временем ты начинаешь думать как они и вести себя как они. Я хожу на бизнес-курсы и недавно прочитал об этом, как раз перед тем, как увидел тебя, и… понимаешь, просто вырвалось.
        - Ты сказал, что меня окружают неудачники, - говорю я. - Что пять человек, с которыми я провожу больше всего времени, наверняка ничтожества, раз я тоже получилась таким ничтожеством. Ты назвал Пэдди неудачником. Моего коллегу. Когда порвал штраф и бросил мне в лицо, ты не собирался вдохновлять меня.
        Умен, нечего сказать. Хитрая старая лисица. Я перевожу взгляд на рыбака возле воды.
        - За это я и прошу прощения.
        - Хватит извиняться, - говорю я. - Это я уже слышала. Мне нужно разобраться в этом.
        - В чем разобраться?
        - Кто мои пять человек. Если бы каждый выбирал себе пять человек, это были бы их мужья, жены, дети, родители или…
        - Нет, семья не считается, - говорит он улыбаясь.
        - Почему?
        - Потому что тогда у всех эти пять человек были бы членами семьи.
        - У меня был бы только один.
        - Ясно.
        - Продолжай.
        - Если не ограничиваться семьей, наверняка найдутся и другие люди, которые оказывают влияние на твою жизнь, а ты об этом даже не задумываешься.
        Я открываю пакетик с грецкими орехами и предлагаю ему. Он качает головой.
        - Думаю, тебе не стоит воспринимать это буквально. Я ляпнул глупость. Что первое в голову пришло. Просто вертелось на языке.
        - Да, понимаю, но это как навязчивый мотив.
        - Что-что?
        - Ну, знаешь, песня, которую никак не можешь выкинуть из головы и повторяешь ее снова и снова. Я постоянно размышляю об этих словах.
        - Действительно, похоже на то. Наверное, поэтому я и сказал эту фразу. Тоже много думал о ней.
        - А можно одного члена семьи все-таки включить в пятерку? - спрашиваю я.
        - Думаю, да, если он оказывает на тебя большое влияние.
        - Да, оказывает. Мой папа.
        - Хорошо. - он пожимает плечами.
        - Значит, нужно еще четыре, - размышляю я вслух. - Это люди, с которыми ты буквально проводишь больше всего времени, даже если они тебе не очень-то нравятся, а, может, это люди, которых… - я задумываюсь. - Люди, которых ты даже не знаешь.
        - Люди, которых ты не знаешь? - говорит он, тоже размышляя вслух. - Что ты имеешь в виду? Люди, которые вдохновляют тебя? - спрашивает он, протягивая руку за моими орешками и задумчиво отправляя их в рот. Он смотрит на море. - Мм, вкусно. Обычно мне не нравятся грецкие орехи.
        - Они в сахарной глазури.
        - По-моему, - говорит он, - ты слишком заморачиваешься. Сложно, конечно, выбрать из всех своих знакомых только пять человек. Тебя могут вдохновлять чьи-то мысли и поступки… например Опры, но ее не будет в твоем списке. Речь идет о людях, с которыми ты общаешься. Они должны пересекаться с твоей жизнью.
        Он внимательно смотрит на меня.
        А я на него.
        Он мог бы быть очень даже симпатичным, если бы не был таким мудаком.
        - Объясни-ка еще раз, - говорю я, - я все-таки не улавливаю, по каким параметрам выбирать этих пятерых.
        - Пять человек, - произносит он медленно, на этот раз с широкой улыбкой, обнажая идеальные зубы, - с которыми ты чаще всего общаешься. Вот и все. - Он смотрит на меня улыбаясь.
        - Что тут смешного?
        - Твое лицо. Я совсем заморочил тебе голову.
        - Так и есть, - говорю я. - По-твоему все просто. Пять человек. Кто бы они ни были. Делают меня такой, какая я есть. Навсегда. Просто потому, что я с ними общаюсь. И все. И это никак не связано со мной и с моим воспитанием или решениями, которые я принимаю, и моими генами и так далее. Все сводится к этим пятерым.
        - Да, но не совсем. - он наклоняется ко мне, размахивает руками во время разговора. Большие дорогие часы на его тонком запястье. Светлые волосы на бледной коже рук. - Ты такая, какая ты есть, это понятно, но в этом-то вся прелесть. Вторая часть фразы говорит о том, что нужно выбирать с умом. У тебя есть выбор. Ты можешь выбрать этих пятерых, а значит, ты сама выбираешь, кто влияет на становление твоей личности, то есть сама выбираешь, кем тебе быть. Допустим, ты собираешь баскетбольную команду, разве ты не выберешь пятерых лучших игроков и чтобы каждый из них был мастером своего дела. Тебе нужны разыгрывающий защитник, атакующий защитник, легкий форвард, тяжелый форвард и центровой.
        - Я не играю в баскетбол.
        - Не важно. - он закатывает глаза. - Ты - проект. Кто должен попасть в твою команду, чтобы ты стала такой, какой ты хочешь стать?
        - Вот это действительно вдохновляет, - говорю я. - Так бы сразу и сказал, перед тем как рвать мой штраф.
        Мы рассмеялись.
        - Мир? - говорит он, протягивая руку.
        Я киваю.
        - Как тебя зовут? - спрашивает он.
        - Аллегра Берд, - говорю я.
        У него мягкие руки. Мягче моих.
        - Аллегра Берд. Классное имя.
        - Есть такой музыкальный термин allegro, значит оживленно. Папа преподает музыку.
        - Он один из твоей пятерки.
        - Он первый. А их нужно располагать в определенном порядке?
        Он смеется - ничего прекраснее я никогда не слышала, я невольно улыбаюсь, хотя голова кругом идет от всей этой путаницы.
        - Друзья называют меня Веснушкой, - говорю я, хотя это совершенно лишнее, но я не знаю, что еще сказать.
        - Веснушка, - говорит он улыбаясь и разглядывает мое лицо. Я смущаюсь. Будто он рисует карту, проводя линии от одной веснушки к другой. - Мило. Что ж, Аллегра, или Веснушка, я Тристан.
        - Я думала, тебя зовут Рустер.
        - Нет, Рустер - мой ник в YouTube.
        - Зачем тебе ник в YouTube?
        - Затем, что… а откуда ты знаешь, что я Рустер, если ты не знаешь, что я на YouTube?
        - Твоя секретарша сказала. Я отдала ей папку с документами, чтобы передать тебе, - говорю я растерянно. Все-таки он псих, если забыл, почему он сюда притащился.
        Он хмурится, глядя на папку.
        - Я нашел ее на полу у двери, - говорит он, - решил, ты бросила через прорезь для почты.
        - Нет. Твои помощники сказали, что ты на встрече.
        - Да, я был на встрече.
        - Что тебе больше нравится, - говорю я, - Рустер или Тристан?
        - То есть кем мне больше нравится быть? - спрашивает он. - Или какое имя я предпочитаю?
        Об этом я не подумала, но говорю, что и то и другое.
        - Мне больше нравится быть Рустером. Но ты можешь звать меня Тристаном. А ты, что тебе больше нравится - Аллегра или Веснушка?
        Я смотрю на него. Опять он это сделал. Устроил очередной взрыв в моей голове.
        Папа зовет меня Аллегрой. И веснушки у меня от него. Но я ничего не говорю. Просто пожимаю плечами, и мы расстаемся, обоим пора возвращаться на работу.
        Глава десятая
        На Пасху я еду домой, чему я бесконечно рада. Сегодня пятница, чудесное утро, и ровно в 6:20 я сажусь на поезд из Дублина в Килларни и любуюсь мелькающим за окном пейзажем. В поселке было тихо и спокойно целую неделю, пока у детей каникулы, и на дорогах стало намного свободнее. Большинство жителей уехали на две недели. На улицах пустынно, много свободных мест для парковки, мало работы для меня, не с кем ругаться каждое утро. В Пепельную среду[3 - Пепельная среда - первый день Великого поста. Согласно традиции Римско-католической церкви в этот день проводится ритуал возложения пепла на головы верующих, когда священник пеплом чертит крест на лбу прихожан.] я развлекалась тем, что считала серые пятна на лбах прохожих. Опаленный мозг. В детстве я думала, что у них на голове случился пожар, и радовалась, что им удалось его потушить.
        Я не религиозна. Как и папа, хотя официально он прихожанин Церкви Ирландии[4 - Церковь Ирландии - протестантская церковь, входящая в Англиканское сообщество, объединяет англикан в Республике Ирландия и Северной Ирландии.]. Я училась в католической школе-пансионе, но не ходила на религиозные уроки. И не я одна. Несколько протестанток, три индуистки и одна мусульманка. И девочка, которая приехала учиться в Ирландию из Малайзии, а ее родители остались в Малайзии. Она говорила, что атеистка, а у меня не было никакой религии, и. когда в школе проходили религиозные мероприятия, нам с ней всегда давали другие задания. Сочинения, письменные работы, бессмысленные поручения и прочее. Однажды в теплый солнечный денек нас отправили на улицу красить наши футболки, пока остальные сидели в классе и слушали про пресуществление. Они завидовали нашему нерелигиозному культу.
        Мне все равно нравилась Сестра Давайка, хоть я и не разделяла ее религиозных взглядов. Она была молода, чуть старше тридцати, и искренне верила в свою миссию. Думаю, она считала, что обязана единолично компенсировать весь тот ужас, который монахини творили в стародавние времена. Она старалась уделить внимание каждой из нас, выслушать наши проблемы, показать заботу, найти решение.
        Я достаю свой золотистый блокнот из сумки, кладу его на столик и начинаю составлять список. С пяти до одиннадцати лет моей пятеркой была лучшая подруга с Валентии Мэрион, Кара, Мэри, Лора и папа. В средней школе - Мэрион, Сестра Давайка, Бобби, мой парень, с которым я встречалась всего год, но страдала по нему намного дольше, так что он сильно повлиял на мои мечты и мысли, Вив, моя самая близкая подруга в школе, и папа. После школы, когда меня не взяли в полицейскую академию и до сегодняшнего дня, это Мэрион, мой парень Джейми, Циклоп, моя тетя Полин и папа. Всегда папа.
        Уже много месяцев меня не было дома, и мне не терпится пообщаться с ними. По крайней мере с большинством.
        В 10:20 я схожу с поезда на станции Килларни. Дорога до Валентии занимает один час двадцать минут или один час, если за рулем папа. Нелегко добраться до дома, в этой части света почти нет общественного транспорта. Остров Валентия совсем небольшой, одиннадцать километров в длину и три километра в ширину, и не так уж он далеко от цивилизации, но, если говорить о доступности, мне иногда кажется, что я пытаюсь добраться до Австралии.
        Даже если я найду транспорт до Портмаги, все равно нужна машина, чтобы пересечь Мемориальный мост Мориса О’Нила, связующий материк с Валентией, а потом доехать до Найтстауна, самого дальнего города от моста. Из Ринардс-Пойнта до Найтстауна можно добраться на автопароме всего за пять минут. Но он работает только с апреля по октябрь, когда много желающих, и если ты не попадешь в Ринардс-Пойнт до 22:00, то пропустишь последний паром. Я работала на автопароме после школы, а потом бросила, чтобы стать парковочным инспектором. Только с апреля по октябрь, а остальное время я работала в сувенирной лавке «Скеллиг экспириенс» - музее, где собрана история островов, и благодаря монастырю XVI века это место вошло в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Им не хватало сотрудников, когда вышли «Звездные войны: Эпизод VII - Пробуждение силы».
        Том Брин обычно довозит меня из Кэрсивина до дома. Он местный таксист, но часто играет в гольф и от него мало толку, когда он отвечает на звонок с четвертой лунки в Кинсейле и просит подождать его пару часиков. И водит он медленно. Притом что папина езда наводит на меня ужас, езда Тома Брина вызывает у меня смертоубийственные желания.
        Я обвожу взглядом парковку железнодорожной станции. Папы нет.
        Я звоню ему.
        - Аллегра, дорогая, - говорит он, - я дома, не смог до тебя доехать.
        - Ты в порядке? - спрашиваю я.
        - Я-то в порядке, а вот машина нет.
        Я еще раз оглядываю парковку и думаю, какие у меня варианты. Автобусы до Кэрсивина не ходят по субботам, и, даже если бы ходили, пришлось бы звонить Тому Брину - мне кажется, я быстрее дойду до дома пешком. И вообще, когда у него сломалась машина? Мог бы предупредить меня. Он доезжает до станции за час, значит, должен был выехать из дома час назад. Почему он не позвонил и не написал мне, почему я узнаю об этом только теперь, когда сама позвонила?
        Я стараюсь не раздражаться, шагая через парковку и размышляя, как бы выбраться из Килларни.
        - Не переживай, - говорит папа, - я договорился, тебя подвезут.
        Я замираю на месте. На парковку въезжает знакомый автомобиль, лишь бы не за мной. Это машина Тома Брина.
        - Папа, ты ведь не вызвал Тома Брина, правда?
        - Это не Том, - говорит он.
        Хорошо, значит, он забирает кого-то другого, но кого же тогда папа прислал за мной? Может, дядю Мосси или тетю Полин, хотя она занята в своем отеле, вряд ли у нее найдется время ездить за мной. Она точно не обрадуется такой просьбе, да еще в последнюю минуту, хоть и любит меня всем сердцем.
        Машина Тома крадется по парковке, будто с преступными намерениями. Я отворачиваюсь и иду в другом направлении, на тот случай если ему вздумается пристать ко мне и уговаривать ехать вместе с другим пассажиром. Машина медленно подъезжает ко мне и ползет за мной, словно преследует.
        - Том был занят, - говорит папа, - его надо было заранее предупредить, он уехал играть в гольф, но сказал, что отправит своего сына Джейми.
        Своего сына Джейми - будто я впервые слышу о нем. Джейми был моим парнем три года. Он в моем списке пятерых. Я записала его имя, когда ехала в поезде, отвертеться уже не получится. Но именно его я как раз и не хотела видеть.
        Джейми. Черт.
        Я останавливаюсь, и машина останавливается. Я заглядываю в окно, Джейми смотрит на меня. Никто из нас не улыбается. Я покинула дом, я покинула Джейми. И наше расставание никак нельзя назвать мирным. А теперь мне придется торчать с ним в машине целый час и двадцать минут.
        Он выходит из машины и открывает багажник, чтобы положить мою сумку, но я говорю, что возьму ее с собой, в салон, тогда он захлопывает багажник и садится обратно в машину. Я делаю глубокий вдох и быстренько перебираю в голове другие варианты, но их нет, и, если я откажусь, это только усугубит ситуацию, так что я сажусь в машину, назад, за пассажирским сиденьем, и это так непривычно - мы с ним всегда сидели бок о бок.
        - Надеюсь, ты водишь быстрее, чем твой папаша, - шучу я. Все знают, что его папа ползет, а не едет, когда-то мы с ним хохотали на эту тему, это сводило Джейми с ума. Но, наверное, я забыла добавить нотку душевности в свой голос, и он не догадался, что это шутка. Или догадался, но не хочет притворяться, что все хорошо, он смотрит на меня в зеркало заднего вида и говорит:
        - Надеюсь, ты не извращенка, как твой папаша.
        Он запирает двери, громко включает радио и едет.
        Быстрее, чем его отец.
        Глава одиннадцатая
        «Твой папаша извращенец».
        Я уже слышала эти слова. Когда училась в средней школе. Мне было лет двенадцать.
        Кэти Салливан выпалила их в тот день, когда я перехватила у нее мяч во время игры в камоги и забила гол. Она всегда была несдержанной в спорте, слишком вспыльчивой и злобной. Чаще всего это проявлялось в том, что она била, царапала, тянула за волосы и даже кусала. Но не меня. Команду противников. Я не ждала от нее таких слов. Сначала я рассмеялась. Мне это показалось таким странным, глупым оскорблением, да и злилась она очень смешно. У нее раздувались ноздри, краснело лицо, выступала вена на лбу - вылитый мультяшный персонаж. У нее были свои проблемы. Это та самая девочка, что писала письмо с угрозами своей маме, которая изменила ее папе. До меня дошли слухи, что она вовсю флиртовала с новым маминым ухажером, а потом обвинила его в домогательствах. Она была повернутая. Постоянно на что-то злилась.
        Мое представление об извращенце никак не сочеталось с папой. Старый засранец с грязными волосами, в замызганном плаще, который демонстрирует свои причиндалы прохожим в парке. Поэтому мне и стало смешно от ее слов. Но никто, кроме меня, не смеялся. Я помню. И это было хуже самого оскорбления. Они-то не знали, что она нарочно все выдумала, чтобы смутить меня, обидеть - раз я посмела унизить ее, когда перехватила мяч и забила гол.
        - Это правда! - кричала она, пока Сестра Давайка уводила ее с поля. - Спроси у Карменситы.
        Я снова рассмеялась, на этот раз нервно. Но это имя заткнуло мне рот. Ошарашило. Внутри все затряслось. Потому что так звали мою маму, и никто, кроме меня, папы, тети Полин, дяди Мосси и двух моих кузенов, не знал про Карменситу. Я решила, что она прочитала имя в одном из моих блокнотов, где я пару раз записала его, украсив завитушками, но это маловероятно - откуда ей знать, что это имя моей мамы.
        Когда замешательство от ее слов прошло, я захотела расспросить ее, но она получила такое суровое наказание, что боялась даже смотреть в мою сторону. Ее исключили из команды по камоги до конца сезона, а это было наказанием для всей школы, потому что она была нашим звездным игроком. И вся команда винила в этом меня. Девочки обступили меня толпой и уговаривали простить Кэти. Убеждали, что она вовсе не хотела задеть мои чувства. Будто я могла отменить ее наказание.
        Конечно, я решила, что она соврала, с чего мне в это верить, все же мне хотелось узнать, что ей известно и откуда она это узнала. В пятницу вечером Кэти ездила на том же поезде, что и я, в Лимерик, где меня встречал папа. Однажды, когда она была одна, я набралась смелости, подсела к ней в вагоне и спросила:
        - Почему ты назвала моего папу извращенцем?
        Джейми Питер, ДжейПи, летит по полупустым деревенским дорогам на предельной скорости с орущей музыкой в салоне. Меня уже подташнивает от тряски, и я пытаюсь опустить окно, но он запер его, а я не могу заставить себя нарушить напряженное молчание, хотя дышать уже нечем и срочно нужен свежий воздух. Он заворачивает на заправку и выходит, не произнося ни слова. Музыка наконец умолкает. Я медленно выдыхаю. Пользуясь возможностью, я покупаю продукты для папы - хлеб, молоко, бекон, кашу, сок, груши, базовый набор, которого у него никогда нет. Даже не знаю, чем он питается. Ветчиной, помидорами и супом из пакетиков.
        Джейми стоит за мной в очереди, пока я расплачиваюсь, и я чувствую его сверлящий взгляд. Снова неловкий момент - я оплатила покупки и не знаю, ждать его в магазине или нет. Я жду, но делаю вид, что выбираю книжки на стенде. Он расплачивается и уходит, я иду за ним, жалея, что ждала. Он больше не включает радио, когда мы садимся в машину, - наверное, хочет поговорить, но мы едем молча. Я делаю вид, что его нет, стараюсь притвориться, что он просто таксист, опускаю окно, которое теперь не заперто, закрываю глаза и вдыхаю воздух. Почти дома.
        Я открываю глаза - он смотрит на меня в окно заднего вида. Попался, теперь у него выбора нет, нужно что-то сказать.
        - Ну и как тебе большой город? - спрашивает он. - Дел невпроворот, наверное.
        В его голосе чувствуется горчинка. Иногда люди, которых бросили, думают, что ты нашел что-то лучше. И когда ты возвращаешься, то смотришь на них сверху вниз. Комплекс неполноценности, ничем не обоснованный, потому что этот остров намного лучше Дублина, да и любого города в мире. Если бы он знал, где я теперь живу, над гаражом в пригороде, вряд ли это соответствует его представлениям о том, что я в одиночку регулирую дорожное движение Дублина. Не уверена, что хочу говорить ему правду.
        - Да. Жить можно, - говорю я, чтобы не слишком хвастаться и не слишком ныть. - А это твоя новая работа или ты просто помогаешь?
        - Я работаю с января. Отец вышел на пенсию.
        - Серьезно? - спрашиваю я. - Ты же говорил, что никогда не примкнешь к семейному бизнесу.
        - Я и не примкнул, - говорит он. - Я теперь главный. У отца был инфаркт в феврале.
        - Я не знала, папа ничего не сказал. Мне очень жаль, Джейми.
        - Сейчас он в порядке, - говорит он. - Пару недель висел на волоске.
        И снова этот тон, будто он злится, что я не знала, не позвонила ему.
        - Он счастлив до одурения, - говорит он, - играет в гольф почти каждый день. Загоняет мячи в лунки и побеждает на турнирах.
        - Тебе нравится? - спрашиваю я.
        - Что?
        - Водить.
        - Мне всегда нравилось водить.
        Я не это имела в виду, но мы с ним действительно устраивали длинные поездки. Вдвоем. Это было нашей отдушиной, чтобы сбежать от всех. Найтстаун - маленький городок, как и остров Валентия. Мы ехали часами, останавливались, занимались сексом в машине - не в этой, у него был «фольксваген-жук» на пару с сестрой. Он его терпеть не мог, слишком женственный, сестра выбирала, но он пользовался им чаще, чем она. Интересно, он думает сейчас о том же, о чем и я? Я пристально смотрю на него. Он не был плохим парнем, наоборот, очень даже хорошим. Мы были вместе почти четыре года. А потом я уехала.
        Я была первой, с кем он занимался сексом. Для меня он не был первым. Первый раз случился, когда мне было пятнадцать лет и я ездила на каникулы с папой. Он записал меня в детский клуб, для которого я была уже слишком взрослой, а сам отправлялся исследовать остров, который меня совершенно не интересовал, потому что мне было пятнадцать и меня все бесило. Поэтому я стала помогать воспитателям в детском клубе. В 11:00 мы устраивали утренний танец на сцене у бассейна и приветствовали детишек, танцевали с нашим талисманом на счастье - гигантской рыбой-луфарем на тощих желтых ножках.
        Иногда я видела, что у талисмана телефон в кармане, а как-то раз, когда он отплясывал на детской дискотеке, заметила пачку сигарет под ярко-желтым спандексом. Однажды я попросила у талисмана сигаретку, с этого все и началось. Я переспала с талисманом, который оказался Лууком из Амстердама. В общем, девственности я лишилась не тогда, когда встречалась с Джейми, а раньше, в пятнадцать. Мы с Джейми дружили много лет, потом, когда мне было девятнадцать, отношения перешли в более серьезную фазу, пока я не уехала в Дублин.
        Я разглядываю его профиль. Прыщи исчезли. Красные пятна и противные комедоны пропали с лица, и только на шее еще остались следы. Видимо, наконец-то нашел подходящий крем, помню, как он пробовал что-то новое каждую неделю. И одет он получше, не так неряшливо, как раньше, прическа новая. Том Брин - не просто такси. Чтобы заработать, он нанимался шофером для богатых американских гольфистов и возил их с поля на поле по всей стране. Не представляю Джейми в роли туристического гида, как он показывает американцам красивые места, притворяется, что ему интересны старые руины, и в сотый раз повторяет истории, которые его отец мог рассказать даже во сне. А может, у него хорошо получается. Но в остальном он все тот же Джейми. Неожиданно для себя я улыбаюсь ему с любовью. Он замечает меня в зеркале.
        - Ты чего? - спрашивает он.
        - Да так.
        - Ну, скажи.
        - Просто кое-что вспомнила.
        Мы долго смотрим друг на друга в зеркало.
        Из Килларни в Киллорглин, затем по шоссе N 70 до Кэрсивина. Он сворачивает к Ринардс-Пойнт.
        - Сейчас ведь апрель, - говорю я, будто только что вспомнила.
        - Точно.
        Автопаром работает. Джейми и я были помощниками на пароме много лет. Мне нравилась эта работа. Нравилось то чувство, когда мы возвращались домой и когда покидали остров. Смотреть, как он исчезает вдали, чтобы вскоре увидеть его во всей красе, но никогда не покидать насовсем, а лишь попробовать разлуку на вкус, прежде чем снова вернуться. Два моих любимых чувства каждые десять минут с утра до позднего вечера. Мне никогда не надоедало, всегда что-то происходило, по крайней мере по одному ЧП в день.
        - Много народу? - спросила я.
        - Да. Пасха.
        Примерно в это время все начинают пахать на двух или трех работах до ноября. Начинается туристический сезон, как говорится, готовь сено, пока солнце светит, а то с ноября будет серо, тихо и безлюдно.
        - Помнишь, как бык застрял, когда трактор разгружался? - говорю я. - В середине лета, и устроил пробку на обеих сторонах.
        Я улыбаюсь, вспоминая, как Джейми носился туда-сюда вместе с фермером, стараясь поймать быка, который взбесился на пароме. Несколько смельчаков из автомобильной очереди вызвались помочь, окружили быка, загнали его в прицеп и прикрепили к джипу. А я стояла в сторонке и чуть не описалась от смеха.
        - Помнишь, как я устроил для тебя охоту за пасхальными яйцами на пароме? - говорит он, и я слышу улыбку в его голосе, даже смотреть на него не надо.
        - Тридцать шоколадных яиц с кремом. Я так объелась, что еле дышала, - говорю я.
        - Ты все еще любишь шоколад? - спрашивает он.
        - Я перешла на вафли.
        - «Бердс-Ай»?
        - Бельгийские. Парень в местной пекарне готовит их каждое утро, - говорю я, а он делает такую физиономию, будто это чересчур гламурно и «другой остров» изменил меня до неузнаваемости.
        В Ринардс-Пойнт мы встаем в очередь из машин. Перед нами их не так уж и много. Около десяти, успеем на следующий заход. Паром приближается, плывет себе по тихим водам. Меня охватывает сладостное предвкушение. Дом. Я отстегиваюсь и пересаживаюсь на середину, как ребенок, которому не сидится на месте от нетерпения. Ближе к Джейми.
        - Рада, что приехала? - говорит он.
        - Рада, - даже я слышу облегчение в своем голосе.
        - Дублин оказался не таким, как ты думала? - спрашивает он.
        Я пожимаю плечами.
        - Ты сделала то, зачем поехала туда?
        - И да и нет.
        - И что это значит? - спрашивает он. Он оборачивается и смотрит на меня.
        И вдруг меня накрывают эмоции, я вот-вот расплачусь. Раньше, когда мы были парой, я бы точно рассказала ему про Бекки, как она распласталась на моей простыне, вторглась в мое личное пространство. И рассказала бы про Тристана и как он разорвал штраф и обозвал меня неудачницей. И мы бы опустили их ниже плинтуса, и мне стало бы лучше. И, возможно, я бы даже рассказала ему, что еще у меня на уме. Про пять человек. Как эти слова не дают мне покоя и я бьюсь над их смыслом. Почему мне никак не удается выбросить их из головы? А может, я и расскажу ему. Потому что он смотрит на меня так, будто ему не безразлично.
        Нам сигналят сзади, и, вздрогнув, Джейми принимается за дело. Машина впереди уже заехала на паром, мы задерживаем очередь. Незнакомый парень машет нам изо всех сил. Когда-то Джейми и я помогали машинам заехать на паром и найти место. Въехал, съехал, ничего сложного. Места хватает только на два ряда. Потом мы по очереди собирали плату. Восемь евро в одну сторону. Двенадцать евро туда-обратно. Ничего не изменилось. Не прошло и года, чего я ожидала? Как только Джейми припарковался, я вылезаю из машины. Я встаю у каната и смотрю, как Ринардс-Пойнт исчезает вдали, а потом, когда мы проходим половину пути до острова, я перехожу на дальний конец и смотрю, как мы приближаемся к пирсу Найтстауна. На небе ни облачка, и на той стороне скоро покажется остров Скеллиг-Рок во всей своей красе, изумительные виды, на которых я выросла, но ни разу они не наскучили мне. Гостиница «Роял Валентия» занимает весь пирс, белое здание, построенное в XIX веке, красная башня с часами видна издалека, практически все встречи назначаются именно здесь.
        Папины дедушка и бабушка переехали на остров Валентию, чтобы работать на трансатлантическом телеграфном кабеле, который открылся в конце XIX века. Все детство мне напоминали о том, что, когда кабель провели по суше из Валентии в крошечную рыбацкую деревушку в Ньюфаундленде под названием Хартс-Контент, мой прадед организовал первую успешную передачу сообщения от королевы Виктории президенту США после подписания мирного соглашения между Австрией и Пруссией. Только состоятельные граждане могли позволить себе пользоваться телеграфом - один доллар за букву, оплата золотом. Остров процветал в то время, благодаря телеграфу и сланцевому карьеру, но жестокая конкуренция со стороны спутников привела к закрытию телеграфа в 1966 году. Лишившись работы, папина семья покинула остров и переехала на так называемый «другой остров». Ирландию. Когда родилась я, папа вернулся домой.
        Мы приближаемся к пирсу, и те, кто вышел из машины, чтобы подышать воздухом, возвращаются обратно и готовятся покинуть паром. Я буквально отрываю себя от перил и сажусь в такси, ощущая приятное возбуждение.
        - Вот бы мне так радоваться, когда я возвращаюсь домой, - замечает Джейми ласково.
        - Мне всегда нравился этот момент, даже когда он повторялся по десять раз на день.
        - Знаю. Я помню. Поэтому и удивляюсь, что ты уехала.
        - У меня не было выхода.
        Он ворчит, затем заводит мотор и едет за машиной перед нами. Еще две минуты, и я дома.
        - Прости, что я уехала, Джейми, - говорю я.
        Он смотрит на меня удивленно и говорит:
        - Я понимаю, почему ты это сделала. И тогда понимал. Я не жалею, что ты уехала, - говорит он, - я жалею о том, как ты уехала. Без предупреждения. Взяла и сбежала, понимаешь.
        - Да.
        - У меня были планы.
        - Какие планы?
        - Для нас с тобой.
        - Я не знала.
        Он сердито отворачивается, стиснув зубы.
        - И ты не попросила меня поехать с тобой, - говорит он. - Я бы поехал.
        - Ты терпеть не можешь Дублин, - говорю я. - Терпеть не можешь дублинцев.
        - Но я любил тебя.
        Я ничего не говорю. Это не сюрприз. Он часто об этом говорил. Не боялся этих слов. И не стеснялся произносить их. Он всегда был слишком хорошим для меня. Любил меня больше, чем я любила его. Он постоянно это говорил, будто старался убедить меня. И я верила, но с каждым разом росла неприязнь к нему. Как к хозяевам ресторанов, которые зазывают посетителей по выходным и праздникам. Заходите, заходите, я дам вам хорошую скидку. Чем больше обещанные скидки, чем громче их крики, чем лучше отрепетированы жесты, тем меньше хочется заходить. В их голосе ты слышишь отчаяние. Предполагаешь, что готовят там невкусно. Лучше пойти в другое место. В переполненные, популярные места, где администратор едва смотрит на тебя, когда ты входишь, и заставляет долго ждать столика.
        Он останавливается перед домом, и я выхожу. Он тоже выходит, но мотор не выключает, одна нога в машине, другая снаружи, он облокачивается на крышу.
        - Слушай, я пробуду здесь только до понедельника, но вдруг ты хочешь встретиться в выходные, выпить? - спрашиваю я и смотрю на него. Надо же мне как-то развлечься, пока я здесь. Или даже компенсировать то, что я бросила его.
        - Я встречаюсь с Мэрион, - говорит он неожиданно. Хотя почему неожиданно? У него-то наверняка есть объяснение, но не у меня. Ерунда какая-то. Не может такого быть.
        Мэрион. Моя лучшая подруга. Мэрион и Джейми, двое из моей пятерки. Папа третий, хотя на самом деле первый.
        Мэрион и я ходили в один и тот же садик Монтессори, затем разъехались в разные школы, потому что меня отправили в школу-пансион, но мы остались лучшими подругами. Я давно с ней не общалась, она должна была навестить меня в Дублине через несколько месяцев после моего переезда, но не получилось - по многим причинам. Жизнь, с ее заботами и треволнениями, взяла свое. Сначала мы созванивались, потом переписывались. Все реже и реже, но она все равно моя лучшая подруга.
        Я не могу сдержаться, улыбаюсь. Нервная улыбка. Для тех случаев, когда я слышу ужасные новости - например о чьей-то смерти - и знаю, что должна быть серьезной, знаю, как надо себя вести, но не могу. Если бы я была врачом, я бы улыбалась, сообщая пациенту, что он болен раком. Если бы я несла гроб на похоронах, я бы улыбалась всю дорогу до алтаря. В театре я смеюсь над неловкими моментами, когда весь зал молчит. Да, я из таких. Никакой взаимосвязи между событиями и выражением моего лица. Невербальная дисфункция, может, так и написано в отчете по собеседованию в полицейскую академию. Может, они не захотели, чтобы я заявилась в дом жертвы в три часа утра с улыбкой до ушей. Простите, ребята, вы потеряли дочь.
        Джейми сердится на мою улыбку. Он и так зол на меня, даже оскорблен, вот почему он рассказал мне про Мэрион. Чтобы уколоть меня. Я не смеюсь над ним, но если бы он вспомнил меня, если бы он знал меня, как раньше, - лучше, чем кто-либо, вдоль и поперек, - он бы вспомнил, что я глупо улыбаюсь ему теперь, потому что мне неловко, я нервничаю и напугана его словами. Но вот что бывает, когда отдаляешься от человека, секреты, которые вы знали друг о друге, растворяются в небытие. Будто самое важное, что было в человеке, потеряло силу. Чары любви испарились в тот день, когда я покинула остров. Он не помнит меня. Не так, как должен.
        - Она беременна, уже восемь недель, - добавляет он, затем садится в машину и уезжает, бросив меня перед домом, на обочине, с широченной улыбкой на лице в минуту отчаяния.
        Глава двенадцатая
        Парадная дверь, как всегда, не заперта. Меня встречает запах сырости, плесени, подгоревшего хлеба, чего-то черствого и заброшенного, чего-то нового и незнакомого. Ароматы дома и уюта спрятаны посреди этих новых запахов, приятные и утешающие. Я вдыхаю их с наслаждением. Кладу сумку в коридоре и спешу в гостиную с телевизором, где наверняка ждет меня папа. В гостиной холодно и темно. Папа с трудом встает с кресла. Это бордовое кожаное кресло, подставка для ног выдвигается, когда откидываешь спинку назад. Мы купили полный комплект в мебельном магазине «Коркоран» в Килларни еще перед моим отъездом. Получился небольшой прощальный ритуал. Комната до сих пор пахнет новой кожей, перекрывая, к счастью, затхлый незнакомый запах.
        - Не вставай, не вставай, - говорю я, подходя к нему, чтобы обнять, но он все равно встает, возвышается надо мной во весь свой рост, хотя он уже не такой высокий, как раньше, совсем не такой, как раньше, и я поражена переменами. Я прячу беспокойство в объятиях, рада, что он не видит моего лица, гадая, почему я не могла изобразить печаль в разговоре с Джейми, а улыбку оставить на сейчас. Стараюсь вспомнить, когда я видела его в прошлый раз. Думаю, три месяца назад, намного дольше, чем следовало бы, но я ждала Пасхи и не могла взять еще один отпуск. Надо было приезжать домой по выходным. Он кажется таким худым в моих руках, лицо осунулось, помрачнело, глаза потемнели и смотрят на меня будто из бесконечной дали. Волосы еще кое-где рыжие, но седины намного больше. Он не брился, и, как ни печально это признавать, от него пахнет несвежей одеждой, чем-то застаревшим, давно позабытым. Или это его запах - запах старости, от которого я бежала. Как эгоистично с моей стороны, а может, и нет. У него пятна на свитере и на брюках. Что-то липкое, впитавшееся в ткань и неоттирающееся.
        - Что с машиной? - спрашиваю я, стараясь отвлечься от его лица, ошарашенная его видом.
        - Да ничего страшного. - Он машет рукой. - Пойдем, что покажу, - говорит он, ведя меня по коридору в кухню, из окон которой открывается вид на поля, они не наши, но смотреть все равно приятно. - Взгляни-ка на это, - говорит он, стараясь отпереть заднюю дверь, которая никогда не запиралась. - Нашел этим утром, он блеял за дверью, наверное, отбился от мамочки, да что за черт, ключ не поворачивается, - ах, она не заперта, вот в чем дело, что ж, небезопасно, конечно, они могли проникнуть через заднюю дверь, воры, никчемные людишки, а с парадной двери они никогда не заходят, а то их сразу увидят. Так у них теперь принято, всегда через заднюю дверь. У Лоренса украли инструменты в прошлом месяце. Тупица, зачем оставил их без присмотра, вот они и зашли через заднюю дверь. Идем, вот сюда, ты будешь в восторге, Аллегра, это такой симпатяга.
        Он выходит в сад, шаркая ногами. Бродит по саду, шурша по траве, пока я стою на пороге. Хотя день погожий, ясный и солнечный, по-весеннему теплый, земля местами остается влажной и болотистой круглый год, - там, куда солнце никогда не светит и трава никогда не растет, и он хлюпает в своих старых кроссовках, уже забрызгал штанины, толстый слой грязи покрыл застаревшую, высохшую грязь с прошлого раза, когда он выходил из дома. Он стиснул два пальца на правой руке и трет ими, будто может предложить что-то кроме своих толстых пальцев, что-то вкусненькое. Я наблюдаю за ним, пока вдруг до меня не доходит, что он кого-то зовет, и я оглядываюсь, жду, когда этот кто-то появится.
        - Это кошка? - спрашиваю я.
        Хлюп-хлюп-хлюп.
        - Папа, у тебя там кошка?
        - Иди сюда, малыш, все хорошо, не бойся. - Хлюп-хлюп-хлюп, он поворачивается ко мне, и я вижу, что лицо его помрачнело, как перед грозой, потому что не получается, как он задумал.
        - Папа, скажи, пожалуйста…
        Хлюп-хлюп-хлюп…
        - Кого ты зовешь?..
        Хлюп-хлюп-хлюп…
        - Давай помогу…
        - А, к черту его. Ушел, - говорит он, выпрямляясь. Он дышит тяжело, задыхаясь. Не смотрит мне в глаза. - Это ягненок. Сейчас время ягнения, помнишь?
        - Да, я видела их по дороге.
        - Наверное, отбился от мамочки, забрел сюда вчера. Я кормил его и ухаживал, - говорит он, снова принимаясь искать по саду, топая по жиже. Его обувь теперь облеплена грязью, мумифицирована на веки вечные, и через много тысяч лет ее откопает новый вид человека, ортопедические кроссовки с амортизаторами в пятке, чтобы снять нагрузку с позвоночника и суставов, прославленное изобретение человечества. Грядущие поколения будут изучать кроссовки моего отца в музеях.
        - Пап, ты испачкался.
        - Я не оставлял его ни на секунду весь день.
        Хлюп-хлюп-хлюп…
        - Ну хорошо, последняя попытка.
        Я сглатываю, паника нарастает, сдавливая грудь, сводит живот. Я слышу дрожь в своем голосе. Его поведение пугает меня.
        - Наверное, вернулся на ферму Несси, - говорю я. - Так что с твоей машиной? - спрашиваю.
        Он прекращает кружить по саду и поднимает на меня глаза.
        - Она не заводится из-за крыс. Идем, - говорит он, махнув рукой, будто он фермер и ведет за собой стадо, хотя папа никогда в жизни не занимался фермерством.
        - Крысы? - Я иду за ним. Сначала ягнята, теперь крысы. - Пап, твоя обувь…
        Но уже поздно, он оставляет грязные следы на дешевом линолеуме в кухне, затем топает через весь дом и выходит в передний двор. Он поднимает капот машины и заглядывает внутрь. Он смотрит на провода, и, мне кажется, я смотрю на него точно такими же глазами. Что-то тут не так.
        - Смотри.
        - Я ничего не вижу.
        - Двигатель.
        - Ну, это понятно.
        - Значит, тебе понятно гораздо больше, чем ты показываешь. Я завел машину, и повалил дым. Пришел Джерри и сказал, что крысы устроили там гнездо и сгрызли все провода. Подчистую. Уже не отремонтируешь.
        - Значит, крысы? - спрашиваю я.
        - Так он сказал. Они основательно закусили проводами.
        - Твоя страховка покроет это?
        - Нет, мне сказали, нужны доказательства, что крысы съели провода. Я обещал притащить одну из них, чтобы она признавалась в своих преступлениях, но, думаю, эти хитрюги пойдут на сделку с правосудием.
        - Господи! - я склоняюсь над капотом. - Отвратительно. Они что, испортили машину за одну ночь или ты ездил с ними в двигателе?
        - Не знаю. Думаю, если бы они были там, когда я ездил, я бы сжег их, но что-то я не вижу ни одной мертвой крысы. Но это не объясняет, почему они залезли в рояль.
        - У тебя крысы в рояле? - спрашиваю я, не веря своим ушам. При всем моем отвращении к крысам, я рада, что он все же не сошел с ума. Если Джерри знает об этом, значит, папа не выдумывает. А вот дело о ягненке еще предстоит расследовать. Детектив Веснушка берется за работу.
        - Да нет, не крысы, - говорит он, когда я догоняю его в музыкальной комнате. - Думаю, это мыши. Домашние мыши.
        У него чудесный небольшой рояль. Все мое детство он давал здесь уроки, индивидуальные занятия для детей и взрослых по воскресеньям. Я играла в саду или наверху, в моей комнате, или смотрела телевизор, слушая фальшивые ноты и неуверенную игру учеников и папины терпеливые наставления. Он всегда был терпелив.
        Он поднимает палец, чтобы я прислушалась.
        Я прислушиваюсь.
        В комнате тихо, я ничего не слышу. Только половицы скрипят под моими ногами.
        - Ш-ш, - говорит он, раздражаясь, что я мешаю.
        Он сосредоточенно смотрит в пустоту, навострив уши. Вдруг он поворачивает голову, будто услышал что-то. Смотрит на меня с надеждой. Я услышала?
        - Я… - я прочищаю горло, - я ничего не слышу.
        Я пристально смотрю на рояль.
        - На нем теперь невозможно играть, - говорит он.
        - Может, надо настроить? Сыграй мне что-нибудь.
        Он садится. Его пальцы легко перебирают клавиши, пока он думает, что сыграть.
        - Моцарт, фортепианный концерт номер двадцать три, часть вторая, - говорит он, больше сам себе, и начинает играть.
        Я много раз слышала, как он играет этот отрывок. Прекрасная музыка, сладостно-печальная, но у меня она вызывает неприятные воспоминания. Как-то он купил мне керамическую балерину, которая играла именно эту мелодию, пока крутилась. Надо было ее повернуть, завести, и она играла быстро, но потом замедлялась. Иногда по ночам она неожиданно издавала звуки, пугая меня, и, пока она кружилась сама по себе, я пряталась под одеялом, лишь бы балерина не глядела на меня своими холодными, безжизненными голубыми глазами. Красивая мелодия, когда ее играет папа, но меня она всегда пугала.
        У него проскочила фальшивая нота, и он ударяет руками по клавишам. Громко, театрально. На мгновение эхо разносится по всему дому.
        - Мыши, - говорит он, отталкивая стул назад и поднимаясь. - Поставлю еще одну мышеловку. - Он открывает крышку рояля. - Это их остановит.
        И выходит из комнаты, оставляя за собой запах затхлости.
        Кэти едет в поезде. Она сидит одна, рядом никого. Я специально зашла в этот вагон и минут двадцать с тревогой смотрела на пустое место по соседству с ней. Прошло уже две недели с тех пор, как она назвала моего папу извращенцем, а мне так и не удалось выбросить эти слова из головы, они не давали мне спать по ночам, и я чаще обычного царапала кожу между веснушками, к тому же девочки из школьной команды требовали, чтобы я вернула нашего звездного игрока. Мне сказали обидные слова, и теперь я должна извиняться? Иногда мне кажется, что быть человеком было бы намного проще, если бы не было других людей. Наконец я набралась смелости, чтобы сесть рядом с ней, - она смотрит на меня с диким ужасом в глазах. Я никогда не видела у нее такого взгляда и не знаю, кого она боится - меня или папу.
        Она растерянно оглядывается, будто ищет помо-щи у окружающих.
        - Чего ты хочешь от меня? - спрашивает она сердито.
        - Я хочу знать, почему ты так сказала про моего папу.
        - Твоего папу? - Она закатывает глаза. - Веснушка, я не должна была ничего говорить. Я уже извинилась, ладно? Я разозлилась, и у меня просто вырвалось, понимаешь, я не сдержалась.
        - Если расскажешь мне, то я скажу Сестре Давайке, что прощаю тебя и попрошу вернуть в команду.
        При этих словах она выпрямляется. Мы уже подъезжаем к станции Лимерика, я хочу, чтобы она поспешила.
        - Я слышала, как другие говорили, - произносит она наконец.
        - Кто?
        - Моя кузина Стефани. Она узнала твоего папу, когда он забирал тебя со станции несколько недель назад. Она сказала: это Мистер Берд, он извращенец. Он переспал с девочкой с моего курса. Берд извращенец. Они даже песенку сочинили про это. Берд, Берд Берд, Берд извращенец.
        Сердце колотится. Я готовлюсь услышать что-то страшное. Но она молчит.
        - А дальше? - говорю я.
        - Это все. Он был преподавателем, она студенткой. Мерзко. Как-то вечером они встретились в пабе, там были и другие лекторы и преподаватели, он и она разговорились, и, когда моя кузина собралась домой, одна подруга отказалась ехать, но моя кузина решила, что оставляет ее в надежных руках, и уехала со спокойным сердцем. В общем, они переспали. Потом она рассказала моей кузине, что жалеет об этом. После этого никто ничего не слышал о ней много месяцев, до самых экзаменов, она будто исчезла. Это все, что я знаю, - говорит она, пожимая плечами.
        - А ты знаешь, где она сейчас? - спрашиваю я.
        - Откуда мне знать.
        - Ну, твоя кузина еще дружит с ней?
        - Нет, это было сто лет назад, Веснушка. До твоего рождения, а не в прошлые выходные. Не заморачивайся, ладно?
        Она не догадалась. Карменсита моя мама. Ее испанское имя вполне соответствует моей испанской коже, моим испанским волосам. А она видит только веснушки, как у моего папы.
        - И это случилось не в Университете Лимерика, - добавляет она, - а в Дублине. Стефани училась вместе с ней в колледже. Она говорит, что следовало бы запретить ему преподавать в Лимерике. Молчать об этом нельзя. Это как у священников, их переводят в другое место, и все. Слушай, я больше ничего не знаю.
        Поезд останавливается на станции, и она встает, снова нахальная, как всегда. Вешает рюкзак на спину.
        - Думай, что хочешь, но моя кузина не врет. Твой папа - препод-извращенец, который переспал со студенткой, а это, честно говоря, мерзко, но какая мне разница. Ты обещала вернуть меня в команду. Я рассказала, что ты хотела.
        Вслед за ней я схожу с поезда и иду через станцию. Папа обычно ждет меня в машине, но на этот раз он стоит на станции, у торгового аппарата.
        - А, Аллегра, вот ты где, дорогая, а это кто?
        Я не заметила, что Кэти остановилась рядом со мной и теперь смотрит на него пристально, будто он отвратительный кусок дерьма, с привычной ненавистью на ее противном лице, которое совсем недавно казалось таким испуганным. Ненавижу ее.
        - Это Кэти. Из школы.
        - Приятно познакомиться, Кэти из школы, - говорит папа с улыбкой.
        Кэти смотрит на него так, будто он самое омерзительное существо, какое она когда-либо видела, и поспешно уходит.
        - Любопытная девочка, я сказал что-то не то? - спрашивает он, глядя ей в спину, затем поворачивается обратно к торговому автомату. Я смотрю, как он бросает монетки, аккуратно считая их, затем набирает номер товара. Я смотрю на его пальцы, руки - руки, которые Кэти кажутся омерзительными, руки, которые вырастили меня и которые так красиво играют на рояле и виолончели.
        - Она мне не подруга, - говорю я наконец.
        Папа смотрит на меня поверх очков обеспокоенно.
        - Правда? Что ж, тогда мы официально вычеркиваем ее из списка гостей на всех наших будущих мероприятиях. Держи, я взял тебе «Принглс» с солью и уксусом в дорогу, только не забудь поделиться со мной.
        Он целует меня в макушку и обнимает за плечи, ведет к машине.
        Кэти не сказала мне ничего нового. Я знала, что папа преподавал в университете, и знала, что мама была студенткой. Мы все обсуждаем открыто в нашем доме. Только одна поправка - он не был ее преподом, но я решила промолчать. Вряд ли это что-то меняет. И я была уверена, что никакой он не извращенец, но самое удивительное, что из всей этой истории я узнала кое-что новое о себе.
        Оказывается, я хочу выяснить, где моя мама.
        После инцидента с мышами папа и я просидели весь вечер в гостиной перед телевизором. Он ни разу не шелохнулся. Я отмыла полы от грязи, затем села рядом с ним. Он смотрит передачи про природу, одну за другой, без остановки. Именно этого я и ждала, отдохнуть в уютной компании, но после того, что я увидела, отдыхать совсем не хочется. Мне не по себе. Я наблюдаю за ним. Может, он слишком долго живет один. Может, такое происходит с людьми, которые ведут уединенный образ жизни. Прошло три месяца с моего прошлого приезда, но это же не конец света, у него есть работа, коллеги.
        - Мне хочется выпить, - говорю я наконец, поглядывая на часы, пока не пробило пять вечера. Теперь уже можно пить с чистой совестью.
        Он оживляется.
        - Самое время для домашней заварочки.
        - Я не имею в виду чай, папа. Мне нужно что-нибудь покрепче.
        - Нет, нет, это не чай. Намного лучше. Посмотри в сушилке. - Он вскакивает, озорной блеск в глазах.
        - В сушилке? - спрашиваю я. О боже, что теперь?!
        Он открывает кладовку, и там, на реечных полках вокруг бойлера, среди его полотенец и сушащейся одежды, стоят большие пластиковые бадьи и резкий запах алкоголя и заплесневевшего сыра.
        - Вот он, мой собственный бочонок пива, - говорит он, вытаскивая одну бадью. - Пузыриться здесь уже несколько недель.
        Я заглядываю внутрь. Сахаристое, пенное пиво, сброженное в пластиковой бадье среди простыней, полотенец и трусов, жары, пара и влаги.
        Мы устраиваемся в оранжерее, в глубине дома, пьем пиво, любуемся полями, вид пасущихся коров и овец успокаивает нас.
        - Поверить не могу, что ты делаешь пиво в сушилке, - говорю я хохоча и делаю глоток. На вкус прогорклое. Как грязные носки и плавящийся пластик.
        - Ничего, привыкнешь, - говорит он, заметив мою реакцию. - Первая партия взорвалась и перепачкала всю мою одежду и простыни.
        Я вздыхаю с облегчением. Теперь понятно, откуда в доме этот запах. Может, он все-таки в порядке? Мои переживания постепенно испаряются в пивном дурмане.
        - Хорошо, что ты дома, дорогая.
        - Хорошо быть дома, пап.
        Так мы и сидим, вместе, иногда перебрасываемся парой слов, но в основном в умиротворяющей, уютной тишине, смотрим на закат, а когда темнеет, на звезды, пока обе бадьи не опустели и все мои тревоги как рукой сняло.
        Ночью я просыпаюсь от стука. Папа в музыкальной комнате, в своих мешковатых боксерах и белой футболке. Он склонился над открытым роялем, будто изучает двигатель машины.
        - Пап, что случилось?
        - Они здесь.
        - Кто?
        - Мыши. - Он нажимает на клавишу снова и снова, на одну и ту же.
        Он не шутит. Чувствую себя словно на чаепитии у Безумного Шляпника, только все совсем не так, как хотелось бы. Во-первых, все взаправду. И это мой папа. Бессвязные бормотания. Может, он еще спит или ходит во сне. У него ошарашенный, заспанный взгляд, будто мысленно он не здесь.
        - Пап, иди спать. Поздно. Поищем их утром. Вызовем службу борьбы с вредителями.
        - Я слышу, как они скребутся, - бормочет он, затем уходит к себе в комнату.
        Как только я просыпаюсь, в десять утра, я встаю и иду в магазин. Вчера я купила кое-что из продуктов, но холодильник уже пустой, завтракать нечем, а я голодная. Голова гудит, но не от голода, а от плохого домашнего пива и бессонной ночи. Я еще долго лежала без сна после папиных ночных похождений и с трудом заснула только под птичье пение. Обычно я беру папину машину, но сейчас это невозможно из-за нашествия крыс. Мне очень хочется попробовать завести машину и проверить, что там происходит на самом деле, но не хочу рисковать. Моя вторая задача - зайти к Джерри и расспросить его про машину и крыс. Детектив Веснушка снова на задании. Если папа все напридумывал, то мне придется решать действительно серьезную проблему.
        Папа всегда был склонен к восторженности и театральности. Он у меня эксцентричный. Не старается соответствовать чужому поведению или ожиданиям, и это хорошо, он всегда мыслил независимо, уникально, на мой взгляд, очень даже интересно, и делился своим мнением без тени смущения. Но это поведение ни на что не похоже. Крысы в двигателе, мыши в рояле - это уже не новая любопытная теория, а бессмыслица какая-то.
        Наш дом в десяти минутах ходьбы от Мейн-стрит, утро ясное, но туманное, над островом висит легкая дымка. Скоро она испарится - раз, и исчезнет, будто волшебник сорвет свой шелковый платок, явив миру красоту острова. Ветерок нагнал тучи, и я промокла больше, чем ожидала. Теплый дождик - так мы его называем. Ничего страшного, я люблю гулять под дождем, под таким вот невидимым дождем, он всегда давал мне ощущение свободы. Он освежил мою гудящую голову, остудил мои беспокойные мысли, хотя он и курчавит мои волосы.
        В порту уже выстроилась очередь машин в ожидании парома, который возвращается к берегу, наверное, первый на сегодня, и он уже переполнен машинами. Туристический сезон. Любимое время года для всех, у кого есть свой бизнес. Остров кипит жизнью на пасхальные выходные, и перед гостиницей «Роял Валентия» полным ходом идет подготовка к полумарафону «Непобедимый» и забегу на десять километров.
        Я закупаюсь в магазине на сегодня и на завтрашний воскресный пасхальный ужин. Мы не религиозны, но поесть мы любим и рады любому поводу накрыть вкусный стол. Папа купил баранину у Несси, фермера, который живет за нашим домом, и не удивлюсь, что именно туда убежал его дорогой дружочек ягненочек. Если вообще был ягненочек. Покупки оттягивают мне руку, но до гаража Джерри совсем недалеко. Проблема в том, что его бизнес расположен в его же доме, где живет его дочь Мэрион. Мэрион, которая недавно открыла парикмахерскую и забеременела от моего бывшего парня и первой любви. Не хотелось бы с ней столкнуться, но мне нужно позаботиться о папе, и, если повезет, я вообще не увижусь с ней.
        Я иду по подъездной дороге. Дом справа, гараж слева. Здесь стоят машины на разном этапе жизненного цикла, некоторые ржавые и без колес, похоже, это их последнее пристанище. Сразу и не догадаешься, что у Джерри водятся деньги; судя по его поведению и словам, ему вообще все равно, но папа всегда говорил, что он такой скряга, даже шкурки от апельсинов не выбрасывает. Здесь ничего не поменялось; тот же дом, в котором я играла почти каждый день в детстве. Где оставалась с ночевкой. Мэрион и я любили устраивать приключения в этих машинах. Прятались между ними, крались, как шпионы, переговаривались по рации, садились за руль и представляли, что мчимся на предельной скорости, спасаясь от злодеев, или падали на капот, будто в нас попали из пистолета. Думаю, здесь еще найдутся те самые машины, в которые мы играли, их до сих пор не спрессовали. Все без изменений, кроме вывески - «Парикмахерская Мэрион». Она мечтала об этом. И добилась своего.
        Я обхожу дом стороной и иду прямиков в сарай, где устроен гараж. Два крошечных терьера выбегают мне навстречу. Ветчина и Сыр или Арахисовое масло и Джем - забыла их имена. Они меня тоже не помнят и тявкают у моих ног, колотясь головой о мои качающиеся пакеты, стараясь запрыгнуть на меня. Двери гаража заперты, очень жаль. Надо было догадаться, что он не работает на пасхальные праздники.
        Кто-то стоит у окна на первом этаже дома. Черт, меня заметили. Я разворачиваюсь и начинаю петлять между ржавыми машинами к выходу, тявканье собак меня выдает.
        - Аллегра Берд, это ты? - раздается голос Мэрион, и мне хочется лечь на землю и умереть, как эти старые ржавые автомобили. Сжаться в комочек, признать свое поражение - лишь бы никогда не видеть ее. На самом деле я разлюбила Джейми задолго до того, как уехала на «другой остров», если это и была настоящая любовь, но я все равно ненавижу и ее и его - как им только совести хватило!
        - Ревень, фу, - говорит она, ее голос приближается. - Кремчик, пошел вон.
        Мэрион спускается с крыльца и идет ко мне через лабиринт машин. Я выхожу из своего укрытия, чувствую себя глупо.
        - А, Мэрион. Привет.
        - Ты что здесь делаешь?
        Она плотно закутана в кардиган, придерживает его на животе, скрестив руки. Я представляю себе округлившийся живот, хотя его еще нет, слишком рано, она всего-то на восьмой неделе, малыш, наверное, не больше таблетки экстези. Циклоп доставал их для нас, принимал их сам, когда работал диджеем, и продавал. На меня они почти не действовали; так, легкая эйфория, но Джейми получал особое удовольствие от физических прикосновений, поэтому он их обожал. Зато у меня бывали минуты ясной сосредоточенности, и как раз в такие минуты, пока моя рука была в штанах Джейми, я планировала свой отъезд из Валентии. Обдумывала следующую цель. В общем, я никогда не заслуживала его.
        - ДжейПи сказал, что ты приехала. На пасхальные праздники, да? - спрашивает она.
        Я не могу отвести взгляд от ее живота - интересно, они обсуждали меня? А как же иначе. Даже если без злости, они наверняка изливали друг другу душу. В постели тихонечко шептали друг другу на ухо, что их во мне раздражает. Я знаю, сама обсуждала с Джейми Мэрион. Интересно, он передал ей мои слова? Вполне невинные вообще-то, но обидные, когда слышишь их о себе. А потом еще долго прокручиваешь в голове и даже готов измениться до неузнаваемости, лишь бы избавиться от этих недостатков. Лежа в постели, вдвоем, мы обсуждали все на свете. Я чувствую, как вскипает гнев, сердце бешено колотится. Представляю, как их сблизило взаимное разочарование во мне. Да как они смеют. Я столько могла бы сказать ей, но не хочу говорить ни слова. Уже ничего не исправить.
        - Жаль, ты не предупредила меня, что приезжаешь, - говорит она.
        Переступает с ноги на ногу. Прохладно. Неловко. Туман сгущается, мелкий дождик брызжет нам в лицо. Колошматит из последних силенок - нарочито, театрально, прежде чем окончательно сдаться. Я чувствую, как капли текут у меня по лбу. Должно быть, прическа у меня еще та. Слишком густые волосы для этого острова. Они созданы для каталонского солнца и гор. Мэрион оглядывается на дом, проверят, что нам ничего не грозит или ей ничего не грозит, затем снова оборачивается ко мне:
        - Слушай, ДжейПи сказал мне, что сказал тебе про нас, и… ну, сама понимаешь про что. Чуть не прибила его. Слишком рано. Мы еще никому не говорили, знаешь, может случиться все что угодно, и тогда получится, что незачем было беспокоить тебя.
        - Ах да, понятно, выкидыш, например, - говорю я, она тут же хмурится.
        У меня столько вопросов к ней, но я молчу. Не хочу, чтобы в моем голосе звучало отчаяние, не хочу слышать горечь в своих словах, у меня нет никакого права злиться. Мой бывший парень и моя лучшая подруга. Бывшая лучшая подруга теперь уже. Мы не общались много месяцев. Когда мы перестали переписываться? Она должна была приехать в гости. Что-то ее задержало. Она так и не приехала. Может, ее задержал член Джейми. А второй раз я ее уже не приглашала. Не знаю почему. Я не собиралась задерживаться в Дублине надолго… хотя да, на год точно, но не навсегда. Мои друзья должны были ждать моего возвращения столько, сколько надо. А не трахаться друг с другом и заводить ребенка. Просто ждать, как на паузе. Он - на автопароме или за стойкой бара в ресторане гостиницы, а она - в местной больнице и подрабатывать парикмахером.
        - Мы не планировали это, Аллегра, - говорит она. - Это получилось случайно. Мы с Циклопом расстались. Он изменился, свихнулся из-за наркоты. Больше чем обычно. Он теперь готовит свою собственную дурь. Остались только я и ДжейПи. Мы скучали по тебе. То есть я скучала.
        Так и вижу ее толстые ляжки на его тощем животе. Она всегда была тяжеловата внизу, фигура в форме груши, с бледной кожей, покрытой сиреневыми и голубыми пятнами и апельсиновой коркой целлюлита. Она терпеть не могла купальники. Всегда надевала короткие плавки. Из-за покраснений в области бикини от ежедневного бритья, потому что у нее была аллергия на воск. Интересно, что он подумал о ее ногах, когда увидел их впервые. Ее пухлые рябые ноги.
        Она продолжает говорить.
        - Как-то так получилось, что мы с ним поладили. Раньше у нас не было возможности узнать друг друга по-настоящему. Когда нас было четверо, понимаешь. В общем, ДжейПи помог мне избавиться от страха и сделать то, о чем я мечтала. Парикмахерская - это его идея. То есть моя, но без него я бы никогда не справилась.
        Она снова оглядывается на дом. Не понимаю, почему она это делает, может, у нее клиент там сидит с краской на волосах, которая уже прожигает дырку в черепе. Парикмахерская в передней комнате, я вижу кое-какое оборудование, кроме того, они снесли переднюю стену и добавили новую боковую дверь прямо в парикмахерскую. Всего-то комната в доме ее родителей. Комната, в которой мы смотрели мультики. И бизнесом-то не назовешь. Даже с ее дешевыми объявлениями, расклеенными по всему острову, кто к ней пойдет - на ржавую свалку машин, - чтобы сделать себе прическу. Ну, может, я бы пошла.
        - У меня получилось, - говорит она гордо, с улыбкой до ушей, от которой видны ямочки на щеках, и с капелькой страха, как мило. - К тому же мне будет проще работать дома, когда появится малыш, - добавляет она.
        Столько информации, а я стою и думаю, почему она называет его ДжейПи. Только его мама называет его ДжейПи. Все друзья зовут его Джейми. Странно как-то.
        Большинству местных жителей приходится покинуть остров, чтобы преуспеть в жизни. Большинство людей, с которыми мы выросли, уехали. Опустошенные эмиграцией - сказано в рекламе вай-фай Аранских островов в попытке приманить людей. Я уехала. А Мэрион нет. Она осталась, открыла парикмахерскую, родит малыша. Мечта сбылась. Ее собственными усилиями. Причем в том месте, которое, мне казалось, надо покинуть, чтобы добиться чего-то.
        - Так ты ее видела? - спрашивает она, меняя тему. - Аллегра, скажи что-нибудь, - говорит она, прекратив улыбаться.
        Ее волосы промокли до нитки, облепили ей голову, капельки воды цепляются за ее шерстяной кардиган. Она дрожит. Я представляю ее малыша размером с таблетку экстези с мурашками на коже. Наверное, он сам размером с мурашку.
        - Я пришла к твоему отцу, - говорю я наконец.
        Она смотрит на меня удивленно. Затем обиженно. Затем презрительно. С ненавистью. Я действительно чувствую себя глупо, но она хорошо меня знает. Я никогда не говорю то, что надо. И сама знаю, что никогда не говорю то, что надо, и часто обсуждала с ней это. Во время ночевок в ее доме я рассказывала ей обо всех глупостях, которые я говорила другим людям, и она либо смеялась и успокаивала меня - ничего страшного! - либо терпеливо объясняла, как лучше выразиться в следующий раз, но она, кажется, забыла обо всех этих советах, как и Джейми, она забыла, кто я. Принятие и терпение, сопутствующие дружбе, исчезли. Их надо заслужить. Но мне уже не хочется. Она резко разворачивается и уходит, Ревень и Кремчик бегут за ней, высоко задрав подбородки, будто с оскорбленным высокомерием. Они покидают свалку для машин и заходят в дом. Я так и не поняла, позовет она отца или нет. Ждать или это слишком глупо?
        Я хожу взад-вперед возле зеленой «мазды» с вмятиной на боковой двери, пиная камушки. Пакеты с покупками уже тяжело держать, может, мне пора домой, может, я все неверно поняла. Дверь открывается, и выходит ее папа Джерри в рубашке и брюках. Без рабочего комбинезона.
        Я жду у машин и стараюсь уловить эмоции на его лице, но у меня это плохо получается - не могу понять, что значит его выражение. Ударит или поцелует? Сомневаюсь, что Мэрион откровенничала с ним, иначе ей пришлось бы объяснять про беременность, а она не станет этого делать после того, как я напугала ее выкидышем. И она не сказала бы ему так быстро, и он не шел бы ко мне вот так, если бы только что узнал такую новость.
        - Аллегра, - говорит он.
        - Я пришла к вам по поводу папы, Джерри.
        - Как он? В порядке?
        - Как раз об этом я и хотела спросить. Вы правда сказали, что у него крысы в машине?
        - Да, - говорит он, и я рада это слышать.
        Я выдыхаю с облегчением, сама не заметила, как долго я, оказывается, копила напряжение.
        - Они пробрались через выхлопную трубу и устроили гнездо в проводах, - говорит он, - и сгрызли их. Хорошо, что он не был за рулем, когда вспыхнул огонь. Это произошло, когда он завел мотор.
        - Значит, вам уже доводилось такое видеть? - спрашиваю я.
        - Да, но редко. В основном здесь, на свалке. Такое обычно случается, когда долго не водишь машину.
        - Долго - это сколько? - спрашиваю я.
        Он задумчиво оглядывается и говорит, что несколько месяцев.
        - Но папа ездит каждый день.
        Он смотрит на меня как-то странно. Одной ногой делает шаг назад, чтобы встать по диагонали. Так меня учили на курсе по решению конфликтных ситуаций. Он думает, я агрессивная, он собирается уйти. Ничего не понимаю.
        - Мне-то откуда знать, - говорит он.
        - Хорошо, не каждый день, но, наверное, почти каждый день, - говорю я, - он играет на органе на мессах и на виолончели на похоронах. А еще дает уроки в Килларни. И хор… - Я осекаюсь, потому что теперь он смотрит на меня так, будто мне лучше заткнуться. Я кладу пакеты с сумками на землю. У меня пальцы не разжимаются, на них остались глубокие следы. - В чем дело, Джерри, скажите мне? - и готовлюсь услышать страшное.
        - Я точно не знаю, но в церкви он больше не играет.
        - На мессах или похоронах? - спрашиваю я.
        - Нигде. И не дает никаких уроков. Да и в хоре его не видно уже давненько.
        - Что? Почему?
        - Лучше спроси…
        - Он ни за что не признается мне, иначе я бы не беспокоила вас, Джерри.
        Он опустил голову, будто говорит с землей, точнее с моими ногами, стал бормотать что-то про инцидент с женщиной, которая работает в церкви.
        - Вроде Маджелла, - говорит он, поднимая глаза на секунду, чтобы взглянуть на мое лицо при упоминании этого имени.
        - Я ее не знаю, - говорю я. - Какая женщина? Где?
        - Церковный администратор в Кэрсивине. Похоже, твой папа увлекся ею больше, чем следовало.
        Я поднимаю руку, чтобы остановить его, хотя он и не собирается ничего добавлять. И так слишком длинное предложение для него. Теперь понятно, почему Джейми обозвал папу извращенцем. Он не просто вспомнил старое оскорбление, чтобы уколоть меня. Это уже кое-что новое. Совсем еще свежее.
        - Давно это было? - спрашиваю я.
        - Месяц или два назад. Я давно уже знаю. Не от него.
        Я поднимаю пакеты, меня тошнит.
        - Хорошо, спасибо, Джерри.
        - Подожди, Аллегра, может, зайдешь?
        - Нет. Нет, спасибо, - говорю я. Я направляюсь к выходу со свалки и вдруг вспоминаю, что еще хотела спросить, и оборачиваюсь. Он еще смотрит на меня.
        - А мыши? - спрашиваю я.
        Он закатывает глаза.
        - Чертовы мыши. Он сказал мне заглянуть в рояль. Звонил пару раз посреди ночи. Я тебе что, служба борьбы с вредителями, говорю я ему. В общем, я поставил мышеловки.
        Он качает головой и пожимает плечами.
        - Даже не знаю, что сказать, Аллегра. Может, во всем виноват стресс. Он иногда такое творит с человеком…
        Я ухожу.
        Глава тринадцатая
        Я устраиваюсь в кресле в оранжерее дома. Я сняла мокрую одежду и надела поношенный спортивный костюм, который оставила здесь, такой удобный и приятный на коже. Старый и знакомый. Папа на заднем дворе, я слышу, как он шаркает, все еще ищет ягненка. Снова выглянуло солнце, стоит ясная, чудесная погода, но трава мокрая после дождя. Он опять испачкался в грязи и не хочет меня слушать. Я уже сунула в стиральную машину все его вещи, какие сумела найти, особенно пропитанные пивом полотенца и простыни. Машина работает, баранина в духовке, кастрюли кипят на плите. Все под контролем.
        Когда-то я называла эту комнату обсерваторией. Ее пристроили к дому, когда мне было около десяти, и мне казалось, она потрясающая, волшебная; оранжерея, стеклянная комната внутри дома, но как будто мы снаружи. Когда она была новая, мы проводили здесь все время, вдыхая запах свежей краски, завтракали, обедали и ужинали, положив тарелки на коленях, и любовались полями Несси. И конечно же ночью, по выходным, когда я приезжала домой из школы-пансиона. Здесь я себя не царапала, никогда, папа заметил бы и обязательно вмешался. Это происходило наверху, в моей спальне, за закрытой дверью. Обсерватория всегда предназначалась для других занятий - здесь удобно разглядывать ленту Млечного Пути, галактику Андромеды, звездные скопления и туманности. Папа пользуется телескопом, но я всегда предпочитала невооруженный глаз. Юго-западный Керри, где мы живем, был недавно признан одним из трех международных заповедников темного неба на земле, вместе с Большим каньоном и африканской саванной. Этой ночью мы увидим Юпитер, как подсказывает приложение на моем телефоне.
        Кончики пальцев правой руки нежно касаются моих шрамов. Созвездие из пяти звезд. Пять человек. Эта фраза снова нарушает мой покой.
        Папа заходит в дом, снимает обувь, как я его и просила.
        - Пропал ягненочек, - говорит он.
        - С шерсткой белой как снег? - спрашиваю я.
        - Вообще-то да, всезнайка, и надеюсь, это не он в духовке.
        Он смотрит на меня. Он видит мою руку.
        - Пять, - говорю я, - пять человек. Четыре конечности и голова, которая ими управляет. Пять пальцев на руке, пять пальцев на ноге.
        Он садится, заинтригованный.
        - Пять, - говорит он, включаясь в игру. - Пять органов чувств: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Пять, - продолжает он, - число Меркурия.
        - Лев - пятый астрологический знак зодиака, - добавляю я.
        Мы оба думаем. Он опережает меня.
        - Пять гласных в английском алфавите, - говорит он.
        - Дай пять, - говорю я, поднимая руку в знак ликования.
        Он хлопает меня по руке.
        - Пять строк в лимерике, - говорит он, - пять лучей у морской звезды, пять сердец у дождевого червя.
        Я смеюсь.
        - Пять игроков в баскетбольной команде.
        - Пять музыкантов в квинтете, - парирует он.
        - Пять олимпийских колец, символизирующие пять континентов.
        Он делает вдох и замирает.
        - Молодец, Аллегра.
        Меня уже не остановить.
        - Пять - любимое число Коко Шанель. Она всегда запускала новую коллекцию на пятый день пятого месяца.
        - Я не знал, - говорит он, задумчиво откинувшись назад. - На ужин, - произносит он наконец, - я съем пять картофелин.
        Я улыбаюсь.
        Папа смотрит, как я провожу пальцами по шраму в форме w на моей руке. Я вслух называю звезды, переходя от веснушки к веснушке.
        - Сегин, Рукбах, Нави, Шедар, Каф.
        - Это какое созвездие? - спрашивает он.
        - Кассиопея, - говорю я. - Царица на троне. В греческой мифологии она правила Эфиопией. Она была матерью Андромеды и хвасталась, что она и ее дочь красивее богов моря. В наказание за тщеславие Посейдон приковал ее к трону на небе.
        - Сурово, - говорит он. Затем наклоняется вперед, положив локти на колени. Отворачивается от моей руки. Возможно, ему неприятно видеть, что я расстроена. А он знает, что я расстроена, когда вожу пальцем по шрамам, но это лучше, чем делать новые шрамы.
        - Ты мне расскажешь, почему мы обсуждаем цифру пять? - спрашивает он.
        Я перестаю тереть кожу.
        - Есть один парень, - начинаю я со вздохом.
        Он улыбается.
        - А-ха!
        - Ничего такого. Он нагрубил мне. Я выписала ему штраф, и он взбесился. Он сказал: «Ты среднее арифметическое пяти человек, с которыми чаще всего общаешься».
        - И это ты называешь грубостью? - спрашивает он озадаченно.
        - Он не имел в виду ничего хорошего, пап. Он назвал меня неудачницей, порвал штраф на мелкие кусочки и бросил их мне в лицо.
        - А! Вот тебе и Дублин, - говорит он и умолкает.
        - Что ты думаешь об этом? - спрашиваю я.
        - Я думаю, парень, который сказал тебе такое, чудак, и это еще мягко сказано.
        - Все мы чудаки.
        - Согласен. Ты среднее арифметическое чего - еще раз? - спрашивает он.
        - Пяти человек, с которыми ты чаще всего общаешься, - говорю я.
        Он обдумывает.
        - Любопытное высказывание, - говорит он. - Обыгрывается закон средних чисел.
        Духовка пищит, баранина готова. Я вынимаю ее. Кухня наполняется еще более аппетитными запахами. Поджаристая корочка, соки стекают на дно противня. Идеальная подлива. Веточки розмарина и размягченные зубчики чеснока выступают из проколотого мяса. Я ставлю баранину остывать. Сливаю воду, в которой варился молодой картофель, пар обдает мне лицо, затем обильно смазываю маслом «Керриголд». Перемешиваю мятный соус с зеленым горошком, нарезаю мясо и тут же съедаю нежные кусочки, которые остаются на ноже.
        - Что значит закон средних чисел, пап? - спрашиваю я.
        - Да ерунда в духе закона Мерфи, без какого-либо математического обоснования.
        Он замечает, как помрачнело мое лицо, и идет на попятную.
        - Как-то цинично получилось. Вижу, ты настроена серьезно, Аллегра, прости меня. Думаю, это больше созвучно закону притяжения, силе мысли, способной воплотить желаемое в жизнь, - говорит он. - Наше окружение влияет на нашу личность, черты характера, которые мы демонстрируем, и наше поведение.
        - Да, пап. Так и есть, - говорю я, помешивая подливу и внимательно глядя на него. - Это он и имел в виду. Раз меня окружают… неудачники, значит, я тоже неудачник.
        Папа качает головой и ставит миску с овощами на стол.
        - Почему ты зациклилась на этой мысли? - спрашивает он.
        - А куда мне деваться? Не могу выбросить ее из головы.
        Он задумывается. Он любит разгадывать интересные кроссворды.
        - Кто твои пять человек? - спрашивает он, доставая новую порцию своего домашнего пива.
        - Только не это, пожалуйста, - говорю я, морщась, оно еще не выветрилось у меня из головы. - Я купила красное вино.
        Он внимательно читает этикетку и ищет штопор в выдвижном ящике на кухне.
        - Там крышка откручивается, - говорю я. - Сама не знаю. То есть я знала. Но теперь уже не уверена. - Я наливаю сок с противня в судок с подливой и перемешиваю.
        - Вот почему тебя это так мучает. Хочешь, угадаю? - говорит он, садясь за стол. Наливает вино, делает глоток. - Мэрион конечно же. Джейми, хотя… Циклоп, Полин и, возможно, я?
        Он спрашивает это с такой надеждой, что мне хочется обнять его крепко-крепко, стиснуть до смерти, но я несу подливу.
        - Ты на сто процентов, - говорю я. - Это единственное, в чем я уверена. - Я ставлю подливу на стол. Мы садимся.
        - Аллегра, какая вкуснятина. - Он церемонно поднимает руки. И я рада, что он снова стал собой. - Ну что, я угадал?
        - В яблочко.
        - Какой приз мне полагается?
        - У Джейми и Мэрион будет ребенок, - говорю я.
        - Вместе? - спрашивает он.
        Я киваю, но не смотрю на него. Боюсь, что расплачусь, если взгляну.
        - Ну что ж. Было бы умопомрачительным совпадением, если бы по отдельности.
        Я отрезаю кусочек баранины, картошки с маслом, нанизываю мятный горошек на вилку.
        - С Циклопом я не общалась с тех пор, как уехала с острова, - говорю я, прежде чем отправить все это в рот.
        - Я вижу его иногда, разъезжает в фургоне с громкоговорителем на крыше, в костюме чудовища, - говорит папа.
        - Чубакки, - поправляю я с невеселым смехом. - Диджей Чуи. Из «Звездных войн». Он возит людей на катере к острову Скеллиг-Рок в костюме Чубакки и показывает им убежище джедаев.
        - Опять эта чепуха из «Звездных войн».
        - У людей хоть работа есть. И это привлекает туристов. Они нужны нам.
        - Мы превратились в Диснейленд. Скоро Макдоналдс откроют, помяни мое слово.
        - Какая разница, зачем они приезжают, - посмотреть тупиков или пещеру из «Звездных войн»?
        В ответ он только молчит.
        - С Полин я перестала общаться, - говорю я. - Она дважды приезжала ко мне в Дублин, но всего на день, и времени ни на что не хватало, она спешила на обратный поезд.
        - Она держится на расстоянии, наверное, не хочет навязываться.
        - Она не звонила мне с нашей последней встречи. И мы не переписываемся.
        - Чтобы танцевать танго, нужны двое, - говорит он. - Расскажи, с кем ты общаешься в Дублине? - спрашивает он.
        Я вожу вилкой по тарелке, потому что внутри накипает ужасное чувство, живот крутит, в горле стоит ком, и мне кажется, я вот-вот разревусь, - я вдруг осознала, что у меня нет пяти человек, ни в Дублине, ни здесь. В Дублине я могла притворяться, что они все еще мои друзья, и я действительно так думала, хоть и злилась на них иногда, но здесь все стало очевидно. Вот почему эта фраза так больно ранит меня. Потому что где-то в глубине души какой-то первобытный инстинкт давно уже понял - раньше, чем голова, - что у меня нет пяти человек.
        - Прояснилось, - говорит он, глядя в окно, меняя тему.
        - Да.
        - Нас ждет чудесный день.
        Я прочищаю горло.
        - Сегодня утром был марафон. Забег на десять километров, до Чапелтауна и обратно.
        Папа смотрит на погоду за окном, словно представляя, как невесело было бежать этим бедолагам, затем накалывает картофелину на вилку, проводит вокруг горошка, стараясь вобрать побольше соуса, и отправляет в рот. Картошка мелкая, а рот у него большой.
        - Прекрасный ужин, Аллегра, спасибо, - говорит он, проглотив.
        - Не за что. С Пасхой, пап, - говорю я, радуясь и грустя одновременно. Огорчаясь, что у меня нет пяти человек. Ликуя и восторгаясь тем, что у меня есть один.
        - С Пасхой, - говорит он улыбаясь, - что бы это ни значило.
        Мы чокаемся бокалами вина.
        - Джерри сказал, что ты не ездишь на машине уже много недель.
        - Ты виделась с Джерри?
        - Сегодня утром.
        - В городе? - спрашивает он.
        - Он был дома.
        Папа выискивает вилкой зубчик печеного чеснока в море подливы, выдавливает его из кожуры и съедает целиком.
        - Ты ходила к Мэрион? - спрашивает он, облизывая жирные пальцы.
        - Я ходила к Джерри.
        - И что он сказал?
        - Что твоя машина не заводилась уже много недель. Может, и месяцев.
        Он продолжает есть.
        - Ты не ездишь на работу, - говорю я.
        - Я давно не пенсии.
        - Как сказать. Ты самый занятой пенсионер, каких я знаю.
        - Ты слишком молода, чтобы знаться с пенсионерами.
        - Музыкальная школа, похороны, мессы, хор. Ты не работал много месяцев, пап.
        Он грохает ножом и вилкой по тарелке, я вздрагиваю от испуга.
        Сижу затаив дыхание.
        - Теперь даже взглянуть на женщину нельзя, чтобы тебя не прозвали извращенцем.
        Сердце колотится.
        - Что случилось? - спрашиваю я.
        - Ничего! В том-то и дело!
        - Что-то же случилось, иначе ты бы не потерял работу.
        - Это тебе Джерри сказал, да? Знаешь что, он ошибается. Может забирать свои идиотские мышеловки обратно, потому что они дефективные, как и он. - Он ударяет своим большущим кулаком по столу, посуда и приборы дребезжат. - Я не потерял работу, - говорит он. - Я поговорил с отцом Дэвидом, и мы решили, что я уйду по собственному желанию. Меня не уволили.
        Я смотрю на него. На увядающего человека. Его фантастическое жизнелюбие исчезло. Сошло с его лица и души, словно старая кожа. Он переводит дух и откидывается на спинку стула.
        - Маджелла, - говорит он. - Она работает в церкви. Секретарем. Сообщает мне время похорон, любимые песни семьи. Мы всегда хорошо ладили. Всегда шутили и смеялись, - говорит он, пока я изо всех сил стараюсь скрыть свой ужас, предчувствуя, что он скажет дальше. - Я пригласил ее попробовать мое домашнее пиво, это было несколько месяцев назад, через пару недель после твоего отъезда, и я был бы рад компании. Хорошо, что она не пришла, потому что мои первые попытки сделать приличное пиво были неудачны, даже хуже, чем сейчас, - в общем, она отказалась, и я не стал настаивать, а на следующий день я готовлюсь к похоронам, а Маджеллы нигде не видно, и отец Дэвид зовет меня к себе в офис и говорит, что Маджелла очень расстроена. И пошло-поехало.
        - Ничего не понимаю. И это все? - спрашиваю я.
        - Все.
        - Ты не трогал ее?
        - Я не трогал ее, - говорит он. - Я протянул руку и похлопал ее по ноге.
        - Ради всего святого, пап, что ж ты сразу не сказал, я хочу знать все.
        - Какого дьявола я буду говорить тебе о том, что даже яйца выеденного не стоит. Сам не знаю, что еще я мог натворить. Может, почесал бровь не с той стороны и ей это не понравилось.
        - Чесать брови и трогать ее ноги - совершенно разные вещи.
        - Я не насиловал ее чертову ногу. Я не уселся на нее, как пес. Я похлопал ее. Вот так, - говорит он, хлопая по столу. - Один раз, - говорит он. - Мы сидели на таком же расстоянии, как мы с тобой сейчас, между нами не было стола, и я наклонился к ней и сделал вот так.
        Я чувствую папину руку на ноге под столом, один хлопок.
        - И все, - говорит он. - Простите, ваша честь. Заприте меня за то, что я дотронулся до ноги. Я не хлопал ее по заду, ничего подобного. Просто нежно дотронулся до ее ноги, и все, я не какой-то там озабоченный маньяк.
        - Сколько лет Маджелле?
        - Не знаю. Сорок с чем-то. Разведена, есть дочь. Одинока, как я. Я решил, не плохо было бы выпить вместе, вот и все, больше никогда никого никуда не приглашу. И даже пальцем ни к кому не притронусь, пока я жив.
        Он умолкает, и я вижу, что ему неловко. И мне неловко за него. Он признал, что ему одиноко. Даже не знаю, чего он стыдится больше - того, что признался в этом, или того, что ему пришлось уйти с работы при таких обстоятельствах. Хотя уверена, ничего плохого он и не думал, но Маджеллу я тоже понимаю. Рука на ноге. Рука старого человека на ее ноге, неприятная рука старого человека на ее ноге. Она наверняка старалась быть вежливой, любезной, и вот к чему это привело.
        - Раньше женщины не были такими колючими, - говорит он. - Ты тоже такая, Аллегра?
        Я вспоминаю мужчин, с которыми я переспала за свою жизнь, после уроков живописи, да хотя бы на прошлой неделе, слово «колючая» вряд ли подходит мне. Как и «привередливая». Но я не хочу обсуждать это с ним, он не поймет.
        Вместо этого я говорю:
        - Это называется независимостью, пап.
        - Но она могла просто сказать «нет», и все. Не надо было убегать и жаловаться отцу Дэвиду.
        - Она показала тебе свои границы.
        - Мы были в церкви, Господе Иисусе - Он прячет лицо в руках и качает головой, и я вижу, как ему неловко. - Я похлопал ее по колену, Аллегра, я хотел ей показать, что все хорошо, что не надо смущаться, что все замечательно.
        - И ты перешел границу.
        Он смотрит на свою тарелку с ужином. Осталось немного бараньего жира, мятного соуса вперемешку с подливой, размазанной по тарелке и начинающей твердеть. Одинокая горошина, обделенная вниманием.
        Мы сидим молча.
        - Попробую разобраться со страховкой на автомобиль, - говорю я наконец, голова кипит от всего, что надо сделать для папы до и после моего отъезда. Мысли кружатся, словно в водовороте, как его одежда и белье в стиральной машине, жужжащей у меня за спиной. - Дай мне бумаги, и я займусь этим. Если не получится, может, Джерри купит ее у тебя. Какой смысл держать ее, если нельзя ездить.
        В ответ он только ворчит.
        - А Полин знает? - спрашиваю я.
        - О чем?
        - Обо всем этом?
        - Нет.
        - Попрошу ее заглядывать к тебе время от времени. Ты совсем себя запустил.
        - После таких обвинений ничего удивительного. Ты же знаешь, люди болтают. Отвратительно. Даже не смей звонить Полин. У нее дел полно в «Массел-хаус», особенно на этой неделе, со всеми этими апрельскими туристами, к тому же она недалеко, если мне что-то понадобится.
        - Ты до нее не доедешь, у тебя нет машины.
        - Тут ходит автопаром, на него пускают и пешком, насколько я помню. А еще у нас есть мост, новое изобретение, не слышала о таком?
        - А что ты будешь делать в экстренной ситуации?
        Он не отвечает. Все равно что разговаривать с подростком.
        - Слушай, пап, в мире, конечно, станет намного безопаснее, если ты больше никогда не сядешь за руль, но ты же не можешь торчать здесь все время. - На это он смеется. - Может, попробуешь давать уроки дома? - спрашиваю я.
        Музыка у него в крови. Говорить о ней, преподавать ее, играть ее - это столп, на котором держится вся его жизнь.
        - Конечно, если ты прогонишь мышей, - добавляю я больше в шутку.
        Хотя я содрогаюсь от мысли, что кто-то пустит сюда своего ребенка на уроки музыки, дом заметно обветшал всего за несколько месяцев. Преподаватель, чья одежда пахнет пивом из его собственной пивоварни на втором этаже, в сушилке, мужчина, который распускал руки с церковным секретарем. Эксцентрик, который считает, что у него в рояле живут мыши, потому что ему, видите ли, звук не нравится. Да потому что он наверняка берет не те ноты. Потому что его пальцы скрючены больше, чем обычно. И покрыты темными пятнами, не веснушками. Потому что, возможно, у него артрит и он не знает об этом или знает и не говорит мне, и не признается даже самому себе, и предпочитает винить мышей в том, что рояль фальшивит.
        - Да и кто станет ходить на уроки музыки, все уезжают отсюда, - говорит он.
        - Неправда. Сюда приезжают люди с другого острова, уставшие, с ипотекой, которую не могут выплатить. - Я говорю ему то, что сказал мне Джейми. - Люди, которые мечтают жить на маленьком острове. Вдали от шума, на природе, потому что теперь это модно.
        Он улыбается.
        - Жизнь на острове, - говорит он задумчиво, ворочая слова во рту, будто жесткую ириску. - Оксюморон, дорогая.
        - Может, ты переедешь к Полин? - предлагаю я.
        - Я буду ей только мешать.
        - Ты ее брат.
        - Поэтому я и буду ей мешать. У нее бизнес. Внуки. Я и так нагрузил ее больше чем надо.
        Мы оба знаем, что он имеет в виду.
        - Может, Мосси нужна помощь на ферме мидий, - пробую я снова.
        - Я слишком старый для физического труда.
        - Значит, поработаешь за барной стойкой в «Массел-хаус». Будешь препарировать устриц и наливать пиво богачам, которые приплывают сюда на своих дорогущих яхтах. Ей всегда нужна помощь летом. Будешь работать бесплатно, просто чтобы занять себя чем-то, я же знаю тебя, а представь, сколько историй ты мог бы им рассказать. Каждый день новые лица. Свежая кровь, понимаешь, и они будут ловить каждое твое слово.
        - Устриц не препарируют, а открывают, - говорит он, но глаза его смеются.
        - Может, тебе разрешат варить собственное пиво. Устрицы с домашним пивом, новое блюдо в меню. Что скажешь? - спрашиваю я.
        - Ну уж нет.
        - Подумай.
        - Подумаю.
        Я знаю, что не будет он ни о чем думать.
        - Твоя жизнь еще не кончена, пап, - говорю я. - Не сиди здесь так, как будто всему конец.
        - Ну да.
        - Мне очень жаль, что тебе одиноко.
        - Думаю, тебе тоже, - говорит он.
        Я смотрю в пол.
        - Пять человек, да? - говорит он.
        - Да уж. А у тебя они есть?
        Он слышит мой вопрос, но не отвечает. Задумался. Его это тоже мучает. Или мне так кажется, и вдруг он поднимает правую руку, раскрыв ладонь, будто хочет дать мне пять.
        - Бах, - говорит он, загибая большой палец. - Моцарт. - Он загибает указательный палец. - Гендель, Бетховен. И ты. - Остается кулак.
        - Я попала в хорошую компанию.
        - Не расстраивайся, Аллегра, - говорит он. - У тебя была твоя пятерка. Были эти люди. Но ты отказалась от них, чтобы найти одного-единственного, точнее, одну.
        - Ты мой единственный, - говорю я быстро, у меня перехватило дух от его слов. - От тебя я никогда не откажусь.
        Он берет мою руку.
        - Я бы позвал тебя домой, но я знаю, что ты хочешь быть в Дублине. Одно твое слово - и я тут же приеду к тебе. Или Полин, если я тебе там не нужен. Может, тебе кажется, что ее никогда нет рядом, но она готова примчаться в любую минуту, понимаешь, ты только позови. Если вдруг у тебя ничего не получится.
        Я не могу даже допустить такой мысли. Не могу пожертвовать всем ради своей цели и ничего не добиться. Несправедливо к тем, кем мне пришлось пожертвовать.
        - А на десерт у нас яблочный пирог, - говорю я, поднимаясь и убирая тарелки со стола.
        Я счищаю остатки еды в мусорную корзину, повернувшись к нему спиной, затем складываю тарелки в посудомоечную машину. Я чувствую его пристальный взгляд. Не хочу больше об этом говорить. Не хочу, чтобы он спрашивал. Но он спрашивает.
        - Ты уже говорила с ней?
        Я качаю головой.
        - Мне, пожалуйста, с мороженым, - говорит он тихо.
        Глава четырнадцатая
        Моя последняя ночь на Валентии. К девяти вечера папа уже храпит в кресле, а я места себе не нахожу. Особенно после нашего разговора о пяти людях, точнее, об их отсутствии.
        - Может, сходим куда-нибудь выпить, пап?
        - Нет, нет, мне и тут хорошо.
        Сегодня народные гулянья, будет чудесная атмосфера. Наверняка живой оркестр в «Роял Валентия» или «Ринг Лайн». Но нет, ему неинтересно. Человек, живущий музыкой, не хочет слышать музыку, но настаивает, чтобы я сходила сама и весело провела время. Я звоню Циклопу. Может, у него номер поменялся, но, думаю, Циклоп никогда не поменяет номер, чтобы не растерять клиентов.
        Он отвечает сразу.
        - Здор?во.
        - Это я, Аллегра.
        - Веснушка, - говорит он, и я улыбаюсь.
        Он единственный называл меня школьным прозвищем, когда я приезжала домой на выходные. Мэрион это злило. Ей была невыносима мысль, что другие люди считают себя моими друзьями только потому, что придумали мне глупое прозвище, а ведь она знает меня дольше всех. А Джейми никак не мог его запомнить. Может, Циклоп понимает, что это значит - не только иметь прозвище, но и быть своим прозвищем.
        Циклопом его прозвали из-за фамилии. О Сулэван - по-ирландски О’Салливан, но созвучно с сул эман, что значит одноглазый. Их шестеро братьев в семье, и всех прозвали одинаково. Высоченным, широкоплечим старшим братьям, здоровенным игрокам Гэльской спортивной ассоциации, больше идет это имя, чем моему другу; его старший брат играл за школьную команду Керри, и его прозвали Циклопом. Так что он самый главный Циклоп. Есть еще Гусь Циклоп - он зарабатывает себе на жизнь тем, что ощипывает домашнюю птицу. Его отец Капитан Циклоп, потому что уже тридцать лет занимается футболом на острове и в графстве. И есть Санта Циклоп, потому что его зовут Николас. Чернильный Циклоп, потому что он издал книжку стихов и пишет для местной газеты, и Циклоп Отбивная, потому что он разводит овец на ферме. Кто-то однажды сказал мне, что мой друг Циклоп - самый мелкий из стаи. Помню, как мы стояли на боковой линии футбольного поля и смотрели, как его мутузят все кому не лень. Он плохо играл в футбол, не так, как его братья. Он старался, потому что надо было, нельзя подвести папу и местных, но на самом деле он всегда любил
машины и музыку. Он превращал машины в цирк на колесах, приделывал подсветку к нижней раме, чтобы освещать землю под автомобилем. Так он и сдружился с Мэрион, постоянно бегал к ее отцу и просил сделать новые модификации. Он называет себя Чуи Циклопом, потому что он Диджей Чуи, но в отличие от его братьев, это прозвище не прижилось, он сам себе дал это имя, а это против правил. Прозвище нужно заработать. Его дают тебе другие люди, как знак почета. Местные называют его Циклоп ог, что по-ирландски значит молодой Циклоп или младший.
        - Значит, ты слышала новости, - говорит он, и я знаю, что он имеет в виду Мэрион и Джейми. - Грязные крысы, - говорит он. - Давай встретимся, утопим печаль в вине или отпразднуем, сама решай.
        - И то и другое, - говорю я, и он соглашается, он приедет через час, у него сегодня работа, и он возьмет меня с собой.
        Он приезжает весь такой довольный собой, в фургоне с громкоговорителями на крыше. «Диджей Чуи» написано на крыльях, с изображением диджейского пульта, музыкальных нот и Чубакки, который больше похож на взбесившуюся обезьяну, а под всем этим безобразием написано, что пора сделать Дикий Атлантический путь по-настоящему диким. Какой-то умник подправил последнее слово.
        - Пора сделать Дикий Атлантический путь дебильным? - говорю я.
        - Не обращай внимания. Это перманентный маркер, хрен сотрешь. Твой папа дома? Пойду поздороваюсь, он у тебя уморительный. Я слышал про эту секретаршу из церкви, пошла она знаешь куда. Не надо было ему прогибаться под них.
        - Он спит уже, - говорю я, обходя фургон. - Я думала, Чуи для туристов. Почему не Диджей Циклоп? - спрашиваю я. - Мне кажется, звучит круче.
        - Старший брат не разрешает. Его сынишку зовут Диджей.
        - Ясно. - я сажусь в фургон. - Так куда мы едем?
        - В «Дешевый притон».
        Это ресторан в Трали, полтора часа езды, но мне все равно куда ехать, главное - развеяться. Циклоп зажигает сигарету, заводит мотор и сразу переходит к делу.
        - И что ты думаешь про Джейми и Мэрион? - спрашивает он.
        Я не знаю, известно ли ему про ребенка, наверное, нет, уверена, ни Джейми, ни Мэрион не хотели бы ему говорить. Кто знает, что он натворит.
        - Даже не знаю, - говорю я честно, - странно как-то, но это их жизнь, пусть делают что хотят.
        - Они замутили у меня за спиной, - говорит он. - Пока я работал не покладая рук, они занимались другими делами. Мерзкие, грязные ублюдки.
        Я внимательно разглядываю его профиль. Он сильно похудел. Он всегда был худощавым, но это уже нездоровый вид. Лицо как у скелета. Бледное. Белое до голубизны.
        - Выглядишь погано, - говорю я.
        - И ты туда же. Мама пичкает меня печеньем, когда я прихожу домой. Знаешь, эти печеньки с зефиром и джемом? Ненавижу их. Пирожные с вишней еще куда ни шло, но кому взбрело в голову, что зефир с джемом - это вкусно.
        - А мне они нравятся.
        - Ну, конечно. Ты ешь как пятилетка на дне рождения.
        - Может, тебе пора отказаться от пирожных с вишней в пользу железа, - предлагаю я.
        - А оно в чем?
        - В мясе, в овощах.
        Он корчит гримасу.
        - Выглядишь анемично, - говорю я, разглядывая его.
        - Я не сблевываю еду.
        - Я не об этом. Так ты переехал? - спрашиваю я.
        - Нашел классный дом на колесах в стиле ретро, в Портмаги, снимаю на пару с одним парнем по имени Тинни. Просто аппетита нет.
        - Из-за Мэрион? - спрашиваю я.
        - Вот еще. Мне плевать, чем она занимается. У меня дел по горло, бизнес идет как по маслу. Я теперь вожу туристов на катере, слышала? - спрашивает он. Я киваю. - Да, днем море, ночью музыка, нон-стоп. В общем, надеюсь, они будут вечно мучить друг друга, эти двое. Никаких стремлений, как у нас с тобой. У нас с тобой всегда были мечты.
        - Правда? - спрашиваю я.
        Никогда не считала себя мечтателем. Я прагматична. Практична.
        - Ты всегда хотела быть полицейской, - говорит он. - Всегда. С той самой секунды, как мы познакомились.
        Я никогда не считала это мечтой. Я никогда не думала об этом как о чем-то призрачном и эфемерном. Это работа, которую я очень хотела получить. А Мэрион всегда хотела открыть парикмахерскую, неужели ее мечта чем-то хуже моей.
        Вместо этого я говорю:
        - Не получилось.
        - Ты переехала в Дублин, так ведь? - говорит он. - Жизнь кипит. Ты не водишь папино такси и не играешь в парикмахерскую в доме твоих родителей. Мы с тобой хозяева своей жизни, прокладываем свой собственный путь. Следующее поколение этого острова, сами делаем себе имя.
        Не знаю, что сказать. Я смотрю в окно, как мимо нас пролетают горы. Он водит даже быстрее папы. Меня подташнивает.
        - А кто этот Тинни? - спрашиваю я.
        - Парень из Кэрсивина. Расстался с женой, и у него шум в ушах, постоянный. Он потрясный, мы никогда не бываем дома в одно и то же время. Ну и хорошо, кровать всего одна. Кстати, ты сделала то, ради чего уехала в Дублин? - спрашивает он, протягивая мне сигарету.
        - Нет. Еще нет.
        Ресторан «Дешевый притон» набит битком в честь праздничного воскресенья. Циклоп выступает в одиннадцать вечера, и я смотрю, как он ставит оборудование, персонал приносит ему бесплатную выпивку, но он отказывается и передает ее мне. Его трезвость впечатляет меня, он действительно взялся за дело серьезно, но потом я догадалась, что он уже принял кое-что другое. Он начинает с заводной танцевальной музыки девяностых, затем переходит на хардкор. Мигающий свет и дым, пот и пьяные девчонки в коротких юбках, на высоченных каблуках, спотыкаются и падают на оборудование, чтобы добраться до него и заказать Бейонсе, которую он никогда не ставит. Весело за этим наблюдать. Голова кружится, я пару раз встаю, чтобы потанцевать, счастливая и свободная, отплясываю совершенно с незнакомыми людьми, девчонками, которые становятся моими лучшими подругами, пока не закончится песня. Циклоп сует мне таблетку, я понятия не имею, что это, но все равно беру. И вдруг мое радостное алкогольное возбуждение сменяется апатичной одурманенностью. Пол качается под ногами, мне надо выбираться отсюда. Я бросаюсь прочь от диджейского
пульта, осушаю целую пинту воды, затем выхожу на улицу и встаю рядом с вышибалами.
        - Ты в порядке, дорогая? - спрашивает один из них, и я киваю, чувствую себя в безопасности рядом с ним, вдыхая свежий воздух вместе с резким запахом его геля после бритья. Мне кажется, я бы заснула прямо здесь, прямо сейчас.
        Последние заказы в два часа утра. В два тридцать музыка умолкает, и я кладу голову на колонку, пока Циклоп собирает свои вещи. Я слышу, как персонал посмеивается надо мной, наводя порядок вокруг, но мне все равно, я не могу открыть глаза.
        - Идем, Веснушка, - говорит наконец Циклоп, - пора домой.
        Я позволяю ему поднять меня и открываю глаза. И вижу, что он пристально смотрит на меня, строго и напряженно, нос к носу. Ой-ой.
        - Приятно, да? - говорит он. - Голова гудит?
        - Что за гадость ты мне дал?
        - Я называю это джетлагом. Сам разработал, вместе с парнями.
        - Это ты сделал? Ужас, Циклоп, тебя же посадят, на всю жизнь. Что ты туда намешал?
        - Ш-ш, не скажу. Но круто же?
        - Мне больше нравилось быть пьяной, а то сейчас я просто засыпаю.
        - Так это же лучшее чувство на свете, как раз перед тем, как заснешь, - дурман, сонливость, так спокойно, уютно. - Он прижимается ко мне всем телом. Мне не нравится его прикосновение. Он весь жесткий, как мешок с костями. Неприятно.
        - Когда я в постели, да, но не сейчас.
        - Так давай приляжем. У них здесь комнаты есть. - Его рука крепко держит меня за талию.
        - Нет, нет, нет. - Я отстраняюсь, расцепляю его руки. - Плохая идея.
        - Почему нет, - говорит он. - Джейми и Мэрион сейчас наверняка трахаются и смеются над нами.
        Он сказал это, чтобы уколоть меня, чтобы мне захотелось отомстить. Пусть я чувствую себя так, будто только что прилетела в Австралию, а душу свою оставила где-то на пересадке в Сингапуре, но я знаю, к чему он ведет.
        - Ты просто хочешь поквитаться с ними, Циклоп, - говорю я.
        - А ты нет? - спрашивает он. - Разве ты мне не для этого позвонила?
        - Нет. Я позвонила тебе, потому что ты мой друг.
        Он смеется.
        - Веснушка, я не получал от тебя ни одной весточки с тех пор, как ты уехала.
        - Ты мне тоже не звонил.
        - Потому что мы не друзья, - говорит он игриво, тыча мне в бок пальцем, подчеркивая каждое слово.
        Я снова отстраняюсь.
        - Слушай, мне плевать, чем они занимаются, - говорю я. - Мы с Джейми расстались еще до Мэрион. Он не сделал ничего плохого. Мне надо заняться своей жизнью.
        Я хватаю свою сумку, я готова уйти. Не надо было мне приходить. Он прав. Циклоп и я никогда не дружили без Джейми и Мэрион, нас было четверо, но только из-за меня и Мэрион. Это мы привели Джейми и Циклопа в стаю. Мэрион права, раз она и Джейми прониклись друг к другу чувствами в отсутствие меня и Циклопа - значит, между ними действительно нечто особенное. Я жду его у фургона, пока он получает свой гонорар. Вышибалы еще стоят у двери. Девчонка блюет за машиной. Ее подруга держит ее обувь и рассеянно гладит по спине, уставившись в пустоту. Какой-то парень сидит один, друзья бросили его, он схватился за голову, будто его жизнь кончена.
        - Плевать, что ты говоришь, я точно знаю, что тебе не все равно, - дразнит меня Циклоп, подходя к фургону с оборудованием в руках, и продолжает разговор как ни в чем не бывало. - У вас с Джейми все было серьезно. Он собирался жениться на тебе, он мне сам говорил.
        - Мы бы никогда не поженились. Никогда.
        - Ну, не знаю, он строил планы, купил кольцо и все такое, а ты взяла и уехала.
        - Не было никакого кольца, - говорю я раздраженно.
        - Ладно, может, и не было, - смеется он, - но настроен он был серьезно.
        Он открывает багажник, складывает свои вещи. Воняет рыбой. Гнилой рыбой.
        - Боже мой! - я зажимаю нос и отхожу подальше.
        - Здесь мои вещи с катера. Ну что, будешь?
        - Там, что ли?
        Он пожимает плечами.
        - Это проще, чем снимать комнату, и я не хочу тратить только что заработанные деньги. Давай же, - говорит он, - иди ко мне. - Кладет руки на мою талию, тянет к себе. - По-быстрому, я дам тебе еще одну таблетку.
        - Отстань, Циклоп. Все, едем домой.
        Он сердито грохает дверью.
        - Да в чем дело! Ты трахаешься с кем ни попадя, Аллегра, со всеми, кроме меня. Сколько моих братьев с тобой было? Двое или трое?
        - Один, - говорю я, хотя на самом деле двое. И Чернильный тоже, но это секрет. Он писал мне стихи. - И к твоему сведению я не сплю со всеми. - Мой голос дрожит от возмущения.
        - Да я уж понял, - говорит он, затем садится в фургон и заводит мотор до того, как я сажусь.
        Я бы сейчас с радостью добралась до дома любым другим способом, но тут только он. Он, его провонявший рыбой фургон Чубакки и таблетки джетлаг, они уже выветрились. Сна ни в одном глазу, придется быть настороже, чтобы он не притормозил где-нибудь на обочине и не пристал снова. Поэтому я отворачиваюсь от него, прижимаюсь головой к холодному окну и притворяюсь, что сплю, пока он гонит по обратной дороге, врубив музыку на всю громкость, курит одну сигарету за другой - и ни единого слова до самого дома.
        Джейми нет. Мэрион нет. Циклопа нет. Их можно вычеркнуть из моего списка.
        Пасха закончилась. Понедельник - выходной, мне пора возвращаться в Дублин, но у меня смешанные чувства по этому поводу. Я привыкла грустить, покидая дом. Возможно, новорожденный малыш в глубине моей души помнит ощущение брошенности, после того как перерезали пуповину. Возможно, я просто не знаю, зачем я туда возвращаюсь. И я до сих пор не сделала то, ради чего переехала в Дублин. Я уезжала чуть ли не под звуки фанфар! Меня провожали в эту экспедицию с благословением и надеждой, но я редко звоню или пишу людям, оставшимся дома, и я еще не выполнила свою задачу. Не о чем говорить. Они продолжают жить, а я застряла в этом тупике.
        Я волнуюсь за папу. Не знаю, что делать, уехать или остаться с ним. Он не спал, когда я вернулась домой в четыре утра, проверял рояль и дедушкины часы, искал мышей. Я сидела в постели и слушала, как он бродит из сарая на заднем дворе в прихожую, к часам, и снова в сарай, туда-обратно, туда-обратно, ищет инструменты и мышеловки.
        Я рада уехать из этого дурдома.
        Мне страшно уезжать из этого дурдома.
        Он всегда был особенным. Водил слишком быстро, но всегда повсюду опаздывал. Позволял мне спать до полудня и кормил мороженым в полночь. Будил посреди ночи, чтобы показать, как паук плетет паутину на окне в лунном свете, или на заре - чтобы прогуляться по берегу и поискать крабов, переворачивать камни и разглядывать живущих под ними мелких существ. Он устраивал крабьи забеги, на валуне, где мы выбирали своего краба и болели за него, затем возвращались домой, передвигаясь боком, как крабы, и щелкая руками в воздухе на потеху прохожим. Он во всем находил чудо, смотрел вглубь вещей и никогда не разрешал говорить «фу» или бояться трогать что-то из мира природы.
        - Видишь ли, Аллегра, жизнь совсем рядом, прямо у нас под носом. Достаточно перевернуть камень - и ты все увидишь. Ничто не бывает таким, каким кажется на первый взгляд. Всегда есть что-то еще, и только от тебя зависит, захочешь ли ты это узнать.
        Но без его советов все было именно таким, каким казалось. Одна я переворачивала камень и не находила совершенно ничего интересного, лишь гальку и лужицы воды. Я могла битый час бродить по берегу и так и не заметить краба. Он был моими глазами, но не только, он был моим воображением.
        Когда в возрасте пяти лет я уехала в школу-пансион, я будто попала на другую планету. Так вот как, значит, живут другие люди. Больше не надо расстраиваться, что я переворачиваю камни и не нахожу под ними ничего интересного, я теперь жила с людьми, которые наступали на камни и переступали через камни и ни разу не задумывались, что под ними. С такими же людьми, как я. В школе-пансионе мне было спокойно. Дисциплина. Расписание. Порядок и рутина.
        Когда я закончила школу и не попала в полицейскую академию, вместо того чтобы ехать в Типперэри и продолжить обучение в колледже Тэмплмор, планируя для себя четко упорядоченную и регламентированную жизнь, я вернулась домой. Остров, которого мне так не хватало, снова стал будничным, обычным. Большинство ребят моего возраста уехали в университет или перебрались в Корк или Лимерик, или Дублин, или даже Австралию и Америку на заработки. Те, кто остался, имели на то причины. А какая причина была у меня? Я осталась, потому что я неудачница. Я не знала, чем еще заняться.
        Пока однажды, пролистывая газету, не нашла свою цель.
        У меня нет ни малейшего желания просить Джейми вести меня на железнодорожную станцию, а после прошлой ночи про Циклопа и думать нечего, никогда и ни за что. Автобусы мне не подходят. Я звоню тете Полин, которой и так дел хватает в выходной, когда люди приезжают в отпуск и в ее ресторане яблоку негде упасть, особенно в такой день, когда солнце печет, будто сейчас середина августа. Раньше она бы бросила все ради меня, и это, наверное, было несправедливо по отношению к ней, но сейчас она поступает иначе. Она отправляет ко мне кузена Дару - неожиданный и неприятный выбор, потому что мы с ним никогда не ладили. Он всегда грубил папе, у него была такая язвительная манера говорить, цинично и насмешливо. Его брата Джона я была бы рада видеть, но она прислала не Джона. Интересно, она специально прислала Дару?
        Всю дорогу мы вежливо обсуждаем его чудаковатых детей, чудаковатую жену, чудаковатую жизнь, и говорит он таким фальшивым тоном. Он разнорабочий, берется за любую работу в зависимости от сезона, помогает на фермах, когда появляются ягнята, водит грузовики, когда его знакомому нужно что-то перевезти, косит сено во время сенокоса, стоит за барной стойкой в разных барах каждый год. Но с семьей он никогда не работает, не помогает Мосси на ферме мидий и Полин в ресторане и гостинице. Мне всегда казалось, что он не выносит свою семью, но он постоянно крутится рядом, хочет сбежать как можно дальше, но не может расстаться с ними. Хочет добиться большего, чем они, но не обладает ни талантом, ни мозгами, так что держится на расстоянии, но при этом всегда под рукой. Он чокнутый, это видно по глазам. Я рассказываю ему про Дублин и свою работу, а он зло шутит в ответ почти на каждое мое слово, и мне не терпится выбраться из его машины, закончить эту шараду и стереть его склизкий сарказм и горечь с моей кожи.
        Мы приближаемся к станции, проезжая через Килларни, и я чувствую себя увереннее. Скоро это кончится. Когда он заезжает на парковку, я уже готова, я взяла себя в руки, не хочу портить эту поездку, поэтому я открываю дверь, кожей чувствую свежий воздух, свобода совсем близко, и спрашиваю:
        - Дара, что ты делал с ней те две недели? Куда вы ездили?
        Он ухмыляется, будто ждал этого вопроса, и я сразу жалею, что спросила.
        - Она-то помнит, а тебе еще предстоит узнать, - говорит он.
        И тут я поняла, что обязана все выяснить. Я не вернусь домой, ноги моей не будет на этом острове, пока я не выполню задуманное.
        Глава пятнадцатая
        В 17:39 я сижу в поезде, направляющемся из Килларни в Дублин. Прибытие в 21:02, а в 21:33 поезд до Малахайда, так что впереди еще много часов дороги, и я бы не отказалась от приятной компании, поэтому я надеваю наушники и ищу Рустера на YouTube. Готовлюсь, что сейчас придется искать его в море никак не связанного с ним контента, но, к своему удивлению, вижу десятки или даже сотни видео подростка по имени Рустер, похожего на Тристана. Тристан с десятилетнего возраста до двухлетней давности. Рустер играет в видеоигры и комментирует их, а когда выпускает консоль, то машет руками чересчур эмоционально - это так раздражает! Я ставлю на паузу одно видео, включаю другое, там то же самое. Рустер сидит в верхнем углу экрана, а видеоигра, в которую он играет, занимает весь остальной экран. И он болтает, болтает, болтает с таким раздражающим акцентом. Я смотрю, как он растет. На собственном аккаунте. Он начинает свои видео с петушиного крика. Компания «Кукареку». Медная табличка на номере восемь вдруг обретает смысл. Это его визитная карточка. Ссылка рекламирует новый мерч. Я нажимаю и перехожу на веб-сайт с
брендовыми кружками, худи и канцелярскими принадлежностями. Стильный веб-сайт Rooster.com со ссылками на видео - «Кукареку Inc».
        Глядя, как подросток воодушевленно играет, я вспоминаю, что Тристан предпочитает быть именно им. Уверенным парнем, немного раздражающим, но зрелым не по годам, который много болтает, даже дух не переводя, и изображает смешные голоса. Ни дать ни взять театр одного актера. Веб-сайт анонсирует выход новых игр, созданных Рустером.
        Телефон нагрелся в руках, и я выключаю его. Я провела на канале Рустера почти два часа, и я уже на полпути в Дублин.
        Не совсем подходящие слова на прощание, но за яичницей-болтуньей на масле, с толстыми ломтиками бекона и черным пудингом - кровяной колбасой, которую готовят на Валентии, папа сказал, что много думал об этом. О теории пяти людей.
        - Как мне представляется, Аллегра, теория выглядит следующим образом, - говорит он, - если ты окружишь себя людьми, которые любят «Звездные войны», то ты многое узнаешь о «Звездных войнах», я прав? А если ты окружишь себя счастливыми людьми, Аллегра, то сама станешь счастливой. Так что не переживай из-за Мэрион, Джейми и Циклопа и этого мелкого засранца, который нагрубил тебе в Дублине, ты сама хозяйка своей жизни.
        Самые позитивные слова, какие я слышала за эту поездку домой, даже если папа просто вежливо высказался по поводу теории, которую он не разделяет. Я достаю свой блокнот и делаю запись.
        Уважаемая Амаль Аламуддин Клуни!
        Меня зовут Аллегра Берд, и я пишу вам в надежде, что вы согласитесь войти в пятерку моих самых близких людей. Позвольте объяснить, что это значит. Недавно я услышала фразу от одного парня, который порвал штраф за парковку и бросил его мне в лицо. Дело в том, что я парковочный инспектор, и он хотел этой фразой - «Ты среднее арифметическое пяти человек, с которыми чаще всего общаешься» - оскорбить меня. Думаю, пока я пишу вам это письмо, я осознала, что он хотел также оскорбить всех людей в моей жизни, потому что я не понравилась ему. Мы уже помирились. Да, это были жестокие слова, но не переживайте, я не прошу у вас юридического совета. Просто эта фраза заставила меня приглядеться к людям, с которыми я общаюсь. Кто моя пятерка?
        Я думала, ничего сложного в этом нет. Но сейчас я возвращаюсь из поездки домой, я пишу это письмо в поезде, и я понимаю, что моя пятерка была из прошлой жизни. Я переехала, я, можно сказать, на задании, и в настоящий момент у меня нет пятерки. Мне стыдно, немного грустно, но я стараюсь смотреть на это позитивно. Моя жизнь зависит только от меня. Я могу выбрать людей, которые вдохновляют меня, которые заставляют трезво смотреть на вещи или, наоборот, окрыляют и направляют меня, честны со мной, и, выбрав людей, с которыми я буду общаться и которые будут влиять на меня, я могу выбрать, каким человеком я хочу стать.
        Вы удивительная женщина, Амаль. Вы юрист международного уровня, выступаете за правосудие в уголовной системе. Я читала все ваши статьи, которые сумела найти онлайн, и я восхищаюсь тем, что вы представляли в суде нобелевского лауреата Надию Мурад, журналиста Мохаммеда Фахми, бывшего президента Мальдивских островов Мохаммеда Нашида, журналистов «Рейтер» в Мьянме, и тот факт, что именно вы представляли Джулиана Ассанжа в его борьбе против экстрадиции, делает вас героем в глазах моего отца. Кроме того, вы мать, икона стиля, у нас волосы похожи, хотя на этом наши сходства заканчиваются. Я понимаю, что никто не совершенен, но у вас вроде все хорошо, по крайней мере создается такое впечатление. Иногда жизнь напоминает несправедливый суд, правда? Думаю, мне нужно найти человека, который сумеет обличить несправедливый суд. Человека, который способен вернуть справедливость и надежду в мою жизнь.
        Спасибо, что прочитали мое письмо,
        Аллегра Берд.
        PS. Я отправлю копию письма на озеро Комо, в ООН, Колумбийский университет, в адвокатскую палату на Дайти-стрит и ваш дом в Соннинг-Ай в надежде, что вы получите хотя бы одно письмо. Только не думайте, что я вас преследую. LOL
        PPS. Смысл в том, чтобы вы вдохновляли меня, чтобы мы с вами общались и вы повлияли бы на мою жизнь, - так что я доступна для звонков по Skype или Zoom в удобное вам время.
        Ехать еще один час.
        Уважаемая Кэти Тейлор!
        Меня зовут Аллегра Берд, и я с острова Валентия в графстве Керри, Ирландия. Я смотрела все ваши бои, ну или почти все, и мы с папой даже видели, как вы выиграли на летних Олимпийских играх в Лондоне в 2012 году, когда вы победили Софью Очигаву и принесли золото Ирландии и стали первой в мире женщиной - олимпийским чемпионом по боксу в легком весе. Какой знаменательный день! Мы с папой чуть с ума не сошли от счастья.
        Я пишу вам в надежде, что вы станете моим наставником. Не в боксе, а как человек, как личность. Я понимаю, что вы очень заняты тренировками и соревнованиями, но для меня было бы большой честью, если бы вы согласились стать одной из тех пяти человек, которые повлияют на меня и мою жизнь.
        Я ищу людей из разных сфер жизни, чтобы они помогли мне стать таким человеком, каким я должна быть, и если говорить о спорте, то лучше вас никого не найти! Если бы мы смогли встретиться несколько раз, было бы замечательно, или вы могли бы написать мне пару советов и рекомендаций (лучше несколько писем или Skype и Zoom, потому что смысл в том, чтобы общаться друг с другом). Не обязательно на тему спорта, буду бесконечно благодарна за советы, связанные с жизнью в целом. Внизу страницы указан мой имейл и почтовый адрес.
        С глубочайшим восхищением,
        Аллегра Берд
        Последнее письмо я дописываю, когда поезд прибывает на станцию Коннолли.
        Уважаемая министр Рут Бразил!
        Меня зовут Аллегра Берд, мне двадцать четыре года. Я с острова Валентия. Я отправляю это письмо в ваш предвыборный офис, в ваш офис в правительстве и в ваш загородный дом в заливе Кенмар. Я также отправлю письмо своей тете, Полин Моран, которая живет в Уотервиле и содержит ресторан «Массел-хаус» на пирсе Баллимакадди. Она говорит, что вы иногда заглядываете к ним летом, когда ходите под парусом вместе с мужем, и что мидии на пару с белым вином и чесноком - ваше любимое блюдо.
        В моей семье не увлекаются политикой, через несколько недель выборы, но, поскольку я уже ездила домой на Пасху, я не смогу позволить себе еще один отпуск. И не обижайтесь, но ездить домой на голосование - не лучший отдых. Но я искренне восхищаюсь вами. Я была счастлива, когда тишек[5 - От ирл. Taoiseach - премьер-министр Ирландии.]назначил вас министром юстиции и равноправия. Я хотела стать полицейским, когда закончила школу, и с гордостью служила бы под вашим началом, обеспечивая закон и порядок в Ирландии. Мне нравится слушать ваши выступления, и я считаю вас сильной, решительной, но при этом справедливой. Я также думаю, что вы человек сопереживающий, а как же иначе - ведь много лет вы возглавляли вашу семейную юридическую фирму. Мне кажется, из вас получится очень справедливый судья.
        Недавно я услышала фразу, что мы - среднее арифметическое пяти человек, с которыми мы чаще всего общаемся. Если это так, а, наблюдая за людьми, я пришла к выводу, что так оно и есть, то я хочу, чтобы в мою пятерку вошли величайшие и самые вдохновляющие люди, каких я только знаю. Я не ищу близкой дружбы, было бы странно даже надеяться на это, но соглашусь на любое общение, которое вам подходит. Могу предложить письма, имейлы, Zoom или Skype, но решать конечно же вам.
        Мне недавно сказали, что я могу самостоятельно выбрать свою пятерку и не обязана общаться с теми, кто попадается мне на пути. Потому что я сама решаю, каким человеком я хочу быть. Посмотрим, что из этого получится.
        Интересно было бы узнать, кто ваша пятерка. Наверняка это совершенно особенные люди, иначе вы не стали бы такой, какая вы есть.
        Надеюсь на ваш ответ.
        С уважением,
        Аллегра Берд
        В десять тридцать, как только я захожу в дом, я падаю на постель. Макговерны все еще в отпуске в Марбелье, у них темно, все двери заперты. Мне не по себе в этом огромном пустом особняке. Кое-где горят ночники, чтобы люди думали, будто они дома.
        Вроде я заметила Ячменьку на газоне, он что-то вынюхивает, но вдруг я вспоминаю, что его и Пшеничку отправили в собачью гостиницу; и когда зверек выходит на свет садового фонаря, его пушистый хвост не оставляет никаких сомнений. An madra rua. Лисица. Я выключаю свет в комнате, чтобы лучше ее разглядеть. Почувствовав, что свет изменился, она замирает и поднимает ко мне морду. Я стою затаив дыхание. Мы смотрим друг другу в глаза. Только бы не мигнуть. Только бы не отвернуться. На этот раз я не боюсь.
        Я медленно подхожу к холодильнику и достаю пакет с ветчиной. Выхожу в тайный сад, надеясь, что лиса не ушла. Она все еще вынюхивает на лужайке. Не щенок, крупная лисица, опытный падальщик, откормилась на славу.
        Достаю кусочки ветчины и кладу их на траву. Лиса наблюдает за мной издалека, через проход в аккуратно подстриженном заборе.
        - Это тебе, - шепчу я.
        Я медленно отхожу, достаточно далеко, чтобы не пугать ее, но достаточно близко, чтобы видеть ее в темноте. Она наблюдает за мной, будто оценивает. Присматривается. Можно ли мне доверять? Решает, что можно, и бежит прямиком к ветчине. Хватает ее и убегает прочь.
        Довольная собой, я возвращаюсь в гараж, и тут включается сигнализация, так неожиданно и так оглушительно, что я вздрагиваю от страха, роняю ветчину и бегу в дом.
        Не успеваю я зайти в комнату, как звонит телефон.
        Это Бекки.
        - Привет, Аллегра.
        - Привет, Бекки.
        - Ты запыхалась, ты где? - спрашивает она.
        - В Дублине.
        - Смешно, - говорит она холодно. - Где именно?
        - Я не шучу, я ездила домой на Валентию, на Пасху, - отвечаю я смущенно. - Я думала, ты имеешь в виду… В общем, я вернулась. В Дублин. Малахайд, - добавляю я, начиная раздражаться. - Приехала буквально пару часов назад.
        - А, ясно, - говорит она, - так ты знаешь, что сигнализация сработала. Я слышу ее в телефоне. Такая громкая. Наверное, ничего страшного, но мне звонила охранная компания… мы вызвали полицию, они скоро будут.
        - Хорошо.
        - Аллегра, - произносит она медленно, затем умолкает. - Ты ведь не заходила в дом, правда?
        - Что мне там делать? - говорю я, бегая по комнате, чтобы надеть спортивный костюм. Полиция, сказала она, полиция. Детектив Веснушка снова в строю.
        - Ты уверена, что не подходила к дому и не задела сенсоры?
        Я вдруг останавливаюсь и хмурюсь - это уже смахивает на обвинение.
        - Нет, - говорю я резко.
        Я хватаю фонарь, который лежит рядом с огнетушителем. Его рекламируют как самый яркий фонарь в мире, он почти ослепляет своими 4100 люменами. Помню, как светила им на летучих мышей вместе с Мэрион, Джейми и Циклопом. «Ты такая странная, - сказала Мэрион с улыбкой, глядя, как я собираю сумки в дорогу. - Зачем тебе все это в Дублине? Это же город, там повсюду свет. Наверное, даже звезд не видно». Что ж, Мэрион, кто теперь странный?!
        - Ладно, я не хотела тебя пугать, - говорит Бекки, снова такая вежливая, будто минуту назад не обвинила меня в том, что я проникла в ее дом. Но мне все равно, я рада, что полиция приедет.
        Когда я закрываю за собой дверь гаража, свет фонаря освещает весь сад. Не знаю, есть ли в студии Доннахи сигнализация. Пятьсот евро за маленькую миску, в которую ничего не положишь, - у него там немало ценного. Пока сигнализация продолжает орать мне в ухо, я иду проверить дверь студии. Она заперта. Окна не разбиты. Я направляю свет внутрь и вижу его творения на разном этапе производства. Все тихо.
        - Эй, ты, - слышу мужской голос.
        Я оборачиваюсь и вижу, как двое полицейских входят в сад через боковую калитку. Я с трудом сдерживаю ликование. Мужчина-гарда держит крошечный фонарик, куда ему до моего. Я направляю свой на них, но не в лицо, я же не глупая, и иду в их сторону. Подойдя ближе, я узнаю их, они из местного участка. Женщина-гарда очень крутая, я часто вижу ее в поселке. На ней много косметики, светлые волосы убраны в хвост. Она ненамного старше меня. Я могла бы быть на ее месте, думаю я каждый раз, когда вижу ее. Я всегда здороваюсь и машу ей рукой, когда прохожу мимо участка. Сейчас я тоже им улыбаюсь, но они не отвечают взаимностью, и я немного разочарована, вообще-то сильно разочарована, что они не узнали во мне парковочного инспектора. В конце концов моя работа - помогать им.
        - Я Аллегра Берд, - говорю я, протягивая руку. - Я снимаю комнату у Макговернов. Живу над спортивным залом. - я перевожу фонарь на свою каморку, чтобы показать им. - Бекки сказала мне, что вы приедете. Я переживала за студию Доннахи, у него там ценные вещи, поэтому пошла проверить. Никаких следов взлома. Дом я еще не проверяла. - я перевожу свет фонаря на студию, и они делают несколько шагов в том направлении. Мужчина-гарда подходит к окну. Заглядывает внутрь. Проверяет ручку двери. Я уже все это сделала. Я наблюдаю за каждым его движением. На его месте могла бы быть я.
        - Вы кого-нибудь видели? - спрашивает он.
        - Никого! - кричу я. Сигнализации все еще ревет, аж в ушах больно.
        Женщина-гарда оглядывает меня с ног до головы, затем они идут к дому, проверяют окна и двери.
        - Сказали, что сработал сенсор на заднем дворе, - говорит она ему.
        - Это здесь, - говорю я, показывая им место возле патио, сразу за домом. - Тут везде сенсоры, чтобы засечь любого, кто подойдет к дому.
        - Это не вы включили сигнализацию? - спрашивает он.
        - Нет, я вошла той же дорогой, что и вы. Сенсоры не защищают калитку, чтобы я могла приходить и уходить, не тревожа их. - Я направляю фонарь на калитку, через которую они вошли, и освещаю дорогу, которой я хожу через сад к зданию в глубине сада. - Я пришла домой ровно в десять тридцать, так что это точно не я.
        Уверена, их впечатлили такие подробности. Они все равно обязаны проверить каждое мое слово. Дайте мне задание, хотелось бы мне сказать, но я знаю, что они не могут этого сделать.
        - Я была там, в тайном саду, когда сигнализация включилась, - говорю я.
        - Где?
        Я показываю фонарем.
        - Что вы там делали?
        - Там была лиса. Так это, наверное, лиса включила сигнализацию, - говорю я, вдруг догадавшись.
        - Как вас зовут еще раз? - спрашивает он.
        - Аллегра Берд. Я парковочный инспектор в поселке.
        - Ах да, - говорит женщина-гарда, и я рада, что она узнала меня.
        - Я машу вам иногда, когда вижу вас в участке, - говорю я.
        - Точно, - говорит она.
        - Я подала заявление в полицейскую академию, после школы.
        - Что ж, здесь вы справились на ура, Аллегра, - говорит она. - Мы просто еще раз все проверим.
        - Наверняка лиса, - говорю я, следуя за ними. - Нацелилась на мусорки. Она обычно заходит в сад этой дорогой, где-то здесь, - я свечу фонарем, - а потом пробирается сюда. Мусорные контейнеры стоят там. Контейнеры для переработки отходов не вывозили с тех пор, как хозяева уехали в отпуск. Должно быть, лиса учуяла еду.
        Сигнализация наконец умолкает, но я все еще слышу, как она продолжает звенеть у меня в ушах.
        - У вас есть запасной ключ? - спрашивает он.
        - Нет. У соседей есть. А еще у помощницы Бекки, она приносит письма и посылки.
        - Надеюсь, вам удастся сегодня заснуть, Аллегра, - говорит она.
        - Спасибо. Увидимся в поселке, на дежурстве, и надеюсь, в следующий раз вы узнаете меня в форме. Я провожу вас до машины. - Я иду с ними, освещая им дорогу. - Кстати, если вам когда-нибудь понадобится информация по парковке, чтобы установить местонахождение подозреваемого или что-то еще, я всегда готова помочь. Теперь мы фотографируем машины, никогда не знаешь, что может попасть на снимок.
        - Обычно мы получаем эту информацию в окружном совете, - говорит он, несколько остудив мой восторг.
        - Конечно.
        - Спасибо, Аллегра. Спокойной ночи, - говорит она. Намного дружелюбнее. Хороший полицейский, плохой полицейский.
        - У вас есть визитка? - спрашиваю я.
        Он даже рукой не шевельнул. Она копается в кармане и протягивает мне визитку.
        Лора Мерфи.
        Я смотрю вслед их машине, пока не исчезает свет задних фар, и тогда я улыбаюсь и никак не могу перестать улыбаться, и по дороге домой у меня такое чувство, будто я плыву по воздуху.
        Она мне нравится. Гарда Лора Мерфи. Идеальный кандидат для пятерки.
        Глава шестнадцатая
        Я просыпаюсь. Надеваю форму, светоотражающий жилет, спецобувь. Птицы поют. Похоже, будет чудесный день. Дождевик не нужен. Обед уложен. Эдамский сыр на хлебе с отрубями, без масла, зеленое яблоко, засахаренные орехи и термос с чаем. Я иду через сад Макговернов, высматривая следы преступления при свете дня, но после вчерашнего проникновения ничего не изменилось. Я иду через парк замка Малахайд, мимо мужчины в костюме и наушниках и с беспечно-самодовольной походкой, мимо бегущей женщины, которая вечно заваливается на бок. А вот и немецкий дог с хозяином. Старик с каталкой и его молодая копия. Доброе утро, доброе утро, доброе утро.
        Я вернулась.
        Поездка домой помогла мне. Она лишила меня друзей, бесспорно, но дала кое-что взамен. Задачу. Еще одну. Хотя обе они взаимосвязаны. Я иду бодро и весело. У меня с собой письма, которые я сочинила в поезде, подписала, запечатала, осталось наклеить марки и доставить по адресу. Хотя писем больше чем три, я разошлю копии по всем адресам, какие мне известны, всего в моем рюкзаке шестнадцать конвертов для четырех человек. Папе писать не нужно, он в любом случае один из моей пятерки, его никто и не спрашивает, а с пятым человеком я планирую связаться через Instagram. Гарда Лора Мерфи - новичок в моем списке, но мне хочется подружиться с ней лично. Получается всего восемь человек, но я реалистка; маловероятно, что Кэти Тейлор, Амаль Аламуддин Клуни и Рут Бразил ответят мне. В лучшем случае две из них.
        Я захожу в пекарню впервые за долгое время. Свистун уплетает пончик, горячий кофе стоит на земле возле него. Он кивает мне, когда я открываю дверь. За столиком возле окна сидит женщина, уткнувшись носом в телефон, с головой ушла в социальные сети или куда там ее еще затянуло. Она отправляет в рот последний кусочек круассана, запивает кофе. Я узнаю ее. Она ездит на серебряном «мини-купере». Черный верх. Две двери. Всегда паркуется на Сент-Маргарет-авеню. Я ни разу не выписывала ей штраф, и за это я уважаю ее, поэтому я говорю ей «доброе утро», когда она благодарит Спеннера и уходит.
        - Веснушка, ты ли это? Давно не виделись, - говорит Спеннер. - Я уж подумал, ты переметнулась к врагам. У них там теперь подают «разобранный яблочный пирог», написали сегодня на своей чудо-доске. Что за бред, Веснушка! Весь смысл выпечки в том, чтобы собрать все ингредиенты в правильном порядке и в нужных пропорциях, разве нет? - спрашивает он. - И так все «разобрано», когда покупаешь ингредиенты в магазине. Что будешь, тебе как обычно?
        Он принимается за дело, повернувшись ко мне спиной, грохочет и наливает, энергично работает локтями.
        - Как Ариана? - спрашиваю я.
        - Супер. Вылитая принцесса, - говорит он, не оборачиваясь, заливая тесто в вафельницу. - В воскресенье у нее был первый конкурс по ирландским танцам.
        Он оборачивается, вытирает лоб кухонным полотенцем, которое висит у него на плече, и достает свой телефон из переднего кармана фартука. Показывает мне фото.
        - Вот она. Автозагар и все такое. Она светилась от счастья. В полном обмундировании, самая младшая в группе, каждый шаг невпопад, танцует, как ее мамаша, топчется, как корова, - да нет, я шучу, ее мама была чемпионкой Ирландии, сейчас-то она уже не отбивает чечетку, слишком растолстела, но что уж тут скажешь. Говорят, люди набирают вес, когда они счастливы, так что она, должно быть, фонтанирует от счастья.
        - Значит, все хорошо, - говорю я.
        - Она сказала, что, если я заявлюсь туда, она вызовет полицию, но я бы не пропустил это ни за что на свете. Я посмотрел ее выступление, а потом сразу ушел, она не выиграла никаких призов. Но мама и папа оба были рядом, никаких трагедий, ее парня-педофила я не трогал, он смотрел, как дети выступают, и у него ладони потели. На сестер-уродиц даже не взглянул. И на том спасибо, а сегодня утром я получаю это треклятое письмо. - Он достает из сумки скомканную бумагу и протягивает мне: - Взгляни-ка, Веснушка, и скажи, какого черта им надо.
        Я бросаю встревоженный взгляд на свою пустую кофейную чашку возле кофе-машины и мои вафли в вафельнице, но Спеннер все еще смотрит на меня, так что я перевожу взгляд на письмо и нехотя читаю.
        Свистун вваливается в пекарню. Никакой кофе не перебьет его вонь. Я вдруг вспоминаю про папу и его одежду и радуюсь, что перестирала весь его гардероб и никто не подумает про него то, что я сейчас думаю про Свистуна. Он свистит, чтобы привлечь внимание Спеннера, и я отрываю взгляд от письма. Свистун потрясает в воздухе недоеденным пончиком.
        - С тобой-то что? - спрашивает Спеннер.
        Он трясет пончиком, присвистывая.
        - Джем, - говорит Спеннер, - тебе не нравится джем?
        Тот свистит на тон выше. Правильный ответ.
        - Что ж, ваше величество, - Спеннер кланяется театрально, - не соблаговолите ли показать мне, какое из моих пирожных отвечает вашим вкусам? Буду рад услужить вам, все равно мне больше нечем заняться.
        Свистун сжимает пончик слишком сильно, джем вытекает и капает на письмо, которое я держу.
        - Ради всего святого! - кричит Спеннер, буквально бросая полотенце на пол.
        Свистун в испуге шарахается, беспорядочно присвистывая, будто радио, потерявшее сигнал.
        Я хватаю салфетку, чтобы стереть пятно, но, честно говоря, меня больше волнуют мои вафли, которые уже подгорают в вафельнице. Скоро соберется толпа с поезда, и у меня нет ни малейшего желания толкаться с ними - с их нечищеными зубами и дурным настроением.
        - Понимаю, момент неподходящий, - говорю я Спеннеру, который собирается выйти из-за прилавка и схватить либо Свистуна, либо письмо с большущим клубничным пятном, но я голодная, поэтому говорю ему: - Мои вафли.
        Он останавливается на полушаге и дает Свистуну шанс спастись бегством. Он сердится, это я вижу, но я не знаю, на меня, на Свистуна или из-за джема на судебном постановлении, на Хлою или на вафли. Не знаю, я в этом плохо разбираюсь. Но он уже овладел собой, возвращается за прилавок и открывает вафельницу. Вафли подгорели. Он начинает заново, а это неприятно, потому что время-то идет.
        - Они не вправе сделать то, что здесь сказано, - говорю я наконец, - они не могут помешать тебе видеться с дочерью.
        - Я знаю, - говорит Спеннер, - твержу это уже несколько месяцев. Сначала Хлоя не подпускала меня к ней, а теперь она хочет оформить это через суд. Я не затевал драку на крестинах, ее парень-педофил ударил меня, а не наоборот. Я ответил только потому, что он первым начал. А вспоминать про нападение с побоями - это же было сто лет назад, еще до того как я познакомился с Хлоей, - это удар ниже пояса. Мне было девятнадцать, давно это было, я уже отсидел. Я ни разу не поднимал руку на Хлою или Ариану и никогда не подниму. - У него голос дрожит, он отворачивается, чтобы взять себя в руки.
        На вафельнице загорается зеленый огонек. Спеннер все еще пытается овладеть собой, желваки так и ходят, но я не могу допустить, чтобы вафли снова подгорели. А то придется задержаться, а у меня график, распорядок дня. Мне не по себе, когда он нарушается. А еще надо папе позвонить.
        - Мои вафли, Спеннер.
        - Да, прости, - говорит он, опустив плечи, и поворачивается к вафельнице. - Просто неудачный день, понимаешь?
        Я кладу постановление суда на прилавок. Спеннер вручает мне кофе и вафли, завернутые в газету, или это пекарская бумага, похожая на газету. Он забыл посыпать пудрой. Синяк под глазом прошел, но я-то знаю, что он был там, и, наверное, поэтому я все еще вижу его. Должно быть, так случается, когда давно общаешься с человеком. Помнишь про все синяки и ссадины, которые когда-то у него были, и видишь их, даже когда их давно уже нет.
        - Вот, дай ему, когда будешь уходить, ладно? - говорит Спеннер устало, протягивая мне пончик без джема.
        Поселок еще сонный, в школе каникулы. С понедельника жизнь снова войдет в привычное русло, и все будут раздражительнее, чем обычно. Хорошо, что весенняя погода действительно похожа на весну, и мы радуемся ей как лету. Движения на дорогах пока нет, но скоро народу прибавится - все потянутся к прибрежному городу. В такой денек большинство предпочитаете гулять пешком, в платьях, юбках, шортах. Руки и ноги вылезли из зимней спячки. Носы вздернуты к солнцу. Мне почти нечего делать, талонов маловато, но я все равно их проверяю. Серебряного БМВ пока нет возле салона, наверное, она уехала. На праздники. Детям в школу не надо. Девочки в салоне смеются громче обычного, или, может, мне только показалось. Мне хочется ее защищать, приглядывать за салоном, пока ее нет. Ее место пустует почти каждый день, будто никто не достоин занимать его даже в ее отсутствие. С минуту я смотрю на пустое место, мне не нравится, что ее машины здесь нет, затем продолжаю свой маршрут.
        В свободную минутку захожу на почту. Сейчас обеденный перерыв, и тут полно народу, будто улицы пустуют потому, что весь поселок собрался здесь, - всем срочно понадобились марки. Я встаю в очередь. Очередь дает мне время подумать, вспомнить, что я написала и собираюсь отправить. Вдруг подходит моя очередь, а я еще не готова. Я нервничаю, выхожу из очереди, разыгрываю небольшую немую сценку, как настоящий мим, будто я забыла что-то, и выхожу с почты. Делаю несколько шагов в сторону, затем возвращаюсь и снова встаю в очередь, она стала длиннее и змеится уже на улице.
        Я просматриваю свои конверты. Амаль в Колумбийский университет, Амаль в лондонскую резиденцию, Амаль в лондонский офис, Амаль в ООН. Кэти в ее фан-клуб, Кэти в Олимпийский комитет Ирландии, Кэти в боксерский клуб «Брэй».
        - Привет.
        Я вздрагиваю от испуга и роняю все конверты на пол. Пока я подбираю их в нервном исступлении, я вижу чертовы кроссовки «Прада».
        - Рустер, Тристан, - говорю я, поднимаясь и вдруг краснея до кончиков волос. Колени трясутся, не ожидала увидеть его.
        - Веснушка, Аллегра.
        Он держит под мышкой большущие мягкие пакеты с посылками.
        - Отправляешь? - спрашиваю я.
        Он улыбается.
        - Да. Ты тоже? - спрашивает он.
        - Да. - я крепче сжимаю свои конверты. - Надеюсь, ты не забыл отослать заявление по поводу разрешения на парковку.
        - Джаз сделала это на прошлой неделе.
        - Значит, скоро получишь, - говорю я. - Я тебе выписала сегодня штраф.
        - Знаю, - морщится он, - прости.
        - Не надо извиняться передо мной.
        - Мне кажется, надо.
        - Ясно…
        - Хорошо провела Пасху?
        - Да, ездила домой.
        - А где дом?
        - Остров Валентия.
        - А, круто. Никогда там не был. Я так и думал, что у тебя провинциальный акцент.
        Тоже мне умник.
        - У тебя там семья? - спрашивает он.
        - Папа.
        - Ах да. - он улыбается. - Папа. Первый из пяти.
        Я смотрю ему прямо в глаза, впервые с той минуты, как мы заговорили, - я благодарна, что он помнит про папу. Это многое значит для меня.
        - С другими я тоже виделась, - говорю я, - но оказалось, что они больше не будут моей пятеркой. Так что у меня пока только один.
        - Надо же. Сочувствую, - говорит он. - А что случилось?
        - Моя лучшая подруга спит с моим бывшим парнем, и она беременна. А ее бывший парень приставал ко мне. А моя тетя Полин даже не повидалась со мной, - говорю я, вдруг осознав, что в моей жизни есть еще одна пустота. - Я знаю причину, но ничего не изменится, так что… она тоже вычеркнута из списка.
        - Боже правый.
        - Ничего страшного, я раздобуду себе еще четверых.
        Он смеется, я смотрю на него озадаченно. И он перестает смеяться.
        - Прости, я думал, ты шутишь… Слушай, это круто, что ты ищешь новых людей. Но как ты собираешься это сделать?
        Я наконец перестаю прижимать конверты к груди изо всех сил.
        - Я им написала, - говорю я.
        Очередь продвигается. Перед нами еще десять человек, стоят изогнутой лентой. Как в крысином лабиринте.
        Он смотрит на конверты в моих руках и спрашивает, скольким людям я написала.
        - Всего четверым, но у троих я не знала точный домашний адрес, так что отправлю копии сразу в несколько мест.
        Я стараюсь понять, что выражает его помрачневшее лицо.
        - А что? - спрашиваю я. - Так нельзя?
        - Аллегра, понимаешь… здесь невозможно что-то советовать, - говорит он тихо, но раздраженно. - Я никогда не теряю самообладания, честно, обычно я добрый и терпеливый, и я не знаю, почему я сорвался на тебя. Ты совершенно точно не заслужила такого отношения. Ты хороший человек с добрым сердцем, и ты должна жить как раньше. Я чувствую себя виноватым в том, что ты все это затеяла, - говорит он печально.
        Открывается дверь для персонала, и выходит сотрудница, дожевывая обед и смахивая крошки с губ, она садится за стол и наводит на нем порядок. Теперь работают два окна. Она убирает табличку «закрыто».
        Два человека идут к окошкам. Мы продвигаемся вперед. Перед нами еще восемь.
        Я смотрю на конверты. Все письма написаны от руки. Я решила, нет смысла отсылать на озеро Комо письмо, написанное красивым почерком, и печатать его же для Колумбийского университета. Откуда мне знать, какое из них прочитает Амаль. Я убила немало времени, чтобы написать эти письма, а теперь он говорит мне все бросить.
        - Значит, я трачу время зря? - говорю я. Отрываю их от груди, разглядываю, затем вдруг замечаю, что он легко может прочитать, кому они адресованы.
        - Амаль Аламуддин Клуни, - читает он.
        Смутившись, я снова прижимаю их к груди.
        - Которая замужем за Джорджем Клуни? - спрашивает он.
        - Это он замужем за ней.
        - Ты ее знаешь? - спрашивает он.
        - Нет.
        Тишина. Мы продвигаемся вперед. Перед нами остается шесть человек.
        - Но хотелось бы, - говорю я.
        Он кивает.
        - Про Опру забудь, ладно, - говорит он, - ты должна их… знать лично.
        - Я хочу ее знать. Об этом я и прошу ее в письме, - говорю я. - Глупо, да? - спрашиваю.
        Он молчит, наверное, не знает, что ответить.
        А если не знаешь, что ответить, значит, это действительно глупо.
        - Нет, нет, я не это имел в виду, просто…
        - Что?
        - Просто это…
        - Глупо, - говорю я.
        - Какая разница, что я думаю, тем более я не знаю, что ты написала.
        - Я рассказала ей про теорию пяти человек, - говорю я. - Я написала, что прошу ее быть в моей пятерке. - Я отворачиваюсь, готовая провалиться сквозь землю.
        Четыре человека передо мной. Женщина отходит от окошка. Теперь только трое.
        - Кому ты еще написала? - спрашивает он.
        Меня охватывает паника. Так близко к окошку. Мне хочется рассказать ему все, чтобы наконец решить, отправлять эти письма или нет. Я перебираю свою стопку конвертов.
        - Кэти Тейлор, Рут Бразил… - Он удивленно поднимает брови, я умолкаю.
        - Кэти Тейлор, это боксер? - спрашивает он.
        - Ага.
        - Рут Бразил, политик?
        - Да. Министр юстиции и равноправия. Она моя любимая. И единственная, кого я действительно знаю, если честно.
        - А последнее письмо?
        - Какое письмо?
        - Ты сказала, что написала четверым, - говорит он.
        Он протягивает руку и вытаскивает самый дальний от него конверт, ближе всех к моей груди.
        Сердце бешено бьется, и я держусь за этот конверт изо всех сил. Я роняю все остальные письма, и не успевают они рассыпаться по полу, как я выхватываю последний конверт из его рук и иступленно рву его на мелкие кусочки. Бешено. Как безумная. Вся очередь смотрит на меня. И сотрудницы тоже, они теперь обе свободны и уставились на нас во все глаза.
        - Следующий, - говорит одна из них.
        Тристан нагибается, чтобы подобрать конверты, которые я уронила, а я все еще сжимаю тот, порванный, в руках. Сую оборванные кусочки в карман, сгорая от стыда, что сорвалась.
        Тристан протягивает мне письма.
        - Мне кажется, - говорит он нежно, - его-то тебе как раз и надо было отправить.
        Я подхожу к свободному окну, руки дрожат, и прошу марки; он подходит к соседнему окну. Его посылки занимают больше времени, чем мои. У него международное отправление, нужно все взвесить и оформить как заказные, с уведомлением и другими особенностями, заполнить разные формы. Дрожа после такого срыва, я плачу за марки, а когда сотрудница предлагает забрать мои письма и положить их в почтовой мешок в глубине комнаты, я отказываюсь и ухожу. Я слышу, как меня зовет Тристан, но я тороплюсь, чтобы он не успел меня нагнать.
        Я помню, что было сказано в разорванном письме, слово в слово. Помню, потому что переписывала его раз двадцать в своем блокноте, пока не добилась совершенства, хотя это невозможно. После того как Лора Мерфи и ее напарник ушли, я просидела до четырех утра, перечитывала его, снова и снова, а потом, когда уже не могла добавить больше ни единого слова, что-то менять или вычеркивать, я стала переписывать его, снова и снова, аккуратнее и аккуратнее, курсивом. Будто идеальный завиток на б или изящный изгиб на с повлияют на настроение адресата.
        Хотя я пишу его уже много лет - в своих мыслях.
        Это письмо адресовано Карменсите Касанове. Моей матери.
        Глава семнадцатая
        Я переехала в Дублин, чтобы встретиться с мамой. Бросила всех, кого любила - свою пятерку, - чтобы познакомиться с одним человеком. Я и не думала, что мне понадобится столько времени, чтобы представиться ей, но, оглядываясь назад, я, безусловно, знала, что процесс будет долгим, иначе зачем бы я стала учиться на парковочного инспектора и искать работу в поселке, где она живет. Я хотела погрузиться в ее жизнь, привыкнуть. Ни разу меня не посещала мысль, что можно прийти, постучать в ее дверь или хлопнуть ее по плечу и сказать: «Приветик, Карменсита, это я, твоя дочь, которую ты бросила много лет назад». Но я точно не предполагала, что так долго не смогу заговорить с ней, наоборот, мне хотелось бы потратить все это время на то, чтобы мы общались и узнали друг друга. Поездка домой, на Валентию, показала мне, что, судя по словам одного, который у меня остался, и четверых, которых я потеряла или бросила, все они думали, что я справлюсь быстрее. Ты виделась с ней, ты говорила с ней, ты сделала то, ради чего уехала? Никто не упоминает ее имени. Никто не говорит напрямую.
        Ты уже познакомилась со своей матерью, Аллегра?
        Один раз я уже пыталась найти Карменситу, когда закончила школу. Пока остальные ездили в Хорватию на музыкальный фестиваль летом, перед тем как мы получили результаты экзаменов, я купила билеты в Барселону. Мэрион собиралась лететь со мной. Папа ничего не знал о Карменсите и не получал от нее весточек с того дня, как она вручила ему меня. Он (да и я тоже) знал только ее имя - Карменсита Касанова из Каталонии. Но я-то знаю, что произошло двадцать четыре года назад. Она испугалась, когда узнала, что беременна, в двадцать один год. Я не виню ее. Ребенок, зачатый от преподавателя музыки - вы только задумайтесь - в пьяном угаре, в минуту уязвимости, возможно, даже отчаяния. За это я ее тоже не виню. Мне самой-то нечем похвастать в этом смысле. Она ушла из университета в последнем семестре, а затем вернулась, после того как родила меня, и продолжила учебу как ни в чем не бывало. Папа помог ей. Она хотела сбежать, уехать из Дублина, чтобы никто из знакомых не видел ее округлившийся живот, и поэтому последние три месяца беременности она провела в гостинице тети Полин в Кинсейле. Но Карменсита провела там
только два месяца, потому что я родилась на месяц раньше срока.
        Замороченная, говорила тетя Полин про маму, когда я расспрашивала ее. Ее английский был далек от совершенства, добавляла тетя, когда, повзрослев, я выпытывала у нее информацию. Неуравновешенная, говорила она иногда, если была в настроении откровенничать. Не думаю, что на мое любопытство влиял возраст, просто иногда мне было интересно, а иногда нет, в зависимости от того, что происходило в тот день в моей жизни. Иногда мне безумно хотелось узнать, кем она была, кто она сейчас, где она теперь, а иногда мне было совершенно безразлично. Мне казалось, что рассказы тети Полин о том времени, когда мама жила у нее, что-то подскажут мне, откроют мне ее характер. И я увижу, что мы с ней похожи. Не знаю. Сложно это объяснить. В основном мне было просто любопытно. «Женщины такие любопытные», - говорят все мужчины, каких я знаю.
        Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная.
        Она исчезла на две недели, когда жила у Полин. Я знаю это от самой Полин. От папы. От моего кузена Джона. От Дары, который исчез вместе с ней. Никто ничего не скрывает, но я не знаю, куда они ездили. «Она-то помнит, а тебе еще предстоит узнать» - так сказал Дара. Полин была занята гостиницей, в самый разгар летнего сезона, а в это время ее лучшая комната, номер люкс, была занята испанской студенткой на сносях, которая оказывала дурное влияние на двух сыновей Полин. Мама - буду называть ее Карменситой, потому что так ее зовут, - потеряла всякий интерес к папе, как только узнала, что беременна, а может, сразу после того, как они переспали. Она знать его не хотела. Но ей нужна была его помощь. И она приняла его предложение. Она не могла рассказать семье о своей беременности, она не могла вернуться домой. Ей нужен был папа, а ему нужна была я. Так они мне рассказывали.
        Бестолковая, сказала как-то Полин.
        Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная. Бестолковая.
        Она томилась в этом люксе шесть недель, открывала двери только на завтрак, обед и ужин. Что же она там делала целыми днями, спрашивала я. Смотрела телевизор, но в то время у нас было всего четыре канала. Три из них на английском, один на ирландском. Она смотрела кино на кассетах, но выбор был небольшой, мой кузен Дара покупал их в местном видеомагазине - будто в каменном веке, - и она не читала книги, которые Полин оставляла ей на подносе с едой. Кузена Джона я тоже расспрашивала про Карменситу.
        Сучка, говорил он.
        Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная. Бестолковая. Сучка.
        Я сделала все, что могла, сказала как-то Полин, утомившись пересказывать одно и то же, будто в моих вопросах было скрытое обвинение, и если бы Полин вела себя по-другому, то Карменсита осталась бы, она бы не отказалась от меня. Никто и не ждал, что она и папа будут вместе, и я рада, что она и папа не были вместе. Я рада, что она отказалась от меня. Но меня не очень радует, что она бросила меня совсем, окончательно. Хотя по всем их рассказам действительно складывается впечатление, что она сучка.
        Я понимаю Полин. Ей пятьдесят, двое сыновей, бизнес, муж, и тут появляется чужой человек, за которым нужно присматривать день и ночь, не отходить от нее ни на минуту, молодая женщина, беременная ребенком ее брата. Студентка ее брата, которая постоянно срывалась и знать не хотела ни папу, ни этого ребенка. Я понимаю ее раздражение, ее бремя. Она сказала, что Карменсита была напугана до смерти. Как-то раз она обвинила Полин в том, что стала узницей в ее доме. Полин ответила, что она может убираться на все четыре стороны, если хочет, что она помогает ей только потому, что ей некуда идти. Карменсита уехала на две недели, а потом вернулась.
        Она любила устраивать сцены, сказала Полин.
        Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная. Бестолковая. Сучка. Любит устраивать сцены.
        Она жила у тети, пока не родила меня. Полин говорила, что Карменсита никогда не рассказывала о своих визитах к врачу. Никто даже не знал, здоров ребенок или нет, толкаюсь я или нет; Карменсита ничего никому не докладывала. Кроме Дары, моего кузена, безмозглого чудика. Он не считал ее сучкой. Наверное, решил, что встретил родственную душу. Того, кто устроен так же, как он, и презирает мою семью не меньше его. Это он возил ее к врачу, это он прятал ее две недели. Хотелось бы верить, что между ними ничего не было. Она была уже на седьмом месяце, но Дара всегда любил почудить. Он до сих пор такой.
        И конечно, с папиной точки зрения, я тоже пыталась взглянуть на ситуацию. Особенно когда Кэти назвала его извращенцем, мне пришлось хорошенько задуматься. Одинокий, но общительный лектор, музыкант. Холостяк, живущий в Дублине. Красивая женщина, пусть и студентка, манит его, хочет его. Он не привык, чтобы его хотели. По крайней мере, не так. И не такая, как она. Он старше, и ему одиноко; честно говоря, он казался старым, еще когда был подростком. Но вместе им не бывать. Она обнаружила, что беременна и не хочет иметь с ним ничего общего. Она собирается избавиться от ребенка, но он хочет оставить его. Может, она испугалась делать аборт, может, считала, что это грех, кто знает, главное, что она не сделала аборт. Он готов ради нее на все, он готов помочь, и он хочет оставить ребенка. Потому что знает, что больше никогда не будет одинок. Он увольняется из университета, уже пошли слухи и сплетни. Он не первый преподаватель, который переспал со студенткой, причем не своей студенткой, но все равно - людям дай только поговорить. Оно и к лучшему, он уезжает далеко-далеко. Он воспитывает ребенка один, но он
счастлив, потому что ему больше никогда не будет одиноко.
        Он так и не влюбляется ни в кого. По крайней мере, мне об этом ничего не известно.
        Как я могу злиться на него за то, что он полюбил меня и захотел оставить меня.
        Когда мне было пять и я уехала в школу-пансион, он снова смог устроиться на престижную работу. Ему предложили место в Университете Лимерика. Я приезжала домой на выходные. Преподавание - идеальная работа, потому что летом он был совершенно свободен, когда у меня были каникулы, и он давал уроки дома или в летних школах. Если ему надо было куда-то ехать по работе, я оставалась с Полин, и мне это очень нравилось, потому что ее гостиница в летний сезон всегда кипела жизнью. Разные люди из разных стран бывали здесь проездом, велосипедисты на велотурах, хайкеры и гольфисты. Художники, творческие личности, ищущие вдохновения в наших чудесных пейзажах. Американские гольфисты, датские художники, французские велосипедисты. Автобусы с японскими туристами перекрывали узкие дороги над крутыми обрывами, стараясь объехать автобусы с немецкими туристами. На нашем пятачке собирались люди со всего мира.
        Я помогала Полин печь яблочные пироги и павловы на десерт, хлеб из непросеянной муки, рагу из баранины и тушеную капусту для туристов. Мы ели свежую рыбу, которую ловил Мосси. Сердцевидки, мидии и гребешки. А еще, пока я ждала возвращения папы, я могла гулять одна по бескрайним полям Дикого Атлантического пути, которые то вздымаются, то устремляются вниз, словно волны, скалистые и опасные, - по крайней мере, в моем воображении, - будто я детектив на задании.
        Не помню, чтобы моя жизнь была пуста и одинока больше, чем у других детей. Бывало грустно, конечно, я ведь всего лишь человек, но не из-за Карменситы, не потому, что у меня не было мамы. Даже когда мне пришлось объяснять это в первую неделю школы или когда я знакомилась с новыми людьми, что случалось редко, потому что на самом деле никого это не интересует. Мамы нет, говорила я обычно. Я никогда ее не знала - если мне хотелось уточнить. Меня воспитывал папа. Это я любила говорить. Мне нравилось, как звучат эти слова. Если честно, я чувствовала себя особенной. Другой. У любого могут быть два скучных родителя, что в этом такого. Конечно же я была не единственной девочкой из неполной семьи. Бывали расставания, разводы, смерти, две мамы, два папы, самые разные варианты. Мы шутили, чьи родители разведутся следующими, и некоторые девочки даже мечтали об этом, а те, у кого был только один родитель или родители в разводе, обсуждали, как это мерзко, когда два родителя живут вместе под одной крышей.
        В общем, в Барселону я так и не попала, чтобы найти там Карменситу. Мы поехали в Хорватию на музыкальный фестиваль. Мэрион уговорила меня, а я так и не призналась ей, почему хочу попасть в Барселону, так что я согласилась изменить планы. Наверное, даже с облегчением.
        А потом момент был упущен, и я уже не горела желанием разыскать Карменситу Касанову. Это было романтической мечтой, которая забавляла меня после школы, когда я наконец вырвалась на свободу, и до того, как поступить в полицейскую академию, куда меня так и не приняли. И я забыла о ней и вспоминала только такой, какой я знала ее по чужим рассказам. Замороченной. С плохим английским. Неуравновешенной. Бестолковой. Сучкой. Любительницей устраивать сцены. До того ноябрьского вечера, когда стемнело неожиданно рано, и я работала в сувенирной лавке «Скеллиг экспириенс», и был один из тех дней, когда в центре города ни души. Никто не решался выйти в море, так сильно штормило, не могло быть и речи о том, чтобы плыть на катере вдоль берега и любоваться островами, - из-за низких, тяжелых облаков, густого тумана и дождя дальше собственного носа ничего не было видно. Короткие дни, длинные ночи, просто сидишь и ждешь, когда все кончится; и вдруг я наткнулась на объявление в местной газете, которую кто-то забыл в магазине:
        В начале месяца Торговая палата Малахайда избрала нового президента, Карменситу Касанову. Она стала преемницей Марка Каваны, который занимал этот пост в течение трех лет. Карменсита Касанова вот уже десять лет проживает в Малахайде на севере графства Дублин, замужем за Фергалом Дарси, у них двое детей. «Я привнесу энергичность, творческий подход и целеустремленность в работу Торговой палаты, и для меня огромная честь быть вашим президентом, - сказала она. - Есть много направлений, которые мне хотелось бы развивать, но в первую очередь я намерена решить проблему с парковкой в поселке, поскольку она оказывает сильное влияние на местный бизнес».
        Это была она. У кого еще могло быть такое имя. По крайней мере в Ирландии.
        Я разглядывала ее фотографию. Минуты шли, а я все разглядывала. Симпатичное лицо. Темные глаза. Блестящие черные волосы. Безупречный макияж, с темной подводкой и тенями для глаз. Большая, прекрасная улыбка с щербинкой в зубах, смотрит прямо в объектив.
        Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная. Бестолковая. Сучка. Любительница устраивать сцены. Может, для всех остальных она была именно такой, но теперь она изменилась. Когда я увидела ее, что-то новое проснулось в моем сердце. Она моя мама. Впервые в жизни я решила, что она нужна мне. Не только потому, что она действительно моя мама; оглядываясь назад, мне кажется, она дала мне цель в жизни, я вдруг поняла, куда мне двигаться дальше. И мне уже не терпелось уехать.
        Глава восемнадцатая
        Вечер вторника, сеанс рисования обнаженной натуры. Сегодня у меня душа не лежит. Наверное, звучит странно, что можно вкладывать душу в то, чтобы сидеть обнаженной перед группой незнакомых людей, которые заплатили двенадцать евро, чтобы запечатлеть тебя, но такое тоже бывает. Думаю, можно вложить душу почти во все. Или делать без души.
        Студент, с которым я переспала перед Пасхой, Джеймс, снова пришел. Или Генри? Он похож на Генри. Он весь горит от нетерпения, но сегодня ему придется обойтись без меня. Я не в настроении заниматься сексом, хотя со мной такое редко бывает. Я не выспалась. Папа звонил в три утра, чтобы сообщить, что мыши научились обходить новые мышеловки в рояле. Он выбросил те, что поставил Джерри, раз он, предатель, рассказал мне про Маджеллу. Утром я первым делом позвонила Пози, нашей соседке, и оказалось, что папа ни разу не выходил из дома после моего отъезда. Не знаю, откуда у него новые мышеловки, да и в холодильнике наверняка уже пусто. Пози говорит, что занесет ему продукты, а я переведу ей деньги на счет. У папы есть деньги, по крайней мере, мне так кажется, - или он опять скрывает от меня что-то? - но, если предложить помощь напрямую, он обязательно откажется.
        Пози присматривала за мной, когда я была крошкой. Она взяла меня к себе, когда мне было четыре недели от роду, а папе надо было работать. Она устроила у себя дома детский сад, неофициально, конечно, но его пришлось закрыть, когда вышел новый закон, и теперь она открыла гостиницу для собак. Она пахнет собачьим кормом и мокрой травой. И теперь я прошу ее позаботиться о папе. Все-таки жизнь - штука странная. И совсем не веселая.
        В общем, я сижу в галерее Монти, на стуле, голая, точнее, обнаженная, или как там говорится, без одежды, с открытой грудью, мерзну больше обычного. Ноги сомкнуты. Двери закрыты. Знак «не беспокоить». Я и слова не сказала, что мне холодно, но Женевьева вышла из комнаты и вернулась с маленьким обогревателем. Он развернут ко мне, и только я начинаю чувствовать, как меня окутывает тепло, как кто-то цокает языком. Может, допустил ошибку или битый час работал над почти синей от холода кожей, или твердыми сосками, или мурашками, которые теперь исчезли. Генри, или Джеймс, лихорадочно чертит углем, высунув язык, словно пес, которого мучит жажда. Не хочется даже думать, что он там рисует, но, подозреваю, совсем не то, что он видит перед собой, а то, о чем он фантазирует. Или вспоминает. Я помню тонкий член. Длинный, как карандаш. Он мог бы нарисовать меня своим членом. В каком-то смысле он так и делает.
        Художники уловили мое уныние и тоску. Все законченные полотна имеют что-то общее. Они пропитаны печалью. В моем лице, сгорбленных плечах, в плотно стиснутых коленях, будто я говорю, что вход воспрещен, идите прочь. Не хочу, чтобы на меня смотрели. Видеть свои чувства в их работах не очень-то приятно.
        Женевьева замечает, что-то не так, и заботливо приглашает меня выпить. Я соглашаюсь. Сначала мы сидим втроем, я, она и Джаспер, но вскоре к нам присоединяется еще несколько человек, и вино наконец начинает действовать, раскрепощает мысли и развязывает язык. Я рассказываю им про Рустера, про пятерых человек и еще несколько часов слушаю, как они обсуждают свои пятерки, на что уходит немало времени, пока они вспоминают все случаи, доказывающие, кто оказал на них наибольшее влияние. Час проходит за часом, мы бурно обсуждаем свои идеи, и после такого количества вина жизнь кажется намного приятнее. Уже далеко за полночь, когда мы уходим. Мы - это я и парень, чье имя и лицо не отпечатались в моей памяти. Не помню, как мы добрались до его квартиры, но, кажется, я вышла из дома в районе Стонибаттер в четыре утра, пока он еще спал, чтобы не просыпаться в его постели, и шла по незнакомым улицам в поисках такси. Поездка в утренние часы стоит столько, сколько я зарабатываю за обнаженную натуру, и меня это не радует. Я с трудом вылезаю из такси и плетусь к спортзалу в глубине сада, кажется, в какой-то момент я
даже спотыкаюсь о мусорные контейнеры. Помню, как включается сигнализация, помню, как Доннаха крепко держит меня, поднимая с земли, пока я пытаюсь объяснить ему, что меня надо оставить там, где я лежу, потому что скоро за мной приедет мусоровоз. Но, когда несколько часов спустя я просыпаюсь в своей постели, я никак не могу сообразить, что было на самом деле. В голове гудит, все ломит, и, как только я сажусь и открываю глаза навстречу апрельскому солнцу, я чувствую, что меня сейчас вырвет, и бегу в туалет.
        Меня рвет так сильно, что я лежу на полу, прижавшись щекой к плитке, чтобы хоть чуть-чуть охладиться и прийти в себя. Меня тошнит от выпитого алкоголя, но еще и от себя, - гложет совесть и страх, что я натворила нечто ужасное, что моя жизнь изменилась навсегда и скоро случится что-то очень плохое. Страх. Начинаю вспоминать прошлую ночь. Обрывки разговора, прикосновения, взгляды - все перепуталось. Кажется, я говорила то, что нельзя говорить вслух, никогда в жизни. Я чувствую, как подступает тошнота, снова и снова, пока я в душе, едва стою на ногах, мне хочется выплеснуть все из себя, алкоголь, и мысли, и воспоминания.
        Я чуть ли не через силу заливаю в себя кофе, иначе до поселка мне не дойти. Пью целую пинту воды, даже не думаю собрать обед, ухожу без него, вид и запах еды невыносим.
        Прохожу мимо кухни Макговернов, земля качается под ногами, будто я на корабле, и вдруг умные стеклянные двери раздвигаются. Я продолжаю идти. Как только я подхожу к мусорным контейнерам, я вспоминаю, как свалилась в них накануне, - так вот откуда у меня синяк на бедре.
        - Аллегра, - зовет Бекки. На ней темно-синий брючный костюм и темно-синяя шелковая блузка, расстегнутая ровно настолько, чтобы намекнуть на черный кружевной лифчик. Вся такая бодрая и довольная после отпуска. Выглядит фантастически. А я никогда не чувствовала себя хуже. Я надела все самое темное, что смогла найти.
        - Хорошо провела вечер, Аллегра? - спрашивает она.
        Может, я не падала в их мусорку, не включала сигнализацию в четыре утра и ее мужу не пришлось поднимать меня на ноги. Сама не знаю, что вчера происходило, но не собираюсь ни спрашивать, ни извиняться. Бурчу что-то неопределенное в ответ, ни да ни нет.
        Она просит посидеть с детьми сегодня, что-то у них там запланировано с друзьями, ужин в китайском стиле, а я не могу сосредоточиться на ее словах. Мне всегда было плевать на подробности, главное - знать, во сколько я им нужна. Зачем люди тратят время на детали? Я перебиваю ее на полуслове. Иначе никак. Я снова чувствую позыв, во рту сухо, как в пустыне, и, несмотря на кофе, зубную пасту и воду, я все еще ощущаю мерзкий вкус рвоты. Она не в восторге, что я перебила ее, но почему именно сегодня ей приспичило поговорить, может, она решила, будто мы подружки, - раз я застала ее за этим идиотским занятием, а теперь она видит, что я тоже человек.
        - В семь вечера, пожалуйста, - говорит она и делает несколько шагов в мою сторону, оглядываясь на кухню, чтобы убедиться, что опасности нет. Затем добавляет шепотом: - Аллегра, кстати, о том, что произошло несколько недель назад…
        Я не могу ее слушать, просто не могу. Меня точно сейчас стошнит. Мне жарко, я вспотела, будто я сижу на печке. Нельзя было надевать фуражку до начала смены, но я хотела спрятаться, еще и очки надела. Наверное, похожа на Робокопа. Она говорит тихо, без капли самоуверенности, мягко и кротко, такой я ее еще никогда не видела, и в любой другой день мне было бы интересно пообщаться. Но если она не хочет, чтобы меня стошнило на ее темно-синий брючный костюм «Прада», ей надо сейчас же отойти.
        - Все нормально, - говорю я, стараясь глубоко дышать, но капельки пота выступают на лбу, голова нагрелась под фуражкой и волосами. - Меня совершенно не касается, что ты сделала и что ты делаешь, - говорю я, - я никому ничего не скажу. Обещаю.
        Она внимательно смотрит на меня. Наверное, нелегко понять, о чем я думаю под этим костюмом Робокопа. Затем она кивает с облегчением.
        - Только в следующий раз не в моей постели, - добавляю я. - Противно как-то.
        Она поднимает руки в знак примирения, будто ее ужасают эти подробности, и она просит меня не продолжать.
        - Конечно, - говорит она, - больше не буду.
        Интересно, сколько раз она делала это раньше, но, наверное, лучше не знать.
        В туалете спускают воду, громко, и мы обе вздрагиваем от испуга. Я поднимаю глаза на комнату над раздвижной стеклянной дверью. Окно распахнуто, окно ванной в хозяйской спальне. Я бросаю взгляд на кухню, не там ли Доннаха, может, это кто-то из мальчишек ходил в туалет, но его нет на кухне, там только мальчики, все трое. Бекки замерла, даже не моргает. Меня мутит - и за нее, и за себя.
        - Ты не сказала ничего конкретного, - говорю я тихо. А про себя думаю, что это ведь я упомянула свою постель.
        Я вижу, как она прокручивает наш разговор в уме. Ей явно не хочется возвращаться в дом, расхлебывать кашу.
        - Увидимся в семь, - говорю я, отступая, бросая ее одну.
        Я тут же достаю стеклянную бутылку и жадно глотаю воду. Никакого пластика. Иду мимо неунывающего человека в костюме и наушниках, с рюкзаком, он широко шагает под музыку, чуть ли не приплясывая. Ни разу даже не взглянул на меня. Интересно, он вообще замечает, что проходит мимо меня каждое утро, замечает, когда меня нет или что иногда мы пересекаемся в разное время и в разном месте. Может, и нет. Может, не все такие, как я. Мне немного лучше, тенистый туннель между деревьями освежает, здесь дышится легче. Я снимаю фуражку. Прохожу мимо бегущей женщины, которая вечно заваливается на бок. Ее так кренит, что ума не приложу, как она вообще держится на ногах. Пот капает с ее лба, блестит на груди, она бежит не очень-то быстро, я пешком ее обгоню. Голова у нее взмокла, волосы прилипли ко лбу, груди подпрыгивают и раскачиваются на бегу. Хотя нет, только левая грудь, а правая остается на месте, она придерживает ее рукой, плотно прижатой к боку как раз с той стороны, на которую она заваливается, а вторая рука двигается, будто она изображает паровозик. На нее даже смотреть больно, так и хочется проверить, что
мои груди на месте.
        Она смотрит на меня, но как бы сквозь меня. Наверное, даже не замечает моей вялой улыбки, стараюсь ободрить ее как могу. Она завернула за угол, а передо мной тянется длинная тропа. Чудесная тропа, окаймленная деревьями, чьи ветви переплетаются над моей головой, будто арка. Не знаю, где взять сил сегодня? Тропа кажется бесконечной, будто никуда не ведет. А я и не хочу, чтобы она кончалась. Я чувствую себя в безопасности здесь, обласканная свежим прохладным ветерком. Как только я покину парк замка Малахайд, я столкнусь с людьми, запахами, дорожным движением, шумом. С последствиями и расплатой. Не сегодня.
        Я делаю несколько неуверенных шагов в сторону скамейки, на которой написано, что здесь сидела Люси Кертан, и сажусь бок о бок с ее призраком, усталость сковывает меня по рукам и ногам, все тело болит и ноет в таких неожиданных местах, что даже думать не хочется. Немецкий дог с хозяином. Дог без поводка, обнюхивает мои ботинки. У меня даже сил нет, чтобы оттолкнуть его. Я вполне сошла бы за статую в парке. Не удивлюсь, если на меня наделают птицы. Старик и его сын медленно проходят мимо меня. Доброе утро, доброе утро, доброе утро, шепчу я.
        А теперь у меня есть несколько минут тишины и покоя, пока не появится еще кто-нибудь. Я закрываю глаза и стараюсь настроиться на созерцательную медитацию, чтобы убедить себя, что мир не рухнул, что вчера вечером я не сделала то, о чем я думаю. Не получается. Никакого просветления, только похмелье и жалкое одиночество. Щепотка стыда, капля горечи, пригоршня сожалений. Томить на медленном огне двадцать четыре часа.
        Не могу сказать, что в это утро я работаю на пять с плюсом. Я стараюсь, но все мои усилия яйца выеденного не стоят. Я как выжатый лимон, сил нет ни на что, я даже не могу сообразить, дать водителю двадцать минут форы между талонами или нет. Я просто выписываю штраф и ухожу. В какой-то момент мне вдруг приходит в голову, что сейчас, должно быть, воскресенье - столько человек не заплатили за парковку. Включая Рустера с его желтым «феррари». После моего вчерашнего срыва на почте, я быстро прохожу мимо, слишком устала, чтобы ругать его за то, что он до сих пор не оформил разрешение на парковку. Интересно, почему главное управление Фингела так долго тянет и не присылает ему разрешение. Может, мне позвонить им? Там работает Фидельма, она всегда готова помочь.
        В общем, утро как утро, наконец я могу сделать перерыв. Я сажусь на скамейку с бутылкой, которую я снова наполнила водой. Как хочется вытянуть ноги и поспать. Я думаю, не прилечь ли на скамейку и не уволят ли меня за это, как вдруг появляется Тристан.
        - Без обеда сегодня? - спрашивает он.
        - Слишком сильное похмелье.
        - А, веселая, значит, выдалась ночка.
        Я тяжело вздыхаю, и он смеется.
        - Ты не выписала мне штраф.
        - Слишком сильное похмелье.
        - Надо же, так плохо, да?
        - Я даю пятнадцать минут форы, если действие твоего талона закончилось.
        - Парковочные инспекторы никому не дают фору.
        - Таковы правила, - говорю я. Пью воду. Чувствую его взгляд на себе.
        - Куда ходила вчера? - спрашивает он.
        - Не хочу об этом говорить.
        Он смеется, хотя я совершенно серьезна.
        - Ладно. Я много думал после нашей последней встречи. Которая была вчера, если ты забыла, до твоего алкогольного отравления.
        Я закатываю глаза.
        - Мне кажется, твои письма - замечательная идея. Надо их отправить. Прости, что сомневался вчера. Я чувствую себя ответственным за решения, которые ты принимаешь после того, что я сказал. Я не хочу портить тебе жизнь.
        - Хуже уже не будет, - говорю я. Удивляюсь, что ляпнула такое.
        - Черт.
        - Нет, все нормально. Я сама виновата.
        С минуту мы сидим молча.
        - Так ты отправишь письма? Амаль Клуни, Кэти Тейлор, Рут Бразил? - спрашивает он.
        Я вздыхаю.
        - Сегодня голова не работает. Не знаю. Может, и нет.
        - Дай их мне.
        - Что? Ни за что!
        - Я не буду их читать. Просто отправлю за тебя.
        - Не знаю. Тристан, нет. - Я шлепаю его по руке. - Не знаю. Голова не работает.
        - Идея замечательная. Ты, главное, ни о чем не думай. А то вчера стала думать, и ни одно письмо не отправила, а надо просто действовать. Сиди здесь сколько хочешь. Страдай от своего похмелья. А я отправлю письма. Что тебя ждет в худшем случае?
        - Я опозорюсь.
        - Нет. Никто ничего не узнает.
        - Ты узнаешь.
        - Я не скажу ни одной живой душе. Аллегра, - он серьезно смотрит мне прямо в глаза, - что тебя ждет в худшем случае?
        - Они не ответят, - говорю я.
        - Точно. - он пожимает плечами. - Ну и плевать.
        - Мне не плевать. Мне не плевать, если они не ответят.
        - У тебя письма с собой?
        - Они еще в рюкзаке, со вчерашнего дня.
        - Дай-ка взглянуть.
        Я открываю рюкзак, пятнадцать конвертов сыплются на землю. Письмо Карменсите я так и не переписала. Вчера не было времени после работы, даже если бы я захотела, а я вообще не знаю, чего я сейчас хочу. Этим утром, в минуты страха и отчаяния, меня посещала мысль вернуться домой, бросить работу и эту ущербную жизнь в Дублине, но после поездки домой я не знаю, зачем мне туда возвращаться. Здесь гораздо больше интересного, хотя хвастаться нечем, и в первую очередь нужно закончить то, что я начала.
        Вдруг Тристан хватает письма и срывается с места. Сперва я думаю, что он так шутит и через секунду вернется, но нет. Он перебегает дорогу, чуть не угодив под колеса, и исчезает за углом. Я хватаю свою сумку и бросаюсь за ним. Я вижу, как он несется по Таунъярд-лейн. Несмотря на ужасное самочувствие, я припускаю за ним. Задыхаясь, я добегаю до конца улицы и вижу его у входа в кафе «Инсомния», возле большого зеленого почтового ящика, с широченной улыбкой на лице, и вот он уже подносит конверты к ящику. Он размахивает ими угрожающе близко к прорези.
        Я так запыхалась, что чуть не теряю сознание. Я нагибаюсь, уперев руки в колени. Голова кружится.
        - Ни капли больше в рот не возьму, - говорю я.
        - Так я и поверил, - говорит он улыбаясь. - Ну, давай же.
        Я выпрямляюсь.
        Он не стал раззадоривать меня еще больше и вытащил письма из ящика. Он протягивает их мне.
        - Ты должна сделать это сама. Отправь их. Закончи то, что ты начала.
        Будто он прочитал мои мысли. Как он узнал? Да никак, просто везение, совпадение, но для меня и это сойдет. Я беру конверты и бросаю их в почтовый ящик, один за другим, и с каждым письмом, которое исчезает в почтовом ящике, улыбка на моем лице растет. Три человека, они нужны мне - я отправляю вселенной свои желания. Хотя всего лишь отправляю письма, но все же…
        - А теперь что? - спрашиваю я, окрыленная, сердце колотится от возбуждения, а не только от бега.
        - А теперь жди, - говорит он, - ответа.
        - Ну да, - говорю я упавшим голосом.
        - Нет. Не жди. - Он явно что-то затеял. - Это всего три человека, да? А то письмо, которое ты порвала?
        - Я еще не дописала его. Это долгая история.
        - Расскажешь, кому оно адресовано?
        - Может быть. Когда-нибудь.
        Он пристально смотрит на меня, потом на часы.
        - У тебя еще перерыв? - спрашивает он.
        Я смотрю на время.
        - Осталось пятнадцать минут.
        - Хочешь покажу тебе мой офис? - спрашивает он, к моему удивлению.
        Глава девятнадцатая
        - Это Энди, - говорит Тристан, когда мы заглядываем в первый офис направо. Наконец-то я внутри. Я хорошенько осматриваюсь, не каждый день выпадает возможность проникнуть в таинственное здание «Кукареку». Высокие потолки, беломраморный камин. Интересно, его можно разжечь, или мы спалим целое семейство диких голубей? Дорогие на вид свечи украшают каминную полку, чистый белый воск в стекле. Обшитые деревом стены. Два белых письменных стола и гигантские белые Маки. Темные деревянные полы, натертые до блеска. Белый пушистый ковер. Я внимательно разглядываю комнату, прежде чем обернуться к Энди.
        Энди смотрит на меня настороженно.
        - А, - говорю я, - Энди твой парковщик.
        - Мой кто? - спрашивает Тристан улыбаясь.
        - Некоторые компании нанимают специальных парковщиков. Целую команду или в твоем случае одного человека, который будет переставлять машину раз в несколько часов или доплачивать за парковку.
        Тристан смеется:
        - Какой у меня чудесный парковщик!
        Энди не в восторге от своей новой должности. Он откидывается на спинку кожаного стула, вертится налево-направо, широко расставив ноги, чтобы показать всему миру - у него такой огромный член и яйца, что сдвинуть ноги не получается.
        - Я исполнительный вице-президент по производству и развитию в «Кукареку Inc», - говорит он лениво.
        - Ух ты, - говорю я безразлично. Меня это совсем не впечатляет. И он злится. Его должность должна впечатлять.
        - А где Бен? - спрашивает Тристан.
        - Вышел на минутку, - говорит Энди, рассматривая что-то на компьютере. Я подхожу, чтобы взглянуть на экран. Спортивные машины.
        - Но у него же запланированы переговоры с Nintendo сегодня вечером, - говорит Тристан.
        - Кажется, они перенесли на завтра, - бросает Энди, не отрываясь от экрана.
        - Нет, я говорил с ними сегодня утром, - настаивает Тристан. - Они были готовы. Я убил не один месяц на то, чтобы добиться этого разговора.
        Энди пожимает плечами, что сильно раздражает меня, даже не представляю, что чувствует сейчас Тристан.
        - Кажется, Бен отменил встречу, - говорю я, и Энди бросает на меня убийственный взгляд, будто я наябедничала на его друга, ведь его беспардонные ответы так хорошо скрывали правду. - А здесь что? - спрашиваю я, глядя на обшитые деревом двустворчатые двери. Белые конечно же. С моим похмельем яркий цвет должен вызывать резкую головную боль, но он успокаивает. Может, он не совсем белый. Серый. Не знаю.
        - Я тебе покажу, - отвечает Тристан. - Передай Бену, пусть зайдет ко мне, когда у него будет время, хорошо? - говорит Тристан тихо, слишком доброжелательно, слишком спокойно, давая Бену миллион причин не утруждать себя.
        - Конечно, - говорит Энди, по-прежнему не отрываясь от экрана компьютера.
        Тристан бросает гневный взгляд на его спину, прежде чем увести меня в соседнюю комнату. Звонит телефон на рабочем столе Джаз. Ее нет на месте. Не обращая внимания на телефон, Тристан поворачивает дверную ручку. Она заперта. Он нажимает плечом, затем стучит, но ничего не происходит. Слышно, что внутри люди. Телефон в приемной все еще звонит. Тристан отвечает:
        - «Кукареку Inc».
        Как только он произносит эти слова, в запертой комнате раздается взрыв хохота. Он зажимает одно ухо рукой, чтобы услышать, что ему говорят по телефону.
        - Ее сейчас нет… да, конечно, я запишу. - Он ищет ручку и бумагу на столе. Находит желтую папку, которая мне подозрительно знакома. Из запертой комнаты снова раздается оглушительный хохот. - Что? - спрашивает он, морщась от раздражения, снова затыкая одно ухо. - Ногтевой салон? Ясно. - Он записывает, затем вешает трубку, его лицо пылает от негодования. С папкой в руке, он бросается к запертой двери, снова пытается открыть ее, затем колотит кулаком, поскольку никто не отвечает.
        Наконец дверь открывается. Мопс выскакивает из комнаты и несется по коридору в глубь офиса. Я захожу за Тристаном внутрь, снимаю фуражку, пиджак, светоотражающий жилет. Комната огромная, тянется до конца здания, к ней примыкает кухня, из которой можно попасть в сад. Задний двор, в безупречном состоянии. Еще одна картинка из образцово-показательного ландшафтного сада, с разноцветными пуфиками на дорожках. Зеркала и картины в рамах на бетонных стенах, мечта инстаграмщика. Но самое удивительное - комната, в которой мы находимся. Вдоль стен стоят старые аркадные игровые автоматы. Я насчитала восемь человек, собравшихся вокруг одного из них.
        Pac-Man.
        - Давай, Ньялло.
        Будто он соревнуется за олимпийское золото.
        Джаз здесь. Длинные, светящиеся в темноте желтые ногти, короткие велошорты и худи оверсайз. Черные ботинки. Настоящая реклама марки Boohoo.
        - Что тут происходит? - спрашивает Тристан, но слышу его только я, потому что они снова кричат, и Ньялло отходит от автомата, схватившись руками за голову. Всего-то Pac-Man. Можно подумать, они играют в Street Fighter, но нет, столько тестостерона и соплей из-за Pac-Man.
        Наконец они расходятся и замечают Тристана, и я жду, что они хотя бы смутятся, - босс поймал их с поличным, но ничего подобного. Не пойму, он злится, потому что не играл с ними или потому что они не работают. В любом случае им все равно, и они весело рассказывают ему, кто сколько очков набрал и чья сейчас очередь.
        В коридоре звонит телефон, на столе у Джаз. Она не двигается с места. Смотрит на меня настороженно.
        - Джаз, телефон, - говорит он тихо, еле сдерживаясь.
        - Идем, - говорит он мне, - покажу тебе остальное.
        - Раз уж ты все равно идешь в ту сторону, можешь сам ответить, - говорит Джаз беззаботно.
        Он отвечает на звонок. Я вздыхаю. Тряпка. Я оставляю его, иду по коридору. Ступени ведут на нижний этаж. Я спускаюсь. Сама устрою себе экскурсию. Подвал разбит на отгороженные кабинки с рабочими столами. Я заглядываю в кабинки и вижу компьютеры с креслами и наушниками. Стены звуконепроницаемые и украшены фотографиями, плюшевыми игрушками, открытками, забавными подставками для пивных кружек, личными вещами. Будто каждая кабинка персонализирована.
        - Игровые консоли, - говорит он неожиданно у меня за спиной. - Здесь мы тестируем игры и снимаем видео для YouTube.
        Тут я замечаю камеры внутри, прикрепленные к компьютерам. По комнате шастают домашние питомцы. Кот, с которым я уже знакома, еще одна собака. В кабинках пусто. В этом здании вообще никто не работает. Мы поднимаемся наверх, обратно на первый этаж и выше. Мопс старается догнать нас и проскакивает между моих ног. Наверху только два офиса.
        - Это офис дяди Тони. Я хочу познакомить тебя с ним, - говорит он, постучав в дверь и входя в комнату. Никого нет. Просторный офис, занимающий переднюю часть здания с потрясающим видом. На теннисный клуб. И море. Напоминает мой дом. Я вижу отсюда свою скамейку на углу. И большую часть моего района. Можно наблюдать за моими передвижениями по городу, будто я мышь в лабиринте.
        - Он скоро вернется, - говорит Тристан, провожая меня в свой собственный офис. Он не такой впечатляющий. Он расположен в глубине здания, из окна видны крыши и дымоходы, неприглядная сторона поселка, рабочая сторона. Задняя часть кухонь, салонов, магазинов. Парковки для персонала, переулки, помойки. Вообще-то довольно симпатично. Я вижу салон красоты. Пристань, залив. Грузовик с включенной аварийкой на двойной желтой линии.
        - Ну ты даешь! - говорит Тристан смеясь. - Настоящий хищник, учуявший кровь.
        Я сажусь на кожаный диван и разглядываю все его вещи. Тут не так чистенько и аккуратненько, как в остальных комнатах. Сразу видно, что за этим столом и в этом офисе действительно работают. Я плохо его знаю, но, мне кажется, это на него похоже. Фигурки Мстителей. Мерч. Геймерские фразы в рамочках на стенах. Стопки бумаг на столе. Много компьютеров; большой Мак, два ноутбука, огромный экран на стене, игровая консоль, PlayStation, Nintendo, Wii, Xbox, водительское кресло с рулем перед гигантским экраном, и еще несколько консолей, незнакомых мне. Старые приставки кучей валяются на полках, Nintendo и Nintendo Game Boy из девяностых, все детали обновили и заменили со временем, но бережно хранят. Даже почтительно, я бы сказала. На стенах в рамках висят постеры игр Mario Brothers, Sonic the Hedgehog, Call of Duty, Grand Theft Auto, Pac-Man, Tetris. Вырезки из журналов. Полки уставлены деловой литературой: сборник эссе Уоррена Баффетта, «7 навыков высокоэффективных людей», «Продавец обуви», «Величайший торговец в мире», «Бизнес с нуля» - теперь понятно, почему он цитирует Джима Рона. За рабочим столом
висит большая картина, на которой изображен старый компьютер с примитивной графикой.
        - Space War, - говорит он. - Первая компьютерная игра в мире. Платформа PDP-1. Создана в 1962 году и повлияла на первое поколение коммерческих аркадных видеоигр.
        Он оживился, говорит с вдохновением. Видно, что обожает свои игры и знает о них все.
        - Эта комната мне нравится больше всего, - говорю я.
        - Спасибо.
        - Похоже, ты добился серьезного успеха, раз можешь позволить себе такое место. И платить зарплату всем этим людям.
        - Да, я добился успеха. Но мы только открылись. Мы создаем свои собственные игры, но они еще на раннем этапе развития.
        - Интересно, - говорю я.
        - Да… Пора было расширять бизнес. У меня всегда была масса идей для игр, я их записывал. Думаю, как ютюбер я достиг потолка. Там зверская конкуренция. И мне кажется, сейчас самый подходящий момент заняться собственным бизнесом. Дядя Тони был нашим гуру, он посмотрел все мои видео на YouTube и первым разглядел новые возможности. Он отвечает за рекламу, спонсоров, мерч и все такое. Раньше я был просто парнем, который любил играть в видеоигры, а теперь благодаря ему… я стал… - Он обводит комнату руками.
        - Тем же парнем, который любит играть в видеоигры, только постарше, - говорю я.
        Он смеется.
        - Да, наверное. Парнем, который любит создавать игры. Надеюсь, успешные игры. Тони считает, что мне надо было и дальше заниматься тем, чем я занимался, понимаешь, быть Рустером на YouTube, играть в чужие игры, но мне так хотелось попробовать что-то свое. Я рискнул. И теперь просто обязан преуспеть.
        Вдруг все эти бизнес-курсы и вдохновляющие цитаты обретают смысл.
        - Ну и как идут дела? - спрашиваю я.
        - Честно говоря, медленно. Я надеялся к этому времени уже запустить первую игру. Но все происходит не так быстро, как мне хотелось бы.
        - Интересно почему? - говорю я.
        Он не улавливает сарказма.
        - Наверное, так устроен бизнес, - говорит он.
        - Сложно идти вперед семимильными шагами, когда твои работники устраивают турнир по «Pac-Man», наверное.
        - Ах это. Ну что же. - Он пожимает плечами, затем оживляется. - Хочешь увидеть пилотные версии моих игр? - спрашивает он с воодушевлением. Он перебирает свои вещи, будто маленький мальчик, который показывает мне свои игрушки в спальне, тараторит о своих идеях и о том, что их еще нужно доработать, но они почти готовы, и, пожалуйста, честно скажи, что ты думаешь, а вот здесь надо реалистичнее изобразить кровь и кишки, и вообще изначально я хотел взрывать им головы, но, знаешь, в стиле Тарантино, и сделать мультяшную рисовку, без лишнего реализма, потому что возрастные ограничения еще не понятны, мы до сих пор не решили. А звуки для этого персонажа мы взяли с измельчителя пищевых отходов в кухонной раковине, а этот парень срисован с моего учителя по физкультуре - настоящее чудовище.
        И так далее. Быстро просматривает свои USB и CD, открывает и закрывает какие-то штуковины, меняет настройки сначала одним пультом, потом другим.
        Мне пора возвращаться на работу, но так не хочется. Даже грузовик с аварийкой не смущает меня. Я кладу голову на мягкий кожаный диван и закрываю глаза, а он садится рядом со мной и играет, объясняя, что потом будет лучше, чем сейчас, а этому типу добавим мышц, шею потолще, и, наверное, лучше сделать его лысым, может, с татуировкой на голове. Здесь будет паутина, или паук, или что-то - пока не знаю. А сюда добавим другую музыку, и этот парень будет девушкой, а ту машину заменим на вертолет с опцией трансформации в катер, а здесь будет сумка с инвентарем, а тут бомба, но не такая, а совсем другая.
        Я могу сидеть так весь день. Напоминает мне Рустера из видео, которые я смотрела на поезде из Керри; вот же он, живой и настоящий, говорит так же быстро и воодушевленно, не переводя дыхания. Столько слов, и слишком мало времени, чтобы сказать их. Он вырос, но только внешне. Голос стал ниже. Но энтузиазм тот же, детский. Вдруг он умолкает, и я открываю глаза. Он смотрит на меня.
        - Тебе скучно? - спрашивает он тихо.
        - Вовсе нет. Просто похмелье.
        Он улыбается.
        - Хотел бы я знать, чем ты занималась вчера вечером.
        Думаю о парне, с которым ушла из бара. Не могу вспомнить его лицо. А вот другие части вспоминаются. Меня тошнит.
        - Нет, - говорю я, - лучше не надо.
        - Он был настолько плох? - догадался он. - Встретишься с ним снова?
        Я смотрю на него внимательно. Что бы он подумал обо мне, если бы я сказала, что переспала с незнакомым человеком - парнем, которого я не знаю, чье имя я не помню. И далеко не первый раз. Что бы он подумал, если бы я сказала ему, что позирую обнаженной за деньги. Я внушила бы ему отвращение, разбила вдребезги его невинный маленький геймерский мирок. Питер Пэн играет с потерянными мальчишками. Но в нем самом тоже есть что-то потерянное. Рядом с ним я чувствую себя как дома.
        - Что? - спрашивает он.
        Наши лица так близко, что я ощущаю его дыхание на своей коже. Теплое. Пахнет кофе.
        - Мне вдруг представилось, что ты Питер Пэн, который хочет повзрослеть, но это как обоюдоострый меч. Ты должен сохранить частичку своего детства, частичку своего воображения, чтобы придумывать все эти игры, но при этом ты должен повзрослеть, иначе лучший вид из окна ты всегда будешь дарить другим людям.
        - Ух ты, - говорит он почти шепотом. - Ты меня урыла.
        - Даже не думала.
        Он молчит. Я не знаю, что у него на уме. Очередное оскорбление в мой адрес? От него всего можно ждать. Но я не боюсь. Я знаю, что на этот раз в его словах не будет ни капли злости.
        - Ты напилась, потому что расстроилась из-за вчерашнего, - спрашивает он, - из-за того, что случилось на почте?
        - Наверное.
        - Опять я виноват, - говорит он, досадуя на себя.
        Я не стараюсь его переубедить, у меня нет сил успокаивать его и распутывать все его клубки замороченной чувствительности.
        - Кому было адресовано письмо, которое ты порвала? - спрашивает он.
        Я вздыхаю.
        - Моей маме.
        Он ждет продолжения. Смотрит на меня своими васильковыми глазами. Жаль, что он прячет их под этой идиотской бейсболкой.
        - Я росла без нее, - объясняю я. - Она ушла, как только я родилась. Меня воспитывал папа. Я никогда не скучала по ней, даже не думала о ней толком. То есть думала, но не так, чтобы мечтать о встрече с ней. Когда я, например, попробовала рахат-лукум и мне понравилось, а всем остальным нет, я подумала, нравится ли он маме. Или, когда я смотрела сериал, я думала, понравится он ей или нет, и, может, сейчас, в эту минуту, она смотрит его и мы видим и слышим одно и то же. В таком духе. Но я никогда не мечтала о ней. Никогда не нуждалась в ней. А теперь все вдруг изменилось. Она нужна мне.
        - Из-за того, что я сказал о пяти людях? - спрашивает он.
        - Нет. До этого. Я переехала в Дублин из-за нее. Хотела встретиться с ней.
        Его глаза округлились.
        - Она живет в Малахайде?
        - Карменсита Касанова, - говорю я. Сердце забилось чаще, стоило произнести ее имя вслух. Признаться. Раскрыть семейную тайну, доверить ее этому огромному жестокому миру.
        Он хмурится, я вижу, что имя ему знакомо.
        - Касанова, - говорит он, - салон красоты.
        - Да, она им владеет. Только не смей говорить ей ни слова обо мне, она не знает, кто я. Кто я на самом деле. Я говорила с ней трижды, - объясняю я. - Первый раз она поздоровалась со мной, второй раз заметила, как я проверяю ее разрешение на парковку, и испугалась, что я выпишу штраф. Она вышла из салона. У меня дыхание перехватило, я не знала, что сказать, выставила себя полной идиоткой, два слова не могла связать.
        Я морщусь, вспоминая, что я тогда бормотала.
        - А третий раз? - спрашивает он.
        - Третий раз она сказала, - я стараюсь изобразить испанский акцент, - льет как из ведра, чудесная погода, если ты утка. Я четко слышу ее голос в голове. Слышу его в дождливые дни, снова и снова.
        Он улыбается.
        - Мило, - говорит он. - Сколько ты здесь живешь?
        - Шесть месяцев.
        - И она до сих пор не знает, кто ты?
        - И ты туда же. Дома все меня спрашивали про нее. Папа, друзья, мой бывший.
        - Это его идея, чтобы ты поехала в Дублин? - спрашивает он.
        - Моего бывшего? Нет, я рассталась с ним, чтобы переехать сюда. А теперь он трахается с моей лучшей подругой.
        Он смеется, затем извиняется:
        - Я имел в виду твоего папу.
        - А. Перед отъездом я спросила его, что он думает по этому поводу. Правильно ли я поступаю, а он ответил, что, скорее всего, нет.
        - Значит, он честно говорит то, что думает.
        - Это точно.
        - Я рад, что ты порвала то письмо, - говорит он. - Не знаю, что ты написала, но вряд ли это лучший способ общения - ты так и не узнаешь, прочитала она письмо, доставили его или нет, слишком много переменных. Так что ты не зря мучаешься похмельем. Но я тебя понимаю, нельзя просто зайти в салон и сказать, привет, я ваша дочь. Ладно, - он барабанит пальцами по своим кроссовкам «Прада», - давай-ка мы подумаем, как это лучше сделать.
        Я улыбаюсь этому «мы».
        Он внимательно смотрит на меня, наши лица так близко.
        - Ты похожа на нее? - спрашивает он и будто сравнивает мои черты лица, пристально всматриваясь в него. У меня мурашки бегут по коже от его взгляда. - Ты не думала, что она сама догадается, кто ты? - спрашивает он. - Я видел ее пару раз. Ты похожа на испанку. Да и возраст.
        Я молчу.
        - Говори уже, - говорит он.
        - Откуда ты знаешь, что я хочу что-то сказать? - спрашиваю я удивленно.
        - Ты всегда что-то хочешь сказать, - говорит он.
        - Хорошо. Некоторые видят себя в других людях, свои сходства, а некоторые видят только отличия. Думаю, она вряд ли увидит себя во мне. Но как раз поэтому я думала, что она сразу узнает меня. Потому что, когда я смотрю на себя, я не вижу ее, я вижу папины веснушки.
        - Рустер, малыш. - Дверь распахивается, и вбегает Джаз. - Привет. - Она смотрит на нас, на диване, голова к голове, губы еще ближе, ничего плохого мы не делаем, но сцена подозрительная. У нас очень личный разговор о том, как мне лучше поговорить с мамой, которая бросила меня много лет назад, без эмоций никак не обойтись. Мне плевать, особенно после того, как она назвала его малышом, и это подтверждает, что они вместе, - так предсказуемо и противно. Она ни черта не делает, зато она секси. Иначе зачем ее тут держат. Он выпрямляется, будто его застали за чем-то постыдным. Делает вид, что все хуже, чем на самом деле.
        - Я как раз показывал Аллегре нашу новую игру на выживание, - говорит он нервно, кивая на экран, где игра стоит на паузе, и в его голосе столько желания угодить. Смех, да и только.
        Она смотрит на меня. Я улыбаюсь.
        - Мне нравится, - говорю я. - Хотя будет лучше, чтобы внутренности вываливались из трупов и взрывались.
        Он едва сдерживает смех, потому что он ничего не говорил про взрывающиеся внутренности.
        - Представляешь, Кэти и Гордо женятся, - говорит она, будто сама не верит своим ушам. - Женятся, черт побери. - Она садится на подставку для ног перед ним, ее длинные блестящие ноги обхватывают его ноги. - И знаешь, где будет свадьба?
        - Не знаю.
        - Рустер, угадай.
        - Она вроде из Келлса, значит…
        - На Ибице, малыш, - говорит она, чуть ли не пританцовывая от радости, приоткрыв ротик в молчаливом восклицании. Мне противно, да и на работу пора.
        - Спасибо за экскурсию, Тристан, - говорю я, поднимаясь.
        - Тристан, - повторяет Джаз насмешливо. - Никто не называет его так. Только мама.
        - Что ж, она знает, что делает, правда, - говорю я весело, - к тому же Рустер уже вырос, и имя ему полагается взрослое. - Я смотрю на него. - И напомни Джаз, во сколько ее ждут на маникюр. - Я беру коричневую папку, которую незаметно для себя он носил из комнаты в комнату, с тех пор как ответил на звонок. - Ах да, не забудь отправить вот это. - Я бросаю папку на стол.
        Тристан заглядывает внутрь и достает бумаги. Это заявление на парковку.
        - Джаз, - говорит он со вздохом.
        - Не надо меня провожать, - говорю я.
        - Круто. И не забудь свой светоотражающий жилет, - говорит Джаз.
        Что за идиотский день.
        Я никогда так не радовалась Пэдди, как в конце этого рабочего дня, когда он подъехал к автобусной остановке напротив церкви на Мейн-стрит.
        - Запрыгивай. Что тут у нас? - говорит он, выглядывая из окна, обеспокоенно.
        Очередь на автобус провожает меня взглядом, пока я сажусь к нему в машину.
        - Похоже, они чем-то недовольны, Аллегра.
        - Поверь мне, они очень недовольны, Пэдди.
        - Что ты натворила?
        Я вздыхаю.
        - Какой-то парень припарковался на автобусной остановке. Я выписала ему штраф. Он стоял здесь четыре минуты с включенной аварийкой.
        - Ну и правильно сделала.
        - Я тоже так думаю, - говорю я. Но мне кажется, Пэдди не считает, что я права. Он из тех, кто обходит кафе и магазины, выискивая нарушителей, чтобы предупредить их, что время парковки истекло и ее надо продлить, вместо того чтобы выписать им штраф. В поселке любят Пэдди. А меня терпеть не могут, но мне все равно.
        - Нечего их жалеть, этих выдумщиков, - говорит он. - Ты правильно поступила. Какое оправдание он выдумал?
        - Он притормозил, чтобы помочь старушке, которая упала, - говорю я.
        Он фыркает.
        - Ни за что не поверю.
        - Вообще-то это правда.
        Он смотрит на меня удивленно.
        - И ты все равно выписала ему штраф? - говорит он.
        - Пэдди, ты был моим супервизором, ты сам меня учил, и это ты говорил мне, никакой жалости, нам платят за непредвзятое соблюдение правил. Мы должны обеспечить беспрепятственное движение транспортных средств и следить за тем, чтобы водители не нарушали закон, мы должны поддерживать порядок и не отвлекаться на жалость.
        - Да, знаю, знаю, - говорит он тихо.
        - Без нас людям будет плохо, и на дорогах воцарится хаос… - я повторяю все, чему он меня учил. - Тот тип взбесился, я сказала, что он может подать жалобу, для этого и нужна система жалоб. Я просто делаю свою работу.
        Он молчит, и я чувствую его осуждение.
        - Я выписала кучу штрафов сегодня. А ты? - спрашиваю я. - На прибрежной дороге. Будто все решили, что сегодня воскресенье. Каждый хочет урвать себе что-то бесплатно.
        Пэдди молчит, задумавшись.
        - Ты проверила, парковочный автомат работает? - спросил он.
        - Черт! - мне хочется ударить себя. Только новички так ошибаются.
        - Сколько штрафов? - спрашивает он.
        - Десять, может, больше.
        - Они подадут жалобу, - говорит он. - Для этого и нужна система жалоб.
        Он даже не пытается шутить.
        Он высаживает меня у дома и, прежде чем я выхожу из машины, говорит:
        - Ты хорошо знаешь правила, Аллегра, в этом я не сомневаюсь, ты молодец. Но иногда, хотя бы изредка, вспоминай, что люди - просто люди.
        - Понимаешь, в этом-то вся проблема, Пэдди. Этого я как раз и не понимаю. Что значит - просто люди?
        - Для этого нет инструкций, - улыбается он.
        Он разворачивает машину, а я размышляю, что бы заказать на ужин, пока я буду сидеть с мальчиками, и стараюсь не думать, как мне сейчас одиноко. Иногда такое случается.
        Чертово похмелье.
        Пэдди опускает окно.
        - Я устраиваю барбекю в воскресенье, в честь дня рождения, хочешь прийти?
        Он и раньше меня приглашал пару раз. Я всегда отказывалась, и он перестал приглашать. Но, может, он уловил мое настроение. Я киваю и улыбаюсь благодарно.
        - Спасибо, Пэдди.
        - Слышала анекдот про парковочного инспектора? - спрашивает он. - В общем, умирает инспектор. Заколачивают, значит, гроб, а он вдруг приходит в себя и барабанит по крышке изнутри, чтобы его выпустили. Простите, говорит гробовщик, но мы вас уже оформили.
        Мы оба смеемся.
        - Я тебе напишу по поводу воскресенья.
        Он уезжает, высунув руку в окно и помахав мне на прощание.
        Глава двадцатая
        В тот вечер, переиграв во все игры и показав детям видео Рустера, которое их не заинтересовало так, как я надеялась, потому что он не играет в последний сезон Fortnight, я уложила их спать и загрузила Instagram. Пора завести себе аккаунт. Я уже есть на Facebook и Twitter, хотя ничего не публикую там, просто подглядываю, что делают другие люди. Изредка, когда я в настроении, комментирую чужие посты. Самое веселое занятие - устроить бучу среди вечно обиженных людей.
        У многих моих бывших одноклассниц есть личный аккаунт в Instagram, но далеко не у всех. Они рады выставлять свою жизнь на всеобщее обозрение - путешествия, гулянки, любимые мотивационные цитаты. Человека, которого я ищу, зовут Дейзи Старбак, ник Счастливый Кочевник. На фото профиля она радостно улыбается, а на заднем фоне возвышаются скалы. Не ирландские. Какие-то экзотические. Где-то очень далеко. Дует легкий бриз, и светлые локоны закрывают ей лицо. Она не смотрит в камеру, широкая улыбка обнажает безупречные зубы, кожа так и сияет. Само олицетворение счастья, уверенности, свободы. В профиле сказано: Здесь. Там. Повсюду. Счастлива.
        Дейзи училась вместе со мной в школе. И она была колоссальной. Не по размеру, а по личности и характеру. Мне казалось, она сияет, выделяется в любой толпе. Все девчонки любили ее, даже самые противные. Учителя любили ее, даже самые противные. В переходный год, перед старшей школой, она блистала в главной роли в мюзикле «Бриолин», когда мы скооперировались с местной школой-пансионом для мальчиков, чтобы устроить постановку. Я была рабочим сцены. А она стала встречаться с Финном, который играл Дэнни. Такая милая пара, из тех, про кого можно с уверенностью сказать - они поженятся. Более зрелые и спокойные, чем все остальные, ходили на самые настоящие свидания и вели себя как взрослые. Они расстались в выпускном классе, перед государственными экзаменами, потому что ее родители переживали, что у них все слишком серьезно, и хотели, чтобы она занималась учебой. Весь год у нас было такое чувство, будто мы тоже с ним расстались. Мне кажется, он так горевал, что ему пришлось пересдавать экзамены. Не знаю, хотела ли я быть на ее месте, но я точно хотела смотреть на нее, как смотрят любимый фильм, и слушать
ее снова и снова, как любимую песню. Она будто гипнотизировала людей, притягивала их, но в отличие от других популярных девчонок, она не использовала свою силу и преданность всей школы в корыстных целях. Она была милой и доброй. Я никогда не была ее подругой, никогда не входила в ее ближний круг, но после того, что сказал мне Тристан, я часто думаю, как изменилась бы моя жизнь, если бы я была в этом круге. Возможно, группа из пяти близких друзей, которые поступили в университет и достигли всего, о чем мечтали, оказала бы на меня влияние и я бы стала полицейским.
        Я не видела ее с вечеринки в честь сдачи выпускных экзаменов, но часто думала о ней - интересно, как сложилась ее жизнь?
        Не могу же я сидеть сложа руки и ждать, когда Амаль, Кэти и Рут ответят мне. Нужно как можно быстрее найти свою пятерку. Нужно как можно быстрее стать тем, кем я хочу быть. У меня нет времени на естественное развитие событий, придется ускорить эволюцию. И перейти к активным действиям.
        Хотя Дейзи всегда была доброй, я не жду, что она вспомнит меня или сразу подружится со мной. Нужно нащупать почву, приманить ее. Я ищу в интернете фотки из путешествий, любительские, но симпатичные, копирую их и выкладываю самые хорошие в своем аккаунте, остальные сохраняю в черновиках.
        Обдумываю подписи, которые могли бы понравиться таким людям, как Дейзи, - как правило, скромные, вдохновляющие фразы. Непременно позитивные, но не слащавые. С юмором у нее все в порядке, но она явно ищет себя, и сразу видно, что поиски проходят на ура.
        Я обхожу стороной расхожие цитаты и ищу идеальный баланс. Нужно отразить хоть часть себя, иначе я не смогу долго играть в эту игру. Я нашла фотографию заката на Валентии. Подпись: Дом. И эмодзи: счастливое, довольное лицо.
        Вспоминаю свой утренний маршрут через поселок Малахайд, тенистую аллею возле замка, и выкладываю фото, на котором солнце сияет в туннеле из деревьев. Подпись: Вдох-выдох. И эмодзи девушки, занимающейся йогой.
        Затем выбираю фотографию кофе и бельгийских вафель, и руку, которая держит их, - вполне сойдет за мою. На фоне симпатичного мозаичного столика с цветочками, а на заднем плане вода и зелень, расплывчато, как одно большое пятно. На улице. Подпись: Пора подкрепиться. И эмодзи с тортиком и лицом, которое высовывает язык.
        А теперь покажем, что со мной можно весело провести время.
        Я нашла фотографию молодоженов на пляже. С веб-сайта какой-то гостиницы, которая рекламирует свадебные церемонии. Понятия не имею, кто эти люди, наверное, модели. Выкладываю. Подпись: Воспоминания с друзьями. Чудесный день. Эмодзи - руки, сложенные в молитве.
        В категории повседневного юмора с использованием животных я выкладываю фотографию крошки-бобра, который будто свалился на пол от усталости, а внизу подпись: Боброе утро - и добавляю комментарий: Удачного понедельника, народ. Терпеть не могу каламбуры. Из всех шуток они нравятся мне меньше всего, но Дейзи, кажется, в восторге от них. Сойдет.
        Пересматриваю фотографии в черновиках. Не хватает чего-то веселого, жизнерадостного. Чтобы она посмотрела и сразу поняла - со мной будет здорово пропустить по стаканчику. И чтобы она не догадалась, что я сплю с незнакомцами, которые рисуют меня обнаженной. Я нашла в меру хулиганское фото, на котором группа друзей прыгает в бассейн; все парни снимают с себя плавки, выставляя голые задницы. Подпись: Ох уж эти мальчики! Эмодзи - с придурковатыми глазами и высунутым языком.
        Ник в Instagram: Веснушка. О себе: Ты - среднее арифметическое пяти человек, с которыми ты чаще всего общаешься.
        Судя по этим фоткам, я действительно похожа на такую девчонку, с которой Дейзи захотела бы общаться. Я выкладываю их всех. Подписываюсь на Дейзи и просматриваю все ее публикации, лайкаю некоторые фотки, комментирую, ставлю эмодзи со славящей рукой под теми фотками, которыми она наверняка особенно гордится, - с живописными видами и прочие.
        А теперь - как после того, как я отправила письма, - придется ждать.
        Когда Доннаха и Бекки возвращаются, я сплю на диване. Я вздрагиваю, когда ключ поворачивается в передней двери, и стараюсь быстренько собраться с мыслями. Выгляжу ужасно, у меня были пьяные сны, в которых я снова переживала прошлую ночь с тем таинственным парнем, меня мутит, я вспотела, голова идет кругом.
        - Все хорошо? - спрашивает Бекки.
        - Да, я в порядке, - бормочу я спросонья, - просто устала.
        - Я имела в виду детей.
        - Ах да. Конечно, все хорошо.
        Я стараюсь сложить кашемировое одеяло и положить его так, как оно лежало, стильно перекинутое на край дивана, но у меня нет ни малейшего чувства стиля. Бекки тут же подходит и поправляет одеяло. Мне кажется, она даже не замечает, что она делает.
        - Они легли в девять, - говорю я. - Я почитала им книгу. Мы не смогли отыскать обезьянку Бананку, поэтому я посидела с Киллином, пока он не заснул.
        Она пахнет алкоголем и немого сигаретами. Они оба не в настроении. Доннаха достает бутылку воды и запускает ее с лестницы прямо в стенку, пока поднимается наверх, будто он на корабле. Может, мне кажется, но между ними явно кошка пробежала. Чувствуется напряжение. Может, он подслушал наш утренний разговор, когда был в туалете. Может, он не идиот и сам догадался, что жена переспала с другим мужчиной в ее собственном доме. Нет ничего лучше алкогольного опьянения, чтобы решить семейные проблемы.
        Она произносит тихо:
        - Он тебе что-нибудь говорил о…
        - Нет, - отвечаю я, забирая свою сумку. Хоть бы она уже перестала напоминать об этом и делать меня сообщницей. Я прощаюсь и ухожу. Шагая по дорожке из песчаника к спортзалу, я чувствую, что за мной следят, оборачиваюсь и вижу, как лисица шмыгнула в тень.
        - Привет, Тримбл, - шепчу я и достаю из сумки пакетик с арахисом. Я рассыпаю орешки по тайному саду. Только для нас двоих. Лично для нашей маленькой семейки. Я отхожу, и лисица крадучись пробирается в сад. Стоило ей заметить меня, как она тут же замирает на месте. Я не двигаюсь. Не надо меня бояться. Она нюхает орешки. Принимает решение. Приближается, не сводя с меня глаз, и съедает угощение, а я наблюдаю. Вдруг звонит мой мобильный, и лисица бросается прочь.
        Я ворчу сердито и отвечаю на звонок.
        - Голос у тебя какой-то недовольный, - говорит папа.
        - Рингтон спугнул лисицу.
        - Какую лисицу?
        - Я подкармливаю лисицу в саду.
        - Не стоит ее приучать, Аллегра.
        - Да, а тебе не стоит приучать ягненка.
        - Ягненок не лиса. Я думал, ты уже усвоила этот важный жизненный урок, Аллегра, - научилась отличать одно от другого.
        - Да, я могу отличить лису от ягненка, спасибо за беспокойство.
        - Правда? - говорит он и делает паузу. - В общем, я звоню тебе сказать, что поговорил с Полин, и она просила передать тебе, что тот политик, э…
        - Рут Бразил, - говорю я тут же с воодушевлением.
        - Да, Рут Бразил, приходила в «Массел-хаус» на Пасху, и Полин передала ей твое письмо. Что ты затеяла, Аллегра?
        Я прыгаю от счастья по комнате, слушая, как папа ругает меня за то, что я вожу дружбу с лисицами и пишу письма политикам, и как ему жаль, что Полин не позвонила мне сама, и, может, я права - она действительно избегает меня, и так далее.
        Проснувшись утром, я проверяю Instagram еще до того, как разлепить глаза, и вижу красную единицу возле стрелочки, указывающей на личные сообщения.
        Счастливый Кочевник говорит: Веснушка! Как я тебе рада.
        Ура! Я бью кулаком по воздуху и спрыгиваю с постели.
        Утро чудесное. Ясное, солнечное, жаркое - настоящее пекло, как у нас говорят. Первая неделя мая. Вишня цветет. Я даже здороваюсь с мужчиной в деловом костюме с рюкзаком и приплясывающей походкой. Он смотрит на меня ошарашенно, наверное, думает, что я обозналась. Ничего страшного. Я улыбаюсь спортсменке. Она улыбается в ответ. Я глажу немецкого дога. Спрашиваю владельца, сколько ему лет. Три. Как его зовут. Тара, говорит он. Мы смеемся. Доброе утро, доброе утро, прекрасное утро, старик и его сын.
        Я весело шагаю к следующему пункту моего маршрута - пекарне. Свистун сидит у двери и лопает эклер с кремом, горячий кофе возле него на земле.
        Спеннер стоит рядом, курит. Он швыряет окурок, Свистун тут же бросается за ним.
        Спеннер придерживает дверь для меня: Здор?во, Веснушка! - и мы заходим внутрь.
        Он заливает тесто в вафельницу, хотя я еще не сделала заказ. Он знает меня. Вроде ничего особенного он не делает, но он мне почти как родной. По крайней мере, достаточно родной, чтобы я вдруг принялась рассказывать ему о том, как я ездила к папе, и изливать все свои переживания. О том, как быстро папа изменился после моего отъезда. Как быстро он разваливается на части, если оставить его одного.
        - Да, понимаешь, это чертов стресс, Веснушка. Этот стресс добьет нас всех. Рак, инсульт, Свистун.
        Он рассказывает мне о своих переживаниях в связи с судебным запретом. Он не видел Ариану с конкурса по ирландским танцам, потому что ему запрещено приближаться к Хлое. Он не может общаться с ней напрямую и просил друзей и даже свою маму связаться с ней. Попросил маму приехать и забрать Ариану, но Хлоя отказала.
        - Знаешь что, все вы, женщины, прости, Аллегра, но все вы, с вашими правами и вечным нытьем о том, как жизнь несправедлива, - да это отцам надо устроить революцию. Я еще никогда не получал судебного запрета, а я чуть не вышвырнул Дино в окно, этого чертова вора, хотя и оказалось, что он ни в чем не виноват.
        - Ты прав, - говорю я, к его удивлению. - Мой папа воспитал меня в одиночку.
        - Власть папам, - говорит он, потрясая кулаком, и я вижу, как играют его мышцы, покрытые татуировками.
        - Но тебе нужен юрист, - говорю я снова.
        Вдруг кто-то толкает меня в спину, и к прилавку бросается незнакомый парень. Мой кофе выплескивается из отверстия в крышке прямо мне на руку. Горячо. Я трясу рукой, прикладываю обожженное место к губам.
        - Эй, ты! - кричит он, тыкая пальцем в Спеннера и явно нарываясь на драку. - Как ты меня назвал?!
        - Вроде педофилом и недоумком, - говорит Спеннер, с хитрым блеском в глазах, но таким тоном, какого я от него никогда не слышала. Угрожающим.
        - Да я тебя урою! - орет парень.
        Спеннер снимает кухонное полотенце с плеча, раскрывает руки, будто говорит: чего же ты ждешь, приятель? Сгибает колени, напрягает мышцы ног.
        - Ну давай, попробуй.
        - Как мне добраться до тебя? - шипит парень, мечась взад-вперед у прилавка.
        Спеннер берет венчик для взбивания яиц и размахивает им, будто Брюс Ли нунчаками, затем бросает в противника. Он вяло ударяется ему в грудь. Обдав его взбитыми яйцами.
        К счастью - или к несчастью для этого парня, бойфренда Хлои, как я уже поняла, - он не может добраться до Спеннера. Прилавок тянется вдоль всей пекарни; единственный проход на ту сторону - в конце прилавка, где надо отпереть дверь в нижней части и поднять перегородку, но он так ослеплен гневом, что не замечает этого. Поэтому он бросается вперед, замахивается через прилавок, каким-то чудом перегнувшись почти наполовину. Аппетитные морковные пироги на верхней полке превращаются в месиво. Какая жалость, они были такими симпатичными. Банановый хлеб и черничные мафины постигает та же участь, когда он во второй раз пытается перескочить через прилавок, размахивая руками и колошматя воздух.
        В общем, у него вышла серьезная заварушка с кондитерскими изделиями, и, похоже, он в ней проиграл.
        - Вызвать полицию? - спрашиваю я.
        Они тут неподалеку, за пару минут я добегу до них. С удовольствием позову полицейских, еще одна возможность увидеться с Лорой и впечатлить ее своими наблюдениями, но вряд ли Спеннер обрадуется полиции в своей пекарне. Не теперь, когда ему предстоит сражаться за опеку. Все равно он не слышит меня.
        Спеннер громко смеется, подзадоривая его. Плохая идея. Потому что внезапно парень одним махом перепрыгивает через прилавок, его футболка вся вымазана в сахарной пудре, креме и джеме. Самый сладкий хулиган, какого я когда-либо видела. Со Спеннером шутки плохи. У него слишком много «оружия» под рукой. Нож для резки хлеба, зазубренный и острый, он нарезает им толстый хлеб, испеченный утром. Кипяток в кофемашине. Если честно, даже если закваску швырнуть со всей силы человеку в голову, можно отправить его в нокаут. Я вижу, как он подмечает все, его глаза быстро перебегают слева направо. Не суйся к пекарю, опасно для жизни. Его ноги широко расставлены и чуть согнуты, для устойчивости, руки перед лицом, готовы к нападению. Он огромный, мышцы натягивают его белую футболку и джинсы. Он сжимает и разжимает кулаки, переступая с ноги на ногу, как теннисист, ждущий подачу противника.
        Наверное, все-таки надо было мне сбегать в участок.
        - Не надо, Спеннер, - говорю я, и он поднимает на меня глаза, будто вдруг вспомнил, что я здесь и где он сам. - Подумай об Ариане, - говорю я.
        Это имя подействовало на них совершенно по-разному. Хлоин парень вдруг окончательно взбесился и бросился на Спеннера, но поскользнулся на очень грязном полу, как я предполагаю, и упал. А Спеннер немного успокоился. Он хватает не нож для хлеба, а банановый пирог с карамелью, с безупречными кончиками из взбитых сливок и шоколадной стружкой и швыряет ему прямо в лицо.
        - Придурок. Убирайся прочь, - говорит он, но в голосе уже не слышно прежней угрозы.
        И он тащит противника, ослепленного сливками, через заднюю дверь.
        Я смотрю на дверь, прислушиваюсь, что будет, ожидаю худшего.
        Спеннер возвращается и глядит на пол. Он тихо ругается, затем обращается ко мне.
        - Прости, - фыркает он, поправляет фартук, шапочку. - Могло быть и хуже, - говорит он. - Еще бы чуть-чуть.
        Я видела, как он смотрит на нож для резки хлеба. Он уже растерял свою браваду и потрясен тем, что могло случиться, что он мог сотворить.
        - Спасибо, Веснушка, - говорит он. - Я серьезно.
        Я беру кофе, все еще горячий и нетронутый, и вафли и несу их на Джеймс-террас. Несмотря на разборки в пекарне, я радуюсь, что у меня теперь новая подруга в Instagram. Хочу поделиться новостью с Тристаном - у меня целых два человека из пяти.
        Когда я прохожу мимо полицейского участка, открывается дверь и появляются два знакомых лица.
        - Гарда Мерфи, - говорю я громко, и она оборачивается.
        - Привет, Аллегра, - говорит Лора, и я вне себя от радости, что она помнит мое имя. Аж дух захватило, и, честно говоря, я бы сейчас пустилась в пляс. Может, уже к концу дня у меня наберется трое из пяти.
        - Дежурите? - спрашиваю я.
        - Уже заканчиваем, - говорит она, - пора домой к малышам.
        Ее партнер не обращает на меня ни малейшего внимания и обходит полицейскую машину с другой стороны. Она направляется к двери со стороны водителя, садится за руль. Мне это нравится. Молодец, Лора.
        - Если понадоблюсь, вы знаете, где меня искать, - добавляю я, когда она садится, и машу своим парковочным терминалом, напоминая о нашем прошлом разговоре, когда я предложила свою помощь.
        - Спасибо, Аллегра, - говорит она улыбаясь, и меня распирает от гордости.
        Желтый «феррари» на месте, Тристан здесь. Значит, он честно заработал на свой «феррари», и он вовсе не такой, каким показался мне. Все-таки хорошая рабочая этика не дает ему право разъезжать на машине бананово-желтого цвета. Это уже ничем не исправить. Я бегом поднимаюсь по ступеням восьмого дома и звоню в дверь. Никто не отвечает. Звоню еще раз.
        - Джаз! - я слышу, как Тристан зовет ее. - Дверь. Где ты?
        Он открывает сам, и мне кажется, я больше рада видеть его, чем он меня, и, возможно, не стоило приходить, но я уверена, ему будет интересно узнать новости.
        - Привет, - говорю я весело.
        - Я крашу губы! - кричит Джаз из глубины здания. - Сам, что ли, не можешь открыть дверь?
        Он прикрывает глаза, и это лицо - бешенство, с которым он обрушился на меня, когда порвал штраф за парковку, - вдруг снова проступает в его обычно добрых чертах.
        - Я принесла тебе кофе из пекарни, о которой я рассказывала. Намного лучше той дряни, которую ты пьешь.
        - Кто там?! - кричит Джаз, и Тристан принимает решение. Он выходит из здания и закрывает за собой дверь. Берет кофе.
        - Давай пройдемся, - говорит он.
        Он идет быстро. У меня длинные ноги, и обычно я хожу быстрее, чем другие, но в какой-то момент мне приходится даже бежать, чтобы не отстать от него. Мы идем к морю. Вид у него такой, будто он хочет зайти в воду и никогда не возвращаться.
        - Куда дальше? - спрашивает он.
        - Ты о чем? Куда ты идешь?
        - Все равно куда. Главное - с тобой. Просто хочу пообщаться немного, - говорит он. - Отвлечься от всех, а то они меня с ума сведут.
        - Конечно. Идем, - говорю я.
        Мы поворачиваем направо, не потому что это мой маршрут, а потому что ему не помешает сейчас морской воздух и длинная прогулка вдали от людей, всех людей.
        - В общем, один из моей пятерки вышел на связь, - говорю я радостно.
        - Твоя мама?
        - Нет.
        - Амаль?
        - Нет.
        - Кэти Тейлор?
        - Нет.
        - Министр юстиции?
        - Нет.
        Он закатывает глаза.
        - Значит, папа звонил?
        - Нет, - смеюсь я. - Хотя да, звонил, но я не о нем. Это девочка из моей школы, Дейзи. Она была самой популярной в классе, - но в хорошем смысле, понимаешь, потому что она была доброй и милой, и, думаю, я хотела быть похожей на нее. В общем, я ее выследила, нашла в Instagram.
        - Маньячка, - говорит он, притворно кашляя.
        - Я подписалась на нее, а когда проснулась сегодня утром, оказалось, что она тоже на меня подписалась и прислала мне сообщение.
        - Это здорово, Аллегра, я рад за тебя. Так ты с ней встретишься?
        - Не знаю.
        - Тогда какой в этом смысл?
        - Может, она повлияет на мою жизнь через Instagram?
        - Instagram не считается. Ты должна общаться со своей пятеркой в реальной жизни. Ты - среднее арифметическое пяти человек, с которыми ты чаще всего общаешься, помнишь? Общаешься, - повторяет он. Его взгляд темнеет на мгновение, будто он что-то задумал. - Кстати, какой у тебя аккаунт в Instagram? - спрашивает он, доставая телефон.
        Не хочу говорить, потому что на самом деле это не мой аккаунт. Но он все равно не сдастся, к тому же он знает уже обо всех моих планах, так что я говорю ему.
        Он ищет в телефоне. Я поглядываю на лобовые стекла, мимо которых мы идем, иногда задерживаюсь, чтобы проверить парковочные талоны.
        - Это ты фотографировала? - спрашивает он.
        - Нет. Нашла в интернете.
        Он останавливается, хватается за живот и хохочет во все горло. Он смеется надо мной, и вроде я должна обидеться, но как я могу устоять перед его смехом, он такой заразительный, и вот я уже смеюсь вместе с ним. Он едва может говорить, надрываясь от хохота.
        - Аллегра, мне кажется, ты так и не поняла смысл этой фразы.
        Я пожимаю плечами.
        - Как ее зовут?
        - Дейзи.
        - В Instagram.
        - А. Счастливый Кочевник.
        Он хмурится, печатая, чуть выпятив губы, и я улыбаюсь, глядя на него. Он быстро печатает, сразу двумя руками, пальцы так и мелькают по экрану, летают по клавиатуре.
        - Вот она. - он пролистывает страницу на экране, приближает, отдаляет, будто изучает ее со всех сторон.
        - Она хорошая, Тристан, - говорю я. - Я ее уважаю. К тому же у меня сейчас вообще нет друзей.
        Видно, что ему хочется сострить по поводу Счастливого Кочевника, но он сдерживается. Он кликает на телефоне, затем кладет его обратно в карман.
        - Я на тебя подписался. Теперь у тебя два подписчика. Кстати, кофе действительно вкусный.
        - Я же говорила. Это Спеннер готовит, в пекарне.
        - Что за имя такое - Спеннер?
        - Что за имя такое - Рустер?
        - Что за имя такое - Веснушка?
        - А Джаз?
        Он делает резкий вдох.
        - Джасмин.
        - Так почему ты не в духе сегодня?
        - Я назначил общее собрание на утро. Никто не явился. После вчерашнего, когда я показывал тебе свой офис, мне стало так стыдно за их непрофессионализм. Но сложно заставить друзей работать на тебя.
        - Они твои друзья?
        - Почти все еще со школы. Мы выросли на компьютерных играх. Моя мечта - их мечта, и, как только я открыл этот бизнес, я пригласил их работать со мной.
        - На тебя.
        - Какая разница?
        - На тебя.
        - Ладно.
        - А твой дядя с шикарным офисом и лучшим видом из окна, он на кого работает?
        - Ну, он у нас советник, консультант, менеджер и агент в одном лице. Он заключал сделки от моего имени с самого начала, нашел спонсоров. Именно он разглядел потенциал в четырнадцатилетнем геймере с YouTube.
        - А сейчас чем он занимается в своем большом офисе?
        - Он… в общем, пока у нас нет готового продукта для продажи. Все игры на стадии разработки - их уже целая куча набралась, некоторые я тебе вчера показывал. Для этого я пригласил Энди и Бена. Они разработчики, занимаются технической стороной создания игр, а я - творческой. Они мне нужны. Но чем реже я играю, тем меньше у меня фанатов, так что дядя отвечает за популярность Рустера. Соглашения, спонсоры, периодическое продвижение игр, сотрудничество с другими ютюберами и все такое прочее.
        - И ты платишь ему. Он работает на тебя. Как и твои друзья. Ты их босс.
        - Нет. У нас не такой бизнес. Я молод, они молоды, а он мой дядя, моя мама - его сестра. Я же не могу… понимаешь, приказывать им. Я мечтаю создать место, где людям хочется работать. Вот почему у нас там домашние питомцы, комната с игровыми автоматами - у них есть возможность приятно проводить время, чтобы им хотелось приходить на работу.
        - Вот только им не хочется.
        - Я не хочу, чтобы они боялись меня. Я не хочу, чтобы моя мама оказалась между мной и моим дядей.
        - Они не должны бояться тебя, чтобы уважать тебя. Джаз не отличит скрепку от факса, Энди - один из самых грубых людей, каких я видела, и все они притворяются, что знают свое дело.
        - Ты всегда говоришь, что думаешь.
        - Подсластить можно бельгийские вафли, но не жизнь, - говорю я. - Теперь я понимаю, почему ты так много думал о той фразе и почему ты сказал ее мне. Ты - среднее арифметическое пяти человек, с которыми ты чаще всего общаешься. Ты собрал вокруг себя команду. Ты пытаешься окружить себя определенным типом людей, чтобы стать определенным человеком. Но правильно ли ты подобрал людей, вот о чем я думаю. Гм. Ты тоже стал ленивым, наглым и зря тратишь время на бизнес, который ты когда-то любил?
        - Не в бровь, а в глаз, - улыбается он.
        Некоторое время мы идем молча.
        - Ты невзлюбила меня еще до того, как я заговорил с тобой, - говорит он.
        - Верно.
        - Почему?
        - Из-за твоей машины.
        - Ну что за глупые предрассудки!
        - Согласна. На самом деле ты вполне ничего.
        Он качает головой и смеется.
        - Твоя желтая машина сбивает меня с толку. Она никак не подходит тебе.
        - Чем тебе не угодил желтый «феррари»?
        - Да всем.
        - Я купил «феррари», потому что мечтал о спортивном автомобиле. Как большинство мальчишек. И когда я наконец купил ее, мне показалось, что это лучший день моей жизни. Что я на вершине. Но ты права, она не подходит мне и моему образу жизни. Я до сих пор живу с родителями… На самом деле я даже не могу подъехать на ней к своему дому из-за скоростных ограничений, и приходится каждый день ставить ее в гараж. Я звоню папе, он встречает меня у гаража и довозит до дома по дороге с работы. Вот тебе и самостоятельность с успехом.
        Я смеюсь.
        - А желтую я выбрал потому, что только такие продавались. Вообще-то я хотел серебристую. Цвета пушечной бронзы с красным салоном, но пришлось бы ждать несколько месяцев… А я так радовался, что не мог ждать ни секунды. Тебе не надо выписывать штрафы или что-то, а то мы просто гуляем?
        - Знаешь, бывают дни, когда я почти не выписываю штрафы. Я же не чудовище какое-то.
        - А им выпишешь?
        Мы смотрим на грузовик, припаркованный на широком тротуаре. Два человека заносят новенькие окна в дом.
        - Когда работаешь со стеклом, - объясняю я, - по правилам нужно парковаться как можно ближе к месту разгрузки, так что они имеют полное право стоять на тротуаре.
        - Ясно.
        - Разочарован? - Я смеюсь.
        - Хочется кого-нибудь наказать. Хочется драмы, понимаешь?
        - Дело не в том, чтобы наказывать людей, Тристан, а в том, чтобы соблюдать закон, уважать правила.
        - Ты правда в это веришь?
        - Конечно, почему ты так удивляешься? Ты думал, я занимаюсь этим, чтобы наказывать людей? Правила - лучшее, что есть в жизни. Разве ты отказался бы от инструкции, которая помогла бы тебе выбраться из той дыры, в которую ты угодил на работе? Иначе зачем ты ищешь мотивационные цитаты. Тебе нужен совет, руководство. Разве это не то же самое, что соблюдать правила?
        «Драма», которой он ждал, происходит, когда мы возвращаемся обратно в поселок и видим белый грузовик, припаркованный на двойной желтой линии перед домом. Аварийка включена. Дверь в дом открыта, и видно, что строитель пилит дерево внутри.
        - Вперед, Аллегра, взять, - говорит Тристан, будто я сторожевой пес. - Кошка, кошка, - шипит он мне в ухо.
        Я останавливаюсь и наблюдаю за парнем.
        - Ну же, - торопит меня Тристан.
        - Подожди, - говорю я, глядя на часы. Выждав ровно две минуты, я подхожу к нему. - Простите, - говорю я, - здесь нельзя парковаться на двойной желтой.
        - Я просто загружался, - говорит он, едва глядя на меня.
        - Нет, не загружались.
        Он смотрит на меня так, будто хочет распилить.
        - Я загружался, - говорит он медленно, будто я умственно отсталая. - Поэтому могу парковаться здесь по закону. Я достаточно пожил на свете, чтобы усвоить дорожные правила, деточка.
        Я чувствую, как Тристан весь напрягся рядом со мной, и поднимаю руку, чтобы не дать ему сделать какую-нибудь глупость.
        - Позволь мне, - говорю я тихо.
        - Я наблюдала за вами две минуты и не заметила никаких признаков погрузки.
        С невозмутимым спокойствием я смотрю, как он рявкает на меня, бросает свою пилу, хватает ключи, ругается, затем садится в машину и уезжает.
        - Ничего себе, - говорит Тристан, глядя ему вслед, его так и распирает от гнева. - И часто тебе попадаются такие?
        - Бывает, - улыбаюсь я. - Иногда люди вежливо извиняются, когда я выписываю им штраф. Большинство оправдывается, некоторые ведут себя агрессивно. Сразу видно, что у них творится в жизни. Это как триггер, провоцирует их выплеснуть накопившийся стресс. - я повторяю слова, которые сказал мне Пэдди, когда обучал меня. Теперь я наконец поняла их. Как ни странно, это Тристан помог мне понять их. Кто знает, может, я действительно научусь разбираться в людях.
        - Сомневаюсь, что я бы вытерпел такой тон, - говорит он, хотя это ерунда, потому что я сама видела, как с ним разговаривали его сотрудники, совершенно неприемлемо, на мой взгляд, но я решила промолчать.
        - Кто был худшим случаем в твоей работе? - спрашивает он.
        - Ты, - говорю я тихо. - Ты задел меня больше всех. - И иду дальше.
        Глава двадцать первая
        Я просматриваю фотографии Дейзи в Instagram, чтобы понять, что она обычно надевает на гулянки. Сегодня субботний вечер, и мы договорились встретиться. Но сначала у меня сеанс в галерее Монти. Меня больше не мутит, когда я вспоминаю вечер вторника. Я никогда не возьму в рот ни капли спиртного - это тоже в прошлом, и как раз вовремя, потому что без виски мне не набраться смелости, чтобы встретиться с Дейзи после стольких лет. У нее совершенно феноменальная жизнь. Работает в международном гуманитарном фонде, путешествует по миру. Она самоотверженная и утонченная. Это такая недосягаемая высота, до которой мне никогда не дотянуться, и я надеюсь, что она благотворно повлияет на мою жизнь. Сразу после того, как я закончу позировать обнаженной для совершенно незнакомых людей, с некоторыми из которых я спала.
        Мы встречаемся в местечке под названием «Лас Тапас де Лола», на Вексфорд-стрит, в восемь вечера. Я уже сто раз ела тапас, вообще-то папа частенько возил меня в рестораны, где подавали тапас, и заказывал каталонские блюда, даже призывал меня записаться на уроки испанского языка в школе, чтобы не терять культурное наследие. Но сама я предпочитала пакистанские рестораны, а в школе записалась на французский. Не знаю, может, я намеренно отвергала Карменситу точно так же, как она отвергла меня. Может, я боялась, что не смогу выучить язык и меня ждет очередная неудача, только на этот раз она ничего не узнает.
        А может, я просто хотела учить французский и есть другие блюда.
        Но сначала нужно разобраться с галереей. Подробности той гулянки все еще как в тумане, и я морщусь, вспоминая обрывки разговора с Женевьевой и Джаспером. Слова, которые я сказала и которые не надо было говорить, слова, которые я вовсе не имела в виду, но мне понравилось произносить их вслух. Я приезжаю почти к началу, специально, будет меньше времени для болтовни. Надеюсь, когда я войду, Джаспер будет занят с клиентом, но, кажется, он свободен. Он поднимает на меня глаза: привет, Аллегра, привет, Джаспер. Стыд и позор. Я поднимаюсь по лестнице, прячусь от его взгляда. Женевьева, к счастью, разговаривает по телефону с художником, закатывает глаза, глядя на меня, пока тот продолжает трещать ей в ухо. Для человека, который любит искусство, она испытывает слишком большую неприязнь к художникам. Приставучие кретины, так она их всегда называет.
        Я исчезаю за ширмой для переодевания. Комнату проветривают, стулья и мольберты расставлены. Мне совсем не хочется заниматься этим сегодня; сложно сидеть и ждать, когда на вечер у тебя грандиозные планы. Время тянется чудовищно медленно. Раньше я никогда не уставала сидеть, за все эти недели и месяцы, потому что никаких грандиозных планов у меня не было.
        Я наткнулась на эту вакансию до того, как уехала с Валентии, когда искала квартиру. Первые две недели в Дублине я снимала квартиру с двумя «работниками технологического сектора», так было сказано в объявлении. Они искали мужчину или женщину, 125 евро в неделю за комнатушку с односпальной кроватью… Вышло не очень хорошо, когда она обнаружила меня в моей односпальной кровати вместе с ним. Они не говорили, что они пара. Ни разу. Никогда не обнимались и не целовались при мне. У них были отдельные комнаты. Откуда мне было знать. Ушла я с радостью. Я прожила там несколько месяцев, пока проходила обучение, и, когда меня определили в Фингел, было вполне разумно съехать оттуда. Я нашла работу в галерее, чтобы покрыть расходы на квартиру, платила им наличными. Думала, что я молодец, но Дублин - дорогой город, деньги улетают в два счета. Кофе, сандвич, кое-какие продукты - и все.
        Я снимаю одежду за ширмой и слушаю, как Женевьева обсуждает раму для картины - дольше, чем следует обсуждать раму для картины.
        Я втираю в кожу увлажняющий крем и накидываю кимоно как раз вовремя, художники уже собираются. Женевьева говорит Винсенту, что ей надо идти, но она перезвонит ему позже и они закончат разговор.
        - Приставучие кретины, - бормочет она, выключая телефон.
        - Привет, Аллегра, прости, пожалуйста. Чертов Винсент.
        - Я слышала.
        Она просовывает голову за ширму, бросает на меня беглый взгляд и спрашивает, готова ли я.
        Я киваю.
        Сеанс пролетает удивительно быстро, а я думаю, о чем буду говорить с Дейзи, что я расскажу ей о себе и о своей жизни, а что можно подкорректировать, и вот уже меня нарисовали… задумчивой, такой они увидели меня сегодня. У одного я получилась несчастной и всеми брошенной, совершенно потерянной в водовороте карандашных линий, а мужчина, который с сочувствием смотрел на меня в течение всего сеанса, изобразил мои шрамы как глубокие борозды, боевые ранения, совсем еще свежие.
        Я прихожу в ресторан рано, чтобы собраться с мыслями и успокоиться, но Дейзи уже тут.
        - Боже мой, Веснушка, какая ты красавица! - она встает, широко раскидывает руки и стискивает меня в объятиях. Она пахнет чем-то цветочным и сладким. На руках позвякивают изящные браслеты, один со звездой, один с луной, один с солнцем, один с цветком. Она делает шаг назад и разглядывает меня. - Выглядишь потрясающе, какие волосы… - Она протягивает руку и осторожно дотрагивается до них. - Ух ты! Столько времени прошло, даже не верится, что последний раз мы виделись семь лет назад. Как же я тебе рада, мне не терпится узнать, чем ты занимаешься, давай сядем, хочешь выпить, я заказала воду, тут очень вкусно готовят, ты уже бывала здесь?
        - Нет, никогда, - первые слова, которые я произношу, садясь за столик, а она зовет официанта.
        Обворожительная улыбка, изящное движение руки.
        - Можно нам второй бокал, его здесь нет, спасибо, вот винная карта, - говорит она, протягивая ее мне.
        Я не знаю, стоит ли мне пить, если она не пьет. Я заказываю бокал кавы, а Дейзи просит официанта принести целую бутылку.
        Мы принимаемся за виртуозное искусство - изучение меню, прежде чем приступить к разговору. Я заказываю сыр манчего с медом и традиционные барселонские острые тефтели с соусом алиоли. Она заказывает чоризо в белом вине, креветки с чесноком, чили и оливковым маслом, мидии в домашнем соусе маринара - и на этом я сбиваюсь со счета, пока она перечисляет другие блюда из меню.
        Мы болтаем о том о сем, вспоминаем популярных людей из школы, обсуждаем, с кем мы еще общаемся, кого видели и о ком слышали, кто чем занимается, - обычная дребедень. Не умолкаем ни на секунду, даже не знаю, зачем я переживала.
        - Ну хватит о других, Веснушка, - говорит она, - расскажи о себе. Когда ты переехала в Дублин?
        - Пять месяцев назад, - говорю я. - Просто захотелось перемен. Я парковочный инспектор в окружном совете Фингела и очень люблю свою работу.
        Этой частью своей жизни я горжусь. Я действительно люблю свою работу.
        - Круто. Парковочный инспектор, - говорит она и вдруг окидывает меня взглядом, и мне до смерти любопытно, что она думает. - Разве ты не мечтала стать…
        - Детективом Веснушкой, да. - Мы смеемся. - А ты всегда мечтала о мире и равенстве на всей земле, - говорю я.
        - Ну да. - Она кивает. - И, как оказалось, в реальной жизни для этого нужно заниматься строительством. Я работаю в «Брик бай Брик», международной правозащитной организации, которая строит и ремонтирует дома, школы, медицинские центры, санитарные помещения и общественные здания в развивающихся странах. Так что вместо мира и равенства я теперь делаю кирпичи, штукатурку и краску. - Она напрягает свой крошечный бицепс на руке. Даже не представляю ее в этом амплуа.
        - Потрясающе! - говорю я с восхищением. - А я выписываю штрафы.
        Она сама скромность, не стоит об этом, торопится закрыть тему.
        - Какая же у тебя замечательная работа, - говорю я, и в моем голосе столько подхалимства, аж самой противно, но я искренне рада за нее. Она разъезжает по всему миру. Видит разные страны, помогает людям.
        Лично мне это было бы неинтересно, но ведь в этом-то вся суть теории пяти человек - правда ведь? - что они должны как-то повлиять на тебя. За честность и реализм отвечает папа, он никогда не согласится на то, что ему не по душе, а Дейзи станет моим источником вдохновения, человеком, который будет снабжать меня мотивирующими мыслями и призывать к самосовершенствованию. Это уже происходит. Я, конечно, не собираюсь переезжать в развивающуюся страну и строить там школу, но хочется думать, что я возгорюсь желанием помогать обществу в борьбе с бедностью и природными катастрофами. Я могла бы стать таким человеком.
        - Джорджи, - говорит она вдруг радостно.
        Парень, который только что вошел, берет соседний стул, чмокает Дейзи в щечку и подсаживается к нам.
        - Я с ними, - говорит он официанту с безупречным дублинским акцентом.
        Она спрашивает, не хочет ли он взглянуть на меню, а он отвечает, нет, спасибо. Мне хватит и вина. Он берет бокал с соседнего стола, за которым никто не сидит, и ставит себе.
        - Привет. - Он улыбается мне во весь рот, зубы белее белого. Кожа загорелая. Гладкая. Основательно увлажненная кремом. Блестящая. - Я Джордж. Друг Дейзи. - Он протягивает мне руку.
        - Джорджи, это Веснушка. Веснушка, это Джорджи.
        - Приятно познакомиться, - говорю я.
        - Приятно познакомиться, - передразнивает он меня. Получается неудачная дублинская версия акцента графства Керри. В его интерпретации я похожа на Дарби О’Гилл. Он смеется и осушает свой бокал.
        Он сразу мне не понравился. Видно, что засранец.
        - Сделай фотку для Insta, - говорит она, сует ему свой телефон и встает рядом со мной. Она нагибается и прижимается своей головой к моей, я чувствую ее лоб на своем.
        - Выше, - говорит она ему, он встает и наводит на нас камеру под каким-то неестественным углом, и мне приходится напрягать глаза и смотреть чуть ли не через веки. Чувствую себя нелепо, я не знаю, она широко улыбается или вообще не улыбается, я хочу посмотреть на нее и проверить, но не шевелюсь. Понятия не имею, что сейчас написано на моем лице, но думаю, если бы меня рисовали, скорее всего, изобразили бы растерянность.
        Она внимательно рассматривает фотографию, я жду, что сейчас она рассмеется мне в лицо или скажет что-то обидное, но нет, она кликает на телефон.
        - Готово! Запостила, - бросает телефон в сумку. - Идем?
        Мы просим счет. Когда счет приносят, она хватает его так, будто настаивает, что все оплатит сама.
        - Пополам, да? - говорит она, подсчитывая сумму на телефоне. Я заказала два блюда и бутылку кавы, из которой я выпила всего два бокала, ее друг, дурачок Джорджи, высосал остальное. Она заказала два эспрессо, мартини и столько еды, что пришлось ставить ее на соседний столик. Я нехотя протягиваю свою карту, еле сдерживая раздражение от такой несправедливости. Они оба идут в туалет, на дорожку, я жду на улице. Проверяю Instagram. Она отметила меня на своем фото.
        Подпись: Старые друзья. Хорошие времена. Символ мира и губы, сложенные в поцелуе. Я выгляжу напряженной и неуклюжей рядом с ней. Сижу неестественно прямо, сосредоточенно, а она вся такая расслабленная и крутая. Я публикую эту фотку в своем Instagram. Рустер комментирует одним из первых - эмодзи с большим пальцем. Оказывается, у меня уже восемь новых подписчиков, девчонки из школы, которых я едва помню или вообще забыла.
        Веснушка!! Боже ты мой!! Вот это привет из прошлого! - написал кто-то. Не знаю кто, ник повернутая_на_диете, а в профиле фотка авокадо. Захожу в ее аккаунт, а там только фотографии еды, как в рекламе магазина, и я так и не поняла, кто она. Пока не долистала до фотографий из спорзала - кубики, мышцы, штанги. Это Маргарет, которая объедалась по ночам шоколадными батончиками. Надо же.
        Наконец появляются Джордж и Дейзи обнимаясь.
        - Мне только что написала Маргарет Мэхон, - говорю я ей. - Она изменилась.
        И мы обсуждаем Маргарет, а Джорджи широко зевает без всякого стеснения и говорит, что болтать о прошлом так же интересно, как слушать о том, что кому приснилось. Мы отправляемся гулять дальше. Я предлагаю угостить ее выпивкой и рада, что она заказывает только воду. Джорджа я не спрашиваю, потому что, думаю, мы с Джорджем прекрасно понимаем, что это неуместно, но он вдруг объявляет, что хочет джин с тоником, причем джин только марки «Джобокс». Когда я иду заказывать, я краем глаза замечаю, как Дейзи привычным движением умыкнула с барной стойки чужой бокал с напитком. Я смотрю, как она быстро пьет, большими глотками и ставит пустой бокал на стол подальше от того места, где она его украла. Я нахожу Дейзи и Джорджа на улице, они болтают с группой людей, чьи имена я тут же забываю. Джордж особо настаивал на том, чтобы в его джин положили дольку огурца, и он достает из внутреннего кармана куртки пакетик красного перца и насыпает его в свой бокал. И радует меня только одно: я заказала самый дешевый джин, а никакой не «Джобокс», который он потребовал.
        Он упорно не обращает на меня внимания. Говорит громко и вызывающе, настоящая душа компании, а я тихо общаюсь с девушкой, которая ждет своего первенца и очень хочет домой. Парни будто играют в игру, у кого самые загорелые и тощие бритые щиколотки, - все они в коротких брюках и без носков. Стараюсь представить себе, чтобы кто-то на Валентии одевался так, и с трудом сдерживаю улыбку, Джейми с его кривыми куриными ножками, волосатыми тоненькими лодыжками, и Циклоп с его костлявыми икрами, которые ужасно смотрелись бы в узких джинсах. Мы бы долго смеялись над этим - но этого не будет, потому что мы больше не друзья. Я потеряла эту пятерку и теперь ищу новую. Сомневаюсь, что найду их здесь. Я допиваю свой бокал, и тут, к счастью, Дейзи берет меня под руку и уводит. Мы идем в другое место, и так еще несколько часов.
        Если бы я рисовала Дейзи, я бы изобразила ее совершенно неподвижной, каменной, а потом зачеркнула сто тысяч раз. Если в ее Instagram и есть что-то правдивое, так это ее статус: здесь, там, повсюду. И когда она протискивается вместе со мной в туалетную кабинку и достает что-то из перекинутой через голову сумки, я вдруг понимаю, какая же я идиотка. Ну конечно. Кокаин. Я не борец с наркотиками, сама баловалась вместе с Циклопом, но кокаин - никогда. В этом есть что-то унизительное. Слишком уж по-дублински мерзко. Как ни странно, кроме счета за ужин это первое, что она захотела разделить со мной. То есть не только это; еще и кабинку в туалете. Я смотрю на затылок ее очаровательной маленькой головки, пока она вдыхает порошок носом. Какое разочарование! Я думала, Дейзи другая, я думала, что смогу равняться на нее. А этот цирк, который она устроила, - слишком примитивно. Слишком прозаично. Ничтожно. Такие девчонки попадаются на каждом шагу.
        Я снова представляю, что рисую ее. Безупречный образ на чистом листе бумаги, а потом я взяла бы ластик и хорошенько прошлась бы по ней. Стерла бы в некоторых местах, но не полностью. Вроде она здесь, а вроде бы и нет. Местами четкая, живая и настоящая, а местами потерянная. Она предлагает мне порошок, но я качаю головой. Она не настаивает. Ничего особенного, но, возможно, ей кажется, что я осуждаю ее, глядя, как она вдыхает и мою полоску с крышки замызганного унитаза. Как только я выхожу из кабинки, я становлюсь собой. И, думаю, она тоже. Больше никакого притворства, мы теперь на равных. Она будет собой, а я собой.
        Остаток ночи вспоминается с трудом, словно разрозненные фрагменты пазла. Слишком много пробелов, которые скрывают от меня общую картину. Вереница мест, сменяющих друг друга - не плавно и приятно, а резко, рывками. В какой-то момент мы заходим в обшарпанное здание - как оказалось, здесь живет Дейзи. Она делит койку совершенно с незнакомой девушкой, какой-то китаянкой, которая орет на нас за то, что мы включили свет и разбудили ее. Джордж смеется, и Дейзи тоже. Она засовывает руку под матрас, шарит там, должно быть, ищет наркотики или деньги, и я ухожу из комнаты, когда ее соседка швыряет в нас своей грелкой. Чуть мне в голову не угодила и шмякнулась в стену, обдав мою руку кипятком. В ногах их постели стоит душ, микроволновка на столе. У Дейзи свой комод в коридоре. Она рассказывает мне об этом, роясь в красивой инстаграмной одежде, которую она хранит под замком в этом пыльном комоде в коридоре, потерявшей вдруг свое очарование.
        Я говорю Джорджу, что работа в благотворительности явно требует больших жертв и я восхищаюсь Дейзи за то, что она отказалась от многих благ жизни, чтобы помогать другим. Сама не знаю, верю я в то, что говорю, или нет, но все еще надеюсь каким-то образом спасти свое представление о Дейзи. Джордж смеется мне в лицо.
        - Дейзи? Работает? - спрашивает он. - Нет у нее никакой работы. Родители платят за нее, чтобы она занималась волонтерством и делала вид, что в ее жизни есть хоть какой-то смысл. Они считают это своего рода реабилитацией. У нее выбора нет.
        В какой-то момент, на улице, направляясь к очередному бару, под руку, я спрашиваю Дейзи о Финне. Ее парне из школы. Безупречная Дейзи и безупречный Финн, Сэнди Олссон и Дэнни Зуко, идеальная пара года. Она видится с ним? Что с ним стало? Видимо, с этой иллюзией я еще не распрощалась. И тут она сбрасывает последнюю маску, и красавица окончательно превращается в чудовище.
        - Боже мой! - говорит она. - Финн О’Нил. Его посадили за хранение марихуаны, вот почему мы расстались. Конечно, под строжайшей тайной. Его судили за попытку продажи. Дали пять лет тюрьмы. Последний раз я его видела несколько месяцев назад, он стоял на барной стойке и мочился кому-то на голову.
        Помню, я хохотала над ее словами, хохотала потому, что все это нелепо и комично, а не смешно. Я мечтала о таких отношениях, как у Дейзи и Финна, как большинство девочек в классе, и мы переживали за них, когда они расстались. И вот нате вам, под камнем-то оказывается мокрица завелась.
        Мы оказались в темном, провонявшем потом подвальном клубе под названием «Лунный свет» с невыносимо монотонной музыкой. Не знаю, куда подевались Дейзи и Джордж, и, честно говоря, не особенно стараюсь найти их. С меня хватит. Я ухожу одна и направляюсь к Долиер-стрит, на ночной автобус.
        По дороге я слышу смех. И не сразу понимаю, что он обращен ко мне. Я не оборачиваюсь, не хочу влезать в уличные драки в три часа утра. Но вдруг я теряю терпение, что же такого смешного в моей походке?! Если эти дублинские идиоты нарываются на драку, будет им драка, этот вечер сложился совсем не так, как я рассчитывала, и я готова вмазать кому-нибудь в нос. Я резко разворачиваюсь и успеваю заметить, как Дейзи и Джордж прячутся за рикшу, затем краем глаза вижу, как они несутся через улицу к мусорке. Они играют в шпионов, и это так глупо и по-детски, что я не могу сдержать улыбку. Они хотят продолжить гулянку у меня дома.
        Только из-за своей глупой гордыни я соглашаюсь. Я вознесла Дейзи на пьедестал. Ее работа, ее одежда, ее аккаунт в Instagram, - а я ничтожество. Но теперь я хочу показать ей свою жизнь, чтобы она сравнила ее с той мерзкой крысиной дырой, в которой она живет.
        Джордж отстал у очередного бара, где он остановился поболтать с какими-то людьми, и я увожу Дейзи. Мы уходим подальше, и я надеюсь, что без него она станет лучше, а мне будет проще с ней общаться. Может, она снова станет хорошей Дейзи, как только протрезвеет и хотя бы полчаса обойдется без гремучей смеси наркотиков и алкоголя, - снова станет безупречным олицетворением бохо-шика. Счастливым Кочевником.
        Глава двадцать вторая
        Мой расчет сработал - дом производит на нее впечатление. Я прошу ее не шуметь. Чуть ли не силой заставляю закрыть рот. Сейчас четыре утра, люди спят. У них дети. Скоро солнце встанет. Заткнись уже, пожалуйста. В спорзале она включает весь свет и залезает на тренажеры, с грохотом роняет штангу. Будто свихнувшаяся макака. Я хожу за ней по пятам, поправляю, поднимаю все, что она роняет, прошу не громыхать так, пытаюсь увести ее из зала. Я замечаю, как в ванной комнате Бекки включается свет, тут же выключаю свет в спортзале и подгоняю Дейзи наверх. Не обращая ни малейшего внимания на то, что я не улыбаюсь и не отвечаю ей, Дейзи болтает без передышки до пяти утра, в целом ни о чем, если подумать. Потом она снимает одежду и засыпает в нижнем белье на моей кровати. Я устраиваюсь на диване. И хотя я вымоталась за ночь и чувствую все признаки похмелья, просыпаюсь я рано. Завариваю кофе и поглядываю на Дейзи. Можно было не осторожничать, ее и стадо слонов не разбудит. В полдень мне приходится трясти ее изо всех сил. Мне пора ехать на барбекю к Пэдди.
        Дейзи притихшая. Я наливаю ей кофе. Она смотрит в окно и медленно просыпается, может, вспоминает события прошлой ночи. Постепенно, как это происходит со мной. Всегда не по порядку и всегда обрывками. Я жду осознания. Извинения. Хоть чего-то. Но она не извиняется. Не похоже, что ей стыдно. Ноль эмоций. Кроме чуть размазанной туши в морщинах под сонными глазами, на ней нет косметики, и выглядит она безупречно. Лицо как наливное яблочко, высокие скулы, пухлые сочные губы. Полное отсутствие совести. Она пьет свой кофе.
        Я предлагаю вызвать ей такси. Я объясняю, где автобусная остановка. Где железнодорожная станция. Я ищу расписание в своем телефоне. Делаю все, чтобы избавиться от нее. Она никак не реагирует - то есть реагирует, конечно, но без особого рвения. Тот же джедайский приемчик, который она не раз применяла прошлой ночью, - менять тему разговора так, чтобы не оскорбить собеседника. Будто ничто ее не интересует, ничто не цепляет, все мимолетно. Может, она тянет время. Может, она не хочет возвращаться в свой гадюшник, к соседке, которая будет ругаться на нее сегодня, но мне плевать, какую яму она себе вырыла. Мне нужно, чтобы она ушла, меня ждут в гостях. Я обещала Пэдди, и, хотя у меня никогда не было желания принимать его приглашение, сегодня я просто обязана это сделать.
        - А ты куда собралась? - спрашивает она.
        - На день рождения коллеги. Пэдди. Он устраивает барбекю.
        У нее загораются глаза:
        - Я люблю барбекю.
        И пошло-поехало.
        Я рада, что Бекки с детьми нет дома, мне совсем не хочется снова позориться под ее осуждающим взглядом.
        - Ух ты, - говорит Дейзи, когда мы подходим к дому, она сбегает с дорожки, которую я не должна покидать из уважения к личной жизни хозяев, и идет к дому.
        - Стой, сейчас сигнализация включится, - говорю я быстро.
        Она слышит, но продолжает идти.
        - Дейзи! - я хватаю ее за руку и тяну назад. - У них сигнализация, сенсоры вокруг всего дома, - говорю я. - Если ты заденешь их, включится сигнализация.
        Она смеется:
        - Спорим, они наврали тебе.
        - Это правда, - говорю я. - Охранная компания тут же вызовет полицию. Идем.
        - Полицию? - Она смеется. - Не сочиняй.
        - Я и не сочиняю.
        Она смотрит на дом, будто он манит ее. Она смотрит на него как малое дитя, которому запретили что-то делать, но оно все равно это сделает. Я внимательно изучаю ее лицо - напряженное, с эгоистичным взглядом человека, который обязательно сделает то, что ему хочется, особенно после того, как я сказала, что нельзя. Легкая, воздушная, во вчерашней одежде, которая тем не менее выглядит свежо, - настоящий цветочек.
        Такой, как она, сойдет с рук даже убийство.
        Она встает прямо перед сенсором. И тут же завывает сигнализация.
        Она ахает с таким невинным удивлением, что мне хочется дать ей хорошую затрещину.
        Я не жду полицейских. Пишу Пэдди, можно ли привести подругу, он отвечает: «Чем больше, тем лучше!» - и добавляет две строчки эмодзи с едой. По дороге мы заходим в магазин, чтобы купить подарок, магазин шикарный, здесь готовят дорогие изысканные блюда. Дейзи тащится за мной, уставшая, пока я выбираю.
        - Он любит маринады, - говорю я ей, - он бы мариновал что-нибудь целый год, если бы мог. А еще томить на медленном огне. Кажется, он томил так лазанью целые сутки. Он любит поесть, все время говорит о еде и сам готовит.
        - Мне кажется, или ты в него… - Она поднимает брови, с намеком.
        - Ну что ты, нет. Это же Пэдди, - смеюсь я. - Вот увидишь его. Я работаю с ним. Мы даже не друзья.
        Я трачу чуть больше, чем рассчитывала, на маринады. От меня и от Дейзи - похоже, она не собирается ему ничего покупать. Я никогда не была у Пэдди дома. Пыталась представить себе пару раз, но, кроме его любви к еде, я мало что знаю о нем. Как новичку в Дублине, Пэдди с гордостью рассказывал мне, откуда он родом. Район Либертиз. Сердце города, говорил он. Через несколько недель после того, как я переехала в Дублин, я послушалась его совета и отправилась взглянуть на это место, и он был прав, сердце Либертиз - сердце истории Дублина: искусство, политика, религия, военная история. И как говорит Пэдди, здесь живут самые простые, добропорядочные и веселые люди, каких он встречал, - соль земли. Он никогда не уедет отсюда, иначе умрет от тоски.
        Вот его квартира, на первом этаже четырехэтажного муниципального здания постройки 1940-х годов. Соседняя квартира заколочена, на стенах пятна от сигарет.
        - В прошлый раз барбекю пошло не по плану, - шутит Пэдди, когда мы заходим, и с неописуемым восторгом принимает маринады.
        Погода чудесная, солнечно, в самый раз для барбекю. И, видимо, не только мы так решили: аромат барбекю доносится со всех сторон города. Квартира выходит в маленький квадратный мощеный дворик - на солнце это замкнутое пространство раскалилось как печка. Калитка ведет на узкую объездную дорожку за задними дворами. Детишки играют в футбол, калитка скрипит и грохает каждый раз, когда в нее попадает мяч. Старая деревянная калитка слетела с ржавых петель, ее давно не мешало бы почистить и перекрасить. Дейзи берет бутылку пива и облокачивается на калитку. Этот зачуханный дворик она умудрилась превратить в стильный сельский пейзаж, переработанное дерево - последний писк! - и хочет сделать фото. Я поправляю волосы, перебрасываю их на одно плечо, точь-в-точь как делала она, и тут она протягивает мне свой телефон, и я вдруг понимаю, что она просит меня сфотографировать ее.
        Пэдди замечает это и забирает у меня телефон, легонько подталкивая к ней, и я неловко позирую на фоне калитки, рядом с ней, удивляясь, как ей удается игнорировать тот факт, что ржавые петли, накалившись на солнце, впиваются ей в кожу, потому что я-то их прекрасно чувствую. Она придирчиво изучает фотографию и корчит гримасу.
        Пэдди устроил небольшое барбекю под большим зонтом-тростью, который подозрительно качается между двумя двухлитровыми бутылками лимонада.
        Тут только мы и Пэдди.
        - Кто-то еще придет? - спрашивает меня Дейзи.
        - Мой лучший друг Декко пошел в туалет, - отвечает Пэдди. - Еще мамочка придет. Погостит у меня денек. И я пригласил Фидельму, - говорит он, выкладывая сосиски на гриль. - Она работает с нами. Заедет попозже.
        Я никогда не видела Пэдди без рабочей униформы. На нем футболка с эмблемой дублинской футбольной команды, на размер маловата, и это еще мягко сказано, со следами от пота на спине и под грудью. Его очки запотели от барбекю, и с лица капает пот. На ногах открытые сандалии. И я боюсь даже смотреть на его пальцы. Во всем дворике нет ни островка тени, только мясо удостоилось чести поджариваться под зонтиком.
        Декко выходит во двор, опустив голову, уставившись себе под ноги, руки в карманах, затем он вынимает их из карманов, снова прячет, затем чешет лицо, затем голову. Суетливый, нервный. Пэдди представляет нас, и он кивает, едва смотрит в глаза. Не грубый, но чересчур застенчивый. Я пытаюсь разговорить его, и он довольно милый, потихоньку оттаивает, но Дейзи чудовищно груба.
        - А вот и мамочка, - говорит Пэдди, когда старушку в инвалидном кресле проталкивает через двери во двор и оставляет там женщина - видимо, ее сиделка, мне не удается ее разглядеть в темном доме, затем она машет нам и уходит.
        - Спасибо, Кора! - кричит ей вслед Пэдди. - Увидимся.
        Теперь нас пятеро - я, Дейзи, Пэдди, Декко и мамочка. Я бросаю взгляд на Дейзи. Может, вчера мне было бы стыдно перед ней за такую компанию. Но не сегодня. Она набирает что-то в телефоне, не обращая ни малейшего внимания на окружающих.
        - Привет, мамочка, - говорит Пэдди, целуя старушку. Мамочка не произносит ни слова, зато ее нижняя челюсть постоянно двигается, слева направо, будто она жует жвачку, как корова. Тонкие волоски торчат, как проволока, на ее морщинистом подбородке, а губы втянуты, словно обвязаны шнурком. Похоже, зубов у нее нет. - Мы готовим барбекю, мамочка, ты же любишь сосиски, правда? - спрашивает он.
        И тут она поднимает на него глаза, на секунду проблески сознания озаряют мрак, в котором она живет. Она среагировала либо на него, либо на сосиски. Думаю о папе и его мышах и надеюсь, что до такого не дойдет. Мне было бы очень больно и страшно, если бы папа меня не узнал. Больше у меня никого нет. Что случается, когда человек, который знает и любит тебя больше всех на свете, первый из твоей пятерки, забывает, кто ты? Значит ли это, что тебя больше нет?
        Звонят в дверь.
        - Я знаю, кто это, - снова объявляет Пэдди, искренне радуясь приходу гостей.
        Когда я слышу голос с другой стороны двери, у меня сжимается сердце. Джорджи.
        Я смотрю на Дейзи, разинув рот.
        - Как он узнал, что мы здесь? - спрашиваю я.
        - Я написала ему адрес, он отвезет меня домой, - говорит она, и я вовсе не обижена, а даже рада, что она уходит.
        Входит Джорджи, своей вальяжной походкой, в облегающих шортах и рубашке поло, выставляя напоказ свои мышцы, толстую шею, как у регбиста, если он вообще когда-нибудь играл в регби. Ворот розовой рубашки поднят. На ногах слипоны. Такие носят на корабле. Видимо, на тот случай, если ему придется заскочить на какую-нибудь яхту прямо здесь, в Либертиз. В руках целлофановые пакеты.
        - Всем добрый день, - говорит он уверенно. - Какая чудесная погодка. Пахнет аппетитно, Пэдди, - говорит он, будто знаком с Пэдди всю жизнь. - Я принес пива.
        Он здесь не к месту. Его уверенность, акцент, голос, поза, энергичность. Никак не укладывается в этот крошечный дворик и даже район. Наверняка считает себя безупречным джентльменом, сама невинность, но я-то знаю, какой он прогнивший внутри. Весь такой вежливый до приторности, как в лучших частных школах, а на самом деле - грязный, избалованный мерзавец с непомерным самомнением, и ему не следовало приходить к этим порядочным людям.
        Снова звонят в дверь, и я предлагаю открыть, лишь бы сдержать бешеный гнев, который накипает во мне из-за этого едва знакомого мне парня. Если Декко не вздует его хорошенько, это сделаю я.
        Я открываю дверь и вижу Фидельму с ее дочкой, на ней платье для причастия, руки в белых перчатках молитвенно сложены, наверняка ее заставляли принимать эту позу каждый раз, когда они стучали в дверь. Декко, Джорджи и Дейзи, Пэдди, я, Фидельма и ее дочка Матильда - все мы стоим на солнцепеке, нигде ни тени, ни ветерка. Мамочка на кухне, в теплом кардигане, пьет воду через трубочку.
        - Думаю, пора подкрепиться, - говорит Пэдди. Он разносит еду на детских праздничных одноразовых тарелках. Я стараюсь быть вежливой и разговариваю с Фидельмой, которая работает в приемной окружного совета Фингела. Задаю один вопрос о причастии, и она подробно описывает мне всю церемонию, от молитвы до песен прославления. Матильда проливает кетчуп на свое белое платье и начинает рыдать. Декко не ест салатный лист, перец и лук. Овощи он на дух не переносит. Он пробует бургер и отказывается, потому что якобы увидел что-то на мясе. Пэдди объясняет ему, что просто мясо замариновано, ничего страшного, но он все равно не хочет доедать. Вместо еды он зажигает сигарету. Поскольку ветра нет, дым от сигареты застревает на этом раскаленном пятачке, и скоро мы все начинаем кашлять. Пэдди шутит, что надо бы открыть калитку и выпустить жару, но жаловаться не в его характере.
        Готовит он так, что пальчики оближешь. Лучшее барбекю, какое я пробовала. Даже корнишоны выше всяких похвал. Я доедаю все до последнего кусочка, облизываю пальцы и протягиваю тарелку за добавкой Пэдди, счастливому до одурения. Джордж ест стейк, никаких углеводов, и заявляет, что это просто чума. Но он так часто использует это слово, что искренностью тут и не пахнет. Дейзи поедает курицу, и я вижу, как она заворачивает сосиску в салфетку и прячет в свою сумку, когда думает, что никто не смотрит. В какой-то момент я пытаюсь перевести разговор на ее работу в благотворительности. Она скоро едет в Непал, помогать строить и ремонтировать школу, разрушенную землетрясением. Уверена, Матильде было бы интересно послушать о том, как она строит школы, но Счастливый Кочевник вовсе не торопится рассказывать о своих волонтерских приключениях, точно так же, как Декко не торопится пробовать поджаренные бананы на десерт.
        Грудь Фидельмы вот-вот сгорит на солнце. Она раскраснелась, покрылась пузырями и пятнами. Фидельма поспешно прощается и уходит вместе с Матильдой. Я даю Матильде пятерку, больше у меня ничего не осталось. Декко тоже дает ей какую-то мелочь. Пэдди конечно же подготовил для нее открытку, а Дейзи и Джордж даже не замечают, что гости уходят. Праздник подошел к концу, но они будто не догадываются, что пора и честь знать. Даже когда я зову их.
        Вместо этого Джордж врубает на всю громкость музыку на своем айфоне, и они начинают танцевать под песню Rhythm is a Dancer, в каком-то своем мире, уверенные, что только они умеют веселиться, - на зависть всему свету. Смешно даже смотреть на них. Джорджи случайно задевает своими корабельными туфлями ножку барбекю. Барбекю с оглушительным грохотом падает и катится по мощеному двору. Мамочка ужасно пугается, начинает кричать. Пэдди бросается успокаивать мамочку, Декко бросается спасать барбекю, Джордж и Дейзи чуть не писаются от хохота.
        Корабельная туфля слетает с Джорджи, и он спотыкается об собственные ноги, падает навзничь, всем весом приземлившись на калитку, которая и так висит на одной-единственной петле, и дверь падает во двор, на Декко, который, нагнувшись, поднимает барбекю.
        Я кричу, чтобы он посторонился, но слишком поздно. Дверь со всего размаху ударяет его в спину, он орет как резаный, добавим к этому треск ворот по металлическому барбекю - и мамочка снова устраивает истерику. В своем злобном, извращенном чувстве юмора Джордж и Дейзи решили, что вся эта сцена в духе погромов, которые устраивал комический дуэт Лорела и Харди, просто уморительна.
        Я оглядываю учиненный беспорядок, мамочка причитает, Джордж и Дейзи надрываются от смеха, Декко стонет, пытаясь выпрямиться, - ужас, да и только. Лицо Пэдди.
        - Ребята, хватит, - говорю я, но они меня не слышат. Они все еще гогочут над тем, что случилось. Сдерживаются, конечно, понимают, что это невежливо, но от этого еще больше смеются.
        - Прекратите! - кричу я не своим голосом.
        Все замирают. Дейзи и Джордж прекращают смеяться. Мамочка прекращает рыдать. Декко прекращает чинить барбекю, Пэдди прекращает утешать мамочку. Смотрят на меня во все глаза.
        - Думаю, вам пора, - говорю я Дейзи и Джорджу, уже тише. Спокойнее.
        Они переглядываются и снова хихикают, но я вижу, что Дейзи изменилась. В ее пристальном взгляде появилось что-то мерзкое.
        - Веснушка, ума не приложу, зачем ты меня сюда притащила. Ты же сама сказала, что вы с Пэдди даже не друзья, - говорит она невинным тоном.
        У Пэдди делается такое лицо. Мое сердце сжимается от боли.
        Я ухожу через дыру в стене, где висела ржавая калитка.
        В автобусе пытаюсь сформулировать извинение, чтобы отправить Пэдди, но мне слишком стыдно. Никакими словами не исправишь то, что случилось. Он пригласил меня в свой мир, а я притащила этих двоих. Я виновата. В моих черновиках в Instagram до сих пор есть фотография, где мы с Дейзи стоим на фоне сельской калитки, а внизу подпись: старые друзья, новые начала.
        Я удаляю фотографию.
        Ты - среднее арифметическое пяти человек, с которыми ты чаще всего общаешься.
        Я не хочу быть такой, как она.
        Я отписалась от Дейзи.
        И снова у меня только один из пяти.
        Глава двадцать третья
        Я заставляю себя встать с постели, после того как трижды отключаю будильник. Ночью звонил папа. Было еще темно, значит, не позже четырех. Я рада, что на этот раз он говорил не о мышах в рояле, хотя он не знает, там они или нет, потому что давно не прикасался к инструменту, а это беспокоит меня. Мне кажется, музыка помогла бы ему мыслить ясно, но он утверждает, что у него совершенно нет времени. Он очень занят. Ругается, что закрыли еще одно почтовое отделение.
        - Это же сердце Ирландии, а они его вырывают голыми руками, - говорит он. - Неужели они не понимают, что закрывают не просто почтовое отделение, они закрывают целое сообщество. Я вступил в группу. Мы собираемся на марш протеста. В Дублине. Сообщу тебе когда. Начнем с Тринити-колледжа и дойдем до самого правительства, где я потребую поговорить с министром. Остров уничтожают, как мы будем привлекать новый бизнес, если у нас даже почтового отделения нет. Пусть лучше наладят вай-фай для начала.
        И дальше в том же духе, ясно и благоразумно, а потом я услышала:
        - Открою голубиную почту, вот что я сделаю. Сначала они прикрыли трансатлантический кабель и вышвырнули мою семью с острова, а теперь почтовое отделение. Что дальше. Автопаром? Местным жителям придется добираться до дома вплавь? Нет и нет. Я обязан что-то предпринять. Неудивительно, что нас осаждают крысы и мыши, они думают, что это место заброшено, они как стервятники выискивают добычу. Кружат над нами, Аллегра, чуют гниение общества и человеческой добропорядочности…
        И так далее.
        Я выключаю будильник и лежу неподвижно. Не могу двигаться. Не хочу двигаться. Голова тяжелая, все тело ломит. Я физически и психологически измотана. Хочу проваляться в постели целый день. Хочу спрятаться от всего мира. Пусть оставят меня в покое. Я так стараюсь - честно! - собраться с мыслями и стать настоящим человеком. Чтобы я сама себе нравилась. Но даже это мне не под силу. Я наломала дров дома, туда мне незачем возвращаться. И с Дейзи ничего не вышло. Я обидела Пэдди. Я боюсь выйти на улицу, вдруг ко мне пристанет Бекки по поводу вчерашней сигнализации. Сегодня мне предстоит сидеть с ее детьми, а у меня нет на это сил. Я боюсь за папу. Я рада, что охота на мышей прекратилась, я рада, что он нашел новую цель. Вступить в группу - значит, общаться с людьми, даже если это всего лишь небольшая компания маргиналов. Но голова идет кругом. Я так устала от всего этого. Моя тщательно выстроенная жизнь, которую я всегда старалась контролировать, пошла прахом.
        Сегодня утро понедельника. Может, все мучаются теми же страхами. Может, все просыпаются и бредут по жизни с той же кошмарной мыслью, что не об этом они мечтали. Жизнь не идет по плану, да и был ли вообще план? А потом чашка кофе - и все в порядке, новости по телику - и все в порядке, любимая песня - и все прошло. Купишь себе какую-нибудь приятность онлайн - и все как рукой сняло. Поболтаешь с другом - и больше не о чем переживать. Полистаешь социальные сети - и вообще уже не помнишь, что тебя так терзало.
        Я проверяю почтовый ящик, хотя знаю, что почтальон еще не приходил. Чем черт не шутит, а вдруг Амаль Аламуддин Клуни, Кэти Тейлор или министр юстиции и равноправия распорядились тайно доставить свой ответ ночью. В ящике пусто, и такое чувство, будто меня трижды отвергли - три удара под дых. Бах, бах, бах.
        Я сегодня такая медлительная, что разминулась с мужчиной в деловом костюме, с бегуньей, Тарой и ее человеком, со стариком и его сыном. Но это не выбивает меня из колеи, как раньше, наоборот, очень даже соответствует моему настроению. Пока я иду по горбатому мосту к поселку, я вдруг замечаю, что чувствую себя как-то непривычно. Легче, но не в духовном плане. Я забыла рюкзак с обедом и кошелек. Я оставила его на столешнице. Нет времени возвращаться домой, иначе я опоздаю на дежурство. Может, вернусь в обеденный перерыв, а пока придется обойтись без кофе. И без вафель. Без сахарной пудры. И пластырей. Настроение резко падает.
        Сегодня все водители испытают на себе мой гнев, не будет им жалости. Я жажду мести, я пылаю ненавистью. После стольких трудов у меня опять только один из пяти. Как мне вообще в голову пришло, что я могу контролировать свою жизнь. Как я вообще осмелилась мечтать, что стану таким человеком, каким хочу быть. Папа прав, не надо было зацикливаться на этой глупой фразе.
        На Джеймс-террас я прихожу только к обеду, и от голода у меня в голове гудит. На приборной панели желтого «феррари» лежит парковочный талон, который устарел час назад. Помощники снова подвели его. Вместо того чтобы злиться на Тристана, как я бы поступила раньше, - прогресс - я бешусь на его персонал. На его никчемный, ленивый персонал, который ездит на нем как хочет. Я чувствую на себе взгляд Энди и Бена, когда взбегаю по ступеням. Дверь открывается раньше, чем я жму на звонок.
        - Аллегра, - говорит Джаз с обезоруживающей улыбкой. - Заходи, - приглашает она весело.
        Я вхожу. Ее радушие вызывает у меня подозрительность вместо гнева. Может, он поговорил со своими сотрудниками? Молодец.
        - Я ищу Тристана, - говорю я.
        - Рустер на встрече, - говорит она, подчеркивая слово Рустер. - Чем я могу помочь? - спрашивает она.
        - Если по каким-либо причинам вам сложно отправить заявление на парковку, - говорю я, стараясь не выдавать своего раздражения, - то Тристан может скачать приложение. И платить за парковку в приложении на телефоне. Думаю, так ему будет удобнее.
        Я пытаюсь ее убедить. Пытаюсь заставить ее сделать что-то для Тристана. Что-то по-настоящему полезное для него.
        - Приложение называется «Паркинг тэг», - продолжаю я, - и, если привязать свою кредитную или дебетовую карту, ему будет приходить напоминание о том, что парковку надо продлить.
        - Мм… - она задумалась. - Идем наверх. У него встреча с Тони, так что отвлекать его нельзя, но можно прямо сейчас загрузить это приложение на его телефон.
        Папа всегда учил меня не путать вежливость с глупостью, если ты улыбаешься на идиотскую реплику, это еще не значит, что ты не понимаешь оскорбления. Я плохо лажу с людьми, но я точно знаю, что, несмотря на все недопонимание, я вовсе не глупая. Здесь явно какой-то подвох, но пока не ясно какой, поэтому я иду за ней наверх, мопс следует за мной по пятам. Дверь в офис Тони закрыта, я слышу приглушенный разговор. Я захожу вслед за Джаз в офис Тристана.
        - Вот его телефон, - говорит она и берет телефон со стола. Она, должно быть, одна из тех девчонок, которые любят копаться в вещах своего парня, читать все его сообщения и проверять социальные сети, твердо веря, что он принадлежит только ей. Она вводит пинкод своими длинными ногтями абрикосового цвета. Наверняка она знает, что он подписан на меня в Instagram, наверняка она читала все его комментарии. Наверняка она выискивает мои посты, как настоящая психопатка, и проверяет, кто подписан на меня и на кого подписана я. Наверняка она знает обо мне больше, чем я.
        - Вот, пожалуйста. - она протягивает мне телефон, к моему удивлению.
        Может, я ошиблась на ее счет. Может, от голода у меня помутилось в голове.
        - Его кредитка тоже здесь, - говорит она, открывая ящик стола. - Думаю, лучше использовать деловую, да? - она смотрит на меня, и я не пойму, отвечать или нет. - Для бизнес-расходов, - добавляет она.
        - Да, конечно, - говорю я, но что я в этом понимаю, и я все еще подозреваю, что намерения у нее нечисты. Смотрю на его телефон в своей руке и думаю - вот же она, вот ее хитрость, на телефоне есть что-то, что она хочет мне показать, фотография, где они вместе, или сообщение, которое она хочет, чтобы я обнаружила; наверняка думает, что я любопытная, что я такая же, как она, но я не такая. Ей не удастся заманить меня в ловушку. Я сразу захожу в Апп-стор, уверенная и непоколебимая, довольная, что мне удалось так легко уклониться от удара, не стану я играть в ее игры.
        - А что вы тут делали на прошлой неделе? - спрашивает она.
        Я стараюсь сдержать улыбку. А-ха! Вот что она задумала, ей нужна информация. И я отвечаю.
        - Он показывал мне свои видеоигры, - говорю я.
        - Вот его карта. - Она протягивает мне карту.
        Я сижу на диване и сосредоточенно занимаюсь делом - регистрирую его аккаунт. Имя, адрес компании, номер кредитки.
        - Интересно наблюдать, как рождаются игры, правда? - говорит она.
        - Точно. Очень интересно, откуда берется вдохновение.
        Она включает экран.
        - Ты видела эту? - спрашивает она.
        Я сжимаю губы, чтобы не улыбнуться, - как же все очевидно. Она проверяет меня, действительно ли я смотрела видеоигры или мы трахались на диване.
        Заиграла музыка, пошли затейливые свистящие звуки, но я не отрываю глаз от телефона, ввожу длинный номер кредитной карты и дважды проверяю его. С ума сойти, а вдруг я мошенница. Вдруг я использую информацию его кредитки в своих целях, а она переживает только о том, целовалась я с ее парнем или нет.
        - Эта игра еще на ранней стадии разработки, но Рустер возлагает на нее большие надежды, - говорит она. - Ее создали быстрее, чем все остальные игры. Я часто в нее играю.
        Вот теперь ей удалось привлечь мое внимание. Я и не подозревала, что она геймер, и я поднимаю глаза и вижу на экране большие яркие буквы: Парковочный инспектор - истребление. Буквы стекают по экрану, будто кровь.
        - Смысл игры в том, чтобы выследить и уничтожить парковочного инспектора, когда получаешь штраф, - говорит она бодро.
        Она сидит на подлокотнике кресла, вытянув свои длинные блестящие ноги. На тонких щиколотках висят браслеты. Орудует консолью PlayStation как профи.
        Я смотрю на экран, во рту вдруг пересохло. Как в пустыне. Я вижу недоработанный центр города, как две капли похожий на Малахайд. Мейн-стрит и бегущие от нее переулки. По дороге идет человек, одетый в синюю униформу и светоотражающий жилет. В правом верхнем углу экране - карта с красной точкой, показывающей, где находится парковочный инспектор. И таймером. Идет обратный отсчет, и время парковки вот-вот истечет.
        Вдруг включается сирена, и инспектор выписывает штраф. Аватар Джаз бежит в сторону цели на карте, к парковочному инспектору, который теперь четко вырисовывается на экране. Это женщина, она одета точь-в-точь как я сейчас. У нее противное лицо, перекошенное в ухмылке, как у ведьмы, длинный нос и подбородок, удлиненные костистые черты лица. Такой страшилой только детей пугать.
        И веснушки.
        - Смотри, - смеется Джаз, и вдруг ее аватар набрасывается на парковочного инспектора и бьет ее со всего размаху.
        Фуражка инспектора летит на землю, и кровь брызжет из носа, фонтаном устремляясь вверх. Аватар наносит удар ногой, бьет прямо в живот, инспектор сгибается от боли, кровь течет изо рта. Ее парковочный терминал падает на землю, аватар подбирает его и швыряет прямо в голову инспектору. Снова фонтан крови, и теперь лицо инспектора напоминает мятую сливу. Затем аватар наступает на терминал, снова и снова, хруст, треск. Инспектор начинает убегать, рассыпая талоны и бумажки, словно конфетти. Экран аж трясется от громыхающей, быстрой музыки, и аватар - что уж скрывать, это Джаз - продолжает нападать. Удары руками, ногами, броски через спину. Инспектор не сопротивляется, зато издает много звуков. Визг, охи, ахи. Звуки боли и полнейший ужас на окровавленном, посиневшем лице. Затем Джаз хватает парковочный автомат, вырывает его прямо из асфальта и со всего размаха опускает на голову инспектора. Голова отлетает в сторону, кровь хлещет из разодранной шеи, обезглавленное тело делает несколько неуверенных шагов по мостовой, прежде чем рухнуть на землю.
        Я не отличаюсь чувствительностью, обычно я понимаю разницу между игрой и реальностью, но такая несправедливость - это уже чересчур. Джаз слишком жестока, это ранит меня больше всего. Я будто чувствую все ее тычки и пинки. Я знала, что она заманила меня в западню, я предчувствовала что-то в этом роде и все равно пошла за ней. Самое ужасное - она сидит тут, прекрасно понимая, что делает мне больно, и наслаждается процессом, а я не могу даже притвориться, что мне все равно.
        - Вот такая игра, - говорит она, кладя консоль на место. - Это ты нас вдохновила. Особая гордость Рустера. Он считает, что именно эту игру можно будет выпустить первой.
        Не знаю, ждет ли она ответной реакции, спора или даже драки, но от меня она точно ничего не дождется. Я задыхаюсь.
        - Хорошо, - говорю я, с трудом выдавливая из себя слова. - Я все поняла, Джаз.
        Я встаю, кладу мобильный телефон и кредитную карту на кофейный столик, аккаунт уже готов, приложение загружено. Свою задачу я выполнила. Больше мне здесь нечего делать. И я ухожу. Молча. Иду мимо офиса Тони, громкие голоса доносятся из-за стены, и покидаю здание. Я сдерживаю слезы, пока спускаюсь по ступеням, иду по улице и вниз, к дороге, где меня не видно из восьмого дома. Какое унижение. Какая боль. Мне хочется рыдать, но не здесь. Я иду дальше, и скоро желание плакать исчезает и появляется гнев. Не на Джаз. А на Тристана. Он именно такой, каким показался мне с самого начала. Придурок в кроссовках «Прада», на желтом «феррари». Человек, который втоптал в грязь меня и мою личную жизнь, будто ножом меня резал. А потом подтолкнул на путь дальнейшего разрушения - ведь я только и делаю, что пытаюсь найти друзей, но ничего не получается. Пытаюсь найти себя. Стать лучше, чтобы мне было не стыдно встретиться наконец с мамой.
        Шагаю дальше, не обращая внимания на машины, сама не знаю, куда я направляюсь, злость не дает мне остановиться. Я подхожу к салону Касановы и вижу незнакомую машину перед входом, где всегда стоял серебристый БМВ. Это злит меня еще больше - да как он посмел занять место Карменситы! Как она допустила такое. Может, опоздала на работу и упустила свое место? Но почему она опоздала? Ей пришлось припарковаться в другом месте, она переживала? Это испортило ей весь день? Она рассердилась? Утро пошло насмарку? Нужно ли мне взять дело в свои руки и защитить ее? Может, она вообще не пришла сегодня в салон, все ли хорошо у нее дома, а вдруг она попала в аварию или переехала, снова сбежала, и я даже не успела поздороваться с ней?
        Эта последняя мысль приводит меня в бешенство. Я голодная, я устала, мне больно, она не может снова бросить меня, сначала я должна пообщаться с ней - я это заслужила. Тяжело дыша, терзаясь чудовищными мыслями, озлобленная, расстроенная, обиженная, голодная, уставшая, униженная, мне хочется сейчас только одного - кричать, и визжать, и орать. Хочется дубасить ногами по машине, устроить истерику, как Бритни Спирс, колошматить ее зонтом, сбить боковые зеркала. Ох уж этот дорогущий внедорожник! Я оглядываюсь в поисках ее БМВ, но нигде не вижу его. Я мечусь взад-вперед по улице. «рейнджровер» занял ее место. Его надо как-то наказать. Я придумаю как. Смотрю на приборную панель. Парковочного талона нет. Ха! Попался. Постойте-ка, у него зато есть разрешение на парковку. На имя Карменситы Касановы. Это ее джип. Я проверяю страховку и регистрацию.
        Заглядываю в салон. Она внутри. Я рада, что она жива и здорова, время еще есть, я не потеряла ее. Но гнев еще не прошел. Я хотела обрушить его на машину, но раз это ее машина, я теперь злюсь на нее. Она меня выбила из колеи. Она могла так легко взять и снова исчезнуть из моей жизни, и я бы никогда ее не нашла.
        Она вешает объявление на окно:
        Женщины в бизнесе. Собрание для женщин в местном бизнесе, дискуссия и праздник. Вас приглашает президент Торговой палаты Малахайда Карменсита Касанова. Приветственный фуршет в клубе Гэльской спортивной ассоциации Святого Сильвестра, 24 июня, 20:00. Билет 6 евро.
        Она очень гордится собой, сразу видно. Поправляет, чтобы аккуратно висело, не помялось, не перекосилось. Важный вечер для ее карьеры. Левее, правее, еще чуть-чуть правее, да, вот так, она придавливает к окну кончики бумаги с двусторонним скотчем. Безмерно довольная собой и своей жизнью.
        Я оглядываюсь на джип. Злость все еще не отступает. В «рейнджровере» установлены детские сиденья. С бустерами. Должно быть, им больше пяти лет, раз они пересели на бустеры. Вижу игрушки на полу, под задним сиденьем. Машинка, фигурка супергероя, гигантский альбом для девочек с полным набором стикеров. Гигантский. Полный набор. У нее есть все, кем бы она ни была. На ее месте могла быть я. Гнев нарастает. Сердце колотится. Прижимаюсь лицом к заднему окну.
        Эту девочку Карменсита оставила себе. Может, она как-то по-особенному закричала, когда родилась, или вела себя не так, как я. Какая же я была глупая, надо было больше стараться, надо было догадаться, что делать, чтобы первые секунды нашей встречи не были последними. У меня было всего лишь мгновение, чтобы убедить ее. Может, я кричала слишком громко, слишком пронзительно, недостаточно отчаянно. Я не сумела переубедить ее. Я не смогла вызвать у нее симпатию. А этих двоих малышей она сохранила. Этих маленьких мерзких крысят, которые разбросали свои игрушки и устроили такой бардак. Мой лоб прижат к темному, тонированному стеклу. Стараюсь рассмотреть получше. Кто же они? Они похожи на меня? Темнокожие, ирландско-испанские дети? Может, без веснушек. У них ведь нет наших генов, они не Берды. Эту часть меня она так и не смогла полюбить.
        Из-за угла Джеймс-террас появляется Тристан, он бежит, на лице испуг, но тут замечает меня и останавливается.
        - Аллегра, - говорит он тихо и напряженно, будто я приставила к своей голове пистолет. Он обеспокоен. Он знает, что сделала Джаз, что она показала мне. Наверняка выложила ему все. Как же не похвастаться.
        Я не обращаю на него внимания, снова прижимаюсь лицом к окну машины, сердце колотится как безумное.
        - У вас все хорошо? - раздается голос за моей спиной.
        Гнев нарастает, нарастает, будто ураган. Бустеры, разбросанные игрушки. Новый автомобиль, и разрешение на парковку оформлено не на него. Замороченная. С плохим английским. Неуравновешенная. Бестолковая. Сучка. Любит устраивать сцены.
        К черту ее. Она хотела решить парковочный кризис в поселке. Что ж, начнем.
        - Нет, - говорю я, переводя взгляд на мой парковочный терминал, мое оружие, и приступая к работе. - К сожалению, в разрешении на парковку указан не этот автомобиль, - говорю я.
        - Прекрати! - кричит мне Тристан, но я продолжаю его игнорировать. Он стоит вдали, так, чтобы она его не заметила, но боится, что я устрою сцену.
        Ее глаза бегают налево-направо, пока она думает. Она понимает, что происходит, но продолжает притворяться. Я, может, и плохо разбираюсь в людях, но я точно знаю, как выглядит человек, которого застали на месте преступления и он придумывает, что бы такое соврать, чтобы выкрутиться, я вижу это каждый день, а ее я знаю хорошо. Намного лучше, чем ей кажется.
        - Нет, нет, - говорит она и машет на меня пальцем, будто я плохо себя вела.
        Тут ты ошиблась, мама.
        - Минуточку, - говорит она, возвращаясь обратно в салон.
        - Аллегра, не делай этого, - говорит Тристан. - Ты злишься на меня, но не надо портить с ней отношения из-за меня, прошу!
        - Не все в этом мире крутится вокруг тебя, - огрызаюсь я. - Оставь меня в покое, - говорю я, пока она не вернулась.
        Он примирительно поднимает руки, будто сдается.
        Она возвращается с ключами от машины. Настоящая большая ключница, с кольцами для ключей и фотографиями улыбающихся лиц. Она хочет показать мне свое разрешение, там все оплачено, ничего не просрочено. Для нее закон - пустое слово, что за комедию она тут ломает. Я знаю все наперед, ах, где же Амаль, когда она мне так нужна.
        - Минуточку, - говорит она, вся собранная, деловая, даже не смотрит мне в глаза, торопливо подходя к машине. Она открывает дверь, вываливается игрушечный миньон. - Дети, - фыркает она, резко выдыхая воздух, будто мне должно быть понятно, что она имеет в виду.
        - Сколько их у вас? - спрашиваю я.
        - Двое, - говорит она.
        На самом деле трое, и третий стоит прямо перед вами, ваш первенец. Но конечно же я ничего не говорю вслух. Мысленно кричу эти слова ей в лицо.
        Тристан хватается руками за голову, глядя на эту сцену, нервно дергается, пытаясь привлечь мое внимание. Я игнорирую его.
        - Да, понимаю, кажется, что больше. Вечно устраивают свинарник, но в моей машине я не разрешаю им так безобразничать. Это машина моего мужа.
        - Фергала Дарси, - говорю я.
        Она смотрит на меня удивленно:
        - Откуда вы знаете?
        - Так сказано на моем терминале, - хотя это ложь, я прочитала это не на своем терминале. Я уже знала. Это было в газете, которую я нашла в сувенирной лавке, когда ее выбрали президентом Торговой палаты Малахайда: мать двоих детей, супруга Фергала Дарси. Он работает в банке, занимает высокий пост. Зарабатывают они прилично. Я снова смотрю на заднее сиденье, затем в багажник и вижу два самоката и два шлема среди прочих вещей. Интересно, Фергал знает обо мне? И если не знает, то как эта новость изменит жизнь их семьи?
        Она достает регистрацию из кармашка на лобовом стекле. Она стоит так близко ко мне, запах ее духов бьет мне прямо в нос. Я уже знаю, что проторчу в парфюмерном магазине целую вечность, стараясь определить, какими духами она пользуется. Может, даже куплю их. На ней разноцветное платье с зап?хом, с большим вырезом, ее грудь едва не вываливается, пышные бедра, туфли на платформе. Она более фигуристая, чем я. Мне досталась папина конституция, худощавая, или, может, когда-то она была похожа на меня, до того как родила детей. Троих детей. Интересно, она часто поправляет себя, когда говорит людям, сколько у нее детей? Ей хочется сказать трое, но она сдерживается и говорит двое? Может, иногда она говорит «трое» незнакомым людям, например которых она больше никогда не увидит, просто чтобы проверить, каково это - говорить правду?
        - Вот видите? - говорит она, ее испанский акцент так и не выветрился после стольких лет жизни в Ирландии. - Никаких просрочек, зарегистрировано по этому адресу, на мой бизнес.
        Да, да, мне все это известно, но надо быть вежливой.
        - Да, но разрешение зарегистрировано не на это транспортное средство, - отвечаю я, ловя себя на мысли, что получаю удовольствие от нашего первого разговора.
        - Это транспортное средство, - говорит она неожиданно резко, - принадлежит моему мужу. Я взяла его на один день. Моя машина в гараже. На техосмотре ТО.
        Ей не надо было добавлять ТО. Это и есть техосмотр, то есть получилось, что она сказала технический осмотр технического осмотра. Видимо, она не знает, как расшифровывается ТО, плохо владеет английским - кажется, так говорила тетя Полин. В этом она была права. А теперь посмотрим, насколько другие характеристики соответствуют истине.
        - Как вы видите, все в полном порядке, - говорит она, будто констатирует факт, явно привыкла получать то, что она хочет. Говорит со мной как с ребенком, хоть и не знает, что я ее ребенок. - Никаких нарушений здесь нет, - говорит она, отправляя регистрацию обратно в пластиковый кармашек на окне. Она не терпит, когда ей перечат. Она мать, владелец и управляющий собственного бизнеса, президент Торговой палаты Малахайда. Она не любит ошибаться.
        Только вот нарушение все же есть, и она неправа.
        - В правилах четко обозначено, что, если вы поменяете транспортное средство, нужно подать заявление и изменить данные транспортного средства в вашем платежном документе, - говорю я.
        - Но я взяла эту машину всего только на день.
        Каждое слово она подчеркивает жестикуляцией. И повышает голос. Нервы, нервы. Любит устраивать сцены. Неуравновешенная. Она не изменилась. Она негодует, яростно и громко.
        - Ах, вы… - набрасывается она на меня с целой тирадой о том, как парковка разрушает малый бизнес в поселке.
        - Что за цирк вы тут устроили, это же форменный позор, - заканчивает она наконец и бурчит себе что-то под нос на испанском. Жаль, я не стала ходить на уроки испанского. Я бы ей сейчас ответила, вот тогда бы мы посмотрели на ее реакцию. Открывается дверь салона.
        - Все хорошо, Кармен? - спрашивает ее работница. Кармен. Люди зовут ее Кармен, так проще. Я многое узнала о ней за эти несколько минут. Алмазы рождаются в глубинах земли под колоссальным давлением, и вот теперь я вижу ее истинное лицо - оно сияет во всей красе.
        - Это вовсе не смешно, - продолжает она, - как вы смеете издеваться надо мной, я буду жаловаться вашему начальству, сейчас же назовите свое имя. - И тут уже мне действительно не до смеха, если это подходящее слово, хотя нет, я бы сказала, что сейчас придется проявить смекалку, сообразительность, я точно не могу назвать ей свое имя, иначе она поймет, кто я. Бердов не так много, она сразу догадается, а я не могу позволить, чтобы она узнала об этом вот так.
        И вдруг мне приходит в голову блестящая мысль. Что же я творю? Я все порчу. Даже Тристан это видит. Он пытается остановить меня, хотя не знаю почему; то, что я сейчас с собой делаю, намного хуже всех ударов, которые он обрушил на меня в своей психованной видеоигре. Второй раз первое впечатление не создать, значит, вот так начинаются мои отношения с Карменситой. Что же я наделала? Разрушаю свою жизнь, да, это я умею, как никто другой. Нужно спасать положение, я чувствую, как гнев отступает и остается только страх.
        - Ваше имя, - повторяет она.
        Я не могу назвать ей свое имя. Как только она услышит мою фамилию, она сразу все поймет.
        - Я понимаю ваше раздражение, мисс Касанова… - Ушам своим не верю, что называю ее по имени, вслух. Колени подкашиваются. Я слышу эти слова у себя в голове будто эхо, меня охватывает страх и восхищение - подумать только, с кем я сейчас говорю.
        - Ну что, теперь-то вы запели по-другому, - смеется она. - Теперь-то вы испугались, - издевается она.
        - Я бываю здесь почти каждый день, - говорю я, - не знаю, заметили ли вы меня, но ваши данные по парковке всегда безупречны.
        Она немного опешила от такого поворота, но все равно настроена воинственно. Будто она победила; но я не могу этого допустить. Снова.
        - Я уже выписала вам штраф, уже внесла ваши данные через терминал. Но у вас есть полное право обжаловать штраф. Мой долг - зафиксировать правонарушение, но вы можете решить этот вопрос в совете.
        - Не сомневайтесь, - говорит она, руки в боки, будто снова готовится к драке. - Я президент Торговой палаты, я прекрасно знаю членов совета.
        - Как только ваше обжалование будет получено, штраф будет заморожен до вынесения решения, - объясняю я спокойно и благоразумно, а она продолжает пыхтеть от негодования. - Для принятия этого решения нужно будет свериться с нормативными актами, изучить фотографии, которые я сделала, и ваше объяснение.
        «Смотри, как хорошо я знаю свою работу, дорогая мама, - хочется мне кричать. - Смотри на меня, слушай меня, я безукоризненно следую всем правилам. Если бы ты была дома и я бы вернулась к тебе вечером и рассказала бы тебе о женщине, похожей на тебя, ты бы гордилась мной, поздравила бы с тем, как замечательно я справилась с ситуацией. Смотри на меня, мамочка, смотри!»
        - Что за ерунда! Вы могли бы просто закрыть на это глаза. А теперь столько трудов, жалобу подавать, и все из-за того, что я взяла машину мужа.
        Что ж, понятно, я отвожу глаза, замечаю лицо Тристана, он смотрит с таким сочувствием, что я его ненавижу еще больше. Я начинаю пятиться.
        - Просто выполняю свою работу, - говорю я.
        - И ты лишишься ее. Я добьюсь этого, можешь не сомневаться, ты всего лишь странная чудачка, вот кто ты! - кричит она на меня и исчезает в салоне, хлопнув дверью.
        Тристан подбегает ко мне.
        - Аллегра, - говорит он нежно, и мне сейчас так хочется стукнуть его прямо в эти вкрадчивые и такие лживые глаза.
        Я останавливаюсь и смотрю на него пристально.
        - Больше никогда не разговаривай со мной, - говорю я. - Слышишь? Держись от меня подальше, - рычу я на него, будто дикий зверь, гнев вырывается из таких темных глубин, что даже меня это пугает.
        Глава двадцать четвертая
        Странная чудачка. Вот что она думает обо мне. Вот что я для нее значу.
        Может, она и права. Может, она поняла меня, как никто другой. Может, она замечательная мать - догадалась, кто я, с первого раза. Наверное, ничего другого и не могло получиться от замороченной, неуравновешенной, бестолковой женщины, которая любит устраивать сцены, и эксцентричного, неверующего учителя музыки. Вот что рождается из незаконной связи. Странная чудачка.
        Забыть про работу, забыть про маршрут. Забыть, ради чего я сюда приехала. Все пошло насмарку, коту под хвост, к чертям собачьим. Водоворот мусора посреди океана, растаявший ледник, весь целиком, кит, задыхающийся от пластика, бедолага на песке, беженец, выброшенный на берег фешенебельного курорта. Хуже не придумаешь.
        Интрига и любопытство, которое я испытывала, когда провоцировала ее, улетучились. Теперь мне чудовищно одиноко. Вот так, внутри все пусто, уничтожили все-таки парковочного инспектора. И при этом меня переполняет невыносимое презрение к себе. Почему я не оставила ее в покое? Почему мне так приспичило выписывать этот штраф? Если бы я закрыла глаза, она бы не стала меня ненавидеть, она бы вообще не думала обо мне, так и говорила бы мне «доброе утро» и «льет как из ведра, - чудесная погода, если ты утка». Может, я хотела заставить ее что-то почувствовать, обратить на меня внимание, или я хотела наказать ее или себя за то, что я такая идиотка и посмела на что-то надеяться. Позволила себе мечтать о том, что могло бы быть, вместо того чтобы набраться смелости и сделать что-то. Неужели моей отваги хватило только на то, чтобы переехать сюда, а потом споткнуться на последнем препятствии.
        Слезы текут по лицу. Совсем расклеилась, плакса несчастная. Сворачиваю с Олд-стрит на Мейн-стрит, мимо пекарни.
        - Ты в порядке, Веснушка? - слышу голос Спеннера, который стоит у двери и курит.
        Продолжаю идти, мимо церкви - тут сегодня столпотворение в честь первого причастия, - перехожу мост, иду к замку Малахайд.
        Все-таки я злой инспектор из игры Рустера, это меня бьют, пинают, уничтожают. Я все испортила, все, остается только забыть про эту работу, забыть о том, чтобы извиниться перед Пэдди, забыть о художественной галерее и прелюбодейке Бекки - забыть обо всех. Мне конец, моя песенка спета. Всем привет от странной чудачки.
        Иду мимо Доннахи, который сидит в своей студии. Наверное, он удивлен, что я так рано вернулась, да еще и слезы текут по лицу и я икаю, потому что едва дышу, но мне все равно, я вообще на него не смотрю. Опухшее лицо, сопливый нос, глаза на мокром месте. Я иду по каменным плитам, выложенным в тайном саду, незримо, тайком, будто никто не узнает, что я здесь. Странная чудачка на их заднем дворе. Наверное, им так удобнее. Не Доннаха и не Бекки, а девушка по имени Ава, личный помощник Бекки, показала мне зданий двор, четко обозначив дорогу, по которой я должна ходить. Через боковую калитку, мимо мусорки, завернуть прямо в сад через проход в кустах, в тайный сад, по каменным плитам, ведущим к спортзалу в глубине.
        - Чтобы не беспокоить семью, - сказала она.
        Мне разрешалось сидеть в тайном саду, но не в остальных частях сада.
        Чтобы не беспокоить семью.
        Интересно, что бы она сказала о том, как меня побеспокоила эта семья, если бы я отправила ей видео, где Бекки трахается с волосатой задницей в моей постели. Я была готова на все, лишь бы не делить квартиру с соседями… там была чудовищная атмосфера, они ругались каждый вечер, я даже из комнаты не могла выйти. Он боялся смотреть на меня, а она смотрела так, будто хотела придушить.
        - Убирайся, - орала она на меня, - убирайся ко всем чертям!
        Но мне было некуда идти. Найти место - это как получить благословение с небес, мне казалось, я выиграла в лотерею. Пятизвездочная роскошь, и мне было плевать на тайный сад и на то, что нельзя беспокоить семью, а также на тот факт, что квартира расположена на заднем дворе. Это был настоящий дар свыше. Я бы согласилась семь раз в неделю сидеть с детьми, лишь бы убраться оттуда, где я жила. Но сначала мне предстояла встреча с Бекки, чтобы она одобрила выбор Авы. Я не заходила к ним в дом до того вечера, когда они первый раз попросили меня посидеть с детьми. Чтобы не беспокоить семью.
        Я швыряю свою фуражку, падаю на кровать и рыдаю, на этот раз громко, взахлеб, со злостью. Вид еще тот. Потом я засыпаю.
        Просыпаюсь от стука в дверь. С минуту никак не могу сообразить, где я, сначала мне кажется, что я в своей комнате, на Валентии, или в гостинице Полин, и только потом я вдруг вспоминаю. За окном еще светло - значит, не поздно, теперь уже не темнеет раньше 21:30 или 22:00. Я смотрю на телефон. Восемь пропущенных звонков от Бекки. И снова стучат в дверь.
        - Аллегра.
        Это Доннаха.
        Я убираю волосы с лица, мою дикую гриву, какая и полагается странной чудачке, и открываю дверь. Он смотрит на меня, на мое лицо, затем бросает взгляд на мою униформу и на кровать позади меня. Он одет шикарно, будто собирается в какое-нибудь дорогое место, и вдруг я вспоминаю.
        - Черт, черт, Доннаха, черт, прости!
        Я ведь должна была сидеть с детьми. Я отпускаю дверь, тут же берусь за дело, хватаю обувь, все плывет перед глазами, чуть не падаю.
        - Который час? - спрашиваю я. Оглядываюсь в поисках своего телефона.
        - Восемь сорок пять.
        Я должна была прийти к ним в восемь.
        - Боже мой. Черт. Прости, пожалуйста. Еще минуточку, и я буду готова.
        Я начинаю закрывать дверь, но он протягивает руку.
        - Ничего страшного, не переживай, - говорит он, - Бекки уже уехала, она не могла больше ждать. Это ужин у друзей. Ее друзей, не моих. Я, честно, даже рад, что задерживаюсь.
        - А я совсем не рада, что задерживаю тебя.
        - Ничего страшного. Я видел тебя, когда ты вернулась домой. Ты была расстроена. Вот я и решил не дергать тебя.
        - Ах да. - Я опускаю глаза, потому что чувствую, что они снова наполняются слезами.
        - Все хорошо? - спрашивает он. - Глупый вопрос, - поправляется он тут же. - Чем я могу помочь? Чем мы можем помочь?
        - Нет, нет, ничем, спасибо.
        - Хорошо. За пятнадцать минут успеешь собраться? - спрашивает он. - Хочу пропустить неловкие разговоры за аперитивом и, если повезет, за закусками тоже.
        - Хорошо, я мигом.
        - Не спеши, - доносится его голос с винтовой лестницы, он уже спускается в спортзал.
        Я бросаюсь в душ, затем натягиваю домашнюю одежду и с мокрыми волосами, в шлепках иду через сад. Чтобы не беспокоить семью. Мальчики уже в пижамах и пьют молоко у телевизора.
        Доннаха смотрит на меня с заботой и нежностью, и вдруг я проникаюсь к нему симпатией. Я не знаю, какой он муж, но Доннаха хороший отец. Он не заслуживает того, что Бекки с ним сделала. Но мой рот на замке. Это не мое дело.
        - Что ж. - Он оглядывается, затем смотрит на меня, будто читает мои мысли, и хочет что-то сказать. Может, у творческих людей действительно развито шестое чувство. Но, что бы то ни было, он передумал и говорит: - В холодильнике полно еды, угощайся. Мальчики, увидимся утром. - Он целует детей и уходит.
        Я сижу с детьми, мне так уютно с ними, когда они такие тихие и сонные. Киллин любит обниматься, и его теплое тело и мягкое дыхание как бальзам на душу.
        В одиннадцать тридцать, намного раньше, чем я думала, возвращаются Бекки и Доннаха. Бекки бросает на меня укоризненный взгляд и поднимается наверх, не проронив ни слова, опять чувствуется напряжение между ними. Так бывает перед ссорой. Доннаха неторопливо подходит ко мне, пока я собираю свои вещи.
        - Мальчики сразу отправились спать, - говорю я нервно. - Киллин дважды спускался вниз, один раз за водой, а второй раз он спросил, что будет, если смыть в туалете карточку Покемона. Не переживай, я ее выудила оттуда.
        Он не улыбается.
        - Хорошо, спасибо, Аллегра.
        Его руки в карманах, и он оглядывается, будто проверяет, не подслушивает ли кто. Я не могу с ним ничего обсуждать.
        Я торопливо собираю вещи и ухожу.
        - Доброй ночи, Доннаха.
        Я поднимаюсь к себе в квартиру, бросаю вещи, беру мягкое флисовое одеяло, в которое Бекки завернула свое потное от секса тело, и снова выхожу в сад с вчерашним стейком. Я кладу его на лужайку, в том месте, где мне разрешено быть, чтобы не беспокоить хозяев. Я сажусь на скамейку и зажигаю сигарету. Через несколько минут на пороге тайного сада появляется Доннаха. Я зажигаю еще одну сигарету. Он подходит ко мне. Может, ссора уже закончилась. А может, и не начиналась.
        - Не знал, что ты куришь, - говорит он.
        - Я не курю.
        Он садится рядом, но на достаточном расстоянии, чтобы не нарушать приличий.
        - Я тоже. Угостишь? - спрашивает он.
        Я протягиваю ему пачку и зажигалку.
        Он зажигает, вдыхает, собирается что-то сказать, чтобы заполнить тишину, но потом, наверное, улавливает мое настроение - или ему просто лень что-то говорить, и он молчит. Необычно для него. Я ему благодарна. Оказывается, он умеет молчать, а я и не подозревала об этом. Я не свожу глаз с лужайки.
        - Что там? - спрашивает он.
        - Вчерашний стейк. Для лисицы.
        - Ты ее видела? - спрашивает он. - Бекки решила, что у меня галлюцинации.
        - Да нет, я видела ее несколько раз. Думаю, это самка. Она приходит почти каждую ночь. Кажется, у нее лазейка за сараем.
        Он смотрит в сторону сарая, хотя сейчас слишком темно, чтобы что-то разглядеть.
        - Как ты догадалась, что это самка? - спрашивает он.
        - По соскам. У нее молоко. Я погуглила, хотя могу и ошибаться. Думаю, это она включила сигнализацию, когда вы были в отпуске, - объясняю я.
        Он затягивается сигаретой.
        - Буду честен, - говорит он, - полицейские сказали, что видели тебя, когда приехали на вызов. Они решили, что ты вела себя очень подозрительно.
        - Что?! - кричу я. - Я проверяла, не проник ли кто в твою студию. Ради тебя. Бекки позвонила мне, чтобы узнать, все ли в порядке.
        - Она сказала, что ты запыхалась.
        - Я была в саду, с лисой. Мне пришлось бежать наверх, к себе, за телефоном.
        - Может, это ты споткнулась о мусорные контейнеры и включила сигнализацию…
        - Это было всего один раз.
        - У тебя последнее время частенько случаются веселые ночи.
        - Больше это не повторится. Неужели полицейские сказали, что это я?
        - Они посоветовали нам проверить камеры.
        - И почему ты не проверил?
        Он не отвечает.
        Я вспоминаю свой разговор с Лорой в саду и потом, когда я столкнулась с ней у полицейского участка. Я пыталась быть вежливой, искренне подружиться с ней, а она меня подозревала все это время. Снова люди ранят меня. Лживые, ничего не понимающие мерзавцы. Все выворачивают наизнанку и ставят с ног на голову. Не понимаю я людей.
        - Вчера они опять приходили. Предположили, что это опять ты виновата. Но полной уверенности у них не было.
        Как же хочется выть от отчаяния.
        - Вчера это была Дейзи, - говорю я. - Моя подруга, которая уже не подруга. Извини. Я говорила ей не задевать сенсор, но у нее проблемы с головой. Господи, - вздыхаю я, - а я еще хотела, чтобы она стала моей подругой, - вдруг говорю я вслух, хотя и не собиралась. - Я хотела, чтобы гарда Лора была моей подругой.
        Он внимательно смотрит на меня.
        - Знаешь, если хочешь познакомиться с человеком, не обязательно включать сигнализацию, - говорит он.
        - Да не включала я ее, - огрызаюсь я раздраженно.
        Он смеется. Глубоким смехом.
        - Да я шучу, Аллегра, я тебе верю.
        - Значит, ты проверил камеры.
        - Проверил.
        - И?
        - Кто-то все стер. Странно, обычно записи хранятся несколько месяцев, а потом только делается новая.
        - Это не я, - говорю я, и вдруг меня осенило. Это наверняка Бекки. Чтобы никто не видел ее шашни с волосатой задницей. Но в итоге я лишилась доказательства своей невиновности.
        Я смотрю на стейк, Доннаха смотрит на меня.
        - На что ты уставился?
        - Твой профиль.
        - Прекрати, - говорю я, отодвигаясь от него. - Чудик.
        Он улыбается и отворачивается.
        Шорох в кустах - мы оба поднимаем глаза. Никого.
        - Надо было положить стейк в одну из твоих мисок, - говорю я, и он не может сдержать смех.
        Я не привыкла, что он такой молчаливый, но вид у него утомленный.
        - Почему ты делаешь миски? - спрашиваю я неожиданно.
        - Ну, знаешь… - Он думает долго и усердно. - Это очень серьезный вопрос.
        - Правда? - смеюсь я.
        - А известно ли тебе, что существует семь разных типов суповых мисок?
        - Нет.
        - Есть суповая тарелка, классическая суповая миска, глубокая миска для хлопьев, суповая миска с крышкой, миска с ручками…
        - Очень увлекательно, но вроде я не спрашивала, - перебиваю я его.
        - Миски - удивительные творения, - продолжает он улыбаясь, и мне кажется, он наслаждается моим полнейшим безразличием к его мискам. - Намного интереснее, чем тебе кажется, в них столько глубины.
        - Только не в твоих мисках. В них даже сухой завтрак не поместится.
        Он смеется.
        - В них тоже есть смысл, если приглядеться, - говорит он, глядя мне в глаза. - Как и во многом другом.
        Вот он опять это делает. Я отворачиваюсь, глаза - на стейк.
        - А я думала, это сосуды.
        - Меня вдохновили на них суповые миски, в этом я признаюсь.
        Я стараюсь не смеяться, кого могут вдохновить суповые миски?
        - Помнишь суповые кухни в Ирландии во время геноцида? - спрашивает он.
        Я улыбаюсь.
        - Во время голода.
        - Для тебя голод, для меня геноцид. Без разницы, та же картошка. Прости за каламбур.
        - Да, - говорю я, - хотели накормить бедных.
        - Не бедных. Целенаправленно заморенных голодом. К 1847 году три миллиона человек ежедневно получали пропитание. Но все суповые кухни закрыли, ждали большого урожая картошки, но так и не дождались. Сказали людям, пусть вместо супа отправляются в работные дома. Считай, что суповые кухни и превратились в работные дома, то есть тюрьмы для людей, которых систематически морили голодом. Работный дом в городе, где я вырос, теперь переделали в библиотеку. В былые дни там помещались тысяча восемьсот человек, хотя места хватало только на восемьсот. Плохие условия, болезни, это была настоящая клоака. Затем его продали богатой дворянской семье, и они устроили себе там частный дом. Мои бабушка и дедушка работали на них. Бабушка - на кухне, а дедушка - в саду. Прямо на том месте, где умирали от голода их предки. Поэтому я делаю суповые миски. Чтобы помнить, как нас пытались уморить голодом, чтобы помнить, как они уничтожили миллион человек, притом что мы экспортировали продукты из страны. Поэтому я и делаю миски, - говорит он просто.
        Сосуды, хочется мне поправить его, но я молчу.
        Не успеваю я переварить эту лекцию, как он вдруг говорит:
        - Так это ты.
        - Не поняла.
        - У меня намечается выставка в галерее Монти.
        Я вздрогнула при этих словах.
        - Думаю назвать ее «Голод», - говорит он. - Все проявления голода, доступные человеку, все, чего нам так отчаянно не хватает. Любви, власти, молодости, денег, секса, успеха, понимания.
        - Звучит неплохо, - говорю я нервно. Делаю глубокий вдох. Задерживаю дыхание. Затем выдыхаю: - А как тебе «Падальщик»? В честь нашей подружки лисы.
        Но он не слышит меня. Он собирается сказать то, о чем он сейчас думает. Это неизбежно.
        - Я заехал в галерею на прошлой неделе, чтобы взглянуть на пространство. Видел там несколько картин, набросков, портретов с сеанса рисования живой натуры, который как раз закончился. Все они были разные, конечно. Каждый художник увидел что-то свое, но в целом в них было нечто узнаваемое.
        Ну же, лиса, где ты? Спаси меня. Появись прямо сейчас и заставь его замолчать.
        - Ты любопытное существо, Аллегра, - говорит он, - если приглядеться.
        Он произносит это мягко, нежно, затем уходит.
        Странная чудачка, шепчу я.
        Глава двадцать пятая
        Я взяла выходной на работе. Не хочу никого видеть. С трудом набралась смелости, чтобы позвонить Пэдди и попросить его поменяться секторами на несколько дней, он согласился. Не могу даже близко подходить к Касанове. И к «Кукареку» тоже.
        - Мне очень жаль, что мы испортили тебе барбекю, - говорю я ему.
        - Ты же не знала.
        - Не надо было мне приглашать их. Про Джорджа я, конечно, не знала, что он заявится. Но приводить Дейзи мне точно не стоило. Они ушли сразу после меня? - спрашиваю я и со страхом жду ответа. После того случая Дейзи не писала и не звонила мне.
        - Они задержались еще ненадолго.
        - Во сколько они ушли?
        - Около одиннадцати.
        - Боже мой, Пэдди, мне так жаль. Почему ты не выставил их вон?
        - Ну, понимаешь, не смог. Они были во дворе. На солнце. Жара и алкоголь - не самое лучшее сочетание. Ее тошнило потом.
        Я хватаюсь руками за голову, в ужасе:
        - Я не знала, Пэдди. Прости! Я больше не говорила с Дейзи. Мы с ней не подруги.
        - Странно, точно так же ты сказала про меня.
        Сердце бешено колотится. Щеки горят.
        - Да, я так сказала, - признаюсь я Пэдди виновато. - Но я вовсе не то имела в виду. Она решила, что мы вместе, что мы пара, а я пыталась объяснить ей, что это не так. Что мы просто коллеги.
        - Но не друзья, - добавляет он. - Что ж, буду знать.
        Его обычно радостный голос потерял душевность. Стал сдержанным и холодным. Я это заслужила. Как же мне стыдно.
        - Пэдди, прости меня.
        Он молчит с минуту, и мне кажется, что он повесил трубку.
        - Скорее всего, - произносит он наконец не спеша, - мы будем редко видеться в дальнейшем.
        - Почему?
        - Скоро нас переведут.
        - Как это переведут?
        - На новое место работы. Такое случается. Парковочных инспекторов иногда переводят.
        - Но почему, зачем? Я была с тобой с самого начала, ты учил меня, ты был и до сих пор остаешься моей опорой на дороге. Нас переведут вместе?
        - Нет. Нас разделят. Чтобы не наскучить друг другу и избежать фамильярности. Может, это и к лучшему, Аллегра. Для тебя. Не знаю, что тебя связывает с Малахайдом, и, честно говоря, не хочу знать, но, может, смена обстановки пойдет тебе на пользу.
        Я завершаю звонок со слезами на глазах. Меня нельзя переводить. Я не могу покинуть Малахайд. Я еще не сделала то, ради чего приехала. Я потеряла столько людей - и даже не задумывалась, что они у меня есть! - а теперь я обидела Пэдди, самого милого и доброго из них.
        Сегодня у меня нет настроения позировать, я хочу отменить сеанс. Я не могу сидеть там и думать, что в любой момент может войти Доннаха. Уверена, Женевьева легко найдет мне замену. Уверена, есть целая очередь людей, мечтающих позировать обнаженными, они только и ждут своего шанса, но, когда я слышу по телефону, как она разочарована, я позволяю уговорить себя. Сегодня будет полный набор, и она заплатит мне больше. Я слышу Бекки, Доннаха и детей в саду, они устроили барбекю, и соглашаюсь прийти в галерею. Лучше сбежать подальше от этого дома.
        Вечер потрясающий, а как красиво сейчас дома, солнце садится над островами Скеллиг, желтые крапинки лядвенца, ежевичные кусты вдоль дороги. Я закрываю глаза и представляю себя там. Крики и визги детей в саду возвращают меня к действительности. Киллин нарядился в платье принцессы из мультика «Храброе сердце», с внушительным шотландским акцентом, и туфли на каблуках. Он забирается на лестницу и прыгает по пожарному шесту, и ни платье, ни обувь не мешают ему.
        Опустив голову и глядя себе под ноги, я иду через тайный сад и выхожу на улицу. Мимо его «рейнджровера» и ее «мерседеса», аккуратно припаркованных и поблескивающих на солнце. Я иду к автобусной остановке и сажусь на 42-й номер, поднимаюсь на верхний этаж и сажусь в первый ряд. Мне нравится смотреть за стены и деревья, на сады и дома, скрытые от глаз пешеходов. Автобус покачивается, будто колыбель, и я потихоньку успокаиваюсь и мысленно перебираю обломки руин, в которые превратилась моя жизнь.
        Я достаю свой золотистый блокнот, зубами снимаю колпачок с ручки и начинаю писать письмо Кэти Тейлор. Напоминаю ей, что я еще здесь, а она так и не ответила мне. Кончик ручки замирает над блокнотом, периодически касается страницы в ритме движения автобуса, и синие чернила тут же впитываются в бумагу. Получается вереница случайных точек, но не письмо - ни одного слова, ни одного предложения.
        Душа не лежит. Кэти не ответила мне, потому что Кэти не знает меня. Я совершенно чужой человек, который навязывается ей со своим общением, а ей-то это зачем? Или Амаль и Рут? Не получается у меня заводить друзей. Точно не с Дейзи, а гарда Лора считает, что я вламываюсь в чужие дома. Чего-то я не понимаю. Неправильно я взялась за дело.
        Ты - среднее арифметическое пяти человек, с которыми ты чаще всего общаешься.
        Может, друзей у меня и нет, но с кем я действительно провожу время?
        Мне вдруг вспомнилось, что Тристан сказал в самом начале: если не брать в расчет семью, есть и другие важные люди в твоей жизни, которые влияют на тебя, но ты даже не задумываешься о них. Может, люди, с которыми ты чаще всего общаешься, - это люди, которых ты не замечаешь? Надо смотреть на то, что у тебя есть, а не на то, чего нет.
        Я опускаю взгляд на испещренный точками лист бумаги. Точки. Точка к точке.
        Не хочу я больше писать списки. Жизнь всегда была для меня загадкой, которую можно разгадать, только соединив точки, как в игре, поэтому я рисую созвездие Кассиопеи, пять звезд. В форме буквы w. А рядом со звездами пишу имена людей и причину, по которой я их выбрала:
        • Папа
        С этим не поспоришь. Я провожу линию от него к следующей звезде:
        • Спеннер
        Я вижусь с ним каждый день. О его личной жизни я знаю больше, чем о ком-либо другом в Дублине, и вообще-то обо мне он знает не меньше. Провожу следующую линию:
        • Пэдди
        Мой коллега. Но надо было считать его другом. От него идет линия к следующему человеку:
        • Тристан
        Даже если мне и не хочется этого признавать. Он запустил эту цепочку изменений в моей жизни. Я ставлю кончик ручки в центр круга и медленно провожу линию до следующей точки. Пятой. И замираю. Здесь никого нет. Мне хочется плакать.
        Я открываю дверь в галерею Монти. Даже не смотрю на Джаспера. С трудом поднимаюсь по шатким ступеням, которые скрипят и качаются подо мной, чувствую себя тяжелой и неуверенной в себе.
        - Привет, Аллегра. - Женевьева рада мне, как никогда.
        - Привет, - говорю я тихо, направляясь прямиком за ширму. Сажусь и начинаю развязывать шнурки на ботинках.
        - Можно к тебе? - спрашивает она, просовывая голову за ширму.
        - Конечно.
        Она вдруг исчезает - и полное молчание. Я хмурюсь, оглядываюсь. Вдруг ее голова снова появляется, на этот раз сверху.
        - Уверена? - спрашивает она.
        - Да, - улыбаюсь я.
        Она снова исчезает. И тишина. Появляется совсем в другом месте:
        - Кто-то мрачнее тучи сегодня.
        Я смеюсь.
        Она снова исчезает. Появляется из-за другого угла.
        - Так-то лучше, - говорит она про мою улыбку. - Спасибо, что пришла. И прости, что я тебя заставила.
        - Ты не заставляла. Ты надавила на мою совесть.
        Я снимаю ботинок и со стуком бросаю на пол.
        - Тяжелый день на работе? - спрашивает она. - Надеюсь, тот тип с гламурной машиной больше не пристает к тебе?
        - Нет, дело не в нем. И не в работе. Я взяла выходной, - говорю я с дрожью в голосе.
        - Ты в порядке, дорогая?
        «Ты в порядке?» Три слова. Когда последний раз мне задавали этот вопрос. Даже не помню.
        На меня будто разом наваливается вся тяжесть пережитого за эти дни. Грусть, страх, тревога, стресс. И боль. Столько боли. Я начинаю рыдать.
        - Ох, бедная ты моя. Я догадалась, что у тебя была веская причина отменить сеанс. Поговори со мной, - просит она, протягивая ко мне руки.
        Я делаю глубокий вдох, будто последние семь месяцев ни с кем не говорила. Я рассказываю ей все. Абсолютно все. Про папу, про Карменситу, про Тристана и пятерых человек. Про Мэрион и Джейми и Циклопа. Рассказываю даже про художников, с которыми я сплю после сеансов, и про Бекки в моей постели. Я говорю ей, что я странная чудачка, у которой ничего не получается в жизни. Я рыдаю, и мы смеемся, а потом она рассказывает о себе, и - боже мой! - с ней так легко и просто, и я вижу, что у каждого свои проблемы, идеальной жизни ни у кого нет, а мне так надо было это услышать. Все мы стараемся как можем, и каждый иногда ошибается. Не только я. Под конец разговора с большим облегчением убеждаюсь в том, что не все люди - ужасные существа, которые ничего не понимают и только умеют обвинять, извращать правду и врать, обижать других, лишь бы потешить свое самолюбие. Есть добрые люди.
        Я сижу на высоком стуле перед полным залом, прекрасно осознавая, что глаза мои опухли и покраснели, а нос забит от рыданий, но я не могу это скрывать. Я смотрю в окна поверх голов, и впервые за долгое время мне дышится легко.
        В автобусе по дороге домой я открываю свой блокнот и берусь за последнюю точку моей невидимой пятерки.
        • Женевьева
        Потому что она видит суть вещей.
        Глава двадцать шестая
        Письмо. Мне. От руки.
        Министерство юстиции и равноправия
        Сент-Стивенс-грин, 51
        Дублин 2
        D 02 HK52
        Дорогая Аллегра!
        Ваша тетушка Полин передала мне ваше чудесное письмо, когда я заходила в «Массел-хаус» в прошлые выходные. В замечательный солнечный день в Керри нет ничего приятнее, уверена, вы согласитесь со мной.
        Спасибо, что написали мне. Какая любопытная у вас теория. Значит, люди, которые вас окружают, помогают вам стать таким человеком, каким вы хотите? Я обязательно подумаю об этом. Если брать мою жизнь в целом, я конечно же могу назвать пять человек, которые оказали на меня большое влияние, но, если говорить про сегодняшний день, задача усложняется, хотя это чудесный способ проявить уважение и благодарность к тем, кто нас окружает. Для меня большая честь и огромное удовольствие осознавать, что я каким-то образом вдохновила вас, и надеюсь, что вы продолжите трудиться на своем поприще и будете жить счастливо со своей семьей и друзьями и что в своих поисках вы добьетесь потрясающих результатов и найдете радость и доброту в людях, которыми окружите себя.
        Я очень горжусь вашей тетушкой Полин, пожалуйста, передайте ей мои наилучшие пожелания, если окажетесь в Керри раньше меня. Советую вам все же проголосовать по почте. Понимаю, вы уже потратили свой отпуск, но Мэри Лайонс - замечательный кандидат, и она, безусловно, заслуживает ваш голос. Прилагаю информацию о том, как голосовать по почте.
        С уважением,
        Рут Бразил
        Утро пятницы. Выходной. Без униформы, в моем лучшем летнем платье и кедах, какие я смогла найти и позволить себе купить, с письмом министра юстиции в сумке, которое придает мне бодрости, я беспокойно поправляю одежду и вхожу в салон Касановы.
        - Добро пожаловать, - радушно говорит мне моя мама и провожает в салон. Я никогда не была внутри, раньше не было причин заходить, я всегда боялась, никогда не чувствовала, что готова к этому. - Какая же вы красавица, - говорит она, любуясь моим платьем. - Солнечно-желтый, один из моих самых любимых цветов в одежде, и нам с вами он очень идет, правда? - спрашивает она. Хотя нет, это не вопрос, а утверждение.
        - Да, - киваю я и улыбаюсь. Нам с тобой, мам.
        Она не узнает меня. Точно не видит во мне свою дочь, но не видит и вредного парковочного инспектора с прошлой недели. Она и не догадывается, что я та самая странная чудачка.
        - Сегодня чудесная погода. - Я наконец нашлась, что сказать.
        - Да, да, - говорит она рассеянно, проверяя записи. - Аллегра, да? - говорит она, и я киваю, сердце стучит быстрее, как только она произносит мое имя. Не она дала мне имя, папа дал, и я даже не знаю, известно ли ей мое имя, наверное, нет, судя по ее реакции, или она просто забыла его и меня. Я не назвала свою фамилию, когда записалась, мне и не пришлось, девушка по телефону не спрашивала, с таким именем, как Аллегра, это и не нужно. Даже не знаю, что бы я сказала, если бы она спросила фамилию. До сих пор я не врала, я просто не говорила всю правду. Не хочу начинать со лжи.
        - Мытье и укладка, - говорит она.
        Я киваю, но она не слышит моего кивка, поэтому я заставляю себя произнести бодрое «да». Сказать ей прямо сейчас, что я тот парковочный инспектор? Лучше сразу покончить с этим вопросом, взять инициативу в свои руки. Лучше уж я сама скажу, прежде чем она догадается или вспомнит меня. Прежде чем одна из сотрудниц, которые видели нашу размолвку, выдаст меня. В салоне только одна сотрудница - красавица блондинка в черной одежде, она моет голову клиентке, задумавшись о чем-то своем, пока массирует ей голову, а та сидит в кресле, наклонив голову над мойкой, ее глаза закрыты, и вообще она выглядит как неживая, только едва заметно, как поднимается и опускается ее грудь.
        Я попросила, чтобы именно Карменсита занялась моими волосами. Мне досталось единственное окно, которое у нее было за день, видимо, все женщины хотят именно к ней, хотя она дороже остальных. Она старше, она владелец, менеджер, президент Торговой палаты, ради всего святого. Я проверила, хватит ли мне на нее денег. И надела новое платье. Обычно люди балуют себя походом в салон перед важным событием. Для меня салон и стал таким событием, и я готовилась. Оно того стоит. Ей понравилось платье, это первое, что она сказала.
        - Где вы купили такое платье? - спрашивает она, проводив меня к мойке и похлопав по креслу, заботливо, по-матерински.
        - В «Заре».
        - Ой, я обожаю «Зару», - говорит она и рассказывает подробную историю о том, как она нашла платье, которое так хотела купить, и долго ждала, когда на него будет скидка, пряча в разных местах магазина, чтобы никто не нашел ее размер, и в итоге купила за полцены, и последние слова она воскликнула с таким воодушевлением, что даже коматозная женщина на соседнем кресле у мойки и красавица блондинка в глубоких раздумьях рассмеялись. Потому что, когда моя мама рассказывает историю, ее слышно во всей комнате.
        Думаю, именно с этих слов я начну траурную речь на ее похоронах. Пусть нам понадобилось немало времени, чтобы воссоединиться, но, когда это произошло, наши отношения развивались так бурно и так трогательно, что Фергал и дети попросили меня сказать пару слов от имени всей семьи. Она любила нас, скажет ее дочь, но ты была особенной, и я поднялась бы к алтарю и начала свою речь. Дочь, потерянная, казалось бы, навсегда, но вновь обретенная и любимая. Когда моя мама рассказывала историю, ее было слышно во всей комнате и все смеялись от удовольствия, доставали платочки из сумочек и вытирали глаза, потому что - да, это чистой воды правда, ее дочь Аллегра попала не в бровь, а в глаз, - все мы знаем, какой была наша Карменсита, и мы любили ее за это, но осознали это только благодаря ее старшей дочери.
        Но она жива, и она здесь. Она включает воду, осторожно поливает мои волосы и спрашивает, не горячо ли мне. Я не сразу чувствую воду - такие у меня густые волосы, и, будто прочитав мои мысли, она говорит:
        - Надо же, столько прекрасных волос, нам понадобится мойка побольше.
        - Волосы как у Шарлотты, - говорит красавица блондинка, и голос у нее совсем не похож на внешность. Он глубокий и сиплый.
        - Точно, точно, как у Шарлотты, это моя дочь, - говорит моя мама. И мое сердце колотится и чуть не разрывается на части, потому что я ее дочь, но она не знает об этом, а мне так хочется, чтобы она гордилась моими волосами, как гордится своей Шарлоттой. Я представляю, как мы сидим в компании ее друзей, рассказываем о том, как мы встретились, шутим над треволнениями из-за парковочного штрафа и все смеются, будто мы дамы в викторианской гостиной и приятнейшим образом проводим время за чашечкой чая. А моя мама сказала бы: «Стоило мне увидеть ее волосы, дотронуться до них, почувствовать их, как я сразу поняла, что она моя кровинушка». И все дамы ахнули бы и прижали бы кончики своих платочков с вышитой монограммой к увлажнившимся глазам и стали бы обмахивать лица веерами, прежде чем угоститься сандвичем с огурцом и крабовыми палочками с нижнего этажа чайного подноса.
        Она запустила пальцы в мои волосы, она заботливо убирает воду с моего лба и лица, и это так расслабляет, что мои мысли перестают стрекотать в голове и наконец утихают. Я закрываю глаза и будто утопаю в кресле.
        - Вы хотели бы использовать конкретный шампунь? - спрашивает она, и я качаю головой.
        - Доверюсь вам, - говорю я с улыбкой.
        Она показывает мне бутылку. Для сухих, густых и жестких волос.
        - Уверена, вам не приходится мыть голову каждый день, слишком долго сушить, и этот кондиционер подойдет как нельзя лучше… - и так далее. Она знает мои волосы, она ведь моя мама. Она могла бы научить меня этому еще в детстве, советы и рекомендации по уходу за волосами, собрала бы для меня все необходимое, когда я уезжала в школу-пансион, или мне вообще не пришлось бы никуда уезжать, если бы она осталась. Все было бы иначе. Я чувствую ком в горле, мне грустно думать о том, что я упустила в жизни. Что мы обе упустили и что я чувствую сейчас, в ее руках, а она даже не подозревает об этом. Меня купал папа, каждый раз развлекал меня игрушками для ванной. Я любила купаться, а потом, когда я повзрослела, он наполнял ванную и выходил, чтобы не мешать мне, ему было неловко как отцу дочери, и он садился у двери или в соседней комнате, разговаривал со мной, просил меня петь, чтобы знать, что я не утонула.
        А потом я стала мыться сама. В пять лет, в школе-пансионе. В возрасте Шарлотты, или, может, она старше. Но, думаю, мама до сих пор моет ей волосы, с любовью проводит по ним пальцами, как она делает сейчас, массируя мне голову. Только с большей любовью, наверное. Папа брал стаканчик, набирал воду из ванной и поливал мне голову. Кое-как вспенив шампунь своими грубыми руками и толстыми пальцами, при этом шампунь и вода попадали мне в глаза, жгло страшно. Этот момент я терпеть не могла, да и ему было не по себе. Он делал это как можно быстрее, лишь бы разделаться, затем вытирал мои красные глаза и слезы, а потом разрешал поиграть.
        Она смывает шампунь и массирующими движениями втирает кондиционер, при этом подробно объясняя, что он сделает с моими волосами. Я будто падаю в бездонный колодец, когда она массирует мои виски, кожу на голове; головная боль не уходит, но мягко пульсирует под ее пальцами, и мне кажется, будто она чувствует, как моя голова вибрирует в ее руках. Она рассказывает мне про средства для моих прекрасных волос, и я все запоминаю, каждое слово откладываю в памяти, чтобы когда-нибудь ввернуть в разговоре: моя мама посоветовала мне использовать… Как другие говорят не задумываясь. А я никогда еще такого не говорила.
        Интересно, она ощущает глубокую связь со мной через прикосновение или рассеянно смотрит в пустоту, как ее коллега, красавица блондинка, уже десятый раз моет голову за день, думает, что приготовить на ужин или какой подарок купить на день рождения подруги Шарлотты. Я не хочу, чтобы этот момент кончался, руки моей матери в моих волосах - это блаженство. Но, к сожалению, она выключает воду.
        - Вот так, - произносит она громко и беспечно, нарушая тишину и покой. Я резко открываю глаза, где-то включается фен для другой клиентки, и волшебство испаряется, но я еще не ухожу. Она накидывает свежее полотенце на мои плечи, оборачивает другим полотенцем мои волосы и ведет к креслу напротив зеркала. Я снова начинаю нервничать, теперь она сможет как следует рассмотреть меня. Папа всегда сушил мне волосы как попало, растирая полотенцем изо всех сил. Иногда мне казалось, что голова отвалится. Он бы никогда не сумел обернуть их так ловко, как моя мама, на манер тюрбана. Так я просила его делать, прямо как в кино. А потом сушка, такая морока. Он терпеть не мог сушить мои волосы, они такие густые и длинные, что на это уходило сто лет. И поэтому мы не мыли мне голову регулярно, по крайней мере недостаточно часто. Нет, волосы явно не вдохновляли его, зато многое другое у него получалось выше всяких похвал. Она умеет обращаться с волосами, но во всем остальном потерпела полное поражение. Но надо мыслить позитивно, сосредоточиться на хорошем.
        - У вас волшебные руки, - говорю я ей, и она улыбается, ну конечно, будто она слышала это тысячи раз и знает наперед, что я скажу. Она расчесывает мои мокрые волосы так, что они становятся идеально прямыми.
        - Сколько отрежем? Думаю, вот так достаточно, да? Уберем секущиеся кончики. Два дюйма.
        Хорошо, как скажешь, мне все равно, чем дольше, тем лучше. Я хочу, чтобы ты прикасалась ко мне, хлопотала вокруг меня, и пусть это длится вечно. Не знаю, почему я ждала столько месяцев. Я могла прийти еще полгода назад. В ответ я только киваю ей.
        - Когда вы последний раз стриглись?
        - Почти семь месяцев назад.
        Я вспоминаю. Мэрион постригла меня у себя на кухне, за неделю до моего отъезда. До того, как она открыла свой домашний салон и обзавелась малышом размером с мурашку, хотя, наверное, уже с яблоко. Мама не верит, что так давно.
        - Как часто нужно подстригать кончики? - спрашиваю я и снова принимаюсь слушать, как она рассказывает про погоду и времена года и на какие признаки нужно обратить внимание, и запоминаю каждое слово. Может, мне завести дневник моей матери, документальный перечень всего, что она говорила мне лично, как скрапбук, и к концу моей жизни в нем наберется немало доказательств наших отношений и материнских советов. Наставления моей матери, которые я смогу передать моей дочери. От бабушки, с которой она никогда не встречалась, или все же встречалась, когда я приносила ее с собой в салон в прогулочной коляске или на своей первой стрижке - у матери и бабушки, которая ни о чем не подозревала. Почему ты ничего ей не сказала, спросит моя дочь, а я улыбнусь, таинственно так, и скажу, я никогда ничего ей не говорила, но она знала, милая, она знала.
        Она работает молча, сосредоточенно подравнивая кончики. Выпрямляя их и проверяя длину. Я изучаю ее лицо - теперь-то можно, она не смотрит на меня. Каждое движение. Время от времени она прижимается животом или грудью к моему затылку, и я думаю - я же была там, внутри. Ее пальцы касаются моей кожи, и я думаю: эти руки держали меня, эти пальцы прикасались ко мне, по крайней мере однажды. Об этом мне ничего не известно, может, меня сразу унесли из комнаты, но наверняка акушерка приложила меня к ее обнаженной груди, кожа к коже, не ради нее, а ради меня. Акушерки считают это важным моментом, правда? Я смотрю на ее грудь, в платье с запахом и большим вырезом, блестящую и хорошо увлажненную, чудесную кожу, ожерелье с сердечком прямо в ее декольте. Наверное, подарок Фергала.
        Я спрашивала Полин о том, что случилось в роддоме, но она не знала. Моя мама рожала одна. Мой безумный кузен Дара отвез ее в родильное отделение в Трали, а из него и слова не вытянешь. Папа тоже там был, конечно, в зале ожидания, или внизу, в приемной, или где ему разрешили ждать, но с ней никого не было, кроме акушерки. Я не знаю, были ли наши первые и последние мгновения вместе трогательными или холодными. Хотя не последние, напоминаю я себе, - взгляните на нас теперь. Мы воссоединились.
        Она довольна длиной и снова может поболтать.
        - У вас сегодня выходной? - говорит она.
        - Да.
        - Где вы работаете?
        А все было так хорошо. Может, это наш последний момент вместе, Карменсита, думаю я про себя. Я делаю глубокий вдох, затем поворачиваюсь к ней, хотя я вижу ее в зеркале. Мне нужно смотреть ей в глаза и не повторять одних и тех же глупых ошибок.
        - А мы с вами уже встречались, - говорю я тихо и вежливо, - но наша встреча была не очень приятной, за что мне хотелось бы извиниться перед вами.
        Она делает шаг назад, чуть отстраняется, язык тела говорит о настороженности, я-то знаю, потому что прошла курс урегулирования конфликтных ситуаций. Она в полной боевой готовности.
        - Так и есть. Не зря вы показались мне знакомой.
        Мое сердце сжимается при этих словах. Неужели она почувствовала что-то, связь между нами.
        - Так мы с вами встречались? - спрашивает она. - Что я такого ужасного натворила? - Она пытается шутить, но я вижу, как она напряжена. Женщина, которая всегда настороже и всегда хочет быть права, сюрпризов она не выносит.
        - Ничего вы не натворили, - улыбаюсь я. - Я парковочный инспектор, который выписал вам штраф на прошлой неделе.
        - Вы? - произносит она громко, и все поворачивают к нам головы. - Но вы совсем не похожи… на нее. Дамочка, желтый спецжилет вам не к лицу, - хохочет она.
        - Знаю, - улыбаюсь я. - Мне очень жаль, что так получилось, я хотела прийти в ваш салон, но я не была уверена, что вы узнаете меня.
        - Нет, нет, я и не узнала. Я бы сразу сказала. Не сомневайтесь. Как только вы вошли, я бы что-то сказала. Ну надо же. - Она взволнована. Она раздражена. Она собиралась вечно злиться на меня, а я все испортила. Теперь я клиент, и у нее связаны руки. Она не знает, что сказать; не глядя на меня, она берет фен и начинает сушить мне волосы. Сердито. Почти так же, как это делал папа. Волосы попадают мне в лицо и хлещут по глазам.
        Я все испортила.
        У меня такие густые волосы, что на сушку уходит много времени, и вот наконец, спустя пятнадцать минут молчания, хотя говорить в таком шуме все равно невозможно, она выключает фен.
        Я никогда не видела, чтобы мои волосы лежали так красиво, и я говорю ей об этом. Она успела смягчиться, и мои слова попадают в цель. Я будто размахиваю белым флагом, и я надеюсь, я думаю, что она видит его.
        - Вот и славненько, я очень рада.
        Она снимает полотенце с моих плеч, наше время подходит к концу. Теперь она знает, кто я, и, наверное, не захочет записывать меня снова. Или запишет, но поручит кому-то другому заниматься моими волосами. Она не из тех, кто отказывается от клиентов. Я в отчаянии думаю о том, что наша физическая связь на этом закончится. Я не хочу уходить. Я смотрю на ногтевой стол.
        - У вас будет время сделать мне ногти? - спрашиваю я.
        - Ох, вряд ли. - Думаю, она говорит правду, потому что она сверяется со своими записями. - Гм… Сегодня и завтра не получится, в субботу тоже ни одного окна. В воскресенье мы не работаем. Можно в понедельник, меньше народу.
        Я работаю. Но, наверное, смогу прийти во время обеденного перерыва. Не стоит этого делать, но ради нее я готова нарушить свой распорядок. Я распрощаюсь со скамейкой, сандвичем, орехами и чаем, чтобы сидеть напротив нее, и мои руки будут в ее руках.
        Мы договорились на понедельник, в полдень.
        Теперь надо заплатить. Я смотрю на постер, который она повесила на окне, текстом наружу, о собрании для женщин в бизнесе.
        - Вы, должно быть, ждете этого собрания с нетерпением, - говорю я. - Думаю, это замечательная идея. Управлять собственным бизнесом, быть президентом Торговой палаты, как вы все успеваете, ума не приложу.
        - А еще дети конечно же. Нет ничего важнее этого. - она поднимает палец.
        - Конечно. Воспитывать детей - что может быть важнее, - соглашаюсь я.
        - Шесть евро, я даю вам скидку десять процентов как новому клиенту, а еще за ваши извинения и новое начало. Хорошо? - говорит она.
        - Хорошо, спасибо.
        Я плачу наличными, чтобы она не видела мою фамилию на банковской карте.
        - Я все равно обжалую штраф, - говорит она, и я смеюсь.
        - Правильно, - говорю я, но мне больше не хочется обсуждать с ней этот штраф. - Я расскажу о вашем собрании моим друзьям, - говорю я.
        - Да, конечно, расскажите всем женщинам в бизнесе, каких знаете. Чем больше, тем лучше. Мы еще не нашли, кто будет выступать. Постеры уже напечатали, и на них сказано, что будет особый гость, спикер, но пока его нет - Она в шутку ударяет себя по лбу. - Осталось всего три недели.
        - Пригласите Рут Бразил.
        - Политика? - спрашивает она.
        - Да, министра юстиции. Я попрошу ее, если хотите.
        Ее глаза чуть не выпрыгивают из орбит. Она наклоняется ко мне и берет мои руки, сжимает их в своих.
        - Вы знакомы с Рут Бразил, нашим будущим премьер-министром? - спрашивает она. - Нашей первой женщиной-премьером, я в этом ни капли не сомневаюсь, и как мне жаль, что ее поставили в такое чудовищное положение. Он плохой человек, пора от него избавляться.
        - Да, я ее знаю, - мне кажется, будто письмо от Рут вибрирует в моей сумке. - Вообще-то я ей уже рассказала про ваше мероприятие, и она очень заинтересовалась. Она считает, это блестящая идея. Уверена, она придет.
        Слова так и сыплются, слетают с языка сами собой. Я даже не думаю, что говорю. Просто хочу порадовать маму.
        - Она согласится выступить? - спрашивает она.
        - Спрошу у нее сегодня.
        - О! - Она снова сжимает мою руку в радостном волнении. - Боже мой, если вы приведете Рут, мы будем обслуживать вас бесплатно, пожизненно!
        - Постараюсь выяснить как можно скорее, - смеюсь я.
        Она обнимает меня, обнимает с воодушевлением, хотя мне кажется, она обнимается со всеми, когда так счастлива. Но сейчас она обнимает меня. Моя мама обнимает меня. Наше первое объятие. Надеюсь, не последнее. Я выхожу из салона, не помня себя от радости. Иду чуть ли не вприпрыжку, в новом платье, с новой прической, со свежей укладкой и надеждой на чудесные отношения с моей матерью.
        Глава двадцать седьмая
        Я иду - будто парю над землей - через дорогу к парку у причала. Волосы раскачиваются в такт шагам, желтое длинное платье на пуговицах распахивается, обнажая ноги, я чувствую теплое солнце на волосах, на коже, и я счастлива. Один из тех дней, когда так и хочется жить, когда никого не ненавидишь, когда ничего не стыдишься, когда не хочешь спрятаться от всего мира. По крайней мере я. Уверена, где-то у кого-то сейчас худший день в жизни.
        Иностранные студенты сидят большой компанией на газоне, кутаясь в куртки и джемперы в наш теплый солнечный день. Я сажусь на траву и снова открываю письмо министра. Оно написано от руки, но на официальном бланке ее избирательного округа. Внизу указан адрес электронной почты. Раз она ответила мне, значит, переписка началась. Будто я постучалась в ее дверь и она пригласила меня в дом. Но отправить электронное письмо можно намного быстрее, чем по почте, а время сейчас играет решающую роль. И, чтобы ее секретарь не подумал, что я психованная, я фотографирую ответ министра в качестве доказательства и прикладываю его к электронном письму.
        Дорогая министр Бразил,
        Я была бесконечно рада получить ваше письмо, огромное спасибо, что нашли время ответить. Для меня это стало бесценным подарком, который запустил цепочку совершенно потрясающих событий. Понимаете, я почти опустила руки, но ваши слова наполнили меня такой уверенностью, что я пошла прямиком к своей маме, которая отказалась от меня сразу после родов. Я вошла в ее мир и провела с ней самый удивительный час своей жизни - и все благодаря вам. Теперь вы видите, как вы меня вдохновили?!
        Ее зовут Карменсита Касанова, она президент Торговой палаты Малахайда, и через три недели она проводит мероприятие в честь женщин, которые занимаются бизнесом. Она хотела бы пригласить вас. Если у вас найдется время заглянуть на это мероприятие, хотя бы на десять минут, это будет иметь огромное значение для президента Торговой палаты Малахайда и для всех бизнес-леди Малахайда.
        А главное, если переписка между нами на этом закончится, я бы хотела поблагодарить вас за подарок, который вы сделали для меня сегодня. Ваш ответ окрылил меня именно в тот момент, как я отчаянно нуждалась в этом, а значит, вы действительно одна из моей пятерки.
        В подтверждение моих слов прилагаю постер мероприятия. Прошу вас или ваш офис обращаться напрямую ко мне, поскольку я помогаю президенту с организацией.
        Думаю, вы будете рады узнать, что я предприняла все необходимые шаги, чтобы проголосовать по почте.
        С уважением,
        Аллегра Берд
        Я прошу офис министра общаться со мной напрямую, потому что хочу быть в курсе всего, что будет происходить дальше. Если министр решит приехать на собрание, я хочу использовать этот шанс, чтобы развивать отношения с Карменситой. И когда-нибудь, в подходящий момент, я скажу ей, кто я. Но это обязательно должен быть подходящий момент. Сначала надо показать ей, на что я способна. Карменсита бесстрашная, сильная, решительная. Она не любит сюрпризы. Я плохо ее знаю, но уверена: я должна доказать ей, что я ей нужна.
        Я нажимаю «Отправить», ложусь на траву, поднимаю камеру и делаю селфи. Новая прическа, желтое платье, зеленая трава, лютики, маргаритки. Подходящий момент. Идеальный пост для Instagram. Кажется, я вхожу во вкус.
        - Аллегра, - раздается голос, вторгаясь в мои мысли.
        Тристан стоит рядом, висит надо мной, загораживая солнце, будто воплощение тьмы, в своей идиотской красной бейсболке «феррари».
        - Пожалуйста, уходи, - говорю я, собирая вещи. Я бросаю телефон в сумку, аккуратно складываю письмо министра и кладу туда же.
        - Я с трудом узнал тебя, выглядишь потрясающе, хотя ты всегда… - он опускается на корточки рядом со мной. - Я увидел твой пост в Instagram. Знаешь, надо выключать местоположение, если хочешь, чтобы тебя не беспокоили. В общем, я надеялся, что ты еще здесь, - говорит он, и я только сейчас замечаю, что он запыхался, видимо, бежал всю дорогу от своего офиса.
        - Да, я хочу, чтобы меня не беспокоили. Пожалуйста, уходи, - говорю я, вставая.
        Тристан тоже встает.
        - Я искал тебя всю неделю. Куда ты пропала?
        Я иду к дороге, зеленый человечек сменяется красным, мешая моему побегу. В отчаянии я жму на кнопку на пешеходном переходе.
        - Аллегра, - говорит Тристан, держась от меня на почтительном расстоянии, показывая, что не хочет нарушать мои границы, но при этом не хочет уходить. - Пожалуйста, выслушай меня.
        - Знаешь что, Тристан, уходи, я не хочу с тобой разговаривать. Я изо всех сил стараюсь быть вежливой сейчас, хотя на самом деле мне очень хочется послать тебя с твоей придурочной бейсболкой «феррари» ко всем чертям.
        - Ой. - Он смущенно дотрагивается до своей бейсболки.
        Я снова и снова жму на кнопку, стараясь поторопить маленького зеленого человечка. В этот чудесный день целый поток машин направляется к прибрежной дороге.
        - Я всю неделю пытался убедить твоего коллегу Пэдди, что это вопрос жизни и смерти. Он передал тебе мои сообщения?
        - Нет.
        Я не общалась с Пэдди с того телефонного разговора. Он присылает мне названия районов, в которых мы работаем. Мне любопытно, но я не хочу себя выдавать. Я хочу наказать его. Ранить в самое сердце, как он меня. Светофор вдруг издает звук, как в видеоигре, возвещая нам, что можно перейти дорогу. Тристан чуть не врезается в коляску для близнецов и ребенка на самокате, стараясь не отстать от меня.
        - Простите. Простите, пожалуйста. Аллегра, куда ты пропала? Ты ездила домой?
        - Мне поменяли маршрут, такое случается. А что? Ты думал, я так сильно обижена, что не смогу вернуться на работу и видеть твое лицо? - спрашиваю я, хотя именно так оно и было.
        - Нет, конечно нет, - врет он неумело и тут же краснеет. - Слушай, я уволил Джаз. Она поступила с тобой бесчеловечно. Я сразу выгнал ее. Ее больше нет. Мы уже не… Мы расстались.
        Я останавливаюсь, как только мы оказываемся на другой стороне дороги.
        - Скажи мне, Тристан, ту игру, где меня можно стереть в порошок и развеять мой прах по ветру, это Джаз ее придумала? Одна?
        - Нет, нет, - он поднимает руки, - это все я.
        - Уверена, Бивис и Баттхед были рады помочь тебе.
        Он не отрицает.
        Внезапно в окне салона красоты появляется моя мама и машет.
        - Ой-ой, нам пора, - говорит Тристан, пытаясь взять меня под руку и увести.
        Я отталкиваю его.
        - Она машет мне, хочет поговорить.
        - Аллегра! - кричит она из открытой двери. Я делаю несколько шагов в ее сторону.
        - Да, Карменсита? - говорю я, наслаждаясь ощущением этой близости, да еще и на глазах у Тристана. Я чувствую себя суперженщиной, будто мне все по плечу.
        - Твоя подруга, министр Бразил, согласилась прийти? - спрашивает она с надеждой. - Я решила напечатать новые постеры с ее именем как приглашенного спикера. Придется потратиться, да и время нужно, чтобы заменить их по всему поселку, но оно того стоит.
        У меня все сжимается внутри, я не хочу, чтобы Тристан узнал, как мне удалось расположить ее к себе.
        - Я отправила ей имейл, - говорю я, - уверена, она скоро ответит, наверное, не стоит ничего предпринимать, пока мы не получим подтверждение.
        - Конечно, она наверняка очень занята. Прости, но я так взволнована. Ты правда думаешь, что она согласится?
        - Уверена, она будет рада прийти, - говорю я. - Но это еще не точно. Дождемся ответа, хорошо?
        Она поднимает большой палец вверх, а потом скрещивает пальцы и продолжает физически выражать свое воодушевление всеми возможными способами.
        - Вот это поворот, - говорит Тристан. - Она знает, что ты ее…
        - Нет. Пока нет, - говорю я, шагая по Нью-стрит. Не хочу, чтобы он произносил это слово.
        - Что ты натворила? - спрашивает Тристан, и мне не нравится предостережение в его голосе, недоверие, сомнение. Я бросаю на него свирепый взгляд, и он замирает на месте. - Ладно, прости, не мое дело. Но… Ладно, слушай, по поводу того дня. Я создал эту ужасную видеоигру за первые две недели после нашего переезда в новый офис, когда не знал тебя, когда ты мне выписывала штрафы каждые несколько часов.
        - Работа у меня такая.
        - Теперь я это знаю, но тогда не знал. Я злился, злился на тебя и злился на всех своих сотрудников. Ничего личного не было, потому что я даже не был с тобой знаком. Ты была просто противным инспектором, который штрафует меня без конца. А теперь я тебя знаю, и мне очень жаль, что я обидел тебя. Мне правда жаль. Меньше всего на свете я хочу обижать тебя. Ты единственный человек, который относится ко мне так, будто я нормальный, единственный человек, который говорит мне правду, единственный человек, который плевать хотел на мою машину.
        - Потому что она безвкусная и тошнотворная.
        - Вот видишь, это мне в тебе и нравится. Никто мне такое не говорит. Большинство моих знакомых гордятся моими достижениями, а ты не очень-то. И мне надо это слышать. Ты мой главный критик. Ты терпеть не можешь мою бейсболку, значит, я выброшу эту бейсболку.
        Он снимает ее и пропихивает в узкую щель в мусорном ящике.
        Я ошарашенно смотрю на мусорку.
        - Когда мы с тобой встретились, я наговорил чудовищных гадостей, - говорит он, - но я злился, потому что был недоволен своей жизнью и вроде как перенес свои чувства на тебя. Не закатывай глаза, пожалуйста. А потом ты послушалась меня и стала действовать, ты стала менять свою жизнь или, по крайней мере, попыталась. В общем, глядя на тебя и разговаривая с тобой, я вдохновился и решил взглянуть на свою жизнь, и я понял, что моя пятерка - совсем не те люди, о которых я раньше думал. Я расстался с Джаз, я внес несколько серьезных изменений в своем офисе на прошлой неделе, и это только начало. Я сделаю все, чтобы люди слушали меня, потому что ты права, я был настоящей тряпкой. А еще я поговорил с дядей Тони. Мы больше не работаем вместе.
        - Надо же. Как он это воспринял?
        - Сказал, что я неблагодарный и он подаст на меня в суд и отберет все, что у меня есть. Знаешь, мне нет дела до его угроз. Это не важно, главное, что я меняюсь и могу начать с чистого листа. И за все это я должен благодарить тебя. Когда я увидел тебя с твоей матерью на прошлой неделе…
        - Это у любого отбило бы охоту начинать новые отношения, - перебиваю я, потихоньку замедляя шаг, весь мой гнев выдохся.
        - Да, но ты пыталась. Мне давно пора научиться у тебя смелости.
        Я бросаю на него быстрый взгляд, чтобы убедиться, что он не шутит. Ни капли сарказма. Он смущен. Даже мне неловко за него. И за себя.
        - Вот. Это все, что я хотел сказать. И куда ты так спешишь?
        - Да никуда, - признаюсь я. - Подальше от тебя. - Я подхожу к пекарне, открываю дверь.
        Он заходит за мной.
        - Привет, Спеннер.
        - Здор?во, Веснушка. Где пропадала? Я думал, что напугал тебя и ты больше не вернешься. - Он молча оглядывает Тристана с ног до головы.
        - Это Тристан.
        - Привет, - говорит Тристан вежливо.
        Спеннер только кивает, смеряя Тристана подозрительным взглядом.
        - Твой парень? - спрашивает он.
        - Ни в коем случае, - говорю я оскорбленно.
        - Ну, знаешь, я парень и я твой друг, - говорит Тристан, обиженный моим тоном.
        - Ты мне вообще не друг, - говорю я. Спеннер фыркает.
        - Что будете заказывать?
        - Мне капучино с миндальным молоком, - говорит Тристан и добавляет «пожалуйста», когда Спеннер бросает на него свирепый взгляд.
        - Так у тебя аллергия на молочку? - спрашивает он, поддразнивая, таким женоподобным противным голосом.
        - Вообще-то непереносимость, - говорит Тристан, - меня пучит. Аллегра, а ты что будешь?
        - Как обычно. - Спеннер и я произносим одновременно.
        - Я прислушался к твоему совету и нашел себе адвоката, - говорит он.
        - Спеннер, это чудесная новость. Его бывшая не разрешает ему видеться с его маленькой дочкой, - объясняю я Тристану.
        Тристан вздыхает.
        - Тяжело, наверное.
        Спеннер глядит на него так, будто хочет оторвать ему голову. Тристан шарахается от него.
        И вдруг Спеннер со всей силы ударяет по воздуху кулаком, и Тристан от неожиданности подпрыгивает на месте. Он поднимает оба кулака перед лицом, будто он Кэти Тейлор, абсолютный чемпион.
        - Меня вызовут в суд, - говорит он, - и я расскажу им, что прожил с Хлоей три года, прежде чем она залетела, - премного благодарен, - а потом жил с Арианой, пока ей не исполнилось четыре. Я платил за все, у меня свой бизнес, я возил ее в Монтессори-сад каждое утро, пока Хлоя еще валялась в постели, - премного благодарен, - а потом буду ждать, пока не услышу извинений: нам так жаль, мистер Спеннер, за причиненные неудобства, вы можете идти - и дочь свою забирайте.
        - Или вы могли бы попросить подругу Аллегры, министра юстиции, выручить вас, может, она замолвит за вас словечко перед судьей, - говорит Тристан, едва сдерживая ухмылку.
        Спеннер смотрит на меня удивленно:
        - Веснушка, почему ты молчала?
        - Нет… я… возможно, она приедет в Малахайд через несколько недель. Я жду ее ответ. А может, она занята. - Я чувствую, как мое лицо горит при каждом слове.
        - Несколько недель. Слишком долго, - говорит он, выходя из-за прилавка и направляясь к двери. Он широко расставляет ноги, зажигает сигарету и глядит на улицу.
        Тристан смеется:
        - Прости, не смог сдержаться. Он такой устрашающий, правда?
        - Ради дочери он готов на все, - говорю я, и сама удивляюсь, когда слова застревают в горле. У меня есть точно такой же человек дома, а я здесь. Эта грустная мысль выбивает у меня почву из-под ног после утреннего воодушевления. Нужно сделать так, чтобы все было не зря. Чтобы это время, проведенное вдали от него, было потрачено не зря.
        Мой телефон жужжит в моей руке, значит, пришел имейл, и я тут же проверяю.
        - Все в порядке? - спрашивает Тристан, насыпая сахар в свой кофе и глядя на мое лицо.
        - Да.
        - Это она, министр? - спрашивает он насмешливо. - Что говорит? Придет?
        - Вообще-то да. - Я выпрямляюсь. - И она будет приглашенным спикером.
        Я беру свой кофе и выхожу, пусть Тристан платит. Когда я остаюсь одна, я перечитываю письмо еще раз. А затем еще раз, надеясь на другой ответ.
        Спасибо за письмо. Ваше сообщение важно для нас, и мы ответим в ближайшее время.
        Глава двадцать восьмая
        - Привет, пап, - говорю я по телефону, возвращаясь домой через парк замка Малахайд под теплыми лучами солнца, с недопитым кофе в руке.
        - Ты слышала новость?
        - Какую новость?
        - Про Корк.
        - Нет, а что случилось в Корке?
        - Компания «Ан пост» закрывает свой почтовый центр в Литл-Айленде.
        - Ясно. - Он заметил безразличие в моем голосе.
        - Двести человек лишатся работы, Аллегра.
        - Понимаю, это ужасно. Мне очень жаль. У нас работают там знакомые?
        - Нет. Но дело ведь не в этом. Правительство объявило о новой экологической политике, а теперь они закрывают почтовый центр. Ерунда какая-то!
        - Какая связь между почтой и экологической политикой?
        - На дорогах появится больше грузовиков, которые будут доставлять письма в ближайшее отделение, где бы оно ни было. Еще один гвоздь в крышке гроба, в котором они решили окончательно похоронить сельскую Ирландию. Они вырывают сердце местного сообщества. И не только сердце, они обезглавили наше общество.
        - И что ты собираешься делать?
        - Я поговорил с Бонни…
        - Кто это?
        - Бонни Мерфи, она возглавляла почтовое отделение в Гленкаре, пока его не закрыли. Мы с ней сотрудничаем уже несколько недель, я же тебе говорил. Мы собираемся организовать ассоциацию по спасению почты, мы собираемся мобилизовать все силы.
        - Но как ты это сделаешь? У тебя даже машины нет. Чтобы мобилизовать все силы, нужно быть мобильным. Пози говорит, что ты до сих пор не вернулся в хор.
        - Пози и не подозревает, чем я занимаюсь. Я специально слежу за этим. Ее сын правительственный служащий в Дублине, им нельзя доверять. А ты не волнуйся. Я две недели обрабатывал этих аферистов в страховой компании, и они согласились починить электрику и даже выдали мне временный автомобиль, пока мой не будет готов.
        - Но, папа, я звонила им сто раз, они не поверили в историю с крысами. Они вообще посоветовали сдать машину в металлолом.
        - Аллегра, как ты не понимаешь, никогда не позволяй им выиграть, этим мошенникам, никогда не сдавайся. Не соглашайся с отказом. Новую машину они мне, конечно, не подарят, но, по крайней мере, потратят свое время и деньги на ремонт.
        - Значит, ты хоть из дома выходишь, общаешься с этой Бонни.
        - Да. Кому-то же надо взять дело в свои руки, а то не успеем опомниться, как тут же все позакрывают и мы будем, как крысы, ютиться в собственных заброшенных городах.
        Я улыбаюсь.
        - Звучит здорово, пап. Я рада, что ты снова в строю. Ради общего блага, конечно.
        - Ну да. - он успокаивается. - Есть новости?
        Я знаю, о чем он. Ты ее уже видела, говорила с ней, она уже знает?
        - Вообще-то да. Мы поговорили.
        Он молчит. Затем выдает с сомнением «и?».
        - И я жду подходящего момента, пап. Я помогаю ей с одним делом, с мероприятием, которое она организует. И я пригласила министра Рут Бразил.
        - Так вот что было в том письме. Говорят, она будет следующим премьер-министром, учитывая, куда катится наше правительство. А что за мероприятие?
        - Для женщин в местном бизнесе.
        - И она правда придет?
        - Да. Думаю, что придет.
        - И ты надеешься покорить ее этим?
        Терпеть не могу его цинизм. Мне хочется выключить телефон. Я же ни слова не сказала про его идиотский поход за спасение почтовых отделений.
        - Да. Да, я надеюсь на это, пап, - срываюсь я.
        - Хорошо, дорогая, как скажешь. Держи меня в курсе, как говорится. Только не пиши мне писем, все равно не дойдут и я никогда ничего не узнаю в этой дыре.
        Я смеюсь.
        - Ладно, пап. Люблю тебя.
        - Люблю тебя.
        Пока я разговаривала по телефону, мне пришло сообщение от Бекки, она просит зайти к ней около семи, когда она вернется домой. Столько поводов для радости! Папа пошел на поправку, я строю отношения с мамой, при содействии министра юстиции, а это как убить двух зайцев одним выстрелом. Наконец-то все налаживается.
        - А ты изменилась, - говорит Бекки, когда я вхожу на кухню через заднюю дверь.
        - Спасибо, - улыбаюсь я. - Я сделала прическу.
        - Вижу.
        Открытая бутылка вина стоит на дорогой столешнице, которая блестит так, будто в ней спрятаны бриллианты; вино перелили в изысканный декантер, чтобы оно «подышало». Бекки отправляет мальчиков играть в компьютерные игры, выпроваживает их чуть ли не криком, едва сдерживаясь. Киллин просит дать ему мой телефон, потому что на нем есть игра, в которую он любит играть.
        - Вон, вон, - торопит его Бекки.
        Он уходит с кухни и садится на диван, погружается в свой мир. Мне не по себе оттого, что их вот так прогнали. Не по себе от ее настроения.
        Я смотрю через окно на комнату в саду - там ли Доннаха, трудится над своей персональной выставкой?
        - Его здесь нет, - говорит она резко.
        Она наливает нам обеим по бокалу вина, и мне должно быть приятно, но в этом жесте чувствуется агрессия. Она напряжена, наливает неуклюже, красное вино брызжет через край. Она со стуком ставит бутылку на столешницу.
        Я прочищаю горло, потому что вдруг начинаю нервничать.
        - Пока не забыла, - говорю, - тебе будет интересно сходить. - Я достаю листовку о собрании для женщин в бизнесе и кладу на столешницу.
        Она не дотрагивается до нее.
        - Меня уже пригласили. Кто-то из Торговой палаты.
        - Президент. Карменсита Касанова, - говорю я. - Это она мне сегодня сделала прическу. Я вообще-то помогаю ей с организацией. Веду переговоры об участии министра юстиции.
        Я знаю, как внушительно это звучит, и стараюсь произвести впечатление на Бекки. Последние несколько недель у нас не клеились отношения, и я надеюсь все изменить. Но мои слова не оказывают желаемого эффекта. Она бросает на меня странный взгляд, на перекошенном лице читается сомнение, и я вижу, что она уже выпила немало, поэтому она такая нервная. Так рано, одна дома с мальчиками. Такого еще никогда не бывало.
        Гнетущее чувство усиливается. Я пью красное вино, делаю слишком большой глоток, он застревает в горле, я чуть не поперхнулась.
        Она наблюдает за мной своими хитрыми глазами. Попивает украдкой. Улыбается, глядя на мое смятение.
        - Прежде чем мы начнем, ты ничего не хочешь сказать мне? - спрашивает она, испепеляя меня взглядом. У нее такие большие зрачки, что глаза кажутся черными.
        Озадаченная, я перебираю в уме, что же мне нужно было ей сказать.
        - Гм. Нет, ничего, - говорю я медленно. Но, видимо, я ошибаюсь, и она сейчас освежит мою память.
        - Значит, нет? Ясно. - Она выпрямляется, будто старается сохранить самообладание, и делает глубокий вдох и выдох, прежде чем произнести, без тени сочувствия:
        - Ты нарушила условия аренды. У нас было соглашение о трех предупреждениях, которые дают мне право выселить тебя. Так что собирай вещи, Аллегра.
        - Я не нарушала никаких условий аренды, - говорю я, совершенно сбитая с толку. Копаюсь в памяти. - Я разбила тарелку несколько недель назад, но я тебе сказала об этом. Я заплачу за нее.
        - Думаешь, я совсем глупая, Аллегра?
        - Нет.
        - Тебя выселяют не из-за тарелки, правда ведь? За последние несколько недель было немало случаев. Я надеялась, не придется напоминать о них, я надеялась, они и так очевидны и хорошо известны не только нам, но и тебе.
        Она готова перечислить их, сразу видно. Ей не терпится сделать это. Должно быть, повторяла их мысленно, снова и снова, когда убиралась на кухне, разгружала посудомойку, бесконечно прокручивала их в голове, все мои чудовищные проступки.
        - Доннахе пришлось соскребать тебя с дорожки между мусорными баками, когда ты включила сигнализацию и так напилась, что он буквально донес тебя до кровати на руках. А еще у тебя ночевала подруга. Думаешь, я не заметила?
        - Она мне не подруга.
        - Что ж, - она злобно смеется, раздувая ноздри, - тем хуже. Ты притащила в мой дом человека, который даже не друг тебе.
        - В мой дом, - говорю я тихо.
        - В договоре аренды четко сказано, что этого делать нельзя. Из уважения к личной жизни нашей семьи. Моей семьи. Мы не допустим, чтобы чужие люди бродили здесь в четыре утра.
        Она выдерживает напряженную паузу, будто говорит «теперь ты в моих руках».
        - Но мне некуда идти.
        - Я даю тебе четыре недели, этого вполне достаточно, чтобы подыскать другое место. Если найдешь раньше, конечно же не надо ждать.
        - Бекки, - говорю я в смятении. - Пожалуйста, я умоляю тебя. Я буду вести себя лучше, обещаю. Я должна остаться здесь. Это вопрос жизни и смерти. У меня есть цель. Я приехала сюда не просто так. А по веской причине.
        - Ну да, чтобы работать с президентом Торговой палаты и министром юстиции, - говорит она язвительно. - Ври больше! И это я еще не упоминаю о том, что полиция приезжала, да не один, а два раза. Они решили, что ты ведешь себя очень подозрительно. Понятия не имею, что ты задумала - может, проникнуть в мой дом, пока меня нет, - но я этого не допущу, и, само собой разумеется, тебе строго запрещено даже приближаться к моим детям.
        Я смотрю на Киллина, надеясь, что он не слышал, как она разговаривает со мной. Он уткнулся головой в мой телефон, играет в приложениях, которые я загрузила для него.
        - Я только один раз включила сигнализацию, - говорю я, чувствуя, что вот-вот у меня начнется истерика. - Первый раз это была лиса. А второй раз я действительно свалилась в мусорные контейнеры, а третий раз виновата девушка, которая мне больше не подруга и никогда ею не будет. Мне очень стыдно за все это, но я никогда не пыталась пролезть в твой дом. Я легко могла бы доказать тебе это. Достаточно было бы посмотреть записи с камеры наблюдения, если бы ты не стерла их, чтобы прикрыть собственные грешки. И если честно, - продолжаю я дрожащим голосом, - я думаю, ты хочешь избавиться от меня потому, что я знаю, что ты сделала. Тебе невыносимо то, что мне это известно, и ты в ужасе, что я все расскажу.
        - Что ты сказала? - шепчет она.
        - Доннаха проверил записи с камер. Он сказал мне, что их стерли. Удивлялся, кто это сделал. Но какая разница, ему не нужно никакое видео, он верит мне.
        - Уверена, так и есть, Аллегра. Уверена, ты умеешь убеждать людей. Меня ты тоже долго водила за нос. Я все выяснила, - шепчет она. Мне становится жутко. Ее симпатичное лицо перекошено в зловещей ухмылке.
        - Что ты выяснила? - я окончательно сбита с толку.
        - Твой маленький секрет, - шепчет она снова.
        - Бекки, я понятия не имею, о чем ты говоришь, - но я слышу ложь в своем голосе. У меня действительно есть секрет, большой секрет, который я ношу в своем сердце каждый день. Секрет о моей маме, но почему он злит Бекки, ума не приложу. Пока я гадаю, как это связано с Бекки, она встает, быстро пересекает кухню и вдруг достает холст. На нем я, обнаженная.
        - Этот. Маленький. Секрет. - Она уже не шепчет, а шипит, чтобы Киллин не услышал. - Я нашла это в студии Доннахи. Он прятал. Неужели вы думали, что я не узнаю.
        Я открываю и закрываю рот без единого звука. Не знаю, с чего начать.
        Звуки секса, раздающиеся со стороны дивана, прерывают наш разговор. Мужчина и женщина на пике блаженства. Я сразу узнаю эту запись. Бекки понадобилось на долю секунды дольше, чем мне. Это она на видео. Она и волосатая задница. На моей постели, или на ее постели, в моем доме, или ее доме. Я забыла удалить видео, и Киллин теперь сидит, сморщив личико в замешательстве, и смотрит. Я бросаюсь к нему и выхватываю телефон из рук. В смятении, с трясущимися пальцами, я пытаюсь остановить запись, убрать звук и стереть ее, прежде чем Бекки увидит. Но слишком поздно. Она все слышала, она знает, что это, и она знает, что ее сын это видел. Хотя лиц не видно, только переплетенные тела, он все же увидел то, что видеть ему не полагается. Она белая, как полотно, ошарашенная, затем цвет постепенно возвращается, а вместе с ним и гнев.
        - Ах ты, мерзкая тварь!
        Мне нечего сказать в свое оправдание.
        - Убирайся из моего дома! Убирайся из моего дома! - визжит она, и я бросаюсь к задней двери. - Собирай вещи, и чтоб к утру духа твоего здесь не было. Глупая Аллегра, глупая, глупая Аллегра, - говорит она Киллину своим пронзительным голосом, стараясь его утешить. - Что же ее глупые друзья делали в этом видео? Хочешь печенье, дорогой? - спрашивает она, и я слышу, как ее голос дорожит.
        Я иду через лужайку, растерянная, оторопелая, в шоке.
        - Извращенка, - последнее, что она прошипела мне, прежде чем раздвижные двери со стуком сомкнулись.
        Да уж, теперь меня связывают с папой не только веснушки.
        Глава двадцать девятая
        Пэдди открывает дверь. Я сомневалась, что он дома. Я сомневалась, что он откроет. Я даже сомневалась, что он впустит меня. Но он сделал все это.
        Он ведет меня в гостиную с телевизором. На экране передача «Званый ужин», он поставил ее на паузу. Он смотрит на меня, крутит большими пальцами.
        - Твоя мама здесь? - спрашиваю я.
        - Нет. Она в доме престарелых. Завтра я заберу ее на весь день.
        Я киваю.
        - Вот. Это тебе. - я протягиваю ему сумку, такую тяжелую, что у меня чуть рука не оторвалась, пока я тащила ее от автобусной остановки. - Хоть и поздно, но с днем рождения.
        Это корзина с оливковым маслом разных сортов. Дорогой подарок. Набор органического оливкового масла высшего качества.
        - Ты ведь уже подарила мне маринады, - говорит он, доставая корзину из пакета. - Ух ты! Белый трюфель, - говорит он, проводя пальцами по пластиковой упаковке. - С добавлением мяты, базилика. Даже лайма. - Он довольно улыбается, искренне. - Настоящее жидкое золото. Спасибо, Аллегра.
        - Это не просто подарок, а извинение. Прости меня, Пэдди. Ты был так добр ко мне, с тех пор как я приехала в Дублин, и вот как я тебе отплатила. Я хочу, чтобы ты знал, что я считаю тебя другом, даже если я тебе больше не нравлюсь.
        - Спасибо, Аллегра. Я тебе очень признателен. Кто прошлое помянет…
        Но нам все равно неловко друг с другом. Я разрушила наши отношения навсегда.
        - Мне пора. Буду искать квартиру. Мне нужно съехать не позже понедельника. Надеюсь, я останусь в Малахайде.
        - Наверное, сначала лучше узнать, куда тебя переводят.
        - Ах да. Тебе уже сообщили? - спрашиваю я, надеясь, что вся эта система волшебным образом изменилась.
        - Я уезжаю из Фингела.
        - Что? Почему?
        - Я получил новый пост, буду патрульным полицейским. В городе. Сменный график. Четыре дежурства по десять часов в неделю. Плюс сверхурочные. Мне дадут новенький автомобиль, новую форму, мобильный телефон и индивидуальные средства защиты. Сорок тысяч в год.
        - Надо же, Пэдди. Поздравляю.
        - Да. Да, мне повезло. И будет чем оплачивать мамины счета.
        - Точно. Это здорово. - Я сама удивлена, что меня захлестывают такие сильные эмоции. Мне кажется, это конец. Все кончено или, по крайней мере, близится к концу, а я еще не готова расставаться. - Удачи, Пэдди.
        - Я остаюсь еще на несколько недель. И умирать не собираюсь. Мы можем общаться.
        - Конечно, - улыбаюсь я. - Ладно, увидимся в понедельник.
        - Удачи с поиском квартиры.
        Никакая удача с поиском квартиры мне не светит. В Малахайде все слишком дорого. Я собрала вещи, вся моя жизнь уместилась в двух чемоданах, и я уже решила перебраться в гостиницу «Премьер-инн», когда вдруг появляется Доннаха.
        - Прости, - говорит он сразу. - Это я виноват.
        Я не знаю, известно ли ему про видео на моем телефоне, но я решила не поднимать эту тему.
        - Поверь мне, в этом нет ничего пошлого, - говорит он. Затем достает из-за спины холст. - Я купил его для тебя, - говорит он. - Собирался тебе подарить. Просто руки не дошли. Все обдумывал, как это сделать, чтобы не пугать тебя. И вот что получилось.
        Действительно смешно.
        - Бекки решила, что это я нарисовал… Я ей все объяснил.
        Он протягивает мне холст.
        - Увидел ее в галерее. И решил, что ты на ней прекрасна и она должна быть у тебя.
        Я беру у него холст и внимательно рассматриваю. Картина выполнена пастелью. Никогда не видела ее раньше. И он прав, это действительно я. Я смотрю в свои глаза и будто пытаюсь что-то сказать сама себе. Моих губ коснулась тень удивления. Веснушки рассыпаны по носу и щекам. На теле их меньше, но художник точно запечатлел каждую из них. Разбросал словно звезды на небосводе. На левой руке шрамы - созвездие, которое я прочерчивала много ночей подряд. Художник, который все примечает. Это лучше, чем прекрасно. Это я.
        - Это работа Женевьевы, - говорит он. - Она не была выставлена на продажу, и мне пришлось долго ее уговаривать. А потом я сказал ей, что картина для тебя. И впервые увидел Женевьеву смущенной, но она хотела, чтобы картина была у тебя.
        - Спасибо, - говорю я, глубоко тронутая.
        - Тебе есть где остановиться? - спрашивает он.
        Я качаю головой, на глаза наворачиваются слезы.
        - Подруга, которой можно позвонить? - спрашивает он, нервно переступая с ноги на ногу. Он не хочет, чтобы я превратилась в его проблему, но, чем больше вопросов он задает, тем больше вероятность того, что именно так все и обернется.
        И снова я качаю головой.
        - Значит, мы не можем просто взять и выбросить тебя на улицу. Это незаконно. Ты заплатила до конца месяца? - спрашивает он, и я киваю. - Вот и оставайся до конца месяца. А пока подыщешь другое место. Я скажу Бекки. И думаю, для вас обеих лучше не попадаться друг другу на глаза.
        - Спасибо. - Я выдыхаю с облегчением.
        Все вещи уложены, и я валюсь с ног от усталости. Не могу найти пижаму, так что сплю в нижнем белье. Прижимаю свой портрет к груди. Обновляю и обновляю электронную почту в надежде, что министр ответит мне.
        - Привет, - говорит Тристан, появившись из ниоткуда и облокачиваясь на электрощит. - Чем занимаешься?
        - Иногда самыми злостными нарушителями становятся бывшие полицейские, думают, им можно парковаться где угодно и сколько угодно, - говорю я.
        Он смеется.
        - А еще встречаются такие люди, как вот этот тип, - я показываю на белый мини-вэн, - у которых есть хитрая стратегия. По крайней мере, они так думают.
        - Какая стратегия? - спрашивает он, глядя мне в глаза, ухмыляясь и скрестив руки на груди, моя работа всегда его веселит или, по крайней мере, мой серьезный настрой. Будто из нас двоих у меня самое увлекательное дело.
        - Он занимает зону временной бесплатной парковки, - объясняю я. - И как только время истечет, он уезжает и тут же возвращается на то же место.
        - Надо же!
        - Вот именно. Поэтому я фиксирую положение колес на своем планшете, чтобы потом доказать, что машину переставляли. Я занимаюсь этим все утро вообще-то. Он переставлял уже трижды. Почему ты на меня так смотришь?
        - Ты удивительное создание, - говорит он ухмыляясь.
        - Да ну тебя.
        Я еще не сказала ему, что меня переводят. Не потому, что боюсь, он этого не переживет, - я сомневаюсь, что я смогу это пережить. Не хочу произносить это вслух, иначе переезд станет реальностью, хотя, если мой план с Карменситой сработает, наверное, будет не важно, что я здесь больше не работаю и не живу. У нас с ней сложатся близкие отношения. Здоровые отношения, когда она будет видеть во мне не назойливого парковочного инспектора, а нечто большее. И я смогу навещать ее в Малахайде. Это будет не просто местом работы. А местом счастья, куда я буду стремиться всей душой. Вместо того чтобы патрулировать территорию, я буду прогуливаться с мамой. Может, мы купим мороженое и посидим на скамейке, как делают другие. И может, люди перестанут бросать на меня злобные взгляды и убегать при моем приближении.
        - У меня перерыв, - объясняет он. - Мне нравится наблюдать, как ты работаешь. Это меня успокаивает. У тебя делается такое лицо, - он морщится, - напряженное, будто в твоих руках сосредоточена вся власть мира. Муа-ха-ха.
        Я смеюсь и наконец опускаю свой терминал. Ему удалось развеять мои мрачные мысли.
        - Пообедаешь у меня в офисе? - спрашивает он. - Я хочу кое-что тебе показать.
        - Я бы с радостью, но не могу. Я договорилась встретиться с Карменситой и обсудить собрание, оно уже на следующей неделе.
        - Да, конечно. Обед с твоей мамой. - Он становится серьезным. Мне больше нравится Тристан шутник и балагур. - Когда ты скажешь ей, кто ты?
        - Когда будет подходящий момент.
        - Не тяни слишком долго.
        - Знаю, знаю, знаю. Я и так нервничаю. Я понимаю, что тянуть дольше невозможно, и собираюсь сказать ей каждый раз, когда мы видимся, но она так ждет, что на собрание придет министр Бразил, что я просто не могу ей сказать сейчас. Может, в тот вечер, когда она проявит ко мне свое расположение. Когда все устроится наилучшим образом и я докажу ей, что я не пустое место. - Я громко сглатываю. - Или после.
        - Тебе не надо ничего ей доказывать, - говорит он.
        Я не отвечаю.
        - А министр действительно собирается приехать? - спрашивает он, и я слышу сомнение в его голосе.
        - Думаешь, я вру или я мошенница? - спрашиваю я сердито, вспоминая обвинения Бекки.
        - Нет, ничего плохого я не имел в виду, но, может, ты настроена слишком оптимистично и радуешься любой возможности пообщаться с мамой. Может, ты связала себя обещанием, которое ты не в силах выполнить. - он внимательно всматривается в мое лицо, чтобы убедиться, что он прав. - Мне бы не хотелось, чтобы ты выкопала себе яму, из которой потом не выберешься.
        - Говоришь, как моя мама. Она по сто раз в день спрашивает, не пришел ли ответ от министра. Звонит и встречается со мной, чтобы обговорить детали, будто не верит, что я справлюсь.
        - Она не общается с офисом министра напрямую? - спрашивает он, и снова в его голосе звучит сомнение.
        - Нет, я этим занимаюсь. Чтобы быть посредником между ними. И чаще разговаривать с Карменситой.
        - Аллегра… - он трет свое лицо. - Я переживаю за тебя.
        Водитель мини-вэна бежит к нам, с ключами в руке, будто первый раз переставляет машину.
        - Простите, простите, сейчас уберу, - говорит он добродушно.
        - Еще один преступник повержен, молодец, - говорит Тристан.
        Я не в настроении шутить.
        Он молчит. Смотрит на меня с минуту:
        - Ты в порядке?
        - Мне надо найти новую квартиру. Аренда заканчивается. Плохо спала, я просто… - я зеваю, - устала.
        - Тогда сделай небольшой перерыв, я хочу тебе кое-что показать, это тебя взбодрит.
        - Не могу.
        Но, когда он собирается уходить, я сдаюсь.
        - Ладно, - говорю я ему вдогонку, - что ты хочешь мне показать?
        Мы сидим на втором этаже в его офисе. Он так и не переехал в офис Тони, хотя тот пустует.
        Начинается игра. «Парковочный инспектор - истребление». Никакой крови. Никакой жестокости. Все по-другому.
        Он смотрит на мое лицо.
        - Не переживай, я внес кое-какие изменения, - говорит он. - Смысл игры в том, чтобы выполнить задания вовремя и успеть вернуться к своему автомобилю до того, как закончится время парковки.
        Прорисованный центр города как две капли похож на Малахайд. Человек идет по тротуару, в темно-синей форме и светоотражающем жилете. Музыка веселая, жизнерадостная. Карта в правой верхней части экрана показывает перемещение парковочного инспектора в виде красной точки. Таймер отсчитывает время парковки.
        Он открывает список задач. Нужно сходить в супермаркет за молоком и хлебом, отправить письмо, купить кофе, забрать вещи из прачечной. И так далее - и успеть все до того, как закончится парковка. За выполнение каждой задачи он получает деньги.
        Он все успевает вовремя, и инспектор доволен, музыка радостная. Разноцветный салют, торжественные звуки. Здорово и так держать. Первый уровень пройден.
        - С каждым разом уровень сложности повышается, - говорит он. - Меньше времени, больше заданий. Если я не успею, мне выпишут штраф и я потеряю деньги. А еще можно получать награды в зависимости от результатов, - объясняет он. - Например, помощь парковщика. Он заправляет твой автомобиль и добавляет время.
        Я улыбаюсь.
        Инспектор не злой. Она - главный герой игры.
        - Никакой крови, кишок и ужасов. Самая простая игра, какую мы создавали, но ее очарование как раз в этой простоте. Есть четкая задача, в ней легко разобраться. Ты получаешь вознаграждение за достижения, и настроение поднимается. Идеально для тех, кому нужны мгновенные победы и радость, которую приносит выполненное задание. Это станет первой игрой «Кукареку», - говорит он. - В следующем месяце уже появится на Апп-стор.
        Я улыбаюсь:
        - Спасибо.
        Глава тридцатая
        Ограбление ювелирного магазина - главная тема новостей. Двое мужчин напали на сотрудницу и забрали все золото. Я сразу узнаю белый мини-вэн, который описали свидетели, и, ухватившись за это как за возможность доказать, что я не такая, как они решили, я направляюсь прямиком в полицейский участок. Прошу позвать Лору и рада поговорить с ней лицом к лицу, пусть и через перегородку. Я должна исполнить свой долг и доказать ей, что я хороший человек, достойный друг. Я рассказываю ей все, что знаю о белом мини-вэне, который весь день простоял на участке бесплатной парковки. Показываю ей фотографии колес, чтобы она видела, что его переставляли несколько раз, явно с целью изучить район, хотя у меня и в мыслях не было навязывать ей свое мнение или внушать мотив. Она слушает и делает записи. Я даже описываю водителя мини-вэна, потому что хорошо разглядела его.
        - Спасибо, Аллегра, - говорит она, - мы проверим эту информацию. И свяжемся с тобой, если понадобится что-то уточнить.
        - Здорово. Круто. Кстати, еще кое-что. - Я протягиваю ей листовку мероприятия: - Это на следующей неделе. Собрание для женщин, которые занимаются бизнесом, его проводит президент Торговой палаты Малахайда. Я помогаю с организацией. Министр юстиции обещала приехать. Она приглашенный спикер.
        - Я видела постеры по всему району. Я не знала, что ты тоже участвуешь.
        - Ну, я знакома с министром. Так что…
        - У нее сейчас, наверное, нет ни одной свободной минуты.
        - Да. Так и есть. Но она все равно придет. Наверняка.
        - Хорошо. Спасибо, Аллегра. Значит, увидимся. - Она берет листовку и закрывает перегородку.
        - Удачи с поимкой грабителя в белом минивэне! - Я подмигиваю ей и покидаю участок в приподнятом настроении. Я набрала очки. Вышла на следующий уровень. Парковочный инспектор неплохой человек.
        Наступило двадцать четвертое июня. День большого собрания Карменситы.
        Сумки собраны, я съезжаю завтра. Женевьева помогла найти комнату в трехкомнатном таунхаусе. Буду делить дом с технарем и парикмахером. Спать с ними не собираюсь. Пятьсот в месяц. У меня не будет столько места и уединения, как сейчас, но по крайней мере я поселюсь именно там, где мне хочется, - рядом с мамой.
        Я не видела Бекки и не говорила с ней с того дня, как она выселила меня. Я даже не говорила с Доннахой. Все держатся друг от друга на расстоянии, и напряжение, которое я чувствую, когда иду по секретному саду и мимо дома, говорит о том, что действительно пора уезжать. Я подала прошение в окружной совет Фингела, чтобы мне разрешили остаться в Малахайде, так что надеюсь, меня не переведут. Скорее всего, Бекки будет на собрании сегодня вечером, и надеюсь, когда она увидит, что министр Бразил разговаривает со мной, она поймет - я не лживая мерзавка, как ей кажется. А главное, я смогу признаться маме, кто я, и она будет гордиться мной. Я настроена оптимистично, как никогда. И верю в это всем сердцем.
        Карменсита предложила сделать мне прическу в честь такого события. Мы обе делаем прически, маникюр и открываем шампанское, прежде чем вместе с ее сотрудницами пешком дойти до клуба Гэльской спортивной ассоциации Святого Сильвестра. Меня переполняет блаженство. Каждое мгновение, проведенное с ней, даже если она еще не знает, кто я, - настоящий праздник. Все в приподнятом настроении, предвкушают приятный вечер.
        Журналисты местных и национальных изданий уже внутри, а снаружи ждут телерепортеры и фотографы - в связи с важными политическими событиями, которые разворачиваются в стране, надеясь получить у министра заявление по поводу текущего положения дел. Министр должна приехать в восемь тридцать и выступить с речью. Хотя она не занимается местным бизнесом, я пригласила с собой Женевьеву в качестве группы поддержки. Тристан тоже приехал, и Карменсита так и ластится к нему.
        - Мужчин пускаете? - спрашивает он.
        - Конечно! - говорит она. - Мои дети в восторге от вас, особенно моя дочь. Рустер, Рустер, Рустер, - смеется она.
        - Да что вы говорите. - он поднимает на меня хитрые, смеющиеся глаза.
        Я смотрю на него с угрозой во взгляде - лишь бы он меня не выдал. Не та дочь. Еще рано. Еще рано. Сначала нужно, чтобы эта ночь прошла успешно.
        - А ты знала, что Рустер заплатил за вино для сегодняшнего вечера? - говорит Карменсита, замедляя шаг.
        - Нет, я не знала. - Я смотрю на него с благодарностью: - Спасибо, Тристан.
        - Просто хотел помочь, - говорит он, подвигаясь ближе ко мне, но я больше не смотрю на него, меня интересует только Карменсита.
        Бекки, в своем строгом брючном костюме «Прада», наслаждается всеобщим вниманием, как самая известная бизнес-леди среди собравшихся. Я и не подозревала, сколько восторженных взглядов она собирает как основатель и генеральный директор «Компрешн», глобальной технологической компании. Обожающие фанаты обступили ее, как только она приехала, даже Тристан впечатлен ею. Все, кроме Женевьевы, которая сердито поглядывает на нее, попивая свое вино. Она готова в любой момент броситься на мою защиту. Бекки ни разу не взглянула на меня, но, поскольку она намеренно избегает меня и даже не смотрит в моем направлении, это лишь доказывает, что она всегда точно знает, где я нахожусь. В какой-то момент она будто случайно налетает на Карменситу, говорит ей что-то на ухо с суровым выражением лица, и затем они обе продвигаются через толпу в холл.
        Я покидаю Тристана, который все еще болтает о чем-то, что я не слушаю, и добираюсь до холла раньше, чем они. Я захожу в гардеробную - так, чтобы меня не было видно.
        - Вы организовали чудесный вечер, - говорит Бекки. - Мы все готовы поддержать вас.
        - Спасибо, и я очень ценю вашу поддержку, но вы встревожили меня, что вы хотели обсудить? - говорит Карменсита.
        - Я заметила, что министр еще не приехала, - говорит Бекки.
        - Еще нет, но скоро будет, - говорит Карменсита. - В восемь тридцать.
        - Это Аллегра устроила? - спрашивает Бекки.
        - Аллегра. Да, Аллегра. Вы ее знаете?
        - Да, знаю, - говорит она, и тон у нее вовсе не ласковый. - К сожалению, знаю, Карменсита. Я бы на вашем месте была… осторожна.
        - Да, да. Она немного странная.
        Меня начинает тошнить.
        - Боюсь, что она могла ввести вас в заблуждение. По дороге сюда я слушала новости, - говорит Бекки, - премьер-министр сложил свои полномочия. И министр Бразил, скорее всего, займет его место. Наверняка устроят экстренные выборы внутри партии, чтобы утвердить ее кандидатуру. Я даже представить себе не могу, чтобы у нее нашлось время приехать сюда, учитывая, что происходит сегодня, да и вообще на этой неделе. Неужели ее офису не хватило дальновидности предупредить вас заранее?
        - Вы думаете, Аллегра врет?
        Карменсита злится. Сильно злится. Наверное, мне надо выйти из укрытия и оправдаться перед ней, но я вся трясусь. Я дрожу от их тона, от их обвинений. Они пугают меня, мне сразу хочется залезть в свой панцирь и не высовываться.
        - Мне бы не хотелось никого обвинять, - говорит Бекки, - но, судя по моему опыту общения с ней, я так и не поняла, она мошенница, помешанная или и то и другое. Кем бы она ни была, ей определенно нельзя доверять. Она вечно суется туда, где ей совершенно нечего делать. Наверное, жаждет внимания. Надеюсь, что я ошибаюсь, но с моей стороны было бы непростительно промолчать.
        - С вашей стороны непростительно говорить об этом только сейчас, - возражает Карменсита; да уж, пленных она не берет. За этим следует целый поток бранных слов. - Простите, пожалуйста, Бекки, мне нужно найти ее.
        Сердце колотится. Я бегу в туалет и запираюсь в кабинке. Мне не верится, что Бекки так поступила со мной. Прижавшись лбом к двери, я закрываю глаза и сжимаю левую руку, провожу пальцами по шрамам, от веснушки к веснушке, ощущая борозды на коже через шелк платья. Стараюсь дышать глубоко и успокоить себя.
        Она приедет, конечно же она приедет.
        Я беру себя в руки и возвращаюсь к гостям. Собрание оживленно болтает, бокалы вина у каждого в руке, журналисты высматривают интересный материал, никто не проявляет признаков беспокойства. Только воодушевление. Люди с общими увлечениями и целями собрались в одной комнате и радуют друг друга общением. Моя мама организовала потрясающий вечер. Она бросила меня ради лучшей жизни, а теперь я нашла ее и вижу, что ей действительно удалось добиться чего-то значимого. Я горжусь тем, что я ее дочь. И надеюсь, она тоже будет гордиться мной сегодня.
        - Аллегра, - зовет меня гарда Лора.
        - Вы здесь, - говорю я радостно, теперь мое настроение еще лучше. - Спасибо, что пришли.
        - Я ненадолго, я все еще на дежурстве, - говорит она, показывая свой стакан с водой. - Просто захотелось заглянуть. На самом деле мне нужно переговорить с вами. Мы проверили тот мини-вэн.
        - Да? - спрашиваю я с замиранием сердца. Вот оно. Я вовсе не чудачка, от меня большая польза, и я именно такой человек, с которым всем хочется дружить. Ты приглашаешь меня в ночной клуб «Коппер фейс Джэкс» на Лисон-стрит, где соберутся другие женщины-полицейские? Спасибо за приглашение, конечно, я пойду.
        - Это не тот, кого мы ищем, - говорит она, и все мое воодушевление лопается как мыльный пузырь, я совершенно сбита с толку. - Спасибо за помощь, но нам бы не хотелось, чтобы вы намеренно мешали следствию. Фотографии и информация, которую вы принесли в участок, - конфиденциальны, они, как вы должны знать, переходят в собственность окружного совета, как только вы фиксируете их и загружаете в систему. Вряд ли вы получили разрешение распечатать их и принести в участок.
        В ее тоне чувствуется суровая решительность. Она делает мне выговор.
        - Не может быть. Это был точно такой же белый мини-вэн, который описывали в репортаже, - говорю я. - Наверное, они ошиблись. Я записала всю информацию. Следила за ним полдня. Он был припаркован недалеко от места преступления. На разведке.
        - Это действительно был белый мини-вэн, - говорит она кивая. - В этом вы правы. Аллегра, я знаю, что вы хотели стать полицейским, и мы, безусловно, ценим помощь гражданских, но нам не нравится, когда нас намеренно сбивают со следа.
        Она так на меня смотрит. Она уверена, что я сделала это специально.
        Я даже не успеваю придумать ответ, как кто-то бесцеремонно шлепает меня по плечу.
        - Простите, что вмешиваюсь, - говорит Карменсита. - Уже восемь сорок пять, где министр? - спрашивает она грубо.
        Гарда Лора удаляется.
        - Я сейчас проверю, - говорю я, снова чувствуя, как нарастает паника.
        - Нет, я сама проверю. Дай мне контактную информацию - сейчас же. Мне надо было самой все делать с самого начала, - говорит она, но тут ее в очередной раз отвлекают разговором и поздравлениями, и я спешу к пожарному выходу, который чуть приоткрыт, чтобы проветрить жаркое, душное помещение.
        Я снова и снова обновляю электронную почту, нет ли писем из офиса министра Бразил. Ничего. Я проверяю отправленные письма: 24 июня, 20:00. Приглашенный спикер выступит в 20:30. Клуб Гэльской спортивной ассоциации Святого Сильвестра. Да, всю информацию я указала правильно.
        Ко мне выходит Тристан, с бокалом вина. Женевьева стоит в дверях, смотрит на меня. Будто они объединились, чтобы присматривать за мной.
        - Все в порядке?
        - Да, да. - я чувствую, как струйка пота стекает по моей спине.
        - Знаешь, Аллегра, мы тут поговорили, Женевьева и я. Мы готовы тебя поддержать.
        - Я ценю это. Спасибо. - Снова проверяю почту.
        - Если ты думаешь, что она не придет, - говорит он медленно, - по какой-либо причине, надо сказать об этом сейчас. Скажи Карменсите, пока еще не поздно. Чтобы она придумала, как выйти из положения.
        Сердце колотится. Кажется, я никогда еще так сильно не нервничала. И никогда не была так растеряна.
        - Но она должна прийти, - шепчу я. - Она обязана. От этого зависит вся моя жизнь.
        - Я знаю. - Он берет меня за руку, чтобы утешить.
        - Простите, - раздается громкий голос, Карменсита проталкивается мимо Женевьевы и в два шага оказывается рядом со мной. Она хватает меня за руку и тащит в сторону от пожарного выхода, чтобы никто нас не слышал.
        - Эй, полегче, - говорит Женевьева, бросаясь на мою защиту и пытаясь разжать пальцы Карменситы.
        - Где она?! - рявкает Карменсита, чуть ли не брызжа слюной мне в лицо. - Где мой особый гость?!
        Я сглатываю. Смотрю на телефон и обновляю, обновляю, обновляю дрожащей рукой.
        И вдруг все кончено.
        - Она не придет, так ведь?! - орет Карменсита.
        Тристан смотрит на меня с такой надеждой в глазах, что я ненавижу себя до смерти. Всему конец.
        Я качаю головой и наконец говорю дрожащим голосом:
        - Мне только что сообщили. Премьер-министр ушел в отставку и…
        Она срывается. Толкает меня к стене, и острая боль пронзает мне спину. Тристан бросается вперед и пытается расцепить нас, но он не хочет применять силу к женщине. Я его понимаю.
        - Обманула меня. Лгунья. Какое унижение. Столько журналистов. Весь поселок здесь. Лгунья. Я так и знала.
        Дальше я не слышу. Я вижу ее губы. Пухлые блестящие губы. Щербинку в зубах. Ненависть в каждом слове. Ненависть в ее глазах. Крепкая рука на моем плече сжимает снова и снова. Наверняка утром будут синяки. Вторая рука на моих шрамах. Шрамах, которые связывают мои веснушки, которые связывают меня с папой, но ведь я бросила его ради нее, и этого оказалось мало. На глазах выступают слезы, а она все не унимается.
        - Хватит, хватит, - говорит Тристан решительно. Он с Женевьевой оттаскивают ее от меня. - Вы покалечите ее.
        - Покалечу ее?! Я бы вырвала ей все волосы, выколола глаза, - говорит она угрожающе, затем ворчит что-то по-испански. Ничего хорошего.
        - Простите, Карменсита. Я пыталась. Я правда пыталась. Я хотела, чтобы вы гордились мной. Я хотела понравиться вам.
        - И поэтому ты соврала? Как полоумная. И этим я должна, по-твоему, гордиться?
        - Нет, - говорю я решительно. - Я никогда вам не врала. Позвольте объяснить. Пожалуйста.
        Женевьева нервно кусает ногти. Я смотрю на Тристана, и он кивает мне в знак поддержки. Если уж снимать пластырь, так разом. Давай. Скажи ей. Я делаю глубокий вдох. Сейчас или никогда. А жить с никогда я не смогу.
        - Карменсита, меня зовут Аллегра Берд. Я ваша дочь.
        Она замирает. Буквально. Не двигается, даже не моргает. Наверное, мне надо повторить. Но одного раза мне хватило. Я считаю. Один, два, три…
        - Что ты сказала? - спрашивает она тихо. Без гнева. Без холодности. С надеждой, что ослышалась.
        - Карменсита, меня зовут Аллегра… Берд. Я дочь Бернарда. Я приехала сюда, чтобы найти вас.
        - Неееееееееееет!!!
        Она кричит так громко и протяжно, что несколько голов выглядывают из пожарного выхода, тогда Женевьева закрывает двери и встает, будто на страже. Карменсита еще несколько раз визгливо выкрикивает это слово, спрятав лицо в руках с длинными ногтями, накрашенными и отполированными до совершенства, будто она Бастинда, Злая ведьма Запада, которую облили водой и она тает.
        Затем она выпрямляется и смотрит на меня в упор. Недоброжелательно. И бьет меня по лицу. Такого унижения я никак не ожидала.
        - Эй! - кричит Тристан, оттаскивая ее от меня, но она уже закончила битву. Остались только слова. И, поверьте, выдержать пощечину мне было намного проще.
        - Слушай меня внимательно. - она тычет мне палец в лицо. - Не надо было тебя рожать. Зря я не избавилась от тебя. Когда я вспоминаю о тебе, я думаю только об этом. Что надо было избавиться от тебя… Я пришла к нему за помощью, чтобы избавиться от тебя, а он сказал, что хочет забрать тебя. Самая страшная ошибка моей жизни. Он обещал не подпускать тебя ко мне, ты это понимаешь? У нас был договор.
        - Прекрати! - кричу я.
        - Все, хватит, - говорит Тристан, он берет меня за плечи и прижимает к себе. - Ей не стоит сейчас слушать такое.
        - Очень даже стоит. Она лгунья. Она выставила меня на всеобщее посмешище. Ты вызываешь у меня только отвращение. Возвращайся к нему. Вы заслуживаете друг друга. Два помешанных глупца. Ты такая же, как он. Я не хотела тебя тогда, не хочу и теперь.
        Дальше я не слышу.
        - Замолчите, - говорит ей Тристан, теперь уже сердито. - Замолчите сейчас же. Возьмите себя в руки и идите к гостям. Аллегра, подожди здесь, я быстро.
        Но мне больше нечего ждать.
        Все кончено.
        Я высвобождаюсь из рук Женевьевы, которая пытается удержать меня, но потом отпускает. Я иду по переулку. Журналисты стоят у входа в клуб, ждут прибытия особого гостя, которого они так и не дождутся. Я так сильно реву, что слезы застилают глаза, я плохо вижу, куда иду, но я знаю, что нужно повернуть налево, подальше от всех. Чувствую на себе удивленные взгляды прохожих.
        - Вам плохо? - спрашивает кто-то с тревогой.
        Шатаясь, я продолжаю идти.
        - Я здесь, дорогая.
        Я чувствую руку на своем плече. Сильную. Крепкую. Руку, которая держала меня столько лет. Папа.
        - Я ей не нужна, - говорю я, рыдая еще громче, бросаясь ему на шею. Как малое дитя. Я слышу это в своем голосе. Утрату, обиду, боль. Маленькой девочке плохо.
        - Я знаю, дорогая, я знаю. Ей же хуже. Так было всегда. Но тебе надо было самой в этом убедиться, правда? Теперь ты знаешь. Ты у меня такая смелая. Моя смелая девочка, - говорит он твердо и решительно, обнимая меня, повторяет эти слова снова и снова, стараясь убедить. - Я должен был позволить тебе пройти через это. Я должен был ждать в стороне и не мешать. Знаешь, я думал, что не вынесу этого. Но ты справилась. Ты смелая девочка, Аллегра. Другие просто сбежали бы от этих проблем. - Он говорит со мной таким знакомым, родным голосом, будто я упала на скользком мшистом камне и ударилась коленкой. Укачивает меня, словно младенца, гладит по голове, шепчет на ухо. Повторяет утешения, будто поет колыбельную.
        - Как здесь мило, - говорит он, и я резко выхожу из своей апатии и вдруг вижу, что мы сидим на скамейке, и я совершенно не помню, как мы сюда добрались.
        - Я каждый день обедаю здесь, - говорю я. - Хлеб с отрубями и сыр. Яблоко, грецкие орехи и термос с чаем.
        - Правда? Здорово.
        - Напомни, как ты сюда попал? - я поднимаю на него глаза, будто вижу впервые за сегодняшний вечер.
        - Я был у здания правительства на протесте против закрытия почтовых отделений, но решил заскочить к тебе, на всякий случай…
        - Какое совпадение, - говорю я, вытирая глаза.
        - Полин посоветовала не вмешиваться, ты ведь теперь взрослая и можешь принимать решения самостоятельно. - Он смотрит на меня вопросительно: - Думаешь, мне не надо было вмешиваться?
        Я качаю головой. Я рада, что он здесь.
        - Ты знал, чем все закончится, ты знал лучше, чем я, - говорю я, и слезы снова текут ручьем. Я вытираю их резко, сердито, досадуя на себя.
        - Мы, родители, всегда принимаем в расчет худший сценарий. Мы должны быть готовы к любому развитию событий, но каждый раз надеемся, что ошибаемся.
        Внезапный звук клаксона заставляет меня вздрогнуть. Кто-то сигналит долго и настойчиво.
        - Бернард! - кричат. - Бернард!
        Я вытираю глаза и поднимаю лицо. Привлекательная женщина средних лет, блондинка в чудаковатых квадратных очках, высовывает голову из окна своего автомобиля, перекрывая движение, и упорно сигналит, с суровым, но озабоченным взглядом. Должно быть, я выгляжу жутко, потому что она бросает на меня один взгляд и кричит:
        - Я сейчас припаркуюсь! - И уезжает.
        - Это Бонни, - говорит он.
        Несмотря на все, я не могу сдержать улыбку. И начинаю хохотать как помешанная.
        - А теперь-то что? - спрашивает он, вдруг смутившись.
        - Вот, значит, как, - говорю я медленно.
        - Прекрати, Аллегра.
        - Теперь все ясно как день.
        - Прекрати, - говорит он, тоже улыбаясь.
        - Почтовые отделения, значит, - говорю я, пальцами показывая кавычки, подмигивая ему и толкая в бок. - Нужно спасти почтовые отделения.
        Он невольно смеется на мои подшучивания.
        - Сколько человек пришли на протест? - спрашиваю я.
        - А!
        - Ну давай, говори.
        - Двое.
        - Вы вообще протестовали? - спрашиваю я.
        - Мы пообедали в «Стивенс грин».
        Мы оба хохочем.
        - Но насчет почтовых отделений мы настроены крайне серьезно.
        - Я тебе верю.
        - Нам нравится общаться, - говорит он наконец.
        - Что ж, это хорошо, - говорю я, - рада за тебя.
        - Ну да. - Он смотрит куда угодно, только не на меня, он смущен.
        Я перестаю улыбаться, меня вдруг осенило.
        - Пап, сегодня не было никакого протеста, да? - спрашиваю я.
        - Я хотел быть рядом с тобой, - говорит он. - Бонни предложила подвезти.
        Зачем мне еще четверо, когда у меня есть один такой.
        Я оглядываюсь и мысленно прощаюсь с этим видом, с этим местом, которое приняло меня со всеми моими надеждами. Пора домой.
        Глава тридцать первая
        Я сижу с папой дома, в Валентии, пью его значительно усовершенствованное домашнее пиво. Сейчас вечер пятницы, и, как и положено, мы смотрим телешоу «Вечер пятницы», самое популярное в стране пятничное ток-шоу в прямом эфире.
        Когда объявляют следующего гостя, я чуть ли не прилипаю лицом к экрану.
        - В стране выдалась беспокойная неделя, - говорит ведущая Джасмин Чу, - особенно для моего следующего гостя. Дамы и господа, поприветствуем нашего нового премьер-министра Рут Бразил.
        Папа смотрит на меня удивленно. Он выпрямляется в кресле, делает звук громче.
        - Спасибо, Джасмин, - говорит она, усаживаясь.
        - Итак, премьер-министр, как прошла ваша неделя? - спрашивает она.
        Аудитория смеется. И она тоже.
        - Джасмин, неделя получилась во многом бурная и замечательная. Думаю, самое важное - обеспечить жителям этой страны стабильность и благоденствие. Хотя многое происходило за кулисами, считаю, что крайне важно сохранить спокойствие и равновесие в стране, чтобы мы и дальше процветали и развивались… - Я перестаю слушать речи опытного политика о том, как все изменилось, хотя на самом деле ничего не изменилось.
        - Расскажите, что вы почувствовали, когда узнали, что станете следующим премьер-министром этой замечательной страны.
        - Вообще-то я ехала на одно мероприятие. Деловое мероприятие в Малахайде, организованное президентом Торговой палаты, куда меня пригласили выступить перед собранием и рассказать о женщинах в бизнесе. И я должна извиниться перед всеми, кто ждал моего выступления и кого я подвела. Премьер-министр позвонил мне и сообщил, что подает в отставку и выдвигает мою кандидатуру и я должна немедленно приехать на партийные выборы.
        Папа смотрит на меня, победоносно потрясая в воздухе кулаками:
        - Теперь-то они узнают, Аллегра. Надеюсь, все смотрят.
        Сердце бешено колотится. Я чувствую себя отмщенной. Надеюсь, Карменсита смотрит. Если нет, она все равно узнает. Обязательно узнает. Ее упомянули. Она будет в восторге. Все, кто был на празднике, - Бекки, гарда Лора, - все, кто решил, что я вру о том, что пригласила министра в качестве спикера, теперь поверят мне. Даже Тристан и Женевьева, которые говорили, что верят мне, но наверняка сомневались, убедятся, что это правда. Все же я не чувствую никакой радости. Слишком поздно. Ничто не изменит того, что произошло.
        Они говорят о премьер-министре, о том, что ее вдохновляло в молодости, о ее политических амбициях.
        - Молодая женщина с острова Валентия сказала мне недавно - кстати, спасибо вам, Аллегра Берд, если вы смотрите сейчас нас, - что мы - среднее арифметическое пяти человек, с которыми мы чаще всего общаемся. И должна сказать, эти слова заставили меня задуматься. Они заставили меня обратить внимание, кто меня окружает, каким человеком я хочу быть, подумать о качествах тех замечательных людей, которые повлияли на меня, и в результате чего я сумела достичь успеха. Потому что я считаю, что именно для этого и нужна настоящая поддержка, хорошие наставники и друзья, помощь и советы - они помогают нам преуспеть в жизни. Я бы не смогла занять нынешнее положение, если бы не моя пятерка замечательных людей. И для нашей страны я мечтаю о том же - чтобы ее возглавляли лучшие из лучших и чтобы она достигла процветания.
        Папа наклоняется ко мне и крепко сжимает мою руку. И это как раз то, что мне нужно.
        Вот мой первый. Всегда был первым. Самым важным, целым миром для меня. Моей пятеркой в одном человеке.
        - Смотри, Аллегра, смотри, - говорит папа, показывая на существо, ползущее по берегу.
        - Что это? - спрашиваю я, шевеля пальцами ног в резиновых сапогах. Носки промокли. Я слишком много прыгала в воде, слишком сильно плескалась, и мне не нравится, когда у меня мокрые ноги в сапогах. Но сами сапоги нравятся. Они новые. Они желтые с рыбками, папа подарил их мне сегодня утром на день рождения - мне исполнилось пять лет.
        - Давай-ка я тебе расскажу про рака-отшельника, - говорит папа, опускаясь на корточки возле рака. - Иди сюда, дорогая, не бойся, - говорит он, - беря меня за руку и помогая спуститься с камней на песок. Он знает, что я не люблю трогать этих существ так, как он, но он всегда уговаривает меня не бояться, и я стараюсь. Я сажусь на корточки рядом с ним.
        - У рака-отшельника мягкое брюшко, вот здесь, - показывает он, - поэтому он защищается ракушкой.
        - Как улитка.
        - Да, как улитка. Она тоже моллюск. Но он отличается от улитки, Аллегра, потому что, когда рак вырастает, ему нужна ракушка побольше. Иногда они меняются ракушками с другими раками, большие раки оставляют свои ракушки маленьким ракам и так далее, по цепочке. Но иногда ракушек на всех не хватает, и раки-отшельники дерутся за них. Но обычно они стараются поступать по справедливости, выстраиваются в очередь и ждут, когда им достанется подходящая ракушка. Они большие привереды, выбирают для себя идеальную ракушку, но вскоре расстаются с ней, они постоянно растут и ищут новые ракушки под стать себе.
        Мы наблюдаем, как рак-отшельник пытается залезть в свою ракушку.
        А вечером я сама ползаю по гостиной с коробкой из-под новых резиновых сапог на голове.
        - Я рак-отшельник, пап. Я выросла и нашла новую ракушку.
        Папа смеется, глядя, как я ползаю на четвереньках по гостиной.
        - Ты уже такая взрослая, дорогая. Тебе понадобится ракушка намного больше, чем эта.
        Я вспомнила об этом сейчас, когда папа и я сидим в гостиной, вместе, двадцать лет спустя. Прошедший год был одним из тех лет в моей жизни, когда я росла и приходилось покидать свою ракушку и бороться, чтобы найти новую. Я ползала на четвереньках, продвигалась боком, чтобы достичь цели, с картонной коробкой на голове, пытаясь найти место, где мне будут рады.
        Глава тридцать вторая
        Один из последних рейсов парома на сегодня, уже почти десять вечера. Мы направляемся в Ринардс-Пойнт, это последний заход. Я снова работаю на автопароме, уже несколько дней, и совсем не жалею, что вернулась, потому что все изменилось. Все всегда меняется, потому что сами мы тоже не стоим на месте. Я обошла все машины, от окна к окну, собирая плату, и теперь стою на краю парома и смотрю, как удаляется красная башня с часами Найтстауна. Вечернее небо еще светлое, до одиннадцати не темнеет. Скоро засияют звезды, Сатурн и Юпитер встали сегодня в один ряд с луной. На следующей неделе у меня будет новая работа - экскурсоводом в Международном заповеднике темного неба, с лазерной «указкой», телескопами и мощными биноклями буду показывать группам чудеса ночного небосвода, которые стали моим ориентиром в жизни. Будто переворачивая камень на берегу, под которым прячется целый мир, я помогу им увидеть то, что сокрыто днем. Сгораю от нетерпения. Теперь я понимаю: куда бы я ни отправилась, надо мной светили одни и те же звезды и созвездия, но есть только одно место, где их видно так четко и ясно, - здесь.        Я слышу звук, который заставляет меня резко повернуться. Он доносится со стороны Ринардс-Пойнта. Мотор. Не такой, как у всех. Мне даже всматриваться не надо, он бросается в глаза, ярко-желтый «феррари» на фоне темных, однообразных зданий рыбного завода, выстроившихся в ряд на берегу. Когда мы подходим ближе, дверь автомобиля открывается, и появляется Тристан. Он улыбается мне во весь рот. Он сигналит мне.
        - Ты откуда?! - кричу я через воду, когда мы подходим достаточно близко, чтобы он услышал меня. Он ухмыляется и садится обратно в машину, готовясь заехать на паром после того, как мы разгрузимся. Я отхожу назад и с удивлением наблюдаю, как он заезжает первым, медленно и осторожно - с таким-то зверем вместо машины! - а за ним подтягиваются остальные машины из очереди, на которые я не обращаю никакого внимания, - я слишком ошарашена, чтобы помогать им искать место. Он выключает мотор и выходит из машины со своей бесстыжей улыбочкой, наслаждаясь моим изумлением и замешательством. Открывается пассажирская дверь, и из машины вылезает папа.
        - Что ж, хоть раз в жизни посидел в «феррари», Аллегра, и должен сказать, именно это делает Дикий Атлантический путь… диким, - говорит папа, улыбаясь мне.
        - Твой папа водит ужасно быстро, - говорит Тристан, делая круглые глаза и изображая испуг.
        - Знаю, он водит ужасно… что за… что ты здесь делаешь? - запинаюсь я, гадая, что происходит. - Почему вы вдвоем, как вы тут… что вообще?..
        - Ты оставила свой блокнот, - говорит Тристан, - доставая мой золотистый блокнот.
        Я оставила его специально. Бросила в мусорку у Бекки и Доннахи. Надо было и листы порвать, но я выкинула его, потому что все, что там написано, потеряло для меня всякий смысл.
        - Бекки, твоя хозяйка, принесла его ко мне в офис. После того как посмотрела шоу «Вечер пятницы», кстати.
        Мне, конечно, приятно. Довольно часто я представляю ее выражение лица в тот момент, когда она услышала мое имя из уст нашего нового премьер-министра. Я представляю и реакцию Карменситы, но уверена, что бы я ни сделала и что бы я ни сказала, мне не удастся добиться ее расположения и вряд ли боль когда-нибудь уйдет. Эта трещина, должно быть, навсегда останется в моем панцире.
        - Прости, но я прочитал его, - говорит Тристан.
        Не важно, это ведь не дневник. Недописанные письма для Кэти, Амаль и нынешнего премьер-министра. Сто вариантов письма Карменсите. Он и так знал, что в этих письмах.
        - Одна страница привлекла мое особое внимание, - говорит он и открывает блокнот, чтобы показать мне.
        Заголовок - «Моя пятерка», а под ним - список в виде w-образного созвездия из пяти человек, с которыми я действительно общаюсь чаще всего.
        - Номер один, - читает он громко, и мое сердце начинает стучать быстрее. - Папа, - говорит он, - потому что он любит меня. Номер два: Спеннер, потому что он слушает меня. Номер три: Пэдди, потому что он учит меня. Номер четыре: Тристан, потому что он вдохновляет меня. Номер пять: Женевьева, потому что она знает меня как свои пять пальцев, каждый мой дюйм, со всеми моими бородавками и прочими изъянами.
        Открывается дверца со стороны водителя в машине, которая стоит за «феррари».
        - Привет, Аллегра, - щебечет Женевьева. - Боже правый, ноги онемели, ух ты, как здесь красиво. Джаспер занимается галереей, я приехала на неделю, - улыбается она.
        Из следующей машины появляется Пэдди и машет мне, и наконец Спеннер, с маленькой Арианой, которая начинает прыгать от радости, что она едет на пароме.
        - Суд разрешил мне забрать ее на каникулы, - говорит Спеннер, подмигивая мне.
        Я смотрю на них в полном замешательстве и потрясении - никак не ожидала увидеть их здесь, всех вместе, на острове Валентия. Они обступают папу и Тристана и смотрят на меня улыбаясь, гордясь собой за то, что организовали такой грандиозный сюрприз.
        - Давай, - говорит Спеннер, небрежно подталкивая Тристана в бок.
        - Так, значит, говорить буду я, - начинает Тристан, я еще никогда не видела, чтобы он так нервничал. - Мы собрались здесь, потому что мы твоя пятерка. Но главное, у всех нас есть кое-что общее - ты, Аллегра Берд, тоже одна из нашей пятерки. Я буду первым.
        Он прочищает горло.
        - Помимо моих родителей, - говорит он с волнением, - ты единственная, с кем я могу быть Тристаном. Все остальные считают меня Рустером. И из всех менторов, какие у меня были и каких я читал, ты - один из самых вдохновляющих людей в моей жизни.
        - Потому что ты прекрасна внутри и снаружи, - говорит Женевьева громко и уверенно, будто песню поет.
        - Потому что ты поддерживаешь меня каждый день, - гремит Спеннер.
        - Потому что ты мой друг, - произносит Пэдди с безупречным благородством и честью.
        Я перевожу взгляд на папу. Его голос дрожит, и я едва сдерживаюсь, чтобы не разреветься.
        - Потому что ты моя дочь, - говорит он. - Моя единственная и неповторимая.
        Папина растерянная улыбка и дрожащие губы. Встревоженное, смущенное лицо Тристана, его щенячий взгляд. Я ошарашена. Я не свожу с них глаз. Не могу вымолвить ни слова, но я так счастлива, так чертовски одурело счастлива.
        - И, если уж на то пошло, - добавляет Тристан, - ты мой номер один.
        - Насчет этого мы с тобой еще поспорим, - говорит папа Тристану, затем подмигивает мне. По его щеке стекает слеза, и он вытирает ее тыльной стороной ладони.
        Благодарности
        Линн Дрю, Лара Стивенсон, Кейт Элтон, Чарли Редмейн, Элизабет Доусон, Анна Деркач, Ханна Обрайен, Эбби Солтер, Кимберли Янг, Изабель Коберн, Элис Гомер, Тони Пердю, Патрисия Маквей, Киара Свифт, Жак Мерфи и вся команда новаторов в издательстве HarperCollins UK - благодарю вас от всего сердца. Для меня большая честь работать с вами, издаваться у вас и участвовать в принятии решений, хотя в этом году пришлось ограничиться только виртуальным общением.
        Я благодарю своих литературных представителей в Park & Fine Literary and Media Agency. В частности, Терезу Парк, Эбби Кунс, Эму Барнс, Андрею Маи, Эмили Свит и Алекс Грин. Суперкоманда суперженщин. Спасибо Хауи Сандерсу из Anonymous Content, Аните Киссейн и Саре Келли.
        Выражаю бесконечную благодарность книготорговцам и читателям за вашу поддержку.
        И спасибо моей команде - друзьям, семье, моему Дэвиду, моей Робин, моему Сонни, моей Блоссом… Вы мой мир.
        notes
        Примечания
        1
        Ирл. Garda Siochana - дословно «Стража мира», государственная полицейская служба Ирландии. Полицейских в Ирландии называют garda - «стражи», «хранители». - Здесь и далее прим. перев.
        2
        От англ. rooster - петух.
        3
        Пепельная среда - первый день Великого поста. Согласно традиции Римско-католической церкви в этот день проводится ритуал возложения пепла на головы верующих, когда священник пеплом чертит крест на лбу прихожан.
        4
        Церковь Ирландии - протестантская церковь, входящая в Англиканское сообщество, объединяет англикан в Республике Ирландия и Северной Ирландии.
        5
        От ирл. Taoiseach - премьер-министр Ирландии.