Девочки Талера Дина Ареева
        Талер и Доминика #3
        В парике жарко, очки все время съезжают на нос. Весь этот маскарад меня ужасно раздражает. Но, кажется, на этот раз прокатило, Тимур меня не узнал.
        - И какой у вас опыт работы? - спрашивает он.
        - Я работала воспитателем в детском саду.
        - Ладно, - Тим смотрит исподлобья. Его взгляд упирается в налитую грудь. - Мне нужны услуги няни круглосуточно.
        - Понимаю, и могу заверить, что я… - из соседней комнаты слышится детский плач, а я чувствую, как на блузке проявляются мокрые дорожки. Это молоко бежит из груди. Талеров меняется в лице и бросает через стол документы.
        - Ты правда считаешь меня слепоглухим идиотом?
        - Возьми меня няней, Тим, - плачу я. Я буду очень стараться, я умею работать, и меня ничего не держит возле этого мужчины. Я найду способ сбежать и увезти свою дочь. Обязательно.
        ГЛАВА 1
        В парике жарко, очки все время съезжают на нос. В носу щиплет, хочется чихнуть, я отчаянно держусь. И вообще, весь этот маскарад меня ужасно раздражает. Но, кажется, на этот раз прокатило, Тимур меня не узнал.
        - И какой у вас опыт работы? - спрашивает он. В его голосе мне слышится насмешка, но я старательно себя уговариваю, что это не так. Мне показалось, я просто себя накручиваю.
        - Я работала воспитателем в детском саду, - стараюсь говорить низким голосом и негромко. Вживаюсь в роль тетушки-училки, которую кроме работы ничего в этой жизни не интересует.
        - Ладно, - Тимур осматривает меня с ног до головы. Его взгляд скользит по парику, очкам и почему-то упирается в мою налитую грудь. От страха потеют ладони, украдкой вытираю их об одежду и прячу за спиной.
        Я нарочно выбрала объемную блузку, чтобы не так выпирала грудь. Если бы не жара, я бы надела пиджак. Грудь распирает от молока, у меня его много. Дома я сцеживаюсь по часам, чтобы оно не пропало, но сегодня специально не стала этого делать. Надеюсь, мне повезет, Тимур меня не узнает, и я смогу тайком покормить свою малышку.
        Если бы он позволил мне хотя бы кормить мою девочку, клянусь, я пешком бы шла из своего городка сюда каждое утро. Но отец моего ребенка - каменная глыба, которую невозможно пронять ничем.
        В третий раз я прихожу к Талеру, чтобы устроиться няней к своей дочери, которую после родов больше не видела. Тимур унес ее, забрав с ней мое сердце, и теперь я делаю все что могу, чтобы быть с ней рядом.
        Два раза Тимур прогонял меня, и сегодня я решилась на отчаянный шаг.
        Мама Олега со своей подругой Нинель нарядили меня в ее одежду, мы похожи по комплекции. Дали мне документы дочери Нинель, и я пришла устраиваться на работу.
        - Мне нужны услуги няни круглосуточно, - говорит Тимур, а я стараюсь не смотреть ему в глаза. Боюсь, что меня могут выдать глаза даже под очками. Но сама при этом жадно его расматриваю.
        Его лицо, когда-то такое родное и любимое, стало совсем чужим. Даже не верится, что это он нес меня на руках в роддом. Что это он держал меня за руку и говорил все те слова, которые помогли мне родить мою девочку.
        - Понимаю, и могу заверить, что я… - киваю так, что парик чуть ли не слетает с головы, и вдруг замираю сама не своя.
        Из соседней комнаты слышится детский плач, а я с ужасом чувствую, как быстро промокает блузка, и на ней проявляются мокрые дорожки. Это молоко бежит из груди, течет по животу, все белье на мне уже насквозь промокло.
        Талеров меняется в лице и бросает через стол документы.
        - Ты правда считаешь меня слепоглухим идиотом? - шипит он, нависая надо мной. - К чему этот маскарад, Ника? Я тебя сразу узнал, интересно было, на сколько тебя хватит. Сколько раз мне еще повторить, чтобы ты перестала сюда ходить? И что мне надо для этого сделать?
        Я не обращаю внимания на его слова потому что девочка за стенкой продолжает плакать. У меня уже вся блузка мокрая, я стаскиваю парик, снимаю очки и просяще складываю на груди руки.
        - Она плачет, Тимур, - говорю почти шепотом, - позволь мне ее покормить. Пожалуйста… Мне очень больно, у меня болит грудь от молока, а ты кормишь ее смесью. Какой же ты после этого отец? Пожалей свою дочь, такой маленькой девочке нужно грудное молоко. Я покормлю и уйду, обещаю.
        Тимур смотрит на меня исподлобья, затем поворачивается в сторону комнаты.
        - Хорошо, - выходит сипло, и он прокашливается, - иди туда.
        Садится за стол и накрывает руками голову, но я уже этого не вижу.
        Бегу, на ходу расстегивая мокрую блузку, влетаю в соседнюю комнату. Моя девочка кричит на руках незнакомой женщины, я бросаюсь к ней и выхватываю свою малышку. Очередной цербер, которого нанял Тимур, чтобы мне помешать?
        Я готова сейчас воевать за свою дочь со всем миром, но к моему удивлению, женщина не старается мне помешать.
        - Протрите грудь, - тихо говорит она и протягивает мне влажное полотенце.
        Стягиваю блузку, расстегиваю клапан на бюстгальтере - у меня все для кормления, как и положено кормящим мамам. Наскоро обтираюсь полотенцем и прикладываю девочку к груди. Она начинает жадно сосать, хватается за меня своими маленькими ручками и всхлипывает обиженно, как будто выговаривает за то, что меня так долго не было.
        Я тоже облегченно всхлипываю - наконец-то у меня получилось. Я держу на руках своего ребенка, прижимаю к себе родное тельце, кормлю ее. Мне так без нее плохо…
        - Садитесь в кресло, вам будет удобнее, - женщина помогает мне сесть и выходит, напоследок окидывая нас на удивление теплым взглядом.
        Моя девочка продолжает обиженно всхлипывать и причмокивать, а я беззвучно плачу, чтобы никто не услышал и не обвинил в том, что я заставляю ребенка нервничать. Все время вытираю слезы, чтобы они не капали на малышку.
        Глажу пушистую темноволосую головку и не могу насмотреться. Она похожа на меня, от Тимура совсем ничего нет. Это мое маленькое чудо, как я теперь смогу оставить ее?
        Тихонько, чтобы никто не услышал, пою колыбельную про котенка, который не хочет спать, когда уснули все детки. Ее пела мне мама, я помню до сих пор, хотя саму маму уже не помню.
        Малышка засыпает, смешно прижимаясь крохотным носиком к моей груди, а я продолжаю петь, легонько ее покачивая, и не представляю, что сейчас придется оторвать ее от себя. Как мне упросить Тимура позволить остаться с ней?
        Дочка сладко спит, вжавшись в меня щечкой, целую ее малюсенькие пальчики и вдруг чувствую на себе пристальный взгляд.
        Тимур стоит в дверях и смотрит на нас, я машинально прикрываю грудь блузкой. Ткань подсохла и теперь стоит колом, но я не позволю Тимуру рассматривать себя. Здесь больше нет ничего, что могло бы ему принадлежать.
        Мое тело только мое, и никакой мужчина мне больше не нужен, даже если это отец моей дочери. Даже если его зовут Тимур Талеров, и я любила его сколько себя помню. Теперь для меня самое главное - моя малышка, я нужна ей, и я должна быть с ней рядом. Любой ценой.
        Тимур так и стоит в проеме. По его лицу ничего не разобрать, сейчас оно похоже на гипсовую маску, он весь как будто замороженный. И мне снова не верится, что это тот мужчина, который обнимал меня в роддоме, гладил по волосам и просил потерпеть.
        Нельзя об этом думать, мне тогда снова захочется плакать, а его это только разозлит. И я лишь крепче прижимаю к себе дочку. Я уже умоляла, упрашивала, обещала и даже угрожала, все бесполезно. Но он может передумать ради нашей малышки.
        Он любит ее, если он в принципе способен кого-то любить. Ей лучше со мной, и Тимур только что сам в этом убедился, а значит, я могу надеяться, что он позволит мне хотя бы к ней приходить.
        - Хорошо, Ника, - размыкает он губы, - я беру тебя няней для своей дочери. Ты подпишешь трудовой договор, рекомендую внимательно с ним ознакомиться. Ты теперь такой же обслуживающий персонал, как и остальные сотрудники. И тебе следует знать, какие у меня требования. Если не будешь справляться или же меня не устроит качество твоей работы, договор будет расторгнут в одностороннем порядке.
        - Я справлюсь, Тимур, - отвечаю, спокойно глядя ему в глаза, - можешь не сомневаться.
        Я говорю правду. Я буду очень стараться, я умею работать, и мне все равно, что это дом Тимура. Он не стал моим домом, я никогда не чувствовала там себя уверенно. Меня больше ничего не держит возле этого мужчины. И я найду способ сбежать и увезти свою дочь. Обязательно.

* * *
        Смотрю на Нику, и внутри меня бушует настоящая буря. Мое проклятие. Мое искушение. Моя уязвимая точка. Моя черная дыра, в которой без следа исчезает все, что я перед этим надумал, стоит только взглянуть в ее темные как космос глаза.
        Даже в очках я ее узнал и в этом дурацком парике. Да, да, я знаю, здесь должно быть совсем другое слово. Но я дал слово не материться - все помнят, да? И я его держу. Насчет секса тоже держу. Если честно, это вообще не напрягает.
        Покажите мне нормального мужика, у которого в доме новорожденный ребенок, к которому надо вставать несколько раз за ночь. Какая у него самая большая мечта? Правильно, выспаться. И я сейчас тоже о сексе могу только помечтать целых десять секунд, пока не вырублюсь.
        Но я хочу потянуть время, посмотреть, насколько ее хватит. Она настырная и упертая, теперь это совсем другая Ника, не та испуганная девочка, которую я привез на склад в своем багажнике. И не та, которая смотрела на меня восторженными глазами, а я как… ладно, пускай будет долбодятел, считал, что это все потому что я такой прекрасный.
        Все еще не могу привыкнуть, что она всего лишь рассчетливая стерва. Но насколько же изменился ее взгляд, когда больше не нужно притворяться! Он стал злым и холодным, и только когда Ника берет на руки дочку, я узнаю в ней ту прошлую Веронику.
        Ее слезы обжигают мне сердце, от звука ее голоса у меня в голове полный бедлам. Я перестаю себя контролировать. Мне хочется подойти, сесть у ее ног, обнять колени и уткнуться лицом в руки, в которых она держит нашу дочь.
        Точно идиот, клинический. Тот, кто предал однажды, предаст еще не раз. Слишком много лжи было намешано в наших отношениях, и я простил ее, это правда. Но забыть не получается, а как забудешь, если даже дочь - это результат ее обмана?
        Я не должен подпускать Нику к себе, я ее знаю. Она снова пролезет в меня незаметно, просочится и растворится в крови. Станет моим воздухом, без которого я не смогу дышать, а потом снова предаст.
        Не хочу больше чувствовать эту боль, но моя девочка так сладко спит у нее на руках. Как же я замахался один, кто бы только знал! Няни, как на подбор, мне попадаются какие-то ущербные.
        На первый взгляд няни как няни, но когда очередная соискательница берет на руки мою дочь, внутри все переворачивается. Все бесит, все не так. Держит не так, смотрит не так, говорит с ней не так. И самое отвратительное, что я отчетливо понимаю - не просто не так, а не так как Ника…
        Я знал, что она придет. Она уже приходила, дважды я лично ее прогонял, а потом несчетное количество раз поручал это сделать охранникам. На меня весь персонал косится как на зверя, который отобрал ребенка у матери. И только я знаю правду, я и Демьян, но никому этого больше знать не нужно.
        Узнал ее сразу, как только увидел из окна. Она шла по двору в бесформенной юбке, нелепой блузке, которая делала ее похожей на учительницу на пенсии. Очки, сумка, парик из серии «я упала с самосвала». Какой дебил ее так нарядил?
        Захотелось подойти, сорвать с головы это подобие прически, очки, блузку с юбкой. Выбросить к чертям и обнять. Сказать, что соскучился просто жесть как. Попросить, чтоб вернулась - если надо, на коленях. Она согласится, обязательно, пускай даже ради дочки.
        Потому и попросил Нину Аркадьевну, горничную, принести малышку. Она новый человек в доме, Нику не знает. Я многих сменил, если было хоть малейшее подозрение на связь с Самураем.
        Яростно мотаю головой, прогоняя чертовы мысли. Нет, я больше не позволю Нике проникнуть себе под кожу. Нельзя, мозги «плывут» уже только от одного ее присутствия. Или может это все от недосыпания…
        Я смотрю, как она кормит мою дочь, и понимаю, что никого не найду лучше для ребенка. Ника качает малышку, тихо напевая колыбельную, целует ее пальчики, а я стараюсь не смотреть на прикрытую уродливой блузкой грудь.
        Стоп, Талер, кажется, кто-то тут распинался, что ему не нужен секс. Да, это правда, по крайней мере, пока, но мне однозначно нужна няня. И я ее уже нашел.
        ГЛАВА 2
        Встаю с кресла медленно, чтобы не разбудить дочку.
        - Давай ее мне, - говорит Тимур, протягивая руки, а я не могу от нее оторваться. Моя теплая девочка пахнет молоком, она спит, прикрытая блузкой, и мне кажется, что мои руки к ней приросли.
        - Можно я еще ее подержу? - спрашиваю тихо, с мольбой заглядывая ему в глаза. Не знаю, зачем это делаю. Наверное, пытаюсь найти того Тимура, которого так долго любила.
        Но его там нет, этот Тимур - непробиваемая гранитная скала, и я осторожно отнимаю малышку от груди. Она всхлипывает во сне и морщит носик, готовясь заплакать. Тим смотрит на нее, поджав губы, и начинает расстегивать рубашку.
        Мы стоим в двух шагах от его спальни, и я изо всех сил прогоняю от себя воспоминания, как сама это делала. Тим часто меня просил помочь ему раздеться. Или одеться. Ему нравилось, когда я неторопливо продевала пуговицы в петли…
        Прямо передо мной оказывается умопомрачительный мускулистый торс, где каждая мышца будто высечена из камня. Он тоже из моей прошлой жизни. Я старательно отворачиваюсь, наклоняю голову, чтобы отгородиться стеной волос - своих собственных, парик валяется где-то в углу. Я даже глаза закрываю, но резкий голос Тимура заставляет вернуться в реальность.
        - Это чтобы ты не ходила по дому голой, персоналу не обязательно видеть тебя без одежды.
        Он набрасывает мне на плечи рубашку и связывает впереди рукава.
        - Иди.
        Торопливо переставляю ноги, молясь про себя, чтобы он не передумал. Поменьше смотрю по сторонам - все, что связывает меня с этим домом, больно. А мне нужны только положительные эмоции, разве я хочу, чтобы мой ребенок переживал вместе со мной тревогу и страх?
        Значит, что бы со мной не происходило, я должна видеть только хорошее. Это несложно. Сегодня я шла сюда, надеясь просто увидеть свою дочь, а в итоге держу ее на руках целых полчаса. Покормила ее. Тимур даже взял меня няней, а это значит, что я буду все время находиться со своей малышкой, кормить ее, купать, гулять. Внизу у двери я видела коляску - она такая красивая! Я уже мечтаю, как положу туда дочку, и мы с ней пойдем гулять в парк.
        Представляю и улыбаюсь, размечтавшись. Не замечаю ступеньку, спотыкаюсь, и в последний момент меня вместе с ребенком хватает в охапку Тимур.
        - Еси ты не будешь смотреть под ноги, когда у тебя на руках ребенок, вылетишь в ту же секунду, - он говорит, а сам смотрит в сторону, как будто ему неприятно на меня смотреть.
        А почему «как будто»? Просто неприятно и все.
        - Извини, - улыбаюсь и говорю извиняющимся тоном, но Тимур так и не смотрит в мою сторону.
        - Иди. Я тебя предупредил.

* * *
        Детскую Тимур сделал рядом со своей спальней, и когда мы проходим мимо знакомой двери, мне хочется зажмуриться. Я была там счастлива за этой дверью, пусть недолго. И что бы Тим не говорил о лжи, я знаю, что наша дочь родилась от любви. Пускай это была только моя любовь, но она была. Мне показалось, или по лицу Тима промелькнула мрачная тень?
        Спохватываюсь и прогоняю грустные мысли. Тимур открывает следующую дверь, мы входим в детскую, и я не могу удержаться от восхищенного возгласа:
        - Тим! Как красиво!
        Он бросает на меня удивленный взгляд, а я восхищаюсь абсолютно искренне. Комната оформлена в розово-лиловых тонах, все подобрано идеально, начиная с пеленального столика и заканчивая бантами на шторах.
        Ясно, что здесь поработал дизайнер, но сама я ни за что не смогла бы сделать для дочки такую детскую комнату. Мы подходим к кроватке, над которой нависает развесистый балдахин с музыкальной игрушкой. Тимур развязывает рукава рубашки и забирает ребенка.
        Он сам укладывает дочку в кроватку, а я смотрю, как бережно он поправляет ее головку, чтобы было удобнее. Как заботливо укрывает ее, как гладит ее пальчики - одним своим большим сразу все дочкины. Тимур очень старается быть хорошим отцом. Так может, все это чушь, что мы, детдомовские, не можем быть хорошими родителями?
        Пока он склоняется над кроваткой, я продеваю руки в рукава рубашки - она большая, я могу завернуться в нее как в халат. Или я просто похудела? Блузку сворачиваю пятном внутрь и нерешительно осматриваюсь. Куда ее девать?
        По-хорошему, мне нужно вернуться домой, переодеться, сложить вещи. Но стоит представить, что я выйду из этого дома, становится страшно.
        Он передумает, переспит ночь и решит, что погорячился, когда взял меня на работу. И я больше не увижу свою девочку. От этой мысли даже в пот бросает. Нет-нет, нельзя никуда ехать. Попрошу у Тимура его старые футболки, которые не жалко - не станет же он жадничать.
        - Ника, тебе наверное нужно съездить домой, забрать вещи, - он как мысли читает, и я поспешно его перебиваю.
        - Нет. Не надо. Мне ничего не надо, Тимур, я могу так…
        Он скептически смотрит на меня, я представляю, что он видит - огородное пугало в рубашке на пять размеров больше. Наверное, со стороны я выгляжу смешно, но Тимур не смеется.
        - Ты можешь дать мне свою старую футболку, у тебя же есть футболки, какие ты уже не носишь?
        Он снова смотрит на меня странным взглядом и кивает.
        - Есть.
        - А лучше рубашку, - и добавляю, смущенно отводя глаза: - В ней удобнее кормить…
        - Хорошо, я попрошу горничную что-то для тебя подобрать, - соглашается Тимур, - но потом ты возьмешь водителя и поедешь за вещами. Тебе же надо вернуть все это барахло и документы. Я так понимаю, знакомые снабдили?
        Снова смущенно отворачиваюсь, даже щеки начинают гореть. В его глазах я опять выгляжу лгуньей, способной на все, чтобы проникнуть в его дом. И каждый раз я делаю все, чтобы Тимур убеждался, что мне нельзя доверять.
        Но без его доверия я проживу, а без дочери нет, так что свой выбор я уже сделала. И тут я замечаю, что в детской нет кровати для меня, только одно кресло.
        - А где я буду спать, Тимур? - спрашиваю, оглядываясь.
        Он поднимает на меня глаза, и я поражаюсь, сколько в них холода.
        - Как где? У себя в комнате. Здесь есть радионяня, ты услышишь, если ребенок заплачет.
        - Но так же неудобно, Тим! Ты не переживай, я могу и на раскладушке спать, и на надувном матрасе. Кормить лежа даже удобнее, и я…
        Его глаза становятся ледяными.
        - Ты плохо меня слышишь, Ника? Обслуга не будет жить на одном этаже со мной и моей дочерью. У тебя будет своя комната, и будь добра, когда в твоих услугах не будет необходимости, постарайся оттуда не выходить.
        Ошалело смотрю на Тимура. Обслуга? Он никогда не называл так свой персонал. Помощники по хозяйству, сотрудники, охрана - да как угодно, но только не обслуга. Тимур всегда был предельно вежлив с теми, кто живет в его доме, и никогда не позволял себе таких выражений.
        Я представляю, что сказал бы на это Робби, и его выражение лица. Открываю рот, чтобы возмутиться.
        - Что-то не так? - ледяным тоном спрашивает Тимур. Медленно качаю головой.
        - Нн-нет, все нормально.
        - Тогда пойдем, я покажу тебе твою комнату. Кстати, подумай, какой оклад тебя устроит. С учетом, что ты без опыта работы, без педагогического и медицинского образования, на много не рассчитывай.
        - Мне не нужен оклад, - говорю торопливо. - Мне достаточно того, что я буду со своим ребенком.
        - Об этом не может быть и речи. Ты будешь получать заработную плату как все мои работники.
        Ну хоть не обслуга…
        - Ладно. Тогда на твое усмотрение. И можешь забирать ее в счет долга.
        Тимур презрительно кривит губы:
        - Тебе жизни не хватит, чтобы тот долг вернуть. И я уже предупредил, что тема закрыта. Не нарывайся на конфликт, Ника, если хочешь здесь работать.
        Мне хочется встряхнуть его и крикнуть:
        «Тимур! Не говори со мной так! Да, я обманула тебя, но посмотри на меня, это же я, Доминика!»
        Но Тимур уже разворачивается спиной и уходит. Сцепляю зубы и иду за ним.
        Он приводит меня в маленькую комнату за лестницей, где хранится спортивный инвентарь. Пропускает вперед, останавливается и вглядывается мне в лицо.
        - Ну как, не передумала?
        Пожимаю плечами и прохожу внутрь. Узкое окно на одну раму, зато открывается. Кровать поместится, небольшой шкаф тоже, а больше мне ничего не надо. Гораздо лучше чем подвал или кладовая, которую, если честно, я ожидала.
        Поворачиваюсь и говорю с улыбкой:
        - Спасибо, Тимур. Здесь прекрасный вид из окна, так что меня все устраивает. Если организуешь спальное место, буду благодарна.
        Окно ведет на задний двор и ворота для грузовых машин. Но дальше растут деревья и даже есть небольшая клумба, так что я почти не вру. Замечаю свернутые рулоном боксерские бинты - Тим наматывает их на руки когда боксирует. Не удерживаюсь, провожу пальцем по плотной ткани, и на миг меня пробивает от накативших воспоминаний.
        Тимур тоже дергается, будто его ударило током, но быстро берет себя в руки.
        - Сейчас я распоряжусь, чтобы здесь убрали и поставили кровать. Пока можешь пообедать.
        - Спасибо, я не голодна.
        - В этом доме такое не обсуждается. Ты кормишь мою дочь, поэтому должна питаться правильно и регулярно. Это тоже входит в твои обязанности. Обсудите с Робертом меню с учетом рекомендаций врача, который будет тебя наблюдать.
        Он уже доходит до лестницы, и я все-таки его окликаю:
        - Тим! - а когда поворачивается, спрашиваю тихонько: - Ты придумал ей имя?
        Он качает головой и на мгновенье становится тем Тимуром, которого я знала в детстве.
        - Почему? - спрашиваю еще тише.
        - Потому что она - мое чудо, - отвечает он очень серьезно. - А разве у чудес бывают имена?

* * *
        Захожу в кухню - Робби колдует у плиты, напевая под нос песенку. Он один, без помощников. Видимо, те сделали заготовки и испарились, мой приятель любит священнодействовать в одиночку. Тихо подкрадываюсь сзади и начинаю подпевать.
        Он роняет лопатку в сковороду, оборачивается, и я вижу в глазах такую неимоверную радость, что спешу его обнять и спрятать на широкой груди свое зареванное лицо.
        - Девочка Ника пришла наветить своего старого друга? - Робби отодвигает меня и внимательно осматривает с ног до головы. Я по прежнему в рубашке Тимура, Талер отправил меня на кухню, так и не выдав одежду.
        - Я теперь здесь работаю, Робби, - говорю, стараясь казаться веселой, хоть голос у меня дрожит.
        Но Роберт мужчина умный и проницательный. Он порывисто притягивает меня и обнимает, говоря так, чтобы слышно было только мне.
        - Я так надеялся, что этот упрямый баран одумается и вернет тебя, моя маленькая Вероника. Как же наша принцесса без мамы? Идиот, бестолковый идиот. Ну ничего, главное, ты здесь, и у ребенка будет мама.
        - Няня… - шепчу, глотая слезы, - он взял меня на работу…
        - Упертый идиот, - повторяет Робби и гладит меня по голове как маленькую. - Ничего, перемелется, мука будет. Он мне в последнее время вулкан потухший напоминает. Но вроде как потух, а оно ж дымится над головушкой, дымится. Значит, бурлит внутри лава, и как прорвет однажды, не будешь знать, куда спрятаться!
        Вот откуда он такие слова находит, что слезы сами собой высыхают? Робби поднимает меня за подбородок и начинает тихонько петь:
        А не спеши ты нас хоронить,
        А у нас еще здесь дела…
        Прижимаюсь лбом к его лбу и подпеваю, шмыгая носом:
        У нас дома детей мал-мала,
        Да и просто хотелось пожить[1 - «Не спеши» - Владимир Шахрин, группа «Чайф», альбом «Дети гор», 1993г.]
        Мы оба смеемся, и оба сквозь слезы. Робби взъерошивает мне макушку и подмигивает:
        - Ну что, для кормящих мам у нас отдельное меню! Садись, уже все готово.
        Я удивленно смотрю на него:
        - Какое меню?
        Робби выставляет на стол красиво порезанную вареную грудку, тушенные овощи и нежирный сыр с сухариками. Наливает в высокий стакан компот из сухофруктов, еда так вкусно пахнет, что у меня даже голова кружится.
        Растерянно разглядываю стол.
        - Тимур говорит, надо обсудить с врачом… - но Робби меня перебивает:
        - Все уже есть, Ника, вон у меня целая тетрадка исписана этими докториными рекомендациями. Я тебя каждый день жду, душа моя, все глаза проглядел, - а потом заговорщицки снижает голос: - Ждал он тебя, Ника, вот хоть режь меня на кусочки, ждал. И готовился.
        Сажусь за стол и закрываю лицо руками. Что же за человек такой непонятный этот Тимур, а Робби как будто мысли мои читает. Снова шепчет, наклонясь к уху:
        - Говорил я тебе, он не то, что пропащий. Просто как будто бродит в потемках, на преграды натыкается и бьется каждый раз больно. А ты у него как лучик света, - он снова оглядывается и продолжает доверительно: - Его совсем эти потери подкосили, ты ешь, ешь, не отвлекайся.
        - Какие потери? - жую, мне так вкусно, что я сейчас Робби съем.
        - Да директор детдома, где Тим наш вырос, умерла. А еще девочка эта детдомовская, к которой Тимур был очень привязан, Доминика, тоже. Он, кажется, опекуном хотел стать, но не вышло.
        Чудом не давлюсь курицей и быстро хватаю компот - запить.
        - Как умерла? - бормочу и снова пью, чтобы скрыть смущение.
        - Не знаю подробностей, но он черный ходил, Ника. А мне сказал: «Все, Робби. Нет ее больше, моей Доминики, умерла она». И все. Тяжело столько всего даже для такого как Тимур.
        ГЛАВА 3
        Аппетит пропадает как и не было, жую на автомате, боясь себя выдать. Робби понял буквально, но я-то знаю, что Тимур имел в виду.
        Он нашел мой дневник и Лаки. Проверить, что Доминика Гордиевская сменила имя на Веронику Ланину, дело одного дня. Особенно учитывая возможности Талерова.
        Я для него умерла. Больше нет той маленькой Доминики, которая была по его словам всем, что у него есть. Осталась Ника - лживая предательница и воровка.
        Я ведь сразу заметила, что он избегает называть меня полным именем, думала, это привычка. Нет, он оставил Доминике все то, что было хорошего в его памяти. А Нике досталось остальное.
        Прикидываю, за сколько можно продать квартиру, которую отдала мне Сонька. Хорошо, если дадут десять тысяч, город маленький, и квартиры там дешевые. Но я не могу вот так продать квартиру и сбежать в никуда.
        Сейчас нельзя об этом и думать, я не могу просто увезти дочь, меня найдут максимум через пару часов. Если я хочу исчезнуть, надо основательно подготовиться. А сейчас просто быть рядом с малышкой. И никто не должен догадываться о моих планах, даже Робби.
        Пока я ем, входит та самая женщина, что передавала мне дочку. Тим говорил, это горничная.
        - Тимур Демьянович попросил вас подняться к ребенку, пока в вашей комнате идет уборка.
        Вскакиваю и, дожевывая на ходу, бегу из кухни. Робби машет тетрадкой и кричит вдогонку, что ждет меня на полдник и что мне положено шестиразовое питание.
        Я читала о грудном вскармливании и сама знаю, что нужно много пить, даже если есть я много не могу. Поэтому с Робби мы будем видеться часто.
        Перепрыгиваю через ступеньку, чтобы скорее оказаться наверху. Вбегаю в детскую - моя девочка спит, сладко причмокивая во сне. Опускаюсь на пол возле кроватки, смотрю на нее через бортик и наглядеться не могу. Самой не верится, что я могу к ней прикоснуться, погладить щечку, поцеловать пальчики.
        Внезапно раздается звук закрывающейся двери, поднимаю голову и только сейчас замечаю еще одну дверь, ведущую в соседнюю комнату. А соседняя комната - спальня Тимура.
        Подхожу, поворачиваю ручку - незаперто. Осторожно открываю и заглядываю внутрь - Тим спит на кровати, подмяв под себя подушку, и у меня на мгновение сжимается сердце. Когда-то, в другой жизни, он так подминал меня, и мне совсем не было тяжело. Наоборот, мне нравилось.
        Наверное, Тимур оставил дверь приоткрытой, чтобы услышать, когда малышка проснется, а та захлопнулась от сквозняка.
        Подхожу ближе и замираю. Во сне Тим совсем не такой, его лицо не похоже на защитную маску, которую надевают хоккейные вратари, чтобы защититься от удара шайбой.
        Он тоже не спал эти дни, как и я. Я - от того, что меня разлучили с дочкой, а он от того, что пытался сам справиться с маленьким ребенком.
        Хочется погладить густые жесткие волосы, колючие от щетины щеки, упрямый рот. Протягиваю руку - я прикоснусь еле слышно, он ничего не почувствует…
        - Ника… - раздается в тишине полустон-полушепот. Тим подминает подушку сильнее и повторяет во сне: - Ника…
        Медленно пячусь назад, пока не упираюсь спиной в прохладную стену. Нащупываю ручку двери, проскальзываю в детскую и закрываю дверь.
        Ноги дрожат, снова опускаюсь возле кроватки и ложусь на мягкий коврик, обняв себя за плечи. Моя дочь и ее отец спят, а я думаю о том, что никогда не смогу разгадать загадку по имени Тим Талер. И главное, я не уверена, надо ли мне ее разгадывать.

* * *
        Мне снится Ника. Сквозь сон слышу ее запах - тонкий, манящий, сводящий с ума. К нему примешивается еще один - сладкий, молочный запах моей дочки. И до меня только сейчас доходит, что моя малышка пахнет Никой.
        Тянусь к ней, она не сопротивляется, подминаю под себя - я все помню, что обещал, и не собираюсь нарушать обещание. Просто хочется снова почувствовать ее под собой, пропустить сквозь пальцы шелковые пряди, провести губами по чувствительной белой коже.
        - Ника… - шепчу, вдыхая знакомый аромат, - Ника…
        Она ускользает из рук, плывет по воздуху и начинает таять, развеиваться как дым. Открываю глаза - Ники нет, есть подушка, которую я вжимаю в себя как раньше вжимал Нику. По хорошему, в ней должна быть пробита неслабая дыра.
        Отбрасываю подушку и откидываюсь на спину. Не могу поверить, что Ника рядом, в моем доме. Я жесть как боялся этого, и в то же время хотел до дрожи.
        Она прибежала сразу, как только ей сняли швы и выписали из роддома. Я уже знал, мне позвонили и отчитались. И я ждал ее, позволил охране впустить во двор и вышел навстречу.
        Ника стояла у ворот, обхватив себя руками. Увидела меня, глаза на миг вспыхнули, а мне будто кислотой по сердцу плеснули. Шипело и разъедало, я даже слышал как оно шипит внутри.
        Ждал, она скажет, что не может без меня, что я ей нужен. Что хочет вернуться ко мне. Что ее заставили, вынудили, запугали. Не знаю, пусть бы что угодно сочинила. Всякой херне бы поверил, клянусь.
        Но она только подбородок вздернула и глазами сверкнула.
        - Я не к тебе пришла, Тимур Талеров. Я хочу видеть свою дочь и не уйду отсюда, пока не увижу.
        Звездец меня накрыло. Сам не знаю, откуда хватило выдержки, но я даже не шелохнулся. Руки на груди сложил и ровно так заговорил, не истерил ни разу.
        - Уходи, Ника, я все сказал.
        Она сверлила меня своими глазами чернющими, а я хотел одного - чтобы ей больно было хоть немного так как мне. Она мне душу выжгла - дотла, до черной копоти, а я понимал, что где-то внутри, в глубине я даже рад. Зачем мне душа, если ее может так выворачивать?
        Я думал, что больно - это когда бьют ногами, завалив на пол толпой. Когда руки выкручивают из суставов, что из глаз искры сыплются. Когда руки вывернуты, а тебе пробивают грудину коротким прямым. Когда в голову стреляют из снайперской винтовки. Так вот, херня это все, детский лепет.
        Больно - это когда она смотрит на тебя пустым холодным взглядом и говорит:
        - Да, я виновата перед тобой Тимур, но ты не меня наказываешь, ты наказываешь нашу дочь. Я нужна ей, она такая маленькая, как ты собираешься сам справляться?
        - Я найду ей няню. А ты отсюда уйдешь, Ника. Я сказал, что для тебя в этом доме нет места, не вынуждай меня применять силу, чтобы вывести тебя за ворота.
        Она смотрела на меня неверяще, когда я разворачивался, подзывал Илью и отдавал распоряжения. Кричала мне вслед, что я бездушная сволочь. Как будто я этого не знаю. Я ушел в дом и не оглядывался, хотя ее отчаянный, ненавидящий взгляд жег спину не хуже напалма. Я был уверен, что она так просто не сдастся, и не ошибся. На следующий же день она бросилась под колеса моего автомобиля.
        Я успел затормозить прежде, чем узнал Нику. Она ничего не говорила, только смотрела на меня как на врага. И я ничего не сказал. Вышел из машины, взял за локоть и усадил на переднее сиденье.
        Сам сел за руль и повернул в сторону того городка, в котором ее беременной нашел.
        - Тебе придется меня убить, Тимур, - она первой нарушила молчание, - но я не откажусь от дочери.
        Не вижу смысла продолжать разговор. Мы не договоримся, потому что разговаривать не о чем. Позицию свою я озвучил, как поступать дальше - ее дело.
        - Я буду приходить каждый день, - она все ещё пыталась достучаться, но я лишь плечами пожал.
        - Как хочешь. У меня достаточно укомплектован штат охраны, чтобы тебя не впускать, Ника.
        Больше мы не разговаривали. Она сидела, отвернувшись к окну, и угрюмо следила за несущимися мимо пейзажами. А я гадал, что за странные чувства переполняют меня, стоит только подумать об этой девушке. Не говоря уже о том, чтобы увидеть.
        Больше всего это похоже на ненависть. Я мало кого ненавидел в жизни, но хорошо помню ощущения, когда перехватывает дыхание и кажется, что голова горит огнем. Такое несколько раз было со мной в детстве.
        Когда я стал старше, понял, что ненавидеть - это непродуктивно, это лишняя трата сил и энергии. И вот теперь меня накрывает тем же испепеляющим чувством. Так же сбивается дыхание, вот только горит уже все нутро, не только голова. Значит, я ее ненавижу?
        Но почему тогда чем больнее я делаю ей, тем больше сгораю сам?
        - Ника, ты меня ненавидишь?
        - Нет.
        Она сидела неподвижно, подобрав коленки. На миг я представил, что мы едем к нам домой, в наш дом, где спит наша дочь.
        И никогда в жизни я не ездил так медленно, как тем вечером. Была бы более длинная дорога, по ней бы поехал, только чтоб дольше она сидела рядом, на расстоянии протянутой руки, смотрела в окно, поджав губы. Пусть не разговаривала со мной, главное, что рядом.
        Когда приехали, не стал выходить из машины, потому что не удержался бы и следом пошел. Но вот от того, чтобы схватить за руку, не удержался. Она остановилась, но и не обернулась.
        - Почему?
        Думал, не поймет, о чем я, но она поняла.
        - Тебя больше нет для меня, Тимур. Нельзя ненавидеть то, чего нет.
        И тогда стало так херово, что я чуть не завыл. Она выдернула руку и ушла, а я еще сидел у нее под домом пока не опомнился. Дома маленький ребенок, очередную няню я выгнал в шею. Втопил педаль газа, развернулся на месте и рванул обратно.
        Я хочу, чтобы она меня ненавидела, строила планы мести, мечтала о том дне, когда я сдохну, чтобы плюнуть на мою могилу. Все, что угодно, только не это холодное равнодушие в глазах.
        Мне кажется, дочка хнычет во сне. Подрываюсь и бегу к двери. Родительский блок радионяни я распорядился поставить в комнате Ники. Влетаю в детскую и останавливаюсь, ошалевший.
        Ника спит на полу, свернувшись в клубок возле детской кроватки на пушистом коврике. Малышка хныкает уже громче, и она открывает глаза. Она еще не переоделась, до сих пор в моей рубашке - Армани, какой же еще. На груди два влажных пятна, и у меня все тяжелеет.
        - Извини, пожалуйста, Тимур, - она смотрит испуганно, оглядываясь по сторонам, - я нечаянно уснула.
        - Покорми ребенка, а я узнаю, что с твоей комнатой, - говорю как можно более холодно и захлопываю дверь.
        Кажется, для кого-то настали нелегкие времена, и этот кто-то не Ника.
        ГЛАВА 4
        Я была уверена, что он меня прогонит. Как уснула, сама не знаю, наверное, меня убаюкало сладкое сопение моей девочки. Сквозь сон услышала ее писк, и когда увидела нависающее насупленное лицо Тимура, чуть сердце от страха из груди не выпрыгнуло.
        Потому что он мне снился. Не настоящий Тимур Талеров, какой он на самом деле, а другой Тим. Каким бы мне хотелось его видеть. С открытым теплым взглядом и улыбкой.
        Но надо мной нависает живой Тимур, который смотрит настороженно и с недоверием, и я в страхе вскакиваю с пола.
        Показалось даже, что у него челюсти щелкают как у волка. Но он лишь говорит, что узнает про комнату и чтобы я покормила ребёнка. И уходит.
        Дверь можно закрывать и потише, но я не в том положении, чтобы указывать хозяину дома. А теперь еще и моему работодателю.
        Молоко снова протекло на рубашку, стоило дочке заплакать. Бегу в ванную, быстро мою руки. Расстегиваю пуговицы, достаю из кроватки свою девочку и сажусь в кресло.
        Не могу глаз от нее оторвать, какая же она чудесная! Сначала малышка ест жадно, захлебываясь и причмокивая. А потом начинает баловаться. Улыбается, когда я щекочу ей щечку, утыкается личиком мне в грудь.
        Она уже давно наелась, но не отпускает меня, и мне самой хочется подольше с ней посидеть. Но на видео о грудном кормлении, которые я смотрела, говорилось, что нужно подержать ребенка вертикально.
        Встаю, прижимаюсь щекой к крошечному лобику. Хожу с малышкой по комнате, рассказываю, как я ее люблю, как мы пойдём с ней гулять, какие там красивые растут цветочки и летают птички.
        Она внимательно слушает и сопит мне в шею. Я бы часами так ходила, но спиной чувствую прожигающий насквозь взгляд.
        Понимаю, что это Тимур раньше, чем слышу ровный голос.
        - Ей нужно сменить подгузник. Ты не умеешь, давай мне ребёнка, я покажу, как.
        Я ожидала услышать все, что угодно, но только не это. Он правда собирается меня учить? Не выгоняет за то, что я ничего не умею, а хочет помочь?
        Тимур подходит, берет дочку, и она громко протестует, когда я ее отдаю. У меня такое чувство, будто это часть меня отделилась. И только то, что он отец, помогает смириться и не отобрать ее обратно.
        Замечаю залипший взгляд Тимура на моей обнаженной груди и поспешно запахиваю полу рубашки.
        Ошарашенно наблюдаю, как Тим успокаивает нашу девочку, как покачивает ее, как нежно прижимается губами к недовольно сморщенному личику.
        И улыбается. Тим Талер улыбается. Ни за что бы не поверила, если бы не видела своими глазами.
        Дочка успокаивается в его больших руках - она в них как котенок, кажется совсем крошечной. Тим разговаривает с ней, и его голос звучит по-другому. Мягче, тише, успокаивающе. Даже не верится, что он умеет так разговаривать.
        Тимур меняет ей подгузник уверенными, привычными движениями опытного родителя, а я стою за его спиной и смотрю.
        Уверена, что у меня тоже получится, я не боюсь взять ее на руки, не боюсь сделать что-то неправильно. Я чувствую свою девочку, как будто мы настроены на одну волну.
        Тимур продолжает играть с дочкой и, не оборачиваясь, говорит:
        - Твоя комната готова, Ника. Иди, приведи себя в порядок. Я одену ребенка и вынесу с коляской в беседку. Выйдешь во двор, будешь с ней гулять, она хорошо спит на свежем воздухе. И не забудь поесть. Можешь взять еду с собой в беседку, попросишь Роберта, он упакует.
        Молча киваю и спускаюсь в свою комнату под лестницей. На первом этаже есть ванная и туалет, там я писала Тимуру записку сто лет тому назад.
        Захожу в комнату - здесь стало намного уютнее. Мне даже шторы повесили на окно. Кровать, конечно, не влезла, но диван меня вполне устраивает.
        Возле дивана тумбочка, на ней стоит ночник и продолговатая коробочка, в которой я узнаю приемник от радионяни. Тим не хочет, чтобы я находилась поблизости, но позаботился, чтобы я в любую секунду могла слышать свою девочку.
        В комнату даже поместился небольшой двустворчатый шкаф. У меня есть все, что нужно для жизни, кроме свободы, но я верю, что это не надолго.
        Если честно, я ожидала, что будет хуже, а так все даже неплохо. Тимур не сидит дома целыми днями, и вряд ли он приставит кого-то следить за мной, когда уедет в офис.
        Главное, не попадаться ему на глаза, когда он дома. Остальное время я смогу проводить с дочкой, а заодно придумать, как мы можем сбежать от Талера.
        Механически открываю дверцу шкафа и бессильно опускаю руки. Там висят мои вещи, которые я оставила в машине Ильи, когда уходила от Тима.
        Он их не выбросил даже считая меня лгуньей и предательницей? Не мужчина, а какая-то бездонная глубина, этот Тимур Талеров. И страшно утонуть, и невозможно отказаться от соблазна с головой в него окунуться. Только вот плата за соблазн оказывается непомерно высокой.

* * *
        Перебираю разложенные по полкам вещи. Кружевные прозрачные комплекты белья мне точно не понадобятся, они чересчур непрактичные, хоть и очень красивые. Бюстгальтеры мне слишком тесные и неудобные, в таких не покормишь ребёнка. А соблазнять Тимура я теперь буду только в своих кошмарных снах.
        Сгребаю белье в один из фирменных пакетов, которые сложены в дальнем углу шкафа. Видимо, в них принесли вещи из той кладовки, где Тим их хранил. Туда же отправляются короткие соблазнительные платья и юбки, которые очень нравились Тимуру.
        Беру в руки черное длинное платье, Тимур сам мне его покупал. Это платье я надевала только один раз, когда примеряла в гардеробной. Тим тогда завелся с полоборота, я думала, мы его в тряпку превратим. Нет, не превратили, платье оказалось довольно живучим, только примялось немного. Еще Тимур бретель из шва выдернул, когда с плеча вниз его тянул.
        Сейчас бретель на месте, платье отглажено и упаковано в чехол. Смотрю то на него, то на пакеты, но выбросить не могу, не поднимается рука. Пускай висит, а вдруг именно в нем мы сделали нашу девочку?
        С легкой грустью вешаю чехол с платьем обратно. Шелковые халатики и сорочки тоже решаю оставить, надо же в чем-то спать. И ночью подниматься к ребёнку через весь этаж голышом не самая лучшая идея.
        После душа натягиваю джинсы, футболку, беру пакеты и иду на задний двор, где стоят мусорные баки. Оставляю пакеты возле баков и направляюсь на поиски беседки, о которой говорил Тимур. Уже по дороге вспоминаю, что не зашла к Робби, но мне совсем не хочется есть. Ничего, загляну на кухню на обратном пути.
        Беседку замечаю сразу, снаружи двое охранников, внутри возле коляски та высокая женщина - Нина Аркадьевна, Тимур говорил, она горничная. Охранники незнакомые, но вежливые и предупредительные.
        Да, непросто будет сбежать от тебя, Тим Талер. Но теперь я знаю, что в мире нет ничего невозможного, стоит только захотеть. А я очень хочу забрать свою дочь и спрятаться так, чтобы он нас никогда не нашел.
        И снова я обманываю, на этот раз себя. Больше всего мне бы хотелось, чтобы у нас была обычная нормальная семья. Чтобы мы жили вместе: я, Тимур и наша девочка. Мы любили бы его, а он нас. Он очень хороший отец, и у нас когда-нибудь потом мог бы родиться мальчик, похожий на него.
        Но как раз это невозможно, лучше об этом даже не думать. Я отпускаю Нину Аркадьевну, забираю коляску и иду гулять по дорожкам.

* * *
        Я смотрю из окна кабинета, как Ника катает по двору коляску, и не могу себя заставить уйти. У меня в руках моя рубашка, которую я стащил из корзины для грязного белья. Она в пятнах от молока, она пахнет Никой, и я как последний извращенец втягиваю носом этот полностью сносящий крышняк аромат.
        Мне уже несколько раз звонили из офиса, звонили поставщики, и даже один раз позвонил Шерхан. Шерхану я, правда, ответил, и секретарю своему ответил, а остальных просто сбросил.
        Еще пять минут, и я всем перезвоню, со всеми поговорю и все решу. Мне нужны эти пять минут, чтобы насмотреться на них, на обеих. Ника о чем-то задумалась, закусила губу и даже лоб наморщила. Такая смешная, она сейчас точно как ее маленькая копия, которая лежит в коляске. Та тоже любит морщить лобик, особенно когда я ее укладываю спать.
        Я уже просек эту хитрую мелочь, каждый раз она начинала хныкать и капризничать, когда я относил ее в кроватку. Потому что однажды случайно отрубился вместе с ней на своей кровати, и ей видимо понравилось. А я очень боюсь ее придавить, я же по сравнению с ней как слон против котенка.
        Вижу, как спокойно себя ведет моя девочка, когда рядом Ника, и понимаю, что для дочки лучше нее никого не найти.
        Я распорядился отнести в ее комнату вещи, которые все это время простояли в моей гардеробной в чемодане. Она оставила этот чемодан в машине Ильи, когда сбежала от меня, а я не смог себя заставить его выбросить.
        Мне уже успели доложить, что Ника выставила к мусорным бакам пакеты с бельем и одеждой, и я сказал, пускай там остаются. Не хочет такое белье, купим другое. Если оно у нее каждый раз так намокает от молока, то кружевная «паутинка» там явно лишняя.
        Смотрю на подсохшие пятна и набираю ту докторшу из роддома, которая обещала мне «крутую горку» и сына. Она рассказывает про специальные вкладки для кормящих и про специальное белье.
        - А вы не знали, Тимур Демьянович?
        Откуда же мне знать, если у меня ничего не течет? А если начнет подтекать, то это уже будет недержание, и тогда мне надо будет идти к совсем другому доктору.
        Но врачихе ничего не говорю, ставлю себе пометку заехать в магазин для новорожденных. Там меня уже ждут, дня не прошло, чтобы я у них не затарился под завязку.
        Надо бы у Ники узнать, что нужно ей, но мне она вряд ли выдаст список. Подошлю Нину Аркадьевну, пусть спросит. Ника даже сама выбрать может, у всех магазинов сейчас есть онлайн-версия.
        Заставляю себя спуститься вниз и сесть в машину. Не хочется от них уезжать, так и тянет обратно. Сутками смотрел бы, как они там во дворе гуляют. Но уже все перезвонили по второму кругу, я еду, а у самого такое чувство, будто за рулем оболочка сидит от Талера. Сам я остался смотреть в окно, как гуляют две похожие друг на друга девочки - одна большая, а вторая маленькая. Одна моя, а вторая нет.

* * *
        «Поля, Полинка, Полечка», - мысленно называю дочку. Только не эту, которая у меня на руках, эту я могу только крошечкой называть, лапочкой и доченькой. Но когда она подрастет, я бы могла называть ее Полечкой, Полинкой. Полиной звали мою маму, и мне всегда нравилось это имя.
        Мы сегодня долго гуляли с малышкой. Она почти все время спала, но мне ни капли не было скучно. Когда дочка проснулась, мы вернулись в дом, я ее покормила и уложила спать, и только потом поняла, как проголодалась.
        Сама прибежала к Робби и потребовала много-много еды, чем ужасно его удивила и обрадовала. Теперь мой друг сидит напротив, сложив ладони домиком, и с умилением смотрит как я уминаю все, что он приготовил. А вот чай я допиваю с трудом, глаза слипаются, голова не держится, приходится ее подпирать.
        - Тебе нужно поспать, - качает головой Робби, - это никуда не годится, Ника.
        - Я посижу тут у тебя, - бормочу, укладывая потяжелевшую голову на локти и устраиваясь удобнее.
        У Робби в кухне уютно, пахнет выпечкой и корицей. Блок с приемником от радионяни лежит рядом на столе, я проснусь раньше, чем дочка заворочается. Я каждый вздох ее слышу. Такое ощущение, что у меня свой, особый приемник внутри вмонтирован.
        Мне кажется, вокруг много воды, это море. Меня качает на волнах, я плыву, и мне так нравится плыть. Где-то рядом приглушенно звучат мужские голоса. Голоса знакомые, вот только звучат они как будто сквозь толщу воды. И я не могу разобрать, чьи.
        - Она здесь работает, Роб, в договоре четко сказано…
        - Девочки устали, Тимур, они гуляли почти три часа, хорошо поели, им обеим нужен полноценный дневной сон. Вот, здесь же написано…
        Будто страницы шелестят, и меня снова качает, только уже не на волнах. Теперь я точно знаю, что это сон. Мне снится, что Тимур берет меня на руки и несет через весь этаж. Обвиваю его шею - это же сон, а во сне все можно! - и утыкаюсь носом в теплую, пахнущую Талером шею.
        - Тим…
        Он не отвечает, потому что снится мне, и я тоже замолкаю. Если бы он еще немного поносил меня, так уютно в этом сне, уютнее, чем на кухне у Робби.
        Прижимаюсь к твердой груди и слышу, как гулко бухает за упругими мышцами сердце Тима. Странно, что я слышу это во сне. И что затылок у него колючий, чувствую. Тимур всегда стрижет его коротко, мне нравилось щекотать об него ладони.
        А потом он исчезает, я чувствую щекой прохладную простыню и вздыхаю. Так намного удобнее, но на руках у Тима спать лучше. Хочется ему об этом сказать.
        - Тим…
        - Спи, Ника, - слышу прерывистый шепот. Тимур дышит глубоко и часто - наверное, это я такая тяжелая, хоть это и сон. Вот он и запыхался. Его дыхание слышится совсем рядом, похоже, Тим садится возле меня на корточки
        Не уходит, я чувствую его руку на своих волосах. Невесомо проводит по ним ладонью, я ее ловлю и подкладываю себе под щеку.
        Это наяву он неприступный, ледяной Тимур Талеров, а здесь, со мной, он другой. И мне он таким намного больше нравится.
        - Ты мне нравишься, Тим, - шепчу, удобнее устраиваясь на его руке, и удивленное хмыкание в ответ я уже не слышу, а скорее угадываю, прежде чем окончательно провалиться в сон.
        ГЛАВА 5
        Открываю глаза, как будто меня изнутри толкнули. Я лежу на диване в своей комнате, хотя точно помню, что уснула за столом у Робби. Шторы задернуты, вокруг полумрак. Я в тех же джинсах и футболке, в которых гуляла с малышкой, только футболка снова наполовину мокрая.
        Моя девочка, Полинка! Вскакиваю, как ошпаренная, и бегу наверх в детскую. С полдороги соображаю, что надо было переодеться, но уже отчетливо слышу детский плач. Так что бегу еще быстрее, через две ступеньки перескакиваю. Влетаю в дверь и первым, кого вижу, это Тимур.
        Он держит на руках дочку, пытается ее успокоить, а она заходится плачем, и у меня этот плач отдается в каждой клеточке мозга. Не обращаю внимание на Тимура, стаскиваю мокрую футболку и выхватываю у него из рук малышку.
        Она сразу набрасывается на грудь и жадно сосет, при этом одновременно выговаривая мне, какая я никудышняя мать. Бросила свою девочку и уснула.
        Мне так стыдно перед ней, а еще страшно перед Тимом. Если он сейчас своим металлическим голосом скажет, что ему не нужна няня, которая спит по полдня, даже не знаю, что буду делать. Просить, умолять или вцеплюсь намертво в ту же кроватку - пускай попробует оторвать.
        Представляю, что малышку сейчас у меня отнимут, и слезы против воли текут по щекам. Опускаю голову, чтобы закрыться волосами, сажусь на пол возле кроватки. Здесь такой мягкий и пушистый ковер, на нем и лежать можно.
        Вижу перед собой ноги Тимура, но боюсь поднять голову. Стоит же, как назло, не уходит. Знаю, что смотрит на меня, почему тогда молчит? Стараюсь повернуться так, чтобы хоть немного закрыться от его обжигающего взгляда.
        - Сядь в кресло, Ника, - его надтреснутый голос звучит глухо. Мотаю головой.
        - Нет. Мне здесь удобно.
        - Ты простудишься и простудишь ребенка.
        Послушно поднимаюсь, старательно прикрываясь дочкой. Без бюстгальтера, конечно, неудобно. Но это надо ехать домой, а мой Тим наверняка выбросил.
        Тимур делает шаг навстречу, на миг наши взгляды встречаются, и я в изумлении чуть не сажусь обратно на пол. Я хорошо помню этот взгляд, помню, что он означает и что было потом. Лучшее подтверждение этого громко чмокает у меня на руках.
        - Можно я пройду… - бормочу, Тим отступает, и я в совершеннейшем смятении усаживаюсь в кресло. Там лежит оставленная с утра пеленка, поспешно укрываю дочку, заодно спрятав грудь.
        Тим шумно сглатывает, я по-прежнему избегаю смотреть ему в глаза, предпочитаю остановить взгляд у подбородка. Вижу как двигается кадык на крепкой загорелой шее, и сама сглатываю. Куда-то не в ту сторону утекают мои мысли…
        - Ника, завтра возьмешь машину и поедешь в магазин, недопустимо, что ты ходишь по дому без белья, - Тим заговаривает, я решаюсь посмотреть на него и с удивлением отмечаю, что он больше не пялится на мою грудь, а с преувеличенным вниманием рассматривает свои руки. - Или закажи все, что нужно, в интернете.
        - Хорошо, Тимур, - согласно киваю, а сама замираю от того, что у меня будет это завтра.
        Но это не все сюрпризы на сегодня. Тимур идет в свою комнату, а когда возвращается, вижу у него в руках блок приемника радионяни. Я помню, что положила его возле себя на столе у Робби, а когда проснулась в своей комнате, приемника уже не было.
        - Тим, прости, - решаюсь позвать его, - я нечаянно уснула, обещаю, что такое больше не повториться, и что я…
        - Ты, - Тимур обрывает на полуслове и вперяет в меня тяжелый взгляд, - ты кормишь моего ребенка. В твои обязанности входит усиленное питание и полноценный сон.
        Беспомощно хлопаю ресницами, а он разворачивается и уходит.

* * *
        Если я перестал называть вещи своими именами, это не значит, что они перестали происходить в моей жизни. И к тому, что происходит сейчас, очень сложно подобрать нормальное слово. В общем, полный звездец у меня творится.
        Этого я и боялся, что стоит Нике вернуться в мой дом, и я снова поведусь как сопливый пацан на ее темные глазищи, припухшие губы, которые она специально покусывает, чтобы у меня до точек в глазах все сводило.
        Про остальное, думаю, говорить - только еще больше себя подначивать. Но когда она футболку сняла, у меня от перенапряжения чуть сосуды не полопались. Вместе с ширинкой.
        А она как будто не замечает ничего, выхватила дочку из рук, на пол уселась и кормит. Не знаю, как я выдержал, а ведь всегда гордился, что могу себя контролировать. Мне девки голые на руки садились, а я при этом на двух пятерках блефовал так, что даже с тремя королями игру сбрасывали.
        Здесь же весь самоконтроль в… Ну, вы поняли. Коту под хвост. А Нике все по боку. Или она специально меня дразнит? Я сначала так думал, но во сне же не притворяются. Я просто не мог смотреть, как она спит на кухне у Робби, неудобно улегшись на сложенные на столе руки перед чашкой недопитого чая.
        А она меня обняла, прижалась во сне и потом вообще добила. Нравлюсь я ей, ну не охренеть? Я вот охренел в ее этой кладовке. Думал, она меня возненавидит за ту кладовку, презирать будет. А такое впечатление, что она бы и в будке жила на улице, если бы мне подобное пришло в голову. Хорошо, что не пришло.
        И как это сложить? Расчетливая сука, укравшая мои деньги, готова терпеть что угодно, лишь бы быть рядом со своей дочкой?
        Смотрю в окно, они снова гуляют, а мне наблюдать за ними - это какой-то неведомый ранее уровень удовольствия. Я реально кайфую, когда вижу, с какой нежностью Ника разговаривает с моей дочкой, как она бережно держит ее на руках, как улыбается ей. Про то, как кормит, я уже говорил.
        На полном серьезе думаю установить в детской камеру и смотреть на них, и пусть мне хоть тысячу раз скажут, что я извращенец. Ничего нет для мужчины важнее, чем когда любят его ребенка. Ладно, не камеру, видеоняню. Скажу, что для подстраховки.
        Снова в голову лезут мысли о родителях. Наверное, мать со мной также носилась, как Ника с дочкой, но больше всего меня интересует отец. Неужели и он, глядя на нас, превращался в такое же бесформенное желе, как сейчас я?
        Когда мозги текут и плавятся, когда в груди распирает и сердце стучит медленнее раза в два. Может, поэтому он допустил столько ошибок?
        Откидываюсь на спинку кресла и упираюсь подбородком на сцепленные перед собой пальцы. Ника осторожно ступает и толкает коляску перед собой так важно, как будто она на коронации в королевском дворце, а не на заднем дворе городского дома.
        Склоняется над коляской - наверное, мелочь моя проснулась и хнычет. А Ника так ласково смотрит на нее, я никогда ее такой не видел. Что-то говорит и улыбается, поправляет покрывальце, пустышку.
        Маленькая вредина не успокаивается, Ника достает ее из коляски и качает на руках. Потом озирается по сторонам, задирает футболку. Поднять голову она, конечно, не догадывается. А я не могу заставить себя не смотреть.
        И снова все по новой. Мне бы встать и уйти, а я как дурак, поднимаюсь и стою, руки в карманы. Смотрю как одну мою девочку другая девочка кормит, прижавшись к стенке дома. Почему не моя, почему?
        Прихожу в себя от боли в костяшках. Вмятина в стене уже не первая. Первая была, когда мне из роддома позвонили, сказали, что Ника плачет все время. Может грушу сюда принести? Или стены мягкой обивкой оббить, как в дурдоме?
        Ника уже уложила мелкую обратно в коляску и футболку поправляет. А я джинсы поправляю, где давит, и ремень. Если покупать видеоняню, то приемник надо сразу в душе устанавливать, чтобы не мучиться.
        Спускаюсь в гараж и несколько минут втыкаю, глядя перед собой. Я сам загнал себя в эту яму, из которой не знаю, как выбраться. Знаю только одно: Ника будет жить в этом доме при любом раскладе, и если все будет продолжаться в том же духе, то скоро я сам переселюсь к ней в ту кладовку под лестницей.
        Трогаюсь с места и выезжаю в ворота. Скоро истекают тридцать дней, и надо регистрировать дочку. На самом деле я давно придумал ей имя, но теперь не знаю, наверное, правильно будет спросить Нику. А ей может не понравиться имя, не слишком оно современное.
        Полина. Поля. Так звали мою мать, и мне очень хотелось бы, чтобы так звали моего ребенка.

* * *
        Не знаю, что происходит, но Тимура теперь все чаще можно застать дома. А я так радовалась, что он будет на целый день уезжать, и мы с малышкой сами по себе будем, только вдвоем.
        Понятное дело, Тим мне не доверяет, боится оставить со мной дочку на весь день. Часто замечаю, как он наблюдает за нами из окна или из машины - по часу за рулем торчит, делает вид, что по телефону говорит. Но я же вижу, как он задумчиво аппарат в руках крутит, когда думает, что я не смотрю.
        Что-то я делаю не так, что-то ему не нравится, но нет бы прямо сказать. И я спросить боюсь, зачем нарываться? Захочет выгнать - выгонит, и глазом не моргнет. Но пока он изводит меня своими гляделками, и я каждый раз боюсь напортачить еще больше.
        Вечером иду в душ и сквозь шум воды слышу, как малышка плачет. Отчетливо так слышно, будто она в самое ухо кричит. Сердце обрывается, сразу думается о плохом.
        Кое-как смываю гель, наскоро обтираюсь полотенцем, набрасываю халат и несусь наверх, через ступеньку. На бегу пытаюсь завязать пояс, а какой в тех халатиках шелковых пояс - шнурок шелковый тоненький.
        Пока затягиваю пояс, по дороге с разгона врезаюсь в Тимура. Не поймай он меня, лететь мне затылком вниз по ступенькам, потому что инстинктивно руки вперед выставляю и от него отталкиваюсь.
        Халат, естественно, нараспашку, одна рука Тимура меня за бедро держит, вторая за талию, а халат для красоты на мне болтается как на вешалке. Сама не знаю, как сознание не потеряла, когда его на меня качнуло, и он меня к перилам прижал.
        Такой знакомый запах, тело такое близкое и твердое, руки на мне… И глаза - потемневшие бездонные, губы прямо возле моего лица. Какое тут самообладание выдержит? А у меня его и не было никогда.
        Доченька выручает, начинает кричать, я из рук Тимура себя выдираю, кое-как халат запахиваю и дальше несусь через две ступеньки. Только в детской соображаю, что приемник от радионяни в ванную не брала, как же я ее плач услышала?
        Вынимаю свою девочку из кроватки, сажусь кормить, и сразу Тимур заходит. Я под пеленкой грудь прячу, как будто дочку укрываю, а он мне в глаза смотрит. Становится надо мной, как гора нависает. У меня сердце стучит еле-еле, ну не могу я привыкнуть к тому, что он смотрит, как я кормлю.
        А он берется за пеленку, в глаза мне заглядывает и спрашивает - негромко, чтобы девочку нашу не напугать.
        - Можно?..
        Киваю несмело и отпускаю пеленку. Тим садится на корточки и смотрит, как забавно дочка работает отъевшимися щечками, и улыбается. Я никак не могу привыкнуть к его улыбке, у него такие красивые ямочки, как и у его дочери. Он гладит ее по личику, а она начинает его руки отпихивать и недовольно бубнить.
        - Ты что ругаешься, как бабуська старая, - смеется Тим и накрывает ладонью ее темноволосую пушистую головку.
        Замираю, когда его пальцы касаются моей груди. Вмиг начинают предательски неметь ноги, дрожать руки, по позвоночнику вниз стекает горячая волна и собирается внизу влажной лужицей.
        Только этого мне еще не хватало, чтобы снова проснулись те чувства, которые успешно заглушились во мне беременностью и родами. Я не хочу больше, чтобы мое тело подчинялось одному только взгляду или звуку голоса. Я больше не хочу хотеть Тимура Талерова.
        Отвожу взгляд и смотрю в стенку. Я всего лишь кормлю свою дочь, и моя грудь - исключительно устройство для выработки молока. Не хочу вспоминать, какие ощущения мне дарили губы и руки Тимура, когда…
        - Я еду ее регистрировать, Ника, - Тим поднимается и оглаживает джинсы, а я на минутку забываюсь и залипаю на его прокачанных ногах и совсем не специально задерживаюсь взглядом на ширинке. А незачем становится прямо напротив меня… - Ты меня слышишь, Ника? Ты уже думала, как хотела бы назвать дочку?
        До меня доходит, что Тимур спрашивает моего мнения, а вдогонку я еще и соображаю, что он до сих пор не зарегистрировал ребенка. Значит… Значит, он у меня ее не отбирал?
        - Да, - сглатываю, - думала. Но тебе может не понравиться. Оно не очень современное, но так звали мою маму. Я хотела бы назвать ее Полинкой. Полечкой.
        Тимур наклоняется, хватает меня за плечи и сдавливает так, что я невольно вскрикиваю. Боюсь, что напугала ребенка, но малышка увлеченно ест, пытаясь поймать меня за выбившуюся прядь.
        - Это… - он тоже сглатывает. - Это очень красивое имя, Ника. Мне оно нравится.
        Облегченно выдыхаю и не могу понять, почему он не отпускает меня и продолжает сверлить взглядом, в котором плещется что-то незнакомое. Непонятное. Необъяснимое.
        Наконец отрывисто отнимает ладони и потирает их, будто получил ожог. Разворачивается, уходит, и тогда я решаюсь. Как в ледяную воду бросаюсь, но я слишком много об этом думала, чтобы сейчас промолчать.
        - Тим, - окликаю, и, когда он оборачивается, спрашиваю, старательно тараща глаза, чтобы не зажмуриться, - а под какой фамилией ты хочешь записать Полинку?
        ГЛАВА 6
        Я ее чуть не поцеловал. С размаху в меня влетела, вообще не смотрит, куда бежит. Как меня увидела, руки выставила вперед и чуть не загремела вниз по ступенькам.
        Успел поймать, а у нее поясок слетел, халат нараспашку, и там… Короче, я чуть прямо на лестнице не сдал в штаны биоматериал для спермограммы, потому что под халатиком у Ники не было вообще ничего. Она только из душа выскочила, влажная еще, вот я и уплыл.
        И ладно бы думал, что это она меня соблазняет, хоть немного легче бы стало. Нет, она услышала, что малявка пищит, и понеслась. Я не смог сдержаться, зажал ее на ступеньках и смотрел.
        Смотрел, как глазищи сверкают, как грудь вздымается и опадает - запыхалась девочка. Вот и у меня все дыбом поднялось, а чтоб опало - это надо к себе возвращаться и в душ идти. И не факт, что надолго поможет. Кто мог подумать, что проживание в одном доме с матерью моего ребенка превратится в такую пытку?
        Вернулся, но не к себе пошел, а в детскую, как магнитом к ним потянуло. Да, я долбанный мазохист, я знаю. Но так горячо внутри становится, когда могу на нее смотреть, запах вдыхать, пальцами груди касаться. И на мышку свою мелкую любоваться, когда она Никину грудь сосет. Правда, скоро это будет не мышка, а хомяк, такие у нее щечки стали круглые.
        Ника отворачивается, глаза прячет, наверное, неслабо я ей тошню. Заставляю себя оторваться и уйти, но уже на пороге вспоминаю, что хотел про имя узнать. И если бы она достала автомат и дала по мне очередью, я бы и то так не охренел.
        Наших матерей звали одинаково, значит ли это что-то или просто совпадение? Демьян бы обязательно выдал какую-то старперскую херню типа «Это судьба», но я не верю в судьбу.
        Значит, будет Полинка. Но когда Ника про фамилию спрашивает, я поначалу даже не въезжаю, к чему этот вопрос. Останавливаюсь и удивленно моргаю.
        - Вообще-то, у нее есть отец.
        - Ты хочешь, чтобы она была Талеровой?
        Вопрос зависает в воздухе, потому что я не знаю, как ответить. Да, Полина Тимуровна Талерова. А как еще, если ее отец Тимур Талеров?
        Но где-то глубоко я понимаю, что хочет сказать Ника. И жду, пока она соберется с духом.
        - Разве это твоя фамилия, Тим? Разве, когда ты родился, тебя назвали Тим Талер? И разве твой отец не заслужил, чтобы твоя дочь носила его фамилию?
        - При чем здесь мой отец?
        - Это ведь не он отдал тебя в детдом? Почему ты так злишься на него?
        - Это не твое дело, Ника, - теперь я злюсь и закипаю.
        - Я много думала, Тим, - она говорит торопливо, будто боится, что я уйду и не стану дальше слушать. Дурочка, я бы сейчас и шагу не смог ступить, - особенно в роддоме. Когда становишься родителем, мир вокруг меняется. И ты в своем ребенке видишь не только себя, а и своих родителей. И их родителей тоже. К ней через нас тянется ниточка от всех, разве ты этого не чувствуешь? А ты хочешь эту ниточку оборвать. Твоим родителям было бы сейчас очень больно и обидно узнать, что ты так легко от них отказался.
        Стою, будто громом пораженный, а она продолжает говорить, покачивая мою Полинку. И волосы время от времени приглаживает.
        - Ты говорил, что знаешь, кто были твои родители. Знаешь ведь? Как тебя звали на самом деле, Тимур? Ведь она спросит тебя потом, как звали твоих папу и маму, ее дедушку и бабушку.
        - Большаков, - нехотя цежу, - Тимур Большаков. А его Игорь.
        - Значит, она Полина Тимуровна Большакова, - повторяет Ника, и я не выдерживаю такого двуличия.
        - Ты сменила имя, и тебя вообще не парило, что твоим родителям было бы больно и обидно.
        - Ланина - девичья фамилия мамы, - отвечает, и я сразу начинаю чувствовать себя дерьмом, - и, если бы мои родители были живы, они были бы счастливы знать, что моя дочь носит их фамилию.
        И мои были бы счастливы, я точно знаю. И я сам много об этом думал. Но выворачивать перед ней душу больше не собираюсь, хватит. Поэтому сжимаю зубы так, что скулы сводит, а потом бросаю через плечо:
        - Я услышал тебя, Ника. Укладывай ребенка и иди спать. Я сам решу, как лучше.

* * *
        Еду медленно-медленно, как черепаха ползу. Мыслей столько в голове, как она еще у меня не лопнула, не знаю.
        Права Ника, сто раз права, и только мое гребанное эго не дает это признать, глядя ей в лицо. Талерова… Разве я правда хочу, чтобы моя дочь носила это имя? Тим Талер - сначала безродный подкидыш, потом криминальный авторитет. Кличка. Маска. Никнейм. А оглянись назад - никого нет, пустота.
        Я тоже думал о том, что я - лишь сцепка между своим ребенком и толпой Большаковых, которые стояли бы за моей спиной, не реши отец связаться с Басмачом. Большаковых и Никитиных, родителей матери.
        Конечно, я познакомлю Полинку с Демьяном, вот только он не ее дед. У него свои внуки будут, родные, Ирка нарожает. А мой отец никогда не станет дедом.
        Воздуха не хватает, останавливаюсь. А ведь если бы Ника не вернулась, я и не знал бы, что у меня дочка есть. Я же не проверял, пьет Ника таблетки или нет, на слово верил. Потом в обидки ударился за эти деньги ебу… Сорри, забылся. Гребанные деньги.
        Если бы Сотникова не застрелили, он бы ей мстить начал, и малышка бы моя в детдом попала. И тоже меня ненавидела. Мороз по коже, меня даже передергивает. Так чем я лучше своего отца? А ведь я за нее жизнь отдам, она мое сердце. Со щечками, как у хомяка, и ямочками…
        Моргаю часто, чтобы резкость навести. Не тереть же глаза, не совсем я уже опустился. Набираю юриста своего, он документы готовит по дочке. Говорю, что надо переиграть, пусть меня дожидается. А потом все-таки не выдерживаю.
        - Олег Степанович, составьте список бумаг и объектов, которые нужно переоформить, если я захочу сменить фамилию.
        Открываю в машине окно и вдыхаю полной грудью.

* * *
        Я все-таки выбираю день и еду с водителем в свой городок забрать вещи. Я готовилась к родам, и пускай не покупала много для дочки, но кое-что собрала. Да и в своей одежде мне намного комфортнее, чем в дорогих брендовых шмотках.
        Скучать по Полинке начинаю, как только сажусь в машину. Да, она теперь Полинка, я спросила у Тимура, и он кивнул утвердительно. Про фамилию уже спрашивать побоялась, я и так после той зажигательной речи о родителях думала, меня за дверь выставят.
        Но ничего, обошлось. В квартире кое-как бросаю вещи в сумку, водитель помогает снести ее вниз. И уже когда выезжаем со двора, звонит Тимур.
        - Ты долго еще? - мне все время кажется, что он чем-то недоволен.
        - Нет, Тим, уже еду домой. Скоро буду, - отвечаю и дыхание сбивается.
        Внутри все сводит от страха. Как оно вырвалось, это «домой», как я могла? Сейчас он разозлится, скажет ледяным тоном, что для прислуги его дом - это место работы ну или еще что-нибудь подобное. И чтобы я оставалась у себя и не смела ступать на порог.
        Но из динамика лишь слышится прерывистое дыхание. Он молчит. Я молчу. А потом начинает попискивать знакомый голосок, и Тимур быстро говорит мне в самое сердце:
        - Хорошо. Приезжай быстрее, жду тебя дома, - и отключается.
        Прислоняюсь виском к окну. Что это было? Дочка капризничает, и Тимур остался с ней, не поехал в офис. Но… Он меня ждет?
        Мысли смешиваются в голове в бесформенный клубок. Можно притворяться перед Робби, перед Ниной Аркадьевной и парнями из охраны, будто меня нисколько не волнует хозяин дома. Но перед собой притворяться невозможно, а по нему я начала скучать, стоило отъехать всего лишь на пару километров.
        Представляю, как он ходит с Полькой на руках, выглядывая в окно, и снова хочется плакать. Какая же я стала сентиментальная после родов, кажется, даже беременная такой не была.
        В дороге незаметно для себя засыпаю и открываю глаза, когда мы въезжаем в ворота. Мне говорят, что Тимур гуляет с малышкой за домом, иду к ним, и на мгновение придумываю себе другую реальность. Где мы семья, я приезжаю к себе домой, и там меня ждут любимые муж и дочь.
        Но выдуманная реальность вмиг разбивается о настоящую, когда Тим окидывает меня оценивающим взглядом - я переоделась в свою одежду, - и указывает кивком на коляску.
        - Она не хотела засыпать без тебя, пришлось вынести во двор, недавно только уснула. Если ты проголодалась, иди на кухню, а я посмотрю за Полиной.
        - Нет, спасибо, я потом поем, - к коляске тянет как магнитом. Подхожу, смотрю на спящую дочку и не могу сдержать улыбку.
        - Тогда я уехал, мне надо в офис, - Тим направляется в сторону гаража, а я растерянно хлопаю глазами. Он… он отчитывается передо мной?

* * *
        Полинке исполнился месяц, и Тимур везет ее в клинику на плановый осмотр. Это уже третий, первый был после роддома, второй - когда ей было две недели, но тогда осмотр проводился дома.
        Я надеваю ей желтый комбинезон, шапочку и пинетки. Она похожа на цыпленка, такая забавная! Выношу Тимуру, чтобы он ее уложил в переносную люльку. Он окидывает меня недоуменным взглядом и спрашивает как обычно с недовольными нотками в голосе:
        - А ты почему не одета?
        В последнее время своими вопросами Тим постоянно загоняет в тупик. Как почему?
        - А разве я тоже еду?
        - Конечно. Ты же с ней постоянно, тебе и слушать, что скажет доктор. Какой с меня там толк? Давай быстрее, у тебя пять минут.
        Укладываюсь в три и прыгаю на заднее сиденье машины, где закреплена люлька. Чувствую себя Золушкой, которую не оставили дома ждать добрую Фею-Крестную, а взяли на бал сразу без всякой тыквы.
        Клиника в центре, недалеко от дома Тимура, так что доезжаем за десять минут. Тим паркуется на противоположной стороне, достает люльку, я выскакиваю следом. Переходим дорогу, ступаю на проезжую часть, и внезапно ладонь захватывают стальные пальцы.
        - Куда под колеса лезешь? Смотри на дорогу.
        Вообще-то «колеса» от нас метров за двадцать.
        - Здесь пешеходный переход, Тим, - пытаюсь спорить, но он еще крепче сжимает мою ладонь.
        - Ты не знаешь, как они ездят? Если за рулем неадекват, то для него правил не существует.
        Он переводит меня через дорогу за руку, как маленькую, но, когда оказываемся на тротуаре, ладонь не отпускает. Так и идем до самого здания: в одной руке Тимур несет люльку, а другой ведет за руку меня. Снова накатывает чувство, что мы обычная семья, нормальная. Пусть совсем на короткое время, на несколько шагов, которые остается пройти до входа в клинику. Но за эти несколько шагов я чувствую себя абсолютно счастливой, настолько, что когда Тим распахивает передо мной дверь, не сдерживаюсь и говорю очень искренне:
        - Спасибо тебе, Тимур, - и прохожу в холл, стараясь не замечать обращенного на меня вопросительного и одновременно ошеломленного взгляда.
        ГЛАВА 7
        Тимур открывает передо мной дверь кабинета, и я прохожу внутрь. Навстречу нам поднимается женщина в белом халате возраста Робби, у нее строгий вид, и мне немного страшно - вдруг она скажет, что я что-то не то делаю или плохо смотрю за малышкой?
        Тим ставит переноску на стол, и я достаю своего цыпленка. Кладу на пеленальный столик, мне кажется, моя девочка испугана, как и я. Начинаю ее раздевать, при этом стараюсь разговаривать с ней, чтобы успокоить.
        - Не надо так волноваться, - говорит врач. - Вы няня девочки?
        Меня будто окунают в холодную воду. Все верно, она видит меня впервые, в предыдущие ее визиты меня еще не было в доме Тимура.
        К горлу подкатывается комок, но я не успеваю ответить, как слышу за спиной холодное.
        - Это мама Полины.
        - Она у нас Полинка? - восторгается врач и подходит ближе. Если она удивлена, то не подает виду. - Ну-ка, Полинка, покажи, как ты выросла! Какой смесью вы ее кормите?
        - Грудным молоком, - говорю тихо.
        - Очень хорошо, - одобрительно кивает врачиха и начинает обмерять, взвешивать малышку. Вижу, как дергается Тимур при каждом ее движении. Мне самой кажется, что она недостаточно осторожно берет мою девочку, вертит, переворачивает.
        Но в итоге докторша остается довольна состоянием малышки, хвалит нас с Тимуром и называет ответственными родителями. Спрашивает меня, как я питаюсь и какой соблюдаю режим. Тоже хвалит, а я мысленно обнимаю Робби с его тетрадкой.
        Нас направляют на прививку. Тимур проходит с нами в манипуляционную, и когда в ножку Полинки впивается игла, у меня такое чувство, будто ее в меня вонзили. Тим сидит, сцепив зубы, и я всерьез опасаюсь, чтобы он не убил медсестричку.
        Малышка кричит, я хватаю ее на руки, целую и сама готова разреветься.
        - Приложите ее к груди, - советует медсестра, - она успокоится. Вот сюда пройдите, у нас есть кабинет для кормления.
        Я несу туда Польку, Тимур идет с нами. У меня чувство, что он мне не доверяет - каждый раз, когда я ее кормлю, нависает над нами или садится напротив на корточки. Я уже начинаю привыкать и не так стесняюсь. В конце концов, мы всего лишь родители общего ребенка, и я очень благодарна Тимуру, что он больше не подчеркивает, что я только няня и что я на него работаю.
        Полинка засыпает, укладываю ее в люльку, и мы уходим из клиники. На всякий случай прячу руки в карманах кофты, но он больше не стремится взять меня за руку. Тимур ведет машину, дочка спит, а я смотрю в окно.
        Проезжаем мимо городского парка. У нас красивый парк, очень зеленый и ухоженный. По аллеям гуляют парочки, мамы с колясками и с малышами постарше. Вдалеке виднеется фонтан, и я вспоминаю, как нас, детдомовских, иногда выводили сюда погулять.
        Мы катались на аттракционах, ели мороженое и чувствовали себя самыми счастливыми обычными детьми. Пока не приходило время возвращаться обратно. Воспитатели уходили домой, и мы снова становились никому не нужными.
        Ловлю на себе в зеркале внутреннего обзора внимательный взгляд. Отлипаю от окна и когда слышу Тима, сначала не верю своим ушам.
        - Ты хочешь погулять в парке, Ника?
        Я так ошарашена, что даже говорить не могу, только утвердительно киваю в ответ. А потом спохватываюсь.
        - А как же Полинка? Тебе неудобно будет ее носить.
        - Я взял колеса от коляски.
        Он паркуется недалеко от входа, устанавливает люльку на колеса и дает мне коляску. Сам заводит руки за спину и идет сзади в шаге от нас.
        Я так неприлично счастлива, что мне даже неловко. Иду, толкаю перед собой коляску, а самой хочется прыгать от радости. Оборачиваюсь к Тимуру, и он быстро отводит глаза, но я же вижу, что он смотрел на меня.
        - Тим, как ты думаешь, мне можно мороженое?
        - Если без всяких добавок, то думаю, что можно. Какое ты хочешь?
        - Если без добавок, то, наверное, лучше мягкое, из фризера. Я видела там киоск.
        Тим идет на поиски и возвращается с двумя порциями мороженого в вафельных рожках. Мне взял белое, себе шоколадное. Мне оно кажется таким вкусным, каким даже в детстве не было.
        Мороженое быстро тает и течет по пальцам. Облизываем их и смеемся, как будто мы обычная семейная пара, которых полно вокруг. Тимур достает из колясочной сумки салфетки, вытирает руки, а потом начинает тщательно тереть мне ладони.
        - Ты заелась, - говорит и осторожно промакивает салфеткой уголки губ.
        - Ты тоже, - голос предательски садится, я протягиваю руку к его лицу, но Тим отшатывается и сам вытирает рот.
        Мысленно себя ругаю - ему не нужны мои прикосновения, зачем я каждый раз что-то придумываю? От возникшей неловкости выручает Полинка. Она просыпается и начинает плакать, я достаю ее из коляски.
        Пробую успокоить, но ничего не получается, надо ее покормить. Оглядываюсь по сторонам, наверное, лучше вернуться в машину. Но уходить не хочется, здесь так хорошо в парке, уже надоело гулять по одной и той же дорожке за домом Тимура.
        - Будем возвращаться? - спрашивает Тим, и мне кажется, ему тоже жаль.
        - Может, ты меня закроешь?
        Идем к самой дальней скамейке. Я думала, Тимур просто встанет перед нами - я в блузке с пуговицами, мне совсем немного надо оголить грудь. Но он садится на скамейку, тянет нас к себе на колени и закрывает с двух сторон руками.
        У него большие массивные мышцы на руках, мы с Полькой спрятаны за ними как за забором. Когда-то я не могла обхватить их двумя ладонями, а сейчас они, кажется, стали еще больше. Малышка сладко чмокает, я поднимаю глаза, и мы с Тимуром встречаемся взглядами.
        Чуть не охаю, когда вижу горящий в глубине его глаз огонь. Мы смотрим друг на друга и молчим. Мне кажется, Тим хочет что-то сказать, но не говорит, а я боюсь это услышать. И боюсь сгореть под этим огнем. Разрываю контакт первой, закрываю глаза и прислоняюсь щекой к его груди.
        Так бы и сидела вечно у него на руках с громко сопящей малышкой и слушала, как гулко стучит самое близкое после дочки и одновременно самое далекое сердце когда-то любимого мужчины. Или все еще любимого?

* * *
        Тимур улетел по делам в Европу. Сказал, что на неделю, и что я могу звонить в случае необходимости. Правда, не уточнил, когда именно наступает эта самая необходимость. А мне вдруг становится в тягость его отсутствие.
        Мы гуляем с Полинкой во дворе, и я все время забываюсь и выглядываю Тимура в окне, он оттуда часто за нами наблюдал. Стоит услышать шум мотора за воротами, я уже готова бежать к воротам.
        Ругаю себя и уговариваю не поддаваться. Это же Тимур, к нему так легко привязаться, а отрывать потом приходится больно и долго. Правда, уговоры помогают мало, но я не теряю надежды.
        Ловлю себя на том, что старательно придумываю повод позвонить. Ничего в голову не приходит, делаю несколько фоток Полинки, где она забавно грызет кулачок и улыбается. Я на эти ямочки могу смотреть бесконечно и знаю, что Тим тоже.
        Отправляю Тимуру фото, мгновенно появляется отметка «Просмотрено».
        Говорю себе, что не надо обольщаться, просто он все время с телефоном. Но настроение сразу ползет вверх, а когда в ответ пиликает мессенджер, сердце делает рывок и замирает. Я даже открыть сообщение боюсь.
        Все же собираюсь с духом, открываю и изумленно ахаю, потому что вижу фото живописного городского пейзажа, снятого с балкона отеля. Этаж невысокий, но вокруг все здания невысокие и очень красивые, скорее, Тим просто остановился в старой части города.
        Снимки идут один за другим, я потрясенно таращусь на экран - это он мне шлет? Может, перепутал контакт? Не выдерживаю и пишу:
        «Тим, ты не ошибся, это мне?»
        Ответ заставляет дышать чаще, он понял, что я имела в виду. Потому что отвечает коротко: «Да».
        Не могу справиться с волнением, но и не хочу, чтобы сейчас все закончилось. Поэтому спрашиваю:
        «Это какой город?»
        «Мюнхен».
        И снова пауза. Ну что же написать, чтобы он не подумал, что мне неинтересно?
        «Очень красиво!»
        Теперь Тимур думает, что написать. Хотя, о чем я, скорее, отложил телефон в сторону, в конце концов, он поехал туда работать, а не… Кладу свой в карман и чуть не подпрыгиваю от пиликания и вибрации.
        «Тебе нравится?»
        «Да, очень».
        Еще мне очень понравилась Прага. Кофейня Алекса, у которого я работала, тоже находилась в старой части города. Саша несколько раз приглашал меня на прогулки по городу, пока я не поняла, что его интерес не только дружеский.
        Когда я собралась уезжать, он предложил мне остаться, несмотря на беременность. Сказал, что я ему небезразлична, что он ко мне привязался. Я очень боялась услышать признание в любви, но мне повезло, о любви он не говорил. И с тех пор, как я здесь, мы ни разу не списывались.
        «Ты была только в Праге?»
        «Да».
        Саша звал и в Италию, и во Францию, но я старалась откладывать каждый заработанный евроцент на роды и приданное ребенка. А за его деньги путешествовать тем более не хотелось. Немного колеблюсь, а потом пишу:
        «Там очень красиво на Рождество».
        Сразу приходит ответ:
        «Я делаю Польке загранпаспорт. Можно будет приехать на Рождество сюда».
        Перечитываю несколько раз. Это что значит? Он поедет вдвоем с дочкой? Осторожно отписываюсь:
        «Хорошая идея».
        Почему-то вижу Тимура хмурящим брови и вчитывающимся в экран. Будто он, как я только что, читает и не может сообразить, я говорю лишь о них с дочкой, или себя имею в виду тоже. Потом соображаю, что к зиме я вряд ли перестану кормить, так что в любом случае для поездки Тимуру понадобится няня.
        Больше он не пишет, но мне с головой хватило того, что есть. Хочется петь и танцевать, кажется, я сейчас и взлететь смогу. Возвращаюсь с прогулки, переодеваю дочку, а потом подхватываю ее на руки и начинаю кружиться по детской.
        Полинке нравится, она смеется, а я танцую, и сама себе подпеваю. Тим сказал, на Рождество можно будет вместе куда-то уехать. Значит, до зимы я точно здесь пробуду, дочка подрастет, и мне уже легче будет планировать побег…
        Побег. Останавливаюсь напротив спальни Тимура. Прижимаю к себе Полинку и нерешительно берусь за ручку. Воспоминания накрывают оглушительным потоком, и я открываю дверь.
        Та же комната. Та же кровать. Тот же лаконичный мужской минимализм, холодный и безумно дорогой. И здесь не осталось ни одного сантиметра, где бы мы с Тимуром не…
        Полинка начинает хныкать, и я понимаю, что слишком сильно ее прижала. Сажусь на краешек кровати и покачиваю свою девочку. Это не те эмоции, которые я хотела вызвать, не то хотела вспомнить.
        Силюсь восстановить в памяти день, когда Тим вернулся из поездки, в которой изменил мне с Кристиной. Как холодно сказал, чтобы я уезжала. Хочу снова разозлиться на него и заново разжечь в сердце обиду.
        Но все идет как-то совсем тухло и вяло. Обида разжигаться не желает, злость тоже куда-то запропастилась. Зато выражение лица Тима в роддоме я вижу четко, будто он прямо сейчас стоит передо мной. И как он смотрит, когда я гуляю с Полинкой, кормлю ее, с ней играю. Особенно, когда думает, что я этого не вижу.
        Целую малышке ручку, которую она тянет ко мне, и делаю одно не очень приятное открытие. Как бы я себя ни уговаривала, на самом деле мне никуда не хочется уезжать из этого дома. Пусть я и живу в комнате возле лестницы. Но здесь живет моя дочь. И… Тим.
        ГЛАВА 8
        Мы с Робби отмечаем день рождения Полинки. Месяц ей исполнился три дня назад, но при Тимуре мне такое и в голову не могло прийти. А сегодня я спустилась с дочкой на кухню завтракать, мы болтали с Робби, и он спросил:
        - А как вы с Тимуром отметили деточкин первый месяц жизни?
        Я даже опешила, потом задумалась и ответила неуверенно:
        - Ну… В парке гуляли, мороженое ели.
        - А как же праздничный пирог? - возмутился Робби и взял организацию в свои руки.
        И вот я стою в фартуке, натираю яблоки, а Робби пританцовывает с Полинкой на руках и поет ей «Бессаме мучо». Хитрый какой! Отобрал ребенка и приказным тоном сообщил, что каждая уважающая себя мать должна уметь испечь хотя бы самый примитивный пирог.
        Самый примитивный - тот, который я обожаю, насыпной. Робби его называет «Три стакана». Потому что туда идет по стакану муки, манки и сахара. Сыплю все осторожно, но мука почему-то клубится вокруг меня белой дымкой и оседает вокруг тонким слоем.
        - Ничего, я в первый раз вообще на пол полпакета просыпал, так что ты еще отлично справляешься! - успокаивает Робби и снова поет, не забывая при этом раздавать указания.
        Натереть цедру. Всыпать разрыхлитель. «Куда весь пакетик, одну ложку!» Щепотка ванили. Немного корицы. Растопить масло, смешать с молоком. Теперь выкладывать слои яблок, чередуя их со слоями «теста». Заливаю молоком с маслом и ставлю в духовку.
        - Ты прошла посвящение, - торжественным голосом произносит Робби и кладет мне на плечо скалку для раскатывания теста, - объявляю тебя победительницей турнира «Лучший насыпной пирог»!
        Мы дурачимся и смеемся, потом я иду гулять с малышкой, а когда возвращаюсь, весь дом пахнет ванилью и корицей. Вбегаю в кухню, и когда вижу на столе румяный пирог, не выдерживаю и начинаю хлюпать носом.
        - Эй, победительница турнира, ты чего? - изумляется Робби, когда я реву, утыкаясь ему в плечо.
        - У меня, - шмыгаю, - все получилось…
        - Конечно получилось! - гладит он меня по голове. - А чего ж не получиться с таким-то учителем прекрасным?
        И мы снова смеемся, я - сквозь слезы, Робби - с грустинкой в глазах. Полинка спит рядом в люльке, а Робби учит меня, как с помощью кондитерского пакета делать надписи из шоколада.
        Я стараюсь так, что даже язык высовываю. По-моему, получается красиво. «Полинке 1 месяц». И цветочки еще по бокам пририсовываю.
        Раздаю всему персоналу праздничные бумажные колпачки на резинке, которые привез водитель из супермаркета вместе с шарами и свечками для торта. Кто хочет, надевает. Мы с Робби и Полинкой в колпаках угощаем всех пирогом с чаем, охранники помогли надуть шары, и моя девочка смотрит на них широко распахнутыми глазенками.
        Полька очень забавная в своем колпачке. Мы поем ей: «С днем рождения тебя!» и, кажется, она понимает, потому что радостно улыбается, запихнув в рот пальчик.
        Все очень уютно и по-домашнему, и я снова представляю, что это мой дом тоже. Что мы с Тимом на кухне у Робби празднуем первый месяц жизни нашей дочки. Он сидит возле нас с бумажным колпаком на голове и ест пирог, который я испекла впервые в жизни.
        «Вкусно, сладкая, он такой же вкусный, как и ты…»

* * *
        Вечером укладываю Полинку, приглушаю свет и опускаюсь в кресло. Уходить не хочется, за всей этой суматохой я ужасно устала. И от одной мысли, что нужно ползти вниз, в душ, потом к себе, охватывает тоска. А если Полька проснется и начнет капризничать?
        Оглядываюсь на ванную в детской. А что, если принять душ здесь? Чистые полотенца тут всегда есть, хорошенько оботрусь и снова надену свою одежду. Как раз малышка крепче уснет.
        Набираюсь смелости и иду в душ. Быстро вспениваю дочкин гель и также быстро его смываю. Я уже натренировалась укладываться в несколько минут. Заворачиваюсь в сухое полотенце и выхожу из ванной.
        Полинка спит беспокойно, во сне вздрагивает и взмахивает ручками. Почему-то понимаю, что, если уйду к себе, и получаса не пройдет, как придется бежать обратно. Решаю побыть в детской еще какое-то время.
        Сажусь в кресло, плотнее запахиваю полотенце. Неумолимо клонит в сон, а еще как магнитом тянет к комнате Тимура. Снова, как и вчера, накатывают воспоминания, и как я ни отворачиваюсь, взгляд каждый раз притягивается к двери в его комнату.
        Наконец, решаюсь, осторожно открываю дверь и вхожу в темную спальню. Сажусь на кровать, рукой глажу прохладный шелк - Тимур любит шелковое постельное белье. Беру его подушку, подношу к лицу. Пахнет Тимом. Тонко, чуть уловимо, но пахнет.
        Обнимаю и крепко прижимаю к себе, представляя, что это он.
        - Я соскучилась, Тим, - говорю тихо подушке, - как же я по тебе соскучилась…
        Ничего ведь не случится, если я лягу на минутку? Я потом все поправлю, Тимур не узнает, а я совсем немножко полежу, подышу его запахом, вспомню, как он меня любил на такой же шелковой постели…

* * *
        Целый день до самого вечера только и делаю, что встречаюсь с людьми, о существовании которых до сегодняшнего дня не подозревал. Смотрю на мелькающие лица и думаю, нах, ой, сори, зачем я согласился на предложение Шерхана? Вернулся бы вечером домой и смотрел, как Ника гуляет за домом с дочкой.
        Хорошо, хоть с утра успел с ней поговорить. Полчаса придумывал повод, чтобы написать или позвонить, а она, умница, первая фотки мелочи прислала. У меня дыхание сбилось, так боялся натупить и написать херь какую-то. Но вроде пронесло, даже получилось поездку в Европу на Рождество пообещать. Все равно куда, я бы и сейчас полетел с ними.
        Но Полька маленькая, к Рождеству подрастет, тогда и полетим. А сейчас я загружаю видео с облачного сервиса и смотрю, как Ника кружит по детской с Полькой на руках.
        Во все глаза смотрю, а ведь я не знаю такую Нику. Нехотя признаю: за эти дни, что она живет в моем доме, я понял, что ее никакой не знаю. Оказывается, можно держать женщину в своей постели, трахать ее до отключки, включая собственную. И ничего о ней не знать.
        Правильно, я уезжал в офис, возвращался, мы ужинали, трахались и спали. А утром снова трахались, и я снова уезжал в офис. Все. Как выяснилось, мой орган - это не тот прибор, который считывает мысли женщины. Даже если он периодически проникает ей в голову, пускай и не в области мозга, а ниже.
        Я знал, что она очень чувственная и сексуальная. Любит сладкое. Не особо заморачивается насчет шмоток. Вообще не разбирается в марках машин. Умеет смеяться. Да, и разговаривать тоже. Дохера я узнал, что тут скажешь.
        Теперь же я знаю, что она очень ласковая, но ко мне никогда сама не ластилась. А девочку мою безостановочно целует, на автомате. Значит, она просто не навязывалась? Или она между мной и словом «ласки» видит только одну связь - оральную?
        У нее красивый голос и музыкальный слух, я слышал, как она поет колыбельные Польке. И эта задница малая слушает, открыв рот, а когда я петь пытался, она еще громче орала. Ну да, я, конечно, не Луччано Паваротти, но и не Моргенштерн же.
        Ника все время шутит и смеется, она приветливая и не заносчивая - уступает дорогу даже садовнику. Я сам видел, как она с коляской на обочину съехала, когда тот свои инструменты тащил. Торчит на кухне у Робби и пытается ему помогать. И все это только когда меня нет дома.
        Если я иду навстречу, она старается незаметно прошмыгнуть мимо. Когда я дома, я вижу ее только с девочкой на руках в детской или на улице. При этом она живет в самой стремной комнате, у меня прислуга живет намного комфортнее.
        На экране Ника танцует, а я цепляюсь руками в волосы. Теперь я еще знаю, что она красиво двигается, я вообще большую часть о ней узнал только сейчас, когда просмотрел записи с IP-камер. Решил не мелочиться и вместо видеоняни поручил Илье установить в доме IP-камеры. Не везде, конечно, а там, где может быть Ника с Полинкой.
        В ее комнате камер нет, я, конечно, извращенец, но не настолько. И в моем тренировочном зале их нет. А в мою спальню Илюха распорядился поставить зачем-то, говорит, монтажники перепутали и поставили вместо детской. Решили уже не переделывать, просто дополнительно установили еще и в детской.
        И теперь я просматриваю записи и, кажется, сейчас сниму эти гребаные волосы вместе со скальпом. Мрачно пялюсь в экран и прихожу к выводу: чтобы лучше узнать женщину, надо по максимуму от нее отдалиться. А лучше вообще свалить в закат.
        Походу, мне пора менять имя не на Тимура Большакова, а на Аристотеля. Можно на Платона или Эпикура. Сам не читал, но видел в библиотеке у Шерхана, тот точно читал, больно умный. Прочесть и мне, что ли? Хотя, меня вряд ли это спасет.
        А потом дыхалку подпирает, когда Ника с дочкой в мою спальню идет. Подбираюсь как перед прыжком - неужели? Неужели все мои розовые сопли будут размазаны по моей же роже, и окажется, что Ника проникла в мой дом для того, для чего и в первый раз - втереться ко мне в доверие?
        Она не запирает дверь детской, я дышу медленно, со свистом выпуская воздух из легких. Сквозь зубы. Воздух горячий, обжигающий, и я не понимаю, почему от меня до сих пор не идет пар. Она попеременно оглядывается на дверь, и мне хочется разбить телефон.
        Ника что-то ищет, точно, прикрывается дочкой для вида. О камерах не знает, о них только мы с Илюхой знаем, он перед самым моим отъездом их установил.
        Я ничего не держу в спальне, я ж не дебил. Там даже старых использованных презервативов не найти, мои горничные убирают достаточно качественно.
        Ника садится на край кровати, качает ребенка и задумчиво смотрит по сторонам. Сидит совсем недолго и уходит, а я выдыхаю так, что легкие начинают гореть.
        Зачем она приходила? Что ей нужно в моей спальне? Эти вопросы не дают покоя, жгут мозг, но я не хочу подвязывать охрану. Я сам разберусь. Делаю отмену всех встреч и на следующий день с утра вхожу в мобильное приложение для онлайн-видеонаблюдения.

* * *
        Полдня просидел, не сводя глаз с экрана. А все для того, чтобы почувствовать себя днищем, потому что Ника даже наверх не поднималась. Все утро проторчала у Робби на кухне, а потом надела фартук - большой, Робби дважды его вокруг нее обернул, - и начала яблоки натирать.
        Повар мой Полинку на руках таскал, песни ей пел, а Ника тесто замешивала. Я реально охреневал, когда смотрел. Разве так себя ведут, когда хотят подставить? Или кинуть? Она должна у меня в кабинете рыться, пусть я там тоже ничего важного не держу. А она пирог яблочный печет, мой любимый, я Робби часто прошу его испечь.
        Потом берет Польку и на улицу идет с коляской гулять. Там только одна камера у нас, панорамная, видно весь двор, где Ника с малявкой каждый день гуляет.
        В парк ее, что ли, вывозить? Я бы сдох от скуки, если бы по двору у себя круги с утра до вечера наматывал. А она наматывает, терпит, не жалуется. И кажется, даже удовольствие от прогулок получает.
        Конечно, если ей от меня что-то нужно, тогда все логично, так мне более понятно. Но пирог… Пирог - это за гранью.
        Тянет напиться, но я держусь. Наблюдаю, как она кормит дочку в беседке, как в дом возвращается, а когда они с Робби обниматься начинают, у меня, реально, подгорает. С кем угодно, только не со мной…
        Мрачно смотрю на беспредел, который происходит в моем доме в мое отсутствие. Все ржут, радуются, колпаки на головы надели. При мне все такие правильные, деловые. «Здравствуйте, Тимур Демьянович! До свидания, Тимур Демьянович! Извините, Тимур Демьянович!» А здесь совсем другие, даже охрана.
        Ника выносит в столовую пирог, и мне видно надпись: «Полинке 1 месяц». Круто! Они, оказывается, день рождения моей дочки отмечают. Весело им, и зачем я, идиот, обещал не материться?
        Меня люто кроет, был бы дома, хоть бы в тренажерке оторвался. А теперь только и остается, что смотреть, как мой пирог в моем доме без меня жрут.
        Парни шарики надули, на карнизы повесили. Если совсем честно, то вышло красиво. Настоящий праздник. Полька не плачет, хлопает глазками, улыбается. Понимаю, что соскучился по ней, надоело тут, к ним хочу. К обеим, потому что без Ники дом свой не представляю.
        Удивляюсь, почему мне самому не пришло в голову отметить Полькин месяц. Это тоже день рождения, хоть и маленький. Могли втроем сходить куда-то погулять, как тогда в парке. Или даже дома вот так отпраздновать, как они. В конце концов, я ее отец, а не Робби.
        Но Ника устроила вечеринку только когда я свалил из дома. Выходит, она меня боится? Смотрю на веселые лица охранников, повара, горничных, садовника. Их не боится, а меня боится. Я хотел, чтобы она меня возненавидела, но чтобы боялась… По ходу, мне есть чем гордиться.
        Вечер все равно перегажен, потому остаюсь в отеле. Ужин заказываю в номер, но аппетита нет, жую, не чувствуя вкуса.
        У меня дома гулянка завершается, и Ника несет Полинку в детскую. Купает, кормит, спать укладывает. Дочка не может успокоиться, и мне тоже неспокойно. Может, у нее что-то болит?
        Наконец, малявка засыпает, и Ника идет в ванную. Выходит, обмотанная полотенцем, смотрит на дверь в мою комнату, а потом берется за ручку.
        Нет. Не иди туда! Ловлю себя на том, что прошу ее вслух, а потом набираю ее номер. К черту, не хочу ничего знать, пускай она хоть лично мне пулю в лоб пустит.
        Но Ника не отвечает, и я понимаю, что она оставила телефон у себя в комнате. А когда возвращаюсь в приложение, вижу, что она сидит на моей кровати и водит рукой по постели.
        Нихера не понимаю, мозг сейчас взорвется. Зачем она пришла в мою спальню в одном полотенце? И зачем ей моя подушка? Гладит ее, шепчет что-то, обнимает. Ложится на постель, и у меня руки трястись начинают как у больного Альцгеймером.
        Если бы я лично не видел, как она залепляла жевательной резинкой глазки видеокамер, как доставала из сейфа деньги и как волокла из хранилища мешок, ни за что не поверил бы, что это она их взяла. Вот и сейчас вместо того, чтобы искать у меня в спальне то, что ее попросили, она… спит.
        Она просто спит у меня в спальне, на моей постели в обнимку с моей подушкой. В одном, сука, полотенце. Это зрелище выбивает из меня весь воздух, делаю скрин экрана, забираю телефон и иду в душ.
        Я обещал не трахаться, но сдохнуть от спермотоксикоза я не обещал никому. Завтра с утра проведу отложенные встречи, вечером на самолет, чтобы к ночи быть дома. И если застану Нику у себя в комнате, стану клятвопреступником быстрее, чем она успеет опомниться.
        ГЛАВА 9
        Меня будит плач Полинки. Сразу не могу сообразить, где я - огромная кровать, темная чужая комната, на мне кроме полотенца ничего нет. В руках подушка.
        Вскакиваю как ошпаренная, я же в спальне Тимура! Уснула на его кровати, ужас какой!
        Быстро разглаживаю после себя постель и бегу в детскую. Хватаю на руки свою девочку и зацеловываю заплаканное личико. Как же хорошо, что она проснулась и меня разбудила!
        Если бы я проспала до утра и меня там нашла горничная или охрана, я бы от стыда сгорела на месте. А что бы сказал Тимур, мне даже думать не хочется.
        Вижу, как наяву, его кривящиеся губы, ледяной взгляд и презрительное: «Обслуге не место в моей постели». Почему-то это представлять больнее всего.
        Малышка засыпает, надеваю свою одежду и иду вниз. Беру телефон, чтобы поставить будильник, и вижу пропущенный звонок от Тимура. Первом порывом хочется набрать его номер, но я вовремя себя одергиваю. Два часа ночи не самое подходящее время для ночных звонков. Пускай думает, что я просто не слышала.
        В постели ворочаюсь, но уснуть не могу. Похоже, все свои сны я оставила в спальне у Тимура. Беру в руки телефон - последние несколько дней я пробую понемногу вернуться к работе. Когда гуляю с малышкой, она может спать на воздухе и три, и четыре часа. Я сижу в беседке, и у меня полно свободного времени.
        Это не мой дом, мне не нужно беспокоиться о том, что приготовить на ужин своей семье. Потому что семьи у меня тоже нет. А уборкой, закупкой продуктов и готовкой у Тимура занимается персонал.
        Когда я еще была беременной, любила гулять на детской площадке. Приходила, садилась с телефоном на скамейку и работала. Там мамочки гуляли с маленькими детьми, дети играли в песочнице, а они обсуждали между собой все, что только можно. Начиная от детских болезней и заканчивая своими мужьями.
        Иногда я вслушивалась в разговоры. У каждой из них была целая гора дел, которые надо было переделать: сходить за продуктами, приготовить ужин, погладить мужу рубашки.
        Они жаловались друг другу, как им надоели эти повседневные заботы, а я со страшной силой им завидовала. Мне не было о ком заботиться, не было с кем ужинать, не было с кем по выходным ходить в кино, сплавив ребенка родителям. И родителей тоже не было.
        Я мало что помню о своих родителях. Но уверена, мой отец спешил по вечерам домой к своей семье, к нам с мамой. Потому что мы его очень ждали, и когда он приходил, мама висла у него на шее, а я цеплялась за ногу. Он смеялся и так и шел дальше с мамой на шее и со мной на ноге.
        Закрываю глаза и представляю себе, что Тим не миллионер Талеров, а обычный человек, который утром уходит на работу - офис, магазин, спортзал. Куда угодно, везде люди работают. Я жду его дома, и когда он возвращается вечером, бросаюсь на шею, мы долго целуемся, а потом я кормлю его ужином.
        У меня получается готовить, даже Робби говорит, что я способная. И я бы всему научилась. Тим любил бы возвращаться домой, я бы все для этого делала.
        Представляю, как мы сидим на кухне, он рассказывает мне как прошел день. Полинка уже большая, играет возле нас в куклы. А в люльке спит еще один малыш - сын, которого я ему обещала, и вместо которого родила Польку.
        У нас была бы обычная нормальная семья, пускай без повара, горничных и садовника. Зато у меня был бы Тимур, а у него я, и это то, что не купишь ни за какие пачки долларов.
        Ночную тишину тревожит пиликанье мессенджера, смотрю на экран - сообщение от Алекса.
        «Привет, Ника! Извини, что поздно. Увидел, что ты в сети. Как дела?»
        Быстро вытираю глаза и пишу ответ:
        «Привет, Саша. Спасибо, у меня все хорошо».
        Он спрашивает о дочке, наверное, Сонька сказала ему, что у меня родилась дочь. А потом вводит меня в ступор:
        «Не хочешь вернуться?»
        Сама себе задаю этот вопрос, но ответ на него я хорошо знаю. Я никуда не хочу, где нет моего ребенка. А Тимур мне ее никогда не отдаст. Он сказал, что делает Полинке загранпаспорт, но для выезда за границу надо разрешение отца, причем, нотариально заверенное. Я даже не знаю, имею ли я какое-то отношение к дочке по документам.
        Мне не надо было возвращаться, Тимур не искал меня в Праге. А сейчас я даже не представляю, как от него можно сбежать. Без дочки пожалуйста, вряд ли он станет меня удерживать. Пишу Алексу:
        «Пока нет. Извини, я иду спать. Спокойной ночи!»
        И выключаю телефон.

* * *
        Когда вернется Тимур, надо сказать, чтобы привез врача. Малышка днем капризничала, а вечером я снова еле ее уложила. Иду в душ, чтобы не бегать вниз. Правда, больше никаких полотенец и кроватей Талерова.
        Беру с собой махровый халат, в нем будет удобно подремать в кресле. Если Полька не проснется, уйду к себе. Тимур должен прилететь завтра, а сегодня я могу еще позволить себе такую вольность.
        Сквозь шум воды слышу детский плач, быстро смываю гель, выхожу из-за душевого ограждения и застываю как соляной столб. У двери в ванную стоит Тимур, уперевшись рукой в косяк.
        Кажется, на мне вспыхивают даже капли. Прикрываю рукой, что можно прикрыть. Тимур смотрит, а я чувствую на себе его ладони, которые гладят, ласкают, сжимают. Наверное, на моем лице все написано, потому что он делает шаг вперед.
        Отступаю, вжимаюсь спиной в холодный кафель. Этот взгляд действует на меня по-прежнему гипнотически, но я не должна поддаваться. Нельзя, чтобы он решил, будто я мечтаю вернуться в его постель. Я все помню, обслуге там не место.
        - Тимур, - голос звучит сипло, и я прокашливаюсь - дай мне, пожалуйста, полотенце. Оно висит за тобой.
        Смотрю ему прямо в глаза, как будто самое нормальное и правильное - стоять перед ним, когда из одежды только капли воды. Он на миг закрывает глаза - тоже, наверное, хочет избавиться от наваждения - и снимает с держателя полотенце.
        Но тут снова плачет малышка, грудь тяжелеет, и Тим замирает с полотенцем в руках. Подходит ко мне, протягивает руку и снимает пальцем выступившую каплю молока.
        От его прикосновения пронзает насквозь, пальцы ног поджимаются, в голове шумит. Тим сверлит меня взглядом, подносит палец к губам и слизывает белую каплю. Не сводит с меня глаз, темных, как самая непроглядная ночь, и говорит немного растерянно:
        - Сладкое.
        Выхватываю из его рук полотенце, заворачиваюсь и быстро выхожу из ванной.

* * *
        С колотящимся сердцем прохожу в детскую. Перед глазами лицо Тимура - жадный взгляд, лихорадочные пятна на скулах, в глазах космос. Кадык дергается, когда он сглатывает, и меня тоже ведет.
        Но я ни за что этого не покажу. Руки дрожат, но я стараюсь дышать ровно, не выдавая своего волнения. Беру халат, который оставила на кресле, надеваю, затягиваю пояс и подхожу к кроватке.
        Качаю Полинку, поправляю соску. Если она будет плакать дальше, возьму на руки, но девочка успокаивается и засыпает.
        Все время чувствую на себе прожигающий взгляд Тимура и мысленно благодарю небо за то, что он не вернулся в тот вечер, когда я уснула в его спальне.
        Скажу честно, я была уверена в том, что Тимур потребует секс за право быть рядом с дочерью. Не потому, что он меня хочет, а для того, чтобы указать мое место и ударить как можно больнее.
        Я морально готовилась, и, если бы он поставил условие обслуживать его в постели, согласилась бы. Но только в качестве резиновой игрушки из секс-шопа, не более. Или из чего там их делают. Никаких эмоций, никаких чувств, просто терпеть. И я знаю, что у меня получилось бы.
        Однако Тимур оказался лучше, чем я себе представляла, или я больше не привлекаю его как женщина. Меня это очень устраивает. Но сейчас он так явно горит желанием, что мне страшно.
        Мое тело реагирует совсем не так, как я планировала. И если Тим это поймет, я сгорю от стыда прямо здесь, у него на глазах.
        Поэтому делаю несколько глубоких вдохов, поправляю пояс на халате и разворачиваюсь к Тиму. Он стоит под стенкой, сложив руки на груди, и буравит меня взглядом. Очень надеюсь, что мой голос не будет дрожать, и говорю как можно спокойнее:
        - Тимур, прости, пожалуйста, я ждала, что ты вернешься завтра. Полинка третью ночь очень плохо спит, и я принимала душ здесь, чтобы не оставлять ее надолго. Больше это не повторится. Но ты тоже не должен прикасаться ко мне. Я твой сотрудник, у нас в договоре не прописаны такого рода отношения.
        Поднимаю голову и смотрю ему прямо в глаза. Хочется сбежать, но я будто прирастаю к полу. Тим закусывает губу с такой силой, что на ней проступает капля крови. Его грудь вздымается, как будто изнутри что-то рвется. Руки сжаты в кулаки, вены выступают на напряженных каменных мышцах.
        - Что с ней? - выдавливает он наконец, и я мысленно выдыхаю. Вслух все так же спокойно отвечаю:
        - Позвони завтра доктору, пускай она ее осмотрит. Температуры нет, мне кажется, у малышки что-то болит. Она плохо ест, и даже на улице просыпается.
        - Хорошо, - кивает Тимур и отталкивается от стены. Идет к себе в комнату, но на пороге оборачивается.
        - Ника… - он осекается, а потом продолжает сиплым голосом: - Ты можешь принимать душ там, где тебе удобно, и… Извини, что я не сдержался, я не должен был к тебе прикасаться. Ты абсолютно права, больше этого не повторится.
        Дверь за ним закрывается, я падаю в кресло, будто из меня выжали все соки. Хочется спуститься вниз в кухню, сделать чай, но сил нет даже чтобы пошевелиться. Сворачиваюсь калачиком на кресле - если Полька не будет просыпаться, уйду к себе.
        Хорошо, что здесь неудобно, меньше шансов уснуть и допустить, чтобы плач ребенка разбудил Тимура. Сегодня мне на карточку пришли деньги - это бухгалтерия перечислила аванс. Надо заглянуть в договор, я подписывала, даже не глядя на цифры. Прочла перечень своих обязанностей, а какой размер зарплаты, не глянула.
        Мне кажется, там обсуждалась совсем другая сумма, гораздо меньшая. А может я что-то не так поняла, и это не аванс, а вся сумма? Но почему мне тогда ее платят наперед?
        Я, конечно, проверю, но если так пойдет и дальше, то я смогу откладывать каждую выплату, чтобы рассчитаться с Тимом. Нужно каким-то образом связаться с риэлтором, чтобы оценить квартиру, которую мне оставила Сонька.
        Мне очень хочется вернуть Тимуру деньги, я чувствую себя виноватой. Они мне не нужны, мне нужна моя дочь, и я ее у него заберу, не знаю как, но почему-то, не сомневаюсь. И почему-то мне от этого становится грустно.
        ГЛАВА 10
        Утром пришла детский врач, осмотрела Полинку. Успокоила, что это легкое ОРВИ, выписала капельки, детский сироп на случай, если поднимется температура, и только после ее ухода Тимур уехал в офис.
        Из аптеки доставили лекарства, я придирчиво изучаю инструкцию - там все разрешено с первого месяца жизни ребенка. Даю Польке капельки, чищу носик, как показала докторша, на всякий случай меряю температуру, и мы идем гулять.
        Температура нормальная, но я все равно очень переживаю. Не представляю, как это, когда дети болеют чем-то серьезным. А еще не представляю, что бы я делала, если бы мы были одни. Наверное, сошла бы с ума от переживаний. Тимур уже несколько раз спросил, как она себя ведет, как поела и как спит. Я отправила с момента его отъезда уже с десяток фото.
        К вечеру Полька капризничает, все время ношу ее на руках, и наш режим переворачивается с ног на голову. Пока Тим задерживается, мы обе успеваем нареветься. В небе собираются тучи, от того ощущение будто воздух наэлектризован. Наконец, ребенок засыпает, и я хожу на цыпочках.
        Во двор заезжает машина, смотрю из окна - машина незнакомая. С водительской стороны появляется Кристина, она держит в руках кожаную папку. Я уже знаю, что она вышла замуж, и ее муж - деловой партнер Тима. Но видеть ее все равно невыносимо.
        И когда следом въезжает машина Тима, пальцы непроизвольно впиваются в подоконник. Кристина ждет Тимура, он кивает ей на дверь, а сам говорит по телефону. Они приехали вместе, вместе идут в дом, и кто сказал, что нельзя заниматься сексом с замужними женщинами? Особенно Тимуру, который имеет в виду условности.
        По-хорошему бы уйти, но не решаюсь оставить ребенка даже с радионяней. В коридоре слышны голоса, которые отдаляются - они прошли в кабинет. Поначалу радуюсь, пока сама себя не одергиваю. Глупая идиотка! Какая мне разница, куда он водит своих девок, в кабинет или спальню?
        Полинка спит. Прислушиваюсь к ее тихому дыханию - может, успею сбегать на кухню поесть? Путь лежит мимо кабинета, и я сама себе не признаюсь, что мне не дает покоя Кристина рядом с Тимуром.
        Твержу себе, что мне нет дела до них обоих, сжимаю в руке приемник радионяни и иду по полутемному коридору.
        Снаружи идет дождь, капли барабанят по стеклам, и погода в моей душе соответствует атмосферной. Прохожу кабинет, и как ни отворачиваюсь, полуоткрытая дверь сама лезет в глаза. Слышу голоса: сначала женский, Кристины - мне он кажется умоляющим. А затем Тимура - он говорит тихо, и как будто угрожающе.
        А следующий звук я не перепутаю ни с чем - звук вжикающей «молнии» на джинсах. Короткий как выстрел и такой же опаляющий. Ненавижу себя, но не могу с собой справиться. Делаю шаг к кабинету и берусь за ручку двери.
        Я ожидала это увидеть, но все равно задыхаюсь от нехватки воздуха. В груди болит, будто туда ударили кулаком. Мне нужно уйти, для меня важна только моя дочь, и мне нет никакого дела до того, что в полумраке кабинета белеет рубашка Тима. Она выбилась из расстегнутых брюк, а в области ширинки маячит светловолосая голова.
        В другой руке у Тимура телефон, короткая вспышка освещает его руку, которой он придерживает голову Кристины, и я подавляю сдавленный всхлип, рвущийся из груди. Тим поднимает глаза, наши взгляды пересекаются, и я сломя голову бросаюсь прочь.
        - Ника! - несется мне вслед, но я ничего не слышу и не вижу.
        Бегу, не разбирая дороги, вылетаю на крыльцо - дождь стоит стеной. Но я чувствую себя такой грязной, что ступаю под струи как под душ. Мне кажется, так я хоть немного отмоюсь.
        Холодно. Одежда намокает моментально. Бегу за дом, стараясь прикрыть рукой приемник радионяни. Прячусь в беседку, где обычно сижу, когда спит Полинка, и только тогда позволяю себе разреветься.
        Дура, дура, Господи, ну почему я такая дура? Бросила ребенка, пошла подглядывать за Тимуром с его любовницей. Разве я не знала, что увижу? Ну пусть не эту сцену, так другую. Вряд ли мне понравилось бы, если бы я увидела, как он имеет ее сзади на столе.
        Но почему-то именно от этой так больно. Тимур говорил, что я ничего не умею, и это правда, я так и не научилась. Ему надоела неумелая малолетка, зато Кристина наверняка умеет доставить мужчине удовольствие.
        И пусть. Мне все равно, все равно, все равно… Но слезы текут и текут, и я прекрасно знаю, что не все равно, хоть сто раз это повтори. Дождь бьет по навесу, я рыдаю во весь голос, согнувшись на скамейке чуть ли не вдвое. Наверное, поэтому не замечаю, как вход в беседку загораживает широкоплечий силуэт.
        - Ника! - меня, вымокшую до нитки, поднимает такой же мокрый Тимур. - Ника, посмотри на меня. Там, в кабинете ничего не было.
        Хочу его оттолкнуть, но он очень сильный. Не получается ни вырваться, ни отбросить его руки. А он снова берет меня в тиски и глухо проговаривает, уткнувшись в макушку:
        - Ника, тебе правда не все равно?

* * *
        - Ты по мне скучаешь, Тимур? - голос Кристины журчит будто весенний ручеек бежит по талому снегу. Зато голос Тима напротив, резкий, стреляющий.
        - Нет. И напоминаю, что ты замужем, вдруг ты забыла.
        - Если бы ты знал, как он мне надоел, - теперь она говорит томно, с придыханием. - Я когда с ним трахаюсь, все время тебя представляю. Давай сейчас, Тимур, прямо здесь, возьми меня как ты это делал.
        - Ты серьезно считаешь, что я стану трахать жену моего партнера?
        - Ой, ну перестань! Ладно, хочешь, я тебе… - она замолкает и по звукам я понимаю, что выключается свет, она съезжает вниз и расстегивает молнию на брюках. Шепчет с полустоном: - Он у тебя такой большой и вкусный, Тимур, я по нему тоже соскучилась. Спорим, эта твоя малолетка так не умеет…
        Внезапно она странно охает, и я слышу голос Тима, ровный и будто замороженный. Если он такой, то это значит, что Тимур в бешенстве.
        - Не дергайся, повернись, так твоему мужу будет лучше видно, - несколько раз щелкает камера, а потом слышу его отчаянное: - Ника!
        - Тимур! - умоляющий, дрожащий от страха голос Кристины, - он же меня убьет!
        Голос Тима звенит от ярости:
        - Диктофон с самого начала был включен, видео и фото есть. Еще одна такая выходка, и все это уйдет твоему мужу. Пошла отсюда!
        Тимур выключает запись и смотрит на меня с лихорадочным блеском в глазах. Обнимаю себя за плечи - холодно! - и это не укрывается от его взгляда.
        - Она достала меня, я давно хотел запись сделать и Джахару, ее мужу, отправить. А тут как раз телефон в руке был. Ника, - он притягивает меня к себе, у него холодные руки, тоже продрог… - У меня ничего нет с Кристиной. Она давно замужем, она мне не нужна. Мы с Джахаром должны были обменяться документами, он прислал Кристину.
        Отклоняюсь, чтобы не дышать запахом его кожи, который не смогли смыть дождевые струи. Такой знакомый и манящий, что я боюсь снова оказаться околдованной.
        - Как ты могла подумать, что я позволю ей что-то в доме, где живет мой ребенок. И ты…
        - Я твоя обслуга, - вырывается у меня непроизвольное, и Тим вздрагивает. Снова утыкается мне в макушку.
        - Нет.
        - Да. Я у тебя работаю, - снова предпринимаю попытку высвободиться, - и мне нет дела, с кем ты спишь, Тимур. А еще ты обещал не прикасаться ко мне.
        - Я помню, - он продолжает держать крепко, и все мои дергания оказываются бесполезными, - но не могу. Я хочу тебя… касаться, Ника.
        Пауза звучит пугающе, а он вдруг прислоняется лбом к моему лбу и говорит быстро:
        - Я ни с кем не сплю. И не спал, с тех пор как ты уехала. После того как меня чуть не грохнули, в моей постели никого не было после тебя, Ника. Проститутки только, я и имен их не знаю, в офис вызывал, да.
        - Ты не обязан отчитываться.
        - Я не хочу больше так, Ника. Как раньше. Мне ни с кем не было так, как с тобой. А в роддоме я пообещал, что, если все хорошо закончиться, не буду ни материться, ни трахаться. И я держу слово.
        Я так потрясена, что не могу сказать ни слова. А когда заговариваю, из меня вылетает совсем не то, что я собиралась сказать. Собиралась холодно сообщить, что меня это не интересует, что мне наплевать и на него, и на его женщин. Но вместо этого спрашиваю:
        - Кому пообещал?
        Он пожимает плечами и мотает головой, больно вдавливаясь в мой лоб:
        - Не знаю. Тому, кто мог помочь, наверное.
        И дальше я падаю ниже плинтуса, потому что вместо очередных попыток его оттолкнуть, говорю почти шепотом:
        - Почему, Тим? Я же… я же ничего не умею.
        Он пару секунд въезжает, потом улыбается, и эта улыбка в нескольких сантиметрах от моих губ для меня освещает всю беседку.
        - Не умеешь, - снова мотает головой.
        - Тогда почему…
        Детский плач, звучащий из приемника радионяни, отбрасывает нас на несколько шагов, трансформирующихся в сотни километров. Переглядываемся и одновременно несемся в дом. Вбегаем в детскую и смотрим друг на друга растерянно - одежда мокрая, на лицах разводы. От дождя, наверное.
        Полинка жалобно хныкает, Тимур скрывается за дверью и сразу же выныривает обратно, протягивая мне чистую футболку.
        - Переодевайся и бери ее на руки, я тоже пойду переоденусь.
        Бросаю промокшие вещи на пол ванной, наскоро вытираюсь и натягиваю футболку. Подбегаю к кроватке, хватаю малышку на руки, и чуть не теряю сознание от ужаса.
        - Тим! - зову в отчаянии. - Тимур! Она горит!

* * *
        Я крепко прижимаю к себе Полинку, Тим стоит рядом белый как меловая скала. Докторша, тщательно маскируя свое возмущение, что ее выдернули в дождь из теплого дома, говорит скучающим тоном:
        - Я же предупредила, что может подняться температура, тридцать восемь и три это не повод вызывать неотложку. Взрослым и детям постарше вообще не рекомендуется сбивать до тридцать восемь и пять. Организм борется с вирусом, ему просто не надо мешать.
        Но Тимур заставляет ее дождаться, пока температура спадет, и потом уходит с докторшей проводить ее к выходу. Я переодеваюсь в халат, чтобы удобнее было кормить. Полинка так накричалась, что быстро засыпает. А я без сил сползаю на пол возле кроватки.
        ГЛАВА 11
        Лучше бы мне еще раз голову пробили, чем моя детка так плакала. Последний раз себя таким беспомощным чувствовал, когда Ника рожала. Вот и сегодня, у Полинки из глаз слезки текут, а мне будто вены вскрыли.
        Провожаю докторшу до машины, потом долго стою на крыльце, уперевшись в перила. Страх клубится в груди, толкается в ребра - ну почему не я заболел, а Полька? Она же совсем маленькая, я на локоть ее кладу, и еще место остается.
        После дождя свежо и сыро, возвращаюсь в дом и понимаю, что зверски голоден. Верно, я и не поужинал из-за этой сучки Кристины.
        Вспоминаю, и руки сами в кулаки сжимаются - как я не убил ее, когда Никино лицо увидел, сам не знаю. Не хотелось сесть из-за этой дряни. А потом уже и не до еды было.
        Иду на кухню. Роюсь в холодильнике - педантичный Робби все раскладывает по судочкам, разве что не подписывает. Нике тоже нужно поесть, она кормит Полинку, и пить ей надо много.
        Включаю электрочайник и пишу Нике, спрашиваю, чего ей хочется. Она с телефоном, так что отвечает сразу: «Спасибо, я не голодна».
        Надо было не спрашивать. Грею еду в микроволновке, наливаю в чашки чай и несу на второй этаж. Ника сидит возле кроватки и держит Польку за руку. Всовываю ей тарелку, чай ставлю на пол, и сам сажусь напротив.
        Ника отнекивается, тогда я отбираю тарелку и собираюсь насильно ее кормить. Она покорно вздыхает и начинает есть, при этом мы умудряемся не произнести ни слова. Такая пантомима продолжается пока мы не заканчиваем ужинать.
        Выставляю поднос с посудой за дверь под стенку - идти вниз влом, чувствую себя таким уставшим, будто ящики тяжелые полдня грузил.
        Ника выглядит вялой и бледной, она и жевала без аппетита, через силу, хоть я ей втрое меньше положил чем себе. Поднимается и идет в душ, я тоже иду к себе. Включаю то горячие струи, то холодные, то горячие, то холодные, и страх, поселившийся внутри, понемногу отпускает. А когда возвращаюсь в детскую, вижу Нику, свернувшуюся клубком на ковре возле кроватки.
        Она держит Полинку за руку, в другой руке у нее электронный градусник. То, кем я себя чувствую, к сожалению, прямо назвать не могу, потому что дал слово. Но слово это просто охренеть какое нехорошее.
        - Ника, - говорю полушепотом, присаживаясь возле нее на корточки, - иди в спальню, ложись на кровать. Я открою дверь, ты услышишь, если Полька проснется. Завтра скажу, чтобы ее кроватку туда перенесли, так она в дверь не пройдет, я бы сам перенес. Я уйду, не бойся.
        - Нет, - шепчет она с закрытыми глазами, - врач сказала следить за температурой. Лекарство действует четыре часа, три уже прошло. Я буду здесь, а ты иди, Тим, ты же устал…
        Устал. Без тебя я устал, дурочка. Иду обратно, в гардеробной беру с полки плед, с кровати тяну подушку. Бросаю ее на пол возле кроватки, ложусь, обнимаю Нику со спины и укрываю нас пледом.
        Она дергается испуганно, как зверек, которого поймали в капкан, но я держу так крепко, что все капканы мира отдыхают.
        - Тим…
        - Это и моя дочь тоже, - говорю ей на ухо, содрогаясь от накативших чувств при виде этого аккуратного ушка. От того, что она вроде как пытается высвободиться, а по итогу ерзает по мне и трется по всем стратегически важным местам. - Давай спать, кто знает, сколько нам до следующего подъема.
        Она перестает отрывать мои руки, но свои не убирает, так и держится за мои ладони. Боюсь спугнуть, но все же отвожу с ее спины одуренно пахнущие волосы и утыкаюсь лицом в затылок.
        Чувствую каждым нервом, как напряжение постепенно ее отпускает, она обмякает в моих руках, опускается на подушку. Медленно выдыхаю, делаю глубокий вдох и, найдя ее руки, переплетаю пальцы.
        Все. Она в коконе, она вся обвита моим телом, с трудом сдерживаюсь, чтобы на закинуть на нее ногу, прижав к себе по всей длине. Потому что дальше уже рукой подать до секса. Не совсем, конечно, рукой. Но если и есть способ похерить то хрупкое и призрачное, что возникло сейчас между нами, это как раз он и есть.
        В сон проваливаюсь мгновенно. Снится как обычно полный бред, и я даже рад, что просыпаюсь. Просыпаюсь оттого, что мне жарко. И не потому, что на полу тепло, хоть ковер толстый и ворсистый. А от того, что прижимающаяся ко мне во сне Ника горячая как печка.

* * *
        Открываю глаза и не могу понять, где я. В комнате полумрак, горит ночник, который обычно стоит в детской, но это не Полинкина комната. Подо мной широкая кровать, а не мой узкий диванчик. И когда глаза привыкают к темноте, понимаю, что я в спальне Тимура.
        Слышу сбоку сопение, осторожно поворачиваю голову, и меня накрывает волна нежности. Рядом возле меня спит Полинка, укрытая детским одеяльцем, а по другую сторону от дочки спит Тимур.
        Быстро ощупываю себя - я лежу в постели, под одеялом. На мне моя ночная трикотажная пижама, сухая. Хорошо помню ощущения, будто плаваю в луже. И помню, как Тимур меня обтирал и переодевал.
        Он спит на животе, с его стороны постель не разобрана. Они такие смешные с Полькой во сне, у них одинаковые выражения лица - насупленные, серьезные. Протягиваю руку и глажу дочку по пухлой щечке - она уже стала как хомячок. Смешная моя девочка…
        Убираю руку, устаю. Глаза закрываются. Помню, что я легла спать возле кровати Полинки, чтобы мерить ей температуру. Потом пришел Тимур, лег возле меня, укрыл нас одеялом, и я прижалась к нему, потому что замерзла.
        Мне было очень холодно, я не могла согреться. Тим что-то говорил, тормошил меня, а у меня ресницы будто склеились, не получалось открыть глаза. Он меня поднял и понес куда-то.
        Дальше помню урывками. Приглушенные голоса, один строгий, женский, незнакомый. Второй встревоженный, Тимура.
        - Вирусная инфекция, если не будет осложнений, температура может держаться от трех до пяти дней. Но девочка истощена, она же кормит, Тимур Демьянович, ей отдых нужен и хорошее питание, а такое впечатление, что она у вас в две смены на заводе впахивает. Ну вы же старше, должны быть ответственнее. Сами встаньте ночью к ребенку или ночную няню наймите. А жене дайте выспаться.
        Не понимаю, когда Тимур успел жениться, но подумать об этом не успеваю, проваливаюсь в сон. Когда просыпаюсь, мне снова восемь лет, я в больнице, и Тимур пришел меня проведать. Теперь я не отпущу его, не дам уйти. Цепляюсь за руку, а когда он наклоняется, хватаю за шею.
        - Тим… апельсины. Я хочу… И чай, с малиной… Ты приносил мне.
        Меня приподнимают сильные руки, сухие губы прикладываются ко лбу, Тимур бережно обнимает и шепчет в макушку:
        - Нельзя тебе, маленькая, они аллергенные, Польку может посыпать. А чай не я приносил, а Робби, он там переживает. Сейчас скажу, чтобы принесли, не хочу тебя оставлять, очень высокая температура.
        В его голосе столько нежности и заботы, что меня затапливает чувство, которое я столько времени старательно прятала. Трусь об его подбородок щекой и улыбаюсь.
        - Тим, я тоже… Тоже буду… заботиться…
        И почему он смотрит с такой тревогой?
        Потом снова провал, я выныриваю как из калейдоскопа. Рядом со мной женщина в белом халате с Полинкой на руках. Мне уже не восемь, и у меня есть дочь.
        - Слава Богу, вы проснулись, Ника! - облегченно вздыхает она. - Надо покормить девочку, чтобы у вас не пропало молоко.
        - Я же больна, - качаю головой, - разве можно?
        - Нужно! Ваш организм борется с вирусом, вырабатывает антитела, и ваше молоко теперь для малышки самое лучшее лекарство, - она говорит негромко и спокойно, и я тоже успокаиваюсь. - Вы повернитесь на бок, я положу к вам Полинку.
        Обнимаю дочку и снова куда-то падаю. Сквозь шум воды слышу голос Тимура:
        - Не могу, Шерхан, не полечу я никуда. У меня жена с дочкой заболели, обе, я же на дерьмо сойду, о них думать буду, какой из меня переговорщик?
        Тимур все-таки женился, пока я болела. Начинаю тихо всхлипывать, надо мной появляется встревоженное лицо.
        - Ника, что случилось?
        - Тим, - хочу поднять руки, но совсем нет сил, - Тим, ты женился? Когда ты успел?
        Он смотрит круглыми глазами, и мне кажется, в них застыл ужас.
        - Я? Когда?
        - Зачем, Тим? - плачу я. - Я же так хотела выйти за тебя замуж, а ты взял и женился.
        Он замолкает на миг, а потом выдыхает и утыкается лбом в мое плечо. Трясется весь, содрогается, я реву уже в голос, как тут он поднимает голову, и я вижу, что он смеется.
        - Чего ты ревешь, дурочка, Полинку разбудишь! Замуж хотела? А чего же молчала?
        - Ты… ну ты же… - пытаюсь объяснить, но язык заплетается, а слова путаются, - ты сказал, что… не хочешь. Что если из детдома… то нельзя.
        - Все, - он ложится рядом и крепко меня обнимает, - успокойся. Не женился я, у меня ты есть, никто мне больше не нужен.
        - А Кристина? - пытаюсь поднять голову, но Тимур укладывает меня обратно себе на плечо.
        - Не нужна мне никакая Кристина, спи.
        - Фото… я видела… - хочу объяснить, цепляясь за ускользающее сознание, - она прислала… ты с ней.
        И снова темнота.
        Сейчас я смотрю на спящего Тимура и понимаю, что все это время ошибалась. Он никуда не делся, тот Тимур, которого я люблю и которого знала раньше. Просто Робби прав, он привык жить в темноте, и когда уходит туда, до него не докричаться. Он должен сам захотеть выйти.
        Протягиваю руку и осторожно, чтобы не разбудить, глажу густые волосы. Так странно и непривычно, что мы снова с ним лежим на его кровати, и с нами наш ребенок. Непривычно и… нормально.
        - Тим, - шепчу я чуть слышно, - я тебя люблю.
        Тимур сглатывает, поворачивается на бок и открывает глаза.
        - Я что, уснул? - он оглядывается, но замечает мою руку и ложится обратно, не сводя с меня глаз. Он не слышал меня, и я сама не знаю, хорошо это или нет.
        Ничего не говорит, просто смотрит, и я уже смелее провожу пальцами по виску, очерчиваю скулу, глажу по щеке. Он перехватывает руку, прижимается к ладони губами, а потом переворачивается на спину и кладет ее себе на грудь.
        - Никогда больше так не делай, - говорит, и я по привычке внутренне сжимаюсь, но он продолжает, - не смей так болеть. Я чуть не сдох.
        - Хорошо, Тим, - шепчу и хочу встать. Тим удивленно приподнимается.
        - Ты куда?
        - Мне нужно в душ, я пойду к себе, там мои шампунь с кондиционером и одежда.
        Это правда, я столько потела, что волосы кажутся липкими. Хочется побыстрее помыться, но Тим держит за руку и не отпускает.
        - Ты у себя, Ника. Твоя одежда здесь, я все попросил перенести сюда.
        Смотрю недоверчиво, перевожу глаза то на дверь, то на Тимура.
        - А ты?
        - Я распорядился, чтобы в детской поставили диван. Буду спать там, приносить тебе Польку, а ты пока не окрепнешь, будешь только лежать и есть. И гулять, когда позволят врачи.
        - Это неправильно, Тим, - пытаюсь возразить, - это твой дом.
        У него лицо меняется, становится жестким, таким я больше привыкла его видеть.
        - Ты тоже моя, Ника. И ты будешь спать здесь, я так сказал.
        Он бережно берет на руки малышку и уносит в детскую. Поднимаюсь, меня немного ведет, держусь за стенку и бреду в ванную.
        Вхожу и отшатываюсь - на меня из зеркала смотрит какой-то ходячий кошмар. Лицо худое, руки и ноги как палки, волосы спутанные и всклокоченные. Разве что грудь налитая, но это только благодаря дочке.
        Раздеваюсь, стараясь больше в зеркало не смотреть. На полочке действительно стоят мои гель, шампунь и кондиционер. Регулирую воду и встаю под теплые струи.
        Наверное, я слишком наклонила голову, когда смывала кондиционер, потому что в глазах вдруг темнеет, меня качает вперед. Я бы упала, если бы не схватилась за стенку. Сползаю вниз и хочу крикнуть, но вместо этого выдаю сиплые негромкие звуки:
        - Тим! Тимур…
        Хлопает дверь ванной, слышу тяжелые шаги. Сажусь на корточки и обнимаю себя за плечи.
        - Ника!
        Тимур стягивает футболку, сбрасывает штаны и в одних боксерах шагает за ограждение. Я цепляюсь за его тугие плечи и медленно поднимаюсь.
        - Прости, Ника, я должен был сразу идти с тобой, ты еще очень слабая.
        - Я наклонила голову, и у меня потемнело в глазах. Сейчас пройдет, - пытаюсь его успокоить, - я не хотела тебя напугать.
        Тим ничего не говорит, заводит руки себе за шею и начинает намыливать меня гелем. Он не берет мочалку, вспенивает гель руками, и я вдруг понимаю, что в последний раз он меня касался еще до того, как я узнала о беременности.
        Но сопротивляться не хочется, наоборот, его руки гладят мое тело, скользят там, где кроме него меня никто не трогал. Я держусь за его шею, он прижимает меня к себе, и я ощущаю через мокрую ткань боксеров рвущееся наружу возбуждение Тимура.
        Даже удивительно, что такая как я сейчас могу вызвать у него желание. Может, Тим не обманул, и у него правда никого не было все это время? Меня ведет от его прикосновений, но я не представляю, что когда-нибудь смогу заниматься сексом. До сих пор трясет, когда вспоминаю осмотр на кресле на второй день после родов. И обработку швов.
        Тимур чувствует, как я вздрагиваю, его руки напрягаются, и он говорит негромко:
        - Расслабься, Ника, я сейчас смою гель и унесу тебя в постель. На меня не обращай внимания, что делать, я не могу настолько себя контролировать.
        Я это хорошо ощущаю. Как он вдавливается в меня, когда водит руками по спине, когда касается губами волос. Но на меня будто напал ступор, и я чувствую себя в его руках безжизненной куклой.
        Тимур вытирает меня полотенцем, заворачивает в сухое и относит на кровать. Кладет рядом чистую пижаму.
        - Одевайся. Я сейчас вернусь.
        У него все такое же напряженное лицо и закушенная губа. Быстро одеваюсь и промакиваю полотенцем волосы. Их надо высушить, а фен в ванной, но подняться уже нет сил. Так и сижу на кровати, жду Тимура.
        Он выходит в одном полотенце на бедрах, и я смущенно отворачиваюсь. Хочется спрятаться под одеяло при виде его слишком красивого тела, загорелого, с капельками воды. Я больше не имею права даже смотреть на него, хоть бы он скорее оделся…
        - Ты куда, Ника? - оборачивается он с удивлением, когда я делаю слабую попытку встать.
        - Мне нужен фен, - я упорно смотрю в стенку, а сама кожей чувствую прожигающий взгляд Тимура.
        - Сиди, я сейчас принесу. Только оденусь.
        Вздыхаю. Он тоже себя чувствует уверенней, когда между нами есть несколько слоев одежды. А еще лучше парочка бетонных стен.
        Тимур приносит фен, но мне не дает. Разворачивает спиной к себе и начинает сушить мне волосы. Горячий воздух согревает, я опускаю голову назад и подаюсь к Тимуру, когда он запускает руку к корням, чтобы просушить пряди.
        - Ника, сиди ровно, - цедит он сквозь зубы, и я спохватываюсь. Незачем его провоцировать.
        Но его руки касаются кожи, гладят, массируют, и внутри рождается давно забытое и старательно упрятанное подальше чувство. Хочется больше его рук, хочется его губы, и я настойчиво прогоняю перед глазами картинки из совсем недавнего прошлого с надменным, злым, пренебрежительным лицом Тимура.
        Он прогнал меня, забрал моего ребенка, такое нельзя забывать. Но тело не хочет слышать голос разума, оно плавиться от близости этого мужчины, и я изо всех сил цепляюсь за бортик кровати, чтобы удержаться.
        Тим выключает фен, его рука по-прежнему у меня в волосах. Вдруг его пальцы сжимаются, стягивают волосы в хвост, и я оказываюсь спиной притянута к твердой груди.
        - Что же ты со мной делаешь, а? Это в последний раз, сама будешь сушить свои волосы. Только попробуй не выздороветь.
        И хоть это говорится грозным шепотом, мне хочется улыбаться. Киваю, Тим отпускает меня и уносит фен. Ныряю под одеяло, он говорит, не оборачиваясь:
        - Я в соседней комнате. Если что, звони. Дверь закрою, чтобы Полька тебя не разбудила. Кормить сам принесу, не вставай.
        И уходит, а я заталкиваю обратно уже рвущееся наружу: «Останься, Тим, не уходи…» Это временная слабость, и, если он останется, мы потом оба можем пожалеть. Но мне очень хочется, чтобы он не уходил, и с этой мыслью я проваливаюсь в сон.
        ГЛАВА 12
        Мне снится кошмар. Склад, безобразный Упырь, страшный Черный. Они держат меня за руки, Тимур смотрит на меня холодным взглядом, разворачивается и уходит. Я хочу вырваться, но они держат крепко, и я кричу ему в спину:
        - Тим, не отдавай меня им, Тим…
        - Ника, проснись, я здесь, - слышу будто со дна колодца и продираюсь навстречу голосу.
        Открываю глаза и вскидываюсь, воздух из груди вырывается с хрипами. Я в спальне Тимура, горит ночник, а он нависает надо мной, тревожно вглядываясь в лицо.
        Хватаюсь за его руки и облегченно дышу, будто пробежала стометровку.
        - Тим, они мне приснились, те, что на складе были, те два огромных мужика, которым ты меня хотел отдать.
        - Здесь никого нет, Ника, - он смотрит на меня с болью, осторожно берет за плечи и укладывает обратно. - Я бы не отдал тебя им, никогда. Ложись, спи.
        Его негромкий голос успокаивает, но руки я не отпускаю. Из детской доносится хныканье, Тимур уходит и приносит мне Полинку.
        Я кормлю ее лежа, Тим ложится рядом и закрывает глаза. Мне его очень жаль, я вижу, какой он уставший. Он действительно измучился с нашей с Полькой болезнью.
        Дочка засыпает, я глажу ее носик, щечки и пальчики. Ловлю на себе взгляд Тимура.
        - Ника, - он говорит шепотом, чтобы не разбудить Польку, - а ты правда за меня замуж хотела?
        Опускаю глаза, чувствую, как краснею. Становится неловко - много лишнего я наговорила, пока бредила.
        - Что ты, Тим, я же у тебя работаю, - говорю искренне, я правда так думаю. - Мне нельзя.
        Но Тимуру мой ответ не нравится, он встает и берет на руки дочку. А я представляю, что снова останусь сама в этой огромной спальне, и у меня непроизвольно вырывается:
        - Тимур, не уходи, мне одной страшно.
        Он уносит Польку и сразу возвращается. Оставляет дверь в детскую открытой, стягивает футболку, сбрасывает штаны, ложится ко мне, подминает под себя и обвивает руками и ногами.
        - А теперь только пискни, - говорит угрожающе в макушку, - надаю по заднице. Дай мне спокойно поспать хоть пару часов.
        Я лежу ослепленная и оглушенная, втиснутая лицом в его грудную клетку. Осторожно трогаю его ладонями и тут же слышу сверху грозное:
        - Ника, спать.
        Замираю, но внутри меня настоящий праздник. Я так соскучилась по его объятиям, по его запаху и его телу. Мне нравится лежать с ним в обнимку, я прижимаюсь щекой к теплой коже и засыпаю так, как уже сто лет не засыпала.

* * *
        Просыпаюсь и вижу перед собой широкую грудь Тимура. Вспыхиваю до кончиков ногтей - это ночью все казалось мрачным и темным, а сейчас свет пробивается сквозь шторы, и я не представляю, как посмотрю Тиму в глаза.
        Мы так и проспали всю ночь в обнимку. Тимур во сне ворочается, и я отчетливо ощущаю твердость, которой он вжимается в меня. Пробую потихоньку высвободиться, отодвигаюсь от Тима, и тут он открывает глаза.
        Мы смотрим друг на друга и молчим. Он подается вперед бедрами, я отползаю, и он опрокидывает меня на спину, сам нависая сверху. Запястья вжаты в матрац. Его глаза совсем близко, сейчас они абсолютно темные и похожи на штормовой океан.
        Тимур смотрит на меня, будто хочет прожечь насквозь, и я не придумываю ничего лучше, чем сказать:
        - Доброе утро, Тим…
        Он со стоном впивается мне в рот, и я поспешно отвечаю. Знаю, что не должна, что снова падаю в ту же яму, но не могу отказаться от этого мужчины. Я просто позволю себя поцеловать, я так нуждаюсь в его силе, так приятно чувствовать на себе его тяжесть.
        Тимур целует меня долго, протяжно, изнуряюще. Его руки скользят по моему телу, и оно будто просыпается. Я чувствую ласки каждой клеточкой, каждым нервом.
        Из глубины поднимаются сладкие волны, пронизывают тело, сводят низ живота, заставляют поджимать пальцы на ногах. И я тоже потихоньку начинаю ласкать Тимура. Глажу его волосы, щеки, затылок. Он разрывает поцелуй и упирается в плечо лбом.
        - Не могу больше, Ника, - слышу прерывистый шепот, - я же не железный. Если нет, оттолкни, я уйду. Но сам не могу оторваться, хочу тебя.
        Обнимаю его за шею и смотрю в потемневшие глаза.
        - Не могу, Тим, - шепчу, - я тоже не могу. Только…
        - Что? - он смотрит не понимающе, и я говорю в самое ухо.
        - Я боюсь.
        Тимур наклоняется, очень нежно захватывает губами губы и шепчет:
        - Я сам боюсь. Больно тебе сделать боюсь.
        Нас сносит все больше. Поцелуи становятся все глубже и неистовей, а потом Тим отрывается от меня и ползет вниз, прокладывая губами влажные дорожки.
        Так остро, так горячо. Я выгибаюсь дугой, цепляясь за простыни, прошу то остановиться, то не останавливаться. В его руках я будто податливая плавящаяся масса, и он делает со мной все, что хочет. И я взрываюсь, разлетаюсь на осколки, цепляясь руками в густые волосы.
        Тимур снова возвращается ко мне, жадно целует, а потом обхватывает руками лицо и начинает медленно заполнять меня собой.
        Мы оба дышим громко и надсадно, его губа закушена, а я свои постоянно облизываю. На лбу Тима выступают капельки пота, собираю их ладонью. Цепляюсь в мускулистые плечи, и он тут же останавливается, напряженно вглядываясь в мое лицо.
        - Ника, больно?
        Качаю головой, он упирается до основания и накрывает мои губы своими.
        - Девочка моя, сладкая, - шепчет, целуя так, будто не может напиться. - Как же мне тебя не хватало…
        Он начинает двигаться так нежно и бережно, словно я сделана из тончайшего стекла и в любой момент могу рассыпаться на осколки. Я постепенно расслабляюсь, боли нет, наоборот, появляется давно забытое томление. Закручивается спиралью, нарастает внизу живота, я начинаю двигаться вместе с Тимуром.
        Он как в бреду покрывает меня поцелуями, впивается в рот, кусает подбородок и стонет в губы.
        - Хорошо, Ника, как же мне хорошо с тобой, сладкая моя…
        Меня первой уносит на финишную прямую, Тимур успевает выйти и вжимается в живот, сдавливая меня в стальных объятиях. Беру его лицо в ладони, целую глаза, он находит мои губы и…
        Из детской доносится плач, и мы как по команде вскидываем головы.
        - Успели! - выдыхает Тимур и улыбается мне в губы. - Иди в душ, я ее переодену.
        Встает, вытирается полотенцем, подбирает с пола штаны и идет в детскую.
        - Кто там уже скандалит с самого утра? - слышу его ласковое. - Полинка проснулась? Моя девочка маленькая! Иди к папе, будем памперс менять.
        Внутри разливается теплое, щемящее чувство - я люблю их обоих, и Тимура, и нашу дочку. В ванной смотрю на свое отражение - растрепанная, зацелованная и счастливая. И даже стоя под душем не перестаю улыбаться.

* * *
        Я не входил, вползал. Никогда так не боялся причинить боль, потому что слишком хорошо помнил собственное бессилие и свои обещания. Сто раз уже проклял себя - разве нельзя просто жить вместе и растить ребенка? Но когда почувствовал под собой ее тело, как с ума сошел.
        В конце концов, я обещал не трахаться, а то, что между нами - это совсем другое. Ни с кем больше, никогда я такого не чувствовал. И знаю уже, что не будет ни с кем, только с ней, с Никой.
        Потому и накрыло, когда она сказала, что ей замуж за меня нельзя. Я что, совсем ущербный? И она меня просто терпит из страха, что я Польку заберу?
        Так херово стало, передать не могу. Будто в дерьмо с головой окунули. Особенно когда вспомнил, как прогонял ее, а она упорно возвращалась. Ночевать у ворот была готова, лишь бы дочку увидеть.
        И главное, я теперь понимаю, что просто боялся. Снова попасть в зависимость, снова растекаться безвольной лужей, когда вижу ее, когда трогаю, когда тону в черных, огромных глазищах.
        И попался, сходу попался, стоило заглянуть в распахнутые глаза и увидеть желание. Даже не пытался остановиться, только сдерживал себя как мог.
        Сейчас сижу за рулем, вспоминаю как мы оба сгорали, и улыбаться хочется. Врет моя девочка, сладкая моя, родная. Врет. Не только из-за Польки она со мной.
        Ну и пусть, не нужны мне ни признания, ни объяснения, пускай живет у меня в спальне, дочку кормит и меня любит. Остальное я сам. Все для них сделаю, ничего не пожалею. Может, тогда она обещание свое выполнит и сына мне родит?
        Не сейчас, конечно, когда Полька подрастет. Сейчас предохраняться надо, я сам не выживу, если ещё один мелкий в доме появится. Но года через три, пусть через пять… Как мне в роддоме сказали, крута горка, да забывчива?
        Снова улыбаюсь как дурак, когда представляю мелкого. Полинка на Нику похожа, а пацан по закону жанра в меня пойдет.
        Сам не заметил, как ее женой называть стал. Теперь часто в мыслях так называю, и мне нравится, очень нравится. Так почему не сделать ее женой по-настоящему?
        Представляю, как делаю предложение, и сразу в холодный пот бросает. Сажусь ровнее, ладони об джинсы вытираю, и сердце колотиться начинает. А что, если откажет? Я бы на ее месте точно послал на три буквы, а то и подальше. Нахера такой муж?
        Жениться я на ней все равно не смогу, пока новые документы не готовы. Не хочу, чтобы они с Полькой Талеровы были, раз уж я решил стать Большаковым. Но предложение пока сделать можно, кольцо купить, на колени встать. Это как раз не проблема.
        Да я ползти на коленях готов, лишь бы не послала. И тут по новой холодным потом обливаюсь - я ведь ей за Польку ничего не подарил. Долг простил, зашибись…
        Срываюсь с места и еду в лучший ювелирный салон. Для моих девочек все только самое лучшее. Прошу подобрать помолвочное колечко, размер определяю на глаз - у Ники тоненькие пальчики, как и она сама.
        А вот с подарком за дочку выходит затык. Мне ничего не подходит - ни гарнитуры, ни колье, ни браслеты. Все кажется мелковатым, дешевым, не стоящим того, какой она мне подарок сделала. И я прямо вижу, как Ника вежливо благодарит, берет футляр с подарком и в стол с пеленками сует.
        Нафиг ей сдались все эти бриллианты, я это знаю точно. Поэтому расплачиваюсь за колечко и ухожу. Ее не обрадует ни новая шмотка, ни золото, ни машина. Нужно что-то такое, чтобы было как она, тогда она оценит.
        Кладу согнутые в локтях руки на руль и утыкаюсь лбом. На что она похожа? Что она для меня? Сравнение приходит само собой, и я даже глава закрываю, когда до меня доходит.
        Остров. Она для меня как остров. Куда меня прибило на раздолбанной лодке, и где я снова жить начал. Пускай она даже помогла раздолбать эту лодку, плевать. Зато теперь у меня есть, куда возвращаться, если меня снова поломает о скалы.
        Но на остров я не заработал, еще даже не весь долг Шерхану отдал. Значит, заработаю, голова, хоть и пробитая, соображает неплохо.
        Даже настроение поднимается, когда представляю ее личико восторженное. Привезу ее, на глаза повязку надену, а там пальмы, океан и песок белый, на котором написано: «Вероника». Скажу: «Это твой остров».
        У нее глазки заблестят, она повернется и спросит шепотом: «Тим, ты с ума сошел?» На шею мне бросится, а потом я ее прямо там на песке этом…
        Мелодия вызова шарахает по мозгам, и я еще пару секунд втыкаю, пока не понимаю, что это звонит телефон. Шерхан. Что ему понадобилось так срочно?
        - Тимур, срочно приезжай, обстоятельства изменились.
        Разворачиваю тачку и топлю за город в его особняк. Без Шерхана болт мне, а не остров, так что поеду, послушаю, что он мне расскажет. А потом домой, к своим девочкам, без которых жизни своей больше не представляю.
        ГЛАВА 13
        Тимур приезжает поздно, я уже начала волноваться. Но ничего ему не говорю, разве я имею право интересоваться, где он проводит время? Я ему не жена и даже не любовница. То, что было утром, можно списать как снятие стресса от перенапряжения.
        Он заглядывает ко мне - или к себе? - в спальню, здоровается, а потом я слышу из детской, как он ласково разговаривает с малышкой. Наверное, он сейчас отпустит временную няню - ту женщину, которая ухаживала за Полинкой, когда я заболела. И сегодня уже будет ночевать у Польки в детской.
        Когда Тим возвращается в спальню, притворяюсь, что сплю. Полинку я уже покормила, купать мне ее не разрешили - Тимур всем приказал, чтобы мне не разрешали много ходить. Поэтому старательно дышу с закрытыми глазами.
        Он идет в душ, возвращается оттуда очень быстро и идет к кровати.
        - Ника, я знаю, что ты не спишь, - щекочет ухо его теплое дыхание, - хватит притворяться.
        Я даже не успеваю сделать вид, будто только проснулась, Тимур забирается ко мне под одеяло и оплетает руками и ногами.
        - Ты сегодня отдохнувшая? - он прижимается животом, и губы сами собой ползут в улыбке.
        - Тимур, ты меня раздавишь!
        - Я просто пообниматься хочу, сладкая…
        Где-то через час и уже после душа он в самом деле просто меня обнимает, и только тут я понимаю, что он закрыл дверь в детскую.
        - Тим! - шепчу ему в ухо.
        - Ммм?
        - Надо открыть дверь, мы Полинку не услышим.
        - Там с ней няня. Я договорился, она пока подежурит круглосуточно.
        - Зачем, Тимур, я сама могу!
        - И я могу. Но мне надо выспаться, у меня завтра сложный день. А тебе восстановить силы, так что давай спать, - он закрывает глаза. - Может быть, мне даже придется уехать.
        - И мне снова будут фотки с тобой спящим слать? - вырывается само собой, и удивленный Тим приподнимается на локте.
        - Тебе присылали фото? Со мной? Спящим? Когда?
        Пытаюсь отвертеться, но он уже вжимает меня спиной в простыню и смотрит совсем по-другому. Неласково и ни капли не терпеливо.
        - Ника, говори!
        - Это было перед тем, как я ушла. Мне Кристина прислала фото, где вы с ней в постели. А на следующий день ты прилетел и меня прогнал. Я тебя тогда ударила, - быстро проговариваю и еле сдерживаюсь, чтобы не зажмуриться, так сверкают его глаза.
        - Я не спал с Кристиной, Ника, ни тогда, ни потом, - говорит Тимур, и тогда я беру свой телефон.
        Я сохранила их в облаке, под паролем - снимки и скрин с ее сообщением. Сама не знаю, зачем, ведь ни разу больше туда не заглядывала. Может, надеялась когда-нибудь бросить Тиму их в лицо?
        Он молча рассматривает фото, потом берет свой телефон, водит пальцами по экрану и прикладывает телефон к уху.
        - Джахар? Здравствуй, дорогой, не разбудил? Я тебе там кое-что отправил, видос и фотки. Жена далеко? Рядом? Отлично, вместе посмотрите. Я все удалил, не сомневайся, слово даю, а ты там сам смотри, что дальше делать… Извини, что сразу не отправил, закрутился, девочки мои заболели, лечил…
        Тимур непроизвольно двигает бедрами, вжимаясь в меня, и я с опаской поглядываю в сторону детской. Кажется, сон пока отменяется. Тим откладывает телефон на тумбочку и тянется ко мне.
        - Она подсыпала мне тогда что-то, Ника, я уверен, потому что я почти не пил, а с утра был как с бодуна. И в номере моем ее не было, я не изменял тебе, Полькой клянусь…
        Он ложится сверху, накрывает мои губы своими, и, не знаю, почему, но я ему верю.

* * *
        У Тимура начинаются тяжелые дни, вечерами он возвращается домой уставший и загруженный. Я уже совсем выздоровела и теперь сама занимаюсь дочкой, няня приходит только на ночь.
        Мне звонит риэлтер, нашлись покупатели на квартиру. Меня устраивает сумма, и я договариваюсь о сделке. Надо только теперь решить, как мне на нее выбраться. С тех пор, как я живу в доме Тимура, я никуда не выезжаю сама, если не считать поездки за вещами в самом начале.
        Оставлять Польку одну не хочется, и тут мне приходит в голову, что можно оформить доверенность на Тимура. Пускай он тогда сам идет на сделку, сразу заберет свои деньги, а мне вернет остаток. Или не вернет, кто знает, вдруг он захочет взять с процентами? Все-таки, я его подвела…
        Звонит телефон - Тим.
        - Ника, у меня в кабинете в столе серая папка, отдай ее водителю, пускай привезет мне в офис. Совсем вылетело из головы.
        - Да, Тимур, конечно.
        Иду в кабинет, папку нахожу сразу, тяну, и вслед за ней выпадает файл с документом, напечатанным на бланке государственного образца. Вверху, внутри голубой виньетки надпись: «Свидетельство о рождении».
        Читаю дальше, и у меня строки сливаются перед глазами: «Ланина Полина Тимуровна. Мать - Ланина Вероника Дмитриевна. Отец - прочерк».
        Перечитываю несколько раз. Отец - прочерк. Тимур оформил дочь полностью на меня, дал только свое отчество. Я мать-одиночка, он - никто?..
        Кладу файл обратно и иду к двери, еле переставляя негнущиеся ноги. Что это значит? Почему он не захотел оформить отцовство? И почему в таком случае продолжал относиться ко мне как к няне своей дочери?
        Но что бы это ни значило, теперь я могу беспрепятственно уехать со своим ребенком, на которого никто не имеет права, кроме меня.
        Вот только хочу ли я этого так, как хотела месяц назад? Вопрос зависает в воздухе как мохнатая темная туча, в любой момент грозящая пролиться мне на голову. Потому что мой ответ: «Нет. Не хочу. Не хочу никуда уезжать».
        А внутри разрастается предчувствие, что от моих желаний или нежеланий уже ничего не зависит. И что спрашивать меня особо никто не планирует.

* * *
        - Придется сесть, Тимур, - Демьян смотрит в упор, а я так же упорно избегаю его взгляда. - Христом Богом прошу, послушай меня, сядь. Не сядешь, цена твоей жизни - ломаная копейка в базарный день.
        - А если сяду, нет? - поднимаю глаза и вижу в направленном на меня взгляде ожидание и настоящую боль. - До меня там еще скорее доберутся.
        - Я тебя в СИЗО в одиночку посажу, может, до зоны и не дойдет. А дойдет, в нашу отправим, в ментовскую. Лично охранять тебя буду. Ну кто знал, что Шерхана подстрелят?
        Шерхан знал. Или догадывался, не зря все мои активы обратно вернул, настоятельно советовал семью на время из страны вывезти. Говорил, что у него разборки намечаются с партнером по бизнесу, но за каждым из них стоят разные покровители из силовиков, так что разборки эти должны были проходить совсем на другом уровне.
        Сейчас Шерхан в реанимации, состояние тяжелое, а по мою душу в город прибыл киллер, как мне только что сообщил Демьян.
        Я не знаю ни одного человека, которого заказали, и который остался жив. От хорошего киллера не спрячешься, это я знаю хорошо. И на что надеется Демьян, не понимаю.
        - Шерхан меня предупреждал, что неспокойно будет в городе, - тяну нехотя, - семью вывезти говорил. Я собирался дела утрясти и с ними уехать.
        Ехать было куда, у каждого из нас есть убежище за бугром. Я готовился выезжать, документы на руки получил и на себя, и на Полинку. Удочерить только ее не успел, но там уже не к спеху. Думал, вернусь и все сразу: Нику замуж заберу и Польку на себя запишу, будут они обе Большаковы.
        - Ну ты… - выдыхает Демьян и начинает методично обкладывать меня матами. Я внимательно слушаю, потому что он, сука, прав. С каждым я его словом согласен. - Чего ж ты мне не сказал, что тебя Шерхан предупредил?
        - Откуда я знал, что его завалят? - огрызаюсь.
        - Зато он знал и тебе, долбодятлу, намекал. А ты намек не понял.
        Мы оба молчим недолго, выпускаем пар. Толку друг друга материть, надо думать, что дальше делать.
        - Не понимаю, почему они больше десяти лет сопли жевали, - начинаю первым, - кто там хочет все обратно вернуть, брат Басмача или дядя?
        - Брат младший. Подрос, гнида. Потому что они к нам со своим бизнесом зашли, - отвечает Демьян, - и чувствуют себя здесь уверенно. Крышуют их наши, опять же. Против тебя пойти не пойдут, но, если тебя уберут, плакать тоже никто не станет.
        - Надо было их всех тогда давить, - говорю, чувствуя себя так, будто у меня уже на лбу красная точка светится.
        - Надо было, - кивает Демьян, - но тогда они в другой стране были, там сложности определенные. А теперь проще будет.
        - Не понял, - поднимаю голову, - еще раз и по-русски.
        - Все ты понял, Тимур, - морщит лоб Демьян, - в разработке они у нас. Всех махом уберем, только если ты под ногами путаться не будешь. Потому и прошу тебя, сядь, сделай одолжение.
        - Так я у вас что-то вроде приманки? - доходит до меня. - Чья идея?
        - Руководства, - чуть ли не сплевывает Демьян, - а ты моему начальству активно помогаешь. Если не сядешь, точно будут на живца ловить. И если бы ты послушал Шерхана и Полинку с этой девочкой своей вывез, я бы тебя прямо сейчас закрыл. За нанесение телесных повреждений лицу при исполнении.
        У меня кулаки мерно сжимаются и разжимаются. Точно сейчас нанесу повреждения и не только лицу. Демьян встает из-за стола задрипанной кафешки, где мы с ним встретились.
        - У тебя несколько часов, Тимур, выкупай билеты на самолет, если надо, организую бронь. Отправляй девочек и звони, а я пока прикину, по какой статье тебя лучше закрыть. И хорошо, что ты дочку на себя не записал, и Нику твою никто с тобой не свяжет. Только не вздумай их лично везти в аэропорт. Сам знаешь, что будет, если поймут, как на тебя надавить можно.
        У меня пол под ногами начинает шататься, и на глаза ложится пелена. Мой самый страшный кошмар - беременная Ника, лежащая в овраге - оживает, но теперь он еще страшнее. Ника уже не беременная, а вместе с ней там лежит девочка, маленькая, которая у меня на локте умещается.
        Сажусь за руль и достаю подарочную коробочку с колечком. Простое, человеческое счастье было так близко - руку протяни и возьми. Казалось, чего проще - встать на колени, надеть Нике на пальчик колечко, сказать, что никого нет у меня дороже них. А теперь я не имею на это никакого права.
        Если меня взяли в разработку правохранители, решив сделать из меня приманку, шансы выжить практически нулевые. Шерхан в реанимации, один Демьян ничего не сделает. Так что красивый памятник в полный рост с надписью: «Тимур Большаков, покойся с миром», - вопрос времени. И я не хочу, чтобы туда приходила Ника, проливала слезы, приносила цветы и приводила за руку дочку.
        Пускай лучше Демьян придет, посидит на лавочке, покурит. Рюмку водки нальет - я не пью водку, но мне уже будет не принципиально. А Ника пусть считает меня сволочью и строит свою жизнь заново. Без меня.
        Забрасываю подальше в бардачок кольцо, звоню Илюхе и отдаю распоряжение выкупать билеты для Ники и Полинки. Сижу еще несколько минут, смахиваю пелену и жду, когда видимость станет четче. А потом на полную выжимаю газ.

* * *
        - Собирайся, Ника, через час вы с Полиной должны быть в аэропорту.
        Я смотрю на Тимура, и меня начинает потряхивать. Его лицо серого цвета, будто только что высекли из гранита. Безжизненное мертвое лицо и такие же глаза.
        - Тим, что-то случилось? - пытаюсь заглянуть в них. - У тебя неприятности?
        - Нет, Ника, все нормально. Просто вам с Полинкой надо уехать.
        - Но куда? И почему так неожиданно? Ты не хочешь мне говорить, да?
        - Нет, Ника, - он отступает на шаг и складывает на груди руки, - у меня все в порядке. Но появились небольшие проблемы из-за того, что я забросил бизнес. Надо начинать новые проекты, а вы мне мешаете.
        - Но как, Тим… - теряюсь я. - Все ведь было хорошо. Я уже поправилась и буду сама заниматься Полинкой. Чем мы тебе помешаем, Тим? Или ты потом к нам приедешь?
        - Нет, - качает головой мужчина, который еще только утром говорил совсем другие слова, не говорил, шептал на ухо. А я плавилась в его руках как горячий воск. - Не приеду. Я устал. Переоценил свои возможности, Ника, семья - это не мое. Я наигрался, достаточно, хочу жить один, как раньше. Я тебе говорил, что мне не нужны ни серьезные отношения, ни дети. Поэтому, пожалуйста, не теряй время, иди собираться. Постарайся не брать лишнего, все купишь там на месте.
        Он разворачивается и, не глядя на меня, уходит, а я стою и беспомощно открываю рот, как выброшенная на берег рыба. Хочется бежать за ним следом, хватать за руки, колотить ладонями о его спину. Он остался собой, Тимур Талеров никогда не изменится, и только такая идиотка как я могла поверить, что он стал другим.
        Я не бегу за ним, а иду собирать вещи. В который раз он выставляет меня из своей жизни, но я точно знаю, что этот раз - последний. Как раз самое время осуществить то, зачем я сюда пришла - исчезнуть вместе с дочкой из жизни Тимура Талерова. Он поэтому не стал вписывать себя в свидетельство Полинки, он уже тогда знал. Наигрался? Вот и отлично.
        Слезы застилают глаза, но я лишь стискиваю зубы. Все хорошо, у нас все будет хорошо и без Тимура. Главное, что малышка со мной. Но глупое сердце не хочет слушать мои заверения, оно медленно истекает сукровицей, и я лишь надеюсь, что жизнь из него не вытечет без остатка.
        Все вокруг нас ходят с растерянными, молчаливыми лицами. Я даже не могу проститься с Робби - у него сегодня выходной, он поехал навестить родственников. И когда вещи вынесены и сложены в багажник автомобиля, я иду искать Тимура.
        Он сидит в беседке за домом, там, где я обычно гуляла с Полинкой, и сердце заходится в тупой кричащей боли. Я не хочу уезжать от него, я люблю его, и этот дом тоже полюбила. Но сколько можно биться головой о непробиваемую бетонную стену?
        Этот мужчина не достоин того, чтобы его любили. Для него не существует привязанностей, у него есть только инстинкты и собственные интересы. Я больше не буду любить тебя, Тим Талер, и постараюсь сделать все, чтобы выбросить из своей головы даже самые старые воспоминания о тебе.
        Ничего не было, я сама все придумала. И дочь у него украла тоже сама, так за что мне на него обижаться?
        Мысленно ужасаюсь, когда вижу пустой взгляд, устремленный на меня. Тим поднимается навстречу, и мне кажется, на мгновение что-то мелькает в этом взгляде. Обреченное. И тут же одергиваю себя - хватит выдумывать то, чего нет. Это все мои глупые фантазии, Тимур как Тимур, ничего нового.
        Он идет мимо меня к машине, достает из детского кресла Полинку и зарывается лицом в ее одежку. Внутри меня все горит, я готова выхватить дочку из его рук, а где-то совсем в глубине появляется ощущение, что он прощается.
        Почему тогда отводит глаза и избегает прямого взгляда? Дожидаюсь, пока он усаживает малышку обратно, застегивает ремень и протягиваю ему папку с доверенностью и техпаспортом на квартиру.
        - Возьми, Тимур, здесь генеральная доверенность на тебя и телефон риэлтора. Сам договоришься о сделке, все документы готовы. Как продашь квартиру, заберешь себе мой долг, сколько посчитаешь нужным, а остальное пришлешь мне.
        - Что это? - непонимающе спрашивает Тим.
        - Документы на квартиру. Которую мне Сонька подарила. Я ей все свои деньги на операцию отдала, но не хватало, пришлось у тебя одолжить. Я сразу в долг брала, извини, не знала, что у тебя из-за них будут проблемы. Зато теперь мы в расчете, я ничего тебе не должна.
        - В расчете? - еще более недоуменно смотрит Тим. - Ника, что ты несешь, какая квартира? Твоя квартира стоит два миллиона долларов?
        - Нет, восемнадцать тысяч, - отвечаю честно, - но там район хороший, мне повезло. Можешь взять с процентами, если считаешь, что так правильно. А почему два миллиона, Тимур?
        - Потому что в сейфе было два миллиона, Вероника, - говорит он раздраженно, - ты не заметила этого, когда тащила мешок?
        Кто? Вероника?..
        Тим сверлит меня глазами, и к горлу подступает удушающая волна. Беспомощно моргаю, сглатываю и спрашиваю севшим голосом:
        - Тимур, ты что, не читал мою записку?
        ГЛАВА 14
        Сидел в беседке, смотрел в телефоне через приложение, как Ника собирает вещи, как одевает Полинку, и чувствовал, что из меня по капле вытекает жизнь. Хоть бы меня прямо сейчас пристрелили, чтобы не мучился…
        Вот Ника оглянулась по сторонам, вздохнула, погладила рукой дверь в мою - нашу, нашу с ней! - спальню. Вытерла ладонью щеку и взяла Полинку на руки. А я запястье сгрыз до крови, чтобы не завыть как волк - не хотелось людей пугать, которые пока еще на меня работают.
        Теперь смотрю на нее и не могу понять нихера - какая-то квартира, доверенность, долг. Десять тысяч долларов. Записка. А записка тут при чем?
        - Нет, Ника, я ее не читал, - качаю головой и руки за спиной сцепляю, чтобы не сорваться.
        Хочу схватить ее в охапку, сжать так, чтобы в себя ее вобрать. Чтобы она в меня просочилась - все равно мы уже давно одно целое с ней, и я сейчас просто режу по живому. Может, поэтому медленно соображаю?
        Но Ника тоже закрывается, обнимает себя руками и отходит в сторону. Становится совсем маленькой и беззащитной.
        - Значит, все это время ты думал, что я взяла твои деньги?
        - Я не думал, Ника. Я видел, как ты их из сейфа доставала и в мешке из хранилища тащила. Ты одну камеру не успела жвачкой залепить. Могу тебе это кино показать.
        Она смотрит на меня так странно, что внутри начинает шевелиться нехорошее предчувствие. Очень, очень нехорошее.
        - Все-таки, одну пропустила, - сокрушенно кивает головой, и я как дурак, киваю ей в ответ. А она задирает подбородок и смотрит мне прямо в глаза. - Я не брала твои деньги, Тимур Талеров. Я их перепрятала, когда услышала, как Сотников с Жиганом «жучки» расставляли. Отправлять сообщением побоялась, думала рассказать, когда ты вернешься. А ты вернулся и прогнал меня, я тебе письмо в туалете написала, у Робби из тетрадки лист вырвала и ручку стащила. Говорить с тобой не хотелось после тех снимков, что мне Кристина прислала. Да и в машине тоже могли быть «жучки».
        В горле пересыхает, мозг жжет. Смотрю в черные глаза моей девочки и верю. Нежели это правда, неужели я все это время зря…
        - Ника, - хриплю, - это что же, значит, ты не была заодно с Самураем? И деньги ты не отдавала его кураторам из госбезопасности?
        Она отходит еще на полшага и крепче себя обнимает.
        - Заодно? С Самураем? Он меня пугал, я тебе сразу об этом сказала. Я его впервые здесь увидела, у тебя. А деньги… - она снова смотрит на меня странно и спрашивает: - Тимур, ты делал в детстве «секретики»?
        Мой охваченный огнем мозг отказывается работать, но все равно сквозь жар вижу, как я учу детдомовскую малышню складывать в небольшие ямки цветные бусины на фольгу, сверху накладывать стеклышко и присыпать землей.
        Снова внутри, в самой глубине что-то шевелится, ворочается - неудобное и громоздкое. Но Ника отвлекает, и я накрываю ледяными ладонями пылающую голову. А ее слова, каждое, расплющивает меня будто огромным прессом.
        - Я сделала для тебя «секретик», Тимур. Третий садовый светильник от дома, возле самой дорожки. У тебя на даче. Себе взяла десять тысяч, даже не себе, подруге. Ей операцию сделали, я ей отдала свои деньги, все что были. Но их не хватало. Я бы у тебя попросила, ты бы дал, я знаю. Но ты был не на связи, а там срочно надо было. Она поправилась, моя подруга, и подарила мне свою квартиру, ты там нашел меня, беременную…
        Я делаю к ней шаг, она снова отступает. Теперь моя очередь себя за плечи хватать. На самом деле я просто грудную клетку сдавливаю, чтобы она не взорвалась. Потому что сердце уже скачет внутри, бьется о ребра, как будто решило самоубиться раньше, чем до нас с ним доберется киллер.
        - Ника, прости меня, - хриплю почти беззвучно. И бесполезно. Пускай считает меня еще большим уродом, чем я есть. Если бы она меня возненавидела, было бы просто зашибись.
        - Мне пора, Тим, - она смотрит мимо меня и говорит мимо меня. Киваю, вкладываю ей в руку карту.
        - Пин-код - день и месяц рождения Польки.
        Она держит карту двумя пальцами, садится в машину к Полинке и отворачивается. Я смотрю вслед отъезжающему автомобилю и держусь. Держусь, держусь, сука, потому что, если не удержусь, на четвереньки встану и за ними как зверь побегу.
        Мелькает мысль: может нахер все? Может, взять автомат, поехать к управе и выкосить всех генералов, и «наших», и «чужих». Пускай меня там же и положат, но зато Нике с Полинкой не надо будет прятаться. У меня есть автомат - хороший, новый.
        За руль почти падаю, руки трясутся, перед глазами муть какая-то. Илюха чего-то хочет от меня, бежит следом, но я только головой мотаю. Все, пацаны, дальше я сам.
        По трассе лечу под двести, а перед глазами Ника. Вот она регистрацию на рейс проходит, потом таможенный контроль, потом паспортный. Садится в посадочной зоне, Польку на руках качает и думает. Может, даже обо мне. Думай, сладкая, думай, мне хоть чуть легче дышать станет.
        И только подъезжая к дому сквозь набитую ватой голову изнутри, из того самого места, где неспокойное шевелится и ворочается все ощутимее, пробивается простой вопрос. Откуда Ника узнала код сейфа?

* * *
        Я проревела всю дорогу. Так вот почему он так себя вел со мной, называл предательницей, обвинял в обмане. Мало того, что считал воровкой, так еще и к чему-то Сотникова приплел. Нашел подельников!
        Уже подъезжая к зданию аэропорта, принимаю решение. Охранники выгружают багаж, вносят внутрь и походят со мной к стойке регистрации. Мы успеваем, регистрация только недавно началась.
        Сдаю багаж, вежливо прощаюсь с парнями и иду с Полькой в зону таможенного досмотра. Наши документы в порядке, и через короткое время я оказываюсь в зале ожидания. Пишу короткое сообщение и нажимаю «Отправить».
        Вокруг счастливые, беззаботные люди. Бродят по дьюти-фри, что-то присматривают, примеряют, выбирают. А я сижу, прижав к себе Польку, и прячу лицо в одежде дочери. Скоро ткань становится мокрой, и я отлипаю от малышки. Объявляют наш рейс.
        Продолжаю сидеть, обнимая дочку и глядя перед собой. Я не полечу туда, куда ты хочешь, Тимур. Я не твоя собственность, а ты всего лишь отец моего ребенка. Ты поиграл в семью, наигрался и отказался от нас. Поэтому теряешь на нас всякие права.
        Посадка закончена, я встаю и иду обратно. Говорю таможенникам, что мне стало плохо, и я побоялась садиться в самолет. Прохожу всю процедуру в обратном порядке, но как только выхожу из посадочной зоны, снаружи раздается мощный взрыв и слышатся крики.
        «Самолет взорвался… Загорелся при взлете… Загорелся и взорвался…» - только и слышно отовсюду.
        - Ты, девочка, в рубашке родилась, - сочувственно смотрит на меня сотрудница аэропорта, - это ж надо, рейс пропустить, чтобы выжить!
        Меня бьет мелкая дрожь, достаю телефон и непослушными пальцами набиваю сообщение Тимуру:
        «Тим, мы живы, с нами все хорошо».
        Как бы подло он не обошелся с нами, но я не могу допустить, чтобы он сходил с ума, думая, что послал нас на смерть. Тим не в сети, но как появится, сразу прочтет. И тут же прилетает ответное сообщение, нажимаю «Открыть» и удивленно моргаю. Это Алекс. В сообщении всего три слова, но столько теплоты слышится за этими словами:
        «Приезжай. Я тебя жду».

* * *
        Нахожу глазами этот светильник, как только ступаю на территорию. Иду нарочно медленно, потому что сам не знаю, чего хочу больше - чтобы деньги там были, или чтобы их не было. Я так и не спросил у Ники, откуда она узнала код сейфа. Побоялся позвонить, услышать ее голос и сорваться в аэропорт. Какая уже разница, если она не была заодно с Самураем, значит, все наши с Демьяном версии летят к чертям.
        Нахожу в хозпостройке саперскую лопатку - у меня там много всякой херни. Беру на всякий случай еще веревку и нож. Зачем они мне, не знаю, особенно веревка, но беру.
        Не могу идти дальше, сажусь на крыльцо, упираясь локтями в колени. Смотрю на этот фонарь гребанный и реально стремаюсь копать. Нехорошее предчувствие уже не просто ворочается, оно ползет холодной змеей, обвивает кольцами сердце, давит. Постепенно заполняет грудную клетку, и становится трудно дышать.
        Мне кажется, я все время что-то упускаю, что-то неуловимое мелькает на задворках, только понять, что и поймать не получается. Смотрю на траву вокруг светильника - трава как трава, газон ровный, не примятый. Неужели неправду сказала? И зачем?
        Вынимаю светильник из земли и аккуратно снимаю верхний слой грунта. Начинаю осторожно отгребать землю. Очень скоро лопатка натыкается на преграду, расчищаю землю и вижу черный полиэтилен - на записи Ника складывала деньги в черный мусорный мешок.
        Дальше разгребаю землю руками, мешок запаян и тщательно перемотан скотчем. Представляю, как моя девочка старалась, клеила скотч, высунув кончик языка, и на сердце снова давят змеиные кольца. Странно, я нашел свои два миллиона, а нет ни радости, ни облегчения. Тоска по Нике и дочке есть, а радости нет.
        Смотрю на пачки денег с полным равнодушием - от киллера миллионы не спасут. Я все равно токсичен для своих девочек, и сейчас им от меня лучше держаться подальше. Замечаю, что в пакете не только деньги. Старая школьная тетрадка и клубок свалянной шерсти.
        Достаю клубок, недоуменно верчу в руке и понимаю, что это игрушка. Затасканная, серого цвета, глаз нет, вместо них пуговицы пришиты. Четыре лапы, хвост и уши. Собака или… котенок? Руки немеют, и игрушка падает обратно в развернутый пакет.
        Стою на коленях возле разрытой ямы, руки дрожат как у припадочного, я медленно открываю тетрадку, и уже знаю, что там прочту.
        «Здравствуй, Тим! Я сегодня еще не говорила тебе, как я тебя люблю. Сегодня мне приснился очень хороший сон, ты забрал меня из детдома…»
        «Тим! Я очень соскучилась, а ты все не приходишь. Я тебя очень люблю, очень…»
        «Дорогой, Тимур! У тебя сегодня день рождения, но у меня нет твоего номера телефона, и я не могу тебя поздравить. Когда ты меня заберешь, мы будем вместе праздновать дни рождения, твой и мой…»
        Я хочу кричать, а не могу, в глотке будто заклинило. Руки трясутся, я с нескольких попыток переворачиваю каждый лист, исписанный детским почерком. Аккуратные закругления, ровные палочки - она была отличницей, моя Доминика. Влюбленная в меня девочка, которую я тоже любил. Доминика, Ника, Ника…
        Ничего не вижу, глаза заливают пот и слезы, а вытереть не могу, в одной руке дневник Доминики, в другой Лаки. Я помню, так она назвала котенка, которого я ей подарил. Мужчины не плачут? Да похер.
        Наверное, я с самого начала знал, что это она. Узнал ее личико, большие черные глаза, длинные густые волосы. Как шелковый водопад красивые. Точно знал.
        Только не этот напыщенный придурок Тимур Талеров, в которого я превратился. А тот Тим, которому маленькая Доминика признавалась в любви. Он еще остался внутри меня, и он сейчас готов избивать меня ногами за то, что я так надругался над его девочкой.
        Перед глазами мелькает ночной клуб, склад - правильно, ведь я бросил ее, она выживала как могла. И если бы в тот вечер она не спряталась в моем «Майбахе», ее купили бы эти две волосатые обезьяны, дружки Саркиса.
        Меня всего трясет, зубы скрипят, натужно, со свистом втягиваю воздух. Я предал ее дважды, свою маленькую Доминику, а она оказалась настолько великодушной, что простила все и даже родила мне дочь.
        Открываю последнюю страницу дневника.
        «Я больше не буду писать тебе, Тимур Талеров. Раньше я всегда считала, что у меня есть ты, а я есть у тебя, и нужно просто дождаться моего совершеннолетия, чтобы быть вместе. Но ты отказался впустить меня в свою жизнь. Ты считаешь меня своей болезнью, своей одержимостью. Ты меня боишься, потому что я делаю тебя безоружным. Мой каменный Тимур Талеров становится уязвимым из-за меня, поэтому я должна отойти в сторону. Но мне тяжело от тебя отказаться, потому что каждый человек должен быть кому-то нужен.
        Если ты встретишь Доминику Гордиевскую, ты ее узнаешь только по имени, поэтому первое, что я сделаю - сменю имя. Завтра заявлю о потере паспорта и напишу заявление, что хочу взять девичью фамилию матери - Ланина. Имя - Ника.
        Прощай, Тимур. Если у меня будет сын, я буду ему нужна, и он будет меня любить. И если я не могу быть рядом с тобой, я могу родить себе другого Тимура - твоего ребенка. Тогда никто не сможет его у меня отнять, и в моей жизни снова появится Тим Талер. Мой сын».
        - Нет, Ника, нет, моя девочка, - шепчу, смаргивая мешающую влагу, - нужна, не представляешь, как нужна. Я тоже люблю, и тебя, и Польку.
        Достаю телефон, кое-как попадаю пальцами по экрану - по тридцать сообщений висит, что вам всем от меня надо? Набираю Нику - вне сети. Смотрю на часы - самолет уже должен быть в небе. Звоню Демьяну.
        - Демьян, это она. Всегда она была, с самого начала. Моя Доминика, Гордиевская. Это не ее опознала Борисовна, другую девушку. Ты был прав, потому и свернули дело. Она сменила имя, сама, Самурай ее вычислил сразу, и эти суки решили ее использовать. А я просто…
        Язык не слушается, но я спешу сказать, как будто Демьян может что-то сделать, может остановить самолет.
        - Я вылетаю за ними, плевать мне на киллера. Только попробуй помешай, приеду к управе вашей с автоматом, и всех уложу, даже тебя, так что не лезь.
        Демьян что-то говорит в ответ и матерится, а я вижу параллельный звонок от Ильи. Переключаюсь.
        - Говори.
        - Тимур, - он дышит как атомный реактор, и у меня по спине ползет липкий холодный пот, - самолет. Взрыв и пожар при взлете, они зарегистрировались на рейс, обе…
        В сердце впивается ядовитое змеиное жало, больно, сука, так больно, что кажется, оно сейчас разорвется. Складываюсь вдвое и упираюсь лбом в разрытую землю. Падаю на спину, обхватив себя за плечи. И кричу. Это даже не крики, это больше похоже на вой, но мне надо выплеснуть то, что из меня сейчас рвется.
        Все. Их больше нет. И меня нет. То, что осталось - пустая оболочка от Тимура Талерова, который несколько дней успел побыть Тимуром Большаковым. Теперь я лежу на спине и смотрю в небо. Перестаю выть, хриплю только, как додыхающий пес.
        Беспрестанно звонит телефон, но я не беру. Оболочка не может разговаривать. Облизываю сухие потрескавшиеся губы. И пить она не может. И дышать. Зато она может убивать.
        Медленно и аккуратно заворачиваю пакет - моя девочка старалась, я сделаю все, как делала она. Засыпаю тайник - «секретик», она назвала это «секретик». Ровняю землю, разворачиваю газон. Втыкаю обратно светильник.
        Любуюсь своей работой, отряхиваю одежду. Отношу в хозпостройку саперскую лопатку, веревку и нож. Спускаюсь в подвал, достаю из тайника автомат.
        Внутри меня тихо и спокойно, как и должно быть у настоящей правильной оболочки. По трассе выжимаю максимум, до города долетаю, устанавливая личный рекорд. Сижу в машине напротив управы, жду. Подъезжает служебный автомобиль, из него выходят четверо, и я понимаю, что небо сегодня на моей стороне.
        Это он, тот, на кого работал Самурай. Под его руководством вся эта свора загоняла мою Доминику. И меня.
        Беру автомат и бегу. Они все ссыкливые кабинетные крысы, увидели меня и лезут обратно в автомобиль. А я поливаю их очередями, и вижу, как навстречу мне бегут бойцы, вскидывая автоматы.
        Хорошо, значит, я получу то, за чем пришел. Внезапно меня сбивают с ног, чье-то тело валится сверху, выбивая автомат, и я узнаю голос Демьяна.
        - Тимур, придурок бешеный, что ты творишь. Успокойся, они живы, жива твоя Доминика, и дочка твоя жива.
        Замираю, вдавившись мордой в асфальт, Демьян разворачивает меня на спину и хватает за воротник рубашки. Трясет так, что у меня чуть голова не отваливается, фокусирую взгляд, и он быстро говорит, глотая буквы:
        - Она сбежать от тебя решила. Регистрацию прошла, а в самолет не села. Утечка топлива, самолет прямо на взлетной загорелся, а она в зале ожидания с Полинкой твоей осталась. Что ж ты наделал, идиот…
        Демьян исчезает, и вокруг меня все становится черным.
        ГЛАВА 15
        ТРИ МЕСЯЦА СПУСТЯ
        - Ну что, как ты? Уже с утра под себя сходил? - умничает Демьян, но сегодня редкий день, когда я в благожелательном настроении, поэтому пускай умничает.
        - А как же, - отвечаю, - два раза. И ногти на ногах успел погрызть.
        - Молодец, - тянется, чтобы погладить меня по голове. Дергаю за руку вперед и придерживаю, чтобы он не завалился.
        - Ладно тебе, Демьян, - говорю примирительно, - тут половина таких как я, прячутся. Я же на самом деле не грызу ногти на ногах.
        - Так тебе можно, ты контуженный, - машет он рукой и наконец-то ржет.
        Очнулся я здесь, а Демьяна пустили ко мне только через неделю.
        - Ну, и как оно, среди друганов по разуму? - он был злой как собака и орал так, что я думал, его разобьет паралич. - Дон Румата[2 - Дон Румата Эсторский - главный герой научно-фантастической повести «Трудно быть богом» Аркадия и Бориса Стругацких, 1963г.] гребанный. Глаза б мои тебя не видели…
        - Это еще кто такой? - хмуро спросил я. Не то, чтобы мне было сильно интересно, но Демьяну следовало остыть. А как тут остынешь, когда столько дней из кабинета в кабинет таскают? И имеют, по его собственному выражению, в простых, но не скучных позах.
        - А такой же дебил как ты. Персонаж один, фантастический. У него девушку из арбалета застрелили, так он до самого дворца своего врага шел и мечом махал, всех по дороге уложил.
        - Фантастический это в переносном смысле?
        - Это в смысле научно-фантастический.
        - И что с ним стало?
        - На дурку его отправили, как и тебя, долбодятла, - он уже просто бубнил. - Нечего на людей с автоматом кидаться с неприкрытой жопой.
        Меня не убили только благодаря Демьяну. И благодаря тому, что Шерхан пришел в себя. Он, конечно, еще долго будет не при делах, но расклад теперь в корне изменился. Вся история с Никой вышла на поверхность, и госбезопасность уже третий месяц гудит как развороченный улей. Или как гнездо сцепившихся змей.
        Дело Доминики Гордиевской отправили на доследование, результаты которого показали, что вместо нее была опознана другая девушка. А биография Вероники Ланиной была сфабрикована для того, чтобы сделать Нику потом козлом отпущения вместо Сотникова. И все это делалось с ведома генерала, в которого я стрелял.
        Потом началось самое интересное. В живых меня оставили не просто так. Генерала я, конечно, не убил, но, если честно, моя цель была самому под пули подставиться. Его охрана сразу в машину затолкала, а сами парни за машину залегли.
        Автомобиль подъехал вплотную ко входу, прикрывая их от меня бронированным корпусом, а там еще Демьян налетел. Так что шансов у меня было немного, зато на пожизненное вполне хватило бы.
        Но неожиданно маховик развернулся и закрутил совсем в другую сторону.
        - В стране идет борьба с коррупцией, Тимур, - объяснил Демьян, наматерившись и оторвавшись на мне от души. - В управе схема на схеме. И тут такой подарок - возможность на кого-то одного все спихнуть.
        Конечно, если бы я генерала завалил, на него можно было бы повесить даже поджог собора Парижской Богоматери. Потому Демьяна и сношали по кабинетам все, кому ни лень.
        Но поскольку все остались живы, из меня решили слепить образ простого парня, доведенного до отчаяния коррупционным беспределом. Всплыли факты о моих родителях, о детдоме, о том, как я вернул себе состояние отца и его фамилию.
        То, что это произошло с интервалом в десять лет, никого не смутило. Мой образ постепенно трансформировал - или мутировал, тут как кому нравится - в образ народного мстителя. Как я мстил за народ, для меня было загадкой. Точнее, мне было похер, но тут опять же, как кому нравится.
        - У тебя скоро над головой нимб засияет. Самое время баллотироваться в президенты, - ржал Демьян, а вот мне было не до смеха. Потому что похожие намеки я уже слышал от Шерхана, который вполне пришел в себя и вернулся в расклад.
        Сюда меня определили, чтобы установить степень моей невменяемости в момент, когда я схватился за автомат. А следом степень моей вменяемости на сегодняшний день. Тут очень пригодилось мое недавнее ранение в голову, которое тоже по необъяснимой причине пришлось по душе нашему сердобольному народу.
        Ясное дело, что народный герой шизиком быть не может, зато народный герой может терять голову от ярости и впадать в состояние аффекта.
        - Признают тебя вменяемым, пойдешь под домашний арест, - объяснил мне Демьян. - А там может дадут условно. Ничего, президентом с судимостью тут никого не удивишь.
        Меня уже бесят его дебильные шутки. Но это мелочи по сравнению с тем, что Ника отказывается со мной общаться. Совсем. Сменила номер, меня поставила в черный список.
        Ее тоже потаскали по кабинетам, несмотря на маленького ребенка. То, что она не сел в самолет, который загорелся буквально на взлетной полосе, автоматически поставило ее в разряд подозреваемых. А потом еще эта шняга со сменой фамилии и имени.
        Демьян говорил, что она была потрясена тем, какие за ее спиной велись игры. Потрясена и подавлена. Самолет, как оказалось, загорелся сам - обнаружились неполадки с топливной системой. Утечка - возгорание - взрыв. Сели те, кто дал добро выпускать машину в рейс, и Нику отпустили.
        - Ты с ней связывался, Демьян? - это единственное, что меня сейчас интересует.
        Я много наворотил в наших с Никой отношениях, но теперь готов на все, чтобы они с Полькой вернулись домой. В наш дом. А когда туда вернусь я, мы с ней начнем заново. Я много думаю, вспоминаю, сравниваю - у меня тут времени валом, можно думать, пока мозг не сломается.
        Знаю, я был слепой и глухой, когда не видел очевидного. И что сходу вычислил Самурай. Я причинил ей много боли. Но еще я знаю, что она меня любит, как и я ее, и что мы обязательно все это сможем пережить.
        - Связывался, - подозрительно прячет глаза Демьян, и мне это не нравится.
        - Что? - смотрю в упор.
        - Тимур, - вздыхает Демьян и молчит.
        - Да говори уже, - не выдерживаю, - что ты вздыхаешь как баба на члене.
        - Оставь ты ее в покое, Тим, - поднимает он голову и смотрит мне в глаза, - она замуж вышла за того парня, у которого работала в Праге. Они ребенка ждут. Хватит, отстань от нее.
        И у меня в голове взрываются сверхновые звезды.

* * *
        СПУСТЯ ДВА ГОДА И ТРИ МЕСЯЦА
        Входная дверь распахивается, и зычный голос грозно произносит:
        - Заключенный Большаков, с вещами на выход!
        - Иди нахер, Демьян! - отпивая кофе, лениво отвечаю я. Демьян ржет и появляется в проеме двери.
        - Тимур Демьянович, - просачивается мимо него моя секретарша с кофе для Морозова, - вам повторить?
        - Повтори, - благожелательно киваю и так же благожелательно киваю Морозову. - Садись, подполковник.
        Демьяну после заварухи почти трёхлетней давности дали подполковника и со дня на день отправят на пенсию. Жду не дождусь этого дня, и по ходу, его начальство тоже ждет. Он уже всех замахал.
        Генералу после госпиталя дали срок, повесили на него всех собак и посадили. Меня, правда, тоже, после того как признали вменяемым. Домашний арест не прокатил, так что в СИЗО мне пришлось отсидеть почти два года. А потом меня освободили за недостаточностью улик.
        - Может, вернуть тебя в кутузку за оскорбление лица при исполнении? - задумчиво спрашивает Морозов, делая глоток. - Мало ты там парился.
        - Напугал, - фыркаю я. - Всем бы так париться.
        У меня была удобная VIP-камера с офисной техникой, так что я продолжал дистанционно руководить компанией. Моим соседом был наш бывший министр. Мы иногда играли в бильярд, и министр все надеялся, что завтра сменится власть, и его снова поставят министром.
        Демьян достал из тайника под светильником деньги и вернул их в сейф, предварительно отключив камеры. Я даже Илюхе это не доверил - парень молодой, зачем вводить его в искушение. Даже такой как Сотников не выдержал испытание баблом, а он тертый мужик был, проверенный.
        Дневник Доминики и ее игрушечного котенка Морозов тоже спрятал в сейф. Я когда вышел, сразу туда поехал. Мой городской дом стоит закрытым, там никто не живет. Персонал я уволил с полугодовым содержанием, моя охрана кочует со мной из загородного дома в офис и обратно. Если туда-сюда кататься влом, остаемся в отеле в городе, там у нас забронирован этаж.
        Я неделю сидел на даче, пил и читал дневник Доминики. Я его, наверное, наизусть выучил. И выпил все запасы вискаря в доме. Но мои мозги прочистились, встали на место, и я готов воплотить в жизнь план, который готовил с того самого дня, как узнал, что моя Ника вышла замуж.
        Демьян рассказывает последние новости, а я смотрю на часы. У меня в три самолет, сегодня вечером я должен быть на приеме, который устраивает мой бизнес-партнер Александр Рубан. Если быть точным, я - бенефициарный владелец компании, продавшей франшизу компании Алекса Рубана.
        Два года назад я через свой офшор купил несколько ресторанов, создал сеть и предложил ему партнёрство. Рубан повелся на это предложение как крыса на дудочку мальчика Нильса. Он не знает, кто бенефициар компании-франчайзера. Он имеет дело с моими директорами, генеральный его хвалит, говорит, далеко пойдет.
        Я только за, пусть идет и подальше. Сегодня вечером в нашем с ним ресторане будет шикарный прием. Рубан представит мне жену и детей. А потом мы будем говорить о делах, я посмотрю отчеты - да, я их получаю регулярно, но разве мне не может взбрести в голову провести личный аудит?
        Знаю, что мой деловой партнер мечтает выкупить свою долю. Ничего не имею против, даже готов ему ее уступить на очень выгодных условиях. Беспроцентная отсрочка, предусматривающая выплату частями.
        А еще я знаю, что мой партнер регулярно меня обворовывает. По мелочи, дурная привычка моих соотечественников, от которых они не могут избавиться, даже сменив место жительства.
        В договоре франчайзинга есть пункт о внесении инвестиций в инфраструктуру соответственно инвестициям компании-франчайзера. Я планирую глобальные инвестиции, просто немереные. Рубан слюной захлебнется, когда увидит, и я стопудово уверен, что у него таких денег нет.
        А потом я суну ему в морду результаты тайного аудита. Я бы закрыл глаза на его комиссионные - по-нашему откаты, - учитывая, что суммы там не принципиальные. Но он украл у меня не только деньги, он украл мою женщину и мою дочь. И сына, которого моя женщина обещала родить мне, а родила ему. Он украл у меня три года жизни, теперь моя очередь.
        Я ткну Александра Рубана носов в то дерьмо, которое он сам старательно множил весь год. А потом предложу ему выход.
        Демьян ничего не знает, он стал невозможно нудным и правильным. Снова начнет кудахтать, что я говнюк, который испортил жизнь хорошей девочке. И чтобы я не лез в семью, не разрушал священный брачный союз и прочую херню.
        Мы с Демьяном идем обедать - он любит хорошо пожрать, а мне как раз нужна компания. Потом Морозов отвозит меня в аэропорт.
        - Ты там не быкуй, - говорит Демьян на прощание, и я понимаю, что он знает. Или догадывается.
        - Не буду, - обещаю, жму руку и иду на регистрацию.
        Я не обманул Демьяна, потому что не собираюсь ничего рушить. Не собираюсь банкротить компанию и оставлять людей на улице. Не собираюсь даже ни с кем воевать. Я иду забрать свое.
        ГЛАВА 16
        - Доминика, почему дети еще не одеты? - Алекс с недовольным лицом выходит из гардеробной с галстуком в руке. - Помоги мне, пожалуйста.
        - Ты хотел, чтобы они прилично выглядели, - стараюсь не спорить, беру галстук и начинаю вязать аккуратный узел, - а если я одену их раньше, они успеют вымазаться.
        Алекс и сам умеет, но у меня получается лучше. Я очень хотела стать хорошей женой, и пускай у меня ничего не вышло, я стараюсь оставаться ею хотя бы внешне.
        - Мы не можем опоздать, - говорит он уже спокойнее, - ты знаешь, как важна для меня эта встреча.
        Я знаю. Для моего мужа уже давно бизнес стал важнее всего остального. Деньги и здесь одержали победу над чувствами, и упрекать кого-то кроме себя глупо.
        …После того, как я не села в сгоревший самолет, месяц прошел как в тумане. Меня таскали на допросы, не делая никаких скидок на то, что у меня грудной ребенок. Помог тот полицейский, Демьян Морозов, который когда-то нашел Тимура под воротами детдома.
        Он вытребовал для меня разрешение завозить коляску прямо в кабинет и в перерывах приносил теплый чай с бутербродами. А потом подключилась госбезопасность, и как я тогда не сошла с ума, до сих пор не понимаю.
        Я узнала, что мое решение сменить имя чуть не стоило мне жизни. Меня словно поделили напополам, и одна часть осталась Доминикой Гордиевской, а вторая стала совсем другой личностью с настоящей биографией. Вероника Ланина жила в небольшом городке, ее родители погибли в ДТП, и она приехала в столицу искать способ заработать. Пока не познакомилась с Самураем.
        Еще я узнала, кому Тимур возил на кладбище цветы - мне. Следователь даже фото памятника показал - Доминика Гордиевская, дата рождения, дата смерти. Тимур поставил. Красивый. И этот памятник стал для меня могильной плитой моей любви к Тиму Талеру.
        Он ни разу не усомнился в том, что я была заодно с Сотниковым. Он поверил в то, что я втерлась к нему в доверие, влезла в его постель, украла из сейфа два миллиона и передала заказчикам. Он бы поверил в то, что я в него стреляла, если бы ему об этом сказали.
        И главное, он меня простил. Простил и снова позволил быть рядом, как добрый хозяин прощает собаке погрызенные любимые ботинки.
        Зато стоило узнать, что я - та самая Доминика, Тим Талер снова возомнил себя мстителем и схватился за автомат. Меня тошнило и трясло на допросах, я не могла говорить от шока и слез.
        - Ты не права, девочка, не права, - Демьян Морозов отпаивал меня чаем с лимоном, и мне становилось легче, но только физически. Рана в душе заживать не хотела. - Мы все в это поверили. Слишком красивая картинка вырисовывалась, а Тим такой, он никому не верит до конца. И мне тоже. Но стрелять он пошел, когда решил, что вас потерял, он не прочел твое сообщение, не успел. Идиот, конечно, согласен, что как танк попер. Но ты знаешь, мне кажется, ему просто жить без вас не хотелось, там же спецназ на него вышел, парни стрельбу на поражение начали. Если бы я этого дурня с ног не сбил и рожей в асфальт не уложил, он бы уже давно на кладбище лежал.
        Я бездумно таращилась в стену, прижимая к себе Полинку, и все понимала. Тимур дорог этому Демьяну, он ему как названный отец, вот он и защищает Талера.
        - Он не прогонял тебя, девочка, он вас с дочкой защитить хотел. Мы ведь взяли киллера, Тима серьезные люди заказали. Их тоже взяли, но долго так продолжаться не будет. Тим молодой, а уже миллионер, конечно, его деньги людям покоя не дают, - проповедовал Морозов. - И не будет покоя. Тиму с такими деньгами или в депутаты надо идти, или под кого-то крупного ложиться. Иначе так и продолжит вагон желающих за его миллионами гоняться.
        Я знаю, что Тимур оформил дарственную на дом у моря, где я должна была прятаться с Полинкой. А я переписала дарственную на Польку. Мне от Тимура ничего не нужно, но она его дочь, пусть ей останется что-то от отца.
        - Тимур не спросил меня, - медленно отвечаю Морозову, - он за меня все решил. Ему всегда было наплевать на мое мнение.
        - Нет, не так. Он не хотел, чтобы ты носила цветы на кладбище и страдала, - снова защищает его Морозов.
        - А я бы лучше носила, - не выдерживаю, - и рыдала на его могиле. Зато знала бы, что нужна ему была, и что он порядочный человек. Ребенку бы рассказала. А так…
        - Тут мне нечем крыть, - соглашается Демьян, - тут я только у тебя прощение могу просить, что тоже поверил и не попытался тебя защитить, но…
        - Что? - вижу, что он смущенно прячет глаза. - Говорите уже.
        - Я в материалах дела прочитал, Сотников в разговорах со своими подельниками намекал, что ты его любовница. Меня потому и накрыло, думал, ты Тимура обманывала. Но я ему не стал говорить, видел, как его штырит…
        - Вам не за что передо мной извиняться, - качаю головой, - совсем не за что. Я вам никто, а Тимура вы любите. Это хорошо, что хоть кто-то его любит.
        Да, потому что у меня на это уже не осталось сил. И как только меня перестали таскать по кабинетам и разрешили выезд, я уехала с Алексом.
        Он сам приехал за мной, когда узнал, что тут началось, и я очень ему благодарна за поддержку. Я хотела уехать навсегда, чтобы даже имя Талера больше не слышать. И тогда Алекс предложил мне выйти замуж. Я смогла бы получить вид на жительство и остаться в Праге.
        - Доминика, я тебя люблю, - Алексу нравилось это имя, он всегда меня так называл, - я готов ждать. Ты тоже меня полюбишь, я уверен. У нас будет хорошая семья, ты забудешь этого Талерова, а я обещаю, что не стану тебя подгонять.
        Я согласилась и даже убедила себя, что он мне нравится. Что любить мужа совсем не обязательно, достаточно чувствовать к нему благодарность и нежность.
        Но вторая беременность оказалась для меня полной неожиданностью. Я была уверена, что пока кормлю ребенка, не забеременею. Оказалось, это такой же надежный метод предохранения, как и прерванный половой акт.
        Алекс тоже оказался не готов, но я и мысли не допускала об аборте. Предложила ему развод, он отказался. К детям муж относился ровно, и я не требовала большего.
        Я знала, что у меня будет сын, с самого первого дня, как узнала о ребенке, и, как мне ни было жалко Полинку, к середине беременности перестала ее кормить.
        Квартиру я продала сама, Сонька с Олегом перевели на мое имя остальные деньги, которые я потратила на операцию. Я просила Морозова передать Тимуру свой долг, но тот наорал на меня, а потом я узнала то, что узнала. Алекс не обязан обеспечивать дочь Тимура, поэтому я вложила их в наше семейное дело.
        Муж всегда мечтал о ресторане, он даже просил меня продать Полинкин дом, но я отказалась. Мы тогда впервые поругались. А потом на него вышла с предложением эта кипрская компания, и Алекс как с ума сошел.
        Я считала, что для нас такие расходы неоправданно большие. Но компания-франчайзер предложила беспроцентную рассрочку, и муж купил эту франшизу. Тимке было полгода, я слишком была занята детьми, и Алекс меня упросил. Я взяла в банке кредит под залог дома, а он продал кофейню для первоначального взноса.
        Я видела, что из людей делают деньги, видела, в кого превратился Тимур Талеров. Мне хотелось хорошую дружную семью, а Алексу хотелось денег. И мы с ним оба не получили того, чего хотели.
        Сегодня в ресторане прием, приезжает учредитель компании-франчайзера. Алекс требует, чтобы мы были вместе с детьми, хотя я не понимаю, зачем учредителю видеть Тимку с Полиной.
        Но я делаю так, как хочет муж. Это для него важно, пусть представит нас инвестору, и я увезу детей домой.
        Наряжаю дочь в красивое платье, сына - в полосатый матросский костюмчик. В ресторане все готово, и мы с детьми выходим в сад. Там много гостей, с минуты на минуту явится инвестор.
        - Мама, Тимка меня не слушает, - топает ногой Полька. Алекс недовольно оборачивается, и я поспешно зову;
        - Тим! Иди сюда, Тим!
        Между лопатками кожа будто покрывается изморозью, в лицо веет ледяным холодом. Поднимаю глаза и вижу, что в дверях стоит и смотрит на меня в упор Тимур Талеров.

* * *
        Надеть галстук или так сойдет? Может, без него обойтись, надеть брюки и рубашку, расстегнуть верхние пуговицы. Задохнусь же, отвык…
        Со вздохом начинаю повязывать галстук. Нет уж, на войне как на войне. Раз решил, надо готовиться к бою по всем правилам. Надеваю пиджак, застегиваю пуговицы - такое ощущение, будто в доспехи влез. Дон Румата, мля…
        Я прочел «Трудно быть богом» пока сидел, а чем там еще было заниматься? Зачетная, кстати, книга. Я там много всего прочел, кое-что Шерхан подбрасывал, что-то Демьян приносил. Не думаю, что сильно поумнел, зато чтение отвлекало от дурных мыслей.
        Меня забирает водитель, мои директора уже там. Стараюсь дышать глубоко и ровно - от одного осознания, что сейчас увижу Нику и Полинку, совсем забрало падает.
        В ресторанном бизнесе я не спец, я и начал рестораны скупать только чтобы Рубана нагнуть. Но с точки зрения посетителя все выглядит на довольно приличном уровне. Я даже не ожидал. И если смотреть объективно, как ресторатор Александр Рубан на своем месте.
        Я и моя свита проходим сквозь зал - мы приехали раньше намеченного времени, поэтому нас не успевают встретить. Ничего, не гордые, идем на поиски хозяев.
        - Тим! Иди сюда, Тим! - слышу снаружи, и из меня разом вышибает воздух. Разрывает грудину, и разносит сердце в клочья по углам этого гребаного ресторана.
        Я сразу узнаю ее голос, дышать становится больно. Она зовет меня! Иду как зомби на голос к двери, ведущей в сад. Упираюсь руками о косяк и замираю.
        Она ничуть не изменилась за два с половиной года. Такая же тоненькая, тростиночка моя, если обниму, ее и видно за мной не будет. Обнять хочется так, что кожа на ладонях зудит, но я стою как парализованный, не могу сдвинуться с места.
        У Ники блестят глаза, она улыбается, но только смотрит не на меня, а совсем в другую сторону. Слежу за ее взглядом, и будто в самом деле забрало падает.
        Там стоит мальчик - мелкий, светленький, совсем на нее не похож. Похож на удода этого, Рубана. Тот тоже белобрысый. Но почему Тим? Она что, сына Тимуром назвала?
        Как под дых с ноги получил, задыхаюсь, ловлю ртом воздух. Что ж ты наделала, девочка моя? Он ведь моим быть мог, на меня похожим…
        Смотрю в упор на Нику, и она ловит мой взгляд. Вздрагивает, словно призрак увидела. Не бойся, родная, я не причиню тебе вреда. Я лишь сыграю траурный марш по твоему браку. Как там говорит Шерхан, реквием?
        Я не маньяк и не одержимый, просто мои девочки не должны жить в доме с чужим мужиком. Моя Доминика не должна спать с ним. И дальше меня кроет уже по полной.
        Знаю, что нельзя об этом думать, иначе вместо переговоров начну бить морду Рубану. Потому что он с ней спит. Целует ее, а она ему отвечает. Подается навстречу ласкам, и сама трогает его везде…
        - Тимур Демьянович, вам плохо? - озабоченно наклоняется ко мне мой генеральный. А я и правда шатаюсь, как пьяный.
        - Все нормально, Михаил Игнатьевич, - останавливаю его и протягиваю руку охреневшему Рубану. - Тимур Демьянович Большаков, владелец компании «Инвест Сервис Лимитед».
        И наблюдаю, как медленно сходит краска с его лица.
        Да, Рубан, ты правильно понял, это только начало. Он пытается изображать идиота и начинает знакомить меня с Никой, но я его обрываю, глядя на Нику:
        - Здравствуй, Доминика. Я хочу видеть свою дочь.
        Ника смотрит на меня исподлобья, Рубан начинает блеять, как он рад со мной познакомиться. И как он ждал этой встречи. А я изо всех сил держусь, кулаки поглубже в карманах засунул.
        - Мамочка, - внезапно слышу за спиной, оборачиваюсь и чувствую, как из меня выдергивают позвоночник.
        Не могу стоять, земля колышется под ногами. Опускаюсь на колени перед маленькой девочкой, которая держит за руку мелкого белобрысого сына Рубана.
        Не верю своим глазам, даже ладонь подношу на несколько секунд, прикрываю - кажется, сейчас уберу, и видение исчезнет.
        Это она, моя Доминика, маленькая девочка, которая так и не выросла в моем сердце. Она младше, чем была Доминика, когда я увидел в первый раз. Но в остальном это та же трогательная хрупкая малышка, которую я так рвался забрать из детдома.
        Рука дрожит, когда я осторожно тянусь, чтобы убрать свесившийся на белое алебастровое личико черный шелковистый локон. Черные Доминикины глаза смотрят с любопытством и без тени страха в отличие от ее взрослой копии, следящей за нами с возрастающей тревогой.
        - Доминика… Моя маленькая девочка…
        В направленном на меня детском взгляде появляется недоумение, и она поправляет меня с упреком в голосе.
        - Я Полина!
        - Знаю, Полинка, знаю…
        Не хочу испугать малышку, но не могу оторваться от нее, беру за маленькую ручку. Воспоминания прожигают в груди огромную дырищу, там вполне может поместиться моя Полинка-Доминика.
        - Когда я видел тебя в последний раз, ты помещалась у меня на локте… - каждое слово дается с трудом, тяжело проталкивается наружу и дерет горло не хуже наждачки. Полька морщит лобик, потом наклоняет голову и спрашивает почти строго:
        - А ты кто?
        - Я? - теряюсь, стоит ли сейчас ей говорить, что я ее отец? Насколько это ее травмирует? И не решаюсь. - Я Тимур.
        - Тимур? - озаряется ее лицо счастливой улыбкой. - Ты мой папа Тимур? Ты уже вернулся с Северного Полюса?
        ГЛАВА 17
        Значит, Северный полюс, да? Выжидающе смотрю на Нику. Судя по ней, она бы с большим удовольствием отправила меня куда-нибудь на Альфацентавру с билетом в один конец. Рубан сливается со стеной, а меня буравят черные детский глазки.
        - Вернулся, - сглатываю перекрывший горло комок, - конечно вернулся, у меня ведь такая дочка есть чудесная.
        - Я так тебя ждала! - шею обвивают тоненькие как веточки ручки, и у меня голова идет кругом от сладкого карамельного запаха родной девочки. От моего ребенка раньше пахло молоком, а теперь пахнет конфетами. И только сейчас до меня доходит, что я ничего не привез, никаких подарков. Потому что не знал, подпустит ли меня к ней Ника. И я подумать не мог, что меня здесь ждут.
        Даже обнять ее боюсь. Боюсь раздавить или что-то сломать. Осторожно глажу острые плечики дрожащими ладонями.
        - А ты кого там видел? - шепчет моя детка мне на ухо. - Мишку белого видел?
        - Видел, - снова сглатываю и киваю, - всех видел. Мишек, тюленей, павлинов… То есть, этих, пингвинов.
        Детка отлипает от меня и смотрит с удивлением, а потом поворачивается к Доминике.
        - Мам?
        - Наверное, папа Тимур их видел в зоопарке, доченька. Пингвины живут на Южном Полюсе, мы смотрели с тобой в атласе, - а это, походу, уже мне.
        Вот же, сука, надо было так лохануться с этими пингвинами. Откуда мне знать, где они живут? В гробу я их видел, а не в зоопарке. Ну, Шерхан, удружил, нахера мне твои Эпикур с Платоном были нужны? Лучше бы атлас принес про животных.
        Я готовился к битве за своего ребенка, а к роли папы, пусть даже прилетевшего с Северного полюса, подготовиться не подумал. Запоздало соображаю, что не помню ни одной сказки, не знаю, о чем можно говорить с такой маленькой девочкой. Но раз детке нужен папа-полярник, придется стать полярником.
        Морщу лоб, силясь вспомнить. Пингвины вообще летают? Помню, что они жирные и вроде как пешком ходят, но крылья ведь у них есть? Или это ласты? Ладно, выкрутимся. Бережно притягиваю дочь к себе и говорю, сделав умное лицо.
        - Я только одного видел, Полинка, наверное, он туда случайно забрел. Зато там очень красивое северное сияние, и я тебе его обязательно покажу. А на пингвинов поедем смотреть в зоопарк, они там большие и толстые, тебе даже разрешат их погладить. Хочешь?
        Она счастливо кивает, снова виснет на мне, а я уже смелее обнимаю своего ребенка. Сердце гулко ухает, и я слышу, как колотится ее сердечко.
        - Папа Тимур, - шепчет она мне в затылок, - только можно, ты будешь папой и Тимке? А то у меня два папы, а у него один. Можно? И на Северный полюс его возьмем. Папа Алекс все время занят, он много работает, он с нами совсем не играет. А Тимка маленький…
        Слышу, кто-то пыхтит сбоку. Поворачиваю голову и вижу белобрысого Тимку - мелкий пытается оторвать мою руку от Полинки. У Рубана такое лицо, что хочется зарядить ему с ноги. Времени у него на детей нет, ладно Полька моя, но на сына!..
        Ника наклоняется к мелкому и берет его на руки.
        - Тимофей, иди сюда, не мешай дяде Тимуру.
        Значит, Тимофей… Стараюсь не выдать разочарования, хотя чего я ждал? Ладно, себе не соврешь, я ждал, что раз Ника сына Рубана моим именем назвала, значит что-то там еще осталось ко мне. А выходит, ничего.
        Мальчишка начинает пищать, и меня вдруг накрывает. Я что, совсем пропащий, чем мне может помешать маленький ребенок? Раз Рубан два года был папой Алексом, то и я сумею изобразить ради Польки папу Тимура. Да я выводок пингвинов готов усыновить, если мою девочку это обрадует.
        - Оставь, Ника, - говорю приказным тоном, - он не мешает.
        Она отпускает сына, и тот бежит к нам. Не ко мне, конечно, к Полинке, жмется к ней, из-за плеча выглядывает. Рассматриваю ближе - смешной такой мальчишка, глаза голубые, интересно, у Рубана какие? Я его не разглядывал, сдался он мне.
        Я когда сюда летел, боялся, что не смогу даже видеть их сына. Особенно, понимая, что Доминика назло мне под Рубана легла, доказать хотела, какая я гнида. Как бы там ни распинался Демьян, в ее любовь к Рубану я не верил и одно время надеялся, что она беременной от меня уехала.
        Был бы на свободе, насильно бы заставил тест сделать, но Ника родила сына семимесячным, она зачем-то домой приезжала рожать. И я лично документы видел, что он недоношенным родился. Значит, отец его - Рубан, как бы я на дерьмо ни исходил.
        Но разлучать Нику с ребенком - этот треш мы уже проходили, хватит, у меня другие планы. И то, что малой меня совсем не напрягает, в мои планы хорошо вписывается.
        В плечо тычется белобрысая макушка, от Тимки тоже пахнет конфетами. Эх, детвора, облажался ваш папа Тимур, без конфет приехал и даже без шоколадки. Ничего, мы все наверстаем.
        Поворачиваюсь к нему и обнимаю обоих. И замираю от нахлынувших незнакомых ощущений. Были бы тут пингвины, и их бы обнял.
        Мне давно не было так хорошо. Внутри тихо и спокойно, не хочется никуда идти, даже Рубана бить перехотелось. Хочется время остановить, чтобы меня обнимали моя дочка и ее мелкий брат.
        Исчезли бы все сейчас, оставили мне Доминику, и исчезли. Она смотрит на нас странным взглядом, губа закушена чуть ли не крови. Боится, что я причиню вред сыну Рубана? Разве я такой зверь?
        Мы с тобой потом поговорим, сладкая, долго будем разговаривать, а пока я буду говорить с твоим мужем. С трудом отрываюсь от дочки и аккуратно отодвигаю ее брата.
        - Уже поздно, вы сейчас поедете домой с мамой, нам нужно кое-что обсудить с… папой Алексом, - выговариваю его имя через силу, но так будет по-честному. И это не напугает детей. - А завтра мы вместе пойдем гулять. Доминика, уведи их.
        Моя детка клюет меня в щеку, и я не позволяю себе окончательно распустить сопли. Потом. Когда все будет по-моему.
        Как обычно, мне подчиняются. Ника забирает детей, а мы с директорами следуем за ее мужем. Умиротворение улетучивается, на смену ему приходит привычное состояние хищника, вышедшего на охоту. Генеральный подает мне папку, я вхожу в кабинет первым и бросаю папку на стол.
        - Ну, с днем рождения, Рубан, - поворачиваюсь к хозяину кабинета и кивком головы указываю на папку. Он непонимающе смотрит то на меня, то на директоров.
        - У меня сегодня не день рождения, - отвечает осторожно.
        - Это ты так думаешь, - говорю доверительно, - а я точно знаю, что не убил тебя только потому, что ты не стал отнимать у меня дочь. Так что открывай папку и читай свой приговор.
        Рубан тянет руку к папке, а я вдыхаю полную грудь воздуха.

* * *
        Алекса долго нет. Я уже уложила детей и кружу по дому, не находя себе места. Все оказалось еще хуже, чем я думала - Тимур Талеров оказался владельцем компании-партнера нашего бизнеса. Правда, он теперь не Талеров, а Большаков, но что это меняет для меня и моих детей?
        Я будто чувствовала, интуиция внутри меня вопила, что не надо связываться с этим проектом, не нужна нам такая дорогая франшиза, лучше развивать бизнес самим.
        Но Саша - это потом он стал требовать, чтобы я и дома называла его Алексом - как с цепи сорвался с этим рестораном.
        - Ты не понимаешь! - кричал он мне, распаляясь все больше. - Здесь уже готовый раскрученный бренд. А сколько мне самому придется потратить денег и сил, чтобы вывести ресторан на такой уровень?
        - И что с того? Да, не быстро, но зато можно будет потом ни от кого не зависеть.
        - Ты не хочешь меня поддержать. Я столько лет мечтал о собственном ресторане, такой шанс выпадает раз в жизни! Таких условий мне больше никто не предложит.
        - И тебя это не настораживает? А что, если через тебя просто станут отмывать деньги?
        - Ты считаешь, что я ничего не стою как профессионал, и меня можно только использовать? - взвивался муж, и я прекращала дальнейший спор.
        Конечно, я так не считала. Но побывав в мире Талерова, хорошо усвоила, что для тех, у кого есть деньги, все стоящие ниже по социальному статусу - это лишь инструмент для достижения их целей. И если инструмент перестает приносить доход, его просто меняют.
        Мне пришлось войди в долю, я не могла себе позволить находиться у Алекса на содержании. Нет, он ни разу меня не упрекнул, но не потому, что благородный, а потому что я ни дня от него не зависела.
        Теперь наш семейный бизнес в руках Тимура, и я почти уверена, что он нарочно заманил Алекса этими шикарными условиями. Заманил, подождал, пока тот окончательно заглотнет наживку и подсек удочку.
        Я даже знаю, что будет предметом торга - Полинка. Тимур не ожидал, что я расскажу малышке о нем, но у меня и в мыслях не было прятать дочь от Талера.
        Нет, если бы можно было, я бы сама сбежала с ней на Северный полюс. Но Морозов сразу сказал, что Тимур долго сидеть не будет, и я прекрасно понимала, что нас он в покое не оставит. Алекс со мной даже речи не заводил, чтобы удочерять Польку. Да и я бы не согласилась.
        Алекс всегда говорил, что не умеет обращаться с детьми, не понимает, о чем с ними разговаривать. Но я же вижу, что он не хочет. Ему просто не интересно.
        Он может часами говорить о бизнесе, обсуждать новый фильм или вошедший в моду тренд в одежде. А над детской книгой начинает зевать, спешит ее закрыть и быстро сбросить все на меня. О том, чтобы поиграть с ребенком и речи нет. Алекс предпочитает их не замечать, и я сама стараюсь, чтобы дети ему не мешали.
        А Тимур хороший отец, он любит нашу девочку, и нет никакого смысла ее от него прятать. Все эти годы она знала, что у нее есть еще один папа, и очень его ждала. Но Тимур остался верен себе - он не может просто прийти и договориться. Точнее, не считает нужным. Он хочет сразу все подмять под себя, поэтому я ничего не жду хорошего от их разговора. И очень надеюсь, что Алекс не сболтнет лишнего, иначе Северный полюс станет реальностью еще быстрее, чем я себе представляю.
        Когда подъезжает машина, я не жду, выбегаю мужу навстречу. И по его лицу все понимаю - я была права. Нашей спокойной размеренной жизни пришел конец.
        - Что он от тебя хочет? - спрашиваю, заглядывая в глаза, но Алекс прячет их и старается на меня не смотреть.
        - Пойдем в дом, Доминика, я не хочу разговаривать здесь.
        - Что он от тебя хочет? - цепляюсь за лацканы пиджака и трясу изо всех сил. - Ты ему сказал?
        Он неожиданно резко хватает меня за запястья и дергает на себя, и я изумленно моргаю. Алекс не Тим, он никогда не позволял себе жесткости ни со мной, ни с детьми. Талер определенно деморализующе действует на людей…
        - Пойдем в дом, поговорим в кабинете.
        - Хорошо, пойдем. Только отпусти меня, мне больно, - спокойный тон отрезвляет мужа, он проводит рукой по лицу, будто приходит в себя.
        - Прости. Да, конечно.
        Мы проходим в его кабинет - он самый дальний в доме, чтобы, когда Алекс работает, ему не мешали детские крики. У нас не такой большой дом, как у Тимура, Алекс мечтает о трехэтажном, и в этом наши мечты тоже уже давно стали разными.
        Как только за нами закрывается дверь, Алекс подходит к бару, наливает себе виски в бокал и делает глоток, но я же вижу, как у него трясутся руки.
        - Он показал мне план инвестиций на год. По договору, если я не выдерживаю финансовую нагрузку, я выплачиваю долю акциями. И по этому плану - теперь дрожит его голос, - через год ресторан уйдет ему, а я стану банкротом.
        Самое последнее дело сейчас говорить, что я была права, хоть я действительно была права. В ресторан вложены и мои деньги, даже не мои, а Полинкины, поэтому я не могу развернуться и уйти.
        Тим не станет просто так отжимать ресторан, который ему не нужен, это лишь повод диктовать свои условия. И судя по тому, что муж оттягивает неприятный момент, ничего хорошего Талер не попросил.
        Подхожу к нему, кладу руку на локоть и спокойно спрашиваю:
        - Алекс, что Тимур от тебя хочет?
        Он долго смотрит на меня, потом делает еще глоток и, наконец, медленно отвечает:
        - Не догадываешься? Тебя, Доминика. Он хочет тебя.
        ГЛАВА 18
        Мимо проносятся огни ночного города, я еду на заднем сиденье автомобиля в отель, где остановился Тимур. Алекс сказал, он хочет, чтобы я приехала к нему. Я догадываюсь, зачем, и Алекс тоже это знает.
        Он сам меня попросил поехать. Я смотрела в его умоляющие глаза и чувствовала себя виноватой. За то, что спряталась в этом браке, когда мне было нужно, но так и не смогла полюбить своего мужа.
        Алекс любил меня, возможно, и сейчас еще любит. Но не получая взамен ничего, очень сложно любить, это я по себе знаю. Поэтому не нахожу в себе сил обижаться на мужа, наверное, почти бывшего.
        Тимур хочет, чтобы я ушла от Алекса к нему. Он может тысячу раз сменить фамилию, но все равно останется тем же непробиваемым Талером. Который просто берет то, что ему нужно, не обращая внимания на чувства других людей и делая так, как хочется ему, даже если это сломает кому-то жизнь.
        Закрываю глаза и вижу мужа, стоящего передо мной на коленях.
        - Доминика, пожалуйста, прошу тебя, давай сделаем так, как он хочет, - шепчет Алекс, сжимая мне руки. - Он ни перед чем не остановится, он помешанный и готов на все. Пойми меня, я не хочу в тридцать лет потерять все. Помоги мне, Доминика!
        Мне его даже жаль, и я с ним совершенно согласна - Талер ни перед чем не остановится. Я не хочу, чтобы Алекс потерял все и не могу допустить, чтобы мои дети остались на улице. В ресторан вложены и мои деньги тоже, мы с Алексом станем банкротами. И я практически уверена, что потом Тимур отберет у меня дочь.
        В этой битве с Талером я проиграла, но проигрывать тоже можно по-разному. Выхожу из машины, охранник провожает меня до самой двери номера. Тимур был так любезен, что прислал за мной личный автомобиль, хотя я вполне могла обойтись и такси.
        Открываю дверь и останавливаюсь на пороге. Даже сомнений не было, что это окажутся самые роскошные апартаменты самого дорого отеля города.
        - Проходи, чего стоишь? - слышу хриплый голос, и поначалу мне кажется, что Тимур пьян.
        Но когда вхожу в большую гостиную с огромным диваном и двумя креслами, вижу, что ошиблась. Талер сидит в кресле, широко разбросав ноги и смотрит на меня в упор.
        Выпрямляю спину и сцепляю руки перед собой. Мы уже здоровались сегодня, так что в реверансах не вижу смысла.
        - Здравствуй еще раз, Доминика, - он внешне спокоен, но я хорошо вижу едва сдерживаемый гнев, рвущийся наружу из-под непробиваемого панциря.
        Никак не реагирую, просто молчу.
        - Ты знаешь, зачем ты здесь?
        Пожимаю плечами. Догадываюсь, но ему об этом сообщать не собираюсь.
        - Мы с твоим мужем пришли к соглашению, - Тимур тянет слова, ему явно доставляет удовольствие испытывать мою выдержку. - Я отдаю ему ресторан, а ты переезжаешь ко мне, и начнем мы уже с этой ночи.
        - Ты ошибаешься, Тимур, - стараюсь отвечать спокойно, хотя внутри все клокочет. Алекс не сказал, что ресторан переходит в его собственность. - Я не планирую оставаться у тебя на ночь. У меня дети, я должна вернуться к ним.
        - Правда? Ты помнишь о детях? - делано изумляется Талер. - Лечь под Рубана тебе не помешал грудной ребенок. Сколько дней после меня прошло? Неделя? Месяц?
        - Я поступила так, как посчитала нужным. Ты не оставил мне выбора.
        - Неправда, у тебя был выбор, - он сглатывает, и я замечаю, как его пальцы впиваются в подлокотники кресла. - Ты могла сделать так, как просил я - спрятаться, пересидеть, переждать, и тогда все было бы по-другому. Но ты захотела отомстить мне. Ты ведь не любишь Рубана, и не любила его, но сына родила ему, а не мне.
        - Это правда, я не считаю, что ты заслужил, чтобы у тебя был сын, - согласно киваю.
        Наверное, я перегибаю палку. Тимур похож на проснувшийся вулкан - внутри кипит лава, снаружи пока все целое, но пепел уже выплевывается из жерла, и нужен лишь толчок, чтобы раскаленная магма вырвалась из глубин через прорывы и трещины. Но остановиться уже не могу.
        - Ты не имеешь права меня упрекать, Тимур. Ты мне никто. Ни муж, ни опекун, ты всего лишь мой бывший любовник, - тщательно подбираю слова, чтобы ударить побольнее. - Да, я не захотела тебя ждать и вышла замуж за Алекса. Он достойный человек в отличие от тебя. И ему в голову не придет вынуждать женщину жить с ним через шантаж и угрозы. Но ведь ты такой, Талеров, ты по-другому не умеешь. А я не могу допустить, чтобы моя семья оказалась на улице, поэтому приехала. У меня мало времени, Тимур, так что поторопись.
        Все-таки не выдерживаю, на последних словах мой голос дрожит, и я отворачиваюсь как будто для того, чтобы развязать пояс. Щеки лихорадочно горят, так хочется остудить их, но ладони у меня тоже горячие. Опускаю голову и расстегиваю молнию на платье.
        Стягиваю с плеч бретели, и платье ложится у ног шелковым облаком. Переступаю через него, делаю шаг к Тимуру. Смотрю ему в глаза и начинаю снимать бюстгальтер.
        Лава прорывается изнутри и с грохотом сносит кратер вулкана. Тимур вскакивает, хватает меня за плечи и толкает к стене. За запястья припечатывает к стенке, а сам наваливается всем телом.
        Мы оба дышим как бегуны на супермарафонской дистанции. Его лицо совсем близко, глаза горят как факелы, он наклоняется еще ниже, и я отворачиваюсь. Точно так же, как я отворачивалась от Алекса, когда он хотел меня поцеловать.
        - Нет, Тимур, - говорю сквозь сцепленные зубы, - я не целуюсь просто так. Только с тем, кого люблю.
        И съеживаюсь от того, какой яростью полыхает его взгляд. Если он меня сейчас убьет, то виновата в этом буду только я сама. Но я не хочу, чтобы он решил, что я его боюсь. Поднимаю голову и смотрю в горящие потемневшие глаза.
        - Отпусти меня, Тимур. Я больше не люблю тебя.

* * *
        Не могу, не могу я ее отпустить, даже руки разжать не могу, хоть и понимаю, что веду себя как скот. Нельзя было бросаться на нее, нельзя было даже пальцем ее трогать. Но скажите это моему пальцу. И как было удержаться, когда она переступила своими стройными ножками через сброшенное платье и сверкнула своими большими глазищами?
        Хорошо не дал ей совсем раздеться, прижал к стене, и теперь меня сносит от такого желанного запаха. От нежной белой кожи и шелковых волос, которые щекочут лицо, когда я наклоняюсь совсем близко.
        Голову кружит, пол вокруг качается, а она смотрит мне прямо в глаза, и слова хлестко стегают воздух будто звучные пощечины.
        Отпусти.
        Не люблю.
        - Нет, - выговариваю четко, вглядываясь в черноту бездонных глаз, - я тебя не отпущу, Доминика.
        Она нарочно меня провоцирует, я это понимаю, но ничего не могу с собой сделать. Меня кроет, как только я слышу о том, какой порядочный и достойный Рубан.
        Сейчас, сейчас я тебе все покажу, сладкая. Ты узнаешь, какой твой муж достойный человек. Бывший муж. Только еще немного подышу тобой, поймаю губами прядь одуренно пахнущих волос, потрусь щекой об атласную кожу. Боги, как же я соскучился по своей девочке…
        Но Доминика снова отворачивается и, клянусь, если бы сейчас здесь был Рубан, я бы его убил. Плевать мне на все договоренности, просто убил бы за то, что эти два с половиной года он имел то, что принадлежит мне.
        - От Рубана ты тоже так отворачивалась, когда он тебя трахал? - цежу сквозь зубы, и из-под длинных черных ресниц снова высекаются молнии.
        - Нет. Он не ты.
        - Да, он не я, - вдавливаюсь бедрами и удовлетворенно сглатываю, поймав пробежавшую по хрупкому телу дрожь. - Я бы скорее сдох, чем продал женщину, которую люблю. И родного сына.
        С трудом заставляю себя оторваться от женщины, которую хочу так, что искры летят из глаз. Пах болезненно ноет и тянет. Внутри желание взять ее прямо здесь - каких-то два движения, всего лишь высвободить себя и отодвинуть полоску белья - борется с голосом разума. Который, скажем прямо, язык не поворачивается назвать светлым и незамутненным.
        Если я сейчас это сделаю, она меня возненавидит.
        «А если не сделаешь, будешь лохом, она тебя и так ненавидит, ты ничего не потеряешь».
        Встряхиваю головой, разгоняя творящийся в голове треш, и отталкиваюсь от стены обеими руками. Я гребанное дно, но не полное днище. Я никому больше не позволю притронуться к Доминике, но и сам к ней не прикоснусь. Пока она сама не попросит.
        - Я позвал тебя не для этого, Ника, - говорю все еще сипло, но уже не как доходной астматик. - Твой муж по понятным причинам не осмелился озвучить тебе достигнутые нами договоренности. Поэтому я взял эту благородную миссию на себя.
        Иду к столу, достаю подписанные Рубаном бумаги и веером расстилаю их перед Доминикой.
        - Что это? - побелевшими губами спрашивает она.
        - Это то, на что подписался твой муж, этот достойный человек. Смотрим по пунктам. Пункт первый - развод. Он обязуется развестись с тобой в самые сжатые сроки. Второе - он отказывается от отцовства в отношении малолетнего Тимофея Рубана в мою пользу. Взамен этого Рубан становится единоличным владельцем ресторана и получает долю в компании-франчайзере.
        Ника молча рассматривает бумаги, где стоит подпись ее бывшего мужа. Да, он все подписал. И не особо упирался, но я не стану об этом говорить. Наконец она поднимает на меня свои большие глаза, и я вижу там слезы.
        - Но в ресторан вложены и мои деньги, Тимур, - ее голос дрожит, хоть моя девочка мужественно пытается справится с собой.
        - Ты продашь мне свою долю, Доминика, - выкладываю перед ней следующий лист, - я погасил кредит, который ты брала для первоначального взноса. Ты больше ничего не должна.
        - Но зачем тебе это, Тимур? - вырывается у нее всхлип. - Ты хочешь отомстить, выбросив меня на улицу с двумя детьми?
        Даже я цепенею. Это же за какого урода надо меня держать? Молча выкладываю последние бумаги, Ника видит заглавный лист, и ее глаза становятся еще больше.
        - Что это, Тимур? Брачный договор? И… запрос на усыновление? Ты хочешь усыновить Тимофея?
        - А ты думала, я его забираю у Рубана, чтобы продать на органы? - не удерживаюсь от едкого, хотя и звучит это по-детски. - Да, Доминика. Я хочу, чтобы оба ребенка были Большаковы.
        - Но почему? - шепчет она, поднеся руку к горлу. - Зачем тебе чужой ребенок?
        - Он мне не чужой, - отвечаю как можно спокойнее, хоть внутри все кипит, - он брат моей дочери. И твой сын. Мне этого достаточно.
        Доминика долго смотрит на бумаги, но я понимаю, что скорее всего, она их не видит. Оборачивается ко мне и говорит с болью в голосе:
        - Значит, все это ты затеял для того, чтобы я вышла за тебя замуж?
        - А разве ты не этого хотела, Доминика? - старательно маскирую в голосе такие же горькие нотки. - Да, я хочу свою семью.
        - Ты говорил, что нам, детдомовским, нельзя заводить семьи и иметь детей, - теперь ее голос звучит совсем безжизненно. - Что мы не сможем быть хорошими родителями. И что в семье мы жить не умеем.
        - Я много всякой херни говорил, Доминика, - говорю развязно, заглушая в груди ноющую боль. - Но я ошибался. Ты никогда не была детдомовской девочкой, и я не хотел бы лучшей матери для своей дочки. Да, я не умею жить в семье, но ты меня научишь, Ника.
        - Тогда зачем так, Тимур? - поднимает на меня глаза, полные слез. - Ты по-другому не можешь?
        - Как по-другому, Доминика? Ходить к вам с Рубаном домой в гости, носить тебе цветы и стоять под окнами вашей спальни, слушая как вы… - пальцы сжимают спинку стула до побелевших костяшек. Стоять, Талер, сейчас расхерачишь номер отеля и испугаешь свою девочку. Беру себя в руки, выдыхаю и говорю уже гораздо спокойнее. - Ты хотела отомстить мне, Доминика. У тебя все получилось. Каждый прожитый мною день и каждую прожитую ночь ты превратила в ад. Когда я представлял, как ты просыпаешься с ним, как стонешь под ним, как встречаешь его вечером и кормишь ужином. Хватит. Мы в расчете. Теперь ты будешь жить со мной.
        Вижу, что она хочет возразить и опережаю, поднеся ладонь к ее губам и чуть не срываюсь, чтобы не смять их пальцами, а потом вломиться ртом. Нет. Нельзя.
        - Не любишь? И не надо. Ты достаточно меня любила, теперь моя очередь. Жить со мной - это не значит спать со мной. Я не собираюсь покупать твое тело, Доминика. У меня достаточно денег, я мог бы купить себе любой секс и сколько угодно, мне нужна ты, а не твоя покорная ненависть. Если не со мной, то ни с кем. Значит будем просто жить и воспитывать детей. А я подожду, пока ты сама меня не захочешь.
        ГЛАВА 19
        Мы переезжаем в отель. Алекс не выходит нас провожать, он смотрит из окна своего кабинета, как я с детьми сажусь в машину Тимура. Когда вещи будут упакованы, за ними приедет грузовая компания, а за нами приехал Тимур.
        С Алексом мы попрощались раньше. Полинка расплакалась и бросилась ему на шею, а мой бывший муж смотрел на нее с потрясенным видом.
        - Она привязана к тебе, Саша, - говорю сдержанно, - что тебя удивляет?
        - Но я… - он шумно сглатывает и ошалело гладит мою дочь по голове. - Полечка…
        - Ты будешь приезжать к нам в гости, папа Алекс? - всхлипывает дочка.
        - Я не знал, Полинка, - шепчет он. - Прости меня…
        Конечно, он не знал. Что можно любить чужих детей, и что они ответят взаимностью. Но я не имею права упрекать бывшего мужа в холодности к детям. Он сделал свой выбор, осознанный и окончательный. И не я последней поставила эту точку.
        У меня еще теплилась надежда, что не все потеряно. Что Талер его задавил, запугал, сыграл на его страхах. Я лучше всех знаю, как Тимур умеет манипулировать, а Алекс никогда не был сильным. И это мне в нем больше всего нравилось, я по горло сыта упертыми доминантами. Но сейчас я верила, что мы вместе сумеем дать Талеру отпор.
        Я порвала подписанные ими бумаги и бросила Тимуру в лицо, сказав, чтобы он забирал свой ресторан, я лучше буду просить милостыню, чем выйду за него замуж. На такси вернулась домой, хоть и видела, как за нами ехал внедорожник Тимура.
        Алекс так и сидел в кабинете в той же позе, в которой я его оставила, когда уезжала. Поднял голову и когда увидел меня, с надеждой поднялся навстречу.
        - Ну как, Доминика, вы договорились?
        Я прошла к нему, взяла за руки и начала говорить. Говорила торопливо, глотая буквы, будто боялась опоздать.
        - Саш, давай отдадим ему этот ресторан, пускай забирает. Это Талер, ему не нужен твой бизнес, ему даже я не нужна, он просто хочет свести с нами счеты. Он хочет почувствовать себя победителем, не дай ему взять верх, не позволь упиваться победой. Он не посмеет причинить вред никому из нас, он может только отнять у нас деньги, так давай отдадим ему все и уедем. Начнем заново, вместе. У нас получится. Тимур вернул кредит за залог дома, мы снова начнем с кофейни, только сами, чтобы ни от кого не зависеть, и я… Я стану твоей женой по-настоящему, обещаю!
        Я даже сама верю в то, что говорю. Алекс слушает меня, отвернувшись. Беру его лицо в руки, поворачиваю к себе и вижу пустой, отрешенный взгляд.
        - По-настоящему! Что же тебе мешало стать ею раньше, Доминика? Не знаешь? А я знаю. Тимур. Тебе интересно, почему я ушел спать в другую спальню? Потому, что ты ночью называла меня его именем, - он говорит зло, рвано, и я испуганно отшатываюсь. Муж отталкивает мои руки и цедит сквозь зубы: - Это правда, он тобою одержим, но ты такая же. Одержимая. Сумасшедшая. Я был идиотом, когда поверил, что ты сможешь меня полюбить. Ты просто хочешь его подразнить, а я между вами выполняю роль предохранительной прокладки. И когда от меня останутся одни клочки, ты меня просто выбросишь. Нет, Доминика, я больше не позволю со мной играть. Я не хочу терять дело всей своей жизни, и, если мне надо для этого уступить тебя Талеру, пускай забирает. Я выполню все его условия, а если у тебя осталась хоть капля совести, ты не станешь сопротивляться и создавать мне проблемы. В конце концов, все, что от тебя требуется - раздвигать перед Талером ноги, ты успешно с этим справлялась раньше. Так что для тебя ничего не изменится.
        Ничего не могу сказать, слова застревают в горле, и наружу вырывается только сиплое дыхание. Это неправда, я никогда его не обманывала. Он с самого начала знал, что я не люблю его, и все равно настаивал на браке. Я хотела развестись, когда поняла, что дальше быть вместе неправильно. Он сам меня не отпустил.
        Но не вижу смысла спорить и оправдываться. С размаха бью его по щеке и поворачиваюсь спиной.
        - Доминика, - хватает он меня за плечи, - прости. Сам не знаю, что на меня нашло.
        Зато я знаю. Испугался, что пожалуюсь Талеру.
        - Не смей ко мне прикасаться, Саша, хозяину может не понравиться, что ты трогаешь его вещь, - говорю, стараясь, чтобы голос не дрожал. Но он дрожит. - Это за твои слова. Что с тобой сделали деньги, Саша? Знаешь, - разворачиваюсь, - теперь я понимаю, почему не смогла тебя полюбить. Потому что тебя изменили деньги, и ты стал таким же как Талер, теперь ты ничем не лучше него. И если раньше я хотя бы могла тебя уважать, то сейчас презираю. Вы с ним ничем не отличаетесь, ты тоже одержимый, только Талер местью и жаждой обладать, а ты деньгами.
        Он молчит, только дышит тяжело, а от виска по щеке стекает капля пота.
        - Я ошиблась в тебе, Саша, - даже не пытаюсь скрыть горечь. - Но я все равно благодарна тебе за шанс, который ты дал мне два с половиной года назад. Пусть недолго, но я чувствовала себя свободной. И даже любимой.
        - Доминика, прости меня, я правда тебя любил, - в один миг ставший мне чужим мужчина изо всех сил трет раскрасневшееся лицо. - Но ты права, я не хочу стоять на пути у Талера,
        - Тебе просто не повезло, Саша, - говорю, уже стоя в дверях, - не повезло связаться с той, которая зачем-то понадобилась Тиму Талеру.
        - Доминика, - шепчет он, и я слышу в его голосе слезы. Но у меня больше нет сил, чтобы его жалеть. Он взрослый мужчина, сделавший осознанный выбор.
        Теперь он смотрит на нас из окна, а я подхожу к машине. В одной руке Тимка, за другую цепляется Полинка и все время оборачивается на наш теперь уже бывший дом. Она трет глазки, машет Алексу, и я ненавижу всех мужчин на свете.
        На заднем сиденье закреплены два новых детских кресла. Одно для совсем маленьких, второе для деток постарше. Тимур забирает у меня Тимку и сам усаживает его в кресло, защелкивает карабины, проверяет, хорошо ли затянуты ремни. Тим тянет его за волосы, пытается схватить за уши, и я холодею. Сейчас он начнет злиться, как Алекс, и Тимка расплачется.
        Но Тимур упирается лбом в лобик малыша и берет его за ручки.
        - Хочешь выдрать мне волосы, мелочь? Чем же я так провинился?
        Его голос негромкий, он улыбается, и Тим заливисто смеется. Тимур поворачивается к Полинке и замечает в ее глазах слезы.
        - Что с тобой, детка? Кто обидел мою принцессу?
        - Папа Алекс, - кивает она на дом, - он остается один. Мне его так жалко…
        Она уже рыдает в голос, я закусываю губу и закрываю глаза. Ты же этого хотел, Тимур, ты хотел всем сделать больно?
        - Он будет приезжать к вам, Полечка, - Тимур говорит непривычно мягко, - мы с ним договорились. А пока мы не уехали, ты сможешь приходить к нему, когда захочешь. Можешь даже завтра.
        Дочка успокаивается, Тимур усаживает ее в кресло, и я понимаю, что для меня есть место только рядом с Талером. Я сто лет не сидела с ним рядом, и когда он захлопывает снаружи дверцу, кажется, он отсекает меня от прошлой жизни.
        Машина выруливает со двора, Полинка оборачивается и машет Алексу обеими ручками. Он стоит в той же позе, как будто закаменел, а потом медленно поднимает правую руку и неуверенно машет Полинке в ответ.
        Тимур следит за ними в зеркало заднего вида, а потом мы с ним встречаемся взглядами. Я вижу в отражении две пары глаз, его и свои. Они разные, у него голубые, у меня черные. Но выражение их одинаково.
        И в тех, и в других в самой глубине затаилась боль.

* * *
        Я привез их в свои апартаменты. Можно было снять себе отдельный номер, но я решил, что так неправильно. Пускай привыкают жить со мной. И Ника, и дети.
        Номер двухкомнатный, малышня будет спать с Никой в спальне, а я могу лечь в гостиной на диване. Они должны знать, что я теперь есть в их жизни, и не просто есть. Навсегда останусь. И даже малой Тимоха должен это уяснить.
        Они входят в номер. Ника держит Тима на руках, Полинка цепляется за ее локоть. Я пробовал забрать пацана, но он не дался. И Полька к маме намертво прилипла, не отдерешь. Мне неприятно, конечно, но понимаю, что пока ничем не заслужил ее доверие. Два с половиной года на Северном полюсе долго придется отрабатывать перед дочкой.
        Стою в дверном проеме, облокотившись об косяк, переплетаю на груди руки и смотрю на свою новую семью. Ника с прильнувшими к ней детьми медленно обходит гостиную, останавливается посередине и задирает голову. Люстру рассматривает.
        Люстра тут как в театре, да и номер сам роскошный, президентский. Лучший в отеле и самый дорогой, конечно.
        Ника оборачивается на меня, Тимка трет глазки и утыкается растрепанной макушкой ей в плечо. А я вдруг понимаю, что они все трое здесь смотрятся как инородное тело. Ника в простых джинсах и свитере, худенькая и хрупкая. Малыши как мышата оба - притихшие, растерянные. И вся эта нелепая роскошь им… не идет, что ли. Лишняя она.
        Представил на их месте девку, такую, каких я раньше пачками трахал. Она бы уже голая на диване лежала и на меня смотрела с поволокой. А за поволокой счетчики щелкали. От омерзения в глазах мутится, и я отлипаю от косяка.
        - Там ваша спальня, Доминика, - делаю шаг к своей троице, внутренне поражаясь, как быстро она и эти две кнопки стали мне дороже, чем вся моя прежняя жизнь. А главное, что сына Рубана я отдельно от них вообще не рассматриваю…
        Может, я и правда на Северном полюсе побывал, и там что-то сместилось в моей голове?
        Понемногу моя семья осваивается на новой территории, Тим сползает с рук Ники и весь вечер носится по комнатах. Я играю с ними в прятки, потом заказываем в номер ужин, Ника кормит детей, и вроде все нормально. Но когда приходит время сна, начинается полный треш.
        Тимоха не может уснуть, сначала ползает по всей кровати, играется, прячется от нас с Никой. А потом уже просто капризничает, и Ника просит меня выйти, чтобы я не мешал ей укладывать детей. Понимаю, что помощник из меня никакой и молча ухожу. Но когда спустя некоторое время слышу, как плачет Полинка, моя нервная система дает полный сбой.
        Ступаю бесшумно как сапер на минном поле, заглядываю в спальню и вижу, что на одной руке у Доминики сопит Тимка, а на другой всхлипывает Полька. Нике тяжело и неудобно, и я только сейчас понимаю, каково это, когда разница между детьми меньше года. Как же она справлялась, моя девочка, если этот мудило «папа Алекс» вечно работал?
        Подхожу к ним и присаживаюсь на корточки. Парень все-таки дрыхнет, ушатался, а моя детка тихо плачет, стараясь не разбудить брата.
        - Полечка, - шепчу ей на ушко, - что опять случилось? Мы же так хорошо играли!
        - Белль, - всхлипывает она, - и Эльза, и Аврора. И Варя…
        Непонимающе смотрю на Нику. Она целует Польку и объясняет:
        - Это ее куклы. Я сложила их в коробку со всеми игрушками, а Полинке жалко, что они спят не в своих кроватках. Она каждый вечер укладывает их спать.
        - А еще зайчик, - таким трагичным голосом шепчет мой ребенок, как будто все зайцы в мире издохли сразу в одну секунду. - И Бемби…
        - Почему ты их не забрала сюда? - спрашиваю Нику, натыкаюсь на холодный взгляд и чувствую себя последним… в общем, презервативом, только на «г».
        Я сам сказал, чтобы она много вещей не брала, что на месте все купим. Доминика еще возражала, что дети не бросят свои любимые игрушки. А я - да, согласен, полный мудак, - пообещал, что куплю им много игрушек и что не надо тащить с собой всякий хлам.
        Как я мог такое сказать девочке, сохранившей старого облезлого кота, которого сам подарил ей пятнадцать лет назад? И у которого уже давно вместо глаз две пуговицы?
        Встаю, иду в гостиную и беру телефон.
        - Рубан, ты дома? Дело есть…

* * *
        Долго стою над сопящими детками, чувствуя себя так, будто на мне полночи топталось стадо слонов. И как такие две козявки могут вытянуть столько сил? Как с ними справляется одна Доминика?
        Полинка успокоилась и уснула только после того, как я показал ей снимки, присланные Рубаном. Он достал из коробки все игрушки и разложил по всем кроватям и диванам, которые есть в доме. Даже одеялом укрыть не поленился. Надо ему барную стойку новую в ресторан подарить. Или вытяжку.
        Срочно тянет выпить, иду в гостиную и замечаю открытую балконную дверь. Оттуда веет холодом, подхожу и вижу на балконе Нику. Ищу плед, выхожу на балкон и заворачиваю в него свою уставшую девочку.
        У нее заплаканные глаза, да я сам готов был рыдать над зайцем, которого никто не уложил спать в его кроватку. И в кого у меня такая добрая и сердобольная дочка? Не в отца так точно…
        - Не стой на холоде, Доминика, ты простудишься, и эти двое меня в конец ушатают.
        Она не отвечает, но видно, что замерзла, потому что безропотно кутается в плед. Собираюсь с духом и говорю:
        - Извини, я был неправ. Я не думал, что для таких маленьких детей важны какие-то зайцы. И куклы.
        - Дети очень консервативны, - помолчав, отвечает Доминика. - Для них любые перемены - серьезный стресс. Мы полгода назад сделали в их детской ремонт, вместе с Полькой все выбирали, потому что Тим еще маленький. У них одна комната на двоих, чтобы не было скучно. Они привыкли к своим кроватям, шторам и даже к постельному белью.
        Да, я видел на фото, которые прислал Рубан, синие шторы с желтыми звездами. Красивые…
        - Но я думал, что им нужны две отдельные комнаты, там, куда мы едем много комнат, и я… - затыкаюсь, убитый взглядом, которым на меня посмотрела Доминика. - Хорошо, я понял. Иди к себе, здесь холодно.
        Сам достаю телефон и ищу нужный мне номер. Я допускаю ошибки, но стараюсь их исправлять, потому что теперь у меня есть семья. И у нас все должно быть по-настоящему.
        ГЛАВА 20
        Тимур говорил, что в отеле пробудем всего ночь или две, но по итогу мы здесь живем уже вторую неделю. Возможно, из-за документов - наш с Алексом развод, переоформление ресторана, - а может, у Тимура еще какие-то дела.
        Я не спрашиваю. Если бы у нас была настоящая семья, наверное, я бы интересовалась делами мужа. Но меня не покидает ощущение, что для Тимура это все - временное развлечение.
        Ему вдруг стало интересно поиграть в семью, и, кажется, он даже получает от этого удовольствие. Но я знаю Талера, это ненадолго. Был бы у меня тотализатор, я бы уже принимала ставки, насколько его хватит.
        Детям не нравится отель, они скучают по дому, а я не знаю, как их утешить. Конечно, я рассказываю, что мы скоро поедем в другой дом, большой и красивый. Он стоит у моря, и когда потеплеет, можно будет купаться и загорать.
        А на деле я даже не знаю, куда мы едем. Сначала думала, в дом, за который Тимур погасил залоговый кредит.
        - Это же твой дом, Доминика, я подарил его тебе, - отвечает Талер, когда я все-таки его спрашиваю.
        - Он не мой, он Полинкин.
        - Тем более. Ты думаешь, я такой никчемный, что повезу свою семью в дом, который принадлежит дочке? У меня достаточно денег, чтобы купить еще один.
        Вот и поговорили. Другого ответа я не ждала, особенно остро прочувствовав собственную никчемность. У меня так точно ничего своего нет. Ни родительской квартиры, ни той, что мне оставила Сонька, ни дома. То, что я вложила в ресторан, Алекс обещал отдать, но попросил отсрочку. А цены на недвижимость так выросли, что я за эти деньги смогу купить разве что комнату на окраине.
        Соня с Олегом переехали в Германию, у них родился сын почти в одно время с моим Тимкой. Так что мы видимся только по видео связи. И я даже думать не хочу, что будет, когда они узнают, как нас купил Талер.
        Олег оскорбится за брата, а Соня решит, что я сама захотела вернуться к Тимуру. Она так и не поверила, что я на самом деле решила порвать с Талером. Сонька любит меня, но она уверена, что я вышла замуж за Алекса назло Тимуру, как, впрочем, убежден и сам Тимур. И я устала всех разубеждать. Если им так удобно, пускай думают как хотят.
        В отеле не надо ни убирать, ни готовить, у меня много времени, и, когда дети днем спят, я начинаю просматривать условия дистанционного обучения в давно выбранных мной учебных заведениях.
        Я собиралась поступать еще когда мы с Алексом только поженились. Но вторая беременность сбила все планы, а потом, когда Тимка подрос, Алекс настаивал, чтобы я шла учиться ресторанному бизнесу.
        Он сам много учился, он прекрасный ресторатор, а мне это никогда не было интересно. Я хотела заниматься рекламой, продвижением, аналитикой. Муж упрекал, что я не хочу ему помогать, ему нужен сотрудник, которому он мог бы безоговорочно доверять.
        Я, как обычно, начинала себя чувствовать едва ли не предательницей, и так до следующего разговора. Теперь же следовало поставить в известность Тимура.
        Но Талер отреагировал совсем не так, как я и ожидала. Точнее, никак. Пожал плечами, сказал: «Если хочешь, иди». Все. Я ждала, что он возмутится, станет спрашивать, на кого я собираюсь повесить двоих детей, пока буду учиться. А он не спросил. Или же ему просто безразлично, что скорее всего.
        Со мной он вежлив и предупредителен, не более. Что касается детей, иногда я себе задаю вопрос, сколько кому из них лет и кто из них старше. Чаще всего самой взрослой в моем личном рейтинге оказывается Полинка. И мне доставляет тайное удовольствие наблюдать, как они играют втроем.
        - Доминика, собирайся, сегодня вылетаем, - Тимур входит в номер, дети виснут на нем, он присаживается перед ними на корточки, а я отворачиваюсь.
        Не могу спокойно смотреть, как малыш цепляется за его шею. К Алексу он никогда не ластился, будто чувствовал, что не стоит. Максимум тот его потреплет по макушке как собачонку. Тимур не отталкивает мальчика, но первой всегда садит на колено Полинку. Наверное, все мужчины так - родной ребенок всегда важнее.
        Собираемся быстро, вещей у меня с собой немного, остальные упакованы и оставлены в доме для переезда. Перелет дети воспринимают нормально, на месте нас встречает водитель на микроавтобусе.
        Едем долго, я, кажется, даже уснула в дороге. Дом оказался, к моей большой радости, не таким огромным, как тот, в котором я жила с Тимуром. Один этаж с мансардой и террасой, с которой видно море.
        Мы входим в дом, Тимур загадочно подмигивает Полинке и предлагает ей угадать, где их с Тимкой комната. С облегчением понимаю, что он прислушался к моим словам. Детям и правда легче будет привыкнуть к новому месту, если они будут вдвоем.
        Они бегут, заглядывая в каждую дверь, а потом вдруг дочка замирает, поворачивается ко мне и говорит с потрясенным видом:
        - Мамочка, смотри, это же наша комната!
        Подхожу, и мне самой кажется, что я сошла с ума. В комнате только-только закончен ремонт, еще даже пахнет отделкой. Обои точно такие, как были в детской в нашем с Алексом доме. А остальное Тимур просто перевез сюда - детские кроватки, мебель, шторы, коврик, игрушки. Даже люстра та же, с месяцем посередине.
        - Папа Тимур! Ты волшебник, да? Скажи! Как ты это сделал? - пристает Полинка к Тимуру, тот берет ее на руки.
        - Это не я, Поль, это компания, которая занимается контейнерными перевозками. Это они там все волшебники.
        Дети прыгают по комнате, счастливые, а я оборачиваюсь и смотрю на Тимура. Он наблюдает за ними с легкой улыбкой, и червячок сомнения впервые начинает грызть изнутри. А что, если я ошибаюсь?..

* * *
        Мне нравится этот дом. И море. Я видела море только когда лечилась в санатории, детдомовских детей не возили по курортам. А взрослой я ездила к морю всего один раз, с Алексом.
        Тиму исполнился год, Полинке почти два. Мы пробыли там неделю, и это были лучшие дни нашей совместной жизни. Правда, Алекс хотел, чтобы я оставила детей дома, предлагал нанять няню. Но разве я могла доверить их чужой женщине?
        Он очень скоро заскучал с нами и сразу нашел себе развлечение - каждый день уезжал в горы на рафтинг по горной реке. А мне ужасно нравилось смотреть, как дети плещутся у берега и копаются в прибрежном песке.
        Мы встаем рано, завтракаем и идем на пляж. Я не умею плавать, но мне так нравится входить в воду и смотреть сквозь нее. Она такая прозрачная, что кажется, будто ее нет. Но если провести рукой, по поверхности идет рябь, вода плещется о тело, а потом снова успокаивается. Я на это могу смотреть до бесконечности.
        Тимур приходит позже. Я знаю, что он встает еще раньше, идет к морю бегать, а потом долго плавает. Иногда я вижу его, идущего к дому с полотенцем, перекинутым через плечо. Он в мокрых шортах, вода стекает по загорелому телу, и я отхожу от окна, ругая себя за то томление, которое при этом возникает внизу живота.
        Нельзя думать о нем как о мужчине. Я дала себе слово, что теперь в моей жизни будут только дети. Дважды я шла на поводу у своих чувств и желаний, и теперь просто не имею на это права.
        Сегодня мы тоже приходим пораньше. Тимур, наверное, работал, потому что появляется только к десяти, когда солнце уже высоко. Еще час, и я уведу малышей.
        - Папочка Тимур! - бежит к нему Полинка, за ней не отстает на своих маленьких ножках Тим. - Мы будем учиться плавать?
        Тимур раскрывает дочке объятия, а я набрасываю пляжную тунику. Не хочу лишний раз мелькать перед Талером раздетой, в последнее время он все чаще открыто рассматривает меня, когда думает, что я не вижу.
        Впрочем, это не спасает меня от потяжелевшего взгляда. Но Тимур мне вежливо кивает, подхватывает Польку на руки и несет в воду.
        - Конечно, принцесска, мы сейчас будем учиться плавать!
        Маленький Тим бежит за ними, но в воду сам заходить боится. Стоит у кромки и смотрит, как Тимур с Полькой дурачатся в воде. Нерешительно топчется, тянет ручки, но они не видят. Малыш поворачивается ко мне, трет кулачком глазки и начинает хныкать.
        Подбегаю, беру его на руки, пытаюсь утешить. А он уже громко ревет, оборачиваясь на Тимура с Полинкой, и жалобно лепечет. Он еще только пытается говорить, я не всегда его понимаю. Но сейчас ясно, что ему тоже хочется поиграть с ними.
        - Сыночек, пойдем мы с тобой поплаваем, - уговариваю Тимку, но он упрямо барахтается в воде и ревет.
        Мне его жаль до слез, заворачиваю сына в полотенце, прижимаю к себе и иду в дом. Тимур занят Полькой и не обращает на нас внимания. Я долго утешаю плачущего малыша, пока он не засыпает.
        Когда они возвращаются, я кормлю Полинку обедом и тоже укладываю спать. Тимур с нами не ест, хотя я всегда готовлю с расчетом и на него. Алекс тоже стал питаться отдельно, когда у него появился ресторан, и меня это поначалу задевало. Потом привыкла.
        Мне нравится готовить, кое-чему меня научил Робби, остальному я училась сама. Когда маленькие дети, поневоле подстраиваешься и переходишь на блюда, которые легкие и полезные. И наверное, Тимуру, как и Алексу, это не нравится, тем более что он требовательный и переборчивый. Я помню, как ему старался угодить Робби.
        У нас с Алексом не было ни поваров, ни прислуги, раз в месяц мы пользовались услугами клининга, в остальное время я по дому все делала сама. И мне нравилось, я со всем справлялась. А Алекс, оказывается, все это время мечтал об укомплектованном штате прислуги. Как у Талера…
        Я рада, что здесь из обслуживающего персонала только охрана. Они ночуют во флигеле за домом, и я их почти не вижу.
        Дети спят, Тимур работает у себя в кабинете. Меня так тянет к морю, что я решаюсь.
        - Тимур, - неуверенно останавливаюсь на пороге, - я быстро схожу на пляж, окунусь. Если дети проснутся, можешь позвонить? Они обычно спят два-три часа и не просыпаются, но, если вдруг что, набери меня. Пожалуйста…
        Он поднимает голову и недоуменно смотрит пронизывающим взглядом голубых глаз, от которого по телу проходит знакомая дрожь.
        - Там сейчас очень жарко, Доминика. Не стоит выходить под такое агрессивное солнце. Почему ты не поплавала утром?
        - Я не могла бросить на берегу Тимку.
        Он хмурит брови, и я «дожимаю»:
        - Я быстро сбегаю, туда и обратно.
        Прихожу на пляж, солнце и правда уже припекает. Но я вхожу в воду и замираю от восхищения. Вокруг ног вьется малюсенькая стайка рыбок, вода приятно холодит кожу. Хочется лечь на спину и лежать на поверхности, как это делает Тимур. Но я боюсь утонуть, поэтому просто поднимаю голову и смотрю в небо, голубое как глаза… Моего сына глаза, моего Тима.
        Не позволяю себе долго бродить по воде и возвращаюсь обратно. Мне кажется, что в окне мансарды мелькает лицо Тимура, но, когда я поднимаю голову, там уже никого нет.
        Вечером готовлю ужин, пока Тимур играет с детьми во дворе. Зову малышей ужинать, Тимур встает и направляется к воротам. Собираюсь с духом и окликаю его вдогонку.
        - Тимур! - он удивленно оборачивается. - Я готовлю и на тебя тоже, но ты все время уходишь. Ты скажи, я просто не буду на тебя рассчитывать.
        Он замирает и смотрит с таким изумлением, как будто я сообщила о нашествии пришельцев.
        - Я правильно понимаю, что ты приглашаешь меня поужинать с вами? - отмирает он наконец. - Или я слишком самоуверен?
        У меня хватает сил только чтобы кивнуть.
        - А почему ты молчишь столько дней?
        - Вся еда в холодильнике, - пожимаю плечами и уже тише добавляю: - Это детская еда, я не использую специи и мало солю, я не уверена, что тебе понравится…
        - Понравится, - обрывает он меня со странным придыханием, - я в этом не сомневаюсь…

* * *
        Меня снова тянет к морю. После ужина купаю детей, укладываю их спать и снова бегу на пляж. На этот раз не спрашиваю Тимура - я быстро, очень хочется походить в воде, а она ночью теплая, я знаю.
        Тимур поблагодарил за ужин и похвалил, сказал, что вкусно. Может, из вежливости, но съел все и даже попросил добавки. Маленький Тим, глядя на него, вдвое быстрее прожевал свою порцию. Если так продлится и дальше, то я буду только рада.
        Оставляю на берегу полотенце и одежду, а сама вхожу в темную воду.
        Совсем не так как днем. Страшно. И захватывающе. Лунная дорожка серебрит морскую гладь, раскидываю руки и смотрю на звезды, щедро рассыпанные на темном небе. Красиво так, что голова начинает кружиться.
        Уходить не хочется, но не сидеть же всю ночь в воде. Выхожу на берег и кутаюсь в полотенце, переоденусь уже в душе. И когда поворачиваюсь к дому, утыкаюсь в прямо в твердую грудь Тимура.
        - Что ты здесь делаешь, Ника?
        Его голос звучит почти обвиняюще. Мне холодно стоять на песке, и я обхожу Тимура сбоку.
        - А что делают вечером на пляже? Купаются.
        - Но ты пошла одна!
        - Я уже возвращаюсь.
        - Почему ты не позвала меня? Мы могли бы вместе поплавать.
        - Не могли бы.
        - Почему? - он хватает меня за локоть. Отвечаю спокойно, глядя ему в глаза:
        - Потому что я не умею плавать.
        Он крепче сжимает руку, мне становится больно.
        - Ты не умеешь плавать?
        - Нет, - пытаюсь отцепить его пальцы, - не умею. Нас не возили на море, разве ты не помнишь? Когда я была беременная Полинкой, Алекс предлагал полететь в Турцию, я тогда у него работала. Но за его счет ехать не хотелось, а свои деньги я откладывала на роды. Мы в прошлом году ездили, когда Тиму годик исполнился. Но разве с двумя детьми это отдых?
        Тимур смотрит на меня с таким удивлением, как будто я призналась ему, что тоже прилетела вместе с инопланетянами с расчетом завоевать Землю. Закусывает нижнюю губу и сжимает мне плечо. Больно, он совсем не соизмеряет меня и силу своих рук.
        - Мне больно, Тимур. И холодно…
        Теперь он выглядит растерянным. Отпускает меня, а потом окликает, когда я уже ступаю на деревянную дорожку.
        - Доминика. Почему, когда я прихожу на пляж, ты все время уносишь Тимоху?
        Он в самом деле ничего не замечает?
        - Ты учишь Полинку плавать, а он просится к вам и плачет. Я забираю его, чтобы он вам не мешал.
        - Чтобы не мешал? - мне не видно в темноте лица Тимура, но в голосе его слышится искренне потрясение. И раскаяние. - Ты тоже думаешь, что он мне мешает?
        Не знаю, Тимур, я уже ничего не знаю. Но не отвечаю, молча разворачиваюсь и иду в дом.
        ГЛАВА 21
        Ника уходит, а я остаюсь сидеть на берегу и смотрю на темную воду. Хоть топись иди. Ничего не хочется, особенно, как подумаю, что Тимона обидел.
        Откуда же мне знать было, отчего он плачет? Кто эту мелочь поймёт, я до сих пор помню, каким беспомощным себя с Полькой чувствовал. Я ей и подгузник поменяю, и смесь погрею, она орет и не успокаивается. А Ника только возьмет на руки, водички даст, покачает, и все. Спит, засранка мелкая…
        Сейчас, когда подросла, с ней легче. Она все объяснить может. А с Тимохой я как глухой и слепой, ничего разобрать не могу.
        Он, конечно, у нас молодец, уже и говорить пытается, Полька та вообще все понимает. И Ника местами. Один я среди них как инопланетянин…
        О Доминике даже думать больно. Казалось, так как я себя сгрыз за эти два с половиной года, больше некуда. А нихера.
        Моя девочка второй раз в жизни попала на море. В первый раз ее этот удод Рубан привозил. Он ей, оказывается, и раньше предлагал вместе отдохнуть, когда она беременная была. Он уже тогда к ней подкатывал. Но Доминика отказалась, моя маленькая беременная девочка копейки свои считала и на роды откладывала.
        Я обязан был ее найти и вернуть себе. Я должен был заботиться о ней и о своем ребенке в ней. Я должен был вкусно ее кормить, водить гулять и возить по морям.
        А я упивался своими страданиями, мечтал ее найти и отомстить. Девочке, которая другую мою девочку носила. Сука, как же я себя ненавижу…
        Это правда, детдомовских по морям не возили. Я не раз Борисовне предлагал, но она вечно находила причины, чтобы отказаться. Боялись они, вдруг кто-то утонет, это же сразу тюрьма. Не хотели брать на себя ответственность, и теперь я их понимаю. А одну Доминику мне никто бы не дал.
        Я себе голову сломал, почему она как зачарованная по воде ходит, смотрит жадно, водит руками. Даже переживать начал, все ли нормально с ней. Когда она ночью на пляж побежала, сразу за ней сорвался. Стоял на берегу, смотрел, как она бродит в воде, а сам и подумать не мог, что Ника просто не умеет плавать.
        Правильно, куда мне, я же на всех козырных курортах отметиться успел. На трех океанах, по всем морям, Синдбад, …, мореход…
        Иду в дом, темно, мои уже спят. Прохожу в детскую, там всю ночь горит ночник. Прикольный такой, желтый с ушами. То ли заяц, то ли собака, мне все не у кого спросить. У Доминики неудобно, и перед Полинкой позориться не хочется. Дочка меня и без того отсталым считает, я же ни одного мультика не смотрел. Вот теперь наверстываю, мы с ней как «Король Лев» посмотрели, так Тимка и стал Тимоном.
        Сначала к дочке подхожу - ничего поделать не могу, это же моя девочка, моя маленькая копия Доминики. Любимая. И мне безраздельно принадлежащая. Она и спит как Доминика спала в детстве - ладошки под щечку подкладывает. Несколько минут любуюсь, а потом к Тимохиной кроватке иду.
        Он такой маленький во сне, трогательный. И спит как я - в позе морской звезды, на всю кровать руки-ноги разбросал. Присаживаюсь рядом и глажу белобрысую шевелюру. Волосы у него густые, кудрявые. Наверное, в Нику, у Рубана три волосины на голове.
        Пацан ворочается во сне, морщит носик, переворачивается на бок, и я нервно оглядываюсь. А если плакать будет? Он и в самом деле начинает хныкать. Что мне делать, будить Нику? Но я же не безрукий совсем.
        Беру Тима на руки, легонько дую на влажный лобик - видел, так Ника делала, когда его успокаивала. Совесть грызет изнутри, точит, как бобер дерево. Осторожно касаюсь губами мягкой щечки. Если уж я отнял мальчишку у родного отца, то просто обязан ему его заменить.
        И никаких «мой-не мой». Мой он и все тут. Большаков Тимофей, скоро и документы будут готовы. Если уж такой удод как Рубан смог для Полинки папой Алексом стать, то и я буду для Тимона отцом. Настоящим.
        - Тимошка, слышишь, прости меня, - шепчу, а сердце в груди щемит от жалости. И нежности, особенно когда он прижимается во сне к моему плечу.
        Маленький, я его голову всю ладонью закрываю, когда глажу. Вроде как спит. Укладываю обратно в кроватку и укрываю одеяльцем.
        Слышу скрип двери, оборачиваюсь - Ника. Услышала, что сын проснулся, и прибежала. У нее антенна, наверное, встроенная есть внутри, куда той радионяне. Смотрит с тревогой, я делаю вид, что не замечаю.
        Она мне не доверяет. Не верит, что я способен чужого ребенка полюбить. Да, не буду врать, меня все еще кроет, когда думаю о них с Рубаном. И что сына Ника мне обещала, а сама его этому дятлу родила. Но Тимоха мой будет, я из кожи вылезу, а сделаю так, чтобы он меня отцом называл. Потому что…
        Потому что он спит как я, на всю кровать. И белобрысый он не как Рубан, а как я. И я больше не допущу, чтобы мой сын думал, что он мне мешает.
        Доминика изумленно таращит свои черные глазищи, хлопает ресницами, а я ухожу, и настроение мое медленно улучшается. Потому что я знаю, что мне делать дальше.

* * *
        Тимур с утра завтракает с нами, как обычно хвалит мою еду и уезжает. Мне приятно, что ему нравится, как я готовлю. Надеюсь, он в самом деле так считает, иначе какой ему смысл обманывать? Талер не из тех, кто будет говорить лишь для того, чтобы сделать приятное.
        А для меня это важно еще и потому, что он всегда считал, будто детдомовские не умеют создавать нормальные семьи. И в глубине души мне хочется доказать ему, как он ошибался.
          Тимур за завтраком был задумчивый, рассеянный, время от времени поглядывал то на меня, то на Тимку. Я хотела спросить, что он вчера так поздно делал в детской, но в последний момент становится страшно. А что, если он догадывается?
        И сама себя успокаиваю, что, если бы он догадался, мне тут же настал бы конец, а раз я цела, значит пока моя тайна остается тайной.
        Неожиданно Тимур появляется на пляже раньше, чем обычно. С ним охранник, Артем, огромный как медведь и при этом очень добродушный. Тимур держит в руках большую надувную игрушку, и мне издалека не видно, что это.
        Дети бегут к нему навстречу. Полинка, как обычно, впереди, малыш отстает. Тимур сует свою ношу охраннику и разводит руки в стороны. Я делаю вид, что прикрываюсь от солнца, а сама наблюдаю за ним и детьми.
        Полька бросается отцу на шею, а Тим останавливается за несколько шагов и закусывает кулачок. Ждет своей очереди. Но на этот раз Тимур не подхватывает первой Польку, а ловит ее одной рукой. Я боюсь вдохнуть, когда он подзывает Тимошку и протягивает ему свободную руку.
        - Тимон, ты чего там стоишь? Иди сюда! У папы Тимура две руки, как раз на вас двоих хватит.
        Малыш радостно пищит и бежит к Тимуру. Тот легко поднимает обоих детей, и я восхищаюсь про себя, какой он сильный.
        - Папочка, мы идём плавать? - теребит отца Полинка.
        - Конечно, радость моя, и Тимоху возьмем. Ты будешь с нами плавать, Тимон?
        Он входит в воду с обоими детьми, Артем идет следом и опускает на воду игрушку. Теперь я могу ее рассмотреть, это - полицейский катер. В днище проделаны отверстия для детских ножек. Тимур опускает Полинку в воду, а Тима садит в катер.
        Малыш сияет, и у меня сдавливает грудь. Может, я неправа? Может, я должна ему рассказать? Пока Тимур развенчивает все мои страхи, но рядом прочно гнездится новый - что со мной сделает Талер, когда я ему скажу…
        - Доминика, это тебе, - он протягивает длинную жёлтую штуку из легкого материала, похожего на пену.
        - Что это? - подхожу ближе, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не начать прыгать, как мои дети.
        - Акванудл. Тебе с ним будет проще научиться плавать.
        - Ты мамочку тоже будешь учить? - счастливо хлопает в ладоши Полинка, а я внутри холодею.
        Он будет касаться меня? Нет, пожалуйста, только не это. Я боюсь не Тимура, я боюсь себя.
        - Маму будет учить Артём.
        Дети радостно визжат, маленький Тим перебирает ножками в воде - она такая прозрачная, что мне все видно. Он хлопает ручками по покатым бокам надувного катера и безостановочно смеется.
        Большой Тим все время оборачивается к нему, брызгает водой и заговаривает с малышом. Я вижу, как счастлив мой маленький мальчик рядом с ним, и меня в который раз начинают терзать муки совести.
        Тимур сейчас снова такой, каким я его всегда представляла. Но однажды эти иллюзии уже рухнули, оставив меня под завалами собственных чувств. А самый большой осколок сорвался и прилетел вдогонку, когда я узнала, кем была для Тимура Талерова.

* * *
        Несколько дней пролетают незаметно, Тимура я вижу только по утрам на пляже и вечером. Он тогда обычно уставший, просто сидит и смотрит, как смешно копошатся вокруг него дети.
        Он мне запрещает одергивать их, утверждая, что они ему не мешают, хоть я вижу, как он засыпает сидя. И даже если бы я набралась смелости поговорить, то удобный момент никак не подворачивается.
        А сегодня Тимур приезжает после обеда, как я только укладываю детей, и зовет меня в кабинет.
        - Вот, - выкладывает передо мной документы, - теперь вы с Рубаном официально разведены.
        Он самодовольно ухмыляется, а я смотрю на незнакомые бумаги с печатями и подписями, и перед глазами проносятся дни моего брака, который стольких людей сделал несчастными.
        Мне жаль Алекса, я чувствую себя перед ним очень виноватой. Он неплохой человек, ему просто не повезло влюбиться в меня. А я не смогла ответить взаимностью, хоть и очень хотела.
        Этот брак должен был стать моим спасением, а стал клеткой, в которую я загнала не только себя, а и мужа. И своего сына.
        Когда кому-то больно по твоей вине, самой от этого больнее вдвойне. Мы могли быть счастливы, если бы не моя болезненная зависимость. Чувства, от которых я пыталась избавиться, но так и не смогла.
        Так может быть Тимур все-таки прав? Я выросла в детдоме, у меня перед глазами не было примера нормальной крепкой семьи. Вот поэтому у меня ничего не вышло. Вкусно кормить - еще не значить делать людей счастливыми.
        Слезы часто-часто капают на стол, буквы на документах расплываются. В мой подбородок впиваются стальные пальцы и с силой тянут вверх.
        - Ты его все еще любишь, да? - слышу злое. Слезы мгновенно высыхают, и я вижу перед собой взбешенное лицо Талера. - Ты все-таки любишь этого удода Рубана?
        Ничего не успеваю ответить, он дергает меня на себя, и теперь его пальцы ввинчиваются мне в плечи.
        - Я думал, ты мне назло замуж вышла, чтобы я ревновал. И я ревновал, я стены прогрызть был готов, чтобы оттуда выйти и тебя забрать. А ты… Ты плачешь! - Тимур рычит, его рев похож на вой раненого зверя, а я будто впадаю в ступор. Не хочется ни объяснять, ни оправдываться, просто обнимаю себя руками, отгораживаясь, но делаю только хуже.
        Он сует руку в карман и достает кольцо. Тянет меня за правую руку, с силой натягивает кольцо на безымянный палец, задевая кожу. Отдергиваю руку, потирая палец, а он в это время надевает второе кольцо себе и снова нависает надо мной.
        - Он продал тебя мне, как будто ты вещь. Тебя и своего сына. И ты по нему плачешь?
        - А ты нас купил, - говорю, стараясь, чтобы не дрожал голос. - Так чем ты лучше, Талеров?
        - Я Большаков, - сипло говорит он, дыша мне в висок, и я закрываю глаза.
        - Ты не изменишься, Тимур, хоть десять раз смени фамилию.
        - Ты тоже станешь Большаковой, - бросает он мне в лицо и швыряет на стол пакет. - Через два часа нас ждут в консульстве. Ты наденешь это платье. А сегодня вечером я буду ждать тебя в своей спальне, с этого дня ты спишь со мной. Как положено жене.
        Он ногой открывает дверь, и я вижу в коридоре Артема с большим букетом белых роз. Тимур выхватывает букет и швыряет на пол.
        Идет по коридору как будто танк едет. Артем растерянно оглядывается на розы, на меня и следует за боссом. Я смаргиваю слезы и смотрю на разбросанные цветы.
        Это мой первый букет от Тимура, он не дарил мне цветы. Конфеты, одежду, духи покупал, а цветы - никогда. И я даже рада, потому что мне жаль, когда их срезают, они ведь живые. И я когда видела в кино или читала в книгах как девушки выбрасывают букеты неугодных поклонников, никак не могла понять.
        Разве мало разбитого сердца, сломанных жизней, зачем еще ломать стебли? И разве цветы в чем-то виноваты?
        Присаживаюсь на корточки и глажу шелковые лепестки. Они такие красивые, и букет был очень красивый. Этот день мог стать самым счастливым в моей жизни, но я снова все испортила. Прав был Тимур, когда говорил о детдомовских. А я права в том, что молчу. Такие как Талер не меняются, а значит нужно молчать и дальше.
        Собираю розы, сломанные цветы осторожно обрезаю, как будто это раненые живые существа. Ставлю букет в большую вазу в гостиной и иду одеваться.
        Платье, купленное Тимуром, заталкиваю на самую дальнюю полку. Он может сам его надеть, если так хочется. Кожа на пальце все еще саднит, напоминая об очередном счастливом замужестве. Достаю обычное платье в горох, в котором гуляю с детьми. Причесываюсь и выхожу на крыльцо, где меня ждет упакованный в костюм и белую рубашку Тимур.
        ГЛАВА 22
        Вылетаю из дома на крыльцо, а сам трясусь от злости как припадочный. На правой руке под кольцом горит безымянный палец, будто я его в раскаленную печь сунул. Чуть кожу не содрал, когда кольцо натягивал. Запоздало холодею - Доминике я колечко с таким же остервенением надевал?
        За мной выходит охранник, Артем. Он такой здоровый, что даже мне приходится задирать голову, когда с ним разговариваю.
        - Тема, закурить есть?
        - Так вы ж не курите!
        - Похер. Дай сигарету.
        - Оно вам надо, Тимур Демьянович? Бросили, ну и правильно… - бубнит Артем, но я грозно прикрикиваю:
        - Тема! - и добавляю уже спокойнее: - Хватит преподавать.
        Он протягивает мне сигарету, подносит огонь, но прикурить не получается. Правильно, сколько это я не курю? Сам не помню. Раздраженно сминаю сигарету и выбрасываю в урну.
        - Тема, что она там делает?
        - Цветочки собирает.
        - Чего? - у меня дар речи пропадает. Реально.
        - Розы, которые вы ей подарить хотели, собирает и в вазу ставит.
        - Точно в вазу? Не в мусорное ведро? - не могу поверить.
        - Тимур Демьянович, - Тема нерешительно топчется рядом, и это смотрится очень комично. Хоть мне сейчас и не до смеха. - Вы извините, что влезаю, но вы раз уж собрались предложение делать, так сначала бы цветочки подарили, колечко. А бумажки про развод потом бы Доминике Дмитриевне под нос совали. И то, если бы спросила.
        - Как ты сказал? Предложение? - смотрю на него, будто впервые вижу.
        - А разве нет? Вы же замуж ее позвать собирались, или я что-то не так понял? - настораживается Артем, а я со стоном обхватываю голову и сажусь прямо на ступеньки.
        Дурак. Какой же я идиот. Цветы, кольцо - я мог сделать Доминике предложение. Почему мне это даже в голову не пришло? Кольцо думал уже в консульстве надеть, цветы тоже подарить, когда она женой моей станет. Тема дело говорит, не стоило документами перед ней размахивать.
        - Ей это не надо, Артем, ей смотреть на меня тошно, - растираю руками лицо, но Тема не соглашается.
        - Как это не надо, такое придумали, Тимур Демьянович! - хмыкает он. - Они любят, когда романтика. Моя вон до сих пор каждое воскресенье видео со свадьбы пересматривает!
        - Она жалеет о Рубане. Доминика.
        - А оно вам надо было о нем напоминать? Вы еще портрет ее бывшего над столом повесьте, она его вообще никогда не забудет.
        Тема прав, прав, и я готов сожрать себя за это.
        - А насчет того, что тошно смотреть, это неправда, Тимур Демьянович, вот неправда, - качает головой Артем. - Она с вас глаз иногда не сводит, мне же со стороны видно. Особенно, когда вы с детворой играете, когда с мальчиком ее носитесь. Она прям светится вся! Да вы ребят спросите, если мне не верите.
        Все всё, сука, видят, один я нихера не вижу… С досадой чешу затылок.
        - Это мой мальчик, Тема, - терпеливо вдалбливаю парню, - запомни, мой. Тимофей Тимурович Большаков. Уясни себе раз и навсегда.
        - Я-то уяснил, - согласно кивает Артем, - главное, чтобы Тимофей это знал. И Доминика Дмитриевна.
        - Она без пяти минут моя жена, - говорю ворчливо, - и скоро будут готовы документы по усыновлению.
        - Вы только не забудьте Доминике Дмитриевне ими под нос потыкать, - замечает Артем, и я удивленно вскидываю голову.
        - Ты это к чему сказал?
        - А к тому, что вам бы помягче с ней, Тимур Демьянович, - понижает голос Артем. - Если моя чуть что, сразу в слезы, то Доминике вашей тем более поплакать как дурному с горы скатиться.
        - Почему ты так решил?
        - А потому что она хрупкая очень, хлипкая. Я чихнуть боюсь, когда Доминика Дмитриевна мимо идет, чтобы ее ветром не унесло. Наш сосед, тот дедок худосочный, меня недавно спрашивал, когда приедет ваша жена. Он думал, все трое - ваши дети, Доминику Дмитриевну за старшую сестру принял, а не за маму.
        - Я что такой старый? - это меня неприятно задевает.
        - Да нет, вы как раз нормальный, - пожимает плечами Артем, который всего лишь на пять лет младше меня, - это она как дите. И потому у нее организация душевная тонкая, понимаете? Я знаю, что говорю, я же ее плавать учу.
        Сижу на крыльце и в который раз от себя охреневаю. Тема мою Доминику плавать учит и уже все о ней знает, а я так ничего понять до конца и не могу. Смотрю на часы - скоро ехать на регистрацию. Надо принять душ, одеться - все-таки, я не каждый день женюсь, и как бы я не храбрился, внутри тревожно и волнительно.
        Мне тридцать пять лет, я никогда не то, что не был женат, я даже не жил ни с кем. Отношений серьезных не заводил, потому что знал: семья не для меня, это не мое. Но сам не понял, как заимел двоих детей. А через какой-то час-полтора получу в жены девчонку - Тема прав, назвать Доминику женщиной не поворачивается язык, - которую полюбил с того момента, как увидел на сцене актового зала детского дома.
        Закрываю глаза и вижу тот день в мельчайших подробностях. Маленькая девочка - она кажется младше своего возраста, потому еще больше похожа на нынешнюю Полинку - с большим белым бантом в темных волосах подходит к Борисовне и от волнения кусает губу. Я сижу в первом ряду, потому что я спонсор и меценат.
        «Кем бы ты хотела стать, Доминика?» - спрашивает Борисовна.
        «Я хочу выйти замуж за Тима Талера и быть его женой!»
        Куда же она делась, та девочка, которая хотела выйти за меня замуж, а теперь с трудом выносит мое присутствие?
        Иду под душ, потом надеваю костюм - Доминике я купил красивое платье, пускай мы хоть так будем похожи на счастливую пару. Жду ее на крыльце - водитель уже подогнал машину.
        Дети спят, мы постараемся вернуться быстрее, но на подстраховке останется Тема и няня, которую я нанял почасово. Почему малышня обожает огромного как медведь Артема, не знает даже он сам. Но факт остается фактом.
        Доминика выходит на крыльцо, и я чувствую себя идиотом в новеньком костюме от Зенья. Она в легком платьице в горошек, оно, конечно, очень милое, но…
        - Тебе не понравилось платье, Доминика? - спрашиваю, грызя травинку. Она равнодушно пожимает плечами.
        - Я не разворачивала.
        Смотрю на руку - кольцо не сняла. Что ж, наверное, надо учиться радоваться даже таким мелочам.
        - Ладно, пойдем, - беру ее за локоть и веду к машине.
        Она делает слабую попытку вырваться, но я усаживаю ее в салон, обхожу автомобиль и сажусь рядом. В консульстве нас принимают сразу - мои юристы все подготовили, нам осталось только поставить свои подписи.
        Расписываюсь первым, передаю ручку Доминике и задерживаю в груди воздух. Бросит в меня ручкой? Пошлет? Попросит политического убежища? Хотя мы же в нашем консульстве, какое убежище?
        Она такая трогательная в этом своем простеньком горохе. Берет ручку, медленно выводит витиеватую подпись, и я выдыхаю так шумно, что присутствующие сотрудники консульства удивленно переглядываются.
        А я расправляю плечи и беру Доминику за руку. Идем к машине, и мне все еще не верится, что все закончилось, и теперь они мои, все трое. Я официально отец двоих детей и муж моей Доминики. Походу, меня сейчас разорвет на части.
        Садимся в машину, я тяну к себе ее руку, крепко сжимаю в ладонях и облегченно откидываюсь на спинку сиденья. Закрываю глаза и говорю так, чтобы услышала только она:
        - Все. Моя.

* * *
        - Поздравляем, босс!
        Парни с довольными физиономиями поднимают бокалы. Уже вечер, и я выставляюсь за жену и детей на их крыле. Сам не пью, хоть и тянет напиться после того, как я умудрился испортить даже то слабое подобие праздника, в которое можно было превратить наше бракосочетание.
        Но впереди брачная ночь, и я не стану пугать Нику алкогольным запахом. Так что пью колу и терпеливо слушаю, как надо мной стебется собственная охрана.
        Пацаны, конечно, не наглеют, берега не теряют, а поржать - пускай ржут, от меня не убудет. Они представляют, каким я буду ходить дома: в майке, с пузом и пивом. Лежать по вечерам на диване и смотреть телевизор.
        - Придется вам теперь, Тимур Демьянович, отпрашиваться по пятницам в баню, а если опоздаете, дома Доминика Дмитриевна будет со скалкой встречать. Так что давайте, за доверие и взаимопонимание в молодой семье! - произносит тост Илюха.
        Ребята дружно поддакивают, я дежурно улыбаюсь, а у самого внезапно портится настроение. С доверием в молодой семье напряг, а взаимопониманием и не пахнет.
        Вернувшись из консульства, Доминика ушла к детям, а я уехал по делам. Думал заказать из ресторана ужин, позвонил домой, а она ответила, что дети сегодня поужинали рано, мою долю мне оставили, но, если я хочу чего-то посытнее, чем куриный паштет с макаронами, могу заказать себе.
        Так что с идеей отметить праздничное событие с женой вышел облом. И все равно, когда говорил с Никой, кайфовал от того, что звоню к себе домой, своей жене. Никогда не думал, что бумажки и подписи будут иметь для меня такое значение.
        Но мне не нравится, как ведет себя Доминика. Лучше бы и правда скалку взяла и огрела меня по башке, чем видеть ее молчаливое сопротивление.
        - Ладно, пацаны, - встаю и одергиваю футболку, - советы ваши учту, за пожелания спасибо. Я спать, вы тоже не засиживайтесь.
        Парни нестройно желают спокойной ночи, кто-то самый смелый - удачи. Да уж, когда в доме столько охраны, приходится мириться с тем, что личная жизнь у всех на виду. И все знают, что мы с Никой спим отдельно. Но с сегодняшней ночи все изменится, наш брак не будет фиктивным, как бы странно и по-дебильному он ни начинался.
        Сначала захожу в детскую - козявки мои спят. Чувствую укол совести - сегодня я ими совсем не занимался.
        - Завтра еще папа поработает, а выходные будем с вами целый день, - шепчу им. Целую свою принцесску и Тимона и иду к себе.
        Жены моей не видно, прячется. Ничего, найду, надо вымыть хотя бы тело, если душу отмыть не получается. Встаю под душ - не помешал бы ледяной, да где ж его взять в такую жару? Довольствуюсь просто холодным.
        Струи хлещут сверху, а я вспоминаю слова Темы про романтику. То, что романтик с меня, как с него балерун, и так ясно. Не ясно, что со всем этим делать.
        Розы, которые я швырнул на пол, Доминика собрала и поставила в гостиной, но к себе не понесла. Так что снова принести цветы не вариант. Вряд ли она сейчас примет от меня подарки, разве только…
        Идея, которая приходит мне в голову, кажется настолько удачной, что даже настроение поднимается. Как раз на этих выходных можно все организовать. Ника оценит, я уверен, и мелочи нашей понравится.
        Из душа выхожу в приподнятом настроении и иду искать свою жену. В детской ее нет, значит у себя. Я и не ждал что она послушно придет в мою спальню, лишь бы не запиралась. Для меня все эти замки - одно название.
        Ника знает об этом, дверь в ее комнату открыта - она стоит в короткой пижамке возле кровати, и у меня все сразу поджимается при виде стройных ножек в шелковых шортиках.
        - А я тебя у себя в спальне жду, - подхожу неторопливо, она отворачивается и продолжает расстилать постель.
        - Я не буду с тобой спать, Тимур, - отвечает глухо.
        Из меня так и рвется гневное, что с Рубаном она спала, а со мной не хочет, но в последний момент заталкиваю эти слова обратно в глотку.
        Артем прав, еще мне в спальне не хватало «портрета Рубана». Доминика ни разу не вспомнила бывшего мужа, это я о нем постоянно вспоминаю.
        - Ты не будешь, а я буду, - ступаю вплотную, подхватываю на руки, и она испуганно ойкает.
        Несу свою жену в нашу с ней спальню. Да, моя девочка, не так ты себе все это представляла, когда мечтала выйти за меня замуж. Беда в том, что я вообще никак это не представлял, так что имеем что имеем.
        Ногой закрываю за нами дверь, запираю на замок. И когда кладу Доминику на кровать, ее прорывает.
        - Ты, - кричит она, отползая на противоположный конец, - ты совсем не отвечаешь за свои слова, да, Тимур? Ты же сам сказал, что будешь ждать, пока я тебя не захочу, а что теперь?
        - Ничего, - пожимаю плечами, падаю на постель и подгребаю строптивую жену под себя. Приходится для этого ловить ее за щиколотку. - Я и жду. Спать - еще не значит трахаться, Доминика, тебе как замужней женщине стыдно такого не знать.
        Она замирает, а я обнимаю ее и зарываюсь лицом в до боли знакомо пахнущие волосы. Шелковый топ пижамки под руками, шелковые шортики под моей ногой, которой я для надежности прижал свою маленькую, хрупкую жену. И шелковые волосы, которыми я готов дышать до утра.
        Я знаю, что легко не будет. Ни засыпать, ни просыпаться. Я хочу ее, хочу до ломоты в паху и до болезненного звона, но еще больше я хочу обнять ее и проспать всю ночь, чувствуя, как грудь щекочет ее теплое дыхание. И как она прижимает ко мне маленькую теплую ладошку.
        - Я два с половиной года об этом мечтал Доминика, - говорю ей в затылок, - и тебе легче меня убить, чем прогнать.
        Она молчит, но и не отбивается. И тогда я нахожу ее ушко и шепчу:
        - Я тебя люблю, Доминика. Как умею, так и люблю.
        ГЛАВА 23
        Мне снился очень хороший сон, я не помню, о чем, помню только свои ощущения. И когда открываю глаза, они никуда не деваются, потому что мои руки обнимают талию Тимура, а сама я прижимаюсь щекой к его груди.
        Первая мысль - отпрянуть, отползти, но понимаю, что это невозможно. Меня крепко обвивают руки Тимура, а сверху придавливает его нога. В живот упирается утреннее мужское желание, и стоит начать шевелиться, Тимур проснется, а дальше… Я слишком хорошо знаю, что будет дальше.
        Мы уже это проходили, и секс - последнее, что способно сблизить двух людей, находящихся настолько далеко друг от друга. А вот просыпаться так мне нравится…
        Расцепляю руки, осторожно веду ладонью по плечу Тимура и кладу ему на грудь. Пока он спит, можно его рассмотреть и потрогать. Я старалась не делать этого открыто на пляже, а в доме он всегда ходит в футболке.
        Мне не показалось, он действительно стал шире в плечах. Грудная клетка тоже раздалась, и у меня не получается сцепить руки за его спиной так легко, как прежде. Мышцы стали рельефнее и тверже - значит, он говорил правду, что очень много проводил времени в тренажерном зале. Для вип-заключенных доступны и не такие блага, Алекс мне много чего рассказывал…
        Тимур мерно дышит, утыкаюсь в него носом и поглаживаю вздымающуюся подо мной грудь подушечками пальцев. Близость его тела начинает пробуждать во мне давно забытые ощущения, его объятия навевают мысли, которые я все это время успешно гнала прочь.
        Но от Тимура пахнет так по-мужски, что мне становится все тяжелее сопротивляться желанию. Оно просыпается, разливается негой по телу, закручивается внизу живота в тугой узел. Еще немного, и я начну тереться об него как самка во время течки.
        Дышу глубоко и медленно, подстраиваюсь под его дыхание и в какой-то момент понимаю, что Тимур не спит. Его тело тяжелеет, мышцы становятся каменными, в живот вдавливается такой же каменный брусок.
        Замираю и почти перестаю дышать. Он может меня взять, даже не спрашивая разрешения. Я в его руках, топ с шортиками и белье - это не та преграда, которая способна остановить Талера. И когда я это представляю, хочется потрясти головой и зажмуриться. Потому что внутри все немеет, и я с трудом сдерживаю стон.
        Я этого и боялась. Знала, что так будет, что он снова начнет действовать на меня вот так, магнетически, по животному. Два с половиной года я старалась избавиться от зависимости под названием «Тим Талер», и была уверена, что у меня получилось. Но стоило нам оказаться в одно постели, я понимаю, что ничего не изменилось.
        - Доминика, моя сладкая девочка, - шепчет он, его губы щекочут шею, и мне хочется выгнуться дугой. Чтобы он поймал своими сильными руками и вжал в себя обратно.
        Не шевелюсь, стараюсь выровнять дыхание, и чувствую, как он осторожно проводит рукой по волосам, пропускает их сквозь пальцы, а потом снова шепчет возле уха:
        - Хватит притворяться, моя маленькая жена, я знаю, что ты не спишь.
        Рывком встает и уходит в душ. Я сползаю с кровати, чувствуя себя воришкой, пойманным на месте преступления с ворованной булочкой. Конечно, он слышал, как я его гладила!
        Заправляю постель - здесь нет горничных, здесь вообще нет прислуги, у нас также было с Алексом, и мне это нравится. А в душ я пойду к себе, здесь у меня точно на это не хватит духу.
        Вижу на сушилке полотенце. Надо занести Тимуру, я слышу, как льется вода, значит он моется за ограждением. Просто повешу и уйду.
        Вот только я не предполагала, что душ в ванной Тимура встроен безо всякого ограждения. И когда я вхожу, то застываю на пороге с полотенцем в руках, уставившись на моего теперь уже мужа как завороженная.
        Его тело в самом деле стало рельефнее и крепче. Он стоит под струей воды лицом ко мне с запрокинутой головой, одной рукой упирается в стенку, а второй… В общем, он не моется.
        Он что, и там тоже накачался?
        Я понимаю, что Тимур сейчас меня увидит, но не могу оторвать взгляд. Внутри меня полыхает, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не подойти к нему и не положить ладонь на его руку.
        На напряженных мышцах рук Тимура проступают вены. Я сама начинаю двигаться в его ритме, прижимая к себе полотенце, и это похоже на какой-то древний шаманский танец.
        Желание накатывает волнами, я была уверена, что разучилась его чувствовать. Что я умерла, и мое тело больше на такое не способно. Что теперь я бесполое существо, не нуждающееся в горячих мужских объятиях.
        Лицо Тимура искажается знакомой гримасой, и я взрываюсь вместе с ним так, что кажется, сейчас перепонки полопаются. Он открывает глаза, наши взгляды скрещиваются.
        - Уйди, Доминика, - хрипло говорит Тимур, упираясь в стену.
        - Я принесла тебе полотенце… - беспомощно лепечу. - Прости, я не хотела…
        И вылетаю из ванной красная как лобстер, который я так и не научилась правильно есть.

* * *
        До вечера у меня получается избегать Тимура. Он завтракает и уезжает на целый день, я вожусь с детьми, занимаюсь домашними делами, а перед глазами стоит утренняя сцена в душе.
        Все валится из рук, и я ругаю себя последними словами. Мне не должно быть никакого дела до того, как снимает напряжение Тимур Талеров. Но со вчерашнего дня он мой муж, каким бы ужасным ни было наше бракосочетание, мы спим в одной постели. И как мне все это развидеть, я понятия не имею.
        А самое неприятное, что мне нравится об этом думать. Вспоминаю его напряженное лицо, вздутые вены на бугрящихся мышцах и превращаюсь в жалкую лужицу. Хорошо, что Тимур не умеет читать мысли.
        Я понимаю, что отчаянно соскучилась по его телу. Сама не подозревала, что так отчетливо все помню, плюс разыгрывается фантазия. Перед моим мысленным взором проплывают такие горячие сцены, что, наверное, неловко стало бы даже Тимуру.
        Я разбиваю тарелку и стакан, проливаю компот, рассыпаю муку. У меня сбегает молоко и пригорает каша, так что рукам прибавляется работы. Жаль, что не нашлось чем так же загрузить мозги.
        Вечером возвращается Тимур. Пока он с детьми ужинает, я умудряюсь уронить сахарницу и рассыпать салфетки. Детям весело, Тимур смотрит на меня с ухмылкой, и мне кажется, он и правда прочитал и просмотрел все мои мысли.
        Дети бегут в детскую, зовут с собой Тимура, он говорит им собираться на прогулку. Чувствую, как горят щеки - я снова цвета спелого арбуза.
        Сажусь на корточки, чтобы собрать салфетки, и ощущаю за спиной Тимура. Его руки собирают салфетки вместе со мной, а потом поднимают меня и разворачивают.
        Вижу перед собой пытливый взгляд, опускаю глаза. Но Тимур берет меня за подбородок, поворачивает к себе и вдавливает в стену.
        - И долго ты будешь вести себя как страус, Доминика? - спрашивает он, а я растерянно моргаю.
        - Почему сразу страус?
        - Потому что пытаешься спрятаться вместо того, чтобы решать проблему.
        - Это не моя проблема, - хочу увернуться, но он хватает меня второй рукой за талию и притягивает к себе.
        - Твоя, Ника, твоя. Ты моя жена, и раньше ты отлично справлялась.
        - Меня это не касается, Тимур, - начинаю вырываться, и чувствую, как в меня вжимается каменный бугор. Тимур снова ехидно ухмыляется.
        - Ты права, Ника. Не касается, а упирается.
        - Ты пошляк, Талеров! - бормочу, а самой, как назло, становится смешно. Ну правда же, упирается…
        - Я не Талеров, пора уже выучить собственную фамилию, Доминика. Как насчет совместного душа?
        - У тебя и у самого неплохо получается, - стараюсь не смотреть ему в глаза.
        - У меня было два с половиной года, чтобы тренироваться. Утром, вечером, иногда ночью и днем тоже.
        Вскидываю на него ошарашенный взгляд.
        - Что тебя удивляет? - непонимающе переспрашивает Тимур. - Я когда-то говорил, что планирую стать евнухом?
        - А разве у тебя в тюрьме не было женщин? - не сдерживаю я удивления.
        - У меня там был министр, - говорит Тимур, - так что я выбрал тренажеры.
        - Я знаю, что вип-заключенным привозят проституток.
        Он вдруг делается очень серьезным и заглядывает мне в глаза.
        - Когда мы рожали Польку, я дал слово, что у меня больше не будет случайных женщин. Слово я держу, потому никаких проституток, Доминика. Только моя жена.
        - Значит, ты… - мне не хватает воздуха, чтобы сказать, - ты не оставляешь мне ни единого шанса?
        - А ты мне его оставила, Ника? - наклоняется он совсем близко. - Ты не дала мне возможности ни оправдаться перед тобой, ни что-то исправить. Выскочила замуж за Рубана, легла в его постель, поспешила от него забеременеть. Ты оставила мне хоть один шанс, Ника? Нет.
        Он отталкивается от стены и уходит. Перед сном я принимаю душ в своей комнате, но как только выхожу, натыкаюсь взглядом на мужа. Его волосы влажные, значит, на вечернем сеансе он обошелся без моего присутствия.
        Кивает на дверь, и я молча иду в его спальню. В постели Тимур притягивает меня к себе со спины. Засыпаю со сложенными на груди руками, а когда утром просыпаюсь, то обнаруживаю, что снова обнимаю его за талию, а щекой прижимаюсь к широкой груди мужа.

* * *
        - Эта дорога называется «винной», - рассказывает Тимур, - она проходит мимо лучших виноградников и виноделен Эльзаса. Самый популярный туристический маршрут. По ней месяц идти можно, если заходить в каждую винодельню на дегустацию.
        - Мы приехали сюда на дегустацию? - спрашиваю, разглядывая красивейшие виды из окна автомобиля. Полинка и Тим тоже глазеют по сторонам из своих детских автомобильных кресел, установленных на заднем сиденье.
        - Увидишь, - коротко отвечает муж, и я больше не пристаю с распросами.
        О том, что мы отправляемся в Эльзас, Тимур предупредил заранее. Во Францию мы прилетели на арендованном бизнес-джете.
        - Содержать частный самолет дорого, проще брать в аренду, - объяснил мне Тимур, хотя я спрашивала о том, почему мы летим не обычным рейсовым самолетом.
        Дети перелет переносят легко. С нами летит охрана Тимура, в аэропорту мы пересаживаемся в две машины. Тимур за рулем, у него странное настроение - как будто приподнятое, но в то же время за довольной ухмылкой чувствуется скрытое напряжение.
        Я не была во Франции, мои путешествия так и остались мечтой, и теперь я жадно смотрю по сторонам. Меня восхищает буквально все: нарядные деревенские домики, ровные ряды виноградников, голубое небо над Эльзасом.
        В небольшом городке останавливаемся на обед, а потом я упрашиваю Тимура немного прогуляться. Полинка хочет мороженого, Тимур подходит к мороженщице, они говорят по-французски. А у него неплохо получается!
        Я не знаю французский язык, поэтому ничего не понимаю. Тимка стоит внизу, обнимает Тимура за ногу и дергает за штанину. Догадываюсь, что ему не видно, но Тимур увлечен разговором.
        - Папа! - сердится малыш, и моя спина покрывается холодными мурашками.
        - Ты чего, Тимон? - смотрит на него Тимур. Малыш тянет ручки, Тимур берет его на руки, и тетка-мороженщица умильно всплескивает ладонями.
        Она что-то говорит с придыханием, Тимур удивленно смотрит на ребенка, широко улыбается и ерошит ему макушку. А у меня подкашиваются ноги.
        Вкуса мороженого не чувствую, особенно когда Тимур задумчиво посматривает на Тимку и время от времени гладит его по голове.
        Не решаюсь спросить, что сказала мороженщица, но и так догадываюсь. Жду, когда Тимур задаст мне вопрос, но он молчит, и когда я уже довожу себя до того, что сама готова признаться, машина тормозит у красивой усадьбы.
        - Приехали, - объявляет Тимур, - выгружаемся.
        С любопытством осматриваюсь. Небольшой двухэтажный каменный домик с террасой, уютный двор, а дальше еще какие-то постройки.
        - Там винодельня, - ловит мой взгляд Тимур, и я вижу, что он очень взволнован.
        Во двор въезжает машина, люди в рабочей одежде выгружают стремянки и устанавливают их под домом.
        - Почему мы приехали именно сюда? - спрашиваю Тимура.
        - Иди ко мне, Ника, - зовет он надтреснутым голосом.
        - Тимур? - делаю шаг навстречу, с тревогой заглядываю ему в лицо, а он берет меня за плечи.
        - Это винодельня когда-то принадлежала моему отцу. Они жили здесь… Мы жили здесь. Они с матерью были здесь счастливы, и я захотел привезти тебя в этот дом, - Тимур кусает губы, а у меня к горлу подкатывается комок. - Я не успел, хотел, чтобы вывеску повесили к нашему приезду, но ее долго делали. Посмотри, как я назвал винодельню.
        Поворачивает меня лицом к дому. Рабочие снимают с вывески защитную пленку, и я вижу надпись, выполненную красивым витиеватым шрифтом: Dominique[3 - Dominique (фр.) - Доминика.].
        ГЛАВА 24
        Закрываю руками лицо. Ничего не говорю - давлюсь слезами. Тимур сжимает мои плечи, но тоже ничего не говорит, утыкается лбом мне в затылок.
        «Доминика». Это так неожиданно и ошеломляюще, даже трогательнее, чем его признание в любви в нашу брачную ночь.
        «Как умею, так и люблю».
        Если бы только от его любви не было так больно…
        Не знаю, что сказать, я не знаю такого Тимура. Он столько раз менялся, что я сбилась со счета. И насколько хватит вот этого - ласкового, заботливого - вряд ли может сказать даже он сам.
        Тимура зовут рабочие, и он идет руководить монтажом вывески. А я иду с детьми в дом. Надо разложить вещи и исследовать содержимое холодильника. Тимур сказал, что здесь есть кому готовить - в усадьбе живут управляющий с семьей и некоторые работники на время сезона. Но я чувствую себя спокойнее, когда готовлю сама.
        На кухне нас уже ждут свежие булочки, варенье и молоко. Дети с удовольствием полдничают - они выспались в самолете, поэтому обходимся без дневного сна.
        Артем приходит за нами - его прислал Тимур, - и ведет нас за постройки туда, где начинаются длинные ряды виноградников.
        Тимур уже переоделся, он стоит в холщовых штанах, широкой белой рубашке и что-то обсуждает с худощавым улыбчивым мужчиной. Залипаю на мужа - никто бы не узнал сейчас в нем Талера, любителя упаковаться в бренды с ног до головы.
        Дети бегают вокруг Тимура, он такой высокий и красивый, и я открыто им любуюсь. Он увлечен разговором, поэтому я могу вволю разглядывать загорелую шею, выглядывающую из ворота рубашки.
        Его руки с закатанными по локоть рукавами переплетены на груди, и мне снова видны тугие натянутые мышцы, увитые венами. Невольно вспоминаю сцену в душе, краснею и опускаю глаза.
        Моему мужу, похоже, доставляет удовольствие вгонять меня в краску. Поэтому он каждый поход в душ обставляет с шумом и деланными вздохами.
        - Может, у тебя проснется совесть, и ты захочешь присоединиться, чтобы мне помочь, - говорит он с такой ироничной ухмылкой, что даже если бы я хотела, желание сразу бы пропало.
        И такого Тимура я не знаю. Который не стремится подчинить, сломать, а несмотря на показную браваду, ждет и держит слово.
        Даже не верится, что это тот самый Талер, что шантажом вынудил выйти за него замуж, и еще несколько дней назад с остервенением натягивал мне на палец кольцо.
        Сколько я уже знаю Тимуров? И скольких из них я люблю, остерегаясь других? И есть ли еще те, которых мне предстоит узнать?
        Тем временем сыну надоедает бегать, он становится перед Тимуром и тянет к нему ручки. Стоящий рядом мужчина улыбается и что-то говорит по-французски. Надо начать учить французский язык, они мне даются легко, я довольно свободно общаюсь на чешском и английском.
        Тимур приседает, садит Тимошку себе на плечи и выпрямляется.
        - Смотри, Тимон, это твои виноградники. Когда папка старым станет, будешь ты тут рулить.
        Полинка тоже просится к отцу, Тимур поднимает ее одной рукой. Он очень сильный, держит двоих детей вообще без напряга.
        - Тебе тяжело, Тимур, - протестую я и подхожу ближе. - Давай я Тимофея подержу.
        - Своя ноша не тянет, - сверкает он белозубой улыбкой, и я отвожу взгляд, чтобы не видеть, как двоится у меня в глазах от одинаковых ямочек.
        Малыш радостно смеется, вцепившись Тимуру в густые светлые волосы. Они во время нашего морского отдыха достаточно выгорели и на фоне загорелой кожи кажутся еще светлее. Совсем как у Тимки.
        - Ты знаешь, какой это сорт винограда? - поворачивается ко мне Тимур всем корпусом, его голова надежно зафиксирована маленькими ручками.
        - Знаю, - киваю, я и в самом деле знаю, - гевюрцтраминер.
        Его глаза вспыхивают, и мои, наверное, тоже.

* * *
        Мы сидим на террасе. Уже стемнело. Дети, набегавшись и нагулявшись, попадали в кровати и мгновенно уснули, как наигравшиеся щенята.
        Охранники расположились во дворе в беседке, а мы с Тимуром поднялись на второй этаж. Терраса - громко сказано, скорее, большой балкон. Тимур сидит в кресле, сложив ноги на перила, а я в соседнем, только не рядом, а за его спиной.
        Я его не вижу, но почему-то так ощущаю его присутствие гораздо острее. И мне так легче дышать. Муж протягивает бокал «ледяного», и я не могу сдержать дрожь.
        Я помню, как мы пили «Гевюрцтраминер» и занимались сексом в его загородном доме. Я уже тогда чувствовала свою ненужность, но продолжала цепляться за свою детскую любовь, надеясь… сама не знаю, на что.
        Молчим. Слишком хорошо, чтобы тревожить тишину голосами. Первым заговаривает Тимур.
        - Хочешь, сыграем в игру?
        - Какую? - неловко ерзаю с бокалом в руке. Точно предложит что-то типа «Правда или ложь» или «Я никогда не…» И мне грозит алкогольная кома.
        - В откровенность.
        - Это как?
        - Очень просто, Доминика. Я знаю тебя всю твою жизнь, а ничего о тебе не знаю. Расскажи все, что ты хочешь рассказать. И я тоже расскажу. Правила простые - говорить правду. Между нами было достаточно лжи и недомолвок. Можно задавать вопросы. Ну что, с кого начнем?
        - С тебя, - облизываю сухие губы, а потом вспоминаю о бокале и делаю большой глоток.

* * *
        Со стороны мы, наверное, смотримся странно. Я сижу вполоборота к двери, как будто жду удобного момента, чтобы сбежать. Тимур сидит ко мне спиной.
        Со двора доносятся приглушенные голоса охранников, а у нас здесь тихо и темно. Терраса полностью погружена в сумрак, и ни я, ни он не включаем свет. Наверное, Тимуру тоже так удобнее.
        Мы как будто рядом, и в то же время остается иллюзия того, что мы просто говорим в темноту.
        - Спрашивай, Доминика, - хрипло говорит он. И тоже отпивает из бокала.
        - Тимур, - сглатываю, потому что голос меня не слушается, - ты ведь любил меня, когда я была маленькой?
        - Да, - отвечает отрывисто, - всегда любил. И сейчас тоже. Хоть ты и не веришь.
        - Тогда почему… - вновь облизываю губы, не могу заставить себя сказать, - почему ты меня все время отталкивал?
        - Почему… - задумчиво повторяет Тимур и делает еще глоток. - Когда я впервые увидел тебя, такую маленькую и беззащитную, во мне как будто что-то щелкнуло. Откуда-то взялось тепло, которого я сам не видел. Ты была очень домашней девочкой, совсем не приспособленной к детдомовской жизни. И я делал все, что мог, чтобы забрать тебя из детдома, получить опекунство, дать тебе образование, а главное, защиту. Но мне тебя не отдали.
        Он замолчал, а я боялась его подгонять, чтобы он говорил дальше, чтобы не передумал.
        - Опекунский совет собирался не один раз, но у нас слишком маленькая разница в возрасте, четырнадцать лет. Мне в лицо заявили, что я начну тебя пользовать чуть ли не с тринадцати лет.
        - Но это же неправда, - закрываю я руками лицо, а сердце сжимается от жалости и обиды за Тимура. - Ты бы не стал!
        Тимур ничего не отвечает, а мне все еще горько из-за такой несправедливости. Не сдерживаюсь и всхлипываю.
        - Не надо плакать, Доминика, ты слишком хорошо обо мне думаешь, - говорит он с такой же горечью.
        - Нет, Тимур, ты…
        - Они были правы, Ника, - обрывает он меня так резко, что я замолкаю. И дальше говорит быстро, глухо, как будто боится, что у него не хватит духу договорить до конца. - Я хотел тебя. Еще когда ты там была, в детдоме, хотел. Тебе было пятнадцать, я приехал, лил сильный дождь. Ты с подружками стояла на крыльце в двух шагах от меня, промокшая до нитки. Мокрое платье облегало тело так, что мне было видно почти все. А что не видно, я додумал. И хотел тебя дико, не представляешь, как мне мерзко было. Я уехал, а ты еще долго перед глазами стояла в мокром платье. И я потом не мог удержаться, столько раз в душе… на тебя…
        - Перестань, - говорю и слышу, как у меня дрожит голос.
        - Не уверен, что смог бы удержаться, если бы ты жила со мной в одном доме, Доминика, - продолжает Тимур, и в его голосе сквозит настоящая боль. - А если бы я надругался над тобой, то вскрыл бы себе вены. И теперь представь, что я чувствовал, когда нашел твой дневник.
        - Но я же выросла, - шепчу, глотая слезы, - а ты продолжал меня сторониться. И потом, когда я жила у тебя, тоже. Ты говорил, что не хочешь ни к кому привязываться.
        - Я говорил правду. Мне была слишком дорога маленькая девочка Доминика и стала слишком дорогой девочка Ника, которая сбежала из ночного клуба в моем багажнике. Я много думал и пришел к выводу, что на самом деле узнал тебя на складе, неосознанно, внутренним чутьем. Меня к тебе потянуло с такой силой, что я испугался. Я боялся тебя потерять, Доминика.
        - У меня сейчас мозг взорвется, - жалуюсь, сдавив руками виски, и Тимур снимает ноги с перил. Садится ровно, и я тоже поневоле выпрямляюсь. По коже бегут мурашки от его тона.
        - Мой отец был очень богатым человеком, - теперь Тимур говорит через силу, и я закрываю ладонями рот, чтобы не закричать. Мне становится по-настоящему страшно. - Он связался с криминалом. Мать была беременной на седьмом месяце, когда нас похитили и начали его шантажировать. Ее убили и бросили в овраг, а меня то ли пожалели, то ли захотели срубить денег, обменяв за спиной у главаря. Вывезли из страны, но потом что-то пошло не так, и человек, который меня увез, оставил меня у ворот детского дома.
        Я обхватываю себя руками и даже не пытаюсь сдержать слезы. Они ручьями текут по щекам, по шее, я вытираю их ладонями, а они снова текут.
        Тимур говорит как будто сам с собой, как будто меня здесь нет. Хочется крикнуть, чтобы он замолчал, но слова застревают в горле. Я закрываю глаза, зажмуриваюсь, трясу головой, но видение никуда не исчезает.
        Беременная женщина, вся в крови, а возле нее маленький Тим. Мой маленький Тимка, испуганный и беззащитный. Тимур тоже был маленьким, как же он все это пережил? И как все это пережил его отец?
        - Я ненавидел отца, презирал его. Считал его слабаком и неудачником, раз он не смог защитить свою семью. Поэтому я отказался от тебя, Ника. Я не имел права на привязанность, потому что стоило закрыть глаза, я видел в овраге тебя.
        - Нет, Тим, - реву, поворачиваюсь и хватаю его за руку, - пожалуйста, хватит.
        Он в ответ разворачивается и сжимает мои ладони.
        - Не плачь, моя девочка, все уже позади. Я ошибался и понял это, когда родился мой ребенок.
        - Я обманула тебя, - прислоняюсь щеками к его рукам, цепляюсь за пальцы.
        - И теперь у нас есть Полька, - он улыбается. Я не вижу, я слышу по голосу. - Благодаря твоему обману я узнал, что такое быть отцом. И понял, что ты значишь для меня.
        - Почему тогда, Тимур? Почему ты поступил именно так? Приехал и все решил с Алексом. Не со мной, а с ним, как будто я вещь, принадлежащая тебе.
        Его голос снова меняется, он отнимает руки и говорит совсем другим тоном.
        - Потому что это так. Ты принадлежишь мне, всегда принадлежала. Но я не стал бы разрушать вашу семью, Доминика, если бы она была. Рубан сразу согласился на все мои условия, разве я мог оставить тебя с таким… удодом?
        И я снова закрываю лицо руками.
        ГЛАВА 25
        Никогда не думал, что это так сложно - исповедоваться. Зато потом стало легко, будто с плеч неподъемный груз сняли.
        Ника сидела тихой мышкой, слушала. Даже плакала тихо, только носом хлюпала, как Полька, когда на меня обижается.
        В какой-то момент показалось, что она тянется ко мне, но стоило упомянуть эту скотину Рубана, возвращаемся туда, с чего начали. Ника снова закрывается от меня, и я понимаю, что наш разговор идет совсем не в ту степь.
        Отнимаю ее ладошки от лица и вкладываю в них бокал. С меня неважный утешитель, «айсвайн» справляется лучше. По крайней мере, сегодня.
        - Не плачь, Доминика, все прошло, - говорю, заглядывая в зареванные глаза. - Я больше не боюсь, я знаю, что смогу вас защитить. Вы - самое дорогое, что у меня есть.
        - Тимур… - всхлипывает она, - ну почему ты такой непробиваемый?
        Сдавливаю ее хрупкие запястья.
        - Тимур… Почему ты больше не говоришь на меня «Тим»? Только на Тимоху.
        Теперь моя очередь задавать вопросы. А ее - исповедоваться.
        - Потому что ты стал другим. Ты все время разный, Тимур, разве ты этого не замечаешь? Иногда ты становишься тем Тимом, в которого я влюбилась. Иногда Талером, который нашел меня на складе в багажнике. А есть еще много всяких разных Тимуров, которых я просто боюсь, и никогда не знаю, кто из них сейчас рядом.
        Вот это поворот! Я, конечно, контуженный, но не до такой степени, чтобы меня боялась моя девочка!
        - Знаешь, - глажу большим пальцем тонкую кисть, - есть отличный способ определить. Память тела. Если не знаешь, кто перед тобой, тащи меня в кровать. Там сразу станет ясно.
        Доминика поднимает на меня темные глазищи, в темноте я вижу только как они блестят. А потом начинает смеяться.
        - Ты пошляк, Тимур, просто невозможный.
        Сгребаю ее руки в свои.
        - Доминика, если без шуток, то я нормальный, меня же обследовали, знаешь, сколько там бумаг тогда исписали? Километры, этими заключениями можно проложить дорогу по всему Эльзасу. Я просто привык все решать сам, ни на кого не обращать внимание, ни под кого не подстраиваться.
        - Но я не хочу так, Тимур, - она подсаживается ближе, - я же не просто приложение к тебе.
        - Не приложение, - соглашаюсь, - а продолжение. Ты - продолжение меня, ты для меня как я, поэтому ты со мной, а не Рубаном.
        Опять этот Рубан, ну что ж он у меня из головы не идет, а? Но Доминика, кажется, не замечает.
        - Правильно, Тимур, - ее глаза в темноте сверкают как лунная дорожка на волнах, - если мы одно целое, то, когда тебе больно, мне тоже больно. А когда я режу палец, у тебя течет кровь. Но ведь у нас не так?
        Молчу. Да, не так. Я давлю, не заботясь о ее чувствах, и это приходится признать.
        - Потому что я знаю, что потом будет все хорошо, - выдаю сдавленно, и она отодвигается.
        - Я теперь понимаю, что не должна была рожать Польку без твоего согласия, - говорит из темноты Доминика. - Особенно, когда узнала о твоей семье. Но я за столько лет свыклась с мыслью, что у меня есть ты, а ты не захотел быть со мной. И я подумала, что, если у меня будет свой Тим Талер, мне не будет так одиноко.
        Сердце будто выжимают внутри, так больно. Моя маленькая брошенная девочка, она не обвиняет меня, просто рассказывает. А мне хочется встать и с ноги зарядить в челюсть самовлюбленному мудаку Тиму Талеру.
        Я ее оставил одну, трахал Кристину, других баб, малодушно оправдываясь, что каждый месяц перевожу Доминике деньги. Пока они все не пришли обратно.
        - Я много думала об этом, и знаешь, что самое интересное, Тимур? Если бы Саркис тогда не заманил меня на аукцион, возможно, мы бы не встретились. Все так совпало - ты пришел в клуб, я увидела тебя, случайно услышала, что ты купил новую машину. И когда пряталась, намеренно искала твой «Майбах».
        - Меня это сразу насторожило, - киваю, - только я решил, что тебя ко мне подослали.
        Доминика тихонько хмыкает. Мне хочется ее обнять, посадить на колени, уткнуться в пахнущую шею и волосы. Кажется, кто-то перестает себя контролировать…
        - Я тогда узнала другого Тимура, - говорит моя девочка, - мужчину. И полюбила уже по-другому, по-настоящему.
        Дышу через раз. Она не скажет, что я растоптал эти чувства и по ней самой прошелся катком, она слишком деликатна для такого.
        - Мне тогда казалось все сказкой - я живу с тобой, у тебя, а ты меня даже немного любишь… И только когда осталась одна, беременная, поняла, насколько реальность отличается от сказки. В мечтах я представляла ребенка как куклу - вот я ее взяла, покормила, нарядила, наигралась и положила обратно. Я не думала, что ребенок не игрушка. Что дети болеют, не дают спать, забирают все внимание, силы и время.
        - Ты очень хорошая мама, Ника, - спешу ее заверить, но она мотает головой.
        - Я не о том, Тимур. Я допустила ошибку, навязав тебе себя и дочь. Я попыталась ее исправить, потому и вышла замуж, а не тебе назло. Ты как-то сказал, что я больна тобой, и был абсолютно прав. Я была больна и всего лишь хотела излечиться.
          - Получилось? - спрашиваю ровным голосом, хотя упоминание о Рубане снова для меня как серпом по яйцам. - Больше не больна?
        - Не знаю… - она запинается, и мне становится немного легче. - Разве ты дал мне такую возможность - понять? Ты налетел как торнадо, связал, обездвижил, затянул внутрь воронки. Теперь я еще больше запуталась.
        - Навязала себя, дочь… Что за глупости ты говоришь, Доминика? - морщусь я. - Я же люблю тебя.
        - Любишь? - звучит из темноты шепот, будто шелестят листья виноградника. - Тогда отпусти меня, Тимур. Если любишь…
        В воздухе повисает тишина, которую нарушает лишь гулкое уханье. Не сразу понимаю, что это кровь бухает в висках. И сердце колотится о ребра, будто наружу просится.
        - Отпустить? - говорю, во рту сухо так, что язык едва шевелится. - Ты хочешь уйти от меня? - а дальше и вовсе выдаю дебильное: - Ты хочешь уйти к другому мужчине? Или вернуться к Рубану?
        - У тебя одно на уме, - стонет Доминика с отчаянием. - Да нет никаких других мужчин, и Алекс здесь ни при чем. Я хочу понять, кто я. И, кто я для тебя. Когда ты рядом, я чувствую себя безвольной куклой, лишенной права голоса. Ты все решаешь за меня, ты распоряжаешься моей жизнью. Ты заполняешь все пространство, не оставив даже маленького клочка для меня самой.
        - Серьезно, Ника? Я такой ушлепок? Тебе не нравится со мной жить? - спрашиваю растерянно. На локоть ложится тонкая рука.
        - Нет, Тимур, это не так, но ты слишком давишь. Мы уже спим в одной постели, сколько осталось до секса? Немного, мы это оба знаем. И потом все понесется по накатанной колее.
        - Тебе не нравится секс со мной? - спрашиваю совсем убито, и тут меня озаряет: - Рубан лучше в постели, да?
        Ника снова тихо стонет, прикрываясь руками.
        - Нет, Тим, не лучше, - и у меня сладко щемит под ложечкой от этого ее «Тим». - Ты самый лучший, правда. Но чем больше ты подминаешь меня под себя, тем больше мы отдаляемся. Без тебя я больше была с тобой, понимаешь?
        Это, конечно, лютый звездец, но на этот раз я понимаю. Может, Шерхан не зря таскал мне Платона с Эпикуром, и я все-таки поумнел?
        - Развод не дам и не проси, - упрямо мотаю головой. - Не хочешь со мной жить, не надо, но к другому не отпущу. Или со мной, или ни с кем больше, ясно?
        - Да, - она шепчет, и ее шепот отдается в затылочной части, - ни с кем больше, Тим. Мне никто и не нужен.
        Радуюсь, как дурак. Наверное, ей с Рубаном и правда не нравилось, раз о нем опять только я говорю. А что там понравиться может, со сморчком с этим?..
        - Мне не нужно уходить от тебя, Тим, - говорит Доминика. - Мне нужно прийти к себе.
        И снова я ее понимаю. Сам в шоке. А она продолжает.
        - Мы можем жить вместе как жили. Как соседи, как друзья. Дети тебя любят. Только дай мне возможность самой выбрать, быть с тобой или нет.
        - Ты меня разлюбила, Ника? - поворачиваю голову. Вижу только силуэт, но этот силуэт невольно вздрагивает.
        Доминика долго молчит, я уже на дерьмо исхожу. Отвечает, наконец.
        - Не знаю.
        И что? Мне теперь поблагодарить за правду? Или сделать вид, что не расслышал? Но она поправляется.
        - Я не знаю, Тим. Мне все труднее сопротивляться, но это желание, а не любовь. Я тебя точно хочу, а вот люблю или нет, не знаю.
        Теперь молчу я. Очень четко понимаю, чего хочется больше всего - никуда ее не отпускать, закрыть в этом доме и затрахать до Северного сияния в глазах. А лучше до беременности. С тремя детьми она уж точно никуда от меня не денется.
        Но не надо читать умные книги, чтобы понять: любые попытки привязать Нику будут самым верным способом ее от себя отвернуть.
        Вспоминаю, что говорили мои аудиторы по рубановскому ресторану. Они хвалили креативно и грамотно проведенную рекламную кампанию. Которой занималась Доминика, об этом я недавно совсем случайно узнал.
        Она талантливая, моя девочка, она хочет учиться, я даже знаю, какие учебные заведения Ника выбрала. И третий ребенок перечеркнет все ее мечты. Хотя, мне обещали сына…
        Я не стану больше давить на нее, клянусь, я сделаю так, как она хочет
        Но я буду полным дураком, если не воспользуюсь полученным сегодня признанием. Протягиваю в темноту руку.
        - Хорошо, Доминика, я отойду в сторону, я отпущу тебя. Но только если ты отпустишь свои желания. Будь сегодня со мной, ни о чем не думай, просто проведи со мной эту ночь. Если ты этого хочешь…
        В руку ложится узкая ладонь. Тяну к себе, и моя девочка скользит ко мне на колени. Такая сладкая, такая желанная.
        Нахожу ее рот, вламываюсь языком, и мы вдвоем стонем от возбуждения, пронзающего обоих раскаленными штырями.
        Она дрожит, стягивая с меня футболку - о том, чтобы идти в спальню, не может быть и речи.
        Я соскучился, хочу ее дико, безумно. У нас всегда был не просто улетный секс, а феерический. Но сейчас все ощущается особенно остро.
        Я держал слово и даже не потому, что боялся нарушить обещание. Но после того, как я понял, что значит заниматься любовью, заниматься сексом мне не вставляет. И я знал, что моя Ника вернется ко мне.
        На долгие прелюдии не хватает выдержки, врываюсь в нее, и она кричит, как тогда на складе, в ее первый раз.
        - Все, моя девочка, все, прости, я очень сильно хотел тебя…
        Она не дает договорить, сама целует, начинает двигаться, и у меня срывает предохранители.

* * *
        Просыпаюсь, когда за окнами уже вовсю светит солнце. Привстаю на локте и со стоном падаю обратно. Тело будто не мое - мышцы ломит, словно я всю ночь таскала на себе десятикилограммовые гири. И внутри саднит и ноет…
        Заливаюсь краской и зарываюсь лицом в подушку. Тимура рядом нет, но смятая постель красноречиво напоминает, что здесь творилось ночью, и я не знаю, как посмотрю ему в глаза.
        Мы с ним сошли с ума, оба. Я только успела сказать, что принимаю противозачаточные таблетки, и это было единственной связной фразой, осознанной и членораздельной. А дальше началось сплошное безумие.
        Кстати, скоро время очередного приема таблеток. Я начала их пить в тот же день, когда Тимур Талеров появился в ресторане Алекса. До этого в них не было необходимости, поскольку риск зачатия и так равнялся нулю.
        Слишком свежо в памяти охватившее меня отчаяние, когда я поняла, что беременна Тимофеем - грудная Полинка, фиктивный брак, предательство Тимура. И в придачу ко всему жуткий, изматывающий токсикоз.
        Я готова горстями противозачаточные пить, лишь бы только не провалиться снова в этот колодец безысходности и одиночества. Мне кажется, Тимуру достаточно на меня посмотреть, чтобы я забеременела в третий раз…
        С трудом сползаю с кровати - тело абсолютно деревянное. В голове всплывают детальные подробности, и изнутри накатывает горячая волна. Если не считать те короткие провалы на несколько минут в сон, то мы, можно сказать, не прерывались…
        А если так, то странно, что я вообще стою на ногах, и они не разъезжаются в стороны. От своих мыслей самой становится смешно, а щеки горят, хоть костер разжигай.
        Интересно, как чувствует себя Тимур. Я-то ясно, что с непривычки, а он? Не верить же его сказкам о воздержании все эти два с половиной года.
        Смотрю на себя в зеркало и отшатываюсь. Вид абсолютно дикий. Глаза красные, волосы спутаны, губы распухли и стали вдвое больше. Шея и плечи искусаны и в пятнах. Так это я еще сзади себя не видела…
        И хорошо, и не буду смотреть. И как тут поверить в длительное воздержание? Достаточно посмотреть на меня и на то, во что превратилась в нашей спальне кровать.
        Тимур не был беременным, не рожал и не кормил ребенка, у него не было ни одной причины лишать себя полноценной сексуальной жизни. Но слышать это мне, конечно, было приятно.
        Плетусь в детскую, к счастью, дети спят. Не знаю, сколько у меня еще времени, поэтому заползаю в ванную и поливаю себя то горячими, то холодными струями.
        Контрастный душ приводит в чувство, а глоток обжигающего кофе помогает увидеть мир без мутной пелены. Глаза слипаются, но поспать мне теперь светит не раньше обеда. И это если дадут…
        Выпиваю свою таблетку и отправляюсь на поиски Тимура. В доме его нет, выхожу во двор и нахожу там Артема с двумя охранниками.
        - Доброе утро, мальчики, - киваю им и кажется, голова сейчас сорвется с шеи и улетит. Осторожно придерживаю ее рукой. - А вы не видели Тимура?
        Они переглядываются.
        - Тимур Демьянович уехал с Ильей, - отвечает Артем.
        - А сказал, когда вернется?
        Снова тревожное переглядывание.
        - Так он совсем уехал, Доминика Дмитриевна. Нас с вами оставил. Сказал, чтобы от вас не отходили. И глаз с вас не спускали, - Артем так многозначительно смотрит, как будто я прямо сейчас собираюсь пуститься во все тяжкие.
        - Но почему он мне ничего не сказал? - постепенно доходит до меня смысл сказанного.
        - Он собирался сам позвонить, - Артем смотрит с искренним сочувствием, и мне становится неловко перед парнями. Хороша жена, которая не знает, куда делся муж.
        - У меня телефон разрядился, - вспоминаю вслух и возвращаюсь в дом.
        Телефон действительно разряжен, втыкаю зарядное устройство в сеть. Пока он заряжается, варю молочную кашу. А потом включаю и вижу в мессенджере два видео.
        Это Тимур, он сидит в салоне того самого бизнес-джета, на котором мы прилетели в Эльзас. У него такой же невыспавшийся вид, а красные глаза делают нас практически неотличимыми друг от друга.
        Совершенно не к месту рождается концепция рекламной кампании для винодельни. Вампиры, виноградники, погреба, вино… Точно, вампиры-вегетарианцы! Даже вижу рекламный ролик. Папа-вампир наливает в бокалы содержимое бутылок. На одной написано «кровь», на второй - «вино от Талера».
        Пробует из первого бокала, кривится и отставляет бокал. Пробует из второго, и его лицо озаряется счастливой улыбкой. Выливает «кровь» и зовет всю свою семью. Сбегаются вампиры и разбирают бутылки с вином, маленькие вампирята с довольными минами объедают виноградные грозди…
        Картинки приходится отгонять рукой, как назойливых мух. Сажусь на подоконник и включаю первое видео.
        - Доминика, я уезжаю, - оживает на экране Тимур. - Я обещал дать тебе свободу и держу слово. Детям скажи, что папа улетел на Южный полюс за пингвинами. Я сам им скажу, запишу отдельное видео. Думаю, месяца вполне достаточно, чтобы ты получила ответы на свои вопросы. Я буду общаться с детьми по видеосвязи, и если ты захочешь… Мы тоже можем… - он запинается, и мне хочется прикоснуться к его щеке. Не думала, что так истосковалась по его прикосновениям. - Ты можешь звонить в любое время, а если я буду не на связи, пиши. Артема, Диму и Олега я оставил тебе, финансовые вопросы решай через моего финдиректора, телефон у тебя есть. Если… - он прокашливается, - если ты захочешь меня видеть, просто позови, Доминика. Для меня ничего не изменилось.
        - Хорошо, Тим, - шепчу, когда видео заканчивается.
        Просматриваю запись второго. Тимур рассказывает Полинке с Тимкой, что его срочно вызвали на Южный полюс, потому что заболели пингвины. И их нужно лечить.
        Тимур время от времени щурится, и я чувствую через экран, как у него режут глаза. В дом входит Артем.
        - Доминика Дмитриевна, возьмите, - оборачиваюсь, он протягивает мне блистер с таблетками.
        - Что это, Артем?
        - Это таблетки от похмелья. Очень помогает.
        - Спасибо, - беру блистер и говорю со всей сердечностью: - Тема, мы можем с тобой договориться обходиться без отчества? А то я себя чувствую твоей тетушкой.
        Артем смеется и согласно кивает, а я пью таблетку и понимаю, что от моего похмелья средств еще не придумали.
        ГЛАВА 26
        Отправлять или не отправлять?
        Экран уже раскалился от моих бесконечных «Удалить». Я написала несколько десятков разных вариантов сообщений Тимуру, начиная от участливого «Как долетел?» и заканчивая шутливым «Без пингвинов чтобы не возвращался». И все удалила.
        Сейчас на цветном поле мессенджера висит последний, самый нейтральный вариант. «Доброе утро. У тебя все хорошо?» Ничего лишнего, все предельно сдержанно и лаконично.
        А отправить не решаюсь. Будто что-то держит и не пускает.
        Внезапно на экране появляется оповещение, что Тимур снова в сети. Значит, он уже долетел и включил телефон.
        Быстро нажимаю «Отправить» и ошарашенно наблюдаю, как галочки, показывающие, что сообщение доставлено, мигом окрашиваются. Значит, Тимур сразу прочел сообщение.
        А дальше, затаив дыхание, слежу за надписью на экране:
        Тимур пишет…
        Чуть сердце не остановилось, пока дождалась.
        «Не очень. А ты как?»
        Перевожу дух, собираюсь с мыслями.
        «Что-то случилось?»
        «Да. Я уехал рано, ты спала, и я остался без секса».
        Зависаю. Что написать? Он ведь шутит! Тимур, который шутит - это что-то невообразимое и фантастическое. Пишу искренне и честно:
        «Спасибо, что не стал будить *стесняющийся смайлик*».
        «Моя девочка не выспалась? *думающий смайлик* А что же она делала ночью?»
        Улыбаюсь как дурочка, начинаю ходить от стены к стене и придумывать ответ.
        «Спала всю ночь как убитая. А почему все тело ноет, не знаю».
        «Слабенькая какая-то мне жена досталась *недовольный смайлик*».
        «Я читала, что после двадцати организм начинает стареть».
        «*схватившийся за голову смайлик* Придется срочно искать кого-то помоложе».
        Смеюсь в голос, а сама не могу поверить, что мы с Тимуром переписываемся в таком дурашливом тоне. Никогда бы не подумала, что он способен над собой пошутить.
        На экране появляется осторожное:
        «Ты там не обиделась?»
        Я смеюсь, не попадаю пальцем на буквы, тут же прилетает обеспокоенное:
        «Ника!»
        Не успеваю ответить, как он уже звонит. Голос встревоженный, но, когда слышит, как я давлюсь от смеха в трубку, выдыхает с облегчением.
        - Нет, Тим, я просто не успела ничего умного придумать, - говорю, все еще улыбаясь.
        - Можно неумное, Ника, я на совещании, и здесь ужасно скучно. Они заговорят мертвого, - Тимур делится со мной, и для меня это тоже что-то совсем фантастическое. Повисает пауза, которую первым нарушает он: - Я испугался, что ты обиделась.
        - Нет, что ты, - спешу его успокоить, - просто я никак не могу нащупать границы допустимого.
        - Границы? - перебивает меня Тимур, и его голос звучит потрясенно. - Какие границы, Доминика? Мы же просто болтаем.
        - Мы никогда так не общались, Тим, откуда мне знать, как ты будешь реагировать?
        Он молчит, а потом спрашивает:
        - Тебе даже разговаривать со мной тяжело, да, девочка?
        - Нет, Тим, не тяжело, - отвечаю тихо, - я ведь раньше каждый день разговаривала с тобой, когда писала дневник.
        Тимур ругается в сторону, а потом говорит непривычно мягко, так он обычно разговаривает только с детьми:
        - Значит пиши, Доминика. Если тебе так привычнее, пиши, как писала раньше. Все, что хочешь сказать, о чем думаешь, чего тебе хочется. Я если буду не на связи и сразу не прочту, то потом все сразу прочитаю. Я тот твой дневник, пока сидел, наизусть выучил.
        - Хорошо, - киваю медленно, - я попробую. А ты… ты ведь тоже можешь писать, Тим?
        - Да, - он выдает вместе с воздухом, - и я попробую…
        Одновременно отключаемся от разговора, и мне почти сразу приходит оповещение:
        Тимур добавил(а) вас в группу…
        Читаю название группы, и к горлу подступает ком.
        «Дневник Доминики».
        Моргаю, чтобы прогнать набежавшую влагу, захожу в настройки группы, добавляю в название:
        «…и Тимура».
        И мне кажется, ему сейчас тоже стало трудно глотать.

* * *
        «Доминика, скажи, ты правда все придумала сама???»
        И пока я соображаю, что так поразило Тимура, он перезванивает.
        - Ника, это твоя идея с Борджиа и Медичи, только честно?
        - Я снова перегнула палку, да? - бормочу смущенно. - Но ты сказал, что с вампирами перебор, вот я и подумала…
        Я в «Дневнике» рассказала Тимуру о вампирах-вегетарианцах, он посмеялся, похвалил за креатив, но заметил, что вампиры для рекламной концепции винодельни не лучший вариант. Мне сразу же пришла идея серии рекламных роликов, где именитые отравители типа Борджиа и Екатерины Медичи сыплют яд в вино. Вино нейтрализует яд, жертвы остаются живы и радостно улыбаются, отравители плачут и в отчаянии рвут на себе волосы.
        - Я хотела сделать акцент на бактерицидных и антисептических свойствах вина, - продолжаю бормотать, - но это от нечего делать, не обращай внимания…
        - Ты настоящий клад, Доминика, ты знаешь об этом? - перебивает меня Тим.
        - Нет, - говорю честно, и мы оба замолкаем.
        - Ника, ты в самом деле хочешь заняться продвижением винодельни? - спрашивает Тимур спустя некоторое время, и мне даже жаль, что он прервал наше такое выразительное молчание.
        - В этом году обещают хороший урожай, Тим, и запасы вина в погребе достаточные. Ты продаешь его через рестораны, но если правильно выстроить рекламную кампанию, то думаю, можно наладить его реализацию.
        - С тобой свяжется исполнительный директор, начнете работать в этом направлении. Ты очень талантливая девочка, Доминика, - добавляет Тимур хрипло, и я забываю дышать.

* * *
        «Тим, можно, ко мне в гости приедет Соня с мужем и сыном?»
        «Почему ты спрашиваешь, Ника? Это твой дом. А Соня - это та толстая и рыжая?»
        «Она давно не толстая, перестань, она моя подруга».
        «Я тоже хочу посмотреть на Соньку. Почему ты не приглашала ее раньше?»
        «Ее муж, Олег - брат Алекса. Я была уверена, что тебя накроет».
        «*раздувающий щеки и красный от злости смайлик* Меня уже накрыло».
        «Я так и знала *вздыхающий смайлик*»

* * *
        Тимур давно не выходил на связь, он вместе с Ильей и еще одним охранником улетел в Антарктиду. Я до последнего не верила, пока мне не пришло видео с пометкой «для Полинки и Тимона».
        Дети радостно визжали, прыгали и хлопали в ладоши, глядя, как их отец копирует пингвинов, смешно бегая за ними вразвалку и отведя руки назад.
        - Я обещал тебе привезти пингвина, детка, - говорит он в камеру, - но они такие вонючие! Давай лучше купим собаку, а, Поль? А сюда приедем на них смотреть, когда Тимон подрастет.
        Я как зачарованная смотрю на кадры, снятые Тимуром. Вместе с детьми восхищаюсь, как грациозно и красиво выглядят ныряющие пингвины. И удивляюсь, какими неуклюжими и неповоротливыми они оказываются на суше.
        Но Тим теперь все время не на связи, и я начинаю скучать по нашим разговорам. Пусть даже в переписке. И каждый день продолжаю ему писать.

* * *
        - Я могу видеть месье Большакова? - седой старичок со свертком под мышкой вопросительно смотрит на меня поверх очков, и я в свою очередь вопросительно смотрю на Артема.
        Он успокаивающе кивает головой, и я понимаю, что старичок уже прошел тест на безопасность.
        - К сожалению, нет. Тимур Демьянович в отъезде. Может, я могу вам чем-то помочь?
        - Простите, а вы кто?
        - Я его жена. Доминика.
        - Очень приятно, меня зовут Игнат Валерьянович. Я живу по соседству и хорошо знал Игоря Большакова.
        Сбегаю с крыльца навстречу, Артем на всякий случай подходит ближе.
        - Проходите в дом, Игнат Валерьянович, будете чай или кофе?
        - Благодарю, я ненадолго. Вот, - он протягивает мне сверток, - передайте вашему мужу, когда он вернется.
        - Что это? - беру сверток. По очертаниям как будто картина.
        - Когда Игорь с Полиной были здесь в последний раз, он попросил меня сделать рамку. Я в то время увлекался патиной и брал небольшие заказы. Большаковы уехали, работу я выполнил, а потом с их семьей случилось несчастье. Винодельню продали, здесь долгое время жили чужие люди. И вдруг недавно я узнаю, что сюда вернулся сын Игоря. Как жаль, что я не успел его застать! - старик кажется искренне расстроенным.
        Обещаю передать Тимуру сверток, в последний момент вспоминаю, что надо спросить об оплате. Но Игнат Валерьянович обжигает таким возмущенным взглядом, что я пристыженно замолкаю.
        Искренне благодарю, мы прощаемся, и я ухожу в дом. Не знаю почему, но еще на пороге начинают трястись руки. Беру нож, вспарываю упаковку, разворачиваю сверток. И бессильно опускаюсь на стул.
        Это фотография. Она вставлена в очень красивую, изысканную рамку, но я жадно рассматриваю людей на фото.
        Высокий красивый мужчина, в котором легко угадываются любимые черты. Наверное, они были бы больше похожи, если бы не мода тех лет.
        Игорь Большаков на фото младше своего сына, ему от силы тридцать. Смотрю на его жену, Полину, и внутри пробирает холодная дрожь.
        Если не брать в расчет черты лица, то я - ее точная копия. У нее тоже длинные черные волосы, белая кожа, худощавое телосложение, такая же ровная спина.
        На руках у нее сидит Тим. Мой маленький Тимошка, с копной белокурых волос и с ярко-голубыми глазами.
        Я так и не сказала Тимуру, что у него есть сын. Сначала потому, что он его не заслуживал. Я почти ненавидела Тимура из-за той истории с Самураем. Затем потому, что знала - если скажу, он не отпустит. А теперь жду, когда он вернется, потому что такие вещи надо говорить, глядя в глаза, а не писать в мессенджере.
        Сейчас я смотрю в глаза женщины, у которой такой же сын, как и у меня, и губы сами беззвучно шепчут: «Простите…» Я только сейчас поняла, что Тимошка принадлежит не только мне. И не только Тимуру. Он и их тоже.
        Бережно заворачиваю фото обратно в оберточную бумагу, скрепляю скотчем и зову Артема.
        - Тема, это надо передать Тимуру. Я хочу, чтобы он его получил, как только вернется из поездки.
        Протягиваю сверток, Артем шутливо козыряет и забирает пакет.
        - Сделаем.
        - Еще мне нужен номер телефона отдела кадров, который занимался подбором персонала для Тимура. И собирайтесь, парни, мы завтра уезжаем.
        Вдруг мне становится совершенно ясно, что все это время было необходимо нам с Тимуром. Достаю телефон и нахожу нужный контакт. Я звоню не так часто, но знаю, что на том конце воображаемого провода мне всегда искренне рады.
        - Моя маленькая девочка Доминика вспомнила о своем престарелом товарище! - звучит из динамика веселый голос, и внутри разливается тепло.
        - Здравствуй, Робби, - растягиваю губы в улыбке, - мне нужна твоя помощь.
        ГЛАВА 27
        Выхожу из самолета и такое ощущение, что на Большой Земле год не был. Наконец-то цивилизация и люди, а не толстые неповоротливые пингвины! И жутко вонючие, хотя и забавные.
        Я пытался скопировать их походку, для этого специально за ними по камням гонял. Илюха снимал и ржал:
        - Тимур Демьянович, у вас точно такой же походняк, когда вы пьяный!
        - А то ты меня часто пьяным видел, - я делал вид, что возмущаюсь, а сам представлял, как детки мои будут на папку переваливающегося с ноги на ногу смотреть и от смеха заходиться. Ну кайф же!
        И Доминика, девочка моя, тоже посмотрит. Уже не болит у нее ничего, зажило. Я в ту ночь совсем берега потерял, когда до нее дорвался. Из нее выходил только чтобы воды попить, она вырубалась без сил, а я потом даже не будил, когда обратно возвращался.
        Я не садюга, просто знал, что утром уеду, и хотел побольше для себя взять. Ну и несло меня, конечно, она мне потом свою спину по видеосвязи показала. В синяках от пальцев и со следами зубов. И шея в отметинах. Полная жесть.
        Я совсем забыл, какая у нее белая и нежная кожа, чуть придави - уже красный след остается. Ясное дело, я извиняться начал. Ника глазки в пол, но я же видел, как они засверкали. Нравится ей, засранке, знаю, что нравится так, только бы еще отдыхать я ей давал.
        Ничего, когда вернусь, все иначе будет, я знаю. Я и пишу ей об этом в дневнике нашем, он у нас теперь общий. С меня, конечно, еще тот Дюма-младший, но я пишу все, о чем хочу сказать.
        Мне нравится наше общение. В нем Ника совсем другая, она даже понемногу начинает стебаться надо мной, а я только теперь понимаю, как глубоко пряталась и закрывалась от меня моя маленькая девочка.
        Я охренел, когда понял, как для нее важно услышать от меня похвалу. И что хвалить вкусный ужин, говорить какая она красивая и сладкая, и как я ее хочу - этого мало.
        Мой рекламный отдел соловьем заливался, когда расписывал мне таланты моей жены. Я и сам от нее в шоке - настоящий самородок, представляю, что она выдаст нам, когда выучится. Я ей лучшие учебные заведения на выбор предложил, пускай думает, куда поступать. И я в самом деле горжусь ею, честно. А она расплакалась, когда я ей об этом сказал.
        Хлюпала в трубку, носом шмыгала. Я утешать пытался, спросил в шутку, отчего она не плакала, когда я сказал, что она так и не научилась работать язычком. Я ей правда такое сказал. Долбодятел.
        Так не обиделась, наоборот, смеяться начала, обозвала меня озабоченным извращенцем. Как будто я сам этого не знаю. Она смеялась, а я призадумался.
        Конечно, я не слишком в ту ночь внимание заострял, но все же. Ника как была неловкой, неопытной девочкой, так ею и осталась, а ведь больше двух лет в браке с Рубаном прожила. Может… может они нечасто, а? Я когда так думаю, то немного попускает.
        Мы много говорим о винодельне. Мне интересно, почему ей хочется вино именно продавать, для меня, к примеру, это в удовольствие, я бы так раздавал. И ответ тоже стал для меня шоком.
        «Ты помнишь, Тим, как Борисовна наша все лето варенье варила и консервацию закрывала? А потом зимой приносила нам, у нее же ни детей, ни внуков не было. Мы не можем детям вино отдавать, но мы можем его продать, а эти деньги потратить на приемные семьи».
        «На семьи? Почему на семьи?»
        «Я о детских домах семейного типа, когда дети живут в семье, пускай приемной и временной. Но у них есть пример того, какой должна быть семья, как правильно. Нельзя, чтобы как мы…»
        «У нас будет нормальная семья, Доминика, я тебе обещаю! Я все для этого сделаю».
        «Разве дело только в тебе, Тим? Я говорю и о себе тоже».
        «Для меня ты лучше всех, Доминика, хочешь, докажу? *подмигивающий смайлик*(думал тут прикрепить фотку сама знаешь, чего, но в последний момент постеснялся)))»
        «Какой же ты пошляк, Тим))) *смущенный смайлик*»

* * *
        Улыбаюсь, вспоминая наши переписки с Никой. Надо включить телефон и почитать, что моя жена мне за это время написала. Но сначала в отель, почистить перья - фу ты, гребанные пингвины! - сегодня важные переговоры.
        Потом встреча с директорами моей ресторанной сети - они тоже прилетели, в городе сходняк, посвященный ресторанному бизнесу. Выставка или семинар, я не вникал.
        Ближе к вечеру начинаю думать, что пингвины в целом довольно приятные и милые существа, а нос можно и ватными тампонами заткнуть. Илюхе звонят из отеля, на мое имя доставлена посылка. Говорю, что заберу на ресепшене, когда вернусь, а самого неудержимо тянет выпить.
        - Я буквально пять капель, - обещаю Илье, и он обреченно вздыхает.
        Да ладно, я и правда не пью, это так, стресс снять. Причем выбирать что-то козырное не очень хочется, в последнее время я стал на редкость демократичным миллионером.
        Выбираем вывеску поприличнее и спускаемся в бар. Народу мало, за стойкой завис какой-то мужик. Ну да я не гордый, места тут много.
        Илюха занимает позицию, с которой удобнее всего прикрыть мой зад, а я падаю за стойку.
        - Один виски, плиз.
        Мужик поднимает на меня мутный взгляд, и я охреневаю.
        - Рубан?
        Рубан долго всматривается в меня, недоверчиво качает головой.
        - Талер. И почему я не удивляюсь? Ты, сука, везде, - делает глоток и снова облокачивается о стойку. - Как же ты меня за…л.
        - Взаимно! - отвечаю, чокаюсь бокалом об его бокал и залпом выпиваю. Киваю бармену. - Повтори.
        Не могу сказать, что я мечтал напиться с Рубаном, но я компанию и не искал, а он тут давно сидит, судя по осоловелой роже. Так что пускай себе дальше пьет, он мне не мешает. Я вообще стал на удивление терпеливым в последнее время, сам от себя в шоке.
        - Что ж ты тут бухаешь, Талер, а она там сама? - вдруг спрашивает Рубан, икнув.
        - Это тебя не касается, - стараюсь не материться, помню обещание.
        - Всю душу, мать ее, - Рубан кривится и с силой бьет кулаком по груди, - всю душу она мне вымотала. Я же любил ее, так любил, а она…
        Борюсь с отчаянным желанием зарядить ему с ноги или хотя бы задвинуть локтем по пьяной роже. Общественное место все-таки, я же за границей, а не дома.
        - Ты, Рубан, козлина и удод, - говорю и стараюсь, чтобы язык не заплетался. - Какая же это любовь, если ты их на ресторан променял? Ты с тех пор, как я их увез, ни разу о сыне не спросил. Ни разу увидеть его не захотел. Ладно, Доминика, она теперь моя жена, но как ты, дятел ощипанный, мог сына продать?
        Он разворачивается ко мне, смотрит как будто это с ним бокал вискаря заговорил. А потом его глаза делаются совсем дикими.
        - Сына? А ты и правда придурок, Талер. Недаром говорят, что тебе все мозги отстрелили. Да разве бы я продал своего сына? Да разве я бы отдал ее тебе, если бы она со мной… хотя бы раз…
        У меня в голове медленно-медленно начинают вращаться шестеренки, и пока доходит смысл сказанного, Рубан как с цепи срывается.
        - Да ты между нами все это время стоял, Талеров. Если бы ты сдох, она бы поплакала, а потом все равно меня полюбила. Полюбила, если бы не ты. Но ты всегда был, Талер, везде. Она же целоваться со мной не могла, отворачивалась. В постели как заледеневшая вся была. Мне проще было себе куклу резиновую купить, чем с ней… Зато ночью как прижалась: «Тим, Тимур, люблю», - он передразнивает, а у меня душу в клочья рвет. На ошметки. - У меня все что могло, упало. Я в другой комнате спал, чтобы только она меня тобой не называла.
        - Ты хочешь сказать, - в горле сухо и во рту тоже, - что ты с ней не спал, Рубан? И Тимоха… мой?
        - Ты в зеркале себя давно видел, Талер? - Рубан зло сверкает глазами, и подо мной опасно качается пол. - Он же твоя копия, и назвала она его Тим. Я просил аборт сделать, Полинка такая маленькая была, она так плакала, когда ее от груди отнимала, у меня нервы не выдерживали. А как ее токсикоз мучил! Я все это видел, старался поддержать, только я ей нахер был рядом не нужен, она о тебе все время думала. А ты в тюряге прохлаждался. Ненавижу я тебя Талеров, знал бы ты, как я тебя ненавижу!
        Рубан наклоняется ко мне, а мне ничего не видно. Сижу оглушенный и ослепленный. Мой. Все время был мой. Тимоха мой! Хочется кричать громко, чтобы все слышали. У меня сын есть, люди! У меня есть сын!
        Поворачиваюсь к Рубану
        - А я тебя люблю, Рубан. Клянусь, люблю. Хочешь, даже поцелую?
        Он в страхе отшатывается, на лице написано омерзение, а я не гоню, я его по настоящему готов расцеловать. Мой Тимоха! Они все трое мои!
        Хватаю его за затылок, тяну к себе. Он глухо матерится и отбивается. Но я сильнее.
        - Саня… да не дергайся ты, послушай. Саня, - я его почти обнимаю, - хочешь, я тебе еще один ресторан подарю?

* * *
        В отель возвращаюсь почти трезвый.
        - Ваша посылка, - администратор отдает Илюхе увесистый пакет.
        Поднимаемся в номер, меня все еще потряхивает. Не звоню Нике, боюсь. Надо успокоиться, я не совсем сейчас в адеквате.
        Кручу в руках пакет и вижу, что это от Доминики. Ее счастье, что я не рядом, снял бы ремень и отходил по круглой, аккуратной попке… Так, не туда меня несет.
        Илюха подает нож, вскрываю упаковку. Сердце срывается вниз и повисает на тоненькой ниточке. Тоненькой как моя Доминика. Наверное, оно только поэтому не разбилось.
        - Может, вы присядете, Тимур Демьянович? - с тревогой спрашивает Илья, и я опускаюсь на первый попавшийся стул.
        Я их сразу узнал, Игоря и Полину Большаковых. Отца с матерью. А на руках у мамы мой Тимон сидит. И где глаза мои были? Правду Рубан сказал, вот кто точно ресторан заслужил.
        А я не заслуживаю этой девочки, которая мне и дочку родила, и сына, как обещала.
        Согнутыми пальцами тру уголки глаз, тыльной стороной ладони вытираю щеки.
        Я даже спасибо ни разу не сказал. За что мне такое счастье? Сын. А еще Полька, мое сердце ходячее. Что я там хотел, остров? Значит, будет остров. Все будет, только чтобы позвала. А не позовет, буду за забором стоять и смотреть на нее, лишь бы только быть с ними рядом.
        - Илья, узнавай расписание. Первым же рейсом вылетаем.
        - А куда, Тимур Демьянович? - переспрашивает осторожно.
        - Домой летим, Илюша. Домой.

* * *
        - А ты уверен, что он ей нужен, этот остров? - серые, со стальным отливом глаза, смотрят на меня, не мигая.
        Давно я с Шерханом не виделся, отвык. Сижу перед ним, а у самого как будто под задом пригорает, не знаю, куда деть руки. Хочется вскочить и по струнке вытянуться, хоть я в армии и не служил.
        По молодости и с непривычки и обоссаться можно от такого взгляда. Что тут скажешь, это или дано, или нет. Такие как он сто пудов раньше армиями командовали, на лошадях скакали и в бой тысячи поднимали. Это сейчас они все больше по кабинетам.
        Шерхан считывает все эмоции как высокочувствительный сканер, поэтому беру себя в руки и перестаю дергаться. Мы с ним почти на равных после того, как я под него занырнул, а еще он не любит, когда перед ним пресмыкаются. И демонстрируют слабость. И когда наглеют, ему тоже не нравится.
        В общем, тот еще кайф с Шерханом общаться. Но мне надо деньги, чтобы остров Доминике купить, поэтому терпеливо слушаю.
        - Насколько я понял из того, что слышал об этой девочке, остров ей нужен как собаке пятая нога, Тимур.
        Интересно девки пляшут. Он уже досье на мою Нику составил? В груди нарастает беспокойное томление, я пока не понял, почему, но интуиция меня никогда не подводила. А она сейчас звенит тревожным звоночком.
        - И что вы слышали? - стараюсь, чтобы прозвучало нейтрально.
        - Не дергайся, Тимур, - считал, сволочь! - Никто твою Доминику не обидит, она твоя жена, а значит, под защитой вместе с детьми. Но раз ты с этой девочкой сошелся, конечно, мне интересно, что она из себя представляет. Мало ли, как завтра звезды станут и карты лягут. Ты у нас личность известная, в народе популярная, людей может заинтересовать, кто с народным героем по жизни идет рука об руку.
        Откидываюсь на спинку. Бинго! Я не ошибся. Вот же сволочь хитрая! Внутри звоночки превращаются в гудящий набат. Шерхана не оставляет мечта сунуть меня если не в президенты, то как минимум в кресло губернатора. А хороший политик - это в первую очередь хороший семьянин. Иначе нет у народа к нему доверия, я это раз сто уже слышал.
        - И что же вы поняли? - интересуюсь, делая вид, будто я поверил и расслабился.
        - Ты сам о ней говорил, что она совсем не детдомовская девочка. Домашняя, заботливая мама. Так на херища же ей остров, Тимур? Она тебе что, папуас?
        Теперь я и правда внимательно слушаю. Пока не пойму, к чему он клонит.
        - Ты мозги включи и пошевели ими для разнообразия, - Шерхан включает «препода», и я про себя тяжело вздыхаю.
        Ну все, оседлал любимого конька. Сейчас начнет мозги вправлять, мало мне Демьяна. Так того хоть послать можно, а Шерхана чтобы послать, надо совсем невменяшкой быть. Ладно, послушаю, уши не отпадут.
        - Вы думаете, она не обрадуется острову?
        Конечно, я не рассказываю Шерхану, как именно собираюсь его подарить. Выложить на песке сердце с именем Доминики, а потом любить ее на этом песке. Еще я с ним своими сексуальными фантазиями не делился!
        - А ты как из тюрьмы вышел, чего больше хотел: на моря под пальмы или домой?
        Затык. Конечно, не под пальмы. Отвечаю осторожно:
        - К своим хотел. К дочке, к ней, к Нике. Но не домой, у меня нет дома. Не было…
        Задумываюсь. Это правда, у меня никогда не было настоящего дома. Был совсем недолго, когда со мной жила Доминика. Потом, когда Полька появилась, пускай Ника как няня при ней была, но жила она у меня. И вот когда я ее у Рубана отобрал.
        Шерхан снова смотрит, как сквозь голову просвечивает.
        - А у нее он был, дом? Дети твои, мужик чужой, страна другая. Какой же это дом, Тимур? Она у тебя сама как из тюрьмы вышла.
        - Мой дом - там, где она, - говорю хрипло. - Она и мои дети. Я хочу, чтобы и у нее так…
        - Ну слава Богу, - не сводит глаз с меня Шерхан, - доходит помаленьку. Вот только с женщинами так не работает. Ей за тобой таскаться радости мало, ей детей надо растить, пока ты за мамонтами бегаешь, чтобы в зубах их притащить и семейство свое накормить.
        И правда, хоть и медленно, но доходит. Дом у моря - это для отдыха, там сейчас моя Ника свою Соньку в гостях принимает. В Эльзасе тоже наездами хорошо, детям там делать нечего. Образование, развивающие школы лучше в мегаполисах.
        - Ты должен понять простую вещь, Тимур, - Шерхан встает и начинает мерить кабинет от стены к стене, - они нам детей рожают. И мы за это перед ними в вечном долгу. Вот у тебя двое, и ты теперь не можешь жить как жил, ты живешь с оглядкой на них. Знаешь, что на тебя дети твои смотрят, пример берут. Это такая ответственность сумасшедшая - быть отцом маленьким детям! Еще и двоим сразу…
        Теперь я на него смотрю внимательно. Что-то он слишком на взводе. Не понятно… У него вроде один только малой, родился недавно, а дочка уже взрослая.
        - Вы так говорите, будто о себе, - вырывается непроизвольно.
        - Так о себе, Тимур, о себе в первую очередь, - осматривает он потолок, - а ты думаешь, я так просто на трибуну влез? Мы с женой тут немного промазали…
        Он ухмыляется совсем мальчишеской ухмылкой, и меня озаряет.
        - Так вас поздравлять можно?
        - Можно, - лыбится во всю, - только осторожно. Мои еще не знают. Пока не буду говорить.
        - А кто, знаете?
        - Откуда? У нас срок пять недель. Но я думаю, пацан.
        - А почему говорить не будете? Мне же сказали.
        - Да… - Шерхан кривится, у него явно портится настроение, - я тут зятя все стебал, а теперь мне бумерангом прилетело. Не хочется ему давать повод позубоскалить.
        Отношения Шерхана с родней сложные и запутанные, я туда точно лезть не стану. Меньше знаешь, крепче спишь. Да он и сам решает съехать с темы.
        - Ладно, Тимур, ты мужик, тебе самому со своей женой разбираться. Денег на остров домажу, но ты подумай хорошенько еще раз. И вот еще что, мы как-то говорили с тобой, что стране нужна новая кровь, пора тут порядок наводить. Ты об этом тоже подумай. Нам не только нужны хорошие бизнесмены, нам политики нужны. А хороший политик - это в первую очередь хороший семьянин. Иначе нет у народа к нему доверия…
        Минут пять мне втирал, как я и думал. Как бы так извернуться, чтобы он от меня отстал? Ну не прет меня от политики, там сплошь грязь и лицемерие. Но я не самоубийца прямо заявлять об этом Шерхану. Сижу с умным видом, не отсвечиваю. Когда-то же ему надоест проповедовать?
        А когда к делу перейдет, тогда и поговорим. Может, вместо меня кто найдется, пошустрее и посговорчивее. Вон Леха, его главный безопасник. Отличный парень, харизма так и прет, и Шерхану в рот смотрит. Вот его пускай и сватают на губернатора.
        Наконец, Шерхан меня отпускает. Перекидываюсь парой слов с Лехой и лишний раз убеждаюсь, что такого даже в президенты можно. Сажусь за руль и направляюсь туда, где не был почти три года. В свой старый дом.
        ГЛАВА 28
        В свой городской дом еду со смешанным чувством. Теперь я понимаю, что был там по-настоящему счастлив, пускай и недолго, пока в нем жили Доминика и Полька. Я бы многое отдал, чтобы вернуть те дни. Чтобы все исправить, изменить.
        Но захочет ли вернуться туда Доминика? Может, она решит остаться на побережье, а мне придется летать к ним время от времени, чтобы повидаться с детьми. Потому что основной бизнес здесь, и семья моя тоже должна быть здесь.
        А значит, мне надо сделать все, чтобы Доминика захотела сюда вернуться.
        Подъезжаем к дому. Я за рулем, Илюха рядом. Чего-то он нервничает, поглядывает на меня странно - я такое с полпинка секу.
        - Если есть, что сказать, не тяни кота за яйца, - предлагаю.
        - Да нет, - мотает головой после секундной заминки. Ну нет, так нет.
        - Илья, надо дать задание кадровикам, пускай подберут персонал. Для начала обзвонят тех, кто раньше у нас работал, если надо, поднимем зарплату. А это что за херня? - перебиваю сам себя, подъезжая к воротам. - Ты же говорил, дом на сигнализации? Только клининговая компания раз в месяц приходит. А что тут охрана делает?
        Илья мнется и мычит что-то невразумительное, а у меня сердце делает кульбит, когда перед машиной отодвигаются ворота.
        Во дворе возле дома песочница. И качелька детская, откуда? Не было их тут. Выскакиваю из машины и иду к дому.
        В песочнице лежат пластиковые игрушки, ведерко с лопатой. Как будто их хозяин ненадолго отлучился. Или хозяйка, потому что ведра два, как и лопатки.
        Рядом большой игрушечный самосвал, возле качели самокат. Сердце начинает подозрительно дергаться, в голове шум - кровь с силой лупит в виски.
        Оборачиваюсь на Илюху, он смущенно разводит руками:
        - Доминика Дмитриевна просила не говорить.
        И в самое сердце врывается восторженный крик:
        - Папа приехал! Мама, там папа приехал!
        На крыльцо выскакивает Полька, принцесска моя ненаглядная, а за ней… Не могу, ноги не держат. Не сажусь, а падаю на бортик песочницы - как он под моим задом не треснул, не знаю. На совесть, видать, сделан.
        За Полькой на крыльцо выбегает Тим. Сын. Мой. Родной. Белобрысая шевелюра, голубые как у всех Большаковых глаза. Я слепой идиот, даже спорить не буду.
        Полинка быстро перебирает ножками и через секунду болтается у меня на шее. А пацан мой неповоротливый еще, ножки маленькие, боится сам с крыльца слезть. Разворачивается задом и пыхтит, со ступеньки на ступеньку переползает.
        Да что ж я за отец, если сыну своему с крыльца не помогу сойти? Делаю усилие и встаю, хоть ноги и дрожат. Придерживаю Польку - прости меня, прости, мое сердце ходячее, но я так виноват перед ним…
        Иду с к крыльцу с болтающейся на шее Полькой, подхватываю сына, и когда он обнимает меня липкими, пахнущими карамелью ручками, я будто проваливаюсь с головой в чистое, прозрачное озеро.
        - Сынок, - шепчу, целуя выгоревшую макушку, - привет, сынок!
        И с удивлением понимаю, что ничего во мне не изменилось. Я не стал его больше любить, значит, я и раньше знал? Нутром чуял, сердцем чувствовал, головой только не понимал.
        Я полюбил не чужого ребенка, а собственного сына, и любить его больше я не стану. Это она мне стала ближе в тысячу раз. Ближе и роднее.
        Поднимаю голову. Стоит на крыльце и смотрит на нас. Рядом старый черт Роберт в фартуке, одну руку в бок взял, второй в меня тычет.
        - Вы только посмотрите на него! И где же вас носит, Тимур Демьянович? Мы тут его ждем, пироги каждый день печем, все глаза проглядели. Между прочим, двенадцатый по счету сегодня. Хорошо, хоть сегодня явился!
        Опускаю детей на землю и в два шага оказываюсь возле Ники. Хватаю в охапку и сдавливаю так, что она лишь ахает.
        - Тимур!
        Наклоняюсь и шепчу в самое ухо:
        - Даже не знаю, чего мне сейчас больше хочется, задушить тебя или ремня дать за Тимоху.
        Она тянется, берет в ладони лицо - они у нее ванилью пахнут и яблоками, - и целует. Щеки целует, глаза, губы.
        - С днем рождения, Тим! Как хорошо, что ты вернулся, мы так тебя ждали! Мы с Робби испекли твой любимый насыпной пирог. Мы его каждый день печем, Тим…
        Отодвигаюсь и всматриваюсь в ее красивое личико. Двадцатое августа. Сегодня мой второй день рождения, а я и забыл совсем.
        Тридцать лет назад пятилетнего мальчишку нашли под забором детского дома. Тридцать лет у меня не было, куда возвращаться. И к кому.
        Доминика смотрит блестящими черными глазами, часто-часто моргает, и мне не надо никаких слов, чтобы понять.
        Меня ждали. Меня любят. У меня теперь есть дом и семья. У меня есть любимая жена, дочка и сын. И если я сейчас сдохну от счастья, то буду последним дураком.

* * *
        - Вот видишь, никто нас не ищет, - этот невозможный мужчина, мой муж, надсадно дышит в висок, продолжая вжиматься между бедер. - Ты правда думала, что я буду терпеть и ждать ночи?
        - Что ты им сказал? - пытаюсь восстановить дыхание, но не могу удержаться и трусь об его колючие щеки, пока тело пронизывают сладкие судороги.
        - Сказал, что будем играть в прятки, и папа пошел прятаться.
        Мы с Тимуром в моей бывшей комнате под лестницей. Там снова сложен инвентарь, диван уже убрали, но Тимур обошелся без всякой опоры. Просто поднял меня на руки и вжал в стену.
        - Так это они тебя, наверное, ищут? Тим, надо идти, они будут плакать.
        - Я попросил Робби их отвлечь.
        - Все равно пойдем, я волнуюсь.
        - Ты лучше засекай время, через час я тебя жду здесь. Можешь выставить таймер.
        - Через час я буду гулять с детьми, Тим, я не смогу.
        - Это ты завтра не сможешь. Ходить. Я с тебя еще за Тимона не спросил. Ночью готовься.
        Мы говорим и все время целуемся. Я знаю, что за пошлостью Тимур скрывает свою уязвимость.
        - Не надо, Тим. Просто скажи, что ты меня любишь.
        - Люблю, - он так сдавливает в объятиях, что у меня, кажется, хрустят кости. - Но за Тимона все равно спрошу.
        Я так долго его ждала, а он все равно появился неожиданно.
        С тех пор, как я приняла решение вернуться в дом Тимура, ждала его каждый день. Работы было невпроворот.
        Дом стал совсем нежилым, и хоть там убирали каждый месяц, казалось, в нем от людей отвыкли даже стены. И вдохнуть в него жизнь оказалось непростым делом.
        Сначала предстояло вернуть персонал, и здесь мне очень помог Роберт.
        - Тебе надо самой их всех обзвонить, Доминика, - сказал он мне как-то за завтраком. Кухня была одним из первых мест, которое мы оживили. - Люди любят внимание. Столько времени прошло, они все уже устроились, и срываться с насиженного места не всякий захочет.
        Я подумала и сделала по-другому. Поехала лично к каждому. Взяла с собой Полинку и Тимошу, и надо сказать, они оказались моим самым действенным оружием. Особенно Тимка.
        Нина Аркадьевна пустила слезу, увидев Полинку. Беленький Тимошка смотрел на незнакомую тетю насупив бровки, и Нина Аркадьевна, наплакавшись над Полькой, только руками всплеснула.
        - Он и смотрит в точности как Тимур Демьянович, Ника! Разве так бывает?
        Я всем предложила хорошую заработную плату. От них же узнала, что Тимур при расчете оплатил каждому полугодовое содержание.
        Он внимательный и щедрый, мой Тим Талер, и за это время, что мы с работниками обживали дом, я слышала о нем только хорошее.
        Я съездила на кладбище к Борисовне, отвезла ей цветы. Ей и той девушке, которую выдали за меня. Тимур распорядился заменить на памятнике надписи, и сейчас ничего не напоминало о том, что там когда-то было имя Доминики Гордиевской.
        Нас навестил Демьян Морозов. Увидев Тимку, хмыкнул и пытливо посмотрел на меня. А я не стала ничего объяснять, пускай думает что хочет.
        Мы посидели во дворе, обедать он не захотел, но от чая с пирогом отказываться не стал. Демьян долго мялся, а потом все-таки решился:
        - Доминика, а как вы умудрились записать Тимофея Тимуровича семимесячным?
        - У Алекса тетя работает в роддоме, - ответила я, - я специально вернулась сюда рожать, чтобы Тимур не знал о сыне. Я хотела попробовать научиться жить без него, а узнай Тим о ребенке, у меня не осталось бы ни единого шанса.
        Демьян выразительно пожевал губу и спросил:
        - Помогло?
        Я вздохнула и покачала головой. От бульдозера под названием Тим Талер спрятаться не вышло, но я знаю, что я пыталась. Демьян любит Тимура, поэтому ему можно сказать.
        - Тимур готов был любить моего ребенка просто за то, что он мой. И это сломало ту стену, которую я построила между нами.
        Демьян очень серьезно посмотрел на меня и кивнул. Понял значит. Попрощался и ушел, а я снова окунулась в обустройство дома.
        Дети помогали, особенно Полька. Раскладывала свои вещи и игрушки - мы в очередной раз перевезли их детскую комнату. А я со сладкой дрожью внутри наводила порядок в нашей с Тимуром спальне.
        Когда все было готово, я стала ждать мужа. Знала, что он прилетел из Антарктиды. Продолжала писать в дневник свои мысли, а сама ждала, когда Тимур получит мою посылку.
        Но он задержался по делам в Европе, и посылка каталась за ним из города в город, пока не догнала. И Тимур вернулся.
        Когда он вошел в дом, навстречу вышел весь персонал. Тим молча смотрел на улыбающихся от уха до уха охранников, Роберта, садовника, горничных, домоправительницы, потом повернулся ко мне, и я увидела, как блестят его глаза.
        - Ты этого хотела, да, Доминика? - спросил он меня, когда со всеми поздоровался, пожал руки и даже обнялся. - Ты хотела дом?
        - Да, - я прижала к лицу его жесткие большие ладони, - это то, что я всегда хотела. Наш с тобой дом.
        - Он нам обоим был нужен, моя девочка, - Тимур погладил меня по щекам большими пальцами.
        - Знаешь, что я поняла, Тим? - сказала я очень тихо. - Дом - это не стены с крышей. Дом - это люди. Когда сюда вернулись люди, эти стены ожили. А главное, мой дом - там, где ты. Ты и дети.
        - Я это давно понял, - ответил муж, и его зрачки подозрительно сузились. - Но сейчас меня больше интересует, где в этом доме от людей можно спрятаться.
        И затолкал меня в комнату под лестницей.
        Я уже час гуляю с детьми на улице. Тимур гуляет с нами, но стоит поймать мой взгляд, смотрит на меня многозначительно и стучит пальцем по запястью. У него там часы.
        Вздыхаю и достаю телефон. Пишу в мессенджере своему врачу-гинекологу:
        «Здравствуйте. А если пить по две противозачаточные таблетки в день, это поможет повысить их эффективность?»
        Прячу телефон и зову детей на полдник. Наверное, лучше перейти на противозачаточные инъекции. Пусть их эффективность лишь на два процента выше, чем у таблеток, но при той активности супружеской жизни, которую обещают мне взгляды Тимура, уверена, я буду рада даже половине процента.
        - Ты опоздала, с тебя штрафная, - шепчет он, заводит детей в кухню и громко рассказывает, какой вкусный пирог они сейчас будут есть.
        - А почему ты не ешь, папочка? - спрашивает Полинка.
        - Я голодный, детка, мне пирога мало, - отвечает Тимур и смотрит на меня, а я краснею как малолетка.
        Робби выдает малышам какао, а меня уже тянут из кухни под лестницу, и я знаю, что сопротивляться бесполезно. Я и не хочу. Наверное, все-таки стоит перейти на инъекции…
        ЭПИЛОГ
        ПОЛГОДА СПУСТЯ
        - А теперь, любимая, закрой глаза…
        - Папа, а кр-рокодилы тут есть?
        Все. Стоило Тимону услышать про крокодилов, и вместо того, чтобы дарить Доминике остров, я успокаиваю испуганного ребятенка.
        На остров нас доставили на гидросамолете, посреди пляжа на белом песке цветами красиво выложено сердце с надписью внутри: «Доминика». И опять облом…
        Я выбрал Багамский архипелаг. Бывшая пиратская республика заинтересовала не только райскими красотами. Страна весьма привлекательна для бизнеса, особенно для нерезидентов.
        Практически полное отсутствие налогов - ни подоходного, ни на наследство, ни на прирост капитала. Так что с налогами тут тоже настоящий рай. Это вам не Европа. Желающие открыть местный бизнес освобождаются от налогов и таможенных пошлин на двадцать лет. И в соседях у нас Дэвид Копперфилд. Чего ж не выбрать Багамы?
        Поначалу я ни о чем таком не помышлял, но, когда Шерхан посоветовал построить там отель, и чтобы это был собственный бизнес Доминики, я задумался. А почему нет?
        Прозондировал почву, как насчет того, чтобы моя девочка занялась отельным бизнесом. Конечно, работать будет команда, которую я помогу ей подобрать, она займется разработкой общей стратегии.
        Доминика с сентября учится, правда, дистанционно. И выбрала она не узкое рекламное направление, а послушала умных людей - своего мужа - и поступила на более широкую специальность маркетолога и аналитика.
        Теперь она учится разрабатывать стратегии, начиная с выбора концепции компании и позиционирования ее на рынке, и заканчивая выбором методов продвижения. Ей нравится, она часами может увлеченно генерировать идеи, от которых я тихо охреневаю.
        - Девочка моя, ты правда сама придумываешь, или у тебя есть волшебная книга, где ты все это вычитываешь? - переспрашиваю, шокированный очередным вывертом ее фантазии. Надо признать, довольно уникальным. - Ты уверена, что это зайдет?
        Самое интересное, что как правило, все «заходит». Топ-менеджеры в полном восторге от моей жены, и оставайся я Тимом Талером, уже на дерьмо изошел бы из ревности. Но я Тимур Большаков, глава семьи, отец двоих детей. Мне по рангу не положено.
        - У тебя слишком костное мышление, Тимур, - объясняет с деловым видом моя маленькая жена, - надо быть гибче и шире смотреть на вещи.
        - Совершенно с тобой согласен! - киваю с довольным видом. Ну наконец-то наш разговор повернул в правильное русло. - Вот я сейчас и проверю широту твоих взглядов, а заодно и гибкость.
        Мы на время забываем о стратегиях и тактиках, единственное, за чем она очень строго следит - это контрацепция. В «опасные» дни моя садистка заставляет меня пользоваться презервативами, которые я терпеть не могу.
        - У тебя же инъекция еще не прекратила срок действия, - пытаюсь ее уговорить, но она непреклонна.
        - Тимур, у тебя повышенная скорость перемещения и меткость попадания твоих боеголовок. А я пока не готова снова беременеть.
        - Ты бы на меня и два надела, - бубню я недовольно.
        - Не ворчи как старый дед, это всего несколько дней!
        А я бы хотел малыша. Как вспомню маленькую Полинку, так улыбку сдержать не могу. Ну какая же она была забавная! А Тимошку я и не видел маленьким, только на фотках. Но я понимаю, от чего тогда придется отказаться Доминике, и терплю. Ничего, я подожду, я терпеливый. И боеголовки у меня в самом деле бьют прицельно и без промаха, так что придет и наше с ними время.
        Мне нравится узнавать Доминику. Я все еще продолжаю открывать для себя мир своей любимой женщины и понемногу приоткрываю ей свой. Иногда все происходит методом тыка.
        Теперь я знаю, что Ника не любит живые цветы. Точнее, она их любит, но ей очень жаль, когда их срезают. Я не знал, заказал голландскую розу прямо с оптового склада, их вдоль стены в спальне расставили.
        Красиво вышло, а она проплакала полночи. Цветы было жалко. Теперь я дарю все с корешками и луковицами, и они с Ниной Аркадьевной и садовником Елисеем копаются в клумбах, высаживают мои подарки.
        Доминика по-прежнему равнодушна к золоту. Но браслет с буквами «Т» и «Д» носит с удовольствием. И колечки - одно за Польку, второе за Тима - тоже.
        Следующим этапом я задумал продавить свадьбу. Но Ника слишком хорошо помнила феерическое шоу, которое я устроил из нашего бракосочетания в посольстве, и отказывалась наотрез. И как мне вручить остров?
        Помог Демьян.
        - Вы повенчайтесь, Тимур, - посоветовал он, когда я в очередной раз пожаловался ему на свою непослушную жену. Мы решили ударить по вискарю. - Тогда она уж точно никуда от тебя не денется.
        Идея мне понравилась. Я изучил матчасть и сделал Нике предложение, как положено. Но коленях и с розовым кустом в руке.
        Она подозрительно быстро согласилась, а потом призналась, что хотела сама мне предложить, но не знала, как я к этому отнесусь.
        А как я мог отнестись, если в большой книге, которую мне выдали в соседнем храме, черным по белому написано о супружеских отношениях: «И будут двое одна плоть»?
        - Тим, ты озабоченный! - возмущается жена. - Тебе везде мерещится секс.
        - Нет, погоди, - не соглашаюсь я, - если бы такое Демьян сказал или даже Шерхан, то ладно. А это сказал апостол Павел. Он что, по-твоему, балабол какой-то? Так что будь добра, выполняй предписания.
        Мы обвенчались и улетели на купленный на имя Доминики остров. Шерхан дал денег под вменяемый процент, закинул удочку про отель. Предложил деньги не с возвратом, а за долю в бизнесе. Пока я обдумывал, снова донимал меня креслом губернатора.
        Я не соглашался ни в какую, а заодно понял, что Шерхан хочет ни клятый, ни мятый дождаться, пока будет построен отель и налажена работа, а потом просто снимать дивиденды. Красава, ничего не скажешь.
        Я пока не дал ответ, хочу поговорить с Доминикой. В принципе, идея с отелем годная, чего недвижимости простаивать, пока мы дома? Там есть вилла и несколько коттеджей, но если делать бизнес, то делать его по-взрослому. Только с Шерханом надо осторожно, у него пальцем перед носом помашешь и не заметишь, как он тебе руку по локоть отхватит.
        И с политикой осторожничаю. Мы уже сторговались не на губернатора, а на мэра. Может, мэром и пойду, а то наш совсем скурвился. Даже Шерхана умудрился достать. А город у нас красивый, можно сделать из него настоящий европейский мегаполис. Но лучше, конечно, просто депутатом горсовета пойти, если получится спрыгнуть с мэрского кресла.
        На остров с нами прилетели Роберт и Нина Аркадьевна. Я-то думал, что они нам в помощь полетели, а тут внезапно выясняется, что у Робби к ней любовь, и моя добрая девочка решила помочь своему приятелю впечатлить даму сердца багамским закатом.
        Пока Роберт выгуливает Нину по берегу, я помогаю Доминике готовить ужин, катаю детей на спине, играю в прятки и собираю с ними игрушки. К вечеру, убитый на ухнарь, еле доползаю до кровати. Зашибись у меня брачная ночь на Багамах!
        Сквозь сон слышу, как смеется Ника. Ничего, родная, я сейчас высплюсь, зато завтра сюда приедет вышколенный персонал из Нассау, Роберт с Ниной поедут в коттедж на другую сторону острова, а ты будешь моей там, где попадешься.
        Потому что я тебя люблю, Доминика.
        Как умею, так и люблю.
        КОНЕЦ!
        notes
        ПРИМЕЧАНИЯ
        1
        «Не спеши» - Владимир Шахрин, группа «Чайф», альбом «Дети гор», 1993г.
        2
        Дон Румата Эсторский - главный герой научно-фантастической повести «Трудно быть богом» Аркадия и Бориса Стругацких, 1963г.
        3
        Dominique (фр.) - Доминика.