Библиотека / История / Ян Василий / Повести О Железе : " №03 Молотобойцы " - читать онлайн

Сохранить .
Молотобойцы Василий Ян
        Повести о железе #3
        Историческая повесть известного советского писателя В. Г. Яна (Янчевецкого) «Молотобойцы», написанная в 1933 году, рассказывает о начале железоделательных заводов на Руси.
        (Иллюстрации С. Крестовского)
        Василий Григорьевич Ян
        Молотобойцы
        Часть первая
        НЕПОКОРНЫЕ
        Бунт - не перцу фунт, а живет горек.
Старинная пословица.
        «Дабы те деревни всегда были уже при тех заводах неотложно, чтоб особо без заводов отнюдь крестьян никому не продавать и не закладывать и никакими вымыслами ни за кем не укреплять…»
Из указа Петра I
        1.СЕЛЬЦО ВЕСЕЛЫЕ ПЕНЬКИ
        На склоне холма, омываемого с одного края прудом, раскинулось сельцо Веселые Пеньки. Трудно сказать, почему это сельцо получило название веселого и какие и от чего остались пеньки. Но сельцо это входило в поместье братьев Ивана, Яна и Гаврилы Семеновых детей Челюсткиных, пожалованное «великим государем» еще деду их Матвею Челюсткину за услуги, оказанные им боярам Романовым при захвате московского престола.
        Часть поместья была отдана на оброк, по двенадцать рублей в год, иноземцу Петру Гаврилову сыну Марселису, впредь на двадцать лет с тем, что «повольно ему, Петру Марселису, и детям его на той земле заводы завести железного дела и строить, что они похотят, и в поместном лесу хоромянный и дровяной всякой лес сечь». Но в этом сельце иноземец Марселис железных заводов не строил, а только пользовался лесом.
        Сельцо было похоже на другие деревни Серпуховского уезда: потемневшие курные[1 - Курные - «черные» избы с печами без трубы, дым выходит через дверь, окна.]избенки, покрытые побуревшей соломой, растасканные плетни вокруг скудных огородов с горохом, репой, луком и хмелем. Оконца задвинуты доской или затянуты брюшиной. Плакучие березы и рябины склонились, как от похмелья, над непросыхающей лужей, где завалилась длинная тощая свинья с пестрыми юркими поросятами. Далее за огородами прижались круглые одонья[2 - Одонья - группы круглой клади хлеба в снопах, с обвершкой снопом.]ржаных снопов с острой обвершкой, и за гуменником расползлись густые конопляники.
        По хребту холма протянулась господская усадьба, огороженная частоколом. Из-за него выглядывали коньки и гребешки крыши «шатром», крытой дранью, и покосившийся теремок с переливающимися на солнце слюдяными оконцами. Сквозь раскрытые ворота алело расписное деревянное крыльцо, а перед ним красовалась круглая садовая куртина с шиповником, маками и красными пионами.
        Владельцы поместья редко наезжали в эту усадьбу, где постоянно жил их доверенный, приказчик Меренков, следивший за порядками и благочинием прикрепленных к земле крестьян, плативших господину оброк и зерном, и яйцами, и холстиной, и куделью, и ягодами - всем, что Меренков сумел из них выжать.
        Во дворе усадьбы стояли избы «белые»[3 - «Белые» - избы, где печь с трубой и нет копоти.]с кирпичными трубами на крыше, конюшни, скотный хлев, сараи, погреб с надпогребицей и различные клети.
        Длинный извилистый пруд зарос по краям камышами, где перекликалась болотная птица. Середина пруда давно бы затянулась сплошной тиной и желтыми кувшинками, если бы стада гусей и уток не плавали целый день, чувствуя себя там неприступными; к осени многие стаи совсем дичали, и за ними гонялись уже по льду.
        В том месте, где пруд заворачивал дугою и переходил в болото, на берег забралось несколько черных бань (называвшихся тогда «мыльнями»), хлебные овины, водяная мельница, а дальше за ними одиноко чернела полуразвалившаяся закоптелая кузница старого деда Тимофейки, и возле нее «стан»[4 - Стан - в нем подтягивают на подпругах норовистых лошадей, не поддающихся обычной ковке «с колена».]для ковки норовистых лошадей.
        С другой стороны к пруду подходила роща с поскотиной - телятником. Через рощу журчал ключ, выбившийся из-под корней старой березы. Далее тянулся ряд полянок, где Марселис вырубил «хоромянный» лес. Неподалеку в липовнике прятался пчельник, а за ним роща переходила в бор с вековыми соснами и елями, в котором были разбросаны заимки[5 - Заимка - очищенный от леса участок с избой вдали от деревни.]крестьян.
        2.ОТОСЛАТЬ НА ЗАВОД СЕМЬДЕСЯТ РАБОТНЫХ ЛЮДЕЙ
        Ранним солнечным утром из помещичьей усадьбы вышел озабоченный староста Никита и, постукивая длинной палкой, направился тропочкой к курным избам. Из-под остроконечного колпака с собачьим отворотом поблескивали недовольные прищуренные глазки. Он шел мелкой походкой, шаркая широкими сапогами. Около первой избы староста сдвинул шапку набок, опять направил ее, помедлил, махнул рукой и постучал батогом в маленькую оконницу.
        -Харька, выглянь-ка на улку.
        Ставня отодвинулась, из черного квадрата вырвался клуб кислого пара, и показалось встревоженное лицо старика.
        -Чего еще надо, Никита Демьяныч?
        -Пройди на скотный двор, к крыльцу Ивана Степаныча. Там узнаешь кой-чего. Бают - Меренков из Москвы отписку получил.
        Староста пошел дальше по деревне. У некоторых изб он останавливался, стучал батогом и говорил одно и то же, вызывая мужиков к приказчику Меренкову. Мужики выскакивали босиком и, накинув кожухи, шли гурьбой сзади старосты, расспрашивая, что приключилось. Но Никита отмалчивался, уверяя, что сам ничего не знает, а на господском-де дворе все разъяснят.
        Мужики собрались перед крыльцом приказчика с шапками в руках и глухо переговаривались:
        -От барской отписки добра не жди… Оброк новый накинет, а то, может, надумал и чего похуже…
        В стороне сгрудилось несколько баб в цветных сарафанах и красных полинявших платках. С тревогой они ожидали, что грозило их мужьям.
        Меренков вышел на крыльцо и окинул цыганскими с желтизной глазами собравшуюся толпу. Рядом с приказчиком стоял другой, неведомый крестьянам человек, рыжеволосый, рябой, в кафтане посадского покроя. К ним присоединился дьячок Феопомпий, с прилизанной квасом косицей. Меренков держал в руках бумажный свиток. Голова его совсем ушла в прямые плечи, подбородок поднялся, и жесткая черная глянцевитая борода прыгала, когда он говорил.
        -Детушки, - выкрикивал он высоким сиплым голосом, - господин наш и отец родной Иван Семенович, за здоровье коего мы, его людишки и сиротинушки, усердно бога молим, прислал вот эту самую отписку, что мы нашим великим радением и неоплошно должны помочь царскому делу. Для войны с злобнейшим царем свенским Карлусом и ханом крымским Едигеем нужны пушки, и ядра каленые, и пищали огненные, и другие ратные припасы. Надо этого злодея, и татя, и вора Карлуса от нашей земли отвадить, иначе он сюда придет, избы наши пожжет, амбары повытрясет и поля стопчет. А заводы железные, тульские и каширские, работают доспехи воинские тихо, ослабно; не хватает и черных кузнецов, и добрых рудокопщиков, и углежогов. А потому… - Меренков откашлялся и сунул свиток в руку дьячка, стоявшего с застывшим лицом, прижав веснушчатые ладони к округлому засаленному животу. - А потому в этой отписке наш господин приказал для царского воинского дела отобрать семьдесят крестьян здоровых и к делу охочих и послать их на железные заводы. Нутко, отче Феопомпий, ну-тко, прочти, про кого там помечено по имены и прозвищи… А кого вызывают,
детушки, выходи вперед и становись к сторонке особо.
        Дьячок, держа свиток близко перед глазами, стал читать слегка нараспев и с остановкой после каждого имени.
        -Сережка Дербинский, Ильюшка Корзин, Федька Семерня, Харька Ипатов…
        Мужики повторяли гулом произнесенные имена и выталкивали из своей толпы то Серегу - молодого парня, растерянно озиравшегося, то угрюмого, худого, со впалой грудью Федьку Семерню, то старого низкорослого деда Харьку Ипатова.
        Вызванные отходили в сторону.
        Затихшие было крестьяне начали громко перешептываться:
        -Небось Никита своих сродственничков и шабров[6 - Шабёр - сосед, приятель.]обошел, пожалел. Это все Никита подбирал, на кого прозябь[7 - Прозябь - умысел.]имел.
        Меренков объяснял своему рыжему соседу:
        -Видишь, Петр Исаич, какие все добротные мужики, молодец молодца краше. Могутные, спористые работнички будут. Вот этот долговязый, вихрастый - сапожник, Митька Бахила, починивает худые мехи с большим искусством, и жалованья ему никакого хозяйского нет, кормится своим мастерством. А вот этот - верно, что носом кирпатый, - Федосейка Стрелок. Да не в лице его сила, - смысл имеет и мужик исправный. Ездил он каждый месяц к Москве на двор господина нашего Ивана Семеныча с письмами, а с Москвы обратно - со всякою ведомостью и ничего не растеривал…
        Петр Исаич откашливался, вертел головой и говорил, что когда ножные железы на всех наденут, то он должен еще каждого осмотреть, нет ли какого ущерба: все ли пальцы на руках, не течет ли из ушей, не перхает ли, как баран. «Дело ведь хозяйское, работать придется с великим радением и большим поспешением». Так он и боится, чтобы не увести с собой ленивца, который будет хлеб хозяйский есть, а бестолковщину плесть.
        Однако крестьяне уже не стояли молча. Волнейие их усиливалось. Кривоглазый Харька Ипатов протиснулся вперед и обратился к приказчику:
        -Ты куда же хочешь нас отослать? На завод?.. Мы к этому согласия нашего не даем.
        -Не даем! - поддержала многоголосая толпа.
        -Мы хлебопашцы, привыкли около землицы ходить, нам заводская работа несподручна. Никуда от нашей пашни не уйдем, сколь бы ты нас не улещивал или страшил казнью.
        Меренков пробовал уговаривать, грозил, что отдерет упорствующих шелепами,[8 - Шелёп - плеть, кнут.] и подмигнул холопу Силантию, чтобы тот запер усадебные ворота. Высокий Силантий, прозванный «катом»,[9 - Кат - палач.] направился к воротам, но это еще более распалило крестьян.
        -Ребята, гляньте, ворота запирают. Айдайте скорее по избам! - крикнул Харька Ипатов, и вся толпа, шлепая босыми ногами, побежала к воротам, отбросила Силантия и в клубах пыли понеслись по дороге. Меренков смотрел на мелькавшие пятки и чувствовал, что он не так повел дело, как надо.
        Вернувшийся от ворот Силантий тащил в своих медвежьих лапах упиравшегося старого Харьку Ипатова. Меренков хрипел от злости:
        -Тащи его, подлеца, на конюшню. Заклепай ему ножные железы. Это ты бунтарь, Харька, заворовал[10 - Заворовал - устроил мятеж.]всех крестьян против нашего благодетеля, да и против царского повеления готовить ратные припасы. Ты против великого государя идешь.
        Харька, стараясь вырваться из цепких рук Силантия, кричал:
        -Чего мине, старика, держишь? Ты других, помоложе, держи! Чего мине царем попрекаешь? Я против царя не заворовал и ничего судного не говорил, а ты крестьян на заводы зашлешь, земли их продашь, - мы без земли и останемся. Знаем мы, какие на заводе ратные припасы готовятся: не пищали, а сковороды. И не для великого государя ты распаляешься, а для-ради господской ручки, чтоб тебя по рылу погладила.
        -Молчи лучше, брешешь на свою голову, - шептал Силантий. - Он с тебя за такие слова шкуру сдерет.
        Харька Ипатов разошелся и, высвободив одну руку, потрясал кулаком, тыча в сторону приказчика.
        -Однажды послал наших ребят на заводы и тоже тогда говорил, что только до покоса. А на заводе они и от работы, и от квашеной рыбы дохнуть начали. Коней больше ты жалеешь, чем людей.
        -Двадцать плетей ему, - спокойно сказал Меренков. - В погреб его сбросить.
        Но тут появился паренек в простой рубахе, посконных портах и лаптях. С перевальцем отделился он от амбара, где стоял в сторонке, подошел сзади к Силантию и схватил его поперек пояса. Изумленный Силантий, оглядываясь, кто его держит, закричал:
        -Ты чего? Что, как рак, вцепился? Не балуй! Брось, говорю!
        Но паренек оттолкнул его, схватил Харьку Ипатова за рукав и быстро потащил за собой к воротам.
        -Разбой! Разбой! - вопил с крыльца приказчик Меренков. - Держите его, детушки, вяжите ему локти!
        Холопы с разных сторон побежали к светловолосому парню, стараясь загородить ему путь к воротам, но тот, расталкивая толпу, уже открывал ворота.
        -Это Касьян - молотобоец из кузни Тимофейки.
        Силантий раньше тоже был молотобойцем, но променял это дело на доходную роль помещичьего ката. Его обязанностью стало стегать кнутом крестьян по приказанию господского приказчика. Увидев, что Касьян разъярился и схватить его не легко, Силантий отбежал в сторону и, размахивая охотничьим ножом, кричал на холопов:
        -Чего стоите, дурни? Спустите с цепи кобелей. Не выпускайте баламута.
        Два холопа, пытавшиеся закрыть ворота, повалились, сшибленные Касьяном, и молотобоец со стариком проскочили в ворота. Они бегом спустились с холма и скрылись в ближайшем коноплянике. Из ворот выскочили несколько волкодавов и, заливаясь хриплым лаем, помчались по деревне.
        3.КРЕСТЬЯНЕ СБЕЖАЛИ
        Приказчик Меренков был и взбешен и смущен внезапным бегством крестьян. Приказ господина его, Ивана Семеновича Челюсткина, говорил: «Спешно, без мотчанья,[11 - Мотчанье - медлительность.] передать семьдесят крестьян приехавшему одновременно с письмом тульскому посадскому человеку, Петру Исаичу Кисленскому». Кисленский был доверенным приказчиком нового тульского железного заводчика Антуфьева, подыскивавшего работных людей. Деньги обещал заплатить без задержки, сразу после передачи.
        Меренков чувствовал, что не так повел дело, и приказчик Петр Исаич ему то же самое выговаривал.
        -Погорячился ты очень, с мужиками так нельзя. Иной мужик, как бык, куда хочешь его погонишь. А иной, что конь с норовом, - закинется перед лесиной и топчется, хоть убей.
        Меренков увел Петра Исаича в избу и усадил под киотом с образами на лавочке, затянутой сукном.
        -Ты думаешь, с ними сладу не будет? - говорил он. - Напраслину говоришь. Сразу они не пошли, так поодиночке переловлю и на веревочке поведу. И не таких прибирал к рукам. И не только я переселю на завод семьдесят человек, а и прочих выведу на другие места и дома их пожгу. Отец Феопомпий, чего стал? Иди садись.
        Дьячок, почтительно остановившийся в дверях, откашлялся в руку и, придерживая полы длинной одежды, прошел в красный угол и сел рядом с тульским приказчиком.
        -Хозяйка вам даст перекусить, - сказал Меренков, - а я пойду по деревне и поговорю с мужиками. Когда гилем[12 - Гилем - толпой.]сходятся, небось они задорны, а когда я с глазу на глаз с каждым поговорю, - куда и прыть их денется.
        Хозяйка, в белом платке, в красной рубахе до пят, в подбитой мехом лазоревой телогрейке, показалась в дверях. Она несла деревянный поднос, на котором стояла баклага с пенником,[13 - Пенник - крепкое хлебное вино.] круглые пшеничные калачи, пирожки пряженые,[14 - Пряженые - жаренные на масле.] начиненные рыжиками и рыбьими молоками, и большие «приказные» оладьи с медом.
        Хозяйка поклонилась гостям в пояс и, поставив поднос на стол, удалилась. Меренков налил три чарки; все выпили пеннику, тыча двухзубыми вилками в закуску.
        -Чтоб дело вышло удачно, - сказал Меренков, вытирая губы, и вышел из избы.
        Он спустился к деревне, сопровождаемый Силантием, старостой Никитой и несколькими холопами. Силантий засунул за пояс кнут, чтобы в случае надобности отстегать на месте дерзких против господина крестьян. Однако, окликнув несколько изб, Меренков убедился, что почти вся деревня убежала в лес, остались только глубокие старики и хворые старухи, которые выползли на завалинки и, приставив руки к глазам, вглядывались в приказчика, стараясь разузнать, что случилось и почему произошел такой переполох.
        Тогда Меренков, еще более взбешенный и в то же время встревоженный, что начинается непослушание и бунт, вернулся обратно в усадьбу. За скорую передачу крестьян Петр Исаич посулил ему, что без «благодарности» он не останется, а теперь придется принимать особые меры, успокаивать и усмирять крестьян, да еще все это время щедро кормить у себя тульского гостя.
        Он поднялся в свою избу, где Петр Исаич и дьячок Феопомпий усердно разделывали жареную печенку с луком.
        -Нужно надежного человека послать к бунтарям, - сказал Меренков, смотря на Феопомпия. - Эти собачьи дети ушли недалеко, наверно, собрались в роще за поскотиной и там лясы точат, как бы от господского приказа отвертеться. Отче Феопомпушка, ты бы к ним сходил, они тебе, как на духу, все свои помыслы расскажут.
        Феопомпий, опустив глаза, переплел на животе пальцы рук и вздохнул, огорченный, что ему придется оторваться от стоявшего на очереди политого маслом пирога.
        -Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых… - сказал он со вздохом, еще надеясь остаться.
        Меренков тоже, видимо, понимал кое-что в церковном деле и ответил:
        -А не сказано ли в книгах: «Всякая душа властем предержащим да повинуется»? Живо, живо, отче!
        Феопомпий склонил голову набок, перекрестился на образа и вышел из избы.
        4.МИРСКОЙ ПОВАЛЬНЫЙ СХОД
        В роще за поскотиной, где свалены бревна на постройку господских хором и амбаров, сбежались на «повальный» сход пеньковские мужики. За ними потянулись сюда и бабы. Всех встревожила весть о новом господском приказе. Надобно было решить, что делать дальше, если половину сельца господская воля хочет заслать на завод. Все знали судьбу «ровщиков» руды, углежогов и плавильщиков - обратно их к пашне не отпускали, а самовольно ушедших ожидали плети и дыба.
        Мужики расположились на бревнах. Часть сидела прямо на кочках. Между мужиками шныряли ребятишки, затеяв возню из-за щепок. Впереди на пне сидел Самолка Олимпиев, - он приторговывал, скупал у крестьян пеньку и лен и возил на ярмарку в Каширу и Серпухов.
        Самолка гордился своей мошной, многие ему из года в год должали, а потому он считал себя вправе поучать других. Закатив глаза под лоб и водя рукой по воздуху, он с растяжкой говорил, что «не след противиться господскому приказу, что за непослушание и огурство[15 - Огурство - упрямство, леность, отлынивание от работы.]по шерстке не погладят, а все одно на заводы приволокут в железах, только сперва изобьют палками».
        -Как ездил я на ярмонки, сам слышал, что в деревнях и Мокроусовой, и Дубле, и Соломыковой, тако ж было, и ничего крестьяне упорством не добились, а только еще невинные пострадали.
        Первыми дали ему отпор бабы. Перебивая друг дружку, кричали:
        -Ужо закатил глаза, запел свою песню. Чего бахары[16 - Бахорить - болтать, бахвалиться.]разводишь? Тебе-то что? Тебя на завод не засылают, тебе и не беспокойно. Ты живот растишь и на господскую сторону хочешь весь сход погнуть.
        -Нам Самолку слушать не след, - поддерживали крестьяне, сидевшие на верхних бревнах. - Ты с приказчиком в думе и не по его ли научению поешь? Пускай Самолка помолчит. Послушаем, что скажут те, кого староста вписал в список.
        Заговорили другие. Никто не хотел отрываться от пашни, чтобы лезть в сырые рудные дудки[17 - Дудки - шахты.]или ходить около плавильных печей.
        -Стойте крепко, чтобы нам с товарищи впредь вконец не погибнуть, голодною смертью не умереть и с детишками своими разоренными не быть. Ведь по миру все пойдут.
        Но голоса робких и осторожных брали верх, и хмурились мужики, раздумье одолевало - что будет?
        Споры и крики прекратились, когда прибежал Федосейка Стрелок и, еще задыхаясь от бега, вскочил на пень, столкнув с него Самолку Олимпиева, и замахал руками:
        -Тише, старики! Слушайте, что я проведал.
        -Эй, бабы, уймите ребят!
        Федосейка оглянулся, точно боялся, что кто-нибудь подслушает.
        -Теперь все земли Челюсткина, что иноземец Марселис на время получил, по повелению великого государя передаются боярину Льву Кирилловичу Нарышкину. А вы слыхивали, кто такой этот боярин Нарышкин? Братец царицы Натальи Кирилловны. Значит - сила. Захотел он сам заводы железные держать и хозяйничать. Теперь ему нужны мастеровые и работные люди на заводы - не хватает молотобойцев, и плавильщиков, и латников, и пищальников. Но еще и другие заводчики тоже ищут работников. Пока Нарышкин еще заводы возьмет да пока еще начнет ими орудовать, Челюсткины хотят на этой продаже поживиться и часть наших крестьян продать другому заводчику - Антуфьеву. Здесь и Челюсткины, и приказчик Меренков думают погреться. А нас голыми угонят на завод и в награду каждому поставят свежий крест осиновый…
        Федосейка отер красное лицо рукавом драного полушубка. Несколько мгновений тянулось молчание. Мужики слушали разинув рты. Слышно было, как булькала вода в канавке. Затем разом закричали:
        -Разве можно это стерпеть? Где же правда? Бояре правду в болото закопали! Не смеют нас с земли сводить! Нет такого указа! Не покоримся!
        Рябой сутулый мужик предложил послать челобитчиков к царю.
        -А толку от этого много ли? - возражали ему. - Челобитчиков схватят для сыску и допросу и когда еще выпустят…
        Опять загалдели мужики, и встал сидевший на бревне старый Савута Сорокодум. Свисавшие из-под колпака седые волосы от времени покрылись зеленым налетом, как мшиные охлопья на старых елях. Савута помахал костылем.
        -Послушайте мине, робятушки. Кто мине может от пашни оторвать и на заводы услать? Да я свежей мозолью семь десятков лет распахивал пашенку. Здесь раньше мокрядь была. Я от маметака[18 - От маметака - от тех лет, когда счет годам начался.]помню, как по этим лесам, где исстари соха, и коса, и топор ходят, все отцы и деды наши расчищали буреломы, секли деревья. Все эти земли до пустоши Заклюки и речки Заключки наши мужики пеньковские распахали. А коли приказчик Меренков похваляется, что нас от пашни оторвет и на плавильни угонит, так нам одно осталось - взяться за топоры…
        Савута опустился на бревно и, качая лохматой седой головой, долго сердито стучал костылем.
        -За топоры! Заложим засеки! Поставим дозоры, подымем другие деревни! Кто может нас от пашни оторвать, если мы к пашне привычны и оброк платим? Пускай кузнецы нам сготовят рогатины, копья и вилы, и мы уйдем дальше в лес; а в случае нас будут дальше теснить, двинемся к Сибири на вольные земли.
        5.ДЕД ТИМОФЕЙКА ЧУДЬ-ПАЛА
        Близ пруда на опушке рощи чернела кузница. Дыры в стенах ярко переливались огнями. Из отверстия на крыше валил черный дым. Из кузницы слышалось пыхтенье мехов и ровные удары тяжелого молота.
        Крестьяне без нужды воздерживались ходить в кузницу, потому что дед Тимофейка не очень жаловал, когда его отрывали от работы. Он в сердцах способен был облаять и швырнуть чем придется в непрошеного гостя. «Будешь под руку говорить - сожгу железо, - говаривал он в гневе. - А сожжешь железо, ничем уж не исправишь, и заместо топора выйдет только дрючок».
        Три крестьянина подошли к кузне. Первый толкнул дверь. Со скрипом натянулась веревка с тяжелым камнем на конце, и дверь громко захлопнулась. Вошедшие стали у самой двери.
        Дед Тимофейка, приземистый, с широкими плечами и длинными руками, возился подле наковальни. Ободранный кожаный передник защищал его грудь. На взъерошенные длинные волосы он наискось нахлобучил остроконечную шапку. В правой руке он держал небольшой молоток - ручник,[19 - Ручник - небольшой молоток, которым работает кузнец-мастер, указывая, куда должен бить помощник, молотобоец, ударяющий тяжелым молотом - балдой или кувалдой.] в левой - клещи. Он ловко орудовал клещами, подвигая то вправо, то влево раскаленную докрасна железную полосу.
        Рядом стоял Касьян в выцветшей пестрядинной рубахе, тоже с кожаным передником на груди. Парень взмахивал тяжелой кувалдой и с сильным уханьем ударял по раскаленному железу. Иногда он ловко подхватывал кувалду, когда она отскакивала после удара, оттягивал кувалду вниз и, очертя полукруг, ударял в пол-удара. Все это Касьян делал, следя за точкой, по которой стукнул молоток Тимофейки.
        А ярко-красная полоса постепенно темнела, и только то место, где ударяла кувалда, продолжало светиться.
        Наконец раздался двойной стук ручника, и дед наклонил его на сторону, - значит, «шабаш, довольно». Тимофейка повернул к двери заросшее шерстью лицо, повел мохнатыми бровями и уставился на вошедших.
        -Ну, чего прибежали? Разве не наказывал я не звать меня на сход? Чего я со своим угольем в бороде и паленой рожей буду там говорить? Чего надо?
        -По делу поговорить пришли.
        -Тогда погодите еще, чтоб железо не спалить. Сперва я его закончу. - Тимофейка снял шапку, заблестела его потная лысина. Он бросил косой взгляд на крестьян, отвернулся, опять нахлобучил шапку и полез с большими клещами в горн. Тимофейка разгреб раскаленные угли, покрытые спекшейся коркой, сунул в жар кусок железа и присыпал сверху углями.
        -Касьян, давай слабое дутье.
        Молотобоец Касьян, сирота, приемыш деда, еще тяжело дыша, стал равномерно то тянуть, то отпускать веревку большого кожаного меха, прикрепленного сбоку возле горна. То тяжелый груз тянул мех вниз, то Касьян веревкой подтягивал мех кверху, и от этого сильная струя воздуха с сиплым равномерным свистом вырывалась из отверстия меха - «сопла», которое трубкой вдувало воздух в «гнездо».[20 - Гнездо - центральная, самая горячая часть горна, раздуваемая струей воздуха из сопла.]
        Повернувшись к вошедшим, покрывая громкое дыхание меха, Тимофейка кричал:
        -Пришли бы вы завтра поутру, сейчас мне недосуг!
        Вошедшие тоже изо всех сил кричали:
        -Тимофей Савич, дай слово сказать!
        От постоянного шума мехов и ударов по наковальне дед был туговат на ухо и плохо различал, что ему говорили.
        Железо, вложенное в горн, сначала покраснело, потом забелело и наконец ослепительно засверкало, отбрасывая маленькие светящиеся звездочки.
        -Кувалду! - крикнул Тимофейка и клещами перенес прыскающий искрами, блестящий кусок железа на чугунную наковальню с выдвинутым вперед рогом.
        Касьян схватил кувалду и занес над головой.
        -Ровнее бей, не криви! Целься в середину! - кричал дед.
        Железо потухало, серело, теряло красную окраску. Из небольшой чурки, растянутое и измененное ударами кувалды, оно превратилось в заостренный сошник. Дед в последний раз отрывисто стукнул ручником, повернул его набок, и Касьян опустил кувалду на черную землю.
        -Ты чего сковал? Сошник? Не время - теперь другое нужно. Ты знаешь, что повальный сход решил: за топоры взяться. Ты с нами или хоронишься?
        Дед тряхнул головой. Он засопел и закричал хрипло:
        -Этими руками я разнес бы по бревнышку все гнездо дворянское! Они сына моего Тимошу запороли, и кат Силантий усердствовал. Другого сына, Митьку, ни за что в железы заклепали и в солдаты угнали. Где он теперь скитается? С кем же я буду: с вами или с ними?
        -Ты вот сошники куешь, а теперь топоры надо заваривать.
        -Ужо заварю, - сказал дед и быстро залопотал непонятные слова, старинные, чудные. Он был выходец из Чудь-палы,[21 - Чудь-пала - финское племя, жившее к северу от Волги, постепенно смешавшееся с русскими новоселами. На реке Печоре есть место Чудь-пала, где, по преданию, в древности будто бы пали все до последнего воины большого войска Чуди, сразившиеся с наступавшими на север другими племенами.] где жила чудь белоглазая. И когда сердился или выпивал лишнее, то начинал говорить на своем прадедовском языке.
        -Ну, Касьян, раздувай мехи. Сейчас из сошника топор заварим. - И Тимофейка схватил сошник клещами и сунул обратно в раскаленные угли горна.
        6.УПУСТИШЬ ОГОНЬ - НЕ ПОТУШИШЬ
        Феопомпий, почесывая поясницу, неохотно шагал из усадьбы, останавливался и обдумывал, как ему идти к мужикам и убедить их покориться господскому приказу. «Да и где их, окаянных, найдешь теперь? - бормотал он. - Еще наставят колотушек». Для бодрости он зашел в свой домишко близ деревянной церкви, выпил из баклажки полынной настойки, посидел, помолился, вздремнул, сидя на скамье, и уже стало темнеть, когда он вышел с черного крыльца и, слегка пошатываясь, зашагал через могилки.
        «Обойду кругом, проберусь конопляником и выйду позади мыльни к кузне, а там кустами уже недалече пройти к поскотине. Помоги мне, хранитель мой и богомолец, отче праведный Феопомпий, иже на столбе спасашеся». Неожиданно он наткнулся на бревна и колья, загородившие знакомую тропу.
        -Кто тут столько леса наворотил? - проворчал он и хотел было пролезть через бревна, но из-за них показались сначала навозные вилы, а потом лохматая шапка и знакомое лицо Харьки Ипатова.
        -Не ходи сюда, Феопомпий, заворачивай назад. - И вилы уставились в грудь дьячка.
        -Ты почто это смрадные вилы тычешь в перси духовного сана? - воскликнул гневно Феопомпий.
        -Теперь нам не до сана, и ты сюда не заглядывай! - ответил Харька. - Мы бунтуем.
        У Феопомпия вдруг ноги подкосились и, как он потом говорил, «от таких злодейских слов внутри, во чреве, точно ставило[22 - Ставило - гиря.]оторвалось».
        -Бунтуете?.. Как мог ты изречь словеса такие греховные? Это кто же это «мы»? Сколько вас?
        -А все пеньковские бунтуем, да и другие деревни встают за нас, потому, говорят, бояре правду в болоте закопали. А ты, Феопомпий, как - с нами или за хозяйскую ручку потянешь?
        Но ответа не последовало. Феопомпий повернулся и, подняв полы широких одежд своих, пустился бежать обратно к усадьбе. Меренков стоял на крыльце.
        -Куда тебя бесы таскали так долго? - напал он на дьячка, схватил его за рукав и втащил в избу. Он дал ему отдышаться и внимательно выслушал спутанный рассказ о том, как нечистые силы помутили разум пеньковских мужиков, потому что мало ходили в храм божий. Теперь они бунтуют и все дороги заложили засеками из бревен.
        -И другие деревни тоже подымаются, - закончил испуганным шепотом Феопомпий. - Что-то теперь будет? Не иначе как жди красного петуха.
        Меренков, быстро шевеля пальцами, забегал по избе. Петр Исаич, теребя пятерней свою рыжую бороду, сидел на лавке и с дрожью в голосе говорил:
        -Принесла меня нелегкая в ваше сельцо. В других местах крестьяне не прекословят и помещики покладистее - без всяких хлопот уступают крестьян.
        -Надо ратных людей вызвать, - решил наконец Меренков. - Упустишь огонь - не потушишь! Надо бунт сразу в корне раздавить. Садись, отче, пиши грамоту воеводе в Серпухов. - Меренков достал из-за киота с иконами медную чернильницу, большое гусиное перо и бумажный свиток.
        Феопомпий расправил на столе свиток, попробовал конец пера на ногте, обмакнул его в чернильницу, вытащил мертвую муху, стряхнул ее, вытер перо о длинные волосы, еще раз обмакнул и приготовился.
        -Чего писать будем?
        -Вот это все и напиши, что знаешь, про заваруху и проси выслать срочно рейтаров.
        Феопомпий поерзал, покряхтел, подумал и наконец написал, старательно выводя титла[23 - Титло - две-три буквы, заменявшие целое слово, например:]и завитки.
        «В град Серпухов.
        Великому господину нашему и воеводе Ивану Афанасьевичу Очкасову.
        Твои, государь, холопишки сельца Веселые Пеньки, из поместья алексинцев Ивана, Яна да Гаврилы Семеновых детей Челюсткиных, приказчичка Андроска Филиппов сын Меренков да приказчичка Петька Исаин сын Кисленской челом бьют.
        Ведомо тебе будет, господине, что пеньковские крестьяне своим воровским умыслом по научению татей и разбойных людей, а не по нашему, сирот твоих, ведому, забунтовали, заложили на дорогах засеки, господские овины с хлебом разграбили, поставили заставы с ослопьем, сиречь дубинами, и прочими человекоубийственными доспехами, никого не пропущают.
        И потому сидим мы, сироты твои, в усадьбе сельца Веселые Пеньки, как в татарском полону, ни ходу, ни выходу нам нет, и что будет с нами - не знаем.
        А всему плутовству заводчики старые бунтовщики: плотник Харька, Ипатов сын, прозвище Братчин, да кузнец Касьянка, Акиндинов сын, прозвище Ковач, и другие ведомые плуты и воры.
        А ты бы, господине воевода, нас, холопишек твоих, пожаловал - прислал какую ни на есть ратную силу злодеев изловить, на них оборон дать, чтобы иным, на то смотря, впредь так делать было неповадно.
        А как приказчички Андроска Филиппов сын Меренков и Петька Исаев сын Кисленской грамоте не учены, так писал эту отписку и руку к ней приложил святодуховской церкви дьяк и твой богомолец Феопомпий.
        В лето от сотворения мира 7207,[24 - 7207 год от «сотворения мира», то есть 1699 год нашей эры. Начало нашего летосчисления в старой России пошло со времени Петра I, который приказал 1 января 7208 года считать днем нового 1700 года. До этого времени год считался от 1 сентября.] сентября в день тридцатый».
        Закончив письмо, Феопомпий прочел его дважды. Меренков и Петр Исаич его одобрили. Тогда дьячок свернул бумагу в трубку, залепил черным воском, прорезал трубку острием ножа, продел в отверстие полоску бумаги, сложил концы и тоже залепил их воском.
        -А и мастак же ты писать грамоты, - сказал Меренков. - Чего из Серпухова привезти тебе?
        -Если уважение к лицам ангельского чина имеешь, - ответил дьячок, - привези кожи на подошвы, а то хожу, аки апостолы, - босой, а сапоги на мне - только обман для зрака.
        -Ладно, дам тебе подошвы.
        Вскоре из усадьбы выехал всадник. Меренков стоял у ворот и следил, как верховой спустился с холма, переехал плотину и скрылся в кустах.
        7.ПОСТОЙ-КА, ЗЕМЛЯК!
        Посланцу Меренкова не удалось отъехать далеко - в роще он наткнулся на нескольких пеньковских мужиков. Они стояли на дороге с дубинами. У одного в руках была огневая пищаль, на поясе висели натруска и несколько зарядцев с кровельцами,[25 - 3арядцы с кровельцами - трубки (газыри), выдолбленные из дерева, обклеенные кожей, с отмеренными зарядами пороха и свинца для выстрела.] как у настоящего стрельца.
        -Постой-ка, земляк! - сказал пожилой мужик, бондарь Савка Корнеев. - Ты куда это собрался глядя на ночь? Слезай-ка с коня! Да это ты, Еремейка?
        Еремейка закрутился, стал плести околесицу. Видя хмурые лица мужиков, он вздохнул и сказал:
        -Дело господское, куда велят, туда и заворачиваешь. Я же сторона! - Дуло пищали уставилось на него, и фитиль дымился.
        Еремейка покорно слез с коня.
        -Слышь, Серега, смажь его по уху!
        Серега с невозмутимым видом «смазал» Еремейку, отчего остроконечная шапка слетела, и из нее выпал бумажный свиток.
        -Вот какое у тебя господское дело! - сказал старший из мужиков, подымая письмо. - Ты, Серега, сведи Еремейку в чащу и придержи его пока там, в лесной сторожке. А мне Федосейка прочтет, что там собачья душа Меренков отписывает.
        Савка Корнеев вскочил на коня. Вскоре он добрался до выселка из черных изб и землянок около пустоши, распаханной под озимые. Здесь было много мужиков, баб и детей. Стояли телеги, нагруженные крестьянским скарбом.
        Федосейка Стрелок, обычно возивший письма в Москву и в грамоте довольно сильный, сидел среди мужиков и чинил конскую сбрую. Он осмотрел внимательно свиток.
        -Придется печати сломать.
        Развернув свиток, он медленно, по складам, прочел послание к серпуховскому воеводе.
        Мужики хмурились, переминались.
        -Чего теперь будем делать?
        -А чего делать! - сказал Харька Ипатов. - Взялись за топоры - это не в бабки играть. Мое слово - письмо это запечатать, как было, отдать его Еремейке в зубы, и пущай везет к серпуховскому воеводе. А воевода тоже не дурак, чтобы сразу присылать сюда солдат и разорять крестьян. Он сперва пришлет сюда дьяка и подьячего, те нас допросят, дело наше рассмотрят. А мы всем сходом на одном станем: что мы будем пашню пахать, как отцы и деды наши пахали.
        -Нет, не ладно сказал, - вмешался кузнец Тимофейка. - Письмо запечатать и послать воеводе - это верно. Только пускай повезет его не холоп Еремейка, а кто-либо из нас, и пусть воеводе челом ударит и все расскажет, как мы за наше правое дело стоим.
        -Верно дед сказал. Пусть поедет к воеводе Федосейка. А Еремейку-казачка посадить в овинную яму и держать там, чтобы он до времени Меренкову не пожаловался.
        С этим все согласились, и Федосейка с письмом к воеводе выехал в Серпухов.
        8.РЕЙТАРЫ ПРИЕХАЛИ
        Серпуховский воевода Очкасов, получив от Федосейки Стрелка письмо Меренкова о крестьянском непослушании приказу помещиков Челюсткиных, расспросил подробно Федосейку, выслушал все его заверения, что крестьяне бунтовать не хотят, а только просят оставить их работать около землицы, несколько раз промычал: «М-да-с…» - и приказал надеть на Федосейку ножные железы, обрить полбороды и полголовы и бросить в погреб.
        -Ты тоже, смекаю, гнешь сторону воров и татей и их улещиваешь жить на старый свой корень.
        Воевода хотел показать себя умелым усмирителем и великим воителем. Поэтому он приказал рейтарского полка капитану Дмитрию Гавриловичу Битяговскому, взяв двадцать рейтаров, поехать в сельцо Веселые Пеньки, «чтобы он, Битяговский, сам опрашивал и сыскал накрепко по святой непорочной Христове евангельской заповеди господни ей-же-ей с записью всех порознь статьями, зачем гилем против господского приказу восстали, кто были зачинщики и огурщики». А для сыску и допросу дал в помощь поручика Вилима Фанзалена, подьячего Пахома Лаврова сына Портомоина и земского дьячка Федора Петрова сына Ляпина.
        Всю ночь шел сильный дождь. Дороги размыло. Небольшой отряд капитана Битяговского с трудом плелся по глинистой вязкой почве.
        Всадники растянулись гуськом. Когда приближались к сельцу Веселые Пеньки, капитан Битяговский приказал рейтарам подтянуться ближе и быть наготове.
        В сумерках всадники въехали в рощу. Между деревьями мелькнуло несколько человеческих теней.
        -Кто там бродит? Стой! - крикнул Битяговский.
        Одна тень отделилась и приблизилась.
        -Кто такие, говори!
        -Мы пеньковские. А вы кто?
        -А вот сейчас ты узнаешь, кто мы такие. Подойди ко мне. - Битяговский, держа в руке пистолет, подъехал к стоявшему перед ним крестьянину в кожухе с колом в руках.
        -До усадьбы близко?
        -Близко. Полверсты будет.
        -А это что за люди с тобой?
        -Да тоже пеньковские.
        -Зови их сюда, и пойдете впереди к усадьбе.
        -Это не можно. Нам велено здесь стеречь дорогу.
        -Кем велено?
        -Да мирским сходом.
        -Сходом? Так вот кого вы слушаете? - И Битяговский полоснул мужика плетью по голове.
        Мужик отскочил.
        -Ребята, бьют! - крикнул он, отбегая в сторону, и все тени крестьян рассыпались и исчезли за деревьями.
        Несколько рейтаров бросились за ними, но лошади вязли в мшистой почве и с трудом выбрались обратно на дорогу.
        Битяговский выстрелил в сторону убегавших. Желтый свет блеснул в темноте, и выстрел гулко прозвучал в тихом лесу.
        Приехав в усадьбу, капитан Битяговский нашел ворота на запоре, караульщики в щель опрашивали, кто такие и чего нужно, и, узнав, что прибыли рейтары для суда и расправы, распахнули ворота.
        Приказчик Меренков впустил гостей в господские хоромы.
        Рейтары расставили коней во дворе и вволю задали им сена и овса. Меренков жаловался, что крестьяне обложили усадьбу со всех сторон, подходили к воротам, хвалились «убить всех до смерти» и теперь поднимают другие деревни.
        Утром Битяговский с рейтарами проехал по сельцу и, убедившись, что в избах людей почти нет, приказал трубить в трубу, чтобы крестьяне собрались из лесу. Когда никто не явился, Битяговский подпалил крайний, стоявший в стороне овин. «Когда увидят, что родное добро горит, то сбегутся». Овин запылал черным столбом, поднимавшимся в безветренном воздухе до серых нависших облаков. На опушке рощи показались группы крестьян, но когда к ним подскакали рейтары, крестьяне скрылись.
        Поручик Вилим Фанзален получил приказание с десятью рейтарами проехать в рощу по следам крестьян, разведать, где они скрываются, и привести кого-либо для допроса. Поручик Фанзален, выходец из Голландии, прибывший в Московию искать подвигов и удачи в новой, сказочной для него стране, горячо взялся за дело. Десять рейтаров в черных бархатных рубахах и железных латах и касках, с копьями, переехав плотину, углубились в рощу. Фанзален на сером татарском коне ехал впереди рядом с толмачом.[26 - Толмач - переводчик.]
        Через дорогу протянулась изгородь поскотины, где летом паслись телята. Ворота, сложенные из жердей, были заложены бревнами. Десяток крестьян стоял за изгородью. В руках у них были рогатины, косы и топоры на длинных рукоятках. Один держал большое фитильное ружье.
        Фанзален вступил с крестьянами в переговоры.
        На вопрос, зачем они ушли из своих домов в лес и заложили ворота, крестьяне отвечали, что в лесу «вольнее».
        Фанзален удивился и спросил, почему они не идут, куда их посылает господин.
        Они ответили:
        -Живы в руки не дадимся, однова помирать, так лучше под солнышком.
        Фанзален еще не понимал, в чем дело и откуда упорство.
        -Но если вас будут хорошо кормить, дадут чистые избы, разве не лучше работать на заводе?
        Толмач перевел, и крестьяне загудели:
        -Вот чего сказал! Стали бы мы здесь в похоронках укрываться, если бы нам дали белые избы и сытные харчи… Этак всяк из нас пошел бы на завод. Только рудокопщики весь день бьются в мокряди, плавильщики обжигаются около печей, - работа коневня, а кормятся одной тюрей.
        -А что такое тюря? - не понимал Фанзален.
        Толмач объяснил:
        -Порежут мелко старого аржаного хлеба, польют водой или квасом, накрошат, коли есть, луку, - вот тебе и тюря.
        Фанзалену было двадцать лет, он хотел подвигов, мечтал о схватках с бешено налетающими татарами, а здесь перед ним стояли смирные крестьяне, в рваных кожухах, в лыковых лаптях, угрюмо просящие, чтобы их оставили в покое. Он повернул коня, но вспомнил наказ капитана Битяговского и потребовал дать ему выборного. Крестьяне вытолкали вперед глубокого старика Савуту Сорокодума, опиравшегося на топор, насаженный на длинную рукоять.
        Фанзален спросил: «Почему такого старого выбрали?»
        -Он наш паметух, хорошо помнит, что в письмах сошных[27 - Письмо сошное - окладные поземельные книги, в которых определялись размеры пахотных земель и взимаемые с них налоги.]сказано, и все межи, и сколько мы на этих пашнях сидим, - все тебе выложит. Да такого замшелого старика и на завод не зашлют.
        Фанзален приказал старому Сорокодуму следовать за ним в усадьбу.
        Старик отдал топор мужикам и мерно зашагал рядом с конем Фанзалена.
        9.«ОТЕЧЕСКОЕ» ВНУШЕНИЕ
        Из доклада Фанзалена капитан Битяговский убедился, что с двадцатью рейтарами «дерзновенных» крестьян не сломить. Собрав сведения, что делается в окрестных деревнях, он послал воеводе летучку, что надо прислать воинскую силу побольше, чтобы лес, где «в похоронках» засели ослушники, окружить и разыскать пустошь на речке Заключке и захватить всех бунтарей. «Уже в Золотиху и другие деревни, - писал он, - ходят шайки нарядным делом, скопом и заговором, с дрекольем и пожарными крючьями, у церкви бьют в набат и собирают мирские повальные сходы, заходят в господские дома, бьют управителей смертью, старост и сотских от себя определяют».
        Воевода решил, что медлить больше не след, и послал двух волостных приставов - Афонасия Ширяева и Василия Мокеева, по прозвищу Пустун, опытных в усмирении бунтов, с приказанием всех зачинщиков и воровщиков ловить и пересылать к нему в Серпухов. Пристава вскоре донесли воеводе, что, приехав в деревню Золотиху, они «захотели взять бунтаря Ивана Михеева, а он со двора побежал, пристава стали его хватать, и он, Иван, завопил, и на тот его, Иванов, воп дети его, Ивановы, и из иных дворов крестьяне прибежали с цепами и приставов били, а его, Ивана, не дали».
        Пристава добавляли, что всюду среди крестьян молва идет: «Все бояре затеяли. Хоромы их надо сжечь, пепел развеять. Пожар придет - все гладко сгорит. А иноземцам здеся не быть».
        Последние речи уже окончательно рассердили воеводу, и он послал двести рейтаров и две пушки.
        Погода по-прежнему стояла дождливая и ненастная.
        Проезд по дорогам был трудный.
        Когда две шестерки лошадей тащили пушки мимо пеньковского леса и вязли в размытых колеях, откуда-то выскочили крестьяне, а впереди бежали кузнецы с большими молотами. Они вмиг заклепали пушки железными гвоздями, так что стрелять стало невозможно. Пока рейтары подоспели, мужики разбежались, двое были изрублены палашами, а один захвачен раненый.
        Через несколько дней, когда небо просветлело, рейтары двинулись на приступ - «развеять бунтарское гнездо». Рейтары разобрали ограду, двинулись в глубь леса, никого не встречая, и добрались до пустоши Заклюки, где нашли десяток курных изб и несколько шалашей. Но крестьян оказалось очень мало. Оставшиеся мужики и бабы объяснили, что, узнав о приезде воинской силы, крестьяне запрягли лошадей и лесными дорогами отправились в сибирское воеводство на вольные земли.
        Пристава Ширяев и Пустун, сопровождавшие рейтаров, забрали с собой всех взрослых мужиков и приволокли в пеньковскую усадьбу.
        На плотине все пойманные крестьяне по очереди привязывались к столбу, и кат Силантий в новой красной рубахе, раздуваясь от важности, хлестал по голой спине широкой сыромятной плетью, похожей на русую женскую косу.
        Стоявшие полукругом зрители, мужики и бабы, подходили осторожно к столбу, бросали в глиняную миску, стоявшую на земле, медные деньги и шептали Силантию:
        -Полегче стегай, кат немилостивый!
        Пристав Пустун объяснял голландцу, поручику Фанзалену:
        -Надо их по-отечески поучить, чтоб у них охота прошла бунтовать…
        Фанзален стоял вполоборота и косился в ту сторону, где багровела кровавыми потоками спина стегаемого мужика.
        Часть вторая
        БЕГУНЦЫ
        Кузнецы, чернотропы, народ беспокойный.
Народная поговорка
        1.ВЕКОВОЙ БОР
        По лесной дороге из Серпухова на Венев шел костлявый Гнедко и тащил дребезжащую старую телегу, нагруженную деревянным корытом, шайками, кадками и другим крестьянским скарбом.
        Сбоку телеги шла бабка Дарья в шабуре, туго подпоясанном красным кушаком. Голова ее была закутана так, что виднелись только черные глаза и птичий нос.
        На облучке сидела ее внучка Аленка.
        -Но-но, Гнедко! - покрикивала она, размахивая хворостиной.
        Гнедко после каждого удара потряхивал большой головой, но продолжал идти обычным шагом.
        По тропинке близ дороги шагал Касьян в синей посконной рубахе. Расправив широкие плечи, он вдыхал всей грудью лесной смолистый воздух. Ветер трепал его льняные волосы.
        Когда впереди показывались встречные, парень сворачивал в лес и шел, таясь в кустах. Мимо тянулись обозы или быстро проносилась пара сытых коньков, запряженных в легкую тележку, где дремал купец с окладистой бородой, в суконном армяке. Важно проезжал на татарском нарядном жеребце, увешанном бляхами и погремушками, знатный служилый в широком охабне с нахлобученной на брови собольей шапкой. Кучка холопов с пищалями неслась верхами сзади на разношерстных маленьких конях. Дарья и Аленка, свернув Гнедко в сторону, стояли около телеги, кланяясь до земли.
        -Только бы засеку проехать, - говорил Касьян, приближаясь к телеге, когда встречные исчезали за поворотом. - За засекой дороги пойдут на все восемь сторон, там уже никто не нагонит. Теперь вся наша надежда - Гнедко. Только укатали его крутые горки. Где ему прыти набраться…
        Иногда Дарья начинала причитывать:
        -Потащил ты нас, Тимофей Савич, невесть куда. Хлеба-то взяли мало. Чего есть будем? И денег нет. А по степу поедем, нас татаровья во полон возьмут.
        Из-под старого корыта на телеге высовывалась седая взлохмаченная голова кузнеца Тимофейки:
        -Не скрипи, старуха, на что нам деньги? Молоток и клещи со мной, а кузнецу, что козлу, - везде огород. Прокормимся.
        -А ежели поймают?
        -Нашего ерша еще не поймали. Пусть сперва попотеют. - И Тимофейка прятался опять.
        Дорога шла густым вековым бором, покрывавшим берега Оки и тянувшимся далеко на юг. Высокие сосны и ели обернулись седой паутиной и серебряными мхами, которые длинными бородами свешивались с колючих полузаросших ветвей.
        В сторону от тропинок внутрь леса нельзя было сделать и нескольких шагов. Валежник, упавшие стволы деревьев лежали грудами, гнили; новые поросли пышно выбивались между трухлявыми стволами и стояли непроходимой стеной.
        Костлявый Гнедко тащил телегу с вечера всю ночь. Солнце поднялось высоко, пора бы дать коню отдохнуть, но Тимофейка все гнал его вперед.
        -Потом отдохнем. Отойдем подальше. Скоро должны пойти дубовые прогалины - там переждем.
        Когда по пути встречались деревни, Тимофейка огибал их лесными дорогами, чтобы «никто не встрелся, а то разблаговестят».
        На поляне среди безмолвного леса одиноко сиротела курная избенка с забитой досками дверью. Под берестовой крышей чернела квадратная дыра, задвинутая полусгнившей заслонкой.
        -Дверь-то призатулена, - сказала Дарья. - Сам хозяин убег. Видно, и в здешнем медвежьем логове жизнь была тоже не в пряник тульский.
        Гнедко распрягли, стреножили и пустили пастись. С подветренной стороны около избы развели костер, и все уселись вокруг огня.
        Дед с трудом спустился с телеги.
        -Жжет рану, точно каленую крицу приложили. Чуть не уложил меня рейтар из пистоли. Если бы Касьянушка не уволок меня в чащу, добили бы они меня палашами. Ой, не дойти мне до свободных земель! Смотри, Касьян, эту ночь не спи, тут и медведи по лесу ходят, да и гулящие люди могут набрести.
        Касьян, обхватив руками колени, уставился голубыми глазами на огонь. Возле него лежал топор.
        Дед ворочался с боку на бок, стонал, бормотал непонятные слова, а заснуть не мог. Он повернулся лицом к Касьяну.
        -Может, смерть близко. Я расскажу тебе то, чего никому не говорил. Перед смертью хочу всю правду выложить - легче будет дух испустить.
        -Да что ты, Тимофей Савич, рано еще умирать. Еще до Сибири вольной надо нам добраться.
        -Слушай, Касьян, слушай, Аленка. Вам это я говорю, а бабка, Дарья Архиповна, все это уже знает.
        2.КАК РАНЬШЕ ЖИЛИ
        Дед приподнялся и, опираясь на руки, начал говорить, торопясь, точно в самом деле чуял близко смерть:
        -Я родом из-под Устюжны, с речки Ижины; там тоже, как и в Туле и в Кашире, искони залегло в земле железо. Наши кузнецы это железо плавили и ковали из него топоры, рогатины, горбуши, резальники,[28 - Резальники - ножницы.] и особенные искусники были на большие и малые гвозди. И я тоже старого рода чухарских ковалей - нас всех, устюжинских молотобойцев, зовут чухарой, или по-иному - чудью белоглазой. Деды испокон веков в лесах жили, рожь и овес подсевали, а главное - молотом промышляли.
        Дед вдруг приподнялся и стал пристально всматриваться в темноту надвинувшегося кругом леса.
        -Слушайте, не подходит ли кто.
        Но все было тихо. Ни одного хруста не раздавалось ниоткуда. Только шипели в костре обугленные ветки.
        -С детства еще я, мальчонкой, очень был охоч к кузне, - продолжал дед, устало опустившись на землю. - Помогал я отцу, а он мне показывал, как закаливать и сваривать и крицкое, и цурепное, и жуковое али прутовое железо. Очень меня тянуло разные затейные выдумки из железа делать - пряжки, кресала, задвижки или замки. Отец мне позволял все мастерить, только железа давал мало, из пережогу. - Тут дед понизил голос и сказал шепотом: - А самое важное, что отец заповедал, - это как из руды прямо делать мягкое тягучее железо. Это наши старики-ковали одни только знали и не всякому сказывали.[29 - В зависимости от устройства сыродутной печи и от методов плавки из железной руды может получиться или «сварочное» железо, или «белый» густой чугун, который с трудом поддается обработке, или лучше обрабатываемый «серый» чугун. Чухарские, устюженские, олонецкие и финские кузнецы-железоплавы с древних времен знали свои особые приемы для получения плавкой прямо из руды железа и даже «уклада» (стали), из которых они выделывали разные предметы и оружие.]
        А только пошел по погосту нашему слух, что кузнец Савва, значит, отец мой, с бесами спознался и сына своего, меня значит, учит бесам молиться.
        Поп Тихон сперва лаял на отца, что он-де «черной веры», а потом донос на него написал в город. Однажды к вечеру явился ярыжка[30 - Ярыжка - низший полицейский служащий того времени.]с понятыми и поп Тихон с дьячком вместе. Вышли они из лесу и прямо к нашей кузне. Поп крестом крестит, метелкой воду святую брызжет.
        Я втапоры уже не маленький был, мне шестнадцатый шел. Как я увидел, что понятые подошли, убежал в овсы и там залег. Ярыжка приказал отца моего взять в город для сыску, чтоб признался, как он черту молится… - Тимофейка замолчал.
        -Ну, и что же дальше с ним было? - спросила Аленка.
        -Отца я больше не видел. Через два месяца его сожгли в Устюжне на базарной площади. Долго я в лесу прятался, а Дарья Архиповна - тогда она девчонка Дашка была - мне запас носила. Когда отца пытали, то с ним и других мужиков схватили. И был один мужик хоть и простой, прозвищем Кудекуша Трепец, а далось ему пуще всех. Стоял он крепко у пыток и никого не оказывал, так на дыбе и помер.
        Когда отца жгли, то он ничего, хоть бы слово вымолвил. Только крикнул раз: «Завещаю сыну моему Тимофейке оставаться добрым ковалем и уходить отсюда на зеленый клин![31 - Зеленый клин. - У крестьян издавна было поверье, что где-то на востоке, в Сибири, есть привольная плодородная равнина среди гор, «зеленый клин», где никто не живет, где нет свирепых царских приказных, где можно жить «вольной артелью». В поисках этого «зеленого клина» с XVII века тянулись в Сибирь беспрерывные потоки переселенцев.]»
        Когда мне Дарья Архиповна это рассказала, я с ней решил вместе убежать из Устюжны. Только в последнюю ночь я с четырех углов церкви солому подложил и горячих углей насыпал - в память попу Тихону. И ушел я, а сзади красные огни полыхали.
        Мы с Дашкой шли от сельца к погосту, скитались по починкам. Кузнеца клещи да молоток кормят - так мы и не пропали. Всюду меня бояре хотели на цепь посадить, чтобы я им даром работал.
        Когда родился мой сынок Тимоша, то я к Челюсткину Семену, еще отцу этого ирода, записался в бобыли. Он мне избу и отрез земли со свиной пятак отвел.
        А как моего сына Тимошку запороли, а Митьку в солдаты угнали, я ужо решил было - уйду на зеленый клин, как отец мне с костра заповедал… А теперь и неволя туда погнала. Ох, как палит!
        Дед раскрыл глаза и пристально уставился вверх.
        -Глянь-ко! - прошептал он.
        Касьян поднял глаза кверху. В замшелой черной стене избы резко выделялось небольшое окошко, изнутри заложенное доской. Доска медленно отодвинулась, и в щели блеснул чей-то пристальный взгляд.
        -Эй, кто там в избе? - крикнул Касьян, схватив топор. - Сказывай, не запирайся, а то дверь вышибу.
        -Тише, Касьян, не пужай его. Сам отзовется.
        Заслонка отодвинулась больше, кто-то смотрел оттуда.
        Хриплый голос произнес:
        -Здоровы будете. Слухаю вас и думаю: много дедка истерпел, одного со мной поля ягода. Примайте меня к огню.
        -Ходи к нам! - степенно протянул дед.
        -Сейчас выйду, - ответил незнакомец изнутри, задвинув ставенку.
        -Никому никогда не сказывал, - бормотал дед. - Наконец в самом диком лесу рассказал, и на-кося! И тут чужая душа подслушала.
        3.НАУМКА КОБЕЛЬ
        Под крышей избы, затянутой большими пластами березовой коры, затрещало - показались две ноги в сбитых сапогах с короткими голенищами; ноги помахали в нерешительности, и на землю свалился худощавый мужик, волосы всклочены, без шапки. Одежда на нем доживала последние дни. Вид у него был не крестьянский, а, скорее, городской. Лицо - черное от загара, ветра и угля.
        -Подойди-ка поближе, - сказал дед. - Дай посмотреть на тебя, какой ты есть. Не нашенский, видно, посадский.
        -А может, и подальше, - ответил незнакомец. - Я иду в воду без броду, из веселого заводу. Море мне по колено, на что мне брод?
        -Ну-ну, застрекочил, сразу и не раскусишь. Откедова пожаловал? - спросил дед, оглядывая пристальным взглядом.
        -Я - бросовый камешек, перекатываюсь по дорожке, куда ветер дует, вода несет, - сказал рваный бродяга. - Как я слышал твой сказ про побег да как отца твоего сожгли, пришло мне на думу, что вашему забору я двоюродный плетень.
        -Постой-ка, - сказал дед, всматриваясь в лицо пришельца, - что-то мне на ум впало. Где это тебе лик твой так измолотили?
        Бродяга съежился и настороженными глазами уставился на деда. Несколько мгновений он молчал, точно соображая и колеблясь.
        -Ты грамоте горазд? - наконец спросил он.
        -Горазд, да не очень.
        -Слово «твердо»[32 - Слова твердо, како, люди, мыслете, буки - названия букв в древнерусском алфавите.]знаешь?
        -Ну, знаю.
        -А «како», «люди», «мыслете» тоже знаешь?
        -Вестимо, знаю.
        -А вот «буки», видно, не слыхал?
        -«Буки»?.. Так, значит, ты коломенский?[33 - В Коломне при царе Алексее Михайловиче произошел бунт, и главным выборным от народа на лице была поставлена каленым железом буква «Б» (буки), то есть бунтовщик, и они были сосланы на каторгу.]И тебе на лик «буки» прижгли? Как же ты мне не товарищ? Касьянушко, бабы, поклонитесь человеку коломенскому - он за народ страдание принял. Ну, кланяйтесь же, коли говорю!
        Бабка, а за ней Аленка и Касьян вскочили и поклонились странному бродяге. Тот пожал плечами.
        -Что-то мне соромно стало! Что я, думный боярин или Параскева-пятница, чтобы передо мной спину гнуть?
        И он неуклюже три раза отдельно ответил поклонами до земли Дарье, Касьяну и Аленке.
        -Теперь садись поближе к огню, - сказал дед. - Скажи, как звать, как величать тебя.
        -Не богат я, да славен - тот же барин. Пока до моего прозвища дьяки не доискались. А чего искать, - я бурлак, бос и наг, и у меня, как у кольца, нет конца. Кольцо кругло, поищешь и не доберешься ни до чего. А «буки» я каленым гвоздем вытравил. Теперь криворожий и хожу.
        -Так вот, бурлак, коли ты хочешь по шляху идти, так тебе дальше первого яма[34 - Ям - станция, где менялись лошади ехавших по служебным делам. От этого слова возчики назывались ямщиками. Слово монгольское, сохранилось со времен ордынского ига.]не добраться. Сразу же видно, что ты из беглых.
        -Верно, дед, и я то знаю, хоть не сед. А в лесу у меня соседей нет, так я и мыкаюсь. Слышал я, что в Туле кузнецов берегут, как быков, и поблажку даже беглым дают. Какой ты ни на есть с виду, а тебя не спрашивают, хорошего ли ты отца, - приходи, становись к наковальне, и харчи и деньги будут.
        -Чего ж ты здесь, в лесу, подыхаешь?
        -Хочу через засеку пробраться. Засечные ворота недалече, верст за шесть будут. Только туда мне ходу нет - я меченый. А паренек бы сходил да разведал - может, проезд сейчас свободный. Зря туда лезть нельзя, наручни получишь и ворон кормить будешь.
        -Я на засеку схожу, - сказал Касьян, - и с собой возьму Аленку. Ее не заприметят, она всюду проберется, и тогда мы смекнем, куда подаваться.
        Дарья сняла с углей глиняный горшок, и, усевшись в кружок, все стали хлебать деревянными ложками жидкую гречневую размазню.
        4.ЯМ НА ШЛЯХЕ
        Утром Касьян с Аленкой быстро шли к засечным воротам. Лес то придвигался густой чащей к самой дороге, то расходился большими прогалинами. Виднелись поля высокой желтеющей ярицы и еще зеленые овсы. Иногда дорогу преграждала упавшая громадная лесина, покрытая плесенью, мхом и грибами. Около лесины дорога уходила в сторону, огибала растрепанные корни великана, выдернутые из земли и поднявшиеся дикими космами к небу.
        Когда впереди деревья поредели и показалась вереница изб, крытых лубом, Касьян наказал Аленке идти раздельно, а потом снова встретиться на лесной дороге.
        Касьян пошел первый, а поодаль в кустах брела Аленка.
        Первое, что ошарашило Касьяна, - десяток высоких столбов с перекладинами, вкопанных на улице среди поселка. На них висели в странных позах люди. Вороны и галки, сидя на перекладинах, чистили носы. Несколько пестрых сорок со стрекотаньем взгромоздились на одного мертвеца, и он слегка раскачивался, точной живой.
        В деревне казалось безлюдно, но с крыш вились дымки. Касьян, озираясь, пошел дальше. Пьяные крики и песни неслись из большого сарая. У входа были прибиты еловые ветки. Под ними красовался намалеванный на доске двуглавый орел. Из закоптелой крыши валил сизый дым, уносимый порывами ветра. Несколько телег с грузом, перетянутым мочальными веревками, столпилось близ царского кабака. Лошади мотали головами, побрякивали бубенчиками, отмахиваясь хвостами от крутившихся вокруг них слепней.
        Касьян подошел ближе и оглянулся. Большой шлях, весь изрытый глубокими колеями, тянулся в обе стороны и дальше за деревней, в лесу, перегораживался двумя деревянными башнями, сложенными из толстых дубовых кряжей. Выше на башнях были прорезаны бойницы. Проход между башнями загородили ворота, обитые железом.
        «Ну и ворота, - подумал Касьян. - Одни петли железные сколько потянут, каждая пуда полтора».
        Касьян подошел к башням, высматривая, нет ли боковых тропинок. Но обхода не было, сразу начиналась стена, сложенная из бревен и засыпанная землей. Стена уходила дальше в глубь леса.
        Хриплый голос с башни окликнул его:
        -Куда несет тебя нечиста сила?
        Наверху в бойнице стоял дозорный стрелец с пищалью в руках. Касьян остановился. Близ ворот вынырнул второй стражник с бердышом.
        -Ты откедова? Проходной ярлык есть?
        -Иду с обозом, у вожатого ярлыки, - придумал Касьян и повернул обратно.
        Песни в сарае усиливались. Касьян подошел к кабаку и толкнул ногой низкую дверь.
        В кабаке было много народу. Мужики в бурых шерстяных шабурах сидели на нарах, тянувшихся вокруг стен, и все разом громко говорили. Сплошной гул прорезывали отдельные выкрики. В одном углу несколько стрельцов, взобравшись с ногами на нары, пели песню. Посреди сарая на черном земляном полу горел костер, и дым, расползаясь серыми клубами, стоял под потолком, медленно уходя в отверстие в крыше. Пламя костра охватывало чугунный котел на тагане, и в нем бурлила дымящаяся похлебка.
        У стены напротив входа протянулась стойка, заставленная бочонками, жбанами и кружками; позади стойки стоял целовальник - высокий, дородный, с рыжей бородой лопатой и примазанными постным маслом кудрями. Хитрыми проницательными глазами окидывая сидевших в кабаке, целовальник посылал двух молодцов-подручных к бочонкам водки; они цедили зеленоватый напиток и подавали его посетителям.
        Касьян постоял у дверей и, найдя свободное местечко на нарах, уселся среди нескольких крестьян, тянувших жалостливую и бесконечную песню. Один из них лез целоваться с другим и, всхлипывая, говорил:
        -Прощай, Дорофей. Когда еще увидимся?
        Дорофей с полузакрытыми глазами икал и так же тоскливо отвечал:
        -Да я и теперь тебя не вижу.
        Дверь стремительно отворилась, и в кабак ввалились несколько стрельцов с бердышами, и за ними согнувшись, чтобы не удариться о притолоку, вошел дородный пристав Ширяев. Касьян сразу узнал пристава и понял, что ему надо немедленно скрыться из кабака.
        Все затихли. Только два мужика, охмелевшие и сидевшие в обнимку на нарах, тянули тонкими голосами:
        Ах, тошным-то мне, доброму
        молодцу, тошнехонько.
        Мне да не пить-та, не есть-та,
        доброму молодцу, не хоцца…
        Несколько человек метнулось со своих мест. Пристав кликнул:
        -Сиди, где сидел, не мотайся, сейчас всех допросим.
        Трое стрельцов стали обходить сидевших, которые торопливо лезли за пазуху или за голенище, доставали тряпицы; в них были завернуты свитки с «свободными проходами» и отпусками.[35 - Отпуск - паспорт.] Когда стрельцы остановились перед Касьяном, он сказал:
        -Я здесь в лесу корье драл по кожевенному делу.
        -А проезжая грамотка есть?
        -У товарищей.
        -У товарищей? Ишь какой! А твой товарищ где - здесь в лесу? Ты поди не корье дерешь, а тулупы с прохожий?
        -Здравствуй, знакомец, - раздался вкрадчивый голос. - А ведь ты, ей-ей, нашенский, из Пеньков… - Рядом со стрельцами стоял староста Никита и, потирая руки, смотрел на Касьяна.
        Пристав, опираясь на саблю, сидел за столом и расспрашивал целовальника, который, кланяясь, объяснял:
        -Здесь через засеку не пройти нигде, окромя этого шляха. Крепко была сложена засека против татар. Лес самьй прадедовский стоит, нетронутый, шириною верст на двадцать, а то и больше. А тянется засека и вправо к Алексину, и влево к Веневу и Рязани. Самая дрема, болото, вязь; только медведям и жить. Еще сохатые пробираются через чащу, а так ни конному, ни пешему не пройти.
        Пристав, услыхав слова старосты, оторбался от целовальника.
        -Где нашенской? Этот малец? Он чей же будет?
        -Деда Тимофейки Чудь-палы приемыш. У него в кузнице кувалдой бьет. - Подойдя ближе к боярину, староста шепнул ему на ухо: - Верно, и все бегунцы поблизости. Надо их разыскать, а этого паренька, если будет упираться и не скажет…
        -Тогда прижечь или прищемить. У меня он запоет!
        Один стрелец взял Касьяна за ворот:
        -Иди за мной!
        Вместе с Касьяном в кабаке было задержано еще несколько человек. Одни падали на колени перед приставом и молили их отпустить, другие угрюмо шли, исподлобья поглядывая по сторонам, точно отыскивая, куда бы им убежать. Но стрельцы шли по бокам с отточенными бердышами и привели задержанных к бревенчатой башне.
        За арестованными шли в стороне несколько любопытных и всхлипывавшая девочка в синем сарафанчике, утиравшая кулаком слезы.
        Пойманные опустились на землю под башней. Касьян улегся, подложив камень под голову.
        Аленка стояла невдалеке и решила, что Касьян ее видел, но нарочно притворяется, точно ее не знает. Она повернула обратно, вышла из деревни и, когда избы скрылись за кустами, опрометью бросилась бежать к той избенке, где остались ее дед и бабка. Тимофейка, выслушав рассказ Аленки, приподнялся и угрюмый уселся на телеге.
        Дарья, раскачиваясь, стала причитывать:
        -Тимофей Савич, родненький, у тебя и седины и разума много. Придумай, как спасти Касьяна. Ведь раскаленное знамя[36 - Знамя - клеймо.]припекут ко лбу. Или суставы выдернут…
        Тимофей спустил ноги с телеги, что-то прошептал, вытащил сундучок, порылся в нем и достал небольшой подпилок. Потом сердито накинулся на Дарью:
        -Рано голосить начала. Скоренько давай мне каравай и кувшин.
        Дарья разом умолкла, достала из мешка черного хлеба. Тимофей осторожно прорезал ножиком отверстие в хлебе около нижней корки, всунул туда подпильник и залепил мякишем.
        -Ну, смотри, Аленка, будь сторожка да оглядчива. Перед самым ямом зачерпни воды и побойчее иди. А там поплачь перед стражниками и скажи: «Позволь, дяденька, парнишке запасу передать». Да говори кротко, незаристо.
        Аленка скрылась в сумерках. Тягостно тянулось время. Бабка ходила к самому яму, высматривала, слышала и голоса и песни и растревоженная вернулась.
        Месяц острыми рогами высунулся из леса и стоял над избой, когда послышался шорох травы и возле телеги выросли две тени. Аленка вскарабкалась на телегу, свернулась калачиком и, закрывшись тулупом, разом заснула. Касьян шел прихрамывая.
        -Подпильник пригодился, - сказал Касьян. - Каины опились, надели на ногу мне обруч железный с замком и с цепью, а на цепи второй обруч для соседа беглого. Тот спать завалился, а я все ворочал вагранкой, как бы из беды вывернуться. Аленку пропустил стрелец. Она меня нашла и шепчет: «Бабка каравай шлет, смотри - зуб не сломай». Я смекнул, не зря она так говорит. Разломал каравай, нащупал железку и стал замок перетирать. Времени много прошло, ладонь стер до крови. Разогнул я обруч, а там в темноте пролез мимо стражника и выбрался на дорогу. А только здесь оставаться нам смерть, утром пристав со стрельцами облавой все кругом обшарит. Надо уйти немедля в самую чащу.
        -Не в чащу, - сказал вынырнувший откуда-то и пропадавший целый день бурлак. - Я уже разведал. Есть тропа, ведет она через болота на реку Глядяшку. Там копачи-ровщики и молотобойцы рудную землю достают и плавят. Туда надо путь держать.
        Разыскали в кустах Гнедка, впрягли его в телегу, и по едва заметной тропе бегунцы потянулись в глубину темного безмолвного леса.
        Бурлак, шагая возле телеги, объяснял лежавшему в ней деду:
        -Эта речка здесь Беспута. Нам только от нее отойти, перевалить через увал, и там выйдем к речке Глядяшке. Она вливается в речку Тулицу: про Тулицу ты уже слышал - на Тулице стоит город Тула.
        -И куда ж ты нас ведешь? Смотри, брат, еще туда приведешь, откуда и не выберешься. Ты ведь даже не сказал, как тебя звать, как по батюшке величать.
        Бурлак тряхнул темной гривой и, подмигнув, сказал:
        -Для ярыжки и дьячка я зовусь как когда придется: иной раз Кузькой, иной Терехой. А тебе я правду скажу, зовусь я Наумка Кобель - такое уж мне прозвище дали, что очень я бродящий, как пес бездомный.
        5.ГОРОДИЩЕНСКИЙ ЗАВОД
        Гнедко, не торопясь, протащил телегу по размытой исковерканной дороге через, казалось бы, непроходимую засеку. Всюду Наумка Кобель находил тропу, обходы и пролазы.
        У деда медленно заживала рана. Но Тимофейка уже перестал ждать смерти, а рассказывал о вольной жизни в Уральских горах, на понизовьях Волги и в далекой Сибири.
        -Пускай меня ловят, пускай в железы клепают, в клетку садят - Тимофейка отовсюду уйдет. Не бывать больше на мне боярскому хомуту.
        Через несколько дней скитаний по лесу сумрачная чаща кончилась, и показались прогалины. Вымазанные сажей люди ходили возле ям, куда они складывали вывороченные пни и коряги. Дым подымался столбами в разных местах леса.
        -Здоровы будете! - крикнул Наумка.
        -Что за лесовики? - ответил один.
        -Были лесовики-грибоеды, теперь ищем где почище, чтоб попасть на Городище.
        -Да тут и есть Городище, вон за рощей!
        -Знать, и вы с завода?
        -Все мы здесь закабаленные заводу - жжем уголь.
        -А как насчет работы? Ковачи здесь нужны? - прохрипел дед из телеги.
        -Не ты ли ковать собираешься? Тебе умирать пора.
        -Умри-ка ты сегодня, а я завтра…
        -Какой храпец! Жизнь тебе, что ли, не мила, что ищешь прикабалиться к нашему заводу?
        -Там виден будет тын, где дед добудет алтын, - сказал Наумка. - Лучше объясни, где дорога.
        -Чего объяснять? Езжай прямо - к заводу и приедешь.
        Городищенский завод оказался множеством сараев и изб, рассыпавшихся вдоль речки Глядяшки. Четыре плотины подпирали речку, образовав запруды. Водяные мельницы осели возле плотины; вертелись большие колеса, и тяжелые глухие удары доносились из построек.
        Многочисленные подводы тянулись с разных сторон. Одни везли красновато-бурые камни - железную руду, другие - уголь. Возле подвод шагали крестьяне, бабы и дети.
        -Не здесь ли хочешь остаться? - спросила бабка.
        -Деда, поедем дальше, - поддержала Аленка. - Смотри, здесь народ, ой, сумрачный! Видно, и здесь не лучше, чем было в Пеньках. А это что за чудной человек?
        Мимо проходил высокий незнакомец, одетый непривычно для крестьянского глаза. Старое, в морщинах, лицо было тщательно выбрито. На плечи накинут темный плащ без рукавов. На голове шляпа с широкими, загнутыми кверху полями; на ногах полубашмаки с медными пряжками и красные шерстяные чулки до колен.
        -Што вам за люди? - спросил, остановившись, незнакомец. - Откуда приехал?
        -Едем издалека, - ответил Наумка. - Где были, оттуда сплыли. Ищем работенки, пока есть силенки. Не все же на одном месте век вековать.
        -Ковать? Ви умеить ковать?
        -Я говорю - не в одном же месте век вековать, сиднем сидеть. Да и ковать мы тоже умеем.
        -Мне надо челофек умей ковать. Работа есть, хлеб я давай, лапти давай и крупа давай. Ступай на староста Гафриля. Эйн, цвей, дрей, иди на съезжи изба.
        -Значит, мы на хозяйских харчах будем? А где жить? Где будет дом?
        -Дом? Зачем дом? Лес близко, в лесу дрова много, дом ви сами строить.
        -А жалованье какое положите?
        Незнакомец сердито постучал тростью по телеге:
        -Жаливане? Все ви хотить сейчас жаливане. Сперва надо посмотреть, что ви умеить делять, а тогда и говорить, какой вам жаливане. Искайте старост Гафриля.
        И незнакомец зашагал дальше, опираясь на трость с серебряным набалдашником.
        Попадавшиеся навстречу крестьяне с возами снимали шапки и низко кланялись, крича:
        -Добрый день, Петр Гаврилович!
        -Кто же это такой? - спросил Наумка проходившего мимо худого крестьянина. Он подгонял облезлую лошаденку с телегой, полной угля.
        -Как ты не знаешь? Видно, дальний. Это хозяин всего завода, немец Петр Гаврилович Марселис.[37 - В описываемое время Городищенский завод принадлежал датчанину Петру Марселису. Основан завод был голландцем Винниусом, устроителем нескольких железолитейных заводов.] Ну и сердитый! Понукает работать день-деньской и всех еще колотит своим посошком.
        -Знать, работы много?
        -Дай только работы, да день мал!
        -Разве нельзя уйти отсюда?
        -А куда уйдешь? Мы Саломыховской волости, двести пятьдесят дворов. Все по царской грамоте приписаны к заводу, народ нужной, бедный.
        Только Наумка стал расспрашивать о харчах и жалованье, как разговор был прерван окриком:
        -Чего стал? Будешь в праздник разводить лясы. Домнушка не ждет, угля просит. - К крестьянину подбежал мужик с длинным батогом в руке. Он ударил батогом сперва по спине лошаденки, потом по шапке мужика.
        -Но-но, Сивка, трогай!
        Телега покатила дальше, раскачиваясь из стороны в сторону, а человек с батогом подскочил к Наумке, уставился на него, затем быстро перешел к Касьяну. Схватив его за руку, повернул ладонь, вмиг очутился около телеги, нагнулся к деду и потряс его за плечо.
        -Никак, подыхаешь? У нас отъешься. Немец вдвойне хлеба даст. Беглый, сразу видно. Каширские или подальше? Никуда не бегите, зиму у нас перезимуете. Работа всех прокормит.
        Человек с батогом подбежал к бабке, которая отвернулась, заворчав:
        -Ну тебя, чего ищешь?
        -Чего ищу? Работничков ищу. Немец наш для кого работает? Для царя работает, по царскому приказу работает, ядра каленые льет. А вы для царя постараться не хотите?
        -Что же мы можем здесь делать? - сказал Наумка. - Мы посошные, около землицы ходим.
        -Какие такие посошные, - ответил человек с батогом, роясь в телеге. - Эге, вот и кувалда, и ручник, и клещи, и ось железная. Кто же не узнает, что ковачи едут? Да и этого молодца, - указал он на Касьяна, - сразу узнал, что молотобоец - вся ладонь в мозолях. Ну-ка, айда за мной!
        -Куда ж ты нас тащишь? - заголосила бабка Дарья. - Здесь сторона чужая. Мы к сродственникам едем, помирать нам пора.
        -Ладно, ладно, какие там сродственники! Повременят они, и тебе еще помирать рано. Будешь около телеги ходить, из лесу уголь и руду возить. И девчонка пригодится за конем ходить.
        Гнедко потащил телегу дальше, путники миновали первые избы, такие же, как в Пеньках, черные, покосившиеся, курные, с дымом, валившим прямо из дыр в крышах. Но из изб доносился приятный запах свежеиспеченного хлеба, и путники после стольких дней беспокойной дороги невольно думали: «Теперь бы миску щей!»
        6.ЧУГУННАЯ ПЛАВИЛЬНЯ
        Дед и остальные путники расположились в съезжей избе, а Касьян вышел к реке посмотреть на завод, о котором он много слышал.
        «Как это можно, - думал он, - заставить реку колеса вертеть и молотами бить?»
        Касьян никогда не уходил из Пеньков, и то, что он здесь увидел, показалось ему диковинным.
        Небольшая речка была запружена четырьмя плотинами, и возле них расположились приземистые темные строения. Из них глухо доносились тяжелые удары.
        «Там водяные молоты железо бьют, - соображал Касьян, - и все это построено по умыслу этого хмурого немца в развевающемся шабуре и широкой шляпе. Ну и башковитый же парень!»
        Возле второй и третьей плотины подымались две приземистые пузатые печи, сложенные из тесаного камня. Печи казались Касьяну очень высокими после того маленького горна, у которого он работал с дедом Тимофейкой. «Вот это, наверное, сыродутные домницы, где плавится здешняя руда», - подумал Касьян и подошел к одной из домен.
        Домна была сажени в четыре-пять вышиной. С двух сторон у ее подножия были прилажены громадные трехсаженные кожаные мехи. Мехи раздувались и сжимались сами, без помощи рабочих. Подойдя ближе, Касьян увидел, что они движутся с помощью деревянных рычагов и большого мельничного колеса. Мехи действовали непрерывно, и два железных сопла снизу хриплыми вздохами вдували воздух в дымящуюся закоптелую домну. Касьян оглядел мехи и сообразил, что, отведя рычаг, связанный с колесом, можно остановить действие мехов.
        К верхушке домны вел довольно крутой земляной накат с помостом, устланным бревнами. Тощий конь с выступающими ребрами, надрываясь, тащил телегу, груженную железной рудой. Возчик и двое рабочих помогали втаскивать телегу. Конь, с дрожащими от усилия ногами, скользил по бревнам и не мог вытянуть телегу. Касьян подбежал к телеге, напер сзади плечом, и конь, громыхая копытами, втащил телегу на верх помоста.
        Здесь рабочие переложили тяжелые куски руды в ручные тачки и придвинули их к железной заслонке в стене домны.
        Старичок-немец, одетый так же странно, как тот человек, которого они раньше встретили, делал записи свинцовым карандашом в маленькой книжечке.
        -Ну, готовы? - спросил немец.
        -Готовы, - ответили рабочие у тачки.
        -Колошник! - крикнул немец.
        Стоявший у железной заслонки рабочий в кожаном фартуке и больших кожаных рукавицах со страшным напряжением ухватился крюком за кольцо заслонки и отодвинул ее. Клубы дыма и языки пламени вырвались из отверстия, Рабочие быстро подкатывали тачки к отверстию, опрокидывали руду и отбегали назад.
        Последний рабочий, приблизившись, зашатался и остановился, - его обдало клубом дыма. Он несколько мгновений стоял, закрыв лицо рукой, и упал бы вперед, но Касьян, подскочив, схватил его под руки и оттащил назад. Рабочий бессильно опустился на землю.
        -Это какой баловник! Скорей бросить колошу в домну! - кричал старичок-немец.
        Касьян, жмуря глаза и задерживая дыхание, поднял тяжелую тачку и опрокинул ее вперед в отверстие, извергавшее пламя и дым. Дверца закрылась. Рабочие, отхаркиваясь и сплевывая, отошли в сторону. Дым слепил глаза, царапал горло. Новая телега поднялась по накату с большой корзиной древесного угля. Возчиком была маленькая девочка в заплатанном холстинном сарафанчике.
        -Чего смотришь? - закричал немец Касьяну. - Надо помогать!
        Касьян схватил за край плетеную ивовую корзину и вместе с двумя рабочими опрокинул уголь в раскрывшуюся дверцу колошника.
        Старичок-немец пристально смотрел подслеповатыми глазами на Касьяна.
        -Смотри-ка, парнишка, - сказал он, - какое у домны большое брюхо. Ей надо в день десять телег руды и двадцать телег угля. А всего это пятьсот пудов. А из этого домнушка выпустит сто или сто двадцать пудов хорошего чугуна. Мне здесь очень нужно иметь такого здорового работника, как ты, помогать сыпать руду и уголь домне в брюхо. Как стемнеет сегодня, ты увидишь, как из этого чугуна мы сделаем настоящую пушку, из которой можно стрелять, и к ней сразу двести штук ядер, по восемь фунтов каждое ядро.
        -Ладно, приду посмотреть.
        -Нет, ты не будешь смотреть, ты будешь помогать. Мне здесь нужен такой медведь, который легко опрокидывает корзину с углем и рудой.
        -Никак не могу, господин немец. Я иду дальше, в Тулу.
        -Какое мне дело до твоей Тулы! Вот работник Федька, баловник, не хочет работать. Я скажу моему хозяину герр Марселису, что ты здесь останешься работать. Не разговаривай, слушай мое слово, доннэр вэттэр![38 - Доннэр вэттэр - гром и буря (немецкое выражение).]
        Рабочий, которого оттащил Касьян, кашлял и глухо сказал:
        -За что же, Христиан Иванович? Пожалейте, я совсем хворый, грудь ломит. Трудно тачку поднять. Где же мне до убитого глаза работать?[39 - До убитого глаза - до полного изнеможения.] - Он с трудом встал.
        -Мне нужно чугун делать, - сердито ответил немец. - А такой рабочий, как ты, баловник, такой мне не надо. Слушай мои слова: ступай на съезжую избу к старосте Гаврилке - я приказал дать тебе двадцать батогов, и ты завтра придешь сюда назад и больше не захочешь быть больным.
        Касьян не знал, что делать, но стоявший около него рабочий пробормотал:
        -Ты, паренек, лучше не спорь, если не хочешь тоже получить сто батогов в спину. Назвался груздем, полезай в кузов. Сунулся сюда, так слушайся Хрестьян Йваныча, пока он тебя не отпустит.
        Еще одна телега остановилась возле колошника. Касьян решил не спорить и стал перекладывать тяжелые куски руды на тачку.
        Когда стемнело, немец Христиан Иванович спустился вниз к подножию домны. Он приказал рабочим идти за ним. Касьян пошел вместе с рабочими.
        -Горновой? Где горновой? - крикнул немец.
        -Здеся, - ответил голос, и из темноты показался коренастый пожилой длиннобородый мужик в кожаном фартуке, с масляным светильником.
        Перед домной был вкопан в землю большой глубокий дубовый чан, наполненный формовочной землей для отлива пушки.
        Христиан Иванович обошел вокруг чана и осмотрел желоба и ямки, вдавленные в темной земле.
        -Что здесь такое? - спросил Касьян соседа.
        -Подожди, увидишь. Только отсюда с места не сходи.
        Горновой подвесил светильник на крюк в стене и, закрывая лицо рукавом, открыл оконце в каменной кладке домны. Оттуда вырвался горячий вихрь, но горновой просунул длинную железную ложку, зачерпнул серую массу и вылил в ведро с водой, окутавшееся клубами пара.
        Христиан Иванович подошел к ведру. Горновой вынул кусок серой массы и подал ее немцу. Тот посмотрел, сломал кусок пополам и оглядел место излома.
        -Готово на выпуск! - крикнул он.
        -На выпуск! - громко прозвучал голос горнового.
        -На выпуск готовься! - раздались голоса, и в темноте задвигались тени.
        -Бей летку! - крикнул немец.
        Горновой железным ломом начал осторожно пробивать нижнюю стенку домны. Отверстие там было замазано огнеупорной глиной, которая, затвердев, сдерживала расплавленный чугун.
        Одно место в летке начало светиться все сильнее, и светло-оранжевые блики засияли кругом на столбах, дубовых скрепах и безмолвно стоящих рабочих.
        Яркая струя жидкого тяжелого пламени поплыла из летки в желоб и оттуда в глубокий дубовый чан. Старичок-немец, нагнувшись над чаном, внимательно вглядывался, подняв одну руку.
        -Хальт! - крикнул он, махнув рукой. - Отводи!
        Рабочий загородил желоб металлической лопаткой, и светящееся тесто чугуна повернуло и поплыло в сторону по узким канавкам, где стало разливаться по мелким формам, ровными рядами выдавленным в формовочной земле.
        Рабочий сказал Касьяну:
        -В этом чане отлита теперь пушка, а в тех канавках ядра пушечные. Двести ядер отольются зараз. Видишь, векша[40 - Векша - блок.]над чаном. Завтра пушка остынет: ее цепями подымут на векшу, переложат на телегу и отвезут на другую плотину. Там вертельня о шести станках для сверления пушки и два точила для обтачивания стволов. Эх, и пушечка будет, только бы ее направить против кого след!
        -Против кого же? - спросил вполголоса Касьян.
        Но рабочий отвернулся, будто не слышал Касьяна.
        7.ЛОВУШКА
        Когда поток расплавленного чугуна остановился и каленые ядра были залиты водой, старичок-немец отпустил Касьяна, приказав ему, чтобы утром с рассветом он явился работать на верхушку домны.
        Один рабочий проводил Касьяна до съезжей избы. Сторож с колотушкой ходил около запертых ворот.
        -Твои сродственники в сарае, близ сеновала. Я уже говорил им, что ты, верно, убег. От немца Христьяна один даже в домну прыгнуть захотел. Насилу его сдержали и на цепь посадили.
        Сторож отпер большим ключом, висевшим у него на поясе, дубовые ворота, впустил Касьяна и запер ворота снова.
        Касьян нашел деда и Наумку под навесом. Невдалеке стоял Гнедко, привязанный к телеге. Дарья с Аленкой спали. Наумка и дед внимательно выслушали рассказ Касьяна.
        -Нам уже сказали, что тебя немец в учебу взял, - заметил Наумка. - Только он тебя учить не станет, а силы твои высосет, и ты такой же станешь, как этот Федька, хворый.
        -Грех да беда на ком не живет, - сказал дед. - А тот дурак, кто от беды добра ждет.
        -Здесь нам какое житье, - говорил Наумка. - Меня ужо хотят послать в Дедиловские провалища руду копать. А руда там в земле, в ямах, сажен по пятнадцать и двадцать глубиной. Надо врыться вглубь, как в колодец, пока дойдешь до слоя руды, а тогда надо копать в сторону и идти дудкой за рудой. В одной яме бывает по четыре человека ровщиков за круговой порукой, чтобы кто не сбежал. А кто сбежит, других троих порют. Из одной ямы надо вытаскивать по одному возу руды в день на человека. Всего четыре воза. А в ямах всегда роют с огнем - светят лучину. За воз платят ровщикам по два алтына, а воз двадцать пять пудов. Но прежде еще надо руду очистить - в рудных комьях бывает и земля, и мусор, и камень всякий. И все это надо очищать от руды.
        Дед шептал:
        -Что ж ты, Наумко, обещал на Волгу провести?
        -Да я разве отрекаюсь? - вскричал Наумка. - То я и говорю, что стояньем крепости не возьмешь. И прежде всего пойдем в Тулу. Она близко - пятнадцать верст. К утру там будем и прямо в Кузнечную слободу махнем. Там самопальщики судьям неподневольны, живут своим кошем и своим промыслом. Пойдем в работники к старосте Еремею Баташову или другим самопальщикам - Мосолову, Орехову или Антуфьеву, - все они как бояре живут, никто их не тронет, и нас они защитят.
        -Как же нам отсюда выбраться?
        -Эх, дед, стар, видно, ты стал. Я из каменного острога уходил, а из этой съезжей избы не я один уйду, а и с Гнедком и с телегой - сена воз наберу и тебя сверху посажу.
        Обсуждения были недолги. Пока дед и Дарья запрягали коня и накладывали сено, Касьян и Наумка подрыли лаз под ворота и оба вылезли. Касьян ждал, а Наумка бесшумно пошел вдоль забора. Сторож с колотушкой был далеко. Глухо доносилась дробь ударов палкой о чугунную доску.
        На селе было тихо. У околицы лаяли собаки. Две домны выбрасывали огненные языки, и дым, освещаемый снизу, красными завитками клубился к небу.
        Сторож замолк, потом снова заколотил в колотушку и медленно приближался к съезжей избе. «Где ж Наумка?» - тревожился Касьян.
        Сторож в нагольном тулупе беспечно подходил к воротам. Касьян притаился и, когда сторож поравнялся с ним, набросился на него, схватив за шею.
        -Что ты, сдурел? - зашептал, задыхаясь, знакомый голос. - Это ж я, Наумка. Сторож лежит в канаве с завязанным ртом. Я ему и руки связал, и пригрозил, что его прикончу, если только он до утра голос подаст. До рассвета он и не чихнет.
        Наумка сунул Касьяну в руку ключ от замка.
        -Скорей отпирай ворота, да потише, не брякни. Теперь, после работы, все без чутья спят. Смело выезжайте и прямо направляйтесь в Тулу большой дорогой. Я за вами закрою ворота и еще похожу, постучу в доску, пока вы не отъедете подальше; потом я вас догоню. А ежели меня схватят, так сами разыщите в Туле Баташова Еремея или Антуфьева. У них всегда работников много, там и укроетесь.
        Большой воз с сеном медленно двигался через село. Темная высокая фигура шагала навстречу - широкополая шляпа, развевающийся плащ и трость в руке.
        -Откуда приходил, из Венев?
        -Веневские, батюшка, веневские, - отвечала старуха Дарья, подхлестывая коня. - В Тулу сено везем.
        -Счастливы дорог!
        -Спасибо, батюшка-немец!
        Вдали выстукивала дробь колотушки, потом смолкла.
        -Пьяница-сторож, свинья, опять засипал, - проворчала тень. - Надо его посмотреть.
        Часть третья
        ТУЛЬСКИЕ САМОПАЛЬЩИКИ
        Не кует кузнецов молот, а кует кузнецов голод.
Народная поговорка
        1.СТАРАЯ ТУЛА
        В описываемое время Тула являлась важной крепостью на южной границе царства Московского. В Туле скрещивалось несколько больших дорог, и через нее к югу шел Муравский шлях, по которому через степь поддерживалась связь с Крымом и откуда татарские войска делали неоднократные опустошительные набеги на московские земли.
        Тула расползалась по низкой и топкой долине реки Упы возле впадения в нее речки Тулицы. Здесь находилось старое Городище, построенное предками туляков. В 1509 году на другом берегу вырос деревянный «город», то есть широкая стена, сложенная из дубовых кряжей, окружила значительную часть селений. Перед стеной были выкопаны рвы, наполненные водой, насыпаны валы. У ворот были подъемные мосты. Таким образом, Тула стала для того времени очень грозной крепостью южной оборонительной линии, которая состояла из ряда непроходимых засек, завитаев[41 - Завитай - укрепление.]и длинных валов.
        Вся эта оборонительная линия, выстроенная тяжелым и упорным трудом рабов - бесчисленных крестьян и военнопленных, сложивших тут свои кости, - охраняла селения Московского государства от внезапных набегов татар, крымцев, ногайцев, калмыков и других степных кочевников. Пока шла осада пограничных крепостей, в тылу спешно собирались дружины и направлялись против вторгшегося неприятеля, появлявшегося со стотысячной конной армией.
        Помимо деревянной стены, в 1530 году была выстроена внутри ее каменная крепость, «кремль», в «казенном амбаре» которого хранились пушечная «казна», зелье,[42 - Зелье - порох.] ядра, пищали и прочие воинские припасы.
        Когда снаружи деревянных укреплений расселились обыватели, то был окопан валом третий - земляной, или Завитай-город. Все эти валы примыкали друг к другу и к засекам, делая затруднительным внезапный набег врагов.
        В середине XVII века набеги татар прекратились, сторожевые воеводы были уволены, и охрана всего края сосредоточилась в руках одного тульского воеводы.
        К этому же времени Тула приобрела новое значение как центр железного производства. По всему краю вокруг Тулы искони находили рудные места. Наиболее древние шахты находились около города Дедилова,[43 - Близ бывшего города Дедилова, в тридцати верстах от Тулы, с самых давних времен добывалась руда и плавилась в ручных горнах. Эти ручные горны завелись впоследствии по многим деревням бывшей Тульской губернии при домах крестьян, занимавшихся этим промыслом. Из добываемого таким образом железа выковывались в городе Туле, кроме мелких изделий для домашнего обихода, всякие «бронные» и ружейные вещи. Так, например, в XVI веке делали там самострелы, пищали, копья и мечи.] где рабским трудом на глубине нескольких сажен добывался тяжелый красноватый камень (железная руда), из которого в простых сыродутных горнах первобытным способом плавились крицы (комки руды), и затем из этих криц переплавкой и ковкой молотами выделывалось железо и «уклад» (сталь), нужные для воинского снаряжения и домашнего обихода.
        Войны, которые приходилось вести Московским отрядам на всех границах: на западе против поляков и литовцев, на севере против шведов, на востоке и юге против татар, - потребовали усовершенствования оружия, от чего зависела безопасность государства. Путем разных льгот и преимуществ Москва поощряла выработку кузницами огнестрельного и «белого»[44 - Белого - холодного.]оружия, сперва на дому, а потом на казенных заводах, с запрещением домашнего производства, чтобы оружие не попалось бунтовщикам, недавно оказавшимся грозными в восстании Разина.
        С середины XVII века снаружи деревянных стен образовалась особая Кузнецкая слобода, в которой кузнецы-самопальщики, почувствовав свое значение, отвоевали себе право некоторого самоуправления: завели своих выборных старост и голов, добились права особого суда, освобождения от постоев и других мирских тягот.
        Подчинены были тульские кузнецы непосредственно московской Оружейной палате и были обязаны ежегодно ей доставлять две тысячи пищалей по цене двадцать два алтына и две деньги за пищаль. А то, что кузнецы вырабатывали сверх этого, они могли продавать за положенные цены той же Оружейной палате, а на сторону продавать было строго запрещено.
        К концу XVII века царь Петр дозволил тульским самопальщикам Ивану Баташову и Никите Демидову Антуфьеву устроить собственные два завода с водяной силой, что они и сделали, перегородив плотинами реку Тулицу и образовав на ней две запруды. Эти заводы были устроены по образцу завода, основанного шестьдесят лет назад на реке Глядяшке голландцем Винниусом, а для добывания руды и выжигания угля им предоставлены были земли в Малиновой засеке, издавна славившейся изобилием железных руд.
        Только в 1705 году в Туле был выстроен казенный «Оружейный двор» с пятьюдесятью горнами, а через десять лет этот двор был преобразован в настоящий оружейный завод с плотиной в тридцать четыре сажени длиной, перегородившей Упу. С этого времени и поныне существует «Тульский оружейный завод».
        2.В КУЗНЕЦКОЙ СЛОБОДЕ
        Вечером по избитой колеями и ямами улице Кузнецкой слободы, мимо деревянных строений шли Касьян и Тимофей. Небольшие квадратные отверстия, пробитые в бревенчатых стенах, светились желтыми и красными огнями от пылающих внутри горнов.
        Оба путника посматривали по сторонам и выбирали, в какую кузницу им зайти.
        -Чего разбирать, пойдем в эту! - сказал дед и заковылял к одной раскрытой двери, откуда косые лучи падали на грязную топкую дорогу.
        Внутри кузницы разом пылали четыре горна, и десятка два кузнецов и молотобойцев в кожаных передниках, рваных рубахах, с засученными рукавами были заняты напряженной работой. Одни возились около горна, где мехи шипели, равномерно сжимались и раздувались, отчего красные искры беспрерывными роями взлетали над раскаленными угольями. Некоторые кузнецы стояли около десяти наковален и наносили кувалдами четкие удары по узким полосам раскаленного железа.
        -Стволы для пищалей куют, - заметил дед.
        Никто из работавших не обратил внимания на вошедших.
        Касьян, привыкший к маленькой деревенской кузне деда, смотрел с любопытством на работу в этом большом закоптелом сарае, где одновременно работало столько мастеров.
        Тимофей, опершись на посошок, прищуря свои воспаленные обветренные глаза, неодобрительно покачивал головой.
        Касьян, взглянув на него, подумал, что дед чем-то недоволен.
        -Разорвет, - сказал Тимофей и повел седыми нависшими бровями.
        -Чего разорвет? - спросил Касьян.
        Дед мотнул головой в сторону ближайшей наковальни. Возле нее стояли трое: кузнец с худым обтянутым лицом держал клещами узкую полосу длиною около четырех четвертей, самый конец которой был раскален. Кузнец ударил ручником, и за ним два молотобойца, молодые сильные парни, поочередно били небольшими балдами половинного размера. Касьян заметил, что и наковальня и все молоты были иного вида, чем те, которыми он привык работать в дедовской кузнице. Поперек наковальни шли параллельные желоба.
        Быстрыми ударами полоса, положенная на желоб наковальни, сгибалась и заворачивалась, обращаясь в трубку.
        «Верно, из этой трубки выйдет ствол ружья», - соображал Касьян.
        Со стороны к ним подошел высокий человек-бородач в красной рубахе навыпуск до колен, с нагольным полушубком на широких прямых плечах. Черная жесткая борода обрамляла сухое желтое лицо, точно измученное постом или болезнью. Впавшие глаза как бы оценивали: «На что ты годишься? Стоит ли говорить с тобой?» Жилистая широкая рука сжимала костыль с железным наконечником.
        «Не хозяин ли кузницы?» - смекнул Касьян.
        Бородач смерил взглядом Тимофея, скользнул прищуренными глазами по Касьяну, по старому шабуру и локтям деда.
        -Поздно учиться, - процедил он с презрительной холодностью, отвернувшись, - а парнишку, пожалуй, могу взять мехи раздувать.
        -Кому поздно учиться - тебе али мне? - ответил Тимофейка. - Руки у тебя больно белые, видно, давно ручник держал, пора снова подучиться.
        Хозяин медленно повернулся, уставился на деда и снял шапку с красным бархатным верхом, отороченную лисой. Огни горнов заблестели на его лысом черепе.
        -Не ты ли меня чему научить хочешь? Подков мне ковать не надо. Мне надо пищальные стволы наваривать да замки к ним делать, чтобы кремень хорошо бил. А ты пищали когда видал?
        -Если ты так будешь наваривать стволы, как здесь, на этой наковальне, то твое ружье разорвет. Края железины надо не накладывать внахлестку, а прикладывать впритык.
        -Прикладывать впритык? - переспросил хозяин. - А почему именно впритык?
        -А потому, что ежели ты будешь накладывать железо на железо внахлестку, а потом бить балдою, то внутри будут расщелины, пленки и зазубрины. Начнут они отрываться и крошиться, и пуля ровно не полетит. А если приложить…
        -Тут-то тебе вернее разорвет, - сказал холодно хозяин, но в его глазах засветилось любопытство.
        -Никогда не разорвет. Если приложить края трубки впритык, железо край в край сварится, и стенка будет ровная.
        -А ну-ка, ребята, - крикнул бородач густым голосом, покрывшим шум кузницы, - этот старик хочет нас учить, как стволы наваривать! Его леший в засеке учил.
        Кузнецы рассмеялись.
        -Этот леший дед с махмары[45 - С махмары - с похмелья.]думает учить нас, Никита Демидович, - сказал ближайший кузнец. - Пусть еще у наковальни постоит да годков десять балдой отстукает, тогда чему-нибудь научится.
        3.ОТРЕЖЬ ДВЕНАДЦАТЬ ФУНТОВ ЖЕЛЕЗА!
        Дед повернулся, махнул недовольно рукой и сделал шаг, чтобы уйти, но бородач схватил его за шабур.
        -Нет, братец, ты уж останься и покажи-ка нам, как ты завариваешь стволы. Может, мы и впрямь людишки несмышленые. Попробуй ковать ствол. Только чтобы ты же потом из этой пищали палил. И если после третьего раза ствол не разорвет, то тебе я за работу заплачу три алтына. А если разорвет, то не пеняй, если твою рожу своротит. Только скажи напередки свое имя и отчество, чтобы нам знать, не тужить, по ком панихиду служить.
        -Ладно, - сказал дед, и в его глазах вспыхнули злобные огоньки. - Касьян, бери кувалду, дайте-ка мне ручничок.
        Касьян неловко взялся за кувалду. Она была непривычна и не по руке.
        Дед скинул шабур и среди ручников выбрал себе один с узким концом.
        -Где железо? - спросил Тимофей.
        -Сам отрежь, - сказал, усмехаясь, хозяин. - Дайте-ка ему цельную полосу. Посмотрим, сумеешь ли ты откусить ровно двенадцать фунтов - фунт в фунт.
        Молодой рабочий поднес Тимофею кусок полосового железа, четырехгранного, пальца в три шириной.
        Дед засопел, оглянулся кругом, встретился с насмешливыми взглядами стоявших гурьбой, выпачканных сажей ковалей. Он швырнул ручник о землю, схватил полосу, взвесил на руках.
        -Теперь, хозяин, дай мне ставилу у двенадесять хвунтов.
        -Дать ему ставилу, - приказал хозяин.
        Кузнецы загудели, перебрасываясь замечаниями. Один принес две гири клейменые - одна в десять, другая в два фунта.
        Тимофей повернул их в руках, осторожно поставил на наковальню.
        -Касьянушка, принеси-ка сюда вот тот жбан и ведерком зачерпни воды, - сказал он, указывая в угол, где стоял большой деревянный чан с водой, обычно нужной при закалке.
        Касьян принес высокий глиняный кувшин и деревянное ведерко с водой.
        Тимофей вынул из-за пазухи кожаный кошель, достал вощеную дратву и мелок. Дратву привязал он к большой гире и вдел на нить еще маленькую гирю. Обе гири он опустил в жбан, держа нить в руках.
        -Ну-ка, Касьянушка, лей в жбан водицу, да не торопко.
        Касьян, еще не понимая, к чему дело клонится, стал лить в жбан.
        Вода приблизилась к краям.
        -Хватит! - сказал Тимофей, когда вода сровнялась с краями жбана.
        Дед осторожно вытащил гири, стряхнул капли в жбан, - уровень воды без гирь опустился.
        Тимофей отбросил гири, взял снова полосу железа и стал осторожно опускать ее конец в жбан. Когда конец железа стал погружаться в воду, уровень воды одновременно начал подниматься и наконец опять сровнялся с краями, и в это мгновение старик перестал погружать железо.
        -Дай-ка, Касьянушка, мелок.
        Дед поднял полосу и обвел железо мелком по той черте, до какой оно было замочено водой.
        Тогда Тимофей положил полосу на наковальню, наставил зубило на черту, обведенную мелом, и Касьян несколькими ударами кувалды отрубил кусок.
        Кузнецы схватили отрубленную часть и взвесили на весах, - тяжесть ее была равна двенадцати фунтам.
        -Кто же тебя научил так железо взвешивать? - спросил хозяин.
        -Аглицкий литейный мастер Джонс на заводе Винниуса,[46 - Этот способ отрезания железа, основанный на законе, открытом греческим ученым Архимедом, был введен на русских заводах английским мастером Джонсом, выписанным в Москву из-за границы вместе с другими оружейными иноземными мастерами.] - сказал Тимофей и, схватив обрубленное железо клещами, положил его в горн, засыпал углями и приказал рабочему раздувать мехи.
        4.ПИЩАЛЬНЫЙ СТВОЛ
        Когда железо раскалилось до вишневого цвета, Тимофей перенес его на большую наковальню, над которой подымался конец бревна с железным двадцатипудовым набалдашником.
        Рабочие пустили колесо, и молот гулко упал на наковальню.
        Силой водяного колеса конец бревна с железным набалдашником равномерно обрушивался вниз, постепенно выпрямляя и утончая полосу на гладкой поверхности наковальни, пока будущее дуло ружья не стало нужной трехлинейной толщины. Тимофей прикидывал глазом, выжидал и наконец вынул полосу из-под молота и снова перенес ее в горн, заложив конец в самое гнездо. Засипели мехи, завертелись вихрем искры над гнездом, и полоса стала раскаляться. Когда конец ее засверкал белым светом, прыская, как снежинками, веселыми звездочками, Тимофей подхватил ее клещами и уложил на небольшую пищальную наковальню.
        На этой наковальне было десять желобков - первый самый широкий, следующие постепенно суживались. Тимофей выровнял светившуюся полосу вдоль самого широкого желоба, сверху полосы протянул ровный железный костыль. Вслед за ручником старика Касьян начал ударять кувалдой по костылю, вдавливая полосу в желоб, отчего она начала сворачиваться.
        Десять раз перекладывал Тимофей трубку из более широкого желоба в следующий, поуже, и полоса постепенно свернулась в ровную трубку, края которой сдвинулись.
        Тогда произошла последняя заварка. В середину раскаленной трубки дед вдвинул до половины ее прямой прут, и Касьян ударами кувалды сровнял края трубки. От беспрерывных ударов трубка растянулась и стала тоньше.
        Хозяин сидел рядом на дубовой чурке и, прищурившись, оценивал работу старика.
        -Где ж ты, отец, научился такому пищальному делу? - спросил он, когда Тимофей набил на казенной части восемь граней, слегка растянул и выровнял конец ствола, и, наконец, положив ручник на сторону, зашабашил.
        -Был мальцом - добрые люди учили, а бородой оброс - других научу.
        -Ведь не иначе, - продолжал хозяин, - что ты на заводе работал у Винниуса на Глядяшке, или у Акемы, или в Москве в Пушкарском приказе. Я тебя, пожалуй, возьму к себе на работу. Можешь сходить в мою лавку на Посадской площади, в Гостином дворе, там себе выберешь на рубль, что приглянется. Приказчик на тебя запишет, потом в кузнице отработаешь. Мой урок тебе будет - заваривать в день три ствола. Заваришь больше - тебе пойдет приплата. Еще я дам тебе второго молотобойца. О жалованье завтра поговорим. Приходи наутро ко мне в избу. Теперь воевода строгий, беглых взыскивает, и надо тебе выправить охранный ярлык, а то ярыжка схватит, и тебя посадят в башню.
        -Это ты наболонь[47 - Наболонь - зря.]говоришь. За что меня сажать? От работы я не бегаю, а сам ее ищу. Если ты не холява, до чужого не жадный, буду у тебя работать.
        Хозяин сказал:
        -Ладно. Ты, я вижу, хоть стар, да петух.
        Тимофейка и Касьян вышли из кузни и направились по темной улице к той избе на окраине слободы, куда один посадский мастеровой принял их на постой.
        5.ЗАМОРСКИЙ ПИСТОЛЕТ
        Утром Тимофей направился искать избу Никиты Антуфьева и приказал Аленке идти с ним. Бабка повязала ее новым платком, одела в шабур, затянула поясом и с напутственными советами послала за дедом.
        Избу Антуфьева знали все. Она была построена под стать любому гостю или боярину. Сложенная из крупных бревен в два яруса, с глухим низом и маленькими слюдяными окошками в верхнем ярусе, изба, видно, принадлежала владельцу хозяйственному, с тугой мошной. Высокий частокол оберегал ее от лихих татей, за ним виднелись крыши амбаров, клетей и надпогребниц. Тимофей постучал в запертую калитку.
        Высокий бородатый дворник с метлой загородил вход, замахал рукой:
        -Куда лезешь, сивая борода? У нас сейчас высокие гости: сидит посыльщик[48 - Посыльщик - курьер, перевозивший срочную почту дворца.]от самого царя.
        Узнав, что хозяин приказал прийти, дворник почесал затылок и сказал:
        -Пожалуй, впущу во двор. Обожди, да не отходи в стороны, - псы цепные у нас злобные, разорвут в клочья.
        Тимофей с внучкой вошли во двор и остановились около резного крыльца. Четыре громадных пегих волкодава подняли яростный лай и рвались с цепей.
        Около крыльца стояли два верховых коня, их держал под уздцы молодой стрелец в долгополом малиновом кафтане с кривой саблей, подвешенной у пояса.
        Дворник поднялся на ступеньки и скрылся внутри избы. Ждать пришлось недолго. Вскоре на крыльцо вышел молодой черноглазый посыльщик царский в зеленом кафтане до колен, заморского покроя, в необычной иноземной шапке и высоких желтых сапогах со шпорами.
        Хозяин Антуфьев шел за ним и низко без конца кланялся.
        -Спасибо тебе, Никита Демидович, на хлеб-соли. А этот старик тоже из твоих самопальщиков? - заинтересовался гость Тимофеем.
        -Тоже из моих мастеров. Большой затейник. Хочет пищали по-новому заваривать. Пообещался, что ружья лопаться не будут.
        -Таких-то мастеров нам теперь и нужно.
        Стрелец подвел коня, и хозяин, спустившись, придерживал стремя.
        -А ты сумеешь починить заморский пистолет? - спросил царский посыльщик. - Справятся ли с таким делом наши тульские мастера?
        -Дай-ка сперва взгляну, какая пистоля, а тогда и скажу, - невозмутимо ответил Тимофей.
        Посыльщик вытащил из передней седельной кобуры большой кремневый пистолет и протянул его Тимофейке.
        -Видишь, замок не бьет. Эту пистолю с убитого шведа сняли.
        Тимофей осмотрел пистолет, взвел кремневый курок.
        -Пружина сломана, запал заржавел, рукоятка расшаталась, - бормотал Тимофей. - Оставь ее хозяину, мы ужо постараемся, будет как новенькая.
        -Будьте уж покойны, - отвечал Антуфьев. - Мои молодцы будут работать и денно и нощно. Сам я с плетью буду ходить и запорю мастеровых, но уж обещанное исполню.
        Антуфьев вместе с дворником отворил ворота и с низкими поклонами проводил знатного гостя.
        6.КАБАЛЬНАЯ ЗАПИСЬ
        Вся угодливая предупредительность Антуфьева перед царским посланником исчезла. Опять это был суровый хозяин, владелец кузнечного заведения, сжавший в своем костлявом кулаке всех своих служащих.
        -Ты, старик, насчет работы пришел? - сказал он, повернувшись боком. - Я могу еще наймовать людей - по царскому приказу надо еще белого оружия наковать. Только, брат, человека неведомого, без отпуска брать для меня опасно. Значит, с тебя нужно кабальную получить. Сам знаешь, железо теперь в какой цене. Неравно пропадет - с кого взыщешь? С тебя, голого, что возьмешь? Потому и говорю, что для верности ты мне сейчас бумагу подпишешь и «целование господне ей-же-ей»[49 - Обычная форма клятвы в то время.]дашь. Кондрат, кликни-ка Афанасьича.
        -Я здесь, Никита Демидыч!
        Пожилой человек в потертом кафтане с предупредительной улыбкой мелкими шажками спешил на зов хозяина. На поясе у него болтались медная резная чернильница и пук очиненных гусиных перьев.
        -Напиши-ка старику.
        -Уже готова, Никита Демидович, только «имярек» надо вставить.
        Антуфьев стоял, выжидая, а писец положил бумагу на перила крыльца и, ткнув в нее пальцем, сказал:
        -Пиши здесь.
        -Аленка, ты у дьячка Феопомпия училась, прочти-ка мне бумажку, - ответил Тимофей. - Без оглядки я тоже ничего писать не стану.
        -Но ты порядился идти в рабочие к Никите Демидычу, так и пиши обязательство, - объяснял вкрадчиво писарь.
        Аленка водила тонким пальчиком по бумаге.
        -Деда, я хорошо часослов читаю, а здесь как-то мудрено написано. Вот это я уразумела: «Быть по сей записи и впредь за хозяином своим во рабочих крепку, жить, где мой господин Никита Демидыч укажет, с того участку никуда не сойти, жить на заводе вечно и никуды не сбежать…»
        Тимофей замотал головой и снял шапку.
        -Спасибо, Никита Демидыч, на добром приеме, только нынче дураки повыпахались, и на себя петлю одевать я не стану.
        -Постой, говори не борзяся, - отвечал спокойно Антуфьев. - Разве я тебя неволю? Работай у меня и без записи, только тебе же хуже. У меня рука широкая, сердце отходчивое, а бог меня не оставил своей милостью: и завод мой растет, и изба брусяная полная чаша, а там еще пристрою. Все этой рукой сам наладил. - И Антуфьев протянул ладонь с длинными сухими пальцами. - В первую очередь мне заморский пистолет почини. Коли сможешь, я тебя не оставлю. В моей лавке можешь взять на рубль всякого товару: муки, крупы, масла постного. У меня и кони гладкие, хочу, чтобы деловцы были сытые.
        7.ГОМОН НА ПЛОЩАДИ
        Через несколько дней дед пошел на Посадскую площадь искать лавку Антуфьева. С ним увязались бабка Дарья и Аленка.
        -Не твое кузнецкое дело муку или крупу получать, - ворчала Дарья. - У тебя нюх подгорелый. Тебе отсыплют муку, мышами подъеденную или с куколем. Сам же есть не станешь.
        В пути они который раз толковали, куда мог деваться Наумка Кобель, «букой» припечатанный. С той ночи, как он остался на заводе колотить в доску, Наумка не догнал их, как обещал. Где же ему было теперь отыскать своих новых друзей, если он днем боится людям показаться.
        Едва ли и сегодня они встретят его на Посадской площади. Отметина на щеке может привлечь взгляд земского ярыжки или других целовальников. Станет ли Наумка себя подводить опять под наручни, колодки и кнут?
        День был базарный, и по всем улицам тянулись к Посадской площади пешеходы и крестьянские возы. Морозный утренник затянул серебристыми льдинками все лужи. Посадские люди шли, накинув на плечи желтые шубы с длинными до земли рукавами; они говорили о ценах на хлеб, об ожидаемом приезде в Тулу молодого царя Петра, о новых наборах ратных людей для свейской войны. Чем ближе к базару, тем гуще становилась толпа.
        Под воротами окружной стены стояли сторожа и опрашивали идущих. Тут же распоряжался земский ярыжка с нашитыми на груди большими буквами «З. Я».
        Крестьяне запрудили дорогу, выплачивая сторожам «мытную пошлину» по семь денег с воза, получали ярлыки и въезжали в широкие каменные ворота.
        Когда Тимофей хотел пройти с толпой в ворота, он заметил, что все двигавшиеся держали в руке над головой ярлыки. Сторожа бегло их осматривали и движением указательного пальца разрешали проходить дальше.
        Дед шел, недоумевая, что с ним будет. Ярыжка взглянул на него, быстро подошел и ухватил старика за грудь.
        -Ты почто не бритобрадец?
        -А на что мне бороду трепать?
        -А, ты против царского указу! Давай две деньги.
        -А почто?
        -Зачем бороду бережешь? Царский знак есть?
        -Не ведаю, какой такой царский знак.
        Напиравшие сзади прохожие подняли крик:
        -Чего народ запруживаешь? Гони плату за бороду или ходи обобренный![50 - Обобренный - обритый.]
        -Эй, целовальник, получай со старика две деньги! - крикнул ярыжка.
        -Две деньги платить мне на один раз или на вся дни?
        -Вестимо, на один раз. А похотишь ходить с бородой и с усами - откупись на весь год. Ты кто? Какой деловец?
        -Я коваль, - отвечал дед. - Работаю у кузнеца Антуфьева.
        -У Никиты Демидыча? Тогда сойдешь за уездного крестьянина. С тебя я должен иметь две деньги. Не хотишь платить - садись к брадобреям или вертай назад, откудова пришел.
        -Сюда, дед, вминт обреем! - кричали брадобреи, стоящие с большими бритвами в ряд около скамеечек, на которых сидели, завернутые полотенцами, посадские люди.
        Дед отмахнулся, покряхтел и достал из-за голенища кожаный кошель, вытащил оттуда две деньги и отдал ярыжке.
        -Виданное ли дело, за бороду платить! Да верно ли это, братцы? - обратился дед к ближайшим прохожим.
        -Ты из лесу, что ли пришел? Есть купцы, что за годовой знак и по тридцать и по шестьдесят рублев платят.
        Толпа двинулась дальше в ворота, и с ней поплыл Тимофей с бабкой и Аленкой, которые испуганно посматривали по сторонам, опасаясь, не спросят ли и с них какой-либо пошлины.
        Большая Посадская площадь была полна шумным народом, говором, криком. Рядами стояли возы крестьян и продавцов, приехавших из округи со всякими товарами: глиняной посудой, щепным товаром, деревянными мисками и ложками; тут же виднелись свиные туши, куры, связанные за ноги попарно, мешки зерна и муки, изделия домашних кустарей, свежая и соленая рыба.
        Вокруг базара тянулся Гостиный двор, или ряды лавок, перед которыми в лубяных коробах лежали московские и местные товары - холсты, нитки, румяна, белила, бусы и прочие заманчивые для покупателей вещи, а на поперечных шестах были подвешены сапоги, шапки, кушаки. Все ряды разделялись по видам товара. Отдельный ряд мучной, охотный с разной дичью, московский с товарами московских рукодельцев. Особенно нарядны были ряды шапочные, где висели расшитые цветными нитками, шелками и золотом тафьи и разукрашенные бисером, жемчугами и самоцветными камнями боярские шапки. Так же наряден был шубный ряд, где были выставлены цветные и пестрые расшитые шубы, охабни, однорядки и прочие яркие одежды, сшитые для боярских и зажиточных посадских людей. Купцы расхваливали свои товары, зазывали покупателей, хватали их за полы, уговаривая купить по небывало дешевой цене.
        Походячие торговцы с лотками на руках также «шумели в голос», то есть кричали, божились, крестились на иконы, подвешенные над лавками.
        Аленка, шедшая сзади, зазевалась на нарядные вещи, выставленные кругом. Ей очень хотелось моченого яблока или подрумяненного калача, - торговки выкрикивали нараспев: «Сахарные калачи с пару из печи», - но она не решалась попросить сурового деда, который протискивался вперед, разыскивая ножовый ряд, где находилась лавка кузнечного мастера Антуфьева. Толпа сгрудилась, оттерла Аленку, она услышала крики и сердитый голос деда:
        -Чего пристал, окаянный, чего тебе надо?
        -Иди за мной. Хватайте его! Это бегун, сбежал от свово господина. Тащите его в губную избу.[51 - В губной избе разбирались дела арестованных.]
        Аленка протискалась вперед и увидела, что деда Тимофея держит за одну руку кат Силантий из Веселых Пеньков, а за другую воеводский бирюч[52 - Бирюч - глашатай, читавший народу на площади правительственные распоряжения.]с палкой, на конце которой блестел медный двуглавый орел.
        Дед упирался, бранился, а те вцепились, не выпуская, и тащили куда-то в сторону. Любопытные сбегались со всех сторон.
        Громкий крик пронесся над площадью и взбудоражил толпу.
        -Бешеный бык с цепи сорвался! Спасайтесь, православные!
        Толпа шарахнулась в сторону, смяла и бирюча, и деда, и Силантия. Мимо бежали торговцы, посадские, бабы, мужик с медведем…
        Аленка кувыркнулась от чьего-то толчка, но вскочила и заметалась, разыскивая деда. Какой-то мужик-углежог, весь черный от сажи, сквозь которую выступали только красные веки и губы, пробивался, расталкивая встречных. Увидев Аленку, он схватил ее за руку.
        -Беги за мной! Аль Наумку не узнала? Это ведь я быка выпустил, чтобы гомон поднять.
        На середину опустевшей площади вылетел черный бык. Он тряс головой, рыл копытом землю. Крики и визги усилились, и толпа помчалась дальше. Из мясного ряда, засучивая рукава, бежали мясники в передниках с топорами и веревками, стараясь окружить быка. Наум пробежал с Аленкой в переулок, где они нагнали деда. Он, не оглядываясь, шел, мотая бородой, и бормотал:
        -Из Каширы ушел, из Яма ушел, от немца ушел и из Тулы уйду!
        -Совсем мучной колобок, - подхватил Наумка, - только как бы тебя лиса не съела? Антуфьев - мужик длинный, под собой землю на аршин видит, а своих рабочих в бараний рог гнет. Здесь на базаре я все про него выведал. Зачем здесь застрял? Двинемся на Волгу.
        8.ДОРОГОЙ РАБОТНИК
        Наумка прошел до конца Кузнецкой слободы. Тимофей указал избу, где они были на постое.
        -Я понаведаюсь еще к вам. Скажу последнее слово: уходите без мотчания на сибирские просторы. Антуфьев вас перехитрит. Чую, здесь мертвечиной припахивает и могила вам изготовлена. Встретимся либо здесь, в Туле, либо за Уралом. Есть там железная гора Благодать, там и нам, бродяжникам, благодать. Сибирь и накормит и напоит… - И Наумка исчез за углом переулка.
        Дома Тимофейку ждал караульщик Антуфьева и передал приказ хозяина сейчас же идти на кузню и там ждать.
        -Ох, не к добру мы в Тулу забрались, - вздыхала Дарья. - Надо было к Волге подаваться.
        Антуфьев встретил Тимофейку с костылем в руке. Он сидел на чурке возле потушенного горна. В этот день кузня не работала, был праздник.
        Возле хозяина стояли один из кузнецов и караульщик.
        -Я тебя кликнул для твоей же пользы, - с расстановкой протянул Антуфьев, смотря на Тимофейку холодными, непроницаемыми глазами. - Сейчас по городу сыск идет, прохожих ловят, доискиваются, нет ли беглых. Тебе приказываю здесь в кузне пожить и никуда отсель не выходить. Ко мне соваться сыщикам запрет. Я царский заказ готовлю. А коль выйдешь за ворота, тебя сыщики задержат. Ты в караулке с этим молодцом спать будешь, а твоя баба пускай щи из дому приносит.
        Дед посматривал на хозяина, прикидывал: «Чего надумал длинный мужик?»
        -Все же домой мне сходить придется - тулуп и лопоть какую принести.
        -Ты мне дерзновенную неустрашимость не показывай, за тулупом караульщик сходит. Для верности, Микитка, надень-ка ему цепь, не ровен час - сдуреет старик, выйдет на улицу, тут ему петля, а мне без дорогого работника убыток.
        Тимофейка угрюмо смотрел на хозяина, на дверь: «Бежать, пока можно, да ноги старые, не унесут. Нелегкая сила занесла меня в Тулу».
        Караульщик с кузнецом надели на шею Тимофейки раздвижное железное кольцо с замком. Кузнец защелкнул замок и ключ передал Антуфьеву. От кольца шла длинная цепь к чугунной двухпудовой гире, стоявшей на полу. Антуфьев встал и, уходя, уже не обращая внимания на старика, сказал караульщику:
        -Смотри в оба. Головой ответишь, если что. А ты, старик, кончай пистолю.
        С того дня Тимофей безвыходно оставался в кузне. Он с трудом переносил тяжелую гирю и водил налитыми кровью глазами, но весь ушел в работу.
        Когда дед оставался наедине с Касьяном, что в кузне бывало редко, так как кузнецы работали беспрерывно, он отрывисто и сердито наказывал ему не ждать его, не жалеть, а отправляться в сибирское воеводство, к горе Благодати…
        -Чую, сгноит меня здесь Демидыч. Видел, какие у него лапы цепкие? Что попало, уже не выпустит. Уходи, пока и тебя на цепь не посадил.
        Касьян решительно отказывался:
        -Холод настает. Где проживешь в дороге, когда снега завалят землю по пазуху? Пока здесь перебьемся. Весной легче уйти - весной и птица летит, и мы уйдем за нею.
        Дед возился с пистолетом, внимательно разбирал его до последнего винтика, рассматривал, чистил, закаливал пружинки, отделывал рукоятку. Однажды, когда они были в кузне одни, он передал Касьяну вычищенный пистолет и сказал:
        -Возьми-ка его себе, Касьянушка. Может пригодиться в дороге. Зверь иль недобрый человек - убережешься.
        Касьян взял пистолет, не понимая:
        -А как же хозяин?
        -Хозяйский пистолет у меня вон где. - И дед вытащил из-за пазухи голубую тряпицу, развернул, - в ней лежал второй пистолет.
        Касьян взял оба пистолета, сравнил их: они были двойни, ничем не отличались один от другого.
        -А ты сам сможешь распознать, которая твоя пистоля, а которая немецкая?
        Возле Тимофея вырос хозяин Антуфьев. Бесшумно подошел он в мягких валенках и протягивал к пистолетам костлявые руки.
        -Различие есть во какое, - не смущаясь, сказал дед. - Видишь, здесь на стволе насечка, надпись немецкая - верно, «имярек» мастера. А на моей пистоле - «Тула. Демидов».
        -Ладно, - сказал Антуфьев. - Ну и упрям же ты, Тимофейка, что протопоп Аввакум. Смотри, как бы и тебе на костре живьем не сгореть, как Аввакуму. А то бы ничего, добрый старик был, если бы хозяину покорялся. - И Антуфьев бесшумно удалился.
        -И сгорю лучше, а тебе, Кощею, не покорюсь.
        9.ПОКУПНЫЕ КУЗНЕЦЫ
        Касьян был принят на работу молотобойцем, но к нему не были применены такие строгости, как к деду Тимофейке. Антуфьев по-своему оберегал самых ценных мастеров и деда, как «дорогого» самопальщика, держал на цепи, как держал бы татарского выводного коня, боясь, чтобы его не скрали. Касьян присматривался ко всему в кузнице и постепенно стал различать всех работающих.
        В кузнице работало много рабочих. Они разделялись на ствольников, изготовлявших стволы ружейные, замочников - они занимались только затворами. Замочники прикрепляли стволы, а приклады получались от столяров.
        Были еще мастера ложевые, приборные, литейщики белого оружия.
        Все самопальщики разделялись еще по их зависимости от хозяина. Одни были вольные, жили самостоятельно, приходили в кузню на работу не ежедневно и получали урок. Были еще свейские - полоненники,[53 - Полоненники - пленные.] самые опытные рабочие, делавшие лучшее оружие.
        Сдельщики со стороны, или вольные охочие деловцы, торговались, спорили, держались более независимо, и на них с завистью смотрели кузнецы закабаленные.
        Большая часть рабочих Антуфьева были его кабальные, которых он доставал различными путями. У него были свои приказчики; они с сидельцами дежурили в его лавке на Посадской площади, их он посылал в Москву - отвозить приготовленное оружие и привозить московские товары. Приказчики ездили на мельницу за мукой и к разным помещикам в округе, у которых скупали способных к кузнецкому рукомеслу рабочих.
        Рабочие приходили полуголые, в домотканых пестрядинных рубахах и портах, в лаптях, в рваных шабурах. Некоторые тащили с собой лубяной короб или мешок. Их сгоняли во двор с высоким островерхим тыном, через который не перелезешь. Здесь они сидели вдоль стены, перешептывались, недоверчиво косились на всех, искали случая убежать.
        Антуфьев, молчаливый и суровый, постукивая костылем, обходил вместе с приказчиками привезенный народ. Он останавливался перед каждым рабочим.
        Рабочего подымали, поворачивали кругом, осматривали зубы, уши, не порчены ли пальцы на руках. Приказчик рассыпался горошком, расхваливая каждого купленного и находя особые достоинства:
        -Рука размашистая, работает, что конь, зубы верно что повываливались - потому задира: как выпьет, драться любит. Зато сметливый, и еще отец его промысел имел по кузнецкому делу.
        Всех приведенных отправляли прежде всего в мыльню близ плотин - отмывать доморощенную грязь.
        -Мне чужих вшей не надо, - говорил хозяин, - своих не оберешься.
        После мытья каждому новому рабочему выдавались порты, холщовая рубаха, лапти и подвертки, и они отправлялись в сарай, в котором жили под надзором караульщика.
        Все, что делал и приказывал Антуфьев, было деловито, практично и прежде всего ему прибыльно. И за новую «лопоть», что давалась после бани, и за муку и соль для рабочих, и за все прочее, что они получали из лавки, - на все писался столбик цифр возле имени рабочего, и особый дьячок сопоставлял забранные товары с заработком каждого. Все оказывались в неоплатном долгу, и если получали какие деньги на руки, то только в счет того, что «потом отработает».
        Покупные рабочие имели свой урок на каждый день, и что делали сверх урока - за все им приплачивалось: так как им приходилось работать с пяти часов утра и до темноты и отрабатывать товары, забранные из лавки Антуфьева, они из кожи лезли, чтобы выбраться из кабалы хозяина, но все больше погружались в новые долги.
        Антуфьев никогда не говорил о своих планах, никто не мог вперед догадаться, что новое надумал этот молчаливый, невозмутимый хозяин. Куда-то уезжали приказчики, внезапно появлялись возы с чугунными крицами или березовыми и дубовыми болванками для пищальных прикладов, прибывали новые партии рабочих и размещались вповалку в полуразвалившихся сараях.
        Антуфьев давал отрывистый приказ:
        -Вот что, братец. Его пресветлому царскому величеству требуется двести бердышей-протазанов. Сделать их к сроку.
        И он назначал день.
        -А кто не сделает - против царского указа пойдет. Сам виноват, отведает батожья.
        Так изо дня в день, с раннего утра до вечерних сумерек и с вечера до восхода солнца, в две-три смены, перестукивали кувалды, тяжелые молоты жулькали[54 - Жулькать - мять, давить.]и плющили железные доски и отбивали веселую дробь ручники мастеров. Для Касьяна и деда Тимофея время летело незаметно, как у коней, впряженных в тяжелый воз и шагающих бесконечным шляхом, без конца и без начала.
        Часть четвертая
        ПУТЬ НА ВОСТОК
        Милосердные наши батюшки,
        Не забудьте нас, невольников.
        Мы сидим во неволюшке,
        Во неволюшке, в тюрьмах каменных,
        За решетками за железными,
        За дверями за дубовыми,
        За замками за висячими.
        Распростились мы с отцом, с матерью,
        Со всем родом своим, племенем.
Старинная песня каторжников
        1.СВОДНЫЙ НАРОД
        Всю зиму приказчики «сбивали народ», собирали вместе купленных из разных мест крестьян, знавших кузнецкое дело. Они содержались раздельно на разных дворах - каширские, алексинские, тульские. Все эти сводные люди выбрали промеж себя старост. Им было приказано ввести круговую «кровную поруку»: «Если кто сбежит, остальные ответят заместо отбегателя».
        Ближе к весне, когда сильнее начало пригревать солнце, днем побежали ручьи, а ночью еще стояли морозы, всем объявили, что их отправляют в Серпухов. Но кто-то пустил слух, что ежели от Серпухова начинается водный путь, то, значит, повезут из Серпухова дальше по Волге и они отправляются на вечную разлуку с родными местами.
        Старосты вместе со стариками пожелали видеть Антуфьева, но тот через приказчика ответил, что говорить им не о чем, а ему недосуг.
        -Куда господин прикажет, туда крестьянин и должен ехать. А отправляться можно с бабами и детьми, для них подводы будут.
        Такой ответ не успокоил крестьян. Несколько человек ночью, проломив стены, убежали. Тогда каждого десятого для устрашения других отстегали батогами.
        Тульский воевода исполнял все требования Антуфьева. Про него шел слух, что он любимец царя Петра Алексеевича и ему перечить не след. Воевода прислал стрельцов - охранять сводных людей.
        Но Антуфьеву народу не хватало. Он искал еще рабочих и послал приказчиков в подвал губной избы. Там, среди пойманных беглых, татей и лихих людей, Петр Исаич отобрал склонных к наковальне и привел человек двадцать на завод Антуфьева.
        Антуфьев осмотрел всех и до поры приказал держать в погребе, кормить соленой рыбой. Среди привезенных Касьян узнал вымазанного в саже Наумку Кобеля.
        Однажды с вечера стали прибывать подводы. Их сгрудилось до всей улице около двухсот саней. Утром прибыло еще с сотню. Всех сводных людей выставили близ кузни. Приказчики бегали с батогами, ругались, подымали ударами лежавших. Торопили грузить на подводы.
        Собрались родичи уезжавших. Плач их, казалось, доходил до самого неба. На сани грузились мешки с домашним скарбом, садились бабы, дети и закованные в цепи кузнецы. Двадцать стрельцов в красных кафтанах, на маленьких лохматых конях, ехали впереди и в конце обоза и охраняли от побегов отправлявшихся в чужедальнюю сторону.
        У деда Тимофейки был снят железный обруч с шеи, где разбередилась кровавая язва. На ногу надели деревянную колоду и посадили на розвальни вместе с другими «дорогими» рабочими. Прибежала бабка Дарья, сказала, что Аленка сидит в санях в переулке, и сунула деду мешок с калачами.
        Длинный поезд растянулся по раскатанной дороге. Родичи бежали рядом с санями версты две, причитали, плакали, прощались, некоторые падали, потом отставали.
        Потянулись засыпанные снегом равнины, деревни, утонувшие в сугробах. Проехали безмолвный лес, запорошенный инеем. Деревянные полозья саней раскатывались на поворотах. Лошади то шли шагом, то рысью догоняли передних. Возчики покрикивали.
        Антуфьев ехал среди обоза в крытом возке, обшитом рогожами, запряженном двумя конями гуськом. На переднем сидел возчик, сзади возка стоял караульщик с пищалью. Антуфьев, закутанный в медвежью шубу, сидел в возке рядом с двадцатилетним сыном, изредка открывал дверцу и звал Петра Исаича. Рыжий приказчик в новом полушубке, сняв колпак, подбегал по колено в снегу, слушал, хлопая руками, и затем передавал распоряжение конному стражнику, который мчался либо в голову, либо в хвост обоза.
        2.НА СТРУГАХ ПО ОКЕ И ВОЛГЕ
        В Серпухове всех загнали за каменную стену, в монастырский двор. Антуфьев ходил на берег, осматривал новые струги, еще белые, сколоченные умелыми плотниками без единого железного гвоздя. Десять стругов стояли рядом на берегу, на деревянных катках, и плотники доканчивали работу, законопачивая пазы и заливая их смоляным варом.
        Река уже набухала. Подтаявший лед на Оке темнел полыньями. Кое-где на берегу обнажились желтые песчаные плешины. Ждать в Серпухове пришлось недели две, пока река тронулась. Несмотря на строгую охрану, несколько мужиков сумели убежать из-под монастырского замка.
        Когда большой лед прошел, струги были спущены на воду, и сейчас же на них погрузили всех сводных. Суда отвели от берега и поставили на якорях посреди реки, чтобы неповадно было ходить на берег.
        Антуфьев переселился на передний струг, где на корме ему была выстроена будочка с двумя лавками и столиком посредине. Лавки были покрыты овчинами и персидскими коврами, и на них расположились Антуфьев и его сын. Будку охраняли привязанные на цепях два лохматых пса-волкодава.
        На первом струге погрузились лучшие мастера Антуфьева с бабами и детьми. На передней части судна они разостлали сенники, мешки, тулупы, поставили свои сундуки. Среди них поместились Тимофейка, Дарья и Аленка. Скарба у них было немного: Тимофейка особенно берег ящик с кузнецкой снастью.
        Касьян, не любивший оставаться без дела, присоединился к двум рулевым, управлявшим громадным веслом - потесью, сделанным из целой столетней ели; это весло служило рулем.
        На других стругах были погружены прочие кузнецы, литейщики, молотобойцы. На каждом судне сторожили четыре стражника с самопалами и бердышами. На одном из стругов прохаживался кат с кнутом за поясом. Кнут был плетеный из невыделанной лосиной кожи.
        Хотя днем солнце согревало, но за ночь снова холодало; раза два выпадал снег, покрывая все струги белым налетом, и днем стаивал. Антуфьев выжидал, пока всё погрузят. Из Тулы прибывали еще подводы с частями сверлильных и стругальных станков, и их переносили на струги.
        Антуфьев объезжал все суда, проходил по ним неторопливой походкой, все осматривал, никому не верил на слово, проверял, пересчитывал и заглядывал в небольшую толстую тетрадь в кожаном переплете. Эту тетрадь он называл «юрнал» и в ней делал заметки и записывал счета.
        Чем спокойнее и медленней говорил Антуфьев, тем торопливее бегали и суетились приказчики. Путь предстоял длинный, все нужно было захватить, ничего не забыть. Большинство ехавших вздыхали, что им не придется вернуться обратно.
        Ранним утром, когда солнце бросило первые розовые лучи сквозь пелену сизого пара, клубившегося над Окой, струги начали поочередно подымать якоря и плавиться вниз по реке.
        Мимо потянулись густые старые леса с топкими берегами. Иногда леса кончались, тянулись равнины, где снег еще держался в оврагах, а на сжатых полях и лугах с прошлогодней желтой травой уже бродили тощие взлохмаченные коровы.
        В этот год разлив был сильный. Возле Каширы весь левый берег обратился в озеро, среди которого островками подымались крыши изб и верхушки деревьев. Город Кашира на обрывистом правом берегу, окруженный зубчатой каменной стеной, казался нарядным и веселым. Водяные мельницы, расположенные на склоне к реке, шумно работали под напором ручьев, вздувшихся от таявших снегов.
        Струги шли вперед без весел, одним сплавом. Не останавливаясь, прошли около Коломны, шумной и многолюдной, окруженной каменной стеной с пузатыми башнями. Здесь в Оку впадает Москва-река. Большие и малые суда направлялись вверх и вниз по течению: одни - сплавом, другие - на веслах или под парусами. Кое-где бурлаки, «вложившись» в лямку, низко наклонившись к земле, медленно подвигались берегом, и на конце длинной бечевы важно пенила воду тупоносая широкогрудая расшива.[55 - Расшива - большая плоскодонная парусная барка, построенная (расшитая) из досок.]
        3.ЗАПИСКИ АНТУФЬЕВА
        Антуфьев привык весь день проводить в хлопотах, а в пути на корабле он впервые оказался без дела. Не зная, за что приняться, он ходил по палубе, смотрел на плывшие мимо суда, на уходившие вдаль берега. Спускал с цепи псов, стравливал их и с деревянным хохотом наблюдал, как они грызлись и катались кубарем. Потом псов разливали водой и снова привязывали к будке.
        Он вступал в беседу с кормщиком, расспрашивал названия встречных поселений и записывал свои наблюдения в счетную тетрадку, озаглавив ее: «Юрнал о путном шествии».
        «МАЙ В ШЕСТОЙ ДЕНЬ.Ехали мимо Дедилова, стоит на правой стороне. Приплыл на долбеночке старик ветхой. Купил у него пару уток. Очень кланялся. Сказывал, зима была холодная, на низах хлеба подзябли.
        СЕДЬМОЙ ДЕНЬ.Прибыли в Переяславль. Татары, захватив, подожгли и разрушили. Дома развалились. По обе стороны реки знатные избы бояр, где лета проводють. День был тихой.
        По пути в Новоселки зело много монастырей и сел.
        В ОДИННАДЦАТЫЙ ДЕНЬ.В 4 часу с полуночи приехали к городу Мурому. Здесь мордвины хорошо земли распахали. Стали у берега и ночевали. Ночь ждали всего каравана.
        В 6 часу была погода[56 - Погода - буря.]великая, и стали на якорь по реке и ночевали.
        В ДВЕНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ.Была погода великая ж, и ночевали на том же месте. А к ночи тихо.
        В ТРИНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ.В 5 часу якорь вынули и пошли от города в путь.
        Справа река впала Мокша. Слева Клязьма, что началась у города Владимира. Берег с правой стороны горный, покрыт добрыми пажитями верст на двадесять, а левый низмен, бесплоден и мало обитаем.
        В ПЯТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ.Не дошед до Нижнего, за 2 часа до свету стали на якорь неподалеку от города по реке. День был и ночь все тихо.
        В ШЕСТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ.В 9 часу якорь вынули, пошли в путь. В 9 часу пришли к городу Нижнему, и пристали к берегу, и ночевали у города. Дожжик малинкой накрапывал. Караван еще не собрался. Славный город. Строен на вышнем берегу реки. Стены каменные, и царь приказал поставить на нем было стрельцов достаточно, чтобы татары не шебаршили.
        В посадах народу живет больше, нежели в кремле.
        Здесь вьют добрые веревки. Приказал Петьке Исаеву накупить запасу щук и окуней.
        В СЕМНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ.Караван собрался весь. В 3 часу от города пошли в путь. Того числа был ветер невелик.
        Люди мои очень маются животами. Не знаю - отчего. Строго им наказывал, чтобы молились Пантелеймону-целителю, и сам для примера с ними молился. Все же некоторые померли.
        В ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ.Проехали Васильгород-Суровский. Обтекает река Сура. Той ночи в 12 часу судно нанесло на мель, и с мели по завозне в 3 часу выплыли. Здесь всюду видно много татаров и черемисов. Женатые голову бреют, а неженатые на макушке оставляют косму волос длинную, до плеч. Жрут конину.
        В ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ.Проехали город Кузьмодемьянск. Здесь закупил рыбы соленой, хотя и заквасилась, но наши работники все равно съедят.
        В ДВАДЦАТЫЙ ДЕНЬ.Приехали в Чебоксары, войска достаточно. Черемисы ненадежны. Воевода приходил на струг, спрашивал проездные грамоты. Я ему нос утер царским указом. Ходил по берегу, видел в лесу орех, вишню и смородину.
        В ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ.В 4 часу приехали к городу Казани и стали на якоре по реке Волге против Казанки-реки. А та река впала в Волгу с левой стороны. Приставали суда небольшие. День был тих, и ночь тако ж.
        Город - столица царства Казанского - на холме на левом берегу реки. Со всех сторон равнины безлюдны. Стены посада деревянные, а кремлевские толстые, сложены из хорошего камня. Река Казанка обтекает кремль колесом, и к нему не подступишь.
        В посаде торговля идет бойкая, ей способствуют наиболее татары. Черемисы привозят продавать все, что есть у них, даже собственных детей обоего пола, которых уступают всякому желающему куповать дешево. Это они с голодухи.
        В кремль ради обороны и безопасности татарам ходить запрещено. Все они оттудова выселены. А коли войдут, стрельцы рубят им голову.
        Устроил угощенье казанскому воеводе Трубецкому Юрию Петровичу и архирею за их обходительность».
        В устье Камы, у левого берега Волги, весь караван остановился. На берегу уже ждала сотня подвод и два десятка было местных[57 - Местных - уральских.]казаков на башкирских конях. Они окружили выгружавшихся рабочих и выставили сторожевые посты.
        Вынесли с судов несколько мертвых тел. «Очень животами изошли», - говорили рабочие, окружив мертвых, лежавших в ряд, с руками, скрещенными на груди. Веки всем опустили, покрыв медными грошиками. В головах у каждого стояли иконки и горела восковая свеча.
        Среди покойников лежала и бабка Дарья. Ее закрытые глаза впали и потемнели. Нос заострился. Губы сурово сжались. Аленка сидела возле нее, недоумевая, смотрела на подходивших, иногда рукавом стирала слезу, наползавшую на кончик носа.
        Один казак был послан в ближайший выселок разыскать попа. Вернулся навеселе, едва держась на коне. Сказал, что поп отправился в объезд, ругу[58 - Руга - «добровольные» пожертвования.]собирать. А дьячка тоже нет.
        Выкопали общую могилу, опустили покойников, закопали.
        Плотники поставили свежий сосновый крест, смола выступала на нем желтыми каплями.
        Приказчики торопили идти в путь.
        Антуфьев с сыном, приказчиком Петром Исаичем и вооруженными стражниками на тарантасах отправились вперед.
        Караван тронулся близ берега по каменистой дороге. Позвякивали цепи. Под ногами скрипела галька.
        Тимофейка, с колодой на ноге, ехал на подводе. Касьян с Аленкой плелись в общей толпе.
        4.НОВЫЕ ПОРЯДКИ
        Антуфьев приехал в горную долину, где ему были переданы в пользование два слабо работавших казенных завода.
        День был жаркий. Ветра не было. Молчал высокий лес, только дятел долбил сухое дерево. С перевала, куда взлетела двухколесная тележка, была видна вся узкая горная теснина, на дне которой разлился пруд, уходивший загибом в скалистое ущелье.
        Пруд загородила плотина, и возле нее толпились покрытые сажей заводские здания. Небольшая домна выпускала густой черный дым, а дальше рассыпались в беспорядке бревенчатые срубы, без крыш, крытые для защиты от холода пластами дерна с зеленой травой и молодыми деревцами. В этих срубах жили заводские рабочие.
        Доносился глухой шум водяного колеса и равномерный стук обжимного молота. Бойкая горная речка, извиваясь серебряной лентой, врезывалась в зеленые луга, покрытые бесчисленными пеньками вырубленного леса.
        Кругом теснились горные увалы, за ними в синей дали возвышались кряжи настоящих Уральских гор. Лес, густой и сумрачный, со всех сторон подходил к заводу, выстилал горы до самого верха и дремучим ельником залегал по ущельям.
        Антуфьев сошел с тележки и, разминая затекшие ноги, внимательно осматривал долину, расспрашивая возчика, как зовутся отдельные сопки и ущелья; вдруг он нагнулся, постучал костылем по плешине серого треснувшего камня, обросшего мхами и лишаями. Поднял кусок, впился глазами в поблескивавшие зернистые изломы его. Бросил камень в повозку. Опять стал осматривать долину.
        «Там поставлю еще четыре домны, к той горе прорублю просеку, - прикидывал он в уме. - Плотину перенесу выше на версту. И эта речка толканет двенадцать новых молотов. Там проходки для сыска руды выкопаю, туда к горе подамся, чтобы рудокопные дудки были ближе к домнам».
        Антуфьев, посвистывая, влез в таратайку, и конь, упираясь, спустился с крутой каменистой дороги и затрусил по направлению к заводу.
        Приезд Антуфьева был неожидан. Заведующий спал, долго облачался, пока вышел к гостю.
        -Пускай подождет, - ворчал он, - нужно показать мужику, туляку прокопченному, чтоб не очень обскакивал.
        Но Антуфьев его не ждал, а побывал на домне, в кузнице, осмотрел плотину. Заведующий долго ждал его, затем отправился разыскивать и нашел около груды сложенных чугунных криц. На все вопросы и приветствия заведующего Антуфьев не обратил никакого внимания и ответил только:
        -Поговори-ка, братец, с Петром Исаичем, приказчиком, - а сам пошел вверх вдоль пруда, постукивая костылем.
        Весь караван прибыл через две недели. Люди были измождены. Придя к плотине, они тяжело опустились на землю и заснули.
        Но Антуфьев не дал им отдохнуть. Он хотел поскорее развернуть дело. Он собрал приказчиков и старших мастеров и стал объяснять, где и что каждому придется делать.
        -Мы должны выплавить чугуна в десять - двадцать раз больше того, что последний год вырабатывала сия домна.
        Увидев Тимофейку, который с трудом плелся, передвигая ногу с колодкой, Антуфьев спросил:
        -Как, старик, по душе ль тебе эти пади?
        -Хуже того, что было, не будет, - ответил Тимофейка и, подойдя вплотную к мастерам, приставил ладонь к уху, внимательно прислушиваясь к разговорам.
        Антуфьев все повернул по-новому. Приказчики и гонцы помчались во все стороны и, грозя «царским указом», стали сгонять рабочих из окружных поселков.
        Потащились обозы с мукой, с соленой рыбой, в лесу застучали топоры, повалились вековые деревья, обнажились просеки. Стражники привели толпу ясачных[59 - Ясачными назывались коренные обитатели, платившие ясак (подать пушниной).]вогулов и остяков дровяные кучи складывать и уголь жечь. Плосколицые, узкоглазые ясачные испуганно и недоверчиво косились, шли гуськом друг за дружкой, садились разом на корточки, дичились. Из леса с работы убегали десятками, за что наказывались оставшиеся.
        Прибывшим рабочим было приказано самим сложить себе избы, огородиться заплотами, накосить на зиму сена.
        К Тимофейке раз подошел Петр Исаич и спросил:
        -Никита Демидыч узнать желают, будешь ли ты класть избу. Обещают прислать печника.
        Тимофейка, возившийся около горна, остервенился:
        -Как же я бревна рубить буду? Не моей ли колодкой? А таскать бревна к избе не на ей ли?
        Петр Исаич сходил к Антуфьеву и вернулся с рабочим. Колодку сняли. Пришел Антуфьев. За ним следовал Наумка Кобель. Железная цепь, сковывавшая ноги Наумки, подхваченная ремешком, идущим от пояса, глухо позвякивала. Вымазанный углем, скрывавшим ожоги, Наумка смеялся, и на темном лице поблескивали зубы.
        Тимофейка сел на чурку и стал перематывать обвертку на истертой колодкой ноге.
        -Как ты смекаешь, дед, - протянул Антуфьев, - из здешнего чугуна смог бы ты выковать белое железо?
        -Здесь можно доброе железо ковать, не хуже свейского будет, - ответил Тимофейка.
        -Вот те и плотник для избы. - Антуфьев указал на Наумку.
        -Самую кержацкую[60 - Кержаками в Сибири звали сектантов, скрывавшихся от преследований в самых глухих местах тайги.]избу сложу, - подхватил Наумка, - никакие морозы не проймут.
        -А ты мне за это постарайся, - протянул Антуфьев, - и первым делом из здешнего железа завари десятка два топоров, чтобы уклад.[61 - Уклад - сталь.]
        добрый был и без зазубрин рубил суковатые стволы.
        -Ужо сделаю, - кивнул Тимофейка.
        5.АНТУФЬЕВ ХОЗЯЙНИЧАЕТ
        Завод был обращен в крепость, вокруг него возвели с трех сторон двоеугольный острог, рубленный из бревен и крытый тесом. На том остроге было семь башен бревенчатых на каменном фундаменте. В остроге появились крепкие амбары для складов чугуна, припасов и прочего.
        Антуфьев никому не отказывал в приеме для работы на завод. Всякому, откуда бы ни явился, разрешалось селиться. Со всех сторон потянулись бурлаки, как тогда назывались переселенцы. Одни жаловались, что сошли со своих мест «ради хлебной скудости», другие «от пожарного разорения», и все твердили, что от притеснений господ житья нет.
        Много пришло раскольников. Они устроились отдельными поселками. Антуфьев обещал им, что они не будут знать никаких властей, никаких податей и поборов для «кормления воевод со товарищи». Он не спрашивал у них отпусков, зато скудно платил им за работу. Принял он также беглых солдат и шведских пленных. Они построили особую «шведскую деревню», в которой жили до заключения мира со Швецией, когда большая часть их ушла к себе на родину. Люди шли на завод охотно, убегая от кабалы, «крепости» или кары за проступки. Они не подозревали, что впоследствии, и очень скоро, все поголовно будут Антуфьевым закрепощены «навечно с потомками». Долина быстро наполнялась новыми избами, шалашами, становилась многолюдной, открывались лавки и кабаки.
        Посреди острога вырос большой каменный двухэтажный дом для Антуфьева и его «приказа». Каменные подвалы дома были соединены трубами с запрудой и могли наполняться водой. Комната, в которой поселился сам Антуфьев, имела отдушины и внутренние приспособления, благодаря которым Антуфьев мог слышать, что происходило и говорилось в других комнатах.
        Всякие предосторожности были приняты для безопасности завода, так как в течение десятков лет по всему Среднему и Южному Уралу вспыхивали восстания башкир, калмыков и киргизов, вызванные насильственной колонизацией, притеснениями и поборами правителей края. Эти восстания принимали ожесточенный характер: возмутившиеся жгли селения поселенцев, уводили в плен женщин и детей, перепродавая их через киргизов и ногайцев в Хиву, Бухару и Крым. Для охраны завода и усиления своей власти Антуфьев завел значительную вооруженную стражу и отлил пушки и снаряды. Царским указом Антуфьеву было разрешено «своим наемным и работным людям чинить за все вины наказания по своему рассмотрению. а стольникам и воеводам в делах его не ведать».
        Таким образом, Антуфьев сделался самодержавным правителем целого уральского района и не считался ни с какими сибирскими властями. Он завел свой суд, свои правила и порядки, свои цепи и кандалы и свою торжественную порку плетьми на плотине у пруда. Труба из речки в каменном подвале не раз служила Антуфьеву для сведения личных счетов: он заливал водой и топил запретных, неугодных ему лиц, которые исчезали бесследно.
        Так как Антуфьеву даны были земли на десятки верст вокруг завода, то он объявил своими крепостными всех ясачных окружных иноземцев, то есть коренных обитателей нерусского происхождения, заставив их работать на себя. Это вызывало с их стороны неоднократные возмущения и жалобы в Москву на то, что им приходится платить двойной ясак: один ясак казне, а другой - Антуфьеву.
        Путем наград Антуфьев собирал сведения о залежах ценных металлов и делал заявки на свое имя земель с такими залежами, в дальнейшем открывая на них новые заводы и разработки медных, серебряных и других ценных пород. Добывая горные богатства кабальным трудом своих крепостных, заставляя их еще глубже врываться в землю, разыскивая жилы меди, железа, серебра и других ценных металлов, на всем Антуфьев наживал и быстро создал одно из самых колоссальных состояний старой России.
        6.НА УРАЛЬСКОМ ХРЕБТЕ
        Однажды в большой праздник, когда работ на заводе не было, Касьян решил пройти подальше в лес и попытаться подняться на ближайшую гору. Ранним утром, еще до рассвета, когда на востоке чуть позолотилась часть неба над рваной линией скалистых хребтов, а над головой, на темно-синем пологе, еще мерцали последние бледные звезды, Касьян, засунув за спину топор, вышел из только что выстроенного сруба. Он сказал, что пойдет в лес нарубить жердей для загородки, но его тянуло не это - его давно манил к себе скалистый хребет, нависший над долиной, на котором иногда застревали плывущие низкие облака и где особенно часто вспыхивали оранжевые молнии и глухим рокотом рассыпался гром.
        Касьян прошел мимо свежевыстроенных белых изб, еще стоящих на четырех камнях и не окруженных земляным накатом. Роса крупными каплями покрыла серебристо-матовые листья растений. Куры сидели нахохлившись на заборе, и собачонка, свернувшаяся клубком на пороге избы, сонно заворчала, - ей лень было лаять в утренней дремоте. Тропинка уходила в лес, поредевший, пестрый от множества белых пней, пышно заросший кустами смородины и папоротника.
        Касьян углублялся в лес, обошел болотистую поляну, перебрался по сваленной лесине через быстрый ручей и начал подыматься по горному склону. Он перевалил один увал, впадину, и тропинка повела на ребро следующего увала, более высокого. По матово-белой от росы высокой нетронутой траве шла темная полоса - свежий след человека. Человек только что прошел, может быть, его удастся нагнать. Касьян прибавил ходу. Охотник ли это или бродяга, пробирающийся на вольные места? Касьяну хотелось увидеть в глуши другого человека, услышать рассказ о новых местах, столь непохожих на те поля, рощи и лес, к которым Касьян привык в Веселых Пеньках.
        Однако след скоро свернул в сторону и пропал. Там был валежник, кусты. Куда девался человек? Может, затаился, если бродяга?.. Касьян насторожился, стал зорче приглядываться кругом и пошел дальше по едва заметной в высокой траве тропинке, вьющейся по самому хребту увала. Он дошел до вершины увала. Там начиналась новая впадина, заросшая ельником, разрезанная блестящей шумной речкой, прыгавшей по круглым камням. Дальше круто подымался щетинистый скат еще более высокой горы. Вершина ее была густо закутана сизыми клубами тумана.
        Касьян остановился, колеблясь, какой путь выбрать - вниз ли в провал трещины или вправо по хребту увала. Здесь он услышал странные звуки: пели мужские голоса, чудно, не так, как приходилось слышать раньше. Голоса то усиливались, то замирали, то раздавались дикие вскрикивания, тонкий плач и глухие равномерные удары.
        Звуки затихли. Небо на востоке затягивалось розовым кумачом. Подул ветер, зашелестели листья осины. Туман на ближней горе поплыл, растаял. Показались серые скалы с редкими елками и между ними оторопевшая кучка низкорослых оленей; у них были вытянутые вперед головы, одни с ветвистыми рогами, другие комолые, и к ним жались телята. Олени пометались на месте и затем внезапно, теснясь, бросились вниз по круче и исчезли между деревьями.
        Пение возобновилось, и на месте оленей показалась вереница людей - ясачных - в странных кожаных рубахах, обшитых красными тесемками, в остроконечных колпаках. Это пели они, а один, увешанный ремешками и побрякушками, прыгал, вертелся и вскрикивал, ударяя в большой бубен. Показалось еще несколько ясачных; они несли длинное бревно, пестрое, раскрашенное, обмотанное яркими тряпками. Вся эта процессия быстро спустилась наискосок по косогору и скрылась за перевалом.
        «Вот, живут же люди на воле, - думал Касьян, - над ними и солнце, и буйный ветер, и синее небо, и никто ими не помыкает».
        Внезапный треск, раскатистый выстрел ошеломили его. Перешибленная пулей сосновая ветка упала перед ним в клубе порохового дыма. Касьян оглянулся. Никого не видно, но из куста высунулось железное дуло ружья.
        -Ложись на брюхо, а то пристрелю! - рявкнул из куста зычный голос.
        «Бродяги-варнаки хотят обобрать», - подумал Касьян и спрятался за широкий ствол сосны.
        Второй выстрел, с другой стороны, глухо прокатился по лесу, и пуля сбила кору над головой Касьяна.
        «Помирать, что ли, пришло время?» - мелькнуло в голове Касьяна, и он опустился на землю, присматриваясь и выжидая, что будет дальше.
        Несколько мгновений длилось молчание, только на далеких кряжах еще рокотали отголоски выстрелов.
        Из кустов поднялись несколько человек с пищалями и натрусками[62 - Натруски - деревянные трубочки, в которых были заготовлены отмеренные заряды пороха и свинца.]у пояса. Их бородатые лица показались знакомыми. Один из них вышел вперед и медленными, осторожными шагами направился к Касьяну, целясь и держа палец на спуске курка.
        -Ложись, говорю, - а то ухлопаю вминт! - говорил он, подходя еще ближе. - Эге, да у тебя хорошие сапоги! Скидавай-ка их!
        У Касьяна были поношенные, но еще крепкие сапоги. Касьян бросился вперед, выхватывая из-за пояса топор, но сзади кто-то ударил его по голове. Он зашатался и упал в траву. Сперва он еще чувствовал наносимые ему удары, потом потерял сознание.
        7.РАБОЧИХ С ЗАВОДА НЕ ВЫПУСКАТЬ
        Касьян очнулся. Он находился где-то на высоте, равномерно раскачивался, голова свисала, руки были связаны и закручены за спиной. Босые ноги задевали мокрые от росы колючие кусты. С трудом он раскрыл один глаз, другой был чем-то залеплен. Голову ломила резкая боль.
        Он увидел две задние лошадиные ноги с гнедой шерстью. Черные копыта двигались поочередно взад и вперед и ступали на сырую, полускрытую в траве тропинку. Касьян понял, что он лежит грудью на спине лошади, что она куда-то его везет, а его ноги, с которых стащили сапоги, задевают по пути кусты и ветви. Лошадь остановилась. Знакомый голос, сухой и скрипучий, спросил:
        -Опять шатуна бог послал?
        -Опять, ваша милость Никита Демидыч. Уже которого ловим. Если их не усторожить, так все работнички разбегутся. Ну и дюжий парень был, пищаль было из рук выбил, да наш Ярема отколошматил его по черепушке обухом, насилу связали. Пробирался, вишь, по увалу. На водку бы нам от вашего степенства за усердие.
        -Молодцы, ребята. Раз такой он дюжий, приковать его к тачке в четвертой штольне. Оттуда все бегут, и работа там не спорится. И спустить его туда не мешкая, всыпав тридцать плетей. Учить таких шатунов надо.
        Касьян был привязан к столбу посреди заводского двора. Руки подтянуты кверху. Тугая веревка окручивала кисти рук и колени. Голова повязана тряпицей.
        Кат, толстый, откормленный, приосанясь, отходил в сторону, затем подбегал к столбу и с прискоком наносил удары кнутом, затем с одышкой медленно отступал.
        Перед каждым ударом кнута все мускулы голой спины напрягались, но ни одного крика и стона не издавал упрямый шатун, захотевший сбежать с «царского завода».
        -Ты у меня завоешь! - хрипел, отдуваясь, кат.
        После каждого удара новая рваная полоса ложилась вдоль голой спины, и потоки крови сбегали на серые холщовые порты. После пятнадцатого удара кнут уже сделался мягким от крови, и кат взял второй, запасной кнут с жестким сухим сыромятным ремнем.
        Тело наказываемого вдруг обвисло, и голова, обмотанная красной тряпицей, склонилась на сторону. Немец-лекарь в иноземном кафтане, сняв широкополую шляпу, подошел к столбу и приподнял закрывшееся веко.
        -Погодить немножко, мэйн герр, господин начальник, - сказал немец, становясь перед палачом.
        -Потом будешь погодить, - отвечал палач. - Мне приказано дать ему тридцать плетей, тогда и разговор будешь иметь.
        -О нет, нет, мэйн герр, господин начальник. Это не наказивание, а убивание - И лекарь громко закричал: - Герр Антуфьев, на пару словечка! Вы желайть наказать человечка, котори помираль, совсем капут?
        -Силантий, хватит на этот раз! - крикнул Антуфьев, глядевший на «учение ленивых» с крыльца своего дома.
        Силантий снял шапку, вытер полой кафтана вспотевшее лицо и, подбоченясь, остановился, ожидая следующего.
        8.НА НОВОЙ РАБОТЕ
        Касьян не умер под плетью. Крепкое здоровье и заботы лекаря, дававшего ему мази и декокты, помогли перенести последствия казни. Две недели пролежал Касьян на животе и наконец, пошатываясь от слабости, в сопровождении приставника направился на новую работу в четвертую штольню. С ним вместе шло около десятка рабочих в железных наручниках. Кроме приставников, окружали их несколько казаков с пищалями.
        Миновали последние старые потемневшие срубы без крыш, заросшие сверху травой. Игравшие в бабки ребята на мгновенье оторвались, чтобы взглянуть, кого ведут, и опять принялись за метанье костяшек - зрелище им было не в диковинку. У крайней избы партию догнала Аленка. Улучив удобную минуту, она подбежала к Касьяну и сунула ему узелок с запасом.
        -Деда и Наумка приказали земно кланяться и передать, чтобы ты, Касьянушка, крепился и не очень печалился: они-де тебя из ямы выдюжат.
        -Передала запас - и отваливай! - закричал досмотрщик, и Аленка отбежала.
        Пройдя истоптанным лугом, рабочие подошли к подошве горы, покрытой мшаными полянами и чахлыми кустарниками.
        Здесь стоял одинокий бревенчатый сарай, прижавшийся к горе. Один за другим проходили за дощатую скрипучую дверь. Угрюмый, равнодушный ко всему Касьян шагнул через порог и оказался в жарко натопленной избе с пузатой печью. Изба была полна народу. Здесь ему, как и другим, дали затасканные кожаные рукавицы и чугунный светильник с топленым салом, похожий на сковородку.
        Потом Касьяна толкнули в низкую дощатую дверь, и, когда она за ним закрылась, его охватил слепой, мертвенный, непроглядный сумрак, в котором сальным пятном выделялась часть стены, освещенная огоньком светильника.
        Передний мужик спускался по небольшой деревянной лестнице. Касьян последовал за ним и оказался на квадратной площадке, где стоял присмотрщик.
        -Айдай-ка, спускайся за мной, - сказал он, - да держись крепче, не оборвись и береги башку, вмиг отшибешь темечко.
        С краю площадки чернела небольшая яма - в нее как раз только можно было пролезть человеку. В стене около ямы торчали железные скобы. Присмотрщик привычным движением ухватился за первую скобу, спустил ноги в яму, потом перехватился за нижнюю скобу и скрылся под землей.
        Касьян оглянулся - деваться было некуда: бревенчатые стены, позади изба, полная казаков и присмотрщиков. Вспомнил переданный Аленкой наказ деда «крепиться, они-де с Наумкой его выдюжат», и ухватился за скобу. Его ноги болтались в темноте и нащупали что-то твердое. Это была узкая перекладина приставной лестницы. За ней последовала другая перекладинка. Придерживаясь руками, Касьян стал спускаться вниз и через десятка три ступенек очутился на следующей нижней площадке.
        -Гляди в оба, а то шею свернешь! Берись опять за скобу - и айда дальше!
        Слабый свет светильника нащупал опять небольшое квадратное отверстие в земле и новые скобы в стене. Касьян снова погрузился в яму и спускался все ниже по сырой скользкой лестнице. Он боялся замедлить - сверху за ним шваркали и спускались две ноги в тяжелых сапогах и сыпали комья сырой земли.
        Таких площадок и приставных лестниц пришлось миновать около десятка. Всюду капала вода, откуда-то сильно дул ветер, и глубокий мрак подавлял безнадежной тоской. Касьян видел светлое пятно от светильника на уходившей вверх, покрытой плесенью и слизью толще темной земли и две перекладины, за которые он цеплялся.
        Наконец под ногами захлюпала мутная бурая лужа, глубиной почти по колено. Вправо и влево шли ходы, дудки, низкие и узкие - двум человекам с трудом разминуться. Касьяну пришлось нагнуть голову, чтобы войти в эту дудку, где в тусклом свете слабо мелькала тень ушедшего вперед присмотрщика.
        Пригнувшись, Касьян шел по жидкой грязи. «Посторонись!» - раздался окрик, и Касьяну пришлось шарахнуться в сторону и прижаться в выбоине в стене, чтобы пропустить рабочего, толкавшего вперед тачку, наполненную кусками красноватой руды.
        Свернув в боковую дудку, начальник партии остановился и стал строить в ряд всех обреченных на подземный труд.
        -Пожалуйте, гости дорогие! - раздался насмешливый голос. - Разве так волюшка приелась, что пришли сюда в смертоносный мрак?
        Из темноты, гремя цепью, волоча тачку, вышел человек, завернутый обрывками бараньей шкуры, весь косматый и дикий. С половины головы свисали до плеч спутанные пряди волос, другая половина головы была когда-то выбрита, как у каторжника, и отросшие волосы торчали жесткой щетиной. Одна нога, также обмотанная шкуркой, была прикована трехаршинной цепью к тачке. Несмотря на грязь и сумрак, лицо этого обреченного поражало бескровной серой бледностью.
        -Ипат Иваныч, наше вам почтеньице. Опять привели новых детушек к корыту крыс кормить?
        -Ой, Изоська Неумытый, помалкивай! - ответил начальник партии. - Ты все еще не укротился?
        -Как же, разве можно тебе перечить? В кротости держава, кротость и зверя смиряет.
        -То-то же, а то смотри, опять постегаю тебя.
        -С постеганием, Ипат Иваныч, пожалуй, и отопиться нечем будет, и на лучину не добудешь.
        -Полно лясы точить!
        -Не лясы, не лясы, а ребятам поучиться надо у старика Изоськи. Сказано в книгах: «От отца-матери иди, не в один, а в оба гляди!» А я, кажись, не в подворотне свет видал, где только не побывал, даже теперь в ад преисподний живьем спустился.
        -Довольно! - строго прикрикнул Ипат Иваныч. - Почему у тебя огня нет? Верно, на боковую залег, лодырь?
        -Где же мне на боковушку? Спасти бы только свою душу, а то крысы уши и нос чуть не отъели, не только сальную свечку, а и трут и кремень слопали. Чем же мне было лучину разжечь?
        Касьян, оглядевшись в полумраке, стал присматриваться к стоявшим рядом с ним рабочим. Тут были и старые бородатые мужики, были и молодые парни, одни позажиточнее, другие в лохмотьях. У каждого был мешок за спиной и чугунный или глиняный светильник в руке.
        -Слушай, ребята, - сказал начальник партии Ипат Иваныч. - Вот там, в сторонке, свалены тачки. Каждый выбирай себе тачку посподручнее. Когда тебя обвенчают с ней, то поздно потом жаловаться, что закадычная не по нраву. Будете получать хлеба печеного по фунту в день и соли фунт на три месяца. А если кому еще поесть охота, так пущай сродственнички подкармливают.
        Рудокопщики разобрали валявшиеся тачки, и два кузнеца приковали каждого трехаршинной двенадцатифунтовой цепью к тачке. Тупо звучали молоты в низкой пещере с влажным, неподвижным воздухом.
        Когда все были прикованы, Ипат Иваныч разделил рабочих на три партии, по четыре человека, и каждую увел в разные тупики. Там он приказал сейчас же начать выламывать руду. Он объяснил ежедневный урок каждого, и за выполнение его должны были отвечать все четверо по круговой поруке.
        9.ПРИКОВАННЫЕ К ТАЧКАМ
        Касьян попал в четверку вместе с подземным старожилом Изоськой, по прозвищу Неумытый, и двумя бородачами, оказавшимися раскольниками, бежавшими на «вольные места» в Сибирь. Когда все четверо оказались в конце низкого мрачного тупика с душным и парным, как в бане, воздухом, они остановились и невольно замолчали.
        -Ну что же, начнем, что ли? - сказал один из кержаков.
        -Куда торопишься, милай? - протянул Изоська Неумытый. - Сперва сядем рядком да послушаем, что я здесь надумал.
        Он уселся на своей тачке, и трое остальных расположились вдоль дудки. Присмотрщик, зевая, стоял в стороне. Изоська подмигнул на него:
        -Овин горит, а молотильщики обедать просят. Это значит: надо подарки пообещать ему. - И старик обратился к стражнику: - Послушай, служивый, тебе будет муки фунта два с походом и еще кое-что. А ты уходи подальше да прогуливайся, а ежели станешь много говорить, то заставим тебя лягушек ловить, сиречь в яме утопим.
        -Ну, ин ладно: я покуда пройду, - ответил присмотрщик и, позевывая, медленно пошел, пригнувшись, по коридору, раскачивая фонарем из промасленного пузыря.
        -От нас, ребятушки, хотят, чтобы мы руду им копали не меньше каждый день, сколько урок положен. Это, ребятушки, немалый труд, придется работать до седьмого поту. Бей во все, колоти во все, но и того не забудь, что в кашу кладут.
        -А где спать будем? - мрачно спросил один кержак.
        -А чем тебе здесь не по нраву? Соломки наскребем, тяп да ляп, тачка в угол, калачом свернулся - вот те и печка.
        -А когда здесь день, когда ночь? - спросил другой кержак.
        -Когда вислоухий нас стережет - это день, а когда он уйдет храпеть - тут не теряй времени и начинай работу. Я не вор и не тать, только на ту же стать, и здесь до конца веку сидеть не стану, да и вам не пожелаю. Всю ночь, пока вислоухий не прочухается, нужно цепь засапожным ножом пилить. А когда стража пришла, тут я согнулся дугой и стал другой, будто и не я. Мы вольные казаки, и нас не удержат никакие замки…
        Так, пересыпая речь прибаутками, говорил Изоська и шепотом объяснял план, как убежать из подземной шахты.
        -Руду нам придется возить в рудоразборную светлицу. Это такая же дудка, как та, где мы свои тачки раздобыли. Там идет сверху вниз, как колодец, прямая и широкая труба, глубиной сажен сорок. В ней на цепях и канатах движутся две бадьи, когда одна идет вниз, другая подымается кверху. Мы должны эту бадью насыпать рудой, а рабочие наверху бадью подымут. Так вот в этой бадье мы и подымемся обратно в мир…
        Старик хотел продолжать рассказывать свой план, да в дудке послышались шаги присмотрщика, и все четверо принялись за ломку руды. Изоська притащил в своей тачке пук длинных лучин, завернутых от сырости в рогожу, и приказал затушить фонари:
        -Сальных свечек нам не часто дают, да и крысы больно до них охочи.
        Он воткнул в мягкую стену острую рукоятку железной сковороды с топленым салом, с которой свешивался зажженный фитиль. Рядом в поставце горела дымная лучина.
        Касьян схватил кирку и принялся за работу.
        Рабочие, сильно замахиваясь киркой или ломом, вонзали острие в породу, вытаскивали и опять вонзали, пока не отваливались глыбы руды. Затем обивали глыбы молотком и освобождали чистую руду от ненужной земли или другой породы.
        Руда складывалась в тачки и отвозилась в рудоразборную светлицу, где нагружалась в бадью. Когда бадья была засыпана, забойщик кричал в шахтенную трубу (колодец), и верхние рабочие воротом вытаскивали ее на поверхность земли.
        В эти короткие минуты Касьян с тоской глядел на клочок неба, то синего, то затянутого тучами, такого далекого, и ему казалось, что он не так отрезан от людей, не совсем погребен в темных каменных дудках.
        Спина у него заживала медленно, от работы раны трескались и гноились. Спал он на сырой соломе, среди липкой грязи, подложив мешок с хлебом под голову. Ночью крысы поднимали возню, дрались между собой, с писком и взвизгиванием носились по шахтам.
        Изредка пробиралась к Касьяну Аленка с запасом - хлебом, вареными яйцами и ягодными шанежками. Ее приход был праздником и для Касьяна и для Изоськи Неумытого, у которого не было ни одного близкого на заводе и с которым Касьян делился своими запасами. Аленка рассказывала Касьяну, как дед кует топоры: «Да и дивные же топоры, все говорят, какие звонкие, кажись, гвозди перерубят без зазубрины!» А потом шепотом добавляла, что Наумка Кобель разведал про все тропы, какими можно убежать в Сибирь, и знает, где стоят казачьи и башкирские посты и как их обойти.
        Наступила зима. Только по снегу, запорошившему бадью, рудокопщики знали, что наверху трещат лютые морозы. Внизу же, в дудках, было так же душно и парно.
        Наконец однажды Аленка рассказала, что весна совсем близко, что сам хозяин Демидыч скоро в Москву едет и с собой на баржах повезет чугунное литье.
        -Наумка наказывает, - говорила Аленка, - время приспело быть без хозяина, вся охрана перепьется - тут только всем подтюремщикам спасенье. Он, Наумка, с товарищами и Касьяна, и Неумытого, и обоих кержаков ночью в бадье подымет, были бы только у всех цепи перепилены.
        Касьян получил изготовленный дедом подпильник и старательно его прятал. Постепенно у всех кандалов были подпилены дужки, и их ничего не стоило разогнуть.
        Изоська шептал, перетирая железо:
        -Коли отвага кандалы трет, так она и мед пьет…
        И все четыре рудокопщика, чтобы «вислоухий» не услышал визга напильника, пели хором старинную рудокопную заунывную песню:
        Седина ль моя, сединушка,
        Седина ль моя молодецкая!
        Ты к чему рано появилася,
        Во черны кудри вселилася?
        Ах ты, молодость молодецкая,
        Я не чаял тебя измыкати
        Во проклятом одиночестве…
        10.КАРАВАН НА МОСКВУ
        По зимнему пути железные изделия завода были свезены к реке Чусовой, на Уткинскую пристань, и там сложены в амбарах прямо на берегу. В перевозке участвовали сотни подвод, согнанных из окружных деревень. К концу апреля более двухсот тысяч пудов ожидали караван на Москву.
        К этому времени были выстроены плотниками уже не легкие струги, на которых рабочие Антуфьева плавились из Серпухова, а прочные широкогрудые барки с плоским дном, сбитым из толстых «кокор».[63 - Кокоры - бревна или брусья с корневищем-клюкой (коленом) для судостроения.] Им предстояло сперва спуститься стремительной Чусовой среди опасных скал - «бойцов», подводных камней и бурливых майданов,[64 - Майданы - водовороты.] и затем Камой до Волги и дальше выдержать долгий путь бурлацкой тягой до Ярославля, Нижнего и Вышнего Волочка.
        Пристань Межевая Утка на стрелке (при впадении горной речки Утки) к концу апреля была запружена толпой бурлаков. Они собрались к сплаву из ближних и дальних уездов, привлеченные слухами о хорошей плате, обещанной заводом.
        С деревянными ложками-бутызками,[65 - Ложка-бутызка на шапке означала, что бурлак свободен и ищет наемщика.] воткнутыми за ленточку шапки, с обожженными на солнце лицами, в рваных лохмотьях, в лаптях, с лыковыми котомками за спиной и длинной палкой в руке, бурлаки расположились на берегу шумным лагерем.
        Весь успех сплава зависел от весеннего паводка. Поднявшаяся после ледохода вода должна была перенести барки через опасные места. Потом вода сядет, и тогда барки с ценным грузом могут застрять и «усохнуть» на отмелях.
        -Вода на прибыль пошла! - пронесся крик, и по всему берегу все заволновалось и забегало.
        Вода быстро прибывала. Лед надулся, отстал от берегов и растрескался. Появились свежие полыньи. Неясный, глухой шум приближался издали, и наконец река с грохотом тронулась. Льдины поплыли мимо, образуя заторы, громоздясь одна на другую, с треском разваливаясь и стремительно несясь дальше.
        Когда главная масса льда прошла, бурлаки спустили барки в реку по склизням[66 - Склизни - толстые бревна, смазанные дегтем.]и закрепили барки прочными канатами. С берега на борт судов перекинулись сходни, и сотни бурлаков с тяжелыми ношами бесконечной вереницей потянулись грузить барки.
        Железные полосы, круглые прутья, листовое железо, литые гранаты, ядра, картечи, пушечные стволы, чугунные решетки для царского дворца - все это беспрерывно продвигалось по сходням и согласно указаниям сплавщика укладывалось на днище барок. Топот бурлацких ног, лязг железа, крики грузчиков - все это сливалось в сплошной лихорадочный гул.
        Барки медленно садились все глубже в воду, и сплавщики, надрываясь, распоряжались, указывали, в какое место судна складывать или перекладывать груз. Деревянными мерками прикидывали они, насколько спускались в воду борта, следя, чтобы нагрузка производилась равномерно, чтобы барка не косила, иначе она может в пути свалиться набок, либо завертеться, либо поплыть «дохлой коровой».
        Три дня работа кипела, не прерываясь ни на минуту; бурлаки, утомленные, с красными воспаленными лицами, выбиваясь из сил, работали сменами: пока одна смена грузила, другая отдыхала. Погрузка продолжалась и после захода солнца, при свете разведенных на берегу громадных костров в прозрачном полусумраке белой северной ночи.
        К утру четвертого дня погрузка окончилась. Бурлаки разместились по баркам. На каждой их плыло около пятидесяти. Они должны были стоять посменно у потесей - двух громадных весел на корме, заменяющих руль, и таких же двух весел на носу барки. С таким тяжелым веслом могли управиться только десять бурлаков. Им предстояло также помогать в случае посадки барки на мель, лезть в студеную воду и стаскивать «усохшую» барку. Бурлаки тащили под палубу свои котомки и располагались там в ожидании призыва на работу.
        Барки были готовы тронуться в путь и вытянулись вдоль берега. Бурлаки стали к рулевым веслам. Сходни были сброшены. Сплавщики поднялись на высокие скамейки посреди барки.
        -Отдай снасть! - пронесся окрик.
        Рабочие сняли петли канатов с громадных пней.
        На бугре сверкнул огонь. Гулко прогремел пушечный выстрел и громовыми раскатами прокатился по лесу и дальним горам. Второй, третий выстрел…
        Белые клубы дыма взлетали кверху и плыли в тихом воздухе. Около пушки виднелась высокая фигура Антуфьева в длинной желтой шубе и бархатном колпаке.
        Одна барка отваливала за другой, и тяжело загребали воду длинные рулевые весла.
        В это самое время на заводе, откуда уехали «все начальства», закипели веселые гулянки. Около той же плотины, где днем драли плетьми недостаточно радивых, теперь собрались незанятые рабочие, разряженные бабы и девки.
        Возле костров мелькали красные сарафаны, взбивали пыль подкованные каблуки, не умолкали пронзительные песни…
        А у подножия горы, возле шахты, все дремало. Сторожа, навесив большие замки на двери караулки, побрели к плотине, где гулянье было в полном разгаре.
        Возле ворота с бадьями для вытаскивания руды мелькали бесшумные тени. Ворот стал медленно поворачиваться.
        -Скрипит, проклятый! - сказал сдавленный голос. - Всех разбудит.
        -Небось, крути дальше. Им теперь не до этого…
        Тени ходили по кругу, где обычно была запряжена лошадь. Натянутый, как струна, канат закручивался на поперечное бревно. Наконец показался край бадьи.
        -Есть четверо! Молодцы ребята!
        -Постойте, еще не все. Тащите вторую бадью. И там бегунцы. Не бросьте в беде!
        -Разве можно бросить? Крути назад!
        Ворот скрипел. Пустая бадья спускалась вниз, а из глубины поднималась вторая.
        -Скорее, скорее, сюда идут!..
        Тени двинулись по склону горы, пробираясь в березовые заросли. Тихая безветренная белая ночь все закутывала своим дымчатым покровом. Едва слышались осторожные шаги, отдельные слова.
        -Касьян, теперь волю мы почуяли, так держись!
        -Лучше я жизни решусь, Наумка, а больше никому в руки не дамся.
        -А где дед?
        -Здесь я, Касьянушка, и Аленка здесь. Ты не смотри, что стар, я отмахаю сразу хоть до синего моря.
        Путники двигались гуськом, забираясь в горные пади, а издали еще доносились взрывы смеха, пронзительные песни. Когда беглецы перевалили первый хребет, звуки разом стихли.
        1933
        notes
        Примечания
        1
        Курные - «черные» избы с печами без трубы, дым выходит через дверь, окна.
        2
        Одонья - группы круглой клади хлеба в снопах, с обвершкой снопом.
        3
        «Белые» - избы, где печь с трубой и нет копоти.
        4
        Стан - в нем подтягивают на подпругах норовистых лошадей, не поддающихся обычной ковке «с колена».
        5
        Заимка - очищенный от леса участок с избой вдали от деревни.
        6
        Шабёр - сосед, приятель.
        7
        Прозябь - умысел.
        8
        Шелёп - плеть, кнут.
        9
        Кат - палач.
        10
        Заворовал - устроил мятеж.
        11
        Мотчанье - медлительность.
        12
        Гилем - толпой.
        13
        Пенник - крепкое хлебное вино.
        14
        Пряженые - жаренные на масле.
        15
        Огурство - упрямство, леность, отлынивание от работы.
        16
        Бахорить - болтать, бахвалиться.
        17
        Дудки - шахты.
        18
        От маметака - от тех лет, когда счет годам начался.
        19
        Ручник - небольшой молоток, которым работает кузнец-мастер, указывая, куда должен бить помощник, молотобоец, ударяющий тяжелым молотом - балдой или кувалдой.
        20
        Гнездо - центральная, самая горячая часть горна, раздуваемая струей воздуха из сопла.
        21
        Чудь-пала - финское племя, жившее к северу от Волги, постепенно смешавшееся с русскими новоселами. На реке Печоре есть место Чудь-пала, где, по преданию, в древности будто бы пали все до последнего воины большого войска Чуди, сразившиеся с наступавшими на север другими племенами.
        22
        Ставило - гиря.
        23
        Титло - две-три буквы, заменявшие целое слово, например:
        24
        7207 год от «сотворения мира», то есть 1699 год нашей эры. Начало нашего летосчисления в старой России пошло со времени Петра I, который приказал 1 января 7208 года считать днем нового 1700 года. До этого времени год считался от 1 сентября.
        25
        3арядцы с кровельцами - трубки (газыри), выдолбленные из дерева, обклеенные кожей, с отмеренными зарядами пороха и свинца для выстрела.
        26
        Толмач - переводчик.
        27
        Письмо сошное - окладные поземельные книги, в которых определялись размеры пахотных земель и взимаемые с них налоги.
        28
        Резальники - ножницы.
        29
        В зависимости от устройства сыродутной печи и от методов плавки из железной руды может получиться или «сварочное» железо, или «белый» густой чугун, который с трудом поддается обработке, или лучше обрабатываемый «серый» чугун. Чухарские, устюженские, олонецкие и финские кузнецы-железоплавы с древних времен знали свои особые приемы для получения плавкой прямо из руды железа и даже «уклада» (стали), из которых они выделывали разные предметы и оружие.
        30
        Ярыжка - низший полицейский служащий того времени.
        31
        Зеленый клин. - У крестьян издавна было поверье, что где-то на востоке, в Сибири, есть привольная плодородная равнина среди гор, «зеленый клин», где никто не живет, где нет свирепых царских приказных, где можно жить «вольной артелью». В поисках этого «зеленого клина» с XVII века тянулись в Сибирь беспрерывные потоки переселенцев.
        32
        Слова твердо, како, люди, мыслете, буки - названия букв в древнерусском алфавите.
        33
        В Коломне при царе Алексее Михайловиче произошел бунт, и главным выборным от народа на лице была поставлена каленым железом буква «Б» (буки), то есть бунтовщик, и они были сосланы на каторгу.
        34
        Ям - станция, где менялись лошади ехавших по служебным делам. От этого слова возчики назывались ямщиками. Слово монгольское, сохранилось со времен ордынского ига.
        35
        Отпуск - паспорт.
        36
        Знамя - клеймо.
        37
        В описываемое время Городищенский завод принадлежал датчанину Петру Марселису. Основан завод был голландцем Винниусом, устроителем нескольких железолитейных заводов.
        38
        Доннэр вэттэр - гром и буря (немецкое выражение).
        39
        До убитого глаза - до полного изнеможения.
        40
        Векша - блок.
        41
        Завитай - укрепление.
        42
        Зелье - порох.
        43
        Близ бывшего города Дедилова, в тридцати верстах от Тулы, с самых давних времен добывалась руда и плавилась в ручных горнах. Эти ручные горны завелись впоследствии по многим деревням бывшей Тульской губернии при домах крестьян, занимавшихся этим промыслом. Из добываемого таким образом железа выковывались в городе Туле, кроме мелких изделий для домашнего обихода, всякие «бронные» и ружейные вещи. Так, например, в XVI веке делали там самострелы, пищали, копья и мечи.
        44
        Белого - холодного.
        45
        С махмары - с похмелья.
        46
        Этот способ отрезания железа, основанный на законе, открытом греческим ученым Архимедом, был введен на русских заводах английским мастером Джонсом, выписанным в Москву из-за границы вместе с другими оружейными иноземными мастерами.
        47
        Наболонь - зря.
        48
        Посыльщик - курьер, перевозивший срочную почту дворца.
        49
        Обычная форма клятвы в то время.
        50
        Обобренный - обритый.
        51
        В губной избе разбирались дела арестованных.
        52
        Бирюч - глашатай, читавший народу на площади правительственные распоряжения.
        53
        Полоненники - пленные.
        54
        Жулькать - мять, давить.
        55
        Расшива - большая плоскодонная парусная барка, построенная (расшитая) из досок.
        56
        Погода - буря.
        57
        Местных - уральских.
        58
        Руга - «добровольные» пожертвования.
        59
        Ясачными назывались коренные обитатели, платившие ясак (подать пушниной).
        60
        Кержаками в Сибири звали сектантов, скрывавшихся от преследований в самых глухих местах тайги.
        61
        Уклад - сталь.
        62
        Натруски - деревянные трубочки, в которых были заготовлены отмеренные заряды пороха и свинца.
        63
        Кокоры - бревна или брусья с корневищем-клюкой (коленом) для судостроения.
        64
        Майданы - водовороты.
        65
        Ложка-бутызка на шапке означала, что бурлак свободен и ищет наемщика.
        66
        Склизни - толстые бревна, смазанные дегтем.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к