Шишков Вячеслав, Угрюм Река Книга 2- библиотека РусЛит

Угрюм-река. Книга 2 Вячеслав Яковлевич Шишков
        Пожалуй, сегодня роман-эпопея «Угрюм-река» читается какяркий, супердинамичный детектив натему нашего прошлого. Изаблуждается тот, кто думает, что если книга посвящена ушедшим временам, то она неинтересна. Вней присутствует илюбовь жадная, беспощадная, иубийство напочве страсти, иколоритнейшие характеры героев… Это Россия наперепутье времен. Автор, Вячеслав Шишков, писал: «“Угрюм-река” - та вещь, ради которой я родился». Такое признание дорого стоит.
        Вячеслав Шишков
        Угрюм-река. Книга2

* * *
        Часть пятая

1
        ВПетербурге Прохор Петрович сумел многое сделать. Побывал наогромном машиностроительном заводе, где поодобренным Протасовым чертежам заказал длясвоей электростанции турбину впять тысяч киловатт, побывал вгорном департаменте, чтоб посоветоваться овыписке изАмерики драги длязолотых приисков. Наконец, разыскал поручика Приперентьева, которому перешел понаследству отбрата золотоносный, остолбленный втайге участок.
        Поручик Приперентьев жил вдвух комнатах наМоховой, унемки; ход чрез кухню. Неопрятный, ссонным лицом денщик, поковыривая вносу, несразу понял, что отнего хочет посетитель. Прохор дал ему два рубля - денщик мгновенно поумнел ипобежал доложиться барину.
        Поручик принимал Прохора впрокуренной, скислым запахом комнате. Унего одутловатое лицо, черные усы, животик и, непочину, лысина. Поручик тоже несразу понял цель визита Прохора и, наконец кое-что уяснив, сказал:
        -Ни-ко-гда-с… Явыхожу вотставку. Впрочем… черт!.. Ну, что ж… Уменя какбудто водянка, какбудто бы расширение сердца… Словом, понимаете? Да. Выхожу вотставку иеду сам втайгу, наприиск…
        Прохору было очевидно, что поручик ошарашен его появлением, что поручик давным-давно забыл оприиске итеперь нарочно мямлит, придумывая чепуху.
        -Дляэксплуатации участка нужен большой капитал. Вы его имеете? - ударил его Прохор вопросом влоб.
        Поручик Приперентьев схватился залоб, попятился исел.
        -Прошу, присядем. Насчет капиталов - каквам сказать?.. Ида инет… Впрочем, скорей всего - да. Яженюсь… Невеста сприличным состоянием… Сидоренко! Кофе…
        Поручик наморщил брови, надул губы иснезависимым видом стал набивать трубку.
        -Впрочем… Знаете что? Кушайте кофе. Сигару хотите? Впрочем… уменя их нет… Этот осел денщик! Тьфу!.. Знаете что? Приходите-ка сегодня комне вечерком поиграть вбанчок. Вфортуну верите, взвезду? Ага! Можете выиграть участок вкарты. Яего ценю всто тысяч.
        -Ябы мог предложить вам тыщу…
        -Что? Как?! - Поручик выпучил продувные, снаглинкой глаза ипрослезился.
        -Тыщу, - хладнокровно сказал Прохор, отодвигая чашку скофе. - Всущности, вы потеряли нанего все права… Эксплуатации небыло около двадцати лет, срок давности миновал. Номне нехочется начинать вдепартаменте хлопоты обаренде, я желал бы сойтись свами… Изрук вруки…
        -Впрочем… Это какой участок? Вы прокакой участок изволите говорить?
        -Как - прокакой? Да втайге, золотоносный…
        -Ах, тот! - басом закричал поручик изавертел головой. - Семьдесят пять тысяч… Ха-ха… Да мне впрошлом году давали занего двести тысяч… Ябыл приденьгах, сделкой пренебрег…
        -Кто давал?
        -Золотопромышленник Пупков, Петр Семенович.
        -Такого нет…
        -Вэтом роде что-то такое, понимаете: Пупков, Носков, Хвостов… Знаете, такой сбородкой. Итак, семьдесят пять тысяч…
        -Тыщу…
        -Яшуток нелюблю. Впрочем, я кой скем посоветуюсь. Позвоните завтра 39 -64. Адьё… Мне вполк… Эй, Сидоренко!..
        Прохор, конечно, незвонил ибольше споручиком невидался. АЯков Назарыч, угостив Сидоренко втрактире водкой, пивом ияишенкой светчинкой, выведал отнего необходимое. Барин - мот, картежник, пьяница, иногда прибольших деньгах, ночаще пробивается займом деньжат помелочам: то ухозяйки Эмилии Карловны, то унесчастного денщика Сидоренко. Недавно барин сидел нагауптвахте, недавно барина били картежники подсвечником поголове, анадругой день барин избил нивчем неповинного денщика. Надо бы пожаловаться поначальству, да уж бог сним.
        Рассказывая так, подвыпивший Сидоренко горько плакал.
        Ировно вдвенадцать Прохор Петрович был наприеме утоварища министра. Вновом фраке, сцилиндром вруке, слегка подпудренный, сусами ибородкой, приведенными вкультурный вид, он стоял вприемной, любуясь собою вшироком, надмраморным камином, зеркале.
        -Их превосходительство вас просят.
        Прохор, свысоко поднятой головой, вошел вобширный, застланный малиновым ковром кабинет. Сидевший зачерным дубовым столом румяный старичок, впартикулярном сюртуке, сорденом Владимира нашее, указал ему накресло. Прохор поклонился, сел. Старичок метнул нанего бывалым взглядом, потеребил крашеную свою бородку, снял очки.
        -Явас принял тотчас же потому, что знаю, кто вы. Излагайте.
        Прохор изложил дело устно иподал докладную записку.
        -Ага, - сказал старичок имягко улыбнулся. - Хо-рошо-с, хорошо-с… Зайдите дня чрез три… Впрочем, чрез неделю. Вы неторопитесь? Итак, чрез неделю, вчетыре часа ровно… - Ион сделал вкалендаре отметку.
        Прохор встал. Старик протянул сухую, врыжих волосинках, руку. Прохор сказал:
        -Могу ли я, ваше превосходительство, надеяться, что моя просьба будет уважена?
        -Гм… Сразу ответить затрудняюсь. Дело довольно туманное. Знаете, эти военные. Этот ваш, какего… Запиральский…
        -Приперентьев, ваше превосходительство.
        -Да, да… Приперентьев… Ну-с… - Румяный старичок широко улыбнулся, обнажая ровные, блестящие, какжемчуг, вставные зубы. - Япередам вашу записку назаключение старшего юрисконсульта, он поэтой части дока. Надо надеяться, молодой человек. Надо надеяться.
        Ровно через неделю, вчетыре часа Прохор вновь был утоварища министра. Старик наэтот раз - ввицмундире, созвездой, поэтому привстрече вел себя сподобающим величием.
        -Ну-с? Ах, да. Садитесь, - сухо инапыщенно проговорил он. - Вы, кажется… Вы, кажется… Поповоду…
        -Поповоду отобрания отпоручика Приперентьева золотоносного участка ипередачи его мне, ваше превосходительство.
        -Да, да… Великолепно помню. Столько дел, столько хлопот. Бесконечные заседания, комитеты, совещания… Сума сойти… - Он произнес это скороговоркой, страдальчески сморщившись ипотряхивая головой. - Повашему делу, милостивый государь, наводятся некоторые справки. Унас встолице подобные дела вершатся слишком, слишком медленно… Море бумаг, море докладов… Гибнем, гибнем! Придите чрез неделю. Нопредваряю вас, розовых иллюзий себе нестройте - поручик Приперентьев подал встречное ходатайство… Ачто, увас большое дело там, дома?
        -Понашим местам солидное…
        -Оборотный капитал?
        -Миллионов десять - двенадцать, ваше превосходительство.
        Сановник вдруг поднял плечи, вытянул шею ибыстро повернулся лицом кПрохору, сидевшему слева отнего.
        -О! - поощрительно воскликнул он, ивсе величие его растаяло. - Похвально. Очень, оч-чень похвально, милостивый государь. Итак… - Он порывисто поднялся изаискивающе пожал руку Прохора.
        Представительный, весь впозументах, вгалунах швейцар, подавая пальто, спросил Прохора:
        -Ну как, ваша честь, дела, осмелюсь поинтересоваться?
        -Неважны, - буркнул Прохор ивспомнил давнишний совет Иннокентия Филатыча: «Швейцарец научит либо лакей, кнему лезь». Широкобородый седой швейцар, похожий всвоей шитой ливрее накороля треф, взвешивал опытным взглядом, вкаких капиталах барин состоит. Прохор сунул ему четвертной билет ипошел неторопясь квыходу. Швейцар, опередив его, отворил дверь и, низко кланяясь, забормотал:
        -Премного, премного благодарен вами, ваша честь. И… дозвольте вам сказать… Вприхожей-то неудобствен-но, народ. Мой вам совет, вслучае неустойки али какого-либо промедления, действуйте чрез женскую, извините, часть… То есть… Ну, да вы сами отлично понимаете: любовный блезир, благородные амуры. Да-с… Например, так. Например, их превосходительство аккредитованы умадам Замойской.
        -Графиня?! - изумился Прохор, исердце его заныло. Пред глазами быстро промелькнули: Нижний Новгород, ярмарка, зеленый откос кремля, воровская шайка. - Замойская? Графиня?
        -Безмалого что да. Баронесса-с… Исоблаговолите записать их адресок.
        Меж тем кончался срок высидки Иннокентия Филатыча. Прохор безнего скучал. Яков Назарыч целиком ушел вдела, кнему насчет «прости господи» - неподступись. Атот веселый старикан, свыдумкой, - авось какое-нибудь легкое безобразие вкупе сним исотворили бы. Да, жаль… Иугораздило же черта беззубого порядочным людям носы кусать…
        Утром постучали вномер. Вошел верзила вформе тюремного ведомства. Морда бычья, сперекосом. Нето улыбнулся, нето сморщился, чтобы чихнуть, иподал розовый, заляпанный масляными пятнами пакетик:
        -Письмо-с! Отименитого сибирского золотопромышленника Иннокентия Филатыча Груздева ссыновьями.
        -Унего дочь-вдова. Да инет такого золотопромышленника. Чего он там?
        -Извольте прочесть.
        «Милый Прошенька. Прости бога для. Денежки твои - две споловиной тысячи, которые пропили всей тюрьмой. Ато скука. Ноги мои опухли, илик опух, апосторонних людей все-таки узнаю, несбиваюсь. Вэту пятницу привези, пожалуйста, какую-нибудь одежину поросту исапоги. Еще какой-нито картузишко. Асвое все пропито, которое украли, сижу врестанском халате, вша ест».
        -Что же, впятницу он выходит? - спросил Прохор, передавая письмо Якову Назарычу.
        -Так точно-с… - сказал верзила, стоя вофронт ипридерживая рукой шашку.
        -Веселый старик?
        -Очень даже-с… Уж начто помощник начальника тюрьмы, аитот кажинный божий день два раза пьяный вдоску-с. Инадзиратели пьяные, ився камера пьяная.
        Прохор дал ему три рубля иотпустил. Яков Назарыч хохотал.
        Вдень выхода старца насвободу ввечерней «Биржевке» был напечатан кляузный фельетон: «Веселая тюрьма». Талантливо описывая пьяную вакханалию водной изпетербургский тюрем, автор фельетона требовал немедленного расследования этого неслыханного дела ипримерного наказания виновных, воглаве сначальником тюрьмы игероем «всемирного пьянства» сибиряком И.Ф.Груздевым, заключенным вузилище заукушение носа обер-кондуктору Храпову.
        Освобожденный Иннокентий Филатыч скупил около сотни номеров этой газеты иразослал ее всем знакомым снаклеенной подзаметкой надписью: «На добрую память изПетербурга».
        Иннокентий Филатыч чувствовал себя вознесенным нанебо. Он ходил поПитеру свидом всесветно известного героя, всем улыбался, заглядывал вглаза, будто хотел сказать: «Читали? Иннокентий Груздев - это я».

2
        -Анежелаете ль, мадам, прогуляться?
        -Отчего ж… Свами всегда рада. Вы вечно заняты, квам неподступись.
        Нина вбелом, замазанном свежей землей халате копалась усебя всаду.
        -Что? Селекционные опыты, гибриды, американские фокусы? - присел возле нее наскамейку Андрей Андреевич Протасов.
        -Да. Вот поглядите, какой удивительный кактус… Совершенно безколючек. Чудо это илинет? Где вы видели безколючек кактусы?.. Ну, ну?
        -Акакая разница: вколючках эта дрянь илибезколючек? Трава - нечеловек.
        -Во-первых, это нетрава. Аво-вторых…
        -Аво-вторых, я очень жалею, что увас, ввашем характере нет ниодной колючки. Анемешало бы…
        -Зачем?
        -Ну, хотя бы длятого, чтоб больно, вкровь колоть. Ну, например… Кого же? Ну, вашего супруга, например… Простите меня… Заего беспринципность… Заего, я бы сказал… ну, да вы сами знаете, зачто…
        Нина выпрямилась, бросила железную лопатку, иее стоптанные рабочие башмаки стали носками круто врозь.
        -Да как, как?! - горячо, сгорестью воскликнула она. - Ах, если бы он был кактус, жасмин, яблоня!.. Тогда можно было бы привить, облагородить… Но, ксожалению, он человек. Да еще какой: камень, сталь!
        -Вы спрашиваете меня - как? Хм. - Протасов улыбнулся истал всмущении ковырять землю тросточкой. - Важно, чтоб ввашем сознании созрела мысль бить силу силой, убеждения - контрубеждениями. Акакименно, то есть - вопрос тактики?.. X… Простите, я вэто неимею права вмешиваться… Уж вы как-нибудь сами, своим умом исердцем.
        Их глаза встретились ибыстро разошлись. Нина, вздохнув, сказала:
        -Пойдемте, я покажу вам мои успехи.
        Они двинулись дорожкой. Инженер Протасов - вяло ирасхлябанно, Нина - четкой, быстрой ступью. Миновали две гипсовые статуи Аполлона иВенеры сотбитыми носами, обогнули стоявшую напригорке китайскую, увитую диким виноградом беседку, очутились вобширном фруктовом саду, обнесенном высоким забором свышкой длякараульного. Длинные, ровные, усаженные ягодами гряды иряды молодых плодоносных деревьев.
        -Где это видано, чтоб внашем холодном краю могли расти яблоки, вишни, сливы?.. Вот они! Сорвите, покушайте. Авот малина погрецкому ореху, авот дозревающая ежевика. Особый ее сорт, я очень, очень благодарна мистеру Куку.
        -Всущности, неему, аЛютеру Бёрбанку. Так, кажется?
        -Да, главным образом, конечно, иему - этому знахарю, этому «стихийному дарвинисту», какего называют вАмерике. Ноесли б немистер Кук, я осуществовании Бёрбанка инеподозревала бы.
        Действительно, мистер Кук, безнадежно влюбленный вНину, заметив вней склонность ксадоводству, еще года три тому выписал изАмерики иподарил ей кименинам великолепное, вдвенадцати томах, издание «Лютер Бёрбанк, его методы иоткрытия», сполутора тысячью цветных, художественно исполненных таблиц, освещающих этапы жизни этого гениального ботаника-самоучки изКалифорнии.
        Инженер Протасов оподарке знал иэто сочинение синтересом рассматривал, ноон немог подозревать, что вскоре после поднесения подарка мистер Кук, припомощи угроз убить себя, вымолил уНины вечернее свидание. Тайная, неприятная дляНины встреча состоялась вкедровой роще, недалеко отбашни «Гляди воба». Вчистом небе плыл молодой серп месяца, прохладный воздух пах смолой. Мистер Кук поцеловал Нине руку, упал пред нею наколени изаплакал. Нину била лихорадка. Мистер Кук отстрашного волнения потерял все русские слова и, припадая высоким лбом кее запыленным туфелькам, что-то бессвязно бормотал нанепонятном Нине языке. Нина подняла несчастного, держала его похолодевшие руки всвоих горячих руках, сказала ему:
        -Милый Альберт Генрихович, дорогой мой! Яценю ваши чувства комне. Явас буду уважать, буду вас любить какславного человека. Небольше.
        -Ода! Ода! Начужой кровать рта неразевать!.. - висступлении заорал мистер Кук, резко рванулся, выхватил изкармана револьвер ирешительно направил его всвой висок. Нина свизгом - нанего. Он бросился бежать инабегу два раза выстрелил изревольвера ввоздух, вверх. Вдруг вблизи раздался заполошный женский крик.
        -Помогите, помогите! Караул!! - ичрез просветы рощи замелькали пышные оборки платья вездесущей Наденьки, мчавшейся кбашне «Гляди воба».
        Обэтом странном происшествии инженер Протасов, конечно, ничего незнал. Забыла бы онем иНина, если б нешантажистка Наденька. Время отвремени она льстивой кошечкой является вдом Громовых, получает отхозяйки то серьги, то колечко, то наплатье бархату ивсякий раз, прощаясь, говорит:
        -Уж больше я вас непотревожу.
        Амистер Кук, если б обладал даром провидца, может быть, инестал бы стрелять изревольвера по-пустому вверх, он, может быть, исумел бы тогда привесть свою угрозу висполнение. Он немог предполагать, что предмет его неудачных вожделений - Нина - давно таит всвоем сердце любовь ксчастливому Протасову. Однако это чувство, полузаконное, нопрочное, загнано Ниной надушевные задворки, затянуто густым туманом внутренних противоречий разума исердца, пригнетено тяжелым камнем горестных раздумий надтем, что скажет «свет». Словом, чувство это было странным, страшным итаинственным даже длясамой Нины. Неудивительно поэтому, что нетолько простоватый нажизненные тонкости мистер Кук, ноисам вдумчивый, внимательный Протасов немог помыслить отом, что таится всердце всегда такой строгой ксамой себе, пуритански настроенной хозяйки. Амежду тем исам Андрей Андреевич Протасов был слегка отравлен тем же самым дивным ядом, что имистер Кук. Нопринципы… Прежде всего принцип, целеустремленность - те самые идеи, всфере которых он существовал, и, скованный иными, чем уНины, настроениями, он ставил эти захватившие его идеи превыше
всяческой любви.
        Так существовал скрытый допоры тайный лабиринт пересечений отсердца ксердцу, отума куму. Анадвсем стояла сама жизнь сее неотвратимыми законами, их же непрейдет ниодин живой.
        -Да, да… Очень прекрасные яблоки!.. Асливы еще вкусней, - смачно чавкая, говорил Протасов. - Ну что ж… Новая положительная ваша грань… Вообще вы…
        -Что?
        Инженер Протасов вытер оплаток руки, вытер бритый строгий рот ибесстрастно взглянул чрез пенсне вбольшие, насторожившиеся глаза Нины.
        -Вы могли бы быть чистопробным золотом, новвас еще слишком много лигатуры.
        Глаза Нины намгновение осветились радостью иснова загрустили.
        -Лигатура? То есть то, что нужно сжечь? Например?
        -Сжечь то, что вам мешает быть настоящим человеком. Сжечь детскую веру внеисповедимую судьбу, вовсе сверхъестественное, трансцендентное…
        -Выгнать отца Александра, церковь обратить вклуб, навсегда ограбить свою душу… Так? Благодарю вас!
        -Ваш интеллект, я нескажу - душа, нимало небудет ограблен. Напротив, он обогатится…
        -Чем?
        -Свободой мировоззрения. Вы станете навысшую ступень человека. Вы небудете подчинять свое «я» выдуманным людьми фетишам, заумным фата-морганам, вы вознесете себя надвсем этим. Ведь истина всегда конкретна. Устремления вашего разума сбросят путы, цель вашей жизни приблизится квам, станет реальной, исполнимой, вы вольной волей забудете себя ивольной волей отдадите свои силы людям, коллективу людей, обществу.
        -Друг мой! - спылом, носдерживая нарастающее раздражение, воскликнула Нина. - Неужели вы думаете, что я, христианка, неработаю дляобщества? Моя вера зовет меня, толкает меня, приказывает мне быть среди униженных иоскорбленных. Ипомере сил я - сними. Аотносительно фетишизма - уменя свой фетиш, увас - свой.
        -Уменя - народ.
        -Уменя тоже.
        -Увас муж, семья, сытая жизнь. Чрез голову богатства вам трудно наблюдать нищету, обиду эксплуатируемых.
        -Вы желаете, чтоб я отказалась отсемьи, отмужа, отбогатства? Вы очень многого требуете отменя, Протасов.
        -Если неошибаюсь - ваш Христос какраз требует отвас того, отчего вы неможете отказаться. Значит, илислаб его голос, илислабы вы.
        Они давно покинули сад, шли вдоль поселка, кего окраине. Смущенная Нина глядела вземлю. Инженер Протасов смысл своих речей внутренне считал большой бестактностью иукорял себя зато, что затеял, всущности, праздный, неприятный разговор.
        Проходили мимо семейного барака. Четыре венца бревен надземлей и - насажень вземлю. Удверей толпа играющих ребятишек стугими животами.
        -Яздесь никогда небывала, - сказала Нина. - Ябоюсь этих людей: все золотоискатели - пьяницы искандалисты.
        -Любовь кцветам ивообще кприроде выводит человека запределы его мира. Вот мы свами сейчас вдругом мире, непохожем нанаш мир. Может быть, заглянем? - осторожно улыбнулся инженер Протасов.
        Иони, спустившись покривым ступенькам, вошли вполуподземное обиталище. Изсветлого дня - вбарак, каквсклеп; темно. Нину шибанул тлетворный, весь вмноголетнем смраде воздух. Она зажала раздушенным платком нос иосмотрелась. Насажень земля, могила. Изкрохотных окошек чуть брезжит дряблый свет. Вдоль земляных стен - нары. Нанарах люди: кто попраздничному делу спит, кто чинит ветошь, кто, оголив себя, ловит вшей. Мужики, бабы, ребятишки. Шум, гармошка, плевки, перебранка, песня. Люльки, зыбки, две русские печи, ушаты спомоями, собаки, кошки, непомерная грязь итеснота.
        -Друзья! - сказала Нина громко. - Почему вы неоткроете окон? Бог знает какая вонь увас. Ведь это страшно вредно…
        -Ах, вредно?! - прокричали стрех мест голоса. - Ты кто такая?
        -Барыня это, барыня, - предостерегающе зашуршало побараку, ишум стал смолкать.
        -Ах, барыня? Нина Яковлевна? Добро! Садись начем стоишь. Васкородие, присаживайся иты. Срамота унас. Многолюдство… Вши. Неподцепите вшей. Они злобные, кусучие… Вон старик помирает втом углу. Аэвот баба сейчас родить будет, мается. Да двенадцать человек хворые, простыли, все вводе да вводе, аГромов обутки недает. Жадина!.. Уж ты, барыня, прости. Ты невнего, ты спонятием. Приклоняешься кнам, грешным…
        Говорило одновременно человек десять. УНины горели уши. Незнала, какичто ответить.
        -Вот видишь: дохнем! - вырос пред Ниной пьяный, сповязкой поголове, бородач скрасными больными веками. - Дохнем, пропадаем! Ты можешь вверх головой нашу жизнь поставить, чтоб по-людски? Неможешь? Ну, так иубирайся кчерту.
        -Яшка! Дурак! Что ты?! - набежали нанего.
        ИПротасов сказал, сверкнув сузившимися глазами:
        -Слушай, приятель… Будь человеком…
        -Здорово, барин!.. Неприметил тебя. Темно. Мы тебя, барин, уважаем, ты сам вподчинении. Аэтих… - заорал он, размахивая тряпкой. - Громовых… Ух, ты!..
        -Стой! Яшка, дурак!.. Непикни! - снова налетели нанего. - Ты Нину Яковлевну немоги обижать…
        -Все они - гадючье гнездо… - ИЯшка стал ругаться черной бранью. Его схватили, поволокли вугол. - Яправду говорю, - вырывался он. - Десятники нас обманывают, контора обсчитывает, хозяин штрафует да позубам потчует. Где правда? Где Бог? Бей их, иродов! Бей пристава!
        Нину прохватила дрожь. Ей хотелось кричать иплакать. Протасов кусал губы. Земляные стены, земляной, вхлюпкой грязи, пол. Возле стола, раздувая перепончатое горло, пыхтела жаба. Девчонка гонялась заторопливо ползущим черно-желтым ужом, била его веником. Уж свертывался вклубок, шипел, стращал девчонку безвредным жалом.
        -Палашка! Пошто животную мучишь?.. Яте! - грозилась седая, спровалившимся ртом старуха.
        Вуглу, возле изголовья умирающего, баба зажигала восковые свечи. Вдругом углу роженица завыла диким воем.
        Позаплесневелым бревнам ползли ручейки.
        Бородач Яшка разбушевался: опрокидывал скамьи, швырял чужие сундуки сдобром. Нанего налегли, будто медведи, такие же пьяные, такие же озверелые, какион сам:
        -Яшка! Что ты… Ану, ребята, вяжи его!.. Волоки вчулан…
        Кобщей ругани присоединила свой громкий плач орава детворы. Стонавшая роженица разразились таким жутким, непереносимым ревом, что Нина, заткнув уши ився содрогнувшись, выскочила вон исжадностью, какосвободившись отпетли, стала вдыхать свежий воздух.
        -Теперь пойдемте вдругой барак, кхолостякам.
        -Благодарю вас… Довольно.
        «Прохор! Ясовсем неполучаю оттебя писем. Конторе ты послал пятьдесят две телеграммы, мне - низвука. Чем это объяснить? Молчат ипапа сГруздевым. Пьянствуете, что ли? Вчера я сАндреем Андреевичем побывала вбараке №21. Обстановка хуже каторжной. Она вызывает справедливый укор хозяину, низведшему людей досостояния скотов, инехорошие чувства кэтим самым людям-рабам, которые способны переносить такую каторжную жизнь итерпят такого жестокосердного хозяина, какты. Прости зарезкость. Ноя больше немогу. Яприказала партии лесорубов заготовить материалы дляпостройки жилых домов, просторных исветлых. Уж ты невзыщи. Делу неубыток отэтого, апольза. Вкрайнем случае половину расходов принимаю насебя. Ябольше немогу. Янехочу участвовать втаком преступном отношении кчеловеческим жизням. Несердись, пойми меня и, поняв, прости.
Нина».
        Через одиннадцать дней, какотзвук написьмо, получились две телеграммы. Наимя инженера Протасова:

        Наимя Нины Яковлевны:

        Авскоре заэтими телеграммами были получены отИннокентия Филатыча подвенадцати адресам местной знати двенадцать номеров «Биржевки».
        Все много смеялись. Анна же Иннокентьевна целую неделю ходила сзаплаканными глазами.

3
        Прохор Петрович Громов давно известен коммерческим кругам Петербурга. Опытные капиталисты, предсказывая Прохору блестящую судьбу, открывали ему неограниченный кредит. Наиболее тороватые просились впай. Ведь вСибири непочатый угол богатств, ему одному несовладать. НоПрохор Петрович предпочитал делать жизнь особняком, он нивком ненуждался. Пусть фирма «Прохор Громов» будет греметь навсю Россию. Апройдут сроки, может быть, икичливая заграница поклонится его делам.
        Да оно ктому ишло. Щетина, конский волос, мед, драгоценные меха направлялись Прохором непосредственно вДанциг, Гамбург, Ливерпуль. Впрочем, инадолю России оставалось много. Смосковской фирмой он заключил выгодную сделку напушнину, навосемьсот тысяч серебром. ВПитере взял многомиллионный подряд снабжать одну изжелезных дорог края лесом, шпалами, штыковой медью, чугуном. Новый золотой прииск тоже сулил ему несметные богатства.
        Прохор всегда был крут впоступках, поэтому, неоткладывая вдолгий ящик начатых хлопот, он вчас дня звонил кбаронессе Замойской. Он намеренно оделся былинным «добрым молодцем». Великолепно сшитая поддевка, голубая шелковая рубаха, лакированные сапоги. Он нажал кнопку снекоторым внутренним содроганием. Его выводила изравновесия вкоренившаяся мысль, что баронесса Замойская есть та самая графиня, которая обольстила его вНижнем.
        Он передал швейцару карточку сзолотым обрезом: «Прохор Петрович Громов, сибирский золотопромышленник икоммерсант». Швейцар прищурился, прочел, подобострастно поклонился Прохору ипозвонил.
        -Гость! Отнеси баронессе, - начальственным тоном сказал он выскочившей горничной.
        -Какая она изсебя? - спросил Прохор, прихорашиваясь узеркала.
        -Да обнакновенная, ваша милость, - сделал швейцар рот ижицей иприкрыл его кончиками пальцев. Он был много проще величественного министерского швейцара: нос пуговкой иливрея грубого сукна.
        -Блондинка, черная?
        -Черная, черная!.. Это вы изволили угадать.
        -Полная?
        -Да, приятная пышность есть.
        -Баронесса просит вас пожаловать, - распахнула двери горничная.
        Голову вверх, Прохор направился вгостиную. Наего мизинце - крупнейший бриллиант.
        -Будьте столь добры присесть.
        Зеркала взолотых обводах, шкура белого медведя. Напотолке - три голые девы ипарящие амуры.
        Раздвинулась портьера, и, шурша юбками, вышла баронесса. Сердце Прохора упало. Нет, нета. Встал, склонился, крепко чмокнул руку.
        -Боже, какой вы огромный!.. Икакой… - Она хохотнула себе внос, оправила кружева навысоком бюсте ипроизнесла: - Присядем.
        Прохор хлюпнулся вкрякнувшее подним кресло.
        -Простите, осмелился - так сказать…
        -Яочень рада… Вы курите? Пожалуйста. - Она протянула свой золотой портсигарчик гостю исама закурила.
        Прохору было видно, каквсоседней комнате лохматая беленькая собачонка повертелась возле стоявшего наполу вазона сцветком ибесстыдно подняла ногу. Прохору стало смешно. Кусая губы, он сказал:
        -Какая прекрасная вПетербурге осень.
        -Да. Вообще Петербург - чудо. Ну, акакСибирь? Вы женаты? Большое увас дело? Надолго ль вы вПитер? Аоперу посещаете? Ну, какШаляпин?
        Прохор заикался накаждый вопрос ответом, нобаронесса втот же миг его перебивала.
        Подали наподносе чай слимоном, срозовыми сушками. Почему-то три чашки.
        -Доложите Семену Семенычу, что чай готов.
        Горничная внакрахмаленном фартуке, выстукивая каблучками, скрылась. Баронесса оправила черные локоны, схваченные надушами обручем ввиде блестящей змейки, и, откинувшись вкресле, облизнула тонкие малиновые губы:
        -Позвольте! Так это, верно, провас говорил Семен Семеныч?
        -Простите… Кто такой Семен Семеныч?
        Баронесса, заглядывая ему вглаза, пригнула голову клевому плечу, погрозила гостю мизинчиком изахохотала внос:
        -Ая-яй!.. Ая-яй!.. Так вы незнаете генерала, укоторого…
        -Простите! - обескураженно воскликнул Прохор. - Так-так-так.
        Вэто время чрез соседнюю комнату катился петушком сановник.
        -Гоп-ля-гоп! Гоп-ля-гоп! - пощелкивал он пальцами вскинутой руки, асобачонка, встряхивая шерстью икряхтя, подскакивала ввоздухе.
        -Семен Семеныч, вы неожидали гостя?
        -Ба! Да… - сраспростертыми руками направился он кПрохору, ношагах втрех вдруг остановился. - Что угодно? Ах, это вы? Рекомендую, Нелли… Прекрасный молодой человек. Только оделах нислова… - затряс он наПрохора кистями рук. - Ни-ни-ни!.. Вкабинет-с, вминистерство-с… Ая здесь… Знаете? Это моя кузина. Жена моя наводах, вКарлсбаде… Наминутку-с, наминутку-с… завернул. Что, чай? Прекрасно. Ая, кузиночка, уже впуть. Заседания, заседания… Сто тысяч заседаний. Даже впраздники. - Исановник схватился заголову. - Сума сойти.
        Он чай выпил находу.
        -Марта, портфель, перчатки! - Поцеловал баронессе руку, кивнул Прохору. - Итак, чрез недельку… Но, предупреждаю… Впрочем, нет, нет… Оделах низвука. Адьё! - иотдверей, натягивая левую перчатку, крикнул:
        -Кузина! Ради бога… Предложи господину золотопромышленнику подписной лист. Ну сто, ну двести, сколько может… Впользу сирот отставных штаб - иобер-офицеров.
        -Ваше превосходительство! - полез Прохор вкарман. - Ярад буду подписать несто, недвести… Ивпользу кого угодно. Вот напятнадцать тысяч чек. - Ион положил синенькую бумажку накремовый бархат круглого стола.
        -О! О! О! - Истарик, подскользнув, какконькобежец, попаркету кгостю, снебывалым жаром тряс его руку, восклицая: - Это… это… это… Большая жертва свашей стороны. Еще раз мерси, горячее, горячее спасибо отлица всех облагодетельствованных вами офицерских сирот. Загляните завтра вчас… туда… Понятно? Япослезавтра уезжаю поепархии, сосмотрами. Унас там кой-какие… Итак… - Он весь вспыхнул, загребисто сунул чек впортфель и, вильнув взглядом повдруг помрачневшему челу баронессы, сразбегу выехал наподошвах вдверь.
        Прохор сидел недолго. Немножко поболтали, норазговор неклеился: мысли баронессы были сбиты, спутаны, глаза печальны, какуобворованной среди бела дня жертвы. Время уходить. Прохор был уверен, что дело завтра будет решено вего пользу. Он встал.
        Баронесса, овладев собой, любовалась мощной фигурой Прохора. Черные, подведенные глаза ее горели искрами. Подавая теплую, вкольцах, руку, она сказала:
        -Яжду вас послезавтра всемь…
        -Утра?
        -Ха-ха!.. Смешной!..
        -Простите… Вечера, конечно… Рад!
        -Прокатимся наострова. Атам видно будет, куда еще. Познакомлю сподругой. Эффектная такая, знаете, кустодиевская… Но… - Иона вдруг загрозила пальцем. - Ноя ревнива…
        -Что вы, что вы!.. - смешался Прохор, ахозяйка раскатилась мягким серебряным смехом чуть-чуть внос. - Новы все-таки несказали мне - женаты вы илинет?
        -Женат, черт возьми, женат! - вырвалось уПрохора. Забыв поцеловать протянутую руку, он сжал ее так крепко, что хозяйка сморщилась вся исказала:
        -Ой!
        -Прииск замной. Завтра - официально.
        -Сколько стоило?
        -Пятнадцать.
        -Пустяки.
        Иннокентий Филатыч вставил новые, хорошо пригнанные зубы и, какгрудной младенец, учился говорить сазов. Все как-то невытанцовывалось - сю-сю, сю-сю, - акогда старик напивался, бормотанье его становилось смешным инепонятным. Ноон неунывал. Сазартом помогал Прохору вработе, лично бегал нателеграф, производил нужные заготовки, купил иотправил большой скоростью вСибирь десять вагонов мануфактуры, галантереи, обуви идругих товаров. Кой-что подсунуто вобщий счет идлясвоей лавчонки инаизрядную, конечно, сумму, новедь Прохор Громов нестанет же придираться кмелочи, нато он иПрохор Громов. Авечерами сидел где-нибудь втрактире, слушал цыган, певичек илисмотрел кино. Посубботам ивпраздничные дни он посещал храмы. УСпаса наСенной унего вытащили большущий кошелек, новнем было всего рубля натри серебра истарые челюсти слошадиными зубами: Иннокентий Филатыч жалел их выбросить, полагая, что вкоммерческом деле иони когда-нибудь да пригодятся.
        Красивая, цыганского типа, баронесса вландо рядом сАвдотьей Фоминишной Праховой, анапротив - Прохор. Экипаж, катившийся чрез Каменноостровский кСтрелке, сильно накренился вту сторону, где сидела мадам Прахова, да инемудрено: вэтой молодой, номасто-донистой даме никак неменее восьми пудов. Бюст выпирал горой: вот-вот лопнут шнурки, распадутся кружева. Прохора разбирало мальчишеское любопытство. Абедра, плечи, свежее, румяное, чуть надменное, чуть властное лицо! Аэти рыжие, густые, пронизанные солнцем волосы, абольшие серые, влекущие ксебе глаза! Аполные улыбчивые губы ивеселый блеск ровных, какодин, зубов. Тьфу, черт! Пропало твое сердце, Прохор…
        -Гэп-гэп! - покрикивал лихач, ивсе мелькало, проносилось, отставало.
        Впятом часу вечера инженер Протасов получил записку.
        «Миленький А.А. Приходите обедать. Мне почему-то очень, очень грустно.
Н.Г.».
        Скоро полночь. Пристава нет. Аон сидит, сидит. Наденька всмущении. Ноэти ее фигли-мигли давно знакомы Владиславу Викентьевичу Парчевскому. Он целует ее оголенную руку повыше локтя ислащаво, сдрожью говорит:
        -Раз мужа нет, то… Вчем же дело?
        Наденька оправила подушки, отвернула одеяло. Инженер Парчевский снял слевой ноги сапог.
        Часы пробили полночь.
        -Ну-с?
        -Что?
        -Непора ли домой, миленький сибирячок?
        -Уменя дом далеко, - ответил Прохор ипогладил своей лапой маленькую, срозовыми ногтями кисть руки. - Разрешите два слова потелефону…
        Маша, подслеповатая ипожилая - заодну прислугу, - убирала состола чай, пустые бутылки изакуску.
        Все трое были порядочно подвыпивши.
        -Алло! Филатыч, ты? Ая водном доме задержался, укупца Серебрякова. Нежди. Ночую здесь. Ну, доприятного…
        Он повесил трубку. Авдотья Фоминишна хохотала скаким-то задорным нахальцем, интригующе.
        -Одна-а-ко… Одна-а-ко… - тянула она густым контральто. - Это мне нравится… Ха-ха!.. Так-таки безприглашенья? Одна-а-ко… Инестыдно вам?.. - Она допила бокал шампанского. Влажные губы ее ждали поцелуя.
        Глаза искрились по-грешному.
        Прохор стоял, прислонившись спиной кпечке, молчал, дышал, какзверь. Его распаляла страшная внутренняя сила.
        Хозяйка подняла брови, пожала наливными плечами и, какбы прося пощады, страдальчески улыбнулась.
        -Маша! - капризно крикнула она. - Маш! Приготовьте постель. И - меня нет дома. Яночую укупца Серебрякова.
        Тут все трое, вместе срассолодевшей Машей, разразились громким смехом.
        …Ночью инженер Протасов занес внеписаный дневник своего сердца:
        «Удивительная эта женщина, - думал он. - Вней всякого жита полопате. Святость борется сгрехом. Сюда же вплетаются социалистические мысли. Нокупеческая православная закваска ивлияние отца Александра, этого древа безцветов, доминируют. Сказано: «Клин клином вышибай». Нокак, как, если я почти люблю ее, аона влюблена всвоего Христа? Разговор (втысячный раз, нату же тему):
        -Удовлетворены ли вы семейным счастьем?
        -Нет. Нопринуждаю себя верить, что - да.
        -Ради чего хотите обмануть свое сердце?
        -Ради клятвы пред алтарем.
        -Ну, аежели встретится человек, который войдет вваше сердце ивытеснит изнего все, все целиком, все прежние чувства ваши ипривязанности? Все ваши алтари?
        -Япройду мимо такого человека. Ябуду страдать доконца, досмерти, допакибытия…
        Она старалась говорить спокойным голосом, невстречаться сомной глазами, новедь я-то чувствовал, какона вся внутренне дрожала, противоборствуя самой себе. Ятоже пробую бороться ссобой. Воимя чего - незнаю. Вконце концов мы будем вести сладостную войну друг сдругом. Закем победа? Теория вероятности подсказывает ответ. Всяческие комбинации возможны. Любовь дремлет вмоем сердце, каквдереве потенциальная сила огня. Черт знает! Чувствую, что вдуше моей крепнут чужие ичуждые мне путы. Ушел, поцеловал ей руку. Она поцеловала меня влоб. Отнее исходила какая-то заразительная исогревающая кровь чистота. Божественная женщина!»
        Всемь часов утра две головы пододеялом повернулись лицом клицу, повели разговор иразговорчик. Было совсем светло. Поднялось надтайгою солнце.
        -Вероятно, дядя назначит сюда жандармского ротмистра. Какты кэтому относишься?
        Наденька молчала. Стражник неночевал сегодня. Надо подыматься, ставить самовар, анеохота…
        -Япредан престолу. Мой отец - герой турецкой кампании. Цель моей жизни - разоблачать всяческую сволочь, вроде Протасова. Акакдумаешь, Нина Яковлевна его любит?
        -Пока ничего немогу сказать тебе, Владенька. Потом разнюхаю. Да, повсей вероятности, наклевывается что-то…
        -Яжелал бы, чтоб Кэтти стала моей любовницей. Возможно это?
        Наденька, какнабулавках, быстро повернулась лицом кстене.
        -Пани Надежда! Яж пошутил.
        Наденька, вздохнув, сказала:
        -Она влюблена вПротасова, аПротасов уменя вруках. Кой-что знаю пронего, просицилиста. Захочу - тыщу рублей возьму снего, неменьше. Владенька, акогда ж ты мне яду дашь излыбылатории своей? - Иона повернулась кнему лицом.
        Парчевский неответил. Помолчав, спросил:
        -Ятебе, кажется, пятьсот должен? Можешь одолжить еще сто рублей?
        -Аты меня любишь?
        -Нет.
        -Дурак!
        Парчевский наморщил белый лоб ипомигал обиженно.
        -Ярабочих поморде бью, аПротасов сними антимонии разводит. Япредан престолу… Ха-ха! Стачка, забастовка… Сволочи!.. Стрелять надо. Адлячего тебе яд?
        -Нелюбишь - иотчаливай. Другого счастливым сделаю. Аты сиди вэтой трущобе, сиди, получай свои сто пятьдесят…
        -Ты незнаешь, отчего я сижу здесь?
        -Нет.
        -Дура!
        -Сам дурак!
        -Дура вквадрате!
        -Полячишка тонконогий!
        -Дура вкубе! Я, квеликому несчастью, картежник. Проиграл наслужбе вРоссии казенных тысяч семь. Ну, уменя связи, - несудили. Однако сослужбы выгнали, опубликовали вприказе поминистерству. Нигде неберут. Благодаря дяде попал сюда.
        Наденька щупала свою бородавочку, соображала.
        -Яочень, очень богатая, - сказала она. - Мне довольно. Убегу. Изахоровожу себе дружка. ВКрым уедем, анет - наКавказ. Вот куда.
        -Да тебя пристав содна моря вытащит.
        -Либо меня вытащит, либо сам утонет.
        Пили чай свареньем, сосвежими оладьями. Парчевский неторопился. Шел дождь, рабочим урок задан, Громова нет дома, - небеда иопоздать, неважно. Он взял сто рублей, надел запасной архалук стражника, поднял башлык ивышел вдождь, впростор. Поди-ка узнай его.
        Рабочие пошабашили всемь вечера. Вэто время вПитере был висходе лишь второй час дня. Сей дальний бок земли освещался солнцем много позже.
        Прохор открыл глаза иосмотрелся. Великолепная спальня карельской березы сбронзой. Вшироком зеркале отражается кровать, накоторой он лежит, ибалдахин наднею. Поясной, масляными красками портрет какого-то купца. Подего круглой бородой золотая медаль, авпетлице - орден.
        Прохор зевнул, потянулся, бесцеремонно крикнул:
        -Дуня! Маша!
        Вспальню вошла всветло-розовом, безрукавов, пеньюаре Авдотья Фоминишна сгорячим кофе наподносе.
        -Бонжур, - сказала она хрипловатым контральто.
        -Да-да, - промямлил гость, любуясь рослой женщиной, обладательницей здоровой красоты.
        -Какпочивали? - Она скользнула взглядом кзеркалу ипридала лицу невинную девичью улыбку.
        -Сладко спал. Видел такие сны, такие сны. Черт бы их драл, какие анафемские, грешные были сны!
        Собольстительным жестом розово-белых рук она подала ему закурить.
        -Мне снилось, что Авдотья Фоминишна Прахова едет сомной. Яей строю дом вживописнейшей местности наберегу Угрюм-реки.
        -Угрюм-реки? Какие роскошные слова!..
        -Обстановка княжеская, пара рысаков, прислуга идвадцать пять тысяч вгод…
        -Акостюмы?
        -Костюмы отдельно. Посубботам - ванна изшампанского.
        -Ачто ж говорила вам восне ваша жена?
        -Она сказала, что это ее некасается. Унее дочь, райские сады, школа, уменя жизнь, дела. Согласна, Дуня? Сколько тебе платит вот этот? - ИПрохор ткнул вбороду портрета.
        -Милостивый государь, вы очень грубы! - Грудь женщины вздымалась, какволна, сердце злилось, носерые прекрасные глаза, похожие намилые глаза Анфисы, гладили Прохора посердцу.
        Авдотья Фоминишна, закинув ногу наногу, сидела накозетке, курила, пускала дым колечками. Подвзбитой челкой, забелым лбом шел бешеный торг; шла купля ипродажа, прикидывалось «за» и«против», сводились барыши. Лакированный каблук набитой такими же мыслями туфельки нервно постукивал вковер.
        -Яжду ответа. - ИПрохор бросил окурок внедопитый кофе.
        -Пожалуйте заответом через три дня, - скрипнула туфелька, икрасные пуговки напеньюаре улыбнулись.
        Хозяйка нюхнула изграненого флакончика нашатырного спирту. Хозяйка сволнением переоценивала ценность. Ивсе вее мире, там, подэтою рыжею челкой, забелым лбом, сорвалось сосвоих основ, сцепилось, перепуталось: полуседая борода портрета счерными лохмами сибиряка, молодая сила снемощью, величавая Нева сУгрюм-рекой, блеск ишум столицы смерцающими буднями провинции, реальные величины внастоящем сневедомыми иксами грядущего. НоАвдотья Фоминишна давно забыла математику; предложенного гостем уравнения ей сразу нерешить.
        -Нет, нет… Только несейчас… Нет, нет, - звякали золотые обручи вушах. Авдотья Фоминишна отрицательно потряхивала головой, и, чтоб неупустить бобра, она голубиным голосом проворковала: - Вы мне очень, очень нравитесь. Мне тоже ночью снился сладкий сон.

4
        Тем временем Илья Сохатых собирался праздновать день своего рождения. Он разослал познакомым двенадцать пригласительных карточек:
        «Свидетельствуя Вам ивсему Вашему семейству отменное почтение, Илья Петрович Сохатых ссупругой Февроньей Сидоровной приглашает Вас почтить их своим присутствием послучаю высокоторжественного дня рождения многоуважаемого Ильи Петровича Сохатых».
        Унего имелись также ипоздравительные карточки с«Рождеством Христовым», с«Новым годом», со«Светлым Христовым воскресением». Подобные же карточки существовали ивобиходе Громовых; Прохор сотнями рассылал поделовым знакомым всей России. НоуПрохора карточки самые обыкновенные, дешевка. УИльи же Петровича - сзолотым обрезом, сзолотой короной наверху. Уж кто-кто, аИлья-то Сохатых правила высшего тона знает, унего всегда «парлеву франсе»[1 - Говорите ли вы по-французски? (фр.)] наязыке.
        Насей раз каверзный случай сыграл надним трагическую шутку: завтра день рожденья, аунего все лицо горой раздуло, иглаза, какусвиньи, закрылись. Всему виной дурак дедка Нил, колдун ичертознай. Ноги ноют, опухают, застарелый ревматизм, доктора нет, фельдшер помер - ккому запомощью идти?
        -Авот, сударик, - сказал ему дедка Нил, - шагай благословлясь напасеку, растревожь веничком пчелу, асам разуйся ипортки долой. Инавалятся наголо место пчелы, нажгалят хуже некуда. Ихворь какрукой.
        Ивот Сохатых вэтакое-то время… Эх! Ведь он ухозяина избольшом счету, ведь он доверенный вмануфактурной лавке, атам товару насто тысяч, три приказчика, два мальчика. Послал Илья досматривать заторговлей свою супругу, сам весь вкомпрессах, анастуле - дьякон Ферапонт.
        -Я, знаете, отец дьякон, - повествует Илья, - обрадовался такому идиотскому рецепту, снял штаны скальсонами да ну поульям веником хвостать. Они ивзвились… Я, исходя изтеории, кним задом норовлю да ноги подставляю, они набольные ноги два нуля внимания да какначали мне вморду стегать…
        -Хо-хо-хо - вморду? - погромыхивал дьякон Ферапонт.
        -Я, понимаете, отих щелчков прямо округовел, незнаю, куда потрадиции бежать. Загнул набашку рубаху да вовесь дух полестнице домой. Атам - двух девок да солдатку черт принес, девки каквзвоют отголого изображения, атут вхохот. Ая уж иочами немогу взирать, оба глаза затекли… Икакя неослеп…
        Дьякон раскатисто хохотал, пожирая пятый огурец, ивсе выпытывал употерпевшего, неослепли ль девки.
        -Завтра день рожденья… Ноэто сверх возможности. Ая вот что, я сделаю вдне рожденья опечатку натри дня.
        Действительно, он чрез подручного разослал новые пригласительные билеты сприпиской:
        «Вследствие позднейших данных церковной метрики, мой день рождения имеет бытность невпонедельник, авчетверг натой же неделе, т.е. натри дня позже».
        Что ж, три дня несрок, иПрохор Петрович явился заответом. Вместо ответа был полуответ, тире иль новый знак вопроса: тот самый «сам», зримый облик которого запечатлел наполотне искуснейший художник, задерживался наУрале дня начетыре, напять. Она объявила это Прохору, припав пуховой грудью кего стальной груди, ипритворно виноватые, новсе же милые глаза ее просили снисхождения. Она сказала:
        -Япостараюсь, чтоб время, проведенное вмоем доме, показалось вам приятным.
        Он ласково провел ладонью поее густым рыжим волосам, закрыл иопять открыл ее глаза, всмотрелся вних, поцеловал:
        -Анфиса? Нет, неАнфиса… Та совсем, совсем другая…
        -Что свами?
        -Так. Прошло… - Он отмахнул назад свои черные вихры, иглубокий схрипом вздох упал внаступившее молчание.
        Был вечер. Высокая лампа подшелковым сиреневого цвета абажуром горела устола. Воздух гостиной отдавал застоявшимся сигарным дымом. Прохор вяло спросил:
        -Увас были мужчины?
        -Да, вчера. Кой-кто иззнакомых. Дулись вкартишки. Ясейчас прикажу затопить камин…
        Назвонок пришла опрятно одетая горничная.
        -Принесите фрукты иликер. Затопите камин.
        Прохор сидел сзакрытыми глазами устола. Мрачное настроение исподволь охватывало его, давно забытое навязчиво вспоминалось срезкой ясностью. Прохору становилось мучительно истрашно.
        -Вам нездоровится?
        -Нет… Так… Пьянствую все… Надо бросить.
        -Подите прилягте догостей… Будет князь Черный, граф Резвятников, еще кой-кто. Коммерции советник Буланов…
        -Дайте немного коньяку.
        Мадам позвонила, ирезко позвонили упарадной. Вошли двое.
        -Знакомьтесь… Мсье Громов, сибиряк. Лейтенант вотставке Чупрынников, статский советник Дорофеев.
        Протянув руку черноусому, сбрюшком, Чупрынникову, Прохор сказал:
        -Явас какбудто где-то встречал…
        -Неприпомню, нет, - ответил тот басом исел.
        -Вы непоручик Приперентьев?
        -Нимало… Ха-ха… Протакого неслыхал.
        -Очень похожи, - сказал хмуро Прохор. - Дело втом, что его золотоностый участок позакону достался мне…
        -Ах, вот как? Поздравляю… Ха-ха, - ответил лейтенант вотставке. - Ха-ха!.. Прекрасно. Позакону, изволили сказать? Так-с?
        Прохор внимательно наблюдал его, свнутренним содроганием вслушивался вего голос: «Что ж это, галлюцинация? Перестаю узнавать людей? Чего доброго, какому-нибудь обер-кондуктору нос откушу? Брошу, брошу пить, брошу». - И, противореча самому себе, он выпил стопку коньяку ипотянулся квазе зацукатами.
        Лейтенант вотставке Чупрынников сидел втени итоже наблюдал Прохора Петровича. Статский советник Дорофеев - коротконогий, квадратный, апоплексического сложения - открыл рояль, взял несколько аккордов, затем подтянул вверх рукава темно-зеленой визитки изаиграл одну изгрустных мелодий Грига.
        Пришли еще двое: высокий пожилой актер драмы ивертлявая, вкоротеньком, голого фасона, платьице, мадемуазель Лулу. Эта пара сразу внесла смех иобщее оживление. Певица затараторила так быстро, какбудто унее четыре проворных языка:
        -Послушайте, послушайте, какой скандал. Любовник прима-балерины Зизи князь Ш. влепил затрещину ее ухажеру, милому мальчику, кадетику Коко. Ипрелестные получены бананы, да, да, уЕлисеева. Убельгийского посла вчера ощенилась сука - дог. Роды были трудные, акушеру пришлось накладывать щипцы, ха-ха, смешно… собака и… щипцы. Тенор Панов наарии «милые женщины» дал петуха, галерка свистала. Сенатору Б. вАнглийском клубе подменили шинель вбобрах накакой-то драный архалук.
        -Ах, сибиряк? Очень, очень лестно… Вы такой же холодный, какиваша страна?
        -Да, такой же.
        -Аяй, какэто нехорошо. - ИЛулу, какзачарованная, влипла горящим взором вбриллиант намизинце Прохора.
        -Что же, перекинемся? - снетерпением проговорил лейтенант вотставке иприщурился вглаза хозяйки.
        -Как, дорогие друзья? - спросила хозяйка. - Может быть, сначала чай?
        -Ито идругое… Господин Громов, вы, разумеется, играете?
        -Конечно же, конечно! - ответил занего хор голосов, жадных изавистливых.
        -Да, играю… - проговорил Прохор, глаза его загорелись злостью. - Мне хотелось бы сразиться сгосподином, сгосподином… - Ион ткнул пальцем вчерные лейтенантские усы. - Простите, свами…
        -Принимаю, принимаю, - ответили усы, радостно подкашлянув.
        -Авось мне удастся оттягать увас золотоносный участок… Вы ж сами предлагали мне эту комбинацию… Впрочем, участок ибезтого мой.
        Левый лейтенантский ус опустился вниз, правый полез кверху, наглые глаза открывались шире, шире:
        -Что вы хотите этим, милостивый государь, сказать? Господа, среди вас нет врача?
        Вместо врача вошел, поводя плечами, высокий старик снадвое раскинутой седой бородой; его тугой живот весь взолотых цепях, висюльках.
        -Добрый вечер, добрый вечер, - круглым, старчески блеклым голосом приветствовал он находу гостей.
        Хозяйка встала ему навстречу:
        -Степан Степанович Буланов, коммерции советник. Аэто мой новый друг - сибиряк… Господа, прошу встоловую.
        Стол богато сервирован иуставлен закусками ивинами. Наотдельном, сзеркальной крышкой, столике фасонистый самовар пускал пары.
        -Самоварчик, дорогой мой, - блаженно закатил глаза Степан Степанович, купец. - Шумит, фырчит… Хозяюшка, алиповый медок есть кчайку? Спасибо… Да, господа, люблю все русское, все самобытное… Ведь я поубеждению славянофил… Аксаков, Самарин, Хомяков… Да, да, кой-что имы читали вдни юности… Ну-с, где прикажете садиться? - Купец подобрал полы сюртука исел возле хозяйки вкресло.
        Звонок телефона. Хозяйка вышла итотчас же вернулась.
        -Прохор Петрович, вас просят ктелефону.
        Телефон вспальне. Она плотно притворила засобою дверь, положила оголенные руки наплечи Прохора:
        -Милый, дорогой, радость моя… Никто тебе незвонил… Прошу тебя, неиграй покрупной.
        -Явовсе небуду играть.
        -Небудешь? Почему? - Ивее прекрасных глазах промелькнула тревога. - Впрочем, да, ты прав. Тебе вкарты невезет. Тебе влюбви везет… - Она надолго, какспрут, впилась вего губы и, оправляя находу волосы, вышла.
        Чай разливала горничная. Лулу хохотала, тараторила сразу стремя гостями, чокалась, хлопала рюмку зарюмкой рябиновку, коньяк, мадеру. Купец намазал свежий огурчик медом ихрустел.
        Подошли еще два франта. Гостей собралась целая застолица. Исреди них, врозовом шелковом платье сискусственными незабудками улевого плеча, очаровательная Наденька. Самого пристава небыло, он поделам вотъезде.
        Ну что ж, причина уважительная, хотя очень жаль… Иноворожденный Илья Петрович предлагает тост:
        -Заотечественного героя, знаменитого Федора Степаныча господина отдельного пристава Амбреева ивообще зарусский либерализм… Урра!!
        Отец Александр отсутствовал, поэтому дьякон Ферапонт, нещадя ушей собравшихся, рявкнул «ура» так, что все восторженно захохотали.
        Ужин только начался. Пред каждым гостем - меню, отпечатанное вканцелярии наремингтоне иснарисованной пером Ильи Петровича короной.
        Первым блюдом - три сорта пирогов: скапустой, сосетром исяйцами. Вторым блюдом - пельмени а-ля Громов. Третьим блюдом - дикие утки по-бельгийски. Четвертым - какое-то крошево изоленины, сохатины, рябчиков, подназванием «мясной пломбир а-ля Илья Сохатых». Потом шли кисели изоблепихи, ежевики, клюквы.
        -Господа! Прошу великодушно извинить, - кричал подвыпивший новорожденный. - Мороженое, какполагается впорядочных домах, теоретически невышло, заотсутствием снега. Пожалуйте наужин вРождество Христово.
        Дьякон подарил новорожденному собственной поковки длясобаки цепь, Наденька - бисером вышитый кисет «на память». Нина Яковлевна прислала кожаный портфель ссеребряной монограммой, увенчанной короной (хозяйка знала вкусы подчиненного), впортфеле поздравительная записка: «Очень извиняюсь, что лично немогу, хворает Верочка», авзаписке сто рублей. Анна Иннокентьевна - три пары теплых, собственноручно связанных носков, асупруга - теплый набрюшник иззаячьего меха. Илья Петрович все подарки разложил навидном месте, впереднем углу подобразами.
        Носамый главный дар был отнасмешника-студента Образцова. Талантливый юноша, зная, что Илья Петрович завзятый любитель всяких «монстров», торжественно преподнес хозяину стариннейшую кожаную деньгу снадписью древнеславянской вязью: «О-враам адна капек». Александр Иваныч Образцов собственноручно изготовил эту редкость изременного ушка ветхой гармошки, обкорнав его ножницами искраев залохматив молотком. Ноэто ничуть непомешало ему строгательным притворством вручить дар Илье Петровичу Сохатых.
        -Монета стоит больших денег. Ей около семи тысяч лет. Времен библейского патриарха Авраама. Ноона обошлась мне дешево: я выкрал ее внумизматическом отделе Эрмитажа.
        Илья Петрович открыл рот, прослезился, трижды поцеловал старый кожаный оборвыш, затем взволнованного Сашу Образцова исказал:
        -Господа! Вот дар, достойный именинника…
        Вскоре после торжества каверзная проделка студента Образцова широко узналась. Огорченный Илья Сохатых получил среди знакомых кличку «Овраам».
        Наалюминиевой сковороде, заменяющей серебряный поднос, пачка поздравительных телеграмм иписем избольших сел, двух уездных городов иотПрохора Громова сИннокентием Филатычем изПетербурга.
        Вконце трапезы, когда ударит внизкий потолок первая пробка дешевенькой «шипучки», Илья Петрович, оседлав вздернутый нос пенсне, торжественно огласит эти приветствия вчесть собственной своей славы.
        Но, ксведению любезного читателя иповеличайшему секрету отИльи Петровича, автор всовершенно доверительном порядке должен заявить, что все эти приветствия были заблаговременно изготовлены самим Ильей Петровичем Сохатых наразного достоинства бумаге инателеграфных бланках, когда-то прихваченных узнакомого телеграфиста. Немало потрудился новорожденный надизысканностью иостротою стиля поздравлений инадперепиской их счерновиков левой рукою, дабы неузнан был его собственный кудрявый почерк.
        Впрочем, среди этого тщеславного хлама было одно натуральное письмо, облитое солеными слезами. Писала вдова Фекла изсела Медведева, где проводил свою первую молодость Илья Петрович. Ипросила втом письме вдова Фекла хоть сколько-нибудь денег навоспитание приблудного отИльи Сохатых сына Никанора. Истращала втом горючем письме Фекла - вслучае отказа - судом.
        Наторжественной трапезе это письмо оглашено, конечно, небыло. Номы слишком забежали вперед, доконца ужина еще далече - лишь подан румяный пирог сяйцами, - мы еще какследует неознакомились сгостями, неслышали их разговоров-разговорчиков.
        Присутствовали два приказчика: Пьянов иПолупьянов (между прочим, оба - великие трезвенники иоба - срыжими бородками), еще громовская горничная Настя ввышедшем измоды, новеликолепном платье «барыни». Она ивела себя соответственно, какбарыня: навсе фыркала, всех вслух критиковала, поджимала губки, разрезала пирог, картинно оттопыривая мизинчики, акогда сосед Насти, дьякон Ферапонт, нечаянно щекотнул ее вбочок, она ойкнула, лягнулась подстолом, сказала:
        -Пардон, пожалуста… Нераспространяйте свои кутейницкие руки…
        Два великолепных жандарма - Пряткин иОглядкин - сидели рядом возле узкого конца стола. Они, подобно Диоскурам - копия один сдругого, какдвойники; рыжие усы их по-одинаковому закручены колечками, синие мундиры саксельбантами - сиголочки. Илья Петрович гордится их присутствием, новто же время ипобаивается их, стараясь высказывать самые патриотические речи:
        -Господа унтер-офицеры! Корректно илиабстрактно будет провозгласить тост заих драгоценное здоровье их императорских величеств?
        -Вполне возможно. Урра!.. Ура-ура!!
        Между жандармами игорничной Настей - лакей мистера Кука, придурковатый длинноногий Иван. Он вофраке ибелых нитяных перчатках; они мешают ему кушать, ноон решил блистать вовсем параде. Кокетничает сгорничной, видимо, влюблен внее, услуживает ей, вздыхает изакатывает глаза поднизкий совдавленными висками лоб.
        -Это что заужин… Это разве ужин? - брюзжит он втон соседке. - Вот мы смистером Куком устроим бал, чертям будет тошно…
        -Пожалуста, незадавайтесь, - улыбается шустрая, черненькая Настя. - Что такое ваш мистер Кук?.. Мистер, мистер, асам голый вокруг дома бегает.
        -Извиняюсь, это ввидах здоровья.
        -Вот мы устроим уГромовых бал, это да. Ай, нежмите ногу, ну вас!..
        -Апочему ж ее нежать, раз она подстолом? Я, может быть, сплю ивижу вас восне совсем голенькой.
        -Глупости какие!.. Воображение. Меня даже сам Прохор Петрович только два раза безничего видел…
        Горбатый, перебитый вдраке нос Ивана сразу отсырел.
        -Как, вкаких смыслах безничего?.. - страшно задышал он ивытер нос перчаткой.
        -Аэто уж неваше дело. Хи-хи-хи!.. Разумеется, нечаянно…
        -Исплутатор! - Иревнивый подвыпивший Иван хватил кулаком втарелку.
        Еще среди гостей обращали насебя внимание своей цветущей свежестью Стешенька иГруня, любовницы Громова навторых ролях. Одна постарше, другая помоложе; эта попышней, ата посухощавей; эта счелкой ивкудерышках, ата сгладкой прической, какмонашка. Обе сидят рядом, обе вжизни дружны, обе попросту, безвсяких воздыханий делят ласки повелителя, обе имеют помаленькому домику поджелезной крышей, обе гадают вкарты, длякого Прохор Петрович ставит еще точь-в-точь таких же два домочка, обе по-одинаковому злостно ненавидимы Наденькой, любовницей пристава. Когда появились эти девушки, она сразу надула губы ихотела уйти домой. Новорожденному больших трудов стоило уговорить ее, новорожденный страстно был влюблен ивСтешеньку ивГруню. Заэту неразделенную, ночасто высказываемую вслух любовь свою он всякий раз получал отсобственной властной супруги трепку; тогда кудри его летели, какшерсть дерущихся котов.
        Были еще гости: механик лесопилки, почтовый чиновник ссупругой итремя детьми, изкоих один грудной, десятник Игнатьев идругие.
        Студент Александр Иванович Образцов сидел рядом ссемипудовой Февроньей Сидоровной, хозяйкой, увешанной золотыми брошками, серьгами, кольцами, часами ибраслетами. Она, назло мужу, всячески ухаживает застудентом, астудент занею:
        -Кушайте икорки, подденьте навилочку рыжичков… Собственной отварки. Выпейте наливочки… Ах, заходите кнам почаще…
        -Благодарю вас… Да, геология - вещь сложная. Какя уже вам сказал, петрография есть наука окамнях.
        Сюным пылом знатока он рассказывает ей проосадочные имагматические породы, просилурийскую идевонскую системы, оприроде золота, асам все плотней придвигается ксдобной, какслоеный пирог, хозяйке. Та, ничего непонимая вгеологии, сженским упоением ловит сладкие звуки его голоса, глядит ему врот инарочно громко, чтоб слышал муж, хвалит своего молодого соседа. Номуж глух, нелюбопытен, муж перестреливается взором соСтешенькой иГруней.
        -Представьте себе - золото… Это ж чудо! Оно самый распространенный поземному шару металл, новмалых дозах. Авы знаете, что самый большой самородок, весом вшесть пудов, был найден вАвстралии? Авы знаете, навас нанизано столько этого драгоценного металла, что можно бы навашей груди открыть прииск…
        -Ха-ха-ха!.. Какие вы, право… Очень красивые… - инаухо: - Хотите, подарю колечко?
        Публика уже изрядно напилась, когда подали втрех мисках горячие пельмени.
        -Господа поздравители! - встал, постучал вилкой отарелку Илья Петрович, изапухшие глазки его широко открылись. - Вовсех менях, которые лежат перед вами, какваристократии, пельмени названы мною а-ля Громов, вчесть моего глубокочтимого патрона Прохора Петровича.
        -Исплутатор! - крикнул лакей Иван. - Голых наяву видит!.. Девушков!..
        -Засохни!.. Вредно, - предупредительно пригрозили ему жандармы.
        -Мы сПрохором Петровичем обоюдно ознакомлены, когда они были еще прекрасный вьюнош безбородки, вбытность их папаши, Петра Данилыча, который благодаря Бога всумасшедшем доме…
        -Сплутаторы!.. - еще громче заорал лакей.
        -Молчи, дурак! - топнул пьяный Илья Петрович. - Сначала привыкни произносить. Такого русского понятия нет, аесть ек-сплу… стой, стой!.. ек-спла…
        -Таторы, - подсказал студент и, воспылав юной страстью, погладил подстолом мясистую коленку задрожавшей всеми телесами осчастливленной хозяйки.
        -Господа поздравители! Прохор Громов - это ого-го! Это мериканец изрусских подданных…
        -Сплутатор! - вскочил Иван ибросил свою тарелку напол. - Ужо мы смистером Куком… Надо бунт бунтить! Бей! Ломай! - Ион ударил обпол тарелку жандарма Пряткина.
        Поднялся шум. Ивану жандармы старались зажать рот. Иван мотал головой, вопил:
        -Бастуй, ребята!..
        Исразу хохот: дьякон Ферапонт, схватив Ивана зашиворот, молча пронес его ввытянутой руке довыхода, выбросил наулицу, вернулся, швырнул обрывки фрака кпечке итак же молча сел.
        Тут брякнул вокно камень, иплощадная ругань густо ввалилась вразбитое стекло. Через мгновение градом посыпались стекла отудара колом враму. Женщины, какблохи, свизгом повскакивали смест.
        Через все лицо Прохора Петровича, отискривившихся губ кмутным, неживым глазам, прокатилась судорога.
        -Ваша карта бита…
        Где-то там, вмеркнувшем сознании, свирепел хохот мадемуазель Лулу идребезжал бряк пьяного рояля. Волны табачного дыма густо застилали воздух…
        Прохор достал последние двадцать новых сторублевок, бросил настол, сказал:
        -Ва-банк!
        Итанцующие пары, каккуклы, проплывали, вихрясь, мимо картежного столика - кавалеры, дамы, валеты, короли, тузы, дамы, дамы… Так много женщин!.. Откуда они взялись? Легкокрылая Лулу впаре сфрантом. Она вся ввихре страсти, лицо ее вдоль раскололось пополам: половина вбуйном хохоте, половина исказилась встрашном безмолвном вопле. Отпотолка подиагонали прямо кПрохору двигались скорбные глаза Авдотьи Фоминишны; они улыбались всем иникому, они взмахнули ресницами, исчезли.
        Против Прохора похрустывал новою колодою карт отставной лейтенант вермолке исдержанно, однако ехидно ухмылялся:
        -Ну-с? Вы изволили сказать: ва-банк.
        Прохор прекрасно теперь знал, что это неЧупрынников перед ним, аловко загримированный поручик Приперентьев.
        -Итак, ва-банк?
        -Да, поручик.
        -Нет, лейтенант вотставке, если угодно…
        -Приперентьев?
        -Чупрынников, Чупрынников.
        -Ах да, простите, - сказал Прохор сквозь стиснутые зубы. - Того мерзавца, Приперентьева, часто бьют побашке подсвечником. Он шулер.
        -Незнаю-с, незнаю-с.
        -Дуня! Авдотья Фоминишна! - крикнул захмелевший Прохор. - Непускай ксебе этого нахала Приперентьева; он мерзавец, он шулер… Моховая, тридцать два. Встречу - убью его… Он насодержании усвоей хозяйки, немки… Амалии Карловны…
        Ивсе засмеялись.
        -Милый сибиряк, - какзвук виолончели мягко молвила Авдотья Фоминишна иположила ему белую руку наплечо. - Баста играть.
        -Ваша карта бита.
        Прохор встал илиневстал - незнает. Прохор двигался покомнате, ощущал свое тело, крепко пристукивал каблуками впол, плыл илиплясал, - непонимает, мысль отсутствовала, соображение одрябло, чековая книжка, чеки, валеты, дамы, короли, рука пишет твердо, стол тверд, четырехуголен, намизинце бриллиант, вуши, какпомаслу, змейками вползают звучащие снулями цифры.
        -Благодарю вас. Ну-с?
        -Ва-банк!..
        Ночь. Часы отбрякали сто раз. Игрянула пушка - пробкой впотолок.
        -Запроцветание Сибири! Замой прииск там втайге, - гнилозубо хихикают усы вермолке.
        -Врете, мерзавцы! Вам неотравить меня…
        Часы пробили сто двадцать раз. Грянула вторая пушка.
        Пропел петух. Взбрехнула наветер собачонка. Ночь. Проходя мимо дома Наденьки, дьякон Ферапонт набрал полные легкие черной, каксажа, тьмы истрашно рявкнул по-медвежьи. Привязанная застолб верховая лошадь стражника взвилась надыбы, всхрапнула и, выворотив столб, помчалась сним, взлягивая задом, всонную тайгу, вгости кнастоящему медведю.

5
        Прохор проснулся вчас дня снепереносимой головной болью. Он подвигал бровями - глаза ломило, обессиливающее недомогание опутывало все тело тугими арканами. Всознании все вчерашнее смешалось вкашу, помутневшая память ничего немогла восстановить - сплошной какой-то бред. Он непомнил, какпопал сюда, наэтот пуховик подбалдахином, всоседство кбородатому портрету настене.
        -Что вы сомной сделали? Яболен.
        Сидевшая возле него Авдотья Фоминишна, сбросив пепел спапиросы прямо наковер, недружелюбно ответила ему:
        -Вы вели себя вчера непозволительно. Вы забылись, вообразили, что вы втайге, аневприличном доме. Какже вы осмелились звать меня всвой дикий край, вы, вы, схарактером инравом бандита? Яудивляюсь вам. Яочень, очень скомпрометирована вами вглазах моих друзей.
        -Кто ваши друзья? Шулера они, налетчики, иликнязья, илиито идругое вместе?.. Ячто-то помню смутное такое… Впрочем, я все помню ясно. Дайте мой пиджак. Спасибо… Ага, денег нет? Прекрасно! Чековая книжка, где чековая книжка? Так, чек вырезан… Сколько я подписал? Сколько подписал?! Ах, вы непомните, непомните?! Прекрасно!! Все будет доложено прокурору. Вы поплатитесь!
        Поток колючих слов он выпалил взапальчивости, переходящей вгнев. Она встала, отодвинула величественную свою фигуру кстене спортретом игордо откинула отягченную копной рыжих волос голову. Черты ее лица утратили приятную гармонию, лицо стало напыщенно-надменно, врябых, нескрытых притираниями веснушках, милые Анфисины глаза сделались глазами хищной рыси.
        -Прежде чем вы наябедничаете прокурору, квам явятся секунданты оскорбленного князя Б., которого вы осмелились ударить, и… о, поверьте мне, поверьте, вы будете убиты надуэли, какзаяц! - Она уперлась затылком встену инахально захохотала, раздувая ноздри. - Вам здесь неСибирь… Вы очень, очень распоясались…
        Прохор задрожал отнегодования:
        -Если это было бы вСибири, вы качались бы напервой попавшейся сосне. Аотвашего князя Б. остались бы одни усы. Выйдите отсюда! Яодеваюсь.
        Он сорвался скровати - она ушла. Одеваясь, он обдумывал план действия. Новбольную голову, которая раскалывалась игудела, невбредали мысли: сплошной поток обжигающего пламени гулял вдуше. Оделся и, непростившись, вышел. Через четверть часа вернулся:
        -Позовите барыню!
        Он приблизился кней вплотную - там, унее вбудуаре, - протянул ладонями вниз кисти рук.
        -Где мой перстень?
        -Янезнаю. - Ирябые веснушки наее лице отволнения потемнели.
        -Вы знаете!
        -Нет, незнаю.
        Тогда он скаким-то сладострастием хлестнул ее пощеке ладонью. Она схватилась защеку, заплакала изавизжала, каккошка, которой наступили каблуком нахвост.
        Вдруг поясной портрет ожил, выросли ноги, надулось брюхо, настежь открылся зубатый рот.
        -Этта што?.. Разбой?
        Бегемотом вдвинулся портрет вдверь будуара, ичерная, спроседью, бородища его распустилась веером. Авдотья Фоминишна вскрикнула вистерике:
        -Митя! Спаси меня! - иупала замертво.
        -Вон!! - стукнул впол палкой, взревел портрет, идва здоровецких кулака встряхнулись подносом Прохора. - Вон, разбойник! Вон, налетчик! Застрелю!.. Эй, кто-нибудь!..
        Прохор ударил сапогом вбархатное брюхо, купец ляпнулся пластом, апростоволосый, безшляпы, Прохор, пробежав квартал, упал впролетку, крикнул:
        -Мариинская гостиница, ну! Пятерку!
        -Гэп-гэп! - помчал лихач.
        Жандарм Пряткин посетил влипшего внеприятности лакея. Иван стоял перед жандармом наколенях, целовал сапоги его, плакал. Жандарм стращал. Иван сбегал «до ветру», вернулся, достал изсундука десять серебряных рублей икоробку украденных умистера Кука сигар. Жандарм ушел.
        Нина Яковлевна совместно сотцом Александром вот уже вторую неделю - оттрех допяти дня - делает обход рабочих жилищ. Всюду одно ито же: грязь, бедность, злоба нахозяев, насебя, нажизнь.
        Жалобы, разговоры, душевный мрак, безвыходность потрясли Нину. Она заэто время осунулась, потеряла аппетит икрепкий сон. Сердце - какпосыпанное солью, мысли - холодные ичерные. Молитва - дребезг красивых слов; она валится изуст кногам, бессильная, бесстрастная.
        Старик Ермил жалуется Нине:
        -Все бы ничего, все бы ладно. Мы привышны ковсему. Дело втом, харч шибко плох - тухлятинка да прель. И, слышь, дорог шибко. Азаработок - тьфу!
        Нина - глаза вземлю - согласно кивает головой, отец Александр преподает деду благословение, назидательно глаголет:
        -Терпи, старец праведный, терпи… Господь терпел инам велел.
        -Терплю, батюшка, стисня зубы терплю… Аты, слышь, помолись занас, загрешных.
        -Молюсь, старец праведный Ермил, молюсь.
        Вбараке многосемейный слесарь Пров возвышает голос свой докрика:
        -Нина Яковлевна, хозяйка, посуди сама! Работы наваливают выше головы: десять, двенадцать, пятнадцать часов бьешься - ивесь мокрый. Ну, ладно… Мы работы небоимся, я наработу - прямо скажу - сердит. Ачто мы получаем! Грош! Ну, ладно, надорву силы, состарюсь, куда меня? Вон? Ага! Ты схозяином жиреешь, ая что? Адети малые, астаруха? Ага! Вот ты встань намое место - закашляешь.
        Нина мнется, жмется; одолевает досадный стыд. Слесарь Пров ласково, носильно кладет ей руку наплечо:
        -Ты, впрочем сказать, баба ладная. Ты правильная женщина. Нешто мы невидим, нечувствуем? Гараська! Вставай, сукин ты сын, наколени, кланяйся барыне вножки! Кто тебе, сукин сын, сапоги-то подарил? А? Акто моей Марфутке шаль подарил? А? Акто мою бабу лекарствами пользовал? А? Все ты жа, ты жа, Нина Яковлевна!
        УПрова через втянутые щеки кусам - ручьями признательные слезы; он громко сморкается прямо напол, садится кпечке идрожит. Нина тоже неможет удержаться отнервных всхлипов.
        -Ну, что мне делать, что мне делать? - вискреннем отчаянии ломает Нина Яковлевна руки. - Пров, ты умный, научи…
        Слесарь отдувается всей грудью, беспомощно сопит. Нина ждет ответа.
        -Я, может, иумный, да темный, - говорит он, сгибаясь вдвое иглядя впол. - Ты ученая, ты нагоре, утебя все дела супруга твоего навиду. Только мы чуем - он надтобой, анеты надним. Аты встань надним! Твои капиталы вделе есть? Есть. Вынь их, отколись отнего, начинай свое дело небольшое, мы все ктебе, все доодного. Пускай-ка он попляшет… Уж ты прости, Нина Яковлевна, барыня, амы дурацким своим умом стоварищами сосвоими вот этак думаем…
        -Пров, милый, дорогой, - прижала Нина обе руки ксердцу. - Говорю тебе, аты передай своим товарищам: я приложу все силы ктому, чтоб вам, рабочим, жилось лучше. Ябуду требовать, буду воевать смужем, пока хватит сил… Прощай, Пров!
        Отец Александр выдал изпоходной кассы насемейство Прова двадцать пять рублей, благословил всех искрылся вслед заНиной.
        Так проходили дни, так сменяли одна другую тяжелые дляНины ночи. Лежа впостели вбелой своей спальне, рядом сдетской, где пятилетняя Верочка, Нина Яковлевна напрягала мысль, искала выходов, принуждала себя делать так, какповелевал Христос.
        «Раздай богатство, возьми крест свой ииди замной». Ясно, просто, нодлясил человеческих неисполнимо. Взять крест свой, то есть - принять наизнеженные плечи грядущие страданья иголой, нищей идти виной мир, мир самоотвержения, подвига, деятельной любви.
        -Нет, нет. Это выше наших сил…
        Нодалекий голос доносится досердца. «Могий вместити да вместит…» Да, да, это Христос сказал: «Если можешь так сделать - делай».
        Аона вот неможет вместить, неможет отречься отпышной жизни, отславы, отбогатства, неможет уйти изэтого чувственного, полного сладких соблазнов мира вмир иной, всплошной подвиг, встремление кпакибытию, всуществование которого она, всущности, инетак-то уж крепко верит.
        -Верю, верю! Хочу верить, Господи!..
        Номонгольское лицо Протасова, язвительно улыбаясь умными черными глазами, медленно проносит себя изтьмы втьму, исердце Нины мрет.
        Инет Христа, инет белой спальни. Инет Протасова. Только его мысль, какмайский дождь, насквозь пронизывает ее воспаленное сознание исердце.
        Прохор спал какубитый довечера. Голова все еще шальная, деревянная. Пили чай вномере, изсамовара. Прохор вовсем признался старикам.
        -Ты, Филатыч, справился, сколько мерзавцы почеку взяли?
        -Пятнадцать тыщ ровно, - жалеющим, сжаднинкой, голосом сказал старик.
        -Мне денег нежаль, плевать. Деньги - сор.
        -Ничего непомнишь? - спросил тесть, поддевая избаночки варенье.
        -Ничего непомню… Так кой-что… Может быть, современем и…
        -Эх-хе, - ядовито вздохнул Иннокентий Филатыч. - Жаль кулаков, анадо бить дураков…
        -Кого?
        -Тебя.
        Прохор необиделся.
        -Это тебя, парень, куколем опоили, - сказал тесть.
        -Им, им! - подхватил Иннокентий Филатыч. - Нешто незнаешь? Травка такая увечная вхлебе растет. Унас она зовется - бешеные огурцы. Память отбивает.
        Решили скандала неподымать, все предать забвению, скорей кончить дела, недельку покрутить, попьянствовать, да идомой.
        Нехотелось Якову Назарычу вылезать изудобного халата, ноИннокентий Филатыч все-таки принудил, ивсе трое пошли осматривать город, неторопясь ивтрезвом виде.
        СТроицкого моста любовались осенним закатом. Солнце, растопырив огненные перья, садилось заБиржей, какжар-птица впышную постель. Опаловый, светящийся тон неба постепенно бледнел, мерк взените. Врезываясь вразгоравшийся закат, темнели силуэты фабрик. Черный дым, клубясь, густо валил изтруб, мрачным трауром оттеняя блеск небес. Группа кудластых облаков угрюмого цвета нейтральтина грустила надБиржей. Весь небосклон назападе стал тревожным. Новот солнце скрылось, погоризонту, меж потемневшими громадами домов разливанным морем легла ослепительная лента пламени - ивсе внебе загорелось. Черные кивера дыма оделись алыми потоками; хмурые, цвета нейтральтина, облака ярко подрумянились сбоков, весело надули щеки. Зеркальные стекла задумчивых дворцов посеребрились белым светом. Вдвинутая ввечные граниты широкая Нева дробно отразила всвоих сизых водах небесное пожарище. Опухшее отпьянства серо-желтое лицо Прохора оживилось. Новые зубы вудивленно разинутом рту Иннокентия Филатыча играли, какжемчуг.
        Новот, постепенно погасая, все слиняло. Обманщик-живописец сорвал снеба свои линючие краски чародея, посадил их снова напалитру, надел, чтоб несхватить насморка, галоши номер двадцать пять и, плотно закутавшись всерый плащ сумерек, сгремящим хохотом исчез впреднощных сизых далях. Гремели трамваи, гремели помостовым железные колеса ломовых. «Гэп-гэп!» - покрикивал лихач, вихрем пронося двух хохочущих красавиц.
        Ловко одураченные мишурной красотой заката, друзья пошли на«Поплавок», подкрепились ушкой изживых стерлядок, выпили «на размер души» две бутылки зверобою и, веселенькие, направились втеатр.
        Начиналось третье действие. Сибиряки - впервом ряду партера. Иннокентий Филатыч, какпетух возле зерна, часто поклевывал носом. Артисты играли сподъемом, хорошо. Прохору понравилась высокая, состройными ногами «жрица огня», Якову Назарычу - все двенадцать танцовщиц; он усердно молил судьбу, чтоб хотя бы удвух, утрех лопнуло трико. Он неотрывался отбинокля.
        Новот - «ночь спящих». Подмутным светом луны из-за кулис актеры, погруженные вволшебный сон, разметались пополу вживописных позах.
        -Спящие, проснитесь! - звонко навесь театр возвещает прекрасная фея сзолотыми крылышками.
        Спящие непросыпаются. Взале раздается мерный храп Иннокентия Филатыча.
        -Спящие, проснитесь! - вновь приказывает фея.
        Храп крепче. Прохор иЯков Назарыч трясут старика заплечи. Фея, суфлер ивсе «спящие» насцене кусают губы, чтоб незахохотать. Впервых рядах партера сдержанный пересмех иропот.
        -Спящие, проснитесь! - злобно кричит фея ивзмахивает магическим жезлом.
        Иннокентий Филатыч вдруг открыл глаза, чихнул исам себя поздравил:
        -Будьте здоровы… Что-с?
        Вплоть допятого ряда партер грохнул хохотом.
        Так, илипримерно так, посещали они зрелища.

6
        Прошло три дня. Вечер. Прохор вномере один; звон вушах, тоска, - нездоровится. Сверяет счета, рассматривает прейскуранты машиностроительных заводов. Слуга подал наподносе два письма.
        «Япо-настоящему начинаю открывать глаза наусловия жизни наших рабочих, достающих тебе имне богатство. Условия эти поистине ужасны. Имы стобой одинаково бесчеловечны иодинаково повинны вэтом. Лишь первые два года нашей жизни ты был достаточно внимателен комне иксвоим рабочим. Апотом тебя словно кто-то подменил: ты стал жесток, упрям иалчен.
        Прохор, куда ты идешь ивчем утебя цель жизни? Спроси свою совесть, пока она несовсем заснула. Аежели ты усыпил ее проклятой наркотической фразой: “Мне все дозволено”, - бойся своей совести, когда она проснется. Прохор, ты молод, подумай надвсем этим и, пока непоздно, обрадуй меня. Поверь, отныне вся жизнь моя впечали».
        Сердце Прохора перевернулось. Он протер глаза, сшумом выдохнул воздух ивновь перечитал письмо. Сидел он идумал, подперев голову рукой. Враздражении побарабанил постолу пальцами: «Дура баба», - ивскрыл пакет Протасова.
        Двухнедельный отчет, цифры, сметы, предположения. Разумно, толково, правильно. Вконце приписка:
        «Рабочие высказывают открытое недовольство тяжелыми условиями труда ислишком низкой заработной платой. Ожидаю Ваших экстренных распоряжений попунктам улучшения общих условий жизни, изложенным ниже. Неисполнение илидаже затяжка висполнении этих пунктов может повлечь засобой дезорганизацию работ, аследовательно, иподрыв всего дела. Пункт первый…»
        Прохор внимательно просмотрел все пункты, иглаза его налились желчью. Он порывисто встал инесколько раз прошелся покомнате, ускоряя шаг.
        -Ха-ха, ладно, ладно… Посмотрим… Сговорились, сволочи! Ха-ха, отлично.
        Позвонил:
        -Отнесите сейчас же телеграмму. Срочную.
        Когда писал, губы его кривились, брови сдвинулись кпереносице, лоб покрылся потом.
        «Предоставляю вам право немедленно уволить до500человек рабочих. Точка. Посоглашению сприставом мерами полиции выселить их запределы резиденции. Точка. Мной ведутся переговоры понайму партии рабочих наУрале. Точка. Опринятых вами мерах срочно донесите.
Громов».
        Отослав телеграмму, облегченно передохнул. Новолнение вгруди неулеглось. Запоследнее время перестал нравиться ему Протасов: мудрит, заигрывает срабочими, сбивает столку Нину. Пусть, дьявол, умоется этой телеграммой, пусть. Прохор оперся спиной омрамор холодного камина, ивзбудораженная мысль его самовольно сделала скачок назад.
        Перед ним зашелестели страницы записной книжки - там, наУгрюм-реке, вдни вольной юности. Истлевшие, давным-давно вырванные изсердца, забытые, они вновь восстали извремен.
        Жаркий, окутанный дымом лесных пожаров день. Политические ссыльные тянут вверх пореке шитик. Нашитике, нагоре мягких подушек, подзонтиком заплывший жиром прощелыга-торгаш Аганес Агабабыч.
        -Ябы навашем месте утопил этого бегемота, что грабит мужиков, - говорит ссыльным Прохор. - Вот я тоже буду богат, ноповеду дело иначе. Янепозволю себе эксплуатировать народ…
        Так думал иговорил Прохор-юноша. НоПрохор-муж, Прохор-делец громко теперь хохочет надсвоими прежними словами.
        Заокном темно. Он задернул драпировки. Старинные куранты накамине мелодично отзванивают восемь. Вдверь стук.
        -Да, да.
        Вошел всерой шинели военный, сбравой, надвое расчесанной бородой.
        «Ага, секундант… Дуэль», - мелькнуло вмыслях Прохора.
        -Невы ли господин Громов изСибири? Честь имею… генерал Петухов, адъютант градоначальника, - звякнули серебряные шпоры. - Его превосходительство приглашает вас пожаловать кнему длянекоторых переговоров.
        «Пропал, донесли», - подумал Прохор. Нонеиспугался.
        -Квашим услугам.
        Вышли. Крытая карета. Вней два жандарма. Спустили шторы. Поехали.
        -Вы незнаете, покакому делу? - спросил Прохор сидевшего рядом сним генерала Петухова. - Янедавно тут… перенес… одну неприятность…
        -Нет, нет, небеспокойтесь… Разговор будет носить чисто деловой характер. Впрочем, я вас должен предупредить… Давайте завернем комне итам обсудим.
        -Очень рад, - сказал Прохор ишепнул генералу вухо: - Язаблагодарностью непостою…
        Минут через десять лошади остановились. Какколодец - двор. Темная, скошачьим смрадом лестница. Пятый этаж. Небольшой зал, похожий наделовую, коммерческую контору. Настене - поясной портрет НиколаяII. Четыре письменных стола. Один побольше, понарядней. Подпотолком зажженная аляповатая люстра.
        -Прошу! - Генерал уселся забольшой письменный стол. Прохора усадил напротив себя, спиной квходным дверям, возле которых вытянувшись - два жандарма.
        Прохор взамешательстве: незнает, покакому делу он здесь икакему держаться.
        -Ну-с, так-с… - Генерал поправляет очки нагорбатом носу, чуть касается бороды кончиками пальцев ивупор смотрит по-серьезному наПрохора.
        Прохор ждет неминучей длясебя грозы. «Донесли, донесли, влопался, голубчик», - выбрякивает разбитое пьянством сердце. Вмыслях Прохора быстро мелькают тени Авдотьи Фоминишны, ее подруги баронессы Замойской исамого градоначальника столицы. Сознание задерживается напонятии «градоначальник», иПрохор леденеет. Ежели вся эта грязная история докатилась донего, Прохору несдобровать.
        -Ну-с?.. так-с…
        Генерал улыбнулся, нажал звонок, проговорил:
        -Что ж… Выпьем побокальчику. Дляхрабрости, - изаперхал ввысокий красный воротник басистым хохотком.
        -Благодарю вас, немогу, - соврал Прохор.
        -Ну, какхотите, какхотите, - недовольно протянул генерал ищелчком пальца сшиб смундира какую-то козявку.
        -Всущности… Ябы… Новедь мы собираемся к…
        -Так, правильно. Нодело втом…
        Тут извнутреннего помещения, раздвинув плюш портьер, явился человек вливрее ссиними отворотами.
        -Лиссабонского! - приказал генерал, человек поклонился, подал вино. - Дело втом… Вы думаете, что сам-то градоначальник трезвенник? Ого! Посмотрели бы вы… Дело втом, что вам назначено там быть безчетверти десять, - сейчас сорок две минуты девятого. Времени уйма… Итак… Ваше здоровье!.. - Генерал взял бокал, чокнулся сПрохором.
        -Будьте здоровы, ваше превосходительство, - взял бокал иПрохор.
        Генерал отхлебнул немного. Прохор залпом, жадно осушил додна.
        -Ага, - сказал генерал ипозвонил. - Налей-ка, брат, еще, да балычку, икорочки…
        -Может быть, сыр бри угодно вашему превосходительству?
        -Давай сыр бри, - повоняй, брат, повоняй.
        Человек быстро исполнил приказание ивышел.
        -Дело вот вчем… Пейте, пожалуйста, кушайте… Нежелаете ли вонючки? Надеюсь, увас вСибири этой дряни нет. Живые червяки, мерзость, тьфу, смердит, амежду тем - пикантно… Ну-с. Ваше здоровье!
        Прохор выпил второй бокал итретий.
        -Ну-с, дело вот вчем. Вы, если неошибаюсь…
        Прохор насторожился, ноего мысли теперь летели вскачь, вголове гудело.
        -Если я неошибаюсь, вы… Впрочем… Сейчас, сейчас… - Генерал нажал кнопку три раза. - Так-с, так-с. Ага…
        Вкомнату из-за малиновых портьер вошла высокая полная дама вчерной, волочащейся пополу мантилье. Наголове кружевная наколка счерным закрывающим лицо вуалем.
        -Он?
        -Он.
        Генерал ударил владоши. Подскочившие кПрохору жандармы вмиг скрутили ему полотенцем руки назад.
        Прохор каквосне поднялся. Черная дама откинула слица вуаль.
        -Узнал?
        Пораженный Прохор вскрикнул, силясь высвободить связанные руки, стал быстро пятиться впространство. Ненавидящие, холодные глаза, мстительно сверкая, двигались заним, настигали его, ивот они оба - лицо влицо.
        -Мерзавец! Бандит!.. Так наж тебе, так наж!! - Идве ошеломляющие пощечины, откоторых качнулся, рухнул потолок, обожгли его сердце досамых глубин. - Узнал?
        Прохор ринулся грудью наженщину иупал, оглушенный тупым ударом сзади. Его топтали сапоги, волочили пополу; генерал, раскорячившись начетвереньках ипотеряв накладную свою бороду, орал ему воба уха, врот. НоПрохор ничего невидит, ничего неслышит инечувствует: он где-то там, вне бытия, впурге, вовзмахах снежной бури.
        Теплый поздний вечер. Санкт-Петербург вогнях. Он еще непровалился, жив, цветущ. Плоский простор болот досытости давно набит тяжелым камнем. Что было наверху высоких гор - разбито вдребезги исвалено сюда, внизину. Ивот балтийского болота нет, остались лишь непобедимые туманы: седые, желтые, холодные. Они влекут насвоих убийственных подолах хмарь, хворь, смерть.
        Иннокентий Филатыч, каксвекла красный, ссеребристой, начисто отмытой бородой пешочком возвращается избани. Подмышкой веник (подарит приятелю, швейцару Мариинской гостиницы), вруке вышитый шерстью старинный саквояж сбельем. Вот чудесно. Хорошо попить чайку. Жаль, Анны нет, вдовухи-дочки. Сейчас бы назатравочку чайку домашнего, сейчас бы самовар, маленький графинчик водки - «год непей, апосле бани - укради, да выпей», поужинал - испать. Австал - кругом тайга шумит. Вот жизнь!
        Атут - шагай, шагай, ивбрюхо тебе, ивбок, ивспину, того гляди подколеса попадешь, трамваи, извозчики, кареты, да моду взяли эти вонючие фыкалки согнями поПитеру пускать. Улица, переулок, площадь, улица, еще два переулка. Да туда ли он идет?
        Новэто время лязг копыт, карета.
        -Что вы! Куда вы меня тащите?.. Карау…
        -Цыц! Вы арестованы.
        «Господи, помилуй! Господи, помилуй…» Карета мчится втьму. Побокам - жандармы… «Господи, помилуй, - два жандарма!»
        Пятый этаж. Надиване - Прохор. Чуть дышит. «Господи, помилуй, Господи, помилуй, жив иликончается?»
        -Ваш?
        -Наш.
        Только два жандарма, боле никого.
        -Аичто случилося сним?
        -Генерал допрашивал. Сильный обморок. Состраху. Снепривычки…
        -Господи, помилуй… Господи, помилуй… - закрестился напортрет царя.
        -После помолишься, папаша… Ну, сбогом…
        Вниз полестнице. Шляпа смотающейся головы Прохора валится. Старик сует шляпу ксебе вкарман. Белый воротник рубахи Прохора замазан дрянью. Очень скверно пахнет.
        -Сыр бри, - поясняет жандарм иприказывает кучеру: - Пшел веселей! - Истарику: - Ежели этим господским сыром, папаша, собаке хвост намазать - сбесится. Абаре жрут…
        -Господи, помилуй! - крестится старик.
        Карета рывком летит вперед, старик то идело ударяется головой впотолок, картузик переехал козырьком куху, старик дрожит, Прохор мычит, сухо сплевывает, стонет.
        -Мариинская, кажется? НаЧернышевом?
        -Так точно, - ляскает новыми зубами старец.
        Жандарм приоткрыл дверцу, осмотрелся, крикнул:
        -Извозчик! Двадцать семь тысяч восьмисотый номер. Стой!
        Извозчик - молодой парнишка всинем балахоне, вклеенчатой жесткой, какжесть, шляпе - остановил лошадь.
        -Ково?! Ково тебе?
        -Поприказу господина градоначальника. Больной человек, принем - сопровождающий папаша. Живо!.. Пшел!..
        -Ково?! - закричал парень вслед уносящейся карете.
        -По-по-по-поезжай, дружок… Яденьги уплачу… Господи, помилуй! Господи, помилуй!

7
        Наследующий день в«Петербургском листке» вотделе происшествий появилась заметка:

«ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВОСИБИРСКОГОКОММЕРСАНТАП.П.ГРОМОВА»
        Дело было так. Прохора внесли вгостиницу. Собралась толпа. Засвистали постовые полицейские, начались звонки потелефону. Случившийся тут юркий вездесущий хроникер впопыхах расспросил трясущегося Иннокентия Филатыча, сего бессвязных слов тут же настрочил заметку ипомчался вредакцию, чтобы сдать внабор.
        Впрочем, попути он заехал вжандармское управление. Когда ему сказали там, что никакого ордера наарест Громова невыдавалось, хроникер вполне уверился, что тут дело пахнет уголовщиной.
        Донельзя растерявшийся Иннокентий Филатыч стал вэтой суматохе совершенно невменяем. Он бегал погостинице свеником, разыскивал швейцара Петра, приятеля, чтоб вручить подарок. Наконец нашел его вкаморке, подлестницей.
        -Асегодня немое дежурство, - сказал Петр. - Ах, ах, какое несчастье приключилось! Десять лет служу - такого непредвиделось. Аведь провас жандармы-то спрашивали, пока вашего барина генерал брал: «Куда, мол, старичок ушел, давно ли да вкакую баню?»
        Иннокентия Филатыча окончательно вышибло изума. Он обалдело глядел влицо швейцара, сморкался итвердил:
        -Господи, помилуй. Господи, помилуй!
        Номер «Петербургского листка» сзаметкой был чрез несколько дней получен врезиденции «Громово» инженером Парчевским. Кто прислал - неизвестно. Вовсяком случае, нитесть Прохора, ниИннокентий Филатыч неприсылали.
        Читая заметку, Владислав Викентьевич Парчевский едва нелишился сил. Он дважды вспыхивал отбурного прилива крови, дважды белел какмел. «Умер. Громов умер. Хозяин умер…» Он искал точки опоры - радоваться ему илигоревать? - новсе подним качалось, плыло. Трясущимися руками он разболтал вводе порошок брому изалпом выпил.
        Черт возьми, какже?.. Нина Яковлевна… Молодая вдова… Бардзо, бардзо… Эх, осел, пся крев, дурак!.. Немог он, бесов сын, своевременно увлечь хозяйку. Нопес же ее знал, что она так внезапно, так трагически овдовеет. Несчастная Нина, несчастный инженер Парчевский! Все богатство, вся власть, слава теперь, наверное, достанется Протасову. Ислепцу видно, вкаких он отношениях схозяйкой.
        «Нет, врешь, врешь, пся крев, врешь! Еще мы стобой поборемся. Ястобой, милорд Протасов, помелочам рассчитываться небуду, асразу, оптом».
        Владислав Викентьевич Парчевский схватил фуражку и, позабыв надеть шинель, выскочил наулицу. Абыл холодный осенний вечер. Наулице - нидуши. Куда ж бежать? КНине Яковлевне, кПротасову, кмистеру Куку? Новот вспомнилась Наденька, иПарчевский, нераздумывая больше, - быстро кней.
        Пристав дома - спал. Шептались накухне. Наденька всплеснула руками, вся заметалась, бессильно села наскамейку. Итысячи мыслей, сбивая одна другую, забурлили вее голове.
        -Слушай, пойдем надвор.
        -Ничего, Владик. Он пьяный, спит.
        -Слушай! - лихорадочно зашептал он Наденьке влицо, крепко прижимая ее руки ксвоей груди. - Слушай. Ясума схожу… Слушай! Ядолжен жениться нахозяйке… Постой, постой, невырывай своих рук, слушай… Фу, черт!.. Дай воды… Когда женюсь - неужели, ты думаешь, буду ее любить? Клянусь тебе божьей матерью, что ты будешь моей самой близкой, самой дорогой гражданской супругой! АНину я скручу вбараний рог… Нет, я сума схожу… О, матка бозка, матка бозка!.. - Он, обессиленный, зашатался итоже сел налавку рядом сНаденькой. Та припала кего плечу итихо заплакала.
        -Владик, Владик!.. Милый Владик… - Она высморкалась и, вся содрогаясь, прошептала: - Акакже пристав мой? Убьет. Дай мне яду излыбылатории…
        -Небойся. Мой дядя - губернатор, он немедленно вытребует его ксебе, командирует надругое место, затысячу верст… Устрою… Это невраг, это невраг… Враг мне вэтом деле - Протасов… Сейчас же иди кнему, сообщи осмерти хозяина. Встоличной газете… Ятолько что получил. Инаблюдай, понимаешь, - тоньше наблюдай, какон, что он…
        Нина еще неложилась: одна пила вечерний чай, читала.
        Встревоженно вошел инженер Парчевский. Сособой почтительностью поцеловал хозяйке руку, сел.
        -Ая одна, скучаю… Очень рада вас видеть, - ласково сказала Нина, придвигая гостю чай иваренье. - Почему вы так редко бываете унас?
        Чтоб невыдать волнения, инженер Парчевский весь вспружинился, какбы взял себя вкорсет.
        -Нина Яковлевна, - задушевно начал он. - Какя смел помыслить вторгаться ввашу жизнь, нарушая ваш покой, который я так… Амежду тем я бесконечно люблю семейный уют. О, если б мне судьба вручила…
        -Что, хорошую жену? - кокетливо склонив голову, улыбнулась ему хозяйка. - Женитесь наКэтти. Чем недевушка?..
        Парчевский опустил красивую свою голову, мигал, безмолвствовал.
        -Что? Любите другую?
        Парчевский поднял голову, стоскующим укором взглянул наНину полными слез глазами.
        -Да… Люблю другую, - глухо, трагическим шепотом выдохнул он, иснова голова его склонилась.
        Чувствительная Нина, видя его печаль, исама готова была прослезиться. Ей вмысль немогло прийти, что причина крайнего смятения Парчевского - ее же собственные миллионы. Неизощренная втонких разговорах, касающихся щекотливых тем, она незнала, что сказать ему. Она сказала:
        -Раз любите другую, то я невижу причин, заставляющих вас жить порознь. Надеюсь, она свободна?
        -Нет! - быстро подняв голову, ответил Парчевский, игорящие щеки его задергались.
        Нине инженер Парчевский небыл безразличен. Когда ему случалось бывать вобществе Нины, он всякий раз проявлял кней необычайную любезность. Нина - женщина, ей это льстило. Ноона объясняла такое более чем деликатное отношение кней Парчевского хорошим воспитанием его. «Сразу видно, что человек изобщества», - думала она. Однако Нина - все-таки женщина. Итайком отвсех, аможет быть, иотсамой себя она, вглядываясь вприятные черты лица Парчевского, иногда мысленно взвешивала его какинтересного мужчину. Новтаких случаях мерилом ее грешных дум всегда вставал облик Андрея Андреевича Протасова, имысль оПарчевском сразу же смывалась.
        Впрочем, вовсем ивсюду - тормозящие моменты. Прииных условиях, может быть, все было бы по-другому. Запоследнее время тормоз, удерживающий Нину вдушевном равновесии, мало-помалу стал сам собой ослабевать. Истинная любовь кмужу заколебалась, всущности - ее уже нет. Нина держит Прохора всвоем сердце лишь какнеуживчивого квартиранта, какотца ее Верочки, небольше. Иесли непрочное звено брачной цепи лопнет, тормоз сдаст, Нина-женщина может покатиться подгору.
        Такой момент помаленьку приближался. Он слегка сквозил теперь впрекрасных опечаленных глазах Нины, втомных складках грусти, лежащих возле губ. Это заметил италантливый актер Парчевский.
        -Нина Яковлевна! Явсегда… совершенно искренне вам говорю, всегда, всегда был очарован вами.
        -Спасибо, - потупившись, ответила Нина, икончикам ушей ее стало жарко.
        Нина синтересом выжидала.
        -Нина Яковлевна! Явсегда изумлялся вашему уму, вашему доброму, истинно христианскому сердцу. Якатолик, ноя христианин… Истоит вам сказать слово - я буду православным.
        -Спасибо, - вновь протянула Нина, ипечаль вее взоре явно полиняла. Она теперь прислушивалась квкрадчивому голосу Парчевского исердцем иумом. - Вы, мне кажется, очень религиозны?
        -О, безсомнения! - спафосом воскликнул атеист Парчевский исвеликим ликованием сразу ощутил подногами твердь длядальнейшей атаки Нининого сердца. - Явесь вматушку. Она была русская, - соврал он, - ифанатически религиозна. Яитеперь часто молюсь поночам, вспоминаю свою святую мать иплачу…
        -Какой вы милый! - вхристианском сочувствии кнему сказала Нина, исразу ей стало тепло возле него. - Какжаль, что… - иона недокончила, она хотела пожалеть, что ее близкий друг Протасов нетакой. Она мечтательно откинулась вкресле, игорящие глаза ее устремились чрез потухший самовар, чрез вазы сфруктами куда-то вдаль.
        Инженера Парчевского забила лихорадка. Он мельком взглянул настенные английские часы, - они приготовились бить десять, - ирешил, что время наступило. Наденька, наверное, уже успела закончить поручение, иПротасов вот-вот может появиться здесь. Итак, смелей! Минута промедления может все сгубить.
        -Нина Яковлевна! - Парчевский поднялся вовесь рост исцепил ладони рук своих взамок.
        Нина дрогнула духом ибыстро повернулась вего сторону.
        -Ядолжен, я должен открыть вам имя той, которая дляменя дороже жизни.
        Тонкие брови Нины взлетели вверх, рот полуоткрылся. Парчевский отступил полшага назад ибезоглядно бросился, каквомут, кногам Нины.
        -Нина! Это вы!
        Нина вскочила и, сверкая испуганным взглядом, смольбой всплеснула руками всторону серебряной иконы Богоматери.
        -Презирайте меня, плюйте наменя! Ятут же покончу ссобой уваших ног. Ноя люблю вас!
        -Безумец! - вскричала Нина, собираясь бежать изкомнаты. - Каквы осмелились мне, замужней женщине…
        -Простите великодушно, простите! - заламывая, какпровинциальный трагик, руки, полз занею наколенях Парчевский ирыдающим голосом воскликнул: - Новы вдова!..
        -Вдова?! - Нервы Нины намгновение сомлели, ноона тут же рассмеялась каким-то особым злорадно-тихим смехом. - Да, да… Внекотором роде - да, вдова. Ноэто все-таки еще недает вам права…
        Она оборвала ивздрогнула: подсамым ухом ее задребезжал телефон (вих доме почти вкаждой комнате поаппарату).
        Парчевский быстро поднялся, отряхнул платком колени, расправил складки брюк и - замер.
        Разговор потелефону:
        -Нина Яковлевна? Добрый вечер.
        -Добрый вечер. Протасов, вы?
        -Я. Скажите, вы ничего неполучали изПетербурга?
        -Нет.
        -Хм… Странно, очень странно…
        -Аименно?..
        -Яимею известие, которое мне кажется совершенно невероятным…
        -Приятное, нет?
        -Н-н-н… несовсем… Разрешите мне пригласить вваш дом Парчевского исамому явиться квам…
        -Владислав Викентьич уменя…
        -Ах, так вы знаете? Ну, как?
        -Ничего незнаю…
        -Странно, странно…
        -Андрей Андреич, голубчик? Вы меня пугаете, - снадрывом задышала втрубку Нина. - Что-нибудь смужем?
        -Да.
        Протасов немедленно приказал заложить лошадь. Меж тем только Нина оторвалась оттелефона, инженер Парчевский почтительно подал ей газету, сказав:
        -Вы, какхристианка, обязаны принять это известие мужественно. Судьбы всевышнего Бога наднами. Езус Христус да поможет вам! - Ион ткнул перстом взаметку.
        Похолодевшая Нина, все забыв, села искользнула взором попрыгающим строчкам:

«ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВОСИБИРСКОГОКОММЕРСАНТАП.П.ГРОМОВА
        Вчера, вначале одиннадцатого вечера, налегковом извозчике №27800был доставлен вМариинскую гостиницу сослабыми признаками жизни временно проживающий вгостинице сибирский богач П.П.Громов. Пока переносили его вномер, пострадавший умер. Сним влучшем номере гостиницы проживали: его родственник, сибирский купец Я.Н.Куприянов, ислужащий Громова Иннокентий Филатыч, старик, привезший Громова наизвозчике. Этот старик, забывший отсильного душевного потрясения свою фамилию, рассказал нам следующее…» ит.д.
        Заметка заканчивалась так:
        «Тут, несомненно, налицо уголовное преступление. Вся столичная полиция поставлена наноги. Коткрытию гнезда бандитов приняты энергичнейшие меры».
        Газета была залита слезами Нины. Безистерики, безвоплей, счувством величайшего самообладания, однако забыв, что вкомнате Парчевский, она подошла кпереднему углу истала перед иконой наколени. Инженеру Парчевскому пришлось проделать то же самое. Нина стукалась лбом вземлю, Парчевский - тоже, стараясь удариться погромче. Нина вздыхала, вздыхал иПарчевский. Нина шептала молитвы, шептал молитвы иПарчевский.
        -Добрый вечер, - сказал Протасов, ипенсне упало сего носа. - Что это?..
        Инженер Парчевский вскочил, отпрянул втемноту, где стал тотчас же обмахивать платком брюки иправить наних складку, ругаясь вдуше: «Черт, лезет бездоклада!»
        Протасов тоже мысленно выругал его: «Подлец, пресмыкающееся!» - ивслух сказал:
        -Простите, Нина Яковлевна. Ясчерного хода.
        -Ясию минуту, присядьте, Андрей Андреич, - проговорила Нина ивышла освежить лицо.
        Протасов сел кстолу, Парчевский - надиван. Оба чувствовали себя скверно: один каквор, другой какнечаянный, непрошенный свидетель-очевидец. Вовсех углах столовой притаилось тревожное молчание. Лишь мерно отбивали такт часы да встряхивалась сонная канарейка. Протасов стал тихонько насвистывать какой-то мотив. Парчевский внимательно точил ногти металлической пилочкой вкостяной оправе.
        -Ая, простите, инезнал, что вы такой набожный.
        Парчевский, неторопясь, вынул изсердца шпильку недруга изаострил спою:
        -Каквам известно, я католик… Бывают обстоятельства, когда, когда… Ну просто я растерялся, незнал, что делать, когда пани опустилась наколени… Ноя никак неожидал ниподобного вопроса свашей стороны, нитого, что вы нацыпочках подкрадываетесь, каккошка… Ито идругое - моветонно.
        Парчевский закинул ногу наногу икруто отвернулся отПротасова.
        -Знаете, - проговорил Протасов, крутя ввоздухе пенсне, - задав такой вопрос, я просто интересовался вами кактипом… Вот ивсе…
        -Мерси…
        -Да, да. Авы свои менторский тон приберегите длякого-либо другого. Например, дляНаденьки.
        -Пардон… ДляНадежды Васильевны, хотите вы сказать?
        -Длятой роли, которую вы ей навязали, она слишком примитивна, чтоб несказать - глупа.
        -Причем тут я ипричем тут Наденька? - поднял брови иплечи инженер Парчевский.
        -Да, подобный симбиоз дьявольски интересен… Ха-ха-ха!..
        Вовсем черном вошла Нина.

8
        Весть осмерти хозяина разнеслась повсему поселку. Слухи плодились, каккрысы: быстро ивгеометрической прогрессии.
        Отец Александр, хотя сбольшим сомнением всмерти Громова, все-таки налитургии помянул убожьего престола новопреставленную душу Прохора. «Лучше пересолить, чем недосолить», - по-бурсацки, попросту подумал он. Акакслужба кончилась, горничная Настя передала ему приглашение барыни «пожаловать начай».
        Домашнее совещание - Нина, отец Александр, Протасов - происходило вкабинете Прохора. Нанем присутствовал вкачестве немого свидетеля иволк.
        УНины глаза заплаканы, естественный румянец закрыт густым слоем пудры. Отец Александр впервые прочитал заметку итрижды перекрестился.
        -По-моему, еще бабушка надвое сказала, - проговорил Протасов, закуривая сигару Прохора. - Яполагаю, что «Петербургский листок» самая желтая, самая скандалезная газета вмире. Бульварщина! Наэту тему я уже говорил вчера сНиной Яковлевной. Идумаю, что я прав, утверждая, что тут просто какой-нибудь фортель… Хотя…
        -Помилуйте, - крестообразно сложил священник руки нагруди. - Аимена? Иннокентий Филатыч, папаша Нины Яковлевны… Боюсь быть пророком, нологика заставляет думать, что…
        -Вчера мы послали вПетербург экстренные телеграммы внесколько мест, - сказала Нина.
        -Вредакцию, вградоначальство, встоличную полицию ивадрес Прохора Петровича - вМариинскую гостиницу, вЧернышевом переулке, - подтвердил Протасов.
        Присловах «Прохор Петрович» лежавший накушетке волк навострил уши, позевнул изавилял хвостом. Священник, заметив поведение животного, спросил хозяйку:
        -Авы ненаблюдали, многочтимая Нина Яковлевна, некоторого душевного, нет, недушевного, конечно, а… какбы это сказать? Ну, вот этот самый зверь, какон себя вел вто черное число? Может быть, выл, может быть, лаял, сугубо тосковал…
        -Неприпомню, - сказала Нина. - Голубчик Андрей Андреич, подайте мне шаль, замерзла я… - Она передернула плечами.
        -Так, так… Ато ссими бессловесными тварями бывает. Чуют, чуют… Ну, что ж. Ежели ничего непроизошло такого, это зело утешительно. Вовсяком случае, дочь моя, надо уповать намилость божью идуха своего неугашать.
        Читая назидания ипонюхивая изсеребряной табакерки душистый табачок, отец Александр привел несколько известных ему примеров, когда людей живых почитали игрою случая замертвых.
        -Так было, например, смоим наставником, преосвященнейшим новгородским истарорусским владыкой Феогностом…
        -Илисвладыкой американским Марком Твеном, - вставил Протасов, принеся шаль.
        -Да, да! Да, да! - скакой-то детской радостью воскликнул священник.
        -Яковсему готова, - кутаясь вшаль, сказала Нина.
        -Зело похвально!
        Было выяснено, что нителеграмм, ниписем отхозяина непоступало вот уже десять дней. Это обстоятельство признавалось самым тревожным. Всущности, длявсех трагедия была почти достаточно очевидна. Лишь легкие тени надежды мелькали вдуше Нины. Они только мучили ее, сбивали, непринося успокоения.
        -Вовсяком случае, - сказал священник, - я полагал бы целесообразным торжественную панихиду отложить дотех пор, пока факт абстрактный, недай бог, станет фактом конкретным. - Он почувствовал, что допустил некоторую неловкость, и, чтоб сгладить впечатление, добавил: - Впрочем, я интуитивно чувствую, что Прохор Петрович жив.
        Волк опять быстро замолол хвостом исоскочил скушетки.
        -Аежели - да, что мне делать? - Опущенные глаза Нины опять заволоклись слезой. - Ехать вПитер или…
        -Илипредоставить доставку останков усопшего Иннокентию Филатычу ивашему папаше? - перебил священник. - Яполагал бы, вам бросать дела ихрупкую Верочку неследует.
        -Что касается ведения дел, - сказал Протасов, выпустив густые клубы дыма, - то я ручаюсь головой, что дела нивмалой степени непострадают.
        -Явэтом уверена, - попробовала робко, сквозь слезы, улыбнуться ему Нина.
        Протасов перехватил улыбку, каклуч солнца, по-своему оценил ее испрятал всердце. Сердцу стало жутко, страшно иприятно.
        Удрученней всех, пожалуй, чувствовала себя Анна Иннокентьевна. Лавку сегодня она неотпирала, асидела вспальне полураздетая, окруженная кумушками, старушками, шептуньями, и, плача, неистово кричала:
        -Папашеньку моего засудят!.. Папашеньку моего засудят!..
        Всвоей искренней печали неотставал отнее идьякон Ферапонт. Прохор выписал его сУрала какискуснейшего кузнеца. Он всей душой был привязан кПрохору. Сколько раз ходили они вместе сним наопасную охоту. Однажды медведь смял Прохора - кузнец взмахом тяжелого топора сразу почти отсек зверю мохнатую башку. Прохор вдолгу неостался, - он вдвое увеличил кузнецу жалованье иподарил ему хорошее ружье. Прохор, какипрочие, всегда поражался громоносным его голосом. Однажды стадо коров, напуганное заполошным зыком Фе-рапонта, примчалось свыгона впоселок, абык ринулся вболото, завяз там поуши исдох.
        Когда Нина Яковлевна уезжала вгости илинабогомолье, Прохор ударялся вгульбу. Он брал ссобой кузнеца влодку изаставлял петь разбойничьи песни:
        Эх, долго ль мне плакать,
        Судей умолять, -
        Что ж медлят кнутами
        Меня на-а-казать…
        Песня гудела, ударялась вскалы, неслась вовсе концы густо исильно. Рабочие, копошась наработах, наминуту бросали дело, прислушивались, говорили:
        -«Сам» сФерапонтом гуляет.
        Чтоб угодить Нине ивозвысить кузнеца, Прохор однажды сказал ему:
        -Слушай, Ферапонт… Ахочешь вдьяконы?
        -Мы темные, - свеликой надеждой всердце осклабился кузнец. - Ну, правда, читать-писать умеем хорошо.
        Небросая кузнецкого цеха, он наполгода поступил вобработку котцу Александру, понастоянию Прохора женился надочке отца Ипата изМедведева, несколько времени прожил вуездном городе, где ибыл недавно посвящен вдьяконы. Пред женитьбой кузнец имел такой разговор сПрохором:
        -Прохор Петрович, аведь уменя баба наУрале имеется… жена, Лукерья.
        -Дети есть? Любишь ее?
        -Никак нет.
        -Документы притебе? Паспорт, метрика…
        Кузнец подал. Прохор бросил их впечку, сказал:
        -Вот, теперь холостой.
        Априставу велел послать Лукерье сто рублей иофициальное уведомление, что ее муж «волею божьей помер». Так, покапризу Прохора, Лукерья овдовела, кузнец стал дьяконом, вековуха Манечка, дочь отца Ипата, вышла замуж.
        Великие дела может делать Прохор. Так какже темную смерть такого человека неоплакивать?! Дьякон Ферапонт вкузницу непошел, сутра стал пить, сидел наполу, выпивал помаленькой, закусывал нечищеной картошкой исквозь слезы заунывно выводил вполголоса:
        Вечная па-а-мять…
        Курносенькая толстушка Манечка - нааршин меньше его ростом - совсем карманная, имела надвеликаном-мужем неограниченную власть.
        -Садись напол. Вот тебе бутылка. Ибольше несмей. Ори негромко - народ ходит поулице.
        Идьякон, утирая слезы, тихонечко тянул:
        Сосвятыми упо-ко-ой…
        АМанечка, засучив рукава, месила тесто.
        Илья Петрович Сохатых ночь провел нарыбной ловле; он узнал печальную весть лишь сегодня утром. Ошеломленный, расстроенный бессонной ночью (поймал двух щук идвух язей), он сразу немог сообразить: грустить ему илинет? Однако, отложив детальные размышления наэтот счет допослеобеда, он изприличия тоже решил грустить инемедленно же впал впечаль. Новот беда! Книга «Хороший тон, илиКакдержать себя молодому человеку вобществе» недавала ему должных наставлений. Свадьбы, крестины, именины - этого добра хоть отбавляй, апохорон нету. Тоже книжица! Хе-хе!.. Он решил действовать поусмотрению, согласуя свои поступки создравым смыслом. Надел черную пару, приколол крукаву траурный креп, пред зеркалом напрактиковался, опуская концы губ, делать лицо постным ипошел выразить Нине Яковлевне соболезнование.
        Сотвислыми губами он влез вкухню, поздоровался заруку сНастей ипросил доложить барыне. Тем временем уНины Яковлевны происходило совещание, - она сказалась больной, невышла. Илья Петрович помрачнел, вздохнул, вынул свою визитную карточку сзолотым обрезом, приписал наней «убитый горем», попросил вручить вдове, съел предложенный Настей пирожок, сказал «адью» и, посвистывая, удалился.
        Рабочие навсех предприятиях, несмотря наокрики десятников имастеров, наугрозы штрафом, работали сегодня через пень-колоду.
        Частые идолгие закурки, разговоры-разговорчики. Вглазах, вречах, вдвиженье мускулов - прущее наружу злорадство.
        -Подох - туда ему идорога. Праздновать надо сегодня, анеспину гнуть. Хуже небудет. Всто разов лучше будет. Стого человека, что пристукнул его, все грехи долой. Мы исами собирались…
        -Что? Что, что?!
        -Так, ничего. Проехало.
        Десятники, приказчики ради своего общественного положения стыдили рабочих, останавливали их, носами погорло плавали всоблазне радости. «Хозяйка возьмется задело - лафа будет. Приней - Протасов-управитель. Атот изничтожился, исамо хорошо».
        Собеда многие невышли наработу. Приказанием пристава две казенки ипять пивных были закрыты. Ушинкарок скуплено рабочими ивыпито все вино. Каталага набита битком гуляками: пьяных таскали вбани ивсклад чугунных отливок. Урядник истражники расправлялись спьяными по-своему. Те отбивались ногами, плевали вненавистные морды утеснителей, грозились:
        -Погоди, сволочи! Теперь все перевернется носом книзу.
        Общая масса рабочих, окончив трудовой день, была трезва, буйства непозволяла, новсе-таки рабочие пели песни, кричали «ура», даже додумались выбрать депутацию, чтоб идти кхозяйке иПротасову «с поздравкой», - их благоразумно отговорили. Нанекоторых избах ипочти вовсех бараках вывешены праздничные флаги. Стражники сбрасывали их, амальчишки вывешивали вновь.
        Альберт Генрихович Кук, будучи вполном здоровье, тоже сегодня забастовал, остался дома. Смистером Куком это небывалый случай. Сутра приказал Ивану подать бутылку коньяку иникого непускать. Иван был крайне удивлен. Неменее Ивана удивлен самим собой имистер Кук. Такого малодушия, такой дряблости духа сним никогда неприключалось.
        Надо бы немедленно пойти, упасть кногам ее, молить, просить. Новоля, мысль - впараличе. «Ну, одну дляхрабрости… Ну, другую… Ну, третью. Теперь илиникогда, теперь илиникогда».
        -Иван, новый бутилка! Больван! Вчера ослеп, завтра невидишь?!
        «Да, надо идти, надо идти. Вовсяком случае - шансы есть. Протасов - социалист, материалист, - долой, невсчет; Парчевский - щенок, дурак, картежник, - долой! Еще кто, еще кто, черт побери?! Итак - шансов навосемьдесят пять процентов».
        -Иван! Штиблеты… Очень лючшие.
        Он сбрасывает войлочные туфли, нодушевный паралич вновь поражает его волю. Звонит телефон, мистер Кук слихорадочным взором сумасшедшего снимает трубку:
        -Кто? Протасов, вы? Кчерту! Меня нет дома…
        «Да, да, надо идти, надо идти… Ноя какбудто… вы… вы… выпивши».
        -Иван! Япьян?
        -Никак нет, васкородие.
        Он припоминает ту, давнишнюю встречу сНиной. О, какон ее любил тогда икаклюбит посей день! О, каклюбит! Так неможет любить ниодин русский, ниодин немец, ниодин француз. Даже шекспировский мавр нелюбил так свою Дездемону, какон любит мадам Гро-мофф… несчастный, какэто, ну какэто?.. несчастный вдофф… Ради нее, может быть, он ипрозябает вэтой дикой стране, сэтим диким человеком Прохор Гро-мофф…
        -Барин, ужинать прикажете?
        -Как, как, как? Яеще неочшень позавтракал. Пей!
        Иван пьет.
        -Иди!
        Иван уходит.
        Да, да. Он помнит очень хорошо. Роща. Серп месяца справа и - она. Он бросился перед нею наколени, он приник лбом кее запыленным туфлям. Она подняла его, что-то сказала ему, ноон тогда был глух наоба уха, был безумен, он крикнул: «Ода, ода», - ивыстрелил изревольвера. Он хотел тогда убить себя. Но - пуля улетела вверх. Несчастный случай. Ода! Ода! Илишь спустя неделю каким-то чудом он ясно вспомнил все ее слова. Она сказала: «Яценю ваши чувства комне. Явас буду уважать, буду вас любить какславного человека». Идобавила: «не больше»… Эту ее фразу он навеки выгравировал всвоем сердце. Резец был - страсть, смертельная жажда достижения. Апоследние слова «не больше» (он смысл их понял) спустились изсердца впечень. Они терзают его, они мешают ему спокойно жить, они горьки, какжелчь…
        Все насвете можно превозмочь. Можно взорвать скалу, можно пустить реку подругому руслу, можно победить самого себя. Ноженщина? Какее возьмешь, каким волшебным ядом приворожишь ксебе?.. Кто, кто? Кто ответит?!
        -Чего-с?
        Перед ним Иван. Он качается вправо-влево, приседает, подпрыгивает кпотолку. Ивсе качается, все приседает, все подпрыгивает. Мистер Кук прочно уперся ногами впол, аруками вцепился вверхнюю доску стола. Нопол колыхался, каккачель, азаваленный чертежами письменный стол старался вырваться изхозяйских рук илететь впространство. Мистер Кук икнул иуставился Ивану впереносицу.
        -Садись, Иван… - сказал он слабым голосом.
        Иван повиновался.
        -Иван! - Мистер Кук оторвал руки отстола ичуть неупал напол. - Иван! Авдруг ты ия будем… ну завтра… ну через недель-другой очшень, очшень богаты. О, я сумею поставить дело, поверь, Иван… - Он чуть приоткрыл глаза - Ивана небыло, сидел Протасов. Приоткрыл глаза пошире - вместо Протасова - Парчевский, он вытаращил ипротер глаза - Парчевский исчез ивместо него он, он, сам мистер Кук, двойник.
        -Скем имею честь?
        Имистер Кук запустил всамого себя грузным пресс-папье. Зеркало, перед которым он брился утром, - вдребезги икувырнулось состола.
        -Ха-ха!.. Фено-о-ме-нально!..
        Да, да… Все-таки надо идти какможно скорей. Настал последний час, имистер Кук должен предстать пред своей дамой. Мистер Кук прекрасно воспитан. Мистер Кук вполне уверен, что дама предпочтет именно его. О, мистер Кук скоро, очень, очень скоро будет миллионером. Да, да, да…
        -Иван!.. Давай! Очень лючший…
        -Чего-с?!
        -Брука, брука, брука!
        -Помилуйте, господин барин! Какие брюки?! Ночь. Вы две бутылки коньяку изволили вылакать.
        -Очшень ты дурак… Рюська хорош пословиц говорит: кто обжегся намолоке, дует водку… Ну, живо, живо, живо!.. Бутил-ка водки!..
        -Недам, вашскородие… Ей-богу, недам. Извольте ложиться дрыхнуть.
        Мистер Кук сдобродушной улыбкой посмотрел нанего, прищелкнул пальцами иприлег ухом настол. Стол гудел, качался. Подошла кмистеру Куку Нина, погладила его волосы ибережно повела его нахолостяцкую кушетку.
        -Обогиня!.. Это вы?..
        -Так точно, барин, я… - сказал Иван, поддерживая его подмышки.
        Часы пробили двенадцать. Аоколо часу ночи дежуривший впочтовой конторе стражник привез Нине сразу четыре ответные телеграммы.

9
        Инженер Парчевский вернулся после вечернего свидания сочаровательной хозяйкой вполном восторге отсамого себя. Его небольшая - две комнаты икухня - квартира была обставлена по-барски: Прохор Петрович изпрактических целей наэто денег нежалел. Пан Парчевский подошел помягкому ковру кбольшому зеркалу. Нанего глянуло счастливое лицо, подбородок игубы улыбались, глаза же, какнистарался он смягчить их выражение, оставались жестки инадменны.
        -Вид гордый, самостоятельный и… милый, - сказал он. Зеркало повторило заним точь-в-точь, какпопугай.
        Ну конечно. Неседеющей же голове Протасова тягаться смолодым ясновельможным паном, вжилах которого течет кровь, может быть, самого круля Яна Собесского. Он же великолепно подметил отношение хозяйки кэтому русскому пентюху Протасову. Простая дружба, выгодная длясторон, все же остальное - глупые бредни полоумной Наденьки. Да иначе инеможет быть: впани Нине слишком сильна вера вБога, Протасов же… Ха-ха! Пусть, пусть, тем лучше.
        Провожая его допередней, даже дальше, досамой выходной двери, пани Нина благодарным голосом сказала ему:
        -Милый, милый Владислав Викентьич. Яочень ценю вашу преданность мне… Только ваше молодое сердце могло понять весь тот ужас, который меня охватил теперь. Так неужели вы любите меня? Спасибо вам. Прощайте, милый.
        Положим, пани говорила нете слова, даже совсем другими были ее речи, ноона именно сказала бы так, если б этот проклятый смерд Протасов невысунул вдверь свою бульдожью башку, чтоб все подглядеть, все подслушать своими ослиными ушами. О, пся крев!..
        -Цо то бендзе, цо то бендзе?..
        Хватаясь зависки, плавая взолотых мечтах, пан Парчевский проследовал поковру кконторке истал сочинять запросную телеграмму своему другу вПитер.
        Эту ночь многие, кто успел узнать траурную новость, неспали вовсе.
        Неложилась спать иКэтти. Она немогла отважиться одна пойти кНине. Кэтти жила впросторной комнате уженатого механика. Чистейшая кровать, книги, портреты, всюду цветы - комната благоухает. Наподушке, засунув мордочку впушистый хвост, спит ручная белка Леди.
        Девушке нет покоя. Институтка повоспитанию, младшая подруга Нины, она обожает ее. Ився ее внутренняя жизнь взаоблачных мечтах. Она также обожает иПротасова, пожалуй, маленько обожает иПарчевского. Ноона много слышала пронего дурного, иее сердце всегда отодвигало его назапасные пути.
        Интересно заглянуть вее дневник. Она отражена внем - вся.
        «17ИЮЛЯ. Вчера, завиваясь, обожгла лоб. Ангел Нина подарила мне флакон парижских духов. Ябезума отних. Тонкий, ноочень прочный запах.
        21ИЮЛЯ. Сегодня мылась вместе сНиной уних вбане. Яочень похудела, нопохорошела. Ноги длинные. Очень жаль, что я небалерина. Хотя поздно. Мне 25лет. Так полагаю, что похудела отэтого несносного А.А.Пр. Мне показалось, что он мне строит глазки. Но, я знаю, он любит Нину, анатакую фифку, какя, - плюет. Он думает, что я - девчоныш.
        30ИЮЛЯ. Папочка пишет, что их полк переводят вРязань. Он назначен командиром полка. Парчевский жал мне руку двусмысленно. Он душка. Он нехорошо снится мне. Нескромно.
        7АВГУСТА. Протасов никогда невозьмет меня замуж. Хотя Нина уверяет меня вобратном, я вижу повсему, что она неравнодушна кнему, она хитрит сомной. Леди обмочила мне подушку очень желтым, какгуммигут. Какжаль, что здесь нет лимонов. Яочень скучаю полимонам иапельсинам. Еще скучаю омаме. Зачем она так рано умерла?
        23АВГУСТА. Очень давно неписала. Протасов вмоем присутствии сказал Нине, что он если женится, то наочень молоденькой девушке, наивной, какцветок, ипостарается воспитать ее, возвысить дочеловека. Язаметила, какгубы Нины задергались. Протасов сказал: “Но этого никогда небудет”. Он какой-то загадочный. Все уверены, что он заодно срабочими. Какая низость!»
        Все втом же роде. Ивот сейчас, вэту глухую ночь, она вписала: “…Догорели огни, облетели цветы”. Бедное мое сердце чует, что Нина выйдет заПротасова. Она умная. И, кроме того, уменя есть наэтот счет данные. Амне, бедненькой, кто ж? Парчевский? Эх, фифка, фифка! Уксусу нехватает вмоей жизни. Уксусу!!»
        Она разделась, немолившись Богу, бросилась вкровать истала несовсем скромно думать оПарчевском.
        АПарчевский меж тем уже два часа сидит упристава.
        Пили поздний чай. Пристав пыхтел. Разговор сразу перешел насобытие. Пристав был вшелковой, вышитой Наденькой голубой рубашке спояском ипоходил наразжиревшего кабатчика. Поставив наладонь блюдце, он подул нагорячий чай.
        -Явам, Владислав Викентьич, доверяю, - сказал он. - Вы - наш. Аэтот прохиндей Протасов - ого-го! Это штучка, я вам доложу.
        -Вполне согласен…
        -Иежели, боже упаси, он вскружит голову хозяйке, - аэто вполне возможно, - ну, тогда… сами понимаете… Нимне, нивам… Да он меня сосвету сживет.
        -Небойтесь, - сказал Парчевский. - Моему дяде кой-что известно проПротасова. Он же якобинец, социалист чистейшей марки.
        -Правда, правда, - подхватила Наденька. - Яж сама видела, какон ночью сосборища выходил…
        -Да он ли?
        -Он, он, он!.. Что? Меня провести? Фига!
        Пан Парчевский чуть поморщился отгрубой фразы Наденьки.
        -Этот самый Протасов давно мною пойман… - Ипристав утер мокрое лицо полотенцем спетухами. - Но… он был подзащитой покойного Прохора Петровича.
        -Ax, вот как? Странно. Янезнал.
        ИПарчевский записал впамяти эту фразу пристава.
        -Изнаете что, милейший Владислав Викентьевич… - Пристав прошелся покомнате, сшиб щелчком ползущего попечке таракана имахнул попушистым усам концами пальцев. Он сел надиванчик, втемноту, иуставился бычьими глазами вупор наПарчевского. - Я, знаете, хотел свами, Владислав Викентьич, посоветоваться.
        -Квашим услугам, - ответил Парчевский иповернулся кспрятавшемуся вполумраке приставу.
        -Наденька, сходи впогреб зарыжичками… И… наливочка там… понимаешь, вбочоночке… Нацеди вграфинчик. - Наденька зажгла фонарь, ушла. Пристав запер занею дверь, снова сел впотемки. - Дело вот вчем. Каквам известно, аможет быть, неизвестно, покойный Прохор Петрович должен мне сорок пять тысяч рублей. Всущности, пятьдесят, ноон пять тысяч оспаривал, ну, да ибог сними. Тысяч двадцать он взял уменя еще вселе Медведеве, там одно неприятное дельце было, покоторому он после суда оказался прав. Ивот… - Упристава сильно забурлило вживоте; он переждал момент. - Ивот, представьте, я неимею отнего документа. Опростоволосился. Теперь буду говорить прямо. Ядолжен состряпать фиктивный документишко задним числом смоей подписью иподписью какого-нибудь благородного свидетеля, прикотором я вручал Громову деньги. Так какэтот документ я представлю вконтору дляоплаты, аможет быть, ивсуд, то благородный свидетель должен быть человек известный истоящий вне подозрений. Зауслуги я уплачиваю свидетелю, невзирая насвою бедность, - пристав икнул, - пять тысяч рублей. Изних тысячу рублей я могу вручить ввиде задатка сейчас же, вот
сию минуту. - Пристав опять икнул. - Неможете ли порекомендовать мне такого человека?
        Теперь забурлило вживоте уПарчевского.
        -Н-н-н-е знаю, - протянул он изаскрипел стулом. - Надо подумать.
        Ему невидно было лица пристава, нопристав-то отлично видел его заюлившие глаза исразу сообразил, что пан Парчевский думать будет недолго.
        Однако он ошибся. Визобретательной, нонебыстрой голове Парчевского закружились доводы заипротив. Пять тысяч, конечно, деньги, но… Вдруг действительно пани Нина будет его женой. Тогда пришлось бы Парчевскому доплачивать приставу сорок тысяч изсвоего кармана.
        -Разрешите дать вам ответ через некоторое время.
        -Сейчас…
        -Немогу, увольте.
        -Сейчас илиникогда. Найду другого…
        Парчевского била дрожь. Пристав подошел кнему, достал изкармана широких цыганских штанов бумажник ибросил настол пачку новых кредитных билетов:
        -Сейчас… Ну?
        Упана Парчевского румянец сощек быстро переполз нашею. Синица, улетая, чирикнула внебе, ижуравль сладко клюнул всердце. Пять тысяч рублей, поездка вуездный город, клуб, картишки, стотысячный выигрыш.
        -Ну-с?
        -Давайте!
        Наденька постучала вдверь.
        -Успеешь, - сказал пристав иподал Парчевскому дляподписи бумажку.
        Тот, какподгипнозом, прочел иподписал.
        -Спасибо, - сказал пристав. - Спасибо. Тут ровно тысяча. Извольте убрать. Моей бабе нигугу. Убабы язык что ветер. Бойтесь баб… Фу-у! Одышка, понимаете. Ну вот-с, дельце сделано. Ядолжен вас предупредить, что Прохор жулик, я жулик, Наденька тоже вроде Соньки Золотой Ручки. Вы, простите, заоткровенность, тоже жулик…
        -Геть! Цыц!! - вскочил пан Парчевский.
        -Остыньте, стоп! - Ипристав посадил его наместо. - Вы ж картежник… Вы ж судились. Вы же переписываетесь сизвестным вПитере шулером. Ха-ха-ха!.. Думаете, я адресованных квам писем нечитаю? Ого!.. Итак, руку, коллега!
        Парчевский, каклунатик, ничего несоображал, потряс протянутую руку, вынул платок и, едва передохнув, отер мокрый лоб ишею. Пристав отпер дверь. Вошла Наденька.
        -Ого! Наливочка! Ну, заупокой души новопреставленного. Надюша, наливай!
        -Окропне, окропне!.. - шепотом ужасался по-польски Парчевский.

10
        Так текла Угрюм-река вглухой тайге. Совершенно по-иному шумели невские волны вПетербурге.
        Впрочем, прошло уже несколько дней, какИннокентий Филатыч покинул столицу. Он успел перевалить Урал, проехать пол-Сибири. Вот он вбольшом городе, вот он идет вокружную психиатрическую лечебницу навестить, попросьбе Нины, Петра Данилыча Громова. Подороге завернул нателеграф, послал депешу дочке:

        Психиатрическая лечебница отличалась чистотой, порядком. Иннокентия Филатыча ввели взал свиданий. Ясеневая мягкая мебель, вкадках цветы, много света. Чрез широкий коридор видны стеклянные двери; заними мелькали фигуры группами, парами иводиночку. Вошел молодой, сбыстрым взглядом, доктор вбелом халате.
        -Вы имеете письменное поручение навестить больного Громова?
        -Никак нет. Мне устно велела это сделать его невестка, госпожа Громова.
        -Анесын?
        -Никак нет.
        -Странно. Присядьте.
        Доктор приказал сестре принести изшкафа номер десять папку номер тридцать пять.
        -Больной наш странный. Он - больной инебольной. Всущности, его можно бы держать, прихорошем уходе, идома. Это передайте там. Больной почти вовсем нормален, ноиногда он плетет странную околесицу, считая своего сына разбойником иубийцей.
        -Ах, какой невежа! - хлопнул себя поколенкам Иннокентий Филатыч исостроил возмущенное лицо. - Нет, уж вы держите его, ради бога, здесь. Он сумасшедший, обязательно сумасшедший. Вы неверьте ему, господин доктор. Он только прикидывается здоровым. Яего знаю. Иболтовне его неверьте. Япосебе понимаю. Яведь тоже ненадолго сходил сума.
        -Ах, так?
        -Да какже! - радостно, вовсе бородатое лицо, заулыбался старик, предусмотрительно придерживая концами пальцев зубы. - Дотого наглотался как-то водки да коньяков, что живому человеку едва нос неоткусил. Поверьте совести! Людей перестал узнавать внатуре, вот дожрался дочего.
        -Акто же вас вылечил? Какими средствами? Нуте, нуте, - заулыбался идоктор. Ему было приятно поболтать создоровым, веселым стариком.
        -Асредствия, изволите ли видеть, самые простые. Конечно, пьянством вылечился я.
        -Пьянством?!
        -Так точно, пьянством…
        -Ха-ха-ха! - покатился доктор. - Наперекор стихиям?
        -Эта самая стехия, васкородие, так уцапала меня, что…
        Сестра принесла портфель.
        -Вот, глядите, - сказал доктор ивынул изпортфеля полстопы исписанной бумаги. - Это коллекция прошений Громова навысочайшее имя, наимя министров, архиереев, председателя Государственной думы икакому-то Ибрагиму-Оглы.
        -Так, так. Черкесец. Язнаю.
        -Ах, знаете? Авот еще письмо натот свет, Анфисе. Тоже знаете?
        -Эту незнаю. Эта убита доменя.
        -Кем?
        -Ибрагимом-Оглы.
        Иннокентий Филатыч резко смолк, надел очки, стал читать неумелый почерк Громова.
        «Ваше императорское величество, царь-государь, вникните вэто самое положение, разберитесь, пожалуста, восвоем великом дворце совсем царствующим домом, каксын злодей запекарчил меня всумасшедший дом. Акакон есть злодей, то я никому обэтом нескажу, никому нескажу, никому нескажу, окромя Анфисы натом свете».
        Иснова: «Ваше императорское величество» ит.д., слово вслово, кругом целый лист. Вконце листа сургучная печать скопейкой вверх орлом иподпись.
        Прошения министрам начинались так:
        «Вельможный сиятельнейший министр господин, вникни вэто самое положение» ит.д.
        -Авот письмо черкесу, - подсунул доктор другую бумагу.
        «Душа моя Ибрагим-Оглы, верный страж мой, апишет тебе твой благодетель Петр Данилыч Громов понапрасну сумасшедший, чрез сына Прошку, чрез змееныша. Ведь ты тоже, Ибрагим-Оглы, сидишь внашем желтом доме, ты тоже сумасшедший, только вдругой палате. Ятебе гаркал, аты кричал наменя: “Цх! Отрезано”. Дурак ты, сукин ты сын после всего этого иболее ничего. Аты пиши ответ, седлай коня своего белого, пожалуста, который есть подарок мой. Искачи, пожалуста, кокну. Явыпрыгну, тогда мы ускачем кнаиглавнейшему министру. Пиши, дурак, дьявол лысый, црулна окаянная».
        Письмо Анфисе:
        «Анфиса, ангел самый лучший!
        Ты нестой, нестой
        Нагоре крутой,
        Неклони главы
        Коземле сырой.
        Неверь, матушка моя, неверь, доченька моя холодная, быдто тебя убили. Никому неверь, никому неговори, кто дал тебе конец; одному Богу скажи да мне. Здравствуй, Анфиса; прощай, Анфиса! Жди, жди, жди, жди, жди, жди… Ура! Боже, царя храни. АПрошка, змееныш, жив. Мы его должны убить. Огнем убить. Сумасшедшие все умные. Ия умный. Аты другой раз неумирай, колпак. Пишет Илья Сохатых занеграмотство. Аминь».
        -Надевайте халат. Пойдемте кнему.
        Ивот Иннокентий Филатыч идет чрез большой зал задоктором. Взале народ.
        -Профессор, профессор! Новый профессор!
        -Кнам, кнам, кнам!.. Ясвоим рассудком недоволен. Посоветоваться…
        -Янепрофессор, - говорил находу Иннокентий Филатыч. - Меня самого вкамеру ведут.
        -Ах, спятил, спятил? Ха-ха! Небо иземля, гляди! Иэтот спятил.
        Иннокентий Филатыч идоктор приостановились. Попаркетному полу танцевали пары. Бренчал рояль. Вдальнем углу пиликал наскрипке длинноволосый, посматривая вокно напожелтевший сад. Вот высокий черный дьякон врясе шагает свесьма серьезным видом. Руки воздеты вверх ивстороны, вытаращенные глаза неподвижны. Размеренно возглашает, какпосвященной книге:
        -Твоя правда, моя правда! Твоя правда, моя правда! Правда отМельхиседека, первая ивторая правда!
        Красивая девушка, изогнувшись набархатной софе, мягко жестикулирует, ведет любовный разговор своображаемым соседом; вмилых, ласковых глазах туман недуга.
        -Нет, нет, Дима, вы ошибаетесь. Здесь нет никого, здесь мы одни… Так целуйте же скорее!.. - Она вся подалась вправо, впустоту, новдруг схватилась заголову исужасом отпрянула: - Мертвый, мертвый, мертвый!..
        Кней подбежала сестра.
        Иннокентий Филатыч вопросительно уставился надоктора исробостью подметил вглазах врача неладное: будто он глядит иничего невидит, будто прислушивается кчему-то далекому, затысячу верст. «Эге, ион смаксимцем!»
        -Нетроньте меня, неприкасайтесь! - кричал безумный столстыми вытянутыми губами, весь вугрях, плешивый. Он шел вдвое перегнувшись ираскорячив ноги. - Осторожно! Сейчас отвалится… - Сосмертельным страхом налице ивголосе он оберегал настороженными руками какую-то висевшую пред ним воображаемую драгоценность. - Осторожней! Мой нос наниточке. Сейчас отвалится… Внем восемьдесят пудов весу… Смерть тогда, смерть, смерть, смерть! Дорогу!!
        Кто-то дико хохотал. Кто-то свеликим рыданием пел псалмы. Кто-то выл, какзяблый волк.
        Иннокентию Филатычу сначала было любопытно, потом он испугался; вытянулось лицо, задрыгали поджилки.
        -Пойдемте, - сказал он доктору. - Мне худо.
        Белая маленькая палата, белая койка, белый стол, два стула, окно очень высоко приподнято надполом. Возле стола всогбенной позе - руки ирукава - совсем нестрашный, тихий человек.
        -Они?
        -Да, он.
        Иннокентий Филатыч знавал его лохматым широкоплечим мужиком сгустой седеющей гривой, сбольшой темной бородой, сзычным, устрашающим голосом. Теперь пред ним безбородый, безусый, сбритым черепом, узкогрудый человек. Лишь хохлатые седые брови козырьками придавали глазам прежний строптивый вид. Иннокентию Филатычу стало очень жаль его. Иннокентий Филатыч сгоречью каялся вдуше, что вразговоре сдоктором бухнул сдуру такие необдуманные речи пронесчастного безумца.
        -Здравствуйте, Петр Данилыч, батюшка!
        -Кто таков? Систент? - мельком взглянул больной настарика.
        -ЯГруздев, Иннокентий Филатыч Груздев… Может, помните?
        -Какже, какже… Помню. Грузди стобой собирали влесу. Садись, ато схвачу забороду, сам посажу. Ябуйный.
        Старик безмолвно сел, мысленно творя молитву. Доктор пощупал убольного пульс, сказал:
        -Совсем вы небуйный. Вы тихий, прекрасный человек.
        -Врешь! - выдернул больной свою руку изруки доктора. - Аврешь оттого, что тебе Прошка платит большие деньги. Ну, иневри. Янелюблю, когда врут. Коли был бы я человек прекрасный, несидел бы вжелтом доме утебя. - Он повернулся кГруздеву истрого спросил: - Кто подослал тебя? Рцы!
        -Нина Яковлевна меня просила, супруга Прохора Петровича, - сдушевной робостью сказал старик.
        -Непоминай Прошку! Непоминай! Убью! Ябуйный.
        Вдруг брови Петра Данилыча задвигались, какуфилина наогонь, сморщенные щеки одрябли, он припал бритым черепом кстолу, уткнулся лицом впригоршни изаперхал сухим, лающим плачем. Острые плечи его тряслись, голова моталась. Иннокентий Филатыч расслабленно кашлянул, выхватил красный платок изасморкался. Какой-то удушливый мрак плыл пред его глазами, сердцу становилось невтерпеж. «Эх, Прохор, Прохор, посмотрел бы насвоего батьку!» - горестно подумал он.
        Петр Данилыч неспеша поднял голову, поморгал глазами, шумно передохнул:
        -Уйди, уважь меня, Сергей Митрыч, друг… Выйди наминутку.
        Доктор вышел, шепнув Груздеву:
        -Небойтесь.
        Петр Данилыч подъехал состулом кгостю, взял заруку, погладил ее:
        -Аувидишь Прошку, скажи ему: батька хоть иненавидит, мол, тебя, алюбит. Нет, нет, нет, неговори! - закричал он, замахал руками и, дергаясь лицом, отъехал ксамому окну.
        -Ятак полагаю, Прохор Петрович возьмет вас ксебе.
        -Был разговор?
        -Был, - соврал гость.
        Петр Данилыч вскочил, запахнулся вкороткий, непоросту халат истал быстро, какподкрутую гору, кружить покомнате.
        -Сам, сам, сам приеду, - бормотал он. - Явелю приклеить себе усы, бороду, лохмы. Ато опять выгонит, ато опять засадит. Сам, сам приеду грозным судией. Дай покурить!..
        -Нету-с.
        -Дай понюхать!
        -Нету-с. Вот апельсинчиков питерских вам вподарочек. - Истарик положил настол кулек.
        -Уважаю. Здесь недают. Да я ивкус потерял кним. Асъем. - Он вынул апельсин, торопливо стал скусывать снего кожу исплевывать напол.
        -Позвольте, я очищу.
        -Очисти, брат Кеша, очисти… - Он подсел кГруздеву искороговоркой загудел, какшмель. - Янесумасшедший, я здоровый. Ятолько дурака валяю, чтоб невыгнали, да дурацкие прошения пишу дляотвода глаз. Ябы написал, я бы сумел написать, да боюсь - ивпрямь освободят. Куда я тогда? Впетлю? Впетлю? Али кПрошке? Он непримет, опять куда-нито засадит, анет - убьет. Аты пожалей меня, друг Кешка, пожалей. Упроси, укланяй Нину; она добрая. Пусть возьмет. Ато спячу ивпрямь. Пусть возьмет. Вкаморке буду жить, внуков пестовать. Ведь уменя деньги, много денег. Где они? УПрошки, уграбителя. Ачто ж, ачто ж?.. Мне еще шестьдесят два года, мне еще жить хочется. Здесь уж который год живу. Пожалей, брат, пожалей меня, Кешка! Зато Бог тебя пожалеет. Слезно прошу, слезно прошу, Кешка, родной мой, милый мой, возьми меня сейчас!.. Якак-нибудь скраешку. Якова Назарыча попроси… Всех попроси… Слушай, слушай! Поезжай вМедведево, поАнфисе панихиду. Пожене моей панихиду. Акогда вернусь, всех ублаготворю. Ислушай - тебе какдругу: приеду, притаюсь, ласковым прикинусь. Апотом, когда час придет, выпущу когти исожру Прошку, какмыша,
скостями проглочу. Безэтого неумру. Безэтого меня земля непримет. Ярость гложет меня денно-нощно. Вишь, какой я? Чем был - чем стал! Злодей он, злодей, какнестыдно его харе! Отца родного… О-т-ца-а-а!..
        Тут унего полились слезы, он бросил напол недоеденный апельсин иповалился накровать, лицом вподушку.
        Вошел доктор счасами вруках исклянкой.
        -Должен просить вас удалиться. Больше нельзя. Больной, нехотите ли ложечку микстурки?
        Тот отлягнулся ногой изастонал. Сердце Иннокентия Филатыча обливалось кровью. Впору самому бы брякнуться напол ирыдать.
        -Прощай, Петр Данилыч, батюшка! Оздоравливайте.
        -Здравствуй, Кешка Груздев, здравствуй! Твердо помни все. Несделаешь - сдохну, аимертвый ходить ктебе буду, замучаю. Ябуйный.
        Сморкаясь вкрасный платочек, старик возвращался сосвидания, какспогоста, где только что зарыли вмогилу друга. Он мрачно думал одалеких иблизких, отягостной людской судьбе, особственной, склонившейся кзакату жизни, олюбимой дочери своей.
        Его телеграмму Анна Иннокентьевна получила ночью, стрепетом прочла, ударилась врадостные слезы: «Папенька жив-здоров, папеньку незасудили». Утром пошла кНине Яковлевне поделиться своей новостью, еще раз погрустить схозяйкой оее беде. Нодом Громовых вэто утро небыл опечален: вчерашние четыре телеграммы поставили вего жизни все насвои места.
        Нина Яковлевна внешне выражала большую радость. Ночто унее вдуше - никто, никто незнал. Даже Протасов, даже священник, которому заказан был благодарственный молебен оздравии «в путь шествующего» раба божья Прохора.
        Ивсякий отнесся кстранной игре судьбы по-своему.
        Мистер Кук, совершенно протрезвев кутру, быстро вскочил скушетки, потянулся изакурил трубку. Вместе ссолнцем влицо ему глянул предстоящий кошмар сегодняшнего дня. Нет, довольно быть тряпкой! Сейчас же пойдет ксвоей мадонне и… «Либо буду паном, либо очень пропаду», - попробовал думать он по-русски.
        Иван, усерднейше подавая барину халат, сказал:
        -Прохор Петрович живы-здоровы. Скоро изволят прибыть.
        Изо рта остолбеневшего мистера Кука упала трубка ираскололась надвое.
        Пятилетняя Верочка втолковывала волку:
        -Волченька, серенький… Папочка скоро приедет. Ей-богу! Вот увидишь. Тилиграм пришел.
        Волк крутил хвостом, лизал ей лицо ируки. Он внимательно прислушивался кчеловеческим речам, проникался общим приподнятым вдоме настроением, часто вскакивал наподоконник иподолгу смотрел вдаль, где вот-вот должны забрякать бубенцы зверь-тройки.
        Да! Всяк отнесся ксудьбе хозяина, какподсказывало сердце. Пропившийся Филька Шкворень дал крепкий зарок непьянствовать, ел толченый лук, запивал водой. «Ах, беда, беда… Влетит мне!» Напротив, дьякон Ферапонт сутра ушел кшинкарке, сказав жене, что идет вкузню, наработу. Весь день врадости пил и, чтоб неуслыхала Манечка, вчетверть голоса славословил Бога, спасшего Прохора Петровича отсмерти.
        Андрей Андреевич Протасов, получив известие, присвистнул как-то надва смысла инахмурил брови.
        Рабочие стали молчаливы. Нагоняя пропущенное, работали сусердием. Вздыхали.
        Угрюм-река по-прежнему катила свои воды. Свиду равнодушная ковсему насвете, широко иплавно стремясь всолнечную даль, она омывала земные берега, где назначена могила каждому.
        Наденька ипристав злобно фыркают друг надруга, каккошка исобака, пан Парчевский сутра мается резкими приступами частого расстройства желудка, Иннокентий Филатыч едет, Угрюм-река течет.
        Номы обязаны знать, что было вПитере доотъезда Иннокентия Филатыча. Надругой день после происшествия Яков Назарыч сразрешения врача показал Прохору заметку оего смерти. Прохор прочел, улыбнулся, апотом рассмеялся громко, вовсе легкие, нотут же схватился загрудь иболезненно сморщился.
        Тем же утром автор этой заметки, хроникер желтой газетки Какин, влюстриновом разлетайчике, вдлинном, цвета маринованной куропатки галстуке, написал задесятку опровержение, смысл которого был подсказан пострадавшим.

«СИБИРСКИЙ КОММЕРСАНТ П.П.ГРОМОВ НЕВРЕДИМ
        Вовчерашней заметке осмерти г. Громова вкралась досадная неточность. Заметка была составлена наосновании рассказа психически ненормального громовского служащего И.Ф.Груздева, возвратившегося избани итам, видимо, запарившегося. Мы сегодня лично навестили П.П.Громова. Он вшутливой форме рассказал нам, какнакануне подвыпил сфабрикантом Ф. водном изстоличных ресторанов и, видимо, там отравился несвежей стерлядью. Возвращаясь домой, почувствовал себя скверно илишился чувств. Неисключена возможность, что нанего наехала карета, аможет быть иавтомобиль, так какпострадавший впал вдлительный трехчасовой обморок, который ибыл истолкован какестественная смерть. Таким образом, ниокаких мнимых жандармах, ниокакой уголовщине, ксчастью, неможет быть иречи. Редакция выражает г. Громову свое искреннее иглубокое сожаление вопубликовании неосмотрительной роковой заметки, перелагая свою невольную вину насовесть вышеуказанного психически больного Груздева».
        Прохор выслушал, одобрил, прибавил репортеру еще десятку, изаметка получила блестящее завершение:
        «Редакция, ссвоей стороны, считает своим долгом выразить неподдельную радость, что столь крупный коммерсант, какПрохор Петрович Громов, слава обольших делах которого все шире ишире распространяется понашему отечеству, - здоров иневредим. Такие деятели европейского масштаба весьма нужны России. Просим другие газеты перепечатать».
        -Отлично, - сказал Прохор. - Ежели заметка будет напечатана целиком, получишь еще двадцать пять рублей. Иследи загазетами. Закаждую перепечатку тоже почетвертной.
        Счастливый репортер, елико возможно изогнувшись, три раза поклонился Прохору, три раза спафосом ударил шелковой кепочкой владонь, оттопырил свой ледащий зад и, взнак высокого почтения кхозяину, стал, расшаркиваясь, выпячиваться спиною вдверь.
        Полиция точно так же ничего немогла добиться отПрохора, кроме тех данных, что он поведал репортеру, исверх сего ста рублей забеспокойство. Прохор отлично понимал, что трепать, позорить свое имя безвсякой надежды науспех - невыгодно иглупо. Ну, что ж… всяко бывает. Он съел пощечину отстервы, претерпел побои отмерзавцев, - вперед наука. Он все отлично помнил, что втот вечер происходило сним, нонислова нитестю, ниИннокентию Филатычу. Все шито-крыто.
        Амеж тем впоследствии, иочень скоро, вся подноготная докатилась доПарчевского и, чрез Наденьку, была доведена довсеобщего сведения.
        Прохора пользовал первоклассный доктор. Побои сильные, втерпеж разве коню, нобогатырская натура Прохора все превозмогла: через неделю он был таким же бодрым, энергичным.
        УПрохора Петровича деловые дни ивечера взаботах. Заседания, совещания, хлопоты - то вжелезнодорожном департаменте, то вучреждениях горного ведомства. Он присматривался кинженерам, ктехникам. Унего должны начаться большие работы попостройке крупных мастерских иоборудованию нового прииска. Помимо того - исполнение взятого подряда: прокладка двух шоссейных дорог втайге ижелезнодорожного пути кмагистрали. Эта последняя миллионная работа - пополам сказной. Стремя инженерами ишестью техниками он заключил договоры. Чрез месяц они должны быть унего наместе. Путиловский завод заканчивал нужные Прохору механизмы, завод Сан-Галли - чугунные отливки.
        Прохор приказал Иннокентию Филатычу собираться впуть-дорогу.
        -Аты?
        -Ячерез неделю следом. ВМоскву заехать надо. Механический завод вкупеческом банке заложу.
        -Зачем?
        -Незнаешь? Аеще коммерсантом себя мнишь… Балда!
        Все втроем они два дня ходили помагазинам, выбирали подарки домашним. Прохор заказал уфабриканта Мельцера надесять комнат дорогую обстановку ампир, рококо, жакоб - карельской березы, птичьего глаза икрасного дерева сбронзой. Иннокентий же Филатыч приобрел вдар Анне Иннокентьевне небольшое колечко сбирюзой идляукрашения зальца - оригинальную никчемушку: накаменном пьедестале бронзовая собачонка; вее бок вделаны часы, вместо маятника - виляющий хвост, автакт хвосту собачонка выбрасывает изпасти красный язычок. Старик мог бы накупить себе всякого добра, ноон неприденьгах, аПрохор наотрез отказал ему выдать даже сотню, справедливо опасаясь, что Иннокентий Филатыч может напрощанье закутить. Поэтому старик - большой любитель зрелищ - последний раз пошел вАлександрийский театр невпартер, анабалкон. Здесь сним едва неприключилась большая неприятность. Вантракте, перегнувшись чрез барьер, он наблюдал публику внизу. Вдруг:
        -Миша! - закричал он. - Миша! Слышь, Миша… Вот глушня…
        Миша всером клетчатом пиджаке сидел скраешку, вместах закреслами, ичитал газету. Иннокентий Филатыч попросил усоседа бинокль, икогда оптические стекла поднесли Мишу почти вплотную, старик заулыбался итихо поприветствовал:
        -Здравствуй, Миша! Ая наверху.
        Нотот - какистукан. Тогда Иннокентий Филатыч достал изкармана надкушенное крымское яблоко ипустил Мише вспину. Норука пронесла, яблоко ударилось вшиньон рядом сидевшей сМишей дамы. Старик быстро наставил бинокль, иего улыбчивое лицо вдруг вытянулось: вскочившие дама иМиша снегодованием глядели вверх. Отцы родные! Да ведь это совсем неМиша, недруг-приятель изАпраксина, укоторого старик был вчера вгостях; ведь это какой-то бритый дед вочках.
        -Ваша фамилия! Пойдемте.
        Инаплечо Иннокентия Филатыча легла рука квартального.
        Итам, налестнице, после строгого замечания, старик затрешку был счестью отпущен насвободу.
        -Вот история! Кого же это я огрел? - бранил себя огорченный Иннокентий Филатыч, неуспевший досмотреть двух актов «Не всвои сани несадись».

11
        Встреча была торжественная, неожиданная даже длясамого Прохора. Встречали сколокольным трезвоном, какархиерея, спушечной пальбой, какцаря. День был праздничный. Несколько сот рабочих спозаранок стояли наплощади возле дома Громовых: пригнали их сюда окрики стражников, поощрительное уверенье пристава, что будет выкачена бочка водки, аглавное - укрепившаяся внароде басня, что уПрохора выбит правый глаз ипосамое плечо вырвана левая рука.
        Сбашни «Гляди воба» видны все концы. Илишь одноногий бомбардир ахнул впушку, изцеркви, столпой старух ибаб, повалил кместу встречи крестный ход. Отец Александр придумал этот ловкий номер дляукрепления врабочих религиозно-нравственных чувств ксвоему хозяину.
        После первого выстрела иколокольного трезвона сбежался почти весь народ. Кобщему разочарованию рабочих, Прохор вылез изкибитки цел иневредим. Приложился наскоро киконе, кокресту, поздоровался сженой, встретившей мужа по-холодному, поздоровался сдочуркой, сослужащими.
        -Папочка, ачто мне привез? Папочка, волченька запертый сидит…
        Ахнула вторая, занею третья пушка, начался краткий молебен тут же, налугу. Меж тем волк, поняв, вчем дело, сналету вышиб раму, выскочил наулицу и - прямо втолпу. Внезапным прыжком нагрудь он сразу опрокинул молящегося Прохора исрадостным визгом, взлаиваньем, ревом бросился дружески лизать своему любимому владыке лицо, руки, волосы. Он мгновенно обсосал его всего, какпьяный плачущий мужик обсасывает своего друга. Минута замешательства прервала молебен. Толпа смешливо фыркала; многие, приседая, хватались заживот. Дьякон Ферапонт, бросив наполуслове ектенью, тихонько хохотал врукав.
        Волк пойман, уведен. Прохор отряхнулся, встал насвое место, наковер, рядом спасмурной своей женой, иукорчиво, углами глаз, взглянул вее лицо. Нина покраснела. Проклятый этот волк!..
        Потом пошло все своим чередом: дела, дела, дела. ПоУгрюм-реке зашумела шуга, ивскоре запорхали повсему простору белые снежинки.
        Прохор ислушать нехотел Иннокентия Филатыча иНину насчет возвращения Петра Данилыча насвободу. Настанет время, он сам поедет впсихиатрическую лечебницу ипосмотрит, чем дышит батька. Атам видно будет.
        Новот доПрохора докатились слухи, что Парчевский многим лицам, даже десятникам имастерам, показывал какое-то петербургское письмо, где описывалось, какПрохор попал вловушку ибыл бит. Он понимал, что теперь повсем предприятиям идет тысячеустная молва оскандальном позорище его. Молчат пред ним какмертвые, азнают, мерзавцы, знают все, даже больше, наверное, чем было.
        Будь проклят Питер, этот анафема Парчевский, будь проклята вся жизнь!
        Такая уйма дела - голова идет кругом, вволосах Прохора стали появляться ранние сединки. Нина заявляет какие-то там свои права, тихомолком фордыбачат рабочие, атут еще эта дьявольская неприятность.
        Что ж делать? Мигнуть Фильке Шкворню, чтоб раздробил втайге Парчевскому череп? Рискованно и, значит, глупо. Пережитые Прохором позор, побои клещами ущемили душу, принизили его всвоих собственных глазах. Нотам, вПетербурге, выше головы заваленный делами, снервами, взвинченными допредела, он так устал изамотался, что бессильно махнул навсе рукой. Неотвязные вопросы: кто был генерал, кто жандармы? - день иночь мучили его. Дуньку, тварь, Авдотью Фоминишну, ударившую Прохора влицо, он будет помнить век. Авот кто те? Кто самый главный прощелыга - поджигатель?
        Как-то пригласил Наденьку набашню «Гляди воба». Лицемерные ласки, перстенек, туманные обещанья вновь приблизить ее ксебе - ичерез три дня нужное петербургское письмо вруках Прохора Петровича. Сосмертельной злобой, кусая губы, несколько раз прочел, сказал: «Эге, молодчики!.. Так, так…» - испрятал внесгораемый шкаф, втайный ящик.
        Названом обеде были все. Был пристав, Парчевский, Наденька иГруздев.
        Прохор, каквсегда, гостеприимен, старался казаться беспечным, даже веселым. Ноэто ему плохо удавалось: какие-то тени скользили полицу. Наконец изнеустойчивого равновесия вывел его Протасов, заявивший, что здесь глушь, здесь царство медведей идуховной тьмы.
        -Язавидую вам, Прохор Петрович, что вы окунулись, хоть ненадолго, вкультуру, побывали втаком блестящем городе, какПетербург.
        -Яненавижу город вообще, аПитер вособенности, - нахмурился Прохор.
        -Почему?
        -Нахальства внем много, хамства, какой-то паршивой самоуверенности. Город всю жизнь оседлать хочет. Япростолицу говорю. Город, по-вашему, это все: разум, культура, закон?
        -Ну да, культура, цивилизация…
        -Аостальная земля - болото! Да?
        -Ну, несовсем так. - Протасов сбросил пенсне ивытер губы салфеткой, готовясь кспору.
        -Ая вот нарочно! - запальчиво крикнул Прохор. - Натебе, натебе, сукин ты сын! Неты - главное наземле, асила, воля, природный крепкий ум…
        Навспышку хозяина Протасов подчеркнуто тихо ответил:
        -Все, что вы создали здесь, дал город.
        -Плюю я нагород! - еще запальчивей возразил Прохор; кожа наего висках пожелтела. - Янехочу быть его рабом. Вгороде что осталось? Песок икамень. Мысли его - песок, жизнь его - песок. Город - это каменный нужник, откоторого…
        Нина постучала втарелку вилкой.
        -Виноват, - принудил себя извиниться Прохор, провел полохматым волосам рукой и - кПротасову: - Агде там, ввашем городе, спрошу вас, натуральная поэзия? - какбы стараясь угодить нахмурившейся Нине, воскликнул он. - Где религия, воздух, горы, леса, искренние люди? Да ведь они, черти, изолгались там все. Взятка, мошенничество, подвох, обжорство! Сплошной вертеп… Зависть, драка, состязание вподлости, кто кого скорей обманет… Да они готовы друг другу вморды плевать!
        Глаза Прохора стали красны. Он залпом выпил стакан холодного вина икак-то растерянно осмотрелся.
        -Ода, ода! - воскликнул мистер Кук. - Явполне разделяю ваши мысли. Даже более того… Я…
        -Нет, вы неспорьте, Прохор Петрович, - перебил его Протасов. - Вы знаете, что такое большой европейский город?
        -Город - это я. Где хочу, там ипострою город.
        Протасов опустил взор втарелку инадел пенсне.
        -Выпьем загород! - перебила неловкое молчание Нина. - Прохор, налей всем. Загород, заПушкина и… затайгу!
        Все улыбнулись, улыбнулся иПрохор.
        -Люблю женскую логику, - сказал он. - Ну что ж, я готов изагород, изаПушкина. Ваше здоровье, господа!
        Он вновь повеселел, или, вернее, заставил себя сделать это, желтизна нависках стала сдавать, складка меж бровями распрямилась. Подали глинтвейн. Нина разлила побокалам. Пристав нетерпеливо отхлебнул, ожегся исобидой посмотрел навсех. Парчевский подчеркнуто кашлянул иподмигнул приставу: мол, так тебе, пся крев, инадо.
        Прохор шуточным тоном стал рассказывать кое-что изсвоей жизни вПитере; всамых невинных, конечно, красках рассказал иотом, каксним однажды случился обморок ичто изэтого вышло впоследствии, какой неприятный длянего казус. Иннокентий Филатыч, ведя тонкую политику, вовсем ему поддакивал. Прохор принес изкабинета пачку газет.
        -Вот, видите: здесь омоей смерти. Аздесь - овоскресении. Ха-ха!.. Вот вам город…
        Гости, краснея, смущенно засмеялись.
        -Ядумаю, что вся эта история всамом искаженном виде докатилась идонаших мест. Есть кое-какие слушки, есть… Вот. Поэтому… Япросил бы вас всех взять эти газеты ираздать их побаракам. Пусть рабочие похохочут, какловко газеты врут. Берите, берите… Уменя газет много: Иннокентий Филатыч, спасибо, постарался, пуда два купил.
        Прохор совсеми очень любезно попрощался. Нонаутро пан Парчевский получил расчет. Огорошенный, однако догадываясь, зачто уволен, он непожелал объясниться сГромовым, автот же день, захватив свою полученную отпристава тысячу, поехал вуездный город, затриста верст.
        Там живут-поживают толстосумы, есть золотопромышленник. Да икартежная азартная игра теперь проникла ивэту глушь. Значит, все впорядке. Парчевский отведет душу и, чего доброго, станет богачом. Он поместился втех же самых «Сибирских номерах», где когда-то жил Петр Данилыч Громов, купил двадцать колод карт ивосстановил вловких пальцах утраченную память игрока. Однако прежде всего Парчевский покорился сердцу.
        Сердце дано человеку, чтоб всю жизнь, отначала дней досмерти, внепрерывном спасающем себя труде, день иночь икаждую секунду точными сильными ударами проталкивать живую кровь повсему беспредельному государству-телу. Всердце трепет жизни. Внем, каквнеусыпном центре бытия, - все добродетели ивсе пороки. Внем мрак исвет. Оно все вовзлетах ипадениях. Нонадвсем впорочном сердце человека главенствует месть.
        Парчевский всю дорогу обдумывал план мести Прохору. То же самое распаляющее настроение гнездилось ивподсознании Прохора Петровича: бодрствующий разум весь внеотложной суете, ачерный паучок непрестанно точит сердце, вьет черную паутину, - вьет, вьет, вьет, носети рвутся: столичный враг далек, неуязвим.
        «…Ивот тебе расшифровка этого спектакля спереодеванием: генерал - это управляющий богача Алтынова, П.С.Усачев, хват, каких мало. Жандармы - два приказчика. Адама вчерном - любовница Алтынова, известная тебе Дуся Прахова. Главный режиссер иавтор пьесы - сам Лукьян Миронович Алтынов».
        Прохор весь трясется игорит. Волк поблескивает зелено-желтыми огнями глаз. Заокнами башни крутит снег. Холодно.
        И, сжадностью напившись горячего чаю, Парчевский раскрывает свой кованый сундук. Вот оно, письмо, втайном, скрытом надне, ящичке. Агде же копия, которую он хотел отправить дяде-губернатору? Она, кажется, впортфеле. Перетряс портфель, перетряс все вещи - нет. «О, матка бозка… Кто-нибудь украл…» Обескураженный Парчевский перечел петербургское письмо, сминуту подумал ирешил послать Нине Яковлевне засвидетельствованную унотариуса копию.
        «Глубокочтимая Нина Яковлевна.
        Обращаюсь квашему ласковому, обильному правдой имилостию, сердцу. Ясовершенно отказываюсь нащупать причины, вызвавшие несправедливый гнев комне вашего супруга. Яникогда неосмелился бы вторгаться ввашу личную жизнь, глубокочтимая Нина Яковлевна, нота симпатия, даже скажу больше, та неистребимая вмоей одинокой душе родственная привязанность кВам заставила меня приподнять тайную завесу надкусочком нечистоплотной жизни того, кого Вы, может быть, считаете гениальным человеком и, понезнанию штрихов его характера, любите. Совершенно доверительно итайно посылаю Вам копию письма столичного друга моего, поручика Приперентьева. Прочтите, перестрадайте молча, ипусть Господь Бог поможет Вам выйти изтяжелого, ниспосланного Вам, испытания, выйти тропою, может быть итернистою, нонаширокую дорогу свободной жизни. Если б Вам потребовалась дружеская крепкая рука помощи, то я, клянусь Девой Марией, готов сложить голову уВаших прекрасных ног. Вечно, глубоко ибезраздельно преданный Вам, несправедливо поруганный игорестно одинокий инженер
В.Парчевский».
        Тучи надвигаются надбашней. Тучи понадвинулись наПрохора - скоро-скоро он перекочует всвой теплый кабинет, востывший дом, ближе кледяному сердцу Нины.
        Угрюм-реку повсему ее пространству вминувшую ночь сковало прочным льдом. Холодно крутом. Сердцу Прохора тоже неимоверно зябко: какое-то странное предчувствие гнетет его.

12
        Прошли недолгие сроки, атайга нааршин покрылась снегом.
        Заэто время Парчевский вдребезги проигрался, дважды слегка был бит испосыпанной пеплом головой явился кПрохору Петровичу. Чуть ли ненаколенях, унижая сам себя, втоптав вгрязь былое чванство, он, наконец, вымолил уПрохора прощение. Разумеется, Прохор вновь выгнал бы его, нотут всудьбу Парчевского, тайно отнего, вмешалась Нина.
        -Ежели непримешь Владислава Викентьича, наживешь вгубернаторе большого врага.
        Призвав Парчевского, Прохор сглазу наглаз сказал ему:
        -Хотите, я вас командирую вПетербург?
        Наэтот раз уПарчевского заулыбалось все лицо ижесткие глаза обмякли. Надпереносицей Прохора врезалась глубокая складка, аправая бровь приподнялась.
        -Мне письмо Приперентьева известно. Что, что? Пожалуйста, безвозражений. Да. Итак, вы получите отинженера Протасова инструкцию покомандировке, - он схватил телефон. - Алло! Протасов? Будьте добры, комне! - ивновь кПарчевскому: - Вместо полутораста, вам назначается жалованье вдвести рублей. (Парчевский изогнулся внижайшем поклоне.) Ну, вот. Теперь ваш друг поручик Приперентьев, купец Алтынов иуправитель его Усачев… Еще Дунька, любовница Алтынова. - Прохор пожевал кривившиеся губы, иголос его стал криклив. - Ежели вы представите неопровержимые доказательства, что все они как-нибудь опозорены: тюрьма, битье позубам впубличном месте, - вы получите отменя… Ну… ну, сколько? Десять тысяч. Аежели Алтынов иУсачев - вособенности Усачев - будут спущены вНеву подлед, получите вдвое больше. Нестройте изумленных глаз инетряситесь. Вы недевушка. Надо делать свою жизнь. Ну-с, дальше. Вписьме все наврано. Ниокаких жандармах неможет быть иречи. Будьте уверены, что я поднял бы тогда наноги весь Петербург. Мне министры знакомы. Ився эта сволочь торчала бы теперь накаторге. Апросто заманили меня всвой притон, обыграли
набольшую сумму, аДунька действительно дала мне, пьяному, невменяемому, пофизиономии. Ну-с, жду ответа. Мне нужны преданные люди. Явас оценю. Будьте смелы!..
        Прохор почувствовал, какпрокатился поего спине мгновенный озноб ичерный опаляющий огонь охватил всю грудь. Кровь ударила вголову, глаза вспыхнули, какугли. Парчевский попятился отэтих глаз.
        -Согласны?
        -Неимею возможности отказаться, - продрожал голосом побелевший инженер.
        -Итак, досвиданья, Владислав Викентьевич.
        Парчевский вышел.
        Руки Прохора тряслись. Скрученная вего душе пружина - после разговора сПарчевским - вдруг стала выпрямляться. Неутолимая жажда мести жгла его. Он уже видел, как«генерал» ныряет вслед засвоим хозяином вчерный омут, каккрутится Дунька, вся ошпаренная серной кислотой. Взгляд его стал жесток ихолоден, все сознание переместилось вПитер.
        УПрохора стучали зубы. Сжал кулаки инесколько раз выбросил руки вверх ивстороны. Нолихорадка неунималась. Пропала отчетливость соображения, иодна мысль: «лечь, лечь вкровать, укрыться» - владела им.
        …Пан Парчевский сразу же отПрохора отправился кНине. Шел, какавтомат, весь вкошмаре. Старался очнуться отошеломивших его слов хозяина инемог этого сделать. Огненные глаза Прохора все еще преследовали его, стояли всердце; черт его сунул так легкомысленно разболтать содержание письма! Ночто же ему делать, изачем он, всущности, хотел видеть Нину? Нет, он должен ее видеть. Командировка вПитер, повышение жалованья иэто безумное поручение. Кому? Ему, инженеру Парчевскому… Черт знает что!
        Нина просматривала письменные работы школьников. Она одна. Парчевский, припав наколено, поцеловал ей руку. Отего подобострастного поцелуя пошел какой-то неприятный ток ксердцу Нины. Она смутилась. Она незнала, каквести себя сэтим докрайности взволнованным человеком.
        -Сядьте.
        Он, запинаясь ипотупляя глаза впол, рассказал ей, что между ним иПрохором Петровичем восстановился «статус-кво», что он командирован хозяином вПетербург. Он говорил ей, что письмо Приперентьева - наполовину ложное письмо, Прохор Петрович его опровергает. Приперентьев же человек ненормальный, пьяница.
        -Тогда какже вы…
        -Номое личное письмо квам есть крик моего сердца! ВПетербурге я выясню истину всю инапишу вам.
        -Ради бога непишите, нет, нет… Достаточно того, что мне известно. Яочень страдаю, очень страдаю…
        -Яглубоко сочувствую вам… Но, дорогая Нина Яковлевна! Надо делать свою жизнь… Ведь вы недевушка…
        Приоткрылась дверь, просунулась голова Прохора иснова спряталась.
        -Прохор, ты?
        -Нет, нея, - послышалось сквозь крепко захлопнутую дверь.
        Вечером помчались задоктором. Прохор слег.
        Новремя ли Прохору Петровичу хворать? Дела неждут, надо кипеть вкотле беспрерывного труда, надо огребать лопатой барыши. Прохор через полторы недели был уже вседле, всанях, налыжах. Он звякает золотом, спешит вовсе места; он здесь, он там, он неспит ночи, вновь надрывает силы, всех тиранит, всех терзает - исам несуществует по-людски инедает вздохнуть другим. Ему отжизни взять нужно все. И, заглушая всебе совесть, он все берет.
        Больших трудов стоило уговорить доктора перейти наслужбу врезиденцию Громова. Он все-таки сдался наприветливые убеждения Нины, ну, само собой, инакругленький окладец.
        Вот, может быть, теперь рабочим будет легче умирать ивыздоравливать. Асмерть действительно валила рабочих безвсякого стыда, безсожаления; смерть любит помахать косой, побренчать костями, где холод, мрак инищета. Люди мрут, какнавойне, кладбище влесу растет.
        Носмерть иногда иошибается: нет-нет да изаглянет впалаты богача. Помер насвоей родине Яков Назарыч Куприянов: внезапно - трах! - инету. Хоронить отца Нине ехать несруки: две тысячи верст налошадях, - отложила поездку довесны, допервых пароходов. Смерть отца довела Нину довеликого отчаянья. Единая наследница большого старинного дела - она незнала, кого туда вместо себя послать.
        УПрохора накапиталы Нины разъярились глаза исердце: он все бы съел один. НоНина твердо сказала ему:
        -Нет, дружок, что мое, то мое.
        Кокончательному разговору сженой Прохор подошел несразу; он знал, что дело пахнет длительной борьбой:
        Нина упорна иупряма.
        Еще невысохли слезы наглазах осиротевшей Нины, какПрохор стал ей делать первые намеки. Нина отмахивалась:
        -Ради бога!.. Только нетеперь.
        Миновало несколько дней. ДляПрохора непрошли они даром; он прикидывал «на глазок» наследство Нины, мысленно вводил его воборот; ему грезились золотые горы барыша.
        Пили вечерний чай вдвоем. Прохор - кделу.
        -Ты знаешь, - начал он, - наш механический завод я заложил задва миллиона. Иуж больше половины денег ухлопано назаказы всяких машин, пароходов, драги. Триста тысяч внесено взалог подобеспечение железнодорожного подряда. Понимаешь, Нина?.. Ия теперь вбольшой нужде.
        Губы Нины покривились. Прохор стал доказывать ей свое право нанаследство. Нина это право сжестокой логичностью оспаривала. Она, может быть, откроет свое собственное предприятие. Она неособенно-то уверена, что, живя сПрохором, исполняет закон правды.
        -Какой еще закон правды?! Бабьи глупости, - было вспылил он, нототчас же сдержался. - Нет, ты всерьез подумай, родная Нина… Какое бы ты дело ниначала, тебя всяк обманет.
        -Яторговлю сдам наоткуп, оба парохода сдам варенду, ежели нато пошло, - стояла насвоем Нина. - Исвои собственные деньги употреблю, куда хочу…
        -Да, да… Церковь новую построишь, колокол втысячу пудов отольешь.
        -Хотя бы.
        -Аты мне дай власть, я тебе чрез три года золотой колокол отолью. Нам хватит, детям нашим останется. Амне деньги, повторяю, сейчас нужны.
        Нина заговорила быстро, то идело оправляя сползавшую сплеч шаль.
        -Прохор, я тебе писала… Ты мне недал ответа. Так жить нельзя. Ты ослеплен наживой, ты невидишь, куда идешь. Так оставь же меня впокое! Пока ты небудешь человеком, пока ты нестанешь длярабочих добросовестным хозяином, анеразбойником, - прости зарезкость, - я нестобой, апротив тебя.
        -Дальше…
        Нина передернула плечами, отхлебнула остывший чай.
        -Запомни, пожалуйста, эти мои слова. Иесли любишь меня, веди себя так, чтоб мне непришлось повторять их.
        -Дальше! - ИПрохор злобно усмехнулся.
        УНины сжалось сердце. Она незнала, что делать сруками. Она скомкала носовой платок иоткинулась накресле. Невсилах удержать себя, она крикнула:
        -Ясвои деньги все целиком употреблю наоблегчение жизни твоих рабочих! Знай!
        Правое веко Прохора задергалось, кожа нависках пожелтела. Он вытаращил глаза и, оттопырив губы, нагнулся кНине:
        -Ду-ра-а…
        Нина вся взвинтилась и, сверкнув глазами, грохнула чайной чашкой обпол. Прохор легким взмахом руки смахнул напол стакан. Нина швырнула молочник. Прохор сшиб ссамовара чайник. Нина, вся задрожав, сбросила вазу свареньем, Прохор хватил обпол сахарницу.
        Все было перебито. Осколки - словно окаменелый, опавший цвет яблонь. Настоле остался лишь тяжелый самовар. Прохор поволок Нину заруку кбуфету, раскрыл дверцы:
        -Бей! Твоя очередь.
        Нина, всхлипнув, швырнула два блюдца. Прохор схватил игрохнул обпол саксонский судок сгорчицей иперцем.
        Нина истерически взвизгнула:
        -Мужик! Нахал! Он всю посуду перебьет…
        Унее вырвался долго сдерживаемый стон отчаяния. Закрыв лицо руками, она быстро, быстро - всвою комнату.
        Прохор, тяжело отдуваясь, пошел вкабинет, схватил пудовое кресло истакой силой ударил им впечь, что кресло - вщепы, изпечи вылетели два изразца, аволк, вскочив, залаял нахозяина. Прохор три раза огрел его плетью, волк распахнул все двери, опрометью вылетел чрез кухню наулицу итам страшно завыл отболи.
        Прохор пил всю ночь один.
        Этот скандальный случай назавтра же стал известен многим. Кто разнес худую славу? Наверное, побитый волк.
        Ревностный подражатель недосягаемым верхам - Илья Сохатых сделал попытку снять точную копию спечального происшествия. Однако это удалось ему только отчасти.
        Пили вкухне вечерний чай вдвоем. Илья Петрович - кделу. Он всячески придирался ксвоей жене, стараясь, чтоб та первая грохнула обпол чашку. Ноуравновешенная, здоровецкая Февронья Сидоровна шальных приемчиков мужа непонимала, атолько молча удивлялась, что этакий колпак-мужнишко мог выйти изее повиновения. Она запихала врот кусок постного сахару истала наливать себе седьмую чашку. Илья Петрович вдруг вскипел, каксамовар, крикнул:
        -Это почему такое самовар пищит, какпоросенок?!
        -Тебя, дурака, неспросил. О-враам паршивый…
        Тогда Илья Петрович молча швырнул свой стакан напол:
        -Ну?! Яспрашиваю!..
        Супруга ничего состола непожелала сбросить; она усердно дула нагорячий чай вблюдце ичерным глазом артачливо косилась наИлью.
        -Вы непонимаете даже, каквблагородных домах скандалят! - взревел он ишвырнул напол вазочку смедом.
        Тогда Февронья Сидоровна, выплюнув сахар наладонь, поставила блюдце, сгребла супруга загустую гриву идала такого пинка взад, что Илья Петрович вылетел насвежий воздух и, восскорбев душой, завыл отнеприятности подобно волку.
        -Чего ты? - спросил проходивший Иннокентий Филатыч.
        -Самовар нечаянно опрокинул, руку ожег, снегом хочу… Авы куда?
        -Нина Яковлевна требует. Послезавтра еду наейную родину покоммерческим делам.

13
        Зима проходила влихорадочной деятельности. Тайга валилась подтопорами. Образовалось много «росчистей». Весной они будут выкорчеваны, вспаханы, засеяны пшеницей. Изглубины тайги креке рубились дляновых дорог ижелезнодорожной ветки просеки. День иночь, вдве смены подвенадцати часов, трудились здесь пятьсот лошадей иполторы тысячи рабочих. Надо было припасти лошадям фураж, людям - тепло ипищу. Повсей округе, насотни верст, скрипел подполозьями снег, крестьяне беспрерывно подвозили наместо работ овес исено. Вгорных участках приступали кдобыче свинцовых ицинковых руд. Деньги изкассы Прохора уплывали каквода, арезультаты еле видны. Прохор жил вкаких-то душевных корчах, напрягая всю свою мощь.
        Трещал мороз, стонала тайга отзвяка топоров, ржанья коней, ночных костров, выстрелов ипьяных песен. Звери изверушки бежали прочь, медведь переворачивался сбоку набок, кряхтя, выпрастывался изберлоги и, поджав уши, уходил напокой подальше.
        Лес очищают ответвей, попримитивным, втри бревна, времянкам свозят кберегам, где уже подводятся подкрышу три новых завода: лесопильный, длягонки скипидара идляпропитки шпал.
        Втрескучий мороз люди жили вбрезентовых палатках, всамодельных тунгусских чумах, вземлянках, вырытых всклонах падей ираспадков. Люди мерзнут, болеют, мрут, люди проклинают десятников истражников; десятники проклинают техников иинженеров; инженеры заочно проклинают Прохора. Прохор говорит:
        -Раз тунгусы живут вчумах, бывают сыты инедохнут, то почему же рабочий требует себе дворцов? Недовольных гоните вшею. Только стоит свистнуть - пять тысяч новых набежит: отец родной, прими.
        Ответ хозяина инженеры передали техникам, техники разъяснили десятникам, десятники истражники стали запугивать рабочих. Рабочие всотый раз проклинали Прохора.
        -Подстрелить бы его, дьявола! - свирепел горячий.
        -Остынь! - останавливал его холодный. - Какая тебе выгода? Ну, подстрелишь. Тогда иработе конец. Куда безхозяина? Хозяин все-таки кой-какой сугрев дает. Хоть того хуже злодей, авсе ж таки хозяин, будь он трижды через нитку проклят. Потерпи чуток…
        -У-у-у! - отяри грыз рукава горячий. - Терпеть? Врешь! Терпелка спортилась! Япуп сорвал! Мы потроха себе надорвали все… У-ух-ты!..
        Однако мороз трещал, нагаечка, грозя, посвистывала ввоздухе.
        Работы всем икаждому погорло. Машина большого предприятия пущена вход умелою рукою, икаждый промах, каждая заминка сразу же отражались навсем деле. НоПрохор крут, инженер Протасов опытен иэнергичен, машина предприятий шла пока что безперебоя.
        Протасов составлял проекты, руководил постройками. Вего распоряжении пятнадцать вновь прибывших инженеров итехников. Оберегая свою репутацию делового человека, он всегда осторожен врешении экономических вопросов: прикидывал итак исяк, теоретически высчитывал, выгодна ли та илииная отрасль дела, инередко давал совет Прохору бросить это, начать делать то ито. Однако Прохор всегда решал смаху, всегда играл ва-банк.
        -Что, убыток? Ерунда! Уменя убытку небудет.
        Он смело бросал десятки тысяч назаведомо, казалось бы, провальную затею. Нокакой-то счастливый случай всегда выручал его, - он становился победителем.
        -Сконца февраля наступает полоса большого снегопада. Необходимо заготовку леса прекратить. Иначе снег задавит вас, вы понесете убыток внесколько сот тысяч.
        -Нынче снегу небудет, - наобум отвечал Прохор ивдвое увеличивал число рабочих.
        И, какповолшебству, вплоть добудущей зимы снегу - нипушинки. Прохор рад, Прохор мысленно кладет вкарман миллионную добычу.
        -Ну, знаете, вам везет! - соскрытым недоброжелательством говорит хозяину Протасов.
        -Смелым Бог владеет, - отвечает опьяненный успехом Прохор иснекоторой грустью добавляет: - Амною, наверно, владеет черт.
        -Возможно, возможно. - Протасов очень обидно дляПрохора вздыхает исожалительно причмокивает: - Эхе-хе!.. Да, да…
        Прохор, какчрез лупу, насквозь видит настроение Протасова, иразговор сразу обрывается.
        Мистер Кук взаботах, вделе, врвении сильно поморозил себе нос. Вот пассаж! Теперь он долго несможет показаться Нине. Новедь он совершенно невсилах безнее существовать.
        -Ифан! Больфан! О, виллэн… Где гусиный жир? Зови очшень скорей доктора. Ну!.. Очшень глюпый рюсска поговорка: «Три носа, ивсе будут ходить…»
        -Три кносу - ивсе пройдет, вашескородие…
        -О, какое несчастье!..
        Однако все благополучно: доктор утешительно сказал, что нос останется напрежнем месте, формы своей неутратит, хотя надо ожидать, что он будет несколько больше натурального и, когорчению, приобретет устойчивый слабо-фиолетовый оттенок, какупьяниц. Послав доктора вдуше ковсем чертям иугостив его ямайским ромом, мистер Кук вновь зарылся вворохах дел инеосуществимых своих выдумок. Например, он долго носился смыслью использовать энергию одного бурного таежного потока, чтоб получить дешевый «белый уголь». Он еще осенью, всвободное отпрямых занятий время, сделал рекогносцировочное обследование реки, составил приблизительный проект сооружения ивсем совал вглаза свою затею, неотвязная мысль окоторой обратилась длянего вidee fixe.
        Квеликому сожалению, мистер Громофф был тогда вПитере, затем, квеликой радости, мистер Громофф вПетербурге умер. О! О! О! Наконец-то мистер Кук… Акакзнать? Акакзнать?! Может быть, мистер Кук удостоится внимания прекрасной мистрис Нины, может быть, она станет его женой. Недаром же старый хиромант негр Гарри, взглянув наего ладонь, воскликнул: «О, мистер Кук… Вы найдете вРоссии славу. Осчастливейший изсмертных, мистер Кук, вас ждут вРоссии миллионы долларов…» Наконец-то его проект осуществится… Да что проект, он тогда составит ипроведет вжизнь тысячу проектов. О! О! О!.. Новот сокрушительный удар: мистер Громофф немножко жив-здоров, асчастливейший изсмертных мистер Кук, миллионер, исчез слица земли, совсем исчез. Гуд хэвенс![2 - Боже мой! (англ.)] О, проклятый Гарри!
        Ивот мистер Кук стрепетом представляет свой проект всесильному Прохору. И, ксвоему горячему восторгу, видит, какуПрохора заблистали глаза.
        -Вы говорили сПротасовым?
        -Официально нет… Ясписывался самериканской фирмой Ньюпорт-Ньюс… Получил чрезвычайное одобрение.
        -Ачто… Дело ладное. Дело интересное. Надо попытать.
        -Мистер Громофф! Вы - гений.
        Ноприглашенный насовет инженер Протасов сразу же вдребезги разбил проект.
        -Стоимость этой почтенной выдумки, я думаю, неменее двух-трех миллионов. Все оборудование, ивособенности турбины, пришлось бы заказывать заграницей. Аглавное, зачем нам ваш «белый уголь», когда мы захлебнулись океаном тайги? Жги сколько хочешь.
        Убийственное уныние растеклось полицу мистера Кука. Мистер Кук едва неупал состула.
        -Вы, мистер Протасов, гений… Ит изсплендид…[3 - Великолепно (англ.).] - расслабленно прошептал он, потирая вспухший нос.
        Прохор видел страшный сон: голое поле, черная яма, изямы кольцами выползали змеи. «Вот он здесь», - шипели они. «Язнаю, - отвечал офицер Приперентьев, - я его возьму».
        Прохор испугался сна; он вообще стал какой-то нервный ивстревоженный. Наимя Парчевского тотчас полетела телеграмма:

        Отчасти сон был вруку. Офицер Приперентьев, узнав отПарчевского подробные сведения озолотоносном участке, возмечтал потягаться сПрохором ивозбудить встречную претензию, чтоб вновь приобрести утраченное право навладение забытым прииском. Ивышло весьма удачно: колесо фортуны катилось прямо ему вруки; он выиграл большую сумму денег изадумал дать контрвзятку сребролюбивому сановнику. Все это он устроит чрез Авдотью Фоминишну. Скользким бесом она вотрется вдом баронессы Замойской и - дело вшляпе.
        Втеплой беседе спаном Парчевским, близким другом позеленому столу, он наобещал ему стри короба.
        -Будем работать вместе, какдва компаньона. Яимею великолепные связи сзолотоприисковым миром. Подберем опытных служащих ираздуем кадило так, что ваш Громов треснет отзависти.
        Инженер Парчевский развесил уши, опять потонул взаманчивых мечтах икончать командировку медлил. Он предпочитал вернуться неслужилой сошкой, аполноправным хозяином выгодного дела, где все будет поставлено нагуманных началах, где рабочим предоставятся широкие права начеловеческое существование. Пусть пани Нина посравнит условия труда рабочих уних иусебя, пусть сделает изэтого соответственные выводы: она, может быть, найдет тогда возможным порвать жизнь смужем ивступить ссвоими капиталами внезапятнанную фирму «Парчевский, Приперентьев икомпания». Авдальнейшем, надо полагать, офицеришка сопьется; тогда, пожалуй, можно будет офицеришке и«киселя подзад».
        Нина получает отПарчевского четвертое письмо, носответом медлит, писать нехочет.
        Меж тем подходила Масленица. Дни стали лучезарны, кругом звенит капель. Аночами все небо взвездах, ирасслабевший Дед Мороз, предчувствуя скорую свою кончину, старается напоследок щипануть людишек то зауши, то занос.
        Масленица! Какое странное, полуязыческое слово. Икаким полнокровным бытием, какой гаммой невинных чувств инаслаждений когда-то звучало оно дляНины-девушки. Блины, смех, тройки, музыка иплясы. Новсе это безвозвратно отодвинулось вдалекое ничто: теперь уНины-женщины другие пути, другие задачи ижелания.
        Иннокентий Филатыч писал ей, что доехал он благополучно, что маменька Нины жива-здорова, правда, печалится очень иждет весной свою дочь ксебе, что намогиле Якова Назарыча отслужил панихиду заупокой его души. Иннокентий Филатыч также сообщал, что издесяти торговых отделений поуезду он успел объехать сучетом только пять, все вполном порядке иблагополучии, доверенные - народ весьма надежный. Что же касается денежных дел, то свободной наличности вбанке оказалось немного - всего двести семьдесят пять тысяч, изкоих сто тысяч, поприказу Нины, он сегодня переводит ей. Три каменных городских дома, две лавки итри дачи пореке вбору требуют малого ремонта. Оба парохода ипять барж стоят назимовке; они законтрактованы навсю навигацию министерством торговли ипромышленности зашестьдесят тысяч. «Всего же наследства, совместно сприиском, покойный папенька Ваш, царство им небесное, Яков Назарыч, изволил оставить Вам, бесценнейшая Нина Яковлевна, помоим примерным подсчетам, так что больше двух миллиончиков».
        Нина сразу почувствовала свою независимость исвой вес вжизни. Она вспомнила недавний разговор смногосемейным слесарем Провом: «Ты баба ладная, ты отколись отмужа, встань надним, зачинай свое дело небольшое». Спасибо мудрому Прову насовете. Теперь она имеет крупные козыри вруках, чтоб бить любую карту мужа.
        Муж рыл длярабочих новые землянки, Нина строила насвои средства светлые бараки. Муж, ссогласия губернатора, сооружал наокраине поселка деревянную тюрьму, Нина приступила кпостройке больницы насто коек.
        Впостройках Нине помогали инженер Протасов идвое передовых, хорошо грамотных десятников израбочих. Оба они взяли расчет вконторе Громова иперешли наработу кНине. Унее двести человек собственных рабочих. Она платит им столько же, сколько иПрохор, нозаботится оних, какмать.
        Эти деяния Нины все более иболее раздражали Прохора. Он никак неожидал отнее такой прыти. Он удивлен, непо-хорошему взволнован.
        -Слушай, мать игуменья, всечестная строительница, - как-то сказал он ей. - Аведь ты мне ножку подставляешь. Ты своих рабочих уж слишком того… Какбы это тебе сказать… пирогами кормишь… Боюсь, что мои роптать начнут.
        -Аты поступай так, чтоб нероптали.
        -Тебе легко, мне трудно. Ты играешь вблаготворительность, ая наних наживаю капитал.
        -Зачем тебе он?
        -Чтоб расширить иутвердить дело. Ядолжен же вконце концов забраться навершину.
        -Смотри, чтоб незакружилась голова.
        -Моя голова крепкая.
        Вобщем наэтот раз кончилось все благополучно. Нина продолжала свое пока небольшое дело, Прохор свое: рубил тайгу, вздымал пласты, опрокидывал скалы. Исгоречью всердце посмеивался надзатеями Нины.

14
        Новот налетела срумяной веселой харей, сдобная, разгульная, вкрасном сарафане Масленица.
        Надва дня заброшены все заботы, и - дым коромыслом надтайгой. Русское разливное гулеванье, какивстарь вселе Медведеве приПетре Данилыче, зачалось собжорства: чрез всю масленичную неделю катились колесом тысячи блинов. Тайга намного верст кругом пропахла блинным духом. Белка морщилась вдупле, медведь чихал вберлоге. Бродяги, спиртоносы ивсякий темный люд, принюхиваясь, раздувая ноздри, спешили изтаежных трущоб поближе квеселым людям: авось блинок-другой перепадет, авось подвернется случай кому-нибудь перерезать горло ивывернуть карманы.
        Званые вечера, блины, ряженые: цыгане, медведи, турки, аночью - катанье сгор. Прохор Петрович выстроил скрутого берега реки гору настолбах, она вихрем мчала насвоей спине укрытые коврами сани нацелую версту. Побокам пылали костры, горели смоляные бочки, факелы исотни разноцветных фонарей. Вверху, нагоре, гремел духовой оркестр. Чтоб музыканты незастыли наморозе, им отпущен бочонок водки. Трубы, флейты подконец начали сбиваться, идва барабана гремели невпопад.
        Протасов, Прохор, Нина сВерочкой, мистер Кук иволк катались сгоры наодних санях. Заними, наизукрашенной кошевке - Манечка, дьякон Ферапонт ихохотушка Кэтти. Вней большая перемена: она резва, игрива, вовсю кокетничает сдьяконом, амаленькая Манечка ревнует, злится.
        -Авот ужо я вас натроечке… О-го-го-го!.. - гудит дьякон, какизбочки. - Вси языцы, восплещите руками!
        Задьяконом мчится насанях-самокатах одетый Осман-пашой пьяный Илья Петрович Сохатых. Покачиваясь, он стоит дубом, размахивает бутылкой иорет, каккозел назаборе:
        -Яман! Якши!.. Ала-ала-ала!..
        Его поддерживают закрасные штаны изаворот Февронья Сидоровна сАнной Иннокентьевной, две сдобные, какМасленица, бабы.
        -Анюта! Анна Иннокентьевна! - взывает захмелевший Прохор. - Мармелад! Залазь кнам…
        -Ала-дыра-мура! - козлом блеет Илья Сохатых. - Секим башка!.. Она мой гарем!.. - иподозорные крики летит кубарем изсаней.
        Визг, хохот, веселая пальба изружей. Азасанями еще, еще сани, кошевки, салазки, кучи ребятишек, кучи парней кдевок. Писк, шум, песня, поцслуйчики…
        -О, о! Дочего очшень люблю самый разудалый Масленица! - восклицает мистер Кук. - Очшень лючший русский пословиц: «На свои сани неложись!»
        Он незнает, чем икакугодить Нине: имуфту поддержит, иноги прикроет шубой, ивсе заглядывает, все заглядывает вее глаза, тужится заглянуть ивсердце, носердце богини замкнуто ихолодно каклед.
        -Берегите нос, - говорит она.
        -Ода!.. Ода… Благодарю вас очшень. Мой нос - мое несчастье, - иутыкается раскрасневшимся лицом венотовый пушистый воротник.
        -Мамочка, волченька хвостик отморозил, - сюсюкает быстроглазка Верочка. - Он лижется.
        Прошли два угарных дня, две ночи. СКэтти что-то случилось; да, да, что-то такое стряслось странное, загадочное. Какие-то игривые грезы восне инаяву будоражили ее, какхмель. Ох, уж эта Масленица! Ох, уж эти двадцать пять тишайших девических годков…
        Манечка нацелую неделю уехала вгости ктетке вближайшее село. Ну, что ж, это ничего, это отлично, это замечательно.
        Вот ияркая звезда зажглась, вот имесяц серебрит просторные пути. Дьякон Ферапонт нанял ямскую тройку имчит кзаветному крыльцу. Дубом воздвиг себя всанях, какколокольня, шапка набекрень, шуба нараспашку, забрал влевую горсть вожжи, вправой - кнут, взубах - большая трубка, впередке саней - четвертуха водки ипельмени. Хо-хо, то ли недьякон Ферапонт!
        Может быть, иверно, - отец дьякон, аможет, - искусный конокрад-цыган. Гей, гей, Манечка, люди, ямщики, летите зацыганом-похитителем впогоню!
        -Ка-хы! - ухмыляясь вбороду, по-цыгански ухает великолепный Ферапонт, и - кони укрыльца.
        Стук-бряк взвонкое колечко уворот. Выходит она, закутанная вбеличью, вверх мехом, шубку. Высокая илегкая. Наголове пепельно-серая, слунным голубым отливом, оренбургской шерсти шаль.
        -Похищайте, похищайте, злодей, - говорит она итихо смеется.
        Ферапонт незнает, что отвечать, он радостно кричит: «Ка-хы!» Икони, вздрогнув, пляшут.
        Вот кнутик свистнул, тройка взвилась и - ходу. Голубая пыль, блестки, бриллианты. Лобастый месяц поднял правую бровь иухмыльнулся. Колдун ты, месяц! Ты старый, облысевший блудень, потатчик любовных шашней исам первый вгрешном мире потаскун…
        Меж тем Нина Яковлевна всполошилась: всемь часов назначен оперный спектакль - отрывки из«Снегурочки», где дьякон Ферапонт, свынужденного благословенья священника, должен играть Берендея.
        Было признано, что повнешнему виду дьякон точь-в-точь - царь Берендей. Атак какхороших, сосценической внешностью, теноров ненашлось, то волей-неволей решили теноровую партию Берендея спустить набасовый регистр. Ачто ж такое? Тут неимператорский театр… Сойдет!..
        Репетиции шли целый месяц. Снегурочку пела молоденькая жена инженера Петропавловского, Купаву - Нина, вМизгири просился Илья Сохатых, но, поиспытании его голосовых средств ислуха, ему запретили даже участвовать вхоре. Роль Мизгиря отдана письмоводителю изссыльно-политических Парфенову-Раздольскому, бывшему провинциальному певцу. Он главным образом ируководил постановкой пьесы. Церковный хор прекрасно справился сосвоей задачей. Весьма украсили спектакль иучащиеся вшколе.
        Представление должно состояться вНародном доме, выстроенном Ниной ивмещающем всебя полтысячи зрителей.
        Все сбились сног впоисках пропавшего дьякона, обошли все тайные притоны, всех шинкарок, стражники колесили потайге, свистали всвистки сгорошинкой, одноногий Федотыч даже брякнул изпушки - авось дьякон услышит, вспомнит. Ах, чтоб его бес задрал!
        Амесяц снеба лукаво подмигивал бровями: «Знаю, мол, где дьякон, да небольно-то скажу».
        …Проскакали гладкою дорогою верст двадцать исвернули кзверовой избушке-зимнику. Взмыленные кони пошли шагом. Зимовье - приземистая избушка сдымовым оконцем инизкой дверью. Звероловы коротают здесь долгие зимние ночи. Возле двери - сухие дрова-смолье. Дьякон берет охапку, разводит вкаменке огонь. Зимовье топится по-первобытному: трубы нет, едучий дым набивает избушку сверху донизу, нет сил дышать. Дева сидит всанях, вгустом кедровнике, мечтает. Сквозь хвою вчерном небе горят далекие миры. «Что вы, кто вы?» - вопрошает она, запрокидывая охваченную жаром голову, нозвезды безмолвны, грустны.
        Дьякон стоит накарачках возле каменки, дует накостер, горько отдыма плачет. Когда накалятся камни ипрочахнут угли, тогда дым выйдет вон, глаза обсохнут, можно пировать. «Дым», - созерцает она иморщит носик. «Дым валит изоконца, израспахнутой двери. Амне хочется есть и… пьянствовать». Сердце ее сладко замирает: лес, звезды, избушка - колдовство. Может быть, вкнижках красивее, ноздесь острей. Ха-ха, Ферапонт!.. Надо ж так придумать. Пусть все узнают, пусть Манечка ударит ее пощеке - она готова ковсему. Эксцентрично? Да. Вот вэтом-то ивесь фокус… «Ха-ха, неправда ли, пикантно?»
        Она закрывает глаза, прислушивается ксебе. Возле нее - медведь, огромный, черный.
        -Сейчас буду варить пельмени, - говорит медведь ивытаскивает изсаней два тюричка. - Ая какнареках Вавилонских, знаете. Тамо седохом иплакахом. Дым, жар… Аж борода трещит… Ох, ты!
        Она неслышит, что говорит медведь. Отмедведя пахнет дымом ичем-то странным, нослово «пельмени» вызывает вней обильную слюну. Она открывает глаза.
        -Ферапонт Самойлыч, вы дивный.
        -Дивны дела твоя, - по-церковному отвечает иззимовья медведь и, помедля, кричит: - Уварились!
        Он берет ее наруки ивносит взимовье. Звезды готовы рассказать свою тайну - «кто вы, что вы?» - нодевы всанях нет, звезды рассказывают тайну лошадям. Лошади внимательно слушают, жуют овес.
        Визбушке горят две свечи. Поземляному полу - хвои, нахвоях - ковер. Дева сбрасывает шубу. Дьякон преет врясе. Пельмени сперцем, уксусом аппетитны, восхитительны. Дьякон жадно пьет водку икаждый раз сплевывает сквозь зубы вугол. Дева хохочет, тоже пьет итоже пробует сплюнуть сквозь зубы, ноэто ей неудается; она вытирает подбородок надушенным платком.
        -Вы, краса моя, откройте зубки щелочкой иэтак язычком - цвык! Ягоразд плевать сквозь зубы надевять шагов.
        Дьякон восседает насутунке, какнатроне, ивсе-таки едва неупирается головою впотолок: он могуч, избушка низкоросла.
        -Говори мне - ты, говори мне - ты, - кокетничает голосом начинающая хмелеть дева.
        -Сану моему неподобает, извините вторично, - упирая на«о», гудит дьякон. - Окромя того, уменя дьяконица… Обретохом яко козу невелику…
        Дева хохочет, припадает щекой крясе Ферапонта, тот конфузливо отодвигается.
        -Ах, простите вторично… Вы чуть-чуть опачкали щечку сажей… Дозвольте. - Он смачивает языком ладонь, проводит подевичьей щеке инасухо вытирает сырое место прокоптевшим рукавом. Щека девы покрывается густым слоем копоти. Дьякон готов провалиться сквозь землю, но, скрывая свою неловкость, говорит схитринкой:
        -Вот ипобелели, душа моя. Даже совсем чистенькая, какизбаньки.
        -Ты неФерапонт… Ты дьякон Ахилла. Лескова читал? Знаешь?
        -Лесков? Знаю. Петруха Лесков, какже! Первый пьяница унас наУрале был.
        Она взвизгивает отсмеха иноровит обнять необъятную талию дьякона. Тот несопротивляется, вздыхает:
        «Охо-хо», - иговорит:
        -Греховодница ты, девка.
        -Ты любишь жену?
        -Известное дело. Акакиначе?
        -Злой, злой, злой!.. Нехороший ты… - Она стучит кулачком поего тугому колену, кулачок покрывается сажей, асердце мрет.
        -Караул! Пропал я… - вскочил дьякон икрепко ударился головой впотолок. Какчерный снег полетели хлопья копоти. - Берендей! Спектакль! Снегурочка!.. Ой, погибла моя башка!
        Дева отзадорного разжигающего смеха вся распласталась наковре.
        -Ферапонт!.. Нет, вы прекрасны… Ха-ха-ха! Ая нарочно… Язнала… Иди сюда, сядь. Там ибезтебя сыграют.
        …Берендея пришлось играть басу церковного хора Чистякову. Он пьяница, нознал ноты хорошо. Внакладном седоволосом парике ибородище, увенчанный короной, вбелой мантии, он сидел натроне, держал вруках выписки клавира ивдиалоге соСнегурочкой помаленьку подвирал. Нохороший аккомпанемент рояля ивеликолепная Снегурочка спасали дело.
        Впередних рядах была, воглаве сПротасовым, вся знать. Прохор сидел закулисами, пил коньяк, любезничал сдевчонками, отпускал словечки поадресу доморощенных артисток. Рабочие снаслаждением неотрывали отсцены возбужденных глаз. Правда, кой-кто подремывал, кой-кто храпел, апьяный, затесавшийся взадние ряды золотоискатель Ванька Серенький даже закричал:
        -Жулики!.. Нет, вы лучше плату нам прибавьте!
        Ноего быстро выволокли насвежий воздух.
        Купава - Нина внимательно шарила взглядом порядам, вплоть догалерки, - ее подруги небыло.
        -Агде же Кэтти?
        Кэтти утешала неутешно скорбящего дьякона. Оплошавший Феропонт лежал рядом снею вниз животом, закрыв ладонями лицо. Голова великана упиралась вугол, апятки вкаменку. Плечи его вздрагивали. Кэтти показалось, что он плачет.
        -Рыцарь мой!.. Дон Жуан… Д’Артаньян… Ахилла! - тормошила она ниц поверженного дьякона. - Неплачь… Что стобой?..
        -Оставь, оставь, живот уменя схватило. Режет, аки ножами булатными.
        -Ах, бедненький!.. Атосик мой… Портосик мой…
        Дева хохочет, дева тянет изфляжки крепкую, наспирту, наливку.
        -Пей!.. Рыцарь мой…
        Дьякон, выпростав из-под скамейки голову, пьет наливку, крякает, пьет водку. Свечи догорают, кругом колдовские бродят тени. Слабый звук бубенцов, колокольчик трижды взбрякал - должно быть, лихой тройке наскучило стоять. Авмыслях полуобнаженной девы эти звуки каксладостный соблазн. Вот славные рыцари будто бы проносятся вольной кавалькадой; латы их звенят, бряцают шпаги…
        Итам, зеленою тайгою, тоже мчится черный всадник… Ближе, ближе. Кони храпят ипляшут, храпит дьякон Ферапонт.
        Авитязь накрылатом скакуне вдруг - стоп! - припал наодно колено ипочтительно преподносит ей букет избелых роз. «Миледи, миледи, - шепчет он ицелует ее губы. - Мое сердце, миледи, уваших ног».
        -Милый, - замирает Кэтти, поее лицу, потелу пробегают волны страсти, она улыбается закрытыми глазами ижарко обнимает Ферапонта. - Ну, целуй же меня, целуй!
        Невменяемо пьяный дьякон бьет пяткой вкаменку, взлягивает кпотолку ногами ибормочет:
        -Оставь, оставь, дщерь погибели! Мне сан недозволяет.
        Дева всплескивает руками, дева обильно плачет, пробует встать, нохмель опрокидывает ее.
        Весь мир колышется, плывет, голова отделяется оттела, вголове жуть, хаос, сплошные какие-то огни ивзмахи; исердце накачелях - вверх-вниз, вверх-вниз. Деву охватывает жар, страх, смерть. Сейчас конец. Все кувыркается, скачет, гудит. Сильная тошнота терзает деву.
        -Мучитель мой, милый мой Ахилла… Ты все… ты всю… Да если б я… Дурак!.. Ведь это ж каприз… Мой каприз… Да, может быть, я семь лет тому… ребенка родила!..
        -Сказывай, девушка, сказывай… Сказывай, слушаю, сказывай… - гудит заросшая тайгой басистая пасть Берендея.
        …Филька Шкворень слушал, Прохор сказывал:
        -Подлец ты, изподлецов подлец. Язнаю, какты привсем народе срамил меня. Так кровосос я? Изверг я? А? Что ж, тебя вострог, мерзавца? Тюрьмой тебя незапугаешь. Волка натравить, чтоб глотку перегрыз тебе. Тьфу, черт шершавый!.. Что ж мне стобой делать-то? Ая тебя, признаться, хотел влюди вывести… Поверил дураку. Никакой, брат, втебе чести нет.
        Верзилу отволнения мучило удушье. Он глубоко дышал, втягивая темно-желтые щеки. Потом поднял наПрохора острые свывернутыми веками глаза иударил кулачищем вгрудь:
        -Прохор Петров!.. Поверишь ли!.. Эх, язви тя!.. Накладывай, какпоп, какую хошь питимью, все сполню инекрякну. Да оторвись моя башка сплеч, ежели я…
        -Поймай цыгана. Знаешь? Того самого. Идоставь сюда.
        -Есть!.. Пымаю.
        Впрочем, этот разговор происходил давно, вскоре же поприезде Прохора изПитера.
        …Асейчас глубокое ночное время - сейчас вдоме Громовых самый разгар бала - после «Снегурочки» идоморощенного концерта. Съезд начался водиннадцать часов. Гремела музыка, крутились танцующие пары, сновали повсем комнатам маскированные, устолов - а-ля фуршет, хватай, начто глаза глядят, - всем весело, всем недосна, аКэтти спит, неулыбнется.
        Ферапонту снится страшное: будто сам владыка-архиерей мчит натройке, ищет, ненаходит дьякона, повелевает: «Властию, мне данною, немедленно расстричь его, лишить сана, обрить полбашки, предать анафеме».
        Азавладыкой - черный спровалившимся носом всадник. Кто-то переводит стрелку сночного времени наутро. Безносый черный всадник проскакал ираз идва. Ивслед ему чертова собачка весело протявкала: «гам, гам, гам!».
        Лай, собачка, лай! Ночь линяет, гаснет. Брякает бубенцами тройка, нестоит.
        Акаквыросла надтайгой весенняя заря, бал кончился, насыщенные вином иснедью гости разбредались, - Кэтти открыла полусонные глаза. Визбушке холод. Дьякон Ферапонт храпит сприхлюпкой, сквозь дверные щели льет голубеющий рассвет. Кэтти вздрогнула, быстро надела беличью шубку, отыскала всумке зеркальце, вышла наволю, ахнула - возле избушки пустые сани.
        -Лошади! Где лошади? Дьякон, да проснитесь же!!
        Кэтти беспомощно заплакала: ей больно, горько иобидно.
        Так прошла эта лихая ночь. Бродяга-месяц давно закатился впреисподнюю ночлежку напокой. Надмиром вечнозеленых лесов блистало солнце.

15
        Медленно раскачиваясь, время двигалось вперед, дороги портились, Нина Яковлевна собиралась вотъезд. Прохор оразлуке сженой нимало негрустил, ностал сней подчеркнуто вежлив ивнимателен. Нина по-своему расценивала перемену внем, она старалась удерживать фальшивые чувства мужа напочтительной отсебя дистанции.
        Уныло перезванивали великопостные колокола. После шумной гульбы наМасленой длярабочих настал теперь Великий пост. Поприказу Прохора цены вовсех его лавках илабазах привскочили, аничтожный заработок - всреднем досорока рублей вмесяц - оставался прежний. Шел скрытый внароде ропот.
        Когда вздорожали хозяйские товары, полуголодные рабочие стали забирать участных торгашей. Ктрем бывшим впоселке вольным лавкам быстро присоединились издальних мест новые богатенькие прасолы; они доставляли товары навозах, располагались сбором втайге, наприисках, вблизи заводов. Тут же появились спиртоносы. Черный безносый всадник ссвоей черненькой собачкой, меняя золото наспирт, шмыгал взад-вперед ибыл неуловим, какветер.
        ОтПрохора приказ: гнать торгашей втри шеи. Ретивые урядники, получавшие отконторы сверх казенного оклада большие наградные деньги кРождеству иПасхе, круто принялись задело. Возы стоварами опрокидывались, торгашей выпирали запределы работ, упорных пороли нагайками. Изгнанные содного участка, они перебирались надругой и, побитые, поруганные, превращались силой обстоятельств изпокорных верноподданных царя взаядлых крамольников. Тайно продавая сбарышом товар, они подзуживали рабочих:
        -Ичего вы, ребята, смотрите наефти самые порядки?.. Хозяин - мазурик, урядник сприставом - холуи. Да ився власть-то, должно быть, что такая…
        Судья тоже получал отконторы смазку: имел казенную квартиру сотоплением иосвещением да за«особые услуги» наградные. Впрочем, все чины, поставленные отправительства длязащиты интересов рабочих: инспектор труда, казенный инженер, судья, следователь, почтово-телеграфные чиновники, нотариус, даже казачий офицер, даже сотня казаков, охраняющих впути караваны золота, - все они так илииначе были подкуплены Прохором Петровичем, икаждый изних, дорожа своим местом, помере сил мирволил беззаконию.
        Так ловко смазывалась поставленная отправительства машина.
        …Исовершенно неожиданно, нарушая светлый ход весны, сутра задул западный ветер, поднялась белоснежная пурга. Сначала низом полз поземок, затем ветер нагнал густые тучи - изамело, изакрутило.
        Казачий конвой втридцать всадников выступил впоход. Десять повозок сзолотом, сданным Прохором казне, потонули вснежной вьюге. Таежный путь вметель опасен, нокони выносливы, казаки бдительны изорки.
        -Сдороги, сдороги! - помахивал нагаечкой гарцевавший впереди каравана казачий офицер.
        Встречные огромные, какдом, возы ссеном спешно сворачивали всторону, мужики удивленно пялили глаза: десять, порожняком, повозок.
        -Зачем, солдатики, едете? Зарыбой, что ль?
        -Зачем надо, затем иедем… Проваливай живей!..
        Запряженные парами повозки действительно свиду совершенно пусты: лишь взадке небрежно кинута опечатанная свинцовыми пломбами небольшая кожаная сумка, вней малый слиток золота пудиков надвадцать пять. Спуск вглубокую глухую балку.
        -Слуша-а-ай!.. Вынуть винтовки изчехлов!..
        -Есть! Есть! Есть!
        Балку миновали благополучно. Ветер стихал, пурга смягчалась. Новсердце Кэтти пурга крутила, каквтайге. Ивнутренне крутясь иприпадая перед Прохором наодно колено, печальный дьякон Ферапонт поведал ему освоем великом горе:
        -Поехал вчерась прокатиться один наодин да изрядно выпил, так всанках иуснул, какзарезанный каплун. Аутром продрал глаза, глядь - аконей нет.
        Волк улыбнулся. Прохор отдуши захохотал.
        -Скажи ямщику, что деньги затройку уплатит контора. Япозвоню. - И, подмигнув дьякону, спросил: - Так один, говоришь, ездил-то?
        -Какперед Богом… Вот!
        Значит, все шито-крыто. Дьякон - врот воды. Иникто, кроме украденной тройки исеребряного месяца, незнал опроделках Кэтти. Юная свиду Кэтти - почти ровесница своей подруге Нине Громовой. Она безвыездно прожила втайге четыре года. Затянутая вкорсет институтских нравов, эта наивно-мечтательная девушка вдруг снаступлением весны ослабила тесную шнуровку, вдруг открыла свое сердце навстречу новым, опьяняющим ветрам. Ей, созревшей втеплице измышленных условий, надо еще многое вкусить иперечувствовать, чтобы сравняться сНиной вусладах, вогорчениях жизни. Авремя неждет, акровь бушует. Иэтот искусный совратитель пан Парчевский нераз склонял ее кгреху: «Жизнь коротка, надо пользоваться ее благами». Бедная крошка Кэтти, бедный неопытный ребенок… Что же снею будет? Парчевский зажег вней лукавую мечту искрылся, сердце Протасова занято другой, мистер Кук отморозил нос. АПрохор Громов? Онет, нет, это невозможно: он груб, он душевно грязен, да крошка Кэтти лучше умрет, лучше кинется головой впрорубь, чем позволит себе предать свою подругу Нину. Нет, нет, нет!.. Ивот дневник:
        5ФЕВРАЛЯ. СУББОТА. Ровно две недели доМасленицы. Чувствую поночам тяжелое томление. Сердце стучит, стучит. Явся втоске, вся вслезах.
        Кого-то нет, кого-то жаль…
        Ктому-то сердце мчится вдаль…
        Когда лежу вкровати, хочется нежиться ибесконечно мечтать очем-нибудь высоком. Новдруг всю меня пронзит какой-то испепеляющий огонь, книга летит кчерту, я падаю нагрудь, я рву зубами подушку, я вся вадских корчах; хочется орать, свистать, безумствовать. Боже, что сомной? Ясумасшедшая илипросто истеричка?
        Вечером потянуло кнему. Он один, уставший.
        «Конспект разговора»:
        ОН. А! Вы?! Рад, рад… (поцеловал руку.) Я. (Бросилась ему нагрудь, заплакала.) Ялюблю вас, люблю, люблю…
        ОН. Кэтти, милая, что свами? (Лицо его вытянулось, он сел.) Зачем же плакать?
        Я. Вы любите другую.
        ОН. Хотя бы… Но, кажется, нет.
        Я. Тогда любите меня. Ябольше немогу. Я - ваша… (Вглазах моих потемнело, я повалилась накушетку. Когда очнулась, он сидел возле меня, держал всвоих руках мои похолодевшие пальцы, целовал их, гладил мои волосы.)
        ОН. Знаете что, Кэтти, милая?.. Ядам вам брому, это прекрасно успокаивает нервы…
        Я. Благодарю вас… Вы трус, вы негодяй…
        -Зачто, зачто?
        -Вы любите другую.
        -Успокойтесь, девочка, успокойтесь, милая… (Яистерически захохотала, укусила ему палец, стала тормошить его, он стал тормошить меня. Ящелкнула его поруке.)
        ОН. Нетребуйте отменя невозможного. Ямогу принадлежать единой. Раз инавсегда. Вы неможете быть моей женой. Ая нехочу быть подлецом. (Он, весь красный, согненными глазами, сердито встал иперешел кстолу. Иотстола):
        -Янеузнаю вас, милая Кармен.
        -Досвиданья, Протасов!..
        Ия ушла.
        20ФЕВРАЛЯ. Снятся голые какие-то, горячие сны. Снится дьякон Ферапонт, этот верзила-мученик. Он будто бы вынул меня изтеплой ванны, закутал впростыню, посадил наладонь ишувыкал вверх-вниз, какребенка. Яупала, вздрогнула, проснулась. Ачто ж?.. Чем негерой?.. Господи, какая скука! Хоть бы скорей Масленица. Всенощная кончилась, трезвон колоколов. Очисти, Господи, душу мою. Асердце просится вмир приключений, вмир сказок…
        12МАРТА. Ну вот… Какя буду говеть? Какоткрою свой грех отцу Александру? Никогда, никогда!.. Япросто скажу, что случайно ночевала взимовье скаким-то мужиком-охотником… Ходила налыжах, заблудилась, немножко выпила сним, нечаянно охмелела. Авпрочем, больше ничего инебыло. Иочень хорошо. Ия по-прежнему чиста пред Богом ипред самой собой. Великий пост, благовест, капель, грачи кричат. Аты, бедная, бедная мама, спишь напогосте подкрестом.
        Помоги своей дочке, помоги!
        Кэтти положила перо, горячо перекрестилась, глянула наокно вмесячную ночь.
        Пурги какнебывало, тишь, гладь, хмурый лес стоит побокам, иказаки кончают ужин. Кто вповозках, кто укостров напотниках завалился спать. Двое часовых бодрствовали, кружились сдозором возле стана. Время отвремени офицер подымал отседла голову:
        -Часовые!
        -Есть! Наместе.
        Он молоденький, голоусый. Проведет благополучно караван, получит отказны награду. Втугой полудреме ему грезится шалунья, любовница пристава Наденька, она подарила ему бирюзовый перстенек, сшила теплый башлык изверблюжьего сукна. Да, жизнь хороша, но… вся вопасностях, дремать нельзя…
        -Эй, часовые!
        -Есть, наместе!
        Тут офицерик вспомнил: Наденька подсунула ему надорожку коньячку.
        -Ребята, хотите длябодрости постопке? Вот какбы только…
        -Дозвольте, ваше благородие. - Ичасовой Федотов сорвал состекла сургуч, тукнул дном бутылки оладонь. - Нам, казакам, нипочем, что бутылка ссургучом… Пожалте!
        Выпили постопке, подругой. Офицерик поставил остатки коньяка вснежок. Уж месяц подкатился кбахроме тайги, креп озорной морозец-утренник. Коньяк обжигал душу, мутил мысли, голова падала нагрудь. Офицерик улыбнулся изаснул. Часовые тоже рады были упасть наснег изахрапеть. Ну, что ж… Ночь проходит, страхи кончились, можно погреться укостра. Оба примостились когоньку, закурили. Ивдва голоса, тихонько, фистулой, чтобы неразбудить спящих, замурлыкали:
        Эх, жизнь наша копейка-а-а!..
        Пропадешь низагрош…
        Сабля лиходе-е-йка-а-а…
        Казаки сямщиками подмороз, подпесню часовых захрапели пуще. Лишь один ямщик, Филька Шкворень, позевывая, притворился спящим. Он бородат, велик, лежит назолоте вповозке. Ноиего ичасовых долит необоримая дрема. Часовые клюют носами, Филька зевает, крестит рот, ноего рука падает, его рука уснула.
        Крепкий сон свалил ичасовых.
        И, какизкамышей тигры, - мягко прокралась кстану лесная нечисть, рожи уних черные, когти остры. Два всадника, один безносый, другой чернобородый, лохматый, какцыган, - птицами ккрайней повозке. Там уже возились пятеро. Дело делалось бесшумно, быстро. Через полминуты кожаная сумка сзолотом моталась посредине крепкой жерди, концы которой лежали наспинах двух верховых коней. Цепко придерживая жердь, оба всадника рысью, ступь вступь, подороге назад, кзаросшей глухой трущобой балке. Иневзлай невпопад чертова собачка, прощайся казаки сзолотом, тю-тю. Собачка взлаяла, черный всадник ицыган вытянули коней плетью, Филька Шкворень вскочил иполоумно заорал:
        -Ребята!! Грабят!!!
        Ивсе доодного, кроме офицера счасовыми, сорвались смест квинтовкам, клошадям. Трескучий бандитский залп из-за дерев. Два казака, взмахнув руками, пали навзничь, третий торнулся носом вснег, четвертый перевернулся набегу через голову, вскочил, опять упал, пополз состоном. Казаки ответили втемную стену тайги залпом. Оттуда новый залп.
        -Ребята! Дуй! Наздогоняй!
        Филька Шкворень верхом нанезаседланном коне лупит вслед заутекающими. Казаки суетливо седлают коней. Вот один вскочил, несется наподмогу кФильке, ноошалевший конь подказаком бьет задом, пляшет, дает козла.
        -Держи, держи! - орет Шкворень, настигая двух разбойников.
        Те шпарят коней плетью, конец жердины выскальзывает изруки цыгана, сумка сзолотом падает надорогу. Тут ловко, навсем ходу брошенная Филькой Шкворнем петля поймала цыгана зашею иразом валит его сконя вснег.
        -Есть! Готов!!
        Ноотбыстрого сильного рывка кувырнулся слошади иФилька Шкворень. Собачка трижды взлаяла, черный всадник, освободившись отзолотого груза, вихрем ускакал впредутреннюю тьму, нога цыгана намгновенье завязла встремени, цыган упал.
        -А-а-а, попался!! - тяжело пыхтя изадыхаясь, бежит кнему Филька Шкворень: водной руке конец аркана, вдругой широкий нож.
        Цыган отФильки вдесяти прыжках, сейчас цыгану перережут горло. Ноцыган шустро вскочил, сбросил сшеи петлю иисчез втайге, какдым.
        Лишенный сил отприступа удушья, огромный Филька едва держался наногах. Возле него вснегу - сдернутый сбашки арканом цыганский парик ибородища. Атам все еще гремела перестрелка, итри казака примчались наконях впомощь Шкворню. Задыхавшийся Филька Шкворень, чтоб освежиться, сглотнул горсть снегу, сбросил тулуп, кой-как залез насвою лошаденку.
        -Последу, ребятушки, последу!.. Сейчас пымаем подлеца… Ой, тяжко мне.
        Втайге еще темно, ноопытный бродяга Шкворень заметил, куда свернул беглец.
        -Ага… Зверючья тропа… Уйдет, сволочь!
        Проехали всторону ленивой рысцой: снеговой наст плохо еще вздымал коня, копыта то идело проваливались вглубокие сугробы.
        -Назад, ребята, ненайти, - сквозь хриплый кашель слезливо сказал бродяга. - Он, может, где-нибудь, дьявол, надереве сидит. Его иссобаками несыщешь. Вишь - тьма.
        Все кончено. Небо белело. Скоро зальет все пути-дороги бодрящий свет. Новтайге довосхода солнца будет еще чахнуть сумрак. Золото положено наместо. Казне убытка нет. Впрочем, Россия потеряла несколько молодых бойцов. Да два убитых бандита чернели наснегу возле опушки леса.
        Офицерик идвое часовых только теперь пришли всебя. Их тошнило, они подымались, падали. Офицерика ждет арест. Он готов разразиться громким детским плачем.
        -Янепонимаю… Я… я… Что сомной?
        -Неизвольте беспокоиться, ваше благородие. Так что золото цело, наших убито шестеро.

16
        …Вэту ночь инженер Протасов засиделся уНины. Прохор дома ночевал нетак уж часто. Работа заставляла его иногда коротать ночь где-нибудь назаимке, назаводе, вконторе управляющего прииском «Достань», ато просто втайге, укостра, по-тунгусски.
        -Вы, Андрей, должны сопровождать меня покрайней мере допристани.
        -Незнаю, удобно ли это будет.
        -Нонемогу ж я ехать одна!
        Протасов приостановил свой шаг помягкому ковру исособой нежностью взглянул влицо Нине. Он чувствовал теперь какую-то внутреннюю подчиненность ей, иэто новое иго радовало его. Норадость была непрочна, ее быстро смывало сознание ответственности перед высокой революционной идеей, наслужение которой он силился обречь себя. Нет, лучше быть доконца свободным!
        Нина почти угадала мятущееся настроение его.
        -Сядьте, Андрей, - сказала она взволнованно. - Мне нужно омногом свами поговорить.
        -Ябоюсь, Нина, что ваш муж будет против моей поездки свами. - ИПротасов, ощущая внутренний разлад всебе, сел поодаль отНины. - Скоро откроется навигация… Масса дела. Прохор Петрович запротестует.
        -Ничего подобного. Яуверена, что муж будет рад…
        -Вы думаете? - ИПротасов испугался…
        -Недумаю, я совершенно убеждена вэтом.
        Протасов испугался еще больше исказал:
        -Это было бы великолепно.
        Прохор вернулся домой надругой день квечеру. Весь поселок уже знал онападении втайге назолотой караван. Сутра помчались туда казаки спожилым офицером, следователь идва урядника.
        Пристав явился впоселок только кполудню. Он вту тревожную ночь будто бы ловил спиртоносов нановом золотоносном участке. Узнав опроисшествии, он наскоро перекусил итоже выехал туда всамом мрачном настроении. Наденька слегла, плакала вкровати, молилась Богу: ей жалко было офицерика…
        Прошла неделя. Пристав свирепствовал. Поймали втайге трех спиртоносов, двух бродяг. Пристав пытками заставлял их покаяться внападении назолотой караван. Опрашивались казаки. Офицерика увезли вгород. Тюрьма впоселке еще неготова: увезли вгород бродяг испиртоносов.
        Вполночь Прохор постучал кприставу.
        -Кто там?
        -Отопри.
        Прохор вошел сволком. Наденька схватилась заголову, она старалась улыбнуться, ношироко открытые глаза ее враз налились мутью страха.
        -Вы убить меня неможете. - ИПрохор сел вугол, застол. - Волк разорвет вас обоих. Кроме того, я неплохо стреляю и… вообще вас небоюсь… - Он положил возле себя браунинг.
        Пристав запахнул халат ипереглянулся сНаденькой. Наденька холодела, упристава шевелились усы иподусники.
        -Прости, Прохор Петрович… Ноя догадываюсь, что ты сошел сума.
        -Свами сойдешь, - мрачно, однако спокойным голосом ответил Прохор.
        -Может быть, чайку сконьячком?
        Наденьку недержали ноги, присела настул.
        -Нет, спасибо, - сказал Прохор. - Твоего коньячка боюсь. Ясосвоим… - Прохор вынул изкармана недопитую молоденьким офицериком бутылку. - Ну-ка, по-ди-ка сюда… - Он постучал пальцем поэтикетке набутылке. - Марку видишь?
        -Вижу, - прошептала белыми губами Наденька.
        -Подай две рюмки - себе иФедору Степанычу.
        Наденька, переступая ногами, каклунатик, подала. Волк сидел возле хозяина. Прохор налил две рюмки.
        -Пей!
        Наденька, недрогнув, защурилась ивыпила.
        -Федор, пей!..
        -Янемогу, уволь.
        -Яэту бутылку, найденную наместе нападения, следователю неотдал. Неотдал итвоего, Федор, парика сбородой итвоей шпоры. Когда тебя зацепил аркан, ты упал изадел шпорой застремя.
        Пристав побагровел, бросился кПрохору и, перекосив рот, ударил кулаком встолешницу. Волк внезапным прыжком опрокинул его напол. Наденька завизжала. Пристав поднялся, нырнул вдругую комнату, захлопнул засобой дверь.
        -Наденька, небойся, - сказал Прохор. - Жена моя надолго уезжает сПротасовым, ты переберешься комне сейчас же. Ты будешь моей. Говори, кто цыган?
        Вглазах, вкаждом мускуле, вкаждой кровинке Наденьки отразилась страшная внутренняя борьба. Она мучительно искала всебе ответ. Она безмолвствовала.
        -Ну?
        Она безумно замотала головой изакричала:
        -Незнаю!.. Ничего незнаю!.. Миленький мой, Прохор Петрович… Ангел! - Лицо, глаза, губы смеялись, пощекам текли слезы страха инадежды.
        Дверь приоткрылась. Через комнату пролетели иупали кногам Прохора сапоги сошпорами. Дверь опять захлопнулась. Задверью орал, ругался пристав.
        -Любишь?
        Наденька заплакала пуще, засмеялась, вся посунулась кПрохору, каккмагниту сталь. Новолк оскалил зубы.
        -Кто цыган?
        -Неспрашивай. Неспрашивай… - шептала она, всплеснув руками. - Ведь он меня зарежет… Явся всиняках… Спаси меня, миленький…
        -Пей!
        Через силу, вся замерев, вся содрогнувшись, Наденька отчаянно вонзила всебя вторую рюмку отравы, сморщилась, сплюнула, затрясла головой, иноги ее подсеклись.
        -Ми-лый!..
        Прохор, прикасаясь кней сгадливостью, провел ее кдивану, подошел кзакрытой двери, ссилой ударил внее сапогом:
        -Федор, иди.
        Пристав гордо вышел впарадной форме смедалями, скрестом: гарантия, что Прохор нерискнет «оскорбить мундир».
        -Чем могу служить?
        -Ничем… Ты мне вообще служить неможешь… - задыхаясь внутренним гневом, раздельно сказал Прохор. Он дрожал, хватался руками завоздух. Он грузно сел.
        Пристав стоял упечки; выражение его лица удрученное, злое. Весь вспружиненный, он приготовился ккровавой схватке.
        Прохор смотрел нанего сненавистью иминуты две немог произнести нислова. Сильный Прохор, непобедимый Прохор - перед ним все трепещут - силою обстоятельств давно порабощен этим человеком. Иметь всю власть, всю мощь, все богатство - ибыть подсапогом умрази!
        Прохор едва овладел собой, чтоб неразреветься злобным плачем. Прохор смаху ударил кулаком встол, заскрипел зубами, и - еще момент - он бы бросился напристава. Страшные глаза его, которых боялся даже волк, заставили пристава придвинуться ближе кдвери.
        -Нас никто неслышит. Наденька сама себя отравила, - глухим, каким-то рычащим голосом начал Прохор. - Яхотел тебе сказать, что так жить нельзя. Ябольше немогу. Ямучаюсь, понимаешь, мучаюсь. Наногах моих гири. Насердце камень, накамне - твоя нога. Нам здесь вдвоем нежить. Илиты, илия. Знай, если будешь упрямиться, я тебя уничтожу.
        -Нельзя ли безугроз, мой милый, - махнул пристав поусам и, звякнув шпорами, важно сел вкресло. - Янетебе служу, аслужу главным образом государю императору. - Ипристав, надув толстые щеки, выпустил целую охапку воздуха.
        Прохор издевательски захохотал:
        -Подлец, фальшивомонетчик, разбойник прибольшой дороге - неслуга царю.
        -Что, что?! - стукнул пристав шашкой впол, ибычьи глаза его страшно завертелись.
        -Давай говорить спокойно. Неори, - сказал Прохор. - Япрекрасно понимаю итебе советую понять, что еще недавно ты прижелании мог бы погубить меня. Нотеперь, когда я узнал, кто ты, неты меня, ая тебя погублю.
        -Нетак-то скоро… Ха-ха!..
        -Втри дня!! - грохнул кулаком Прохор. Волк вскочил.
        Пристав захохотал испуганно, сказал:
        -Чудак, барин!
        Наденька стонала ипоплевывалась восне. Часы захрипели ипробили два ночи. Вьюга свизгом облизывала окна.
        -Заорганизованное нападение накараван золота субийством шести казаков тебя ждет петля.
        -Слушайте, Прохор Петрович, вы окончательно сума сошли… Ведь подобное предположение можно делать только обелой горячке… Чтоб я… слуга государя… Ха-ха-ха!..
        Прохор задымил сигарой исказал:
        -Тысяча, которую ты дал Парчевскому, фальшивая. Он вгородишке продул ее вкарты. Городскими властями составлен протокол. Вмоих лавках ивконторе обнаружено много фальшивых денег. Янесу убытки. Фальшивые деньги делаешь ты вЧертовой хате наскале. Ты - цыган. Твой парик, шпора иНаденькин коньяк уменя. Филька Шкворень идва казака крепко тебя заприметили там, наделе: твои усы итвое брюхо. Иморду, конечно… Извини… Аглавное - твой соратник, безносый спиртонос ссобачкой, пойман ивовсем сознался. Обовсем этом, ежели занадобится, я через три дня телеграфирую губернатору. Ежели занадобится, повторяю…
        Пристав схватился зависки инаподгибающихся ногах стал ходить покомнате. Шпоры пристава позвякивали жалобно, какбы прося пощады. Грудь распиралась подавленным пыхтеньем, отчаянными вздохами, все мысли вголове померкли. Сердце Прохора облилось радостной кровью.
        -Уфф!.. - выдохнул пристав иповалился наколени кдивану Наденьки. Он уткнулся головой ей вгрудь идряблым, какжвачка, голоском взывал:
        -Надюша!.. Надя! Встань. Меня губит близкий друг… Близкий человек, которого я любил, которого я оберегал спеленок… О, проклятие!..
        -Слушай, - встал Прохор иоперся руками остол. - Нельзя ли безфокусов ибездушераздирающих монологов. Меня этим невозьмешь, я неинститутка, я немладенец двух лет потретьему… Ты говоришь: друг? Ладно. Спасибо. Слушай внимательно…
        Пристав, стоя наколенях все втой же позе, спиной кПрохору, вынул платок, стал вытирать лицо, тихо посмаркиваться.
        -Завсю мою жизнь… Ты слышишь? Ятебе переплатил больше пятидесяти тысяч рублей. Ясчитаю, что этой суммы совершенно довольно, чтоб выкупить те документы против меня, которые утебя вруках. Итак, я жду оттебя документов.
        Пристав так порывисто вскочил, что опрокинул преддиванный стол сфарфоровой вазой, обернулся кПрохору и, потряхивая кулаками, истерически закричал-затопал:
        -Нет уменя документов! Недам!! Недам!! Иты врешь, что спиртонос пойман…
        -Недашь?
        -Недам! Ялучше сожру их, каксожрал твой документик Иннокентий Груздев.
        -Недашь?
        -Недам… Они уменя вгубернском городе, всохранном месте…
        -Покажи твою железную шкатулку…
        -Фига!.. Обыск?
        -Недашь? Впоследний раз…
        -Недам.
        -Тогда прощай.
        Прохор взял цепочку волка ипошел сним кдвери. Обернулся. Ихолодным голосом проговорил:
        -Итак, сроку тебе - три дня! Самое лучшее, если ты пустишь себе пулю влоб. Мой дружеский совет - стреляйся.

17
        Вдом Громовых, зачетыре дня доотъезда Нины, пришли ранним утром два инженера: Андрей Андреевич Протасов иНиколай Николаевич Новиков, седоусый, лысый, - представитель государственного горного надзора. Он нетак давно прибыл сревизией изгубернского города.
        Шустрая Настя, снимая сПротасова пальто, сказала:
        -Прохор Петрович очень даже расстроены. Незнаю, примут ли.
        Подошли ккабинету. Заплотно закрытой дубовой дверью - тяжелые шаги игрубое хозяйское покашливание. Инженеры постояли, посоветовались, входить илинет.
        -Давайте отложим назавтра, - предложил Новиков. Будучи человеком самостоятельным, почти неподчиненным Громову, он нето чтобы побаивался Прохора Петровича, новего присутствии всегда чувствовал некоторую неловкость. Вразговоре сПрохором, какэто нераз случалось, легко можно было нарваться нарезкий купеческий окрик, назапальчивый жест.
        УПротасова заалели кончики ушей, иворотник форменной тужурки стал тесен. Протасов крепко постучал вдверь:
        -Прохор Петрович, поделу.
        -Войдите!
        Высокий, широкоплечий, чуть согнувшийся, Прохор стоял устола. После объяснения сприставом он всю ночь неспал. Лицо желтое, подглазами мешки.
        -Что нужно?
        Протасов демонстративно сел безприглашения иссамоуверенным видом закурил папироску. Новиков стоял. Прохор, кряхтя, какстарик, опустился вкресло.
        -Садитесь, Николай Николаевич. - ИПротасов придвинул Новикову стул.
        Прохор откинул назад чуб ивыжидательно прищурился.
        -Мы квам поделу, - сказал Протасов, открыл портфель, заглянул внего ивновь закрыл. - Наш разговор свами, Прохор Петрович, довольно продолжительный и, может быть, несовсем длявас приятный.
        Ноги Прохора задвигались подстолом; он поднял правую бровь инасторожился.
        -Дело втом, что мы сАндреем Андреевичем, - начал было инженер Новиков, ноПрохор сразу перебил его:
        -Уж кто-нибудь один говорите… Немогу же я…
        -Николай Николаевич, - всвою очередь перебил Протасов Прохора. - Прошу вас, излагайте…
        Прохор приподнялся, подогнул левую ногу, сел нанее.
        -Ну-с?
        Низенький, сутулый, совтянутой вплечи головой, инженер Новиков оседлал нос большими старинными очками ивынул изпортфеля бумагу:
        -Вот инструкция… Инструкция, каквам известно, составленная горным департаментом ивысочайше утвержденная…
        -Ну, знаю… Только нетяните, пожалуйста, мне некогда.
        -Простите, Прохор Петрович, - двинулся настуле Протасов. - Разговор, поповоду которого мы вас беспокоим, всто раз важнее всех дел, даже дел, нетерпящих отлагательства.
        -Я, какпредставитель государственного надзора, - подхватил Новиков, - ксожалению, нахожу, что инструкция эта, ограждающая интересы рабочих, невовсех пунктах вами исполняется.
        -Например?
        -Длятого чтоб иллюстрировать примерами, - сказал Протасов, - надо вам проследовать снами наместо работ.
        Всю дальнюю дорогу доприиска «Нового» Прохор был погружен втяжелые думы. Неустойчивое душевное равновесие ввергало его мысли вкакой-то холодный мрак. Он томился сейчас оподдержке извне, нотакой поддержки небыло. Между ним иНиной все темней итемней становился слой внутренних противоречий. Да иктому же Нина вот-вот уедет, тогда Прохор Петрович остается наедине ссобой. Иэто предстоящее одиночество тревожило его.
        -Лисица, лисица! - закричали оба инженера, сидевшие рядом сПрохором всанях.
        НовПрохоре невстрепенулся обычный инстинкт охотника, Прохор ибровью неповел. Тем неменее вего мозгу привычным рефлексом стукнул воображаемый выстрел позверьку, ивсе мысли Прохора сразу переключились надругое. «Застрелится пристав илинет? Конечно ж, нет. Тогда какже вести себя, что делать сэтим гнусным человеком?» ИПрохор быстро решил; «Пристава убьет Филька Шкворень».
        Расчищенная дорога шла сгоры нагору. Снег осел наней, обильно забурел раздрябший конский помет. Враспадках ибалках сосклонов гольцов стремились неокрепшие мутные потоки.
        Наприиске «Новом», отвоеванном впрошлом году уПриперентьева, еще сосени открыты надземные в«разрезах» иподземные «шахтовые» работы. Проведены канавы, водостоки, устроены плотины, дорожки длявозки вручную песков икрепежных материалов. Теперь шли плотничные икузнечные работы вмеханических, еще невполне законченных мастерских инаэлектрической станции. Общее впечатление отоборудования прииска: недоделка, дешевка, примитивность. Прохор небыл уверен, что прииск «Новый» прочно останется заним, поэтому он жалел нанего денег, все делалось кое-как, лишь бы наспех урвать какможно больше золота, апотом ибросить. Прохор был вэтом деле заправским хищником крупного масштаба.
        Каменистая, всхолмленная поверхность изборождена выемками, канавами, отвалами отработанных песков. Поканавам несутся мутные глинистые воды промывных аппаратов. Кругом - весенний снег, загрязненный копотью, песком, грудами камней, всяким хламом, человеческими экскрементами. Картина дляглаза удручающая. Яркое солнце еще больше подчеркивает убожество рабочей обстановки. Здесь итам вяло двигаются плохо обутые, одетые врвань люди. Тачечники, землекопы, откатчики, водоливы. Лица их мрачны, болезненны, бескровны. Многие страдают затяжным удушливым кашлем, чахоткой; почти увсех жесточайший ревматизм.
        Надкаждой шахтой вместо механического крана торчит допотопное сооружение: вертикальный, уродливого вида ворот сконным приводом. Он служит дляподъема изшахты бадей сзолотоносным песком идляспуска вшахту крепежных материалов.
        -Вот, Прохор Петрович, - начал Протасов уверенным, официальным тоном, чтоб внушить Прохору уважение ксвоим словам. - Эти безобразнейшие махины сооружены повашему указанию ивашему настойчивому приказу. Теперь представьте: бадья спеском поднята, ввороте поломка, он сдает. Тормоз - бревно. Им трудно быстро справиться. Иежели оплошает человек уворота, бадья вдесять пудов весом грохнет вниз наголову рабочего. Вы понимаете? Итакой случай был…
        -Это противозаконно, - подтвердил инженер Новиков иотметил взаписной книжке.
        Прохор помычал что-то поднос инахохлился.
        Измеханической мастерской вышел - взвериных шкурах - заведующий прииском практик-золотоискатель Фома Григорьевич Ездаков, рыжебородый, спроседью, горбоносый человек. Великолепный организатор, большой знаток тайги изолотого дела, он обладал необычайным нюхом разгадывать, где скрыто золото. Он когда-то имел свои прииски, однако рабочие, которых он злостно эксплуатировал, выпустили его «в трубу» ирешили убить его, ноон вночь утек, бросив рабочих втайге напроизвол судьбы. Началась небывалая трагедия. Стояли сорокаградусные морозы. Есть было нечего. Рабочие разбрелись побездорожной тайге. Многие замерзли, многие пали вжестокой поножовщине: удар ножа решал, кому жить, кому быть съеденным. Иные посходили сума, ипочти все они, безвестные труженики, так илииначе погибли. Ездаков был схвачен, судим, попал накаторгу. Нозолото наследников скоро освободило его. Подругим же сведениям, он, задушив караульного, просто-напросто скаторги бежал.
        То было десять лет тому назад; теперь Ездаков вынырнул изнеизвестности ипопал сюда. Этот звероподобный человек имел наприиске всю полноту власти. Он редко штрафовал рабочих, редко читал им нотации, зато всех бил позубам. Молодых женщин насиловал, ребятишек тиранил. Протестовать бесполезно, опасно: расчет - ивон. Контора невступится. Опозоренные женщины поночам плакали, жаловались мужьям; мужья, стиснув зубы, лупили жен насмерть. Так шла жизнь.
        Ездаков быстро подошел кхозяину, сдернул шапку сплешивой головы исладко улыбался всем красным обветренным лицом, нобольшие навыкате глаза были злы, жестоки.
        -Здравствуйте, батюшка, хозяин, ваше превосходительство Прохор Петрович! Какваше драгоценное?
        Он схватил руку Прохора вобе свои лапы и, ссобачьей преданностью заглядывая вхозяйские глаза, льстиво, долго тряс протянутую руку, даже попробовал прижать ее ксвоей груди.
        Инженеры сбрезгливостью глядели нанего. Он, виляя глазами вовсе стороны, ожег их взглядом, наглым инадменным.
        -Вот, Фома Григорьич, - сказал Прохор. - Господа инженеры обижать меня надумали…
        -Эх, батюшка, Прохор Петрович, сокол ясный!.. - встряхивая длинными рукавами оленьей дохи, запел гнусавым баском Ездаков. - Инженеры длятого иродятся, чтоб нашего брата, делового человека, утеснять да занос водить.
        -Надень шапку, - сказал Прохор.
        -Слушаю-с.
        -Вы, господа, непротестуете, если Ездаков примкнет кнам?
        -Его присутствие, какзаведующего прииском, необходимо, - сказал Протасов.
        -Он несет посвоей должности строгую ответственность перед законом, - скрепил Новиков.
        -Закон что дышло, хе-хе, - забубнил Ездаков, - куда повернул - туда ивышло. Законы пишут вканцеляриях. Набумаге все гладко, хорошо… Нет, ты попробуй-ка втайге… сэтим каторжным людом. Надсмеются, голым пустят… Ого! Эти народы опасные. Палец врот положи - всю руку откусит… Втайге, милые люди, господа ученые, свои законы. Да-с, да-с, да-с… Жестокие, носвои-с…
        -Сосвоими законами можно вкаторгу угодить, - буркнул терявший терпение Протасов.
        -Каторга? Хе-хе-с. Бывал-с, бывал-с… Знаю, незастращаете. Втайге свои законы, вкаторге - свои. Хе-хе, закон?.. Закон говорит: «Гладь рабочего поголовке, всячески ублажай его». Ацарь говорит: «Давай мне больше золота». Кто выше - царь илизакон? Ага, то-то…
        -Рабочий, поставленный внормальные условия, будет вдвое старательней, - сказал, кутаясь вшубу, Новиков.
        -Черта сдва, черта сдва! - вскричал Ездаков. - Неоценит-с, поверьте, рабочий неоценит-с… Иежели поправилам поступать, золото-то восколько обойдется? Что государь-то скажет, а? Арабочий - тьфу! Зверь изверь. Только хвоста нет. Рабочий сдохнет, анаего место уж двадцать новых народилось. Азолото-то, ого-го!.. Золото, я вам скажу, дорогая штучка. Золота вземле мало, алюдей, этой плесени, этой мошкары боговой, хоть отбавляй. Да я людишек вгрош неставлю.
        -Наглец! - сказал себе поднос инженер Протасов, аПрохору эти подлые речи - какмаслом подуше.
        Неторопясь, нога заногу, подошли кглавной шахте.
        -Прежде чем спуститься вштрек, я должен вам сказать следующее. - Инизкорослый инженер Новиков поднял наПрохора глаза иволосатые ноздри. - Здесь самый богатый золотоносный слой идет назначительной глубине, то есть он простирается впределах вечной мерзлоты. Значит, что ж? Значит, дляоблегчения труда приходится прибегать коттаиванию пород. Как? Вам известно. Взабоях иштреках усиленно жгут костры. Авентиляция, где она? Нету вовсе, илисамая первобытная - сквознячки. Значит, что? Значит, страшный дым, угар, постоянная угроза здоровью рабочих. Явам должен заявить, что правительственный надзор этого потерпеть неможет.
        -Да будет, будет вам песни-то петь, - сладко прищурившись, загнусил Фома Григорьевич Ездаков. - Какой угар, какой дым? Да счего вы взяли, господа? Да вы бы посмотрели, скаком дыму парятся мужики вбанях по-черному… Иничего… Акурные избы? Вы видели? Иничего - живут. Живут иБога благодарят.
        -Мужики могут жить, каким угодно икакугодно могут благодарить Бога, рабочие же…
        -Ну, бросьте, - сказал Прохор. - Давайте спускаться.
        Всоседней теплушке они надели длинные непромокаемые сапоги, брезентовые пальто иширокополые кожаные шляпы.
        Спуск вшахту очень неприятен. Темный, сырой колодец глубиною пятнадцать сажен. Обыкновенная, изжердей лестница, вроде тех приставных лестниц, покоторым влезают накрыши. Прохор спускался последним. Было противно хвататься заскользкие ступеньки, густо покрытые липкой грязью. Лестницы расположены повинтовой поверхности ибыли подвешены почти вертикально. Опасен момент перехода слестницы налестницу. Надо уцепиться заскобу, крепко вбитую встену, прозеваешь - сорвешься впропасть, всмерть.
        -Эй, слушайте! Тут темно… Невижу, - перетрусил Прохор.
        -Хватайтесь заскобу! Осторожней! Необорвитесь…
        Состен, чрез неплотную обшивку, струилась вода. Снизу шел промозглый холод, сдобренный угарной окисью углерода ипарами газов отдинамитных подрывных работ. УПрохора гудело вушах, кружилась голова.
        Спустились всырой полумрак. Два градуса тепла поРеомюру. Кой-где мерцали электрические лампочки. Подногами хлюпающая пощиколотку грязь. Ноги скользят, вязнут, спотыкаются. Сюда обильно проникают грунтовые воды изокружающих шахту напластований. Сверху, сбоков бежит вода - то струйками, то значительным потоком.
        Сдесяток плотников, одетых внепромокаи иширокополые шляпы, напрягая все силы, устраивали изтяжеловесных брусьев крепи. Совсех сторон исверху их поливало грязной жижей. Вода сочилась врукава, заворотник. Измокшие плотники, грязные, какчерти, работали снадрывом, спроклятиями, сруганью.
        -Сколько, ребята, получаете? - нарочно громко спросил Протасов.
        -Рубль семьдесят засутки, будь он проклят! - озлобленно закричали рабочие. - Прямо смерть, что наднами хозяин делает.
        -Акакова продолжительность рабочего дня?
        -Разве вы, Протасов, забыли? - поморщился Прохор.
        -Я-то незабыл. Номне кажется, что обэтом забыли вы, - кольнул Протасов.
        Плотники, бросив работу, шумели. Плечистый старик крикливо жаловался:
        -Поодиннадцать часов безпередыху дуем. Вэтакой-то мокрети… Хвораем, мрем… Господин Протасов, это, кажись, ты? Объясни хозяину. Сил нет.
        Неузнанный, Прохор надвинул наглаза шляпу, зарылся носом вворотник пальто. Он хотел спрятаться отсамого себя. Вид говорившего старика «мазилки» был ужасен. Впалые щеки густо заляпаны мокрой грязью, поседой бороде - грязь; уши, нос, все лицо вгрязи, грязные руки всуставных ревматических буграх.
        Всюду грязь, кругом грязь, мрак, журчание воды, сплошные хляби. Прохора бил озноб. Прохора одолевал физический холод.
        Серыми тенями шмыгали тачечники, катали бадейщики. Вдали, покоридорчику направо, слышно, каксталь ударяла окамень, въедалась взолотоносную жилу, добывая Прохору славу ибогатство. Где-то прогремел взрыв, где-то рушились камни ираздался стон. Вот тоскливая песня пронеслась исмолкла, утонув впроклятии. Пыхтящие вздохи, матерщина, грубый, злобный разговор и - вновь проклятия.
        -Пойдемте наверх, - невыдержал Прохор.
        Свет солнца ударил вглаза, грудь сжадностью вдохнула всебя бодрящий свежий воздух.
        Втеплушке переоделись.
        -Конечно, непервоклассно, - загугнил, подхехекивая, Ездаков. - Нобывает ихуже… Ох, много, много хуже бывает. Амы что ж, мы вэтом прииске работаем внове, еще неоперились… Торопиться нечего. Помаленьку наладим.
        Протасов сердито нагнулся ктопившейся железной печке изакурил папиросу.
        -Наместе правительственного надзора, - сказал он, - я бы илизакрыл этот прииск, илипредложил владельцу вкратчайший срок переоборудовать его.
        -Янаэтом принужден буду настаивать, - внушительно подтвердил инженер Новиков, подняв наПрохора брови, глаза иноздри.
        -Ха? - раздражительно воскликнул Прохор. - Да вы, господа, кто? Вы социалисты илислуги мои игосударевы?
        Новиков попятился иразинул рот, бубня:
        -Причем тут социализм? Странно, странно.
        -Явашим слугой впрямом смысле никогда небыл инебуду, - вспылил Протасов. - Яслужу делу. Вкрайнем случае мы можем влюбой момент расстаться.
        Прохор испугался: Протасовых насвете мало.
        -Андрей Андреич, ради бога, успокойтесь, что вы… Явами очень дорожу. - ИПрохор заискивающе потрепал Протасова поплечу, анаЕздакова крикнул: - Иди, Фома Григорьич, наработы!.. Чего ты тут околачиваешься…
        -Слушаю-с…
        Наступал вечер. Осмотр остальных предприятий был назначен наближайшее время. Протасов все-таки настоял, чтоб хозяин сжилищными условиями рабочих ознакомился сегодня же.
        -Мы заглянем, хотя бегло, кой вкакие бараки, там, впоселке.
        Прохор скрепя сердце подчинился.
        Двинулись поснежку домой. Уныло звякали бубенцы тройки. Справа черная бахрома тайги дымилась желтоватым светом: всходила ранняя луна. Темным вечером приехали впоселок. Унылый вид бараков иказарм, куда летом Протасов водил Нину, взимнее время был еще непригляднее. Какие-то кривобокие, подпертые бревнами, они досамых окон ивыше были забросаны снегом. Снег поливали водой, утрамбовывали. Это предохраняло ответра, врывавшегося вплохо проконопаченные пазы. Всильные морозы вбараках нестерпимый холод: мокрые сапоги примерзали кполу, постенам, вуглах, напотолке иней.
        Вошли вбарак длясемейных. Дымно, душно; воздух, каквбане, пропитан испарениями. Надочагами сушились сырые валенки, всюду развешаны мокрые штаны, рубахи, прелые портянки. Вонь, пар. Нагвоздях висят облепленные тараканами тухлые куски мяса, вонючая рыба, селедки.
        -Унас наработе почти нет теплушек, - сказал Протасов. - Янесколько раз указывал наэто Прохору Петровичу. Поэтому, выйдя совершенно мокрым изшахты, рабочий должен бежать домой иногда верст семь. Принаших морозах это бесчеловечно. Вот видите, все сырое сушится здесь. Агде рабочий моется, где чистится - такой грязный после работ иразбитый? Все здесь же, вот изэтих рукомойников.
        -Нато есть баня, - возразил Прохор.
        -Вбаню рабочие поочереди попадают два раза вгод…
        -Позор, позор! - пожимая плечами, прошептал Новиков.
        Рабочие собрались еще невсе, аиные ушли вночную смену. Те, кто успел поужинать, укладывались спать. Вказарме, когда-то выстроенной насорок человек, помещалось полтораста. Страшная теснота заставляла многих спать нахолодном земляном полу. Там же, поближе кочагам, спали вповалку идети. Простуда, болезни невыводились. Показарме, вместе скрупной перебранкой, шел затяжной кашель, хрипы, оханье. Казарма напоминала больницу, или, вернее, грязную ночлежку последнего разбора.
        Измученные тяжелой работой люди необращали нималейшего внимания накомиссию схозяином воглаве. Впрочем, присутствие хозяина-рвача их злило. Многих подмывало сказать ему вглаза дерзость, обложить его крепким словом, нонехватало духу - трусили. Бабы были смелей. Лишь только Прохор присел возле очага налавку, какего окружили женщины инаперебой стали зудить ему вуши.
        -ЯАнна Парамонова, - кричала грязная, носмазливая лицом бабенка. - Твой Ездаков - чтоб ему внеглыбком месте утонуть - назначил меня ксебе дляувеселительного удовольствия истал приставать комне, я дала отпор, - он потребовал моего мужа враскомандировочную ивыдал немедленно расчет.
        -ЯВасилиса Пестерева, - жаловалась тщедушная, стрясущимися руками женщина. - Меня десятник назначил таскать бревна, ая сказала, что страдаю женскими болезнями, отказалась. Тогда он меня оштрафовал иобозвал нелегальным словом, матерно, иобсволочил.
        -Авот запиши, хозяин, - лезла чернобровая сосмелыми глазами тетка. - ЯНастя Заречная. Меня обходной назначил мыть полы ухолостых. Конторщик стал выражаться напротив меня, что нам ненадо такую гордую женщину, она непозволяет досебя дотронуться инехочет понять насчет проституции… Ивсе это мы делаем, то есть моем полы, бесплатно. Тьфу ты прорва!
        Прохор эту ночь спал плохо, сперебоями. Враздумье подводил итоги всему виденному задень. Сплошной провал вдуше. Надо как-нибудь направить дело иначе. Надо обуздать свою натуру, раздавить всебе дух непомерного стяжания, повернуться сердечной теплотой кнароду.
        Новедь цели еще недостигнуты, вершины жизни еще невзяты приступом, война заобладание собственным счастьем еще идет. Кчерту малодушие, слюнтяйство! Ипусть засохнет Нина сосвоим Протасовым. Только сильные побеждают, анапобедителя нет суда, победитель всегда прав.
        Итак, беспощадной ступью прямо кцели. Прочь сдороги страхи, призраки, писанные длядураков законы! НадПрохором едина власть: он сам и - золото.
        Гордый, черный, весь вомраке, Прохор, наконец, уснул.

18
        Прошло еще два дня. Осмотр закончился. Представитель правительственного надзора инженер Новиков вручил Прохору протокол осмотра снастойчивым требованием приступить кнемедленному устранению замеченных вработе упущений. Прохор дал обещание все вточности исполнить, расцеловался сНовиковым, устроил ему прощальный ужин иприказал конторе выписать придирчивому инженеру пятьсот рублей наособые просвещенные его услуги поосмотру громовских предприятий. Инженер Новиков остался всем этим очень доволен иуехал восвояси вцентр.
        Квечеру была подана быстрая тройка. Нина сПротасовым иВерочкой удобно уселись намягких, прикрытых коврами подушках. Прохор провожал их опечаленный, растерянный. Взгляд его блуждал отжены кдочке икПротасову.
        -Сбогом! - махнул он шапкой.
        Зверь-тройка, взыграв гривами имедью бубенцов, рванулась. Сердце Прохора Петровича вздрогнуло, заныло. Призрак грустного одиночества дохнул ему влицо. Прохор постоял накрыльце, надел шапку и, нога заногу, поплелся вдом. Сквозная пустота вдому, неслышно четких, легких шагов Нины, незвенит голос щебетушки Верочки.
        Посумрачным углам затаились пугающие шорохи ичьи-то вздохи. НаПрохора совсех сторон надвинулись шкафы, стулья, портьеры, старинные, вфутляре, часы, чьи-то юбки, вонючие валенки, мокрые портки, люди, рабочие, разбойники, спиртоносы, исприсвистом задышала внос простуженная глотка Фильки Шкворня.
        Прохор передернул плечами, быстро зажег люстры, канделябры, бра. Ивсе вмгновенном беге бесшумно отхлынуло отнего прочь, все стало насвои места: яркий свет, пышное убранство залы имилая, прощальная улыбка снастенного портрета Нины.
        -Нина, Ниночка… Прощай! Надолго.
        Прохор сел укамина вкресло изажмурился: зверь-тройка мчится птицей, бубенцы поют, и, посвистывая, напевает ямщичок, Нина улыбается Протасову. Верочка дремлет, убаюканная свежим воздухом итихим светом луны. Зверь-тройка скачет, скачет, поет ямщик. Протасов целует Нине руку, икто-то целует руку Прохора.
        Прохор вздрогнул истяжким вздохом открыл глаза: волк ласково вскочил ему наколени и, размахивая хвостом, стал целовать владыку своего влицо. Машинальным взмахом руки Прохор сбросил волка, ноему вдруг стало стыдно, подозвал его ксебе, обнял иприжался щекой кпушистой шерсти.
        -Волчишко, дурачок… Верный зверь мой… Единственный!
        Волк кряхтел, переступал лапами, мотал башкой, норовя сног доголовы облизать хозяина.
        -Ну, садись… Где Нина?
        -Гаф! - ответил волк.
        Прохор вынул платок ипосморкался.
        -Барин, вас ктелефону, - бросила пробегавшая Настя. - Разве неслышите?
        -Слышу.
        Прохор пошел вкабинет.
        -Алло! Наденька, ты?
        -Я. Амне можно квам прийти чайку попить? Скука.
        -Сейчас нет. Яболен.
        -Жаль. Тяжело мне очень. Посоветоваться бы. Икаквы могли Нину Яковлевну отпустить сПротасовым, смужчиной?
        -Что ж, по-твоему, впровожатые ей нужно бы послать Фильку Шкворня?
        -Зачем? Например, пристава, Федора Степаныча…
        -Аон еще незастрелился?
        -Инедумал даже. Он себя стрелять неможет. Он кажинный божий день пьян, хоть выжми. Пьет да плачет, пьет да плачет. Асейчас уехавши.
        -Когда вернется?
        -Обещал быть вэту ночь.
        -Скажи ему, исамым серьезным образом, - я это требую! Скажи, что завтра вполдень я посылаю снарочным бумагу губернатору.
        ИПрохор повесил трубку.
        Вдесять часов вечера вкабинете Прохора было совещание синженерами итехниками. Вот-вот должна вскрыться река, воды нынче ожидаются высокие, какбы несмыло сложенные наберегу штабеля шпал. Что делать? Надвух пароходах итрех паровых буксирах ремонт закончен. Лед возле них одалбливается. Ноесть опасение, что прибольшой воде ледоход может направиться чрез дамбу взатон иперековеркать пароходы. Что делать? Неустроить ли вспешном порядке свайные кусты иледорезы?
        Прохор решал дела быстро, сналету:
        -Вода нынче будет средняя. Ледорезы никчему. Ответственность принимаю насебя.
        Рассматривались чертежи заводских построек, профили итрассы новых взятых сподряда указны дорог, где работа снаступлением весны должна развернуться вовсю ширь. Решался вопрос осооружении чрез реку понтонного наплавного моста длясоединения железнодорожных веток, ведущих отрезиденции «Громово» кглавной магистрали. Постройка железных дорог радовала Прохора: будущие пути свяжут все его предприятия скультурным миром; поним потекут добытые изнедр земли сокровища, иПрохор еще более обогатится. Работу эту он вершил наполовинных началах сказной ивспешном порядке. Два инженера итехник Матвеев возбудили разговор отом, что срочные работы требуют напряженного труда. Меж тем рабочие, что называется, «бузят», «тянут волынку», отдела небегут, ноработают через пень-колоду. Получается впечатление итальянской забастовки.
        -Что вы намерены предпринять? - спросил Прохор собеседников.
        -Мне кажется, - сказал техник Матвеев, сделав строгие ивто же время улыбающиеся глаза. - Мне кажется - единственная мера кподнятию врабочих трудоспособности…
        -Стойте! - поднял руку Прохор. - Головку крикунов гоните вон, астарательным сдавайте работы сдельно. Понятно? Кончено. Ну-с, дальше!
        Сложные вопросы отложены доследующего совещания. Прохор завалился спать.
        Всемь споловиной часов утра он был поднят Настей. Контора, заводы, шахты то идело звонили потелефону. Утелефона вкабинете сидел затесавшийся сутра Илья Петрович Сохатых. Прохор, быстро растираясь сног доголовы принесенным Настей снегом, отдавал чрез Илью распоряжения:
        -Зачем ты втакую рань прилез? Ведь сегодня праздник, спал бы. Достань-ка сапоги.
        Илья Сохатых споспешностью нырнул подкровать и, подавая хозяину сапоги, весь распустился вулыбке, каксахар вводе:
        -Прохор Петрович! Яосмелился принести вам чрезвычайно радостную весть, которая вас должна поразить.
        -Что, самородок пудовой, что ли, обнаружился намоих приисках?
        -Никак нет, лучше всякого самородка! То есть, согласно биологии, конечно, да. Дело втом, что моя супруга, поистечении восьмого года нашей обоюдной женитьбы, изволила забеременеть дитем.
        Стали собираться насовещание инженеры итехники. Илья Сохатых наскоро простился ипобежал благовествовать повсем своим знакомым.
        Ксемейной радости Ильи Петровича каждый отнесся по-своему. Наденька фыркнула, Анна Иннокентьевна безнадежно покачала головой:
        -Икаквам нестыдно обэтом говорить?
        Кэтти поджала губки исказала:
        -Счем вас ипоздравляю.
        Мистер Кук поднял палец иобе брови:
        -О! Вот это здорово. Ха-ха!..
        Его лакей Иван широко осклабился, задвигал, какконь, ушами и, фамильярно пожимая будущему счастливому отцу руку, произнес:
        -Желаю счастья, желаю счастья. Акто: мальчик илидевочка?
        Дьякон Ферапонт едва незадушил Илью всвоих объятиях, едва незацеловал.
        -Милый друг! Неужто? Манечка, акоего ж рожна мы-то стобой зеваем?!
        Вернувшись домой, словно накрыльях, Илья Сохатых бросился целовать ивдвадцать пятый раз поздравлять жену счудесным зачатием.
        -Дурак, О-враам! - хохотала она. - Ничего подобного. Ведь сегодня первое апреля.

19
        Угрюм-река вскрылась пятого апреля. Потоки сгор бешено подпирали воду. Спина реки напружилась, вздулась, посинела. Лед хрустнул вночь. Ицелую неделю примокром снегопаде - ледоход.
        Новновь наступили солнечные дни, белоносые грачи суетливо вили гнезда, вся тварь ожила, встопорщилась, славила природу. Приближалась Пасха. Аназавтра Прохором был объявлен праздник торжественного открытия навигации. Надо ж, черт возьми, встряхнуться! Тоска поНине внапряженнейших заботах улеглась, жизнь крутится обычным быстрым ходом.
        Меж тем Нина успела добраться дореки Большой Поток и«бежит» напароходе ксвоей матери. Протасов, проводив хозяйку, неторопливо ждет прибывающие спервым караваном механизмы, котлы, турбины дляоборудования громовских заводов. Эти грузы, направленные петербургскими фирмами пожелезной дороге, плывут теперь водой. Протасову надо организовать сухопутный транспорт. Дело хлопотливое. Потребуется больше сотни лошадей иустройство трех особых телег-повозок, подымающих дотысячи пудов каждая.
        Напристани пароходства купца Карманникова были ремонтные мастерские. Протасов решил их использовать. Местная колония политических ссыльных имела идесятников, итехников, иопытных механиков. Вообще врабочей силе недостатка нет: пристань расположена взнаменитом селе Разбой сзажиточным, разжиревшим натемных делах людом.
        Сэтим мрачнейшим селом мы еще успеем познакомиться вплотную. Мы прибудем сюда вместе сгромовской приискательской «кобылкой», когда она, получив расчет иобогатившись самородками, хлынет всело Разбой, чтоб ехать дальше. Мы раскроем стены изб, лачуг, домищ, мы рыбой нырнем вБольшой Поток, мы зорко заглянем втаежные окраины, чтоб все знать, все видеть, чтобы подсчитать число убитых, чтоб взвесить человеческую кровь ицену жизни.
        Апока полюбопытствуем, каксправляется Прохором водный праздник.
        Еще накануне наберегу Угрюм-реки, упристаней были устроены натысячу человек дощатые застолицы. Трехцветные флаги навысоких шестах пестрели вблизи будущего пиршества.
        Ровно вполдень ударила пушка. Народ повалил кпристани. Солнечный воскресный день. Возле дома Прохора Петровича толпа издвадцати человек десятников, слесарей, кузнецов, плотников. Все, какнаподбор, - крепкие, грудастые, непохожие нагромовских рабочих. Среди них дьякон Ферапонт иконечно же Илья Сохатых. Ватага застучала вокна, заголосила спричетом:
        Эй, слуги ивсякие звери,
        Открывайте дубовые двери,
        Впущайте гостей
        Совсех волостей
        Хозяину спроздравкой!
        Гостей впустили вкухню. Кним, каквсегда, вышел Прохор. Он совершенно голый, новваленках ипыжиковой дохе. Вся кухня закричала:
        -Спроздравкой ктебе, хозяин! Река вскрылась, лед унесло, анас тихим ветром ктебе принесло. Сводичкой тебя!
        -Ну что ж, спасибо. Меня сводичкой, авас сводочкой… Заходи, ребята, вкомнаты!
        Толпа села упорога напол ибыстро стала стаскивать сног «обутки». Грязнейшие, заляпанные глиной сапоги ставились вугол, кплите. Увсех, какпоуговору, новые портянки; удьякона Ферапонта портянки длинные, аршина натри, асапожищи впору взрослому слону. Вся громовская челядь - горничная, кухарка, повар, нянька икучер сдвумя конюхами неодобрительно посмеивались.
        Гости вымыли руки, вытерли их обштаны, высморкались напол, нацыпочках проследовали захозяином встоловую. Илья Сохатых - вголубых, сжелтыми шнурами ботинках, смоноклем вглазу. Лицо выбрито, напудрено, длинные кудри умащены помадой «Явас люблю».
        Спешно выпили поодной, подругой, потретьей; наскоро, давясь, подкрепили себя селедочкой, сырком, копчушками. Дьякон Ферапонт положил взапас защеку кусок леща. Заокнами затрубил духовой оркестр, зазвенели бубенцами кони пожарников, засверкали, каксолнце, начищенные каски. Пожарная дружина сразвернутым красным знаменем строилась вдоль садовой ограды.
        -Готово?
        -Готово, хозяин, можно выходить.
        …Прохор сегодня весел иприветлив. Причина такого редкого настроения - свиданье сприставом. Три дня тому назад, когда кончился срок поставленного Прохором условия, водиннадцать часов утра кПрохору явился пристав впарадной форме, вчистейших замшевых перчатках. Дело было вкабинете. Прохор сидел застолом, щелкал насчетах, волк торчал напривязи вуглу, возле камина. Пристав запер засобой дверь наключ, мельком взглянул наволка, бросил напол шапку, бросил перчатки, бросил портфель иповалился пред Прохором наколени.
        -Прохор Петрович, умоляю, негубите!.. Мне пятьдесят четвертый год… Яверой иправдой… Вам одному, только вам…
        Прохор выпрямился, стал подымать пристава:
        -Федор Степаныч, что ты! Встань… Да встань, тебе говорят…
        Пристав тяжело встал, пошатнулся, выхватил платок, отер им мокрые глаза ищеки. Его удрученное, сильно постаревшее заэти дни лицо испугало ивто же время обрадовало Прохора.
        -Ну, что? Боязно стреляться-то?
        Пристав горестно замигал, скривил прыгавшие губы, замотал облезлой головой и, подняв сполу портфель, стяжким вздохом вытащил изнего небольшой, заклеенный пятью сургучными печатями пакет:
        -Вот, извольте, Прохор Петрович. Игра наша кончена. Простите меня, подлеца… Теперь верой иправдой…
        Дрожащими пальцами Прохор вскрыл пакет, стал внимательно рассматривать бумаги. Пристав стоял навытяжку, каксолдат пред грозным генералом. Прохор сопел, пофыркивал носом, щеки дергались. Он затеплил свечу, еще раз перечитал полуистлевший документ - тот самый, что везла Анфиса прокурору, исладостно сжег его напламени свечи.
        -Какон попал тебе вруки?
        -Изъял упочившей Анфисы Петровны. Инапоминаю вам, Прохор Петрович, что дом Анфисы совсеми против вас уликами подожжен мной… То есть немной лично, абродягой; он, попьяному делу, пожалуй, исам сгорел там. Этим я спас вашу честь. Иначе…
        Прохор поморщился, сердито спросил:
        -Какже ты рассчитывал повредить мне этим документом? Срок давности злодейских дел моего деда Данилы давным-давно прошел…
        -Путем опубликования этого документа встоличной печати… Скомментариями, конечно. Нашлись бы люди, любители этих штучек, раздули бы возле дела тарарам. Вашей репутации непоздоровилось бы.
        Другая бумага: особое мнение губернского врача-психиатра, ныне умершего. Врач считал, что купец Петр Данилыч Громов впсихическом смысле совершенно нормален, что ему, врачу, неизвестны данные, которыми руководствовалась вторично назначенная испытательная комиссия, признавшая здорового человека сумасшедшим, атакже неизвестны мотивы, покоторым сын Петра Громова желает заточить отца вдом умалишенных. Взаключение врач считает, что втемное это дело должен вмешаться прокурорский надзор.
        Прохор сжег эту бумажку сособым сладострастием.
        -Какдобыл ее?
        -Неисповедимыми судьбами.
        Прохор ухмыльнулся, он знал, что упристава вовсяком городе есть закадычные приятели, такие же жулики, какион сам.
        Третий документ - острый, сокрушительный, какудар кинжала вгрудь.
        Это - подлинное письмо неистового прокурора Стращалова, судившего Прохора поделу обАнфисе. Перечитывая, спотыкаясь глазами ирассудком накаждой фразе, Прохор дрожал мелкой дрожью, спина холодела, пальцы ног крючились, итемной тенью страха помрачилось все лицо его. Он был близок кобмороку. Чтоб взбодрить себя, втянул ноздрями большую затяжку кокаина. Секретная докладная записка наимя министра юстиции была отправлена прокурором чрез почтамт захолустного городишки, где был суд. Подкупленный почтовый чиновник выкрал записку дляИннокентия Филатыча, апристав, подпоив простодушного старика, всвою очередь выкрал записку унего. Вдокументе прокурор Стращалов снеопровержимой логикой подробно излагал суть дела. После ошеломляющей понюшки Прохор читал бумагу, какинтересный роман свымышленными талантливым автором героями. Мрачные тени вокруг глаз Прохора исчезли, спрятались взрачки. Бумага порозовела, строчки отливали золотом, казались ласковыми, чуть-чуть улыбались. Даже письменный стол стал теплым, авоздух напитался ароматом хвои. Новот напоследней странице автор романа твердо заявил: «Убийца Анфисы - Прохор
Громов». Вдруг все закачалось, померкло, стол стал - лед, Прохор судорожно растерзал бумагу, крикнул:
        -Мерзавец!! Какон смел?! Кто! Я, я убийца Анфисы?! Ты слышишь, Федор?! Ты слышишь?!
        Прохор, взволнованный истарый, напоминающий Федора Шаляпина вроли Бориса Годунова, ссутулившись, подошел ккамину ишвырнул сочинение прокурора впламя.
        Роман пылал, ипылало черным позолоту слово «Анфиса». Оно росло, наливалось кровью, оживало, ивот глянуло наПрохора скорбное лицо красавицы. Прохор отпрянул прочь, волк ляскнул клыкастыми зубами, пристав выразительно кашлянул. Ита далекая, страшная грозовая ночь стала проясняться. Прохор подошел кстолу.
        -Все, все возвращаю вам… Даже это, - сказал пристав, продолжая стоять вофронт, каксолдат пред генералом.
        Прохор пробежал глазами памятку «Онаших совместных сПрохором Петровичем Громовым делишках». Тут всего лишь было два тяжелых преступления, окоторых Прохор прекрасно помнил. Остальное - мелочь. Прохор запечатал памятку вконверт испрятал впотайное отделение несгораемого шкафа. Пристав еще выразительней подкашлянул исноги наногу переступил:
        -Зачем же это прячете? Сожгите.
        Прохор неответил.
        -Сколько ты выпустил фальшивых кредиток?
        -Клянусь честью - ниодной. Мы чеканили в«Чертовой хате» золотую монету выше казенной пробы. Оказали царю помощь, ибольше ничего.
        -Что отменя ждешь?
        -Вашего доверия.
        -Будь мне верным слугой, какраньше. Тут внезапно - Прохор неуспел мигнуть - пристав, задрожав усами ивсем телом, выхватил изножен остро отточенную шашку… Прохор вскочил, схватился забраунинг, волк захрипел, рванулся, задребезжал телефон, заокнами прогромыхала вскачь телега.
        -Клянусь, клянусь вот наэтой шашке! - заорал пристав неистово ивстал перед Прохором наодно колено. - Я, бывший офицер, Федор Степаныч Амбреев, незабыл честь мундира, честь оружия.
        Телега умчалась, зашевелившиеся наголове Прохора волосы успокоились, волк утих. Пристав целовал стальной клинок, отпоцелуев клинок потел:
        -Клянусь верой иправдой служить вам, Прохор Петрович, допоследнего моего издыхания. Явзыскан вами, уменя есть деньги… Только умоляю, нетрогайте мою Наденьку, умоляю, умоляю… и… вообще.
        Пристав поперхнулся изаплакал, аволк удивленно замотал хвостом.
        -Явыстрою тебе хороший дом, великолепно обставлю его. ОНаденьке же будь спокоен. Прощай, Федор.
        Пристав, утирая слезы, вышел какшальной, атри дня спустя вышел вместе сгостями наулицу иПрохор.

20
        -Носилки! Балдахин! - тоном придворного шута скомандовал Илья Сохатых.
        Пышный, сзолотыми кистями балдахин заколыхался наносилках, подплыл кПрохору. Величественно, какримский папа, Прохор воссел натрон власти имогущества.
        Густая толпа зевак замахала шапками, закричала «ура». Дозорный навершине башни «Гляди воба» дернул заверевку, Федотыч поджег фитиль, пушка ахнула второй раз.
        Блестя насолнце касками, двинулись пожарные, заними - балдахин, несомый наплечах гостями. Забалдахином - сотня конных стражников спятью урядниками. Впереди них гарцевал нарослом жеребце - подарке Прохора - сам пристав, усы вразлет, глаза пышут вновь обретенным счастьем и - белые какснег перчатки. Сзади - густой толпой народ. Мальчишки сгиком обогнали всех, стаей мчались кберегу:
        -Несут! Несут!
        Гудели медные гудки пароходов изаводов, веселый шум иговор, каркали грачи, шарахались прочь куры. Три парохода ичетыре катера выстроились борт вборт отберега кфарватеру.
        Меся сапогами икопытами густую грязь, шествие наконец уперлось вберег.
        Балдахин вплыл чрез дебаркадер напервый пароход «Орел».
        -Полный ход вперед!
        Буровя винтом воду, «Орел» двинулся отберега. Заним, шлепая плицами колес, поплескалась «Нина», за«Ниной» - «Верочка» ипаровые катера. Посередке реки разукрашенная флагами флотилия стала наякорь. Тысячная толпа, унизавшая берег, пялила глаза напароход «Орел». На«Орле» - движение. Балдахин поднесли кборту. Прохор сошел скресла, сбросил шубу, шапку, валенки, стал голый, приказал:
        -Вали!
        Его подхватили заруки, заноги, раскачали идалеко швырнули сверхней палубы вводу. Он летел, раскорячив ноги, взлохмаченный, бородатый, какнизверженный снеба сатана. Грохнула третья пушка. Астоявший возле борта дьякон Ферапонт опасливо покосился набеленький домик отца Александра ивовсе горло запел:
        ВоУгрю-у-ум-реке крещахуся тебе,
        Про-о-хоре-е-е!
        Берег взорвался криком «ура», полетели вверх шапки, загудели пароходы, грянул оркестр, адве пушки раз заразом сотрясали воздух.
        -Утонет, - говорили наберегу. Нет… Белому телу вода рада, непустит. ЗаПрохором бросился вводу имистер Кук, спортсмен. Желая стать героем дня, быстро раздевался, рвал наподштанниках тесемки иСохатых. Он трижды сразбегу подскакивал кборту, трижды крестился, трижды вскрикивал: «Ух, брошусь!» - ивсякий раз, каквстену - стоп! Палуба покатывалась сосмеху. Илья Петрович, одеваясь, говорил: «Ревматизм вногах… Боюсь».
        Ошпаренный ледяной водой, Прохор глубоко нырнул, отфыркнулся и, богатырски рассекая грудью воду, поплыл на«Орел». Весь раскрасневшийся, холодный, ляская зубами, он накинул доху, всунул ноги вваленки.
        -Ну вот. Соткрытием навигации вас… Теперь гуляем, - ипошел вкаюту одеваться.
        Пароходы двинулись смузыкой напрогулку потеченью вниз. Вкают-компании пировала знать, напалубе - публика попроще.
        Начался пир ивнароде. Гвалт исвалка заместа, зажирный кус. Особенно шумно идрачливо взастолице приискательской «кобылки». Новот пробки изчетвертей полетели вон, челюсти заработали вовсю, аж пищало заушами. Тысяча счастливчиков отводила душу, амногие сотни, непопавшие застол, вобиде начали покрикивать:
        -Тоже… порядки… Покакому праву ненавсех накрыто?!
        -Мы стой да слюни глотай! Аони жрут.
        Крики крепче, взоры свирепей.
        -Надо хозяина спросить. Почему такое неравненье?..
        -Мы вровень все работаем, пупы трещат. Аон стерва гладкая, что делает? Любимчикам - жратва, анам - фига…
        -Обсчитывает да обвешивает… Штрафы… Жалованьишко плевое. Атоже, сволочь, вводичку мыряет по-благородному, изпушек палит, какцарь… Его бы впушку-то!..
        Тут стражники снагаечкой:
        -Расходись! Нешуми!.. Мы рот-то вам заткнем.
        Ипристав наконе.
        -Ребята, имейте совесть! Хозяин делает рабочему классу уваженье, праздник… Авы… Что же это?
        -Наш праздник Первого мая!
        -Молчать!! Кто это кричит?.. Урядник, запиши Пахомова!.. Эй, кактебя? Козья борода!
        Прохор поднял двенадцатый бокал шампанского, пушка ударила пятидесятый раз.
        -Пью заздоровье отсутствующего Андрей Андреича Протасова. Урра!..
        -Уррра!.. - грянул пьяный пароход, ипаровые стерляди потянулись хороводом изкухни впир.
        Техник Матвеев поднял рюмку коньяку заздоровье всех тружеников-рабочих - живую силу предприятий.
        Ивозгласил Прохор громко, властно:
        -Можешь пить один. Анехочешь - досвиданья.
        Всем стало неприятно, все прикусили языки. Только дьякон Ферапонт, икнув вбороду, сказал:
        -Зарабочую скотину выпить негрешно, друзи моя. Се аз кузнец, сиречь рабочий. Пью завсю рабочую братию!.. Итебе, Прохоре, друже мой, советую. - Идьякон рявкнул вовсю мочь: - Урра!..
        Винные лавки ишинки работали наславу. Возле кабака, наколенях вгрязи, безшапки, вольный искатель-хищник Петька Полубык. Он пропил золотую крупку ипесочек ивот теперь, сложив молитвенно руки, бьет земные поклоны пред толстой целовальницей Растопырихой, заслонившей жирным задом дверь вкабак.
        -Мать пресвятая, растопырка великомученица, одолжи бутылочку рабу божьему Петрухе допервого фарту… - Итенорочком припевает: - Подай, Господи-и-и…
        -Проваливай, пьянчужка, пока я те собакам нестравила. Безбожник, дьявол! - кричит басом Растопыриха.
        Петька Полубык быстро подымается, рыжая проплеванная борода его дрожит, глотка изрыгает ругань. «Да нешто я ктебе хожу? Горе мое ктебе ходит, анея».
        Растопыриха, крепко сжав вымазанные сметаной губы, задирает подол ибыстро шлепает чрез грязь босыми ногами кпьянице.
        -Ану, тронь!
        Растопыриха, развернувшись, ударяет его вухо, пьяница молча летит торчмя головой внавоз.
        Пьяных вообще хоть отбавляй. Непраздник, асплошное всюду озлобление. Немилому хозяину припоминается все, ставится вукор всякая прижимка, всякая неправда, даже тень прижимки инеправды, даже тень того, чего сроду небывало инемогло случиться. Но, уж раз лед тронулся, река взыграла, ледоход свое возьмет: потопит низины, принизит горы, смоет всю нечисть сберегов.
        Праздник гоготал навсю вселенную свистками пароходов, буйством, криками, пушечной пальбой. Исолнце село затайгу, опутанную пороховой вонью исизыми дымками.
        Поздно вечером вбараках ивдомишках начались скандалы искандальчики.
        Столяр Крышкин, немудрящий мужичонка смочальной бородой, был лют впраздник погулять. Он спустил вкабаке все деньги, сапожишки сновым картузом ипришагал кродной избе, чтоб выкрасть кривобокий самовар впропой.
        Месяц перекатился внебе, глянул вправо. Имы заним.
        Барак. Сотни полторы народу. Раньше жили здесь семейные, теперь, сразвитием работ, сюда затесалось много холостых. Чрез весь барак - боковой коридор. Справа - скотские стойла длялюдей. Вкаждом стойле живет семья. Вкоридоре инструменты: кирки, ломы, лопаты, всякий хлам. Тут же, наскамейках иливповалку наполу, спят парни. Их называют «сынками». Азамужних баб, готовящих «сынкам» пищу, обшивающих «сынков», стирающих им грязное бельишко, называют «мамками». Абрамиха, грудастая кривая баба, жена забойщика, имеет пять «сынков». Они платят ей попятерке сносу вмесяц. Иногда случается, что, когда муж наночной работе, «сынки» спят снею. «Сынкам» хорошо; «мамке» все бы ничего, да грех; мужу денежно, ноплохо.
        Обычай этот давным-давно крепко вкоренился вжизнь - ивыгодно исмрадно. Женщин среди рабочих мало, самка здесь ценится самцами, какредкий соболь. Отсюда - поножовщина, разгул, разврат. Слово «разврат» звучное, нострашное. Однако невсякая таежная баба его боится. Проклятая жизнь вомраке, внищете, вподлых, нечеловеческих условиях труда толкает бабу впропасть. Баба падает надно, баба перестает быть человеком.
        -А-а-а! - нежданно вваливается вбарак пьяный забойщик Абрамов. Он плечом срывает спетель дверь всвое стойло, сразмаху бьет поморде спящего наего кровати толсторожего «сынка», хватает закосу жену, пинками грязных бахил расшвыривает поуглам заплаканных своих ребят, орет:
        -Топор! Топор!.. Всем башки срублю!
        Месяц перекатился влево. Имы заним.
        Будь здесь Нина, пожалуй, Прохор Петрович непосмел бы распоясаться вовсю.
        Вот они, спотыкаясь ихрюкая, вылезли изгромовско-го дома, обнялись, какхмельные мужики, зашеи ивдоль поулице густо месят грязь штиблетами, модными туфлями, лакированными, вшпорах, сапогами. Вкорню простоволосый Прохор, справа - пристав, слева - мистер Кук спогасшей трубкою взубах; зашею Кука держится Илья, зашею пристава, какматерый надыбах медведь, дьякон Ферапонт. Пьяная шеренга, выделывая ногами кренделя, то идет прямо, то вдруг, какотурагана, вся посунется вправо, двинется взабор ибежит кканаве, влево.
        Кто вочто горазд, какбыки набойне, они орут воинственную песню:
        Мы дружно наврагов,
        Набой, друзья, спешим!!! -
        ивалятся вканаву. Сопровождавшие их стражники соскакивают сконей, выпрастывают очумелых людей изгрязи, говорят:
        -Выскородия, отцы дьяконы, господа… Будьте столь добры домой… Утонете… Недолго изахлебнуться.
        Обляпанные черным киселем господа мычат, лезут вдраку, валятся. Накудрявой голове Ильи Сохатых полтора пуда грязищи. Умистера Кука тоже невидать лица: изслоя грязи торчит обмороженный нос да трубка.
        Урядник командует сконя:
        -Сидорчук! Мохов!.. Лыскин! Волоките их, дьяволов, заруки изаноги домой. Тычь дьякона-то вморду. Они все, черти, вбессознании…
        …Месяц закрылся черной тучей. Втайге мрак итишина. Новот движется-мелькает огонек. Это Филька Шкворень. Имы заним.
        Филька вбархатной синего цвета надевашке. Он прямо сгулянки, нотрезвохонек, притворился пьяным иутек. Заголенищем Фильки нож, вруке маленький ломик-фомка ифонарь. Глаза разбойника горят. Горе оплошавшему: раз - ичереп какгоршок.
        Вдруг - еще фонарик.
        -Гришка, ты?
        -Я, - ответил тот самый Гришка Гнус, что оконфузил вцеркви Нину, бросив натарелку старосты двадцать пять рублей.
        Они вступили наприиск «Новый», изрезанный ямами, канавами. Ночь каксажа. Шли зорко, чтоб неухнуть впровал инезахлебнуться. Кое-где подногами похрустывал, каксоль, снежок; вязкая, раздрябшая глина засасывала ноги.
        -Стоп! Кажись, здесь.
        Филька ломиком сорвал замок, иоба хищника спустились вшахту. Стальные кайлы вруках богатырей заработали слихорадочным усердием. Часа чрез два Филька Шкворень вылез. Гришка Гнус - бадья забадьей - подавал ему золотоносный песок. Заработал вашгерд. Промывка шла успешно. Золотые крупинки крупны. Хищники дрожали отхолода ивнутреннего волненья.
        -Богатимое золото, - шепнул Шкворень.
        -Ато - целый год хлещемся взабое, ихошь бы хрен…
        -Дурак!.. Эту жилу я нашел знаешь когда? Еще впозапрошлый понедельник. Напоролся нанее, да ну скорей каменьем заваливать. Аты думал, как?
        -Фартовый ты парень, язви тя!..
        Изпадей ираспадков потянуло сгольцов резким предутренним холодом. Хищники торопливо елозили огоньками фонарей подну вашгерда.
        -Сбирай, благословясь, крупку… Намой взгляд, фунта три сгаком, - прошептал Шкворень.
        Стукаясь вотьме лбами исопя, они стали снимать совочками добычу иссыпать ее вкожаную сумку. Руки их тряслись, дрожало сердце, ивсе куда-то провалилось сквозь землю, только глаза горели, клокотал пыхтящий хрип вгруди иподремывали сзапотевшими стеклами фонарики.
        Ивтоках леденящего холода сгольцов восстал изтьмы занозистый, сподковыркой, голос Ездакова:
        -Помогай Бог!.. Что, крупка?
        Фонарики - фук! - искрылись. Хищники испуганными крокодилами поползли набрюхе прочь. Игрохнул, какгром, выстрел, заним - другой. Вся тайга всполошилась изагрохотала. Раскатистое эхо, барабаня вгоры, внебеса, вомрак, оглушало хищников, будило всякую тварь: зверей, птиц, человека. Осторожно, чтобы нерухнуть вяму, затопотали кони, посвист ибоевые крики стражников стегали воздух, выстрелы бухали часто, нервно, какнавойне принеожиданной ночной атаке.
        Ислышались окрики Фомы Григорьевича Ездакова:
        -Сволочи! Ах, сволочи!.. Так-то вы караулите хозяйское добро?!
        Проскакавший вотьме всадник едва нерастоптал Фильку Шкворня - идальше. Филькино сердце обмерло, упало, исам он свалился вглубокую яму схолодной жижей.
        Шумнула, крепко завыла тайга, поднялся ветер, дождь. Иничего неразобрать, есть кто живой иль непогодь всех смела сземли. Филька Шкворень вяме коченел. Взмокшая, обляпанная грязью бархатная надевашка невыносимо знобила тело. Нет сил бороться схолодом. Яма глубокая - невыбраться. Прошел, пожалуй, целый час. Повалил густой липкий снег. Он быстро сровняет Филькину могилу сземлей. Влютых муках умирать страшно. Ледяная грязь успела засосать Фильку погорло. Неминучая смерть пришла… Борода Фильки затряслась. Он скривил рот, всхлипнул:
        -Отходили мои ноженьки. Прощай, белый свет. Прощай!
        Новугасающем сознании вдруг встал ослепительный свет, он хлынул мгновенной волной вовсе уголки тела. Филька выпростал изледяного киселя ивытер ошапку грязные руки, вложил врот четыре пальца исвистнул стакой силой, что унего зазвенело вушах.
        -Шкворень, ты?
        -Я… Ой, дружище!
        -Хватай!.. Держись крепче!
        ИГришка Гнус спустил вяму свой шелковый кушак.
        …Снег, хляби, ветер, грязь. Горничная Настя смеялась дослез, носердце ее раздражалось: все паркетные полы, вся мебель замазаны мерзостью, плевками, усыпаны битой посудой.
        Затопили две ванны. Всех обмыли. Надгосподами работали два конюха икучер. Мистер Кук лежал вванне струбкой взубах, бормотал: «Без рубашка - ближе ктелу… Очшень лютший русский пословисс…» - сплюнул через губу иуснул. Илья Сохатых лез совсеми вдраку, он непозволял себя раздеть инаотрез отказался мыться. Он навесь дом кричал, что его жена беременна, что она очень ревнивая, атут - здравствуйте пожалуйста - лезет снимать снего исподнее какая-то, прости господи, Настя, девка.
        -То есть я неНастя, я мужчина, - внушал ему кучер. - Вот взгляните крепче. Можете мою бороду усмотреть?
        -Н-не могу, эфиопская твоя морда, вибрион!.. Нетрожь меня, я сволком лягу!
        Дьякон мылся вванне самостоятельно, напевая псалом царя Давида:
        Омыеши мя, ипаче снега убелюся…
        Он выстирал штаны, белье иразвесил наверевке дляпросушки. Голым Геркулесом он вступил встоловую - Настя, бросив щетку, свизгом убежала. Ферапонт сдернул состола залитую вином скатерть, закутался внее иразлегся вкабинете наполу возле письменного хозяйского стола, сказав:
        -Манечка, несомневайся: я здесь.

21
        Инженер Протасов любил весенними вечерами заходить вэту избушку. Иногда просиживал вней досамого утра. Чрез сени жили хозяева, впередней половине ссыльный, «царский преступник», чучельщик Шапошников. Он маленький, бородатый, лысый. Постенам, наокнах, настоле звери изверушки, вуглу соскаленной пастью волк.
        -Все препарируете?
        -Да.
        -Нескучно?
        -Что же делать! Охота дает мне развлечение, препарировка кормит меня. Иначе вэтой глуши - духовная смерть.
        Первая встреча произошла так. Инженер Протасов принес коробку печенья ифунт сыру. Зачаем ведутся длинные разговоры. Протасов все пристальней приглядывается кссыльнопоселенцу, упорно что-то припоминает иникак неможет вспомнить нужное. Вдруг Шапошников начинает рассказывать освоем старшем брате, погибшем вселе Медведеве. Протасов весь насторожился, кровь бросилась вголову, спросил:
        -Какон погиб?
        -Подробностей незнаю, товарищ. Говорят, спился, сошел сума, сгорел. Брат, помню, писал мне овашем патроне Громове, когда тот еще мальчишкой был. Припоминаю, он пророчил Громову большую судьбу. Еще писал онекоей необычайной демонической женщине. Свесьма странной судьбой.
        -ОбАнфисе?
        -Да. Вы слышали?!
        -Какже! Ходят целые легенды.
        -Яполучил отбрата три предсмертных письма. Они написаны одно задругим. Два последних - утром ивечером, втот же день, я полагаю - вдень его трагической смерти. Письма ужасные. Все вмистических прорицаниях, висступленных фразах. Яудивляюсь, что сним стряслось? Всегда такой трезвый вовзглядах. Очевидно, влияние тайги, всей обстановки, аможет быть, иэтой женщины. Он ее любил, хотел жениться наней. Да инемудрено. Вот полюбуйтесь… - Шапошников вытащил из-под деревянной кровати, изсундука, вложенный вфутляр застекленный акварельный портрет.
        -Брат прислал мне фотографию. Мой приятель, известный портретист, сделал снее картину.
        НаПротасова глядела сквозь стекло очаровательная женщина. Правильный овал лица, тугие косы наголове, тонкие изогнутые брови, большие влекущие ксебе глаза, - отних нет сил оторваться.
        -Так вот она какая, эта Анфиса, - пресекшимся голосом прошептал Протасов. - Да это прямо одна изблестящих фантазий Греза! Сам Рафаэль оцепенел бы перед ней…
        -Такие женщины действительно могут свести сума.
        -Новней ничего нет демонического, она вся - свет. Отнее святость какая-то идет… Ну, Жанна д’Арк, что ли… - Протасов говорил тихо, все еще неотрывал глаз оточаровавшего его лица.
        -Аэто вот мой погибший брат.
        -Слушайте! - вскричал Протасов, вглядываясь вбольшую фотографию. - Да это ж вы!
        -Да, я сам смотрю наэтот портрет, каквзеркало. Нас всегда путали сбратом. Даже голос иманеры. Словом… Кастор иПоллукс.
        -Странно. Вы, право, каксказочная птица феникс, восставший изпепла.
        -Хм… Пожалуй. Иесли б я повстречался сГромовым, он обалдел бы. И, знаете, уменя есть еще интересный документ… Он вас, товарищ, может поразить. Приготовьтесь. - ИШапошников стал рыться всундуке, набитом потрепанными книгами. - Пожалуйста, наливайте сами, кушайте… Прикройте самовар. Он сугаром… Вот-с, извольте. - ИШапошников подал несколько листов бумаги, исписанных мелким угловатым почерком. - Это черновик донесения министру юстиции прокурора Стращалова поделу обубийстве Анфисы Козыревой. Словом, уголовный роман оПрохоре Громове. Довольно интересный. Тут иобрате моем. Возьмите ссобой. Надосуге прочтете.
        -Нокакже он… квам…
        -Стращалов - мой приятель. Когда-то вместе вуниверситете учились. Потом, года три тому назад, повстречались вссылке.
        -Что?.. Разве он…
        -Да, бывший прокурор Стращалов - революционер… - ИШапошников, потирая руки, захихикал вбороду. - Прокурор и… Да, странно. Досталось ему ну неполитическое, аблизкое кполитике дело… Студент какой-то… Ну, речь. Апрокурор, вместо обвинения, какначал да какначал крыть наши порядки! Ну, обыск… Нашли литературу. Вообще жандармерия давненько донего добиралась. Вот так-то…
        -Где же он теперь?
        -Кто, прокурор? Анедалеко. Полагает перепроситься сюда.
        Протасов заглянул всамый конец, врезюме докладной записки. Шапошников заметил, какщеки гостя побагровели.
        -Черт!.. Неможет быть… - швырнул Протасов рукопись настол. - Чтоб Громов был убийца!.. Нет, чушь, гиль…
        -Да, Прохор Громов прямой убийца Анфисы икосвенный убийца моего родного брата. Постараюсь сэтим мерзавцем сквитаться как-нибудь. - Голос Шапошникова был весь взазубринах, звучал угрозой. НоПротасов неслыхал его. Мысль Протасова заработала вскачь, вспотычку, его лоб покрылся морщинами, впохолодевших глазах отражалось душевное напряжение; Протасов взвешивал, оценивал заипротив, делал поспешные выводы, нотут же опровергал их логикой, направлял мысль вобхват всей громовской жизни сНиной вцентре, снова делал умозаключения. Наконец, отирая рукой вспотевший лоб, сказал:
        -Нет, нет… Это невероятно. Ваш прокурор, простите меня, клевещет.
        -Недумаю! - закричал фальцетом Шапошников и, потряхивая седеющей бородой, стал взад-вперед бегать покомнате.
        Волк, звери изверушки слюбопытством следили заним глазами. Набитая паклей белка, прижав лапки кпушистой груди, какбудто силилась очем-то намекнуть ему, может быть, отом давно прошедшем зимнем вечере, когда юный Прохор нес отШапошникова вот такую же, какиона, зверушку, новстретилась Анфиса - шум, крик, звонкая пощечина, имертвая свидетельница-белка осталась валяться наснегу. Да, да, обэтом. Иеще отом, что сейчас сюда, может быть, войдет ожившая Анфиса искажет всему миру, иволку, изверушкам, кто убил ее. НоАнфисе непроснуться. Только милый ее образ, запечатленный изысканной кистью мастера, безмолвствует вэтой хижине, иПротасову нет сил оторваться отнего.
        -Нет, нет, недумаю, чтоб прокурор Стращалов клеветал, - запыхтел взволнованный Шапошников. - Вовсяком случае, он будет здесь и, надеюсь, докажет вам, что ваш Громов - преступник.
        Квеликой радости Протасова, вместе сожидаемым грузом приехал иИннокентий Филатыч. Авместе сним…
        -Позвольте представить. Это родственник Нины Яковлевны, человек деловой, коммерческий. Иван Иванович Прохоров…
        Инженер Протасов козырнул, подал ему руку исказал Иннокентию Филатычу:
        -Ая вас попросил бы остаться здесь, помочь мне.
        Старик согорчением посмотрел всторону, подумал и, встряхнув длинными рукавами архалука, сказал:
        -Ладно… Ежели надо, останусь… Только поАнюте соскучился, подочке.
        Однако Анна Иннокентьевна запоследнее время неособенно-то скучала оботце. Ее помере сил старался развлекать закутивший Прохор. Странная какая-то, железная натура этот Прохор Громов. Два раза тонул наднях ввесенних бушующих речонках, втретий раз - утопил коня, сам выплыл. Время горячее, он сутра доночи наработе, спит, ест где придется, но, ежели попадет домой, заходит ночевать кАнне Иннокентьевне.
        Никто бы неподумал, даже любовница пристава Наденька, что набожная, строгая вдовица сбилась спанталыку, впала вблуд. Анна Иннокентьевна подчас исама недоумевает, какмог снею приключиться такой грех. Да уж недемон ли это обольститель, обернувшись Прохором, храпит унее напышной, лебяжьего пера постели? Когда пришла ей эта мысль, вдовица обомлела. И, вся смятенная, хотела осенить спящего крестом иужаснулась: вдруг это действительно сам сатана лежит, его перекрестишь, аон обратится втакое, что водну минуточку сума сойдешь. Нет уж, пес сним… Хоть бы отец скорей приехал.
        Аслучилось это очень просто. Второй день Пасхи. Ночь. Стукнуло-брякнуло колечко.
        -Кто такой?
        -Анюта, отопри.
        -Сейчас, сейчас!.. Ах, я прямо скровати… Ядумала - папенька.
        Она открыла дверь и, сверкая матово-белыми плечами, помчалась вспальню приодеться.
        Попили чайку, подзакусили. Обласканная ночь быстро миновала.
        -Куличи, Анюта, утебя очень сдобные, - говорил утром Прохор.
        -Ах, какие же вы греховодники, Прохор Петрович. Накого польстились, начестную вдову. Теперь все говенье мое, весь Великий пост - насмарку. - Она улыбалась, нослезы неудержимо текли поее полным бело-розовым щекам. - Инесмейте больше появляться, непущу.
        Начетвертый день Пасхи, когда были съедены все куличи, она, прощаясь, сказала ему:
        -Приходите. Буду ждать. Свежих куличиков испеку. Еще сдобней.
        Нашестой день Пасхи, удостоверившись ввероломстве Прохора, Стешенька иГруня решили вымазать бесстыжей вдове ворота дегтем. Но, повеликому женскому сердцу, пожалели позорить милого Иннокентия Филатыча и, вместо задуманного мщения, пошли вгости кИлье Петровичу Сохатых, где инахлестались обе разными наливками доодурения.
        НаФоминой неделе Прохор сказал вдове:
        -Ты мне надоела. Досвиданья.
        Анна Иннокентьевна три дня, три ночи неутешно выла, какосиротевшая сова вдупле. Атут пришло письмо:
        «Свет Анютушка! Христос воскресе! Яприехал, сижу нареке Большой Поток, напристани. Заарестовал меня Андрей Андреич дляработы. Асомной родственник Нины Яковлевны - Иван Иваныч Прохоров, будет жить унас. Приедем внезадолге».
        Вешние воды скатились. Угрюм-река вошла вберега свои.
        Мистер Кук идьякон Ферапонт, наудивленье всем, начали купаться. Холодная вода обжигала тело, быстро выбрасывала пловцов насолнечный прогретый воздух. Попробовал было понырять иИлья Сохатых, носхватил насморк, флюс идожаров проходил сподвязанной щекой. Вутешение свое он заметил, что утроба супруги действительно помаленьку увеличивается вобъеме.
        -Ангелочек… Милая… - сюсюкал Илья, придерживая застарелый флюс.
        Он сразу весь обмяк душой ителом, флюс лопнул, исчастливый будущий отец послал вгородскую типографию заказ напригласительные карточки сзолотым обрезом «по случаю высокоторжественного крещения младенца»…
        Заканчивалось здание большой литейной мастерской счетырьмя вагранками. Вот-вот должны прибыть сПротасовым новые станки имеханизмы. Инженеру-механику Куку дела погорло. Это ж его специальность. Но, будто понаущению дьявола, сним стали происходить странные истории. Может быть, влияние ранних купаний илилучезарно-спешный ход весны, авсего верней, что, потеряв всякую надежду навзаимность Нины, мистер Кук вплотную увлекается теперь девицей Кэтти. Словом, так ли, сяк ли, номистера Кука поутрам одолевал сильнейший сон. Бедный лакей Иван! Отнеприятности, отежедневных выговоров лошадиное лицо его стало еще длинней, ауши больше. Нет, попробуйте-ка вы разбудить этого окаянного американца! Мистеру надо подыматься всемь утра. Иван сшести часов начинает будто бы невзначай шуметь кастрюльками, посудой, ругать собаку, хлопать дверьми. Мистер Кук повертывается кстене, прикрывает ухо думкой иеще крепче засыпает. Безчетверти семь, стуча каблуками, каккопытами, Иван подходит кизголовью Кука:
        -Васкородие! Барин!
        Мистер Кук мычит.
        -Да барин же!.. Вставайте.
        Мистер Кук мычит, отлягивается ногой. Иван неотрывно тянет свою подневольную волынку. Когда его терпение иссякает, он трясет мистера Кука заплечо:
        -Да вставайте же, вам говорят? Ато опять ругаться будете…
        -Пшел кшертям!
        Иван продолжает трясти его, весь сгибается, приставляет рот ксамому уху спящего игромко орет. Тогда мистер Кук, озверев, схватывает Ивана заволосы иначинает мотать его голову вразные стороны:
        -Вот тебе!.. Так, так, так… Начужой кровать рта неразевать!
        Иван вырывается, отступает вкухню; ему смешно ибольно. Бормочет:
        -Ну ичерт сним… Ипусть дрыхнет. Тьфу!
        Ввосемь часов барин вскакивает:
        -Иван! Идьет! Длячего неразбудил?!
        -Побойтесь, барин, Бога… Глотку кричавши повредил.
        -Врешь, врешь… Какой такой есть глотка? Дурак!
        Два дня Иван применял ловкий маневр. Безрезультатно использовав все меры, он наминуту затихал ивдруг оторопело бросался кмистеру:
        -Барин!! Мамзель Катя, учителка!
        -Где?
        -Наулке дожидается…
        Мистер Кук мгновенно вскакивал и, едва продрав сонные глаза, схватывал одновременно сапоги, штаны, жилетку. Момент горького разочарования сменялся брюзгливой бранью. НоИван терпел.
        Натретий раз магическое слово «Катя» произвело обратное действие: мистер Кук выхватил из-под кровати сапог ипустил его вудиравшего лакея. Иван злорадно захохотал, высунул издвери голову, сказал:
        -Мимо, васкородие… Крынку изволили смолоком разбить. Вставайте. Вставайте.
        Зачаем мистер Кук дружески беседовал сИваном:
        -Запаздываю наслужбу. Яэтого нетерплю. Разбудишь - двадцать копеек. Неразбудишь - штраф.
        -Деретесь очень, барин.
        -Аты таскай меня заноги немножечко скровати, поливай водичкой. Изобрети очшень лючший способ.
        -Слушаюсь.
        Иван изобрел: он достал где-то старую оглоблю, что дало возможность, обезопасив себя расстоянием, тыкать изкухни барина вспину концом оглобли. Пока-то барин вскочит да сгребет сапог, аИван уже наулице. Так остроумно был разрешен терзавший лакея вопрос.
        Нокто разрешит сердечные терзанья Кэтти?
        «Папочка! - писала она отцу. - Неможешь ли ты устроить мне место где-нибудь там, возле тебя. Втакой глуши, какздесь, существовать мне тяжко. Боюсь наделать глупостей».
        Впрочем, эти строки писались вскоре же после шалой ночи влесной охотничьей избушке. Нотогда был снег, мороз, теперь - все зазеленело, ибукет нежных фиалок, преподнесенный мистером Куком, стоит возле ее кровати.
        Милый, милый мистер Кук! Он вот-вот сделает ей предложение. Он показал ей сберегательную книжку ипачку процентных бумаг. Унего капитал вдесять тысяч. Придется запросить папочку, много это илимало? Какжаль, что нет здесь Нины.
        Бедный, бедный мистер Кук! Он досих пор незнает, влюблен он вКэтти илинет… Какая трудная, какая непонятная вещь - любовь. Длячеловека, мозг которого загроможден математическими формулами, схемами стропил иферм, уравнениями кривых ипрочей дребеденью, любовь есть сфинкс. Впрочем, игра влюбовь довольно занимательна. Авдруг… вдруг Кэтти согласится быть его женой? О, тогда все пропало - имистер Кук погиб. Тогда - прощай мечта омиллионах, особственных приисках, ошироких масштабах жизни. Десять тысяч. Ха-ха! Разве это капитал? Какжаль, какжаль, что здесь нет его богини Нины.
        Новот Нина прислала письмо Протасову:
        «Дорогой Андрей. Несердитесь, что это первое письмо после долгой нашей разлуки. Масса дел. Спасибо, помог расторопный Иннокентий Филатыч. Новаше присутствие было бы незаменимо. Теперь все помаленьку наладилось. Дела снаследством приведены вотносительный порядок. Выяснилась наличность капитала. Ятеперь, подвашим руководством, могу воевать сПрохором Петровичем. Надо изобрести систему, которая заставила бы его волей-неволей стать человеком. Яотлично понимаю, что обострять отношения срабочими опасно: это грозило бы нашей фирме крахом. Авот Прохор Петрович нежелает этого понять. Что же касается наших сним взаимоотношений, то… Впрочем, я небуду писать оних, вы сами сможете догадаться. Только одно скажу, что вглубине души я Прохора все-таки люблю. Вы наэто, знаю, горько улыбнетесь, скажете: какая нелепая несообразность. Да, согласна. Вдруг я, христианка, верная жена, и - Прохор: весь, какпластырем, облепленный пороками, грехами. Ну, что ж поделаешь. Бывают аномалии. Да! Самое главное. СИннокентием Филатычем приедет квам старик Иван Иваныч Прохоров, мой двоюродный дядя. Пригрейте его. Постарайтесь
устроить так, чтоб он непопадался наглаза мужу. Покрайней мере - домоего возвращения. Ато Прохор может подумать, что я собираюсь постепенно перетащить кнему всех своих родственников. Обэтом старике будут унас сним большие разговоры.
        Теперь оделах… Во-первых…»

22
        Свои дела инженер Протасов завершил блестяще: обоз вполтораста лошадей завтра двинется сгрузом врезиденцию «Громово».
        ЗаПротасовым, наверное, была слежка - урядник здесь «с понятием», ноиПротасов недурак: после окончания работ он нарочно громко пригласил всех работавших унего «политиков» длярасчета вквартиру Шапошникова. Значит - просто деловые отношения, неболее. Невиданной щедростью Андрея Андреевича политики остались весьма довольны. Зачаем велись страстные разговоры оположении громовских рабочих. Предлагалась подача рабочими коллективной жалобы вПетербург, мирная забастовка, вооруженное восстание. Юноша сблестящими глазами, Краев, покашливая, воскликнул:
        -Возьмите меня, товарищ Протасов, ксебе наслужбу - инатретий же день я берусь организовать немирную, какпредлагаете вы, аполитическую забастовку совсеми вытекающими отсюда последствиями.
        -Это преждевременно, - сказал Протасов. - Уменя имеются кой-какие перспективы. Его жена - прекрасная женщина… Она… Впрочем, обэтом тоже преждевременно.
        -Простите, пожалуйста, - желчно заскрипел, каккоростель, болезненный Краев. - То есть какэто - преждевременно?! Растоптать гада никогда непреждевременно…
        -Прежде чем решиться натакой шаг, надо взвесить обстоятельства, которых вы, товарищ Краев, незнаете, - отпарировал Протасов наскок юного энтузиаста.
        -Вы, Протасов, сдается мне, ведете двойную игру, - продолжал горячиться Краев. - Вы хотите, чтоб иволк был сыт иовцы целы. Абсурд!.. Вы какмаленький иликакпоуши влюбленный ждете какого-то чуда отженщины…
        -Краев, замолчи! - вдва голоса оборвали юношу.
        -Еще неизвестно, кто изнас маленький: я иливы. - Иголос Протасова дрогнул вобиде. - Что ж вы отменя, Краев, требуете? Впрочем, вы ничего неимеете права требовать отменя.
        -Отвас требует народ, анея!.. - затрясся, каквлихорадке, Краев изакричал, пристукивая сухоньким потным кулачком вострую коленку: - Вы, если угодно, все время, каждую минуту должны взрывать изнутри предприятия мерзавца Громова! Все время разрушать его благосостояние! Вот путь революционера! Авы что? Вы продались патентованному негодяю забольшие деньги… (Протасов вздрогнул ивесь похолодел.) Простите меня, дорогой товарищ, необижайтесь… Яочень болен… Я… - Ион надолго закашлялся.
        Душе Протасова допредела стало неуютно. Запальчивые слова юноши крепко вонзились вего сознание.
        -Продался? Спасибо, спасибо, - едва передохнул он.
        Все наперебой стали защищать Протасова. Юноша, все еще кашляя, тряс головой, отмахивался руками, страдальчески гримасничал, стараясь улыбнуться оскорбленному им Протасову. Тот прошелся покомнате и, поборов себя, спокойно сказал:
        -Вданное время ивданном случае всякие радикальные меры поотношению кГромову я считаю нецелесообразными. Что касается линии своего поведения, то я отчет вэтом отдам вдругом месте.
        Возвратясь всвою избу, Андрей Андреевич долго немог уснуть. Подвпечатлением стычки сКраевым всознании Протасова встал вовсю силу трагический вопрос самому себе: революционер, марксист, имеет ли он, всамом деле, право возглавлять крупнейшее дело народного врага имножить его капиталы? Неложится ли поэтому ответственность застрадания рабочего класса наего собственные плечи?.. Икаквывод: быть Протасову сПрохором Громовым илирасстаться сним?
        Страшно сказать; «быть», еще страшней ответить: «нет». Вопрос остался безответа, вопрос повис надего судьбой, какмеч.
        Разбитый Протасов провалялся доутра втягостной бессоннице. Пред утром, когда тревожная ночь соскользнула сземли внебытие, Протасову улыбнулись обольстительные глаза Нины: «Андрей, мы еще поработаем стобой, мы еще потягаемся сПрохором Петровичем».
        -Да, да, - засыпая, мотнул Протасов отяжелевшей головой понеугревной, каккаторга, подушке.
        Наследующий день, вдвенадцать часов, семьдесят пять возчиков сели поднавес застол. Жирные щи, каша, пироги срыбой ипостакану водки. Изобретательный Иннокентий Филатыч сиял. Он угощал мужиков какрачительный хозяин. Когда все было съедено, он встал увыхода.
        -Сыты ли?
        -Сыты, папаша!
        -Все ли сыты?
        -Все! Благодарим.
        Разукрашенный лентами, цветами, кумачом обоз вытянулся влинию. Заиграла музыка. Каждый возчик, утерев усы рукой, подходил кИннокентию Филатычу, старик трижды целовался сним, говорил:
        -Постарайся, друг!
        Обласканные возчики спешили ксвоим лошадям.
        -Трога-а-й!..
        Оркестр грянул шибче. Обоз, скрипя колесами, двинулся впоход.
        -Счастливо оставаться, папаша! - взмахивали шапками возчики.
        Иннокентий Филатыч Груздев закрещивал обоз большим крестом ивовсе стороны помахивал беленьким платочком. Заобозом - продукты, походные кухни ифураж.
        Ну, Кешка, ты, брат, воистину деляга, сказал приехавший сГруздевым Иван Иваныч Прохоров и, силясь улыбнуться, лишь задвигал черными, сгустой сединой, хохлатыми бровями.
        Ямщик подал тройку, оба старика сели втарантас.
        -Ая пришел квам, товарищ, попрощаться. Завтра еду, - сказал Протасов.
        Шапошников, потряхивая бородой, сжаром тряс руку Протасова исам весь трясся.
        -Что? Знобит?
        -Нет, хуже. Нервы… Хотел выпить валерьянки… Авместо того… Эх!.. Давайте выпьем.
        Протасов сел. Шапошников был подизрядным хмельком. Все лицо внапряженном смятении, серые глаза возбуждены.
        -Прощайте, Протасов, прощайте. Кажется, закручу.
        -Напрасно. Кчему это?
        -Вы никогда небывали вссылке, вот и…
        -Человек привсяких обстоятельствах должен оставаться человеком.
        Шапошников безнадежно отмахнулся рукой, выпил водки, сморщился, сплюнул сквозь зубы, какгорький пьяница.
        -Теоретически, - сказал он. - Апрактически - кой-кто изнаших илиспивался, илиубивал себя. Случается ихуже: женятся надочках торгашей иедут стоварами втайгу грабить тунгусов.
        -Лучше бежать.
        -Да, я согласен. Ноя устал… Устал, понимаете, жить… Ичувствую, что…
        -Бросьте, бросьте.
        -Пейте, Протасов.
        Чокнулись, выпили. Непьющий Протасов проглотил скверную водку сомерзением.
        -Слушайте, Шапошников… Подарите мне рукопись прокурора.
        -Зачем?
        -Надо.
        -Вы несумеете использовать ее.
        -Помогут обстоятельства.
        Шапошников вздохнул, сморщился, почесал заухом, сказал: «Возьмите», - и, пошатываясь, подошел кокну. Руки назад, он смотрел через стекла вмрак иничего невидел. Спина его сутулилась, плечи вздрагивали. Смущенный Протасов стал тихонько насвистывать какой-то мотив.
        -Чувствую, что скоро, - раздался отокна надтреснутый голос. - Забратом - фють! Астрашно… Бездна. Уничтожение сознания.
        Протасов молчал. Он невыносил присутствия пьяных, собирался уходить.
        Шапошников вдруг круто обернулся, вскинул кулаки и, потеряв равновесие, хлюпнулся задом наскамейку.
        -Мерзавец он! Мерзавец… Так ему искажите… Несойду сума, пока неотомщу забрата! Аежели сойду, то исумасшедший приду кнему! - выкрикивал Шапошников, сильно заикаясь. Потом, какженщина, всхлипнул, ударился затылком встену изакрыл лицо ладонями. Раздался отрывистый, какой-то лающий плач.
        -Ямнимая величина! Ямнимая величина! - отсмаркиваясь, кричал Шапошников. - Якорень квадратный изминус единицы… Презирайте меня, Протасов… Я - нея.
        Вдруг вголове Протасова блеснуло дикое предположение: да уж нетот ли это Шапошников, один изгероев Анфисина романа? Ався выдуманная история пробрата - гиль, бред? Протасов прекрасно знал всю жизнь семейства Громовых вМедведеве изподробнейших рассказов Ильи Сохатых. Что зачертовщина. Неможет быть?!
        Протасову отмелькнувшей мысли стало непосебе. Вголове играл туман отдвух рюмок выпитой водки. Он закрыл глаза истарался сосредоточиться. Фу, черт, какая нелепость лезет вголову!..
        Протасов внезапно вздрогнул, какотприкосновения холодного железа. Против него - Шапошников. Керосиновая лампа едва мерцала. Лицо Шапошникова растерянно, мокро отслез, жалко. Шапошников через силу улыбнулся и, держа Протасова заруку, шутливо погрозил ему пальцем.
        -Язнаю, вы очем. Ерунда, ха-ха!.. Ерунда! Тот брат сгорел, погиб. Это условно верно, какединица, деленная нануль, есть бесконечность…
        -Условно? - Протасов, робея, глядел вего возбужденные глаза. - Ваш брат заикался, ивы заикаетесь… Это внекотором роде…
        -Да, когда пьян иливолнуюсь… Наследственно. Дедушка наш алкоголик, отец тоже…
        -Вы давно вссылке?
        -Только безэкзамена. Яж говорил вам, что я… Впрочем… Довольно, довольно, милый друг, довольно. - Он вынул изкармана тряпочку ивысморкался. - Я… я… я слишком много… страдал. И, поверьте, мне скучно расставаться свами. Наше село называется - Разбой… Этим все сказано.
        Они поцеловались. Волк, звери изверушки провожали Протасова печальным взглядом.
        -Да… - остановился вдверях Протасов. - Дайте мне еще раз взглянуть…
        -Что, наАнфису? Нет, нет.
        -Почему?
        Шапошников, почесывая бока горстями, покачиваясь, залился скрипучим смехом:
        -Ре… ревность, понимаете… Ревность.
        Ивдруг лицо его заледенело.
        Обоз двигался прямиком попроложенной Громовым грунтовой дороге. Старики же ехали постарому тракту, чрез деревни, чрез села, где можно сменить лошадей. Навторой день путники издали увидели захрясший нааршин вгрязи тарантас споднятыми оглоблями, австороне привязанную кдереву, поуши заляпанную грязью лошадь. Втарантасе человек читает газету. Сравнялись.
        -Илюша, ты?
        -Я, Иннокентий Филатыч… Здравствуйте!
        -Давно сидишь?
        -Сутра. Часика четыре. Ямщик занародом напристяжке угнал. Влипли крепко. Это называется - тракт, сплошная, я вам скажу, аксиома. Асвами кто?
        -Так, человек один, - ответил Груздев.
        Иван Иваныч, закутавшийся вворотник драпового архалука, повел наИлью хохлатыми бровями, отвернулся.
        -Ая напристань гоню. Телеграмма получена. Мебель стиль-фасон Прохору Петровичу пришла! - прокричал вдогонку путникам Илья Сохатых. - Анаш хозяин насоляных варницах гуляет!
        -Чего? Гуляет? Ха-ха! Важно.
        Кдеревне Гулькиной путники подъезжали ранним вечером. Соляные варницы Громова были вверсте отсюда, меж двух озер. Будни, сдеревни долетает песня, шум. Пьяный мужик лежит поперек дороги. Пьяная старуха плетется возле изгороди, говорит сама ссобой. Телята пронеслись, задрав хвосты. Упоскотины умирает обожравшийся вином пастух-старик. Пьяными голосами враз поют двадцать петухов. Сивушным духом пышет воздух, голосит гармошка, нескладный хор подхватывает песню, ивсе звуки покрывает здоровецкий чей-то бас.
        -Ферапонт, - сразу догадался, въезжая вхмельную деревеньку, Иннокентий Филатыч. - Дьякон новый, изкузнецов, Прохора Петровича дружок. Стой, ямщик!
        Нагребне полого спускавшегося креке зеленого берега большая десятивесельная лодка. Накорме совершенно голый Прохор, вовсем своем бесстыдстве. Он прокутил всю ночь, он пьян. Шея унего крепкая, плечи снаплывом, нобелое тело стало утрачивать былую стройность, подкожей отлагался разгульный жирок благополучия. Какая-то дикая забубенность вжесте, вголосе, вовзгляде хмельных оплывших глаз. Окруженный толпой загулявших девок, баб, шумливым полчищем детей, он чувствовал себя всвоей тарелке, какПосейдон, окруженный Амфитридами. Ему наплевать навсех. Что такое толпа людей? Она продажна. Запятак, заводку он уведет ее куда угодно, он заставит ее ползать накарачках, прикладываться кего купеческому брюху. Ипусть посмеет только пикнуть закабаленная деревня, хозяин хлопнет ладонь владонь - истароста ссотским сведет всех мужицких коров илошадей вуплату долга. Нохозяин сегодня добр ипьян, толпа тоже пьяна, толпа колобродит схозяином весь день. Эх, горькое, горькое ты счастье!
        Прохор стоит накорме дубом, крепко держится заруль.
        -Господин атаман! - возглашает стоящий наносу дьякон вкрасной рубахе, вплисовых шароварах. - Аневидать ли чего вволнах?
        -Нет, ничего невидно, - рассматривая из-под ладони простор Угрюм-реки, по-серьезному отвечает Прохор и, каккапельмейстер, взмахивает рукой.
        Визгливый хор мужиков ибаб суханьем, сприсвистом рвет воздух:
        Ничего-о-о вволнах неви…
        Да неви-и-н-дно!..
        Только ло-о-дочка да черне… да черне-е-е-ет!..
        -Тяни! Тяни! - командуют обалделые, сзаплеванными бородами десятский ссотским. Сполсотни подгулявших баб идевок, влегая грудью влямки, прут судно полуговине вниз, кводе. Пять вдребезги пьяных мужиков, падая, разбивая себе зубы, усердно подхватывают лодку сзади.
        -Вали веселей, вали!.. - подбадривает Прохор. - Всем позолотому!
        Охальные бабы оглядываются наПрохора, толкают одна другую локтем вбок, хохочут. Девкам оглянуться стыдно, уж разве так как-нибудь, из-под руки, сквозь пальцы.
        Авот какподмывает оглянуться.
        Лодка поскрипывает, мужики подергивают, бабы зубоскалят надголым Прохором. Алодка ходом-ходом вниз.
        -Чего будешь, хозяин, вводе делать? - кричат бабы.
        -Сбабами, сдевками купаться.
        -Ишь ты, лакомый! Водичка шибко холодна.
        -Коньячком да наливкой согреем…
        -Ишь ты!.. Неослепни смотри, наголых глядя… Вот ужо хозяйке твоей пожалуемся… Вот ужо, ужо…
        -Стоп!! - гаркает дьякон Ферапонт. Все вздрагивают, выпрямляют спины. - Господин атаман! - вопрошает он. - Аневидать ли чего влодочке?
        -Нет, ничего невидать. - ИПрохор вновь взмахивает рукой, каккапельмейстер. Хор визжит:
        Только паруса беле… да беле-е-еют!..
        Иван Иванович стоит втарантасе вовесь рост, глаза его какподсолнцем куски льдин: покапывают слезы.
        -Вот это иесть Прохор-то?
        Его голос дрожит, бритый рот кривится.
        -Да, - отвечает ему Иннокентий Филатыч. - Он самый.
        -Тьфу! - болючий летит плевок вслед удаляющейся лодке сПосейдоном. - Погоняй, ямщик!
        Часть шестая

1
        Стояла небывалая жара. Тайга суха, какпорох. Навершине башни «Гляди воба» день иночь дежурят дозорные, потайге рыщут налошаденках старики измужиков иликалеки спроизводства - их обязанность охранять лес отпожаров, они получают гроши иназываются огневщиками.
        Тайгу отпожаров стерегли огневщики; рабочую толщу, где много горючего игорького, раздували «поджигатели» - им больше невмочь терпеть угнетения себе подобных.
        Впрочем, организация протеста происходила самотеком, стихийно, какилесной пожар. Вбараках, вчайных, вземлянках стали появляться «разговорщики» изсвоих смекалистых парней илиизполитических ссыльных, работавших напредприятиях, ато ипросто ветер споля: какой-нибудь Гриша Голован, какой-нибудь Петя Книжник - перелетные птицы, неимевшие пристанища.
        Сгрудятся попраздничному делу вбараках рабочие, начнут горестно подсмеиваться надсобой, житье-бытье перетряхать: тут прижимка, здесь прижимка.
        -Эх, жаль, Гриши Голована нет!
        -Какнет! Здорово, дружки, я здесь!.. - Исухоребрый, спина - доска, ноги - жерди, вылезает сзадних нар, изтемноты желтолицый, болезненного вида человек.
        Рабочие - вобрадованный хохот, наперебой миляге руку жмут. «Авот папироску», «Авот лепешечку», «Авот кружечку чайку», «Эй, бабы, плесните товарищу молочка чуток!»
        Здесь живут землекопы-дорожники.
        Зачаем - вприкуску, вприлизку, вприглядку - намозолившие уши разговоры, сетования; отних давным-давно болит душа.
        -Протасов все-таки хоть ихороший, абарин. Протасов поманил нас - да замолк. Что нам делать?
        -Это зовется выжидательная политика, - грызет черствую лепешку молодыми, носгнившими втайге зубами Гриша Голован. - Это зовется - накопление сил. Что ж, его политику я вполне одобряю. Пока нет рабочей организации, пока нет запасного капитала, забастовку подымать глупо. Вы хозяину - требования, аон вам - фигу. Вы невышли наработу, аему - плевать. Вы полезли нанего скулаками, аон навас спушкой, свинтовкой, сплетьми…
        -Стой, стой, Голован! Заврался, - враз вскрикивают горячие мужики ипарни. - Ежели мы наработу невыйдем, он через неделю лопнет, сукин сын… Да ежели дружно взяться, да ежели сознательно. Он мильен тыщ неустойки должен заплатить казне. Да казна его сразу вострог запрет.
        -Ха, казна! - ИГриша Голован швыряет напол свою засаленную студенческую, ссиним околышем фуражку. - Акто, я вас спрошу, казна? Жулик нажулике, вот кто. Нет, ребята, вы нетово, неэтово…
        Некоторое время длится пыхтящее молчание. Гриша Голован покашливает вгорсть, засовывает руки врукава холщовой рубахи, нарочно медлит, какбы прощупывая настроение рабочих, наконец зябко ежится иговорит:
        -Вы, ребята, живете вусловиях жестокого произвола инасилия. Начать сдоговоров. Яуж нестану толковать орабочих часах, оничтожном заработке. Договоры самые кабальные.
        -Правильно, правильно! - напирают наГришу совсех сторон. - Мы сюда забрались, какмыши вловушку. Прямо влипли.
        -Аглавная кабала, ребята, вот вчем, - старается заглушить их голоса агитатор-«разговорщик». - Администрация обязывается насвой счет доместа жительства доставлять только тех рабочих, укоторых срок найма кончился. Аежели рабочего увольняют запроступки, он должен выбираться домой своими силами. Аподи-ка… Другой затри, запять тысяч верст отсель. Поэтому увсех вас боязнь остаться безработы, безхлеба вглухой тайге. Иэто действительно страшно. Это главная кабала, я вам говорю. Это заставляет вас совсем мириться, всему подчиняться, все терпеть… Фу ты, будь он проклят! Нопогодите, ребята! - ИГриша сазартом потрясает кулаками, глаза горят, выкатываются изорбит. - Настанет время, ребята, когда мы… Впрочем… Ну ладно, дальше… - Он намгновенье взмыл, какподброшенный мальчишкой голубь, но, словно завидя парящего орла, быстро сел наземлю. Бунтарская натура агитатора всегда толкала его звать народ кполитической борьбе, квосстанию. Номестный забастовочный комитет, негласно ютившийся всамом поселке, предписывал тактику чрезвычайной осторожности: недопускать насобраниях политических речей, зарвавшихся ораторов
стаскивать сбочки зашиворот, постепенно направлять борьбу вчисто экономические рамки, чтоб преждевременно недать полиции повода кразгромам.
        -Вы бы, ребята, всвоем бараке старосту выбрали, - предлагает Гриша.
        Выбирают старосту.
        -Ачто мне делать? Разъясни собранию… - просит выбранный Емельян Ножкин, крепкий старик согромным носом.
        -Слушай, товарищи! - встает Гриша Голован. - Староста - неограниченный хозяин барака. Он смотрит запорядком: чтоб небыло пьянства, драк. Вслучае забастовки староста следит задисциплиной, чтоб рабочие нешлялись кслужащим инешушукались сними. Да мы впоследствии инструкцию дадим… Атеперь, товарищи, уж кстати, давайте наметим выборных - двоих отсотни рабочих. Они потом войдут врабочий комитет - руководить забастовкой.
        -Значит, забастовка будет?
        Гриша Голован нахлобучивает студенческую фуражку доушей, улыбается иговорит сзапинкой:
        -Будет.
        Авдругом бараке орудует Петя Книжник. Он нищий ненищий, скорзиночкой дляподаяния, азапазухой книжонки. Сослужащими, сполицией он ласков инизкопоклонен. Начальству ивголову неприходит, что Петя агитатор.
        -Ребятки! - взывает он крабочим-плотникам. - Лишних ушей нет? Какнасчет забастовки мекаете? Кто-нибудь говорил вам? - Петя присаживается, утирает лицо рукавом заплатанной надевашки. - Испить бы. - Пьет воду, сытно рыгает, легенькая, ввиде хвостика, бороденка его дрожит. - Ну, так вот, ребята… Кзабастовочке-то тово… Будьте готовеньки… Кажись, наклевывается…
        Агитатор начинает рыться всумочке, вытаскивает три красненькие брошюрки.
        -Вот нате-ко-те, прочитайте-ко-те, грамотеи-то есть, поди? Пользительное чтение. Атеперь, товарищи, давайте выберем старосту барака инаметим выборных врабочий комитет…
        Так течет время. Петя, подзакусив, наговорившись, прощается совсеми иуходит.
        Асреди рабочих механических заводов орудует латыш Мартын, ему сорок лет, четыре года пробыл вкаторге. Идет своим чередом работа среди лесорубов, золотоискателей.
        Уже были маленькие группочки впяток, вдесяток лиц. Группочки ширились, росли, умнели, постепенно превращались вгруппы. Вголовы этих избранных рабочих исподволь внедрялось сознание их личного бессилия, их коллективной мощи, понятие оклассовой борьбе, ненависть кэксплуататорам.
        Набашне «Гляди воба» дозорит вночное время Константин Фарков. Прохор ему верит, каксамому себе. Фарков старик, ноего глаз зорок, нервы крепки, сон надним власти неимеет.
        Глухая ночь. Ветрище. Башня скрипит, ее вершина плавно раскачивается. Константин Фарков, въедаясь взглядом вдаль, настороженно бодрствует. Даль непонятна даже заправскому таежнику, она угрюма итаинственна.
        «Пожар», - вдруг сам себе говорит Фарков. Сначала, каквспых спички втемноте, огонек лизнул глаза, потрепыхал исгинул. «Померещилось», - думает Фарков. Нонет. Опять вдали кто-то хочет закурить. Инеодин, адвое, сразу две спички, ичуть помедля - третья. Фарков взял вбинокль огонечки наприцел. «Пожар, - сказал он уверенно, соображая, что делать. Спички негасли, огоньки перебегали, сцеплялись друг сдругом, зачинали веселый пляс. - Либо вдвадцати верстах, либо всорока, анет, так ивсотне верст. Неразберешь…» Он подергал заверевку, заглянул вниз, подождал, еще подергал.
        -Эй!.. Кого?! - послышался изпреисподней стариковский голос.
        -Федотыч, ты?
        -Нет, корова!.. Кому же боле-то?
        -Тайга горит, слышишь?
        -Неужто нет!.. Впушку, что ли, вдарить?
        -Пошто… Звони хозяину!
        Федотыч закряхтел, отвернулся ответра, постоял немножко замалою нуждой ипокултыхал всвою каморку.
        -Алю, алю! Прохор, ты? Тайга пластат!.. Фарков усмотренье сделал, велел сказывать тебе… - бредил полусонный Федотыч, покашливая втрубку.
        Прохор затрясся, закричал:
        -Буди народ! Дуй изпушки!.. Больше пороху!
        -Знаю… Учи кого другого… Вешать, что ли, трубку-то? Алю! Алю…
        Отгромоносного рева пушки сотряслась вся башня. Константин Фарков посунулся носом, сел, адюжина дравшихся вблизи медведей враз прекратили свалку, рявкнули и, бросив медведицу, - враскорячку кто куда.
        Прискакал наконе Прохор Петрович. Сорокасаженную высоту он взял махом. Было два часа ночи. Огоньки вдали разгорались, полоса бегучих вспышек ширилась.
        -Нестрашно, - сказал Прохор. - Далеко.
        -Далеко-то далеко, да, вишь, ветер-то сваливает сюда, вот вчем суть… Авпрочем, гляди, какзнаешь. Твое добро.
        -Ветер переменится, - уверенно, каквсегда, ответил Прохор. - Спать пойду. Аты карауль.
        Утром действительно ветер успокоился. Вовсех предприятиях работы шли своим порядком. День, казалось, миновал благополучно. Однако квечеру стал вновь пошаливать опасный ветродуй.
        Сбашни видно - густые клубы дыма нависли надпожарищем, какбудто там, нагоризонте, тысячи цыган рассевшись укостров, курили трубки. Пространство все больше ибольше насыщалось мглой. Небо утрачивала синь, мутнело. Заходящее солнце бросало наземлю зловещую, сжелтым отливом, тень. Ветер стал упруг, упрям. Сила его все возрастала. Крылья ветра пахли гарью. Лениво раскачиваясь, тайга загудела сплошным шумом. Лицо природы изменялось. Деревья шептались печально изагадочно, птицы стаями неслись через башню зареку; вих полете - растерянность, излом.
        Прохора тоже щемила тоска. Пошел набашню.
        Ветер креп, башня скрипела всуставах. Вершина ее ходила вправо-влево - уФаркова кружилась голова. Солнце закатилось вдым.
        Вечерних, обычно четких звезд теперь немог нащупать глаз.
        -Ну как?
        Фарков уперся взглядом вгулявшие нагоризонта огоньки, ответил:
        -По-моему, надо, Прохор Петров, какие-нибудь способа принимать.
        -Какие же? Канавы, что ли?
        -Канавы навряд помогут. Гляди, разыграется, непришлось бы встречный пожар пускать.
        -Каквстречный пожар? Непонимаю.
        Фарков сел напол, сказал:
        -Укачало меня, - истал объяснять таежные способы тушения лесных пожаров.
        -Пропустишь время, всего лишиться можешь, - говорил Фарков, попыхивая трубкой. - Намоих памятям село да две деревни огонь слизнул. Натриста верст пламя шло.
        -Да неужто?
        -Уж поверь. Может так случиться - водних порткам вреку убежишь, погорло вводе сидеть будешь. Вот, брат, как.
        Прохор, несказав нислова, ушел домой. Позвонил приставу, позвонил Иннокентию Филатычу - оба ответили неопределенно: «авось» да «бог хранит». Пожалел, что нет Нины, нет Протасова. Отец Александр предложил отслужить всенощную смолебном иакафистом, Прохор растерялся, незнал, что делать.

2
        Первый, второй итретий пушечные выстрелы потрясли тайгу, подняли наноги всех рабочих.
        Ночной, глубокий час. Небо назападе втрепетном зареве. Тьма. Ветер сгулом чешет хвою, гнет тайгу. Вжилищах мелькают огни. Наулицах - раздираемые ветром голоса людей. Кбашне, всвой летний кабинет, Прохор проскакал. Заним, карьером, волк.
        Вовсе стороны, рассекая ночь, мчались сбашни телефонные приказы. Их общий смысл: «Выслать втайгу наборьбу согнем триста лесорубов иземлекопов, вести широкую просеку, рыть канавы». Прохору смест робко возражали. Смысл возражений: «Подождать рассвета, сейчас втайге темно, можно заблудиться; надо организовать питание, надо подбодрить рабочих водкой, иначе дело непойдет». Смысл ответных приказов Прохора: «Не возражать!»
        Кликнули клич. Желающих нашлось достаточно: отчего ж вместо тяжелой работы непогулять втайге. Сразных участков, разделенных пятью, десятью, пятнадцатью верстами, потянулись небольшие группы пеших иконных людей. Двигались через тьму подорогам, потропам сгудком, спеснями, чтоб напугать зверей.
        Прохор навышке башни. Сголовы смахнуло шляпу, полицу мазнул гонимый бурей хвойный сук; сшумом неслись, крутясь, сухие листья. Ветер путал волосы, трепал одежду, врывался врукава, холодом окачивал зябнувшее тело.
        -Господин Протасов приехали!.. - взорвался ракетой чей-то голос изтьмы, снизу.
        -Когда?!
        -Только что!
        Вглазах Прохора мелькнула неустойчивая радость, атревога вдуше пошла наубыль.
        Пожар сильно разгорался. Он был, казалось, верстах вдвадцати пяти, но, загребая влево, он стал угрожать новой мукомольной мельнице, двум лесопильным заводам ирайону плотбищ, где горы заготовленных бревен. Темный ковер тайги - какналадони. Огненная река растекалась вдали медленно, однако брызги пламени перебрасывались бурей далеко вперед; там вспыхивали новые огни, апылающая лава вскоре подтекала кним. Да, нужны героические усилия, надо стихию бить стихией. Иесли несмолкнет буря, все превратится впепел, вдым.
        Прохор крепко застучал каблуками вниз полестнице. Вбороде, вволосах застряли хвоя, мусор, лист. Всердце дьявольская злоба наогонь, наночь, набурю. «Скорей, скорей кПротасову…»
        Внизу поскуливал, царапал дверь волк. Ислышно, какударяет вскалы, шумит Угрюм-река.
        Солнце взобралось взенит, жгло землю. Сквозь затканный дымом воздух оно казалось красновато-желтым шаром, какрасплавленный, остывающий металл. Горизонты уничтожились, пространство сжалось вкучу, даль пропала. Дым. Реальная жизнь существовала лишь вблизи: дома, избы, деревья, куры, бредущий люд. Все, что встороне, бледнело, блекло, расплывалось ичем дальше, тем плотнее куталось вдымовой туман.
        Мир стал тесен, каккомната.
        Кругом, кругом, куда нипосмотри среального островочка жизни, куда нибрось камень - взор икамень упадут вобставшую тебя совсех сторон голубую сказку. Ичудилось - дунь покрепче ветер, сказка сразу уплывет вничто, останется голый островок реальности иты нанем.
        Новетер успокоился. Ветер сделал свое дело, раздул пожар иумер. Всюду немая неподвижность. Ветки берез повисли, натихой макушке кедра белка грызла орехи, скорлупа падала отвесно. Мошкара толклась густым вертикальным столбом, уходившим внебо. НаУгрюм-реке улеглись волны. Словом, вприроде - тишь, покой…
        Однако рождались надпожарищем потоки своих собственных раскаленных вихрей. Воспламеняясь, клокоча, они постепенно будили уснувший воздух, колыхали его, втягивали всвои круговороты. Сбашни странно было видеть, каквэтот безветренный, тихий день надпожарищем гуляют вихри, каквсе шире, все неуемнее распространяется огонь.
        Длявсякого таежника теперь ясно, что пожар несгинет. Понимал это иПрохор. Пройдет два дня, иморе пламени, уничтожив все напути своем - дома, заводы, мельницы, - «вольным летом перебросится через реку, чтоб итуда нести свой пожирающий жар-пожар.
        Прохор спешит вконтору:
        -Андрей Андреич! Вочто бы то нистало надо сейчас же гнать всех рабочих втайгу. Там ведут просеку только триста человек… Анадо всех…
        Протасов медлит сответом. Прохор видит волнение управляющего всеми работами иневдруг понимает его.
        -Вы слышали?
        -Слышал. - Иупавшее пенсне Протасова пляшет нашнурочке.
        День окончен. Рабочие чрез сизый воздух разбредаются спредприятий подомам. Стражники носятся наконях отбарака кбараку, изконца вконец, сзывают рабочих тотчас же собраться уконторы сженами, свзрослыми детьми.
        -Зачем?
        -Пожар тушить…
        Вбараках, вземлянках, наприисках, втрущобах загалдел взбудораженный народ. Вперебой кричали, что тушить непойдут; пусть хозяин поклонится им, уважит их, аежели нет, тогда нехочет ли он фигу. Барачные старосты ивыборные призывали крикунов кпорядку, предлагали обсудить дело всерьез.
        Вкабинет набашне летели кПрохору сразных мест донесения потелефону: «Народ устал, народ требует отдыха, народ нежелает идти втайгу». Прохор то свирепел, то падал духом.
        Протасов наконе объезжает бараки. Рабочие встречают его криками «ура!», подымают путаный галдеж. Протасов неможет их понять - пусть выскажутся отдельные представители. Выборные выдвигают ряд требований. Протасов обещает настойчиво переговорить схозяином ипросит рабочих постараться, если Громов пойдет науступки. Масса взрывается бурей криков.
        -Это другое дело! Каждый запятерых… Животы положим!.. Безпонятиев, что ли, мы?..
        -Тогда, ребята, стягивайтесь помаленьку кконторе… Пилы, топоры… - ИПротасов скачет дальше.
        Так вдругом, впятом ивдесятом бараке. Вотдаленных местах втом же духе работают техник Матвеев, учитель Трубин инесколько «политиков».
        Наприисках «Достань» и«Новом» ситуация запутанней. Летучка, старатели, «кобылка» - вся эта приисковая братия, разбавленная тайно живущими среди них хищниками-головорезами, крайне своевольна. Эту отпетую «кобылку» умел держать всвоих ежовых рукавицах лишь страшилище рабочих - Фома Григорьевич Ездаков. Ноон вместе сприставом, сФарковым третий день втайге, наогневых работах.
        -Давай нам нарасправу Ездакова, сволочную душу, язви его вноздрю!.. - злобно орали приискатели. - Пока невтопчем его каблуками вземлю, непойдем. Так ихозяину сказывайте, распроязви его впеченки, впятки, врот!

3
        Вечер меж тем сгущался, приближалась ночь. Иблизилось разливное море пламени.
        Жуткий страх встал вглазах Прохора. Время безостановочно бежит. Нужен дружный сокрушительный удар, чтоб свернуть стихии голову, нонет сил сдвинуть рабочих сместа.
        Прохор вкабинете - каквклетке лев, стучит кулаками встол, кричит наПротасова, какнамальчишку. Протасов поджал губы, весь подобрался, вглазах издевательские огоньки: он знает, что карта Прохора бита, что бешенство Прохора означает его бессилие, что рабочие одерживают победу.
        -Аэто что?! - вскипает Прохор, ибешеный взор его вскачь несется построчкам поданной Протасовым бумаги. Прохор Петрович вярости разрывает писаные требования рабочих, клочья бумаги мотыльками летят сбашни вниз.
        -Кчерту, кчерту! Псу подхвост!.. Сволочи, мерзавцы! Хотят воспользоваться безвыходным положением… Где уних, ускотов безрогих, совесть, где Бог?! Это ваши штучки, Протасов!
        -Требования рабочих законны. Они вытекают издоговора, - чуть улыбаясь уголками губ, говорит Протасов. - Теперь невремя раздумывать.
        -Молчите, Протасов…
        -Утром, самое позднее - завтра квечеру вы можете лишиться всего.
        -Молчите!
        -Успокойтесь!.. - ИПротасов впился сверкающими зрачками вискаженное судорогой лицо хозяина. - Успокойтесь, Прохор Петрович. Взвесьте трезво положение. Надо всех людей немедленно же двинуть наработы. Вы своим появлением ируганью только подольете вогонь масла. Рабочие разбегутся. Ипожар захлестнет все. Яначальник всех работ. Яотвечаю пред своей совестью засохранность дела. Внего я вложил много сил. Ятребую отвас чрез головы рабочих снизойти ких просьбам. Скажите - да. Этим будет спасено ваше дело, ваше семейство ивы сами.
        Прохор сжимал иразжимал кулаки. Вего глазах, вдвижении бровей, всложной игре мускулов лица - алчность, страх, вспышки угнетенного величия.
        Протасов отер вспотевший белый лоб срезкой гранью весеннего нащеках загара.
        -Прохор Петрович, я ценю ввас ум, смелость, уменье схватить зарога свою судьбу…
        -Слышите, Протасов, какорут эти мерзавцы… там уконторы?! Это вы их…
        -Да, их тысячи… Они ждут вашего ответа. Они настроены мирно. Иодно ваше слово может успокоить их…
        -Знаю я это слово! Этого слова произнесено небудет…
        -Ваше слово может поднять вних взрыв энтузиазма.
        -Ага! Вы хотите меня оставить безпорток, Протасов?
        -Нет. Яхочу вас спасти.
        Прохор залпом допил изгорлышка коньяк ишвырнул бутылку заокно, внебесное зарево, сотрясающее воздух.
        -Аежели пожар кончится сам собой?.. Вы уверены, что он придет сюда?
        -Уверен, - сказал Протасов. - Ивы уверены вэтом больше, чем я. Начинается ветер. Целый месяц стоят знойные дни. Итак, я жду.
        Весь дрожа, Прохор сунул вкарман два браунинга, свистнул волку, нахлобучил картуз.
        -Где казаки, где пристав?.. Яих расстреляю, мерзавцев, этих бунтарей! Ареволюционеришек вздерну насосны…
        -Вы негенерал-губернатор… Ваши слова - безумный лепет.
        -Что?! - ИПрохор стакой силой грохнул кулаком встол, что крутивший хвостом волк сразу припал набрюхо, аПротасов, вздрогнув, отступил нашаг.
        -Идем!
        -Явас непущу.
        -Как? Вы? Меня?!!
        -Вы наделаете глупостей. Вас разорвут.
        -Протасов! Бойтесь меня, Протасов… Вы хотите устроить революцию?..
        -Ятребую отвас справедливости воимя вашего спасения…
        -Вы коварный человек… Вы… Пустите меня!..
        -Нет… Немогу пустить.
        Лицо Прохора налилось кровью.
        -Прочь сдороги! Растопчу! - ИПрохор ринулся было наПротасова, волк ляскнул зубами, зарычал. Протасов нырнул вкарман заревольвером. Прохор отрезвел, остановился.
        -Выход избашни заперт, - косясь навзъерошившегося волка, сказал Протасов. - Ключ уменя.
        -Ага, вплену? Хорошо…
        Прохор рванул телефон, закричал втрубку:
        -Пристав! Пристава сюда! Фильку Шкворня сюда! Казаков сюда!
        -Пристав впятнадцати верстах. Казакам вы некомандир.
        Прохор бросил трубку, упал вкресло ивесь затрясся.
        -Андрей Андреич, Протасов… Что вы сомной делаете?
        -Ядал слово Нине Яковлевне вовсем оберегать вас. Янемогу рисковать вашей жизнью. Повторяю, рабочие могут растерзать своего хозяина.
        Наступило молчание. Прохор шумно дышал. Его душила бурлящая внем, носкованная вэту минуту жизнь. Волк лизал бессильно повисшие руки хозяина. Враздернутых надвое мыслях Прохора проносится зверь-тройка, звенят бубенцы. Вкибитке - Нина иПротасов. Лицо Нины счастливое, светлое. Она улыбается Протасову иговорит: «Явас люблю».
        Всердце Прохора резкая вонзилась боль. Заокном колыхались раскаленные небеса, изаполошно кричал Фарков:
        -Прохор Петров! Прохор!.. Э-эй!.. Отопри…
        Прохор подскочил кокну. Лошадь Фаркова вмыле. Протасов - быстро вниз, впустить Фаркова. Ивот все трое навершине башни. Пугающее зрелище потрясло Протасова иПрохора. Вбинокль казалось: пожар подошел вплотную. Иуже небыло спасения.
        -Скорей, Прохор Петров, скорей…
        Всхлипнув, Прохор ринулся бегом полестнице:
        -Вот что наделал ты, Протасов…
        Он поскакал наконе. Заним Протасов иФарков. Неодна тысяча рабочих сидела укостров, забив всю площадь.
        -Ребята! Ребятушки! Дети! - взывал Прохор пресекшимся голосом. - Спасайте мое иваше… Все, что вы требовали отменя чрез начальника Протасова, я обещаю вам исполнить.
        Он, каккрылатый змий, перепархивал отодной кдругой, ктретьей группе. Лицо его бело, какбумага, черная борода тряслась.
        -Ребята-а-а!.. Задело-о-о. Живо-о-о!.. - мчась изконца вконец поплощади, вопил сконя Протасов.
        -Урра-а-а!.. Ура-а-а!!
        Ичетыре слишком тысячи сбабами, сподростками лавой хлынули втайгу.
        Видя бегущий, угнетаемый им, ножелающий спасти его народ, Прохор, весь ослабев душой, радостно заплакал. Конь понес его, оглушенного, вслед занародом.
        Дымя цыганской трубкой, деловито прошмыгнул измглы вомглу насвоей шершавой кобыленке дьякон Ферапонт.
        Еще обтекали Прохора многие конные ипешие, мужики ибабы, мелькали фонари, слова, словечки, ноПрохор ничего невидел, ничего неслышал.
        Чрез три часа быстроногие ходоки вышли напросеку Фаркова, чрез четыре - подтянулись остальные. Ночь еще некончилась, нозарево было здесь сильнее; оно давало трепетный, неверный свет.
        Резиденция осталась позади верстах вдвенадцати, да пожар еще иотсюда верстах втрех. Значит, опасность далеко. Ивсе наделала эта сорокасаженная башня «Гляди воба»: снее пожар - вот-вот он, близко, насамом же деле пожар отбашни впятнадцати верстах. Настроение Прохора вдруг изменилось. Он хотел выругать Фаркова, что так бестолково напугал его, хотел рассориться сПротасовым ивдуше стал клясть себя, что, какбаба, поддался панике, свалял перед рабочими такого дурака. Да, Протасов поистине коварный человек.
        -Моя просека сажен десять шириной, агде ибольше, - ссутулился пред Прохором старик Фарков. - Просека прорублена верст напять, эвона куда! Понял? Теперича надо верст надвадцать: гнать просеку эвот сюда, вдругую сторону… Понял? Акакпрорубим, тогда свой огонь отпросеки запалим, навстречу пожарищу. Вот это иесть встречный пожар. Понял? Акакдва пожара друг сдругом сойдутся, наш да божий, тут им, значит, икрышечка… Понял? Больше игореть нечему… Значит, иди спокойно спать.
        Истомленные убийственной дорогой, ноокрыленные неожиданным посулом хозяина, люди забыли проусталость. Тайга намного верст дрожала отвеселых песен, криков, визга пил извяка топоров. Потрескивая, шурша ветвями, деревья сотнями валились скряком. Нипонукания, ниокриков. Народ пьянел вработе, распоясался, остервенился, отдал мускулам весь запас крови, мужества; всяк работал зачетверых. Значит, нечетыре тысячи, - адесять, двадцать тысяч вступило всхватку состихией, жертвовало жизнью ради Прохора.
        Меж тем Прохор мрачнел, дух алчности вновь стал овладевать его сердцем. Он рад срыть обманувшую его башню, рад повесить наосине старика Фаркова.
        «Дурак я, дурак… Баба… Тряпка».
        Нонебеса колыхались, искры взметывали надпожарищем, иогонек неостывшей, только что пережитой высокой радости все еще золотился втемной душе Прохора.
        «Нет, нет, правильно. Иначе - могло все погибнуть…»
        Дьякон Ферапонт иФилька Шкворень крушили тайгу, какзвери. Дьякон - вбрезентовых штанах, вбахилах, рясу где-то бросил изабыл оней.
        Стало рассветать. Просека росла. Ее опушка обкладывалась ворохами сушняка. Верховой ветер все крепчал.
        -Время зажигать! - издали крикнул Прохору Фарков. Напротяжении двух десятков верст загремели условные выстрелы, рабочие скриками «ура» бросились ксушняку, ибурная полоса огня запылала повсей линии. Внизу сразу родился ветер. Огонь стал распространяться вглубь тайги. Тысячи огневщиков зорко сторожили, чтоб он нетек напросеку.
        Тайга еще неуспела стряхнуть сресниц свой темный сон. Она пробуждалась медленно, позевывала, потягивалась, запускала руки-сучья вшапки зеленых своих косм, кряхтела. Новот огонь ожег ее пятки. Тайга вдруг широко распахнула глаза, ахнула, передернула плечами. Сосны, вспыхнув, сразу одевались взолотые парики. Пляс огня шел сгулом, сбарабанным боем, соглушительными взрывами надвое раздираемых деревьев. Густые черные клубы дыма взмыли надпожарищем. Нестерпимый жар дыхнул вудивленные толпы стоявших напросеке рабочих. Освещенные заревом лица их потны, утомлены, вглазах трепет пред невиданной картиной. Бредовые разговоры.
        -Унас Панкратьева убило.
        -Унас сразу двоих пристукнуло деревом. Матрену спарнишком ейным.
        -Мертвого старика вытащили, лесиной придавило. Кто таков, неизвестно. Теплый еще был.
        Пожар сваливал отпросеки вглубь - навстречу главному пожарищу.

4
        Хозяин уже навышке башни. Сним Иннокентий Филатыч, отец Александр имистер Кук. Сбашни видно, какдва пожара, две огненные стихии, вздыбив кнебесам, молча шествуют друг надруга. Сила двойного пожарища могучим поршнем всасывала воздух, сотрясала атмосферу надесятки верст: дул ветер, башня слегка поскрипывала.
        -Ввысшей степень необычной зрелищ, - причмокивал мистер Кук. - Это, это весьма грандиозно… Колоссаль!
        -Авы там были? - сквозь зубы цедит Прохор.
        -Онет, онет… Янегерой подобных приключений. Ясозер… какэто?.. Созерцатель. Так? - Ибольшие уши мистера Кука отнапряжения мысли задвигались. - Нет, вы обратите внимание, господа… Какие две силы. Исколько миллиард тепловых калорий гибнет очшень зря…
        -Да, зря… - буркнул Прохор.
        -Ужас, ужас, - повел сутулыми плечами священник.
        -Фено-ме-нально… Колоссаль, колоссаль… О! - воткнул мистер Кук палец внебо исмачно почмокал, словно гастроном пред шипящими всметане шампиньонами. - Нопочему такой совсем глюпый рюсска пословиц: «Огонь нетуши»?
        -«Согнем нешути», - снисходительно улыбаясь, поправил отец Александр.
        Чрез мутную, все еще державшуюся ввоздухе дымовую пелену доносились откуда-то раскаты грома.
        -А, кажись, дождиком попахивает, - огладил белую бороду Иннокентий Филатыч.
        -Ты! Пророк… - сердито цыкнул нанего Прохор, рассматривая пожарище вбинокль.
        Новстекле, каквзеркале, пожар чудился холодным, мертвым. Наделе же было совсем нетак.
        Узкая полоса тайги меж огненными лавами - стихийной иискусственной - все более иболее сжималась. Два огромных пламенных потока шли друг другу навстречу. Вся живая тварь вэтой полосе - бегучая, летучая, ползучая - впадала вужас: куда ползти, куда бежать?
        Стада зверей, остатки неулетевших птиц, извивные кольца скользких гадов - вся тварь трагически обречена сожжению. Веще нетронутой полосе, длиной верст вдвадцать ишириною неболее версты, каквпекле: воздух быстро накалялся, ирезко слышался гудящий гул пожара, свист вихрей, взрывы, стон обиженной земли. Акрасное небо, готовое придавить тайгу, тряслось.
        Отзвуков, отдыма, отвида небес звери шалели. Всмертельном страхе, утратив инстинкт, нюх, зрак, одуревшая тварь заполошно металась вовсе стороны. Летучим прыжком, невиданным скоком звери кидались вправо, влево, новсюду жар, смрад, огонь. Ивот, задрав хвосты, высунув языки, звери неслись вдоль линии огня. Ноитам нет выхода: огни смыкались. Звери безумели. Глаза их кровавы. Оскал зубов дик, вжелтой пене. Звери молча вставали надыбы, клыками впивались друг другу вглотку, хрипели, падали. Сильные разрывали слабых, вбеспамятстве грызли себя, истекали кровью, шерсть наживых еще шкурах трещала отжара.
        Малая белочка, глазенки - бисер, хвост пушист. Торчит навершине высокого дерева, вправо ивлево огонь. Абелке - плевать: ведь это игра. Чтоб прогнать резкий страх, белка играет вбеспечность. Унюхала шишку - ивлапки, икмордочке. Справа огонь, слева огонь. «Не страшно, нестрашно, - бредит безумная белка, - сон, сон, сон». «Стра-а-ашно!» - каркает, ужавшись кстволу подмохнатую лапу кедра, столетний спроседью ворон; унего перебита ключица, висит крыло. Белка виспуге сразу вниз головой постволу кземле. Ноземля горит. И - вверх головой, встрахе, квершине. Вверх, вниз, вверх, вниз - все быстрей ибыстрей носится белка. Новдруг теряет сознание, комом падает впламя. Пых и - конец.
        Медведица бьет пестуна втемя крепким стяжком, череп молодого медведя треснул, распался. Стервятник, матерый медведь, задушив другого медведя, разворачивает сдьявольской силой пни, камни, лезет вберлогу, тяжело дышит, сязыка - слюна, валится, какпьяный, натолстый пласт кишащих вберлоге скользких гадов. Их загнал сюда жар. Раздавленные гады, издыхая, шипят, смертельно жалят медведя, медведь ревет дурью, катается сбоку набок, рявкает, стонет, какчеловек. Дым, огонь напыхом хлынул вберлогу и - смерть.
        Смерть всему, смерть всякой твари, гнусу, медведю, птице, даже мудрому филину - смерть. Смерть бессмертному вещему ворону. Всякому дереву, всякой былинке, воздуху, духу, запаху, тлению - смерть!
        …Вот две стены пламени, посотне верст каждая, идут друг надруга ватаку, ватаку, ватаку!.. Вверху воют ураганные смерчи раскаленного воздуха. Орлы иорлята, запоздало спасаясь отсмерти, взлетали ввысь вертикальным винтом, но, ударившись всводы раскала, падали горящими шапками, шлепались оземлю углем. Температура - тысяча градусов, сила бури - баллов двенадцать, аможет, исто…
        Две стены пламени стали загибать своды синими, желтыми, красными вспышками друг другу навстречу. Ивот своды замкнулись навсем протяжении. Страшный гул прогудел надтайгой, земля задрожала, исотряслись небеса. Будто тысячи одноногих Федотычей залп зазалпом грохали извсех пушек мира.
        -Конец, конец… - сказали набашне, вздохнули. Каждый сказал по-своему, ипо-своему каждый вздохнул.
        -Конец, - сказали ирабочие внизу. Подобрав втайге убитых, они вернулись домой.
        Пожар насотню верст кругом оградил стеной опустошенного пространства все предприятия Прохора Петровича, положив предел огню. Прохор спасен.
        Пожар-разрушитель догорал бы еще целую неделю, ицелую неделю воздух продолжал бы быть отравлен дымом. Нокночи хлынул сгромом проливень-дождь и, обладая несокрушимым могуществом, водночасье вбил вземлю идым иогонь. Ниуголька, ниголовешки.
        -Дождевное лияние, - высокопарно заметил отец Александр. Туча быстро ушла. Все концы неба просветлели.
        -Проклятая!.. Анафема!.. - вслед уходившей туче злобствовал Прохор. - Где ты, дьявол, раньше-то была?!
        Нотуча ушла несовсем, ее тяжелый мрак навсегда остался влице Прохора Громова, заполз взрачки, объял неистребимым унынием всю его душу.
        …Иесли зазвучит струна, то другие, включенные ваккорд струны, ей тотчас ответят. Таков закон детонации. Кэтти сидела усебя одна сосвоей тоской всю ночь.
        Экзамены кончились, школа закрыта, весна неждет, гроза разрядила воздух. Авдуше по-прежнему все та же хандра, дым, хмарь.
        Ночь. Электричество притушено красной кисеей. Поэтому комната влегком зареве. Чуть золотятся рамы картин. Нетронутая кровать печальна, одинока. Канарейка вклетке встряхнула перышки, побредила, открыла бисерный глазок наКэтти.
        -Здравствуй, девушка, - чирикнула она, ноКэтти неслыхала. Канарейка защурила свой бисерный глазок.
        Кэтти посолила кусочек черного хлеба, понюхала его, выпила рюмку зубровки, широко открыла глаза, чуть наклонила голову, прислушалась, как, впитываясь вкровь, томит вино. Пожевала соленую корочку, опять налила ивыпила.
        Кэтти подурнела: поморщинилась кожа углаз, губы стали невыразительны, вялы. Она - украдкой, тайно - пьет давно. Чернила, бумага, отец обэтом незнают. Незнает никто. Ноотпечатки каждого мига четко кладутся вее собственном сердце игде-то всферах эфира. Невроз сердца, нервы расшалились, покровы тела анемичны, - так сказал врач.
        -Надо встряхнуться вам, барышня, - сказал он. «Акак?» Врач улыбнулся, мотнул бородой исвульгарной ужимкой развел руками.
        Кэтти пьет пятую рюмку инюхает корочку. Стоило сним ходить вдыму, потайге, уединяться. «Глупец! Невменяемый». Правда, поцеловал, нокак?.. Так прощаются смертвым. Ихоть бы полслова олюбви, оженитьбе, хоть бы признак страсти. Ну схватил бы, бросил бы, сделал бы мерзость! Она, конечно, дала бы ему оплеуху. «Но он же мужчина! Болван. Мечтает оНине. Дурак. Он всто раз хуже Ферапонта! Заграничный урод!»
        Мистер Кук лежит накровати. Он зверски икает. Иван подает стакан воды, говорит:
        -Это кто-нибудь вас вспоминает, барин. Авы вот энтим пальцем внебо, асами твердите: «Икота, икота, сойди наФедота, сФедота наЯкова, сЯкова навсякого…» И - какрукой.
        Кэтти пьет шестую рюмку, сплевывает, закрывает лицо белыми ладонями, тихо хохочет. Сквозь пальцы слезы текут. Кэтти вырывает изпрически гребенки, шпильки, кидает их напол, валится головою настол. Резкий, пронзающий душу всхлип. Канарейка встряхивается желтым тельцем, опять открывает издремы вдрему свой бисерный глазок. Дрема врозовом зареве. Свет лампы призакрыт вуалем.
        …Рука еще раз тянется ксегодняшнему письму. Строчки милой приятны пред сном, какмолитва монаху. Протасов быстро находит эти строчки.
        «Андрей! Мне страшно подумать, нетолько сказать, но, кажется… я люблю тебя…»
        Сердце Протасова дрожит, и, наверное, где-то дрожит сердце Нины.
        Дьякон вернулся домой безрясы. Манечка пилит его немилосердно. Дьякон притворяется, что слушает внимательно, нодумает одругом: отой снежной ночи сКэтти. Исмешливо грустит: вот если б он дотого случая потерял рясу… Эх, дурак, разиня!
        -Манечка!.. Влетело мне вголову расстричься… - бредит он.
        -Что? Что? Спи знай.
        Дьякон мямлит что-то ивскоре испускает мужественный храп.

5
        Убитых лесорубов вычеркнули изсписка живых, составили акт. Сделав свое дело, рабочие чувствовали себя героями. Стали терпеливо ожидать исполнения хозяйских клятв.
        Проливень сгромом сменился холодами. Внутренне похолодел иПрохор Громов. Моросил мелкий дождь, краски природы помрачнели. Мрачнел иПрохор Громов. Новсе-таки неистребимый дух алчности подсказал ему способ извлечь пользу изнесчастья.
        Говорили вкабинете сглазу наглаз, тайно:
        -Вот тебе адреса моих кредиторов, адреса заводов, фирм. Завтра чуть свет поезжай вПитер. Найдешь нужных людей. Заметки вдвух-трех газетах. И - почетвертаку зарубль. Понял?
        -Понял. Вот это по-коммерчески!.. - ИИннокентий Филатыч оскалил вширокой улыбке свои белые вставные зубы. - Два раза сам так делывал.
        -Вот тебе пока чек надвадцать пять тысяч. Коммерсантам вслучае удачи вышлю чеками же. Только знай! - ИПрохор по-сердитому загрозил пальцем: - Носы некусать, втюрьму непопадаться. Вообще вести себя по-деловому…
        -Какможно! - замахал руками старик. - Этакое поручение, да чтобы я… Даю крепкое купецкое слово… Образ Христа целую! - Старик торопливо прикрыл носовым платком сиденье плюшевого стула, встал наплаток грязными сапогами инабожно приложился киконе.
        Прохор дал приказ выплатить рабочим жалованье неталонами, аналичными деньгами. Контора выдала людям сто тысяч.
        Обогатившийся народ хлынул обогащать частных торговцев: утех все есть ивсе много дешевле. Наследующий день, велением Прохора, пристав закрыл все частные лавки, акупцов, своих вчерашних друзей исобутыльников, стал выселять зачерту предприятий. Упорствующих хватал, сажал вчижовку.
        Рабочие поняли, что, хотя одно изих требований удовлетворено, однако Громов снова загоняет их всвои магазины, хочет вернуть вкарман выданные конторой деньги. Шепотки пошли, сердитое ожидание, что будет дальше.
        Адальше наступила неизбежная череда событий, вкруг которых своевольно ввергал себя Прохор Петрович Громов.
        Всущности, неопытный взор мог бы скользнуть мимо этих событий равнодушно, - настолько они, взятые вотдельности, ничтожны, естественны. Дляпростого умозрения эти события, казалось, возникали случайно, насамом же деле - железный закон борьбы двух враждующих сил нанизывал их наобщую нить неизбежности. Ананизав… Впрочем, предоставим все времени.
        Мы склонны утверждать, что вся жизнь, все грани жизни Прохора Громова созданы им самим, иотнюдь неслучайны. Ипоступки всех персонажей: отНины доШкворня, доволка, связавших судьбу свою сПрохором Громовым, сделаны им же, то есть Прохором Громовым. Вэто мы верим, ибо мир весь - впричинах иследствиях.
        Так, Анна Иннокентьевна, мягкотелая вдова, согласилась быть женою Ивана Иваныча Прохорова, человека вбольших годах. Вот вам первое следствие, аПрохор Петрович - причина. Прохор пошалил снею, разжег ее сердце, обидел. Ивот бабья месть: «На же тебе, на, хоть застарика, авыйду, назло выйду, на!» Надоело ей все, захотелось сменить декорации, чтоб начать новый спектакль своей жизни. Она, пожалуй, иневышла бы, да настоял отец: «Обязательно выходи. Ивана Иваныча надо ублажать. Апочему - вскорости сама узнаешь».
        Иван Иваныч венчаться уотца Александра непожелал: огласка неприятна. Уехал всело Медведево. Инеумри Анфиса, он неплакал бы горько умогильного креста ее, аможет, женился бы наней. Инепожелай Прохор, чтоб его отец очутился всумасшедшем доме, Иван Иваныч неиграл бы вмаскарад: он был бы неИваном Иванычем, а, каквсегда, - Петром Данилычем Громовым. И, небудь Петр Данилыч поневоле Иваном Иванычем, его новая жена Анна Иннокентьевна Громова, узнав лишь навторой день свадьбы, кто муж ее, нерыдала б навзрыд, небилась бы головой встену и, потрясенная грехом кровосмешения, невыкрикивала б каксумасшедшая: «Стыд намою головушку, стыд!» Беременная отсына вчерашнего мужа своего, она вся впала вдушевный мрак; исхода небыло, - она стала подумывать опетле.
        Иначе немогло ибыть. Потому что нашего Прохора родил Петр Данилыч, развратник ипьяница. Петра же Данилыча родил дед Данило, разбойник.
        Яблоко, сук ияблоня - все отединого корня, изодной земли, уснащенной человеческой кровью.
        Неотвратимая закономерность этого сцепления причин иследствий давала себя знать итам, уПрохора.
        Приехал назначенный напредприятия Громова жандармский ротмистр Карл Карлович фон Пфеффер. Сним унтер-офицер Поползаев впомощь жандармам Пряткину - Оглядкину. Иеще рота солдат «для поддержания, вслучае надобности, силой оружия спокойствия ипорядка». Прироте два офицера: пожилой, безусов, толстяк Усачев имолодой, сбольшими запорожскими усами, Игорь Борзятников.
        Он, вероятно, станет супругом Кэтти. Покрайней мере таков замысел автора. Ночто будет вжизни - автор незнает: может быть, Кэтти сойдет сума, может быть, мистер Кук, вместе слакеем Иваном иФилькой Шкворнем, выкрадет Кэтти из-под венца иумчит ее натот свет, вНовый Свет, вСоединенные Штаты Америки. Аможет случиться итак, что Кэтти отравится ядом.
        -Ах, какое несчастье, ах, какое несчастье! - деланным голосом восклицал Парчевский иссоболезнованием покачивал головой. - Вы, голубчик, Иннокентий Филатыч, поскучайте, я живо напишу. Явсе уразумел изваших слов. Может быть, коньячку выпьете иливодочки?
        -Ниврот ногой… Непью-с, - потряс бородой тороватый старец. - Лимонадцу можно-с.
        -Вот боржом. - Владислав Викентьевич удобно усадил выгодного гостя запреддиванный столик, асам сел кписьменному столу иприложил кбелому лбу карандаш, сбираясь смыслями.
        -Имеханический завод сгорел?
        -Имеханический завод какбы сгорел.
        -Ну, ановый дом Прохора Петровича, лесопильные заводы, мельница?
        -Иновый дом какбы сгорел, имельница какбы сгорела, астарая лесопилка сгорела дотла, ишпалы, итес… Ой, ой!.. Убытков страсть! - Старик прослезился ивытер глаза платком.
        Владислав Викентьевич вдруг по-сатанински улыбнулся исказал самому себе: «Ага!» Карандаш ото лба легким вольтом прыгнул набелое поле бумаги. Погоняя одна другую, строчки ложились быстро. Старик битый час рассматривал интересные альбомы сголыми девками. Статья окончена. Парчевский сиял. Он размножит ее исегодня же сдаст вгазеты. Унего везде связи. Недаром же он - племянник губернатора. Попротекции дяди он служил теперь вминистерстве путей сообщения.
        Старик, причмокивая, прослушал статью совниманием. Встатье говорилось остихийном бедствии, онебывалом таежном пожаре, «как будто» уничтожившем все предприятия миллионера П.П.Громова. Большинство предприятий застраховано небыло. Фирме «как будто» угрожает крах.
        Статья написана дельно, убедительно, подтверждена дутыми цифрами; она производила впечатление корреспонденции сместа. Ибыла подписана: «Таежный очевидец».
        -Очень правильно… Закатисто!.. - прищелкнул языком старик.
        -Да уж я… Чего тут… - похвалил себя Парчевский, илицо его раскололось надвое; пухлый рот ищеки улыбались: «Меня-то, мол, непроведешь, я, мол, все давно понял»; глаза же были серьезны, требовательны, будто хотели сказать: «Гони монету».
        -Теперича постанов вопроса таков, - учуяв полуявные помыслы Парчевского, сказал старик, потирая руки. - Надо собрать всех кредиторов начашку чаю, рубль ломать. Вы, дорогой мой Владислав Викентьевич, должны мне, старику, помочь. Переговорите кой скем лично, особливо ежели сзаводами. Свыгоды получите один процентик-с. И, кроме сего, вас никогда незабудет Прохор Петрович.
        -Накакую сумму будет сделка?
        -Так, полагаю, неменьше полмиллиончика…
        -Тогда процент мал. Три процента.
        -Что вы-с!.. Пятнадцать тысяч?! Высоко хотите летать…
        -Риск… Какбудто затакие дела можно ивтюрьму сесть. Авпрочем… Давайте уповать на«как будто».
        -На«как будто»? Вот, вот! Это самое…
        Ипронырливые глазки старика, подмигивая Парчевскому, утонули всмешливых морщинках, каквомуте.
        -АкакНина Яковлевна? Она дома?
        -Дома-с, - соврал старик и, хлопнув себя полбу, заморгал бровями: - Ба-ба-ба! Вот старый колпак… Вот храпоидол… Ведь забыл вам поклончик отНины Яковлевны передать… Ах, ах! - убивался, паясничал старец. - Какуезжал, она позвала меня иговорит мне: «Обязательно разыщи дорогого моему сердцу Владислава Викентьича…» Иадрес дала ваш, угол Невского иЗнаменской…
        -Откуда ж она…
        -Да уж… Сердце сердцу, какговорится… весть подаст. Уж я врать нестану…
        Красивое, сгордым профилем лицо Парчевского наэтот раз засияло целиком.
        -Ах, милый Иннокентий Филатыч!
        -«Ипередай ему, говорит, что я его помню и, может быть, думаю онем день иночь…»
        -Преувели-и-чиваете, - радостно замахал Парчевский наплутоватого старца веселыми руками. - Несказала ли она «как будто думаю» и«как будто бы помню»?
        Старик было тоже засмеялся, нототчас же сбросил ссебя смех.
        -Поверьте, - сказал он, - Нина Яковлевна очень даже овас тоскует. Ясразу сметил. Ну-с, досвиданьица, дорогой! Дозавтра. Уж вы постарайтесь…
        -Дайте мне тысячи полторы.
        -Зачем?
        -Акакже? Газетчикам дать надо, чтобы это «как будто» невычеркнули? Наличные расходы, связанные снашим делом, надо?
        Старик непрекословил: поплевывая накончики пальцев, отсчитал деньги, оставил адреса кредиторов.
        Подмигнули друг другу, расстались. Моросил питерский дождь. Асфальты блестели.

6
        -Позвольте познакомиться свами. Ротмистр фон Пфеффер.
        Прохор поморщился. Обменялись друг сдругом напряженными взглядами. Оба слегка улыбнулись: Прохор иронически, ротмистр чуть подхалимно. Высокий блондин, голубые глаза, бачки, длинная сабля катается наколесике пополу, чиркает пол.
        -Его превосходительство собирается заглянуть как-нибудь квам лично.
        -Зачем?
        -Интересуется.
        -Вот пожар был. Прошу садиться.
        -Да, дым, я вам доложу, навсю губернию. Даже унас, - двусмысленно сказал ротмистр.
        -Пожар этот стоит мне больше трехсот тысяч.
        -Да что вы? - Иколесико чиркает пополу.
        -Пришлось сделать большие уступки этим скотам рабочим. Черт, неприятность. Черт!..
        -Н-да… Явам доложу, это н-да-а…
        Теплый вечерний час. Чайный стол накрыт наверанде свыходом взеленеющий сад. Всаду надкустами малины, окапывая их, работал садовник. Ему помогали сопровождавшие ротмистра Пряткин - Оглядкин. Унтер Поползаев дежурил накухне. Карл Карлыч один выходить опасался: новое место, глушь. Чай разливал сам Прохор Петрович. Попискивали кусучие комарики. Карл Карлыч стращал их дымом сигары.
        Вдруг, вдали, светерком - «многолетие». Все гуще игромче. Карл Карлыч перестал брякать ложечкой.
        -Что это?
        -Дьякон… Купается, должно быть. Верстах втрех…
        -Ах, дьякон… Ферапонт, если неошибаюсь? Изкузнецов?
        -Он самый… Авы какже это…
        Карл Карлыч выпустил дым изодного, издругого уголка бритого рта, сказал:
        -Списочки-с… Н-да-с…
        Асветерком долетало все гуще, все выше, все крепче:
        -Благодетелю наше-е-му-у… Хозяину Про-о-охору… Гро-о-омову.
        -Голос, я вам доложу, феноменальный.
        Ротмистр, гремя шпорами иподергивая левым плечом, разгуливал поверанде.
        -Да… Это жена все… Ая… знаете… так…
        -Что, неверующий? - подмигнул гость хозяину.
        -Да нет… Атак как-то… Знаете, дела…
        -Ну-с, авот Протасов? Он какнасчет…
        -Великолепный человек…
        -Да, человек изумительный. Срабочими ладит, нет? Ивообще…
        Прохор Петрович смутился, обдумывал, боялся хитрых ловушек.
        -Да, ладит слюдьми, - ответил он. - Если б Протасов неумел ладить срабочими… Яб тогда его втри шеи.
        -Яудовлетворен, - сказал ротмистр двусмысленно, подняв правую белобрысую бровь.
        Прохор подарил ему ящичек гаванских сигар.
        -Спасибо, спасибо… Ну, что ж… Вы - это мы, так сказать, амы - это вы. - И, щелкнув шпорами, Карл Карлыч откланялся.
        Вскоре кой укого произведены были обыски. Брошюрки, подписные листки, нелегальщика. Кой-кто схвачен. Прохор отвел особое помещение дляарестованных. Накопят сдесяток - ивышлют.
        Допрашивался техник Матвеев, двое-трое рабочих, десятник подрывных работ, выборный староста барака номер пять старик Аксенов и, дляотвода глаз, Наденька.
        Ротмистр обычно вел допросы очень мягко, нащупывал нити ивсех поражал, что знает дотонкости местные условия жизни, настроение рабочих, всех крикунов, «говорильщиков», знает иГришу Голована иКнижника Петю. Словом, унего своих собственных нитей целый клубок.
        Получив острастку, «говорильщики» подтянулись, стали ловчиться, хитрить. Петя обрился ипофальшивому паспорту служит теперь надорожных работах: вяжет фашинник, тешет колья, помалкивает.
        Техник Матвеев однажды отвел Протасова вкусты: долго ходили вдоль берега, вели беседу.
        -Да, пожалуй, длязабастовки момент упущен, - сказал Протасов, прощаясь сМатвеевым.
        -Почему?! - возразил тот. - Нисколько. Только надо учесть настроение рабочих инерасхолаживать их. Борьба так борьба…
        Протасов поморщился.
        Карл Карлыч - изостзейских баронов - был предан престолу российскому. Он жил вблизи церкви, вновом доме, вверху. Авнижнем этаже два взвода солдат. Жалованье получал отказны, азаособые услуги - отПрохора Громова. Сделал визиты мистеру Куку, семейным инженерам, судье, отцу Александру иприставу.
        Наденька чуть нерастаяла - ротмистр красив, новизит был короток: налили, чокнулись, выпили. Впрочем, Карл Карлыч сказал:
        -Яочень навас надеюсь, Надежда, простите, Петровна? Крамола, понимаете. Надо как-нибудь… Да-с.
        Посетив отца Александра, подошел подблагословение.
        -Вы православный?
        -Нет-с, протестант-с…
        -Похвально, похвально, - сказал священник, аКарл Карлыч непонял: похвально ли то, что он протестант, илито, что пожелал принять благословение отпростого попа.
        -Ну, каксуществуете? Какнастроение среди служащих, среди рабочих?
        -Простите, полковник…
        -Пардон. Ятолько ротмистр еще…
        -Простите, Карл Карлыч… Ноя ведь человек необщественный, живу замкнуто… Ижизнь - мимо меня.
        -Ну, акакже… Ну, например, наисповеди? Ведь должны ж они каяться, идолжны ж вы, если неошибаюсь, предлагать им вопросы: акак, мол, относитесь кгосударю, кустановленным порядкам ипрочее?..
        -Но, видите ли… - болезненно замялся священник.
        -Нет, нет! - воскликнул жандарм. - Вы нетак меня изволили понять. Неперсонально, конечно, неПетр, неСидор, атак вообще, общее ваше мнение оздешних умах?
        Отец Александр неловко вздохнул, подрыжими бровями шмыгали глазки, незнали, куда им глядеть. Шелковая ряса зачахла.
        -Ну-с, так как-с? - стал жандарм издали разглядывать свои точеные ногти.
        -Простите, Карл Карлыч… Номне казалось, что вы пожаловали…
        -Нет, нет, нет! - Иладони жандарма упали. - Было бы смешно, нелепо. Ничуть недопрос, ничуть недопрос, - заспешил жандарм. - Я, батюшка, гость ваш.
        -Премного рад, премного… Рюмочку лафитцу. Прошу вас.
        Чокнулись, выпили. Шелковая ряса хрустела.
        -Да, ветер безверия, вольномыслия действительно подувает вовсем мире. Инеутаю отвас, какотпредставителя властей предержащих, что легкие веяния этого ветра залетают исюда.
        Холеное, чуть припудренное лицо жандарма сделалось серьезным, улыбнулось, стало серьезным вновь. Ишпоры подкреслом звякнули. Отец Александр понюхал табачку.
        -Посекрету скажу вам, батюшка, общее состояние дел внашем отечестве неважно. Смутьяны рыщут поРоссии целыми полчищами. Нафабриках красненький душок… Ипрекрепкий…
        -ОГосподи! - перекрестился отец Александр. - Спаси российскую державу нашу. Спаси, Господи, люди твоя.
        Отец Александр чихнул, ажандарм занего посморкался вголландского полотна платок.
        -Трудно-с, трудно-с, я вам доложу. Очень трудно мне служить. Итрудно иопасно. Хотел бросить все. Но… Ноуменя семейство…
        -Да, ваша служба очень, очень…
        -Что? - Ротмистр вздохнул. Его взор замутился человеческим чувством. Новот левое плечо подскочило, задергалось, блестя серебром погона. - Ивообще, уважаемый отец Александр, всвоих замечательных проповедях некасайтесь, пожалуйста, острых тем. Прошу вас… Например, натему овзаимоотношении труда икапитала, хозяина ирабочих. Мы-то свами, конечно… Знаете, ведь вЕвангелии, там прямо: «Горе богатому» и«Раздай все бедным». Это соблазн. Мы-то свами… Авобщем, что две тысячи лет тому назад было истиной, то нынче… - Жандарм запнулся, опять стал рассматривать ногти. Батюшка сильно смутился легкомысленной репликой ротмистра, хотел вступить сним вспор, носердце постукивало.
        …Мистер Кук страшно боялся жандармов: он полагал, что жандармы приходят, чтоб обыскать исхватить. Иль пристрелить тут же наместе. Опростом же визите кнему ротмистра он имечтать немог. Нослучилось так: Карл Карлыч пошел кнему первому, - их дома почти рядом. Акакнагрех, вчера были обыски, икой-кого загребли. Мистер Кук трус. Сегодня воскресенье, он сидел застолом, читал Библию наанглийском языке, подарок матери. Читает - ихоть бы слово влетело вголову. «Онет… жандармский офицер приехал сюда неспроста, - думал он, - я иностранец… Примет, пожалуй, меня зашпиона. Ивкаторгу. Прямо безсуда. О, я русские порядки знаю. Варварская страна. Брр…»
        Чтоб перебить настроение, мистер выпил сильную дозу коньяку.
        Вдруг вихрем влетел Иван:
        -Барин!! Жандармы пришли!
        Ипокажись мистеру Куку, что, крикнув так, лакей выпрыгнул изокошка наулицу. Библия брякнулась напол.
        Вдверях величавый Карл Карлыч; шпоры звякнули, сабля пристукнула впол. Мистер Кук вскочил, вскинул руки вверх, какпред экспроприатором, изо рта упала остывшая трубка.
        -Позвольте представиться.
        -Алло, алло, - бессмысленно бормотал мистер Кук, нижняя челюсть поплясывала. Он враз потерял русский правильный выговор: - Явот эта, эта, эта… - хватался он зарулоны чертежей. - Яинженер… Политик невмешайся… Революций ненада. Онет, онет! Царь император… Алло!
        Жандарм улыбнулся, все понял. Мистер Кук вытер сгуб слюни, стал приходить всебя. Ивскоре затретьей рюмкой коньяку уних пошел разговор наполучистом английском.
        -Иван! Больван!.. Адьет! Господину барону коффэ…
        …Авот уПротасова. Любезный визит инечто вроде допроса. Оба представились. Протасов наружно спокоен. Впрочем, налевой руке дрыгал мизинец. Сели.
        -Простите, Андрей Андреич. Япопросту. Угостите чайком. Дома, я вам доложу, желтая скучища. Один.
        Анжелика вышмыгнула сзавитой челкой; она дважды меняла туалет: гость красив, особенно губы ибачки.
        Гость ихозяин долго витали околицей. Они оба знали, очем будет речь ивкакой плоскости потекут разговоры. Вечер. Самовар затянул наодной ноте грустную песню. Подэтот плакучий выписк Протасову почему-то взгрустнулось. Он вспомнил Нину, ее фразу вписьме: «Кажется, люблю». Самоварчик затих. Мысли оНине, совсем неуместно пришедшие, лопнули. Ротмистр потер руки, повернул перстень напальце камушком вверх, сказал задушевным тоном, какстарому другу:
        -Дорогой Андрей Андреич, милый. Вы человек крупного европейского масштаба. Вы должны ипо-европейски мыслить. Вы, конечно, лучше меня знакомы сдоктринами Карла Маркса. Ну-с? Ичто же-с? Утопия-с!.. Нет почвы-с. То есть внашей мужичьей стране. Теперь так. Явас, конечно, мог бы вомногом уличить. Но…
        -Вчем же? - ИПротасов ловил внутренним слухом, скакой стороны хлопнет капкан.
        -Но… Яобожду принимать меры, которые мог бы принять неоткладывая.
        Протасов заерзал.
        -Например, так. Ночь. Дождь. Ячисло вам скажу после. Вас разыскивает рабочий. Кто? Скажу после. Увас фонарик. Мигалочка. Миг-миг-миг… Потом путешествие чрез лес, кзаброшенному бараку. Техник Матвеев, рабочие, лекции. Что ж? Вы какрасцениваете это?
        -Допрос?
        -Да, допрос.
        Опущенные веки Протасова дрогнули, ворту стало сухо. Мелькнула неприятная мысль опровокаторе. Вспомнил, каквстретил вту ночь двух всадников: Наденьку икого-то еще. Стало противно.
        -Вы, конечно, презираете меня? - вкрадчиво промурлыкал ротмистр, вздохнув. - Разрешите снять саблю. Попросту. Можно?
        Ротмистр поставил саблю вугол, кизразцовой печке, задержался упечки, наклонился, чтоб поправить сползший носок, асам все зорко попечке, пошвам изразцов, поцарапинкам. Стал ходить взад-вперед. Оба молчали ненавидящим молчанием. Протасов курил. Янтарный мундштук взубах прыгал. Инеожиданно сотеческими вголосе нотками:
        -Андрей Андреич, милый… Бросьте все это, умоляю вас. Успокойте мое сердце. Ну, что вам заохота пришла? Вы получаете двадцать пять тысяч. Батюшки! - всплеснул ротмистр руками. - Ведь это ж министерский оклад, ведь это ж… Я - четыре, да ито чувствую себя барином ивовсе нежелаю вреволюцию играть. Тьфу, чтоб ей…
        Протасов улыбнулся лицом, носердце серьезилось, ныло. Подумал: «Ловко, мерзавец, капканы ставит». Мизинец дрогнул. Ивесь он внутренне содрогнулся, какпривиде змеи.
        -Дорогой Андрей Андреич! Думаете, что имое сердце неноет? Явам доложу - ноет. Да икакеще! Разве я непатриот, разве я несын нашей несчастной России? Страна темна, бесправна - это аксиома. Всякий дурак видит. Царь подскверным влиянием. Россия гибнет. Нокак, какпособить?! Вы скажете - революцией, да? - попробовал поставить ротмистр капканчик.
        -Нет, я несобираюсь вам это говорить.
        -Ну да, конечно. - Ротмистр разочарованно дернул левым плечом, заложил руки вкарманы рейтуз инаходу стал намурлыкивать из«Синей бороды» веселый мотивчик. - Обидно, обидно… Да. Вы нехотите сомной быть откровенным. Жаль.
        Сильные токи вдруг подняли Протасова наноги.
        -Азнаете ли, господин ротмистр, условия, вкоторые поставлены наши рабочие вот здесь, здесь, унас?
        -Отчасти - да, - прищурился ротмистр, пружинно потряс головой.
        -Ичто же?
        -Хе-хе… Допрос?
        -Нет, просто хочу знать ваше мнение, ротмистр.
        -Успокойтесь, любезный Андрей Андреич. Вы прекрасно понимаете, что я здесь незаэтим. Дляэтого существует особая инспекция. Она должна блюсти интересы рабочих…
        -Номожет быть, вы… как-нибудь…
        -Нет-с. Явлиять нагосподина Громова ненамерен. Впрочем, сюда собирается губернатор. Ачто ж вы? Что еще рабочим надо? Анежелают ли они к… знаете куда? Кчертовой бабушке. Нет-с, довольно!
        Токи ослабли. Протасов, ругая себя, медленно сел. Посверкали друг вдруга зрачками, какукротитель итигр.
        -Да-с, да-с, - дважды дакнул жандарм, давящим взглядом окинул Протасова иснова воззрился напечку. Печка стояла холодная. Вней нелегальщина. УПротасова екнуло сердце. Он сострахом следил заглазами врага. Печка какбы качнулась, подпрыгнула. Погубам ротмистра пробежала ухмылка.
        -Да-с, да-с, - ротмистр нацыпочках кпечке. Нагнулся, зорко высмотрел чуть видные две дырочки вшвах изразца, легонько царапнул их ногтем. Печка сразу нагрелась, нагрелся весь кабинет, Протасову - жарко, наспине зашевелилась рубашка.
        -Дырочки?
        -Да, кажется, - желчно ответил Протасов.
        Ротмистр быстро допил остывший чай.
        -Да-с! - крикнул он ипристукнул стаканом.
        Протасов поморщился. Желчь ударила вголову.
        -Меры! Самые строгие, самые крутые-с. Иначе все развалится, все рухнет. Время ответственное. Да-с.
        -Что ж, - сказал Протасов, смахнув рукавом кителя пот солба. - Ясам большой поклонник дисциплины. Нополагаю, что законные требования рабочих…
        -Простите, требования? - Иротмистр распялил пальцами тесный ворот мундира. - Рабочий может только просить! Досвиданья-с.
        Ротмистр надел саблю и, придав лицу маску холодной учтивости, быстро прикидывал: подать Протасову руку иль нет? Авдруг Протасов выкинет штучку, непримет руки.
        -Ну-с, спасибо зачай. - Ротмистр прошел два шага ивернулся. Постучал розовым ногтем впечку, где просверлены дырочки, дружески взял Протасова заобе руки инаухо: «Дорогой мой, сожгите, ради бога. Уничтожьте. Ато вдруг обыск. Мне бы очень нехотелось, чтоб… Вы поняли?» Маска холодной учтивости лопнула, лицо было по-настоящему скорбно, вглазах театральная искренность - ложь. - Прощайте-с, милый Андрей Андреич! - Идолго, счувством тряс руку хозяина. Протасов, весь красный, взволнованный, растерялся, незнал, что сказать.
        Он запер дверь кабинета, сбрезгливостью вытер руки одеколоном, вынул железным крючком изразец ивсе, что хранилось втайных ходах печки, тут же сжег. Всю ночь проворочался вкровати. Поправую руку - двадцать пять тысяч иНина, полевую - рабочая масса, заветы, жертва собой. Эхма!..
        Утром Протасов сказался больным. Пришел доктор.

7
        Подороге втайгу пропылила кавалькада. Впереди, нарослом жеребце, - Кэтти. Костюма амазонки унее нет, - Кэтти сидела верхом вшароварах мистера Кука; шаровары широки, наголове какая-то полуприличная кепочка. Вуаль треплется ветром. Рядом сКэтти бравый Игорь Борзятников, офицер. Заними мистер Кук струбкой взубах ивзамшевой куртке, заним Иван. Он вбелых перчатках, вкотелке мистера Кука; длинные ноги Ивана неимоверно раскинуты встороны, они торчат почти горизонтально, им некуда деться: побокам седла две огромные корзины, набитые съестным ивином.
        Следующая пара: красотка Наденька, всиних скрасными кантами штанах пристава; хотя Наденька корпусна ишаровидна вбедрах, ноштаны мужа чрезмерно широки, вних все тонет. Рядом снею коротконогий безусый Усачев, штабс-капитан. Он грузен, узкоплеч, толстобрюх, широкозад, жирная шея вскладках. Брюхо уперлось влуку, толстяк несидит, акакбы громоздится вседле накарачках, он весь подался вперед, вот-вот кувырнется через голову лошади иляпнется впыль.
        -Потряхивает? - прыскает вгорстку злоязычная Наденька.
        -Нет, ничего, - пыхтит штабс-капитан. - Это уменя наследственное… Почти ничего неем, аполнею… Амежду прочим, я далеко нестар.
        -Толстячки всегда очень хорошие, - комплиментится Наденька.
        -Мерси… Гран-мерси. - Иштабс-капитан Усачев, пуча большие, какумухи, глазища, выпрямляется, ноживот перетягивает, штабс-капитан вновь накарачках.
        Последняя пара - инженер Андриевский сосвоей женой, певицей (контральто). Оба красивы.
        Асзади, далеко отстав, дерет свою кобыленку Илья Сохатых. Кобыленка крутится, вертится и, разозлившись, несется домой, какнаскипидаренная. Илья хлещет вхлеве кобылу поморде, дома говорит жене:
        -Счел заблаго плюнуть напикник свысокого дерева. Беременную супругу только нахал может кинуть напроизвол судьбы. Ая довольно культурен, чтоб несказать более. Ну их клешему вноздрю!
        Первый тост - загосударя императора ивесь царствующий дом. Вечер, поляна, костры. Иван пьян, потерял перчатки, яичницу изсорока яиц круто посолил сахаром. Последний тост - заочаровательных дам: Кэтти, Наденьку, Аделаиду Мардарьевну, завсех женщин.
        -Ачто, если б небыло женщин насвете? Пулю влоб. Петля…
        -Тогда инас небыло бы.
        -Женщина живет чувством, мужчина умом…
        -Ачто выше, что красивее: ум иличувство?
        -Чувство, чувство, чувство! - какшальная вскрикивает черноволосая Кэтти. Вино ей ударило вголову, она пьет сИгорем Борзятниковым «на ты», привсех сочно целуется.
        -Бис, бис, бис… Горько!..
        Кэтти свизгом падает вобъятия молодого офицера вказацких усах.
        -Ода… Ода!.. - сревнивым отчаянием сплевывает через губу захмелевший мистер Кук исердито вздыхает.
        Толстяк Усачев кряхтит, пробует сладкую яичницу итоже плюется.
        -Иван! Болван! Подай сюда самый лютча… Самый лютча…
        Нооблепленный комарами Иван, раскинув руки иноги, крепко спит подкустом.
        -Ивы стали бы расстреливать живых людей! - похохатывая, облизывает губки Наденька. - Вот так ипухну-ли бы понароду: пиф-паф!..
        -Пиф-паф!.. Так бы ипухнул, - пучил глаза лежащий наспине штабс-капитан Усачев. Ерзая толстым задом ипятками полуговине, он росомахой подъелозился кНаденьке. - Человек двадцать, тридцать срезать - пиф-паф, и - конец крамоле, - прохрипел штабс-капитан илевой рукой нежно обвил талию Наденьки.
        -Ой, грех!.. Ой, грех!.. - передернулись мягкие ребрышки Наденьки, она отстранила потную руку штабс-капитана. - Ой, очень даже сильно боюсь щекотки. Шалун какой! Арасстреливать - грех.
        -Грех ворех, оправданье наверх… Ничего неподелаешь, присяга-с. Пиф-паф! - иштабс-капитан, влепив поцелуй вбородавочку Наденьки, шепчет:
        -Пройдемтесь вотдаленье, вон туда…
        -Ну что же, пройдемтесь. Азачем же?
        -Просто так, просто так…
        -Ой, грех!.. Какие вы толстые, право… Икровожадные.
        Аделаида Мардарьевна грустно запела прекрасным контральто цыганскую песню. Муж вторил ей баритоном. Песня пелась снадрывом, стоской. УКэтти дрогнули губы, асердце запрыгало. Ей вспомнилась покойная мать, отшумевшая юность, одинокий, покинутый ею отец. Ей стало жаль своей жизни.
        Кук скривил рот, посморкался иглупо, пуская ртом пузыри, хныкал, какмаленький.
        -Большуща… вам… русска… гранд-спасибо…
        Пьяный, он забывал все языки, даже свой отечественный. Итрубка погасла, инет сил раскурить ее, инет табаку. Апесня все грустней, все печальней, сотчаянной болью. ИКэтти снова вобнимку споручиком.
        -Ван! Дьет!.. Котора места мой лошьядь?! Але домой!..
        Мистер Кук вскочил, злобно, какбешеный, разнял объятия Кэтти иИгоря, заорал, тряся кулаками:
        -Кто сомной! Лисо налисо! Пиф-паф!.. Бокса! Бокса! Будем крошить морда! Кэтти! Досвидань! Вы совсем, совсем дрянь… - Ипятками взад, потом вбок, потом вкривь, вкось занырил втайгу, ударяясь то плечом, то спиною ососны. Упал ипромямлил:
        -Продолжайте, пожалюста… Моя очшень… очшень любит… слюшать цыганска лошьядь… тройка. Очшень редко, ноникогда…
        Захмелевшая Кэтти испуганно провела пощекам холодными пальцами. Черные глаза широко открыты. Она непонимала, что снею. Она отчужденно навсех смотрела. Она делала надсобой страшное усилие очнуться, новсе каменело вней. Ей стало жутко. Свизгом, спугающим хохотом она упала Игорю Борзятникову наколени, закричала:
        -Янепонимаю… Япьяная!.. Фу, гадость. Зачем, зачем?!
        Взбодренный присутствием штыков ижандармской силы, Прохор Петрович, подобно магниту, стал, какарканами, подтягивать насвою судьбу роковые события. Впрочем, события эти рождались вжизнь самостийно.
        Возвращался изсела Медведева сосвоей молодой женой Петр Данилыч Громов, старик. Анна Иннокентьевна, беременная отПрохора, ехала втрагическом душевном состоянии.
        Придет время, иПетр Данилыч, столкнувшись нос кносу сПрохором, ударит его всердце внезапным появлением своим. Придет время, иАнна Иннокентьевна объявит мужу, что рожденный ею сын несын ему, авнук. Она принесет младенца Прохору, скажет: «Вот твой сын ибрат». Она это непременно сделает инепременно вприсутствии Нины икого-нибудь постороннего. Апотом зарыдает навесь мир ибросится соскалы вУгрюм-реку.
        Так думала, приближаясь кдому, обиженная Анна Иннокентьевна. Ноэтим ее думам вряд ли суждено осуществиться. Вовсяком случае, между преступным желанием женщины исроком ожидаемой ею расправы должен всплыть страшный факт, который сшибет многих наземлю имногим навеки закроет глаза.
        Собиралась вотъезд кмужу Нина Яковлевна. Она скучала какбы вдвух планах: скука так себе, сверху, искука поглубже. Отъезд задержался болезнью Верочки - корь. Какова-то будет встреча Нины сПротасовым, смужем, стайгой? Она опасалась своего нового чувства кПротасову. Протасов же больше всего опасался, какбы приобыске неотобрали документ прокурора, подарок Шапошникова.
        АкШапошникову собирался сам автор того документа, бывший прокурор, ныне ссыльно-поселенец Стращалов.
        Прохор Петрович тоже мечтал оботъезде. Куда - неизвестно. Нопродолжала метаться душа его вверх-вниз, вверх-вниз. Может, уедет вСанкт-Петербург, может, навстречу жене иливБельгию, может, вмогилу. Прохор Петрович незнал, куда двинется. Аскорей всего - останется дома…
        Товарищ министра, устроивший Прохору прииск, слетел. ВПетербурге была «чехарда», начальство менялось нередко. Поручик Приперентьев тоже был вышвырнут изполка закартеж, заскандальное пьянство. Угрожали судом, нодело спасла влиятельная дама Замойская. Узнав обуходе товарища министра, Приперентьев стал вплотную мечтать опоездке втайгу, овозврате себе золотоносного прииска. Словом, хотел подложить Прохору Громову большую свиньищу.

8
        Волк иПрохор - одно. Волк - животное хищное. Заволками охотятся, волка истребляют неради шкуры, неради говядины, апотому, что он вреден.
        Авот Прохоры Громовы живут всласть безвозбранно. Закон, ограждающий отПрохоров Громовых стадо людей, - лицемерен, продажен, слаб. Он сляпан невогражденье слабейшего, авпотачку произволу, грубой силе илютости.
        Так повсей земле царствуют Прохоры Громовы, купившие весь закон ивсю правду.
        Да, Прохор Петрович - рвач, хищник, делец всвою пользу. Новот зачинаются ветры, они крепнут, растут, наплывают наПрохора, шалят согоньком, ивскоре жизнь Прохора будет вохвате пожара.
        Пожар близко, ноПрохор Петрович совсей отчетливой ясностью пожара невидит: башня стремлений его слишком приземиста.
        Рано утром кПрохору пришли трое выборных отбарачных старост. Два пожилых рабочих ипарень. Поклонились, сказали, что их прислали рабочие всех предприятий, что рабочие осмеливаются напомнить хозяину оего обещании улучшить продукты ипонизить цены наних, - это раз. Аво-вторых, - увеличить натридцать процентов заработок. Ав-третьих…
        -Вон! Когда сам захочу, тогда ибудет. Вон, пока морды непобил.
        Старики спарнем едва нашли дверь, авночь были арестованы.
        Среди тружеников пошел настырный шумок. Горячились горячие, вскипали прохладные, ахолодные приводили резоны:
        -Ребята! Какбы нетово… Солдаты здесь… Смотри, какбы…
        -Ачто солдаты? Что они, стрелять, что ли, будут посвоим?.. Да что они… Турки, что ли?..
        Горячие поздним вечером повалили кдому Карла Карлыча фон Пфеффера, жандарма. Пришли, высморкались, переглянулись друг сдругом и:
        -Васкородие! Какего… Непугайся… Открой окошечко. Мы, какего, по-хорошему…
        Вышел жандарм Поползаев, закричал скрыльца:
        -Эй! Народы! Расходись, расходись! Господина ротмистра нет дома.
        -Ладно. Мы подождем.
        -Они уехавши вгород.
        -Врешь, крот холощеный, врешь!.. Его после обеда видали. Дома он, какего… Врешь…
        Пронзительный тенор крикнул:
        -Братцы! Айда пошукаем вгорницах!.. - Итолпа сотни втри прихлынула кдому.
        Изнижнего этажа выскочили беспоясые, босые солдаты, сними Оглядкин иПряткин. Офицеров небыло.
        -Эй, куда! - заорали они нарабочих.
        -Мы, какего, заправдой пришли. Выборных взяли наших. Они нипричем. Где жандармский барин? Подай сюда жандармского барина. Мы, какего, по-хорошему… Обида-а-а!
        Вверхнем этаже погас огонь, ивраспахнувшемся окне появился ротмистр. Поползаев молодецки взял подкозырек.
        -Вот он!.. - посунулись прочь рабочие и, чтоб видно было жандармского барина, отступили кдороге, обнажили головы:
        -Васкородие, мы квам…
        -Что, ребята, надо?
        Толпа стала выкрикивать свои обиды игорести. Ротмистр был бледен, выслушал. Закурил папироску. Толпа смолкла.
        -Вот что, ребята. Если хотите жить сомной вмире, давайте по-хорошему.
        -Вот, вот! - встряхивая локтями, почесываясь, закричала толпа. - Мы заэтим ипришли ктебе. По-хорошему чтоб, по-божецки, какего…
        -Ребята! Знайте, что я облечен начальником губернии большой властью. Уменя вооруженная сила. Ноя, ребята, применять ее, конечно, небуду. Я, ребята, поверьте, люблю вас, каксвоих детей… - брезгливо поморщился ротмистр. - Ноесли, понимаете, ребята? Если вы, сволочи, будете продолжать смуту, я буду вынужден…
        -Какую смуту? Что ты! Мы смирные… Атолько - Ездакова долой! Иначе мы ему башку оторвем! Мы небуяны… Мы… Освободи выборных наших… Имы пойдем домой.
        -Немогу. Освобожу после!.. - резко крикнул ротмистр, дернул левым плечом изахлопнул окно.
        Быстро пересекали дорогу офицеры. Старший, толстяк Усачев, запыхтев, скомандовал:
        -Солдаты, водвор! Стройся! Взять ружья!
        Чрез минуту перед домом - пусто. Рабочие удалялись споспешностью. Валялся впыли чей-то красный кисет итри раздавленные каблуками лягушки.
        Ночью аресты. Замели четверых крикунов. Ротмистр послал губернатору шифрованную депешу.
        Прохор Петрович меж тем производил полугодичный подсчет оборотам. Баланс показывал прибыль. Прохор Петрович любил работать доупаду, взасос.
        Подсчеты велись день иночь трое суток безпередыху. Бухгалтер - тучный, лысый, подконец обалдел, стал заговариваться, чуть неослеп. Прохор взбадривал себя коньяком, холодными душами, бухгалтер - табачищем, вином. Впрочем, куревом злоупотребляли оба: волк отдыму чихал, оскаливая зубы. Вконце третьей ночи бухгалтер Илларион Исаакович Крещенский сунулся вгроссбух носом:
        -Громов Петрович, - промямлил он, едва продирая волглые глаза. - Простите великодушно… Немогу… Врязах глобит… Все пятерки, пятерки, нули… Спать лягу…
        -Ослаб? - усмехнулся Прохор. - Ну, черт стобой, ложись. Стой, где утебя дебет? Подсчитал?
        -Дебет - нет… Сальдо! Три милли… три трилли… - Он посопел, постонал, повернулся накушетке лицом кстене изаснул.
        Прохор тоже балдел отвина, отбессонницы, отцифр. Цифры играли - плюсы иминусы, - цифры ошеломляли его, он подумал, что сходит сума, испугался. Пригласил двух счетоводов имистера Кука. Ивот вместе спроспавшимся бухгалтером Крещенским завершили высокую башню отчетности. Прохор ивсе четверо ахнули. Задевять лет вдело вложено тридцать три миллиона.
        -Колоссаль!.. Колоссаль!.. - всладостном упоенье выдыхал мистер Кук. Его разбитый нос впластыре: заметка овеселой гулянке сКэтти, своенными.
        Прохор дал каждому посто рублей, бухгалтеру - двести. Все остались довольны. Адовольней всех конечно же Прохор Петрович Громов: затекущий год он получил иполучит около двух миллионов барыша. Два миллиона! То есть пять тысяч пятьсот рублей вдень. То есть каждый рабочий бросал ему вшапку ежедневно рубль слишком, асебе оставлял лишь гроши.
        НоПрохору Громову вэто вникать неприходится: рабочий - орудие обогащения, это освящено самой жизнью. Однако все растущий успех дела недавал былой радости. Вего домашнем обиходе - зияющая пустота: ее нечем заполнить.
        -Нина, Нина, - вздыхал вночи Прохор, - неужели ты предпочтешь мне Протасова?
        Тоска пожене шевелилась внем чаще ичаще; он понял, что жена ему небезразлична, какон недавно еще предполагал, что она длянего, может быть, самое главное. Да, конечно же он любит ее. «Но зачем, зачем она сголовой утонула вхристианстве - этой религии смиренных созерцателей, анетворцов жизни, имешает ему работать? Аэта ее мизантропия, сентиментализм? Странно… Ведь ежели она считает атеиста Протасова своим другом, то какже он досих пор несмог отвратить ее отцерковных бредней? Странно, странно…»
        Вдруг поток мыслей обрывается вПрохоре, иразом встают два страха: неужели он, Прохор, откачнулся отБога, отрелигии? Неужели Нина любит Протасова? Новторой страх, сильнейший, - голая ревность, - мгновенно гасит печаль обутрате веры. Сердце пронзает судорога, мозг распаляется, изтьмы прут выдуманные Прохором гнусные сцены обольщения Нины Протасовым исладострастные картины прелюбодейной измены мужу. Прохор скрежещет зубами. Он крепко ненавидит Протасова. Он вмуках клянется застрелить этого донжуана винженерской фуражке, лишь бы вскрыть его любовную связь сНиной. Однако холодный голос рассудка тотчас же успокаивает его: унего нет явных доказательств измены Нины, она верна ему. Протасов - незаменимый человек, главный двигатель огромнейшего делового механизма; убить Протасова - убить все дело. НоПрохор еще нерешил, что ему дороже: Нина ли, которую вкрайнем случае можно заменить другой женой, илидело, вкоторое он вложил весь мозг, всю кровь?
        Так Прохор бессонными ночами напряженно наблюдал самого себя состороны. Впрочем, втончайшие условности домыслов он невдавался, он просто прощупывал, ревизовал свое покачнувшееся самосознание, весь погружаясь впучину назревающих внутренних противоречий.
        Ногде же причина его душевной болезни? Нина? Нет. «Увы! Утешится жена, идруга лучший друг забудет». Ну икчерту, кчерту! Протасов? Нет. Вконце концов Прохор может исним расстаться, подыскать другого. Так вкаком же месте та трещина, покоторой готовится лопнуть аппарат его внутреннего мира? Неужели - пьянство, кокаин, морфий, табак? Нокзапрещенным наркотикам он прибегал редко, всилу крайности. Значит, что ж - пьянство? «Черт, надо бросить… Пьяницей становлюсь. Да инемудрено: батька алкоголик, дедушка… разбойник». Отслова «разбойник» Прохора всего передергивает, холодеют пятки, пред испугавшимися глазами начинает мелькать прошлое, темное, жуткое. «Выбросить, выбросить надо… Сейчас же выбросить», - молча вскрикивает Прохор, и, чтоб недать прошлому ярко вспыхнуть иожить, он вскакивает скровати (вскакивает иволк), кидается кписьменному столу, выхватывает изящика банку скокаином: «Сейчас же выбросить внужник…» Несколько мгновений медлит, всматриваясь, какзеленоватое, сотблеском, видение - Синильга ли, Анфиса ли - проплывает пред его засверкавшим взглядом, ион сяростью заряжает обе ноздри кокаином. Идет
обратно сзакрытыми глазами, чтоб оградить себя отпризрака. Ложится. Сознание постепенно, однако довольно быстро, переключается виную плоскость. Ивскоре все приглушает иллюзорная мечта ославе, путаная россыпь цифр, звяк золотых червонцев. И - темный - пред утром - сон.
        Иногда, раздираемый надвое, Прохор среди ночи встает перед иконой:
        -Господи, помилуй мя!.. Буди милостив комне, грешному!
        Нороссыпь цифр извяк червонцев глушат весь смысл холодной молитвы. «Надо котцу Александру сходить, потолковать, поп мудрый, - думает Прохор. - Нина упрекает меня, что я тиран… длярабочих… Ачто им, чертям, еще надо? Сдохли бы безменя. Пять тысяч, кроме баб да ребят, всех кормлю, одеваю. Этого мало им, скотам? Немогу же я вот так взять иотдать им все. Ну, эксплуататор, ну, тиран. Дело конец венчает. Господи, неоставь меня!»
        Вдруг все перевернулось внем.
        -Знаю, откуда прет наменя болезнь. Тут невНине дело иневАнфисе, аввас, мерзавцы… - сердито шепчет он игрозит тьме пальцем. - Это вы охотитесь наменя, какназверя, вы, вы, вместе сосвоим Протасовым. Затравить хотите, безпорток пустить?! Ну погодите ж, я вам всыплю!..
        Тут изтьмы слышится укоризненный голос Нины, иписьма ее начинают говорить, какживые. Прохор накидывает наголову одеяло, затыкает уши. Ноголос Нины внем.
        Как-то, возвратившись собъезда работ, Прохор душевно почувствовал себя очень скверно. Поздним вечером пошел ксвященнику. Постоял укалитки, круто повернул назад. Дома пил один. Утром послал Нине телеграмму.
        Утром же явился кнему Протасов. Был праздничный день. Прохор встал поздно. Говорили оделах. Протасов докладывал.
        Прохору бросилось вглаза, что Протасов ведет свой доклад безобычного воодушевления, какбудто говорит опостороннем, неинтересующем его деле. «Наверное, сейчас ляпнет орабочих, будет пропагандировать мне свои социалистические бредни… Ученый дурак…»
        Инженер Протасов аккуратно сложил впортфель чертежи сотчетными бумагами исобрал вморщины умный лоб.
        -Прохор Петрович… - снатугой начал он. - Яквам, всущности…
        -Знаю, - нахмурил свой умный лоб иПрохор. - Что им надо отменя?
        -Исполнения вашего обещания повсем пунктам. Только ивсего.
        -Ха! Немного… Анехотят ли они… - НоПрохор оставил последнее слово взапасе.
        Протасов обиделся. Поигрывая снятым пенсне, он посмотрел вокно; черные, сблеском седины, короткие волосы его топорщились.
        -Яхочу напомнить вам обстоятельства дела, - холодным, нополным почтения голосом начал Протасов.
        -Яих знаю лучше вас. Ивообще, Андрей Андреич, привсем уважении квам…
        -Вас спасли рабочие…
        -Ничего подобного… Мои труды икапиталы спасло божье провидение - ливень.
        Документ прокурора лежал вбоковом кармане пикейной тужурки, жег сердце Протасова. НоПротасов старался держать себя вруках.
        Помолчали. Прохору Петровичу хотелось есть. Он сказал:
        -Сократить рабочие часы. Вот что они требуют. Кчему это? Дашь им десять часов - они будут требовать восемь, дашь восемь - будут требовать шесть…
        -Человеческая жизнь, видеале, есть отдых.
        -Человеческая жизнь есть труд!
        -Неследует обращать жизнь людей вкаторгу.
        Прохор поднял наПротасова крупные строгие глаза, сказал:
        -Надо украшать землю, обстраивать, анелодыря гонять. Через каторгу так через каторгу!
        Прохор Петрович заметно волновался. Сдерживая себя истараясь казаться спокойным, он спросил:
        -Восколько же мне обошлось бы ихнее нахальное требование? Подсчитайте идоложите мне. - Он встал ипротянул Протасову руку.
        -Одну минуту! - Протасов выхватил изпортфеля подсчет. - Материальные требования рабочих укладываются всумму, несколько превышающую четыреста тысяч рублей вгод… Улучшение питания иувеличение жалованья. Примногомиллионных оборотах это пустяки.
        -Да вы сума сошли! Четыреста тысяч? Пустяки?! - отступил нашаг Прохор, глаза его ширились, прыгали, ели Протасова. - Икто вам дал право, Протасов, распоряжаться моим карманом, каксвоим собственным?
        -Прохор Петрович, - приложил Протасов обе ладони кгруди, - уверяю вас, что народ вдвое усердней будет работать - вы останетесь вбарышах. Поверьте мне.
        Прохор схватился заспинку кресла идвинул его взад-вперед.
        -Нет, Андрей Андреич… Никаких реформ небудет. Понимаете? Небу-де-т!..
        -Значит, вы отказываетесь отсвоих слов?
        -Да, отказываюсь, - прохрипел Прохор перехваченной глоткой.
        Лицо Протасова налилось кровью, ладони упали сгруди. Он сел, закинул ногу наногу и, глядя вземлю, сказал:
        -Уангличан существует термин: нравственная слепота, илинравственное помешательство. Оно применимо иквам. Вы нравственный слепец. Слышите, Прохор Петрович? - поднял Протасов голову, голос его звучал беспощадно ирезко: - Вы перестали различать понятия - подлость исправедливость. Вы нравственный безумец! - Ион, какнапружинах, встал.
        Прохор откинул кресло всторону, шагнул кстолу иначал перебирать бумаги, перекладывать сместа наместо пресс-бювары, перья, карандаши. Автоматизм его движений дал понять Протасову, что Прохор Петрович всильном волнении.
        -Ах, какмне все это надоело! Да, да… Яподлец, я нравственный слепец. Спасибо вам… - Прохор схватился заголову, облек лицо вмаску угнетенной жертвы ибессильно сел наподоконник. - Никто, никто нехочет меня понять! Вот вчем трагедия. Доведете меня дотого, что все брошу, уйду отвас, - говорил он раздумчиво итихо. - Вот приедет Нина Яковлевна, работайте снею. Ая уйду… - Прохор вынул платок ипосморкался.
        Мысль овозможности ухода выпорхнула изуст Прохора неожиданно, какптица издупла, Прохор даже внутренне вздрогнул. Напугав, удивив его, эта мысль крепко внем завязла. Он подумал всерьез: «Аивсамом деле - небросить ли мне все, нескрыться ли куда? Устал я…»
        Мысль обуходе сработ привела сюда иПротасова. Переговоры исчерпаны. Прохор каккамень.
        Протасов достал изпортфеля вчетверо сложенный лист бумаги.
        -Вот моя просьба оботставке, Прохор Петрович. Ятоже ухожу.
        Прохор, пораженный, встал, медленным шагом подошел вплотную кПротасову, чрез силу улыбнулся:
        -Иты, Брут?!
        -Присложившихся обстоятельствах, Прохор Петрович, я бессилен принудить себя оставаться увас наслужбе.
        Прохор вздохнул исказал:
        -Аведь я, Протасов, действительно собирался надолго уйти ипередать дело вам. Подумайте… Останьтесь… Вы будете получать сорок тысяч.
        -Простите, ноя немогу… продать себя даже засто!
        -Вы губите дело, Андрей Андреич. Значит, вы лгали, что любите его.
        -Янелгал. Ядело люблю. Но, извините… Янехочу работать сджентльменом, которого я перестаю уважать.
        Друг перед другом, лицо влицо стояли два человека, непонимающие один другого. Всущности, их натуральная природа одна ита же, номоральные навыки принадлежат двум разным планам, какнож хирурга инож разбойника.
        Прохор - всиней русской поддевке, широкоплечий ивысокий - пронзительно смотрел наПротасова, нагнув голову ислегка ссутулясь. Коренастый, среднего роста Протасов чуть приподнял вглаза Прохору свое бритое, загорелое, счерными живыми глазами лицо. Борода Прохора отросла, длинные, подкружок, волосы тоже запущены, - он необращал никакого внимания насвою внешность ипоходил сейчас наухаря-купца, что сводит сума девок, илинакрасавца-кучера какого-нибудь знатного вельможи. Впрочем, наего сильном, выразительном лице согромным носом, сорлиными глазами лежала тень больших душевных страданий. Лицо же Протасова, выточенное искусным резцом изслоновой кости, носило отпечаток сдерживаемого возбуждения инравственного превосходства.
        -Прощаясь свами, предостерегаю вас, господин Громов, что рабочие будут добиваться своих прав всеми легальными путями… Вплоть дозабастовки. Досвиданья!
        Прохор вдогонку крикнул:
        -Передайте вашим рабочим, что их бунтарство, их забастовка будет принята вштыки!

9
        Неспалось. Почти белая предрассветная ночь. Вдруг:
        -Медведь! Медведь! Эй, народы!
        -Ферапонт орет. - Прохор поспешно надел сапоги, пиджак - штаны надевать некогда, - схватил ружье, выскочил наулицу ипобежал наголос. Возле домишка дьякона густая тайга вклинилась всамый поселок. Вдоль поулице, изтайги кшколе, вздымая пыль сдороги, нешибко, вперевалочку утекал медведь. Заним водних подштанниках ибеспоясной рубахе - босой дьякон. Вего руках тяжелый кузнечный молот.
        -Стреляй, стреляй его, сукина сына! - обрадованно заорал дьякон Прохору.
        Завидя другого человека, медведь остановился, поджал уши, понюхал воздух. Прохор набегу приложился ивыстрелил взверя подлевую лопатку. Медведь рявкнул, дал козла и - галопом впроулок, ктайге. Люди заним.
        -Попал, попал! - кричал дьякон. - Сейчас ляпнется…
        Бежали кровавым следом, невыпуская зверя изглаз. Насамом берегу речонки медведь внезапно повернул кохотникам. Прохор приложился ивыстрелил. Медведь опять рявкнул, опять дал козла икинулся вречку.
        -Тьфу! - плюнул Прохор. - Дробь. Нето ружье.
        -Ой! Гляди! - навсю тайгу заорал дьякон: перед ним, какиз-под земли, всплыл матерый, спроседью, другой медведь. Прохор малодушно ударился назад, адьякон Ферапонт - когромному вдва обхвата кедру. Медведь - заним. Иоба стали кружиться возле кедра. Медведь неповоротлив, дьякон быстр. Кружились то вправо, то влево. Медведь свирепел, рявкнул надьякона, дьякон надулся ирявкнул намедведя; оглушенный медведь подавался назад, щетинил шерсть нахребте. Медведю надоела возня: всплыл надыбы, прижался грудью кдереву, растопырил лапы и, пошаривая ими, чтобы поймать врага, стал надыбах ходить-топтаться возле кедра. Дьякон бросил молот и, какклещами, сгреб зверя заобе лапы. Зверь дерг-дерг - нетут-то было: когтистые пальцы налапах растопырились, медведь отболи завыл.
        -Прохор! Прохор! - вопил дьякон. - Эй!
        Вместе сПрохором бежал кзверю проснувшийся народ. Илья Сохатых свыломанной визгороди жердью, Константин Фарков стопором иеще человек пять.
        -Двинь кувалдой побашке! - кричал дьякон Прохору. - Ослабева-ю…
        Медведь дерг-дерг - крепко. Люди изумились; обняв сдвух сторон дерево, стояли друг перед другом зверь ичеловек. Прохор подхватил сземли молот. Медведь сострашным ревом оскалил наПрохора страшную пасть. Молот грохнул почерепу, медведь фыркнул, упал. Дьякон едва разжал руки, ногти почернели, из-под ногтей кровь.
        Ночная победа надзверем недала Прохору душевного покоя. Наработе был мрачен, ругал инженеров итехников, приказал оштрафовать пятерых рабочих, что несняли шапок перед хозяином, иуволил изканцелярии двух политических ссыльных.
        -Ядлявас эксплуататор - так потрудитесь убраться вон.
        Отсутствие умелой руки инженера Протасова уже начало сказываться. Штат инженеров неимел инициативы илибоялся ответственности, руководители работ завсякой мелочью обращались кПрохору. Создавалась ненужная суета, бестолочь. Это нервировало уставшего Прохора; он незнал, кого поставить воглаве дела, ирешил, что главным начальником всех работ будет лично он сам. Авремя было горячее: свои ивособенности казенные работы должны быть исполнены встрогие сроки. Жаль, жаль, что инженер Протасов бросил работы всамый разгар. Холуй, ученый зазнайка, хам!
        Срочная телеграмма Нине:

        Иннокентий Филатыч Груздев вел вПетербурге трезвейший образ жизни. Приступая кмошенническому действу, он сугубо усердно посещал церковь, возжигал толстые свечи, молился наколенях, просил, чтобы господь ниспослал ему мудрость змия, чтоб помог облапошить толстосумов ичтоб непоставил вогрех его деяния: он, раб божий Иннокентий, лишь исполнитель воли пославшего его. Накануне «чашки чая» благочестивый старец заказал молебен сакафистом бессребренникам Козьме иДамиану ивовремя молитвы пытался ссими святыми войти вдуховную сделку «на слово», обещав им, вслучае благоприятного исхода уголовщины, пожертвовать изсвоих личных средств пятьсот рублей впользу Палестинского общества. (Освоем же предположении содрать сПрохора неменее двадцати пяти тысяч комиссии он вмолитве малодушно утаил.)
        Люди коммерческой складки имеют великолепный нюх: газетная заметка попала наглаза кой-кому изкредиторов Прохора Громова ипроизвела наних ошеломляющее впечатление.
        Несколько срочных телеграмм откредиторов полетели втайгу, вадрес Громова. Каждая телеграмма почти дословно начиналась так:

        ит.д.
        Прохор составлял ответы лично, отправлял же их нестелеграфной станции своего поселка, ачерез уездный город, снарочным, чтоб небыло огласки.
        Все его телеграммы были таковы:


        Между Прохором иИннокентием Филатычем тоже шла оживленная потелеграфу перекличка, зашифрованная условными словечками.
        Старик ежедневно встречался синженером Парчевским. Делились впечатлениями. Однажды Парчевский сказал:
        -Очень трудно было скупцом Сахаровым. Затопал, закричал наменя: «Жулики вы. Вкаторгу вас, подлецов!» - «Помилуйте, говорю, Семен Парфеныч, тут, так сказать, стихия, тут божий суд». Изнаете что, Иннокентий Филатыч? Сих стороны будет присяжный поверенный, известный делец Арзамасов. Какнам быть? Наего подкуп потребуется крупный куш.
        -Сколько же?
        -Ядумаю - тысяч пятьдесят.
        Иннокентий Филатыч даже подпрыгнул и, размахивая фалдами длинного сюртука, забегал покомнате.
        -Нечего сказать, пятьдесят тысяч!.. Да какувас, молодой человек, язык-то повернулся? А? Да нам заэто хозяин голову втрех местах проломит. Нет-с! - завизжал старик. - Мы сами сусами. Да-с…
        -Янезнаю… Может, он всего двадцать тысяч возьмет…
        -Фигу-с, фигу-с!
        «Чашка чая» состоялась вМариинской гостинице, ввеликолепном номере, специально дляэтой цели снятом Иннокентием Филатычем.
        Собрались пять купцов, еще два представителя фирм, еще заместитель директора одного изкрупных заводов иприсяжный поверенный Арзамасов - невзрачный, бритый старичок споджатыми губами, вбольших роговых очках, гологоловый.
        Председателем совещания избран купец Рябинин, человек образованный, счерной узенькой бородкой, болезненно-желтый иплоскотелый, каклопата.
        Адвокат Арзамасов потребовал отИннокентия Филатыча предъявления официальной бумаги, дающей тому право вести переговоры отлица хозяина, прочел ее, вернул, обратился кПарчевскому:
        -Позволю спросить: кто вы?
        -Инженер Парчевский. Янесколько лет служил напредприятиях Громова. Вданное время приглашен сюда вкачестве консультанта.
        Купец Рябинин положил пред собою золотые часы сбриллиантовой монограммой, покашлял иоткрыл совещание. Газетное сообщение Иннокентий Филатыч иПарчевский слушали какнаиголках. Старик перестал дышать. Парчевский впился глазами вчтеца. «Как будто», повторенное встатье дважды, проскользнуло гладко, беззапинки, неостановив внимания собравшихся. Иннокентий Филатыч, весь облившийся потом, выразительно придавил подстолом ногу Парчевского иперекрестил пупок. Инженер Парчевский повел горбатым носом вправо-влево иприщурился.
        -Может ли господин Груздев подтвердить достоверность изложенного? - спросил тусклым голосом желтолицый председатель, бросил врот соденскую лепешку изапил глотком боржома.
        -Более илименее подтвердить могу, - ответил Иннокентий Филатыч.
        -Ябы вам предложил ваш ответ формулировать более четко, - заметил председатель инегромко рыгнул вплаток.
        Старик почесал подлевым усом, поправил очки, сказал:
        -Дело втом, господа, что мне пришлось уехать сместа экстренно: сегодня, скажем, пожар, ауж завтра я вкибитке. Может, кой-что ипереврано встатье, кой-что иупущено изусмотренья вида. Хозяин же путем рассказать мне немог. - Старик сделал паузу, его голос трагически дрогнул. - Отсильного потрясения он, то есть Прохор Петрович, безмалого присмерти.
        Последняя фраза сразила собрание. Все замерли настульях, переглянулись. Старик отер платком глаза. Неловкое молчание. Побалтывали ложечками чай. Думали: «Авдруг умрет? Плакали тогда денежки… ищи-свищи».
        -Сибирь далеко, проверить трудно, - покашливая, уныло сказал председатель ипокрутил узенькую свою черную бородку. - Ночто Громов болен, это факт. Яимею телеграмму.
        -Ия.
        -Ия…
        Парчевский что-то записывал вкнижечку. Председатель, закурив сигару, спросил старика:
        -Признает ли себя Громов платежеспособным?
        -Более илименее - да.
        -Конкретно, - предложил председатель.
        -Конкретно, конечно, да. Яимею возможность переписать векселя ивыплатить задолженность наличными. Яимею полномочия предложить вам, господа коммерсанты, почетвертаку зарубль.
        Опять заерзали стулья. Уныние коммерсантов сразу ослабло. Они почему-то полагали, что будет предложено зарубль неболее гривенника. Нодлявидимости, чтоб пустить пыль вглаза, они громко запротестовали:
        -Нет, это невозможно… Это возмутительно… Это ниначто непохоже. Мы согласны, виноват, я, например, согласен сбросить срубля четвертак. Это еще куда нишло. Ночтоб получить вместо рубля четвертак? Нет, нет… Протест векселей, суд, опись иторги…
        -Ах, милые, - сморкаясь иморгая запотевшими глазками, запел Иннокентий Филатыч. - Легко сказать - торги. Да кто там будет торговаться-то? Кто вэтакую глушь изсих прекрасных мест поедет? Мечтание одно.
        Тут неповоротливо выпростался из-за стола крупный, каклось, старозаветный купец Семен Парфеныч Сахаров: седая бородища вовсю грудь, сапоги бутылками. Вэтот год вРоссии был голод, икупец Сахаров нес огромные убытки оттрех остановившихся его мукомольных механических мельниц. Сахаров сильно удручен, расстроен. Он сжал мясистый кулак изавопил:
        -Жулики вы сГромовым! Вы только тень наводу наводите! Мерзавцы вы! Вкаторгу вас, подлецов!
        -Семен Парфеныч! Так нельзя… - бросив рисовать голую женщину, тенорком закричал нанего председатель. Остальные ухмыльнулись. - Здесь нет подлецов инет мерзавцев… Сядьте… - Ипредседатель закашлялся.
        -Япрошу слово, - взволнованно встал Парчевский. Его глаза вспыхнули хитрым умом лисы, которой надлежит сделать ловкий прыжок, чтоб завладеть лакомым куском. - Господа! Знаете ли вы, что такое Прохор Громов? - спатетическими жестами, какактер насцене, начал он. - Прохор Громов - гениальнейший практический деятель. Его энергии, его уму, его несокрушимой воле можно только удивляться. Если вы его поддержите встоль трудную минуту, вы получите все ибудете работать сним бесконечно долгое число лет, извлекая отсодружества обоюдную пользу. Ежели его свалите, все потеряете. Что же вам, господа, выгоднее? Угробить крупного предпринимателя, погубить колоссальное дело, которым может гордиться Россия, илиокрылить этого гения, чтоб он вновь взлетел исоздал напепелище невиданной силы иразмаха промышленность? Ответ может быть один. Даже всумасшедшем доме, среди слабоумных ипомешанных, неможет быть иного ответа, кактолько - да, согласны! Яльщу себя надеждой, господа, что я имею честь видеть перед собой цвет русского капитала, людей мощного ума издравого практицизма. - Парчевский, весь отнапряжения красный,
взвихренный, отхлебнул остывший чай. - Теперь позвольте сцифрами вруках развить пред вами, господа, картину того, что было изничего создано гением Прохора Громова…
        Вскоре Прохор Петрович получил телеграмму отИннокентия Филатыча:


10
        Прохор Петрович потерял отпожара тысяч сорок. А«чашка чая» принесла ему выгоды безмалого - полмиллиона.
        Ноэто непрошло Прохору даром: явным обманом нажитые деньги тяжелым грузом придавили дух его. Острый стыд вдруг встал внем. Дал старику телеграмму: «

». Скверно, скверно… Идлячего ему нужно было это делать? Что задикая фантазия? Видно, черт нашептал ему вуши. Какбы неузнала Нина. Однако… дело сделано, купцы обобраны, темные деньги вкармане.
        Пристав получил известие, что рабочие прииска «Нового» начинают «тянуть волынку», фордыбачить. Сдвумя урядниками он приехал наприиск. Золотоискатели - народ отпетый - вели себя крикливо, нестеснялись. Пристав говорил сними скрыльца конторы. Собралось около пятисот человек. Ободранные, грязные, заросшие волосами. Кричали:
        -Почему хозяин неисполняет своих обещаний? Мы потушили пожар, спасли его имущество. Он насулил нам стри короба, агде его посулы? Он спереду мажет, асзаду кукиш кажет! Ирод, холера бы его задавила! Апочему Ездаков, управитель наш, неуволен? Он арид, он кровопийца, он нас позубам бьет… Долой Ездакова, язви его!
        Изконторы выскочил сам Фома Григорьевич Ездаков, оттолкнул пристава игнусаво заорал втолпу:
        -Молчать! Явам покажу! Уменя отконя остается только грива да хвост, аотвас останется один нос!
        Толпа сжалась намгновенье, присмирела. Иразрозненные, соглядкой крики:
        -Лопнешь! Кровопивец… Паук!..
        -Молчать!!
        Рыжая спроседью большая борода Ездакова отзлости затряслась, наглые глаза выкатились изорбит. Он был похож наразъяренного быка.
        -Каторжники! Зимогоры! Варнаки!.. - грозил он вскинутыми кулаками.
        -Аты кто?
        -Ятоже каторжник! Да, я каторжник, я варнак. Явосьмерых зарезал. Уменя вовсех карманах подва пистолета… Вот! - Он выхватил из-за пазухи револьвер, выстрелил впролетавшую ворону. - На! Подбирай! Только пикни… Башку продырявлю!.. Небоюсь, небоюсь, небоюсь!! - топал он ногами, бесновался, забыв себя.
        Толпа взялась закамни. Пристав схватил Ездакова сзади:
        -Ездаков… Фома Григорьич… Успокойся, только гадишь мне… - и, навалившись науправляющего пузом, втолкнул его вдверь конторы.
        -Вот, васкородие! - закричала толпа. - Видали, каков зверь?
        -Тихо, тихо, ребятки… - пыхтел, задыхался пристав. - Все разберем, вовсе вникнем…
        -Уберите Ездакова! Уберите Ездакова!..
        -Ладно. Ладно, ребятки, уберем. Хозяин сейчас прихварывает. Неприятности разные. Авы, ребятки, шептунов неслушайте. Мы их всех переловим. Господин ротмистр строг. Ктому же - солдаты… Упаси боже!.. Предупреждаю, ребятки… Авы, ребятки, работайте какследует. Ивсе будет хорошо, ребятки…
        -Мы хотим губернатору прошенье подавать. Министру! Царю!! Смерть нам всем приходит…
        -Подавайте, подавайте, ребятки… Взаконном порядке чтоб… Тихо чтоб…
        Народ, тайно руководимый забастовочным комитетом, собирался кучками инаприиске «Достань», налесопилках, заводах ипрочих предприятиях. Причина недовольства: хозяин недержит своего слова, житьишко день ото дня хуже. Выводы: никто нехочет нам помочь, непопытать ли, братцы, заступиться засебя самим?
        АПрохор Петрович ивус недул. Инженеры, техники, механики совсех сторон докладывали ему, что нормы работ снизились, везде недоделки, умышленная порча инструментов; что дисциплинарные взыскания иштрафы перестали производить нарабочих впечатление. Вответ нажалобы Прохор Петрович производственные неполадки ставил ввину техническому надзору, непозволял себя оспаривать, раздражался.
        -Прохор Петрович, позвольте же вам доложить, что притаком настроении рабочих мы зауспех дела неотвечаем… Мы бы рекомендовали вам поотношению кнароду…
        -Что?! Ивы меня учить?
        Инженеры уходили отхозяина, пожимая плечами, терялись.
        Мировой судья, пристав, ротмистр фон Пфеффер изамещающий Протасова горный инженер Абросимов, сговорившись между собой, имели сПрохором Петровичем серьезную беседу.
        -Понашему мнению, настроение рабочих таково, что стоит вам исполнить обещание - ивсе войдет внорму.
        -Янемогу исполнить обещания целиком. Ятогда был охвачен паникой, наобещал сгоряча. Уменя сгорел лесопильный завод, уничтожена масса заготовленных шпал; словом; японес большие убытки. Да ивообще дела мои… - Прохор недоговорил.
        -Нам очень трудно, Прохор Петрович, присоздавшихся условиях поддерживать должный порядок.
        -Да, ноя досих пор считал, что власть, облеченная силой действия, недолжна переводить вопрос оподдержании порядка втакую плоскость. Условия - условиями, авласть - властью.
        -Власть должна иметь хотя бы призрачную моральную базу дляприменения силы. Мы этой базы невидим. Напротив, склонны думать, что вами исполняются далеко невсе требования правительственного надзора.
        -Чем вы это можете доказать?
        -Яэто утверждаю, - откинул назад породистую голову ротмистр. - Уменя имеется копия протокола осмотра ваших предприятий правительственным инженером вприсутствии вашего инженера Протасова.
        -Многое изстарых недочетов устранено.
        -Например? Яневижу, - продолжал либеральничать жандармский ротмистр.
        -Вы здесь новый человек. Поживете - увидите. Вовсяком случае, что же вы отменя желаете? Явам уже сказал, господа, что Ездакова постараюсь уволить. Сократить часы немогу. Яиду наприбавку жалованья всем рабочим напять процентов, некоторым надесять, аненатридцать огулом, какони требуют.
        -Питание?
        -Яже сказал, господа, что мною отдан приказ улучшить питание ивообще снизить цены навсе продукты. Яже вам сказал.
        -Простите, Прохор Петрович, вы нам этого неговорили.
        -Вот, говорю.
        Четыре обоюдно удовлетворенные улыбочки, почти дружеское пожатие рук.
        Нонадругой же день этим улыбочкам суждено было растаять. Авскоре лица многих людей облеклись втрагические маски.
        Огромный амбар, грязный прилавок завален вонючим мясом, вбольшущих ушатах солонина, воздух пахнет тухлятиной, жарко; рои зловредных мух. Вгрязнейших фартуках продавцы, стопорами вруках. Толпа рабочих, детей иженщин скорзинками, сумками имешками. Бабы утыкают носы вкончики платков. Многих отзапаха мутит. Подногами снуют собаки. Какому-то псу дают здорового пинка. Небо втрепаных облаках. Шум тайги.
        -Душина… Вонища… Фу-у!.. Да этакое мясо невсякая собака будет жрать.
        -Нехочешь - небери. Мы, что ли, протушили? Дура! Следующий! Эй, рыжая борода скошелем, подходи!..
        -Стой, куда? - отталкивает баба рыжую бороду. - Мой черед! Давай мне, сукин ты сын, кровопивец…
        -Нелайся! - щетинится приказчик. - Дура долговолосая… Раскурье…
        -Кто лается-то? Ты илаешься…
        Всюду крики, неразбериха, похабная перебранка, укоры:
        -Тухлятина…
        -Падаль.
        -На, на, на! - тычут приказчики встену: - Читай акт приемки… Кто подписал? Ваши же. Приказчик привез такое, Иван Стервяков. Мы нипричем.
        Вдруг врывается влавку мужик влаптях, сним две бабы. Мужик бросает напол мокрый мешок ссолониной ичто есть силы, топая лаптями, орет:
        -Кровопивцы!.. Идолы!.. Это что вы наклали моему парнишке вмешок-то? А? Это что наклали?!
        Вдва рта ревут ибабы:
        -Хозяина сюда! Полицию сюда! Ах, ах, ах!..
        -Православные! - орет мужик. - Глядите, православные, чем нас хозяин потчует! - Он сяростью вытряхивает мешок, вместе сослизлой солониной ползет напол неудобосказуемый орган жеребенка. - Это какназывается?.. А?..
        Вмиг опрокинуты ссолониной чаны, бычьи головы летят наулицу, пятеро приказчиков, побросав топоры, дают стрекача излавки втайгу. Брань, гвалт, проклятия, полицейские свистки.
        Урядник, два стражника, запыхавшийся пристав:
        -Ребятки, ребятки, тише. Вчем дело, сволочи?
        -Нелайся!.. - огрызается напристава толпа. - Погляди, чем нас кормят.
        Пристав сомерзением рассматривает неудобосказуемую вещь исплевывает:
        -Н-да-а-а…
        -Требуем протокола! Требуем ответственности.
        Возбужденной гурьбой валят вказачью избу. Вернулись сбежавшие втайгу приказчики, пришел заведующий снабжением, рыжеусый, краснощекий Иван Стервяков.
        -Эта погань, - дрожит он голосом, - попала всолонину случайно. Завсем неуглядишь, братцы… Я, братцы, один, - вас тысячи. Всех накормить надо. Неразорваться…
        -Так мы тебя сами разорвем, жаба!..
        Писался протокол. Возле казачьей избы толпа человек вдвести. Напирают вдвери, заглядывают.
        Вдруг крики наулице:
        -Разойдись! Арестую!
        Ротмистр фон Пфеффер ругал толпу площадной бранью, неистово топал.
        -Мы, васкородие, протокол составляем. Отхозяина шибко корма плохи. Разбери, вчем дело.
        -Молчать! Разойдись!.. Перестреляю!.. Эй, стражники!..
        Рабочие повалили прочь.
        Ротмистр телеграфировал генерал-губернатору:

        Весть обэтом неудобосказуемом происшествии передалась повсюду. Назавтра невышел наработу прииск «Достань», напослезавтра забастовал прииск «Новый».
        Попредприятиям, разбросанным натысячу квадратных верст, стали разъезжать иль колесить тайгу пехтурой неизвестные люди. Они выныривали - эти Гришки Голованы, Мартыны иКнижники Пети - то здесь, то там, всюду призывали рабочих кзабастовке, строго наказывая толпе вести себя чинно, ждать указаний отрабочего забастовочного комитета.
        -Агде этот комитет? - спрашивали рабочие. - Хоть бы поглядеть нанего…
        -Мы сказать сейчас этого неможем, - отвечал им латыш Мартын. - Сами, товарищи, понимаете, какое сейчас время опасное. Акогда нужно будет, рабочий комитет призовет вас…
        Забастовало пятьсот человек лесорубов, забастовали все лесопильные заводы.
        Прохор Петрович разослал гонцов поселам, заполтораста, задвести верст, вербовать людей наработы. Однако укрестьян началась страда: нанимались лишь те, кому некуда податься.
        Пристав, урядник ичлены администрации объезжали бастующих, уговаривали «бросить волынку», неслушать крамольников.
        -Терпенью нашему конец пришел, - отвечали рабочие. - Мы работе рады. Пусть контора удовлетворит наши требования.
        -Просьбу илитребование?
        -Требование! - крикнули изтолпы слесарь Васильев сДоможировым.
        -Тогда излагайте свои домогательства вписьменной форме.
        -Чтоб изложить, надо обсудить. Анам недают собраться, разгоняют.
        Переговорив сПрохором иснесясь сгубернскими властями, ротмистр разрешил рабочим собраться вНародном доме.

11
        Бастовали целую неделю почти все предприятия. Печальный Прохор подсчитывал убытки. Отневыхода наработу хозяин уже потерял около двухсот тысяч. Это наплевать! Мошенническая махинация Иннокентия Филатыча вПетербурге покрыла убытки слихвой. НоПрохор Петрович опасался порчи рабочими заводских механизмов, оборудования приисков, поджогов. Авдруг забастовка продлится долго? Ведь тогда всем сложным делам его будет угрожать неизбежная катастрофа… Печальный Прохор старел, худел. Чувствовалось отсутствие Нины ивособенности Андрея Андреевича Протасова.
        Дом его каккрепость: состороны сада, состороны улицы попушке. Вооруженные дозубов стражники сурядником стерегут хозяина день иночь.
        Печальный Прохор никуда невыходил.
        -Любезнейший Прохор Петрович, - дрожа рыжеватыми бачками ипозвякивая серебром шпор, выворачивал свою душу ротмистр Карл Карлыч. - Ядолжен проявить здесь, ввашем конфликте, чудеса находчивости иумения. Меня затирают послужбе. Мне давно надлежало быть полковником. Ия решил… да, да, решил отличиться. Яилизабастовку усмирю, иликости свои сложу здесь! - Он взволнованно мигал, бачки дрожали, зловеще чиркала пополу сабля.
        Генерал-губернатор вэто дело почти невмешивался. Руководящую роль играли губернатор вгубернии идепартамент полиции вПитере. Ротмистр фон Пфеффер только что полученным приказом был назначен начальником всей местной полиции, сподчинением ивоинских сил.
        Рабочие толпами беспрепятственно вливались вНародный дом. Здание набито людьми доотказа. Урядник Лопаткин привязал коня кдереву и, состервенением работая локтями, стал продираться сквозь толпу квходу. Ноупругая гуща взвинченного народа, пользуясь случаем, какбы невзначай, неумышленно, стала его тискать, давить, пинать исподнизу кулаками вбрюхо, вбока. Лопаткин, поругавшись, уехал.
        Собрание было шумное, нопорядок ненарушался. Оно продолжалось допозднего вечера. Среди собравшихся - Константин Фарков. Старик по-человечески жалел Прохора, норешил пострадать снародом заправду доконца. Выступавшие члены забастовочного комитета всвоих речах призывали рабочих неоскорблять ничинов полиции, нипредставителей громовской администрации, нисамого Громова.
        -Товарищи, это вот почему, - поднялся из-за стола насцене латыш Мартын. Никто неузнал его: он вчерной накладной бороде итемных очках. Да идругие члены комитета тоже изменили свою наружность. - Сейчас, товарищи, мы пока ведем экономическую забастовку, то есть пробуем мирным путем, необостряя отношений схозяином, улучшить свое положение. Иполитических требований пока что невыставляем. Поняли, товарищи?
        Требования рабочих заключали всебе восемнадцать пунктов. Главные изних: повышение заработной платы натридцать процентов, введение восьмичасового рабочего дня дляшахтеров идевятичасового навсех прочих предприятиях; строгое соблюдение дней отдыха: доброкачественные продукты; увольнение некоторых служащих, ивпервую очередь Ездакова; улучшение квартирной имедицинской помощи; вежливое обращение, выдача жалованья деньгами, анекупонами ит.д.
        Требования были законными. Почти все они касались восстановления попранных Прохором Петровичем обязательных правительственных правил.
        Вконце бумаги было настоятельное требование рабочих немедленно закрыть все монопольки, все пивные.
        Бумагу вручили приставу дляпередачи Громову.
        Прохор Петрович, собрав совещание, продолжал упорствовать. Резонные доводы инженеров ируководителей упирались встену несокрушимого хозяйского упрямства. Прохор Петрович ничего нежелал видеть врабочих, кроме кровных своих врагов; он какбы оглох наоба уха ивконец очерствел сердцем. Нанем сказывалось теперь влияние Фомы Григорьевича Ездакова, каторжника. Наперекор требованиям рабочих выгнать вон этого проходимца, он сделал его своим главным помощником. Прохор будто нарочно дразнил, разжигал страсти народа.
        Врезультате совещания Прохор Петрович решил сделать кой-какие мелкие уступки, восновных же пунктах - отказал.
        Надругой день сутра было расклеено повсем казармам объявление заподписью жандармского ротмистра.
        «Требования рабочих одни невыполнимы, другие неосновательны, апотому инезаконны. Заисключением таких-то итаких-то пунктов, требования бастующих администрацией отклоняются. Администрация предлагает, смомента объявления сего, стать втрехдневный срок наработы. Впротивном случае всех поголовно рассчитать, прииски закрыть, шахты затопить, уволенным выдачу продуктов прекратить».
        Это объявление ошеломило рабочих. Куда же они, уволенные, денутся ссвоими семьями - их наберется сребятами додесяти тысяч человек? Ведь их целый месяц надо вывозить дожелезной дороги иль допристани. Агде же взять денег? Неужели поколевать втайге илиснова броситься влапы Громова?
        Рабочие послали мотивированную телеграмму губернатору. Приказом губернатора постановление администрации отменено ипредложено вновь вступить впереговоры снародом, необостряя течения забастовки.
        Вечером прибыл изгубернии прокурор, статский советник Черношварц.
        Значит, представители трех ведомств - юстиции, внутренних дел ивоенного - съехались назащиту печального Прохора отпятитысячной массы «наглых» рабочих. Они приехали ссвоей правдой, основа которой - насилие. Впрочем, они приехали стем, что подсказывал им текущий момент истории. Они инемогли приехать счем-нибудь иным, что могло бы обрадовать тысячи трудящихся исвести нанет алчность Прохора. Они, если б даже ихотели, немогли этого сделать: они ведь нибольше нименьше какпокорные жрецы всесильного молоха.
        Однако бастовавшие приезду прокурора радовались: они, понаивности своей, видели внем высшего представителя власти; его должен побаиваться исам жандармский ротмистр, они вручат прокурору пространное прошение, где изольют все свои жалобы насуществующий порядок.
        Двенадцать выборных, втом числе Константин Фарков, Доможиров иВасильев, направились кпрокурору сжалобой. Черношварц слушать выборных непожелал.
        -Вы, наверно, агитаторы, - облил их словами, какпомоями.
        Обиженные, они стали клясться ибожиться:
        -Нас народ выбрал, рабочие массы.
        -Явам неверю, - сказал Черношварц. - Пусть сам народ подтвердит мне, что вы неагитаторы, атолько выборные.
        Узнав это, рабочие стали писать «сознательные записки изаявки», начали гуртоваться - какнаотлете скворцы; табунами ходили изказармы вказарму, собирались вомножестве наберегу реки, принялись сочинять всем скопом прошение наимя прокурора. Заопрокинутым ящиком восседал рабочий Петр Доможиров. Пред ним бумага ичернильница. Прошение пишется ичас идва. Народ угрюм. Редко-редко упадет печальная, ссолью, смешинка.
        -Пиши: капуста тухлая. Пиши: хлеб выдается изнесеяной муки. Как-то мышь вхлебе попалась… Ссором, ссучками! Абыл, братцы, кусок сконским калом…
        -Эти куски хранятся?
        -Хранятся! Все хранятся… Ипротокол есть.
        -Пиши: мясо выдается паршивое, несъедобное сболячками. Оттакого мяса мы маемся животами, авказармах, когда его готовят, вонь, непродыхнешь. Так ипиши.
        Прошение пишется долго. СПетра Доможирова льет пот, пальцы деревенеют, мелкая пронизь букв сливается.
        -Вот восемьдесят два прошения отженщин. - Молодая работница кладет пред Доможировым пачку исписанных листков ипридавливает их камнем. - Здесь наши слезы, все мучения наши.
        Так, повиливая хвостом, волочилось время. Порядок среди народа - образцовый. Пьянство сразу какотсекло. Матерщина сгибла. Помня наказ забастовочного комитета, рабочие зорко следили друг задругом, засохранностью имущества Громова. Наприисках, навсех предприятиях расставлены собственные караулы, чтоб предотвратить хищничество. Вся знать, все служащие предприятий крайне удивились вдруг наступившему порядку, какого прежде небывало. Почти все они опасались, что вместе сзабастовкой начнутся погромы, поджоги, разгульное пьянство. Новышло так, что многотысячная полуграмотная масса, среди которой сотни преступного элемента иотпетых сорвиголов, осмысленно заковала себя вжелезные цепи дисциплины.
        Многие, чтоб подальше отсоблазна, выливали водку избутылей прямо наземлю, похохатывали, острили:
        -Нестану пить винца досмертного конца. Вино ремеслу нетоварищ…
        Рабочие боролись заправду, засвои права; они священнодействовали. Ажизнь своим порядком совсех сторон обтекала назревавшие события.
        Угрюм-река текла спокойно, однако образуя удвух противоположных враждебных берегов два острова - дляПрохора истачки.
        Нина бомбардировала Протасова телеграммами. Возвращался победоносный Иннокентий Филатыч изсвоей поездки. Подвидом Ивана Иваныча вернулся сосвоей женой иПетр Данилыч Громов. Он скрыто поселился вновом, выстроенном Ниной домике, впяти верстах отрезиденции, вкедраче уречки. Вместе сПетром Данилычем приехал истаренький отец Ипат вгости ксвоей дочке, дьяконице Манечке.
        Служащим делать стало нечего; служащие, какумели, веселились, устраивали пикники ипьянки. Кэтти вплотную сдружилась споручиком Борзятниковым: очень часто гуляли влесу; их лица откомариных укусов вспухли. Отец Ипат - толстенький, коротенький, руки назад - чинно расхаживал вперевалку поокрестностям, обозревал чужую местность…
        Дьякон Ферапонт теперь неразлучался сМанечкой: вместе ходили наохоту забогатой дичью, собирали ягоды. Когда дьякон стрелял, Манечка защуривалась икрепко затыкала уши.
        Однажды подвечерок встретили наречке Кэтти: она делала вид, что читает книгу, асама все оглядывалась посторонам: Борзятников неприходил, - должно быть, задержался дома поэкстренному случаю.
        -А! Здравствуйте…
        Манечке эта встреча непосердцу: она ревновала дьякона кучительнице.
        -Амедведей небоитесь? - загремел дьякон.
        -Что вы! Тут близко отдома, тайги нет здесь: луга, кедровые рощицы. Вы домой? Пойдемте вместе. Ая, знаете, немножко… - ИКэтти, указав набутылку, захохотала.
        Манечка поморщилась. Пошли тропинкой. Походка Кэтти - неизтвердых.
        -Яэтого пижона Борзятникова скоро возненавижу, кажется. Бессодержательный, какпустая бутылка. Аскука, страшная скука… Нет людей.
        -Да, - сказал дьякон. - Мне даже удивительно, что вы сним… Ведь он же убивать народ приехал.
        -Ну что вы… Ивы это считаете возможным?
        -Всенепременно так…
        -Оставьте, Ферапонт.
        Манечка окрысилась:
        -Он вам неФерапонт, аотец дьякон!
        -Хорошо, приму ксведению. - ИКэтти опять захохотала стоской, снадрывом. - Хоть бы Нина скорей возвращалась… Здесь сума сойдешь. Страшно как-то… Манечка, возьмите меня ксебе наквартиру.
        Манечка только плечами пожала.
        Дьякон нагружен ружьями, метками, какверблюд. Напути - разлившийся покаменистому ложу ручей. Дьякон посадил Манечку налевую руку, аКэтти направую. Манечка, кокетливо дрыгая коротенькими ножками, снарочно подчеркнутой нежностью обхватила шею мужа. Всравнении свеличественным дьяконом Манечка напоминала четырехлетнего ребенка, аКэтти - подростка-девочку. Нужно идти поводе шагов пятьдесят.
        -Держитесь обе зашею, - сказал дьякон.
        Кэтти, улыбнувшись, как-то по-особому обняла дьякона изадышала ему вухо винным перегаром.
        -Миленький Ферапонтик мой, Ахилла…
        Манечка вдруг зафырчала, каккошка, иплюнула Кэтти влицо. Кэтти, злобно всхохотав, плюнула вМанечку, иони сразу вцепились друг дружке вкосы. Дьякон потерял равновесие, поскользнулся, крикнул: «Что вы! Дуры…» - ивсе трое упали вводу.
        -Что это там? - Иротмистр фон Пфеффер указал сконя биноклем набарахтавшихся вводе людей.
        Пряткин иОглядкин, всмотревшись из-под ладоней, сказали:
        -Надо полагать, пьяные рабочие дерутся, васкородие…
        Ротмистр ответом остался весьма доволен и - галопом дальше понагорному берегу долины. Заним кучка верховых: жандармы, стражники, судья, офицер Борзятников. Им надо засветло поспеть натерриторию механического завода иприиска «Достань». Подороге срывали всюду расклеенные «Воззвания рабочих крабочим».

12
        -Что ж, наработу так инежелаете выходить?
        -Нежелаем, батюшка. Потому кругом обида! Так итак пропадать. Авось Бог оглянется нанас, натолкнет направду, аобидчикам пошлет свой скорый суд.
        Отец Александр сидел всемейном бараке плотников. Подумал, понюхал табачку исказал:
        -Ваше дело, ваше дело…
        Бородачи плотники самодовольно почесывали вответ спины изады.
        -Ая вот зачем… Приближается престольный праздник. Ежегодно, каквы знаете, перед этими днями совершается уборка храма, начисто моются живописные стены ипотолок. Подстраиваются особые леса. Мне надо бы пяточек плотников да женщин сдесяток, поломоек…
        -Несумлевайся, батюшка. Все сделаем бесплатно, Бога для, - сусердием откликнулись бабы.
        Надругой день сутра направилась науборку церкви кучка плотников иженщин. Две большие артели, человек посотне, привалили синструментами, скраской ремонтировать Народный дом ишколу. Рабочие делали это пособственному почину: они считали ишколу иНародный дом длясебя полезными. Константин Фарков - босой, штаны засучены - красит вместе стоварищами крышу школы, другая группа конопатит стены, бабы моют окна, полы, двери.
        Оба священника вцеркви. Бабы сподоткнутыми подолами, пять стариков плотников. Отец Александр говорит:
        -Благолепие вхраме навели, да ивжилищах ваших стало теперь чисто.
        -Зело борзо, зело борзо… - подкрякивает дряхлый отец Ипат.
        -Батюшка! - выкрикивают женщины, утирая слезы. - Какмы живем теперь согласно да чисто, так сроду нежили. Даже самим неверится.
        -Когда же конец забастовке-то вашей будет?
        -Авот собираемся, батюшка, прокурору подавать… Что он скажет, - говорят плотники. - Нам больше некуда податься. Разве вмогилу, кчервям.
        -Авы бы подумали, непора ли наработу тихо-смирно выходить. Ведь надо вникнуть ивположение хозяина.
        -Эх, батюшка! - закричали вперебой плотники ибабы. - Да ежели б ты знал, какэти антихристы наднами издевались, ты бы другое стал говорить. Что мы перенесли вмолчанку да выстрадали… Ажаловаться боялись: выгонят вон… Аты пожалей нас.
        -Жалею, жалею, братия, - нюхает табак отец Александр, иострые из-под густых бровей глаза хмурятся. - Ноя враг насилия какстой, так исдругой стороны. Миром надо, братия, покончить.
        -Да мы иненасильничаем. Хозяин насильничает-то. Вот ты ему итолкуй. Урезонь его, окаянную силу.
        -Верно, верно, верно, - прикрякивает отец Ипат.
        После обеда оба священника всиних камилавках, вновых рясах, спротоиерейскими тростями, чинно направляются кдому Прохора Петровича. Отец Александр решил круто поговорить схозяином:
        -Яударю сей тростью впол икрикну: «Нечестивец! Богоотступник! Доколе ты будешь, сын сатаны, забыв заветы Христа, терзать народ свой?»
        -Именно, именно… - поддакивал, пуча глаза отодышки, толстобрюхенький отец Ипат. - Так ивалите, Александр Кузьмич. Ятоже поддержу вас, я тоже ударю тростью, да невпол, аПрохору пошее, зело борзо… Яего еще сопливым мальчишкой знал. Он комне всад яблоки воровать лазил. Ах, наглец, ах, наглец!
        Уокна, втени фиолетовых портьер, стоял притаившийся Прохор. Надолгий, троекратный звонок посетителей наконец вышла горничная:
        -Ах, здравствуйте, батюшки!.. - И, завиляв глазами икусая губы, вся загорелась краской. - Прохор Петрович нездоровы. Они давно легли спать ивелели сказать, чтоб их больше небеспокоили.
        -Передайте господину Громову, когда он проспится… невыспится, апроспится… что кнему приходили два пастыря сдуховным назиданием. Он непожелал их принять - заэто он ответит Богу. Инет ему отнас благословения! - Отец Александр, задышав волосатыми ноздрями, стал осанисто, свысоко поднятой головой, спускаться скрыльца, ударяя посохом вступени.
        -Ах, наглец, ах, наглец! - шамкал, поспевая заним, отец Ипат. - Яблоки воровал… белый налив. Ах, мошенник!
        Втени фиолетовых портьер стоял уокна Прохор, смотрел им вслед.
        Ротмистр фон Пфеффер, засветло прибыв натерриторию механического завода иприиска «Достань», довольно своеобразно изучал обстановку дела: он сосвоей сворой ходил избарака вбарак, изизбы визбу, заглядывал вказармы, вземлянки, всюду топал ногами, потрясал саблей, угрожал:
        -Ежели невыйдете наработу, приду сюда ссолдатами, буду расстреливать вас прямо вказармах, нещадя нибаб, ниваших кривоногих выродков!
        -Мы бешеные волки, что ли, чтоб расстреливать? Мы люди, ваше высокоблагородие. Мы правду ищем. Смирней нас нет, - едва сдерживая себя, миролюбиво отвечали ему холодные итеплые рабочие. Ате, кто погорячей, лишь только ротмистр начинал удаляться прочь отжительства, по-озорному тюкали ему вдогонку:
        -Тю-тю-тю-тю… Перец!..
        Неотставали вприсвистах, вгике иребятишки. Ротмистр зеленел, путался ногами вдлинной сабле.
        Вечером власти истражники куда-то уехали. Аглухой ночью мировой судья, ротмистр сжандармами, урядниками истражниками тихо подошли кхолостой казарме, оцепленной прибывшими солдатами. Сипло, заполошно лаяли собаки. Небо вгустых тучах. Навстречу караульный сфонарем:
        -Кто идет?
        -Свои.
        Караульный от«своих» попятился, снял шапку.
        -Доможиров, Васильев, Семенов, Марков иКраснобаев дома?
        -Кажись, дома. Кажись, спят. Доподлинно боюсь сказать.
        Вбараке - сонная тишина ивсхрапы. Электростанция бастует, свету нет, темно.
        …Темно итам, вдали отсюда, вселе Разбой. Они идут наулицу. Мертвый волк встранной гримасе скалит красную пасть наних, зверушки улыбаются. Мрачное небо придавило землю, кругом - молчание, вжилищах огни давно погасли.
        -Темно, - говорит Протасов.
        -Да, темно. - Шапошников провожает его ссамодельным фонарем. - Тут грязь, держитесь правее…
        Идут молча. Протасов чувствует взволнованные вздохи спутника. Протасов думает оНине, оее вчерашней телеграмме:

        Протасов говорит:
        -Ябольше всего боюсь, что мой уход сослужбы рабочие могут понять какмою трусость. Скажут: «Взял да перед самой забастовкой исбежал». Ятвердо решил вернуться. Вы одобряете это, Шапошников?
        …Фонарь плывет дальше. Разбуженный Петр Доможиров вскакивает. Наскамье, подброшенной рубахой, подштанами куча «сознательных записок».
        -Ты арестован! Одевайся.
        Фонарь, въедаясь влица спящих, оплывает длинный ряд двухэтажных нар. Рабочего Васильева нет, Васильев скрылся. Взято пятеро.
        -Азачто берете?! - кричат они.
        -Что, что? Кого берут?! - Поднимаются нанарах люди, скребут спросонья изъеденные клопами бока, незряче смотрят наблудливый огонек фонарика, прислушиваются кзвяку удаляющихся шпор. - Эй, староста, что случилось?!
        -Наших взяли.
        Вдругой казарме взято четверо, сними - случайно ночевавший здесь Гриша Голован. Тщательно искали гектограф ипрокламации «Воззвание рабочих крабочим» - ненашли. Ненашли илатыша Мартына имногих назначенных каресту. Ротмистр злился. Проснувшиеся вразных углах рабочие кричали;
        -Зачем вы приходите кнам ночью, да еще ссолдатами? Мы мирно бастуем, никого нетрогаем. Пошлите нам повестки, мы исами пришли бы… Днем.
        Вбараке наприиске «Достань» взяты трое: политический ссыльный студент Лохов идва российских семейных крестьянина. Рассветало. Многие поднялись, варили чай. Шумели, подсмеивались надротмистром, надсолдатами.
        Вкрасной, ниже колен, рубахе приискатель-бородач язвительно орал сулицы вбарак:
        -Эй, бабы, ребятишки, старатели! Все выходи!.. Пускай всех забирают…
        -Молчать, сволочь!! - бряцает саблей ротмистр.
        -Отсволочи слышу! Ибабушка твоя последняя сволочь была, я ее знаю…
        Масса гогочет. Зреет скандальчик. Ротмистр доболи кусает губы, молчит, боится бунта приискательской шпаны.
        Двенадцать человек подконвоем увозятся вгород, зачетыреста верст, втюрьму/
        Губернатору ивдепартамент полиции летят телеграммы:

        Сутра началось сильное брожение среди рабочих. Известие обарестах взбудоражило всех. Люди собирались кучками, негодовали. Обсуждали вопрос онедостаточном пайке - люди голодали, онеобходимости потребовать выдачи всех заработанных денег. Контора ивпайке ивденьгах отказала, хозяин несдержал своего слова, хозяин нехочет идти науступки, он нежелает даже выполнять договорные обязательства иинструкцию правительства. Хозяин предатель, зверь.
        -Ребята! Надо выручать своих.
        Три сотни горячих голов повалили кконторе требовать впервую голову освобождения арестованных. Среди толпы Филька Шкворень, окрыленный надеждой, что будет погромишко, сладкая пожива. Поту сторону реки, замостом, стояли подружьем солдаты. Через мост, прямо натолпу, скакал офицер Борзятников.
        -Стой, стой! - кричал он, размахивая шашкой.
        -Нам поделу, - остановилась толпа. - Нас рассчитывать хотят, нам паек недают, мы…
        -Расходи-и-и-ись!.. Стрелять прикажу!
        И, разметая пыль, он поскакал обратно.
        -Неверь, братцы, неверь! - раздались втолпе поджигающие выкрики. - Солдаты нестанут всвоих стрелять.
        Новидно было, каксолдаты взялись заружья. Толпа опешила исруганью показала солдатам спины.
        Подвечер изчетырех бараков стали выселять, попостановлению судьи, тех рабочих, укоторых весь заработок был выбран раньше. Выселением руководил пристав. Весь скарб - сапоги, сундучишки, одежду - выбрасывали наулицу. Выселяемых выталкивали взашей, волокли зашиворот. Стоял стон, вой, проклятия. Рабочие, наблюдавшие насилие, свирепели. Носолдаты истражники грозили им нагайками, штыками.
        -Ребята! Надо губернатору, анет - так исамому генерал-губернатору жаловаться…
        Уцелевшие отареста немногие руководители движения послали экстренные телеграммы губернатору ивПетербург. Они жаловались, что арест выборных подливает вогонь масло, народ теряет спокойствие, что насильственное выселение рабочих вглухой местности, где нет жилья, - преступно, может грозить голодным бунтом ивсякими бедствиями.
        Выдержки изпространной телеграммы встревоженного губернатора наимя прокурора Черношварца:

        Прохор Петрович поповоду этой телеграммы, скрытно отпрокурора, держал совет сЕздаковым, приставом, судьей ижандармским ротмистром. Результатом совещания была телеграмма вПетербург министерству внутренних дел заподписью присутствующих:

        Эта телеграмма возымела действие. Поднажимом Петербурга губернатор телеграфировал прокурору Черношварцу ижандармскому ротмистру, что сего, губернатора, стороны невстречается препятствий кдальнейшим арестам ипрочим разумным мерам поликвидации забастовки.
        Ротмистр торжествовал: он потирал руки, предчувствуя скорый конец стачки ивеликие дары отГромова. Впрочем, дары были идоэтого: ротмистр поручил сопровождавшему арестованных жандарму сделать вуездном городе перевод трех тысяч рублей наимя баронессы фон Пфеффер.
        Ротмистр победно позвякивал шпорами, топорщил наваченную грудь. Апрокурор, удивляясь разноречивым телеграммам губернатора, догадывался, что это Прохор Громов иего приспешники ведут тайно отпрокурора некрасивую политику через Петербург. Прокурора это злило.
        Меж тем среди рабочих - сплошное уныние; многими остро чувствовался недостаток продуктов, негде иненачто было их купить. Иные уже голодали.
        ККэтти прикултыхали два малыша: Катя сМитей, ученики ее.
        -Барышня!.. Мамка стятенькой послали ктебе… Деньжонков нет унас. Мы голодные… Вот третий день уж.
        Кэтти идет сними всберегательную кассу, достает последние свои гроши, отдает ребятам.
        Пишет Нине письмо:
        «Утебя, видимо, нет сердца. Ты только притворяешься, что любишь народ. Насамом же деле жизнь Верочки тебе дороже жизни тысячи рабочих сдетьми. Ты - эгоистка, ты - самка! Прости эти жестокие слова. Ятеперь понимаю Протасова ипонимаю иценю его образ мыслей. Вот это человек! Аты изверь твой Прохор - одного поля ягода. Янемогу здесь жить, мне вэтой атмосфере насилия душно, невыносимо. Япомогаю восьми голодным семьям, я все свое отдала, осталась только канарейка. Яготова ижизнь свою отдать, нонеумею как. Институт выбросил нас вжизнь глупыми, незрячими щенками. Ятеперь только начинаю понимать роль иобязанность человека вжизни. Ядура, дура, пьяница, развратная. Будь проклята тайга иваша алчность! Прости, Нина, милая, дорогая, славная… Прости меня, пьяную, развратную девку. Эх, пропала твоя Кэтти! Прощай. Немогу больше».
        Чернильница, перо летят напол. Письмо рвется вмелкие куски. Канарейка открывает свой спящий бисерный глазок, чивикает:
        -Девушка, ты что?
        Кэтти злобно, отчаянно рыдает.

13
        Телефонный звонок.
        -Господин прокурор просит вас пожаловать кнему наквартиру.
        -Скажите прокурору, что я чувствую себя плохо, прошу его приехать комне. Сейчас будет подана заним лошадь.
        Широкоплечий приземистый прокурор Черношварц, похожий наморяка вотставке, вдвинулся вкабинет Прохора Петровича тяжелою походкою. Дряблое лицо его пепельно-желтого цвета; подглазами большие, смятые вморщины, мешки. Вовсей фигуре - раздраженье, гнев. Небрежно подал руку, сел, погрозил Прохору крупными, утратившими блеск глазами. Прохор неиспугался, Прохор сдвинул налбу складки кожи, пронзил прокурора взглядом. Прокурор попробовал нахмурить лоб, новдруг дрогнул пред силой глаз бородача иотвернулся.
        -Яквашим услугам, - чтобы вконец смутить чиновника, почти крикнул довольный собой Прохор.
        -Да! Вот вчем… - выпалил басом слегка оробевший прокурор. - Сообразно директивам пославшей меня власти, атакже винтересах рабочих, отчасти же ивваших интересах, я должен вам, милостивый государь, сказать следующее… - Прокурор сморщился, схватился задряблую, припухшую щеку ипочмокал.
        -Что, зубы?
        -Да, проклятые!.. Дупло.
        -Нежелаете ль коньяку? Радикальное средство.
        -Нет, спасибо. Бросил… Аорта, понимаете. Смертельная болезнь. Воспрещено. Строжайше. Ах, проклятые!..
        -Авы попробуйте пренебречь запрещением, - снасмешливостью сказал Прохор. - Если ограничивать себя лишь дозволенным, рискуешь обратиться внуль, ижизнь покажется тюрьмой: того нельзя, этого нельзя. Ясам себе запрещаю иразрешаю.
        -Да. Ваша логика, простите, весьма примитивна. Это логика людей мертвой хватки, простите. Наэту тему я какраз обязан свами, милостивый государь, поговорить. Кстати замечу, что я испытываю некоторую неловкость вести разговор ввашем кабинете, ане…
        -Простите, господин прокурор, ноя ведь передал втелефон вашему чиновнику, что я болен…
        -Ах, да! Доктор запретил вам выходить, новы разве немогли, повашей же теории, пренебречь этим запрещением? Ясно. Вы делаете только то, что выгодно вам. Итак, вот вчем… - Прокурор опять схватился защеку и, припадая направую ногу, забегал покомнате.
        Изграненого графина Прохор налил вдве серебряные стопки дорогого коньяку идостал изшкафчика тонко нарезанный лимон. Прокурор любил выпить, упрокурора пошла слюна.
        -Прошу. Кажется - Василий Васильич?
        Прокурор сморщился вубийственную гримасу, застонал и, отчаянно взмахнув рукой, опорожнил серебряную стопку.
        Прохор посмотрел нанего смело инахально:
        -Помогло?
        -Незнаю. Какбудто.
        Пауза.
        -Итак, совершенно официально… Наваших предприятиях, милостивый государь, наблюдается сплошное нарушение обязательных постановлений правительства отдвенадцатого июня тысяча девятьсот третьего года. Вы знакомы сэтими постановлениями? Вот они-с… - Ипрокурор, выхватив изкармана форменной тужурки большую брошюру, потряс ею ввоздухе. - Да-с!.. Прочтите: жилые помещения длярабочих должны быть светлы, сухи, оконные рамы непременно двойные, итак далее итак далее. Аувас что? Нежилища, амогилы. Кто вам разрешил строить так, каквы строили?
        -Я.
        -Вы подлежите заэто ответственности. Люди нескоты. Янастаиваю, чтоб все бараки были перестроены. Слышите, милостивый государь, я настаиваю…
        Прохор улыбнулся вбороду, наполнил стопки, сказал:
        -Ясразу этого сделать немогу.
        -Урабочих нет наруках расчетных книжек. Они незнают, сколько ими заработано денег. Где эти книжки?
        Прохор опять сдвинул брови, нототчас же, мягко улыбнувшись, сделал легкий жест рукой:
        -Василий Васильич, прошу.
        Прокурор схватился защеку, застонал ивыпил. Пепельно-желтое лицо его стало розовым, глаза приобретали блеск.
        Длительная пауза. Прохор ходил покабинету.
        -Расчетные книжки находятся вконторе. Это упущение. Ямного раз говорил, теперь прикажу раздать их рабочим.
        -Пожалуйста, Прохор Петрович, пожалуйста, - сказал прокурор обмякшим басом.
        Вновь молчание.
        -Действует?
        -Действует, - сказал прокурор. Он по-орлиному насупил густые брови истал похож наБисмарка.
        Прохор вновь налил стопки.
        -Явас, Василий Васильич, внимательно слушаю.
        -Да! - Ипрокурор, грозно вскинув палец вверх, задвигал бровями. - Вы плохой король всвоем государстве, извините завыражение. Ваши подданные стонут отваших сатрапов иотвас самих. Язнаю… Вы…
        -Простите, господин прокурор. Если мне вовсем мирволить своим подданным, то я сам обратился бы вплохого подданного своего государя. Ая смею думать, что кой-какую пользу нашему отечеству приношу…
        -Да, да! Да, да! Кто же это отрицает? Новы нарушаете установленные правительством нормы работ. Вы совершенно обесцениваете труд, рабочий день увас чрезмерен, жилищные условия изрук вон плохи, обсчет, обмер рабочих, тухлые продукты и… простите… какой-то… какой-то… извините завыражение, какой-то невыразимый… этот… этот… - Прокурору неудержимо захотелось выпить, он схватился защеку. - О, проклятый!..
        -Прошу вас.
        Прокурор застонал, выпил изакусил лимоном. Стал синтересом рассматривать картину Шишкина, большие елизаветинские часы.
        -Да-с! - воскликнул прокурор и, подойдя кПрохору, загрозил ему скрюченным пальцем. - Янастаиваю наэтом. Да-с, да-с, да-с… Вы немедленно должны пойти науступки. Прибавка рабочим двадцати пяти процентов платы, увольнение Ездакова, реорганизация всего дела, возвращение Протасова, да-с, да-с, да-с, прошу невозражать. Вообще вы должны все это проделать завтра же, завтра же!
        Прохор открыто засмеялся влицо прокурору, налил коньяку, сказал:
        -Вы, Василий Васильич, очень легко, даже досмешного наивно желаете распоряжаться моими делами имоими капиталами. Да кто их наживал, позвольте вас, господин прокурор, спросить: вы илия?
        -Совершенно верно, вы. Новэтом вам помогали ирабочие. Насемьдесят процентов, может быть.
        -Ах, так? Ну, тогда конечно. Прошу.
        Выпили. Прохор налил еще.
        -Действует?
        -Действует, - сказал прокурор. - Зуб успокоился.
        Глаза прокурора слипались, нос навис нагубы.
        Длительная пауза. Прокурор стал слегка подремывать.
        -Василий Васильич! Дорогой мой… - Голос Прохора весь взазубринах. Прокурор приоткрыл глаза. - Яимею сильную, весьма сильную заручку вПетербурге. Ичлены Государственной думы идаже кой-кто изминистров. (Прокурор приоткрыл глаза шире.) Вы незабывайте, что я один изкрупнейших капиталистов России. Поэтому, милый мой, давайте лучше жить дружно. Яполовину этих рабочих уволю, другая половина останется. Наднях придет новая партия вчетыреста человек, ичерез неделю уменя будет избыток врабочей силе. Голодной скотинки нанаш век хватит. Ноя отсвоего принципа неотступаю. Ядаю народу минимум, беру максимум. Ипотом - если я уступлю сегодня, то вынужден буду сделать это изавтра ипослезавтра… Коготок увяз - всей птичке пропасть!
        -Да-с! Явас вполне понимаю, - окончательно проснулся прокурор ивыпил пятую стопку коньяку безприглашенья. - Да-с… Ноя обязан действовать вконтакте сгубернатором. Ивообще… ивообще… такова воля его превосходительства. Что? Он ждет мирного окончания забастовки. Что?
        Прохор открыл средний ящик письменного стола.
        -Ядам его превосходительству исчерпывающие объяснения. Яуверен, что он меня поймет. Аэто вот вам. - ИПрохор Петрович вручил прокурору запечатанный пятью сургучными печатями пакет.
        -Что это?
        -Десять тысяч.
        Прокурор побагровел, выпучил глаза, затряс, какпаралитик, головой и, размахнувшись, швырнул пакет Прохору влицо:
        -Каквы смели! Взятка?! Подкуп?! Явас прикажу арестовать. Сейчас же! Немедленно же!..
        Прокурор крепко зашагал квыходу, схватил стоявшую возле камина крючковатую свою палку и, хлопнув дверью, вышел.
        УПрохора зарябило вглазах.
        Выселение рабочих властью прокурора приостановлено. Пристав незнал, каксебя вести. Растерялся исудья. Пристав пришел ксудье совещаться. Оба напились встельку. Рабочие собирались идти кпрокурору всем народом.
        Прохор личного ареста небоялся, считал такой акт совершенно невозможным. «Прокурор дурачина, - думал он, - нанего действует лишь коньяк, взятка недействует». Выбитые изколеи ум исердце Прохора требовали встряски.
        Направился кНаденьке. Пристава нет. Сидели долго, доседого вечера. Говорили срасстановкой, вдумчиво. Очем говорили - неизвестно. Знал лишь волк. Прохор давал Наденьке какие-то инструкции. Наденька утвердительно кивала головой.
        -Поняла ли?
        -Поняла… Все выполню.
        Ночью, приучастии ротмистра, впоселке ибараках произведены новые аресты. Попался иПетя Книжник.
        Ночью же, приказом прокурора, арестован Фома Григорьевич Ездаков. Прокурором был подписан ордер инаарест рыжеусого заведующего питанием Ивана Стервякова, нотот, опасаясь мести рабочих, дня три тому назад удрал втайгу.
        Народ чем свет узнал обаресте своего заклятого врага Фомки Ездакова иобобыске вквартире Ивана Стервякова, жулика ипрощелыги. Рабочие, совершенно разобщенные сзабастовочным комитетом, поблизорукости своей вообразили, что прокурор целиком настороне народа.
        -Братцы! Прокурор занас.
        Так думала иНаденька. Наденька действовала. Ее дружки сидели вкаждом предприятии, знали, каквести себя. Наденька сголовой вбухалась вкрепкие сети Прохора Петровича. Это роковое влияние громовщины господствовало всюду: внего попадал всякий, кого ловила нажизненном пути удавка Прохора. Так, возвращался врезиденцию Андрей Андреич Протасов; переводился подконвоем всело Разбой, пососедству кШапошникову, бывший прокурор Стращалов, ныне ссыльнопоселенец; выехала домой Нина сдочкой Верочкой; выиграл вПитере большие деньги поручик Приперентьев ичерез взятку обдумывал поход назолотой прииск Прохора; мечтал вновь попасть наслужбу кПрохору Петровичу злополучный инженер Владислав Викентьевич Парчевский, досих пор влюбленный вНину. Все они, эти люди, так илииначе соприкоснулись своей судьбой сжизненными путями Прохора.

14
        -…Носятся разные провокационные слухи, - выходя издому, сетует отец Александр отцу Ипату ихватается заголову. - Сюда идет мирная толпа… Боюсь… Незнаю, что предпринять.
        -Смиренно лицезреть… Что можем мы предпринять против властей предержащих? Мы бессильны, - трясет головой толстобрюхенький отец Ипат.
        -…Разика два-три пальнуть будет весьма полезно, - говорит офицер Борзятников офицеру Усачеву.
        -Да, конечно, - отвечает толстяк Усачев. - Увас, кажется, опыт был.
        -Уменя нет, авот уротмистра - да. Девятого января вПитере орудовал.
        -Вы непозволите! Вы непосмеете этого!!! - кричит втелефон Кэтти.
        -Милая Кэтти, успокойтесь, - тихо отвечает ей Борзятников. - Все произойдет какнадо.
        …Иеще четыре звонка жандармскому ротмистру, ранним утром - тревожные, счетырех разных пунктов.
        -Рабочие нашего участка сегодня собираются идти впоселок подавать прошение прокурору. Неверьте им, ротмистр. Они идут, чтоб обезоружить солдат, убить начальников, произвести погром играбеж.
        Исвторого, истретьего, исчетвертого пунктов почти слово вслово. Это говорили четыре провокатора вчетыре жутких голоса. Смысл этих слов был внушен им Наденькой, аНаденьке - Прохором Петровичем. Ротмистр несколько перетрусил. Уротмистра сразу испортился желудок. Ротмистр объявил солдатам:
        -Будьте, братцы, начеку. Яимею сведения, что толпа идет сюда обезоружить вас ирастерзать.
        Прокурор смертельно болен. Угрожала аорта. Вчерашняя стычка сПрохором иконьяк сделали свое дело. Возле прокурора врач. Ротмистр приводит свои доводы. Прокурор отмахивается рукой, задыхаясь, говорит:
        -Вы, ротмистр, теряете самообладание. Рабочих можно остановить инестрельбой. Язаявляю вам - я против… Впрочем, если увас неопровержимые данные ираз вам вверена власть чуть ли неПетербургом…
        -Вот телеграмма…
        -Втаком случае действуйте, конечно, насвой страх ириск… Яочень, очень болен. Яумываю руки.
        …Встретив доктора, жандармский ротмистр спросил его:
        -Слушайте, Ипполит Ипполитыч, акакувас насчет перевязочных средств? Предлагаю вам экстренно все привести впорядок: койки, операционную, медицинский персонал… Кзавтрему чтоб…
        -Слушаю-с. А, смею спросить, зачем?
        -Ну, навсякий случай. Ну, мало ли… Досвиданья.
        Поздно вечером Ипполит Ипполитыч зашел вкабинет Громова. Хозяин бледен. Третий день он никапли непьет. Он весь внапряжении. Упорство бастующих рабочих бесит его.
        -Прохор Петрович, - начал доктор. - Знаете ли вы, что унас готовится пролитие крови? Ясегодня встретил фон Пфеффера. - Идоктор взволнованным голосом рассказал оприказе жандарма.
        -Ну ичто ж? - насупился Прохор.
        -Япришел, Прохор Петрович, умолять вас предотвратить кровопролитие. Все зависит отвас. Ведь это же ужасно, Прохор Петрович.
        Прохор набычился, встал, крикливо ответил:
        -Может быть, вы желаете, чтоб вас вместо ротмистра назначили командующим вооруженными силами? Ах, нет? Ну так имолчите, пожалуйста. Да, да! Прошу вас. Мы сами знаем, что делаем. Занас закон!
        Доктор вздохнул, поправил дымчатые очки и, рискуя претерпеть грубость хозяина, сказал:
        -Очень жаль, что здесь нет Нины Яковлевны. Яуверен, что, будь она дома…
        -Ха! Вы уверены? Авот Прохор Громов говорит вам, что если б она посмела ввязаться, я бы ее вздул арапником иприказал арестовать. Идите, исполняйте то, что вам приказано ротмистром, инесуйте нос невсвое дело. Прощайте…
        Прохор остался один. Вокаменелой неподвижности просидел битый час. Мысли, одна мрачней другой, одолевали его. Ему то идело звонили потелефону. Он назвонки неотвечал иникого принимать невелел. Всю ночь провел безсна.
        Аэтой ночью жандармским ротмистром, приучастии мирового судьи, были арестованы многие выборные иуцелевшие члены забастовочного комитета.
        …Утром, чуть свет, известие оразгроме рабочих организаций разнеслось повсюду. Вбараках, вказармах, втайге, назаводах иприисках рабочие стали быстро гуртоваться. Собрания были крикливы. Возбужденная масса снегодованием выражала свою волю.
        -Протасова нет, Абросимов тряпка, хозяин зверь. Идем, братцы, кпрокурору!.. Пусть освободит наших выборных. Чем они виноваты? А?!
        -Бей полицию! Бей жандармского барина! Бей пристава! - буйно орали приискатели. Ноих останавливали:
        -Еще, ребята, надо требовать заработанные деньги да паек. Анет - все ихние амбары расшибем! Нечего нам овечками-то прикидываться. Казаки состражниками внас нестанут стрелять, априезжих солдатишек мы вкапусту искрошим.
        Впять часов утра рабочие прииска «Нового» тысячной толпой повалили наприиск «Достань». Там уже шумели рабочие приисков «Веселенького», «Богатого», «Находки». Подтягивался народ смеханического итрех лесопильных заводов. Наобщем собрании решено идти кпрокурору всем народом, всем миром илично заявить ему, что подстрекателей кзабастовке среди рабочих нет, что каждый изних бастует сам посебе, насвой страх ириск, апотому пусть прокурор немедленно же освободит всех арестованных товарищей.
        Вдесять часов утра вся масса двинулась кглавной конторе, врезиденцию «Громово». Единая цель многотысячной толпы - подать прокурору «жалобную» докладную записку, атакже вручить ему сотни четыре личных прошений.
        Подороге ктолпе примыкали землекопы, лесорубы, рабочие смельниц, сошпалопропитного завода, сросчистей. Толпа росла.
        Вэто же утро кхозяину явился робкий, встревоженный инженер Абросимов. УПрохора подглазами мешки, цвет лица изжелта-серый. Своего подначального он принял холодно:
        -Что? Ссоветами? Да что вы насамом деле! То один, то другой… Тьфу!
        -Позвольте, Прохор Петрович, я еще рта нераскрыл, авы уже… Да, знаете, положение аховое. Рабочие огромной толпой идут сюда.
        -Плевал я натолпу, - запальчиво сказал Прохор, имутные отбессонницы глаза его засверкали.
        -Нет-с, Прохор Петрович, согнем шутить опасно. И - позвольте вам доложить: третьего дня утром, сриском дляжизни, я обошел семь бараков, Прохор Петрович, я говорил рабочим: «Ребята, становитесь наработы, ая даю вам слово уговорить хозяина, он постепенно исполнит все ваши требования…»
        -Фига! Фига! - закричал Прохор; голос его хрипел, глаза прыгали. - Явам приказываю, поезжайте сейчас же повсем баракам иговорите рабочим: «Подлец хозяин нинакакие уступки непойдет!.. Подлец хозяин плюет наваши требования!» Поняли, Абросимов? Ипусть они, сволочи, посмеют поднять открытый бунт. Пусть!.. Они тогда увидят, что мы сними сделаем. Ясам буду их расстреливать изсобственных пушек!.. Бац - имокренько… Вы, Абросимов, еще мало знаете меня…
        Закусив прыгающие губы, инженер Абросимов понуро отошел кокну. Кдому подкатил всопровождении конвоя ротмистр фон Пфеффер. Он вошел вкабинет, гремя шпорами, браво, воинственно. Однако лицо его бледно, бачки топорщились.
        -Идут?
        -Идут, Прохор Петрович. Яприказал стянуть набугор возле штабелей все вооруженные силы.
        Изокна Абросимов видел, какбегут сружьями солдаты, проехал нарысях отряд стражников, несутся собачонки, мальчишки, спешат бабы, старики.
        -Карл Карлыч, милый, - начал Прохор протестующим голосом снотками жалобы истиснул взамок кисти рук. - Вот они, то один, то другой… Вчера даже поп приходил, отец Александр. Ивсе словно сговорились: «Пойдите науступки, пойдите науступки!» Да немогу я, премудрые мои советчики, немогу!.. Ятогда сорву все мои планы. Если им дать потачку, нея буду хозяин, аони. Ия пропал. Понимаете - пропал!
        -Любезнейший Прохор Петрович, - нетерпеливо перебил его ротмистр. - Время моих переговоров свами кончилось. Сейчас - момент действия. Яимею директивы правительства пустить вход вооруженную силу…
        -Ну так идействуйте. Карл Карлыч. Идействуйте…
        -Да! Ноя должен предуведомить вас, что толпа - вчетыре тысячи слишним, что толпа вооружена, моих же солдат девяносто семь человек-с.
        -Что ж, трусите?
        -Нет, нет! Нет, нет! - завилял глазами ротмистр ичуть попятился отПрохора. - Ноя должен честно сказать, что ежели, боже упаси… Вы понимаете? Тогда нам никому несдобровать, вы же поплатитесь жизнью впервую голову.
        Надбровные морщины Прохора резко задвигались.
        Инженер Абросимов все еще трясся уокна. Ротмистр фон Пфеффер, оценив действие наПрохора Громова пугающих слов своих, нервно покашлял вфуражку иторжественно звякнул шпорами:
        -Итак, Прохор Петрович, ваше слово! Значит, уступок рабочим свашей стороны небудет?
        Пыхтящее молчание. Абросимов было посунулся кхозяину. Меж сдвинутых бровей Прохора врубилась вертикальная складка. Он резко ответил:
        -Нет!
        -Втаком случае… Господин Абросимов, идемте, нас ждут.
        Через минуту залились бубенцы, тройка уехала наполе действий. Шумно дыша через ноздри, Прохор сбиноклем - кокну. Странная тишина заокном, солнце ивызывающий бряк бубенцов. Изокна невидать нипригорка ссолдатами, нидороги, покоторой движутся толпы рабочих.
        Прохор Петрович позвонил лакею, приказал заложить скорей тройку каурых, заседлать жеребца ивторбу - «чего-нибудь жрать». Изнесгораемого шкафа суетливо достал стальную шкатулку сбриллиантами Нины, положил ее вохотничью сумку, сунул туда же пять крупных самородков, все это снова запер внесгораемый шкаф ичуть небегом - начердак. Выбрался чрез слуховое окно накрышу, спрятался запечную трубу истал смотреть вбинокль. Глаза его расширились исузились, сердце упало…
        …Речка прорезала поселок ивпала вУгрюм-реку.
        Мост через речку; изтайги через мост - широкая дорога, поней должны показаться почти четырехтысячной толпой рабочие. Поту сторону речки, вполверсте отмоста, навозвышенном, покрытом луговиной взлобке - цепь вооруженных солдат. Они заграждают путь вцентр поселка. Ими командуют безусый толстяк Усачев иусатый Борзятников. Сзади солдат, набугорке - жандармский ротмистр Карл Карлович фон Пфеффер, пристав, судья, горный инженер Абросимов. Ких услугам готовые ринуться натолпу верховые стражники сжандармами. Сгорки видно имост, идорогу, ивесь плац. Пообе стороны дороги, между мостом исолдатами, огромные, ввысоту человека, штабели шпал; они тянутся сажен насто, образуя неширокий коридор. Толпа, пройдя мост, неминуемо должна попасть вэтот коридорчик каквловушку.
        Внебе полное солнцесияние. Изтайги движется огромная толпа. Она заливает всю дорогу, хвост ее увяз втайге. Почти все по-праздничному одеты. Умногих вруках маленькие узелки седой. Пока шли лесом, играли нагармошках. Лица рабочих всветлой надежде: сейчас все благополучно разрешится, они потолкуют спрокурором, кое-что уступят хозяину, хозяин уступит им, - изавтра сбогом наработу.
        Впереди, вкрасной рубахе, впродегтяренных сапогах, высокий старик Константин Фарков. Через шею ивовсю грудь серебряная цепочка счасами. Все шли «вожжой», тихо, весело.
        -Остановить, остановить! - меняясь влице, орет ротмистр фон Пфеффер, итри жандарма состражниками скачут натолпу. Толпа вверсте. Всадники перемахивают мост, подлетают кнароду.
        -Стой! Стой! Нисместа…
        -Почему такое? Мы мирные. Мы кпрокурору.
        -Стой! Стой!
        Натолпу, какнаотару овец борзая, скачет офицер Борзятников. Картуз лихо заломлен, вглазах помешательство. Пред ним нетолпа мирных людей - пред ним коварнейший враг, жаждущий его крови.
        -Стой, сволочи, стой!! Стрелять будем…
        -Сам, сволочь… Да ты очумел?.. Зачто стрелять?..
        -Расходись! Расходись!..
        Сзади неожиданно вылетает изтайги взмыленная тройка. Инженер Протасов выпрыгнул изкибитки имахом кначальствующей группе. Вего лице дрожит каждый мускул, кровь тугими ударами бьет ввиски.
        -Вчем дело, господа?!
        -Вы кто такой?
        -Разве неузнали, ротмистр? ЯПротасов.
        -Ах, пардон. Нокакое отношение вы имеете ковсему этому? Вы ж бросили службу.
        -Явернулся. Вот пригласительная телеграмма Прохора Петровича. Япереговорю срабочими. Яих успокою. Они мне поверят.
        -Время переговоров кончено. Впрочем, попытайтесь… Сами же разводите крамолу… Черт вас побери!..
        Ноэти последние слова были пущены Протасову вспину, он неслыхал их. Он что есть духу неуклюже побежал, суча локтями, навстречу толпе, голова которой уже стала выплывать изкоридора штабелей, ахвост все еще шел помосту.
        -Ребята!! Товарищи! - задыхаясь, взывал набегу Протасов. - Остановитесь! Остановитесь! Вы нагибель идете, нарасстрел.
        -Сто-о-о-й!! - вовсю мочь заорал Фарков и, повернувшись лицом ктолпе, замахал руками: - Стой, стой! - Нотолпа, ничего невидя инеслыша вкоридоре, все валила ивалила, сминая передние ряды, - толпу подпирал вливавшийся вкоридор оглохший, незрячий хвост.
        -Стой, стой, сто-о-о-й!!
        -Стой, ребята, стой!.. Барин Протасов снами. Протасов вернулся! Протасов хочет говорить!
        Нагоре, уцеркви - группа любопытных. Пооткосу ксолдатам иктолпе перебегают ребятишки исобаки. Оба священника стростями вдрожащих руках тоже нагоре.
        Многие рабочие уже вскарабкались наштабели, кричали что есть силы:
        -Стой! Стой! Ненапирай!!!
        Часть толпы, успевшая выкатиться сажен натридцать изкоридора, широко растеклась истала. Впереди толпы - оттиснутый народом Протасов. Курильщики вынули кисеты, начали закуривать. Несколько десятков рабочих свернули надругую, окольную, ведущую кконторе дорогу, чтоб уйти отгреха подальше. Впоследствии оказалось, что эта группа мирно настроенных рабочих ибыла причиной происшедшей сумятицы.
        Невнятно проиграли усолдат сигнальные рожки. Этих предупреждающих звуков зашумом, заговором никто неслыхал втолпе.
        -Ребята! Вы идете насмерть. Разве невидите?.. Там солдаты! - Пот катился свозбужденного лица Протасова, лицо дрожало, дрожал иголос.
        -Товарищ Протасов! Барин! Андрей Андреич! - Кольцом окружили Протасова рабочие, жарко дышали, пускали изноздрей иртов табачный дым. - Мы мирно! Мы бастуем… Мы кпрокурору… соткрытой душой.
        -Где выборные?.. Давайте прошение!.. - взывал Протасов.
        -Эй, выборные!! КПротасову!..
        Итам, навзлобке:
        -Братцы, нас обходят… - трусливо проблеял какой-то низколобый солдат, кося глазом наидущих окольной дорогой несколько десятков рабочих. Исразу пошеренге прокатился трепет.
        -Глянь, глянь! Ивпрямь обходят… - заежились, зашептали солдаты. Им стало страшно, какнавойне перед началом боя.
        Ротмистр фон Пфеффер оторвал отбинокля остеклевшие, вхолодном огне, глаза. Выпирая изкоридора, толпа возле Фаркова иПротасова быстро увеличивалась.
        -Господин ротмистр, - приложив руку когромному, нависшему нанос козырьку, протряс брюхом Усачев. - Неприятель близок. Ниминуты больше!
        Ротмистр бел какполотно; губы прыгают, пальцы рук вкорчах. Вмалодушном шепоте солдат, возлобленном пыхтенье Усачева, взаполошных ударах собственного сердца ему мерещится адский голос телефона: «Не верьте рабочим, они идут, чтобы убить начальников…» Ишироко открытые глаза его видят, то, чего нет. Они видят мчащуюся нанего остервенелую толпу. Еще миг - ион будет растерзан.
        -Они бегут.
        Ротмистр фон Пфеффер судорожно стиснул зубы, качнулся, зажмурился.
        -Прошу, господин ротмистр, немедленно же передать командование мне… Нас сомнут!..
        Ротмистр открыл глаза, приосанился: «Вот я ж им, мерзавцам…» - исвирепо взмахнул платком.
        Толстяк Усачев, сразу подтянувшись, браво повернулся ксолдатам, сиплым голосом скомандовал:
        -Повзводно пачками…
        Офицер Борзятников, выпуча закровянившиеся глаза, ошалело шагал сзади шеренги солдат, грозил револьвером:
        -Целься верней! Кто будет мазать, пристрелю наместе…
        -Пли!
        Запахло тухлым дымом. Потолпе широко стеганул свинец.
        Инженер Протасов резко повернулся навыстрелы, замахал платком ибелой фуражкой и, падая наколени впыль, надрывно закричал:
        -Что вы делаете?!
        Нозалп был дан.
        Несколько человек упало. Рухнул наПротасова, подмяв его подсебя, убитый Константин Фарков. Толпа цепенела. Люди оценивали положение, сбирались смыслями, ничего немогли понять. Новот пронзительно, свеликой обидой прозвучало:
        -Убивают! Нас… убивают… Братцы!!
        Выстрелы гремели, народ падал. Потолпе пронесся трепет смерти. Толпа содрогнулась.
        -Ложись, ложись!
        Голова толпы, какподкосой трава, плашмя бросилась наземлю. Аостальная масса рабочих еще топталась вкоридоре, хвост толпы спускался смоста. Они еще незнали, что кругом творится, вшуме неслыхали выстрелов истонов. Любопытства ради карабкались сотнями наштабели.
        -Эй! Вчем дело? - кричали они передним.
        Авпереди - вопли, крики, гвалт. Кто-то визжал непереставая.
        -Добейте меня… Добейте меня…
        -Заряжают новые обоймы! Стреляют!
        -Братцы! Кто вживых, беги!..
        Народ всмятении бросился кто назад, кто встороны.
        -Взвод, пли!
        Люди бежали ипадали. Офицер Борзятников, кривя усатый рот, судорожно совал вгорячий револьвер новые патроны. Скомандной горы положение казалось грозным.
        -Бегут! Бегут! - неслось врядах расстрельщиков.
        Ипалачей иубегавших рабочих пленил животный ужас смерти.
        -Взвод, пли! Взвод, пли!
        Недружная, путаная трескотня выстрелов. Пули догоняли бегущих, бессмысленно били вспины. Пули пылили подороге.
        Стрельба продолжалась сперерывами.
        Потрясенный Протасов навзрыд плакал, иплакали лежащие возле него.
        Лицо Протасова раздавлено гримасой напряженного негодования иунизительного страха. Он немощно валялся, распластавшись наземле. Чрез его ноги переползал каменщик Федюков, - пуля ударила ему вгрудь, другому прострелила локоть, третьему - плечо.
        Кругом - стон, вопли, жуткий вой.
        Выстрелы смолкли. Живые поднялись: кто прытко, неоглядываясь, побежал, кто вспотычку побрел домой: отстраха одрябли ноги. Мертвые лежали смирно, лицом зарывшись впыль илиглядя внебо немым стеклом зрачков. Раненые мучились вкорчах. Пыль открови превратилась вгрязь, какнаскотобойне.
        Протасов едва встал, нонемог идти. Его кто-то повел, крепко прижав ксебе. Потом Кэтти подошла, взяла его подруку. Плакала, вся дикая, растрепанная, всхлипывала, грозила кулаком, бессвязно выкрикивала брань, плевалась. Протасов трясся, ничего непонимал.
        Разбитый, едва живой, соткрытым ртом, свыпученными глазами, подъезжал кместу расстрела прокурор, рядом сним впролетке врач. Уврача впоходной сумочке - шприц икамфара дляпрокурора.
        Наземле груды раненых имертвых. Тишина. Уныние.

15
        Чрез тайгу, невидя света, бежали вовсю мочь охваченные паническим страхом рабочие. Многие мешались вуме, теряли силы, валились. Любой извсадников несмог бы ответить, чей конь подним, какон наэтого коня попал. Все было смутно исмятенно. Сама тайга, свет солнца, воздух - все кругом стало враждебным, вражьим.
        Сгруживались, горько спрашивали друг друга:
        -Зачто? Что мы сделали? Хоть бы стекло втри копейки разбили илибы проволоку порвали…
        Был большой плач.
        Подбирали убитых ираненых, складывали нателеги. Живых везли вбольницу, мертвых - вкотловину, возле бани.
        Первый примчался наконе ксвоим баракам землекоп Кувалдин. Свалился сконя, забрал вгорсть бороду, по-дурному зашумел.
        -Чего сидите?! Чего ждете?.. Идите подбирать покойников.
        Избараков высыпали старики, бабы, ребята.
        -Марья! Беги скорей, - гундил нутряным голосом Кувалдин. - Митрийтвой кровью обливается. Подле меня лежал. Беги, молодайка!
        Марья обомлела. Кровь слица разом схлынула. Срезким, пугающим воем бросилась Марья втайгу. Занею спешили парнишка истаруха мать.
        Только утром, среди мертвых, нателеге нашла его Марья. Правый глаз убитого открыт.
        -Живой! - несвоим голосом крикнула она. - Митрий, Митрий! Вставай… - Подняла его голову, сняла картуз, - натемени мозг, израны пуля выпала.
        Она заулыбалась итихонечко заплакала. Она три дня была виспуге, непомнила, что снею. Начетвертый день бросилась скамня вУгрюм-реку.
        Атам, набойне, много народу собралось, ребята, старики иженщины.
        Был неутешный большой плач.
        Подбирали весь вечер, доглухой ночи. Труп Константина Фаркова увез насвоей лошади сын.
        Повсему поселку, вкаждом домище, домочке, избе, вкаждом бараке, землянке ивсюду - настроение свинцовое, мрачное. Какбудто всю местность, весь мир охватило моровое поветрие.
        Темно итихо. Народ ушел. Нотам, набойне, еще невсе мертвецы подобраны. Многосемейный слесарь Пров, - тот, что когда-то беседовал вбараке сНиной, - состоном приподнялся налоктях, привалился разбитым плечом кдвум лежавшим друг надруге покойникам: «Ой, смерть моя!..»
        Идут два стражника. Слесарь Пров взмолил:
        -Милый, дайте тряпочку либо платочек, рану мне перевязать…
        Бородатый, весь изрытый оспой стражник, рассматривая сфонарем убитых, присел возле одного ипоспешно стал разжимать его стиснутую вкулак ладонь.
        -Погоди, гадина… Яживой еще, - прохрипел тяжко раненый. - Вот умру, тогда твое кольцо…
        После второго залпа, когда многие рабочие повалились наземлю, отец Ипат крикнул: «Народ бьют!» - закачался, упал; паралич поразил правую половину тела, отнялся язык.
        Теперь отец Ипат дома, накровати. Мычит, мечется, плачет. Манечка вотчаянии. Лик дьякона Ферапонта почернел. Злоба навсех и, вместе сжалостью, злоба наПрохора.
        Вкотловине, где груда мертвецов, вечер иночь проходят всосущей сердце жути.
        Понастоянию судьи был произведен вприсутствии понятых осмотр убитых: кто куда ранен, опознания, протоколы. Руководят судья иврач. Родственники убитых, перешагивая через трупы, разыскивают своих. Какбезумные кидаются напохолодевших близких, стараясь лаской, слезами, дыханием согреть их, оживить. Их стоны режут ножами каждую живую душу. Стоны летят вовсе стороны тайги. Втайге пугаются белки, поджимают уши медведи, горько плачет птица выпь. Тьма содрогается, тьма гасит звезды.
        Отец Александр записывает вдневник кровавое событие. Кухарка подает приказ жандармского ротмистра:
        «Именем закона запрещаю вам отпевать рабочих вхраме, также хоронить вцерковной ограде инакладбищах. Дляних будут вырыты ямы около ледников, итам отпоете понесших наказание крамольников безвсякой торжественности».
        Отец Александр по-сердитому крякнул ипервый раз вжизни выругался:
        -Паршивый черт! Изувер! На-ка, выкуси. Встал, весь смятенный, пронизанный нервной дрожью, ибыстро пошел вбольницу напутствовать умирающих. Глухая ночь.
        Ночью летели телеграммы ротмистра губернатору ивПетербург. Выдержки изтелеграммы:

        Урядники, стражники, пристав - вся эта свора, подкрепленная состоявшими наслужбе казаками, рыскала возле бараков, потайге, стараясь схватить подозреваемых зачинщиков. Были пойманы тридцать человек правых инеправых итой же ночью отосланы втюрьму. Кое-кто изполитических, пользуясь всеобщей суматохой иневнятицей, бесследно скрылся.
        Анна Иннокентьевна всопровождении своего кучера спешно уехала ночевать котцу. Ей показалось, что ее муж опять сошел сума. Действительно, когда весть орасстреле разнеслась повсюду, Петр Данилыч, весь пегий, давно небритый, распахнул окно впустынную тайгу, охватившую совсех сторон его новое жилище, идохрипоты целый час орал впустой простор:
        -Ребята! Рабочие! Мой сын преступник… Мой сын христопродавец. Неслушайтесь его!.. Я - хозяин. Явам дам денег сколько пожелаете. Все мое - все ваше. Ура, ребята, ура!..
        Срочная ночная телеграмма:

        Отец Александр, весь измученный, вернулся избольницы лишь ранним утром. Шатаясь, едва добрался докровати. Одежда, руки его вкрови, старуха кухарка испугалась.
        Ротмистр ночевал вНародном доме, подохраной солдат.
        Кэтти итехник Матвеев ночевали уПротасова.
        Возле больницы спали вповалку налугу, сидели, ходили старики, женщины, ребята - родственники раненых. Умерших выносили избольницы вцерковь, открытую после резкого препирательства священника сбароном.
        Вдесять часов утра бравый офицер Борзятников постучался вквартиру Кэтти. Механик, укоторого она квартировала, сказал, что барышня ушла еще вчера идомой невозвращалась. Скорей всего - она уинженера Протасова, она вчера вела его, больного, подруку. Скорей всего она там. Она теперь… Знаете?.. Какбы вам сказать…
        Офицер Борзятников позвонил кПротасову. Стреском распахнулось окно:
        -Что вам угодно?
        -Простите… Неувас ли Екатерина Львовна?
        -Убирайтесь кчерту! - ИПротасов закрыл окно. Ошарашенный Борзятников, вдруг побагровев, топнул, плюнул и - марш-марш вНародный дом.
        -Знаешь, черт побери, скандал… Знаешь, оскорбление, знаешь, честь мундира… - брызгая слюной, кричал он влицо Усачева, стягивавшего набрюшником тучный свой живот.
        Усачев, слушая жалобы товарища, пыхтел, кряхтел.
        -Да, да! Дуэль!.. Прошу тебя быть моим секундантом.
        -Плюнь… Какие теперь дуэли? Да он, штафирка, истрелять-то неумеет…
        -Нооскорбление… Ночесть мундира!
        -Плюнь.
        -Вовсяком случае, я ему публично набью морду.
        -Плю-у-нь, - тянул толстяк.
        -Апотом плюну… Да, да! Прямо вхарю.
        Подошел ротмистр фон Пфеффер. Офицеры смолкли. Ротмистр бодрился, стараясь принять позу Наполеона после Аустерлицкого боя. Ноподввалившимися глазами - тени страха. Бачки дрожат, топорщатся.
        -Какая, господа, досада! Этот чумазый докторишка отказался бальзамировать тело прокурора, говорит, что нечем. Нет того, нет сего. Вот дыра! Но, помилуйте, ведь упокойного Черношварца супруга, дети, мать… Нет, это изрук вон… Это, это, это… черт его знает что!
        Он козырнул, быстро пошел, позвякивая шпорами, ивдруг остановился.
        -Азнаете? Очень жаль, очень жаль, господа, что я своевременно неарестовал этого… этого… Протасова, - вполоборота бросил он офицерам: - Помилуйте-с, господа… Он распропагандировал рабочих, он заварил всю кашу… Жаль, жаль…
        -Ятоже очень жалею, барон, - сотрясаясь брюхом иплечами, беззвучно засмеялся Усачев, - я очень жалею, что наша пулька неужалила его…
        Барон подмигнул, козырнул и, подняв плечи, вышел. Кактолько остался он один, маска величавой бодрости враз сползла сего лица. Он, всущности, был крайне удручен. Мрачные предчувствия непокидали его. Ему всюду чудились следившие заним глаза врагов. Переодетые врабочих жандармы доложили ему, что среди забастовщиков слышатся угрозы убить его. Он считал себя обреченным иперевел жене еще две тысячи рублей.
        Намеханическом заводе, приучастии дьякона Ферапонта, мастера-литейщики готовили свинцовый гроб дляпрокурора. Вбараках, землянках, хижинах тяп-ляпали деревянные гробы. Сын Константина Фаркова, роняя пот ислезы, долбил отцу кедровую колоду.
        Отец Александр часа три проворочался сбоку набок, уснуть немог. Встал, взбодрил себя крепчайшим чаем и, чтоб незабыть, записал вдневник впечатления прошедшей ночи:
        «Пришел вбольницу ночью. Слышал душераздирающие вопли жен иродственников раненых, просящих скорей напутствовать, умирающих. Кругом, наполу инакроватях, лежали вбеспорядочном виде груды раненых; пол покрыт кровью, кое-где видны клочки сена, служившие постелью раненым, перевязки, сделанные, вероятно, свечера, потеряли свой вид донеузнаваемости - унекоторых были замотаны собственным материалом изодежды. Вся палата была оглушена стонами умирающих: “За что, зачто?” Тут же происходили трогательные прощания, наказы народину: один, например, просил своего родственника заплатить его долги вдеревне, другой - исправить забор икрышу ит.д.
        Расположившись стребой, я сначала счел необходимым отысповедовать всех, апотом уже приобщать св. тайн, так кактут же примне умирали. Ползая наколенях полужам крови сусилиями, я едва успевал соборовать одного, кактянули заоблачение кдругому умирающему. Окончив исповедь ста двадцати увечных, стал причащать их.
        Затем стал расспрашивать ослучившемся. Все доодного вовсех палатах заявили, что шли только содной целью подать прошение г. прокурору, инедоумевали, зачто их стреляли, ведь уних, кроме спичек ипапирос, ничего ссобой небыло. Это говорили ите изних, которые вслед засим тут же примне умирали. Умирающие неврут».
        Водиннадцать часов началась заупокойная обедня. Вцерковь допускались лишь родственники покойников. Ротмистр фон Пфеффер, вокружении начальства, жандармов иурядников, стоял впереди справа. Влевом крыле - двадцать два белых гроба сумершими вбольнице. Вектеньях имолитвах исвященник идьякон употребляли выражение «убиенных». Ротмистр морщился, мотал головой, бачки тряслись. Когда мимо него проходил скадилом дьякон, ротмистр мигнул его пальцем, вполголоса сказал:
        -Передайте вашему попу, что слово «убиенные» я произносить воспрещаю, предлагаю форму «расстрелянные».
        -А? Неслышу, - сдвинул брови Ферапонт. - Отваших выстрелов наоба уха оглох.
        Барон покраснел, кивнул пальцем Пряткину сОглядкиным ивсопровождении их вышел изцеркви.
        Свечера ивсю ночь копались накладбище просторные братские могилы. Там, где лопаты натыкались навечную мерзлоту, работали ломами. Новечно мерзлая глина, каккремень, отскакивала мелкими, подобно щебню, кусочками. Вовсю ширину могильных днищ пришлось разложить издров, изхвороста пожоги.
        Ночь теплая, белесая. Дым отпожогов, быстрые тени удрученных жизнью людей, угрюмые разговоры.
        -Серунды началось, ерундой, должно быть, икончится. Шиш получим.
        -Погоди, погоди, невдруг. Барин Протасов разберет.
        -Ачего он может один поделать?
        -Ажаль, братцы, - помер прокурор. Кажись, хороший…
        -Они все хорошие, когда умрут.
        Длительное, пыхтящее молчание.
        -Вот, копаем могилки…
        -Да, могилки…
        -Глубокие… Просторные…
        -Да. Просторные…
        -Акому копаем?
        Вздохи. Копачи отсмаркиваются, моргают отсыревшими глазами, садятся закурить. Валит измогил голубой дымок. Ночь белесая. Навостоке пробрызнула заря.
        Агде ж сам хозяин, где Прохор Петрович Громов? Вмомент расстрела мы оставили его накрыше дома сбиноклем вруках.
        Бинокль поднес кего глазам страшное зрелище - толпу. Первый раз вжизни он видит такую огромную, плотно сбитую людскую массу. Воспаленному воображению его кажется, что тут нечетыре, непять тысяч, авчетверо больше. Иоткуда взялись? Он понимал, что жалкая шеренга солдат напригорке всравнении сгрозно напиравшей толпой - слякоть, мразь.
        Толпа текла подороге густой рекой. Голова ее перекатилась чрез мост, миновала коридор изштабелей, вышла наоткрытое место, вверсте отПрохора. Толпа сейчас все сомнет, всех уничтожит, втопчет вземлю.
        Вдруг дробь барабана иразрывающий воздух медный звук рожка. Солдаты зашевелились. Поспине Прохора Петровича прополз холодок, дыхание стало коротким.
        Бинокль поймал: сширокой лесной дороги выпорхнула тройка, изкибитки выскочил вбелом кителе человек, вот он вбежал набугор, где начальство, вот бежит сбугра ктолпе… Да ведь это ж Протасов!
        -Андрей Андреич, друг! - закричал впустоту испуганный Прохор. - Спаситель мой…
        Иснова - залп. Бинокль вруке Прохора дрогнул. Протасов упал. Ивместе сПротасовым передние шеренги толпы пали наземлю. «Ага, голубчики!.. Вот вам бунт!» Глаза Прохора Петровича расширились, стали безумны, хищны. Еще, еще два залпа. Ипокажись Прохору: толпа всей массой сяростными криками несется кего дому. Залп…
        -Стреляй, стреляй их, сволочей!! - вприпадке бешенства взревел Прохор Петрович ивесь затрясся. - Стреляй!
        Вдруг сердце его сжалось, дыхание замерло, бинокль упал и - впереверт покрыше. Непомня себя, Прохор стремглав - водвор. «Батюшки, бегут… батюшки, разорвут начасти», - невнятно бормотал он, вот подхватил лежащий уконюшни чей-то рваный зипун, быстро напялил его, вскочил назаседланного коня и, простоволосый, свыражением ужаса вглазах, задами, огородами, лугом понесся, какветер, ктайге.
        Весь воздух наполнился многими криками, гвалтом, резкой трескотней винтовок, будто подсамым ухом ломали лучину. Попереулкам, поулице, вдоль огородов, чрез поле бежал народ, скакали всадники, внебе кружились вспугнутые галки, трубила труба, бил барабан, икрики, крики - то отдаленные, какгул водопада, то близкие, пугающие. УПрохора шевелились волосы, его прохватывала дрожь. «Схватят, казнят…» Он разом втайгу, однако итам жили крики, стоны, проклятия. Полосуя коня нагайкой, Прохор мчался попросеке, потом круто - налесную тропу. Взлобки, мочежины, пади, ручьи, конь храпел, покрывался мылом, конь нес всадника все вперед, все дальше.
        Стало быстро темнеть, ночь пришла. Пожалуй, Прохор успел проскакать полсотни. Конь впене, Прохор встрахе… Ветер гулял повершинам, гнул, качал тайгу; гул, треск шел потайге ответра, оттяжкого топота конских копыт, аПрохору вэтих звуках все еще чудились крики ивыстрелы.
        -Чепуха какая! - озирается Прохор Петрович ичувствует: треплет его вовсю лихорадка. - Что ж я, дурак… незахватил низолота, нидрагоценностей… Янищий. Все разграбят там, сожгут.
        Озерцо. Больной, разбитый, он слез сконя, развел костер, стал укладываться спать. Спал илинеспал - незнает. То Протасов, то Нина сВерочкой, то Филька Шкворень подсаживаются ккостру, беседуют сПрохором, вдруг, оборвав речь, вскакивают, бросаются втьму, кричат: «Убегай, Прохор! Идут рабочие. Утебя руки вкрови, лицо вкрови, поди умойся». Так, вся втяжелом бреду, прошла ночь. Прохора кто-то окликнул. Чрез силу открыл глаза. Белый день.
        -Вставай, чего ж ты валяешься. Ты кто такой?
        -Ястаратель, нагромовских приисках работал, - ответил он сухопарой, морщинистой старухе. - Отбунта уехал… Там уГромова рабочие бунт подняли, я испугался, уехал, да захворал дорогой, растрясло. Итеперь весь хворый… Голова болит, все тело ломит, жар, должно быть… Пить хочу.
        Старуха провела его вземлянку.
        -Мы дегтяри, деготь гоним. Яда внук, - шамкала она. - Астарик-то мой помер, медведь задрал его, вот там вяме изарыла. Охо-хо, что поделаешь… Авнук-то уж шестые сутки, каквконтору уехал, вгромовскую разведенцию, чтоб ей провалиться, захлебом уехал, заним, заним. Тут сголоду сдохнешь, принашем прихозяине-то, тухлятиной хрещеных кормит. Вот ибунт… Прошку Громова все ненавидят, вот я тебе что, проходящий, скажу. Да, поди, сам знаешь, раз работаешь унего… Так бунт, говоришь? Ну ислава те Христу, авось ухлопают ирода рабочие-то, Прошку-то Громова… Помоги им, Заступница, Божья Матерь-матушка. - Истаруха истово стала креститься.
        Хворый Прохор кряхтел, злился, молча сверкал набабку глазами. Он провалялся унее два дня, ночами бредил, исхудал. Бабка лечила гостя водкой сзверобоем да отваром сухой малины. Натретий день приехал верхом наолене внук бабки, рябой иподслеповатый парень Павлуха. Он сумрачно поздоровался снезнакомцем, астарухе сказал:
        -Бабушка Дарья, горе унас стобой… Великое горюшко… Тятьку моего застрелили… Долго жить тебе тятя приказал. - Какбы ловя ртом воздух, парень зашлепал губами, лицо его сморщилось; стыдясь незнакомца, он отошел ксосне, припал кней щекой и, прикрыв глаза ладонью, завсхлипывал. Убабки подсеклись ноги, она вскрикнула, повалилась вмох изаскулила. Начался вдва голоса горький плач.
        Прохора покоробило. Пошатываясь, он ушел кконю, гулявшему поту сторону тихой озерины. Заобедом укостра все трое сидели мрачные. Старуха то идело утирала рукавом слезы, парень вздыхал, кусок нешел вгорло. Прохора подмывало узнать, что произошло вего резиденции. Он попросил парня рассказать.
        -Кроволитье большое там, уГромова-то, - начал тот растерянно, хмуро. - Почитай, сполтыщи побили да покалечили.
        -Аиз-за кого?! - сердито закричала старуха. - Из-за подлеца хозяина все. Прямо зверь!
        -Фокиных убили, отца да сына, - пробурчал парень, - еще Харламова да Сергея Кумушкина, все знакомые наши. Еще Фаркова-старика…
        -Фаркова? Константина? - дрогнувшим голосом спросил Прохор.
        -Ну да, его…
        -Этот грех нивжизнь непростится Громову. Убивец, злодей! Сына моего, сына, сына… - Бабка поперхнулась, градом слезы полились. Парень бросил ложку, вздохнул, отвернулся.
        Ржал заскучавший конь, попискивали комары, откостра дымок плыл кнебу. Уныло кругом итихо.
        -АГромова убьют, - убежденно, озлобленно буркнул парень. - Каксыщут, так иустукают. Сбежал он.
        -Азачто его убивать? - сраздраженьем сказал Прохор. - Ненашим стобой башкам судить его. Он знает, что делает. Неон рабочих расстреливал, асолдаты…
        -Да солдаты-то им же, подлецом, подкуплены, думаешь - кем?! - снова закричала бабка, потряхивая отзлости головой. - Он, сукин сын, этот самый Прошка-то, весь закон купил, извсех хрещеных душу вынул, гори он огнем, анафема лютая. Да какже! Ты сам, проходящий, посуди… Охо-хо-о-о…
        Прохора бросало ивжар ивхолод. Стыд начинал одолевать его.
        -Акакинженер Протасов? Убит?
        -Нет, - ответил парень рассеянно, он теперь думал отом, что завтра чем свет придется плестись ему сбабкой хоронить убитого родителя. - Сказывали мне - Протасов-господин наработу народ ладит ставить быдто бы.
        -Аизгромовского имущества ничего неуничтожили? - свнутренней робостью спросил Прохор Петрович иперестал дышать.
        -Нет, сказывали - все вцелости. - Парень встал, размашисто покрестился навосток, пошел вземлянку.
        Старуха обняла колени исхудавшими руками, склонила нагрудь голову, глядела, немигая, вземлю, неподвижная ижалкая, какполуистлевший пень. Прохор направился поту сторону озерины. Обрадованный, что имущество его цело, ноисхлестанный, какплетью, словами бабки, он, мрачный, встревоженный, дотемна просидел наберегу вмучительных думах ипереживаниях.
        Солнце погасло, подногами беглеца - зыбучие воды озера, кругом - безмолвная тайга ивсердце - страх. Так проходил втугом раздумье зачасом час.
        Ивстал большой вопрос: что делать? Домой вернуться он сейчас неможет: душа болит, душе нужен покой, забвенье. Атам, вего резиденции, стоны, склока, кровь, там тысячи неприятностей, они сведут его сума. Да, да. Надо уйти ото всего, забыться, побыть сам-друг сприродой. Немного успокоившись, он круто поворачивал мысль ксвоим хозяйственным делам. Да, дела его сильно пошатнулись, - ох уж эта забастовка! Новедь там теперь Андрей Андреевич Протасов, скоро вернется Нина, все быстро наладится. Ачрез неделю-другую возвратится домой исам Прохор, он будет работать каквол, он слихвой наверстает все убытки, он снова вздернет надыбы всю жизнь, взнуздает ее, какбешеного степного жеребца!..
        Глаза Прохора Петровича по-прежнему засверкали холодным блеском, он подбоченился и, сдвинув брови, надменно сплюнул возеро:
        -Нет, врете, черти!.. Яеще покажу себя.
        Ноэто был лишь ложный жест, лишь дребезг бахвальных слов: вместе снаступившей темнотой Прохора пленило малодушие. Хотя пугающие призраки непоявлялись иголоса молчали, зато пришли подавленность, смятение, необоримая тоска. Нехотелось думать, тянуло лечь наземлю, закрыть глаза ивечно так лежать. Он лег, он закрыл усталые глаза. Сердце работало неверно, сердце скучало, надуше становилось все тяжелей итяжелей. Тоска была внем беспредметной, тоска распространялась повсему телу почти физической болью, она отравляла каждую клеточку организма гнетущим унынием. Прохор Петрович застонал громко, протяжно. Тоска обрушилась нанего невещественным мраком, тоска пилила его душу какими-то внутренними визгами. Иэтот мрак иэти визги шли какбы изнутри, они прободали ткани тела, сердце, мозг. Илежавшему сзакрытыми глазами человеку казалось, что снего неспеша сдирают кожу и, чтоб притупить боль, совсех сторон щекочут его; икричал бы он отболи, ноневтерпеж сдержать хохот, ихохотал бы отщекотки, ноочень больно сердцу - надо выть околевающим псом, надо царапать ногтями землю, докрови жевать язык, громко взывать опомощи.
        -Фу-у ты!.. Хоть пулю влоб…
        Весь взмокший отпота, больной, расслабленный, он немощно потащился наогонек, клюдям. Там укладывались спать.
        -Нет ли увас водки? Яхорошо заплачу… - удрученным голосом сказал он. - Тоска чего-то накатилась…
        -Водки нет, - недружелюбно ответил Павлуха. - Нам недоводки, проходящий…
        Старуха поджала иссеченные морщинами сухие губы, пристально всмотрелась впотемневшее лицо Прохора Петровича, промолвила:
        -Тоска, говоришь? Тоска зря неживет. Нагрешил, поди, много, вот тоска инасела натебя. Аезжай-ка ты, мил человек, кстарцам праведным, пустынька такая уних есть, верст тридцать отсель либо сорок. Они всю тоску твою могут снять… Двое их… Да отвези-ка им медку отнас криночку напомин души, пусть помянут заупокой раба божия убиенного Степана, сына моего, аПавлухиного батьку… Охо-хо-о-о… Ох, господи…
        -Бабушка, - сказал Прохор, он весь казался несчастным, изжеванным истранным, взор выпуклых черных глаз блуждал, непокрытая голова взлохмачена, какорлиное гнездо. - Бабушка, я посередке лягу, ты содной стороны, аПавлуха пусть сдругой… Страшно мне.
        Угрюмый парень стал зажигать костер - защиту откомаров изверя.
        …Стоял осиянный солнцем день.
        Все люди сраннего утра чувствовали себя вэтот день приподнятыми надземлей, какбы включенными виной мир, всферу каких-то новых, непередаваемых настроений.
        Сегодня братское погребенье мертвых. Непраздник, новыше праздника!
        Всюду нравственная, проясненная смертью мучеников чистота, вкоторой легко дышать, каквпервый зимний день припервом покрывшем землю снеге. Увсех одухотворенные, всветлой печали, тихие лица. Неслышно громких голосов. Братская ласковость вовзорах.
        Даже лютая ненависть кзлодею хозяину ипролившим кровь палачам вэтот час какбы слиняла, спустилась насамое дно моря горестей. Ноона, эта грозная ненависть, никогда-никогда небудет забыта!..
        Все спешат чрез поля, чрез тайгу кпугающим душу могилам расстрелянных…
        Предмогильная площадь уставлена некрашеными гробами. Приехал отец Александр спричтом. Подъезжало начальство. Ротмистр иоба офицера отсутствовали. Они все еще опасаются бунта, держат солдат начеку. Затолпой, навзлобке, маячит большой отряд конной стражи. Пристав умогил. Он впарадной форме, собнаженной лысой головой, усы вразлет.
        Рядом сПротасовым вся вчерном Кэтти. Она неузнаваема. Слица сошел весь цвет, лицо заострилось, большие, какбы испуганные глаза лихорадочно горят.
        Началось отпевание. Белые позументы черных риз блестели насолнце. Дьякон Ферапонт раздувал кадило, какмехами: изкадила валил ароматный дым отладана, летели угли. Он весь сегодня какой-то несуразный, надорванный. Служба прерывалась сдержанными стонами игорестными выкриками женщин. Толстобрюхенький карапузик Васютка подбежал ккраю ближней могилы, заглянул внее.
        Заним бросилась мать, схватила парнишку.
        -Мамынька! Азачем там никого нету? Там лягушка.
        Всхлипы крепли. Рябило увсех вглазах. Бороды мужиков дрожали. Хор пел громко, чинно.
        -Господи, помилуй… Господи, помилуй, - бормотал, каквчерном сне, Иннокентий Филатыч.
        Вот встал перед гробами дьякон Ферапонт, помахал кадилом, кашлянул иначал возглашать «вечную память».
        Протасов прислушивался краскатам феноменального голоса. Ноголос огромного дьякона вилял, нырял ивздрагивал.
        -ВоХристе братьям нашим убиенным… ве-еч-на-я-йя… - Вдруг дьякон, недоговорив, осекся, скривил рот, выронил кадило, заплакал. Плач этот был внезапен. Он всех потряс. Дьякон обхватил руками голову, согнулся и, раскачиваясь плечами, разразился отрывистым, скачущим криком, напоминающим хохот безумца. Иэтот рыдающий вопль великана вдруг подхватили совсех сторон тысячи криков, тысячи воплей, тысячи плачей.
        -Немогу, немогу… - бормотал дьякон, ираспростертые ввоздухе руки его трепетали.
        Казалось, весь мир, густо набитый общим отчаянием, вдруг почернел каксажа, вдруг весь закачался.
        Кэтти скриком упала. Ее унесли. Люди стояли наколенях, люди падали замертво. Неумолчный плач неутешней игуще.
        Инженер Протасов, какнистарался выключить себя изболезненной сферы психоза, немог; напряженные нервы вдруг перестроились надругую природу вибраций, душевное равновесие натянулось илопнуло: Протасов скривился ивыхватил белый платок.
        -Мамынька!! - резко вскричал Васютка. - Алягушка-то че-о-рная!..
        Новот дьякону подали кадило, и«вечная память» прогрохотала, какзалп орудий.
        Вкаждую могилу опускали подвадцать пять гробов, устанавливали рядом, крест-накрест, втри яруса.
        Затем все сравнялось сземлей.
        Вэтот же вечер увозили вцинковом гробе прах прокурора.

16
        Протасов сутра среди рабочих. Он объезжает предприятие запредприятием, говорит:
        -Ребята. Послезавтра вы должны все встать наработу. Нежелающие работать получат расчет. Яимею полномочия отхозяина увеличить вам заработок напятнадцать процентов. Отныне, моим распоряжением, натрудных работах устанавливается девятичасовой рабочий день, моим же распоряжением дело питания будет передано вваши руки. Требования государственного надзора будут впредь исполняться мною неукоснительно: таков мой новый договор схозяином, наосновании которого я вернулся. Своей властью я уплачиваю вам деньги завремя забастовки. Вближайшие дни сюда приезжает Нина Яковлевна. И, кажется, должна прибыть правительственная ревизия изПетербурга. Завтра, сразрешения властей, все идите наобщее собрание.
        Несмотря натраур дней, рабочие встретили Протасова свнутренним ликованием. Многолюдное собрание происходило вНародном доме. Председательствовал Протасов. Сним застолом техник Матвеев инесколько выборных; между ними - объявившиеся избегов рабочие Васильев, Иван Каблуков, Мартын идругие. Солдаты выведены отсюда впомещение школы. Ротмистр убрался ксебе наквартиру.
        Впрочем, пока шло собрание, ротмистр фон Пфеффер производил вквартире Протасова негласный обыск. Анжелика заперта вкухне. Ей настрого внушили, что если она своему барину иликому-либо постороннему хоть слово пикнет обобыске, ее немедленно схватят втюрьму.
        Наденька, стуча зубами иповторяя: «Яничего незнаю, ничего незнаю», - была принуждена показать тайную камеру вкамине. Она мысленно кляла себя, что когда-то проболталась обэтой камере Парчевскому, Парчевский - Стешеньке. Стешенька - жене Ильи Петровича Сохатых, та, чрез мужа, - Пряткину сОглядкиным.
        АНаденька узнала эту тайну Протасова чрез Анжелику. Однажды ночью вкабинете Протасова что-то громко упало. Анжелика туда: «Что это вы, барин?» - «Да вот нистого ниссего изразец упал… Надо вмазать». Так ипошли бабьи шепоты.
        Наденька отставила экран сяпонским шелком. Бравый Пряткин запустил крючки, изразец подался, открылась камера. Если б присутствовал здесь инженер Протасов, его правая бровь поднялась бы вулыбке сарказма: «Тубо, тубо, пиль!»
        Барон жадно сцапал толстый сверток бумаг. Так давно нежравший пес налету ловит пастью брошенный кусок мяса.
        Всвертке несколько сот прошений рабочих. И… вглазах ротмистра замелькали серые мухи:
        «Копия докладной записки министру внутренних дел ипредседателю Государственной думы обеззаконном расстреле мирной толпы рабочих предприятий П.П.Громова, такого-то числа, месяца игода».
        -Пока пошарьте, ребята вшкафу, - продрожал бачками ротмистр и, сверля бумагу горящими глазами, ухнул всмысл ее, каквпрорубь. Налбу проросла синяя жила, шея стала пятниться, какшкура пантеры, искусанные чуть невкровь тонкие губы подрагивали, мундштук спогашенной папиросой плясал впохолодевших холеных пальцах. Барона била лихорадка. Он попробовал списать бумагу инемог: перо кляксило, брызгалось, скакало вспотык.
        -Поползаев! Сними копию…
        -Слушаю, васкородие.
        Протасов железной логикой впрах разбивал всвоей бумаге подлый, самообеляющий лепет жандармского ротмистра. Протасов кругом виноватил барона заего бестактность, трусость иоткрытый, ничем неоправданный разбой. Но, справедливости ради, должное доставалось иПрохору Петровичу. Всущности, главный удар был направлен вбумаге наПрохора: «Все мои доводы, переходящие внастойчивые требования улучшить быт рабочих, разбивались отупое упрямство владельца предприятий. Убедившись вполной бесполезности своих личных усилий, я принужден был бросить занимаемый мною пост». Иеще: «Мною неоднократно доводилось досведения горного департамента онарушениях Громовым установленных правительством правил».
        Ротмистр робко позвякивал шпорами, ходил взад-вперед покабинету, какзаводная кукла. Он вскидывал глаза накнижный шкаф, написьменный стол, надюжие плечи жандармов, поничего невидел: он вмыслях оценивал то впечатление, которое должна произвести вПитере бумага Протасова. Итут уж недообыска.
        -Что, готова? Переписал? Сматывайся, молодцы!
        Вновь все положено наместо, какбыло. Строгое внушение Анжелике иНаденьке. И - точка.
        «Черт знает, черт знает… Какжаль, что я неарестовал его, подлеца, своевременно. Болван я, эфиоп, бамбук!..»
        Длинная сабля катилась заротмистром, чиркала покамням мостовой итоже: черт знает… черт знает… черт-черт-черт…
        …Двести, триста, четыреста двадцать.
        -Товарищи рабочие! - подымается Протасов. - Больше четырехсот человек извас желают немедленно покинуть работу, аможет быть, всего наберется ипятьсот ишестьсот. Это, ребята, недело! Вы подумайте, товарищи. Надо, чтоб кприезду правительственной ревизии вы были все налицо, каксвидетели кровавой бойни.
        Надо зло пресечь всем напором, чтоб небыло уверток утех, кто первый нарушил свами договорные обязательства, кто нарушил закон. Ипрежде чем дать мне окончательный ответ, прошу вас, товарищи, все взвесить, все обдумать.
        …Колесико сабли почиркало кдому, шпоры поприступкам - звяк-звяк-звяк. Только что полученной телеграммой губернатора ротмистр фон Пфеффер отстранялся откомандования местной полицией ивооруженными силами. Барон досадливо поморщился, налице выражение кровной обиды. Лицо стало старым излым.
        -Ноэто ж ужасно! Вместо повышения так шлепнуть. Этот старый колпак губернатор портит мне карьеру, всюду преследует меня. Зачто? Беззубая гадина, геморроидальная шишка!
        Взволнованный ротмистр вставил папиросу табаком врот исплюнул. «Это все штучки Протасова. Его, его штучки. Уж меня-то непроведешь. Дурак губернатор лично знаком сним, ценит его… Ну, погоди ж! НоуПротасова, уканальи, огромные связи встолице… Да, да… Дело - швах».
        Он стал перечитывать свою собственную докладную записку, сопоставлять ее сзапиской Протасова. Ротмистра бросало вжар ихолод. Да, карьера испорчена. Ротмистр - приниженный, тихий, убитый - прилег надиван, похлопал глазами, вновь вскочил, подбежал кмраморному умывальнику и, звякнув шпорами, поклонился ему.
        -Но, милый Андрей Андреич, - потрясая сомкнутыми взамок кистями рук, жалобно, заискивающе произнес Карл Карлыч фон Пфеффер, устремив глаза вкран умывальника. - Поверьте, я никогда неосмелился бы… Никогда… Но… струсил. Подло струсил. Толпа, понимаете ли. Ястрах какбоюсь толпы. И - ответственность завверенную мне воинскую часть. Ну, каквы думаете? По-человечески, по-человечески… вы можете меня понять? Ваше превосходительство, господин губернатор!.. Ваше высокопревосходительство!.. Хорошо. Отдавайте меня подсуд… Хорошо. Ноя был тысячу раз прав. Ваши высокопревосходительства, господа министры! Несами ли вы поставили меня, фитюльку, пешку вваших руках, настраже законов? Да илинет? Простите, да илинет? Вы мне дали власть, я расстреливал крамолу, я оберегал порядок встране. Да илинет? Да илинет? Я, поприсяге его величеству, честно защищал власть капитала отразнузданных хамов… Агде мой подзащитный? Где сам Громов, хозяин? Он бросил меня, он сбежал. Он, может быть, вПитере, аможет, висит наберезе. Где он, где, где, где?! - брякали впол каблуки, бренькал звяк шпор.
        -Яздесь, барин, - вшмыгнула девушка внакрахмаленном, вплойках, фартуке. - Яздесь.
        -Нет-с. Ничего-с… Идите.
        …Ивсе рабочие поплелись подомам. Протасов вернулся всемь часов вечера. Глаза Анжелики заплаканы. Ноон ничего неприметил. Вквартире, казалось, был полный порядок. Впрочем, чуть-чуть припахивало дешевыми Наденькиными духами исапожным дегтем.
        Чрез два часа, ровно вдевять, вквартиру Протасова собралась администрация ивесь технический персонал. Началось заседание. Протасов давал директивы каквласть имущий, каксам хозяин. Все внутренне лопались отудивления, отлюбопытства, носчитали неудобным задать своему начальнику вопрос влоб. Тем более что Андрей Андреевич Протасов, открыв заседание, заявил им:
        -Яимею полную доверенность Прохора Петровича вести его дела так, какя найду нужным. Мистер Кук! Ваш очередной доклад опереоборудовании трансляции механического завода номер два. Прошу.
        -Ода! - Мистер Кук отхлебнул воды, потрогал тугой, стоячий воротник иначал.
        Ранним утром отрабочих получен приятный Протасову ответ, исобеда повсему фронту начались работы.
        Вместо высланного Фомы Ездакова прииском «Новым» управлял теперь инженер Абросимов. Он опытный, дельный. Авпомощь ему приглашен изПитера уже кончивший курс бывший студент Александр Образцов. Его приезду рабочие были рады. Больше же всех ликовала беременная супруга Ильи Сохатых, Февронья Сидоровна. «Ах, Александр скоро приедет… Саша!» Она сказала супругу:
        -Если родится мальчик, наречем Александром.
        -Вчесть кого?
        -Вчесть батюшки.
        -Ябатюшка! ЯИлья иничуть непохож наАлександра.
        -Вчесть отца Александра, священника, - ловко отвела Февронья Сидоровна ревнивый окрик мужа.
        Повиду все шло хорошо. Рабочие старались сутроенной силой. Дело спорилось. Однако все думали: «Нет, что-нибудь еще должно стрястись, черт какое-нибудь коленце еще выкинет». Все ходили впредчувствии. Всех волновало отсутствие Прохора Громова иНины Яковлевны.
        Вжизни людей небыло радости. Песни смолкли. Народ тосковал. Может быть, тени мертвых блуждают, может быть, зреет новый грех инасилие. Накладбище ежедневно ходит народ. Тихие женщины, чье сердце чисто ипросто, кладут намогилы венки, молятся. Поночам воют собаки, филин где-то близко ухает, стонет вболоте выпь.
        Ивот напряжение токов вдруг разрядилось, какмолния.
        …Вечер. Изголубого дома Стешеньки, наотмашь ударив руками вдверь крыльца, вылетела свизгом Груня. Втот же миг распахнулось окно и, сверкнув юбками, прыгнула наулицу обезумевшая Стешенька, страшно крича: «Ай, ай, ай!» Авдоме кто-то хрипел.
        Ипокажись проходившей старухе, что уСтешеньки перерезано горло, изгорла побелой шее ручьями кровь. Старуха - прытью, каклошадь, поулице, заполошно орала:
        -Караул! Караул!.. Прохор Громов любовницу свою зарезал… Ой, ой!.. Голову напрочь…
        -Да нешто он здесь? - спрашивали встречные.
        -Здесь, подлая душа… Агде же ему быть-то?.. - ибабка дальше…
        Вдва прыжка чрез дорогу, сабля наголо, вскандальный голубенький домик ворвался случайный прохожий офицер.
        Посреди дороги спешил спочты запыхавшийся рассыльный, заним - трехлапый пес.
        -Кому телеграмма? Откого телеграмма? - наперебой торопливо спрашивали рабочие; они все еще ждали важных вестей изПитера поделу расстрела. - Чего втелеграмме? Эй, милый!
        -Незнаю! Спешная. Инженеру Протасову…
        Трехпалый, соглоданным ухом пес-медвежатник остановился против квартиры Кэтти, присел, поджал ухо, дурным голосом взвыл, тявкнул и - дальше.
        Протасов читал:
        «Через пять дней буду свами. Вышлите пристань лошадей.
Нина»
        Когда раскатилась повсюду весть орасстреле, вПитере идругих городах пятьсот тысяч рабочих объявили однодневную забастовку протеста инаработы невышли. Авобеих столицах забастовка тянулась целых пять дней.
        Шумели безтолку ивГосударственной думе ораторы.
        Даже стыдили министра Макарова. Асминистра каксгуся вода: «Так было, так будет».
        Ноказалось бесспорным длявсех понимающих (разумеется, кроме правительства), что пролетарское движение вРоссии растет. Забастовки протеста лишь были началом, вспышкой сознания организованных масс. Затем начался целый ряд забастовок иповсему простору русской земли: отПетербурга сМосквой доУрала, отКавказа доПольши. Вбольшинстве они длительны, иные изних протекали месяц, два, три. Экономические лозунги забастовок истачек переросли вполитические требования сяркой окраской. Вбольших городах забастовки захлестнули всвой круг строительных рабочих, ремесленников ипрочий трудящийся люд. Мало-помалу движение становилось общенародным.
        Крепла крупная перебранка труда скапиталом. Рабочие всюду дерзали, всюду готовили знамя восстаний - сигнал Революции. И, стало быть, фраза «Так было, так будет» повисла наниточке исторической тупости. Да оно ипонятно: плохие министры часто бывают очень плохими пророками.

17
        Солнцесияние. Курево, чтоб прогнать комаров. Кедровник. Веселые блики отсолнца. Ввершинах, вхвоях, скачут, какблохи, игривые белки, облюбовывают шишки, где орех посочней. Напеньках, навалежнике, радуясь солнцу, пересвистываются крохотные бурундуки, величиною скотенка.
        Идвое: Кэтти, Борзятников. Впрочем, вдали - вголубой распашонке красивая Наденька ибрюхач Усачев.
        Жеманно потряхивая глупой головкой, она говорит Усачеву:
        -Уменя муж толстый, авы еще толще. Нет, отъезжайте. Ненравитесь. Яодна пойду влес зацветочками.
        Всхрапывают возле дымокура два верховых коня, обмахивается хвостом выпряженная издрожек кобылка.
        Кэтти задорно смеется, Кэтти сегодня невмеру веселая.
        -Пейте, Кэтти, ну пейте еще, - подносит кее бледным губам рюмку сналивкой румяный офицер Борзятников. Полухмельные глаза его охвачены страстью, китайские усы обвисли, наплечах пламенеют золотые погоны. - Прошу вас, пейте…
        -Ха-ха-ха!.. Нет, немогу. Сегодня - нет. Ну, какже дальше? Бежит старуха, визжат девицы… Ха-ха-ха… Вы вбегаете героем ссаблей и… Что же?
        -И - вижу…
        Рюмка кажет донышко, Борзятников обсасывает обмокшие ввине усы, крякает, делает лицо притворно трагическим.
        Кэтти жмется. То сзаразительным смехом, то сярой ненавистью она бросает нанего колкие, желчные взгляды.
        -Ну-с?.. Ха-ха…
        -И - вижу… - пугающим шепотом хрипит офицерик Борзятников, высоко вскидывая густые брови.
        Кэтти смеялась заливисто, нервно; вот-вот смех треснет, обернется рыданием. Борзятников выпучил нанее глаза слюбопытным испугом: рассказ нетак уж смешон, аКэтти хохочет… Лежавший сзакинутыми заголову руками толстяк Усачев отсмеха Кэтти проснулся, помямлил губами, грузно встал сначала накарачки, так же грузно поднялся наноги, сосна потянулся - хрустнули плечи, зевнул, извинился: «Пардон», ипошел наохоту заНаденькой. АНаденька опрометью излесу навстречу ему:
        -Бродяги, бродяги!..
        -Где?
        -Там! Четверо.
        Пересекая небольшую полянку, где сидела компания, неспешно проехал верховой детина. Унего заплечами две торбы, ружье (ствол заткнул куделью), вруке грузная плеть. Проезжая - бородатый, безносый, - он покосился напублику, хлестнул коня искрылся втайге. Заним пропорхнула собачка.
        -Стой! - уж настигал его скачущий, каквихрь быстрый Борзятников.
        Детина осадил лошадь; повернулся кБорзятникову итоже крикнул гнусаво: «Стой!» Ачерная собачка сердито взлаяла.
        Расстояние меж остановившимися всадниками - шагов шестьдесят. Редкий хвойный лес. Корни столетних кедров огромными пальцами держались заземлю. Ковровые мхи, пронизь солнца, пряно пахло смолой.
        -Тебе что? Спирту? - загоготал безносый исплюнул. - Спирт я назолото меняю. Аутебя, вижу, окромя усов, нет нихрена. Тоже барин.
        -Застрелю!
        -Попробуй…
        -Сукин сын! Спиртонос! Каторжник…
        -Анеты ль, гад, рабочих расстреливал, тайгу опоганил нашу?
        Борзятников взбеленился, выхватил револьвер:
        -Все пули всажу влоб, мерзавец!! - Конь заплясал подним.
        -Молись Богу, варнак! - Ибезносый верзила, чтоб напугать офицера, вскинул наприцел ружье.
        Офицерик Борзятников, мотнув локтями, пришпорил коня, весь пригнулся и, стреляя ввоздух, заполошно сигнул вбок и - обратно, ксвоим. Собачка, хрипя отярости, кидалась кморде его коня. Навстречу, трясясь всем брюхом, скакал Усачев. Просвистела пуля бродяги, ее след прочертился упавшими хвоями. Вдали - грубый громыхающий хохот икрики вчетыре хайла: «Тю! Тю! Тю!..» Ивсе смолкло.
        -Трусы! Трусы! - издали резко дразнила их странная Кэтти.
        -Пардон… Нетрусость, мадемуазель, аблагоразумие, - соскочил сконя, заюлил глазами вспотевший Борзятников. - Убродяги ружье… Изружья, даже изохотничьего, можно уложить пулей наполверсты. Аревольвер… что ж…
        -Нет, нет, нет! - ИКэтти, растрепанная, жуткая, сорвалась сземли, какпружина. - Вы оба неумеете. Ха! Вы только - врабочих!.. Врабочих! Да ито чужими руками. - Она задыхалась. Глаза неспокойны. Вглазах жестокий блеск.
        -Пардон… - Глаза хмельных офицеров тоже озлобились. - Кто, мы неумеем?
        -Да, вы… Впрочем… Ха-ха-ха!..
        -Володя, швырни!
        Усачев, закряхтев, высоко подбросил бутылку. Борзятников - «пах!» - ипромазал.
        -Анкор, анкор! Еще… - торопливо просил Борзятников, подавая товарищу другую бутылку. Он весь был возбужден вином ижеланием нравиться Кэтти.
        Наденька убежала вкусты, молила:
        -Ну вас!.. Ябоюсь. Поедемте домой.
        -Сейчас, сейчас… Володя, швыряй!
        «Пах!» - вторая бутылка упала разбитою.
        Кэтти выпрямилась вструну, голова запрокинута:
        -Слушайте… каквас… капитан! Янеожидала… нет, вы молодец. - Ноздри Кэтти вздрагивали, ладони враз вспотели. - Авы можете научить свою Кэтти так же ловко стрелять? Дьякон учил меня, ноон плохой педагог…
        -Кэтти! Квашим услугам… Дорогая, бесценная… - Шпоры звякнули, Борзятников весь просиял и, положив руку насердце, очень учтиво поклонился девушке.
        Наденька меж тем запрягала лошадь, настойчиво звала:
        -Поедемте, право!.. Ну вас.
        Кэтти быстро ходила: три шага вперед, три назад. Подергивала то одним, то другим плечом, горбилась. Крепко потерла ладонью лоб, какбы силясь сосредоточить мысли. Вцыганских глазах неукротимая страстность. Губы сухи, сжаты, лицо пошло пятнами. Ей нездоровилось.
        -Вы, Кэтти, дорогая моя, больны?
        -Да, немножко.
        -Итак! Вешаю наэту елочку фуражку…
        -Ну вас, ну вас… Нестреляйте!.. - издали кричала Наденька.
        -Вы прострелите мне ее напамять. Берите ввашу ручку револьвер. (Холодная Кэтти взяла револьвер холодными пальцами. - Так… беру револьвер, - неслыша своего голоса, сказала она.) Пардон, пардон. Вот теперь так. Ну-с… Правую ногу вперед… Становитесь чуть вбок кмишени. Правым, правым боком! Мерси. Левую руку заспину. Спокойно… Стреляйте! Раз!
        Собачка нажата - раз! Борзятников боднул головой, кувырнулся. Дикий крик Усачева. Собачка нажата. Усачев набегу сразмаху пластом. Визг Наденьки.
        -Скажите Протасову… - звенит похожий настон выкрик Кэтти: - Скажите, что я…
        Собачка нажата. Висок прострелен смертельно. Кэтти падает наспину. Большие глаза ее мокры, они широко распахнуты внебо. Внебе безмолвие. Зубы блестят удивленной улыбкой. Руки раскинуты. Чрез мгновенье белые пальцы, вонзаясь вземлю, загребают полные горсти хвои. Судорога, вздрог всего тела. Посвистывает бурундучок вдали. Голова Кэтти склоняется вправо кземле. Извиска нахвою тихонько струится кровь. Улыбки нет. Страшный оскал зубов. Намучительный взор натекает беспамятство.
        -Вот… Догулялись… - силится встать наколени вислобрюхий офицер Усачев, каратель. Ипадает. Настоле Кэтти заказное письмо.
        «Дорогая дочурка, - писал отец, полковой командир. - Спешу тебя порадовать. С15августа я получаю двухмесячный отпуск. Собирайся сюда, поедем вместе наКавказ ивКрым. Ежели выдадут вперед затреть жалованье - можно махнуть заграницу. Ты ликвидируй там все окончательно…» ит.д.
        Письмо это прочел Протасов. Он же положил его Кэтти вгроб подподушку.
        Чрез несколько дней приехала Нина Яковлевна. Она украсила свежую могилу подруги венком изроз. Стояла возле могилы наколенях иВерочка, лепетала:
        -Зачем? Она такая душка. Янехочу. Это нарочно. Язнаю, она женилась. Она уехала вМоскву.
        Нина привезла ссобой молодого, ноопытного врача-хирурга Добромыслова идвух фельдшериц. Больница разбогатела медицинскими силами. Ранение пошло Усачеву напользу. Пуля застряла вожиревших кишках. Искусный хирург Добромыслов удалил пулю иловко вырезал, где надо, излишек жира, двенадцать фунтов счетвертью. Офицер Усачев поправлялся. Поправлялись исемьдесят три человека изувеченных Усачевым рабочих.
        Все лесорубы сняты свалки леса. Приступили кспешной постройке двадцати обширных бараков. Питание, переданное вруки рабочих, налаживалось.
        Нина понескольку раз вдень перечитывала оставленное ей Прохором Петровичем письмо.
        Безисключения все, даже Протасов, клятвенно заверяли потрясенную событиями Нину, что Прохор Петрович красстрелу рабочих совершенно непричастен, что это жестокое дело целиком лежит насовести жандармского ротмистра.
        Нина поверила только наполовину, идушевный надлом ее по-прежнему был глубок.
        Умный Протасов, встречая Нину напристани, тотчас же заметил, что Нина старается оградить себя какой-то непонятной ему отчужденностью, что между ним иНиной лег некий барьер. После нежных писем Нина говорит ему теперь «вы», лицо безулыбки, вглазах горесть отравы, сквозной холодок.
        Прошло десять дней. Ивовторой раз приступила Нина кПротасову:
        -Скажите же наконец, Андрей Андреич, почистой совести, вкакой мере мой муж забрызган кровью рабочих?
        И, видя, что Нина все еще мечется, Протасов опять покривил душой.
        -Уверяю вас… Ружья стреляли безПрохора Петровича. Его уже небыло здесь. Кровь ненастигла его. Если, разумеется, несчитать основных мотивов.
        Теперь Нина уверилась окончательно, что Прохор Петрович болен «своей странной идеей», что он просто несчастен.
        Ивот, перечитывая письмо, Нина плакала.
        «Родная Нина. Бывают вжизни моменты, когда судьба вдруг брякнет тебя поголове колом, сразу округовеешь, закачаешься. Так исомной. Все как-то собралось, рухнуло наменя. Пожар, бунт рабочих, смерть Якова Назарыча, твой отъезд сВерочкой. Атут еще сидящая вомне хворь. Якак-то сразу сдал, стал черт знает чем, надуше скверно, пил инемог напиться. Голова какнемоя. Одно время рука тянулась кружью, врот хотел дербалызнуть, чтоб разнесло череп. Да вспомнил отебе, оВерочке. Решил уйти. Мне хочется какого-то равновесия. Хочется привести себя впорядок. Тогда уж, если непогибну, вернусь ктебе другим. Может быть, вернусь паршивой тряпкой, безвольной посредственностью. Конечно, тяжело мне. Сама понимаешь. Вовсяком случае, небеспокойся обомне инеищи меня. Распоряжайся работами по-своему. Только несделай себя нищей. Это было бы позором иконцом всему. Вот тогда-то уж невзыщи. Тогда-то уж пулю влоб. Всю сволочь гони отсебя, вособенности Наденьку…»
        Ит.д.
        Письмо, очевидно, писалось внесколько приемов, то карандашом, то чернилами.
        Некое назойливое чувство, назревшее вдуше Протасова поотношению кПрохору, подбивало Андрея Андреевича посвятить Нину втот странный документ бывшего прокурора Стращалова, обличителя Прохора. НоПротасов сдержался. Он незнал еще, каккэтому документу отнесется Нина; ему жаль было взволновать ее, испортить свою вновь завязавшуюся снею дружбу.
        Ротмистр фон Пфеффер, какстреляная ворона, теперь боялся каждого куста. Он получал угрожающие подметные письма. Поего догадкам, это дело рук бежавших политических. Он весь жизненно вытек, стал заметно стареть. Ночами снились рабочие, казни, пожары.
        Приказ изПетербурга немедленно выехать встолицу, вдепартамент полиции, он исполнить страшился.
        -Убьют меня вдороге… Убьют, какзайца. Язнаю… Ячувствую…
        Ему никто непомогал инежелал помочь. Казалось, жизнь отвернулась отнего: он существовал вкакой-то пустоте, окруженный холодным равнодушием. Он предвидел, что, если доберется достолицы, его ждет там большая неприятность. Он расслабел, раздряб, каквесенний наприпеке снег. Аехать надо.
        Отъезд ротмистра наконец состоялся. Воздух втайге поздоровел.
        Отец Ипат стал быстро поправляться. Больной уехал вгости кПетру Данилычу, подолгу сидел сним насолнышке. Начавший обрастать после больницы бородой иволосами, Петр Данилыч говорил безумолку. Отец Ипат слушал внимательно, тряс головой, чмокал, ноотчетливо говорить еще немог ивместо «зело борзо» унего получалось «бозозезо», авместо слов - мычание. Это Петра Данилыча смешило, он дружески хлопал отца Ипата посутулой тугой спине:
        -Эх, батя!.. Апомнишь ли, батя?..
        -Зезоазо… - прыскал смехом иотец Ипат. Анакруглых, какусовы, глазах его - слезы.
        Иннокентий Филатыч внял наконец горькому плачу дочери итихонько отвсех умолил доктора Добромыслова сделать Анне Иннокентьевне аборт. Просвещенный врач, пренебрегая буквой закона, секретнейшим образом опорожнил чрево женщины.
        Подвоздействием доктора получил исцеление вногах иИлья Петрович Сохатых. «Вчесть прошествия ревматизма» он устроил пирушку, напился, плясал, сдернул состола скатерть сзакусками, публично был бит женой.
        Вскоре приехал вновь испеченный инженер Александр Образцов стайной мыслью жениться наКэтти (он незнал еще, что Кэтти покойница).
        Авслед заним появился перед Ниной великолепный Владислав Викентьевич Парчевский.

18
        Любители сильных ощущений бросаются изжаркой бани нагишом всугроб. То же, всущности, проделал иПрохор Петрович Громов. Отнапряженного труда - ксозерцательной бездеятельности, отбогатства - книщете: эта резкая смена обстановки ослепила его душу, каксвет молний после глубокой тьмы.
        -…Видишь, какмы обносились-то сним, сбратом-то, смолчальником-то. Земле все предалось, праху… Садись начурбан. Сказывай-ка.
        Прохор стоял перед старцами, низко опустив голову, руки пошвам, глаза вземлю.
        -Вот… пришел… поработать свами, старцы праведные. Отец провас говорил. Мой отец был здесь. Душа болит… - осипшим басистым голосом струдом выговаривал он, отрывая слова отсердца.
        -Вногах правды нет, садись. Абрат мой мается… Видно, скоро смерть ему. Знаю, знаю отца твоего, помню, был. Тебя разыскивал, ты парнем был тогда. Теперь оброс. Много воды утекло. Кысаньки наши сдохли. Вишь, шкурки одни. Аглаза какживые. Видят, может быть… Разумею, что видят.
        Прохор утихих, темных старцев. Новместо душевного успокоения, которого он искал, все его мысли шли вразброд; стройные идеи, едва возникнув, распадались впрах, внутренние силы надломились, дух померк, тело стало дрябнуть.
        Страх матерого хищника, что его богатая добыча будет пожрана другими, угнетал Прохора идень иночь. Наверное, все будет промотано Ниной, этой, поего мнению, заумной, ограниченной женщиной, все будет пущено наветер воимя призрачных мечтаний. Вэтом поможет Нине инженер Протасов, воплощенный злой гений Прохора.
        Зачем он бежал сюда отгордых своих желаний покорить непокоримое, все ваять, что миллионы лет валялось подногами? Зачем он здесь? Какую помощь могут оказать ему эти старые, потерявшие человеческий облик «божьи люди»? Дурак, сбившийся спути слюнтяй, суеверная баба, ослабевший, ощипанный галками орел!
        Так вгордыне своей думал Прохор, - унижая себя ипосмеиваясь надсобой. Новсе-таки, удерживаемый какой-то силой, вопреки своему желанию, он продолжал жить устарцев.
        Кругом непролазная тайга. Вместо торной дороги одни медвежьи тропы. Возле избушки огородишко. Аближе кречке - крохотная росчисть откоряг ипней: там засеяна рожь, кусочек гречихи, горох.
        Прохор вместе состарцем Назарием копается наогороде. Широкоплечий старец черен видом, прям ивысок, какстолб.
        -Что ж ты, ковырнешь лопатой да опять стоишь? Ты незадумывайся, копай… - говорит он Прохору грубым, басистым голосом.
        Прохор здесь десятый день. Таскает воду, пилит дрова, ест картошку счерными лепешками. Чаю нет, молока нет. Пьют заваренный вкипятке бадан.
        -Вижу, одолевают тебя мысли мирские. Обруби их, плюнь. Ато замаешься.
        День жаркий. Все тело Прохора взмокло. Донимают комары.
        -Помогай боже, - выплыл изкельи, кактуманное облако, маленький, согбенный старец Ананий. Он большеголов, ледащ, седенькая бородка клинышком, голый желтый череп иголубые прищуренные глаза. Босой, одет вбелый балахон.
        -Что, старец праведный, поднялся, оздоровел? - спросил Прохор.
        -Поднялся, милый, - тенористым говорком ответил маленький Ананий иперекрестился сухой рукой. - Стар есмь. Иочми мало вижу. Врасслаблении двенадцать дён был. Скорбен зело, труждаться немогу. Престарел. Сто лет мне.
        Он сел нагрядку, приложил кглазам руку козырьком исласковой улыбкой заглянул влицо Прохора.
        -Абыл постоянным трудником, досамых древних дней, - сказал он. - Аты?
        -Я?.. Я… тоже, - смутился Прохор. - Всю жизнь втруде…
        -Хм… - сказал маленький Ананий ипоник головой. Нажелтом черепе его играло солнце. Потом вновь вскинулся изможденным лицом, шире улыбнулся, блестя белыми мелкими зубами. - Акому ж ты, соколик мой, трудился: духу илибрюху?
        Прохор молчал, смотрел вземлю. Поземле полз розово-серый жирный червь. Прохор рассек его лопатой.
        Прохору ненравился такой допрос. Внем назревало раздражение против себя ипротив этих, поего мнению, старых межеумков.
        Поздний вечер. Пьют горький настой бадана. Прохору хочется есть. Хлеб черств, картошка прискучила, да имало ее: почетыре картошины набрата. Глотая слюну, Прохор косится наупрямого старца Назария: «Глупый чурбан, ничего нежрет, воздухом сыт». Прохор припоминает свою первую трапезу сними.
        -Вот, старцы-пустынники, я кой-что притащил сюда. Примите подарок мой, - сказал тогда Прохор истал выкладывать изтуго набитой торбы снедь: сыр, колбасу, икру, банки сконсервами.
        -Ненадо нам, мы отказались отэтого много лет, - нераздумывая, отмахнулся Назарий.
        -Ятоже нехочу. Ядлявас.
        -Тогда выбрось это вогонь, несмущай нас, - мужественно пробубнил Назарий.
        Все брошено вречку, все съедено рыбами.
        Авот сегодня Прохор нырял, добыл изомута коробку килек, ел скартошкой, смачно облизывал пальцы. Старец Назарий, видя это, сверкнул навкусность глазами, потемнел лицом и, ссутулясь, быстро вышел. Пожирая снедь, Прохор судовольствием прислушивался, какзастенкой сердито бормочет, отплевывается ушедший старец. Лежавший калачиком Ананий втянул ноздрями аппетитный запах, весь как-то встревожился, приподнялся налокотках, щупленький, большеголовый, похожий наребенка-рахитика, ивоззрился врот Прохора:
        -Чего вкушаешь, сыне?
        -Рыбу. Кильки.
        -Солененькая?
        -Соленая.
        -Сперчиком?
        -Сперцем. Славровым листом.
        УАнания пошла слюна, он пал навзничь, повернулся лицом кстене, застонал жалобно, по-хворому.
        Прохор положил три кильки накартошку, картошку нахлеб, встал, ударился теменем онизкий потолок - посыпалась сажа, - вышел наволю. Назарий сидел напне, обхватив ладонями локти, всматривался втихую даль, где речка.
        -Вот, старец Назарий, съешь рыбки, рыбка невредная, ее иХристос вкушал, - иподсамый нос старца подсунул смачный кусок.
        Старец насупился, влип взглядом вкильки, захлебнулся слюной, исоблазненная рука его нерешительно приподнялась. Новдруг, встряхнувшись какотпронзившего его электрического разряда, вскочил, вырвал кусок изрук Прохора, швырнул наземлю исяростью растоптал дырявыми опорками. Анапопятившегося Прохора зычно крикнул:
        -Сгинь, дьявол-соблазнитель, сгинь! Несвятой хлеб топчу, агрех соблазна попираю… Отыде отменя, сатана…
        Прохор глядел проказливыми глазами всутулую спину удалявшегося старца, укорял себя: «Хорош, дурак… Щенок, паршивец! Да какое я имею право?»
        Надвигалась сырая, пачухая тьма. Спали вкелье, чтоб недонимал рыжий мохнатый комар. Дверь распахнута. Возле двери, наволе, курево изгнилушек - преграда таежному гнусу.
        Ананий чуть похрапывал вуголке накой-как сколоченных низеньких нарах. Надосках слой мелко нарубленных пушистых веток кедра, сверху дерюжина. Впереднем углу, перед черной, безвсякого лика, доской, горела лампада. Кругом черно, каквчерном гробу, стены, потолок вжирной бархатной саже: избушка топилась по-черному.
        Прохор вытянулся вдоль стены налавке, вголовах рваный, подбитый ватой зипун, вкотором сюда пришел он. Подзипуном револьвер икоробка спатронами.
        Прохор косится нараспахнутую дверь. Внее, каквраму, врезан кусок мира сдремотной тайгой, склочком покрытого звездами неба. Клубится ленивый дымок.
        Прохор вышел навоздух курнуть. Звездный свет закрыт тучами. Отсгустившейся тьмы мир стал тесен, каккелья, акелья просторна, какмир: отблеск лампады творил там новые дали. Ивэтих призрачных далях чудились Прохору прииски, фабрики, заводы. Там был волк. Были Стешеньки, отцы Александры, Анфисы, Синильги, Протасовы, был Филька Шкворень, был пристав, звенело, брякало, искрилось золото, игордая башня «Гляди воба» стремилась вспороть брюхо бездонных небес…
        Вдруг всознании Прохора снова послышались отдаленные залпы, визги пуль, стоны икрики расстреливаемых…
        «Ну, опять!» Прохор встрахе передернул плечами и - вкелью. Прилег. Его мутила душевная тошнота. Он мрачно раздумывал: «Зачем же я пришел сюда? Пришел отдохнуть, пришел покаяться, пришел, чтоб набраться силы, как-то переломить свою жизнь. Ну, переродиться, что ли, стать другим… Акаким? Черт его знает каким… Надо потолковать состариками, по-тихому смириться перед ними - может, легче будет».
        Все трое лежали молча. Прохор кашлянул.
        -Неспишь?
        -Несплю.
        -Ия несплю, труднички, - водной струйкой вплелся тенорок. - Сон студный исчез.
        -Мне хотелось бы, старички божьи, потолковать свами осамом важном дляменя…
        Его перебил гукающий бас Назария:
        -Нето важно, что важно, ато важно, что неважно.
        -Немогу понять. Поясни, отец.
        -Ты мнишь, сыне мой, важным то, что совсем неважно. Скажем: славу, богатство, почести. Аневажным мнишь то, что вжизни самое важное. Печешься ли оближних своих, нетиранишь ли их, творишь ли им добро? Вот это иесть вжизни самое главное… Прямо ли ходишь, исветильник твой пред тобою, илизмеей ползучей виляешь пожизни ижалишь всякого, кто попал натропу твою? - Голос старца был властен, он гудел втишине, вмягком блеске лампады, по-строгому.
        Щекам Прохора стало вдруг жарко, кровь ударила вголову.
        -Глупости городишь, дед, - желчно сказал он. - Да, впрочем, где тебе… Все это отпустоты своей нищенской говоришь ты. Сдается мне, я умнее вас, отцы-пустынники.
        Старец Назарий вздохнул вответ глубоко итяжко. Ледащенький Ананий привстал налокотки, проиграл голосом, какнасвирели:
        -Гордыня… Горды-ы-нюшка… - Локотки потеряли упор, старец снова прилег, свернулся клубочком, каккошка.
        Лампада погасла. Мир кельи имир застенами слились. Стал один беспредельно маленький мир, похожий нагробницу червя.
        -Дара смирения нет втебе, - гукнул Назарий.
        Задверью темная тьма стала меняться всутемень. Поухивал филин, дождь крапал покоряжистой крыше крупными каплями. Где-то, вкрай все еще темной земли, мерещилось утро.
        Так прошло две недели. Прохор измаялся. Коммерческого склада мысль, мускулы, полнокровные соки тела просили неустанного созидания, широкого творчества, аон споникшей душой ходил потайге, рубил дрова, вскапывал гряды, какпростой, безграмотный человек.
        Отнечего делать, позаветам старцев, он стал осматривать всю свою жизнь. Нораскаянья небыло. Даже напротив: когда проверял свое прошлое, впамяти подымались лишь девки, бабы, гулянки, Анфиса. Ивместо страждущих вздохов уПрохора набегала слюна похоти, какустариков пустынников отзапаха килек. Все чаще, все ярче всплывал вего сознании милый образ Анфисы. Сердце Прохора впостоянном унынии, сердце искало иных путей, иных выходов инемогло найти; кневозвратному нет дорог, невозвратное погребено вместе сАнфисой вмогиле.
        -Анфиса, родная моя… Отзовись! Прости меня, грешного, - почасту тайно взывал он, идуша его холодела.
        Какнистарался Прохор опроститься, напустить насебя личину смирения, он немог этого сделать искренне, отвсего сердца. Продолжалась игра вмаскарад. Иэта игра становилась ему противной.
        Прохор весь враздвоении. Звериное внем всегда надыбах, настороже. Нет сил задушить всебе обезьяну.
        Однажды втайге Прохор ухлопал изревольвера зазевавшегося олененка. Вотдаленности отжилища старцев он изжарил накостре лучшие куски, наелся и, провялив вдыму, схоронил большой запас мяса настарой сосне, чтоб неслопали хищники. Тихомолком отстарцев Прохор каждый день приходил сюда подкреплять свои силы. Ногораздый нанюх, наслюну старец Назарий, крутнув носом, как-то всерьез заметил Прохору:
        -Непоклоняйся телу, поклоняйся живому духу внем.
        -Это кчему? Непонимаю. - ИПрохор, рыгнув, озадаченно поднял брови. - Ядух люблю, ежели вкусно пахнет.
        Старец сназидательной жалостью потряс головой, пронизал Прохора строгим взглядом.
        -Тело человеческое внутри - нужник. Понял, чадо неразумное, брыкливое? (Прохор прикрыл рот картузом иопять рыгнул.) Вот, видишь? - Истарец сел напень, вбороде промелькнула ухмылка. - Мирской человек всякий день унавоживает мертвечиной ипадалью чрево свое. Аты брось. Анеможешь отвыкнуть - уходи отнас. Хоть бы дикого чесноку пожевал, парень. Тьфу.
        Старец пнул гостя взором, какпосохом.
        -Брат зовет, брату недужится. Пойдем.
        Тихий Ананий лежал, свернувшись калачиком, улыбнулся вошедшим, сказал:
        -Многотрудно мне, - истал легонько постанывать.
        Старец Назарий, голову вниз, слушал, кряхтел.
        -Многотрудно мне, - повторил Ананий, приподымаясь налокотках. Прохор сНазарием пособили ему сесть. - Неведаю, камо гряду, ачувствую - скоро отыду отвас обонпол[4 - Обонпол - поту сторону. (устар.)]…
        Вокошечко тянулось солнце, желтый череп Анания золотился, белесые глазки трогательно взмигивали, Ананий тужился улыбнуться.
        Назарий присел подле него, взял его заруку, сморщился, боднул головой.
        -Куда ж ты собрался, брат? - Иголос черного Назария стал мал, скрипуч ижалок. - Пошто уходить хочешь? Ая-то как? Тогда зови инаменя смерть тихую.
        Втянутые желтые щеки Назария задрожали. Стоявший тут Прохор прислушивался ких нудной беседе, спреступной насмешливостью оценивал смысл их слов. Инимало нежаль ему этих старцев.
        -Ройте могилу, немешкайте.
        Ананий перекрестился, осторожненько лег. Взяли полопате, вышли.
        Могилу копали налюбимом Ананием месте, подтремя высокими соснами.
        -Местечко сие брат давно облюбовал дляпраха своего.
        Копали целый день вгнетущем молчании. Земля - песок, адальше - вечная мерзлота, повеяло жутким хладом. Отусталости Назарий едва разгибал спину. Прохор пошел кручью напиться. Акогда вернулся, маленький согбенный Ананий уже стоял украя своей могилы. Вкостлявой руке его свилеватый посох. Он заглядывал вмогилу, скрипел чуть слышным голосом:
        -Вот идомина богатыря… Кладите меня лицом квостоку. Сквозь землю солнышко хочу зреть.
        Устарцев Прохор увидел несколько толстых церковных книг, почерневших откопоти. Втайге, подтенистым кедром, развернул книгу.
        «О, уединенное житие, дом учения небесного, вкотором Бог есть все, чему учимся! Пустыня - рай сладости, где иблагоуханные цветы любви то пламенеют огненным цветом, то блестят енотовидною чистотою, сними же мир итишина. О, пустыня, услаждение святых душ, рай неисчерпаемой сладости!»
        Чтоб уяснить смысл этих строк, Прохор прочел их трижды. Ему, человеку практической складки, похвала пустыне, вкоторой прозябают два его старца, казалась бредом глупца. Пустыня! Убежище лодырей ифизических калек. Нет, пустыня недлятаких, какон. Надо утекать отсюда безоглядки, пока вконец нераздрябли мозг имускулы. Надо бежать.
        Через плечо Прохора вкнигу заглядывал подошедший тихо старец Назарий.
        -Мудрость, мудрость, - загудел он трубой. - Вникнул ли, чадо, всмысл мысли сей?.. Ищи вкниге смысла сокровенного, преклонись ухом души, только тогда уразумеешь…
        Старец сел уног Прохора, подпенышек, наопавшую хвою. Прохор мрачно сопел.
        -Веры нет вомне.
        -Неверы втебе нет, адуша твоя лишена умиления. «Когда всердце есть умиление, тогда иБог бывает снами». Так святой Серафим-батюшка молвил.
        -Ночто ж мне делать, ежели уменя веры нет! - Прохору вдруг стало тошно, уныло. - Япришел квам, чтоб стать другим, авот… как-то… я еще хуже, может быть, сделался…
        -Молись.
        -Немогу молиться! Крещусь, асам обабах думаю…
        Старец поднялся, смягчая свой голос, сказал:
        -Ты небойся сего шума мысленного, это действие врага, позависти его.
        -Эх, слова все, слова… Брехня одна, пустозвонство! Дурак был, что квам, дуракам, пришел. - Прохор, каквсегда, был прям, груб, раздражителен. - Раз вы всвятые лезете, вы вмиру должны жить, людей спасать. Авы себя спасаете. Ядумал - вы короли, мановением ока снимающие счеловека все тяжести. Авы такие же нищие духом, какивсякий. Живые черви вы…
        Прохор промучился еще два дня. Исовершенно внезапно, безвсякой связи снастоящим, стало грезиться ему давно прошедшее. Вдруг развернулись, окрепли навязчивые думы обАнфисе. Куда бы он нишел, что бы ниделал, Анфисин образ сним. Чтоб свалить себя утомительной работой, Прохор корчевал водиночестве пни влесу. Однажды его позвал голос: «Здравствуй, Прохор». Спину Прохора свело морозом, Прохор обернулся. Меж деревьями стояла втумане Анфиса. Прохор крикнул - туман исчез. Прохор бросился бежать напролом, круша, каквепрь, трущобу.
        Три дня подряд тяжелые видения терзали его. Он был охвачен страхом сойти сума. «Мысль моя затмевается», - сужасом думал он. Живой, телесной поступью подходила она кнему ночами, оправляла вего изголовье веники, садилась рядом сним теплая, нежная, что-то говорила. Тяжко восстав отсна, Прохор ничего немог вспомнить изстранных ее слов.
        Прохор негодовал насебя, настарцев, напустыню, невсилах понять, что сним происходит. Уйти же отсюда сопустошенным нутром, несбросив здесь тяготивших его злодеяний, он немог… Что-то надо сделать. Может быть, нужно убить старцев, этих червей земли… Черт его знает, что надо сделать! Душа болит, проснувшееся сердце тоскует поАнфисе. Но - баста! Кпрошлому возврата нет, инет охоты возвращаться внемилый дом, где кровь, кжене, кврагам своим. Так что же делать мятущемуся Прохору? Ему издесь нежить… Ему нужно бежать, куда придется, быть может всело Медведево нагорькую Анфисину могилу, аесли невыдержит душа, то перекинуть чрез сук сосны аркан изатянуть наглотке петлю.
        Заросший волосами, грязный, ободранный, похожий настрашного разбойника-бродягу, однажды Прохор сказал Назарию:
        -Яухожу отвас. Обманщики вы сбратом. Сулите то, чего неимеете. Прощай, старик! - снадрывом крикнул он, сел наконя ибыстро, неоглядываясь, скрылся.
        Пораженный старец неуспел одуматься, каквлесу, один задругим, ударили два выстрела.
        Часть седьмая

1
        Дела врезиденции «Громово» шли стройным порядком. Прохор отсутствовал уже более месяца. Вчера уехала правительственная комиссия. Она просидела здесь неделю, допрашивала пострадавших рабочих, вдов, служащих, отца Александра. Комиссией признано, что действия барона фон Пфеффера неправомерны, что он превысил власть; сдругой стороны, иповедение хозяина предприятий, систематически нарушавшего обязательные постановления правительства вущерб интересам рабочих, было комиссией найдено противоречащим предначертаниям власти. Но, принимая вовнимание пионерство Прохора Громова вделе насаждения вглухих краях крупной промышленности, комиссия постановила считать поведение Громова опрометчивым, предложила ему илиего наследникам впредь вести дело, вовсем строго согласуясь сзаконом, аотуголовного преследования считать его, Громова, свободным. Что же касается удовлетворения претензии рабочих, комиссия приказала: всех бастовавших рабочих немедленно удовлетворить расчетом задни забастовки; калек взять напенсию; семьям убитых выдать единовременное пособие отдвухсот дотрехсот рублей, взависимости отчисла сирот.
        Правительство действовало так чрез комиссию, понятно, неради одной справедливости (это, пожалуй, было бы истолковано какслабость государственной власти), апотому, что дело зверской расправы срабочими стало известно нетолько унас, ноизаграницей. Значит, соответственный жест был необходим вполитическом смысле. И - этот жест сделан…
        Комиссия уехала. Дело кипит. Рабочие подновой рукой стараются вдвое усерднее. Андрей Андреевич Протасов трудился приПрохоре каквол. Теперь он работает неустанно, подобно стальной машине.
        Нина видит его нетак часто, скучает безнего. Возле красивой владетельной барыни увивается великолепный Парчевский. Нопока что он дляНины пустое пространство. Да ктому же она занята погорло делами. Она частенько объезжает работы, шутит срабочими. Искренняя близость хозяйки крабочим одухотворяла их еще более. Они вдуше рады, что сам хозяин пропал безвести, - авось, наих счастье, невернется никогда.
        Нина очень утомляется отсвалившихся нанее забот: ее тяготят положение полновластной хозяйки, оставлена напроизвол судьбы Верочка, заброшен сад, инет времени предаться созерцательной, вБоге, жизни. Она часто раздумывает надтем, когда вернется муж ивернется ли он. Авдруг…
        Нозаэтим «вдруг» всегда мерещится страшное, откоторого испуганно замирает сердце. Какое-то тягостное предчувствие начинает подсказывать ей, что ее муж, Прохор Громов, мертв.
        Пугаясь этих волнующих ее ощущений, она нераз приглашала ксебе начай отца Александра.
        Однажды он долго засиделся уНины Яковлевны. Беседовали оправилах поведения, осмысле жизни, оботношении человека кБогу, клюдям, ксамому себе. Большая богословская подготовка священника делала беседы его вглазах Нины интересными. Отец Александр, сумащенными елеем, гладко зачесанными волосами, говорил отом, что наконец-то водворились здесь, среди рабочих, мир иблаговоление, что, вопреки мнению безбожных социалистов, призывающих народину грозу ибурю революции, может путем эволюционного прогресса наступить наземле царство любви ибратства.
        -Настанет время, - блеснул отец Александр золотом очков, - когда, каксказано вПисании, мечи перекуются всерпы илев ляжет рядом сягненком.
        -Никогда этого небудет, - дерзко-вызывающе бросил отдверей вошедший Протасов. Он пропылен, вбольших грязных сапогах, отнего крепко пахнет здоровым потом. Он весь встревожен. Поцеловал руку Нине, извинился закостюм, сказал:
        -Мне, Нина Яковлевна, крайне необходимо переговорить свами сглазу наглаз.
        Нина вопросительно подняла брови, отец Александр встал.
        -Здравствуйте, Александр Кузьмич, идосвиданья, - пожал священнику руку инженер Протасов. - Уж извините, деловые разговоры унас. Ато, что вы изволили сказать, простите, чепуха. Никогда такого времени ненастанет, чтоб овечка легла рядом сольвом. Врут ваши пророки. Лев обязательно сожрет овечку. Он ее должен сожрать. Он ее неможет несожрать, чтоб ненарушить закон природы - право сильного. Так же ивчеловеческом обществе…
        -Позвольте, ноэто ж иносказательно, это ж пророчество… Авпрочем… несмею вас задерживать. Вдругой раз поговорим наэту тему, вдругой раз, - заторопился отец Александр и, насупив брови, ушел.
        -Что стобой, Андрей? Ты такой… странный какой-то, нервный, - усадила его Нина. - Что-нибудь наработе?
        -Да, инаработе… Ивот… Знаешь что? - Протасов закурил трубку. - Знаешь что? Только будь мужественна, каквсегда. - Протасов мялся, ерошил волосы. Дыхание Нины вдруг стало коротким, она чуть приоткрыла рот. - Яимею сведения, - преодолев себя, сказал Протасов, - что Прохора Петровича нет вживых.
        Андрей Андреевич сидел вкресле возле зажженной лампы, абажур бросал тень наверхнюю часть лица, оставляя всвете строгий его рот исильный подбородок.
        Напрягая всю волю, Нина старалась казаться спокойной. Нотемно-русый локон возле правого уха стал подрагивать втакт ее сердцу.
        -Откуда утебя эти сведения? - холодным тоном спросила она, пристально всматриваясь ввыраженье глаз Протасова.
        Тот опустил взгляд впол, сказал:
        -Яполучил записку оттехника Матвеева. Он споисковой партией потайге бродит. Принес писульку зверолов, ходок. Прочесть?
        Ей послышались вголосе Протасова нотки скрытого, оскорбляющего Нину ликования. «Нет, неможет быть. Нет, Андрей всегда ивовсем правдив ичестен», - подумала она и, спохватившись, торопливо сказала:
        -Да, да… Пожалуйста, прочти. Впрочем, дай сюда.
        «Сегодня натолкнулся настранного человека-пустынника, - писал техник Матвеев. - Он пятые сутки сидит возле могилы своего товарища, утлого старичка. Израсспросов выяснилось, что устарцев три недели жил Прохор Петрович. “Душа его скорбит, - сказал мне пустынник. - Вразумить, облегчить его мы сбратом несмогли: гордыня заела его”. Напрощанье грешник сказал: “Жить больше немогу нистобой, нисмиром”. Ушел идва раза выстрелил. Яискал потом прах его, ненашел. Может, зверь слопал».
        Положив письмо, Нина опустила голову истала крутить вруках носовой платок. Молчание длилось очень долго. Часы пробили десять.
        -Ядумаю, эта версия осмерти Прохора Петровича окажется таким же вздором, какипитерский анекдот, - проговорил Протасов. - Мало ль что мог сдуру сболтнуть какой-то старичишка. Яуверен, что сердце ваше ущерба непонесет.
        Заметив вего голосе теперь явную фальшь, Нина крутнула платок, углы рта ее нервно задергались.
        -Расскажи, Андрей, что-нибудь веселенькое.
        Протасов снедоумением пристально посмотрел нанее сквозь пенсне:
        -Веселенькое? Почему именно - веселенькое?
        -Ну, что-нибудь… Ну, я прошу… - Щеки Нины покрылись красными пятнами.
        -Ну, что ж… Ежели желаешь. Ну, например… - мямлил Протасов, продолжая недоумевать. - Например, дьякон Ферапонт кует цепь себе. Вбуквальном смысле - себе. Приказала Манечка. «Я, говорит, буду тебя, когда напьешься, сажать нацепь, какТрезорку».
        -Очень смешно. Ха-ха, - неморгнув глазом инеслыша Протасова, чужим голосом сказала Нина.
        -Или, например, блистательный Парчевский…
        -Довольно оПарчевском! - вспылила Нина. - Вы слишком часто издеваетесь надним.
        -Это неиздевательство, это оценка человека подостоинству.
        -Ревность?
        -Ничуть. Мне это чувство незнакомо. Вособенности поотношению ктебе.
        -Вот как?! Напрасно. Вовсяком случае, Протасов, мне надо побыть одной. Прощайте.
        -Вы нервничаете?
        -Да.
        Она уходила прямая игордая. Ноее сердце хромало, грудь волновалась: вдох ивыдох фальшивили.
        Протасов уронил пенсне, проводил ее растерянным взглядом итоже ушел. Он злился наНину, морщил лоб, кусал губы. Он все еще считал несвоевременным показать ей хранившийся унего документ против Прохора. Анадо бы…
        Нина прошла всвой кабинет, обставленный темно-синей кожаной мебелью ванглийском вкусе. Занею проследовал, виляя хвостом, толстый, разжиревший завремя отсутствия Прохора волк.
        Нина опустилась вглубокое кресло, закрыла глаза. «Почему он такой нетактичный, этот Андрей?.. - думала Нина. - Почему он так торопит события? Слепцы, слепцы! ИПарчевский ион… Ялюблю Прохора. Яивдовой буду ему верна досмерти… НоПрохор жив, жив, я нежелаю его гибели!»
        Все эти отрывки мыслей, требующих длительного пересказа, мелькнули вголове Нины мгновенно. Затем - наступило второе итретье мгновение: «Янемогу быть женой Парчевского, внутреннее я предпочитаю внешнему. Номне страшно быть иженой Протасова, потому что он выше меня понатуре и, главное, мы сним разных дорог люди (второе мгновение мысли)». «ЯАндрея люблю (третье мгновение мысли), я должна всем длянего пожертвовать. Акогда буду его женой, мое влияние одержит надним победу». «Аесли моя жизнь сним будет несчастна (четвертое мгновение), уйду вмонастырь».
        Иобщий, полусонный какой-то итог (плюс-минус): «Ядолжна быть женой Андрея». Итут же, неразмыкая глаз, вскрикнула: «Вы несмеете, вы несмеете: Прохор - мой!»
        Подошел волк, поторкал мокрым носом вруку хозяйки. Но, утопая впутаных снах, она далече отсюда.
        …Вдруг Нина очнулась: сердце ударило - «муж». Трещал телефон. То звонил Прохор Петрович сприиска «Нового». Вего голосе - угрюмая ласковость. Он сказал: заночует наприиске, хотя сдороги он сильно устал, ноочень важно решить здесь кое-какие вопросы, кое-кого «намахать», ауж завтра приедет, пусть жена распорядится вытопить баню - неванну, аименно баню, - надо прожариться, надо выпарить вшей… («Что, что?!») Ну, да, вшей, он втайге нахватал их достаточно, апока - доброй ночи…
        Нина исмеялась иплакала. Боже! Какхорошо, что Прохор вернулся!
        Нина крепким сном доутра почивала. Утром, вдевять часов, ее все-таки подняли.
        -Алло! - сонным голосом прокричала она втрубку.
        -Настя, ты?
        -Нет. Это я, Громова.
        -Пани Нина?! - горько исладостно воскликнул Парчевский. - Разрешите квам… Сейчас же, сию же минуту…
        Чрез четверть часа, едва Нина успела умыться, пан Парчевский блистал пред нею вформенном сюртуке сученым значком ибелых перчатках. Полные губы лоснились лакировкой помады.
        Нина доподлинно знала, зачем спозаранку примчался Парчевский. Настроение Нины самое бодрое: вот-вот должен приехать муж. Ачто, если… Втайге развлечения редки, так отчего же непровести ей домашний спектакль: сама поиграет ипозабавится жалко-комической ролью донжуана Парчевского; вискренность чувств его кней она по-серьезному инедумала верить, да иПротасов неочень-то уважает его, амуж - иподавно.
        Итак, Нина - артистка. Она встретила пана Парчевского - тоже артиста - совсеми ужимками томной печали.
        -Пани Нина, - прижимая ксердцу свои породистые руки, собычной театральностью вжесте иголосе начал Парчевский. - Судьба второй раз ввергает меня вмрачную роль палача вашей нежнейшей души. Но, принимая вовнимание вашу христианскую настроенность ипокорность воле божией…
        -Короче, Владислав Викентьич…
        Инженер Парчевский усилил игру: он слегким стоном закрыл глаза и, оторвав руки отсердца, трагически ударил кулаком вниз:
        -Ваш муж, Прохор Петрович… отправился встрану, где царствует Плутон! Он, кажется, кончил жизнь самоубийством…
        -Да? Вы уверены вэтом? - смело вошла вроль иНина; прижав кщеке сомкнутые взамок кисти рук, она вся посунулась кпану Парчевскому. - Это неправда, неправда! Вы сговорились сПротасовым…
        -Ксожалению - факт. Ясейчас отПротасова. Он прямо сказал мне: «Хозяин вряд ли вернется». Уф!.. Яневсилах больше… Яошеломлен… Разрешите… - И, благопристойно отдуваясь, он упал вкачалку. - Неволнуйтесь, примите удар хладнокровно. Прошу вас… - нажимая педали притворства, стонал пан Парчевский. - Поверьте, что есть люди, готовые умереть завас. Клянусь вам - я первый! Ваша жизнь вся впереди… Пани Нина, пани Нина! - восклицал он сквозь слезы.
        Молодую, темпераментную женщину раздирал еле сдерживаемый смех. Чтоб непровалить свою роль, она отвернулась, закашлялась идва раза крепко щипнула себя.
        -Мне, Владислав Викентьич, очень тяжело слышать ваши вздохи. Ябоюсь это утверждать, номне почему-то кажется, что вы сейчас ведете сомной игру, что вы просто-напросто, простите, притворяетесь…
        -Пани Нина! Клянусь вам - нет!
        -Ну, аесли б я, боже упаси, овдовела? Что ж, вы стали бы искать моей руки?
        -О, клянусь, клянусь вам - да!
        -Нодело втом, милый Парчевский, что я… что я… - ИНина задумалась. Она сегодня особенно прекрасна. Парчевский, любуясь ею, терял самообладание: актерство линяло внем, он вот-вот искренне кинется кногам обаятельной женщины. Итут, каксмертельный удар всамое сердце, - тихий воркующий голос: - Если я овдовею, я все свое имужа имущество делю натри ровные части: одну часть - старику Громову, другую - Верочке, третью - наширокую благотворительность, сама же становлюсь нищей, вероятней всего - пойду вучительницы…
        Говоря так, она зорко следила загостем. Пан Парчевский изкрасавца павлина вдруг превратился вмокрую курицу: стал глупым, жалким излым, вглазах тупое отчаянье, лоб наморщился.
        -Ну, какже тогда? - Нина незаметно вновь стала щипать себя, однако лицо ее покрыла густая улыбка. - Наверное, вы инеподумали бы жениться накакой-то «учителке»?
        -Я?.. Нет, отчего же… Ведь я исам могу зарабатывать довольно много. Наконец, уменя дядюшка - губернатор. Ивообще… - мямлил Парчевский, чуть нетеряя сознание.
        -Ну, аесли б я, вдова, сказала бы вам: я ваша, миллионы ваши, амуж между тем вдруг каким-то чудом воскрес бы, - сним это случалось, - вы ж, голубчик Парчевский, это знаете лучше, чем кто-либо. Да… Ивот мы свами засвадебку, амуж - тут кактут. Что тогда?
        -Пулю влоб! Пулю влоб! - вскочив, срыданием вголосе завопил пан Парчевский ичутко прислушался: покоридору скрипели шаги.
        -Барыня, чай готов, - доложила вошедшая горничная Настя. - Истражник прискакал сейчас, - говорит, что Прохор Петрович едут.
        -Идемте, - направилась Нина встоловую. - Милый Владислав Викентьич, - ссерьезным лицом, новся вскрытом смехе шепнула она Парчевскому. - Яумоляю вас, забудьте все, нестреляйтесь…
        Нодважды обманутый Парчевский, сгорестью вспомнив ипитерскую мнимую смерть Прохора, ничего неответил Нине, только мрачно подумал поадресу хозяина: «Негодяй!.. Нет, какое коварство?! Второй раз… У, пся крев!»
        Три первых дня Прохор Петрович совсеми был отменно любезен. Заласкал, замучил Верочку, волка. Перед Ниной стоял наколенях, целовал ей руки, умолял простить его. Нина едва узнавала мужа: таким необычайно нежным, мягким, ласковым казался он ей. Нина, радуясь краешком сердца, вглубине души всерьез испугалась случившейся вмуже резкой перемены: подобные Прохору натуры устойчивы всвоей сущности икрепки, какскала. Значит, вПрохоре совершились какие-то сдвиги, какой-то надлом его психики.
        Заэти три дня Прохор какбы выключил себя изповседневной жизни. Он целыми часами просиживал сподзорной трубой навершине башни «Гляди воба». Снаивным удивлением ребенка исжадностью взрослого он цепко осматривал свое владение инадолго погружался обновленным впустыне взором всизые волны Угрюм-реки, омывавшей скалу уподножия башни.
        Вчасы углубленного созерцания своих деяний Прохор много передумал. Свысоты башни, пред его новыми глазами необъятно ширился весь мир, мутнели горизонты, надкоторыми вставали человеческие дни, вставали изакатывались, уходили ввечность. То озирался он взором мысленным назад, вначало дней своих, вистоки жизни. Тогда голос собственной совести иголос старцев-отшельников стучался всердце: «Живи так, чтоб этот небосклон текущих дней твоих становился все светлей, все выше».
        Прохор вздыхал, клочья седеющих усов ибороды лезли врот, губы кривились нехорошей улыбкой, аголый бабий зад, назойно расплываясь вширь, вдруг заслонял собой весь свет, все горизонты.
        Сзубовным скрежетом Прохор ударял себя кулаком вгрудь и, гремя ступеньками, круто спускался.
        Начетвертый день Прохор напился набашне встельку. Его привезли домой, втащили вкабинет, уложили. Волк смотрел, смотрел намычавшего хозяина ивзлаял.
        -Волченька! - назидательно сказала ему Верочка. - Ты, волченька, неругайся. Папочка простудился отвинца. Ятоже, когда была простудилая, там, убабушки… меня тоже тащили.

2
        Вскоре Прохор потребовал отНины отчета вовсем. Нина приступила кэтому свнутренним трепетом. Она всячески отдаляла этот день, нодень все же настал.
        Вкабинет Прохора набашне собрались: тучный, лысый главный бухгалтер Илларион Исаакович Крещенский сцелым возом отчетных книг (он летом потел, каккипящий наморозе самовар, носил перекинутое через шею полотенце, которым то идело вытирал лицо ируки), инженер Протасов, мистер Кук, инженеры Абросимов, Образцов исама хозяйка. Парчевский, вопреки предложению Нины, приглашен Прохором небыл. Вместо него присутствовал Иннокентий Филатыч Груздев. Он набожно вздыхал ичему-то просебя улыбался.
        Главноуправляющий предприятиями инженер Протасов сделал общий, блестяще построенный деловой отчет, дав меткую, неприятную дляПрохора характеристику царивших дозабастовки порядков («или, вернее, беспорядков», - сказал докладчик), инарисовал широкую картину новой постановки дела, осуществленной завремя отсутствия Прохора Петровича.
        Доклад длился больше часа. Мрачный Прохор сизумленным лицом неподвижно сидел вглубоком кресле. Он временами надолго закрывал глаза, какбы погружаясь всон, номеж тем слушал доклад снапряженнейшим вниманием.
        -Япопрошу бухгалтерскую справку соответственных выдач рабочим доипосле забастовки замесячный срок, - сказал Прохор.
        Илларион Исаакович развернул две книги, обтерся полотенцем инегромко защелкал насчетах.
        Доклад мистера Кука омеханическом заводе, пяти лесопилках, паровой мельнице иэлектростанции прошел беззапинок. Бухгалтер сказал:
        -Плата одному итому же числу рабочих замесяц возросла соста семидесяти пяти тысяч прежде додвухсот пятидесяти тысяч теперь.
        -Ага! - иронически воскликнул Прохор. - Значит, рабочие теперь дерут сменя лишку миллион рублей вгод! Прекрасно… - Он опять закрыл глаза, засунул руки врукава чесучевой рубахи, ноздри его раздувались.
        Инженер Протасов сказал:
        -Я, Прохор Петрович, должен вам доложить, что мы делаем теперь огромные усилия, наверстывая вулучшении быта рабочих то, что упущено было вами. Переустройство иновая постройка бараков, бань, прачечной икухни утверждены мною посмете вдвести сорок семь тысяч рублей.
        -Вдвести сорок семь тысяч? - громко переспросил Прохор, ивсе лицо его нахохлилось, какустарого филина. - Дворцы? Рабочим? Изчьих капиталов, изчьих капиталов - я вас, Протасов, спрашиваю - вы благодетельствуете рабочим?
        -Изваших, конечно.
        -Что, что?! Измоих?!
        Все затихли. Волк вытянул хвост вструну. Спотолка упала божья коровка.
        -Сто тысяч вэто дело вложила своих собственных денег я, - ровным голосом сказала Нина.
        -Это деньги нетвои, анаши, - грубо рубнул сплеча Прохор. - Утебя нет своих денег, пока ты мне жена…
        -Ясогласна стобой, негорячись, - чтоб вприсутствии посторонних необострять разговора смужем, умиротворяюще ответила Нина.
        -Ноя полагаю, - какнивчем небывало продолжал Протасов, - что рабочие, поставленные всравнительно хорошие условия, будут работать иуже работают более продуктивно. Таким образом…
        -Таким образом, вы, господа, через год выпустите меня втрубу, - бросил Прохор и, повернувшись кПротасову плечом, кжене спиной, стал демонстративно смотреть вокно.
        -Таким образом, - нажимисто, носпокойно закончил Протасов, - широкая реорганизация всех работ, предпринятая мною заваше, Прохор Петрович, отсутствие, оздоровила дело, ивконечном счете надо надеяться, что все предприятия если ипринесут вам сравнительно меньший доход, чем вы ожидали, зато вы вполне гарантированы теперь отповторения кровавых событий, подобных недавнему.
        Ухозяина задергалось правое веко, седеющие нависках волосы встопорщились. Вконце заседания, прощаясь, он сказал:
        -Всем вам, господа, большое спасибо завашу честную работу вовремя моего невольного отсутствия. - Драматическим тоном подчеркнул он слово «невольного» икрепко пожал всем руки. - Авам, Протасов, спасибо вдвойне. Янезнаю, какиблагодарить вас зату огромную пользу, которую вы бескорыстно принесли мне. Спасибо, спасибо, Протасов…
        Андрей Андреевич, болезненно чувствуя вголосе Прохора Петровича злобную иронию, смолчал, покраснел докорней волос, поклонился ивышел. Его знобило. Побаливал правый бок, где печень.
        Супруги остались вдвоем.
        -Мерзавец… Прохвост!.. - хрипло, нанизких, придушенных нотах бурчал Прохор, грузно шагая потавризскому ковру. - Вместо двух-трех миллионов барыша я, чего доброго, понесу миллионный убыток… Подрядные работы запущены… Железнодорожная ветка - тоже. О-о, черт!..
        -Прости, Прохор. Ночем же виноват Андрей Андреич?.. Ведь ты же сам вверил ему…
        -Ноя тогда был вполнейшей прострации! - сбурей вглазах прервал жену Прохор. - Ясума сходил. Тебя нет… Один. Атут такая кутерьма. Кругом меня были дураки, прохвосты… Нет, я этого непрощу Протасову.
        -Иэто твоя благодарность занепомерный труд человека, забессонные ночи?! Ты погляди, какой он стал. Он болен, - готовая разрыдаться, стала бегать взад-вперед Нина. - Это несправедливо. Это невеликодушно! Это подло, наконец!
        -Сводите, сводите меня сума. Вы все сговорились. Иэтот Парчевский сосвоими точеными ляжками сутра доночи увивается возле тебя… Знаю, знаю… Явсе знаю. Смерти моей ждете, да? Авот нет! - ударил он кулаком вкулак. - Неумру! Назло неумру.
        Нина схватила накидку - ивон.
        Ночью Прохора привезли домой пьяным.
        Нина решила круто изменить свою тактику. Она попыталась взять Прохора лаской.
        Впраздник, золото-малиновым вечером она сидела сним вуютной беседке свидом накаменный берег Угрюм-реки. Волк лежал уих ног, прислушивался кразговору, думал отом, что дадут ему дома жрать. Верочка снянькой бегали подорожкам, ловили сачком мотыльков. Гувернантка, немка Матильда Ивановна, стоя наберегу, любовалась теплыми тонами заката.
        Прохор Петрович недоверял Нине, он злился нанее. Досих пор нисловом еще необмолвился он опричине своего бегства втайгу, освоих мучительных переживаниях. Атой так хотелось знать всю правду обэтом.
        -Милый Прохор! - ИНина нежно обхватила мужа закрепкую, искусанную комарами шею. - Расскажи, что ты делал устарцев-пустынников? Ах, какя завидую тебе!..
        -Чего ж завидовать… Старцы какстарцы. Оба вонючие, грязные… Один был раньше живорезом. Адругой - сбольший волей. Инесовсем дурак. Тоже, наверное, кому-нибудь брюхо вспорол. Иливкарты проиграл казенные деньги да сбежал втайгу.
        -Ты вечно умаляешь достоинства других людей. - Она хотела сказать: «а себя возвеличиваешь», носдержалась, только добавила: - Это нехорошо, Прохор.
        -Япривык уважать людей дела, созидателей ценностей.
        -То есть себя? - ИНина смягкой улыбкой прижала свой красивый, чистый лоб квиску Прохора. - То есть ты уважаешь только себя? - повторила Нина.
        -Себя - впервую голову, конечно. Аналюдишек смотрю, какнанавоз, какнагрубую рабочую силу, необходимую дляустроения земли, поднашим руководством, конечно. Отними ународной массы ее просвещенных руководителей - итвой народ-богоносец сопьется, обовшивеет, перережет друг друга. Нет, я ненавижу людишек…
        -Какой ты жестокий, Прохор! - Иобнимавшая мужа рука Нины опустилась. - Только ты несердись… Мне больно видеть втебе эгоиста, презирающего народ ицелью своей жизни поставившего наживу вочто бы то нистало. Ведь ты муж мой…
        -Ну что ж… - Прохор перегнулся вдвое, обхватил руками колени, глядел впол. - Давным-давно какой-то мудрец обмолвился: «Цель оправдывает средства». Ну вот, таков ия.
        -Эту истину изрек некий мудрец Лойола, ноон был иезуит, аты, я надеюсь, считаешь себя православным, - сгоречью вздохнула Нина. - По-моему, цель человеческой жизни - это уподобление Богу.
        -То есть уподобление тому, чего мы незнаем инебудем знать? - разогнулся Прохор. - Это недлямоих мускулов, недлямоей крови. Моя цель - работа. Апосле работы - гульба!
        -Гульба? - переспросила Нина, иих глаза встретились: насмешливо-властные Прохора, умоляюще-нежные Нины.
        -Безгульбы, приодной работе, пуп надорвешь.
        -Какой ты грубый! Утебя совершенно нет никаких высоких идей. Ты весь - вземле, каккрот. Ты наменя несердишься?
        -Идея - плевок, идея - ничто, воздух. Сбрехнул кто-нибудь, вот иидея… Иинженер твой сосвоими идеями - пустобрех!
        Лицо Прохора скорчилось вгримасу пугающей улыбки, взор его жестоких глаз давил Нину.
        -Идея тогда вещь полезная, - сказал он нажимисто, - когда я одену ее вмясо, вкости. Сказано - сделано! Вот - идея! Аостальное все - мечты, обман… Ясвоим рабочим никогда посулами зубы незаговаривал, аПротасов твой ипосейчас заговаривает… Замой, конечно, счет, да-с… Мы сним одному дьяволу служим, только я - воткрытую, аон - подмасочкой социалиста… Ха! Вот он где уменя, твой Протасов! - Сэтими словами он вскинул руку исжал ее вкулак.
        Затем он отвернулся отжены сявно скучающим видом. Вот уже третий день Прохор Петрович сутра доночи осматривает работы. Он видел много полезных новшеств, введенных заего отсутствие, видел всюду порядок, прилежность рабочих. Все это его поражало, ноотнюдь нерадовало. Рабочие избалованы повышенной платой, «нажевали» наего хлебах жирные морды, вместо двенадцати часов работают подесяти, впраздничные дни наработы их палкой незагонишь, аживут, мерзавцы, вновых бараках, какчиновники. Нет, кчерту!.. Надо какследует намахать Протасова иснова скрутить всех вбараний рог. Он великолепно раскусил этого коварнейшего узурпатора, который норовит все забрать подсебя, старается разорить Прохора, даже совсем вычеркнуть его изжизни, апотом жениться надуре Нине. Нет, дудочки!.. Прохор вытурит Протасова ковсем чертям ивыпишет изЛюттиха знакомого инженера-бельгийца. Вот тогда-то… вот тогда пусть они поскачут, негодяи!..
        Аон пока приведет впорядок свои нервы, зимой закроет намесяц работы, разгонит всех этих голодранцев-забастовщиков, наберет новые тысячи голодающих рабов, чтоб втрое, впятеро расширить дело, чтоб крепко стать владыкой всего края. АсНиной, ежели осмелится она фордыбачить, - немедленный развод. Впрочем, если резко порвать сНиной, ее капиталы уплывут. Нужно придумать такой кунстштюк, чтоб Нины небыло, аденьги ее остались вделе. Идея!.. Да, да, идея… Нины Яковлевны Громовой, его жены, небудет…
        Весь распаляемый этими мыслями, Прохор мрачнеет.
        -Ну как, дьяволы кожаные, работается? - нето вшутку, нето вбрань кричит Прохор партии рабочих, забивающих паровым копром сваи дляперемычки.
        -Ничего, трудимся! - нехотя отвечают рабочие.
        -Довольны заработком, довольны пищей, довольны помещением?!
        -Довольны… Спасибо, хозяин… - И, чтоб отвязаться отПрохора, отего привычных матерков - вот-вот пустит сверхней полки, - все дружно налегают наработу.
        Наприиске «Достань» новый заведующий, молодой инженер Александр Иваныч Образцов, доложил Прохору Петровичу, что ижильное золото ирассыпные участки здесь близки кокончательной выработке, прииск стал давать теперь весьма незначительную прибыль, что вскором времени нужно будет подумать оего закрытии.
        -Ну да! Ваши новшества что-нибудь да стоят. Вот ималенькая прибыль поэтому! - вспылил Прохор. - Через два месяца прииск будет давать золота вдесятеро больше, чем теперь.
        -Ваше предположение, Прохор Петрович, - сказал Образцов робко, - невяжется нистеорией, нисопытом…
        -Аваши теории только опытных людей столку сбивают. Кто вас сюда поставил?
        -Протасов Андрей Андреевич.
        -Ах, Протасов? Извольте отправиться вконтору исказать вашему Протасову, что он дурак! Анаваше место я чертознаев пришлю. Они вам нос утрут. Они покажут вашему Протасову, какнет здесь нижильного, нирассыпного…
        Прохор запыхтел и, размахивая тросточкой, двинулся кожидавшей его пролетке.
        -Прохор Петрович! - нагнал хозяина инженер Образцов. Его юное лицо выражало болезненную гримасу несправедливо понесенной обиды. - Яработал безвас, Прохор Петрович, совсем старанием. Язаваше отсутствие открыл втайге два мощных золотых месторождения, они могут затмить славу прииска «Нового». Яоткрыл неглубоко залегающие пласты каменного угля, я открыл залежи графита ижилы медного колчедана. Ядумаю, что все это, приумелой эксплуатации, поднимет значение ваших предприятий вдесятеро…
        -Верно говоришь?
        -Верно. Давайте как-нибудь объездим все те места. - Инженер Образцов, бледный, додрожи взволнованный, вытащил изкармана завернутый вбумажку кусок золота. - Вот самородок вдва сосьмой фунта весом. Яего нашел втайге, наоткрытых мною местах. Ямог бы его прикарманить, ноя передаю его вам каксвой первый подарок.
        Прохор Петрович обнял растерявшегося молодого человека.
        -Оставайся здесь. Ты, мальчуган, - прости, что я тебя попросту - «ты», где живешь?
        -УСохатых, Прохор Петрович, - утирая слезы, проговорил Образцов; его губы счуть пробивающимися усиками кривились, брызг веснушек темнел.
        -Ерунда! Тот дурак сбесструнной балалайкой тебя сума сведет. «О-враам адна капек». Ха-ха-ха!.. Ну ивыдумал же ты… Какэто тебе вбашку-то взбрело? Ха!.. Вот что. Переезжай-ка комне. Яотведу тебе вновом доме две комнаты. И, кроме того, - прищурившись ичто-то соображая, Прохор добавил сковарным блеском вглазах: - кроме того, моя жена - нечета той Хавронье Хавроньевне…
        Инженер Образцов конфузливо потупился. Прохор вынул блокнот, написал: «Выдать Саше Образцову 1500рублей наобзаведение», - ипередал записку молодому человеку.
        Кучер хлопнул вожжами, лошади взяли крупной рысью. Прохор дружелюбно оглянулся наинженера, отер глаза ивысморкался. «Черт, слезы! Бабой стал… Паршиво это… Заскоки вдуше. Колчедан, каменный уголь, графит… Да это ж клад! Да это ж черт знает что! Азолото, азолото? Мощное, говорит, месторождение… Ничего парнишка. Ноежели наврал все, вкнуты возьму сукина сына… Непосмотрю, что унего напиджачишке значок торчит. Зубы выбью… Нет, акаков чудак?.. Хы! Отдал золото… Чудак!»
        Наприиске «Новом» дела шли великолепно. Работала только что собранная драга. Оканчивалась механизация работ. Все старое, сделанное наживульку, заменялось новым, долговечным.
        -Нареконструкцию прииска затрачено пока сто шестьдесят две тысячи, - говорил инженер Абросимов, заместивший Ездакова. - Еще предстоит затратить посмете тысяч двести.
        -Хорошо, хорошо… Приятно хозяину слышать умные ваши речи… - затряс Прохор головой, какпаралитик. - Агде Ездаков?
        -Втюрьме.
        -Понаветам Протасова?
        -Поприказу скончавшегося прокурора Черношварца.
        -Аэто что задомищи наверху? Двенадцать штук?
        -Бараки длярабочих.
        Прохор круто ичуть небегом - кпролетке.

3
        После беседы всаду Прохор целую неделю неразговаривал сНиной. Наконец его прорвало. Пили вечерний чай. Никого принимать невелено. Нина Яковлевна сразу почувствовала настроение Прохора и, подобрав нервы, приготовилась кбою.
        -Ты внесла, Нина, страшную дезорганизацию вмои планы. Ты непонимаешь, что делаешь. Ты бросаешь наветер деньги… Ты…
        -Может быть, именя хочешь объявить сумасшедшей изапрятать всумасшедший дом? - мужественно приняла она вызов.
        -Надо бы, надо бы…
        Нина, едва справляясь ссобой, кротко проговорила:
        -Все, что я делаю, - я делаю излюбви ктебе, если хочешь знать. Да, да, да! Кнесчастью, я продолжаю тебя любить.
        -Если ты говоришь это искренне, так несажай меня нарогатину, какмедведя! Может случиться так, что натвою любовь я отвечу ненавистью.
        Серебряный самовар пошумливал, брюзжал по-стариковски. Оскорбленная Нина вгорестном раздумье сказала:
        -Да, налюбовь ответить ненавистью ты можешь. Ну что ж.
        -Мне противны твои паршивые либеральные затеи, - перешел накрикливый тон Прохор, - мне чужда твоя маленькая мораль, мешающая моему большому делу. Оттебя пахнет ладаном. Итвои дела мне мерзки. Ты сума меня сведешь. Ты становишься злым демоном моим.
        -Я - неАнфиса.
        -Непоминай Анфису! Непоминай Анфису!! - Вскочили волк иПрохор.
        -Слушай, негорячись, сядь. Явсе делаю, желая хорошего несебе, атвоим же, пойми, твоим же рабочим инеизлюбви кним, конечно: рабочие мне - чужие, аты мне - свой. Янехочу, чтоб наши предприятия потерпели крах. Янежелаю быть нищей… Ты пойми!
        Прохор, руки назад, ходил, посвистывал втон самовару. Нина взволнованно встала, оперлась руками встол, водила заПрохором глазами. Неполучая отмужа ответа, она тоже начала носить себя покомнате инервно пристукивать каблуками. Так ходили они, родные идалекие, любящие иненавидящие один другого, набираясь гневом исудорожно отыскивая предлог кончить все миром.
        -Прохор, пойми… Ведь я трачу напостройку бараков нетвои, асвои деньги.
        -Ха! - остановился Прохор.
        -Инадеюсь, если твоим рабочим будет вбараках жить лучше, чем вземлянках, они поставят это тебе вплюс изабастовка неповторится.
        -Ха-ха, неговори глупостей! Ха!.. Это мне противно. Ядолжен давать рабочим минимум, брать отних максимум, чтоб иметь возможность кормить непять, кактеперь, асто тысяч голодранцев.
        -Ты кончил?
        -Нет. Аты вся воптическом обмане. Утебя нималейших перспектив набудущее. Кто ты? Народоволка ты, что ли, илидругое вымершее чудовище? Тебе только недостает синих очков. Впрочем, ты берешь их напрокат то упопа, то уПротасова.
        -Кончил? Прекрасно… - И, вся вогне, Нина села. - Яразучилась, Прохор, обижаться натебя. Ты слишком захватал меня своими жесткими руками. Все мое сердце ився я - вмозолях.
        -Явсе переверну по-старому, - задышав через ноздри, уселся иПрохор учасов вполоборота кНине. - Сбавлю голодранцам плату, заставлю жрать падаль, анедовольных вышвырну вон вместе ствоим Протасовым.
        -Нет! Этого небудет, - пристукнула Нина встол рукой. - Слышишь?.. Припервой же твоей попытке вернуть наше стобой дело опять кстарому кошмару я поведу против тебя игру и, предупреждаю, игру серьезную. Япущу вдело весь свой капитал…
        -Ха!
        -Да, да… Игра будет ненажизнь, анасмерть… Игра будет ва-банк!.. Илия тебя побью, илиты уничтожишь мои планы. Может быть, даже уничтожишь меня физически, какты унич… - НоНина осеклась, приникла: вглазах мужа стегнули две страшные молнии. Нина умерила голос: - Ивот предлагаю: илиты весь изменись, весь, весь, доногтей, илия вот тут, рядом, открою свое очень крупное дело…
        -Воглаве сПротасовым?
        -Да, да… Воглаве сПротасовым, Образцовым, Парчевским, Груздевым…
        Прохор вскочил, вновь зашагал покомнате, ероша волосы ивсе крепче сдвигая вертикальную меж бровей складку.
        Потом пробурчал что-то вбороду ивстал заплечами сидевшей Нины. Он был озадачен ее угрозами и, чтоб необострять снею отношений, старался смягчить свой голос:
        -Эх ты, идеалистка! Отстала ты отжизни нацелую сотню лет. Эх ты, философ вкружевных панталончиках!
        Прохор поцеловал Нине руку: «покойной ночи», ласково потрепал ее волосы ипо-своему, как-то надвое, улыбнулся.
        -Сердишься? - робко, сприниженной улыбкой спросила Нина.
        -Нет.
        -Тогда пойдем комне. Сегодня ты мой, - ився зарделась, увлекая засобой мужа.
        -Авчера кто был «твой»? - сшутливостью погрозил пальцем Прохор.
        Они вошли вбелую, подслоновую кость, спальню Нины.
        -Ятак вопрос неставлю, - смущенно расхохоталась она, выхватывая изпрически шпильки. Густая волна тонких прекрасных волос пала наполные, белые, каккипень, плечи. - Напротив, вмоей фразе: «Сегодня ты мой» - скрыто звучало: «Ачей ты был вчера, я незнаю, новчера ты небыл мой».
        Прохор тоже захохотал, нопо-холодному. И, чтоб прервать этот смех исогреть душу Прохора, Нина кинулась ему нашею.
        Шелест платья, шепот шелка торопливо вырос иупал кногам. Подушки взбиты высоко. Букет чайных роз щекотал обоняние, пьянил. Нина шептала:
        -Через месяц будет ровно десять лет, какмы живем здесь.
        -Да, да, да. Юбилей! - воскликнул сладко было задремавший Прохор. - Ниночка, милая… Мы кэтому дню переберемся внаш новый дворец… и… сразу юбилей иновоселье.
        -Мне хотелось бы, чтоб этот день прошел торжественно. Изнаешь почему?
        -Ну, ну?
        -Ты же сам говоришь: работа, работа, апотом - гульба. Пусть эта гульба будет законно заслуженной и… культурной.
        -Да, да… Язакачу такую иллюминацию, что ты ахнешь!.. - сказал сквозь зубы Прохор. Нина неподметила вего голосе ниехидства, нияду.
        Новту же ночь сгорели два только что выстроенных Ниной прекрасных барака. Пожарные, какназло, были крепко пьяны. АФилька Шкворень три дня швырялся вкабаке деньгами.
        Нина вотчаянии. Прохор, ловко пряча злорадство втень неспокойных глаз, какмог утешал ее: «Ну сгорели исгорели… Эка штука. Плевать…» Утешали иотец Александр иПротасов. Инженер же Парчевский, продолжая лебезить перед Ниной, сообщил ей новость:
        -Ятолько что отпристава. Он сказал, что, вразных местах тайги оперируют воровские шайки. Вселе Красные Сосны убит богатый мельник. Натракте, возле моста чрез Черную речку, ограблена почта. Впосаде Зобастом обнаружены два поджога. Яполагаю, что инаши бараки сожжены разбойниками… О, это ужасно!
        Все эти слухи, конечно, были сильно раздуты, новсе-таки вних доля правды: Протасов получил письмо отШапошникова изсела Разбой. Письмо передал ему сопровождавший обоз дед Никита, визбе которого Шапошников жил.
        «Дорогой товарищ. Посылаю письмо сверным человеком. Сообщаю, что бывший прокурор Стращалов, скоторым вы собирались познакомиться, дней двенадцать тому назад ушел наохоту иисчез. Две версии: илион бежал (нопочему он тогда нислова несказал мне?), илипопался вруки бандитов, вступил сними вперестрелку ибыл… убит». Ит.д.
        Протасов отправил сдедом Никитой Шапошникову пятьсот рублей нанужды колонии ссыльных.
        Филька Шкворень болтал вкабаке:
        -Ядружка своего нашел, Ваньку Ражего. Самый каторжник, сволочь, живорез. ВКиренске-городе, вишь ты, пригнали изострога каторжан баржу разгружать, сто человек. Они взяли сговорились да драку промеж собой ночью завели. Солдаты трусу спраздновали. Аварнаки подшум, подшухер - тягаля. Двадцать два человека бежало, восьмеро убито… Теперича Ванька Ражий унас наприиске работает, вшахте сидит забойщиком. Только никто незнает, который он есть.
        Россказням Фильки никто неверил. Мало верили иприставу. Однако пристав предпринимал меры сыска. Судебный следователь вел следствие оподжоге бараков.
        АПрохор Петрович наэти слухи иухом неповел. Он сжаром принялся заподготовку юбилейных торжеств. Прежде всего он разослал вПетербург иМоскву несколько пригласительных телеграмм. Парчевскому поручено составить осведомительную статью длягазеты «Новое время». Илья Сохатых направлен нареку Большой Поток заневиданным осетром вдвенадцать пудов весом. Мистер Кук сглавным бухгалтером Крещенским, напролет просиживая ночи, готовили живописнейшие диаграммы, графики повсем отраслям работ. Образцов, Абросимов идругие инженеры итехники устраивали навсех шести этажах башни «Гляди воба» показательную выставку, Федотыч чистил обе пушки толченым кирпичом.
        Изуездного города выписано восемь поваров идесять официантов. Штат лакеев изместных расторопных парней готовил Иннокентий Филатыч припомощи Ивана, лакея мистера Кука. Вдобавок ксвоему доморощенному оркестру выписывался оркестр бальный. Прохор приказал добыть полдюжины каруселей. Иони будут. Дьякон Ферапонт организовал хор вполсотню певцов. Новый учитель Аполлинарий Хрестоматиев, человек нестарый, дельный, нолюбитель выпить, написал иположил наноты торжественную кантату.
        Прохор меж тем, взбадривая себя кокаином ивыпивкой, надрывался визобретательских хлопотах. Вразных местах воздвигались триумфальные арки, устраивались электрические транспаранты, делались втайге искусственные снежные полянки (вместо снега - соль); там будут чумы стунгусами изапряженные внарты олени.
        Званых гостей совсех концов России - триста человек. ВПитере заказаны потелеграфу двадцать пять золотых жетонов дляпочетнейших лиц, адлягосподина губернатора, обещавшего быть наторжестве, выписан измосковского антикварного магазина севрский чайный сервиз.
        Анна Иннокентьевна отучастия впомощи Нине отказалась. Она шла кней переговорить поповоду своего отказа, но, завидя идущего навстречу ей Прохора, демонстративно свернула впроулок ипосверкала из-за угла напроходившего злодея своего глазами разъяренной пантеры.
        -Идиотка толстомясая, - понял ее маневр Прохор. - Будто я виноват, что она какого-то старого дурака насебе женила.
        Он досих пор незнал, что отец его, Петр Данилыч, живет впяти верстах отсюда, всобственном доме. Нина ненашла еще случая сообщить обэтом грозному мужу.

4
        Все шло благополучно. Прохор сумел утопить всуетных делах тяжелые свои мысли ипереживания ипока что чувствовал себя неплохо. Предстоит широкая гульба, приятельская встреча спочетными гостями - пир горой, апофеоз богатой его славы. Новсе это лишь проходной этап, лишь краткий роздых, лишь преддверие дальнейшего шествия его кмогущественным целям. Да, пожалуй, он вэтих самых выражениях произнесет свою застольную речь напиршестве.
        Затем утихнут пушки, смолкнет звяк бокалов, власти разъедутся, чтоб покрайней мере десять лет незаглядывать вэтот медвежий угол. Тогда Прохору сам черт небрат. И - прочь сдороги все бабьи призраки, все Анфисы, Синильги, пустынники. Берегись иты, Протасов, развративший Нину, иты, Нина, сосвоими друзьями-рабочими! Дорогу капиталу, дорогу энергии, дорогу практическому делателю жизни! Смирно! Руки пошвам, рабы!
        Меж тем почтенный осетр плыл какбы повоздуху, вмертвецки пьяном виде. Был выпивши исам Илья Сохатых, он орал отскуки песни, изъяснялся по-французски спроводниками-крестьянами, сплевывал через губу иедва непадал сседла подноги кобылки. Ачудо-осетр, всравнении сИльей Сохатых, был величав весом, дородством имолчанием; тупорылый, усатый, вкостевидной ребристой чешуе, он мирно почивал, каквзыбке, вбрезентовом парусе, подвешенном между шестью лошаденками, потри скаждой стороны. Четверо верховых мужиков, пятый Илья, сопровождали владыку рыб напиршество квладыке капитала.
        УИльи Сохатых второках две четверти хлебного спирту: сам пьет иосетра поит. Знаменитый рыбак Сафронов, отправляя Илью впуть, сказал:
        -Мы имеем все средствия рыбу безводички доставлять. Конешно дело, можно было бы агромаднейшую бассейну сделать, каквзоологическом саду, только клюбилею непоспеть тогда. Аты, кудрявый, вот что. Гляди!.. - Рыбак Сафронов намочил вспирту два пучка пакли изасунул осетру поджабры. - Понял? Он таперича должен уснуть, какпьяный. Ачрез сутки проспится, начнет хвостом бить изебры раззевать. Ты ему опять такую же плепорцию наопохмел души. Он опять округовеет. Напятые сутки давай побольше. Он уж ктой поре вопьется, вполный вкус войдет. Так, благословись, внетрезвом виде идоедет досамой любилеи, то есть выпивши, Илья Петрович так иделал. Когда ему невмоготу вседле, его укладывали вбрезент сосетром, он засыпал вобнимку сним, каксФевроньей Сидоровной. Илья храпел, рыбина помалкивала.
        Наконец кторжествам все готово. Осетр привезен, пущен вприготовленный садок, вводе быстро прочухался, ударил хвостом, заплавал. Народ сбегался смотреть нанего, какнаморское чудовище. Он выставлял напоказ башку, водил усами, шлепал жабрами, просил опохмелиться.
        Семейство Громовых перебралось вновый дом-дворец. Дом деревянный, нобольшой, разделен кирпичными брандмауэрами натри чести. Самая обширная комната, где будет дан банкет, имеет площадь всемьдесят квадратных сажен. Отделана полированным ясенем иптичьим глазом. Остальные двадцать пять комнат блистали узорным паркетом, мебелью, коврами иобщей роскошью убранства. Была особая комната дляволка. Была комната-сад дляпевчих птиц, порхавших там наотносительной свободе.
        Штат постоянной прислуги значительно расширен. Появились две новые горничные, две гувернантки, три лакея, два швейцара, истопники, полотеры, управитель дома. Прохор решил жить широко, владетельным князьком.
        Помаленьку начали съезжаться приглашенные.
        Кудивлению Прохора Петровича иксильному огорчению пана Парчевского прежний губернатор был смещен всвязи сделом орасстреле рабочих. Приехал софициальным визитом, аглавным образом, длядетального знакомства спредприятиями, новый губернатор Перетряхин-Островский. Он военный генерал, коренастый, низенький, молодящийся, нодовольно старый. Иссиня-черные накрашенные усы, седые, гладко стриженные волосы, низкий лоб. Говорит глухим басом и, чтоб навести трепет наобыкновенных смертных, устрашающе вращает выцветшими крупными глазами. Между тем вдуше большой добряк илюбитель сальных анекдотов. Сним - чиновник особых поручений Пупкин, жердеобразный юноша снадвое расчесанной светлой бородкой; вманерах изыскан, предан начальству, хохотун, женолюб илакомка. Сгенералом - такой же старый, какисам барин, лакей его Исидор Кумушкин; он глуховат иглуповат, ноуслужлив иверен каксобака. Набелых щеках - старинные, николаевской эпохи, бачки.
        -Хо-хо-хо… - загремел басистым смехом низкорослый генерал, привстав нацыпочки иобнимая зашею, какдавнишнего приятеля, почтительно склонившегося Прохора. - Рад, рад… Чрезвычайно рад… Ну, какувас тут? Что? Хо-хо-хо!
        -Да вот, ваше превосходительство… Трудимся. Яочень польщен, что соизволили…
        -Рад, рад… Иторжества инечто вроде ревизии… Новы несмущайтесь, несмущайтесь… Надеюсь, все впорядке?..
        -Будьте уверены, генерал…
        Губернатор совместно сПротасовым ичиновником особых поручений Пупкиным разъезжали попредприятиям сосмотром. Губернатор покрякивал, крутил усы, устрашительно вращал очами, асам, какговорится, ниаза вглаза. Впрочем, назолотом прииске он подозвал бородатого рабочего, спросил:
        -Кто пред тобой стоит?
        -Вы, ваше превосходительство, - снял рабочий шапку.
        -Акто такой - я?
        -Старый, заслуженный генерал. Вояка…
        -Сколько мне лет, по-твоему?
        -Да так… годков… семьдесят пять, пожалуй.
        -Дурак! Да, может быть, я моложе тебя, - бросил генерал и, закряхтев, пошел дальше. Асопровождавшему его Протасову сказал: - Мне никто, никто недает больше сорока девяти лет. Даже женщины. Хо-хо-хо!..
        -Что женщины недают, это понятно, ноия недал бы вам, ваше превосходительство, семидесяти пяти лет, - совершенно серьезно заметил Протасов. - Нарабочего просто нашло затмение, растерялся.
        Генерал остался очень доволен иответом инженера ипостановкой дела.
        Пупкин же относился космотру по-иному: вовсе вникал, все записывал вкнижечку, где надо игде ненадо подхохатывал, перемигивался скрасивыми девчонками.
        Прохор, узнав повадку Пупкина, велел познакомить его соСтешенькой иГруней. Сводником был назначен Илья Сохатых.
        -Только предупреди девок, чтоб вели себя скромно. Чтоб недопускали, - наставлял его Прохор.
        -Слушаю-с… Акроме того, охотничий сужет хочу предложить вам. Господин губернатор оказались завзятый охотник: они подороге нашпалопропитный завод изволили собственноручно застрелить двух куриц, апетуха - обранили. Дали заэто тетке Дарье золотой иизволили сказать: «Хорошо бы поохотиться втайге». Исходя изсужета минимальности, я хотел предложить вам устроить высокоторжественную облаву намедведя… Курсив мой.
        -Да ты сума сошел! Подвергать генерала риску…
        -Никак нет-с. Анам сИннокентием Филатычем блеснула блестящая идея… Обрядить вперсональную медвежью шкуру человеческое живое существо, Фильку Шкворня. Он изъявил индивидуальное согласие.
        Прохор раскатисто захохотал.
        -Авдруг подстрелит?
        -Обязательно должны ухлопать наповал. Филька Шкворень упадет, зарявкает, задрыгает задними конечностями иподохнет. Его превосходительство господин губернатор подбегут, пнут вмедвежий сужет ножкой иуедут. Филька согласен задвадцать пять рублей иновые сапоги.
        -Явсе-таки непонимаю…
        -Ах, какие вы непонятные!.. Мы вложим господину губернатору холостые патроны безпуль. Комментарии излишни.
        Прохор доволен. Нонакануне охоты случился сгенералом трагикомический казус. Губернатор Александр Александрович Перетряхин-Островский любил, какбольшинство стариков, рано вставать. Природа здесь прекрасная, прогулки удивительные. Напившись чаю, он вшесть утра проследовал сосвоим слугой исобачонкой налегкий променаж. Губернатор врейтузах сширокими красными лампасами шел впереди, Исидор Кумушкин чуть позади хозяина.
        Генерал выступал неспеша, браво, по-военному, пристукивая тростью, ивтакт своим шагам отрывисто покашливал: «Кха! Кха! Кха! Кха!» Пузатенькая собачонка, видимо вподражание хозяину, тоже втакт сним, покряхтывала: «Тяф! Тяф! Тяф! Тяф!»
        Так, покряхтывая ипокашливая, благополучно миновали они усыпанный песком плац пред пожарной каланчой. Исидор Кумушкин тащил наруках шинель барина - ярко-красной подкладкой вверх. Ивдруг огромный козел, сидевший послучаю приезда знатных гостей напривязи впожарной, увидав красный цвет, яро оборвал веревку, догнал Исидора Кумушкина иснаскока так сильно долбанул его рогами взад, что Кумушкин кувырнулся головой впятки барина, асобственными пятками огрел генерала поспине.
        -Что? Что? - крикнул генерал итоже кувырнулся, сбитый козлиными рогами. Оба старца ползали накарачках, козел вилял хвостом, метился рогами куда надо. Собачонка Клико, распластавшись ввоздухе, состраху неслась какугорелая вдоль улицы.
        -Козел?
        -Козел, ваше превос… Караул!.. Ай! - ИКумушкин снова перелетел чрез генерала.
        -Эй! Люди! - закричал генерал, приподымаясь, иотядреного удара взад, какморской дельфин, колесом перекинулся через лакея. Туго натянутые натолстые ноги рейтузы генерала отнапряжения мускулов лопнули.
        Выскочили - вкасках - перепуганные пожарные сверевками. Козла поймали. Генерал встал, отряхнулся, накинул наплечи шинель, хотел распушить пожарных исобственноручно застрелить козла, но, нислова несказав, последовал дальше. Заним, прихрамывая, лакей. Залакеем - собачка Клико свысунутым языком.
        «Кха-тяф! Кха-тяф! Кха!» - замирало вдали.
        Акакспустились креке, побледневший генерал вновь налился пунцовой краской изагромыхал тяжелым хохотом:
        -Неугодно ли?.. Хо-хо-хо! Вернемся вгород, вот моей Софи будет потеха. Только, чур, я первый расскажу…
        -Слушаю-с, ваше превосходительство…
        Гости меж тем подъезжали совсех сторон пачками. Изуездного города, кой-кто изгубернского, изместных сел. Дороги пылили подкопытами троек, пар, ато ипросто верховых лошадок. Прибыл исправник, четыре купца, два пристава, трое лесничих, два доктора, два священника. Все - сженами. Это изуезда. Изгубернии, наряду скрупным чиновным икоммерческим миром, приехал, вместо приглашенного архиерея, архимандрит Дионисий, человек средних лет, упитанный, веселый, относящийся крелигии какквыгодному ремеслу. Еще были три знатнейших сибирских купца. Удвоих отцы занимались когда-то разбоем, атретий, большеголовый старик, украшенный золотою медалью закакие-то доблести, вмолодых годах сам был прибольшой дороге разбойником; он имел возле виска зарубцевавшийся шрам отудара влоб шкворнем. ИзМосквы прибыли именитые купцы Повторов иСтрахеев. ИзПетербурга - два крупных кредитора Прохора Петровича; оба изтой группы столичных дельцов, которую так ловко оплел вПитере Иннокентий Филатыч, делец таежный. Купец Рябинин, каклопата тощий, счерной узенькой бородкой, тот, что председательствовал напечальной памяти «чашке чая». Другой
купец, Семен Парфеныч Сахаров, бородатый старик старозаветного вида, - тот, что на«чашке чая» орал благим матом: «Мошенники вы сГромовым! Мерзавцы вы!» Они оба, здороваясь сПрохором Петровичем, сказали:
        -Ох, инагрел, инагрел ты нас, дружок!..
        -Простите великодушно, - улыбнулся вбороду Прохор. - Ведь я тогда вбеспамятстве был после пожара…
        -Какбы вбеспамятстве, какбы после пожара, - упирая наслово «как бы» исмеясь, подхватил юркий просвещенный коммерсант Рябинин.
        -Ох, уж это «как бы», - погрозил мастодонистый Сахаров пальцем скрупным бриллиантом.
        -Вот она, статья-то, вот! - весело выхватил изкармана газетную вырезку Рябинин. - Везде «как бы» да «будто бы»… «будто бы сгорел», «будто бы разорился». Амы, дураки, ислюни распустили. Ха-ха-ха!.. Ну да ничего… Мы свое возьмем…
        -Во-о-зьмем… Завсегда возьмем.
        -Во-о-зьмем!..
        Эта сквозь шутку угроза неособенно понравилась Прохору. «Не замышляют ли что-нибудь, черти? Ну, да если уж надеются взять сменя, так я-то сних вдесятеро сумею взять. Кожу сзубов сдеру».

5
        Губернатор втайге впервые. Когда он узнал, что его будут намедвежьей облаве охранять лучшие звероловы-медвежатники и, таким образом, нет нималейшего шанса наопасность, генерал взбодрился ипринял предложение сэнтузиазмом. Навздохливые же запугивания Исидора Кумушкина: «Козлиное предзнаменованье, ваше превосходительство… Некдобру это… Неизвольте ходить наохоту, вредно…» - генерал сказал:
        -Брось, старик, ныть. Ты видал, какя курицу долбанул вхвост!
        -Акозел, ваше превосходительство, того чище изволил долбануть вашу милость. Авы намедведя хотите. Медведь некозел инекурица. Уж ежели мишка долбанет, то глазки закроете.
        -Брось! Сомной стрелки, охрана.
        -Какугодно, - поджал Исидор губы. - Атолько что я вашу милость неоставлю. Уж умирать, так вместе, ваше превосходительство. Советовал бы вам пред облавой причаститься, ваше превосходительство. Сохрани Бог! Ну иотчаянные вы!.. Эх, жаль, что нет здесь вашей мамзель Софи!..
        -Хо-хо-хо… Воображаю. Аона тебе нравится, старик?
        -Да субтильнее их нет никого насвете, ваше превосходительство… - зажмурился, каккот, Исидор Кумушкин исладко облизнулся. - Одни ручки чего стоят.
        -Хо, ручки!.. Ты бы ее ножки посмотрел…
        -Ку-у-да… - безнадежно крутнул лысой головой Исидор ивесь собрался всплошной поток смеющихся морщин. - Это вам помолодости лет…
        -Да, да… - поднял плечи генерал, отставил по-геройски ногу икрутнул иссиня-черные усы. - Яеще совсем воцвете сил. Хо-хо!.. Аты мои штаны заштопал?
        Генерал выехал втайгу сосвитой. Плелся сИльей Сохатых водноколке ипричастившийся усвященника Исидор Кумушкин. Он вел сИльей душеспасительные беседы инапевал псалмы, какпред смертью. Илья Сохатых нарочно застращивал старика, рассказывая разные небылицы промедведей. Исидор вздыхал, крестился.
        Врали ивчетырехместном экипаже генерала. Рядом сним - инженер Парчевский, напротив - пристав. Он всячески лебезил перед губернатором, снимал снего каждую пушинку, наухабах поддерживал подлокоток, покрикивал кучеру: «Легче! Невидишь, кого везешь?!»
        -Уменя, ваше превосходительство, была собака-ищейка, - неулыбаясь, ссерьезным, достойным полного доверия лицом разглагольствовал пристав. - Она, эта ищейка Дунька, такой кунстштюк выкинула. Янапрогулке спрятал вкусты портмоне смелочью, отошел сверсту ивелел Дуньке искать пропажу. Она чрез двадцать минут приносит мне чужой чей-то бумажник, авнем сто рублей.
        -Хо-хо-хо! - гремел генерал навсю тайгу.
        -Да-с. Ибежит что есть духу голый человек заДунькой, бежит иразмахивает невыразимыми подштанниками. Вчем дело? Оказывается, моя проклятая Дунька, ненайдя моего кошелька, выудила бумажник укупавшегося субъекта…
        -Хо-хо-хо!.. Неужели верно?
        -Факт, факт, факт, - неморгнув глазом, трясет щеками пристав.
        -Авот умоего брата был членораздельно говорящий сенбернар, - начинает Парчевский, подбоченившись. - Так можете себе представить: пес смотрит настоящий внебе месяц, по-собачьи улыбается ипроизносит басом: «Лу-на».
        -Ну, уж вы тоже скажете…
        -Уверяю вас, генерал, уверяю вас!..
        Парчевский ведет себя независимо: он всю ночь сприезжими купцами-золотопромышленниками дулся вкарты, выиграл около четырех тысяч.
        -Возможно, что такие феномены бывают насвете, - кашлянул вусы пристав и, придумывая, какбы переврать Парчевского, услужливо подхватил губернатора подлокоток.
        Вэто время зашитый вмедвежью шкуру Филька Шкворень посиживал возле берлоги, страшно прел, отскуки матерился ивремя отвремени просовывал вмедвежью оскаленную пасть горлышко бутылки, чтоб оросить свой пересохший рот.
        Асаженях впяти, втрущобе, лежала черно-бурая туша вчера убитого огромного медведя.
        -Едут! - закричал свысокого дерева дозоривший мальчишка.
        Иннокентий Филатыч - бегом кФильке Шкворню:
        -Залезай, дружочек! Едут!
        Филька поспешно допил водку изалез впровал, подкорневище древней елки. Иннокентий Филатыч прикрыл лаз хворостом ипобежал навстречу тройкам.
        -Хо-хо-хо!.. Ну, так… Где мое ружье?
        -Ваше превосходительство, батюшка! Прощайте… - кинулся генералу вноги Исидор Кумушкин, досмерти напуганный Ильей Петровичем Сохатых. - Прости меня, грешного, - изаплакал.
        -Старик, старик!.. Какнестыдно?.. Будь героем… Мужайся!
        -Ох, мужаюсь… Ох, мужаюсь!.. - бормотал слуга, невидя отслез света. - Нестоль мужаюсь, сколь пужаюсь…
        Иннокентий Филатыч услужливо подал генералу бельгийскую, снарезными стволами, двустволку Прохора, заряженную пороховыми, безпуль, патронами. Осекрете знали Прохор, Илья Сохатых, Иннокентий Филатыч исам медведь. Впрочем, еще накануне пьяный Филька кой-кому проболтался:
        -Завтра меня губернатор будет убивать… Своеручно…
        -Чего врешь! Зачто?
        -Задвадцать пять рублей…
        Генерал браво встал напервый номер, саженях вдвадцати отберлоги. Сзади него, справа ислева, встали два зверолова - крепких старика, которых Иннокентий Филатыч еще вчера предупредил: «Не сметь стрелять. Зверя должен убить сам губернатор».
        -Авы уверены, что мишка вберлоге? - взволнованным голосом спросил генерал.
        -Так точно, вберлоге, ваше превосходительство! - отрапортовал, взяв подкозырек, пристав.
        -Стрелки! Вы уверены всебе? - притворяясь храбрым иустрашающе выкатывая глаза, обернулся кзвероловам губернатор.
        -Небойся, господин барин, - спокойно ответили звероловы, - будь внадёже.
        -Да я инедумаю бояться. Ясобственноручно пантеру убил вАфрике, - приврал генерал нарочно громким голосом, чтоб все слышали.
        Звероловы прекрасно знали, что летом медведя ипалкой незагнать вберлогу, что медвежьи берлоги сроду небывают наопушке леса; звероловы догадывались, что надгубернатором «валяют ваньку», и, ухмыляясь просебя, тоже прикидывались взволнованными иготовыми пожертвовать собой загубернатора. Новсе-таки предусмотрительный Иннокентий Филатыч счел нужным издали подкашлянуть ипогрозить им кулаком.
        Вверяя себя воле божьей изная, что отказаться отрискованной затеи теперь поздно, генерал внимательно повертел головой, какбы изучая местность, куда, вслучае катастрофы, утекать. Сзади, шагах всорока, - вооруженные верховые стражники, кучка людей, отошедший кним пристав иверный слуга Исидор Кумушкин, сразу поглупевший, какмладенец.
        -Подымайте мишку, - упавшим голосом приказал генерал ивзвел оба курка.
        -Вали! - весело крикнул Иннокентий Филатыч стражникам.
        Те что есть силы заорали, заулюлюкали - «гой, той, той!..»
        -Стоп! - скомандовал Иннокентий Филатыч.
        Все смолкло. Пан Парчевский изпредосторожности вскочил начью-то верховую лошадь.
        Изберлоги раздался глухой медвежий рев. Исидор Кумушкин захмурился и, чтоб неслышать выстрелов, заткнул оба уха перстами. Медвежий рев повторился сострашной мощью. Наглаза генерала отсильного волнения набежали слезы: «Батюшки, - подумал он, - пропал!» Номедлить некогда: изберлоги, рявкая, какдвадцать стервятников-медведей, вылез вмедвежьей шкуре Филька Шкворень, всплыл надыбы, вскинул вверх передние лапы исделал три шага кгенералу. «Бах! Бах»! - грянул генерал. Медведь заревел пуще ишагнул вперед, - генерал бросил ружье и, чуть несшибив сног зверолова, какзаяц, помчался прочь.
        -Упал! Упал!.. - кричали совсех сторон. - Упал!
        -Упал? - остановившись, прохрипел генерал Перетряхин-Островский. - Неугодно ли, какя его, разбойника, срезал… Спервой пули! Адругую уж так, закомпанию… ввоздух.
        -Этто удивительно, удивительно, удивительно, ваше превосходительство! - тряс щеками, пожимал плечами, ударял себя поляжкам ивто же время умудрялся козырять пристав. - Такого стрелка, каквы, впервые вижу, ваше превосходительство, - непереставая, восторгался он.
        -Убили, что ли, зверя-то? - подкултыхал ккучке, окружавшей генерала, трясущийся Исидор Кумушкин.
        -Убили, старина. Яубил!
        -Ну, слава тебе господи, - перекрестился Исидор, изапасные генеральские кальсоны выпали из-под мышки старого лакея.
        -Хо-хо! Это кому? - закатился повеселевший генерал илукаво погрозил смутившемуся Исидору толстым пальцем.
        Медведь еще подрыгивал задними лапами, потом затих. Шесть человек воглаве сначальником губернии сгрудились возле подохшего медведя.
        -Ну, что, брат, лежишь? Хо-хо-хо…
        Новэтот миг подоспевший пристав, незная, чем подольститься кгенералу, сказав: «Да он, кажется, каналья, жив еще», - вдруг выстрелил вмедведя изревольвера.
        -Караул! Убили… - взревел медведь исел по-человечьи. - Жулики вы все!.. Игубернатор жулик…
        Людей молниеносно охватила паника: впереди всех насогнутых ногах улепетывал толстобрюхий пристав, заним кто-то еще, еще, потом Парчевский, апозади - тяжело пыхтящий, брошенный всеми пучеглазый генерал.
        -Вот вы неверили, ваше превосходительство, - задержался Парчевский, - что собака выговаривала «луна»…
        -Аподите вы сосвоей глупой луной!.. Фу! Устал… Нопочему ж его незастрелят?
        -Ваше превосходительство! - подскакал наконе весь насыщенный внутренней веселостью, носерьезный лицом урядник. - Медведь лежит мертвый… Это всем показалось, ваше превосходительство… Возле медведя вас изволит ожидать фотограф.
        -Значит, медведь убит мной?
        -Так точно, вами, ваше превосходительство.
        -Фу! Ничего непонимаю. Исидор! Где Исидор? Идите, господа, кмедведю. Ясейчас. - И, оставив всех, генерал нетвердой, располагающей кмногим догадкам походкой удалился сдрожавшим Исидором вгустой кустарник.
        Меж тем Филька Шкворень был вытряхнут изшкуры, посажен водноколку иувезен Иннокентием Филатычем. Пристав, опрометчиво непосвященный втайну облавы, ранил Шкворня вмякоть ноги.
        -Я, понимаешь, думал, всердце, - подбоченясь, героем катил Филька Шкворень. - Теперича я меньше сотни невозьму.
        -Нехнычь, дадим, - настегивал кобыленку Иннокентий Филатыч изаливался тихим смехом всеребряную свою бороду.
        Теперь решительно все присутствующие, конечно, кроме генерала иИсидора, знали прорискованную затею смедведем, прыскали таящимся смехом, подмигивали друг другу, грозили пальцами.
        -Чш… Идет… - Ивсе какумерло.
        Генерал позировал фотографу, каквеликий путешественник Пржевальский. Гордо поставив ногу нашею матерого, заранее убитого медведя, генерал левой рукой залихватски подбоченился, авправой держал наотлет ружье.
        -Яудивляюсь, господа, - говорил он, посматривая навсех из-под огромного козырька фуражки. - Вчем же дело?
        -Ваше превосходительство! - снял шляпу Илья Сохатых. - Это, исходя изфакта теоремы, неболее, какпроходивший спиртонос-чревовещатель. Комментарии излишни.
        -Ты кто такой?
        -Якоммерческий деятель, Илья Петрович Сохатых, ваше превосходительство.
        -Ага… Гм… Ну?
        Путаясь исостраху заикаясь, Илья Петрович ввысокопарных выражениях объяснил, что человечьим голосом проговорил тогда затесавшийся среди них спиртонос, известный всей тайге нахал, что его, ксожалению, неудалось поймать ичто все побежали отмертвого медведя «вследствие оптики слуха иаксиомы зрения».
        -Ага! Мерси, - устало улыбнулся губернатор.
        Прохор Петрович наоблаве неучаствовал: болела голова, сбивались мысли, вдуше нарастала какая-то сумятица, он остался дома. Нотам втюхался внечто совершенно непредвиденное.
        Незадолго дообеда, вдень охоты, когда он, утомленный, сидел всвоем кабинете набашне, перед ним, каклист перед травой, предстал отставной поручик Приперентьев.
        -Простите, пожалуйста, Прохор Петрович… Ноя, высоко расценивая вашу роль впромышленном мире, непреминул лично явиться квам споздравлением… Хотя, ксожалению, инебыл зван…
        -Извините, поручик…
        -Бывший поручик… Аркадий Аркадьич Приперентьев, если изволите помнить.
        -Это ошибка моей конторы… Аркадий Аркадьевич… Но, припоминается, приглашение вам должны были послать.
        «Подлец, мерзавец, шарлатан! - думал, внутренне загораясь, Прохор. - Вот тебя бы, шулера, надо намедвежью охоту-то послать, тебя бы надо волкам стравить».
        -Ну-с, акакмой бывший прииск?
        -Ничего… Работаем.
        -Прекрасно, прекрасно. Очень рад.
        Прохор снескрываемым презрением присматривался кПриперентьеву. Какая неприятная сомовья морда!.. Вглазах - прежнее нахальство, наглость. Уши оттопырены, лицо пухлое, красное, рот, какусома, сзаглотом. Башка лысая. Весь бритый. Врусской темно-зеленого сукна поддевке.
        -Авы незнаете петербургского купца Алтынова? - резко, колким голосом спросил Прохор Петрович, игубы его задергались…
        -Ах, того?
        -Какого - того?
        -Так, между прочим. Гм. Знаю, знаю… Он тоже вступил впайщики некоего золотопромышленного общества.
        -Какого еще общества?
        -Пока секрет-с…
        «Аинабью же я этому сукину сыну завтра морду… Напьюсь наторжестве инабью», - опять подумал Прохор.
        -Вот незнаю, где мне устроиться? - ласково заулыбался Приперентьев, оскаливая сомовий рот. - Ясвещами.
        -Попроситесь ккому-нибудь, - грубо сказал Прохор ивстал, давая понять Приперентьеву, что разговоры кончены. - Уменя, ксожалению, все помещения распределены между приглашенными наторжество моими гостями.
        -Гм… Пардон… Да, да… - промямлил Приперентьев, нахлобучил наголую голову дворянскую скрасным околышем фуражку, небрежно бросил: - Адье, - и, злобно пыхтя, вышел изкабинета. Находу думал поадресу Прохора: «Ну ипопляшешь ты завтра уменя, битая твоя морда!»
        Прохор мрачно поглядел вширокую спину посетителя, накрасный, каккровь, околыш его фуражки и, когда дверь стреском захлопнулась, угрюмым, надтреснутым голосом сказал впустоту:
        -Проклятые! Все, все доодного, против меня. Начиная сНины. Какнарочно. Сума свести хотят.
        Выведенный изравновесия, он шумно дышал, машинально перекладывая вещи написьменном столе, пугливо, какодинокий втемной комнате ребенок, озирался посторонам. Вего мозгу поскрипывали расстроенные колеса механизма. «Завтра, завтра… - сбивчиво думал он. - Вот завтра я их впорошок сотру, всех унижу. Да, да, обязательно унижу. Генерал, золотопромышленники, акционерное общество какое-то, купчишки. Ха-ха!.. Подумаешь… Дерьмо собачье! Да вот этот бородач Сахаров, мильонщик. Он только иумеет, что колокола вмонастыри жертвовать. Ему батька-старовер шесть миллиончиков чистоганом оставил. Ая смедного пятака начал, сам. Да они все, сгенералом вместе, вподметки мне негодятся. Да я им, кошкиным сынам, завтра всем зады паюсной икрой вымажу - илизать заставлю… Стой! Стой, стой… Тогда зачем же я их звал наторжество? Что зачушь, что зачушь… Нет, нет… Все хорошо будет, каквкняжеских домах. Господи, что такое сомной?» Он провел холодеющей ладонью полбу исбоязнью впомутившихся глазах стал прислушиваться ксамому себе. Запоследнее время он опасался предаваться своим мыслям ивсе-таки немог отстать отних. «Они воображают,
что я свихнулся. Кто они? Нина иПротасов. Дураки, идиоты. Да я исумасшедший умней их восто раз».
        Прохор усталыми шагами подошел кзеркалу идолго, пристально смотрелся внего. Выражение глаз было растерянное, далекое, свнутренним мельканием распада души. НоПрохор подметить этого немог.

6
        Тремя пушечными выстрелами было возвещено миру, что юбилейные торжества врезиденции «Громово» открыты.
        Многочисленные делегации отслужащих, отдельных заводов ицехов, атакже самозванные, неуполномоченные большинством представители рабочих принимались Прохором Громовым вНародном доме подзвуки доморощенного оркестра. Народный дом обильно декорирован зеленью инациональными флагами. Приветствия иадреса звучали неискренне, преувеличенно-хвалебно, подобострастно. Новозбужденный Прохор принимал всю лесть зачистую монету исам набирался вдохновения длягордой ответной речи.
        Вполдень вНародном доме ивозле него открылся обед длярабочих. Обедом распоряжалось полтораста человек, воглаве сИннокентием Филатычем.
        Апочетные гости двинулись вместе схозяином наосмотр выставки иближайших предприятий. Объяснения давал сам Прохор Петрович. Небольшими группами гости поочередно подымались навершину башни.
        Свостока назапад широким плесом плавно текла Угрюм-река. Сцерковью, сбольшими ималыми домами идомишками, новыми хоромами хозяина, утопая взелени садов иогородов, поселок раскинулся поправому, возвышенному берегу. Десятки высоких кирпичных труб изаводских корпусов тянулись вправо ивлево вдоль реки. Наплавной мост идва парома соединяли разъятую водою землю. Поволнам шныряли катера, баркасы, лодки, ялики. Большой караван барж, плотов ипаузков растянулся намного верст. Все пестрело тысячами разноцветных флагов. Акругом этого промышленного уголка, бог весть какими чарами поднявшегося изземли вбезлюдном гиблом месте, разливанное море уходящей вовсе стороны тайги.
        -Ну, имолодец вы, Прохор Петрович! - наперебой искренне восторгались гости. - Прямо надо сказать - русский американец, самородок.
        Попути наприиск «Достань» весь обоз гостей остановился наберегу Угрюм-реки позавтракать. Все небезприятности расположились наприготовленных коврах. Губернатор сПрохором Петровичем ипятью почетнейшими гостями сидели подковровым балдахином. Все ели ивыпивали жадно. Гремела музыка, пел хор цыган, были пляски. Осмотр закончился втри часа дня. Авшесть назначен торжественный обед.
        УНины Яковлевны полон рот хлопот. Правда, ей усердно помогают дамы, жены инженеров исам пан Парчевский. Мистер Кук срадостью примкнул бы кштату Нины, ноон знал, что вряд ли всостоянии будет оказать какую-либо помощь, актому же он зубрит пред зеркалом застольную речь, которая ему неудается.
        -Много превосходный… Прохор Петрович Громофф! Вы есть самый лучший пионер… - говорит он зеркалу, раздувая порезанные бритвой крепкие обветренные щеки. - Пардон, пардон. Адальше? Нет, какэто, какэто?.. - Он вдруг припоминает русскую пословицу: «Хлеб ешь ссолью, аправду режь ножичком»… - Очшень хар-рош… О! О!.. - Ноипословица непомогает: вдохновенья нет, вголове заскок, неразбериха.
        …Рабочие обедом удовлетворены. Разбрелись покаруселям, балаганам, качелям, слушают песни цыган, пляски, сами пляшут, купаются вреке. Вообще благодушествуют. Всюду порядок, пьяных нет. ЗаФилькой Шкворнем, лежащим вбане Иннокентия Филатыча, ухаживают просвирня истаруха знахарка. Филька чувствует себя прекрасно, пьет, ест, орет разбойничьи песни.
        Многие приглашенные, вособенности изместной знати, накануне торжественного дня большими порциями принимали касторку: мужчины - чтоб приготовить пищеварительные органы кнаибольшему поглощению вкусной пищи, женщины, кроме этой цели, руководились идругой: поих наблюдениям, касторка придает особый блеск очам.
        Вполовине шестого двери парадной столовой открылись. Предшествуемые губернатором, подруку сНиной Яковлевной, иПрохором Петровичем, подруку схорошенькой женой золотопромышленника Хряпина, гости парами идут поковрам встоловую, сверкающую хрусталем, серебром, бронзой ифарфором, путано топчутся возле стола, разыскивая печатные карточки суказанием места каждому.
        Возле ближнего узкого края стола сел губернатор, справа отнего - Нина, слева - отец Александр. Удальнего конца - Прохор Петрович, Протасов ихорошенькая, похожая наитальянку, Хряпина. Вцентре стола важно восседал нахрапом залезший Аркадий Аркадьевич Приперентьев, рядом сним - пан Парчевский, купцы Рябинин иСахаров. Красивый архимандрит Дионисий имел справа ислева отсебя двух местных красоток: жену инженера идочь подрядчика. Был председатель контрольной палаты, действительный статский советник Нагнибеда, директор гимназии ссыном-студентом, начальник горного губернского правления ссупругой ипрочие.
        Чести быть приглашенным удостоился иИлья Петрович Сохатых. Он, старшие служащие икое-кто извтороразрядной уездной знати обедали заотдельным столом. Великолепный же дьякон Ферапонт, облаченный вширокую, табачного цвета, шелковую рясу (дар Нины), сидел вблизи пристава, возвышаясь надве головы надвсеми. Он суров итемен ликом, он стыдится грубых богатырских рук своих, навсегда почерневших откузнечной работы. Отец Александр строжайше запретил ему произносить «многолетие» вполный голос, опасаясь, что именитые купцы развесят уши и, чего доброго, переманят его встолицу:
        -Прогнуси как-нибудь… поневнятней: «Горлом страдаю, мол».
        Квеличайшему сожалению, автор этого романа кначалу обеда запоздал, автор небудет изображать изысканного великолепия громовского пира, автор лишь попал кмоменту, когда губернатор, сбокалом шампанского втрясущейся руке, кончал свой спич:
        -…во всей природе. Явас спрошу, господа, что может быть ценнее икраше золота, которое наш гостеприимный хозяин, воблаго царю иотечеству, добывает изнедр земли? Краше золота, блестящей бриллиантов, господа, это - женская святая красота. Значит, эрго: женщина есть венец творения. И, присутствуя среди такого рода женщин, я свеликим благоговением пальму первенства отдаю вручки нашей божественной хозяйки, поистине царицы бала, великолепной Нины… Ээ… ээ… Нины Яковлевны…
        -Урра!..
        -Виноват, я некончил, господа… - Достаточно подвыпивший вспотевший генерал почтительно нагнулся всторону сидевшего слева отнего отца Александра, осторожно подхватил его волосатую, вкрупных веснушках руку, смущенно бросил: «Ах, пардон», - и, быстро исправив ошибку, чмокнул нежную ручку сидевшей справа отнего хозяйки. - Итак, господа, я пью заздоровье человека исключительной силы иславы, подобным человеком вправе гордиться вся наша матушка Русь! Япью заздоровье господина Громова иего очаровательной богини Нины… ээ… ээ… Яковлевны… Ура, господа!
        Направых хорах музыканты заиграли туш, налевых - доморощенный хор рявкнул «многая лета». Втриста глоток гости кричали «ура»; те, что поближе, чокались схозяйкой, схозяином.
        -Увас, генерал, прекрасный талант трибуна, - польстил старику отец Александр.
        -Привычка, батюшка, привычка, - басил генерал, хрупая золотыми зубами поджаренный всыре сухарик.
        Ножи нервно застучали отарелки, шум смолк, встал сответным словом Прохор. Сразу зажглись четыре бронзовые смногочисленными огнями люстры. Поток света пыхом упал набелый стол ихлынул вовсе закоулки зала. Игра бликов итеней отчетливей отчеканила лица сидевших. Пространство наполнилось пышной торжественностью.
        Подстриженный, рослый, суровый, вофраке, сорденом впетлице, врученным ему прибывшим изПетербурга чиновником министерства торговли ипромышленности, Прохор Громов олицетворял собою фигуру крупного, сознающего свою мощь дельца.
        Все взоры повернулись кнему. Уженщин сладко замерло сердце, иглаза после касторки ослепительно блистали. Дьякон Ферапонт разинул рот. Угенерала отвисла нижняя губа сзернышками осетровой икры. Израсщеперенного носика Ильи Сохатых упала прозрачная капля. Стешенька иГруня - дискант иальт, - вытянув лебединые шеи, перевесились через перила хор. Чиновник особых поручений Пупкин сделал им амурный жест рукой. Отставной поручик Приперентьев, оседлав свой мясистый нос огромными очками, уставился наглым взглядом вПрохора. Архимандрит Дионисий оправил мантию инаскоро провел гребенкой поусам ибороде. Нина - вволнении - насторожилась. Протасов внимательным взором изучал виньетку настоловой ложке. Червяк, ползущий полистку красовавшейся ввазе хризантемы, вдруг притих, готовясь всем крохотным тельцем своим внимать человеческой мудрости. Икактолько притих червяк, начал Прохор:
        -Ваше превосходительство, милостивые государыни имилостивые государи! (Тут архимандрит сосвященником передернули вобиде плечами: оратор легкомысленно отнес их тоже ккатегории «милостивых государей», безвсякого титула согласно духовному сану.) Вы собрались сюда, милостивые государыни имилостивые государи, чествовать Прохора Громова, то есть меня. Вы, званые, сошлись наэто пиршество, чтоб разнести впоследствии повсему свету добрую весть омоих делах, то есть - оделах Прохора Петровича Громова иникого больше, никого больше… Ну что ж, очень рад. Спасибо. Спасибо… Авпрочем…
        Прохор колким взглядом окинул всю застолицу изкрая вкрай. Перед ним сплошь - маски, хари, звериные рыла. «Ярастопчу вас всех… Презренная слякоть, мразь!» - говорили его глаза. Он насупил брови, откинул солба упавшие вихры волос ирезким голосом, ссилой заостряя смысл произносимого, стал продолжать:
        -Яненавижу мир!.. Имир ненавидит меня. Эту тему, милостивые государи, я разовью вдальнейшем.
        Хлестко брошенные фразы заставили всех насторожиться по-особому. Чавканье прекратилось. Спокойная доселе психическая атмосфера дрогнула.
        -Янестану останавливаться навсех этапах моей жизни. Натом, какотец послал меня мальчишкой наневедомую Угрюм-реку, где я тогда почти погиб. Это первая моя гибель. Итолько чудом спасенный, я покаким-то неведомым путям попал вдом моей будущей жены. Янебуду задерживать ваше внимание итем, какя, сделавшись женихом Нины, был ввергнут милейшим отцом моим исложившимися вто время обстоятельствами вомут страшных противоречий сотцом, сматерью, слюбимыми иненавидимыми мною людьми, наконец - ссамим собой. Втаком капкане жизни, неимея нималейшей поддержки извне, алишь доверяясь своим силам, я вновь погиб. Это вторая моя гибель. Номне кажется, что я ее тоже поборол. Илипокрайней мере борюсь ссобой, доконца преодолевая ее всвоем сердце…
        Прохор опустил взлохмаченную голову, иПротасову показалось, что изглаз говорившего закапали втарелку слезы. Новот лицо вскинуто, брови нахмурены резче, слова летят срешимостью.
        -Япреступник! - крикнул он инервно покосился назад, через плечо, точно ожидая удара вспину. - Да, я преступник. Непугайтесь инеудивляйтесь.
        Новсе были удивлены, аНина испугана. Брови ее исковеркались страхом.
        -Янехочу быть вашим прокурором. Мы все равны, потому что вы тоже преступники, какикаждый живущий вэтом мире человек. Ясвами говорю наэтот раз какравный.
        -Верно, верно! - вдруг заорал фистулой пьяненький Иннокентий Филатыч. - Правда исвятость поравнять людей немогут. Грех всех равняет. Все мы греховодники! Все водной грязи, значит - равные…
        Накрикуна зашипели, застучали ножами. Нина раздельно сказала через стол:
        -Прохор! Прошу тебя переменить тему.
        -Ивообще, господа, надо выбрать председателя.
        -Ваше превосходительство! Просим… Просим…
        -Кхо!.. кхо… кхо… Благодарю… - подавившись рюмкой коньяку, забодал генерал охмелевшей головой. - Прохор Петрович!.. Прошу вас… Продолжайте втом же духе…
        Прохор уперся вкрай стола, раскачнулся, напрягая мысль, иснова оседлал слова, какбешеную лошадь:
        -Ясказал - все мы преступники. Иэто истина. Это утверждает нефилософ-лицемер, неморалист-потатчик, ая - преступник изпреступников.
        «Вали, вали, кайся. Очень хорошо!» - вдруг услышал Прохор внутренний свой голос, похожий наголос старца Назария, иуши его вспыхнули.
        -Да, я преступник. Бывают, милостивые государи, разного рода преступления. Ноубийство человека есть преступление тягчайшее. Однако, господа, иное преступление иного субъекта может быть объяснено, понято ипотому оправдано… Да, оправдано, хотя бы внутри собственного сознания так называемого преступника. Аоправданное преступление уже неесть преступление посуществу; оно неболее каклогический поступок, продиктованный неотвратимыми обстоятельствами жизни. Но, господа, тень этого поступка может омрачить душу совершившего его. Ежели душа потрясена, то эта проклятая тень воспоминаний может разрушить душу, довести человека добезумия. Да, милостивые государи, это так… Добе-зу-ми-я…
        Прохор Петрович поник головой, накрепко зажмурился, приложил ладонь колбу исдавил сильными пальцами виски.
        -Но, господа, - вновь выпрямляясь, сказал он, - тот человек, которого воспоминания осмелом факте могут довести добезумия, неесть человек. Это неболее какполучеловек; это, простите, слякоть. Аслякоть никогда невсилах совершить поступка, имя которому налживом языке людей есть преступление. Значит, лишь удел сильного совершать большие преступления. Атак какя преступник… («Так, так, вали, кайся доконца, кайся», - подзуживал Прохора все тот же голос.) Так какя преступник крупного масштаба, то я вправе считать себя человеком огромной силы воли…
        -Пардон, пардон, - постучал встол перстнем председательствующий инадва смысла улыбнулся. - Окаком своем преступлении вы изволите говорить?.. Смею спросить, что это запреступление?
        -Он пьян, он пьян, - зашептались, заехидничали гости. НоПрохор был трезв, лишь качалась душа его.
        -Прохор! Кончай речь. Пей заздоровье гостей. Ур-ра! - закричала переставшая владеть собой Нина.
        -Урра! Кончайте речь… Вы утомлены. Кончайте!..
        Бледный, пожелтевший какслоновая кость, Прохор провел полбу холодными пальцами, вильнул взглядом всторону Ильи Сохатых, сосредоточенно ковырявшего взубах вилкой, ишумно передохнул. Ноги его дрожали.
        -Итак, какое же ваше преступление? - повторил свой вопрос генерал, иподнятые наПрохора глаза его сложились вдве узкие щелки.
        «Ну что же ты? Кайся вовсем, кайся!..» - приказывал Прохору внутренний голос.
        -Первое мое большое преступление, если угодно вашему превосходительству, - это… это… - Исмутившийся Прохор, будто испугавшись ответственности засвои слова, вдруг замялся. Вего мыслях молниеносно промелькнули - ночь, выстрел, Анфиса уокна… Всех близких Прохора охватила оторопь. Кровь бросилась Нине вголову, Нина силилась вскрикнуть, кинуться кмужу, ноее поразило тяжелое окаменение. Лицо Прохора покрылось мраком. Настроение всего зала стало напряженным доотказа.
        -Первое мое преступление, - ударил втугую тишину железный голос, - первое мое преступление есть то, что я, ничтожный человечишка, недоучка, разрушил мир тайги, перевернул тайгу вверх корнями, внедрил встоячее болото деятельную жизнь. Свыражения ненависти такому болотному миру я иначал свою речь.
        Исразу, точно рухнувшая гора пронеслась покосогору мимо, напряженное настроение оборвалось. Нина вдруг весело улыбнулась, первая забила владоши, ее подхватил весь зал.
        -Ах, сукин сын, дочего он ловко!.. - простодушно вырвалось уИннокентия Филатыча. Он полез было целоваться кПрохору, нобыл схвачен зафалды сразу четырьмя руками.
        -Яненавижу мир, имир, то есть болото, спячка, взаимно ненавидит меня. Ну инаплевать! - Эти резкие, неуемные слова, срываясь сего губ, звучали презрительно. - Темные души, считающие себя светлыми маяками мира, непонимают моей конечной, поставленной пред собой задачи. Они незнают инемогут знать, куда я приду.
        Сидевшие вразных концах стола Протасов иНина приэтих словах переглянулись инеприятно поежились. АПрохору снова почудилось: заспиной его кто-то топчется, дышит огнем исмрадом… Нозаспиной было пусто, заспиной была стена. Прохор быстро нащупал вжилетном кармане порошок кокаина и - вноздри. Затем стал продолжать:
        -Обольщенные разными допотопными моральками, эти коптящие небо маяки мешают мне развернуться вовсю мочь, ненавидят дела мои, ненавидят меня самого, какносителя темной силы исплошного мракобесия. (Теперь переглянулись трое: Протасов, Нина, священник.) Япрекрасно помню слова моего милого Андрея Андреича Протасова, которого я немогу несчитать выдающимся инженером иорганизатором. Протасов вспоре сказал мне: «Ваш ум больше, чем сила его суждения». То есть, что практический ум мой гениален, ноневполне развит. Ятогда ответил ему, что гениальный практик игениальный мечтатель - это два медведя водной берлоге, это два врага. Икогда обе столь разные поприроде гениальности, упаси боже, совместятся водном человеке, душа такого человека, какколенкоровый лоскут, стреском раздерется пополам…
        -Простите! - крикнул Протасов. - Янесогласен сэтим!..
        -Милый Андрей Андреич! Вы несогласны? Так позвольте сказать вам: разбойник Громов всегда шел наперекор тому, счем согласны люди. Иэто, может быть, мое второе преступление…
        -Прохор!!! - изкаких-то туманов, извсхлипов метели тускло вскричала Синильга, Анфиса иль Нина. Ирезко: - Прохор, сядь!!
        Прохор Петрович вздрогнул, качнулся, вдруг как-то ослаб. Вушах, вголове гудели трезвоны. Посунулся носом вперед, затем - затылком назад, широко распахнул глаза вмир. Ему показалась сумятица. Чистое поле, нестол, адорога, уходящая вдаль все уже, все уже. Итам, вдалеке - Анфиса счайной розой уплатья. «Сгинь!» - пришлепнул он ладонью встолешницу, идорога пропала. Опять белый стол, цветы, вина, звериные хари. Щадя Нину, Прохор хотел оборвать свою речь, ноуже немог осадить свои вскипевшие мысли. Прохор сказал:
        -Например, жена моя Нина Яковлевна, блистая всеми добродетелями неба, берется запрактическую деятельность. Ия предсказываю, что очень скоро обратятся внуль сначала все ее капиталы, апотом ивсе дела ее. Янежелаю укорять ее, я только ей напоминаю, что нельзя служить одновременно иБогу имамоне, счем, конечно, немогут несогласиться идуховные лица, присутствующие здесь. Ангел невсилах стать чертом, ичерт неможет обратиться вангела. Еще труднее представить себе ангелочерта, вопреки желанию Нины видеть вомне такое немыслимое, такое противоестественное сочетание.
        Последние фразы Прохор Петрович промямлил невнятно, вспотычку. Он говорил обэтом, адумал отом, очем-то… совсем одругом… Шепоты трав илесов все тише итише. Наступило большое молчание. Вдруг Прохор, какбы внезапно взбесившись, сразу взорвал тишину:
        -Ядьявол! Ясатана!
        И, приподняв хрустальный графин, ударил им встол. Хрусталь звякнул и - вдребезги. Общий вздрог, крики, лес зашумел, покрытая снегом поляна вскоробилась, итам, накраю, воздвигала себя семиэтажная башня величия. Башня качалась, какголенастая подветром сосна, колыхалась поляна, колыхался весь мир, иПрохор Петрович, чтоб непотерять равновесия, схватился застол.
        -Вы видите башню? («Сядьте, пожалуйста, сядьте», - кто-то тащил его заполы вниз.) Небойтесь, враги мои… Прохор Громов действительно черт. Ячерт! Нечертенок, асильный черт, скогтями, рожищами ихвостом обезьяны. (Тут Прохор Петрович вскинул дрожащие руки истрашно взлохматился.) Вомне дух сатаны, самого сатаны!.. Исмею заверить, что дух сатаны вомне силен, какчесночный запах. Он вомне неистребим, его немогли выжечь измоего сердца нимолитвы пустынников, нимои собственные стоны вминуты душевной слабости.
        Прохор Петрович залпом выпил стопку водки ипугающим взором глянул навсех сразу ининакого вотдельности. Доктор чрез дымчатые очки внимательно наблюдал заним. Прохор видел лишь обрывки жизни: чей-то бокал свином сам собой опрокинулся, поснегу скатерти растеклась пятнами кровь; ножик резал окорок; плечо дремавшего генерала горело вогне эполет свисюльками; черный клобук принакрыл чью-то голову; левый глаз Приперентьева, большой, какяйцо, плыл прямо наПрохора.
        -Да! - ударил он встол кулаком, ипризрачный глаз сразу лопнул. - Ясатана, топчу копытами все, что встает мне поперек дороги, пронзаю рогами всех недругов, хватаюсь когтями занеприступные скалы илезу, кактигр, все выше, выше! Акогда подо мной расступается почва, я цепляюсь хвостом обезьяны задерево, раскачиваюсь иперелетаю чрез пропасть. Ивот, работая сразу всеми атрибутами черта, я достиг известной степени славы, власти имогущества. Вы, господа, видели свершины башни, что сделал настоячем болоте сегодняшний именинник Прохор Петрович Громов, некий субъект тридцати трех лет отроду, сгустой сединой вволосах? - Прохор скрестил нагруди крепкие руки, повернул свой стан вправо-влево, вытер вспотевшее лицо салфеткой игрузно уперся каменными кулаками встол. - Итак, я вславе, я всиле, вмогуществе! (Именно вэтот, аневиной момент счерного хода вкухню вошел списьмом бородатый человек, аследом заним - Петр Данилыч Громов, отец.) Но, господа, вбитве сжизнью я взял только первые подступы, я взобрался лишь напервый этаж своей башни. Правда, этот путь самый труднейший, он начат снуля. Вданное время мои предприятия
оцениваются втридцать три миллиона. Ровно чрез десять лет я сумею взойти навершину башни. Ктому времени я стану полным владыкой края, имои предприятия будут цениться втрижды триста тридцать три миллиона, то есть вмиллиард! - Прохор задыхался отслов, отмыслей, отбурных ударов сердца, его глаза горели страшным огнем внутренней силы ираскрывавшегося вдуше ужаса. - Но… Но… - Он сжал кулаки, погрозил кому-то вдаль и, вновь покосившись назад, через плечо, весь передернулся. - Но… я чувствую пред собою могилу… Нехочу! Нехочу!.. - Он зашатался ивскинул ладони клицу, покрытому мертвенной бледностью.
        Кнему бросился доктор. Вскочила Нина, вскочили Протасов ипьяненький Иннокентий Филатыч. Протирал глаза задремавший генерал, ему почему-то пригрезился говорящий по-человечьи медведь.
        Вкоридоре слышались рев, хрип, борьба. Удерживаемый лакеями, лохматый, жуткий Петр Данилыч все-таки вломился наторжественное пиршество и, потрясая кизиловой палкой, орал диким голосом:
        -Убийца!.. Преступник!..
        Прохор Петрович поймал отца ужаснувшимся взором. «Призрак, призрак, покойник… Это неон, тот всумасшедшем доме».
        -Это призрак!.. Нина! Ваше превосходительство!.. Что это значит? Откуда он?
        -Убийца! - ринулся настрашного сына страшный отец. - Преступник, варнак! Отца родного… Вдом помешательства… Будь проклят! - Он вырвался, запустил всына палкой, был грубо схвачен ивытащен вон. - Ва-ва-ваше сходительство! Он Анфису уб… Изру-ру… - вылетали сквозь зажимаемый рот смолкавшие выкрики.
        Гости стояли взастывших позах, каквживой картине насцене. Спины сводил всем мороз. Какснег белый, Прохор тоже дрожал, непопадая зуб назуб. Нина Яковлевна, вдруг ослабев, упала вкресло, жестокие спазмы вгорле душили ее, нонебыло ниоблегчающих слез, нирыданий.
        Чтоб замять небывалый скандал, все взялись забокалы, закричали «ура», «Да здравствует Прохор Петрович!», «Да здравствует Нина Яковлевна!». Пьяные выкрики, шум, лязг, звяк хрустальных бокалов. Гремела музыка. Вздыбил, какбашня, великолепный дьякон Ферапонт (отец Александр кивнул ему: «Вали вовсю»), повернулся лицом киконе ипустил, какизмедной трубы, густейший бас:
        -Благоденственное имирное житие! Здравие же испасение… Ивовсем благо поспешение…
        Пред взвинченным Прохором стоял лакей списьмом наподносе. Дьякон забирал все гуще, Прохор, бледнея, читал невнятные каракули:
        «Прошка Ыбрагым Оглыъ еще нездохла я жывойъ я прибыл твой царства».
        -Кто принес?
        -Человек вочках… Желает вашу милость видеть.
        Дьякон оглушал всю вселенную:
        -Прохору!.. Петровичу!.. Гро-о-о-о-мо-ву!!!
        Все гости доединого, забыв Прохора, забыв, где иначем сидят, разинув рты ивыпучив глаза, впились взорами вревущую глотку исполина-дьякона.
        Прохор, весь разбитый, взволнованный, незаметно пробрался вкухню. Увыходной двери, держась задверную скобу икакбы приготовившись влюбой момент удрать, стоял лысый низкорослый бородач. УПрохора враз остановилось сердце, резкий холод пронзил его всего:
        -Шапошников!!! Как? Шапошников?! - выдохнул он ипопятился.
        -Да, Шапошников… Синильга сАнфисой вам кланяются. Ястого света.
        Дверь хлопнула, посетитель исчез. Повара, бросив ножи, ложки, сковородки, стояли вытянувшись, каксолдаты.
        …Лишь только Прохор Петрович скрылся иззала, ревностный службист - чиновник особых поручений Пупкин, подобщую сумятицу, зудой зудил вуши дремавшего генерала:
        -Помните, помните, ваше превосходительство: господин Громов все время упирал всвоей гнусной, глупейшей речи: я, мол, преступник, я преступник…
        -Что? Преступник? Кто преступник? Ага, да… - помаленьку просыпался крепко подвыпивший начальник губернии.
        -Вот вам, ваше превосходительство… Ивдруг подтверждение, вдруг эта лохматая персона, какой-то старик… Это родной отец Прохора Громова. Представьте, генерал, он был упрятан всумасшедший дом своим сыном… Факт, факт… Иопять же упоминание старика окакой-то Анфисе… Ваше превосходительство! Да тут бесспорный криминал. Какая Анфиса, какое убийство?..
        -Что?.. Гм… Да, да. - Полусонный генерал очнулся, протер глаза, крякнул, попробовал голос: - Кха, кха! Что? Вы думаете? Гм…
        Он вдруг почувствовал себя крайне обиженным, сразу вспомнил козла, кактот дважды ударил его взад рогами, еще вспомнил он, какего чуть ненасильно поволокли намедвежью облаву икакмертвый медведь обозвал его жуликом. И, наконец, - эта пьяная речь богача, вся взаковыках, вся внедозволенных вывертах: то он преступник, то дьявол; это вприсутствии-то самого губернатора… Ну, нет-с!.. Это уж, это уж, это уж… Гм… Да. Это уж слишком!
        Генерал запыхтел, двинул одной ногой - действует, двинул другой - тоже действует, ипопробовал встать. Оперся встол пухлыми дланями, струдом оторвал плотный отсиженный зад, весь растопырился, снатугой выпрямил спину, устрашающе выпучил глаза и, каккабан назадних ногах, куда-то пошагал.
        -Подать его!.. Подать сюда! - упоенный всей полнотой власти, рявкал он. - Где хозяин? Подать сюда! Где его отец? Подать, подать, подать!.. Явам покажу! Расследовать! Немедленно!.. Вы забыли, кто я? Где хозяин? Схватить, арестовать!.. Анфиса? Пресечь!.. Анфису пресечь. Явам покажу медведя скозлом!
        Пупкин, пристав, уездный исправник взамешательстве следовали заозверевшим генералом, блуждали глазами, вовсе стороны вертели головой, незнали, что делать. Тут генеральские ноги вскапризились, генерал дал сильный крен вбок, эполеты утратили горизонтальность, левая эполетина - кдьякону, кдьякону, кдьякону, и - оглушительный взрыв, будто рванула громами царь-пушка:
        -Мно-о-га-я!! Ле-е-таааа!!!
        Гулы ираскаты распирали весь зал, стены тряслись, гудели бокалы, гудело вушах пораженных, оглохших гостей. Генерал прохрипел: «Что, что, что?» - посунулся прочь отвзорвавшейся бомбы, зажал свои уши, колени ослабли, и - сесть бы ему напол, ноон шлепнулся вмягкое кресло, ловко подсунутое кем-то изпублики.
        Меж тем ошарашенный, всеми оставленный Прохор хотел войти встоловую, однако поглупевшие ноги пронесли его дальше. Скользя плечом постене коридора, он миновал одну, другую, третью закрытую дверь ипровалился вседьмую дверь - вволчью комнату. Он упал наволчий, набитый соломой постельник, рядом спосаженным нацепь зверем.
        -Черт!.. Коньяку переложил, - промямлил Прохор Петрович. Новдруг почувствовал, что чем-то тяжелым, кактам, уАлтынова, его ударило позатылку. Он застонал, крикнул: - Доктор! - илишился сознания.
        Хор впятьдесят крепких глоток пел троекратно «многая лета». Гости все еще находились подколдовским обаянием феноменального голоса дьякона: вих ушах стоял звон итреск, какпосле жестокого угара. Меж тем сметливый Иннокентий Филатыч успел сбегать вхозяйский кабинет и, вернувшись, ловко отвел втень портьер-гобеленов опасного гостя - чиновника Пупкина.
        -Прохор Петрович очень просил вручить вам, васкородие, вот этот подарочек. Непобрезгайте уж… - Ион сунул ему вкарман портсигар изчистого золота.
        Пупкин опешил, ноподарочек принял сразвязной любезностью. АНина Яковлевна, оправившись после легкой истерики, атаковала оглушенного дьяконом генерала Перетряхин-Островского. Она повела его подруку кпустому креслу мужа и, наклонясь куху низкорослого своего кавалера, говорила ему воркующим голосом:
        -Какой вы милый, какой очаровательный. Япрямо влюблена ввас.
        -Да? Хо-хо… Гран мерси, гран мерси. Новы ж - богиня Диана. Нет, куда!.. Сама Психея должна быть увас вуслужении… - Генеральские ноги продолжали пошаливать; он спотыкался, наезжая золотой эполетой наНину.
        -Генерал, я уверена, вы непридадите значения этому… этой… этой выходке моего свекора, ведь он же психически тяжко…
        -Да!.. Тут, знаете. Даа… Гм, гм… Тут, какбы сказать…
        -Ну вот, мы иподплыли. Садитесь вкресло мужа, будьте хозяином пиршества. Ая вашей милой Софи… Язнаю, я все, все, все знаю, - сигривой улыбкой загрозила она точеным мизинчиком. - Вы плут, ах, какой плут! Вы дляженщин, я вижу, небезразличны…
        -Хо-хо!.. Гран мерси, гран мерси, - поцеловал он ей руку взасос.
        Аона ему шепотом:
        -Вашей Софи я припасла кой-какой сувенирчик: колье сбриллиантами.
        Генерал браво поднялся, щелкнул шпорами итрижды самым изысканным образом чмокнул вароматную руку Дианы. Нототчас дал крен ишлепнулся вкресло:
        -Премного рад замою мерси… Гран Софи, гран Софи…
        Тут молодая Диана, заулыбавшись глазами, зубами ивсеми морщинками, подплыла кПриперентьеву. Считая его кровным недругом мужа, она усадила его рядом ссобой:
        -Здесь вам, милый мсье Приперентьев, будет удобнее…
        АИннокентий Филатыч что-то нашептывал Наденьке. Та улыбалась и, вспыхнув вся, жмурилась, строила глазки всторону седого, мясистого, вчерных усах губернатора.
        Пир продолжался.
        -Господа! - встала хозяйка сбокалом шампанского. - Мой муж захворал, сним сейчас доктор. Знаете, бесконечные хлопоты поподготовке юбилейных торжеств, бессонные ночи, заботы, - страшно переутомился он. Ну иподвыпил, конечно. Исразу как-то ослаб. Уж вы извините, господа, что так вышло. Япредла… Яподымаю бокал задрагоценнейшее здоровье нашего почетного гостя, его превосходительства Александра Александровича. Ура, ура, господа!
        Чокнулись - выпили. Музыка - налили.
        -Господа! - поднялся русобороденький Пупкин. - Наш глубокоуважаемый Прохор Петрович - один изсолиднейших деятелей нашей великой страны. Его незапятнанные совесть ичесть общеизвестны… (Тут Рябинин иСахаров крякнули, аИннокентий Филатыч чихнул ивесело выкрикнул: «Вот правда, вот правда!») Его коммерческий гений тоже набольшой высоте. НоПрохор Петрович, привсех своих деловых положительных качествах, наделен еще изумительным даром слова. Его прекрасная, вся вярких сравнениях речь, произнесенная свеличайшим пафосом вжесте ислове, могла бы служить блестящим образцом длялюбого оратора… - Пупкин говорил горячо икрасиво, время отвремени хватаясь рукой закарман сзолотым портсигаром.
        Чокнулись - выпили, музыка - налили. Исыпались тосты затостами. Шампанское лилось рекой, каквсказке. Дважды пытался подняться сответным тостом ибравый генерал Перетряхин-Островский, носделать это ему никак неудавалось.

7
        Пьяных гостей развозили собеда поквартирам натройках, разносили наруках. Илья Петрович Сохатых ушел домой пешком, ноподороге валялся.
        Нагенерала, помещавшегося втрех парадных комнатах верхнего этажа, напала икота. Он умолял Исидора соединить его потелефону смадемуазель Софи, нотрезвый Исидор всячески старался уверить генерала, говоря ему всотый раз, что «мы втайге, амамзель затыщу верст вгороде» ичто «вы, государь, изволили перекушать наобеде, оттого икота, авот будьте любезны, сударь, ваше превосходительство, раздеться иложиться сбогом спать». Генерал, икая иподмурлыкивая «ля-ля-ля», доказывал Исидору, что он спать нехочет, авот наденет шубу, лыжи ипойдет бить медведя. Исидор ударял себя победрам, тихо смеялся, говорил:
        -Теперича сильная жара, лето наулице, авы изволите молвить - лыжи.
        -Хо-хо-хо… Лыжи? Яговорю - чижик!..
        Чижик, чижик, где ты был?
        НаФонтанке водку пил, -
        подплясывал генерал, расстегивая подтяжки.
        -Эх, молодость! - кряхтел старенький Исидор, помогая молодящемуся барину раздеться. - Уему-то навас нет…
        -Хо-хо-хо!.. Ачто? Ачто? Яеще, брат… Ачертовски хорош пломбир… Иэто самое… «Клико», «Клико»…
        -Да, «Клико» неплохое, ваше превосходительство. Авдостальном вам поможет русалочка одна. Ая прогуляться начасок пойду. Вы, сударь, русалок небоитесь?
        -Хо-хо! Я? Русалок? Нисколько, - сказал добелья раздетый генерал.
        Исидор вышел, втолкнул вдверь кгенералу Наденьку, асам направился вблагоухающий цветущим табаком сумеречный сад.
        …Вдесять вечера зажгли иллюминацию. Водиннадцать часов натрех разукрашенных огнями пароходах, сдвумя оркестрами идвумя хорами, гости отплыли напрогулку поУгрюм-реке. Счастливая Наденька подлетала то кодному знакомцу, то кдругому и, смеясь сквозь носик, говорила:
        -Поздравьте!.. Теперь я исправничиха. Мой дурак повышение послужбе получил.
        Наголовном пароходе - Прохор Петрович сНиной, генералом ипрочими почетными гостями. Новоявленный сердечной щедростью Наденьки исправник неотходил отгенерала. Прохор подчеркнуто весел, беззаботен.
        -Господа! - простер он свою длань вомрак, какфальконетовский Медный всадник. - Посмотрите, какая красота кругом.
        Действительно, было феерично. Какизумрудная, врезанная втьму игрушка, блистала тысячами лампочек башня «Гляди воба». Скалистые берега реки вомногих местах освещались вспышками разноцветных бенгальских огней. То здесь, то там вдоль пореке взрывались блещущие искрами причудливые фейерверки. Вершины сопок, какжерла огнедышащих вулканов, пылали огнищами костров. Все это вмиллионах дробящихся созвездий опрокидывалось, каквзеркальную бездну, вгустые чернила вод.
        Наголовном пароходе трижды взмахнули горящим факелом. Свышки башни мальчишка крикнул вниз:
        -Федотыч! Эй, Федотыч!
        -Чую-ю!..
        Иодин задругим загремели, потрясая ночь, пушечные выстрелы. Через пять минут взорвался стоявший упротивоположного берега дощатый фрегат. Вместе совзрывом хлынул изнедр фрегата разноцветный каскад огней. Фонтаны искр осветили ночь намногие версты, имчались вмрачное небо, одна задругой, жар-птицы, драконы, черти, бабы-яги. Вот взлетел илопнул вчерных облаках главный трюк искусства пиротехники - золотисто-огненный транспарант: «Прохор Громов Х лет».
        Ошеломленные гости ахали, визжали, били владоши, кричали «ура». Надрывались оркестры, пели хоры, оглушительно бухали пушки.
        -Колоссаль, колоссаль! - беспрерывно хрипел простудившийся мороженым, охмелевший мистер Кук. - Канонада, каквСевастополь!.. Каквочшень лютшей рюсска пословиц: «Мушик сначала грянет, потом перекрестится», - блистал он вдамском обществе знанием русского языка ирусской истории.
        Только Прохор Петрович, недавно видевший величавый пожар тайги, равнодушно взирал ссатанинской мудростью вглазах навсе эти глупенькие огонечки.
        «Шапошников… Шапошников… Сумасшедший батька… Встают изгроба мертвецы… Анфиса, Синильга, Шапошников… Иэтот дьявол Ибрагим… Нет, я отказываюсь понимать, что сомной творится». Сердце Прохора тонуло втоске, однако он очень весело, очень беспечно продолжал болтать сгостями. Эта подчеркнуто чрезмерная веселость Прохора Петровича все больше ибольше начинала беспокоить следившего заним доктора вдымчатых очках. (Хирурга Добромыслова напиршестве небыло: он убоялся тайги и, пробыв прибольнице около месяца, уехал восвояси.)
        -Мне ваш супруг ненравится, - наплохом немецком языке сказал доктор Нине, потеребливая длинными пальцами ассирийскую свою бороду.
        -Ядавно опасаюсь заего здоровье, - ответила Нина. - Аэта сегодняшняя речь! Господи, хоть бы скорей все кончилось, все эти праздники! Но, ради бога, что сним?
        -Нечто вроде начальных признаков психастении.
        -Какнекстати. Нокакие же причины, доктор?
        -Душевные потрясения, вроде скандального появления папаши. Сверхнормальные частые выпивки… Ну… злоупотребление кокаинчиком.
        -Опасно?
        -Недумаю. Хороший отдых - ивсе пройдет. Впрочем, я неспециалист.
        -Мерси. Яудивляюсь, какэто могли пустить отца… Ну, отлично… Потом поговорим. - Иона крикнула: -Господа! Нужно спешить набал. Скоро час ночи.
        Пароходы повернули вспять.
        Прохор непринимал участия втанцах. Счетырьмя приезжими изстолицы он сидел усебя вобширном кабинете, довольно неуютном, отделанном впсевдомавританском стиле.
        -Простите, что так совпало… Правда, неудачно, ночто ж поделаешь? Коммерция, - спыхтящим сопением начал деловой разговор бывший поручик Приперентьев. - Итак, многоуважаемый Прохор Петрович, принеся вам должное поздравление сдесятилетием вашей блестящей деятельности, мы, ксожалению, должны огорчить вас следующим известием: внадлежащих инстанциях столицы я возбудил дело оботобрании отвас, милостивый государь, принадлежащего мне поправу золотоносного участка…
        -Ичто же? - небрежно поднял Прохор бровь, носердце его больно сжалось.
        -Тот товарищ министра, который…
        -Который теперь неудел, - перебил Приперентьева Прохор. - Авы преемнику сумели всучить большую взятку, чем та, которую дал я сановнику вотставке. Так?
        -Вы это говорите присвидетелях?
        -Япровашу взятку говорю лишь предположительно, апросвою - да, я говорю открыто, присвидетелях. Ноя недумаю, что законы империи могут быть подкупны привсяких обстоятельствах. Я, вовсяком случае, буду свами тягаться вочто бы то нистало. Это во-первых. Аво-вторых, вприиск «Новый» мною вложено больше двух миллионов рублей.
        -Вряд ли, соколик, вряд ли, - посморкался вкрасный платок седобородый купчина Сахаров. - Мы прииск осмотрели. Основные затраты там тысяч двести - триста. Так, кажется, приятели?
        -Так, так, небольше, - подтвердили все трое.
        Впрочем, лысоголовый невзрачный старичок споджатыми губами, присяжный поверенный Арзамасов, добавил:
        -Самое большое - триста пятьдесят тысяч. Вместе сновым переоборудованием. Вместе сдрагой.
        «Янисколько небоюсь тебя, Ибрагим… Нисколько небоюсь. Вот увидишь».
        -Ичто же? - поднял другую бровь Прохор.
        -Аты, соколик, - встряхивая искладывая вчетверо свой платок, затрубил грубым басом Сахаров, - ты наэтом прииске сумел уже взять миллиончика два-три.
        -Явзял, может быть, пять миллионов ивозьму еще триста тридцать три, новам, господа, ифунтика золота понюхать непридется.
        -Простите, Прохор Петрович, - разжал тонкие губы юрист Арзамасов ипоправил наутлом носу золотые очки. - Позвольте вас ввести вкурс дела. Прииск «Новый» ивесь прилегающий кнему золотоносный участок перейдут вскором времени вруки акционерного общества сосновным капиталом впять миллионов рублей. Акционерами являются крупные коммерсанты России, втом числе присутствующие ввашем кабинете господа Рябинин иСахаров, атакже кой-кто иззападноевропейских капиталистов. Мы льстим себя надеждой, что ивы, Прохор Петрович, неоткажетесь вступить внаш…
        -Спасибо, спасибо… - расхохотался Прохор. - Можете льстить себя надеждой сколько угодно. Нообэтом еще рано говорить. Нет-с, дудочки!.. Шиш получите! Два шиша получите! Да что я вам - мальчишка? Сегодня мое, азавтра ваше? - Прохор стал нервно шагать покабинету, подымая свой резкий голос наверхние ноты. - Авы бы учли всвоих умных башках…
        -Простите… Нельзя ли корректнее…
        -…вы учли мой личный труд, мою опытность, которые я вложил вэто дело? Да я свой труд вмиллиард ценю!.. Триста тысяч, триста тысяч! Подумаешь, какие явились оценщики! Авам, господин лейтенант Чупрынников, то есть, виноват… поручик Приперентьев, вам-то совершенно непростительно было даже иподымать вопрос овозврате прииска. Ваш брат бросил этот участок напроизвол судьбы, неприкоснувшись кнему, авы онем инезнали даже. Впрочем, вам ивашему двойнику лейтенанту Чупрынникову, шулеру имерзавцу, ха-ха-ха!.. да, да, пожалуйста, неморщитесь инепяльте наменя страшных глаз, - вам, шулеру имерзавцу, виноват, невам, аподлецу Чупрынникову, который обокрал меня утолстомясой Дуньки, уАвдотьи Фоминишны, вам такие гадкие делишки, конечно, невпервой…
        -Господа, предлагаю удалиться… Что это, что это, что это?!
        -Господин Громов! - раздался крик. - Имейте ввиду, господин Громов, что вакционерное общество входят высокопоставленные особы.
        -Плюю я навысокопоставленных особ! Дляменя они - низкопоставленные! - несдержно гремел Прохор, изрта летели брызги. - Прииск есть ибудет мой. Явооружусь пушками, пулеметами!..
        -Вакционерном обществе принимают участие особы императорской фамилии, - предостерегающе звучал зловещий голос, ноПрохор ничего неслышал.
        -Явооружу всех рабочих, всю округу. Берите меня войной! Яникого небоюсь, нимерзавца купца Алтынова, которого я спущу вНеву подлед, ниИбрагима, ниАнфисы… НиШапошникова. Никого небоюсь!..
        -Какого Ибрагима? Какой Анфисы?
        Прохор, каквынырнувший изомута утопающий, тяжко передохнул, схватился заспинку кресла, хлопнул себя ладонью влоб, иглаза его растерянно завиляли:
        -Простите, простите, господа, - сказал он жалостно имягко. - Яочень устал… Три часа ночи… Яболен… Я, господа, спать хочу.
        Ноему внимала лишь обнаженная пустота кабинета. Прохор болезненно сморщился и, пошатываясь, направился кковровой оттоманке.

8
        Торжества продолжались инавторой инатретий день. НоПрохор Петрович вних неучаствовал: он сотрадой отдался предписанному доктором покою и, кроме огорченной его поведением Нины, никого непринимал.
        Гости разъехались. Соснежной поляны, где взимней, средь лета, обстановке пирующие катались назапряженных внарты оленях, слушали таинственные волхвованья двух шаманов, угощались мороженым, теперь убиралась возами соль, игравшая роль снега.
        Люди всех предприятий Громова стали наработы. Началось новое десятилетие, обещавшее Прохору Петровичу несметное, миллиардное богатство, авместе сним - блеск славы, вершину величайшего могущества.
        Так, пламенея мыслью, Прохор бросил вогненной запальчивости гордый вызов миру.
        Ноон, видимо, незнал, каккруты склоны всяческих вершин людских мечтаний, какие рвы выкопала жизнь вокруг престолов личного благополучия, вкаких трущобах может оказаться человек, искатель тленной славы, ивкакой мрак, вознося себя надвсем, он может пасть.
        Обэтой простейшей мудрости сто раз твердила Прохору иНина. Однако Прохор, награни двух десятилетий, стал глух, стал слеп ичерств гораздо более, чем прежде.
        Вся душевная деятельность Прохора Петровича протекала теперь подзнаком перечувствованных им живых сновидений.
        Первый студный сон - стихийный пожар тайги, когда Прохор встрахе всего наобещал рабочим: «Ребята, спасайте мое иваше», - акакпрошла опасность, отвсего отрекся. Второй сон - предкровавые дни икровавый расстрел рабочих. Третий сон - мать-пустыня сдвумя старцами, сожившей Анфисой. Четвертый студный сон - торжественное пиршество, проклинающий сына отец, реальная тень Ибрагима-Оглы, воскресший измертвых прах Шапошникова.
        Ивсе это вместе - стихия пожарища, галлюцинаций, призраки, кровь - нещадно било понервам, путало мысли. Прошлое стало настоящим, инастоящее отодвинулось назад. Реальности прошлого плотно окружили его совсех сторон, восстали пред ним вовсей силе.
        Он жил вних идействовал, вэтих реальностях прошлого. Апоступки текущего дня, все дела его, занятия, приказы служащим, разговоры, волнения ему грезились сном, проходили втумане, касаясь сознания лишь одной своей гранью.
        Новся трагедия втом, что, обольщенный внутренним голосом алчности, ослепленный блеском славы ивпогоне занею, Прохор Петрович ничего этого подметить всебе немог: он продолжал жить иработать так, какжил бы наего месте всякий иной человек, незамечающий помрачения своего главного разума.
        Да, главный разум был помрачен, новеличайший затейник - ум - ясен, и - действовал. Ясным умом окинув грядущее десятилетие, Прохор Петрович издал приказ: выработанный, дающий небольшие доходы прииск «Достань» пока что закрыть, подземные шахты его затопить водой, чтоб неграбили жулики. Авсех рабочих сэтого прииска перебросить наприиск «Новый», отходящий кпетербургским хозяевам. Сюда же перебросить пятьсот землекопов скончающихся дорожных работ.
        Вести наприиске «Новом» работы вдве смены, день иночь. Работать способом хищников, какназемле неприятеля, то есть брать главные жилы ибогатые россыпи, остальное бросать. Пусть петербургские дьяволы-хваты сосвоими высокопоставленными особами илицами царской фамилии жрут объедки собильного стола Прохора Громова.
        -Это навсякий случай, - сказал он горнякам-инженерам Абросимову, Образцову иглавноуправляющему Протасову. - Ноя более чем уверен, что им нивжизнь неоттягать уменя этого прииска. Шиш возьмут!
        Однако сглазу наглаз сПротасовым Прохор сказал:
        -Яхотел просить вас, Андрей Андреич, поехать вПитер идействовать там вотношении золотоносного участка так, какбы действовал я, - сшироким размахом, нещадя средств.
        -Так действовать, какдействовали бы вы, Прохор Петрович, я немогу, конечно.
        -Да, понимаю. Там пришлось бы взятки давать. Небудет ли там всвоей роли Парчевский? Каквы думаете?
        -Ядумаю, ежели говорить откровенно, что ввысоких сферах прииск отвас отнять предрешено. Ивы невсостоянии будете этому противиться. Вделовых разговорах сюристом Арзамасовым я узнал, что акционерное общество, кроме своего основного капитала впять миллионов рублей, получило отгосударственного банка десятимиллионную субсидию, аврезерве уних бельгийские ианглийские капиталисты, крупные тузы. Акционерное общество, кроме вашего участка, скупило умногих золотопромышленников их предприятия, так сказать, накорню. Так что… Сами видите…
        -Да, - вздохнул Прохор. - Ну, плевать! Наоткрытые Образцовым золотые участки сейчас же сделать заявку.
        -Сначала надо их осмотреть.
        -Ладно. Как-нибудь наднях…
        Вторым приказом Прохора Петровича было: спервого числа понизить заработок всем рабочим надвадцать процентов, рабочий день вовсех предприятиях удлинить надва часа. Составить новые договорные условия. Недовольных немедленно рассчитать свыдачей им вперед двухнедельного заработка.
        Трудящийся люд всем этим, каквнезапным громом сбезоблачного неба, был ошеломлен. Нопартии новых рабочих, прибывающих изЕвропейской России, итолпы нанятых поотдельным деревням сибиряков - все это резко меняло обстановку исразу снизило поднятую было бучу среди старых громовских рабочих. Крикливые голоса притихли, огонь вглазах угас, народу вновь предстояло покориться своей прежней доле, изменить которую невсилах оказалась ипролитая кровь.
        Итак, все по-старому. Лишь сотни трупов спростреленными спинами перевернулись подземлей. Аповерх земли - зубовный скрежет, потайные слезы, пьянка.
        Так Прохор Громов начал свое новое десятилетие, уподобившись евангельскому псу, пожирающему свою блевотину.
        Блестящим этим началом был сбит спанталыку иАндрей Андреевич Протасов. Апотрясенная Нина растерялась:
        -Что мне делать? Что делать? Нет, это сумасшествие…
        НоПрохор, зная противоборство Нины, нивчем теперь снею несоветовался, он вовсе выключил ее изсвоего обихода, отгородился отнее стеной оскорбительного молчания игрубых фраз, ходил возле нее свыпущенными, какодичалый кот, когтями.
        Нина остро чувствовала это, но, замыкаясь всвой собственный мир, переживала беду молча. Она все-таки решила встать поотношению кмужу напуть борьбы. То есть обратиться ктем же практическим мероприятиям, что ипрежде, новшироком масштабе. Иного пути умерить алчность, защитить трудящихся иэтим самым предотвратить гибель всего дела она невидела. Приступая вместе сПротасовым корганизации крупных работ, она очень боялась опасных длясебя последствий. Она знала, что докрайних пределов взбесит мужа, что пьяный муж может убить ее своими руками илиподослать убийц.
        Такому предчувствию Нины, может быть ипреждевременно и, пожалуй, очень жестоко, помог Протасов.
        Однажды поехал он вместе сНиной наодну изтаежных речонок, где им были открыты графитные залежи.
        -Ты можешь здесь начать свое выгодное дело, - сказал Протасов. - Эту мою находку я пока всекрете держу. Богатый графитом участок я дарю тебе, Нина. Но… Надо все обдумать, все взвесить. Дело втом, что Прохор Петрович дляменя перестал существовать какчеловек, цельная личность. Ореол гениальности, которым я вначале обольщен, окончательно померк внем. Та глупость, которую он делает сейчас, обнаруживает вПрохоре Петровиче, прости завыражение, потерявшего совесть готтентота. Надвадцать процентов снизить рабочим заработок, надва часа удлинить день - ведь это черт его знает что!.. Теперь надо ожидать новой забастовки, новых расстрелов. Ноя предвижу, что Прохор Петров илибудет убит рабочими, илиуничтожит себя сам. Это ясно. Ивот теперь самое главное. - Голос Протасова задрожал, грудь вздымалась взволнованно. - Любишь меня?
        Вопрос поставлен открыто, отсудьбы ксудьбе, идляНины совершенно неожиданно.
        -Да, - беззапинки ответила Нина.
        Протасов вовсе непредвидел столь быстрого ответа и, еще более волнуясь, спросил:
        -Можешь ты быть моей женой?
        -Нет. Япродолжаю любить Прохора, я чувствую сним внутреннюю связь, я невсилах расторгнуть ее.
        Они сидели укостра пред кипящим чайником. Трое сопровождавших их стражников обедали возле другого костра, вотдалении.
        Притворяясь хладнокровным, Протасов достал изкармана бумажник, избумажника - докладную записку прокурора Стращалова наимя министра юстиции обубийстве Анфисы Козыревой, молча подал эту записку Нине, асам пошел купаться.
        Нина читала долго, изглаз ее капали слезы прямо набумагу, чернила расплывались, иплыла пред Ниной прошедшая юность ее. «Бедная Анфиса, бедная я!» - вздыхала Нина, идушевный мрак окутывал ее сплошным туманом.
        Освежившийся икакбудто еще более спокойный, Протасов сидел подле нее.
        -Таинственные слухи обубийстве милой Анфисы моим мужем мне давно знакомы. - ИНина подчеркнуто набожно перекрестилась. - Ноя им, дорогой Андрей, все-таки неверю. Уж ты прости меня. Может быть, тебе это неприятно, какнеприятно ито, что я помолилась задушу мученицы… Ноуж… я такая.
        Протасов, перестав притворяться спокойным, задышал чрез ноздри, бурно.
        -Яимею идругие доказательства того, что убийца Анфисы - Прохор.
        Нина неответила.
        Непонимая, почему Нина молчит, Протасов начинал раздражаться. Ему страстно хотелось, чтоб Нина так же крепко поверила, что муж ее убийца, каквэто верил он, Протасов.
        -Напристани я встретился сполитическим ссыльным Шапошниковым, родным братом того, который сгорел вместе сАнфисой, - чуть вздрагивающим голосом сказал Протасов. - Этот Шапошников теперь служит унас вконторе. Унего предсмертные письма брата. Вних…
        -Ах, неверю я нивашим Шапошниковым, нивашим прокурорам! - раздраженно прервала Нина. - Яверю здравому рассудку. Прохор добезумия любил Анфису, поэтому он немог ее убить. Он скорей себя бы убил.
        -Отелло тоже любил Дездемону. Амежду тем…
        -Это выдумал Шекспир. Он лжец!
        -Это невыдумка. Это неписаный закон человеческих страстей.
        Вновь наступило, какдоотказа натянутая струна, тугое молчание.
        -Итак, это твое последнее слово?
        -Да, последнее. Присложившихся обстоятельствах я немогу быть твоей женой. Тем более что наши верования идут слишком разными путями.
        -Ах, Нина! Мне скучно десять раз доказывать тебе одно ито же. Прямо дочертиков…
        -Вот, ты говоришь - борьба требует жертв, крови. Отец Александр говорит, что борьба должна быть бескровной, идейной. Где же правда? Эта разноречивость утверждений прямо ужасна. Она угнетает, мучает меня.
        -Брось, Нина! Твоя игра внаивность, прости, начинает раздражать меня. Ты прекрасно понимаешь, где правда. Нотебе, рожденной вбогатстве… Погоди, погоди! Дай кончить. Твой либерализм, конечно, - красивый жест. Твой альтруизм есть результат поповского запугивания тебя каким-то Страшным судом, каким-то «тем светом». Привсех твоих плюсах натуры втебе много наследственных минусов, вкоторых ты, всущности, инеповинна. Ты дочь богача инемогла быть иною.
        Нина вупор смотрела наПротасова большими печальными глазами. Протасов, больно стегая Нину словами, залюбовался ею. «Какая ты красавица!..» - чуть непроговорил он вслух.
        -Спасибо залекцию… Ноя ведь некурсистка, Андрей, - иронически сказала Нина. - Так что же ты отменя все-таки требуешь? - внезапно загораясь, почти вскрикнула она.
        Протасов привстал сземли наколени и, заложив руки вкарманы штанов, приготовился высказать свою мысль доконца.
        -Ятребую того, чего ты невсостоянии исполнить, - сгрустью начал он исделал маленькую паузу. - Ятребую, чтоб ты все свое имущество отдала наборьбу освобождения народа. Ятребую, чтобы ты стала такой же неимущей, какия. Ты погляди, какие муки терпят так называемые «царские преступники». Ими переполнены тюрьмы, каторга, ссылка. Явесь заработок отдаю им. Уменя задушой нигроша… Ятребую… нетребую, анижайше прошу тебя стать ради высокой цели нищей. - Он опять сделал паузу, подкултыхал наколенях квзволнованной Нине, неосторожно опрокинул бутылку бургундского ивзял Нину заруку: - Тогда мы, равные стобой вовсем, начали бы новую жизнь. Твоя совесть, Нина, стала бы сразу спокойной, ивэтом ты обрела бы большое длясебя счастье. Нонет, - вздохнул Протасов, выпустил ее руку, закрыл глаза иотвернулся. - Этого никогда небудет. Нет…
        Тогда Нина бросилась ему нагрудь, заплакала исквозь слезы засмеялась.
        -Андрей, Андрей!.. Какой ты чистый, какой ты замечательный!..
        -Ягрязный, я обыкновенный… Меня даже упрекают, что я пляшу поддудку капитала… Нет, плохой я революционер… - схолодным равнодушием принимая ее ласки, сурово ответил Протасов. Он поднял бутылку, взболтнул ее. - Вот… ибутылку опрокинул. Все вытекло, - сказал он, пробуя улыбнуться. Ивдруг почувствовал, каквнезапно, отблизости любимой женщины, все забурлило внем, кровь одуряющим вином бросилась отсердца повсем жилам. Он - красный, растерянный - хотел впервые обнять Нину, новсе-таки сдержался.
        -Ахочешь, я нарисую тебе другой проект возможного существования? - утирая слезы ибодро улыбаясь, сказала Нина.
        -Да. Хочу.
        Глаза Нины загорелись творческим воодушевлением:
        -Язабираю Верочку, забираю все свои ценности, говорю Прохору: «До свиданья, я тебя нелюблю, я покидаю тебя навсегда». Затем уезжаю стобой, Андрей, ксебе народину. Уменя же там богатейшие дела, сданные насрок варенду. Есть изолотые прииски. Мы наэтих насиженных местах организуем стобой широкую общественную работу. Мы все свои предприятия передаем рабочим. Пусть они будут настоящими хозяевами, анам стобой платят жалованье, ну, ну, хоть подесяти тысяч вгод каждому изнас. Иты будешь мой муж, ия буду женой тебе.
        -Имы будем жить так, пока нас неарестуют, - снасмешливой жалостью улыбнулся Протасов ипоцеливал Нине руку. - Анас арестуют ровно через месяц после того, какмы сделаем рабочих хозяевами. Нас засадят втюрьму, рабочих разгонят, богатства отберут вказну. Вот ивсе. Ты этого хочешь?
        -Нет, я этого нехотела бы, - чрез силу засмеялась Нина.
        Новот она вся изменилась: какбудто сойдя сосцены исбросив костюм актрисы, она оделась всвой обычный наряд. Лицо ее стало серьезным, вглазах появился особый блеск душевного подъема.
        Протасов отступил нашаг, сбоязливым интересом взглянул нанее.
        -Милый Андрей! - сказала она решительным голосом. - Неверь ничему, что ты отменя только что слышал. Это фантазия девчонки. Стать потвоему рецепту нищей я немогу инежелаю. Нет, нет! Ядолжна жить иумереть втом звании, вкотором поставила меня воля Бога.
        Протасов сразу почувствовал, какмежду ним иНиной встала стена неистребимых противоречий. Он понял, что эту стену нечего ипытаться свалить. Его брови гневно были сдвинуты, ивыразительные губы обвисли вуглах. Лицо стало желтым, больным.
        -Андрей, милый! Ты уже немолод. Твоя голова вот-вот поседеет. Издоровье твое стало сдавать. Тебе неклицу принадлежать ккасте революционеров-безбожников. - Нина порывисто приблизилась кПротасову, скрестила вмольбе руки, иголос ее зарыдал: - Заклинаю тебя, будь добрым христианином! Окинь большим своим умом тот путь, куда зовет Христос. Прими этот путь - он зовется Истиной. Ижизнь твоя пойдет вдобром подвиге. Асам ты…
        -Простите, Нина Яковлевна, - резко отвернулся отнее Протасов. - После стольких лет, проведенных свами, после стольких моих свами бесед напользу нашего развития мне крайне печально, поверьте, крайне печально видеть ввашем лице новоявленную квакершу! Простите, ноэтот тип женщины давным-давно устарел. Ятеперь ясно вижу, какой вы друг рабочих…
        УНины повисли руки. Протасов отошел отнее икрикнул стражникам:
        -Ребята! Пора!..
        Доктор ездил отПрохора кПетру Данилычу, отсына котцу. Впрочем, старик мало нуждался впомощи доктора. Он предъявил Прохору требование овыдаче его собственных, Петра Данилыча, денег. Прохор послал отца кчерту.
        -Живи, где живешь. Питаешься? Какие деньги тебе еще? Спасибо заскандальчик. Очень жалею, что неубил тебя тогда. Предупреждаю, что если ивпредь будешь раздражать меня, попадаться мне наглаза, знай, что камера всумасшедшем доме тебе обеспечена.
        -Ну, будь здоров, выродок! - Старик грозно застучал впол палкой, затопал, заорал: - Знай иты, чертов выродок! Язавтра же еду вПитер кцарю, все ему протебя открою, подам прошение, десять соболей вконверт суну… Царь оттебя все отберет, атебя велит повесить надереве. Покачаешься, убивец, впетле-то!..
        Сбежавшимся назвонок лакеям Прохор сказал:
        -Уберите отменя этого сумасшедшего, илия вышвырну его вокно.
        Вэтот же день уПрохора было бурное объяснение сНиной. Вконце концов дело уладилось: Нина уверила мужа, что старик будет отправлен вМедведево, аесли припадки буйства станут сним повторяться, она, человеколюбия ради, снова пристроит его впсихиатрическую лечебницу.
        Насамом же деле Нина распорядилась так: она дала старику векселями иналичными пятьдесят тысяч изсвоих средств, он выдал подписку, что никаких претензий кфирме Прохора Громова больше иметь небудет, уехал сженой всело Медведево, всвой прежний дом, открыл большую торговлю. Анна Иннокентьевна сделалась богатой купчихой, завела крупное хозяйство; сердце ее, выкинув Прохора, успокоилось - она стала еще усердней жиреть.
        Прохор ходил петухом, хохлился, пил. Руки его начинали чуть-чуть трястись. То идело бормотал себе поднос:
        -Небоюсь Ибрагишки… Небоюсь Ибрагишки…
        Ездил поработам один, сдвумя револьверами, свинтовками иштуцером.
        Вскоре получилось известие, что мануфактурно-продуктовый склад трех лесопильных заводов ограблен тысяч надесять шайкой бандитов. УПрохора утратилась острота ощущений кмалым потерям иприбылям: его мечты упирались вмиллиард, всравнении скоторым все остальное - плевок… Поэтому он отнесся кничтожным убыткам равнодушно; только сказал:
        -Язнаю, чье это дело. Ибрагим шалит.
        Исправник Федор Степаныч состражниками иследователь тотчас же выехали наместо покражи.
        УНаденьки, какэто нистранно, ночевал мистер Кук. Вместе подвыпили. Мистер Кук оставил Наденьке восемьдесят семь рублей тридцать копеек - все, что ссобой захватил, - ивпьяном виде пролил наее грудь много слез.
        Всплакнула иНаденька.
        Чрез три дня исправник возвратился. Вновом мундире сзолотыми погонами - взгляд воинственный, усы все так же вразлет - он прибыл сдокладом кПрохору Петровичу.
        -Следствием выяснено, кто ограбил склад, - говорил он хозяину. - Настене склада надпись, представь себе: «Здраста Прошка, это я Ыбрагым Оглыъ». Янарочно списал впротокол сошибками. На, полюбуйся. Ноя клянусь тебе, Прохор Петрович, что проклятый каторжник моих лап неминует. Клянусь!
        Прохор, кудивлению исправника, вответ лишь ухмыльнулся вбороду: «Плевать… Янебоюсь его, небоюсь…» - поерошил нечесаную гриву волос, подмигнул исправнику:
        -Приходи, Федя, сегодня вечерком намою половину. Бери гитару да Наденьку. Яскличу Стешу сФерапонтом, еще старика Груздева. Ну, еще кого? Повара своего позову да кучеров скухарками, Илюху можно… Вообще попроще…
        -Прохор Петрович, - мазнул поусам исправник изавертел глазами. - Удобно ли мне? Ведь я все-таки исправник… Атут - кучера.
        -Убирайся кчерту! Должен зачесть считать! - крикнул Прохор, ируки его затряслись. - Где присутствую я, там все навысокой горе. Иникаких «удобно ли».
        Музыкальные вечеринки, изредка устраиваемые Ниной, мало прельщали Прохора Петровича. Там бывало неплохое струнное трио; жена инженера мадам Шульц хорошо играла нарояле, сама Нина тоже непрочь иногда блеснуть своим голосом, апочасти модернизованной цыганщины частенько отличалась очаровательная Аделаида Мардарьевна.
        НоПрохор Петрович притворялся, что вмузыкальном искусстве он ничего непонимает, даже вшутку как-то сказал: «Когда брекочат наклавишах, мне хочется, каксобаке, выть». Его появление среди гостей всех немножко смущало, все почему-то ждали отнего илиоскорбительного намека, илиявной грубости; настроение сразу снижалось, непринужденность меркла. Самое лучшее, конечно, если Прохор Петрович сядет кзеленому столу перекинуться ввинтишко, проиграет рублей двадцать иуйдет.
        -Куда же ты? - остановит его Нина Яковлевна.
        -Прохор Петрович, что же вы?! - хором воскликнут обрадованные гости.
        -Да так… Пройтись. Скучновато увас: нидраки, нискандалов. Аглавное - навинцо ты очень скуповата, Ниночка. - Иковсем: - Вы, господа, требуйте отнее выпивки… Какого черта, всамом деле! Япрекрасно знаю, например, что мадам Шульц пьет вино каклошадь…
        -Ах, что вы, что вы! - отмахивается та румяными ручками, пытаясь состроить жалкую гримасу смеха.
        Все натянуто хохочут. Смеется иПрохор.
        -Амистер Кук, - продолжает он, - впрошлое воскресенье вылакал втрактире четверть водки, скушал целого барана иприполз домой набровях…
        -Онет, онет! - отчаянно трясет щеками ивесь вспыхивает сидевший напуфе уног Нины почтенный мистер Кук. - Чрез щур сильно очшень… очшень преувеличен, очшень колоссаль! Один маленький румочка… Ха-ха-ха! Какэто, ну какэто?.. «Пьяный приснится, адурак - никому». Ха-ха-ха!..
        Поддружный, наэтот раз естественный смех Прохор Петрович, уходя, бросил:
        -Да, вы, мистер Кук, правы: дурак никому присниться неможет, даже той, укого вногах сидит…
        -Ода! Ода! - несразу поняв грубость Прохора, восторженно восклицал счастливейший Кук исладко заглядывал вочи божественной миссис Нины.
        Вообще чопорных журфиксов жены Прохор Петрович избегал. Он любил веселиться по-своему…
        Вот исейчас - гулеванье его началось озорное ипьяное. Надвух тальянках мастерски играли: кабацкий гармонист слепец Изумрудик икучер Яшка - весь вкумачах, весь вбархате, анаберестяных рожках - три пастуха хозяйских стад.
        Огромный кабинет набит махорочным дымом, какосеннее небо облаками. Старый лакей Тихон затопил камин. Накрытый скатертью письменный стол - вобильной выпивке ипростенькой закуске. Здесь командует Иннокентий Филатыч Груздев. Он всех гостей безпередыху угощает, асам непьет. Прохор же Петрович выпивши сутра, однако впопойке откучеров неотстает инехмелеет. Только басистый голос его болезненно хрипит иалеет лицо запьянцовской кровью.
        Гостями повыпито изрядно. Всех потянуло послушать хороших русских песен.
        -Нарожках, нарожках! - забила владоши, запрыгала красотка Стеша. - Прохор Петрович, прикажите…
        Мрачный Прохор поднес трем пастухам постакану водки, старику сказал:
        -Ану, коровий полковник, разутешь.
        Пастухи залезли нашироченную кушетку и, подогнув вгрязнейших броднях ноги, уселись по-турецки. Агости - плечо вплечо - прямо наполу, спиной кпылавшему камину, лицом крожечникам.
        -Какую пожелаете? - спросил старик иупер впол конец саженной своей, обмотанной берестою дуды.
        Нержавчина наболотнике травоньку съедала,
        Некручинушка меня, добра молодца, печаль сокрушала, -
        красивым контральто подсказала Стеша.
        Прохор еще больше помрачнел, поморщился. Стеша припала щекой кего плечу. Пастухи сплюнули натысячный ковер, отерли губы рукавом и, надув щеки, задудили.
        Ивот разлилась, распустила павлиний хвост седая песня. Переливчатый тон рожков был грудаст исилен. Мягко ипевуче, скаким-то терзающим надрывом, вылетали звуки то круглыми мячами, то плавной итугой струной… Особенно выразительно выговаривал рожок меньшого пастуха - Ерошки. Выпучив зеленоватые глаза инадув брюхатенькие щечки доотказу, Ерошка совсей страстью вел главную мелодию… Иказалось, будто сильный женский голос вовсю широкую грудь иотсамого сердца звучит безслов. Иесли закрыть глаза - увидишь русскую бабу, пышную ирумяную. Вся вкумачах, скрестив нагруди загорелые руки, она плывет надполями посолнечному воздуху ипоет, поет, незная зачем, незная длякого…
        Вкладывая впевучий рожок все мастерство, Ерошка еще сильней надувает лоснящиеся щеки; ему вторит свирель Антипки, и, какскладный фон, расстилает подпесню свой басок дуда «коровьего полковника».
        Насыщенная большой тоской проголосная песня сладко сосет самые сокровенные чувства человека. Все затаили дыхание, кой укого блестит наглазах слеза. Атрехголосная мелодия, раздирая тишину кабинета, царит ицарствует. Она нежно хватает засердце, умиляет огрубевшую, всю вмозолях душу: ипросторно душе людской игрустно.
        Ивспоминается расслабевшему отпесни слушателю далекий, нотакой родимый край давно утраченного счастья, где все друзья, где владычествует пленяющая ласковость иничем неомраченная любовь. Горе, горе человеку, забывшему ту чудесную страну младенческой неоправданной мечты!
        -Ну песня, ну песня! - растроганно покрутил головой старик Груздев. - Какпосердцу гладит… Эх ты!
        Рожки взрыдали последний раз исмолкли. Все сидели, опустив огрузшие воспоминаниями головы. Старый хозяйский лакей Тихон стоял, прислонившись ккосяку окна; ему нехотелось утирать слез, катившихся начерного сукна сюртук.
        -Слушайте дальше слова этой песни, - глубоко передохнув, будто захлебнувшись вздохом, проговорила Стеша. - Слушайте, пожалуйста…
        Сушит да крутит меня, молодца, славушка худая,
        Чрез эту худу славушку сам я погибаю…
        Смысл этих слов больно уязвил Прохора Петровича. «Ну, прямо променя», - угрюмо подумал он и, сразу вскипев, грубо оттолкнул отсебя замечтавшуюся Стешу.
        -Кчерту эту панихиду!.. Эй, гармонисты! Яшка! Сыпь веселую, плясовую! - крикнул он.
        Ивесь строй кабинета переключился нагульбу. Бражники потянулись кчаркам, зашумели. Гармонисты стали налаживать своя тальянки.
        -Ану, спляшем!
        Дьякон сбросил рясу, прогудел:
        -Уберите подальше ваши стульчики. Ато я их, неровен час, покалечу.
        Исправник, желая угодить хозяину, снял шашку, принялся спомощью Тихона стаскивать мундир, - он тоже готовился кплясу. Жеманная Стеша имясистая кухарка Аннушка, похохатывая, оправляли узеркала смятые прически. Захмелевшая Наденька тянула смолодым пастухом густую душистую сливянку. Илья Петрович Сохатых зверски икал итщетно придумывал, чем бы распотешить хозяина. Наденька затянулась изкрепкой трубки пастуха, закашлялась икрикнула:
        -Ну, ачто же вы плясать-то?!
        Персидский ковер скручен втугое бревно, водружен ккамину. Десятипудовый жилистый дьякон встал против семипудового брюхатого исправника. Их разделило пространство шагов вдесять.
        -Готово?
        -Готово.
        -Вали!
        Изумрудик сЯшкой хватили натальянках. Дьякон повел плечами, оглушительно присвистнул исгиком:
        -Иэх, кахы-кахы, кахы-кахы! - подобно подъятому надыбы коню, сотрясая пол истены, дробно протопал поскользкому паркету.
        Кони новы, чьи подковы!
        Кони новы, чьи подковы!! -
        отбрякивал он пудовыми сапогами, каккопытами.
        Исправник тоже подпрыгивал, тряс брюхом, сверкал лакировкою сапог, звякал шпорами; он сразу же вспотел, обессилел и, отдуваясь, повалился накушетку.
        -Слабо, слабо! - кричал ему дьякон и, посвистывая разбойным посвистом, стакой силой ударял впол каблуками иподметками, что покабинету шли гулы, какотружейных залпов.
        -Ану, вприсядку! - Ивзъерошенный, страшный видом Прохор выскочил насредину круга.
        Гармонисты взревели громче, кним пристали рожечники, идаже старый Тихон, забыв солидность, начал дубасить самоварной крышкой всеребряный поднос.
        -Эх, кахы-кахы-кахы-кахы-кахы!!
        Отярого топота двух богатырей - дьякона иПрохора - подпрыгивали окна, стоял грохот, звон вушах, какнавойне, иказалось, домище лезет вземлю.
        -Вали-вали-вали! - подзуживали гости.
        Вот хрустнул, скоробился фасонистый паркет, изящные куски мореного дуба ирозового дерева впанике поскакали из-под ног, какскользкие лягушки.
        Железная натура Прохора Петровича, казалось, клала наобе лопатки все понятия очеловеческой выносливости, природа зверя превозмогала все: после угарного вовсю ночь пьянства, опохмелившись холодным квасом иниминуты невздремнув, он всемь часов утра, прямо спира, уже был всвоем кабинете набашне. Акучер Яшка идве кухарки споваром, еще непроспавшиеся, валялись подстолом вдомашнем кабинете Прохора Петровича, где шла ночная кутерьма. Всеми оставленный слепец Изумрудик, икая, бродил какдурак покоридору, отыскивал выход. Пастухи, забыв прокоров, спешно доедали остатки. АИлья Сохатых, вплясе разбивший себе бровь, лежал, раскинув руки, посреди кабинета, моргал отекшими глазами, охал:
        -Су… су… супруга моя сильно беременна. Ая… ая, рангутан, валяюсь, какБельведер Аполлонский… Инос втабаке. Курсив мой.
        …Фронт работ, суживаясь водном месте, расширялся вдругом. Вэтом году предстояли огромные расходы пооборудованию новых предприятий, золотоносных участков, каменноугольных разработок. Посланные вуправление железной дороги образцы каменного угля получили отэкспертизы высокую оценку.
        Прохор Петрович взял крупные заказы наэтот уголь ибыл углублен сейчас вподсчеты исоображения, какразвернуть вовсю ширь добычу угля, какперебросить уголь нажелезнодорожную линию. Он широко, умело пользуется большой своей технико-экономической библиотекой, толково подобранной инженером Протасовым. Он сначала раскинет своим умом «что икак», апотом, вовсеоружии знаний, поведет деловой разговор синженерами. Они будут удивляться гению Прохора, будут уступчивее вцифрах. КПрохору едут наслужбу изюжной России три инженера, специалисты поуглю, ипятеро штейгеров.
        Занятия Прохора то идело прерывают телефонные звонки попяти проводам, брошенным вбашню. Он знает, что вконторе идет сейчас расчет рабочих, непожелавших остаться напониженном заработке. Таких набралось свыше пятисот, среди них - приисковая «кобылка», шпана. Нобольшинство трезвые, почтенные люди, которым опостылело расшвыривать жизнь свою внемилой тайге. Всем им готовится огромная барка ипароход вселе Разбой, наБольшом Потоке. Поедут рекой ижелезной дорогой народину.
        Однако налицах кой-кого изних лежит печать смерти: село Разбой мечено кровью итемным перстом судьбы.
        Зато ум Прохора четок иясен, он незакрыт никакими печатями, немечен никакими перстами. Ногде-то вподсознании Прохора итам, заспиной, топчутся призраки: Прохор слышит мстительный шепот убитых рабочих, плач старухи дегтярницы спарнем, предсмертный хрип Константина Фаркова ивизги железной пилы - пила режет череп.
        Прохор ежится, поводит лопатками, - ему неприятно, он гонит прочь это туманное чувство смятения, новсе-таки кто-то стоит заспиной. Прохор силится втиснуть свой смысл вмудрость книги. Строчки ясны ичетки, иясен ум Прохора. Новот чрез печатную строчку: «коксование имеет целью увеличение содержания углерода…» - пересекая ее, шмыгнул изпространства впространство рогатый чертенок. Прохор ладонью - хлоп! - нет ничего. Ачертенок меж тем завизжал, завизжал иуселся Прохору нанос. Прохор - хлоп! - комаришко.
        -Ага! Да это же комар, анечерт, - обрадовался Прохор истал читать дальше. Ныли глаза. Болело подчерепом. Нездоровилось.
        Вдруг что-то ударило Прохора вспину мягко, какмячиком. Прохор, передернув спиной, оглянулся. Пусто. Тихо. Потряхивает цепью волк. Прохора потянуло кокну. Он перевесился вниз изокна, обомлел, закричал:
        -Шапошников! Шапошников! Шапошников!..
        Бородатый человек, казавшийся сверху кубышкой, задрал вверх голову, потешно проквакал:
        -«Что вам угодно?»
        Прохор провел поглазам рукой, какбы стараясь очухаться.
        Спустил спривязи волка, уложил его возле кресла: «Куш тут!»
        Устола стоял лысый низенький Шапошников.
        -Понимаю… Через окно? - ухмыльнулся Прохор.
        -«Да, через окно. Каксыч».
        -Ну ичерт стобой втаком случае. Ая тебя никапельки небоюсь, никапельки небоюсь, - пятился Прохор.
        -«Ия… т-т-тебя тоже», - сказал Шапошников.
        -Новедь ты сгорел?
        -«Ну ичто же. С-с-сгорел, авот теперь восстал изпепла. Ш-ш-штоб мстить тебе».
        -Зачто? - ИПрохор, стуча зубами, начал подсвистывать ксебе волка, новолк лежал, закрыв глаза. - Зачто же мстить? - повторил Прохор истал подкрадываться клежавшему настоле револьверу.
        -«Ну что ж, на, стреляй, я нетрус, я бородой закроюсь. На, на, на», - какслепой, водил Шапошников белыми пальцами поревольверу. Нопальцы были какдым, кактуман: они обтекали револьвер, невсилах сдвинуть его.
        УПрохора отстраха задрожали руки, задрожал язык.
        Вдруг волк вскочил исворчаньем бросился квыходу. Полестнице грузно подымался исправник снагайкой вруке.
        -Люпус, наместо! - крикнул наволка Прохор и, бледный, сел вкресло, зябко вздрагивая. Шапошников скрылся.
        -Фу-у… Жарища… Двадцать пять втени, - распахнул исправник чесучовый, мокрый подмышками китель.
        -Ая замерз. Виденица уменя…
        -Брось. Это совчерашнего перепою… И, представь себе, каков мерзавец.
        -Кто, Шапошников?
        -Да что стобой? Ты прокакого Шапошникова? - ИФедор Степаныч стревогой взял Прохора заруку. - Да, жарок. Ну-ка, язык! Н-да, налет. Дрянь дело. Больше кочанной капусты ешь, квашеной. Иничего непей. Адокторишкам неверь, они тебе наскажут. Ая снеприятностью. Ибрагим-Оглы ночью, пока мы плясали…
        НоПрохор неслышал его. Из-за шкафа выглядывал бородатый лик Шапошникова. Прохор погрозил ему пальцем. Борода илысина спрятались.
        -…и ускакали, дьяволы. Нет, надо какие-нибудь меры. Ато он жить недаст.
        -Кто? Шапошников?
        -Ибрагим, Ибрагим! Прохор Петрович, голубчик, что свами?
        -Ая вот занимаюсь каменноугольной проблемой, - взбодрился Прохор. - Видишь, книги, вот заметки кой-какие набросал, планы…
        Иззашкафа опять высунулся наполовину туловища Шапошников ипотряс бородой. Прохор незаметно взял револьвер иприцелился вдлиннобородого гостя. Исправник вскочил, схватил Прохора заруки.
        Заокном, мимо башни, сгиком мчались пятеро всадников.
        -Он! Он! - заорал исправник ивсе пять пуль пустил вудалявшуюся кавалькаду. - Бандиты! Черкес!

9
        Вовсех людных местах вывешено объявление:
        «За поимку бежавшего каторжанина Ибрагима-Оглы, шайка которого разбойничает врайоне предприятий П.П.Громова, контора немедленно выплачивает лицу, задержавшему бандита, одну тысячу (1000) рублей наличными.
Исправник Ф.Амбреев».
        Стражники сурядниками, да исам исправник, спали исидели, какбы изловить бандита. Нокони ушайки неплохие, почти все наворованы изконюшен Громова ибогатеньких купцов, - шайка летает сместа наместо, какветер, апросторы, где орудует Ибрагим-Оглы судальцами, покрайней мере три тысячи квадратных верст. Поди поймай!
        Вскоре темной ночью двенадцать стражников подначальством лихого урядника Лошадкина тайно выехали напоимку Ибрагима-Оглы: отряд имел сведения, что малая часть шайки, вместе счеркесом, осела возле зимовья вверховьях речки Мухи. Чрез два дня квечеру отряд вернулся впостыдном виде: он попал влапы Ибрагима-Оглы смолодцами.
        -Сколько их? - допрашивал исправник.
        -Человек тридцать пять, - оправдывая себя, преувеличивали постыдные герои.
        Уних были отобраны шайкой ружья иревольверы спатронами, шашки, сапоги, лошади. Ибрагим-Оглы собственным кинжалом делал каждому налевой руке кровавую царапину, говорил:
        -Шагай сбогом домой. Кланяйся своим. Усатый пристав тоже кланяйся. Асам вдругой раз нэ попадайся. Пожалста… Цх!..
        Ловить Ибрагима охотников больше ненаходилось. Исправник докладывал Прохору:
        -Очень мала премия. Яполагал бы назначить тысяч пять.
        -Ясам убью его. Яего небоюсь. Язнаю, что он придет комне. Волк перервет ему глотку. Ая докончу.
        Ввоскресенье получилось известие, что вдесяти верстах отприиска «Достань» набольшой дороге убит Фома Григорьевич Ездаков. Он был освобожден изтюрьмы чрез хлопоты Прохора Петровича (чрез взятку) ивозвращался кГромову наслужбу. Его нашли висевшим надереве возле дороги сприколотым кштанам куском картона:

«САБАКАМ САБАЧИЙ ЗМЕРТ».
        Вовторник, вобеденный перерыв, было вторичное нападение наприиск «Новый». Вконторе прииска отобрано около пуда золота. Орудовало пятеро вмасках.
        Ибрагим-Оглы дозорил нагоре, участия непринимал, ногортанным голосом что-то кричал сконя. Нападение было внезапное: никто изприисковой администрации немог предполагать, что недавно ограбленный прииск вновь подвергнется налету бандитов.
        Наслужащих всех предприятий напала паника. Обычная пьянка среди них стала затихать. После убийства Ездакова многие изслужащих трепетали, боясь мести Ибрагима-Оглы. Более сильные успокаивали малодушных:
        -Причем тут мы? Ибрагим сводит счеты схозяином. АЕздакова прихлопнули потому, что Ездаков злодей.
        Прохор Петрович жил теперь наодних нервах, подстегивая их алкоголем, табаком, кокаином. Настоятельные советы врача, мольбы Нины, омраченной преступным отношением мужа ксвоему здоровью, недействовали нанего. Он продолжал пребывать вприподнятом тонусе жизни, полагаясь набесконечный запас своих природных сил. Поэтому, существуя накрайне взвинченных нервах, он убеждал себя, Нину ивсех близких, что Ибрагим длянего ничто, что бывший его кунак теперь бессильный старикашка, что его именем, наверное, орудует другой разбойник.
        Рассуждая так иверя всвои слова, Прохор вминуты внутреннего просветления отодной мысли встретиться лицом клицу счеркесом весь цепенел исодрогался.
        Душевное состояние Нины продолжало быть тоже скверным. Тревога заздоровье, завозможную насильственную смерть мужа, полный духовный разрыв сним, остро ощущаемая Ниной враждебность кней Прохора - все это выбивало ее изколеи нормальной жизни, ввергая иногда вполосу тяжелых переживаний. Ивот втакое-то время, когда особенно ценна помощь друга, инженер Протасов совершенно охладел кней, - покрайней мере ей так казалось.
        Что же касается инженера Парчевского, он ивовсе небыл доволен своим душевным настроением: он чувствовал себя поотношению кНине предателем, какой-то переметной сумой: вращаться ли ему потаинственной орбите возле солнца, пани Нины, илипереброситься вакционерное общество, вобъятия друга своего, темного счастливца Приперентьева? Где тот колдун, где вещий волхв стысячелетней бородой, который был бы властен предуказать ему звезду? Что ему делать, куда податься, чтоб, твердо встав напочву, вовсю ширь развернуть свои способности? О, душа его богата, он красив, он молод, он воспитан! Ежели он испасует кой вчем перед хозяином, то надинженером-то Протасовым он повсем линиям одержит верх.
        Пани Нина чаше, чем сПротасовым, встречается сПарчевским, ведет сним технические советы; иногда - открыто, какбы напоказ, совершает сним прогулки. Но - странное дело - ниПрохор, ниПротасов, вопреки горячему желанию Нины, инедумают ревновать ее кПарчевскому. Напротив, острый наязык Протасов перестал говорить ей колкости, он еще внимательней начал относиться кее делу: работа наее постройках ходко подавалась, уже заканчивали фундаменты длябольницы, бани, обжигались миллионы кирпича, подводилось подкрышу каменное здание богадельни.
        Ноодними строительными удачами, какбы грандиозны они нибыли, незамазать трещин тоскующего сердца: Нина чувствовала большую неудовлетворенность. Нина злилась.
        Ксожалению, она незнала, что мистер Кук, достойнейший человек ее орбиты, страстно ревновал Нину икпану Парчевскому, икАндрею Андреичу Протасову, икмужу. Вконец разочарованный впредсказаниях негра Гарри иутратив веру всвою путеводную звезду, мистер Кук стал помаленьку попивать. Ивугнетении некоторых центров мозга он иногда проводит воровские ночи улюбвеобильной Наденьки, стараясь заглушить томление робкого сердца своего.
        Миссис Нина! Так неужели же вы никогда необратите своего благосклонного внимания нанесчастного мистера Кука? Ведь он же душка, ведь он выписал изНью-Йорка, изИнститута высшей косметики, всевозможные руководства, притиранья, принадлежности дляухода замужскою красотой! Его лицо крепко, приятно, выразительно, обмороженный нос утратил фиолетовый оттенок, веснушки исчезли. Ведь мистер Кук, тренируясь влюбую свободную минуту, стал приобретать округлость форм, игривую пластику икр, бедер, бицепсов. Ведь он, наконец, получил изАмерики большой сундук изящнейших костюмов ищеголяет вних, стараясь попасть наглаза Нины преимущественно вовремя церковного богослужения. Что ж? Значит, он все-таки верит всвою звезду? Ида инет. Вего натуре тоже происходят какие-то сдвиги, какивпсихике Прохора Петровича.
        Меж тем напостройках Нины работало около четырехсот человек. Многим уже нехватало дела. Аспредприятий Прохора почти каждый день являлись кНине группами рабочие ичуть невноги кланялись ей, умоляя принять их наее работы. Нина ирадовалась иогорчалась.
        -Янемогу вас принять. Вы своим уходом подрываете дело моего мужа. Да ичто вы, ребята, льнете комне? Ведь я невсостоянии платить вам дороже, чем Прохор Петрович. Да я инехочу этого…
        -Невденьгах суть! - возражали рабочие. - Аглавное - ты все ж таки, госпожа барыня, настоящий человек. Ичасы утебя много короче, ихарч невпример…
        Нине скрепя сердце приходится измышлять новые затеи. Полтораста человек она поставила подкорчевание изапашку целины нагорелом месте. Там будет засеяна озимая рожь. АПротасов, законным порядком закрепив занею залежи графита, организовал наних работы подобыче.
        -Будет великолепный сбыт. Это дело принесет вам огромные выгоды. Даже можно попытаться построить здесь небольшой заводик длявыработки карандашей. Иеще - хорошо оборудованный лесопильный завод. Ноя страшно перегружен работой. Япрямо-таки изнемогаю. Болен я. И, кажется, серьезно болен. Вот если б вам удалось завербовать мистера Кука. Он хотя инедалекий человек, новесьма сведущий вэтих вопросах. И, главное, религиозен…
        -Аты все злишься, Андрей? Какой ты жестокий!
        -Янежестокий. Япоследовательный. Инебудем, Нина, вновь пережевывать жвачку. Кончено! Мы некоровы, мы люди. Иктому же… - Протасов горестно вздохнул инервно замигал. - Явообще покину ваши прекрасные обители. Мне предлагают наУрале большое место.
        -Ну что ж, Андрей, - также горестно вздохнула Нина. - Янекорова, ноя инедерево. Говорят, кберезе можно привить яблоню. Авот комне, видимо, прививка твоих воззрений неудастся.
        -Комне твоих - тоже.
        Так ирасстались полудрузьями, полузнакомыми. Втот же день мистер Кук был приглашен кмиссис Нине. Розовощекий, помолодевший истатный, он был вновом смокинге ибелом жилете. Глянец нового цилиндра, казалось, испускал лучи. Мистер Кук тоже весь лучился, начиная отголубых блестящих глаз, отбриллиантовой булавки вгалстуке имассивной золотой цепочки долакированных штиблет.
        -Вы сегодня какжених.
        -Ода!.. Немножко…
        После деловых переговоров сНиной («Яочень рада, что вы согласились заняться моими личными делами»), обласканный ею, одуревший отсчастья, мистер Кук выпил дома три добрых стакашка коньяку, гимнастическими упражнениями проверил силу мышц, переоделся ипошел набашню порвать свои служебные отношения схозяином. Демонстративно неподав ему руки, мистер Кук ввеликолепном песочного цвета костюме остановился втрех шагах отПрохора и, коверкая отволнения русскую речь ичуть покачиваясь отхмеля, запальчиво сказал:
        -Явами ошень, ошень недовольный. Вы эксплуатироваль меня десятый годофф, какэксплуатироваете свой рабочих. Ноэто я вам непозволю надсамой собой. Нет, непозволю!.. Яотвас ухожу.
        -Куда?
        -Впространств… - Имистер Кук икнул.
        -Вы какбудто пьяны, милейший, - сказал неменее его пьяный Прохор Петрович. - Идите-ка проспитесь…
        Тогда мистер Кук оскалил зубы и, бросив перчатку влицо Прохора, крякнул:
        -Хам! Вы неимейт права оскорблять неваш русский подданный… Яреспубликанец! - ударил он себя вгрудь.
        -Вон!.. - заорал взбешенный Прохор и, вскочив, схватил чернильницу.
        -Хам, хам! Адьет… Сельско-крестьянска мушик!.. - заорал имистер Кук, испуганно пятясь квыходу.
        Прохор швырнул внего чернильницу ибросился кнему. Мистер Кук, вспомнив любимую игру волейбол, ловким жестом отшвырнул чернильницу, крикнул «Райт!» - идал Прохору боксом меж ребер подвздох. Прохор хрюкнул идвинул мистера Кука позагривку. Мистер Кук закувыркался сбашни вниз полестнице.
        -Хам! Хам!! - выкрикивал он навторой площадке это звучное, хорошо усвоенное им слово. - Янерусска подданный… Хам!
        -Авот я тебе покажу, образина, чей ты подданный! - ИПрохор сбежал навторую площадку.
        Номистер Кук что есть силы дернул Прохора забороду исгреб его вохапку. Оба внатужливой борьбе свалились. УКука лопнули подтяжки икрючки убрюк. Ноон все-таки выкрикивал: «Райт, райт!..» Обхватив друг друга руками иногами, они катались поплощадке, какдва дога, тузили один другого, царапались, ругались. Мистер Кук обессилел первый, - он весь спружинился ивскочил, чтобы утечь. Вскочил иПрохор.
        -Хам!! - взревел мистер Кук, стоя спиной куходившей вниз лестнице.
        -Вот ты чей, сволочь, подданный!
        ИПрохор так хлестко огрел его полбу кулаком, что мистер Кук молча кувырнулся совторого марша лестницы, открыв пятками дверь, прохрипел: «Ayт!..» - ивылетел наружу, запределы башни.
        Подслушавший драку бомбардир Федотыч, видя такой пассаж, поспешно закултыхал состыда всвою каморку. Прохор, задыхаясь отбешенства, поднялся вкабинет, едва успокоил рвавшегося сцепи волка, закричал втелефон:
        -Контора? Я, Громов. Управляющего делами! Зажимов, вы? Сейчас же увольте инженера Кука. Завтра утром выселите его изквартиры. Передайте Протасову мой приказ принять отКука дела иотчетность.
        Изразбитого носа Прохора капала наразвернутую сводную ведомость кровь.
        Кровь помаленьку покапывала иизрасквашенного носа мистера Кука, ноон ее неунимал. Округовев открепкого удара влоб, большой дозы коньяка ивоздушного тура впереверт полестнице, он все еще сидел наземле вжалкой позе черепахи икакистый спортсмен восторженно оценивал мощь хозяйских кулаков.
        -О! О… Колоссаль… «Голенький ох, аголенькому - бокс!..» Ха-ха!.. Очшень хорош самый рюсска… рюсска… водка…
        Он покружился начетвереньках поземле, затем несразу встал идвинулся кНине Яковлевне срадостным известием, что с«мистер Громофф» он расстался «оч-шень самый лютча». Встречные, возвращавшиеся кдомам рабочие улыбчиво раскланивались сним. Крутя ввоздухе новым пиджаком, густо залитым чернилами, мистер Кук спьяным хохотом отвечал наприветствия:
        -Здрасте! Досвиданья. Ха-ха! Яваш хозяину, гражданины рабочие, даваль маленько вморда… Моя очшень больше неслужит унего. Он хам!.. Агде же мое шапо? - хватался он заголову, нервно икал, ускоряя шаг кНине.
        Ноего вовремя остановил иувел домой Иван.
        Прохор Петрович после драки невсилах был работать. Возбужденный иобиженный неслыханным наскоком какого-то «заморского прохвоста», он весь трясся отнегодования. Проглотил таблетку бромурала. Стал взад-вперед ходить покабинету.
        -Нет, каков мерзавец, каков нахал! Да заподобную выходку вАмерике его линчевали бы… Иоткуда вдруг такая прыть?.. - сам ссобой рассуждал он то полным голосом, то шепотом, то выкриком. Останавливался, жестикулировал, нещадно дымил трубкой. - Ядолжен это дело расследовать. Яэтого неоставлю. А-а-а, знаю, знаю, знаю. Вы понимаете? Это ж Нина подстраивает штучки, моя жена. Так, так, так… Ну да. Нокакже он, какже он… Ведь я ж внего выстрелил? Да, выстрелил… Отлично помню. Федор был. Схватил меня. Вы понимаете? Ая решительно ничего непонимаю. А-а-а… так, так, так. - Прохор шутливо погрозил пальцем ушастому филину иуткнулся взглядом ввисевший настене портрет жены. Новместо Нины была напортрете Анфиса.
        -Здравствуй, Анфисочка! - Прелестная Анфиса глядела нанего какживая. Прохор смотрел напортрет какмертвый. - Какты попала комне?
        Прохор потер лоб, подумал, прошелся. Вокна вползала сутемень.
        -Улыбнись, будь веселенькая, - сказал он. - Яболен, Анфисочка. Аее - убью… Жену убью, монашку, Нину. АИбрагима никапельки небоюсь, никапельки небоюсь.
        ИПрохор, сгорбившись, вложил вполуоткрытый рот концы пальцев левой руки, стал кчему-то прислушиваться, пугливо водить глазами.
        «Иди, иди, иди, иди, иди…» - непереставая звучало унего вушах. «Это часы», - подумал он иостановил маятник. Нотот же голос продолжал настойчиво звучать: «Иди, иди, иди, иди…» Прохору показалось это занятным, нестрашным. Он отшвырнул валявшийся подногами цилиндр мистера Кука инадел картуз. «Иди, иди, иди, иди, иди…»
        Прохор вышел исел впролетку. Белый конь нес крупной рысью. Посторонам мелькали безликие сумбуры. Большой любитель лошадей, Прохор недержал усебя автомобиля. «Бойся черкеса, бойся черкеса, бойся черкеса…» - беспрерывно повторялась теперь вушах Прохора новая фраза. «Бойся черкеса, бойся черкеса, бойся черкеса…»
        -Авот небоюсь!
        -Чего-с?
        -Слушай-ка, Филипп… - сказал Прохор кучеру.
        -ЯнеФилипп, Прохор Петрович, я Кузьма называюсь.
        -Ах, верно. Прости. Япродругое думал, просвое.
        -Слых идет, Прохор Петрович, быдто сбашни отвас человек стретьего этажа выпрыгнул.
        -Да, да… Шапошников.
        -Нет, извините, неШапошников, абыдто барин Кук. Сегодня быдто… Верно ли, нет ли… Ась? Мы его Кукишем зовем.
        «Бойся черкеса, бойся черкеса…»
        -Слушай-ка, Григорий!..
        -ЯКузьма, вторично… АГригорий барыню увез впрокат.
        «Бойся черкеса, бойся черкеса, бойся черкеса…»
        -Вези-ка меня кдоктору. Он дома?
        -Так точно, дома…
        Свернули понаречной улице. Сутемень заливала мир. Небо хмурилось. Виднелись заУгрюм-рекой рыбачьи костры. Посторонам все еще мелькали сумбуры исерое время. Сумбуры шептались. Пригорок. Напригорке десять белых огромных, свенками, крестов, подкрестами могилы казненных рабочих.
        -Повертывай! - крикнул Прохор кучеру.
        -Акгосподину дохтуру, значит, ненужно?
        -Пошел другой дорогой! - опять крикнул Прохор, ему чудилось, что кресты закачались, он задрожал исхватился заголову.

10
        Среди рабочих опять началось сильное брожение. Закваской, дрожжами были политические ссыльные, передовые рабочие, кое-кто изтехнического персонала иотчасти даже сам Протасов. Но, помнению Андрея Андреевича, поднять людей нановую забастовку, пожалуй, немыслимо и, какпоказал недавний опыт, бесполезно. Агитаторам, согласным смнением Протасова, пришлось теперь разъяснять людям, что тут дело невГромове: таких Прохоров Громовых насвете десятки тысяч - нетот, так другой. Да инасамом деле - была забастовка, были расстрелы, были даны послабления - ивот: еще неуспели сгнить вмогилах казненные, уживых снова отнято все, что заработано кровью погибших… Нет, тут вся беда всамом управлении страной, вее устарелом, жестоком строе. Значит, надо повалить насквозь прогнивший строй, надо поставить свое, народное правительство, тогда сразу всем капиталистам вместе сПрохором Громовым - крышка! Апока надо копить силы дляпредстоящих боев.
        Состоялось свидание вброшенной рыбачьей избушке. Было двенадцать человек, среди них: Протасов, техник Матвеев, слесарь Иван Каблуков ипоступивший вконторщики юноша Краев (он был напоруках Протасова), еще восьмеро рабочих: Васильев, Доможиров идругие.
        Глухая ночь, берег реки, костер, чаек изкотелка.
        -Товарищ Протасов, - покашливая, кутаясь вдлиннейший резко-желтый шарф, начал Краев. - Ваша точка зрения, простите, пожалуйста, вкорне неправильна. Отговаривать рабочих отзабастовки преступно. Ивот почему…
        -Извините, - сразу перебил его Протасов. - Ая, какраз наоборот, считаю величайшим преступлением толкать рабочих безнадлежащей подготовки подвторой расстрел. И, пожалуйста, нестарайтесь переубедить меня; ястарше вас ирасцениваю события жизни трезвее, чем вы…
        -Ну, тогда неочем иговорить, - занозисто сказал Краев, исухие щеки его стали алеть. - Моя точка зрения такова, если угодно вам выслушать… Да инетолько моя, анаша…
        -Пожалуйста. Только прошу вас - короче.
        -Жертв бояться нечего! Безжертв, Протасов, революции небывает! - Ивозбужденный юноша туго-натуго затянул нашее шарф. - Вы предлагаете всякие компромиссы. Ерунда! Апочему? Да очень просто: вы, Протасов, никогда нерискнете пойти ради дела… нависелицу. Да, да… Ну-с… Так сказать… Ая, что ж, я наэто пойду. Значит, что? Значит, я вправе говорить, что жертв бояться нечего. Янебоюсь, небоюсь!.. Нате, берите мою жизнь! Суйте мою башку впетлю!.. - срывающимся голосом выкрикивал он.
        -Простите, Краев, номне ваша мальчишеская игра вгероя начинает надоедать, - нажал наголос инженер Протасов. - Вы только собираетесь, ая уже рисковал своей жизнью…
        -Когда?
        -Каккогда?! - вскричал слесарь Каблуков нето ссердцем, нето ухмыльчиво. - Акто подпулями был, каквнашего брата шпарили? Незнаешь, имолчи.
        -Вы, милый Краев, имеете право распоряжаться лишь своею, анечужими жизнями. Поняли? Нежизнями рабочих…
        -Ах, так? - Имолодой человек, судорожно размотав концы саженного шарфа, резким движением закинул их заспину. - Тогда вы, Протасов, нереволюционер, вы, Протасов, примиренец, вы оппортунист, ибольше ничего! Да, да, оппортунист… Факт! Меньшевичек стопроцентный!
        Взволнованный Протасов засопел, надулся. Рабочие мрачно молчали. Тут напористо ввязался техник Матвеев:
        -Ты, Краев, горячишься, нервничаешь инеизлагаешь наших условий… Дело вот вчем, Андрей Андреич! - сказал он ичиркнул зажигалку.
        Четверо закурили отодного огонька. Большая борода слесаря Ивана Каблукова отливала красно-сизой чернью, воспаленные глаза были внимательны. Попыхивая трубкой, он принялся подживлять костер. Их окружала неверная, вся втревоге, темень. НаУгрюм-реке мерцали дремлющие бакены. Внебе, там, далеко затайгой, пошаливали, играя впрятки, бледнолицые молнии. Натом берегу озорливо пылал костер. Возле него чуть виднелась кучка людей. И, будоража мглистый воздух, волнами наплывала откостра каторжная песня:
        Этот дом, барин, казенн-а-ай,
        Александровский централ,
        Ахозяин тому до-о-о-му -
        Сам Романов Николай!..
        -Слышите?! - озлобленно крикнул Краев наПротасова ивзмахнул рукой навстречу птице-песне. - Слышите, Протасов? Вот вам… Акто поет? Простые мужики, лесорубы, рабы вашего милейшего людоеда Громова…
        -Краев, брось! Андрей Андреич, значит, слушайте. - Итехник Матвеев, потряхивая отвислыми щеками, стал приводить резоны. - Итак, план… Первое - объявление забастовки безвсяких переговоров сГромовым. Второе - накануне забастовки, вночь, мы разоружаем казаков иполицию. В-третьих…
        -Чепуха, - буркнул Протасов. - Сголыми руками кказакам соваться нечего…
        -Позвольте, позвольте! Вэтом деле нам помогут ребята Ибрагима. Среди них есть наши рабочие сприисков и, говорят, один бежавший политик. Мы сними уже вступили всвязь. Итак, в-третьих - мы организованно предъявляем наши требования Громову. В-четвертых - мобилизуем рабочих длявооруженного восстания…
        -Чепуха… Опасно, преждевременно! Против вооруженного восстания я впринципе решительно ничего неимею. Напротив! Ятолько говорю, что это преждевременно. Безконтакта собщим движением рабочих ничерта невыйдет, уж поверьте. - ИПротасов, черпая красноречие вприподнятом настроении своем, подверг сильной критике план забастовочного комитета.
        -Я, вероятно, сГромовым расстанусь, товарищи. Перехожу либо наУрал, либо… исам незнаю куда, - сказал взаключение Протасов. - Ядумаю, что Громов скоро сам себя угробит; дочертиков пьянствует, балдеет, кработе относится спустя рукава, апоэтому исфинансами запутался… Мой вам совет, товарищи: готовьте силы креволюции. Она близка.
        Рабочие поднялись наноги исняли шапки.
        -Товарищ Андрей Андреич, - заговорили они враз. - Мы тоже утекать отсель мекаем. Нас, желающих уйти, человек более полсотни. Мы вРоссию. Присоветуй, Андрей Андреич…
        -Почему же вы? Заработок, что ли, мал?
        -Невэтом суть, - ответил широкоплечий, врыжих усах, молодой мужик Телегин, бывший солдат. - Авот вчем… Тут унас, понимаешь, исходя изсоображения… Каблуков, толкуй!.. Ты вроде какстаршой унас.
        Иван Каблуков двигал бровями, переминался сноги наногу, видимо робел.
        -Апойдемте-ка, братцы, клодке, - сказал Протасов, - мне ехать пора. Там ипоговорим.
        Матвеев сКраевым решили переночевать визбушке. Рабочие вместе сПротасовым, дружески попрощались сними испустились кводе. Протасову нужно влитейный цех, где спешно, вночную, ремонтировалась вагранка. Заработали две пары весел, Протасов взялся заруль. Сквозь темень лодка быстро заскользила вниз.
        -Так вчем же дело, Каблуков?
        -Да вот… Поскладней хотелось. Да нешибко мастер говорить-то я. - Исмущенный слесарь стал утюжить свою бороду. - Дело вот вчем, барин Протасов… То бишь, какего… Андрей Андреич… Ты даве правду сказал, бастовать унас теперича - это ваньку валять, нет никакой спозиции. Економной забастовкой, то есть кономической, нешто капитал проймешь? Да нивжизнь! Ей-богу, правда… Главная суть - вредят эти самые штрики, каких…
        -Штрейкбрехеры, - подсказал сквозь тьму Протасов.
        -Во-во-во! - Ислесарь Каблуков, раздувая ноздри, шумно задышал. Луженное огнем идымом мастерских корявое лицо его вспотело отнепривычного напряжения мысли. Ноон все-таки нашел нужные слова. - Мы мекаем вокак, товарищ Андрей Андреич. Здесь нам, мало-мало сознательным, делать нечего. Здесь, понимаешь, дыра. Ая вот сВанюхой вСормово лажу, там шурин уменя токарь-металлист. Мишка да Степка желают ехать наУрал, они ребята твердые ивделе ивпонятиях. Захар Оглоблин - наПутиловский…
        -Да, есть такое стремление, это верно… - широко раскачнул плечами угрюмый, соскуластым бритым лицом Захар; вода бурлила ивскипала пеной отвзмаха его весел.
        -Да все кой-куда, согласуемо желанью-мысли… Авот Миша Телегин, он, какбывший солдат, навторительную службу ладит вполк… Чтобы, значит, итам пропаганду пущать.
        Протасов снекоторой тревогой прищурился набывшего солдата.
        -Мы вот какпросветились, спасибо, здесь! - Ислесарь Каблуков, бросив весла, ударил впорыве восторга себя вгрудь кулаком. - То ты, то Матвеев Иван Семеныч, то политические, спасибо! Ипоэтому самому нас, сознательных, облестила мысль-понятие вот какое: уж ежели зачинать революцию, так зачинать какслед быть. Перво-наперво нужно солдат поднять да мужиков. Так, ребята?
        -Известно, так! Главная суть всолдатах, вармии…
        -Мы прорабочих молчим, рабочий сам подымается, раз это его кровное дело. Верно, ребята? Ивот, значит, долго ли, коротко ли, восстание соружьем вруках, всеобщая заваруха. Мужики бар тревожат, землю забирают, атут повсеместная забастовка, да неекономная, асамая что нинаесть политическая, скрасным флагом. Прямо - хвиль-метель!.. Тогда все - стоп! - мужик наш, солдат наш…
        Лицо Каблукова то улыбалось, то серьезилось; он млел вприливе бодрых чувств, захлебывался словами.
        Направо, задорно помигивая сквозь отсыревшую мглу, показались огни заводов. Было тихо. Кой-где висели внебе звезды. Азатайгой все еще играли бледнолицые молнии.
        Лодка подрулем Протасова, обогнув красный бакен, круто завернула назаводские огни. Изцехов механического завода долетали лязг, бряк, гул. Протасов ирабочие поднялись посыпучему откосу наберег. Слесарь Каблуков, освещая инженера дорожным фонарем, заговорил взволнованно:
        -Ну, апозволь тебя, товарищ Андрей Андреич, спросить вупор, необессудь уж… Нам шибко антиресно, даже спор унас из-за тебя… Вот, допустим, восстание, революция, бурь-погода огневая… Аты-то?.. Ты-то снами будешь али как?
        УПротасова защемило сердце, кровь ударила вголову, обвисли концы губ. Он взглянул влицо Ивана Каблукова идрожащим голосом спросил:
        -Аты какдумаешь, Иван?
        Каблуков потупил глаза вземлю, мялся.
        Протасов ушел. Каблуков сопел, просебя выборматывал:
        -Аведь иверно, барин-то, пожалуй, меньшевичек… Пожалуй, вслучае чего, большого дела забоится.

11
        Однажды Прохор Петрович, внутренне встревоженный, лег после обеда спать, ноему неспалось. «Надо сходить кпопу, поп мудрый», - думал он.
        …Ивот он усвященника. Отец Александр пил чай смалиновым вареньем. Наспинке кресла - желтоглазый филин, анастоле - две бронзовые статуи улыбчивого Будды.
        Священник, какпризрак, поднялся навстречу гостю, молча указал рукой накресло. Прохор сел, бросил белый картуз напол, уног своих. Сел иотец Александр.
        -Александр Кузьмич!.. Яначистоту… Я, знаете, запоследнее время…
        -Что?
        -Душа моя запоследнее время как-то мрачнеть стала. Загнивает, понимаете ли. - Прохор сидел, опустив нагрудь голову. - Авы, я знаю, мудрец. Вы колдовать умеете…
        Лицо священника осерьезилось, он надел золотой наперсный крест, расправил усы, быстро очем-то стал говорить. НоПрохор немог уловить смысла слов его, голос священника пролетал надним, какветер надсрубленной рощей, незадевая сознания. Прохор думал оглавном.
        -Всущности, зла вомне нету, - раздумывал Прохор иподогнул левую ногу подкресло. - Нообстоятельства складываются так, что зло идет наменя ивот уже окружило меня совсех сторон. Имне начинает казаться, что зло - это я. Какже мне оградить себя отзла? - Прохор поднял сполу картуз инахлобучил его наголову Будды. Филин сердито пощелкал наПрохора клювом ичто-то сказал непонятное.
        -То есть вы ищете оправдания зла? Неправда ли, Прохор Петрович?
        -Нет точки опоры, нет точки опоры, - печально бормотал Прохор. - Когда пытаюсь опереться налюдей, они гнутся, ломаются, кактростник, ранят меня вкровь. Мне трудно очень…
        Отец Александр упер бороду вгрудь ичуть улыбнулся.
        -Ярад, что ваша душа начинает подавать свой голос, - сказал он. - Желаю вам, чтоб, оглянувшись назад, вы сказали себе: стану другим…
        -Каким же?
        -Пусть подскажет вам совесть…
        -Ха, совесть!.. - нагло выпалил Прохор. - Что такое совесть? Что такое добро, зло? Их нет! Выдумка…
        -Что, что? Зло - выдумка? Нет, Прохор Петрович, вы неумничайте, пожалуйста. Вы весь возле, да, да.
        Пред иконами горели три лампады: желтая, синяя, красная. Всумерках они создавали успокаивающее настроение. НоПрохор, подняв взор насвященника, вздрогнул: глаза отца Александра из-под нависших бровей пронзали его блеском, они показались Прохору глазами ламы, которого видел Прохор когда-то вМонголии.
        -Александр Кузьмич, это вы?
        -Кажется, я. Ислушайте промою встречу вУлянсутае сламой-бодисатвой.
        Полицу Прохора бегала тень душевной тревоги. Он переложил картуз сБудды накресло. Хотел встать иуйти. Отец Александр, откинув корпус назад, проплыл надполом, какпризрак, оправил лампады. Вместо икон впереднем углу - две статуи Будды ифилин.
        -Итак, овстрече сламой, - рассекая сумрак своей сухощавой, вчерном подряснике, фигурой, заговорил нето отец Александр, нето кто-то другой. - Яспросил его: «Почему многие изваших святых лам ведут разгульную жизнь, даже заражаются сифилисом?» Лама мне ответил: «Вот допустим, - сказал он, - что святой лама напился пьян…» Вы слушаете, Прохор Петрович?
        -Слушаю, слушаю, - ответил тот удрученным голосом: ему вдруг захотелось выпить чайный стакан водки.
        -Святой лама напился пьян и… иубил кого-нибудь, убил, скажем, злодея. Вы понимаете? Убил…
        -Понимаю… Лама убил женщину.
        -Янесказал - женщину! - крикнул чей-то незнакомый Прохору голос. - Почему женщину? Ясказал: вообще - убил. Прохор Петрович, что это значит? Причем тут женщина?
        Глаза Прохора испугались, стали вилять откартуза квыходной двери, отсияющих лампад кчерному, какпризрак, подряснику. Черный подрясник, перехваченный широким, расшитым разноцветными шерстями поясом, впаялся вполумрак изастыл наместе.
        -Меня терзает мысль обАнфисе, - робко стал выборматывать Прохор. - Ну, еще оСинильге… Впрочем, нет. Впрочем, еще ободной женщине. Впрочем… да, да. Звать ее Нина… Да вы ж ее знаете, батюшка!
        Новместо отца Александра стоял полузнакомый монгольский лама. Наплече его - филин.
        -Подревнему буддизму, ежели желаете знать, - начал косоглазый монгол, - святой лама весь всозерцании, он вжизни пассивен. Пообновленному буддизму: лама-бодисатва, напротив, активен. Он рожден дляспасения грешников, икакое бы преступление он нисовершил, оно неможет очернить бодисатву, он выше греха. Он может убить злодея изпобуждений человеколюбия. Во-первых… Вы слышите, гость?
        -Слышу, - выдохнул Прохор.
        -Во-первых, убивая злодея, бодисатва этим самым избавляет его отдальнейшего, идущего через него вмир зла. Во-вторых, бодисатва берет все грехи злодея насебя. В-третьих, он отправляет убитого им злодея прямо врай, какпретерпевшего насильственную смерть. Следовательно, убив человека, лама проявляет акт великого человеколюбия.
        -Ведь это ж… Ведь это ж дляменя очень успокоительно, - прошептал вмрачное пространство Прохор. - Убить женщину ради человеколюбия… Прекрасно… прекрасно… Убил одну иубью другую. Ивсе это ради человеколюбия, ведь так?
        -Так-так, так-так, - сукоризной кивал головой косоглазый лама.
        «Так-так, так-так», - раскачивался маятник елизаветинских часов; закамином напривязи поскуливал волк, нацыпочках подошла кдвери горничная Настя. «Барин, вы спите?»
        Прохор вздрогнул, тяжко проснулся, повел бровями. Нет никого. «Надо сходить кпопу, поп мудрый», - подумал он.
        Вся внутренняя жизнь Прохора Петровича резко распалась теперь набелую ичерную. Вчерной полосе он беспросветно пил, его ум мутился, затемненное сознание ввергало его вмир галлюцинаций. Когда же наступала белая полоса, мозг прояснялся, воля крепла, Прохор лихорадочно хватался задело и, работая упорно, какмашина, кое-что наверстывал, что было упущено впрошлом. Иногда ичерная ибелая полосы сливались. Получалось нечто серое, психически больное, сгениальными проблесками мысли, носнередкими провалами сознания вгустейший мрак.
        Ивсе-таки, существуя то вчерной, то вбелой полосе, Прохор Петрович, наперекор всему ивсем наудивленье, продолжал развертывать дело все шире ишире.
        Пущен вдействие новый цементный завод. Недавно приехавшие горняки-инженеры быстро организовали добычу каменного угля изнадземных пластов. Свежие грузы его вогромных количествах поплыли наплотах поУгрюм-реке, потянулись наподводах, натолько что прибывших грузовых автомобилях кнаполовину законченным железнодорожным веткам. Прохор надеялся связать стальными путями свои предприятия сглавной магистралью кначалу зимы. Работа шла ходко. Рабочие - их теперь стало шесть тысяч - отдела неотлынивали, отложена мысль иоработе «чрез пень колоду»: им угрожал расчет, снижение платы, штрафы, новые массы прибывающих завтра же встанут наих место.
        Прохор мог бы ликовать. Ното, что некоторые старые рабочие перебегали кНине, уступая место неопытным - «расейским» новичкам, злило Прохора. Мысль, что вего самодержавном государстве завелось, какэкзема налице, какое-то ничтожное бабье королевство, ссовершенно иными, лучшими условиями труда, чем унего, - эта мысль сажала Прохора, какмедведя нарогатину.
        Нет, подобного коварства он больше терпеть неможет! Он впоследний раз переговорит наэту тему смалоумной королевой-узурпаторшей.
        После обеда впраздник Нина копалась усебя всаду. Наступала осень, нодень был теплый. Близились сумерки. Верочка катала подорожкам большое колесо. Занею следом ходили бонна игувернантка изБерлина, полная белокурая девушка. Верочка подбежала кНине:
        -Мамочка! Апочему курочка ходит босичком, ая втуфельках? Яразобуюсь.
        Подошел вбелых нитяных перчатках старик лакей:
        -Барыня, барин изволит вас просить ксебе.
        Нина знала, что муж приглашает ее недляприятных разговоров. Поэтому она вошла вкабинет Прохора сВерочкой: она думала, что дочь одним своим невинным видом может умерить гнев отца. Навстречу вошедшим подбежал, виляя хвостом, радостный волк. Прохор сидел застолом хмурый, вхалате, струбкой взубах.
        -Садись, фабрикантка, - бросил он сквозь зубы.
        -Папочка, миленькой, папочка!.. - подсеменила кнему Верочка. - Ятебя люблю… Ялюблю тебя больше, чем волченьку-люпсеньку.
        Прохор взял ее наруки, поцеловал ввисок, придвинул ей цветные карандаши ибумагу.
        -Ясрисую человека сусами… Страшный который. Апотом избушку, чтоб дым валил.
        -Нина…
        -Да, Прохор, слушаю.
        Наступило обоюдоострое молчание. Воздух сгущался втучи. Верочка начала рисовать.
        -Ты христианка, Нина?
        -Да, христианка. Ты же знаешь, Прохор.
        Тучи продолжали окутывать их своим грозным молчанием. Верочка рисовала.
        -Ежели ты христианка, то какже ты стакой настойчивостью толкаешь меня вкакую-то пропасть, взло?
        -Нет. Ты нетак понимаешь мою деятельность, Прохор. Вся она направлена ктому, чтоб отвратить тебя отзла, - сказала тихо Нина, разглядывая свои замазанные землей ладони. - Япутем практических комбинаций хочу возле твоей деятельности создать такое окружение, которое заставило бы тебя, вопреки твоему желанию, стать поотношению крабочим совершенно иным, чем ты есть сейчас.
        -Ты сказала, что, вопреки моему желанию, тащишь меня отзла прочь. Так? Так. Значит, ты применяешь насилие. Новедь Христос сказал: непротивьтесь злу насилием. Ты вэто вдумалась?
        Нина опустила голову ичасто врастерянности замигала. Она неготова кответу натакой вопрос. Какже так? Она сегодня же поговорит наэту тему сотцом Александром.
        -Ятебе хочу добра, асебе покоя, - сказала Нина, смущенно покраснев.
        Прохор покрутил напальце чуб, сдвинул брови кпереносице:
        -Добра желаешь мне?
        -Да, добра.
        -Хм… Ну так знай! - ИПрохор ударил встол ладонью.
        Отокрика Верочкин карандаш хряпнул, она вскинула наотца большие глаза исоскользнула сего коленей. Прохор схватился зависки, закрыл глаза: вушах что-то покаркивало, вгруди побулькивало, пред смеженными веками плавали хвостики.
        -Ты, милый Прохор, болен… Нет, это ужасно, - кротко, свнутренним отчаянием вголосе, сказала Нина, прижимая ксебе подбежавшую Верочку. - Ляг, отдохни… Мы поговорим после.
        -Нет! - сверкнул он нажену белками глаз. Руки его дрожали, прыгал язык.
        Ветерок колыхал шторы воткрытом окне, чрез кабинет проплыла пушинка, стайка осенних мух жужжала, роясь возле хрустальной люстры; изнепритворенной двери высунул голову лобастый рыжий кот.
        -Милый Прохор, тебе надо бросить все иотдохнуть - уехать куда-нибудь, полечиться, взять отпуск усамого себя. Язнаю, ты очень, очень болен. Мне видеть это слишком мучительно, прямо непереносно… Поверь мне. - Нина тихо заплакала, поднялась ипошла кнему. - Милый, умоляю тебя, брось все дела…
        -Нет!!! - двумя кулаками враз грохнул встол Прохор. - Стой! Впрочем, садись… Впрочем… какжелаешь.
        Нина остановилась. Прохор повернулся кней вкресле и, потряхивая лохматой головой, беззвучно засмеялся.
        -Знаю, знаю, фабрикантка, длячего ты хочешь выгнать меня отсюда, знаю. Ты хочешь забрать всвои сПротасовым руки все мои дела иоставить меня нищим. (Нина всплеснула руками.) Стой, стой, неперебивай, - он стал говорить быстро, отрывисто, все круче возвышая голос докрика. - Япью, я нюхаю, я прыскаю всебя морфием, - это все через тебя, через твои штучки, через твой христианский бабий нрав, фабрикантка.
        -Врешь! - крикнула Нина и, вся надломленная, раздираемая ненавистью илюбовью кмужу, села напротив него вкресло.
        «Врешь, врешь, врешь, врешь», - затараторил голос вправом ухе Прохора. «Врешь, врешь, врешь…» Прохор засунул вухо палец, сожесточением потряс там пальцем. Голос смолк.
        -Ясбольшим трудом привожу издалека рабочих, плачу им прогонные деньги, учу их, - они бегут ктебе. Явновь добываю рабочих, - они опять ктебе. Наконец, вислоухий Кук ушел. Докаких же это пор? Жестокий враг так немог бы поступать, какпоступаешь ты! (Нина все время пыталась возражать, ноон недавал ей.) Да, да, жестокий враг! Аты сосвоим бабьим умом ослеплена малыми делами инехочешь понять моих больших дел. Да, больших дел.
        -Каких же?
        -Я… - Прохор нахохлил брови, встал, подбоченился иначал шагать пообширному кабинету, косясь наприсмиревшую возле матери Верочку. Полуоткрыв рот, ребенок следил заотцом раздраженным взглядом. - Яразовью здесь промышленность, какой нет вРоссии. Мой поселок превратится вгородище смиллионом жителей. Имя мое будет греметь! Понимаешь? Греметь повсему миру…
        Нина слушала его, замирая отволнения.
        -Может быть, тебе заживо поставят памятник? - попыталась улыбнуться она.
        -Да! Ясам себе поставлю памятник вцентре феерического сада, какого немог видеть иЛюдовик Шестнадцатый. Япострою втом городе университеты, винокуренные заводы, инженерные школы, торговые ряды, пассажи, театры, ивсе будет мое. Да, да, мое, мое! Анетвое!! - Последние фразы выкрикнул он сособым сладострастием.
        -Воимя какой же идеи ты все это предполагаешь?
        -Воимя самого себя, - гордо откинул Прохор голову. - Воимя своей славы! - Он выбросил обе руки вверх ивзмахнул ими, каккрыльями. Лицо его было грозно ивеличественно.
        Верочка скривила рот, заплакала.
        Нина подхватила ее наруки.
        -Мамочка, невели ему орать!
        -Значит, фабрикантка, поняла теперь, вчем моя идея? По-твоему - это идея сатаны, антихриста, христопродавца? Вздор! Это моя идея. Ясней родился, я сней умру.
        Прохор взглянул наНину сдосадливым раздражением, какнапреградившую ему путь скалу, иснова зашагал, размахивая полами халата. Нина смотрела нанего снескрываемой боязнью, сжалостью: «Господи, неужели унего мания величия?»
        -Ия тебе впоследний раз говорю! Ятебя, фабрикантка, предупреждаю. Вот мое предложение. Слушай. Последний раз слушай! - ИПрохор, почему-то засучив рукав халата, внушительно погрозил Нине пальцем.
        Нина встала, чувствуя, что изтуч сейчас ударит молния. Прохор, врезавшись ногами впол впяти шагах отНины, стоял, какпризрак Геркулеса, ихрипло говорил сквозь стиснутые зубы:
        -Слушай… И - кисполнению. Приказ мой. Какможно скорей закрывай свои работы илипередай их мне. Исвой миллион передай мне… Слышишь? Миллион!.. Янемогу видеть, какты зря транжиришь нажитые твоим отцом идедом капиталы. Амне деньги дозарезу… Уменя нет денег, мне нечем платить рабочим. Илиты хочешь, чтоб я обанкротился? Черт!.. Исамое большее, что я тебе могу дозволить, это выстроить женский монастырь истать внем игуменьей. Дур много. Ты этим угодишь иБогу имне. Итак - приказываю, прошу, умоляю… - Прохор скосоротился, сотчаянным выражением лица кинулся пред потрясенной Ниной наколени. - Умоляю, сделай меня свободным, прекрати свои глупые затеи! Дай мне осуще…
        -Прохор, - отступила отнего нашаг Нина. - Если ты встанешь напуть истинного устроителя жизни, анеалчного тирана трудящихся, я вся твоя, совсей душой, совсеми капиталами.
        -Нина Яковлевна! Нина Яковлевна! - каквепрь, вскочил Прохор и, словно коршун, вцепился когтями вполы своего халата.
        -Впротивном же случае, Прохор, я твой враг. Ябуду работать так же, какиработаю! - возвысила свой голос Нина.
        Прохор, тщетно силясь унять всебе взрыв гнева, заскорготал зубами:
        -Марш отсюда!!
        -Дурак, дурак!.. - плача, пуская пузыри итопая ножкой, взвизгивала, вся содрогаясь, Верочка. - Ты страшный. Дурак!..
        Прохор, потеряв последнее самообладание, схватил обиженную Нину заплечи, повернул ее лицом кдвери, стал выталкивать изкабинета. - Вон! Вон! Змея! Протасовская подстилка!.. Отдай мне миллион!!!
        Вдруг волк срычащим лаем втри прыжка бросился наПрохора ирывком разорвал наспине халат. Прохор лягнул его ногой, захлопнул заженой дверь, сорвал скрючка арапник.
        -Поди сюда!
        Волк, поблескивая освирепевшими глазами, ловил момент, чтоб броситься нахозяина. Новдруг струсил человеческих глаз, покорно лег набрюхо, сжался. Прохор накинул наего шею парфорс-удавку, подволок кстене, где ввинчено кольцо дляцепи, продел парфорс вкольцо, подтянул башку волка вплотную кстене и, вкладывая вудары ярость, немилосердно стал пороть его. Изшкуры зверя клочьями летела шерсть. Зверь рычал, выл, хрипел, бился, пустил мочу, потом стал отудавки задыхаться. Вот железное кольцо разогнулось, зверь враз вырвался отчеловека-«друга» и, оставляя набелом ковре следы крови, опрометью - вон.
        Мокрый отпота, Прохор вбессилии повалился головой настол. Все гудело внутри. Разрывалось сердце. Руки тряслись.
        Вразгоряченной голове дурили сумбуры икошмарчики. «Надо убить, надо убить, надо убить, убить, убить», - зудил подчерепом голос. Сначала подчерепом, потом громко вуши. Нехватало воздуху, нехотелось дышать, нехотелось жить.
        Ивновь прошлое стало настоящим, настоящее отодвинулось назад. Кошмарчики пошаливали. Сон нешел.
        Втри часа ночи взял бумагу, долго сидел наднею впомрачненном онемении. Потом, вспомнив старцев, вспомнив странный сон проламу-бодисатву, перекрестился, обмакнул перо и, проставив месяц, число игод, написал:
        «Поступаю вполном сознании. Похоронить по-православному. Мой гроб игроб жены рядом. Гроб Верочки наверху.
Прохор Громов».
        -Да, да, - прокаркал он, какворон. - Ну, что ж, я невиноват, я невиноват. Меня таким хотят сделать.
        Он заклеил записку вконверт иприпечатал сургучной печатью, перстнем.

12
        Надругой день, разбитый физически, растрепанный душевно, Прохор проснулся поздно. Неумываясь (он редко умывался теперь), выпил водки, съел кусок хлеба ссолью исробостью поднял взгляд напортрет взолоченой раме. Новместо жены напортрете - Анфиса, она ласково улыбалась, кивала Прохору, что-то хотела сказать. Прохор протер глаза, напортрете - Нина…
        -Хм, - буркнул он, скорчил гримасу, отмахнулся рукой.
        Мысленно, состороны, Прохор Петрович стал горько подсмеиваться надсобою, что вот он, такой большой ибородатый, верит вкакую-то чертовщину. Он ирад бы неверить внее, ноон ясно видел, что эта несуразица так ловко оплела его совсех сторон, так искусно перепугала всю логику его суждений, что он стал чувствовать себя погрязшим поуши вболоте личного бессилия.
        «Очень интересно наблюдать, какумный сума сходит, - все так же внутренне ухмыляясь, сбольшой тоской всердце думал он. - Нет, шиш возьми. Вот несойду, назло несойду. Дурак, пьяница. Мне действительно отдохнуть надо».
        Напился чаю, написал письмо Протасову, заказал ямскую тройку (своих лошадей жалел) и, непростившись сдомашними, выехал впуть-дорогу.
        Он направился всело Медведево, чтобы примириться сотцом своим. Мысль опримирении встала пред Прохором резко, отчетливо. Прохор принял ее, несопротивляясь. Иеще ему надо навестить могилу матери игорько поплакать намогиле желанной Анфисы. «Анфиса, Анфиса, зачем судьба оторвала тебя отмоего сердца?»
        Тройка бежала скорой рысью. Путь сгоры нагору, тайгой, полями, берегом реки. Прохор закрыл глаза и, покачиваясь, грезил. «Черт, дочего все усложняется. Кактрудно стало жить. Какперепутались все дела мои…» - неоткрывая глаз, думал он. Мысленно оглядываясь внедавнее, он казался себе человеком, который подвижущейся вниз лестнице старался взобраться вгору. Человек - все выше, алестница подним - все ниже. Человек воображал, что вот-вот взойдет нагору, новершина горы все больше ибольше возвышалась. «Да, все так, все правильно. Именно я похож натакого человека». ИПрохор подзаунывные звуки колокольчика начинал искать корень своих неудач. Впрочем, он четко знал, откуда эти неудачи, ноему хотелось еще раз взглянуть внаглую личину своего врага. Тогда путь путаных домыслов вновь ивновь приводил его кНине, Протасову, Приперентьеву, отцу. Однако, желая оправдать отца иНину, он воспаленным воображением своим попробовал искать причину зол невземнородных существах, авпроклятой судьбе своей.
        -Ведь я же открыто, привсех провозгласил тогда напиршестве, что я - сатана, я - дьявол! - выкрикнул он так громко, что толстогубый парень, ямщик Савоська, оглянулся нанего ивстрахе стал двигать бровями.
        -Что, неузнал?
        -Неузнал иесть, - присматриваясь кволосатому прыгающему лицу Прохора, прогнусил Савоська.
        -Ты думаешь, барина везешь, ая черт.
        -Аты незаливай. Ты Прохор Петрович, вот ты кто.
        Прохор, чтоб настращать придурковатого парня, хотел взвыть диким голосом изакатиться сумасшедшим смехом, да передумал. Достал походный ларец ивыпил большой стакан водки. Савоська, ежась изаглядывая через плечо наседока, заговорил:
        -Ачто, Прохор Петрович, правда ли, нет ли, - тебя считают внароде колдуном? Будто ты снеумытиком знаешься?
        -Верно, знаюсь, - сказал Прохор. Водка всосалась вкровь. Тоска стала спадать. Прохор зарычал слегка ипо-волчьи взлаял. - Амой волк, верно, леший, он по-человечьи говорит. Хочешь, илошади твои по-человечьи заговорят?
        -Брось, брось наводу тень-то наводить. Что я, маленький, что ли? Кому другому заливай. Инерычи, сделай милость, - бодрясь, загнусил дрожащим голосом Савоська. - Аты вот что говори, какбы нам недовелось втайге заночевать. Вишь, сутемень какая, скоро ночь ляжет.
        -Через пять верст Троегубинская мельница. Забыл нешто? Там изаночуем, - ответил Прохор и, проверив заряды вружье иштуцере, осмотрелся посторонам.
        Кругом темная, мрачная тайга. Внебе зажглась первая бледная звездочка.
        Протасова раздражало оставленное хозяином письмо.
        «Любезнейший Андрей Андреич, - читал он. - Уезжаю отвас нанедельку, надве. Нездоровится. Проветриться надо мне, протрезветь. Последние события, начиная спожара тайги, вывели меня изравновесия. Ищу точку опоры инемогу найти. Все дело поручаю вам подвашу личную ответственность. Доскорого свиданья.
Прохор Громов».
        Протасов собрался переводиться наУрал, ивот опять оттяжка. Ежедневно посещая контору, он установил, что служащий Шапошников отсутствует вот уже пятый день. Один изконторщиков сказал Протасову, что Шапошников, вероятно, пьянствует, что отнего всегда попахивает винишком ивообще он какой-то странный.
        Поздно вечером, когда кругом затемнело, Протасов заглянул визбушку Шапошникова. Избушка принадлежала глухонемой бобылке Мавре. Горела подпотолком маленькая, вмышиный глаз, керосиновая лампа. Накуче соломы вуглу спал врастяжку, кверху бородкой, коротконогий босой Шапошников. Пахло водкой. Батарея пустых бутылок возле печки. Настене убранный хвойными ветвями портрет Анфисы.
        -Шапошников!
        Тот чихнул исел, вытянув опухшие ноги.
        -Ах, это вы?.. Простите… Аэто я. Только, п-п-пожалуйста… б-без нравоучений… Язнаю, что виноват. Кругом виноват. Впрочем… - Он осмотрелся, провел рукой полысине игорько улыбнулся. - Да, сон. Ах, это вы? Протасов? Ая думал, что… Берите стул, - Шапошников встал, закинув руки зашею, и, пробежав нацыпочках, сладко потянулся, затем криворото, отчаянно зевнул, - бородища залезла налевое плечо, - сел кстолу, закурил трубку. Рубаха расстегнута, выбилась изштанов.
        -Слушайте, товарищ Шапошников… Каквам нестыдно валяться насоломе, бездельничать? Ведь все ваши товарищи набольшой работе, народу служат… Авы…
        -Милый… с-с-скука, т-т-тоска, уныние. Яудивляюсь, какв-в-вы-то неспились еще вэтой дыре. Нет, надо бежать. - Он выпучил глаза икрикнул: - Да! Знаете? Стращалов бежал… Прокурор. Помните? Записку получил отнего. Вбезопасном месте, говорит. Сприятелями, говорит. Потом сбегу, говорит, вАмерику. Деньги есть, говорит. Да, да. Он, черт, сильный, мужественный. Ая… и… ч-ч-чучело. Милый! Когда умру, набейте меня паклей ипоставьте Прохору Петровичу вкабинет. Пусть мучается, пусть ион, стервец, сума спятит… Яведь тоже… то-во… готов, кажись.
        Протасов сжалостью вовсе глаза глядел нанего.
        -Ялягу, немогу сидеть. - Ударившись головой остену, он кувырнулся насвое логово. - Садитесь напол. Протасов, милый… Какбы я… какбы… желал бы… Вернуть свою молодость.
        -Ну, что вы, какую несете чушь!..
        -Нет, нет, - засмеялся скрипучим смехом Шапошников и, какбелка хвостом, закрыл бородой одутловатое отзапоя лицо свое. - Мне бы только встретить Анфису…
        Вошла глухонемая бабушка Мавра, хозяйка Шапошникова, поставила настол кринки смолоком, низенько поклонилась Протасову, что-то замычала, замаячила руками.
        Прохор спал. Снилась сумятица: Синильга кружилась перед ним вовсем красном, вдова-тунгуска вылезала изомута и, голая, сплачем садилась набелый камень. Затем все исчезло, иснова: пустой вечер, кладбище, сорвался сберезы грач, ползли туманы, отец Ипат покадил Анфисиной могиле ипропал вдыму. Колокольчики-бубенчики побрякивали.
        Вдруг крики:
        -Стой!
        Отрезкого выстрела Прохор открыл глаза, проснулся:
        -Что такое? Что?
        Тройка напоролась назалом изсваленных разбойниками поперек дороги деревьев. Тьма.
        -Ямщик!! Что?!
        Хохот - иПрохор связан…
        Разбойники, человек тридцать - сорок, сидели удвух костров вглухой, заросшей густым ельником балке. Кругом тьма. Неба невидно. Откуда-то сверху, измрака, слышались выкрики иволги, всхлипы сов, посвисты, свисты. То перекликались нахребтах балки дозорные. Кой-кто спал, кой-кто чинил одежду илидулся вкарты. Уближнего кПрохору костра пятеро молодцов, прихлопывая владоши, пели вполголоса веселую:
        Там залесом, там залесом
        Разбойнички шалят!
        Там залесом, там залесом
        Убить меня хотят.
        Нет, нет, непойду,
        Лучше дома я умру!
        Лихой этой песни Прохор неслышал. Строй жизни внем помрачился, ослаб. Ижизненный тон восприятий стал тусклым, незвучным, завуалированным. Он сидел напне, каквтеатре пред сценой. Сдробным, идущим помногим путям вниманием ждал, что будет дальше, небрежно готовился досматривать сон. Асам думал вразброд очем-то другом, отретьем, опятом. Поэтому Прохор ничуть неиспугался подскакавшего наконе Ибрагима-разбойника. Ноприсвете костров успел рассмотреть его, какактера насцене. Исразу узнал: «Да, он, он…»
        Задлинный срок разлуки сПрохором черкес мало изменился. Та же прямая, плечистая фигура, тот же горбатый нос, втянутые щеки, бородища спроседью. Наголове красная, изкумача, чалма. Одет он вобыкновенный серенький пиджак, перетянут ремнем изсыромятины, заремнем - два кинжала. Черкесу шестьдесят четыре года, ноон принадлежит ктем людям, которым написано народу гулять насвете покрайней мере сто двадцать лет.
        ВПрохоре два естества - разумное иумное, вПрохоре было два чувства. Одно естество бодрствовало, другое - воспринимало жизнь каксновиденье.
        -Здравствуй, Прошка! Здравствуй, кунак! - Ичеркес соскочил сконя.
        Прислушиваясь дремотным ухом, какдитя клюбимой сказке матери, кродному, прозвучавшему изглубин далекой юности голосу черкеса, Прохор крикнул запальчиво:
        -Развяжи мне руки, чертов сын! Разве забыл, кто я?!
        Черкес моргнул своим, - два бородача, сбельмом икриворотый, быстро освободили Прохора. Тупо озираясь, Прохор выхватил пузырек скокаином исильными дозами зарядил обе ноздри.
        -Янебоюсь тебя. Янатебя плюю. Ты будешь большой дурак, если убьешь меня. Уменя ссобой нет денег. Иты ничем невоспользуешься.
        Ибрагим стоял укостра подбоченившись, пристально всматриваясь влицо Прохора, жутко молчал. Прохор пересел навалежину, подальше втень.
        -Уменя вкибитке походный телефон. Чрез полчаса здесь будут две сотни казаков.
        -Твой казак, твой справник - худой ишаки… Ха-ха!.. Адна пустяк, - потряхивая головой, поводя плечами, гортанно выкрикивал черкес. - Больно дешево ценишь мой башка… Ха-ха!.. Тыща рублей… Клади больше, кунак…
        -Отпусти меня подобру, получишь десять тысяч. Иди комне служить. Беру тебя совсей шайкой твоей. Будешь охранять предприятия.
        -Служить? Цх… Ктебе?
        -Да. Комне. Ятебя сделаю начальником…
        -Ты? Меня? Цволочь… Мальчишка…
        Рот черкеса взнуздался голозубой гримасой, глаза мстительно ожесточились.
        -Ежели я есть убивец Анфис, убирайся кчерту задаром! Твоя деньга ненадо мне. Живи! Ежели твоя убил Анфис, я тебя разорву надвух частей, все равно какволк барана. Цх…
        Прохор побагровел, хотел вцепиться вхрящеватое горло черкеса, но… вего вялом сознании мелькнуло: «Ведь это ж сон». Он жалостно заморгал глазами, каквдетстве, исмягчившимся голосом быстро, словно вбреду, заговорил:
        -Ты мне худа несделаешь, Ибрагим. Помнишь, Ибрагим, какмы плыли стобой поУгрюм-реке? Тогда ты любил меня, Ибрагим. Ия тебя любил тогда. Ты был вто время родной. Яникого так сильно нелюбил, кактебя любил.
        Прохор глубоко передохнул. Вшироко открытых глазах Ибрагима затеплился огонек. Казалось, еще момент - ичеркес кинется нагрудь когда-то любимого им джигита Прошки, все простит ему.
        Новот голос Прохора зазвучал вызывающе - ивсе влице черкеса захолодело.
        -Да, верно, я любил тебя, осла, больше всего насвете. Идосамой смерти любил бы, ноты, варнак, Анфису убил… Ты, ты, больше некому! Язнал это инасуде так показал… Зачто ты, сатана, убил ее?
        -Я? Анфис?! Адна пустяк… Ха-ха!.. Слышь, ребята?!
        «Ха-ха! Ха-ха!» - загудели костры, итайга, имрак.
        -Да, ты.
        -Я?.. Слышь, кунаки?! Ха-ха!
        «Ха-ха! Ха-ха!» - опять загудели костры, тайга имрак. Лицо Ибрагима заалело, каккумач, акумачная чалма стала черной. Изглаз черкеса брызнули снопы колючих искр, вруке сверкнул кинжал:
        -Цх!
        Ичеркес, яростно оскалив белые зубищи, было двинулся наПрохора.
        «Смерть, - подумал Прохор, - надо скорей бежать, убегу, спрячусь, залезу надерево». Но, неотрывая взора отискаженного лица черкеса, Прохор немог шевельнуть нирукой, ниногой: вего левую щеку кто-то хрипло дышал. Прохор струдом повернул голову и - глаза вглаза сврагом.
        -Ты!! - Прохор откачнулся отлохматого лица, какотгадюки, испину его скоробил холод. Он сразу почувствовал себя, каквор, схваченный наместе преступления…
        Прокурор Стращалов ткнул его пальцем вгрудь и - навсю тайгу:
        -Ты убил Анфису!
        Иснова шумнула тайга большим шумом, ивырвался клубами дым, ивырвалось пламя. Игде-то стон стоит, тягучий, жалобный.
        «Сон, - подумал Прохор, весь дрожа. - Надо скорей проснуться».
        Ното несон был, то была злая, взаправдашняя явь.
        …Суд произошел быстро. Подсудимые ипрокурор те же: сын купца Прохор Петрович Громов, ссыльный поселенец Ибрагим-Оглы ибывший коллежский советник, юрист Стращалов. Присяжные заседатели - тридцать разбойников. Зал суда - таежная, вчерной ночи, балка.
        Прохор судорожно раскрывал рот, чтоб вызвать лакея, дергал себя занос, щипал свою ногу, чтоб проснуться. Ното была явь, несон. Вот иСавоська-ямщик, проклятый свидетель, торчит тут, каксыч. Торжествующий Савоська действительно сидел укостра сразбойниками, слушал, что бормочет Прохор, курил трубку ивместе совсеми похохатывал.
        «Мерзавцу всю шкуру спущу, - яро подумал пронего Прохор Петрович. - Убью мерзавца».
        Прокурор Стращалов - одна брючина загнулась выше голенища, вбороде хвоя, сор, зеленые, чуть раскосые, навыкате глаза горят по-безумному, длинные нечесаные волосищи, какпоседевшая грива льва, - прокурор Стращалов, вытянувшись вовесь рост, тряс пред Прохором кулаками, рубил ладонью воздух, говорил, кричал, топал ногами. Илимедленно топтался взад-вперед, рассказывал жуткую историю.
        Разбойники слушали прокурора, разинув рты. Ибрагим иПрохор Петрович тоже ловили каждое его слово свозбужденным упоением. Пред черкесом иПрохором реяли, кактуманные сны, былые проведенные вместе годы. Все люди, окружавшие их пятнадцать лет тому назад, вярких речах прокурора теперь выплыли изхаоса времен, восстали изтлена, какживые. Анфиса, Петр Данилыч, пристав, Нина, Ибрагим - вот они здесь, вот столпились они вокруг костров и, какбы соединенные пуповиной спрокурором, внимают гулу его голоса.

13
        -Я, кажется, довольно подробно изложил всю суть этого кровавого дела. Теперь я, прокурор Стращалов, спрашиваю: это вы пятнадцать лет тому назад убили Анфису?
        Вонзив взгляд вземлю, Прохор напряженнейше молчал. Вего униженной душе зрел взрыв негодующей ненависти кпрокурору. По-турецки сидевший укостра Ибрагим-Оглы пустил слюну любопытного внимания, какперед жирным куском мяса старый дог.
        -Яжду отвас ответа, подсудимый. Здесь неподкупный суд…
        -Непаясничай, фигляр! - крикнул Прохор игневно встал. Снадменным презрением он взглянул напрокурора, какнапоследнее ничтожество. Угнетенный разум его, подстегнутый горячею волною крови, резко вспыхнул. Мысль, какмяч отстены, перебросилась впрошлое. Он заговорил быстро, взахлеб, то спотыкаясь насловах, какнакочках, то вяло шевеля языком, каквгрузных калошах параличными ногами. Голос его звучал угрожающе иливдруг сдавал, становился дряблым, слезливым.
        -Язнаю, прокурор, длячего ты здесь, сэтими висельниками. Знаю, знаю. Чтоб насладиться моей смертью? Бей, убивай! Ты этим каторжникам ловко рассказывал басню отом, какипочему будто бы Илья Сохатых, Шапошников, сам Прохор исам я убил Анфису… Ха-ха!.. Занятно! Что ж, по-твоему, - я только уголовный преступник ибольше ничего? Осел ты…
        Сидевший напне прокурор Стращалов сначала сердито улыбался, потом лицо его, заросшее бородой почти доглаз, стало холодным имрачным, какпогреб.
        -Молчите, убийца!.. Ялишаю вас слова…
        -Врешь, прокурор! Тут тебе незал суда. Слушай дальше. Допустим, что убил Анфису я. Ноты знаешь ли, господин прокурор…
        -Довольно! - вскочив, взмахнул рукой прокурор иобернулся кразбойникам. - Слышите, ребята? Он сознался вубийстве.
        -Нет, врешь! Несознался еще, - встряхнул головой, ударил кулак вкулак Прохор Петрович.
        -Анам наплевать! - закричали укостров воры-разбойники. - Нам хоть десять Анфисоф убей, мало горя… Мы исами… Авот пошто он, гад ползучий, нашего черкеса подобух подвел? Вот это самое… Всю вину свалил нанего, суд подкупил…
        -Да, свалил… Да, подкупил, неспорю. Свалил потому, что передо мною были широкие возможности. Ячувствовал, что мне дано многое свершить наземле. Ия многое кой-чего насвоем веку сделал, настроил заводов, кормлю тысячи людей… АИбрагиму, бывалому каторжнику, разве каторга страшна? Язнал, что он все равно сбежит. Ион сбежал…
        Прохор говорил долго, путано. Речь его стремилась, какпоток вкамнях. Струи мыслей безвсякой связи перескакивали спредмета напредмет. Иногда он совершенно терялся ивзамешательстве тер вспотевший, снабухшими жилами лоб.
        Разбойники, поплевывая, курили, переглядывались.
        -Значит, сознаешься вубийстве, преступник?
        -Нет.
        -Нет?
        -Нет! Незови меня преступником! - вскипел, озлобился Прохор. - Ты сам - преступник. Ты отрождения дурак итолько поглупости своей считаешь себя умным… Темный ты человек! - продолжал выкрикивать Прохор, наступая наСтращалова. - Ты неподумал тогда, кого ты обвинял. Ведь я был мальчишкой тогда, мой характер еще только складывался. Аты непонял этого, ты отнесся комне по-дураковски, какмясник кбарану… Иеще… Стой, стой, дай мне!.. Что же еще? Ты осудил меня, невинного, теперь я, преступник, сужу тебя, виновного. Меня убьют здесь, ноя рад, что встретился стобой. Аты разве знаешь, каким я был вмолодости? Янеплохим был. Ибрагим мог бы тебе это подтвердить. Но… Явижу, каким лютым зверем он смотрит наменя. Ну, что ж… Валяйте, сволочи! Да, я убил Анфису, я… - Обессиленный Прохор Петрович задрожал ипокачнулся.
        -Смерть, смерть ему! - загудела взволнованная тьма, заорали вовсю грудь разбойники.
        -Смерть собаке… Пехтерь, валяй!..
        Оглушительный раздался свист. То свистел, распялив губы пальцами, рыжебородый раскоряка. Унего длинное туловище икороткие, дугою, ноги. Начумазом лице - белые огромные глаза. Это бежавший сИбрагимом каторжник Пехтерь; он - правая рука черкеса. Он свиреп, он любит командовать. Его все боятся.
        -Нагибай! - приказал он, взмахнув кривым ножом.
        Разбойники, хрустя буреломом, подбежали кдвум молодым елкам, зачалили их вершины арканами испесней «Эй, дубинушка, ухни!» нагнули обе вершины одна кдругой.
        -Чисти сучья!
        Заработали топоры, оголяя стволы елей. Пряно запахло смолой. Повосьми человек налегли внатуг навершины согнутых вдугу дерев, кряхтели: вупругих елках много живой силы, елки вот-вот вырвутся, подбросят оплошавшего кнебу.
        -Подводи! Готовь веревки!
        Прохора подволокли келям.
        -Мерзавцы, что вы делаете! Язнаю! Это сон… Илья! Разбуди меня! Ферапонт! Ибрагим! Нина! Нина! Нина!!
        Последний крик Прохора жуток, пронзителен: мрак отэтого крика дрогнул, исердца многих остановились.
        Номстящие руки крепко прикручивали ноги Прохора квершинам двух елей. Вкожу лакированного сапога въелся аркан, какмертвая волчья хватка: костям было больно. Надлевой ногой трудился Пехтерь скривым ножом взубах. Его грубые лапищи работали быстро.
        Поверженный наземлю Прохор хрипел отуниженья. Он ничего неговорил, он только мычал, плевался слюною ижелчью. Жажда одолевала его.
        Врезком свете сознания он представил себе свое надвое разорванное, отпаха доглотки, тело: половина бывшего Прохора содной ногой, содной рукой, безголовы, болтается навершине взмывшей внебо елки; другая половина свторой рукой, свторой ногой исбородатой головой корчится навершине соседнего дерева; пролетающий филин прожорно уцапал кишку, итянет, итянет; сердце все еще бьется, мертвый язык дрожит…
        -Крепче держи! Держи елки, непущай! - командует Пехтерь, позажатому взубах кривому ножу течет слюна, капает налакированный сапог Прохора.
        Разбойные люди еще сильней наваливаются внатуг накряхтящие ели:
        -Держи, держи! Эй, Стращалка! Вычитывай приговор… Чтобы хворменно…
        НоСтращалова нет. Стращалов, гонимый страхом, заткнул уши, чтоб ничего неслышать, ничего невидеть, поспешно бежит вдаль, втьму.
        -Стращалов! Стращалов!!
        -Нет Стращалова.
        -ЯСтращал! - Ипламенный Ибрагим быстро подходит скинжалом кобреченному Прохору.
        Униженный, распятый Прохор сраскинутыми квершинам елок ногами еще заминуту доэтого хотел просить учеркеса пощады. Теперь он встретил его враждебным взглядом, плюнул вего сторону исквозь прорвавшийся злобный свой всхлип прошипел: «Мерзавец, кончай!»
        -Пущать, что ли? - спыхтеньем нетерпеливо прокричали разбойники: им невмоготу больше сдерживать силу согнутых елок.
        -Геть! Стой!! - Черкес враз превратился всталь. Зубы стиснуты, всильной руке крепко зажат кинжал, взгляд неотрывно влип вглаза Прохора. Разбойники замерли. Замер иПрохор. Мгновенье - иПрохору дожути стало жаль жизни своей. «Пощади!» - хочет он крикнуть, ноязык онемел, итолько глаза вдруг захлебнулись слезами.
        -Ребята, пущай, - прохрипел Пехтерь жутко. - Пу-щ-а-ай!!
        И, заодин лишь момент допогибели Прохора, резким взмахом кинжала черкес перерезал аркан:
        -Цх!.. Теперича пущай.
        Елки сосвистом рассекли воздух.
        Дрожь прошла повсему их освобожденному телу. Прохор Петрович, разминая затекшие ноги, едва встает. Он весь внервном трясении. Пульс барабанит двести вминуту. Глаза широки, мокры, безумны.
        Черкес говорит:
        -Езжай, Прошка, домой… Гуляй! Теперича твоя еще рано убивать. Када-нибудь будэм рэзать после. Адна пустяк. Цх!..
        Ночь длилась. Разбойники недовольно гудели. Кто-то зло всхохотал, кто-то кольнул Ибрагима: «Вислоухий ишак, раззява!» Пехтерь, сунув заголенище кривой нож, тихомолком матерился.
        Парень, ямщик Савоська, весь бледный, словно обсыпанный мукой, пробирался сПрохором ктройке. Их вел сфонарем бельмастый варнак. Варнаку дан строгий приказ: чтоб Прохор Петрович был цел-невредим.
        Лишь только возвратилось кПрохору сознание, он почувствовал себя сног доголовы какбы обгаженным мерзостью. Ярко, всамых глубинах души, он запомнил слова Ибрагима, запомнил внезапную великодушную милость его. Ивместо благодарности задарованную жизнь вего груди растеклась черным дегтем жажда неукротимой ненависти кчеркесу. Месть, месть нечеловеческая, какой незнает свет! Прохор никем еще небыл так ужасно унижен, он никогда вжизни неказался таким беспомощным, жалким, смешным, какчас тому назад. Смешным!.. Смешным, жалким, надкоторым хохотало вовсе горло это человеческое отребье, эти сорвавшиеся спетли каторжники. Надкем издевались? Надним, надПрохором Громовым, надвластным владельцем богатств… Нет, это выше всяких сил!
        Мрачный Прохор, нечувствуя пути, невидя свету, пер тайгою напролом.
        -Пить… Вина… стакан вина, - хрипло бормотал он, облизывая сухие, каквата, губы. Пошарил покарманам. Пузырька скокаином небыло: обронил втайге. Плюнул.
        Бельмастый разбойник сказал:
        -Счастливо оставаться… Доприятного виданьица. - Иушел. Правая пристяжка, напоровшаяся ночью наразбойничий залом, издохла. Ямщик Савоська скосоротился, заплакал надпавшей лошадью. Прохор порывисто вытащил бутылку водки, задрал бороду, залпом перелил вино всебя. Совсех сил ударил бутылкой вдерево, бутылка рассыпалась всоль.
        Перепрягая лошадей, Савоська все еще поскуливал:
        -Какя батьке-то покажусь… Лошадь поколела. Ой, что я делать-то буду?.. Ой, мамынька!
        Только тут Прохор вовторой раз заметил его.
        -Молчи! - крикнул он, исудорога скрючила пальцы его рук. - Япомню, я помню, негодяй, какты хохотал там.
        Савоська выронил дугу исказал, дергаясь всем горестным лицом:
        -Яржал отжути. Ведь тебя ж напополам разорвать ладили… - Лицо его вытянулось, будто парень вновь увидел разбойников, аподбородок опять запрыгал. - Ой, что же я батьке-то скажу?
        -Ничего нескажешь. Ятебя вдороге кончу, - выпуская ноздрями воздух, чуть слышно буркнул вбороду Прохор. - Запрягай!
        Мрак стал жиже; он синел, голубел, хоронился вущельях. Полоса предутреннего неба тянулась наддорогою. Изразбойной балки сквознячком несло. Где-то прокаркала охрипшая ворона. Вушах Прохора липкий звучал мотивчик:
        Нет, нет, непойду,
        Лучше дома я умру…
        Ехали назад, вобратную. Прохор скрючился изахрапел. Ехали все утро ивесь день безостановки.
        Поздно, темным вечером кой-кто видел, какпохожий наПрохора человек бежит поселком простоволосый, бормочет набегу, оглядывается, размахивает руками.
        -Это я. Открой скорей!.. - ломился Прохор вквартиру исправника.
        -Батюшки! Прохор Петрович… Что стряслось?
        Прохор засунул окровавленные руки вкарманы (забыл их вымыть) и, запинаясь, пробубнил:
        -Было нападение… Ибрагим… Был влапах унего. Семьдесят пять верст. Вырвался. Лошадь убита там. Апотом нас опять нагнали. Здесь. Подсамым поселком… Савоська убит… Ямщик. Обухом поголове. Вменя стреляли. Неужто неслыхал?
        -Где?
        -Здесь… Влесу. Втрех верстах. Десять тысяч даю.
        Заработали телефоны. Чрез полчаса сполсотни всадников, подначальством исправника Амбреева, мчались заоколицу ловить злодеев.
        ЗаПрохором приехал посланный Ниной кучер. Прохора уложили. Нина вся содрогалась. Прохор бормотал:
        -Янелюблю свидетелей. Янелюблю свидетелей. Яих могу убить…
        Нина приняла его бред насвой счет. Изглаз ее потекли слезы. Кголове больного доктор прикладывал лед, ставил кровососные банки наспину.
        Вчас ночи явился кНине вызванный ею исправник. Рассказал провизит кнему Прохора.
        -Прохор Петрович был тогда потрясен, - говорил исправник взволнованно, он весь пыльный, потный, прямо сдороги. - Ну-с… Объехали мы надесять верст окрестность. Никого. Ниразбойников, ниубитого ямщика, нитройки. Ну-с… Вернулись домой. Я - кямщику. Глядь - убитый Савоська дрыхнет дома вхолодке, вхомутецкой. Разбудил. Допросил… Ну-с… Ипредставьте, что он мне поведал!..
        Исправник стал подробно пересказывать показания Савоськи.
        -Ну-с. Прохора Петровича мучители подтащили кдеревьям, чтоб разорвать его надвое… Вы понимаете, какая жуть?..
        Исправник вдруг вскочил иедва успел подхватить падавшую скресла Нину.

14
        «Нет, слава богу, ничего… Все обошлось наэтот раз будто бы благополучно: Прохор Петрович поправляется».
        Так думала Нина, навсегда утратившая, какибольшинство людей, звериный инстинкт правдоподобного предчувствия. Причиной психических срывов мужа она считала запойное его пьянство; ей ивголову неприходило, что здоровье Прохора всерьезнейшей опасности; она незнала, что ей грозят беды, что иона ходит вотьме поострию бритвы.
        Федор Степаныч Амбреев, исправник, сбрил свои пышные вразлет усищи. Исправника почти невозможно теперь узнать. Если вы сегодня встретите втайге спиртоноса всоответствующем костюме сседыми плюгавыми усишками ипегой бороденкой, будьте уверены, что это сам исправник. Если завтра вам повстречается гололобый татарин Ахмет втюбетейке, ссерьгой вухе, стючком товаров заплечами - это исправник. Послезавтра вы можете увидеть накаком-нибудь постоялом дворе прибольшой дороге, среди всяческого сброда крупную фигуру беглого каторжника вчерном лохматом парике - это все тот же исправник Федор Степаныч Амбреев.
        Оподобном маскараде никто немог догадаться, обэтом знал лишь Прохор Громов. Исправника напредприятиях больше нет - полицией заведует новый пристав Сшибутыкин. Исправник же, согласно официальным данным, уехал вотпуск, вКрым.
        Всюду, повсем работам, вкаждой деревушке, наперекрестках дорог, влюбой человеческой берлоге пестреют объявления:
        «Ссогласия г. начальника губернии фирма «Прохор Громов» назначает заголову бежавшего разбойника Ибрагима-Оглы 10000(десять тысяч) рублей; приметы разбойника: возраст ит.д.
Подписал: Прохор Громов.
Скрепил: Пристав Сшибутыкин».
        Повсем заводам инаприисках усилена стража. Дом Прохора Петровича тоже охранялся шестью вооруженными мужиками избывших унтер-офицеров. Вкачестве телохранителя иногда водворялся кПрохору Петровичу денька надва, натри воинственно настроенный дьякон Ферапонт. Впридачу кнеимоверной силе он захватывал ссобой пудовую железную палку снабалдашником: ударит - коня убьет.
        Надругой день после возвращения мужа Нина призвала ямщика Савоську, беседовала сним взаперти, дала ему двести рублей изаклинала никому неговорить оночных таежных страхах…
        -Так точно… Спасибо, барыня… - сиял осчастливленный парень.
        Доктор идомашние всячески старались оберегать Прохора Петровича отэтих, поих мнению, вздорных слухов.
        -Какая ж может быть вера вислоухому дураку парню? - старался доктор успокоить Нину Яковлевну. - Он же находился тогда всовершенно невменяемом состоянии. Что называется - душа впятках. Ему бог знает что могло прислышаться ипоказаться. Полнейшая нервная депрессия. Да докого угодно доведись…
        Нина охотно сэтим соглашалась. Новот наимя Прохора стали получаться (подметные ипочтой) ругательные письма. Вних неизвестные авторы называли его «разбойником ипредателем своего верного слуги-черкесца», «с большой дороги варнаком», «убийцей»; некоторые советовали ему «объявиться суду: убил, мол, безвинную Анфису, желаю пострадать», другие увещевали «уйти встрогий монастырь, чтоб постом, молитвой исмирением загладить свой грех перед Богом».
        Эти письма вруки Прохора недопускались. Нина ипереселившийся вдом Громовых отец Александр лично прочитывали всю корреспонденцию. Домашний доктор Ипполит Ипполитович Терентьев тоже всячески старался «ввести Прохора Петровича воглобли».
        Новся беда втом, что симпатичнейший, тихий инемудрый Ипполит Ипполитович никогда неинтересовался душевными болезнями идавно забыл все то, что слышал оних вуниверситете. Он, старый, пятидесятилетний холостяк сватался ктрем девушкам - отказали, сватался кдвум почтенным вдовам - тоже отказали. Он азартно любил играть вкартишки, недурак был выпить и, пожалуй, отзапоя сам был непрочь вэтой дыре сойти сума. Поэтому, недоверяя себе, он рекомендовал Нине экстренно выписать изстолицы дляПрохора Петровича опытного врача-психиатра.
        Вскоре получилось известие изПетербурга, что врач выезжает.
        Прошла неделя. Прохор Петрович никуда невыходил. Каждое утро, просыпаясь, он прежде всего спрашивал:
        -Что, непоймали?
        Все мысли его сосредоточились теперь насумбуре той дикой ночи. Всякий раз, когда эти тяжкие воспоминания нахрапом, какпалач скнутом, врывались вего душу, он снова иснова переживал лютую смерть свою. Снеобычайной четкостью, превосходящей реальность самой жизни, он обостренным внутренним чувством видел повисшее ввоздухе надвое разорванное свое тело. Он всеми силами тужился пресечь это видение, кричал: «Враки это, виденица! Явкабинете… Ядома!..» - вдавливал пальцами глаза, грохал постолу, бил себя пощекам, чтоб очнуться, перебегал сдивана кокну, насвет, - номертвое тело продолжало корчиться иразбойники - хохотать надним, надмертвым. Тогда кожу Прохора сводил мороз, ипальцы наногах поражала судорога.
        Новот гортанный крик черкеса: «Смерть собаке!» - ичерное видение вдруг исчезает. Вдушевной деятельности Прохора наступает тогда мгновенная смена ощущений: он выше головы захлебывается жесточайшей злобой кИбрагиму-Оглы; все лицо его наливается желчью, волосы шевелятся, иотприступа этой звериной ярости он уже невсилах никричать, ниругаться, он дообморока, дохолодной испарины лишь весь дрожит.
        Кконцу недели, подвлиянием брома, теплых ванн (аможет быть, итайной выпивки), эти мрачные галлюцинации значительно ослабли. Понюшки искусно припрятанного им кокаина давали некоторое успокоение его душе, астакан уворованного коньяка бросал больного вмертвецкий сон.
        Так шли часы идни. Волосы Прохора Петровича наполовину побелели. Теперь несразу можно было признать внем недавнего богатыря-красавца. Ну что ж… Все идет так, какнадо.
        Однажды, когда доктору сквозь дымчатые очки почудилось, что нервы Прохора Петровича окрепли, он пожелал испытать набольном старинный способ лечения попословице: «Клин клином вышибай». Доктор сказал:
        -Свами, Прохор Петрович, хочет повидаться ямщик Савоська.
        -Какой вы вздор несете, Ипполит Ипполитыч, Савоська убит.
        -Какубит? Это вам приснилось. Уверяю вас.
        Вдверь просунулась глуповатая улыбающаяся физиономия Савоськи.
        -Здравствуй, барин! Это я.
        Прохор соскочил скушетки и, поджав руки врукава, внимательно прищурился напарня: уПрохора заэту неделю притупилось зрение.
        -Это я, барин. Вот свеженьких грибков принес вам, рыжички. Сам сбирал. Апапашка мой кланяться приказал вам. Имамашка тоже. Вы несумлевайтесь.
        -Дурак… Ведь ты ж убит.
        -Кем же это убит-то я? - распустился вулыбку мордастый парень. - Что-то неприпомню…
        -Кем, кем… Дурак… - стал бегать Прохор покомнате. Походка его была порывиста: то ускорялась, то замедлялась. Иногда его бросало вбок.
        Доктор подошел кнему.
        -Успокойтесь, сядьте. Савоська, садись иты. Расскажи барину, какбыло дело. Ато убарина приключилась горячка отпростуды, ион все позабыл, все перепутал, - сказал доктор иподумал: «Притворяется Прохор Петрович илинет?» Запоследнее время доктору влетела вголову навязчивая мысль, что Прохор Петрович дурачит всех, «валяет ваньку».
        Прохор грузно уселся записьменный стол, закурил сразу две трубки, стал закуривать сигару. Сел накраешек стула удверей иСавоська. Он вкрасной рубахе, вжилетке, причасах. Льняные волосы смазаны коровьим маслом, расчесаны напрямой пробор. Ему девятнадцать лет, новыражение лица детское.
        -Сказывать, что ли?
        -Сказывай. - Инаплечи Прохора доктор набросил халат.
        -Ибрагим, конешно, ничего вам, барин, неговорил. Ивы ничего ему, конешно, неговорили. Иниккаким елкам разбойники неподводили вас. Это, барин, вам все, конешно, пригрезилось. Атолько что разбойнички пели песню «Там залесью, залесью». Авы дали Ибрагиму, конешно, денег. Иразбойнички, никакого худа нимне, нивам несделавши, отпустили нас вживом виде. - Парень запинался, двигал бровями, потел; то чесал заухом, то потирал руки ивсе поглядывал надоктора, какбы спрашивал: верно ли он, Савоська, говорит, несбился ли?
        Прохор, казалось, слушал внимательно, поддакивал парню, кивал головой, все быстрей ибыстрей барабанил встол пальцами, попыхивал то трубкой, то сигарой. Потом сдвинул брови истрашно глянул вупор насразу испугавшегося парня.
        -Ты лучше эти басни расскажи моей бабушке-покойнице. Болван! Что ж, разве неслыхал, осел, слов Ибрагима: «Езжай, Прошка, домой, - сказал он. - Теперь рано тебя убивать. Когда-нибудь зарежу после». Эти его речи огнем вмоей башке горят. Дурак! Неслыхал их, неслыхал?
        -Никак нет, неслышал.
        -Пошел вон, дурак! (Савоська схватился заручку двери.) Стоп! Натри рубля. Спасибо загрибы.
        Савоська, вывертывая пятки, подошел нацыпочках кстолу, сопасением взял деньги изруки напугавшего его хозяина истоял столбом, позабыв, что надо делать стрешкой.
        -Клади вкарман и - ступай, - сказал ему доктор.
        Савоська ушел. Прохор спрятал затылок вширокий воротник халата изябко поежился.
        -Нет, прямо-таки вы сума сведете меня, Ипполит Ипполитыч. Что зачепуха?.. Ну, разве это Савоська? Ведь я ж собственными глазами видел, какямщика ударили поголове чем-то тяжелым. Исобственными глазами видел, каккровь изего затылка полилась.
        Прохор вдруг ощутил ворту вкус крови. Он быстро сдернул руки скресла, крадучись осмотрел кисти рук подстолом и, подозрительно взглянув надоктора, засунул их вкарманы брюк. Прохор тоже подумал продоктора: «Интересно бы знать, догадывается доктор, что я убил Савоську, илиему насамом деле проэто неизвестно?»
        Прошло несколько дней. Прохор Петрович поехал наработы. Проезжая мимо башни «Гляди воба», он спросил сопровождавшего его доктора:
        -Вы ненаходите, что башня покривилась?
        Доктор обернулся, взглянул набашню, пытливо поглядел вглаза Прохора, опять подумал: «Притворяется», - иответил:
        -Да нет. Кажется, башня прямо стоит. Да, да, совершенно прямо.
        -Ага. Ну, значит, я покривился.
        Нодействительно незримая башня гордых замыслов Прохора Петровича дала большой крен, какисам себялюбивый Прохор: все дела его затормозились, анекоторые начали ползти раком, вспять. Надвсеми его предприятиями отныне стала витать угроза внутреннего разрушения.
        Инженер Протасов помаленьку распускал свои паруса: он нехотел больше играть снелепой бурей, он теперь выискивал накомпасе своей судьбы новый румб иновый азимут, чтоб навсегда покинуть этот берег. Он нетак уж часто посещал теперь работы инетак уж сильно болел душой зату илииную неудачу. Такой потускневший его интерес кработам удивлял подчиненных ивместе стем тоже будил вних чувство внутреннего равнодушия кчужому делу. И, угадывая общее настроение начальства, впадали врасхлябанную леность ирабочие: хозяин обманщик, хозяин зверь, хозяин живорез, убийца, сам Ибрагимовой шайке признался обэтом будто бы… да поговаривают, что хозяин сума сошел; ну, стоит ли длятакого ирода пуп надрывать?
        Меж тем Прохор Петрович вобщем чувствовал себя неплохо: прекрасно ел, курил, украдкой выпивал ибыл уверен, что он совершенно здоров, нормален, ноокружен сумасшедшими людьми, ханжами, злодеями, ожидающими его скорой смерти, давшими клятву убить его.
        -Вы, Ипполит Ипполитыч, я вижу повсему, считаете меня помешанным. Нетак ли? Напрасно.
        -Помилуйте, Прохор Петрович, что вы!
        Прохор сутра довечера объезжал мастерские изаводы. Вприсутствии доктора он делал разумные замечания, выговоры, детально осматривал работу станков имеханизмов. «Утебя, Коркин, форсунка шалит. Слышишь - перебои? Подверни гайку! Эх ты, механик!» Проверял счета икниги. Быстро находил ошибки, фальшь, мошенничество. Распекал вразнос. Служащие ирабочие трепетали. Акогда уезжал, крутили головами.
        -Какая ерунда!.. - говорили они. - Надо идиотом быть, чтоб только подумать, что он сумасшедший. Дай бог каждому так сума сойти.
        Да. Прохор Петрович довольно ясно видел стоящие пред ним задачи, знал пути ких осуществлению. Ему казалось даже, что он имеет всебе силу все преодолеть, все покорить подсвои ноги, стать властелином полной славы иполного могущества.
        «Нет, врешь, врешь, - грозил он пространству пальцем иглазами. - Ния, нибашня инедумали кривиться. Мы прямо стоим!»
        Однако вся душевная деятельность Прохора, наполовину переключенная изделовой сферы труда вболезненный мир галлюцинаций, ослепляла его, какяркий прожектор, направленный изтьмы вглаза актера: он невидел, нечувствовал, что главные устои его коммерческих удач колеблются, сдают. Богатейший прииск «Новый» вот-вот должен уплыть, вновь открытые инженером Образцовым богатые сокровища, направо владения которыми Прохор позабыл подать заявку, перехвачены врагами, наработах непорядки, промедления, ивесть оболезни его перебросилась встолицы. Одним словом…
        УПрохора Петровича было досорока торговых отделений погородам ибогатым селам. Мануфактурная, колониальная, галантерейная торговли приносили ему большие выгоды.
        Пред ним лежали полугодовые отчеты нескольких его торговых отделений. Внимательно просмотрел второй отчет доверенного Юрия Клоунова, мещанина. Проверил насчетах баланс, подсчитал прибыль - 5782руб. ЗГ/2коп.
        -Вор, сукин сын! Клоунов… Дурацкая фамилия какая: Клоунов… Клоунов, ажулик.
        Он позвонил вбухгалтерию.
        -Кто? Дежурный служащий? Справься вкнигах, какой доход был завторое полугодие прошлого года поселу Встречные Воды.
        Положил трубку, выпил микстуры два глотка - бром.
        -Алло? Ну? Двенадцать тысяч? Спасибо.
        Написал резолюцию наотчете:
        «Произвести ревизию. Доверенного Юрку Клоунова выгнать. Посадить наотчет Касьяна Пирогова, мельника, ежели пожелает».
        Посидел несколько минут вспокойном состоянии. Подумал. Отложил отчеты. Почувствовал истомную вялость. Передернул плечами, выбросил обе руки вверх-вниз, вновь взбодрился.
        Вдруг, совершенно неожиданно, пришло желание проверить свой мыслительный аппарат, чтобы, вопреки микстурам, каплям, двусмысленным вздохам врача иНины, лично убедиться втом, что он, Прохор Петрович Громов, каквсегда, находится вполном уме итвердой памяти. Он отыскал давно заброшенный дневник, раскрыл начистой странице. Затем, обмакнув перо, напряжением воли бросил поток крови вголову, чтоб освежить деятельность мозга, сдвинул брови иприслушался кходу мысли, направленной им ненасухие цифры отчетности, анаиные, сложные пути. Мозг заработал вовсю. Мысль рождалась ясная, острая, тонкая. Ноначеловеческом языке имелись лишь грубые, примитивные слова. Прохор быстро водил пером побумаге, однако получалось пресно, глупо, совсем нето. Прохор подмигнул кому-то, улыбнулся, сказал себе:
        -Ага! Ну, конечно же. Правильно говорится: «Мысль изреченная есть ложь». Помню, помню. Иеще… Кажется, отец Александр, поп: «Мы неможем видеть солнца, мы видим лишь отблеск солнца». Помню, помню. Поп мудрый, нодлинноволосый. Да, да… Волос долог. Имысли мы неможем изобразить, мы можем начертать лишь отблеск мысли.
        Так рассуждал вслух впустом своем кабинете Прохор, вто же время пробегая глазами записи дневника.
        «Жить надо недлясебя инедлядругих только, асовсеми идлявсех».
        -Это слова какого-то философа Федорова. Ну инаплевать наних. Слова глупые.
        Он опять обмакнул перо вкрасные чернила идрожащей рукой неразборчиво написал вдневнике:
        «Люди! Неживите дляФильки Шкворня, неживите дляИбрагима-Оглы, нидляслякоти человеческой ничтожных рабов труда. Люди! Неживите совсеми, неживите длявсех. Пусть живет каждый лишь длясамого себя».
        Прохор поднял голову: вуглу, резко темнея набелых изразцах камина, стоял черный человек. Прохор загрозил человеку взглядом. Черный человек исчез.
        Вошел лакей сседыми бакенбардами.
        -Неприкажете ли зажечь свет? Увас темно, барин.
        -Зажги. Где доктор? Скажи ему, что я сплю. Чтоб нелез.
        Присвете огней Прохор внимательно стал перечитывать дневник. Подругую сторону письменного стола сидел голубой клоун; лицо его напудрено, румяно, глаза черны.
        -Если неошибаюсь, я вас видел впрошлом году уЧинизелли.
        -«Совершенно верно», - приятно улыбнулся клоун.
        -Янемножко болен. Покрайней мере так доктор говорит - Ипполит Ипполитыч. Знаете? Придурковатый такой. Ноя чувствую, что сейчас наступила дляменя минута прозрения. Ячувствую, какая-то одухотворяющая сила осенила меня. Ия сейчас могу умствовать виной плоскости, чем там, ккоторой я привык… вы понимаете?.. Привык работать.
        Прохор потряс дневником, прищурился наклоуна ивновь заговорил, заглядывая встраницы:
        -Вот я всю жизнь отмечал усебя вкнижке, всердце, вмозгу то илииное событие. «20марта надо приступить кремонту плотины». «Вначале июля уНины должен родиться ребенок», «Iавгуста учет векселя в150ООО», «13сентября 1908года срок аренды золотоносного участка №З». Вот-с! Иземля безошибочно, совершая кругооборот возле солнца, всякий раз подплывала ктому илииному событию, срок которого значился впамятке. Земля немогла неподплыть, потому что она плывет, инемогла обойти, незадеть этого события, потому что оно уже было вовремени ипространстве.
        -«Вернее, впересечении координат времени ипрос…»
        -Да, да! Яматематику знаю. Оно, это событие, родилось втот момент, когда моя мысль родила его ипоставила наопределенное место вовремени ипространстве. Новедь все мои мысли, все мои поступки уже были взародыше втом семени, изкоторого я стал человеком. Азародыш моего зародыша был взародышах моих отцов, дедов, прадедов, всех предков, вплоть дотого момента, когда появился насвет первый человек. Ведь так? Так. Значит, все то, что вомне - ихудое ихорошее, - все планы мои, которые рождены моей мыслью иосуществлены моей волей икоторые еще будут осуществлены, были вмире всегда, отначала сроков. Ведь так?
        -«Так», - поддакнул уже неклоун, ачерный человек, вновь появившийся.
        Прохор вскинул нанего глаза, нажал кнопку. Вошел лакей. Черный человек пропал. Голубой клоун сказал лакею:
        -«Можете идти».
        Лакей ушел.
        -Так почему ж, почему ж завсе мои дела меня так преследует Нина?! - воскликнул Прохор, схлестнув взамок кисти рук, иглаза его наполнились слезами. - Нет, я ее должен умертвить…
        -«Вы нечувствуете привкуса крови ворту?»
        -Чувствую, - облизнулся Прохор.
        -«Ятак изнал. Так вот слушайте, что однажды произошло внашем цирке. - Голубой клоун снял голубой берет сосвоей головы инадел его налампу. Вся комната вдруг поголубела, ачерный человек укамина окрасился вцвет крови. - Мистер Вильямс, известный укротитель львов, вложил свою голову впасть льва. Публика насторожилась. Чрез тридцать секунд мистер Вильямс должен вынуть свою голову обратно. Ровно чрез тридцать секунд. Анадо заметить, что мистер Вильямс втот день неосторожно порезал свою щеку бритвой. Лев ощутил привкус человечьей крови, лев издал едва слышный кровожадный хрип. Иначал чуть-чуть сжимать челюсти… Мистер Вильямс, весь позеленев, успокаивал льва, ласково похлопывал его пошее, что-то говорил льву. Прошло времени вдвое больше, чем нужно длясеанса; прошла минута. Все артисты, усмотрев вэтом катастрофу, сбежались крешетке. Жена укротителя сдвумя малолетними детьми близка была кобмороку. Вся публика, видя смятение насцене, замерла. Раздались отдельные истерические выкрики. Лев, рыча исладко зажмуривая глаза, постепенно сводил челюсти. Мистер Вильямс крикнул: “Прощайте!” - вложил вухо льва браунинг
ивыстрелил. Ивместе свыстрелом послышался хруст раздробленной головы человека».
        -Ага! - сказал Прохор возбужденно. - Япроэтот эпизод слышал отвас впрошлом году… Помните, вресторане Палкина? Ноя совершенно забыл его… Мерси. Значит, выходит, что все дело вбритве?
        -«Совершенно верно, вбритве. Побрился, и… показалась кровь. Вообще бритва вещь хорошая», - неизвестно откуда прозвучал голос собеседника.
        Прохор приподнялся изаглянул через стол, вполумрак, отыскивая голубого клоуна.
        -Слушайте, вы непрячьтесь, - сказал он. - Уверяю вас, я нислова нескажу доктору овашем комне визите. Алло! Где вы?
        Изпространства протянулась голубая рука, сняла снастольной лампы голубой берет искрылась. Голубизна комнаты схлынула, укамина стоял черный человек. Прохор, несводя снего глаз изагораясь злобой, стал ощупью искать - настоле, вящиках стола, покарманам - браунинг. Прохор нашел завалившуюся среди бумаг бритву, раскрыл ее, крепко зажал вруке идвинулся медленным шагом кчерному человеку укамина. Черный человек нешевелился, нотри огня лампад - синий, красный, желтый - всколыхнулись, опахнув мягким блеском пышный киот. Асвет люстры погас.
        -Ах, это вы, отец Александр?
        -«Я. Черный человек ушел. Он непридет больше. Небеспокойтесь. Иголубой клоун непридет. Это я. Апочему увас вруках бритва?»
        Прохор вздрогнул ивотчаянии схватился заголову.
        -Что зачушь?! Что заанафемская чепуха. Голубой клоун, черный человек, поп… Ха-ха!.. Фу, черт! Мерзость какая грезится!
        Он сильно несколько раз нажал мякотью большого пальца немного выше правого виска: там, подчерепом, какраз против этого места, чувствовалась вместе спульсацией крови то падающая, то нарастающая боль.
        Прохор загасил люстру, раздвинул шторы ивзялся завторой отчет магазина вгороде Ветропыльске. Всаду было еще светло. Вначале восьмой час вечера. Закатывалось солнце. Попаркету ложились длинные косые тени.
        Напятом отчете, где доверенный Михрюков вывел вграфу убытка 6495рублей отпокражи товаров неразысканными злоумышленниками - очем свидетельствуют приложенные протоколы, - Прохор Петрович написал: «Михрюкова предать суду. Яего знаю, подлеца. Он поделился сместной полицией. Возбудить дело. Нового доверенного. Натовары накинуть 25%, чтоб покрыть убыток».
        Наотдельном листке написал приказ вконтору: «Во всех торговых отделениях повысить расценку товаров на10%».
        Вдруг сразу затренькали звонки вдвух телефонных аппаратах. Азастенами послышались выстрелы, топот копыт, свист, гик. Сорвавшись сместа, Прохор Петрович подбежал кокну ивыставился из-за портьеры. Мимо окон, топча клумбы сада, неслись всадники. Ибрагим, привстав настременах, сгортанным хохотом хлестнул навсем скаку арапником постеклам, крикнул:
        -Здравства, Прошка! - иумчался.
        Прохор отскочил ототкрытого окна, весь задрожал; волосы наголове встопорщились.
        Всаду иводворе бегали люди, перебранивались, седлали коней, стреляли. Быстро вошли доктор илакей. Пропылил пред окнами большой отряд стражников.
        -Все впорядке, - сказал доктор. - Неволнуйтесь. Это пьяные стражники.
        -Пожалуйста, несводите меня сума, - сказал Прохор Петрович. Лакей сдоктором переглянулись. - Янеслепой инеполоумный. Это шайка. Среди них - безносый спиртонос… какего, черта, забыл - звать? Тузик, кажется. Ичеркес. Плетью враму ударил черкес, Ибрагим. Нопочему незаперты ворота сада? Игде стража была?
        -Чай пили-с… Вот грех какой! Неожидали-с, - сокрушенно причмокивая, покрутил головой лакей истал собирать вполу осколки стекол.
        -Мерзавцы! Средь бела дня. Такой разбой! - вскричал Прохор Петрович.
        -Да, да. Положим, недень, авечер. Ноони так… Пошутить, форс показать.
        -Клумбы истоптали, - жаловался Прохор. - Работать мешают…
        -Успокойтесь - один убит, двое ранено. Отгубернатора телеграмма: вспешном порядке едет сотня казаков. Будьте уверены… Скоро им конец.
        -Сегодня утром я получил отисправника шифрованную телеграмму. Да вот она. - Прохор Петрович вытащил из-под пресс-папье бумажку ипрочел ее доктору:
        «Оглышкин устукан моими. Жду распоряжений.
Миша».
        -Ядал телеграмму - привезти труп злодея комне. Асейчас этот самый труп злодея, этот проклятый Оглышкин, выхлестнул мне бемское стекло.
        -Может быть, неон, - старался успокоить больного доктор. - Наверное неон…
        Лакей задернул портьеры, зажег люстру, ушел.
        -Авы работали?
        -Да. Иочень хорошо. Спасибо, что немешали мне. Вот проверил несколько отчетов. Всюду мерзавцы, воры, подлецы. Ниодному изних я неверю. Явообще неверю людям. Ивам также.
        Доктор, обиженно вздохнув, стал рассматривать резолюции, ряды подчеркнутых красным карандашом цифр, перечеркнутые, выверенные итоги, скользнул взглядом побутылке ссигнатурками.
        -Микстуру пили?
        -Пил.
        Доктор взял последнюю, восьмую ведомость и, потряхивая бородой, стал читать размашисто написанную красными чернилами резолюцию. Брови доктора скакали вверх-вниз, подпрыгивали идымчатые очки напереносице. Прохор Петрович закуривал папиросу. Доктор читал:
        «Синильга, я мертвый. Ноя воскресну сам, ивоскрешу тебя, ивоскрешу Анфису, ивесь мир воскрешу, чтоб все были наследниками моих богатств сконфискацией имущества, анаотчет посадить зверолова Якова Кожина; он человек честный, старик».
        Доктор сложил ведомость срезолюцией вчетверо, спросил Прохора:
        -Давно вам прислали эту акварель? Вон, вон вуглу. - Икогда Прохор Петрович обернулся ккартине, доктор незаметно сунул ведомость себе вкарман. «Нет, он прав, каквсегда, аэто я ошибался: он действительно непритворщик, абольной», - раздумывал Ипполит Ип-политович Терентьев; его ассирийская, обрубленной лопатой борода уныло висла книзу, желтоватое совтянутыми щеками лицо нервно подергивалось; отдоктора попахивало водочкой.

15
        Вэтот вечер уНины Яковлевны сидело сдесяток гостей. Вошедший Андрей Андреевич Протасов сообщил, что Ибрагим-Оглы действительно убит вперестрелке между приисками «Новый» и«Достань». Отец Александр облегченно перекрестился: «слава богу»; Нина же, опечаленная, быстро скрылась вспальню итам положила перед образом три земных поклона заупокоение души убитого: Нина чувствовала кчеркесу неистребимую признательность. Когда она вышла вновь кгостям, коварный инженер Протасов, сметив, зачем выходила Нина, добавил:
        -Нодело втом, что Ибрагим-Оглы жив. Покрайней мере час тому назад его видел Илья Сохатых, спешивший напочту отправить встоличные газеты какие-то свои собственные тайные объявления. Будто бы Ибрагим сшайкой проскакал поулице.
        -Ах, нет, - сказала Нина, отирая рот платком. - Это внаш сад ворвалась пьяная ватага спиртоносов. Сними - безносый Тузик. Они мстят нам зато, что стражники преследуют незаконную торговлю спиртом.
        Священник сообщил осмерти вселе Медведеве отца Ипата:
        -Второй удар, заним третий, и… душа праведника отлетела встраны неизреченные.
        Потом завязался словесный бой священника сПротасовым. Бой был вполном разгаре.
        -…ничуть нет. Напротив… - кончал свои возражения Протасов. - Социализм стремится темные силы природы сделать, так сказать, сознательными, справедливыми, аборьбу засуществование обратить вбратство народов. Отсюда, принекоторой доле фантазии, нетрудно вообразить, Александр Кузьмич, будущее устройство социального государства…
        -Мне совсем неулыбается быть ввашем будущем строе фортепианной клавишей, чтоб меня тыкали пальцем иразыгрывали намне собачий вальс, - засунув руки врукава рясы, возбужденно вышагивал взад-вперед отец Александр. - Да я, может быть, вашего вальса нежелаю, я, может быть, «Дубинушку» хочу петь. Я, может быть, молчать хочу.
        -Да, да, - поддержала Нина священника.
        -Вы инебудете клавишей, - спокойно возразил ему Протасов. - Вы будете колесом колоссального механизма, великого коллектива людей, может быть, самым полезным колесом.
        -Да, да, - поддержала Нина иПротасова.
        -Аесли я нехочу быть никаким колесом, даже иполезным? - капризно повернулся кПротасову священник. - Отчего вы желаете засадить меня закакую-то золотую решетку благоразумного благополучия? Нопозвольте, всамом деле, мне остаться хоть птицей, хоть грачом ивить свое гнездо натом дереве, накотором я хочу, ивтой местности, которую я облюбовал свысоты полета. Иливы инаприроду, вовсяких ее проявлениях, желаете посягнуть? Скажите, могу быть грачом, могу я хотеть?
        -Вы начинаете говорить поДостоевскому, ипритом впериод его наивысшей реакционной настроенности, - раздражаясь, старался уколоть священника Протасов. - Ваше возражение есть философский плагиат.
        -Может быть, может быть. Нораз я принял мысли Достоевского, они этим самым становятся моими мыслями. Ну да, поДостоевскому. Новедь Достоевский - Монблан, мировая гора, которую необойдешь. Оваши же кочки можно только спотыкаться. АкМонблану подойдешь, ахнешь иобязательно задерешь вверх голову… Обязательно - вверх! Хочешь - лезь нагору, чтоб увидать горизонты. Хочешь - обходи болотом, спотыкайся окочки современности.
        -Ну-с, ну-с? - сбросил пенсне Протасов исломал три спички, закуривая папиросу. - Ноимейте ввиду, милостивый государь (священник поморщился), что вовремя геологических переворотов ваш Монблан может кувырнуться вверх тормашками, игде он стоял, там будет озеро, болото. Авчерашнее болото может внезапно стать новым Монбланом (Нина, таясь отглаз священника, поощрительно улыбнулась Протасову). Амы какраз подходим ктому времени, когда должны наступить впластах человечества грандиознейшие перевороты духа. Тогда все ценности будут переоценены итеперешняя ваша правда погрузится втрясину невозвратного. - Протасов поднялся истал бегать, то идело выкидывая вверх руки споднятым пальцем. - Тогда встанут новые горы, откроются новые горизонты, широчайшие, невиданные!
        -Аесли я нехочу этих ваших новых геологических переворотов? - сердитым голосом, носделанной улыбкой вожесточившихся глазах воскликнул священник, остановился и, приподнявшись нацыпочках, крепко стукнул каблуками впол. - Если я нежелаю переворотов?
        -Отойдите ксторонке, чтоб вас незадавило…
        -Аесли я нехочу отходить? - Исвященник, еще больше укрепившись наполу, упрямо расставил ноги. - Могу я хотеть илинет? Вы мне неответили…
        -Если ваше хотенье неидет вразрез синтересами масс, оно законно. - Протасов быстро подошел квазе ибросил врот шоколадку.
        -Ха, масс!.. Ачто такое масса? - подошел квазе исвященник итоже бросил врот шоколадку, ноона, застряв вусах, упала. - Масса всегда идет туда, куда ее ведут. - Отец Александр поднял шоколадку, дунул нанее иположил врот. - Умассы всегда вожди: сначала варяги - Рюрик, Трувор, потом доморощенные Иваны. (Протасов сердито сел, схватился заправый бок иболезненно скривил губы; новый, приехавший изстолицы врач-психиатр затягивался сигарой; Нину бросало то вжар, то вхолод.) Думает гений - осуществляют муравьи. Ягения противопоставляю массе, личность - толпе. Меня интересует вопрос: куда бы человечество пришло, если б унего небыло своих Колумбов?
        Священник тоже сел инервно стал набивать себе ноздри табаком.
        -Человечество обязательно придет туда, куда его зовет инстинкт свободы, - усталым голосом ответил Протасов. - Оно родит своих кровных гениев, придет через упорную борьбу краскрепощению - физическому инравственному. Оно придет ксвоему собственному счастью.
        -Ачто… а… а… ачто такое счастье? - весь сморщившись, чтобы чихнуть, инечихнув, спросил священник.
        Протасов потер лоб, ответил:
        -Пожалуй, счастье есть равновесие разумных желаний ивозможности их удовлетворения.
        -Так, согласен… - Священник опять выхватил платок, опять весь сморщился, нонечихнул. - Но, позвольте… раз все желания…
        -Разумные желания.
        -Раз все разумные желания удовлетворены, значит, я нравственно ифизически покоен. Я - часть коллектива. Ивсе остальные части коллектива, астало быть, ивесь коллектив вцелом нравственно ифизически покоен. Ведь так? Агде же борьба, где же ваш стимул движения человечества вперед? Все минусы удовлетворены плюсами. Врезультате - нуль, стоячее болото, стоп машина! - сытая свинячья жизнь. Так илинетак? - Священник выудил извазы две шоколадки, разинул рот, чтобы бросить их наязык, новдруг, весь содрогнувшись, неожиданно чихнул. Шоколадки упали напол. Все засмеялись. Фыркнул иПротасов.
        -Нет, милостивый государь, - подавив вынужденную веселость, сказал он сухо, - вы совершенно неправы. Какая свинячья жизнь, какое болото? Вы забываете, что мысль, воображение, фантазия неудовлетворимы. Пытливый дух человека вечно жаждет новых горизонтов.
        -Ага! Мысль, фантазия?.. Ая все-таки немогу признать вашего будущего социального устройства, - резко чеканя слова, сверкал глазами священник, - потому что внем будет отнята учеловека свободная воля.
        -Но, батюшка! - воскликнул все время молчавший врач-психиатр Апперцепциус. - Вы упускаете извиду, что свободной воли вообще вприроде несуществует.
        -То есть какнесуществует?
        -Свобода воли человека всегда условна, - поспешил вставить Протасов. - Она зависит, Александр Кузьмич, отборьбы страстей срассудком иоттысячи иных причин… Нокакже вы этого незнали? Еще Вольтер обэтом говорил…
        -Мы, батюшка, живем вмире причин иследствий, - подхватил Апперцепциус нетерпящим возражений тоном.
        -Удивляюсь… Нокакже так? - смущенно развел священник руками. - Свобода воли - это корень всего, это кит, накотором зиждется весь смысл вселенной. Вы, молодой человек, неошибаетесь ли?
        -Во-первых, я уж нетак молод: мне сорок восьмой год, - улыбнулся, блестя крупным, начисто выбритым черепом, чернобровый, сюными бледно-розовыми щеками доктор. - Аво-вторых, я, какпсихиатр, должен вам, простите, разъяснить, что так называемая свобода воли - это иллюзорность, это лишь субъективно-психологическое понятие.
        -Кактак?
        -Да уж поверьте! - Ипсихиатр смногоумных высот специальных своих знаний глуповато посмотрел насвященника, какнапростофилю. - Во-первых, представление освободе воли ограничивается самой физиологией головного мозга, каксубстрата душевной деятельности! Во-вторых, отнашего сознания скрыты все истинные мотивы ивесь механизм процесса, который…
        Нина ничего непонимала. Ей становилось скучно отэтой ученой болтовни.
        -Да ивообще, - перебил психиатра инженер Протасов, - ваши мысли, Александр Кузьмич, теперь чрезвычайно устарели. Они, может быть, когда-нибудь иимели свой резон д’этр[5 - Смысл, разумное основание (фр.).], атеперь они, поверьте, никому ненужны.
        Разговор иссяк. Вогнанный вкраску священник враздражении поводил бровями ичуть улыбался.
        Вошел домашний врач вдымчатых очках, показал психиатру ведомость состранной резолюцией Прохора Петровича.
        -Можно больного посмотреть? - спросил психиатр, раскланялся сНиной инаправился вместе сдоктором вкабинет хозяина.
        Скрылся всвою комнату исвященник. Гости тоже разошлись.
        -Нина Яковлевна, дорогая моя, близкий друг мой, - тихо, кактень, подошел кней взволнованный Протасов. - Чрез три дня, каквы знаете, я должен уехать. Мне это очень тяжело.
        Нина низко опустила голову и, вытянув белые оголенные руки, обвила ими колени. Стального цвета бархат ее платья лежал печальными складками. Грустно поник наее плече цветок пахучего ириса.
        -Яеще раз хочу позвать тебя ссобой, Нина, - едва сдерживая гнетущее чувство тоски, произнес Протасов ивзял Нину заруку. Вее глазах мелькнула радость, нототчас же померкла. - Можешь ты быть моей женой?
        Нина продолжала сидеть молча. Она чуть поводила плечами. Ее подбородок вплотную прижался кпрерывисто дышащей груди. Пальцы подергивались. Усыпанный алмазами большой изумруд вкольце сиял подснопами электрического света. Ей было стыдно глядеть вглаза Протасову. Тот заметил это итоже опустил глаза.
        -Яжду ответа, - склонив голову, каким-то обреченным, страгической ноткой голосом проговорил Протасов.
        Изумруд вкольце мигнул огнями ипогас. Пространство пропало. Воздух отвердел.
        -Нет, Андрей, - через силу сказала Нина.
        После крепкого сна Прохор Петрович, подогнув подсебя левую ногу, сидел вкабинете устола, читал книгу, крутил напальце чуб.
        -А, здравствуйте! Вы - лечить меня? Вот иотлично. Вы пьете? Давайте выпьем. Этот недает, мой-то, Ипполит-то… Каквас зовут?
        -Доктор медицины Апперцепциус, Адольф Генрихович.
        Широкоплечий, вбелой фланелевой паре, психиатр заглянул вкнигу:
        -Ага! Гоголь? «Вий»? Бросьте эту ерунду. Лучше возьмите, ну, скажем, «Старосветских помещиков». Пить нельзя… Ерунда!.. Завтра исследую. Вы - здоровяк. Апросто поддались. Нельзя быть женщиной. Надо душевный иммунитет… Морфий кчерту, кокаин кчерту. Пусть бродяги нюхают.
        Прохор проглотил накатившуюся слюну, улыбнулся виновато.
        -Ая все-таки, доктор, болен. Навязчивые идеи, что ли… Какэто по-вашему? Черного человека сегодня видел. Вон там, возле камина, раза три.
        -Чем занимались?
        -Ведомости вот эти самые просматривал. Часов пять подряд.
        -Ага, понятно. Закон контраста. Обэтом законе еще Аристотель говорил. Если я буду пучить глаза непять часов, атолько пять минут набелую бумагу, апотом переведу взгляд наизразцы, напотолок, - обязательно черное увижу. Закон контраста. Ерунда.
        -Значит, коньячку хлопнуть можно? Стаканчик… - опять сглотнул слюну Прохор.
        -Нет, нельзя. - Психиатр внимательно перечитывал наведомостях резолюции Прохора Петровича. Его взгляд споткнулся, какназарубке, наподчеркнутой синим карандашом фамилии «Юрий Клоунов». Он спросил: - Ну, а, скажем, клоуна вы невидели сегодня?
        Прохор ткнул впсихиатра пальцем и, радостно захохотав, крикнул:
        -Видел! Ей-богу, видел… Голубого… Да ведь я сним знаком. ОтЧинизелли. Мы сним впрошлом году вПитере уПалкина кутнули. Нокакже вы…
        Психиатр вупор, неулыбаясь, смотрел ему вглаза.
        Прохор смутился. Робко спросил:
        -Откуда вы знаете проклоуна?
        -Очень просто… Закон ассоциации. Негативчики. Авот - Синильга? Что это заптица?
        -Да просто так… Чепуха, - опять смутился Прохор ипочему-то взглянул подстол. - Вюности еще… Шаманка. Гроб ее встретил.
        -Так-с, так-с. Негативчики, позитивчики.
        -Какие негативчики?
        Психиатр, глядя ему вглаза своими серыми глазами, поводил возле его носа вправо-влево пальцем истрого сказал:
        -Никаких иллюзий, никаких иллюзий. Это я - врач. Да, да! Перед вами врач, анечерт, анедьявол, неСинильга. Возьмите себя вруки. Ну-с!
        Прохор сдвинул брови. Оба смотрели друг другу вглаза, пытались запугать один другого. УПрохора задрожал язык илевое веко чуть закрылось.
        -Яникого небоюсь. - Прохор крутнул усы ивновь заглянул подстол. - Нослушайте, Адольф Генрихович!.. - Иглаза Прохора забегали спредмета напредмет. - Меня крайне удивляет подобный метод исследования сумасшедшего. Простите, вы неконовал?
        -Дорогой Прохор Петрович, - взял его заруку психиатр. - Какой же вы кчерту сумасшедший? Вы ж совершенно нормально рассуждаете. Вы гениальнейший человек.
        Прохор вырвал свою руку изруки психиатра, встал, распрямился, подбоченился.
        -Очень жаль, доктор, что вы небыли намоем юбилее. Очень жаль… - Иважно сел.
        -Ну, азачем вы кпустынникам ходили?
        -Да поглупости, - завилял глазами Прохор. - Хотел… Да я исам незнаю, чего хотел. Тяжело было. Сженой как-то все, срабочими. Сфинансами уменя плоховато. Отменя скрывают, ноя вижу сам… Ну, ачто ж все-таки означают эти ваши негативчики?
        -Вы вестественных науках что-нибудь маракуете?
        -Да, кое-что читал, - сзапинкой ответил Прохор.
        -Ну вот-с, - затянулся психиатр папироской иуселся поудобнее. - Центральная нервная система, втом числе иглавным образом серое корковое вещество головного мозга, содержит миллиард двести миллионов нервных клеток ипять миллиардов нервных волокон. Вот вам деятельные элементы, если хотите - негативы. Вних отпечатки впечатлений, библиотека памяти. Понимаете меня?
        -Конечно, понимаю. Иочень внимательно слушаю вас.
        -Великолепно. Весьма рад. - Психиатр сделал себе вкнижечке отметку. - Они, эти отпечатки, эти негативчики, молчат дотех пор, пока связанный сними психический процесс неподнялся выше порога сознания. Тогда начинается оживление памяти, разные Анфисы, Синильги. Вообще - мир ложных представлений. Это я приблизительно говорю, вгрубой форме, длянаглядности. Что же касается…
        -Авот гнев, злоба?.. - неожиданно перебил Прохор Петрович, имеж сдвинутых его бровей врубилась продольная складка. - Вдруг нистого ниссего…
        -Понимаю. Вдруг нистого ниссего разъяритесь? Уменя есть прекрасное лекарство…
        -Голубчик! Пропишите.
        -Просчитайте додесяти вминуту гнева - иваш гнев пройдет. Важно перебить настроение. - Вдруг Прохор вскрикнул: «Ай!» - иотдернул ногу. Психиатр засмеялся, сказал:
        -Благодарю вас. Ничего невидите?
        -Ничего. - ИПрохор, поджимая отдавленную ногу, заглянул подстол. - Очень больно вы намозоль наступили мне. Чтоб вас черт побрал!..
        -Великолепно, - потирая руки, сказал психиатр. - Янаступил вам намозоль, ивы только ивсего, что вскрикнули. Асумасшедший обязательно увидал бы змею, которая ужалила его. Вы здоровы.
        -Ха-ха, - рассмеялся Прохор. - Вы меня смаху ударите позубам иопять скажете: я здоров.
        -Ну, нет, - засмеялся ипсихиатр. - Ктаким грубым методам исследования пусть прибегают пьяницы вкабаках. Авот смозолью запомните: ежели увидите голубого клоуна иличертика схвостом, топните каблуком себе вмозоль, иклоун пропадет.
        -Да?! - обрадовался Прохор. - Спасибо. Обязательно.
        -Попробуйте, попробуйте. Атеперь разуйте правую ногу. Разуйтесь, доктор, ивы. Ия разуюсь.
        Все трое сидели босоногие. Запахло вонючим сыром.
        -Ану-ка вы первый. - Психиатр крепко схватил ногу доктора повыше пятки истал щекотать подошву.
        Ипполит Ипполитыч закричал, задрыгал ногой, болезненно захохотал ивхохоте едва неупал состула.
        -Воля слабая, - сказал психиатр. - Ану - мне, - ивытянул ногу.
        Доктор стал щекотать ему подошву. Психиатр стиснул зубы, надул розовые щеки, весь вспотел. - Щекочите, щекочите, - выдыхал он через ноздри.
        -Тренировка, - сказал Ипполит Ипполитыч. - Совершенно притуплены нервы увас.
        -Ничего подобного. - И, тяжело дыша, психиатр опустил ногу. - Уменя хорошо укреплена воля. Ану, Прохор Петрович, вы.
        Прохор положил свою огромную, грязноватую, покрытую волосами ногу наколени психиатра. Психиатр нежно провел концами пальцев поголой, вмозолях, подошве Прохора.
        -Ой, черт! - отдернул Прохор ногу. - Щекотно. Ануте еще… - Он вцепился руками вкресло, выпучил глаза исдвинул брови.
        Психиатр сминуту навсе лады изощрялся вщекотании, сказал:
        -Обувайтесь. Все впорядке. Молодцом. Азавтра исследуем вас разными финтифлюшками: хроноскопом, тахистоскопом - словом, разными психометрическими штучками. Авпрочем, все это ерунда. Вы почти здоровы.
        Адольф Генрихович прошел кНине.
        -Ничего особенного, - сказал он ей. - Склонность кгаллюцинациям благоприобретенная. Отпьянства, отнаркотиков. Так называемый запойный бред, делириум тременс… Яркость представления. Ноэто пройдет. Вашего мужа необходимо отправить…
        -Куда? - трепетно замерла Нина.
        -Небойтесь. Невдом сумасшедших. Его нужно отправить вдлительное путешествие, обставленное скомфортом. Ну, скажем, вИталию, вВенецию, вИспанию. Надо его беречь отпотрясений.
        Прохор ужинал совсеми. Он разговорчив, неестественно весел. Нина же необычно мрачна.
        Прохор никак немог развеселить ее.
        Предстоящая разлука сПротасовым покрыла непроносным туманом весь горизонт ее жизни. Предчувствие полного одиночества, болезнь мужа, нелады срабочими, внутренний разлад ссамой собой - все это ввергало ее вмир скорби иотчаяния.
        Все чаще инастойчивей подступали обольщающие минуты - все бросить, отречься отбогатства, взять Верочку инавсю жизнь протянуть Протасову руку.
        Сердце ее качалось, разум горел. Бог, религия, отец Александр, богатство - уходили втуман, анаскале, надтуманами светлым призраком маячил Протасов. Ивот душа ее раздирается надвое: судьба вгоняет вдушу клин, какбы силясь илиубить Нину, иливывести ее напросторы вольных человеческих путей. Минутами ей становилось страшно.
        -Утебя такое настроение, Ниночка, какбудто ты решила сегодня ночью покончить ссобою, - громко, подчеркнуто, чтоб все запомнили эти слова, произнес Прохор.
        -Да, пожалуй, - глубоко передохнув, безразлично ответила Нина. - Адольф Генрихович, налейте мне коньяку…
        …Поздно вечером изконторы сообщили Прохору Петровичу, что четыреста землекопов слесорубами заявили обуходе сэкстренных, нетерпящих отлагательств работ: все они собираются кНине Яковлевне наее новые графитные разработки.
        -Непускать, непускать!! - вне себя заорал втелефон Прохор. - Ясобственноручно расстреляю изпушки всех их, мазуриков, вместе сКуком, вместе сграфитным прииском!..
        ИПрохор Петрович, отшвырнув трубку аппарата, визнеможении повалился вкресло.
        -Нет, что она, проститутка, сомной делает?! Что она делает?!! - стонал он, надавливая налевый глаз ладонью: ему казалось, что глазное яблоко выкатывается изорбиты, ахохлатая бровь неудержимо скачет вверх-вниз, вверх-вниз. Действительно, нервный тик передергивал мускулы его лица.
        -«Итак - бритва…»
        Прохор Петрович вздрогнул, вытаращил глаза наузывчивый, такой неприятный голос. Возле камина темнел клоун вчерном подряснике снаперсным крестом ивголубом берете.
        -А-а-а, ты? - вздохнул Прохор, ивидение рассеялось.
        Прохор попробовал бритву наноготь. Бритва острая. Сунул ее вкарман. Вышел всад, прошелся. Голубела ночь. Холодновато было. Лунные тени расплескались попесчаным дорожкам. Георгины вросе. Холодновато. Месяц желт. Небо бледное, звезды белые. Холодновато. Холодно… Бррр… Дом спит, огней нет. Спит Нина. Вернулся вдом нацыпочках. Часовых накрыльце, поуглам, уворот незаметил. Вспомнил оних, когда входил вкабинет. Дверь чуть скрипнула. Ему показалось, что скрипит зубами черкес. Надо бы спросить караульных. Где же они? Надо бы осмотреть беседку всаду: непритаился ли там Ибрагим.
        -Да нет же! Ибрагим убит, - облегченно сказал сам себе Прохор.
        Он сел подокном, приоткрыл портьеру, глядел намесяц. Месяц желтел иподмигивал ему. Прохор пощупал карман. Бритва там, вкармане. Он мог бы задушить жену, нонет… Он лучше ей, сонной, перережет горло, абритву сложит вруку. Очень естественно. Сама. Ее душевное состояние заужином - мрачное, унылое, иее ловко, кстати произнесенная фраза, которую все слышали - иотец Александр иоба врача, отводят всякие подозрения отПрохора. Иее ответ: «Да, пожалуй», - ответ тоже все слышали икаждый расшифровал: «Да, пожалуй, я этой ночью покончу ссобой». Великолепно, очень естественно. Вовсяком случае, он, Прохор, недурак, он несумасшедший, он обдумал все здраво. Он делает это сознательно, трезво. Он готовился кэтому целый год. Жаль Нину? Да, жаль, нонеочень…
        -Ноя иначе немогу, немогу, - говорил он желтому месяцу. Умесяца улыбка шире. - Самый главный «Новый» прииск, знаю, скоро отберут. Аможет быть, иотобрали уж, только неговорят мне. Всюду убытки. Протасов уходит. Нина разоряет меня. Хочет развивать самостоятельное дело. Она спустит впрорву весь свой миллион. Почему она, дура, думает, что миллион принадлежит ей, анемне сВерочкой? Когда мы женились, она, дура, стоила три копейки. Ямысленно взял тогда принадлежавший ее отцу миллион иее, дуру, впридачу кмиллиону. Вот ивсе. Миллион мой. Мне сейчас страшно нужны деньги… Нет оборотных средств… Дура, отдай миллион!
        Ужелтолицего месяца обвисли концы губ, улыбка прокисла, свет стал жалким.
        -Ха, Нина… Какая-то Нина, проститутка, божья коровка. Яневерю ей. Япредупреждал несколько раз. Ну, что ж мне делать? Погибнуть самому?.. Номне себя нежаль, жаль дела. И - быть посему!..
        Прохор шагнул квыходу, изо всех сил приподнял дверь заручку, чтоб уничтожить скрип, инеслышно вышел вкоридор. Прокрался пять шагов, сел напол, разулся, пошел дальше. Стены коридора дышали нанего сонным холодом. Каждое окно, выходящее влунную ночь, билось, каксердце, ритмично, подпрыгивало втакт шагов Прохора. Отстен шли какие-то «чертовы» токи.
        Прохор пощупал карман. Бритва наместе. Враждебные токи, вибрации, плясы электронов кружились, плотнели возле входа впокои хозяйки. Потоки одуряющих волн опутали Прохора, влекли его ксебе, засобою, всебя, манили вту половину, где Нина. Он шел инешел, он спал инеспал. Если внезапно топнуть наПрохора, если крикнуть «стой!» - он состраху упал бы, может быть - умер бы отразрыва сердца. Он был вне воли, несвой, он каклунатик…
        Каждый мускул, каждый нерв Прохора подсознательно насторожен допредела. Авпомраченную мысль вплеталась бессмыслица: «Врут, что Савоська жив, я Савоську убил ударом камня побашке». Прохор ощутил ворту пряный привкус крови: «Япривык… Убивать нестрашно. Все зависит отцели. Если нужно - убью.
        Человек - животное. Мне нежаль ниодного человека вмире. Исебя нежаль».
        Прохор прошел столовую, прошел гостиную, миновал будуар, двигался, подобно слепцу, чрез тьму вечную. Он шел инешел, он спал инеспал.
        Ивдруг ударило ему вдушу, вгустую тьму сознания великой силы пламя, очень похожее настихийный пожар тайги. Прохор-слепец, подударом огня, мгновенно прозрел имгновенно вновь ослеп: столь ярко показалось ему тихое сиянье - вмышиный глазок - хвостик лампады.
        Кровать икроватка. Дыханье ребенка спокойно. Нянька дышала вприхлюпку, сбредом. Прохор весь сразу расслаб. «Комната Верочки». Снял состула какую-то вещь, кажется туфельки дочки, исел, вытянув вдоль колен руки.
        «Боже мой! Комната Верочки. Нокакже я мог перепутать?» Он пучил глаза, пробуждался. Руки дрожали. Николай-Чудотворец грозил ему собраза очень строго: «Уходи, наглец, уходи!»
        -Кто тут?
        -Я, няня, - расслабленным шепотом ответил Прохор ипочувствовал - пощекам ручейки. - Я, няня, сейчас уйду… ЯкВерочке. Показалось, что она заплакала…
        -Нет, барин… Она неплачет… Это попритчилось вам. Она, ангел божий, спит.
        -Да, да… Мне показалось, что плачет она. - И, неутирая слез, атолько поскуливая, Прохор тихо вышел.
        Шел коридором. Озирался, каквор… Вложил руку вкарман. Бритвы небыло.
        Прошел ксебе, дал свет, отворил шкаф иотпрыгнул: изшкафа выскочил бородатый Ибрагим итоже отпрыгнул вничто.
        -Фу, черт побери!.. - плюнул Прохор. - Себя боюсь. - Иплотно захлопнул дверцу зеркального шкафа. Вновь отразился вплоскости зеркала. - Да, такой же бородач, какичеркес. Надо сбрить бороду. Да, да.
        Выпил микстуру илег. Все дрожало внем икуда-то неслось. Быстро вскочил, отыскал припечатанный сургучной печатью пакет, вынул записку. Строчки были каккровь:
        «Поступаю вполном сознании. Похоронить по-православному. Мой гроб игроб жены рядом. Гроб Верочки наверху».
        Прохор Петрович взметнул головой, весь сжался, весь сморщился изастонал, какзаплакал:
        -Нина… Жестокая Нина!.. Неужели нежаль тебе Прохора?

16
        Кзнаменитому селу Разбой совсех сторон подъезжали наподводах, подплывали наплотах, насаликах громовские, получившие расчет землекопы, лесорубы, приискатели.
        Наодной изотставших подвод ехали пятеро: Филька Шкворень, его дружок, недавно бежавший скаторги, Ванька Ражий идругие. Вдруг высыпала изтайги ватага сружьями.
        -Ребята, стой! Дело есть! - крикнул бородатый изватаги.
        -Ибрагимова шайка, матушки! - испугался мужик, хозяин лошаденки. Он соскочил стелеги и, пригнувшись, словно спасаясь отпули, бросился влесок. АФилька Шкворень схватил топор.
        -Эй, дядя! Воротись! - кричали изватаги. - Мы своих незабижаем…
        Филька Шкворень бросил топор и, взмигивая вывороченными красными веками, вовсю бородатую рожу улыбался разбойникам. Хозяин лошаденки остановился и, выглядывая изчащи леса, незнал, что делать.
        -Деньги есть, молодцы? - спросил кривоногий коротыш Пехтерь врысьей снаушниками шапке истрого повел белыми глазами потелеге. Филька Шкворень опять схватился затопор, устрашающе заорал:
        -Есть, да непровашу честь! - иобложил ватагу матом.
        -Да нам иненадо ваших денег, - загалдели изватаги втри голоса. - Мы вам сами хотели дать, ежели…
        -Берегите полюбовницам своим. - Филька Шкворень спрыгнул стелеги, пощупал нагруди подрубахой кисет сзолотыми самородками исильными движениями стал разминать уставшее вдороге тело.
        -Нет ли табачку, папиросок, братцы? - спросил, ухмыляясь по-медвежьи, страшный видом Пехтерь. - Давно некуривал хорошего табачку.
        -Ха, папиросок!.. - спренебрежительной гордостью буркнул Филька Шкворень. - Ванька, брось им измоего мешка коробку самолучших сигар состеклышком.
        Все уселись налуговину. Повалили избородатых ртов ароматные дымочки. Облако кусучих комаров отлетело прочь.
        -Богато живете, - сказал, затягиваясь сигарой, черноусый разбойник-парень счерной челкой из-под шляпы.
        -Живем нескудно, - сплюнул сквозь зубы Филька искомандовал: - Ванька, самолучшего коньяку «три звездочки»! Ребята, укого нож повострей? Кроши назакуску аглицкую колбасу.
        Пехтерь вытащил кривой свой нож:
        -Ну, втаком разе - сосвиданьицем! - Ибутылка коньяку заходила изрук вруки.
        -Агде ваш набольший атаман? - спросил Филька Шкворень, чавкая лошадиными зубами кусок сухой, какпалка, колбасы.
        -Далече, - нехотя инесразу ответил Пехтерь, вздохнув. - Авот, ребята, довас дело: возьмите ссобой наших двоих, они бывшие громовские, только беспачпортные. Авось проскочат свами.
        -Которые? - пощупал волчьими глазами Филька Шкворень всю шайку.
        -Авон скраешку двое: Евдокимов да… Стращалка-прокурат.
        -Отчего невзять? Возьмем.
        -Что, коньячку больше нет? - сзадором подмигнул Пехтерь белым глазом.
        -Господского нет, «трех звездочек», - проглотил слюни Филька. - Аесть бутылочка заграничного, синенького. Эй, Ванька! Матросский коньяк «две косточки»!..
        Ванька Ражий, ухмыляясь вовсе свое корявое лицо, вытащил измешка бутылку денатурату снадписью «ЯД», смертвой головой идвумя перекрещенными поднею костями. Все захохотали. Пехтерь первый отпил избутылки глотка три, сгреб себя забороду, судорожно затряс башкой ибрезгливо сплюнул. Опять все захохотали итоже сплюнули.
        -Что, добер коньячок «две косточки»? - перхая лающим смехом, спросил Филька.
        -Ничего, пить можно, - вытер слезы Пехтерь и, отвернувшись, поблевал.
        Бутылка пошла вкруговую. Ватага одета чисто, вгромовские похищенные вскладах вещи: всерых фетровых шляпах, вбогатых пиджачных парах, вдорогих пальто. Правда, костюмы вдостаточной степени оборваны, замызганы, загажены.
        Рабочие сулыбчивой завистью косились наватагу, аФилька Шкворень, ковыряя вносу, сказал:
        -Эх, стрель тя впятку, нешто пойти, ребята, квам вразбойнички: дело ваше легкое, доходное… Нет… Просить будете, ито непойду.
        -Пошто так?
        -Милаха меня вРасее поджидает… Эх, пятнай тя черти! - причмокнул Филька и, отхлебнув денатурату, утерся бородой. - Приеду вТамбовскую губернию - женюсь. Ятеперь… вольный. Ябогатый… Ох, имного уменя тут нахапано! - ударил он погруди ладонью, приятно ощупывая скользом золото. - Бороду долой, лохмы долой, оденусь, какпан, усы колечком - любую Катюху выбирай!.. Я, братцы-разбойнички, сразу трех захоровожу. Богатства уменя хватит. Одну - толстомясую, большую, вроде ярославской телки чтоб; другую - сухонькую, маленькую, ну, атретья - чтоб писаная краля была, всамую плепорцию. Ух ты, дуй, нестой! - Филька рывком вскинул рукава изалихватски подбоченился.
        Подошел сохапкой хворосту сбежавший хозяин лошаденки, покосился наватагу, сказал, пугливо дергаясь лицом:
        -Язасушняком бегал. Авы думали, вас испугался? Дерьма-то…
        Истал разжигать костер.
        -Ану, ребятки! - прохрипел Пехтерь, свирепо уставился белыми глазами взаполошное лицо крестьянина ивынул из-за голенища кривой свой нож. - Ану, давай зарежем мужика: лошадка его нам сгодится.
        Умужика состраху шевельнулся сам собой картуз. «Ачто ж, - подумал он, - им, дьяволам, ничего нестоит ухлопать человека… Тем живут».
        -Зачем же меня резать-то? - спросил он, задыхаясь, ипопробовал подхалимно улыбнуться.
        -Какзачем? Наколбасу перемелем! - закричала ватага.
        -Ну нет, наколбасу непойдет, - осмелев, сказал мужик. - Я, братцы-разбойнички, сбашки костист, асзаду вонист.
        Все заржали. ИПехтерь паскудно улыбнулся. Костер разгорался. Спасаясь откусучих комаров, все полезли поддымок.
        Вчаще леса дважды раздался резкий свист.
        -Айда! - скомандовал Пехтерь.
        Все вскочили.
        -Ну, прощай, Стращалка-прокурат! Прощай, Евдокимов! Спасибо вам. Ауж мы ввашу честь Громову леменацию устроим… Да ирабочие, слых есть, шибко зашевелились унего. Шум большой должен произойти, - удаляясь, кричала ватага двум оставшимся своим. - Ребята, песню!.. - Ивот дружно зазвенела хоровая разбойничья:
        Что ж нам солнышко несветит,
        Надголовушкой туман,
        Злая пуля всердце метит,
        Вьет судьба длянас аркан.
        Эх, доля-неволя,
        Глухая тюрьма!
        Долина, осина,
        Могила черна!
        Филька Шкворень, настежь разинув волосатый рот инасторожив чуткое ухо, застыл наместе. Наконец песня запуталась втрущобе, умерла.
        -Вот это пою-у-у-т, обить твою медь!.. Непо-нашенски, - восторженно выругался он, вздохнул ирастроганно затряс башкой. Глаза его сверкали блеском большого восхищения.
        Вселе Разбой шум, тарарам, гульба. Сегодня изавтра вселе редкий праздник: полтысячи разгульных приискателей оставят здесь много тысяч денег, пудика два самородного золота иконечно же несколько загубленных низапонюх табаку дешевых жизней.
        Этот праздник круглый год все село кормит. Недаром так веселы, так суматошны хозяева лачуг, домов, домищ; они готовы расшибиться всмятку, они предупредительно ловят каждое желание дорогих гостей, ублажают их, терпят ругань, заушения, лишь бы, рабски унизив себя доположения последнего холуя, ловчей вывернуть карманы ближнего, аесли надо, то ипристукнуть этого ограбленного брата своего топором почерепу.
        Многие лачуги, домишки идома разукрашены трехцветными флагами, зеленью, елками. Возле окон посыпано свеженьким песком, горницы прибраны, полы вымыты, перины взбиты, собаки нацепи, иморды им накрепко закручены, чтобы несмели взгамкать напочетных проезжающих.
        Вечер. Вливаются всело все новые иновые толпы громовских рабочих. Поулицам сгармошками, спеснями гурьбами слоняется охмелевший люд. Пропылили урядник идва стражника.
        Зажигались огни. Кучи народа стояли заоколицей, возле ворот вполе. Поджидали запоздавших проезжих. Вот подъехала телега соШкворнем воглаве.
        -Ах, дорогие! Ах, желанные!.. - закричали встречавшие бабы идевицы. - Кнам! Комне!.. Нет, уменя спокойней, комне, соколики мои… - оттирая одна другую локтями, наперебой зазывали они рабочих.
        Филька Шкворень соскочил стелеги, взял свой мешок иснезависимым видом пошел вперед, всело. Одет он врвань иликом страшен, заним никто неувязался, никто нежелал иметь его своим гостем: «Голодранец, пропойца, шиш возьмешь снего».
        Однако догнала страшного бродягу маленькая, подевятому годку, девчоночка Акулька. Загребая косолапыми ножонками пыль, оправляя наголове голубенький платочек, она забежала Фильке навстречу и, пятясь пред ним, квилила тонким, какнитка, голосом:
        -Ой, дяденька, ой, миленький!.. Пойдем, ради бога, кнам… Мы тебе оладьев испечем, мы тебе пельменев сделаем. Унас тыща штук наделана. Мы тебя вбаньку…
        -Прочь, девчонка!! Затопчу.
        Акулька отскочила вбок и, быстро помахивая тонкой левой ручкой, побежала рядом сбородатым дяденькой.
        -Ты несерчай, дяденька… Мы хорошие… Мы неворы, какдругие прочие. Мы тебя побережем, дяденька миленький. Целехонек будешь… Мамка все воши утебя вголовушке выищет, лопотину зашьет, бельишко выстирает…
        Акулька расшвыряла все слова, все мысли инезнала теперь, чем ульстить страшненького дяденьку. Фильке Шкворню стало жаль девчонку, остановился, спросил ее вупор:
        -Адевки увас есть?
        -Есть, дяденька!.. Есть, миленький! - сзадором прозвенела она.
        -Кто жа?
        -Яда мамка!
        Воспаленные, свывернутыми веками, глаза бродяги засмеялись. Он сунул девчонке пять рублей, крикнул:
        -На! Марш домой, мышонок!!
        Сердце девчонки обомлело исразу упало врадость. Цепко держа вруке золотую денежку, она засверкала пятками домой.
        -Эй! Людишки! - зашумел бродяга. - Тройку вороных! Ичтоб вся изубанчена лентами была… Филька Шкворень вам говорит, знатнецкий богач! Вот они, денежки. Во!.. Смотри, людишки!.. - Он тряс папушей бумажных денег и, какчерт влесу, посвистывал.
        -Сейчас, дружок, сейчас. - Исамые прыткие совсех ног бросились кдомам закладывать коней.
        Атам, наберегу реки, возле пристани, где пыхтел пароход итемнела неповоротливая громада баржи, встречали подплывший плот снародом. Посреди плота накирпичах - костер. Густой хвост дыма, подкрашенный урепицы розоватым светом пламени, кивером загибал кфарватеру реки, сливаясь ссумеречной далью. Громовские рабочие зашевелились наплоту, вздымали наспины сундуки, мешки, инструменты, соскакивали вводу, лезли наберег.
        -Эй, сторонись! - гнусил безносый, круглый, какшар, дядя, карабкаясь сплота пооткосу вверх. - Невидишь, кто прибыл?.. Яприбыл! Тузик…
        Он был колоритен своим большим, широкоплечим, сизрядным брюхом, туловищем ипотешно короткими толстыми ногами, обутыми вбархатные бродни состеклянными крупными пуговицами. Синяя поддевка, каксюртук старовера-купца, хватала ему допят ипохожа была наюбку. Толстощекое, медно-красное, все исклеванное оспой лицо его безбородо ибезусо, какускопца, иголос, какускопца же, тонкий. Вместо носа - тестообразный, лишенный костей кусок мяса состреньким заклевом, повернут влево икрепко прирос кщеке, асправа торчала уродливо вывороченная черная ноздря. Он очень падок добаб, ибабы любили его: богат ихорошо платит.
        -Эй, женки! Принимайте Тузика!
        Кнему бросились высокий, сльняной бородой, мужик икраснощекая, вкрупных сережках обручами, ядреная вдовуха Стешка.
        -Тузик!.. Исай Ермилыч… Здорово, дружок!.. - Оба схватили безносого вохапку истали, небрезгуя, целовать его, каксамого родного человека.
        Подбежала другая, такая же ядреная баба Секлетинья итоже норовила влепить безносому поцелуйчик вширокий, толстогубый рот.
        -Исай Ермилыч! - орала она, какглухонемому. - Неужто невспомянешь Секлетинью-то свою, неужто неудостоишь посещеньем?
        -Удостою. Всех удостою! - гнусил Тузик. - Уменя набаб слюна кипит. Шибко сильно оголодал втайге… Эй, народы! Сукно есть красное?
        -Нету, Исай Ермилыч…
        -Бархат есть?
        -Нету ибархату, Исай Ермилыч! Есть, да нехватит… Извиняемся вторично.
        -Втаком разе вот тебе деньги… Живо тащи три кипы кумачу. Нежелаю повашей грязной земле чистыми ножками ступать.
        Мужик спервой, похожей наразжиревшую цыганку бабой помчались бегом влавку, акФильке Шкворню тем временем подкатили три тройки сбубенцами, влентах.
        -Вези повсем улицам имимо парохода! - скомандовал Филька изалез впервую тройку. - Адостальные кони замной, порожняком…
        Развалившись, каквельможный пан, бродяга героем-победителем посматривал нашатавшихся поселу гуляк и, подлязг бубенцов, подпрыгивая наухабах, кричал громоносным голосом:
        -Несворачивай! Топчи народ!!
        -Эй, ожгу! - драл мчавшуюся тройку простоволосый ямщик-парень. - Берегись!! Пузом глаз выткну!..
        Все шарахались оттройки, какотсмерти. Хохот, ругань, свист. Пыль столбом, звяк копыт, встряс наухабах, ветер.
        -Топчи народ!.. - пучил глаза Филька. - Сто рублей зачеловека…
        Ямщик закусил губы и, невзвидя света, огрел подвернувшуюся старуху кнутом, авалявшегося пьяного мужика переехал поперек.
        -Топчи народ!!
        -Топчу!..
        Акогда накрутом повороте ямщик оглянулся, Фильки Шкворня вэкипаже небыло.
        …Принесенные три кипы кумачу расстилали перед Тузиком красненькой дорожкой, ровняли эту дорожку сотни рук. Дорожка добежала доугла исразу призадумалась: куда свернуть. Три семьи горели алчностью залучить Тузика ксебе: одни тащили дорожку прямо, другие старались загнуть ее влево, третьи, вырывая кумач изрук, гнали дорожку вправо. Зачалась ссора, азассорой мордобой. Сбегался народ.
        -Тузик прибыл, Тузик!
        Шарообразный, упоенный почетом спиртонос, приветствуемый орущей «ура» толпой, потешно-величаво плыл покрасненькой дорожке, милостиво раскланиваясь снародом, какцарь вКремле сКрасного крыльца, игорстями швырял народу серебряную мелочь. Синяя поддевка, какшлейф юбки, заметала заним след, иголубая дамская шляпа спавлиньим пером лезла назатылок. Доплыв доугла, где драка, Тузик приостановился, захихикал надрачунов, какжеребчик, и, махнув правой рукой, все пальцы которой унизаны дюжиной драгоценных перстеньков, тонким голосочком прогнусил:
        -Перво-наперво веди дорожку кДарье Здобненькой. Кпрочему бабью поочереди, ночью.
        Фильку Шкворня, валявшегося надороге, попробовала было подхватить ксебе другая тройка. Нобродяга, держась заушибленную голову, испуганно кричал:
        -Боюсь! Ненадо… Изувечить хотите, сволочи!.. Неси наруках вон ктой избе.
        Изновой, чисто струганной избы, куда торжественно понесли, какбогдыхана, Фильку, выскочили навстречу дорогому гостю старик хозяин идва его сына смолодухой.
        -Милости просим, гостенек!.. Непобрезгуйте… - кланялись хозяева. - Варвара, выбрасывай половики, стели ковры, чтоб ножки незаляпал гостенек… Шире двери отворяй!..
        -Что, вдверь?! - гаркнул Филька, какфилин сдерева, держась зашеи двух высоких, дюжих мужиков: они переплели взамок свои руки, бродяга важно сидел наих руках, какнавысоком кресле, асзади хмельная, сфонарем подглазом, баба усерднейше подпирала ладонями вывалянную вгрязи спину Фильки:
        -Неупади, родной…
        -Неужто ты, старый баран, думаешь, я полезу втвою дверь поганую? Невидишь, кого принимаешь, сволочь?! Руби новую!.. Руби окно!
        Старик хозяин вответ наругань совсей готовностью заулыбался, шепнул одному сыну, шепнул другому, посоветовался глазами соснохой и, низко кланяясь Фильке, молвил:
        -Дороговато будет стоить, гостенечек желанный наш. Изба новая, хорошая.
        -Завсе плачу наличными! - ИФилька, поочереди зажимая ноздри, браво сморкнулся чрез плечи державших его навоздухе великанов-мужиков.
        -Которое прикажете окошко-то? - подхалимно спросил старик хозяин.
        -Середнее.
        -Петруха! Степка!.. - взмахнув локтями, засуетился старик, словно живой воды хлебнул. - Орудуй!.. Момент вмомент чтобы… Варвара, лом!
        Петруха вскочил визбу, двумя ударами кулака вышиб раму. Степка прибежал спилой. Мелькая впроворных руках Степки иПетрухи, пила завизжала высоким визгом, плевалась насажень опилками. Впять минут новая дверь была проделана, ступенчатая лестница подставлена, раскинут цветистый половик.
        -Милости просим, гостенек дорогой…
        Филька Шкворень удовлетворенно запыхтел. Потом сказал:
        -Вбрюхе сперло. Дух выпустить хочу. - Нажилился игулко, какконь, сделал непристойность.
        -Будь здоров, миленький! - смешливо поклонилась вспину Фильки баба, пособлявшая тащить гостя визбу.
        -Ну, теперича вноси благословясь, - облегченно молвил Филька.

17
        Осенняя ночь наступала темная, лютая, страшная.
        Пьяные улицы выли волчьим воем, перекликались одна сдругой исзаречным лесом рявканьем гармошек, разгульной песней, предсмертным хрипом убиваемых, жутким воплем; «Караул, спасите!»
        Полиции нет, полиция спряталась. Буйству, блуду, поножовщине свобода. Кто ценит свою жизнь, те подомам, какмыши. Кто ценит золото, увечье, смерть, те рыщут среди тьмы. Вбольших домах лупоглазо блестят огни. Визбушках мутнеет слабый свет, какволчьи бельма.
        Набухшая скандальчиками сутемень колышется изкрая вкрай. Все вдвижении: избы пляшут, визбах пляшут. Прохрюкал боров. Прокуролесила вся впьяной ругани старуха. Мальчишки черным роем носятся сосвистом. Заливаются лаем запертые вкутуках барбосы.
        Хмельная ватага громовских бородачей-приискателей, обнявши друг друга зашеи изагребая угарными ногами пыль, прет напролом стеною поперек дороги.
        -Эй, жители! Где кабак? Кажи кабак!
        -Гуляй, летучка! Вышибай дно, кобылка востропятая!
        -Ганьша, запевай!.. Мишка, громыхни вгармонь.
        Взрявкала, оскалилась натьму всеми переборами ревучая гармонь, оскалились, дыхнули хмелем разинутые пасти, ивеселая частушка закувыркалась ввоздухе, какошалелый заяц сгор.
        Домище Силы Митрича, кабатчика, насамом урезе, приводе. Узкая боковая стена дома, какмостовой бык, уходит прямо вчерные волны реки Большой Поток. Надуровнем воды встене неширокая, глухая дверь. Эта дверь разбойная: возле двери - омут вдве сажени глубины.
        Семья хозяина живет вверху. Там тьма итишина. Зато внижнем этаже, где кабак, - огни, веселье. Просторный, низкий, стемными бревенчатыми стенами зал. Три лампы-«молнии». Кабацкая стойка. Застойкой - брюхо ввыручку - заплывший салом целовальник, Сила Митрич. Вжилетке, вголубой рубахе; чрез брюхо - цепь. Волосы напомажены иблагочестиво расчесаны напрямой пробор. Большая борода икрасное щекастое лицо тоже дышат благочестием. Глазки узкие, сприщуром. Голосок елейный, тоненький, сязвительной хрипотцой. Когда надо, эти сладостные глазки могут больно уколоть, аголосок зазвучать жестоко ижестко.
        Пятеро музыкантов: два скрипача, гармонист, трубач ибарабанщик, усталые, пьяные, потные, толкут бешеными звуками гнусный, пропахший кабацким ядом воздух. Пьяные, потные, усталые парни, бабы, девки, мужики илысоголовые старикашки топчутся вблудливом плясе.
        -Давай веселей… Наяривай! - переступает ногами впереплет богатый спиртонос, безносый Тузик. Он давно сбросил свою поддевку, лицо пышет, пот градом, ладони мокры, четверо часов покарманам атласной желтой жилетки, цепи, перстни, кольца дразнят жадные глаза гуляк. Мясистое брюхо отвисло доколен, из-под брюха мелькают короткие бархатные ножки. - Эх, малина-ягода… Бабы, девки! Шире круг!.. Невидите, кто пляшет? Япляшу!
        -Ану, держись, Исай Ермилыч! Пади! Пади!.. - выкрикивает широкозадая цыганка-баба, потряхивая серебряными обручами вушах. Подбоченясь ивскидывая то правой, то левой, сплатком, рукой, она дробно, впереступь семенит ногами, надвигаясь полной грудью набезносого. - Ой, обожгу!! Пади! Пади!.. - разухабисто взвизгивает баба: хлестнув поплечу безносого платочком, кольнув его вбок голым локотком, она откинула голову, зажмурилась, открыла белозубый рот исострастной улыбкой, все так же впереступь, поплыла обратно.
        -Яри! Яри!.. - гнусит безносый. - Яри меня шибче!..
        -Ярю…
        Заржав, он пухлым шаром подкатился кшестипудовой бабище, какДионис кменаде, поддел ее подзад, подшею сильными руками гориллы. - «Яри!» - «Ярю!..» - поднял надголовой, какперышко, и, чрез стену расступившегося люда, понес, словно медведь теленка, вбоковую дверь, вчулан.
        -Ой, обожгу! Ой, обожгу! - сразжигающим хохотом стонала баба, вся извиваясь ивзлягивая кпотолку вкрасных чулках ногами.
        Свист, гам. Гоп-гоп, гоп-гоп! Ивкабак ввалилась Филькина ватага.
        -Целовальник! Сила Митрич… Вина!
        -Капусты! Квасу!
        -Шаньпань-ска-ва-а-а!!
        Возле буфетной стойки невпроворот толпа. Звякают остойку рубли, полтины, золотые пятирублевки, шуршат выбрасываемые сфорсом бумажные деньги. Целовальник широкой рукой-лопатой то идело, каксор, сгребает деньги ввыручку. Сдачи недает, да сдачи никто инепросит. Хлещут водку, коньяк, вино жадно, сприхлюпкой вгорле, какугоревшие отжажды.
        Филька сватагой, работая локтями, едва протискался ккабатчику:
        -Сила Митрич!.. Бочонок водки… Навсю братию. Да оторвись моя башка сплеч! Во! Становь прямо напол посередь избы… Гей, людишки! Налетай - подешевело!..
        Запыхавшийся шарообразный Тузик взолотых цепочках, вперстнях подкатился кцеловальнику:
        -Сила Митрич, напару слов. Вот тебе бумажник… Внем восемь тысяч сто. Проверь.
        -Верю, Исай Ермилыч, верю, родной.
        -Сохрани… Принароде отдаю… - Ибезносый Тузик передал целовальнику пухлый изсвиной кожи бумажник. - Анам, понимаешь, вномерок винишка, закусочек, сладостей разных шоколадных. А-а… Филя, друг! Иты здесь?.. Ая соСтешкой… Вот краля! Прямо слюна кипит… - Он сплюнул, отер искривленный рот рукавом шелковой рубахи. Его безобразное лицо было гнусно своей похотью.
        Аватага Фильки уселась напол вкруг бочонка изаорала песни.
        Голова ль ты моя-а у-да-а-ла-ая…
        Долго ль буду носить я тебя-а-а… -
        заунывно горланила ватага Фильки Шкворня проголосную, старинную. Сам Филька, скосоротившись изахватив бороду рукой, поводил широкими плечами, тоже подпевал шершавым басом, тряс башкой иплакал.
        Поуглам, развалившись наполу, обнимались очумевшие отводки мужики ибабы. Ловкие воровские руки баб успевали допорошинки очищать карманы золотоискателей.
        Влампах выгорал керосин. Темнело. Вдверь просунулась сулицы усатая морда урядника, обнюхала воздух, посверлила глазами вспотевшего, измученного целовальника, сбившихся сног половых ипропала.
        Чарки ходили поватаге. Бочонок усыхал.
        Аль могила-а, землица-а-а сырая-а-а…
        Принакроет, бродягу, меня-а-а… -
        надрывно пела ватага, хватая заноги пробегавших баб идевок. Филька плакал ибормотал:
        -Людишки-комаришки… Миленькие вы мои… Люблю людишек!
        -Господа гости! - закричал целовальник и, тяжело водрузившись настойке, зазвонил взвонок. - Третий час ночи!.. Велено закрывать… Полиция была… Дозвольте расходиться. Ну, живо, живо, живо!!
        Пятеро здоровенных половых, специально нанятых целовальником надни гулянки, выталкивали, вышвыривали вдверь, заноги волочили спящих позахарканному, улитому вином икровью полу. Вышвырнут был иФилька Шкворень.
        Помещение очистилось. Убитых, слава богу, небыло. Целовальник обернулся лицом кобразу, покивал благочестивой головой, трижды набожно перекрестился. Дал половым попятерке ипобутылке пива.
        -Завтра сутра, ребята, - сказал он им.
        Половые - местные парни вбелых фартуках, - побрякивая полными серебра карманами, ушли. Двое услужающих мальчишек истарая кривая судомойка мели пол, убирали побитую посуду ибутылки, все стаскивая вкухню.
        Изчулана слышался визгучий хохот пьяной Стеши игрубая гугня безносого. Наконец все стихло. Только застенами кабака ревела всотни глоток страшная пьяная ночь.
        Из-под пола легонько постучали. Целовальник, проверяя выручку ибормоча: «Две тыщи восемьсот девяносто семь, две тыщи девятьсот», - вответ трижды впол пристукнул каблуком: «Сейчас, мол… слышу».
        Вчуланчике тихо. Целовальник, швыряя сотенные вправо, азолотые - вжестянку из-под монпансье, продолжал считать выручку. Затем вытащил из-за пазухи бумажник безносого, заглянул внего, скользом мазнул взглядом поиконе, вздохнул, снова сунул бумажник запазуху инацыпочках - кчуланчику.
        Целовальник стал смотреть сквозь щель вчуланчик. Адверь полбу его: хлоп!
        -Ты тут чего?
        -Ая, Исай Ермилыч… Этово… какего… - завилял елейным голосочком целовальник. - Проведать, несозоровала ль чего свами Стешка… Кто ее знает?.. Опаска невредит. Ая засвоих гостей вответе быть должен… Хи-хи-хи!..
        -Вот она какая антиресная. Подивись… - распахнул дверь безносый. Накровати разметалась вкрепком сне полуобнаженная Стеша.
        -Прямо белорыбица-с… Исай Ермилыч… - причмокнул целовальник.
        -Ая ухожу ккуму, кмельнику.
        -Знаю-с, знаю-с… Неопасно ли? Ночь, скандалы-с, Исай Ермилыч.
        -Черта сдва! - Ибезносый, какжелезными клещами, стиснул двумя пальцами плечо целовальника.
        -Ой! Ой!.. - закрутился тот, отболи присел чуть недополу. - Ну исилка же увас… Неугодно ль надорожку выпить?..
        -Нет.
        -Апочему же? Вот вишневочка…
        -Нет.
        -Втаком разе извольте деньги получить…
        -Давай, брат, давай, Сила Митрич.
        -Пожалуйте-с квыручке, Исай Ермилыч. Бумажничек ваш там-с…
        Вдлинной поддевке, безносый грузно водрузился поэту сторону кабацкой стойки, против выручки. Целовальник, открыв выручку, шарил глазами, какбы отыскивая затерявшийся бумажник.
        -Сколько я тебе должен загульбу?
        Лик целовальника вдруг весь изменился, судорога прокатилась поспине. Жестким ижестоким голосом сказал:
        -Как-нибудь сочтемся, - икрепко нажал подвыручкой рычаг.
        Подногами безносого Тузика мгновенно разверзся люк, накотором он стоял, иТузик грузно провалился подпол. Он поймал вполумрачном подземелье мутный свет фонаря иглухой, гукающий голос:
        -Спраздничком, Исайка-черт!
        Безносый, весь взъярившись ипохолодев, привстал по-медвежьи надыбы имертвой хваткой вцепился кому-то вглотку. Нообух топора сразу раздробил бродяге голову…
        Кногам догола раздетого трепещущего трупа быстро привязали тяжелый камень.
        -Отворяй! - гукнул темный голос.
        Итруп был вытолкнут чрез потайной проруб встене прямо вволны Большого Потока.
        Уцеловальника тряслись руки, звякали вушах червонцы, зубы колотили дробь. Вдверь сулицы крепко постучали. Влез пьяный Филька Шкворень.
        -Тузик здеся? Ах, ушел? Иденьги взял?
        -Ну да… Безвсякого сомнения…
        -Аменя били, понимаешь… Грабили… Только я исам сусам! - Филька выхватил из-за пазухи окровавленный нож ипогрозился улице.
        Диким, всажень, пугалом он стоял назакрытом люке против целовальника. Все лицо его разбито вкровь. Правый глаз заплыл. Из-под волос поправому виску ипоскуле кровавый ручеек.
        -Ая, понимаешь, гуляю… Ибуду гулять! - ударил Филька встойку кулаком. - Только я по-умному. Двоих, кажись, пришил… Ну имне влепили. Едва утек… Изавтра буду целый день гулять… Азолота неотдам, сволочи, неотдам! - ИФилька снова погрозился улице ножом. - Уменя вкисе, может, надвадцать пять тыщ! Да, может, я побогаче Тузика!.. Атолько что - тяжко мне. Поверь, Сила Митрич… Тяжко… Тоска, понимаешь, распроязви ее через сапог впятку! Ух!! - ИФилька опять грохнул встойку.
        -Ты нестучи… Ты выпей лучше да ложись спать. Яустал, досмерти спать хочу.
        -Нет, Сила Митрич, нелягу! Потому - скушно мне… Душа скулит… Гулять пойду. Ввине утоплю душу. Она уменя черная. Аежели ухайдакают меня, Богу помолись замою душеньку. Убивец я, черт… Убивец!.. - Филька скосоротился изакрыл лапой мохнатое лицо.
        -Золото-то притебе?
        -Примне… Вот оно… Возьми насохранение. Ячеловек простой… Яверю тебе. Я, брат, вТамбовскую жениться еду.
        Целовальник трижды стукнул каблуком впол.
        -Давай, давай, брат… Давай… Да ты нескучай… Я, брат, сам убивец… Плевать… Вот сейчас тебя оженят, - сказал целовальник инажал подвыручкой рычаг.
        Филька Шкворень так же быстро рассчитался сжизнью. Вглубоком стеклянно-рыжем омуте он, безтоски, беззлобы всердце, стоял теперь рядом свеселым Тузиком. Стяжелыми камнями наногах, впаявшими трупы ступнями вдно, оба золотоискателя, подвластные течению реки, легонечко поводя руками, изысканно вежливо, какникогда прижизни, раскланивались друг сдругом. Они удивленно оглядывали один другого своими ослепшими глазами, силились что-то сказать друг другу - может быть, нечто мудрое идоброе - инемогли сказать.
        Сутра гулко посвистывал пароход, сзывая отъезжающих. Мрачные, избитые, ограбленные люди стали помаленьку стягиваться кпристани. Хозяйственные, степенные рабочие - их подавляющее большинство - ночевали вбарже. Эта трезвая масса людей встречала пропойц то злобным, то презрительным смешком. Многие изограбленных гуляк, подва, потри года копившие деньги, чтоб вдостатке ивпочете прибыть домой, теперь, проспавшись, впадали вполное отчаянье: рвали насебе волосы, то сослезами молились Богу, то вбезумстве богохульствовали, рыдали, какслабые женщины, упрашивали товарищей убить их, разбивали себе остены головы, вумственном помрачении кидались вреку.
        Вэто утро улицы воровского села Разбой резко тихи, траурны. Шла-плыла непроносная туча. Небесная голубая высь померкла. Грешный воздух весь вмелкой пронизи холодного дождя. Смрачным карканьем, какгвозди вгроб, косо мчится сизая стая зловещих птиц. Унылый благовест, внатуг падая сколокольни вбездну скорби иподленького ужаса, зовет людей кочистительной молитве. Нобогомолов нет. Никто неперекрестится: душа ируки налиты свинцом. Даже Филька Шкворень подводой было попробовал перекреститься, нобезвольная рука наполпути остановилась.
        Всюду уныние, всюду мертвенность. Страх перед содеянным илютые тени вчерашних разгулявшихся страстей-страданий наглухо прихлопнули всю жизнь вселе. Горе, горе тебе, разбойное село Разбой!..
        Зато стражники бодро разъезжали поселу ссознанием доконца исполненного долга. Радостней всех чувствовал себя бравый урядник, получивший отцеловальника изручки вручку пятьсот рублей.
        Документы отъезжающих полицией проверены. Вдва часа дня пароход ушел. Убеглеца Стращалова надуше радостная музыка. Филька Шкворень, когда пароход проходил мимо него, пытался схватить заколеса, пытался крикнуть: «Братцы, захватите меня вТамбовскую…», нопароход, бесчувственно пыхтя, ушел.
        Следственной властью иполицией было поднято вселе ивпокрывавшем выгон кустарнике восемнадцать свежих трупов. Вбольницу попало восемь искалеченных. Тридцать три человека сидели вкаталажке.
        Страсти кончились, скоро пройдет истрах. Нотяжелые страдания, включенные ивстрах ивстрасти, надолго останутся взлопамятном сознании народа.
        Река Большой Поток чрез подземные недра где-то сливается сУгрюм-рекой.
        Ивсе воды мира вконце концов стремятся впервозданный Океан.
        Часть восьмая

1
        -Можно? - Ивкабинет набашне вошел весь сияющий, какстеклянный шар насолнце, Федор Степаныч Амбреев. - Ну-с… Милейший Прохор Петрович… Миссия моя исполнена. Можешь жизнь свою считать вне опасности. Ибрагим-Оглы наконец-то убит.
        -Как? - Прохор вскочил. Все лицо его вдруг взрябилось гримасой безудержной радости; он крепко обнял исправника истал вышагивать покабинету, ступая твердо ичетко.
        -Где он? Где труп? - подстегивал он пыхтевшего Федора Степаныча.
        -Зарыт.
        -Выкопай идоставь сюда! Хочу убедиться лично.
        -Ксожалению, он обезглавлен. - Сидевший исправник согнулся, пропустив мускулистые руки меж расставленных толстых ног; его бритое брыластое лицо напоминало морду мопса. - Яведь больше двух недель выслеживал его. Ябыл спиртоносом, угостил их хорошим спиртом ссонной отравой. Вбалке уРжавого ключика. Правда, черкес иеще четверо варнаков непили… Ночь. Яоткостра тихонечко всторону, дал три выстрела, примчались мои. Четверо трезвых вскочили наконей, сними Ибрагим, умчались вчащу. Мы заними нахвостах! Перестрелка. Нарассвете нашли убитого черкеса. Разбойники бросили его, аголову, дьяволы, унесли ссобой. Он валялся голый. Руки скрючены. Вруке кинжал. Вот этот самый кинжал… Кавказский. - Федор Степаныч достал изпортфеля кинжал, подал Прохору.
        -Знаю… Его кинжал, - мельком взглянул Прохор насмертное оружие, сел кстолу и, снова запустив пальцы вволосы, мрачно думал.
        -Да, да… Его, его кинжал, я сразу узнал. Помню, - бормотал он впространство, потом стукнул кулаком встол, закричал резким, несвоим голосом, какнасцене трагик:
        -Выкопать!! Привезти сюда! Сжечь! Пеплом зарядить пушку ивыстрелить, какпрахом Митьки-лжецаря!!
        -Слушаю.
        Обведенные густыми тенями, глубоко запавшие глаза Прохора Петровича выкатились ивспыхнули, какпорох, носразу погасли. Оттолкнул склянку счернилами, взболтнул, понюхал.
        Исправник проницательно вглядывался вПрохора.
        -Яневидел тебя давно, Прохор Петрович. Изменился ты очень. Похудел. Хвораешь?
        -Да, хвораю… - проглотил Прохор слюну, опустил голову. Мигал часто, будто собирался заплакать. Стоял возле угла стола, машинально водил пальцем постолу. - Хвораю, брат, хвораю. - Он поднял голову, запальчиво сказал: - Нестолько я, сколько они все хворают. Ая почти здоров… - Он прятал глаза отисправника. Его взгляд смущенно вилял, скользил впустоту, перепархивал свещи навещь. Ивдруг - стоп! - телеграммы.
        -Ты отдохнул бы, Прохор Петрович.
        -Да, пожалуй… Видишь? Читай… Протестуют векселя… ИзМосквы, изПитера. Амне - наплевать. Пусть… Дьяволы, скоты! Авот еще… Московский купеческий: «Вслучае неуплаты дважды отсрочиваемых нашим банком взносов ваш механический завод целиком пойдет саукциона». Стращают, сволочи. Агде мне взять? Уменя досеми миллионов пущено вдело. Аона, стерва, нехочет дать… Она наденьгах сидит, проститутка… - Он говорил таящимся шепотом, лохматая голова низко опущена, нателеграммы капали слезы.
        Исправник, склонившись, покорно сопел. Его глаза лукаво играли иврадость ивскорбь.
        -Плевать, плевать!.. Лишь бы поправиться. Все верну… Миллиард будет, целый миллиард, целый миллиард, - сморкаясь, хрипло шептал Прохор Петрович. И - громко, сжадностью вголосе: - Аутебя, Федор, водки ссобой нет? Недают мне…
        После расстрела рабочих дьякон Ферапонт как-то весь душевно раскорячился, потерял укрепу вжизни: иПрохора ему жаль по-человечески, ичетко видел он, что Прохор тиранит народ, что он враг народу инарод ненавидит его. Дьякон сгоря бросил кузнечить, стал задумываться надсвоей собственной жизнью - вот взял дурак, да иушел израбочих вдуховенство, - начал размышлять наджизнью вообще.
        Ипоказалось ему, что его жизнь изпростой иясной ненужно усложнилась, - он отстал отодного берега инепристал кдругому. Он теперь всем здесь чужой ичуждый: отец Александр едва снисходит кнему, каккнедоучке, абывшие приятели-рабочие сторонятся его. Семейная жизнь представлялась дьякону тоже неудачной: Манечка глупа, Манечка некрасива, Манечка бесплодна.
        Эх, надо бы дьякону, поего дородству, вместо коротышки Манечки какую-нибудь бабищу-кобылищу, этакую запьянцовскую вдва обхвата неумою…
        «Нет, брат Ферапошка, нето, совсем нето, - раздумывал он, покуривая напороге цыганскую вкулак трубку ипуская дым вщель полуоткрытой двери. - Авот брошу все, пойду кразбойникам, лиходеем сделаюсь, вбольшой разгул вступлю». То ему мерещится, что он первый протодьякон вИсаакиевском соборе, что он вцарский день так хватил там «многолетие», аж сам царь зашатался изакашлялся, анарод, какотпушки, влежку лег, что царь, отдышавшись, пригласил его ксебе наужин, водворце Ферапонт будто бы «здоровкался обручку» сцарицей-государыней исовсем императорским семейством, что царь выпил сним, потрепал его поплечу, сказал: «Ну, отец протодьякон, ты мне очень даже мил, разводись поскорей сМанечкой, я всинод бумагу дам, ивыбирай вжены любую мою горничную, - хочешь Машу, хочешь Глашу, хочешь Анну Ярославну, все княгини превеликие».
        Дьякон даже зажмурился оттакой мечты, исердце его заулыбалось, какуматерого медведя насладкой пасеке. Он натянулся трубкой, циркнул сквозь зубы ивыбил трубку окаблук пудового сапога. «Дурак, - мрачно думал он, искоса посматривая, какшустрая Манечка возится упечки. - Куда мне, дураку темному? Да разве отец Александр отпустит меня вПитер?»
        Правда, отец Александр предлагает Ферапонту учиться грамоте, даже иначинал учить его, ноуж очень уФерапонта голова проста, да инадоели все эти «паче» да «обаче». Ну их!..
        «АПрохора Петровича жаль. Эх, жаль!.. Был-был великий человек ивдруг - сума сошел». Недавно дьякон протащил кнему подрясой целую «Федосью» - четверть. Нидоктор, нилакей, слава богу, незаметили. Да эти прощелыги докторишки, поправде-то сказать, зря только мучают хозяина: какэто можно, чтоб безвина пьющему человеку жить-существовать?
        Стал пить горькую исам дьякон Ферапонт. Дьяконица зорко следила заним, отнимала водку. Чтоб неогорчать несчастненькую пышку Манечку, - Ферапонт ее все-таки любил, - он всякий раз, когда наступала полоса запоя, сажал себя нацепь, прикованную возле кровати кжелезному кольцу, запирал цепь назамок, вручал ключ Манечке, ложился накровать и, стиснув зубы, мучительно мычал. Видя его страдания, Манечка сослезами освобождала мужа иподносила ему стаканчик зверобою ссоленым рыжичком:
        -Вот, голубчик, окати душеньку греховную ибольше непей, голубчик.
        Дьякон проглатывал вино и, бия себя кулаком вгрудь, восклицал:
        -Манечка! Ясейчас буду Господу Богу молиться, да избавит меня сего зелья.
        Он опускался наколени пред угольным шкафиком скиотом (вшкафе хранились свечи, просвирки, церковное масло, всякое тряпье). Манечка зажигала лампаду, дьякон начинал горячо, своздыханием молиться.
        Итолько Манечка задверь - дьякон проворно подползал ксвятому шкафику, открывал дверцу, выхватывал спрятанный им втряпках штоф водки иизгорлышка досыта хлебал. Манечка поскрипывает всенцах половицами, Манечка входит. Все впорядке: дьякон, устремив свой потемневший лик всветлый зрак Христа иблагочестиво сложив руки нагруди, коленопреклоненно молится. Манечка рада, рад идьякон. Он молится долго, докровавого поту, Манечка то идело выходит похозяйству - штоф убывает. Дьякон молится ичас идва, богобоязненная Манечка исама находу осеняет себя святым крестом, умильно говорит:
        -Ладно уж, будет… Вставай, поцелую тебя, медведик мой нечесаный.
        Нодьякон уже невсилах подняться, он распластался пополу, какогромная лягушка, бьет головой впол, бормочет:
        -Неподымусь, неподымусь, аще невыплачу слезами всю скорбь мою! Векую шаташася!.. - Ипрямо напол ручьями текут покаянные слезы.
        Отец Александр записывал вдневник:
        «17СЕНТЯБРЯ. Утром заморозок. Накрышах сосульки. Вчера уехал господин инженер Протасов. Неисповедимы пути человеческие. Собирался наУрал, азамест того экстренно выехал вСанкт-Петербург, кпрофессору Астапову, хирургу. Местные наши эскулапы И.И.Терентьев иА.Г.Апперцепциус поставили диагноз - рак печени. Подлая болезнь, незаметно разрушая организм, подкралась, кактать внощи, совершенно внезапно. Горе нам, слабым, беспомощным, иже вовласти Бога суть! Расстались дружески. Яего обнял, пожелал достичь пристанища небурного, нонерискнул благословить безвера. Однако вмолитвах своих буду поминать болящего Андрея навсяком служении. Еще неизвестно, где буду я игде будет он поту сторону жизни. Суд господень ненаш, иоценка дел людских - иная. И, может быть, многие наСтрашном судилище удивленно скажут: “Господи! Зачто меня, праведника, осудил, апьяницу, апреступника помиловал?” И, может, придется воскликнуть гласом великим: “Господи, оправдай меня, невинного!”
        20СЕНТЯБРЯ. Сприскорбием замечаю, что Нина Яковлевна встревожена болезнью Протасова сугубо больше, чем болезнью мужа. Кажется, собирается ехать вПитер, чтоб операция болящего Протасова протекала вее близком присутствий. Сие, конечно, человеколюбиво, ногреховно, ибо она второй долг свой ставит превыше первого. Вглазах, вдвижениях, вречах ее ипоступках замечаю внутреннее тяжелое борение. Стараюсь влиять осторожно, дабы незадеть больных струн сердца ее. Молюсь занее сугубо.
        29СЕНТЯБРЯ. Болезнь Прохора Петровича колеблется между какими-то пределами. То он здоров идеятелен, то вдруг “вожжа подхвост”. Врач-психиатр, получающий посотне рублей вдень, только руками разводит иговорит, что длянего еще невсе этапы болезни ясны. Осуждать нехотелось бы сего премудрого врача, но… Апо-моему, сточки зрения профана, болезнь Прохора Петровича, этого язычника-христианина, неесть болезнь физическая, то есть заболевание разных мозговых центров исамой ткани мозга, апоистине простое помутнение души. Унего, повыражению мудрых мужиков, “душа гниет”.
        Ивыходит, что, если помутнел хрусталик глаза илинаглазах зреют катаракты, никакие примочки, капли, очки невсилах помочь больному. Надо снять катаракты, ислепец узрит свет. Так испомутневшей души Прохора Петровича надо снять ослепляющие катаракты, идуша прозреет. Нокакичто именно снять сдуши больного - ума неприложу. Молюсь зараба божьего Прохора.
        Вчера, втри часа дня - прости меня, Господи, заулыбку - случилось действительно нечто несуразное, глупо смешное. Был привезен изтайги обезглавленный голый труп черкеса Ибрагима-Оглы. Труп опознан исправником, следователем иПрохором Петровичем. Составлен протокол. Сбежался народ, день был праздничный. Наплощади развели костер, труп бросили впламя. Приказано было трезвонить вовсе колокола (вопреки моему запрету). Полуистлевшие кости перетолкли, прах стащили кбашне, всыпали вжерло пушки ивыстрелили вдоль Угрюм-реки. Сияющие Прохор Петрович иисправник отудовольствия потирали руки. Стражникам выдана награда, народу выкачена бочка вина. Пушечная пальба иликование. Вообще нечто вроде языческой древнерусской тризны. Авнароде упорный слух, что вэто самое время Ибрагим-Оглы, какнивчем небывало, сидел накраю поселка ушинкарки Фени итоже попивал винцо, новоздравие, анезаупокой. Слух, правда, непроверенный, нодовольно вероятный.
        30СЕНТЯБРЯ. Заморозки продолжаются. Тянулись кюгу запоздавшие лебеди. Моя старушка прислуга наломала мне целую корзину сладкой рябины. Плод вкусный иполезный. Возвращаюсь кнедавнему событию. Шинкарка Феня - баба развратная, безбожная, поистине дщерь Вавилона окаянная, - надопросе заперлась, что унее был черкес, ноприсильной острастке (драли вкровь кнутами, кажется) все-таки созналась, что унее ночевал некий глухонемой карла, что карла “точит нож наПрохора игрозит разделаться сисправником”. Шинкарку держат взаперти. Ей, кажется, неминовать острога. Карла бесследно скрылся, послухам - он вшайке татей иразбойников».

2
        Назревала новая забастовка. Обиженные, обманутые рабочие опять начали шуметь. Приток свежих толп рабочего люда прекратился, поэтому народ почувствовал себя крепче иподнял голову. Побаракам, заводам, приискам шла смелая агитация, собирались деньги взабастовочный фонд, копилось кой-какое оружие. Казалось, рабочее движение идет стихийно, однако наэтот раз оно протекало более организованно, чем прежде. Красные нити бунта раскинуты повсюду, агде главный клубок, никто незнал; забастовочный комитет забронирован строжайшей тайной.
        Все шло хорошо, лишь упорствовали рабочие Нины Яковлевны: «политик» Краев, рабочий Васильев идругие агитаторы подшумок внушали несговорчивым:
        -Вам хорошо живется вбараках Нины Яковлевны. Анестыдно ли вам, товарищи, лучше других жить? Неужто непонимаете, что вас хотят одурачить? Слыхали, каквсказке хитрая лисица взяла наобман дурня петуха? Ну, вот… Так исвами будет. Вы страшную рознь сеете между вашими же товарищами, прислушайтесь-ка, что говорят провас… Небудьте предателями, ребята!
        Рабочие хозяйки призадумались. Вскоре выборные их дали такой ответ:
        -Мы вотпор отнарода непойдем, куда народ, туда имы.
        Сотъездом главного инженера Протасова хозяйственные дела Прохора Петровича все более иболее запутывались. ИзПетербурга летели телеграммы, назначавшие кратчайшие сроки сдачи подрядных работ вказну, причем Петербург угрожал огромными неустойками. Управление железной дороги составляло акты онарушении подрядчиком Громовым договорных условий своевременной подачи каменного угля.
        Осознавшая свою мощь народная масса всюду норовила какможно больше насолить хозяину: «Пусть восчувствует, подлая душа, что главная сила невнем, авнас».
        Все прииски, какпоуговору, начали заметно снижать добычу золота. Лесорубы бросили исполнять уроки вырубки. Вмеханическом заводе отнедосмотра лопнул котел, ивесь завод надолго остановился, затормозив этим ипрочие работы. Наткнулся накамень изатонул сценным грузом самый большой пароход «Орел». (Внароде толковали, что группа злоумышленников, втом числе какой-то «молоденький политик вжелтом шарфе», нарочно переставила ночью бакены, направив пароход положному фарватеру.) Вдовершение всего весть отяжком заболевании Громова перекинулась вовсе углы страны. Поэтому вороватые доверенные сорока торговых отделений перестали сдавать выручку, ссылаясь то напожар лавки, то напокражу товаров ивсех денег. Апитерские имосковские промышленные тузы подавали ковзысканию векселя Прохора Петровича. Дляпогашения векселей наличных денег небыло; всвязи сэтим собиралась кГромову объединенная комиссия двух крупнейших столичных банков дляпродажи смолотка некоторых предприятий гордого владельца.
        Словом, черная полоса вплотную надвинулась наПрохора Петровича, трагическая судьба его плачевно завершалась.
        Он, наконец, решил взять себя по-настоящему вруки, круто развить небывалую энергию, все поправить, все наладить икрепко идти кувеличению своих богатств, кполной победе, кславе. Он знал, что Тамерлан, иАттила, идаже сам Наполеон терпели временные поражения, что им тоже изменяло счастье. Значит, нечего напускать насебя хандру, нечего притворяться сумасшедшим, нечего дурачить себя, докторов, Нину ивсех прочих. Нет, довольно… Вперед, Прохор! Задело, засвою идею, через неудачи, через баррикады темных угроз судьбы, через головы мешающих ему жить мертвецов, через расстрелянные трупы… Новсе-таки вперед, Прохор Громов, гений изгениев, вперед!..
        Так обольщая себя, вмоменты душевного подъема он весь вскипал. Нокровь откатывалась отмозга, ивзвинченный Прохор Петрович вдруг леденел вприступе холодного отчаянья. «Все погибло, все пропало. Выхода нет».
        Какпроигравший битву полководец, потеряв самообладание, отдает противоречивые приказы, грозит расстрелом растерявшимся начальникам частей, вносит полный беспорядок именно втот момент, когда нужна железная воля, нужна ясность мысли, так иПрохор Петрович Громов. Он хватается зателефоны, сочиняет телеграммы; содной работы, нераспорядившись там, мчится надругую, гонит прочь отсебя докторов, заводит скандалы сНиной, дает одну задругой срочные депеши Протасову вернуться настотысячное жалованье; увидав священника вкоридоре своего дворца, нистого ниссего кричит ему: «Кутья, обманщик!.. Бога нет!» Абессонной ночью, вскочив скровати, начинает класть перед иконою поклоны, умоляя Бога даровать ему силы.
        Втаких противоречиях, втаких душевных судорогах текут его часы идни.
        Однажды подвечер помрачневший Прохор поехал надрезине синженером-путейцем вкрай железнодорожной дистанции, где оканчивалась постройка моста. Итам, чтоб облегчить заскучавшее сердце, напустился сразносом наинженера итехников:
        -Вы затягиваете работы! Вы вбирюльки играете, анедело делаете. Вы знаете, какие неустойки я должен заплатить? Ежели участок небудет закончен всрок, ей-богу, я вас всех палкой изобью. Атам судитесь сомной…
        Инженер, пожилой человек вочках, докладывал хозяину, что присоздавшихся условиях работать трудно.
        -Какие это создавшиеся условия?
        -Нет общего руководства. Задерживаются чертежи мостов итруб. Неаккуратная выплата рабочим. Аглавное - кадры опытных рабочих разбегаются.
        -Куда? Кчерту нарога, что ли?
        -Нет, кНине Яковлевне, квашей супруге, Прохор Петрович. - Глаза инженера обозлились, он хотел уязвить грубого хозяина, добавил: - Там организация дела много лучше иусловия труда неизмеримо человечнее.
        Вертикальная складка резко врубилась меж бровями вскипевшего Прохора.
        -Где, где это лучше? - заорал он, раздувая ноздри.
        -Я, кажется, ясно сказал: увашей супруги!
        Инженер круто повернулся ипошел прочь, показав хозяину спину.
        Взбешенный смыслом ответа, Прохор тотчас - домой. Он ничего невидел, ниочем недумал. Иединственная мысль была - всерьез посчитаться сНиной. «Ага!.. Утебя лучше, утебя человечнее?!» Он боялся расплескать подороге, ослабить эту мысль и, чтоб неостыть, покрикивал кучеру:
        -Погоняй!
        Неснимая темно-синей венгерки счерными шнурами идрапового белого картуза, он, громыхая сапогами, поспешно пересек анфиладу комнат и, непостучав вдверь, ворвался вбудуар жены.
        Нина Яковлевна вдымчатом фланелевом пеньюаре, свысоко подхваченными вгреческой прическе темными густыми волосами, располневшая, красивая, сидела лицом кПрохору умаленького инкрустированного бюро маркетри. Пред нею, наколенях, дьякон Ферапонт своздетыми, какперед иконой, руками:
        -Внемли, госпожа-государыня!.. Погибаю… Сними сменя сан… Сними сан. Недостоин бо… Возьми, государыня, вкузнецы ксебе… Ахозяина твоего я вылечу… Лучше всяких докторов.
        Опечаленное лицо Нины, кактолько появился вдверях Прохор, заулыбалось ему навстречу, новдруг улыбка лопнула, иглаза женщины испуганно расширились; нанее, стиснув зубы, грозно шагал Прохор. Инеуспела она ниудивиться, нивскричать, кактяжелая ладонь Прохора ударила ее пощеке. Нина молча упала состула.
        -Стой! - заорал дьякон и, вскочив наноги, облапил Прохора.
        Прохор вырвался, шагнул, сжимая кулаки, кподнявшейся жене, новновь был схвачен дьяконом.
        -Опомнись, Прохоре!.. Что ты наделал?!
        -Прочь, дурак!! - Ивспину уходящей Нине: - Тварь!.. Змея!.. Разорительница!.. Сумасшедшая… Ятебя вмонастырь, вжелтый дом!
        Нина удалялась схриплыми рыданиями, запрокинув голову, обхватив затылок закинутыми нежными руками.
        Прохор вновь рванулся излап дьякона иссилой ударил его повиску наотмашь. УФерапонта загудело вушах.
        -Бей, бей, варнак! Когда-нибудь ия тебя ударю… Ауж ударю… - Дьякон сгреб хозяина заобе руки итак больно стиснул, что уПрохора затрещали кости.
        Враждебно глядя вглаза его, дьякон басил:
        -Рук марать нехочу. Аежели ударю, так непо-твоему ударю. Инос твой взатылок вылетит. Вот, друже Прохоре. Вот.
        Дьякон разжал свои клещи-руки изаслонил собой дорогу кНине Яковлевне. Прохор стоял втой самой позе, вкакой был схвачен, ипошевеливал согнутыми влоктях руками, какбы пробуя, целы ли кости. Дьякон Ферапонт достал изшироких карманов три бутылки водки:
        -Вот, врач Рецептус веселых капель тебе прислал.
        -Идем, идем! - изменившимся, жадным голосом нервно воскликнул Прохор. - Черт, скандал какой!.. Что она сомной делает!..
        И, обхватив друг друга заплечи, какдва влюбленных, они направились вкабинет, пошатываясь отнеостывшего возбуждения. Широкая спина дьякона резко передергивалась, точно ее грызли блохи, аглаза, недружелюбно косившие наПрохора, горели какой-то жестокой решимостью. «Ятебе покажу, какженщин бить. Ятебя вум введу, дурак полоумный», - злобно думал дьякон.
        Доглубины обиженная Нина, вволю поплакав всвоей уединенной спальне, решила призвать всвидетели своего несчастья священника исеще пылающей щекой направилась вкомнату отца Александра.
        Оседлав нос очками, батюшка всогбенной позе дописывал тезисы очередной проповеди. Всиней скуфейке сзолотым крестом нагруди он приподнялся навстречу Нине.
        Зеленый абажур горящей лампы бросал загадочный, холодный свет навсе.
        Держась защеку, Нина снастойчивостью вголосе сказала;
        -Янемогу больше оставаться здесь. Если вы, отец, неблагословите меня наэто, я принуждена буду уехать безпастырского благословения. Янемогу, я немогу… Чаша моего терпения переполнилась…
        Отец Александр подумал, понюхал табаку.
        -Язатрудняюсь понять, - заговорил он сухо, соттенком угрозы, - накого же вы оставляете ваши работы, прекрасно начатые вами, вашу больницу, богадельню, школу, церковь, наконец? - Он неспеша посморкался, приподнял руку свытянутым указательным пальцем, сзажатым вгорсти платком исмягчил дошепота свой драматически зазвучавший голос: - Муж, наконец… Ваш супруг, болящий Прохор Петрович, оскорбивший вас, дорогая дщерь моя, вприпадке недуга. Сним как?
        Нина всхлипнула, опустила руку сощеки, поднесла кглазам платок.
        -Ноя немогу! Ноя немогу, - выкрикивала она, нервно пристукивая каблуком идергаясь полными плечами. Встала. Изломанной походкой прошлась, прижалась спиной ктеплой печке. Руки, какмертвые, плетями упали вниз, голова вздернулась всторону, подбородок дрожал, веки часто мигали, крупные слезы текли пощекам, попеньюару.
        Отец Александр, затрудненно дыша, вмыслях прикидывал назидательное слово набожной, нотерявшей прямой путь женщине. Нина машинально крутила платок вверевочку. Ивот она говорит:
        -Ядолжна вам, отец Александр, признаться… Какмне нибольно это, адолжна… - Она остановилась, чтоб перевести дыхание. - Ялюблю Андрея. Андрея Андреича Протасова.
        -То есть каклюбите? Простите, непонимаю.
        -Люблю, каксамого близкого друга своего. Вы удивляетесь? Странно. Что ж тут такого… нехорошего? - Платок закрутился быстрей вее руках. - Иеще… Иеще должна признаться вам, что я… - Нина опустила голову и, вздохнув, метнула взглядом посвоему животу. - Я… беременна.
        Отец Александр полуоткрыл рот, медленной рукой снял сглаз очки исиспугом прищурился наНину:
        -Вы?! Вы? Беременны?
        -Ночто ж вэтом странного, отец?
        Рот священника открылся шире, вглазах блеснули искры гнева.
        -Хорошо!.. Похвально!.. Оччень хорошо! - саркастически бросал он, весь дергаясь ипотряхивая волосатой головой. - Сему греху наименование - блуд.
        Брови уНины удивленно приподнялись, иона сама, стоя упечки, приподнялась наносках ипопробовала скорбно улыбнуться:
        -Что ж тут удивительного?.. Язамужняя, иотец моего будущего ребенка - муж мой.
        Отец Александр хлопнул себя ладонью полбу, быстро отвернулся отНины ивзамешательстве стал перестанавливать сместа наместо вещи настоле. Потом стреском отодвинул кресло, встал иподошел кНине спротянутыми руками:
        -Простите, родная моя, простите!.. Забвение главного… Что же это сомной?
        Нина заплакала ибросилась ему нагрудь.

3
        Вэто время, около восьми часов вечера, начался чин соборования старца Назария. Осиротевший старец, похоронив друга своего, утлого старичка Анания, почувствовал необоримую тоску, его потянуло изпустыни клюдям. Он прошел тайгой много верст, шел долго, тяжко, шел звериными тропами икаким-то чудом остался невредим: низверь нетронул, никомар невыпил кровь.
        Выбрался навольный тракт, занемог, увидал село. Впервой же большой избе нашел приют. Живет неделю. Большой итемный, лежит он накровати, подпологом. Возле изголовья, натабуретке, стоит маленький игрушечный гробик; внем можно схоронить лишь зайца.
        -Куда же ты пробираешься, старец праведный? - спрашивали хозяева.
        -Апробираюсь я, куда перст божий указует.
        -Азачем же ты гробок ссобой несешь?
        -Так надо. Скоро большой человек умрет.
        Хозяева иприходившие крестьяне дивились словам Назария. Они давно имного слышали простарцев-пустынников, считали их праведниками, инекоторые даже бывали уних впустыне. Они синтересом, причмокивая языком ивздыхая, рассматривали белый, тесанный издосок гробик счерным выжженным крестом наверхней крышке.
        Послышался бряк бубенцов. Подкатил натройке ямских большой человек, Андрей Андреевич Протасов. Он чувствовал себя скверно. Ему нехотелось останавливаться наземской квартире, где всегда проезжающий народ; он сказал ямщику:
        -Подверни-ка кэтой избе. Кажется, здесь почище.
        Изба обширная, втри чистые горницы. Ему отвели светлую, выбеленную комнату рядом спомещением старца. Рассчитывая ямщика, он сказал ему:
        -Подожди минутку. Дам тебе поручение.
        Достал избумажника телеграмму Прохора Петровича, врученную ему натой ямской станции, откуда он только что приехал, подумал инаписал ответ:


        Исоставил вторую телеграмму, Нине:


        Ямщик стелеграммами уехал обратно. Хозяин, дед Клим, ссивой бородой илысый, внес Протасову ярко начищенный самовар, молока, масла, яиц.
        -Неприкажете ль, барин, еще чего? Сейчас печку затопим вам. Прогрейтесь нито. Вишь, сиверко сегодня.
        -Что занарод увас там? Гости?
        -Нет. Старец мается. Батюшка скоро прибудет сдьячком. Соборовать. Проходящий старец Назарий. Изпустыни он… Сдругим старцем втрещобе жили…
        Поп. Соборование. Молитвы отихой смерти… Ладан. Представив все это себе, Протасов вспомнил просвою болезнь инеприятно поморщился.
        -Яслыхал проэтих стариков, - сказал он. - Мой техник даже встречался содним изних втайге. Ачто, доктора увас здесь неимеется?
        -Нет! Что вы, шутите! Какой же может быть внашем селе доктор? Мы узнахарей больше пользуемся да убабушек… Аты что? Неможется, что ли?
        -Нет. Ятак спросил.
        Дед Клим ушел. Протасов достал лечебник, достал лекарства, заварил сухой малины, откупорил полбутылки рома. Он чувствовал жестокий озноб иобщую слабость. Градусник показывал значительно повышенную температуру тела. Начал перелистывать лечебник, внимательно вчитываясь втекст. Но, судя поописанию, почти все болезни имели одни ите же признаки, илюбой мнительный читатель, изучая лечебник, мог обнаружить всебе сорок сороков болезней. Протасов сраздражением насамого себя иналечебник закрыл книгу истал прислушиваться ктому, что застеной.
        Оттуда, через щель двери, доносились возгласы священника, вздохи толпы, тягучее, гнусавое пенье дьячка ивсего народа. Протасов допил третий стакан малинового чаю сромом и, разгоряченный, лег накровать, впритык поставленную ктопившейся печке. Закрыл глаза. Его сильно разжигало. Болезнь хозяйничала внем. Вголове гудело. Кровать покачивалась.
        Протасов прислушался. Священник что-то читал. Потом запел дьячок, ему заунывно подпевали мужики ибабы. Иснова иснова возбужденное сознание Протасова заволокли грузные туманы. Ему представилось вбреду, что он тоже умер, что он лежит вгробу, что это его отпевают. Ему стало страшно, апотом - приятно: среди поющих голосов он услыхал голос Нины, иголос тот звучал большой скорбью. Вот дьякон Ферапонт стал возглашать «вечную память» иподавился слезами. Заплакали бабы, заплакал весь народ. «Мамынька, атам лягушка, вмогиле-то!» Это паренек сказал. Белоголовенький такой, спухлой мордочкой. Ирезкий звук выстрелов. «Опять, - подумал Протасов изакричал: - Нестреляйте, нестреляйте!» Норотмистр фон Пфеффер, подрагивая бачками, постучал пальцем опечку исказал: «Дорогой мой, сожгите эти глупости».
        Протасов очнулся, провел повспотевшему лбу рукой. Печка ярко топилась. Застеной слышались всхлипы, рыдания. Священник выразительным тенором певуче возглашал:
        -Многомилостиво господи, услыши нас, молящихся остраждущем рабе твоем Петре…
        «Почему - оПетре, ведь старца Назарием звать?» - подумал Протасов, встал изгроба своего инацыпочках подошел кнеплотно прикрытой двери. Поводил глазами вовсе стороны. Был трепетный свет иволны голубого ладана. Народ стоял наколенях сосвечами. Желтела риза, звякала кадильница. Дымки ладана, взмахи кадила, взоры толпы летели кложу болящего. Смуглый, черноволосый, большебородый старец полулежал накровати, опершись спиною илоктями оподушки. Он вбелой рубахе, вруке зажженная свеча. Большие бровастые глаза широко открыты впространство, навстречу дымкам, кланяющимся огонькам ивздохам; повтянутым желтым щекам - слезы.
        Пред священником намаленьком, вбелой скатерти, столе большая глиняная чаша, докраев набитая зерном, горящая свеча идва стакашка свином иелеем. Апобокам чаши воткнуты взерно семь маленьких палочек, концы их обмотаны ватой. Священник взял одну палочку, обмакнул велей, помазал болящему чело, взял другую, помазал ему грудь.
        Протасов тихонько отошел отдвери скаким-то горьким чувством. Все это показалось ему ненужной комедией, дешевым театром.
        -Чепуха, чепуха, чепуха! - стал он бегать покомнате, то затыкая уши пальцами, то встряхивая горячими руками, каккурица крыльями.
        Озноб непрекращался. Ныли кости. Вушах гул, звон.
        Втяжелом душевном раздвоении, которое началось вот здесь, уложа умирающего старца, болезненное сознание Протасова то цеплялось заускользающую почву видимой реальности, заверу всебя, встойкий свой рационализм, то, усомнившись вовсем этом, поуши погрязало впротивной ему мистике, внелепом сентиментализме. Ивдруг он остро, словно ножом посердцу, ощутил всебе смертельную болезнь; недосадную простуду, подхваченную им вдороге, аудостоверенный врачами неизлечимый рак, который вполгода свалит его, какпадаль, вяму.
        -Ая думал, что только начинаю жить… Нина, Нина!.. Первая настоящая любовь моя… НиБог, нисатана, нидаже ты, Нина, теперь невсилах спасти меня…
        Иснова сотчаяньем:
        -Чепуха, чепуха!.. Никакого рака. Чушь! Этот Апперцепциус ничего несмыслит.
        Зеркало. Остановился. Поднес клицу карманный электрический фонарик. Изполумрака глянул нанего умными черными глазами скуластый, монгольского типа, человек. Глянул, напыжился и - вдруг загрустил глазами.
        -Ну что, брат Протасов, болен?
        -«Болен», - жалостно ответило зеркало.
        -Рак, кажется?
        -«Рак», - ответило зеркало.
        -Что ж, умрем, Протасов?
        -«Умрем», - дрогнув бровью, ответил взеркале монгольского типа человек.
        Протасов горестно покивал зеркалу иподавленным шепотом продекламировал пришедшую ему напамять песню Беранже:
        Ты отцветешь, подруга дорогая,
        Ты отцветешь - твой верный друг умрет…
        Ноги его, омертвев, задрожали. Он присел накровать, уткнулся лицом вподушку и, сухо перхая, заплакал.
        Застеной, вторя ему, какэхо, шумели вздохи, всхлипы.
        Около полуночи вкабинете Прохора Петровича началась перебранка истук переставляемой мебели.
        Безподрясника, вштанах ибеспоясой черной рубахе, огромный дьякон подбоченившись стоял среди кабинета, захмелевшим взором глядел наПрохора. Вкабинете жарко, каквбане, дьякон взмок, косматые волосы растрепались, прилипли колбу.
        -Хоть ты иблагодетель мой, адурак, дурак, дурак, - какпетух назерно, потряхивал головой дьякон. - Кто женщину избил, барыню? Ты, дурак. Кто духовную особу заушил? Ты, дурак.
        -Молчи, осел святой, бегемот дьяволов! - шершавым, взазубринах, голосом говорит Прохор, сидя по-турецки укамина наковре, итянется кбутылке.
        -Акто меня святым ослом-то сделал? Ты, дурак. Ядлякузнецкого цеха рожден!.. Ибатька мой кузнец! Аты прохвостина… Ирод, царь иудейский! Вот ты кто.
        -Молчи, молчи, - пьет водку Прохор. - Ты, орясина, забыл, что я буйный? Вот вскочу, искусаю всего, уши отгрызу тебе.
        -Попробуй… Ятебя научу, каксумасшедшим быть. ЯнеРецептов твой. Ясразу вылечу. Сразу вум войдешь, - пальцы дьякона играют, астрашные, какучеркеса, глаза, поблескивая белками, угрожающе вращаются. - Притворщик, черт. Насильник!
        Прохор вбешенстве вскакивает, замахивается надьякона бутылкой, новдруг, исказившись влице, валится наколени, опрокидывается наспину, грудью вверх, и, опираясь локтями впол, шипит:
        -Ибрагим… Ибрагим…
        -Ax, я Ибрагим, по-твоему?! - Идьякон, скакнув кнему, хватает его зашиворот и, каксобаку, бросает вугол. - Говори, кто я? Ибрагим илидьякон? Говори, паршивый черт! - медвежьей ступью лезет кнему пьяный Ферапонт, сжимая кулаки. - Будешь заговариваться, сукин ты сын? Будешь?!
        Вобрав голову вплечи инеспуская сверзилы остановившихся глаз, онемевший Прохор, крадучись, бежит постенке ктелефону, опрокидывает попути тумбу сканделябром, снимает трубку телефона, орет:
        -Люди! Исправник!! Ибрагим-Оглы здесь!! - распахивает окно, кричит: - Казаки, стражники!
        Иотзатрещины дьякона кубарем летит ккамину. Дьякон - заним.
        -Убью! Несумасшествуй!.. - гремит дьякон, хватая Прохора забороду иссилой дергая ее вправо-влево. - Яте безмикстуры вылечу… Узнавай скорей, сукин сын, кто я? Черкесец?! - иеще крепче крутит его бороду.
        -Брось, Ферапошка!.. Больно! - вырывается Прохор и, вскочив, взмахивает надего головой грузным дубовым стулом.
        -Ага! Узнал, пьяный дурак, узнал? - Идьякон, обороняясь, выкинул вперед обе руки. Ностул ссилой опустился, идва пальца левой руки дьякона, хрустнув, вылетели изсуставов. Нечувствуя боли, он вышиб изрук Прохора стул. Прохор, сналету ударив дьякона головой вгрудь, какмельница, заработал кулаками. Дьякон, покряхтывая открепких тумаков, сгреб Прохора вохапку. Прохор рванулся. Дьякон завопил:
        -Руку! Рученьку повредил ты мне!.. - Поджав левую руку суродливо вывернутыми пальцами, он правой рукой схватил Прохора загрудь иопрокинул его навзничь.
        Чрез момент - красные, потные, рычащие отярости, оба катались поковру, перекидываясь друг чрез друга.
        -Ану… Который которого?!
        Падали стреском стулья, тумбы, этажерки, сорвалось сгвоздей игрохнулось тяжелое зеркало.
        -Будешь сума сходить? Будешь?! - грозил дьякон; он грузно оседлал верхом Прохора ивцепился вего плечо железной лапой. - Будешь жену заушать? Будешь меня оплеухами кормить?.. Умри, сукин ты сын!!
        Прохор, вырываясь, увидал углами глаз вдвух шагах отсебя выпавшие изштанов дьякона револьвер итрубку. Хрипя отнатуги, елозя спиной изадом, притиснутый кполу, Прохор тянулся кревольверу. Заметив это, дьякон вскочил инагнулся, чтоб схватить смертоносное оружие. НоПрохор, изловчившись, все так же лежа, совсей силы двинул обеими пятками взад Ферапонта. Дьякон мешком кувырнулся чрез голову.
        Взапертую дверь кабинета ломилась прислуга…
        Первая пуля жиганула мимо. Обезумевший дьякон шарахнулся кзапертой двери. Иодин задругим вголову, вспину - три выстрела. Дьякон сгрохотом выломал дверь и, сшибая лакеев, повара, дворника, побежал через залу споднятыми руками, навстречу спешившему врачу-психиатру, орал вне себя:
        -Вылечил!.. Вылечил!..
        Изего рассеченных губ, изразбитого носа, заливая паркет, обильно струилась кровь.
        Потом дьякон упал.
        Протасов спал крепко. Ночью дважды сменял мокрое отпота белье. Утром просунулась вдверь голова хозяина - деда Клима.
        -Ну как, господин барин? Сегодня поедешь али погостишь? Ябы свез… Уменя кони каквихрь.
        -Входи, дедушка. Дай-ко вон ту штучку стеклянную, трубочку.
        Протасов поставил градусник. Клим сел, зевнул, закрестил рот, чрез позевок сказал:
        -Апротебя, слышь, старец спрашивал… Старец Назарий… Он, он. Гляди, маленько полегчало ему после соборования-то. Чайку испил смолочком. Говорит: кто гость-то? Яговорю - самоглавный анжинер громовский, управитель. Он говорит: покличь-ка его сюда.
        Протасов неопределенно усмехнулся и, помедля, вынул из-под мышки градусник. Температура довольно высокая - 38,4. Чувствовалась общая слабость, все еще позванивало вушах. «Ничего, ничего… Надо ехать», - подумал он. Напился чаю, стал писать Нине. Неладилось. Настроение продолжало быть подавленным.
        Тут снова появился Клим.
        -Прости, сударик-барин… Явсе мешаю тебе. Требовает старец-то. Опять прислал.
        Протасов раскинул руки, истомно потянулся, подумал: «Может, что интересное сообщит старик оПрохоре Петровиче. Напишу Нине». И, приказав запрягать лошадей, решил пойти кНазарию.
        Старец повел большими запавшими глазами навходившего Протасова игулко кашлянул владонь.
        -Садись, проезжающий, комне поближе, - сказал он. - Мы все насем свете - проезжающие. Траектория полета нашего - изнуля вовсе или, обратно, внуль. Садись, Андрей.
        Протасов взаботливо накинутом наплечи хозяйском полушубке удивленно взглянул вглаза Назария исел возле столика смаленьким гробом.
        -Откуда вы знаете такие мудреные слова: «нуль, траектория»?
        -Ачем же они мудреные? Это мудрость мира сего, - сказал тихим басом старец. - Явмладости своей пушкарем был, учился исам учил, какубивать людей. Иубивал, иубивал, - взмигнул старец иподергал носом. - Навойне был, оружие золотое захрабрость дали. Так бы ипогибнуть мне, да Бог отвел. Обожрался, какпес, жизнью и, какпес же, блевать отжизни начал. Свежинки захотелось, воздуху. ИзПетербурга втайгу ушел. Правда, тосковал, сильно вначале тосковал. Смотрел науединенную жизнь, какнаодиночную камеру. Атеперь, иуже давно, знаю ичувствую, что настоящую свободу может дать только уединение, только пустыня безмолвия.
        -Странно, - внутренне удивляясь ипредставляя себе весь ужас жизни водиночестве, раздумчиво проговорил Протасов. - Помне, жить обок лишь созверями идеревьями - большое несчастье.
        -Аты видел радугу надозером? Изводы воду пьет ивводу же обратно возвращает. Так имое счастье - вомне зарождается ивменя же уходит… Никому неведомое, нискем неразделенное. Отсюда: духовное насыщение, неописуемая радость. Вот, сын мой, вот…
        Слушая внимательно, Протасов все больше ибольше изумлялся речам старика. Кто же он, этот высокий, широкоплечий, собликом бродяги-монаха, изможденный человек? Протасов незнал, очем говорить сним. Азамолкший старец, нетерпеливо пошевеливаясь исурово взглядывая нагостя, видимо, ждал отнего любопытствующих вопросов. Протасов подумал испросил:
        -Что ж заставило вас бросить свет, столицу иуйти втайгу? Какая идея?
        -Какая идея? Яж говорил тебе: обожрался. Вот иидея. Да, я обожрался всем, какпес. - Старец отмахнул солба волосы иположил сверх одеяла свою жилистую, сопухшими суставами кисть руки. - По-моему, друг мой Андрей, самая высокая идея вжизни: отвсего отречься, всех любить, никого необижать, завсех молиться иумереть спосохом исторбой заплечами где-нибудь впути.
        Протасову нехотелось спорить, ноон все-таки сказал, нервно кусая губы:
        -Да, согласен. Это идея большая. Ноона велика именно своей нелепостью. Если б люди уверовали внее ивсе стали бы шляться побелому свету спосохами да сторбой, то кто ж стал бы работать, устраивать жизнь? Все бы перемерли тогда сголоду, весь мир обратился бы встадо диких зверей.
        -Ты прав. Ноизвестно ли тебе, друг Андрей, что взрослый дуб бросает вземлю пятьдесят тысяч желудей? Илишь один желудь произрастает? Остальные лишь удобряют почву илиидут накорм свиньям. Много званых, да мало избранных.
        -Ага, понимаю. - Иглаза Протасова загорелись. - Значит, вы считаете таких вот… - он хотел сказать «таких бродяг-бездельников, каквы сами», носдержал язык. - Вы таких божьих людей, значит, считаете солью земли? Вы их представляете себе самыми лучшими, самыми полезными членами общества? Верно я вас понял?
        Волосатые губы Назария дрогнули, он закрыл глаза, что-то зашептал изавозился пододеялом. Потом быстро повернулся кПротасову иподнял нанего дряблые, всиних жилках веки:
        -Неспрашивай так… Неспрашивай! Невозжигай вомне гордыни, - почти прокричал он; голос его дрожал болью истраданием. Кидая большую кисть руки кголове, плечам иживоту, он торопливо перекрестился, вытер солба выступивший пот и - тихим голосом: - Ты неверуешь вБога?
        -Нет.
        -Внауку веришь?
        -Да, внауку. Впрогресс человечества. Видею добра чрез изжитие зла: тьмы, суеверий, социального неравенства, - ответил Протасов.
        -Ты революционер?
        -Да.
        Назарий шевельнул бровями; вего бороде, вусах пробежала, каксерая мышь, усмешка.
        -Ну что ж, - сказал он. - Ятоже революционер…
        -Вы?!
        -Да, я… Только революционер духа, аты - брюха.
        Итолько Протасов открыл рот, чтоб возразить, старец, сдвинув брови, погрозил ему перстом:
        -Молчи… Наперед знаю, что ответишь. Молчи. - Он поднялся налоктях и, укорчиво поматывая головой, заговорил сжаром: - Икакже ты, неразумный, считаешь себя революционером, авпути вечной правды неверишь? Ведь ты рад душу свою положить задруга своя иположишь. Ведь ты же недлясебя счастья ищешь, адлядругих. Нет, ты отсвета рожден, милый мой, анеотобезьяны.
        -Нопозвольте… позвольте мне сказать!.. Никаких богов, никаких религий я не…
        -Молчи, молчи! Наперед знаю. Ивот старец Назарий, сорок лет проведший вдумах сглазу наглаз ссамим собой, этот самый Назарий, грешник великий, говорит тебе. Мы незнаем инеможем знать, что такое человек, анаипаче, что есть Бог. Молчи, молчи. Наука? Ты хочешь сказать: наука? Инаука незнает ничего. Наука есть шум мысленный, мелькание сновидений. Изапомни: знание всегда порождает собою незнание… Вникни вэто, запомни это: ты умный.
        Протасов встал. Приподнялся истарец; он отбросил цветистое лоскутное одеяло исвесил скровати босые, вбелых портках ноги.
        -Стой, слушай! Ну ладно. Кончено. Слепого грамоте трудно учить.
        -Яинесобираюсь увас учиться… Янестаруха.
        -Аты поучись, невредно, - сверкнул глазами старец. - Моя мудрость течет отсозерцания пустыни, отраскрытия души навстречу вечности. Вот она!.. - Старец рывком сунул подподушку руку ивыхватил увесистую пачку прокопченных дымом ивременем бумаг. - Тут все, вся мудрость духа… Ниводной книге ненайдешь. Когда я был грешником, писал жизнь свою по-грешному, когда стал праведником, писал какправедник житие свое. Акогда почувствовал себя святым, стал благовествовать, какновый пророк - избранник Бога: «Царство духа грядет, ивселюбящие Бога возрадуются!» Сии листы начертаны дляспасения всего человечества. Прочтут люди, увидят неправду мира сего, уверуют вслова мои ичерез них спасутся. Вот видишь, какя, святой человек, возгордился. Так небывать тому! Ячервь! Ячервь! Анафема! - загромыхал старец каменным голосом, илицо его стало серьезным игрозным.
        УПротасова раскрылся рот, ипенсне упало сноса. Старец, вдлинной беспоясой рубахе, поднялся вовесь свой рост и, потрясая мелко исписанными полуистлевшими листами, кричал:
        -Вижу, вижу! Все, что написал я здесь, подсказано мне соблазнителем, лукавым сатаной! Возгордился, возмечтал, ха-ха!.. Только я один свят, авсе люди - гробы повапленные, стены подбеленные… Ячрез это тленное мечтание свое низринулся свершин духа втартар. Ивесь сорокалетний подвиг мой насмарку. Ой, господи! Почто оставил меня?! Ячервь, я такой же грешник, какивсе. Нет: хуже, хуже! Инемне спасать мир погибающий… Господи! - Старец повалился перед иконой. - Побори борящие мя. Сожги, сожги огнем невещественным гордыню сердца моего! Унизь меня дотравы худой, илия сам себя унижу! - Он встал, взглянул по-злому наПротасова, шагнул кпечке и, смомент поколебавшись, швырнул ижизнь, ижитие, ипророческие мысли свои впламя. Потом задрожал весь, мгновенно почернел лицом, схватился заголову, взглянул грозно истроптиво наикону и, пошатываясь, весь ослабевший, струдом добрался докровати. Вгруди его гудливо рычало, каквгортани льва. Старец задыхался.
        Протасову вдруг стало очень жаль этого помешанного человека, когда-то, видимо, обладавшего душевной силой. Ему казалось, что этот недюжинный иумный самодур-старик, лишившийся втайге рассудка, нуждается воврачебной помощи гораздо больше, чем недоброй памяти Прохор Петрович Громов. Протасов колебался вмыслях: невзять ли ему жалкого старика ссобой, чтоб довезти его доуездного города итам пристроить хотя бы вбогадельню. Старик лежал сзакрытыми глазами накровати. Его грудь все еще шумно вздымалась отдыхания ивсхлипов.
        -Лошадки готовы, барин! - весело прокричал вошедший визбу дедка Клим вдорожном армяке, ввысокой шапке искнутом.
        Старец открыл глаза, гулко, снадрывом вголосе сказал:
        -Лошади готовы… Вот так живешь, живешь… Вдруг войдет смерть, крикнет: «Лошади готовы!» И - прямым трактом накладбище. - Он опять сел, свесил ноги скровати и, стараясь смягчить свой взволнованный голос, сказал Протасову ласково: - Милый, дорогой!.. Ну, дочего рад я, что повстречался стобой здесь. Сорок лет ждал такого человека… Слушай, милый, родной! - Илицо старика исказилось странной улыбкой. - Будешь вПитере, может, случится тебе встретить уланского полковника, аможет быть, игенерала Андрея Петровича Козырева. Ясним сорок лет вразлуке. Он, ежели жив, поди, стариком становится. Яего мальчонкой бросил. Он родной мой сын ибрат Анфисы.
        -Какой Анфисы?
        -Постой. Подожди. Скажи ты ему променя, что Бог тебе всердце вложит. Скажи, что скоро собираюсь умирать: дряхл, бесприютен. Запиши, дружок, вкнижку: Андрей Петрович Козырев, лейб-улан.
        Протасов стал записывать. Назарий торопливо говорил:
        -Был унас состарцем Ананием гулящий Прохор. Яиспытание ему давал ивсловесном испытании том нагородил напраслину наДанилу Громова, деда его. НеДанила, ая - отец Анфисы. ЯизРоссии нестарый пришел сюда, - мне восемьдесят лет теперь, - иденьги сомной были большие. Ходил я поскитам, высматривал, куда приткнуть себя, да вместо спасения загубил свою душу: прелюбы сотворил скрасавицей Агнией, враскольничьем скиту спасалась она. Отэтого содомского греха родилась Анфиса. Яопамятовался, навсегда ушел втайгу. Вот обэтом обовсем надо бы сказать теперь гулящему Прохору. Ты удивлен, ты думал - только встарину такие истории случались? Нет, дружок, вмире все повторяется…
        -Что ж, едем, барин? - напомнил осебе хозяин Клим.
        -Сейчас, сейчас, - сказал Протасов икстарцу: - Значит, вас неНазарием, а…
        -Пред миром Петром был, пред Богом - Назарий.
        Сосмешанным чувством жалости кброшенному старику, какой-то личной обиды отнего иупрека самому себе Протасов поклонился Назарию, сунул ему вголовы двести рублей ипошел укладывать вещи.
        Протасов почти всю дорогу был вмрачном, замкнутом молчании.
        Ему ниочем нехотелось размышлять, душа просила полного отдохновения, нодумы, светлые итемные, обгоняя одна другую, навязчиво лезли вголову.
        Он немог предчувствовать - всмерть иль вжизнь он едет, ноон твердо верил, что если он лично иумрет, то делу освобождения народа никак, никак несуждено погибнуть.
        Хотя он инезнал, что незагорами время, когда весь мир встряхнется отгрома пушек иэто великое побоище родит его родине свободу, новглубине его сердца горел неугасимый огонь ожидания этой свободы, этого преображения всей жизни русской, когда небудет ниПрохоров Громовых, нижандармских ротмистров, ниудалых шаек, поднимающих бунт против неправды, ниэтих трогательно-жалких старцев-пустынников, бежавших клесным зверям отлюдей-рабов, людей-гонителей.
        Протасов верил внарод, верил впытливую душу народа, вмощь его воли кдобру. Думы текли, тройка неслась, пространство отшвыривалось назад копытами коней.

4
        Впышный дом Громовых вдвинулся страх. Какхолодный угар, зеленоватый, струящийся, он разместился поуглам, пронзил всю атмосферу жизни. Страх лег всердце каждого.
        Никто вдоме незнал, каквести себя, что вданную минуту делать. Общая растерянность. Все ждали каких-то трагических событий…
        Волк часто задирал башку ивыл. Волка запирали всарай, волка драли, волка задабривали котлетами, сахаром. Все равно - волк выл жутко, отчаянно. Изкухни стаями поползли водвор черные тараканы, изкладовки пропали мыши икрысы, какпред пожаром. Сбесился бык, запорол трех коров, ранил двух пьяных стражников икучера. Днем, когда проветривался кабинет Прохора Петровича, вплыл вокно белый филин, пролетел анфиладу комнат, впорхнул вдетскую исел накровать Верочки. Игравший наковре ребенок пронзительно отперепуга завизжал, сбежались лакеи, филина загнали напечку итам убили. Люди толковали, что это - ожившее чучело, прилетевшее изкабинета набашне. Поночам раздавались всаду выстрелы иразбойничьи посвисты. Кухарка жаловалась, что третью ночь ее душит домовой, начетвертую - она легла спать скучером.
        Все эти страхи можно было объяснить простой случайностью, однако среди темной громовской дворни, апотом иповсему поселку пошли пересуды. Вскоре весь рабочий люд вместе сослужащими ичиновным миром тоже был охвачен недугом ожидания чего-то рокового, неизбежного.
        Отец Александр, встревоженный неменьше, чем кухарка, всей этой чертовщиной, ежедневно стал служить обедни смолебнами ипроизносить назидательные проповеди. Он разъяснял пастве всю вздорность слухов, всю греховность суеверий, он призывал пасомых ксоборной молитве одаровании здравия «всечестному хозяину предприятий, болящему Прохору Петровичу Громову».
        Дьякон Ферапонт нацерковных службах, конечно, отсутствовал. Дьякон Ферапонт лежал вотдельной больничной палате, безропотно имужественно перенося страдания. Простреленная шея неугрожала жизни, зато засевшая вправом легком пуля внушала серьезные опасения: дьякон, недоверяя местному доктору, непозволял извлечь ее. Изгубернского города счасу начас ожидали выписанного Ниной хирурга.
        Иногда, вбреду, болящий тоненько выкрикивал «благодетелю Прохору Громову многая лета», нозадыхался и, безумно озираясь, вскакивал. Пред ним - Нина ився вслезах - Манечка.
        -Что, сам-то больше несумасшествует? - озабоченно спрашивал он Нину, мычал ивалился кизголовью; опять открывал глаза, трогательно говорил: - Голубушка, барыня-государыня… Забыл, какзвать вашу милость… Ох, тяжко, тяжко мне. Аэтому самому, какего?.. скажите: умираю, азлобы нанего нет настоящей. Ну что ж… Ядобра хотел. Видит Бог. Тебя жалко было, себя жалко, всех жалко… Его жалко. Думал - лучше. Аон меня, какмедведя. Разве я медведь? Яхоть паршивенький, да дьякон. - Он хватался загрудь, тянулся рукой кНине, гладил ее поколенке, радостно кивал Манечке, говорил булькающим шепотом: - Кузнецом, кузнецом меня сделай. Расстриги… Недостоин бо.
        Нина тяжко подымала его тяжелую руку иснемой благодарностью, глотая слезы, прижимала ее ксвоим губам.
        Отец Александр, постаревший, согнувшийся, просиживал вместе сМанечкой возле изголовья больного все ночи.
        -Батюшка! Отец святой… Недолго довелось мне послужить господу.
        -Еще послужишь, брат Ферапонт, - вздыхал батюшка. - Бог милосерд искорбям нашим утешитель.
        -Бог-то милосерд, да черт немилостив. Заноги тащит меня втартар. Боюсь, батя, боюсь!.. Положи скорей руки наголову мне. Благослови. Черный, черный дьявол… Геть! - Идьякон ссилой отлягивался отнечистика.
        Так плывут дни поУгрюм-реке, так колеблется вся жизнь людей между берегом иберегом.
        Прохор Петрович, весь поднятый надыбы, весь взбудораженный, крепко избитый дьяконом, немог заснуть после скандала трое суток.
        Его нервы распущены, каквожжи упьяного кучера. Часами шагая покабинету, он старался собрать их водин узел, норовил ввести вколею свое распавшееся, какртуть постеклу, сознание, хотел снова стать нормальным человеком. Снатугой он припоминал, что произошло между ним иФерапонтом, нопамять дремала и, какдикий сон, преподносила ему лишь бутылки, драку, выстрелы. «Так ему инадо, так ему инадо, дураку. Бить? Меня? Мерзавец… Яж его изгрязи поднял». Он несправлялся обучасти дьякона, ему тоже никто неговорил обэтом, ноон помнил, какдьякон, напуганный, убежал вдверь, ругаясь. «Значит, все впорядке… Значит, жив…» То вдруг ему становилось жаль дьякона. «Ведь я ж стрелял внего. Может быть, ранил, может быть, убил. Нет, нет, чепуха. Какя, пьяный, мог его подстрелить? Чушь!..» - успокаивал он себя. «Авдруг шальная пуля?..»
        Несколько минут он стоял враздумье, закрыв глаза рукой инапрягая мысль.
        «Убил, убил, убил, убил», - начинает зудить вуши задирчивый голос. «Убил, убил, убил». Прохор звонит. Входит старый лакей.
        -Слушай, Тихон… Что сдьяконом?
        -Аничего-с.
        -Он здоров?
        Лакей мнется, сиспугом смотрит нахозяина и, растерянно взмигивая, говорит:
        -Так точно… Отцы дьяконы здоровы. Ничего-с.
        Прохор Петрович успокаивается окончательно. Подходит кзеркальному шкафу, всматривается встекло, неузнает себя. Сподбитым глазом, сопухшим носом, неопрятный, ногрозный бородач глядит нанего. Прохору противно, страшно. «Красив молодчик!.. Бродяга… Пьяница… Акто довел? Они».
        Мир длянего раскололся теперь надвое: «они» и«я».
        Истали вдуше Прохора два противоборствующих мира, какдва разъятых Угрюм-рекою берега. Наодном берегу - он сам, Прохор Громов, великий, осиянный славой строитель жизни, властелин рабов, будущий обладатель миллиарда. Надругом берегу - они, враги его: отец, Нина, Протасов, поп, черкес, рабочие. Сним - дерзновение, железная сила, воля кборьбе. Против него - человеческая, тормозящая его работу слякоть. Сним - свет, против него - вся тьма. Сним - опыт упорного созидания, против него - тупая, инертная природа. Сним - гений, против него - толпы идиотов.
        Так сопрокинутой вверх ногами вершины гениальности казались Прохору Петровичу два враждующих друг сдругом мира: «они» и«я».
        Адольф Генрихович Апперцепциус теперь появляется кПрохору Петровичу сопаской: постучит вдверь, войдет, зорко окинет фигуру больного и, притворяясь беспечно веселым, подплывает кнему сраспростертыми руками:
        -Дорогой мой, здравствуйте! Апоглядите-ка, погода-то какая!.. Прелесть! Солнце, свежий ветерок, осыпается золото листьев. Пойдемте-ка пройдемтесь.
        -Авы все еще неуехали?
        -Нет. Ачто? Мое присутствие вас…
        -Вы получаете сто рублей вдень. Так? Если уедете, будете получать подвести рублей ивпродолжение месяца. Нотолько чтоб быстро! Согласны?
        Невполне поняв, серьезно илившутку это сказано, доктор пробует широко улыбнуться, склоняя лунообразную голову то кправому, то клевому плечу.
        -Ипередайте Нине Яковлевне, - уменя нет охоты видеться сней, - передайте этой умнейшей даме, что, если она позволит себе надеть наменя сумасшедшую рубаху, я иее убью исебя убью. Вы недумайте, что я безоружен. - Прохор быстро поднялся скресла, распахнул халат ивыхватил торчавший запоясом короткий испанский кинжал. - Небойтесь, небойтесь, - успокоил он доктора, налице которого задергались мускулы. - Небойтесь. Янесумасшедший. Можете вязать кого хотите: Тихона, Нину, попа… Ая, извините, пожалуйста, я ввашей помощи нимало ненуждаюсь. Хотите, я кзавтраму буду совершенно нормален? Состояние моего здоровья зависит отменя, анеотвас. Хотите пари? Впрочем, увас нет ничего, вы весь голый, какваш череп. Япредлагаю пари Нине. Насто тысяч. Намиллион!! Язавтра - здоров. Досвиданья…
        -Но, Прохор Петрович!.. Дорогой мой. Вот микстура. Препарат брома. Регулирует отправление нервов…
        -А, спасибо. - Прохор взял бутылку изрук доктора, подошел кокну ивыбросил ее вфортку. - Пожалуйста, непытайтесь отравить меня. Яваши штучки знаю. Передайте Нине, что я ее столом больше непользуюсь. Да, да, непользуюсь. Ясегодня обедаю уИннокентия Филатыча. Азавтра - уСтеши. Ивообще я скоро уйду отвас. Да, да, уйду. Ивочень далекие края. Уж тогда-то, надеюсь, вы меня оставите впокое. Вы видите: Синильга дожидается меня возле камина, - стал врать Прохор, запугивая доктора. - Сейчас, Синильга, сейчас!.. Идите, доктор, ато она ивас задушит. Да, да, неулыбайтесь, пожалуйста. Досвиданья, доктор! Прощайте, прощайте, прощайте… - ИПрохор Петрович, взяв доктора заполные плечи, начал мягко выталкивать изкабинета. Затем захлопнул заним дверь ивдруг действительно услыхал откамина голос:
        -«Да, ты неошибся. Я - Синильга. Ахочешь, я втебя залезу, иты сума сойдешь…»
        УПрохора зашевелились назатылке волосы. Крепко запахнув халат, он подбежал ккамину. Пусто. Лишь страх сгущался поуглам. Грудь Прохора дышала вперебой сосвистом.
        -Черт, дурак!.. Набормотал глупостей. Вот ипогрезилось. Осел! - Он позвонил. - Позови сюда дьякона, - сказал он лакею; тот переступал сноги наногу, мялся. - Ну, что? Ты слышал? Ичтоб водки захватил. Впрочем, кчерту! Беги кИннокентию Филатычу, чтоб шел сюда.
        -Слушаюсь. - Илакей повернулся накаблуках.
        -Стой! Ненадо. Садись. Сиди здесь. Вшахматы играешь?
        -Плоховато, барин.
        -Дурак… Тогда - убирайся… Впрочем, стой! Помоги одеться мне. Апока садись. Садись, тебе говорят!
        Лакей сел. Прохор позвонил потелефону:
        -Контора? Правителя дел сюда. Да, да, я! - Прохор насупил брови. - Слушайте, приготовьте мне кзавтрашнему вечеру сводку нашей задолженности угля дороге. Что? Что-о-о? Кто приехал? Какая приемочная комиссия? Вот так раз. Сам Приперентьев? Гоните вшею, взубы, башкой обстену! Впрочем, ненадо! Ах, сволочи! Ну ладно. Ябуду там. - Прохор сорвал ссебя халат и, размахивая им, стал торопливо ходить покабинету.
        -Кто это там воет? - крикнул, остановился ишвырнул халат кстене.
        -Волк, барин.
        -Яневолк! Яневолк! ЯПрохор Громов. Барин есть барин, аволк есть волк… Сапоги! - Обуваясь, бубнил: - Пусть отбирают. Пусть, пусть. Мне теперь ничего нежалко. Протестуются векселя? Знаю!.. Механический завод стоит? Знаю… Пароход затонул? Знаю… Все знаю, все понимаю, - крах идет, крах идет! Ну инаплевать! Сначала я всех жрал, теперь меня жрут. Наплевать, наплевать, наплевать!.. Врете, сволочи, подавитесь, невы меня, ая вас сожру ссапогами вместе. Уж поверь, старик. Слушай, Тихон, милый!.. Покличь отца. Он мерзавец. Он неимел права интриги сАнфисой заводить, я Анфису люблю досумасшествия. Он подлец! Яему вморду дам. Покличь его.
        Старый Тихон, державший наготове брюки, кротко улыбнулся исказал:
        -Ваш папашенька, барин, вселе Медведеве изволят жить.
        -Ах, сАнюткой? Аты знаешь, старик, что Анютка была моей любовницей?
        -Неправда, барин. Это вы насебя клеветать изволите. Это было бы очень ужасно идлявас идляпапашеньки.
        Прохор, вздохнув, улыбнулся и, застегивая брюки, сказал:
        -Хороший ты человек, Тихон. Эх, жизнь прожита! Ия был бы хорошим. Будь Анфиса жива, мы бы сней наделали делов… Ну, ладно. Давай жилетку. Теплый полушубок приготовь. Грешный я, грешный, брат, человек… грешный, каюсь. Атебя люблю. Только пожалей меня, вобиду недавай. Ятак ивзавещании… богат будешь… Богу молись обомне. Чувствую, что отравят. Покличь-ка Петра сКузьмой.
        Вошли караулившие увхода два здоровенных бритых дяди всюртуках ибелых перчатках.
        -Вот что, ребята, - сказал им Прохор Петрович, встряхивая полушубок. - Нина вам платит жалованье идушеспасительные книжки раздает. Ая вам попяти тысяч. Взавещании. Только поберегите меня! Недавайте вобиду. Вморду всех бейте. Идите, ребята, Кузьма сПетром. Лошади готовы? Ну, прощай, Тихон. - Прохор обнял его ипоцеловал.
        Старый лакей уткнулся носом вгрудь хозяина, искренне завсхлипывал.
        Прохор Петрович говорил споспешностью, одевался споспешностью испоспешностью ушел.
        Кучер подал лошадь, Прохор мельком осмотрел себя, чтобы удостовериться, незабыл ли переодеть халат, сел впролетку, отпустил кучера, взял вгорсть вожжи ипоехал один. Ему некого теперь бояться: Ибрагима нет вживых, ишайка его разбита. Следом захозяином итайно отнего выехали доктор Апперцепциус, сним Кузьма иПетр ичетыре вооруженных верховых стражника.
        Кабинет пуст. Поуглам кабинета чахнет страх, неслышный, холодный, пугающий. Страх дожидается ночи, чтоб, окрепнув, встать допотолка, оледенить пылающий мозг хозяина и, оледенив, бросить впламя бреда.
        Старый Тихон прибирает кабинет и, поджав губы, покашивается науглы: вуглах кто-то гнездится, дышит. Тихона одолевает оторопь. Тихон передергивает плечами, крестится, нацыпочках спешит кдвери. Кто-то норовит схватить его сзади зафалды фрака. Тихон опрометью - вон.
        Страхом набиты покои Громовых, кухня, службы. Страх, какугар, разметался далече вовсе стороны.
        Встрахе, втомительном ожидании сидели упостели больного Ферапонта люди. Иннокентий Филатыч сокрушенно вздыхал исморкался вкрасный платок. Вбархатных сапогах - ноги его жалостно подкорючены подстул. «Господи, помилуй… Господи, помилуй», - удрученно, непереставая, шептал он.
        Дьякон величаво строг, ноплох. Делавший ему операцию приезжий хирург определил общее заражение крови. Борясь снедугом, дьякон бодрится. Поего просьбе Нина Яковлевна доставила вего палату граммофон. «Херувимская» Чайковского сменяется пластинкой сектеньями столичного протодьякона Розова.
        Ферапонт морщится.
        -Слабо, слабо, - говорит он. - Когда я служил уИсаакия, я лучше возглашал: сам император зашатался.
        Отец Александр горестно переглядывается сНиной; Манечка, вся красная, вспухшая отслез, подносит платок кглазам.
        Дьякон просит поставить его любимую пластинку - Гришку Кутерьму идеву Февронию из«Града Китежа».
        Знаменитый певец Ершов дает реплику деве Февронии:
        -Какповел я рать татарскую,
        Натебя - велел всем сказывать…
        Дева Феврония испуганно вопрошает:
        -Наменя велел ты, Гришенька?
        -Натебя…
        -Ой, страшно, Гришенька, Гриша.
        Ты уж неантихрист ли?
        -Что ты, что ты! Где уж мне, княгинюшка.
        Итрогательно, снервным надрывом, который тотчас же захлестывает всех слушающих, Гришка Кутерьма скровью отрывает слова отсердца:
        -Просто я последний пьяница!
        Нас таких насвете много есть:
        Слезы пьем ковшами полными,
        Запиваем воздыханьями.
        Ответных слов Февронии - «Не ропщи надолю горькую, втом велика тайна божия» - уже почти никто неслышит. Всякому ясно представляется, что этот спившийся скругу, нопо-детски чистый сердцем умирающий дьякон Ферапонт имеет ту же проклятую судьбу, что ижалкий, погубивший свою душу Гришка. Ясней же всех это чувствует сам дьякон. Внеизреченной тоске, которая рушится нанего подобно могильной глыбе, он дико вращает большими, воспаленными, глубоко запавшими глазами, иширокий рот его дрожит, кривится. Последнее отчаянье, насквозь пронзая сердце, вздымает его руки вверх (левая рука влубке), сгогочущим воплем, откоторого вдруг становится всем жутко, он запускает мозолистые пальцы себе вволосы ивесь трясется вхолодных, какхрустящий саван, сухих рыданиях.
        Пластинка обрывается. Входит хирург. Сквозь истеричные, подавленные всхлипы собравшихся сердито говорит:
        -Волнения больному вредны.
        Нина вскидывает нанего просветленные, вслезах, глаза иснова утыкается вплаток.

5
        Мрачный Прохор, погоняя гнедого жеребца, ехал емкой рысью. Наперекрестках, где пересекались две лесные дороги, его встретил похожий нагнома горбатый карла смешком. Карла бережно поставил возле себя мешок, замаячил руками, замычал. Прохор осадил коня. Кланяясь ибезъязыко бормоча «уаа, уаа», немой карла подал Прохору Петровичу письмо спечатью исправника «Ф.А.» инаверху - княжеская корона. Слюнявые губы карлы сжаты вкривую ухмылку. Прохор привязал коня, вскрыл конверт истал разбирать вихлястый, весь вспотычках, необычный почерк Федора Степаныча. «Пьяный, должно быть, царапал», - подумал он.
        «Прохор Петрович! Который выстрелен изпушки, это неИбрагим. Вчера я поймал Ибрагима, отсек ему голову, подаст вам это письмо несчастный карла. Я, мерзавец, мучал его, держал нацепи вЧертовой избушке, заставлял делать фальшивые деньги. Он передаст тебе мешок сголовой черкеса Ибрагима-Оглы. Живите, Прохор Петрович, вполном спокойствии, ая теперь по-настоящему отправляюсь вдальний отпуск, вКрым. Прощай, прощай, голубчик Прохор…
Исправник Федор Амбреев».
        Письмо было вкаплях, вподтеках - будто дождь илислезы, науголке размазана кровь.
        Мрачный Прохор сразу весь просветлел: «Наконец-то черкес убит!» стал быстро выворачивать карманы, отыскивая, чем бы врадости наградить карлу. Денег небыло. Прохор снял дорогие часы, спросил:
        -Агде же все-таки сам исправник?
        Нокарлы небыло. Мешок стоял прислоненным ксосне. Ивверсте позади, таясь вперелеске, маячили стражники слакеями идоктором. Они боялись попасться наглаза хозяину.
        Прохор привстал наколени и, волнуясь, раскрыл мешок. Надне мешка лукошко. Влукошке вверх лицом голова исправника Федора Амбреева.
        Прохор широко распахнул по-страшному глаза ирот. Вего душе вдруг скорготнул, какпилой пожелезу, раздирающий сердце визг. Морозом сковало дыхание. Гримаса оглушающего ужаса взрезала его лицо. Брови скакнули налоб. Он сразу понял, что его поразило безумие.
        -Федор! Федор!! - наконец закричал оцепеневший Прохор Петрович. Ноего крепко перепоясала вдоль спины пополушубку чья-то плеть. Прохор вскочил. Плеть стегнула его поголове суха наухо.
        -Хороша подарка? - дико хохотал сконя Ибрагим, оскаливая злобные зубы.
        Ивтретий раз свистнула плеть поПрохору.
        Прохор бросился бежать подороге, бестолково взмахивая выше головы руками, будто отбиваясь отслепней. Вздымая пыль, мчались заИбрагимом стражники. Бестолковая стрельба огласила лес.
        Сэтого момента вся нервная система, вся психическая сущность Прохора дрогнула, сотряслась, дала трещину, какотподземного удара громоздкий дом. Прохор Петрович доконца дней своих немог уничтожить теперь вставший внем страх. Он силою воли лишь вогнал его внутрь. Истрах, какдурная болезнь, быстро стал разлагать его душу.
        Вся знать, все служащие предприятий взволнованы этим зверским убийством исправника. Значит, Ибрагим-Оглы жив; значит, его шайка вдействии.
        Жилые дома ссемьями побогаче свечера запирались наглухо ставнями. Спускались цепные собаки. Многим чудились впотемках обезглавленный исправник имстящий кинжал черкеса. Мистер Кук, ложась спать, клал возле себя два револьвера ипятифунтовую гирю наверевке. Лакей Иван спал, держа вруке топор. Новый пристав иследователь производили дознание, составляли срочное донесение вгубернию обубийстве исправника, коллежского советника Амбреева. Уехавшие сисправником урядник Спиглазов итри стражника изслужебного рейса невернулись. Они, вероятно, тоже убиты Ибрагимовой шайкой.
        Сутемень, темень. Мрак. Небо затянуто втучи. Наступавшая ночь набухала страхами. Всюду уныние, всюду невнятное ожидание бед. Выл волк.
        …Позвольте, позвольте!.. Нельзя ли хоть струйку свежего воздуха.
        Вот Илья Петрович Сохатых. Мимо него черным коршуньем несутся события; они скользят где-то там, сбоков исверху, едва задевая его сознание. Пусть все сходят сума, пусть режут, убивают друг друга, ему хоть бы что.
        Третьего дня, отбольшого ума своего, отубожества жизни, он побился обзаклад слакеем Иваном съесть тридцать крутых яиц ифунт паюсной икры. Съел всего двадцать восемь яиц сикрой ичуть неумер. Иван же скушал сорок два яйца, полтора фунта икры ичувствовал себя прекрасно.
        Мистер Кук - ввосторге: послал портрет Ивана исоответствующую заметку водну изнью-йоркских бульварных газет, авиновнику подвига подарил клетчатые подержанные штаны ишикарный галстук. Анадпострадавшим Ильей Петровичем много смеялись. Хохотала ималолетняя Верочка. Но, вподражание старшим, она вдруг осерьезилась, рассудительно развела ручками, затрясла головой, просюсюкала:
        -Господи! Пятый год живу набелом свете, атакого дурака еще невидывала…
        …Но, слава богу, Илья Петрович Сохатых поправился.
        Праздник изпраздников, торжество изторжеств ожидается назавтра вего семье. Завтра вдвенадцать часов, какизпушки, назначено святое крещение первенца, имя которому наречется - Александр.
        Крестным отцом, понастоянию счастливейшей матери, приглашен молодой горный инженер Александр Иванович Образцов, квартировавший всемье Сохатых. Крестная мать - Нина Яковлевна Громова.
        Феврония Сидоровна, оставшись вдвоем смолодым инженером, умильно говорит ему:
        -Вот, Сашенька, наш Шурик подрастет, будет тебя папой крестным звать. Папа…
        -Яочень рад, - отвечает молодой человек. Он весь зарделся ибрезгливо прищурился налысого, впеленках, крошку.
        -Ах, Сашенька!.. Ведь сынок-то весь втебя.
        -Ну, это еще… знаете, недоказано, - раздраженно пофыркивает носом инженер Образцов; он хочет добавить: «Похож илинепохож, ая все-таки переезжаю отвас кНине Яковлевне», нововремя сдерживается, боясь опечалить хозяйку. Вего душе непонятная враждебность кмладенцу икосчастливленной матери. Он весь какбы влипких, противных тенетах. Он морщится.
        Илья Петрович Сохатых спешит заготовить последние пакеты. Ему деятельно помогает Александр Иванович Образцов.
        -Ябы полагал, - говорил нахлебник, - мистеру Куку послать объявление из«Русского слова». Ишрифт жирнее ивообще - эффектнее.
        -Да, да! - восклицает вспотевший Илья Петрович. - Первоклассным гостям обязательно «Русское слово». Авторостепенным микробам - «Новое время». Очень слепо, черти, напечатали. Следовало бы редактора обругать потелеграфу… Да мараться нестоит.
        -Ядумаю - рубликов вдвести обошлась вам эта затея?.
        -Почему - затея? Вовсех приличных домах столицы это принято.
        -Да… Опокойниках.
        -Ачем же покойник лучше новорожденного? Ну разве это некрасота?! - Кудрявый, начинающий заметно лысеть Илья Петрович разбросал настоле газетную простыню «Русского слова» и, прихлопнув ладонью то место, где напечатано объявление, сказал задыхаясь:
        -Читайте!
        Ввеселенькой иззалихватских завитушек рамке напечатано:
        ВНИМАНИЕ
        Сим доводится довсеобщего сведения, что врезиденции «Громово» 21сентября в6часов дня поместному времени уизвестного коммерсанта Ильи Петровича Сохатых исупруги его Февроньи Сидоровны родился сын-первенец, имя же ему - Александр.
        -Они, вибрионы, выбросили два места вобъявлении, - жаловался Илья Петрович. - После слова «Александр» уменя значилось: «малютка необычайно красивой внешности». Вот это выбросили иеще вконце: «Счастливые родители убедительно просят другие газеты перепечатать».
        Вкаждый пакет вкладывался номер газеты ипригласительная сзолотым обрезом искороной карточка. Вконце карточки приписка отруки: «Подробности смотри вприлагаемой газете настранице 8-й».
        Двое подручных Ильи Петровича дожидаются вкухне, чтобы этим же вечером разнести пакеты попринадлежности.
        УПрохора Петровича надвое раскалывалась голова. Там, глубоко подчерепом, ныла, разрывалась, дергалась какая-то болючая точка. Острота неимоверных мучений была непереносима. Будто вдупло наболевшего зуба, ккоторому нельзя прикоснуться пушинкой, смаху забивают гвоздь. Прохор стонал навесь дом. Напомощь прибегали оба врача, приходил Иннокентий Филатыч сотцом Александром идругие. Прохор всех выгонял:
        -Кчерту! Вон! Стрелять буду…
        Лишь старому лакею Тихону позволено пребывать вкабинете.
        -Барин, страдалец наш… - страдая страданием Прохора, хныкал он ивесь дрожал. - Дозвольте, я вас разую. Апотом ножки вгорячую воду. Сразу полегчает.
        -Чего? Вводу? Давай разувай. - ИПрохор, невсилах сдержаться, снова неистово выкрикивал: - Ой! Ой! Ой!
        Горячая вода лучше всяких лекарств делала свое дело: кровеносные сосуды вногах расширялись, кровь откатывалась отголовы, облегчая болезнь.
        -Негодяй! Это он меня плетью… Поголове. Какон смел? Мерзавец… Какон смел руку наменя поднять?!
        -Разбойник, так разбойник иесть, - кряхтел Тихон, искренне радуясь, что угодил барину водой.
        Чрез час боли стихли, носон нешел.
        Неспали ивпокоях Нины Яковлевны. Там совещались, что делать схозяином. Говорил доктор Апперцепциус. Запоследнее время он стал желчен инервен.
        -Янедели две-три тому назад рекомендовал больному длительное, комфортабельно обставленное путешествие. Это, безуслбвно, поавторитетному мнению науки, должно было произвести свой эффект. Но… - доктор развел руками. - Но, ксожалению, помнению науки, авторитет которой вэтом доме нежелают признавать, благоприятный момент упущен. Галопирующая болезнь вступила вновый фазис своего развития. Этому способствовал казус сотрубленной головой исправника.
        Отец Прохора Петровича - Петр Данилыч, спешно прибывший изсела Медведева, тоже присутствовал насовещании. Он приехал сединственной целью насладиться зрелищем, какпроклятый сын его будет ввергнут вглухой возок иувезен втот самый желтый дом, где сидел помилости нечестивца Прошки несчастный старик, отец его. Проклятый сын будет орать, драться, ноего сшибут сног, забьют рот кляпом, раскроят вкровь морду, вышибут неодин здоровый зуб. Пусть, пусть ему, анафемскому выродку, убийце, пусть!
        Лохматый Петр Данилыч, притворно вздохнув ипокосившись наикону, грубым, каменным голосом говорит:
        -По-моему, вот как, господа честные. Путешествие никчему. Глупая выдумка. Сопьется малый. Анадо Прошку везти вдом помешательства. Там иуход хорош илечат хорошо. Ясидел - я знаю.
        -Господи, помилуй! Господи, помилуй! - шепчет Иннокентий Филатыч, поеживается.
        -Мне сэтим необычайно тяжело согласиться, - убитым голосом говорит Нина Яковлевна, одетая вчерное, траурное платье. - Нет, нет. Яготова выписать первоклассное светило науки, окружить больного самым внимательным уходом. Словом, я согласна навсе жертвы. Имне странно слышать, - обращается она кПетру Данилычу, - каквы, отец, рекомендуете длясына сумасшедший дом?..
        Старик ударил впол суковатой палкой ссеребряным набалдашником иоткрыл волосатый рот, чтоб возразить снохе, нодоктор Апперцепциус, оскорбленно надув губы, перебил его:
        -Хотя я вэтом почтенном доме инесчитаюсь светилом науки…
        -Бросьте, доктор!.. - сказала Нина Яковлевна. - Мы недляпикировок собрались сюда.
        -Доктор верно говорит: вжелтый дом, вдом помешательства! - возвысил голос Петр Данилыч.
        -Простите. Яэтого вовсе несобирался говорить.
        -Господи, помилуй, Господи, помилуй! - ИИннокентий Филатыч, тыча вгрудь Петра Данилыча, укорчиво сказал ему: - Эх, батюшка, Петр Данилыч. Вжелтый дом… Да какутя язык-то поворачивается! Нешто забыл, какплакал-то там да просил меня вызволить избеды?
        -Дурак! - закричал Петр Данилыч, злобно моргая хохлатыми бровями, истукнул впол палкой. - Меня здорового засадили! Прошка засадил! Так пусть же он…
        -Отец! - крикнула Нина.
        -Яправду говорю! Он, мерзавец, много лет держал меня ссумасшедшими. Яеще сним, спроклятым, посчитаюсь наСтрашном суде господнем… Яему скажу слово. - Он встал, большой, взъярившийся, исвирепо загрозил палкой всторону кабинета: - Убивец, сукин сын, убивец! - Старик весь затрясся. - Все сердце мое вкровь исчавкал, пес!.. Дьякона подстрелил, рабочих больше сотни вмогилу свел… Хватайте его, жулика! Невсумасшедший дом, авкаторгу его! Потатчики, укрыватели!! Ивас-то надо всех втюрьму!
        Присутствующие вскочили. Иннокентий Филатыч иотец Александр, успокаивая старика, повели его вон. Старик кричал, размахивая палкой:
        -Кгубернатору поеду! Все доложу! Все… ВПитер поеду… Прямо всенат, кцарю.
        Нина готова была разрыдаться.

6
        Вэто время Прохор Петрович соскрещенными нагруди руками, споникшей головой окаменело стоял босиком среди кабинета вмрачной задумчивости, каксфинкс впустыне.
        Полосатый бухарский халат его распахнут, засученные выше колен штаны обнажали покрытые волосами, узловатые, вмозолях, ноги. Наголове, какчалма, белое, смоченное уксусом полотенце. Чернобородый, смуглый, сорлиным носом, исхудавший, он напоминал собою - инеподвижной позой инаружностью - вернувшегося изМекки бедуина, погруженного вглубокое созерцание прошедшего.
        Однако это только так казалось. Какнисилился Прохор, он немог собрать вклубок все концы вдребезги разбитой своей жизни. Его духовную сущность пронзали две координаты - пространства ивремени. Нообе координаты были ложны. Они несовпадали инемогли совпасть спланом реальной действительности. Они, какоснова болезни, пересекали вкривь ивкось бредовые сферы душевнобольного. Поэтому Прохор Петрович воспринимал теперь весь мир, всю жизнь какнечто покосившееся, искривленное, давшее сильный крен. Недаром он вдруг покачнется, вдруг расширит глаза исхватится завоздух. Мир колыхался, гримасничал.
        Вдверь стучат. Входит Нина, снею несколько человек - все свои, знакомцы. Нина подходит кПрохору, молча ихолодно целует его вовлажный отпота висок, приказывает Тихону накрыть здесь стол длячая, говорит Прохору:
        -Ты нас непрогонишь, милый? Мы вгости ктебе. Мы все любим тебя ихотим побеседовать стобой по-дружески.
        -Пожалуйста, я очень рад. Аконьяку принесли? - сискусственной живостью, нослютым ознобом боязни отвечает Прохор Петрович. Он ей теперь неверит, он никому теперь неверит. Будто окруженный сыщиками вор, он цепко, стревожным опасением всматривается вкаждого вошедшего: «Кажется, нет… Кажется, смирительной рубашки непринесли», - облегченно думает иуспокаивается.
        -Что, голова болит, Прохор Петрович? - чтоб разбить неловкость молчания, спрашивает священник.
        -Да, немножко, - прикладывая пальцы квискам, мямлит Прохор исрывает сголовы чалму. - Спасибо, что пришли. Ато скучно. Читать немогу… Глаза устают, глаза ослабли… Да ивообще как-то.
        -Милый Прохор, мы все крайне опечалены, вособенности я, твоим временным недомоганием, - подыскивая выражения, придав своему голосу бодрые нотки, начинает Нина.
        Она стоит возле сидящего вкресле мужа, нежно гладит его волосы. Нопонапряженному выражению ее лица наблюдательный отец Александр сразу почувствовал, что между мужем иженой нет любви, что муж чужд ей, что, публично лаская его, она принуждает себя кэтому. Действительно, уНины досих пор пылала щека отоплеухи мужа.
        -Да ведь я, всущности, инеболен, - мягко уклоняясь отнеприятных ему ласк жены, говорит Прохор Петрович. Он все еще подозрительно наблюдает закаждым изсвоих гостей, озирается назад, боясь, какбы кто ненапал стылу. - Напрасно Адольф Генрихович считает меня сумасшедшим…
        -Что вы, что вы, Прохор Петрович!
        -Явовсе несумасшедший. Явполне нормален… Могу хоть сейчас… Апросто… Ну… Мало ли неприятностей… Ну… Сдьяконом тут. Ну, голова исправника вмешке. Ведь это ж жуть!.. Ведь я не…
        -Дорогой Прохор Петрович!
        -Янекаменный… Янекаменный…
        -Любезнейший Прохор Петрович!..
        -Иэтот Ибрагим… Янемогу заснуть, наконец…
        -Милый Прохор… Стобой хочет потолковать доктор.
        -Глубокоуважаемый Прохор Петрович, - сказал доктор-психиатр. - Яклянусь вам честным словом своим, что никаких Ибрагимов, никаких обезглавленных исправников, никаких Анфис нет инесуществует вприроде…
        -Как?! - ИПрохор поднялся, ноНина мягко вновь усадила его.
        -Да очень просто, любезнейший Прохор Петрович.
        Идоктор, придвинув кресло, грузно сел против Прохора. Тот сиспугом взглянул наНину ивместе скреслом отодвинулся подальше отопасного соседа, вто же время лихорадочно осматривая руки ивсю его фигуру: «Вздор… Ничего унего нет вруках: ниверевок, нисмирительной рубахи… Ивкарманах нет ничего: пиджак вобтяжку».
        -Во-первых… - заискивающе улыбаясь губами, носделав глаза серьезными, заговорил Адольф Генрихович. - Во-первых, Ибрагим-Оглы давным-давно убит. Во-вторых, слегка ударил вас нагайкой нечеркес, абезносый мерзавец спиртонос. Он ранен иускакал умирать втайгу. Это факт.
        -Ноголова? Ноголова?.. - задыхаясь, прошептал Прохор.
        -Аголова - простой обман. - Идоктор перестроил свое лицо: его глаза насмешливо заулыбались, арот стал строг, серьезен. - Голова - это ж ниболее, нименее, какгрубо устроенная кукла. Яж лично видел. - Идоктор, какбы приглашая всех всвидетели, обернулся кчинно сидевшим гостям. - Представьте, господа… Вместо человеческих глаз - бычачьи бельма, авместо усов - беличьи хвостики. Ха-ха-ха!..
        -Ха-ха-ха! - благопристойно засмеялись все.
        Горько улыбнулся иИннокентий Филатыч Груздев, нототчас зашептал испуганно:
        -Господи, помилуй, Господи, помилуй!
        Удрученный последними событиями ивидя вних карающий перст Бога, он чувствовал какое-то смятение вовсем естестве своем.
        Прохор Петрович, прислушиваясь клживому голосу доктора исдержанному, угодливому смеху гостей, подозрительно водил суровым взглядом отлица клицу, все чаще ичаще оборачивался назад, скучая поверном Тихоне идвум своим телохранителям: лакеям Кузьме сПетром.
        -Вы можете показать мне эту голову-куклу?
        -Ксожалению, Прохор Петрович, эта мерзостная штучка уничтожена. Итак… - заторопился доктор, чтоб пресечь возражения хозяина. - Итак, все дело втом, что ваша нервная система необычно взвинчена чрезмерным, длившимся годами, потреблением наркотиков, напряженнейшим трудом и, какследствием этого, - продолжительной бессонницей. Авы, почтеннейший друг мой, нежелаете довериться мне нивчем, какбудто я коновал какой илизнахарь. Инехотите принимать отменя лекарств, которые дали бы вам сначала крепкий сон, апотом иполное выздоровление. Вы ненаходите, что этим кровно обижаете меня?
        Прохор Петрович старался слушать доктора сосредоточенно, итогда он был совершенно нормален: возбужденные глаза по-прежнему светились умом иволей. Нолишь внимание внем ослабевало, кактотчас же сумбурные видения начинали проноситься пред его глазами втуманной мгле.
        -Явас вполне понимаю, доктор. Нопоймите ж, ради бога, ивы меня. - Поправив спадавший сплеч халат, Прохор Петрович прижал кгруди концы пальцев. - Яфизически здоров. Янепомешанный. Янежелаю им быть и, надеюсь, небуду. Ядушой болен… Понимаете - душой. Ноя ничуть недушевнобольной, каким, может быть, многие желали бы меня видеть. (Скользящий взгляд наопустившую глаза Нину.) Это во-первых. Аво-вторых: то, чем я болен иболен давно, сюности, неможет поддаться никаким медицинским воздействиям. Вэтой моей болезни может помочь непсихиатр, аСинильга… То есть… Нет, нет, что зачушь!.. Яхотел сказать: мне поможет непсихиатр, абесстрашный хирург. Ихирург этот - я! - ИПрохор Петрович рванул халат искользом руки полевому боку проверил, тут ли кинжал.
        Все переглянулись. Нина хрустнула пальцами, шевельнулась, вздохнула. Наступило молчание.
        Тихон принес кипящий серебряный самовар. Нина заварила чай. Самовар пел шумливую песенку.
        -Господа! Милости просим. Прохор, чайку…
        Сели зачай внапряженном смущении. Сел иПрохор Петрович.
        Отец Александр придвинул ксебе стакан счаем, неспеша понюхал табачку. Прохор закурил трубку, положил встакан три ложки малинового варенья ишесть кусков сахару.
        -Меня тянет насладкое, - сказал он.
        -Это хорошо, - подхватил Адольф Генрихович ивынул изжилета порошок. - Вы незябнете?
        -Нет. Впрочем, иногда меня бросает вдрожь.
        -Сладкое поддерживает ворганизме горение, согревает тело.
        -Акводке меня нетянет. Вот рому выпил бы.
        -Лучше выпейте вот это. - Идоктор потряс порошком вбумажке. - Крепко уснете изавтра будете молодцом.
        -Слушайте, доктор… - ИПрохор резко заболтал встакане ложкой. - Вы своими лекарствами исказками окукольной голове сбычьими глазами действительно сведете меня сума. Ипочему вы все пришли комне? Длячего это? Разве я немог бы прийти кчаю встоловую? - Он сдвинул брови, наморщил лоб исхватился зависки.
        -Хороший, милый мой Прохор, - вкрадчивым голосом начала Нина, мельком переглянувшись совсеми. - Мы, друзья твои, пришли ктебе побольшому делу.
        Прохор Петрович гордо откинул голову инастороженно прищурился. «Ага, - подумал он. - Вот оно… Начинается». Ипощупал кинжал. Все уставились ему вглаза.
        -Адольф Генрихович настаивает надлительном твоем путешествии.
        -Да, да, Прохор Петрович. Яэто утверждаю, я настаиваю наэтом.
        Прохор затряс головой, какпаралитик, икрикнул:
        -Куда?! Всумасшедший дом?!
        -Что вы, что вы! - Все замахали нанего руками.
        -Ясам вас всех отправлю вдлительное путешествие! - неслушая их, выкрикивал Прохор. - Нея, авы все сумасшедшие! Ссвоими бычьими глазами, сбеличьими хвостиками! Да, да, да!..
        Руки его стали трястись искакать постолу, что-то отыскивая настоле иненаходя.
        -Успокойтесь, Прохор Петрович.
        -Успокойся, милый.
        Заглохший самовар вдруг пискнул иснова замурлыкал песенку. Прохор резко мотнул головой инасторожил ухо. Откамина слышался внятный голос Синильги.
        -Ну-с, я слушаю, - оправился Прохор Петрович, искладка меж бровей разгладилась.
        -Милый Прохор. Тебя невсумасшедший дом повезут, аты сам поедешь - куда хочешь искем хочешь. ВИталию, вВенецию, вАфрику.
        -Адело? - безразличным, удивившим всех тоном спросил он.
        -Прежде всего - здоровье, апотом - дело, бесценный мой Прохор. Делом будем управлять: я, Иннокентий Филатыч, мистер Кук иинженер Абросимов. Поверь, что дело инаши стобой интересы непострадают, - сказала Нина Яковлевна. - Инашим верным советчиком, кроме того, будет всеми любимый пастырь наш, отец Александр.
        Священник поставил стакан, приосанился ислегка поклонился Прохору Петровичу. Прохор молчал, раздумывал. Нина Яковлевна, чтоб усилить нажим, ласково положила руку сбриллиантом наплечо Иннокентия Филатыча и, улыбнувшись, добавила:
        -Аглавный наш помощник иправитель будет вот кто. Он умен, расторопен, сведущ, имы его все любим.
        Иннокентий Филатыч подавился сахаром, вспыхнул, прослезился, неуклюже полез целовать руку обворожительной хозяйки иради пущей благодарности куснул вставными зубами белую надушенную кожу.
        -Ну что ж, Ниночка, - так же безучастно ипримиренно ответил Прохор, прислушиваясь кмногим тайным голосам, кричавшим вего уши.
        Самовар пофыркивал, пищал, мурлыкал, тренькал, мешал говорить. Нина нахлобучила наего рот колпак.
        -Ясогласен. Поезжайте, поезжайте. Куда хотите искем хотите. Хоть сСинильгой, хоть сШапошниковым. Ая завтра же уеду отвас. Куда хочу, туда иуеду, - бормотал Прохор, продолжая прислушиваться кзвучащим тайным голосам, ксумбурчикам. Новдруг, собрав вглазах мысль, отчетливо сказал: - Слушай, Нина, акакПитер, какМосква? Какие сделаны распоряжения потелеграммам Купеческого банка? Деньги дляуплаты повекселям найдены? Если пойдет сторгов механический завод, крах неминуем: наш завод приберут другие, тот же Приперентьев скомпанией. Аведь наш завод - крупнейший вкрае. Фу ты, нечистая сила!.. Железнодорожные работы тоже никчерту. Запаздываем. Надо всех гнать, гнать… Нет, я сума сойду. Ты понимаешь это?
        -Милый Прохор, наши дела нетак уж плохи, - было начала Нина Яковлевна, ноПрохор тотчас же перебил ее.
        Он говорил быстро, громко, приподнято, схолодным блеском вглазах, срезкой мимикой исхудавшего лица.
        -Дела нетак уж плохи, говоришь? - спросил Прохор, порывисто распахнул ивновь запахнул халат. - Баба! - Ион пристукнул стаканом вблюдце. - Азнаешь ли ты, баба, что вдвухстах верстах отнас купчишка Малых выстроил богатый лесопильный завод? Он ближе кжелезнодорожной магистрали, доски сразу же вдвое упали вцене, ия несу огромные убытки… Азнаешь ли ты, умная твоя голова, что этой воровской компании нарезали двенадцать тысяч десятин строевого леса изтех запасов, которые я считал своими? Да я этого Приперентьева убить готов! Он налево-направо взятки разным чиновникам дает, ая сижу напечке, зеваю. Азнаешь ли ты, что наБольшом Потоке московский меховщик Страхеев свою факторию открыл искупает пушнину утунгусишек?.. То есть везде, везде, везде набрасывают мне нашею петлю. Тут поневоле сума свихнешься…
        Нину бросило вжар: все замечания Прохора верны отслова дослова. Упавшим голосом она спросила:
        -Кто тебе провсе это наврал?
        -Ферапонт, вот кто! Он неврал, он правду говорил иводочки приносил мне. Он нестанет врать, - ты врешь, вы все врете, анеон… Дайте мне Ферапонта, пошлите заним. Где он?
        Прохор водил воспаленными глазами отлица клицу, напряженно ждал, что станут люди говорить проФерапонта.
        Алюди были крайне смущены, люди молчали. Отец Александр бесперечь нюхал табак, сморкался, Иннокентий Филатыч подавленно сопел, моргал заслезившимися глазами. Психиатр курил сигару, пускал дым колечками.
        Прохор Петрович закинул ногу наногу, чуть отвернулся вбок, вздохнул и, сожалительно покачивая головой, сказал:
        -Всех твоих правителей ипомощников я променял бы наодного инженера Протасова. (Иннокентий Филатыч опять подавился сахаром, асвященник поморщился.) Андрей Андреич, где ты, отзовись! Янепожалел бы длятебя полцарства! Ябезтебя пропал…
        Нина быстро вынула платок, ирука ее еще больше задрожала.
        -Его нет… Его нет… - сдерживая взволнованные вздохи, твердила она. - Его нет, его больше никогда, никогда небудет снами.
        -Умер? - поднял брови Прохор.
        -Да. Умер. Покрайней мере длянас стобой.
        Подрыжими усами отца Александра мелькнула едва заметная улыбка. Нина, опустив голову, напрягала душу, чтоб неразрыдаться привсех.
        -Да, да… Ясогласен, я согласен, - бормотал Прохор. - Ведь я, Ниночка, ты прекрасно понимаешь это, забарышами теперь негонюсь. Этот мерзавец Приперентьев ежели иотобрал отменя самый богатый прииск - плевать… Плевать втетрадь ислов незнать… Яего вморду бил. Он шулер. АПротасова жаль, Андрея Андреича. Рак? Зарезали? Батюшка, потрудитесь сейчас же отслужить панихиду. Агде волк? Ясогласен, я совсеми вами вполне согласен.
        -Может быть, вы согласны иэтот порошок принять? - заулыбавшись вовсю ширь лица, спросил лунообразный доктор.
        -Согласен. Давайте. Сейчас же?.. Как, вводе? - Прохор разболтал вчае порошок ивыпил, сказав: - Пью присвидетелях. Ежели он меня отравил, имейте ввиду, господа.
        -Ха-ха-ха! - напыщенно раскатился доктор.
        -Хе-хе-хе! - учтиво вторили ему утомленные всем этим свидетели-гости.
        Тихон подошел кНине, изогнулся перед нею и, отгородившись ладошкой, шепнул ей наухо:
        -Барыня, наминуточку. - Итам, укамина, взволнованным шепотом: - Отцы дьяконы изволят маяться. Так что вроде умирать собрались. Сейчас потелефону…
        Нина темной тенью надорванно подошла кстолу:
        -Ну, милый Прохор, покойной ночи. Будь умницей. Все будет великолепно.
        Все поднялись, соблегчением передохнули:
        -Покойной ночи, покойной ночи!
        Доктор, прощаясь, сказал:
        -Порошок морфия. Порядочная доза. Восемнадцать часов будет спать. И - какрукой.
        Гости ушли. Прохор Петрович, пробубнив: «Дурак… Мне неморфию, аводки нужно…» - распахнул окно, засунул два пальца врот, очистил желудок. Вытер слезы. Взглянул напортрет Николая Второго. Ивдруг показалось ему, что вместо царя напортрете Алтынов, питерский купец, обидчик. Он глядел наПрохора какживой инахально подмигивал ему.
        -Ну ты! Стерва! - крикнул Прохор. - Тьфу!!
        Алтынов засмеялся спортрета, сгреб вгорсть свою бороду иутерся ею.
        Прохор, перекосив глаза, схватил самовар заручку иссилой грохнул им встену, впортрет. Самовар крякнул отболи исплющился.
        Оторопело вбежал Тихон. Закамином повизгивали, шалили сумбурчики.
        Нина вернулась домой заплаканная: вдва часа ночи дьякон Ферапонт умер.
        Нине предстояло много неприятностей: причина смерти дьякона - Прохор Громов. Ежели он стрелял вдьякона, будучи нормальным, его тотчас же надлежит арестовать какубийцу. Если же он был вприпадке помешательства, его ответственность сводится кнулю. Домашний врач склонен считать Прохора Петровича почти здоровым, нопродолжающим быть вдлительном припадке белой горячки. Врач-психиатр Апперцепциус находил состояние души больного сильно затронутым: вбольном чередуются резкие вспышки недуга сустойчивым иполным прояснением сознания. Больной, поего мнению, нуждается впостоянном медицинском наблюдении истрожайшем режиме.
        Судебный же следователь (ему перепала крупная денежная взятка) пока что заткнул уши изакрыл глаза надело сдьяконом. Взависимости оттого, сколько будет дадено впоследствии, он, когда настанет время, рискуя карьерой идаже тюрьмой, может сделать так, что Прохор Петрович привсяких обстоятельствах будет признан помешанным.
        Если бы Прохор Петрович оказался здоровым, Нине Яковлевне пришлось бы засыпать золотом судью, нового пристава, прокурора икой-кого извластей губернских. Да, да. Гораздо выгоднее дляНины, чтоб Прохор действительно оказался сумасшедшим. Ножелать этого бесчеловечно ипреступно пред Богом.
        Сознание Нины раскачивалось, какмаятник, раздирая душу. Нине страшно жаль ипочившего дьякона иМанечку, которой она назначит пожизненную пенсию, жаль иубитого разбойниками Федора Степаныча идаже осиротевшую Наденьку. Нопревыше всех жаль ей незабвенного друга своего Андрея Андреевича Протасова.
        Сжав побелевшие губы, она достает избювара письмо неизвестного и, сотрясаясь мелкой дрожью, перечитывает:
        «Многоуважаемая Нина Яковлевна! Пишет неизвестный вам человек, некто присяжный поверенный, случайный спутник инженера Протасова. Настанции Уфа он, больной, разбитый, был неожиданно арестован жандармским офицером. Мы оба так растерялись, что он неуспел мне подсунуть, ая несумел спрятать его маленький саквояж списьмами. Мы сАндреем Андреевичем провели совместно ввагоне трое суток исдружились крепко. Наши взгляды иобщественная деятельность совпадали. Необычайно светлый человек! Приаресте он сразрешения жандарма передал мне ваш адрес. (Жандарм был настолько тактичен, что даже непоинтересовался прочесть его.) Сообщая вам обэтом глубоко прискорбном событии, считаю своим долгом…»
        ит.д.
        Нина хотела пройти вспальню кВерочке. Ноей все теперь стало чуждым.
        -Ах, батюшка барин! - отечески журил своего хозяина, внутренне злясь нанего, старый Тихон. - Вот патретик царский изволили расшибить… Ведь это ж сам ампиратор! Ну, патрет, конечно, наплевать, авот самовара жаль.
        -Иди спать, старик, - сказал тяжело дышавший, снеспокойными глазами Прохор. Злоба наАлтынова, насебя, навесь мир еще бушевала внем. - Яэто сдуру. Фантазия пришла…
        -Дозвольте здесь мне прикорнуть. Вон там вуголке, упечки, шубенку брошу.
        -Зачем? - ИПрохор быстро составил рядом кресло итри стула. - Ложись вот здесь, старик. Да принеси-ка коньячку… Выпить хочется.
        Тихон благодарно заморгал слезливыми глазами ипроговорил:
        -Коньячок взапрете-с… Никак нельзя.
        УПрохора, оглушенного морфием, который все-таки успел всосаться вкровь, звенело вушах, подергивало правый угол рта, голова тяжелела, просила отдыха. Он распахнул всад окно, плотно закутался втеплый халат исел подокном настуле.
        Вся взвездах молодая ночь бросала сверху свет ихолод. Прохор поднял глаза кнебу. Все блистало вверху. Золотая россыпь звезд густо опоясывала небо. Сквозь полуобнаженные ветви сада зеркально серебрился студеный серп месяца.
        Прохору захотелось крыльев. Он желал умчаться ввысь отэтих Алтыновых, сумасшедших домов, Ибрагимов-Оглы. Ему захотелось навсегда покинуть шар земной, эту горькую, какполынь, суету жизни. И, радуясь такому редкому очистительному настроению души, он вспомнил все, что рассказывал ему отайнах неба Шапошников, все, что он недавно прочел уФламмариона. Он долго, мечтательно, каквлюбленная дева, всматривался вспокойное мерцанье звезд. Фантастическая прекрасная Урания, облеченная вризы излунного света, грезилась застывшему внеподвижности Прохору, кивала ему снебесных кругов звездной головой, манила его туда, поту сторону земли, запределы видимого мира. «Сейчас… Телескоп. Надо сказать Тихону, чтоб телескоп… Сейчас, сейчас». Номорфий брал свое: голова наливалась свинцовым сном, благодатная тишина нежно обняла его, иПрохор Петрович потерял сознание.
        -Подхватывай, ребята, аккуратней… Неси накушетку, - командовал Тихон, закрывая окно. - Ишь холоду сколько напустил.
        Петр сКузьмой осторожно подняли мерно дышавшего хозяина, уложили нашироченную кушетку, накоторой смело могли бы разместиться двадцать человек.
        Готовились назавтра похороны дьякона Ферапонта иФедора Степаныча Амбреева. Столяры возились надогромным гробом дьякона игробом поменьше - дляисправника. Тело исправника досих пор неразыскано. Решили приделать кголове подходящего вида чучело итак схоронить завтра совсею торжественностью, почину православной церкви.
        Новот беда: священник низачто несоглашался крестить младенца Александра вэти траурные, полные скорби дни. Поэтому Илья Петрович Сохатых впал вполнейшее отчаянье: всего наварено, настряпано, аглавное - разосланы повсему свету приглашенья, ивот тебе на - сюрприз! Он злился надьякона, что немог умереть двумя днями раньше, злился насвященника, что отказался совершать сегодня таинство крещения.
        -Эка штука - человек помер! Да наплевать! Вовсем мире каждую секунду пошести человек мрет согласно статистике… Акуда ж нам пироги да стерлядь заливную прикажете отдать? Нищим да собакам, что ли? Тьфу! После этого действительно антирелигиозным станешь.
        ДляПрохора Петровича утро наступило лишь вшестом часу вечера. Нопродолжительный, весь вкошмарах сон неосвежил его. Начинались первые осенние сумерки. Вголове Прохора содом. Душа кипела и, вся покривленная, погружалась всумятицу. Нехотелось умываться. Все было противно, мерзко. Прохор Петрович приказал спустить шторы.

7
        «Смерть неимеет образа, новсе, что носит вид земных существ, - поглотит». Так сказал Люцифер в«Каине» Байрона.
        Ноэто наполовину лишь правда. Каждая смерть носит свой образ, свой лик иповадку свою.
        Бывает так: брякнешься, ахнешь, и - нет тебя. Сразу, мгновенно.
        Иногда смерть является дряхлой старухой. Она вся - втленных болезнях, вгорчичниках, впластыре, каквзаплатах зипун. Заплечами мешок, набитый склянками капель, втираний, намешке нездоровое слово «Аптека». Человек дотех пор неможет умереть, пока невыпьет покапелькам весь мешок снадобий. Потом вытянет ноги - крышка.
        Бывает смерть намиру; кней никто неготовится, она внезапна, какгром. «Разойдись!» Сигнальный рожок. И - залп, залп, залп. Груда трупов… Эта скорбная смерть очень обидна. Эта смерть заносится настраницы истории.
        Ато: живет здоровяк, вдоволь ест, пьянствует, курит, бесится, пытает природу, ночь вдень идень вночь. Ивсе нипочем ему: некрякнет икрепок, какдуб. Он бессмертен. Новот где-то там, возле желудка, заскучал червячок: игложет игложет. Что? Ксожалению - рак. Нож оператора, передышка нагодик и - смерть… Эта смерть, какиз-под тиха собака: «Х-ам!» - ивы вздрогнули.
        Бывает, норедко, итак: два столба сперекладиной, несколько перекинутых петель. Внизу - общая яма. Соседи благополучно повешены. Новот… Пододним петля лопнула, он оборвался, кричит: «Не зарывайте, я жив!» Толпа зевак сревом: «Невинен, невинен!» - мчится кживому покойнику. Залп ввоздух - толпа врассыпную, ипуля - раз, раз - добивает невинного. Эта смерть - красная. Она страшна лишь дляслабых.
        Случается так: человек тонет. Вотчаянных воплях опомощи он встрашном боренье сводой. Небо качается, вся жизнь, весь свет вылезает изглаз. Крик все слабее, все тоньше, инет инет помощи. Пронзительный визг, и - аминь. Смерть - излютых лютая.
        Иному смерть выпадет, какзанесенный топор, илинож, илистук револьвера.
        Нонет страшней смерти вгробу, подтяжелой землей, когда спящий покойник проснется ввеликий страх, ввеликую муку себе иновую смерть, горше первой. Уж лучше бы неродиться тому человеку насвет.
        Страшен час смерти, но, может быть, миг рождения бесконечно страшней. Однако никто излюдей невсилах сказать инескажет: «Что есть смерть моя?»
        Все смерти опасны, жутки, жестоки.
        Впрочем, сколько людей - столько смертей. Обовсех нерасскажешь. Да иненадобно…
        Давайте опишем последние дни Прохора Громова, последний бег его всмерть иэтим закроем страницы романа.
        Внемногие моменты просветления мысли Прохор Петрович Громов, осененный редкой силой духа, делал яркую оценку своему собственному «я».
        Вот один издокументов, найденных впоследствии вличных делах Прохора Петровича. Эта записка дает некоторый ключ кразгадке незаурядной натуры его. Приводим ее целиком:
        «МЫСЛЬ ОМЫСЛЯХ МЫСЛИ, ИЛИВЫВЕРНУТАЯНАИЗНАНКУДУШАМОЯ»
        «Кто я, выродок извыродков? Янивочто, я никому неверю. Дляменя нет Бога, нет черта. Янерационалист, какПротасов, потому что неверю ивразум. Янематериалист, потому что недостаточно образован, да илень разбираться вовсей этой дребедени строения вещества. Янесоциалист, потому что люблю только себя. Янемонархист, потому что сам себе я бог ицарь».
        «Может статься, вомне живет уваженье кчеловечеству? Нет. Сентиментальное слюнтяйство дляменя противно. Котдельным личностям я отношусь то холодно, то злобно. Ивсегда - подозрительно. Дорожу лишь теми людьми, кто мне полезен, идотех пор, пока они нужны мне».
        «Яникого нелюблю, я никому неверю. Якогда-то беззаветно любил Анфису иверил ей, ноя умертвил ее. Ялюбил, я верил Ибрагиму ипредал его. Ялюбил волка, ноитот возненавидел меня».
        «Уменя нет друзей. Никогда, завсю жизнь небыло друга. Уменя нет жены, уменя есть лишь Нина, которую я замышлял убить. Правда, уменя есть дочь, ноона вмоем обиходе - неболее какзнак равнодушного удивления: она ненужна мне».
        «Так кто же, кто же я сегодняшний? Бесчувственный камень, скала? Нет. Яхуже скалы, я бесполезней камня: скала стоит, какстояла, она пассивна вжизни, я же деятелен, я невмеру активен».
        «Вдуше моей стихийное себялюбие: я всегда противопоставлял себя миру, я боролся смиром, я - червь бессильный - хотел победить его. Ягорд, я заносчив, я лют ижесток. Ямогу разрубить топором череп отцу, я бритвой могу перерезать…» (Фраза осталась незаконченной.)
        «Яневерю всправедливость, я неверю вискренность, вдружбу, вдолг, честь. Яневерю вдобро, вбескорыстную любовь человека кчеловеку. Янивочто неверю».
        «Я, сегодняшний, ничему неверю, ничему неверю: нет вмире того, чему можно бы поверить. Достоверна лишь смерть. Ивот я, Прохор Громов, подвожу итоги своей тридцатитрехлетней жизни изаявляю сам себе: я верю только всмерть, только всмерть, какизбавительницу отвсякого безверия».
        «Да, да… Прохор Громов сошел сума, Прохора Громова нестало. Пройдет еще малое мгновенье, идуша его, содрогаясь, упадет ввечную тьму. Горе, горе Прохору Громову. Инекому понять, некому искренне, отвсего сердца, пожалеть его. Ему бы ненужно родиться насвет. Горе Прохору…»
        «Да, правильно, правильно. Когда-то читал, когда-то подчеркнул всвоих мыслях, авот теперь вспомнил эти слова. Шекспир променя сказал: “Ничего неосталось, кроме воспоминаний отом, чем ты был, чтоб усиливать твою муку отом, что ты теперь”. Ну что ж… Больше добавить мне нечего».
        (Далее взаписке четыре строки густо зачеркнуты. Аеще ниже - небрежно начерчено чье-то горбоносое, бородатое лицо, вероятно - Ибрагима-Оглы: плешь, страшные глаза. Иеще ниже - большая черная змея, извиваясь, гонится замаленьким убегающим человечком. Затем - опять текст.)
        «Но стой, стой! Когда-то там, втайге, среди разбойников, я говорил прокурору… Да, да, говорил. Ясказал ему, что вюности я тоже был добр сердцем, мысль моя была ясна, помышления чисты…»
        «Что же нужно тебе, Прохор, длядушевного спокойствия? Дляспокойствия души тебе нужно, Прохор, вернуться ксвоей юности, принять живую Анфису всвое сердце, навсегда соединиться сней. НоАнфисы нет, возврата кпрошлому нет, лишь сосущая тоска поАнфисе, иты, Прохор Петрович, умер. Значит, правильно говорят старики: живи, да оглядывайся».
        (Далее идут заключительные фразы. Они написаны совершенно другим почерком. Буквы крупные, острые, каквзмахи кинжала. Все строки густо подчеркнуты. Восклицательный знак вконце брошен, какжало змеи, каксмертельный удар копья: перо сломалось ибрызнуло. Видимо, здесь депрессия кончилась, дух взвился, исброшен был вбездну отчаянья.)
        «Будь проклято чрево, родившее меня! Будь проклята земля, соблазнившая Прохора Громова свиными соблазнами, будь проклято небо, что непослало мне непрошеной помощи! Смерть, смерть, возьми меня!»
        (Этот ценный человеческий документ хотя инедатирован, но, позаключению экспертов, относится ковремени наивысшего развития душевной болезни Прохора Петровича Громова.)
        Иеще найдено недоконченное письмо Прохора:
        «Нина, если мне суждено умертвить себя, знай, что Прохор Громов казнит себя зато, что неон победил жизнь, ажизнь победила его. “Гордыня, гордынюшка заела тебя”, - говорили мне старцы. - Да, сатанинская гордость непозволяет пережить мне полного краха всего дела моего. Крах неожиданно, неимоверно быстро обрушился наменя. Ивот Прохор Громов, коммерческий гений, - раздавлен. Вданный момент…»
        Недавно мистер Кук обозрел водворце Громовых отведенные ему три комнаты рядом спокоями отца Александра. Мистер был поражен ирастроган роскошью своего нового жилища. Он шептал: «Колоссаль, колоссаль», авмыслях прикидывал: «Миссис Нина, безсомнения, любит меня: мистер Громофф скоро будет околеть, Протасова несуществует. Эрго: я, мистер Кук, инженер, стану всесильным». Он ухмыльнулся, даже вспомнил пословицу, он слышал ее отлакея Ивана: «Вот придет Великий пост, акоту дадут маслица». Нет, что ниговори, анегр Гарри величайший сердцевед ипророк. Да здравствует всемирная хиромантия!..
        Восторженный мистер Кук возвращался домой вприсядку. Велел подать самовар, рому иполученную изАмерики бутылку виски. Подвыпив, он утратил правильный выговор, важно нахмурил лоб исказал Ивану:
        -Завтра придут шесть крестьянски мушик, будут немножечко таскать мои вещи водворец Нины Яковлевны. Язакажу тебе, Фан Фаныч, золотой ливрей, прибавлю жалованье. О!
        Иван вширокой улыбке оскалил зубы, пустил слюну благодарности изадвигал ушами. Новот внезапный звонок, шуршащий хруст юбок, ипышнотелая Наденька, непоздоровавшись смистером Куком, гневно уселась безприглашенья зачайный стол. Мистер Кук вопросительно поднял брови ивыпучил нагостью полупьяные глаза.
        АсНаденькой вот что. Выплакав нагруди пана Парчевского скромное количество вдовьих слез, она готова была отдать молодому красавцу руку, сердце ивсе награбленное убитым мужем состояние. Однако Парчевский - себе науме: он знает наверное, что недолог тот час, когда вельможная пани Нина тоже отдаст ему руку, сердце ивсе награбленное мужем богатство. Ивот дурная сцена сНаденькой: предложенье сее стороны, отказ, новое предложенье иновый отказ, угроза, истерика, взвизг, две оплеухи, ответный удар пошее, крик, дверь - иНаденька вылетела…
        Да, надо спешить, ато все проворонишь. Там сорвалось, аздесь-то уж вывезет: уж Наденька знает, какнастращать этого заморского индюка «мистера Кукиша».
        -Непяль заграничные глаза, - строго сказала она вдруг поглупевшему хозяину. - КГромовой переезжать?.. Ятебе так перееду, втюрьме сгниешь!.. Ты сомной жил - ты должен жениться намне. Яксудье обращалась, он взаконы смотрел. Позакону хочешь нехочешь - женись.
        Нижняя губа мистера Кука потешно отвисла, сигара упала изо рта, рябь веснушек густо проступила через пудру.
        -Янивкакой мере, глубокоуважающий Надя, жениться несобираюсь. Онет… Это уж очшень слишком… Глюпо, глюпо!
        -Ты сомной жил? Жил. Есть свидетели. Яоттебя беременна. Видишь? - ИНаденька поднялась, выпятила живот, вызывающе запрокинула голову.
        Мистер Кук, брезгливо косясь начрезмерное чрево вдовицы, засопел, запыхтел, зашептал:
        -Колоссаль, колоссаль, о, о!.. - икрикнул сурово: - Ноэто… это спроектироваль мистер Парчевский! Ода, ода!.. Меня непроводишь!! Нет, нет, нет!
        Тут мистер Кук залпом выпил стакан смеси виски ирому. Безприглашения выпила рому иНаденька.
        -Дурак, - сказала она, слегка пощипывая свою бородавочку. - Владьки Парчевского вто время инебыло здесь. Ачто ты шляешься комне - всяк знает. Ясудье заявила надругой же день, какты уменя ночевал. Понашим законам илиженись, иливдвадцать четыре часа тебя, чужестранца, вышлют какпоследнего бродягу… Явдова исправника исчитаюсь позакону - высокопоставленная особа… Понял?
        -Вздор, вздор!.. - воскликнул внезапно повеселевший мистер Кук ивытер вспотевший лоб чайной салфеточкой. - Онет! Меня непроводишь. Увас был муж, сам исправник, ребенок регистрируется замужем. Факт!
        -Дурак мериканский!.. Мы смужем девять лет жили, да детей небыло. Нет, брат, ты невиляй заграничным хвостом, ато хуже будет.
        -Вздор, абсурд! Авот станем собрать эксперт! Пусть экспертиза маленечко установится, чей родится сынка: американский подданный илиполячочек?..
        Туча притворной суровости Наденьки лопнула, сразу пробрызнул ее темперамент: наморщив чуть вздернутый нос, она рассыпалась хохотом.
        -Ну идурак ты, Кукиш! Вот дурак! Иоткуда ж ты знаешь, что сын родится? Аможет быть - дочка…
        Руки мистера Кука тряслись, сердце ныло. Он тщетно искал покарманам пижамы платок, потерянным голосом приказал лакею:
        -Ифан!.. Трапочка, трапочка. Немножко сморкать.
        -Значит, миленький мой, завтра ты переедешь некГромовой, авмой собственный дом. Так изнай… Понял?
        Нос мистера Кука стал уныло высвистывать, заглушая писк самовара, авпокрытых слезами глазах загорелось упорство, отчаянье. Мистер Кук опять выпил виски, замотал головой изажмурился. Вголове кавардак, мельканье нахальных глаз Гарри иукорчивый зов миссис Нины. Простодушное сердце Ивана сразу почуяло душевную скорбь мистера Кука, Ивану стало жаль барина. «Ичто она вяжется кнам?»
        Меж тем захмелевшая Наденька подсела рядом кпьяному мистеру Куку, обвила его ручкой заталию, поцеловала ввисок (аввиске молоточком бил живчик).
        -Милый мой, дурачок мой, - ворковала она, выпуская незримые когти, каккошка намышь. - Ажить стобой станем мы радостно. Яочень веселая, ты веселый. Акапиталы уменя есть, нанаш век хватит… Ну так как, миленок? А?..
        Мистер Кук сидел ледяным истуканом, сжав впрямую линию рот, приводил впорядок чувства имысли. «Ага, ага… Выход есть. Надо сейчас же отделаться отэтой очшень хитренькой рюська коровы».
        -Яочшень женат. Уменя две дети там, вАмерике…
        -Врешь, врешь! Ятвои документы видела. Ты холостой…
        -Факт!.. Ноя нивкакой мере нежелаю быть отцом чужой деточка. Вам делал большуща амур мистер Парчевский, он докладывал мне свой секрет - так, пожалюста, адресовайтесь кнему. Фи, гадость!
        Мистер Кук сморщился игромоносно чихнул.
        -Ну, аесли б я небыла беременна? Тогда женился бы намне? Ведь любишь?
        -Ода! Очшень, очшень люблю вас, миссис Наденька. - Имистер Кук сразу двумя кулаками ударил себя вгрудь. - Яджентльмен!.. О, тогда другой разговор. Новы очшень слишком беременная, чтоб несказать более…
        Тут Наденька, густо покраснев изамурлыкав песенку, быстро встала, зашла заширму, выбросила из-под платья сживота подушку ивскоре явилась кстолу стройная, сперетянутой талией. Вульгарно прихлопнула мистера Кука покрутому плечу ивсхохотала, наморщив свой носик. Мистер Кук обомлел, оттопырил трубкой губы, выпучил бессмысленные, какубарана, глаза и, упираясь впол пятками, встрахе отъехал отНаденьки прочь нааршин вместе скреслом:
        -О, о… Феноменально, пора-зи-тель-но, - все больше ибольше балдея, бессмысленно тянул он замирающим шепотом. Голова его упала нагрудь, моталась, какудохлого гуся. Новдруг, будто окаченный ледяною водой, американец мгновенно вскочил, заорал, затопал: - Омой бог! Аборт?! Вмоя казенная квартира?! Ифан! Очшень миленький мой! Бегай проворно замистер судья. Это преступлень, преступлень! Яэтого неразрешайт! Мальчишка немой! Квартир тоже немой, казенни… Омой бог, омой бог!..
        Мистер Кук рычал, какстарый дог, и, напирая нагостью, потрясал кулаками. Наденька пятилась кдвери, боялась, что заморский верзила ударит ее. Меж тем простодушный Иван, оскорбленный заиздевку надбарином, выволок из-за ширмы подушку:
        -Вот, васкородие, извольте полюбоваться: вот их новорожденное дите, все впуху, сиськи непросит иневякает.
        Иван вовесь рот улыбался, ноглаза его - злы. Мистер Кук, вконец пораженный, посунулся пятками взад, потом вбок, потом - кНаденьке, хлопнул себя повспотевшему лбу, итолько тут кнему возвратилось сознание.
        -Вон! - заорал он раскатисто. - Вон!! Иначе дам бокс!..
        -Барин! - орал илакей. - Исправник померши, свидетелей нет. Приурежьте ее современем пошее, да подзад коленом. Мадам, неизвольте охальничать, прошу честь честью.
        Вглазах Наденьки взъярился звереныш, она сгребла состола накатанный напалку тугой рулон чертежей и, завизжав, грузно ошарашила полбу рулоном сначала мистера Кука, азатем илакея. Мистер Кук покачнулся имягко сел напол. Лакей схватился залоб, двигал ушами, аНаденька, громко рыдая, спешила домой.
        Надругой день мистер Кук слакеем Иваном водворились вапартаментах Громовых. Однако нелепые грезы американца-мечтателя, этого Дон Кихота вкавычках, впоследствии оказались напрасными: миссис Нине назначено быть доконца своих дней одинокой. Будь проклята хиромантия, будь проклят Гарри ивсе прорицатели судеб людских!

8
        Угрюм-река еще незамерзла, вдоль реки клочьями расползлись туманы: вода остывала, поводе шла зябкая дрожь.
        Общая обстановка, если вданный момент повесть широким взором погоризонту, такова:
        НаУгрюм-реке - полночь. ВПитере - шесть часов вечера. Вцеркви резиденции «Громово» гроб чрезмерно большой игроб обыкновенный. Вбольшом - впарчовом облачении покоится дьякон Ферапонт. Вдругом гробу - голова Федора Степаныча Амбреева иприставленное кней чучело вполной парадной форме, вкрестах имедалях. Пол усыпан можжевельником. Церковь пуста. Мерцают, очем-то грустя втишайшем мраке, очи лампад.
        Илья Петрович Сохатых, удачно выдавив угри насвоем жирненьком бабьем личике, подсчитывает убытки отнесостоявшегося всей день крещения сына. Феврония Сидоровна кормит ребенка грудью. Нооттого, что мать тоже сильно опечалена отсрочкой крестин, молоко унее прогоркло, инекрещеный младенец Александр ревет вовсе тяжкие…
        Петр Данилыч, ложась спать сАнной Иннокентьевной, коленопреклоненно молит Бога, чтоб непокорный Прошка, сын его, поскорее ипокрепче сошел сума. НоуПетра Данилыча усамого вглазах неладно, имолитва его напоминает бред безумного.
        Купец Алтынов там, вПитере, только что пообедал спышнотелой своей метрессой Авдотьей Фоминишной Праховой. Вот всхрапнут часочек ипоедут вМариинский театр на«Риголетто». Снимая сапоги, Алтынов икнул, рассмеялся:
        -Аиловко же мои молодцы отканифолили этого самого франта изСибири… Какего?.. Прошку Громова… Ведь он спился, сошел сума иразорен.
        -Ах, невспоминай его, ради бога!.. Он такая дрянь!..
        -Приперентьев уже там, да икредиторы пощупают изрядно: отПрошки пух полетит…
        Приятельница Авдотьи Фоминишны шикарная баронесса Замойская перешла теперь вруки вновь испеченного золотопромышленника Приперентьева (он же - шулер, лейтенант Чупрынников). Она собирается вотъезд наУгрюм-реку. Авданную минуту, одетая попоследней парижской модели Ворта, она катит налихаче спрощальными визитами кзнакомым. «Гэп, гэп!» - несет лихач. Итолько лишь купец Алтынов сладко закатил глаза - звонок…
        Великолепный Парчевский, командированный вместо Абросимова, развалясь вкупе первого класса, едет вСанкт-Петербург, чтоб вершить там дела пани Нины. АПриперетьев - обрюзгший картежник, новый рвач иделец; сидит сейчас волею судеб наобширном совещании увладетельной Громовой. Совещание началось ровно ввосемь.
        Ну, кто еще? Дай бог память… Блестящий академик отец Александр получил приказ консистории явиться квладыке. Вчастном же письме сообщалось священнику, что он будет предан духовному суду за«высокомерие, суемудрие, непристойный сану либерализм», якобы проявленный отцом Александром вделе расстрела рабочих.
        Ибрагим-Оглы сосвоей шайкой где-то неподалеку, укостров: ждет, когда встряхнется, тревожно каркнет чуткий ворон… Новый пристав-холостяк безмятежно похрапывает напуховиках вквартире следователя. Урядники пьянствуют наименинах товарища. Казаки непробудно спят. Ногде-то бодрствует вотьме рука исполина-мстителя, рука сечет окремень Истории сталью, искры брызжут вмрак…
        Кто же еще? Отец Ипат - вмогиле. Одноногий Федотыч отчаянно храпит всвоей каморке набашне «Гляди воба». Расстрелянные рабочие мирно лежат вкровавых гробах. Филька Шкворень, все еще покачиваясь подводой, безконца раскланивается сосвоим соседом. Усоседа, Тузика, чрезмерно раздувшаяся отводы утроба готова лопнуть. Внебе месяц. Вмире ветер. Полночь.
        Нина Яковлевна сболезнью мужа забрала всвои руки все бразды правления огромных исложных предприятий. Мистер Кук, да ивсе инженеры побаиваются ее, пожалуй, немногим меньше, чем самого Прохора Петровича.
        Сейчас назаседании около тридцати человек. Заседание протекает встрогих деловых тонах. Заслушивается доклад инженера Абросимова опередаче прииска «Нового» новым владельцам. Заседание, вероятно, затянется доглубокой ночи.
        Адольф Генрихович Апперцепциус чувствует себя плохо, спит вмезонине. Чрез каждые полчаса кНине подходят то Тихон, то Петр, то Кузьма сдокладом, какведет себя больной Прохор Петрович.
        Прежде чем направиться назаседание, утомленная, взвинченная Нина зашла вбудуар, натерла виски изаушами одеколоном, наминутку присела ввысокое кресло изакрыла глаза.
        Треволненья последних дней окончательно закружили ее, лишили сил. «Бедный, бедный Андрей… Несчастный Прохор!..» - удрученно шептала она. Эти две мысли, пересекаясь вдуше, пронзали ее сердце, какстрелы. Третья же, самая главная мысль - что будет снею, когда нестанет мужа, - стояла вдали вкаком-то желто-сизом тумане. Нина боялась прикоснуться кней, подойти вплотную, заглянуть всвои ближайшие темные дни. Она только слегка прислушивалась ксамой себе, усилием воли заставляла себя смотреть вбудущее бодро исмело. Новсякий раз ее воля ломалась оподплывавшие кней факты жизни, итогда всю ее обволакивала смертная тоска.
        Вот итеперь: лишь закрыла глаза, встал перед нею гневный, нотакой близкий, родной Протасов. Она вдруг припомнила весь свой разговор сним там, укостра, наопушке леса. Разговор оцели существования, опутях жизни, опроклятом богатстве. Разговор последний - разговор трагический идлянее идлянего.
        Да, Протасов был, кажется, прав: надо забыть себя, надо отречься отбогатства, впервую голову - спасти Андрея ивместе сним отдать жизнь свою наблаго трудового народа. Так вчем же дело?
        Нина открыла глаза. Губы ее вдруг горестно задрожали. Однако она поборола всебе душевную скорбь, нюхнула нашатырного спирта ирасслабленно откинулась наспинку высокого кресла, какмертвая.
        -Нопойми, Андрей! Янемогу, немогу этого сделать! - отчаянно выкрикнула она впространство. - Яскверная, я ничтожная, я неспособна наподвиг! - Сильный всхлип, лицо скоробила спазма, глаза стали мокрыми, жалкими.
        «Заседание. Надо спешить!» Она поднялась, освежила лицо и, взнуздав силу воли, твердо сказала себе:
        -Кончено! Брошу все дела. Уеду кнему, кАндрею. Завтра же надо переговорить сПриперентьевым: может быть, акционерное общество возьмет варенду предприятия мужа года надва, натри.
        Она знала, что здоровье Прохора пошатнулось надолго. Глаза Нины красны, сердце пошло вперебой: ей было физически больно, она схватилась загрудь, вновь присела.
        «Ах, каквсе ужасно складывается, - растерянно думала она. - Ну что ж я могу поделать сосвоей натурой? Боже мой, боже мой, какэто мучительно! Новедь я же христианка, я должна быть твердой, должна удары судьбы принимать какиспытание. Да, да!.. Акапиталы мои все тают итают, текут, уменьшаются. Дура я, баба я! Яничего неумею делать, я немогу руководить работами. Яразоряю себя идетей. Ведь уменя же подсердцем второй ребенок… Акакое я имею право делать своих детей нищими? Нет, нет!.. Это было бы преступлением против них. Яотвечу заэто Богу. Нет, довольно! Ябольше немогу, я невправе играть вблаготворительность. Кончено! Ичтобы я ниделала, какими бы пряниками никормила рабочих, все равно - я это прекрасно знаю - рабочие будут смотреть наменя какнаврага, влучшем же случае - какнаполудурка-барыню». Иснова изгруди Нины вырвался всхлип. Буря внутренних противоречий томила ее всю. Печальный образ Протасова сулыбкой язвительного сарказма нагубах проплыл вничто. Нина, рискуя испорть прическу, схватилась заголову, ией показалось, что нет длянее никакого просвета.
        -Ядура, я противная!.. Янемогу, я немогу!.. - раздраженно притопывала она точеным каблучком враспростертую подногами шкуру белого медведя. Медведь устрашающе скалил красную пасть, сверкал желтыми глазами, аизмученной Нине представлялось, что он так же, какиПротасов, горько насмехался надней.
        Вдверь постучали.
        -Да, да.
        -Нина Яковлевна, позвольте просить вас назаседание, - каблук вкаблук ивытянув руки пошвам, склонился вдверях молодой секретарь Приперентьева, питерский жох Мальчикин-Пальчикин.
        Прохор Петрович смальчишеской ухмылкой вскочил сложа, погрозил пальцем изапер взалу дверь. Затем взял зонтик, опять поставил напрежнее место. Взял чернильницу, поставил наместо. Взял халат инезнал, что делать сним. «Ага… да, да». Надел. Раздвинув ноги, какциркуль, он утвердился среди кабинета; что-то соображал. Постоял так минуты три, ударил себя полбу, заглянул вмаленькую дежурную пред кабинетом. Там три лакея: Тихон сПетром играют вшашки, Кузьма дремлет, склонив голову нагрудь.
        Стукнуло-брякнуло колечко укрыльца. «Гости идут», - сказала нето Синильга, нето сердце Прохора. Он подпоясал халат шелковым поясом, надел золотом шитые туфли, стал устанавливать рядами возле кушетки кресла истулья.
        Его горящие глаза кчему-то прислушивались, уши что-то видели: иллюзия звуков вырастала вкрасочные образы, азримые краски начинали звучать.
        …Звякнуло-брякнуло колечко. Прохор видит ухом, слышит глазом: звякнуло колечко - стали гости входить. Хозяин встречал их приветливо, жал руки, усаживал, сиными же только раскланивался, ивсех упрашивал говорить шепотом, чтоб неподслушал лакей. Гостей было множество. Уже нехватало места, где сесть, они же все прибывали чрез двери, чрез окна, чрез хайло пылавшего камина.
        Впередних рядах: губернатор Перетряхин-Островский, барон фон Пфеффер, прокурор Черношварц, гусар Приперентьев подручку сосвоим двойником лейтенантом Чупрынниковым, еще два наглейших обидчика Прохора - купец Алтынов иего управляющий Усачев (он больно бил Прохора вПитере), еще - мясистая Дунька, Авдотья Фоминишна, хипесница. И - прочие.
        -Вы, господа, меня небойтесь, нестесняйтесь: я все вам простил, забыл все обиды ваши, - шептал Прохор Петрович, жестикулируя, ивдруг выкрикнул: - Тихон! Скамейку подножки Авдотьи Фоминишны, сводницы!
        Тихон выдвинулся зыбкой тенью изкнижного шкафа, какбы взял скамейку, какбы поставил ее куда надо и, поклонившись Прохору, какбы исчез.
        -Милостивые государи, - зашептал впространство сидевший накушетке Прохор. - Я, всущности, пригласил вас вот зачем… Яненавижу себя, ненавижу мир, имир ненавидит меня. Помните, помните мой юбилей? Ну вот, спасибо. Ятак исказал тогда. Атеперь я хочу… я мыслю… позвольте, позвольте… Да, да, да!.. Атеперь я всеми забыт, всеми покинут, я очень несчастлив, господа…
        Прохор Петрович всунул руки врукава, опустил низко голову, обиженно замигал, авсе гости вздохнули. Собачонка Клико соскочила сколен губернатора, прыгнула кПрохору и, вся извиваясь, ласково стала лизать его вщеки, вбороду, внос.
        -Ах, милая, родная собачка, - начал вышептывать растроганный Прохор Петрович. - Живешь ты безвсякой ответственности засвои поступки, безвсяких душевных мук. Какя завидую тебе, милая собачка. Будь здорова!.. - Прохор Петрович захлебнулся горестным вздохом, абаронесса Замойская, поправив обруч-змейку насвоей прическе, изпроносившегося экипажа швырнула словами: «Как нестыдно! Русский богатырь, и - хнычет». («Гэп-гэп», - промчал лихач.) Борода Прохора - затряслась, он отвернулся и, сдерживая всхлипы, шептал:
        -Ничего, ничего. Милая собачка, необращай наменя внимания. Это пройдет, пройдет. Это я так… нервы.
        Тут Прохор Петрович услышал - гости насмешливо стали шептаться, раздался идиотский смешок, аПриперентьев сЧупрынниковым водин голос крикнули: «Он прогорел, он банкрот, его карта бита!» Ногенерал Перетряхин-Островский грозно стукнул впол шпагой: «Господа шулера, безнамеков, бе-е-з намеков!.. Прошу необижать хозяина». Тогда уПрохора Петровича увлажнились глаза, он вытер лицо рукавом халата, сказал: «Ваше превосходительство! Защитите меня также отврача Апперцепциуса, еще отНины, жены моей. Яочень сожалею, ваше превосходительство, что втот раз незарезал ее бритвой. Авам, генерал, я назначаю вблагодарность мешок золота…»
        Ивнесено было золотых мешков огромное множество. Весь кабинет залит золотом. Всюду брякали золотые червонцы, сыпалось золото, звяк оглушал, разрывал черепную коробку. Резкая боль вголове, инечем дышать: всюду золото, золото, золото… Прохору тесно идушно. Ибольно.
        -Вот видите, господа, сколь я богат. Янепонимаю, окаком же крахе здесь речь? - задыхаясь, сказал он, и, чтоб умерить непереносную боль, он ударился затылком остену.
        Тут собачка Клико вновь подъелозилась кПрохору исвеликой нежностью облизала его, перевернулась кверху брюшком, заюлила, забрякала хвостиком. УПрохора Петровича опять затряслась борода. Он подхватил собачонку, умильно стал целовать ее вносульку, вхвост ивглаза.
        АТихон, выглядывая вприоткрытую дверь, говорил Кузьме сПетром:
        -Ишь руки свои целует барин-то наш. Глянь, каксморщился.
        -Тихон Иваныч, аведь плачет барин-то, - удивился Кузьма.
        -Пущай плачет. Лишь бы небуйствовал…
        Гости меж тем приступили кхозяину спросьбой рассказать им прожизнь, просудьбу его: какон рос, какженился, каквзошел навершину могущества.
        -Ну что ж! Очень рад, очень рад, господа. - ИПрохор Петрович вздохнул. - Моя жизнь, господа, была, вобщем, ссамого детства несчастна… Что ж рассказать вам?.. Да! Вы знаете? Недавно поехал я наработы. Ичто же я вижу, господа? Везде намоих работах чужие хозяева. Прииск «Новый» теперь немой… Бывало, Федотыч… знаете, старик такой сдеревяшкой?.. Бывало, какнамоют пуд золота, он ибухнет изпушки… Ядавал ему заэто большой стакан водки. Да, да. Эх, господа, выпить бы нам! Атеперь пушка моя молчит, Федотыч дремлет наулице. Зато они палят всвою пушку, наприиске «Новом»… Они, они! Яведь знаю. Прииск мой, азолото ихнее. Ивсе теперь ихнее. Обидно, очень обидно это, господа…
        Верный Тихон пошлепал паркетами докладывать барыне.
        Аубарыни шло заседание. Нина Яковлевна чрезмерно встревожена инервно устала. Походу разбиравшихся дел выплыл вопрос обобщем финансовом состоянии громовских предприятий. Разговоры шли долго. И, квеликому огорчению Нины, ей стали доказывать сочевидною ясностью: дела ее мужа запутаны так, что их трудно поправить… Нопочему, почему?!
        -Аизволите ли видеть, сударыня…
        Нина слушает. Вней напряжен каждый нерв.
        Говорит юрисконсульт нового акционерного общества старый хитрец Арзамасов. Попоручению Нины изавысокую плату, конечно, он несколько дней просидел надрассмотрением плана текущих работ иденежных дел фирмы Прохора Громова.
        -Коммерческое дело, да еще втаком крупном масштабе, какувас, да втакой дикой, бездорожной стране, - дело, сударыня, весьма трудное, - говорил Арзамасов, то вздыхая сочувственно поадресу Нины, то силясь спрятать мину злорадной насмешки набритых губах своих. - Тут нужен глаз да глаз, нужна неотрывная бдительность. АПрохор Петрович всамый разгар работ пробыл уэтих… каких… убожьих людей… Сколько? Ну вот, полтора месяца. Раз! Апотом - болезнь. Два! Ну, ивсе кувырком. Это уж ясно.
        -Ичто это вашему мужу вголову взбрело? Помните, какон разводил турусы наколесах, будто бы вего предприятия вложены тридцать миллионов? - грубо прерывает Арзамасова бывший шулер, бурбон Приперентьев.
        -Ха! Тридцать миллионов… Апопробуй продать, напросишься три…
        -Простите, мсье Приперентьев… Спрячьте вкарман свои нелепые выводы, - засверкала хозяйка глазами ибриллиантами вдруг задрожавших сережек. - Яинедумаю продавать предприятия мужа. Речь идет оботдаче их вдолгосрочную аренду. Итолько…
        -Хотя бы, хотя бы, - распустив свое толстое брюхо, кряхтел Приперентьев.
        -Ябы советовал вам, если будет позволено, - говорит Арзамасов своим вкрадчивым голосом, сладко заглядывает вглаза Приперентьеву исчиновной холодностью всторону растерявшейся Нины, - я советовал бы вам, сударыня, подрядные работы немедленно закрыть, уплатив неустойку…
        -Это нелепость, - прерывает дельца заместитель Протасова инженер Абросимов. - Подрядные работы, Нина Яковлевна, хотя иневсрок, асбольшим запозданием, мы все-таки выполним. Ивместо миллиона двухсот тысяч неустойки мы понесем убытку, может быть, всего тысяч… ну, скажем… тысяч двести, отсилы - триста.
        -Господа, - откинув голову, сказала Нина, взасос затягиваясь папиросой (запоследнее время она стала сильно курить). - Все дело будет зависеть отуспеха переговоров моих представителей сМосковским банком ивПитере - скупеческим миром. Ежели нам удастся добыть оборотные средства, мы выплывем…
        -Ха!.. Купеческим миром, купеческим миром, - продолжая по-хамски вести себя, подает реплику Приперентьев.
        Юрисконсульт раболепно подхватывает мысль своего патрона и, угадав ее суть, развивает дальше:
        -Извольте ль видеть, сударыня… Купеческий мир, да ивообще мир так называемых крупных дельцов, очень шаток, имощь этого мира сплошь, почти сплошь подбольшим знаком вопроса. Например, был Рябинин, уж, кажется, туз, был Рябинин - инет его…
        -Как? Петр Герасимыч помер?!
        -Нет, непомер, сударыня, апросто «крахнул». Захворал. Наследники - моты. Атут продолжительная забастовка, фабрики встали, авскоре исмолоточка пошли. Словом… Каквидите, сударыня…
        Арзамасов сдернул солба золотые очки и, какбы сочувствуя Нине, печально развел руками.
        -Я, наконец, надеюсь, господа, - сказала взволнованно Нина Яковлевна, - что, после произведенной оценки наших затрат наприиск «Новый», вы расплатитесь сомною сразу, аневпять сроков, каквы хотели бы…
        -Простите, сударыня, - встал ирасшаркался большеухий упырь Арзамасов. - Попричинам, только что изложенным мною, мы этого сделать никак, никак неможем. Унашего акционерного общества почти весь капитал вобороте. Мы скупили прииски усеми золотопромышленников, мелких икрупных, мы развиваем дело вграндиозных масштабах, сударыня…
        -Да, дал. Вы развиваете, - вспылила Нина, иносовой платок вее руках стал виться вверевочку. - Новы неимеете права отбирать уменя золотоносные участки, открытые моим инженером!..
        -Он открыл, амы остолбили. Ха-ха… Незевай! - подтянув ивновь распустив брюхо, брякнул нахал Приперентьев; ему было скучно, лицо его смято, геморроидально, глаза подремывали.
        -Да, сударыня. Ксожалению вашему, акнашему благу, мы вэтом вопросе, простите, юридически правы. Закон нанашей стороне.
        Понукаемый резким ивластным взглядом хозяйки, вдруг сгорячностью заговорил инженер Абросимов:
        -Простите, господин Арзамасов! Вэтом грязненьком дельце вряд ли вы правы, даже юридически. Оморальной же стороне вашего поступка неприходится иговорить. Это ничем неприкрытый разбой набольшой дороге…
        -Что-с, что-с?! - будто саблей впол ударил голосом рвач Приперентьев, игубы его искривились вгримасе презрения.
        -Постойте, дайте мне кончить! - по-таежному грубо крикнул инженер Абросимов. - Нам эти участки слишком дорого стоят. Вовсяком случае, мы свами будем поэтому темному делу объясняться всуде.
        Юрисконсульт Арзамасов, подперев подбородок сухим кулаком, сердито поджал тонкие губы иуставился наАбросимова, какнацыпленка ястреб-стервятник.
        -Ой, проиграете, ой, проиграете, - нараспев, сторжествующей интонацией, протянул юрисконсульт. - Мы перенесем дело вСанкт-Петербург, и… будьте уверены…
        -Незнаю, незнаю, - замялся Абросимов. - Вовсяком случае, унас есть свидетели. Аувас кто?
        -Какие свидетели? - бесцеремонно почесал себе спину исладко зевнул вовесь рот Приперентьев.
        Этот невежливый жест показался хозяйке слишком нахальным. Взвинченным голосом, невсилах сдержать себя, Нина резко сказала:
        -Вы, милостивый государь, спрашиваете, какие свидетели? Явам отвечаю: горный инженер Александр Образцов, открывший те золотоносные участки. Вот кто! Квашему сведению, мсье Приперентьев… Ивообще… знаете… Вам, кажется, хочется спать? Нежелаете ль прилечь надиван?
        -Нет, спасибо, - опять позевнув, ответил Приперентьев. - Нодело втом, что вышеозначенный инженер Образцов вчера подписал договор опереходе наслужбу кнам.
        -Ах, вот даже как! - Ищеки Нины вдруг покрылись красными пятнами. - Нет-с! Нет-с, - дважды пристукнула она встол ладонью. - Золотоносные участки наши, они открыты нами, я их вам неотдам нивжизнь!
        -Были ваши, да сплыли, - пробасил Приперентьев, ипучеглазое лицо его сделалось злым. - Прииск «Новый» тоже когда-то был мой, аваш благоверный оттягал его, ограбил меня… Вам известно это, мадам? Знаете, господа, сколько Громов давал мне заприиск? Тысячу рублей, ей-богу, ей-богу, ха-ха!.. Апотом итак отобрал. Ну вот вам… Тогда он меня стукнул, атеперь я его. Вот иквиты, ха-ха… Авы, мадам, петушитесь… Напрасно, напрасно-с, мадам…
        Тут вошел Тихон, нацыпочках приблизился кбарыне и, поклевывая носом вдрагоценную сережку, зашептал:
        -Барин вполне приличны-с. Поставили возле кушетки стулья скреслами, асами накушетку изволили сесть. Рассуждают ручками ичто-то негромко говорят.
        -Надо бы Адольфа Генриховича…
        -Будил-с. Запершись. Три раза стучал. Они завсегда очень крепко почивают…
        Тихон уходит. Нина встает, говорит:
        -Простите, господа… Янаодну минуту, - итоже уходит. Утомленная, растерянная, Нина направилась всвой кабинет, горничная подала ей стакан холодной воды ипортвейну. Нина села, закрыла глаза, стараясь призвать надушу спокойствие, норечи врагов все еще продолжали звучать вее угнетенном сознании. Освежившись водой ипортвейном, Нина погрузилась враздумье… Какжаль, что муж ее болен. Отодного его взгляда, наверное, смолкли бы эти разбойники. Он знал бы, что надо делать, он устранил бы опасность, он, каквсегда, сумел бы инаэтот раз стать победителем. Да, Прохор всесилен!..
        Идальше - женская логика, идущая неотума, аотсердца, пролагает путаный путь кинженеру Протасову. Ведь это он вел работы завремя отсутствия мужа, ведь сколько ухлопано денег зря, наветер, вугоду каким-то идеям ивнепоправимый ущерб общим коммерческим делам. Ивот результаты! Так неужели милейший Андрей желал просто-напросто подблаговидным предлогом разорить все дела, чтоб насильственно вырвать ее изпротивной ему обстановки?
        Тут мысль ее леденела, асердце скакало вспотык поухабам собственной раздернутой надвое жизни…
        Она приказала горничной позвать инженера Абросимова. Смягчая свой обозлившийся голос, сказала ему:
        -Вот что, господин Абросимов. Ятвердо решила все глупые свои затеи бросить. Теперь недоэтого. Баня недоделана, школа недоделана, ичерт сними! Завтра же все мои работы приказываю прекратить. Рабочих перевести наобщее положение спрочими. Анедовольных немедленно же уволить, безвсяких послаблений… Поняли? Аихорош гусь этот щенок Сашка Образцов.

9
        Вбухарском халате, взолотых туфлях Прохор Петрович сидит накушетке, ипротив него - гости. Их много: званых инезваных. Они все еще слетаются, какнамаяк ночные птицы, выплывают извоздуха, падают спотолка, будто акробаты вцирке, чопорно садятся вкресла, иные же - прямо напол.
        Прохор Петрович ничуть неудивляется: все так понятно, так просто. Он ведет беседу спризраками, каксживыми: ему скаждым исовсеми нужно переговорить, он сейчас вхорошем настроении. Вот только этот старый болван Тихон то идело сует свою лысую башку вдверь кабинета. Прохор отлично знает, что Тихон фискалит Нине, поэтому, чтоб неподслушал хам, он продолжает беседовать сгостями шепотом, сдержанно жестикулируя, акогда хам заглядывает вдверь, Прохор смолкает, смиренно поджимает руки врукава, ловко притворяясь, что вкомнате нет никого, что кресла пусты ичто ему, Прохору, просто пришла фантазия наставить мебель полукругом возле кушетки. Что ж, разве он невправе сделать это?
        -Могу я илинемогу? Могу илинемогу?! - кричит он навошедшего Тихона.
        -Так точно, барин, можете, - топчется непонимающе Тихон.
        Сидя накушетке изорко наблюдая заТихоном, Прохор думает: «Интересно знать, видит он моих гостей илинет? Илитолько прикидывается, что невидит».
        -Ты немешай мне, старый дурак. Нешляйся! - опять кричит он. - Видишь, я занят делом. Ведомости проверяю… Яодин. Так искажи ей. Адоктора, ежели придет, гони вшею: гости уменя. Ступай!
        Тихон, опустив голову, медленно проходит изкабинета вкоридор.
        …Ипроходят долгие сроки. Взамкнутом мире больного время шло быстро - вгалоп, вкарьер: минуты неслись, какчасы, часы вырастали вгоды.
        Игрезятся Прохору втуманных обрывках картины минувшего, именно то, что лежит надуше его камнем. Вот видит - бурю огня. То тайга жарко пылает, ипламя грозится пожрать все дела его. Вот там, изугла, где часы, шагают толпы рабочих, шумят: «Предатель, клятвопреступник! Мы спасли тебя отпожара, ты всего наобещал иобманул нас!» То видит безумец картину расстрела. Выстрелы, выстрелы, залпы: рабочие падают.
        -Стреляй их, подлецов, стреляй! - горланит рехнувшийся Прохор, вскакивает накушетку; глаза встрахе ивзлобе, волосы дыбором, его треплет дрожь, он сплевывает густые, одолевающие его слюни.
        Новот, пых-трах: мрачная картина гаснет.
        Юбилейный, какого мир невидел, бал. Блеск хрустальных люстр, изысканная пышность туалетов. Могущественный Прохор Петрович, скрестив руки нагруди, говорит торжественное слово. Широко открыв глаза, болящий Прохор молча любуется собой, произносящим речь. «Глядите, глядите», - шепчет он сегодняшним гостям итычет пальцем впустоту, всебя - другого. Он любуется собой состороны.
        -Видите, он вофраке, всорочке, он чисто вымыт, отнего пахнет духами. Борода его подстрижена, ищеки выбриты… Вот, господа, каким я был… Атеперь… атеперь я… грязный… - Вего глазах горькая жалость ксебе. - Слушайте, что говорит тот Прохор, настоящий… Нея, атот. Слушайте, слушайте…
        Прохор Петрович - вофраке - задыхался отслов, отмыслей, отбурных ударов сердца. Задыхался иПрохор - вхалате - оттерзавшей его болезни.
        -Ровно чрез десять лет, - говорит величавый Прохор Петрович вофраке, - я сумею взойти навершину славы имогущества. Ябуду полным владыкой этого края… Ноя чувствую: смерть идет наменя. Нехочу умирать!
        -«Умрешь, умрешь!» - закричали стены, закричали окна, потолок. - «Умрешь!» - закричали гости. - «Убивец! Клятвопреступник! - вскочил состула гость-отец изастучал впол палкой: - Смерть ему!»
        Подобрав полы халата, Прохор спрыгнул скушетки, зашатался какпьяный.
        -Эй, Шкворень, исправник, казаки! Гоните всех вон. Яздоров… Жгите это логово помешанных!.. Нина, доктор!
        Вмозг безумного Прохора вломилось сознание: он окинул здравым взором пустынный кабинет иникого ненашел - нигостей, ниотца.
        -Господи! Что же это? - резким стоном разорвал он глубокое молчание, простирая вперед руки. Он искал Нину, искал живого человека, нокругом - пустыня. - Боже мой, боже мой! Какая галиматья лезет мне вбашку! Галлюцинация, вздор, виденица.
        Вответ - визгливый, раздернутый хохот, подобный ржанью жеребчиков, и - шорохи, авшорохах - верезг осы.
        Мозг Прохора Петровича сгорал, распадался. Сумбурная злая нелепица вего воображении крепла.
        Безумец, впредчувствии какой-то беды, напряг душу, прижался кстене. Ивдруг увидал - пересекая простор, кнему быстро полз небывало огромных размеров удав. Черная сжелтыми пятнами кожа осклизла, лоснилась сыростью. Прохор съежился, замер. Глаза злобного гада взъярились; молниеносно он бросился кПрохору, вскинул тупую башку клицу человека, дыхнул смрадом икашлянул. Прохор выкрикнул: «Ай», непомня себя, ударил удава поморде ибросился кдвери, кдругой, ктретьей; новсе двери мгновенно скрывались; он - кокну, он - кдругому, исчезали иокна. Азмеища поспешно заним: вот схватит, вот схватит… - Люди, Тихон! - Спронзительным воплем, подобным визгу свиньи подножом, Прохор кидался настены, бежал, падал, бежал, опрокидывал мебель. Наконец изнемог, повалился, какпадаль, вряд смертвецами: весь пол кабинета покрыт смердящими трупами. Оттрупного запаха Прохору сделалось тошно. Возле него спростреленной грудью распростертый Фарков. - «Старик, страшно мне, страшно!» - Тихий Фарков ударил Прохора взглядом, угрюмо зажмурился, молвил: - «Ребята, подвиньтесь чуть-чуть, дайте местечко хозяину, ведь он расстрелял вас». -
Прохор сразбегу вскочил накушетку, забормотал перхающим голосом:
        -Господи! Виденица… Что завздор! Вкабинете… покойники… Тихон! Микстуры! Горчичников!.. Ванну!
        Новетер гулял, хлопали окна, шалили сумбурчики, стужа лезла подрубаху, подкожу, подчереп Прохора Громова.
        Совсех сторон пер, нарастал потрясающий ужас.
        Вот топот, иржанье, извяк копыт: ворвался табун бешеных коней искачет потрупам прямо наПрохора, скачет, храпит, ржет, скалит железные зубы. И - прямо наПрохора! Вот стопчут, раздавят. Надо пятиться, пятиться прочь, иначе - отПрохора - дрызг, имозг вылетит. Нопятиться некуда: сзади стена.
        Прохор Петрович дыбом накушетке, руки раскинуты встороны, он какбы распял себя настене, затылок хлещется встену. Акони все скачут, - их сотни, их тысячи, - скачут вперед иназад, вперед иназад и, повернувшись, мертвою лавой прямо наПрохора… Сме-е-рррть!.. Сгрохотом, свизгом, бьют копытами воздух, грызут удила, вот стопчут, вот стопчут, оттопота стонет-трясется весь мир. Инет пощады безумному Прохору - сзади стена!.. Так где же, так где же спасение?
        Прохор стоял награни могилы: он терял жизнь исознание. «Спасите, мне страшно», - шептал он сухими губами. Хоть бы глоток студеной воды, иливоздуху, илихлопнул бы кто-нибудь дверью. «Милая, милая мама…» Новсе двери исчезли, аматери нет, инет ниоткуда защиты.
        -«Батюшка барин, очнитесь, - послышался веселенький, словно бубенчик, голос собачки. - Небойтесь, пожалуйста, это я, собачонка. Тяф-тяф».
        -Клико, это ты?
        -«Так точно. Ясамая. Тяф!.. Барин голубчик, небойтесь: жизнь ваша кончена. Аквам идут родные-знакомые ваши. Тяф-тяф-тяф…»
        Тут собачка Клико подъелозилась кПрохору, заюлила, заползала, успела лизнуть вопаленные губы, ивсердце, ивсвихнувшийся мозг… Ей стало вдруг скучно, ей стало вдруг страшно (так грезилось Прохору), она мордочку вверх, поискала слезливую ноту, завыла тоскливо ижалобно. Он взглянул нанее, восскорбел, запрокинул кудластую голову, содрогнулся итоже завыл. Так выли вдва голоса человек иневидимый песик. Гортань человека сотрясалась звериными хрипами, волосатый рот полон слюны, сбитой впену, пена запачкала бороду - умирающий зверь, лишенный рассудка, издыхал навсегда вбывшем Прохоре Громове. «Вечная память, вечная память, - выскуливал жалкий невидимый песик, - батюшка барин, идут…»
        Портьера задергалась, вход вдругой мир распахнулся, Прохор Петрович вдруг ожил, передвинулся жизнью вжизнь. Вошли Нина, идоктор, идругой доктор, иотец Александр, истаренький попик Ипат верхом нашершавой кобылке, весь вснегу, - должно быть, «брал город». Нина вбелом, созвездою волбу. Отец Александр вгорящем, какнебесный закат, облачении. Асзади вошедших, замыкая просторы, когда-то убитые Прохором, ныне ожившие рабочие, иубитый Константин Фарков, иубитый дьякон Ферапонт, итот самый губастый парень ямщик Савоська, которого убил Прохор нетопором, амыслью, желанием убить его.
        -Братцы, простите меня… - сказал Прохор Петрович, борода его затряслась, пожелтым щекам - градом слезы.
        Эти слова родились невуме, авсердце бывшего Прохора; они шли отсамого сердца, они какбы светились голубоватыми вспышками. «Братцы, простите меня…»
        -«Милый Прохор!» - нежным голосом, какшепот степных ковылей, сказала Нина. Припав кее плечу, Прохор тихо завсхлипывал. Он уже успел позабыть только что пережитое: пред ним лишь Нина, лишь распятая жизнь его, пред ним последние, самые страшные, самые тихие грани безумия. - «Милый Прохор, начинай жизнь по-новому».
        -Нина! Мне нет новых путей… Лишь бы найти хоть поганенький выход. Эх, жизнь!.. Нина! Явсе отдаю тебе… Все, все, все. Ничего мне ненужно, ниславы, нибогатства. Ой, дайте мне воздуху!.. Трудно дышать… Окно! Окно! Воздуху!.. - Прохор облизнулся исплюнул. Ивсе облизнулись, все сплюнули.
        -«Иди замной», - сказала Нина ичрез окно, каклегкое видение, выпорхнула наулицу подобно крылатой птице. Какнеуклюжий медведь, вылез занею иПрохор.
        -Нина, родная, душа моя! Зачем ты сделала меня безумным?
        -«Ты сбашни передашь мне все, милый мой Прохор».
        Ивот идут торопливо, взявшись заруки. Вдуше Прохора боролись глубокие противоречия, ноон теперь незамечал их глубины, имысль скользила поним, какпоплоскому зеркалу. Он шел бездумно, подобно лунатику.
        Внебе месяц, вмире ветер. Отмесяца светло ижарко, ответра веют полы халата, иодежды Нины вздуваются, какпарус.
        -Нина…
        -«Не надо Нины… Незови, неищи… Яверная твоя Анфиса».
        Ивидит Прохор - рука вруку идут они сАнфисой. Он видит прекрасную ее голову стяжелыми косами льняных волос. Голова голубеет, брови чернеют, извиска нарубашку - кровь.
        Было бездвадцати минут три. Аони уж насамой вершине башни. Умирала ночь. Загоризонтами готовилось утро. Прохор дрожал холодной дрожью. Холод кругом исияние жаркого месяца. Вдуше пожар, вдуше горит тайга инесгорает.
        ПодПрохором, стоявшим набашне, лежал весь мир ипротекала угрюмая Жизнь-река. НадУгрюм-рекой, какбелые бороды, трепетали туманы. Прохор глянул вниз, иголова его закружилась.
        Поберегам реки - люди. Они махали фонарями, невнятно переговаривались между собою.
        Слышит глазом, видит ухом - мелькают вотьме фонари, люди кого-то ищут.
        -«Бросайся сомной вниз, клюдям, - шепчет сладко Анфиса, имеж обольстительных губ сверкают вулыбке белые зубы. - Бросайся… Ну!»
        -Зачем, зачем?.. - стонет безумный Прохор.
        -…Зачем все это, зачем?.. - вотчаянье говорит иНина, поспешая последу мужа.
        Иголос отца Александра:
        -Кто втяжком горе может утешить, кто может ответить навопрос: зачем, зачем? Даже утех нет ответа, кто горячо любил. - Отец Александр взмахнул фонариком инадбавил шагу. - Авы, простите меня, дщерь моя, нечувствовали ксупругу своему любви духовной…
        -Неправда! - болезненно, всмертельной тоске выкрикивает Нина. Гнет страданий плющит ее влепешку. Она хочет сказать отцу Александру многое, что вее сердце, нонеможет.
        Она едва довела ночное заседание и, вся разбитая, полчаса тому назад вошла всвою спальню. Итам, прилампадах, вдруг осенила ее неизъяснимая нежность кнесчастному Прохору. Ей вдруг стало страшно жаль его, так жаль, какникогда, никогда она нежалела!
        Иэта высокая любовь, искорбь, ижалость повергли ее впрах перед иконой. Неимея сил облегчить свою боль слезами, она припадала лбом кполу, крестилась, громко читала молитвы. Ноони лишь шумели словами, какподсохшими листьями, они нетрогали чувств, они были бесплодны.
        Ивот стук вдверь… Сразу выросший страх подхватил ее сземли, какпушинку, и, вся обомлев, она вбеспамятстве кидается навстречу резкому стуку доктора.
        -Скорей, скорей, Нина Яковлевна! Дело швах… Прохор Петрович скрылся.
        Окно вкабинете настежь, лакеи спят. Свалил сон ивнезапно захворавшего старого Тихона.
        -Люди!
        Ибыстро вовсе стороны, кто куда, сфонарями: впроулки, ктайге, подорогам икбашне.
        -Туфля! - радостно вскрикнул Илья Петрович Сохатых. Втакие минуты смятения он забыл просвои неудачи скрестинами сына, втакие минуты он всем ивсе простил. - Золотая туфля Прохора Петровича! - нагнулся, подобрал туфлю и, поблескивая фонариком, услужливо показал ее Нине.
        -Надо предполагать, что болящий набашне, - умозаключил отец Александр. - Поспешим.
        -Господи! Значит, он босой… Водном халате… - леденея отосеннего холода идушевной оголенности, теряла слова Нина.
        -Прохор! Прохор!! - вопрошала она сумрак отчаянным голосом.
        Шли поспешно, вздыхали, громко покашливали, чтоб сбить тугое молчанье природы.
        Их неожиданно нагнал мистер Кук. Он трезв ивстревожен. Сним, видимо, случилось несчастье. Вего руке фонарь, вкарманах два револьвера, патентованные пилюли против икоты исрочная телеграмма. Тусклый свет фонаря иголубоватые волны луны освещают его растерянное лицо. Вприщуренных глазах отблеск душевной муки, вкрепко сжатых прямых губах - решимость.
        -Миссис Нина! О, какой самый огромный ваше несчастье… Вам очшень трудно путешествовать втакой потьме. Разрешайте, - нервно, приподнято сказал мистер Кук ивзял Нину подруку.
        -Спасибо, друг мой, - благодарно игрустно ответила Нина, ускоряя свой шаг. - Эта ночь дляменя прямо ужасна. Все думаю: «Это сон, это сон», - иникак проснуться немогу.
        -Миссис Нина! Ясэтой момент больше неамерикански подданный, я ваш подданный досамая смерть.
        -Благодарю вас, милый Кук… Спасибо, спасибо.
        -Ясамый близкий дня должен ехать вНью-Йорк. Ятолько что получил эстафет, мой мамашенька очшень больной. - Мистер Кук передохнул, густые рыжие брови его взлетели налоб, он выпучил вголубоватую тьму глаза и, ничего невидя перед собой, захлебнулся словами: - Миссис Нина! Янакопил здесь двадцать тысяч рублей. Половину всего я завтра же, завтра же передаю вваше распоряжень длябедная народа. Ода, ода!.. Решенье мое непоколебим… - Порывисто задышав, он повернул лицо кНине: - Миссис Нина! Явас незабвенно люблю… Какчистейшую, очшень лучшую женщину, как… как… как…
        Нина необычайно удивилась. «До чего легко он… Половину всего, что накопил таким большим трудом». Ибольно упрекнула себя.
        -Дорогой, хороший Кук! Явас тоже люблю, давно люблю искренне. Испасибо вам защедрое пожертвование ваше. Спасибо, милый мистер Кук! Вот только бы Бог помог найти поскорее моего несчастного Прохора. О, боже мой!.. Ясхожу сума…
        Умистера Кука задрожал подбородок. Он осторожно высвободил руку ивытер платком мокрые отслез глаза.
        -Миссис Нина, - сказал он сорвавшимся голосом ипочему-то покачал фонарем. - Надо надеяться, что мистер Громофф вполне благополученный… Инадо надеяться, мы никогда, миссис Нина, больше невстретимся свами. О, это совсем ужасно! - Уронив фонарь, мистер Кук приостановился изакрыл лицо холодными ладонями.
        Нина Яковлевна растрогалась. Ее согревало живое участие кней мистера Кука.
        -Непечальтесь! Пойдемте скорей: мы отстали, - надсадно вздохнув, сказала она.
        Три фонарика щурились впереди. Состороны поселка вдруг послышался дружный, затушеванный расстоянием лай собак.
        -Опять туфля! Вторая! - еще радостней выкрикнул Илья Сохатых, словно он сорвал спана Парчевского крупненький карточный куш.
        Башня перла кнебу. Изкаморки пушкаря сдеревянной ногой долетал сонный, трескучий храп. Медная пушка, тускло светясь подмесяцем, скалила внебо черный, глупо улыбчивый зев.
        Вбашне темно. Насамой верхней, открытой площадке башни - Прохор Петрович.
        -Зачем мне бросаться? - шепчет Прохор самому себе. - Яжить хочу! Разве ты невидишь, что создано моим гением?.. - Иснова повел он попространству рукой.
        Перед ним тек горизонт. Итам, где-то всферах, вставали, закатывались, уходили вничто дни идела Прохора.
        -Надо жить так, чтоб горизонт твоих дел становился все светлее, все выше. Ножизнь твоя кончена, - шептал сам себе Прохор, аможет - Анфиса.
        Призрак черкеса грозно, пронзительно глядел вглаза Прохора Громова. Призрак мрачно молчал, лишь кинжал чуть-чуть шевелился вруке его. Прохору скоробило спину морозом. Холодный пот облил все тело, инавпалых висках поднялись седые вихры.
        …Ивдруг там, уподножия башни, где фонари, узывчивый, такой родной голос:
        -Прохор!
        -Иду! - облегченное ирадостное донеслось кНине снеохватной высоты башни.
        Час свершен, трепет иужас исчезли, жизнь человека пресеклась.
        Было безпяти минут три. Загоризонтом зацветало утро. Выл осиротевший волк. Верочка улыбалась восне.
        ПоУгрюм-реке шел тонкий стеклянный ледок.
        Угрюм-река - жизнь, сделав крутой поворот прочь отскалы спошатнувшейся башней, текла кокеану времен, вбеспредельность.
        notes
        Сноски
        1
        Говорите ли вы по-французски? (фр.)
        2
        Боже мой! (англ.)
        3
        Великолепно (англ.).
        4
        Обонпол - поту сторону. (устар.)
        5
        Смысл, разумное основание (фр.).