Дети блокады Михаил Павлович Сухачев
        Повесть Михаила Павловича Сухачева рассказывает о блокаде Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. С сентября 1941 по январь 1944 года фашисты каждый день по нескольку раз бомбили и обстреливали город. Более миллиона ленинградцев умерло от голода и холода, но они не сдавались, героически работая и перенося лишения.
        Герои книги, - дети блокадного Ленинграда, Витя Стогов и его друзья, - тушили на чердаках зажигательные бомбы, ловили сигнальщиков-диверсантов, помогали людям выстоять. Любовь к Родине, стойкость, мужество, самоотверженность - вот главные черты этих ребят, благодаря которым они выдержали нечеловеческие испытания.
        Для среднего школьного возраста.
        Михаил Павлович Сухачев
        Дети блокады
                                        
        Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
        )
        От автора
        Желание написать книгу о детях блокадного Ленинграда возникло не вдруг. Занимаясь литературными разработками по темам, не связанным с Великой Отечественной войной, я следил за тем, как раскрывается в документально-художественной литературе правда о войне в целом и о блокадном Ленинграде в частности. О блокаде города на Неве писали много: и те, кто в нем тогда жил и работал, и те, кто в нем жил и не работал, и даже те, кто в нем никогда и не был. Но героями этих произведений были взрослые. О моем поколении упоминалось вскользь с налетом жалости к детям.
        Самого меня написать о детях блокады сдерживал тот факт, что надо восстанавливать в памяти то пространство и время, от которого в моем сознании остался глубокий след - от потери родных и близких, от мук, обусловленных непреходящим чувством голода, которое не поддается привыканию и, как оказалось, страшнее, чем артобстрелы и бомбежки.
        Я долго ждал, когда же наконец расскажут о детях, которые по хлебным карточкам были приравнены к нахлебникам возле скудного стола блокированного города, но которые, обуреваемые желанием помочь взрослым оборонять город, строили баррикады, сбрасывали «зажигалки», выслеживали вражеских сигнальщиков, проверяли светомаскировку и даже работали на заводах, подставляя под ноги ящики, чтобы дотянуться до станка.
        В литературе о блокадном Ленинграде почти не писали об отрядах ребят, организованных в системе местной противовоздушной обороны, помогавших сандружинницам откапывать людей в разрушенных домах, оказывать медицинскую помощь раненым.
        Да, я из города, который фашисты охватили обручами и закрыли на них замки, чтобы, как они говорили, не проскочила мышь ни туда, ни обратно (она и не могла проскочить, потому что все мыши были съедены). Нас, детей, в этом кольце осталось более 400 тысяч. Я из того времени, о котором поэт Юрий Воронов, также переживший в 12 лет блокаду Ленинграда, сказал: «Нам в сорок третьем выдали медали и только в сорок пятом - паспорта». В книге «Дети блокады» я рассказал о ребятах, которые воспринимали окружающий мир таким, каким он был, не хлюпиков, не ноющих, не изводящих взрослых просьбами о хлебе.
        В книге нет вымысла. Все события имели место в действительности, изменены только имена (это сделано по этическим соображениям).

М. П. Сухачев
        Об авторе
        Михаил Павлович Сухачев, автор книги «Дети блокады», двенадцатилетним мальчиком пережил много месяцев в трагической и героической блокаде Ленинграда в 1941 -1944 годах. Эта книга не просто литературное произведение, она рассказывает о тяжелых и страшных воспоминаниях, о борьбе ленинградцев и их детей, оставшихся в городе, об их невыносимых страданиях от голода и холода. У многих ребят в блокаде умерли все родные. Но это книга и о невероятном мужестве и стойкости ребят, не струсивших под бомбежками и обстрелами, а тушивших зажигательные бомбы на чердаках, помогавших женщинам и старикам и работавших на заводах наравне со взрослыми… Они быстро повзрослели и стремились сделать все, даже невозможное, для помощи городу, в котором ленинградцы умирали, но не сдавались. И в победе над фашистами была и их заслуга.
        Родился Михаил Павлович в 1929 году в Орловской области, но затем его мать, трое братьев и четыре сестры переехали жить в Ленинград. Там он поступил в школу, начал заниматься в школьном авиамодельном кружке и построил модель самолета, пролетевшего на соревнованиях ленинградских школьников самое большое расстояние. Все Сухачевы играли в струнном оркестре Ленинградского клуба железнодорожников.
        Война круто изменила мирную жизнь семьи. Трое братьев и сестра ушли на фронт. А двенадцатилетний Миша остался с матерью и тремя сестрами в Ленинграде, который уже в сентябре 1941 года оказался в блокаде. Об этом страшном и героическом времени и рассказывается в повести «Дети блокады» (первое издание книги - 1989г.).
        Окончание войны совпало с завершением учебы Михаила в восьмом классе. Он поступает учиться во Вторую ленинградскую спецшколу военно-воздушных сил. После окончания учебы Михаил Сухачев стал курсантом Борисоглебского авиационного училища имени Валерия Павловича Чкалова. О тяготах учебы в авиационном училище в трудные послевоенные годы, о поколении летчиков, завершивших эпоху поршневой авиации и открывших страницу истории реактивной авиации, и о службе в частях истребительной авиации Михаил Павлович правдиво и очень интересно рассказал в своей книге «Исповедь летчика-истребителя», вышедшей в свет в Москве в 2011 году.
        Закончив училище в 1951 году, молодой лейтенант Сухачев был направлен в город Винницу, где служил в 43-й воздушной армии дальней авиации. Он осваивал новую авиационную технику и летал на сверхзвуковых истребителях. В 1957 году командование армии направило капитана Сухачева на учебу в Военно-воздушную Академию имени Ю. А. Гагарина.
        После завершения в 1961 году учебы в академии Михаил Павлович был оставлен там на преподавательскую работу и готовил кадры высшего командного состава авиации нашей страны. Вскоре он защитил кандидатскую диссертацию. Потом работал в Генеральном штабе Вооруженных Сил СССР.
        Но постоянно М.П. Сухачева, полковника авиации, летчика-истребителя, сопровождала жажда литературного творчества. Еще в 1974 году он написал рассказ «Мохаммад». Тема была навеяна во время двухгодичной служебной командировки в Египет. Рассказ увидел свет в издательстве «Молодая гвардия». Затем Михаил Павлович занялся изучением личного архива советника командующего авиацией во время войны в Испании (1936 -1939) Е. С. Птухина и на основе архива написал интереснейшую повесть «Небо для смелых». Она повествует о событиях войны и участии в ней советских летчиков (М., 1979). А в 1981 году появилась повесть М. П. Сухачева о Герое Советского Союза генерале Г. М. Прокофьеве - «Штурман воздушных трасс» (М., 1981). Эту книгу автор посвятил летчикам Великой Отечественной войны.
        В 2008 году М.П. Сухачев издал документально-художественную повесть «Или Цезарь, или ничто» - о разработке ракетного оружия в фашистской Германии в 1933 -1945 годах, основанную на исторических фактах. В ней действуют реальные участники событий. Автор 20 лет собирал материалы для написания этой повести.
        Жизнь Михаила Павловича в настоящее время представляет собой образец потрясающего трудолюбия и интереса буквально ко всему на свете: он преподает в двух институтах, пишет книги, занимается экстремальными видами спорта. Встав на горные лыжи более 40 лет назад, он и его жена до сих пор катаются по горным трассам Альп. Ранее они исходили горными тропами Кавказ и Тянь-Шань.
        В 2009 году, в день своего 80-летия, Михаил Павлович поднялся в небо на одном из подмосковных аэродромов, управляя самолетом ЯК-52. Полет прошел успешно, был выполнен весь пилотаж: виражи, «петли», «бочки» и боевые развороты.
        Известно выражение: «бывших летчиков не бывает». Михаил Павлович замечательно подтверждает это на своем примере.

От редакции
        ДЕТИ БЛОКАДЫ
        Повесть
        СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МАТЕРИ МОЕЙ,
        АЛЕКСАНДРЫ АЛЕКСЕЕВНЫ ЕРОХИНОЙ,
        ПОСВЯЩАЕТСЯ
        Глава 1
        От сильного, недалеко прокатившегося взрыва Витька вздрогнул. Он оглянулся на Валерку. Тот был спокоен. Как будто знал, что так и должно быть, хотя по условиям военной игры только трещотки могли имитировать стрельбу. Вновь прокатился долгий, затянувшийся гул, как бывает, когда взрывы следуют один за другим.
        -Во дают! - возбужденно прошептал Витька. - Может, наши пошли в атаку, а мы здесь с тобой все прозеваем!
        -Тихо ты! - цыкнул Валерка. - Сказано: нам сидеть в дозоре.
        Задача их была простая: следить за просекой и, если появятся ребята с синей повязкой на рукаве, одному бежать и сообщить об этом в штаб отряда.
        В дозор их посадили на рассвете, едва стало возможным отличать человека от дерева. Немного спустя, от нечего делать, Валерка развернул свой пакет с пайком, выданный каждому участнику игры вместо завтрака. Вареное яйцо, две вафли и две печенинки привораживали взгляд. Но съесть все это было сказано не ранее чем через два часа.
        -Ты как думаешь, сколько мы здесь сидим? - зашептал Валерка.
        Виктор Стогов глянул на разложенные соблазнительные припасы «боевой обстановки». Ему тоже вдруг захотелось есть, и поэтому он решил подыграть другу.
        -Да часа полтора. - Потом спохватился и добавил: - А может, и все два.
        -Так, может, съедим? - Валерка Спичкин кивнул на пакеты.
        -Давай. А то, если придется бежать, что мы их с собой таскать будем?
        Паек был быстро «уничтожен», пакеты прикрыты травой.
        Витьку потянуло на сон.
        Вообще-то он любил военные игры. Но сегодня было неинтересно. Сидеть в дозоре - это не захватывать штаб «противника».
        Виктор ездил в лагерь каждый год на две смены и заметил, что в последнее время все чаще заданием в военной игре было выслеживание и преследование «диверсанта». «Диверсантом» чаще всего оказывался пионервожатый из соседнего лагеря. Прошлым летом ребята гонялись за «диверсантом», который укрылся от них в Клюквенном болоте. Казалось, еще немного - и они его поймают. Но неожиданно появившиеся военные приказали ребятам прекратить преследование и немедленно вернуться в лагерь. Потом говорили, что это был настоящий диверсант, пробиравшийся к близлежащему аэродрому бомбардировщиков.
        Теперь, когда грянули взрывы, у Витьки снова пробудился интерес к «войне».
        На просеке, недалеко от них, появился парень из первого отряда, но без повязки.
        -Дозорные! Выходи! - громко крикнул он.
        Витька дотянулся рукой до Валерки и сделал знак прижаться к земле.
        -Пацаны, конец игре! Выходите!
        Витька крепче прижал Валеркину руку. Ему вспомнилось, как однажды был обманут их «разведчик», простодушно поверивший, что игра кончена. «Противники» привели его в свой штаб, по случаю окончания игры угостили конфетами и, между прочим, спросили, где располагается штаб его отряда. Тот все рассказал. А через полчаса «война» действительно закончилась внезапным захватом штаба. Бедняга «разведчик» часа два плакал от обиды.
        -Давай в штаб, - шепнул Витька, - я за ним послежу.
        Валерка и десяти шагов не успел сделать, как под ногой у него хрустнула ветка. Парень кинулся в его сторону. Еще мгновение - и Валерка завизжал, схваченный за плечо.
        -Где второй? - требовательно спросил парень.
        -Не скажу! Пусти! Витька, не вылезай! - заорал Валерка что есть мочи.
        -Дурак! Конец «войне». Всех срочно собирают в лагерь!
        -Не ври! Не обманешь! - уже ревел от обиды Валерка.
        -Эй, Витька! Вылезай! - крикнул парень. - Всех собирают.
        Виктор еще плотнее прижался к земле.
        -Черт с вами, дураками! Сидите хоть до ночи. - Он отпустил Валерку и пошел в сторону, где был лагерь.
        Валерка подскочил к другу:
        -Бежим быстрее в штаб.
        Штаба уже не было. На месте палатки остались пятна примятой травы, да кое-где валялись ветки.
        -А чего так бабахало, если конец «войне»? - разочарованно сказал Витька. - Пойдем в лагерь: здесь больше нечего делать.
        Ни Витька, ни Валерка не связывали окончание игры с войной, начавшейся полмесяца назад.
        Тогда на вечерней линейке начальник лагеря, молодая энергичная женщина, которую все, от мала до велика, звали Аня, произнесла пламенную речь о том, что нам нечего беспокоиться: Красная армия всех сильней и немецко-фашистские захватчики в скором времени будут разгромлены на их же территории, как это было в войне с белофиннами. Потом ребята поотрядно отправились по дачам спать. Предстояли соревнования по авиамоделизму, а вслед за ними очередная военная игра. Забот и своих, лагерных, хватало.
        В лагере что-то случилось. С бугра, возвышавшегося над стадионом, Витька с Валеркой смотрели на необычную суету взрослых, какая бывала, когда случалось ЧП.
        -Может, кто-то из ребят утонул? - спросил Валерка.
        -Ты что, опупел? - возразил Витька. - Сегодня же купания не было. Наверное, кто-то обожрался незрелой черемухой. Потому и игру сорвали, - рассудил он.
        Они вошли на территорию лагеря.
        -А вы чего шатаетесь? - накинулась на них пробегающая начальник лагеря. - Марш быстрее в свой отряд!
        -Аня, - остановил ее завхоз, - как будем отправлять инвентарь?
        -Какой инвентарь? - непонимающе уставилась она на завхоза.
        -Ну там постели, кухонные принадлежности…
        -К черту инвентарь! Главное, срочно отправить ребят на станцию. Мы в опасной близости от аэродрома. Его опять могут бомбить. - Аня отвернулась от завхоза и кинулась к машинам, въезжавшим в ворота: - Стой! Поворачивай к первой даче! Да осторожнее, не портите газоны! Их ведь ребята делали!
        Витькин отряд грузили в трехтонку «ЗИС-5». Шофер сначала подкидывал в кузов пионера, потом бросал туда же его вещички.
        Ребятам приказано было сесть на корточки и ни в коем случае не подниматься.
        Набитые до отказа машины выехали на дорогу и, оставляя клубы пыли, прыгая на обнаженных корнях могучих сосен, по песчаной просеке помчались к станции Сиверская.
        Раньше, едва ребята садились в кузов, начинались песни. Теперь все молчали. Нервозность, охватившая старших, передалась и ребятам.
        По мере приближения к станции увеличивался поток спешащих туда людей. А перед станцией происходило что-то невообразимое. С обезумевшими взглядами, мокрые от пота, люди тащили на себе второпях упакованные вещи. Над рекой из панам, шляп, беретов, тюбетеек и испанок[1 - И с п а н к а - пилотка с кисточкой.] величественно, словно баркасы, покачивались фанерные и дерматиновые чемоданы, огромные узлы из простыней, одеял и скатертей. Мелькали клетки с птицами, блестели медными боками самовары. Из общего гомона выделялись громкие голоса:
        -Кирилл, остановись! Сейчас выпадет посуда!
        -Вика! Держись за папин кушак, а то отстанешь!
        -Дедушка, осторожно! Не урони щеглов!
        -Маша, брось, к черту, этот абажур, возьми патефон: у меня от него левая рука отсохла!..
        Шофер головной машины сначала непрестанно сигналил, потом, остановившись, начал ругаться. Ему отвечали из толпы тем же. Поняв бесполезность перебранки, он повернулся к ребятам:
        -А ну вылезайте! Будем грудью прокладывать дорогу. Держитесь крепко за руки! - Вдвоем, плечо к плечу с пионервожатым, они стали раздвигать толпу, покрикивая: - Дорогу! Осторожно! Дети! Пионерлагерь!
        Так, двигаясь в толпе и с толпой, ребята почти добрались до станционной ограды.
        Станция уже была занята: ее заполнило громадное стадо давно не доенных ревущих коров. Одичавшие, намотавшиеся за время долгого перехода из районов, где уже бушевала война, коровы устремились за помощью к людям. Но это были городские жители, многие из них не понимали беды животных, боялись приблизиться к ним, да было и не до них.
        В раскаленном неподвижном воздухе к испарениям человеческого пота прибавилась смесь запахов навоза и брызгавшего из вымени молока.
        Движение к станции прекратилось. Мелькали только разномастные бока коров. Шофер постучал по спине впереди стоящего крупного мужчины в белой панаме и полотняной толстовке:
        -Эй, чего остановился? Коров испугался? Они не кусаются!
        -Не толкайте! - нервно взвизгнул тот.
        Тогда шофер вылез вперед, по-хозяйски спокойно взял из рук стоявшей рядом женщины зонтик и, легонько ударяя по коровьим мордам, пробрался к ветхому станционному заборчику, выворотил большой пролет и направил стадо в образовавшуюся брешь. Путь к станции освободился.
        Стены небольшого станционного строения были уже отмечены клеймом войны. Пестрело множество рваных отверстий от осколков. Пол был покрыт слоем битого стекла, щепок, потолочной штукатурки, валялись вещи и продукты. Уцелевшим оказался только стоящий в углу большой оцинкованный бак с питьевой водой и железной кружкой, висевшей на длинной цепочке. От крана бака медленно отрывались капли воды - спокойно, как до войны…
        Наверное, здесь были жертвы, потому что между опрокинутыми лавками виднелись чистые, еще влажные пятна подмытого пола. Входя сюда, люди замирали, как в помещении, в котором находится покойник. Даже дети безмолвно жались друг к другу, испуганно озираясь по сторонам.
        -Ребята, проходите на перрон! - неестественно громко прозвучала команда пионервожатого.
        Там, за стенами станции, картина была не менее удручающей. Деревянный настил платформы в двух местах ощетинился острыми обломками досок, вывороченных из пола. Медленно раскачивались на одной проволоке чудом уцелевшие станционные часы, на которых, как улика, было четко зафиксировано время фашистского преступления: девять часов восемь минут.
        На втором пути еще дымились сваленные набок товарные вагоны, напоминающие скелеты громадных доисторических животных.
        Это была война, настоящая, страшная, совсем не такая, какой виделась ранее в кино.
        Поезд шел утомительно долго. Дважды он останавливался в поле, тревожно гудел паровоз, заставляя людей настороженно оглядывать небо.
        Глава 2
        В Ленинграде, уже на вокзале, чувствовались перемены. На перроне Варшавского вокзала не было, как обычно, ни щедрых шефских представителей Второй кондитерской фабрики с коробками сладостей, ни маршей фабричного оркестра, ни цветов в руках радостно-возбужденных родителей. Та небольшая группа, в основном мам, которая смогла приехать на вокзал в неурочное время, почти терялась среди военных, заполнивших перрон. Не раздавались, как ранее, радостные возгласы вдоль медленно проходящих вагонов: «Вовочка! Машенька!..» Не откликались им звучные детские голоса из полуоткрытых узких окон: «Мамочка! Я здесь! Вот я!»
        Вслед за высадкой ребят вагоны тотчас стали заполняться красноармейцами. Некоторые из них, высунувшись в окно, громко выкрикивали:
        -Ребята! Кто забыл свои вещички?
        Как было приказано еще в дороге, все двинулись на привокзальную площадь и остановились слева от входа. Здесь «раздавали» детей родителям. Два фабричных автобуса ждали ребят, которых нужно было развозить по домам.
        Выйдя на площадь, Виктор обратил внимание на то, что все окна домов заклеены крест-накрест белыми полосками бумаги. Зачем? Правда, он видел такие окна в домах на площади перед Московским вокзалом, где взрывали Знаменскую церковь для строительства на ее месте станции метро. Тогда взрыв был произведен так искусно, что ни одно стекло не треснуло.
        Виктора и раньше, в добрые времена, никто не встречал. Поэтому, подойдя к пионервожатому, он сказал:
        -Коля, так я поехал.
        -Ты один?
        -Нет, с Валеркой Спичкиным, мы с одного двора.
        Витька отошел от пионервожатого, остановился и стал внимательно оглядываться.
        -Ты кого высматриваешь? - спросил Валерка.
        -Да так, - недовольный любопытством друга, ответил Витька.
        -A-а, ясно, бабник! - глянув вперед, съязвил Спичкин.
        -А ну повтори! - повернулся Витька, сжав кулаки. - Повтори, если хочешь без зубов остаться.
        -Да ладно, видели мы таких! - огрызнулся Валерка, а сам стал пятиться ближе к толпе. - Валяй к ней. А еще друг называется. Нужен ты мне! Без тебя доберусь.
        Витька и сам чувствовал, что нарушает мальчишечью солидарность, вроде предает дружбу, но ничего с собой поделать не мог. Стыдно подумать, не то что признаться, но в Эльзу он был влюблен.
        -За тобой приехали? - дернул он девочку сзади за рукав, хотя прекрасно видел, что с ней стоит мама.
        -A-а, Витя, здравствуй! - обратилась к нему высокая полноватая Мария Яковлевна - Эльзина мать.
        -Здрассьте, - почти угрюмо из-за размолвки с другом ответил Виктор.
        -Поедем с нами. Попьешь чаю, а потом отправишься домой, - предложила женщина.
        -Не-е, я сам, то есть за мной приехали.
        -Врет он, мама, за ним никогда никто не приезжает! - хмыкнула девочка.
        -Много ты знаешь! - Виктор повернулся и пошел.
        -А у нас папа ушел на фронт! - с каким-то отчаянием выкрикнула Эльза.
        Это было ошеломляющее известие, и Виктор быстро обернулся:
        -Как это - на фронт? Почему? Он же не военный.
        -Да, Виктор, - печально подтвердила Мария Яковлевна. - Добровольцем! - торжественно добавила она.
        -Как же вы теперь?
        -Не знаем. Сергей Яковлевич сказал: «Немного потерпите. Война скоро кончится». Ну, так ты едешь с нами?
        -Не, спасибо. Я домой. До свидания. В школе увидимся.
        Он направился к тому месту, где оставил Валерку, и по дороге думал об Эльзе и ее отце, Пожарове Сергее Яковлевиче, главном инженере крупного ленинградского завода.
        Витька проникся к нему уважением с первой встречи в прошлом году. Сергей Яковлевич приехал в лагерь после ЧП, которое произошло с его дочерью.
        Отряд, в котором была Эльза, по свистку дежурного пионервожатого приготовился зайти в реку. По этому же свистку отряд, в котором был Витька, выходил из воды. Мальчик успел подняться по крутому песчаному берегу коварной реки Оредежь и едва растянулся на траве, как услышал сначала испуганный возглас: «Помогите!», а потом многоголосый девчоночий визг.
        Виктор не разобрал, кто кричал, но что-то заставило его подумать о несчастье именно с Эльзой. Он взвился пружиной и, обдирая тело, ринулся с обрыва к реке. Упав на песок, кубарем докатился до воды и поплыл к мелькавшим в быстром течении реки черным косичкам.
        Сильно жгло грудь, и боль отдавала при каждом взмахе руками. Сбилось дыхание. В какой-то момент появился страх, что он не спасет Эльзу и сам следом за ней начнет тонуть. Но решил, что тонуть будет молча, потому что звать на помощь стыдно.
        Собрав последние силы, он поплыл по-собачьи - так презрительно среди ребят назывался стиль, которым плавали девчонки. В другое время он бы себе такое не позволил, но сейчас было не до форса. Так меньше расходовались силы.
        …Когда подбежал дежурный пионервожатый, Витька уже выбрался на мелководье и, пятясь, тащил под мышки бездыханную Эльзу. По берегу подбежали люди, подхватили девочку, быстро вынесли на песок, стали откачивать.
        Витьку трясло от нервного напряжения и усталости. Он едва доковылял до берега. Все тело было в ссадинах, чувствовалась сильная боль в левой ноге. Он сел на мелководье и стал смывать кровь.
        Все суетились возле Эльзы. На него никто не обращал внимания. В душе у Витьки появилась обида. Вот сидит он, весь в ссадинах, в крови, и никто не смотрит даже в его сторону, как будто ему не больно и вообще как будто его и нет. Крупные слезы покатились по щекам. Вопреки желанию, мальчик несколько раз громко всхлипнул.
        Наверное, это услышала пионервожатая. Она подскочила к Вите и, увидев обильно выступающую кровь, закричала громко и испуганно: «Помогите!», словно больно было ей, а не ему. Потом наклонилась над ним и запричитала:
        -Не плачь, Витенька, милый, герой ты наш. Больно, да? Потерпи. Сейчас тебя отнесут в лазарет, перевяжут…
        Вот такого внимания он не ожидал и не хотел. Стыд какой!
        -Я и не плачу, чего вы выдумали! Ни капли не больно! Песок попал в глаза! И нести меня не надо - сам дойду!
        Витя встал. Кровь потекла еще сильнее. Не успел он сделать и двух шагов, как крепкие мужские руки старшего пионервожатого подхватили его.
        -Не трогайте, я сам! - задергался мальчуган.
        -Не валяй дурака! Посмотри на себя, как поросенок недорезанный! Сиди смирно! - успокаивал его пионервожатый.
        Когда приехали Эльзины родители, Витька и Эльза лежали в смежных палатах лазарета. Девочка чувствовала слабость и немного температурила. Врач сказал, что это от испуга. Однако вскоре Эльза выздоровела.
        У Виктора же оказалась порванной связка в ступне, и теперь нога его покоилась в гипсе, тело все было вымазано йодом, а левое плечо еще и забинтовано.
        Пожаровы пришли навестить его все вместе. Виктор не знал, как себя вести, и прикрывал свое смущение грубоватостью.
        -Ты прямо герой, Витя! - ласково сказала Мария Яковлевна. - Твоему подвигу в лагерной стенгазете посвящена большая статья «Равняйтесь на мужество!».
        -Да ерунда это все, - ответил он.
        -Нога еще, наверное, будет долго болеть, - продолжала она.
        -Ну и наплевать.
        После такого ответа Сергей Яковлевич расхохотался, чем привел в замешательство жену больше, чем мальчика.
        Потом, когда Пожаровы вышли из лазарета и остановились на крыльце (как раз рядом с окном его палаты), Виктор хорошо слышал продолжавшийся между ними разговор.
        -Возможно, он и хороший мальчик, но грубый… - громко говорила женщина.
        -Вот такой и бросится спасать не задумываясь, - перебил ее муж.
        -Сережа, я тебя не понимаю. Это же недостаток воспитания, что ты оправдываешь? Наверное, еще не знаешь, что неделю назад он побил Эльзу.
        -Знаю, знаю, мне рассказали. Больше того, когда его хотели выгнать за это из пионерского лагеря, то твоя воспитанная дочь устроила кошмарную истерику начальнику лагеря.
        -Эльза, доченька, неужели это правда? - удивилась Мария Яковлевна.
        -Да, мама. - В голосе дочери не было не только тени смущения, но даже слышалась незнакомая доселе твердость.
        -Какой ужас! - запричитала Мария Яковлевна. - Я ничего не понимаю!
        -Эх, Маша, чтобы это понять, нужно вспомнить свои одиннадцать-двенадцать лет, - улыбнулся Сергей Яковлевич, потом обратился к дочери: - Эльза, пригласи его к нам, когда вернетесь из лагеря.
        -А как? Он ведь к девчонке в дом не пойдет.
        -Скажи, что приглашает отец, мол, у него есть авиамодель и он хочет ее показать.
        -Но ведь у тебя никакой модели нет. Что же ты покажешь?
        -Ну, модель к тому моменту может появиться или, наоборот, пропасть, а показать есть что, он ведь технику любит.
        Но Виктор от приглашения отказался, хотя ему очень хотелось узнать, как живет Эльза, встретиться с ее добрым отцом, ведь своего отца он совсем не помнил. Отказался, потому что был невольным свидетелем этого разговора.
        Валерки нигде не было. Виктор потолкался в толпе, громко и бесцеремонно окрикнул несколько раз друга и оглушительно свистнул, пока не получил увесистый подзатыльник от пожилого мужчины.
        «Не стал дожидаться. Ну ладно. Еще придет подлизываться», - подумал он и направился к трамвайной остановке.
        На остановке было много народу, но своего друга Витька приметил тотчас. Да и Валерка как будто ждал его: помахал издали рукой.
        -Чинарик хочешь? - Валерка раскрыл ладонь, на которой лежали окурки самых дешевых папирос «Звездочка».
        -Нет, дома сразу учуют - выдерут.
        -На, потом покуришь, - совал Валерка окурок, пытаясь загладить размолвку.
        -И потом не буду.
        Витька не забыл, как перед отъездом в лагерь оба они получили хорошую выволочку от его старшего брата Андрея - студента Института связи. Во дворе, за сараями, друзья играли в маялку[2 - М а я л к а - игра, в которой каждый по очереди подкидывает ногой небольшой груз, завернутый в тряпицу.]. Оба курили и, увлеченные игрой, не заметили, как подошел Андрей. Он сгреб Витьку за шиворот, повернул к себе, вырвал окурок изо рта и перчатками отхлестал по щекам.
        «Еще раз увижу - оторву башку. Это касается и тебя», - повернулся он к Валерке.
        «Ха! Не имеешь права распускать руки!» - огрызнулся Валерка, бросив на всякий случай окурок и отступив назад.
        «Ах ты, сопляк паршивый!» - Андрей в два прыжка настиг Валерку и повторил воспитательный прием в той же последовательности.
        На Виктора это подействовало. Наверное, еще и потому, что курил он без всякого желания, а так, для форса, и только в своем «обществе».
        -Чо, бросить, что ли? - Валерка держал на вытянутой ладони окурки.
        -Ага.
        Валерка без сожаления высыпал под ноги чинарики и придавил их ногой.
        -Как поедем, на подножке или на «колбасе»? - спросил он.
        -На подножке и без нас много.
        Они выждали, пока тронулся с места трамвай, на подножках которого, как гроздья винограда, висели люди, и вскочили на сцепку заднего вагона, держась одной рукой за резиновый шланг тормозной системы, а другой - за карниз оконного стекла. Это был их любимый способ езды на общественном транспорте. Ребята не торопились цепляться прямо на остановке. Это и рискованно: взрослые могут согнать, да и никакого шика. А вот если дать трамваю набрать скорость, это совсем другое дело. Рано прыгнуть - недостойно. Еще хуже - не догнать. От стыда можно провалиться, ведь с задней площадки вагона наблюдают. Спрыгнуть тоже надо умеючи: на большой скорости и, по возможности, быстро остановиться. Нет ничего позорнее после соскока бежать вприпрыжку или еще хуже - шлепнуться.
        Витька Стогов с Валеркой Спичкиным слыли мастерами такой езды. В последних «соревнованиях» на Лиговке среди дворовых сверстников они победили не только по скорости заскакивания и спрыгивания, но и по «почерку», что тоже оценивается ребятами по достоинству.
        Теперь они ехали на «колбасе» вдвоем. Это удавалось немногим, потому что стоять на узкой сцепке можно было только на одной ноге.
        -Гляди! - крикнул Валерка.
        Витька поднял глаза и встретился взглядом с Эльзой и ее матерью, пробиравшимися ближе к заднему окну. Ему стало стыдно. Но прыгать с «колбасы» было рискованно: трамвай ехал слишком быстро, отчего сцепка сильно моталась из стороны в сторону.
        Эльза прильнула к стеклу и зло посмотрела на ребят, потом выразительно зашевелила губами, произнеся безошибочно понятное слово «дураки».
        Витька отвернулся и, едва трамвай сбавил ход, спрыгнул. Он выждал, когда 15-й номер, на котором ехали Эльза, ее мать и Валерка, скрылся, потом догнал 19-й и вдоль Обводного канала добрался до Новокаменного моста на Лиговской улице.
        Сошел он возле своего любимого кинотеатра «Гудок». Здесь работали давно знакомые, добрые билетерши, тетя Даша и тетя Катя, пропускавшие ребят без билетов. Места можно было занимать любые, но только на полу перед первым рядом. Правда, за это надо было вынести корзину с мусором или собрать в фойе обрывки билетов, обертки от конфет и эскимо. Помнится, когда шел фильм «Чапаев», приходилось убирать фойе по пять раз в день, чтобы увидеть, когда же Чапаев в конце концов спасется. Ведь от сеанса к сеансу он, казалось, был все ближе и ближе к берегу, подбадриваемый оглушительными криками ребят: «Давай, давай, Чапай! Еще немного!»
        Виктор подошел к витрине кинотеатра. Из-за стекла на него смотрели радостные, счастливые актеры фильма «Антон Иванович сердится» - Кадочников и Целиковская, но он больше сочувствовал Керосин-Бензин-Мартинсону[3 - Актер С. А. Мартинсон играл в фильме роль композитора Керосинова. Мальчишки прозвали этот персонаж Керосин-Бензин.]. Витька сморщился: это был фильм про любовь, не то что «Чапаев», и второй раз он на него не пойдет.
        Он снова вернулся на остановку, догнал первый попавшийся трамвай и доехал до своей остановки - Курская.
        Прямо на углу, рядом с аптекой, сколько Витька себя помнил, стоял тесный круглый киоск, в котором чудом вмещался толстый продавец-китаец, всегда одетый в черный, наглухо застегнутый балахон и черную шапочку. Из всех товаров, которыми был забит его киоск, Витьке нравились только черные маковые ириски. Китайца и взрослые, и ребята прозвали Ходя, исказив слово «уходи», которым он пытался прогнать назойливых мальчишек.
        Денег, разумеется, не было, а ириски аппетитно блестели за витриной. Поэтому Витька не придумал ничего лучшего, как подразнить китайца. Он потянул пальцами углы глаз так, чтобы они превратились в узкие щелки, и, сунув голову в маленькое окошечко, крикнул:
        -Ходя, Ходя! - после чего поспешно показал язык и отскочил от ларька под возмущенные крики продавца.
        Тотчас внимание мальчика привлекли стрела на стене дома и большая надпись, сделанные красной краской по белому полю: «Ближайшее бомбоубежище за углом, Воронежская, 55». «Это мой дом!» - с гордостью подумал Витька и пошел вдоль стены туда, куда указывала стрела.
        Такая же надпись оказалась еще на нескольких домах, пока он не подошел к своей подворотне, где было написано иначе: «Бомбоубежище во дворе». Оно действительно было только что оборудовано в подвале образцовой школы №99, и вход в него был почти рядом с дверью квартиры, в которой жил Витя.
        Когда-то подвал был самым удобным местом игры в прятки, но с тех пор, как в нем повесился пьяный извозчик Пильтин, ребята не заходили туда, а Витя старался проскочить массивную железную дверь как можно быстрее. И сейчас, едва глянув на нее, он вспомнил вытащенного из подвала извозчика с длинной, как у общипанного гуся, шеей, с обрезком веревки на ней.
        В квартире, в которой, помимо девяти человек семьи Стоговых, жили учительница географии Клавдия Петровна и истопник школы дядя Ваня с женой, работавшей, как и Витькина мать, уборщицей, входная дверь не закрывалась ни днем ни ночью. В этом не было необходимости, потому что вынужденная бедность жильцов была общеизвестна даже тем, кто промышлял по квартирам своего района.
        Идя по длинному темному коридору, Виктор впереди, в кухне, увидел свою мать, Александру Алексеевну.
        -Ма, я приехал, - сказал он, снимая с плеч маленький самодельный рюкзачок со скромными лагерными пожитками, - чо надо помочь, а то я пойду на улицу.
        -Не болтайся далеко, скоро позову. Пойдем чердак вычищать от хлама.
        -Зачем это?
        -Директор школы велел, чтобы не произошло пожара, если упадет бомба.
        -A-а! А когда бомбить будут? - с любопытством спросил он.
        Ему очень хотелось увидеть вражеские самолеты и падающие бомбы. Это не то что в кино: хоть и похоже, но не настоящее. На Сиверской он видел недавно разбомбленный вокзал - здание было разрушено полностью.
        -Я есть хочу, - сказал он, так и не услышав от матери ответа.
        -Поешь щей.
        -Не, я скибку[4 - С к и б к а - кусок, ломоть, краюха.] хлеба возьму. Потом пообедаю. - Витька отрезал ломоть от буханки, полил постным маслом, посыпал солью и, кусая на ходу, поспешил во двор.
        За домом, где помещался крохотный, зажатый со всех сторон громадными стенами чахлый садик, было необычно пустынно: нет его сверстников, нет мелкоты, вечно дерущейся в двух песочницах. Витька подумал, что сегодня игра в «войну» не состоится: нет народу ни для «красных», ни для «белых».
        Он прошел за угол низкого мрачного строения прачечной, отбросил доски и задумчиво уставился на самодельный броневик, сделанный из педального детского автомобиля и половины железной бочки, прикрепленной сверху кузова вместо башни. Выше смотровой щели, поперек бочки, белой краской аляповато было выведено: «Смерть Колчаку».
        Броневик был предметом гордости всей Витькиной компании. Ни один двор не имел педального броневика, а в их доме не было даже педального автомобиля. В нем жили люди скромного достатка, и такая роскошь для ребенка считалась непозволительной. Автомобиль и Витьке достался не совсем праведным путем.
        Это было в прошлом году. Едва ребята перелезли через забор Большого сада, как увидели на дорожке новый ярко-синий педальный автомобиль, за рулем которого сидел пухленький холеный карапуз в матросском костюмчике. Ребята знали наперечет всех обитателей Большого сада, но такого нарядного малыша ни на Воронежской, ни в ее окрестностях не числилось.
        «Вот бы покататься!» - У Валерки заблестели глаза.
        «Не, из него броневик надо сделать. Тогда „война“ будет как настоящая», - возразил Витька.
        Они подошли поближе к счастливому обладателю автомобиля. Витька держал в руках рогатку.
        «Пацан, ты чей?» - спросил Витька.
        «Пирожков, - ответил толстячок, пристально разглядывая рогатку. - Дай стрельнуть», - попросил он.
        «Где живешь?» - не отставал Витька.
        «На Боровой, - с готовностью ответил тот и снова попросил: - Дай стрельнуть».
        «На», - протянул Витька рогатку.
        «А куда стрелять?» - спросил обрадованный мальчик, поспешно вылезая из автомобиля.
        Ребята оглянулись вокруг. Валерка вытащил из урны консервную банку и повесил на ветку в десятке шагов, не веря, что этот неженка на таком расстоянии попадет в нее.
        Но мальчик оказался удачливым. Целился он долго, и вот банка со звоном упала с ветки. Радости его не было предела.
        «Давай меняться на автомобиль», - предложил Пирожков, умоляюще глядя на Витьку и не выпуская из рук рогатку.
        «Ну да! Тебе потом… надерут», - откровенно назвал Витька ту часть тела, которая у него-то страдала за все проделки.
        «Нет, бабушка добрая, а папа с мамой уехали в Крым».
        Крым для Виктора был таким же далеким географическим понятием, как Индия, потому что сам он дальше Сиверской света белого не видел. Витька подумал, что, приехав из далекого Крыма, родители карапуза наверняка не вспомнят об автомобиле.
        «Давай, - согласился он. - Бери еще в придачу камни для рогатки и маялку со свинцом».
        Это было все, чем он располагал.
        Ребята схватили автомобиль, быстро вернулись во двор и в считаные минуты спрятали его в одном из многочисленных сараев.
        Через неделю, переоборудованный под броневик, автомобиль Пирожкова получил первое боевое крещение под градом камней отступающих «белых». Вскоре на нем царапин и вмятин стало больше, чем собственной краски.
        …Теперь не до игры в войну. Война настоящая напоминала о себе на каждом шагу окнами с белыми полосками бумаги, светомаскировочными шторами, наклеенными на стены домов приказами начальника МПВО[5 - М П В О - местная противовоздушная оборона.] о поведении во время воздушной тревоги, о трудовой повинности…
        «Вот бы на фронт попасть! - мечтательно подумал Витька. - Есть же счастливые ребята там, где уже идет война. А тут, наверное, так все и обойдется - учениями МПВО да командами по радио: „Воздушная тревога“, „Отбой воздушной тревоги“, которые слышали еще до войны».
        Прикрыв досками «броневик», Витька уныло направился домой.
        Глава 3
        Семья Стоговых обедала. Мать Александра Алексеевна вышла на кухню в тот момент, когда по радио сообщили, что в саду Госнардома[6 - Г о с н а р д о м - бывший Народный дом императора Николая II, был открыт в 1900г.] выставлен фашистский бомбардировщик, сбитый зенитчиками на подступах к Ленинграду.
        -Во здорово! - вырвалось у Витьки. - Сейчас поеду смотреть!
        -Никуда не поедешь, - строго сказала сестра Галя. - Совсем от рук отбился, избродяжничался. Мать пожалей.
        -А что ты командуешь? Сейчас придет ма, я отпрошусь, - заартачился Виктор.
        -Витька! - В окне появилось взволнованное лицо Валерки. - Слыхал? В Госнардоме, возле «американских гор», немецкий самолет сбили! Едем!
        -Вот еще один шалопай явился! Никуда он не пое…
        Галя не успела договорить, как Витька стрелой метнулся к двери. Но она перехватила его. Тогда Витька дернулся назад и через мгновение мелькнул в открытом окне. Догнать его никто не сумел, тем более Галя, у которой с детства были больные ноги.
        У ворот стояли готовые к поездке друзья - Борька Угольков и Санька Фуражин.
        Чтобы добраться до Марсова поля, пришлось сменить четыре трамвая. У моста через Мойку повезло: они догнали грузовой трамвай с тремя платформами.
        -Красота! Едем без остановок! - закричал Витька и стал взбираться на бухту[7 - Б у х т а кабеля - кабель, уложенный в кольцеобразный моток.] толстенного кабеля.
        От Кронверкского пролива уже были видны вышки аттракциона «Американские горы». Виктор катался на этих горах всего один раз, весной прошлого года, и то ему просто повезло.
        К старшему брату Андрею пришла девушка-однокурсница. Это для семьи Стоговых было сногсшибательным событием. Младшим приказали убраться из комнаты и не показывать носа. Витьку это вполне устраивало: он в кухне доделывал модель самолета.
        Когда в коридоре хлопнула дверь, он выглянул из кухни и громко, на всю квартиру, выпалил:
        «Ма! А к Андрюшке девушка Валька пришла!»
        Выскочивший из комнаты Андрей дал Витьке подзатыльник. Мать как будто бы даже одобрила это, а девушка, шедшая вслед за Андреем, стала упрекать его. Если бы не жалость Вали, Витька воспринял бы это вполне нормально, ведь его дома все так воспитывали. Но заступничество девушки разжалобило его самого, и он тихо всхлипнул.
        Все ушли в комнату. Но спустя немного времени Валя вышла и спросила:
        «Хочешь с нами в Госнардом поехать?»
        «Чего я там не видел? А потом этот, - он кивнул в сторону комнаты, намекая на брата, - опять руки распустит».
        «Не распустит. Ты на „Американских горах“ катался?»
        «Нет».
        «А хочешь?»
        Витька молча кинулся к умывальнику и только краем уха услышал разговор Андрея с матерью.
        «Ма, дай рубля два-три», - попросил он тихо, чтобы не слышала Валя.
        «Ты с ума сошел! Зачем так много?»
        «Ну, на трамвай, мороженое и на этого балбеса».
        …Витьку посадили прямо за спиной водителя тележек. Он без особого восхищения наблюдал, как канат медленно поднимал их на очень крутую вершину. Потом началось что-то невообразимое. Прямо с вершины они стали падать. Мальчик отчетливо видел, что рельсы уходят куда-то вниз, сливаясь в узкую ниточку. Казалось, сейчас все они кубарем, через голову водителя, покатятся в пропасть. Сзади раздался женский визг, испуганные возгласы. Все это слилось с шумом колес и свистом ветра.
        Витька съежился и, хотя бы пристегнут ремнями к тележке, изо всех сил вцепился в ее борта. Только мальчишечье самолюбие не позволило ему завизжать от страха. И в этот момент водитель встал во весь рост. Это казалось невероятным. Его поведение тотчас подействовало успокаивающе.
        В самом низу, сделав крутой изгиб, тележки стремительно взлетели вверх. Сильная перегрузка вдавила людей в сиденья. Выскочив на новую вершину, поезд покатился по пологой изгибающей, отчего возникло такое ощущение, будто тебя вытаскивают из тележки. Рельсы круто метнулись влево, увлекая тележки в вираж. Потом поезд понесся по пути, проложенному на опорах, поднятых высоко над землей, отчего создавалось впечатление свободно парящего полета.
        Видно было, как люди на земле, подняв головы, с любопытством наблюдают за движением поезда. Сделав еще несколько головокружительных взлетов и спусков, поезд стал полого спускаться, постепенно замедляя ход. Прекратился визг, раздались возгласы облегчения.
        Теперь, когда Витька почувствовал, что остался цел и невредим, его обуяла безудержная храбрость. Он готов был кататься еще и намекнул об этом брату и Вале. Но ему купили пятнадцатикопеечное мороженое, после чего брат шепнул, чтобы он катился на все четыре стороны, и чем быстрее, тем лучше.
        …Сейчас «Американские горы» не работали. Возле них было пусто. Зато площадка около сбитого фашистского самолета кишела людьми. Над толпой торчал серо-зеленый киль[8 - К и л ь - вертикальная часть хвостового оперения самолета.] с желтой пугающей свастикой.
        Ребята пронырнули в толпе и оказались рядом с веревочной оградой, за которой лежал самолет, собранный из обломков. Несколько военных стояли около него.
        -Дядь, а можно заглянуть в кабину? - обратился к одному из них Витька.
        -Да внутри все разбито - нечего смотреть, - ответил тот.
        -Все равно интересно, - умоляюще поддакнул Валерка.
        -Ладно, ныряйте под веревку, - разрешил военный.
        Ребята бегом помчались к самолету и вскарабкались на борт возле кабины. Там действительно все было разбито. Множество приборов с поломанными стрелками замерли в тот момент, когда стервятник закончил свое разбойничье существование.
        -Тьфу, Гитлер проклятый! - Витька плюнул в кабину.
        …Дома был переполох. Срочно собирали в эвакуацию близнецов Сашу и Лену, работавших на одном из оборонных заводов. Виктор позавидовал им: всего-то на пять лет старше, а уже едут одни, без старших, и не куда-то близко, а на Урал.
        Он подступил к матери.
        -Ма, пусти меня с ними, - попросил робко, чувствуя, что лезет под горячую руку.
        -Ты что, свихнулся? - удивилась она, продолжая завязывать фанерный чемодан. - Это не твои дурацкие игры в войну.
        -Да, а чем они лучше меня? Тогда я все равно убегу!
        -По ремню соскучился? Так и скажи, - пригрозила Александра Алексеевна. Но потом, смягчившись, добавила: - Андрей и Гриша воюют, Саша и Лена уезжают на Урал. Что же, я с одними девчонками останусь? В деревне такие, как ты, уже по хозяйству помогают.
        Сборы были короткие. Мать сдвинула чемодан и клеенчатый узел к стене, скомандовала:
        -Все садитесь! - и пристально глянула на притихших близнецов, словно пытаясь запечатлеть их перед разлукой. Через минуту молчания она поднялась. - С Богом! - и перекрестила детей. - Пишите, не ленитесь. Теперь душа будет болеть о вас.
        Все вышли на улицу, где возле полуторки суетились отъезжавшие.
        -Ксения, - обратилась мать к одной из женщин, - ты уж пригляди за моими. Сама понимаешь, сколько у них ума.
        Машина тронулась. Шум поднялся еще больше. Кричали из кузова машины, последние напутствия торопились высказать оставшиеся. Многие плакали.
        У Витьки защекотало в носу, и он скривился от подступающих слез. Уезжали брат и сестра, самые близкие ему по возрасту, самые любимые.
        Мать не плакала. Только шевелились ее губы, призывая Бога не оставить своей милостью детей, уезжавших в неизвестную даль.
        Мать Витьки, Александра Алексеевна Стогова, женщина 55 лет от роду, на своем веку видела многое. Она была простой русской крестьянкой, до 43 лет прожившей в деревне, на долю которой выпал тяжкий труд, нищета, рождение 14 детей и кулаки пьяницы мужа. Тихая, набожная, она тем не менее обладала крепким духом. Только поэтому решила в один из зимних дней 1929 года покинуть родную деревню, забрав с собой весь «выводок». Она хотела податься в город Волхов. Там, на вокзале, она уговорила сердобольного проводника пустить их в вагон поезда, не ведая, куда едет. Через двое суток вся семья оказалась в Ленинграде. Соседи по вагону, ленинградские партийные работники, доставили семью Стоговых в школу, убедили директора выделить комнатку и взять женщину на работу уборщицей. Потом-то директор не пожалел о своем согласии, потому что на школу работала не только Александра Алексеевна, но и вся ее семья, для которой школа стала родным домом, храмом просвещения, местом приложения безвозмездного труда.
        С раннего утра дети, подобно муравьям, растаскивали по всем пяти этажам школы вязанки дров, протапливали классы до начала занятий, следили за состоянием освещения и водопровода, оформляли помещение к праздникам и олимпиадам, белили потолки, красили стены и делали тысячи всяких дел в хлопотном школьном хозяйстве. А главное, все они жили тут, рядом, в конце коридора на первом этаже.
        Школа, как могла, заботилась о семье Стоговых. Детей обеспечивали одеждой и обувью, летом отправляли в пионерский лагерь. Уже пятый год, как переехали они из двенадцатиметровой комнаты в двадцатиметровку, где помимо обеденного стола появился еще стол для занятий старших ребят. Правда, спать все равно приходилось на полу, но уже не так тесно, как раньше. Жизнь медленно, но все-таки улучшалась. По праздникам мать баловала детей даже белым хлебом. А на деньги, полученные за распиловку дров для учителей, старшие братья купили одни выходные брюки. Три года назад старший из Стоговых, Андрей, стал студентом. Казалось, до полного благополучия осталось совсем немного. Но война перечеркнула всё.
        Пережитые ранее войны и голод подсказывали матери, что надо запасти что-нибудь из продовольствия. Думала она в эти минуты не о себе, а о своей ораве детей, которая будет просить есть независимо от обстоятельств.
        Мысль эту она высказала в один из первых дней войны, когда еще были дома все дети.
        -Ты не позорь нас! - вспылил старший сын. - Кому нужны твои запасы? Война кончится через неделю-две. Что ты будешь делать с продуктами? А если узнают о твоих заготовках? Нас тотчас вызовут на комсомольское собрание с объяснением. Стыда не оберешься! Разве в финскую войну ты делала запасы? Нет? Ну вот, не устраивай панику. Как все, так и мы.
        Старшему поддакивали остальные, и ей пришлось подчиниться, ведь они такие грамотные, всё знают, знают даже, когда война кончится.
        Но чем больше проходило дней, тем меньше оставалось надежд, что война через неделю-две или месяц кончится победным разгромом врага. По радио и во множестве постановлений, наклеенных на стенах домов, ленинградцев призывали превратить город в крепость, готовиться к борьбе не на жизнь, а на смерть. Окна подвальных помещений заделывались кирпичом с небольшими бойницами для стрельбы. На углах перекрестков появились бетонные огневые точки. Часть улиц перегораживали «ежи» и противотанковые надолбы.
        В конце Воронежской, в той стороне, что выходила на набережную Обводного канала, начали строить баррикаду. Взрослые и дети тащили сюда всякий хлам, которого во дворах было великое множество. Это чем-то напоминало Парижскую коммуну[9 - П а р и ж с к а я коммуна - революционное правительство Парижа, которое установило самоуправление в городе. Действовало 72 дня - с 18 марта по 28 мая 1871г.], и каждый из ребят чувствовал себя здесь Гаврошем[10 - Г а в р о ш - персонаж романа Виктора Гюго «Отверженные», парижский сорванец, погибший на баррикадах в ходе восстания 1832г.]. Мальчишки с удовольствием, словно муравьи, лазали по самому верху, надо и не надо перетаскивая с одного места на другое бочки, железные кровати, тележные колеса, ящики.
        Слова управдома, сказанные взрослым о том, что на баррикаду надо тащить все, что попало, ребята истолковали по-своему. Валерка предложил разгромить ненавистный забор, отделявший двор от Большого сада. Сколько раз их драли за то, что они делали в нем дырки или, перелезая через него, рвали штаны. С общего согласия судьба забора была решена в считаные минуты. На двух больших тачках он вскоре перекочевал на баррикаду.
        Теперь двор казался просторнее и чище. Ребята обошли все его углы, заглянули в прачечную - и оттуда исчезли деревянные бадьи. На тачки были уложены большие сани для уборки снега. Остались только лопаты и скребки. Но Витька не уходил.
        -Гляди, - потянул он Валерку за рукав.
        -Чо? - Валерка непонимающе уставился в угол, где, кроме флага, который вывешивали возле ворот по праздникам, ничего интересного не было.
        -Знамя. Нам на баррикаду.
        -Во здорово! - Глаза Валерки засверкали. - Надо написать: «Смерть немцам!» Или лучше: «Смерть Гитлеру!»
        Витька предложил часть баррикады, примыкающей к левой стороне улицы, оборудовать для своей обороны. Ребята стали таскать туда булыжники, вывороченные из мостовой. Возник вопрос: а каким оружием они будут обороняться? Ребята остановились, глядя на Витьку.
        -Насчет пулемета не знаю, а винтовки дадут, - подумав, сказал Витька. - Должны дать. Не рогатками же защищаться? В постановлении горсовета сказано: «Все, кто способен держать оружие, на защиту родного города!» Потому мы и строим. Так что должны дать.
        -Надо узнать, - не унимался Сенька Фуражин. - Строим, строим, а нас потом загонят в бомбоубежище. На фига это надо!
        И Виктор направился к командиру МПВО, руководившему стройкой.
        Вернулся он скоро.
        -Пацаны! Командир сказал, что сначала оружия не будет. Сначала будем помогать: ну, подносить патроны, таскать раненых и прочая ерунда. Потом, если кого убьют, тогда, конечно, можно взять винтовку или наган.
        Говорил Виктор вяло, без энтузиазма, не так, как во дворе перед «атакой колчаковцев», и Валерка понял, что друг его все это придумал сейчас, чтобы утешить ребят.
        Валерка отвел Витьку в сторону:
        -Ты все наврал, да?
        -Ага. Вон тот, - Витька с презрением кивнул в сторону командира, - сказал, что здесь будет не детская игра и наше место в бомбоубежище. - Потом, помолчав, с надеждой добавил: - А может, еще и не он будет здесь командовать.
        Похоже, остальные ребята тоже не поверили Витьке, потому что на следующий день на баррикаду никто из них уже не пришел.
        Глава 4
        Двадцать девятого августа 1941 года из Ленинграда вышли последние два поезда с эвакуированными, завершившие железнодорожное сообщение с Большой землей.
        Четвертого сентября фронт настолько приблизился к городу, что снаряды стали рваться на территории станции Витебская-сортировочная. С этого дня начался изнуряющий артиллерийский обстрел города.
        Разрывы застали Виктора и его друзей на Володарском проспекте, в трамвае, когда они возвращались из Рыбацкого, где наблюдали воздушный бой. Не гудели заводы, не выли сирены, возвещавшие об очередной воздушной тревоге. И вдруг, перед самым Володарским мостом, со страшным грохотом взметнулась черным смерчем земля. Это было непонятно. Прорвались самолеты? Но не было на небе шапок от разрывов зенитных снарядов, да и гула моторов не слышно.
        Трамвай резко затормозил. Толкаясь и давя друг друга, люди кинулись в подворотни ближайших домов. Захваченные паникой, устремились туда и ребята. Уже достигнув тротуара, Витька увидел, как вспучилась стена дома и, разломившись на куски, рухнула, подняв кучу пыли. Яркой молнией полыхнул перерубленный осколком конец трамвайного провода.
        Кто-то толкнул Витьку в спину и, навалившись, придавил к земле. Он сильно ушибся, но не закричал от боли, потому что сознание его парализовал пронзительный женский крик, раздавшийся совсем рядом. Казалось, прошла вечность, прежде чем крик оборвался. И тотчас наступило полное безмолвие.
        Теперь Витька почувствовал, как сильно печет колено и плечо. Он зашевелился, пытаясь освободиться, а главное, вытащить ушибленную ногу. Придавивший его человек перевалился на бок, сел рядом с мальчиком и стал себя ощупывать, словно искал запропастившиеся куда-то очки или записную книжку.
        Виктор приподнялся на локте, попытался тоже сесть. Но тут он встретился взглядом с остановившимися, широко раскрытыми глазами женщины, лежащей грудью на тротуаре в нескольких метрах от него. Огромная густая, как варенье, лужа крови, вытекшая из-под ее живота, разлилась на два ручья, один из которых заканчивался почти рядом с Витькой.
        От ужаса Витька почувствовал, как ослабла в локте рука, и он снова повалился вниз лицом.
        -Ты что, мальчик? Ранен? Тебе плохо? - засуетился мужчина. Он сидел к женщине спиной и не видел ее.
        Мужчина сделал попытку повернуть его к себе лицом. Но Витька попросил:
        -Не надо, дядя, не надо. Я сам.
        Люди стали постепенно подниматься, отряхивать с себя штукатурку и пыль. Послышались тихие голоса, стоны, всхлипывания, проклятия в адрес фашистов.
        -Витька! Борька! Сенька! - Это раздавался голос Валерки.
        Из друзей больше всех пострадал Витя. Лоскуты на штанине у колена обильно пропитались кровью. Левую руку больно было поднять. Он морщился от боли, но терпел.
        Ребята сгрудились возле Витьки. Хлопоча возле друга, ребята не заметили, как приехала «скорая помощь», улица наполнилась людьми, машинами пожарной охраны, милицией и сандружинницами. Каждый из них споро делал свое дело.
        -Вот еще один пострадавший от артобстрела, - подскочила молоденькая девушка к Вите. - Куда ты ранен? - обратилась она к нему.
        Виктор смутился. Если он и пострадал, то не от артобстрела, а от этого пожилого дядьки, который навалился на него. Но вопрос: «Куда ты ранен?» - все-таки существенно отличался от того, как его спрашивали раньше: «Куда тебе треснули?» И, не вдаваясь в подробности, он скромно ответил:
        -Вот, колено и плечо.
        Девушка поставила рядом сумку, вытащила из нее ножницы, взялась за край штанины.
        -Штаны не режьте: мать будет ругать, - попросил он. Это были его самые любимые брюки бриджи с застежками под коленом, сшитые сестрой из дешевого вельвета перед отъездом в лагерь.
        -Глупый, они же испорчены. Вон дыра-то какая!
        -Ничего, сестра зашьет - незаметно будет, она умеет.
        -Ну тогда я по шву распорю осторожно.
        После того как сандружинница смыла спиртом кровь, обнаружилась большая кровоточащая ссадина, но, по Витькиным понятиям, не такая серьезная, чтобы считаться раненым. Он жалел, что это видят ребята. Правда, колено уже здорово опухло и появилась внутренняя синева.
        Девушка щедро накрутила бинты, не догадываясь, какое этим доставляет громадное удовольствие пациенту. Такое обилие бинтов создавало впечатление серьезного ранения.
        -Ну вот, сейчас тебя отправят в больницу, там врач посмотрит руку, - сказала она, делая повязку через шею.
        -Не, я домой, меня ждут, - заупрямился Стогов.
        -Да ты что? А если у тебя кость треснула? - Но, увидев упрямство на лице мальчика, сандружинница смягчилась: - Подожди минутку. - Потом повернулась и крикнула: - Галина Ивановна, взгляните на мальчика!
        Подошла пожилая женщина, выслушала сандружинницу, повернулась к Вите:
        -Ну-ка пошевели пальцами! Так, хорошо, а теперь я буду двигать твою руку, а ты скажи, где больно.
        Но Виктор терпел. Морщился, но терпел.
        -Сходи по месту жительства в амбулаторию, - сказала она Витьке. Потом повернулась к девушке: - Отправьте его на машине домой.
        -И остальных тоже, - кивнул Витька в сторону своих друзей.
        -И остальных тоже, - согласилась врач.
        Дома уже слышали об артобстреле.
        -Где тебя, ирода, носит?! - накинулась на Витьку мать.
        Ни внушительные марлевые повязки, ни поддерживающие Витьку под руки ребята, ни торчащие из штанины бинты не произвели на нее впечатления.
        -Господи! Когда кончится это бродяжничество! Кругом стрельба, а этих аспидов носит по всему городу! Возьму веревку и выдеру всех по очереди!
        Мать едва не воспользовалась давно укоренившимся во дворе правилом: в целях воспитания драть и своих, и чужих детей. И никто из родителей на это не обижался.
        Ребята, толкая друг друга, попятились в коридор, а оттуда опрометью кинулись во двор. При столкновении с родителями такое бегство не считалось предательством.
        Затянувшееся сидение дома действовало на Витю угнетающе. С утра мать и сестры отправлялись на работу, а он оставался наедине с репродуктором, который теперь не разрешалось выключать из-за воздушных тревог. По радио чаще всего шли передачи из штаба МПВО о том, как вести себя при артобстрелах или бомбежках. Часто передачи прерывались объявлениями: «Граждане! Воздушная тревога!», затем следовал вой сирены и полный тоски стук метронома.
        От нечего делать Витя снял со стены репродуктор. На него в нижней части рупора глядело нарисованное детской рукой лицо. По кудряшкам волос его можно было причислить к женскому. Это еще три года назад Витя нарисовал диктора радио Оловянову. Правда, Оловянову он никогда не видел, как не видел и остальных дикторов, которых прекрасно различал по голосам, но решил, что она такая и есть.
        Теперь Вите казалось необходимым заменить Оловянову на другого диктора - Меломеда, теперь постоянного ведущего на радио.
        Он смочил тряпочку и стер белую гуашь. Потом достал краски и нарисовал мужское лицо, подрисовал зеленой краской гимнастерку, через плечо противогаз и для большей убедительности красной краской подписал: «Меломед».
        По радио действительно говорил Меломед, сообщая сводку Совинформбюро[11 - С о в и н ф о р м б ю р о - Советское информационное бюро.] за истекшие сутки 6 сентября. Потом кто-то читал поэму «Ленинградцы, дети мои!» Джамбула Джабаева. Витя почти не слушал. Но вот начался рассказ летчика-истребителя Титаренко о сбитом им вражеском самолете над поселком Рыбацкий, и Мальчик замер: речь наверняка шла о том захватывающем воздушном бое, который они наблюдали в злополучный день первого обстрела.
        Накануне из Рыбацкого приехала Валеркина тетка и рассказала, что у них прямо над поселком наши летчики дерутся с немецкими и часто на крыши бараков падают стреляные гильзы. Вот тогда Валерка и предложил самым близким друзьям - Витьке Стогову, Борьке Уголькову и Сеньке Фуражину - поехать в Рыбацкое собирать гильзы, из которых потом с помощью спичечных головок получаются отличные взрывные заряды. При этом он многозначительно заметил: «На баррикаде будем не с пустыми руками».
        И без этого напоминания каждый из мальчишек прекрасно понимал, что им сейчас не хватает именно оружия. Теперь-то уж никто не припишет им «изготовление опасных хулиганских предметов», как два года назад было указано в протоколе, составленном милицией.
        Тогда они только учились делать заряды из патронов, привезенных Валеркиным дядей с финской войны. Поскольку владельцем патронов был Валерка, ему и поручили первому испытать заряд. Он трясущимися руками чиркнул привязанными к гильзе спичками о коробок и хотел посмотреть, вспыхнул ли в щелке патрона заряд.
        «Бросай!» - что есть мочи крикнул Витька.
        Валерка бросил. Со страху даже не посмотрел, куда бросает. Ребята не успели опомниться, как в окне второго этажа штаба речной милиции раздался взрыв, а через секунду оттуда высунулся милиционер и скомандовал:
        «Не двигаться!»
        Двигаться было бесполезно: он знал всех ребят двора. Еще через минуту вся компания оказалась в этом же кабинете и со слезами на глазах давала клятву никогда больше не делать опасных предметов. Им поверили и простили. Простили в милиции, а дома… Хотя каждый хвастался потом перед другими: «А мне дома ничего не было».
        В Рыбацкий ребята добрались быстро и без приключений. Им повезло: едва они успели подойти к баракам, где жила Валеркина тетка, как в воздухе послышался гул самолетов. Прямо над озером завязался воздушный бой.
        Начался бой высоко в небе, потом самолеты снизились так, что можно было разглядеть звезды на трех наших и кресты на четырех немецких.
        В воздухе образовалась сложная карусель, в которой трудно было разобраться, кто за кем гоняется, кто в кого стреляет. Потом, словно договорившись, кто с кем дерется, как это делается у ребят во дворе, они разбились на группы: в одной - два наших вели бой против двух немецких, а в другой - два фашиста гонялись за одним нашим.
        Надрывный вой моторов прерывался одиночной и многоголосой дробью пулеметов. Самолеты то круто пикировали, и казалось, вот-вот врежутся в землю, то взмывали высоко вверх, растворяясь в синеве неба.
        И вот в один из таких моментов, когда два вражеских самолета, почти вертикально набирая высоту, как бы замерли на месте в верхней точке, раздался приглушенный треск пулемета, и один из фашистских самолетов там же, в вышине, мгновенно развалился на части.
        Второй немец успел перевести самолет в пикирование. Похоже, он хотел уйти на свой аэродром. Но теперь два наших истребителя стали по бокам и короткими очередями не давали ему выйти из крена. Через какие-то секунды от немецкого самолета отделилась точка, и тотчас над ней вспыхнул купол парашюта, а самолет врезался в землю.
        Виктор зачарованно следил за боем. Он мысленно был в одном из самолетов нашей отважной пары и в то же время, наблюдая со стороны, «подсказывал» летчикам, где фашисты. Кажется, с того момента, как начался воздушный бой, он перестал дышать. И вдруг почувствовал, как кто-то схватил его за руку и крикнул: «Гляди!»
        Это была жуткая картина.
        К земле круто снижался наш третий истребитель, за которым полыхали языки пламени. Еще миг - и в центре озера вместе с фонтаном брызг взвилось громадное облако пара…
        К трамвайной остановке ребята возвращались без гильз, в подавленном состоянии. Сбили нашего летчика! Как же так? В кино наши всегда выходили из боя победителями…
        Глава 5
        Ночью 6 сентября завыла сирена. Первой проснулась сестра Анна.
        -Господи, когда это все кончится?! - взмолилась она. - Выключите радио! Я же устаю как собака!
        Виктор спал на полу ближе всех к репродуктору. Он впотьмах нащупал шнур и, прежде чем дежурный МПВО объявил: «Граждане, воздушная тревога!», выдернул вилку из розетки. Но через секунду раздался страшный грохот. Дом вздрогнул. Задребезжали окна. Это было не похоже на взрыв снаряда - сухой, короткий и звенящий. Этот взрыв, скорее, напоминал раскат грома - мощный, объемный и продолжительный. В наступившей после этого тишине слышался лишь шепот матери: «Господи, Царица Небесная, сохрани и помилуй…»
        -Зажгите свет! - попросила Галя.
        Опять Витьке пришлось шарить по стене в поисках выключателя.
        Вспыхнул тусклый, вполнакала, свет. Все сидели с напряженными, испуганными лицами.
        -Алексеевна, вы спите? - прозвучал в коридоре голос соседки - учительницы географии Клавдии Петровны.
        -Нет, заходите!
        -Одной страшно. Что это? Может, бомбят? - заговорила учительница, плотно кутаясь в одеяло.
        Теперь на улице отчетливо слышались уже знакомые далекие глухие разрывы зенитных снарядов.
        -Ма, я схожу гляну? - попросил Витька.
        -Сиди дома. Что ты узнаешь? Все попрятались.
        Одновременно с раскатом следующего взрыва погас свет.
        -Всё, выключили, - тихо сказала учительница.
        -Кто - свои или немцы? - с раздражением от усталости спросила Анна.
        Ей никто не ответил.
        Анна работала хирургической сестрой в госпитале на Суворовском проспекте. Под Ленинградом шли тяжелые бои, и медперсонал не знал передышки. В коридорах перед операционными плотно стояли каталки с ранеными, ожидая своей очереди. А сегодня, впервые за целый месяц, Анна приехала домой, в изнеможении села к столу и попросила чего-нибудь поесть. Пока мать хлопотала у плиты, Анна положила голову на руки и заснула. Ее пытались разбудить, но сквозь сон она сказала, что есть не будет. Мать с сестрой Ольгой перетащили ее на кровать, сняли с нее плащ, под которым оказался белый халат, весь забрызганный кровью. К семи часам утра ей нужно было вернуться в госпиталь.
        Витя в темноте тихо сгреб вещички и осторожно шмыгнул из комнаты, захватив самодельный электрический фонарик. Прыгая через ступеньки, он в считаные минуты оказался перед дверью чердака, которая теперь не запиралась в связи с приказом о круглосуточном дежурстве во время воздушных тревог. Но в школе дежурить было некому, и мальчик не сомневался, что на крыше сейчас никого нет. Да и в соседних домах, ребята убедились, этот приказ пока выполнялся не очень строго, потому что до сих пор город не бомбили.
        Маневрируя между балками, он в три прыжка оказался перед слуховым окном. Еще мгновение - и, гулко топая по железу, поднялся к одной из громадных кирпичных труб.
        Первая бомбардировка города продолжалась. Множество прожекторных лучей метались по темному звездному небу, густо усеянному шапками белесоватых облаков зенитных разрывов. В том месте, где лучи скрещивались и замирали, сначала вспыхивал огненный шар, а затем раздавался треск. Витя сориентировался: это в районе Пяти углов или чуть ближе к Проспекту 25 Октября[12 - Так с 1918 по 1944г. назывался Невский проспект.]. В том же направлении, скорее всего на Лиговке, с земли поднимались всполохи пожара.
        Витя решил забраться на трубу, чтобы точно определить, где пожар. Но, повернувшись к трубе, увидел, как через дорогу, на Боровой, с крыши одного из домов в сторону фабрики имени Анисимова часто мигает яркий свет фонаря. От неожиданности у него дух захватило. Мальчик пожалел, что под напором старших избавился от рогатки. Конечно, он не мог ею причинить вреда диверсанту, но напугать было можно. От обиды он едва не заплакал.
        Постепенно гасли прожектора и прекращалась канонада зенитных орудий. На крыше нечего было больше делать.
        Утром, чуть свет, Виктор обежал своих друзей. Собрались, как всегда, около прачечной.
        -Ну что, ночью сидели по домам и дрожали от страха? - с вызовом оглядел он свою компанию.
        -Я спал, не слышал, - признался Валерка Спичкин. - Мать утром рассказала о бомбежке.
        -А ты? - Витька уставился на Борьку Уголькова.
        -Я не спал, но мамка не пустила. У нас на пятом этаже всё во как качалось.
        -И меня тоже сцапали у двери, - виновато признался Сенька Фуражин, - потом увели в бомбоубежище.
        -А я был на крыше! - Витька от самодовольства даже выпятил грудь. - Красотища - страх! Ну, вам это не понять - это надо было увидеть. Только вот что я хочу сказать: постановление о борьбе с диверсантами читали? Так вот, я этого диверсанта видел. Кажется, на крыше дома, где живет Гаврилка-Кит. Пошли к Гаврилке, договоримся, как будем ловить диверсанта.
        -Что, сами? Без взрослых? - удивился Борька Угольков.
        -Если расскажем взрослым, нас могут отстранить. Скажи ему, Валерка, сколько мы в лагере ловили, и всё без взрослых. Это тебе в новинку: сидишь в городе все лето. А мы в последний раз поймали…
        Витька по дороге стал рассказывать такую захватывающе интересную историю-небылицу, что даже Валерка с интересом слушал об этом героическом подвиге, в котором и ему, Валерке, нашлось достойное место.
        Поздно вечером все собрались у Гаврика-Кита. Тот, как самый сведущий на своем чердаке, расставил всех по местам. Сам он залез на крышу и залег возле слухового окна с большим мешком наготове. Как наиболее сильный из всех, он должен был накинуть на диверсанта мешок. Витьке поручалось дать подножку, а Валерке с Борькой и Сенькой - навалиться на сбитого с ног человека, пока не спрыгнет Гаврилка. Впятером они должны были связать диверсанта. Фонарями решили не пользоваться, чтобы враг не разобрался, что имеет дело с пацанами.
        Все замерли. Сидели долго, казалось напрасно. Но вот послышались приглушенные шаги. У двери человек постоял, прислушался, чем-то пошуршал, и в темноте вспыхнул синий свет фонаря, направленный под ноги. Человек уверенно шел к слуховому окну. У самого окна он поставил на землю скамеечку и поднялся на нее. Все это выглядело, как в приключенческом фильме «Человек-невидимка», потому что в синем круге света, кроме ног, обутых в черные ботинки с большими новыми галошами, да кончиков черных брюк, ничего не было видно.
        От ужаса Виктор съежился. Он почувствовал, как по всему телу пробежали холодные мурашки. Ноги в коленях мелко задрожали. От напряжения в глазах заболела голова.
        В этот момент резко и громко лязгнуло железо крыши. Потом, сбитый с ног, со стоном по крыше покатился Гаврилка.
        Витька тотчас очнулся, выскочил из засады и ринулся головой вперед, целясь мужчине в живот. Он крякнул под тяжестью опрокидывающегося через него огромного тела и закричал:
        -Валерка! Бейте его!
        Послышалась отборная брань, и грубый голос угрожающе взревел:
        -Убью, сволочи!
        Кто-то из друзей в темноте залез пальцами Витьке в рот. Он сдавил челюсти и услышал визг Сеньки. Несмотря на старания ребят схватить мужчину, он расшвырял их по сторонам. Еще миг - и Витька почувствовал, как цепкие руки отбросили его в темноту. Упав на слой опилок, он услышал, как мужчина, матерясь, помчался к двери, потом стал быстро спускаться через три-четыре ступеньки.
        Гаврилка мог упасть с крыши пятиэтажного дома. Его удержало ветхое, кое-где повалившееся металлическое ограждение из тонких железных прутьев. Теперь на четвереньках он подполз к окну и не в силах был сам спуститься на чердак.
        -Пацаны, помогите! - попросил он.
        Ребята втащили друга. Валерка чиркнул спичкой и нашел повалившуюся скамеечку.
        Все постепенно приходили в себя.
        -Чего же ты? - спросил Витька Гаврилку.
        -Я только поднялся с мешком, как он кулаком в грудь сбил меня с ног. Но я, кажется, узнал его. Это наш управдом. Вот гад, а? Нам, пацаны, его не взять: он здоровый.
        -Взяли бы, - возразил Витька, - я свое дело сделал чисто. Он бы у меня лежал как миленький!
        Остальные скромно молчали. Виноватые лица скрывала спасительная темнота.
        -Айда в штаб милиции, пусть они его берут, - скомандовал Витя и включил фонарь, чтобы посветить под ноги, но тотчас увидел на полу большой, похожий на железнодорожный электрический фонарь с синим стеклом на рефлекторе. Ребята стали рассматривать его. Возле выключателя стояла иностранная надпись с двумя направленными в разные стороны стрелками. Витя двинул рычажок в одну из сторон, и тотчас синий фильтр сменился красным. Он нажал кнопку - и сильный луч, подобно прожектору, осветил самые удаленные углы чердака.
        -Вот это штуковина! - восхитился Гаврилка. - Витька, за то, что он двинул меня в рожу, отдай мне фонарь. У тебя есть, у Валерки тоже, а у меня нет.
        Двух других, на год моложе его, Гаврилка просто проигнорировал.
        -Да мне не жалко, - слукавил Витя, хотя мысленно искал доводы стать владельцем фонаря, - но надо показать в милиции, а то как нам поверят, что мы ловили сигнальщика?
        -Ясно, там его зажилят, - сокрушенно сказал Гаврилка. - Любой мильтон прижмет такую штуку.
        В штабе речной милиции их принял давно знакомый «дядя Степа», действительно очень высокого роста и такой же покладистый, как милиционер из стихотворения Сергея Михалкова. Сбивчивый рассказ всей компании он слушал с улыбкой, пока не увидел фонарь. После этого стал серьезно уточнять детали.
        -Вы действовали как анархисты. Так мы не победим. Нужна борьба организованная, чтобы каждый знал свое место. Например, вы выслеживаете, а мы с оружием…
        -А нам бы оружие, - перебил Витька. - Мало ли что, может, помощь понадобится.
        -Э, нет. Вам оружие рано. Вот создать из вас организованный отряд можно. Только подыщите еще ребят.
        «Дядя Степа» много говорил об обороне города. Потом пригласил ребят прийти к начальнику милиции на инструктаж о том, как ловить сигнальщиков.
        Из беседы Виктор вынес твердую уверенность, что для дальнейшей борьбы оружие им просто необходимо. Эта мысль не давала ему покоя еще с того дня, как они строили баррикаду. А сейчас, когда стали говорить о полном окружении Ленинграда, о блокаде, о возможных в скором времени уличных боях, не иметь оружия казалось преступным. Он поделился своими соображениями с Валеркой.
        -Я знаю, где можно достать оружие, - тихо сказал Валерка, хотя на всей улице никого не было. - Батя рассказывал, что к ним на Кировский завод привозят в ремонт танки прямо с передовой. В них иногда остаются винтовки, пистолеты, а уж патронов - навалом.
        -А как пройти на завод? Кто нас пустит? - спросил Витька.
        -Ха, я даже в цехе у отца много раз был. Через дырку в заборе, конечно. Потом, к ним постоянно идут составы, грузовые трамваи. Чуешь?
        Кировский район, как никакой другой, был похож на прифронтовую полосу. От Площади Стачек проспект того же наименования в нескольких местах был перегорожен баррикадами, в которых оставлены узкие проемы для трамваев. Перед баррикадами в несколько рядов стояли противотанковые надолбы, тянулись проволочные заграждения.
        Ребята спрыгнули с попутного трамвая точно перед воротами завода.
        Валеркины сведения о дырках в заводском заборе оказались довоенными. Теперь дырок не было. Сверху забора тянулся ряд колючей проволоки, а на всех воротах стояли вооруженные рабочие, как в кинофильмах про революцию. Прежде чем пропустить поезд, они внимательно осматривали платформы.
        Валерка чувствовал себя неловко перед другом, поэтому он смело подошел к вахтеру, внешний вид которого, как показалось, излучал доброжелательность. Несмотря на теплынь, старик был одет в старую, не по росту длинную синюю форменную шинель.
        -Дядь, вы Спичкина знаете?
        -Антошку, што ль? - уточнил вахтер. - Кто ж его не знает!
        -А я его сын, - гордо и с надеждой сказал Валерка. - Так мы пойдем? - И он потянул Витьку во двор.
        -Постой! Постой! Куда это «пойдем»? - перегородил вахтер дорогу. - Нельзя.
        -Почему нельзя? Я все время к нему ходил.
        -При мне не ходил. Я тебя в первый раз вижу, хотя работаю на Кировском более сорока годов. Почитай, от теперешнего директора до последнего ремесленника всех знаю. Да што теперешний директор, я Ленину в восемнадцатом[13 - Речь идет о 1918 годе.] ворота отворял, во!..
        Старого человека, видимо, не баловали вниманием, и ему захотелось выговориться. Но ребятам не терпелось скорее пробраться на завод. Через открытую дверь проходной была видна вся территория и на ней множество бронемашин, танков, всякой гусеничной техники.
        Валерка потянул Витьку в обход вахтера. Они уже намеревались броситься наутек, но вахтер разгадал их замысел:
        -Не озоруй! А то… время военное. - И он с достоинством поправил винтовку на плече.
        Ребята возвращались домой разочарованные. Тревога застала их на углу Курской и своей Воронежской.
        -Бежим! - крикнул Витька. - Успеем!
        Но едва они поравнялись с подворотней, как совсем рядом раздался жуткий грохот. Оба упали на землю и прижались к стене. Но потом поднялись и хотели бежать дальше. Однако дворник в белом фартуке и военной каске сгреб их и втолкнул под арку дома.
        Грохот взрывов не прекращался. Такой сильной бомбежки еще не было. Дом, в подворотне которого спрятались ребята, непрерывно содрогался. Начали сыпаться стекла.
        -Прижмитесь плотнее, - приказал дворник ребятам, показывая, как надо это делать. И казалось, он не просто прижался к стене, а вдавился в нее.
        Явственно чувствовался запах дыма.
        Дворник выглянул из подворотни.
        -Мать честная! На Лиговке горит! Да это же дом моей дочки! - Причитая, он опрометью помчался в сторону пожара.
        Ребята тоже высунулись на улицу. В стороне Лиговки и дальше, на Тамбовской, зловеще поднимался черный столб дыма. Но еще страшнее было небо на противоположной стороне. Густые, серо-черные, до жути громадные облака заполнили полнеба. Их рельефность подчеркивалась наступающими сумерками. Облака медленно поднимались вверх и также медленно расползались в стороны, отчего трудно было понять, где источник пожара. На фоне гигантского скопления дыма пятиэтажные дома потеряли свои размеры, объемность, внушительность. Они казались какими-то плоскими маленькими квадратиками.
        -Газовый завод горит, - тихо сказал Валерка.
        -Не, скорее «Красная звезда» или Бадаевские склады.
        Они свернули за угол и услышали, как сзади завыла сирена пожарной машины. От Обводного канала на полной скорости мчались три красные, еще не перекрашенные в защитный цвет машины.
        -Пойдем до угла Прилукской, глянем, где это, - предложил Витька.
        Но на Прилукской пожара не было, и потому они дошли до Расстанной, свернули на Боровую и дальше на Киевскую. Отсюда было видно, что горели Бадаевские продуктовые склады. От угла Новой улицы, возле полотна железной дороги, забор был повален, открывая панораму пожара. Со стороны заводов имени Карпова и «Красной звезды» бежали люди с баграми, ломами, ведрами.
        Влекомые народом, ребята устремились к складам, объятым пламенем. Горели ряды длинных деревянных строений, расположенных вдоль железнодорожной ветки. Уже на почтительном расстоянии чувствовался жар, слышался треск и злобный вой остервенелого беспощадного пламени, заглушавшего крики людей.
        -Давай к цистернам! - обратился к толпе мужчина в черной кожаной куртке. - Там спирт. Здесь уже ничем не поможешь!
        В этот миг целиком повалилась стена близлежащего склада, обнажив двухъярусные стеллажи со стоящими на них мешками, объятыми тонкой пленкой бледно-голубого пламени. Горел сахар. Верхние стеллажи еще держались, но с них стали падать светящиеся голубые бомбы, и в месте их падения тысячи голубых искр разлетались в разные стороны.
        Ребята кинулись вдоль путей, куда бежали и все. Там, в стороне Новодевичьего кладбища, помещения еще только занимались огнем и вокруг них орудовали люди. А на путях, в 20 -30 метрах от складов, стояли несколько цистерн с надписями: «Огнеопасно».
        Здесь командовал тот самый мужчина в кожаной куртке.
        -Тарвид, - обратился к нему один из военных, - обеспечь охрану каждой цистерны от возможной диверсии. Взрыв их опаснее десятка бомб.
        Ребята уцепились за платформу, которую уже начали двигать, и что есть мочи стали помогать взрослым откатывать груз «опаснее десятка бомб».
        Уже здесь ребята услышали, что пожар сильно повлияет на продовольственное снабжение ленинградцев.
        На следующий день по городу поползли слухи, один мрачнее другого, предрекая близкий голод. Точно никто не знал, что и сколько сгорело, но называли громадные цифры.
        Спустя четыре дня после бомбардировки Бадаевских складов и через десять дней после первого сокращения вторично снизили норму хлеба по карточкам.
        …Первое снижение нормы продуктов, проведенное 2 сентября, прекращение продажи пива, мороженого, пирожков и пирожных почти незаметно прошли для Стоговых, потому что в их семье все это считалось излишеством. Но второе снижение нормы на хлеб и введение в столовых порядка вырезки талонов из продуктовых карточек насторожили Александру Алексеевну, ведь дочери обедали в производственных столовых.
        Впервые в жизни Виктор увидел мать за столом с карандашом и листом бумаги.
        -Ма, ты что это? - удивился он.
        -Да надо подсчитать. Никак не осилю. Ну-ка сядь, помоги. Пиши. - Она стала диктовать, разложив карточки на столе: - Галинкины карточки: хлеб в день - пятьсот, крупа на месяц - полтора кило, сахар - два кило, жиры - девятьсот пятьдесят, мясо - полтора кило в месяц. Теперь моя, Ольгина и Анина…
        -А мои карточки? - перебил Витя.
        -Наши - служащие, а твоя - иждивенческая. Не перебивай, пиши: хлеб - по триста, крупа…
        Витька писал машинально, потому что мысли были заняты обидой за свое иждивенческое продовольственное содержание. Впервые до сознания дошло, что дома он, попросту говоря, нахлебник, получает меньше всех, а ест наравне или даже больше.
        -Ма, выходит, я дармоед. Я работать пойду, - угрюмо заявил он, - не хочу сидеть у вас на шее.
        -Да я и не против, чем шалопайничать. Только кто тебя возьмет в двенадцать лет? Да ты и не дармоед. Школа на нас с тобой держится. Она хоть и не работает, но ухода требует большого. А если еще не будешь болтаться, пропадать где попало со своими дружками-балбесами, так большего от тебя ничего и не требуется. Намедни приходил военный из МПВО, сказал, чтобы три живущие здесь семьи составили график дежурства на крыше во время налетов. Обещал прислать каски, противогазы и какую-то брезентовую робу.
        -Это пожарный костюм, - объяснил Витя. - Ма, а каску одну возьми поменьше, для меня, тогда я один буду дежурить за всех.
        -Да вы с Валеркой, наверное, во всем Ленинграде за всех на крышах дежурите. Ну, будет об этом. Ты написал? - вернулась она к подсчетам. - А теперь все сложи в отдельности.
        Витя сложил, назвал цифры. Мать задумчиво повторила их. Потом вслух стала прикидывать, сколько можно экономить, кроме мяса и жиров, чтобы сделать запасы.
        -Вот что, одевайся! - скомандовала она и стала сворачивать клеенку со стола, а потом вытащила из чулана мешок и подала сыну.
        -Зачем это, ма? - удивился он.
        -Пойдем. Я уже давно думала об этом. В конце улицы, у Обводного канала, есть фуражный магазин, знаешь?
        -Ну, знаю, - все еще не понимая, подтвердил Витя. - Зачем он тебе?
        -Купим дуранды побольше.
        -А что это такое?
        -Выжимки из конопли, хлопка, подсолнуха. Ими лошадей кормят.
        -Мы что, лошади, что ли?! - возмутился сын. Ему не хотелось идти так далеко, да и планы были свои, которые срывались из-за какой-то дуранды.
        -Э-э, приспичит - съешь! Послушала я этих ученых дураков Андрея и Гришку. «Не запасай, не позорь нас»! - передразнила она. - Они-то уехали. А запасать надо было раньше. Хоть бы теперь дурандой разживиться. Ты только девчонкам не говори, особенно Ане. Не понадобится - отдадим лошадям.
        Теперь Стоговы выкупали все продукты полностью, а дома на подоконнике появились аккуратные мешочки с различными крупами, которые насмешливая Анна называла «Бадаевские склады».
        -Смотри, мам, немцы узнают - шарахнут по нашему окну.
        Глава 6
        Положение под Ленинградом становилось с каждым днем все опаснее. Враг стоял по левому берегу Невы почти до устья реки Тосно.
        Фашисты не унимались ни днем ни ночью. Бомбардировки сменялись артиллерийскими обстрелами. Между отбоем и объявлением новой воздушной тревоги дежурные не успевали спуститься с крыш: в сутки бывало до полутора десятков налетов.
        У Вити заметно убавилось энтузиазма в дежурствах, несмотря на каску и противогаз, с которыми он не расставался.
        После очередного дежурства он вышел с чердака и, усталый, сел на подоконник пятого этажа. Мальчик решил посидеть, чтобы отдохнули ноги, но потом прислонился к стенке, прикрыл глаза и, полусонный, подумал, что еще ни одна зажигательная бомба не упала на крышу его школы, в то время как в других домах многие ребята уже отличились при тушении пожаров. О них чуть ли не каждый день сообщают по радио и пишут в газетах. А он, кроме поленьев, на которых тренировался, не сбросил с крыши ни одной «зажигалки».
        Сосед Стоговых, истопник школы дядя Ваня, поднимавшийся по тревоге на чердак, нашел Витьку уже спящим на широком подоконнике. Под головой лежал противогаз и старая облезлая зимняя шапка, которую парнишка надевал под каску, потому что она была ему великовата. Каска аккуратно висела на оконной ручке.
        …Витька отчетливо слышал сигналы тревоги. Как показалось, быстро вскочил, хотел одернуть курточку, но с удивлением заметил, что на нем хорошо подогнанная гимнастерка, вместо противогаза - большая брезентовая кобура с револьвером, а рядом «дядя Степа», но не в милицейской форме, а в военной, на петличках которой сверкали несколько «кубиков».
        «Боец Красной армии Стогов, слушай приказ! - строго скомандовал „дядя Степа“. - Проберешься на крышу и поймаешь диверсанта-сигнальщика. Зря патроны не расходуй: враг нам нужен живым. Понял?»
        «Понял, дядя Степа!» - отчеканил Витька.
        «Я тебе не „дядя Степа“, а комбат Васильев», - поправил тот.
        Витька подумал, что наконец-то узнал фамилию давно знакомого милиционера и теперь уж не забудет.
        «А Валерку можно взять с собой?» - попросил он.
        «Ай-ай-ай, красноармеец Стогов, это же тебе не игра в „Чапаева“».
        Мальчик мигом кинулся на крышу, заполненную мешками горящего сахара. Чей-то голос предупредил его: «Берегись! Они опаснее десятка бомб». Но мешки мешали пробраться к диверсанту, и Витька стал сбрасывать их с крыши большими клещами, как зажигательные бомбы. Вот уже остался последний мешок, за который он ухватился. Но вдруг из него выскочил диверсант. Теперь он стал спихивать Витьку с крыши. Завязалась борьба у самого края. Лица диверсанта Витька не видел, но отчетливо запомнил, что на его ботинках были новые галоши. Еще он смекнул, что бороться с ним надо ударом головы в живот, чтобы сбить врага с ног. Витька боднул, и когда тот, сбитый, повис над пропастью, держась за ограду, Витька вспомнил приказ взять диверсанта живым и потому стал привязывать его руки к металлическим прутьям.
        «Молодец, красноармеец Стогов! - сказал появившийся неизвестно откуда „дядя Степа“, то есть комбат Васильев, - сейчас о твоем подвиге объявят по радио в сводке Совинформбюро, а тебя наградят…»
        -Эй, Витька, вставай! - вмешался чей-то посторонний голос. - Умаялся, голуба. Иди домой!
        Мальчик открыл глаза и увидел перед собой дядю Ваню. Еще секунду он соображал, что все это значит, и, догадавшись, что видел сон, расстроился и рассердился на стоящего перед ним соседа.
        -Ну кто просил тебя вмешиваться? - накинулся он на дядю Ваню. - Что я тебе, мешал, что ли?
        -Иди, голуба, поспи, - без обиды ответил ему дядя Ваня, - устал ты, вот что.
        Витька силился вспомнить, наградили его во сне или нет. До слез стало обидно, что сон прервался на самом интересном месте.
        Все чаще фашистские летчики стали сбрасывать бомбы замедленного действия. На соседней Расстанной улице появилось дощатое ограждение с большими черными буквами:
        ТИХИЙ ХОД! ОПАСНО!
        НЕРАЗОРВАВШАЯСЯ БОМБА!
        Последние дни вместе с бомбами фашисты бросали листовки с рисунками и стишками. На одной из них, подобранной ребятами, был нарисован огромный вражеский солдат, подобно Гулливеру затягивающий аркан вокруг города, в котором вместо людей вверх лапками лежат клопы. А внизу стих:
        Из кольца вы не уйдете.
        Как клопы, все здесь помрете!
        На свободном месте Витька нарисовал свиное рыло с характерной косой челкой и подписал: «Гитлер капут!», затем послюнил обратную сторону и прилепил к стене. Люди равнодушно проходили мимо листков. Редко кто, не поднимая, мельком смотрел на немецкую стряпню.
        Валеркиного отца, мастера Кировского завода, назначили командиром одного из отрядов обороны. Поэтому у него на ремне был револьвер. Ребята с завистью глядели на мужчину: он рассказал ребятам, что у фашистов, оказывается, есть план города, на котором все цели для артобстрела пронумерованы, вплоть до родильных домов.
        Витька не удивился. Он даже подумал, что у врагов и трамвайные остановки пронумерованы, ведь угодили же два снаряда прямо в остановку на Глазовской, когда там была уйма народу.
        В последние дни гитлеровцы стали выпускать по городу до трехсот снарядов в день. Фронт подошел вплотную к окраине. До передовой в районе Урицка можно было уже доехать на 29-м трамвае.
        «Враг у ворот!» Эта листовка заняла самые видные места на стенах домов, на афишных тумбах, заборах. Началось переселение жителей из Автова и с Международного проспекта в глубь города. Постановления Ленгорисполкома[14 - Л е н г о р и с п о л к о м - Ленинградский городской Исполком Совета депутатов трудящихся.], обращения командования фронтом призывали превратить каждый дом в неприступную крепость.
        Такое постановление наклеили и на школу:
        ЛЕНИНГРАДЦЫ! КАК ОДИН, СТАНЕМ
        НА ЗАЩИТУ РОДНОГО ГОРОДА!
        Вскоре ребята узнали от Валеркиного отца, что танки в ремонт на завод привозят рано утром. Поэтому с вечера запаслись мешками и гаечными ключами, которых в доме Валерки было превеликое множество.
        С первыми трамваями благополучно добрались до Автова и тотчас наткнулись на платформы с подбитой военной техникой. Состав стоял без охраны, да на улице почти никого и не было.
        Ребята нырнули во вражеский танк. Через открытые люки и большую пробоину проникало достаточно света, чтобы можно было разглядеть все внутри.
        Они начали отвинчивать пулемет, находившийся справа от водительского сиденья. Оказалось, что он закреплен гайками с рычагами и снять его нет ничего проще. Через пять минут пулемет, завернутый в мешок, уже лежал в стороне от платформы. Но пулеметных лент не было.
        Ребята перелезли в другой танк. Здесь пол был залит толстым слоем моторного масла. Но зато по борту в железных коробках, закрепленных брезентовыми ремнями, было полно пулеметных лент.
        Пока Витька отвинчивал пулемет и вытаскивал его наружу вместе с патронами, Валерка разглядел в слое масла торчащий ствол вражеского автомата. Они уже видели такие на фотографиях в газетах. Осторожно, чтобы не окунуться в масло, Валерка завис над днищем и потащил автомат. Что-то тяжелое тянулось следом на его ремне. Валерка напрягся и вдруг увидел, как обнажилась чья-то скрюченная рука. Валерка взвизгнул и пулей вылетел из люка.
        -Ты чего орешь, псих?! - накинулся на него Витька.
        -Там, на дне, фашист! Мертвый… - еле произнес трясущийся от страха друг, спрыгивая с платформы.
        -Врешь! Показалось в темноте.
        -Не вру. Лезь, сам посмотри.
        Витьке совсем не хотелось смотреть на мертвого фашиста. Но и трусом перед другом показаться было нельзя. Он нерешительно взялся за борт платформы, подтянулся, но потом спрыгнул:
        -Да ну его! Не хочется терять время.
        Домой они добирались долго, на грузовых трамваях, которых теперь было не меньше, чем пассажирских.
        До позднего вечера ребята провозились на чердаке школы, устанавливая пулеметы. Много спорили о том, с какой стороны могут появиться фашисты на Воронежской. В этот день Виктор заснул быстро, успокоенный сознанием того, что дом его стал настоящей неприступной крепостью и он готов встретить врага во всеоружии.
        Эльзу Пожарову Виктор не видел с тех пор, как спрыгнул с трамвая, увозившего их от Витебского вокзала, но он ее не забыл. Она всегда вспоминалась ему почему-то в красно-белой полосатой футболке и его, Витькиных, широких цветных шароварах, сшитых из самой дешевой ткани. Черные волосы, заплетенные в две тугие косы, черные блестящие большие глаза и две глубокие ямочки на смуглых пухлых щеках. Как турчанка!
        Непонятно почему, Витькины шаровары девочке очень нравились, хотя ее собственные были лучше и дороже. У нее все было лучше, чем у других. Она и была лучше всех. Красивая, веселая, отчаянная, иногда дерзкая, Эльза, несмотря на свою воспитанность, хорошо вписывалась в лагерную мальчишечью компанию. И возможно, потому, что предводителем в этой компании был сам Виктор.
        Эльзе нравилось, когда говорили, что ее надо искать там, где Витька. Однако мальчишке это было неприятно, потому что друзья недвусмысленно хихикали. Он злился на ребят, и особенно на Эльзу, гнал ее из компании, обзывал. Эльза отвечала ему тем же, редко плакала от обиды, и если уходила, то ненадолго.
        Виктор тоже был смуглый, за что нередко его дразнили цыганом. У него и характер был цыганский - взрывной, неугомонный, энергичный. За все проделки компании он чаще всего брал вину на себя, стойко перенося трепки, которые устраивал ему брат Андрей, работавший заместителем начальника лагеря.
        Теперь, особенно по вечерам, перед сном, Витя вспоминал лагерь, военные игры и проделки, в которых всегда вместе с мальчишками принимала участие Эльза.
        …Река Оредежь, протекавшая недалеко от лагеря, была быстрой, мелководной, с каменистым дном, где под валунами водилось много раков. Ловить их было трудно. Надо быстро отвернуть камень и, пока течение не унесло рака, успеть схватить его за бока.
        Ребята не боялись раков, хватали даже крупных, больно цеплявшихся за пальцы. Эльза старалась ухватить за панцирь небольшого рака, но, если видела крупного, звала Витьку. Тот бросался наперерез беглецу и иногда успевал поймать его. Но чаще, накупавшись до посинения, под смех Эльзы, он возвращался ни с чем. Ее это очень забавляло.
        Однажды, отвернув камень, под которым ничего не оказалось, Эльза крикнула:
        «Витька, крупный!»
        Мальчик рванулся к ней, но левая нога попала в углубление, и он плашмя шлепнулся в воду.
        Эльза, давясь от смеха, приговаривала:
        «Обманули дурака на четыре кулака!»
        Смеялись и все остальные ребята, хохотал и сам Витька.
        Но мальчишка не хотел оставаться в долгу. Как-то оказавшись позади Эльзы, он поймал крупного рака и быстро опустил его за ворот ее футболки.
        Визг Эльзы, наверное, услышали и рыбы, и раки. При этом она исполняла невероятный танец, выгнув спину и одновременно стараясь выдернуть футболку из шаровар. Когда ей это почти удалось, она точно так же, как Витька, шлепнулась в воду.
        Выбравшись на берег, Эльза со слезами закричала на смеющихся ребят:
        «Вы все дураки! А ты, - обернулась она к Витьке, - ты просто идиот! Видеть тебя не хочу! Ненавижу на всю жизнь!» - и, рыдая, ушла в лагерь.
        Но ненависть оказалась намного короче жизни. На следующий день, когда несколько мальчишек собрались тихонько перемахнуть через ограду лагеря, чтобы полакомиться незрелой зеленой черемухой в саду известного ленинградского профессора, Эльза оказалась тут же.
        «Я с вами!» - как ни в чем не бывало заявила она.
        В этот «налет» они переборщили. Всю ночь ребята бегали по тропе от дачи до туалета. У девчоночьей дачи мелькала одинокая фигура Эльзы. Утром им всем объявили на линейке по выговору.
        Сейчас Витьке казалось, что с тех пор прошла целая вечность.
        Эльза появилась в Витькиной квартире неожиданно.
        -Ты з-зачем здесь? - заикаясь, спросил он.
        Заходить девчонкам в мальчишечьи квартиры, во всяком случае у них во дворе, считалось неприличным. Увидят ребята - стыда не оберешься.
        -Мы теперь живем на Расстанной, за садом. Наш дом разбомбили, когда мы с мамой ездили рыть траншеи. Я сказала маме, что пойду к тебе. Раньше она бы не пустила, а сейчас спокойно согласилась. Ну, а ты как? Вас не бомбили?
        Пока Эльза говорила, Виктор внимательно рассматривал ее. Что-то в ней изменилось, угасло. В глазах не было прежних «чертиков», немного осунулось и побледнело лицо, и нет прежней, так нравившейся ему улыбки, при которой на щеках появлялись маленькие веселые ямочки. Одета Эльза была простовато, не как раньше, когда ходила в школу, едва ли не каждую неделю меняя кофточки и платья.
        По Витиным понятиям, Эльза была из сверхобеспеченной семьи. Ее баловали, возможно, потому, что она была единственным ребенком, а возможно, и потому, что с рождения страдала обмороками при сильном возбуждении.
        В этом году на Первое мая, словно в предчувствии того, что это последний мирный праздник, Эльза была так нарядно одета, что, стоя рядом с ней, Виктор застеснялся, подумав: «Принцесса и нищий…»
        -Как ты? - еще раз спросила Эльза, видя, что мысли друга где-то далеко.
        -Да мы ничего, часто дежурим на крыше по тревоге, а сейчас идем оформляться в пожарный отряд. Понимаешь, у меня есть каска, противогаз, ну там прочие принадлежности, а у ребят нет. А если мы будем организованы в отряд, обязаны всем это дать.
        -Я с вами, - как всегда, твердо сказала Эльза.
        В ее интонации Витька узнал прежнюю Эльзу Пожарову и решил, что спорить бесполезно: она все равно пойдет.
        -Да я-то что, как ребята посмотрят, - попытался возразить Витька, - у нас одни мальчишки.
        -Ну и пусть. Будет одна девчонка. Пригожусь.
        Странно, но, когда они подошли к ребятам, как всегда собравшимся около прачечной, и Витька сказал: «Вот Эльза. Она теперь живет на нашей улице, хочет с нами» - Валерка без шуток и ехидства спросил:
        -Писать ее в список?
        -Пиши, - вместо Витьки ответила Эльза.
        Решено было, что пойдут в штаб не все, а четверо: актив отряда и Эльза.
        Районный штаб МПВО помещался далеко, на Международном проспекте.
        -Как ты поедешь? - спросил Витька Эльзу. - У нас денег на трамвай нет.
        -Как и вы, на «колбасе» или на подножке.
        -Нет, девчонке неприлично. Да мы и не поместимся все. Ладно, поедем на грузовых платформах.
        В райсовете ребята быстро отыскали комнату с табличкой: «Штаб МПВО». Они приоткрыли дверь и по одному протиснулись в комнату. На них никто не обратил внимания.
        За столом трое мужчин говорили о бригадах по ремонту разрушенного водопровода. Но вот открылась дверь, и вошедший спросил:
        -Гранович, что же ты не принимаешь посетителей? - и, обойдя ребят, пошел к столу.
        Тот, кого назвали Грановичем, глянул на ребят:
        -Вы от какой школы, ребята?
        -Мы сами, - ответил Витька, - хотим создать отряд МПВО по борьбе с «зажигалками», диверсантами и пожарами, а потом, может, и на баррикадах будем воевать.
        -Та-ак, - посерьезнел Гранович, - а откуда вы?
        -С Воронежской.
        -Ого! У вас там все такие, Павел? - обратился Гранович к сидящему рядом мужчине.
        -Э, да ты, никак, сын тети Шуры из девяносто девятой школы? - спросил Павел Витьку. - Я же тебя часто там видел.
        -Да! - с гордостью, что его знают даже здесь, ответил Витька.
        Он окинул взглядом свою компанию, мысленно отделяясь от них, чувствуя себя как бы по ту сторону стола, своим человеком среди этих важных мужчин.
        -А сколько вам лет? - Гранович в упор глянул на Эльзу, наверное, потому, что она выглядела со своими бантиками совсем ребенком.
        -По двенадцать, - твердо, не смущаясь ответила девочка.
        Виктор тотчас смекнул, что для такого серьезного дела по двенадцати маловато. Даже в только что опубликованном постановлении о всеобщем военном обязательном обучении возраст указан - шестнадцать лет.
        Витька решил принести Эльзу в жертву, чтобы спасти положение:
        -Это ей двенадцать, а нам больше… - кивнул он в сторону ребят.
        -Не ври! - громко перебила его девочка.
        -Шла бы ты отсюда! Увязалась еще… - со злостью глянул на нее скомпрометированный сын тети Шуры. Теперь из-за этой занозы земля уходила из-под ног.
        -Ну, ну, к чему счеты! - Грановича явно забавляла эта сцена. - Как твоя фамилия? - спросил он Эльзу.
        -Пожарова.
        -Красивая фамилия, пламенная. А ваши? - обратился он к молчавшим ребятам.
        -Моя - Угольков Борька, то есть Борис.
        -А я - Спичкин Валерий.
        Гранович прыснул от смеха:
        -Да вы что, сговорились?! Поступают в отряд по борьбе с пожарами, а фамилии, как на подбор, одни огнеопасные: Пожарова, Угольков, Спичкин. Не хватало еще, чтобы ты, командир, оказался Огнев или Дымов.
        Теперь хохотали все взрослые. Даже ребята, кроме Витьки, улыбались. А он мрачнел, чувствуя провал дела.
        -Так как же твоя фамилия, командир? - сквозь смех стал допытываться Гранович.
        -Никак! - зло отрезал Витька.
        Гранович понял, что мальчик обиделся, и перестал смеяться.
        -Вот что, ребята, в войска МПВО мы вас включить не имеем права, сами понимаете: возраст детский, и…
        -Мы не дети, у нас карточки иждивенческие, - перебил Витька.
        -Ну это, брат, условность, может быть и не совсем правильная. А помогать вы можете, например, следить за порядком в бомбоубежищах, помогать престарелым…
        -Это все было в мирное время: тимуровцы, помощь старичкам и все прочее, - снова перебил Виктор.
        -А война старичков не отменяет, и тимуровцы тоже нужны. А вообще договоримся так: я выясню у начальства и окончательно дам ответ, ну, через два-три дня. Договорились? А сейчас, извините, куча неотложных дел.
        По коридору и до самого выхода шли молча.
        -А что, Витька, может, и разрешат, - нарушила молчание Эльза, - все-таки война, блокада.
        -А ты бы помолчала! - сорвался Виктор. - Косички, бантики, двенадцать лет… Детский сад! Еще бы куклу взяла. И фамилии подобрали: Пожарова, Угольков, Головешкин, - со злом начал фантазировать он. - Если и разрешат, то, пока не перемените фамилии, я вас в отряд не возьму.
        -Какой же ты хам! - вспылила Эльза. - Правду мама говорила, не хватает у тебя воспитанности…
        -Ну и катись под крылышко к своей мамочке! Подумаешь, какая воспитанная…
        И все-таки эти три дня Виктор надеялся, что им разрешат создать отряд. В последнее время по радио много говорили о трудовых вахтах на заводах почти его сверстников, ну, на два-три года старше. Конечно, на завод поступить легче, но это просто работа, а ему хотелось воевать с фашистами. У него были дальние планы.
        Борьба с пожарами, «зажигалками», казалось ему, давала право попасть на фронт. Он точно не знал, каким образом окажется на фронте, - пока об этом не думал. Ради этой цели он изучал устройство винтовки по плакатам Осоавиахима[15 - О с о а в и а х и м - Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (1927 -1948).] в красном уголке жэка, а с немецкими пулеметами они с Валеркой уже обращались, как с рогатками. Друзья по многу раз их разбирали, смазывали, собирали. Оставалось только попробовать стрелять из них, но боялись взрослых, потому и договорились, что как-нибудь вечером сходят на пустырь в конце Боровой, возле железной дороги, и постреляют.
        Глава 7
        На третий день обещанного Грановичем срока Виктор поднялся рано. Он уже решил, что пойдет в штаб МПВО один. В конце концов, если нельзя записать всех, то ему одному можно сделать исключение.
        За ночь он выспался, потому что последняя тревога была вчера вечером. Бомбили центр города, и обстрелу подверглись главным образом Марсово поле и проспект 25 Октября, а это далеко от его Воронежской.
        Сестры, собираясь на работу, слушали утреннее сообщение Совинформбюро. Немцы взяли город Пушкин. Теперь шли тяжелые бои под Пулковом, Колпином и Урицком. Затем начали передавать Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями тружеников Кировского завода. Среди других Витька услышал и фамилию Валеркиного отца - Спичкин. Он не успел поделиться этой вестью с сестрами, потому что передача прервалась и в репродукторе раздался вой сирены. Витька ринулся на крышу, на ходу продолжая одеваться.
        Такого большого количества одновременно летящих вражеских бомбардировщиков Виктор еще не видел. Судя по тому, что бомбардировщики летели со стороны Кировского завода, цели их на этот раз были, видимо, расположены где-то в центре города: корабли на Неве или Смольный, вокруг которого фашистские летчики до сих пор бомбами перепахивали прилегающие районы.
        На Проспекте 25 Октября раздавались взрывы, высоко в небо взметнулись тучи пыли и дыма.
        Витька попытался было залезть на трубу, чтобы лучше определить место пожара, но его окликнули сзади:
        -Витюша!
        Так ласково его называла только соседка - учительница Клавдия Петровна, но совсем не потому, что этим выражала свою симпатию к мальчику. Она ласкательно называла всех ребят, и даже тех, к кому подходила с большой линейкой, чтобы стукнуть по затылку. Об этом знали все учителя и родители, но ей это сходило с рук, наверное, потому, что она была очень опытным педагогом. «Осколок царской империи» - так однажды назвал ее преподаватель физики.
        В последний раз Витька отведал линейку перед окончанием пятого класса. В кабинете географии на доске были нарисованы контуры двух полушарий, и Витька до начала урока успел подрисовать им ноги и спину, отчего получился контур человека с обнаженными ягодицами-полушариями. Класс хохотал, и никто не заметил, как вошла географичка. Витька заканчивал последний штрих и в этот момент почувствовал знакомое хлесткой удар по затылку дубовой линейкой.
        «Омерзительно! - закричала Клавдия Петровна. - Сотри и выйди из класса!»
        Витька уважал учительницу: она ни разу не пожаловалась матери на его поведение, хотя часто они вместе стояли на кухне у своих примусов. И Витька ценил это, прекрасно зная разницу между линейкой учительницы и веревкой матери.
        -Витюша! - повторила Клавдия Петровна, высовываясь из смотрового окна крыши. - Мама велела тебе идти завтракать. Сегодня мой день дежурства. - Учительница была одета в брезентовую тужурку и даже в этом случае не изменила своей старой привычке надеть белую блузку с громадным жабо и старомодной брошью.
        -Не, Клав Петровна, я сейчас поем и вернусь, - успокоил он женщину, зная, что она во время взрывов от страха прячется между кирпичной стеной трубы и бочкой с водой.
        Он спустился с чердака. Возле его квартиры стояли Валерка с Эльзой.
        -Сегодня надо идти в штаб МПВО, не забыл? Когда пойдем? - спросил Валерка.
        Виктор понял, что между собой они уже об этом говорили, потому что Эльза решительно поддакивала, когда Валерка спрашивал.
        -Ладно, пойдем, - недовольно пробурчал Витька, - только поем.
        Второй раз за этот день завыла сирена, когда он вылез из-за стола. Сигнал тревоги был дан с явным запозданием, потому что одновременно с сиреной послышались взрывы. Витька кинулся к двери.
        -Куда, пострел? - крикнула мать вдогонку.
        -В бомбоубежище! - на ходу соврал сын и помчался вверх, на чердак. За ним слышались торопливые шаги Валерки и Эльзы.
        Клавдия Петровна была уже за бочкой.
        -Идите в бомбоубежище! - крикнул Витька и, схватив с гвоздя свою каску с шапкой, полез на крышу.
        Едва он высунулся из окна, как на крыше соседнего дома взметнулось пламя. Страшный грохот потряс школу до основания, и по железу застучали осколки, зазвенели выбитые стекла. Невидимая сила осадила Витьку назад, и он, минуя порожки приставной лестницы, упал на плотный слой старых, слежавшихся опилок, устилавших пол чердака. Почти тотчас весь чердак осветился резким белым светом, заставившим на миг зажмуриться. Сознание мальчика пронизала мысль: «Вот она и есть, электронно-термитная бомба».
        Мальчик вскочил и побежал к ней. Вокруг уже пылали опилки. Он метнулся к бочке и мимоходом увидел, что Клавдия Петровна тут же, на своем месте, стоя на коленях, крестится.
        Витька схватил ведерко, зачерпнул воду и помчался к яркому шару. Бомба уже заметно углубилась в слой опилок. Он вылил воду на пламя. Громадное облако пара рванулось ему навстречу, но бомба продолжала гореть, хотя на опилках огонь погас. Он повернулся снова, чтобы бежать к бочке, и увидел Валерку с Эльзой, выглядывавших из-за трубы.
        -Клещи! Скорее! - крикнул Витька и указал рукой, куда надо бежать, а сам снова зачерпнул воду.
        Мальчики подбежали к бомбе одновременно. Витька выхватил у друга клещи, с трудом зацепил ими стабилизатор и вытащил бомбу из глубокой лунки.
        -Лей туда воду! - скомандовал он и поволок злобно шипящий «бенгальский огонь» к бочке. Следом за ним тянулась горящая дорожка опилок.
        Похоже, Валерка уже пришел в себя. Он успел зачерпнуть воду и заливал огненный след. Потом, видя, что после двух попыток Витьке так и не удалось забросить бомбу в бочку, подскочил и помог другу управиться с длинными неудобными клещами.
        Бочка загудела, когда в нее упала бомба. Брызги и мощный фонтан пара устремились к высокому потолку крыши. Пар заполнил все пространство чердака.
        Но вот постепенно клокотание стало стихать, уменьшилось извержение пара. Бочка напоминала теперь гигантскую кастрюлю, в которой что-то варилось.
        Виктор сел на стремянку, потому что дрожали ноги. К нему молча присоединился Валерка. Оба не отрывали взгляда от бочки, в которой постепенно «успокаивалась» бомба.
        -Мальчишки, какие вы молодцы! - восхищенно произнесла Эльза. - Вы же герои! Настоящие герои!
        -Да подумаешь, чего тут особенного! - К Витьке вернулась былая бравада, которая охватывала его в присутствии Эльзы и с которой справиться было выше его сил.
        …Ради этой бравады он шел очертя голову на самые бессмысленные поступки. И чем чаще они виделись с Эльзой, тем эти поступки становились рискованнее. Так, в день открытия пионерского лагеря их отряд готовил костер на краю стадиона. Ребята потрудились на славу. Такого громадного костра еще никогда не было. После торжественной линейки и праздника отряд должен был дождаться, когда прогорит костер, и залить угли водой. Пламени уже не было, и в вечерней мгле ярко пылал большой круг, заполненный углями, переливавшими всеми цветами радуги.
        Вдруг Эльза вспомнила сказку про Снегурочку и про обычай на русских праздниках прыгать через костер, загадав предварительно желание, и рассказала об этом ребятам.
        «Вот через такой костер никто не прыгнет, какое бы у него желание ни было», - улыбаясь, заключила она.
        «Да подумаешь, что тут особенного!» - как всегда, произнес Витька, отошел в темноту, разогнался и, подобно ядру, пронесся над мерцающим ковром.
        Эльза завизжала от восхищения и хлопала в ладоши больше всех. Хлопали в ладоши и остальные девчонки. Даже ребята признали Витькин прыжок выдающимся, но повторить его желающих не нашлось.
        Утром после физзарядки вместо умывания Валерка помчался на стадион. Виктор недоуменно проводил его взглядом и увидел, как тот, разогнавшись, взвился над пепелищем, но приземлился в золе и не на ноги… Когда он выбрался, на трусах и майке не было чистого места.
        «Эх ты, прыгун! - усмехнулся Витька. - Смотри, как надо».
        Он разбежался, и… Приземление его было чуть дальше Валеркиного, но до края потухшего костра он все-таки не допрыгнул. Поднявшаяся туча золы и сажи разукрасила его не хуже Валерки. И Витьке было невдомек, что, не будь вчера Эльзы, он, скорее всего, упал бы в костер или просто не решился прыгнуть…
        Сбежавшая со своего поста Клавдия Петровна оказалась очень проворной. Ребята еще не успели отдышаться, как на чердак прибежали две девушки отряда МПВО.
        -Нам сказали, что здесь упала зажигательная бомба, - затараторили они с ходу.
        -Вот она, - показала Эльза на бочку.
        -Достаньте, - потребовала одна из них, видимо старшая.
        Валерка пошарил клещами в бочке и вскоре вытащил наполовину сгоревшую, отливающую матовым алюминиевым цветом бомбу.
        -Так, давайте заполним журнал учета, - продолжила старшая. - Адрес дома, когда упала бомба, кто дежурил, кто гасил…
        -Все, - ответил Витька.
        -Витька, я же… - опять хотела вмешаться со своей принципиальностью Эльза, но Витька перебил:
        -А тебя спрашивают? Повесь ведро на место и поставь клещи! - приказал он ей.
        -Ну все так все, - после паузы сказала девушка. - Называйте фамилии.
        И опять Виктор подумал, что сейчас начнут смеяться над «огнеопасной» пожарной командой, поэтому решил «разбавить» сочетание фамилий.
        -Пишите: Спичкин Валерий, Стогов Виктор, Пожарова Эльза.
        -Галя, забери бомбу! - скомандовала старшая.
        -Э-э, нет, бомбу мы не отдадим, - протестующе сказал Витька, - мы гасили - она наша.
        -Как это - ваша? Полагается собирать их - это же не игрушка.
        -Вот когда сами погасите, тогда и собирайте. Это нам на память. Не дам, - твердо сказал Виктор.
        -Наташа, ну пусть останется ребятам. Напиши: «Сгорела полностью в безопасном месте», - вмешалась Галя.
        -Ох, Галька, недисциплинированная ты! - посетовала старшая. - Ладно, с хорошим началом вас, ребята! - И они двинулись к выходу.
        После полудня бомбардировки почти не прекращались. Одну стаю фашистских самолетов сменяла другая. Над городом уже в десятках мест поднимались огромные столбы дыма. Небо было сплошь усеяно разрывами зенитных снарядов. Воздух пропитался запахом горелого пороха, дымом пожарищ и извести. На глазах у ребят, где-то почти рядом, скорее всего на Днепропетровской, под вражеским самолетом вырвалось яркое пламя. Потом, оставляя за собой след черного дыма, он со снижением пошел в сторону Охты.
        К вечеру несколько самолетов со свастикой стали бомбить фабрику имени Анисимова. Это было настолько близко, что ребята видели, как от самолетов отделялись бомбы.
        Виктор велел Эльзе спуститься с крыши на чердак. И едва она оказалась там, как один из самолетов, развернувшись, взял направление прямо на школу. Мальчику даже померещилось, что летчик обнаружил его и следит, как он прячется за трубу.
        Витька прижал Валерку к крыше и стал наблюдать за приближением фашиста. Но тот начал сыпать зажигательные бомбы на штаб речной милиции, примыкавший к школе. Десятки их, словно горох, падали из-под брюха самолета.
        Вдруг Витька увидел, что несколько бомб упали и на их дом. Одна из них, скользнув по скату, вспыхнула и покатилась к карнизу. Там она уперлась в железный бортик.
        Почти тотчас снизу раздался испуганный крик Эльзы:
        -Витька, горим!
        Мысли Виктора заметались. Он хотел было кинуться туда, где грозит опасность Эльзе. Но, глядя на пылающий факел, понял, что сейчас прогорит железо, бомба окажется на деревянной балке под крышей и оттуда ее уже ничем не достанешь.
        -Давай вниз! - крикнул он Валерке, а сам, скинув стеганку, на животе пополз к краю крыши, забыв об опасности.
        Уже на расстоянии метра от бомбы железная крыша была горячей, а еще ближе темно-коричневая краска побурела, покрылась пузырями, которые на глазах исчезали, обнажая чистое железо.
        Витька обжег ладони, и это надоумило его засунуть их в рукава ватника. Теперь не жгло, но сильно пекло лицо и слепило глаза. Он прищурился, сколько мог, и попытался ухватить бомбу за стабилизатор. Ватник задымился. Поднять и перевалить бомбу через край невысокого бортика у мальчика не хватало сил. Тогда он решил сдвинуть ее на другое место. Это получилось. Там, где только что лежала бомба, уже образовалась дырка, края которой, быстро остывая, меняли окраску от ярко-белой до темно-рубиновой.
        Виктор чувствовал, что от напряжения не может двинуться. Он отвернулся от нестерпимой жары и прикрыл голову ватником. Но под ребрами почувствовалось горячее железо. Мальчик вдохнул полной грудью, быстро откинул ватник и, собрав все силы, схватил бомбу за стабилизатор, приподнял ее на край бортика и резко толкнул от себя.
        Сил уже не осталось. Он лежал у самого края крыши, не зная, как забраться наверх по крутому скату.
        -Витька, ты где? - раздался сверху голос Валерки. В наступивших сумерках тот не сразу рассмотрел друга. - Ты что? - испугался он, обнаружив Витьку лежащим у края крыши.
        -Помоги мне, - попросил Витька и хотел опереться на ладони, но боль от ожогов заставила его вскрикнуть и отказаться от этого намерения.
        -Держись, я сейчас.
        Валерка на четвереньках стал медленно сползать вниз. Он уцепился за ногу друга и, лежа на животе, оттащил его подальше от края крыши. В темноте стали видны искры на тлеющем ватнике Виктора, едко пахло жженой ватой. На безопасном расстоянии Витька развернулся, и теперь они уже вместе выбрались на самый верх.
        -Ребята, мне страшно-о! - заныла в окошке Эльза. - Мама, наверное, беспокоится.
        -Пошли. Руки обжег - болят, - тихо сказал Витька.
        -Ты что, руками сбросил? - испуганно спросила Эльза.
        -Ну чего ты глупые вопросы задаешь? - возмутился Валерка. - У него же клещей не было.
        Пока спускались, Валерка с восхищением рассказывал, как смело действовала Эльза. Понимал ли Валерка, как приятно Витьке это слышать? Скорее всего, нет. Просто у него сейчас была потребность выговориться. А Витька думал о том, что Валерка настоящий друг.
        Александра Алексеевна возмутилась грязным, оборванным видом сына, но, глянув на его страдальческое лицо, спохватилась:
        -Ты что? Что случилось?
        Витька протянул ладони, покрытые огромными белыми волдырями. На левой руке на пузырях остались даже бурые следы обгоревшей краски.
        -Ой, мне плохо-о, - тихо простонала Эльза, увидев Витькины руки.
        -Ну, ну, потерпи, сынок! Сейчас мы тебя полечим, - засуетилась мать.
        И от внимания к нему вечно занятой матери Витьке сделалось легче. Даже как будто перестало жечь ладони.
        Глава 8
        Как-то Анна не пришла ночевать, но это никого не удивило: она и раньше по неделям не появлялась. Но на следующий день на санитарной машине приехал мужчина и рассказал, что в их госпиталь на Суворовском проспекте вчера попало две бомбы, погибло несколько сот человек.
        Мать вскрикнула:
        -Что с Анной?!
        -Она ранена. Тяжело, в легкое, - поспешил тот с объяснениями. - Но мы сделаем все, что в наших силах. Понимаете, Аня… ну, она для меня… Она ассистировала мне…
        -Мы поедем к ней, - снова перебила его мать.
        -Простите, но к ней нельзя. То есть не только к ней - в госпиталь никого не пускают. Там страх что творится: еще не всех откопали, разрушения, пожар.
        -Что же нам делать? - отрешенно спросила мать, опускаясь на стул.
        -Ждать и надеяться на благополучный исход. При первой возможности я приглашу вас навестить Анну. И еще… мне, право, неудобно, но, сами понимаете, такой порядок…
        -Карточки, что ли? - догадалась мать.
        -Да, знаете, сестра-хозяйка требует. Ее тоже можно понять…
        Перед сном Александра Алексеевна молилась дольше обычного. Витька насторожился. Сотни раз слушая ее молитвы, он почти наизусть знал слова, не вникая в их смысл. С тех пор как двое сыновей уехали на фронт, мать в молитве просила Бога сберечь их от гибели. После отъезда близнецов с эвакуированным заводом в молитвах стали звучать и их имена, и новые просьбы к Господу не оставить их без милости. Сегодня молитва добавилась просьбой спасти жизнь дочери Анны.
        Наутро, чуть свет, мать ушла в церковь, но вернулась позднее обычного. Угадав причину ее задержки, Галя спросила:
        -Как самочувствие Ани?
        -К ней не пускают. Говорят, плоха. Одна надежда на Господа…
        Не прошло и трех дней, как добавились новые волнения. От близнецов пришло письмо не с Урала, а с фронта, куда они сбежали. Саша уже учился в полковой школе танкистов, а Лена служила в штабе связисткой. В конверте лежала фотография, на которой они запечатлены в военной форме. На голове Саши был черный шлем, закрывающий почти половину лица.
        Александра Алексеевна долго смотрела на серьезные исхудавшие лица детей, потом тихо сказала:
        -Совсем отбились от рук!.. Где мне в одном сердце найти на всех места для переживаний? О матери не думают.
        Витька был в восторге от письма и особенно от фотографии. Не по размеру большой черный шлем на голове брата сразил его наповал. Мечта попасть на фронт поднялась новой могучей волной, рождая мысли о побеге из дома, одну авантюристичнее другой. Теперь он знал, что на фронте будет только танкистом, хотя раньше мечта о разведке казалась непоколебимой. Во сне и наяву он несся теперь на своем танке по лесам и болотам, городам и селам, давя фашистские пушки, машины, повозки…
        Вскоре уже весь двор знал, что неразлучные близнецы Саша и Лена Стоговы на фронте. От десятков грязных шершавых мальчишечьих рук фотокарточка совсем истрепалась. Воюют, а всего-то на пяток лет старше, вместе в войну играли…
        «Огнеопасная» дружина собралась во дворе Витькиного дома, и все быстрым шагом направились в штаб МПВО. После тушения последней бомбы и ожога рук Виктор шел в штаб МПВО гораздо увереннее, чем раньше. Да, на счету ребят уже были участие в раскопке завалов и даже спасение женщины, оказавшейся под руинами дома, девять погашенных зажигалок, которые теперь они несли в мешке.
        Эльза красиво переписала список в том порядке, как ей продиктовал Витька, и против фамилий отличившихся мальчишек поставила красные крестики.
        …Грановича они едва узнали. На его голове была плотная повязка из бинтов, а левая сторона лица оплыла и отливала иссиня-желтым цветом. Левая рука покоилась под гимнастеркой, а рукав подоткнут под ремень.
        Почти перед самым кабинетом Витька подумал, как продемонстрирует этому насмешнику свои впечатляюще забинтованные руки. Но теперь, увидев Грановича, растерялся и спрятал руки за спину.
        -А, Гавроши! - Гранович улыбнулся, отчего лицо его как будто раздвоилось.
        Правая часть лица улыбалась. Это подчеркивали морщинки у глаз и губ. Левая из-за опухоли исказилась: половина рта потянулась вверх.
        Гранович заметил испуганное удивление на лицах ребят.
        -Вот так-то! Но могло быть и хуже. Осколком садануло - руку изувечило, содрало кожу с головы, срезало ухо. А вы, значит, пришли проситься в активные защитники? И вас не пугает это? - Он показал рукой на свою голову.
        -А чего нам проситься, мы уже, - уверенно ответил Витька и, повернувшись к ребятам, сказал: - Высыпайте.
        Те вытряхнули остатки бомб прямо на стол.
        -У нас тоже есть пострадавшие, - выступила вперед Эльза. - Витька, покажи, - и потянула друга за рукав.
        -Да ладно ты… - недовольно пробурчал Витька, но соблазн показать забинтованные руки и этим сблизиться с Грановичем был велик, и он медленно, словно нехотя, вытащил из-за спины руки. - Так, ерунда, малость обгорели при тушении «зажигалки».
        -Да вы уже обстрелянные! Впрочем, есть решение оформить вас как отряд самообороны при жэке. - Гранович достал из ящика стола лист и положил перед собой. - Подержи, пожалуйста, - попросил он Эльзу.
        Эльза держала лист, и Гранович стал быстро читать:
        -«Командиру участка МПВО. Зачислить бойцами группы самозащиты Воронежского жэка ребят в количестве 12 человек по прилагаемому ниже списку… Командиром отряда назначается…» - продолжил читать Гранович и замолк. - Запамятовал твою фамилию, - обратился он к Витьке.
        -Стогов, - ответил Виктор и при этом вспомнил, что «запамятовать» фамилию Гранович никак не мог: при первой встрече, обиженный, он так и не назвался.
        -«…Обеспечить, - продолжал Гранович, - военное обучение по программе ПВХО[16 - П В X О - противовоздушная и химическая оборона.] и оказания первой медицинской помощи. Снабдить санитарными сумками с перевязочным материалом и другим полагающимся инвентарем. Включить в графики дежурства на санпостах в убежищах, на крышах, а также проверки светомаскировки и на других объектах с учетом возрастных возможностей. Начальник МПВО Московского района…» - И Гранович поставил витиеватую подпись. - Помните, ребята, вас включили отнюдь не в пионерскую игру. Здесь ранят и убивают не понарошку. Вы стали бойцами армии МПВО, а чем в главном армия отличается от гражданских организаций? - задал Гранович вопрос и глянул выжидательно на Витьку.
        -Военной формой! - выпалил Стогов.
        -Правильно, но не главное… - Гранович по очереди стал переводить вопрошающий взгляд с одного мальчика на другого.
        -Оружием.
        -Общим питанием.
        -Все живут в казарме, - гадали ребята.
        -Нет, братцы. Самое главное - это дисциплина, строгая и обязательная для всех, от наркома обороны до рядового красноармейца.
        В армии нет слов «не хочу», «не буду». Поэтому то, что вам скажут ваши командиры, закон. Ну, желаю успеха! Я буду лично следить за вашей работой.
        Теперь вместе ребята собирались только на занятия в красном уголке жэка. А после сдачи норм их распределили по взрослым группам самозащиты, и Витька стал полководцем без войска. Но его это не огорчало, потому что он занимался серьезным делом, а кроме того, на все задания ходил в окружении своей верной тройки с «огнеопасными» фамилиями. О делах остальных ребят своего отряда он все знал. Например, Сенька Фуражин и Толик Красин выследили сигналыцика-диверсанта. Свистками призывая взрослых, они преследовали его до насыпи железной дороги в конце Боровой улицы, где он был схвачен военным патрулем. Враг даже стрелял в ребят. Но они не струсили, когда раздались выстрелы. Об их подвиге был выпущен листок в стенной печати районного штаба МПВО.
        Все, кто узнавал об этом, с трудом верили их рассказам. Да и как поверить: оба «тюфяки», как называли их во дворе, оба упитанные, медлительные. А Красин еще и в очках. Наверное, из-за этих очков он был самым рассудительным, никогда не лез в драки, уступал даже тем, кто был физически слабее, но нахрапистее. Он никогда не ходил в атаку на «белых», боясь уронить очки. Сенька же Фуражин всегда был начальником штаба. Он хоть и поднимался в атаку, кричал «ура», но прибегал в занятую «крепость» «белых» последним, когда там уже наступало перемирие, по-настоящему перевязывали ссадины, лечили разбитые носы.
        Первое же задание по проверке светомаскировки в домах и дворах своей улицы ребята выполнили с такой тщательностью, что начальник сектора МПВО, разглядывая длинный список нарушителей, откровенно признался, что без помощи ребят взрослые вряд ли смогли бы провести эту операцию.
        С прикреплением ребячьего отряда заметно повысилась оперативность работы штаба МПВО. Непрекращающиеся бомбежки и обстрелы постоянно нарушали телефонную связь. Мальчишеские ноги доносили сведения в любой конец района намного быстрее, чем можно было это сделать, отыскивая и восстанавливая оборванный провод. Путь ребят был короче, чем у взрослых. Они пробирались из двора во двор по только им известным путям, через заборы, крыши сараев, проломы разрушенных домов.
        Теперь они только по возрасту были детьми - по восприятию происходящего стали уже взрослыми. Настоящая война оказалась совсем не привлекательной, романтической, интересной. Она не допускала повторений неудавшейся атаки «красных» «белыми» или наоборот, в ней не было перемирия, отдыха днем или ночью. Она вся была несправедливой, потому что, отобрав довоенную беззаботность, навязала нужду, горе, разрушения, кровь и смерть.
        Из жизни ребят выпали игры и шалости. Из общения исчезли смех и шутки. Теперь со взрослыми они чаще говорили о том, что еще не сделано и что надо, именно надо, а не хотелось бы сделать. Между собой они делились известиями с фронта от отцов и братьев, а также о том, что и где разрушено, взорвано, сгорело, кто пострадал от артобстрела или бомбежки.
        Война приучила их и к крови.
        …Однажды группа дежурила на посту МПВО под руководством уже знакомой им строгой Наташи. По радио завыла сирена, предупреждая о вражеском налете. Но вместо бомбежки начался артобстрел. Это безошибочно определил каждый из ребят.
        Взрывы снарядов крупного калибра раздавались где-то рядом. Наташа приказала всем лечь на пол. И вовремя приказала. Близкий взрыв основательно встряхнул соседний дом. Осколки выбитых стекол долетели до противоположной стены комнаты. Девушка выждала минут пять после последнего взрыва и скомандовала:
        -Пошли!
        Они прибежали к деревянному дому раньше всех. Пожарных еще не было. Ближайший от дороги дом, с проломленной стеной и изрешеченный осколками, уже занимался изнутри огнем.
        Наташа увидела на клумбе перед домом лежащую женщину, в спине которой торчал кусок фигурно вырезанной доски, вырванной из перил крыльца. Ребята замерли от ужаса. К женщине кинулась одна Наташа.
        -Что стоите? Помогайте! - скомандовала она, стаскивая с себя санитарную сумку.
        Ребята стояли как вкопанные. Кроме Эльзы и Витьки, никто не приблизился к раненой.
        -Эльза, бери ножницы, режь кофту! - сказала Наташа и стала готовить бинты.
        Но едва Эльза коснулась кофты, пропитанной кровью, руки ее обмякли, она побледнела и стала медленно валиться на бок. Витька едва успел ее придержать.
        -Медуза! - с упреком прошептала Наташа, глянув на Эльзу. - Давай, Витя, режь ты!
        Виктор, до этого с ужасом смотревший на окровавленную кофту, теперь больше испугался того, что и о нем могут сказать так же. Не думая, он начал кромсать мокрую ткань неудобными медицинскими ножницами.
        -Вытаскивай доску, а я заткну рану тампоном, - приказала Наташа.
        Это уже было выше Витькиных сил. Он протянул трясущиеся руки к доске и замер.
        -Не, я не могу, - еле пролепетал он.
        Наташа глянула на его испуганное лицо.
        -Тоже мне… Тогда держи тампон. Как только выдерну доску, закрывай рану!
        Витька взял большой комок марли и, едва Наташа протянула руки к доске, зажмурился. Он отчетливо услышал, как хлюпнула рана, и на ощупь опустил тампон, тотчас ощутив на руках теплую жидкость.
        -Куда ты, левее! Пусти! - Наташа отдернула его руки.
        Виктор открыл глаза. Первое, что он увидел, - это свои руки, испачканные кровью. Он боялся ими шевельнуть, не то что вытереть, ведь это была настоящая человеческая кровь.
        Наташа левой рукой прижимала тампон, а правой разворачивала бинт поперек спины женщины. Ее руки были тоже в крови, но орудовала она смело. И тогда, глядя на ее ловкие руки, Витька вдруг успокоился: страх исчез.
        -Ну, а приподнять-то ее ты сможешь, мужчина? - с упреком прикрикнула Наташа.
        Витька вскочил, схватил женщину за плечи и довольно резко приподнял ее.
        -Эй-эй, Витя, осторожно! - спохватилась девушка.
        Она еще не успела закончить перевязку, как вскоре возле них появились люди с носилками.
        Кто-то спросил:
        -Что с девочкой?
        -Ничего, это наша. Дайте нашатырь, - попросила Наташа. Потом, завязав бинт, добавила: - Всё. Кладите женщину на носилки, - и поднялась.
        Встал и Витька, не зная, что делать с окровавленными руками.
        -На-ка, оботрись. - Девушка протянула кусок марли. - Ничего, Витюш, привыкнешь, это первый раз страшно. Надо привыкнуть. У нас другого выхода нет. Война.
        Да, они привыкали, мужали, хотя мальчишество все равно проявлялось в азарте, непоседливости, вездесущности и еще, пожалуй, в непонимании, в неверии, что бомба или снаряд могут разорвать любого из них на куски.
        Глава 9
        В один из первых дней октября, на редкость теплого и солнечного, по инициативе Александры Алексеевны, группа женщин со своими детьми собралась под Купчино за капустой. Кто-то принес весть, что там, на колхозном поле, перегороженном вдоль и поперек колючей проволокой, осталось много капусты. Кое-кто высказывал опасение, что поле может оказаться заминированным. Но подгоняло только что проведенное третье снижение норм выдачи продуктов, и люди любой ценой стремились добыть съестное, тем более овощи.
        Виктор не хотел ехать. К тому же он со вчерашнего дня носил новые ботинки, выданные в штабе МПВО, которыми успел натереть большие волдыри. Но мать была неумолима: привезти капусты меньше всех соседок на свою большую семью ей не позволял страх перед надвигающимся голодом.
        «Десант» человек в двадцать пять благополучно добрался до кольца 39-го трамвая в конце Международного проспекта. Но тут их встретил военный патруль, который, узнав о цели приезда, предложил им подобру-поздорову повернуть обратно. Кто-то из женщин знал к станции Купчино другой путь - проселками. Сделав вид, что возвращаются, горожане скрылись за домами, но вскоре свернули на узкие пыльные тропинки, идущие между огородами.
        Капустное поле неожиданно открылось за мелким, густым кустарником молодой ольхи. Отливающие белизной ряды капусты уходили далеко, почти до насыпи Октябрьской железной дороги. Они манили своим изобилием и щедростью.
        «Десант», словно по команде, кинулся к полю бегом, на ходу разворачивая мешки. С сочным хрустом отламывались корневища. Сначала брали от края все, что попадется. Потом стали выбирать кочаны покрупнее, покрепче и даже покрасивее.
        Стоговы быстро заполнили два мешка. С выражением мученицы глядела мать на необъятное поле «ничейной» капусты, которой, скорее всего, суждено погибнуть под снегом или в мясорубке взрывов бомб и снарядов.
        С набитыми мешками горожане потянулись в обратный путь.
        -Ма, пошли быстрей! Все уже выходят на дорогу, - попросил Витька, пытаясь взвалить на плечи тяжелый мешок с капустой.
        Но Александра Алексеевна стояла, о чем-то думая. Потом решительно сдернула одну из юбок. По крестьянской привычке она носила их сразу две-три. В мгновение ока затянула резинку на поясе до отказа и стала набивать кочаны в получившийся мешок.
        То, что взвалила на себя женщина, пожалуй, было под силу только здоровенному мужику. Небольшого роста, но крепкая, жилистая, мать почти скрылась между двумя огромными, свешивающимися спереди и сзади мешками. Она шла быстро, и Витька едва поспевал за ней, согнувшись под тяжелой ношей. Он видел только пятки резиновых бот матери, проворно мелькавшие впереди.
        Шел мальчик с трудом. Проклятые жесткие ботинки сдирали кожу с пяток.
        -Ма, я не могу: больно ноги!
        -Потерпи, скоро подойдем к трамвайной остановке.
        -Ма! Ну, ма! Я больше не могу! Я сейчас все брошу, - чуть не плача, заныл Витька снова.
        -Чтоб тебя! Разуйся, ирод, иди босиком!
        Витька проворно снял ботинки и повесил их на шею. Идти стало легче. Но догнать остальных им не удалось. Когда Стоговы подошли к остановке, все уже уехали. Пришлось дожидаться следующего трамвая.
        Возле Дома культуры имени Ильича при заводе «Электросила» трамвай остановился из-за воздушной тревоги. Пассажиры поспешно высаживались и бежали к домам.
        Виктор видел, как их соседи из предыдущего трамвая кинулись к пятиэтажному дому с громадной аркой посредине. Он тоже метнулся за ними, но Александра Алексеевна окликнула и велела захватить с собой мешок.
        Бомбы начали рваться еще до того, как они с матерью достигли середины улицы. Витька видел, как при первом взрыве мать упала среди мешков и, волоча их, поползла к тротуару. Он сделал то же самое.
        Теперь было ясно, что им не успеть к арке, где укрылись все остальные. Бомбы уже начали взрываться вокруг. Трудно было понять, что бомбили фашисты: завод, райсовет, Дом культуры или железнодорожный виадук, перекинутый над Международным проспектом.
        При каждом взрыве Александра Алексеевна припадала к земле, но потом упорно, словно солдат на поле боя, ползла и тащила за собой громадные мешки. Она доползла до угла забора завода «Электросила», быстро откинула крышку большого мусорного ящика, покрытого белой известью, потом подскочила к Витьке, схватила мешок.
        -Быстрее в ящик! - скомандовала она и следом за сыном нырнула туда же, прикрывшись крышкой.
        Более нелепое убежище из тонких досок во время бомбардировки трудно было вообразить. Но мать хотела хоть чем-то укрыться от рвущихся рядом бомб.
        Взрывы не прекращались. Земля, а вместе с ней и ящик вздрагивали от мощных одиночных и групповых раскатов. Витька с завистью глядел через щели в досках на ту арку в двухстах шагах, под которой надежно укрылись их соседи.
        Раздавшийся новый взрыв был настолько страшным, что, казалось, бомба упала прямо на крышку их мусорного ящика. Взрывной волной ящик откинуло к каменной ограде завода и сорвало крышку. Что-то коротко и резко затрещало возле самого уха. От неожиданности Витька съежился и зажмурил глаза. За разрывом последовал уже знакомый грохот разрушающегося здания. И тотчас, перекрывая его, раздались вопли десятков человеческих голосов.
        Витька открыл глаза. Он глянул на мать, съежившуюся, с руками, прижатыми к ушам. Она что-то беззвучно шептала, скорее всего молилась.
        Мальчик высунулся и увидел, что ни передней стены пятиэтажного дома, ни тем более арки нет. Осталась только груда развалин. Из них-то и раздавались крики отчаяния и боли.
        Взрывов больше не было. Только где-то отдаленно еще ухали зенитки. Уже научившиеся улавливать верные признаки окончания воздушной тревоги еще до официального ее объявления, ленинградцы выбирались из укрытий и бежали к пострадавшему дому.
        У Витьки в голове не укладывалось, что где-то там, под гигантской грудой кирпича, железных балок и обломков деревянных перекрытий, находятся его соседи по двору, его друзья. У него даже мелькнула мысль, что они не под этими развалинами, а за ними, что, стоит обойти дом, можно встретить их, перепуганных, но живых и невредимых.
        -Помогите! А-а-а!
        Витька узнал голос Сеньки Фуражина. Он кричал с нарастающим отчаянием. Его перебивал высокий девчоночий крик:
        -Мамочка, мамочка!
        Услышав голос Фуражина, Витя кинулся к тому месту, откуда он раздавался. По щекам текли слезы. Мальчик стал карабкаться по битому кирпичу и, пытаясь перекричать остальные голоса, громко звать друга:
        -Сенька! Миленький, держись! Я сейчас тебя откопаю!
        Витя стал остервенело разбрасывать в стороны все, что попадалось под руки. В отчаянии он сворачивал глыбы обломков, все яростнее углубляясь туда, откуда доносился призыв о помощи. Услышав голос друга, Витя тотчас откликался:
        -Сенька! Это я, Витька! Потерпи немного! Сейчас откопаю! - уговаривал он Фуражина, даже не зная, слышит тот его или нет.
        В какой-то момент он услышал рядом тихое всхлипывание. Витька оглянулся и увидел мать. Она, плача, словно боясь забыть, повторяла имена женщин, которые оказались погребенными под руинами.
        -Ма! Здесь же Сенька! - громко зарыдал Витька.
        -Да, сынок, сейчас откопаем его. Он жив, он жив!
        Александра Алексеевна стала помогать сыну.
        Прибывали все новые отряды бойцов МПВО, немедленно включаясь в работу. По оставшимся лестницам выносили раненых и погибших. Раздавались крики и плач женщин, опознавших своих родственников.
        Витька уже не плакал, работал не останавливаясь. Рядом споро отбрасывала кирпичные обломки мать. Витя не слышал больше криков Сеньки Фуражина, не уговаривал его потерпеть, продолжая работать неистово и молча. И выпрямился, только почувствовав прикосновение к своему плечу.
        -Мальчик, иди вниз. Здесь опасно, - сказал ему пожилой мужчина в черном, запачканном известкой полупальто, подпоясанном красноармейским ремнем.
        Витька отдернул плечо и продолжил работу.
        -Мальчик, вылезай отсюда! - более властно сказал мужчина.
        -Отстаньте! - крикнул Витька. - Там мой Сенька! - В его голосе было столько отчаяния, что мужчина молча стал рядом с ним и матерью раскапывать кирпичные обломки.
        Работа длилась уже несколько часов. Все очень устали. За это время еще дважды объявляли воздушную тревогу. Но бомбы рвались где-то далеко, за Балтийской железной дорогой, в стороне завода имени Молотова или «Красного химика».
        Виктор уже ни о чем не думал. Руки машинально отковыривали очередной обломок, а сам он углублялся все дальше в образовавшийся проход. Поэтому, когда вдруг неожиданно появились ноги в больших ботинках и черных широких брюках, он замер.
        -Здесь чьи-то ноги, - повернулся он к мужчине.
        -Ну давай осторожно расчищать. Он, конечно, погиб, но ты, малец, не пугайся. Это война. Не повезло вашему брату, а вам, ленинградским ребятам, в особенности. Мы в клетке, а немец гоняет нас бомбами и снарядами из угла в угол. Кто в оккупации, может уйти в лес, перебраться к своим через линию фронта, а нам некуда…
        Мужчина хотел освободить левую ногу погибшего из-под обломков, отодвинул ее в сторону, но она свободно вылезла из штанины и теперь сантиметров на пятнадцать оказалась длиннее правой.
        Витька почувствовал, как у него ослабли колени и откуда-то из живота стал подниматься спазм. Он опустился на корточки, как и мать, и прижал голову к ее груди. Витька не плакал. Ему, как никогда, было плохо. Лицо позеленело. Потом молча, опершись на руку матери, он поднялся и, заплетающимися ногами побрел, едва не падая, ничего не видя перед собой.
        -Ну, ну, сейчас посидишь и очухаешься, - тихо говорила мать, усаживая его на порожек машины «Скорой помощи», стоящей неподалеку.
        Витьке сунули под нос вату с нашатырным спиртом. Он медленно вздохнул, ощущая приятное покалывание в носу.
        -Поедем домой, - предложила мать.
        -Не, ма, а как же они? Сенька, Гешка, Людка… тетя Поля, тетя Зина?
        -Ну ладно. Давай подождем, - согласилась она.
        Из развалин стали выносить трупы соседей Стоговых. Александра Алексеевна вместе с милиционером и каким-то мужчиной подходила к носилкам, всматривалась в лица, называла фамилии и имена. Она не позвала Витьку, когда увидела на носилках Сеню Фуражина. На нем не было синяков и ссадин, только были разорваны пропитанные кровью брюки.
        -Какая обида! - сказала женщина в белом халате. - Его-то можно было спасти, если бы раньше откопали. Травма вены. Он умер от потери крови.
        В том месте, где нашли Сеню, рухнувший свод арки образовал узкое свободное пространство, в котором, прижатые к стене, остались заживо замурованными мать и дочь. Это были женщина со странным именем Макадия и девочка Зульфия.
        Каменный мешок, в котором они очутились, был настолько мал, что никто из спасавших не предполагал найти там людей. Когда его разбирали, оттуда раздался требовательный женский голос:
        -Не лезьте сюда. Зульфия спит!
        И едва женщина увидела свет и людей, она тихо запела колыбельную песню. Она не сопротивлялась ни тогда, когда из ее объятий забрали Зульфию, находившуюся в глубоком обмороке, ни когда вели к машине «Скорой помощи». Она продолжала петь тихо, но разборчиво, наверное теперь единственную на всю оставшуюся жизнь песню.
        …Будто по злому умыслу судьбы, погиб и Сенькин друг, Толик Красин, «очкарик», тихоня.
        До войны Толик, сын учителя физики, увлекался техникой. Все знали, что он под руководством отца сделал ламповый приемник. Он же научил ребят чинить электрические пробки, из куска напильника делать постоянные магниты. Толик объяснил ребятам, как устроены взрыватели немецких бомб и снарядов, и обещал придумать приспособление для остановки механизма в бомбах замедленного действия.
        …Бомба скользнула по крутой крыше старой церкви и, описав дугу, плашмя упала на песок детской площадки Большого сада. Кто ее первый обнаружил, так и не выяснили. Но потом видели, как Толик огораживал место падения бомбы веревкой с красными лоскутами. Он был с повязкой дежурного МПВО. Дальше все строилось на догадках. Скорее всего, Толик поторопился сам обезвредить бомбу до прихода минеров. Специалисты говорили, что, судя по воронке, это была крупная бомба, на которой мог стоять механизм замедленного действия…
        По приказанию Витьки весь отряд собрался у места взрыва. Валерка принес доску с прибитой фанерой, на которой красной краской было выведено: «Здесь погиб Толик Красин. Герой». Эльза плакала. Остальные молчали, потому что произносить речи еще не научились и еще потому, что не верилось, будто здесь был и вдруг бесследно исчез их друг Толька.
        Глава 10
        Октябрь, второй месяц блокады, принес новые муки ленинградцам. Стало известно намерение фашистского командования, не принимая капитуляции Ленинграда, сровнять его с землей, а население поголовно истребить. С этой целью фашисты поменяли порядок обстрела города. Теперь наиболее интенсивный артиллерийский налет начинался в утренние часы, когда люди спешили на работу, и повторялся в вечерние, когда возвращались домой. Фашисты стали больше сбрасывать зажигательных бомб - до нескольких десятков тысяч. В Ленинграде постоянно горели сотни домов.
        В середине октября сгорели Госнардом и «Американские горы». По городу ходили слухи, что в этих деревянных сооружениях находились большие запасы зерна.
        Со второй половины октября хлеб выпекался из смеси ржаной, овсяной, солодовой и соевой муки с добавкой льняного и хлопкового жмыха и отрубей.
        Озеро Ладога, по которому доставляли драгоценное зерно с Большой земли, удивляло штормами даже бывалых моряков. Штормы топили суденышки с зерном.
        Во все времена нужда порождала мошенничество, воровство, спекуляцию, являясь той самой питательной средой, на которой быстрее всего всходят худшие человеческие пороки. Но нужда в Ленинграде была особого рода. Она могла усиливаться противником, его верными холуями-предателями и диверсантами.
        Скромные довоенные барахолки становились опасными центрами черных дел. Здесь при великой всеобщей нужде можно было за баснословные деньги или золотые вещи приобрести продовольственные карточки. Откуда они? Ведь распределение их строго регламентировалось. Даже если умирал владелец карточек, их полагалось сдавать. На барахолке продавались любые продукты. Неопытные люди за сотни рублей приобретали буханку «хлеба», в сердцевине которой была спрятана деревяшка. Мошенники умудрялись за огромные деньги продавать якобы сливочное масло, а на самом деле - кусок мыла, со всех сторон покрытый слоем масла. На какие только уловки не шли жулики!
        В начале октября под впечатлением экземпляров газеты «Правда», сфабрикованных в Германии и подброшенных в город со статьями капитулянтских призывов, якобы написанных выдающимися ленинградцами, член Военного совета Ленинградского фронта Андрей Александрович Жданов высказал опасение, что враг таким же образом может подбросить в массовом количестве фальшивые продовольственные карточки. Тогда положение ленинградцев станет катастрофическим. Горисполком срочно в течение недели провел перерегистрацию карточек.
        Перерегистрация коснулась и семьи Стоговых. Анна после ранения работать не могла. Она задыхалась даже от медленной ходьбы. И теперь ей заменили карточки служащего на иждивенческие.
        Рано завернувшие в ноябре морозы и сильные снегопады осложнили жизнь. Дрова не продавали, поэтому очень скоро были разобраны и сожжены заборы, дворовые сараи и их содержимое. Пока были дрова, топили старые питерские кафельные печи, прожорливые, как паровозные топки. Однако все чаще в форточках стали появляться дымовые трубы круглых «буржуек», опасных, как открытый костер, и, как костер, малоэффективных.
        В Витькином дворе для топки печей вскоре добрались и до склада школьных парт. Но такого расхищения школьного имущества Александра Алексеевна допустить не могла.
        Едва ли не с первого года работы она сама на себя возложила ответственность за сохранение имущества и порядка в школе, не считаясь с тем, как к этому отнесется начальство. Со временем все смирились с деревенской настойчивостью Александры Алексеевны. Об этом, шутки ради, рассказывал на совещании учителей заведующий городским отделом народного образования, побывавший однажды в 99-й школе.
        Было слякотно. Он вошел в подъезд и хотел направиться в гардероб, но путь ему преградила уборщица:
        «Что ж ты, мил человек, ноги не вытираешь?»
        Оглянувшись на следы, оставленные его галошами, высокий гость хотел отделаться шуткой.
        «Выходит, не научен», - сконфуженно улыбаясь, ответил он.
        «А я вот возьму тряпку и научу тебя, а потом можешь жаловаться директору…»
        Не могла Александра Алексеевна мириться и с тем, что расхищают школьное добро.
        -Что же вы делаете, антихристы? - накинулась она на соседских женщин, ломавших парты. - Креста на вас нет! Ведь это школьное. Вашим же иродам сидеть за ними, уму-разуму набираться.
        -Не придется, Алексеевна, если они все померзнут.
        Не поддержал ее и истопник дядя Ваня.
        -Не шуми, Алексеевна, одно - утешение погреть душу кипяточком. Я и сам нашу общую печь топлю ломаными партами. А чем прикажешь?
        Постановлением Ленгорисполкома в первой декаде ноября было решено отоварить карточки только хлебом, немного крупой и лярдом[17 - Л я р д - торговое название топленого свиного сала.]. Вся остальная выдача переносилась на следующую декаду. Этим же постановлением объявили четвертое по счету снижение нормы хлеба: по триста граммов на рабочую карточку и по сто пятьдесят на служащую, иждивенческую и детскую.
        Вскоре отключили свет. Еще раньше Виктор вместе с матерью забили единственное окно комнаты ватным одеялом. На первом этаже люди часто страдали от осколков бомб и снарядов. Да и тепло в комнате с заколоченным окном лучше сохранялось. Тогда, правда, никто не предполагал, что могут отключить свет. Теперь комната превратилась в темную берлогу: керосин не выдавали с начала осени.
        В кромешной тьме о жизни напоминали только радио да зажигаемая вечерами лампадка, прикрепленная к основанию большой старинной иконы Христа-спасителя, которому мать воздавала хвалу и благодарность за то, что до сих пор приходят письма с четырех фронтов. В колеблющемся свете едва выделялся строгий спокойный лик, но зато отчетливо высвечивались слова: «Мир Мой даю, мир Мой оставляю. Да любите друг друга», написанные на свитке, который Он протягивал людям. Витьке казалось, будто Христос, оставаясь в тени, просил обратить внимание на свой призыв.
        -Ма, - как-то спросил Витька, когда мать, последний раз перекрестясь, поднялась с колен, - а у немцев такая икона есть?
        -Нет, - тихо, но твердо прозвучал в темноте ее голос.
        Теперь что день, что ночь - все было едино. Ходики, единственные часы в семье Стоговых, не заводили: в темноте не было видно ни стрелок, ни цифр. Время по утрам объявлялось по радио, но Александра Алексеевна поднималась еще раньше, потому что магазины начинали работать с шести часов утра. Она уходила одна, занимала очередь в продовольственный и в булочную одновременно.
        Витя просыпался со словами диктора: «Говорит Ленинград…», быстро одевался и шел в магазин. Отоваривание карточек - обязанность его и матери. Карточки хранились в специальном внутреннем кармане его куртки.
        Услышав шум возле магазина, Виктор прибавил шаг, беспокоясь, что может прозевать очередь. Протиснувшись вперед, он увидел плачущую женщину и громко возмущающегося мужчину. Такие сцены сейчас были редки. На них уже не хватало сил. Пожалуй, всего два раза за последний месяц Витька видел подобные: когда женщина обнаружила, что у нее украли карточки, и еще, когда мальчишка вырвал у какой-то старушки хлеб и кинулся из булочной. У двери его успели схватить, он упал и, лежа, обеими руками старался запихнуть оставшийся хлеб в рот. Кто-то стал его колотить, а он еще быстрее заработал челюстями.
        Витька протиснулся сквозь толпу к двери магазина. Здесь снова и снова, подсвечивая фонариком, читали объявление, подписанное заведующим отделом торговли Ленгорисполкома Андреенко о пятом по счету снижении норм продуктов. Страшно было подумать, не верилось, что от того маленького, сырого, липкого, как глина, кусочка хлеба можно отрезать еще долю.
        -Это уже конец, смерть, конец… - исступленно твердила пожилая женщина.
        -У меня умер муж. Думала, хоть мы с дочкой продержимся. Видно, нет! - причитала еще одна. - Неужели они там ничего не могут придумать? Ведь есть же движение через Ладожское озеро. В конце концов, самолетами! - упрекала она руководителей города.
        -А что им думать! Они сытые! Этот Андреенко, который нам все время норму режет, он же не голодает. А сытый голодного не разумеет… - это раздавался довольно громкий бас мужчины громадного роста с рыжей окладистой бородой.
        -Как вам не стыдно, гражданин! Это провокация! Как вы смеете так говорить об Андреенко! Вы его видели? Моя дочь работает у него, так… - Но голос старушки потонул в нахрапистом басе.
        -А ты полегче, полегче, заступница! Быть возле масла - и не лизнуть? Кто тебе поверит? Я вот дворник, так мне, кроме лопаты, лизнуть нечего, - зло напирал мужчина.
        Мнения людей разделились - может быть, под свежим впечатлением от только что прочитанного об убийственно малой норме хлеба. Пока никто из них не знал, что и эту норму удастся выдержать только за счет нового очередного снижения продовольственного пайка бойцам Ленинградского фронта; что на Ладоге наступило такое положение, когда на судах уже плавать нельзя, но нельзя еще и ездить на автомашинах. Самолеты, которые мог выделить Государственный Комитет Обороны СССР, летали днем и ночью, невзирая на непогоду, терпя потери от вражеской авиации.
        Виктор впервые слышал такую откровенную хулу. Стало жутковато. Он пытался вспомнить, в каком доме на их или ближайшей улице работает этот дворник. Уж дворников ребята знали даже лучше милиционеров. Милиционеры продвигались по службе, переставали служить постовыми, а дворниками были целые династии. Да и работали они подолгу. С точки зрения ребят, дворники не заслуживали такого «долголетия», потому что они ловили мальчишек, катавшихся, уцепившись сзади машин, на коньках. Какое же это было удовольствие - догнать на мостовой грузовик и, зацепив за борт проволочный крюк, промчаться по улице, высекая коньками искры на булыжниках!
        Витька всегда убегал от дворников. Но как-то ему не повезло. Он проехал, уцепившись за борт машины, почти всю свою Воронежскую, свернул на Курскую. Машина явно шла на Лиговку. А туда выезжать было рискованно. Витька опытным взглядом окинул тротуар и не увидел ничего опасного. Напротив аптеки он сбросил крюк, лихим разворотом выехал на тротуар и в тот же миг едва не уперся головой в живот выходящего из подворотни дворника.
        С этого момента начался «парный» забег. Если бы разорвавшаяся веревка, которой конек был привязан к валенку, Витька непременно выиграл бы «состязание» с соперником. Но из-за свалившегося конька он шлепнулся. Когда дворник, пыхтя от усталости, начал снимать с валенок коньки, Витька взмолился:
        «Дяденька, бей сколько хочешь, только не отнимай коньки: они чужие!»
        Это были коньки брата Андрея, награжденного ими за отличную учебу, и, конечно, взятые без его разрешения.
        Но дворник даже не слушал. Тогда Витька, едва освободившись из цепких рук, что есть мочи рванул коньки к себе и ринулся бежать. Теперь-то он знал, что первенство ему обеспечено.
        …Потому ребята и помнили всех дворников.
        Этого дворника Витька не знал, он показался мальчику подозрительным. На обратном пути он решил зайти в штаб милиции, к комбату Васильеву, «дяде Степе».
        Здесь же, в толпе, Витька встретил Эльзу.
        Возле магазина или булочной он теперь нередко встречал ребят из своего отряда, который с наступлением голода развалился. Трудно было ходить, не то что бегать по улицам и этажам. Да и отряд значительно убавился: двое погибли, трое эвакуировались. Эльза не знала, что Борьке Уголькову осколком бомбы оторвало правую руку. Привыкшие ко всему, они по-взрослому спокойно обсудили это несчастье.
        Эльза сильно изменилась. Она была неряшливо одета в тысячу одежек. Несколько платков, подобно капустным листьям, плотно облегали голову, чуть оставляя открытым сморщенное худое личико двенадцатилетней «старушки» с большими печальными глазами. Витьке раньше нравились ее тугие черные косы с большими белыми бантами. Он часто дергал подружку за косы, каждый раз испытывая необъяснимое, захватывающее дух волнение, а она, не понимая этого, сердито кричала на него: «Хулиган!»
        -Косы? - неосознанно спросил он.
        -Что - косы? - удивилась Эльза.
        -Ну, твои косы? Как ты с ними сейчас управляешься?
        -А их нет. Мама давно обстригла. Боится, что заведутся вши. Я сейчас, как мальчишка…
        Открыли магазин. Народ зашевелился, образуя безликую очередь одинаково закутанных медлительных людей.
        -Становись ко мне, - потянул он за рукав подружку.
        -Нет, мама мне карточки не доверяет, - с какой-то обидой ответила она.
        Витька обиду не заметил:
        -Ну и правильно. Еще потеряешь. А могут и обвесить, или вырвать карточки из рук.
        -Нет, она боится, как бы я не съела чего по дороге. Ну, не свое, а наше общее. А сама потихоньку съедает довески. Я заметила. И оставшееся делит пополам. Разве это не обидно? - У Эльзы скривились губы.
        Витька не знал, что сказать. Он уже слышал о подобных случаях, но был поражен: Пожаровы считались идеальной семьей.
        Виктор проводил девочку до угла и, возвращаясь домой, думал о семье Пожаровых, сравнивая со своей.
        У Стоговых было не так. Он знал, что мать ни за что на свете не съест по дороге даже самый маленький довесок. Да и ему такое не придет в голову. Ведь почти полбуханки, что завернуты в белую тряпочку, которые он бережно нес за пазухой, были не его, а общие, и потому, спеша домой, старался думать о чем угодно, только не о хлебе.
        Всё строго делилось поровну. Однажды Виктор заметил, что мать тихонько подсунула ему кусочек своего хлеба и чуть больше подлила болтушки из овсяной муки. Он сам не понимал, почему ему вдруг стало обидно до слез. Бросив ложку на стол, Витька расплакался и сказал об этом сестрам. Александра Алексеевна стала оправдываться, что сыну это показалось.
        Анна после ранения она так и не поправилась. Почти все время сестра лежала, часто кашляла, нередко отхаркивая капельки крови. Как-то утром, когда мать делила хлеб и добавляла по маленькому кусочку дуранды, Анна вдруг попросила:
        -Мам, отвари мне всю норму крупы. Дай наесться хоть раз досыта. Все равно скоро конец. Хоть умру неголодная.
        В тусклом свете коптилки ее лицо пепельно-серого цвета с ввалившимися щеками и глазницами казалось страшным. Давно не мытые волосы торчали, как металлическая стружка.
        -Хорошо, Аннушка, я сварю тебе много каши, но зачем ты нас пугаешь? Врач сказал, что ты поправишься.
        -Что я, хуже его понимаю? Элементарная чахотка. Мне бы вас не заразить.
        Но когда мать поставила перед ней полную тарелку щей из хряпы[18 - Х р я п а - так назывались верхние грубые листья белокочанной капусты.] и столько же болтушки, Анна отвернулась и сказала:
        -Не буду. Я лежу, а Галька на своих больных ногах ползает на работу. Раздели все поровну.
        На следующее утро в дверь постучала жена истопника.
        -Алексеевна, Иван мой преставился[19 - П р е с т а в и т ь с я - умереть.], - тихо, без слез проговорила она. Плакать у нее не было сил. Она сама еле держалась на ногах.
        Дядя Ваня слег давно. Виктор как-то заглянул к ним и не узнал доброго гиганта. Он весь опух, словно его надули. Потом в течение нескольких дней опухоль сошла, и он превратился в скелет, покрытый морщинистой кожей.
        -Что будем делать? - спросила Александра Алексеевна.
        -Дворник сказал, надо занести его в прачечную: там уже много трупов с нашего двора.
        Узнав о смерти дяди Вани, Клавдия Петровна заявила:
        -Я ухожу из Ленинграда. Пойду пешком через Ладогу на Большую землю. Мне еще жить хочется.
        Это было так неожиданно, будто она собиралась пойти на Лиговку.
        -Куда же ты пойдешь, Петровна? Подумай, где она, Ладога, и где Большая земля? - уговаривала ее Александра Алексеевна.
        Женщина вспомнила свою молодость, когда, бросив пьяницу мужа, ушла с детьми из деревни. Но тогда не было войны, не было голода и сама она была крепкой и здоровой. А Клавдии Петровне уже пятьдесят девять, старше ее на четыре года.
        -О сыне подумай, Петровна. Ну, как пропадешь, затеряешься?
        -Живы будем - разыщемся. А здесь все равно помрем. Ну а дорогу я найду: мне поможет моя профессия. Вы уж письма Владика с фронта потом мне перешлите. Я адрес сообщу.
        Через неделю пришел участковый и сообщил, что на путях Ириновской железной дороги, недалеко от Борисовой Гривы, нашли замерзшую женщину, по паспорту прописанную здесь.
        -Совсем немного не дошла до Осиновца, - сказал милиционер. - Могла бы перебраться через Ладогу.
        Стоговы взяли себе печку из комнаты Клавдии Петровны. Витька украдкой стал читать письма ее сына Владислава. Его очень интересовал кадровый военный, которого он видел всего несколько раз в красивой кавалерийской форме.
        «Дорогая мамочка, - писал Владислав, - жизнь моя проходит в седле. Даже письмо пишу, не слезая с коня, поэтому не взыщи за почерк. Теперь я командую эскадроном в группе генерала Льва Михайловича Доватора[20 - Д о в а т о р Лев Михайлович (1903 -1941) - генерал-майор, Герой Советского Союза (посмертно). В начале Великой Отечественной войны командовал кавалерийским корпусом. Погиб в бою.]…»
        «Вот это да! Счастливчик!» - позавидовал Витька.
        Еще через неделю Галя вспомнила, что давно не видели жену дяди Вани. Мать, а за ней и дети зашли в соседнюю комнату. Посреди большой кровати, закутанная в пальто и платок и в валенках, лежала без движения их соседка.
        Стоговы остались в квартире одни.
        Глава 11
        Уже несколько дней из-за нехватки электроэнергии радио только шепелявило, да так неразборчиво, что никто не расслышал об отмене десятка трамвайных маршрутов. Об этом Стоговым сказала подружка Гали, которая работала с ней на трикотажной фабрике и зашла по пути на работу, чтобы вместе поехать на трамвае. На больных ногах Галя не смогла бы ходить по шесть остановок, а это значит, что надо бросать работу, и тогда семья лишится единственной рабочей карточки.
        -Хоть бы доездить еще неделю до получения новых карточек. Может, Витька повозил бы меня пока на санках? - предложила Галя.
        Все вопросительно глянули на мальчика. Уже давно ему никто не приказывал, даже мать. От этого у него пропало чувство протеста, и он почти всегда соглашался со всем, о чем его просили.
        -Я чего - я попробую, - согласился Витя и тут же пошел вытаскивать санки во двор.
        Мать сама укутывала Галю, особенно больные ноги, почти потерявшие чувствительность из-за множества сделанных ранее операций. Витька уходил на фабрику на всю смену, как и сестра, поэтому мать завернула ему в тряпицу ломтик хлеба и кусочек дуранды величиной с грецкий орех.
        -Галя, найди ему там кипятку запить.
        Они вышли из дома очень рано, в половине шестого утра. В кромешной тьме Виктор с трудом тащил санки по узкому коридору, вытоптанному в глубоком снегу посреди мостовой. Он тешил себя мыслью, что трудно только на Воронежской и Курской. А Лиговку чистили, там ездили автомобили и танки.
        На повороте улицы что-то темное перегораживало проход. Подойдя ближе, почти вплотную, Витька обнаружил мужчину, сидящего на корточках.
        -Дядя, посторонитесь, - попросил Витька.
        Но мужчина оставался неподвижным.
        -Давайте я помогу вам подняться, - предложил мальчик и взял человека под руку.
        Но тот в том же согнутом положении вдруг повалился на бок.
        -Он мертвый, - повернулся Витька к сестре и стал помогать ей выбраться из одеяла.
        Они осторожно перелезли через труп, потом перетащили через него и санки.
        «Хоть бы больше их не было, - подумал он, - а то мы так и не доберемся».
        Покойники попадались и дальше, правда уже на Лиговке, возле домов. Это были трупы людей, либо умерших неожиданно, застигнутых смертью по дороге домой или в магазин, либо вынесенные на улицу родными, соседями или знакомыми. Многие были завернуты в простыню, одеяло либо скатерть - этим ограничивалась последняя посильная помощь умершим.
        Это была особая смерть - блокадная, тихая. Она не заставляла людей метаться в муках, молить о скором избавлении от нестерпимых болей или, наоборот, страдать от предчувствия неотвратимости смерти. Человек чувствовал усталость, садился на сугроб или прислонялся к стене, закрывал, казалось, на минуту глаза и незаметно для себя и окружающих оказывался в другом мире…
        В пути Виктор старался не думать о еде. Иначе становилось дурно, слабели ноги и кружилась голова. Он заставлял себя переключаться на мысли о фронте, представлял, как стреляет из снайперской винтовки по фашистам. Но едва прекращался бой, мысли тянулись к походной кухне, от которой умопомрачительно вкусно пахло картошкой с мясом. Зная, что сейчас появится слабость, он снова без отдыха «устремлялся в атаку». Так дорога казалась короче.
        На фабрику его пропустили свободно. Вместе с сестрой он прошел в цех, где шили теплое обмундирование для фронта, забрался под раскроечный стол, поближе к печке, и погрузился в сон. Его не будили даже тогда, когда объявляли воздушную тревогу или начинался обстрел.
        Через неделю фабрику закрыли. Ее отключили от электросети и центрального отопления. Но если бы даже не закрыли, Витя уже не смог бы возить туда на санках сестру. Он постоянно чувствовал страшную усталость, тяжесть в ногах и сильное головокружение. Теперь все время хотелось спать, даже днем. Однако мать спать не разрешала. Она, не переставая, твердила, чтобы днем никто не ложился, кроме Анны, находила всем какое-то занятие. Сестры пытались научно объяснить ей, что на работу и движение расходуется много энергии, но мать отмахивалась от них и заставляла детей что-нибудь делать.
        Сама она теперь целыми днями вязала варежки, носки, подшлемники для бойцов фронта. На это уходило все шерстяное тряпье, которого было полно и дома, и в кладовке возле вешалки, куда годами складывали потерянные школьниками вещи. Сначала она отослала часть вязаных вещей по четырем фронтовым адресам своим детям, а потом регулярно относила на Расстанную, где был пункт сбора теплых вещей для бойцов Ленинградского фронта.
        В зимние однообразные дни, при свете коптилки, под стук вязальных спиц, мать рассказывала о своем далеком прошлом, о предках. Она происходила из старинного рода знаменитых в России поставщиков хлеба двора его императорского величества Полуэктовых. Витьке даже страшно стало. Ведь он знал, что все, кто до революции не были бедняками, - гады, предатели и контра, которых надо ставить к стенке.
        -Ма, ты это выдумала всё, да? - с надеждой спросил он.
        -Да нет. Кое-что помню сама, кое-что рассказывала твоя бабка.
        -Ма, ты никому не рассказывай об этом. Я не хочу, чтобы меня во дворе дразнили, - попросил он.
        -Наверное, никому и не придется. Не выживем мы здесь, чует сердце. В Библии сказано: «Мор и гибель будут вселенские».
        Однажды, когда нечем стало заправлять коптилку, мать послала сына в школьную мастерскую поискать что-нибудь из горючего.
        Витька едва справился с заледеневшим замком на дверях мастерских. Открыл и стал на пороге. Помещение промерзло. Стены, потолок, токарные станки, провода и лампы сплошь были покрыты поблескивавшими в скупом свете крупным инеем.
        Витька подошел к одному станку. Даже на деталях, смазанных маслом, были крупные красивые хлопья изморози.
        Здесь он провел лучшие свои дни. Мастерские считались гордостью школы. Скорее всего, благодаря им школа и была образцовой. Не раз некоторые начальники из районного отдела народного образования пытались ликвидировать мастерские, ссылаясь «на имевший иногда место мелкий травматизм». Но директор школы стоял за них насмерть. Как-то раз и Витька стал причиной этой ожесточенной борьбы.
        Ему было пять лет, когда он попросился помогать ребятам-старшеклассникам, переплетавшим старые книги и учебники. Сначала его отгоняли от станков, когда он упорно лез со своими услугами, а потом перестали замечать. И вот в тот момент, когда старший брат Андрей опустил громадный нож-гильотину на стопку выравненных листов бумаги, Витькины пальцы оказались в роковом месте. Визг заставил вздрогнуть всех присутствующих в мастерской. Андрей мигом поднял нож, а Витька выдернул руку, но с кончиков двух пальцев капала яркая кровь…
        Мастерские представляли собой маленький промышленный комплекс, где ребята получали основы рабочих профессий: слесаря, токаря, печатника, электро - и радиотехника - и занимались авиамоделизмом. Каждый находил себе занятие по душе. Здесь всегда было шумно и многолюдно - и днем, и вечером.
        Сейчас из мастерских выветрился когда-то стойкий запах смеси горелого масла, резины, дерева, металлической стружки, столярного клея.
        Витька медленно походил между рядами станков. Каждый из них чем-то напоминал о прошлом. Почти все Стоговы работали здесь. На этих станках Андрей и его друзья сделали большой педальный автомобиль, на котором проехали по Красной площади в Москве во время первомайской демонстрации 1934 года.
        Больше всего Виктор любил авиамодельную мастерскую. Здесь он построил свою первую резино-моторную модель тракторного типа. Из года в год он совершенствовал свои модели, пока не завоевал на лагерных соревнованиях юных авиамоделистов приз - ручной компас, который вручал ему настоящий летчик с соседнего аэродрома. Он прочил Вите светлое будущее авиаконструктора.
        На стенах до сих пор висели каркасы крыльев, фюзеляжей, а в углу под потолком - громадная модель АНТ-25, построенная участниками кружка к торжественному митингу, посвященному чкаловскому перелету через Северный полюс в Америку. Эта модель по тросу, протянутому через весь зал, проплыла над головами, чем вызвала бурю оваций.
        Воспоминания, воспоминания… Мальчик мог стоять здесь часами, но холод пронизывал насквозь тощее тело, и надо было выполнить просьбу матери. Он стал раскрывать дверцы многочисленных шкафчиков. В одном обнаружил полный ящик столярного клея. От такой счастливой находки у него даже пошли круги перед глазами. Ведь из клея можно было приготовить великолепный студень.
        Витька бережно переложил клей в кусок перкаля[21 - П е р к а л ь - хлопчатобумажная ткань повышенной прочности из некрученых нитей.].
        Найти масло для коптилки оказалось не таким трудным делом. В поддоне почти каждого станка был слой масла. Правда, добывать его приходилось с трудом. Скованное морозом, оно загустело, как смола.
        Случайно взгляд Вити остановился на ременной передаче станка. Он вспомнил, что Валеркина мать как-то приготовила студень из кожаной кобуры револьвера, подаренной Валерке отцом. Друг рассказывал, что два дня они ели студень и наедались им почти досыта. Витька срезал несколько пахнущих машинным маслом ремней.
        Увидев такое богатство, Александра Алексеевна расплакалась, назвав сына спасителем. Кончался декабрь, а по продуктовым карточкам так ничего и не выдали.
        Сначала мать хотела пропустить куски ремней через мясорубку, но крутить ее оказалось никому не под силу. Тогда Галя и Ольга стали резать ремни на мелкие кусочки, а брата отправили за водой.
        Водопровод и канализация давно не работали. Все замерзло. Теперь ходили за водой в бомбоубежище, наполовину затопленное еще месяц назад. Там, при свете коптилки, Витька продалбливал лунку и зачерпывал чайником воду. Больше поднять он уже не мог. От частой ходьбы порожки были залиты водой, и теперь спускаться, а тем более подниматься приходилось с большой осторожностью.
        В этот раз ему не повезло. На второй ступеньке Витька поскользнулся и, упав на спину, покатился вниз, обгоняя грохочущий чайник и коптилку. В конце лестницы мальчик больно ударился боком обо что-то твердое, заскользившее от него. Шаря по льду в поисках коптилки, он ощутил под рукой чье-то холодное худое лицо, острый нос, глубокие глазные впадины и жесткие брови. Это, наверное, и был тот «предмет», о который он стукнулся.
        Даже при наступившем от голода безразличии Виктор почувствовал приступ ужаса. Отдернув руку, он развернулся и с воплем на четвереньках, собрав все оставшиеся силы, пополз к слабому свету, проникавшему сверху в открытую дверь.
        …Запыхавшийся Витька вошел в комнату и, всхлипывая, в изнеможении опустился на пол.
        -Ты чего? - удивилась мать.
        -Там труп чей-то, - еле выговорил он.
        -Где?
        -В бомбоубежище.
        -Эх, народ!.. Креста нет на шее! Весь двор берет воду, так нет же… - Она умолкла, едва не сказав «испоганили» или что-то в этом роде, но такое кощунство по отношению к умершему мать позволить себе не могла. - Чего же ты испугался? Эка невидаль! Он же сверху льда лежит, а ты зачерпываешь воду из лунки.
        -Противно! Я не пойду туда больше и воду пить оттуда не буду, - твердо заявил Витька.
        -Правда, мам, - вступилась Галя, - лучше снег топить.
        В этот день они попытались пить снеговую воду. Но она получилась грязная и невкусная.
        -Завтра позову из домоуправления девушек-дружинниц, труп уберут, и все будет нормально, - утешила мать.
        К полудню она привела пять девушек-бойцов МПВО из команды по уборке трупов. Но на лестнице при входе в бомбоубежище уже лежали еще два трупа.
        Старшая из группы объявила, что этим не кончится, а вытаскивать трупы из бомбоубежища трудно даже им, поэтому она повесила на дверь убежища замок. Мать и еще несколько женщин уговаривали не закрывать, но старшая была непреклонна. Теперь весь двор лишился источника воды.
        На следующий день, собираясь по нескольку человек, соседи с санками, загруженными ведрами, кастрюлями и чайниками, потянулись со двора. Пошли и Стоговы, мать с сыном. Валерка вышел один. Его мать не вставала. Шел один и Борька Угольков. Он еще не приспособился управляться одной левой рукой. Ему никак не удавалось удержать санки и одновременно привязать к ним кастрюлю с чайником: либо отъезжали санки, либо падала посуда.
        -Ма, гляди, как Борьке трудно. Погоди, я помогу ему.
        Но Александра Алексеевна сама подошла к Уголькову.
        -Иди-ка, родимый, домой, - сказала она ему, застегивая пуговицы на пальто и подтягивая ремешок. - Мы с Витькой привезем вам водицы. Как мать-то?
        -Плохо. Не встает, и даже не хочет есть, и не плачет.
        -Чего же плакать: от слёз сыт не будешь.
        -У нас папка погиб. Вчера похоронку принесли.
        -Ах ты господи, сколько горя! - Она перекрестилась. - Иди к матери, не стынь.
        Те, кто жил близко к Неве, Фонтанке или Мойке, оказались в лучшем положении. Там поддерживались в порядке проруби и порожки с берега к воде. Но с Воронежской идти даже на Фонтанку было далеко.
        Кто-то сказал, что на углу Тамбовской и Курской берут воду из канализационного люка. Все медленно двинулись туда.
        Валерка с Витькой шли рядом. Шли молча, как два старика, прожившие рядом сто лет и потому давно потерявшие интерес друг к другу.
        У них была тяжелая стадия блокадного голода, когда наступает безразличие ко всему: к опасности и даже к жизни. В голове нет никаких мыслей, нет желаний, нет воспоминаний о прошлом: оно стерлось, как красочная картинка в старой затрепанной книжке. Мозг, чтобы выжить, не растерять последнюю жизненную силу, погрузился в спячку, едва реагируя на происходящее.
        Если теперь спрашивали кого-нибудь из ребят: «Чего бы ты хотел?» - тот вяло, с потухшими глазами отвечал: «Есть», не веря в возможность такого желания. И двигались они, и делали что-то, повинуясь сиюминутной потребности.
        Временами состояние голода казалось даже нормальным, привычным. Это означало, что до последней, самой тяжелой, самой опасной стадии, когда уже не хочется есть, осталось совсем немного.
        Глядя на Витьку и Валерку со стороны, трудно было поверить, что всего полгода назад они не могли и минуты помолчать или посидеть спокойно.
        Раньше их нелегко было различить и по одежде. Оба носили одинаковые серенькие полупальтишки, главным достоинством которых являлась низкая цена. По количеству заплат и вырванных с мясом пуговиц нетрудно было определить число выигранных сражений в «войне» между собой и с дворниками. У обоих обшлага пальто блестели, словно лакированные, - ими пользовались вместо носовых платков.
        Отличались ребята, пожалуй, только шапками. Никто не помнил, где и как была куплена Витькина шапка и из чего она сделана. Но это была любимая шапка. Она придавала Витьке сходство с дурашливым щенком, у которого от удовольствия одно ухо задиристо торчит вверх, а другое болтается. Валерка имел настоящую шапку-эскимоску, хотя и с одним ухом. Второе было оторвано в «битве на Чудском озере с псами-рыцарями», состоявшейся сразу после выхода фильма «Александр Невский».
        По валенкам с перетертыми голенищами в обоих мальчишках безошибочно узнавались чемпионы по конькам на дистанции, которые определялись выносливостью дворников. Им всегда было жарко, наверное, поэтому оторванные пуговицы не пришивались по неделям.
        За редким исключением, ребят двора по одежде можно было принять за братьев.
        Сейчас Валерка был одет все в то же полупальто да еще закутан в женский платок, что до войны не позволил бы даже под страхом смерти. На том месте, где платок касался носа и рта, образовался налет изморози.
        Витькин наряд выглядел победнее. Валенки он окончательно порвал еще в прошлую зиму, поэтому мать сшила ему из куска зеленого ватного одеяла бурки, к которым веревками были привязаны большие калоши. Он тоже не противился, когда мать поверх шапки завязывала ему старую серую шаль.
        Все они, дети блокады, мальчики и девочки, теперь были неразличимы, потому что одевались одинаково безлико.
        О том, что воды на углу Тамбовской и Курской нет, можно было догадаться издали. Там, где была вода, всегда стояли очереди, почти как в булочной. А здесь было пусто. Высокая наледь обозначала место пропавшего источника воды.
        -Что будем делать, женщины? - спросила Александра Алексеевна остальных. - Может, пойдем на Обводный канал? Ближе ничего нет.
        -Алексеевна, ты подумай, чего только туда не сливают, какие нечистоты там только не плавают… - возразила ей соседка.
        -Ничего теперь туда не сливается: канализация не работает во всем городе.
        -И то верно. Что ж, деваться некуда. Не возвращаться же без воды… - поддержала одна из женщин.
        Снова медленно и молча, как похоронная процессия, люди двинулись на свою Воронежскую, которая упиралась в набережную Обводного канала.
        Здесь уже, оказывается, давно брали воду. К нескольким прорубям вели утоптанные узкие тропинки, образуя упорядоченное движение, - по одной шли к воде, по другой - возвращались.
        Только сейчас на лестнице образовалась толкучка. Поднимаясь по порожкам, потерял сознание какой-то мужчина. Пока его оттащили и выясняли, нет ли близко врача, он скончался. Кто-то из толпы сказал, что это был профессор химии, известный ученый не только в Ленинграде, но и во всей стране.
        Витька никогда раньше не видел живого профессора. Сейчас перед ним на снегу, опираясь спиной о каменный парапет, сидел мертвый человек. Даже не верилось, что это профессор. Витьке казалось, что такие люди не умирают, как простые рабочие, шоферы или дворники. Слишком обыкновенно.
        Глава 12
        Двадцать пятого декабря 1941 года, впервые за много дней блокады, на лицах ленинградцев появились улыбки: рабочим прибавляется по сто, а служащим, иждивенцам и детям - по семьдесят пять граммов хлеба. Это была победа, но еще не спасение. Кто знал, сколько надо было добавить людям хлеба, да и не только хлеба, чтобы они справились с голодной смертью? Люди продолжали умирать почти одинаково: сначала опухали, а потом голодный понос приводил их к непоправимому истощению.
        Из булочной Витька торопился, как только позволяли силы, ведь из всей семьи только он знал о прибавке хлеба. Мать уже два дня не отходила от постели Анны, которой с каждым днем становилось все хуже и хуже. Мальчик хотел быстрее обрадовать родных, и особенно Анну.
        -Ма! Хлеба прибавили! - по возможности, громко сказал он.
        Но мать и Галя, сидевшие около Анны, не шевельнулись. Витьке показалось, что они не поняли или не поверили ему.
        -Честное слово, хлеба прибавили! Глядите, на сколько! Во кусища! - Он стал бережно разворачивать тряпицу.
        -Тихо! Аннушка умирает, - остановила его мать.
        Витька умолк и приблизился к постели сестры.
        Анна была страшна не только в своей худобе. Из ее полуоткрытого рта в такт дыханию выходила струйка розовой пены. Это был единственный признак еще теплившейся жизни. Даже веки не двигались. Лицо приобрело серо-грязную окраску, как у египетской мумии, которую Витька когда-то видел в Эрмитаже.
        Анна уже два дня не просила есть. Даже как могла сопротивлялась, когда Александра Алексеевна пыталась накормить ее или влить подслащенную воду. Витьке не верилось, что можно отказаться от пищи. Но сестра отказывалась.
        Пузырьки перестали выделяться изо рта сестры, и мать тихо сказала:
        -Отмаялась… - Потом подтянула простыню на голову Анны и перекрестила ее. - Подождем, когда вернется Ольга с работы, а потом уж… - Она не договорила.
        Витька знал, что Анну надо перенести в прачечную либо на тротуар, к стене дома.
        Ольга вернулась позднее обычного. Она еле вползла в комнату.
        -Видно, я тоже отработалась, - тихо сказала она, садясь у двери. - Думала, не дотащусь до дома. Два раза теряла…
        -Аннушка умерла, - перебила ее Галя.
        -Отмаялась, - так же, как мать, сказала Ольга. - Наверное, теперь очередь за мной.
        -Помогите ее зашить. - Александра Алексеевна пошла доставать простыню.
        Мать и две дочери в течение двух часов с трудом управились со своей страшной работой.
        -Может, на кладбище на санках довезем, а, Вить? - обратилась Александра Алексеевна к приткнувшемуся в углу, так и не раздевшемуся сыну. - Ведь если бросить, потом и не узнаем, куда пойти навестить ее, помолиться.
        Все с надеждой посмотрели на мальчика.
        Он не знал, что отвечать. Ведь до Волкова, самого близкого кладбища, страшно подумать - так далеко! Ему хотелось заплакать от бессилия и изнеможения, и мать догадалась об его состоянии.
        -Ну ладно, Бог простит… Давайте оставим в прачечной.
        Витя притащил санки. С трудом они переложили на них тело Анны и с еще большим трудом вытащили их на улицу.
        В прачечной трупами было завалено все помещение. Несколько покойников уже лежало возле незакрывающихся дверей.
        Александра Алексеевна стояла в раздумье, с понуро опущенной головой.
        -Ма, потащим на Волковку, - потянул ее за руку Витя.
        Мать зашла предупредить дочерей, и они тронулись в долгий скорбный путь.
        Шли тихо, молча.
        На углу Расстанной и Лиговки Александра Алексеевна остановилась:
        -Давай отдохнем. - И она опустилась на сугроб.
        Сын сел рядом. Они прижались друг к другу. Так было теплее и удобнее сидеть. Санки стояли напротив. Легкий снег уже успел толстым слоем покрыть тело сестры, сровняв впадины, образовавшиеся на простыне от лица, шеи, провалившегося живота. Теперь она больше походила на снеговика, уложенного на детские санки. Только волочившиеся ноги не были покрыты снегом.
        -Ма, может, смести снег? - робко предложил Витя, надеясь, что мать пожалеет его и не согласится. Ему очень не хотелось шевелиться.
        -Не надо. Телу ее уже не холодно, а душа нашла пристанище.
        -Где? - без большого любопытства спросил он.
        -Ну, где надо, - неопределенно ответила мать и перевела разговор на другое: - Гляди-ка, простыня на пятках протерлась. Старая материя.
        -Ма, хорошо, что мы все-таки отвезем ее на Волковку. Валеркину соседку, тетку Евлампиху, на второй день крысы так объели, что не узнать. - Мальчик замолк, прикрыл глаза и вдруг почувствовал, что начал как будто растворяться. Это было приятное состояние, в то же время не похожее на сон. Когда он засыпал, то что-то видел во сне, что-то чувствовал. А тут, как сахар, просто растаял…
        Сколько времени прошло, он не знал. Первые слова, дошедшие до его сознания, были сказаны проходившей мимо женщиной:
        -Голодный обморок. Обычное явление. Им, подросткам, приходится хуже всех. Растущий организм требует питания, а они даже детской карточки не получают.
        Мать пыталась поднять его. Стоя перед ним на коленях, она подсовывала руку под голову сына.
        -Ма, я еще полежу! - умоляюще попросил Витя.
        -Вставай, сын. Не надо лежать: замерзнешь. Пойдем потихоньку.
        Они снова двинулись в путь. Виктор заметил, что мать старается тянуть сильнее, чтобы ему было легче идти. В другое время он бы воспротивился. Но сейчас чувствовал, что не может не только тянуть, но и идти.
        Вдоль ограды Волково кладбище до самых ворот и дальше было завалено трупами. На санках, листах фанеры и железа люди один за другим везли трупы.
        Стоговы подтащили санки с телом Анны к длинному широкому рву, наполовину уже заваленному покойниками.
        -Давай здесь положим, рядом. Сил нет стаскивать туда, - предложила мать.
        Они отвязали тело, положили на землю и сели на санки.
        Уже начинал густо синеть короткий декабрьский полдень, а с ним усиливался мороз.
        -Ма, пойдем: ноги стынут, - сказал Витя, хотя самому очень не хотелось вставать.
        -Эх, не уходить бы отсюда, чтоб не возиться вам потом со мной. Совсем немного осталось ждать. Слава богу, полвека прожила - видно, хватит. Жаль вас…
        -Ма, ты что? Ты что говоришь?! А ну пойдем. Хлеба прибавили. Я слышал, скоро еще прибавят. Говорят, немца начали гнать от Ленинграда. Знаешь, сколько всего навезут? Ужас! Вот тогда наедимся! Вставай!
        Но с матерью что-то случилось. Она несколько раз пробовала встать, но снова бессильно опускалась на санки.
        -Витя, возвращайся домой один, оставь меня здесь, - еле слышно прошептала она. - Обещаю: отдохну немного, а потом догоню тебя.
        Но Витька все понял. Он заплакал, потом твердо сказал:
        -Хорошо, давай отдохнем вместе. Без тебя я домой не пойду!
        … - Ну слава богу, дотащились, - сказала мать, когда из-за угла улицы показался их дом. - Ты обо мне-то не говори девчонкам.
        Вечером зашли Валерка Спичкин и Борька Угольков.
        -Грошевы ходили на Бадаевские склады за жженкой, - рассказал Спичкин, - меня посылают завтра. Пойдем?
        -Не, я не могу больше ходить, - покачал головой Витька. Он чувствовал такую усталость и равнодушие ко всему, даже к еде, что заранее отказывался от такого лакомства, как жженый сахар. - Там же охрана. Помнишь, как нас турнули оттуда месяц назад?
        -Так это месяц назад. А теперь там и забора даже нет: сожгли.
        -Пойдем, Витька, - прошепелявил Борька, как старичок. У него от цинги выпали передние зубы.
        У Витьки тоже качались зубы, особенно по утрам. Это даже было приятно и небольно. Он с удовольствием раскачивал их языком.
        Утром друзья все-таки зашли за ним и уговорили пойти на склады.
        Собственно, складов уже не было. Даже то, что не сгорело во время пожаров после нескольких бомбежек, было разобрано на дрова. Территорию покрывал толстый слой недавно выпавшего первозданно чистого снега. На том месте, где когда-то стояли складские помещения с сахаром, копошились скрюченные фигурки людей.
        Некоторые ковыряли крепкую, как гранит, землю ножами. Кое-где раздавался стук топорика.
        Ребята выбрали участок и ногами расчистили снег. Валерка отковырнул кусочек земли и положил в рот. Остальные терпеливо ждали, что он скажет.
        -Кажись, сладкая, улыбнулся Валерка, а потом добавил: - И немного горькая.
        Сосед мальчиков, пожилой мужчина, каждый комок земли немедленно отправлял в рот. Потом, тихо подвигав челюстями, тут же сплевывал. Стоящая рядом стеклянная банка его была пуста.
        Виктор принес с собой стамеску и молоток, и работа его шла быстро.
        Едва старый чайник наполнился кусками земли, Витька передал свой инструмент Валерке. Потом они вдвоем помогли Борьке.
        …Мать растопила принесенную землю, процедила через марлю черную, как нефть, жижу. В основном горькая, она тем не менее чуть сластила и отдаленно напоминала привкус леденцов.
        Но зато размоченные в ней кусочки дуранды принимали совершенно неповторимый вкус довоенной коврижки.
        Глава 13
        Эльзу Виктор не видел давно, с тех пор как опубликовали постановление Ленгорисполкома о прикреплении ленинградцев к определенным магазинам. Пожаровы отоваривались на Расстанной. От Валерки он слышал, что Эльза жива.
        И вот теперь они встретились по дороге к Обводному каналу. Оба тащили санки с привязанными кастрюлями, чайниками, бидончиками.
        -Как ты? - спросил Витька. - Как мама? Что слышно от Сергея Яковлевича?
        Эльза тихо всхлипнула:
        -Плохо, Витька!.. Три дня назад папа погиб. Я теперь жить не хочу. Скорее бы мне умереть…
        -Ну ты что? Матери еще не ляпни такое.
        -Да она только обрадуется. Она знаешь какая стала? Прямо людоедка, а не человек…
        -Что ты болтаешь! - возмутился Витька. Он не мог не то что сказать - подумать подобное о матери.
        -Неделю назад еще папа был жив и прислал нам с красноармейцем посылку: две буханки хлеба, кусок сала, банку свиной тушенки. Так она знаешь что сделала? Ночью потихоньку съела хлеб и сало. Ее рвало потом все утро. А ведь какая была хорошая, заботливая до войны. Даже не верится. Я раньше все думала: вот приедет папа, сяду к нему на колени, наревусь и расскажу все. А теперь… - Эльза зарыдала, как когда-то в пионерском лагере перед истерикой.
        Витька испугался, потому что тогда рядом были врачи, а сейчас они одни на безлюдной заснеженной улице.
        -Ну, ты брось реветь! - Он взял ее за руку. - Давай сядем посидим на санках.
        Мальчик помог Эльзе опуститься и сел рядом.
        Эльза, вздрагивая от рыданий, уткнулась ему в грудь, и Виктор замер, потом положил руку ей на плечо и, тихо похлопывая, стал ее успокаивать:
        -Ну, ну, все пройдет. Вот увидишь, будет лучше.
        Что пройдет, что будет лучше, он и сам не знал. Но сейчас нужны теплые, ласковые слова, и он говорил их.
        Девочка понемногу успокоилась, они встали с санок и подошли к парапету канала. Витька не разрешил Эльзе спускаться на лед.
        -Сиди здесь. Я сам наполню посуду.
        Медленно, по-стариковски, он спустился на лед и направился к той проруби, у которой брали воду всего две женщины.
        -Здесь труп плавает, мальчик, - предупредила одна из них. - Их сейчас в Обводном, в Неве и Фонтанке полно плавает. Все берут воду вон в той лунке.
        -Зачем же его бросили сюда? Неужели мало места на берегу? - возмутился Витя.
        -Может, и не бросали: наклонился человек за водой, потерял сознание и упал. Мог и просто поскользнуться, - сказала вторая женщина.
        -А вы все равно здесь берете воду? - удивился Витька, глядя, как они наполняют свою посуду.
        -Господи, да какая разница - здесь или там, в десятке метров! Все равно надо кипятить, - ответила первая женщина.
        -Значит, ничего? - переспросил он.
        -Ничего, бери. Я его оттолкнула подальше, под лед.
        Витька осторожно наклонился над водой, внимательно оглядел края проруби. В воде ничего не было видно.
        -Ты сам-то не упади туда, - предупредила первая женщина, наблюдая за тем, как Витька долго стоит на четвереньках перед прорубью.
        «Хорошо, что Эльза осталась на берегу. Зачем ей знать об этом? Надо только сказать, чтобы кипятили воду даже для умывания», - подумал он.
        Назад они возвращались медленнее. Витька проводил Эльзу до дома. Когда они остановились у ее подъезда, то увидели, что оба чайника и бидончик примерзли к санкам и вода в них полностью замерзла.
        -Ты зайдешь к нам? - спросила Эльза.
        -Не, надо везти воду домой. - Он глянул на девочку и заметил в ее глазах сожаление. - В следующий раз зайду обязательно.
        -Ну ладно. С Новым годом тебя, Витька! С новым счастьем! - Эльза опять всхлипнула. - Говорят, в триста шестьдесят седьмой школе на Тамбовской будет елка. Обещают бесплатный обед из трех блюд. Как я любила Новый год! У нас всегда было весело. Папа наряжался Дедом Морозом, а я Снегурочкой. Мы с ним раздавали из большого мешка подарки нашим гостям и заставляли спеть или сплясать. А на следующее утро я находила под подушкой подарок, который подкладывал мне добрый Дед Мороз. Я все время старалась не спать, чтобы увидеть, когда он положит подарок, но так ни разу и не увидела его. Теперь этого уже никогда не будет, потому что нет больше папы. Папка, милый папка! - Она снова разрыдалась.
        И опять, как мог, Витька стал успокаивать ее. Наверное, это было неумело и неуклюже, ведь на ласку и нежности у его матери не хватало времени. Его не одаривали подарками: они были семье не по карману. Но и для него Новый год был радостным праздником.
        Весь обратный путь до дома Виктор вспоминал новогодние праздники в школе. Шефы школы с кондитерской фабрики всегда привозили громадную пушистую елку, а вместе с ней и гостинцы. Это были великолепные шоколадные улитки, медведи, зайцы, батончики, бутылочки с ромом, грецкие орехи, обернутые в фольгу, пряники, мандарины, дорогие конфеты в красивых обертках. Часть из них развешивали на елку, а остальное укладывали в пакеты для школьников.
        Ставили и украшали елку в спортзале под руководством старой учительницы рисования, прозванной учениками Кишкой, высокой, худой, в неизменной черной длинной юбке, черной шелковой кофте с ослепительно белыми тонкими кружевами и пенсне на золотой цепочке. Она тоже, как и Клавдия Петровна, досталась советской власти от старого режима. Кишка еще строже придерживалась правил прежней системы просвещения, была чопорна в обращении с коллегами, высокомерна с учениками, педантична во всем. Одинокая учительница задерживалась в школе допоздна, особенно накануне праздников.
        По ее замыслу и под ее наблюдением ребята рисовали на обратной стороне склеенных обоев елки таких же размеров, что и настоящая, вырезали и вешали их на стены. После этого приклеивали кусочки ваты, якобы это был снег, и картонные игрушки, отчего создавалось впечатление, что везде в зале елки, как в лесу.
        Обычно украшали елку вечером те, кто жил в школе, и, конечно, Стоговы. Витька суетился больше всех, в основном на подсобных работах: подать, поднести, хотя ему страшно хотелось повесить со стремянки игрушки на самую макушку елки. Он знал, что усердие его будет щедро вознаграждено. Часть гостинцев Кишка откладывала в сторону для ребят-помощников и, как всегда, самая большая доля доставалась ему. Да еще Витька умудрялся повесить несколько штук шоколадных украшений пониже, в укромных местах елки, чтобы потом, в течение всех праздников, незаметно снимать по штучке.
        Праздник новогодней елки длился дней пять-шесть, и каждый раз школьники получали пакеты с гостинцами. Один пакет доставался и Витьке. Это были дни, когда он ел сладости в полное удовольствие. Как было не радоваться Новому году!
        Кончался декабрь, четвертый страшный месяц ленинградской блокады, месяц, в котором голодная смерть сняла невиданно большой «урожай» - почти 53 тысячи человек. Вместе с декабрем наконец уходил и трагический, особенно для ленинградцев, 1941 год.
        Встречая Новый год, каждый надеялся на лучшее, конечно, не сейчас, потом, ибо рождался праздник в голоде, холоде, лишениях, под канонаду артиллерийского обстрела и грохот бомбардировок.
        Для добрых надежд были основания. Бой курантов возвестил не только приход нового года, но и открытие прямого железнодорожного движения от Тихвина до станций Войбокало, Жихарево, сократившего путь снабжения Ленинграда на 55 километров по сравнению с автомобильной Дорогой жизни. Это была настоящая победа.
        Однако продовольственное положение Ленинграда на первый день нового года оставалось критическим. Запасов муки, даже при той мизерной норме, которая существовала, осталось только на два дня. На столько же дней осталось запасов крупы. Казалось, вот-вот сбудется предсказание Гитлера, что «Ленинград выжрет сам себя». Становилось под угрозу срыва увеличение декабрьской нормы продуктов. Затрудняли снабжение невиданные ранее снежные заносы на Ириновской железной дороге. Ленгорисполком постановил выделять на ее расчистку ежедневно по пятьсот человек, способных еще держать в руках лопату.
        Постепенно нормы завоза продовольствия стали превышать декабрьские. 24 января 1942 года было объявлено об увеличении нормы хлеба всему населению на 50 граммов. Рабочие стали получать по 400 граммов хлеба, служащие - по 300, а дети по 250. Это было счастье, которому одинаково радовались и взрослый, и ребенок, не по годам серьезно считавший граммы хлеба.
        Витьке, Эльзе, Валерке и всем их друзьям это казалось спасением, мостиком, по которому они выберутся из царства голода. Но это только казалось. Запущенные дистрофия и цинга продолжали косить их сверстников. Умер Борька Угольков и еще несколько ребят из двора.
        Совсем плохо чувствовала себя и Александра Алексеевна: уже несколько раз были голодные обмороки на улице. На днях ее привезли на санках дружинницы МПВО. Теперь Александра Алексеевна все настойчивее напутствовала детей, как жить, когда они останутся одни. Ради продовольственной карточки служащей мать с трудом работала санитаркой в детском доме, организованном теперь в школе.
        Детдом заполнялся быстро. Почти каждый день привозили на санках по семь - десять новеньких. За неделю создали четыре группы по 20 человек.
        Большинство ребят от истощения не помнили своих фамилий и имен. Поэтому после санитарной обработки многим на рукава пришивали белую тряпицу с новыми биографическими данными. Так появились Саша Воронежский, Олег Январский, Боря Блокадный, Сима Курская, Галя Ладожская, братья-близнецы Балтийские. Многие женщины, как и Александра Алексеевна, нашли себе здесь работу. Карточка, правда, служащей, но все-таки. Устроились на подсобных работах и Витька с Валеркой.
        Как-то друзья зашли на первый этаж школы и попались на глаза директору детдома, Нелли Ивановне, немолодой, но, несмотря на голод, еще энергичной женщине. Она предложила им разнести по комнатам дрова для «буржуек», пообещав, что потом накормит их обедом. С двумя-тремя полешками ребята тихо заходили в бывшие классы, заставленные кроватями, на которых, закутанные по самые глаза, безмолвно лежали наголо остриженные дети. Никто из них не капризничал, не разговаривал. Многие не открывали даже глаза, и трудно было понять, живы они или нет.
        После работы Нелли Ивановна сама отвела Витьку и Валерку на кухню.
        -Прасковья Семеновна, - обратилась она к поварихе, - ребята потрудились вместо больных нянь, накормите их. - Чисто профессионально она глянула на руки и лица ребят, покрытые грязным налетом, и скомандовала: - Сначала помойтесь в санобработке!
        Витька боялся, как бы их не забыли потом накормить или, еще хуже, посчитали баню равноценной заменой обода.
        -Не, мы сначала поедим, - возразил он, с жадностью вдыхая дразняющий аромат вареной чечевицы, смальца и еще чего-то вкусного.
        -Ну ладно, потом так потом, - согласилась Нелли Ивановна.
        Ребята одним духом съели по полтарелки супа-болтушки и по порции серых ржаных макарон с чечевичной подливой. Потом повариха разрешила им погреться у плиты. Через минуту оба спали блаженным сном, привалившись к ней спинами.
        Прасковья Семеновна разбудила ребят, когда короткий январский день начал густо синеть.
        -Приходите завтра к шести, дров заготовите для завтрака, - попросила она.
        В подъезде дома мальчики натолкнулись на Эльзу.
        -Ты чего здесь? - удивился Витька.
        -Так. Ушла из дома, - нехотя ответила девочка.
        -Как это - ушла? Совсем, что ли? Где же ты жить собираешься?
        -Не знаю, но домой больше не пойду.
        -Опять с матерью не поладила? Что еще случилось?
        -Я свою карточку хлебную потеряла.
        -Да ты что?! - одновременно и с испугом спросили ребята, сознавая, что хуже беды не придумаешь. - А материна цела?
        -Ее цела. Мы ведь ходили за хлебом каждая со своей карточкой. Сегодня утром я получила хлеб, и, когда вышла из булочной, начался обстрел. Снаряд угодил в стену магазина. Многих поубивало, а меня отшвырнуло. Хлеб я держала крепко, даже когда катилась по снегу. Потом поднялась, а рукавичку с левой руки, в которой была карточка, не могла найти. Весь снег руками перерыла, под каждым кирпичиком и дощечкой поискала - все напрасно. Пришла, рассказала маме, а она говорит: «Ты врешь! Хочешь, чтобы я тебя кормила еще своим пайком».
        -А ну, пойдем к тебе домой. Что она, совсем рехнулась, что ли? Ты же замерзнешь. Я сам с ней поговорю! - вскипел Витька.
        -Нет, не пойду. Лучше замерзну.
        -Иди, Эльза, - вмешался Валерка. - Хочешь, я тоже пойду? Она не имеет права тебя бросить: она же мать.
        Эльза и сама понимала, что деваться ей некуда. Уже смеркалось, и крепчал мороз.
        Они прошли мимо булочной, где сегодня разорвался снаряд. Стена рядом с входной дверью была вырвана, обнажилась внутренность магазина и соседней квартиры. Это выглядело как на сцене театра, когда зритель видит одновременно, что происходит в двух смежных помещениях, наглухо разделенных стеной. Ребята еще раз пошарили по снегу в том месте, где взрывной волной сбило Эльзу. Нашли чей-то кошелек, очки, но синей рукавички с карточкой не было.
        Дверь в квартиру Пожаровых была не заперта. Эльзина мать, закутанная в одеяло, в валенках сидела на маленькой скамеечке перед «буржуйкой». Эльза говорила, что она так сидит целыми днями, даже разговаривает с печкой.
        -Кто там? - спросила она, не оборачиваясь.
        -Это мы, - ответил Витька. - Здрассьте, Мария Яковлевна.
        Женщина не узнала по голосу Витьку и обернулась. Она внимательно и настороженно стала глядеть на мальчика, оказавшегося в ее квартире рядом с ее дочерью.
        Виктор почти с испугом смотрел на нее. После встречи на Витебском вокзале он не видел Марию Яковлевну и не предполагал, что за короткий срок можно так сильно измениться. Хотя сам он, конечно, тоже был неузнаваем.
        Вместо цветущей, розовощекой, нарядной женщины перед ним сидела опустившаяся, сгорбленная старуха с выбивавшимися из-под серого платка такими же серыми, свалявшимися, словно пакля, волосами. Темное, скорее всего, грязное лицо пересекали глубокие морщины. Сильно выдавался на впалых щеках большой тонкий нос. Мария Яковлевна напоминала бабу-ягу, и Витьке захотелось взглянуть на ее руки, нет ли на пальцах когтей.
        -Ты Стогов, что ли? - спросила женщина, хотя, казалось, кроме имени, не должна была знать его фамилию.
        -Ага, Витька, - подтвердил мальчик. - Мы принесли доску для печки. - Он показал на Валерку, поддерживающего доску от школьной парты.
        -Это хорошо. Дров у нас нет. Жгу мужнины книги. А от них какое тепло? - сказала она, открывая «буржуйку». - Поесть у тебя ничего нет?
        -Нет.
        -Это плохо. Ребятам лучше, чем женщинам и девчонкам. Ребята могут украсть. Ты ведь воруешь, потому и живешь, да?
        -Что вы такое говорите… - ошарашенно произнес Витя.
        -Как - не воруешь? Не умеешь, что ли? Это просто. Давай я тебя научу, как надо вытащить карточки из кармана. Давай. А когда украдешь, поделишься со мной. Это будет справедливо, это… - Она стала с трудом подниматься со скамейки, намереваясь тотчас заняться обучением.
        Ее медленные движения, жуткие слова и громадная тень, появившаяся на стене в свете раскрытой печурки, напугали ребят. Они попятились к двери.
        -Нет, Мария Яковлевна, не надо. Я не пойду, - пролепетал мальчик.
        -Мама, оставь его в покое! - вступилась Эльза. - Витька не пойдет воровать!
        Но Мария Яковлевна не обратила внимания на замечание дочери.
        -Дурак сопливый! Зачем тогда пришел? Уходите все прочь отсюда! - зашипела Мария Яковлевна. - И ты с ними тоже, - оглянулась она на дочь. - Вон с глаз моих! - Женщина повернулась к ребятам спиной и стала снова усаживаться на скамейку.
        Эльза заплакала. Но Витька потянул ее за рукав, и они втроем молча стали спускаться по едва видимой обледенелой лестнице.
        -Я придумал, - сказал Витька. - Пойдем в детский дом. Мы с Валеркой подтвердим, что у тебя погиб отец и умерла мать, а в квартиру попал снаряд. Ты осталась одна. Сейчас вышло постановление собирать беспризорных ребят. Тебя и собирать не надо. Сама пришла.
        -Кому ты подтвердишь? - спросила Эльза. Кто поверит? А если не поверят?
        -«Кому, кому»! Раскудахталась! - рассердился Виктор. - Кому надо, тому и подтвердим! Директору, Нелли Ивановне, вот кому. Она нам с Валеркой поверит. Мы уже почти там работаем. Да? - обратился он к другу.
        Валерка полуутвердительно промычал, сомневаясь в реальности плана.
        -Знаешь, если спросят адрес, можно назвать дом на Прилукской, где разбита булочная.
        Когда они пришли в школу, Нелли Ивановна ни о чем не допытывалась. Она только поглядела на замученную вконец Эльзу и подошла к девочке:
        -Зачислить я тебя пока не могу, потому что у нас дошкольный детский дом, а жить устрою. Будешь нам помогать. Пойдем в изолятор, спать временно будешь там. Хуже дело с хлебной карточкой. Ее не восстановишь. Ну да ладно, как-нибудь неделю прокормим возле общего котла, а остальные продуктовые карточки сдай бухгалтеру. Не вешай нос, девочка, вон у тебя какие защитники!
        Глава 14
        Кончался январь 1942 года. Для ленинградцев он оказался еще тяжелее, чем декабрь. Голод свирепствовал. В январе в городе умерли 73 тысячи человек. Мизерные прибавки хлеба пока не спасали. Каждое утро десятки полуторок, трехтонок и пятитонок проезжали по городу, собирая трупы.
        Был день, который даже по ленинградским понятиям считался исключительным. Двадцать пятого января из-за нехватки электроэнергии не вышла газета «Ленинградская правда». При молчащем радио это было воспринято как ЧП.
        К середине января у Стоговых кончились спасительные дуранда и столярный клей - все то, что, как-то дополняя скудную суточную норму съедобной, но практически бесполезной массы, создавало обманчивое чувство насыщения. Покупать продукты за бешеные деньги или выменивать их на вещи они не могли. Не было ни того ни другого. Оставалось следовать множеству выдуманных утешений, что ведро воды по калорийности заменяет пол килограмма моркови, или 10 граммов масла, или… Может быть, оно и так, но это ведро воды доставалось не легче, чем 10 граммов масла.
        Правда, сейчас Стоговы не ходили на Обводный канал. На Боровой улице отогрели кран в дворницкой, где давали по пять литров вкусной, лучшей в мире ленинградской воды. Это было намного ближе, чем канал, но очередь к крану тянулась на десятки метров, а силы людей иссякали с каждым днем.
        Мать и сестры находились в стадии крайнего истощения, когда становилось все равно, есть еда или ее нет. Начала отказываться от своей доли старшая сестра, Ольга.
        …После многодневного молчания утром 10 февраля вдруг заговорило радио. Это было настолько неожиданно и радостно, что все сразу почувствовали приятное возбуждение. Теперь можно было ориентироваться не только по интуиции, но и по времени. А главное, новости с фронта передавались достоверные, не то что из уст в уста и неизвестно, из какого источника. Едва ли не первым было передано сообщение о новой прибавке хлеба. Блокадный ломтик увеличивался более чем вдвое по сравнению с худшими днями блокады. Он теперь занимал почти всю ладонь, правда, не очень над ней возвышаясь из-за того, что слишком много в нем было воды и примесей.
        …Едва открыв глаза, Виктор почувствовал, что встать он не в силах. Голова кружилась так, что даже во мгле комнаты он как будто видел стремительно несущиеся по кругу репродуктор, стенные ходики, выключатель. Они проносились и в то же мгновение возникали на старом месте, чтобы снова отправиться в круговое движение.
        Витька испытал такое однажды, когда съел пригоршню аспирина. Ему тогда было года четыре. Заболел десятилетний брат Саша. Он лежал на единственной в комнате кровати, на которой дети спали только поперек, подставляя стулья. Витька ему завидовал, поэтому, бросив играть на полу, подсел к брату, перед которым на табуретке лежала горсть белых таблеток.
        Уходя на работу, мать показала на ходики и объяснила, когда Саша должен их принимать. Витька увидел, как Саша положил одну таблетку в рот и отхлебнул воду из кружки.
        «Вкусно?» - поинтересовался он.
        «Ага», - подтвердил брат.
        «Дай мне штучку», - попросил Витька.
        «Нельзя: мне не хватит».
        Это только разожгло Витьку.
        «Ну одну! Вон у тебя сколько!» - стал выпрашивать он лекарство.
        Получив таблетку, Витька с удовольствием разжевал ее.
        Саша не был жадным. Он разделил весь аспирин на две равные кучки. В считаные минуты они расправились каждый со своей долей.
        Что было потом с ним и братом, Витька не помнил. Он не помнил даже, как оказался в поликлинике. Когда открыл глаза, увидел, как, догоняя друг друга, стремительно несутся по кругу женщина в белом халате, стеклянный шкаф с блестящими предметами и низко висящая лампа.
        Вот и теперь Виктор испытывал точно такое же головокружение. «Это, наверное, от того, что во сне приснилась крупная рассыпчатая картошка, какую мама варила в большом чугуне и подавала с селедкой в подсолнечном масле, - подумал он. Во всем теле ощущалась слабость. - Сейчас встану, и все пройдет», - успокоил он сам себя. В полузабытьи мальчик понимал, что если сейчас не пойти за водой, то очередь в дворницкую растянется на всю улицу. Он приподнял голову, но почувствовал, как головокружение стало еще сильнее.
        -Ма, мне плохо-о!.. - успел простонать он и, как когда-то на улице, куда-то провалился.
        Очнулся он, как ему показалось, быстро, хотя «буржуйка» уже источала тепло, дым и немного света. Пришел в себя, наверное, потому, что еще не успел привыкнуть к громкому голосу радио после его длительного молчания.
        Из репродуктора раздавалось: «Вчера в Шахматном зале Смольного состоялся слет знатных воинов Ленинградского фронта. Первым выступил снайпер Петр Григорьев, уничтоживший сто двадцать семь фашистских захватчиков. В частности, он сказал: „Нападение фашистов на Советский Союз вынудило меня, ленинградского рабочего, взяться за оружие. А поскольку ленинградские рабочие привыкли все делать в лучшем виде, то и воевать стараюсь по высшему разряду“. Участники слета обменялись боевым опытом. Многие из них были награждены орденами и медалями.
        В Ленинградском отделении Института востоковедения Академии наук СССР состоялось заседание, на котором обсуждались новые главы книги Игнатия Юлиановича Крачковского „Обзор арабской географической литературы“».
        Нет, эта информация Виктора не интересовала. Но выступление Петра Григорьева… «Вот это да! Сто двадцать семь фашистов!» Он попытался зрительно представить себе уничтоженных фашистов, как очередь за водой, - от дворницкой через двор и до угла улицы.
        Воспоминание о воде вернуло его к действительности, и он не стал слушать даже приятную информацию о том, что город Фрунзе отправил ленинградцам эшелон с подарками.
        -Ма, а ма! - позвал он.
        Но подошла Галя.
        -Она ушла за водой. А ты очухался? Можешь сам поесть? Твоя тарелка на столе. Я посижу возле Ольги: ей плохо.
        Витька попытался подняться. Это оказалось не так просто. Все тело по частям отказывалось подчиняться. Опершись на руку, он почувствовал, как уже через секунду она стала дрожать от напряжения. Не хотели двигаться ноги, а шею ломило под тяжестью поднятой головы.
        «Надо встать, - подумал Витька. - Сейчас придет мама, она за лежание не похвалит».
        Александра Алексеевна не возвращалась. К полудню стало ясно, что с ней что-то произошло. Тревожное предчувствие беды не давало покоя.
        Идти на поиски матери, кроме Виктора, было некому. Он с трудом оделся и вышел на улицу. Несмотря на мороз, во дворе стоял запах нечистот, выливаемых на снег рано утром и поздно вечером. Постановление, вывешенное еще в конце января, о борьбе с нарушителями правил общественного порядка и угроза внушительного штрафа до ста рублей никого не пугали. Нечистоты выливали во двор до сих пор. Правда, лили теперь не прямо возле подъезда, а по углам двора и за прачечной. И пока никого не оштрафовали, ведь обещанную в январе деревянную уборную так и не сделали.
        В морозном воздухе четко раздавался треск разрывов. Любой ленинградец не хуже фронтовика мог точно определить расстояние до места падения снарядов.
        Похоже, что сейчас обстреливали центр города, в районе Фонтанки, от третьей ГЭС до Аничкова моста.
        Еле передвигая ноги, Витька прошел до штаба речной милиции и свернул на Курскую. Он шел по тому пути, которым должна была идти мать, заглядывал в подворотни, внимательно осматривал каждую кучу снега.
        Возле водоразборного крана матери не было. Потолкавшись возле очереди, он направился в квартиру дворничихи. С ее сыном, по кличке ЬСлёст, он учился в одном классе. Они не дружили. Витька даже не помнил его имени. Клестом его звали все. Он был старше, сидел почти в каждом классе по два года. Клёст был грубый, нахальный парень, водился со шпаной, но питал необъяснимую нежность к голубям, с которыми совершенно преображался и разговаривал, как с людьми.
        Пользуясь привилегией сына дворничихи, Клест держал голубятню на крыше дома. Часами просиживая там, он зорко оглядывал небо. И едва только над домами появлялась чья-нибудь стая выпущенных голубей, парень поднимал своего знаменитого турмана, который через полчаса совместного полета умудрялся «сагитировать» сесть стаю на свою голубятню и уверенно заводил всех птиц в клетку. Клёст брал за пойманных голубей выкуп. Иногда его за это били.
        Клеста Витька узнал сразу. Он не очень изменился, конечно, похудел, но не так, как Валерка, Эльза и другие ребята. Вполне возможно, что он имел запасы голубиного мяса.
        -Привет. - Витя в изнеможении опустился возле косяка двери.
        -Ты кто? - удивился Клёст.
        -Стогов Витька, не узнал?
        -А, с Воронежской. Ты что, за водой сюда пришел?
        -Нет, приходила моя мама, но не вернулась. Хотел узнать, не видел ли ее кто-нибудь здесь?
        -Нет, я не видел. А давно она приходила?
        -Часов в семь утра.
        -Тогда надо спросить мою. Она у управдома. Ты погоди здесь, я сейчас схожу за ней.
        Клёст ушел.
        В комнате было тепло. Виктор поднялся, на ходу разматывая шарф и расстегивая пальто, направился к стулу, стоящему перед низкой квадратной чугунной печкой. Такую он нигде еще не встречал. По стенкам и по верху был отлит орнамент в виде виноградной лозы с гроздьями винограда, а на массивной, тоже украшенной лозой дверце четко выделялись слова: «С.-Петербург, 1902г.» Топилась печь углем, и потому жар от нее исходил сильный, не то что от «буржуйки». Мальчик сел. Ему хотелось набраться побольше тепла.
        Когда вошла дворничиха с сыном, он, едва не падая со стула, крепко спал.
        -Умаялся, бедняга, - тихо сказала женщина.
        Но Виктор проснулся, стал подниматься.
        -Сиди, сиди, погрейся. Небось дома стужа ледовая, - остановила его дворничиха.
        -Тетя, моя мать приходила сюда утром за водой и не вернулась.
        -Она в чем была одета? Не в черном ли пальто? - стала расспрашивать женщина.
        -Да. И валенки черные старые, - подтвердил мальчик.
        -Тебя как зовут-то? - вдруг неожиданно спросила она.
        -Витька, а что?
        -Была, Витя, твоя мать… была. Ты мальчик-то уже большой… Понимаешь, какая жизнь… - Она медленно тянула слово за словом, делая между ними большие паузы.
        -Где она? Ей плохо? Ее увезли? - перебил Витька.
        -Увезли, Витя. Только она умерла. Даже воды не набрала. Там упали еще двое: женщина и мужчина из соседнего дома, который был вместе с женой. Мы перетащили их сюда, вызвали сандружинниц. Пока я помогала довезти мужчину до дома, ту, другую женщину привели в чувство: у нее был голодный обморок. Твою мать тоже пытались, но не смогли. Очнувшуюся увезли сразу, а твою мать накрыли пальто, и она лежала здесь долго. Я все ждала, может, кто признает, за водой-то ходят с ближайших улиц. Нет, не признали. Потом приехала дежурная полуторка собирать покойников. Вот тогда-то в кармане у нее и нашли записку. Да вот она. - Женщина сняла с простенькой самодельной этажерки старую засаленную толстую тетрадь, послюнила пальцы и, полистав, нашла бумажку.
        Витька взял четвертушку тетрадного листка в косую линеечку, на котором неуверенным корявым почерком никогда не учившейся матери химическими чернилами было выведено: «Стогова А. А. Воронежская 55 кв. 1». Когда начались бомбежки и особенно обстрелы, такие бумажки рекомендовали носить всем ленинградцам.
        Виктор повернул листок и на обратной стороне увидел: «Галя - хлеб 500, крупа 1,5, сахар 2…» Это были его подсчеты, которые он делал осенью прошлого года под диктовку матери.
        -Дружинницы записали все, сказали, что сообщат домой, если кто жив… - продолжала дворничиха.
        -Куда ее увезли? - еле прошептал мальчик. Слезы, редкие блокадные слезы, замутили глаза.
        -Куда ж еще, на Волковское, наверное. Оно ближе всего.
        -Я пойду туда. - Витька с трудом поднялся со стула.
        -Зачем? Все равно не найдешь: их там сотни. А может, и не на Волковку… Да ты и не дойдешь. Посиди погрейся и ступай домой. Живой-то кто-нибудь еще остался? Санки ваши, два чайника и кастрюля стоят за углом…
        Дворничиха продолжала говорить, но Виктор не слушал и не думал в этот момент ни о чем. Он машинально на ходу закрутил шарф вокруг шеи и вышел на улицу. Так же машинально пошел вдоль Боровой в сторону железной дороги. У насыпи свернул на Расстанную по пути к кладбищу. Он не понимал, зачем сюда идет, потому что не верил, не мог поверить, что здесь брошена его мать.
        Когда мальчик подошел к кладбищенской ограде, стало уже темно. Но он упорно шел туда, где, помнится, прямо от входа начиналась огромная траншея.
        Однако той траншеи, возле которой они положили Анну, уже не было. На ее месте возвышался снежно-земляной вал. А дальше шла новая глубокая траншея, но под углом к первой. Кругом было безлюдно. Лишь множество трупов лежало вдоль вытоптанной дорожки. Витя походил между ними, отыскивая хорошо знакомую одежду матери, но все-таки надеясь, что ее здесь нет, а стало быть, она жива. В густых сумерках уже почти ничего нельзя было различить.
        «Как же быть? Что же мне делать? - подумал он. - Если я завтра сюда приду, их могут побросать в ров и зарыть. Лучше дождусь утра здесь».
        Он медленно побрел к выходу. Вспомнилось: когда они привезли сюда тело Анны, мать, предчувствуя скорую кончину, хотела остаться, чтобы быть рядом с дочерью. Об этом не раз упоминала дома.
        «А где теперь ее душа? - подумал Витька. - Если здесь, то они с Анной уже вместе. И я здесь, только живой». Раньше он очень боялся покойников, страшных рассказов о кладбищенских историях, которые нарочно рассказывали старшие ребята после отбоя в палатах пионерского лагеря. Но постоянный голод и множество покойников на улицах и во дворах притупили страх и отвращение ко всему, что связано со смертью.
        Тем не менее сейчас здесь, на кладбище, во тьме, мысли о том, что души матери и сестры, возможно, наблюдают за ним, заставили мальчика съежиться. Он остановился, оглядываясь, стал прислушиваться. Все было тихо и мертво, как и полагается на кладбище. Лишь издалека раскаты артиллерийской канонады напоминали о жизни.
        За оградой он увидел громадное бетонное кольцо канализационной системы, наполовину занесенное снегом. Виктор влез в него, сел, прижавшись спиной к стенке, и, по возможности, сжался, чтобы меньше терять тепла. Но через какое-то время почувствовал, что начал стынуть. «Может, все-таки пойти домой? - подумал он. - Сказать сестрам про мать, а утром вернуться сюда?» Но, вспомнив о дальнем пути туда и обратно, он тут же ответил сам себе: «Нет, не пойду. Сестрам скажут дружинницы, а дома теперь нечего делать, потому что ее там нет».
        Глава 15
        В женской палате стационара железнодорожной больницы Московского райздравотдела[22 - Р а й з д р а в о т д е л - районный отдел здравоохранения.], недавно созданного для крайне истощенных людей, заканчивался утренний обход. Дежурная сестра тихо и коротко докладывала врачу об особо тяжелых больных. Из этой палаты большей частью увозили на кладбище.
        -И наконец, Евстигнеева Галина Петровна. Переведена сюда сегодня. До этого Евстигнеева двое суток лежала в коридоре. Возраст - пятьдесят пять лет. Истощение третьей степени. Подобрана на Боровой улице у водоразборного крана в состоянии глубокого голодного обморока. Температура на шесть часов…
        Разговаривающие стояли рядом, поэтому больная поняла, что говорят о ней, но называют другую фамилию, имя, отчество. Она чуть приоткрыла глаза и увидела склонившуюся над ней женщину-врача, которая одной рукой вставляла в уши фонендоскоп, а другой - отворачивала край одеяла.
        -Как вы себя чувствуете, Галина Петровна? - тихо спросила врач.
        -Я не Галина Петровна, - еле слышно произнесла больная.
        -Как - не Галина Петровна? Вы не Евстигнеева? - нерешительно уточнила врач, попеременно глядя то на больную, то на медсестру. - А кто вы?
        -Стогова я. Александра Алексеевна Стогова, - ответила женщина.
        -Ну хорошо, Александра Алексеевна, возможно, что-то тут напутано. Как вы себя чувствуете? - Врач задала вопрос, но уже с сомнением на лице, скорее по привычке, посчитала пульс, послушала грудь, проверила реакцию зрачков на свет. - Вы не припомните, как сюда попали, точнее, как могли попасть?
        Больная снова прикрыла глаза, как это делают, когда воспоминание дается с трудом.
        -Кажется, я ходила за водой, - неуверенно произнесла она.
        -Ну что ж, поправляйтесь, - сказала врач и вместе с сестрой направилась к выходу.
        -Таня, что это значит? Она лежит третий день под чужой фамилией.
        -Доктор, я сама ничего не понимаю. Мы сделали запись по паспорту, найденному в боковом кармане ее пальто. Кроме того, есть пропуск на фабрику имени Анисимова. Сообщили туда. Нам сказали, что это их табельщица. Может быть, это амнезия на почве голода? Или умышленная выдача себя не за того, кто есть?
        -На амнезию не похоже. Она же правильно сказала, что ходила за водой. Ну, а вы хоть сверили ее с фотографией на паспорте или пропуске?
        -Валентина Петровна, это же фотографии довоенные. Все женщины сейчас на одно лицо: блокадницы. Даже возраст определить очень трудно.
        Спустя минут сорок медсестра Таня принесла к Стоговой черное мужское пальто со старым каракулевым воротником, паспорт и пропуск.
        -Вас привезли завернутой в это пальто. Оно ваше?
        -Нет.
        -А чье оно?
        -Я не знаю.
        -Тогда давайте уточним ваши данные. - Медсестра вытащила из кармана халата ученическую тетрадь и приготовилась записывать.
        Но Александру Алексеевну в этот миг пронизала ужасная мысль.
        -Слушай, милая, у меня ведь дома дети остались, понимаешь? Две дочери и сын. Плохи они, хуже, чем я. Выходит, они не знают, где их мать и что с ней… Отвези меня домой, сделай божескую милость. Мне уже хорошо. Полежу там, отойду…
        -Не волнуйтесь, Галин… Александра Алексеевна. Мы наведем справки, сообщим им. - Она едва не сказала, что вчера уже ввели в заблуждение фабрику, что хотели сообщить о ней родным, но в квартире, где жили Евстигнеевы, разорвался снаряд и, кто жив, кто погиб, пока неизвестно. - Я попрошу врача, чтобы вас выписали пораньше. Да что просить - мы ни одного дня лишнего не держим. Стационар переполнен.
        О том, что четыре дня назад, уйдя на поиски матери, Виктор не вернулся, в детском доме узнали от своего врача, посещавшей больную Ольгу Стогову. Теперь об этом знали все сотрудники и ребята. Услышав о пропаже Виктора, Эльза отказалась от пищи, сказала, что хочет умереть, и точка.
        -Ведь она быстро поправилась, хорошо себя чувствовала, умная, общительная, трудолюбивая девочка - и вот, пожалуйста, сюрприз! Все насмарку, - рассказывала врач директору детского дома, Нелли Ивановне. - Вы знаете, она с характером, упрямая. Такая может довести себя до трагического конца. Уже вторые сутки ничего не ест. Это при ее-то истощении! Я как врач пасую, сдаюсь.
        -Успокойтесь, попробуем уговорить.
        Когда вошла директор, Эльза лежала в постели и даже не шевельнулась, не открыла глаза.
        -Та-ак! Ты мысленно уже на том свете, да? - Нелли Ивановна попыталась заглянуть Эльзе в глаза. - Он кто тебе? Сват, брат, жених, родной отец?..
        -Нелли Ивановна, прошу вас: не говорите о нем так. - Эльза печально и требовательно глянула на директора. - Он мне два раза жизнь спас, понимаете?
        -Ну ладно. У тебя точные данные, что он умер, погиб под обстрелом, свалился в прорубь?
        Эльза покачала головой.
        -Значит, ты, не зная, жив он или нет, уже похоронила себя, вместо того чтобы искать своего друга?
        -Если бы он был жив, об этом бы сообщили домашним, - возразила девочка.
        -А ты сообщила родной матери, что находишься в детском доме?
        У Эльзы от удивления расширились глаза.
        -Откуда вы знаете?
        -Виктор рассказал. И правильно сделал. Я и не позволяла никому никакой проверки. Почему же ты не допускаешь, что с ним могло приключиться нечто подобное? - спросила Нелли Ивановна.
        -Он бы пришел сюда, к вам.
        -Возможно. Но ведь он не бездомный. У него две сестры и, если он ранен, то сообщат не сюда, а домой. Словом, вставай, будем искать. Устраивать голодовку в голодном городе - это кощунство, безнравственно, стыдно сказать кому-нибудь. После того как поешь, помоги няням разнести белье и через два часа приходи ко мне, подумаем, где и как его искать.
        Нелли Ивановна и сама не верила, что Витю можно найти. Ведь у нее не было даже телефона, чтобы связаться с детскими домами, больницами, стационарами, которые открывались в городе чуть ли не каждую неделю.
        Виктор открыл глаза. Приятное тепло исходило от грелок, лежавших вдоль тела. Он оглянулся и увидел в тусклом дневном свете белое помещение, похожее на врачебный кабинет. В жизни он больше всего боялся врачей, особенно зубных. Спиной к нему стояло несколько женщин в белых халатах.
        -Как вы догадались привезти мальчика сюда? Его, найденного на кладбище, легко было в состоянии анабиоза[23 - А н а б и о з - состояние живого организма, при котором жизненные процессы настолько замедленны, что отсутствуют все видимые проявления жизни.] спутать с покойником, - говорила низким голосом, по-видимому, пожилая женщина.
        -Да, его совершенно замело снегом, как и все вокруг. Но мне показалась подозрительной гибкость тела, когда его вытаскивали из бетонного кольца, чтобы свалить в ров. Не знаю, что меня толкнуло на мысль: а нельзя ли его спасти? Я ведь была студенткой медицинского института, правда только первого курса, занималась у вас и вашего мужа. Поэтому и решила везти его именно сюда. Так он будет жить, доктор?
        -Хочется надеяться. Это и с медицинской точки зрения случай анабиоза человека - весьма редкое и интересное явление. Попробуем восстановить жизненные функции после длительной гипотермии[24 - Г и п о т е р м и я - низкая температура тела.].
        -А он будет нормальным? Ведь мозг тоже подвергся переохлаждению, - допытывалась Витькина спасительница.
        -Насколько глубоко и как подействовал холод на мозговую ткань, я вам сейчас сказать не могу.
        -Если для него что-нибудь нужно, ну, кровь, так я, пожалуйста, к вашим услугам.
        -Спасибо, милая. Кровь ему не нужна, а все остальное, что понадобится, у нас есть.
        Первые дни Витька находился в полуобморочном состоянии. Он почти все время спал и не противился, когда ему делали уколы, не замечал, как его поили глюкозой, бульоном. По нескольку раз в день заходила уже знакомая женщина-врач и низким голосом ласково говорила:
        -Ну, как наши дела? Ты не говори, не напрягайся. Это я так, больше себя спрашиваю. Спать хочешь? Это естественно и нормально. Так, чуть приоткроем одеяло, послушаем сердечко… Ну что же, бьется, как у зайчишки. Покровы тела в норме. Замечательно!
        Витька смотрел на врача, и ему хотелось, у него даже хватило бы сил, сказать слова благодарности этой высокой, худой, с густыми седыми волосами женщине. Он пытался шевельнуть губами, но она тотчас прикладывала к его губам свой палец, прекращая этим всякую попытку разговаривать.
        На третий день, когда врач, подойдя к его постели, еще не успела сказать традиционное: «Ну, как наши дела?», Витька тихо, но четко сказал:
        -Доктор…
        Врач замерла.
        -Доктор… Спасибо… - повторил мальчик.
        -Милый ты мой! Дорогой ты мой ледяной человечек! - Она села к нему на постель, чего раньше не делала. - Как ты меня обрадовал! Ты победил! Понимаешь, ты одержал большую победу! Герой!.. - Она еще что-то говорила о его победе и героизме, но Витька почувствовал, как от волнения стал куда-то проваливаться, и закрыл глаза.
        В последующие дни врач убедилась, что мальчик все прекрасно помнит и соображает. Они познакомились. Ее звали Вера Георгиевна.
        Виктор соображал даже лучше, чем думала врач. Ведь едва возник разговор о его имени и фамилии, он тотчас понял, что после вопроса о том, как он оказался на кладбище, дальше спросят: «Где живешь и есть ли еще родные?» Сравнивая свое теперешнее положение - уют, усиленное питание, медицинский уход - со своим совсем недавним прошлым, он боялся возвращаться домой. Правда, угнетала мысль, что он бросил сестер. Но Витька утешал себя тем, что проку от него никакого не было, а теперь, когда к ним заходила дружинница бытового отряда, им будут оказывать помощь. К тому же остались две лишние карточки: его и матери.
        Витька не ошибся. Собственно, ему можно было рассказать все, за исключением того, что дома есть еще две сестры. Так он и сделал.
        Силы восстанавливались довольно быстро. Через неделю мальчик уже встал, и хоть неуверенно, но мог ходить. Несколько раз Вера Георгиевна приводила к нему каких-то пожилых мужчин и женщин в белых халатах. Они осматривали его, долго разбирались в истории болезни, говорили о каких-то критических температурах охлаждения, гипофункции[25 - Г и п о ф у н к ц и я - недостаточная деятельность какого-либо органа, ткани, системы, что может вести к нарушению жизнедеятельности организма.] и прочих непонятных ему вещах.
        Но сегодня Вера Георгиевна пришла одна и обратилась не с обычной фразой: «Ну, как наши дела?», а сказала:
        -Витя, все показания свидетельствуют, что ты практически здоров. Мы не можем держать койку, занятую здоровым человеком.
        «Вот и все! - с ужасом подумал мальчик. - Сейчас меня отправят домой».
        -Ты знаешь, что такое «патронаж»?
        -Не, - тихо ответил он, - я знаю, что такое патронташ.
        Вера Георгиевна улыбнулась:
        -Я тоже знаю, но эти слова даже разного языкового происхождения. Хотя между ними и есть звуковая общность. Так вот, это означает, что, с твоего согласия и согласия соответствующих органов, ты можешь, по моей просьбе, жить у меня дома на правах подопечного.
        «Усыновление?!» - удивился он.
        Это было знакомо ему еще с довоенных времен. Семья бухгалтера с фабрики имени Анисимова, жившая в доме напротив, усыновила его дружка, Жорку Хлебова, родители которого перед войной угодили в тюрьму. Все было хорошо, пока не наступил голод. Тогда и обнаружилось, что он в этой семье чужой человек. Жорка пришел в милицию и заявил, что, если его не заберут, он подожжет квартиру, а может, и прикончит этих гадов. Потом, когда разобрались, Жорку определили в детский дом и отправили на Большую землю.
        -Не, спасибо, Вера Георгиевна, я лучше пойду домой. Зачем вас стеснять, время трудное, и вообще…
        -Какой дом? Ты же сказал, что дома никого нет. У тебя один путь - в детский дом. У меня тоже никого нет. Муж на фронте, а сын, твой ровесник, с мамой эвакуировался еще в начале блокады. Пойми, Витя, второго голодного натиска ты не выдержишь. Когда окрепнешь окончательно, я отправлю тебя в Свердловск, к своим. А пока живи, стеснять тебя я ни в чем не буду, да мне и некогда бывать дома. Сам видишь, сколько здесь работы, часто операции по ночам, потом уход за ранеными до утра. А дома пусто, не с кем словом обмолвиться. Подумай, я не настаиваю. А для порядка мы сегодня сходим ко мне.
        Вера Георгиевна жила здесь же, на улице Льва Толстого, рядом с медицинским институтом. Такие квартиры Витька видел только в кино. В старинном доме, на четвертом этаже, квартира с высоким лепным потолком и большой кафельной печью поражала великолепием отделки, размерами и убранством. В большой комнате целый угол занимал рояль. Диван и глубокие кресла, покрытые белыми чехлами, окружали овальный шахматный столик с расставленными резными фигурками. Посреди комнаты на красивых выточенных ножках стоял черного дерева стол и венские стулья. Правда, вид портила «буржуйка», протянувшая свою черную длинную руку-трубу до самого окна.
        Несколько этажерок с книгами и какими-то фарфоровыми безделушками расположились вдоль стен, а сами стены были увешаны множеством фотографий непонятных животных и подставками с их чучелами.
        Вера Георгиевна заметила Витькино удивление.
        -Мой муж - профессор палеонтологии[26 - П а л е о н т о л о г и я - наука об ископаемых останках животных и растений.]. Знаешь, что это такое?
        -He-а, - откровенно признался Витька, но тут же поспешил сгладить свою дремучесть. - Это, наверное, какая-то наука про этих? - Он показал на чучела и снимки.
        -Да, именно «про этих»! - усмехнулась женщина.
        Два кабинета Виктору не очень понравились. Там стояли массивные письменные столы и от книг некуда было деваться. Правда, в кабинете мужа Веры Георгиевны во весь пол лежала шкура громадного медведя, белого, как снег. Его большая голова с оскаленной пастью, казалось, тянется, чтобы ухватить его за ногу. На столе мальчик увидел бинокль. Он даже сам, не ожидая от себя такой смелости, спросил:
        -А можно посмотреть в него?
        -Конечно, - кивнула Вера Георгиевна.
        Мальчик уцепился в бинокль обеими руками и, отвернув пошире черное одеяло светомаскировки, прильнул к окну. Он ничего толком не различал. Надо было подрегулировать бинокль, что-то подкрутить, но он видел бинокль только в кино, а в присутствии Веры Георгиевны рассматривать его, как мартышка очки, стеснялся, поэтому восхищенно повторял:
        -Вот это да, вот это здорово!
        Бинокль был предметом его давней мечты, без которого он не мог в полной мере сравнивать себя с Чапаевым. Он делал себе бинокли из катушек, клеил из картона, но все это было жалкой подделкой. Думая о фронте, Витька считал, что без бинокля нечего туда и лезть.
        -Нравится? - нарушила затянувшееся молчание Вера Георгиевна.
        -Ага.
        -Возьми себе на память. Это подарок мужу от самого Папанина, когда они вместе были в экспедиции. Там даже гравировка есть.
        -Мне?! - Витька опешил от такой неслыханной щедрости.
        Он прижал бинокль к груди и только сейчас заметил на его левом окуляре медную пластинку со словами: «Ученому и другу В. К. Бруснецову от И. Д. Папанина, 1935г., мыс Челюскин».
        -Да, тебе. Изучай мир. А сейчас попьем кипяточку с глюкозой - больше у меня ничего нет. Я столуюсь в институте. Если захочешь, будем питаться там вместе.
        -Я согласен, Вера Георгиевна. Я буду носить воду, топить «буржуйку», подметать пол…
        -Да что ты? Мы будем делать это вместе.
        С того дня, как выяснилось, что из-за чужого пальто ее перепутали с другой женщиной, Александра Алексеевна не находила покоя. Угнетала больничная обстановка, в которой она за все свои 55 лет находилась впервые. Не радовало даже усиленное питание. Казалось противоестественным, что она лежит здесь в прекрасных условиях, ест больше и лучше, чем ее дети. Воображение рисовало картины одну ужаснее другой: ослабевшие Галя и Витя не могут вытащить из комнаты умершую Ольгу. То чудилось, что все они еще живы, но уже настолько беспомощны, что не в состоянии сходить в магазин и отоварить карточки. Становилось жутко от воображаемой картины, как она входит в комнату и видит своих мертвых детей. В утешение она неистово и подолгу молилась.
        Несколько раз Александра Алексеевна просила сестру и врача узнать, что с детьми. Потребовала выписать и, чтобы показать, что она совершенно здорова, села на постели, но от сильного головокружения повалилась на бок, ударившись головой о стену. Ей обещали выполнить просьбу, но ни людей, ни времени да и сил для этого пока не хватало.
        Однажды она тихо поманила няню и, шепнув: «Сделай божескую милость, сходи по моему адресу», сунула ей кусочек хлеба величиной со спичечную коробку, оставленный от обеда.
        -Что ты, Алексеевна! - возмутилась та. - Нешто у меня креста нет или я не мать?! Не вводи в грех. Стыдно тебе! Поползу вечером, как сменюсь!
        Но «ползти» не пришлось. Связавшись с жэком, медсестра Таня узнала, что в связи со смертью матери и пропажей сына, ушедшего на ее поиски, сестры Стоговы были взяты на учет жэка, а два дня назад эвакуированы из Ленинграда. Такое извещение Таня решила обсудить с врачом.
        -Что значит - пропал мальчик? Может, еще найдется. Стогова сама считалась умершей и три дня жила под чужой фамилией. При ее состоянии сказать о пропаже сына - значит угробить окончательно. И ничего не говорить тоже нельзя: она изведет себя. Пусть пока знает, что дети эвакуированы, - убеждала Таня врача.
        Александра Алексеевна слушала медсестру настороженно, словно сердцем чувствуя фальшь.
        -Ты, дочка, точно ли все говоришь? Может, успокоить хочешь? Ольга-то была почти при смерти. Скажи правду: я выдюжу. Одну дочку своими руками запеленала в простыню и отвезла на Волковское кладбище, царствие ей небесное.
        -Честное слово, поверьте, все они живы! Хотите, справку из жэка об их эвакуации принесу? - Таня говорила с таким убеждением, что Стогова успокоилась.
        Хорошая весть помогла не хуже лекарств и питания. Александра Алексеевна стала более общительной. Теперь она не настаивала на выписке, но просила дать ей посильную работу: зашивать, штопать. Врач разрешила сворачивать стираные бинты, а их было много - целые горы. Стогова оказалась хорошей помощницей медсестрам. Таня в знак благодарности писала письма ее детям на фронт.
        Когда через десять дней стали формировать очередную партию больных для отправки на Большую землю, Стогова согласилась поехать.
        -Теперь мне в Ленинграде делать нечего. Надо семью искать.
        Сходить домой у нее еще не было сил, и потому она с радостью согласилась, когда Таня предложила свои услуги. Медсестра чувствовала угрызения совести за то, что скрыла правду о Викторе, и решила узнать, не объявился ли он.
        -Мне ничего из дома не надо. Да и брать-то нечего - сама увидишь, - сказала, провожая Таню, Александра Алексеевна. - Только документы - они в шкатулке на окне - да письма с фронта от детей.
        Глава 16
        Жизнь Витьки вошла в светлую полосу. Он часто бывал в институте и стал там своим человеком. Вера Георгиевна, оказывается, как и ее муж, тоже была профессором, и Витьке стало нравиться, когда о нем говорили: «Это мальчик профессора Бруснецовой».
        Постепенно у него даже определился круг обязанностей. После завтрака в столовой он надевал самый маленький белый халат и отправлялся в приемное отделение помогать сортировать и разносить по палатам письма раненым. Иногда он их вслух читал тем, кто не мог этого делать сам. Однажды из конверта вместе с письмом Виктор достал вырезку из фронтовой газеты с фотографией своего сверстника, одетого в красноармейскую форму и с перекинутым через плечо автоматом ППШ.
        «Сын полка» - называлась статья, а дальше шло описание подвига героя: он на санях вывез из тыла противника раненого разведчика. И в конце - поздравления однополчан в связи с награждением Александра Семенова медалью «За боевые заслуги».
        -Гляди, Санька-то наш - герой! - восторгался красноармеец с забинтованными кистями рук, которому Виктор читал письмо. - Уже медаль получил! Не успеешь оглянуться - и орден оттяпает. Молодчага! - Боец радовался и не видел, как его радость больно отражается на Витькином лице. - Надо же, пришел к нам во взвод заморышем, ни отца, ни матери, голодный, холодный. А сейчас вона каким молодцом выглядит! - не унимался раненый.
        -У меня тоже ни отца, ни матери нет… - тихо сказал Витька. - Я бы тоже хотел во взвод попасть.
        -Ну?! А говорят, ты сын профессорши.
        -Не, это она меня взяла пока.
        -Это все равно. Нельзя тебе.
        «Вот пока буду у Веры Георгиевны, фронта мне не видать, - подумал Виктор, - надо уходить».
        Он наметил, что уйдет 12 марта. Этот день был выбран не случайно. По четвергам врачебная комиссия выписывала поправившихся раненых, и Витька рассчитывал, что вместе с ними удастся незаметно уехать из города.
        Но накануне почти весь день не утихала канонада. Снаряды рвались по всему городу. Угодил один и в окно второго этажа института. Никого не убило, да и раненых было четверо, но среди них оказалась Вера Георгиевна. Осколок попал в спину, пробил ребро и застрял в легком. Ее прооперировали. Хирург сказал, что рана неопасная, но организм ослабший, все может быть.
        Несмотря на твердое решение, Виктор подумал, что сейчас уйти будет нечестно, тем более что, даже страдая от раны, она спрашивала его, как спал, что ел, уговаривала спускаться в бомбоубежище при артобстрелах и налетах. Витька утешал себя тем, что начавшаяся весна сулила скорое потепление и отправляться на фронт тогда будет лучше, чем в стужу, так надоевшую за зиму.
        В начале апреля Вера Георгиевна уже потихоньку ходила по коридору, держась за стену, и теперь оставались какие-то считаные дни до ее возвращения домой.
        Но ушел Виктор даже раньше, чем предполагал. Однажды Вера Георгиевна, когда он сел на табурет перед ее постелью, сказала:
        -Витя, в начале марта началась усиленная эвакуация населения из города. Мне говорят, что я не имею морального права задерживать тебя здесь. Это, конечно, правильно, хотя и грустно расставаться с тобой. Я уже привыкла к тебе, как к своему сыну. Ты поедешь к моим, в Свердловск. Согласен?
        -Не, я не хочу уезжать. - Витька смутился от неожиданного поворота дел и едва не проболтался о своих планах.
        Вера Георгиевна его смущение истолковала так, как ей подсказало доброе материнское сердце. Глаза ее наполнились слезами благодарности.
        -Я понимаю тебя, но это нужно. Здесь война, и оставлять детей в осажденном городе, подвергать их неоправданному риску преступно.
        С вечера Виктор не мог заснуть. Мешали редкие разрывы снарядов, падавших то далеко за Невой, то близко, на соседних улицах Петроградской стороны. Волновали и предстоящая разлука с доброй женщиной, и нахлынувшие думы о своей любимой Воронежской, друзьях, сестрах и особенно матери. Раньше он старался гнать мысли о том, что ее нет в живых. Но сейчас, накануне такого крупного поворота в жизни, когда он, можно сказать, уйдет на фронт и как бы прощается с городом, кто знает, может даже погибнуть, сдерживать запретные мысли оказалось невозможным.
        Он без конца вспоминал, как мама сидела на санках и умоляла оставить ее одну - маленькая, сгорбленная, с едва видимым в ореоле осевшего на платке инея лицом. О том, как мама пыталась любыми способами подсунуть ему лишнюю макаронину, кусочек дуранды или хлеба от своего пайка. Сейчас, вспоминая походы за водой, он понял, что и веревку санок она старалась тянуть сильнее, чем он, хотя сама едва держалась на ногах. Стало стыдно за себя и обидно, что так часто, особенно до войны, приносил ей огорчения. Витька не заметил, как на подушку стали скатываться слезы.
        Измученный воспоминаниями, он заснул почти под утро и не слышал, как завыла сирена воздушной тревоги, которой уже не было давно, месяца три.
        Он проснулся от грохота и в темноте долго не мог понять, что происходит. Затем, сообразив, подошел к окну, отвернул угол одеяла и выглянул на улицу. Напротив, за домами, поднимался столб черного дыма. Снова густо, раскатисто загрохотало, где-то недалеко разорвалась бомба. Дрогнули стены, и зазвенели стекла.
        Виктор отошел внутрь комнаты, на ощупь сел в глубокое кожаное кресло. Он не знал, который час. С тех пор как Вера Георгиевна была ранена, большие старинные часы в кабинете ее мужа никто не заводил. Да ему и не очень-то нужно было знать время. День от завтрака до сна он проводил в институте. Но сегодня хотелось прийти в столовую раньше всех, чтобы избежать встречи с Верой Георгиевной.
        Взрывы утихли. Витька поднял полог затемнения, затем стал быстро одеваться. Собственно, собирать было нечего. Всё его было на нем. Вот только смущал бинокль. Витька положил его на стол перед собой и мучительно размышлял. Получалось, что он бежит от Веры Георгиевны, вопреки ее желанию, и тогда присвоение бинокля казалось нечестным, вроде воровским. В то же время мальчик был уверен, что бинокль там, на фронте, был ему просто необходим, а ей здесь не нужен. И потом, она же сама сказала: «Возьми на память…» Ведь не на время, а на память - значит, бинокль его. Это казалось логичным. Витька завернул бинокль в газету и запихнул за борт пальто. Потом вырвал тетрадный лист и, не зная, как начать, задумался. Он еще ни разу в жизни не писал писем и даже записок, за исключением одного случая в школе.
        …Это было в конце последней четверти, на уроке литературы. Учительница рассказывала о «Дубровском», а Виктор пыхтел над новой схемой авиамодели. Вдруг его ткнули в спину. Он оглянулся. Эльза незаметно сунула ему записку. Мальчик быстро развернул ее и от неожиданности покраснел.
        «Напиши мне нежное письмо. Положи его под подоконник четвертого окна от лестницы».
        Витька долго смотрел на листок, пока не услышал ехидное хихиканье сидящего рядом Валерки. Это была полная дискредитация его мальчишечьего достоинства.
        Витька скомкал записку, вырвал последнюю страницу «Русской литературы для 5 класса» и так, чтобы это было видно Валерке, крупно написал: «ДУРА». Затем сложил «нежное письмо» и, не оглядываясь, положил на парту Эльзе.
        Сейчас он пытался представить себе, как мужчины начинают письма, и вспомнил, что еще до войны соседка Клавдия Петровна дала ему книгу, в которой лежало письмо, начинавшееся словами: «Милая, дорогая Клавочка!» Нет, подобное обращение Витьке не подходило, и потому он решил писать прямо о своих планах:
        «Вера Георгиевна! Спасибо, что меня спасли. Никогда вас не забуду. Но я давно собирался на фронт. Другие ребята бьют немцев, а чем я хуже? Вы не беспокойтесь обо мне и не ищите. Когда приеду на фронт, обязательно напишу».
        Витька опять остановился, потому что прочитанное им соседкино письмо заканчивалось неприличными словами: «Нежно целую, обнимаю, прижимаю к сердцу…» Он сидел думал, а время шло, подгоняло его. Наконец он энергично вывел: «Витька». Потом еще подумал и коряво исправил: «Виктор».
        Ему удалось быстро позавтракать в институте. Потом у дежурной медсестры он узнал, что врачебная комиссия будет заседать после обеда, а машины с ранеными отправятся около шести часов вечера. В институте оставаться было опасно, и он решил провести время в городе.
        Улицы после многоразовых весенних массовых уборок выглядели обновленными, несмотря на зияющие провалы в стенах, оспины от осколков и выбитые окна. Вместе со снегом, нечистотами и мусором с тротуара убрали кирпичи и щебень от развалин. Яркое солнце поднимало настроение, заставляя более радостно глядеть на окружающее.
        Виктор не спеша дошел до Кировского проспекта. И здесь увидел давно забытый, милый сердцу любого ленинградца трамвай. Это было чудо, в которое трудно верилось, если бы не знакомый грохот колес и несмолкаемое дребезжание звонка. Мотаясь из стороны в сторону, по рельсам катилась тройка вагонов.
        Мальчик едва не погнался за последним вагоном, чтобы занять свое любимое место «на колбасе». Но почувствовал, что сейчас ему это не под силу. Да и не было необходимости. Трамвай остановился, и люди стали занимать места. Витька заметил, что ни в одном вагоне не было кондукторов, которых он наравне с дворниками относил к худшей части человечества. Он сел, как все. И никто не посмотрел на него с укоризной, как это было до войны, когда считалось неприличным сидеть, если хоть один взрослый не имел места.
        Многие переговаривались, уточняя, как пойдет трамвай - по своему маршруту или нет, а Витька ехал просто так, наслаждаясь приятным ощущением от воспоминаний прошлого, довоенного, и с любопытством разглядывая знакомые улицы, перекрестки, площади. Трамвай ехал медленно, как блокадный ленинградец, и поэтому Виктор успевал заметить изменения на улицах, внесенные бомбардировками, обстрелами и пожарами.
        Когда трамвай пошел по Международному проспекту и пересек Обводный канал, Витька вдруг подумал, что совсем рядом родные места. Пока он в смятении думал, зайти домой или не зайти, трамвай приблизился к Киевской улице и остановился. Вдруг впереди, около трамвайного парка имени Коняшина, разорвался артиллерийский снаряд. Народ кинулся из вагонов к ближайшим домам.
        Мальчик выскочил на Киевскую и вдоль стен домов пошел в сторону Витебской железной дороги, каждый раз пригибаясь, когда сзади раздавался очередной взрыв. Он специально сделал крюк на Расстанную, чтобы взглянуть на дом Пожаровых, куда он заходил вместе с Эльзой. Тут ничего не изменилось с тех пор. Булочная, возле которой Эльза потеряла карточки, выглядела еще печальнее, потому что все деревянные детали, даже плинтусы пола и дверные косяки были тщательно выломаны на дрова.
        Витька машинально поднялся по лестнице Эльзиного дома и постучался в дверь квартиры Пожаровых. И когда по ту сторону раздались шаркающие шаги, он испугался, что сейчас столкнется с Марией Яковлевной, страшной, худой, несмотря на тепло, замотанной в тряпки и похожей на бабу-ягу. Но ноги отказывались двигаться. Он только чуть отступил.
        Не спрашивая: «Кто там?», дверь открыла девушка в не по росту большой гимнастерке, без ремня, широкой юбке защитного цвета и шлепанцах на босу ногу. Она было начала застегиваться, но, увидев мальчика, остановилась и только закинула за спину наполовину заплетенные косы.
        -Ты что, за мной, из жэка? - быстро спросила она.
        -Не, я сам. Хотел навестить. Тут жили Пожаровы, - смутившись, ответил Витька. - А вы им родственница?
        -Нет. Меня переселили с Касимовской. Знаешь такую?
        -Знаю, это возле Вол ковки.
        -Правильно. Да ты проходи, - спохватилась девушка, отступив в сторону и продолжая рассказывать. - Наш дом был деревянный, его по постановлению Ленсовета разобрали на дрова, а нам дали ордер сюда…
        Витька шел по полутемному коридору к той комнате, в которой был всего один-единственный раз, и снова тревожное чувство заставило его насторожиться: он очень боялся увидеть возле «буржуйки» сгорбленную Эльзину мать. Он приоткрыл дверь, остановился. «Буржуйка» стояла на прежнем месте, но возле нее никого не было. Мальчик вошел в комнату.
        -Когда мы с мамой въехали, квартира уже была пустой. Дворничиха говорила, что здесь жили дочь с матерью, но им не повезло: девочка пропала без вести, ее отец погиб на фронте, мать отравилась угарным газом. Рано закрыла печную заслонку. Ты их знал?
        Витька согласно кивнул и хотел было рассказать о своем знакомстве с этой семьей, но девушка продолжала:
        -Потом оказалось, что хозяин квартиры не погиб. Месяц назад, когда мы только поселились, он приходил сюда, рассказал, что где-то на переправе его рота попала под бомбежку. Многие погибли, а его взрывной волной отбросило в воду. Пожаров вынырнул и едва успел залезть на понтон, как другая бомба разнесла переправу на части. Ему попал осколок в спину. Так на этом понтоне в бессознательном состоянии его унесло течением далеко от места переправы. Очнулся он уже в полевом госпитале. И вот с эшелоном подарков из Омска ему удалось приехать в Ленинград. Когда он узнал о гибели семьи, едва не потерял сознание. Плакал навзрыд, когда увидел в коридоре на вешалке красную с белой кисточкой испанку дочери. Он взял ее с собой. Вот такие-то дела… - закончила она рассказ, а потом вдруг спросила: - А ты тоже не знал, что они все, то есть не все, а мать и дочь, погибли?
        -Эльза, то есть дочь, не погибла, - тихо сказал Витька. - Она в детском доме, здесь недалеко, на Воронежской.
        -Да что ты?! - всплеснула девушка руками и прижала их к лицу. - Как же так получилось, что никто не знал об этом в доме? Да ты-то откуда знаешь? Ты тоже детдомовский?
        Витька смутился и не смог ответить, им, чей он.
        -Не, я был в детдоме, а потом… А сейчас опять… - Он окончательно запутался.
        -Беспризорный? Сбежал из детдома? - допытывалась девушка. - Где ты живешь? Не воруешь ли?
        -Ничего я не ворую, - с обидой ответил Витька и, решив, что лучший выход из положения - это уйти, повернулся и пошел к двери.
        -Постой! Я должна знать. Я член комиссии по выявлению беспризорности в Московском районе.
        -А я живу на Петроградской стороне, - проговорил мальчик уже у двери комнаты.
        -Ну ладно, не сердись. Надо узнать, не оставил ли отец девочки свой адрес у дворничихи. Пойдем со мной.
        Она быстро, не стесняясь присутствия мальчика, натянула чулки в резинку, такие же, в каких сам Витька ходил до самого начала войны, сунула ноги в большие красноармейские ботинки, накинула шинель и, на ходу застегиваясь, пошла к выходу.
        Комната дворничихи под лестницей оказалась открытой, но пустой. Девушка вошла в одну из квартир на первом этаже и через минуту вышла еще более опечаленная, чем ранее.
        -Дворничиху вчера убило бомбой. Я два дня работала в Парголово по сбору хвои и не знала. Всё. Оборвалась последняя надежда. Что же нам делать?
        -Я пойду, мне некогда, - хотел отделаться от нее Виктор.
        -Куда? Надо бы девочке сказать, что отец ее жив. Как ты думаешь?
        Он никак не думал. С Эльзой он встречаться не собирался, чтобы не осложнять дело с отъездом на фронт, и потому неопределенно пожал плечами.
        -Ты говоришь, она на Воронежской? Пойдем туда.
        Чем ближе они подходили к детдому, тем сильнее Виктора охватывало волнение. Сейчас, когда был убран снег, трупы, мусор и нечистоты, улица казалась шире, а дома выше и светлее. Многое изменилось за это короткое время. Исчезла деревянная ограда Большого сада, а вместо деревьев торчали высокие пни. Бросался в глаза развороченный снарядом угол школы, под самой крышей.
        Они поднялись на второй этаж в кабинет директора детдома.
        -Здрассьте, Нелли Ивановна, - произнес Витька.
        -Здра-авствуй, - протяжно произнесла директор. - Батюшки! Неужели это ты, Стогов Виктор? Пропащая душа! Откуда ты объявился? Где вы его отыскали? - обратилась она к девушке.
        -Да нет, я его не искала, и это он меня сюда привел, - ответила девушка. - И вообще, я пришла к Пожаровой. Как ее зовут? - обернулась она к мальчику.
        -Да, Нелли Ивановна, у Эльзы отец жив, он снова воюет, - вмешался Витька.
        Вдруг дверь кабинета распахнулась, и на пороге появилась Эльза.
        -Витя! - вскрикнула она, прижавшись к косяку двери, но вдруг побледнела и стала медленно опускаться на пол, потеряв сознание.
        Все кинулись к ней, а Витька не мог шевельнуться. Он вспомнил, как уже однажды в лагере из-за него Эльза лишилась чувств, а его за это выдрал брат Андрей, работавший пионервожатым.
        -Ничего, пройдет, - как бы оправдываясь, говорила директор, помогая уложить девочку на кушетку. - У нас все волнения кончаются обмороком. Проклятая война! Дети из-за нее страдают больше, чем взрослые. - Нелли Ивановна несколько раз провела ваткой, смоченной нашатырным спиртом, возле носа Эльзы.
        Девочка вскоре открыла глаза. Настороженно она смотрела только на Виктора.
        -Ну что ты, глупышка? - с улыбкой обратилась к ней директор. - Видишь, вернулся твой шалопай и принес хорошую весть. Только ты не волнуйся, сейчас тебе всё расскажут.
        Нелли Ивановна не разрешила Эльзе встать, и она лежа слушала рассказ об отце, плакала, тихо повторяя: «Папочка, папочка, как я хочу увидеть папочку…»
        Витька глядел на Эльзу и думал, что его бегство на фронт теперь дополняется новой целью: непременно найти Сергея Яковлевича Пожарова.
        Девушка стала собираться домой. Поднялся и Виктор.
        -А ты куда? - спросила Нелли Ивановна.
        -Мне надо, - уклончиво ответил он.
        -Куда надо? И вообще, изволь отчитаться: где ты пропадал? После того как ты остался один в городе, я несу за тебя ответственность.
        -Как - один? А сестры, они?..
        -Нет, нет, они не умерли. В феврале, с началом эвакуации, их отправили на Большую землю, кажется в Казань.
        Витька рассказал все, что с ним произошло, за исключением своих планов.
        -Значит, удрал от эвакуации. Ты, как колобок, и от дедушки ушел, и от бабушки ушел… Но от нас не уйдешь. И от эвакуации тоже. В райисполкоме предупредили, что детдом будет эвакуирован обязательно. А сейчас иди в группу. Там все твои дружки по двору и улице. Наверное, есть хочешь? Потерпи, уже скоро обед! - Нелли Ивановна взяла мальчика за руку, словно боялась, что он вот сейчас схватит шапку в охапку - и поминай как звали.
        Виктор шел под охраной директора и Эльзы, мысленно ругая их, девушку, а пуще всего себя за слюнтяйство и нерешительность. Но упоминание об обеде несколько сглаживало остроту переживаний, потому что есть хотелось страшно.
        В отличие от Эльзы Валерка встретил друга без удивления, словно не только знал, где тот пропадал, но и когда они должны встретиться. Он кинулся к Витьке, обхватил его, повалил на кровать и сел верхом на грудь.
        -Ну ты даешь! Тебя уже в яму закопали и надпись написали: «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил, в яму закопал и надпись написал: „У попа была собака…“» - Валерка весело пропел бесконечную детскую песенку-считалку.
        Возню их прекратила няня, сообщив, что Витьку вызывает врач. Это сразу испортило ему настроение.
        -Лучше бы я не возвращался, - пожаловался он другу.
        -Да уж, такая зануда! - поддакнул Валерка. - Сейчас начнет: «Здесь болит? А здесь? А тут? Открой рот, шире, еще шире», лезет своими железками прямо в глотку, пытает: «Как стул, не замечал ли глистов? Нет? Присмотрись». Тьфу! - Валерку даже передернуло от отвращения.
        Но Витька отделался быстро. Узнав, что он жил у Веры Георгиевны, врач восторженно заулыбалась, сказала, что училась у нее, и долго расспрашивала о профессорше.
        «А она не такая уж противная, как расписал Валерка», - подумал он, выходя из кабинета.
        Засыпая, Виктор вспомнил о Вере Георгиевне, пожалел о том, что огорчил ее, сбежав на фронт, не простившись. Конечно, она догадается о его попытке уехать на машинах с выздоравливающими бойцами. Но в то же время каким-то утешением было то, что, не убеги он от Веры Георгиевны, Эльза не узнала бы, что ее отец жив.
        А теперь его задача - найти Пожарова и сообщить радостную весть о дочери.
        Глава 17
        Проснулся Витька рано от того, что рядом кто-то хныкал во сне. Мальчик огляделся. Слабый свет, проникавший через окна, на две трети забитые досками, едва позволял различить комнату. Это был физический кабинет, гордость школы и его владельца - учителя физики Бориса Ивановича. На стенах во всю их длину до сих пор висели застекленные шкафчики с учебными приборами. С этим классом у Виктора были связаны особенно теплые воспоминания.
        Борису Ивановичу очень нравились Витькина любознательность и самостоятельность. Завидев среди толпы школьников юркого карапуза, учитель физики подхватывал его на руки и нес на урок в свой кабинет. Здесь мальчику предоставлялась полная свобода. Он мог сидеть на высоком учительском стуле, когда Борис Иванович объяснял урок, ходить между столами школьников во время лабораторных работ.
        В пять лет младший Стогов стал неизменным помощником учителя при демонстрации опытов, знал почти все приборы, их устройство и работу. И нередко, чтобы пристыдить неподготовленного ученика, Борис Иванович просил: «Ну-ка, Витек, расскажи этому неучу устройство трансформатора». Правда, иногда Витька расплачивался за свои знания подзатыльниками от пристыженных неучей.
        Воспоминания прервал вой сирены из репродуктора, установленного за дверью. Ребята мигом проснулись и стали поспешно одеваться. Виктор не вставал, но Валерка стал торопить друга:
        -Быстрее собирайся в бомбоубежище!
        -Да ну… Я не пойду.
        -Ты что? Нелли Ивановна за это ругает. Захвати одеяло, встретимся у входа, а я за своими пацанами из дошкольной группы побежал.
        Витька вышел на лестницу. По ней плотной толпой спускались ребята. Спускались спокойно, несмотря на слышимые раскаты взрывов, без шума и суеты. Даже малыши, поднятые в такую рань, не капризничали. Шли по лестнице не просто дети, а дети войны, экономя силы, шли дети блокады, истощенные голодом, приученные к спокойствию и порядку ежедневными бомбежками и обстрелами.
        Почти каждый воспитанник из старшей группы вел или нес одного-двух малышей. Виктору стало стыдно, что он оказался не у дел. Он перехватил у пожилой няни руку малыша и включился в общий поток.
        В бомбоубежище при тусклом свете керосиновых ламп каждый занимал давно отведенное ему место. Тут было холодно и сыро. Для согрева детей иногда сажали по двое и укутывали. Няни присматривали за малышами и подтыкали им одеяла. Несмотря на толстые стены и бронированные ставни полуподвальных окон, отчетливо слышались взрывы бомб.
        Валерка с Витькой сели рядом и укрылись двумя одеялами. Валерке не терпелось узнать подробности Витькиной жизни, а главное, его планы.
        Виктор рассказывал обстоятельно, похвастался биноклем.
        -Во, пощупай, - провел он Валеркиной рукой по медной пластинке, - потом прочтешь. От самого Папанина! - сказал он с такой гордостью, будто этот бинокль Папанин подарил именно ему. - Мировая штука!
        Валерка верил. Он благоговейно гладил бинокль.
        -Носи с собой, а то стырят, - предупредил он друга. - У одного пацана был револьвер пробочный, как настоящий. Один тут с Тамбовской предлагал поменять на пайку хлеба, пацан не захотел, а теперь ни револьвера, ни хлеба. Нелли Ивановна шмон устроила великий, но все равно не нашла. Гляди не оставляй в палате - даже когда в уборную пойдешь.
        К плану побега на фронт Валерка сначала отнесся сдержанно. Но, узнав, что в скором времени предстоит эвакуация, он тотчас согласился. Тут же решили, что надо хоть по корочке хлеба сушить и прятать на дорогу. Это было Валеркино предложение, которое Витька одобрил. Они уже закончили обсуждение плана, когда неожиданно сзади появилась и села напротив Эльза. Ребята умолкли под пытливым взглядом девочки. Она молчала.
        -Ты чего? - насторожился Валерка.
        -А ничего. - Эльза продолжала смотреть на ребят. Потом сказала: - Нелли Ивановна сегодня пойдет в райвоенкомат просить, чтобы нашли адрес папы. Но, говорит, наберись терпения - это будет долгая история. А вдруг его убьют раньше, чем он узнает, что я жива? Мне страшно подумать об этом. О маме не вспоминаю, а папу забыть не могу. - Эльза стала шмыгать носом.
        -Ну ладно, ты не реви. Может, отец объявится еще раньше, - попытался ободрить Витька.
        -Раньше чего? - насторожилась девочка.
        -Ну, раньше того, что ты думаешь, - пришел на помощь другу Валерка.
        Едва прозвучал отбой тревоги, как Витьку и Валерку вызвали к директору. Она действительно собиралась в Дом Советов Московского района, расположенный далеко, на Международном проспекте, за фабрикой «Скороход». С ней просилась Эльза, но Нелли Ивановна не соглашалась. Это был один из самых опасных участков города. Здесь завод примыкал к заводу, и все они работали для фронта. Немцы не жалели ни бомб, ни снарядов на этот промышленный район.
        -Вот что, ребята. Полина Игнатьевна, кладовщица, заболела. Осталась одна тетя Вера, но она одна не сможет привезти продукты со склада. Ты, Валерий, кажется, ездил с ними? Возьмите еще двух ребят покрепче. Я надеюсь на вас. Дело ответственное и рискованное. Даже если начнется обстрел или бомбежка, продукты бросать на дороге нельзя. Помнишь, Валерий, как вы остались без хлеба? Это произошло потому, что женщины во время обстрела укрылись в подвале, а мальчишки утащили ящик с желатином. В случае опасности заезжайте с тележкой в ворота дома. Тетя Вера пойдет с вами: у нее накладные…
        Виктору очень понравилось, когда директор говорила об опасности и доверии им.
        -Не надо нам тети Веры, сами управимся. Правда, Валерка?
        -Что ты, Виктор? Мне, конечно, жаль старенькую тетю Веру, она еще слабая, но как же без взрослых? - возразила директор.
        -Сами управимся, Нелли Ивановна, - повторил Витька. - Не маленькие, не беспокойтесь.
        Тетя Вера открыла замок, освободила одно из колес тележки от цепи. Витька помнил эту старую тележку. Колеса ее были выше ребят. Раньше дядя Ваня, истопник школы, укладывал на нее гору наколотых дров и подвозил их от сарая до входной двери школы. Иногда он подрабатывал на ней: перевозил мебель соседей или учителей. Тележку трудно было сдвинуть с места, но катилась она легко.
        Ребята положили на тележку кастрюли, мешки, ящики и двинулись по булыжной мостовой своей улицы.
        -Слышь, Витька, может, мне все же пойти с вами? - крикнула вдогонку тетя Вера.
        Но Витька только отмахнулся.
        -Ну, тогда с Богом. - Женщина остановилась и перекрестила ребят в дорогу. - Накладные не потеряйте!
        …Обстрел застал ребят на обратном пути. Один из снарядов разорвался на каменном парапете Обводного канала. Осколки металла и гранита долетели и до ребят. Звякнула большая кастрюля, заполненная лярдом, а на мешках с чечевицей образовались дырки, через которые потекли ручейки зерен. Что-то резко, словно гвоздь, ударило Витьке в икру левой ноги. Он едва устоял, но опираться на ногу не мог и потому запрыгал на одной ноге вслед за катящейся по инерции тележкой.
        Валерка отстал. Виктор оглянулся и увидел, что тот обеими руками держится за голову. Прямо через переносицу со лба текла струйка крови, а кепка, сбитая осколком, валялась в стороне. Валерка не плакал, но скорчился и сильно побледнел.
        Витька наконец остановил тележку, наклонил ее вниз и сел на перекладину.
        -Ты что, ранен? - испуганно спросил он Валерку.
        -Прямо по башке, - ответил приятель и тоже присел рядом.
        -Ну, пусти руку, я посмотрю! - приказал Витька.
        Но Валерка не отпускал:
        -Не надо, а то кровь пойдет сильнее. Поедем в подворотню.
        -А чего там делать? Второй снаряд сюда уже не попадет.
        Второй снаряд действительно взорвался на той стороне канала.
        Виктор осторожно задрал штанину и глянул на ногу. В мякоти сидел кусок гранита величиной с копейку. Сидел так плотно, что не давал вытекать крови.
        -Что делать-то? - спросил он, показывая другу ногу.
        -Выдерни.
        -Может, ты, а? Как-то самому неловко.
        -Я занозу всегда сам себе выдергивал, - сказал Валерка и потянулся к Витькиной ноге.
        Витька съежился, стиснул зубы, закрыл глаза. Он не вскрикнул, когда почувствовал почти такую же резкую боль, как и несколько минут назад.
        -Всё, - сказал Валерка. - Теперь надо завязать: кровища пошла.
        Бинтов у них не было. Валерка оглянулся и пошел в ближайший дом. Его не было долго, и Витька уже стал беспокоиться, не случилось ли что с другом. Но тот наконец вышел из ворот, и не один. Рядом шла женщина с медицинской сумкой, а на голове Валерки, словно тюбетейка, была шапочка, сделанная из бинтов.
        Валерка сказал врачу, когда та предлагала им остаться в медпункте:
        -Тёть, мне однажды лаптой так трахнули по кумполу, что дней десять шапка не налезала. А Витька, когда в лагере нырнул за тонущей девчонкой, так сильно поранился! А это ерунда! Так что мы пойдем.
        Несмотря на уговоры врача, они все-таки потащили тележку сами. Витька шел согнув ногу, стараясь наступать мягко, что довольно трудно удавалось на булыжной мостовой. Он мысленно восхищался другом, который, несмотря на рваную рану на голове, держался здорово.
        На следующий день, подходя к кабинету детдомовского врача для перевязки, ребята услышали разговор, касавшийся их.
        -Нелли Ивановна, - говорила врач, - ведь раны неопасные. Я думаю, не надо докладывать в районо. Ну зачем же вы на свою голову неприятности сваливаете! Никто об этом и не узнает. Мало ли, синяки, ссадины у ребят - естественное состояние. Кулешов три дня назад съехал по перилам лестницы так, что нос превратился в лепешку, даже хрящ сломан. Вы же не докладывали об этом начальству?
        -Нет, Изабелла, это не одно и то же. Ранения при обстрелах и бомбежках мы обязаны докладывать с описанием обстоятельств. Ребят могут спросить, они же не будут обманывать…
        -Слыхал? - шепнул Валерка. - Из-за нас директорше всыпят.
        -Я придумал, - ответил Витька. - После перевязки пойдем к Нелли Ивановне.
        Они выждали, когда из кабинета директора вышли все взрослые. Виктор постучал.
        -A-а, герои труда! - заулыбалась директор. - Как самочувствие? С чем пожаловали?
        Ребята остались стоять у двери.
        -Нелли Ивановна, мы вчера с Валеркой подрались…
        -Что-что? Как это - подрались? Когда же вы успели?
        -Ну, было такое… Так вот, я Валерке нечаянно пробил голову, а он мне покалечил ногу…
        Директор нахмурилась:
        -Это кто же вас научил?
        -А никто, - упрямо заявил Валерка, - мы говорим правду. Никто не видел, как мы дрались. Это было на улице, ну, когда возвращались с продуктами в детдом. Правда, Витька?
        -Тогда, Виктор, может быть, ты кастрюлей с лярдом ударил Валерия по голове? Вон в кастрюле какая дырка! - Нелли Ивановну развеселило упрямство ребят.
        -Нет, она была такая дырявая… Ну, мы пошли, - поспешили отпроситься ребята, предчувствуя другие каверзные вопросы.
        Глава 18
        Запас сухарей увеличивался медленно. Та небольшая долька хлеба, которую они выкраивали ежедневно, усыхала так, что легко умещалась во рту. Витя и Валерка молча глядели на жалкие кусочки, уложенные в кастрюлю, которую они прятали на чердаке. Каждый понимал, что даже пол кастрюли они наберут не раньше, чем через полгода.
        -А сколько их надо? - с отчаянием спросил Валерка. - Эх, если бы еще сухих макарон или чечевицы достать и сахару.
        -Я придумал! - Глаза Виктора сверкнули. - Теперь, когда повариха за колку дров будет предлагать по порции лапши или чечевицы, надо просить невареной. Скажем, что у тебя или у меня объявилась сестра, которая живет на Малой Охте и сильно голодает.
        Уже на следующий день после вранья, глядя, как ребята бережно складывают по горсти чечевицы в общий пакет, повариха так разжалобилась, что стала подсовывать им по маленькому кусочку сахара.
        …Можно было уже уходить на фронт. Оба решили, что запасов продовольствия, чтобы добраться до передовой, хватит. Витька сказал, что лучше уйти к вечеру. За ночь и утро, пока их хватятся, они уже будут далеко.
        Валерка принес из своей квартиры холщовый лагерный рюкзак и противогазную сумку, куда они сложили провиант, бинокль, столовый нож, две ложки, полотенце и ученическую тетрадь с вырезками из газет о мальчишках-фронтовиках и партизанах.
        Весь день оба уединялись, шептались, тихо спорили. В один из таких моментов к ним подошла Эльза.
        -Мальчишки, я пойду с вами, - объявила она. - Сухари у меня есть свои.
        -Куда?! Кто тебе это сказал? - остолбенел Виктор.
        -А я сама догадалась. Вы удираете на фронт. Я слышала, как вы договаривались в бомбоубежище. Если вы меня не возьмете, я сейчас же пойду и расскажу Нелли Ивановне. - Эльза говорила твердо, напористо, и было похоже, что сдержит свое слово.
        Друзья не ожидали такой угрозы. Это был провал.
        -А вот это видела? - Витька со злостью повертел перед носом Эльзы кулаком. - Так отлуплю - на всю жизнь запомнишь!
        -Лупи, хоть сейчас, а я либо пойду с вами, либо расскажу.
        -Дура! Что ты там будешь делать?
        -То же, что и вы!
        -Ребята воюют, ходят в разведку…
        -Буду медсестрой.
        -Тебе сколько лет, медсестра? Таких медсестер не бывает!
        -Столько, сколько и тебе, боец-разведчик! - не унималась девочка.
        -На фронте есть сыны полков, например Павлик Филиппов, Саша Бородулин… - Витька стал перечислять знакомые ему фамилии ребят-счастливчиков. - Слышала? А слышала ты, чтобы были дочери полков? Нет! Ну так вот и сиди себе в детдоме, пока не вырастешь!
        -Ну, тогда я пошла к директору. - Эльза повернулась от ребят.
        -Постой! - Валерка понял, что угрозой Витька может испортить все дело. Он взял Эльзу за рукав. - Понимаешь, втроем, да еще с девчонкой, мы не проберемся. Поймают и вернут. Потом Витька тебе не сказал самое главное: мы хотим найти твоего отца, дать ему твой адрес. Ну подумай, куда он напишет, если тебя нет на месте? Отец будет переживать, может, плакать, понимаешь? - давил он на чувства Эльзы.
        На лице подружки отразилось сомнение. Она внимательно глянула на Витьку:
        -Это правда, Вить?
        -Да, - буркнул тот, разозлившись на себя за то, что не ему, а Валерке удалось, кажется, справиться с этой зловредной девчонкой.
        -Ладно, я останусь. Тогда возьмите мои сухари, ребята. Я буду ждать.
        …Валерка предлагал добираться в Автово, а там до фронта рукой подать. Это было заманчиво. Но Витька рассудил иначе: оттуда и назад вернуть их могут так же просто. Он считал, что лучше всего пробираться в сторону Колпина. Так и порешили.
        Они вышли на опустевший к вечеру Международный проспект. Машины двигались из города, но ни одна из них не остановилась на просьбы ребят. Так, голосуя, они дошли до железнодорожной эстакады, проходящей над проспектом. Здесь дорога была перегорожена мешками с песком, оставляя узкий проезд, в котором несколько красноармейцев проверяли каждую машину: документы, содержание кузова.
        -Гляди, - показал Валерка на контрольный пункт, - вот здесь бы нам и была хана. Хорошо, что не сели в машину. Пошли через насыпь.
        В стороне от проспекта они пересекли железную дорогу, спустились с насыпи по другую сторону и снова вышли к виадуку, под которым медленно продвигалась целая колонна крытых брезентом полуторок. Едва последняя из них отъехала от контрольного пункта, Виктор толкнул друга: «Пошли!»
        Они мигом давно отработанным мальчишечьим приемом на ходу залезли в кузов. Витька успел подумать, что, будь с ними Эльза, они бы не смогли так просто оказаться в машине.
        Колонна двигалась медленно, и холодный ночной воздух пробирал до костей. Ребята приподняли брезент. Там в больших тюках было упаковано что-то мягкое. Немного раздвинув тюки, они улеглись, прижавшись друг к другу. Стало теплее. Медленная езда убаюкивала. Ни один из них не думал, куда их везут, где и когда они высадятся…
        Проснулись ребята не столько от того, что машина остановилась, сколько от громкого возгласа:
        -Гринько! Машины с обмундированием гони к землянке!
        -Может, лучше к бане, взводный? Сразу и переоденем пополнение!
        -Ну, давай к бане - мороки меньше, - согласился взводный.
        Видимо, это касалось машины, где притаились ребята, потому что тотчас полуторка затарахтела, вздрогнула и медленно покатила, покачиваясь на неровностях дороги.
        -Слышал? Есть пополнение, - шепнул Витька. - Может, и нас примут за компанию.
        Валерка неопределенно хмыкнул. Он был не таким решительным, отчего завидовал Витьке и безропотно признавал его своим вожаком. Нет, он не был трусом, но трудно привыкал к новому, особенно сейчас. Это ведь не в чужой сад лезть, как в лагере, а на фронт явиться.
        Машина остановилась, и теперь голосов стало слышно значительно больше, но спокойных, мирно-тихих. Кто-то перемахнул через борт и стал сдергивать брезент. Одновременно загрохотали замки заднего борта и вот, словно в театре после поднятия занавеса, открылась совершенно неожиданная сцена, заставившая всех на мгновение умолкнуть.
        Среди тюков, плотно прижавшись друг к другу, словно птенцы в гнезде, с широко раскрытыми глазами сидели два мальчика.
        -Ба-а! Егоров, ты кого это привез? - произнес высокий сержант, стоящий в окружении трех красноармейцев.
        Тот, кого назвали Егоровым, по всей вероятности шофер машины, появился слева, из-за борта.
        -Тю-у! Как вы сюда попали, чертенята? - в свою очередь, удивился он. - А ну, вылезайте! - Он потянул Валерку за ворот ватника.
        Витька приглашения ждать не стал и спрыгнул сам.
        -Мы к начальнику, то есть к вашему командиру, - неуверенно сказал он.
        -К какому начальнику? Вы кто такие? Откуда? - засыпал ребят вопросами Гринько.
        -Мы из детдома. Хотели… - начал было Валерка.
        Но его перебил старший сержант:
        -Из детдома? Ворюги, значит! Понятно, что вы хотели. - Глаза его сделались злыми, он угрожающе двинулся к ребятам с явным намерением схватить их.
        Но Валерка, которого до сих пор Егоров держал за ворот, юркнул за спину шофера.
        -Мы не ворюги! Нам ничего не надо! - поспешил заверить он.
        Но Егоров и сам преградил дорогу старшему сержанту, став так, чтобы тот не мог ринуться и к Витьке.
        -Потише, Гринько! Сначала надо разобраться. Отведем их к комбату…
        -Чего тут разбираться? Я их брата во как знаю! - Старший сержант провел растопыренными пальцами перед своим лицом. - У меня в Харькове от них спасу нет. Соседи мы по улице, так сад обирают чище саранчи, а то и квартиру, если зазеваешься. Бить их надо! Дай-ка я им покажу, где раки зимуют!
        -Не тронь! - угрожающе предупредил Егоров. - Сказал тебе, отведем к командиру.
        -Ты кто такой, а? Ты на кого голос повышаешь? - разошелся Гринько. - Я здесь командир, понял? Я! А ну, отойди в сторону!
        -Тихо ты! Подумаешь, командир - отставной козы барабанщик! В каптерке у себя командуй! Пошли, - обратился он к ребятам.
        Витька и Валерка поспешили впереди Егорова, оглядываясь на Гринько, который вдогонку показал увесистый кулак и ребятам, и Егорову.
        -Я сам тоже детдомовский, - сказал Егоров. - Из Ярославля. Были и у нас воры, правда, мы их сами отучили. Да их, недетдомовских-то воров, больше. Ну а вы по какому делу?
        Витька почувствовал доброжелательность Егорова и решил рассказать. Но задумался, с чего бы начать, а Егоров истолковал это совсем иначе:
        -Ну, коли тайна, так не надо. Командиру батальона и расскажете. Да вот мы и пришли, - остановился он перед спуском в землянку, - обождите.
        Ребята оглянулись. Вокруг ничего не напоминало фронт: не видно было ни пушек, ни траншей, ни даже проволочных заграждений. Красноармейцы попадались редко и с винтовками за плечами. Правда, стрельба раздавалась, но где-то далеко.
        -Чудно! Какой же это фронт? - удивился Валерка. - В атаку не ходят, «ура» не кричат.
        Виктор и сам ничего не понимал.
        -Проходите, ребята, - приоткрыл дверь Егоров.
        Они несмело перешагнули порог и очутились в небольшой землянке, стены и потолок которой были обшиты горбылем[27 - Г о р б ы л ь - крайняя доска при продольной распилке бревна.], едва сдерживающим напор осыпающейся земли.
        Вокруг дощатого стола к вкопанным кольям были прибиты доски, служащие скамейками. Почти треть землянки занимала железная бочка, приспособленная под печь, от которой исходил жар. Было душно, сыро и пахло прелой осиной. Свет от единственного маленького окна, расположенного на уровне земли, едва освещал на столе карту и телефонный аппарат в деревянном ящике.
        За столом сидели трое военных в расстегнутых гимнастерках и без ремней. Все глянули на ребят.
        -Здрассьте, - сказал Виктор, сдернув с головы кепку.
        -Здрассьте, - точно так же, с присвистом, ответил с улыбкой один из сидящих. - С чем пожаловали?
        Витька решил, что это не комбат, потому что он был меньше всех ростом и очень худой.
        -А кто командир-то? - решил уточнить он.
        -Ну, допустим, я, - доброжелательно ответил мужчина. - Так что вас привело сюда?
        -Мы с Валеркой хотели попасть на фронт.
        И, словно боясь, что его перебьют и последует немедленный отказ, Витька стал быстро говорить все, что могло хоть как-то оказаться убедительным.
        -У нас нет родителей, то есть они погибли. Мы хотим отомстить за них фашистам. Я и Валерка были бойцами отряда самообороны, много погасили «зажигалок», спасали и откапывали людей, умеем обращаться с оружием, знаем винтовку. У нас есть дома немецкий пулемет. Ни я, ни Валерка не боимся бомбежек и обстрелов, даже если снаряды рвутся рядом. У меня есть настоящий бинокль. Валерка мог бы быть связным, разведчиком, носить патроны…
        -А ты? - перебил его военный.
        -Что я? - остановился Витька.
        -Ты кем можешь быть?
        -Я хочу стать танкистом. Но если это нельзя, согласен кем угодно: могу варить кашу, стирать, носить еду красноармейцам или письма. Только возьмите нас, а?! - Последние слова Витька говорил уже с надрывом, едва не плача. - Ведь есть же на фронте такие же ребята, как мы. Вот. - Он быстро выдернул из сумки тетрадь и положил на стол вырезки. - Вот сын полка Саша Бородулин. Он даже с автоматом сфотографирован. Значит, воюет. Ну чем мы с Валеркой хуже? - Витька замолк: выдохся. Но все, что мог, и все, что надо, сказал.
        Наступило молчание.
        -Ты не рассказал, как вы сюда попали, - сказал высокий полноватый мужчина.
        Виктор почувствовал, что есть какая-то надежда, если сразу не выгнали, и теперь уже не спеша, обстоятельно начал рассказывать о том, как они готовились, сушили сухари, как спрятались в машине.
        -Вас ведь разыскивают, ребята. И если мы вас оставим, нас по головке начальство не погладит. И потом, какой это пример для других? Этак все ребята Ленинграда ринутся на фронт. Не армия, а пионерский лагерь получится…
        Витька уже не слушал. Надежды не осталось: решение военных уже было ясным. Больше, кажется, убеждать нечем. Но вдруг он вспомнил еще один довод и перебил военного:
        -Нам надо на фронте найти Пожарова Сергея Яковлевича.
        -Кто он?
        -Это Эльзин отец. У него осталась жива дочь, а он думает, что она погибла. - Витя рассказал историю семьи Пожаровых, о приезде Сергея Яковлевича домой.
        -А что, - обратился командир батальона к высокому военному, - это важно. Займись, Степан Петрович. Через политуправление попытайся найти Пожарова. Ну, а что же делать с вами? - обратился он и к ребятам, и одновременно спрашивая совета у взрослых.
        -Может, пока будем наводить справки о Пожарове, оставим их в батальоне, Николай Иванович? - произнес с сильным нерусским акцентом молчавший до сих пор третий военный. - Все-таки столько рвались ребята на фронт! Я сейчас еду в штаб полка, доложу командиру полка. Думаю, пока мы на доукомплектовании, он не воспротивится.
        -Как, комиссар? - повернулся командир к высокому военному.
        Степан Петрович, глянув на ребят, улыбнулся:
        -Пускай ребята будут вроде как шефы нашего батальона.
        -Егоров! - обратился комбат к молча стоявшему шоферу. - Отведи ребят к Гринько, пусть накормят по-красноармейски, а потом в баню. Под твою ответственность.
        -А что такое «доукомплектование»? Это мы не на фронт приехали? - стал допытываться Витька, едва они вышли из землянки.
        -Почему не на фронт? На фронт, только не на передовую. Наш батальон три дня назад под Колпином сильно раздолбили. Его вывели из окопов, сейчас пополняют за счет рабочих Ленинграда. А линия фронта, вон она, в двух километрах. - Шофер неопределенно кивнул в сторону.
        -Где? - уточнил Витька.
        Егоров внимательно глянул на Виктора, даже остановился:
        -Э, парень, не хочешь ли ты смыться туда? Слышал, комбат сказал: «Под твою ответственность»? Ты так подведешь меня под трибунал.
        -Не, дядя Егоров. Это я просто так. - Витька помолчал и добавил: - А может, с вами сходить посмотреть, а?
        -«Сходить»? Туда ползти надо, понял! Вон гляди: это парк, а дальше - голое поле. В конце - окопы. Всё как на ладони. Немцы собаку не пропустят, чтобы не обстрелять. Пищу бойцам ночью волоком тащим. Так они периодически выстреливают осветительные ракеты и, что заметят, тотчас поливают огнем. Сегодня суббота, потому затишье, еще завтра так будет. А с понедельника начнется ад кромешный.
        -А мы к артобстрелу привычные! - похвалился Валерка.
        -Это вы там привычные, где дома, бомбоубежища и на улицу может упасть один-два снаряда, а когда они лупят сосредоточенным огнем, не очень привыкается.
        Они вернулись к той землянке, где встретились с Гринько.
        -Дядя Егоров, а может, мы перекусим своим пайком? Во, у нас есть сухари, сахар, чтобы не ходить к Гринько.
        -Не трусь! - весело подмигнул Егоров. - Ба-а, да я даже не знаю, как вас зовут! Нехорошо, в армии так не полагается.
        Ребята назвались.
        -Леонтий! - крикнул Егоров, приоткрыв дверь землянки. - Комбат приказал представителей шефского детского дома Виктора Стогова и Валерия Спичкина принять по всем правилам гостеприимства, накормить, помыть и поставить на котловое довольствие. Вот так-то! - Он с улыбочкой сделал акценты на глаголах, определявших приказание.
        -Я тебе не Леонтий, понял? А товарищ старший сержант. Запомни: за то, что ты при молодых красноармейцах назвал меня козой, я тебе не прощу, - раздался злой голос Гринько.
        -Успокойся, не козой, а только барабанщиком козы. Здесь, брат, есть разница. А вообще-то знай я раньше, что ты такой детоненавистник, не стал бы тебя, раненного, тащить с поля боя.
        Старший сержант Гринько вышел из землянки. Когда увидел ребят, понял, что они все слышали и обернулся к Егорову:
        -Пакостный ты, Семен, как хорек! Но раз комбат приказал, я выполню. Заходите, бойцы, в землянку.
        Гринько сидел за столом, пока ребята уплетали пшенную кашу с мясом, хотя мог и уйти. Какая-то непонятная сила удерживала его рядом с детьми. Это было совсем непохоже на то, когда он еще до войны сидел в засаде с палкой, подкарауливая детдомовских любителей полакомиться чужими фруктами. Вслед за вспышкой прежнего гнева, за которую он теперь сам казнился, вдруг необъяснимо нахлынул приступ жалости к этим изголодавшимся мальчишкам, с жадностью царапающим железными ложками по опустевшим котелкам.
        Он сам себя не узнавал. Никогда не думал, что можно так вот вмиг круто измениться, потому что считал себя по натуре жестким и принципиальным. «Наверное, война так влияет, - подумал он. - Вот она штука-то какая! Надо загладить вину перед ребятами, а то ведь я, как мой цепной пес Хвылька, накинулся на них».
        Такой вкусной и сытной еды ребята не пробовали с начала войны. Поэтому обед занял считаные минуты.
        -Еще хотите? - спросил боец-повар.
        -Не, - поторопился отказаться Витька. Он чувствовал себя неловко из-за того, что рядом сидит Гринько и, наверное, считает их обжорами и дармоедами. - Давайте мы помоем котелки, - предложил он повару.
        -Ладно уж, спасибо, не надо, - улыбнулся тот. - Все ж гости вы.
        -Может, чем помочь надо? - Теперь Витька обратился к Гринько.
        -A-а, чем вы поможете! - махнул рукой старший сержант, но в голосе уже не было прежней озлобленности. - Хотя пошли, будете нарезать мыло и раздавать бойцам.
        К вечеру, когда Егоров заглянул в землянку к Гринько, ребята уже трудились над противогазами, пришивая на сумки фанерные бирки с фамилиями, написанными химическим карандашом.
        -Леонтий, хватит эксплуатировать ребятишек, давай я заберу их в хозвзвод на ночевку.
        Но Гринько воспротивился, сказав, что хлопчики ночевать останутся здесь.
        Вопреки предположению Егорова, немцы в полночь устроили мощную канонаду, длившуюся, правда, недолго. Снаряды падали где-то совсем рядом, потому что землянка сильно вздрагивала, а с потолка падали комочки земли.
        Витька подумал, что в городе, внутри каменных домов, действительно, это не так страшно. В мечтах о фронте ни бомбежки, ни артобстрелы не предусматривались.
        «А Гринько тоже вздрагивает», - подумал Витька. Очень хотелось, чтобы сержант вздрагивал…
        -Не страшно? - между разрывами в темноте спросил Гринько.
        -Нет, - нарочито смело ответил Витька.
        -В Ленинграде бывает и хуже, - добавил Валерка.
        -Дядя Гринько, а вам не страшно? - робко задал вопрос Витька.
        -Страшно. А что делать? Вся надежда на землянку.
        Утром обнаружилось, что несколько снарядов разорвались в расположении батальона. Есть раненые и даже убитые.
        -Вот вам и фронт, братцы-кролики, - подытожил Гринько. - Егоров ранен. Не сильно, - успокоил он, увидев испуг в глазах ребят, и с гордостью добавил: - Хорошо, что я вас не пустил к нему в хозвзвод!
        Дел у ребят оказалось не так уж мало. После завтрака они перекрасили две грузовые машины под камуфляж желтой и зеленой краской, рассортировали почту, развесили на деревьях провода, порванные ночным обстрелом.
        Самым интересным оказалось задание набивать патронные диски для ручных пулеметов. Сначала Леонтий Гринько показал, как это делается, потом немного понаблюдал за ребятами и ушел по своим делам. Это было полное доверие, и поэтому, когда Валерка заикнулся о том, чтобы взять по пригоршне патронов, «во сколько их», указав на ящик, Витька, несмотря на соблазн, отказался.
        К вечеру пришел посыльный и передал приказание комбата сопроводить ребят к нему.
        Теперь они пошли уже вместе с Леонтием. Судя по тому, как тот сосредоточенно молчал, когда слушал приказ комбата, Виктор насторожился из-за недоброго предчувствия.
        Комбата не было. Гринько доложил уже знакомому ребятам Степану Петровичу, который, как они уже знали, был адъютантом командира батальона.
        -Ну, беглецы, не надоело вам у нас? - встретил он их с улыбкой.
        -Не, здесь интересно. Мы помогаем, - ответил Витька.
        -И то правда, товарищ капитан, ребята нам не в тягость: все время в деле, - подтвердил Гринько.
        -Вы уж готовы оставить их, Гринько? - удивился адъютант. - А нам сделали серьезное замечание, что не отправили их тотчас. Только поиск отца девочки и смягчил нашу вину. Так вот, мы навели справки: Пожаров Сергей Яковлевич откомандирован на Ладогу в качестве специалиста по укладке электрокабеля под водой. Старший дивизионный комиссар сказал, что скоро уточнят его адрес и направят данные в ваш детский дом. Обещали сделать это срочно. Поэтому можете завтра же обрадовать его дочку.
        -Как - завтра? Нас отправляют обратно? - уныло спросил Витька.
        -Да, ребята, и мы тоже снимаемся.
        Глава 19
        Рано утром загрохотала артиллерия. Теперь уже своя. Оказывается, ее позиции были совсем рядом, в каких-то сотнях метров. Хорошо замаскированные под деревья, задранные стволы обнаруживались только по вылетавшему пламени. Витьке стало обидно, что он не мог разглядеть их раньше и сходить на огневую позицию.
        Пригибаясь при каждом выстреле, ребята помчались к орудиям. Никем не замеченные, они остановились совсем близко и стали наблюдать четкую, слаженную, но тяжелую работу артиллеристов ближайшего орудия.
        Два громадного роста красноармейца ловко подхватывали снаряд из ящика, и пока они, сделав несколько шагов, приближались к пушке, третий, быстро вращая маховик, опускал ствол и открывал казённик, из которого вываливалась дымящаяся гильза. Еще мгновение - и новый снаряд оказывался в стволе. Захлопывался затвор, и ствол устремлялся вверх, нацеливаясь на далекий, невидимый вражеский объект. Раздавался выстрел, и все повторялось сначала.
        При каждой операции артиллеристы выкрикивали команды, разобрать которые, казалось, просто невозможно.
        «Эх, дернуть бы хоть разок за тот короткий рычаг, которым наводчик выпускает снаряд по фашистам! - мечтательно подумал Витька, - на всю жизнь можно запомнить».
        С прекращением огня артиллеристы в изнеможении опустились на станину лафета, расстегивая гимнастерки и ремни.
        Сзади раздался знакомый голос Гринько:
        -Ах вы, сорванцы! Я так и знал, что вас сюда потянет. Там уж все готово к отъезду. Пошли.
        В ельнике, который находился по другую сторону дороги, чуть выглядывая, стояло с десяток грузовых автомобилей. Здесь хозяйничали в основном женщины в красноармейской форме с медицинскими сумками через плечо.
        -В машинах раненые после вчерашнего артналета фашистов. В Ленинград повезут. Вот с ними и поедете, - на ходу говорил Гринько.
        Он остановился возле одной из машин:
        -Шувалов, военврач сказал тебе, что в кузове поедут вот эти два мальчика?
        -Да пусть хоть десять, мне все одно. - Шофер лениво укладывал в вещевой мешок свои немудреные солдатские пожитки, среди которых яркой красной отделкой и никелем выделялась губная гармошка.
        Гринько внимательно посмотрел на нее, потом на Шувалова.
        -А ну, сыграй что-нибудь, - ткнул он пальцем в гармошку.
        -Я?! - удивился шофер. - Да я и не умею. Вот как отобрал у фрица под Нарвой в прошлом году, так и вожу. Все недосуг научиться.
        -Значит, и не осилишь, факт. Ни к чему она тебе. Давай сюда. У меня одна есть, а нужно две.
        -Как это - давай? - возмутился Шувалов. - Нет! Я маленько уже начал пиликать. К тому же это у меня единственный трофей.
        -Трофей? Ты же отобрал у пленного. А это знаешь как называется? Нет? Лучше тебе и не знать. Давай по-хорошему. - Гринько тучей навис над тщедушным шофером. - Чтоб успокоить твою нечестную совесть, возьми в обмен, это тоже трофей, только взят в разведке. - С этими словами он вынул из кармана складной охотничий нож, красиво отделанный белой костью.
        Теперь уж Гринько, не спрашивая, выхватил гармонику из нетвердых рук Шувалова и повернулся к ребятам:
        -На тебе, Валерка, держи. Это память о фронте. А ты, Стогов, быстро смотайся ко мне в землянку. Там, в боковом кармане шинели, что висит слева на стене, еще одна гармоника. Та - тебе. Ну, давай мигом…
        -Дядя Гринько, как вам писать? - уже из кузова спохватился Витька, когда машины выстроились на дороге.
        Старший сержант быстро пошарил в кармане гимнастерки, вытащил треугольник письма, оторвал от него клочок и кинул в кузов:
        -Вот адрес! Полевая почта!
        В машине на густо наваленных лапах ельника находилось трое раненых, один из которых, с повязкой через плечо, сидел на корточках, держась одной рукой за борт кузова. Лежать он не мог, поэтому медсестра просила ребят помочь ему, если устанет так сидеть. Двое других лежали на носилках, укрытые синими фланелевыми одеялами. Наверное, они были ранены в ноги, потому что около каждого рядом находилось по паре костылей.
        Виктор приподнялся в кузове и увидел на крышах кабин грузовиков нарисованные на белом круге красные кресты.
        -Зачем это? - спросил он у шофера.
        -Да чтоб немецким летчикам лучше прицеливаться! - с налетом горькой иронии ответил тот.
        -Вообще-то, - грустно сказала медсестра, - по международному соглашению на всех санитарных транспортных средствах наносится такой знак, чтобы предотвратить их умышленное поражение… А гитлеровцы обстреливают.
        Когда колонна выстраивалась, ребята услышали, что в их машине раненые средней тяжести. А тяжелораненых везли на передних грузовиках. Наверное, поэтому колонна шла очень медленно.
        Вначале ребята, высунувшись из кузова, глядели по сторонам, но потом стало скучно, и они улеглись вдоль свободного борта, рядом с носилками. Так ехать было приятнее. Синее, по-мирному чистое небо и тишина, если не считать кряхтенья старой полуторки.
        Виктор представил себе, что они плывут по бескрайнему морю, на легкой зыби которого покачивается и поскрипывает их баркас… Хотя он никогда не видел моря и ни разу не был ни на баркасе, ни на пароходе, он хотел поделиться своими впечатлениями с Валеркой, но когда повернул голову к другу, увидел, что тот спит. Витька продолжал мечтать и не заметил, как заснул сам.
        Ребят разбудил стук пулемета. Машина резко рванулась в сторону. Первое, что увидел Витька, - это громадная тень самолета, пролетевшего над их головами. Через секунду их обстрелял другой атаковавший самолет. Машина стала опрокидываться. Одновременно с душераздирающими криками, раздавшимися в кузове, все они попадали на землю.
        Витька откатился далеко в сторону. Он ушибся, но не сильно, встал на колени и оглянулся. В канаве на боку лежал их грузовик. Из-под груды еловых лап выползал один из раненых. Другой лежал неподвижно совсем рядом. Не видно было третьего раненого и Валерки.
        В начале колонны полыхала полуторка. Еще одна, как и их грузовик, опрокинулась в канаву, остальные беспорядочно стояли на дороге. Раздавались крики о помощи и команды медперсонала. Витька вскочил и ринулся к машине.
        -Валерка! - крикнул он.
        В это время над дорогой в плотном строю снова промчались фашистские стервятники, поливая перед собой пулеметным огнем.
        -Гады-ы! - что есть мочи закричала вслед удалявшимся самолетам медсестра. Обхватив голову руками, она медленно осела и повалилась на бок.
        Еще одна машина занялась огнем.
        Виктор не лег на землю, не спрятался, но это не от храбрости. Он никогда не видел раньше так низко летящие вражеские самолеты. Отчетливо были видны стреляющие пулеметы, желтые номера, свастика и кресты на фюзеляже. Мальчик проводил их взглядом, пока они не скрылись за стеной леса, справа от дороги, и вспомнил разговор между шофером и медсестрой о международном соглашении.
        Витька начал разгребать еловые ветки, освобождая раненого. Затем увидел носилки и под ними серую стеганку Валерки. Он освободил лежащего на животе друга, перевернул его лицом вверх. На Валерке не было ни царапинки, но глаза он не открывал.
        Виктор оглянулся. Кругом суетились люди: шоферы, медсестры, санитары, врачи. Возле соседней машины хлопотала над раненым медсестра.
        Витька помчался к ней.
        -Тёть, там Валерка, друг, без движения!
        Девушка подняла на него глаза. По бледному, испуганному лицу догадалась, какое это несчастье для мальчика.
        -На, закончи перевязку, - скомандовала она ему и побежала к перевернутой машине.
        Витька дрожащими руками стал осторожно наматывать оставшийся кусок бинта вокруг предплечья красноармейца, у которого левая нога уже была прибинтована к двум дощечкам. Спресованный бинт не хотел разматываться, его края затягивались отдельными нитками, из-за чего он скручивался в веревку. А ведь когда-то, на занятиях в жэке, все получалось быстро и ловко.
        -Ладно, малец, довольно крутить. Отрывай и завязывай, - сказал раненый.
        Витька попытался разорвать бинт, но сил не хватало. Тогда он схватил его зубами и с остервенением стал разрывать.
        Управившись с перевязкой, Виктор кинулся к своей машине. Валерка был жив. Бледный, беспомощный, он сидел, привалившись к краю канавы.
        Витька наклонился над ним:
        -Ну, ты что? Куда тебя долбануло?
        -Чего? - тихо переспросил Валерка.
        -Я спрашиваю: куда тебя долбануло? - громко повторил Витька.
        -Ты чего говоришь? - опять переспросил друг.
        -Ты чего, оглох, что ли? - заорал Витька. И вдруг по недоуменному выражению Валеркиного лица догадался, что друг контужен и действительно оглох.
        -В ушах какой-то шум, - подтвердил Валерка его догадку.
        -Пройдет! - что есть мочи заорал Витька.
        Он хотел приободрить друга любимой материной поговоркой: «До свадьбы заживет», но кричать ее во всю глотку в такой обстановке показалось неудобным.
        Через час начали грузиться в оставшиеся машины. Теперь в кузов размещали не по два-три человека, а сколько можно было вместить. Валерку, как контуженого, брали, а Витьке, двум медсестрам и пожилому санитару места не хватало. Им предложили ехать в кузове, заполненном убитыми. Санитар, вздохнув, залез в машину и примостился между погибшими.
        Валерка, видя, что его друг остается, попросился тоже остаться. Медсестра возразила, но вмешался военврач.
        -Ничего с ним не сделается! Молодой, выдержит. Кроме того, Нина и Вероника пойдут с ними, в случае чего, помогут. Давай, парень, слезай! - скомандовал он Валерке.
        …Добрались они до детдома довольно быстро и с таким шиком, о котором можно было только мечтать. Этим ребята были обязаны двум обаятельным медсестрам. Почти все водители попутного транспорта сами останавливались, предлагая им свои услуги.
        Первой остановилась «эмка». Но в ней сидели четверо военных. Старший из них, с двумя шпалами в петличках, соглашался взять девушек, но те бросить мальчишек отказались.
        Получил отказ и шофер грузовика, доверху наполненного железными бочками с бензином.
        Следующей остановилась бронемашина. Она обогнала их, прижав к обочине, и затормозила в десятке метров. Лязгнула стальная маленькая дверь, и из нее выскочил молоденький лейтенант. Широко улыбаясь, он элегантным жестом показал на дверцу:
        -Прошу. Комфорт незначительный, но безопасность и быстроту гарантирую.
        Девушки заглянули внутрь, и та, что звалась Вероникой, воскликнула:
        -Какой ужас! Как в пароходной кочегарке - душно, темно и, должно быть, грохот неимоверный. С нами два мальчика, один из них контужен, ему нельзя ехать в таких условиях.
        -Почему нельзя? Можно, - вмешался Витька, мгновенно сообразив, какое впечатление можно произвести, если подъехать к детдому на настоящей бронемашине. Он ждал согласия Валерки и пытливо глянул на друга: - Правда, Валерка?
        Но тот безучастно, тусклыми глазами, непонимающе глядел на Веронику. Его мутило.
        -Э, да парню плохо! - спохватилась Вероника и стала открывать санитарную сумку. - Пожалуй, сейчас не до комфорта. Поехали. Можно в вашей мышеловке его уложить? - обратилась она к лейтенанту.
        Витьке очень хотелось, чтобы их приезд был как-то отмечен. Он показал дом, где они должны выйти, и попросил шофера дать длинный сигнал возле подъезда.
        Их действительно заметили. Из окон высунулись не только ребята, но и взрослые. Однако на Нелли Ивановну бронетранспортер не произвел впечатления.
        -Черти полосатые! Заведутся же в нормальном стаде две паршивые овцы - все стадо взбудоражат! Из-за вас потом еще двое хотели сбежать. Едва перехватили. Сколько же это будет продолжаться? Это все ты, негодяй! - указала она на Стогова. - Сдам я тебя в милицию! Пойдешь в колонию для трудновоспитуемых…
        Неизвестно, когда и чем бы кончились эти угрозы, но вдруг Нелли Ивановна замолчала, глядя на Валерку. Тот, бледный как полотно, стал медленно оседать на пол возле стены.
        -Что с ним? - спросила она удивленно.
        -Контужен.
        -Ну что, довоевались, паршивцы! Слава богу, живы!..
        Последнее добавление «слава богу, живы» подбодрило Витьку. Конечно, Нелли Ивановна любит их, жалеет, а стало быть, все кончится одними угрозами.
        И он не ошибся. Директор, как и Эльза, обрадовалась их сообщению о поисках на фронте Сергея Яковлевича Пожарова.
        Поступил приказ срочно подготовить детдом к эвакуации, и Нелли Ивановне было не до Стогова и Спичкина. Последнее сообщение Виктора огорчило ужасно. Огорчение усилилось, когда он стал невольным свидетелем разговора между двумя молоденькими воспитательницами.
        -Если бы я знала, что детдом эвакуируют, я бы отказалась пойти сюда работать, - говорила одна.
        -Я бы тоже, - поддакивала другая. - Когда мне в комитете комсомола вручали путевку в этот детдом, говорили, что эвакуировать больше не будут. Может, здесь какая-то ошибка? Жизнь-то налаживается. Даже первый футбольный матч состоялся. Это что-нибудь да значит? И как можно покинуть Ленинград? Не представляю себе. Нет, эта эвакуация весьма похожа на ошибку.
        -Да, пока они там разберутся в этой ошибке, нас уже выпроводят из Ленинграда…
        Витька был совершенно согласен с воспитательницей. Ему не хотелось стать жертвой чьей-то ошибки, и мысль о новом побеге занозой засела в голове.
        Глава 20
        Возможно, Нелли Ивановна была очень хитрым человеком, разгадавшим мятежные мысли ребят, а может быть, действительно не хватало людей и сил, чтобы в короткие сроки закончить приготовления к эвакуации, только теперь у Стогова и Спичкина, да и у других старших ребят не было свободной минуты.
        Виктор получал задания особой важности, которые, как говорила Нелли Ивановна, можно доверить только мужчине. Он возил какие-то бумаги на Финляндский вокзал, в райсовет и даже в госбанк. Поэтому подготовка к эвакуации и погрузка в вагоны прошли в постоянных заботах, и все реально происходящее мальчик оценил, уже сидя в теплушке под стук колес медленно идущего в сторону Ладожского озера поезда.
        Множество противоречивых мыслей роилось в Витькиной голове: нежелание покинуть родной Ленинград, любопытство перед возможностью увидеть Большую землю, о которой в блокадном городе говорили с благоговением и надеждой; неостывшая тяга сбежать на фронт и опасение снова оказаться возвращенным, только теперь уже в другой детдом, где не будет Валерки, Эльзы, обожающей Витькины «геройства», Нелли Ивановны, строгой, но доброй и всё понимающей.
        Каждая мысль имела свои «за» и столько же «против». «Пожалуйста, прыгай», - говорил он себе. Для этого достаточно оттолкнуться от края двери вагона-товарняка, где он сидит свесив ноги.
        Перед отсутствующим взглядом медленно проплывал чахлый, низкорослый, прерываемый большими полянами болотистый лес. Вдоль невысокой железнодорожной насыпи, подступая к ней почти вплотную, тянулась полоса ржавой воды, из которой изредка торчали ящики, примусы, шелковые абажуры, бутылки, стеклянные банки, тряпки, обрывки газет…
        Витя вспомнил, что где-то здесь зимой замерзла Клавдия Петровна, и ему совсем не хотелось оказаться одному в этом глухом негостеприимном месте.
        Вскоре мелькнули первые признаки человеческого жилья: какие-то сараи, низко натянутый брезент у дома, дорога, покрытая древесными кругляками.
        Поезд пошел тише и на повороте наконец остановился. Перед глазами раскрылось безграничное пространство неспокойной воды.
        Виктор поднялся на ноги и завороженно глядел на это чудо. Оно чем-то напоминало громадное пшеничное поле. Наверное, непрекращающимся движением, но только иначе расцвеченное, богаче красками - от ослепительно зеркальных бликов до густой черноты.
        Послышалась команда:
        -Выгружайтесь поскорее! Дети двадцать первого детдома, быстрее вперед, на пирс!
        Виктор вместе со старшими ребятами своего вагона начали высаживать малышей, передавая их из рук в руки. Отдав последнего, он с высоты пересчитал «своих» десять пар и спрыгнул на землю. Слабых и совсем маленьких старшие взяли на руки, а остальным он скомандовал:
        -А ну, сопляки, за мной! Валерка, смотри сзади, чтоб не растерять их!
        Они догнали группу девочек, которых вела Эльза.
        -У нас одна малышка умирает, - тихо сказала она, - ее несет женщина эвакопункта. Уже почти не дышит. - Потом помолчала и добавила: - Как ты думаешь, можно найти здесь папу?
        Виктор секунду помедлил, потом решительно повернулся к Валерке:
        -Доведи всех до места. Я сейчас.
        Он кинулся вперед, обгоняя колонну детдомовских ребятишек.
        -Виктор! Виктор, ты куда? - раздавались сзади голоса.
        У первого попавшегося военного в морской форме он спросил, где находится штаб и самый главный начальник.
        -Здесь начальников много, - ответил тот. - Тебе какого нужно: морского, по перевозкам, по эвакуации или по обороне?
        -Ну, того, кто знает, как отыскать нужного человека…
        -Вот те на! Кадровика бы здесь надо, но у нас его, кажется, нет. Да кого ты ищешь? Фамилию назови.
        -Пожаров. Он инженер, здесь по прокладке какого-то кабеля работает…
        -Сергей Яковлевич, что ли? Вот чудак! Что же ты мне морочишь голову какими-то начальниками? Сразу бы так и спрашивал. Это начальник энергоблока. Вон домик, видишь? Там его и ищи. Да кто он тебе будет?
        -Отец! - на бегу крикнул Витька, считая, что этот обман исключает другие вопросы.
        Мальчик рванул дверь домика, остановился, всматриваясь в полутьме плохо освещенного помещения к людям, столпившимся возле стола.
        -Мне бы Сергея Яковлевича Пожарова, - произнес он.
        Мужчины оглянулись на непривычный мальчишечий голос. Потом расступились. За столом сидело несколько военных. Ни в одном из них Виктор не мог узнать Эльзиного отца.
        -Мне нужен Сергей Яковлевич, - громко повторил он.
        -Я - Сергей Яковлевич. Что тебе нужно, мальчик? - отозвался один из них.
        Витька и сейчас не узнал его.
        -Вы - Пожаров? Вы… У вас дочь Эльза, да?
        Мужчина крепко схватился за край стола и медленно приподнялся:
        -Да… Была дочь Эльза… А что?
        -Она здесь, мы эвакуируемся из Ленинграда, детдом… Разве вам не сообщили?
        -Где - здесь? Какой детдом? Кто ты? - Мужчина волновался и потому так же, как мальчик, говорил несвязно.
        -Я - Витька Стогов, ну помните пионерлагерь в Сиверской? - Теперь мальчик по голосу признал Сергея Яковлевича. - Мы на пристани, только что приехали. Идемте быстрее, а то Нелли Ивановна будет ругать, что я опять удрал. - Он подскочил к мужчине, схватил его за рукав и потащил к двери.
        Пожаров, не сопротивляясь, еще не веря в чудо, послушно поднялся и кинулся вслед за мальчиком.
        -Эльза жива! Вам сказали тогда неправду. То есть там, в квартире, тетя не знала, что Эльза в детдоме. Ну, бежим же быстрее!
        Словно боясь, что Витька может исчезнуть, а вместе с ним исчезнет затеплившаяся надежда, Пожаров бежал рядом, не отпуская руку мальчика.
        Вот и пирс.
        -Вон, видите, в серой кофте, наклонилась над малышом? Это Эльза, - показал Витька свободной рукой и почувствовал, как другую его руку до боли сдавили крепкие мужские пальцы. - Эльза! - что есть мочи крикнул он.
        Девочка выпрямилась и внимательно глянула в их сторону. Она тотчас догадалась, что рядом с Витькой стоит самый близкий, самый дорогой ей человек - отец.
        Эльза бросилась вперед, и, будь расстояние чуть больше, сил, вложенных в это движение, оказалось бы недостаточно, чтобы удержаться на ногах. Падая, она повисла на руках отца.
        -Па, па, неужели это ты?! Папочка, милый, дорогой… - Эльза уткнулась лицом в плечо отца, но ноги ее подкосились, и она потеряла сознание.
        Но отец еще не понял этого. Он крепко прижимал расслабленное худенькое тельце дочери к груди.
        -Эльза, дочка! Ты жива! Это чудо! - восклицал он. И, только попытавшись поцеловать ее лицо, увидел, что она без сознания.
        Пожаров подхватил обмякшее тело дочери на руки и, видимо, сам не в силах больше держаться на ногах, опустился на корточки. Он что-то говорил, одновременно целовал ее руки и волосы, но речь его была бессвязной, прерываемая частыми и глубокими всхлипываниями.
        Подбежала доктор, стала приводить девочку в чувство, поднося ватку с нашатырным спиртом к лицу Эльзы.
        В обступившей их толпе плакали все: и взрослые, и дети. Плакали тихо, как плачут, радуясь чужому счастью.
        По Витькиным щекам тоже бежали слезы. Но в то же время он был удивлен, увидев впервые, как плачет большой, сильный мужчина. Сейчас он острее, чем всегда, почувствовал огромную обиду от того, что отца у него нет.
        Объявили о посадке на пароход. Нелли Ивановна попросила Пожарова помочь детдомовцам и этим самым продлила встречу отца с дочерью.
        По хлипкому дощатому, качающемуся вместе с пароходом трапу, обгоняя и толкаясь, люди устремились на пароход. Матросы далеко не молодого возраста, стоящие в начале трапа, не могли регулировать поток толпы. Охрипшими голосами они кричали что-то, помогая пассажирам удержаться от падения в воду.
        Чудом пробравшаяся на пароход Нелли Ивановна во всю мочь пыталась перекричать людской гомон, крики команды экипажа, шум волн:
        -Вероника Петровна! Не медлите, ведите своих ребят! Что вы, ей-богу! Товарищ матрос, помогите ввести сначала ребят! Это же учреждение, детдом! Боже, я уже не пойму, где наши, а где чужие!
        Но вот, заглушая всеобщий шум, раздались два густых басовитых гудка, и едва испуганные пассажиры приумолкли, как сверху через мегафон раздалась команда:
        -Прекратить посадку! Убрать сходни! Отдать швартовы! Граждане! Сейчас следом за нами начнется посадка на пароход «Чапаев». Все успеете. Все сегодня встретитесь в Кабоне![28 - К а б о н а - село на берегу Ладожского озера.]
        Витька стоял у борта между Эльзой и Валеркой.
        Под неумолкавшие прощальные крики пароход отвалил от причала, и потянулся за кормой вспененный след тяжелой серо-синей неприветливой воды. Детдомовцев ждала тревожная неизвестность поиска нового пристанища на Большой земле. Позади остались безмятежное довоенное детство и суровая действительность голодной блокады.
        Эпилог
        До отлета в Ленинград на сороковую годовщину детского дома оставался час. Виктор Павлович Стогов решил, что нелишне будет подкрепиться здесь, в Москве. По опыту знал: на подобных встречах до еды дело доходит только к ночи, а у него язва, проклятое наследие блокады, которая требует режима. Он направился в буфет аэропорта, единственным украшением которого был красивый плакат: «Хлеб - наше богатство! Береги его!» Словно в насмешку, на неубранных столах валялись надкусанные, надломленные круглые дорожные булочки.
        «Какое кощунство! Дикость и невоспитанность!» Мысли, одна другой злее, мутили разум. Он подошел к свободному месту круглого высокого столика, возле которого две девчушки допивали кефир, заедая такими же булочками.
        -Маринка, доедай! Сейчас подойдет папа - будет тебе на орехи! - сказала та, что была постарше.
        -Что вы ее принуждаете, почти все не доедают, - с горькой иронией заметил Виктор Павлович.
        -Вы, наверное, плохо знаете, что такое ленинградская блокада, - с явной обидой заметила старшая. - А я знаю: папа мой - блокадник. Да вот и он. - Она кивнула в сторону приближающегося к ним пожилого седого человека.
        Узнать его, даже через десятки лет, было несложно. Такого вздернутого носа на Воронежской улице да, пожалуй, и во всем Ленинграде не имел никто. Из-за этого Гешу во дворе звали Мопсик.
        С Гешей они жили в далеком сибирском селе, куда был эвакуирован детский дом, и расстались в 1945 году. Там с курносым мальчишкой произошел случаи, едва не кончившийся для него трагически.
        Из кухни пропала пачка сахара. В отсутствие ребят воспитательница Аля Громова нашла сахар в мешке под матрацем у Геши. Когда ребята вернулись с работы, она подозвала всех к столу, подняла Гешин мешок, вытащила из него сахар и высыпала все остальное на стол, да так небрежно, что несколько кусочков хлеба упали.
        Геша бросился собирать упавшие на пол куски, положил на стол, сгреб все в охапку и накрыл грудью. Это длилось секунды, потом он выпрямился и пулей вылетел на улицу.
        Молчание нарушила сама же Аля:
        -Ой, ребята, я сделала что-то не так. Что вы стоите?! Догоните его! - и помчалась к двери.
        Геши нигде не было. Оглядели сеновал, чердак дома, даже заглянули в туалеты. Поиски на огороде тоже ничего не дали. Нелли Ивановна сказала, чтобы все цепью двинулись к реке, осматривая каждый куст.
        -Если что с ним случится, я утоплюсь! - воскликнула Аля и зарыдала, опускаясь на землю у кромки воды.
        Прибежали Витька с Валеркой. Они уходили к большой заводи, где прятали плот, на котором перебирались через реку в тайгу за кедровыми шишками.
        -Он там, - уверенно сказал Виктор Нелли Ивановне и показал в сторону противоположного берега.
        -Почему ты так решил? И как он мог так быстро там оказаться? - спросила директор.
        -На нашем плоту. На песке следы его ботинок, - объяснил Витя.
        -На каком плоту? Что ты еще выдумал?
        -Я не выдумал. Валерка подтвердит. У нас есть плот. Мы побежим к мельнице, там есть лодка, поплывем на ту сторону.
        -Нет. Поплывем отсюда. Я с вами. Не хватало еще вам потеряться!
        Плот нашли в осоке.
        -Стойте возле лодки, - предупредил Витя Нелли Ивановну. - Валерка, за мной! - Он низко наклонился к траве, рассматривая след.
        Тропинка уходила все дальше от берега, а Геши не было видно.
        «Вот дурак, - мысленно ругал его Стогов, - куда попер! Неужели к Медвежьей горе? Там же болото».
        Ребята прибавили шагу.
        Гешу они заметили сразу, едва вышли к болоту, отделявшему тайгу от Медвежьей горы.
        Как заяц при наводнении, Геша сидел на самом верху коряги и не двигался. Один вернуться он бы не смог.
        -Гешка! - крикнул Виктор.
        Тот обернулся и заплакал.
        -Ну что ты слюни распустил, как баба! Валяй сюда! Подумаешь, беда какая! Наплюй! Нелли Ивановна за тебя!
        После этого случая был педсовет, на который впервые пригласили и старших ребят. Директор сказала, что это урок правды и ребята должны знать всё.
        -Вчера ко мне пришла девочка, - начала Нелли Ивановна, - со слезами подала чулок, наполненный кусочками черствого хлеба, и говорит: «Я тоже собирала хлеб, но я ничего не воровала. Это то, что оставалось от малышей. Я не хочу, чтобы со мной тоже поступили как с Гешей. Хотела выбросить, но не смогла. Это же хлеб. Не знаю, что с ним делать». Так что же мне делать с девочкой, товарищи? Ну, например, что вам подсказывает, Вероника Петровна, ваше педагогическое чутье?
        -Каюсь, но я тоже сушу свой хлеб иногда, делаю сухарики и храню. Иначе не могу. Может быть, это пройдет… Я удивляюсь, милая Аля, как ты так быстро забыла ужас блокадного голода, - повернулась старая воспитательница к девушке.
        -Так вот, девочке я сказала: «Храни свои кусочки. Только смотри, чтобы они не заплесневели, и, если хочешь, можешь держать их в моем шкафу. Его никто не откроет». И, наверное, эта девочка не единственная, товарищи… - продолжала Нелли Ивановна.
        -Но он украл сахар! - перебил кто-то.
        -Не украл. Я все выяснила. В тот день Геша дежурил по столовой. Вошел в кухню, когда поварихи там не было. На столе увидел пачку сахара. Он никогда не держал в руках такого богатства. Взял, прижал к груди. В это время сзади хлопнула дверь. Он испугался, растерялся и, вместо того чтобы положить пачку, выскочил с ней из кухни, заметался, не зная, что делать. Положил за занавеску, хотел выбрать момент, чтобы отнести на место, несколько раз заглядывал на кухню. Но после пропажи сахара повариха старалась не отлучаться…
        -Так я же не знала всего этого! - попыталась оправдаться Аля.
        -А могла бы и узнать, и, пожалуй, проще, чем я. Довольствуемся довоенной методикой воспитания. Война, голод, блокада, Сибирь… Неужели на нас это не повлияло? Думаю, не так. Что вы скажете по этому поводу, Вероника Петровна?
        -Мы еще долго, а возможно, на всю жизнь останемся под впечатлением блокады, и особенно голода. - Старая воспитательница с трудом поднялась с табуретки. - Вряд ли такое забудется не только взрослыми, но и детьми. Вот у вас в группе уже есть четверо местных ребятишек. Вы заметили, чем они отличаются от наших, ленинградских? - Вероника Петровна глянула на Алю.
        -Ну, менее опрятны, не всегда моют руки… - начала перечислять воспитательница.
        -Да бог с ними, с руками-то! - перебила Вероника Петровна. - Не то, моя милая. Они могут не доесть и даже - что самое ужасное - бросить корку хлеба. Да! Сейчас мне кажется это преступлением. Я думаю - я уверена! - что мерилом воспитанности надо считать отношение человека к хлебу! Хлеб - это жизнь, и мы лучше всех это знаем. Ты, Аленька, не сердись на меня, но в твое дежурство по столовой произошел случай, который, к моему огорчению, остался тобой не замеченным. Помнишь, местный мальчик, Коля Олейчук, за столом ударил пятилетнего Сашу Балтийского? Ударил сильно, железной кружкой прямо в лоб. Это и взрослому больно. Помнишь, когда мы подскочили, подняли плачущего мальчика от стола, ты спросила: «Что он тебе сделал?»
        -Да, помню, - ответила недоумевающая Аля.
        -А что тебе ответил Саша, помнишь?
        -Нет, не помню.
        -Саша сказал: «Он в меня бросил коркой хлеба. А я ему говорю: „Разве можно бросать хлеб?“» Это в пять-то лет!
        Подготовкой к юбилею руководила нестареющая, неугомонная Нелли Ивановна. Несмотря на восьмой десяток, она с завидной энергией ездила к своим бывшим воспитанникам, писала открытки-приглашения, звонила по телефону всем, кто еще был жив. А таких оставалось все меньше.
        -Ребята, - так до сих пор обращалась к своим пятидесятилетним воспитанникам Нелли Ивановна, - один из экспонатов Музея истории Ленинграда связан с нашим детским домом. Я упросила дать его на наш юбилей, чтобы проверить, хорошо ли вы помните свое суровое детство. - С этими словами она развернула большой пакет, в котором оказался фанерный ящик со множеством штемпелей, наклеек и хорошо сохранившимся адресом: «Ленинград, детям блокады».
        Это было осенью 1943 года в Сибири. Воспитатели и ребята ленинградского детского дома вырастили первый урожай овощей, который поражал своим изобилием. Им даже не верилось, что все это выращено их руками, их трудом, поскольку работали на земле они впервые в жизни. Картофеля, моркови и свеклы уродилось намного больше, чем было надо детдому. Тогда у Нелли Ивановны возникла мысль высушить часть овощей и послать в Ленинград для детей детских домов. Ребята ее поддержали.
        Столовая и кухня превратились в фабрику. Овощи мыли, резали и сушили на крышах сараев. «Фабрика» работала даже ночью, менялись только бригады. Ребята нарезали горы моркови, свеклы, репы, петрушки, но ящики с сушеными овощами получились довольно скромными. Все огорчились.
        Но вот однажды утром к крыльцу детдома потянулись местные жители с мешками, наполненными овощами.
        Директор недоумевающе спросила: что это значит?
        -Вы собираете посылку для ленинградских детишек, - объяснила ей одна из женщин. - От души принимай! Ребята у тебя хорошие, деревне не в тягость, так что чем можем, поможем.
        Насушили пять больших ящиков из-под макарон. Теперь это выглядело внушительно.
        Аля красивым почерком стала писать адрес. Но после слова «Ленинград» она остановилась.
        -А кого писать получателем? - обратилась она к обступившим ее воспитателям и ребятам.
        Нелли Ивановна сказала:
        -А чего долго думать? Так и пиши: «Детям блокады!»
        За столом Виктор Павлович Стогов с интересом наблюдал за расшумевшимися воспитанниками и воспитателями родного детдома. Они почти ничем не отличались от обычных людей, за исключением одного: ни перед кем не лежали корка хлеба, недоеденный пирожок или бутерброд. Несмотря на почтенный возраст, все они оставались детьми блокады.
        notes
        Примечания
        1
        И с п а н к а - пилотка с кисточкой.
        2
        М а я л к а - игра, в которой каждый по очереди подкидывает ногой небольшой груз, завернутый в тряпицу.
        3
        Актер С. А. Мартинсон играл в фильме роль композитора Керосинова. Мальчишки прозвали этот персонаж Керосин-Бензин.
        4
        С к и б к а - кусок, ломоть, краюха.
        5
        М П В О - местная противовоздушная оборона.
        6
        Г о с н а р д о м - бывший Народный дом императора Николая II, был открыт в 1900г.
        7
        Б у х т а кабеля - кабель, уложенный в кольцеобразный моток.
        8
        К и л ь - вертикальная часть хвостового оперения самолета.
        9
        П а р и ж с к а я коммуна - революционное правительство Парижа, которое установило самоуправление в городе. Действовало 72 дня - с 18 марта по 28 мая 1871г.
        10
        Г а в р о ш - персонаж романа Виктора Гюго «Отверженные», парижский сорванец, погибший на баррикадах в ходе восстания 1832г.
        11
        С о в и н ф о р м б ю р о - Советское информационное бюро.
        12
        Так с 1918 по 1944г. назывался Невский проспект.
        13
        Речь идет о 1918 годе.
        14
        Л е н г о р и с п о л к о м - Ленинградский городской Исполком Совета депутатов трудящихся.
        15
        О с о а в и а х и м - Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству (1927 -1948).
        16
        П В X О - противовоздушная и химическая оборона.
        17
        Л я р д - торговое название топленого свиного сала.
        18
        Х р я п а - так назывались верхние грубые листья белокочанной капусты.
        19
        П р е с т а в и т ь с я - умереть.
        20
        Д о в а т о р Лев Михайлович (1903 -1941) - генерал-майор, Герой Советского Союза (посмертно). В начале Великой Отечественной войны командовал кавалерийским корпусом. Погиб в бою.
        21
        П е р к а л ь - хлопчатобумажная ткань повышенной прочности из некрученых нитей.
        22
        Р а й з д р а в о т д е л - районный отдел здравоохранения.
        23
        А н а б и о з - состояние живого организма, при котором жизненные процессы настолько замедленны, что отсутствуют все видимые проявления жизни.
        24
        Г и п о т е р м и я - низкая температура тела.
        25
        Г и п о ф у н к ц и я - недостаточная деятельность какого-либо органа, ткани, системы, что может вести к нарушению жизнедеятельности организма.
        26
        П а л е о н т о л о г и я - наука об ископаемых останках животных и растений.
        27
        Г о р б ы л ь - крайняя доска при продольной распилке бревна.
        28
        К а б о н а - село на берегу Ладожского озера.