Великая легенда Рекс Стаут
        «Великая легенда» — исторический роман о Троянской войне, написанный со свойственным создателю Ниро Вулфа остроумием.
        Рекс Стаут
        Великая легенда
        Глава 1
        «Ты — вестник!»
        Я начну повествование, назвав свое имя. Попытка скрыть его была бы тщетной, но, даже окажись она успешной, это все равно не привело бы ни к чему хорошему. Те, кому уже известна моя история, найдут здесь оправдания моих поступков, а остальные познакомятся с новыми друзьями, красивыми женщинами и героями.
        Я — Идей, брат Фегея, сын Дара[1 - Большая часть романа представляет собой вольную трактовку событий, о которых повествует поэма Гомера «Илиада». В пятой песне поэмы упоминаются «Дарес, непорочный священник Гефеста» и его сыновья Фегей и Идей, а также рассказывается о гибели Фегея от руки Диомеда и о том, как Идей бежал с поля боя, бросив тело брата. В поэме неоднократно упомянут Идей, вестник царя Приама. В романе вестник Идей и Идей, сын Дара, — одно и то же лицо, хотя в поэме речь, очевидно, идет о двух разных людях.].
        Хоть я и надеюсь прожить много мирных лет в рощах горы Ида[2 - Горная цепь в Малой Азии, у ее подножия находилась Троя.], но, покуда дышу, никогда не забуду тот кровавый день в поле близ извилистого Симоиса[3 - Река под Троей, приток Скамандра.], который ныне течет мимо развалин Трои[4 - Древний город на северо-западе Малой Азии, известный по греческим мифам так называемого «троянского цикла». Ее руины были обнаружены при раскопках Г. Шлиманом в 1870 г. Согласно мифам, греки десять лет осаждали Трою после похищения троянским царевичем Парисом жены царя Спарты Менелая, Елены.].
        Ахилл, надежда греков, не покидал своего шатра[5 - Сын царя Фтии, Пелея, и морской богини Фетиды, главный герой Троянской войны. Из-за ссоры с царем Агамемноном удалился в свой шатер и несколько месяцев не участвовал в боях.].
        Одиссей[6 - Сын Лаэрта, царь острова Итака, один из героев «Илиады» и герой «Одиссеи» Гомера, прославившийся своей хитростью.] и Аякс[7 - В осаде греками Трои участвовали два Аякса — сын Теламона и сын Оилея. В данном случае речь, очевидно, идет об Аяксе Теламониде — самом могучем после Ахилла из греческих героев, осаждавших Трою.] тоже не появлялись — по слухам, они совещались в шатре Агамемнона[8 - Сын Атрея и брат царя Спарты, Менелая, царь Микен и Аргоса, командовавший греческими войсками под Троей.], главнокомандующего греков. Мы же в Трое отдыхали после утреннего посещения храма Аполлона[9 - В греческой мифологии сын Зевса и Лето, бог солнечного света, который воплощали его золотые стрелы.]. Все было спокойно.
        Незадолго до полудня я вместе с моим другом Киссеем и моим братом Фегеем присоединился к толпе, заполнившей площадь перед Скейскими воротами[10 - Ворота в западной стене Трои.].
        Старый Антенор[11 - Мудрый троянский старец, сторонник прекращения войны и выдачи Елены Менелаю.] по пути на башни остановился поговорить с нами. В тот день ничто не предвещало битвы, и наша беседа касалась лишь незначительных тем.
        Толпа стариков, женщин и детей с беспокойством ожидала дальнейших событий.
        Внезапно среди часовых у ворот началось движение, и толпа насторожилась. Начальник стражи приказал освободить проход. В следующий момент массивные железные створки распахнулись, пропуская царского гонца верхом на взмыленной лошади. Он был покрыт потом и пылью, а на его одежде виднелись пятна крови.
        Натянув поводья, гонец сообщил командиру стражи:
        - Диомед[12 - Сын Тидея, один из участников осады Трои.] выехал в поле на своей колеснице и косит троянцев, как буря — фракийскую[13 - Фракия — область на северо-востоке Греции.] пшеницу! — Он пришпорил коня, хрипло крича: — Дайте дорогу ко дворцу!
        Его слова слышали все, и сразу же раздался гул тысячи голосов. Сжатые кулаки взлетали к небу; отовсюду доносились крики страха и отчаяния. Командир стражи отправил трех гонцов в разные части города на поиски Гектора[14 - Сын Приама и Гекубы, величайший троянский герой.]. Фегей, стоявший рядом со мной, повернулся и со вздохом промолвил:
        - Боюсь, брат мой, великий Зевс[15 - Вгреческой мифологии сын Крона и Реи, царь богов и людей, бог неба, грома и молнии.] гневается на Трою.
        Я пожал плечами. Пускай святоши вроде Фегея страшатся гнева Зевса. Что касается Диомеда, я никогда не был о нем высокого мнения, считая его самым никудышним из всех греческих царей.
        Я высказал это Фегею, и меня услышал старый Антенор.
        - Мальчик, — строго сказал он, ибо тогда мне было всего двадцать два года, — не следует глумиться над великим героем, даже если он грек.
        Я хранил почтительное молчание, так как Антенор был вполне достойным стариком. Но когда вмешался прохожий, воздавая хвалы Диомеду и выражая опасение, что он обратит троянцев в бегство, я не смог сдержаться.
        - Как? — воскликнул я. — Бояться Диомеда? Да кто такой этот Диомед? Слушая эти разговоры, можно подумать, будто он что-то собой представляет! Хотел бы я оказаться сейчас на расстоянии копья от него!
        Меня услышали многие — в том числе старый Антенор.
        - Хвастун! — буркнул он, отвернувшись, и я заметил улыбки на лицах тех, кто стоял рядом с ним.
        Кровь ударила мне в голову.
        - Ты поведешь колесницу, брат? — спросил я у Фегея.
        Он кивнул, понимая, что я имею в виду.
        Спустя десять минут мы вывели нашу колесницу и были готовы ехать на поле.
        Нас окружила разношерстная толпа — одни желали нам удачи и предлагали помощь, другие изрекали мрачные пророчества. Я слышал, как один парень бился об заклад, что ни я, ни Фегей не вернемся живыми, но это вызвало у меня лишь презрительную усмешку.
        Кисеей улыбнулся мне, но, когда он посмотрел на моего брата, в его глазах появилось странное выражение.
        Фегей, всегда жаждущий битвы, занял место возницы. Я вскочил в квадригу, и мы устремились в поле через открытые ворота, слыша крики толпы:
        - Смотрите на Фегея и Идея!
        В их голосах звучало презрение, но меня это не заботило. Мой атеизм был известен всей Трое, а неверие не было популярным на девятом году великой осады.
        Пыль сражения наполнила наши ноздри, затрудняя видимость, как только мы выехали через внешние ворота города. Проехав через задние ряды воинов, мы наконец смогли разобраться в происходящем. Справа и слева кипела битва, а в центре открывалось пространство, охраняемое, как нам показалось, отрядом троянцев. Повинуясь моему указанию, Фегей направил туда нашу колесницу.
        Проезжая мимо воинов, я слышал их предупреждающие крики:
        - Берегитесь Диомеда! В его руке сила Паллады![16 - Афина Паллада — в греческой мифологии дочь Зевса, родившаяся из его головы. Богиня мудрости и отважная воительница.]
        Я презрительно усмехнулся и велел Фегею ехать дальше.
        Слева внезапно появилось облако пыли. Это была колесница, приближающаяся со скоростью ветра. Отовсюду раздавались крики:
        - Диомед!
        Вскоре стали различимыми лошади, возница и сам Диомед. Фегей погнал лошадей, а я держал наготове копье. Мне казалось невероятным, что Диомед попадет в цель с первой попытки, а что до остального — я рассчитывал на быстроту наших коней, которых отец привез из Фракии и которым не было равных во всей Трое. Мы приближались к колеснице грека.
        Неожиданно, к моему удивлению, колесница притормозила, и воин спрыгнул на землю. Он был облачен в сверкающие доспехи и держал в одной руке щит, а в другой дротик. В тот же момент Фегей натянул поводья, держа копье в свободной руке.
        Спешившийся грек шагнул к нам и крикнул:
        - Храбрые троянцы, перед вами Диомед, сын Тидея!
        Его намерение было достаточно очевидным — он хотел, чтобы я тоже сошел с колесницы и встретился с ним пешим. Но, слава богам, я был не так глуп! Если грек настолько опрометчив, тем хуже для него. Я пригнулся за бортом колесницы, готовый атаковать его, как только он метнет свой дротик.
        Но нетерпеливый Фегей мгновенно срезал мой план.
        Этот день, безусловно, стал бы для Диомеда последним, если бы не поспешность моего брата. Привстав с сиденья, он метнул копье в грудь Диомеда.
        Грек отбил копье щитом, пошатнулся, но сразу же восстановил равновесие и отвел назад дротик. Опасаясь, что он целит в меня, я прижался к днищу колесницы. Дротик просвистел в воздухе, и я услышал крик моего брата. Подняв взгляд, я успел увидеть, как Фегей вниз лицом падает на землю с дротиком в груди.
        Когда Фегей упал, я увидел окровавленный наконечник — острие вышло наружу между лопатками.
        Я утверждаю, что мои последующие действия были продиктованы разумом, а те, кто считает иначе, пускай дают советы глупцам, ибо сами являются таковыми. Лошади, лишившись возницы, стали неуправляемыми, а колесница — бесполезной.
        Соскочив наземь, я в два прыжка оказался рядом с Фегеем. При виде его остановившегося взгляда и неподвижного тела я сразу понял, что он мертв.
        Повернувшись, я увидел приближающегося ко мне Диомеда. В слепой ярости бросив в него копье, я пустился наутек. Над головой у меня просвистел дротик, и я услышал бешеный рев Диомеда, но не стал останавливаться, чтобы разобрать слова.
        Все слышали, как говорят, будто Зевс скрыл мое отступление облаком дыма. Можете догадаться, что я думаю о подобном вздоре. Облако в самом деле было, но не дыма, а пыли, взбитой ногами троянцев, напуганных гибелью моего брата и моим вынужденным бегством. Я всегда говорил, что худший недостаток моих соотечественников — привычка улепетывать, как зайцы, при малейшей опасности.
        Пробившись сквозь ряды воинов, я добрался наконец до городских ворот и направился к дворцу, все еще ошеломленный внезапно обрушившимся на меня несчастьем. Я рассчитывал найти у дворца Антенора и возложить на него обязанность сообщить печальные новости Дару — моему отцу. Они были старыми друзьями.
        Но мне не повезло. Миновав Дореонскую площадь и пройдя через мраморные ворота, я внезапно столкнулся с почтенным родителем. При виде меня его лицо прояснилось, и он бросился ко мне, уронив свой посох:
        - Идей! Сын мой! А где Фегей? — Поняв по моему взгляду, что случилась беда, отец разжал объятия и отшатнулся. — Скажи мне, что с моим сыном Фегеем?
        - Он мертв, — напрямик ответил я.
        На мгновение мне показалось, что отец сейчас упадет. Я бросился вперед, чтобы поддержать его, но он уже выпрямился во весь рост своего дрожащего старческого тела.
        - Такова была воля Зевса, — твердым голосом произнес он и быстро добавил, словно пораженный внезапной мыслью: — А тело? Ты привез мне его, Идей?
        Ты не оставил убитого брата?
        Но к этому времени начала собираться толпа, и я, не желая делать наши семейные горести общим достоянием, взял старика за руку и повел к дому, находящемуся неподалеку.
        Сидя в мраморном дворе — гордости моего отца, где мы с Фегеем играли в солнечные дни нашей юности, — я подробно рассказал обо всем. Героическая гибель Фегея заставила старика почти забыть о своем горе и о гневе на меня за то, что я бросил тело брата. Он повторял снова и снова:
        - Фегей пал в бою от руки греческого царя!
        Казалось, будто отец находит успокоение в этой мысли, но было видно, что несчастье состарило его на десять лет. Мы говорили около часа. Я пытался утешить старика, но вся глубина его чувств выразилась в странном требовании, которое он мне предъявил. В нескольких словах оно сводилось к тому, чтобы я снял доспехи и больше не участвовал в сражениях.
        - Неужели, отец, ты советуешь мне играть роль труса? — изумленно спросил я.
        - Ты отлично знаешь, Идей, что сын Дара не может быть трусом. Я всего лишь торговец, хотя и исполняю обязанности жреца, и мои кости трещат от старости, но тем не менее я носил оружие в первые три года осады. Разве не мое копье сразило Амикла? Но сейчас я потерял одного сына и не хочу потерять последнего.
        Царь Приам[17 - Последний царь Трои, отец пятидесяти сыновей и двенадцати дочерей.] с его пятьюдесятью детьми может себе позволить быть расточительным. А кроме того, разве я не слышал, как ты смеешься над этой войной и ее целью? Ты должен радоваться возможности не участвовать в ней.
        - Конечно, эта война с самого начала была нелепой, и мне не хотелось умирать за то, чтобы этот болван Парис[18 - Сын Приама и Гекубы, похитивший жену Менелая, Елену.] мог оставить при себе свою женщину. Но я не стану поступать недостойно, да и как могу я бросить оружие, когда Троя нуждается в каждом воине?
        Отец улыбнулся:
        - Мой умный Идей задает такой глупый вопрос! Сын мой, Троя нуждается не только в тех, кто носит оружие.
        Завтра караван с шелком отправляется во Фтию[19 - Главный город мирмидонян, столица царства Ахилла.].
        - Это не по мне.
        - А как насчет гарнизона у Скейских ворот?
        - Нет. Либо я буду сражаться, либо нет. Полумеры мне не нужны.
        Услышав мой вторичный отказ, отец задумался.
        - А что ты скажешь насчет поста вестника во дворце?
        - Во дворце Приама?
        - Разумеется.
        - Но это невозможно, — возразил я. — Пост занят Ялиссом.
        - А если бы я мог добыть его для тебя?
        - Я бы с радостью его принял.
        - Клянешься Зевсом?
        - Такая клятва для меня ничего не значит.
        - Знаю. — Лицо отца помрачнело. — Отрекаться от богов дурно, сын мой. Но не будем сейчас об этом спорить. Значит, ты обещаешь? О, Идей, я бы не вынес потери моего последнего сына! Этот пост будет твоим.
        Где мой жезл и плащ? Я повидаюсь с Антенором и вернусь через час.
        Отец удалился. Оставшись один, я сел на мраморную скамью и задумался. Мне было нелегко сосредоточиться, так как у меня из головы не выходило распростертое на земле тело убитого брата.
        Впервые для меня стала очевидна вся серьезность девятилетнего противостояния между греками и жителями Троады[20 - Область в Малой Азии вокруг Трои.], которое до сих пор казалось мне нелепой шуткой. Но теперь мой любимый брат Фегей ушел навсегда, а это было более чем прискорбно. Мысли о нем одолевали меня более часа, пока наконец я не заставил себя переключиться на настоящее и подумать о будущем.
        Я не слишком надеялся на успех отцовской затеи.
        Пост вестника уже три года принадлежал Ялиссу, считавшемуся одним из самых любимых сыновей царя Приама. Мне казалось невероятным, что его лишат этой чести по просьбе троянского торговца — пусть даже такого богатого и видного, как мой отец.
        К тому же отца уже удостоили почетной должности жреца Гефеста[21 - Вгреческой мифологии сын Зевса и Геры, бог огня, покровитель кузнечного дела.].
        Что же мне делать? Вернуться к сражениям, к утренним походам в храм и нелепым жертвоприношениям богам, к безнадежному и бесконечному противостоянию? И все из-за того, что Менелай[22 - Сын Атрея, царь Спарты и муж Елены.] не может отказаться от женщины, способной сбежать с молодым повесой вроде Париса!
        Боги Олимпа![23 - Гора в Фессалии, мифическое местопребывание богов.] Кому нужна такая жена? Любой здравомыслящий человек радовался бы, избавившись от нее.
        Я много раз видел Елену[24 - Дочь Леды и Зевса, принявшего облик лебедя, славившаяся своей красотой. Выбрала себе в мужья Менелая, но, соблазненная Парисом, бежала в Трою, что стало причиной войны.] — мы называли ее Елена Троянская, чтобы позлить греков, — в храме, на улице, в коридорах дворца, на Скейских башнях — и никогда не мог понять, что Парис и Менелай в ней нашли. Но у каждого свой вкус.
        Клянусь Зевсом, если бы я не помнил фессалийскую[25 - Фессалия — область на востоке Центральной Греции.] девушку, прекрасную, как Брисеида…[26 - Дочь царя леяегов Брисея. Ахилл захватил ее во время завоевания греками городов, союзных Трое. Агамемнон отобрал ее у Ахилла, что стало причиной ссоры между ними и ухода Ахилла с поля битвы.]
        - Идей, сын мой! Ты — вестник!
        Это был голос моего отца. Он вошел во двор, опираясь на посох и тяжело дыша.
        Я в изумлении вскочил на ноги:
        - О чем ты, отец?
        - Ты — вестник во дворце царя Приама. Я виделся с Антенором, а ты знаешь, каким он пользуется влиянием. Этот пост твой.
        Я уставился на него, не веря своим ушам:
        - А как же Ялисс?
        - Ялисс рад возможности выйти на поле битвы. Все улажено.
        - И когда я должен заступить?
        - Завтра. С появлением колесницы Феба-Аполлона[27 - Феб — культовое имя бога Аполлона. Согласно мифам, он каждое утро выезжает в колеснице на небо, проливая на землю солнечный свет (в других версиях это приписывается богу Солнца Гелиосу).]. Времени мало, сын мой, а сделать предстоит многое. Нужны мантии, расшитые золотом, и много других вещей. Пойдем, Идей, надо торопиться.
        Глава 2
        Елена
        Рано утром, на четвертый день после смерти брата, я обнял отца на прощание, вскочил в позолоченную колесницу и приказал вознице:
        - Вперед!
        Я надолго покидал отчий дом, чтобы занять место во дворце Приама в качестве царского вестника.
        Оглядываясь назад, покуда дом был виден, я не переставал думать о прошлом. Мысль о смерти Фегея сделала расставание еще более тяжким, ведь мой престарелый отец остался в одиночестве. Но я знал, что он не ропщет, ибо, будучи истинным троянцем, ставит честь семьи превыше личного счастья.
        Назначением на пост царского вестника гордилась бы любая семья. Это делало меня приближенным к царю.
        Мои обязанности ничем не отличались от обязанностей вестника в обычном богатом семействе. Все царские пергаменты — гражданские, военные и религиозные — находились на моем попечении. Распоряжения о празднествах и жертвоприношениях, касающиеся семьи царя Приама, должны были передаваться мною жрецам. Все военные приказы также проходили через меня, кроме тех, которые отдавались на поле битвы.
        Мне неоднократно приходилось бывать во дворце, но только сейчас я обратил внимание на все его великолепие. Здание из белого мрамора, сверкающего на солнце, тянулось к небесам, наполняя меня благоговейным восторгом.
        Когда мы проходили мимо стражников со щитами и копьями, стоявших у внешних ворот, они отсалютовали нам. В следующую минуту мы оказались в начале длинного коридора из желтого мрамора, по бокам которого высились колонны из яшмы.
        Пройдя по нему к подножию главной лестницы, также из желтого мрамора, мы поднялись в верхний коридор, приведший нас в зал, где должна была состояться церемония введения в должность.
        Признаюсь, я был немного испуган. Блистательное общество, собравшееся в мою честь во главе с восседавшими на троне царем Приамом и царицей Гекубой[28 - Царица Трои, жена Приама, мать девятнадцати его сыновей и многих дочерей.], само великолепие огромного зала объясняли мое смущение. Массивные мраморные колонны, тянущиеся во всю длину, разделяли помещение на четыре широких ряда. Стены из белого мрамора окаймляли резные украшения из золота. На дальней стене, где находился трон, свисали шелковые занавеси, расшитые золотом и увенчанные балдахином над головами Приама и Гекубы.
        Быстро оглядевшись, я увидел всех знатнейших жителей Трои. По их лицам было легко догадаться, что церемония не доставляет им особого удовольствия.
        Приам к старости стал обнаруживать чрезмерное пристрастие к показной пышности, и хотя они склонялись перед его желаниями и капризами, но не испытывали от них радости.
        Я заметил, что Рез[29 - Фракийский царь, союзник троянцев.], царь фракийцев, недовольно хмурится, а Гектор нетерпеливо вышагивает взад-вперед между двумя исполинскими колоннами. Парис и Гелен[30 - Сын Приама, прорицатель.] украдкой усмехались, несомненно обмениваясь шутками на мой счет.
        Сбоку стояли дочь Приама Поликсена[31 - Дочь Приама и Гекубы, возлюбленная Ахилла.] и жена Гектора Андромаха[32 - Дочь царя Фив Киликийских, Этиона, жена Гектора.], слева от них, рядом с царицей Гекубой — ее дочь Кассандра[33 - Дочь Приама и Гекубы, получившая от Аполлона пророческий дар. Но когда она отвергла его любовь, он сделал так, что ее предсказаниям перестали верить.], как всегда с торжественным выражением лица, а чуть поодаль — та, кто явилась причиной смерти столь многих греков и троянцев и кого избрала судьба в качестве орудия разрушения Трои: Елена Аргивская[34 - Аргивяне — жители Арголиды, области в Пелопоннесе. Гомер именует так всех греков.].
        Она стояла под длинным отрезом материи, на котором были вытканы подвиги Геракла[35 - Сын Зевса и Алкмены, величайший герой греческих мифов, прославившийся своими подвигами.] и чья тень частично скрывала ее лицо. Рядом с ней не было никого. Троя, чувствуя, что обязана своими бедами гибельному присутствию этой женщины, избегала ее.
        Изгибы высокой, стройной фигуры угадывались под складками белого одеяния; золотистые волосы были собраны в тяжелый блестящий узел; во взгляде ощущалось холодное высокомерие, странным образом сочетающееся с призывом к сочувствию. Хотя Елена была рождена красавицей и всегда окружена роскошью и великолепием, я чувствовал, что она, по сути дела, несчастная изгнанница, и испытывал к ней жалость.
        Возможно, скромному вестнику не подобало жалеть Елену Прекрасную, но эмоции возникают сами собой.
        Сама церемония выглядела бессмысленной — было ясно, что Приам собрал всех присутствующих только ради удовольствия посмотреть на них. Он пробормотал несколько слов, и по зову Антенора я подошел и склонился перед троном. Царь проделал руками таинственные пассы в воздухе, напевая себе под нос, вручил мне жезл из прутьев и свиток пергамента — символы моей новой должности, после чего представил меня собранию и подал знак расходиться.
        Отойдя от трона, я начал пробираться через толпу.
        Двое-трое моих друзей — ибо я уже обзавелся друзьями при дворе — подняли руки, поздравляя меня.
        Пробираясь к двери вместе с Киссеем, я внезапно услышал свое имя, произнесенное кем-то сзади достаточно громко, чтобы его можно было разобрать сквозь гул голосов, наполнявший помещение. Я сразу узнал голос Энея[36 - Сын Анхиза и богини Афродиты, спасшийся после гибели Трои вместе с отцом и маленьким сыном.], считавшегося сыном Анхиза[37 - Потомок младшей ветви царей Трои.] и Афродиты[38 - Богиня любви и красоты, дочь Зевса и Дионы.]. Должно быть, Анхиз в молодости выглядел лучше, чем теперь, — когда я его видел, он отнюдь не блистал красотой. Что касается Энея, то на днях я слышал, будто он пользуется расположением карфагенской царицы Дидоны[39 - Царица Карфагена, возлюбленная Энея.]. Должно быть, у нее скверный вкус.
        - Нечего сказать, этот Идей — подходящий человек для такой должности. — В голосе Энея звучало презрение. — Только вчера он оставил тело своего брата лежать на поле битвы вместе с лошадьми и колесницей. А теперь его сделали вестником!
        Резко повернувшись, я посмотрел ему в глаза:
        - Ты бы лучше занимался своими делами, Эней, и позволил другим делать то же самое. Когда ты приобретешь мудрость Антенора, то, возможно, будешь обладать и его влиянием. Это ему я обязан своим назначением.
        - Мудрость! — фыркнул Эней. — Забавно, что ты упомянул это слово в связи со стариком Антенором.
        Где бы он был со своим влиянием, если бы случайно не женился на сестре Гекубы? А кроме того, я повторяю, что ты бросил тело брата и потерял коней и колесницу.
        Я открыл рот, чтобы ответить, но Кисеей оттащил меня в сторону. Сзади послышался презрительный смех Энея, и меня бросило в жар. Не то чтобы я собирался искать с ним ссоры — в этом не было никакого толку. Репутация и влияние в совете делали его недосягаемым для меня.
        Когда Кисеей и я выходили из зала, произошел странный случай, не замеченный никем, кроме меня.
        Он был весьма незначительным, но произвел на меня впечатление своей внезапностью.
        Когда мои ноги коснулись порога, я неожиданно почувствовал, что кто-то сзади смотрит на меня, резко обернулся и встретился взглядом с Еленой! Она стояла на ступеньке перед троном и была хорошо видна поверх голов толпы. Елена, несомненно, смотрела на меня, и в ее взгляде был какой-то непонятный смысл.
        Как только я повернулся, она отвела взгляд и слегка покраснела.
        Что бы это значило? Я искал ответ на этот вопрос, спускаясь по главной лестнице вместе с Киссеем, который, очевидно, ничего не заметил. Возможно ли, что я привлек внимание Елены?
        В конце концов, думал я, меня не назовешь уродом.
        Иногда происходят странные вещи. Зная, что Елена — неисправимая кокетка, я не исключал, что ей пришла в голову фантазия позабавиться со мной. Улыбаясь своим мыслям, я вздрогнул, осознав, что Кисеей уже третий раз повторяет свой вопрос и удивленно смотрит на меня.
        Вернемся к Энею. Не помню, произошло ли это на следующий день или позже, хотя какое это имеет значение. Суть в том, что его оскорбление на мой счет было вскоре отомщено, пусть и не мною.
        Это случилось во второй половине дня. Я прогуливался по широкой аллее, ведущей к входу на Скейские башни, когда ворота внезапно распахнулись, пропустив солдат, ворвавшихся с криками:
        - Эней! Дайте дорогу Энею!
        В следующий момент вокруг собралась толпа, сквозь которую им пришлось пробиваться.
        Схватив одного из них за руку, я отвел его в сторону и осведомился о причине суматохи. Солдат был покрыт пылью и кровью и так охрип, что с трудом мог говорить. Наконец мне удалось разобрать слова.
        - Эней ранен. Его несут сюда.
        - Ранен? Каким образом?
        - Могучий Диомед швырнул в него камнем. Эней и Пандар[40 - Сын Ликаона, троянский лучник. Согласно «Илиаде», он погиб в упомянутой стычке, а не спасся бегством, как в романе.] вдвоем атаковали его на колеснице, запряженной знаменитыми конями Троя[41 - Первый царь Трои, дед Приама. Знаменитых коней Троя его сын Лаомедонт обещал подарить Гераклу за спасение дочери, но обманул героя.]. Стрела Пандара не смогла пробить броню Диомеда, укрепленную самой Палладой. Пандар спасся бегством, а тяжело раненного Энея защитили воины. Диомед захватил его коней и колесницу.
        Я дал солдату золотую монету и отпустил его, усмехаясь про себя. Диомед ранил Энея и захватил его коней! Повернувшись, я успел увидеть, как сына Анхира вносят в ворота на носилках, и не смог удержаться от насмешливого возгласа:
        - Великий Эней, почему ты не возвращаешься с конями и колесницей? Надеюсь, ты не оставил их на поле битвы?
        Он метнул на меня сердитый взгляд, но ничего не сказал. Подойдя к клепсидре[42 - Водяные часы.] у ворот, я увидел, что пришло время возвращаться во дворец на ежедневное заседание совета.
        Я первый сообщил собравшимся о ранении Энея и заметил, что новость их не слишком огорчила. Своим властным, надменным поведением и удачливостью он вызывал неприязнь и зависть.
        После заседания, на котором обсуждались только военные планы, я отправился в свои покои, расположенные в восточном крыле дворца, рядом с покоями царя Приама и его сыновей, Полита и Агава. В одной из моих комнат, отделанных красным мрамором и украшенных пилийскими[43 - Пилос — приморский город на юго-западе Пелопоннеса.] коврами, имелась большая дверь в кабинет вестника, где находились архивы и переданные мне пергаменты.
        Я направился туда, чтобы продолжить знакомство с предметами, расположенными в математическом порядке на длинных полках из слоновой кости. Этой задаче я уже посвятил большую часть двух предыдущих дней, так что работы оставалось немного. В не обследованном мною углу находились архивы, содержание которых никогда не становилось достоянием гласности, дабы не бросить тень на добрую славу Тесея[44 - Сын афинского царя Эгея и Эфры, царь Афин, один из великих героев греческой мифологии. Похитил Елену еще до ее брака с Менелаем. Его мать Парис привез в Трою вместе с Еленой и сделал рабыней.]. Даже теперь я не могу себя заставить поделиться этими сведениями.
        С грудой документов я удалился в альков за занавесями в углу комнаты и сел на мраморную скамью перед столом из черного дерева, с головой погрузившись в чтение. Некоторые письма Тесея к друзьям были весьма любопытны.
        Покончив с этой приятной задачей, я собрался вернуть документы на полку, когда в комнате за занавеской послышались тихие шаги. Я поднялся со скамьи и нахмурился — никому, даже членам царской семьи, не дозволялось входить в кабинет вестника без разрешения.
        Я схватился за занавеси, но раньше меня это сделала белая рука с точеными пальцами. Занавеси раздвинулись, и передо мной предстала Елена.
        - Ты? — пробормотал я, кланяясь. — Я удивлен…
        - Несомненно, — прервала она с озорной улыбкой. — У меня вошло в привычку удивлять людей — это мое основное развлечение. Признай, что сюрприз не неприятный.
        Я продолжал хмуриться:
        - Это серьезное нарушение правил. Разве ты не знаешь, что никто не должен входить сюда?
        Рассмеявшись, Елена шагнула в альков и села рядом со мной на мраморную скамью. Кончик ее шелкового пояса упал мне на колено — она позволила ему оставаться там, и я чувствовал, как он обжигает мою кожу сквозь складки одежды. От нее исходил тонкий аромат греческих благовоний.
        Все эти трюки не являлись для меня новыми — я улыбался про себя, ожидая продолжения. Ждать пришлось недолго.
        - Идей, — заговорила Елена сладчайшим голосом, — пожалуйста, не разочаровывай меня. К чему говорить, что я не должна входить сюда, если я уже вошла? Это нелепо.
        - Но, госпожа, эта комната священна…
        - Глупости! Правила существуют для того, чтобы их нарушать. Неужели ты не можешь забыть их ради меня? Разве недостаточно, что Елена пришла просить тебя об одолжении?
        - У Елены есть муж, — сухо заметил я.
        Она пожала белыми плечами:
        - Ты отлично знаешь, что он олух. Но я пришла сюда говорить не о нем, а о том, что можешь сделать только ты. Обещай, что не откажешь мне.
        - Почему бы тебе не обратиться к царю Приаму? — предложил я.
        - Он не в состоянии мне помочь. Пожалуйста, обещай.
        Я собрал всю силу воли.
        - Прости, госпожа, но это невозможно. Если бы ты объяснила мне, в чем дело…
        - Истинный троянец! — с презрением воскликнула Елена. — Неужели в тебе нет ни капли азарта? Неужели ты не можешь сказать «да» и рискнуть всем, чтобы приобрести большее? Хорошо, я объясню тебе.
        Дело очень простое.
        - Я сделаю все, что в моих силах.
        - Вот и отлично. Через три дня придет время моего ежегодного жертвоприношения на алтарь Афродиты, моей покровительницы и подруги Леды, моей божественной матери. Как тебе известно, церемонию проводит жрец Фамира[45 - Фракийский певец и кифаред, вызвавший муз на состязание в пении и за это ослепленный ими.]. Мне не повезло — на этот пост назначен Оилей, а он мой враг. Он устроит так, что жертвоприношение потерпит неудачу, и мне будет отказано в покровительстве дочери Зевса. А если… Ты смеешься надо мной, Идей?
        - Не над тобой, — поспешил ответить я, — а над твоими суевериями. Но речь не об этом. Мне непонятно, каким образом я могу помочь тебе в твоем затруднении?
        - Суеверия? Ты имеешь в виду…
        - Я имею в виду, что считаю твою Афродиту и твое божественное происхождение красивым мифом, и не более того. Не обижайся — я скептик, как и все здравомыслящие люди. Повторяю: как я могу тебе помочь?
        У меня нет власти над жрецом Фамира. Помочь тебе может только царь Приам.
        - Я уже говорила с царем. Он сказал, что Оилей не осмелится шутить с жертвоприношением.
        - Чушь!
        - Вот именно. Поэтому я пришла к тебе.
        - Но что я могу сделать?
        Елена придвинулась ко мне ближе.
        - Ты можешь перепоручить церемонию жрецу Гефеста, — тихо сказала она.
        Это предложение было в высшей степени характерным для Елены. Она бы без колебаний потребовала у любого мужчины пожертвовать жизнью, считая, что ее улыбка послужит достаточной наградой. То, что передача полномочий от жреца Фамира к жрецу Гефеста могла, по общему мнению, вызвать гнев Зевса, ее нисколько не беспокоило, так как этот гнев обрушился бы на мою голову. Недурной образчик греческого коварства!
        Я не мог скрыть восхищения умом Елены. Зная о том, что я открыто провозглашал себя атеистом, она была уверена, что я не смогу найти убедительной причины отказать ей в просьбе. А так как жрецом Гефеста был мой отец Дар, Елена не сомневалась в благоприятном исходе жертвоприношения, ибо хорошо известно, что жрецы все оборачивают себе на пользу.
        Тем не менее я не намеревался сразу сдаваться.
        - Очевидно, — заметил я, — ты не осознаешь всей серьезности последствий своей просьбы.
        - Последствий! — недоверчиво воскликнула она. — Неужели Идей говорит мне о последствиях?
        - Идей собственной персоной, — ответил я, не скрывая иронии.
        - Разве ты сделан из камня?
        - Ни в коей мере.
        - Разве у тебя нет глаз, чтобы видеть?
        Я посмотрел на Елену. Смысл ее слов был ясен — на губах играла обольстительная улыбка, во взгляде светилось обещание. Я решил согласиться, но таким образом, чтобы она не принимала меня за глупца. Я всегда готов развлечься с хорошенькой женщиной — а Елена, безусловно, являлась таковой, — но даю понять, что умею распознавать кокетство. Было забавно видеть ее изумление, когда она услышала мой вопрос:
        - Ты имеешь в виду, что разрешишь называть тебя по имени?
        Елена ответила достаточно быстро:
        - Это в будущем. Ты не должен торопить события.
        Признаюсь, что ты интересуешь меня, и разве я не снизошла до просьбы к тебе об одолжении? Видишь — я говорю с тобой откровенно. Но тебе не следует ожидать слишком многого — сейчас.
        Я улыбнулся:
        - Как тебе будет угодно, госпожа. Что до твоей просьбы, то я согласен. К завтрашнему утру я подготовлю документы — твое жертвоприношение будет проводить жрец Гефеста. А что касается остального, я готов ждать.
        Елена быстро схватила меня за руку:
        - Ты настоящий мужчина, Идей! Можешь не сомневаться — я это запомню. Тот, кто удовлетворяет Елену, никогда не раскаивается.
        - Да ну? А как же Менелай?
        С моей стороны это было глупо, но слова вылетели прежде, чем я осознал, что говорю. Я ожидал вспышки гнева и немного отодвинулся, словно опасаясь физической расправы. Но мое замечание позабавило Елену — на ее губах мелькнула улыбка, а глаза весело блеснули.
        - Менелай не удовлетворял меня. Он всего лишь был моим мужем.
        Крепко сжав мою руку, она быстро повернулась и вышла, раньше чем я успел произнести хоть слово. Я медленно собрал пергаменты, чтобы вернуть их на полки, думая о том, что моя должность вестника оказалась куда более чреватой развлечениями, чем я ожидал.
        Глава 3
        В доме Париса
        Поздно вечером, когда мой друг Кисеей пришел ко мне в комнату поговорить о сегодняшних событиях, я рассказал ему о встрече с Еленой. По ею лицу я видел, что он сомневается в правдивости моего повествования, но в конце концов мне удалось его убедить. Удивлению Киссея не было границ.
        - Значит, ты привлек саму Елену! Счастливчик Идей!
        - Слушая тебя, Кисеей, — отозвался я, — можно подумать, будто Елена — единственная женщина в мире.
        Такая уж великая честь быть ею замеченным?
        В этом я не был искренен. Ныне дни моей молодости позади, и я могу смеяться над собственной глупостью. Если мои тщеславие и лицемерие нельзя простить, то их, по крайней мере, можно понять.
        Я считал величайшей честью быть замеченным Еленой. Какой молодой человек на моем месте думал бы иначе? Она была красой и гордостью Греции и стала признанным эталоном женской красоты. К тому же Елена ранее являлась царицей Спарты и могла стать ею вновь. Хотя я мог притворяться перед моим другом Киссеем, у меня кружилась голова от восторга при мысли, что я привлек ее внимание.
        Добавлю в качестве оправдания, что мой случай отнюдь не был беспрецедентным. Елена притягивала к себе мужчин, как магнит — железо. Я уже забыл Брисеиду[46 - Очевидно, неточность автора. В первой главе Идей упоминает «фессалийскую девушку, прекрасную, как Брисеида».]. Елена ничего мне не обещала, но я надеялся на многое и решил сделать для нее все возможное в истории с жертвоприношением Афродите.
        Мой отец Дар, бывший жрецом Гефеста, не стал мне препятствовать, а Оилея я умиротворил обещанием устроить второй праздник Аполлона. Я ожидал определенного противодействия со стороны царя Приама, но на аудиенции, которой я добился следующим днем, он заявил, что предоставляет все подобные дела на усмотрение своего вестника. Вечером жертвенные животные были доставлены в храм Гефеста, где начались приготовления к церемонии.
        Я решил лично сообщить обо всем Елене, считая это удобной возможностью возвысить себя в ее глазах, потому на следующее утро направился через двор прямо к дому Париса.
        Благодаря моему официальному положению, меня пропустили, не задавая вопросов, и я двинулся по коридору к лестнице, ведущей к верхним комнатам. Но, поднявшись, я внезапно услышал женский голос:
        - Дальше идти нельзя.
        Я остановился без особых возражений. Шагах в двухстах передо мной стояла девушка чисто грейского[47 - Во второй песне «Илиады» Гомер упоминает в числе союзников греков «Грей мужей». Возможно, речь идет о какой-то области в Малой Азии.] типа, с грациозной гибкой фигурой и соблазнительной оливковой кожей. Пока я стоял, размышляя о том, кто она и почему я не видел ее раньше, девушка повторила:
        - Дальше идти нельзя.
        - Почему? — осведомился я.
        - Это запрещено.
        - Тебе известно, что я вестник царя Приама?
        - Дальше идти запрещено, — снова сказала она.
        - Но я должен повидать Елену Аргивскую, жену Париса.
        - Это невозможно. Елена сейчас с Парисом и его братом Гектором. Их нельзя беспокоить.
        - Где они?
        - Там. — Девушка указала на тяжелый расшитый занавес, прикрывающий дверь справа.
        Внезапно мною овладело неудержимое желание узнать, о чем говорят за этой дверью. Очевидно, это объяснялось главным образом всего лишь любопытством, но к нему примешивалась мысль, что неплохо быть в курсе отношений Париса с женой. Ходили слухи, что последнее время они не слишком довольны друг другом. Выяснить это было бы на пользу моим планам. Я задумчиво посмотрел на стоящую передо мной девушку:
        - Ты говоришь, что Парис и Гектор сейчас с Еленой?
        - Да.
        - И их нельзя беспокоить?
        Она кивнула. Я сменил тему:
        - Ты ведь из Грей, не так ли?
        Девушка продемонстрировала белые зубы в довольной улыбке:
        - Как ты догадался?
        - Нужно быть слепым, чтобы этого не видеть. Красота, подобная твоей, приходит только из долины прямой реки и золотистых холмов. — Я шагнул к ней. — Ты служишь Елене? Как твое имя?
        - Меня зовут Гортина. Я прислужница Елены. — Ее лицо слегка потемнело — на светлой коже это был бы румянец, — и она добавила: — Я рабыня. Уже четыре года я в Трое. А ты знаешь Грею?
        - Очень хорошо. У тебя красивое имя, Гортина, и красивое лицо. На тебя приятно смотреть. — Подойдя к девушке, я потрепал ее по подбородку и обнял за талию.
        - Нет-нет! — вскрикнула она, отпрянув, но я обхватил ее другой рукой и привлек к себе. — Что тебе нужно?
        - Ты отлично знаешь, Гортина.
        - Но я не могу поверить…
        - Разве ты потеряла свое зеркало? Не отталкивай меня.
        - Помоги мне, Афродита! — взмолилась девушка, стараясь не повышать при этом голос.
        - Неподходящая молитва, — усмехнулся я.
        - Что тебе нужно, Идей?
        - Мне нужна ты.
        Внезапно она расслабилась в моих объятиях и посмотрела на меня широко открытыми глазами:
        - Ты заберешь меня отсюда?
        - Разумеется. Больше ты не будешь рабыней Елены.
        - Когда?
        - Скоро. Через пять дней.
        - Так долго ждать?
        - Можешь рассчитывать на меня, Гортина. Но ты должна пропустить меня туда. — Я указал на дверь, прикрытую расшитым занавесом. — Мне нужно слышать, что говорит Гектор. Не спрашивай почему — ты не поймешь; это государственное дело.
        Гортина отшатнулась:
        - Это невозможно! Я не посмею!
        В конце концов мне с трудом удалось убедить ее.
        Бедняжку нельзя было упрекать за измену долгу — такой красавице нелегко четыре года быть рабыней Елены. Я не собирался выполнять свое обещание забрать ее, но она этого не знала, а узнав впоследствии, доказала, что она смелая девушка и истинная дочь Грей.
        Самое главное, мне позволили войти незаметно. Ободряюще кивнув испуганной Гортине, я потихоньку проскользнул в дверь.
        Войдя, я едва сдержал крик изумления. Парис не пожалел трудов и расходов на устройство гнезда для своей греческой птички. О роскоши и великолепии покоев Елены говорили много, но действительность превзошла все описания.
        Желтый и белый мрамор был повсюду, а красным мрамором были инкрустированы скамьи из слоновой кости. На стенах висели дорогие шелковые ткани. В центре комнаты бил миниатюрный фонтан, украшенный четырьмя рельефами из паросского мрамора[48 - Парос — греческий остров из группы Киклад в Эгейском море, известный белым мрамором.].
        Все это я заметил с одного взгляда, ибо мое внимание сразу же привлекли голоса в соседней комнате.
        Бесшумно двинувшись в этом направлении, я спрятался за занавесами алькова, неподалеку от двери.
        Здесь я мог четко различать голоса — вернее, голос Гектора.
        - Ты жалкий и бессовестный человек, Парис! — говорил любимый сын Приама. — Из-за тебя мы воюем, из-за тебя наши друзья усеивают поле битвы своими мертвыми телами, из-за тебя плачут жены и дети Трои!
        Отправляйся сражаться, покуда город не сожгли вместе с тобой!
        Гектор умолк, и послышался голос Париса, но он говорил так тихо, что я не мог разобрать слова. Впрочем, угадать их смысл не составляло труда. Парис всегда умел найти для себя оправдание. Он горько сожалеет о бедах, которые навлек на Трою и Приама, но он советовался с оракулом[49 - Храм бога, в котором жрецы предсказывали будущее и давали ответы на вопросы от имели божества.] Аполлона и получил указание не искать сражений; к тому же у него болит зуб и так далее. Право, этот человек был способен на любую низость, спасая свою шкуру.
        Но вскоре стало ясно, что Парис перестарался, так как его прервал протестующий голос Елены:
        - Ты лжешь, Парис! Боги предсказывали мои бедствия! О, почему они соединили меня с этим презренным трусом, а не с отважным и благородным человеком, способным защитить мою честь своими подвигами?
        Прочь с моих глаз, Парис! А ты, мой дорогой брат Гектор, останься со мной и отдохни немного.
        После недолгого молчания вновь послышался голос Гектора, вслед за Еленой осуждающего брата. Он добавил, что у него нет времени отдыхать — ему нужно найти Андромаху и возвращаться на поле битвы.
        Съежившись в углу алькова, я услышал его тяжелые шаги на расстоянии вытянутой руки.
        Как только их звук смолк, я снова выглянул из алькова и едва не был обнаружен, так как занавеси перед проходом в соседнюю комнату внезапно раздвинулись и оттуда вышел Парис в сверкающих доспехах и с хмурым видом. К счастью, он не заметил меня, и я снова скорчился в углу, оставаясь там, покуда не прошло достаточно времени, чтобы Парис вышел из дому. После этого я храбро шагнул в коридор из своего убежища и громко окликнул:
        - Елена Аргивская! Идей хочет видеть тебя!
        Из комнаты послышался удивленный возглас, вслед за этим занавеси раздвинулись вновь и появилась Елена.
        Она была облачена в свободную белую мантию, скрепленную поясом на талии; руки оставались обнаженными; белые ноги виднелись между ремешками сандалий, а золотистые волосы опускались почти до пола. Несколько секунд она молча смотрела на меня, потом резко осведомилась:
        - Что тебе нужно? Как ты вошел?
        Я шагнул вперед и улыбнулся:
        - Таково твое гостеприимство? Два дня я трудился ради тебя, твои пожелания выполнены, а ты приветствуешь меня словами: «Что тебе нужно?»
        - Но как ты сюда вошел? — повторила Елена, сдвинув брови. — Где мои прислужницы? Почему мой дом открыт, как общественный храм? Говори!
        - Афродита сделала меня невидимым для всех, кроме тебя, — с усмешкой ответил я.
        - Это дурная шутка, Идей. Когда месть богов настигнет тебя, ты быстро растеряешь свой хвастливый юмор.
        Но я не ослышалась, мои пожелания выполнены?
        - Да. Церемонию твоего жертвоприношения проведет жрец Гефеста. Жертвенные животные сейчас в его храме.
        - Вот как? — Ее лицо осветила улыбка. — Поделом Оилею! Этого было трудно добиться? Что сказал царь Приам?
        - Ничего. Он все предоставил мне. Откровенно говоря, все прошло на удивление легко. Но, как ты говоришь, я, возможно, вызвал гнев Зевса.
        - Отлично. — Елена пригласила меня в свои покои, и я повиновался.
        Если я нашел наружное помещение великолепным, то что можно было сказать о ее личной комнате? Каждый предмет здесь свидетельствовал о неуемном стремлении к роскоши. Комната была меблирована в раннеспартанском[50 - Спарта — город в Пелопоннесе, столица царства Менела.] стиле — господствовали продолговатые линии и белый цвет, за исключением скамей и сундуков, инкрустированных пурпурными жемчужинами Крита.
        Большие мягкие подушки едва позволяли ногам касаться пола. Туалетные сосуды были из золота; в оконных нишах стояли высокие нисирские вазы, наполовину скрытые складками занавесей с вытканными на них изображениями грациозных лебедей и красивых женщин.
        На мраморных рельефах стен, окаймленных блестящими золотыми лентами, были вырезаны батальные и любовные сцены.
        В центре помещения находился миниатюрный алтарь на пьедестале, окруженный четырьмя скамьями из белого мрамора и слоновой кости. На скамьях в беспорядке лежали подушки, покрытые дорогими разноцветными тканями.
        Подойдя к скамье, Елена села рядом со мной на подушки. На ее лице было беспокойное выражение, которое было вполне оправдано. Она думала о том, слышал ли я ее разговор с двумя сыновьями Приама.
        Я решил сразу же ее успокоить.
        - Говорят, что влюбленный не останавливается ни перед чем, — начал я. — До этого утра я не осознавал всю правду этого изречения.
        Елена вопрошающе посмотрела на меня:
        - О чем ты?
        - Совсем недавно я слышал кое-что не предназначенное для моих ушей.
        - Значит, ты слышал…
        - Все.
        - Ты удивляешь меня, Идей. Это недостойно.
        - Я же сказал, что влюблен. Это мое оправдание.
        К моему удивлению, Елена рассмеялась.
        - Влюблен! — воскликнула она. — Нет, Идей, ты не влюблен. Ты слишком эгоистичен, чтобы даже понимать значение этого слова. Если ты и влюблен, то только в золото твоего отца.
        - Ты смеешься надо мной, — мрачно буркнул я.
        - Верно, — согласилась она и снова засмеялась.
        - В таком случае Елена оскорбляет саму себя. Я всегда считал себя неспособным влюбиться, пока не увидел тебя. Я смеялся над усилиями Париса заполучить тебя, смеялся над героической борьбой Менелая за то, чтобы вернуть тебя в Спарту. Но, увидев тебя, я перестал смеяться. Эта нелепая война недостойна твоей красоты. Они сражаются утром, а потом отдыхают целую неделю. Ни женоподобный Парис, ни грубый Менелай, ни даже воины вроде Гектора и Ахилла или советники вроде Энея не для тебя.
        - В самом деле? — Елена притворно вздохнула — в глазах у нее мелькнули насмешливые искорки. — Если никто из них не для меня, значит, я не должна вообще иметь мужчину?
        - Остается Идей, — отозвался я, ударив себя в грудь.
        - Но ведь ты тоже воин.
        - Я перестал им быть.
        - Кем же ты себя называешь?
        - Философом.
        - Философом? Что это значит?
        - Философ — тот, кто смеется над всеми людьми, включая себя, потому что он их понимает.
        - Полагаю, включая и женщин?
        - Да. Всех, кроме одной. В моем случае это ты.
        - Забавно! Право, мне нравится слушать твои речи.
        Но ты пока еще не должен называть меня по имени.
        - Значит, я могу надеяться? — энергично осведомился я, схватив ее за руку.
        Елена убрала руку, но мягко и с улыбкой.
        - Ты дерзок, — промолвила она, но в голосе ее не слышалось недовольства. — Кажется, ты забыл, что я — Елена Аргивская, супруга Париса. Сейчас я хочу поговорить с тобой о жертвоприношении Афродите.
        Пришлось согласиться. Я сообщил ей количество жертвенных животных и описал сосуды для вина. Елена радовалась, уверенная, что жертва будет принята благосклонно.
        Воспользовавшись случаем, я заговорил о нелепых суевериях религии и о том, что ее мифы коренятся в прославлении героев древности, которые были простыми смертными.
        - Тебе меня не убедить. — Елена покачала головой и беззвучно забормотала молитву. — А что ты скажешь о золотом яблоке, присужденном Афродите[51 - Богини Гера, Афина и Афродита обратились к Парису с просьбой присудить золотое «яблоко раздора» прекраснейшей из них. Парис выбрал Афродиту, которая в благодарность пообещала ему в жены Елену.]? — спросила она. — По-твоему, Парис смог бы выманить меня из Спарты без обещанной помощи богини?
        - Ты отлично знаешь, что все это было подстроено, — с презрением сказал я. — Мой друг Кисеей по меньшей мере раз двадцать в беседах с Парисом касался истории с яблоком, и тот каждый раз увиливал и старался сменить тему. «Ты в самом деле видел Афродиту?» — допытывался Кисеей. «Нет». — «Тогда что же ты видел?» — «Я видел яблоко». Подумать только, что люди вроде Энея притворяются, будто верят в эту чушь!
        - Нельзя отвергать богов, — повторила Елена дежурную фразу жрецов.
        Но я не собирался спорить с ней о религии и снова попытался вытянуть из нее признание. Однако Елена, осторожная, как и все греки, ни в чем не признавалась и ничего не обещала. Она не могла отрицать, что я отлично справился с ее поручением, но ограничивалась словами, что мне рано рассчитывать на ее благодарность, еще придет время.
        - Но, Елена, как ты можешь просить меня ждать, видя мое нетерпение? Клянусь богами, разве я не сказал, что люблю тебя?
        - Эта клятва в твоих устах звучит фальшиво, Идей.
        - Тогда клянусь моим поясом, памятью Фегея, золотом моего отца!
        - Ха! Это на тебя похоже. Как бы то ни было, давай подождем. Ты слышал, что я говорила Парису, и, следовательно, знаешь, что я думаю о нем. Он трус и баба.
        Я скучаю, а ты кажешься мне забавным. Ты умеешь петь?
        - Немного.
        - А греческие песни?
        - Я их знаю.
        Елена дернула шнур, и, когда через минуту появилась Гортина, она велела ей принести лиру. Потом Елена лениво откинулась на подушки, и я начал петь «Гимн Астиаха».
        Гортина стояла рядом, устремив на меня вопрошающий взгляд.
        Глава 4
        Греческий лагерь
        В то время троянцы не испытывали особого беспокойства относительно исхода осады. Ахилл, сердитый на Агамемнона за то, что тот силой отобрал у него Брисеиду, уже много дней не покидал свой шатер, а без него греки были почти бессильны. Гектор много раз обращал их в бегство.
        Ничего особенного не происходило — были убиты несколько солдат и пара вождей, но примерно столько же умерло бы от лихорадки и воспаления легких в мирное время.
        Тем не менее члены троянского совета собирались ежедневно, произносили длинные речи, с серьезным видом покачивали головами и поглощали все вино и печенье, которое им подавали. Одной из моих обязанностей вестника было посещать эти собрания и вести протокол — эту тоскливую задачу можно было выносить только благодаря восхитительному вину.
        На следующий день после визита к Елене я пришел в зал совета несколькими минутами раньше обычного.
        Царь фракийцев Рез и Антенор уже были там, переговариваясь вполголоса. Вскоре прибыли Гектор и Гикетаон[52 - Брат Приама, советовавший вернуть Елену Менелаю.], а вслед за ними Эней, Клитий[53 - Брат Приама.] и Парис.
        Через десять минут просторный зал был полон, и гонца отправили за царем Приамом.
        С самого начала заседания я почувствовал, что ожидается нечто важное. С рутинными делами покончили необычайно быстро, и не успел я приготовить чистый лист пергамента, как царь поднялся и спросил, есть ли у присутствующих какие-нибудь новые предложения.
        Первым встал Эней. Я не помню всех деталей его речи, но суть сводилась к тому, что троянские воины и герои — под последними он, очевидно, подразумевал Гектора и самого себя — устали тратить силы и кровь ради того, чтобы Парис сохранил украденную им жену. Эней напомнил совету о ране, полученной им несколько дней назад. Он заявил, что вся эта история нелепа от начала до конца, и закончил предложением вернуть Елену и все ее сокровища Менелаю, законному супругу.
        Как только Эней сел, Парис вскочил на ноги и начал вопить. Как? Уступить этим наглым грекам после стольких лет славных битв? Лишить его самого драгоценного достояния? Пускай греки забирают сокровища Елены, но отдать ее он никогда не согласится!
        Антенор поддержал Энея, но двое или трое выступили в защиту Париса. Сын Анхиза растревожил осиное гнездо — они горячо спорили целый час, так и не приблизившись к решению, когда царь Приам внезапно утихомирил их, заявив, что ставит предложение на голосование.
        Результатом было четырнадцать против одиннадцати в пользу предложения Энея.
        Лица присутствующих побледнели при объявлении итога голосования. Разгневанный Парис покинул дворец в сопровождении двоих-троих друзей. Эней с довольной улыбкой на хитрой физиономии попросил царя Приама назначить посла для передачи предложения в лагерь греков. Несомненно, он ожидал, что это поручат ему, но я удивился не менее его, услышав слова царя:
        - Идей, сын Дара, я поручаю тебе передать наше предложение грекам.
        На этом собрание закончилось, и члены совета разделились на маленькие группы, обсуждая принятое решение. На сегодня военные действия следовало прекратить, и царские гонцы сообщили войскам о перемирии. Получив от Антенора и Гектора приказ отправиться в греческий лагерь этим же вечером, я спешно покинул зал совета и зашагал по широкой мраморной аллее к дому Париса. Со мной все время заговаривали взволнованные люди — казалось, новость уже просочилась на улицы, — но я не обращал на них внимания. Только когда Кисеей схватил меня за руку, я велел ему ждать меня через полчаса в моих дворцовых покоях.
        К своему величайшему облегчению, я застал Елену одну в ее комнате, если не считать служанок. Она отпустила их, узнав о моем прибытии, и я сел рядом с ней на ту же скамью, где мы разговаривали вчера.
        - Ты видела Париса? — без предисловий осведомился я.
        Елена удивленно посмотрела на меня:
        - Нет. А почему ты об этом спрашиваешь?
        В нескольких словах я сообщил ей о происшедшем в зале совета. Мне показалось, будто в ее глазах мелькнула радость, но либо я ошибся, либо она притворялась, повернувшись ко мне и печально промолвив:
        - Идей, ты принес мне горестную весть. Значит, я должна покинуть Трою? Не то чтобы я обрела много счастья в ее стенах, но…
        - Говори, Елена.
        - Покинуть ее, когда я только что нашла тебя!
        Ее голос звучал абсолютно искренне. Как я мог догадаться, что она всего лишь играет мною? Елена опустила взгляд, и я заметил слезинки, поблескивающие на ее ресницах. В ту же секунду я упал перед ней на колени, вцепившись в складки ее мантии, а она, тихо шепча мое имя, склонилась ко мне так низко, что ее волосы опустились на мою голову, словно вуаль.
        Теряя рассудок, я поклялся, что не отдам ее грекам.
        В этот момент я по-настоящему любил Елену. Она была поистине прекрасна с ее бурно вздымающейся грудью и большими серо-голубыми глазами, полными слез и с мольбой устремленными на меня.
        Эта женщина была прирожденной актрисой. Мне до сих пор непонятны ее мотивы — очевидно, думая, что покидает Трою навсегда, она хотела, чтобы ее образ запечатлелся в чьем-нибудь сердце. Или же, будучи рожденной для любви, она находила истинное наслаждение в простой имитации страсти.
        - Ты не уедешь, Елена! Я люблю тебя и не допущу, чтобы ты покинула Трою!
        Она вздохнула:
        - Как ты можешь этому помешать, милый Идей?
        - Не знаю, но постараюсь что-нибудь придумать.
        В конце концов, еще неизвестно, согласятся ли греки с этим предложением. Неудивительно, если они откажутся, желая отомстить за кровь погибших товарищей.
        И… да, вот оно! Разве ты забыла, Елена, кто должен передать предложение в греческий лагерь?
        Она быстро подняла взгляд — печаль на ее лице сменилась любопытством.
        - Ну и что из этого?
        Я улыбнулся — в моей голове уже родился план.
        - Было бы странно, если бы я не нашел способа заставить их отказаться. Я могу выдвинуть какое-нибудь неприемлемое условие или вызвать гнев Агамемнона — ты ведь знаешь его нрав.
        - Ты этого не сделаешь. — В глазах Елены мелькнуло беспокойство. — Неужели ты обманешь доверие своего царя? Стыдись, Идей! Предложение должно быть передано в точности — и пусть греки решают сами.
        Я понял — или вообразил, будто понимаю, — что подлинным желанием Елены было вернуться в Спарту, и пожалел о своих опрометчивых словах. Тем не менее я твердо решил не дать ей уехать. Я был ослеплен ее красотой и мог думать лишь о том, что она должна стать моей.
        Скрывая свои подлинные намерения, я притворился пристыженным ее упреками и сказал, что просто хотел испытать ее любовь ко мне.
        - Чего стоит привязанность, не признающая слабости? Теперь я знаю, что ты рада оставить нас… оставить меня и мою любовь к тебе!
        - Идей, ты причиняешь мне боль.
        - Ты не любишь меня.
        - Я никогда не говорила, что люблю.
        - Но позволяла надеяться.
        Елена отвела взгляд.
        - Надеяться не возбраняется никому, милый Идей.
        Ты хочешь силой вынудить у меня признание? Сделать меня неверной женой? Должна ли я молить тебя о милосердии? — Ее голос дрогнул.
        - Что? — воскликнул я. — Твое признание? — Я попытался посмотреть ей в глаза, но она отвернулась. Положив ладони на щеки Елены, я медленно повернул ее к себе. Она задрожала при моем прикосновении, и у меня закипела кровь. — Умоляю тебя! Я должен услышать твое признание!
        Елена положила руки мне на плечи и, приблизив губы к моему уху так, что я мог ощущать ее горячее дыхание, нежно прошептала:
        - Я признаюсь… что люблю тебя.
        Я попытался заключить ее в объятия, но она быстро отскочила, сказав, что Парис может вернуться в любой момент и что он не должен застать меня здесь.
        - Отправляйся в лагерь греков, Идей. Если они согласятся на предложение Приама, значит, остается лишь повиноваться воле богов. Но в любом случае приходи ко мне этим вечером, чтобы мы могли попрощаться и благословить друг друга. Можешь не беспокоиться — Парис вечером собирается к Гектору.
        Я не мог заставить ее обещать большее, а она не позволила бы мне задерживаться. Елена даже не разрешила коснуться ее руки — она знала свое дело! — и я вышел раздосадованным.
        У себя я застал Киссея. От него я узнал свежие новости. Симоизий[54 - Троянский юноша, убитый Аяксом Теламонидом.] и Демокоон[55 - Незаконный сын Приама, убитый Одиссеем.] сегодня были убиты греками, а Пир Имбрасид и многие другие — захвачены в плен и с триумфом доставлены в греческий лагерь. Зато Фоас Этолийский[56 - Фоас Андремонид — царь Плеврона и Калидона в Этолии — области на западе Центральной Греции.] и Антиф, сын Приама, неистовствовали на поле боя, убив не менее сорока греков.
        - Жаль, — вздохнул Кисеей, — что, когда началось нечто похожее на настоящую войну, они вознамерились предложить грекам вернуть Елену. Это похоже на троянцев — драться за то, что у них в руках, а потом выбросить это, как мусор.
        - Елена все еще в Трое, мой дорогой Кисеей, — заметил я с многозначительной улыбкой.
        - Что означает этот всезнающий вид, Идей? Ты прячешь что-то в рукаве туники?
        - Возможно. Ты забыл, что я назначен послом к грекам?
        - Ну?
        - Ну так предоставь все мне.
        Кисеей открыл рот, несомненно собираясь потребовать объяснить мои намерения, но в этот момент появился гонец с сообщением, что меня тотчас же требует к себе царь Приам. Извинившись перед другом, я спешно надушил волосы и руки, застегнул пояс и последовал за гонцом.
        Я застал царя в зале, где происходила церемония введения меня в должность. Присутствовала едва ли не вся Троя — даже Андромаха, редко появляющаяся на людях. Дочери Приама, Кассандра и Поликсена, сидели справа от него, Я слышал, как кто-то прошептал, что царица Гекуба занемогла, и кто-то шепнул в ответ: «Неудивительно — помнишь, сколько устриц она съела вчера вечером?» Улыбнувшись, я пробился через толпу к подножию трона.
        Выяснилось, что Приам послал за мной с целью дать мне указания перед встречей с греками. Он так любил звук собственного голоса, что никогда не доверял эту работу своим советникам.
        Достаточно было позвать меня в свой кабинет и в двух словах сказать, что мне следует говорить, но ему понадобилось произнести целую речь.
        - Идей, сын Дара, — обратился он ко мне, проговорив полчаса ни о чем, — тебе поручено передать наше сообщение Агамемнону и другим греческим царям. Троя отказывается от всех притязаний на Елену Аргивскую и от сокровищ с корабля, доставившего ее сюда; мы согласны передать ее в руки Менелая, законного супруга, и вернуть корабль со всем грузом аргивскому флоту в обмен на обещание царя Агамемнона отвести его войска от стен Трои, посадить их на корабли и оставить наш город в покое. Решение принято царем Приамом, как приличествующее его достоинству. Он умолк, и толпа разразилась одобрительными возгласами, не оставлявшими сомнений в популярности предложения. Царь благожелательно улыбался своим подданным, сидя на троне.
        Подойдя ко мне, старый Антенор шепнул, что царская колесница ожидает меня и что гонцы уже отправлены возвестить о посольстве. Пора было отправляться.
        Большинство последовало за мной на террасу и махало мне руками, когда я садился в бело-золотую колесницу и подавал знак вознице. Лошади рванулись вперед.
        Мы промчались по широким улицам Трои под приветственные крики толпы, достигли Скейских ворот, пронеслись через равнину и оказались в поле, служившем в этот день сценой кровопролития.
        Заметив впереди и справа неясную белесую линию, я указал на нее вознице. Он кивнул:
        - Шатры греков.
        Возница повернул лошадей вправо, и через десять минут мы прибыли к месту назначения — внешнему краю лагеря.
        Греки были готовы к встрече. Солдаты вытянулись по стойке «смирно» перед своими шатрами, салютуя нам, и вскоре мы обнаружили эскорт, готовый сопровождать нас к шатру Агамемнона.
        Я впервые оказался в лагере греков и с любопытством оглядывался вокруг. Шатры выглядели грязными и небрежно размещенными — каждый третий нарушал прямую линию. Повсюду валялись доспехи, а сами солдаты имели весьма неопрятный вид. В воздухе ощущался неприятный запах чеснока.
        Внезапно раздались звуки труб, и эскорт остановился. Мы были у шатра Агамемнона.
        Сойдя с колесницы, я оказался перед высоким анемичным типом с курчавыми волосами и светло-голубыми глазами, в котором я сразу узнал Менелая. Он вежливо отсалютовал мне и, пригласив следовать за собой, скрылся в шатре. Спустя несколько секунд я предстал перед всеми царями Греции.
        Шатер Агамемнона значительно отличался от палаток простых воинов. Правда, он был немногим чище, но значительно превосходил их в роскоши, а развешанные на стенах воинские атрибуты только придавали ему великолепие. Одну сторону целиком занимали кирасы и латные воротники такого размера, что их могли носить только представители расы гигантов или сказочные герои.
        Очевидно, Агамемнон любил показную пышность не меньше царя Приама.
        Царь царей восседал на помосте в центре шатра — выглядел он весьма недурно. Справа от него стоял Аякс Теламонид — настоящий великан с плечами размером с бычью лопатку, а слева — мужчина среднего роста с маленькими хитрыми глазками и густой рыжей бородой, в котором я узнал Одиссея, царя Итаки.
        Помимо них, в шатре присутствовали Менелай, Диомед — тот, кто убил моего брата Фегея и ранил Энея, старый Нестор[57 - Сын Нелея, царь Пилоса, старейший из вождей греков.], Менесфей[58 - Сын Петея, предводитель афинских войск при Трое.], Аякс Меньший[59 - Так называли Аякса, сына Оилея, царя локров, в отличие от Аякса Теламонида.], Агапенор, Филоктет[60 - Друг Геракла, унаследовавший его лук и стрелы. По пути в Трою был укушен змеей, отчего у него на ноге образовалась зловонная язва. Греки бросили его на острове Лемнос и привезли под Трою, узнав, что ее не взять без лука и стрел Геракла. Упоминание о нем здесь некорректно — Филоктет вернулся позже.] и многие другие.
        Я подошел и остановился перед помостом, покуда царский глашатай называл мое имя. Все отсалютовали мне, я ответил тем же и стал ждать, когда заговорит Агамемнон.
        Наконец он осведомился глубоким гортанным голосом:
        - Идей, сын Дара, ты принес весть от Приама, царя Трои?
        - Да.
        - Что он хочет нам сообщить?
        Я прочистил горло и заговорил громко, чтобы все могли меня слышать. Во время своей речи я краем глаза наблюдал за Одиссеем, но с таким же успехом мог смотреть на сфинкса.
        - Слушайте слова Приама, милостью Зевса могущественного царя Трои. Мы, троянцы, отказываемся от всех притязаний на Елену Аргивскую и сокровища с корабля, доставившего ее сюда; мы согласны передать Елену в руки Менелая, царя Спарты, ее законного супруга, и вернуть корабль вместе с грузом аргивскому флоту.
        В шатре послышались возгласы удивления. Менелай склонился вперед; его бледное лицо озарила радостная улыбка. Только Одиссей стоял как окаменевший.
        - Все это, — продолжал я, — в обмен на обещание царя Агамемнона отвести свои войска от Трои, погрузить их на корабли и оставить наш город в покое.
        Я умолк.
        - Это все слова царя Приама? — спросил Агамемнон.
        Какой-то момент я колебался, окидывая взглядом присутствующих и пытаясь определить по их лицам, будет предложение принято или отвергнуто. Несомненно, большинство было довольно, но как насчет Одиссея? Я знал, что его голос будет решающим, но его лицо ничего мне не говорило — оно было пустым, как старый заржавленный щит. Я решил, что Елена не должна вернуться в Спарту, и был готов в случае необходимости играть собственными картами. Сейчас этот момент настал.
        - Не все, царь Агамемнон, — ответил я чуть громче прежнего. — Есть еще кое-что. Цари Греции должны согласиться на перевоз в Трою оракула Аполлона в Дельфах[61 - Пифийский оракул Аполлона в городе Дельфы пользовался в Греции наибольшей известностью. Требование о его перевозе придумано Стаутом — в «Илиаде» Идей по поручению Приама предлагает вернуть грекам корабль с сокровищами, оставив Елену в Трое, в обмен на мир и получает отказ.] в знак признательности богу за покровительство, которое он оказывал нашему городу. Это решение принято царем Приамом, как приличествующее его достоинству.
        Было забавно наблюдать, как меняется выражение их лиц при этом последнем требовании. Угрожающие жесты, гневные возгласы, злобное бормотание наполнили шатер. Лишить их Дельфийского оракула! Я отлично знал, что греки никогда на это не согласятся.
        Агамемнон грозно нахмурился:
        - Нет надобности, дерзкий троянец, обсуждать с моими советниками ваше предложение. Их волю и желание ты можешь видеть у них на лицах. Вот мой ответ царю Трои. Мы, греки, отплатим за оскорбление всей нашей военной мощью! Ты можешь идти с миром.
        Одиссей оставался молчаливым и неподвижным — остальные шумно выражали одобрение словам царя.
        Больше говорить было не о чем. Отсалютовав, я повернулся, вышел из шатра и поднялся на колесницу. Мой возница погнал лошадей, и вскоре мы снова пересекали кровавое поле, возвращаясь к воротам Трои.
        Глава 5
        Одураченный Еленой
        Сказать, что царь Приам удивился, когда я ознакомил его с результатом моей миссии в лагере греков, означало не сказать ничего. Разумеется, он не знал о моем требовании насчет Дельфийского оракула и поэтому не понимал причины их отказа.
        Тем же вечером царь созвал специальное заседание совета, на котором присутствовал и я. Было решено возобновить военные действия на следующий день, и каждый военачальник получил приказ находиться в определенном участке поля. Гектор продолжал командовать всеми войсками.
        После совещания я отправился в дом Париса и попросил повидать Елену, но мне ответили, что она закрылась в своей комнате и не желает никого видеть.
        Гортина, с которой мне удалось перекинуться несколькими фразами, сообщила, что ее хозяйка не впускает даже Париса. Мне пришлось удовлетвориться этим, и, избежав вопросов Гортины по поводу моего обещания, данного ей три дня назад, я вернулся в свои покои во дворце и лег спать.
        Утром я проснулся поздно — летнее солнце ярко освещало комнату. Быстро одевшись, я позавтракал фруктами и печеньем, после чего стал готовиться к очередной попытке добиться аудиенции у Елены.
        Ночью мне снилась красная ворона, преследуемая дроздами, что считалось добрым знаком. Хотя я ни в малейшей степени не суеверен, нельзя отрицать, что приметы иногда сбываются.
        Выйдя из дворца, я зашагал по широкой аллее к дому Париса, когда внезапно меня окликнули сзади.
        Обернувшись, я увидел царского гонца, спешившего ко мне. Он сообщил, что Приам срочно требует меня в свои личные апартаменты.
        Это было весьма некстати, но мне пришлось повиноваться, и я двинулся назад во дворец.
        Там меня ожидали еще более неприятные известия.
        Мне следовало отправиться на поле битвы и передать Гектору распоряжения на сегодня. Это должно было занять два часа, если не больше, поэтому я со вздохом отказался от визита к Елене. Послав гонца в конюшни за лошадьми и колесницей, я вернулся к себе, чтобы надеть доспехи.
        Через четверть часа я был уже на пути в поле. Новость о том, что битва возобновилась с удвоенной силой, очевидно, распространилась по всему городу — улицы были полны стариков, женщин и детей, возбужденно переговаривающихся и жестикулирующих.
        Я почувствовал угрызения совести, осознав, что, если бы не мое вчерашнее предательство, эти люди сейчас спокойно отдыхали бы в объятиях своих сыновей, мужей и отцов. Но я не жалел о содеянном, твердо решив, что Елена должна быть моей. Все дело было в этой колдунье, достойной покровительства Афродиты, если та в самом деле существует.
        Выехав за ворота, мы оказались на равнине перед городом. Вдалеке, где шла битва, клубилось облако пыли, не позволяя ничего разглядеть и напоминая летнюю грозовую тучу. Возница натянул поводья и спросил меня, в какой части поля может находиться Гектор, но я знал не больше его, и мы двинулись прямо в центр клубящегося облака.
        Этим утром я смеялся над бравадой троянских вождей, громогласно заявлявших, что сегодня они будут сражаться у самой границы греческого лагеря. Но вскоре я узнал, что их слова не были пустой болтовней.
        Шум битвы достиг наших ушей, когда мы находились еще далеко от сражающихся. Звуки ударов стали о сталь и меди о медь, хриплые крики воинов, свист стрел, грохот боевых колесниц — все это сливалось в оглушительный шум.
        Так как переговариваться стало невозможно, мой возница, не оборачиваясь, мчался вперед.
        Я не заметил, как мы приблизились к месту сражения. Вокруг нас валялись десятки убитых и раненых, и мое сердце радостно забилось, когда я по цвету их одежды и форме доспехов понял, что большинство из них — греки.
        Внезапно мимо моего уха просвистела стрела, и я съежился за бортом колесницы. Возница продолжал гнать лошадей, и я восхищался его хладнокровием. Он сидел на виду у противника, защищенный лишь броней простого солдата.
        Как мне описать то, что произошло затем? В хаосе битвы было невозможно отличить друга от врага. Справа я увидел Пандара с его лучниками, посылавшими смертоносные стрелы над головами троянцев во вражеские ряды. Колесницы неслись вперед, сея разрушение на своем пути; пешие солдаты гнали греков, разя их копьями.
        Эней сражался во главе своего отряда, держа в правой руке тяжелый меч, а в левой — тонкий этолийский дротик. Он размахивал ими над головой, время от времени поражая очередного злополучного грека, подвернувшегося ему под руку.
        Троил и Антилох[62 - Неточность автора. Троил, сын Приама, был убит Ахиллом в первый год осады Трои. Антилох — старший сын Нестора и друг Ахилла.] ехали в одной из царских колесниц, обрушивая свои мечи на греков. Пешие солдаты каким-то чудом поспевали за ними, пронзая копьями тех, кого не успели прикончить их вожди.
        Троянцы наступали повсюду, а греки с отчаянием на лицах беспорядочно бежали к своему лагерю.
        Внезапно я заметил Гектора на его знаменитом белом жеребце. Он поднял копье, и я увидел перед ним могучую фигуру Аякса Теламонида, бросавшего огромный камень. Просвистев в нескольких дюймах от Гектора, камень обрушился на голову одного из солдат.
        Копье Гектора запело в воздухе и пронзило доспехи Аякса.
        Грек пошатнулся и упал на колени, зовя товарищей.
        Они подбежали к нему и успели усадить его на колесницу Мелеагра[63 - Еще одна неточность. Мелеагр — сын царя Калидона, Инея. О нем упоминают в девятой песне «Илиады», но он не участвовал в войне.], прежде чем Гектор атаковал их.
        Первым ударом копья он поразил четырех греков и яростно устремился вперед, сокрушая всех на своем пути. Когда его копье сломалось, он выхватил дротик у бросившегося на него грека и вонзил острие ему в шею.
        Охваченные ужасом греки обратились в позорное бегство. Гектор преследовал их, сбросив шлем и открыв лицо для вражеских дротиков. Его доспехи утратили блеск, покрывшись кровью и пылью, однако он продолжал скакать вперед.
        Менелай, Диомед и сам Агамемнон пытались остановить Гектора, но он гнал их перед собой, как овец.
        За ним устремились пехотинцы. Воздух наполнился криками отчаяния — стало очевидным, что греков вынуждают отступить к их кораблям.
        - Вперед! — крикнул я вознице, так как мне показалось, что он натянул поводья.
        Возница открыл рот, но не успел ответить. Судорожно взметнув руки кверху, он рухнул наземь. Отлично натренированные лошади, лишившись правящей руки, застыли как вкопанные.
        Я спрыгнул с колесницы и подбежал к вознице. Он был мертв. Из раны на шее текла струйка крови — греческий дротик пронзил его насквозь.
        Моей первой мыслью было самому погнать лошадей вслед бегущим воинам, но потом я решил первым сообщить радостные вести троянцам. Острием копья я перерезал упряжь одного из коней, вскочил на него, схватил поводья и повернул его к Трое.
        Бедное животное, несмотря на усталость, послушно откликнулось на мой приказ и помчалось по полю, словно второй Пегас[64 - Крылатый конь, возникший из крови горгоны Медузы.], топча бесчисленные мертвые тела. Один раз конь поскользнулся в луже крови, и я решил, что мне пришел конец, но он быстро выпрямился и понесся дальше.
        Вскоре мы оказались на равнине, и впереди замаячили городские стены. Это зрелище придало мне сил, и я пришпорил коня. Мы промчались через ворота в облаке пыли.
        Меня приветствовали крики людей, но я не стал останавливаться и с возгласом «Троя победила!» поскакал ко дворцу. Женщины и дети пытались меня удержать, требуя подробностей, но я не останавливался, пока не добрался до величественных мраморных порталов.
        Я застал царя Приама в его комнате вместе с дочерью Кассандрой и старым Антенором. Стражник попробовал меня остановить, но я оттолкнул его и вошел.
        В тот день я принес во дворец радость. Ничего не может быть приятнее, чем сообщать хорошие новости.
        Приам плакал от счастья, громко вознося хвалу своему сыну Гектору; Гекуба и Поликсена обнимались со слезами на глазах; Кассандра сидела в углу, многозначительно улыбаясь. Наконец, когда Приам в тысячный раз поблагодарил меня и отправил дюжину гонцов в разные концы города, я отправился к себе и принял желанную ванну.
        Думаю, мне можно простить недолгое отступление от темы. Это касается ванны. Вообразите мою досаду, когда, подойдя к моему сундуку с благовониями, я обнаружил, что обе баночки с килетским маслом исчезли!
        Поистине вороватые рабы — сущее проклятие! Пришлось воспользоваться экстрактом из Пилоса, а нет ничего более неприятного для мужчины, чем отправляться с визитом к даме пахнущим дешевыми духами.
        Как вы, возможно, догадались, дамой в данном случае была Елена Аргивская, Ее не могли не обрадовать вести, которые я принес с поля битвы, так что момент был для меня самый благоприятный.
        Я знал, что многие обвиняли Елену в тайных симпатиях к грекам, но, хотя она охотно вернулась бы в Спарту, чтобы положить конец войне, я не верил, что она не горевала бы, видя поражение троянцев.
        Как же велико мужское тщеславие! Теперь мне хочется смеяться над собой, но тогда я с радостью в душе устремился к воротам дома Париса. Я жаждал завоевать Елену — самую желанную из всех женщин!
        Елена любезно приняла меня в своей комнате. Казалось, она меня ожидала — я не мог этого понять, пока не узнал, что Поликсена и Кассандра покинули ее всего несколько минут назад, успев сообщить ей радостные известия.
        - Значит, опоздал… — удрученно промолвил я. — А я так надеялся первым сообщить тебе новости!
        - Это не имеет значения, — беспечно отозвалась Елена, — так как новости уже известны всему городу.
        Все с минуты на минуту ожидают возвращения Гектора и других воинов. Вот это мужчина! Я только что спорила с Поликсеной, утверждая, что Гектор — самый великий из людей, но она не желала слышать ни о ком, кроме Ахилла. Мне это кажется довольно странным для дочери Приама.
        - Вопрос предубеждения, — равнодушно заметил я.
        Последовала короткая пауза.
        - Идей, — снова заговорила Елена, — я собираюсь спросить тебя кое о чем и хочу услышать правду.
        Я посмотрел на нее с удивлением и, признаюсь, с некоторым страхом:
        - У тебя есть причины опасаться, что я тебе солгу?
        - Нет… Не знаю. Но скоро выясню. Посмотри мне в глаза — вот так. Теперь скажи: ты в точности передал предложение Приама греческим царям?
        Полагаю, я немного покраснел, хотя изо всех сил старался этого избежать.
        - Разумеется, в точности, — спокойно ответил я. — А почему ты в этом сомневаешься?
        - Не то что сомневаюсь, — Елена не сводила с меня глаз, — а просто хочу знать. Разве я не видела сегодня утром женщин, раздирающих себе грудь, и стариков, ломающих руки в отчаянии? На моих слабых плечах и без того лежит тяжкое бремя, Идей. Я не хочу его утяжелять.
        - Слабых плечах? — переспросил я. — Здесь больше подошло бы слово «прекрасных». — Я склонился к ней. — Долго еще мне ждать твоей улыбки?
        - Не пытайся изменить тему, — сухо сказала она. — Ты не ответил на мой вопрос.
        - Разве? — воскликнул я.
        - Во всяком случае, твой ответ меня не удовлетворил.
        По-твоему, у меня нет оснований настаивать на подтверждении? Хорошо, тогда я пойду к царю Приаму и посоветую ему направить к грекам второго посла.
        Я испуганно вскочил, застигнутый врасплох:
        - Ты не сделаешь этого, Елена!
        По выражению ее лица я понял, что угодил в расставленную ею ловушку, и закусил губу. Елена сидела неподвижно, глядя на меня; в ее глазах появился угрожающий блеск. Когда она заговорила, ее голос звучал угрожающе напряженно.
        - Идей, — сказала Елена, — ты предал Трою.
        Знай я, как серьезно она к этому относится, постарался бы скрыть правду. Ее суровый взгляд мог бы предостеречь меня, но я словно ослеп.
        - Если так, я сделал это ради тебя, — ответил я, небрежно пожав плечами.
        - Значит, это правда! — воскликнула она.
        Я молча кивнул.
        Елена вскочила на ноги, и я невольно отпрянул при виде ужаса и презрения на ее лице. Она двинулась ко мне, подняв кулак, как будто собиралась меня ударить, но внезапно остановилась, опустила руку и горько усмехнулась.
        - Афродита! — вскричала Елена, возведя очи горе. — Святая покровительница! Почему ты даровала красоту такому жалкому существу, как я? Если ты хотела меня облагодетельствовать, почему возложила на мои плечи бремя вины и покрыла мое имя позором? Разве мало сделать меня неблагодарной сестрой и неверной женой?
        Вырви мои глаза, сдери с меня кожу, подвергни мукам, которые испытывают тени в царстве мертвых!
        Упав на колени, Елена стала бить себя в грудь и петь скорбную песнь. Я схватил ее за запястья и попытался поднять, но она вырвалась с криком:
        - Оставь меня, изменник Трои! — Внезапно ее поведение изменилось. Елена встала и несколько секунд молча смотрела на меня. Я тоже молчал. Наконец она опустилась на мраморную скамью и заговорила спокойно и решительно: — Не мне порицать тебя, Идей. Если, как ты говоришь, ты предал Трою ради меня, то я должна винить только себя. Но разве я дала тебе повод надеяться?..
        - А разве нет? — воскликнул я. — Разве не ты обещала мне награду за твое жертвоприношение? Разве не мои уши слышали нежные слова в этой самой комнате? Я солгал грекам и не стыжусь этого, так как хотел завоевать тебя. Как я мог стать орудием изгнания из Трои той, кого люблю?
        - Не знаю, — с тоской произнесла Елена после небольшой паузы. — Увы, Идей, на мне лежит проклятие Афродиты. Я не могу видеть мужчину и не стремиться овладеть им. Тебя я презираю и всегда презирала, но старалась очаровать.
        - По крайней мере, ты говоришь откровенно, — сказал я, пытаясь улыбнуться.
        - Да, но теперь уже слишком поздно, и мое сердце полно раскаяния. Если бы не моя слабость и твое предательство, я сейчас была бы в греческом лагере, сегодняшней кровавой битвы удалось бы избежать, а троянцы и греки пировали бы вместе. Остается только одно — мы должны постараться исправить причиненное нами зло.
        - Каким образом? Что мы можем сделать? — осведомился я, отлично понимая, что она имеет в виду.
        - Ты должен снова отправиться к царям Греции и передать им предложение Приама слово в слово. Скажи, что я охотно вернусь в объятия Менелая, что я сохну по нему. Такой глупец, как он, сразу придет в восторг.
        Меня отнюдь не прельщала перспектива возвращения в греческий лагерь. Такая миссия была чревата смертельной опасностью: перемирие окончено, и меня, скорее всего, схватят как шпиона или убьют. После сегодняшней битвы, где полегло столько греческих героев, и унизительного поражения, нанесенного Гектором и его войсками, греки вряд ли пребывали в дружелюбном настроении.
        Но еще большая опасность заключалась в том, что, если новость о моем повторном визите станет известна в Трое, это будет означать разоблачение моего предательства, потерю чести и жизни. Такой позор разобьет сердце моего отца и навлечет на наш род презрение будущих поколений троянцев.
        Я ответил Елене со всей твердостью и искренностью — ибо я верил в то, что говорил, и дальнейшие события доказали мою правоту, — что предлагаемая ею попытка была бы более чем бесполезной, что теперь греков может удовлетворить только уничтожение Трои.
        Ты должен отправиться в греческий лагерь, Идей, — настаивала она, — и я буду молить богов о твоем успехе. Весь день я слышала плач и проклятия женщин. Ты считаешь меня бессердечной? Я готова даже спуститься в царство теней, чтобы сбросить груз вины.
        - Я не пойду к грекам, — упрямо повторил я.
        - Вот как? Посмотрим. — Ее голос стал суровым. — Если тебя не заставит честь, то погонит страх. Либо ты сегодня же вечером отправишься с предложением к грекам, либо я пойду к царю Приаму и расскажу ему о твоей измене.
        Я бросился к ней с мольбой:
        - Ты не сделаешь этого, Елена!
        - Сделаю. Разве я не сказала, что презираю тебя?
        Если тебя убьют, что мне до этого? Предупреждаю: не пытайся меня обмануть. У меня есть связь с греческим лагерем — не важно какая, — и я все узнаю. Ты должен передать предложение слово в слово.
        Несомненно, Елена выполнила бы свою угрозу. Она бы выдала меня царю Приаму после того, как завлекла своим коварством и чарами Афродиты. Пришло время действовать — и действовать быстро.
        Я не колебался. Прежде чем последние слова сорвались с ее уст, я сунул руку в складки плаща и извлек оттуда тонкий этолийский дротик. В следующий момент он вонзился бы в ее белоснежную грудь, и больше никто из греков и троянцев не пал бы жертвой чар Елены Аргивской.
        Но Елена явно предвидела подобную ситуацию.
        Когда я протянул руку, чтобы схватить ее, она отскочила к стене и хлопнула в ладоши. Занавеси раздвинулись, в комнату ворвались несколько здоровенных негров, схватили меня за плечи и опрокинули на пол.
        Стоя надо мной, они смотрели на хозяйку, словно спрашивая: «Прикончить его?»
        Но Елена велела не причинять мне вреда.
        - Итак, — воскликнула она, подойдя ко мне, — ты хотел лишить Елену жизни! Если бы я забрала твою жизнь, это пошло бы только на благо Трое. Ты слышал мой приказ — исполняй его. Не позже чем сегодня вечером, иначе я пойду к царю Приаму.
        Знаком Елена велела рабам отойти. Они повиновались, и я поднялся на ноги. Так как негры стояли между мной и Еленой, я повернулся к двери, бросив последний взгляд на женщину, которая, как мне казалось, посылает меня на верную гибель. Она стояла наполовину скрытая оконными занавесями, с насмешливой улыбкой на губах.
        Выйдя из комнаты, я двинулся по коридору, но внезапно услышал, как кто-то сзади шепотом произнес мое имя. Быстро повернувшись, я оказался лицом к лицу со служанкой Гортиной.
        - Идей, — прошептала она, подойдя ко мне и взяв меня за руку, — колесница Аполлона уже четырежды пересекла небеса, а ты все еще не выполнил обещание, данное Гортине. Ты сказал, что сделаешь это через пять дней, — значит, это будет завтра?
        Я был не в том настроении, чтобы утешать служанку, поэтому грубо оттолкнул ее и ответил:
        - Ни завтра, ни в другой день. Убирайся!
        Выходя из дома, я услышал, как Гортина издала вопль отчаяния.
        Глава 6
        В руках врага
        Когда я покинул дом Париса, уже стемнело, и высокие сводчатые окна дома Гектора, примыкающего ко дворцу, были освещены. Я задержался на минуту в надежде поймать кого-нибудь из слуг и узнать новости о Гекторе, но никого не было видно.
        Я двинулся дальше по широкой аллее, вымощенной мрамором, испытывая глубочайшее отвращение к самому себе и своим поступкам.
        Не знаю, что пробудило во мне совесть. Возможно, слова Елены. Как и все троянцы, я считал само собой разумеющимся, что она абсолютно аморальное существо, руководствующееся только своими чувствами, но сейчас даже Елена с омерзением отшатнулась от меня, узнав о моей низости.
        Но самым худшим было то, что ее справедливое презрение побудило меня трусливо напасть на нее! Лишь чудом я не стал подлым убийцей.
        Я никогда не любил Елену, но сейчас впервые отнесся к ней с уважением. Ради простого каприза я предал Трою и обманул оказанное мне доверие. Даже Ферейн, мой фессалийский раб, был лучше меня. Я сгорал от стыда и унижения, чувствуя себя не в силах вернуться во дворец и посмотреть в глаза старому Антенору или царю Приаму.
        Моим единственным желанием было исправить причиненный мною вред. Могу сказать абсолютно честно, что пустые угрозы Елены на меня не действовали совершенно. Я не мог поверить, что она поддерживает тайную связь с греческим лагерем. Ее слова никак не повлияли на мое решение этим же вечером отправиться к грекам и попытаться возобновить переговоры.
        Это решение служило залогом искренности моего раскаяния, ибо такое предприятие было чревато смертельной опасностью, а я отнюдь не принадлежал к героям.
        Одна мысль отчасти утешала меня — греки при любых обстоятельствах едва ли согласились бы на предложение троянцев вернуть Елену. Одиссей и Агамемнон жаждали не возвращения Менелаю его жены, а падения Трои, и я не верил, что мы могли так легко договориться о мире.
        Только чтобы облегчить муки совести, я решил передать в шатры греков подлинное послание Приама.
        Но сначала я отправился во дворец узнать новости.
        Главный зал был переполнен. Там присутствовали все — от старого Антенора до юного Геликаона, мужа Лаодики[65 - Дочь Приама и Гекубы, которая предпочла быть поглощенной землей, чтобы не стать наложницей греков.]. Они пили вино, смеялись и болтали. Тысячи светильников в нишах мраморных стен ярко освещали зал. Приам и Гекуба, восседая на троне из слоновой кости, приветливо улыбались собравшимся.
        Наряды и прически женщин украшали золото и драгоценные камни, а их плечи и руки сверкали белизной даже на фоне белой ткани их одежд. Мужчины, раскрасневшись от вина и новостей о победе, весело заигрывали с женщинами. Троя пировала.
        Приветствуя друзей и знакомых, я направился туда, где стоял Кисеей, разговаривая с Поликсеной.
        Он был удивлен тем, что мне не известно об окончательном исходе сегодняшней битвы, и спросил, где я находился последние несколько часов, но, видя мое смущение, не стал допытываться и сообщил мне интересующие меня сведения. Победоносным троянцам не удалось полностью разгромить греков, которые отчаянно сражались у самых границ своего лагеря. Но с приближением темноты их должны были оттеснить к кораблям, а пока что Гектор отвел свои войска к Трое, чтобы приготовиться к завтрашней битве.
        Весь город торжествовал — хотя сорок троянцев полегли на поле боя, сотни греков были убиты, а еще больше взяты в плен.
        - Если бы могучий Ахилл был там, — внезапно вмешалось Поликсена, — все сложилось бы по-другому.
        - Могучий, тоже мне! — презрительно фыркнул Кисеей. — Хоть ты и дочь Приама, Поликсена, это не прибавило тебе ума. Твой Ахилл пустился бы наутек от разъяренного Гектора.
        - Подожди, — отозвалась Поликсена, тряхнув головой. — В тот день, когда Ахилл покинет свой шатер, — если это когда-нибудь произойдет, — все троянцы скроются за стенами города, если только успеют туда добежать.
        - Что за странную любовь ты испытываешь к Ахиллу? — осведомился Кисеей.
        Но Поликсена, вместо ответа, повернулась и двинулась навстречу Елене, которая вошла в зал, опираясь на руку Париса. Я уставился на них, чувствуя, что мое лицо заливается краской, когда меня окликнули.
        Обернувшись, я увидел Антенора, который хотел знать, почему я не присутствовал на сегодняшнем заседании совета.
        - Тебе отлично известно, что меня посылали на поле сражения, — ответил я.
        Чтобы избежать дальнейших расспросов, я взял Киссея за руку и попросил его пройти со мной в мои покои.
        Я собирался рассказать ему о моем предательстве и том отчаянном положении, в котором я оказался благодаря Елене, чтобы спросить его совета. Но я не смог заставить себя сделать это. Я знал, что Кисеей придет в ужас, и опасался лишиться его дружбы.
        Около часа мы беседовали на разные темы, после чего я наконец заговорил о намеченном мною визите в греческий лагерь и спросил у Киссея, не хочет ли он меня сопровождать.
        - В греческий лагерь? — изумленно воскликнул Кисеей. — Это безумие! Что ты там ищешь?
        - Славу, — беспечным тоном ответил я.
        - Славу? Возможно, ты ее заслужишь — посмертно. Разве ты не понимаешь, что после сегодняшнего дня греки будут убивать каждого троянца, который попадет им в руки? Я хорошо тебя знаю, Идей, — наверняка тебя заманивает туда какая-то женщина. Берегись!
        Я охотно ухватился за это объяснение:
        - Да, Кисеей, это женщина. Видел бы ты ее! Но ты ее увидишь, если пойдешь со мной.
        Но он категорически отказался, умоляя меня выбросить из головы эту безрассудную затею. «Если бы я мог!» — подумал я. После тщетных уговоров я попросил Киссея вернуться в зал, дав мне приготовиться, а по пути заглянуть в конюшни и проследить, чтобы один из белых фессалийских жеребцов был для меня оседлан и ждал у ворот дворца.
        Оставшись один, я снял со стены доспехи и надел на себя все, кроме шлема и щита, не желая, чтобы в меня угодил шальной греческий дротик. Поверх доспехов я облачился в длинный плащ, дабы его складки скрыли блеск брони, а также чтобы избежать лишних вопросов — среди ночи мало кто появляется в полном вооружении.
        Обнаружив, что один из крючков на латном воротнике поскрипывает, я не поленился снять его и смазать.
        Надев на голову шапку из шкуры пантеры, так как ночь была прохладной, я вышел из дворца.
        Благодаря Киссею, лошадь ожидала меня у задних ворот. Когда я шел по аллее, мне показалось, будто я слышу шаги, но вокруг никого не было видно. Я не сомневался, что это Елена пришла убедиться в моем отъезде, но, возможно, у меня разыгралось воображение.
        В следующую минуту я мчался в ночной темноте на прекрасном фессалийском жеребце из конюшен Приама.
        Как я уже говорил, ночь была прохладной, но меня надежно защищали доспехи и плащ. Однако последний я сбросил, выехав за город, чтобы он не развевался за мной на ветру.
        У ворот меня остановила стража. Я видел, как поблескивают копья в тусклом свете луны.
        - Кто едет?
        - Идей, вестник царя.
        - По какому делу?
        - По царскому приказу.
        Меня пропустили без дальнейших вопросов, правда внимательно изучив мое лицо, когда я проезжал под факелами портала.
        Ночная тишина, окутавшая поле, сменила шум битвы. Куда бы я ни смотрел, нигде не было видно ничего, кроме призрачных белесых испарений над рекой, и я не слышал никаких звуков, кроме цокота копыт моего коня. Я ехал не торопясь, опасаясь, что лошадь споткнется, но, к счастью, на земле не было никаких препятствий. Очевидно, греки унесли своих мертвецов под покровом ночи.
        Наконец я отпустил поводья, и мы понеслись по равнине со скоростью вод Скамандра[66 - Река под Троей, впадающая в Геллеспонт (Дарданеллы).].
        Мы ехали долго, и я уже начал бояться, что сбился с пути. Ночной мрак и опасности, которыми была чревата моя затея, усиливали мой страх. Но я успокоился, завидев впереди тусклые огни греческого лагеря.
        Через несколько минут я уже мог различить смутную белую линию шатров неподалеку от поблескивающего в лунном свете Скамандра.
        Я натянул поводья, все еще не зная, как мне действовать. Ясно было одно — я не должен появляться в шатре Агамемнона. Сегодня я видел его постыдно бегущим от Гектора и понимал, какого гостеприимства может ожидать от него любой троянец.
        Решив положиться на слепой случай и едва не обратившись с молитвой к Аполлону, я направил коня в сторону шатров и уже подъезжал к ним, когда меня остановил окрик стражника:
        - Кто идет?
        - Я хочу поговорить с Нестором, — громко ответил я, стараясь скрыть троянский акцент.
        - Что тебе нужно от Нестора Афинского? Приблизься.
        Я подчинился, оказавшись в окружении двух десятков греков, которые не скрывали своего удивления при виде меня в полном вооружении и верхом на боевом коне.
        До меня донеслось их бормотание:
        - Он из Трои. Стащим его с коня и отведем к царю.
        Пусть испробует копье на своей шкуре.
        - Ведите меня в шатер Нестора, — дерзко приказал я. — Презренные негодяи, неужели вы рассчитываете испугать друга Афин?
        Не знаю, удалось ли мне внушить им страх, но они не причинили мне вреда. Возможно, они сочли меня греческим шпионом, вернувшимся из Трои, или просто привыкли к подобным ночным визитам. Как бы то ни было, один из стражников — очевидно, их начальник — повернулся и направился в сторону шатров, а остальные, следуя за мной, продолжали бормотать угрозы и оскорбления в адрес Трои.
        Мы миновали около шестидесяти шатров, когда начальник стражи остановился перед одним из них, превосходящим соседей своими размерами. Что-то пробормотав другим — я не мог разобрать слов, но он, несомненно, велел присматривать за мной, так как они подошли ко мне вплотную, толкая моего коня и свирепо на меня глядя, — он исчез внутри.
        Через несколько минут стражник вышел из шатра, сообщив, что Нестор меня примет. Мне показалось, что в его глазах блестит злоба, но я приписал это личной неприязни, спешился, передал ему поводья и вошел.
        В шатре было два больших отделения — я оказался в первом, а второе было скрыто от любопытных взглядов искусно расшитым занавесом.
        На стенах висели давно не использованные доспехи — возможно, старый хлам, который Нестор носил лет пятьдесят тому назад. В углу находился стол, заваленный свитками пергамента, — очевидно, сокровища мыслей «мудрого старца», как греки называли Нестора. На земляном полу лежало несколько грубых циновок, а в центре стояли скамьи. Одну из них занимал старик с развевающейся седой бородой, а другую — мужчина с желтоватой надменной физиономией, одетый в львиную шкуру.
        Первый был не кто иной, как сам Нестор, а второй — Аякс Теламонид.
        Когда я вошел, оба поднялись и вежливо отсалютовали мне, что казалось добрым предзнаменованием.
        Я отсалютовал в ответ и остановился, ожидая, пока они заговорят.
        - Ты прибыл из Трои? — нарушил молчание Нестор.
        - Да.
        - От царя Приама?
        - Нет. Разве только неофициально.
        - И ты рассчитываешь на неприкосновенность посла?
        - Не больше, чем на честь Нестора.
        - Хорошо сказано. Что у тебя за миссия?
        - Весьма деликатная, — ответил я, толком не зная, как приступить к делу, — и требующая многих слов.
        - Тогда располагайся. — Нестор указал на скамью.
        Когда мы сели, я медленно заговорил, с трудом подбирая слова:
        - Вам хорошо известно, о Нестор и Аякс, что вчера я приезжал к греческим царям с предложением от царя Приама.
        - С оскорбительным предложением, — нахмурившись, вставил Аякс.
        - Возможно — это решать богам. Но если оскорбление и было, то его нанес я, а не жители Трои. Вы, конечно, имеете в виду условие, касающееся Дельфийского оракула.
        Аякс вскочил на ноги и открыл рот, собираясь заговорить, но по знаку Нестора снова сел, свирепо уставившись на меня. Я продолжал как ни в чем не бывало:
        - Это требование попало в число условий мира по моей глупости — я неправильно понял указания совета и неверно передал их. Троянцы не собирались требовать передачи им Дельфийского оракула.
        - И ты явился в наш лагерь, чтобы сообщить это?! — рявкнул Аякс.
        - Да, — твердо ответил я. — Не надейся испугать меня своим бычьим ревом, Аякс. Я обращаюсь к Нестору. Я прибыл отказаться от требования насчет оракула Аполлона, извиниться за нанесенное оскорбление и снова предложить вернуть Елену и ее сокровища в греческий лагерь.
        - Подлый троянский пес! — зарычал Аякс, но Нестор остановил его и повернулся ко мне:
        - Ты закончил, Идей?
        Я кивнул, но, вспомнив, что говорила Елена о своем первом муже, быстро добавил:
        - Почти все, Нестор. Я должен поговорить с Менелаем, царем Спарты. У меня для него сообщение от Елены Аргивской.
        - Что за сообщение?
        - Прости, но оно только для его ушей.
        - Но он спит в шатре Агамемнона.
        Тогда, с твоего позволения, за ним нужно послать.
        - Сообщение важное?
        - Ему оно покажется важным, — с улыбкой ответил я.
        - Не сомневаюсь, — сухо сказал Нестор. По-видимому, он не хуже Елены знал слабости Менелая. — Ты вел себя смело, Идей, явившись в наш лагерь один.
        Я восхищаюсь твоей храбростью и пошлю за царем Менелаем.
        Подойдя к столу в углу шатра, он написал что-то на клочке пергамента и хлопнул в ладоши. Когда появился посыльный, Нестор приказал ему отнести пергамент в шатер Агамемнона и передать ему в собственные руки. Я возразил, что мое сообщение предназначено Менелаю, а не Агамемнону, но старый грек взглядом велел мне замолчать и отправил посыльного с указанием поторопиться.
        После его ухода мы молча сели на скамьи. Нестор устремил рассеянный взгляд на висящие на спине доспехи, барабаня пальцами по подлокотнику скамьи.
        Аякс уставился на меня, как будто у него руки чесались вцепиться мне в горло. Не сомневаюсь, что он бы так и поступил, если бы его не сдерживало присутствие старика.
        Аякс являл собой внушительное зрелище. Его ноги походили на стволы огромных деревьев, а руки немногим им уступали. И все же только сегодня ему пришлось отступить перед натиском Гектора. Неудивительно, что он выглядел мрачным.
        На душе у меня было скверно. Меньше всего я хотел, чтобы Агамемнон знал о моей миссии, — я опасался его вспыльчивого нрава, тем более после сегодняшних событий. Мне до сих пор кажется, что если бы я смог вести переговоры только с Нестором и Менелаем, то добился бы успеха. Увы, мои опасения оказались более чем обоснованными.
        Мы прождали не менее получаса, прежде чем вернулся посыльный. Он вручил обрывок пергамента Нестору, который прочитал текст и посмотрел на меня, как мне показалось-, с жалостью. Но когда он заговорил, в его голосе не слышалось никаких эмоций.
        - Подожди здесь, Идей, — я скоро вернусь. Аякс, пойдем со мной.
        Они поднялись и направились к занавесу, разделявшему шатер, но остановились, услышав мой голос:
        - Прошу тебя, Нестор, позволь мне промочить горло. У меня пересохло во рту от долгой скачки.
        - Разумеется — мне следовало подумать об этом раньше. Я пришлю тебе вина, — ответил он и скрылся за занавесом вместе с Аяксом.
        Первой моей мыслью было выбежать из шатра, вскочить на лошадь и помчаться во весь опор назад в Трою. Я не сомневался, что сообщение пришло от Агамемнона и что оно не сулило мне ничего хорошего. Возможно, Нестор и Аякс удалились в другое отделение шатра, чтобы встретить там царя. Я бесшумно подошел к выходу и, слегка приподняв клапан, выглянул наружу.
        Мои худшие опасения подтвердились. Моего коня нигде не было видно. Неподалеку от шатра стояла группа солдат, глядя на вход. Я стал пленником!
        Повернувшись, я двинулся к занавесу, за которым скрылись Нестор и Аякс, рассчитывая застать их врасплох и, по крайней мере, обрушить на них мою месть.
        «Типично греческий трюк, — думал я, — внушить человеку ощущение безопасности, усыпить его бдительность медовыми речами, а потом предать его!»
        Я подошел к середине шатра и уже приготовился напасть на врагов сзади, когда занавес медленно раздвинулся посредине. При виде нового лица я невольно вскрикнул от изумления и застыл как вкопанный.
        Это была женщина с подносом, на котором стояли кубок и сосуд с вином. Но в первую очередь я обратил внимание не на поднос, а на ту, в чьих руках он находился, ибо такой красоты мне еще не приходилось видеть.
        Я не смельчак, но лицо этой женщины заставило меня напрочь позабыть об опасности и намерении спасаться бегством. Сначала я подумал, что это какая-то греческая царевна — быть может, дочь Нестора. Но почему тогда ее прислали обслуживать троянца Идея?
        Женщина — вернее, совсем молоденькая девушка, — казалось, не замечала моего изумления и восторга. Подойдя к столу, она поставила на него поднос и повернулась ко мне с улыбкой, напомнившей цветущий берег Симоиса солнечным весенним утром.
        - Это лемносское[67 - Лемнос — остров в Эгейском море.] вино и сыр из козьего молока. Налить тебе вина?
        Я не мог произнести ни слова. Как завороженный, я не сводил глаз с ее лица, забыв обо всем при виде столь несравненной красоты.
        «Она богиня! — думал я. — По крайней мере, теперь я верю в богинь!»
        Наконец мне удалось произнести хриплым дрожащим голосом:
        - Кто ты?
        Неудивительно, что мое поведение напугало ее, — должно быть, я напоминал жреца в трансе. Она отпрянула к стене шатра, нащупывая отверстие.
        Боясь потерять ее навсегда, я взял себя в руки.
        - Не бойся, — продолжал я. — Даже ради всей Трои и Олимпа я не причинил бы тебе вреда. Твоя красота поразила меня. Умоляю, назови свое имя.
        Немного успокоившись, девушка опустила руку и ответила:
        - Меня зовут Гекамеда[68 - О Гекамеде — дочери Арсиноя, ставшей рабыней Нестора, — упоминается в одиннадцатой песне «Илиады», но ее дальнейшие приключения вымышлены Стаутом.]. Я дочь Арсиноя, царя Тенедоса[69 - Небольшой остров у берегов Трои.].
        Я знал, что греки во главе с Ахиллом некоторое время назад захватили Тенедос, и воскликнул, не подумав:
        - Значит, ты рабыня!
        Я сразу же пожалел о своих словах. Ее лицо покраснело, а глаза сверкнули.
        - Недостойно мужчины напоминать мне об этом, — гордо отозвалась она.
        Я быстро шагнул к ней, моля о прощении:
        - Я не хотел обидеть тебя, Гекамеда, а тем более попрекнуть твоим несчастьем. Мне радостно слышать, что ты смертная, так как я принял тебя за богиню. Ты нальешь мне вина?
        Лицо девушки смягчилось, она молча подошла к столу и подняла тяжелый сосуд, чтобы наполнить кубок. Я последовал за ней, восхищаясь безупречной формой ее шеи и плеч и белизной рук. Поставив сосуд, она вопросительно посмотрела на меня:
        - Хочешь сыра?
        - Да, — ответил я, хотя никогда не употреблял сыр в вине, — если ты положишь его своими пальчиками.
        Не сумев удержаться от улыбки, девушка взяла большим и указательным пальцами щепотку желтого порошка и высыпала его в кубок. Потом она повернулась, чтобы уйти.
        - Гекамеда! — воскликнул я и умолк, не зная, что говорить дальше. Она серьезно смотрела на меня. — Ты меня простила? — наконец спросил я.
        Девушка кивнула.
        - Тогда я счастлив. Ты так же прекрасна, как твое имя, Гекамеда. Больше я ничего не скажу, чтобы не обидеть тебя. Ты живешь в шатре Нестора?
        - Да, — просто ответила она. — Ахилл подарил меня ему после взятия Тенедоса. Я благодарю Палладу, что не досталась кому-нибудь помоложе.
        - Ты права, Гекамеда. Мне жаль тебя. Если бы не грозящая мне опасность…
        Ее лицо стало нерешительным. Внезапно она шагнула ко мне, схватила меня за руку и тихо сказала:
        - Тебе грозит страшная опасность. Берегись греков.
        Прощай.
        И затем, словно охваченная приступом страха, выбежала из комнаты, прежде чем я успел попросить у нее объяснений или поблагодарить за предупреждение.
        Я стоял с кубком в руке, тупо уставясь на покачивающийся занавес, за которым скрылась девушка. Даже тогда мне было трудно поверить, что это не небесное видение. Я не знал, что в мире существует подобная красота.
        Но меня грубо пробудили от грез. Едва я поднес кубок ко рту, как услышал звук у входа в шатер и, повернувшись, увидел дюжину греков. Быстро оглядевшись, они устремились ко мне.
        Отскочив на противоположную сторону стола, я поднял тяжелый сосуд и швырнул его в них. Это задержало их, но только на мгновение.
        Я опрокинул стол и, используя его в качестве баррикады, стал отбиваться голыми руками, но численное превосходство противника оказалось чрезмерным. Выведенные из себя моим сопротивлением, они повалили меня на пол, продолжая избивать руками и ногами.
        Мне казалось, что это продолжается целый час. Я закрыл лицо руками и стал ждать конца.
        Потом сознание покинуло меня, и наступила темнота.
        Глава 7
        Гекамеда из Тенедоса
        Когда я пришел в себя, тьма не рассеялась. Нигде не было ни луча света, и некоторое время я лежал, думая, что стал жертвой дурного сна.
        С возвращением памяти я понял, что лежу на спине на твердой земле. Попытавшись встать, я обнаружил, что мои запястья и лодыжки крепко связаны. С проклятием я повернулся на бок и стал тянуть ремни, но все усилия оказались напрасны — работа была сделана на совесть. Мои руки были связаны за спиной, поэтому я не мог дотянуться до веревок зубами.
        Я напрягал зрение, но ничего не видел. Казалось, будто я лежу на дне глубокой ямы. Когда эта мысль пришла мне в голову, я решил, что меня оставили умирать с голоду, хотя подобной варварской жестокости едва ли можно было ожидать от утонченных греков.
        Я стал кричать, и справа невдалеке тотчас же послышался грубый голос:
        - Заткнись, троянский пес!
        Игнорируя эти слова, я разразился потоком вопросов, но в ответ получил тот же приказ с предупреждением, что, если не подчинюсь, мне придется худо.
        Голос звучал внушительно, и я умолк. По крайней мере, я был не один. Несомненно, меня поместили в один из трех шатров напротив шатра Нестора, а голос принадлежал солдату, которому поручили мою охрану.
        По-видимому, мне сохранили жизнь для того, чтобы на следующий день меня мог допросить Агамемнон. Было известно, что он целых три дня вытягивал сведения из несчастного Факила, прежде чем приказал принести его в жертву.
        Таков был исход моей ночной экспедиции в греческий лагерь — вот к чему привела меня моя слабость.
        Она все еще давала себя знать, ибо я по-прежнему пытался винить Елену в моих бедах, хотя и понимал, что несправедливо. Если она и завлекла меня своими чарами, предательство я совершил по собственной воле.
        Лежа на земле связанный по рукам и ногам, я наконец нашел мужество признать это.
        Приготовившись к худшему, я пытался спокойно думать о смерти. Я отлично знал, что греки никогда не позволят мне вернуться в Трою, сохранив жизнь и честь, а последнюю я подверг такой опасности, что решил цепляться за то, что от нее осталось.
        Четыре часа до рассвета — я вошел в шатер Нестора незадолго до полуночи — тянулись еле-еле. Я лежал на животе, на спине, на правом и левом боку, стараясь успокоиться, но тщетно. Мне казалось, что темнота никогда не кончится. Иногда до меня доносились звуки шагов снаружи — очевидно, мимо проходил стражник, — а во время смены охранника в шатре послышались голоса.
        Но с первым лучом света, проникшим сквозь маленькую щель в клапане шатра, закипела бурная деятельность. Я слышал, как солдаты бегают по дорожке, обращаясь друг к другу на дюжине разных диалектов.
        Кто-то принес моему охраннику, сидящему на скамье в углу шатра, чашку с горячим супом, кусок мяса и горсть соленого печенья. При виде явного аппетита, с которым он атаковал свой паек, я ощутил голод, но, когда через несколько минут мне принесли такую же пищу, с досадой обнаружил, что она не так хороша, как кажется на первый взгляд.
        Мясо, по-видимому, срезали с бедра старой пилийской собаки, а от супа исходил резкий запах чеснока — к тому же в нем плавало нечто похожее на кусочки кожи.
        Печенье оказалось наиболее удобоваримым, и я съел всю порцию.
        После еды мне снова связали руки за спиной, и я переключил внимание на моего стража. Пока в шатре было еще темно, я пытался вытянуть из него какие-нибудь сведения, но он оказался не более приветлив, чем его предшественник. Внешность охранника вполне соответствовала его манерам. Густая всклокоченная борода покрывала большую часть лица и шеи; плащ, мешком висевший на его массивной фигуре, был грязным и рваным. За поясом торчало несколько деревянных дротиков, а на земле возле скамьи, где он сидел, лежало толстое деревянное копье с медным наконечником.
        Любые попытки сопротивления с моей стороны выглядели безнадежными, так как я был связан и беспомощен.
        Когда солдат, приносивший нам еду, поднимал клапан шатра, внутрь проникал яркий дневной свет. Повернувшись на бок, я мог видеть солнечный блик на земле. Через отверстие доносились крики воинов, становившиеся все громче — очевидно, в лагере происходило нечто необычное.
        Прислушиваясь к крикам солдат и приказам командующих, я думал о том, что меня ожидает и когда будет решена моя судьба. Мои размышления прервал воин при полном вооружении, который, судя по блеску доспехов, был военачальником, возможно высокого ранга. При его появлении стражник вскочил на ноги и отдал честь.
        Не обратив на него внимания, военачальник подошел ко мне и сказал:
        - Идей, ты задержан по приказу царя Агамемнона, который хочет поговорить с тобой. Сейчас он вооружается перед битвой, а когда вернется с поля, тебя отведут к нему.
        После этого он повернулся и вышел, так же бесцеремонно, как появился.
        Моя догадка оказалась верной — Агамемнон надеялся получить от меня сведения относительно прочности троянских стен. Я твердо решил, что сообщу ему только ложные сведения, и это решение укрепила весть, что мне придется целый день лежать связанным на земле.
        Сначала меня обуял гнев, но, осознав свою беспомощность, я покорился неизбежному.
        Постепенно крики солдат стали тише, а резкие, отрывистые приказы военачальников звучали все реже.
        Я слышал, как Нестор обратился к солдатам с речью, — если бы его воинские способности были равны ораторским, он, несомненно, стал бы великим героем. Тем не менее красноречие старика помогло мне отвлечься — я с удовольствием прислушивался к его цветистым фразам.
        Наконец звуки его голоса сменил топот ног удаляющихся солдат, после чего наступила тишина.
        Она продолжалась очень долго, и я подумал, что все солдаты отправились на поле боя и лагерь опустел. Это вновь навело меня на мысль о бегстве — я стал пробовать крепость стягивающих меня ремней и задумчиво поглядывать на охранника. Очевидно, он догадался о том, что творится у меня в голове, так как со злобной усмешкой поднял с земли и прислонил к колену копье. Безусловно, он был бы только рад предлогу вонзить его мне в грудь, и мое первое движение стало бы последним.
        Впервые мне в душу закралось отчаяние. Поведение солдата явственно давало понять, что все кончено и моя гибель близка. Меня обуял страх, и только колоссальным усилием воли я удержался от того, чтобы молить о милосердии моего стража.
        Время текло невыносимо медленно. Мне казалось, что прошло уже немало часов после ухода солдат и что им уже пора возвращаться. Но вскоре, когда в шатер внезапно проник свет и я увидел, что клапан подняли и перекинули через шест, выяснилось, что еще не было и полудня. Сидящий неподвижно охранник вскочил с удивленным возгласом, который я повторил вслед за ним, как только в проеме появилась женская фигура с большой металлической чашей в руках.
        Это была Гекамеда, рабыня Нестора!
        Бросив на меня быстрый предупреждающий взгляд, она вошла в шатер и направилась к солдату, опирающемуся на свое копье.
        - Я принесла тебе лемносского вина, — сказала девушка, протягивая ему чашу.
        Солдат смотрел на нее с нескрываемым подозрением.
        - Великая милость от дочери Арсиноя, — с усмешкой отозвался он.
        - Что? — воскликнула Гекамеда удивленным тоном. — Ты сомневаешься в моих намерениях?
        - О твоих намерениях я ничего не знаю. Я сомневаюсь в твоей доброте, и с полным основанием. Зачем девушке из Тенедоса утолять жажду афинянина? Угости вином своего отца — ему это не может повредить.
        При этом грубом напоминании о покойном отце глаза Гекамеды вспыхнули, а губы задрожали от гнева.
        - Меня не заботит твоя жажда, — ответила она сердито, но с достоинством. — Думаешь, мне нравится прислуживать таким, как ты? Старый Нестор приказал мне принести тебе вино, и я повиновалась. Я скажу ему, что ты не хочешь пить.
        Все еще держа в руках чашу, она повернулась к выходу.
        - Погоди! — остановил ее солдат. — Говоришь, вино прислал Нестор?
        - Ты не ошибся. — Гекамеда язвительно добавила: — Может быть, мне сказать ему, что ты предпочитаешь получить вино из его собственных рук?
        Когда она снова повернулась, солдат быстро подошел к ней и схватил ее за руку.
        - Дай мне вино. Не знаю, что пробудило щедрость в таком скряге, как Нестор, но похоже, твои слова правдивы.
        Гекамеда вырвалась, расплескав вино, и протянула ему чашу.
        Я не сомневался, что вино отравлено. Возможно, я льстил себе, думая, что Гекамеда решила меня спасти, но я знал, что, будучи женщиной, она не могла остаться равнодушной к восхищению, которое светилось в моих глазах прошлой ночью.
        Кроме того, я не забыл многозначительный взгляд, который девушка бросила на меня, войдя в шатер.
        Я ошибся — вино было абсолютно безвредным. Но оно сыграло свою роль. Посмотрев на меня и пробормотав, что было бы не худо прихватить и кубок, солдат поднес чашу к губам. Он начал жадно пить, и чаша не позволяла ему видеть то, что четко видели мои глаза.
        Это произошло с быстротой молнии. Рука Гекамеды скользнула в складки одежды и вновь появилась, сжимая кинжал. Еще одно стремительное движение — и чаша упала наземь, а вслед за ней солдат с кинжалом в боку.
        Но Гекамеда не обладала ни силой, ни опытом воина. Вскоре стало ясно, что рана была не смертельная: хотя из нее хлестала кровь, солдат вскочил на ноги и бросился к Гекамеде, которая стояла в противоположной стороне шатра, закрыв лицо руками. Я не успел ее предупредить, и в следующий момент он стиснул горло девушки грязными пальцами.
        Глава 8
        Ради любви и славы
        Я понял, что нужно действовать без промедления.
        Связанный, я использовал единственный способ движения — переворачиваясь с одного бока на другой, начал катиться по земле в сторону солдата и Гекамеды. Почувствовав внезапно какое-то препятствие, я увидел копье охранника и стал перепиливать о его острие ремни, стягивающие мои запястья. Мне удалось освободить руки, хотя я и порезал их в нескольких местах.
        Пришедший в ярость солдат, забыв обо мне, повалил Гекамеду наземь и душил ее своими ручищами, рыча, как дикий зверь. Понимая, что еще секунда — и будет слишком поздно, я подполз к ним на четвереньках (мои лодыжки все еще были связаны) и вонзил копье в спину солдата.
        С диким воплем он рухнул на землю рядом с девушкой, извиваясь, как змея, но вскоре перестал дергаться.
        В следующий момент я перерезал ремни на лодыжках, оттащил солдата в сторону и опустился на колени возле Гекамеды. Она тяжело и прерывисто дышала, ее глаза были закрыты, на горле темнели следы пальцев солдата, напоминающие пятна грязи на статуе из паросского мрамора.
        Я начал растирать ей шею. Ее дыхание стало ровнее, и наконец она открыла глаза, пытаясь нащупать лоб беспомощными и неуверенными движениями руки.
        - Гекамеда! — негромко окликнул я. — Ответь мне!
        - Идей… — хрипло заговорила девушка с исказившимся от боли лицом. — С тобой все в порядке?
        - Не думай обо мне. Что с тобой? Тебе очень больно?
        - Нет. Сейчас все пройдет.
        При виде ее улыбки мои глаза наполнились слезами.
        Я помог ей встать, и вскоре Гекамеда смогла говорить без особых усилий. Бросив взгляд на тело солдата, она воскликнула с внезапной свирепостью:
        - Надеюсь, он мертв? — Удостоверившись в этом, девушка снова повернулась ко мне: — Ты должен немедленно бежать!
        Я улыбнулся:
        - Это невозможно, Гекамеда. В этих доспехах меня остановят, не успею я отойти и на десять шагов от шатра. Кроме того, меня знают в лицо. Нет, здесь я в большей безопасности.
        - Значит, все, что я сделала, бесполезно для тебя? — воскликнула она, в отчаянии ломая руки. — Но клянусь, тебе удастся спастись. Я должна придумать какой-то способ… Нестор сейчас в своем шатре…
        Гекамеда задумчиво наморщила лоб, потом, велев мне ждать ее возвращения, выскользнула из шатра.
        Я понятия не имел, каковы ее намерения, и занялся телом солдата. Его облачение не могло мне помочь — кроме грязного и дырявого плаща, на нем ничего не было. Я вытащил кинжал, который Гекамеда воткнула ему в бок, и спрятал его в своих доспехах; извлечь копье, пронзившее солдата насквозь, оказалось невозможно.
        Я предпринимал отчаянные попытки это сделать, когда услышал голос Гекамеды:
        - Скорее, Идей! Это для тебя.
        Девушка держала в руках полный комплект доспехов. Как ей удалось их донести, было выше моего понимания, тем более что они были достаточно тяжелыми, в чем мне вскоре пришлось убедиться.
        Я поспешил облегчить ее ношу.
        - Как ты достала… — начал я, но она прервала меня:
        - Сейчас не время объяснять. Это доспехи Менестона — сына Нестора; я взяла их в шатре Нестора, когда он сидел спиной ко мне. Быстро надень их, скрой лицо забралом — и тебя никто не узнает.
        Я сразу оценил ее план, и меня не пришлось уговаривать. Когда я стал снимать свои доспехи, Гекамеда повернулась ко мне спиной, и я увидел, как порозовели ее шея и плечи. Несмотря на всю опасность моего положения, я улыбнулся при виде подобной стыдливости и начал спешно надевать доспехи Менестона. Наколенники были мне малы, но я смог застегнуть серебряные пряжки, после чего прикрепил кирасу, латный воротник, меч и наконец щит.
        Со шлемом в руке я подошел к Гекамеде:
        - Я готов. Не знаю, как тебя отблагодарить…
        - Не думай об этом. Уходи скорее! — Она положила руки мне на плечи, словно собираясь вытолкнуть меня из шатра.
        - Но, Гекамеда, я должен знать, почему…
        - Прошу тебя, уходи! Неужели я приложила столько усилий ради того, чтобы видеть, как тебя схватят из-за твоей медлительности?
        - Если бы я мог взять тебя с собой…
        - Это невозможно. Уходи, Идей, и помни Гекамеду. Да будут боги милостивы к тебе. — С этими словами она выбежала из шатра, понимая, что только так можно ускорить мое бегство.
        Я последовал за ней, надев шлем и прикрепив его к кирасе. Выйдя на солнечный свет, я сразу почувствовал, что мужество возвращается ко мне. Приблизившись сзади к шатру Нестора и обнаружив там несколько привязанных и уже оседланных лошадей, я вскочил на ту, которая показалась мне самой быстрой, и повернул ее к полю битвы и Трое.
        Это была бешеная и опасная скачка. В любой момент меня мог остановить один из греческих вождей, знавший, что Менестон сегодня не участвует в сражении, и полюбопытствовавший, кто носит его доспехи.
        Но мне повезло. Боевые действия исчерпывались стычками между небольшими отрядами, и меня никто не задерживал. Оказавшись на троянской стороне поля, я сбросил шлем и поскакал с непокрытой головой. Некоторые узнавали меня, но я не останавливался, чтобы ответить на их вопросы. Миновав равнину, я проехал через ворота, когда удары гонгов на Скейских башнях созывали жрецов на вторую молитву.
        У порталов дворца я передал лошадь стражнику и поднялся к входу, перескакивая через три ступеньки.
        Пройдя без задержек по главному коридору и взбежав по лестнице, я услышал свое имя и, обернувшись, увидел Киссея, выходившего из покоев Полита.
        - Идей! — радостно воскликнул он. — Я беспокоился о тебе. Слава богам, ты вернулся целый и невредимый. Ты смог повидать свою даму?
        - Смог, — ответил я, — но сейчас у меня нет настроения для шуток. Пойдем со мной, Кисеей, я должен многое рассказать тебе.
        Он взял меня за руку, и мы направились в мои покои.
        Я ожидал — как мне казалось, не без оснований, — что столкнусь с серьезными проблемами, объясняя свой визит во вражеский лагерь и возвращение во дворец в доспехах греческого воина. Очевидно, я переоценил собственную важность, так как никто не обратил внимания на мое отсутствие, за исключением царя Приама, но и он ограничился равнодушным вопросом, почему я не пришел к нему в обычное время утреннего совещания, и даже не удостоил меня вниманием, чтобы выслушать мой красноречивый ответ.
        После краткого разговора с царем в его покоях я вернулся к себе, чтобы отдохнуть до послеполуденного заседания совета. Я мог думать только о Гекамеде.
        Уже поделившись с Киссеем моим планом на будущую ночь, я взял с него обещание помочь мне. Кисеей отправился заручиться помощью двоих-троих наших общих друзей, на которых мы могли положиться.
        Сегодняшнее заседание совета было скучным и утомительным. Все ощущали реакцию на вчерашние великие события, поэтому присутствовали только старшие советники — Антенор, Панфой, Ламп, Клитий, толстяк Гикетаон, Фимоэт, Укалегон и еще полдюжины. Воины либо отдыхали, либо находились в поле.
        Было много разговоров, которые ни к чему не привели. Я покинул зал с чувством, что если троянцы победят, то не благодаря этим старым болтунам и пьяницам, а несмотря на них.
        Одно дело, откладываемое мною до сих пор, больше не могло ждать: следовало сообщить Елене о провале моей миссии к грекам. Сразу же после заседания совета я направился в дом Париса.
        Среди причин, по которым мне не хотелось наносить этот визит, был страх встретиться с Гортиной.
        Сегодня настал пятый день после нашей первой встречи — день, назначенный для исполнения моего обещания. Я знал, что собой представляют грейские девушки — свирепые маленькие дьяволицы с острыми языками и поразительной отвагой, — а Гортина, как я уже говорил, была типичной греянкой.
        Но делать было нечего, и я решительно постучал в ворота.
        К счастью, я застал в верхнем холле только Эфру и Климену. Гортины не было видно. В ответ на мою просьбу повидать Елену Климена ответила, что это невозможно.
        - Почему? — осведомился я.
        - Приказ госпожи. Парис с ней в ее покоях.
        - Это не имеет значения. Я должен ее видеть. Пойди к ней и доложи о моем приходе. — Видя, что Климена колеблется, я добавил: — Разве ты не знаешь, что я вестник царя Приама? Повинуйся! Сообщи своей госпоже, что Идей хочет поговорить с ней насчет жертвоприношений.
        Пожав плечами и выпятив подбородок, девушка отправилась выполнять поручение. Наглость некоторых служанок просто поразительна, но что можно с этим поделать? Разве только надрать им уши, но толку от этого не будет никакого.
        Вскоре Климена вернулась и сказала, что Елена примет меня немедленно. Я последовал за ней по длинному коридору. У двери в переднюю она остановилась и громко произнесла мое имя.
        Шагнув через порог, я услышал голос Елены из соседней комнаты:
        - Можешь войти, Идей.
        Я ожидал застать с ней Париса и вошел с сугубо официальным видом. Но Елена была одна, очевидно отослав мужа после сообщения о моем приходе. Она сидела на мраморной скамье, откинувшись на подушки; золотистые волосы падали ей на плечи.
        - Ну? — нетерпеливо осведомилась Елена, когда я приблизился к ней. — Какие новости?
        - Только плохие, — ответил я. — Мне удалось побывать в греческом лагере…
        Она прервала меня:
        - Ты видел Менелая?
        - Нет. Я отправился в шатер Нестора и поговорил с ним. При этом присутствовал Аякс. Они притворились, будто послали по моей просьбе за Менелаем, но вместо него ворвались солдаты и схватили меня. Теперь я точно знаю, что греки не согласились бы на мир с Троей ценой твоего возвращения. Моя миссия была бесполезной.
        Последовало молчание.
        - Говоришь, они схватили тебя? — наконец спросила Елена.
        - Да, и бросили в грязную палатку, как простого пленника. Твое желание исполнилось — я пострадал за свое предательство.
        - Как же тебе удалось бежать?
        - Какое это имеет значение? — отозвался я. — Ведь я ничего для тебя не значу — достаточно того, что я в Трое. Коротко говоря, я убил моих стражей их же копьями, украл доспехи Менестона из шатра Нестора и поскакал через поле.
        С губ Елены сорвался удивленный возглас — она приподнялась на локте и устремила на меня взгляд, в котором светилось нечто похожее на восхищение. Нетрудно понять, почему я предпочел не упоминать имени Гекамеды.
        - Убил стражей? — воскликнула Елена. — Афинских воинов? И я должна верить этой чепухе, Идей?
        - Мне безразлично, веришь ты или нет, — спокойно ответил я.
        - Ха! — Елена выпрямилась. — Что я слышу? Тебе безразлично? А ведь не так давно ты заявлял, что любишь меня!
        - Человек нередко стыдится вчерашней глупости.
        Со мной происходит то же самое.
        В глазах Елены появился знакомый опасный блеск, который притягивал к ней мужчин, обретающих в результате лишь смерть и бесчестье. Я чудом избежал того и другого, и она, должно быть, считала меня слабоумным, думая, что я снова могу попасться в ловушку.
        - Если я правильно поняла, твоя любовь к Елене была всего лишь глупостью? — спросила она, глядя на меня сквозь ресницы.
        - А чем еще я могу ее считать? — отозвался я. Разговор меня забавлял, но я старался не слишком оскорблять Елену, из-за ее недавней угрозы сообщить о моей измене царю Приаму. — Не знаю, любил ли я тебя, Елена, — скорее просто был увлечен тобою. — Я притворился испытывающим колебание. — Сказать тебе правду? Я просто хотел развлечься. Ты ведь знаешь, каким унылым стал наш город после начала осады — ни театров, ни состязаний, ни танцев. Я ужасно скучал, а флирт с тобой обещал хоть какое-то развлечение. Нет, я не любил тебя.
        Я стоял, не зная, чего ожидать — вспышки гнева или ледяного презрения.
        Но вместо этого Елена разразилась смехом. Она раскачивалась взад-вперед — ее веселье явно было искренним.
        Я удивленно посмотрел на нее и осведомился:
        - Что в этом смешного?
        - Право, это так забавно! — Елена с трудом перевела дыхание. — Идей, ни один из мужчин не осмеливался на подобное заявление, но я это заслужила. Признаюсь, что была не права, принимая тебя за глупца, и прошу прощения. Я бы хотела стать твоим другом.
        Передо мной была новая Елена, о существовании которой я никогда не догадывался. Теперь я понимал, почему такие разумные люди, как Гектор и Рез, водили с ней дружбу, не становясь при этом жертвой ее чар.
        Она забавлялась за счет дураков вроде Париса и Менелая — и я едва не оказался в их числе.
        Ты не хочешь быть моим другом, доблестный Идей? — продолжала Елена, очевидно принимая мое молчание за неуверенность. — О любви больше не может быть и речи — я уважаю тебя так же глубоко, как презирала раньше.
        - Я охотно стану твоим другом, Елена. Давай забудем прошлое.
        - Отлично. Скрепим наш договор? — Она хлопнула в ладоши и, когда появилась Климена, послала ее за вином и сыром. — Пусть это будет неразбавленное прамнийское вино[70 - Красное вино с виноградников горы Прамний.].
        Когда принесли вино, мы наполнили золотую чашу и отпили из нее по очереди, скрепив нашу дружбу.
        Веселье Елены уступило место серьезности — как только унесли сосуд и чашу, она повернулась ко мне и сказала:
        - Ты должен гордиться, Идей. Во всем мире у меня только три друга — теперь ты четвертый. Если бы ты знал имена троих остальных, то не устыдился бы такой компании.
        - Кто же они?
        - Этого я не могу тебе сказать. Но ты говорил, что ужасно скучаешь. Я тоже. Попробуй меня развеселить.
        Ты назвал себя философом, так научи меня философии.
        Я сел рядом с ней на подушки, и мы провели час в интересной беседе. Елена была отнюдь не глупа и вполне могла сама обучать философии. Доктрина Ферсикла мелькала у нее на языке, как солнечные блики в волосах. Но в вопросах религии она оставалась твердокаменной фанатичкой. Елена не сомневалась, что Леда родила ее от Зевса, заявляла, что находится под особым покровительством Афродиты, и насмехалась над моими естественными теориями.
        Я так увлекся разговором, что едва не забыл, что договорился встретиться с Киссеем в моих покоях, как только истечет последняя клепсидра. Вспомнив об этом, я поднялся и сказал Елене, что у меня назначена встреча во дворце. Она сама удивилась, что уже почти ночь.
        - Приятный был день, — вставая, заметила Елена. — Впрочем, обрести друга всегда приятно. Не стану тебя задерживать. До свидания, и пусть боги вдыхают дым твоих жертвоприношений.
        Я вышел и быстро зашагал по коридору, так как дело, ради которого я собирался увидеться с Киссеем, было крайне важным.
        Но нашей встрече не суждено было состояться в назначенное время. Почти дойдя до конца коридора, я услышал, как меня окликнул женский голос, и обернулся. У открытой двери стояла та, кого я меньше всего желал видеть, — Гортина собственной персоной.
        Мне не терпелось вернуться во дворец, и я не собирался тратить время на служанку. Поэтому, не обращая на нее внимания, стал спешно спускаться по лестнице.
        Голос Гортины перешел в крик. Можно было подумать, будто ее убивают.
        - Идей! Подожди меня!
        Мне пришлось остановиться. Подбежав к лестнице, девушка посмотрела на меня сверху вниз.
        - Я готова идти с тобой, — заявила она.
        - Идти со мной? Куда?
        - К тебе. Разве ты забыл о своем обещании?
        - Я не помню никакого обещания, — солгал я.
        - Не помнишь? — воскликнула Гортина. — Зато я помню! Ты обещал забрать меня у Елены через пять дней. Сегодня пришел срок, и я готова.
        Понимая, что увертки бесполезны, я решил положить этому конец раз и навсегда. Я посмотрел ей в глаза и твердо произнес:
        - Если я не помню своего обещания, Гортина, то потому, что хочу его забыть. Понятно или я должен выразиться яснее? Я не намерен забирать тебя.
        При этих словах на лице девушки отразилась череда быстро сменяющих друг друга эмоций — разочарования, досады, унижения, — которые вытеснила бешеная ярость. Я ожидал слез и упреков, но Гортина оказалась истинной дочерью Грей.
        Несколько секунд она молча смотрела на меня с побледневшим от гнева лицом, затем внезапно бросилась вниз по лестнице, словно пантера, крича во весь голос.
        Прежде чем я успел шагнуть в сторону или поднять руку, Гортина налетела на меня и вцепилась мне в волосы. Мы покатились по ступенькам, отскакивая от твердого мрамора.
        Я чувствовал себя беспомощным, как будто попал в водоворот. Гортина лягалась, кусалась, царапалась, не переставая вопить и не забывая при этом драть меня за волосы. До сих пор не понимаю, как она не вырвала их полностью.
        Наконец, доведенный до отчаяния болью и нелепой ситуацией, я схватил ее за запястья и поднялся. Гортина не отпускала меня, продолжая кричать.
        Я стряхнул ее на пол и, услышав приближающиеся шаги в темном коридоре, выбежал на улицу, не желая, чтобы кто-нибудь оказался свидетелем этого недоразумения.
        Уже приближалась ночь, но было еще достаточно светло, чтобы разглядеть лицо, поэтому я набросил плащ на голову и побежал к дворцу. Стража у внутреннего портала меня не остановила, и я быстро добрался в свои апартаменты, где застал ожидающего меня Киссея.
        Когда я сбросил плащ, он изумленно уставился на меня.
        - Великий Арес[71 - Сын Зевса и Геры, бог войны.]! — воскликнул Кисеей. — Что с тобой, друг? Ты сражался с дикими вепрями? Или снова отправился к своей даме, где тебя скверно приняли?
        Подойдя к зеркалу, я увидел, что у Киссея были веские причины для удивления, ибо я являл собой весьма дикое зрелище. Волосы торчали, словно щетина у фессалийской свиньи, — большая часть мази, несомненно, осталась на пальцах прелестной Гортины. Лицо и шею покрывали синяки и царапины, многие из которых кровоточили.
        Полагаю, с философской точки зрения мне следовало быть удовлетворенным — передо мной было зримое и неопровержимое доказательство правильности моего мнения о девушках из Грей.
        Я повернулся к Киссею:
        - Ты видишь меня в жалком состоянии, друг, но ни тебе, ни моему отцу, ни самому царю Приаму не удастся заставить меня рассказать, каким образом я до него дошел. Так что обуздай свое любопытство.
        После этого я принял ванну, смазал царапины целебным составом и почувствовал себя другим человеком.
        Кисеей, стоя за дверью, засыпал меня вопросами, перемежаемыми взрывами смеха, но я не обращал на него внимания.
        - Ты все приготовил? — осведомился я, вернувшись в комнату.
        - Уже давно, — ответил он. — Ты задержался. Эвен с двадцатью людьми…
        - Погоди, — прервал я его. — Я голоден и буду слушать тебя во время еды. Присоединишься ко мне?
        Кисеей сказал, что уже пообедал. Вызвав моего раба Ферейна, я приказал ему принести из царской кухни жареную курицу и бутылку лемносского вина. Вскоре он вернулся с едой и питьем на золотом подносе, и я приступил к трапезе, слушая рассказ Киссея:
        - Прежде всего я повидался с Эвеном. Он будет ждать нас у западных ворот с двадцатью фракийцами.
        Их царя Реза недавно убили греки, и они жаждут мести. Эхинай не придет — он не назвал причину, но думаю, его ожидает развлечение в некоем доме. Ал и Орхомен, сыновья Приама, охотно согласились — оба любят такие забавы, и каждый приведет с собой десять троянских воинов. Они также присоединятся к нам у западных ворот.
        - Превосходно. А как насчет стражи?
        - Я все устроил — узнал пароль для выхода и входа у самого Гектора. Эвен договорился об отпуске, и царь Приам не будет ждать тебя во дворце. Так что все в порядке.
        - Превосходно, — повторил я. — Ты настоящий друг, Кисеей. Но я снова предупреждаю тебя, что затея чревата опасностью.
        Он улыбнулся.
        - Опасность — единственное, ради чего стоит жить, — сказал он. — Но если я настоящий друг, то ты — весьма скрытный. Кто эта Гекамеда и зачем она тебе понадобилась?
        - Я же говорил тебе — она рабыня в шатре Нестора.
        - Но кто она в действительности?
        - Это я расскажу позже.
        - И ты в самом деле думаешь, что мы сумеем проникнуть в шатер Нестора, забрать девушку и вернуться с ней в Трою?
        - Я уже сказал тебе, Кисеей, что это очень опасно — но возможно.
        - А ты действительно не сможешь быть счастливым без нее?
        - Не смогу.
        Последовало молчание. Кисеей задумчиво смотрел через окно на террасы и факелы на стенах, пока я расправлялся с курицей и вином. Вскоре тарелка опустела, и я поднялся:
        - Время близится. Иди домой и возьми свою лошадь. Я возьму коня в царских конюшнях и встречусь с тобой у двери твоего дома.
        Моя лошадь уже у ворот дворца, — ответил Кисеей. — И посмотри на клепсидру — еще рано.
        Ты слишком торопишься. Давай посидим и поболтаем.
        Он был прав — время еще не настало, и нам пришлось ждать. Кисеей развлекал меня новостями о событиях в городе и наших старых друзьях, так как после назначения на пост вестника я редко их видел. Раньше мне не приходилось вращаться в высших кругах, хотя еще в юном возрасте познакомился со многими аристократами и сыновьями Приама.
        Наконец мы встали и приготовились уходить, закутавшись с головы до ног в длинные черные плащи поверх тонких кольчуг и спрятав в их складки мечи, кинжалы и наборы дротиков.
        Выйдя из дворца, я взял коня из царских конюшен, а жеребец Киссея уже стоял у входа. Сев на лошадей, мы двинулись по улицам города.
        Во время осады Троя была безопасной в любой час ночи. Стража с горящими факелами стояла на каждом углу, и в городе было светло, как днем. Но сейчас это не радовало Киссея и меня, так как мы не хотели быть узнанными кем-то из друзей и отвечать на их глупые вопросы. Скрыв лица плащами, пригнувшись к лошадиным шеям и выбирая для проезда глухие переулки, мы избежали нежелательных встреч.
        Мое нетерпение привело нас к назначенному месту слишком рано — там никого не оказалось. Я тотчас же испугался, что друзья подвели нас, и разразился упреками, но Кисеей укорил меня за недоверие.
        Он оказался прав — ждать пришлось недолго. Едва мы спешились, чтобы немного размяться, как услышали за воротами голос Эвена. В следующий момент решетки отворились, и он появился вместе со своим отрядом из двадцати человек. Даже при тусклом свете факелов на воротах я сразу увидел, что это крепкие парни, уверенно сидящие в седле.
        Только мы успели обменяться приветствиями, как решетки открылись вновь, пропуская сыновей Приама, Ала и Орхомена, за каждым из которых следовали десять всадников.
        Всего нас набралось сорок пять человек. Мое сердце возрадовалось при виде решительных воинов в темных плащах, которые, как я хорошо знал, были вооружены до зубов. Лошади нетерпеливо перебирали копытами и закусывали удила; всадники бодро салютовали друг другу. Ал, Кисеей и Орхомен переговаривались вполголоса.
        - Это твоя затея, Идей, — обратился ко мне Эвен, — так что веди нас. Мы готовы.
        Я повернулся к воинам:
        - Друзья, наша цель известна всем вам. Мы отправляемся в опасное предприятие. Ждет ли нас слава или смерть — такова воля богов. Я благодарю вас и молю, чтобы смог вознаградить впоследствии. А теперь вперед — и больше ни слова.
        Вскоре мы уже ехали по равнине. Я и Кисеей возглавляли отряд; Эвен, Ал и Орхомен следовали за нами, каждый во главе своих людей. Еще не пришло время для осторожности — мы скакали во весь опор, и топот лошадиных копыт гулко разносился по пустоши.
        Все это сильно отличалось от моей одинокой поездки прошлой ночью и с иной целью. Тогда я был удручен и испуган, а сейчас, сопровождаемый друзьями, — полон отваги и решимости. Я был готов встретиться один на один с самим могучим Аяксом Теламонидом.
        Равнину окутывала ночная тьма — луны не было, и мы ориентировались по звездам. Но нам не грозила опасность сбиться с пути, так как дорога, по которой троянцы выезжали в поле и возвращались в город, вилась перед нами тусклой белой лентой.
        Мы мчались так быстро, что уже через несколько минут оказались в поле.
        Я натянул поводья и, обернувшись, приказал остальным прекратить все разговоры и двигаться как можно тише.
        - У нас есть глушители для лошадиных копыт. Может быть, воспользуемся ими? — предложил Эвен.
        Эта предосторожность не казалась мне необходимой, но по совету Орхомена я согласился. Все спешились и обмотали копыта своих лошадей плотной материей, обвязав ее полосками бычьей шкуры. Эта операция потребовала столько времени, что под конец я изнемогал от нетерпения.
        - Становится холодно, — заметил Кисеей, кутаясь в плащ, когда мы снова двинулись вперед.
        - Да, — тихо отозвался я и добавил: — Молчи!
        Мы шагом ехали по полю. Я напрягал зрение и уже начал опасаться, что мы заблудились. Внутри у меня все дрожало от возбуждения, и я еле сдерживался, чтобы не пустить лошадь в галоп.
        Наконец мои глаза разглядели тусклые мерцающие огни слева, а вскоре на горизонте возникла смутная белесая полоса.
        Это показались шатры греческого лагеря.
        Глава 9
        В шатре Нестора
        Руководствуясь знаниями, приобретенными прошлой ночью, я повел свой отряд к той части лагеря, где должен был находиться шатер Нестора. Но прежде чем приближаться к нему, нужно было убедиться, что он действительно в этом месте, поэтому, поручив командование Эвену, я спешился и отправился на разведку.
        Была глубокая ночь, и в лагере царила беспросветная тьма. Приблизившись к цели, я опустился на четвереньки и пополз дальше, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Но до меня не доносилось ни звука.
        Вскоре передо мной на фоне звездного неба возник один из шатров. Я подполз к нему и приложил ухо к щели у самой земли. Было так тихо, что я слышал удары собственного сердца, но к ним примешивался и другой звук — ровное дыхание спящих людей.
        Несколько минут я не двигался с места, напрягая зрение и слух, затем решил, что здесь мне ничего не узнать, и пополз к соседнему шатру.
        Результат был тот же, но с третьим шатром мне повезло больше. Внутри двое мужчин разговаривали на афинском диалекте, и я понял, что нахожусь на верном пути.
        Я двинулся дальше, стиснув рукоятку кинжала, зная, что скоро доберусь до шатра старого вождя, который, несомненно, хорошо охранялся.
        Через некоторое время я оказался в центре открытого пространства перед шатром, стоявшим отдельно от других и превышавшим их по размеру. Я решил, что это шатер Нестора.
        Моя догадка подтвердилась, когда позади него я разглядел три небольших шатра, стоявших рядом. В один из них меня бросили связанным прошлой ночью.
        Мне показалось, будто сквозь крошечную щель в шатер Нестора проникает луч света, и я решил подползти ближе и выяснить, в чем дело, но внезапно услышал шаги и прижался к земле. Осторожно подняв голову, я увидел человека, направляющегося прямо ко мне с длинным копьем в руке.
        Понимая, что меня вот-вот обнаружат, я решил действовать, покуда этого не произошло. Подождав, пока солдат не приблизится на расстояние десяти шагов, я вскочил на ноги и бросился на него.
        Застигнутый врасплох, он даже не успел крикнуть.
        Мой кинжал пронзил ему грудь с первого удара, а пальцы левой руки сомкнулись на его шее. Солдат рухнул на землю, а копье отлетело в сторону.
        Опустившись рядом с ним на колени, я услышал у него в горле предсмертное бульканье и предоставил беднягу его богам.
        У меня не было времени разбираться с лучом света, так как убитого стражника в любой момент мог обнаружить кто-то из его товарищей. Поэтому я двинулся назад, туда, где оставил своих спутников.
        Я застал их встревоженными моим долгим отсутствием, но это чувство сразу сменилось радостным возбуждением, когда они услышали о моем успехе. Эвен и Орхомен тут же начали спорить, как нам двигаться дальше — верхом или пешими.
        - Мы поедем верхом, — вмешался я. — Было бы глупо терять лошадей из виду.
        - Мы могли бы оставить кого-нибудь охранять их, — возразил Эвен.
        - Ты же сам сказал, Эвен, что я должен вести вас, — отозвался я. — Так что все решено. По коням!
        Подробно объяснив местонахождение шатра Нестора, я встал во главе отряда и дал команду трогаться.
        Лошади рванулись вперед. Мои спутники, ожидая меня, успели снять глушители с их копыт и сбросить плащи, так как осторожность более не требовалась — настало время действовать.
        Одним броском мы достигли первого шатра и, свернув налево, помчались дальше. Топот копыт был поистине оглушительным. Проезжая мимо третьего или четвертого шатра, я увидел впереди силуэт стражника.
        При виде нас он громко крикнул, поднимая тревогу.
        Лагерь тотчас же ожил. Полуобнаженные воины выбегали из шатров. Один из них попытался схватить уздечку моего коня, но я обрушил ему на голову меч, и он свалился прямо под копыта с криком и руганью.
        Увидев впереди шатер Нестора, я натянул поводья, велев моим товарищам следовать за мной, помчался к шатру и рассек ткань мечом слева направо.
        С первого же взгляда я понял причину света, который видел во время разведки. Вокруг стола посредине шатра сидела группа людей — несомненно, они совещались, когда шум снаружи заставил их вскочить и броситься к входу. Думаю, там находилось большинство греческих вождей — я узнал Аякса, Одиссея и Диомеда.
        Пришпорив коня, я устремился на них с мечом. Позади я слышал крики Эвена и двоих сыновей Приама.
        Рядом прозвучал голос Киссея:
        - Это Диомед! За Фегея! — И он в ярости бросился на грека.
        Дюжина греческих воинов подбежала к стенам, где были развешаны доспехи Нестора, спешно срывая с них мечи и дротики. Я видел, как Одиссей поймал за уздечку коня Орхомена, но получил удар в плечо.
        Аякс Теламонид схватил меня за ногу своими могучими руками и рванул ее изо всех сил. Я едва не вылетел из седла, но Ал направил свою лошадь на Аякса, и тому пришлось отпустить меня, чтобы не оказаться под копытами.
        Я снова пришпорил коня, так как моя главная цель находилась в другом отделении шатра. Пробившись сквозь беспорядочную массу людей, я наконец добрался до занавеса в дальнем конце. Рядом никого не было — греки сражались с моими товарищами у входа.
        Спрыгнув наземь и ведя коня за собой, я прошел за занавес.
        Там было темно, как в царстве теней. Я крикнул во всю силу моих легких, чтобы меня услышали сквозь шум борьбы:
        - Гекамеда! Гекамеда!
        В ответ прозвучал пронзительный жесткий голос, но я не мог разобрать слов и снова крикнул:
        - Гекамеда! Это я, Идей!
        Раздался радостный крик, и я почувствовал на своей руке пальцы девушки.
        - Идей! Неужели это ты? Что все это значит?
        - Я пришел за тобой, — ответил я, сажая ее на моего коня и вскакивая позади. Гекамеда продолжала засыпать меня вопросами, но я не тратил время на объяснения, развернул лошадь и направил ее в переднее отделение шатра.
        Греки, завладев оружием Нестора, отчаянно защищались. Одиссей стоял у входа, размахивая мечом, таким огромным, что обычный человек едва ли смог бы его поднять. Я видел, как он сразил двух троянцев.
        Мертвые и раненые были повсюду.
        В углу сражались Кисеей и Диомед. Я окликнул моего друга, когда он сделал выпад, и Диомед упал, обливаясь кровью. Несколько моих воинов атаковали Аякса, который отбивался тяжелой обоюдоострой секирой, со свистом рассекая воздух.
        Орхомен и Эвен сидели на конях у входа, используя опрокинутый стол как баррикаду, из-за которой они отгоняли мечами каждого, кто пытался войти.
        Все это я увидел с первого взгляда и, понимая, что к грекам вот-вот прибудет подкрепление, направил лошадь к выходу, держа в объятиях Гекамеду и крича остальным, чтобы они следовали за мной. Кисеей, справившись с Диомедом, успел вскочить на коня и присоединиться к атакующим Аякса. Зная, что он слышал меня, я выехал из шатра вместе с Орхоменом и Эвеном.
        Кисеей и прочие сразу же присоединились к нам.
        Мы пробыли в шатре не более четырех-пяти минут.
        Троянцы построились клином со мной посредине, чтобы защитить Гекамеду. Возвращаться тем же путем было невозможно, так как дорогу перед шатрами заняли греки, атакующие нас со всех сторон. Мы повернули налево и помчались в сторону поля.
        Кисеей и Эвен скакали впереди бок о бок. Теперь мне кажется чудом, что многим из нас удалось вернуться живыми, ибо к этому времени весь лагерь успел вооружиться. Оставив позади оторопевших греков и несколько убитых троянцев, мы наконец вырвались из окружения и понеслись вперед, преследуемые греческими воинами, успевшими сесть на лошадей.
        Только трое догнали нас и остались мертвыми в поле. Остальные, утратив мужество, повернули назад, и мы выехали на равнину перед воротами Трои.
        - Почему ты сделал это, Идей? — заговорила Гекамеда. — Ведь ты страшно рисковал! Ты ранен?
        Я молча сжал ее руку.
        - Ты знаешь, что Ал убит? — спросил меня Кисеей.
        - Нет, — печально отозвался я.
        Слышавший нас Орхомен произнес почти радостно:
        - Он погиб славной смертью от руки самого Аякса!
        Мои спутники голосили песни, но я заставил их умолкнуть, напомнив о павших товарищах.
        - Им повезло больше, чем нам, — заметил кто-то. — Такой смерти можно позавидовать.
        Такова была философия троянцев.
        Вскоре впереди засверкали огни Скейских башен.
        Пришпорив лошадей, мы через пять минут очутились у стен города.
        Проехав через ворота, я пересчитал своих спутников. Из сорока пяти человек вернулись только двадцать девять, и вряд ли хоть один из них был цел и невредим. Покрытые кровью и пылью, в разорванной одежде, мы являли собой весьма жалкое зрелище.
        На Дореонской площади мы расстались, договорившись встретиться утром. Кисеей поехал со мной к воротам дворца. Там мы спешились, и он увел лошадей, а мы с Гекамедой направились к дому Париса.
        Проходя мимо дворца, я показал ей окна моих комнат.
        - Куда мы идем? — спросила Гекамеда, прижимаясь ко мне дрожащим телом. — Мне страшно — я не хочу с тобой расставаться.
        - Но, дорогая, я не могу взять тебя с собой. Наши законы такие же, как на Тенедосе, — я должен прежде явиться к царю Приаму. Не бойся — я буду недалеко, и мой друг позаботится о тебе.
        С этими словами я постучал в дверь дома Париса.
        Я опасался, что появится Гортина, но на мой стук отозвался один из рабов Париса.
        - Кто там? — сонно осведомился он из-за двери.
        - Идей — вестник царя Приама, — властным тоном ответил я. — Мне нужно поговорить с твоей госпожой — Еленой Аргиэской.
        - Но сейчас уже ночь! Моя госпожа спит.
        - Меня это не интересует. Иди к ней.
        Раб повиновался, лишь когда я пригрозил ему всеми наказаниями в своде законов Трои. Нам пришлось долго ждать, прежде чем он вернулся и сообщил, что Елена примет меня.
        - А это кто? — воскликнул раб при виде Гекамеды. — У меня приказ пропустить только Идея.
        - Пошел вон, болван! — Я сердито отодвинул его в сторону.
        Поднявшись по лестнице, мы увидели Климену, которая проводила нас в покои Елены. Гекамеда робко прижималась ко мне, да и я испытывал беспокойство, так как мое поведение было весьма дерзким. Но я зря тревожился — Елена приняла меня с приветливой улыбкой, несколько удивившись моему потрепанному виду и с усмешкой бросив взгляд на Гекамеду.
        - Елена, — заговорил я, шагнув к ней и ведя девушку за собой, — ты называла себя моим другом.
        - Это так, Идей, — кивнула она.
        - Тогда мне придется просить тебя о дружеской услуге. Я бы не стал этого делать, будь у меня иной выход.
        Это Гекамеда — дочь Арсиноя, царя Тенедоса. Я пришел просить тебя позаботиться о ней.
        - Та самая Гекамеда, которую захватил Ахилл и отдал Нестору? — спросила Елена, с любопытством глядя на девушку.
        - Да.
        - Каким же образом она оказалась в Трое?
        - Это длинная история, — ответил я, — к тому же сейчас ночь, я не буду тебя задерживать. Расскажу обо всем в другой раз. Ты выполнишь мою просьбу?
        Не знаю, как это произошло, но Елена улыбнулась Гекамеде, та улыбнулась в ответ, и в следующий момент они уже обнимались, смеясь и плача.
        Меня это вполне удовлетворило. «Они обе изгнанницы, и обе несчастны», — подумал я и повернулся, чтобы уйти, но меня остановил голос Елены:
        - Не беспокойся, Идей, о Гекамеде хорошо позаботятся. Доброй ночи.
        Поблагодарив ее, я оставил их вдвоем.
        Глава 10
        Шутя и всерьез
        На следующий день я проснулся поздно и, когда поднялся со своего ложа, почувствовал такую боль во всем теле, что едва удержался на ногах. Освежившись прохладной водой, я сытно позавтракал.
        Прежде всего я рассчитывал нанести визит Гекамеде, но был вынужден отложить его, обнаружив, что едва успеваю на назначенную встречу с Орхоменом и Эвеном в доме Киссея. Он жил неподалеку, и я не стал брать колесницу, а пошел пешком.
        День был теплый и солнечный. Идя по улицам Трои с их величественными зданиями из гранита и мрамора, было трудно представить, что город уже десятый год находится в осаде.
        Все дело заключалось в том, что это не внесло значительных изменений. Конечно, время от времени происходили стычки — особенно ожесточенные, если в них участвовал Аякс. Возможно, события приняли бы иной оборот, если бы не оскорбленный Ахилл, удалившийся в свой шатер и с тех пор не покидавший его.
        Жизнь протекала невообразимо скучно, и лишь описанное мною сражение три дня назад нарушило ее монотонность.
        Дети весело играли на улицах под бдительным надзором матерей и служанок. На одной из улиц я заметил молодых ребят, маршировавших под стук старого барабана с палками вместо мечей и мрачной решимостью на лицах. Они готовились к будущим сражениям, когда поколение их отцов покинет этот мир. Ныне я с жалостью вспоминаю об этих бедных мальчуганах. Их время так и не наступило.
        Трое моих друзей уже ждали меня. Впрочем, особого повода для встречи у нас не было, если не считать желания поговорить о событиях прошлой ночи. Орхомен доложил во дворец о гибели Ала. Приам упрекнул его за то, что он не смог доставить в город тело брата, чем все и ограничилось.
        Меня не удивило, что потеря Ала не вызвала особого волнения, — человеку, имевшему пятьдесят сыновей, должно быть нелегко даже запомнить их имена.
        Эвен сообщил, что весть о нашем подвиге разнеслась по всей Трое — разумеется, со значительными преувеличениями. Ходил слух, что мы перебили всех греческих царей, кроме Ахилла, которого привезли в Трою пленником. Мы от души над этим посмеялись.
        За разговорами и превосходными пищей и вином, которыми потчевал нас Кисеей, я почти забыл о своем намерении посетить Гекамеду. Но когда Орхомен спросил о ней, я тут же встал и собрался уходить, оставив ему и Эвену золото для их воинов, которые так отважно послужили мне.
        В дом Париса я прибыл уже после полудня, ожидая от Елены и Гекамеды упреков за свою медлительность. Вообразите мое удивление, когда, войдя в комнату Елены, я заметил на их лицах выражение явной досады!
        Все стало понятно, когда я увидел, что они окружены всевозможными мантиями, вуалями, сандалиями и прочими предметами женского облачения. Когда женщина занята своей одеждой, она не выносит присутствия мужчины, кем бы он ни был. Я готов биться об заклад, что, когда Эвридика поднималась из царства теней для ежегодного свидания с Орфеем[72 - Фракийский певец, сын речного бога Эагра и музы Каллиопы. Когда его жена, нимфа Эвридика, умерла, укушенная змеей, он спустился в царство мертвых и, тронув своим пением бога Аида, упросил его отпустить Эвридику на землю. Аид поставил условие: Орфей по пути из подземного царства не должен оборачиваться. Орфей не сдержал слова, обернулся и потерял Эвридику навеки. Что имеет в виду Стаут под «ежегодными свиданиями» — непонятно.], он не мог ее поцеловать, покуда она не вплела в волосы цветок и не посмотрелась в ближайший ручей.
        В данном случае результаты совещания были налицо. Вы помните, какое впечатление произвела на меня Гекамеда, когда я впервые увидел ее в шатре Нестора, хотя тогда на ней было грубое платье рабыни. Теперь же я увидел ее в изысканном одеянии из самого модного и дорогого гардероба в мире.
        Она была слишком прекрасна, чтобы описать это словами. Ее лицо зарумянилось под моим восхищенным взглядом, а в глазах, вместо былого горя и унижения, светилась радость.
        Я шагнул к ней, но она, поняв мои намерения, спряталась в объятиях Елены.
        - Тебе незачем бежать от меня, Гекамеда, — обратился я к ней. — Я не чудовище.
        Ее глаза весело блеснули.
        - Тем не менее я тебе не доверяю. Ты выглядишь так, словно готов съесть меня.
        - Это истинная правда, — признал я. — Разве ты не самое лакомое блюдо из всех?
        - Стыдись, Идей! — смеясь, воскликнула Елена. — Как ты мог так скоро забыть меня?
        - Я никогда тебя не забуду, — с галантным поклоном ответил я, добавив вполне серьезно: — Честное слово, я никогда не забуду того, что ты для меня сделала. Если между друзьями возможна благодарность — что отрицают некоторые философы, — то мое сердце ею переполнено. Не знаю, куда бы еще я мог привезти Гекамеду.
        - Ты и впрямь должен быть мне благодарен, — отозвалась Елена с насмешливыми искорками в глазах, — ибо ты разбил мне сердце. Разве не называл меня весь мир самой прекрасной из женщин? Неудивительно, что я привыкла считать себя таковой. Но ты привел ко мне Гекамеду, дабы доказать, что весь мир лгал.
        Я окинул обеих критическим взглядом судьи на олимпийских играх и тяжко вздохнул:
        - Боюсь, Елена, ты потеряла пальму первенства. Но как же мне повезло! Заполучить одну из прекраснейших женщин в качестве друга, а другую…
        Елена весело захлопала в ладоши при виде моего замешательства.
        - Продолжай, Идей, — подбодрила она меня.. — В каком качестве ты заполучил другую?
        - Еще не знаю, — ответил я. — Но скоро узнаю, если ты оставишь нас вдвоем на десять минут.
        Елена поднялась.
        - Позови меня, если он будет к тебе приставать, — смеясь, сказала она и поцеловала Гекамеду в щеку. — Ах, дитя мое, если бы я обладала цветом твоей юности! Смотри! — Она потянула себя за щеку. — Я уже старуха. Ты изнываешь от нетерпения, Идей? Хорошо, я ухожу.
        Оставшись вдвоем, мы с Гекамедой погрузились в молчание. Я знал, чего хочу, но понятия не имел, как попросить об этом. Ни одной подходящей фразы не приходило мне в голову. Я стоял с открытым ртом, словно смущенный ученик, готовый смеяться над собственной тупостью. Гекамеда сидела на краю скамьи, где ее оставила Елена, разглядывая свои сандалии.
        Наконец я обрел дар речи.
        - Гекамеда, — неуверенно начал я, шагнув вперед, — я должен поговорить с тобой.
        Она посмотрела на меня и вновь опустила взгляд, не произнеся ни слова.
        - Мы ведем себя как несмышленые дети! — воскликнул я.
        Снова никакого ответа. Олимпийские боги! Неужели девушка не собирается мне помочь? Чего она ждет?
        Или она принимает меня за оратора? Собрав все свое мужество, я сделал еще один шаг и быстро осведомился:
        - Помнишь, Гекамеда, что я говорил тебе в шатре Нестора?
        - Помню, Идей, — спокойно ответила она. — Но я больше не придаю значения твоим словам, так как узнала, что совсем недавно ты говорил то же самое Елене.
        Зевс-громовержец! Только этого не хватало! Конечно, Елена поступила так из чистого озорства, но если она рассказала Гекамеде все…
        - Не знаю, о чем ты, — ответил я дочери Арсиноя. — Елена — мой друг.
        - Разумеется, потому что она не захотела стать тебе больше чем другом. Но это не предел твоих желаний.
        - Клянусь тебе, Гекамеда…
        - Не лги. Елена мне все рассказала. Надо так любить приключения, как ты, Идей, чтобы рискнуть отправиться за мной во вражеский лагерь, когда твое сердце отдано другой женщине. Что я могу сделать, кроме как поблагодарить тебя?
        - Клянусь, Гекамеда, я люблю тебя!
        - А как же Елена?
        - Ты самая желанная женщина в мире!
        - А как же Елена?
        - Я отправился в греческий лагерь только ради тебя. Я не герой и даже не храбрец в обычном смысле этого слова, но надел личину обоих ради твоего спасения. При виде тебя у меня кружится голова и сердце готово выпрыгнуть из груди! Я, Идей, сын Дара, жреца Гефеста, хочу, чтобы ты стала моей женой!
        - А как же Елена?
        Трижды заданный вопрос вывел меня из себя.
        - Ты играешь мною! — сердито воскликнул я. — Ты отлично знаешь, что мои слова правдивы!
        - Не знаю ничего подобного, — последовал спокойный ответ.
        Я рассердился еще сильнее.
        - Повторяю: ты играешь мною! — почти крикнул я. — Это глупо, ибо ты в моей власти! Я силой увел тебя из шатра Нестора и привез в Трою на своей лошади. Ты моя! Твое сопротивление бесполезно!
        - Я хорошо это знаю. — Ее голос оставался спокойным, но глаза сверкнули. — Мне известна твоя власть.
        - Тогда почему ты сопротивляешься?
        - Я не сопротивляюсь. Выслушай меня, Идей.
        Я действительно твоя. Ты можешь вынудить меня стать твоей рабыней. Но твоей женой — никогда! Я должна владеть сердцем моего мужа, а твое сердце принадлежит Елене. Я готова быть твоей рабыней, но буду ненавидеть тебя.
        - Это ложь! — яростно вскричал я. — Елена не владеет моим сердцем! Оно принадлежит тебе, Гекамеда!
        Ты не нужна мне в качестве рабыни. Я люблю тебя!
        - Тогда ответь на вопрос — только честно. Предлагал ли ты три дня назад в этой самой комнате свое сердце Елене?
        Я молчал.
        - Отвечай! — потребовала она.
        - Это было до того, как я встретил тебя, — произнес я наконец.
        - И тебе хватает безрассудства спустя всего три дня просить меня стать твоей женой! Бессовестный!
        Я все еще подозревал, что она играет мною, но даже если так, что я мог ей сказать? Я чувствовал, что выгляжу нелепо — весьма неприятное ощущение, — и уже открыл рот, чтобы предложить ей принять решение, когда меня прервал голос появившейся в дверях Елены:
        - Ну, славный Идей, теперь ты в состоянии окончить свою фразу? — Войдя в комнату и заметив, что мое лицо побагровело от гнева, она насмешливо добавила: — Что? Ссора — так быстро?
        - Если это и ссора, то в ней повинна только ты! — сердито отозвался я. — Значит, вот какова дружба Елены? Ради этого мы скрепили наш договор лемносским вином? Ты предала меня!
        - Предала? Как? Где? Когда? — Лицо Елены выражало удивление и оскорбленную невинность.
        - Он имеет в виду, — пояснила Гекамеда, — что ты рассказала мне о его любви к тебе.
        - Конечно рассказала, — подтвердила Елена, — но ведь ты не взял с меня клятву молчать. Не вижу в этом ничего дурного. Я гордилась твоей любовью и не могла скрыть свою гордость.
        - Ты издеваешься надо мной!
        - Вовсе нет. Но не могу же я отрицать, что ты ухаживал за мной.
        - Всего три дня назад! — вставила Гекамеда.
        - Верно, — согласилась Елена.
        - А только что он страстно добивался моей любви! — вскричала Гекамеда.
        - Что?! — воскликнула Елена, воздев руки в знак изумления и ужаса и устремив на меня взгляд, полный упрека. — О, вероломный!
        На сей раз мне хватило ума понять шутку и отозваться соответственно.
        - Увы, — вздохнул я. — Разве моя вина, что ни одна женщина не может смотреть на меня, не испытывая желания?
        Они не нашлись что ответить.
        - Это истинная правда, Гекамеда, — продолжал я. — Елена влюблена в меня. Но что я мог поделать? Мне пришлось притвориться отвечающим на ее греховную страсть. Правда и то, что я люблю тебя…
        Теперь я наслаждался этим разговором, полагая, что побил противника его же оружием. Я снова чувствовал уверенность в Гекамеде, помня, как она рисковала, помогая мне бежать из лагеря греков. Поэтому продолжал, притворяясь опечаленным:
        - Да, Гекамеда, я люблю тебя и мечтал на тебе жениться, но ты отказала мне. Да будет так! Дочь Арсиноя не станет рабыней Идея. Я отказываюсь от всех прав на тебя, но ты разбила мое сердце, жестокая…
        Я остановился, думая, как лучше закончить фразу.
        Но она так и осталась висеть в воздухе. Я стоял лицом к двум женщинам, как вдруг за моей спиной раздался вскрик, и на лицах Елены и Гекамеды отразилось искреннее удивление.
        Я повернулся. В дверях, протянув ко мне руки и с радостным блеском в глазах, стояла служанка Гортина!
        Первой заговорила Елена.
        - Что это значит, Гортина? — резко осведомилась она. — Почему ты входишь не постучав?
        Юная греянка, нисколько не обескураженная, направилась в центр комнаты.
        - Я ищу его, — ответила она, указывая на меня пальцем.
        - Что? — изумленно воскликнула Елена. — Зачем тебе понадобился Идей? У тебя для него сообщение?
        - Да — от меня, — отозвалась Гортина тоном отчаянной решимости. — Я прошу его в вашем присутствии выполнить свое обещание.
        Я понял по глазам Елены, что ее быстрый ум начинает постигать истину.
        - Знай, о царица, — продолжала Гортина, — что Идей — бесчестный человек. Он дал мне слово забрать меня из твоего дома — его глаза были полны страсти.
        Но назначенный день наступил, и он отверг меня.
        У Гекамеды вырвался сдавленный крик.
        - Когда это было, Гортина? — спокойно спросила Елена.
        - Шесть или семь дней назад. Он обещал забрать меня на пятый день, и я поверила ему. Помнишь тот вечер, когда мои крики переполошили весь дом — даже тебя и Париса? Это было, когда он отказался от своего обещания. Я вцепилась ему в волосы, но он вырвался и убежал. А теперь я хотела бы знать…
        - Он добивался твоей любви? — прервала Елена.
        - Страстно. Он хотел забрать меня в свой дом и сказал, что я больше не буду рабыней.
        Елена посмотрела на меня:
        - Право, Идей, ты не теряешь времени даром. Прямо ненасытный любовник! Есть ли правда в словах Гортины?
        Я устремил взгляд на Гекамеду. Ее лицо побледнело; она смотрела на меня, презрительно скривив губы.
        - Отвечай! — потребовала она, и ее голос дрогнул. — Есть ли правда в этой истории?
        Не зная, что говорить, я неуверенно заявил, что если в ней и есть правда, то ее легко объяснить.
        - Объяснить! — с презрением воскликнула Гекамеда.
        - Скажи нам правду, Идей, а объяснения можно отложить, — вновь заговорила Елена. — Ты решил соперничать с самим богом любви?
        Гортина нетерпеливо шагнула ко мне:
        - А как же насчет твоего обещания?
        Я заметил, как ее рука скрылась в складках одежды.
        - Почему бы тебе не продолжить свои ухаживания? — иронически осведомилась Гекамеда. — Нас здесь трое, но мы можем подождать своей очереди.
        - Ты собираешься перещеголять Приама с его пятьюдесятью сыновьями?
        - Или хочешь снабдить все храмы Трои жрецами своего производства?
        - Твое обещание!
        Чувствуя себя абсолютно беспомощным перед их жалящими языками, я видел для себя лишь единственный выход. Молча повернувшись, я выскочил в коридор, промчался вниз по лестнице и выбежал на улицу.
        Я не замедлял шаг до тех пор, покуда не добрался до своих комнат во дворце.
        Глава 11
        Я беру себе рабыню
        Человек, одержимый единственной целью, конечно, испытывает мучительное беспокойство, покуда эта цель не достигнута или не утрачена безвозвратно, но, по крайней мере, избавлен от тысячи других забот, которые досаждали бы ему в противном случае. Это наблюдение отлично характеризует состояние моего ума, когда я мерил шагами свои комнаты, наморщив лоб и стиснув кулаки.
        Я больше не упрекал себя за то, что обманул доверие царя Приама. Не беспокоили меня и мысли о Гортине, с которой, хоть она и была простой рабыней, я обошелся недостойно. Язвительные замечания женщин поставили меня в глупое и ложное положение, но, хотя в обычных обстоятельствах я был весьма чувствителен к насмешкам, сейчас не испытывал ни стыда, ни гнева.
        Все прочие эмоции отступили перед нахлынувшим на меня всепоглощающим чувством любви.
        Только презрение Гекамеды и страх потерять ее навсегда заставили меня осознать, что я люблю ее так, как не любил никого и никогда. Я дрожал, вспоминая о презрении, светившемся в ее взгляде при нашем расставании, потрясад кулаками в воздухе и бранился вслух.
        Потом я опустился на скамью и со стоном закрыл лицо руками.
        Так прошли два часа.
        Наконец я принял решение — вернее, оно было мне навязано. Решение это было постыдным, и я презирал себя за него, но не мог придумать иного выхода. Вскочив, я бросил взгляд на песочные часы за окном и увидел, что близится время заседания совета. Одевшись и умастившись благовониями, я прибыл в зал с опозданием на несколько минут.
        Как и вчера, присутствовали только старшие советники. В воздухе ощущалось возбуждение — ходили слухи, что Ахилл, которому Агамемнон преподнес богатые дары и возвратил Брисеиду, внял уговорам греческих вождей и согласился завтра вернуться на поле битвы.
        Дюжину гонцов отправили за подтверждением или опровержением этих слухов, но никто из них не добился успеха.
        Троянские советники, хотя в их распоряжении имелось целое войско, были явно обеспокоены подобной перспективой. Они пререкались до самого вечера, как обычно не придя ни к какому решению, и я наконец получил дозволение вернуться в свои покои.
        Выходя из зала, я заколебался, думая, не обратиться ли мне к царю Приаму со своими проблемами. Решив, что лучше сперва заручиться каким-нибудь подтверждением моей истории, я вышел из дворца и направился через двор к мраморному зданию с плоской крышей на краю Пиламонской площади.
        Стражник проводил меня по лабиринту коридоров к покоям Орхомена. Хотя ночь еще не наступила, внутри было темно, и в стенных нишах горели светильники. Их отблески играли на полированной поверхности желтого мрамора, озаряя все великолепие дворца, сооруженного Приамом для своих внебрачных сыновей.
        «Вот причина бедности Трои», — подумал я, останавливаясь у двери.
        Едва ли подобные мысли приходили в голову Орхомену. Я застал его откинувшимся на подушки дивана и лениво наблюдающим за грациозными движениями фтийской танцовщицы. Когда я вошел, он знаком предложил мне сесть, не сводя глаз с девушки.
        - Позор тебе и твоим лидийским[73 - Лидия — древнее царство в Западной Азии.] штучкам! — воскликнул я, когда развлечение подошло к концу и фтийка удалилась с низким поклоном. — Неужели это подходящее занятие для воина?
        - Всего лишь отдых, — отозвался Орхомен, зевая и потягиваясь. — Как поживаешь, Идей? Погоди, я пошлю за вином.
        - В этом нет нужды — я пришел извлечь тебя из твоего рая. — И я объяснил свои намерения, закончив просьбой немедленно сопровождать меня к царю Приаму.
        Орхомен нехотя согласился.
        - Выходит твою греческую красотку следует пришпорить? — усмехнулся он, когда мы вышли из покоев, направляясь во дворец.
        К счастью, мы застали Приама в хорошем расположении духа. Только что пришла весть, что слух о возвращении Ахилла на поле боя лишен оснований и что Гектор вновь обратил греков в бегство. Царь внимательно выслушал меня, а когда я закончил, повернулся к Орхомену и спросил, не во время ли приключения, о котором я рассказывал, погиб Ал?
        - Да, о царь, — ответил Орхомен, — и я могу поручиться за правдивость истории Идея. Он силой забрал Гекамеду Тенедосскую из палатки Нестора и доставил ее в Трою. Ты знаешь закон — она принадлежит ему.
        - Несомненно, — кивнул царь и обратился ко мне: — Ты говоришь, она сейчас в доме Париса.
        Я кивнул.
        - И она отказывается следовать за тобой?
        - Нет, но мне нужны необходимые полномочия, чтобы доставить ее в мои покои на случай сопротивления. Не исключено, что Елена будет протестовать.
        - У тебя уже есть рабыня?
        - Нет.
        - Отлично. Пошли туда начальника стражи и свиток пергамента с моей печатью — она в твоем распоряжении, так как ты мой вестник. Ты получишь свою Гекамеду, добрый Идей.
        Приам махнул рукой, давая понять, что разговор окончен, и я удалился, оставив Орхомена, который, несомненно, собирался воспользоваться благодушным настроением царя для очередной просьбы. Орхомен постоянно нуждался в деньгах, что не удивительно при его пристрастии к развлечениям в духе богатых торговцев.
        В моей груди бушевала радость, смешанная с тревогой. С одной стороны, я был уверен, что Гекамеда окажется в моих покоях, с другой же — опасался, что она говорила правду, утверждая, что возненавидит меня, став моей рабыней.
        Но отступать было слишком поздно, и через час после наступления темноты я уже шагал по широкой мраморной аллее к дому Париса со свитком пергамента под мышкой, в сопровождении начальника стражи с двадцатью солдатами.
        В действительности я не опасался сопротивления Елены или Гекамеды — стража нужна была мне лишь для придания смелости и для того, чтобы утихомирить Гортину, если она вздумает бушевать.
        На стук отозвалась Эфра. Начальник стражи обратился к ней властным тоном:
        - Мы пришли требовать от имени Идея, вестника царя Приама, сына Дара, жреца Гефеста, передать ему в руки Гекамеду Тенедосскую. Таков приказ царя.
        Заглянув ему через плечо, я увидел, как Эфра, скорчив гримасу, отошла передать сообщение своей хозяйке.
        Последовало тягостное ожидание, во время которого начальник стражи расспрашивал меня о ночных подвигах. Его любопытство не было удовлетворено до конца, так как мои мысли были настолько заняты теперешними сложностями, что я едва слышал вопросы. Во-первых, я сомневался в том, что Гортина от меня отстала, — скорее был уверен в обратном, — а во-вторых, не знал, чем закончится предприятие с Гекамедой.
        Наконец за воротами послышались шаги и голос Гекамеды:
        - Кто здесь?
        - Начальник стражи.
        - Что тебе нужно от Гекамеды Тенедосской?
        - Царь приказал доставить ее в покои Идея.
        - Он с тобой? — Голос Гекамеды звучал спокойно и твердо — вопросы следовали один за другим, словно от обвинителя в суде.
        - Кто — царь Приам? — недоуменно осведомился начальник стражи.
        - Нет, Идей.
        - Я здесь, — ответил я вместо него.
        - Вот как? И ты дал согласие на это жестокое деяние?
        - Более того — я попросил о нем, — ответил я, полагая, что, если сделан первый шаг, лучше смело двигаться дальше.
        - Хорошо, я иду, — спокойно отозвалась Гекамеда. Ворота открылись, и она шагнула к нам.
        Из темноты послышался голос Елены:
        - Это насилие! Я не ожидала от тебя такого, Идей!
        - Я беру лишь то, что мне принадлежит, — ответил я, собрав всю свою решимость. Не тратя времени на дальнейшие разговоры, я взял Гекамеду за руку и повел ее во дворец в сопровождении стражи.
        Расстояние казалось мне слишком коротким, ибо я со страхом ожидал того момента, когда мне придется остаться наедине с Гекамедой в моих покоях. Я не мог обращаться с ней как с рабыней — мои действия полностью зависели от ее поведения. Эта головоломка была для меня чересчур сложной.
        Как она себя поведет? Начнет сразу же бунтовать, предпочитая невольничий рынок пребыванию со мной?
        Вздохнув, я перестал об этом думать, так как мы подошли к внешним воротам дворца и начальник стражи удалился, почтительно отсалютовав.
        Гекамеда и я бок о бок поднимались по широкой лестнице. Она не произнесла ни слова с тех пор, как мы покинули дом Париса. Когда мы подошли к двери моих покоев, я шагнул в сторону, пропуская ее вперед, потом последовал за ней в комнату и направился к подставке из черного дерева, чтобы зажечь светильник.
        Повернувшись, я увидел, что Гекамеда стоит посреди комнаты, опустив руки и глядя перед собой, как солдат, занявший стойку «смирно».
        - Это твой дом, — сказал я, стараясь говорить как можно более естественным тоном. — Что ты о нем думаешь? Пройдись по комнатам.
        Гекамеда не двинулась с места.
        - Ты ошибаешься, — ответила она. — Это моя тюрьма.
        Я подошел к ней и взял ее за руку — она молча позволила отвести себя к мраморной скамье в нише окна, выходящего во двор.
        - Умоляю тебя, Гекамеда, — заговорил я, садясь рядом с ней, — оставь свою враждебность. Это вовсе не тюрьма — ты заключена в моем сердце. Не стану повторять, что я люблю тебя, — ты отлично это знаешь. У меня честные намерения — могу ли я доказать это лучше, чем попросив тебя стать моей женой?
        - Я твоя рабыня, — не поворачивая головы, бесстрастно отозвалась Гекамеда. — Как я могу быть твоей женой?
        - Это всего лишь игра словами.
        - Нет. — Она впервые посмотрела мне в глаза. — Выслушай меня, Идей. Ты унизил и опозорил меня в глазах Трои. За это я ненавижу тебя и всегда буду ненавидеть. Ты забрал меня из дома Елены, чтобы сделать своей рабыней, — да будет так. Но я скорее выйду замуж за твоего слугу-эфиопа или за бездомного пса, чем за мужчину, которого глубоко презираю!
        - Лучше выбирай слова! — вскричал я. — Если ты моя рабыня, не забывай, что в моей власти наказать тебя плетью!
        - Незачем напоминать мне об этом, — спокойно сказала Гекамеда, но я заметил, как по ее телу пробежала дрожь. — Такого обращения и следовало ожидать от труса вроде тебя!
        При этих словах я вскочил, охваченный яростью, но, с трудом сдержавшись, остановился, глядя на нее сверху вниз.
        - Это была всего лишь пустая угроза, Гекамеда. — Мой голос стал хриплым от волнения. — Ее произнес мой гнев, а не я. Твои белые плечи не созданы для троянской плети, да и я не смог бы смотреть, как тебя наказывают. Твои речи слишком дерзки, но слова не ломают кости. Знай: я не собирался и не собираюсь оскорблять тебя или причинять тебе вред. Напротив — я буду защищать тебя даже против твоей воли. Я не сделал ничего, что могло бы заставить тебя ненавидеть и презирать меня, — твои слова исходят из твоего черствого, не умеющего прощать сердца.
        Я умолк. Гекамеда молчала. Какой же прекрасной она выглядела с накинутым на плечи покрывалом, вздымающейся грудью и гневно сверкающими глазами! Слова мольбы вертелись у меня на языке, но я сдержал их, поклявшись, что если она и станет моей, то только по собственной воле.
        Поэтому я удалился, сославшись на обязанности, которыми пренебрегал несколько дней. Гекамеда даже не подняла взгляд, но, подойдя к двери, я внезапно услышал ее голос:
        - Ты не сказал мне, что я должна делать.
        - Что ты должна делать? — недоуменно переспросил я.
        - Да. Разве я не твоя рабыня? Твое приобретение окажется неудачным, если я буду праздной. В чем состоят мои обязанности?
        Я невольно улыбнулся:
        - Твои обязанности — развлекаться и беречь свою красоту. Я привез тебя в Трою не ради твоего усердия, а ради твоих больших глаз, белых рук и стройной фигуры. Служанок хватает с лихвой — я хочу, чтобы ты не готовила мне пищу и постель, а делила их со мной.
        Я был доволен своими последними словами, видя, что напугал ее, и нисколько о том не жалея. Выйдя из комнаты, направился в просторное помещение в задней части дворца на том же этаже, что и мои покои, где хранились царские архивы.
        Именно там мне нанесла визит Елена в день моего введения в должность вестника.
        Но менее чем через пять минут я ощутил жгучее желание вернуться к Гекамеде. Желание это было явно нелепым, и я посмеялся над собой, думая о том, какой радушный прием меня бы ожидал. Стараясь отвлечь себя работой, я отнес кипу пергаментов на стол из слоновой кости и начал разворачивать один свиток за другим, но никак не мог сосредоточиться.
        Наконец я оставил тщетные попытки и задумался о собственных делах.
        Похоже, я окончательно запутался в отношениях с Гекамедой. Что же мне делать? Обращаться с ней как с настоящей рабыней? Но в таком случае я навсегда потеряю надежду завоевать ее любовь — хотя именно этого она от меня и ожидает. Впрочем, сама мысль об этом вызывала у меня отвращение — я никогда не понимал, какое удовольствие может получать мужчина от близости с женщиной, которая навязана ей силой.
        Мои мысли вернулись к Гортине. Но по отношению к юной греянке я мог лишь придерживаться политики настороженного ожидания. Если ей придет в голову воспользоваться религиозными законами о семье, это может доставить серьезные неприятности.
        Ну, я успею побеспокоиться об этом, когда придет время.
        Что касается Елены, я все еще считал ее своим другом.
        Просто ее нелепая шутка оказалась серьезнее, чем она предполагала. Привыкшая к поведению мужчин Спарты, она едва ли могла расценивать мое поведение с Гекамедой как серьезное оскорбление.
        Когда я наконец встал и собрался идти к себе, была почти полночь. Во дворце царила тишина.
        Подойдя к двери моих покоев, я внезапно испугался, что Гекамеда воспользовалась моим отсутствием и сбежала, помня о словах, сказанных мною напоследок.
        Я шагнул через порог с бешено колотящимся сердцем.
        Но мои опасения были напрасны. В комнате ничего не изменилось — только светильники на подставке из черного дерева почти выгорели. Гекамеда все еще сидела на мраморной скамье в оконной нише, но, подойдя к ней, я увидел, что на ее бархатных щеках белеют полосы, а на ресницах блестят слезы.
        - Почему ты плачешь, Гекамеда? — спросил я.
        Мой голос звучал мягко, хотя я отнюдь к этому не стремился.
        - Прошу прошения, — гордо отозвалась она, не поднимая глаз. — Мои слезы не для тебя.
        - Я и не льстил себе подобной надеждой. Но раз ты моя собственность, я не хочу, чтобы ты выглядела некрасивой и заплаканной. — Подойдя к подставке, чтобы погасить светильники, я добавил: — Уже поздно.
        - Да. — Помолчав, Гекамеда неохотно сообщила: — Твой слуга был. здесь и расспрашивал меня.
        - Ферейн? Что ему было нужно?
        - Ничего. Он не передавал никаких сообщений.
        - Вот и хорошо. — Я снова подошел к ней. — Пойдем, Гекамеда. Час поздний — пора спать.
        Девушка поднялась с явным усилием — в ее глазах мелькнул страх, как у загнанного зверя. Я взял ее за руку — она была холодной и безжизненной — и повел в соседнюю комнату, где зажег светильник, стоящий в оконной нише.
        Повернувшись, чтобы взглянуть на нее при свете, я увидел плотно сжатые губы, глаза, превратившиеся в щелочки, и руки, стиснутые в кулаки.
        - Прости, что не могу предложить тебе ничего лучшего, — спокойно сказал я, — хотя, если повесить шелковые занавеси и поставить скамьи из черного дерева, здесь будет не так уж плохо. Ложем не пользовался никто, кроме моего друга Киссея, когда он оставался у меня ночевать. Отныне оно твое. Доброй ночи.
        Не дав ей времени ответить и даже не взглянув на нее, я вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и направился в свою спальню.
        Глава 12
        Храм Фамира
        Вспоминая первую неделю, которую Гекамеда провела в моих покоях в качестве рабыни, я с трудом удерживаюсь от смеха, ибо меня тревожило то, что по прошествии времени кажется нелепым. К тому же меня постоянно страшило, что Гекамеда убежит из дворца, так как я не присвоил ей номер в списке дворцовой прислуги и она могла свободно уходить и приходить, как сам царь Приам.
        Мне было нелегко скрывать правду от друзей, которые навещали меня. Узнай они об истинном положении дел, надо мной потешалась бы вся Троя, в то время как одного взгляда на Гекамеду было для них достаточно, чтобы осыпать меня поздравлениями.
        - За еще одну такую Гекамеду, — заявил Эвен, — я готов в одиночку сразиться со всем греческим войском!
        Остальные разделяли его мнение, но я мог лишь улыбаться с болью в сердце, ибо Гекамеда по-прежнему держалась со мной холодно и враждебно. Ее полные губы никогда не улыбались, а в глазах постоянно светились гнев и презрение. Часто я заставал девушку плачущей, но больше не пытался предлагать ей свое сочувствие. Я начинал думать, что Гекамеда в самом деле ненавидит меня, хотя не мог забыть ее ласковый взгляд при нашей первой встрече в шатре Нестора. Кроме того, разве она не помогла мне бежать? Впрочем, Гекамеда могла поступить так назло грекам, убившим ее отца и сделавшим ее рабыней.
        Мои обязанности вестника в этот период никак нельзя было назвать обременительными. Каждое утро я составлял расписание дневных празднеств и жертвоприношений, а во второй половине дня посещал заседания совета.
        Должен заметить, что меня тревожила враждебность Оилея, жреца Фамира. Он не забыл, что я перенес ежегодные жертвоприношения Елены Аргивской из его храма в храм Гефеста, и не простил мне этого. Конечно, Оилей не мог по-настоящему мне навредить, но его тайные попытки дискредитировать меня в глазах царя Приама и посеять раздоры среди жрецов действовали на нервы.
        Я подумывал о том, чтобы попросить царя о его удалении.
        Осада протекала как обычно — то есть никак. Греки казались обескураженными повторяющимися успехами Гектора и Энея. Было хорошо известно, что они рассчитывали на капитуляцию Трои в течение первого года, но прошло более девяти лет, а они находились дальше от победы, чем в начале войны, — к тому же не было никакой надежды вернуть Ахилла на поле сражения. Большую часть времени они сидели в шатрах, поедая сухари.
        - Если они не поторопятся, — сказал мне как-то Кисеей, — Елена умрет от старости, и сражаться будет не из-за чего.
        Я не видел Елену с того дня в ее покоях, когда Гортина обратила ее шутку в потрясение. Она не появлялась даже во время утренних собраний на Скейских башнях.
        Несколько раз Елена присылала гонца с вопросами о Гекамеде, на которые я отвечал, что дочь Арсиноя здорова и счастлива, как только может быть счастлива изгнанница.
        Я знал, что такой ответ должен тронуть сердце Елены.
        Как-то раз после очередного заседания совета я лениво бродил по дворцовому саду. В тот день старый Антенор был разговорчивее обычного, и я улыбался, вспоминая его напыщенные фразы. Потом мои мысли переключились на Гекамеду, и я ускорил шаг, снова почувствовав страх не застать ее по прибытии.
        Внезапно я услышал позади женский голос, тихо произнесший мое имя.
        Повернувшись, я увидел Елену, сопровождаемую Эфрой и Клименой. На ней была небрежно накинутая мантия, поэтому я решил, что она не ходила в город, а просто вышла подышать вечерним воздухом. Я остановился и, когда она подошла на расстояние вытянутой руки, приветствовал ее поклоном. К моему удивлению, Елена не обратила на меня внимания, и я уже было решил, что меня не намерены удостоить ни словом, ни взглядом, но она внезапно обернулась и еле слышно произнесла:
        - Берегись Гортины.
        Прежде чем я успел опомниться от изумления и ответить, Елена уже двинулась дальше.
        Сначала я хотел догнать ее и потребовать объяснений столь странного предупреждения, но потом решил этого не делать. «Если бы она хотела сообщить мне большее, — подумал я, — непременно так бы и поступила».
        Кроме того, мне пришлось бы войти в дом Париса, где я мог случайно столкнуться с Гортиной. Елена не могла вступать со мной в беседу на общественной территории.
        Что же могло означать это предупреждение? Знала ли Елена о каких-то враждебных намерениях Гортины в отношении меня? Или она всего лишь хотела сообщить, что Гортина одержима мстительными замыслами? Хотя последнее я уже знал — как и то, что Гортина способна на все.
        Внезапно мне пришла в голову ужасная мысль. Я повернулся и со всех ног помчался к дворцу — пробежал мимо стражников у входа, по коридорам и вверх по лестнице к моим покоям.
        Но мои страхи были беспочвенны. С Гекамедой ничего не случилось. Она сидела в своей комнате на мраморной скамье у окна, задумчиво глядя на террасу и деревья в саду.
        При звуке открываемой двери она встала и повернулась ко мне.
        - Кто-нибудь был здесь? — задыхаясь, осведомился я.
        Гекамеда казалась удивленной.
        - Никого, — кратко ответила она.
        - Вот и хорошо. — Я направился к двери, но снова повернулся к ней: — Когда меня нет, Гекамеда, ты должна надежно запирать входную дверь. У меня есть враги, и я боюсь, что они попытаются похитить мое сокровище.
        - Твое сокровище? — Она огляделась с равнодушным видом. — Оно здесь? Почему ты не спрятал его в подвал?
        - Я имел в виду тебя, Гекамеда, — улыбнулся я. — Ты — мое сокровище. Я не могу спрятать тебя в подвал, хотя ты, несомненно, была бы этому только рада.
        - Как будет тебе угодно. Ты мой господин.
        - Знаю — незачем напоминать мне об этом. Кстати, сегодня я говорил с дочерью Приама, Поликсеной, — она мой друг. Я рассказал ей о твоем одиночестве, и она обещала навестить тебя.
        - Я не желаю видеть дочь Приама и других твоих друзей.
        - Мне это известно. Но ты примешь Поликсену, когда она придет?
        - Если это твой приказ.
        - Отвечай! Ты примешь ее?
        - Да, если ты мне приказываешь. Я предпочла бы обойтись без этого.
        - Тогда мы обойдемся без тебя! — И я вышел, сердито хлопнув дверью.
        Таковы были мои отношения с Гекамедой по прошествии недели. Их трудно было назвать дружескими.
        Вечером меня навестил Кисеей, и я напрочь забыл о предупреждении Елены насчет Гортины. Но когда после его ухода я лег спать, внезапно вспомнил об этом и долго ворочался, размышляя, что она имела в виду, покуда мои глаза не начали слипаться.
        Следующим утром мы с Гекамедой завтракали вместе. Я с самого начала настоял на этом, хотя ее присутствие не доставляло мне особой радости. Во время трапезы она хранила молчание, если не считать кратких ответов на мои вопросы. Видеть ее холодное презрение и равнодушие было для меня мукой. Этим утром Гекамеда и вовсе не произнесла ни слова с тех пор, как мы заняли наши места.
        Внезапно в дверь моих покоев постучали. Ферейн пошел узнать, кто пришел, и вскоре вернулся с сообщением, что Сман, гонец жрецов, хочет поговорить со мной.
        - Пригласи его сюда, — распорядился я, думая, что Сман пришел по какому-то незначительному поводу. В качестве царского вестника я часто получал подобным образом сообщения от различных жрецов. — В чем дело? — спросил я, когда Сман вошел в комнату. Он робко шагнул вперед, держа в одной руке кончик своего пояса гонца, а в другой свиток пергамента.
        - Ты Идей, вестник царя Приама, сын Дара, жреца Гефеста? — монотонным голосом осведомился Сман.
        - Ты отлично это знаешь, — сердито отозвался я.
        Парень видел меня неоднократно.
        - Это входит в мои обязанности, — виновато объяснил он. — Я должен услышать ответ.
        - Я Идей. Продолжай.
        Сделав еще один шаг, Сман развернул пергамент и начал читать так быстро и монотонно, что я еле разбирал слова:
        - «От совета Трои по семейным делам, уполномоченного могущественным царем Приамом, Идею, сыну Дара. Имея право, согласно законам, взять в свои покои в царском дворце одну рабыню, ты обещал это Гортине, женщине из Грей, находящейся в услужении у Елены Аргивской в доме Париса, сына Приама, и получил ее согласие. Взяв вместо нее Гекамеду, дочь Арсиноя Тенедосского, ты нарушил договор и посему должен сегодня же предстать перед жрецом храма Фамира и подчиниться воле богов».
        Окончив чтение, Сман свернул пергамент, поклонился и повернулся к двери.
        - Сман, — окликнул я его, придя в себя от изумления, — кто автор этого послания? Откуда оно исходит?
        Гонец колебался:
        - Не знаю. Мне вручили его во время обхода в храме Фамира.
        - Оно подписано жрецом? Дай мне взглянуть.
        Подойдя, он протянул мне пергамент. Внизу дерзким почерком была выведена подпись: «Оилей».
        Этого было достаточно. Я отпустил гонца, дав ему серебряную монету, а когда он ушел, повернулся к Гекамеде:
        - Кажется, у меня неприятности.
        Обуреваемая любопытством, она не удержалась от вопроса:
        - В чем дело? Я не поняла ни слова.
        - В жалобе Гортины — служанки Елены, — объяснил я. — Она обвиняет меня в нарушении договора.
        Гекамеда прищурилась:
        - Ну и что?
        - Мне велено предстать перед жрецом Фамира, Оилеем. Он мой враг — не важно почему. Вся штука в том, что его устами говорят боги! Решение известно заранее — Гортина выиграет дело!
        - И что это означает? — Она посмотрела мне в глаза.
        - Это означает, моя дорогая Гекамеда, что твое желание освободиться от меня, по-видимому, исполнится. Будучи холостяком, живущим во дворце, я обязан подчиниться решению жреца, которое мой враг, несомненно, вынесет в пользу Гортины. Следовательно, в этих покоях место недовольной рабыни займет недовольный хозяин.
        На лице Гекамеды не появилось выражения радости, которого я ожидал. Вместо этого она стиснула руки и посмотрела на меня, как будто не поняла моих слов.
        - Значит, мне придется тебя покинуть? — спросила Гекамеда дрожащим голосом.
        Я решил, что он дрожит в предвкушении грядущей свободы. Мысль о том, что мне предстоит потерять ее, внушала мне ужас. Чтобы не показывать своих чувств, я быстро встал и, не ответив на вопрос, вышел из комнаты.
        Я не стал тратить время на праздные размышления.
        Теперь мне было ясно, что означало предупреждение Елены.
        Гортина, состоя у нее в услужении, несомненно, знала, что я перенес ежегодное жертвоприношение ее хозяйки Афродите в храм Гефеста и что это вызвало враждебность Оилея. Поэтому она обратилась с жалобой в храм Фамира, прекрасно понимая, что Оилей будет только рад расквитаться со мной.
        Предупредив Гекамеду и Ферейна, чтобы они не впускали никого, кроме Киссея или Поликсены, я отправился во дворец с надеждой исправить положение.
        Дело осложняло то, что у меня оставалось всего два часа — в полдень я должен был явиться в храм.
        Не найдя Орхомена, я послал гонцов на поиски Эвена, Киссея, Гектора и Антенора, но время шло, а ни один из них не появился, поэтому я решил играть в одиночку. Поднявшись по широкой лестнице на следующий этаж, где находились покои Приама и Гекубы, я потребовал, чтобы меня немедленно проводили к царю.
        Приам сидел на возвышении рядом с Кассандрой, наблюдая за группой лидийских танцовщиц. Присутствие Кассандры меня смутило — при ней царь всегда становился раздраженным, что неудивительно, учитывая ее манеру разговаривать.
        Когда я приблизился, Кассандра поднялась и вышла.
        Царь отпустил танцовщиц взмахом руки, и мы остались вдвоем.
        - Ну, Идей, что тебе нужно? — спросил он, нахмурившись.
        - Осуществление твоей власти, о царь, — дерзко отозвался я.
        - В твоих личных интересах или в интересах твоих обязанностей?
        - В интересах последних.
        - Говори.
        Я прочистил горло.
        - Тебе известны, о царь, жалобы, которые я подавал на Оилея, жреца Фамира. Ты соглашался со мной, что он не подходит для этой должности. Я пришел требовать его отстранения.
        - Какой новый грех он совершил?
        - Никакого. Вернее, никакого нового. Но ты говорил, что мое мнение в подобных делах для тебя решающее, и я подумал, что незачем представлять тебе весь перечень обвинений.
        - Ты подумал правильно. Но почему тогда пришел ко мне? Это дело должен решать совет.
        - Я предпочел бы не ждать заседания совета. Его поведение вопиюще, и дело не терпит отлагательств. — Не желая упоминать о своих личных затруднениях, ради которых Приам никогда бы не прибег к столь строгим мерам, я попросил его воспользоваться своей властью, не дожидаясь одобрения совета, и отправить начальника стражи в храм с приказом об отстранении Оилея.
        Но я напрасно трудился. Выразив удивление моей настойчивостью, царь заявил, что это невозможно.
        - Разве что-нибудь невозможно для Приама? — осведомился я.
        - Ну… во всяком случае, невыполнимо. Не продолжай — я не желаю тебя слушать. К чему такое нетерпение? Сегодня я представлю дело на рассмотрение совета, который, безусловно, не станет тянуть с решением. Тебе незачем было беспокоить меня по такому поводу, Идей. Можешь идти.
        Я повиновался. Спускаясь по лестнице, я бросил взгляд на клепсидру и увидел, что до полудня остается немного. Вернувшись в свои покои, я застал там Киссея, и на сердце у меня потеплело при виде его дружелюбного лица.
        - Что случилось? — спросил он. — Гекамеда говорит, что у тебя неприятности.
        В нескольких словах я ознакомил его с ситуацией.
        - Боюсь, что тебе нельзя помочь, — сказал Кисеей, когда я умолк. — Если дело в руках Оилея, все кончено. Я знаю этого негодяя.
        - Вот как?
        - Правда, я лучше знаю его брата — мы учились вместе. Его зовут Эпистроф. Кажется, он помогает Оилею в храме.
        Внезапно мне пришла в голову идея.
        - Насколько близко ты знаешь этого Эпистрофа? — спросил я. — Он твой друг?
        - В какой-то степени. Мы с ним члены одного тайного общества.
        - Ты мог бы попросить его об одолжении?
        - Разумеется. Но предупреждаю тебя, Идей, Оилея не удастся смягчить ни его брату, ни кому-либо другому. Он тверд, как железо.
        - Знаю, но выслушай мой план. Времени мало — мы должны действовать быстро. Иди к Эпистрофу, скажи ему, что ты мой друг, и попроси его походатайствовать за меня перед Оилеем. Объясни ему, что я ненавижу Гекамеду и люблю Гортину, но опасаюсь ее страсти — он не поверит, если мы пересолим. Добавь, что, если бы я хотел взять себе рабыню, несомненно выбрал бы Гортину, но сейчас хочу избавиться от обеих. Попроси его убедить Оилея вынести решение в соответствии с моими пожеланиями.
        Кисеей одобрительно улыбнулся:
        - Неплохая выдумка. Думаешь, Оилей попадется на приманку?
        - Будем надеяться. По крайней мере, это лучшее, что мы можем сделать. Поторопись, иначе будет слишком поздно. Повидав Эпистрофа, встреть меня у дверей храма и обними на глазах у Оилея, А сейчас уходи.
        Как только Кисеей удалился, я стал переодеваться для выхода, так как храм Фамира находился в западном конце города, довольно далеко от дворца. На душе у меня было скверно — я считал, что Гекамеда для меня потеряна, ибо план, доверенный мной Киссею, был ненадежен и имел мало шансов на успех.
        Моя идея заключалась в том, чтобы заставить Оилея поверить, будто мои желания прямо противоположны тому, каковы они были на самом деле, и таким образом побудить его вынести благоприятное для меня решение. У меня оставалась хрупкая надежда перехитрить этого старого лиса.
        Закончив приготовления, я направился в комнату Гекамеды снова предупредить ее, чтобы она никого не впускала в мое отсутствие. Каково же было мое удивление, когда она встретила меня у двери, закутанная в плащ.
        - Куда ты? — спросил я.
        - С тобой в храм, — ответила Гекамеда, словно это было само собой разумеющимся.
        Я изумленно уставился на нее, думая о том, каким образом эта странная фантазия пришла ей в голову.
        Когда я объяснил, что ей не подобает меня сопровождать, она, казалось, не поняла, хотя, насколько я знал, законы Тенедоса не слишком отличались от троянских.
        - Но я хочу пойти! — воскликнула Гекамеда, как будто это решало вопрос.
        У меня не было времени на споры, поэтому я удалился, строго приказав ей оставаться в покоях до моего возвращения.
        Я был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил, как оказался возле храма. Верный своему слову Кисеей встретил меня у входа и крепко обнял.
        - Ловушка расставлена, но птичка хитра, — шепнул он мне на ухо, когда мы вместе входили в храм.
        Один из старейших в Трое, храм Фамира был также одним из самых впечатляющих. Даже такой скептик, как я, входя в него, испытывал чувство благоговейного восторга. Тусклое серое помещение действовало на меня куда сильнее ослепительной белизны храма Аполлона — стройные колонны, исчезающие в тумане свода, словно возносили душу в высшие сферы.
        Все было изготовлено из серого антикского камня, вплоть до алтаря жреца, стоящего в дальнем конце храма высоко над головами молящихся.
        Под алтарем лицом к двери сидели пять человек.
        Один из них был советник Трои по семейным делам, в чьи обязанности входило сообщать волю богов троянским властям; другой, по словам Киссея, был Эпистроф, брат Оилея. Остальных я не знал, но решил, что это низшие служители храма.
        Жрец Оилей стоял спиной к алтарю — его голова и плечи возвышались над перилами. Когда мы с Киссеем искали скамью в передней части храма, я заметил, что он смотрит на меня и его маленькие глазки горят торжеством.
        Я спокойно выдержал его взгляд.
        Как только мы сели, где-то сзади громко прозвонил колокол. Мужчины на скамье под алтарем — за исключением советника, усердно писавшего что-то на свитке пергамента, словно от этого зависела его жизнь, — вскочили на ноги и устремились в разные стороны.
        Один поднялся на алтарь, двое других сняли крышки с маленьких урн, где курился фимиам, а четвертый наполнил до краев золотую чашу священным вином и с торжественным видом отпил из нее.
        Внезапно послышался голос Оилея:
        - Идей может заслужить милость богов своим пожертвованием.
        Эпистроф приблизился к скамье, где сидели мы с Киссеем, и протянул руку. Я вынул из-за пояса и вручил ему шесть золотых монет — плату за рассмотрение дела.
        Их звон, казалось, послужил сигналом — служители подбежали к подножию алтаря и стали выполнять какие-то замысловатые движения. Я понял их смысл, когда из-под перил потянулись вверх струи дыма, увеличиваясь в размере, покуда передняя часть алтаря вместе с головой и плечами жреца не скрылась из виду.
        Запах дыма становился все резче.
        Опустившись на колени, служители запели в унисон. Я не понимал, как они могут открывать рты, не задыхаясь от фимиама. Голоса заполняли помещение, дым змеился вокруг колонн, все поплыло у меня перед глазами. Маленький советник продолжал невозмутимо строчить пером.
        Это продолжалось достаточно долго — фигура жреца, общающегося с богами, оставалась невидимой. Я начал думать, что боги обратили свой гнев по верному адресу и задушили Оилея дымом, — когда внезапно пение прекратилось и я услышал его звучный монотонный голос:
        - Да услышит волю богов Идей, сын Дара!
        После краткой паузы голос зазвучал громче прежнего:
        Коли деянье, Идей, совершил ты дурное,
        Пусть достаются тебе ни одна, ни другая, а двое.
        Когда эхо последнего слова замерло, служители поднялись с колен и начали закрывать урны с курящимися благовониями. Вскоре дымная пелена исчезла. Голова и плечи Оилея вновь стали видимыми — он стоял в той же позе, глядя на меня блестящими маленькими глазками.
        - Идей, — заговорил он обычным голосом, — ты слышал волю богов. Желаешь ли ты ее толкования?
        Я хорошо знал, что это вопрос для проформы и я получу «толкование», хочу я его или нет.
        - Да, — ответил я.
        Оилей откашлялся.
        - Воля богов ясна, — с удовлетворением возвестил он. — Во-первых, ты совершил черное деяние, нарушив договор с Гортиной. Во-вторых, ты не заслуживаешь ни Гекамеды, ни Гортины. Но по милости богов у тебя будут жить они обе, и ты обязан относиться к ним одинаково и заботиться об их здоровье и счастье.
        Я с улыбкой поднялся — Оилей не должен был видеть мой гнев.
        - Отлично, — сказал я. — Воля богов будет исполнена.
        Вместе с Киссеем я вышел из храма. Было уже за полдень — солнце ярко светило, отовсюду слышались пение птиц и крики детей. Свернув за угол, мы направились в сторону дворца.
        - Наша уловка удалась — в какой-то мере, — с усмешкой заметил Кисеей. — Счастливчик! Ты не только не потерял Гекамеду, но обзавелся двумя хорошенькими рабынями вместо одной!
        Я не ответил, будучи занятым мыслями о том, что, во имя самого Аида[74 - Сын Крона и Реи, брат Зевса, бог подземного царства мертвых. Само это царство также часто называется Аид (отсюда ад).], мне делать с Гекамедой и Гортиной, оказавшимися на моем попечении.
        Глава 13
        Я беру еще одну рабыню
        Кисеей расстался со мной на Дореонской площади и направился к себе домой, а я вернулся во дворец в одиночестве, не зная, радоваться ли мне «воле богов» или горевать из-за нее. С одной стороны, я не потерял Гекамеду, с другой — Гортина добилась своего, и я знал, что маленькая греянка постарается перевернуть все вверх дном через пять минут после своего прибытия.
        Ситуация казалась мне настолько неудобоваримой, что я с радостью избавился бы от них обеих.
        Зная, что Гортина не будет терять времени даром, я опасался застать ее в своих покоях, что, конечно, было нелепым. Ферейн отпер дверь в ответ на мой стук, и не успел я войти, как Гекамеда бросилась мне навстречу с выражением жгучего любопытства на лице.
        Я ответил на ее вопрос прежде, чем она облекла его в слова:
        - Итак, дорогая Гекамеда, ты меня не покинешь.
        Девушка застыла как вкопанная:
        - Не… не покину?
        - Да, — улыбнулся я. — Такова воля богов — только мы с Киссеем их немного одурачили. Тебе придется остаться со мной… О, я знаю, что это тебя огорчает, но ты не права. Подумай, что бы ты делала в противном случае? Куда бы ты пошла? Девушке из Тенедоса — даже дочери Арсиноя — пришлось бы нелегко одной в Трое.
        - Думаешь, у меня нет друзей? — отозвалась Гекамеда. — Елена Аргивская защитила бы меня. Кроме того, все лучше, чем… чем это.
        Но, несмотря на слова Гекамеды, ее разочарование не казалось мне особенно глубоким. Конечно, лицо девушки не светилось радостью, но и не потемнело от горя. Похоже, она отнеслась к этому с полным равнодушием, что было для меня более неприятно, чем открытая враждебность.
        Я решил вывести ее из себя, рассказав о скором приходе Гортины.
        - Но это не все. Хотя Гортина не выиграла, она и не проиграла. Пойдем в твою комнату — лучше поговорим там.
        - Не могу.
        - Почему?
        - Там Поликсена. Расскажи все здесь.
        - Поликсена? Значит, она пришла?
        - Да, вскоре после твоего ухода. Она славная девушка, и мы подружились. Но что будет с Гортиной?
        - Расскажу тебе позже. Проводи меня к себе — я хочу поговорить с Поликсеной.
        - Нет! Расскажи мне о Гортине!
        - Ты ведь часто напоминала мне, что являешься моей рабыней.
        Гекамеда покраснела, закусила губу и направилась в свою комнату, даже не обернувшись, чтобы проверить, следую ли я за ней. «Не слишком ободряющие признаки», — подумал я.
        Поликсена дружелюбно меня приветствовала, пригласив сесть рядом с ней. Эта дочь Приама казалась мне самой обаятельной из всей царской семьи. Простая и непосредственная, хотя и не забывающая о достоинстве, приличествующем ее высокому сану, она, в отличие от своей сестры Кассандры, обладала чувством юмора и была абсолютно искренна в своих симпатиях и антипатиях.
        Что касается внешности Поликсены, то никакие мои похвалы не могут ничего прибавить к ее славе.
        Всему миру известны пышные каштановые волосы, стройная фигура и влажные блестящие глаза, которым было суждено завлечь могучего героя навстречу его гибели.
        Когда за несколько дней до того я попросил Поликсену навестить Гекамеду в моих покоях, меня озадачила радость, с которой она выразила свое согласие. Я решил разгадать эту загадку, воспользовавшись столь быстро возникшей дружбой между двумя девушками.
        - Не знаю, Поликсена, — сказал я после того, как мы побеседовали на различные темы, — поблагодарила ли тебя Гекамеда за твой визит. Возможно, она даже не подозревает, что должна это сделать. Позволишь ли ты мне выразить тебе благодарность?
        - Охотно, добрый Идей, если это так необходимо, — ответила дочь Приама.
        - По-твоему, мне не свойственна вежливость? — вмешалась Гекамеда. — Я уже поблагодарила ее.
        - Вот и отлично, — кивнул я. — Во дворце удивлены, Поликсена, что ты отказалась от развлечений с целью скрасить одиночество Гекамеды. Наверное, ты здесь скучаешь.
        - Напротив, — возразила Поликсена. — Твое мнение не слишком лестно для Гекамеды и к тому же неверно. Беседа с ней для меня куда интереснее дворцовых увеселений.
        - Неудивительно, — с усмешкой промолвила Гекамеда. — Я случайно обладаю сведениями о том, что живо интересует Поликсену. Она задала мне тысячу вопросов — как ты думаешь, о ком? Об Ахилле!
        Краем глаза я видел, что Поликсена подает Гекамеде отчаянные знаки придержать язык. Но Гекамеда не замечала их, глядя на меня, и таким образом все стало ясно. Желание Поликсены навестить Гекамеду было вызвано ее интересом к Ахиллу.
        Я с улыбкой повернулся к дочери Арсиноя:
        - Безусловно, ты смогла ответить на вопросы, ведь именно Ахилл взял тебя в плен. Я больше не настаиваю на выражении Поликсене нашей благодарности — только надеюсь, что удовольствие, которое доставил ей разговор с тобой, побудит ее посещать нас чаще.
        Поликсена собиралась ответить, но ее прервал голос слуги:
        - Господин, Парис, сын царя Приама, просит разрешения войти в твои покои.
        Я с удивлением поднялся. Зачем, во имя Аида, Парису понадобилось навещать меня? Решив, что он, по-видимому, пришел за Поликсеной, чтобы проводить ее на пиршество, я велел Ферейну впустить его.
        Вскоре Парис появился в дверях. Один взгляд на него объяснил мне цель этого неожиданного визита, ибо на нем не было воинского облачения, которое с начала осады стало повседневной одеждой для всех мужчин-троянцев. Парис был одет в хитон из расшитого золотом льняного полотна, опоясанный в талии, и великолепную пурпурную хламиду, наброшенную на плечи. Коротко остриженные волосы блестели от масла и благовоний, а сбоку висел меч в золотых ножнах и с украшенной драгоценными камнями рукояткой.
        Руки и ноги также были смазаны душистым маслом, а мягкие сандалии защищали ступни от грубого мрамора.
        Короче говоря, Парис был облачен для единственной битвы, в которой ему хватало смелости участвовать. Его намерения были абсолютно ясны. Услышав во дворце сплетни о красоте Гекамеды, он решил убедиться в ней лично, несомненно собираясь почтить девушку своим вниманием, окажись она его достойна.
        Стоя в дверном проеме в изящной позе, Парис удостоил меня кивком, потом с братской снисходительностью улыбнулся Поликсене и наконец устремил взгляд на Гекамеду.
        При виде девушки Парис вздрогнул и шагнул вперед. Сначала я подумал, что он узнал ее, но, вспомнив, что, по словам Гекамеды, она ни разу не видела Париса во время пребывания у Елены, понял, что это движение — невольная дань ее красоте.
        «Придется понаблюдать за этим щенком!» — подумал я.
        Быстро опомнившись, Парис двинулся вперед грациозной походкой и промолвил беспечным тоном:
        - Ты неплохо устроился во дворце, Идей, — недурные покои. — Он обернулся к Поликсене: — Я пришел за тобой, сестра. Кассандра сказала, что я застану тебя здесь. Ты нашла себе новую подругу? — И Парис бросил дерзкий взгляд на Гекамеду.
        Я шагнул к нему:
        - Гекамеда, это Парис — сын Приама и муж Елены. — По его выражению лица я прочел, что последнее упоминание не пришлось ему по вкусу. — Садись рядом с сестрой, Парис. Гекамеда, вели Ферейну подать вино и печенье. — Когда она встала, чтобы позвать слугу, я опустился на скамью поблизости от знатного посетителя.
        Каким бы ни являлось дело Париса к его сестре, оно, безусловно, не было безотлагательным. Он пробыл у меня больше часа, попивая мое лучшее вино и то и дело скользя взглядом по лицу и фигуре Гекамеды.
        Несмотря на это, я не мог им не восхищаться. Парис, бесспорно, был самым красивым и самым щеголеватым мужчиной в Трое. Одна пурпурная хламида, должно быть, стоила целое состояние.
        Мое недовольство усиливало то, что Гекамеда смотрела на гостя с не меньшим интересом — она казалась очарованной его блистательной внешностью и изысканной речью.
        Поликсена явно была смущена, так как отлично знала своего брата. Несколько раз она пыталась увести его под различными предлогами, и в конце концов ей это удалось. Парис удалился еще более величавой походкой, чем вошел, фамильярно хлопнув меня по спине, сделав ряд комплиментов красоте Гекамеды и шутливо сказав сестре, что она не должна пренебрегать его компанией, собираясь нанести визит в покои Идея.
        Когда они ушли и мы с Гекамедой остались наедине, я хотел продолжить рассказ о событиях в храме, но она, казалось, напрочь об этом забыла.
        - Так это Парис! — были ее первые слова.
        - Да, — ответил я, с любопытством глядя на нее. — Что ты о нем думаешь?
        Гекамеда пожала плечами:
        - Не знаю. Он очень красив, но немного женоподобен и невероятно самодоволен. Я не порицаю Елену за то, что она убежала с ним, — все-таки он лучше Менелая.
        - Ты не учитываешь моральный аспект в своих суждениях?
        - Право, не знаю… Давай поговорим о другом. Да, я забыла — ты собирался сообщить мне что-то о Гортине.
        - Кое-что не слишком приятное, — ответил я. — Как я сказал, она не выиграла, но и не проиграла.
        - К чему говорить загадками? Объясни, что произошло.
        - Ну… по «воле богов» я должен взять Гортину себе в рабыни.
        Гекамеда широко открыла глаза:
        - Но ведь твоя рабыня я! Значит…
        - Значит, ты свободна? Нет — разве я не сказал, что ты останешься со мной? И ты и Гортина — вы обе будете моими рабынями. Тебе не помешает подруга.
        - Подруга? — Глаза Гекамеды гневно сверкнули. — Маленькая греянка — подруга дочери Арсиноя? Хоть ты и мой господин, но не имеешь права так меня оскорблять!
        Я поспешил объяснить, что пошутил и что ее оскорбляют боги, а не я.
        - Мне хорошо известно, Гекамеда, что она неподходящая компаньонка для тебя. Но что я могу сделать? Мне приказали принять ее, и я вынужден повиноваться. Если бы ты ответила на мою любовь и согласилась стать моей женой, Гортина стала бы и твоей рабыней.
        На лице Гекамеды вновь появилось выражение угрюмой враждебности.
        - Когда прибудет эта девушка? — холодно осведомилась она и воскликнула с неожиданной страстью: — Думаешь, я этому поверю? Ты сам все подстроил! Разве ты не признался, что волочился за ней? Это я должна стать ее рабыней! Я ненавижу ее, а тебя презираю больше, чем когда-либо!
        Гекамеда поднялась, дрожа с головы до ног. Я тоже встал, ища слова для ответа, но в этот момент появился Ферейн с сообщением, что меня хочет видеть какая-то женщина.
        - Как она выглядит? — строго спросил я.
        - Маленькая, очень молодая, господин, — ответил Терсин. — Похоже, из низших сословий. Черные волосы, оливковая кожа…
        - Ладно, приведи ее сюда.
        Ферейн с поклоном удалился. Вскоре в дверях появилась Гортина.
        Девушка являла собой любопытное зрелище. Очевидно, она сразу же повиновалась приказу властей, ибо на ней были только мантия, едва доходящая до колен, и грубые сандалии на ногах. Головной убор и покрывало отсутствовали — спутанная масса волос падала ей на плечи.
        В правой руке Гортина держала узел с одеждой, завернутый в грязную старую накидку, а в левой — большую деревянную клетку с черным грейским попугаем.
        - Ну, Идей, твоя Гортина пришла, — заявила она.
        Словно дождавшись сигнала, попугай внезапно захлопал крыльями и закричал пронзительным фальцетом:
        - Идей! Идей! Идей!
        Глава 14
        На Скейских башнях
        На следующее утро я проснулся, чувствуя, что что-то происходит. Протирая глаза, я внезапно понял, что кто-то громко повторяет мое имя:
        - Идей! Идей! Идей!
        - Проклятый попугай! — сердито пробормотал я и повернулся, пытаясь заснуть снова.
        Но крики не прекращались и в конце концов разбудили меня окончательно. Поднявшись с ложа, я направился к комнатушке, которую отвел Гортине, но, поняв, что крики доносятся с другой стороны, повернул назад.
        Когда я проходил мимо комнаты Гекамеды, она высунула голову и испуганно спросила, в чем дело. Получив ответ, что я знаю не больше ее, Гекамеда вышла, одетая в полупрозрачный хитон, и последовала за мной. Шум явно доносился из главного холла. Мы поспешили туда.
        Наша тревога сменилась весельем, хотя, честно говоря, смеяться над этим зрелищем было довольно бессердечно с нашей стороны.
        Кричал мой слуга Ферейн. Он лежал на полу, скрючившись и закрывая лицо руками. Над ним стояла Гортина, колотя его по спине, плечам и ногам тяжелым кожаным поясом и бормоча при каждом ударе:
        - Злодей! Чудовище! Фессалийский пес!
        Перестав смеяться, я велел ей немедленно прекратить истязать беднягу, но она не обратила внимания и продолжала работать поясом. Тогда я схватил ее за руку и оттащил назад.
        - Что это значит, Гортина?
        Она не ответила. Ферейн поднялся, потирая руками ушибы. В глазах его блестели слезы, он шевелил губами, словно боясь заговорить. Внезапно Гортина вырвала свою руку и взмахнула поясом. С испуганным криком Ферейн повернулся и исчез в коридоре.
        - Во имя Неба, Гортина, что произошло? — снова осведомился я.
        Она повернулась ко мне:
        - Он оскорбил меня.
        - Оскорбил тебя? Как?
        Гортина бросила сердитый взгляд на Гекамеду:
        - Этот маленький фессалиец нес светильники. Я шла по коридору, чтобы вынести Зама подышать свежим воздухом…
        - Зама? Кто, во имя Аида, этот Зам?
        - Разве ты не знаешь? Мой попугай. — Она указала на стоящую в углу клетку, которую я не заметил.
        - Ты ведь помнишь, Гортина, что я вчера вечером велел тебе избавиться от этого попугая. Продолжай.
        - Я быстро шла по коридору — может быть, даже бежала, так как Зам громко разговаривал и я боялась, что он тебя разбудит, — и налетела на этого фессалийца. Он сказал, что один из светильников угодил ему в глаз, и назвал меня длинноволосой грейской сучкой!
        - Не слишком лестное определение, — согласился я, с трудом сохраняя серьезность и не осмеливаясь смотреть на Гекамеду. Если бы кто-нибудь из нас засмеялся, думаю, Гортина начала бы обрабатывать ремнем нас.
        - Поэтому я избила его, — невозмутимо закончила она.
        И прежде чем я успел открыть рот, чтобы ответить — ибо, несмотря ни на какие оскорбления, я не собирался терпеть в своих покоях подобные сцены, — Гортина подобрала клетку с попугаем и исчезла, захлопнув за собой дверь.
        Я повернулся к Гекамеде. Она изо всех сил старалась не рассмеяться, поскольку ничто так не объединяет людей, как общее веселье. Глядя на нее, я забыл о Гортине, и Гекамеда внезапно осознала, что стоит передо мной в одном хитоне.
        Ее лицо и шею залила краска, глаза смущенно опустились, и девушка, повернувшись, быстро зашагала к своей комнате.
        Оставшись один, я отправился на поиски Ферейна узнать степень полученных им повреждений. Я нашел его смазывающим спину каким-то дешевым маслом, настолько зловонным, что я сразу же вышел, зажав пальцами нос.
        Не удовлетворенная утренними достижениями, которых хватило бы кому угодно, кроме греянки, Гортина вскоре нашла очередную возможность причинить неприятности.
        Это произошло за завтраком. Гортина вернулась с утренней прогулки без попугая — я так и не узнал, каким образом она от него избавилась. Гекамеда и я заняли места за столом, и Ферейн подал нам фрукты на золотых тарелочках, подаренных мне отцом, когда вошла Гортина, придвинула стул к столу и спокойно уселась между нами.
        - Что это значит? — изумленно осведомился я. — Разве твое место за одним столом с твоим господином?
        - Если я твоя рабыня, то и Гекамеда — тоже, — спокойно ответила Гортина. — Из храма пришел приказ, чтобы с нами обращались одинаково. Раз она сидит с тобой за одним столом, значит, буду сидеть и я.
        Такова воля богов.
        - Богов или не богов, но ты не будешь здесь сидеть! — крикнул я, выйдя из себя. — Разве я не сказал тебе вчера вечером, что ты должна есть в кухне с Ферейном? Убирайся, или я изобью тебя, как ты избила его!
        Гортина неохотно повиновалась. Когда она ушла, я посмотрел на Гекамеду, надеясь увидеть в ее глазах искорки веселья, но она отвела взгляд.
        Как обычно, трапеза прошла в молчании. Несколько раз я пытался вовлечь Гекамеду в разговор, но она либо отвечала односложно, либо не отвечала вовсе.
        - Мне кажется, Гекамеда, что ты сознательно раздуваешь в себе злость, — не выдержал я. — В чем причина твоего недовольства? Если я чем-то провинился, то разве не искупил свою вину? Разве я не был терпелив с тобой? Не может быть, чтобы ты ревновала к Гортине, — ты ведь видела, как я с ней обращаюсь.
        - Ревновала? — с презрением воскликнула она. — По-твоему, я могу ревновать тебя к кому-то?
        - Я всего лишь стараюсь понять, чем ты недовольна.
        Последовала долгая пауза.
        - Я недовольна только тем, Идей, — наконец ответила Гекамеда, — что ты сделал меня своей рабыней. Разве этого не достаточно? Разве я не говорила, что презираю тебя? Неужели я должна повторять это снова и снова, чтобы смысл моих слов проник в твою башку?
        - Странно слышать такие слова от рабыни, обращающейся к своему господину, — заметил я, чувствуя, что меня бросает в жар. — Хорошо, что любовь к тебе связывает мне руки.
        - Если ты не бьешь меня, то только потому, что я дочь Арсиноя, — спокойно сказала она. — Кроме того, ты задал вопрос, и я должна была на него ответить.
        Я затеял этот разговор с определенной целью. Мои друзья начинали интересоваться, почему я не появляюсь с Гекамедой на людях. Еще немного — и они открыли бы истинное положение дел, и я стал бы посмешищем, что меня страшило больше всего на свете. Я рассчитывал, что Гекамеда проглотит обиду, но теперь казалось, что я могу дожидаться этого вечно. Поэтому я решил предпринять последнюю отчаянную попытку и, если она не удастся, применить власть.
        - Тогда у меня к тебе еще один вопрос, — сказал я. — Ты пойдешь со мной сегодня утром к Скейским башням?
        Гекамеда удивленно приподняла брови:
        - Но это невозможно — ведь я рабыня.
        - Возможно, так как я не внес твое имя в список рабов. Как видишь, я доверяю тебе — и ты, практически, так же свободна, как я. На башнях соберется много народу — Эней и Гектор сегодня должны выйти в числе прочих на поле битвы. Зрелище развлечет тебя.
        Последовала очередная пауза, во время которой Гекамеда явно разрывалась между желанием пойти и отвращением к моему обществу.
        - К чему отрицать правду? — неохотно заговорила она. — Я бы очень хотела пойти туда, но не пойду.
        - Как? Не пойдешь?
        - Нет. — И Гекамеда приподнялась со стула, как будто вопрос был решен.
        Я склонился вперед, знаком велев ей сесть:
        - Не так быстро, дорогая Гекамеда. Я желаю, чтобы ты сопровождала меня к Скейским башням, в последний раз спрашиваю: ты пойдешь туда?
        - Нет, — твердо ответила она.
        - Отлично, — кивнул я. — В таком случае я вынужден приказать тебе. Через час ты должна быть готова меня сопровождать.
        - А если я не захочу?
        - Ты знаешь, как наказывают непослушных рабов.
        Не моя вина, если ты упорствуешь в своем бессмысленном и беспричинном отказе.
        Гекамеда внезапно побледнела:
        - Наказать меня? Ты не посмеешь!
        - Посмею. Для твоего отказа сопровождать меня нет никаких причин.
        Лицо девушки из бледного стало красным.
        - Нет причин? — воскликнула она голосом, в котором слышались слезы. — Хорошо, я буду тебя сопровождать. Я пойду с тобой на это пышное сборище у башен, и знаешь, что я надену? — Казалось, Гекамеда вот-вот разрыдается. — Вот этот грязный старый хитон и мой единственный плащ, полный дыр! Ты ведь не купил мне ни клочка одежды с тех пор, как я пришла к тебе!
        С этими словами она встала и выбежала из комнаты.
        Ошеломленный, я опустился на стул. Великий Олимп! Это правда — я не купил ей даже пары сандалий. Бедняжке было нечего надеть, но гордость не позволяла ей сказать об этом. Конечно, я не намеренно пренебрег своими обязанностями — просто мне это не приходило в голову.
        Преисполненный раскаяния, я последовал за Гекамедой в ее комнату и положил рядом с ней несколько золотых монет.
        - Прости меня, Гекамеда, — заговорил я. — Возьми деньги и купи себе все необходимое. Я молю тебя о прощении.
        - Я тебя ненавижу! — Она закрыла лицо руками, сотрясаясь от рыданий. — Забери свои жалкие монеты — они мне не нужны!
        Я продолжал умолять, льстить и угрожать, пока девушка не открыла лицо и не посмотрела на меня сквозь слезы.
        - Это твой приказ? — спросила Гекамеда, и было нетрудно угадать, какой ответ она хочет услышать.
        - Да, — отозвался я, скрывая улыбку.
        - Тогда я пойду, — как бы нехотя сказала она и быстро добавила: — При одном условии — ты будешь меня сопровождать. Я не знаю обычаев Трои и боюсь выходить одна.
        - Сопровождать тебя? Куда?
        - На рынки и в лавки — куда же еще?
        Больше всего на свете я ненавидел проталкиваться сквозь толпу женщин на рынке. Я объяснил это, закончив фразу решительным отказом, но это не тронуло Гекамеду.
        - Без тебя я не пойду, — твердо заявила она. — Ведь я даже незнакома с троянским диалектом!
        В итоге мне пришлось подчиниться.
        Вскоре мы вдвоем зашагали к центру города. Я предложил взять колесницу, но Гекамеда сказала, что предпочитает идти пешком.
        - В любом случае, — заметил я, — мы без труда найдем все, что нам нужно, в лавке Менеона, а до нее рукой подать.
        - У Менеона! — с презрением воскликнула Гекамеда. — Слова истинного мужчины! Там ведь только местные товары. Мы пойдем на рынок братьев Фестис.
        Туда мы и отправились. К счастью, мы прибыли достаточно рано, избежав давки. Мы переходили от одного прилавка к другому, покупая бесконечные хитоны, плащи, пояса, пряжки, заказали дюжину пар сандалий. Гекамеда даже настояла на охотничьих сапогах, хотя одному Зевсу известно, где она собиралась их носить.
        Мы закончили поход в лавке головных уборов, где Гекамеда довела меня до исступления, спрашивая моего совета по каждому поводу:
        - Хорошенькая шляпа… хотя она скрывает почти все мои волосы. Как ты думаешь, Идей? Нет, лучше вон та, с янтарными кольцами… Идей, да посмотри же на меня! И конечно, нужно купить диадему — я всегда хорошо выгляжу в диадеме… Великая Гера! Должно быть, здесь торгуют этим с начала осады! Идей, разве это не ужасно?
        И так далее, покуда у меня не закружилась голова и мне не пришлось опуститься на скамью. Когда я уже потерял надежду, испытание закончилось. Гекамеда с довольной улыбкой сидела рядом со мной, покуда мы ждали торговца, чтобы оплатить счет. Наконец он появился и спокойно объявил, что покупки стоят сто шестьдесят пять дистатеронов!
        - Ты уверен, что правильно посчитал? — осведомился я, не веря своим ушам.
        - Абсолютно, господин. Можешь проверить сам.
        Я повернулся к Гекамеде:
        - Так не пойдет. Я получаю только восемьдесят дистатеронов в месяц. Это шестая часть годового жалованья!
        Откровенно говоря, мои слова были не вполне правдивы. Помимо жалованья вестника, я получал содержание от моего отца в размере сотни дистатеронов в месяц, но счел необязательным об этом упоминать.
        Гекамеда взяла счет у продавца и стала внимательно его изучать.
        - К сожалению, — вздохнула она, — здесь нет ни одной вещи, без которой я могла бы обойтись.
        - Неужели тебе срочно понадобились охотничьи сапоги и этот расшитый пурпуром пояс?
        - Сапоги? — воскликнула Гекамеда. — Они просто великолепны! А что касается пояса, то у Елены точно такой же, только с кисточками на кончиках, но я могу пришить их сама.
        Это не показалось мне достаточно убедительным аргументом, но я был вынужден подчиниться и полностью опустошить мой кошелек. Распорядившись немедленно доставить покупки в мои покои во дворце, мы удалились.
        Покидая рынок, Гекамеда заметила какие-то разноцветные пояса на одном из прилавков и бросилась туда.
        Я удержал ее только клятвой, что у меня не осталось никаких денег.
        Измученный ненавистной процедурой, я настоял на возвращении в колеснице. Гекамеда тоже устала от толчеи, но ее глаза торжествующе блестели.
        - Теперь, — промолвил я, со вздохом облегчения опускаясь на сиденье рядом с ней, — я надеюсь, ты будешь держаться более приветливо?
        Гекамеда с удивлением воззрилась на меня.
        - Чего ради я должна быть приветливой? — осведомилась она. — Потому что ты выполнил свой долг, купив служанке одежду? Вот еще!
        Я предпочел промолчать.
        Таким образом, после всех испытаний и приготовлений мы отправились к Скейским башням. По ряду причин мы прибыли с опозданием.
        Прежде всего, Гортина пришла в ярость, узнав о щедром пополнении гардероба Гекамеды, и потребовалось пять золотых монет и столько же угроз, чтобы успокоить ее. Затем возник вопрос об облачении Гекамеды. Она никак не смогла сделать выбор из свалившегося на нее изобилия, покуда я не топнул ногой и не дал ей четверть клепсидры на одевание.
        Увидев результат, я почувствовал себя почти полностью вознагражденным за все тяготы и расходы. Гекамеда знала толк в одежде.
        Она появилась в белой мантии, расшитой розовым шелком, из-под которой виднелись складки розового хитона. Сандалии также были розовыми, с ремешками того же цвета. На голове был остроконечный персидский колпак, верх которого доходил мне до плеч.
        Прекрасные белые руки оставались обнаженными, за исключением тех мест, где их прикрывали складки мантии.
        - Как я выгляжу? — осведомилась Гекамеда тоном, свидетельствующим о том, что она сама уже дала на этот вопрос удовлетворительный ответ.
        - Ты выглядишь так, что тебе могла бы позавидовать сама Афродита, — искренне отозвался я. Девушка была поистине прекрасна, и у меня сжалось сердце при мысли, что она принадлежит мне лишь официально. — Опусти вуаль — нам пора идти.
        Как я уже говорил, мы прибыли поздно к Скейским башням, хотя наш возница изо всех сил гнал лошадей по улицам. Я помог Гекамеде сойти с колесницы, и мы прошли через величественный портал из красно-желтого камня к находящейся внутри винтовой лестнице.
        - Боги Олимпа! — пропыхтела Гекамеда, когда мы были на полпути вверх. — Неужели лестница никогда не кончится? Больше я не могу сделать ни шагу!
        Наконец подъем завершился. С трудом переводя дыхание, мы шагнули на площадку, прошли через проход Семи колонн и оказались на башнях.
        Вокруг слышались оживленные, я бы даже сказал, веселые голоса. На мраморных скамьях, группами по трое или по четверо, сидели самые знатные и выдающиеся мужчины и женщины Трои.
        Приам восседал на троне из черного дерева у края парапета, окруженный советниками, глядя на равнину перед полем битвы. Справа от него сидела Елена Аргивская — несомненно, для того, чтобы указывать, кто из греческих вождей появился в поле зрения, — а слева находилась Кассандра.
        Группа сбоку состояла из Париса, Эфры, Климены и Поликсены; ближе к центру стояла царица Гекуба в окружении прислужниц. На ее лице была написана тревога, как всегда в день, когда Гектор отправлялся на поле сражения. Царице хватало ума понимать, что Гектор стоит всех остальных ее сыновей, вместе взятых, — это восхищало меня в Гекубе.
        Двигаясь между разрозненными группами, кивая друзьям и знакомым, Гекамеда и я добрались до переднего края башен. Со всех сторон я слышал шепот и видел устремленные на нас взгляды, чувствуя злорадное удовлетворение, что препятствую их любопытству, велев Гекамеде не поднимать вуаль.
        Равнина, расстилавшаяся перед воротами, была пуста — воины еще не появились. Далеко на востоке виднелась туманная линия греческого лагеря. Мы развлекались попытками разглядеть шатер Нестора, где я захватил Гекамеду, но это оказалось невозможным.
        - В конце концов, — промолвила Гекамеда, глядя в сторону лагеря ее и моих врагов, — мне есть за что благодарить тебя, Идей. Ты спас меня от участи, которая страшнее смерти.
        Я придвинулся ближе к ней:
        - Это справедливо, но я так счастлив, словно твоя благодарность мною не заслужена. Неужели твоя ненависть начинает затихать? Неужели ты улыбнешься мне, Гекамеда?
        - Никогда! Ты знаешь, что я здесь только по твоему приказу. Смотри, меня зовет Поликсена — я должна с ней поговорить.
        Мы направились туда, где дочь Приама беседовала со своим братом Парисом и подошедшим к ним Орхоменом. Эфру и Климену подозвала их госпожа.
        - Могу ли я верить своим глазам? — воскликнул Орхомен при нашем приближении. — Неужели это Идей с прекрасной Гекамедой? Приветствую тебя, друг мой!
        - Рада тебя видеть, Гекамеда, — сказала Поликсена. — Какой красивый колпак! Ты купила его в Трое?
        Садись рядом. Почему бы тебе не поднять вуаль? Так принято на башнях.
        Смущенная Гекамеда колебалась:
        - Я… по правде говоря, мне запретил Идей.
        Поликсена удивленно посмотрела на меня, а Орхомен расхохотался.
        - Как? — воскликнул Парис. — Идей лишает нас права взглянуть на очаровательную Гекамеду? Это неучтиво — мы должны научить его хорошим манерам!
        И прежде чем я успел вмешаться, он протянул руку и откинул вуаль, открыв для всеобщего обозрения прекраснейшее лицо Гекамеды.
        Глава 15
        Тревожные известия с поля битвы
        Движение Париса было настолько быстрым и неожиданным, что я не успел удержать его. Но в следующий момент я прыгнул вперед, подняв руку, и, если бы не вмешался Орхомен, дело приняло бы для меня скверный оборот, ибо никто не может бить царского сына безнаказанно.
        Однако Орхомен вовремя встал между нами и шепнул мне:
        - Опомнись, Идей! Неужели ты хочешь погубить себя? — После этого он повернулся к Парису: — Хорошим манерам следует научить не Идея, а тебя. Стыдись!
        - Я не хотел никого обидеть, — оправдывался Парис, очевидно понимая, что зашел слишком далеко. — Кроме того, если кто-то и может чувствовать себя оскорбленным, так это прелестная Гекамеда.
        - Об этом позволь судить мне, — отозвался я, побелев от гнева.
        Парис даже не взглянул на меня, не сводя глаз с Гекамеды.
        - Вот и обижайся, когда заденут тебя, — небрежно бросил он. — Скажи, Гекамеда, ты считаешь себя оскорбленной?
        Взгляды всех устремились на дочь Арсиноя. Она спокойно смотрела на Париса, но в глубине ее глаз мелькали искорки смеха.
        - Никакого оскорбления не было, — ответила она наконец, — а если бы и было, то я простила бы тебя, Парис.
        Орхомен снова расхохотался, на губах Поликсены мелькнула улыбка, а Парис бросил насмешливый взгляд в мою сторону. Что до меня, то, если бы Гекамеда была со мной наедине, думаю, она бы не избежала заслуженной порки. Сказать мужчине, только что сорвавшему с нее вуаль, что это не оскорбление, после того, как я вступился за нее! Возможно, она сделала это назло мне, но Парис всегда нравился женщинам…
        Это решило вопрос. Я не мог продолжать ссору из-за Гекамеды, после ее заявления, что для этого нет причин, и сердито отошел в сторону. Орхомен присоединился ко мне, оставив Гекамеду беседовать с Парисом и Поликсеной. Мы подошли к восточному парапету. Я мрачно молчал, а Орхомен меня поддразнивал:
        - Выходит, Идей, прекрасная Гекамеда отвергла твою защиту? Возможно, она не верит в твою доблесть.
        Пусть обратится ко мне — за ее улыбку я готов швырнуть любого мужчину в Трое моложе сорока лет с этих башен в греческий лагерь. Или, может быть, она хотела защитить тебя от гнева великого воина Париса?
        - Твое остроумие тебя подводит, Орхомен, — сухо заметил я. — Попробуй помолчать — это самое полезное для твоего языка.
        - Как хочешь, — весело отозвался он и добавил, внезапно став серьезным: — Но советую тебе присматривать за Парисом. Воин он или нет, но с женщинами ему везет. Не знаю, что они в нем находят, но отрицать это невозможно. Видел, как Гекамеда на него смотрела? Берегись!
        - По-твоему, я боюсь этого попугая? — с презрением осведомился я, демонстративно повернувшись спиной к Парису и двум женщинам.
        Тем не менее в душе я признавал, что у меня есть основания для беспокойства, ибо заметил тот взгляд Гекамеды, о котором говорил Орхомен. Я отлично знал, что Гекамеда меня не любит, но неужели она…
        Нет, быть не может! Я пожал плечами и выбросил эту мысль из головы.
        - Смотри! — воскликнул Орхомен. — Ворота открываются! Сегодня Гектор выезжает в своей колеснице. А вот и Эней с лошадьми, которых он приобрел у твоего отца. Сделка явно была для него невыгодной.
        Все на башнях сгрудились у парапета, чтобы посмотреть на воинов, выезжающих из ворот внизу. Как обычно, Гектор ехал впереди. За ним следовали три сотни всадников и вдвое больше пеших лучников. Потом появился Эней с еще большим отрядом.
        Даже издалека было видно, что сыну Анхиза не по себе — возможно, из-за лошадей, о которых говорил Орхомен. Они в самом деле выглядели неважно.
        За первыми двумя вождями последовали другие со своими отрядами, и вскоре равнину заполнили воины.
        Женщины на башнях махали краями мантий с грациозным энтузиазмом, выработанным девятилетней практикой; мужчины салютовали своим товарищам, выкрикивая ободряющие слова.
        Царь Приам склонился вперед на своем троне из черного дерева, притворяясь, будто инспектирует войска, хотя было сомнительно, что его стариковские глаза в состоянии что-либо разглядеть. Царица Гекуба стояла рядом с ним, положив руку на каменный антаблемент, — в ее глазах блестели слезы, но она отважно махала краем мантии своему сыну Гектору.
        Внезапно в шагах десяти от меня мелькнуло что-то розовое. Вытянув шею, я увидел Гекамеду, стоящую рядом с Парисом, положив ему руку на плечо. С другой стороны от нее стояла Поликсена — все трое весело смеялись.
        Мое внимание отвлек Орхомен:
        - Смотри, вот идет Эвен. Меня не удивит, если сегодня он превзойдет всех, ибо его люди жаждут отомстить за смерть царя Реза. Похоже, их нетерпение передается лошадям — видишь, как они гарцуют и фыркают? Клянусь Зевсом, я бы хотел быть с ними! Завтра же отправлюсь на поле сражения.
        - И покинешь своих танцовщиц?
        - Я бы покинул тысячу танцовщиц и жену в придачу — даже твою Гекамеду — ради запаха битвы.
        К этому времени войска уже выстраивались в боевом порядке. Вожди объезжали строй в своих колесницах, гонцы сновали туда-сюда, а один из них подошел к Гектору, который повернулся к стоящему рядом музыканту. В следующий момент звуки трубы огласили равнину, и вся армия хлынула вперед, словно поток Скамандра.
        Когда звуки замерли вдали, люди на башнях начали отходить от парапета и собираться группами возле скамеек. Но вскоре раздался крик:
        - Греки покидают свои шатры!
        На горизонте появилось облако пыли, которое подняли греческие воины, устремившись на поле битвы.
        Хотя жители Трои уже давно привыкли к подобным сценам, они проявляли столько энтузиазма и возбуждения, как будто это была первая вылазка за время осады. В конце концов, всегда существовала возможность, что произойдет нечто необычное. Но мне казалось, что сейчас сам воздух был насыщен ожиданием великих событий.
        Орхомен и я оставались на нашем наблюдательном пункте у края парапета, куда сразу же устремились все при виде приближающихся греков.
        Обе армии быстро двигались навстречу друг другу, но, когда нам казалось, что столкновение вот-вот произойдет, они неожиданно остановились. Лучники занимали позиции, пехотинцы оперлись на свои копья, а всадники выстроились впереди в три ряда, перед которыми виднелись белые колесницы вождей.
        Зрители на башнях затаили дыхание — казалось, будто армии разделяет расстояние, равное броску дротика, хотя в действительности оно было внушительным.
        Внезапно отовсюду послышались возгласы разочарования. Троянская армия разделилась в нескольких местах и двинулась в противоположных направлениях.
        Надеждам на всеобщее столкновение было не суждено сбыться.
        Вскоре стали различимы открытые пространства между несколькими отрядами; лучники отошли назад, чтобы укрыться в предгорьях. Греки прибегли к той же тактике, разделив свои войска, чтобы защитить все пути к своему лагерю, которым угрожали маневры троянцев.
        - Фу! — В громком голосе Париса звучало отвращение. — И это называется полководческим искусством? Вот вам ваш великий Гектор! Если бы он предпринял общую атаку, прежде чем греки начали двигаться, — времени у него было достаточно, — то сломал бы их ряды и разнес их лагерь в щепки, прежде чем они успели бы опомниться! А вместо этого он посылает ветеранов прикрывать фланги, оставляя в центре только новобранцев! Чего можно ожидать при подобной тактике?
        - Полагаю, ты бы справился лучше, — послышалось ироническое замечание.
        Мы с Орхоменом поднялись на цыпочки, чтобы увидеть говорившего, но нам не удалось его разглядеть.
        - По крайней мере, — ответил Парис, — я бы не играл на руку врагу каждым ходом.
        - Еще бы, — отозвался его собеседник. — Ты предпочитаешь оставаться за стенами и играть со служанками твоей жены.
        Услышав столь дерзкие слова, обращенные к сыну Приама, женщины захихикали, прикрывая рот ладонью, а мужчины засмеялись в открытую.
        Гекуба прекратила спор, обратившись к Парису:
        - Молчи — упрек заслужен. Когда ты докажешь, что стоишь хотя бы половины твоего брата Гектора, мы позволим тебе критиковать его.
        Взгляды всех устремились на Париса, но требовалось нечто большее, чтобы вызвать смущение на его нахальной физиономии. На какой-то момент он недовольно нахмурился, затем обратился к Гекамеде с каким-то замечанием. Она улыбнулась в ответ, словно говоря: «Пускай себе болтают. По крайней мере, я тебя понимаю».
        Я пытался встретиться с ней взглядом, но безуспешно, и вскоре Орхомен снова привлек мое внимание к полю битвы.
        Сражение началось, но в том же вялом стиле, в каком велись все боевые действия во время осады, за исключением редких случаев, когда кто-то из воинов совершал что-либо из ряда вон выходящее. Тут и там происходили мелкие стычки, сопровождаемые облаками пыли.
        Когда я повернулся на зов Орхомена, две группы встретились на открытом пространстве между двумя армиями. Блеснули мечи и копья, послышались крики воинов. Некоторое время что-либо разглядеть было невозможно, потом участники стычки отступили в противоположных направлениях, унося убитых и раненых.
        Внезапно отряды под командованием Энея на правом фланге двинулись вперед. Левое крыло греков ощетинилось копьями, а из центра подошло подкрепление. Поколебавшись, Эней повернул назад и занял прежнюю позицию.
        - Это он называет бдительным ожиданием! — с презрением заметил Парис, но никто не обратил на него внимания.
        Казалось, сегодня не произойдет ничего, кроме отдельных столкновений и маневров по перемене позиции. Собравшиеся на башнях вернулись к скамьям, беседуя на разные темы или прогуливаясь. Я заметил, что Елены нет рядом с Приамом, и, оглядевшись, увидел ее сидящей с Политом и юным Камином за одним из столов у северного парапета. За соседним столом сидели Гекамеда, Парис и Поликсена.
        - Пригласим кого-нибудь из женщин и пойдем к столам, — предложил Орхомен. — Что ты скажешь насчет Кассандры? Беседовать с ней всегда забавно. А я позову Алопе — у нее хорошенькое личико.
        Дочь Приама милостиво приняла мое приглашение, и мы вместе с Орхоменом и Алопе направились к свободному столику. Я намеренно сел спиной к Гекамеде, давая понять, что ее флирт с Парисом меня не заботит.
        Некоторое время мы сидели за столом, потягивая вино и закусывая сыром и печеньем. Как сказал Орхомен, Кассандра была забавным собеседником. В этот день ее покинули привычные мрачность и пессимизм, и она развлекала нас, смеясь над теми, кто не верил ее пророчествам, и называя их скептиками.
        - Приходится признать, — с улыбкой добавила она, — что в Трое все до одного скептики.
        - Надеюсь, кроме нас, — сказал Орхомен.
        - Ты не исключение. Как насчет твоих танцовщиц?
        Разве я не говорила, чтобы ты отправил их восвояси до следующей луны, если не хочешь иметь дело с афинскими ростовщиками? Результат тебе известен.
        Этого было достаточно, чтобы заставить Орхомена, как говорят во Фракии, придержать лошадей.
        После этого мы слонялись возле столов и скамей, тщетно пытаясь развлечься. Иногда чей-то крик звал нас к парапету, но дело оканчивалось очередной стычкой. Постепенно на поле битвы перестали обращать внимание, словно это было обычное пастбище.
        Я стоял возле одной из мраморных колонн — Алопе и Кассандра отошли с Орхоменом за вином, — когда кто-то коснулся моей руки. Обернувшись, я увидел Гекамеду, которая бесшумно подошла ко мне сзади.
        - Ты один, Идей? — тихо спросила она.
        - Разве не видишь? — проворчал я, но, не желая вести себя по-детски, добавил с улыбкой, что меня развлекают собственные мысли.
        - Тебе повезло, — отозвалась Гекамеда, и я не услышал в ее голосе сарказма. — Не хочешь пройтись со мной? Или ты предпочитаешь компанию этой малютки Алопе?
        - Если так, то это тебя не касается. И почему Алопе — малютка? Она почти твоего роста.
        Гекамеда презрительно фыркнула.
        - Она в сандалиях на высокой подошве и едва достает тебе до плеча. Не понимаю, что ты в ней нашел.
        - Очевидно, то же, что ты находишь в Парисе.
        - В Парисе? Да я ни разу не встречала его до сегодняшнего дня!
        - Знаю — и делаешь все, чтобы наверстать упущенное. Признайся, что он привлекает тебя.
        - Ну… — Гекамеда задумчиво на меня посмотрела. — Во всяком случае, он красивее, чем ты.
        - Несомненно, — сухо согласился я.
        - И так великолепно одевается!
        - Еще бы!
        - К тому же он в восторге от моих глаз.
        Я повернулся к ней:
        - Если тебе нравятся льстивые речи, то Парис — тот, кто тебе нужен. Рад, что он тебя развлек. Но позволь напомнить, что ты принадлежишь мне. Я забрал тебя из греческого лагеря, и даже сын Приама не сможет отнять то, чем я владею по праву. Не забывай об этом.
        С этими словами я повернулся и отошел в сторону.
        Время шло, и собравшиеся на башнях начинали скучать. На поле битвы ничего не происходило, но они оставались на месте, не осмеливаясь искать развлечений в городе, покуда Приам не отдаст приказ расходиться.
        Последняя надежда погасла, когда к воротам устремились две колесницы и послышались крики:
        - Гектор и Эней возвращаются с поля!
        Вскоре колесницы въехали в ворота. Очевидно, им было нелегко пробраться сквозь толпы на улицах, так как прошло некоторое время, прежде чем оба героя появились в проходе Семи колонн.
        В следующую минуту Эней и Гектор оказались на башнях. Хотя крупного сражения так и не произошло, их вид доказывал обратное — оба были покрыты потом и пылью. Все устремились им навстречу. Энея увела к столу компания друзей, а Гектор, ни на кого не глядя, направился прямо к трону царя Приама.
        Гекуба подбежала к сыну и схватила его за руку.
        - Приам, отец мой, — обратился к царю Гектор, — я покинул поле битвы с мудрым Энеем, дабы отправиться с тобой на заседание совета, оставив войска под командованием Эвена. Сегодня едва ли что-нибудь произойдет: греки, лишенные поддержки могучей десницы Паллады, опасаются наступать, а Аполлон не явил нам свою волю. — Повернувшись к матери, Гектор с тревогой осведомился: — Где Андромаха? Она не пришла на башни?
        - Нет, сын мой, — ответила Гекуба. — Твоя жена осталась дома. Не упрекай ее — ты знаешь, как она страшится зрелища битвы.
        - Знаю, но я должен поговорить с ней.
        Орхомен и Кассандра повели Гектора к столу, чтобы угостить вином, а Приам отправил гонцов на поиски советников. Один из них подошел ко мне с сообщением, что заседание начнется в конце клепсидры.
        Я стал искать Гекамеду, намереваясь проводить ее домой, прежде чем отправиться на заседание, когда мой взгляд привлекло внезапное оживление на поле боя. Похоже, центральная колонна троянцев устремилась к греческим рядам, но ее окружало такое облако пыли, что разглядеть что-либо было трудно.
        - Смотрите на поле! — крикнул я.
        Этот призыв сегодня слышали столь часто, что почти никто не обратил на него внимания. Ко мне подошли старый Антенор, Полит и еще один-два человека.
        Несколько секунд они молча смотрели на происходящее, затем Полит повернулся и повторил мой призыв:
        - Поле! Смотрите на поле!
        Все поднялись из-за столов и устремились к парапету, обрадованные, что в поле наконец-то происходит нечто достойное внимания. Сомнений не оставалось — центральная колонна троянцев оказалась в самой гуще сражения. Крики звучали все громче; воины с правого и левого флангов спешили на помощь.
        Зрители столпились на восточном краю башни, возбужденно переговариваясь. Приам подавал знаки гонцам, требуя срочно вернуть уже удалившихся советников. Гектор кричал, что, очевидно, атаку начали греки, так как он строго приказал Эвену не вступать в битву/
        Движение на поле усиливалось с каждой минутой.
        Троянские лучники уже посылали свои смертоносные стрелы. Шум сражения оглашал всю равнину.
        Внезапно услышав неподалеку знакомый голос, я обернулся и увидел Гектора, стоявшего вместе с Энеем возле трона.
        - Это Ахилл, — взволнованно говорил сын Приама. — Никто, кроме него, не решился бы на такое.
        Идем, Эней! — И он повернулся.
        Подбежавшая Гекуба схватила его за руку:
        - Нет, сын мой! Пощади свою мать! Если это Ахилл, не уходи!
        - Если это Ахилл, я тем более должен идти, — невозмутимо ответил Гектор, нетерпеливо стряхнув руку царицы. — Пошли, Эней! Полит, Орхомен, жители Трои! Смотрите, как Гектор встретится с великим Ахиллом!
        Вместе с Энеем он побежал к выходу, отталкивая тех, кто оказывался у него на пути. Собравшиеся, услышав имя Ахилла, пришли в неописуемое возбуждение. Со всех сторон доносились ободряющие возгласы; женщины подбегали к Гектору, хватая его за руки. Но он, не обращая ни на кого внимания, быстро подошел к дверям и скрылся в проходе Семи колонн, сопровождаемый Энеем и еще двумя воинами.
        Сквозь шум и крики послышался полный горя и страха вопль царицы Гекубы:
        - Гектор! Сын мой!
        Глава 16
        Хлыст падает
        Как выяснилось — хотя мы узнали об этом позже, когда Гектор вернулся с троянским войском к началу сумерек, — атаку греков возглавил не Ахилл, а его друг Патрокл[75 - Сын Менетия, ближайший друг Ахилла. Его гибель от руки Гектора побудила Ахилла выйти на поле битвы.]. Эта история известна всему миру, но думаю, что повторение ей не повредит, и постараюсь быть кратким.
        В тот день греки отправили депутацию к Ахиллу, умоляя его выйти на поле битвы. Он отказался, но хитроумный Патрокл предложил облачиться в доспехи Ахилла, надеясь внушить троянцам страх одним видом его грозного шлема. Греческие вожди, доведенные до отчаяния недавними потерями и поражениями, которые нанес им Гектор, приняли это предложение. Таким образом, Патрокл в доспехах Ахилла повел греков в атаку, вызвав всю эту суматоху.
        Не менее известно и то, что произошло на поле битвы после возвращения Гектора. Менелай пронзил дротиком горло Эвфорбу[76 - Троянский герой, сын Панфоя.] и отступил, прикрываемый Патроклом. Позднее пал Лимний — как говорили некоторые, от руки Аполлона, что, разумеется, было полной чушью.
        Грека поразил Дардан[77 - Троянец, убитый Ахиллом.], сын Панфа.
        В этот момент прискакал Гектор, пронзил Патрокла копьем и бросил его тело на колесницу. Греки пытались отбить тело, но Гектор в одиночку заставил их отступить. Сорвав с трупа Патрокла доспехи Ахилла, он надел их на себя.
        Это унижение привело греков в дикую ярость, и они снова бросились в атаку. Гектор убил Гиппофоя и Лефа[78 - Гиппофой — сын Лефа, царя пеласгов. Оба ошибочно упомянуты как два разных воина, убитых Гектором. К тому же Гиппофой сражался на стороне троянцев и был убит Аяксом Теламонидом.] и отогнал Аякса тяжелыми камнями, дважды повалив его наземь. Выхватив дротик из рук солдата, сын Приама метнул его в упавшего грека и промахнулся, но дротик пронзил горло Схедию[79 - Сын Ифита и Ипполиты, соискатель руки Елены.].
        Тогда Одиссей, Форк[80 - Сын Фенопса, троянский воин, убитый Аяксом, ошибочно причислен Стаутом к грекам.] и Периф[81 - Сын Эпита, вестник отца Энея, Анхиза. Аполлон, приняв его облик, обратился к Энею. Ошибочно причислен к грекам.] устремились вперед в своих колесницах, и уставший Гектор отступил, оставив на земле обнаженное тело Патрокла. Греки не осмелились преследовать его.
        К этому времени наступили сумерки. Подоспевший Ликомед[82 - Предводитель беотийцев в греческой армии, ошибочно причислен к троянцам.] усадил Гектора в колесницу и погнал лошадей к Трое. Войска под командованием Энея последовали за ним. Когда они достигли ворот, уже почти стемнело, но гонец, который, задыхаясь, поднялся на Скейские башни, обнаружил там толпу, ожидавшую новостей.
        Мы были разочарованы, узнав, что пал не Ахилл, но радовались хибели Патрокла и других греков. Все дружно славили Гектора — даже Парис был захвачен общим энтузиазмом.
        Стоя у трона рядом с Гекамедой и Поликсеной, я почувствовал прикосновение, обернулся и увидел, что глаза Гекамеды возбужденно блестят.
        - Ах, Идей! — воскликнула она. — Как бы я тебя любила, если бы ты был Гектором!
        - Все сложилось бы иначе, — громко сказала Поликсена, почти перейдя на крик, чтобы ее услышали среди всеобщего ликования, — если бы на поле вышел сам Ахилл.
        Это замечание показалось мне настолько странным в устах дочери Приама, что я повернулся к ней, забыв ответить на не слишком лестное для меня откровение Гекамеды.
        - Похоже, ты бы обрадовалась, увидев своего брата павшим от руки Ахилла.
        Она не успела ответить, так как подошел Орхомен, намереваясь проводить ее во дворец. Толпа уже начинала расходиться. Велев Гекамеде закутаться в мантию, так как вечерний воздух был холодным, я взял ее под руку и направился к проходу Семи колонн.
        Вскоре мы сели в нашу колесницу и поехали во дворец. Мы молча пробирались по узким улицам, переполненным ликовавшими от мала до велика троянцами, которые радовались триумфу Гектора. Неудивительно, что он стал таким самодовольным, — они обожествляли его, вознося хвалу с утра до ночи. Не то чтобы я хотел преуменьшить его славу — она была заслужена им в тяжких битвах и крепко сидела на его могучих плечах.
        Прибыв во дворец, мы поднялись в мои покои. Гекамеда устало опустилась на скамью.
        - Боги Олимпа! — вздохнула она. — Ну и денек! Я устала и страшно проголодалась. Мне кажется, я просплю целый год.
        - Сразу видно, что ты не троянка, — улыбнулся я. — Они поднимаются на башни каждый день, и зрелище только придает им силы. Кроме того, разве ты плохо провела время? Как насчет очаровательного Париса?
        - Я устала и от него тоже он слишком много болтает. Где Ферейн? Я бы выпила немного вина.
        Я окликнул слугу. За дверью послышались шаги, но появился не Ферейн, а Гортина собственной персоной в огненно-красном хитоне. Она остановилась в проеме, глядя на нас с глупой усмешкой.
        - Принеси немного лемносского вина, — властно распорядился я, ибо один ее вид был мне неприятен. — Хотя постой — принесешь его немного позже в комнату Гекамеды и обслужишь нас там.
        Гортина тупо уставилась на меня, словно я говорил на иностранном языке.
        - Ты сказал… принести вам вина? — запинаясь и моргая, переспросила она.
        - Да. Лемносского вина.
        - Мемлосского?
        - Нет, идиотка! Лемносского!
        - Хорошо… — Она повернулась и, слегка пошатываясь, вышла в коридор. Я не смог удержаться от смеха.
        - Во имя Паллады, что с ней такое? — удивленно спросила Гекамеда.
        - Ничего, — ответил я, — кроме того, что она мертвецки пьяна. Наверняка выпила квинту дешевого вина, когда выходила утром, — и вот результат. Иди в свою комнату и устраивайся поудобнее — когда будешь готова, позови меня.
        Последующие события доказывают, что можно вплотную приблизиться к катастрофе, не испытывая никаких предчувствий, хотя многие убеждены, что вера в богов указывает им верный путь.
        Приняв ванну и умастившись килетскими благовониями, я направился в комнату Гекамеды. Вскоре пришла Гортина, неся на дешевом деревянном подносе мой самый дорогой золотой сосуд вместе с кубками и тарелкой с сыром.
        - Налей мне вина, — попросил я Гекамеду.
        Она повиновалась, а Гортина пошла за печеньем, все еще шатаясь, как моряк во время шторма. Поднеся кубок к губам, я посмотрел на Гекамеду, думая о том, как прекрасны ее усталые глаза и как свежа кожа после ванны.
        Пью за твою красоту, — сказал я и сделал глоток.
        В следующую секунду я вскочил, бросив кубок на стол и вылив на пол его содержимое.
        - Великий Вакх[83 - Культовое имя Диониса, сына Зевса и Семелы, бога вина.] и все боги Олимпа! — вскричал я в гневе. — Что принесла нам эта мерзавка? Не пей, Гекамеда, ты можешь отравиться! Гортина! Гортина!
        - Ты сошел с ума? — воскликнула Гекамеда, ставя кубок на стол. — Или ты тоже пьян?
        В этот момент в дверях появилась Гортина с огромным блюдом печенья. Шагнув вперед, она споткнулась о порог и растянулась во весь рост, рассыпав по всему полу печенье.
        - Кто-то дал мне подножку… — бормотала она, глупо ухмыляясь.
        Я в бешенстве взмахнул кулаком. Гекамеда расхохоталась.
        - Очень смешно! — воскликнул я. — Что ты принесла нам, деревенская девка? Вставай, пока я тебя не прикончил!
        Гортина с трудом поднялась на ноги.
        - Кто-то дал мне подножку! — уверенно повторила она.
        Было ясно, что только побои способны привести ее в чувство. Внезапно мне в голову пришла ужасная мысль. Я быстро вышел из комнаты и направился в буфетную.
        Мои худшие опасения подтвердились. На столе стояли мои последние четыре кувшина, где я хранил лемносское вино. Все были пустыми. Рядом стоял пустой бочонок из-под фессалийской жидкости, которой Ферейн мыл полы и окна. Эту жидкость Гортина принесла нам в золотом сосуде!
        Я вернулся в комнату Гекамеды.
        - Проклятая девка! — крикнул я, подойдя к Гортине и замахнувшись на нее. — Неудивительно, что ты пьяна! Ты вылакала мое лемносское вино до последней капли! Четыре кувшина драгоценного напитка оказались в твоем жалком теле! — Боюсь, что в моем голосе и взгляде было больше зависти, чем гнева.
        - Идей! — воскликнула Гекамеда. — Неужели ты ударишь ее? Стыдись!
        - Не бойся, — сказал я, опустив руку. — Это было бы оскорблением напитку в ее утробе. Оставь нас, Гортина, если ты в состоянии ходить.
        Гортина вышла, шатаясь и что-то бормоча себе под нос, а я снова отправился в буфетную — за прамнийским вином, способным по крайней мере утолить жажду.
        - А где Ферейн? — спросила Гекамеда, когда я вернулся. — В конце концов, это его вина, а не ее.
        - Почему? У Ферейна сегодня свободный вечер. Не может же он сторожить мое вино во время своего отсутствия.
        - Как бы то ни было, у Гортины недурной вкус. — Гекамеда принялась поддразнивать меня по поводу моей нелепой вспышки всего лишь из-за потери четырех кувшинов вина, поэтому я вскоре отправился искать одиночества в своей комнате.
        Можно подумать, что лемносское вино бьет из фонтанов на площадях! В течение осады цена на него несколько раз поднималась до пяти дистатеронов за кувшин. Я так расстроился, что лег бы спать натощак, если бы Гекамеда не настояла, чтобы я разделил с ней ужин в виде мяса с травами.
        На следующее утро я проснулся рано. Приняв ванну, одевшись и отпустив цирюльника, который, как обычно, исцарапал меня тупой бритвой, я отправился на поиски Гекамеды. Но вместо нее я обнаружил Ферейна, который сообщил, что дочь Арсиноя отправилась на утреннюю прогулку по дворцовой территории.
        - Одна? — осведомился я.
        - Да.
        - Но ты предупредил ее, что…
        - Да, она сказала, что не пойдет дальше второй аллеи.
        Не слишком довольный полученными сведениями, я вернулся к себе в комнату подготовить несколько свитков пергамента с приказами о жертвоприношениях, приказав Ферейну принести мне чашу прохладительного напитка.
        Услышав шаги через несколько минут, я обернулся и увидел стоящую на пороге Гортину.
        - Я принесла тебе напиток, — робко заговорила она.
        - А почему не Ферейн?
        - Он был занят и прислал меня.
        - Хорошо, поставь его на стол.
        Она направилась к столу уверенным шагом. Я с удивлением наблюдал за ней. «Неужели это вчерашняя Гортина?» — спрашивал я себя, ибо сегодня ее внешность только радовала глаз.
        Поставив чашу на стол, Гортина подошла к двери и повернулась.
        - Ты не сердишься на меня, Идей? — спросила она после паузы и добавила, прежде чем я успел ответить: — Я имею в виду, из-за лемносского вина. Мне очень жаль.
        Когда ты ушел с Гекамедой к Скейским башням, я была вне себя от ярости и едва понимала, что делаю. Я знаю, что ты меня не любишь, но простишь ли ты меня?
        Видеть свирепую Гортину робко молящей о прощении было приятно само по себе, не говоря уже о ее блестящих глазах, белых обнаженных плечах и смуглых щеках.
        - Простить тебя? — отозвался я. — Охотно. Подойди сюда, Гортина.
        Девушка медленно шагнула вперед, не сводя с меня глаз, словно старалась прочитать мои мысли. Полупрозрачный хитон подчеркивал все линии ее гибкого тела; она двигалась с той непринужденной природной грацией, которая свойственна диким кошкам.
        - Подойди, Гортина, не бойся меня. — Я усадил ее на скамью рядом с собой. — Я хочу поговорить с тобой. Скажи, у тебя есть любовник?
        Она улыбнулась, сверкнув перламутровыми зубами, и просто ответила:
        - Нет.
        - Вот как? И ты думаешь, я этому поверю?
        - Это правда. Я с детства принадлежу Елене Аргивской и никогда не смотрела благосклонно ни на одного мужчину, пока не увидела тебя.
        - Но в этом нет надобности. Я твой господин.
        - Да, но я заставила тебя взять меня к себе.
        - Значит, ты не ненавидишь меня?
        Гортина молча устремила на меня призывный взгляд из-под полуопущенных темных ресниц. Сам не знаю, как это произошло, но моя рука обвила ее плечи.
        - Я твоя рабыня, — прошептала она. — Рабыня по доброй воле, Идей. Гортина не холодна — хочешь ощутить жар ее пламени? Ты ведь знаешь девушек Грей — недаром Елена, которая рождена для любви, выбрала меня из их числа.
        Гортина склонилась ко мне, прижавшись щекой к моему плечу. Кровь закипела у меня в жилах, и я привлек ее к себе.
        Не знаю, какое безумие овладело мной, заставив обратить взгляд на рабыню, словно она была царской дочерью. Было ли это безумием или слабостью? Те, кто знаком с обычаями Трои, едва ли станут осуждать меня, как бы я ни порицал себя сам. Даже Гектор, чьи моральные качества превозносились жрецами в качестве примера для молодых, развлекался с танцовщицами, покуда дома его ожидали объятия верной жены Андромахи.
        Я тоже не искал в компании Гортины ничего, кроме развлечения. Что из того, что я обнял ее? Какой мужчина на моем месте поступил бы иначе? Если меня упрекнут в слабости, могу лишь ответить, что я вскоре сполна расплатился за нее. Повторяю — я искал всего лишь безобидного развлечения, но понял, что других в этом будет нелегко убедить.
        «Другой» была Гекамеда, которая, вернувшись с прогулки и бесшумно войдя в комнату, увидела Гортину в моих объятиях. Не без смущения должен признать, что мои губы прижимались к губам грейской девушки.
        Услышав шорох, я поднял взгляд в тот момент, когда Гекамеда повернулась с явным намерением молча удалиться. Оттолкнув Гортину, я вскочил на ноги, но Гекамеда не остановилась и даже не обернулась.
        - Ты погубила меня, несчастная! — крикнул я Гортине и поспешил вслед за Гекамедой. Она ушла в свою комнату, закрыв за собой дверь.
        Я постучал, сперва робко, затем более настойчиво.
        Ответа не последовало.
        - Гекамеда, — окликнул я ее, — я должен поговорить с тобой.
        - О чем? — послышался голос девушки после долгой паузы. — Отправляйся к своей грейской рабыне.
        Ничто не вызывает больший гнев у мужчины, чем сознание того, что он выставил себя дураком. Я начал колотить в дверь и кричать:
        - Впусти меня, Гекамеда, я приказываю тебе! Неужели ты ослушаешься своего господина?
        Сразу же послышались шаги, засовы отодвинулись, и дверь открылась. Когда я вошел, Гекамеда успела отойти в дальний конец комнаты, откуда смотрела на меня глазами полными презрения.
        Я решил использовать метод откровенности.
        - Гекамеда, — заговорил я, шагнув к ней с протянутой рукой, — я не сделал ничего дурного. Ты видела мою слабость — не более того. Гортина принесла мне прохладительный напиток, ее слова воспламенили меня, она подошла совсем близко…
        - Зачем ты мне все это рассказываешь? — прервала Гекамеда.
        - Я хочу, чтобы ты поняла…
        - Я все понимаю. Меня нисколько не удивляет то, что Идей ищет удовольствия в объятиях пьяной девушки.
        - Гекамеда…
        - Возможно, ты думаешь, что я ревную? Ничего подобного. Я всего лишь презираю тебя и удивляюсь тому, зачем ты пытался убедить меня…
        - Что я люблю тебя? Ты знаешь, что это правда. Не моя вина, что ты застала меня с Гортиной.
        - Полагаю, это моя вина. Мне не следовало так рано возвращаться с прогулки.
        - Значит… ты не простишь меня?
        - Мне нечего тебе прощать. Меня все это не касается.
        - По крайней мере, ты знаешь, что я люблю тебя?
        - Конечно. — Гекамеда презрительно усмехнулась. — И Елену, и Гортину, и любую другую женщину. Неудивительно, что ты ненавидишь Париса. Ты хочешь превзойти его, но тебе это не удается.
        Я льстил, умолял, но она оставалась непоколебимой. Сознание собственной неправоты усиливало мой гнев, заставив перейти к угрозам, но Гекамеда молчала, пока я не начал думать, что она в самом деле равнодушна ко мне.
        Отчаявшись, я прекратил попытки объясниться и велел ей приготовиться сопровождать меня к Скейским башням. Гекамеда покачала головой.
        - Ты отказываешься? — крикнул я вне себя от ярости.
        - Да, — спокойно ответила она.
        Несколько секунд мы стояли молча, глядя друг другу в глаза. Гекамеда, несомненно, прочитала мои мысли, повторив с явным вызовом:
        - Я не пойду. Что бы ты ни сделал, ты не заставишь меня сопровождать тебя.
        - Ты понимаешь, что это означает неповиновение хозяину? — Я чувствовал, что мое лицо побагровело от гнева.
        Она молча кивнула, не отводя взгляд. Будучи не в силах выносить ее упрямство, дерзость и холодное презрение, я крикнул Ферейну, чтобы он принес мне мой охотничий хлыст.
        Очевидно, Ферейн догадался о моих намерениях, ибо, когда он появился в дверях с хлыстом в руке, его лицо побелело от страха. Я решительно шагнул к Гекамеде, в ее глазах не было испуга — только ненависть, заставившая меня содрогнуться.
        - Открой плечи! — приказал я хриплым голосом.
        Она не шевельнулась. Я грубо сорвал с нее хитон, обнажив плечи и руки, и взмахнул хлыстом. Но моя рука безвольно опустилась, и хлыст упал на пол, слегка коснувшись Гекамеды.
        Дрожа всем телом, я опустился на скамью. Она по-прежнему стояла, глядя на меня, но ее лицо стало смертельно бледным.
        - Ты видишь… — запинаясь, промолвил я, протянув к ней руки.
        - Вижу. — Гекамеда с презрением засмеялась. — Я вижу, что тебе не хватает храбрости ударить царскую дочь.
        - Это ложь! — крикнул я. — Мою руку удерживает любовь, а не страх!
        - Вот как? — Ее голос не дрогнул, и она не двинулась с места. — Ты обнажил мои плечи — подними хлыст и воспользуйся им или уходи.
        Молча поднявшись и оставив хлыст лежать на полу, я повернулся и вышел из комнаты.
        Глава 17
        На поле сражения
        Я много раз упрекал себя за свое поведение тем утром. Худшим из всех человеческих пороков я считаю нерешительность, возможно, потому, что это моя величайшая слабость. Разум говорил мне, что, если я поднял плеть, значит, должен был ее опустить. То, что меня подвело мое сердце, отнюдь не предмет для хвастовства, хотя это и пошло мне на пользу.
        После сцены с Гекамедой я покинул свои покои, не дожидаясь завтрака, и задержался лишь для того, чтобы накинуть хламиду и дать указания Ферейну.
        Идя по коридору, я внезапно оказался лицом к лицу с Гортиной.
        - Ты недоволен мной? — вкрадчиво заговорила она, но я молча отодвинул ее в сторону и зашагал дальше. Она что-то кричала мне вслед, но я не обернулся.
        Некоторое время я бродил по дворцовой территории, думая о Гекамеде. Я не знал, люблю я ее или ненавижу, но не мог выбросить ее из головы.
        Наконец я почувствовал голод, но поклялся себе, что скорее умру, чем вернусь в свои покои. Во-первых, я не хотел видеть ни Гекамеду, ни Гортину, а во-вторых, дома не осталось ни капли приличного вина.
        Решив позавтракать с Киссеем, я направился к дому друга и вскоре сидел с ним за столом. Он от всей души сожалел, что не мог вчера быть на башнях, так как занимался делами с отцом.
        - Вот почему ты застал меня так рано поднявшимся с постели, — сказал Кисеей. — Я твердо решил сегодня ничего не пропускать, вот увидишь — что-то произойдет.
        - Меня бы это очень удивило, — с презрением отозвался я. — Конечно, вчера было настоящее сражение, но теперь они будут отдыхать целый месяц.
        - Я с тобой не согласен, — возразил Кисеей. — Ты забыл о гибели Патрокла. Он был лучшим другом Ахилла, который едва ли останется в шатре после того, как увидел его труп. Помяни мое слово: сегодня мы увидим Ахилла на поле боя, и ты знаешь, что произойдет тогда.
        - Этого не знаю ни я, ни кто-либо другой, — улыбнулся я. — Но если твое предположение верно, на такое стоит посмотреть.
        - Жаль только, что мы ничего не увидим.
        - Как это? — Я удивленно посмотрел на него. — Разве мы не поднимемся на башни?
        - С башен ничего не разглядишь, кроме облаков пыли, так что мы ничего не узнаем до прибытия гонцов. Что, если нам самим выйти сегодня на поле боя?
        Моим первым побуждением было охотно согласиться. Участие в битве помогло бы мне выбросить из головы личные неприятности, а кроме того, я жаждал увидеть долгожданный поединок Гектора с Ахиллом.
        Но внезапно я вспомнил о данном отцу обещании не покидать городских стен, за исключением тех случаев, когда меня вынуждают к этому обязанности вестника.
        Я уже говорил Киссею о своем обещании и снова напомнил ему о нем.
        - Знаю, — ответил он, — но ты пойдешь со мной, если я уговорю твоего отца освободить тебя от клятвы?
        На это я с радостью согласился. Кисеей тут же вызвал рабов и начал отдавать им приказания: приготовить лучшую колесницу и самых резвых жеребцов к концу третьей клепсидры, начистить до блеска его доспехи, а также подать еще две колесницы — одну, чтобы доставить его к дому моего отца, а другую, чтобы отвезти меня во дворец.
        - К чему такая спешка? — спросил я. — Воины еще не скоро покинут город.
        - Лучше быть готовыми заранее, — отозвался Кисеей. — Эй, Павсин, мой плюмаж! Не это, болван, — это шлем моего брата! Займись доспехами. Пошли, Идей… хотя постой, ты сказал, что у тебя не осталось лемносского вина? Павсин! Климен! Принесите двенадцать кувшинов лучшего красного и погрузите их в колесницу Идея.
        - Благодарю тебя, Кисеей, ты спасаешь мне жизнь!
        - Мне этого ничего не стоит — у моего отца вина полон погреб. Он благоразумно запасся им в начале осады. А вот и колесницы!
        Мы вышли на улицу.
        - Напирай на «долг перед Троей», — посоветовал я, вскакивая в колесницу убедиться, что драгоценные кувшины надежно установлены. — На моего отца это хорошо действует.
        - Знаю, — откликнулся Кисеей, прыгая в свою колесницу. — Не волнуйся — я добуду разрешение. Куда мне ехать потом — к твоим покоям?
        Я немного подумал.
        - Да. Мне придется зайти туда за доспехами. Я буду тебя ждать.
        - Отлично. Жди меня к концу третьей клепсидры.
        Вперед, Климен! — И его колесница тронулась.
        Мы вскоре последовали за ней, но только до первого угла. Кисеей поехал к дому моего отца, а я свернул направо к дворцу. Прибыв туда, я спешился, позвал рабов и приказал им отнести кувшины в мои покои.
        Оставив вино на попечение Ферейна, который сообщил мне, что Гекамеда после моего ухода не выходила из своей комнаты, я приготовился надеть доспехи.
        Но в тот день все шло не так, как надо. Я нигде не мог найти чистый воинский хитон, и в итоге мне пришлось оторвать низ от одного из плащей. Потом я обнаружил, что доспехи потускнели, так как лежали под дождем у открытого окна. Ферейн и Гортина натерли немало мозолей, полируя их.
        К концу третьей клепсидры все было готово. Пристегнув меч, наколенники, латный воротник и взяв под мышку шлем и щит, я подошел к двери Гекамеды и трижды громко постучал.
        - Входи, — послышался ее голос после краткой паузы.
        Я вошел, закрыв за собой дверь. Дочь Арсиноя сидела на скамье у окна с вышивкой на коленях. Лицо, с которым она приветствовала меня, было абсолютно бесстрастным. Хотя я этого ожидал, все же рассердился, видя, что мое присутствие значит для нее не более, чем присутствие ее хозяина.
        Я направился в середину комнаты. На лице Гекамеды мелькнуло удивление, несомненно при виде моих доспехов.
        - Прости, что беспокою тебя, — спокойно заговорил я, — но должен сообщить, что отправляюсь на поле боя и не вернусь до конца дня. Ты знаешь мой приказ не впускать никого во время моего отсутствия.
        То же распоряжение я отдал Ферейну. К тому же я бы хотел, чтобы ты не выходила без его сопровождения, но это всего лишь просьба, и ты вправе ее не выполнять. До свидания.
        Гекамеда склонила голову. Я вышел, не сомневаясь, что ровным счетом ничего для нее не значу. В противном случае она бы не простилась со мной молча, зная, что я могу никогда не вернуться. На языке у меня вертелась мольба о ласковом слове, но гордость помогла мне сдержаться.
        Оставалось получить разрешение царя отсутствовать на совете. По пути в царские покои я встретил старого Антенора, и он, обрадованный моим решением отправиться на поле боя, пообещал договориться обо всем с Приамом.
        - Ах, мой мальчик, — промолвил он, положив мне на плечо дрожащую руку, — сегодня ты увидишь славное зрелище.
        Когда я спросил его, что он имеет в виду, Антенор повторил предположение Киссея о возможном поединке Гектора с Ахиллом. Но я сомневался, что даже смерть Патрокла заставит угрюмого грека покинуть шатер.
        - Если бы я снова стал молодым! — вздохнул Антенор. — Увы, мое старческое тело более не может выдержать тяжести доспехов. Сражайся за Трою, Идей.
        Ты не герой, но по крайней мере мужчина.
        Расставшись с Антенором, я отправился на поиски Киссея, которого нашел ожидающим меня у ворот дворца в белоснежной колеснице, запряженной вороными фессалийскими конями. Мне это не понравилось, ибо люди вроде Киссея и меня, не претендующие на звание великих воинов, не должны блистать снаряжением — это дурной вкус и только вызывает насмешки. Я высказал эти соображения, но он только улыбнулся, преисполненный радостью по случаю предстоящего участия в битве.
        Я взял поводья, а Кисеей сел в квадригу. Думаю, еще никогда улицы Трои не были такими переполненными, как в то утро. Мы были вынуждены ползти, как улитки, чтобы не раздавить ненароком женщин и детей. На лицах всех было написано нетерпеливое ожидание — все предвкушали одно и то же событие. Повсюду слышались имена Гектора и Ахилла, и по смыслу их замечаний было нетрудно догадаться, кому прочат победу троянцы.
        Когда толпа в очередной раз задержала нас на углу, я слышал, как один человек убеждал другого:
        - Все дело в том, что этого парня, Ахилла, здорово переоценили. Я никогда не видел его в бою, но дядя моего друга был неподалеку от Тенедоса, когда греки взяли город, и он говорит, что Ахилл всего лишь хороший бегун. Он может блеснуть на олимпийских играх, но подожди, пока Гектор не погонится за ним.
        Подобные разговоры, какими бы нелепыми они ни выглядели, были типичны для настроений, господствовавших тогда в Трое. Все троянцы просто помешались на своем великом Гекторе. Я не хочу умалять его славу — несомненно, он был отличным воином, — но нельзя отрицать, что в определенных кругах его считали тюфяком и занудой.
        Гектор не любил танцы, не принадлежал ни к одному из модных тайных обществ и пил вино, только когда испытывал жажду.
        Наконец с величайшим трудом нам удалось добраться до ворот. Там собралось столько людей, что мне пришлось сойти с квадриги и вести лошадей, расчищая дорогу древком моего копья. Всюду царило возбуждение.
        По какой-то причине все вбили себе в голову, что сегодняшний день положит конец осаде.
        За воротами нас ожидало разочарование. Нам сразу же сообщили, что Гектор не появился и что войска поведет Эней. Никто толком не мог объяснить отсутствие Гектора. Одни говорили, что он ожидает новых доспехов, обещанных ему Аполлоном; другие — что Андромаха и Гекуба заперли его в детской и отказываются выпустить, пока он не даст слово не выходить на поле боя.
        И по сей день я не знаю правды.
        Не желая просить милости у Энея, с которым я никогда не был в дружеских отношениях, я разыскал Эвена и потребовал места рядом с ним во главе фракийцев. Он согласился, но весьма неохотно, очевидно желая, чтобы вся слава досталась ему. Когда я вывел вперед наших коней, воины разразились приветственными криками — они не возражали, чтобы еще одна колесница расчищала для них путь через вражеские ряды.
        Наконец прозвучала команда, и армия двинулась вперед. Поднялся невыносимый гвалт — мы подняли головы и увидели, что на Скейских башнях толпа машет краями плащей, а воздух сотрясается от оглушительных криков, издаваемых двумя сотнями глоток.
        - Сегодня лучше всего находиться там, — заметил я Киссею, указывая свободной рукой на башни, — если Ахилл выйдет в поле и не обнаружит там Гектора, чтобы обрушить на него свою месть.
        Единственным его ответом было: «Вперед!» Я часто обращал внимание, что, если дать Киссею хорошее копье и место в квадриге, он напрочь забывает об осмотрительности.
        Мы медленно пересекали равнину, чтобы не утомлять пехотинцев. Эта предосторожность казалась мне абсолютно излишней, ибо, как только мы достигли поля, Эней развернул войска полукругом, велев им не двигаться с места до дальнейших распоряжений. Это означало, что день пройдет в бездействии и что наши с Киссеем хлопоты были напрасными.
        Греки покинули свои шатры и заняли позиции перед нами — хороший лучник с крепким луком легко мог бы достать их стрелой. Лица стоящих впереди были четко видны. В центре находилась группа колесниц — вожди спешились и оживленно переговаривались. Аякса было легко узнать по его огромному росту; Кисеей уверял, что разглядел и Агамемнона, но я не был в этом уверен.
        Внезапно появился вестник с сообщением, что Эней вызывает к себе всех командующих и Эвен позволил нам сопровождать его. Когда собрались все троянские вожди, Эней спросил их мнения относительно разумности атаки.
        Полит высказался в пользу наступления; Гитрацид советовал повременить. Затем поднялся Пилей[84 - Вождь пеласгов в троянской армии.] и разразился такой зажигательной речью, что все тотчас же возжаждали славы. Я подтолкнул Киссея, давая понять, что еще не все потеряно, но он не обратил внимания, устремив взгляд на ряды греков.
        - Что там такое? — с любопытством спросил я, повернувшись.
        Ответ не понадобился. Греческие вожди возбужденно жестикулировали, указывая в сторону лагеря, и я увидел колесницу, которая приближалась к ним, сверкая на солнце и поднимая за собой тучи пыли; лошади тянули ее без всяких усилий, двигаясь легко и быстро, словно кентавры.
        Великолепные животные сразу же привлекли мое внимание. Где я видел их раньше?
        Внезапно меня осенило. Это были Ксанф и Балий, дети гарпии — кони Ахилла[85 - Были рождены от западного ветра Зефира и гарпии Подарги.]!
        Я повернулся, чтобы позвать Эвена, но мой голос утонул в оглушительных криках, донесшихся из рядов греков. Они узнали своего героя и приветствовали его. Наш военный совет прекратился сам по себе — все уставились на колесницу. Она остановилась, и Ахилл спрыгнул на землю. Греки устремились к нему, оглашая воздух радостными возгласами.
        Мы не могли оторвать взгляд от Ахилла. Слух оказался верным — смерть Патрокла побудила Ахилла покинуть шатер. Но среди нас не было Гектора, чтобы достойно его встретить. Мы не были трусами — по крайней мере, большинство из нас, — но на лице каждого троянца явственно читалась мысль: «Кого первым поразит это ужасное копье?»
        Несмотря на мою неприязнь к Энею, я искренне восхищаюсь им, благодаря его действиям в тот день.
        Покуда мы все стояли, не зная, как себя вести, он уже принял решение.
        Подозвав глашатая, Эней велел ему поднять пурпурное полотнище, а потом, не останавливаясь, чтобы сообщить нам свои намерения или спросить нашего совета, надел шлем, поднял копье и шагнул в открытое пространство между двумя армиями. Это означало прямой вызов на единоборство великому Ахиллу и было поистине отважным поступком!
        На вызов ответили без промедления. Мы видели, как Аякс спорил с товарищами, желая выторговать эту привилегию для себя, но тщеславный хвастун должен был знать, что они не позволят проявить такое пренебрежение к его великому кузену[86 - Отцы Ахилла и Аякса, Пелей и Теламон, были родными братьями.] в момент возвращения последнего. Греки удержали Аякса, и Ахилл в сверкающем шлеме и с мощным знаменитым копьем в руке, которое не мог поднять ни один из греков, шагнул навстречу Энею.
        Затаив дыхание, мы смотрели, как грек и троянец идут друг на друга, грозно потрясая оружием. Я ожидал немедленной схватки, но мне следовало знать, что Ахилл долго не бросал никому свой знаменитый вызов и не станет упускать такую возможность.
        Они остановились на расстоянии пятидесяти шагов, и Ахилл заговорил:
        - Почему ты стоишь здесь один, о сын Афродиты? Неужели тебе хватит смелости сразиться со мной?
        Или тебе пообещали за это всю Трою, включая трон Приама? В таком случае тебе придется здорово потрудиться, чтобы получить награду. Однажды мое копье уже обратило тебя в бегство с поля боя — помнишь тот день на горе Ида, когда ты убежал, бросив своих быков? Тогда тебя спасли Зевс и другие боги, но сегодня они, я уверен, не станут тебе помогать. Советую тебе бежать со всех ног, пока тебя не опередила твоя душа. Дураки умнеют слишком поздно!
        Но Ахилл ошибался, если думал, что способен перещеголять Энея в этой игре. Троянец не знал себе равных в искусстве произносить речи, что он не замедлил доказать:
        - Неужели ты думаешь, что меня, словно младенца, можно напугать ехидными словами, Ахилл? Я мог бы ответить тебе в том же духе, как и мой кузен Гектор, но эта глупая болтовня недостойна знатных людей, таких, как мы с тобой. Ты — сын знаменитого Пелея, мои родители — великодушный Анхиз и сама Афродита. К чему бросаться словами, уподобляясь женщинам? Пусть твоя сталь, божественный Эакид[87 - Эак, сын Зевса и Эгины, был отцом Пелея и Теламона и дедом Ахилла.], докажет твою правоту, а моя — мою.
        В тот же миг Эней метнул копье. Застигнутый врасплох Ахилл едва успел прикрыться щитом; острие застряло между пластинами, а сила удара заставила грека пасть на колени.
        Он тут же поднялся и бросил копье в противника.
        Эней держал перед собой щит, не двигаясь с места, но безрассудная смелость чуть не погубила его. Копье пронзило щит и упало вместе с ним на землю, поцарапав плечо Энея и оставив его беззащитным.
        Ахилл выхватил меч и устремился вперед, рыча, как лев. Отскочив в сторону, словно пантера, Эней поднял с земли камень размером больше человеческой головы и швырнул его в грека.
        Пытаясь увернуться, Ахилл поскользнулся и упал, но при этом в слепой ярости бросил свой меч в противника. Эней поймал меч в воздухе. Теперь Ахилл был безоружен — ему оставалось только сдаться или отступить. Выбрав последнее, он повернулся и побежал назад к грекам, крича, чтобы ему подали колесницу. Не утруждая себя бессмысленным преследованием, Эней подал сигнал к атаке.
        Как только пурпурное полотнище опустилось, мы быстро заняли наши позиции. Воины застыли с оружием в руках. Кисеей вскочил на место возницы в нашей квадриге; я последовал за ним, держа копье и меч наготове. Эвен уже был в колеснице. По команде Энея мы ослабили поводья, и лошади рванулись вперед.
        Мы столкнулись с воинами из Эфира и Симы. Справа от нас находился греческий центр, возглавляемый Ахиллом и Агамемноном, которые, казалось, забыли о вражде ради общего дела. Я не боялся Нерея и его эфирцев — их длинные копья были неуклюжими, и они не успели приготовиться.
        Кисеей гнал лошадей, а я, наклоняясь с квадриги, рубил мечом направо и налево. Неожиданная атака не дала эфирцам опомниться.
        Внезапно я почувствовал, что колесница накренилась вправо. Подняв взгляд, я с ужасом обнаружил, что Кисеей направил лошадей к центру греческой армии. Я кричал ему, чтобы он опомнился, но мои слова тонули в грохоте битвы. Кисеей вел нас навстречу гибели, а мне оставалось только покрепче схватиться за копье и надеяться на удачу.
        Кони мчались вперед, сметая все на своем пути.
        Троянцы с проклятиями отскакивали в сторону, а греки прыгали к поводьям, но в результате оказывались под копытами.
        Один смог ухватиться за стремя, но тут же упал с моим дротиком в груди. Меткий удар придал мне уверенности.
        Греки швыряли в нас копья, но ни одно не попало в цель.
        Наконец Кисеей добрался до желанной цели. От представшего нам зрелища душа могла уйти в пятки и у человека посмелее меня. Ахилл и Агамемнон, возглавлявшие отряд воинов из Эвбеи[88 - Большой остров в Эгейском море вблизи восточного побережья Центральной Греции.], теснили троянцев, которые под командованием Энея, Ифитиона, троих сыновей Приама и других героев из последних сил удерживали свои позиции. Давка была настолько сильной, что наша колесница остановилась.
        Кисеей спрыгнул наземь с копьем в руке; я устремился за ним. В следующий момент мы оказались в самой гуще битвы, кипевшей вокруг Ахилла. Я увидел, как Ифитион упал с раздробленным копьем черепом.
        Дюжина троянцев бросилась на могучего грека, но он мигом пронзил дротиком Полидора, любимого младшего сына Приама, чьи горячая кровь и неопытность привели его к смерти.
        - Вперед! — взревел Кисеей, придя в ярость при виде гибели Полидора.
        Но никто не мог противостоять Ахиллу или заставить его отступить хотя бы на дюйм. Демолеон, сын старого Антенора, стал его следующей жертвой, сраженный сокрушительным ударом меча по голове.
        Какой-то миг троянцы колебались, и Ахилл рванулся вперед. Казалось, его быстро вращающийся меч описывает в воздухе огненные круги.
        Офрионей, возлюбленный Кассандры, рухнул наземь, разрубленный надвое. Демох, сын Филетора, и Дриоп полегли рядом. Перепрыгнув через тело Дриопа, я оказался лицом к лицу с грозным греком.
        Могучий и неуязвимый Ахилл стоял в пяти шагах от меня. Он отбросил щит, сжимая в правой руке свой сверкающий меч. Глаза мрачно поблескивали на покрытом грязью и потом лице; доспехи покраснели от крови врагов.
        «Мое время пришло», — подумал я.
        Охваченный гневом и страхом, ибо, как уже было сказано, я отнюдь не герой, я устремился вперед, моля богов даровать мне силу.
        Глава 18
        Я получаю свое
        Но Кисеей опередил меня, взмахнув копьем. Он был вдвое сильнее меня, однако Ахилл с легкостью парировал удар. Один взмах грозного меча — и мой друг упал мне на руки с головой, держащейся на клочке кожи, забрызгав меня кровью.
        Меч сверкнул вновь, но тяжесть тела Киссея притянула меня к земле, и он просвистел у меня над головой.
        С меня было довольно. Кроме того, мне следовало исполнить долг перед покойным другом. Сверхчеловеческим усилием я отскочил назад, волоча за собой Киссея; еще одно усилие — и я был вне опасности.
        Я не видел гибели Мулия, Эхекла, Девкалиона, Ригма, Арейфоя — обо всем этом мне рассказали впоследствии. Держа под мышкой голову Киссея и таща его тело другой рукой, я смог добраться до нашей колесницы, которая чудом осталась там же, где мы ее покинули.
        Слыша вокруг шум битвы и бросив последний взгляд на моих товарищей, все еще яростно атакующих Ахилла, я бросил в квадригу мою кровавую ношу, вскочил на место возницы, подобрал поводья и погнал лошадей к Трое.
        Я ни разу не останавливался, пока не оказался перед входом в большой мраморный дом на улице Иды, где всего несколько часов назад завтракал с моим другом. Меня попытались задержать у ворот, а когда я ехал по городу, тысячи голосов требовали у меня новостей о сражении, женщины и дети со всех сторон бросались ко мне, едва избегая лошадиных копыт. Но я не слушал ничьих просьб.
        Когда я спрыгнул с колесницы, дверь дома распахнулась и Лимет, престарелый отец Киссея, появился на пороге, поддерживаемый Клименом. Увидев, что я один, и поняв все по моему искаженному горем лицу и окровавленным доспехам, он воздел руки к небу с криком «Кисеей! Сын мой!» и упал без чувств на мраморный пол.
        Вдвоем с Клименом мы отнесли его в дом, поручив заботам рабов, а потом вернулись к колеснице за телом Киссея. Я вспомнил тот день, когда возвращался с поля битвы, оставив труп моего брата Фегея на милость Диомеда, и мои глаза обожгли слезы.
        В то же время я был благодарен за собственное спасение — впервые мне пришло в голову, что моя жизнь находится под особой защитой. Не богов — я не верил в эту чушь, — а судьбы.
        Пообещав Климену, что приду сам или пришлю кого-нибудь из моих друзей позаботиться о Лимете и организовать похороны Киссея, я отправился во дворец. Колесницу я оставил на попечение Климена — она была сплошь забрызгана кровью и грязью, так что я предпочел идти пешком.
        Прибыв во дворец, я стал подниматься в свои покои на втором этаже. Но в главном коридоре меня остановил начальник стражи, сообщив, что царь Приам, услышав о моем возвращении с поля, требует моего присутствия на Скейских башнях. Я отправился туда, не снимая окровавленных доспехов.
        Мое появление вызвало сенсацию. Все окружили меня, требуя новостей. Но я двинулся прямо к трону царя Приама:
        - Я вернулся с поля битвы, о царь…
        Он прервал меня:
        - Ахилл появился на поле?
        - Да.
        В толпе послышались возбужденные голоса; на лицах людей было написано выражение напряженного ожидания. По приказу царя я поведал об утренних событиях, но не сумел заставить себя упомянуть о гибели Полидора, младшего сына Приама. Эту тяжкую задачу я предоставил другим устам.
        Когда царь покончил с расспросами, меня атаковали другие — утолить их любопытство было невозможно. Все аплодировали Энею за вызов, брошенный им Ахиллу, и благодарили богов за его спасение.
        Поликсена не давала мне покоя:
        - Как выглядел Ахилл? Он бы убил Энея, если бы не поскользнулся и не упал, верно? Никто бы не смог его удержать? Он был великолепен, как бог, не так ли?
        Мне показалось или он носит на рукаве доспехов розовую ленту?
        Я думал, что она никогда не умолкнет.
        Потом меня окружили Елена и ее служанки, жаждущие новостей о спартанцах. Но я не видел никого из них — даже Менелая. Услышав это, Елена подала знак Эфре и Климене отойти, подошла ко мне с таинственным видом и осведомилась вполголоса:
        - Парис был на поле?
        Удивленный, я ответил отрицательно, добавив, что думал встретить его здесь.
        - Нет, — отозвалась Елена. — Сегодня он не был на башнях. Он рано облачился в доспехи и сказал, что отправится на поле. Ты уверен, что его там не было?
        - Да. Ты ведь знаешь — его туда калачом не заманишь.
        - Да, но он сказал…
        Поступки Париса меня не слишком волновали, и я выбросил его из головы, решив про себя, что он проводит время с какой-нибудь девкой. Кроме того, мне не терпелось вернуться в свои покои, поэтому я скоро простился с Еленой и попросил у Приама позволения удалиться.
        Не теряя времени, я пробился сквозь толпу к проходу Семи колонн, спустился по винтовой лестнице и пошел назад во дворец.
        В ответ на мой стук Ферейн отпер дверь. Сначала меня удивил испуг на его лице, но, решив, что он вызван моими окровавленными доспехами, я направился в свою комнату.
        Я уже приготовился снять доспехи, когда мне пришло в голову, что было бы недурно показаться Гекамеде покрытым кровью сражения. Возможно, это глупая мысль, но мне не стыдно в ней признаться.
        - Дочь Арсиноя в своей комнате? — спросил я Ферейна. Вопрос был задан исключительно для проформы, ибо я не сомневался, что она там. Но, к моему удивлению, он ответил:
        - Нет, господин.
        Я бросил на него быстрый взгляд. В его голосе мне послышались страх и неуверенность.
        - Где же она тогда? — осведомился я.
        - Не знаю, — ответил Ферейн после паузы.
        - Как это не знаешь? Что ты имеешь в виду?
        Ферейн отвел взгляд:
        - Она уже давно ушла с мужчиной. Я не знаю, куда они направились.
        В голове у меня мелькнуло, страшное подозрение.
        Я схватил Ферейна за плечо, но, поняв, что угрозы не помогут, отпустил его и попытался говорить спокойно:
        - А где Гортина?
        - В кухне.
        - Она видела мужчину, с которым ушла Гекамеда?
        - Нет.
        - А ты?
        - Да.
        - Давно он был здесь?
        - Примерно в середине второго часа.
        Ферейн отвечал достаточно охотно, и я начал сомневаться в моих подозрениях.
        - Говоришь, ты видел его?
        - Да.
        - Кто он?
        Ферейн колебался — его глаза бегали из стороны в сторону.
        - Не знаю.
        На его лице было написано, что он лжет. У меня не было времени уговаривать слугу — дорога была каждая минута. Я взял со стола меч и поднял его.
        - Кто был этот человек?
        - Не знаю… клянусь Аполлоном… — Ферейн упал на колени.
        Я опустил меч плашмя на его плечо.
        - Кто он?
        - Клянусь Аполлоном… Афродитой… всеми богами Олимпа… я не лгу!
        - Глупец! — крикнул я. — Оставь себе золото или то, чем он тебя подкупил, но скажи мне, кто он, или ты умрешь! — Я ударил его по плечу, повалив на пол.
        - Сжальтесь, господин! — взмолился Ферейн, хватая ртом воздух. — Это… это был Парис!
        - Наконец-то ты развязал язык! Ты не лжешь?
        - Нет, господин, Ферейн не лжет вам. Это был Парис.
        Судя по голосу, он говорил правду. Я спрятал меч в ножны. Больше расспрашивать было не о чем. Я знал, что произошло, так же хорошо, как если бы видел все собственными глазами.
        И тем не менее, я утешал себя сомнениями.
        - Она ушла с ним по своей воле? — спросил я, повернувшись к Ферейну.
        - Да, — сразу же ответил он. — Парис пришел, я проводил его в ее комнату, и вскоре они ушли вместе.
        Она держала его под руку.
        Это спокойное признание в измене вывело меня из себя. Я взмахнул мечом, но ударил только воздух. Ферейн, вовремя увернувшись, выбежал в коридор.
        Я сел на скамью и попытался сосредоточиться. Мысли путались у меня в голове. Что делать? Самый разумный и практичный ответ — ничего.
        Обычно, если один мужчина отбирает у другого рабыню, это заканчивается поединком, но не когда речь идет о сыне Приама. Уведи он Гекамеду силой, тогда я мог бы потребовать правосудия у самого царя и добиться его. Но она ушла добровольно,..
        Я стал думать о Гекамеде. Она занимала все мои мысли с тех пор, как я впервые увидел ее в шатре Нестора. Тогда Гекамеда дала мне повод считать, что я ей небезразличен, а позже она подвергла себя величайшей опасности ради моего спасения.
        Когда я представил себе ее в объятиях Париса, прижимающейся своими алыми губками к его губам и ласково шепчущей ему на ухо, у меня потемнело в глазах, и я вскочил на ноги, взревев, словно бык. Сын Приама или нет, он дорого заплатит за это похищение! Что касается Гекамеды, то, раз она наградила меня титулом «хозяин», пусть поймет, что значит быть рабыней!
        Прицепив меч и даже не сняв окровавленные доспехи, я поспешил во дворец.
        «Глупо идти одному — лучше позвать Киссея», — подумал я и сразу же вспомнил, что мой верный друг мертв. Именно тогда я начал испытывать к грекам — и в особенности к Ахиллу — глубокую жгучую ненависть, хотя в тот момент я не осознавал этого, будучи занятым другими мыслями.
        Приходилось решать свою задачу в одиночку, ибо я ни на кого не мог положиться так, как полагался на Киссея. Я толком не знал, куда мне идти. У Париса были холостяцкие покои на Троадской улице, но я сомневался, что он сможет уговорить Гекамеду отправиться с ним туда, несмотря на все ее бесстыдство.
        Сам же Парис был достаточно дерзок в делах подобного рода, чтобы пойти на любой риск.
        Я свернул в сторону дворца, решив заняться холостяцкими апартаментами в том случае, если потерплю фиаско.
        Пройдя по широкой мраморной аллее за дворцовыми стенами, я оказался у входа в дом Париса.
        На мой громкий стук отозвался раб, который осведомился о причине моего визита. Поколебавшись, я решительно ответил:
        - Мне нужно поговорить с Еленой Аргивской.
        Раб удивленно посмотрел на меня:
        - Ведь ты — Идей, вестник царя Приама? Ты должен знать, что моя госпожа на Скейских башнях.
        - Да, я видел ее там час назад, и она сказала, что скоро вернется сюда. Мне необходимо посоветоваться с ней насчет жертвоприношений. Я буду ждать Елену в ее покоях. Проводи меня туда.
        - Но я… я не уверен…
        - Болван! — крикнул я. — Ты хочешь оскорбить царя? Впусти меня!
        Раб неохотно отодвинул засовы. Дверь распахнулась, и я зашагал по длинному коридору. Позади я слышал звук задвигаемых засовов и быстрый топот ног догонявшего меня слуги.
        - Я покажу тебе дорогу, — вежливо предложил он.
        Я не мог против этого возражать, но вежливость казалась преувеличенной, и я думал, что нахожусь на верном пути, следуя за рабом вверх по лестнице — той самой, откуда я скатился вниз вместе с Гортиной, вцепившейся мне в волосы, — и еще одному коридору к входу в покои Елены.
        Здесь слуга покинул меня, объяснив, что должен предупредить свою госпожу о моем присутствии, как только она вернется, и покосившись на мои грязные доспехи.
        Несомненно, он боялся, что я испачкаю ковры.
        Я шагнул в комнату и, подождав, когда слуга спустится на первый этаж, подошел к двери и прислушался.
        Ниоткуда не доносилось ни звука — коридор был пуст.
        Стараясь двигаться бесшумно, насколько это было возможно в тяжелых доспехах, я двинулся по коридору в противоположную сторону от комнат Елены.
        Я никогда не был в покоях Париса, но знал, — где они находятся, так как их окна были напротив моих. Согласно моим расчетам, коридор должен был привести меня прямо к входу.
        Я хорошо понимал, что пускаюсь в опасное предприятие. Если меня поймают крадущимся в покоях царского сына… Но я выбросил эти мысли из головы.
        Какая разница, если я найду Гекамеду? А я поклялся ее найти.
        Мне казалось, что, несмотря на все мои старания, мои сапоги громко стучат по мраморному полу. Наклонившись, я снял их и, пройдя еще несколько шагов, очутился перед дверью с правой стороны. Но она была закрыта и казалась слишком плотной, чтобы можно было различить за ней какие-либо звуки.
        Я стоял в нерешительности. Допустим, мне удастся открыть дверь, но приведет ли это меня к тем, кого ищу?
        Когда я уже протянул руку, чтобы попробовать, заперта ли дверь, она внезапно открылась изнутри. Я бесшумно шагнул в сторону. На пороге появился человек в одежде раба царского семейства.
        Прежде чем он успел меня заметить, я прыгнул вперед и стиснул его горло со всей силой отчаяния. Издав булькающий звук, бедняга рухнул на пол. В следующий момент я оттащил его в комнату и бесшумно закрыл дверь. Используя пояс и края хитона слуги, я связал его, заткнул ему кляп в рот и отнес в альков за занавесом.
        Оглядевшись вокруг, я сразу понял, что нахожусь в покоях Париса. Занавеси из дорогих тканей, золотые сосуды и украшения, столы и скамьи из черного дерева и яшмы не оставляли никаких сомнений на этот счет.
        Быстро осмотрев слугу в алькове и убедившись, что он мне не помешает, я осторожно двинулся дальше.
        Некоторое время я ничего не слышал и уже начал бояться, что застал гнездо пустым. Войдя в соседнюю комнату, я застыл, пораженный окружающим меня великолепием. Огромные золотые сосуды стояли на подставках из халцедона и слоновой кости; рисунки на шелковых тканях, которыми были увешаны стены, казались почти рельефными. Впрочем, отделанное черным мрамором помещение выглядело чересчур роскошным для мужчины.
        Внезапно занавеси находящегося справа алькова раздвинулись, и я увидел Париса. Он стоял, зевая и потягиваясь. Я спокойно ожидал, пока он меня заметит, хотя при виде его задрожал от возбуждения и невольно потянулся к рукоятке меча.
        Подойдя к сундуку, Парис достал оттуда флакон с благовониями и опрыскал себе голову и плечи, потом подошел к зеркалу и стал примерять остроконечную фригийскую шапку. Не удовлетворенный результатом, он бросил ее на скамью, снова зевнул, повернулся, увидел меня и застыл с видом глубочайшего изумления.
        - Великая Афродита! — воскликнул Парис, воздев руки. — Неужели ты посылаешь мне это жуткое видение?
        До конца дней я буду корить себя за упущенную возможность. Было очевидно, что Парис, удивленный моим неожиданным появлением в окровавленных доспехах, принял меня за видение, ниспосланное Афродитой. Если бы мне хватило ума обратиться к нему торжественным голосом оракула и провозгласить волю богов, я бы добился своей цели. Но я никогда не отличался присутствием духа.
        Шагнув вперед, я заговорил голосом, который слегка дрожал — как я надеялся, не от страха:
        - Я не видение, а человек из плоти и крови. Неужели ты не узнаешь меня?
        Страх тотчас же исчез с лица Париса.
        - Да ведь это сам великий вестник! — воскликнул он. — Как ты проник сюда?
        - Это не важно, — ответил я. — Самое главное — я здесь.
        - И с какой целью?
        - Ты должен знать. Я пришел за тем, что мне принадлежит.
        - Не понимаю.
        - Ты лжешь, Парис. Увертки тебе не помогут. Ты украл мою рабыню — Гекамеду из Тенедоса. Я пришел за ней.
        Парис насмешливо расхохотался:
        - Говоришь, я лгу? Ну что ж, человеку можно разрешить позабавиться в последний день его жизни. Ты умрешь за это оскорбление, Идей.
        - Если так, то вслед за тобой. Время дорого — где Гекамеда? — И я шагнул вперед, выхватив меч.
        Мои действия привели к желаемому результату. Я знал, что, несмотря на свою изнеженность, Парис не трус и способен защитить себя. При виде блеска моего оружия он быстро подбежал к стене и сорвал с нее короткое спартанское копье.
        Это был мой шанс. Как только Парис оказался спиной ко мне, я прыгнул, но не к нему, а к двери в дальнем конце комнаты, которая, по моим расчетам, вела в его спальню.
        Мое предположение оказалось верным. Открыв дверь, я услышал женский крик, побежал на звук и увидел Гекамеду, стоящую у окна, прижав руки к груди. Ее глаза были расширены от страха.
        Одним прыжком я оказался рядом с ней и схватил ее за руку.
        - Идем! — властно приказал я и, предупрежденный ее взглядом, вовремя повернулся, чтобы увидеть взбешенного Париса, размахивающего спартанским копьем.
        Я не намеревался совершать убийство, поэтому отпустил Гекамеду и поднял руки над головой.
        - Защищайся, несчастный, — крикнул Парис, — пока я не прикончил тебя!
        - Это будет не так легко, — отозвался я. — Я не боюсь сражаться с тобой, но бой должен быть честным. Твое игрушечное копье не может пронзить мои доспехи — ты беззащитен, и я не стану убивать тебя.
        Позволь мне удалиться с моей рабыней, а если ты захочешь встретиться со мной в честном поединке, да будет так.
        Но отделаться от него было непросто.
        - Защищайся! — повторил Парис, дрожа от ярости. — Твои доспехи тебе не помогут, жалкий писец! — И он бросился на меня.
        Последовала бурная сцена. Так как тонкое копье Париса не могло мне повредить, моей единственной задачей было защищать Гекамеду от беспорядочных выпадов Париса, при этом стараясь не ранить его.
        Дюжину раз я мог бы пронзить мечом его горло или грудь, так как он бросался вперед вслепую, не думая о защите.
        Велев Гекамеде держаться у меня за спиной, я постепенно вытеснил Париса в соседнюю комнату, где было больше места. Он тяжело дышал, но не прекращал свои отчаянные атаки.
        Я уже приближался к последней комнате, где оставил связанного раба, когда внезапно послышались стук в дверь, ведущую в коридор, и громкие голоса.
        Воспользовавшись моим замешательством, Парис сделал резкий выпад и сбил острием копья шлем с моей головы, едва не задев Гекамеду.
        Решив, что это слишком, я прыгнул вперед и ударом меча плашмя по голове сбил его с ног, потом бросился к двери, таща за собой Гекамеду, и стал отодвигать засовы. Парис успел подняться и с яростными криками устремился за нами.
        Наконец дверь открылась, и раздался насмешливый голос:
        - Ха! Парис! Идей! Так я и думала.
        Это была Елена, вернувшаяся с башен. Парис отступил, уронив копье, а я опустил меч, когда она шагнула между нами; за ней следовали ее служанки и трое рабов. Бросив взгляд на Гекамеду, Елена сразу оценила ситуацию и устремила на Париса взгляд своих сверкающих глаз.
        - Стыдись! — крикнула она. — Ты обращаешь оружие против троянца, когда твои братья сражаются с греками! Презренный! Я уже не говорю об оскорблении, которое ты наносишь мне, твоей жене, приводя женщин в мой дом. — Повернувшись ко мне и Гёкамеде, Елена приказала: — Убирайтесь!
        - Постой! — крикнул Парис, шагнув вперед. — Здесь мои покои, Елена, так что это не твое дело. Убирайся сама и позволь мне разобраться с этим парнем.
        Однако гневный взгляд Елены заставил его отступить.
        - Госпожа, — робко заговорила Гекамеда, коснувшись руки Елены. — Я все объясню. Меня привело сюда сообщение…
        - Не сомневаюсь, — с презрением прервала Елена. — Объяснять тут нечего. Уходи со своим хозяином.
        Видя, что слова бесполезны, я взял Гекамеду за руку и повел ее к двери. Служанки и рабы шагнули в сторону, пропуская нас в коридор.
        Позади раздался сердитый возглас Париса, но я не обратил на это внимания. Через минуту мы вышли из дома и вскоре оказались на дворцовой территории.
        Глава 19
        Признание
        Когда мы подошли к дворцу, лучи заходящего солнца отражались от его сверкающих стен, слепя нам глаза. Никого не было видно — очевидно, Елена по какой-то причине покинула Скейские башни раньше всех.
        Гекамеда и я молча шли вверх по широкой лестнице и длинным коридорам к моим покоям. Я не мог угадать, о чем она думает, — ее лицо ничего не выражало; на нем не было никаких признаков даже прежней враждебности ко мне.
        У двери покоев Гекамеда бросила на меня быстрый взгляд, в котором мне почудился какой-то призыв, но я приписал это своему воображению.
        Сам я уже принял решение. Передо мной были открыты два пути. Первый — сделать Гекамеду моей настоящей рабыней, ибо было бы нелепо позволить ей занимать прежнее положение. Но, подумав, я понял, что не смогу обращаться с ней как с рабыней, поскольку никогда не считал ее таковой.
        Оставался второй путь, и, как я уже сказал, я принял решение.
        В холле мы обнаружили Гортину. При виде Гекамеды на лице грейской девушки отразились ненависть и удивление — было ясно, что она не ожидала увидеть ее снова. Но в тот момент я не придал этому значения, а просто спросил ее, вернулся ли Ферейн.
        - Он в кухне, — угрюмо отозвалась Гортина.
        Я отправился туда. Увидев меня, Ферейн съежился в углу.
        - Я прощаю твою измену, Ферейн, ради твоей службы моему отцу, — сказал я, — но если это повторится, я раздавлю тебя, как змею.
        Вернувшись в холл, я взял Гекамеду за руку и направился в ее комнату, закрыв за нами дверь. Гортина куда-то исчезла.
        Указав дочери Арсиноя на скамью, я несколько минут молча стоял перед ней. Я знал, о чем собираюсь говорить, но начать было нелегко. «Как же она прекрасна, — со вздохом подумал я. — Но, увы, ее красота не для меня».
        - Итак, — спокойно заговорил я, — ты выказываешь презрение к своему господину, предавая его. Не думай, что я тебя упрекаю, — ведь я был предупрежден. — Так как Гекамеда не ответила, я продолжал: — Мое сердце пылает, и если я выгляжу спокойным, то мне это дается нелегко. Ты упомянула Елене Аргивской о каком-то сообщении. Что ты имела в виду?
        Впервые Гекамеда встретилась со мной взглядом.
        - Зачем мне давать тебе объяснения? — с горечью осведомилась она.
        - Незачем, — сухо ответил я, — тем более что ты не в состоянии это сделать.
        Гекамеда привстала, но тут же снова опустилась на скамью.
        - Еще бы! — гневно воскликнула она. — Я ведь уже приговорена. Обычаи греков и троянцев схожи — самой шаткой улики достаточно, чтобы осудить женщину. Разве ты уже не пришел к выводу? Какой смысл что-либо объяснять? Что толку говорить, что Парис сообщил, будто меня зовет Елена? Что он обманул меня?
        - Ферейн сказал, что ты пошла с ним добровольно.
        - Я этого и не отрицаю. Ведь я думала, что меня позвала Елена Аргивская.
        Я с сомнением смотрел на нее, не зная, что сказать и чему верить. Ответ пришел из другого источника. Внезапно я услышал, что сзади открылась дверь, и, обернувшись, увидел Гортину, которая ворвалась в комнату, сверкая глазами.
        - Ты лжешь! — свирепо вскричала она, глядя на Гекамеду. — Я все слышала — Парис не говорил ни слова о сообщении от Елены! Я видела, как ты бросилась в его объятия и слышала твои бесстыдные обещания!
        Я изумленно уставился на нее:
        - Откуда ты знаешь все это?
        - У стен есть глаза и уши, — ответила Гортина.
        Гекамеда смотрела на нее — я не мог понять, смущенно или всего лишь ошеломленно. Как бы то ни было, я не желал свидетельств соглядатая, поэтому взял Гортину за плечи и выставил ее из комнаты, предупредив, что высеку ее, если она повторит свои оскорбления.
        Закрыв дверь на засов, я повернулся к Гекамеде:
        - Ты слышала слова Гортины…
        - И ты им веришь? — гордо прервала она.
        - Я не знаю, чему верить, но уже решил, как намерен поступить, и хочу тебе это сообщить. Но сначала ответь на вопрос: ты влюблена в Париса?
        Она с презрением фыркнула.
        - Не больше, чем в тебя.
        - Ты уверена? У меня есть причина спрашивать об этом. Но сперва объясню, почему я отправился за тобой в его покои. Я сделал это не потому, что люблю тебя, и не для того, чтобы привести тебя назад, а потому, что я — твой господин и хотел доказать это самому себе. Даже Парис не может оскорблять меня безнаказанно. Но теперь, когда я наказал его и привел тебя, ты можешь к нему вернуться. Поэтому я и спрашиваю, любишь ли ты его. Если хочешь уйти к нему, то можешь это сделать. Я дарую тебе свободу.
        - Я же сказала, что не люблю его, — тихо произнесла Гекамеда, смертельно побледнев.
        - Так же как и меня?
        - Да.
        - Тогда я не стану принуждать тебя уйти к Парису, но и не могу позволить тебе оставаться со мной. Ты не можешь быть моей рабыней, Гекамеда, потому что я люблю тебя, как жену… Ничего не говори — я знаю, что моя любовь вызывает у тебя отвращение. Больше ты не будешь жить со мной, возбуждая мои желания, но так и не удовлетворяя их.
        - Но я не…
        - Дай мне закончить. Вопрос в том, что делать с тобой. Я не могу вернуть тебя в Тенедос — город обращен в пепел. О том, чтобы отправить тебя на невольничий рынок, не может быть и речи. Но я не в состоянии сделать тебя свободной в Трое — как пленная гречанка, ты стала бы добычей каждого мужчины.
        У меня есть один план — если его удастся осуществить, ты будешь в безопасности. К утру я буду знать, выполним ли он.
        Я умолк. Гекамеда смотрела на меня с видом человека, который видит, как рушится его мир. Я не мог этого понять — мне казалось, что она будет радоваться и, возможно, даже благодарить меня.
        - Но почему, — наконец заговорила Гекамеда, — почему я должна тебя покинуть?
        - Разве я не объяснил? — устало осведомился я. — Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь, развлекая себя ненавистью ко мне.
        - А если… если я не ненавижу тебя?
        - Ты слишком часто говорила мне обратное, чтобы я мог в этом усомниться.
        - Но ведь не… не сегодня.
        Я посмотрел ей в глаза и усмехнулся:
        - Может быть, ты меня любишь? — С этими словами я повернулся и вышел из комнаты. Сцена становилась для меня слишком мучительной. Мало того что Гекамеда разбила мне сердце — ей еще хотелось поиграть с осколками!
        Придя к себе в комнату, я наконец сбросил грязные и окровавленные доспехи, которые носил весь день, и облачился в хитон и накидку. При виде лежащих на полу доспехов я вспомнил о Киссее и о своем долге перед Лиметом, его бедным старым отцом.
        Радуясь возможности уйти, я покинул дворец, предупредив Ферейна, что не буду ужинать дома.
        Подойдя к особняку на улице Иды, я обнаружил, что утреннее волнение уступило место безысходному отчаянию. Угрюмые и мрачные рабы сидели на скамьях. Лимет, все еще не пришедший в сознание, находился под присмотром лекарей в своей спальне. Я не осмелился войти туда и попросил Климена проводить меня в комнату, где лежали останки моего товарища.
        Хотя голову искусно присоединили к телу, которое вымыли и умастили благовониями, неподвижный труп казался совсем не похожим на Киссея. Запечатлев поцелуй на холодном челе моего самого близкого друга, я вышел из дома.
        У меня сохранились лишь смутные воспоминания о том, что я делал в тот вечер. Какое-то время я бродил по улицам, потом отправился ужинать в дом Эвена, где пробыл допоздна, слушая, как воины, которым удалось вернуться с поля на своих ногах, делятся совершенными подвигами.
        Выслушав похвалы за то, что я доставил тело Киссея домой к отцу, я узнал о гибели Мулия, Девкалиона и остальных, которые сражались с Ахиллом. Уже за полночь я вернулся во дворец.
        На следующее утро я встал рано, так как у меня было много дел. Прежде всего, я решил окончательно разобраться с Гекамедой, будучи не в силах видеть ее чудесные глаза, улыбающиеся губы, румяные щеки и знать, что они мне не принадлежат.
        Но оказалось, я поднялся недостаточно рано для моих целей. Быстро позавтракав в одиночестве, я отправился в западное крыло дворца испросить аудиенции у царицы Гекубы. К моему удивлению, мне сообщили, что она уже отбыла к Скейским башням.
        - Царица хочет посмотреть, как Феб-Аполлон выезжает в своей колеснице? — осведомился я.
        - Она хочет видеть не Феба-Аполлона, а Гектора, — ответила служанка. — Сегодня он выезжает в поле, чтобы встретиться с Ахиллом.
        Я пошел в конюшню, чтобы взять колесницу для поездки к башням. Но там не осталось ничего, кроме старых пилийских лошадей. Я оседлал одну из них, являя собой весьма жалкое зрелище.
        Прибыв к башням, я обнаружил, что царица Гекуба была не единственной ранней пташкой. Площадки на башнях были переполнены — вся троянская знать собралась здесь еще до конца второй клепсидры! Некоторые, очевидно не успев позавтракать, сидели за столиками у южной стены, подкрепляясь печеньем и фруктами. Среди прочих я заметил Париса, сидящего за столом с Еленой и Поликсеной. Женщины улыбнулись мне, когда я проходил мимо, а Парис отвернулся, притворяясь, будто не видит меня.
        Я не слишком опасался, что он пожалуется на меня в связи с вчерашними событиями, ибо, сделав так, он стал бы посмешищем для всей Трои.
        Я собирался сразу же обратиться к царице, но отложил это, увидев ее в дальнем углу с Гектором и Андромахой. Астианакс, маленький сын Гектора, сидел на плече отца — мальчик и воин смеялись и играли друг с другом, покуда обе женщины смотрели на них глазами полными слез.
        Гектор был при полном вооружении — в доспехах Ахилла, которые он снял с Патрокла, за исключением шлема и щита, очевидно оставленных внизу в колеснице. Он выглядел поистине великолепно — я восхищался его крепкой фигурой и могучими руками, сомневаясь, что даже Ахиллу удастся одолеть его, несмотря на недавние доказательства отваги грека.
        Что Гектор и Ахилл сегодня наконец встретятся, ни у кого не вызывало сомнений. Ахилл наверняка выйдет в поле, примирившись с Агамемноном, и Гектор твердо решил сразиться с ним. Сердца всех троянцев этим утром колотились — кроме сердец матери и жены героя, которые почти вовсе не бились. Ведь их надежда и опора отправлялась на поле битвы, чтобы победить или погибнуть.
        Охваченный ненавистью к грекам, вспыхнувшей после смерти Киссея, я был так же взволнован, как и остальные, хотя мои мысли и занимали собственные неприятности.
        Некоторое время я слонялся туда-сюда, иногда разговаривая с Кассандрой, стоявшей возле трона Приама. Лицо старого царя выражало горе и отчаяние.
        Вчера, вместе с многими другими воинами, пал его сын Полидор, а сегодня его любимец Гектор готовился к схватке с грозным врагом.
        Вдобавок Кассандра не уставала пророчествовать беду, а когда я упрекнул ее за то, что она лишь утяжеляет бремя, лежащее на плечах ее отца, то получил спокойный ответ:
        - По-твоему, меня это радует? Разве вчерашний день не унес моего возлюбленного Офрионея? Я не собираюсь утяжелять ничье бремя, а просто пытаюсь убедить отца сбросить его, вернув грекам Елену.
        Поистине, отвага Кассандры не уступала ее красоте.
        Внезапно толпа заволновалась, увидев, что Гектор отошел от Гекубы и Андромахи, приблизившись к трону.
        - Я иду сражаться за Трою, о царь, — громко возвестил он.
        - Иди, сын мой! — дрожащим голосом отозвался Приам. — Быть может, Аполлон улыбнется тебе, а великий Зевс направит твою руку.
        Гектор повернулся, и толпа расступилась перед ним.
        Все молчали — только в дальнем углу слышались тихие рыдания Гекубы. Без единого слова, ни разу не обернувшись, Гектор исчез в проходе Семи колонн.
        Все сразу же устремились к восточному парапету.
        Вскоре ворота внизу открылись, и появился Гектор во главе своего отряда. За ним последовали Эней, Полит, Эвен и многие другие, постепенно заполняя равнину.
        Воины быстро построились, готовясь маршировать к полю под предводительством Гектора в его колеснице. Однако было ясно, что сражение начнется не сразу, ибо мы видели, что греки еще не покинули свои шатры.
        Воспользовавшись сложившимся обстоятельством, я подошел к Гекубе, сидевшей на помосте возле трона Приама. Она держала на коленях маленького сына Гектора, а рядом с ней стояла Андромаха.
        - Что тебе нужно, Идей? — печально спросила Гекуба.
        - Я прошу о милости, о царица, — ответил я. — Мне известны твои горести, но, может быть, тебе будет приятно облегчить заботы других.
        - Говори.
        - Речь идет о моей рабыне Гекамеде, дочери Арсиноя Тенедосского.
        - Да, я слышала о ней.
        - Я не могу больше держать ее в своем доме — не важно почему. Я слышал, что в твоей свите появилась вакансия, и прошу отдать ее Гекамеде.
        - Она девственница?
        - Да.
        - Ты можешь за это поручиться?
        - Клянусь Аполлоном.
        - Тогда вечером приводи ее ко мне во дворец. — Голос царицы дрогнул — несомненно, она подумала о том, что может произойти до того.
        - Значит, место в свите принадлежит ей?
        - Да.
        Я удалился с поклонами и благодарностями. Какое-то время я наблюдал за маневрами войска на равнине, потом с сожалением собрался уходить. Царица разрешила мне привести к ней Гекамеду сегодня вечером, но я не намеревался ждать так долго. Чувствуя, что мне не будет покоя, покуда Гекамеда не покинет мое жилище раз и навсегда, я решил оставить ее со служанками в покоях царицы.
        «Вместе с надеждой часто гибнет и желание», — твердил я себе.
        Спустившись на улицу, я сел на тощего пилийского жеребца и медленно поехал к дворцу, с трудом пробираясь сквозь людской поток. Весь город устремился к стенам — лица людей выражали тревогу и надежду.
        «Какая будет радость, — думал я, — если гонец прискачет к воротам на взмыленной лошади с криком:
        «Ахилл пал! Гектор сразил его!»
        Наконец я прибыл во дворец — поездка заняла целый час. Начальник стражи подбежал ко мне, думая, что я привез новости с башен, и посмотрел на меня как на безумного, узнав, что я всего лишь вернулся по личным делам. Что кто-либо мог покинуть башни в такой день, было выше его понимания.
        В своих покоях я застал только Гекамеду. Я разрешил Ферейну и Гортине пойти к стенам — впрочем, они пошли бы туда в любом случае. Дочь Арсиноя сидела в своей комнате с вышивкой на коленях, глядя в окно на деревья и цветы в саду. Сцена совсем не походила на ту, которую я недавно покинул.
        При моем появлении Гекамеда поднялась. Я подал ей знак сесть, но она осталась стоять.
        - Мне не подобает сидеть в присутствии моего господина, — заявила она.
        Мне показалось, что я слышу в ее голосе нотки сарказма, что облегчало мою задачу.
        - Это было бы дерзостью, Гекамеда, — отозвался я, — если бы я все еще являлся твоим господином.
        Девушка открыла рот, собираясь заговорить, но промолчала.
        - Ты больше не моя рабыня, — продолжал я. — Теперь ты в свите царицы Гекубы. Сегодня утром она приняла тебя к себе. Я пришел проводить тебя в ее покои. Собирайся.
        Я был готов к протестам, зная, что дочери Арсиноя не понравится, что от нее избавились столь бесцеремонно. Но меня удивило выражение горя и гнева на ее лице.
        - В свите царицы Гекубы! — воскликнула она. По ее тону можно было подумать, будто я прошу ее стать публичной девкой.
        - Да, — кивнул я и объяснил, думая, что Гекамеда, возможно, неверно меня поняла: — Это почетное место, достойное твоего имени. Ты не будешь рабыней — кроме тебя, в свите состоят три знатные женщины Трои; одна из них — дочь Демолеона, сына Приама. В этом нет ничего постыдного.
        - Дело не в том, — возразила Гекамеда, и мне почудилось, будто в ее голосе звучат слезы. — Значит, мне придется покинуть тебя? Я больше не твоя рабыня?
        - Боги Олимпа! — воскликнул я, выведенный из себя ее причудами. — Ты ведь ненавидишь меня, а теперь жалуешься, что тебе придется меня покинуть! Собирайся — я буду ждать тебя в своей комнате. Упакуй свои вещи, и я пришлю их тебе с Ферейном.
        «Поистине, — думал я, направляясь к себе в комнату, — мысли женского ума подобны Минотавру в Лабиринте[89 - Минотавр — чудовище с головой быка и телом человека, плод связи Пасифаи, жены царя Крита, Миноса, с быком. Минос поселил его в Лабиринте — дворце, построенном Дедалом, — куда каждые девять лет отправляли семь юношей и семь девушек из Афин, которых пожирал Минотавр. Минос наложил эту дань на афинян за убийство ими его сына Андрогея. Минотавра сразил герой Тесей.]. Они появляются в самых неожиданных местах». Было очевидно, что Гекамеда до последнего момента намерена ставить меня в дурацкое положение.
        Ну ничего, скоро этому конец.
        В ожидании, пока она закончит сборы, я стал полировать доспехи. Время шло, и я уже собирался поторопить ее, когда в холле послышались шаги.
        Подняв взгляд, я увидел Гекамеду, стоящую в дверях в том же легком хитоне и паре домашних сандалий.
        - Во имя Аполлона! — воскликнул я, вскочив на ноги. — Чем ты занималась? Неужели мне придется ждать весь день?
        Гекамеда сделала несколько шагов вперед и остановилась, устремив на меня странный взгляд.
        - Я пришла сказать тебе, что никуда не пойду, — еле слышно заговорила она.
        - То есть как это?
        - Не пойду. Не принуждай меня.
        - Еще как пойдешь! — крикнул я, шагнув к ней.
        - Нет, — повторила Гекамеда более решительно. — Ты не сможешь меня заставить. Бей меня, делай что хочешь, но я не уйду отсюда.
        Голос и выражение ее лица дали мне понять, что это не очередная причуда.
        - Что за новое безумие? — осведомился я, не зная, что и думать.
        - Я хочу быть твоей рабыней.
        - Почему? Ты ведь ненавидишь меня!
        - Разве?
        - Ты много раз повторяла мне это!
        Последовала пауза. Когда Гекамеда заговорила снова, в ее голосе звучала робкая насмешка.
        - Ты глупец, Идей. Если бы я действительно тебя ненавидела, неужели я тратила бы столько сил, твердя тебе об этом?
        Я был окончательно сбит с толку.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Я буду твоей рабыней или… кем ты захочешь.
        - Гекамеда! — воскликнул я, начиная понимать, что в самом деле был глупцом.
        - Но когда ты нашел меня у Париса и заподозрил меня…
        - Гекамеда! — повторил я, чувствуя, что мое сердце стучит, как копыта боевого коня.
        - Я не могу тебя покинуть, потому что я твоя — твоя навсегда.
        В следующий момент она была в моих объятиях.
        Я забыл о поле битвы, башнях, войске у ворот — забыл обо всем, кроме прижимающегося ко мне теплого тела, рук, обнимающих меня за шею, и колотящегося сердца.
        - Гекамеда… Гекамеда… Гекамеда… — повторял я ее имя.
        - Ты мой, Идей! — прошептала она. — Ведь ты по-настоящему любишь меня? Ты не сомневаешься во мне? Какие муки я испытала, когда ты заподозрил, что я ушла к Парису. Как я могла это сделать, когда я люблю только тебя, душой и сердцем? Я молилась Афродите и Аполлону… Но скажи, ты больше не думаешь о Гортине?
        Я уверял ее в этом, пока она не закрыла мне рот поцелуем. Мы долго стояли, обнявшись, а затем я усадил ее на скамью и сел рядом.
        Мне не терпелось получить ответ на множество важных вопросов. В какие день, час и минуту она перестала меня ненавидеть? Выйдет ли она за меня замуж? Что ей больше всего нравится во мне? Каких мужчин она предпочитает — философов или воинов?
        Хотя, поспешил добавить я, мне вовсе не незнаком жар битвы.
        Получив удовлетворительные ответы, я стал отвечать на вопросы Гекамеды, хотя они не казались мне такими важными, как мои. После этого мы долго говорили, один Зевс знает о чем. Иногда беседа прерывалась длительными паузами, которые отнюдь не были скучными.
        Наконец замечание Гекамеды помогло мне осознать, что, кроме нас, на свете существуют и другие люди. Она спросила меня, разговаривал ли я утром во дворце с царицей Гекубой. Это напомнило мне о сцене на Скейских башнях. Я вскочил и велел Гекамеде быстро одеться для выхода на улицу.
        - Куда мы пойдем? — удивленно спросила она. — Не… не в храм?
        - Нет. Я объясню тебе по дороге. Поторопись!
        Гекамеда ушла и вскоре вернулась в плаще, покрывале и тяжелых сандалиях. Обуреваемый нетерпением, я быстро вышел вместе с ней в коридор.
        - Куда мы идем? — спросила она вновь.
        - К Скейским башням, — ответил я. — Посмотреть, будет ли убит тот, кто убил твоего отца. Сегодня Гектор встретится с Ахиллом!
        Глава 20
        Смерть разит дважды
        Я буду стараться сохранять беспристрастность, описывая дальнейшие события, но заранее прощу прощения, если мне это не удастся. Оправданием может служить то, что, когда некоторые сцены слишком глубоко запечатлеваются в нашей памяти, трудно не позволить предубеждениям одержать над нами верх.
        Хотя я и не видел своими глазами случившегося на поле битвы, это не уменьшает силу моего впечатления, ибо происходящее на Скейских башнях выглядело не менее ужасно. Андромаха лежала в глубоком обмороке, маленький Астианакс горько плакал, стоя над ней, а служанки тщетно пытались привести ее в чувство.
        Царь Приам клочьями вырывал из головы седые волосы, по его морщинистым щекам текли слезы. Царица Гекуба разорвала одежды и била себя кулаками по обнаженной груди, посылая небесам страшные проклятия. Вся Троя была повергнута в горе и отчаяние.
        Гектор был мертв. Его сразила рука Ахилла, но это была чистая случайность. Я говорил, что буду беспристрастным, но разве не ясно каждому, кто слышал подлинную историю знаменитого поединка, что троянец, доказав свое превосходство над греком, был сражен враждебными силами рока?
        Прежде всего, Ахилл, не желая вступать в честный бой, стоял как истукан, ожидая, пока Гектор начнет поединок. Опять же слепой случай помог ему повернуться так, чтобы копье Гектора угодило ему в шит, ибо любой троянец знает, что намеренно отразить такой сокрушительный удар не может никто.
        Но к чему умножать аргументы? Суть сводится к следующему.
        Два дня тому назад Гектор сразил Патрокла, друга Ахилла, и надел его доспехи. Фактически они принадлежали Ахиллу — как я уже говорил, Патрокл облачился в них, дабы внушить страх троянцам. Таким образом, Ахилл отлично знал слабое место в латном воротнике Гектора и нанес туда удар с такой силой, что наконечник копья пробил шею насквозь, выйдя на затылке.
        Но это всего лишь превратности войны. Ахиллу просто повезло.
        Однако, не удовлетворенный этим сомнительным триумфом, Ахилл стал поносить умирающего Гектора — один грек передал нам его слова:
        - Твой труп, Гектор, отдадут на поругание грекам.
        Псы и стервятники будут рвать его на части.
        - Заклинаю тебя, Ахилл, не поступай со мной так жестоко, — из последних сил взмолился Гектор. — Верни мое тело в Трою, чтобы родители могли предать его священному огню.
        В ответ Ахилл разразился гнусной бранью:
        - Не старайся разжалобить меня, пес. Если бы я послушался голоса своего гнева, то разрезал бы тебя на куски и съел. Но по крайней мере, я предоставлю это собакам и птицам.
        Убедившись, что поверженный враг не дышит, жестокий грек проделал мечом дыры в ступнях Гектора, просунул сквозь них ремень, а концы привязал к колеснице. Потом он прыгнул в квадригу и погнал лошадей к греческому лагерю, волоча за собой тело, и трижды объехал вокруг гробницы Патрокла.
        Я уже говорил о сцене горя и отчаяния, которую мы с Гекамедой застали на Скейских башнях. В будущем, возможно, ее достойно опишет какой-нибудь поэт, ибо иное перо не в состоянии это сделать. Женщины рыдали «рвали на себе волосы; некоторые из них пытались утешить Гекубу и Андромаху. Укалегон, Антенор, Панфой и еще несколько человек окружили царя Приама, другие мужчины ходили взад-вперед, клянясь отомстить.
        Один из них так стиснул обнаженный клинок своего меча, что кровь брызнула из пальцев. Я схватил его за руку и, когда он обернулся, к своему удивлению, узнал Париса.
        - Не отворачивайся от меня, Идей! — воскликнул он, видя, как я отпрянул. — Неужели ты не можешь простить мне мелочную обиду перед лицом нашего великого горя? Я и так осыпаю себя упреками — мне следовало находиться там, где сейчас мой брат Гектор.
        - Смени упреки на клятвы мщения, — посоветовал я. — Что до остального, я тебя прощаю. — И мы обнялись.
        - Ах! — вздохнула Гекамеда, и я увидел в ее глазах слезы сочувствия. — Я ненавидела троянцев за то, что из-за них греки напали на Тенедос, но теперь прощаю их, видя, как они страдают.
        Вскоре люди начали расходиться — на башнях больше было нечего делать. Получив от Париса заверения, что он позаботится о царе и царице, и видя, что Андромаху опекают ее прислужницы, я повел Гекамеду к проходу Семи колонн.
        Улицы все еще были переполнены, но радостное воодушевление сменили горе и страх. Теперь, когда Гектора больше не было, а Ахилл все еще жаждал мести, на что еще могла рассчитывать Троя, кроме поражения?
        Правда, оставался Эней, но у греков, помимо Ахилла, были Аякс и Одиссей. Жители Трои уже не считали осаду развлечением.
        Прибыв в наши покои — я больше не могу говорить «мои покои», — мы не застали там ни Ферейна, ни Гортины. Вечер еще не наступил, но у меня не было никаких дел, так как сегодня ни о каком заседании совета не могло быть и речи. Возможно, некоторые вожди соберутся обсудить способы возвращения тела Гектора, но присутствия вестника для этого не требовалось.
        Поэтому мы с Гекамедой устроились на диване в ее комнате с бутылкой лемносского вина, подаренного мне Киссеем. Стоит ли упрекать нас, что вскоре мы забыли обо всем, кроме нашего счастья?
        Впрочем, это не вполне соответствовало действительности, ибо мы были хотя и счастливы, но не веселы. Наша беседа была печальной и серьезной. Я рассказал Гекамеде о доме моего отца, о моей старой дружбе с Киссеем, которая закончилась только с его смертью, и о моем брате Фегее. В ответ она поведала мне о Тенедосе — о великолепном дворце, разрушенном греками, который был ее домом, об узких кривых улицах, о виллах, знаменитых во всей Троаде.
        Гекамеда рассказала и о своем посещении Трои в детстве — о том, как ее восхитили высокие стены и величественные здания.
        - Тогда ты, должно быть, играл в гимнастическом зале или ехал по улицам в колеснице, — закончила она. — Возможно, ты даже видел меня! Хотя надеюсь, что нет, — мое провинциальное платье едва ли порадовало бы глаз богатого и утонченного молодого троянца.
        - В любом платье ты для меня самая красивая из женщин.
        Хорошо, что речи влюбленного не нуждаются в оригинальности, чтобы понравиться предмету его страсти.
        Мы не заметили, как сгустились сумерки. Я пошел зажечь светильники, когда в дверь постучали. Ферейн вернулся с городских стен, а вскоре пришла и Гортина.
        Мне предстояла одна очень неприятная задача, и я решил покончить с ней как можно скорее.
        Позвав Ферейна в комнату Гекамеды, я уведомил его о новом положении дел в доме. Он поклонился и пошел за Гортиной.
        Маленькая греянка вошла с угрюмым видом — возможно, она заподозрила истину при виде меня и Гекамеды, сидящих бок о бок на диване.
        - Гортина, — обратился я к ней, — я позван тебя, чтобы познакомить с твоей новой госпожой. — Видя, что она притворяется непонимающей, я продолжал: — Дабы ты не обвиняла меня в дурном обращении, я объясню тебе, что ты одна являлась моей рабыней.
        Имя Гекамеды никогда не фигурировало в списке дворцовых рабов. Завтра в храме Гефеста она станет моей женой и, следовательно, твоей хозяйкой. Ты останешься в моих покоях как рабыня Гекамеды.
        - Это невозможно, — заявила Гортина, сверкнув глазами. — Воля богов…
        - Боги меня не волнуют, — прервал я. — Моей женой станет та, кого я выбрал, а ты останешься моей рабыней. Знай, что я не слишком доволен тобой — у тебя дурная привычка подслушивать и подглядывать. Советую тебе следить за своим языком и поведением, иначе я высеку тебя, а если это не поможет, отправлю на невольничий рынок. Тебе известно, что твой друг Оилей больше не жрец?
        Лицо Гортины было достойным изучения. Более чуткий наблюдатель, чем я, мог бы прочитать все ее мысли по его выражению, но даже мне была заметна борьба, происходящая в ее душе, — борьба между гневом и коварной осмотрительностью греянки.
        Гортина понимала, что дать волю чувствам означает погубить себя, поэтому сдерживала их. Она опустила глаза, а когда подняла их снова, ненависть в них сменилась мрачной покорностью. Я счел превращение подлинным, не догадываясь, какое пламя бушует у нее внутри.
        Мне следовало знать, что греянка умирает, но не сдается.
        Ты поступишь разумно, если прислушаешься к моим словам, — добавил я более дружелюбно, думая, что она покорилась моей воле. — Отныне ты должна повиноваться приказаниям Гекамеды, как моим, и выполнять все ее желания. Я ожидаю от тебя повиновения.
        Гортина снова опустила взгляд.
        - Я повинуюсь, — пробормотала она.
        - Отлично. Это все. Скажи Ферейну, чтобы подавал ужин, как только он будет готов.
        Когда Гортина вышла, я облегченно вздохнул, радуясь, что так легко от нее отделался.
        После ужина я попросил Гекамеду надеть плащ, сказав, что мы прогуляемся по дворцовой территории.
        Уже некоторое время я обдумывал один план, и сегодняшние события побудили меня попытаться его осуществить.
        Когда мы спускались по широкой лестнице дворца, я сказал Гекамеде, что собираюсь нанести визит Елене Аргивской.
        Гекамеда резко остановилась:
        - Но… должна ли я идти с тобой?
        - Разумеется. Почему бы и нет?
        - Разве ты забыл о Парисе?
        - Это не имеет значения. — Я взял ее за руку и повел дальше. — С тех пор как мы с тобой объяснились, я больше не опасаюсь его, а что касается Елены, то она наверняка заставила Париса рассказать ей всю правду о вчерашнем происшествии. Она примет тебя как подругу по изгнанию.
        Я оказался прав. Елена с радостью приняла Гекамеду, сказав, что больше никто в Трое не приходит к ней, так как ей не могут простить, что она стала причиной осады.
        - В этом отношении мы немногим лучше их, — заметил я, — ибо пришли просить о милости.
        - По крайней мере, вы не шарахаетесь от меня, — улыбнулась Елена. — О какой милости идет речь?
        Думая удивить ее, я с гордостью сообщил, что мы с Гекамедой завтра собираемся пожениться.
        - На сей раз, дочь Зевса и Леды, ты была слепа.
        Сердце Гекамеды принадлежит мне.
        - Подумаешь! — отозвалась Елена. — Я все время это знала. Но чем я могу вам помочь?
        - Мы просим тебя пойти с нами в храм.
        - С удовольствием.
        - Благодарю тебя. Это не обязательно, но мы бы очень этого хотели.
        - Я рада, что нужна хоть кому-то. Более того, я принесу жертву Афродите от вашего имени.
        - Ты знаешь мое мнение на этот счет, — улыбнулся я, — но не стану тебя обижать.
        - Скептик! Ты понимаешь, Гекамеда, что выходишь замуж за человека, который отрицает богов, зная при этом, что я дочь Зевса?
        Глаза Елены озорно блеснули, и я не стал протестовать. Оставив их вдвоем, я начал бродить по комнате, разглядывая многочисленные безделушки. Меня удивляло, что Елена не потребовала принести вина, — после прогулки мне хотелось пить, и я знал, что у Париса один из лучших винных погребов во всем городе.
        Должен ли я изложить Елене свой план? Вот вопрос, который я пытался решить. Я колебался, понимая, что шансов на успех очень мало. Но почему бы не попробовать? В худшем случае она откажет, а если нет, можно будет подумать вдвоем, как нам преодолеть трудности.
        Подойдя к окну, где сидели обе женщины, откинувшись на подушки, я спросил напрямик, не возражает ли Елена вернуться в Спарту.
        Она удивленно посмотрела на меня:
        - Почему ты об этом спрашиваешь?
        - Потому что я должен знать.
        Елена выпрямилась:
        - Я вижу по твоим глазам, Идей, что тебе не дает покоя какая-то мысль. Выкладывай, в чем дело.
        Я повиновался. В двух словах мой проект сводился к очередной попытке положить конец осаде, вернув Елену в греческий лагерь. Греки могли согласиться на это — многие их герои уже пали, и многим предстояло пасть, прежде чем им удалось бы сокрушить городские стены. Что касается троянцев, достаточно сказать, что мы потеряли Гектора, ибо эта потеря ослабила нас в несколько раз.
        Возможно, мне следует признаться, что я был лично заинтересован в осуществлении этого плана, думая не только о благе Трои, но и о собственной славе. Не обладая телом и духом воина, я не мог надеяться отличиться на поле битвы. Но что, если я один смогу достичь с помощью дипломатии того, что все герои Троады не могли добиться силой оружия?
        Слава этого деяния сделала бы меня бессмертным — я стал бы более великим, чем Эней и Одиссей, мое имя звучало бы по всей Трое и эхо дошло бы до потомства.
        Одна проблема разрешилась сразу же, когда Елена согласилась вернуться и передать со мной сообщение Менелаю.
        - Конечно, мне будет жаль покинуть Трою, — печально закончила она, — но это лучше, чем видеть ее гибель. Ч го до Менелая, то они с Парисом два сапога пара, и утешением мне послужит то, что я вновь стану царицей Спарты.
        - Главная трудность, — сказал я, — добиться согласия греческих вождей, особенно Аякса и Ахилла.
        - Боюсь, что это невозможно. Но ты можешь попытаться.
        Вскоре мы собрались возвращаться во дворец.
        - Нужно соблюдать осторожность, — шепнула мне Елена у двери, — чтобы наш план не дошел до ушей Париса.
        Мы с Гекамедой вышли в лунную ночь. Все дышало миром и покоем. На всем пути назад мы не встретили никого, кроме двух стражников. Белый дворец в призрачном сиянии луны усиливал окружающую нас атмосферу тайны, а шепот листьев, колеблемых ночным ветерком, походил на горестные вздохи о несчастьях, постигших город.
        - Артемида[90 - Дочь Зевса и Латоны, богиня-охотница.] направляет наши шаги, — сказала Гекамеда, дабы нарушить молчание, но я был слишком занят своими мыслями, чтобы тратить время на разоблачение суеверий. Рука об руку мы прошли мимо дома Гектора и остановились на момент, думая о страшном горе, распростершем свои черные крылья над некогда счастливым кровом.
        В ответ на мой стук Гортина открыла дверь наших покоев, сообщив, что Ферейн устал после сегодняшних треволнений и лег спать. Мне это не понравилось, но я промолчал. Сама Гортина отнюдь не выглядела усталой — когда она помогала Гекамеде снять плащ, ее глаза бегали, и я подумал, не попробовала ли она снова моего вина.
        Это напомнило мне о собственной жажде, и я спросил Гекамеду, не выпьет ли она со мной вина в моей комнате. Получив ее согласие, я велел Гортине принести нам кубки и сосуд лемносского вина.
        - Чистого и неразбавленного, — предупредил я. — Больше я не желаю пить твое водянистое пойло. И чтобы вино было охлажденным.
        - Ты знаешь, — спросила Гекамеда, когда мы сели на скамью, — что я тобой недовольна?
        - Нет, — улыбнулся я, — хотя мне следовало бы к этому привыкнуть. А в чем причина?
        - В том, что ты хочешь вернуть грекам Елену Аргивскую. Мне это не сулит ничего хорошего. Если ты добьешься успеха, то прославишься и будешь презирать бедную Гекамеду, а если потерпишь неудачу, я могу потерять тебя, как Андромаха потеряла Гектора.
        Я постарался заверить любимую, что для нее всегда найдется место рядом со мной, какая бы слава меня ни ожидала.
        - Что до неудачи, давай не думать о ней, а молиться об успехе.
        - Если с тобой случится беда, Идей, это разобьет мне сердце.
        - Значит, ты меня любишь?
        - Ты это знаешь.
        - Сильно?
        - Так сильно, что с тобой я забываю обо всем — даже о Тенедосе.
        - И ты рада, что станешь моей женой?
        - Да.
        После этого мы сидели молча, поглощенные собственными мыслями, хотя, возможно, они были одинаковыми.
        - Завтра, — внезапно прошептала Гекамеда, и мне показалось, будто это слово слетело с моих уст.
        - Завтра, — повторил я, целуя ее волосы.
        В холле послышались звуки шагов, и вошла Гортина с сосудом вина и кубками. Поставив их на стол, она повернулась к нам:
        - Налить вам вина?
        Я кивнул, поднимаясь, чтобы придвинуть нашу скамью ближе к столу. Гортина подняла тяжелый золотой сосуд. Гекамеда вышла в свою комнату поправить прическу, вернулась и снова села на скамью.
        То, что случилось потом, едва не заставило меня поверить в покровительство богов. Обычно мои чувства притуплены, даже когда ум работает быстро. Но когда я поднял голову, передвинув скамью, меня насторожил зловещий блеск в глазах Гортины, подобный молнии на покрытом грозовыми тучами небе.
        Ее взгляд был устремлен на Гекамеду, поэтому она не заметила, что я наблюдаю за ней.
        «Греянка что-то замышляет», — подумал я.
        Тем не менее я бы не догадался о ее намерениях, если бы не то, что произошло затем. Мы с Гекамедой сидели на скамье у края стола — это не слишком удобно, но мне не хотелось вставать и придвигать другую скамью. Гортина, наполнив кубки, поставила их перед нами.
        Что-то в ее поведении снова привлекло мое внимание. Я не могу описать, что именно, — впечатление было слишком неопределенным. Не то чтобы ее рука дрожала — напротив, она была вполне твердой, да и лицо не выражало особого возбуждения.
        Возможно, вы поймете, что я имею в виду, если я скажу, что налить кому-то вина — процедура, обычно выполняемая с абсолютным равнодушием, в то время как Гортина поставила кубок перед Гекамедой с таким видом, словно в мире не существует более важной задачи. Когда же Гортина обслуживала меня, ее поведение изменилось полностью — она даже пролила несколько капель на поднос.
        Подозрение вспыхнуло у меня в голове ярким пламенем. На момент я был склонен посмеяться над собой, но потом решил действовать.
        - Погоди, — сказал я внезапно, когда Гекамеда поднесла кубок к губам. — Почему бы нам не отметить наше счастье, забыв о былых разногласиях? Ты должна выпить с нами за наше будущее, Гортина. Принеси еще один кубок.
        - Я не могу пить с моим господином, — запротестовала греянка.
        - Можешь, если я этого требую. Или ты все еще лелеешь свою глупую ненависть? Принеси кубок.
        Как только Гортина удалилась, Гекамеда повернулась ко мне.
        - Что за чепуха? — тихо спросила она. — Почему ты отослал ее?
        - Молчи! — шепотом отозвался я. — Что бы я ни сделал, не проявляй удивления и, самое главное, не пей вина…
        Гортина вернулась с кубком, поставила его на стол и наполнила. Я с удовлетворением заметил, что он ничем не отличается от двух других.
        - Подожди! — воскликнул я, когда Гекамеда вторично подняла свой кубок. — Ты не принесла сыр, Гортина. Лемносское вино полагается пить с сыром. Принеси его — он лежит на второй полке в правом углу.
        Поставив кубок на стол, греянка подошла к двери.
        - Белый или желтый сыр? — спросила она.
        - Белый, — ответил я.
        Когда Гортина вышла, я быстро поднял ее кубок и поставил его перед Гекамедой, а кубок Гекамеды поместил туда, где раньше стоял кубок Гортины.
        - Зачем… — удивленно начала Гекамеда, но я знаком велел ей умолкнуть.
        Вернувшись, Гортина бросила быстрый взгляд на стол, потом поставила на него тарелку с сыром. Гекамеда взяла щепотку и накрошила его в мое и свое вино; Гортина не стала брать сыр.
        Я поднял кубок.
        - Ты выпьешь за нас, Гортина?
        Глаза греянки скользили от меня к Гекамеде — она даже не пыталась скрыть их злобный и торжествующий блеск.
        - Пусть боги улыбаются вам, — сказала она наконец, и мы выпили вина.
        По крайней мере, выпили двое из нас. Я только сделал вид, что пью, так как отнюдь не был уверен, что мое вино безвредно. Гекамеда осушила до дна кубок, который Гортина принесла для себя. В свою очередь, Гортина выпила кубок, который предназначался Гекамеде.
        - Что это? — воскликнул я, ставя на стол все еще полный кубок. — У вина странный вкус. Ты уверена, что оно не разбавлено?
        - Конечно — ведь ты приказал его не разбавлять, — ответила греянка, бросив на меня быстрый взгляд.
        - Знаю, но выполнила ли ты приказ?
        - Да. Неужели ты думаешь, что я могла проявить неповиновение? Сосуд не открывали до сих пор — это один из тех, которые ты привез… Ах! Что это?
        Она внезапно умолкла, прижав руки к животу, с выражением боли и страха на лице. Я понял, что моя догадка была правильной.
        - Что это? — снова вскрикнула Гортина, раскачиваясь из стороны в сторону, как молодое деревце во время бури. — У меня внутри все горит! Боги Грей, помогите мне!.. Ты дьявол, Идей! Это твоих рук дело!
        Будь проклят!
        Крики Гортины были ужасны, и, даже зная, что она испытывает те муки, которые уготовила Гекамеде, я не мог не чувствовать к ней жалость.
        Внезапно она покачнулась и рухнула на пол; крики сменились тихими стонами и невнятными проклятиям;.. Потом в горле у нее забулькало, тело судорожно дернулось и застыло.
        Гекамеда, рыдая, опустилась на колени рядом с Гортиной и осторожно приподняла ее голову. Не будучи сведущим в подобных делах и не зная, чревато ли это опасностью, я оттащил ее в сторону, потом склонился над мертвым телом Гортины, скрестил ее руки на груди, закрыл ей глаза и накинул на лицо край мантии.
        - Такова воля Зевса, — тихо произнесла Гекамеда.
        Глава 21
        Мы пьем за месть
        При обычных обстоятельствах внезапная смерть Гортины во дворце вызвала бы переполох. Гекамеду и меня допрашивали бы судьи, похороны посетила бы масса любопытных, было бы проведено тщательное расследование с целью установить природу яда, который использовала Гортина, и место, где она его раздобыла.
        Но во время всеобщего горя и волнения никто не обратил внимания на смерть рабыни. Я никому не докладывал о происшедшем, Ферейн передал тело властям, и больше я ничего об этом не слышал.
        Следующий день Гекамеда провела в своей комнате. Она была потрясена случившимся — полагаю, скорее сознанием того, что ей чудом удалось спастись, нежели гибелью Гортины. Ее кончина была ужасной, но вполне заслуженной.
        Рано утром я отправился в покои Приама. В передней уже собралась солидная толпа. Эней сообщил мне, что никому не была разрешена аудиенция, — очевидно, убитый горем царь был не в состоянии никого видеть.
        Эней добавил, что Ахилл отверг все просьбы о возвращении тела Гектора. Ходил слух, что его бросят на растерзание собакам и стервятникам. Вся Троя была в ярости — в зале отовсюду слышались клятвы мести.
        Толпа постепенно увеличивалась. В тот день никто не отправился на поле битвы, и все воины, имевшие право посещать дворец, пришли сюда.
        Впервые после смерти Киссея я встретил Эвена и долго беседовал с ним. Позднее прибыли Парис и Лисимах. Парис начал рассказывать какую-то нелепую историю о том, что ему явился Аполлон и сказал, что ему, Парису, суждено отомстить за смерть брата.
        Некоторые прыскали в кулак, но никто не смеялся открыто, ибо Парис со вчерашнего дня изменился совершенно. Эней рискнул заметить, что, если Парис в самом деле намерен стать орудием мести, ему следовало бы находиться по другую сторону стен.
        К полудню в зал вошел запыхавшийся Ремий, покрытый пылью и потом, сообщив, что только что вернулся из разведывательной экспедиции к скале. Все сразу же столпились вокруг него, и, когда он закончил повествование, зал огласили крики ярости.
        Ремий видел тело Гектора, все еще привязанное к колеснице Ахилла, которая волокла его по греческому лагерю, и солдаты плевали в того, кому не осмеливались смотреть в лицо, покуда он был жив. Двенадцать благородных троянских юношей принесли в жертву у гробницы Патрокла. Ахилл перерезал им горло кинжалом и разбрызгал кровь по земле, после чего их тела бросили собакам. Ремий также видел погребальные игры, где греческие вожди, от Аякса до Менелая, состязались в силе и опыте.
        - Подумать только! — бушевал Эней. — Они устраивают игры над мертвым телом нашего великого Гектора!
        Афродита, мать моя, где же твое хваленое покровительство? Аполлон, где же твой любимый воин? — Поистине, Эней был великим оратором.
        Тем временем Ремия проводили к Приаму — сообщить царю новости. Время шло, а он все не возвращался. Люди вопрошающе смотрели друг на друга, и на их лицах явственно читался страх, что последний удар оказался непосильным для старого царя.
        Как же мы были удивлены, когда двери распахнулись и появился Приам собственной персоной! Он опирался на плечо Ремия, но в глазах его сверкал прежний гордый дух. Взгляды всех устремились на него, и голоса сразу же смолкли.
        Некоторое время царь молча смотрел на толпу, потом заговорил четким и уверенным голосом:
        - Мужи Трои, вы видите вашего царя сраженным горем. Неужели это зрелище настолько приятно, что заставляет вас толпиться в моих покоях? Неужели вам мало печали у себя дома? Видите, как я жалок, во что превратила меня потеря сына. Но пусть меня поглотит царство Аида, прежде чем я увижу гибель Трои!
        Приам умолк, и все дрожали перед его гневом. Внезапно он повернулся к своим девяти сыновьям, собравшимся вместе: Гелену, Парису, Гиппофою, Паммону, Агафону, Деифобу, который вовремя не пришел на помощь Гектору[91 - Согласно «Илиаде», богиня Афина, приняв облик брата Гектора, Деифоба, убедила его сразиться с Ахиллом, обещая помощь. Когда же Гектор, лишившись копья, стал звать Деифоба, его не оказалось рядом.], Агаву, Антифу и могучему Политу.
        - Убирайтесь отсюда, бесстыдное племя, и приготовьте мою колесницу. Я сам поеду в греческий лагерь за телом моего сына. Горе мне! Все мои достойные сыновья мертвы — остались одни лжецы и воры. Все ваши доблести у вас в пятках — вы хороши только на танцульках! Немедленно ступайте за колесницей!
        Взгляд царя был настолько грозен, что никто не осмелился вмешаться, хотя все страшились того, что собирался сделать Приам. Гелен и Паммон поспешно удалились снаряжать колесницу; Парис открыл рот, чтобы заговорить, но отец знаком велел ему молчать.
        В зале не слышалось ни звука.
        Внезапно мне в голову пришла мысль, и я дерзко шагнул вперед. Такой шанс нельзя было упускать.
        - Что тебе нужно, придворный блюдолиз? — свирепо рявкнул на меня Приам.
        - О царь, — громко заговорил я, — если ты едешь в греческий лагерь, тебе нужен возница. Я предлагаю себя. Я не воин, и греки не питают ко мне гнева. Умоляю тебя воспользоваться моими услугами.
        Остальные тут же начали просить этой чести для себя, но Приам отмахнулся от них.
        - Меня повезет Идей, — заявил он. — Агав, Парис, где же моя колесница?
        Вошел запыхавшийся Гелен и сообщил, что колесница готова.
        - Отлично, — кивнул царь. — Деифоб, вели рабам нести дары. Поспеши!
        Я подошел к Приаму, чтобы отвести его к колеснице. Ремий взял царя за другую руку. За нами следовали рабы с дарами, которые Приам велел собрать. Здесь были искусно расшитые одежды, конские сбруи, драгоценные ковры, десять талантов[92 - Самая крупная весовая и денежно-счетная единица Древней Греции.] золота, два тренога, четыре блюда и золотая чаша, подаренная фракийскими послами. Старый царь не пожалел ничего, чтобы спасти тело Гектора от поругания.
        У входа во дворец мы обнаружили колесницу, запряженную четырьмя лошадьми. Я вскочил на сиденье возницы, остальные помогли Приаму сесть в квадригу и положили дары к его ногам.
        Внезапно сверху послышался пронзительный вопль Гекубы:
        - Муж мой, опомнись, пока еще не поздно! Неужели ты думаешь, что этот проклятый грек сжалится над твоими годами и твоим горем? Вернись!
        Но Приам не обратил на нее внимания и приказал:
        - Поехали!
        Я тряхнул поводьями, и лошади понеслись вперед. Боюсь, в тот день многие угодили под их копыта. Мы мчались по улицам, ни на кого не глядя, и быстро прибыли к воротам, которые распахнулись перед нами. С той же скоростью мы ехали по равнине, мимо величественной гробницы Ила[93 - Сын Троя, дед Приама, царь Трои, в чью честь она носит свое второе название — Илион (отсюда «Илиада»).], мимо того места, где вчера погиб Гектор, покуда впереди не появился греческий лагерь.
        Получив указания Ремия, где находится шатер Ахилла, я поклялся, что меня ничто не остановит, пока мы не доберемся до него. Я нещадно хлестал лошадей, и скорее случай, чем поводья, привел их на центральную аллею лагеря. Они мчались по ней, покуда я не увидел впереди описанное Ремием желтое полотнище, развевающееся перед шатром, который был заметно выше других. Быстро натянув поводья, я остановил колесницу у самого шатра.
        Спрыгнув на землю, я помог сойти Приаму, проводил его к входу в шатер, куда он пожелал войти один, и вернулся к лошадям.
        Позднее Алким[94 - Мирмидонец, близкий друг Ахилла.] и Автомедонт[95 - Возница Ахилла.], бывшие с Ахиллом, когда вошел Приам, рассказали, что произошло на этой достопамятной встрече. Алким, выглянув наружу, приказал начальнику стражи, чтобы мне не досаждали, ибо вокруг меня уже собралась толпа любопытных солдат, и снова исчез внутри.
        Спустя долгое время Ахилл и Автомедонт вышли из шатра, неся на носилках тело Гектора. Оно было ужасно изуродовано, но не до неузнаваемости.
        Они накрыли его двумя коврами, привезенными Приамом в колеснице, а остальные дары унесли в шатер и потом вышли снова, чтобы положить в колесницу носилки.
        Когда Ахилл спрыгнул с квадриги, я решил, что настал подходящий момент, подошел к нему, коснулся его плеча и сказал вполголоса:
        - Я должен поговорить с тобой.
        Он резко повернулся:
        - О чем?
        - Не передашь ли ты сообщение от меня царю Менелаю?
        - Я тебе не посыльный. Пред тобой великий Ахилл.
        Что у тебя за сообщение?
        - Елена вернется к Менелаю — я слышал это из ее уст, — быстро отозвался я. — Она скорбит о ваших потерях. Если вы окончите войну, она вернется. Говори — твоего слова будет достаточно.
        Некоторое время Ахилл молча смотрел на меня, потом презрительно усмехнулся:
        - Выходит, троянцы хотят мира? Неудивительно!
        Видишь труп Гектора в этой колеснице? И месяца не пройдет, как все троянские собаки будут лежать бездыханными, а ваш город обратится в руины! Скажи Елене, пусть не оплакивает наши потери — скоро ее вернет к нам наша доблесть.
        Не дожидаясь ответа, он круто повернулся и вошел в шатер.
        Вот чем закончился мой план — насмешками и оскорблениями! Мои уста были немы, но в сердце полыхала ярость. В тот момент я не стал бы договариваться с греками, даже если бы мог. Я корил себя за то, что думал об этом, и клялся отомстить Ахиллу. Вы будете смеяться, услышав это, но моя клятва была вполне серьезной.
        Тогда я впервые понял, что значит настоящая ненависть. Я был готов разорвать Ахилла на куски и бросить их собакам, чем он сам грозил Гектору.
        Покуда я стоял, устремив пылающий взгляд на вход в шатер, там появился Приам, поддерживаемый Алкимом и Автомедонтом. Я помог ему сесть в квадригу, рядом с мертвым телом сына, вскочил на сиденье впереди и взялся за поводья, когда Автомедонт обратился ко мне:
        - Дай своим лошадям крылья, если хочешь доставить своего царя в Трою живым и невредимым. Стоит о его присутствии в лагере узнать Агамемнону, вам конец. И как только вы решились явиться сюда!
        Я поблагодарил его кивком и, не нуждаясь в дальнейших поощрениях, погнал лошадей.
        Вновь колеса нашей квадриги загремели по длинной аллее греческого лагеря. Но при первой возможности я свернул в поле, помня о предупреждении Автомедонта держаться подальше от шатра Агамемнона. Снова мы промчались по каменистому, изрезанному колеями полю сражения, пересекли равнину и проехали мимо гробницы Ила. Я не позволял лошадям замедлять скорость, пока мы не достигли городских ворот.
        Но дальше ехать оказалось невозможно. Горожане, издалека заметив наше приближение, столпились, чтобы приветствовать нас, а когда стало известно, что мы добились успеха, они устремились к нам, чтобы взглянуть на останки их героя. Но Приам не позволил им этого.
        - Назад, трусливые рабы! — вскричал он, сверкая глазами. — Вы не следовали за ним, когда он был жив, а теперь мешаете привезти домой его тело. Прочь!
        Услышав властный голос царя, толпа расступилась, дав нам дорогу, и я вновь погнал лошадей, которые неслись по улицам, словно сыновья Ксанфа[96 - Один из быстроногих коней Ахилла.].
        У дворца нас ожидала еще одна толпа женщин и детей, царей и воинов. Они почтительно отступили при нашем приближении, пока я не обратился к ним за помощью.
        Кто-то помог Приаму сойти на землю, другие сняли с колесницы тело и понесли его вслед за престарелым царем. Со всех сторон слышались горестные вопли и стенания. В тот день вся Троя впервые облачилась в черное. Одежды других цветов нигде не было видно.
        Мой подвиг был у всех на устах. Меня проводили в мои покои, как великого героя; воины соперничали друг с другом за право подать мне вино и печенье.
        Мне это нравилось, но на сердце моем лежал тяжкий груз. Мой план потерпел неудачу — я молча глотал оскорбления, которые Ахилл бросал мне в лицо, и, что хуже всего, видел близкую гибель Трои, ибо в городе не осталось никого, кто мог бы противостоять могучему греку.
        Я поклялся отомстить, но то же сделали все мужчины в Трое, а клятвы не убивают.
        Единственной радостью было услышать от царя Приама, что Гектору, по крайней мере, будут обеспечены достойные похороны. Ахилл, по просьбе Приама, согласился на двенадцатидневное перемирие, обещав, что греки не покинут лагерь в течение этого периода.
        Однако по совету Энея на стенах выставили стражу, чтобы она дежурила днем и ночью на случай внезапного нападения.
        К тому времени мы уже знали коварство греков.
        На следующее утро началось сооружение погребального костра. Рабов с телегами отправили в лес на западе города за дровами и хворостом. Они работали девять дней, пока не воздвигли штабель высотой в двадцать человек. К утру десятого дня все было готово.
        При первой же возможности я доложил Елене о провале нашего замысла. Она выразила свое сожаление, принесла жертву Афродите и вскоре забыла обо всем, хотя публично заявляла над телом Гектора, что он был ей дороже собственного мужа.
        Некоторые приняли это за признание в тайной близости между ними — постыдная клевета на мертвого героя! Гектор слишком любил Андромаху, чтобы принять объятия другой женщины, даже Елены Аргивской.
        Но я должен защитить и имя Елены в память о ее доброте ко мне. Она не забыла о своем обещании присутствовать на нашем бракосочетании в храме Гефеста. Оно состоялось на третий день после возвращения тела Гектора и прошло торжественно, ибо мой подвиг в качестве возницы Приама прославил меня на всю Трою.
        Помимо Елены, на церемонии присутствовали сыновья Приама Парис, Гелен и Деифоб, его дочери Поликсена и Кассандра, Эвен, Эней, Антенор и многие другие. Но радость царила лишь в наших с Гекамедой сердцах. Наше счастье изгнало из наших голов мысли об общем горе.
        Но в последующие дни мне пришлось часто оставлять жену в связи с подготовкой к похоронам Гектора.
        Поэтому я был рад, что Поликсена, по-видимому сильно привязавшись к Гекамеде, проводила много времени в наших покоях или гуляла с ней по дворцовой территории.
        Между ними завязалась тесная дружба, о чем я скорее догадывался, нежели знал, ибо Гекамеда ничего мне об этом не рассказывала.
        На девятый день приготовления были завершены, и рано утром десятого дня вся Троя собралась у погребального костра на Дореонской площади. Тело Гектора привезли из дворца в его боевой колеснице, запряженной четверкой белых лошадей, за которой следовали в колесницах или пешком те, кому позволили принять участие в процессии. Все были одеты в черное, ножны воинов были пусты, длинные покрывала женщин доходили до пят.
        Эней, Деифоб, Агав и Парис поднялись с телом по узкой лестнице и возложили его на костер. Потом они спустились, и к костру приблизились Эвен и Паммон с факелами. Они ходили вокруг, касаясь факелом каждой вязанки, и вскоре пламя устремилось вверх.
        Когда огненные языки охватили тело, десять тысяч глоток слились в едином крике горя и отчаяния. Затем толпа начала расходиться.
        Костер горел весь день и всю ночь — стражники охраняли его. На следующее утро толпа вновь собралась на площади, а из дворца прибыла процессия, возглавляемая Приамом. По его приказу сотни рабов приблизились с сосудами красного вина, чтобы погасить огонь.
        Когда это было сделано, четверо мужчин, которые вчера несли тело, подошли к каменной плите, сняли с нее обгорелые кости и положили их в стоящую рядом золотую урну. Затем, поставив урну в боевую колесницу Гектора, они направились к дворцовым воротам и к месту позади дворца, где уже была вырыта могила.
        Никому, кроме родственников и членов царского дома, не позволили присутствовать при последней церемонии. Урну опустили в яму на кожаных ремнях, прикрепленных к ее ручкам, после чего все отошли, пропуская Андромаху с первым камнем. Ее лицо было залито слезами, из горла вырывались тихие стоны. Камень выпал из ее пальцев, ударившись о стоящую в яме урну.
        Вместе с камнем Андромаха упала без чувств на землю.
        Служанки устремились к ней, покуда остальные бросали камни в могилу. Затем женщины и старики вернулись во дворец, а мы начали воздвигать гробницу. Приама и Гекубу, которые не могли идти, унесли рабы.
        Гробница, увенчанная башней из белоснежного мрамора, выглядела великолепно. Мы были довольны своей работой, хотя и очень устали.
        Вторую половину дня я провел с Гекамедой в наших покоях, но, когда стемнело, мы собрались посетить трапезу, завершающую похоронные ритуалы. Живя во дворце, мы не должны были одеваться для выхода на улицу и вошли в красный зал, когда гости уже собрались и все было готово.
        Нашим глазам предстала блистательная сцена. В зале собралось более шестисот знатных и видных жителей Трои. Приам и Гекуба с одной стороны и Андромаха с другой сидели во главе огромного стола, покрытого белоснежным полотном и освещенного тысячей светильников. Высокие стены и колонны из яшмы и черного мрамора сверкали, словно гробница Ила на солнце; роскошные ковры поблескивали золотым шитьем.
        Гекамеда села между Эвеном и Паммоном, а я — между Поликсеной и Еленой. По другую сторону от Елены сидел Эней, и, так как он умел вести увлекательную беседу, она уделяла все внимание ему, и мне осталось перенести свое внимание на Поликсену.
        Трапеза была сытной и обильной, но к концу она стала утомительной. Половина мужчин хотела произнести речь, и многие преуспели в этом желании. Самую длинную речь произнес Эней, хотя Деифоб не намного от него отстал. Я испугался, видя, что Эвен также намерен испытать терпение публики, не сомневаясь, что он отберет пальму первенства у Энея, и подал знак Гекамеде усадить его на скамью, что она и сделала, вызвав всеобщий смех.
        Но все стали серьезными, когда пришло время выпить за душу Гектора, и краткая, но красноречивая молитва Приама вызвала у многих слезы на глазах. В глубоком молчании мы поднялись и осушили наши кубки.
        После этого Эней предложил оригинальный тост.
        - Жители Трои, — сказал он, — мы выпили за мертвого — теперь давайте выпьем за живых, но с другой молитвой. Мы все желаем, чтобы душа Гектора радостно резвилась в полях Элизия, но разве не хотим мы, чтобы те, кто сразил его, испытывали муки царства Аида?
        Рабы, наполните кубки! Пусть гнев богов обрушится на Ахилла, пусть сбудется пророчество о его гибели, пусть душа его испытает все страдания, которых избежит душа Гектора!
        Все разразились аплодисментами. Кубки быстро наполнили, мы снова поднялись и дружно выпили за гибель врага.
        Я обратился к Поликсене и, не получив ответа, повторил вопрос, но она меня не услышала. Ее взгляд был устремлен вперед с отсутствующим выражением, какое бывает у людей, чьи мысли витают где-то далеко. Посмотрев на стол, я увидел, что она поставила свой кубок, не сделав и глотка.[97 - «Илиада» заканчивается описанием погребения Гектора. Дальнейшие события романа основаны на фрагментах поэм «Одиссея» Гомера и «Энеида» Вергилия, а также трагедий Еврипида «Андромаха» и «Гекуба».]
        Глава 22
        Парис видит сон
        Нет ничего странного в том, что этот факт не произвел на меня тогда особого впечатления. Возможно, Поликсена неважно себя чувствовала или же ей не нравилось прамнийское вино — я и сам его не особенно жаловал, — либо она просто не могла пить больше определенной нормы. Это происшествие становится важным только в свете последующих событий.
        Все же я обратил на него внимание и, возвращаясь после трапезы с Гекамедой в наши покои, думал о том, что это могло означать.
        Гекамеда не раз говорила мне о том, что Поликсена в беседах часто упоминает Ахилла, но я считал это обычным интересом глуповатой девушки к великому воину, которого она знала только по имени. У Поликсены никогда не было возможности встретиться со знаменитым греком, да и видела она его только с высоты Скейских башен.
        Однако дальнейшие события опровергли мое мнение.
        На двенадцатый день перемирие закончилось. Троянцы, набравшись сил за время длительного отдыха, искали битвы с новой силой, что можно было сказать и о греках. И в то же время насколько сильно ослабила нас потеря Гектора, настолько возросло могущество греков с возвращением Ахилла.
        В первый день возобновления военных действий произошла лишь серия незначительных стычек. Ахилл с удовольствием демонстрировал способности полководца и развлекался, перемещая своих воинов с одной позиции на другую, но ни разу не оказываясь в пределах досягаемости с городских стен.
        Однако ближе к вечеру он предпринял неожиданную вылазку, в ходе которой погиб Деифоб, а Ремий попал в плен. Тогда же полегло еще десятка два воинов.
        На следующий день положение изменилось. Я рано отправился на Скейские башни, оставив дома Гекамеду, которая собиралась пойти туда с Поликсеной.
        По сравнению с тем, что творилось на башнях недавно, теперь они казались пустыми. Больше не появлялись ни Приам, ни Гекуба, ни Андромаха, ни Лисимах, ни Кассандра. Все мужчины, за редким исключением, отправились на поле битвы. Я просил разрешения у царя присоединиться к ним, но он отказал, объяснив, что в городе должен оставаться хотя бы один умелый возница.
        Я улыбнулся, понимая, каким образом приобрел эту репутацию.
        Стоя у парапета рядом с Еленой Аргивской, я смотрел, как войска проходят через ворота под командованием Энея. Должен похвалить его — хотя он был тщеславен и хвастлив, но уважал память Гектора, оставив без изменения расстановку войска, и отправил свою жену Креузу[98 - Дочь Приама, жена Энея.] жить с Андромахой и утешать ее. Это был достойный и великодушный поступок.
        Наблюдая за Энеем, стоящим в колеснице с копьем в руке, я не сомневался, что он уже никогда не вернется в город. Ахилл снова жаждал битвы, и сын Анхиза, скорее всего, станет целью его первой атаки.
        Но я ошибся. Ахилл действительно обрел прежнюю ярость, но держался подальше от центра строя. Быть может, он наконец стал бояться пророчества его гибели и, полагая, что она по всей вероятности произойдет от руки Энея, избегал его, стараясь оттянуть это событие.
        Как бы то ни было, Ахилл ограничил свои сегодняшние действия обоими флангами, предоставив Аяксу и Одиссею встретиться с Энеем в центре.
        Не то чтобы его усилия были бесплодными. Я собственными глазами видел, как мой друг Эвен пал, пронзенный в грудь копьем Ахилла. Вскоре погиб Агафон, оказавшийся между двумя строями греков. Антилох также встретил свою смерть от рук Эакида. После этого Ахилл, устремившись вперед в своей колеснице, поднял такое облако пыли, что стало невозможно разглядеть никаких подробностей.
        Но там, где не было Ахилла, троянцы одерживали верх. Эней со своим отрядом оттеснил Аякса и Одиссея. Много греков погибло при отступлении, в том числе Мелеагр, Алким, Менесфей и Скарфий. Одно время казалось, что Эней отбросит их к самым шатрам, но его позвал Адраст, теснимый на правом фланге, и это спасло греков от унижения.
        В то же время сегодняшние военные действия ясно показали, что взятие Трои — всего лишь вопрос времени. Причиной являлся Ахилл. Никто не мог устоять перед его натиском, а тем более ранить или сразить его.
        Конечно, вы можете сказать: «Еще бы — ведь он был неуязвим», но только в том случае, если вы достаточно суеверны, чтобы верить в подобные глупые сказки.
        Я всегда считал историю о том, что Ахилла сделала неуязвимым мать, которая окунула его в воду, держа за пятку[99 - Богиня Фетида окунала маленького Ахилла в подземную реку Стикс, чтобы сделать его бессмертным. При этом она держала сына за пятку. Таким образом, пятка осталась единственным уязвимым местом Ахилла (отсюда выражение «ахиллесова пята»).], одним из самых нелепых вымыслов, какие мне когда-либо приходилось слышать. Если большинство людей этому верит, то, значит, большинство — дураки. Возможно, они изменят свое мнение, прочитав мое повествование.
        Итак, казалось, что Троя обречена, благодаря доблести одного человека. Рано или поздно, могучая сила Ахилла должна восторжествовать. Я думал об этом, медленно шагая по улицам с Гекамедой и Поликсеной. Мы шли пешком не по своей воле, а потому, что лошадей в Трое стало не хватать — их использовали для боевых колесниц.
        Когда мы с Гекамедой вернулись в наши покои, Ферейн уже приготовил нам ужин. За столом царило молчание, лишь изредка нарушаемое отдельными фразами Гекамеды, на которые я почти не обращал внимания, будучи поглощенным своими мыслями.
        Моя ненависть к Ахиллу приобрела почти маниакальный характер. Он убил моих друзей Киссея и Эвена, сразил Гектора, усмехался и бросал оскорбления мне в лицо; его мощь подвергала опасности само существование моего родного города. Если бы я искренне верил в кого-либо из богов, то молился бы ему, чтобы он умножил мою силу и храбрость, дав возможность одержать верх над непобедимым Ахиллом.
        После ужина мы пошли прогуляться по дворцовой территории. Вечер был теплым и мягким; со стороны Скамандра веял легкий ветерок, донося освежающий аромат цветущих берегов. Повсюду царило спокойствие, листья деревьев таинственно шептались в лунном свете. Подвергавшаяся страшной угрозе Троя выглядела абсолютно мирной.
        Гекамеда заговорила о новом покрывале, которое расшивали они с Поликсеной, но мне эта тема не понравилась, о чем я заявил без обиняков:
        - Во-первых, я не в восторге от вкуса Поликсены, а во-вторых, этот разговор просто оскорбляет меня своей никчемностью.
        - Полагаю, твой ум занят великими замыслами, — улыбнулась Гекамеда.
        - Да. Я думаю об Ахилле. Не могу выбросить его из головы. С удовольствием растоптал бы его! — И как бы в подтверждение свирепо топнул ногой по дерну.
        Мы молча дошли до конца сада, затем повернули назад.
        - Есть еще одна тема, в которой вы полностью расходитесь с Поликсеной, — вскоре заметила Гекамеда.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ахилла. Она без ума от него.
        Я презрительно фыркнул.
        - И ты слушаешь ее пустую болтовню? Ей всего лишь нравится произносить это знаменитое имя. Я не верю, что дочь Приама может вести себя настолько непатриотично, — уверен, она бы пронзила грудь Ахилла кинжалом при первой же представившейся возможности. Это просто романтизм, свойственный молодой девушке.
        - А мне кажется, это нечто большее, — возразила Гекамеда.
        - Ты ошибаешься.
        Внезапно она остановилась и пристально посмотрела на меня:
        - Это ты ошибаешься, Идей. Я знаю, что говорю.
        Поликсена по-настоящему влюблена в Ахилла.
        Я недоверчиво усмехнулся:
        - А я говорю тебе, что это невозможно. Она ведь видела его только на поле боя, облаченным в доспехи и с лицом, скрытым забралом.
        - Я в этом не уверена. — Поколебавшись, Гекамеда добавила: — Я очень беспокоюсь за нее. Может быть, мне не следует рассказывать тебе…
        - О чем?
        - Но я просто обязана рассказать, чтобы спасти ее от гибели. Три ночи тому назад Поликсена не только видела Ахилла, но и была с ним долгое время наедине.
        Я изумленно уставился на Гекамеду, думая, в своем ли она уме.
        - Что за нелепая выдумка? — спросил я наконец.
        - Это чистая правда. Поликсена любит Ахилла и встречалась с ним.
        - Где?
        - Не знаю. Но я в этом уверена. Она не собиралась мне об этом рассказывать, но случайно выдала себя, и ей пришлось признаться.
        - Но, Гекамеда, надеюсь, ты понимаешь всю важность своих слов.
        - Я знаю, что они правдивы.
        - Расскажи мне все, что сказала Поликсена. Когда ты с ней говорила? Расскажи… Хотя нет, нам не следует разговаривать об этом в дворцовом саду. Здесь и деревья имеют уши. Пойдем.
        Я зашагал назад к дворцу так быстро, что Гекамеда едва поспевала за мной. Когда мы вошли ко мне в комнату, я закрыл дверь и запер ее на засов.
        - Теперь, — сказал я, опускаясь рядом с ней на скамью, — выкладывай всю правду.
        - Но я уже рассказала тебе. — Гекамеду, очевидно, напугали мои предосторожности.
        - Что именно говорила Поликсена?
        - Ну… — Гекамеда долго колебалась. — Это было сегодня утром — после того, как ты ушел к башням.
        Как ты знаешь, Поликсена пришла ко мне сюда. Я сама заговорила об Ахилле, так как с ней больше ни о чем разговаривать невозможно, и заметила, что у него волосы не золотистые, как у Паммона, а грязно-желтые. «Ничего подобного! — горячо воскликнула Поликсена. — У него самые красивые золотые волосы, какие я когда-либо видела!» Осознав свою оплошность, она испуганно посмотрела на меня. «Откуда ты знаешь, какие у него волосы? — осведомилась я. — Ты ведь видела его только издалека и в шлеме»… — Гекамеда оборвала фразу и неуверенно посмотрела на меня. — Возможно, я не должна тебе рассказывать…
        - Продолжай, — властно приказал я.
        - Поликсена не знала, что ответить, но потом призналась, что видела Ахилла и говорила с ним. Я недоверчиво рассмеялась, заявив, как и ты, что это невозможно.
        «Что ты об этом знаешь? — воскликнула она. — Думаешь, Ахилл способен устрашиться любой опасности?
        Тебе известны все мои передвижения? Я ведь не все время нахожусь рядом с тобой, верно? Помнишь ночь перед погребальной трапезой?» — «Поликсена! — вскричала я в ужасе, — неужели ты встречалась с греком, когда тело твоего брата Гектора предали огню?» — «Не напоминай мне о Гекторе, — отозвалась Поликсена, и ее глаза наполнились слезами. — Я должна забыть его… если смогу. А с Ахиллом я готова встречаться когда и где угодно.
        Завтра ночью… но я и так уже сказала больше чем следовало».
        Гекамеда умолкла. Я не мог произнести ни слова от изумления. Как могло такое произойти? Неужели Поликсена побывала в греческом лагере? Или Ахилл осмелился войти в город? Не может быть — его бы сразу обнаружили.
        - Она обманула тебя, Гекамеда, — заявил я наконец.
        Но Гекамеда поклялась, что Поликсена говорила правду.
        - Она не могла обманывать меня. Я чувствовала правду в ее глазах и голосе. Я рассказываю тебе об этом, чтобы ты спас ее от собственной глупости, если только это возможно. Поликсена сказала: «Завтра ночью…» Значит, она собирается встретиться с ним снова.
        В конце концов я ей поверил, хотя это было нелегко.
        Я долго расспрашивал Гекамеду, пытаясь вытянуть побольше сведений, но она сообщила мне все, что знала.
        Мои собственные воспоминания частично послужили доказательствами. Я вспомнил, как Поликсена публично защищала Ахилла на Скейских башнях, как она отказалась выпить кубок мести, предложенный Энеем на трапезе. Выходит, она встречалась с греком за ночь до того!
        Я не знаю, когда мне пришла в голову мысль, которая позднее привела к великому событию. В тот момент я ощущал только изумление коварством Поликсены и вскоре лег спать вместе с Гекамедой.
        Должно быть, идея явилась мне во сне, ибо утром я проснулся с готовым планом, как будто обдумывал его часами. Любая деталь была предусмотрена.
        Моим первым побуждением было довериться Гекамеде и попросить у нее помощи и совета, но, подумав, я решил этого не делать. Она была подругой Поликсены и, возможно, отказалась бы предать ее даже ради спасения Трои или мести Ахиллу за собственные несчастья.
        За завтраком я осторожно затронул эту тему. Подождав, пока Ферейн выйдет из комнаты, я спросил Гекамеду:
        - Ты уже приняла решение насчет Поликсены?
        - Нет, — ответила она. — Я надеялась, что ты найдешь какой-нибудь выход. Ты разбираешься в таких вещах, а я всего лишь невежественная женщина.
        - Найти выход было бы нелегко даже Энею или Одиссею. — Я опустил взгляд, не желая посвящать ее в свои истинные планы. — Тем не менее я думаю, что мог бы удержать Поликсену от глупости, если бы ты узнала у нее место встречи.
        - Но это самое трудное! — воскликнула Гекамеда.
        - Знаю, но это необходимо. За Поликсеной невозможно проследить, так как неизвестно, как она покинет дворец, — наверняка воспользуется одним из потайных выходов, а их здесь множество. Ты собираешься увидеться с ней этим утром?
        - Да. Она придет ко второй клепсидре. Но ты должен обещать мне, Идей, что ей не причинят никакого вреда.
        - Я не намерен никому вредить, — ответил я, не поднимая глаз. — Я просто хочу защитить Поликсену.
        - Ты рассчитываешь обмануть меня? — В голосе Гекамеды звучало презрение. — Я отлично знаю, чего ты хочешь. Что бы ты ни сделал с Ахиллом, я буду только рада, но я боюсь, что пострадаешь ты или Поликсена.
        Выходит, моя хитрость оказалась бесполезной! Пришлось во всем признаться, но это не повредило плану.
        Гекамеда отнюдь не возражала воспользоваться слабостью Поликсены, чтобы сокрушить Ахилла. Она оправдывала себя тем, что, если позволить Поликсене продолжать вести себя так глупо, она погубит себя и навлечет позор на свое имя. Таким образом, мы фактически действовали на благо дочери Приама.
        Со своей стороны, я дал слово, что Поликсене не будет причинено никакого вреда.
        - Клянусь тебе, Гекамеда, что я буду защищать ее, чего бы это ни стоило. Что касается меня — ибо я вижу страх в твоих прекрасных глазах, — ты знаешь, что осмотрительности во мне куда больше, чем отваги. Не бойся — мы добьемся успеха, ничего не потеряв.
        - Но мне страшно за тебя!
        - Тебе нечего опасаться. При одной мысли о возможности отомстить высокомерному греку я чувствую, что в моих жилах кипит кровь тысячи героев! Но мы не должны забывать, что все это бесполезно, если ты не выпытаешь у Поликсены место и время ее встречи с Ахиллом.
        - Я сделаю все, что смогу.
        - Когда ты ждешь ее?
        - Я же сказала — ко второй клепсидре.
        - Тогда я уйду, чтобы ты могла побыть с ней наедине. Используй всю свою хитрость — если она что-нибудь заподозрит, всему конец.
        - Положись на меня.
        С этими словами я отправился на улицу. Думаю, никогда еще мне не доводилось испытывать такого возбуждения и нетерпения. Если только Гекамеда получит нужные сведения и я смогу успешно осуществить наш план, Ахилл дорого заплатит за свои победы и оскорбления!
        Ясно было одно — в моем предприятии мне необходим компаньон. Конечно, не хочется делить с кем-то славу, но предпринимать такую попытку в одиночестве — чистое безумие. Кого же мне выбрать? Я ломал голову.
        Кисеей и Эвен мертвы. Эней, возможно, откажется принимать в этом участие. Антенор слишком стар. Агаву и Орхомену не хватит духу. Парис… а почему бы и нет? У него достаточно опыта и смелости, если пробудить его от обычной лени и апатии.
        Остановив свой выбор на Парисе, я отправился на его поиски.
        В доме Париса мне сообщили, что он уже ушел, и никто не знал куда. Я вернулся во дворец за лошадью, но в конюшне не осталось ни одной. Пришлось идти пешком через город к западным стенам.
        Я поднялся по бесконечной лестнице на Скейские башни, чтобы столкнуться с очередным разочарованием. Париса нигде не было видно.
        «Неужели он решил выйти на поле битвы?» — подумал я и спустился на площадь перед Скейскими воротами, где собирались войска.
        Я успел вовремя. Парис в полном вооружении возглавлял отряд фракийцев. Он как раз садился на колесницу, когда я, запыхавшись, подбежал к нему.
        - Что тебе нужно? — раздраженно осведомился Парис. Перед боем он становился таким же нетерпеливым, как сам Аякс.
        - Мне нужно поговорить с тобой, — ответил я, взяв его за руку.
        - Сейчас не время. Подожди моего возвращения.
        - Но ты можешь не вернуться, а я должен сообщить тебе нечто очень важное. Ты не пожалеешь, услышав об этом.
        Видя решимость в моих глазах, Парис спрыгнул наземь.
        - Говори, — велел он.
        - Прежде всего, тебе не следует сегодня выходить в поле. Ты нужен… для кое-чего другого. Передай командование…
        - Что за чепуха? — прервал он. — Какое-то сообщение от Приама? Ведь именно его насмешки побудили меня отправиться на поле битвы!
        - Приам тут ни при чем. Ты ведь знаешь, Парис, что я не стал бы говорить серьезно о никчемных делах?
        - Знаю. Ты не так глуп.
        - Тогда делай то, что я тебе говорю. Не выходи в поле. Передай командование другому. Отдыхай дома и жди меня там. Если ты послушаешься меня, я обещаю, что ночью ты сразишь Ахилла!
        Я ожидал изумления и не удивился бы, если бы Парис счел меня сумасшедшим. Но он схватил меня за руку так сильно, что я поморщился от боли, и хрипло осведомился:
        - Тебя послал Аполлон?
        В итоге изумился я:
        - Что ты имеешь в виду? Меня никто не посылал, тем более бог. Но мои слова правдивы.
        Отпустив мою руку, Парис шагнул назад и провел ладонью по лбу, словно собираясь с мыслями.
        - Это странно, — медленно произнес он. — Очень странно! Прошлой ночью — вернее, этим утром, так как уже почти рассвело, — Аполлон явился мне во сне и сказал то же, что и ты: «Ближайшей ночью ты сразишь Ахилла». Те же слова! Значит, ты послан им!
        Я сразу же решил воспользоваться его суеверием.
        - Вполне возможно, — серьезно отозвался я, сдерживая смех, — хотя я уже некоторое время не видел Аполлона. Вопрос в том, сделаешь ли ты то, что я скажу.
        - Я думал, Аполлон имел в виду, что я сражу его на поле битвы, — задумчиво продолжал Парис. — Вот почему я решил отправиться туда. Но ты пришел сказать мне… Конечно, тебя прислал он.
        - В этом не может быть сомнений, — подтвердил я.
        - Тогда… я сделаю все, что ты скажешь.
        Таким образом у меня появился сообщник. Меня мало заботило, что его убедил помогать мне дурацкий сон. Могу признаться, что его рассказ о появлении Аполлона внушил мне уверенность в успехе. Хотя я ни капельки не суеверен, было бы глупо не придавать значения столь явному знамению.
        Парис согласился вернуться домой и ждать моих дальнейших указаний. Я предупредил, что, возможно, не появлюсь до конца дня, и он ответил, что я приду, когда меня пошлет Аполлон. В его глазах я стал посланником бога.
        Тем не менее меня не оставляло беспокойство. Что, если Гекамеде не удалось вытянуть сведения из Поликсены? Тогда я сел бы в лужу, дав Парису честное слово, что этой ночью он сразит Ахилла. Не говоря уже о моем собственном разочаровании.
        Я вернулся во дворец к полудню и спросил у Ферейна, приходил ли кто-нибудь. Он ответил, что Поликсена пришла некоторое время назад и они с Гекамедой вместе отправились к башням.
        - Хоть бы Гекамеде хватило коварства Улисса и ума Паллады, — бормотал я, идя через холл.
        Войдя в свою комнату, я подошел к сундуку в углу и вынул оттуда две стрелы, тонкие и гибкие, но очень крепкие. Их подарил Рез Фракийский моему отцу, а он отдал их мне.
        Спрятав стрелы под плащом и велев Ферейну оставаться дома до возвращения Гекамеды, я снова вышел.
        Идя на запад от дворца по Троадской улице, я остановился у высокого здания из черного мрамора на углу площади, вошел и спросил у раба, дома ли Полидор.
        - Да. Он в своих покоях.
        - Передай ему, что Идей, сын Дара, хочет поговорить с ним.
        Вскоре меня проводили к Полидору. Маленький старичок лет девяноста с развевающейся седой бородой слыл самым большим чудаком во всей Трое. Несметно богатый, он покидал свой дом, только когда ездил в шаткой колеснице в деревню собирать растения и травы.
        Его скорее боялись, чем любили, утверждая, что он обладает весьма опасными учеными знаниями.
        - Полидор, — обратился я к нему, шагнув к столу, уставленному сосудами и чашами, — ты друг Дара?
        Он молча кивнул, глядя на меня из-под косматых бровей.
        - И следовательно, друг его сына?
        Старик снова кивнул.
        - Я пришел убедиться в твоей дружбе. У тебя есть возможность использовать твои знания на благо Трое.
        Больше я ничего не могу сказать. Вот что ты должен сделать. — Распахнув плащ, я вытащил две стрелы и положил их на стол. — Я не знаю названий твоих ядов, но смажь наконечники самым смертоносным из них.
        Полидор ничего не сказал. Посмотрев на стрелы и на меня, он поднялся и ушел за занавес в соседнюю комнату, прихватив с собой стрелы. Прежде чем занавес перестал шевелиться, старик появился вновь — наконечники стрел сверкали, словно их окунули в какую-то бесцветную блестящую краску.
        - Следи, чтобы яд не попал тебе в кровь, — заговорил Полидор тонким скрипучим голосом. — Крошечная царапина на пальце — и тебе конец.
        Я осторожно спрятал стрелы под плащ.
        - Ты заслужил благодарность не только мою, но и всей Трои, — сказал я и повернулся к двери.
        Не произнеся ни слова, Полидор вновь склонился над своими причудливыми сосудами.
        Я снова оказался на улице. До вечера было еще далеко. Чем заняться? Внезапно я вспомнил об отце. «Предприятие очень рискованное, — подумал я. — Возможно, меня ожидает смерть». Поэтому я направился к моему старому дому и долго беседовал с Даром, ничего не сказав ему о ночном деле. Больше я никогда не видел своего отца.
        Уже наступили сумерки, когда я вернулся во дворец.
        Я побежал наверх, перескакивая через три ступеньки, так как задержался у отца дольше, чем рассчитывал.
        Гекамеда встретила меня у двери.
        - Ты одна? — осведомился я, с трудом переводя дыхание.
        - Да. Ферейн в своей комнате.
        - Ты видела Поликсену?
        - Да.
        - И ты узнала…
        - Все. Этой ночью она встречается с Ахиллом.
        От возбуждения я так стиснул ее руку, что она вскрикнула.
        - Где и когда?
        Гекамеда нервно огляделась вокруг, подошла ко мне на цыпочках и прошептала на ухо:
        - В полночь у Скейских ворот.
        Глава 23
        В склепе
        Скейские ворота, расположенные почти непосредственно под башнями того же названия, только чуть севернее, были наиболее важными из всех ворот в стенах Трои. Выходящие на восток, в сторону Скамандра, они использовались чаще всех остальных, вместе взятых.
        Стена здесь была толще, чем в других местах, таким образом арка, через которую проезжали колесницы и повозки, образовывала мрачный и сырой туннель. В центре его находились двойные железные ворота, а чуть дальше — деревянные, но по обеим сторонам ворот тянулись узкие коридоры, которые всегда оставались открытыми. Это делалось для удобства стражи, дабы ей не приходилось открывать тяжелые железные ворота каждый раз, когда кто-то хотел пройти ночью.
        От каждого из этих коридоров отходили проходы, которые вели в похожие на склепы помещения, предназначенные для склада зерна во время жатвы.
        С начала осады ворота бдительно охраняли днем и ночью не менее двух десятков стражников, число которых после смерти Гектора увеличилось до пятидесяти. Они дежурили парами у большого туннеля и обоих узких коридоров, покуда другие оставались в шатре поблизости, чтобы сменять их в назначенное время.
        В эту ночь стражники находились в обычных местах с той разницей, что у левого коридора и центрального туннеля дежурили обычные воины, а у правого коридора — Парис и я. Парис договорился об этом с начальником стражи.
        Парис слепо повиновался мне, как хороший солдат, ибо считал меня посланцем Аполлона! Даже когда я велел ему заменить собственные стрелы двумя, которые я дал ему, он не стал возражать. Его лук, изготовленный самим Пандаром и считавшийся лучшим в Трое, был спрятан под плащом.
        Я стоял у входа в узкий коридор, а Парис нетерпеливо шагал по нему взад-вперед. Мы прибыли незадолго до того и выбрали для охраны правый коридор, так как любой, идущий в город, был бы вынужден воспользоваться им.
        Ночь была безлунной, и от полной темноты нас спасали только факелы над центральным входом. Над нашими головами высилась стена. В коридоре царил непроглядный мрак — невозможно было разглядеть даже собственных пальцев, поднеся их к глазам.
        - Мы пришли слишком рано, — недовольно проворчал Парис, остановившись передо мной. Он делал это замечание уже раз двадцать.
        - Это лучше, чем слишком поздно, — в который раз отвечал я.
        - Но какой в этом смысл? Говорю тебе, Идей, это ни к чему не приведет.
        - Разве Аполлон не явился тебе?
        - Да. Но ведь ты знаешь мою слабость — я склонен к фантазиям. И я не могу себе представить что-либо, способное привести Ахилла к воротам города. На такое не осмелится даже он!
        - Я уже говорил тебе, что это женщина.
        - Не могу в это поверить. Стал бы он так рисковать из-за девки? Не знаю ни одну женщину в Трое, которая могла бы настолько увлечь его.
        - Все же одна нашлась.
        - Кто она?
        Этот вопрос Парис тоже задавал мне много раз. Разумеется, я не мог ответить ему.
        - Тебе не следует этого знать. Я обещал не выдавать ее — не заставляй меня нарушить слово.
        - Это Елена?
        - Я уже сказал тебе, что нет.
        - Это твоя Гекамеда?
        - Нет. Не спрашивай меня больше — все равно я тебе не отвечу.
        Ему пришлось этим удовольствоваться.
        Так как до полуночи еще оставалось достаточно времени, я предложил Парису прогуляться. Он охотно согласился. Подав знак начальнику стражи, чтобы он поставил у входа других стражников на время нашего отсутствия, мы двинулись по коридору.
        Выйдя наружу, мы оказались у края равнины по другую сторону стен. Смотреть там было не на что, поэтому мы отправились назад и, дойдя до середины коридора, свернули в узкий проход к склепу, о котором я уже говорил. Однако там было настолько темно, что я вернулся к шатру стражи за фонарем.
        Освещая себе дорогу, мы обнаружили, что под стенами находится множество склепов, соединенных тесными проходами с низким потолком. Воздух там был сырым и зловонным, поэтому мы были рады выбраться наружу как можно скорее.
        - Ты думаешь, — спросил меня Парис, когда мы снова оказались у входа, — что подземный ход тянется далеко под равниной?
        - Возможно, до самой гробницы Ила.
        - Неужели они используют эти склепы как место свиданий?
        Такая мысль не приходила мне в голову.
        - Едва ли, — ответил я. — И все же стоит проверить. Твой лук наготове?
        Парис кивнул, похлопав себя по плащу.
        - А стрелы?
        - Тоже.
        - Отлично. Возьмем фонарь — помоги мне прикрепить его под плащом.
        Мы прихватили наши копья — отсутствие их могло вызвать подозрение — и приготовились ждать. Шум в городе уже давно стих — вся Троя спала. Тишину нарушали только переклички стражников. Немного южнее на фоне неба темнели смутные очертания Скейских башен. Больше ничего разглядеть было невозможно — даже храм Зевса, находившийся с другой стороны площади, выглядел туманным пятном.
        Монотонность нашего бдения прерывали дважды.
        В первый раз это сделал персидский торговец, который попросил пропустить его колесницу, заявляя, что прибыл из Фракии. Начальник стражи взглянул на клочок пергамента с подписью Рамна Фракийского, после чего ворота открылись, и перс проехал в своей колеснице, скрывшись в темном переулке.
        Второй раз мы воодушевились, когда подошел мужчина в полном вооружении и шепнул мне на ухо одно слово:
        - Фамир.
        Это был пароль, который сообщил нам начальник стражи. Мы шагнули в сторону, пропуская незнакомца — я подумал, что это воин, которому Эней поручил ночной обход стен.
        К этому времени полночь уже близилась. Мы начали проявлять нетерпение, особенно Парис, который бродил туда-сюда, бормоча себе под нос:
        - Что, если он не придет?.. Но ведь мне дал слово сам Аполлон… Он должен прийти… Тверда ли моя рука?..
        Внезапно из темноты появилась фигура, направляющаяся к входу в коридор, где мы стояли. «Поликсена!» — подумал я, и мое сердце едва не перестало биться. Но вскоре оказалось, что я ошибся, ибо, когда фигура приблизилась, я увидел мужчину в короткой воинской хламиде и остроконечной фригийской шапке.
        Подойдя к нам, он остановился и тихо произнес:
        - Фамир.
        Кивнув, я отошел в сторону, и он направился в коридор.
        В этот момент что-то привлекло мое внимание — не знаю, осанка или походка; во всяком случае, не черты лица, которые скрывала темнота.
        Внутренний голос шепнул мне: «Это Поликсена, переодетая солдатом!»
        Бесшумно подойдя к Парису, я схватил его за руку, не осмеливаясь говорить даже шепотом, но, к счастью, он меня понял. Вдвоем мы вошли в коридор и осторожно двинулись вперед.
        Вскоре мы снова очутились на равнине, но она оказалась пуста! Конечно, разглядеть что-либо вдалеке было невозможно, но ночной пешеход никак не мог успеть скрыться из нашего поля зрения.
        На какой-то момент я пришел в замешательство, затем быстро повернулся и опять шагнул в коридор.
        Парис следовал за мной. У входа в узкий коридор, ведущий к склепам, я остановился и шепнул Парису, прижав губы к его уху:
        - Ни звука!
        И мы свернули в проход.
        Задача была не из легких, так как малейший звук мог поднять тревогу. Мы надели сандалии из мягкого шелка, но даже шорох наших плащей и стук сердца казались мне зовами труб. Очевидно, всему виной мои нервы, ибо я был напряжен, как натянутая тетива.
        Мы медленно продвигались вперед, через каждые несколько шагов останавливаясь и прислушиваясь. Ниоткуда не доносилось ни звука. Таким образом мы прошли два склепа, но, когда приблизились к входу в третий, я услышал тихие голоса и стиснул плечо Париса.
        Он толкнул меня локтем, давая понять, что тоже это услышал. Казалось, прошла вечность, прежде чем мы достигли дальней стены и шагнули в проход, ведущий к четвертому склепу.
        Голоса становились громче, и вскоре мы могли разобрать слова:
        - Разве ты не горюешь о Брисеиде?
        - Я горюю лишь о том, что не могу быть с тобой всегда.
        Это были голоса Поликсены и Ахилла.
        Дрожь возбуждения охватила меня с головы до пят.
        Я почувствовал, как Парис напрягся, словно пантера перед прыжком. Конечно, я должен был учесть, что он может узнать Поликсену по голосу, но сожалеть об этом не было времени.
        Внезапно я ощутил губы Париса у своего уха, но, прежде чем он успел прошептать хоть слово, я зажал ему рот ладонью. Если бы Ахилл что-то услышал, это могло иметь роковые последствия.
        Крепко сжав руку моего спутника, я двинулся дальше по проходу. Мы опустились на четвереньки и поползли, как улитки. Земля под нами была влажной и скользкой, а в воздухе пахло грязью и слизью. Спрятанный под плащом фонарь соскользнул с пояса, но я успел его подхватить. Парис вынул из-под плаща лук со стрелами и держал их в руке.
        Голоса продолжали звучать с промежутками и, когда мы достигли конца прохода, стали совсем отчетливыми. Когда я вошел в склеп, мне показалось, что, протянув руку, я могу дотронуться до говоривших. Я прижался к стене, потянув за собой Париса.
        - Только однажды, держа тебя в своих объятиях, я видел твое лицо, — говорил Ахилл. — Если бы я мог рассеять эту проклятую тьму!
        - Разве тебе недостаточно быть со мной? — отозвался голос Поликсены.
        - Нет! Я хочу восхищаться твоей красотой!
        Мы услышали шуршание одежды и звук поцелуя, прежде чем грек заговорил снова:
        - Я хочу быть с тобой всегда. Ради тебя я разрушу стены Трои и увезу тебя на колеснице в мой шатер.
        - Я буду ждать тебя, — прошептала Поликсена.
        Почувствовав, что Парис зашевелился, я надавил рукой ему на плечо. Но, зная его нетерпеливость, понимал, что должен действовать без промедления, иначе он сам бросится на врага. Сунув руку под плащ, я нащупал светильник.
        - Почему ты не пойдешь со мной сейчас? — снова послышался голос Ахилла. — Ты не хочешь сделать меня счастливым?
        - Я не могу! Не проси меня. — В голосе Поликсены звучали слезы. — Это разбило бы сердце моего отца, а вся Троя, все мои братья, сестры и друзья возненавидели бы и прокляли меня. Но когда ты войдешь в город, я стану твоей! Только приходи скорее!
        Потеряв самообладание при этих изменнических словах, Парис вскочил на ноги, прежде чем я успел его удержать, и взревел, как лев:
        - Поликсена!
        В следующую секунду я тоже выпрямился, вытаскивая светильник из-под плаща.
        Хотя его луч был тусклым, пещера показалась залитой ярким светом, в сравнении с недавней кромешной тьмой. Я сразу увидел Поликсену и Ахилла, застывших от изумления менее чем в десяти шагах от нас. Парис стоял передо мной, широко расставив ноги и подняв лук.
        Послышался резкий звук натянутой тетивы, и стрела просвистела в воздухе. Но Парис от волнения утратил меткость, и стрела прошла мимо цели, ударившись в стену. В следующий момент Ахилл устремился к нам, выхватив меч.
        Парис отскочил в сторону, скользя на гладком полу склепа. Быстро повернувшись, грек бросился на меня.
        Скорее благодаря удаче, нежели опыту, я смог увернуться от удара, и меч просвистел у меня над головой, но сила атаки Ахилла повергла меня наземь. Светильник выпал у меня из руки, но не погас.
        Поднявшись на колени, я увидел, что Ахилл снова рванулся к Парису. Сын Приама уже вставил вторую стрелу, но грек опередил бы его, не дав ему выстрелить.
        Вскочив на ноги, я подбежал к Ахиллу, схватил его за край хламиды и потянул назад. Он повернулся с яростным криком и вновь бросился ко мне с поднятым мечом.
        Парис успел в последний момент. Я уже думал, что мне конец, когда услышал свист второй стрелы. Наконечник вонзился Ахиллу в пятку, он остановился, и я отскочил назад.
        Выдернув стрелу, Ахилл вновь устремился к нам, но мы уже находились в дальнем конце склепа. На полпути он внезапно застыл, взмахнул руками и рухнул наземь, изрыгая проклятия.
        Я подбежал к нему, вырвал у него меч и встал над ним, глядя, как он извивается в предсмертной агонии.
        Поистине, яд Полидора действовал быстро.
        - Вонзи меч в его черное сердце! — крикнул Парис, подбежав ко мне. — Хотя нет — пусть он страдает! Твои слова сбудутся, греческий пес! Скоро ты окажешься в городе! Гектор, быть может, твоя тень поблагодарит меня!
        Вскоре все было кончено. Ахилл не мог ничего ответить — его тело судорожно подергивалось, а с губ слетали слабые стоны. Я молча стоял над ним, покуда сын Приама изощрялся в оскорблениях и насмешках.
        Внезапно стоны смолкли, Ахилл приподнялся на локтях, но снова упал и больше не двигался.
        Парис все еще бесновался над поверженным врагом.
        Я склонился над телом — сердце не билось. Когда я выпрямился, сзади послышался голос:
        - Ты покинул меня, сын Фетиды! Горе мне!
        В следующий момент Поликсена пробежала мимо меня и распростерлась на мертвом теле грека, громко рыдая и целуя его лицо и волосы.
        Парис повернулся ко мне, дрожа от ярости:
        - Дай мне меч! Пускай она умрет на его жалком трупе!
        - Да! — вскричала Поликсена. — Пронзи мою грудь, убийца, чтобы я могла соединиться с ним!
        Парис стал вырывать у меня меч, хватаясь за клинок. Кровь из его порезанных рук потекла на пол.
        - Ты хочешь убить свою сестру? — крикнул я, рванув меч с такой силой, что он выскользнул у него из пальцев.
        Парис уставился на меня, готовый вцепиться мне в горло, затем, словно пораженный внезапной мыслью, повернулся, прыгнул вперед и подобрал с пола стрелу, вонзившуюся в пятку Ахилла.
        - Вероломная сука! — вскричал он, размахивая стрелой и бросаясь к Поликсене. — Если ты жаждешь смерти, то получишь ее!
        Я успел схватить его за плечо, рванул назад и опрокинул на пол.
        - Во имя Аполлона, приди в себя!
        Но это было все равно что пытаться остановить обезумевшего зверя. Вскочив на ноги, Парис устремился ко мне, размахивая смертоносной стрелой. Он трижды делал выпад, и каждый раз отравленный наконечник проходил на волосок от меня. Я понял, что должен принять более суровые меры, если хочу избежать судьбы Ахилла.
        Парис сделал четвертый выпад, я успел отскочить, поднял тяжелый меч и обрушил его ему на голову со всей имеющейся у меня силой.
        Он рухнул, как бревно, с разрубленным до подбородка черепом.
        Я отпрянул. Меч выпал из моих онемевших пальцев.
        - Великий Зевс! — простонал я. — Неужели это мое наказание?
        Потом я повернулся к Поликсене.
        Она все еще лежала на теле Ахилла, прижавшись лицом к его лицу и запутавшись пальцами в его золотистых волосах. Я трижды звал ее, но не получил ответа.
        Тогда я схватил Поликсену за плечо и поставил ее на ноги. Она не отрывала взгляд от тела на полу, стеная и плача. Для мягких уговоров не было времени.
        Я встряхнул ее так грубо, что у нее застучали зубы.
        - Пошли! Здесь нам больше нечего делать!
        Поликсена устремила на меня свирепый взгляд:
        - Отпусти меня! Я не покину его!
        - Тогда я оставлю тебя здесь! Ты знаешь, что твой брат тоже убит? — Я указал на тело Париса. Она, вздрогнув, посмотрела на него. — Приди в себя, Поликсена. Неужели ты хочешь, чтобы вся Троя узнала о твоем позоре? Чтобы твой отец проклял тебя? Еще есть время спасти твое имя от бесчестья ради твоей матери Гекубы и твоей сестры Кассандры.
        Подняв с пола фригийскую шапку, я надел ее ей на голову, потом взял Поликсену за руку и повел прочь.
        У выхода из склепа мы обернулись. Светильник едва освещал два неподвижных тела, лежащих посредине.
        Вырвавшись, Поликсена подбежала к греку, опустилась перед ним на колени и запечатлела поцелуй у него на лбу.
        - Прощай, любовь моя! — Вздохнув, она поднялась, подошла ко мне и твердо произнесла: — Я готова следовать за тобой.
        В соседнем склепе было совсем темно, но я не мог себя заставить вернуться за фонарем. Мы ощупью продвигались вперед еще через два склепа, пока не выбрались в коридор.
        - Выпрямись и шагай уверенно, — шепнул я Поликсене, которая тяжело оперлась на мою руку. — Будь смелой, и вскоре ты окажешься в безопасности.
        Начальник стражи встретил нас у главного входа в ворота.
        - Ну как, добились успеха? — весело осведомился он, не зная ничего о предприятии, которое привело вестника Идея и Париса, сына Приама, к Скейским воротам.
        - Да, но успеху сопутствует несчастье, — ответил я. — У меня к тебе поручение. Иди со своими людьми к пятому склепу в проходе справа. Ахилл убил Париса, а я убил Ахилла[100 - Согласно мифам, Парис убил Ахилла стрелой в пятку, а сам погиб позже, когда прибывший под Трою Филоктет поразил его отравленной стрелой Геракла.]. Их тела там. Доброй ночи!
        И прежде чем изумленный стражник успел понять смысл моих слов или открыть рот, чтобы ответить, Поликсена и я исчезли в ночи.
        Глава 24
        Деревянный конь
        С восходом солнца вся Троя возрадовалась. Гектор был почти забыт, над бедствиями осады смеялись, лица Приама и Гекубы вновь осветила улыбка. Даже птицы на деревьях, казалось, щебетали:
        - Ахилл мертв!
        Никто точно не знал, как это произошло. По городу расползлись тысячи историй. Хотя я и был единственным подлинным источником сведений, но ограничивался малым. «Парис поразил Ахилла стрелой в пятку, а Ахилл разрубил ему голову мечом». Когда кто-либо — даже сам Приам — требовал от меня подробностей, я отвечал, что в суматохе и темноте все детали от меня ускользнули.
        На вопрос, каким образом и для чего Ахилл пришел к Скейским воротам, я говорил, что ответ навеки похоронен в его груди.
        Я не забыл о том, что сказал начальнику стражи, будто это я убил Ахилла, но решил не придерживаться этого заявления. Подобная честь была опасной, так как могла навлечь на меня месть всех греков. Пусть лучше она достается мертвому Парису, тем более что он ее заслужил.
        Что касается Поликсены, то ей ничего не угрожало.
        Я привел ее к главному входу дворца, и она добралась до своих покоев никем не замеченной. Весь день Поликсена оставалась там, отказываясь впустить даже свою мать, царицу Гекубу. Гекамеда много раз пыталась повидать ее, но тщетно. Из-за возбуждения по поводу смерти Ахилла поведение Поликсены не привлекало особого внимания. Царь Приам просто отмахнулся, заметив, что у нее, очевидно, очередной приступ дурного настроения.
        Никто не отправился в поле. Дворец был переполнен воинами и советниками, чьи лица сияли радостью и облегчением. Некоторые — особенно Эней и Агав — завидовали славе, доставшейся Парису и мне, но даже они осыпали меня поздравлениями. Я стал героем дня.
        Мы могли себе представить ужас, охвативший греков. После долгого отсутствия, во время которого они терпели одно поражение за другим, Ахилл вернулся на поле битвы, и сразу же судьба повернулась к ним лицом, Гектор пал. Стало ясно, что только Ахилл способен принести им успех, но теперь он был мертв. Несомненно, они пребывали в глубоком отчаянии.
        Четыре дня горожане трудились над сооружением погребального костра для Париса, и все это время тело Ахилла было выставлено на площадь, где подвергалось всяческим оскорблениям. Ни один мужчина не проходил мимо, не плюнув в грязь, а женщины и дети плясали вокруг тела, распевая песни.
        На пятый день все собрались на Дореонской площади для похорон Париса. Церемония была скорее радостной, нежели печальной, ибо он умер куда более достойно, чем жил. Елена оставалась равнодушной, словно Парис был простым рабом, а любимцем Приама и Гекубы он никогда не являлся.
        Но мы воздавали ему должные почести. Разве не рука Париса, ведомая Аполлоном, спасла Трою? История о его сне распространилась по всему городу — очевидно, он успел поведать ее не только мне.
        На следующее утро воины с легким сердцем готовились отправиться на поле сражения. Командовал армией Эней, а его помощником был Гитракид из Арисбы, ибо Эвена уже не было в живых. Отдохнувшие за пять дней и воспрянувшие духом после гибели самого страшного врага, солдаты с криками и песнями маршировали по улицам.
        Приам и Гекуба снова появились на Скейских башнях с членами царской семьи. Андромаха отсутствовала, но Астианакс, маленький сын ее и Гектора, пришел со своей тетей Кассандрой. Я снова попросил у Приама позволения выйти в поле, но он отказал, и поэтому я повел Гекамеду на башни.
        Выйдя из прохода Семи колонн, мы оказались лицом к лицу с Поликсеной. Впервые после той роковой ночи она покинула дворец. Гекамеда шагнула к ней с протянутой рукой и воскликнула:
        - Как я рада тебя видеть, Поликсена!
        Бросив на нас взгляд, полный презрения и ненависти, дочь Приама повернулась к нам спиной и отошла прочь. Это была ее благодарность за то, что я спас ее от позора и бесчестья, а может быть, и от смерти. Конечно, у нее были некоторые оправдания, но недостаточно веские, чтобы оскорблять нас на публике.
        К счастью, это осталось незамеченным. Мы с Гекамедой направились к центру площадки. Услышав приветствие Кассандры, Гекамеда направилась к столу у стены, где она сидела с маленьким Астианаксом, а я проследовал к восточному парапету и, засвидетельствовав свое почтение Приаму, вступил в разговор с Антенором и Гикетаоном, стоящими поблизости.
        Вскоре снизу послышались крики. Склонившись над краем парапета, мы увидели воинов, выходящих из ворот во главе с Энеем. Он стоял в своей колеснице, облаченный в сверкающие доспехи; лучи солнца, отражаясь от его бронзового щита, слепили нам глаза.
        - Эней — надежда Трои, — заметил Антенор.
        - А теперь, когда Ахилла больше нет, он принесет нам победу, — добавил Гикетаон.
        Но в этот день полю сражения не было суждено лицезреть кровопролитие. Эней выехал на равнину, и Гитракид появился из ворот, когда глашатай внезапно указал на восток, что-то прокричав. Посмотрев туда, мы увидели греческую колесницу, мчавшуюся по равнине.
        Мы бы заметили ее с башен гораздо раньше, если бы наше внимание не отвлекли воины внизу. Запряженная четверкой белых лошадей и поднимающая облако пыли, она быстро приближалась к Энею, стоящему в своей колеснице во главе армии.
        Люди на башнях подбежали к парапету. Со всех сторон слышались восклицания:
        - Это Аякс!
        - Нет, это Менелай — он ниже ростом, чем Аякс.
        - Клянусь Зевсом, это Одиссей!
        - Что ему нужно?
        - Он приехал за телом Ахилла!
        Греческая квадрига остановилась менее чем в десяти шагах от колесницы Энея. Грек спрыгнул наземь, и все увидели, что это действительно Одиссей. Эней также соскочил с колесницы, грек и троянец отсалютовали друг другу, и Одиссей начал говорить, но так тихо, что на башнях ничего не было слышно.
        Вскоре оба воина повернулись и бок о бок зашагали к воротам. Войска расступились, пропуская их.
        Нас всех охватило лихорадочное возбуждение. Хотя мы думали, что знаем причину визита Одиссея, появление знаменитого грека в стенах Трои было памятным событием. Кроме того, нам не терпелось узнать, что ответит Приам на его просьбу.
        Ждать пришлось долго — чтобы подняться на Скейские башни, требовалось время. Наконец мы увидели двух воинов, идущих в проходе Семи колонн. У входа на площадку Эней шагнул в сторону, пропуская вперед Одиссея. Под взглядом сотни пар любопытных глаз надменный грек пересек площадку и остановился перед троном Приама.
        - О царь, — заговорил он, — ты видишь перед собой Одиссея из Итаки, посла греков, который прибыл один, чтобы ты его выслушал.
        Нахмурившись, Приам холодно посмотрел на Одиссея.
        - Я могу догадаться о цели твоего визита, — сказал он. — Можешь не говорить о ней.
        - Но ты ведь не выслушал меня, — с удивленным видом отозвался грек. — Разве цель моей миссии известна?
        - Я сказал, что могу о ней догадаться.
        - Но ты позволишь мне говорить?
        - Говори, если хочешь. Что тебе нужно?
        Одиссей откашлялся и шагнул вперед.
        - О царь, — начал он. — Я послан Агамемноном и греческими вождями. Вот их слова. Наше нападение на царство и город Трою было предпринято с целью отнять у Париса Елену Аргивскую, которую он похитил у царя Спарты Менелая, ее законного супруга. Теперь Парис мертв, и мы отомщены. Наши силы равны — многие воины пали с обеих сторон. Нет больше Ахилла и Гектора, Диомеда и Антилоха, Эвена и Троила, Гелена и…
        Приам прервал оратора:
        - Ты пришел, Одиссей, напоминать нам о нашем горе или похваляться вашими победами?
        - Нет, — ответил грек. — Разве я не упомянул и павших ахейцев[101 - Одно из древнейших греческих племен, пришедшее с севера. Гомер именует так всех греков.]? Я всего лишь хотел доказать, что наши потери одинаковы.
        Знай, что моя миссия — дружеская. Греки тоскуют по своим женам и детям, холмам и долинам, полям и виноградникам. Тяготы войны мы переносим хуже, чем троянцы, ибо находимся вдалеке от наших домов. Моя цель, о царь, — заключить с тобой почетный мир, дабы мы могли отплыть к нашим берегам.
        Слушая эту удивительную речь, Приам и советники склонились вперед, а толпа возбужденно забормотала.
        - Откровенно говоря, — продолжал Одиссей, — можем ли мы надеяться взобраться на стены Трои без Ахилла? Если это означает признать поражение, мы его признаем. Но мы бы хотели почетного мира. Ваш дар Агамемнону послужит свидетельством вашего уважения и доброй воли. Мы со своей стороны трудились пять дней, создавая дар, достойный великой Трои.
        Когда Одиссей умолк и поклонился, толпа устремилась к трону с криками радости. Эней заговорил с Приамом, но его слова нельзя было расслышать из-за шума. Три-четыре человека побежали к проходу Семи колонн — каждому хотелось первым сообщить радостные новости столпившимся на улицах.
        Одна лишь Гекуба выглядела печальной.
        - Увы, мой бедный Гектор! — вздохнула она. — Если бы это произошло раньше!
        Со всех сторон слышались крики:
        - Греки получили свое!
        - Они поняли, что ничего не могут сделать без Ахилла!
        - Сам Одиссей пришел просить о мире! Должно быть, им приходится несладко!
        И так далее до бесконечности. Разумеется, Одиссей слышал эти обескураживающие замечания, но не подавал виду.
        Приам, несмотря на преклонный возраст, не забыл дипломатические трюки, которыми славился ранее.
        Несомненно, его сердце было преисполнено облегчением и радостью, но на лице у него это не отражалось. Когда Эней умолк, царь поднялся и протянул руку. Шум тотчас же прекратился — все смотрели на царя, затаив дыхание и ожидая ответа.
        - Одиссей, — заговорил Приам, сурово глядя на грека, — меня не удивляет, что ахейцы ищут мира. Но жители Трои, хотя и отважны, тоже не слишком любят войну. Пожалуй, я бы мог сразу ответить, но сначала должен поговорить с моими советниками. Антенор, Эней, Гикетаон, Панфой, Укалегон, Ламп, отправляйтесь с вашими спутниками в зал совета. Идей… где мой вестник?.. Идей, ты тоже иди туда. Я присоединюсь к вам позже. Полит, проводи Одиссея во дворец и ублажай его яствами и танцами, покуда мы не примем решение.
        В толпе послышался недовольный ропот — было легко догадаться, что задержка не нравится людям. Если предлагают почетный мир, почему не заключить его сразу же? Но Приам взглядом заставил их умолкнуть, подав знак рабам помочь ему сойти с трона.
        Мы поехали к дворцу на колесницах. Улицы были переполнены, лица людей сияли, даже Одиссея приветствовали со всех сторон. Мне казалось неразумным открыто демонстрировать греку наше желание мира, но тот, кто ожидает от народа благоразумия, всегда будет разочарован.
        В тот день атмосфера в зале совета была лишена тревоги, одолевавшей нас долгие утомительные месяцы. Одного взгляда на советников было достаточно, чтобы узнать их мнение, — лица всех выражали удовлетворение и радость.
        На первый вопрос — принять ли предложение мира — все ответили утвердительно. Тогда Приам заговорил о подарке грекам, отметив, что, учитывая столь великий повод, выбор должен быть неординарным.
        Сразу же начался спор. Панфой предложил золотые вазы Эвриала, но Антенор возразил, что греки могут принять их за погребальные урны и счесть это оскорблением.
        Предложения сыпались одно за другим: двенадцать фракийских жеребцов, знаменитые покрывала Гектора с золотым шитьем, сто талантов золота, наконец, сама Елена.
        Дискуссия разгоралась, когда Гикетаон заметил, что хорошо бы сначала узнать, какой дар намерены преподнести греки. Согласно Одиссею, им потребовалось пять дней непрерывной работы, чтобы соорудить его, — следовательно, это нечто оригинальное.
        Предложение было одобрено единогласно, и в комнату, где Одиссей сидел с Политом, отправили гонца спросить о греческом даре. Мы молча ожидали его возвращения. Вскоре он появился в зале.
        - Дар греков, — сообщил гонец Приаму, — огромный деревянный конь высотой в двадцать локтей.
        Мы удивленно посмотрели друг на друга, интересуясь, откуда ахейцы взяли столь необычную идею.
        - Странная фантазия, — заметил Панфой. — Возможно, это намек на фессалийских жеребцов, захваченных Диомедом.
        - Скорее намек на печальную нужду Трои в лошадях, — иронически вставил Гикетаон.
        Эней поднялся.
        - О царь, — обратился он к Приаму, — мне не нравится эта затея греков. Обычный подарок удовлетворил бы меня куда больше.
        - Ты, как всегда, подозрителен, — нахмурился Приам. — Какую уловку ты усматриваешь в этом?
        - Не знаю. Но я бы советовал отказаться от этого странного дара — хотя бы потому, что его предлагает хитроумный Одиссей. Тебе известна его репутация — за ним нужно наблюдать в три глаза.
        Но Энея дружно высмеяли. Даже Антенор отмахнулся от его предубеждения.
        - Если ты боишься деревянного коня, — заметил Приам, — то как ты скажешь об этом человеку? Греки поднимут нас на смех. Их подарок изобретателен — они старались нам угодить, и мы не должны оскорблять их отказом.
        Нет нужды пересказывать утомительные дебаты, продолжавшиеся до полудня, — достаточно сообщить, что наш выбор остановился на расшитых покрывалах Гектора и ста талантах золота.
        Решение поддержали все, и, хотя Эней упорствовал в своих подозрениях, гонца вновь отправили к Одиссею. Он принял известие о нашем согласии с бесстрастным лицом, сказав, что деревянного коня сегодня же доставят в Трою через Скейские ворота.
        Мы проводили Одиссея к его колеснице; за нами следовали рабы с покрывалами Гектора и сотней талантов золота. Их сложили в квадригу к ногам грека; возница вскочил на свое сиденье, и, окруженный двумя десятками воинов в качестве почетного эскорта, Одиссей отбыл в лагерь.
        Таким образом мир пришел в Трою. Он был очень кратким — всего лишь мнимым спокойствием перед опустошительной бурей, но тогда мы этого не знали.
        Женщины и дети ходили по улицам, распевая баллады и гимны; воины обнимали жен и детей со слезами радости; уже начались приготовления к пиру и празднику, назначенному на третий день.
        Конечно, лица некоторых были печальны, ибо мир не мог изменить прошлое и заставить души умерших вернуться из царства теней или полей Элизия. Но нотки печали лишь подчеркивали всеобщее ликование.
        Позднее мы с Гекамедой отправились к Скейским башням вместе с царской семьей, советниками и воинами. Эней, увидев меня на ступеньках дворца, пригласил ехать в его колеснице. Я охотно согласился, усадив Гекамеду в одну из дворцовых повозок с Кассандрой и Андромахой.
        Мы медленно ехали по улицам. Люди приветствовали Энея и меня — он принимал это на свой счет, хотя не исключено, что большинство приветственных криков относились к моему участию в гибели Ахилла и моей роли возницы Приама во время поездки в греческий лагерь за телом Гектора.
        На башнях мы обнаружили огромную толпу, которая продолжала увеличиваться. Подойдя к восточному парапету, мы с Энеем увидели то, что в этот момент приближалось по равнине к городским воротам.
        Деревянного коня волокли две сотни солдат, возглавляемые воином в колеснице. Даже с высоты башен он выглядел огромным — названный Одиссеем рост в двадцать локтей казался преуменьшением. Половина солдат тянула коня спереди за прикрепленные к нему кожаные ремни, другая половина толкала его сзади.
        На башнях царило возбуждение, вызванное не столько видом странного подарка, сколько миром, который он символизировал, хотя простое любопытство играло не последнюю роль. На прибытие Приама и Гекубы почти не обратили внимания, хотя послышался шепот, когда увидели, что за ними следуют Андромаха, Кассандра, Гекамеда, Поликсена, Агав — короче говоря, все царское семейство.
        Вскоре деревянный конь приблизился к воротам.
        Выглядел он достаточно нелепо — ноги были раза в два длиннее тела; хвост, также из дерева, торчал сзади, словно ручка от умывальника. Короче говоря, если бы я стал перечислять все его дефекты, то не уложился бы и до конца дня. Повернувшись к Энею, я заметил, что Одиссей правильно поступил, предупредив нас, что это конь, иначе мы бы ни за что не догадались.
        Оставив коня шагах в десяти от ворот, солдаты отошли назад по приказу их командующего, который, стоя в колеснице, возвысил голос, глядя на башни.
        - Великий Приам, я привез дар греков. Это наше прощание — наши корабли готовы к отплытию, а шатры собраны. Пусть ты и Троя вечно наслаждаетесь миром и счастьем. Прощайте!
        В ответ Приам молча кивнул.
        Грек развернул свою колесницу; солдаты выстроились в ряд. В следующий момент они уже маршировали по равнине в сторону греческого лагеря. Глядя на восток, мы поняли, что воин говорил правду: шатров не было видно.
        Приам повернулся к гонцу:
        - Спустись к начальнику стражи, вели ему открыть ворота и втащить коня в город. Его следует установить на Дореонской площади — в том месте, где был воздвигнут погребальный костер Гектора. Ступай!
        Гонец направился к выходу, но в это время из-за трона послышался крик:
        - Стой! — Кассандра шагнула вперед и встала перед царем, протянув руки. — Умоляю, отец, выслушай меня! Я больше не могу молчать!
        Несомненно, Приам догадался о ее намерениях, так как подал знак гонцу выполнять поручение.
        - Я слушаю тебя, дочь моя.
        - Отзови твоего гонца!
        - Почему?
        - Ты знаешь, что Аполлон наделил меня пророческим даром.
        - Ты говорила это много раз. — Приам улыбнулся, и в толпе послышались смешки.
        Лицо Кассандры покраснело от унижения, но она упрямо продолжала:
        - Разве я предъявила недостаточно доказательств?
        Но довольно о прошлом — слушай мои слова…
        - Я помню, ты предсказывала, что Троя падет перед греками, — прервал ее Приам. — А теперь их шатры собраны.
        - Меня это не заботит. Я говорю устами Аполлона. Если дар греков… — она указала на коня, которого тащили через ворота, — окажется в городе, Троя падет, а ты и твоя семья погибнете.
        - Но чем страшен этот конь, если он не запряжен в колесницу?
        Собравшиеся расхохотались над царской шуткой, а Кассандра повернулась к ним, сверкая глазами.
        - Вы стадо баранов! — воскликнула она. — Вспомните мои слова, когда мечи греков окажутся у ваших глоток!
        Воцарилось молчание, и меня одолело дурное предчувствие. Но ощущение прошло, когда Кассандра отошла к трону, а толпа устремилась к северной стене — поглазеть на въезд в город деревянного коня.
        К тому времени его уже волокли через площадь сотни солдат и горожан. Мы махали им, выкрикивая иронические поощрения, а они смеялись в ответ. Вскоре они добрались до улицы и двинулись в направлении Дореонской площади.
        Внезапно со стороны восточного парапета раздался громкий крик:
        - Греки отплывают!
        Мы подбежали к парапету и уставились в сторону Скамандра. Флот, так долго простоявший на якоре, медленно двигался по реке. Надутые паруса издали походили на огромную стаю птиц с гигантскими крыльями. Греки отплывали к своим берегам.
        Казалось, до этого момента у нас еще оставались сомнения в искренности их намерений, но зрелище плывущих кораблей пробудило взрыв энтузиазма, какого еще не знала Троя.
        На башнях творилось нечто неописуемое. Приам и Гекуба, обливаясь слезами, обнимали друг друга; женщины прыгали вокруг, словно лишившись рассудка, и размахивали платами в воздухе, не заботясь о том, что их нижнее белье доступно нескромным взглядам; мужчины хлопали друг друга по спине, крича и танцуя. Снизу доносились радостные крики, переходящие от улицы к улице:
        - Греки отплывают!
        Но я заметил, что Кассандра сидит в углу, с угрюмой печалью глядя на веселящихся, а Эней стоит в стороне, хмуро глядя перед собой.
        Вскоре стемнело, и люди стали расходиться. Приветствия и прощания слышались со всех сторон — даже Андромаха улыбнулась, приняв предложение Гикетаона проводить ее во дворец. На следующий день было назначено собрание, чтобы обсудить подробности праздника и пиршества.
        Вечер был теплый. Гекамеда и я решили возвращаться во дворец пешком, хотя многие предлагали нам колесницы. Спустившись по винтовой лестнице и пробившись сквозь толпу у ворот, мы оказались на одной из узких улиц, ведущих к Дореонской площади.
        По предложению Гекамеды мы пошли взглянуть на деревянного коня. Он стоял, возвышаясь над нами, нелепо растопырив ноги и вытянув хвост. Зрелище было чудовищное.
        - Интересно, — с любопытством заметила Гекамеда, когда мы повернулись, чтобы идти дальше, — пустой ли он внутри?
        Если бы у кого-нибудь в Трое хватило ума или любопытства получить ответ на этот вопрос, пока не стало слишком поздно!
        Глава 25
        Заключение
        Ныне пребывая в счастье и безопасности, я удивляюсь глупости троянцев. Даже Эней, который предостерегал совет против странного дара, предложенного хитроумным Одиссеем, убрал стражников со стен и мирно лег спать рядом со своей Креузой, наслаждаясь первой спокойной ночью за многие месяцы.
        Все происшедшее ныне известно и мне, и остальному миру: как греки во главе с Одиссем спрятались в брюхе деревянного коня, как они выбрались оттуда среди ночи и отправились к Скейским воротам, как они перебили оставшихся там нескольких стражников и открыли ворота греческой армии, корабли которой бросили якорь на некотором расстоянии от города и вернулись под покровом темноты.
        В ту ночь меня разбудил голос Гекамеды:
        - Идей! Вставай! Кто-то стучит в дверь!
        Я сел, протирая глаза, и сонно осведомился:
        - В чем дело?
        Услышав стук, я вскочил с кровати.
        - Ты хочешь сломать дверь? — сердито крикнул я, натягивая хитон, ибо ночной посетитель, очевидно, колотил по панели со всей мочи.
        Когда я спустился в холл, то услышал звуки голосов и почуял неладное.
        - Что тебе нужно? — крикнул я, подойдя к двери.
        В ответ донеслось лишь одно слово:
        - Греки!..
        Открыв дверь, я увидел глашатая.
        - Греки! — повторил он. — Мы погибли. — И исчез в темноте.
        Я увидел других людей, бегущих по коридору, но не стал их расспрашивать.
        Накинув покрывало и надев сандалии, Гекамеда помогла мне облачиться в доспехи. Слава богам, что я успел это сделать! Потом она позвала Ферейна, и в следующий момент он промчался мимо нас и выбежал наружу. Больше я никогда его не видел. Мы с Гекамедой последовали за ним.
        В коридоре мы увидели полуодетых мужчин и женщин, бегущих к большой лестнице. Их лица были белыми от страха.
        - Греки идут! — в ужасе кричали они.
        Большей частью это были рабы. Я узнал только Агава, сына Приама, схватил его за руку и осведомился о причине суматохи.
        - Ничего не знаю! Отпусти меня! — крикнул он и бросился к лестнице, как испуганный кролик.
        Я повернулся к Гекамеде:
        - Давай посмотрим, в чем дело. Быть может, это ложная тревога.
        Вскоре мы оказались у выхода, и я с первого взгляда понял, что тревога отнюдь не была ложной.
        Площадь перед дворцом заполняла шумная толпа — свет факелов при входе был слишком тусклым, чтобы четко разглядеть что-нибудь. Но я содрогнулся, услышав шум и грохот, доносившийся отовсюду.
        Мужчины и женщины пробегали мимо нас, но, видя творившееся на площади, метались из стороны в сторону, пытаясь скрыться в темноте.
        На момент меня охватила паника. Внезапное пробуждение от мирного сна, свет факелов, крики людей, шум схватки наполнили меня безотчетным страхом. Я схватил Гекамеду за руку, намереваясь, подобно другим, искать спасения в сумраке.
        Но в следующую минуту я выхватил меч из ножен и крикнул Гекамеде:
        - Возвращайся в наши покои и жди меня там! Не выходи, пока я не приду за тобой!
        Она прижалась ко мне, дрожа всем телом.
        - Не покидай меня, Идей! Тебя убьют…
        - Возможно — как и всех остальных. Повинуйся! — Толкнув ее назад, я устремился на площадь.
        Моим глазам предстало ужасное зрелище. Три или четыре сотни троянцев, полуодетых и вооруженных только копьями и дротиками, сдерживали вдвое превосходящих их по количеству греков, чьи доспехи блестели при свете факелов. Понимая, что глупо ввязываться в столь неравную битву, я шагнул назад. Но внезапно мне пришла в голову мысль. Я ринулся в толпу, подбежал к одной из резных колонн, окружавших дворец, и полез по ней вверх. Греческие дротики полетели в меня, один или два попали в цель, но не причинили мне вреда, всего лишь царапнув доспехи. Поднявшись на самый верх, я крикнул во всю мощь моих легких:
        - Назад, троянцы! К входу во дворец!
        Некоторые услышали и поняли меня. Узкий вход можно было оборонять, а на открытой площади их всех бы перебили. Спрыгнув с колонны, я побежал к входу в сопровождении примерно сорока троянцев. Остальные вскоре последовали за нами. Греки устремились вслед с торжествующими криками, думая, что мы отступаем.
        Вскоре они поняли свою ошибку. Ринувшись вверх по лестнице, греки наткнулись на наши копья. Я видел, как один здоровенный троянец схватил грека в полном вооружении и сбросил его со ступенек, которые уже покрылись телами павших.
        Отступив на площадь, греки забросали нас дротиками. Мы старались спрятаться за колоннами.
        Внезапно я услышал голос:
        - Отличная работа, Идей!
        Обернувшись, я воскликнул:
        - Эней!
        - Да. Я видел тебя сзади.
        - Но как ты пришел…
        - Через дверь Амфиба.
        - А каким образом греки…
        - Они прятались в брюхе деревянного коня, выбрались оттуда ночью, открыли ворота и впустили остальных. Это был ловкий трюк Одиссея.
        - А твоя жена… твой сын…
        - Меня застигли врасплох в постели, убили жену и сожгли дом. Мой сын во дворце.
        Оглядевшись, я увидел зарево пожара на востоке — в направлении Скейских ворот.
        - Мне удалось бежать, — продолжал Эней. — Мы должны спасти Приама и Гекубу. Ты видел их?
        - Нет.
        - Найди их и отведи в красный зал сзади — его можно оборонять лучше других. Я сменю тебя здесь.
        - А если они откажутся?..
        - Не мешкай! Уведешь их силой!
        Бросив взгляд на греков, которые, заметно увеличившись в числе, продолжали бросать в нас камни и дротики, я побежал во дворец.
        Рабы — большей частью женщины — сновали туда-сюда, крича и рвя на себе волосы. Один оказался у меня на пути в конце коридора. Пробегая, я оттолкнул его к стене и услышал у себя за спиной его проклятия.
        Наконец я добрался до царских покоев. Передняя была пуста. На пороге соседней комнаты я застыл как вкопанный при виде представившегося мне зрелища.
        Приам стоял в центре помещения, застегивая доспехи, настолько тяжелые, что его сморщенные старческие руки едва могли их поднять. У ног храброго старика ползали на коленях Гекуба, Кассандра, Поликсена и Андромаха, ломая руки и умоляя его не уходить.
        - По-вашему, я должен сидеть здесь, как женщина, когда мой дворец атакуют? — крикнул он. — Кассандра, Андромаха, помогите же мне! — Царь тщетно пытался прикрепить массивный щит. При виде меня он воскликнул: — Идей!
        Я подбежал к нему:
        - Да. Меня прислал Эней. Вы все должны идти в красный зал — там мы сможем вас защитить. — Подняв женщин, я подтолкнул их к двери, потом схватил за руку Приама. — В красный зал!
        Царь не хотел идти, и я поволок его силой; царица и царевны последовали за нами. Приам бушевал, крича, что я дорого заплачу за то, что коснулся его особы. Не обращая на него внимания, я бежал по коридорам и лестницам.
        В красном зале мы обнаружили нескольких человек — прислужниц Гекубы и Кассандры, сыновей Приама, Агава и Полита, Аскания, маленького сына Энея, и толпу рабов. Велев Агаву присматривать за отцом и следить, чтобы никто не выходил из комнаты, я побежал назад к выходу.
        Внезапно я остановился. Не следует ли мне вернуться в мои покои и отвести Гекамеду в красный зал? Подумав, я решил, что она в такой же безопасности там, где находится сейчас.
        Эней и его люди все еще удерживали вход, но площадь снаружи была заполнена греками, продолжающими прибывать каждую минуту. Камни и дротики летели в нас беспрерывно. Мы отбивались, но не могли причинить особого вреда грекам в полном вооружении.
        Тусклое зарево, которое я видел в направлении Скейских ворот, распространилось и стало гораздо ярче. На моих глазах языки пламени взметнулись в воздух неподалеку от храма Гефеста.
        Внезапно из толпы греков на площади отделилась фигура и направилась к дворцу, не обращая внимания на троянские копья и дротики. При свете факелов мы узнали Одиссея.
        - Эней! — окликнул он. — Может быть, ты перестанешь прятаться за колоннами и покажешь свою силу?
        - Лживый плут! — крикнул в ответ Эней. — Ты заплатишь за свое вероломство, прежде чем войдешь во дворец!
        Одиссей расхохотался и повернулся к грекам:
        - Аякс[102 - Если речь идет об Аяксе Теламониде, то это ошибка. Богиня Афина помрачила его ум, он перебил весь скот греков и, придя в себя, покончил с собой еще до взятия Трои.]! Воины Итаки! Вперед!
        Мы встретили копьями греков, возглавляемых Аяксом, не пытаясь пронзить их доспехи, а всего лишь оттесняя со ступенек к их товарищам. Падая, они скатывались вниз. Эней бросился навстречу Аяксу, ударив его мечом в щель между шлемом и латным воротником и сбросив с лестницы.
        Греки снова устремились вперед и снова были отброшены. Многие троянцы пали, не будучи защищенными от греческих дротиков, но нас оставалось еще достаточно много, чтобы оборонять лестницу перед входом. Думаю, Эней, Полит и я втроем могли бы продержаться несколько часов.
        Дюжине греков удалось пробиться наверх, но все они полегли, чтобы больше никогда не подняться. Ступеньки были завалены трупами, но греки во главе с Аяксом продолжали атаковать нас, топча тела своих товарищей.
        - Не понимаю, — бормотал Эней, нанося удары мечом. — Где Одиссей? Я бы с радостью умер, если бы мне удалось сначала пронзить его лживую глотку!
        Словно в ответ на его слова, из дворца донесся страшный вопль. В следующий момент к нам подбежал Агав с бледным лицом и выпученными глазами.
        - Греки ворвались сзади! — крикнул он. — Мы пропали!
        Приказав Политу оборонять вход с его людьми, Эней и я бросились во дворец. Поднявшись по лестнице и пробежав по коридору, мы оказались у входа в красный зал и застыли с криком гнева и ужаса при виде того, что представилось нашим глазам.
        Одиссей с двумя десятками греков только что ворвались в комнату. На пути у них стоял царь Приам, подняв тяжелый меч; его мрачное старческое лицо пылало решимостью отчаяния. Меч опустился, отскочив от шлема Одиссея.
        С громким смехом грек нанес ответный удар. Старый царь рухнул, как подкошенный, с клинком, застрявшим у него в груди.
        Эней с яростным криком ринулся вперед; я последовал за ним. Сражаясь как безумные, мы пересекли порог как раз в тот момент, когда Одиссей поднял с пола за волосы царицу Гекубу и отсек ей голову одним ударом меча[103 - Согласно мифам, Приама и Гекубу убил не Одиссей, а Неоптолем, сын Ахилла и Деидамии, который, мстя за отца, не щадил ни стариков, ни женщин, ни детей.].
        Схватив жалобно кричащих Андромаху, Поликсену и Кассандру, греки поволокли их прочь. Эней пробился в угол, где съежился его маленький сын Асканий, посадил его к себе на плечи и повернулся, сражаясь как лев. Мальчик обхватил ручонками шею отца. Эней крикнул мне, что нам остается только спасать самих себя, если это возможно. Одиссей и еще два грека свалились на пол под ударом его меча.
        Я продолжал сражаться, пытаясь пробиться к двери.
        На моем пути оказывались простые солдаты — для их длинных копий не было места, поэтому я легко разил их мечом. Они прыгали на меня, стараясь повалить на пол, но я удержался на ногах и выбежал в коридор.
        Я видел Эфру и Климену, служанок Елены, в руках греческих воинов. Саму Елену, несомненно, еще раньше увел Менелай, подняв ее с постели.
        К счастью, греки еще не добрались до верхнего коридора. Преисполненный надежды, я побежал в дальний конец и ворвался в свои покои.
        - Гекамеда! — позвал я и тут же увидел ее, стоящую на коленях в центре комнаты, воздев руки к небесам.
        - Я думала, тебя убили, — простонала она, — и хотела бежать!..
        Я уже принял решение — оставался лишь один возможный путь к спасению. Побежав в кухню, я схватил два ремня, каждый в длину около двадцати локтей, и крепко связал их. Потом я направился в комнату Гекамеды, окно которой выходило в сад позади дворца.
        Вдвоем мы подтащили к окну тяжелую мраморную скамью. Я привязал один конец ремня к спинке скамьи, а другой перебросил через окно.
        - Сможешь спуститься по ремню? — спросил я.
        Вместо ответа, Гекамеда взобралась на подоконник.
        - Когда спустишься, — велел я ей, — дерни за ремень, и я последую за тобой.
        - Хорошо. — Вцепившись руками в ремень, Гекамеда начала спускаться. Я наблюдал за ней, выглянув из окна. Один раз она поскользнулась, и я с трудом сдержал крик ужаса, но ей удалось удержаться и благополучно спуститься на землю.
        Дергать ремень было незачем — пламя горящих домов напротив дворца ярко освещало Гекамеду.
        В следующий момент я уже был рядом с ней с мечом в руке.
        Наш единственный весьма хрупкий шанс заключался в том, чтобы достичь Пилийских ворот на западной стороне города. Свернув налево, мы прошли до конца дворцовой территории, мимо домов Гектора и Париса и других зданий.
        Выйдя на улицу, мы решили, что нам пришел конец. Со всех сторон слышался оглушительный грохот; всюду мы видели панику и смятение. Греческие солдаты, пьяные от чувства победы, убивали мужчин и детей и уносили женщин. Многие, насытившись кровью, грабили дома и лавки и выносили добычу, предварительно поджигая здания.
        Остановившись, чтобы перевести дыхание, Гекамеда и я нырнули в первую же улицу, ведущую на запад.
        Никаких деталей этой страшной прогулки по горящей Трое не сохранилось в моей памяти. У меня осталось лишь впечатление сплошного кошмара. Мы видели, как мужей вырывали из объятий жен и убивали у них на глазах, как маленьких детей разрубали мечами на груди их матерей, и множество других, столь же ужасных деяний.
        На нас часто нападали, и мы спасались только чудом, хотя мой меч никогда не оставался праздным. В восточной части города мы были бы убиты, не сделав и ста шагов, но здесь находились только простые солдаты, которых интересовала лишь добыча.
        Наконец мы дошли до Пилийских ворот. Они были распахнуты настежь, и стража исчезла, хотя греки еще не добрались сюда. Троянские отцы и матери, неся детей на спине и пожитки в руках, устремлялись в поля за стеной. Гекамеда и я присоединились к ним.
        Когда мы проходили через ворота, Гекамеда внезапно склонилась к мальчику лет семи, стоящему у нас на пути и смотревшему на нее широко открытыми любопытными глазами.
        - Где твоя мать? — спросила Гекамеда, ибо рядом никого не было.
        - Она умерла, — просто и без эмоций ответил мальчик.
        - А твой отец?
        - Тоже умер.
        - И ты остался один?
        - Да.
        - Как ты попал сюда?
        - Я убежал.
        - Как твое имя?
        - Пиранф, сын Алея.
        - Хочешь пойти со мной?
        Вместо ответа, он протянул руку. Гекамеда взяла ее, и вскоре мы вышли за ворота.
        Люди сворачивали направо или налево, избегая крутых холмов к западу от города. Мне это казалось глупым, так как греки скоро будут у ворот, а преследовать беглецов по равнине не составляет труда. Поэтому я направился к холмам вместе с Гекамедой и мальчиком.
        Мы долго карабкались вверх, цепляясь за кусты и коренья, а иногда ползя на четвереньках. Наша одежда изорвалась, лица были исцарапаны, руки и ноги ныли, но мы упрямо двигались дальше. Добравшись до плоского выступа, именуемого скалой Сарпедона[104 - Сын Зевса и Лардамии, царь Ликии, убитый Патроклом.], мы остановились перевести дух и бросить последний взгляд на Трою.
        Мы увидели море огня. Языки пламени взмывали кверху. Город был обречен, но еще никогда он не казался таким прекрасным, как в момент своей гибели.
        Нам казалось, что мы слышим доносящиеся снизу крики. Мои глаза наполнились слезами. Дрожащие пальцы Гекамеды сжали мою руку, мы повернулись и продолжили подъем.
        Изможденным и покрытым царапинами, нам удалось добраться до горы Ида, где нас обнаружила Энона.
        Здесь, в этих прекрасных рощах, я веду уединенное, но счастливое существование вместе с Гекамедой и юным Пиранфом. Как бы смеялись представители высшего общества Трои, будь они живы, узнав, что их друг Идей носит одежду и исполняет обязанности простого пастуха!
        Но я всегда был склонен к философии и получаю немало удовольствия, предаваясь одиноким размышлениям на цветущих берегах реки.
        Когда у Эноны бывают посетители, мы получаем новости из внешнего мира. Я узнал, что Кассандра обитает во дворце Агамемнона, что Андромаха стала женой Неоптолема, сына Ахилла, что Поликсену греки сожгли заживо[105 - Грекам явилась тень Ахилла, требуя Поликсену себе в жертву. Дочь Приама сама пошла к алтарю под жертвенный нож.], что Менелай увез Елену в Спарту, что Эней после долгих скитаний, полных опасностей, добрался-таки до Карфагена, где состоит в большой милости у царицы Дидоны.
        Слушая эти известия, я начинаю понимать, что из всех, кто спасся в ту роковую ночь, Гекамеда и Идей — самые счастливые. Мы подумываем о том, чтобы весной посетить Тенедос, но, прежде чем отправиться в такое путешествие, я должен удостовериться, не осталось ли поблизости греков.
        Что касается Пиранфа, то я пришел к выводу, что его отец, несомненно, был воином. Целыми днями он марширует по цветущим лугам с палкой в руке, нанося свирепые удары по стволам деревьев и крича пронзительным мальчишеским голосом:
        - Греки идут!
        notes
        Примечания
        1
        Большая часть романа представляет собой вольную трактовку событий, о которых повествует поэма Гомера «Илиада». В пятой песне поэмы упоминаются «Дарес, непорочный священник Гефеста» и его сыновья Фегей и Идей, а также рассказывается о гибели Фегея от руки Диомеда и о том, как Идей бежал с поля боя, бросив тело брата. В поэме неоднократно упомянут Идей, вестник царя Приама. В романе вестник Идей и Идей, сын Дара, — одно и то же лицо, хотя в поэме речь, очевидно, идет о двух разных людях.
        2
        Горная цепь в Малой Азии, у ее подножия находилась Троя.
        3
        Река под Троей, приток Скамандра.
        4
        Древний город на северо-западе Малой Азии, известный по греческим мифам так называемого «троянского цикла». Ее руины были обнаружены при раскопках Г. Шлиманом в 1870 г. Согласно мифам, греки десять лет осаждали Трою после похищения троянским царевичем Парисом жены царя Спарты Менелая, Елены.
        5
        Сын царя Фтии, Пелея, и морской богини Фетиды, главный герой Троянской войны. Из-за ссоры с царем Агамемноном удалился в свой шатер и несколько месяцев не участвовал в боях.
        6
        Сын Лаэрта, царь острова Итака, один из героев «Илиады» и герой «Одиссеи» Гомера, прославившийся своей хитростью.
        7
        В осаде греками Трои участвовали два Аякса — сын Теламона и сын Оилея. В данном случае речь, очевидно, идет об Аяксе Теламониде — самом могучем после Ахилла из греческих героев, осаждавших Трою.
        8
        Сын Атрея и брат царя Спарты, Менелая, царь Микен и Аргоса, командовавший греческими войсками под Троей.
        9
        В греческой мифологии сын Зевса и Лето, бог солнечного света, который воплощали его золотые стрелы.
        10
        Ворота в западной стене Трои.
        11
        Мудрый троянский старец, сторонник прекращения войны и выдачи Елены Менелаю.
        12
        Сын Тидея, один из участников осады Трои.
        13
        Фракия — область на северо-востоке Греции.
        14
        Сын Приама и Гекубы, величайший троянский герой.
        15
        Вгреческой мифологии сын Крона и Реи, царь богов и людей, бог неба, грома и молнии.
        16
        Афина Паллада — в греческой мифологии дочь Зевса, родившаяся из его головы. Богиня мудрости и отважная воительница.
        17
        Последний царь Трои, отец пятидесяти сыновей и двенадцати дочерей.
        18
        Сын Приама и Гекубы, похитивший жену Менелая, Елену.
        19
        Главный город мирмидонян, столица царства Ахилла.
        20
        Область в Малой Азии вокруг Трои.
        21
        Вгреческой мифологии сын Зевса и Геры, бог огня, покровитель кузнечного дела.
        22
        Сын Атрея, царь Спарты и муж Елены.
        23
        Гора в Фессалии, мифическое местопребывание богов.
        24
        Дочь Леды и Зевса, принявшего облик лебедя, славившаяся своей красотой. Выбрала себе в мужья Менелая, но, соблазненная Парисом, бежала в Трою, что стало причиной войны.
        25
        Фессалия — область на востоке Центральной Греции.
        26
        Дочь царя леяегов Брисея. Ахилл захватил ее во время завоевания греками городов, союзных Трое. Агамемнон отобрал ее у Ахилла, что стало причиной ссоры между ними и ухода Ахилла с поля битвы.
        27
        Феб — культовое имя бога Аполлона. Согласно мифам, он каждое утро выезжает в колеснице на небо, проливая на землю солнечный свет (в других версиях это приписывается богу Солнца Гелиосу).
        28
        Царица Трои, жена Приама, мать девятнадцати его сыновей и многих дочерей.
        29
        Фракийский царь, союзник троянцев.
        30
        Сын Приама, прорицатель.
        31
        Дочь Приама и Гекубы, возлюбленная Ахилла.
        32
        Дочь царя Фив Киликийских, Этиона, жена Гектора.
        33
        Дочь Приама и Гекубы, получившая от Аполлона пророческий дар. Но когда она отвергла его любовь, он сделал так, что ее предсказаниям перестали верить.
        34
        Аргивяне — жители Арголиды, области в Пелопоннесе. Гомер именует так всех греков.
        35
        Сын Зевса и Алкмены, величайший герой греческих мифов, прославившийся своими подвигами.
        36
        Сын Анхиза и богини Афродиты, спасшийся после гибели Трои вместе с отцом и маленьким сыном.
        37
        Потомок младшей ветви царей Трои.
        38
        Богиня любви и красоты, дочь Зевса и Дионы.
        39
        Царица Карфагена, возлюбленная Энея.
        40
        Сын Ликаона, троянский лучник. Согласно «Илиаде», он погиб в упомянутой стычке, а не спасся бегством, как в романе.
        41
        Первый царь Трои, дед Приама. Знаменитых коней Троя его сын Лаомедонт обещал подарить Гераклу за спасение дочери, но обманул героя.
        42
        Водяные часы.
        43
        Пилос — приморский город на юго-западе Пелопоннеса.
        44
        Сын афинского царя Эгея и Эфры, царь Афин, один из великих героев греческой мифологии. Похитил Елену еще до ее брака с Менелаем. Его мать Парис привез в Трою вместе с Еленой и сделал рабыней.
        45
        Фракийский певец и кифаред, вызвавший муз на состязание в пении и за это ослепленный ими.
        46
        Очевидно, неточность автора. В первой главе Идей упоминает «фессалийскую девушку, прекрасную, как Брисеида».
        47
        Во второй песне «Илиады» Гомер упоминает в числе союзников греков «Грей мужей». Возможно, речь идет о какой-то области в Малой Азии.
        48
        Парос — греческий остров из группы Киклад в Эгейском море, известный белым мрамором.
        49
        Храм бога, в котором жрецы предсказывали будущее и давали ответы на вопросы от имели божества.
        50
        Спарта — город в Пелопоннесе, столица царства Менела.
        51
        Богини Гера, Афина и Афродита обратились к Парису с просьбой присудить золотое «яблоко раздора» прекраснейшей из них. Парис выбрал Афродиту, которая в благодарность пообещала ему в жены Елену.
        52
        Брат Приама, советовавший вернуть Елену Менелаю.
        53
        Брат Приама.
        54
        Троянский юноша, убитый Аяксом Теламонидом.
        55
        Незаконный сын Приама, убитый Одиссеем.
        56
        Фоас Андремонид — царь Плеврона и Калидона в Этолии — области на западе Центральной Греции.
        57
        Сын Нелея, царь Пилоса, старейший из вождей греков.
        58
        Сын Петея, предводитель афинских войск при Трое.
        59
        Так называли Аякса, сына Оилея, царя локров, в отличие от Аякса Теламонида.
        60
        Друг Геракла, унаследовавший его лук и стрелы. По пути в Трою был укушен змеей, отчего у него на ноге образовалась зловонная язва. Греки бросили его на острове Лемнос и привезли под Трою, узнав, что ее не взять без лука и стрел Геракла. Упоминание о нем здесь некорректно — Филоктет вернулся позже.
        61
        Пифийский оракул Аполлона в городе Дельфы пользовался в Греции наибольшей известностью. Требование о его перевозе придумано Стаутом — в «Илиаде» Идей по поручению Приама предлагает вернуть грекам корабль с сокровищами, оставив Елену в Трое, в обмен на мир и получает отказ.
        62
        Неточность автора. Троил, сын Приама, был убит Ахиллом в первый год осады Трои. Антилох — старший сын Нестора и друг Ахилла.
        63
        Еще одна неточность. Мелеагр — сын царя Калидона, Инея. О нем упоминают в девятой песне «Илиады», но он не участвовал в войне.
        64
        Крылатый конь, возникший из крови горгоны Медузы.
        65
        Дочь Приама и Гекубы, которая предпочла быть поглощенной землей, чтобы не стать наложницей греков.
        66
        Река под Троей, впадающая в Геллеспонт (Дарданеллы).
        67
        Лемнос — остров в Эгейском море.
        68
        О Гекамеде — дочери Арсиноя, ставшей рабыней Нестора, — упоминается в одиннадцатой песне «Илиады», но ее дальнейшие приключения вымышлены Стаутом.
        69
        Небольшой остров у берегов Трои.
        70
        Красное вино с виноградников горы Прамний.
        71
        Сын Зевса и Геры, бог войны.
        72
        Фракийский певец, сын речного бога Эагра и музы Каллиопы. Когда его жена, нимфа Эвридика, умерла, укушенная змеей, он спустился в царство мертвых и, тронув своим пением бога Аида, упросил его отпустить Эвридику на землю. Аид поставил условие: Орфей по пути из подземного царства не должен оборачиваться. Орфей не сдержал слова, обернулся и потерял Эвридику навеки. Что имеет в виду Стаут под «ежегодными свиданиями» — непонятно.
        73
        Лидия — древнее царство в Западной Азии.
        74
        Сын Крона и Реи, брат Зевса, бог подземного царства мертвых. Само это царство также часто называется Аид (отсюда ад).
        75
        Сын Менетия, ближайший друг Ахилла. Его гибель от руки Гектора побудила Ахилла выйти на поле битвы.
        76
        Троянский герой, сын Панфоя.
        77
        Троянец, убитый Ахиллом.
        78
        Гиппофой — сын Лефа, царя пеласгов. Оба ошибочно упомянуты как два разных воина, убитых Гектором. К тому же Гиппофой сражался на стороне троянцев и был убит Аяксом Теламонидом.
        79
        Сын Ифита и Ипполиты, соискатель руки Елены.
        80
        Сын Фенопса, троянский воин, убитый Аяксом, ошибочно причислен Стаутом к грекам.
        81
        Сын Эпита, вестник отца Энея, Анхиза. Аполлон, приняв его облик, обратился к Энею. Ошибочно причислен к грекам.
        82
        Предводитель беотийцев в греческой армии, ошибочно причислен к троянцам.
        83
        Культовое имя Диониса, сына Зевса и Семелы, бога вина.
        84
        Вождь пеласгов в троянской армии.
        85
        Были рождены от западного ветра Зефира и гарпии Подарги.
        86
        Отцы Ахилла и Аякса, Пелей и Теламон, были родными братьями.
        87
        Эак, сын Зевса и Эгины, был отцом Пелея и Теламона и дедом Ахилла.
        88
        Большой остров в Эгейском море вблизи восточного побережья Центральной Греции.
        89
        Минотавр — чудовище с головой быка и телом человека, плод связи Пасифаи, жены царя Крита, Миноса, с быком. Минос поселил его в Лабиринте — дворце, построенном Дедалом, — куда каждые девять лет отправляли семь юношей и семь девушек из Афин, которых пожирал Минотавр. Минос наложил эту дань на афинян за убийство ими его сына Андрогея. Минотавра сразил герой Тесей.
        90
        Дочь Зевса и Латоны, богиня-охотница.
        91
        Согласно «Илиаде», богиня Афина, приняв облик брата Гектора, Деифоба, убедила его сразиться с Ахиллом, обещая помощь. Когда же Гектор, лишившись копья, стал звать Деифоба, его не оказалось рядом.
        92
        Самая крупная весовая и денежно-счетная единица Древней Греции.
        93
        Сын Троя, дед Приама, царь Трои, в чью честь она носит свое второе название — Илион (отсюда «Илиада»).
        94
        Мирмидонец, близкий друг Ахилла.
        95
        Возница Ахилла.
        96
        Один из быстроногих коней Ахилла.
        97
        «Илиада» заканчивается описанием погребения Гектора. Дальнейшие события романа основаны на фрагментах поэм «Одиссея» Гомера и «Энеида» Вергилия, а также трагедий Еврипида «Андромаха» и «Гекуба».
        98
        Дочь Приама, жена Энея.
        99
        Богиня Фетида окунала маленького Ахилла в подземную реку Стикс, чтобы сделать его бессмертным. При этом она держала сына за пятку. Таким образом, пятка осталась единственным уязвимым местом Ахилла (отсюда выражение «ахиллесова пята»).
        100
        Согласно мифам, Парис убил Ахилла стрелой в пятку, а сам погиб позже, когда прибывший под Трою Филоктет поразил его отравленной стрелой Геракла.
        101
        Одно из древнейших греческих племен, пришедшее с севера. Гомер именует так всех греков.
        102
        Если речь идет об Аяксе Теламониде, то это ошибка. Богиня Афина помрачила его ум, он перебил весь скот греков и, придя в себя, покончил с собой еще до взятия Трои.
        103
        Согласно мифам, Приама и Гекубу убил не Одиссей, а Неоптолем, сын Ахилла и Деидамии, который, мстя за отца, не щадил ни стариков, ни женщин, ни детей.
        104
        Сын Зевса и Лардамии, царь Ликии, убитый Патроклом.
        105
        Грекам явилась тень Ахилла, требуя Поликсену себе в жертву. Дочь Приама сама пошла к алтарю под жертвенный нож.