Библиотека / История / Плис Алиса : " Гений Одного Дня " - читать онлайн

Сохранить .
Гений Одного Дня Алиса Плис
        Посвящается всему миру!
        А так же людям, открывавшим эпоху, не боящихся преград и идущих на свой страх и риск вперёд ради исполнения великой цели - служения во благо общества! Тем, кто не боялся неудач, и даже тем, кто и по сей день просто трудится для своего маленького мирка и не оставил после себя никаких грандиозных трудов, завоевавших всемирное признание.
        «Лучше быть, чем казаться!»
        (Из мемуаров неизвестного советского разведчика)
        Глава первая
                          Безликие пейзажи за окном, монотонный стук колёс поезда, все мысли и думы как-то разом слились в одну общую массу и унесли куда-то далеко-далеко. Туда, где не было никаких проблем, не было слышно гудения поезда, где царили умиротворённость и гармония. Голова наполнилась радостными впечатлениями, здесь, где всё было так знакомо и уютно.
                              Эти поля и дороги, по которым уже тысячу раз приходилось идти, этот большой лес за деревенькой, памятный с детства аромат цветов из сада, перемешавшийся вместе с запахом супа, который могла так приготовить лишь матушка. Свежий воздух с наслаждением вдыхался через рот, солнце мягко грело…
                                Его лучи касались лица, обнимали плечи и сильно припекали. Беззаботность и лёгкомыслие разом охватили человека. Столь дорогие сердцу места разом охватывали всё сознание. Густой, даже немного дремучий лес, каждую травинку которого знаешь наизусть, простирался вдали. Каждое дерево, каждый сучок, каждая травинка памятны. Это мирное голубое небо, по которому лениво переползают покрывала облаков, коих неистово ветер гонит прочь. А перед лесом река, неширокая, но тоже полная свежих воспоминаний. Берег, с которого неоднократно ловили рыбу, эта чистая, сверкающая на солнце вода, бурно уносившаяся прочь. И этот маленький уютный деревянный мостик, на котором так приятно было стоять и любоваться на воду.
                                Лес передаёт свой неповторимый аромат и пение птиц, ради которых на улице можно оставаться бесконечно, пока не позовут домой. Этот сад, полный затемнённых и уединённых уголков, где так приятно можно провести время, наблюдая за лесом, или просто мечтая. Дуб, стоящий за оградой, старый, с зарубками - под которым было прочитано несметное количество книг, на который столько раз взбирались, дабы посмотреть весь этот чудесный ландшафт свысока и обозреть всю его величественность. Или эти старые деревянные качели, вокруг которых тоже был создан незабываемый мир, полных тайн и мечтаний. Клумбы, на которых можно любоваться вечно, или этот маленький деревянный домик, уютнее которого нет ничего в жизни.
                      Тоска… как она стала давить на сердце, пожирать душу. В глубине сознания что-то подсказывало, нет, этого не может быть, всё это в прошлом, всё слишком красиво, слишком приятно. Попытка сопротивления этому внутреннему голосу была недолгой. Чудесные картины воспоминаний медленно уплывали куда-то вдаль. Сквозь сон стал слышен всё тот же монотонный стук колёс, и приятные видения остались лишь воспоминанием. Мрачная действительность ещё сильнее сжала душу.
                      Больше не будет пробежек по росе рано-рано на рассвете, больше не будет мать ругать за проведение целого дня на улице с рассвета и до поздней ночи. Не будет этих прекрасных звёздных ночей, не будет этих полей и лесов, не будет этого своеобразного мира запахов… как хотелось плакать! Всё это осталось там, далеко-далеко, за десятки, а может и сотни километров. Это было уже прошлое.
                        И только вдали можно ощутить эту невыносимую тоску и понять, что в тех местах прошли лучшие дни твоей жизни. Именно эти места ты будешь вспоминать, когда придёт беда. Потому что человеку хорошо там, где ему хорошо. И лишь в сравнении ты понимаешь, что воистину было хорошим для тебя.
                        А этот поезд, не ведая обо всех твоих состояниях души, металлический, бесчувственный ко всем твоим страданиям, несёт прочь, туда, где ты ни разу не был. Туда, где возможно начнётся совершенно новая для тебя жизнь, которая будет далека от той, что ты прожил здесь. Где не будет уже ничего знакомого, где открывать и познавать всё придётся с нуля, по-новому. Это призрачное настоящее, столь скоротечное, что мгновенно перетекает в будущее и прошлое, оно кажется таким неизведанным и… пугающим. Никто не знает, что тебя ожидает - взлёт или падение. Ты даже не знаешь, что будет, там за поворотом. И от этого становилось всё хуже и хуже.
                            Душу как будто кто-то спрессовывал. Внутреннее разочарование всё еще витало в голове. Ещё чувствовался на губах привкус того самого свежего воздуха, хотя казалось бы, как можно попробовать на вкус его. Уже придя в себя, всё ещё пытался человек вернуть те приятные ощущения. На плече ещё некоторое время чувствовались лучи солнца. Потом ощущения стали исчезать, пока не исчезли совсем. А картина тех дивных мест уплыла вдаль, и глаза широко распахнулись, и некоторое время пытались оценить обстановку.
                          Снова этот душный поезд. Некоторое время пред глазами плыли цветные круги, но и те скоро прекратились, как только глаза стали привыкать к тьме. Спина стала болезненно ныть, от того, что долго находилась в неподвижном состоянии. Правая рука и вовсе онемела. Её не чувствовалось! Человек испугался не на шутку. Левой рукой найдя «потерю», некоторое время он пытался собраться с мыслями. Медленно - медленно, кровь прилила к руке, и постепенно та оживала. Вскоре человек смог пошевелить пальцами, до этого казавшимися свинцовыми и ледяными от холода.
                      Вскоре сон вообще растаял и забылся. В голове вновь стали пульсировать всякие разные мысли, которые лихорадочно сменяли одна другую. Все они были связаны уже с настоящим. Глубоко вздохнув, и ощутив на себе этот душный спёртый воздух, человек вновь вспомнил свою родину. Может, он её уже никогда не увидит.
                          Автоматически он повернул голову к окну. Ничего не было видно. Лишь тьма, давившая на душу и пронизывающая ум. А небо-то сегодня ночью какое… И человек взглянул на звёзды. На них можно было смотреть не отрываясь. Эти маленькие сверкающие сгустки притягивали к себе взгляд, подобно магниту.
                        Затем в глаза попалось яркое пятно на тёмном небе. Цветные круги снова поплыли перед глазами, едва он перевёл взгляд куда-то в сторону. Прищурившись, немного отклонившись в сторону, человек увидел бледный лик луны. Яркий свет луны пронзил человека. Краюха хлеба, но её свет освещал полвагона.
                        Некоторое время человек старался вообще ни о чём не думать. И ему это удалось. В голове резко ударило болью, но она также внезапно исчезла, как и появилась. Приложив пальцы к виску, человек почувствовал, как бешено бьётся его пульс. Затем он перевёл взгляд на стол, длинный и широкий. Свет луны скользнул по журналу, лежащему в раскрытом виде. Затем человека озарило, едва взгляд наткнулся на картинку, бывшую в центре. Чертёж радиоприемника. Человек одним движением руки закрыл журнал и положил на него руку. Как будто кто-то собирается утащить его. От бумаги повеяло холодом.
                          Рукой он провёл по своим щегольским усам, которые практически скрывали всю верхнюю губу, и вновь взглянул на журнал. А потом перевёл взгляд на руку.
                            Часы остановились. Сделав для себя это открытие, человек что-то пробурчал себе под нос, и провёл рукой по лицу, словно умываясь. Вновь мысли охватили его. И тут же прервались болью в виске. Этот стук колёс стал просто невыносим! Раздался протяжный гудок поезда, который ещё больше стал раздражать.
                        Свет луны чётко осветил орлиный профиль, сжатые губы, и короткие чёрные волосы. Взгляд больших чёрных глаз напоминал взгляд волка. Было видно, что этого человека всё раздражает. Казалось, он просверлит насквозь любого.
                          И в тоже время решимость мелькала в его глазах. Как будто человек знает, чего он хочет, а цель уже давно поставлена. И к ней надо только идти, не обращая внимания на «стрекотание кузнечиков и кваканье лягушек на дороге».
                        Брови были нахмурены, человек пребывал в напряжении. Широкий подбородок, прямой лоб, усы, орлиный нос и решимость, граничившая с диким блеском в глазах, всё это создавало не такое уж и приятное впечатление. Особенно эти глаза.
                        Сухие пальцы рук, ледяные непонятно по какой причине, были сжаты в плотный кулак. Невольно человек провёл рукой по рукавам белой рубашки, на отсвете луны казавшихся синеватыми. Затем перевёл взгляд на однообразный клетчатый рисунок пиджака.
                      Одежда его была непримечательная, в которой, может быть, ходит миллион таких же простых и невзрачных людей. Однако, как было замечено ранее, одежда играла здесь далеко не первую роль. И узнать эту личность можно было из тысячи. Мало того; едва взглянув на это лицо, можно было составить о нём мнение, как о далеко не простом человеке.
                        Взгляд скользнул по вороту рубахи, и человек поспешно поправил его. Затем он вновь взглянул на обложку журнала. Довольно потрёпанная корочка, в некоторых местах пожелтевшие страницы, однако, это нисколько не убавляло его полезности. Можно сказать, с этой старенькой, видавшей виды бумаги и этим текстом, и начались самые интересные вехи жизни.
                          Попался этот журнал случайно, среди груды всякого хлама. Но так уж водится, что разбираясь в чём-то, можно сразу найти какое-нибудь сокровище. Страницы этого журнала мгновенно захватили тогда ещё маленького мальчика. Вскоре все эти чертежи всяких там устройств он выучил наизусть.
                              Эта любовь к технике вскоре привела его сюда - за многие километры от дома. Здесь, в незнакомой стране, он хотел учиться, чтобы развивать свои знания дальше. Бесспорно, родственники далеко не одобряли эти занятия, с этим журналом неоднократно хотели покончить, вот только что-то мешало всё время. Семья хотела, чтобы он пошёл по стопам своего отца - священника, однако судьба этого не хотела. Таланты проявились в иной сфере, и как не противилась семья, всё же пришлось ей смириться с решением сына. Хотя наверняка, в душе желание сжечь эту ересь в виде злостного журнала у семьи осталось.
                                  Случайности иногда меняют всё положение дел. И вот этот потрёпанный временем журнал едет вместе с человеком в поезде, хотя каждую страницу, каждую иллюстрацию он знает наизусть. Но, увы, никто никогда не знает, что пригодится в будущем. А эти чертежи можно изучать взглядом бесконечно. Особенно, когда нечем заняться, как случилось в этом поезде.
                        Решение ехать учиться, да ещё не куда-то там, а в крупнейший город другой страны из небольшой, почти глухой деревеньки могло только вызвать восхищение и недоумение. Однако, учиться на родине тоже хорошо получалось, отчего и возникло желание ехать сюда.
                            Были и проблемы, но маленькие. Приходилось во благо образования вставать каждое утро чуть ли не в четыре часа, чтобы успеть дойти до города. Там-то можно сказать, способности и давали о себе знать. Учитель считал, что образования школьного тут явно не достаточно - «зароешь талант в землю». Посему тот настоятельно рекомендовал ехать ему учиться в столицу Богемии, Австро-Венгрию, где, как известно, давали лекции довольно много выдающийся деятелей (так, по крайней мере, считалось), чьи имена не сходили с обложек газет и журналов, однако при этом, нельзя сказать, что популярность учёных была уж такая внушительная.
                        Учитель физики, а вместе с ней и других точных наук, заодно с парой «спонсоров», горя искреннем желанием помочь, пожертвовали частью своих сбережений. Естественно, от подобной неожиданности юный ученик даже растерялся и пообещал вернуть деньги, да ещё в двойном размере. При этом последнему навсегда запомнился хитрый взгляд стареющего человека, в котором выражалась, пожалуй, вся прожитая жизнь, все знания, которых тот успел немало скопить: «Молодой человек, забудьте. Деньги вы всё равно не вернёте, какой бы искренностью ваши глаза сейчас не сверкают. Деньги - вздор, а люди всё!»
                      Так же вспомнилась резко и фраза, с которой отослал его учитель на поезд: «Я знаю в мире двух великих людей - один из них тот господин изобретатель, к которому вы едете. А второй из них - вы! И попробуйте это опровергнуть!» С этой рекомендацией тот и послал его к известному на всю Европу учёному.
                      Человек оторвался от журнала. А ведь он даже не знал, что собой представляет эта Прага. До сего момента город витал как-то призрачно туманно в сознании, а теперь, там, вероятно, придётся прожить очень долгое время. Хотя время долгим не бывает.
                          Он взглянул напротив. Взглядом быстро определил, что что-то здесь явно не так. Чего-то не хватает. С болью в голове, человек быстро напряг свою память. Вглядываясь в диван, стоящий параллельно с его, и отчасти скрытым во тьме, он всё-таки вспомнил.
                            Здесь же кто-то сидел. Да! Какой-то умный, интеллигентный с виду человек, имеющий непримечательную внешность. С ним некоторое время проходила довольно-таки приятная беседа.
                          Куда он пропал? Хотя, выйти из вагона никто не запрещает, а тем более, если это касается выхода и на станции. Всё равно какой-то испуг взял вверх над сущностью. Наверное, тот человек настолько умудрился очаровать, что расположил всё доверие к себе, хотя, естественно, осторожность и подозрительность, всячески препятствовали этому. Бдительность была хорошо усыплена, раз он уснул на глазах у незнакомца.
                          Надо бы убрать журнал, до тех пор, пока ещё это есть в памяти. Бережно подхватив рукой это издание, которое в миллионы раз было ценнее всех бриллиантов, человек стал искать свой чемодан.
                              Дрожь пробежалась по телу. Он был под столом. А сейчас будто бы куда-то испарился. Человек заёрзал на месте, пытаясь разрешить эту страшную загадку, всё ещё не веря правде, благо та была слишком печальна. Встав, человек обшарил все возможные и невозможные закоулки вагона, но багажа не нашёл. С дрожью в коленях, он медленно присел опять на диван.
                              Человек просто не знал, что ему делать. И делать ли вообще что-либо. Печаль охватила его и вместе с тем страшный ужас, который незаметно нарастал. В чемодане были его книги, одежда, и…деньги.
                          В потрёпанном пиджачке, без денег далеко не уйдёшь. Можно смело сказать, - вообще не уйдёшь. Настроение резко упало. Тот ли этот интеллигентный человек украл чемодан, или не он, значения не имело. Чемодан исчез навсегда. Хорошее начало, однако же. Может, всё-таки где-то в закоулках карманов остались деньги. И … паспорт. Если его утащили - это конец.
                          Искать чемодан по всему паровозу - утопия. Бегать и спрашивать каждого, «извините, молодой человек, это не вы украли мой чемодан?» - наивно и смешно, да и сам он, будь на месте вора, поспешил бы скрыться куда-нибудь с места преступления - хоть на станцию выйти, хоть даже в окно.
                        Человек порылся во внутренних карманах пиджака, выгреб с облегчением паспорт (печалиться он не видел смысла - краденого не вернёшь), но денег больше не нашёл, из-за чего сердце резко упало в пятки. Взяв в руки паспорт, на ощупь человек почувствовал, что там что-то есть, и потряс его над столом. Пару монет звонко брякнулись на стол, проехались на ребре и остановились. Бумажных денег вообще не было. Бросив в сторону паспорт, человек подобрал две монеты и на всякий случай посмотрел, не брякнулись ли они на пол. К сожалению, ни одной монеты на полу не было, а двадцать геллеров - это далеко не та сумма, на которую можно купить поесть, или хотя бы снять комнату.
                          Паспорт лежал в раскрытом виде, с фотографии глядел высокого роста мужчина с горящими глазами и грустной улыбкой. Надпись гласила: Николас Фарейда. И национальность: серб. Притом, что семья его была эмигрантами из России.
                                За эту интересную, далеко не славянскую фамилию ему пришлось тоже немало претерпеть. Тот же учитель физики оценил его фамилию, как возможность источника чудесных дарований - Фарейда игра букв в фамилии не менее известного физика Фарадея. Причём последнего, как и первого, увлекала теория электричества.
                            Погрузившись в свои горестные думы, Николас долго и бессмысленно смотрел на стол, по которому мягко скользил луч луны. Спать после такого происшествия уже не хотелось. Хорошо хоть, документы остались. А как быть с остальным? Вот в чём вопрос. Никто в незнакомом городе тебе не поможет. Вся надежда - на больную, не выспавшуюся голову, то и дело борющуюся со сном, и проклинающую противный стук колёс вместе с периодичным гудением, раздражение которыми всё усиливалось и усиливалось.
                              Николас, словно вспомня что-то, ещё раз открыл свой потрёпанный журнал и остановился взглядом на другом устройстве, провёл рукой по бумаге. Эта вырезка из какого-то другого журнала, более нового, вставленная сюда. Бумага новая и явно пахнет краской. Потом он вспомнил, что ранее сам прикреплял новый материал в этот журнал - не дай бог потерять. А с учётом забывчивости это запросто было возможно.
                                Так в размышлениях и прошла оставшаяся часть пути.
                                Бесцельно глядя в одну точку, Николас пытался узнать, что будет дальше. Он понятия не имел, куда идти. Денег не было - а это самое главное. Он попадает в незнакомый город - обратного пути нет. Куда идти? Что делать? Ладно хоть, паспорт есть. Одним движением дрожащей от напряжения руки, он закрыл паспорт и сунул его обратно во внутренний карман пиджака. В общем, в этой потёртой одежде, с журналом в руке и двадцатью геллерами предстояло как-то выжить в таком большом городе. Как выжить? Но говорят, утро вечера мудренее.
                          Опять же испуг, что лишат и последних средств к существованию, не позволял уснуть теперь. Всю ночь Николас бесцельно смотрел на стол, словно хотел пробуравить его взглядом. Ближе к утру проснулся дикий голод, а голова стала ужасно болеть от отсутствия сна. Попытки уснуть ничего не дали. Николас вздрагивал от каждого шороха, шума.
                          Дождавшись уже с нетерпением прибытия поезда, с затёкшими от одного положения ногами, и с холодными от волнения руками, он вышел на перрон. Всю дорогу после случившегося у Николаса не было желания глядеть в окно. Налегке, с журналом под мышкой, он стал озираться вокруг.
                              Прага! До этого он видел её лишь на гравюрах и редкостных фотографиях. Воздух вскружил голову молодому человеку, и он прошёлся по перрону в каком-то странном восторженном состоянии, то и дело оглядываясь вокруг. Люди частенько поворачивали головы в его сторону, их как-то отпугивал этот человек с горящими глазами, журналом под мышкой, и бывший налегке.
                          Выйдя на улицу, очутившись в центре бурного города, всё ещё пребывая в этом состоянии, Николас растерянно смотрел на старинные здания, всматривался в их величественность, пока его кто-то не толкнул. Опомнившись, он пошёл вперёд, твёрдо веря в хорошее будущее, несмотря ни на что. Первые несколько метров взгляд Николаса скользил по зданиям, по деревьям.
                          Обычный город. Но для него, прожившего всю свою жизнь в деревне, он предстал особенным, неповторимым, притягивающим. Пройдя так ещё метра два, интересуясь всем и вся, хотя в его родной Сербии люди и их занятия были точно такими же, резко затормозил.
                          Голод всё ещё давил на желудок, душил за горло. Есть хотелось ужасно. Не выспавшимися, пьяными от бессонницы глазами, Николас провожал людей с едой в руках. Слегка подбросив в руке двадцать геллеров, и убедившись, что они на месте, медленным прогулочным шагом бесцельно побрёл вперёд. Куда он идёт, понятия не имел. Как будто ноги сами несли Николаса навстречу чему-то новому, завораживающему. Впереди предстояло ещё очень многое познать, и почему-то в душе поселилась уверенность, что чтобы не случилось, всё будет хорошо.
                            Случай о краже как-то медленно выплывал из памяти, и казалось, что это произошло как минимум где-то дней десять назад. Лишь боль в голове и дикий голод указывали на обратное.
                            Не боялся он и заблудиться на улицах. Всякое действие лучше бездействия. В размышлениях, куда идти и что делать, ноги сами носили его от одной улочки к другой. И здесь, вдоволь насладившись своими страданиями, Николас решил просто пожить и посмотреть город. Как и выяснилось впоследствии, это был единственный правильный выбор.
                        Прага навеки отпечаталась в его памяти, невольно эти здания, мосты вызывали в нём восторг. Старые, древние постройки тронули душу. Ничего подобного в его мелком родном провинциальном городишке нельзя было увидеть. А здесь всякие городские пейзажи уже радовали глаз. Небо было ясное, чистое-чистое, без единого облачка, что прогуливаясь по одному из мостов, как выяснилось впоследствии, самым известным, и носящем имя Карлов Мост, он долго стоял и смотрел на небо. Николасу удалось застать рассвет. Красное огненное солнце медленно поднималось на небосвод. Первое утро в Праге, в этом милом городе, далеко-далеко от родных и без всяких средств на существование. Огорчаться, правда, не было смысла.
                          Небо медленно розовело, и вся сущность Николаса была прикована к нему. Ни о чём он уже не думал, просто стоял на мосту и наблюдал за одним из красивейших явлений природы. Можно сказать, он вновь проснулся для свежих идей и решений. Боль в голове утихла, освободив место ясным мыслям. Нет, ничто не должно испортить этот прекрасный день! А ночь, она уже прошла, и ничего не исправишь.
                            Жить надо именно сегодняшним днём, как никогда годившимся для прекрасных перспектив. Разом все беспокойства покинули Николаса, он вновь вспомнил родину, от чего на душе стало гораздо теплее. Руки медленно согрелись, да и сам человек вышел из внутреннего напряжения, в котором провёл всю ночь и некоторую часть утра. Единственная последняя мысль была, которую Николас тоже отправил прочь из головы вслед за остальными, что деньги его учителя испарились вместе с вором, так и не потребовавшись ему.
                      «Какой красивый рассвет!» - мысль, потеснившая все остальные, прочь. Больше Николаса уже ничто не волновало кроме тех кровавых откликов от солнца, оставшихся на перилах моста, его пиджаке, штанах, и чётко очерчивающих лицо, разом озарённое светлыми думами о хорошем будущем.
                          Над городом занималась утренняя заря. Начало нового дня - начало новых свершений, новой истории, и никакие страдания тут не помешают. Что-то должно случиться хорошее. И оно не заставило себя долго ждать.
        Глава вторая
                            Медленно, не понимая, что он делает, Николас оторвался от картины рассвета и обернулся назад. А позади туда-сюда сновали люди, как муравьи. Такое ощущение, что он находился в центре этого никогда не утихающего, вечно куда-то спешащего муравейника. Хотя было очень рано, народа было много. Казалось, жизнь здесь не утихала ни на секунду. По инерции, он кинул взгляд на левую руку, чтобы посмотреть, сколько времени и лишь, потом вспомнил, что там стрелка часов упрямо показывала двенадцать. Надо бы с этим разобраться. Как только решатся большие проблемы.
                              Николас взглянул на кованые фонари, стоящие на мосту, голова отметила их красоту и неповторимость. Немного пройдя вперёд, вновь остановился. Впереди открывалась очень интересная картина. Весь город с его красными крышами был как на ладони, а эти кровавые отблески от солнца на домах добавляли ему какую-то сказочность.
                              В то время как цивилизация затронула большую часть городов Европы, здесь казалось, ничего не изменилось со времён Средневековья. Небольшие уютные домики, черепичные крыши, башни, статуи, и всё выдержано в едином стиле. Время здесь будто бы остановилось.
                            Затем взгляд наткнулся на большую статую с каким-то человеком. Подойдя ближе из любопытства, Николас понял, что это увековечение памяти одного из святых. Эффектно смотрелась статуя на мосту с её многочисленными украшениями. Подойдя поближе, Николас смог разглядеть множество всяких объёмных элементов, здорово украшающих статую и придающий ей завершённость и притягательность.
                                Это была статуя местного святого Яна Непомуцкого, установленная на специальном пьедестале, продолжающей часть моста из камня. Выцветающие со временем буквы плохо различались, однако по ним Николас и понял, кому воздвигли сей постамент, хотя пришлось долго всматриваться. Голова святого была искусно выполнена мастером, слегка наклонена на бок, а по статуе было видно, что делали её ой как давно. Складки на одежде были здорово сделано, казалось, святой сейчас сойдёт со своего места, а на лице, пусть и не было глаз, но возникло ощущение, что там застыло выражение неподдельной скорби. По бокам от выцветавшей надписи на статуи располагались две таблички, на которых были какие-то животные и листва, с позолотой, в свою очередь, почерневшей от времени. Нет ничего вечного.
                                    По преданию, Ян Непомуцкий, католический святой, патрон Чехии был утоплен по приказу короля Вацлава за то, что отказался открыть тайну исповеди королевы.
                                    За статуей виднелись привычные уже взору дома - деревянные, кирпичные, неброских цветов, но тоже дополняющих всю эту картину старого времени. Казалось, Прага и не хотела двигаться вперёд, к новому, стильному, её вполне устраивало то, что есть. А вдали виднелись деревья. Много деревьев с пышной кроной. Этот городок был маленьким островом в бурной и кишащей Европе, сохранившем свою историю и традиции, и далеко не жалеющий об этом. Зато теперь сюда съезжалось множество европейцев, чтобы посмотреть на эти чудеса. И естественно, тот, кто хоть раз был в столице бывшей Чехии, забыть её уже не мог и снова рвался сюда.
                        Повернув голову, он увидел как по мосту, в ряд стояло ещё множество таких же фигур. Не спеша, всё равно времени не в обрез, он осмотрел все статуи, навсегда запечатлев в памяти их неповторимую красоту. Мост показался Николасу явно необычным: хотя бы по этим выступам, на которых стояли такие произведения искусства, на которые любоваться можно бесконечно. Единственное, что подпортило впечатление, это народ. Он терпеть не мог находиться в гуще муравейника, где бытуют всякие бессмысленные разговоры, а от яркости и пестроты красок здорово разболелась голова, которой общество ничего хорошего не сулило. Однако, так получилось снять напряжение, пожирающее изнутри.
                          Медленно, Николас подошёл к арке между двумя башнями, оставив знаменитый мост через Влтаву позади. Долго задирая голову вверх, он дивился громадной постройке, судя по всему, выполненной в готическом стиле. Рисунок на них явно был выполнен со вкусом. Маленькие окошечки, которых он сперва и не заметил, теперь разглядывались с особой тщательностью. Арка зловеще возвышалась над остальными зданиями, казалось, что это Гулливер и лилипуты. Причём позади башен Николас заметил художественно сделанный домик с большими окнами, и выполненным с определённым архитектурным вкусом. Затем взгляд мягко скользнул по статуям, прикрывавшим сей домик и упал прямо на флюгера, лихо раскачивающихся на холодном ветру. Крыша у башен тоже была своеобразная, пирамидальной формы и тёмной черепицей. Кирпич, коим было выложено сие произведение искусства, тоже был старым, что придавало особенную красоту. Может Николас бы так и стоял под башнями, затаив дыхание от восхищения.
                            Если бы не ноющая боль в голове, ни понижающаяся, ни возрастающая. На фоне холодного неба эта арка выглядела монументально, - подумал он, после чего зашёл в неё, как будто провалился в пасть дракона. Настолько непривычно чувствовать себя маленьким и беспомощным, находясь с такими громадами. Арка давила как-то сверху, когда он под ней проходил, зато запомнилась навсегда благодаря этим впечатлениям.
                        Николас зашагал дальше, дорога вела на холм, именуемый Градчаны (это он знал из книг, что были в чемодане), на котором находилось множество любопытных построек. Здесь был расположен пражский град - кремль. В его литературе о холме упоминалось, как об историческом районе Праги. Раньше здесь была императорская резиденция, о чём, например, свидетельствовал высокий, тёмный и угрожающий замок вдали, возвышающийся над городом. Где-то дома стояли в форме буквы «П», но что роднило их все, так это не форма, а красная крыша и белые стены. Но замок бросался в глаза больше всех, именно своей необычайностью и величественностью.
                              Буквально как та арка, через которую Николас прошёл совсем недавно. Или давно? Отчёта времени он себе никогда не давал. Остановившись на одном холме, Николас ещё раз взглянул на замок. Дрожь пробежалась по телу. Не, там ему побывать явно не хотелось сегодня. Благо сия достопримечательность стояла полностью тёмная, угрожающая и отпугивающая. Но именно этим она завораживала и привлекала к себе внимание.
                              Ноги несли его сами, вот он повернул с одной улицы на другую, не давая себе в действиях никакого отчёта, и лишь очутившись на какой-то небольшой площади, опомнился. Тоже старинное место, где и дышится по-другому, и чувствуешь другое… как будто ты был перенесён временем далеко-далеко назад. Те же старинные невысокие здания, и этот бульвар, засаженный двумя рядами лип. Николас взглянул на деревья, и, увидев под одним из них уютную скамеечку, поспешил на неё сесть, благо устал ходить, и ноги периодически напоминали об этом.
                            Бессмысленно листая журнал, оплот веры в данный момент, он совсем не смотрел на буквы или иллюстрации, словно смотрел куда-то между строк, где был таинственный шифр. Просидев так минуты две, полностью погрузившись в себя и забыв обо всём на свете, он мечтал о том, чего нет. Подобные никогда не свершающиеся мечты вселяли в его сердце надежду, успокаивали и без того нервную душу, подпорченную скверным складом характера, ввиду которого он не мог даже работать в коллективе.
                            Ветер, леденящий душу кружился над площадью и подбирал с неё листья, высоко, словно играючи, подбрасывая их вверх. Осень наступает, что поделаешь. Этим и плохо лето.
                                Благо после его жарких и прекрасных дней следует унылая, блёклая пора, наводящая на душу чёрную меланхолию. Единственное время года, что радует душу - весна. Когда всё просыпается. Да и сама душу словно оживает подобно всей природы после долгой спячки. А после неё незамедлительно следует лето - от этого ещё легче на душе, благо хорошие перспективы ожидают впереди…
                            Август догорал. Дни его медленно холодели, в воздухе давно чувствовалось преддверие осени. Небо, ледяное как сталь, серо-голубое, чистое осеннее, немного преобразилось, когда наступила пора рассвета. Солнце словно растопило это ледяное, огромное покрывало льда, именуемое небом, что возникло даже ощущение простого летнего денёчка, каких уже прошло как минимум два с половиной месяца. Листва потихоньку опадала, хотя кроны деревьев всё ещё были полны зелёной, сочной листвы. Словно бы деревья не ведали, что впереди начинается унылая пора, и хотели как можно дольше продлить это прекрасное время лета. Солнце светило точно так же, но уже не грело так, как раньше. Закономерность. Она вечна.
                              Николас оторвал взгляд от журнала, едва услышал урчание голубей. Подбросив в кулаке монеты, непонятно зачем, он убрал быстро их в карман пиджака и пристально стал пожирать взглядом чешских, а точнее австро-венгерских голубей. Снова вздохнул. Голуби были его любимые птицы…
                                  В родном доме, вопреки запретам родителей, он держал несколько этих миролюбивых птиц, которые всегда ассоциировались у Николаса с чем-то святым, неколебимым. Несколько птиц мирно прохаживались рядом, вертя глазами довольно быстро, и боковым зрением наблюдая за странным человеком, сидящим на скамье. Они его явно секли. Будто бы взяли на заметку. Уж очень подозрительная личность!
                            Взгляд Николаса вновь опустился на лист журнала, на котром значился год издания: 1894 год. Он долго всматривался в эту цифру, словно она была написана китайскими иероглифами. Восемь лет назад до появления этого журнала, родился на свет Николас. Памятная дата. И вновь вспомнился маленькая деревенька, где прошло всё его детство, начиная с младенчества.
                              Голуби резко взлетели, едва кто-то бросил на брусчатку зерна. Подняв голову, Николас увидел довольно старую женщину, не пожалевшую целого ведра пшена для городских голубей. Только теперь стало понятно, как много на этой площади птиц. Они слетелись отовсюду - с крыш зданий, с деревьев, с боков сей площади, и чуть не устраивали драку за корм. Они тоже выживают в большом городе. И даже без денег.
                              Как хорошо быть голубем таким! Никаких забот, никто тебя не отошлёт никуда учиться, благо тебе это не надо, полная свобода, хочешь - туда полетел, хочешь сюда. Нет ни поводов для беспокойства, ни тревог. Эти птицы ни о чём не думают. Их ничего не пугает, они готовы ко всему. Глядя на картину поедания пшена, в желудке разразился гром голода, который дошёл до горла, и явно не хотел оставлять в покое. Так просто не отделаешься! С завистью Николас смотрел на пиршество голубей.
          - Молодой человек, Вы уснули что ль?
                              Николас резко подпрыгнул на месте от неожиданного голоса, и в поисках его обладателя, обернулся и увидел ту самую женщину, что устроила Божий день для голубей. Фраза была сказана на чистейшем немецком языке, впрочем, удивляться было нечего - Богемия полностью находилась в составе Австро-Венгрии, и учёный, к которому Николас приехал за многие километры тоже был чистокровным австрийцем. К счастью, немецкий был одним из самых легко дающихся предметов, и в свободное время он обожал переводить статьи с немецкого языка на сербский. Это доставляло ему несравненное удовольствие. Теперь, похоже, эти знания очень пригодятся.
                                Осторожно он взглянул на женщину. Добрые, искрящиеся глаза, в которых не было и намёка на плохие поступки. Если глаза отражают душу, то Николас без сомнения бы охарактеризовал эту женщину, как пример доброты и света, хотя видит её в первый раз в своей жизни. На ней была какая-то простенькая шляпа, с живым, воткнутым в неё цветком. Из-под шляпы выбивались седые волосы, плотно расположившиеся на плече. Одета она была как-то уж совсем просто, невзрачно, пугающе. Плечи были скрыты под старенькой шалью, Николас на взгляд дал бы ей много лет, а из-под неё виднелась серенькая кофточка. Тёмная юбка была чуть ниже колен, но взгляд серба был прикован к лицу женщины. Нос картошкой, пухлые, расплывающиеся в улыбке губы, и глаза, в коих витали весёлые искорки и доброта. Последнего качества Николас уже довольно давно не видел в людях, а теперь и вовсе позабыл, что такое существует, посему это вызвало громадное удивление у него.
          - Простите, что? Нет, я не сплю. Я не могу спать, - как-то невнятно, обрывками выпалил Николас, смотря то на женщину, то на журнал. Та, кто подкармливала голубей, резко задумалась, и как-то отвернулась в сторону, из её глаз резко исчезли весёлые искры, уступив место глубокой задумчивости.
          - Вас что-то беспокоит?
                              Если бы этот вопрос задал бы кто-то другой, Николас бы и отвечать на него стал. Но слова были сказаны с такой интонацией, что плюнуть на ответ оказалось просто невозможным. Что-то было обезоруживающем в этой женщине, в её словах и поведении, что заставило обратить на себя внимание, и открыть душу. Казалось, пока это был единственный человек, способный понять его, его страдания и беду.
          - Да… - тяжело вздохнул он, тщательно выбирая слова на немецком языке и быстро обдумывая, что сказать дальше. - Я впервые в этом городе, и вот уже на меня подобно снежному кому свалилось несчастье. Я просто не знаю, что мне делать.
                                Женщина мгновенно подхватила разговор, уловив тему, словно была тонким психологом. Пальцы её то и дело скользили по ведру, из которого недавно было высыпано зерно. Сорвался лист с ветки и мягко упал на плечо. Женщина улыбнулась обезоруживающей улыбкой.
          - Я тоже впервые в Праге. Я из Хорватии, и лишь недавно переехала сюда, подальше от суеты и забот. В этом месте чувствуешь себя защищённой, и ничто уже не давит на душу. А Вы откуда, молодой человек? И что за несчастье с Вами произошло?
          - Ах, что ж Вы мне сразу-то не сказали! - воскликнул Николас, разведя руками и перейдя на свой родной язык. Журнал брякнулся на брусчатку, и тот его поспешно подобрал, очистив от пыли рукой. - Я мучился, выбирал выражения на немецком языке, да полегче для себя, а мир так тесен, так прост! Я серб, родом из маленькой деревеньки, что находится практически на границе моей Родины Сербии и Австро-Венгрии, то есть вашей.
          - Тогда что же Вас заставило приехать сюда, так далеко от родины? - женщина внимательно всматривалась в лицо Николаса, что последнему стало как-то не по себе.
          - Я приехал сюда, чтобы учиться… - вновь невнятно пробормотал он.
          - Ах, что я Вас всё терзаю вопросами! - рассмеялась женщина. - Вы ведь наверняка сочли меня за подозрительную личность. Я ведь даже не поздоровалась и не представилась. Не вежливо как-то!
          - Действительно, - отозвался Николас и на миг ушёл в себя. Потом, словно проснулся ото сна, продолжил разговор, подняв глаза на женщину, - ну, с подозрительной личностью вы явно преувеличили. Я бы уж не сказал, что Вы способны на что-то плохое… Да, я как-то не заметил подвоха, что мы с Вами даже не поздоровались. Наверное, это Вы меня так очаровали. Позвольте исправить сие недоразумение. Здравствуйте, я - Николас. Николас Фарейда.
          - Здравствуйте, я - Драгутина, - ответила с лёгкой улыбкой женщина, - Валенски. Из древнего дворянского рода, обедневшего, увы. Очутилась здесь по чистой случайности, как велела судьба. Так Вы поступать сюда приехали?
          - Да, - кратко отозвался он, не залезая в подробности. Краткость - сестра таланта…
          - Вид у вас уставший. Неужели от того, что готовитесь к экзаменам? И куда собираетесь?
                          Николас всё это время наблюдал за голубями, клюющими зерно, и урчащими. Это его как-то успокаивало. На миг задумавшись, он пропустил часть фразы мимо ушей. На вторую поспешил ответить, чтобы не дай Бог, собеседница обнаружила, что её слушают в пол-уха по собственным, личным причинам.
          - В Карлов университет, благо это лишь единственный путь, как мне кажется, с которого можно легко получить ту работу, которую хочется. Правда, мои родители всячески противились этому решению.
          - Но всё же отступили, поняв, что это бесполезно? - догадалась Драгутина. - Мне говорили, поступить туда очень сложно - режут без ножа. А я сюда приехала десять лет назад, вместе с мужем, что собирался на заработки. Не было средств к существованию. Я перестала доверять людям. Представьте себе, лет пять я ни с кем не общалась, люди меня избегали. Их пугал мой внешний вид, мои занятия. Слухи ходили по всей площади обо мне. Что? Из-за чего меня все бросили? Мой муж приехал сюда, чтобы получить нормальную работу, чтобы получить образование, которого он не мог добиться у себя, но, ничего не вышло. А хотя, зачем я вам всё рассказываю (воцарилась небольшая пауза). Я думаю, Вам это совсем не интересно.
                              Николас взглянул на женщину, и довольно эмоционально старался убеждать её, что всё совсем не так. Его уже понесло. И он рассказал обо всём, и как ехал в поезде, и кто его послал сюда, и о многом другом, что будоражило всю его сущность. Женщина слушала молча, причём довольно серьёзно всё, что говорил этот высокий юноша со страшной худобой, впалыми щёками и пристальным взором чёрных глаз, которые на свету оказывались серо-голубыми. Дослушав его до конца, Драгутина вздохнула. На миг воцарилась пауза. Дав Николасу отдышаться после этого эмоционального припадка, женщина взглянула на голубей.
          - Люблю этих птиц. Мне они всегда казались всё понимающими, чувствующими. Наверное, это - единственные существа, ради которых ещё есть смысл мне жить. Их здесь много, на этой площади. У каждого есть своё имя, совсем как у людей.
          - Я тоже люблю этих птиц, - откликнулся Николас, смотря в ту же точку, что и хорватка. - В детстве я держал двух голубей. Я посвящал им всё время. До школы, после школы во время учения уроков, да и в самой школе я думал лишь о том, хорошо ли им живётся. Они меня как-то успокаивали, с помощью них я неоднократно пересылал письма своим немногочисленным друзьям.
          - Мне приятно с Вами разговаривать. Впервые за пять лет я вижу человека, который не сторонится меня и смог выслушать до конца.
          - Наверное, когда у человека беда, он имеет свойство обращать внимание в первую очередь на духовную сущность человека и ищет моральную поддержку у того, кто вызывает чем-то его доверие, - тихо произнёс свои мысли вслух Николас, - население Земли поделено на группы людей. Можно никогда не зная и в первый раз, видя человека, почувствовать к нему неприязнь, причём ты не поймёшь отчего. Так же и везде. Хотя бы по глазам человек поймёт, подходит ли другая личность ему, или нет. Я не знаю, как это объяснить. Но такое я часто видел и сталкивался с этим. Увы, не у всех развита такая чувственность, люди привыкают обращать внимание на внешность, им безразлична сама сущность, им это просто не интересно. Увидев Вас, я почему-то понял, что Вы - именно та, кого я могу беспрепятственно просветить в свою беду. В беде мы имеем обыкновение вспоминать обо всех оскорблённых нами людях, забывая все обиды, и вспоминая об хороших качествах, потому что знаем, именно такие люди могут помочь, утешить. Даже оказавшись в большом городе, где всё незнакомо, как это случилось сейчас со мной, можно найти человека, тебя
понимающего.
            - Пожалуй, Вы правы, - мягко согласилась женщина, - я бы посоветовала Вам купить карту Праги, а то так ведь и заблудиться можно. По-моему, ваших денег вполне хватит на это. Запомните эту площадь, она носит название Лоретанской. Каждое утро мне предназначается высокая честь кормить голубей. Одна и та же работа изо дня в день. Но мне это доставляет удовольствие. Я рада, когда есть тот, кто от меня зависим, когда я кому-то нужна.
          - Мы в ответе за тех, кого приручили. Эта фраза принадлежит известному французскому автору. Я думаю, Вы прекрасно приводите её в действие, - задумчиво протянул Николас, после чего аккуратно выгреб из внутреннего кармана две монеты достоинством в десять геллеров каждая.
                            Драгутина взглянула на деньги и повернула голову в сторону, кивнув ему:
          - Вон там находится маленький сувенирный магазин. В нём и можно купить эту карту. Главное, не забывайте смотреть на ценники.
          - Да, спасибо Вам! - откликнулся Николас, поднимаясь со скамьи, и отряхнув уставшие от сидения на одном месте ноги. - Где Вас можно найти хоть?
                            Женщина встретилась глазами с сербом и прижала палец к губам, после чего подняла его высоко вверх, и многозначительно произнесла:
          - Когда всходит солнце. Я всегда, каждый день, в любую погоду, утром примерно в это время нахожусь здесь и прихожу кормить своих голубей. Ищите меня тут.
          - Я не забуду. До свидания! И спасибо Вам за эту приятную беседу!
                            Николас ушёл, одиноко насвистывая первую пришедшую на ум песню, которая оказалась одной из народных песен Сербии, то и дело, думая о названии этой загадочной площади, так как забыть его боялся больше всего. На тротуарах было довольно чисто, что он опять-таки отметил про себя.
                              Последовав совету Драгутины, Николас пошёл к магазину, где отдал свои последние деньги, и купил карту города Праги. Из неё он только понял, какое огромное расстояние прошёл за утро от вокзала до этой площади
        Глава третья
                                        По этой подробной карте, разборке которой он посвятил полчаса, и определил, куда надо идти. Свернув в трубочку это драгоценное сокровище, и теперь совсем уже без денег, Николас побрёл дальше по площади, но, уже имея хоть какое-то представление, куда он идёт. Свернув с площади на какую-то улочку, он остановился.
                                        На миг призадумался и вновь открыл свой свёрток, внимательно изучая названия, подписанные на немецком языке. Дикая боль раздалась в желудке, Николаса чуть не свернуло в три погибели от голода. Надо срочно что-то делать. Вот только где, и самое интересное - как? Думая над этими вопросами, он пришёл к выводу, что стоя на улице уж точно не решит эти проблемы. А если идти куда-то? Есть ли смысл? Потоптавшись на месте, и ничего не решив, Николас вновь сунул карту под мышку и пошёл вперёд.
                                        Не пройдя и нескольких шагов, вновь замер. Его уши мгновенно уловили обрывки какой-то песни и военного марша, постепенно приближающиеся шаги большого количества народа. Постепенно до него дошло, что это строй солдат куда-то просто идёт и распевает старинную солдатскую песню. «Шли мы прямо в Яромерь» - было ей название.
                                          Николас долго стоял на одном месте, не замечая никого и ничего вокруг. Он закрыл глаза и резко провалился в какой-то ранее неведомый, неизвестный ему мир. Звуки песни австрийской армии, шаги людей, разговоры, всё это плавно исчезло, в ушах встала мертвая тишина. Сознание отключилось полностью от внешнего мира. Хотя Николас прекрасно осознавал, что это полёт воображения. Провал в него сопровождался яркой, ослепительной вспышкой, резко вставшей пред глазами и затмившей всё происходящее вокруг.
                                Перед глазами заплыли далёкие картины, явно выцарапанные откуда-то из закоулков памяти, но чем-то напоминающие реальные. Открыв глаза, Николас очутился где-то далеко. Белая полоса, яркая и ослепительная, встала вместо изображения. Затем стало черным-черно. Картинка была размытой, лишь потом, постепенно, стала приобретать чёткость.
                                      Звуки какой-то песни раздавались издалека, здорово отличавшейся от той, что слышал Николас от чешских солдат. Холод пронзил всё тело от кончика носа и до пят. Леденящий ветер кружил над пустым городом, подбрасывая вверх всякие небольшие и лёгкие листья. Изредка в городе появлялись люди, но они исчезали мгновенно, как и появлялись. В лужах на земле отчётливо отражалось пасмурное небо, передающее что-то неприятное. День был на грани дождя. Тучи вдали приобретали синеватый оттенок, а это уже ни о чём хорошем не говорило. Ветер резко подул в сторону Николаса, ему пришлось зажмурить глаза от такого порыва, слёзы встали в глазах от этого вихря. Впереди простиралась огромная, унылая панорама. Осень на исходе. Пожелтевшая, мокрая трава, можно сказать, гниющая и чавкающая под ногами. Деревья, обнажённые, стояли вокруг. На их ветках редко можно было встретить листочки. Все уже упали…
                                    Картина стала чётче, и он понял, что стоит на каком-то балконе. Перед ним стояло два человека, с любопытством обозревавших этот загадочный и грустный пейзаж. Осторожно Николас подошёл ближе. Он увидел высокого статного мужчину, с крестом на шее, - священник. А возле него стояла молоденькая девушка с чёрными, выразительными глазами. На ней была какая-то лёгкая накидка, но ей Николас уделять внимание не стал - бессмысленно. Зато его взгляд был прикован к рукам девушки, где он увидел младенца. Глаза удивлённо распахнулись, потом вновь остановились на этой паре. Да, это были его родители! Глубокая пора младенчества, которую он сам, естественно не знал и не имел представления о ней. Память хранила все мельчайшие детали, о которых можно только догадываться.
                                Вновь подул ветер и на миг утих. Звуки одинокой песни постепенно приближались, а вместе с ней и какой-то гул. Кто-то шагал вдали. На заднем плане, ставшем чуть чётче, заплыли фигуры солдат, приближающиеся к тому самому дому, небольшому и старому, как мир, на балконе которого стоял Николас. Взгляд его скользнул на младенца, который, не смотря на холодный ветер, открыл ещё беззубый рот и радовался жизни, и даже этому холодному сквозняку, и этим приятным влажным рукам матери, обнимающей его. Армия приблизилась, а вместе с ней и знаменитый военный марш.
                              А внизу полки - идут, идут, идут!
                              Чётко звучит военный марш, в ногу, ровным строем движутся они вперёд. Куда идут? Зачем идут? Ветер рвал с них шинели, но их лица были словно каменные, не выражающие никаких абсолютно чувств. Это русская гвардия возвращается из лагерей на зимние квартиры. Россия…
                                Это ведь было так давно, что наверняка не должно быть подвластно воспоминаниям. Он бы и не знал, что родился в этой стране, если бы ему не рассказали. Воображение, однако, смогло исправить эту ошибку.
                                  Издалека колышется длинная полоса колющих и острых штыков, которые случайно пробившийся сквозь тучу луч, освещает и придаёт им неповторимый зловещий блеск. Буйствуя, ликовала военная музыка. Вровень с окнами вторых этажей (они стояли на третьем), раскачивались на ветру боевые штандарты и знамёна русской боевой славы, становившихся особенно ядовито-яркими, когда на них попадало солнце. А потом вдруг ударили звончатые тарелки, трубачи в бронзовых наплечниках, гарцуя на белых конях, пропели на горнах щемяще-тревожно.
          - Ага! - как-то нараспев сказал отец. Он знал все эти полки наизусть, как и Библию. - Это конная артиллерия, полк, трубы в котором из чистого серебра, полученные за Аустерлиц, за Бородино, за Плевну…
                                    При последнем слове он как-то невольно осёкся и замолк. И было, по каким причинам! Это была прошедшая совсем недавно война - за освобождение братьев славян от четырёхсотлетнего ига от Турции. Это всегда отдавалось в сердце болью - Сербия была всегда родиной, и она многое значила в сознании всех троих людей, стоящих здесь, именно ей посвящались сны и раздумья, потому что она - Родина. Пусть Родина и там, где человеку хорошо, но зачастую это слово «хорошо» связано именно с родными краями. Правда, Николас настолько долгое время прожил в своей Сербии, после того, как семья иммигрировала из России, что он уже только её считал своей Родиной, в то время как эта великая страна с её бескрайними просторами осталась в памяти какой-то загадочной, полной тайн и так и не раскрытой.
                — Узнаю курносых — павловцы! А вот и преображенцы — краса и гордость лейб-гвардии, вологодские Гулливеры… - продолжает вещать отец.
                              Шестёрки могучих першеронов увлекали лафеты за повороты улиц. С тихим шелестом шагов, словно торопясь куда-то, под ними двигались низкорослые крепыши в белых рубахах, и все они были в сапожках из ярко-алого хрома.
          - Как будто сапоги вымазали в крови! - прошептала мать, крепче прижимая к себе младенца. Ей было как-то страшно.
          - Апшеронцы, милая, - вновь поясняет отец, словно был какой-то ходячей энциклопедией. Раньше ему доводилось быть полковым попом, что отчасти и объясняло знания. - Это в битве при Кунерсдорфе - стояли они по колено в крови. И выстояли!
                                  Войска прошли под окнами, стали медленно удаляться вдаль. Улица сразу стала скучной, унылой. Возникло ощущение, что на ней уже давно никто не живёт и ничего не происходит.
                                    Медленно картина стала расплываться, и постепенно Николас возвращался в реальный мир, полный не меньшей загадочности, чем этот. Видение было настолько реальное, что первые несколько секунд, как Николас пришёл в себя, он не мог понять, что с ним только что было - сон или реальность? Как-то это пугало внутренне. Резко он открыл глаза.
                                  В уши ударил городской шум, послышались чьи-то разговоры, шаги. Он вновь оказался в водовороте этого города. В глаза ударил яркий, ослепительный свет, который потом сменился привычной картинкой перед глазами, словно он и не покидал этот мир несколько минут назад. Видение долго не выходило из головы, но, в конце - концов, оно растаяло, и к Николасу вновь вернулась память, которая и сообщила ему, что воспоминание лишь только воспоминание, пусть и похоже на реальность.
                                    Он вновь стоял на маленькой улочке Праги. Окончательно придя в себя, Николас прошёл несколько шагов. Он давно привык к подобным странным явлениям. Они преследовали его с детства. После умственного напряжения он начинал страдать от странного нарушения - появления чётких видений, сопровождающихся световыми вспышками, что, можно сказать, свойственно людям, обладающим парапсихологической мощью. Сильные вспышки покрывали картины реальных объектов и попросту заменяли мысли.
                                  Причём они могли застать где угодно и когда угодно, если до этого происходило какое-то умственное напряжение. Путешествие в этот мир впечатлений всегда сопровождалось яркой, ослепительной вспышкой наподобие той, что он видел недавно. Николас видел таких же, как он, или любой из нас, людей, он путешествовал по странам, заводил знакомства. Просто фантазировал. И всё благодаря этой особенности.
                                Сильные вспышки света покрывали картины реальных объектов, и порой Николас не мог определить, где фантастика, а где реальность. Они заменяли его мысли, погружали в неведомую среду, реалистичные изображения сцен и предметов имели свойство действительности, настолько были схожи с реальностью, что их нельзя было отличить. Хотя сознание всегда подсказывало, что это - лишь видения.
                                  Эти новые ощущения пугали всю сущность. Разве такое может быть? Да это почти невозможно! Вполне ясно Николас отличал эти картины от воображаемых. Видения возбуждали его нервы, вдруг появлялись ночью совершенно реально и продолжали сохраняться даже тогда, когда он пытался убрать их руками. Чтобы избежать этих видений и мук, Николас старался переключаться на сцены из ежедневной жизни, и так возвращался вновь в реальность. В конце - концов, он исчерпал все знакомые ему картины дома и из ближайшего окружения.
                                  Пытаясь отогнать все эти призраки сознания, Николас заметил, что обычная жизнь терпит поражение, уступая место реальности этих видений, которая становилась всё вернее. Инстинктивно, он начал совершать экскурсы за пределы своего маленького мирка, в котором он жил. Вскоре Николас увидел новые сцены. Вначале последние были довольно туманны и убегали при попытке сосредоточиться на них, но потом их удавалось задерживать. Сцены приобретали силу и ясность, сделались конкретными, как и подлинные предметы. Это могли быть чьи-то воспоминания, просто мысли, огромный, неисчерпаемый источник, всего того, что обычно скрыто от глаз простого человека.
                                    Как вскоре выяснилось, что лучше всего он чувствует себя именно тогда, когда расслабляется и даёт волю своему воображению. Тогда к нему приходили блестящие идеи, до этого уж никак не появлявшиеся. Постоянно появлялось что-то новое, незыблемое, и так начинались ментальные путешествия. Каждую ночь, а иногда и днём, оставаясь наедине с собой, отправлялся Николас в неведомые места. Куда он попадёт в следующий раз, он не знал и не догадывался, отчего было ещё интереснее. Фантазия влекла дальше и дальше, открывая неведомые завесы тайн, показывая то, что никому бы в голову не пришло. То и дело возникали новые эмоции, чувства, мысли.
                                    Николас сразу понял, что погружаться в свои ментальные путешествия получается именно тогда, когда он задумывается, уходит в себя - мозг автоматически отключался от внешнего мира и переносил в другой. В состоянии расслабленности, перед тем, как впасть в сон, так же приходили интересные видения. Закрыв глаза, Николас прежде всего замечал тёмный однотонный голубой фон, наподобие ясного беззвёздного неба. Затем всё это покрывалось яркими цветными кругами, которые вибрировали, перемещались, переливались всеми цветами радуги. Линии становились светлее, изображение начинало покрываться точками мерцающего света. Постепенно, всё становилось чётче, пока не приходило в состояние действительности. Каждая ночь была для Николаса не менее важна, чем день. Зачастую именно тогда вместо обычных снов он попадал в другой, красочный мир, и он был ему дорог не меньше, чем родной дом или семья.
                                    Все эти миры были столь же интенсивны в своих проявлениях. Потихоньку он открыл ещё одно свойство своего странного разума. То, что он мог путешествовать по миру, находясь у себя в комнате, - ему показалось мало. Николас вскоре обнаружил, что может в таком состоянии, прямо в видении, экспериментировать. Он мог черкать на листах какие-то задачи, и в итоге решив их, без ущерба переносить на бумагу, как только решит их. Семья учила экономности. А это свойство позволяло экономить по-чёрному. Николас мог беспрепятственно совершать в видениях то, чего не мог сделать наяву, от того они и стали для него очень важными, как и реальный мир. Порой это успокаивало. Но подчинить эти вспышки себе он так и не научился. Поэтому он никогда не знал, где они застанут его в следующий раз.
                                        От мыслей Николас вновь решил вернуться к реальности. Среди потока голосов, бытовавших на этой маленькой улочке, резко выделились пара мужских и дерзких. Повернув голову, Николас мгновенно увидел, как в конце улочки, что плавно перерастает во что-то большее, мельтешат несколько людей. Это сразу как-то заинтриговало сознание, и горя простым любопытством, он решил подойти поближе. Любопытство порой вершит большую часть дел, на которые невозможно было решиться и настолько запутывает в хитросплетениях, что порой не все выпутываются.
                                        Видение растворилось и окончательно исчезло в закоулках памяти, вновь дожидаясь своего звёздного часа, боясь его упустить. Николас уже и забыл про него, думая только о том, что успело ухватить его зрение. Он быстрой, мельтешащей походкой оказался рядом с местом события. Взору открылась довольно интересная картинка.
                                          Возле улицы стоял большой автомобиль, возле которого возились в отчаянии три человека. Поспорив друг с другом о чём-то (слов Николас не расслышал), они перешли на более высокие тона, а потом кто-то открыл капот, после чего в злости махнул рукой. На человеке, потерявшем всякое терпение, была простенькая рубашонка, в некоторых местах чем-то испачканная. Был он небольшого роста, но глаза сияли какой-то злостью и одновременно осознанием собственной правоты, которую никак не докажешь другим - остальным стоящим тут людям.
                                        Смотря сверху - вниз на маленького, копошащегося и нервного человечка, другой всем взглядом пытался показать заинтересованность в этом предприятии, но выражение показывало скуку - выдавало его! Протянув басом что-то, крепкий и высокий человек с нахмуренными бровями начал приводить в доказательство своей правоты какую-то теорию, что ещё больше взбесило маленького человечка, который в ярости топнув ногой, отсоединил что-то от капота. Затем он в злости отвернулся, столкнулся взглядом с Николасом и вновь вернулся к своему творению, пытаясь что-то доказать, яростно размахивая руками, тонкими, как прутья.
                                    Высокий человек закачал коренастой большой головой, и в доказательство своей правоты подозвал к себе другого человека. Спор длился долго, причём оба размахивали руками, как мельницы, в отчаянии жестикулируя. Тот, кого подозвали, сдвинул на лоб кепку, ударил себя ладонью по лбу, и думая, что он тут умнее всех, втихаря стал копаться в капоте автомобиля. По мере того, как голоса повышались, Николас понял, что это электромобиль они пытаются починить. От этого знания стало ещё интереснее, он подошёл ближе.
                                    Люди были настолько увлечены спором между собой, что, кажется, уже забыли, что на улице есть кто-то ещё кроме них. Вновь маленький человек топнул ножкой, изобразив неслыханный гнев, на что большой рассмеялся и, выхватив какую-то тетрадку, принялся что-то показывать и поучать. Это ещё больше взбесило зачинщика, который неожиданно обернувшись, увидел, как другой человек пытается починить причину спора. Маленький человек что-то заворчал себе под большой прямой нос, резко отстранил приглашённого, и думая о том, что его мнение - единственно верное, принялся сам колдовать над машиной. Попыхтев, поворчав, понял, что ему это не удаётся. И резко крикнул, что во всех бедах виноват именно высокий и большой мужчина, что это он испортил всё. И виноват в том, что он не может починить поломку.
              - По той теории, что нас учили, - с учительским тоном сказал маленький человек, стараясь надоесть, - такого быть не может и не должно.
                                    Большой человек промолчал, после чего сладко зевнул. Взгляд его упёрся на сам автомобиль. Машина имела чёрную, переливающуюся на свету краску, что создавало эффект глянца. Спереди здорово выделялись фары, которые непонятно для чего, горели во всю мощь, хотя на улице было довольно-таки светло. Большие колёса, в которых отчётливо различались спицы, ярко выделялись на фоне цвета автомобиля. Высоко поставленная крыша, через окна виднелись кожаные сидения. Всё, как положено.
                                  Запнувшись обо что-то, Николас, чтобы не упасть по инерции сделал два шага вперёд. Здание, вдоль которого он шёл, здорово контрастировало с другими домами Праги. В некоторых местах обшарпанное, с гигантскими окнами, похожими на пустые глазницы, а сама постройка глубоко устремлялась вверх, к небесам. Тротуар сам был небольшой, поэтому обойти автомобиль можно было, только выйдя на дорогу, благо тот стоял плотно к зданию. Николас поступил точно, следуя этой нехитрой инструкции.
                                      Он подошёл сзади, остановившись в нескольких шагах, боясь попасть под горячую руку кому-нибудь. Все трое мужчин разом склонились над капотом, что-то ворча и доказывая.
          - Да не мог он сломаться! - рявкнул сердито маленький человек, и для эффекта своей правоты, гордо провёл рукой по стоящим, как солома, волосам. Большой человек с выводом спешить не стал, и почесал в голове, искренне веря, что от трения пальца о волосы должно прийти решение.
          - Может ему просто зарядки не хватило? - выдвинул свою версию стоящий рядом человек, который был кроток на слова, зато скор на дело. - Эти электродвигатели - штуки такие, что только и жди от них чего-нибудь плохого. Сколько их уже сломалось за то время, что я работаю.
          - Ага! Но деньги нам платят ведь не за то, сколько их сломалось на нашем счету, а сколько мы починили. Нет, я думаю, причиной поломки стало другое. Не знаю, как сформулировать. Этот случай первый в моей практике. И вообще, надо бензиновые двигатели ставить, с ними меньше проблем, больше пользы.
          - Ну, ты, друг загнул! Тогда надо не газеты читать, а нормальные книги. От них тоже больше пользы, чем от первых, во!
          - Раз ты такой умный, вот тебе проводки, вот тебе двигатель, иди же, покажи нам свои умения, ты же тут умнее всех! Электротехник первого разряда! Как же, всё знаешь, всё умеешь!
          - Пять минут ты доказывал, что ты тут самый главный и работу над этим двигателем ты мне не доверяешь. А теперь меняешь свои убеждения. Хамелеон! - обрадовавшись точно подобранному слову, человек, словно чеширский кот, расплылся в улыбке.
                                Вновь зашёл спор, который окончился тем, что оба стали расписывать недостатки электродвигателя, сравнивая его с бензиновым двигателем. Затем, так же плавно они перешли на ныне существующую тему, выливая всё зло на неё, особливо переложив вину на хозяина автомобиля. Поняв, что может проворонить свой звёздный час, Николас встал за спиной большого человека и открыл было рот, как с пылом и жаром закричал тот, за чьей спиной стоял серб.
          - Если от криков заработает двигатель, то ты сможешь получить солидную премию. Но, как видишь, усилия твои бесполезны. А от того, что ты переспоришь меня, он так же не заработает.
          - Ах так?! - взвизгнул маленький человек. -У меня опыта больше твоего, у меня есть стаж, я владею множеством наград, и я знаю, как его починить! Но у меня дрожат руки!
          - Дурак ты, - мудро заметил большой человек, глядя куда-то вдаль, за автомобиль.
          - Извините, - встрял Николас в разговор. Слово было сказано как-то неуверенно, боязливо, словно это приехал не молодой парень, готовившийся поступать в высший университет, а какой-то первоклассник, ещё и жизни не нюхавший.
                              Большой человек медленно, театрально обернулся и взглянул сверху-вниз на человека с горящими глазами и неуверенностью в лице. Увидеть он явно ожидал какого-то маленького ребёнка, посему удивление заплыло на его лице, когда он увидел молодого серба. Многозначительно растянув лицо, создав выражение высшей понятливости, человек показал рукой вперёд, пропуская Николаса к своему давно назревшему в голове плану.
          - Это кто тут тявкает? - посмеиваясь, спросил маленький человек, смотря на Николаса.
          - С тобой не тявкает, а говорит… - начал грубо и мощно серб, но это привело в ещё больший хохот маленького человека, что последний даже обнажил свои белые зубы.
          - Мальчик, милый ты наш, а ты случайно не ошибся улицей?
                                В глазах Николаса засветилась злость. Большой человек и его приятель с интересом следили за происходящим. Уж больно их заинтересовал этот молодой человек в потёртом пиджачке. Он следовали логике - раз кто-то влез в разговор, значит, он знает что-то такое, о чём не знают все трое. Или просто выпендривается. Время покажет.
          - Господа, как я понял, у вас проблемы с электродвигателем?
          - У нас? - продолжал парировать маленький человек. - У нас нет никаких проблем. Они у хозяина автомобиля. Мы справимся вообще без посторонней помощи. Попрошу Вас отойти, а то ещё испачкайтесь ненароком! У Вас такие нежные ручки, не дай Бог испачкать.
                                    В голове Николаса уже была идея, и он не собирался по прихоти какого-то противного человека выбрасывать её из головы как ненужную. В голове встал чертёж из журнала, что находился сейчас под мышкой. По нему он изучил строение и принцип действия этого электродвигателя. Кажется, здесь такой же принцип. Отчего бы не проверить себя? Пусть это и будет выглядеть со стороны хвастовством, но на этом можно заработать деньги. Немалые деньги, на которые можно купить что-нибудь поесть - голод периодически напоминал об этом. После очередной рези в желудке Николас решил продемонстрировать себя этим незнакомым людям.
          - Я прекрасно разбираюсь в устройствах такого типа, как это. Кажется, я могу починить его. Дайте мне лишь заняться этим.
          - Кажется - крестись! - человек сунул себе в рот какую-то травинку и стал нервно её покусывать. - На каком основании мы должны тебе верить? Да кто ты такой вообще? На вид я дал бы тебе десятый класс школы. Что ты можешь знать об электродвигателях?! Ты, сопляк?
                                        Не поддаваться на провокации. Но как? Легче нейтрализовать раздражителя, а потом уже заниматься тем, что выгодно. Когда тот в очередной своей издевательской лекции выдвинул руку вперёд, жестикулируя ей, Николас мгновенно ухватил человека за запястье, потянул на себя и подставил подножку, после чего удивлённый человек шмякнулся подобно мешку муки на тротуар. Присев, он ещё долго не мог придти в себя - настолько это было неожиданным поворотом для него. Закрыв открытый от удивления рот, на человека нахлынула такая ярость, которую бы хватило, чтобы три раза опоясать земной шар. Самый кроткий участник спора, поспешил утихомирить маленького человека, а то иначе ремонтировать пришлось бы не только электродвигатель. А деньги, уж таковы они - их много никогда не бывает.
          - Не знал я, Витус, что тебя может уложить на тротуар даже простой студент. Правильно я говорю?
          - Я не совсем студент, - поправил Николас, - я только буду им в ближайшее время.
          - Сказано так, словно бы вы обязательно поступите, куда хотите. Хорошие перспективы, сударь. Говорите, поможете с электродвигателем? Он нам измучил весь Божий день. Милости просим.
          - А если он его испортит? - спроси сидящий на тротуаре человек. - То есть доломает?
          - Это кто там тявкает? - стал подражать Николас.
          - Остряк, - брезгливо сказал тот в ответ, - спорю на тридцать пять чешских крон, что этот молодой человек не сможет и на миллиметр продвинуться в том, чем занимались мы. У него нет никакого образования, а по книжечкам судить о своих способностях каждый может. Я по теории вообще отличником был. А вот - практика, это вообще другая наука…
          - Хорошо! - согласился на условия большой человек, достав пачку денег и, отсчитав из неё ровно тридцать пять крон. Молодой человек опешил. Он и забыл, что только что проговорился о том, что готов поспорить на всё что угодно.
          - Нет-нет! Я вас умоляю, к чему такая спешка? Я думаю он нам просто покажет пару новых приёмов, которыми мы не владеем, и как бы хватит. К чему лишние споры? Нам и так мало платят, - заторопился человек, отчаянно размахивая руками, что жесты его стали неподвластны невооружённому глазу - настолько быстро он махал руками.
          - Слово не воробей, - вылетит, не поймаешь! - сказал, как отрезал, большой человек.
                                    Маленький человек неторопливо поднялся с тротуара и лихорадочно принялся хлопать себя по штанам, стряхивая пыль, хотя последние и так были грязные ввиду грязной и длительной работы, которой он занимался. Всё ещё с какой-то опаской поглядывал он на Николаса, боясь, как бы тот не выкинул ещё что-нибудь подобное, из-за чего можно очутиться на брусчатке.
          - Я смотрю, молодой человек раньше чем-то занимался и имеет слабые нервы, - подметил человек, растягивая слова, слегка их напевая. - Господа, а почему ж именно тридцать пять крон? Я предлагаю снизить ставку ввиду морального ущерба, нанесённого мне.
          - Сам напросился. Али боишься проиграть какому-то смазливому сопляку, только вчера закончившему школу, а Витус? Ты же это пытаешься нам доказать, если я не ошибаюсь, - поддел удачно большой человек, явно находящийся на стороне Николаса. - Я очень удивлён, что этот молодой человек не растёр тебя по земле, как это водится у более сдержанных людей. Обзови ты меня, я думаю, кости бы ты свои ещё долго по всей Праге искал бы.
          - Странно, - протянул самый кроткий человек, - стоило Гаю куда-то отлучиться, и у нас тут же наступили проблемы. Неужели мы самые удачливые кандидаты в его компании?
          - Ха, улицу подмести ты всегда успеешь. Электротехников толковых сейчас почти нет - они на вес золота. Кто знает, может этот молодой человек именно тот, кто нам подходит?
                              Николас открыл было рот, чтобы что-то добавить, но так и не найдя, чего, поспешно его прикрыл. Он привстал чуть в стороне, с интересом наблюдая за событиями, и смогут ли таки эти столь разные по характеру и складу ума люди, договориться о чём-нибудь. Единственное, что их объединяло, - это работа и деньги. Маленький человек, которого называли Витусом, ещё что-то сказал большому, но слов Николас не услышал, да и не слушал в принципе он этот разговор - его интересовало другое, как подступиться бы к двигателю, а то, чувствуется дело до него не дойдёт. Надо о себе как-то заявить. Но как это водится, всё уже сделано до нас. Сейчас этот принцип применил на жизни этот самый Витус.
          - Но у этого молодого человека нет образования! - опять стал искать оправдание униженный, но так не считающий маленький человек.
          - Ха, да будь у тебя хоть десять высших образований, я бы ни за какие гроши не взял бы тебя сюда - как был дуб дубом, так им и останешься. Иметь с тобой дело, всё равно что обретать себя заранее на поражение, - посмеиваясь, сказал большой человек, кося взгляд на Николаса. - Господин, вы не соглашаетесь на спор, который, вы уверены, выиграли бы в свою пользу? И при этом говорите, что вы самый рискованный человек?
          - Ах так?! - вновь взвизгнул Витус, - на, на эти свои тридцать пять крон, подавись ими! Оставь меня в покое!
                                      В этот момент Николаса вновь скрутило от голода, и он схватился за живот. Большой человек внимательно наблюдал за появлением выражения боли на лице человека, и прекрасно понял причину неприятности серба. Он вновь пересчитал свои деньги и громко сказал, чтобы слышали все участники спора:
          - Даю слово, если этот молодой человек починит электродвигатель, я покормлю его на свои деньги!
          - Ставлю тридцать пять крон, что он его не починит! - невозмутимо сказал Витус, обнаружив в себе приступ решимости. Спорщики пожали друг другу руки, после чего указали Николасу на капот автомобиля.
                                        Серб приблизился с жаждой доказать себе что-то к автомобилю и склонился над ним, суматошно перебирая в голове все схемы, чертежи. Тщательно вспоминая каждый. Пока голова вспоминала и думала, руки инстинктивно потянулись к электродвигателю и принялись копаться в капоте. Кроткий человек сел за руль автомобиля, готовый при удачном стечении обстоятельств завести машину. По мере того, как Николас это делал, улыбка, злобная и беспощадная, на лице Витуса стала появляться всё чётче и чётче. Внимательно следя за тем, что делает Николас, в определённый момент он воскликнул, радостно хлопнув себя по штанам:
          - Вы посмотрите, он даже не те провода берёт в руки, олух царя Небесного! Я же говорил, что этот человек ни с чем не сможет справиться! Да вы посмотрите, как неуверенно он копается в капоте, явно же от того, что ничего не смыслит и не пони…
                                            Витус не договорил, так как его речь прервало обстоятельство одно. Машина… завелась! Он от удивления разинул рот, а глаза Николаса радостно заблестели. Возился он недолго, как оказалось точно и верно. Одобрение засветилось в глазах большого человека. Он взглянул на Витуса, и без лишних слов выхватил из его рук тридцать пять крон, на лице маленького человека читались досада и поражение. Он этого не ожидал!
          - Вот ваши деньги, молодой человек. Прибавьте к ним мои, и идите есть. Я думаю, своими знаниями вы это заслужили. Побольше мы нам таких понятливых людей. Пусть без образования, зато с головой, - он многозначительно посмотрел на Витуса.
                                  Николас с радостью взял в руки деньги. Настоящие деньги. Он повернул голову, и, уловив взглядом какой-то небольшой магазин, решил припустить туда, чтобы не дай Бог, не развилась язва желудка. Первые деньги, заработанные в незнакомой стране за свои ранние знания. Вот они ему и приходились. Есть хотелось ужасно, ни с кем не попрощавшись, Николас кинулся бежать в магазин. Скорее! Скорее! С ночи во рту не побывало и жалкой крохи во рту!
          - Молодой человек, постойте!
                                      Обернувшись назад, Николас обомлел и остановился.
        Глава четвёртая
        Всё началось с закона о бутерброде. Взяв на нож масло из фирменной, разукрашенной яркими красками коробочки, человек не спеша намазал его на хлеб, но на миг о чём-то задумался, и нож резко соскользнул вниз, задев руку, которая от неожиданности выпустила хлеб, после чего тот упал на стол. Прокляв изобретателя закона о том, что бутерброды падают маслом вниз, Гай Гезенфорд поднял с брезгливостью хлебец от скатерти. Во рту встал неприятный привкус. Есть расхотелось. Всё сливочное масло осталось на скатерти - ещё экономность называется. Треть коробки ушла впустую. С презрением тем же ножом пришлось отскрёбывать масло от скатерти и выкидывать - вкус скатерти портил всё. А ведь последнюю только вчера постирали, выгладили, и всё, чтобы он её сейчас испачкал своим любимым сливочным маслом. Растяпа! Из царапины на руке пошла кровь. И тогда Гай понял, что день не задастся. Как он понял это впоследствии, его предположение подтвердилось.
                                    Надо было торопиться, а посему, так и не позавтракав, - случай с бутербродом отбил всякий аппетит, Гай поспешил прочь из четырёх стен навстречу миру и новому дню. Три раза пришлось возвращаться туда и обратно, благо он забывал постоянно что-то - всякие мелочи, бумаги, ключи, но без них он будет бесполезен, и вряд ли то-то сможет сделать один. Он быстро и решительно выскочил на улицу, осмотрелся. Затем проверил, всё ли взял с собой, и, убедившись, что в четвёртый раз возвращаться не надо, прогулочным шагом отправился туда, ради чего он оказался здесь.
                                                      За те несколько дней, что Гай провёл в этом городе, он его просто невзлюбил. Если бы не дела, связанные с работой, его бы калачом не заманили бы в этот маленький хорватский городок. Но так уж получилось, что, во-первых, он лучше всех других имеет дороги к Праге, а во-вторых, здесь проходят то и дело какие-то собрания, благо большая часть филиала компании «Wingerfeldt Electric» из-за большой прибыли располагалась именно тут. Правильнее сказать, отсюда и началась эта компания, основанная в далёком 1893 году знаменитейшим на всю Европу учёным Вингерфельдтом, пребывавшем сейчас в апогее славы. Поэтому хочешь ты, или не хочешь, а ехать сюда надо. Благо деньги - без них никуда. Да и работу потерять не хочется.
                                                    Этот город был распложен чуть выше границы Сербии и Австро-Венгрии, через него проходили важнейшие пути и дороги. Назывался этот город Госпич. Отсюда же, к сведению, была и мать Николаса Фарейды. И снова вернёмся к теме. Гористый и малонаселённый район ничем не радовал Гая. К слову сказать, он побывал во многих городах Европы. Большую их часть знал, как свои пять пальцев. Никто так часто не ездил по городам и странам, как он. Никто не знал так хорошо Европу, как он. Куда бы Гай ни попал, он смог бы выбраться отовсюду. Знал несколько языков, что тоже неоднократно выручало его.
                                                  Родился Гай Гезенфорд на Туманном Альбионе, но так уж судьба сложилась, что покинув своё гордое и независимое островное государство, он принялся колесить по всей Европе, находя себе связи, друзей, заводя знакомства. Эти знания сделали его одним из самых ценных сотрудников компании, и ведь недаром же сам основатель отмечал его ловкость и сноровку как один из главных успехов компании. Благодаря этим связям Гай всегда, независимо от места своего положения был в курсе всех вещей и новостей. Эти же знакомства позволяли развивать бизнес дальше, выходя далеко за рамки плана. Прибыль, - вот что было самое главное, для чего жил Гай. Он не любил феерических проектов, если думал, что это пустое высасывание денег. Главным для него была чистая прибыль, которую он отрабатывал на полную катушку, целыми днями крутясь как белка в колесе.
                                                  А ведь всего пять лет назад он, один из ценнейших сотрудников компании, под рукой которого сосредоточилась мощная империя электрических машин постоянного тока, был простым бедным мальчишкой, вышедшим из разорённого рода бедных купцов Уэльса.
                                                Когда родился второй ребёнок в семье Гезенфордов, родители пребывали в печали - кормить, и одевать сына было не на что. Более ли менее его выходили, причём одежда ему, всегда доставалась от старшего брата, и он её донашивал - так как денег в семье не было, и давно последняя увязла в долгах. В ежедневный рацион входил самый дешёвый суп из воды, разведённой молоком и куском чёрствого, иногда и с плесенью хлеба. К тому моменту, когда Гая пора было записывать в школу, он настолько выглядел ужасно по сравнению со сверстниками, что год родители пребывали в метаниях, не зная, что делать. Худощавый, со впалыми щеками, острым взглядом, а в общем-то, кожа да кости, он выглядел просто ужасно. Во многие школы Гая не брали из-за низкого происхождения родителей. По блату, благодаря хорошим знакомым, его зачислили в школу Правоведения. Ибо для статуса его родителей, Гая пришлось бы зачислять в учреждение, полное всяких отбросов общества и существующее на одном честном слове.
                                                  Там-то Гай и ощутил, как сильно отличается его семья от других. Многие ученики приезжали на холёных рысаках, а ему, ни свет, ни заря, едва выпив горькой отстоявшейся воды, и размочив каменный кусок хлеба, идти по грязи, по лужам вперёд, к школе. Не дай Бог опоздать. Да, он был отличником. Но из-за того, что его фамилия как-то позорила школу (согласитесь, отпрыски дворян в начищенной одежде и этот молодой человек в изорванной - вещи несовместимые), его имя даже не помещали на мраморную доску, где значились имена лучших. Над ним всегда посмеивались, по классам ходили карикатуры, как он с сальной свечой учит уроки поздно ночью. Уже тогда общество вызывало у него презрение, он видел всю его порочность и глупость, думал, что когда-нибудь придёт то самое золотое время, и он сможет отомстить за все свои унижения.
                                                Каждый день, идя домой из школы, Гай всегда заворачивал в маленький переулок, где покупал у одной старушки молока - без него не было бы того самого супа, а если точнее, обеда и ужина как такового. Молоко здесь было дешёвое, часто разбавленное, но все, же лучше, чем ничего. На это ему давали отдельные деньги- копейки, но их он берёг как зеницу ока. В один прекрасный день, идя после школы, он настолько ушёл в себя, что случайно завернул в другой переулок, похожий на этот. В центре него простые мальчишки играли в какую-то игру. Монеты звонко падали на брусчатку и катались по ней. Кто-то обиженно, кто-то наоборот радостно при этом вскрикивал. Тогда Гай и понял, что завернул не туда. Но любопытство взяло верх, и он остался посмотреть на эту игру.
                                                Теперь постоянно, после школы он забегал сюда, наблюдая за забавами детей. Гай чувствовал в них что-то такое, родственное себе. Он видел в них подобную простоту, и думал, что лишь они смогут его понять. Ребята давно заметили Гая, взяли себе на заметку. Удостоверившись, что в нём напрочь отсутствует что-либо подозрительное, они пригласили его в своё тайное общество. Мальчишки показали ему свою игру на деньги, полную азарта и увлекли за собой Гая. Они увидели в нём нечто, за что приняли, как своего. С этих пор часть денег уходила на игры. Молоко теперь покупалось через день, потом через два… Затем Гай вообще привык к пустой похлёбки из воды и нескольких брошенных в неё обрезков овощей, и решил, что деньгам надо найти лучшее применение, чем тратить их на молоко.
                                          Позднее по школе потекли слухи о связи его с уличными бродягами, разразился крупный скандал. Учителя кричали, что не хотят учить ученика, имеющего связь с такими отбросами общества. И что приняли они Гая по блату. Но никто ни разу не упомянул заслуги в учёбе. Учителям грамоты были не интересны, ими будоражила личная неприязнь к бедному ученику в изношенной одежде. Зачастую, слухи они и распускали. А высшее сословие в поисках новых издевательств ходило частенько за Гаем по пятам.
                                          Родители об этих связях ничего и не узнали - с утра до ночи они работали. Старшего брата мало интересовала жизнь Гая, он тоже относился к нему с насмешкой и пренебрежением. У младшего Гезенфорда никогда не было друзей, и общество этих ребят сразу привлекло его. Он проводил там многие часы, но тщательно выбирал время, чтобы возвращаться домой до прихода родителей. Потом Гай стал прогуливать уроки, чтобы дольше побыть в этой компании, таких же, как он, отвергнутых обществом. Здесь он и узнал, что все его новые друзья - уличные бродяги, на жизнь зарабатывают себе мелкими кражами, на коих специализируются просто прекрасно. Часть денег проигрывается в эти игрища, на другую они покупают себе еду. И то, последнюю, зачастую, тоже воруют. Гая научили мошенничеству, воровству.
                                        Он ловко мог выхватывать незаметно кошелёк у прохожего, заговорившись о хорошей погоде, обозреть, у кого самая красивая сумочка, и из какой лучше всего можно выхватить что-то ценное. Мог совершить и грабительство - быстрее и ловчее его не было во всём городе. Развивая подобную прыть, Гай мог сбежать от любого взрослого. Худощавость позволяла пролезать в самые узкие щели. Это занятие сделало Гая сытым и открыло ему новую жизнь, о которой он мог читать и видеть лишь на картинках. Он понял, что значит вкусная еда. Понял, что значит ни в чём не нуждаться. Это вызвало ещё больший гнев к тому обществу, восставшему против него.
                                          В нём заметили перемену, худоба немного спала, на щеках появился румянец, рост немного увеличился. И тогда он решил обмануть весь этот порочный свет с его древнейшей аристократией. Заканчивая старшие классы, ему пришла мысль подделать документы. Вскоре погиб старший брат, разбившись с лошади, и семья решила переехать в другой город. Гай пытался доучиться по-человечески, но вскоре бросил, ибо надо было искать работу. Причём такую, на зарплату в которой можно жить. И он с этим справился, хотя это занятие было для него нудным, и высосало последние силы. Он сменил себе фамилию на более звучную, подделал документы, дабы его смогли принять на работу. Гай стал получать свои первые заработки на предприятии, где изготавливают дверные замки. Сердце ёкнуло в груди, когда он давал поддельный паспорт, тогда секунды казались днями… Но его приняли на работу, даже без вопросов. Так Гай стал мастером по изготовлению замков. Его даже взяли на какое-то мероприятие уровня всего графства. Там он показал, как можно закрывать и делать замки. Стоя над очередным замком, его посетила страшная идея.
Ведь если он может закрывать, то значит, он может и открывать замки! Это открытие поменяло на корню всю жизнь.
                                    Когда Гай стал работать, он дал себе слово завязать с воровством. И прибегал к мелким карманным кражам лишь в крайнем случае. Когда не хватало денег. Беда только в том, что их не хватало всегда. Деньги уходили в неведомую пропасть самого необходимого минимума для жизни человека. Научившись вскрывать замки, он стал этим пользоваться. Но старался особо не светиться, прибегал к этому способу редко, обычно расходуя все свои ловкость и сноровку на мелкие кражи. Попусту он был профессиональным «щипачом». Как-то раз, идя по улице, он заметил галантного джентльмена, от которого пахло духами, имеющий выглаженную одежду и тросточку, тихонько стучащей при соприкосновении с камнем. Гай особо заострял внимание на мелочах, поэтому лицо человека он видел мельком, а если бы пригляделся, то смог бы узнать, что это известный миру Александр Вингерфельдт, начинающий творец будущего и тщедушный юнец.
                                  Взгляд остановился на кармане пиджака, из которого заманивающее торчал портмоне. Глаза Гая загорелись, он вспомнил, что ничего сегодня утром не ел, и решил не отказать себе в удовольствии обокрасть этого статного господина. Валлиец подошёл незаметно сзади, изображая спешащего куда-то прохожего, в тот момент, когда он обгонял человека, рука пролезла в карман за кошельком, и… уже больше не высунулась. На руке молодого парня подобно клещам оказалась рука Вингерфельдта. Гай продолжал по инерции идти вперёд, и в тот момент, когда он должен был упасть, а заодно и вывернуть себе руку, пострадавший подхватил его в полёте и поставил на ноги.
                                          Пойман с поличным. Нет ничего хуже для карманника. Впрочем, и для любого другого вора. Первый раз за четырнадцать лет криминального пути. Гай осмелился поднять глаза на бдительного прохожего и увидел пред собой молодое лицо человека, по взгляду, казалось бы, прожившего всю жизнь. Хитрая улыбка мелькнула на его пухлых губах. Когда рот расплывался в ухмылке, на щеках проявились какие-то ямочки, человек имел двойной подбородок. Слегка начинали пробиваться усы, волосы были светлые, русые и зачёсаны назад. Всем видом человек выражал собой аристократа. На нём был надет какой-то стильный пиджак, всем видом подчёркивающий положение в обществе. Нос был миниатюрный, не портящий его, а даже наоборот, украшающий. Брови были чёрные, но не густые. Ботинки были надраены до блеска. Внешность этого человека вызвала восхищение у Гая. Он никогда не видел таких людей.
                                        Человек взглянул сверху - вниз на пойманного Гая, с каким-то чувством собственного достоинства и важности. Затем он хриплым, но приятным на слух голосом произнёс:
          - Молодой человек, давайте… - Гай насторожился. - Познакомимся! Моё имя Александр Вингерфельдт, а как истинно звучит ваше, ведь наверняка у вас поддельные документы!
                                            В доказательство своей правоты, из рукава молодой человек извлёк поддельный паспорт Гая. У последнего пробежалась дрожь по телу при виде этого. Рука вздрогнула, глаза удивлённо расширились. Вингерфельдт властно улыбнулся, и к Гаю вернулось самообладание. Какое-то очарование было у этого человека, что Гезенфорд мгновенно поддался ему на удочку. Эти безобидные глаза и этот трюк с паспортом заставил Гая обнажить душу перед этим человеком и говорить только правду:
          - Я Гай Гезенфорд.
                                                Кратко, и в тоже время полно ответил он. Вингерфельдт что-то взвесил в уме, делая какие-то выводы, потом отпустил руку вора, решив, что тот всё равно не убежит. Что и оправдалось. Гай стоял, словно завороженный и околдованный неведомой силой гипноза. Учёный взглянул назад, после чего обернулся и, похлопав парня по плечу, повёл за собой в какой-то менее безлюдный переулок.
          - И как же жизнь протекает в вашем Уэльсе?
          - Прекрасно, - нагло соврал Гай, выйдя из-под забвения. Врать ему было - что дышать. Но каким-то образом учёный и здесь уловил фальшь, однако подмечать её вслух не стал.
          - Я думаю, молодой человек, вы слышали кто я, и знаете, в чём проявляется мой род деятельности, - начал нараспев человек. После кивка Гая, продолжил. - Под моей рукой мощно начинает развиваться индустрия, которая получит мощное применение в следующем веке. Ставки и прибыль растут! Я уверен, что мои дела идут в гору. Сюда я приехал, чтобы получить финансовую поддержку от одного знакомого.
          - Простите, я не совсем понял, чем могу пригодиться я? - опешил Гай.
          - А в том-то и дело, мой юный друг…
          - Я вам не друг, и не товарищ! - выпалил в отчаянии Гай, пытаясь сопротивляться гипнозу учёного.
          - Лучше иметь друга и союзника, чем делать из него себе врага, - мудро заметил Вингерфельдт. - Послушайте меня. Я вам только предложу, а вы мотайте себе на ус и думайте. Я всегда успею сдать вас в местную полицию. А вот переманить - только сейчас. Я собираю людей - ловких и дерзких, способных на самые отчаянные свершения и мысли. Мне кажется, вы для этого прекрасно подходите. Если сделать из вас приличного человека, дать вам еду и работу, я уверен, что я приобрету ценного сотрудника своей компании.
          - Да кто сказал, что я буду работать?!
                                  Вингерфельдт сунул тросточку под мышку и хитро взглянул на Гая. С каким-то сожалением.
          - Молодой человек, я непонятно изложил свою мысль по поводу полиции?
          - Ах, у меня нет выбора?
          - Выбор есть всегда, - мягко возразил Вингерфельдт, - идти работать или идти работать?
                                            Гай смирился со своей участью, и был рад, что его решили отпустить. Правда, хотелось бы знать, врёт этот молодой человек, или говорит правду. Он всё ещё осторожничал и пытался просечь какой-то подвох в словах знаменитого учёного. Кто знает, приглашать всякого встречного в свой проект - тут явно что-то нечистое. Надо бы побольше разузнать.
          - А почему именно меня? Вы всегда приглашаете первых встречных в свою контору? И как давно ваше предприятие начало взяло, чем оно занимается? - вопросы были заданы с упором на крайнюю степень подозрительности, что не заметить последнюю было очень трудно.
                                                Вингерфельдт немного помедлил с ответом, явно тщательно выбирая слова, боясь оплошать. Затем учёный одним ловким движением руки достал из внутреннего кармана пиджака какую-то бумажку, но показывать её Гаю не стал по некоторым причинам, решив, что ещё не время. Смотря куда-то за плечо карманника, он начал свой рассказ, который на удивление был недолгим и понятным. Даже интригующим.
          - Я вижу людей сразу, которые могут помочь мне в чём-то. Не знаю, дар это или нет, но я этим пользуюсь. Моя компания начала работать два года назад и именуется как «Wingerfeldt Electriс». Мы имеем мощную финансовую поддержку, закреплённую моей репутацией. Эта компания специализируется на машинах постоянного тока - будь то электрические машины или электродвигатели. Ссылаться на то, что понятия в этом не имеете, - безрассудно. Могу помочь с этим вопросом и в короткие сроки вывести из вас толкового электротехника.
          - Зачем мне познавать новую работу, когда меня вполне устраивает старая? - начал вставлять палки в колёса Гай, пытаясь разбить радужные мысли Вингерфельдта. Учёный тоже сдаваться не спешил, и чувствуя, что его испытывают на прочность, пытался всем видом доказать свою твёрдость духа и ума, и что ему действительно нужен этот ловкач и хам.
          - Старой можно заниматься, имея и новую работу, - выдавил улыбку тот. Спорить с Вингерфельдтом - опасное занятие, но Гай этого не знал, поэтому охотно клевал на удочку. Сети учёного всё сильнее спутывали его, хотя Гезенфорд, естественно, этого не ощущал. - В конце-концов, я что, зря стою и теряю здесь время с тобой?
          - Не знаю. Это вам не выгодно стоять, а меня как раз всё устраивает, - начал изгаляться Гай, проверяя, насколько хватит терпения у собеседника. Ни один мускул не дрогнул на щеке учёного. - Я не хочу рисковать. А вдруг ваша какая-то там компания возьмёт да и отдаст концы? И что мне делать? Куда идти? Без денег, без работы, в другой стране?
          - Но у тебя же есть старая работа, - подметил тонко Вингерфельдт, и Гай обиженно закусил губу, поняв, что у первого есть хорошие доводы и основания. Но когда-то же они должны кончиться! - Вот ты, друг, говоришь о риске. А ты не рискуешь, каждый день залезая в чужой карман? Тебя тоже всегда могут схватить за руку - и пиши, пропало. В этом плане - риск схож. Хотя, если ты потеряешь работу - в тюрьму тебя никто сажать не будет. В этом преимущество. Вот моя визитка - больше времени я не могу терять, найдёшь меня, если надо, в доме, подписанном ручкой внизу. Думай, друже, что лучше - дальше испытывать судьбу, пока не приведут в полицию или получить прекрасную работу в самой известной компании Европы?
                                        Гай выбрал второе. Хотя на размышление ушло два дня, и он никак не решался уступать этому мудрому господину с тросточкой в руках и ловкими пальцами. Взвесив все плюсы и минусы, он дал согласие, после чего с настоящим уже паспортом уехал из трущоб Уэльса в красивую златоглавую Прагу, раз и навсегда. И она заменила ему Родину. Работа навсегда поставила крест на ловкости рук, и Гай свою энергию стал применять совсем в ином русле - уже на благо прибыли, компании. Работа была доходной, да и сам Гезенфорд всю свою жизнь отдавал ей - чтоб накопить на квартиру. И это принесло свои плоды. Вскоре профессия позволила кататься по всей Европе, набираться опыта, и сделала Гая одним из самых незаменимых людей. Можно сказать, все машины, всё освещение на постоянном токе - всё это было у Гезенфорда в руках. Его имя появляется в заголовках газет, рядом с именем Александра Вингерфельдта. А ещё Гай периодически принимал участие в игре на биржах. После каждого выступления их компании, на биржах начинались паники и резкие падения акций. Дела продвигались, медленно, но верно…
                                                У Гая развилось несколько страстей к тому времени. Он научился профессионально играть в бильярд, на месте его работы стоял бильярдный стол, как ни странно, помогающий мыслить. Во время закатывания шаров в лузы к нему приходили блестящие идеи. А ещё Гай любил собак. Больших, мохнатых. Они были для него идеалом красоты и грации. Едва обзаведясь квартирой, где-то на рынке он сумел выхватить щенка, являвшегося примесью волка и лайки. Ближе друга, как эта собака, Гаю не было. «Собаки, они совсем как люди, ну а люди, совсем как собаки!» - любил подмечать Гезенфорд, вкладывая весь свой яд к обществу в эти слова. Ему думалось, что никто кроме любимого пса не может его понять. Животные - они преданные, честные. Их никогда не обманешь. И они тебя тоже.
                                            Но больше всего Гай отдавал предпочтение книгам. Ещё в детстве он глотал их - книгу за книгой. Неважно о чём, но главное - насытить свои знания. Он прослыл умным и начитанным человеком. За короткие десять лет жизни в Праге у него появилась обширная библиотека самых разнообразных книг и изданий. Он читал порой ночами напролёт, это собирало мысли в единое целое и придавало новый смысл дням, бегущим вперёд неустанно.
                                                И вот в один прекрасный день путешествия по Европе отправили его в этот забытый миром уголок - Госпич. Город сразу не понравился Гаю. Он его отчасти возненавидел. Сразу же, по прибытии, хотя поводов для ненависти не было. Однако последнюю подавить в себе Гай уже не мог. Деловая встреча, так называемая… Знает он их. Афиша красивая, а за ней прячется простое сборище мелкосортных людей, имеющих повод собраться и обсудить последние новости. И его заставили тащиться на эти старческие посиделки. Кошмар!
                                                  Проходя мимо какого-то магазина, в отражении стекла Гай успел заметить себя. Вид ему не понравился - грязненькая полосатая рубашонка, кепка, нахлобученная налоб, старенькие на вид штаны. Взгляд - как у дикого зверя, удивительно прямой нос, изо рта торчит сухая травинка. Вылитый портрет мошенника. Не, так он не пойдёт на встречу. Лучше сразить их всех наповал своей элегантностью. По крайней мере - есть шанс, что бабушкины посиделки, столь важные по мнению Вингерфельдта, окончатся в считанные минуты. Можно проверить эту теорию.
                                              Итак, шагая по улице, вразвалочку, не спеша, Гай свернул вправо и чуть не столкнулся нос к носу с прохожим. Тот от удивления отпрянул назад, чтобы не быть раздавленным ногой Гезенфорда, а потом по лицу обоих расплылась улыбка. Гай выплюнул травинку и показал свои белые зубы.
          - Феликс, какого чёрта тебя здесь носит!
          - Ха, это ты Гай, мой старый кореш? Здорово, дружище! - человек приветливо пожал руку Гезенфорду.
                                                    Пожимая руку, Гай просчитывал в голове авантюристский план, как без денег получить костюм, в котором можно без стыда явиться на эту нужную встречу. Просчитав быстро, как калькулятор, все плюсы и минусы, он решил привлечь своего старого знакомого в своё рискованное предприятие. Сказал, - сначала костюм заимеет, потом прочее мероприятия по встрече двух старых друзей. Феликс возражать не стал.
                                                  Гай вошёл осторожно в магазин, где, судя по вывеске, продавали мужскую одежду. Всё было стильно, элегантно, чисто, красиво - как положено. Потом ввалился Гай вразвалку со своим лицом, выражающим всё презрение рода человеческого, непричёсанными волосами, и походкой какого-то мелкого бандита или хулигана. Продавец взглянул на него и пугливо отстранился, боясь выходок этого молодого человека, внешне напоминающего матёрого главаря какой-нибудь банды. Самым противным, хриплым и скрипучим, как дверь голосом, Гай поинтересовался:
          - Так это у вас продаётся мужская одежда?
          - У… нас, у нас, - торопливо сказал человек и отошёл в сторону, чтобы не загораживать выбора товара. - Боюсь, вы вряд ли себе что-нибудь найдёте.
          - Посмотрим, посмотрим, - рука Гая заскользила по вешалкам, пока не остановилась на тёмном пиджаке, сразу привлёкшем его внимание. Одобрение засветилось в глазах Гая. - М-м-м, чистая шерсть... Какая приятная на ощупь.
          - Извините, господин, но это же самый дорогой костюм!
          - Ах, мне сегодня плевать на цены! К чёрту все деньги! Где тут у вас примерочная?
                                        Испуганный продавец показал рукой вперёд, и Гай цепко держа рукой пиджак, который станет скоро его собственностью отошёл. «Если блефуешь, надо самому поверить в свой блеф для реалистичности игры» - подумал Гезенфорд, надевая пиджак, а за ним и штаны, которые несчастный продавец поспешил найти по требованию. Разом преобразившись, Гай с одобрением взглянул на себя в зеркало, и вышел с пакетом, в который положил все свои старые вещи.
          - Ах, как прекрасно снова очутиться на свободе! - вздохнул он с радостью. Гай играл, как артист.
          - На с-свободе? - переспросил испуганно и дрожа, продавец.
                                                    Когда Гай подошёл к зеркалу, чтобы полюбоваться на свой обновлённый вид, словно из-под земли явился друг. Феликс осторожно стал выбирать, куда вступить ногой, чтобы ничего не задеть. У него получилось это грациозно и тихо, как у кошки, что Гезенфорд даже не заметил неожиданного появления своего товарища. Он поправил воротник рубахи и обернулся, подпрыгнув вверх от неожиданности. Пот выступил на лбу, и он его вытер рукой, нервно улыбнувшись. Только сейчас Гай обратил внимание на внешний вид своего друга. Всё же лучше, чем когда он сам вошёл в магазин, - подумал Гезенфорд. У Феликса были большие глаза, то и дело обозревающие всё вокруг, но никогда не находящееся в одном положении - слово «задуматься» к нему не относилось. Однако умственные качества, бесспорно Феликс имел. Гай всё списал на то, что его друг слишком быстро думает и не нуждается в детальном обдумывании планов - всё приходит стихийно, быстро - и в этот миг Феликс является кем-то вроде проводника идей.
                                                  На друге Гая был одет тёмный деловой костюм, если его так можно назвать. Тёмные волосы были сальными и растрёпанными. Глаза были цвета изумрудов, такие же ядовитые, и в тоже время притягивающие. Какое-то беспокойство бушевало в них. И волнение. Не то наигранное, не то настоящее. Впрочем, не важно это. У Феликса был большой нос, тонкие губы, широкий подбородок, а брови нависали над глазами, что всегда создавалось ощущение, что их обладатель явно где-то витает вдали.
          -Ха, друг это ты! - по-настоящему сыграл Феликс и от радости хлопнул в ладоши. - Ну что, сбежал из лаборатории?
          - Сбежал, - поправляя галстук, ехидно ответил Гай.
          - Как твоя болезнь поживает?
            - Я неизлечим! - крикнул Гай так, чтобы слышали даже те, кому это не интересно.
                                                      Продавец, высокий статный мужчина, чем-то напоминающих классических дворецких, поперхнулся. Было видно, что он что-то хочет сказать, но не может по каким-то причинам. Тогда решился Феликс что-то прошептать на ухо ему, приставив ладонь ко рту, чтобы не слышал Гай:
          - Вы поосторожней, мой друг болен проказой, я бы не хотел, чтобы вы заразились! Очень, очень опасная и неизлечимая болезнь! - Феликс взглянул на часы и хлопнул себя по лбу, как бестолкового. - О! Мы опаздываем! Извините, спасибо за тёплый приём, но нам надо спешить. Очень-очень!
                                                Феликс кивнул Гаю на выход, явно избегая контакта с ним. У продавца глаза стали размером с плошку, когда он услышал о выдуманном диагнозе Гая. Последний какой-то моряцкой походкой подошёл к нему, достал бумажник, и хриповатым голосом, специально заплетая слова, спросил, смотря из-под бровей и качая головой, как будто бы разминал мышцы шеи:
          - Сколько? Сколько я вам должен?
                                      Феликс уже стал подталкивать насильно друга к выходу, будто бы знал реакцию продавца на эти действия. Гай чуть не выронил бумажник, подхватив его на лету, вынул какие-то купюры, хотел дать их в руки продавцу, но его руку резко отверг продавец, в испуге убрав свою руку, а затем отчаянно ей замахал, как ужаленный:
          - Нет-нет, денег мне ваших не надо! Берите даром, даром!
          - А это я, пожалуй заберу с собой, - протянул Феликс и подхватил лежащий на столе пиджак, - он его тоже брал в руки. До свиданья, господин!
                                        Оба вытолкали друг друга на улицу, после чего, довольные собой устремились вдоль по улице. Гай с себялюбием обозревал своё новое отражение на зеркалах, не скрывая удовлетворения. На миг он даже забыл. Что идёт по улице с другом, да ещё и тем, кто помог ему в этом рискованном предприятии. Феликс тоже оторвался ото всего, что было в голове и начал приставать к каждому прохожему, демонстрируя новую приобретённую вещь, намериваясь кому-нибудь её отдать на руки и, причём получить за это что-то стоящее.
          - Феликс, что за ерундой ты страдаешь? - искренне удивился Гай.
          - Тсс! Удачу отпугнёшь - этот пиджак носил сам Принц Уэльский! Представляешь, что я сейчас держу в руках!
          - Представлю тогда, когда ты покажешь мне готовую пачку денег, которую получишь за свою буйную фантазию, а не с этим изделием. И наконец, чем этот пиджак тебя не устраивает?
          - Город маленький, все друг друга знают. А я осёдлый житель, как знаешь… ни-ни.
          - А, ну тебя! Я бы на твоём месте уж точно бы свалил в какой-нибудь другой городок. Хоть на чуть-чуть! - подмигнул правым глазом Гай. - Тоже мне, осёдлый житель! Знаю я тебя. И где ты работаешь!
                                          Ожидания Гезенфорда оправдались по поводу бабушкиных посиделок. Естественно, такой представительский вид, как у него, сразил всех наповал. Но кое в чём Гай просчитался: это не избавило его совесть от напрасно убитого дня. «Вроде взрослые люди, а разговоры как у бабушек на лавке» - подумал Гай, мерно засыпая под светские речи о том, где лук дороже, а где дешевле, и какой лучше резать в салат и как выбирать. «Счастливый Феликс - сейчас он занимается тем, что ему греет душу и полезным…» - Гай не додумал мысль, как перед глазами всё заплыло, а затем встала чёрная пелена.
                                      Он проснулся неожиданно, от какого-то внутреннего толчка и резко вздрогнул, широко открыв глаза, пытаясь вспомнить, где он и что здесь делает. Гай увидел, как люди постепенно встают с мест, и судя по всему, обсудив все важнейшие мировые новости спешат прямо домой. «Как вовремя» - подумал Гай о своём замечательном сне. Когда он поравнялся с выходом, кто-то схватил его за рукав.
          - А это вам! И передайте в Прагу - в высшие инстанции, что банкир фон Бевель отказывает вам в финансировании.
                                    Гай проворчал себе что-то под нос, злясь на весь свет за самую неудачную в своей жизни поездку, и припустил прочь, свернув в трубочку бумагу, якобы очень важную и способную повлиять на дела компании. «Филькина грамота» - отметил Гай, развернув её дома, после чего нашёл ей достойное применение, пустив странствовать по ветру. Сердце упало в пятки. Единственное, чему он радовался, что этот противный день подходит к концу, и Гай наконец-то уедет из этого противного и мерзкого его сердцу города. По мере того, как вечер приближался, в Гезенфорде обнаруживался порыв вдохновения, и улучшалось настроение.
                                      Сложив все свои имеющиеся вещи в пакет, в котором и лежал его бандитский прикид, Гай, точно по расписанию пришёл на вокзал, с некоторой небрежностью и всем видом показывая собой интеллигента, Гай гордо присел на лавочку, стоявшую тут неподалёку, и устроился на неё подобно царю. После чего стал обдумывать свои дальнейшие планы. Он ушёл в себя всего на минуту, но этого уже хватило, чтобы кто-то подошёл сзади и закрыл глаза рукой. Гай вздрогнул, но не растерялся, мгновенно почувствовав от рук знакомый запах мёда, посему сразу понял обладателя их:
          - Феликс, прекрати меня пугать, дождёшься, что сердце больше уже не выскочит никогда из пяток!
          - Можно подумать, оно туда падало! - фыркнул в ответ друг, обогнув лавочку и присев рядом.
                                          Гай с подозрительностью взглянул на Феликса, но ничего говорить ему не стал. Он медленно, взглянул на часы, находящиеся на левой руке, после чего сладко зевнул, и, надвинув кепку на глаза, закрыл их. Секунд пять он пробыл в таком состоянии, затем спросил у друга:
          - Кореш, а тебя-то что сюда занесло? Ты решил внять моему совету о смене места пребывания?
          - Пожалуй, - не стал отрицать Феликс. - При нашей встречи я же не сказал тебе, что я еду куда-нибудь. Имею я же право устраивать сюрпризы, верно?
                                            Вновь повисло молчание. Потихоньку народ стал собираться к перрону, стекаясь со всех концов. Гай начинал оживать и осматривался по всем сторонам. «Все люди одинаковые», - подумал он. Бессмысленные, одни и те же разговоры на самые скудные темы, да и люди такие же серые, унылые… Вскоре это вызвало резкую боль в правом виске, и Гай приставил к нему палец, пытаясь успокоить боль. Затем его взгляд упал на компанию, стоящую в центре перрона. Приглядевшись, он сразу определил, что люди эти не относятся к числу самых обычных. Он бегло оглядел людей, но взгляд, как и водится, замер на мелочах. Чего уж говорить - Гай и мундир начинал осматривать с пуговиц. Мелочи - первое, что охватывало сознание Гезенфорда. Первое, что пришло Гаю в голову, когда он смотрел на эту компанию - «какой красивый чемодан»!
                                      Наверное, Феликс тоже смотрел в этом же направлении, иначе читать мысли он не мог, метко подметил:
          - Друже, куда ты пойдёшь со своим маленьким пакетом? Какой чемоданчик-то шикарный… А мне и вещи сложить некуда.
          - Ты намекаешь на действия? - прищурился Гай. - Хорошо. Мне он тоже приглянулся. Обладатель его, судя по всему, простой смертный, и украсть чемодан не составит никакого труда даже для начинающего вора.
          - Спорим, что ты не сможешь его украсть? Меня берут большие сомнения.
          - Друг называется. На пятьдесят чешских крон, - поставил свои условия Гай. - Идёт?
          - Просто прекрасно. Хотел бы я посмотреть, не истёрлись ли в твоей памяти способности, и осталось ли от них вообще что-то, - усмехнулся Феликс. - Смотри, не проворонь чемодан. И да, ищи меня в том же купе, в котором будешь и ты, по билету. Идёт?
                                          Раздался протяжный гудок, и Гезенфорд повернул голову в сторону рельс, где увидел несущейся паровоз, выпускающий клубы пара в воздух. Гай не спеша встал с лавочки и подошёл ближе. Медленно поезд затихал, пока совсем не остановился. После полной остановки его стал постепенно заполнять народ, и Гай пристроился прямо за компанией. Как он понял затем, едет-то один человек, что ещё больше облегчало задание. Войдя вслед за кем-то в поезд, он старался не выпускать из виду заветный чемодан и прошествовал вперёд, лишь на миг задержавшись, показывая свой билет. Главное - не потерять местонахождение купе, в которое соизволить сесть эта намеченная жертва. Хотя Гай поклялся завязать с воровством, здесь он не смог просто устоять. Гай заметил, как человек юркнул за дверь, запомнил её местоположение, после чего тоже аккуратно завернул за угол, всем видом выражая рассеянность и невинность.
                                        Обладатель чемодана от удивления приподнялся с дивана. Гай несколько минут посвятил изучению его внешности. Феноменальная память его отпечатала даже складки на одежде при этом. Высокий, худощавый человек, орлиный профиль, тёмные, почти чёрные волосы, лёгкое удивление на лице и слегка приподнятые брови - вот что запомнилось Гаю. Человек непонимающе смотрел на Гезенфорда, ожидая ответа на не поставленный вопрос.
                                      Гай ободряюще улыбнулся и поспешил поинтересоваться, выражая всем видом досаду:
          - Извините, молодой человек, вы не видели такого небольшого мужчину средних лет в тёмной куртке? Сказал, что тоже попадает на этот поезд, но я его на перроне так и не видел. Волнуюсь чай, приятель он мне, причём хороший.
          - Нет, не видел, - произнёс человек, с любопытством осматривая Гая.
          - Позвольте представиться, я - Гай фон Бельдорф, а так простой и обычный человек, - Гай снял свою кепку. - Позволите, я присяду? Куда едете, куда путь держите?
                                            Излишняя разговорчивость сразу показалась подозрительной собеседнику, но ещё раз взглянув на выражение этого собеседника в элегантном костюме и с простодушной улыбкой, подумал, что ничего страшного в этом нет. Если завяжется беседа. Гай осторожно присел, всем видом показывая заинтересованность и простоту. Человек долго испытывал его взглядом, что Гезенфорд не выдержал и спросил:
          - Я прошёл осмотр? Опасных вещей нет? Оружие там?
          - Нет, - усмехнулся человек, пряча взгляд. - А еду я в Прагу. Учиться.
          - Надо же, какое совпадение! Нам по пути с вами. А, так вы поступать едете? По вам не скажешь - с такими умными глазами сразу на работу брать надо!
          - Ну, не берут же на работу за красивые глаза. Я прав? Да, позвольте тоже представиться, я - Николас Фарейда, - оба пожали друг другу руки.
                                              Заговаривая зубы простодушным тоном, Гай мысленно стал прикидывать, как лучше всего украсть чемодан и получить заветные пятьдесят чешских крон. В уме образовался план, когда он вспомнил, что у него в кармане лежит небольшой пакетик, именуемый каким-то мудрёным названием, а на деле - снотворное медленного действия. Если его аккуратно достать, и… стоп, а где взять стаканы? Гай решил осторожно прощупывать, что имеется с собой у этого доверчивого парня:
          - Что-то мне так пить хочется… Август на дворе, а так жарко, просто невыносимо, знаете ли. Сам удивляюсь, аж пот пробило, видите? - пот шёл чисто от волнения. И руки сразу стали мокрыми по той же причине. Главное. Чтобы потенциальная жертва не заподозрила ничего - а то это будет полный провал. Минута тянулась, как час. Затем Николас явно потерял всякое подозрение и дружелюбно сказал:
          - Сейчас поищу чего-нибудь, у меня стаканы с собой. Надо нам с вами как-то отметить наше знакомство. Хотя бы чаем. А вы - немецкий аристократ, как я понимаю?
                                  Надо было сочинять дальше свою историю - правдоподобно и не задумываясь. Начал врать - ври до конца. Раз не можешь сказать чистую правду, как в этом случае. Кто знает, может у этого парня тоже феноменальная память на имена и фамилии - и тогда легко можно вычислить вора. А так... Но вот человек открыл свой чемодан, и у Гая внутри всё заполыхало. Там лежала солидная пачка денег. Внешне он остался совершенно спокоен. Николас извлёк аккуратно два гранёных стакана и поставил на стол. После чего, порывшись, извлёк термос, и Гай отметил про себя, что человек этот видать подготовился основательно - подобные вещи только начали недавно ходить по прилавкам магазинов, и наверняка стоили немалых денег. Впрочем, это дело уже самого Николаса. Последний разлил чай по стаканам, явно горячий. От него исходил пар. «До чего дошёл прогресс», - пронеслось в голове у Гая, когда он стал греть руки о нагретый чаем стакан.
          - Да, я аристократ. Мой прапрапрадед был родственником самого прусского короля по материнской линии. Я из очень знатной и богатой семьи, но стараюсь этим не кичиться и зарабатывать на жизнь самому. Я уехал со своей Родины чтобы доказать независимость, что не одобряли мои родители. Я веду своё дело. И мне надо уладить пару проблем в Праге.
          - Хм, мои родители тоже не одобряют моей идеи об учёбе, - задумчиво протянул Николас, после чего поспешил произнести вслух:
          - Ну что, поздравляю вас с сим прекрасным днём! - улыбнулся серб и отхлебнул немного чая из своего стакана. Гай, последовал его примеру, и набрав, как рыба, в рот воды, поморщился - чай был горьким! «Ну всё, сударь, я отомщу тебе за этот прекрасный чаёк. Да, и за масло тоже».
          - Хм, какой прекрасный пейзаж за окном! Закат…
          - Ага, я тоже их люблю, - Николас повернул голову в сторону, а Гай принялся срочно вскрывать пакетик, но пальцы отчаянно скользили, не давая никакого результата. Затем собеседник обернулся, и Гезенфорду пришлось делать вид невинной овечки.
          - Какой прекрасный чай! Я тоже очень люблю крепкий…
          - Так может, я вам долью ещё чуть-чуть?
                              «Пропади ты пропадом!» - мысленно гневался Гай, вскрывая осторожно под столом пакетик. Пальцы всё-таки вскрыли его, пусть на них и осталась краснота от напряжения. Теперь нужен только предлог, чтобы отвлечь жертву. Только предлог. Гай стал оглядываться по вагону в поисках идей, но тут всё сделали до него.
                                    В вагон вбежал мальчишка подросткового возраста с улыбкой проныры и нахала.
          - Газеты! Газеты! Покупаем газеты! - мальчишка размахивал стопкой изданий, а весь ветер шёл на Гая, и ему от этого немного становилось легче. Он внимательно следил и за мальчишкой, и за Николасом.
                                      Пакетик был плотно зажат в кулаке, левая рука оказалась на столе, готовая к действию. Николас улыбнулся ещё шире, смотря на мальчишку, затем медленно достал монеты и отсыпал мальчишке в руку, после чего осторожно взял в руки газетёнку, обрадовавшись такому чудесному случаю прочитать что-нибудь. В этот момент, когда собеседник отсыпал деньги, Гай ловко высыпал порошок в чай, бумажку сунул в карман и принялся дальше пить чай, как ни в чём не бывало.
                                    Николас медленно стал пить чай, просматривая газету. Он что-то ещё говорил, но Гезенфорд уже не слышал слов, он ожидал действия препарата. «Лишь бы сработало». Через двадцать минут (Гай засёк по часам), Николас убрал стаканы обратно в чемодан, и, почувствовав сонливость отклонился назад. Минуты через две он заснул крепким непробудным сном.
                                    Гай ликовал! Он минут пять посидел на месте, затем встал с места, после чего подхватил чемодан в руки, заодно взял и газетёнку, решив прочесть где-нибудь, обыскал спящего, и после недолгих раздумий решил оставить ему паспорт - наверное, из жалости к человеку, первый раз попадающему в другой город другой страны. Спокойной походкой Гай вышел из вагона и направился к Феликсу.
                                      Увидев в руках друга обещанное, Феликс ухмыльнулся, достал бумажник и принялся считать деньги. Сорок девять крон и 99 геллеров. Нет ничего обиднее. Чтобы как-то выпутаться, он тихо сказал присаживающемуся Гаю:
          - Мы сговаривались на целую сумму. По приезду в Прагу я накормлю тебя за свой счёт в самом дорогом ресторане. Идёт?
          -Идёт. Далеко едешь?
          -Хо, на другой конец города. Ничего, как-нибудь зайду к вам в компанию. Я-то знаю её место пребывания.
                                    Были ещё и другие разговоры, но память стёрла их все, не оставив ничего кроме приятного удовлетворения, полученного от них. Ближе к утру, Гай вышел из вагона на свежий воздух, и решив не смотреть в упор на прицеп, повернулся и стал наблюдать за пейзажем, где мелькали уже дома, столь знакомые сердцу. Пригород пока. Сладко зевнув, Гезенфорд погрузился в свои размышления по поводу работы, но тут заметил какого-то человека, ехавшего на велосипеде. Это его напугало - он узнал его!
          - Эй, Мориц! - крикнул во всю мощь Гай и помахал рукой. Это телеграфист из их компании спешил на работу. - Надькевич!
                                        Тот помахал рукой в ответ. Гай долго не размышлял, стоя здесь - поезд уносился всё дальше и дальше. Станция была уже далеко отсюда. Не, медлить нельзя. Лишь бы мышцы не подвели. Сдвинув кепку, Гай проворно соскочил с поезда, кубарем прокатился с маленького склона. Потом поднялся, как ни в чём не бывало, и отряхнул штаны. Телеграфист опешил от только что увиденной сцены.
          - Ну, что подвезёшь до работы? - отказывать было явно невежливо, и Мориц согласился.
        Глава пятая
                                        Николас несколько минут стоял на месте, не в силах поверить своим глазам. Воздух стал давить на грудь, удивление ещё долго не отпускало его. Он узнал бы этого человека из тысячи. По хитрой ухмылке и глазам, секущим абсолютно всё на свете, и этому лицу, которое, казалось бы, уже определяло вид деятельности. Да, это был тот самый интеллигент, который ехал с ним в поезде! Николас подошёл к человеку и спросил, стараясь подавить в себе все чувства, рвавшиеся наружу:
          - Вы - Гай фон Бельдорф?! Немецкий аристократ?!
          - Я - Гай Гезенфорд, - выдавил улыбку человек, слегка приподняв козырёк кепки, что из-под него выбились светлые, соломенного цвета волосы. - Удивлены?
                                          У Николаса отвисла от изумления челюсть, но Гай её в тот же миг закрыл одним лёгким касанием руки подбородка. Серб хотел дальше продолжать разговор, явно чувствуя, что на него с неба может свалиться то, о чём он подумать не мог и забыл. Но тут какая-то женщина прошла перед ними, остановилась возле Гая. Гезенфорд провёл её взглядом сытого крокодила, и взглянул зачем-то на свои часы.
          - Молодой человек, не подскажите, сколько времени? - кокетливо похлопала ресницами она, чем вызвала ещё большее отвращение у Гезенфорда.
          - Ах, какая жалость! Кажется, у меня остановились часы, - всем видом Гай пытался показать разочарование. Улыбка дамы сменилась гневом, а губы превратились в выразительную точку на лице.
          -Хам! - крикнула она, после чего ушла, гордо передвигая ноги. Гай презрительно усмехнулся.
          - Какой актёр погибает… - сказал он явно про себя, после чего вспомнил про Николаса и обернулся к нему, сунув руки в карман. - Простите, на чём мы с вами остановились? Ах да, я думаю, вам представляться не надо, я вас прекрасно помню. Есть у меня к вам один небольшой разговорчик… Давайте отойдём куда-нибудь, люди мы знакомые друг другу, можно поговорить по душам подальше от посторонних глаз. Как вы насчёт того, чтобы поесть?
          - Вы решили заманить меня в очередную аферу? - подозрительно спросил Николас.
          - Ну, это ваше право, не хотите, не ешьте. Я и один прекрасно справлюсь с бутербродами и другой не менее вкусной едой. Сейчас присядем на лавочку, и я немного перекушу, если вы не против.
                                    Николас даже опешил от такой реакции на свои слова этого молодого человека. Гай улыбнулся самой безжалостной улыбкой, словно бы знал, что этот серб пребывает в голоде. Куча вопросов к этому человеку кружилась в голове у Николаса, он не знал с какого начать, а кроме того удивление, немного гнева, пересиленные любопытством. Гай был в том же костюме, в котором сидел и в поезде, но в некоторых местах он уже был испачкан, пусть не безнадёжно, но заметно и невооружённому взгляду. Николас последовал совету Гезенфорда и проследовал за ним в какой-то переулок - видно было, что этот авантюрист знает все дороги, и переулочки в Праге, как свои пять пальцев. Они присели на лавочку, после чего Гай достал из кармана в пакете несколько кусков хлеба, а из другого - масло сливочное, то самое, часть которого ушло впустую на скатерть.
                                          У серба застучало в животе, когда Гай, словно издеваясь, медленно стал разворачивать пакет, потом так же медленно намазывать масло на хлеб. Он взглянул искоса на Николаса, отослал кусок себе в рот, и, жуя, спросил, стараясь делать это культурно:
          - Я смотрю, у вас какие-то вопросы ко мне. Не спешите. Задавайте все по порядку - мне так будет легче рассказывать и отвечать. Пища, видите ли, учёные доказали, снижает работоспособность, так что думаете вы - талант должен ходить голодным.
          - Хорошо, раз вы просите, - тихо сказал Николас, не сводя глаз с бутербродов, отсылаемых в рот. - Значит, вы мне соврали, представившись тогда в поезде? А чемодан - вы украли?
          - Хватит этих фамильярностей. Называйте меня на ты, - поморщился Гай, как от горького чая. - Нет, я тебе не соврал. Я сказал чистую правду. И сейчас сказал тебе правду по поводу имени. А ты сомневаешься? Я? Воровал чемодан? Да он сам соскочил ко мне в руки.
          - Вы… - после того, как Гай топнул ногой, Николас запнулся и вышел из забытья. - Почему ты хамишь мне? Или это просто у тебя такой несносный характер? Ты же можешь нравиться людям, если этого захочешь. Так, значит, чемодан у тебя? Значит, ты вор и мошенник?
          - Неужели так сложно догадаться? - закатил глаза Гай, как будто ему принесли под нос тухлую рыбину. - А что, он сейчас так необходим тебе? Я думал, что голодному человеку в первую очередь нужно насытить желудок, а потом уже вещи таскать… Да, я вор и мошенник, а ещё я сотрудник влиятельной компании. Ну что, уже страшно? А cейчас я достану ножик, чтобы отрезать ещё хлеба и ты побежишь жаловаться в полицию?
          - За кражу вещей ещё никого не освобождали от ответственности…
          - Хе-хе, когда ты пойдёшь туда, просьба не жаловаться потом, почему тебя самого упрячут за решётку, - зачавкал Гай, отрезая ещё один ломтик хлеба.
          - Господи, поему ты такой несносный?! - начинал злиться Николас.
          - Потому что я - Гай Гезенфорд, и у меня нет настроения сегодня. Впрочем, это уже детали.
                                        Николасу уже расхотелось сидеть с этим человеком, делавшим всё, чтобы оттолкнуть его от себя. Причём делавшим это особенным извращённым способом, и явно со смаком. Гай держать его не стал, а продолжал дальше поедать бутерброды. Разозлённый Николас поднялся с лавочки, порылся у себя в карманах и похолодел. Он не мог найти паспорта. Серб оглянулся вокруг, ещё раз прошёлся по карманам, но так и не нашёл искомого. Всё это время Гай наблюдал за ним с ехидством и любопытством. Николас обернулся к нему, злой от бессилия:
          - Жулик, куда ты дел мой паспорт?
          - Сядь, потолкуем. А то у тебя уж больно пылкая голова. Больно дурные мысли в неё лезут.
                                      Сербу ничего не осталось, как последовать словам афериста. Тот, в доказательство правоты Николаса, извлёк из рукава, как матёрый фокусник, паспорт, поднял его точно вертикально и вручил владельцу. Слегка прищурился и решил всё же начать разговор:
          - Я думаю, если ты хорошо читаешь газеты, то моё имя тебе знакомо. Не случайно я крикнул тебя. Чемодан - это лишь предлог для дальнейшего делового разговора. Сядь ты, потом его заберёшь, чёрт тебя возьми! Что за скорые люди пошли… Да, у нас всех несносный характер, но сначала бы ты обратил внимание на свой. Я думаю, ты найдёшь его не лучше моего. Так вот, я предлагаю выгодную для тебя сделку. Как ты наверное понял, в нашей компании очень мало толковых электротехников. Людей мало, но их надо искать. И даже наш работник Витус далеко не самая худшая кандидатура, поверь. Чтобы развиваться индустрии, нужны умные люди. Их не хватает - часто попадаются просто узкие специалисты, зато людей с широким кругозором почти нет. Я предлагаю тебе обзавестись работой в новом городе - как я понял - ты сейчас без денег, хотя нет, тебе их дали. Без крова. Я могу тебе помочь с этим вопросом.
          - Ты решил заделаться ко мне в друзья? - прищурился Николас.
          - Есть лишь три старых друга у меня: собака, книга, и наличные деньги, - отрезал Гай. - Хватит пожирать взглядом мои бутерброды! Ты сам от них отказался, и не надо попрошайничать сейчас.
          - Я не ел с ночи. Из-за тебя, - с укором произнёс Николас.
          - Поздравляю, дружище! - с садизмом сказал Гай. - Нечего чай предлагать каждому встречному. Впредь будет наукой. На, бери несколько бутербродов, да ешь побыстрей. Нам торопиться уже надо - я ещё работаю, в отличие от тебя, дилетанта эдакого. Спрашивал как человека, хочешь есть или нет, нет, он тут же выпендриваться начал. Ладно, жуй уж, не буду мешать.
                                        Гай достал из кармана какую-то бумагу, после чего принялся что-то читать и отмечать на ней, сокрушительно кивая головой, словно выносил кому-то приговор. В этот момент послышались шаги, приближающиеся к лавочке, но Гезенфорд и ухом не повёл, обложившись бумагами капитально. Когда шаги стали достаточно близкими, что, судя по ним, человек остановился на нормальном расстоянии для разговора, Гай, так и не подняв взгляда, спросил:
          - Феликс, ты пришёл меня покормить? Боюсь, поздновато. Я уже насытился. А тут ещё этот молодой человек. Надо с ним разобраться.
          - Так может, его накормить надо, а не тебя? А я уж и ресторан выбрал подходящий… - огорчился Феликс, сразу как-то поникнув и уменьшившись в росте от своего разочарования. - Ты решил подобрать новый кадр в свою банду лиходеев?
          - Кадры решают всё, - невозмутимо ответил Гай, и, увидев, как хорошо начал уплетать чужие бутерброды Николас, поспешил его остановить. - Мила-ай, ты не понял, я их дал, чтобы заморить червячка, а не чтобы поесть тебе. Так мне и на смену не хватит. Я тоже должен что-то есть.
          - А где же мне есть?
          - Сейчас что-нибудь придумаем. Ресторан - конечно, штука хорошая, но у меня ноги болят, чтобы ещё туда тащиться. Предлагаю нагрянуть с визитом в мой дом, он недалёко отсюда, и главное, там дёшево можно накормиться. Э, Николас, или как тебя там, остановись и оставь мне что-нибудь перекусить. Хватит отъедаться за мой счёт, - вздохнул Гай, и тут же с огорчением прибавил: - Две трети моего сливочного масла ушли чёрти куда. А ведь оно дорогое стало…
                                        Феликса прорвало на смех. Быстро собравшись, вся эта троица, далеко не святая направилась прямо по улице, причём Николас оказался зажатым между двумя колоритными фигурами, от которых так просто не скроешься. Зажали они его капитально. Они резко свернули к какому-то небольшому трёхэтажному дому, который был красиво обрамлён архитектурными изысками. Гай, не смотря на недавнюю жалобу на боль в ногах, ловко перепрыгивал через ступени, и далеко обогнал копошащихся где-то внизу Феликса и Николаса. Ловко вскрыв дверь, он кивнул на вход в своё скромное жилище, правда, гостей пришлось ещё минуты две подождать, ибо они явно никуда не спешили. Вездесущий Феликс поспешил подметить:
          - Ты открыл дверь даже без ключей.
          - Ох, и в правду! Не заметил, честно…
                                  Гай улыбнулся своей рассеянности, а вот Николаса она испугала по-настоящему. Он долго не мог понять, зачем понадобился вору, который его же и обокрал. Отрабатывать грехи - вряд ли, человек этот наглый и бессовестный, и, наверное, кроме денег, он ничего не хранит за душой. Хотя, кто его знает. Циником и скандалистом можно быть, оставаясь при этом тонкой чувствительной натурой.
                                  Оба вошли в квартиру Гая, и если у Феликса это не вызвало ни капли эмоций, то у серба загорелись сразу глаза, как он вошёл. Такого он никогда не видел. Впрочем, было очень много на свете вещей, не поддающимся взгляду Николаса никогда в этой жизни. Он увидел сразу много света в квартире, а когда взглянул чуть ниже, то взгляд наткнулся на здорового пса, от вида которого побежали мурашки по коже. Пёс был внешне похож на волка, и лишь кольцеобразный хвост делал похожим его на лайку. Глаза собаки недобро сверкали, она сладко зевнула, но Николасу показалось, что она обнажила пасть, чтобы непременно схватить его. Серб боялся больших собак. Минут пять он так простоял, остолбенело смотря на пса, который, в свою очередь, так же остолбенело смотрел на него. Затем пёс заскулил, и явно не зная что делать, посмотрел на хозяина. Тот вывел всех из забытья ворчащей фразой старой бабушки:
          - Ну что встал-то? Людям пройти не даёшь…
                                  Николас отошёл в сторону, после чего Гай резко вбежал к себе в квартиру, отодвинул пса от прохода, хотя Николасу казалось, что сделать это невозможно - собака стояла насмерть, как глыба льда. Затем вошёл Феликс и втолкнул серба, причём получилось у него это так удачно, что Николас оказался в нескольких сантиметрах от морды пса. Он уже приготовился закричать от страха, как Гай резко закрыл ему рот ладонью, а друг закрыл плотно дверь. Усмехнувшись, Гезенфорд обнажил свои зубы и взглянул на испуганного Николаса, ожидающего своей участи:
          - Вот ты и попался к нам, дружок! Ну-с, Феликс, что будем с ним делать?
          - Предлагаю сначала накормить его.
          - О да, это зверская пытка! - согласился Гай. - А потом мы ведь искупаем его у Вышеградской скалы? Тогда он нам выдаст все свои тайны.
          - В особенности те, что связаны с нашим чемоданчиком, который он решил украсть! - подхватил Феликс. - А потом мы возьмём его в заложники!
          - И заставим работать в нашей компании электротехником! - зловеще расхохотался Гай.
                                      Он убрал руку от Николаса, после чего провёл рукой против шерсти у собаки, и несколько минут посвятил тисканью её. Видно было, что хозяин без ума от своего питомца. Выглядел этот «питомец» солидно и угрожающе. Но он не бросался ни на кого, а наоборот, даже вилял хвостом. Николас понял, какую именно собаку имел в виду Гай, когда говорил о своих старых друзьях.
          - Неужели он не кусается?! - удивился Николас, к которому вернулся дар речи.
          - А ты сомневаешься до сих пор в этом? Не, мой увалень кусает только плохих людей. Он их чувствует за километры. Есть люди, к которым он нейтрален. А есть те, к которым дышит лютой ненавистью. Ты прошёл проверку свой - чужой, так нечего дар речи от страха терять. Всё, а то и про голод свой забыл.
                                          Феликс исчез в какой-то комнатёнке, после чего вернулся с большой кастрюлей съестных припасов. Гай с огорчением проводил глазами свою еду, затем достал тарелку и поставил на стол, стоящий тут же, недалеко. Квартира была небольшая, судя по всему, но пока других комнат Николас в ней не успел посмотреть. Его провели на кухню, где стоял тот самый стол, на который поставили тарелку. Серб отметил, что тот выглядел несколько странно, был небольшим, круглым и рассчитан лишь на двух человек. Проще говоря, стол был меньше стула, что очень удивило всю сущность. К стене был приставлен небольшой буфет, в котором было очень мало стаканов и фужеров, что тоже необычно. Столешница рядом с мойкой тоже не была забита ненужными вещами. Кухня была небольшая, но достаточная для проживания одного человека, которым, например, являлся Гай. Последний никогда не жаловался на малое пространство. Довольствуясь, тем, что имеет, и на что смог заработать.
                                              Вот вбежала в кухню и собака Гая, после чего стало невообразимо тесно. Пёс крутился по всей кухне, и его хозяину пришлось применить мастерство сноровки и ловкости, пролезая с одного конца кухни на другой. Наконец, достав всё, что нужно, Гай присел тоже за этот маленький круглый стол, украшенный большой и плотной синей скатертью, свисавшей до пола.
          - Я постою, - буркнул Феликс, видя, что третий лишний, - для него стула не хватило.
                                                  Сама кухня была светлой, вполне отражавшей эпоху. На окнах висели лёгкие белые занавески, возле буфета стоял высокий папоротник, или может другое растение, подходящее внешними качествами на это. К растению-то и подбежала собака, нюхнув лист, она снова принялась кружить возле хозяина, затем кинулась к Николасу, увидев, что тот решил поесть. Серб растерялся от такого внимания к себе, но протянул руку к собаке, держа в ней заранее приготовленный кусок хлеба. Собака понюхала его, куснула, но есть не стала, чем вызвала бурный смех у Гая и непонимание у серба.
          - Не съем, так понадкусываю, - улыбнулся Гезенфорд.
                                                  Николас, почувствовав в себе припадок храбрости, решился протянуть руку к псу, попытаться хотя бы его погладить. Но собака, думая уже о другом, отвернулась. Он хотел позвать её, но тут осёкся, поняв, что не знает её имени. Гай, увидев замешательство на лице Николаса, поспешил его исправить и сказал одно-единственное слово:
          - Тим…
          - Ах, Тим! - нервно улыбнулся Николас и позвал собаку, которая тут же откликнулась.
                                                  Пёс подбежал, виляя хвостом, и серб запустил в его шерсть руки, которые так просто потонули. Густая, мягкая шерсть серого мышиного цвета переливалась на солнце. Глаза находились в лихорадочном движении, большем, чем у Феликса. Хотя казалось, что это невозможно. Собака, явно играясь, подхватила руку Николаса в пасть, и решилась слегка попробовать на зубок. «Смертельный номер!» - отметил про себя, мысленно смеясь, Гай. Но серб, как ни странно, не испугался и вошёл в окончательное доверие к псу.
                                    Смотря на тарелку супа, которую уплетал Николас, Гай словно вспомнил о чём-то. Глаза его загорелись новой идеей, которую вслух, однако, он решился не говорить. Вспомнив о Феликсе, он спросил его:
          - Как ты нас нашёл-то, друже?
          - По запаху.
          - Масла? - построил догадку Гезенфорд, и Феликс, явно не в духе, кивнул.
                                      Отстав от друга, несколько минут Гай принялся тискать своего любимого пса, после чего поспешил обратиться к Николасу, который, словно удав накинулся на еду - оно и понятно - с ночи ничего не евши, у любого такой ураган разразится в животе, ещё не скоро утихомирится. Серб поднял глаза от тарелки с супом, решив, что валлиец будет гораздо интереснее однотонной массы супа.
          - Так вот, начнём по порядку. Видел я, как ты пытался починить электромотор. Это крайне меня заинтересовало. Я очень редко вижу людей талантливых. Моя компания называется «Wingerfeldt Electric», занимается она всякими подобного рода вещами.
          - Вингерфельдт?! - расширил глаза Николас, спросив с набитым ртом.
          - Да. Александр Вингерфельдт, чистокровный немец, преподающий сейчас в Карловом Университете. Он и есть основатель нашей грозной компании. Мы подбираем к себе как можно больше дилетантов с широким кругозором. Нас не интересует образование, пусть тебе тогда и намекнул на него Витус. Если есть способности - этот человек нам подходит. Впрочем, ладно, продолжим. Я могу предложить тебе прекрасную работу в нашей компании, и…
          - А мнение самого Алекса Вингерфельдта здесь учитывается? - поинтересовался Феликс.
          - … Заодно уж крышу над головой. Тех денег, что ты имеешь, всё равно не хватит, чтобы снимать самое мало-мальски нормальное жилье. Считай, эту проблему я решил за тебя, - продолжил, как ни в чём не бывало, Гай, мысленно подсчитывая возможную прибыль. - Если ты не поступишь в университет, у тебя будет всегда прекрасная работа под рукой.
          - Зачем же ты её предлагаешь мне? Мало кадров?
          - Да уж. А во-вторых - при-быль! Она нужна нашей компании, как червячок ласточке.
          - Всё ради какой-то прибыли? - фыркнул с презрением Николас.
          - Величие в деньгах! - крикнул Гезенфорд, да так, что Феликс подпрыгнул на месте. - Американцы - народ деятельный. Сам я чистокровный валлиец, а этот народ похлеще американцев, как и все великобританцы, считает, что душевному богатству наличные деньги никогда не помешают, а даже улучшат его. Наконец, я живу не ради прибыли, а прибыль живёт ради меня.
                                          Несколько минут Николас размышлял, остановив в полёте ложку с супом, а когда вспомнил и резко двинул руку, на стол капнула некоторая часть супа, здорово испачкав скатерть. Во рту встал неприятный привкус, а Гай поспешил поморщиться, отметив, что ему уж больно не везёт в последнее время со скатертями. Серб в голове просчитал некоторые идеи и домыслы, решив, что этому мошеннику следует поверить, не смотря на род деятельности.
          - Прости, а что ты имел в виду про жилищную проблему, я не особо понял? Где мне суждено жить?
          -О, друже, всё то, что стоит позади тебя, так и быть, будет твоим новым жилищем! - усмехнулся Гай. Николас обернулся назад, удивлённый, и резко прекративший есть. Он долго собирался со словами - дар речи на миг покинул его.
                                  Гай в это время принялся размышлять над чем-то своим, углубив все свои познания в совершенно иное русло, далёкое от этого. Николас вздохнул с облегчением и всё-таки доел эту многострадальную тарелку с супом, чтобы больше не пачкать скатерть, и быть уже совершенно спокойным по этому поводу. Феликс хитро улыбнулся, пристроившись у буфета, и внимательно следивший за происходящим. Казалось, Гай совершенно забыл о его существовании. Но следующая фраза Гезенфорда поставила всё на свои места:
          - Феликс, перестань испытывать на прочность мои фужеры - их и так немного осталось… За тобой ещё ужин в шикарном ресторане города, не думай, что я забыл о тебе!
          - А я-то так надеялся, - вздохнул обиженно Феликс. - Ты хочешь сказать, что ты знаешь, куда будешь укладывать этого молодого человека?
          - Теперь он полностью зависит от меня. Ах, что поделаешь, гениев сначала надо накормить, оттереть от грязи. Дать им жильё, принести всё готовенькое - всё, чтобы они работали.
          - Я не гений! - чавкнул с набитым супом ртом Николас.
          - А тебя вообще никто не спрашивает! - рявкнул Гай. - У людей для того два уха и один рот, чтобы они меньше говорили и больше слушали. Вот ты и слушай старших.
          - Старших?! - удивился ещё больше Николас.
          - Старших! - подтвердил Гай, но ничего добавлять не стал, продолжив прерванный разговор с Феликсом. - Друже, уж я-то найду, куда деть его, в конце-концов, коврик у входной двери не самый худший вариант. Главное, чтобы Вингерфельдта никакая оса не кусала, когда я приведу его в компанию. Плохо это может кончиться.
          - В последнее время Алекс явно не в духе, - подтвердил Феликс.
                                        Все трое разом уставились в одну точку, став каменными статуями на миг. Потом прибежала вновь на кухню собаку, разрушив это царство спящих. Все взгляды теперь обратились к ней. Минуты две пробуравив её глазами, Гай вдруг поперхнулся, словно бы его озарила какая-то идея, и поспешил куда-то уйти. Его чёткие решительные шаги громко отпечатались на полу квартиры. Николас с интересом стал ожидать последующего развития событий.
                                      Вот вбежал Гай, с краснотой на лице, взволнованный, - но это не самое главное. Самое важное - что он держал в руках. Это был чемодан Николаса! Гай положил чемодан на стул, подобрал тарелку со стола, положил её в раковину, и принялся медленно её мыть, прекрасно зная обо всём негодовании и удивлении сидящего. Руки Николаса невольно потянулись вперёд, но усилием воли он сдержал себя, зная прекрасно, что его проверяют на прочность. Вот Гай освободился, вытер руки и присел, положив чемодан себе на колени и потирая руки. Он открыл его, и тихо произнёс:
          - Николас Фарейда. 1897 год. Посёлок Слимян. Это ваше? - таким же тоном спросил Гай, что Николас не сразу понял, что ему задали вопрос и на него надо ответить.
          - Да, да, моё! Мои вещи…
          - Вещь, - поправил его Феликс. - Кажется, счастливый конец… Везёт вам с фортуной, Николас!
            - Торжественно вручаю. И прошу впредь его не отдавать таким наглым ворам и нахалам, к коим я имею честь себя относить! - усмехнулся Гай и вернул чемодан владельцу.
                                  Николас совсем уж разучился верить своим чувствам. Он дрожащими руками взял вещь, принадлежавшую ему, провёл рукой по самой поверхности чемодана, затем открыл его, стал проверять, все ли вещи на месте. В пальцах слегка покалывало от радости, а сердце бешено рвалось наружу. Изумлению не было предела, когда он обнаружил всё точно таким же, каким и было, и сверх того, взгляд упал на пачку денег, казалось, никем не тронутую. Серб поспешил тут же спросить Гая:
            - А деньги ты все не успел растратить?
          - Извини, но я к ним даже не прикасался. В следующий раз так сделаю, чтобы не было таких глупых вопросов.
          - Несносный Гай! - протянул, безнадёжно качая головой, Феликс.
          - Что ж ты так? - слегка приподнял верхнюю губу Николас, не от удивления, не от досады.
          -Что я, дурак что ли, в первый же день идти все деньги отдавать. Во-первых. Так легче меня вычислить будет, а во-вторых, уж больно хорошая внешность для запоминания у меня…
          - А разве полиция всё ещё не знает о твоём местонахождении?
                                    Гай усмехнулся, подошёл к окну и одним решительным движением отодвинул в сторону занавеску. Не понимая этого шага, Николас нерешительно подошёл к окну, куда его так подзывал взглядом Гезенфорд. Из окна открылся не очень хороший пейзаж: три здания, стоящих рядом друг с другом, и таким образом, создающим нечто вроде кривой буквы «Т». Николас не понял намёка и с вопросительным взглядом посмотрел на Гая, после чего тот указал рукой на ближайший дом:
            - Ну вас к чёрту, петухи! Здесь располагается здание полиции. Прямо под моими окнами. Сидя на подоконнике, я запросто могу закидывать его помидорами, - усмехнулся Гай. - Главное, за десять лет моей жизни в Праге они так и не догадались о таком чересчур опасном соседстве двух противоположностей.
                                  Петухами называли полицейских Австро-Венгрии за то, что они носили каску с петушиными перьями. Николас в ответ лишь улыбнулся, после чего снова вернулся к своему найденному сокровищу и забыл уже обо всём на свете. Николас долго перебирал свои вещи, не веря своему счастью. От размышлений его оторвал Гезенфорд, как всегда. Он подошёл осторожно сзади, со спины, как всегда любил делать. Николас даже слегка опешил от неожиданности, когда обнаружил его за своей спиной.
          - Милейший, соизволишь ли ты увидеть своё новое место пребывания?
          - Так ты не солгал, говоря о том, что дашь мне кров?
          - Что поделаешь, раз ты нуждаешься в крове и пище? Чтоб заполучить работника, мне надо его сначала одеть, обуть и накормить…
          - Неужели ты рассчитываешь, что я пойду в вашу компанию работать?
            - А почему бы и нет? У меня ведь имеется масса доводов и оснований так полагать…
                                      Затем Гай поднял Николаса со стула, и тот вместе с заветным чемоданчиком пошёл вслед за своим проводником, как послушная собака, разве что, не виляя хвостом. Гезенфорд не спеша провёл его по широкому коридору, затем свернул за угол, и серб поспешил сделать то же самое. Они оказались в небольшой комнате, предположительно гостиной, но последнее название не очень подходило этому помещению с таким интерьером. Вдоль стены располагался большущий шкаф, забитый книгами - лежачими, стоячими, но было видно, что достать одну очень трудно, настолько тесно они были приставлены одна к другой. Рядом же располагался небольшой прямоугольный стол, заваленный бумагами, книгами, чертежами. В общем-то, бардак. Гай, слегка устыдившись своего ежедневного распорядка дня, из-за которого и появился хаос, смущённо произнёс:
          - Понимаешь, дураки царствуют над порядком, а гении предпочитают хаос. Я тут не причём - жизнь заставляет делать такие беспорядки… Мне надо всегда, чтобы вещи находились под рукой, а не чёрти как. Вот, отсюда и следует.
          - Не надо оправданий! - усмехнулся Николас, прижимая к себе чемодан.
          - Кто бы говорил! - фыркнул Гай, после чего приступил к делу.
                                    У стены стоял большой диван, единственный в этой комнате, который избежал завалов, и на котором не имелось ни одной лишней вещи. Это создавало резкий контраст в комнате. Гай подошёл к нему, отодвинул в сторону подушки, и мягко упал на него, довольно улыбнувшись. Несколько минут Николас осматривал комнату, пытаясь сообразить, для чего его сюда привели. И тихим голосом спросил:
          - Здесь я буду спать?
          - Да. На этом мягком диване. Так уж и быть, уступлю место. Но давай заранее договоримся, что ты не за дарма будешь работать на мою компанию. За проживание у меня, я буду вычитать часть твоей зарплаты - выгода будет и тебе, и мне. Мне - что почти даром ты обойдёшься нашей компании. Тебе - что не надо снимать жилья. И не упрямься. Знаю, что звучит всё наивно и быстро, но прибыль мне нужна не плавная, а резкая, быстрая. Легче жить в ускоренном темпе. Располагайся, как дома. Да не парься ты. Всё устаканится потом. Ты ещё благодарен останешься этому прекрасному дню за нашу случайную встречу.
                                    После этих слов Гай куда-то вышел, оставив Николаса одного с вещами. Он ещё раз просмотрел бегло свой чемодан, вынул книги, одежду, и прочие мелкие, но важные вещи, которые расположил на находящихся в его распоряжении полках, столе и стульях. Серб положил книги на стол, слегка отодвинув к краю те, что принадлежали Гаю, и задумался. В душе всё клокотало, бурлило, переливалось разными красками. День был перенасыщен событиями, душе нужен был хоть какой-то отдых. Начав просматривать книгу, он так и оставил её открытой на первой странице, пустившись в свои странствия. В них реальные мысли пересеклись с воображаемыми, и стёрли грань между фантастикой и действительностью.
          - Т-с-с! - прошептал Феликс. - Он спит. Не будем ему мешать в этом занятии… Устал, бедняга.
                                  И они ушли, оставив дверь приоткрытой.
          … А в Праге начинали цвести астры, делая переход от лета к осени столь красочным и ярким, как и музыка, идущая откуда-то с улицы и пронизывающая души людей новыми чувствами перемен.
        Глава шестая
                                  Когда Николас проснулся, первое, что он услышал, это звуки какой-то песни, раздававшейся издалека. Он медленно стал выходить из сна, картины потихоньку стали растворяться в сознании, уступая место вращающимся цветным кругам. Несколько секунд Николас пытался просто отойти от сновидения. Открыть глаза. На это ушло несколько минут, сон оказалось отогнать не так уж просто - тело всячески сопротивлялось этому, а внутренний голос изнывал, что надо ещё спать. Всё-таки Николас пробудился. В глаза ударил свет, но постепенно они привыкли к нему, как и уши, которые уловили, что звуки песни раздавались не так уж и далеко - максимум, из соседней комнаты.
                                      Взгляд серба упал на лежащую в раскрытом виде книгу, в которой он узнал один из своих учебников. Экзамены - их сдавать надо не с бухты-барахты. Поднявшись со стула, и, движимый любопытством, Николас поспешил посмотреть, откуда и кто поёт эту песню. Голос был уж очень незнакомый на слух. А мелодия была какая-то сказочная, затрагивающая душу - с этой песней у Николаса потом всегда стала ассоциироваться Прага. Да, она ещё и исполнялась на истинном чешском языке и была полна лирики. В конце - концов, мотив так захватил сознание, что казалось, серб готов слушать её вечно - настолько она была хороша. Осторожно он вошёл в кухню, из которой и доносились эти чудесные звуки и обомлел от удивления.
                                        Глаза стали искать исполнителя песни, но обшарив всё помещение, наткнулись в упор на худого, но ловкого человека с соломенными волосами и кожаной кепкой, сидящим на подоконнике с гитарой. Гай и не замечал, казалось ничего, кроме своего музыкального инструмента. Окно было открыто настежь, в кухню шёл сквозняк, слегка приподнимая шторы от неподвижного состояния. А вместе с ветерком шли и уличные звуки - отчётливо были слышны разговоры, шаги кого-то там, внизу.
                                          Мелодия медленно угасала, пока совсем не растворилась в этом ветре и шумах снизу. А Николас всё стоял у входа, как зачарованный - настолько была велика сила музыки. Лишь затем он понял, что куда-то делся Феликс, но в голове всё никак не укладывалось такое сочетание талантов у своего соседа по квартире - музыкального и воровского, и Феликс ушёл из головы так же неожиданно, как и пришёл. Рука Гая резко прошлась по гитаре, оставив какой-то тяжёлый, металлический звук, затем голос исполнителя резко изменился, погрубел и словами, полного тяжести жизненных событий, начал петь другую песню:
          Только улицами правит закон другой,
          Пистолеты, амулеты стерегут покой.
          Вот и бьём мы зеркала с плеча,
          Вот и пьём мы вино как чай…
                                              Гай резко прервался, и не стал дальше уже петь. Николас словно вышел из забытья, после чего несколько минут уделил приходу в себя после услышанного только что. Последнее четверостишие очень удивило его, благо после той прекрасной песни не ожидалось услышать нечто подобное. Гезенфорд резко повернул голову и по выражению, застывшему на лице, Николас вдруг понял, что последняя песня скорее пелась про него самого. Про вора. Стало как-то не по себе, особенно, когда глаза Гая стали прожигать насквозь Николаса. Медленно Гезенфорд слез с подоконника, и держа в руках гитару, замер у стены, смотря в упор на серба. Эта перестрелка взглядами продолжалась до тех пор, пока Николас не моргнул.
          - Ну что, выспался? - спросил, явно не интересуясь этим, Гай.
          - Да, пожалуй. Не знал, что ты и петь умеешь.
          - Я ещё много чего умею. Как оценишь мои способности?
          - Прекрасно. Просто восхитительно, - кратко ответил Николас, вкладывая большую часть отзыва в выражение лица. Гай лишь усмехнулся.
          - Пожалуй, ты прав, - согласился он, не соглашаясь…
                                  Воцарилась неловкая пауза, которой поспешил воспользоваться Гай, закрыв окно и спрятав гитару куда-то за угол. Вскоре он вновь появился, как чёртик из табакерки, присел на стул, вытянув ноги вперёд, и надвинув кепку на глаза. Николас так и остался стоять на месте, ожидая слов своего нового необычного сожителя. Гай видать, ждал, что разговор начнёт серб, но, так и не дождавшись, с раздражением в голосе начал:
          - Ну что ж. Через два дня я познакомлю тебя с нашей компанией, чтобы ты был в курсе дела, а не простаивал тут и не болтался по моей квартире. Это - раз. Теперь дальше. Сегодня я весь пропадаю в разъездах и прочих подобного рода мелочах, так что квартира на твоей совести - это два. Я доверяю твоей наивной душонке. Ну и наконец. По хорошим источникам я узнал, что экзамены в Карлов Университет начнутся через две недели. Так что учи, приятель, и смотри не оплошай, - глаза Гая сверкнули из-под кепки. - Моя библиотека будет тебе в помощь, благо, насколько я знаю, зубрить надо ВСЁ.
          - Откуда такие данные? - удивился лишь Николас.
          - Скоро узнаешь, друже, - серб поморщился при последнем слове, ибо оно было сказано на его родном языке. - Скоро. А ты учи пока. И да, запомни, в том ящике справа лежат всякие там крупы. Тут - кастрюли. Здесь же напихано у меня несколько настоек от простудных заболеваний, и ещё куча всякого хлама - разберёшься со временем. Так, в мою комнату убедительная просьба не заходить лишний раз, там всё равно ничего интересного нет. Хотя, думаю, ты без меня всё прекрасно сам найдёшь. Всё. Ах, да! Экзамены у вас будет принимать лично сам Вингерфельдт. Успехов!
                                      Освоение квартиры, свалившейся с неба, началось быстро, с высокой скоростью. Правда, некоторые мелкие, но важные вещи находились в таких местах, что об их местонахождении знал лишь сам Гай, а Николасу они попадались совершенно случайно - как это и водится частенько. В коне концов, пусть и приложив некоторые усилия, он более ли менее разобрался в том, что где лежит. Постепенно это незнакомое жилище стало ему даже нравится. Он быстро привыкал к нему.
                                        Ближе к вечеру тускло загоралась керосиновая лампа, после чего ещё долго не гасла, а книги из личной библиотеки Гая таяли просто на глазах. Они были различных жанров и реализаций, но все говорили лишний раз о хорошем вкусе того, кто их собирал. Ноги обычно Николас грел, подложив их под собаку - таким образом, он обходился без тапок, а верный пёс лежал в ногах, грустно смотря на сосредоточенное занятие человека. Со стола Гая не сходила многочисленная литература, и его, и чужая. Читалось всё подряд. А днём с такой же тщательностью вся сущность уходила на подготовку к экзаменам, которые с каждым днём всё приближались, волнующе и страшно. Однако Гай по каким-то причинам советовал не беспокоится, и даже перестать нервничать. Причину этих доводов Николас так и не раскрыл, продолжая превращать себя в книжного червя, глотая книгу за книгой, и пытаясь хоть что-то оставить в голове. Дни неутомимо летели вперёд, приближались…
                                                    Через два дня после своей памятной песни, Гай вернулся домой поздно, рассерженный, обозлённый на всё на свете. Даже не ужиная, он поспешил в свою комнату, где заперся от мира сего. Через несколько минут после нашествия хозяина, Николас решил поинтересоваться, что же всё-таки произошло. В воздухе ещё не села пыль после прихода Гая, и пылинки, хорошо различимые на свету, ещё долго витали в воздухе. Николас подошёл к закрытой двери и решил постучаться. Легонько стукнув в дверь, он стал ожидать реакции. Никакого внимания. Подумав, что слабо ударил в дверь, Николас постучался ещё сильнее, но реакция осталась прежней. Сочинив прекрасный повод для попадания во внутренний мир своего сожителя, он вновь принялся дубасить в дверь. Но в комнате как будто всё вымерло. Теряя терпение и самообладание, Николас треснул ногой деревянную дверь. Послышался вздох, после чего раздались шаги, и усталый до неузнаваемости голос произнёс:
          - Ну, зачем же ногой? Попробуй лбом…
          Николас решил не привередничать и успокоился. Дверь тут же отворилась, и показалось взмыленное лицо Гая. Несколько секунд он смотрел на Николаса, затем шмыгнув носом, словно болел насморком, указал рукой на проход, который был сделан узким - чтобы не пролезла собака. Серб осторожно зашёл в комнату, и Гай вновь закрыл комнату, явно не желая ни с кем связываться. С кислой миной он тут же обратился к Николасу:
          - Чего пришёл? Что забыл?
          - Э-э, Гай, понимаешь… - валлиец пригвоздил взглядом Николаса к стенке. - Я тут, когда готовил себе поесть, решил рыбу сделать. Но она вся такая, как бы сказать, несъедобная. В общем, продукт ушёл впустую. Не понравилась она мне.
          - Это вечно вам всё не нравится, ноете постоянно. Потому что вы не умеете то, что вам не нравиться, готовить, - слабо улыбнулся Гай. Ухмылка сквозь слёзы. И тут же не удержался и решил произнести вслух, что творилось у него на душе. - Жизнь отстой!
          - Надо как-то более оптимистично!
                                              Гай показал белые зубы, и, растянув мышцы рта в так называемой улыбке, но оставив прежнее кислое выражение, и с лирикой произнёс, с хорошей верой в будущее:
          - Жизнь отстой!
                                              «И всё же, Гай Гезенфорд - вечное украшение стола», - подумал про себя Николас. Он обернулся назад, и понял, чем всё это время страдал его сосед по квартире. На столе у валлийца валялось множество ржавых гаек, какие-то железные предметы, гвозди, поломанные часы, ещё какая-то электроника, всё это создавало просто прекрасную гору хлама. Рядом, на краю стола, чуть-чуть поодаль стояло что-то такое, что можно назвать изобретением. Наверное, только что созданное в порыве гнева к миру. Был стол около двери, переполненной катушками, батареями, гальванометром, и другим электрическим аппаратом, на который стоило обращать внимание ещё и ещё, чтобы не дай Бог самому повторить подобные вещи со своим столом. Гай заметил, в какую сторону движется взгляд Николаса и хмуро спросил его:
          - Видишь ли, какое дело. Нашему начальнику пришло в голову усовершенствовать телеграф. Этой идеей-фикс он заразил всю нашу банду лиходеев, а тут я ему ещё подвернулся в порыве творческого вдохновения. Ну, следует добавить, начальник МОЕЙ компании очень злой сегодня был (хотя не только сегодня), и решил всё спустить на меня. Ну, я и не выдержал, в порыве творческого вдохновения научил летать часы. Итог плачевен - с криками меня прогнали вон из здания, пригрозив, уж заодно, что я должен починить эти особенные часы самого этого господина, иначе полетит голова моя (хотя между нами говоря, признаюсь, что без меня он никуда не денется). Вот это замечательное нечто - и есть то, что осталось от его часов после встречи со мной.
          - Н-да-а, - протянул Николас осматривая остатки того, что натворил разбушевавшийся Фантомас. - Дай-ка я помогу тебе, вдруг что-то да знаю.
          - Ой, да ладно, тоже мне гений. У украинцев на эту тему стишок есть:
          Через поле, через гай,
          Идёт мальчик-помогай.
          Я смотрю, ты туда же решил заделаться? Тут мотор починил, тут сейчас одним движением руки часы починит. Ой, да скажи по секрету, ты какие слова колдовские говоришь, чтобы у тебя всё работало? Пожалуйста, не говори, что ты раньше ещё и часы изучил, их устройство и тому подобное…
          - Гай? - спросил, словно пробудившись Николас. - Что же это за слово такое? Или сам сочинил. Про себя?
          - Да, - махнул тот рукой небрежно. - Слово есть такое в их языке. Рощу так они называют. Ты лучше смотри на эту штуковину да соображай. А я тебе рыбу несносную приготовлю.
          - Хитрец, - вымолвил Николас, крутя остатки от часов в руках и думая, что делать.
                                                    Затем, словно поймав вдохновение, Гай выхватил из рук это убожество, которое и часами-то не назовёшь, взял небольшой инструмент, похожий на отвёртку и принялся что-то крутить. Николас стоял в замешательстве. Вот валлиец высунул от напряжения язык, что-то ещё покрутил и с довольным видом отстал от несчастного куска железа.
          - Что ты с ним сделал, Гай?
          - Доломал, - просто и непринуждённо ответил он. У Николаса глаза стали по десять геллеров.
          - Как так? Зачем же? - не понял он. Гай только рукой махнул.
          - У меня знакомый - часовщик. Я проще приду к нему и куплю новые часы. И вставлю туда взрывное устройство наподобие динамита. А с этим хламом я даже ворочаться не хочу. Что смотришь? На мне узоров нет. И часы на мне не двигаются.
          - Их же можно было починить…
          - Но не нужно, - отрезал Гай, дав понять, что разговор окончен. - Так тебе рыбу приготовить или мне самому есть придётся?
                                                            Николас кивнул Гезенфорду, словно на вопрос с «или» можно ответить однозначно. Сломанные часы не давали ему покоя. Хотя Гай уже давно на них плюнул и радикально решил проблему - разрубил «Гордиев узел». Но это Гезенфорд. А у него, Николаса, мания такая - если что-то сломано, значит надо чинить. Срочно. Иначе покоя это никак не будет давать в течение долгого времени. Успокоившись, Николас вошёл в кухню и увидел, как Гай ловко ворочает сковородкой, затем резко подбросил рыбину вверх, и та свалилась прямо на тарелку. Всё было рассчитано с точностью до миллиметра.
          - Кушать подано! - улыбнулся он, а сам куда-то отошёл.
                                        Николас стал тыкать вилкой приготовленное блюдо, и, попробовав на вкус, решил, что оно даже очень неплохо. Ещё помучившись насаживать на вилку эту рыбину, он, в конце концов, её доел и поспешил убрать посуду. Уж очень его интересовало, чем страдает там Гай. Николас вышел из кухни, вновь подошёл к приоткрытой комнате Гая, и вошёл в неё. В тот же миг резко погасла керосиновая лампа.
          - Ты зачем свет выключил? - не понял этого действия Николас.
          - Так не видно, что я что-то ем, - невинно ответил он, поспешив убраться из комнаты.
                                      Тогда взгляд Николаса оказался полностью посвящён разбитым и доломанным часам. Решил, что починит их завтра. Втихаря, чтоб вещь не пропадала. Так он и сделал на следующий день. Вместо сидения за горами книг, Николас решил засесть в комнате Гая, едва тот ушёл работать. Покряхтев немного, и, использовав некоторые детали из кучи хлама на столе, у него что-то стало получаться. Часы стали приобретать своё первоначальное состояние. Руки были потными и красными, а любая неудача ещё больше подстёгивала изобретателя. С довольным видом он работал над ними и в итоге кончил тем, что отложил всё в сторону и просто стал смотреть на часы. По лицу Николаса прошлось одобрение, рука повернула небольшой механизм и часы снова стали тикать, а стрелки идти. Совесть окончательно очистилась от предрассудков и сомнений, и теперь жизнь наконец-то стала налаживаться.
                                          Вечером пришёл Гай и обнаружил в комнате Николаса на столе идущие часы. Радости особой у него этого не вызвало. Впрочем, и огорчения. Лишь лёгкое удивление на лице. Увидев починенные часы, он достал из внутреннего кармана пиджака в точности такие же и положил их на стол, после чего он и Николас стали искать отличия первых часов от вторых. Серб, словно славился всегда знанием часовых дел, тихо произнёс, сравнивая то и дело их:
          - На часах твоего директора компании - есть лёгкая царапина, вот, видишь…
          - Вижу. Только вот Алекс её не увидит, - улыбнулся Гай, и захлопнул новые часы. - Собственно говоря, можешь забрать эти себе. Мне такого счастья не надо. И да, за изобретательность хвалю.
                                              Больше Гай не говорил, и, подбросив на стол ещё пару книг, принесённых с улицы (они были холодными), удалился. Рука Николаса потянулась к новой литературе, и он обомлел, пытаясь сообразить, что к чему. Книга, лежавшая сверху, была довольно странной тематики. Он её пролистал, так и не поняв, с чего бы это Гаю надо было класть её сюда. С вопросительным выражением лица он повернул голову и увидел стоящего у стены Гезенфорда, не спешащего уходить. Его силуэт чётко выделялся на фоне серых затемнённых обоев, на которые не попадала даже капля света.
          - Гай, я не понял, что это за книга, и чем она может мне пригодится?
          - Поймёшь, когда экзамены будешь сдавать, правда, будет уже очень поздно к тому времени. Учи, я никогда ничего не даю просто так. Значит, у меня есть основания на то. Мне ли тебе сейчас всё это рассказывать и вбивать в твою неразумную головушку?
          - Так откуда у тебя такие знания?
          Гай вздохнул, словно у него была очень тяжёлая жизнь и грустно произнёс:
          - На твоём месте я бы уже давно догадался… Хотя ладно, учи.
                                                У ночи Николас вырывал шесть часов для сна, три из которых посвящал всяким размышлениям. А дни шли, летели! Календарь незаметно показывал числа, и вот уже, настал тот день, отмеченный самолично чёрным, траурным цветом карандаша Николаса, когда пора была сдавать вступительные экзамены. Срок подготовки, как это и предполагалось, подошёл к концу. Гай пожертвовал своим личным временем и велосипедом, отвозя своего соседа по квартире прямо к университету. Правда, поспешил предупредить, что все эти расходы Николасу придётся оплачивать отдельно. Что ж, на том и порешили.
                                                  Старейшее и самое престижное здание в Европе уходило вверх, смотря окнами на всех, кто шёл внизу. Николас поспешил про себя отметить некоторую схожесть с берлинским рейхстагом, разве что без купола. Цокольный этаж был украшен мини-арками, над ними возвышались ещё два окна, а по бокам архитектурный элемент - колонна. Солнце скользило по светло-серому зданию, делая его как-то светлее и приветливее. Посмотрим же, насколько оно будет радостным и приветливым. С этой мыслью Николас смело вошёл в здание, готовый ко всему. Много, много народа стояло повсюду. Все они суетились, говорили что-то между собой, при этом создавался шум базарной площади.
                                                    Экзаменаторы и те, кто регистрировал участников этого сборища, резко поднялись, после чего один их них звонко ударил во что-то. Воцарилась тишина, народ немножко разошёлся и замер. Кто-то было начал открывать рот, как с противоположного конца коридора раздались аккуратные, интеллигентские шаги. У всех мелькнуло что-то наподобие испуга на лицах, когда они слушали эти чёткие шаги, постепенно приближающиеся сюда. Отчётливо раздавался стук тросточки по полу. Резко всё замолкло, словно человек, идущий сюда, что-то поправлял. Затем продолжились и, вскоре, вышел невысокий, полноватый мужчина, имевший интеллигентский вид. Люди разом отхлынули назад, уступая ему дорогу - словно шёл не один человек, а целая процессия. В рыжих волосах мелькали седые волосы, густые усы полностью скрывали верхнюю губу и касались нижней. Прямой нос, острый, взгляд как у орла, и волосы, слегка растрёпанные.
          - Александр Вингерфельдт! - поспешил представить человека один из группы экзаменаторов, после чего разразился гром аплодисментов - не каждый день встретишь такую знаменитость.
                                                Да, это был далеко уже не тот молодой человек, который когда-то схватил за руку Гая и уличил в воровстве. Годы берут своё. Однако величие на лице и чувство собственной важности с годами не истёрлось. Зорким взглядом Вингерфельдт окинул всех собравшихся. Подошёл ближе к экзаменаторам и, улыбнувшись, стал толкать свою речь:
          - Добро пожаловать, господа, в наш замечательный университет. Всё-таки наступил тот радостный момент, когда вы все можете показать себя, а главное - свои знания, и доказать, на что вы способны. Наш университет считается самым престижным по Европе, и именно от таких, как вы и зависит, сохранит он этот статус впредь, или нет. Как видите, день начался прекрасно - солнце к нам ещё пробивается, - Вингерфельдт как раз стоял так, что солнце грело ему спину и освещало его фигуру, словно ангельскую. - Вопрос лишь в том, пробьётся ли оно к вам. Мне, пока ещё не старому и опытному учителю остаётся только пожелать вам, чтоб солнце в этот день не заходило над вами. Ни пуха, ни пера! - Воцарилась тишина, все ожидали последнего слова великого учёного, которое тот явно не договаривал. Поняв, что от него что-то ждут, Вингерфельдт нахмурился, и решил удовлетворить потребности всех собравшихся людей. - По каким кабинетам будут проходить экзамены на различные факультеты, можете посмотреть по стенду, висящему справа. Лично я, ваш покорный слуга, с удовольствием буду принимать экзамены в направлении физическом. Я
сказал всё. Можете начинать эту прекрасную пору сдачи экзаменов!
                                                  Толпа рассосалась по разным направлениям, тем самым освободив продвижение по коридору. Да, в этот институт за красивые глаза не брали. Оценивали по 12-ти бальной шкале. Перед Николасом шло сдавать экзамены несколько человек и, видя, как, у него душа всё уходила в пятки. Вингерфельдт был единственным невозмутимым человеком в этом неспокойном, кишащем ужасом аду.
          - Ну-с, - начинает учёный. - А вам знакома песня о костомаринском мужике?
          - Нет, зато я знаю другую - «Несе Галя воду»…
          -За находчивость хвалю, - лицо студента преобразилось. - Поэтому вместо нуля ставлю единицу.
                                    Одному человеку, приехавшему совсем издалека, из Германии, он с грустью на лице приметил: «Охота была в такую даль ехать, чтобы нам тут лапшу на уши вешать, да щи в лаптях варить». Человек, стоящий перед Николасом, совсем уже запаниковал, и сказал кому-то спереди:
          - Вон, сто человек ехало в том году поступать из самого престижного училища, а взяли-то только двоих…
                                    С другого конца раздался плачущий голос человека:
          - Режут! Без ножа режут!
                                        Экзаменаторы в этот день были излишне придирчивы ко всем, считая, что тот, кто сюда поступает, обязан владеть широким кругозором - чтобы, куда бы он не попал, мог всегда с точностью определить, что находится за тем бугром, или какая река протекает в Конго, желательно описав всю близлежащую местность, экономику других стран, и много, много нужных и одновременно бесполезных вещей, за незнание которых вышибали жестоко и безжалостно. Экзамен проходил сразу на четырёх-пяти языках, без знания которых делать тут было просто нечего. Простых старых людей, у которых был единственный шанс заработать на жизнь, отучившись здесь, тоже не жалели, считая, что ничто не должно оскорблять и унижать такой великий университет. Чаще всего Вингерфельдт отсылал таких людей в те места жительств, откуда они приехали - там, чтобы куда-то поступить, через себя перепрыгивать не приходится.
                                          Солнце далеко не всем улыбалось, и чувствовалось, что сегодня-завтра по Праге прокатится волна массовых самоубийств, из-за неудачи с фортуной. А куда идти таким бедным людям? Назад, в убогую мещанскую жизнь? И стрелялись. Деваться было некуда. Да ведь и брать кого попало не хотелось - высшая ступень в Европе всё-таки по образованию. Естественно, лучшие из лучших. Чтобы подтвердить приоритет университета вышибали безжалостно, а сам экзаменатор ловко ломал жизни и надежды студентов одной фразой, одним росчерком своего пера… Время безжалостное. От него никуда не денешься.
                                        Завалили того, кто шёл перед Николасом. У студента потекли слёзы от этого большого несчастия. Солнце улыбалось редко кому, пожалуй, одному лишь Вингерфельдту, железному и стойкому. Николас, с дрожью в коленях, ещё не зная и не догадываясь о своей судьбе сел перед великим учёным. Тот на него даже не взглянул, а стал рассматривать какие-то бумаги. Затем уступил место другому экзаменатору, который не мог удержаться и принялся штудировать Николаса по всем направлениям, стремясь его завалить. Вингерфельдт слегка наклонил голову, считая свои какие-то бумажки, и краем глаза следил за происходящим. Наверное, последнее настолько привлекло его любопытство, что он поспешил обернуться и вскоре встал за спиной принимающего экзамен. Острый взгляд холодных голубовато-серых глаз с подозрением смотрел из-под тяжёлых, густых бровей. Николас тараторил быстро, особо не задумываясь, но, то и дело посматривал на стоящего тут же, рядом, великого учёного. В конце концов, раздался немного грубоватый голос Вингерфельдта, который резко прервал экзамен:
          - Простите, вы где-то работаете?
          - Собираюсь, - потупил глаза Николас от такого неожиданного для него вопроса. - Должен вскоре поступить на работу.
          - Куда? - загорелись глаза Вингерфельдта. Николас ещё больше сжался.
          - Понимаете, меня хотят пристроить в компанию какую-то, специализирующуюся на постоянном токе и создающей многочисленные изобретения.
          - Кто? Кто хочет пристроить? Имя? - Вингерфельдт готов был съесть глазами Николаса.
          - Г-гай… - фамилию Николас уже не смог выговорить. Глаза Вингерфельдта сверкнули, и погасли в темноте, изредка поблёскивая. Он кивнул головой и ушёл в себя.
                                        Экзаменатор тем временем дальше стал проводить каторгу для Николаса, устраивая новую западню. Правда, как отметил сам Николас, после этого небольшого происшествия к нему стали относится с некоторой степенью уважения. В последующие дни это показывалось всё ярче и ярче. Ему смогли простить даже то, что он не сразу вспомнил реку, протекающую в Андорре - Рио-де-И'Искобет. По окончанию экзамена, шло долгое совещание между самим учёным и экзаменатором, но споры быстро разрешились и всё уладилось.
                                              Средний балл, полученным сербом, был равен 10, 9 - и Николас оказался в числе тех счастливчиков, которым суждено было попасть в престижнейший университет через такую маленькую лазейку. И сразу началось внушение, что они не имеют права позорить это заведение (впоследствии отчисления стали обычным и частым делом), и представляли собой элиту Европы. Статус надо было поддерживать…
                                              Поэтому, чуть ли не каждый вечер в дома учащихся заглядывал специальный инспектор, и горе тому, кого он не заставал в согнутой позе над книгами. За гуляния тут же отчисляли, особо не церемонясь. А учили всё и по многому, причём на нескольких языках, что вскоре учащиеся могли бы запросто заменить любой справочник. На то он и был университет - не ворон ловить…
                                              А из головы Николаса всё не выходило странное поведение Вингерфельдта. И Гая. Даже за книгами он пытался разгадать их сущность. Но не за книгами он этого добился.
        Глава седьмая
                                              На столе лежала книга об экономике Пруссии в восемнадцатом веке. Цифры, цифры… Но вскоре они перестали быть просто цифрами и приобрели особую мелодичность, стало интересно их изучать, а затем они мгновенно стали укладываться в голове, потесняя кучу другого хлама на полку. Стол был завален множеством зарубежной литературы, иногда, чтобы её привезти, Николас вызывал извозчика.
                                      Читал очень много. Время для сна приходилось вырывать. Главное - никогда нет оправданий, если ты что-то забыл прочитать. Все нужные книги хранились в библиотеке при университете, а если её нет на немецком, бери на иностранном - предполагается, что ты его знаешь, а иначе - зачем сюда поступать? Взгляд туманно скользил от строчки до строчки, а потом резко в комнату кто-то ворвался, захватив с собой порыв ветра.
                                        Пыль резко поднялась с полок, со стола и закружилась в воздухе. Человек, явно в весёлом расположении духа, чуть ли не подлетел к Николасу и захлопнул книгу, хотя тот даже слова не успел дочитать. В руке Гая пребывала гитара, и он несколько раз провел по ней рукой, громко выкрикнув одно-единственное предложение, удивившее серба до глубины души:
          - А я сажаю алю-ми-ниевые-е огурцы-и на брезентовом поле-е-е!
                                          Затем он резко убрал гитару, прислонив её к стулу, и улыбнулся широкой улыбкой, на которую было способно лишь его лицо. Николас всё своё внимание теперь решил уделить Гаю, который, наверное, за этим сюда и пришёл. Резко отбросив все книги в сторону, он вспомнил о своём давно назревшем вопросе и поспешил спросить полушёпотом:
          - Так я буду работать в вашей компании?
          - Будешь. У тебя выбора нет.
          - А как же Вингерфельдт? - поинтересовался Николас.
                                            Гай, имевший аргументы на все случаи жизни, извлёк из внутреннего кармана своего пиджака два небольших куска бумаги, на которых что-то было напечатано. Прежде чем Николас протянул руку, чтоб их взять, Гезенфорд, предвидев это, убрал свою ладонь, предварительно показав рукой знак «стоп». Серб послушно замер, ожидая постепенного раскрытия всех карт, как это водилось у Гая.
          - Итак, мой друг, настало время посвящения тебя в наши тайные глубины тайн. Хотя их статус тайности мы всё равно сохраним. Хотя бы ради приличия. Дядя Алекс для того и спрашивал тебя на экзамене - сразу засёк тебя…Бездельника! Не знаю, как ему это удаётся - но нужных людей он чувствует за километры. И пользуется этим даром. Ты думаешь, ты удачно проскочил или хорошо сидел за книгами, сдавая экзамен?
          - Нет. Я уже давно так не думаю. После того самого рокового вопроса, заданного на экзамене.
          - Вот и правильно, не надо меня пугать. Компания, университет, - всё оно прекрасно и хорошо, самое главное, босс находит своё время на всё, как ни странно. Везде успевает. В этом ему можно позавидовать. Из-за того, что я надоумил тебя на путь истинный, оказался ты у нас и с работой, и с учёбой. Всё как нельзя лучше.
          - А знал ли сам Вингерфельдт о моём существовании до экзамена?
          - Догадывался… - неопределённо ответил Гай, переведя взгляд куда-то в сторону. - Впрочем, зачем мне о нём тебе рассказывать, когда у тебя и так появится возможность всё узнать без допросов моей личности.
                                              Убедившись, что наступило подходящее время, Гай положил руку на стол, раскрыл её и положил на стол эти небольшие бумажечки. Николас, немного нахмурившись, наклонился над ними и принялся читать, что там написано. Гезенфорд принялся выжидать реакции его. А написано там было вот что:
          «29 августа.
          Компания «Western Union», Национальный театр, г. Прага
          17:00. Состоится концерт по инициативе и при финансовой поддержке главной электротехнической компании Австро-Венгрии и всей Европы для узкого круга лиц, в частности, для встречи всех участников конкурирующих компаний в области электрического производства.
          Добро пожаловать!
          Билет № 657, место 13, ряд 7.»
                                                    Николас долго всматривался в эту бумажку, словно там что-то было ещё написано между строк. Так и не найдя таинственного шифра, он отложил эту бумажку в сторону, под первой оказалась ещё одна, в которой Николас расшифровал ещё билет на этот концерт. В важности этого мероприятия он не сомневался и полностью доверился Гаю. Последний молча выжидал реакции. Так её и не дождавшись, Гезенфорд решил начать разговор первым, видя что сильное впечатление это не произвело на Николаса и тот сам ожидает, что же будет дальше:
          - Ну надо же тебя как-то вводить в нашу компанию… Или я опять ошибаюсь? На сие мероприятие мы пойдём сегодня, этот же день можешь внести себе в биографию как начало карьеры в крупнейшей компании Европы. Я уверен, что тебя примут без отлагательств - тот же вступительный экзамен был авансом перед этим. Обрадовать тебя? Через 15 минут будет без четверти пять, а мы с тобой всё стоим и лясы точим. Не хочешь же ты упустить такую прекрасную возможность посмотреть на самого основателя могущественной компании? Люди о том, чтобы встретиться с Вингерфельдтом, всю жизнь мечтают. А тебе - за даром. Всё. Хватит, встал и давай собирайся! Довольно учёных книг читать!
          - Гай, объясни мне последнее - чем я тебе так нужен и необходим, что ты тратишь всё своё бесценное время на меня, словно заботливая мама о своём ребёнке? - задал в упор вопрос Николас, встав из-за стола и натягивая пиджак.
          - Ах, ну не всё же так сразу. Что за люди нетерпеливые пошли. Сегодня вечером я посвящу тебя в свои коварные планы, если меня не опередит Алекс, причём в последнем я почти не сомневаюсь - у него это особенность характера…
                                              Когда они вышли из дома, на улице было ещё довольно светло, что со временем обязательно должно было измениться. Не в лучшую сторону. Быстрым шагом, не давая даже Николасу опомниться, Гай повёл его от одного дворика к другому, постоянно сворачивая во все стороны, и серб несколько раз чуть не успел потеряться, однако с ним церемониться не стали бы - в первую очередь это нужно было не столько Гаю, сколько ему самому. Гезенфорд спешил, и явно решил установить очередной рекорд в быстрой ходьбе, как его нагнал серб и в изнеможении крикнул уставшим голосом:
          - Прекрати бежать, я ж не поспеваю за тобой!
          - Я не могу бежать!!! - крикнул Гай, мастерски делая из себя гениального актёра. - На часах без пяти минут пять. Пред нами здание Национального Театра. Николас, ты меня ещё слышишь? Мы, уже пришли. Я уже постарался сделать всё пунктуальным...
                                          Николас наконец-то смог отдышаться и решил всё-таки посмотреть, куда его завёл Гай, знавший Прагу, как свои пять пальцев. Широкая площадь и театр, величественно возвышавшийся на ней. К зданию со всех концов стекались люди, наверняка тоже спешащие сюда, на концерт. А справа от здания виднелась набережная и перекинутый мост с коваными фонарями. Николас быстро обозрел окрестности и поспешил оставить их в памяти, на что мгновенно отреагировал Гай:
          - Только не говори, что когда на старости лет будешь писать мемуары, обязательно опишешь этот чёртов мост со всеми его красотами. Без пяти минут пять! Хватит прохлаждаться, пошли. Это тебе же надо, а не мне. Меня-то на работу уже давно приняли.
                                        Они вошли в здание театра, протиснулись через большое скопление народа, после чего Гай провёл его окраинами на второй этаж, где и планировалось это прекрасное мероприятие. Люди были повсюду, в прекрасных интеллигентских костюмах, смех и какие-то светские беседы слышались на всём протяжении от вестибюля и до лестницы театра. Затем, вовремя встав в очередь, Гай отдал билеты тому, кто их собирал, и повёл Николаса как послушную собачку в самый низ зала. Зал был просто громадным и величественно уходил вверх, чтобы увидеть потолок надо было высоко задирать голову вверх. Всё было украшено атрибутами роскоши, что и в правду создало иллюзию встречи особо знатных и богатых людей.
                                          Присев на места, они долго с выжиданием смотрели, на пока пустую сцену. Затем занавес отъехал в сторону, освещение исчезло в зале совсем, а луч прожектора освещал лишь центр зала, где можно было разглядеть рояль и фигурки двух человек. Несколько минут все молчали, затем разразились громом аплодисментов. Чему хлопают, никто не знал. Дождавшись в зале абсолютной тишины, человек, сидящий за роялем, стал нажимать на клавиши, наигрывая печальную и грустную мелодию. Голова его была наклонена, поэтому узнать человека было очень трудно. На рояле, положив ногу на ногу, сидела молодая дама, внимательно слушающая такт музыки, и кивая ему в некоторой задумчивости.
                                      Затем, едва мелодия стала набирать обороты, девушка запела, причём таким голосом, что казалось, красивее его в мире ничего и нельзя было услышать. Николас резко поднял на неё глаза и стал наслаждаться её пением. Пела она на чистом французском языке, нисколько не мешая мелодии, а наоборот, дополняя её, как собственно, и должно быть. Все сидящие в зале с восхищением смотрели на ту пару на сцене. Девушка стала жестикулировать в такт своей песни, затем бросила с вызовом свой взгляд на публику, слегка улыбнувшись. Эта улыбка была просто обворожительной. Казалось, песня могла бы продолжаться снова и снова, но вот голос утих, а за ним и мелодия. Человек оторвался от рояля, повернул свою голову к аудитории, тоже смущённо улыбнувшись. Николас узнал этого человека!
                                      Это был Александр Вингерфельдт. Собственной персоной. Великий учёный прошёлся взглядом по всем сидящим в первых рядах, и тут взгляд его острых глаз остановился прямо на той паре, сидящей в седьмом ряду. На неформальной главе формальной компании - Гае. Рукой он провёл по волосам, затем снова вернулся к роялю и принялся что-то играть, но уже более резко и быстрее. Затем запел неузнаваемым голосом, полных разочарований и надежд. Голос Вингерфельдта был преисполнен музыкальности, а затем ему стал вторить голос девушки, и всё это слилось в незабываемый дуэт, где музыка была просто восхитительна…
                                        Они играли очень долго, но время, казалось бы, остановилось в этом зале Национального театра. Во время исполнения очередной песни, поблёскивающие во тьме глаза Гая резко погрустнели, и он наклонил голову, шёпотом и со вздохом произнеся фразу сидящему рядом Николасу:
          - А когда-то этот довольно не молодой человек играл так же, будучи простым рабочим…
          - То есть? - заинтересовался сразу Николас.
          - Ах, об этом я расскажу после концерта, - усмехнулся Гай и отвернул голову от негодующего серба, преисполненного удивления и возмущения. Гезенфорд понял, что случайно проговорился.
                                          Едва очередная песня окончилась, Гай всех быстрее вскочил с места, поаплодировал стоя и потянул Николаса за собой - но не к выходу, а куда-то вниз, к сцене. Люди, идущие им на встречу, просто недоумевали, видя несущегося без головы парня в кепке, одержимого своей идеей прибежать вниз. Николас вдруг увидел в районе балкона смутно знакомую женщину, приглядевшись, он узнал её - да, это была Драгутина! Серб рванулся вверх, однако Гезенфорд так же резко потащил его вниз, и лишь взглядом приходилось пожирать фигуру знакомого человека. Правда, сам Гай никакого внимания не обращал на то, что думают о нём и его действиях в частности, упорно идя к своей поставленной цели, не взирая на то, что иногда приходилось кого-то толкать и отдавливать ноги. В конце концов, так, перепрыгивая через ступени, они добрались к своей заветной цели, поднялись по ступеням на лестницу и прижались к стене. Рядом же, окружённый вниманием нескольких человек, стоял Вингерфельдт собственной персоной, выражая всем видом какого-то монарха, будто мир был у него в кармане. Изо рта у него торчала сигара, дым от которой
довольно быстро уходил вверх и растворялся. Гай, недолго раздумывая над дальнейшими действиями, подошёл сзади, и осторожно потянул его за плечо.
          - Алекс, тут к тебе дело есть. Очень, очень важное!
                                            Раздался тяжёлый, грузный вздох, на который был способен лишь Вингерфельдт, и с театральным разочарованием и видом a la «я ничтожество», обернулся. Глаза его были полны печали и какой-то грусти. Но всё это лишь притворство, а учёный, как известно, был великим актёром, умело играющим на чувствах других людей. Он взглянул на Гая, словно бы тот отнял его от важного дела, потом взгляд упал на стоящего Николаса и в глазах промелькнуло лёгкое недоумение, после чего всё внимание перешло на серба.
          - Этот малый и есть причина нашего разговора? - спросил, хитро подмигнув Вингерфельдт.
          - Ты угадываешь мои мысли, я думаю, можно отойти куда-то в более безлюдное место - эти люди просто перекричат нас, и мы так и не придём ни к чему! - Гай намекал на тех, в окружении кого стоял несколько минут учёный. В их компании то и дело слышались громкий смех и громкие голоса, чего терпеть было просто невыносимо.
                                              Вингерфельдт предложил довольно обтекаемый вариант, заключающийся в выходе из зала вообще. Они нашли укромное место на улице, где было довольно мало народа и решили начать разговор. Александр Вингерфельдт изящным жестом вынул из внутреннего кармана пиджака портмоне, на который в своё время удачно попался Гай, как на удочку.
          - Так о чём ты хотел меня спросить? - прищурился учёный, вынув сигару изо рта.
          - Ах да, - начал вспоминать Гай. - Я давно намекал тебе, Алекс, что требуется расширение компании. Толковых людей мало - их искать надо. Мы ведь не хотим себе потом грызть локти, когда подобные золотые руки оказываются у конкурентов, верно я мыслю? Да, мой дорогой друг Фарейда, познакомься с этим человеком. Как ты помнишь, наша компания называется «Wingerfeldt Electric». Так вот, это основатель нашей компании - Вингерфельдт. Электрик.
          - Хм… А с чего-то ты взял, что этот умник и есть те самые «золотые руки»? - Вингерфельдт с подозрением вглядывался в лицо Николаса, словно там было что-то написано.
          - О! Вот в том-то дело! - Гай был доволен этим вопросом, словно заранее ожидал его. Возникло ощущение, что в рукаве он держал заранее приготовленные несколько тузов. - Этого молодого человека я застал ещё в поезде, когда ехал в Прагу, но это не имеет никакого отношения к делу. Он починил электромотор, над которым наши ребята возились уже не один день. Наконец, после нашей последней ссоры, этот молодой человек починил твои часы! - и довольный Гай, зная, что произвёл впечатление, достал из кармана починенные часы, в последний миг решив новые оставить себе. У Вингерфельдта мелькнуло на лице страшное удивление, глаза его были подобно лошади Мюнхгаузена, когда тот на ядре полетел.
          - Ах, вот в чём дело… Похвально, похвально! - он взял в руку часы и долго смотрел на них, никак не веря своим глазам. - Значит, я сделал правильно, что пропустил этого человека к нам… Кхм… Гай, а не его ли ты имел ввиду под новым сотрудником, которого хотел привести в нашу компанию?
          - Его, его, - горячо закивал Гай. - Мы должны его взять обязательно.
          - Что он, безымянный что ли? - улыбнулся Вингерфельдт, поразив своей простотой Николаса. - Всё к нему в третьем лице обращаемся. Как вас зовут, молодой человек?
                                                Николас взглянул сначала на лицо Гая, затем перевёл взгляд на учёного, выглядевшего достаточно солидно чисто из-за умения держаться на людях. Взгляд из-под густых бровей буравил лицо насквозь, и сербу как-то неловко стало в душе, представляясь этому прекрасному господину:
          - Я Николас Фарейда. Серб. Из того маленького посёлка, что рядом с Госпичем.
          - Ах! Так мы земляки! Именно оттуда пошла наша компания. Нет ничего нелогичного… - Вингерфельдт закусил сигару, всматриваясь в лицо студента. - Говоришь, будешь на нас работать?
          - Мне бы очень хотелось этого, господин, - взгляд Николаса упал на землю.
                                            Посмотрев тоже вниз, но не найдя там ничего привлекательного, Вингерфельдт вновь взглянул на узкое лицо человека с чёрными глазами. Внешность ему привлекательной не показалась, однако на это внимание не уместно обращать в первую очередь. Выждав определённую паузу, Вингерфельдт тихо сказал, обращаясь к Николасу:
          - Не надо меня называть господином… Я не люблю подобные фамильярности. Зови меня дядя Алекс. Гай, так в чём же проблема? Ради этого стоило устраивать такое событие с отрыванием меня от важных дел компании?
          - Но не могу же я без ведома главы компании вершить за спиной свои коварные замыслы. Куда мы возьмём его на работу? Вот о чём я думал всё это время…
          - Наверное, эти думы мешали тебе спать всю ночь, - уголки рта Вингерфельдта приподнялись в жестокой ухмылке, он был явно не в духе и несколько разозлённый на всё на свете. - В нашем коллективе ему будет нелегко. Хотя, посмотрим. Время должно нам будет показать, кто прав, а кто виноват, верно я говорю? Главное, чтобы ему удавалось прекрасно сочетать работу с учёбой, иначе отсутствие одного пагубно скажется на втором. Предлагаю сначала сделать из него инженера-электрика. Их у нас дефицит. Работа пусть и однообразная, но поможет вжиться в наше русло, иначе мне бы очень не хотелось, что бы взлёт его карьеры был слишком резким и привёл к должности помощника руководителя. Вы, молодой человек, знаете ведь это дело?
          - Да, я этому учился когда-то…
          - Вот и прекрасно! - загорелись глаза Вингерфельдта, и учёный похлопал его по плечу. - Мне кажется, мы сработаемся. Все последующие мелочи, в частности, касающиеся работы, зарплаты, я думаю, можно решить на месте. Простите, Николас, а где вы живёте?
          - У меня, - вставил своё слово до сих пор молчащий Гай, причём ледяным и холодным тоном. Расспросы прекратились, и Вингерфельдт умолк на середине разговора.
                                                  Николас долго смотрел на этих двух людей с абсолютно разными характерами, но одержимыми одной идеей, и связанными судьбой друг с другом. Вингерфельдт потушил сигару и кинул её в стоящую специально для этого урну, после чего внимательно стал изучать взглядом свои починенные часы. Словно вспомнив что-то, он обратился к Гаю, вид которого по большей части напоминал бандитский, не смотря на интеллигентский костюм:
          - Да, извини друг, я погорячился, когда мы с тобой поссорились…
          - И ты извини, если от этого тебе станет легче на душе, - сказал скороговоркой Гай, сам нарываясь на неприятности. - Так когда мне можно приводить этого молодого человека в нашу банду пустоголовых лиходеев?
          - Я буду ждать его хоть с завтрашнего дня, - развёл руками Вингерфельдт и обернулся назад, словно увидел что-то. Но вслух ничего не сказал.
                                                                Гай подмигнул Николасу, после чего обратил свой взор по направлению, по которому смотрел учёный. Кто-то бежал им на встречу, и по мере приближения человека, серб догадался, что это та самая девушка, которая пела сегодня на концерте. Она подбежала к ним троим, причём от неё исходило светом и радостью, что вызвали лёгкое недоумение у стоящего в тени Гая.
          - Дядя Алекс! Дядя Алекс! - она оббежала его кругом, после чего повисла на шее, громко смеясь и улыбаясь. Вингерфельдт из магната, на которого он хотел быть похожим, сразу стал плюшевым медведем. - Меня взяли в их оркестр! Теперь я смогу продолжить свою мечту стать солисткой…
          - Ах, продолжила бы ты ещё и свою мечту закончить Медицинскую Академию, - улыбнулся Вингерфельдт, а девушка тут же смущённо спрятала лицо, но поспешила вновь показать его.
          - Ах, академия… Но у меня же есть работа, а таким, как я, образование лишнее будет лишним. Сам-то ты образования не имел никогда!
          - Но меня и замуж никто не возьмёт! - продолжил учёный, явно смотря на неё, как на родную дочь. - Такому гению, как мне образование уж точно не нужно. А вот ты не гений - воздух в голове гуляет… И что, собираешься всё на свете успеть?
          - Конечно же да, дядечка. Я всё-всё буду успевать! И всё с успехом… Неужели ты во мне сомневаешься? - она театрально подвела руки к лицу, для придания выражения «Какой ужас». - Только вот тут проблема есть одна. Денежная.
          - Ну, смотри у меня! - погрозил пальцем Вингерфельдт и послушно достал портмоне. - Скоро ты, мой зайчик, вытрясешь все последние деньги у своего богатого дядюшки на свои безделушки.
                                                          Даже такой великий человек, как наш учёный, был бессилен устоять перед таким штурмом. Странно было видеть того, кто начинает давить, можно сказать, всю Европу под себя, в таком беспомощном состоянии, как сейчас. Отсчитав крупную сумму из своего кошелька, он вручил их этой девушке и тяжело вздохнул, прекрасно зная об их участи и посему заранее сожалея о том, что им предназначено быть выброшенными на ветер.
                                                    Николас взглянул на эту девушку, так весело увивавшуюся вокруг спокойного и железного Александра Вингерфельдта. Рот был раскрыт в весёлой добродушной улыбке, лицо узкое, вытянутое, чуть ниже носа была памятная родинка - как принято говорить - «на удачу». Волосы мягко касались лица, закрученные и такого же, рыжеватого оттенка, как у дяди Алекса, но всё же больше золотистого цвета, они подчёркивали его форму, и до шеи были обрезаны. Внешне она чем-то отдалённо напоминала своего родного дядю, но профиль и тонкая натура были далеко не под стать гиганту электрического бизнеса. На шее красовался блестящий на солнце медальон, через плечо была перекинута простая сумка, напиханная до невозможности какими-то бумагами. Всё это создавало эффект светской красавицы, прыткой, юркой, непостоянной, которой она по сути дела и являлась.
          - Ах, Гай, я тебя сразу и не заметила! Здравствуй!
          - Не для того я укрывался в тени, чтобы меня замечали, - фыркнул в ответ Гезенфорд.
          - А кто это молодой и симпатичный человек рядом с тобой? Такой тихий и скромный. Уж не очередного ли ты Нерста нашёл, Гай?
          - Боюсь, у него свой, запоминающийся характер. Нерсту до него ещё дорасти надо, верно я говорю, Алекс? - подмигнул правым глазом Гай. - Мне кажется, мисс, вы сегодня были просто прекрасны! Однако, замечу, от ответственности это вас ещё пока не освобождает.
          - От какой такой ответственности? - округлила она невинно глаза.
          - От убийственного… Пирога! - расхохотался Гай дьявольским смехом. - Я-то помню, как ты однажды заикнулась, что приготовишь его в честь праздника. Я всё помню! Не увильнёшь.
          - Пощадите, пощадите, господин! Мне ведь ещё жить надо! Я украшу его кровавыми… клюквами! Как вы прикажете, сэр! Как вы прикажете!
          - Ах, Мэриан, рано или поздно ты кого-нибудь доведёшь своими выкриками.
                                            Гай опять растворился в темноте, поблёскивая глазами, и изредка напоминая о себе покашливанием, которое шло у него то и дело, словно бы простуда охватила его. Вингерфельдт, имевший привычку смотреть на часы, поспешно заметил, что ему уже пора, и, сунув портмоне обратно к себе за пазуху, пошёл вперёд, подхватив и Мэриан, что-то весело рассказывающую ему в приступе очередного вдохновения. Дождавшись их ухода, Гай отодвинул кепку от лица и взглянул на Николаса, сделав несколько шагов вперёд:
          - Ну вот, собственно и всё, зачем я тебя сюда тащил за уши. Теперь же мы можем спокойно топать обратно, а ты можешь задать все вопросы, касающиеся моей личности и Вингерфельдта в частности.
          - Кто была эта девушка? Она ему племянница?
          - Да. Работает у нас машинисткой, а ещё поступила в Медицинскую Академию, в которой явно учиться не собирается, и любит петь. Собственно, как и её привилегированный дядюшка.
          - Откуда это у вашего босса такие способности к музыке?
          - Ха, они были у него ещё давно… - махнул рукой Гай. - Я ещё успел застать то золотое время, кода рабочий электротехнической компании Александр Вингерфельдт давал концерты простым людям, и все восхищались таланту и слуху этого гениального музыканта, в то время как он сам являлся всего-навсего простым электриком. Впрочем, работу он бросил быстро, поняв, что так прибыль не сделаешь. И стал собирать свою компанию. Зелёным он тогда ещё был юнцом. Но уже грубым и тщеславным, за что получил кличку в обществе - «Лорд», за своё аристократическое подражание и похожего рода поведение. Меня он выловил случайно, когда приезжал к нам в Уэльс, - Гай после своего монолога на миг прервался, сорвал травинку и куснул её, после чего продолжил. - Тогда ему нужны были люди. Я, в то время злостный воришка, удачно хотел обокрасть этого мудрого господина, за что и поплатился… Работой в предприятии по изготовлению дверных замков!
          - А как же это он умудрился тебя, вора, за руку поймать? - опешил от удивления Николас.
          - Дядя Алекс никогда не был таким белым и пушистым медведем, каким он кажется. На самом деле за тонкой творческой натурой прячется лицо циника и скандалиста. Он выходец пусть из высшего сословия, но судьбу имел такую - мама, не горюй! С воровством он прекрасно умел бороться и я часто прихожу к мнению, что он специально всё подстроил, чтобы меня тогда поймать в Уэльсе. А почему он меня поймал и как он прекрасно владел ловкими пальцами, об этом он поведает тебе сам на месте. Завтра. Собственно, несноснее характера, чем у этого человека, я в жизни не встречал - такова уж его природа, то нас заводить своим громоподобным рыком, то тихим шёпотом выгонять прочь, - Гай на миг прервал свой монолог, словно бы ад чем-то раздумывал.
          - Талантов у него масса, которые он все постепенно открыл и целиков бросил их на освоение модного в это время бизнеса, связанного с электричеством, - продолжил с новым вдохновением Гезенфорд. -Что ж, компанию он подобрал себе из таких же дерзких, вредных людишек, не имеющих никакого образования, как и он сам, но зато отличающихся широким кругозором. Собственно, наглые дилетанты с воображением, знающие выход из любой ситуации. А сам Вингерфельдт по праву может считаться мозгом компании, упорно ведя её вверх, ибо у него никогда не иссякают идеи на всякие рискованные, но хорошо оплачиваемые предприятия. Я уверен, ты не пожалеешь о том, что пришёл работать именно к нему, ведь конкуренты наши далёко копошатся где-то внизу, изредка напоминая о себе тявканьем шавок из-за угла. Впрочем, это уже не так важно. Важен сам Вингерфельдт.
          - То есть, ты решил предать тайне те качества своего босса, позволившие тебя поймать?
          - Их ты уже разгадаешь и без меня, мой друг. Раз уж так тебя интересует судьба нашего всеми любимого дяди Алекса, так уж и быть, я никуда не денусь и могу рассказать эту историю до подробностей - благо не даром же я её знаю до таких подробностей. Достаточно сказать, что Вингерфельдт никогда не учился. Хотя, это не совсем правда - ведь какое-то время он проходил в школу - всего пару месяцев, после чего его публично обозвали тупицей и выгнали. Пришлось получать домашнее образование. Да и не только домашнее… Он начинает распродавать всякие там газетёнки, а затем случился неожиданный поворот в его жизни - он спасает сына директора телеграфного агентства буквально из-под поезда, и тот в благодарность обучает его телеграфному коду. Дядя Алекс вскоре становится довольно популярен, как один из самых быстрых телеграфистов того времени, а помимо всего прочего он был глух на одно ухо - но это уже не в тему. Для своих опытов времени у него всегда хватало, и дома проводил он кучу экспериментов. Кстати сказать, если ты даже сейчас зайдёшь в его дом, то в самой нижней комнате, почти в подвале, можешь увидеть на
полках расставленные по порядку всякие там любопытные баночки и ёмкости с надписью «опасно!» или «яд». Говорят, один раз он чуть не взорвал дом своими экспериментами, поговаривали, что он изобретает какое-то мощное оружие, но эту славу у него нагло похитил Альфред Нобель, изобретя динамит. Опыты довели Вингерфельдта до крайней черты, и вскоре он начинает медленно развиваться самостоятельно - организовывает с кем-то там (запамятовал) компанию одну, где отныне и начинает свою деятельность. Это мы знаем, что компания официально появилась в 1895 году. На самом же деле истоки у неё куда глубже идут. Вот например, имя Генри Форда ты ведь знаешь прекрасно?
          - Слышал, - кивнул Николас, заинтригованный.
          - Вот. А ведь он свой первый автомобиль и конвейер изобрёл не где иначе, как работая на компанию Вингерфельдта. Конечно Форд потом организовал своё дело, но это не так уж и важно - главное сам факт. Это маленькое предприятие стало разрастаться и в итоге мы сейчас ведущая компания в области электротехники. А у Вингерфельдта всегда есть мания - развиваться во все направления. Он не иссякаем на идеи. И этим заражает других, что обеспечивает высокую работоспособность всей компании. Как-то так.
                                      Гай резко замолчал, и в вечерней тишине можно ещё было услышать пение птиц. Оба резко затормозили, всматриваясь куда-то вверх. На самой высокой ветке сидела небольшая птичка, заводившая одинокую ночную трель. В глазах Гезенфорда мелькнуло восхищение. Он долго стоял под деревом, слушая с очарованием песню. Когда же наконец птичка сорвалась с места и улетела в небесную высь, он тихо произнёс находясь всё ещё под воздействием природы:
          - Да разве хоть один певец сравнится с обыкновенной такой птицей? Я бы ни копейки не дал любому певцу любого ранга, а вот птица… Я всегда говорил, что животные и птицы всегда краше людей. Они не умеют обманывать, им не знакомы пороки, которые пронзили общество ещё со времён Царя Гороха. Впрочем, меня уже не туда понесло сейчас, - Гай улыбнулся. - Так вот, ты всё время у меня интересовался, зачем ты мне нужен. Так и быть, я возьмусь раскрыть эту великую тайну. Начну сначала. Возможно, мои рассуждения покажутся наглостью, но правду я скрывать не буду. Покуда есть такие умные головы как ты, мне легче делать карьеру, делать наш бизнес. Чего греха таить, и ты, и Вингерфельдт - вы все лишь декорации, на фоне которых мне суждено играть главную роль и делать свои коварные делишки исподтишка. Собственно, для меня ты - просто ходячий мешок с деньгами, который я собираюсь потихоньку раскрывать.
          - Зачем такая откровенность? - Николас был поражён услышанным до глубины души.
          - Мне терять нечего. В отличие от тебя. Я могу сказать что угодно - и мне за это ничего не будет. Увы, с детских лет я достаточно насмотрелся на окружающее меня общество и просто возненавидел его. Может, я прекрасно владею нравами коллектива, но в душе мне суждено остаться волком-одиночкой. Мне противны многие люди - смотреть, как они копошатся, пытаются что-то сделать. Они не знают, что будет завтра, а всё планируют, планируют. Расстраиваются из-за мелочей, которые в их жизни значат всё… Я думаю, кстати, что в тебе затаился талант изобретателя.
          - С чего тебя посетила эта идея? - Николас чуть не запнулся, и Гай слегка усмехнулся неловкости своего товарища.
          - Вот Вингерфельдт - человек способный. Но не больше. А ты - талантливый. Что, скажешь, что всё, что ты умеешь - это всё ты вычитал из своего старого потрёпанного журнала? Да, пусть сейчас ты не известен на весь мир, но я уверен, апогей славы тебя не минует, и тогда имя Фарейды будет мелькать во всех газетах, затмив все остальные. Я способен ещё вычислить людей гениев. Думаю, ты как раз к ним относишься. Не надо возражать! Если я так сказал, ни меня, ни себя этим ты не переубедишь. Так что, будь спокоен живи своей жизнью. Своё мнение я высказал, твоё дело - творить, и не зарывать талант в землю. Завтра будет великий день, вот увидишь…
                                              Больше Гай не говорил, оставив все сомнения и предрешения за этим деревом, идя одиноко вперёд и насвистывая песню на ветру. Николас с некоторым содроганием шёл за ним, погрузившись в свои раздумья, и не слыша даже пения птиц. Они так и дошли до дома - порознь, не сказав друг другу ни слова.
                                            А вечером пришло письмо из родного дома, подписанное рукой матушки Николаса. Как оно дошло сюда - серб так и не понял, впрочем, в этот радостный момент ему было не до этого. Подхватив дорогой сердцу конверт, он вошёл к себе в комнату, где со слезами на глазах вскрыл его и принялся читать. В эти минуты лишь потрескивание воска отвлекало его. Дочитав страницу, он отвлёкся и взглянул в окно. Там стояла жуткая тьма - такая же была и в далёком посёлке рядом с границей Австро-Венгрии. Письмо тронуло до глубины души, и он вновь представил себя маленьким мальчиком, который в страхе перед наказанием, стараясь не шуметь, читал книгу, имея при себе лишь сальную свечу.
                                            Вернувшись в этот мир, он долго не мог уснуть, всё думая о своей покинутой родине. Обратного пути нет - если он вступил на этот путь, то должен следовать ему до конца. На том и порешил, после чего в глазах встала белая пелена. Сначала всё было белым-бело, потом всё стало черным-черно. И всё, всё, всё замерло.
        Глава восьмая
                                    Над маленьким посёлком, отрезанным от мира, опускалась ночь. В домах, небольших, деревянных, начинали загораться свечи, керосиновые лампы. Однако темноту ночей это не развеивало, по огням нельзя было дойти до деревни - настолько они были тусклы и невзрачны. Казалось, луна освещает эту землю лучше, нежели жалкие отблески огоньков в окнах. Поэтому, едва спускались сумерки, люди спешили кончать свои дневные занятия и спешить домой - по темноте ни у кого желания идти не было. Страшно всё-таки.
                                  На окраине деревни, окруженный такой же пеленой тьмы, стоял маленький аккуратный домик с большими окнами, внешне напоминающий игрушечный. Темнота скрыла всё от нашего взора, поэтому увидеть даже какие-то намёки на двор, и калитку, забор осталось просто невозможным.
                                    А вот в доме самом такой тьмы не наблюдалось. Свеча одиноко горела на столе, воск плавился и капал на блюдце, что создавало эффект плачущей свечи. Язык пламени игриво переливался, колебался при малейшем вздохе человека, из-за чего тот старался громко не дышать. На столе, наполовину залитая лунным светом, лежала раскрытая на середине книга, толстая и далеко не новая, с подогнутыми страницами, в некоторых местах даже желтоватыми от времени. Выцветающие буквы привлекали человека больше всего на свете. Рот был слегка приоткрыт и повторял тихо какие-то фразы, написанные на бумаге. Человек явно был увлечён. На нём была лишь ночная сорочка, что говорило о том, что он читает не по чьему-то одобрению. Подросток с худой шеей, внешне напоминающей стручок, вот-вот готовый оборваться, чёрные короткие волосы, на которых огонь свечи оставлял оранжевые отблески и сосредоточенное, слишком взрослое выражение лица. Аккуратно, тихо, словно боясь чего-то, подросток перевернул страницу, и принялся читать дальше.
          - Ах, вот ты где! - раздался гневный голос откуда-то сзади, дверь широко распахнулась, в комнату вошёл высокий мужчина с бородой. В глазах его пылали молнии. - Николас, чёрт бы тебя побрал! Совсем нечего делать?!
          - Папа… - растерялся от неожиданности мальчик.
          - Негодный мальчишка! - рассвирепел отец, схватил больно за ухо и вытащил из-за стола, затем толкнул хорошенько в коридор, что ещё несколько метров Николас по инерции проскочил быстро. Едва не убегая. На глаза навернулись слёзы - он знал, чем это обычно заканчивалось. Сердце бешено стучало. Застали врасплох… И невольно мальчик содрогнулся при виде ремня и прутьев, зловеще висевших на стене. Да, читать по ночам вредно.
                                                Отец вернулся вскоре, и дал сыну по щеке. Это было хуже розог! Дикая душевная боль прожигала всё тело насквозь, но, в общем-то, он был виноват в этом сам. Придя в комнату, Николас забился в угол, отрешённый, боясь гнева собственного отца, который в любую минуту может повториться. Страх и ужас объяли всю сущность, гипнотизируя сознание.
                                                    Николас резко открыл глаза. Тихо тикали часы в комнате, а тёмная пелена ночи уныло покрывала комнату. Он вновь оказался в маленькой комнате в Праге. Когда глаза стали привыкать к темноте, он разглядел стопку книг на столе. Поднявшись с кровати, он взглянул на часы и вздохнул. Больше уже он не мог спать этой ночью. До утра так и пришлось занимать себя чем угодно, кроме сна - он чувствовал себя в какой-то миг бодрым жаворонком, что однажды ему уже и подметил Гай.
                                                  Начинался выходной, и ещё не скоро на улочке Праги стали появляться люди, больше думающие о том, как и когда лучше выспаться. Зато через форточку проходил прекрасно запах ароматного кофе, который ветер нёс откуда-то с соседней улицы. Вот раздался звон какого-то колокольчика и чей-то приветливый голос, что серб не удержался и выглянул в окно. Удивлению не было предела, когда он увидел Гая, рассекающего на своём велосипеде и медленно подъезжающего к своему дому. То и дело он с кем-то здоровался, потом взглянул вверх и подмигнул правым глазом Николасу.
          - Пока ты спал, я уже и хлеба закупил, и Тима выгулял, и газетёнку нам приберёг. Вот. Только вот не надо пугать, что ты якобы всю ночь не спал, но никаких шумов о моём уходе или приходе не услышал, - усмехнулся Гай, когда уже вошёл в квартиру. - Сегодня нам предстоят опять великие дела, и отсидеться дома тебе не удастся - как ты не прячься и не вжимайся в стенку. И вообще, хватит дуться - бери пример с меня, давай делай бутерброды с маслом - поверь, они помогают держать жизненный тонус и не раскисать по пустякам, а то я смотрю, это последнее очень модным стало, никак не выведешь её.
                                            Он присел на стул, вытянув вперёд ноги, да так удачно, что теперь весь проход был на кухню перегорожен. Не ведая об этом, легко и беспечно, Гай достал своего любимого белого хлебца, налил в чашку уже отваренного им кофе и принялся устраивать себе поздний завтрак. Увидев мнущегося у входа Николаса, он небрежно махнул ему рукой, поднялся и вынул на стол довольно аппетитные на вид булочки - купленные тут же, за углом, где располагалась прекрасная пекарня. Когда серб присел рядом, Гай, запив очередной бутерброд крепким кофе, принялся посвящать его в свои коварные замыслы по поводу проведения этого дня:
          - Сегодня такой прекрасный день может удаться - ты слышал, что сказал Вингерфельдт. Хоть сегодня можно нагрянуть к нему на работу. Вот этим-то мы и займёмся, в конце-концов, это моя обязанность - познакомить тебя со всем нашим персоналом состоящим из шалопаев и завсегдатаев. Так что доедай поскорее - а то пропустишь самое важное в твоей жизни.
          - Разве сегодня не воскресенье? - приподнял удивлённо брови Николас.
          - Ах, в нашей компании время идёт совсем другим ходом - мы отдыхаем, когда все работают, и работаем, когда все отдыхают. Зато так тише и спокойнее. К тому же, для многих работать в этом коллективе - уже немалый отдых. Так что всё для нас складывается вообще прекрасно. И наконец, запомни туда дорогу - второй раз я тебя уже не поведу. И не повезу, как не проси.
                                                    Они вышли быстро из дома, причём обделённый вниманием Тим ещё долго скрёбся в закрытую дверь, пока на него холодным тоном не гаркнул Гай, после чего пёс по ту сторону двери вздохнул и так и остался сидеть на половичке.
                                                Сделав все дела, они со спокойной совестью вновь принялись петлять от улицы к улице, пока не вышли в какой-то широкий квартал, где пространство чувствовалась повсюду. Среди стареньких пражских домов с их красными крышами хорошо возвышалось вверх сооружение, не лишённое архитектурных изысков, но явно чем-то отличающимся ото всех.
                                Это здание было отмечено сербом в тот раз, когда он чинил здесь электромотор. Как и подумал Николас, это и оказалось то самое здание, принадлежавшее компании Вингерфельдта. На здании даже висела памятная табличка, сделанная явно со вкусом, на которой и виднелось имя компании, сделанное красивым готическим шрифтом, что перепутать это здание с каким-либо другим было просто невозможно в принципе.
                                                      Гай толкнул калитку, но она явно не поддалась ему, рассчитывая на большее применение силы. Что-то буркнув себе под нос, он довольно тяжеловато всё-таки открыл её, тут же смотря по сторонам - пытаясь разгадать этот забавный феномен с тяжёлой дверью у входа в здание компании. Николас тоже стал оглядываться по сторонам, но оба так и не нашли ничего, что могло послужить разгадкой этому странному феномену. Глаза им открыл сам Вингерфельдт, взявшийся из ниоткуда, как чёртик из табакерки. Гай тут же поспешил на него нажаловаться, особо не стесняясь в выражениях:
          - Мне кажется, такому гению как ты, можно было придумать вход в компанию и получше. В конце концов, чем тебе помешал старый вход? Где советы от меня? Меня игнорируют? Я уже не нужен?!
          - Ну, кто ж тебе сказал такую ересь, Гай? Уж не этот ли молодой человек? Хм, на мой взгляд - устройство просто гениальное. И имеет особую коммерческую выгоду. Иначе бы я не стал усложнять жизнь членам своей организации, или как ты её называешь, «банды лиходеев». Каждый, кто приходит ко мне в здание, накачивает в бак двадцать литров воды. Мне кажется, калитка сконструирована просто гениально. Она соединена с насосом домашнего водопровода…
          - Хитрец! - фыркнул Гезенфорд. - У тебя и воздух скоро даром пропадать не будет, и на нём ты сделаешь себе нехилое состояние…
          - А что, хорошая идея! - густые брови слегка приподнялись. - Я уже давно подумывал над тем, чтобы продавать у нас воздух, скажем, из какого-нибудь Тибета, завозить его в Прагу и продавать. Люди будут дышать свежим воздухом, кроме того, это полезно для здоровья, чёрт побери! Да, пока ты держишь калитку, Гай, там вода всё ещё набегает вверх. А от избытка она имеет свойство выливаться, как ты знаешь. И мускулы тем самым наращивать себе не надо. Заходи.
                                                    Николас и Гезенфорд вошли в здание, а Вингерфельдт тут же поспешил исчезнуть в неизвестном направлении, предоставив право экскурсовода вице-директору компании. Они оказались в широком фойе, в котором, не смотря на выходной, сновало множество людей, всяко-разных, интеллигентно одетых. Но всех их объединяло помимо одежды - темы разговоров. Они не обратили внимание на двух появившихся в проёме людей, а куда-то организованной толпой направились. Тем самым, пробка рассосалась, и они спокойно смогли пройти вперёд. Оба завернули за угол, прошли через узкий коридор и оказались в довольно небольшой зале, в которой работа кипела, не прекращаясь. Множество столов, понатыканных на таком узком пространстве, применялись для самых различных целей. В воздухе висело напряжение и жар коллектива, но внешне люди были абсолютно спокойны.
          - Добро пожаловать в ад дяди Алекса! - усмехнулся Гай, после чего на его голос все люди резко обернулись, а затем перевели взгляд на стоящего и мнущегося тут же Николаса.
          - А это кого ты с собой привёл, Гай? - тихо и холодно спросил сидящий за ближайшим к выходу столом человек в пенсне.
          - О, вы берегитесь, а то он нам и ковёр-самолёт изобретёт!
          - В этом я очень сомневаюсь, - какой-то намёк на улыбку промелькнул на лице человека, но был тут же, ещё в зародыше, подавлен брезгливостью. - Я за 18 крон найду с десяток таких людей по всей Праге, как этот молодой человек.
          - Боюсь, ТАКИХ не найдёшь, - Гай вздохнул, после чего приветливо указал рукой на человека в пенсне, чем вызвал у последнего явное раздражение. - Знакомься, Николас, Альберт Нерст, самый холодный человек в нашей банде. Увы, пока научное применение его холодности дядя Алекс не нашёл, но это только пока. Что о нём можно сказать ещё? Ах да, вот. Твои впечатления об этом человеке на первый взгляд? Безобидный плюшевый медведь с холодным взором? То-то и оно, что за этой наружностью человека, который и мухи не обидит, скрывается профессиональный стрелок из огнестрельного оружия, некогда машинист, на его совести один угон поезда, а так же он неутомимый работник, пожиратель книг и…И… электротехник, тоже любящий изобретать, причём не меньше, чем дядя Алекс.
          - Ну, всё выдал про меня? Гай, я забыл, какое окно с правой стороны принадлежит твоей квартире?
          - А ещё он может за один присест съесть восемь порций макарон. Любитель итальянской кухни, ага. Ну, Альберт, чего ж ты злишься, я ж тебя прославляю, а он знай за своё. Вот видишь, Николас, он только и думает, как бы кого пристрелить. Говорят, когда он работал ещё в Континентальной компании Читтера, после приезда из экспедиции на Аляску (он геологом стать хотел), вершил свои чёрные делишки, широко прославившие его в наших кругах. На его совести много подобных грешков, так что ты поосторожней будь, а то у него в кармане всегда лежит заряженный браунинг. Что мы и продемонстрируем на людях!
                                                          Узкие глаза Нерста удивлённо округлились, он вскочил с места, но Гай ловко ухватил его за плечо и вынул у него из кармана заряженный пистолет, довольно улыбнувшись. Человек в пенсне понял, что терять уже нечего, присел на стул и стал дожидаться своего приговора. Разрядив оружие, Гай вернул его владельцу, оставив довольную ухмылку на лице. У Николаса сложилось далеко не прекрасное впечатление о том месте, в которое его забросила судьба. Нерст взглянул на него снизу-вверх, он был готов испепелить нового в компании человека взглядом.
          - Гай, вот ты сразу кидаешься скандалы устраивать, - раздался высокомерный голосок откуда-то сзади, и Николас узнал в нём его обладательницу - племянницу Вингерфельдта, Мэриан. - А, между прочим, ты так всех нас и не познакомил с этим прекрасным молодым человеком, которого привёл в наш ад.
          - Ты же его и так знаешь. Хотя да, моя вина, - он почесал пальцем выгоревшую на солнце бровь. - Это Николас Фарейда. Студент Карлова Университета. Пришёл к нам работать.
          - Да мы поняли, что не стеклянные бусы делать, - вставил своё слово кто-то сбоку, и Гай, обернувшись и узнав человека, сильно обрадовался. - Боюсь, этот опрятный на вид человек не продержится и месяца в нашей компании. Нам такие люди не подходят - здесь уживаются подобные подлецы, как мы, и никто больше.
          - Ах, Веснушечка! Как я рад тебя видеть! Только вот язык за зубами так и не научился держать - что приводит меня в крайнюю степень печали. Люди тратят два года, чтобы научиться говорить, и десятки лет, чтобы научиться держать язык за зубами. Говоришь, не уживаются такие люди - да уж, наш милый друг немного другой по характеру, но поверьте, он нам заменит заводы и обогатит нас.
          - Ну, это ты сказанул, - ответил тот, кого называли Веснушечкой. - Заводы заменит. Что-то не верится мне, что человек с внешностью Дракулы способен осыпать нас золотом.
          - Сам дядя Алекс обратил на него внимание! - с восхищением подметил Гай.
          - Ну, разве что дядя Алекс… Я бы посмотрел на успехи этого молодого человека.
          - Гай! Ты нужен Вингерфельдту! Срочно! - в эту маленькую залу вбежал какой-то маленький человечек, в котором Николас узнал Витуса. Валлиец что-то зашипел, выражая этим смешным способом недовольство и повернулся к Николасу.
          - Ну, дружок, думаю, ты не заблудишься в этом тесном пространстве, и тебя не обидят мои головорезы. Я правильно говорю, Мориц? - после утвердительного кивка продолжил. - Так что, Николас, знакомься, разбирайся. Они не кусаются. Спрашивай их - язык они не глотали.
                                      Гай подтолкнул Николаса вперёд, да так удачно, что тот чуть не упал, после чего с чувством выполненного долга кинулся искать своего дядю Алекса. На несколько минут воцарилась тишина, люди враждебно и дико оглядывали нового работника, после чего занялись вновь своей прерванной работой - особенно хорошо получилось у Альберта Нерста, зарывшегося с головой в свои бумаги и расчёты. Николас сделал пару неуверенных шагов вперёд, после чего, словно бы кто-то вспомнил о нём, к нему обернулось несколько лиц. Голос Мэриан поспешил поинтересоваться, естественно, опять отвлекая всех от своей работы:
          - А кем вас берут на работу? В чём будет проявляться род деятельности?
          - Инженером-электриком, - кратко ответил Николас, сверкая чёрными глазами. - А там уж куда кривая выведет. Гай говорил, что ваша компания ещё изобретает что-то. То есть, тут имеется лаборатория?
          - Имеется, имеется, - вставил пару слов молчавший до сих пор человек, которого Гай называл Веснушечкой. - Прямо над той комнатёнкой, в которой привык верховодить Вингерфельдт. В ней, правда, частенько засиживается сам дядя Алекс - у нас другое призвание, пусть мы и тоже что-то изобретаем. А вы присаживайтесь, сударь, а то придёт Гай и накостыляет всем нам за отсутствие гостеприимства в полной степени.
                                      Перед Николасом сидел невысокий, но худощавый мальчишка лет пятнадцати с глазами профессионального нахала и проныры. Его щёки были украшены множеством веснушек, на лице поселился намёк на улыбку, уши были большими, за них были зачёсаны густые чёрные волосы. Густые брови были нахмурены, а взгляд чем-то напоминал Вингерфельдтовский. Николас с радостью присел к нему, получив прекрасную возможность допросить его. Как и все, мальчишка был завален бумагами, но явно он их не читал. И не собирался. Так же на столе стояли две любопытные баночки с красноречивой надписью «Ядовито», тут же лежала книга, повергшая Николаса в ещё большее удивление - «Химические опыты в домашних условиях».
          - Что ж, тогда я представлюсь, что ли… Мориц Надькевич, телеграфист всей этой монополии дяди Алекса. Любезно именуем всеми вокруг «Веснушечкой», довольно частым прозвищем, но ко мне подходящим особенно явно, что оно смело заменило мне родное имя. Что мне о себе рассказать приятного? Так и быть, перескажу в сотый раз историю о себе любимом. С чего, собственно всё и началось. Образования не имею, как и дядя Алекс в своё время, так и я, был выгнан из школы, но в отличие от него, за сверх умные выкрики и смелые заявления. Дома меня пытались воспитать, но потом бросили, считая это бесполезным занятием. Так я стал продавать газеты в поезде. На вырученные деньги я организовал маленькую лабораторию в багажном вагоне. Следует сказать, химия меня давно завлекала. Я тратил свои последние деньги на всякие баночки с подобными красноречивыми надписями, в итоге, весь вагон был ими завален. В свободное время я ставил эксперименты и опыты, выясняя для себя что-то новое, и тем самым думая прославиться в этой области, представляющей для меня интерес. Кончилось очень плачевно. В один прекрасный день я что-то удачно
смешал в своей вагон-лаборатории, произошёл невиданной красоты взрыв, пожар значит… На ближайшей станции буквально за уши меня выкинули прочь, и дядя Алекс стал свидетелем этой прекрасной сцены. После того случая ухо у меня до сих пор болит и слышит хуже, нежели другое. Так-то оно так.
          - А как же ты опыты проводил, коли не имел образования?
          - О, это ещё интереснее. На станции была моя не первая встреча с Вингерфельдтом. Давным-давно он ещё как-то заходил в наш дом (не знаю, зачем), и подарил мне эту книгу, лежащую на столе. По этой книге сам Вингерфельдт и стал тем добрым дядюшкой Алексом и нашёл в себе талант гениального изобретателя и учёного. Так что книжку я эту зачитывал до дыр, зная о том, кто мне её подарил, и, ожидая этой прекрасной встречи со знаменитым учёным. Я её дождался - пусть и не в таком духе, как я планировал. Так я стал работать на нашу банду лоботрясов.
                                              Всё это время кто-то слушал эту историю ещё раз, а такие, как Нерст, просто обложились бумагами, делая вид, что ничего не слышат и не видят. Мориц взглянул на него с высокомерием, резко сгрёб всю макулатуру на край стола, пустил руку куда-то за стол, потом вытащил её, и с довольной рожей сорванца ехидно улыбнулся. Взяв в руки небольшой и длинный футляр, достаточно тонкий, он что-то там отвинтил, после чего сунул в него несколько шариков (ради которых и залезал под стол), поднёс футляр к губам. Точно прицелившись, Надькевич резко дунул в футляр, и катышек со свистом попал прямо в стекло пенсне Нерста. Последний резко поднял голову, и взглядом голодного медведя упёрся в Морица, в то время как тот стал изображать из себя такого же тугодумного и серьёзного человека, заваленного бумагами и делами.
          - Мориц! Я убью тебя когда-нибудь!
          - Когда-нибудь, это не скоро! - махнул рукой Надькевич, подмигивая Николасу.
                                                      Эта маленькая сценка весьма развеселила серба, но он бы, будь на месте Надькевича, уж точно бы не решился приставать к такому серьёзному человеку, которым казался Альберт. Что-то было в нём отпугивающее, угрожающее даже. Затем взгляд Николаса стал скользить по другим лицам этого ада дяди Алекса, и в некоторых из них он сумел кого-то узнать. Их было двое всего - причём, они опять что-то выясняли между собой, так что не узнать эту парочку было трудно. К ним приблизился Витус и образовалась всем уже знакомая троица вечных спорщиков. Они стояли у угла этой залы, стараясь не мешать работающим людям. Затем один из них обернулся, и встретился взглядом с Николасом. Мэриан, о которой к этому времени все забыли, подала свой голосок, похожий на журчание ручья:
          - Что ж, а эти люди известны больше как изобретатели, конструкторы. Отвечают за починку всяких приборов. Собственно, вы, Николас, почти ознакомились с нашей командой лоботрясов. Да, небольшая она, зато весёлая, узкая, сплочённая.
            - А для чего это стоит за твоим столом целое сборище музыкальных инструментов?
          - О, об их предназначении ты узнаешь, если поработаешь побольше в нашем маленьком муравейнике, - затем племянница Вингерфельдта снова уткнулась в пишущую машинку, набирая какие-то важные тексты на ней. - Когда наступит время для отдыха…
            - Гай говорил, к вам в компанию пришёл новый инженер-электрик. Уж не этот ли молодой человек? - эти слова принадлежали большому человеку, стоящего поодаль от остальных.
          - Да-да, это я, - поспешил закивать головой Николас. - Мне суждено работать с вами в компании?
          - Да кто тебя туда пустит?! - брезгливо сморщился Витус. - Может, выйдем из этого помещения, а то людям работать, видите ли, мешаем. Потом жалобы будут. Нехорошо.
                                        Все трое людей вышли на улицу, приоткрыв злополучную дверь, и вновь накачав двадцать литров воды Вингерфельдту. Витус, разозлённый, и раздражённый достал сигарету и решил закурить, что остальным, не выносившим курящих людей, пришлось несколько посторониться, чтобы не чувствовать этого наиприятнейшего запаха. Разговор начал большой человек, имевший мощный подбородок и тяжёлый склад головы:
          - Ну что ж, будем знакомиться, молодой человек? Как вас там?
          - Николас Фарейда. А вас?
          - Авас, - с понижением голоса произнёс человек.
          - Простите, не понял, а вас?
          - Авас, - повторил, уже хмурясь, большой человек. - Меня зовут Авас. Авас Бекинг. Я родом из Словении. И имя привёз оттуда же.
          - Ах, я-то думал, у меня же что-то переклинило в голове, - улыбнулся Николас, удивившись столь необычному имени.
          - Ну, хватит болтать, - рявкнул Витус. - Мы так и не успеем перейти к делу.
                                                    Авас посмотрел на него с каким-то разочарованием и повернулся к Николасу, вооружившись небольшой веточкой, как опытный дирижёр. Стоящий за его спиной кроткий человек с любопытством выглянул и встал чуть ближе. Авас тогда решил толкать свою речь, дождавшись, чтобы все его слушали:
          - Итак, господа, в то время как те товарищи не вылезают из-за столов, нам предстоит очень сложная и трудная работа. Чинить оборудование называется. И не только. В общем-то, воплощать идеи на бумаге в жизнь. То, что надо и нужно. Я прекрасно помню починенный электромотор, скажите, Николас, согласны ли вы работать на нас? Я думаю, прямо сегодня можно заняться этим прекрасным делом, заодно вы всё разузнайте по ходу и привыкнете. Да, Бари, прекрати прятаться за моей спиной - она тебя от работы не избавит, если ты так думаешь.
          - Какая жалость… Я так рассчитывал на это, мой друг, что, кажется, совсем потерялся в пространстве и времени, - вздохнул человек и показался на глаза. Внешность у него была далеко не приятная.
                                            Всё это время Витус поглядывал искоса на Николаса, ожидая прекрасного случая отомстить за все свои унижения, претерпленные совсем недавно. А потом взгляд всех троих уткнулся на человека, которого Авас назвал, как Бари. Последний был невысокого роста, со смышлёным лицом младенца, в глазах застыла печаль прожитых дней. Человек ссутулился, похрамывал на правую ногу. Авас, поняв, что это как-то странно смотрится в глазах того, с кем он общается, вставил своё слово. Звали этого кроткого человека Бариджальд, раньше работал в Голландии, на довольно тяжёлых работах, то грузчиком, то строителем, в конце концов, когда он нёс тяжёлый груз, неудачно поскользнулся и отдавил себе грузом правую ногу. Хорошо хоть, нога осталась. Работать было негде - никому хромающий работник не нужен. Но это же Вингерфельдт! Вот он-то как раз и разглядел в бедном «инвалиде» (как ему подписали приговор) довольно работоспособную личность и взял к себе в команду. У Николаса за всё это время давно назрел вопрос, и он решился задать его смотрящему сверху вниз Авасу Бекингу:
          - Вроде такое грозное название для компании, а в ней в основном работают 10 человек. Причём не таких уж и высококвалифицированных. Не понимаю.
          - Конечно, если ты хочешь, можешь учить имена и фамилии всех работников всех предприятий Вингерфельдта. Мы только за, - вставил своё слово Витус. - Но у нас-то здесь что-то типа конторы. Это как в Америке: самые большие города Нью-Йорк и Чикаго, а столица Вашингтон. Вот мы и есть та самая столица.
          - Дело-то вот в чём, - начал Авас, - Мы - наиболее приближённые к Вингерфельдту - и как работники, и как по месту положения. Помимо всего прочего, маленький коллектив содержать легче, чем кишащую и бунтующую толпу. Так и тут. Все друг друга знают. К друг другу привыкли. Так легче контролировать всю индустрию. А вернее несколько, как это в случае с дядей Алексом.
          - Ну, может, этот модой человек считает иначе? - усмехнулся презрительно Витус. - Может, я покажу ему наше место работы?
          - Мы работаем везде, - мягко сказал Бариджальд. - Кажется, время подходит к концу, а нам надо многое успеть. Ждём тебя, как самого трудолюбивого среди нас, в том самом помещении, в котором мы были пять минут назад.
                                        И они ушли - высокий мужчина с крепким телосложением и небольшой, похрамывающий на правую ногу человек. Николас остался один на один со своим врагом. Тот обрадовался случаю, так неожиданно представившемуся ему. Естественно, он поспешил его применить. Мгновенно Николас был прижат к стене дома компании, причём зловещая улыбка мелькнула на губах Витуса:
          - Ты думаешь, тебе сойдёт с рук та наша последняя встреча? Ну, это напрасные надежды, мила-ай. Я доберусь до тебя, и погоди, ты ещё взвоешь у меня в ногах. Я сделаю всё, чтобы работёнка в нашей компании показалась тебе самой наиприятнейшей и ты здесь как можно дольше бы оставался. Это моя работа - а раз взяли тебя, значит, есть угроза моей карьере. А я не хочу терять деньги из-за какого-то сопляка, который и два слова связать-то не может. Поэтому за свою работу я буду цепляться намертво. Ты это учти, приятель, до своих денег чужого я не допущу.
                                            В это время кто-то подбегал к зданию, и Витус вынужден был отойти, бросив на прощание классическую фразу, как это было принято во всем литературных и не литературных произведениях:
          - Будь ты проклят, Николас! И почаще оглядывайся. Я доберусь до тебя.
                                    Он ушёл, хотел было хлопнуть дверью, но из-за её тяжести пришлось отложить эту идею в долгий ящик. К месту событий подбежал взмыленный Феликс, в своём деловом костюме и с чемоданом в руках, чем-то напоминая дипломата. Заметив стоящего Николаса он ему приветливо кивнул, и, заметив удивление на его лице, поспешил добавить несколько фраз:
          - Что на меня так смотришь? Я тоже работаю. Пусть и в нескольких местах одновременно. Уж да, да, мы непостоянны, в отличие от таких, как вы и вся ваша компания. Что поделаешь. Уж мы всё хотим исправиться, да ничего не поделаешь… Не поделаешь, - эти фразы он сказал как-то скороговоркой, затем открыл дверь. - Николас, а разве тебе не к дяде Алексу?
        Глава девятая
          - Итак, господа, позвольте представить вам мой новый усовершенствованный вид электродвигателя. Электромотор - только двигатель для ведущей машины, точно так же как паровой двигатель, за исключением того, что в нём используется электричество вместо пара. Электродвигатели настолько несовершенны теперь, когда паровые становятся более дешевыми. Человек, который узнает, как заставить электродвигатель сделать то, что теперь делает паровой двигатель, и сделает это наиболее дешево, наживет себе состояние, если у него будет своя голова на плечах. Моя нынешняя цель - как раз развить эту индустрию и сделать её максимально доступной для людей. Кое-каких успехов в этом деле я добился, - Александр Вингерфельдт довольно закрутил ус и отошёл назад. - Я ещё способен кое-чего вам продемонстрировать.
                                                  Вся толпа пошла вслед за единственным источником электричества, представленного никем иным, кроме как этого великого учёного, и он провёл их в маленькую комнатёнку, которая была вместо офиса. На директорскую она далеко не походила. Стол был весь завален, и видно было, что его лишь недавно оставили в покое, а сама комнатка создавала далеко не прекрасное впечатление. Выцветавшие обои, лёгкий полумрак в светлое время суток и маленькое пространство. Впрочем, сам хозяин не спешил расстраиваться. Глаза его горели, он готов был поделиться всеми идеями, настигшими его в пору вдохновения. Он был счастлив, когда знал, что нужен кому-то. Люди в интеллигентных костюмах вскоре заполнили всю комнату, и Вингерфельдт, дожидаясь, пока они войдут и всё осмотрят, закурил дорогую сигару. Взглянув на них из-под густых бровей, какое-то подобие улыбки мелькнуло на губах изобретателя, после чего он взял в руки свою трость и застучал по полу.
          - Господа! Я попросил бы вас разойтись, а то вы заслоняйте мне то, что я хочу вам показать. Всего-навсего, отойдите в сторону, и вы не пожалеете о своей потраченной сюда поездке, - дождавшись, пока люди отойдут к стенам, Вингерфельдт ещё раз многозначительно на них посмотрел и взял тросточку в руку. - Что ж, теперь я вам покажу это произведение, прославившее меня на весь свет. Посмотрите вниз, господа, не пожалеете.
                                              Лёгкое удивление мелькнуло на лицах собеседников великого учёного, когда они увидели под своими ногами… карту Европы. Она была искусно нанесена на пол, мало того, на ней самолично основателем компании были подписаны и подчёркнуты какие-то города. Карта была изрисована чем-то красным, не оттирающимся, как казалось на первый взгляд. Города и границы стран были подписаны на немецком языке, но нормальным, не готическим шрифтом. Дождавшись, пока все осмотрят это произведение искусства, Вингерфельдт, стоя на Дунае, начал говорить тихим, но полным удовольствия, голосом:
            - Посмотрите сюда, господа, - трость гулко ударилась о пол, и коснулась корявой надписи «Будапешт». - Здесь у нас недавно открылось новое предприятие. Вы думаете, чему оно посвящено? Да, электромоторам. Я пару недель провозился с ними, упорно совершенствуя их, и добился того, что теперь мой бизнес идёт вверх. Здесь же, в Будапеште, и располагается то самое место, в которое я не жалея вложил большую часть своих средств, с надеждой, что это новая индустрия позволит мне продолжать своё великое кредо изобретателя. Я считаю, что в дальнейшем можно смело расширять просторы моих занятий. Было бы только финансирование, - он с укором взглянул на стоящих в плащах господ. - Вон там дальше (он указал на Швейцарию) располагается главная контора моей новой, очередной компании - «Wingerfeldt Electromotor Company», на которую я и возлагаю большие надежды. Все мы знаем и помним Генри О`Читтера, я прав, господа? Я думаю, помимо прибыли, развитие новой индустрии принесёт мне помимо прочего полную победу в нашей затянувшейся борьбе друг с другом. Я могу показать и на деле свои моторы. Нам всего-навсего надо выйти
на улицу, где у меня уже стоит автомобиль. Как вы помните, электромобили - лишь недавно развивающаяся индустрия, и такому политику в предпринимательском деле, как мне, было бы просто стыдно отстать от века и не понять этой простой истины. Бесспорно, сейчас уже начинается массовое производство других автомобилей, с двигателем внутреннего сгорания, но пока этот вид транспорта из-за своего шума и визга не приживается в нашем мире. Генри Форд, работавший в своё время на моё предприятие, и знавший мои первые шаги, организовал свою компанию по производству автомобилей с бензиновым ДВС. Пожелаем ему удачи, господа. Я намерен дальше идти по своей, заранее просчитанной траектории. Уже скоро будет пятнадцать лет, как я работаю изобретателем, за это время у меня ещё не было ни одного провала. Те достижения, к которым я иду сейчас, превосходят все ожидания даже видавших виды людей. К чему я это говорю? Я с уверенностью могу сказать, стоя одной ногой в Германии, а другой на Австро-Венгрии…
          - И долго ты так будешь раскорякой стоять?
                                По комнате пробежался громкий смех, который растворил грубый голос Вингерфельдта, рассмеявшегося громче всех.
          -… Что я нахожусь в апогее славы, а мир у меня практически лежит в кармане. Большая часть новых развивающихся направлений промышленности были запатентованы мною, на моих патентах вырастает индустрия и энергетика двадцатого века. Вы слышали только про электромоторы, господа. Вы думаете, это всё, чем я страдал в последнее время? Я работаю по девятнадцать часов в сутки. Я одержим идеями, идущими откуда-то сверху. Да, да, я найду им применение, и уже нахожу, сидя за своим столом и вытягиваю ноги на протяжении площади всей Турции. Я хожу уже по миру, а скоро я могу держать его уже в своих руках. Нет, я не преувеличиваю, господа. Дела мои развиваются, причём в верном направлении. На изобретения я пока не истощим, что я сейчас и поспешу вам разъяснить. Я не считаю, однако, что стою твёрдо на ногах - ибо ничего в жизни нельзя предугадать. Так и тут получилось. Итак, господа, готовы ли вы посмотреть на то, чему я хочу посвятить в ближайшее время все свои умения и знания?
                                                              Вингерфельдт гордо подошёл к своему столу, решительно сгрёб рукой в сторону все свои гайки, ржавые гвозди и другие принадлежности, без которых его стол был бы просто невозможен, а затем кивнул на развёрнутые чертежи на столе. Люди нависли над его столом, лишив учёного всякого пространства, дышали в затылок. Довольно посмотрев на них, дядя Алекс вновь обратился к чертежу:
            - Вот посмотрите, пред нами лежит попытка усовершенствования биржевого телеграфа. Да, да, того самого, с которого я и начал свою карьеру, как изобретателя. Если мне удастся воплотить в жизнь все свои идеи, мы получим незамедлительную прибыль. Сейчас я хочу смело вложить все свои капиталы в одно дельце - я хочу засветить весь мир. Нет, это не удачно подобранная метафора - я действительно хочу сделать так, чтобы тьме подвластна была лишь улица. Я хочу убрать в прошлое все нынешние разработки в виде керосиновых ламп и газового освещения и подарить миру новый вид освещения. Да, над лампой накаливания я трудился очень давно. Бесспорно, не я её создатель, как таковой, я уважаю деяния своих коллег, создавших её. Моя цель, как говорят американцы, довести её «до рыночных кондиций». Я начал давно проводить опыты с её усовершенствованием. Время покажет, напрасно или нет.
                                                          Вингерфельдт, явно нервничая после своего большого монолога, полного пустых обещаний, принялся накручивать свои усы и искоса поглядывать на ожидающих чудес слушателей. Среди публики стоял один щуплый журналист, делающий какие-то заметки в своём блокноте, и следящим за каждым движением великого учёного. Вингерфельдт сбросил в пепельницу от сигары пепел, и вновь взглянул на людей. Взгляд их был прикован к бардаку, царившему прямо тут же, на столе изобретателя. Дядя Алекс поспешил дать пояснение:
            - Чтобы что-то сотворить, мне нужно богатое воображение и куча хлама. В конце-концов, вещи должны всегда лежать под рукою, как верно заметил один из моих ценнейших сотрудников компании, Гай Гезенфорд, имеющий дома в точности так же заваленный стол. По-моему, наше отличие с ним в бардаках заключается только в разных марках ржавых гвоздей и яркости этикеток электротоваров.
          - Кстати о вашем преемнике Гае, - вставил своё слово молчавший до сих пор журналист. Это правда, что вы достали его из трущоб Уэльса, где он промышлял воровским делом?
            - Конечно же нет, как вы могли поверить в такую дурь? Он - один из ценнейших сотрудников нашей компании, и ни за какие гроши не повёлся бы на такую опасную и требующую ловкости работу. Личность он слишком благородная для этих целей. Опять же, мы берём человека, а не его прошлое.
          - Но ведь он не имеет образования. А как же вы объясните все эти слухи и его вечно проявляющуюся сноровку?
                                      Вингерфельдт сокрушенно покачал тяжёлой головой, словно бы она весила несколько тонн, и с усмешкой обратил свой взгляд вновь на чертежи своих гениальных идей, которые он намеривался воплотить в скорейшем итоге в жизнь. Ещё сбив пепла с сигары, он повернул свою голову в сторону журналиста и нетерпеливо произнёс, обижаясь, что его оторвали от настолько важного для его судьбы монолога:
          - С какой это стати вас интересуют простые работники моего предприятия? Вон их сколько у меня, волей-неволей собьёшься со счёта. Под моей властью уже 100 различных компаний организовано, почему вы ими не интересуетесь? Чем провинился мой служащий?
          - Если вы так говорите, значит, вы что-то скрываете, - невозмутимо ответил журналист. - Оттого интересна эта личность, что в его руках сосредоточились все нити управления компанией.
          - Что за вздор! Я - единственный руководитель всех своих предприятий, и больше никаких умников делить со мной славу мне не надо. Гезенфорд - рядовое лицо моей компании, осуществляющие с моего согласия всякие выгодные сделки и не больше. Если вы решили написать сенсационную статью о его воровской жизни, которой никогда и не было - то милости прошу, понимаю, вам деньги нужны больше, нежели знания. Только боюсь, это будут ваши последние деньги - потому как оскорбления своей сущности мой служащий не потерпит, и когда будете сидеть за печатной машинкой опять-таки моей компании прошу хорошенько подумать вас, прежде чем писать. Гай не сговорчив, груб, ля вас это очень плохо кончится. Вы потом пощады просить будете - но уже будет слишком поздно. Я тоже не имею образования. По вашей логике я жестокий мошенник и матёрый вор? Могли бы спросить и что-то более умное.
                                          Вингерфельдт фыркнул от презрения, и принялся долго исследовать взглядом свои бумаги и хаос, царивший на столе. Журналист ещё что-то отметил на своём блокноте, чему завтра суждено было появиться во всех газетах. «Характер у него не привлекательный: он тщеславен и груб» - царила запись прямо в блокноте. Характеристика, которую писали на Вингерфельдта, была далеко не приятна, как ему самому, так, вероятнее всего, и читателям. С газетами бороться бессмысленно, легче их игнорировать, - тем более, что сам Вингерфельдт успел в своё время запустить когтистую лапу и в эту отрасль - в бытность разносчиком газет, он на вырученные деньги организовал свою, которая выходила во всех поездах. На те же вырученные деньги можно было закупать инструменты и материалы для химических опытов, и дядя Алекс тратил на них все свои последние сбережения.
          - Ах, мне не нужно кучи денег, дайте мне только хорошую лабораторию, - любил он говорить. Имея много денег от своих разработок, он применял их единственно в этом направлении, ведь на то и были все основания у него. Чтобы были изобретения, должны быть условия для их создания. Миллионы шли единственно лишь на изобретения. Он убегал роскоши и праздности - в этом величие его характера. Вингерфельдт никогда не жил в богатых роскошных домах или квартирах, был простым и не замысловатым. Всю свою жизнь он бы отдал, чтобы лишний раз посидеть в своей лаборатории. Второе, здоровое ухо, сильно болело от перенапряжений, в то время как в лаборатории кроме звуков, издаваемых при опытах, не было никаких других. Он работал сутками напролёт, буквально вырывая время для сна - такова особенность Вингерфельдта, злостного трудоголика, нещадно эксплуатировавшего свои возможности и всё, что он когда либо знал или умел.
                                                Журналист взглянул на сидящую мощную фигуру великого учёного и поспешил поинтересоваться, хмуро окинув взглядом его при этом:
          - По неофициальным данным, говорят, в вашей компании появился новый человек, которого вы за копейки взяли и решили, что он будет работать за десятерых.
          - Откуда такие данные? - усмехнулся Вингерфельдт, дымя сигарой в сторону журналиста.
          - Я не буду их раскрывать, ибо тот человек пожелал остаться анонимным. Этого вашего работника зовут Николас Фарейда. Примечательно, что вы сразу взяли его в основной костяк своей главной компании. Что вы можете сказать по этому поводу?
          - Фарейда? - глаза дяди Алекса поблёскивали от интереса. Он словно что-то бы припоминал. - Этот славный малый? Я уверен, что ему предназначается великое будущее в среде изобретателей, пусть и видел я его мельком лишь два раза. Внутренние дела компании не имеют к вам никакого отношения. Я не хотел бы, чтобы весь мир знал, какие сигары я курю, и какой пастой чищу зубы. Так что ограничивайтесь данными, которые вам по зубам. Что ещё о нём я могу сказать? Боюсь, как бы этот человек не затмил всю мою славу, которой я так успешно добивался в течении многого времени.
                                                              Вингерфельдт в задумчивости подложил руку под нос, и долго сидел, размышляя о своём. Тишина образовалась в этом маленьком пространстве. Учёный слышал даже вдохи и выдохи присутствующих. Да, он чувствовал в Фарейде что-то опасное. Способное лишить его чего-то важного. Восхищение Гая по поводу талантов Николаса тоже сильно настораживало. Вингерфельдт ещё несколько секунд выстукивал победные марши пальцами по столу, и всё же, придя к какому-то единому выводу, встал со стула, озарённый славной идеей творения будущего. В руке у него опять задрожала трость.
          - Господа! Проследуйте за мной в лабораторию. Я ещё не договорил вам о своих лампах накаливания. Вы понимаете, как я нуждаюсь в финансировании. Иначе бы я вас сюда не звал. Да, на моём счету сотня компаний. Но расширение предприятий требует больших средств, вы знаете и прекрасно понимаете это, господа. Идёмте, я покажу вам на делах свои изобретения, слов я использовал достаточно для их описания.
          - Вы уверены, что затмите Читтера?- спросил кто-то из толпы.
          - Затмить? Разве я собирался его затмевать? Я просто решил взять в руки свою заслуженную прибыль, которая до этого момента всё хранилась в его нефтяных источниках. Читтер - талантливый предприниматель, но в электричестве ничего не смыслит. Всё-таки он больше политик и нефтяной магнат, а для чего полез в это чуждое ему дело - я сам понятия не имею. Мало того, все свои средства он смело возложил в свои генераторы и другие машины постоянного тока, которыми угрожает моей репутации. Только боюсь, ни к чему это не приведёт.
          - Вы долгое время конкурировали с ним за право быть на большом рынке.
          - Что ни говори, а у Читтера имеется куча связей, недаром он - нефтяной король. Нажил себе хорошее состояние за счёт разворовывания нефтяных запасов Аляски, один из моих работников раньше работал на него. Это жестокий человек, ищущий выгоду лишь для себя. Сейчас наступило время денег - и он поплёлся на эту удочку в том числе, о чём вероятно никогда не жалел. Я сам толком не понимаю, зачем он полез в то дело, где всё уже до него расхватали, а кусочками маленькими он далеко не привык манипулировать. Может, это объясняется гораздо проще - попытка борьбы с моей империей. Александр Македонский, Ганнибал, Тамерлан, Чингисхан - все они пытались завоевать мир. Не удалось никому. Первым это удаётся мне, - сделал откровенное признание Вингерфельдт, задумчиво куря дорогую сигару.
          - Вы считаете, что он не справится со своим делом и заранее обречён на поражение от вас?
          - Я не считаю, я так и не познал высшей математики. Я только чувствую и излагаю свои мысли по тому или иному поводу, опираясь на свой опыт и знания. Так вот, Читтер - поступил очень недальновидно, вкладывая свои миллионы в это сомнительное для него дело. Он прогорит с ним, как бы оно прекрасно у него не шло и не развивалось. В конце концов, доходов от нефти, я считаю, уже хватит на безбедное существование. Мы ещё не упоминаем, сколько он утащил золота во время Золотой лихорадки, или от испытания динамита Нобеля. Чего только стоит сказать о его способностях по поводу прекрасного уничтожения всех своих конкурентов, не смотря на довольно безобидный вид, который часто любят снимать журналисты. В душе это самый хитрейший лис всей Америки.
                                              Больше Вингерфельдта не расспрашивали ни о сотрудниках его компании, ни о планах, ни о злостном конкуренте по ту сторону света, вынашивающего свои чёрные планы по свержению устанавливающейся монополии постоянного тока, единственным источником которого служил, естественно, сам учёный. Дядя Алекс дальше продолжал увлечено рассказывать о своих занятиях и делах, надеясь таким способом взбодрить этих каменных господ финансировать его дела. После отказа банкира из Госпича, требовалось вернуть себе расположение этих людей - без денег нет и изобретений. Люди слушали его с излишней придирчивостью, словно бы он сдавал экзамен в свой университет, где преподавал. Когда начали расходиться люди, обещая всё же помочь с деньгами,- всё-таки лекция Вингерфельдта произвела на кого-то впечатление, один финансист и поспешил задать ему один-единственный вопрос, удививший изобретателя:
            - Вы рассказывали о своей лампе накаливания. Сколько вами уже проведено опытов?
          - Более пяти тысяч.
          - И все не удачные? - удивился финансист, сняв с головы чёрный цилиндр.
          - Ну почему же? - разбушевался Вингерфельдт. - Я приобрёл сразу несколько преимуществ этим ударом. Во-первых, теперь я знаю 5 000 способов, как НЕ надо делать лампу накаливания. Во-вторых, я на 5 000 способов ближе к верному варианту.
          - А вы оптимист, - отметил, улыбнувшись, финансист. - Но это же и 5 000 поражений. Неужели вы считаете, чтобы подарить людям свет, надо пройти через 5 000 провалов?
          - Изобретая лампу, я не прошёл через столько поражений. Я открыл 5 000 способов не делать этого! - нахмурился Вингерфельдт, дав понять, что всякий другой разговор окончен.
                                              Можно было отсчитывать деньги. И великий учёный задумчиво в своём кабинете отметил на карте Европы несколько новых ярких красных точек. Там где заканчивалось вдохновение изобретателя, открывался талант бизнесмена. Прибыль - вот что стало главной целью всех людей мира. Но если кто-то жил не столько ради обогащения, сколько ради пользы человечеству, то большая часть всё равно отводила деньгам главную часть своей жизни. Такой манией, к примеру, дядя Алекс никогда не страдал.
                                                    Вингерфельдт опустился в своё кресло и прикрыл глаза - это был своеобразный вид отдыха от переутомлений и нагрузок, выпадавших то и дело на его долю. Так же от умственных перенапряжений спасал «Валлийский кролик» - гренки с сыром. Иногда дремота заменяла сон. Она позволяла все мысли привести в порядок, выбрать нужные и забыть бесполезное. Итак, чего он добился за несколько часов - получил финансирование от высших лиц. Это хорошо. Были бы деньги. Продолжаются искательства в пользу человечества - поиски лучшей лампы накаливания. Тоже хорошо - верный вариант он найдёт своим упорством и трудом. А чего же тогда плохо? Хм, нет ничего такого примечательного. Отсутствие плохих новостей -есть хорошая новость. Хотя да, Фарейда… Как он мог забыть этого нервного серба со смешной фамилией? Недаром же напомнил журналист об этом человеке.
          - Могу ли я зайти к господину Вингерфельдту? - спросил Николас секретаря.
                                                        Из-под очков взглянул несколько раздражённый, нервный взгляд женщины. Она быстро окинула взглядом высокого и худого молодого человека, несколько смущённого и ожидающего ответа от неё.
          - Господин Вингерфельдт не имеет возможности принять всех желающих его видеть, - последовал механический отчеканенный ответ секретарши. - У него только что прошло важное совещание, ему нужен отдых.
          - Я работаю в его компании! Он сам меня звал к себе!
                                                    Секретарь подняла глаза на худощавого и начинающего раздражаться мужчину и без тени удивления заметила, записывая что-то в своих бумагах:
          - К Александру Вингерфельдту приезжают с других концов света, но это не увеличивает числа часов в сутках. Сначала запишитесь к нему на приём, а потом и будем разговаривать.
                                                    Николас потерял всякую надежду и стал дальше раздумывать о плане действий в его ситуации. Словно пришло озарение, и он положил руки на стол, с жаром выпалив несколько фраз - его последнюю надежду заставить секретаря исполнить требование.
          - Профессор Драгнич, из маленького посёлка Слимян. Он преподавал вместе с Александром в Карловом университете. Они были коллегами. Он послал меня с заявкой сюда. И да, у меня есть очень, очень важные сведения от господина Драгнича.
          - О! Это другое дело. Я сейчас доложу о вас, господин…
          - Фарейда. Николас Фарейда.
                                                  Через несколько минут раздались громкие шаги человека и вразвалочку, словно морской волк, из кабинета вышел полноватый мужчина, хитрым взглядом зорких глаз окинувший Николаса. Он усмехнулся, поняв, как удачно вспомнил об этом человеке, после чего приказал секретарше запомнить нового работника. Через пару минут они вошли в кабинет того, кого во всех уголках мира именовали «чародей из Праги».
          - Так вы говорите - Драгнич? - спросил тихо Вингерфельдт вошедшего Николаса, смотрящего под ноги. - Вам он был знаком?
          - Да, - кротко сказал серб. - Он преподавал в нашей школе физику. Это он отослал меня к вам сюда. Учиться. Мои мысли были поехать в техническое училище в Граце.
          - Хм, и с какой же рекомендацией он отослал вас сюда?
          - «Я знаю в мире двух гениальных людей - один из них, человек, к которому вы едете, а второй из них - вы! И попробуйте мне на это возразить - даже слушать не буду».
          - Как это на него похоже. Я рад даже, что вы какое-то время учились у такого прекрасного физика, как он. Увы, сам-то я не имею и малейшего намёка на образование, естественно, приходится все свои незнания компенсировать множеством различных опытов и различных книг. Когда вы в последний раз видели профессора Драгнича, как он выглядел? Что говорил? Чем занят в настоящее время? Ну, не молчите же!
                                              Такого града вопросов Николас меньше всего ожидал, и поэтому на какое-то время даже растерялся от неожиданности. А Вингерфельдт закрыл глаза, что на миг создалось впечатление, что он потерял всякий интерес к стоящему робко сербу. Николас же прекрасно понял, что на самом деле тот всё слышит и ждёт ответа на выше поставленные вопросы. Надо отвечать…
          - В последнее время он кроме книг и преподавания ничем не занимался. Я же просто оказался его способным учеником, и вот он решил всю свою энергию передать мне. С ним всё хорошо было на тот момент, когда я уезжал. Он верит, что мне суждено великое будущее. Осталось поверить самому.
          - Довольно пафоса, - оборвал его Вингерфельдт. - не для того я вас звал, чтобы вы мне тут расписывали свои планы на будущее. Видите вон ту карту Европы? На полу которая? Красными точками отмечены все мои предприятия и фабрики. Недавно появилась новая возможность развивать свой бизнес, и я не стал его упускать. Я первый, кто занимается продажей электросистем (генераторов), естественно, я рад, что у меня есть люди, разбирающиеся в этом. Вы толком пока ещё не знаете - что за работа вас ждёт, верно? А я могу открыть вам эту тайну…
                                  Сказав эти слова, Вингерфельдт сделал величественный жест рукой, а взгляд Николаса упал на маленькую брошюрку, лежащую на столе у великого учёного. На ней был изображён в точности с таким же жестом человек. Вероятно, Вингерфельдт тоже посмотрел в этом направлении, потому что поспешил подметить сербу, буравившему взглядом эту бумажку:
          - Это так меня прославили в среде прессы… - он многозначительно посмотрел на Николаса и замолк, ожидая реакции серба, который поспешил взять в руки эту брошюрку.
                                              На листочке, несколько потрёпанном, была нарисована небольшая юмористическая картинка, напомнившая Нииколасу о своём детстве, полном преданий и различных народных сказок, рассказанных матушкой. В центре красочной картинки был изображён волшебник с хмурым лицом и одержимыми идеями глазами Вингерфельдта в длинном, опускающимся до пола наряде, чем-то напоминающем звёздочёта. В руке у него, как и положено волшебнику, была зажата палочка, из которой падал сноп искр, другая рука показывала что-то величественным фирменным жестом учёного, а сам он стоял на облаках. Вся картинка была наполнена светом и яркостью, а подпись внизу загадочно гласила: «Чародей из Харватова» -последнее слово означало улицу, на которой стояло главное здание компании Вингерфельдта, широко известное на всю Европу. Место пусть и не совсем удачное для известной личности, однако тихое, и этим оно привлекало сюда людей. Улица находилась на исторической границе Старого Места и Нового Места и представляет собой практически прямой угол. Она c двух сторон огибала здание пражского магистрата.
          - Вас что-то смущает? - прервал тишину голос Вингерфельдта, эхом отразившийся от стен. - Ах да, как я мог забыть… Вы в Праге не как я, многого не знаете. Вас наверное смутила подпись - чародей из Харватова, я прав? Тогда позвольте окунуть вас в историю Праги вместо справочника. Названа улица в честь Якуба Харвата члена магистрата Нового Места, жившего во второй половине 14 века. В свое время он был владельцем этой территории, здесь стоял его дом и прилегавший к нему сад. Позднее он велел сад застроить: здесь было возведено 18 домов, которые, собственно и образовали улочку, очертания которой сохранились и до нашего времени. Мне сразу понравилось это место, и я решил организовать здесь своё местопребывание. Мои товарищи, конечно особо не заценили моей идеи, однако позже вынуждены были смириться с ней, и позднее поняли мою правоту.
          - Мне всё-таки непонятно, - сиплым голосом произнёс Николас, у которого откуда-то ком встал в горле. Он поспешил прокашляться. - Неужели вы не можете сотрудникам своим дать отдельные офисы? Почему они вынуждены работать в таком пылу и жаре?
          - Ах, мой юный друг, сколько тебе ещё предстоит понять и узнать, - вздохнул обречённо Вингерфельдт, после чего отложил брошюрку в сторону, присыпав её солидным ворохом всяких там бумаг. - Мне нужны деньги. Да, это кажется, что дядя Алекс успешно развивается, что он держит мир в кармане, отчего и ходит так успешно по Европе каждый день. Да, я говорю всякие сказки известным банкирам и финансистам, рассказывая им о том, как у меня прекрасно продвигаются дела вперёд. А на самом же деле всё обстоим совсем не так. Я всё время нахожусь на грани срыва, чем-то я напоминаю акробата, идущего с балластом по протянутой от одного дома до другого верёвкой - один неверный шаг - и я свалюсь в бездну отчаяния. Вся эта карта под твоими ногами - лишь блеф моего могущества. Опять же, из-за экономии я не стал покупать и вешать её на стену, зато в моём доме всегда были припасены краски, действие которых и можно здесь увидеть. Я часто размышляю, смотря на эти красные кружки, означающие наши многочисленные предприятия. Мне легче так, на полу, видеть, что происходит и подбирать наиболее правильные решения, надеясь на свою
интуицию, обычно меня не подводящую. Что мне ещё сказать? Ах да, я первоначально замышлял сделать отдельные офисы для своих сотрудников, но тут каждая копейка на счету, и я не мог позволить себе такой роскоши. Впрочем, народ был рад в принципе, что их дядя Алекс приобрёл солидное здание для такой могущественной компании. Они не жалуются. И все те, кого ты видел, так и знай, работают на чистом энтузиазме, веря в счастливое будущее. Причём работают за копейки.
          - Это конечно, печально, - согласился Николас.
          - Да брось! - махнул рукой, словно мух отгоняя, Вингерфельдт. - Это я склонен извечно всё преувеличивать. Да, выберемся и из этой ямы. С такими головами не пропадёшь. Конкуренция пусть и обострилась на рынке, но я уверен в дальнейшем процветании нашей компании. Да, мы потерпели поражение с электрическим счётчиком голосов на выборах, и меня частично лишили финансирования. Но я уверен, моя последняя лекция возбудит интерес к скромной персоне с Хорватова.
          - Вы ведь долгое время занимались наукой. И сейчас продолжаете. Неужели вы успеваете и в университете преподавать, и делами компаний заниматься?
          - Мою деятельность это никак не подрывает изнутри, как это часто бывает у всяких учёных… Мне терять нечего. Я работаю по 16-19 часов в сутки, - отрезал Вингерфельдт, и, выждав определённой паузы, с живостью решил продолжить неожиданно оборвавшейся разговор. - О да, наука… Но я не отношусь к когорте учёных: я - профессиональный изобретатель, и только. Эти две вещи, названные ранее, очень разные. Изобретательство одно из самых дорогих и ценимых вещей во всё мире. У него нет конца времени, нет конца денег. Время - деньги, и в нашем мире больше востребованы именно такие люди, как я. Нежели те мелкие профессора, читающие и переписывающие книгу за книгой, и не приносящие особой пользы людям, впрочем, как и вреда. Правда, зачастую они уводят людей с пути истины своими поверхностными рассуждениями, и клевещут на того, кто избрал верный путь вопреки их воле. Эти мелкие, серые людишки порой готовы на всё, доказывая, что того или иного явления не может быть, даже если оно и может быть, и происходит у них на глазах. Они будут с пеной у рта доказывать какие-то формулы и в итоге добьют тебя на суде
общественности своим коронным вопросом: «А есть ли у тебя высшее образование?»
                                          Вингерфельдт вздохнул с некоторой печалью, поняв, что мог наговорить лишнего. Однако сделанного уже не воротишь. Он достал некоторые из своих бумаг и принялся их быстро заполнять ручкой, качая головой вверх-вниз, как китайский болванчик. Кроме шороха бумаг в кабинете больше ничего не было слышно. Николас некоторое время размышлял над только что сказанными в запале словами Вингерфельдта, после чего поспешил напомнить о своём существовании одним-единственным вопросом:
          - Так что там, с моей работой-то?
          - Ах, работа же, - виновато улыбнулся дядя Алекс. - Виноват, что забыл. Я всегда теряюсь в пространстве и времени, когда занят своей любимой работой. Ну-с, посмотрим, что мы имеем на данный момент.
                                        Рука его решительно сгребла в сторону все бумаги, которым он несколько минут назад так рьяно уделял внимание, и стала рыться в завалах на столе, пока, наконец, не выгреб небольшого формата толстую папку. Раскрыв её на нужной странице, Вингерфельдт довольно улыбнулся.
          - Ну вот, я нашёл работу, которая должна прийтись вам по душе. Как вам нравиться работа по устройству и ремонту генераторов и электродвигателей? Пусть и однообразная, но зато прибыльная. Перспектива есть хорошая, - Вингерфельдт напряжённо вглядывался в свои бумаги, и, почесав в голове, оторвался от них с просветлённым выражением лица. - В Швейцарии наша телефонная компания так же делает успехи. Если у неё и дальше всё будет хорошо, я вполне могу направить вас работать туда - заодно уж и незнакомую страну посетите. Или в Будапешт. В общем, перспектива есть. Вам главное - работать и оправдать мое доверие.
                                    Николас согласно кивнул, поняв, что ему доверили великое дело. Да, тут есть где размахнуться… Гай был прав, говоря, что будет ещё благодарить его за эту встречу с ним. Серб некоторое время размышлял о перспективах великого изобретателя Вингерфельдта, смотря на карту Европы под своими ногами.
          - А сейчас ваша компания, собственно, на чём специализируется? Чем занимается сейчас?
          - О, об этом можно поговорить, зайдя ко мне в лабораторию. Главное, не позволяй мне засиживаться в ней за работой - я тут же уйду в себя, и меня оттуда даже сам сатана не вытащит. Пошли, там я покажу, чем занимаюсь в последнее время…
                                          Александр Вингерфельдт проворно вскочил на ноги и быстро, что казалось почти невозможным представить, поспешил куда-то наверх, за ним так же проворно кинулся Николас, боясь упустить из виду озарённого идеей свыше учёного. Резко дядя Алекс остановился, открыл дверь и они оказались в лаборатории. Большой, просторной. Вингерфельдт гордо обозрел взглядом своё детище, после чего не спеша вошёл в него, поманив рукой Николаса. На улице к тому времени медленно спускался вечер, весь день был напряжённый, что только сейчас они оба заметили, что произошло на улице. Вингерфельдт в этом усмотрел свой знак, слегка улыбнулся и поспешил произнести вслух:
          - Вот видишь, на улице наступает тьма. А я скажу, что скоро человек будет вправе распоряжаться этой тьмой, и она попадёт в полную зависимость от нас. Я работаю над этим проектом увлечённо. Русские учёные изобрели лампу накаливания, быстро угасающие и недолговечные, недавно моя компания закупила все патенты у него на производство подобной чудо-техники. В один прекрасный день, зажигая его лампу, я пришёл к неожиданному для себя решению: в ней было много недостатков, а следует сказать, что любая вещь, попадающая ко мне в шаловливые руки, живой уже не уходит - не важно что это за вещь, но я прежде всего начинаю думать и строить планы, как её можно усовершенствовать. Эта загадка меня не покидает много дней, пока я не начинаю экспериментировать. Постоянно. Час за часом. День за днём.
          - Но разве не проще ли было все свои опыты просчитывать и вычислять? - искренне удивился этому необычному способу решения поставленной задачи Николас. - Ведь это гораздо проще и быстрее получается. И меньше усилий.
          - Всё это конечно прекрасно, молодой человек, но… За свою жизнь мне так и не суждено было постичь высшей математики, и других наук, о чём я глубоко сожалею. И вынужден теперь всё своё время тратить исключительно на то, чтобы компенсировать свои глубокие незнания постоянными опытами и экспериментами. Они приносят определённую пользу. Ах, я всё рассказываю о себе, а вы всё молчите, да на ус мотаете, хитрец! Так не пойдёт наш разговор, о нет!
                                              Оба негромко рассмеялись, но их смех отразился от стен подобно раскатам грома. Николас обозрел огромную лабораторию своего начальника и невольно поразился её размерам. Это было самое большое помещение во всём здании! Уж чего-чего, а денег для своей лаборатории Вингерфельдт никогда не жалел. Его работники, как выяснилось несколько позже, тоже пользовались этой одной лабораторией, в ней был просто рай для проведения самых различных опытов. Грех этим не воспользоваться! И пользовались, по полной программе. Столы здесь, на удивление, не были завалены всякими бумагами и хламом, не смотря на грозное заявление самого великого изобретателя, по поводу того, что для создания изобретения нужно богатое воображение и куча хлама. Она была больше всего освещена, и чем-то напоминала маленький зал, по крайней мере, акустика была как в больших театрах…
          - Да, ради этой лаборатории, я, пожалуй, и закупил это здание со всеми его потрохами… - Вингерфельдт ещё раз оглядел помещение, и Николасу даже на миг показалось. Что изобретатель прослезился. - Впрочем, от ответа на мой выше поставленный вопрос это тебя не спасёт. Что хочешь изобрести? Откуда такая тяга к физике? С рождения, или же профессор Драгнич оказал на тебя страшное влияние?
          - Ну, тут повлияло много факторов, - начал рассказ Николас, смущённо оглядывая столы в лаборатории Вингерфельдта. - да, можно сказать, такие наклонности изобретателя начались у меня очень давно. В детстве часто проявлялись вспышки неведового мне происхождения, я долгое время был не решительным, и ещё не знал, где лежит моя судьба. Лет с тринадцати я увлёкся уже техническими книгами, стал строить на местной реке турбины, уже начал понимать своё призвание. Да, профессор Драгнич оказал на меня большое влияние своими опытами с его самодельными изобретениями - я до сих не могу прийти в себя после того восторга, который испытывал на его занятиях при виде этих чудес техники.
                                          Тревога мелькнула в глазах Вингерфельдта, когда он услышал эти откровения. На это обратил внимание и сам Николас, однако вслух ничего спрашивать не стал, так как испуг в глазах великого изобретателя сменился привычной простотой и весёлостью. Он резко прервал серба с его идеями, подвёл к столу и извлёк несколько материалов из-под небольшой кучки использованных.
          - Я ищу наиболее подходящий материал для моей нити накаливания. Наиболее экономный. Я провёл уже более пяти тысяч опытов. И сегодня продолжу это печально занятие во благо великой цели, для которой я и живу здесь. Вот, над этим я буду проводить свои эксперименты сегодня. И всё же, я добьюсь своего, вот увидишь!
                                              Вингерфельдт резко прервал свою лекцию, с выжиданием вглядываясь в лицо стоящего рядом Николаса. Глаза учёного долго и сосредоточенно пожирали лицо нового работника компании, затем дядя Алекс словно что-то отметил про себя, обернулся, убрал со стола всё лишнее, что он доставал и прошёл куда-то вперёд. Немного постояв, он вернулся обратно к сербу, зажав в руке какую-то бумагу и загадочно сверкая своими печальными глазами.
          - Ну вот, кажется, я сказал практически, всё что мог, - вздохнул с неприкрытой грустью Вингерфельдт. - Завтра ты после занятий приходишь в это наипрекраснейшее здание и попадаешь с этих пор всецело под влияние Аваса Бекинга, пусть не талантливого, но довольно полезного работника. Я думаю, работёнку он тебе найдёт прямо завтра - не сможешь долго выпутаться. Однако ж, деньги получать как-то надо, согласись? Вот и со мной так же.
          - Я одного понять не могу по поводу той брошюрки… Почему вы прославились, как «Чародей из Харватова»? И откуда у вас такое прекрасное умение владеть своими пальцами рук, как у искусного и матёрого вора? - полюбопытствовал Николас.
            - Любопытство - не порок. А причина смерти, - усмехнулся Вингерфельдт, пытаясь скрыть своё удивление. - Да, чёрный юмор дяди Алекса. Так я прославил себяв узких кругах народа. Слава меня уже давно догнала и обогнала вперёд. Я уже за ней не поспеваю. Но я скажу один факт, и я думаю, тебе всё станет сразу же понятным - когда я начинаю что-то изобретать, на биржах начинаются паники и обвал котировок и акций. О чём это говорит? Я и впрямь похож на чёрнокнижника нынешнего столетия… Счастье моё всё же в том, что у меня независимость какая-то имеется - часть своих опытов и компаний я финансирую сам, поэтому никто не вправе потребовать с меня лишних денег. Хм, в твоих суждениях замешан Гай Гезенфорд?
          - Пожалуй, - улыбнулся слегка Николас, как будто его раскрыли, оставив грусть в глазах.
          - Ах он сорванец! - не смог удержаться Вингерфельдт. - И эту историю о нашем с ним знакомстве ты тоже знаешь, да? Что ж, мне остаётся признаться в оправдание, что да мол, не безгрешен ваш дядя Алекс. В пору своего прекрасного детства я делал, что только пожелаю (впрочем, этим же я занимаюсь сейчас), естественно, как человек, не имеющий образования, я обязан был знать всё. С девяти лет я работал. Неустанно. Без перерывов. Помимо продажи газет меня особенно прославили моя ловкость и сноровка. Да, мне не суждено было быть вором таким, как Гай, однако, при своём желании, я вполне могу этого добиться в самые короткие сроки, быстро и безболезненно. Я прекрасно владею многими фокусами и с картами, и с вещами, прекрасно справляюсь со многими виртуозными деяниями, наподобие того же мародёрства. Мне кажется, что тебе по ночи идти - удовольствия мало доставит, так что, дружок, ты ведь ничего не будешь иметь против, если я выставлю тебя самым наглым образом за дверь? Дяде Алексу нужен отдых - день был полон событий, я обязан отдохнуть. Мы обсудили всё, что должны были, так что теперь моя совесть перед тобой
полностью чиста…
                                                  Николас понял прекрасно, что его выставляли за дверь, и нисколько не стал противиться этому, прекрасно понимая все эти чередующиеся вспышки вдохновения с приступами усталости у Александра Вингерфельдта. Домой он ушёл, озарённый верой в счастливое будущее, обеспеченное и закреплённое лично самим великим учёным…
          - Ну и что ты думаешь об этом работничке, дядя Алекс? Завтра устроим ему испытание?
          - Испытание будет. Как без этого? Что я могу, сказать, Нерст, чует моё сердце - не к добру это. Уж слишком он талантливый, неприхотлив, кроток. Вполне возможно, у него будет грандиозная жизнь. Если я прав в своих подозрениях, мы ещё увидим этого человека в деле, и он задвинет меня с моими успехами на полку, как ненужную вещь. И что тогда? То, ради чего я создавал это, убил всю свою жизнь - пойдёт впустую?
                                              Альберт Нерст поправил пенсне, после чего выразительно взглянул на своего босса.
          - Мы оба с тобой знаем, что в жизни случается всякое, не подвластное логике. Я верю твоим суждениям, и не стану их проверять - ты человек дальновидный и давно всё распланировал вперёд. Меня тоже напугал этот рассеянный и смышленый человек с внешностью Дракулы, но поверь, Алекс, я не вижу поводов для беспокойства. Мы не знаем ещё, получится что-то у него или нет. В любом случае - пока он трудится на нас, а не на конкурентов, и это существенный плюс…
        Глава десятая
                                                Николас сидел на скамейке на Лоретанской площади и с любопытством смотрел, на слетевшихся на зерно голубей. Они были самой разнообразной окраски: белые, серые, пёстрые. Они поднимали пыль с брусчатки, когда приземлялись на неё, и серб с некоторой грустью вспомнил, что уже осень вовсю распростёрла свои объятия. Едва эта мысль его посетила, как листок сорвался с дерева, и плавно кружась, упал ему прямо на плечо. Серб спокойно стряхнул его со своего пиджака, и только потом отметил, какой красочный лист опустился на него. Ветер пронизывал спину, отчего побежали даже мурашки по коже. Николас в некоторой нетерпеливости провёл рукой по гладкой обложке небольшой книги, лежащей у него на коленях. На неё упала капля воды, и он поспешил взглянуть вверх. Небо было сплошь затянуто тучами, и казалось, вот-вот начнётся дождь. Николас вновь взглянул на голубей, и казалось, позабыл на миг обо всём на свете. Через несколько минут он вернулся к себе, после чего поспешил поинтересоваться:
          - Так это вы были в тот раз на концерте Вингерфельдта?
          - Было такое дело, - улыбнулась Драгутина, сидящая рядом. В руке она держала чисто белого голубя, который клевал из её рук зерно. Женщина взглянула из-под шляпы с некоторой улыбкой на Николаса. - Неужели вы видели меня в тот короткий миг?
          - Я кинулся было к вам, но вынужден был задержаться. Моей задержки хватило на то, чтобы потерять вас из виду. Как вы там оказались, на этом концерте?
          - Ну, это долгая и интересная история, - таинственно произнесла она. - Я её поподробнее могу рассказать, но в другой раз. Я думаю, не будет зла в том, что я сохраню интригу до конца.
          - Ах, интрига! - хитро улыбнулся Николас, раскрыв свою книгу на произвольной странице, и пробежав по ней взглядом. Улыбка сразу померкла, и он полностью ушёл в себя, думая о своём.
          - Это, как я понимаю, стихи сербских поэтов? - спросила Драгутина, тоже смотря с любопытством в книгу, узнавая довольно родной язык.
                                          Николас кратко кивнул, подложив руку под голову, и с любопытством стал просматривать знакомые с детства страницы. Он погрузился в мир преданий и легенд, которые он знал с детства, которые будоражили всю его сущность. Разве останешься равнодушным к бессмертным подвигам своих земляков во благо Родины? Николас не смог, очень долгое время живя в этом мире, сотканным рассказами матери… Рука спокойно листала знакомые страницы, и вдруг резко замерла на одном единственном слове, относящемся к какому-то стиху.
          - Видовдан? - тихо спросила Драгутина, прекрасно зная это слово.
          - Тот самый памятный день в истории Сербии, - кивнул головой Николас, а перед глазами невольно заплыла картина того самого далёкого дня, в который и произошло то памятное событие.
                                        Видовдан - день национальной скорби Сербии. День великих побед и великого поражения сербской армии, оставшейся навсегда в сердцах потомках героической, несокрушимой… В переводе с сербского это название означает как день св. Витта - покровителя Сербии. В этот день, 28 июня 1389 года сербская армия вышла биться насмерть с турками. По преданию, к главе сербского войска, князю Лазарю сошёл с небес образ Бога перед битвой, и спросил его, что тот выбирает «царство ли земное», т.е. победу над турками и независимость Сербии, или мученичество ради Царства Небесного (а также обещание, что сербский народ до конца времён останется православным). Лазарь ответил, что «земное царство - на миг, а небесное царство — навек». Сербы потерпели сокрушительное поражение, отдав себя на 500 долгих лет ига. Согласно легендам, накануне «Видовдана», в глухую пору ночи все реки начинают течь красные, как кровь, потому что очень много воинов в тот день оставили свои жизни на Косовом поле. В «Видовдан» кукушки перестают куковать — в память о погибших косовских героях. В этот день в Сербии не поют и не                                            Николас, как истинный серб, знал всю эту историю наизусть, и приходил в трепет от одного упоминания этого национального праздника… Взгляд его погрустнел, что поспешила заметить Драгутина, следящая за своим собедником.
          - Так вы поступили уже? Как учёба, работа?
            - Прекрасно, - улыбнулся Николас, но взгляд скользил у него по листу из книги.
                                      На нём был написан текст старинной сербской песни «Погибель царства Сербского». Именно на этой странице и Николас, и Драгутина пересеклись взглядами. На небольшом листе было написано следующее, не оставившее их обоих равнодушными:
          « Милый Боже, как же поступить мне,
          И к какому прилепиться царству:
          Изберу ли Царствие Небесное?
          Изберу ли царство земное?
          Если ныне выберу я царство,
          Выберу я царствие земное,
          Краткое есть царствие земное,
          Небесное ж Царство будет вечно…»
                                            За чтением этой книги, стихов сербских и хорватских поэтов они не замечали ничего, удачно для себя проводя время в этом большом, но уютном городе, на этой площади среди голубей, столь любимыми обоими…
                                            Ни в Сербии, ни в Хорватии, ни в других балканских странах не существовало высших учебных заведений, и для получения высшего технического образования молодым людям, жаждущих знаний, приходилось ехать в такие крупные города, как Пешт, Вена, Прага и другие иноземные города, где их, разумеется, никто и не ждал. Много народа ехало поступать тогда, половина так и не прошла, развеяв свои мечты о хорошем будущем и возвратившихся в мрачную действительность. Множество терпело поражения, потоки охватывали эти крупные европейские города всегда перед экзаменами, да и кто не мечтал поступить в одно из самых престижных заведений во всей Европе, после окончания которого ты можешь найти нормальную работу, а не слоняться по улицам, продавая газеты и занимаясь прочей мелкой и малооплачиваемой работой.
                                                  Николас тоже попал в это романтическое время, когда шла массовая миграция из своих сёл, мелких городов в другие страны. Полные опасностей и неизведанности. А что делать? Учиться надо. Поэтому-то Прага так и манила к себе - самое лучшее образование можно получить именно здесь. И Вингерфельдт этот город выбрал не случайно для своей компании. Здесь были самые лучшие перспективы для развития далее. Толковых работников, имеющих, да и не имеющих образование, можно было найти себе здесь легко, переманивая на свою сторону талантливых специалистов в своей области… И конкурентам, а в особенности главному врагу Вингерфельдта - Генри О' Читтеру, ничего не оставалось, как грызть локти от зависти, что все талантливые люди шли работать на этого полноватого мужчину с сигарой в руках и с горящими глазами гениального изобретателя. В каждой стране была просунута длинная рука дяди Алекса - филиалы компании были везде - и народ шёл, зная об авторитете сравнительно молодого учёного, пионера постоянного тока, и удачливого бизнесмена.
                                                        Но вот наконец-то сбылась мечта Николаса, когда он наконец-то смог поступить в Карлов Университет! С первых же дней учения он отдался ему со всей страстью девятнадцатилетнего юноши, и читал книгами запоем по всем предметам, проводя дома (естественно, в отсутствие Гая) различные опыты и эксперименты, с головой окунувшись в точные науки. Разбирать механизмы, чертежи, делать вычисления - ему это нравилось, особенно, когда это давало солидный результат, в виде моделей каких-то простейших устройств и изобретений.
                                                          Ради этих знаний приходилось заниматься по восемнадцать-девятнадцать часов в сутки, естественно, ни в коей мере не забывая о своей новой работе, и на ней приводя в практику то, теорией чего занимались в университете. Вингерфельдт, однако, старался не усложнять жизнь нового работника, просто давая возможность попрактиковаться и попробовать свои силы в реальной жизни, а не только по вызубренным текстам или законам. Николасу пришлось обходиться лишь пятью-шестью часами в сутки, запивая всё это дело крепкой чашечкой кофе. Лишь потом он выяснил, что виной сердечным заболеваниям является именно эта злополучная чашечка, которую пришлось исключить из рациона, чтобы сохранить здоровье. В некрологах того времени, в Австро-Венгрии, родине любителей кофе, писалось, что 67 процентов смертей приходится именно от сердечных заболеваний…
                                                          Тем не менее, каждый день Николас себя чувствовал достаточно бодро и был всегда готов к новым свершениям и подвигам. Хотя, на последнее, вероятно, влиял характер Гая, ненавидящий ноющих и стонущих людей, «юных стариков», как он сам выражался. В любом случае, Гай всегда держал в запасе одну-две фразы, чтобы развеселить и поднять настроение друга. Меткие слова, да точные заставляли улыбаться, пожалуй, даже каменную статую. Так или иначе, но ущерба от малого сна Николас никогда не замечал, наоборот, чувствовал себя здоровым и полным жизненной энергии.
                                                          В одиннадцать часов вечера, вдоволь проштудировав книги по учёбе, он без чувств падал на диван, где ещё час как минимум размышлял над тем, что будет делать завтра. Он ложился спать, и читал, читал, пока не засыпал, думая о своём во время этого занятия, поэтому Гай неоднократно заставал его на утро с книгой в руках… В пять часов утра ровно он уже был на ногах, и можно уже было слышать его осторожные шаги по комнатам, а потом он шёл на быструю прогулку, повышающую работоспособность. После двадцати минут на улице, Николас вновь садился за занятия, с жаром читая свои учебники и тетради, буквально зачитывая их до дыр. Да, это не школа в Слимянах, где он учился вразвалку, и где учёба не приносила ему ни малейшего удовольствия. Потом он завтракал омлетом, приготовленном лично Гаем, и, отличавшимся поэтому особенным, неповторимым вкусом, что с Гезенфордом Николас никогда не стремился соперничать в кулинарном искусстве - мастерство первого было явным, словно бы тот был раньше поваром. А к семи утра Николас уже шёл на лекции, после которых проводил свободное время либо на работе по
ремонту электромоторов или в лабораториях университета.
                                            Следует ещё рассказать о нравах того самого университета. Как было сказано ранее, всех поступивших напутствовали на жизнь в большей части во благо учёбы, за которой должно забываться всё остальное. Считалось, что выходцы из этого заведения должны знать всё на свете. Поэтому книгами на дом загружали нещадно, Николасу приходилось брать с собой на работу литературу, в редкие минуты отдыха он всё читал, читал, читал. После поступления каждый был предоставлен своим силам, никто из этой редкой когорты счастливчиков не «тянул», каждый отвечал сам за себя, любая оплошность в дисциплине или учёбе каралось немедленным изгнанием, что даже эти, казалось бы, неколебимые ряды счастливчиков были подобно пушинкам на ветру… Время ни играло абсолютно никакой роли: согрешил - проваливай! Вингерфельдт был довольно жестким руководителем всей этой оперетты образования, никогда и никого не щадя. Приветствовались самые краткие ответы, без «пускания тумана», как любил говорить тогда дядя Алекс. Поэтому за подробности нередко доставалось - говори всегда по делу да по существу. За длинные ответы снижались
баллы успеваемости - так уж повелось… В любое время дня или ночи, зато, студенты могли, не сверяясь со справочниками выдать точную справку состояния железных дорог в Мекленбурге, нарисовать, не задумываясь особо конструкцию какого-либо двигателя, и по чертежу легко составить действующую модель.
                                            Доклады умели делать на любую тему - но зачем всё это будущему физику, пожалуй, не знал даже самый главный кукловод Вингерфельдт. Так или иначе учиться приходилось, не взирая на здравый смысл. Зато частенько проводились проверки, учишься ты или нет… В самый неожиданный момент раз в месяц заглядывал инспектор в университет - высокий и тощий человек в очках, проверявший тетради, карты, книги, всё, что попадалось под руку, следивший за тем, чтобы учащиеся всё делали сами. Было тяжело - но ничего, все оставались живы. Бывало, кто-то и не справлялся с возложенной ему нагрузкой - но это уже другая история.
                              Преподавали так, что будь здоров. Однако нельзя сказать - что на их уроках было скучно и не интересно. Да были такие предметы, где старались себя чем-то занять, чтобы не уснуть, однако же, большая часть из них проходила с неподдельным интересом со стороны слушателей. А когда помимо лекций ещё и опыты показывали, аудитория вообще замирала, даже боясь дышать.
                                Карлов Университет, один из самых старых и лучших университетов с хорошей репутацией вынужден был открыть двери для Николаса.
                                Он вспомнил!
                                Холера свирепствовала в сербском посёлке. Подвергся ей и Николас, только что приехавший после получения сертификата зрелости. Ни наставления родителей, ничто уже не могло остановить его на пути домой. За это он и поплатился.
                                  Николас подхватил болезнь в первый же день своего прибытия. Он оказался прикован к постели на девять месяцев, находился на грани жизни и смерти. Он не мог даже двигаться. Его энергия иссякла полностью изнутри, до определённого момента он был на грани смерти.
                                        В один из промежутков времени, когда Николас всё же возвращался в этот мир, отец зашёл к нему в комнату. Его бледное лицо содержало в себе желание ободрить хоть как-то сына.
                                «Возможно, мне будет лучше, если ты позволишь выучиться мне на инженера», - сказал лишь Николас слабым голосом.
                              «Ты пойдёшь в лучший технический институт в мире! - торжественно ответил он, и Николас знал, что это правда.
                                      Через несколько дней наш герой уже мог ходить, болезнь отступала стремительно. Но на то, чтобы восстановить свои силы, ушло два года. И только по их прошествии Николас смог исполнить наконец то, о чём мечтал всё это время!
                                        И серб поддался своим желаниям. Это был тот момент, которого он так усердно ожидал, и решил начать учёбу с добрым для себя предзнаменованием и твёрдым решением достигнуть цели, преуспеть.
                                        Преждевременная подготовка к экзаменам у Николаса была явно выше среднего, чему способствовали уроки отца, и все те возможности, что позволили приобрести дополнительные знания в окрестных библиотеках и прочее. Так серб получил знание нескольких языков, что позволило расширять свой кругозор, книги отдельных библиотек он мог читать без всяких на то помех.
                                          Затем, Николас заимел и ещё одно преимущество этим: на первой поре он мог выбирать именно те предметы, которые ему нравились, и так отпало ненавистное ему рисование от руки.
                                              Он рассчитывал преподнести своим родителям сюрприз, и в течение всей своей пока что только начавшейся учёбы, регулярно стал начинать свою работу в три часа утра и заканчивал в одиннадцать ночи, не исключая праздники и воскресенья.
                                                      Большинство однокурсников-студентов думали об учёбе лёгкомысленно, поэтому Николас тем более побил все имеющиеся рекорды.
                                                      Чем всё это обернётся - сможет показать лишь время…
                                  На следующий день Николас снова явился к зданию в компанию, и его невольно удивило то, что творилось тут на данный момент. Все куда-то торопились, что-то делали, казалось, сейчас нервная точка дойдёт до своей стадии кипения, настолько был напряжённый в помещениях воздух.
                                  Первое, что бросилось в глаза сербу, что все люди были чем-то заняты. Причём делали это что-то очень быстро, словно бы куда-то торопились.
                                  Он быстро нашёл фигуру Алекса Вингерфельдта, который в этот миг кричал на своего работника. Но дело было не в этом. Со стороны это чем-то походило на скандал, но приблизившись, серб понял, что это обычная нормальная беседа.
          - Старик сегодня не в духе, - шепнул Надькевич кому-то позади себя.
                                    Слова цепочкой прошли по всем людям, и через некоторое время это помещение, лаборатория так называемая, совсем опустела. Не осталось совсем никого, кроме Алекса, Николаса и какого-то работника. Когда Вингерфельдт со злостью (всё-таки скандал случился!) выгнал рабочего прочь, взгляд его остановился на фигуре Николаса.
                                                Алекс словно бы не узнал своего вчерашнего посетителя.
          - Ты зачем сюда пришёл? - он зло прищурился, и Николасу стало не по себе.
          - Работать. Вы же сами звали меня работать.
          - Я никого никогда не зову, - огорчил его Вингерфельдт. - Вы приходите сами. Так чего тебе? Сейчас и тебя вышлю. Говори. Конкретно. Ясно.
                                                Николас замер удивлённо от такого холодного приёма. Он явно не ожидал этого! Ведь вчера этот самый Вингерфельдт казалось, может звёзды срывать с небес, а сейчас он совсем не похож на того аристократа и гения человечества, каким был вчера, расписывая невозможное своей тростью. Теперь, наверное, перед Николасом предстали будни этой конторки.
                                                    Может, всё не так уж и хорошо здесь, у этого учёного, как говорят?
          - Господин Вингерфельдт…
          - Отставить фамильярности! - в глазах мелькнул гнев, и серб мысленно съёжился от ужаса.
          - Я хочу здесь работать. Но мне не нужны деньги, пока я не буду хорошо работать. Вы вчера меня в чём-то уверяли…
          - Я? - округлил глаза Вингерфельдт. - Вчера? Так. Вчера ведь был понедельник, да?
          - Среда, - поправил его Николас. - Вы вчера сами пригласили меня к себе, помните?
          - Так-так, - безумный огонёк погас в глазах изобретателя, и он стал что-то напряжённо вспоминать. - И что же я тебе сказал, милый? Я дал тебе работу? Вчера, да?
                                      Ещё большее удивление мелькнуло на лице Николаса при этих словах. Он удивлённо взглянул на Вингерфельдта, словно бы тот был существом с другой планеты и стал лихорадочно соображать, как так могло получиться, что тот не помнил, что было вчера. Алекс, наверное, подумал о том же, и поспешил разъяснить:
          - Я не держу при себе часов. Для меня нет времени. И рабочий день легко переходит в рабочую ночь. Я думаю, ты привыкнешь.
          - Да, но работа… - мягко напомнил Николас.
          - Не торопитесь! Я как раз к ней и хотел подойти. Так вот. Может быть, вы подойдете. Большинство из тех, кто сюда приходит за работою, хотят знать две вещи: сколько мы платим и как долго работаем. Ну, так вот: мы ничего не платим, и мы работаем все время. Устроит такой расклад событий? Это раз…
            — Я готов работать. Что мне делать?
          - Сейчас.
                                              Вингерфельдт куда-то удалился и громко позвал всех работников сюда, и они мгновенно переместились на новую площадку боевых действий, почувствовав, что опасность попасться на глаза этому гению пропала. Теперь у них появилось гораздо больше охоты в глазах.
          - А, это новенький! - протянул с насмешкой Витус, имевший какую-то папку под мышкой. - Ну-ну. Смотри не оплошай перед Стариком!
                                                Едва он отошёл, Надькевич остановился рядом с ним и поспешил произнести:
          - Мы зовём всегда дядю Алекса Стариком. Его возраст, конечно, не имеет ничего общего с этим именем. Он «старик», а мы его «племя».
            - Аль! - громко крикнул Вингерфельдт, и вперёд выступил высокий человек в пенсне. Со своими, особыми бумагами. Он взглянул на Николаса и лишь усмехнулся.
          - Теперь наступает прекрасное время для испытания нашего новичка!
          - Это как посвящение в тайную масонскую ложу? - слабо улыбнулся Николас.
          - Почти, - ответил Надькевич. - Только ты будешь разочарован!
                                            Мориц тут же исчез со своей склянкой за дверью и куда-то понёс её. В это время всё внимание оказалось приковано к Николасу. Ему-то и посвятилось всё дальнейшее время. Вингерфельдт поманил его рукой поближе и указал рукой на какую-то груду металла и деталей в углу. Эту кучу Николас сразу не заметил, зато теперь отчётливо мог рассмотреть её.
          - Вот в ней и будет твоя работа. Собери из неё что-нибудь.
          - Как что-нибудь?!
          - А вот так. Ты же просил работы! Вот и получи.
                                            Алекс и Нерст мгновенно отвернулись, после чего так же поспешили покинуть помещение, оставив Николаса наедине со своей проблемой.
                                            Как такое решается? Несколько минут Николас так и простоял над этой грудой всяких разных деталей, гадая, как в принципе из них что-то можно собрать. По мере того, как проходил испуг, в сознании серба стали появляться идеи, как то или иное можно исправить, создать. В конце концов, делать нечего, и он наклонился над своей кучей и для начала просто рассортировал детали.
                                        Через некоторое время вновь пришёл Вингерфельдт, быстро раздал указания всем тем, кто тут был, и поспешил было уйти, но в этот миг заметил в углу помещения серба, который что-то мастерил.
          - Работы говорят, хотите?
          - Да.
          - Сможете пустить всё это дело в ход, а не только собрать?
          - Да.
          - Уверены в этом?
          - Вы мне ничего не заплатите, если я этого не сделаю, - вздохнул обречённо Николас.
                                            Николас снова остался наедине со своей грудой металла. По мере того, как он задался целью доделать это сокровище, потихоньку стали продвигаться все его дела. Груда хлама стала потихоньку на что-то походить стоящее, Николас то и дело привинчивал детали одну к другой, гадая, что же у него всё-таки получится.
                                          В этот же день в записях Николаса, которые он так старательно вёл всё это время, появилось следующее:
          «Я искал работу и обратился в то самое здание компании дяди Алекса. Вингерфельдт подвел меня к какой-то груде в беспорядке лежавших в углу деталей машин и сказал мне: «Соберите все эти детали и сообщите мне, когда вы это пустите в ход». Я не знал, что это такое, но это задание явилось для меня хорошим уроком. Оказалось, что передо мною динамо-машина, которую я, в конце концов, собрал и пустил в ход. И тогда я был назначен на желанное место».
                                    Но это было ещё не всё! Альберт Нерст не зря весь день суетился возле своего босса, вызывая его тем самым на разговор. Не зря он всё время держал в руках какие-то бумажки. Николасу суждено было вскоре узнать, что это такое и чем обернётся для него.
                                Альберт хитро ухмылялся из-под пенсне, и сербу в какой-то миг стало жутковато. Вингерфельдт однако, остался полностью беспристрастен ко всему происходящему вокруг. Взглянув на него, Николасу ничего не осталось, как полностью довериться случаю, и ожидать, что ничего страшного с ним не случиться.
          - Это анкета, - объяснил Вингерфельдт. - Хоть вы и приняты на работу, тем не менее, я, пожалуй, должен бы узнать об уровне ваших познаний и вашей сообразительности, согласитесь. Здесь простые вопросы, вот я бы и хотел получить на них ваш ответ. Не бойтесь, места работы я вас не лишу! Но я должен знать всё.
                                  Дрожащими руками Николас взял бумагу из рук Альберта и стал всматриваться в неё так, словно бы там был написан смертный приговор. Присев на стул, он обнаружил, что его опасения напрасны. Пред сербом были задания по типу олимпиад. Но некоторые вопросы его всё же удивили:
          «Капитан судна, проходившего в летнюю ночь мимо скалы, услышал эхо пароходного гудка через 4 секунды после того, как гудок был произведён. На каком расстоянии была скала?»
          «Назовите три основных щелочи или три главных кислоты”
            «Как изготовляется серная кислота?»
          «Какое напряжение тока применяется в трамваях?»,
          «Кто был Плутарх?»
                                      Николас невольно улыбнулся подобному опросу. И, тем не менее, с ним он поспешил вскоре расправиться. Задания его чем-то тронули. Едва он сдал анкету Нерсту и стал ждать, что скажет Вингерфельдт, что заодно с ним просматривал этот список, как почти сразу же услышал одобрение в голосе дяди Алекса:
          - Дальше думаю, проверять не стоит. Он нам подходит.
                                          Вингерфельдт взглянул на Николаса.
          - С завтрашнего дня вы работаете на дядю. Дядю Алекса. Поздравляю!
                                        Позже серб узнал, что через подобные анкетки прошли почти все работники этой конторки, и ещё столько же проходит в различных предприятиях по миру, принадлежавших Вингерфельдту. Таинственная личность изобретателя всё больше и больше очаровывала и притягивала к себе.
        Глава одиннадцатая
          Шёл 1907 год, неизведанный, пугающий. Авиация в те года ещё только начинала развиваться, и поэтому небо ещё оставалось каким-то недостижимым, нависающим. Сколько веков уже люди пытались подняться в воздух, сколько сделали чертежей - не счесть! Небо всегда хотелось покорить, подчинить себе. Да, мечта всех детей любого времени - взмыть в воздух подобно птице и полететь, рассекая его… И приходилось с вожделением глядеть на это голубое небо, мечтая, что когда-нибудь оно перестанет быть таким высоким и человек сможет приблизиться к звёздам ближе.
          Это удалось в конце девятнадцатого века - и человек взмыл в воздух, первый раз в истории! Да, полёт был недолгим, но он разом перевернул всё в мире вверх-дном! Впервые человек может покорить воздух. Впервые! Сколько неудачных попыток других изобретателей прошло, сколько людей отдали свои жизни на то, чтобы хоть на чуть-чуть взвиться вверх - это имело своё значение - на энтузиазме подобных людей и состоялся первый в мире полёт, с которого и начинается история авиации нового столетия.
          Первые аппараты были тяжелы и непригодны для полётов, самый первый больше 800 м не пролетал, и вся эта когорта романтиков кинулась исправлять эту проблему в самом срочном порядке. Теперь все знания ушли на то, чтобы сделать летательный аппарат как можно более лёгким, чтобы увеличить продолжительность полёта. Самое главное - осталось уже позади, и имя француза Клемента Адера навсегда вошло в историю…
          И началась Эра Пионеров. Были выдуманы дирижабли, работающие на двигателе внутреннего сгорания, и это было зрелищем не менее интересным, чем первый полёт - особенно когда бразилец Альберто Сантос-Дюмон на своём дирижабле пролетел над Парижем из Сен-Клу, вокруг Эйфелевой башней (считавшейся уже тогда самым высоким сооружением в мире!), и вернулся менее чем через тридцать минут, чтобы выиграть приз.
          А затем началось строительство тяжёлых дирижаблей, способных переносить большие грузы, и наибольшую известность там приобрёл немецкий граф Цепеллин - это его именем называют дирижабли, и в плоть до Второй Мировой войны можно было услышать имя этого конструктора, побившего все рекорды других дирижаблей того времени.
          Строительство летальных аппаратов не стоит на месте и начинает так же развиваться вперёд. На этот раз в историю вошёл Самуэль Лэнгли - он создал первый аппарат, способный к полёту. Аппарат был назван изобретателем как «Аэродром» (впоследствии они приобрели нумерацию), они пролетали значительно большее расстояние, и один из самых значительных был сфотографирован Беллом - тем самым, которому принадлежит изобретение телефона как такового.
          Были и другие попытки - кончившиеся неудачами, однако они подтолкнули других изобретателей к делу. Здесь следует упомянуть Густава Уайтхеда, аппарат которого удачно совершал полёты протяжённостью в километр, по некоторым данным, наибольшим полёт был в десять километров - неслыханное чудо для того времени!
          Следующими великими изобретателями в этом деле были братья Райт. Им принадлежит изобретение воздушных змеев и различных планёров, которых они с успехом запускали в воздух. Ими был создан первый самолёт, наиболее успешный, и превзошедший все успехи предыдущих изобретателей, их можно назвать первой командой авиастроителей. Наиболее знаменитыми считаются их аппараты Флайеры. Флайер-III был прозван самым надёжным самолётом, который мог летать продолжительное время и вернуть пилота к отправной точке приземления, приземлившись без повреждений. Первый полёт такой машины длился ровно 39 минуты 23 секунды.
          Были и другие ранние полёты, появились на свет первые вертолёты и гидросамолёты, но неслучайно наше внимание заострённо именно на авиации, на самолётах и дирижаблях. Почему именно на них? Для этого всё-таки вернёмся в Прагу, в которой медленно протекала осень, и начинал отдавать концы 1907 год…
          Новости о первых успешных полётах быстро разлетались по миру, о них писалось во многих журналах, они не сходили с первых полос газет, естественно, будоражили всё воображение слушателей и читателей. Не прошло это и мимо Праги. В ведущем городе Европы, городе культуры и науки, тоже проходили события, связанные с этим мероприятием. Люди были заинтригованы последними новостями мира, кто-то даже коллекционировал вырезки из газет со статьями о Цепеллинах, Райтах и других. А большая часть людей втайне мечтала, что вскоре в воздух подняться можно будет и простым людям, и потрогать звёзды рукою, ощутив себя птицей…
          Романтика преследовала всё начало столетия - начиная с телеграфистов (ещё одного бурного течения романтиков, о нём - позже) вплоть до любителей авиамоделизма. Самолёты ещё только начинали входить в моду, вживаться. Пробовать свои силы. Впоследствии им суждена великая роль в мировой истории, далеко не последняя!
          Любой выдающийся промышленник, магнат и т.п. обязан следить за рынком и смотреть, что востребовано там, а что нет. «Никогда не изобретай того, на что нет спроса» - слова, ставшие почти девизом Александра Вингерфельдта, очень явно отражают всю эту сущность эпохи. Поэтому газеты не сходили со столов не только простых граждан, но и ведущих производителей мира. И их заместителей в том числе, да. Эта отрасль манила всё новые и новые умы, да и кому не хотелось осуществить своей детской мечты и взмыть высоко в воздух, забыв уже обо всём на свете и получив массу новых впечатлений и эмоций?
          А потом пронеслась по Праге весть, мгновенно сплотив всех людей в одно общество. Суждено было пройти первому полёту и здесь, в этом центре Европы! Эта весть разом пронеслась от центральных кварталов до близлежащих деревушек, и появилось множество желающих посмотреть авиацию - «железных птиц» вживую, хотя бы вдали, хотя бы в воздухе! Как тут не заёрзать на месте всем ведущим компаниям во всех видах деятельности, а тут ещё и сами организаторы этого полёта пообещали, что прокатят на самолёте любого желающего из когорты магнатов.
          Деньги делались на пустом месте - и даже в этой романтике полётов магнатам хотелось усмотреть новый способ наживы своих денег. Чтобы разом увеличить свои капиталы - а вдруг их вложение денег в капиталы новой развивающейся индустрии приведёт к существенной прибыли? Риск? Да. Самолёты могут прийти в моду - и точно так же выйти из неё тихо и незаметно. Как электромобили, которых потихоньку начинают вытеснять конвейеры Форда и других производителей, гонявшихся за скоростями…
          Как отказаться от такого интересного предложения? Может, в воздухе и станет понятно, стоит ли финансировать это довольно шаткое и рискованное дело? А небо манило. Страшно, как что-то неизведанное, но оттого и не менее интересное. Как собственно и ожидалось, всем компаниям хотелось поучаствовать в этом проекте, что они даже согласились спонсировать его некоторое время, оплачивая непредвиденные расходы, показывая тем самым свою замечательную связь с наукой того времени, что того же плохим не считалось, благо изобретателям удавалось в буквальном смысле завоевывать мир почище всех военачальников, и не менее полным завоевание это было интриг, чем всякая политика…
          А тут ещё одна новость, заставившая шире раскрыть кошельки предприимчивым господам, рассчитывающим на прибыль в области авиастроения. Известно, что первые опыты с летательными аппаратами особо не финансировались, что останавливало развитие прогресса авиастроения, естественно, организаторы этого проекта в Праге тоже хотели заполучить свою выгоду с этого дела и потребовали солидной суммы - авансом как бы.
          Что делать - и компании согласились даже на такое, благо любопытство взяло верх над подозрительностью, а тем более здравым смыслом. Изобретатели не хотели идти по стопам своих коллег, которых мгновенно лишали денег - оно и понятно. Финансировать вызвалась компания Вингерфельдта, разом обогнав конкурентов, тем самым сделав себе прекрасную рекламу. Поэтому быстро организовали это мероприятие на одной из местных площадей - самой большой в Праге.
          Предложение поехать туда рассматривалось недолго в компании Вингерфельдта - ровно столько, сколько бы хватило на то, чтобы выслать делегацию из двух человек, как это водится, в самый последний момент. К своему же несчастию, сам основатель компании удачно приболел к тому времени, да и лабораторию покидать не хотелось… Это памятное событие ехали запечатлеть в памяти Гай и Мориц Надькевич, страстные любители всего интересного и неизведанного.
          Полёту суждено было состояться нигде иначе, как на поле, что было в близлежащих окрестностях от города. На этом «аэродроме» на скорую руку и суждено было разместиться всем зрителям - зато места всем хватило, что нимало важно! Вот и пошёл народ, заинтригованный и воодушевлённый. Кто-то приходил, что называется, за тридевять земель, чтобы посмотреть всё это чудо…
          - Бабушка, а уж ты-то зачем сюда пришла? - поинтересовался Мориц.
          - На птиц железных посмотреть, внучек, - отвечала старушка, указывая пальцем на небо.
          Люди с раннего утра поджидали этого памятного события, но их усиленно отгоняли прочь, и им приходилось чуть поодаль смотреть на стоящую «железную птицу». Один её вид произвёл незабываемое впечатление. Когда публики собралось предостаточно, а в особенности когда приехали и дошли все влиятельные лица, решено было начать мероприятие. Из-за громадного летательного аппарата показалась небольшая голова человека, поспешившая улыбнуться, едва увидев зрителей. Затем оказалась вся фигура полностью. И всем стало ясно, что это и был тот, кто сегодня будет проводить прокат по воздуху. Удивлению Гая и Морица не было предела. Они ожидали увидеть немного другое…
          - Мне казалось, - прошептал Мориц, - здесь будут сами изобретатели, а тут…
          - Не унывай. Ты просто завидуешь, что слетать суждено мне, а не тебе, - подмигнул правым глазом Гай, и Мориц послушно кивнул, как китайский болванчик.
          Удивительно, что пражский народ как-то сразу полюбил авиацию. С первых же минут. Первыми в воздух суждено было взлететь самым предприимчивым людям, так сказать, почётным гражданам. Слегка колыхалась желтеющая трава, летательный аппарат напоминал нечто среднее между стрекозой и этажёркой.
          - По законам физики, - начал паясничать Мориц, сам не зная того, о чём говорит.
          - Да, я согласен, шмель не должен летать, но, увы, летает! - выдавил улыбку Гай, перебив своего напарника и оруженосца.
          Гай надолго ушёл в себя, что и не заметил, как успели слетать другие люди до него в свой первый в жизни полёт. Даже аплодисменты и воодушевляющие высказывания людей остались незамеченными до той поры, пока Гезенфорд не опомнился от толчка извне. Мориц подтолкнул своего босса вперёд, и Гай наконец-то пришёл в себя, подходя к этой огромной махине, именуемой самолётом. «Как может летать это тяжёлое сооружение, которое тяжелее воздуха?!» - пронеслось у него в голове.
          Пилот добродушно улыбался, ожидая подходящего с опаской Гая. Треск мотора, брызгающего на траву касторовое масло, наполнял сердца зрителей сладким ужасом чего-то необыкновенного. Они ещё пока не могли придти в себя после этого удачно свершившегося полёта других людей вверх - где ж это видано, чтобы человек смог покорить небо! Гай шагал через поле, не видя путей к отступлению, ибо газеты (ах, эти газеты!) уже растрезвонили на всю Австро-Венгрию, что он, заместитель гениального изобретателя и предпринимателя в одном лице, полетит именно сегодня - 21 октября…
          - Ну-с, - хлопнул в ладони пилот, стоящий тут же, неподалёку. - Раньше я был офицером пехотного корпуса, а теперь управляю летальными аппаратами, не так давно изобретёнными в нынешнее время и усовершенствованными моим знакомым приятелем. Хорошая работа. Эх, прокачу! Правда, прежде чем лететь со мною вы подумаете, не боитесь ли вы высоты, а тем более моей неуправляемости?
          - Ах, гори оно всё синим пламенем! - махнул рукой Гай. - Слетать в небо и умереть!
          - Ну, тогда полетим…
          Пропеллер уже начинал вращаться. Пилот помог Гезенфорду забраться в кабину, крепко стянул на нём ремни, велел держаться за борта обеими руками. Затем сам забрался в кабину, натянул очки, и они поехали вперёд. Гай повернул голову и, заметив в толпе Морица, стоящего разве что не с разинутым от удивления ртом, успокоился, помахал ему рукой и взглянул на небо. Оно было ясным. Этажёрку начало трясти всю полностью, вплоть до последнего винтика, она стала набирать скорость, а всем сидением Гай ощущал каждую кочку и каждый камешек под собой. А потом… она взлетела! Сначала оторвавшись от земли передними шасси, а потом задними, машина взмыла в воздух. Сердце объял страх, перемешанный с новыми чувствами и эмоциями, разом охватившими человека. Гай невольно оказался вжат в сидение, но это не мешало ему повернуть голову в сторону, и только тогда он понял, как высоко находится. Предметы, люди стали медленно удаляться внизу. Они летели навстречу облакам, подобно птицам!
          Кто бы мог подумать, что детская мечта станет столь отчётливой явью. Летальный аппарат всё набирал скорость в полёте, сердце бешено колотилось, в какой-то миг какая-то волна прокатилась по животу - не понятно от чего, от страха ли или от волнения… Гай не отрывался от пейзажа внизу, он почувствовал страшную боязнь высоты, которая никогда не преследовала до этого момента. Выпасть из кабины было не таким уж сложным делом. Затем его всего охватил неописуемый восторг, присущий ребёнку, и, позабыв рекомендации пилота, он вскинул руки к небесам, некоторое время крича от восторга и восхищения - такого ему ещё никогда не приходилось чувствовать и ощущать.
          - Ну, хватит вопить! - раздался голос пилота, вернувший Гая обратно с небес в кабину самолёта. - Ну что, полетим к облакам, или назад сворачивать?
          - К облакам! - с жаром крикнул Гай, словно могли быть ещё какие-нибудь сомнения по этому поводу.
          Да, не Мориц, не Вингерфельдт, даже Николас, все они не ощущали сейчас того, что чувствовал и переживал сейчас Гезенфорд! Валлиец с восхищением смотрел на развернувшиеся внизу ландшафты, поля, дома… Пилот что-то сделал рукой в своей машине, и она перестала подниматься, после чего принялась рассекать одно облако за другим, делая впечатление от полёта совсем незабываемым. Гай с жадностью ловил ртом чистый воздух, увлечённо наблюдая, как нос самолёта рассекает причудливые барашки облаков.
          А вот и Прага! Такой себе её сверху Гай, наверное, никогда в жизни представить не мог, она показалась ему таким сказочным зелёным городом, что сначала он и не мог понять, что это и есть тот самый город, в котором он уже жил столь долгое время для себя. Увидев реку Влтаву, он всё расставил для себя по местам. Пилот резко повернул машину, они стали снижаться, пока не оказались на уровне моста, где на этой дряхленькой, но подающей надежды машине суждено было случиться трюку - пилот удачно провёл машину вокруг одной из башен, описав тем самым полукруг, что восторгу Гая не было предела.
          Вингерфельтдту суждено было разориться на эту индустрию - ведь слово всегда оставалось за Гезенфордом, да ещё какое слово! Напрасно заболел дядя Алекс…
          Они ещё долго рассекали облака, пока наконец самолёт не полетел по направлению к пригороду Праги. Показались знакомые поля и леса, летальный аппарат стал медленно снижаться, пока не приземлился на сухую жёлтую траву, покачивающуюся от ветра. В голове всё ещё не укладывался тот прекрасный полёт, Гаю казалось, что он всё ещё летит в воздухе - настолько сильны были впечатления. Он взглянул на часы и с удивлением для себя отметил, что полёт длился всего полчаса, показавшиеся в воздухе вечностью… «Может, на небе теряются пространство и время?» - подумал он про себя. Может. Всё может быть.
          Гай почувствовал, как у него затекли ноги от долгого сидения в одном положении. Он проворно выскочил из самолёта, едва пилот помог ему справиться с ремнём. Своей ловкостью Гай удивил до крайности стоящего бывшего офицера пехотного корпуса. У Гезенфорда резко приподнялось настроение - хотя первые шаги от такого впечатлительного полёта было сделать трудно, и приходилось останавливаться, ноги отходили постепенно. Затем Гай неожиданно подбежал к Морицу, схватил его радостно за плечи и потряс несколько секунд взад-вперёд.
          - Веснушечкин, ты даже не представляешь, какое это счастье - впервые пуститься в полёт! Я видел всю Прагу сверху, я рассекал облака, я….
          - А не самолёт? - спросил Надькевич, освобождаясь из тисков своего босса, напуганный этим неожиданным проявлением внеземной радости. - Я искренне рад за тебя… И за твой первый полёт.
          - Не, ты даже не представляешь, как это прекрасно - пролетать на такой высоте и видеть всё и вся как на ладони! - Гай провёл рукой по волосам Морица, тем самым сделав ему новую причёску наподобие этой: «я летела с сеновала, тормозила чем попало».
          Надькевич и валлиец подошли к пилоту того самого самолёта, всем своим видом намекая на серьёзный разговор. В глазах Морица сверкали искорки зависти и сожаления, когда он глядел на стоящий на траве летальный аппарат. Пришлось плохое настроение заглушить мыслями, что когда трясётся каждая гайка этого самолёта, приятного мало. Да он бы и сам вряд ли бы полетел - он вряд ли вытерпит огромную высоту под собой, дрожь его охватит мгновенно… Нет, хорошо, что его не пригласили летать наравне с влиятельными лицами.
          - А это кто? - улыбнулся пилот, глядя сверху вниз на пятнадцатилетнего мальчишку.
          - Мой оруженосец, - с гордостью сказал Гай, протолкнув его вперёд, чтобы на него успели все насмотреться, словно бы это было диковинное животное.
          -А-а, - кивнул головой пилот, приподняв светлые брови. - У вас остались какие-то вопросы ко мне? Так, позвольте мне догадаться, уж не вы ли тот заместитель Александра Вингерфельдта, запамятовал, как вас зовут… Гезенфорд? Господин Гезенфорд?
          - Он самый. Моё имя Гай Юлий Цезарь. Для друзей просто Гай, - усмехнулся он. - Да, вопросы имеются. И предложения в том числе.
          Ухо пилота насторожилось при последней фразе. Отреагировав на имя Гая улыбкой, он решил уделить больше внимания этой довольно интересной паре, представляющей целую монополию, подмявшую Европу. Что-то просчитав в голове, пилот запоздало кивнул головой:
          - Так, я вас слушаю.
          - Если наша компания окажет вам финансовую поддержку, вы ведь будете дальше развиваться, и мы сможем иметь от этого выгоду? Если мы поможем вам организовать ваше дело, последует ли ваше развитие изобретательства и совершенствования тех же самолётов? - Гай хищно впился в свою жертву, но пилот устоял под взглядом коршуна.
          - Если будет финансирование, будет и результат. Вы всё-таки решились во время полёта вложить все свои деньги в это дело? Уверены ли вы, что оно принесёт вам коммерческую выгоду? Может, самолётам не суждено великое будущее, и они уйдут в тень, и станут лишь динозаврами наших дней. И тогда все вложенные деньги попусту прогорят.
          - Может, кажется, если бы, - как я ненавижу эти слова! - возмущённо крикнул Гай. - Я чую прибыль везде, и поверьте, оно принесёт нам выгоду. Эти слова закреплены будут пусть моими впечатлениями от полёта. Что за вздор! Не суждено им быть динозаврами, если индустрия будет успешно развиваться. Жаль, я здесь вижу лишь управляющего самолетом, а не тех, кто их производит…
          - Это дело поправимое, - мягко возразил пилот, смущённый возмущением Гезенфорда.
          Всё это время Мориц стоял, внимательно изучая землю под своими ногами, словно бы в ней была зарыта та самая коммерческая выгода, о которой так ожесточённо спорили оба. Один удачный полёт стоил пилоту обретённой работы и состояния, а Гай уже мысленно продумывал, как бы получше запустить свою когтистую лапу в новую бурно развивающуюся жилу, где при хорошем подходе можно было получить хорошие деньги. Только вот Мориц вероятнее всего думал о чём угодно, только не об этом. Он жалостливо глядел на своего босса, и не выдержав, спросил голосом замёрзшего человека:
          - Г-гай, когда мы отсюда уйдём, а? Чай не май-месяц, я не хочу из-за тебя простудиться… Гай, ты меня слышишь? Ау!
          И пилот, и Гезенфорд склонились над какой-то бумажкой, лежащей на самолёте, на ней что-то помечал ручкой валлиец, словно и не замечая своего посиневшего от холода товарища. Лишь когда Мориц стал уже чуть ли не танцы плясать, чтобы согреться, Гай вспомнил о его существовании и треснул себя ладонью по лбу, пожав перед этим руку пилоту, показывая, что сделка совершена.
          - Мориц, прости меня, твоего доброго приятеля, бросившего тебя на холод судьбы! Потерпи ещё немного, и я тебе… Мороженое куплю, точно!
          - Нет, никаких мороженых! - отказался и без того холодный Надькевич.
          - Держись, приятель! - и Гай снова обратился к ожидавшему его пилоту. - Господин, да простят меня за то, что я вас отвлекаю и заставляю ждать народ, но это ещё не все вопросы… Можно спросить, а кто вас научил управлять самолётом? И где?
          - Погодите…
          Он порылся у себя в кошельке, извлёк небольшую бумажку, как понял Гай, визитку. Удостоверившись, что это именно та, которая нужна, он торжественно вручил её валлийцу и поспешил отойти куда-то назад, к людям. Гезенфорд быстро прочитал, что на ней написано, сунул её во внутренний карман своего пиджака, после чего подхватил Морица и повёл его прочь. Он поднял руку в знак прощания с пилотом и поспешил увести околевшего телеграфиста.
          Чтобы согреть Надькевича, им пришлось зайти в первое попавшиеся на пути здание, которым оказалось местное здание культуры и просвещения. В нём проходила выставка - но это не волновало никого. Медленно Мориц стал оттаивать. На бледном лице проскочил румянец. Гезенфорду невольно стало жалко его, что едва тот стал согреваться, Гай купил ему стакан горячего шоколада, не смотря на его дороговизну.
          - Ну, так и прошёл этот памятный день, - прошептал Гезенфорд, удобнее устраиваясь на стуле. - Не знаю, правда, как отнесётся Вингерфельдт к тому, что я нашёл новое применение его уходящим и без меня в никуда деньгам…
          - Да уж, - согласился Феликс, тыкая не поддававшиеся вилке макароны. - Дела сейчас у него складываются далеко не прекрасно. Хотя дядя Алекс намекал, что нашлись спонсоры для его дел. Заказов маловато будет, это да… в долгах, к счастью не погрязли ещё.
          - Ну, может, всё ещё наладится, как в былые времена.
          Выдвинув свою гипотезу, Гай уделил внимание заказанному салату, ловко накручивая его на вилку. Несколько минут они молчали, уплетая еду, причём за звоном вилок больше не было ничего слышно. Гай, однако, и в этой тишине умудрился увидеть что-то юмористическое:
          - Ах, друг, неужели мы идём по стопам дяди Алекса, и решили выучить азбуку Морзе? Увы, мы таким образом вряд ли поймём друг друга. Хотя, хорошо подходит для передачи секретных сообщений… - в доказательство Гезенфорд наглядно постучал вилкой о край тарелки, делая то короткие, то длинные постукивания.
          На Феликса это особо не подействовало, однако он улыбнулся оригинальному предположению Гая, так славившегося своим остроумием. Один раз удачно подцепив макаронину, он стал подносить её ко рту, но в последний миг она свалилась с вилки вниз и испачкала дорогую скатерть. Сценка окончательно развеселила Гая, обладавшего далеко не прекрасным в этот день настроением. Они сидели на стульях с хорошей обивкой, при свечах, собственно, как и все, кто был здесь. Это создавало атмосферу таинственности. Скатерти были тёмно-голубого цвета из прочной ткани, опускались на пол. Стол был украшен искусственным букетом из цветов, тут же лежала интересно оформленная подставка для салфеток.
          Один из самых старейших ресторанов Праги - именуемый довольно интересным названием «У Красного Места» - по названию здания, в котором он находился. Находился он в живописном местечке возле Карлова моста. Особо известен был в это время своими терассами, на одной из которых и сидели Гай с Феликсом, наблюдая картину вечера. С их места открывался чарующий вид на панораму Старого Города и самого моста, которыми они и спешили любоваться. Негодяй Феликс, однако же, своё обещание сдержал и сводил в ресторан за свои деньги. Осталось Гаю лишь угадать подвох. Сначала надо занять выжидающую позицию, что он и сделал.
          - Да, нынче Вингерфельдту не повезло - а тут ещё и приболел…
          - Думаю, он поправится быстро - с его неутомимой жизненной энергией, которой хватит, чтобы осветить весь мир. Это не каламбур, - ответил на вопросительный взгляд Гая Феликс. - Мне жалко этого несчастного магната, который и в руках-то никогда не держит всей своей прибыли. Они там целыми сутками просиживают в лаборатории, ужас просто!
          - Они? - удивился с набитым ртом Гай.
          - Недавно в проекте стал принимать участие Альберт Нерст, он усиленно помогает нашему дорогому товарищу в его проектах. Как раз тогда, когда тебя послали на испытание самолётов, наш мистер холодность решил подключиться к делу. Хотя, они уже давно работают вместе, с тех пор как Нерст присоединился к нам. Да, неужели так прекрасно обстоят дела в мире с авиацией, что ты с таким упоением мне о ней рассказываешь?
          - Ах, если бы Вингерфельдт ещё понял бы значимость моих мыслей. Он обычно привык к тому, что я люблю острить, да деньги расходовать в самые бесполезные дела. Хотя, честно признаюсь, самолёт произвёл на меня большое впечатление. Если грамотно и умело вести бизнес, то можно добиться ошеломляющих успехов. Дядя Алекс ещё молод и свеж, если он ещё применит свои способности и в этом русле, это будет просто… Здорово! Правда, жаль мне его в последнее время.
          - Это да, - согласился Феликс, прикончив свою тарелку макарон, и приступивший к десерту из какого-то аппетитного сочетания, что Гаю ничего не оставалось, как глотать слюни. - И всё же, за него не стоит беспокоиться. Меня стал пугать больше Генри Читтер. Он стал необычайно ёрзать на своём месте, словно предчувствуя что-то грандиозное. Ты, может, обратил внимание, что долгое время мы не видели, не слышали его. Боюсь, что этот чёрт из табакерки на другом континенте ещё покажет всем нам. Сразу ведь активен стал.
          - У него же другой часовой ремень, тьфу ты, пояс! - усмехнулся Гай своей удачной оговорке. - Они встают позже нас. Куда ему с нами тягаться. А? Забудь ты этого гениального магната, в мире есть вещи гораздо более интересные.
          В доказательство своей правоты Гай извлёк из-под стула газету, приготовленную заранее на этот удобно представившийся случай. Феликс с хитрым взглядом проследил внимательно за всеми движениями своего товарища по ремеслу, ожидая увидеть что-то гениальное и интригующее. Как показано в последствие, его ожидания нисколько не обманули.
          - Вот, смотри, что в мире происходит, олух! - Гай развернул газету на первой странице. Кинул её Феликсу. У последнего начался дикий припадок смеха от увиденного.
          - Что там такое?
          Гезенфорд с непонимающим видом взял газету в руки и невольно удивился тому, что в ней было написано. Феликса прорвало на смех, и он захохотал так, что задрожали стены. Потом хохот перерос в повизгивание и кончилось хрюканьем. Из глаз потекли волной слёзы. На первой странице Гай вычитал заголовок: «Неожиданное признание Генри Читтера о компании своего главного конкурента и соперника Вингерфельдта».
          - Это конец, - улыбнулся Гай. - теперь все газеты посвящаются только одним нам. Куда катимся?
          - К славе, - успокоившись, предсказал Феликс.
          - То-то и оно! - фыркнул Гай, продолжив исполосовывать свой салат вилкой.
          Опять воцарилось молчание, пока Феликс не протянул руку за лежащей на скатерти газетой. Рука Гая мгновенно его остановила, пресекая все попытки свершить намеченное. В конце-концов он всё-таки высвободил руку, и Гай не смог удержаться от комментария:
          - Прежде чем что-то взять, говорят «пожалуйста». А не нагло захватывают и присваивают себе средь бела вечера.
          - Ах, Гай, солнышко ты моё! Я ж забыл, когда ты кого-то обкрадываешь, ты всегда стараешься быть вежливым. И просишь у всех прощения и говоришь волшебные слова.
          - Вежливость - лучшее оружие вора! - многозначительно произнёс Гай, убрав руку с газеты, чем и поспешил воспользоваться Феликс. Обокрасть самого Гезенфорда - такая возможность может представиться лишь раз в жизни, и нельзя упускать её!
          Феликс с воодушевлением пролистал газету, что-то прочитал в ней интересное, отложил на стол её и присел в позу заинтересованного человека. Гай словно бы не замечал ничего вокруг кроме своего салата, пока, наконец не съел его полностью, и с тем же воодушевлением взялся за чашку кофе, игнорируя десерт. Отпив от неё немного, Гезенфорд кивнул на газету, и с интересом спросил своего лучшего друга:
          - Ну, я смотрю, по твоим глазам, ты вычитал что-то очень интересное?
          - Как знаешь, - вздохнул Феликс. - События в мире не луче наших. Ты же знаешь, я любитель политики, а тут такое происходит. Печально мне как-то жить. Прошла Гаагская конфереция несколько лет назад за всемирное разоружение, после которой все стали стремительно вооружаться… Кайзер Германии продолжает давить на угнетённые Австро-Венгрией народы, успешно готовясь к новой войне, в то время как русский царь продолжает одиноко рубить дрова в своём Зимнем дворце. К чему я это? В общем, всё просто прекрасно в мире… Нужен только жалкий повод - и пойдёт цепная реакция, начнётся война, и понеслось…
          - С твоим философским разумом только и делать, что работать в своём маленьком магазине, успешно мастеря часовые механизмы всех видов и вариантов, - поспешил заметить Гай, постепенно выпивая свою чашку кофе.
          - Увы, у меня разум лишь начитанного человека. Не знаю, хорошо это, или плохо. Зато это маленькое прибыльное дело позволяет отречься от всей мирской суеты, зато знаешь как тихо и спокойно в этом маленьком уголке Золотой Праги? Там можно целиком заниматься любым делом, не то что в вашей ораве молодцов, где царит страшный ужас и шум, и каждый норовит отомстить друг другу… Нет. У меня такого никогда не было, и я надеюсь, не будет!
          Гай громко фыркнул. Нелюдимость была присуща всем тем, кто так или иначе входил в костяк молодцов Вингерфельдта. Пока ещё ни одному работнику этого маленького «домашнего» предприятия не удавалось долгое время работать в коллективе - возникало ощущение, что дядя Алекс нарочно подбирает людей с несносным характером, но вот чудо! Объединённые вместе, они могли долго и продуктивно работать. Гай допил до конца кофе, и ещё раз пролистал свою газету с присущим ему любопытством.
          - Знаешь, Феликс, мен вот уже начала пугать вся эта наша банда разбойников - конечно да. Выбор Вингерфельдта пал просто удачно на них. Они на удивление хорошо помогают в опытах ему. Знаешь, недавно мне наш Старик рассказал одну интересную идею - от безысходности: в последнее время у него очень туго с деньгами, что мы и обсуждаем. Возникают проблемы с помещением компании - Вингерфельдту, чтобы не закрыли его лабораторию (читай: НАШУ лабораторию), приходится платить шерифу пять долларов ежедневно. Нам уже почти отключили газовое освещение, скоро великая и могущественная компания погрузится во тьму. Если так всё и будет падать вниз, то…
          - Увы, падать вверх мы ещё не научились, - согласился Феликс, о чём-то думая напряжённо.
          -…То дядя Алекс продаст это здание на знаменитой уже улице Праги, и вся наша банда переместится к нему на дом, где у него просто прекрасно оборудован цокольный этаж - а короче, подвал. Тоже хорошее место.
          - По соседству с баночками «Яд» и «Опасно!»? О да, жаль, там ещё нитроглицерина не хватает… Для полноты счастья. Боюсь, из всех нас повезёт там больше всего одному лишь Надькевичу - можно сказать, это для него - это рай. Он единственный, кто хоть что-то понимает в этих ёмкостях с жидкостями. А мы - простые смертные. Кстати, ты не рассказал, как старик отреагировал на починенные часы? Что стало с оригиналом и новыми?
          - Оригинал вернулся к Вингерфельдту. А новые - ко мне в квартиру. Николас найдёт им применение. Правда, я вот лично до сих пор не понимаю, зачем эти часы нужны позарез дяде Алексу, особенно, если мы учтём, что его любимой фразой является эта: «Я добиваюсь многого, потому что у меня нет на столе часов».
          - Их отсутствие не увеличивает числа часов в сутках, - заметил мудро Феликс. - В Старике есть много непонятного, однако без этого человека жизнь была бы куда скучнее, чем она есть сейчас.
          Александр Вингерфельдт помимо всего прочего. Получил довольно интересное прозвище «старик» - отнюдь не из-за возраста. Всклоченный, взмыленный, часто не заботясь о том, какое впечатление производит он на зрителей, он ходил и работал в таком виде. Лишь на официальных приёмах можно было увидеть его в менее раздражительном виде. А дяде Алексу нравилось скандалить, чего уж тут скрывать. При этом в душе он остался вполне добродушным человеком, и ни один работник из тех, что были у него, никогда не вспомнит о нём, как о жестоком и злобном руководителе. Строгость - да. Это одна из черт, без которых бы компании развалились ещё в самом начале их создания. Вингерфельдт легко, словно играючи, управлялся со всеми делами компании, просто выбирая нужное русло куда можно направить всю свою неукротимую энергию. Ему стоило лишь дёрнуть за ниточку, как кукла (компания) начинала работать, шевелиться. Он был первым, кто нажил состояние на электричестве.
          Несмотря на все его достижения, в мире до сих пор продолжали господствовать керосиновые лампы и газовое освещение, неэкономное и дорогостоящее. Правда, в записях дяди Алекса на этот счёт попадается весьма любопытная формулировка: « Мы засветим весь этот мир, не взирая ни на какие расходы в области производства. Если где-то нить накаливания чуть лучше, чем у нас в лабораториях, это говорит лишь о том, что нам надо не взирая на расходы узнать, почему и отчего, чтобы устранить эту неполадку у нас». Таким образом, основное окружение («костяк») был выдрессирован на все случаи жизни.
          - Я слышал, в нашей компании всесильный Бекинг стремиться попасть в когорту экспериментаторов дяди Алекса.
          - А разве он не оттуда? - невинным голосом спросил удивлённый Феликс. - Он же механик, для него святое - что-то мастерить, причём мастерить умело и незатейливо. Зря, что ли Вингерфельдт таскает ему чертежи своих гениальных изобретений?
          - Думаю не зря, - подмигнул Гай Гезенфорд правым глазом, заметив, что Феликс своим черепашьим темпом тоже поспешил всё доесть, что было у него заказано. - Кстати, друже, ты меня до ночи будешь держать тут или как? Ты думаешь, отчего я кофе пью? На моей совести одна бессонная ночь. Которую мне предстоит сегодня так удачно провести. Так что, не мори меня сильно долго, иначе Вингерфельдт просто порвёт в клочья за моё опоздание на такую важную (для него) работу.
          - Ладно, если ты сам того желаешь, - усмехнулся Феликс. - А я пока наши света оплачу, если ты не против…
          Вряд ли Феликс знал, что подлый Гай посмеет следить за ним. И расшифрует всю подоплёку этих событий и ресторана в частности. С таким нюхом надо было идти в сыщики, хотя и в ворах тоже неплохо - денег больше платят. Феликс подошёл к официанту, что-то шепнул ему на ухо, тот согласно кивнул и куда-то увёл его. Через несколько минут показались повар и друг Гая, последний дружески похлопал по плечу повара. У Гезенффорда глаза стали по десять геллеров. Он хищно улыбнулся, раскусив это дело века. Едва вернулся Феликс, Гай поспешил прижать его к стенке:
          - Ну, колись, друже, что это был за умник? Ты знаешь этого хмыря не понаслышке?
          - Ах, Гай, Гай, несносный Гай, - качая головой, улыбался Феликс. - Всё-то ты видишь, всё-то ты чувствуешь. Да, такого гения уж точно не проведёшь… Это мой давний приятель. Ты думаешь, почему я пригласил тебя сюда? Повар мне задолжал один ужин, и тем самым мы сегодня за дарма поели. Особенно это выгодным оказалось для такого умника, как я.
          - Оно и видно, - вздохнул Гай, решив не обдирать своего друга на 50 крон. - Что это ты делаешь с моим шарфом, а?
          - Ну, он же не мой… - потупил взгляд Феликс, слегка улыбнувшись.
          - Да, он глухонемой! Дай сюда! - вырвав своё сокровище, он намотал его себе на шею и пошёл вперёд, подхватив и Феликса. Они пошли вперёд, подшучивая и улыбаясь во весь рот.
          А из головы не выходили впечатления первого полёта. Это был решающий день в жизни.
        Глава двенадцатая
          Альберт Нерст, человек не от науки, носил в обществе прозвище «Академик». Только такой умник, как он, мог не имея ни малейшего представления о роде деятельности своего напарника и босса Вингерфельдта умудряться постоянно что-то ему советовать, помогать, вертеться под ногами, все формулы умело переводя на язык человеческий. Собственно говоря, холодный и нелюдимый Нерст вполне заменял всю шумную банду лиходеев, никогда не надоедая и готовый работать целыми сутками вместе со своим боссом над любым заманчивым проектом, не щадя ни сна, ни здоровья. С тех пор, как Альберт попал в эту компанию, он очутился в ближайшем окружении Вингерфельдта, помогая тому своими высказываниями по поводу того или иного случая.
          Этот день так же ничем не отличался ото всех предыдущих, так же проведённых в лаборатории. Здесь жили. Рабочие столы заменили спальные места. И всё ради исполнения одной-единственной заветной цели, ради которой и сна не жалко, чего уж говорить. Альберт Нерст проснулся от какого-то шума, доносившегося из лаборатории. Он подскочил на месте, но когда открыл глаза, понял, что причина громкого звука уже пропала. В лаборатории стояла кромешная тьма, которую и представить было трудно. Потом раздался звук около стены и зажглось газовое освещение. Показался Вингерфельдт с угрюмым лицом, но сохранявший спокойствие даже в такой кромешной тьме, потерпев очередную неудачу.
          - Не? - спросил зачем-то Нерст, прекрасно зная ответ на вопрос - он был изображён на лице самого Алекса.
          - Всё по-прежнему, - вздохнул Вингерфельдт, собирая с пола осколки от испытуемой лампы. - Я напугал тебя, дружище? Как хоть спалось тебе этой ночкой?
          - Я не помню, чтобы я спал, - вздохнул Нерст. - Я уснул прямо над чертежами.
          - Мы все сейчас изнурены, но нельзя прекращать ни одного опыта. Ах, как мне хочется задрать нос Читтеру, публично опровергающему все мои идеи с изобретениями.
          - Это сущий бред, - согласился Альберт. - Все его статьи и деятельность направлены лишь на то, чтобы отнять всю нашу славу, и без того прогорающую. Это человек, не ведающий жалости. Алекс, стой где стоишь!
          Нерст проворно метнулся вниз, присел на корточки и поднял несколько осколков от лампы, на которые чуть было не наступил Вингерфельдт. Альберт сокрушенно покачал головой, когда увидел, что случилось с лампой после очередного опыта. Впрочем, подобные взрывы проходили здесь неоднократно, и к ним уже привыкли все. Вингерфельдт тоже посмотрел в сторону лампы, и произнёс, стараясь поддержать в такой ситуации самого себя:
          - В любом случае, мы добьёмся своего, Нерст, верь мне.
          - Ах, я уже не знаю, кому мне верить… У меня нету выбора, светлейший дядя Алекс.
          - Понимаешь же, - глаза Вингерфельдта заблестели новыми надеждами. Он не отрываясь смотрел на огрызок стекла, который несколько минут назад был лампой накаливания Лодыгина. - Если нам удастся сделать эту лампу, мы добьёмся великих результатов. Газовое освещение, керосиновые лампы - все они канут в лету вслед за паровой машиной Уатта! Мало того, я не говорю только о лампе. Она уже придумана до нас. Наша цель сделать так, чтобы она была доступной каждому человеку. Чтобы она дольше служила человеку, вот для чего мы тут работаем в поте лица! Я не говорю о лампах, я говорю о целой системе освещения. Чтобы в каждом доме вечером горела такая лампочка, освещающая путь к истине. Да что там лампы накаливания - там дело пойдёт дальше, едва мы собьём с неё дорогую цену, вот увидишь! И тогда мы сможем жить не только в этом обшарпанном помещении, которое лишь буквально именуем лабораторией… Это, это будет наша империя! На руинах прежней. Разве ради этого не стоит трудиться целыми днями? Это мы делаем не для себя, а для всего мира. Когда наша лампа будет применяться в домашнем быту, уж не это ли - мечта и
счастье изобретателя?
          - А разве не награда - высший помысел изобретателя? Чтобы пойти дальше, нужны деньги, - вставил со своего места Альберт Нерст.
          - Ну, и это в том числе. Особенно сейчас…
          Перед Нерстом стоял невысокий человек в прожженном кислотами халате, с всклоченными волосами и горящими идеями глазами. Да, во время работы он не был похож на такого магната, которого видели все официальные лица. Вингерфельдт в лаборатории о своей внешности думал в самую последнюю очередь. Он жевал листья табака, думая о чём-то своём. Дядя Алекс подошёл к столу, достал из папки бумаг небольшую газетёнку и угрожающе шёпотом начал:
          - Есть большая вероятность того, что нам придётся покинуть это помещение, в котором сейчас находимся, и за которое я выгреб последние геллеры из своего кармана. Мне уже угрожают, что отберут всё здание за налоги, людям не нравится то, что мы не платим налоги. Нечем платить. Теребить свои же компании - это ещё хуже. Мы стоим над пропастью. И ещё… Я боюсь темноты!
          - Значит, лампу надо изобрести обязательно, - сделал вывод из разговора Нерст. - Кризис сейчас решил надавить на нашу компанию более жестко и сильно. Работников мало, денег мало. А вот идей много. В конце-концов, не будет же это вечно продолжаться, а? И что же пишут в газетах?
          - Пока я продолжаю раздувать миф о нашей непреклонности и непобедимости. То-то будет скандала в прессе, когда нас выгонят вон из здания за долги! - многозначительно взглянул Вингерфельдт на Альберта. - Боюсь, что до публичного скандала и дойдут наши делишки. Впрочем, и этот вариант развития событий я уже давно продумал в своей голове. Наша лаборатория просто может переехать в мой дом. К тому же меня уже давно ругали мои домочадцы, что я редко прихожу домой… В любом случае, у меня там и природа, и народа поменьше будет, и деятельность повеселей.
          - Да уж, я помню, Алекс, как умеет готовить твоя жена, - улыбнулся Нерст. - Ты во всём умудряешься находить плюсы. Меня удивляет это качество. А потом ты расскажешь, что как раз долгий переезд к тебе в тихий пригород позволит сделать не что иное, как развить физическую активность своего тела, я прав? Впрочем, я только за. Тем более, раз так поворачиваются обстоятельства. Но неужели. Ты хочешь сказать, милый, что твою карту Европы, считавшуюся истинным символом компании, ты тоже перенесёшь в свой подвал к своим прекрасным баночкам, а?
          - Вообще-то идея этой карты взята именно из моего подвала, - широко улыбнулся Вингерфельдт, оставшись вполне довольным собой. Он отошёл к столу и сокрушенно покачал головой. - Я изучил множество книг, но пока ещё ни в одной не нашёл решения проблемы. Можно. Конечно отвлечься и заняться чем-то другим, но… Не изобретай то, на что нет спроса. Вот мой девиз.
          Он подошёл к столу, после чего принялся разбирать груды книг, явно выискивая какую-то нужную. Вингерфельдт разучился спать за всё это время, он глотал книги залпом, не останавливаясь ни на секунду. И всё, чтобы найти нужное решение проблемы. Напряжение не сходило с его пасмурного лица, когда он перебирал множество всяко-разных бумаг. Можно было сойти с ума от этого занятия. Затем он вдруг что-то вспомнил. И обернулся к Нерсту, продолжая просматривать залежи бумаг:
          - Слышь, в газете уже упоминается имя Николаса Фарейды… Того самого, которого мы недавно взяли на работу. Вот, можешь прочесть из любопытства, - он бросил газету своему коллеге.
          - «Работник знаменитой компании Европы, работает, как африканец!» - удивлённо вычитал Нерст. - До чего докатилась пресса. Уж откуда им-то знать о наших делах? А тем более об этой сделке?
          - Это уже детали… Важен сам факт!
          Вингерфельдт слегка улыбнулся, сам невольно поражаясь остроумию прессы. До последней новости доходили разве что не со скоростью звука. Кто и как туда это всё передавал - неизвестно. В любом случае, читателей заинтриговать журналистам удалось просто прекрасно. «Опять этот Фарейда! Если так дела пойдут дальше, он уже обгонит и меня по числу появлений в обществе», - отметил про себя с некоторой улыбкой Вингерфельдт. В душе у него осталось нехорошее впечатление, затмить которое он пытался, выкручивая остатки испробованной лампы из того самого места, в котором она находилась. Нерст искоса взглянул на него из-под своих пенсне, словно бы узнал что-то ещё интересное.
          - Алекс, вот смотри, что тут ещё написано. Упоминается имя некоего Генри Форда… Какое совпадение, не правда ли?
          - И что там пишут про этого умника? - продолжал скрежетать стеклом Вингерфельдт.
          - Пока вроде ничего интересного, помимо того, что конвейер его сборки получает широкое применение в Америке. В любом случае, нам никогда не поздно свалить в эту страну, ставшую просто раем для предпринимателей и подобного рода изобретателей.
          - Увы, Альберт, ныне я определяю течение научного мира. Пусть это и шаткое положение, я на него вступил совсем недавно, однако, что-то мне подсказывает, что буйное течение умных голов в Прагу вышло не из-за повышения акций чешских крон. Это приятно видеть имя знакомого нам героя, однако наша цель сейчас абсолютно в другом…
          Вингерфельдт раздражённо выкинул остатки лампы в ведро, и присел на стул, уронив голову на руку, словно боясь, что она упадёт, как хрустальный шарик. Огонь угас в его глазах. Лицо приобрело усталый вид и состарилось лет на десять из-за своей кислой мины. Было видно, что настроение этого человека было подвластно лишь колебаниям окружающей среды, что и приобрело здесь трагический оттенок. Нерст, видя что даже такой неколебимый титан, как Вингерфельдт, пребывает в отчаянии, хотел было его успокоить, но тишину первым прервал сам дядя Алекс, достав из кармана сигара и в задумчивости закурив её.
          - Ни к чёрту всё это не годится, Альберт! Дела не идут ни в какую, мы терпим одно поражение за другим. Будь я на месте Читтера, я бы уже давно скрутил бы всю нашу компанию в бараний рог. А тут ещё опыты с этой проклятой лампой накаливания. Зачем мы их ведём? Мы просидели так уже в этом помещении эдак месяц второй, и ни на фунт не продвинулись в достижении намеченной цели…. Мы не имеем никаких результатов, кроме безвозвратно потраченных нервов. И надежды, которая не покидает нас уже столько времени.
          - Но мы ведь стали ближе к верному пути, если я не ошибаюсь? - вновь встрял Альберт, цитируя самого Вингерфельдта. - А вдруг верный путь находится в двух шагах, а мы так возьмём и нагло бросим наше дело, которому так отдаём своё время? Должен быть результат. Сколько на него уйдёт времени - не важно. Хватит киснуть, Старик! Уж не ты ли учил меня оптимизму? Взгляни на улицу, и пойми, что всё, что ты делаешь, ты делаешь ради всех этих мелких и простых людишек. Ради них на свою жизнь ты тратишь копейки. Ради них мы тут с тобой стали жить, совсем позабыв о наших домочадцах…
          - Наших? - переспросил Вингерфельдт, и Нерст смущённо осёкся, начав протирать стёкла пенсне. - он всегда так делал, когда нервничал, или вспоминал что-то неприятное.
          - Я бы не хотел рассказывать о своей прошлой жизни.
          - Я просто переспросил, но не задался целью так уж тебя потревожить. Альберт, ты мне ведь никогда и не рассказывал ничего о себе. Позволь, я задам тебе один-единственный вопрос касательно твоей жизни ещё там, в Америке. Что всё-таки заставило тебя покинуть эту страну неограниченных возможностей?
          - Это долгая история, я бы не хотел освежать её в памяти. Единственное, что я скажу вслух, в этом виновен Генри Читтер. Я до сих пор вздрагиваю при виде его фотографии на первых полосах газет и журналов. Меня пугает человек с усами кайзера и взглядом чувствительного хищника.
          - Так чего уж ты так боишься? Неужели те события прошедших лет так сильно отпечатались в душе, что хочется их поскорее забыть?
          После утвердительного кивка Нерста, Вингерфельдт замолк и больше уже ни о чём не расспрашивал. Он открыл какую-то книгу на произвольной странице, что-то вычитал там, и кивнул головой в знак понятия. Затем неторопливо пересёк лабораторию, достал ещё одну нить накаливания, протёртую углём. Несколько минут он искал пустую колбу по столу, и наконец найдя её, с удовлетворением вернулся к точке своего первоначального положения.
          - Ты знаешь, Нерст, моя племянница уже выступает в хоре, в мелком пражском объединении. Её мечта - попасть в этот знаменитый театр, в котром мы недавно давали концерт для публики, может быть, ты его ещё помнишь? И тогда время её работы резко сократится на мою контору. Однако, это её путь.
          - А кого-то другого приобщить, это не? - спросил удивлённо Нерст, удивляясь резким перепадам настроения и тем в разговоре. - Того же Надькевича… Я чувствую, он просто печалиться от нечего делать. Гай его периодически вытаскивает куда-то, но это явно не помогает.
          - Главное, чтобы он не повторил моих ошибок, - усмехнулся Алекс, вынув сигару изо рта. - Я в его года был сущим кошмаром всей немецкой нации. Моя склонность к обогащению и хулиганству не знала пределов. Ты читал «Тома Сойера»? Это и есть прототип меня в детские годы. Альберт, скажи на милость, ты куда складываешь нити накаливания? В этом хаосе я без тебя не справлюсь. Давно хочу здесь порядок навести, а ведь всё должно быть под рукой. Да и для опытов постоянно всё требуется. Некогда мне, как ты знаешь.
          Нерст смутно взглянул на своего босса, встал из-за стола, и измерив шагами комнату, подошёл к одному из столов, на который были помещены всякие сосуды и баночки. При удачном стечении обстоятельств, если их обронить, могла произойти утечка этих кислот, и тогда бы всё, к чему они бы прикасались, было бы разъединено. Однако к подобного рода вещам Вингерфельдт пристрастился с детства. Нерст достал коробку, стряхнул с неё пыль и вручил Старику.
          - Так-с, - Алекс открыл её и несколько секунд внимательно изучал содержимое. - Скоро денег уже и на эти опыты мне не будет хватать в полной мере. Впрочем, отбросим все чёрные мысли в сторону. Друг мой, пока я буду измываться над газовым освещением, пожалуйста займи себя приготовлением других нитей. Я чувствую, этих нам тоже не хватит. Так и будет работать в паре.
          - Если б найти это решение этой гигантской задачи!
          Нерст присел за ближайший к нему стол, и принялся за свою нудную утомительную работу, повторявшуюся изо дня в день. Но то было свойство Вингерфельдта - вдохновлять людей на подвиги, и тогда они уже не жалели сил и энергии, полностью отдаваясь делу. Альберт тоже неважно выглядел. Руки скользили из-за пота, волосы так же были всклочены, но чего ещё можно ожидать от ночлега на рабочем месте? Столы заменяли кровати, а лаборатория - дом.
          - … А этот умник опять продолжает свои дела, хо-хо! - продолжал что-то рассказывать Вингерфельдт, но лишь затем, чтобы в помещении создавалось ощущение, что кто-то есть, и просто чтобы сбить меланхолию, бушевавшую в связи с последними событиями.
          Альберт знал, что еженедельно Старик делает взнос шерифу в размере пяти крон, чтобы не закрывали его лабораторию. Компания была на грани банкротства, представая в свете могущественной державой. Лишь работники знали, что вся эта система уже давно прогнила насквозь - и вопрос лишь в том, когда она рухнет окончательно. Нерст сунул в рот мышьяка, и долго стал разгрызать его зубами, не видя ничего кроме нитей накаливания.
          Несколько иначе начиналось это утро в другом конце города. Без взрывов ламп во время экспериментов, но имеющее свою особую притягательность. Окна как всегда были открыты, а утро начиналось с прогулки - что помогало освежить голову и провести достаточно бодро всё своё утро, а затем уже и приниматься за всю свою нужную работу, которая работой порой была лишь на словах - на деле очередным развлечением. Разум человека способен самое скучное и нудное превращать в интересное и забавное.
          Собрание всегда проходило на кухне, поэтому после просыпания Николас шёл именно туда - это было единственное место квартиры, где интересы обоих её жителей пересекались утром. Для кого что - у кого-то макароны смысл завтрака, у кого - каши, а у кого и бутерброды, без которых жизнь была бы просто скучна и неинтересна.
          - Знаешь ли ты, - усмехнулся Николас, следуя заразительному примеру Гая в насыщении желудка, и намазывая маслом бутерброд. Он взвесил его слегка в воздухе и продолжил,- сколько энергии в хлебе с маслом?
          - Ну, просвещай меня, раз знаешь, - не стал упорствовать Гай, заинтересовавшись.
          - Её хватит, чтобы 15 минут идти быстрым шагом, или ехать на велосипеде столько же, 6 мнут прыгать или спать полтора часа, а если отнестись к технике - чтобы машина со скоростью 80 километров в час ехала семь секунд, или же, чтобы лампочка мощностью в 60 ватт горела полтора часа…
          - Увы, сейчас такой лампы нет, - вдруг встрял Гай, для которого последняя фраза оказалась решающей. - Но я верю и надеюсь, что вся деятельность дяди Алекса взялась не на пустом месте. И не на пустом месте она окончится.
          Николас кивнул головой, после чего доел свой бутерброд и взглянул в окно. Погода была прекрасная - не смотря на то, что конец осени неутомимо приближался. Солнце светило, но переставало греть. Гай внимательно проследил за взглядом серба, после чего куда-то удалился, а пришёл уже с газетой, вынутой заблаговременно. Он вручил её Николасу на осмотр, и сел ожидать реакции. Взгляд серба сразу же упал на первую страницу, где было… его имя! Удивлению просто не было предела.
          - Удивлён? - тихо спросил Гай, довольный собой. - Я давно пытаюсь вычислить того человека, который продаёт всю информацию о нас прессе, но он умело скрывается…
          - Меня удивляет другое, - поспешил заметить Николас, напряжённо вглядываясь в текст статьи. - Помимо всего прочего, они знают, на каких условиях я попал в компанию. Да и заголовок статьи просто прекрасен. Ещё и обо мне что-то написали, о моём характере. Интересно.
          Николас пролистал газету и отметил для себя, что на каждой странице так или иначе попадаются имена Вингерфельдта, его компаний, и конкурентов. Изредка мелькают попытки чего-то другого - но они малы и не заметны. Все газеты трубили исключительно про их компанию, словно по какое-то чудо... Были и восхвалительные, и унижающие заметки, ни на те, ни на те журналисты не жалели ни копейки, умело орудуя пером. На последней странице Николасу попался сатирический рисунок на Вингерфельдта. Он долго всматривался в него, после чего поспешил прокомментировать, не щадя слов:
          - Юмор в упадке, как я смотрю. Подобного рода карикатура была раньше в сатирическом журнале «Панч» на Бисмарка. Разве что это карикатура на карикатуру, - он слегка улыбнулся, отложил газету в сторону. На ней чётко виднелось название - «Злата Прага», это было неофициальное название Праги среди всех путешественников и посетителей города в мире. В последствие, это прозвище так навсегда и закрепилось за столицей Богемии.
          Гай взял в руки газету, внимательно изучая её содержимое, после чего резко открыл её на заветной странице с карикатурой. Дядя Алекс был довольно известный герой, как для журналистов, так и для карикатуристов. На рисунке в конце странице был помещён портрет самого Вингерфельдта в виде заядлого путешественника, сидящего с трубкой на стуле и смотрящего на карту Европы под своими ногами. Рядом виднелись записные книжки и всякие туристические заметки. Точками отмечены наиболее известные предприятия, а подпись гласила: «Гм, ха! Куда же направить стопы?». Даже с одеждой карикатуристы постарались, превратив её в одежду истинного заядлого путешественника. Гай долго смотрел на рисунок, пока его не оторвал от неё голос Николаса:
          - В мире существует человеческий мозг, который представляет огромную ценность в промышленном и деловом мире его оценивают в 15 миллиардов долларов… Не миллионов, а миллиардов! И этот мозг принадлежит Александру Вингерфельдту, - слегка заметил Николас.
          - Ах, вот он чем всё это время занимался! - вдруг, словно пришло озарение, догадался Гай о сущности вопроса. - всё подсчитывал стоимость мозга дяди Алекса, а? Вот отчего я тут наслушался про твои проблемы с учёбой. Всё сидишь на лекциях да считаешь. Знаю я уже, что твой мозг - огромный калькулятор, в котором всё считается в уме.
          - И во сколько же ты его оцениваешь? - поинтересовался Николас, вставая из-за стола.
          - Стой! Куда идёшь! Я не буду со спиной разговаривать!
          - А с моим профилем подойдёт? Да, откуда тебе известно про мою учёбу. Не уж-то у вас в компании знают всякую, даже малейшую новость?
          - Твой мозг оценят патентное бюро, Вингерфельдт, и Карлов университет. Я умею считать только на пальцах и только прибыль. Да уж, у дяди Алекса, а особенно у его племянницы, язык родился раньше их самих на свет. Вся компания знает о твоём заговоре против постоянного тока. Ты мне лучше вот скажи, ты тогда там, с Новаком, как, серьёзно что ль?
          Серб пожал плечами, как-то сразу теряясь от подобного каверзного вопроса. Ну что можно было ему сказать? Рассказывать о своей пока ещё сырой идее, не имеющей никаких доказательств и оснований? Но разве он что-то изобрёл? Он даже машины постоянного тока видел лишь несколько раз в жизни! Может, он и в правду был не прав тогда, перед Новаком? Профессор ведь авторитетный всё-таки. И как Николасу вообще идея такая в голову пришла? В любом случае любая гипотеза заслуживает тщательной проверки и перепроверки. Смелые утверждения без доказательств, лишь слова, пустые слова… Но ведь эта мысль не случайно посетила его голову! Замкнутый круг получается…
          - Наверное да. Я себя как-то чувствовал не очень. Наверное, это изобретение просто повергло меня в такие дикие чувства, что я уже не силился проинести что-то стоящее в те дни. Бывает со мной такое…
          - Смотри у меня! - пригрозил пальцем Гай. - Знаю я тебя. Глаза страшатся, а руки делают. Не имея никакого образования летишь вперёд паровоза - людей готовить надо к своим открытиям. Иначе они будут просто не поспевать за тобой. Дядя Алекс долго смеялся над этой историей с профессором. Извинись хоть перед Новаком. Даже если ты и прав - враги тебе не нужны. Они и так найдут тебя. Старик, кстати сказал, что тебе лучше всю свою энергию употребить на более прибыльные дела - говорит, скоро найдёт тебе занятие, чтоб не страдать подобным времяпрепровождением. Что с тобой, Николас? Тебе дурно от моих поучений?
          Серб отошёл назад, явно опираясь обо что-то. В глазах промелькнула боль, затем она повторилась с ещё большей силой, Николасу стало ни с того, ни с сего тяжело дышать, он больше приблизился к буфету, было видно, что ему становится всё хуже и хуже. Затем серба скрутило от боли, он просто задыхался! Гай со всех ног подбежал к нему, явно обеспокоенный происходящим. Гезенфорд стал искать глазами в поисках каких-нибудь лекарств и прочих вещей, годных к первой помощи, но ничего не оказалось поблизости. Серба трясло, словно в лихорадке. Картина была довольно страшная… Николас сквозь зубы, терпя боль, прошептал одно-единственное слово, на обдумывание которого у Гая ушло несколько секунд:
          - Персик…
          Гай мгновенно сорвался с места, не успевая обдумывать свои шаги и мысли, так как ноги неслись впереди него - привычка, выработанная годами. Гезенфорд ещё раз пробежался глазами по комнате, вскоре и нашёл яблоко раздора. Вернее. Персик раздора, лежащий на столе, и на который так страдальчески смотрел Николас, которого било в конвульсиях. Подхватив этот злополучный фрукт в руку, Гай подбежал к открытому окну, точно прицелился и попал прямо в голову полицейского, бывшего тут поблизости, после чего исчез из окна, как ни в чём не бывало.
          Несколько минут Николас просто приходил в себя, пытаясь отдышаться после случившегося с ним приступа. Гай кружился возле него, подобно коршуну. Сербу стало легче после того удачного броска, затем Гезенфорд помог ему подняться на ноги. Николас прошёл немного вперёд, неуверенно держась на ногах.
          - Что это было? - тихо спросил Гай.
          - А не видно было? Это реакция моего организма на этот фрукт. С детства меня преследовала эта мания. Иногда доходило и до более ужасных последствий. К слову сказать, мой брат страдал подобной же болезнью.
          - Брат? У тебя есть брат?
          - Был, - отрезал Николас, опустив голову.
          - Прости, - отвернул голову в сторону Гай, после чего с воодушевлением взглянул на своего подопечного, похлопал его по плечу, и поспешил задать неожиданный для Николаса вопрос, заставший последнего врасплох. - Мила-ай, а ты в бильярд умеешь играть? Или в снукер хотя бы, а?
          Мерно стучали часы в маленьком магазине на небольшой улице Праги. Причём где-то стучали в разнобой. А в некоторых местах можно было услышать и кукушку, и прочие интересные вещи, например, каждые полчаса в некоторых из часов начинались разыгрывать целые представления. В самом углу небольшого магазина сидел задумчивый Феликс, провёртывая в голове все свои аферы и действия, на выдумку которых он был просто прекрасно горазд, что и проявлялось то и дело. Он прочитал ещё одну газету, в печали посмотрел на окно. Раздумья не давали ему покоя.
          Так уж он был устроен, что ему постоянно надо было знать и слышать обо всём. Человеком он был начитанным, а что касается воровской карьеры. То в этом плане он скорее был просто интеллигентом среди воров, и вряд ли бы пошл на те низкие поступки в виде мародёрства, предпочитая редко, но зато срывать гигантские куши. Впрочем, это не мешало мнению окружающих, которое окрестило Феликса как доброго, отзывчивого и тихого молодого человека с задатками старого аристократа. Жил тихо, неприметно, однако в этом плане он чем-то напоминал Нерста: за безобидными внешними данными крылся характер опасного и коварного человека, не боявшегося влипнуть во всякие опасности и аферы.
          Достаточно сказать, что Феликсу всегда удавалась выигрывать там, где всё решалось одним лишь везением. Он мог не задумываясь срывать большие деньги, удачно делая ставки на выигрыши, и ни разу в жизни не ошибался в этом. В любой азартной игре он был профессионалом. И помимо магазина, который содержал на личные деньги, он так же посвящал время (особенно по ночам) именно хождениям по всяким азартным играм, где мог до второго часу ночи нещадно рубиться в шахматы, бильярд, карты.
          А ещё много читал по политике - недаром так ожесточённо готов был вступить в споры с Гаем, причём эти знания не ограничивалась простыми газетами. Никто, как он, не знал экономического развития любой страны, он с точностью мог воспроизвести статистику любого государства, и это давалось ему особо легко и непринуждённо. Числа в его голове укладывались просто прекрасно, поэтому в этом плане он был просто незаменим для Вингерфельдта и его компании.
          Вдруг дверь со скрипом отворилась, Феликс медленно повернул голову, оторвался от газеты и взглянул по направлению шума вправо. В магазин ввалился весёлый Гай, подняв вихрь воздуха, подбежал к стулу, на котором сидел его друг, поманил рукой Николаса и занял выжидательную позицию.
          - Ну, и чего ты решил меня навестить? Не уж-то, ещё подобные часы Вингерфельдту сломал? Увы, не успею ещё раз работать в авральном режиме. И не проси.
          - Да какие часы! - махнул рукой Гай.
          - Мы по делу, - улыбнулся таинственно Николас, обозревая всю площадь магазина, обставленную со вкусом, и явно должную заинтересовать покупателей. - Как насчёт прогулки по городу?
          - С посещением местного игорного заведения? - усмехнулся Гай, пожирая глазами Феликса.
          - Господи, Гай, куда ты впутал этого молодого человека?! Уж ладно мы с тобой, грешники великие, но он. Ты меня иногда поражаешь. И неужели ты так удачно промыл ему мозги, что он согласился?!
          - Да, всё именно так. Я просто хочу научить его играть в бильярд. Разве это плохая цель, и она не подлежит исполнению? А у тебя же есть связи, и не отнекивайся. Ответственность поделим пополам.
          - Это нескромный намёк на то, что ты не согласен отсиживать свой срок один? - усмехнулся Феликс, после чего поднялся из-за стола, достал табличку «закрыто» и ключ от магазина. Он взглянул на Николаса. - Пока я буду собираться, пожалуйста, разберитесь с окнами. Прикройте их, чтобы никакая собака не подсматривала за моими часами без оплаты просмотра!
          Когда с магазином было покончено, все трое вышли на улицу. Особенно выделялся Феликс в своём поразительно интеллигентном пальто - на улице уже скоро осень кончится, поэтому чтобы не замёрзнуть, приходилось кутаться. Бодро и достаточно весело они шагали по площади, обсуждая всё на свете, пока Гая кто-то за язык не дёрнул. И он поспешил обратиться к Николасу:
          - Ты мне честно скажи, не уж-то ты всё успеваешь с учёбой и работой? И как отношения с Новаком? На оценках ли не сказывается?
          - Разве за плохую учёбу способны отчислить из компании? - поинтересовался Николас. - Пока всё нормально. Жить можно, так или иначе.
          - Достаточно того, что дядя Алекс и так служит утешительным примером для двоечников всего мира! - Гай развёл руками, заехав по лбу Феликса, который в свою очередь машинально подсёк под ноги своего друга и подхватил его в полёте.
          - А я вот другого не понимаю, - честно признался Феликс, ставя на ноги своего друга Гезенфорда. - Раз уж мы тут все свои, все о делах компании ведаем, то позволь задать тебе лишь один вопрос - чем занимается вся эта команда, набранная дядей Алексом в данный момент? На мой взгляд, там есть много бездействующих людей.
          - Там нет бездействующих людей, - возразил Гай. - Ума Вингерфельдта вполне хватит на то, чтобы никто и ни при каких условиях не страдал бездельем. Сейчас он всех прижучил к своему проекту, так что все - от Надькевича до старины Нерста, все они сидят и трудятся во благо людей. Не надо тут рассказывать, что в компании дяди Алекса всё так печально. Этот домашний коллектив вполне жизнеспособный и прекрасный для работы, что и подтверждается многими годами упорного труда.
          Николас слушал особо внимательно их обоих. Успевая смотреть по сторонам, он отмечал про себя узкие пражские улицы, их дома. Невольно он остановился на полпути и взглянул на эмоционального Гая, который что-то начинал увлечённо рассказывать своему другу, идущему рядом, и кивающему подобно китайскому болванчику.
          - А у меня такой вопрос, - вставил своё слово Николас, дождавшись, пока остальным будет сказать нечего. - За что ты так оберегаешь Надькевича?
          Гай удивлённо приподнял брови, не ожидая подобного вопроса. Однако ответа не лишил он Николаса: раз спрашивают, значит надо отвечать.
          - Ну что тут сказать, - пожал плечами Гай, и мгновенно из вора превратился в обычного, полного заботами человека, которым по сути дела и являлся в большее время в своей жизни. - Надькевич просто ужасно жалостливый человек. Мне жалко этого парнишку. Вокруг него создан собственный маленький мирок, сам по себе он одинокий и печальный. Почему он такой ершистый? Всё по тому же - от малого общения. Дядя Алекс тоже заметил в нём это качество. Которое напомнило ему о самом себе. Вот для чего он взял его к себе в команду. В любом случае, из этого химика-самоучки может получиться довольно толковый работник, просто он ещё об этом не знает. Надькевича у нас любят все в команде…
          - Особенно Гай! - вставил свой рупь двадцать пять Феликс, любивший подобными краткими фразами показывать свою позицию и отношение к той или иной теме разговора.
          - Ну, естественно, - улыбнулся он сам, строя из себя невинную овечку, и не отрицая ничего…
          Они прошли дальше, осматривая всю Золотую Прагу по сторонам. Эти маленькие уютные домики особо привлекали внимание Николаса, имевшего обыкновение обозревать всё необычное и интересное со всех сторон. Они свернули в какой-то переулок, улицы стали ужасно узкими, но наверняка подобному заведению, в которое они направлялись, не положено быть в центре города, открытым для всех желающих и не желающих. Постоянно куда-то сворачивали, то и дело толкая Николаса при каждом повороте, так что когда они пришли, у того распухло плечо от боли.
          - И последний поворот! - провозгласил радостно Гай, и они осторожно вошли на следующую улочку, оказавшись перед высоким, построенном в готическом стиле зданием.
          На улице было полностью безлюдно. Дом был сам по себе тёмный, пасмурных тонов, что не вселяло радости в души и сердца всех троих. Феликс, видя, что Николас отчаянно пытается найти вход в здание, оттолкнул его в сторону, открыл небольшую железную дверь, и они оказались в широком помещении, полном людей. На них никто не обратил внимания, и вся эта троица прошествовала вперёд, огибая некоторых попадавшихся на пути людей.
          - Нам прямо, - как гид, произнёс Гай, успев одновременно с кем-то раскланяться, сняв свою кепку. Феликс о чём-то заговорил с одним из статных господинов, а затем все трое вошли в небольшое помещение с открытой дверью.
          Оно было слегка затемнено, причём эта тьма так больно ударила в глаза после яркого света в прихожей, что у Николаса разболелись глаза, и он сначала вообще ничего не видел дальше собственного носа. Потом глаза стали привыкать к этой чарующей обстановке. В помещении находилось совсем немного людей - помимо себя, Гая, и Феликса серб насчитал ещё порядком десятерых человек, половина из которых наверняка относились к руководящему звену этого игорного заведения. Все трое не обращали внимания на людей, разбросанных в различных углах комнаты, двигаясь предпочтительно прямо, и плывя по доскам, словно призраки. В дальнем углу помещения тускло светила масляная лампа, оставляющая золотые отблески на казавшихся чёрных стенах. Едва все трое подошли туда, лампа загорелась вдруг ярче, осветив разом половину помещения. Николас смог разглядеть стоящий тут же бильярдный стол, к которому они и направлялись. Серб поднял глаза вверх, ища глазами того, кто сделал освещение мощнее и увидел коренастого господина с каменным лицом. Феликс во мгновение ока оказался рядом с ним и слабо улыбнулся.
          - Ах, здорово, Альбрехт! - Он пожал руку каменному господину, извлекая из кармана монеты. Потрясши их в руке, он просунул их стоящему неподвижно мужчине и ловко пересыпал их к нему в ладонь, после чего продолжил разговор. - Здесь двадцать дукатов с точностью до последнего геллера, как ты и просил. Если ты не веришь мне, можешь их пересчитать. Я ручаюсь за свою честность!
          В это время Гай стал кружить, подобно ястребу возле стола, с трогательностью провёл по покрытию рукой и вздохнул. Затем оба достали длинные кии, и с выжиданием взглянули на серба. На миг в помещении воцарилась грядущая тьма - масляная лампа слегка потухла, потом вновь разгорелась, потрескивая и шипя, словно тающая сальная свеча. Феликс аккуратно подошёл к столу и расставил шары по своим местам, как гласили правила одной из старых английских игр - снукера, довольно популярной на родине Гая. Расположив шары, как надо, он отдал свой кий Николасу и довольный отошёл в тень, куда не попадал луч масляной лампы. Гезенфорд уже выбирал шар для забивания, а Феликс поспешил обратиться к Николасу, краем глаза следя за всеми новаторскими действиями своего лучшего друга:
          - Сразу хочу предупредить, чтобы потом вопросов не возникало, - это довольно-таки тайное общество. Так что простому смертному сюда не попасть - да простым гражданам здесь бывать и не надо, да и держится всё это заведение на одном честном слове. В нашей компании все играют в бильярд. Некоторые из наших, например, прекрасно справляются и с другими производными от него играми.
          - Все, - мягко добавил Гай, улыбнувшись. - Это я, Феликс, и Нерст. Мы почти профессионалы в этой игре, да и не только в этой, и давние посетители этого прекрасного тихого здания, о котором не догадывается полиция уже много-много лет.
          - Да, так что ты учти, дружок, что это никак не должно отразиться на Университете - хватает и так последних событий! Так уж и быть. Мы обучим тебя исключительно за свой счёт, но мы тебя предупредили, значит, за дальнейшие твои действия с нас ответственность снимается.
          - Какие тут могут быт проблемы - мы же сейчас не на деньги играем, - сверкнули на свету глаза Николаса. - Если вся проблема заключается в том, чтобы никто не узнал об этом помещении, и что надо держать язык за зубами - так вопрос снимается.
          - Смотри! - пригрозил пальцем Гай. - Я тебя предупредил. А дальше, как знаешь. У каждого своя дорога в этой жизни. И пересечься не могут ни одни пути.
          Сказав эти слова, он вновь подошёл к столу, после чего выбрал удачный для себя шар и прищурился. Высчитав в уме его траекторию, он обошёл стол и наточил мелом кий для удара. Затем прицелился, замахиваясь для удара, и через несколько секунд несильно ударил по белому шару, который в свою очередь совершил интересную траекторию, пройдя через полстола, коснулся красного шара, тот подтолкнул ещё один, который и свалился в лузу, некоторое время вися на волоске, пока наконец не лишился точки опоры. Это произвело впечатление на стоящего тут же рядом Николаса.
          Очередь дошла и до серба, которого Гай с хотой стал обучать своей любимой игре. Шары покатились интенсивнее по столу, подбадриваемые одобрительными и неодобрительными возгласами Гая, который смело комментировал весь момент игры. Так же валлиец поспешил отметить, смотря на серба довольным взглядом, что у него есть все задатки профессионала этого дела. Высокий рост, сноровка, просчёты в уме, - то что и требуется для этой игры. Во время забивания шаров в лузы приходило какое-то душевное спокойствие, которого, например, не хватало в обычное время. Для этого и стоял бильярдный стол у Гая в его кабинете - он помогал уйти от нервных перетрясок, и забыть полностью всю эту мрачную действительность. Пусть и приходилось иногда играть самому с собой. Однако это не убавляло результативности, что высоко ценилась в обществе.
          Вот и здесь оба так сосредоточённо смотрели на столы, что забыли уже обо всём на свете, смотря только на шары и на лузы. Оба были сильно увлечены этой игрой, что ни на шаг не отходили от стола, прохаживаясь взад - вперёд, и тем самым нарезав уже не один километр вокруг стола. А игра была действительно захватывающей, особенно после объяснений несложных правил, и поэтому она быстро увлекла серба своей лёгкостью и интересом. Странно, что раньше он к подобному рода играм относился более скептически, не подозревая о том, что они могут быть такими же интересными и увлекательными. Понимал это и стоящий рядом Гай. Оба позабыли уже обо всём на свете, и порой даже забыли о треске масляной лампе, о течении времени, видя лишь стол и шары. Они разом отвлеклись от серых будней и унеслись прочь…
          Домой они вернулись поздно ночью, всё ещё находясь под впечатлением от игры. Николас всё это время размышляло чём-то своём. Даже не подозревая, что именно с этого дня жизнь поменялось на корню, и причём не в лучшую сторону. Но время стремительно неслось вперёд, оно бежало, текло, дни сменялись ночами, солнце продолжало светить всё бледнее и меньше, но оставляя багровые отблески на домах, деревьях, и всём, что попадалось под его лучи, и всё же даже оно продолжало светить так же, по-прежнему, не меняясь из года в год. И лишь однажды, гуляя по парку вместе со своим другом-однокурсником Сцигетти, он невольно воскликнул, глядя на картину пламенного заката:
          - Я так и не могу понять одного, - произнёс Николас, озарённый какой-то новой идеей, и долгое время молчавший обо всём на свете, что приходило в его пытливый ум, - если всё же существует Высшая Сила, то почему солнце одинаково светит как для добрых, так и для злых людей? Почему часто ест тот, кто не работает, а тот, кто работает обречён на полунищенское существование?
          - Справедливость - понятие несправедливое, - отвечал Сцигетти, пропуская остальную часть вопросов мимо ушей, и тем самым прекращая разговор…
          Николас был всё более тих и нелюдим, за что был прозван «волком-одиночкой» в обществе. Он не любил весёлых и больших компаний, чувствуя всегда там себя скованно, и стремился как можно скорее улизнуть из подобного общества. Он не понимал радость принадлежать к толпе, не любил принадлежать этому животному существованию в стаде, которое лишено своего мнения и подвластно лишь мнению большинства, которое обычно представлял один человек. Неумолимы были законы капиталистического мира, и он прекрасно это понимал. В нынешнем обществе самым главным были деньги, достижению которых люди придавали наивысший смысл жизни, не брезгуя никакими путями к достижению своей цели.
          За всё его время пребывание у него были лишь два близких человека, с которыми он не боялся делиться своими взглядами и убеждениями - это был простодушный и весёлый итальянец Сцигетти, особо не уделяя внимания учёбе, веря во что-то наивысшее, и Гай Гезенфорд - в котором Николас видел надёжную опору своим дальнейшим планам. Причём влияние последнего было так велико, что подчас настроение всецело зависело от слов, сказанных валлийцем. Вместе с ним они любили рассуждать на различные темы философского характера, подолгу гуляя в парке, порой нарезая в нём не один круг. И если Сцигетти был более безобиден к пониманию многих истин, и порой представлял из себя больше хорошего друга и простого парня, то Гай выделялся своими знаниями и начитанностью, готовый ответить буквально на любой вопрос.
          Валлиец всегда стремился уйти подальше от мирской суеты. И чем-то в этом плане напоминал Николаса, не боясь отшельнического образа жизни, а наоборот, всецело предаваясь ему. Для этих целей он и держал свой бильярдный столик, помогающий избавиться от нервного напряжения и на миг позабыть тяжёлые призраки настоящего, подумать о чём-то светлом, хорошем. Он так же никогда не стремился к общественной жизни, живя тихо и незаметно.
          Когда он разговаривал с Николасом - в его голосе звучала неприкрытая обида, причиной которой Николас назвал не что иначе, как белую зависть. Тогда и он смог частично понять душу одинокого служащего компании. Особо никого Гай в друзьях не держал, хотя и легко мог общаться с любым человеком в виду своих широких познаний. И всё это шло от изувеченной жизни. Его отвергло общество, и он не стремился пойти против его мнения, выбрав свой путь, который видел гораздо выше путей других людей и их предрассудков. Да, он завидовал Николасу, и особо не старался этого скрывать. Гай ничего огромного не добился в жизни, и вся его карьера могла в любой момент развалиться, подобно карточному домику, не смотря на все его умения и многочисленные таланты. Знания не пробили ему дорогу вперёд, и он просто жил, медленно хирея в этом обществе. Слава? Но это слава метеора, и если сейчас его имя мелькает в газетах, то по прошествии времени о нём забудут все, и уже никто не вспомнит несчастного парня из Уэльса, умиравшего от голода в холодных трущобах великой страны…
          Сам же Николас уловил в этом союзе не только приятного собеседника, но и будущего делового партнёра, к мнению которого стоило прислушаться, а вот сам Гай в душе прекрасно понимал, что этот серб для него не просто ходячий мешок с деньгами, но и просто отдушина, и повод отвлечься от бедствий, которых на его время хватало с лихвой.
          Однажды они всё так же гуляли по парку вместе с собакой Гая, оба о чём-то размышляли. Любуясь на красоту вокруг, как Николас решил завести разговор на ту же самую тему, что и пытался со Сцигетти.
          - Понимаешь ли, - немного подумав, ответил Гай, почёсывая собаке за ухом и присев на колени, тем самым отвернувшись от Николаса. Он запустил руку в шерсть своего любимца, и она буквально потонула там, - всё не так просто. Это называется Нравственным чувством. Способностью отличить добро ото зла, и этим качеством обладает лишь человеком. Оно и является причиной всех наших сомнений и предрассудков.
          Он всё ещё сидел спиной к собеседнику, затем поднялся с колен и выразительно взглянул вперёд. Гай был не из таких, кто любил по сотне раз изучать знакомое лицо собеседника, объясняя это лишь тем, что лицо почти не изменится, а вот природа и погода вокруг меняются за доли секунды, и можно пропустить гораздо больше интересного и важного. Серб взглянул несколько свысока на худощавую фигуру своего приятеля, и продолжил разговор довольно задумчивым тоном:
          - И чем же оно может принести вред людям?
          - Ах, Николас! Ты ещё не был знаком с обманом и поворотной стороной общества. Весь этот маскарад создан лишь для того, чтобы скрыть своё истинное лицо. Все люди в этом хороводе только и делают, что уничтожают друг друга, хотя бы взглядами. Внешне всё кажется безалаберным, в то время как на самом деле здесь таится наивысшее зло света. И всё из-за Нравственного Чувства.
          - Ты считаешь, что все мы лишь жалкие, не способные к самосовершенствованию существа?
          - Нет людей. Есть лишь жалкие букашки, из которых только малая часть смеет называться этим гордым именем. Все мы лишь жалкие песчинки в руках Высшей Силы, и мы никогда не знаем, куда подует ветер, а что-то ещё планируем. Все люди на Земле лишь жалкие подобия совершенства, все мы жалкие, безнравственные полуживые существа.
          - Значит и я тоже жалкое полуживое безнравственное существо?
          - И ты, друг, и даже я. Я жалею о том, что не был рождён птицей, этим наивысшим началом в природе. Они не ведают о распрях и пороках. Вполне счастливо, пусть и не осознанно, проживая свою жизнь.
          Николас на миг умолк и полностью ушёл в себя. Разговор прекратился на полуслове, и из парка они выходили, так не разу и не обмолвившись лишним словом, словно бы дали обет молчания. Они шли не спеша, собака то и дело крутилась у них под ногами, и Николас не удержался от того, чтобы почесать её за ухом и тем самым доставить и себе, и псу удовольствие. Здесь он и возобновил разговор:
          - Таковы все люди. Лгут, претендуют на добродетели, которых у них в помине нет, и не желают признавать их за высшими животными, которые действительно их имеют. Зверь никогда не будет жестоким. Это прерогатива тех, кто наделен Нравственным чувством. Когда зверь причиняет кому-либо боль, он делает это без умысла, он не творит зла, зло для него попросту не существует. Он никогда не причинит никому боли, чтобы получить от того удовольствия; так поступает только один человек. Человек поступает так, вдохновленный все тем же ублюдочным Нравственным чувством. При помощи этого чувства он отличает хорошее от дурного, а затем решает, как ему поступить. Каков же его выбор? В девяти случаях из десяти он предпочитает поступить дурно. На свете нет места злу; и его не было бы совсем, если бы не Нравственное чувство. Беда в том, что человек нелогичен, он не понимает, что Нравственное чувство позорит его и низводит до уровня самого низшего из одушевленных существ.
          - Вот ты и ответил на свой вопрос, Николас, - довольно произнёс Гай, сверкнув глазами, после чего снова замолк.
          Вечером того же дня Николас сел читать одну книгу о Средневековье. В ней рассказывалось о жизни одной из фабрик, где богатые хозяева нанимали себе множество рабочих, и женщин, и детей, и стариков, не отходивших от станов по 14-15 суток в день. Они почти не спали, ничего не ели, а за работу им платили копейки. Люди буквально умирали на работе, тощие, голодные, бессильные. Казалось от них остались лишь глаза. Это была медленная смерть. Яды, вдыхаемые при работе, множество болезней, - всё это косило людей десятками, а то и сотнями тысяч. И никто не помнил о них, не записывал и не знал их имён. Это были мёртвые души… « Не это ли и есть то самое лучшее проявление Нравственного чувства?» - думал Николас, откладывая книгу в сторону. Таков был Человек - относящийся порой к зверям лучше, чем к себе подобным. И в этом его беда…
          Прошла и эта беседа прочь, отпечатавшись в душе вместе со всеми вытекающими из неё последствиями. И продолжилась простая, житейская жизнь в небольшой квартире служащего огромной компании, переживающей далеко не лучшие времена. Утром куда-то стало пропадать хорошее настроение, и даже Гай не в силах был что-то сделать, теряя свой нескончаемый оптимизм. Как будто в жизни было потеряно важное, имеющее смысл. Тем не менее оба всё списывали на погоду, тем самым разом решив все проблемы и продолжая заниматься своими делами, думая что так кризис пройдёт лучше, чем в него вмешиваться, или хуже того, паниковать. И в этом оба оказались правы.
          Гай всегда был излишне придирчив ко всем мелочам. На них он в первую очередь и обращал внимание, пользуясь своей феноменальной памятью в личных целях. Он давно стал замечать, что в неизвестном направлении стали сначала пропадать крохи со стола, потом отдельные куски хлеба, которые, как он помнил, до этого всегда лежали на своём законном месте. В нём проснулся дух сыщика, и он решил разгадать это ужасное преступление, внимательно следя за всем в доме. Гай давно заподозрил в этом нехитром деле Николаса - благо свалить больше было не на кого, разве что на домовёнка Кузю, существование которого так и не было никем доказано.
          В один прекрасный день он нашёл ключ к разгадке. Гай проснулся от едва заметного шума на кухне. Поняв, что здесь зарыта вся собака, он осторожно оделся и пошёл в кухню, боясь спугнуть кого-то, кто издавал эти звуки. Шум доносился за занавеской, где было открыто окно для проветривания. Громадная тень явно виднелась за шторкой, но она не испугала Гая, который как и должен был матёрый вор, осторожно подкрался к ней. Звуки были какие-то странные, чем-то напоминающие птицу, но имеющие и какое-то особое звучание. Оказавшись у шторки, он понял, что наступил момент истины.
          Гай решительным жестом распахнул занавеску, тут же перед глазами пронеслась белая пелена, раздался хлопот крыльев, его обдало множеством белых перьев, кто-то задел его крыльями, лапами… Гезенфорд так же стремительно ринулся обратно, прикрываясь руками от неведомых врагов, но спасаться было уже не от кого - голуби улетели, оставив на подоконнике солидный ворох перьев самых различных расцветок.
        Глава тринадцатая
          Авас Бекинг задумчиво сидел у чёрного входа в компанию, подложив руки под подбородок так, что с него можно было писать картину. Он вызывающе смотрел вперёд, не замечая ничего вокруг. Что его не интересовало. Услышав чьи-то шаги, он даже не обратил на них внимания, сочтя это излишним. Он был высокого роста, с мощными руками, которые у него были подобно клещам, в какое-то время ему даже не было равных в борьбе и подобным рода развлечениям, где надо было проявлять силу. Он был на голову выше большинства людей, попадавшихся ему, а в силе, дарованной ему от природы, ему просто не было равных. Однако сам по себе Авас был простодушен, и порой даже мухи не мог обидеть. С детства его приучали к тяжёлой работе, и это оставило свой отпечаток не только на теле, но и в душе, такой же простой и бесхитростной. Он так же не имел образования, как например и тот же Александр Вингерфельдт. Однако способностей в механике ему было не отбавлять - дядя Алекс всегда держал его на подхвате, принося свои готовые чертежи ему, зная, что он сможет справиться прекрасно с конструированием того или иного изобретения, в то время
как сам босс мог занять себя чем-то другим, не менее важным.
          Чуть поодаль, так же расположившись на ступенях, сидел человек, бывший полной противоположностью Бекингу. Бари не обладал большой физической силой, был довольно неловок и неповоротлив в движениях, да ещё и похрамывал на правую ногу. Большую часть времени он любил молчать, лишь иногда выражая словами то, что у любого другого человека ушло на часы беседы. Он был краток, обходясь лишь меткими, но короткими выражениями, зато скор на дело. Внешность у него была неказистая, как и одежда, далеко не первого года ношения. В некоторых местах она была изорвана, испачкана, и скорее Бариджальд напоминал собой рабочего с какого-нибудь предприятия, чем работника в престижной электротехнической компании. Он так же стремился сторониться людей, словно бы их боялся. Однако с Бекингом его что-то роднило, и он часто увивался вокруг него, то то-то рассказывая, то просто сидя рядом с ним. И сам Авас не был против такого соседства двух противоположностей, сам чувствуя какое-то влияние маленького кроткого человечка.
          Авас Бекинг задумчиво провёл рукой по лицу, словно бы оно изменялось каждый день, и не найдя на нём ничего нового, с сочувствием взглянул на своего коллегу в изорванной одежде:
          - Мне искренне жаль. Неужели всё настолько печально?
          - Да, - кивнул рассеяно головой Бари, больше съежившись от холода, так как его одежда пропускала ветер.
          - Каков твой долг, товарищ?
          - 13 000 чешских крон, - ещё больше дрогнул голос голландского рабочего.
          Авас опустил голову вниз, явно опечаленный случившимся, и просто не зная, что можно посоветовать человеку в подобной ситуации. Бариджальд, едва приехал в Австро-Венгрию, не смотря на все свои умения и таланты, был всё же лишён всего. Ему казалось, что именно здесь вся жизнь наладится, и пойдёт так, как надо, но произошло то, чего он никак не мог предвидеть. В один прекрасный день всё погорело синим пламенем. Дом, который достался ему от родственника, сгорел, его гнали отовсюду, а самые близкие и родные люди лишили его последнего места пребывания, буквально выгнав его на улицу. Он так и ходил, скитаясь из одного дома в другой, со своей маленькой дорожной сумкой, в которой было только самое необходимое - еда и одежда, да несколько документов. Он давно погряз в долгах, не в силах справиться с ними.
          Вингерфельдт искренне сочувствовал ему, и хотя и давал деньги, их всё равно не хватало и они таяли на глазах. Своей правой руке Альберту Нерсту он как-то с грустью признался: «Таков удел каждого человека на этой планете: кто-то вообще не трудится и добивается блестящих успехов, а кого-то не смотря ни на что, жизнь избивает безжалостно и беспощадно. И изменить что-то здесь нельзя - всё это было уже запланировано кем-то там наверху».
          - И куда ты пойдёшь теперь, раз тебя изгоняют с твоего места временного жительства?
          - Я не знаю. Просто не знаю, - он опустил голову, чтобы никто не видел его выражения лица, на котором было написано всё то, что он когда-либо думал или делал.
          - Что тут не знать, - искренне возмутился Авас. - Я пока ещё не такой бессердечный и бесчувственный человек, чтобы доставить боль своими расспросами и ничего не предложить! Если тебе негде жить, это не значит, что мне плевать на тебя! В конце-концов, разве ты сам будешь против того. Если я приглашу тебя в свою квартиру?
          - Спасибо, это было бы просто замечательно, но… - его голос таинственно осёкся на полуслове. - Я не знаю, справлюсь ли я ещё и с этим долгом. Пожалуй, я переночую у тебя эту ночь.
          - Что значит «переночую»?! Человек, которому каждый день элементарно поесть негде, ещё будет спорить со мной насчёт того, что, дескать, у него всё есть и моя предусмотрительность есть лишь жалкий мираж? И не думай. Я вижу, что ты всем сердцем желаешь именно этого, однако стесняешься своих мыслей. Почему? Потому что ты, Бари, уже не доверяешь людям.
          Голландец качнул в такт головой, ещё более углубившись в себя и подтвердив высказанную мысль своего коллеги одним-единственным предложением:
          - Не доверяю…
          - Не хорошо это, - вздохнул Бекинг, но больше добавлять ничего не решился из-за искренних побуждений своей простой души.
          Они ещё так просидели некоторое время молча, не решаясь продолжить разговор, пока наконец другое событие не отвлекло их от своих радостных мыслей не в лучшую сторону. Не спеша приближался Витус, коротышка со злобным выражением лица и важной, как у петуха, походкой. Пока он шёл, Бекинг и Бариджальд ещё успели обменяться парой фраз:
          - Так я не слышал, ты переедешь ко мне жить или же решишься спать в трущобах?
          - Перееду, - неопределённо ответил голландец, и разговор был закрыт до лучших времён.
          Витус никуда словно и не торопясь, походкой бывалого работника, всё знающего и всё ведающего направился прямо к ним, насвистывая первую пришедшую на ум мелодию. Он взглянул с пренебрежением на сидящего на ступенях Бари, и по его меняющемуся выражению лица было понятно всё его отношение к этому обездоленному судьбой человеку. Он с язвой подметил Авасу Бекингу:
          - Мне кажется, можно было найти работника и получше, не позорящего всю нашу компанию своей одеждой и выходками! Я конечно понимаю, что сейчас установилась такая мода на рваные тряпки, но это уже слишком!
          Бедный Бари молчал как убитый, думая о своей судьбе. За него решился вступиться Бекинг, одной-единственной фразой прервавший весь дальнейший разговор, и тем самым завершив начинающуюся ссору между работниками предприятия:
          - Витус, я бы посмотрел на тебя, попади в такую жизненную ситуацию. А как там у тебя продвигается работа? Я слышал, дядя Алекс перебросил тебе пару новых заказов…
          - Да так, - увильнул от разговора Витус, словно бы ему была крайне неприятна эта тема разговора, что и являлось таковым на самом деле. - Потихоньку всё продвигается.
          - Посмотрим, - хитро улыбнулся Авас, - когда зарплату выдавать будут.
          Витус окончательно замолк, готовый провалиться сейчас хоть сквозь землю от стыда. Всё же работник из него был не такой уж и толковый. Впрочем, Вингерфельдт неоднократно хотел приставить его к какому-нибудь другому делу, но пока всё безуспешно - дела занимали всё остальное время, и подумать о благоустройстве своих работников он просто не успевал. В общем-то, на одних соплях и выдуманном важном имени всё и держалось - впрочем, не грех сказать, как и повсюду. Однако вместо того, чтобы устыдиться своего незнания, Витус обожал поносить других, выискивать их недостатки, и подмечать их меткими и остроумными фразами. Один раз его язык обогнал все ожидания, и пошёл против Альберта Нерста, за что и поплатился. Тот особо церемониться не стал, и хорошенько дал ему подзатыльника, что Витус ещё некоторое время шарахался в разные стороны при виде могучей фигуры Академика. А ещё он в душе побаивался Надькевича, ибо живой ум последнего способен был превратить хоть осколок льда в золото, было время и желание. Правда, последнего побаивались почти все в компании, ибо он был оруженосцем гая. Того самого Гая,
держащего нитки связей и управления в своих худых, но решительных руках, и который смело раскручивал всю эту канитель заодно с Александром Вингерфельдтом. Правда, Нерст всё же в один прекрасный день очень метко выразился по поводу Витуса, признавшись всё понимающему Гаю: « Вот заведётся какая-нибудь гнида в обществе, и все старания остальных людей могут быть равны нулю!»
          Знал ли сам Витус о том, что о нём говорят в подобных застенках внутри компании? Знал конечно, оттого и кичился ещё больше, в душе ненавидя всех и вся, считая себя истинным идеалом красоты, ума и прочих каких-то там качеств. Правда, на землю его периодически опускали, и причём ещё ни разу не терпели в подобном предприятии поражения.
          И вот теперь этот Витус стоит здесь, перед чёрным входом с насмешкой смотря на Аваса и его верного друга, этого Бариджальда. Бекинг - такая личность - против него не пойдёшь, да ещё и слух внутри компании ходил, что он некогда боксом занимался, и действительно, руки у него были словно клещи. А этот голландец - мерзкое существо на свете, как паразит, от него толку мало, он хромой, не имеет жилья, погряз в долгах, да чего там говорить - ему-то и одежду нормальную не на что и негде достать! И где только дядя Алекс находит таких омерзительных для работы людей? Видно, выбора не было большого, что взяли именно этот отброс общества в компанию.
          - А чего мы здесь, собственно стоим? - вдруг опомнился Витус.
          - Это ты стоишь, а мы сидим, - вздохнул Авас Бекинг. - Мы готовимся к трудному рабочему дню. Мы-то, в отличие от тебя, пришли сюда работать.
          - Вряд ли сидя можно починить двигатель…
          - Откуда ты знаешь? Ты пробовал? То-то и оно.
          Бекинг широко улыбнулся, во весь рот, и в этот же миг увидел ещё одну приближающуюся фигуру человека. Нетрудно было догадаться, кто это был. Довольно простой стиль одежды, но подходящий для работы, быстрая походка, и этот взгляд, идущий куда-то сквозь людей. Если бы этому человеку суждено было бы ещё на кого-то наткнуться, он бы его естественно, не заметил бы, так как был слишком уж погружён в себя и свои любопытные размышления. Вот он оказался недалеко от них, оторвался от раздумий, и, увидев столпотворение у чёрного входа, тоже подошёл туда.
          - А, это ты, Николас! - кивнул головой Авас Бекинг, после чего поднялся с насиженного места и дружелюбно пожал руку студенту. - Наша будущая опора и надёжность?
          - Ну, насчёт опоры я не знаю, - поднял брови вверх Николас, смущённо улыбаясь. - А вот то, что надёжность, этого я отрицать не буду, а наоборот, выбиваться из сил, доказывая это утверждение.
          Он пожал руку Бари, с сочувствием взглянув на работника. Впрочем, голландец стал вызывать у него жалость сразу после их первой встречи своим несчастным видом. И вероятно, не менее такой же несчастной судьбой. Николас взглянул искоса на Витуса, но протянул ему руку по-джентльменски, в конце-концов, чисто из мотивов вежливости. Однако Витус этого не заценил, с брезгливостью убрал свою руку, словно бы Николас был прокаженный, и с такой же непрекрытой ненавистью заключил:
          - Я не хочу здороваться с человеком, который здесь явно лишний и зачислен по блату в наше заведение. Я не хочу заразиться подобной болезнью лени и слабоумия, как у него.
          - Ах, мне бы такую лень и слабоумие, - улыбнулся Бариджальд, и Витус побагровел от злости.
          Больше не нашлось других слов для разговора, поэтому все они несколько секунд просто пытались собраться с мыслями. Первым голос подал Авас Бекинг, поднявшись со ступеней:
          - Ну что мы тут, сидим, господа? Я думаю, работы не появиться от затёкших ног. Я прав, господа?
          В здании на удивление оказалось тихо. Людей не было вообще - словно бы все вымерли. Затем показалась чья-то фигура возле одной из дверей кабинета, но и она вскоре исчезла за поворотом. Здесь зато, было теплее, чем на улице. Но и не свежо, как там. Вдруг, словно кто-то услышал это утверждение Николаса, кто-то пронёсся по лестнице, срывая с её ступеней пыль. Воздух быстро закружился, отчётливо были слышны каблуки ботинок, словно кто-то куда-то торопился. Звук нарастал и приближался. Навстречу инженерам выскочил проныра Надькевич, красный от бега, запыхаясь, он смог лишь крикнуть:
          - Дядя Алекс нашёл вам работу! Срочно! Срочно! Срочно! К нему в кабинет…
          Мориц остановился на несколько минут, чтобы перевести дух, а затем рванул такой же скоростью обратно и вновь исчез за поворотом. Когда вся небольшая компания направилась туда, куда их послал Надькевич, и они подошли к лестнице, то смогли увидеть спускающегося Вингерфельдта. Тот в свою очередь с неодобрением взглянул на Морица и процедил:
          - Я понимаю, что послание срочное. Но это не повод отдавливать мне ноги!
          - Простите… - смущённо опустил глаза в пол телеграфист.
          Вингерфельдт только рукой махнул, видя, что и без этого от парнишки толку будет мало:
          - Иди уж, работай. Хватит время терять на пустые беседы…
          В своём нынешнем облике учёный произвёл удивительное впечатление на Николаса. В последний раз тот его видел, как могущественного магната, возвышающегося над остальными, а в данный момент перед это был обычный человек со всклоченными волосами, прожженном кислотами халате и нервным напряжением на лице. Лишь одни глаза хитро глядели из-под густых бровей. Он, чародей с Харватова, ловко достал из кармана какую-то бумагу и обрадовано произнёс своим хриплым голосом, подорванном вероятно, на работе:
          - У нас есть очень крупное дело. И я бы хотел всех вас в нём задействовать, заодно проверить липовые мои подчинённые, или нет. Сейчас часть из вас (а именно, все за исключением Бекинга), отправятся в срочном порядке к пристани. Да-да, именно туда. По прибытии я довершу свои мысли до конца, господа.
          Пока «избранные» выходили из помещения, из-за угла появилась вездесущая фигура Альберта Нерста, имевшего привычку всегда появляться вовремя. Он взглянул на своего босса с некоторым сожалением из-под пенсне, и тихо спросил, удивлённый решением великого изобретателя:
          - А почему именно Фарейда? Что ему там делать?
          - Ах, Нерст, Нерст! Мы ведь хотим узнать об этой чёрной лошадке поподробнее, правильно ли я говорю? А кроме как своей работы мы нигде не сможем этого вычислить. Опять же у нас всегда есть. На кого всё свалить.
          - Ну сваливать-то зачем? - усмехнулся Нерст. - А если он ещё и справиться со своей работой?
          - Тогда и поговорим, что за глупые вопросы! - нахмурился Вингерфельдт.
          Так называемый электромобиль, в котором дядя Алекс и вызвался их довести до места пребывания, поручив свою лабораторию целиком в хищные руки Нерста, то и дело скакал по колдобинам и кочкам, чувствуя всем и вся малейший камешек - дороги тогда её в Европе сделаны не были. Однако оптимизма и интереса последующих грядущих событий, ясно понятно, это не убавляло. Скорость была маленькая, впрочем, этот вид индустрии совсем недавно стал приживаться, и по улицам по-прежнему продолжали колесить кареты и лошади. А уж для таких магнатов и тех, у кого денег хватало, был создан электромобиль, ставший символом роскоши на какое-то время.
          Странно было смотреть на реакцию людей, видевших всемирную знаменитость в таком виде. Однако, сам Вингерфельдт нисколько не унывал, и казалось, о себе, а тем более о мнении окружающих, думал только в самую последнюю очередь, полностью отдавшись достижению своей грандиозной цели. Он резко затормозил, проворно вынырнул из автомобиля, и занял выжидающую позицию для быстрого разговора, всё время езды проведя в молчании - да и перечить с ним вряд ли кто-то бы решился. Таким уж он был грозным.
          - Слушаем меня внимательно, господа, и мотаем себе на ус, - Вингерфельдт подкрепил свою последнюю фразу делом, выразительно закрутив ус. - Сегодня мы получили важнейший заказ, определяющий, пожалуй, честь самой компании. В общем так, надо с этим разобраться быстро и прибыльно. Корабль «Орегон», принадлежащий судам пароходной компании «Уайт Стар Лайн», должен завтра отплыть в Северную Европу. Как он это сможет сделать - это уже наша проблема. Это уже мы должны создать и доработать .
          - Причём здесь мы? - удивился недосказанностью Николас.
          - В корабле проблемы с генератором. Завтра вечером он должен быть на месте.
          - Но это же невозможно! - воскликнул Витус. - За такой короткий срок найти и устранить неисправность в генераторе.
          - Всё это замечательно, но тонущий человек всегда спасается за любое средство, лишь бы остаться в живых, даже если бы это была бы бомба, - заметил Николас.
          - Кроме того, отмена рейса потребовала бы уплаты большой неустойки, так как все билеты уже распроданы, - подмигнул правым глазом дядя Алекс.
          Значит, решено. Надо предпринимать действия к решению проблемы. Вингерфельдт осторожно отошёл от машины, куда-то направился, где потом и исчез. Через какое-то время он вновь появился, ведя за собой капитана судна. Показав на него рукой, дядя Алекс отошёл назад, кивнул своим механикам, после чего стал заводить электромобиль. Вингерфельдт успел сказать ещё несколько фраз перед отъездом:
          - У вас своя работа, у меня - своя. И смотрите, не подведите честь компании. Иначе мы лишимся не только нашей лаборатории и здания на Харватова.
          Николас слегка кивнул головой, после чего стал с неподдельным интересом изучать капитана. Перед ним был рослый, решительный человек с глазами орла. Несколько минут они смотрели друг на друга, после чего капитан перевёл взгляд на стоящего позади, застывшего в наглой позе Витуса и оборванного Бари.
          - Это все? - спросил он, и после утвердительного кивка Николаса поспешил добавить: - Я думал, в компании такого известного изобретателя работают более интеллигентные люди… Впрочем ладно, идите за мной.
          - Значит, к завтрашнему вечеру вы должны быть на месте? - спросил Николас, взвешивая время, неожиданно рухнувшее на его плечи. Капитан коротко кивнул, и серб больше ни о чём не спрашивал.
          Николас был на голову выше капитана, не говоря уж о двух идущих за ним инженеров-электриков. Его фигура явно выделялась на фоне остальных из-за большого роста, однако он уже настолько привык к этому, что не предавал оному какое-либо значение. Они не спеша поднялись на палубу, по которой постоянно сновали туда-сюда люди, и капитан провёл всю компанию к корме судна.
          - Вы ели сегодня что-нибудь? Я думаю, работа предстоит кропотливая, и на неё понадобится много сил и энергии.
          - Ну… - немного расплылся в улыбке Николас. - С пяти часов утра кроме бутербродов с масломс я ничего не употреблял в пищу.
          - Это печально, - вздохнул капитан, продумывая какие-либо идеи в его голове. - Сейчас я вам покажу место поломки, то есть генератор, после чего накормлю. Когда в голове будут бунтовать мысли о еде, будет не до починки двигателя, я думаю.
          Он быстрее делал, чем говорил. Они спустились ниже по кораблю, после чего капитан указал рукой на перегоревший генератор, с выжиданием глядя на всю троицу. Первым не выдержал Витус, запаниковав сразу же, как увидел, что придётся сделать:
          - Разве можно за такой короткий срок найти и устранить неисправность?! Скольких бы это денег не стоило.
          Бари взглянул на него несколько с сочувствием, однако вслух ничего говорить не стал, прекрасно понимая, что на деле будет всё лучше видно, нежели на словах не авторитетного инженера-электрика. Николас окинул взглядом всё место работы, после чего поспешил обратиться к капитану, ещё помня о его предложении накормить досыта будущих работников:
          - Я так понимаю, вы нас накормите за свой счёт?
          - Пожалуй, - не решился поднять взгляд от пола капитан, не скрывая, что это последующее действие не доставляет ему никакого удовольствия. - Пусть это будет авансом. Знайте девиз Форда?
          - «Сначала надо создать условия для работы, а потом уже и саму работу»? - спросил Николас.
          - Вот именно, - вздохнул капитан, после чего вновь подошёл к лестнице.
          Как ни странно, первым вслед за ним кинулся Витус, для которого, наверное, вся поездка была лишь способом показать себя и лишний раз вспомнить о своей «значимости», но только не работать. Один лишь Бариджальд остался стоять там, где он стоит. Капитан хмыкнул, после чего спросил голландца в оборванных штанах:
          - Сударь. Вы решили выделиться?
          - Я не буду есть. Талант должен ходить голодным.
          - Твоё право, - не стал уговаривать капитан, втайне радуясь, что всё-таки еды на двух человек будет затрачено меньше, чем на трёх.
          Так или иначе, Бари остался здесь, кругами обходя генератор, и решив полностью посвятить себя решению поставленной задачи. Николас никуда не торопился, поэтому решил всё же отобедать,- желудок периодически напоминал о себе. Обедали они в небольшой каюте, причём накрытый стол был далёк от изобилия, видно было, что здесь держится строжайшая экономия во всём. Витуса, который как ни странно, сразу вызвал отвращение у капитана, отправили в соседнюю каюту, впрочем, он не был обижен таким невниманием, по-прежнему считая, что он всегда прав и всех лучше всё сделает.
          За обедом капитан быстро разговорился с Николасом, и к своему удивлению, нашёл в нём вполне приятного собеседника. Впрочем, не грех будет добавить, что именно Николасу капитан как-то сразу больше симпатизировал, остальных двух работников приняв за массовку, чтобы было видно, что в компании служит не один подобный инженер-электрик. Обед прошёл достаточно быстро и закончился на приятной ноте, после чего серб встал из-за стола и направился к своей заветной цели, успев лишь спросить:
          - Если что-то понадобится для работы, мы получим это?
          - Получите, если это поможет в достижении заветной цели, - усмехнулся капитан.
          Лишь одно небольшое происшествие в последствие уронило только что созданный приятным обедом авторитет Николаса. Когда серб поднялся на палубу, он на миг остановился у палубы, наблюдая за трепещущимися волнами за бортом. Именно эта заминка и стоила ему далеко не приятных последствий. На палубе показалась команда матросов, далеко не пребывавшая в прекрасном настроении, в чём Николас в последствие убедился. Сзади серба стали медленно повышаться голоса, слышалась откровенная злоба, ворчание многих людей. Поняв, что может быть уже поздно, Николас обернулся, и хотел было уйти по-тихому вниз, но опоздал, как это и бывает всегда. Серб направился вперёд, но в итоге оказался зажат между двумя группировками - команда разделилась, как это обычно бывает на правых и левых. В воздухе попахивало дракой, а деваться было некуда. Во мгновение ока посыпались со всех сторон удары. А Николас очутился случайно в разгар драки в её центре, между обеими группами. Поэтому приходилось защищаться с двух сторон одновременно, что сначала было крайне проблематично. Серб не имел ни малейшего желания участвовать в потасовке,
однако с разбитым носом или сломанной челюстью ему ни в какую не хотелось быть. Приходилось отбиваться от сыплющихся со всех сторон на него ударов. К счастью сыграли тут роль физические данные Николаса. Уже было упомянуто ранее, что в спортивных соревнованиях ему не было равных, и он обладал достаточно высоким ростом. Здесь, например, он был наголову выше самого высокого из матросов. Длиннорукий, физически очень сильный, да ещё и соответствующего роста, он смог обеспечить себе безопасность довольно быстро, вырвавшись из потасовки.
          На беду, на палубу выскочил капитан. Вид дерущегося инженера из величайшей компании века не произвёл на него должного впечатления, оставив какое-то жгучее отвращение к сербу. Драку он достаточно быстро разнял, взглянул на Николаса, но от комментариев поспешил воздержаться, вложив все свои слова в свой ледяной взгляд, который, пожалуй, был гораздо холоднее льдов Антарктиды, не говоря уже о взгляде Нерста, которым последний славился.
          Надо было идти работать… Спустившись на нижнюю палубу, Николас уделили некоторое внимание корпевшему у генератора Бариджальду, который за всё время обеда, похоже не вылезал из-под него, возившись в темноте и успев изрядно испачкаться. Одежда клочьями висела на нём, лицо было покрыто пылью, весь он был просто чёрный, и казалось, что от прежнего голландца остались только лишь горящие глаза. Увидев склонившегося над ним Николаса, Бари тяжело вздохнул, что-то покрутил своим инструментом, затем выпрямился, явно недовольный собой. Серб осторожно вручил ему небольшой свёрток, в который старательно запаковал хороший кусок хлеба, искренне жалея несчастного голландца.
          - Нет, его невозможно починить! Тут придётся долго голову поломать над тем, что с ним можно сделать… Я не справляюсь. Прогоревшее это дело, Николас. Мы роняем в глазах людей авторитет. Дальше-то что?
          Сзади не спеша подошёл капитан.
          - Хоть что-то было сделано за этот период?
          - Кроме того, что я испачкался, ровным счётом ничего. Я не знаю, что просто делать. Это требует больших затрат, срока и денег. Это было просто безумием посылать нас сюда чинить этот чёртов генератор.
          - Я заплачу, - кивнул головой капитан, внимательно смотря на несчастного рабочего.
          Николас всё молчал, внимательно следя за всеми движениями голландца, в которых всё больше и больше стало сквозить отчаяние. Нервы потихоньку стали сдавать даже у Бари. Он ещё что-то покрутил несколько минут, потом в бессилии и злости со всей силы уронил свой инструмент на пол, потирая рукой от недовольства лицо, пытаясь успокоить разбушевавшиеся нервы. Николас прекрасно видел, что у Бариджальда уже начинали слезиться глаза от досады.
          - Может, я попытаюсь? - спросил тихо Николас, зная, что всё равно терять уже нечего.
          - Давай, - вздохнул Бари и встал на ноги. - Может, у тебя получиться лучше, чем у меня. Успехов!
          Казалось, что последняя фраза была сказана с сарказмом, но ничего злого Бари по жизни просто не мог совершить, при том он достаточно искренне смотрел на молодого сербского инженера. Николас подошёл к генератору, осмотрел его со всех возможных сторон, присел на корточки, внимательно его изучая. Сзади послышался насмешливый голос Витуса:
          - Сейчас он в миг расправиться с этой штуковиной. Видите, он уже открыл рот, чтобы произнести волшебные слова для полного ремонта генератора.
          Николас его, казалось бы, и вовсе не слышал. Он сосредоточенно вглядывался в генератор. На него с каким-то напряжением и надеждой глядели и капитан судна, и даже Бариджальд. Серб провёл рукой по двигателю, затем что-то взвесил в голове и довольно кивнул. Глубокие знания помогли ему быстро установить поломку, и он мгновенно принял единственно верное решение. Николас обернулся к капитану, произнеся лишь одну фразу:
          - Мне нужна проволока, чтобы обмотать катушку.
          - Сейчас, - горячо закивал капитан, у которого резко прокатилась волна облегчения. Он бежал окрылённый этим вердиктом серба.
          Бари посмотрел на Николаса с высочайшим уважением. Через несколько минут прибежал запыхавшийся капитан и довольный, вручил проволоку Николасу. Неисправность генератора состояла в коротком замыкании проводов обмотки. Чтобы устранить её, надо перемотать сгоревшую катушку. Дело это кропотливое, но постараться надо. Николас принялся накручивать на катушку проволоку, пыхтя от напряжения. У него довольно быстро стали уставать руки, но он не подал виду, и продолжал делать свою работу в этой темноте как ни в чём не бывало.
          Вернее, это была не совсем темнота - помещение тускло освещала керосиновая лампа, но она не позволяла отчётливо видеть предметы - отчего Николас несколько раз запнулся, приходя и уходя с нижней палубы. Видя недостаток в свете, капитан вновь куда-то убежал, вернувшись уже со свечой. Он присел на корточки рядом с Николасом, прекрасно освещая тому поле деятельности. Серб благодарно кивнул и продолжил работу.
          С балки упала капля воды, попав точно на свечу и потушив пламя. Капитан выругался сквозь зубы, Николас прервал работу. Потом выяснилось, что у капитана не имеется даже спичек с собой, чтобы зажечь вновь свечу. У серба от столь резко потухшего света встали в глазах цветные круги, и несколько секунд он пытался просто привыкнуть к царившей на нижней палубе темноте.
          - У меня вроде бы, были спички, - Николас порылся по карманам и скоро извлёк искомое, вручив одну-единственную спичку капитану. Тот с опаской взглянул на потолок, чиркнул ей о свой пустой спичечный коробок и поднёс к свече. Освещение вновь появилось, правда, сначала казалось, что оно вот-вот потухнет. Но оно не потухло и сделало правильно.
          Николас продолжил скрежетать инструментами, восстанавливая прежний приличный вид генератора. Глаза стали уставать. К тому же на палубе было жарко, что серб довольно быстро вспотел. Все смотрели на него, как на диковинное чудо, затаив дыхание и лишь наблюдая за постоянно находившимися в движение руками, которые ни на секунду не прерывались в своей напряжённой и требующей полной отдачи работе.
          Для полного свершения цели пришлось кряхтеть двадцать часов (!) не вставая с рабочего места, и продолжая обматывать проволокой сгоревшую катушку. С Николаса сошло уже десять потов, лицо было полностью красное - но это было лицо довольного человека, видя, что каждую секунду работы он близок к исполнению своей заветной цели. Видели это и остальные. Казалось, от такого тщательного осмотра, как у капитана, у последнего должна была вытянуться шея не хуже страусиной, однако этого всё же не произошло.
          Завершив работу, Николас бес сил упал на пол, уже абсолютно не тревожась о том, что он был грязным, а тем более влажным. Несколько секунд он так лежал неподвижно, пытаясь отдышаться, и все трое резко сгрудились над ним, готовые помочь, ежели что.
          - Жив? - спросил Бари, переводя взгляд на капитана.
          - Мёртвые не дышат, - скривил губу Витус, с презрением смотря на серба.
          Николас поднялся на ноги, капитан куда-то убежал, радостно сверкая и забыв уже обо всём на свете. Через несколько минут генератор заработал. Ноги Николаса ужасно затекли за это время, он страшно хотел спать, голова болела от такого перенапряжения. А на душе было радостно.
          Награда была приличная, и капитан, всё ещё не оправившись от такой радости отсчитал солидную сумму денег сербу, взглянул ему в чёрные глаза, немного поперхнулся, а потом произнёс, вновь смотря на целую пачку некогда своих крон:
          - Далеко пойдёте, сударь… Как вас? Николас Фарейда? Что за фамилия! Надо будет запомнить её, - он усмехнулся, а потом достал из-под подмышки газету. - Завтра о вас напишут статью на первой полосе газеты. Не забудьте прочитать!
          Через несколько часов кораблю предстояло отчалить, уже не выплачивая никаких денег пассажирам, полностью готовый к отплытию. Случай этот был одним из первых, начинающим прокладывать путь Николасу в этой тернистой жизненной роще, полной своих терновников, опасностей, крапивы и прочего. В те года многих людей так и именовали - «от крапивного семени» - в основном это относилось к адвокатам, которые, как известно, брались из неоткуда не оканчивая никаких высших учебных заведений, но так же относилось и к любым людям, которые пытаются заработать много денег, так же берясь непонятно откуда. Порой у них это получалось. Людей подобных было очень много, и они скорее напоминали трутней для общества. Однако кому-то что-то удавалось, но народ всё равно из-за большого числа подобных людей именовал их «от крапивного семени», ибо крапива распространяется очень быстро, и имеет много семян.
          Вероятно, мысли капитана были подобными при виде Николаса, инженера из глубинки, толком не учащегося нигде. Однако, в большей степени это относилось ни к кому иному, как к Витусу. Ибо он был действительным трутнем для компании, а по поводу Николаса Александр Вингерфельдт заметил довольно правдиво и честно:
          - Вот истинный инженер и изобретатель! И возле него не месту всякому крапивному семени!
          Однако подобные восторги были редки, и зачастую не возникали из неоткуда. Дядя Алекс с подозрением относился к деятельности своего «приемыша», внимательно и придирчиво изучая любое его нововведение. Особенно он любил подмечать все возможные ошибки ему. Тем не менее все прекрасно видели, что Вингерфельдт оставался вполне доволен этим сокровищем, которое удалось отыскать Гаю Гезенфорду. Вот и в этот раз, долгое время ворча по поводу своих личных неудач, обозлённый на весь свет, он сидел в своей лаборатории, когда сообщили эту прекрасную новость о новом подвиге Николаса. Он выслушал всё молча, ни разу не вставляя ни одного слова. Лишь потом он решил обратиться к Альберту Нерсту:
          - Ты знаешь, Ал, а этот малый опять сегодня отличился!
          Нерст обладал пусть и холодной, но бесхитростной душой, чем и пользовался Вингерфельдт, сливая в его душу все свои переживания и радости. После семьи, это был ближайший человек великому изобретателю, который, можно сказать, знал о нём всё чуть ли не в мельчайших подробностях.
          - И чем на этот раз? - Альберт протёр очередную колбу для опытов. - А как же там Бари? Витус?
          - Они годятся для массовки, не больше. Меня больше удивил Бариджальд, довольно талантливый человек в нашей банде. Он не смог справиться с моим заданием. Говорят, с поломанным генератором он провозился более часа, и в бессилии отполз, больше не в силах что-либо сделать. Он давно не показывал стоящих результатов. Меня это пугает, Ал.
          - Ты на что-то намекаешь? А как же Витустот же? По-моему, он больший трутень…
          - Витус хотя бы оплачивает нам здесь местопребывание. Он талантлив в музыке, даже рисует. Особенно чертежи. Пусть в душе это отвратительный человек. А вот Бари никакой пользы я не вижу. Он просто ходит к нам время препровождать и не более.
          - Твоё право, - вздохнул Нерст, не решившись что-либо возразить своему боссу.
          Возле здания компании стоял невысокий человек. Несколько минут назад он вышел, явно раздосадованный всем случившимся. Несколько минут он так постоял, пытаясь успокоиться и пошёл, похрамывая на правую ногу. Его поспешил догнать Николас, остановивший его на полпути.
          - Бари, постой! Я хотел бы сказать тебе…
          - Чего? - он горько усмехнулся. - Мне надо ничего говорить.
          - Это ведь из-за меня, да? Тебе ведь некуда идти! Да постой же, дай мне сказать всего пару слов, иначе потом уже будет слишком поздно… Бари!
          - Не надо лишних слов. Не надо. Это не твоя вина, не ты заварил эту кашу, не тебе её расхлёбывать. Иди, работай. И забудь об этом случае, великий инженер Николас Фарейда!
          Он вновь горько усмехнулся своей неудачной шутке и пошёл вперёд, не оглядываясь назад. Николас не стал его останавливать, поняв, что это полностью бесполезное дело. Солнце выглянуло из-за тучи, осветив небольшую фигуру человека, медленно уходящего вдаль. Он был полностью одинок в этом огромном и яростном мире, и никому уже был не нужен. Он был подобно крошечной песчинке, подбрасываемой ветром вверх, полностью одинок в своём несчастии, и наверное, уже никто не мог помочь ему, человеку, потерявшему лицо.
          Фигура Бари медленно исчезла вдали. Он пришёл в эту жизнь так же незаметно, как и ушёл, и это была жизнь метеора, некогда горевшего и мелькавшего, а теперь оставившего лишь в прошлом какие-то отсветы, рассеивавшиеся в воздухе.
        Глава четырнадцатая
          Мориц Надькевич на цыпочках проходил по коридору, боясь уронить своё драгоценное сокровище. Он оглядывался воровато по сторонам, боясь, как бы его не засекли, а потом шёл вперёд, тщательно выбирая дорогу, чтобы в дальнейшем ни с кем не пересечься. Душа пятнадцатилетнего мальчишки торжествовала, когда он взглянул, как на золото, на то, что нёс в руке. Руки были потными от волнения и радости. Он видел, что ещё немного и всё волнение будет позади. Рука плотно сжимала стеклянную колбу с серной кислотой.
          Да кто бы ему позволил взять в руки такую опасную и такую притягательную вещь! Да не один нормальный человек не дал бы. Значит надо было взять самому. Мориц специально выждал время, когда никого не будет в лаборатории. Ему это удалось. Да и смену он себе выбрал такую, когда большая часть людей, работающих здесь, была разбросана по самым разным местам, и в здании кроме дяди Алекса практически не было никого. Разве не лакомый ли кусочек для него? А Надькевич уже представлял, как проводит опыты с этой опасной жидкостью.
          Он дошёл до лестницы, буквально летя на крыльях радости. Мориц уже ничего не замечал вокруг, полностью отдавшись своим впечатлениям и улетев куда-то далеко-далеко в своих мечтах. Он почти вступил на первую ступень, как вдруг чей-то резкий голос из-за угла его поспешил окликнуть:
          - Мориц! Куда ты несёшь эту склянку?!
          Надькевич резко вздрогнул, явно не ожидая услышать чей-то голос. В испуге он выронил колбу. Несколько секунд всё было как в замедленной съёмке. Колба разбилась, ядовитая кислота с шипением растеклась по полу, коснулась стены, разъела обои и медленно потекла куда-то вниз со второго этажа на первый. Оба, и Мориц, и тот, кто его окликнул, стояли неподвижно, смотря за происходящим. Потом Нерст (а это был именно он) с горечью произнёс:
          - Что же ты наделал, Мориц! Что же ты наделал…
          Кабинет Вингерфельдта располагался именно рядом с лестницей. Сам «король изобретателей» сидел за несколько секунд до этого на своём стуле и внимательно листал бумаги. Он был явно сегодня не в духе, что-то ворчал себе под нос, списывая всё своё плохое настроение на погоду. Затем он в какой-то миг оторвался от своих записей, развернулся. Это-то его и спасло. Александр Вингерфельдт принялся вглядываться в пол, загадочно чертя таинственные фигуры вокруг двух красных точек, помеченных как «Грац» и «Вена». Он полностью ушёл в себя, как вдруг услышал шипение откуда-то сверху. Резко повернулся, взглянул вверх. И тут его охватил дикий ужас, парализовавший его на несколько секунд. Сквозь потолок какое-то вещество с шипением прорывалось, сделало в нём дырку, а потом медленно каплями упало ему на стол. Кислота разъела несколько бумаг, стол, и свалилась на пол, повредив покрытие.
          Через несколько минут Алекс полностью собрался с мыслями и выскочил из кабинета, дрожащими руками подхватив трость. Он быстро определил предположительное место, откуда стекала кислота, и быстро побежал наверх. Взлетев буквально по ней, подобно птице, Алекс остановился. Перед ним стоял, потупив глаза в пол, Мориц. Рядом стоял Нерст, нервно теребя рукав своего халата.
          - Что случилось?
          - Кислота проела пол, - невинно ответил Нерст, страшно волнуясь.
          - Да я понял, что это не стеклянные бусы рассыпались! - рассвирепел Вингерфельдт. Его глаза были готовы просто метать молнии. Но метать их было не в кого - все отводили в испуге взгляд. - Как она вообще здесь оказалась?! Кто её пролил?
          За поступки надо отвечать, - подумал Мориц, ненавидя себя в душе за свою беспечность и радость достижения лёгкой цели. Он взглянул на своего босса, можно сказать, отогревшего его, и невольно съёжился от страха. Да, наказание было бы просто страшным, если бы Вингерфельдт узнал бы о том, что это он сделал, да ещё и по какой причине. «Главное, чтобы не уволили». Надо говорить правду. Не смотреть в глаза Алексу. Не смотреть в глаза. Мориц открыл было рот, но тут же закрыл его. Нерст, казалось просёк именно тот момент, когда Надькевич должен говорить, и поспешил опередить его:
          - Это я, Алекс! Это я пролил кислоту…
          От удивления у Морица готова была вытянуться шея и вылезти из орбит глаза. Он ожидал, что тот скажет всё по-честному, особо ничего не преувеличивая, сухо и сдержанно, в свойственном ему академичном стиле. Сердце Морица бешено заколотилось от страха и ужаса. Ведь Нерст шёл покрывать его! Но он ведь знает, на что идёт. Надькевич всем сердцем попытался преодолеть в себе волнение и дикий ужас за только что свершённый им поступок.
          Блеснули глаза Вингерфельдта недобрым огнём. Но Нерст устоял перед его взглядом, волнуясь, пожалуй, не меньше, чем сам мальчишка.
          - Ты? - просто спросил дядя Алекс.
          - Я, - более чётко произнёс Нерст, переглядываясь с Морицем, дескать, не надо волноваться.
          - Как это произошло? - стали угасать яростные нотки в голосе Вингерфельдта. Алекс разваливался прямо на глазах, более становясь спокойным после всего случившегося здесь.
          - Я хотел отнести колбу с серной кислотой в зал. Мне она нужна была, чтобы провести с ней один опыт. Знаешь, мне пришла новая идея с лампой накаливания… и отчасти она тут и повинна. Я пришёл к ней ещё вчера. Кажется, я заговорился, и ушёл от дела.
          - Нет-нет, ты продолжай! - загорелись глаза Вингерфельдта.
          - Сначала я доскажу тебе эту историю до конца. Я дошёл до лестницы, как вдруг запнулся и у меня выпала колба. К счастью, рядом оказался Мориц, спасший меня от перелома позвоночника, и не позволившего мне откинуть колбу куда-нибудь подальше, чтобы она затем разъела весь коридор и сразу несколько стен и кабинетов, к ним прилежащих.
          - Это был несчастный случай, - кивнул головой дядя Алекс. - Молодец Мориц! Пойдём, я дам тебе шоколадку, если, конечно, она не лежала в том ящике, который разъела кислота. Нерст, в следующий раз будь осторожнее.
          Альберт согласно кивнул, указал Вингерфельдту на карман его халата, из которого торчала шоколадка и вручил её дрожащему Морицу. Последний до сих пор не мог прийти в себя от услышанного им только что вранья. До этого он считал, что врать могут лишь дети. Причём Нерст делал это легко и беззаботно, буквально на ходу сочиняя гениальное оправдание, абсолютно не подвластное каким-либо подозрениям, и которое вполне могло бы быть на самом деле. Под руку Нерст и Вингерфельдт спустились вниз, лишь на миг Альберт остановился и подмигнул правым глазом мальчишке. С этого дня, можно сказать, переменилось на корню всё отношение Морица к этому, казалось бы, недоступному и ледяному человеку, которым прослыл Альберт.
          После этого памятного происшествия в здание компании тут же стали стекаться со всех сторон люди. Нерст за этот срок даже успел подсчитать убытки, с усмешкой добавив, что тот, кому потом достанется это здание, будет ещё долго жалеть - ибо тяжёлая калитка, обшарпанные стены, в одном месте прожженный кислотой кабинет, едва не взлетевшая на воздух лаборатория, полная огрызков стекла и прочих видимых и невидимых вещей - всё это не прибавляло радости. Впрочем, отчаиваться было некогда.
          Первой здесь оказалась племянница Вингерфельдта. Её можно было узнать по семенящей походке. Она напевала себе какую-то загадочную мелодию, торопясь зачем-то сюда. Шаги её постепенно приближались. Да, это был просто прекрасный день. Она вбежала сначала в кабинет Вингерфельдта, но не обнаружив его там, поспешила забежать в лабораторию где и обнаружила своего хмурого дядю. Тот, казалось бы, и вовсе её не заметил. Этого явно Мэриан не ожидала, несколько даже обиделась за такое невнимание к ней.
          - Кто это там кислоту пролил на пол в кабинете?
          - Он! - одновременно сказали Нерст и дядя Алекс, указывая друг на друга пальцами.
          - Оба? - приподняла удивлённо брови Мэриан.
          - Вообще-то это… Мориц! Точно, это он во всём виноват! - сразу свалил всю вину на Надькевича Вингерфельдт, и Нерст невольно удивился точно подобранной фразе.
          - Ах, давай, дядя, сваливай всё на слабых и беспомощных! - улыбнулась она, после чего подошла к столу и медленно развернула свёрток, который несла с собой.
          Нерст навис сзади, угрожающе дыша в затылок Мэриан. С другого конца показалась тучная фигура дяди Алекса. Племянница Вингерфельдта довольно отошла в сторону и взору обоих предстала аппетитная картина: два больших пирога, начинённых ягодами, несколько яблок, а так же два блина. Нерст невольно облизнулся, вспомнив, что он с утра совсем ничего не ел.
          - Ну что ж, ты спасла нас от голодной смерти! - потирая руки, произнёс Вингерфельдт, засучив рукава халата и осторожно взяв в руки один из пирогов. - М-м-м, как аппетитно выглядит!
          - Сама пекла, - смущённо улыбнулась она. - После работы с оркестром.
          Вингерфельдт чуть не прикусил себе палец. Он взглянул на племянницу без прежнего восторга, быстро что-то просчитал в голове, и поспешил спросить, продолжая жевать откушенный кусок пирога:
          - А как же Академия?
          Мэриан невинно взглянула на своего дядю, затрепетала ресницами, и выразительно принялась делать дырку в поле носком туфли. Ответ в принципе и так был ясен Вингерфельдту, но он имел вредную привычку лишний раз переспрашивать, чтобы удостовериться в верном ходе своих мыслей. Племянница дяди Алекса перевела взгляд на Нерста, облокотившегося на стол, и все последующие фразы произнесла, смотря на него, явно избегая взгляда своего строго дядюшки.
          - Понимаешь, дядя Алекс, ну… Вот как меня взяли в оркестр, я перестала туда ходить. Не моё это, - в её голосе послышалась уверенность в собственной правоте. - Не надо заставлять меня делать то, чего мне не нравится.
          - Тьфу, - сплюнул Вингерфельдт. - Сколько денег, и всё впустую. Знал бы, так и не платил бы за твоё поступление туда. А теперь нам так не хватает тех денег…
          - Зато можно радоваться, что мы узнали об этом именно сейчас, - вставил своё слово Альберт. - Иначе это могло бы закончиться и позднее. И денег было бы потрачено больше. Хм, подпеваешь, говоришь, в оркестре?
          - Пою, - кивнула она головой, и золотые пряди вместе с головой качнулись туда-сюда. - Давно уже. У нас скоро концерт запланирован.
          Вингерфельдт уже полностью прикончил пирог и довольный, отошёл от стола, явно утолив голод. Что поделаешь, если бы не Мэриан, они бы так ничего бы и не поели, полностью поглощённые своей работой - а за ней они уже забывали абсолютно всё на свете. Нерст в последствии даже отмечал в своём дневнике, который ещё успевал вести в перерывах: «Я сплю урывками между шестью и девятью утра. А потом снова за работу. И так каждый день. Каждый месяц». Зато лучше этого времени, по мнению Альберта, в его жизни никогда и не было.
          Дядя Алекс давно уже знал о музыкальных способностях Мэриан, но никогда бы не подумал, что этим можно заниматься профессионально. «Что, за твои завывания ещё и деньги платить будут?» - он искренне удивлялся тому труду, который он прикладывал, чтобы получить что-то и труду певцов, который ровным счётом не был уж таким и трудным. «Мы сильно устаём» - часто жаловалась Мэриан, что окончательно выводило Вингерфельдта из себя. Он подводил её к станку в своей лаборатории и говорил, угрожающе шипя: «Песни петь - не устанешь. А вот ты поди, за станком восемь часов поработай, и мы посмотрим на твою усталость». Он был прав, и отношение к труду было как-то несправедливым испокон веков. Правда, лёгкомысленная Мэриан не придавала этим чудачествам своего дяди никакого значения.
          - Концерт? - переспросил Нерст. - И когда же, если не секрет?
          -Скоро, - усмехнулась она. - Вы узнаете об этом первыми. И не забывайте есть - иначе пироги зачерствеют, а яблоки испортятся. Что бы вы без меня делали - вернее, без моей еды. Я хоть забочусь, чтобы вы потом не падали замертво от голода. А где Мориц кстати?
          - Я не хамелеон, чтобы следить одним глазом за тобой, а вторым за ним, - пожал плечами Альберт.
          - А что случилось с Бари? - вдруг спросила она в упор.
          Настала очередь Вингерфельдта делать из себя ангела. Но на вопрос он так и не ответил, сославшись на поедание пищи. В мыслях его бушевали самые разные идеи, укоры. В глазах отражался отблеск молний - и всё по этой же причине, в которой был повинен он сам, чувствуя на себе всю эту вину.
          После этого памятного вечера Бариджальд действительно исчез из поля зрения компании, когда дядя Алекс мягко указал ему на дверь. Он никогда не церемонился особо со своими подчинёнными, какими бы хорошими знакомыми они бы ему не были. Он одинаково и без жалости мог выставить за дверь любого. Вингерфельдт распоряжался судьбами людей, как пешками, порой не чувствуя никаких угрызений совести. В этот раз у него проснулась совесть. Но сделать он ничего не мог. Зато смогла его правая рука - Гай Гезенфорд.
          Валлиец знал все закоулки в этом городе, пригороде. Для него не составляло ровным счётом никакого труда найти человека здесь. Гай обладал довольно интересным мышлением - он ставил себя на место человека, который ему нужен, думал как он, предполагал, куда он мог пойти. Подобный метод ещё ни разу его не подводил. Тоже самое случилось и здесь. Бариджальда он нашёл достаточно быстро, практически не петляя по улицам и переулкам. Голландец сидел на тротуаре, явно ушедший в себя. Через плечо была перекинута тощая сумка. Шагов своего босса он не узнал, и подпрыгнул от удивления, услышав знакомый голос Гая:
          - И куда ты дальше-то собираешься пойти?
          - Гай?! - голландец обернулся, не веря своим глазам. - Разве дядя Алекс не выгнал меня прочь?
          - Дядя Алекс, дядя Алекс. У него своя башка на плечах, а у меня своя. Что мне до него, когда я сам волен принимать решения, какие захочу? Ты чего тут расселся-то, не боишься простудиться?
          Бари вдруг прорвало на дикий кашель, несколько минут он откашливался, его буквально выворачивало наизнанку. Он вынул дешёвую сигарету изо рта, которую несколько минут назад курил, пытаясь уйти от своих проблем. Но получилось так, что проблемы всё равно пришли к нему, как бы он не старался от них уходить.
          - Ты ещё и куришь, - прищурился Гай. - Хотя, в твоём положении не только закуришь. Ты хоть где ночевал этой ночью?
          - На улице, - вновь закашлял Бари. Гай поморщился.
          - Не друг, вставай, я не позволю тебе залить кашлем городской тротуар. Да друг, ну и вид у тебя, если честно, - Гезенфорд с некоторым сочувствием взглянул на голландца. Бари был в данный момент такой беспомощный и жалкий, что чем-то напоминал птенца, выпавшего из гнезда. Он помог встать ему на ноги, но Бариджальд держался неуверенно на ногах. - Что, прямо на улице?
          - Да, - ответил он, смотря ему в глаза. - Зачем ты сюда пришёл, Гай? Это ведь мои проблемы…
          - Когда человек видит раненое животное, будь то птица или зверь, он проходит мимо? Нет, он останавливается хотя бы из чувства человеческой жалости. Так и тут. Я не позволю погибнуть человеку только из-за того, что какая-то оса больно ужалила Вингерфельдта. Пойдём со мной.
          - Пойдём, - поддался гипнозу Бариджальд, немного воспрянув духом.
          В глазах голландца засветилась жалкая надежда, он полностью отдал власть над собой валлийцу, который удерживая его на ногах повёл куда-то вперёд. Они шли медленными шагами, но спокойно и уверенно. Гай даже стал распевать небольшое четверостишие, неожиданно пришедшее ему на ум из далёких закоулков памяти:
          Ветер в тростниках. Идём же.
          Тростников шуршащий говор
          Заглушает крик утиный.
          Ветер в тростниках. Идём же.
          Мерно, и казалось, медленно, стучали часы в маленьком магазине на углу улицы. Здесь, несмотря на многообразие самых различных часов, время уже давно остановилось. Да и атмосфера здесь царила тихая-тихая, умиротворенная. Хотя, казалось, достичь подобного в центре города невозможно. На стене висел большой портрет Рудольфа Дизеля. Задумчивый, полный загадок взгляд. Это был человек, усовершенствовавший двигатель внутреннего сгорания, и тем самым запечатлел себя в историю на долгие-долгие годы.
          О чём он думал в этот момент? Что за идеи пришли ему на ум? Феликс не мог дать точный ответ на этот вопрос. Его левая рука держала перо, стучащее быстро по бумаге. Кроме стука часов и скрипа пера больше не было никаких шумов. Время было тихое - да и часы сутками в очередях никто покупать не собирается. Разве что утром зашёл какой-то статный господин, да прикупил себе достаточно дорогие по тем меркам карманные часы. Он отметил вслух тишину этой комнаты, но увидев портрет Дизеля, как-то поник и вышел вон.
          У Феликса были потные руки. От волнения наверное. Ну ещё бы, он писал письмо не кому-то там, а именно этому загадочному дяде. Феликс тщательно выбирал слова, фразы, боясь допустить даже малейшую ошибку. Он написал полстраницы уже, приступал ко второй половине, исписывая лист своим каллиграфическим шрифтом, как вдруг кто-то вошёл.
          Он мгновенно спрятал письмо под стол и невинно принялся изображать, что он занимается в данный момент своими часами. Феликс взглянул искоса вперёд и увидел Гая. Что-то недовольно пробурчал себе под нос, будто бы его отвлекали от очень важной работы, он убрал в сторону часы и сел готовым слушать своего друга.
          - Значит так, друже, - Гай сделал паузу, и поспешил войти Бари. - Вот у этой буйной головы совсем нет ночлега. Нет дома. Он не знает куда идти. Дядя Алекс погорячился и выставил его за дверь. Мне надо, чтобы к вечеру эта проблема была решена. Ты понимаешь, о чём я, друже?
          - Ну, наверное, не о том, что на солнце есть пятна? - Феликс улыбнулся и быстро пробежался глазами по магазину, мысленно измеряя его помещение.
          - Да уж, - усмехнулся Гай, и присел на стул для дальнейшего продолжения делового разговора. - Я бы приютил его у себя, но кроме как спать под боком у Тима вакантных мест в моей квартире нет. Кризис. Половичок, конечно, лучше улицы, но мы же люди в конце-концов, пусть и в зверином обличье. Я займусь Вингерфельдтом, а на тебя возлагаю ответственность за Бари.
          - Какая честь! Я так рад, я так рад! - ещё больше улыбнулся Феликс.- Так и быть, я такой жестокий и коварный продавец из маленького магазинчика, лишу его сегодня ночлега прямо на улице.
          - Криво он что ли ночевать там будет? - Гай сдвигал кепку на лоб, готовясь к выходу.
          - Разберёмся сами. Ты главное, про дядю Алекса не забывай и сочиняй, что ты ему скажешь, ага?
          Гай коротко кивнул и поспешил удалиться. Феликс, как хозяйственный человек, поставил руки в боки и взглянул на Бари с выражением лица: «Ну-с, что мы с тобой будем делать?». Он быстро сообразил, что в его квартире имеется в точности такой же половичок, и туда Бари естественно, не бросишь, значит, оставался один вариант - магазин. Здесь и тихо, и квартира Феликса рядом, так что можно присматривать, да и всяко получше улицы будет. Часовых дел мастер поспешил спросить у голландца:
          - А разве ты не ночевал сегодня у Бекинга?
          - Нет, - рассеяно произнёс Бариджальд. - После моего изгнания, я уже не думал ни о каком ночлеге, тем более у того, кто имеет хорошие связи в компании. Я был подавлен, расстроен.
          - Ну, это ты просто не знаешь характер неугомонного дяди Алекса! Сейчас Гай всё уладит, и всё будет прекрасно. Так, сейчас я найду, куда тебя пристроить, и жизнь наладится. Да, вот ты ещё чего мне объясни, куда ты дальше собирался идти после того, как тебя выгнали? Ты ведь даже не сопротивлялся.
          - Какое там сопротивляться, - вздрогнул всем телом Бари. - Я уже не соображал, что делал. Меня переполняли всякие плохие эмоции. Я просто шёл, куда глаза глядят.
          - Ну, от Гая всё равно не скроешься. Он тебя из-под земли достанет, это да. Никто не может так, как он, находить людей, абсолютно не зная их месторасположения. Он мастер во многих областях. Вот что. Я сейчас в квартиру, ты пока сиди тут, да разгребай вон в том углу себе место, там я тебя пристрою, если ты не против.
          Феликс выбежал из магазина, оставив Бари одного. В голове у него метались самые различные мысли по поводу только что свалившегося ему на шею товарища, однако он не отчаивался. Подобный вихрь идей витал и у оставленного голландца. Он подошёл к углу магазина, который был несколько углублён куда-то в сторону, что входя в магазин, его нельзя было сразу увидеть. Стена слегка прерывалась, создавая небольшое углубление, которое и было тем самым углом. Бариджальд сильно удивился, когда увидел там не что иное, как раскладушку. Причём, судя по всему, используемую. От посетителей её как раз скрывал этот закоулок в магазине. Судя по всему, здесь Феликс и отдыхал.
          Через несколько минут пришёл и сам часовых дел мастер с подушкой и покрывалом под подмышками. Он несколько странно взглянул на Бари, отодвинул его в сторону и устроил место ночлега по всем правилам. Затем усмехнулся.
          - Располагайся как дома! - голландец бросил сумку на раскладушку и сел, счастливый. Феликс порылся у себя в столе, извлёк незавершённое письмо, прижал его к себе, как зеницу ока, достал ключи и кинул Бари. - Держи! Я пойду домой, а магазин оставляю на тебя. Да, и не забудь перевернуть таблички на двери: магазин закрыт.
          У Бариджальда уже не осталось никаких слов от радости, глаза слезились от умиления…
          - Где Вингерфельдт?
          Альберт Нерст, разгрызая кусок мышьяка, удивлённо выглянул из-под пенсне. На него в упор смотрел Гай, судя по всему решительный и раздражённый, готовый к действиям. Значит, что-то случилось. И отвечать надо мгновенно и быстро. Академик убрал в сторону колбу с какой-то жидкостью и остановился в поедании куска.
          - Он всего пять минут назад выходил из лаборатории. Сейчас наверное вернётся, - вновь раздался хруст разгрызаемого куска, а Нерст принялся сосредоточенно штудировать лежащие у него на столе книги.
          - Неужели на тебя не оказывают никакого влияния яды? - полюбопытствовал Гай.
          - Ну, видишь, я ещё живой. Значит, подобный вывод сделать можно. Что мне там какие-то простуды и кашли! С детства я обладаю медвежьим здоровьем, и уж мне ли заботится о том, как бы ни заболеть, и не простудиться! - Вновь он хрустнул мышьяком. - Меня успокаивает эта штука. Как семечки. И думать помогает.
          - Ну-ну, - усмехнулся Гай. - И откуда ты привёз эту привычку? Тоже от Читтера?
          - Да, - кратко отозвался Нерст, ещё больше уйдя в себя.
          - Читтер, Читтер… Только его имя я и слышу в последнее время!
          Гай резко обернулся и увидел тучную фигуру Вингерфельдта, стоящего у выхода и хитро ухмыляющегося. Нерст резко приподнялся со стула, словно бы приветствовал его. Дядя Алекс перевёл взгляд на стол Альберта, что-то заметил, подошёл. Он взял в руки небольшой сосуд, в который Нерст вставлял нити накаливания. Оглядев его со всех сторон, нахмурился, и с размаху бросил о пол, что Альберт несколько отпрыгнул назад.
          - Это никуда не годится, - произнёс он грустным тоном. - Нам нужны колбы лучше, и прочней.
          - Я это понял, - похолодел в тоне Нерст. - Когда ты бросил колбу на пол.
          Тут за их спинами раздался взрыв, и все вновь пригнулись. Первым открыл глаза Гай. Ему стало как-то не по себе, когда он находился здесь. Да и дядя Алекс не любил церемониться. «Они ещё и динамит в домашних условиях выводят», - подумал Гай, вспомнив о свойстве таблеток нитроглицерина, если их не прикрывать и не принимать меры безопасности, они в любой момент могут взорваться.
          - Чего ты ко мне пришёл? - прищурился Вингерфельдт. - У тебя даже колбы нет, мне не в чем навести порядок.
          - Как раз таки есть в чём, - возразил Гай, игриво улыбнувшись. Он присел на освободившийся стул Нерста, подложил руки под подбородок. - Имя Бариджальд тебе знакомо, друже?
          - Что? Да, яблоки уже поспели в этом году, - дядя Алекс потрепал себя за ухо, притворяясь глухим.
          - Пожар! - вдруг воскликнул Гай, глаза Вингерфельдта округлились, потому что в лаборатории могло произойти что угодно. Глаза Гезенфорда натурально испугались, он вскочил со стула. Даже Нерст поверил ему. А потом Гай громко расхохотался. - Не надо притворяться глухим, Алекс! Этими шуточками меня не проведёшь. Так вот, я остановился на Бариджальде. Помнишь такого?
          - Помню, - виновато опустил голову Вингерфельдт.
          - И я помню. Что скажешь, дядя Алекс? Сейчас я могу рассказать его весёлую историю, и тебе сразу станет легче.
          - Ты пришёл сюда затем, чтобы меня упрекать? - отчаянно спрашивал он, всё ещё помня о том, что он руководитель, а не Гай. Правда, Гезенфорду было наплевать на своё положение в этом разговоре. Главное - добиться цели.
          - Я пришёл сюда, чтобы уяснить всё для себя. Разве это плохое стремление?
          Вингерфельдт как-то замялся на месте, и стал тем самым напоминать провинившегося ребёнка, не привыкшего отвечать за свои поступки. Гай взглянул на часы со свойственным ему хладнокровием. Дядя Алекс немного постоял и поспешил поинтересоваться:
          - Нет, не плохое. Что бы ты хотел услышать о нём?
          - Меня вполне бы устроило его возвращение на прежнюю работу.
          У дяди Алекса чуть не отвисла челюсть от подобного предложения. Он взглянул на Гая удивлёнными глазами. Альберт Нерст поправил на себе халат, после чего метко подметил своему стоящему, как каменная статуя, боссу:
          - Алекс, я ничего не сказал тебе по поводу твоей идеи. Но ты просто порой не задумываешься о людях. Это - не предприятие, это мы - твоё ближайшее окружение. Все мы знаем друг друга давно, все мы уживаемся друг с другом худо-бедно, а гнать за какие-то неудачи человека на улицу не самое лучшее, на мой взгляд.
          - Ты умеешь убеждать, Нерст! - стрельнул взглядом Вингерфельдт. - А где он хоть сейчас, это Бари?
          - У Феликса, - улыбнулся Гай, радуясь, что его готовы выслушать. - Я хоть сегодня могу привести его сюда для примирения. Знаешь, Алекс, ты явно погорячился тогда - ему, бедному, идти ведь некуда. Даже спать негде. Ты же видел его в этой изорванной одежде. Мне жалко его. На мой взгляд Нерст прав - мы одно сообщество. Нельзя выкидывать человека на улицу…
          - Пожалуй ты прав. Я не предприниматель, лишь изобретатель, продающий свои изобретения. Шагать через головы людей - далеко не лучшая мысль, это да!
          Алекс Вингерфельдт нахмурился и отсчитал приличную сумму денег из своего кошелька. «Откуда у него такие деньги, если мы сейчас на грани дефолта?!» - мысленно удивился Гай. Изобретатель отсчитал довольно приличную сумму из кошелька, закрыл его, ещё раз неторопливо пересчитал деньги и положил их на стол. Затем искоса взглянул на стоящего Гая Гезенфорда, хитро ухмыльнулся из-под густых усов:
          - Это последние сбережения. И то, не мои. Взятые в долг. Завтра я помирюсь с Бариджальдом. Да.
          - Кто спонсор? - поинтересовался лишь Гай.
          - Витус.
          - М? У меня появились конкуренты? - ещё больше расширил глаза Гезенфорд, а Нерст и Вингерфельдт громко рассмеялись.
          … В маленьком магазине часов в это время мерно посапывал Бариджальд, ещё ничего не зная об этом разговоре. И это был сон спокойного человека.
        Глава пятнадцатая
          - И вот к столу подходит величайший игрок двадцатого столетия. Итак, вот он гордо вышагивает. Обратите все внимание на его сосредоточенный взгляд и гордую походку победителя! Вот он прищуривается, выясняет расположение шаров. Бесспорно, это один из сильнейших игроков. Так… Он прицеливается. Он не тратит много времени на удар, быстро подсчитывая в уме траекторию. О да, он обладает хорошим воображением! Его соломенные волосы от волнения сброшены на бок, но он думает о внешности в последнюю очередь. Вот все затаили дыхание. Кий заносится для удара, звучит барабанная дробь, и…
          - Гай, ты с кем разговариваешь?
          -… Удар срывается по техническим причинам.
          Гезенфорд замер с кием наготове. Перед ним стоял посмеивающийся Надькевич, с очередной колбой в руке. Он потряс ей, и жидкость всколыхнулась там, забурлила. Он слегка усмехнулся. Гай всё-таки забил шар, всё ещё негодуя, что его застали в такой позе - по-пластунски лежащего на бильярдном столе и комментирующего свои удары.
          - Ты чего пугаешь дядю Гезенфорда?
          - Потому что парня Надькевича пугает дядя Вингерфельдт.
          - Ну, он это зря, - Гай нахмурил брови. - В последнее время он всех подряд пугает. Это ведь далеко не хорошо…
          - Ты знаешь, тут ведь и бильярдная поблизости открылась. Официальная.
          - А денег сколько там берут? Небось как с американского президента, а?
          Надькевич усмехнулся во весь рот и поставил колбу на стол. К несчастью, не вовремя. Гай готовился забивать следующий шар, и его траектория как раз должна была пересечься с траекторией стоящей колбы. Он поморщился и затаил дыхание, не зная, что делать, затем рванулся вперёд. В последний миг он ухватил колбу и вырвал её прямо из-под шара, а последний скатился в лузу.
          - И господин Гезенфорд с удивительным для себя мастерством ловит падающую колбу и забивает шар. О да, это восхитительный игрок нынешнего столетия! Посмотрите: на его лице нет даже тени смущения, что говорит о его высоком мастерстве.
          - Веснушечкин, рано или поздно ты взорвёшь, разрушишь, расколешь, разрежешь, зальёшь весь земной шар своими выходками. Так, что тут у нас? Ртуть?! Матка бозка!!!
          - Ты ещё и польский знаешь?
          - С тобой выучишь и язык африканского племени какого-нибудь Зимбабве. Уж ртуть-то тебе зачем? Или ты профессиональный наёмный убийца, работающий на господина Читтера? Ты решил поодиночке прикончить ведущих специалистов и предпринимателей мира? И начал с Вингерфельдта? А?! Всё, я тебя раскусил!
          - Но на это у меня имеется свой аргумент! - и Надькевич извлёк из кармана брюк... Нет, не пистолет! Шоколадку.
          - О, нет! Моя жизнь кончена! Ах, и для потомков я останусь лишь метеором… Всё, я ничего не успел добиться в этой жизни! Нет! Нет! Нет! Исполните мою последнюю… с конца просьбу: дайте сыграть последний разок в снукер.
          - Тогда идём, куда скажу.
          Когда они выходили из кабинета, им на пути попался Нерст, лицо которого частично скрывала шляпа. Гай молча проводил Академика, а затем поспешил шепнуть Морицу:
          - Вот они там, у Читтера, все такие - в шляпах ходят. Сразу видно - подозрительная личность!
          Гай даже кий убирать не стал, а вместе с ним, и Надькевичем под мышкой, пошёл вместе с вперёд, куда его повели. Гезенфорд пребывал в весёлом расположении духа, нутром чувствуя, что день этот точно за зря не пройдёт. В любом случае, сидеть в четырёх стенах - далеко не самый лучший вариант развития дел. Он так и шёл по улице с кием наперевес, и чему-то мысленно про себя усмехаясь, в то время как Надькевич, вместо путеводителя, таскал его от улицы к улице.
          Наконец они свернули в последний раз, и Гаю пришлось резко затормозить - прямо в спину Морицу, который чуть не упал от такого толчка. Гезенфорд поспешил хмуро заметить:
          - Увы, у меня не такая тормозная система, какую например, выдумал Джордж Вестингауз, так что не надо жаловаться, что я отдавил тебе все ноги - сам виноват.
          - Никакой ласки от тебя не дождёшься!
          - Я думаю, горностай тебя вполне устроит. Так мы пришли?
          Мориц коротко кивнул, после чего кивнул на здание с ярко разукрашенной вывеской. Гай невольно про себя удивился, что не заметил его ранее, до этого момента - ведь он каждый день проходил этой улицей. Услышав ворчание за своей спиной, Гезенфорд понял, что Надькевичу не терпится войти в здание, и его безумно злят обдуманные и несколько медлительные действия этого молодого парня с кием. Кстати о кие. Люди эту странную парочку из-за подобного атрибута как-то сразу обходили стороной, но Гай поспешил оправдаться (правда, кроме Морица его больше никто не слышал): «Да не уж-то я чужим кием буду шары забивать. Мой - самодельный, качественный, а там подсунут чёрти чего, играй называется!»
          Они поспешили войти, и Гезенфорд даже не успел толком всё подряд разглядеть, как Мориц потащил его куда-то вглубь, раздвигая людей, попадавшихся на пути. Один раз всё-таки сделал попытку сопротивления, и тем самым чуть не уронив Морица на пол. Продвигаясь сквозь толпу, Гай успевал только смотреть на пол, где и сумел обнаружить много интересного. Он увидел чьи-то деньги, да причём крупную сумму - 100 чешских крон. Глаза аж разбежались от такой находке, он быстро нырнул вниз, подхватил бумажку с пола и сунул к себе во внутренний карман пиджака.
          - Что там такое? - пытался оправиться Надькевич, после того, как его чуть не потащили за собой на пол.
          - Да так… Фантик, - улыбнулся Гай, дав понять этим, что всё нормально.
          И он не соврал - деньги именно цветными фантиками и являлись по существу. Вот наконец они нашли нужный зал, и Надькевич поспешил оправдаться, прекрасно зная, что на данный момент в глазах Гая больше ценится именно старое тайное заведение для любителей бильярда:
          - Ну, это конечно не Монте-Карло, но зато первое узаконенное заведение подобного рода.
          - Значит, играть в карты у друзей - это уже к закону не относится, и тебя могут посадить? - Гай быстро пробегался взглядом по людям, быстро нащупал глазами выделяющуюся группу людей и тихо свистнул. - Кого я вижу! Кто бы мог подумать…
          В центре группы людей можно было различить высокую фигуру жгучего брюнета с горящими глазами, на голову выше всех остальных. Что его узнавать - когда даже этих внешних качеств хватает для определения личности. Николас чему-то посмеивался в компании четырёх окружавших его человек, а в руках он держал кий. Гай, заинтригованный происходящим, поспешил приблизиться, искренне недоумевая в душе. Серб что-то увлечённо рассказывал, вставляя иногда едкие фразочки, потом вдруг резко осёкся, словно бы потерял всякую мысль для дальнейшего продолжения разговора. Вновь загорелся искрой разговора и продолжил.
          - Так что там, так всё и оставили что ль? - спросил кто-то сзади. Это был Сцигетти, личный друг Николаса.
          - Ну, классная дама, так же известная как «ферзь», пыталась (или пытался?) что-то противопоставить, но что-то явно не задалось.
          - Ну-ну, смотри, доиграешься. Компании, работа, мозги - всё это хорошо, но не везде и не всегда. Не все такие люди как ты, и не всем им суждено столько всего знать и держать в голове, помни это, приятель.
          Замечание про память Николаса, пожалуй, была достаточно оправданной. Ни один человек не обладал, как он, такой феноменальной памятью - он знал наизусть целые тома и мог в любой момент продекламировать главы из «Фауста» Гёте, или какое-нибудь сочинение Вольтера, которые, он естественно читал на одном дыхании. Сцигетти что-то ещё расспрашивал про жизнь простого студента, затем поспешил добавить:
          - Всё это конечно прекрасно, что мы так в наглую нарушаем клятву университета, и проводим много времени за его пределами, но рано или поздно этому должен придти конец. Ой, скандала-то будет. Хотя, сейчас, наверное, грех за книгами сидеть… Я слышал, ты драться хорошо можешь?
          - Ну, не то, чтобы хорошо, но защитить себя могу, - отозвался Николас, чувствуя себя как-то сразу неуютно оттого, что его, кажется, хотят впутать в очередную аферу.
          - Я бы посмотрел, - с умилением кивнул головой Сцигетти. - К нам на днях приезжает какой-то новенький, так вот, он раньше боксом занимался. Я слышал лишь, что он готов любого вызвать потягаться с ним. Я думаю, это далеко не плохая идея.
          - Всё зависит от её реализации, - невозмутимо ответил серб, завидев среди людей никого иного, как именно Гая. Николас протиснулся сквозь людей к нему, но право первому задавать вопрос его лишил валлиец, сразу открыв рот:
          - Ты что вообще здесь делаешь? Каким тебя ветром сюда занесло?
          - Смена деятельности есть отдых. Вот я и отдыхаю после напряжённого дня.
          - При этом ты забываешь, что спишь по три часа в сутки…
          - Но это уже детали. Сыграем?
          Проворчав что-то под нос про то, как теряется нравственность в кругах молодёжи, он всё-таки согласился. Гай невольно отметил про себя, что всеми своими повадками и привычками Николас больше напоминает эдакого европейского интроверта, тем самым составляя полную противоположность Александру Вингерфельдту. Да, более непохожих людей трудно было найти на всём белом свете. Впрочем, может надо быть более оптимистичным?
          - Самое интересное заключается в том, что это заведение не входит в чёрный список составленный университетскими людьми, и сюда смело может зайти любой человек, - продолжал серб. - Нисколько не боясь за своё образование. Странно, правда?
          - Интересно, кому оно просто принадлежит? Знаешь, мне иногда кажется, что ты совсем не знаешь чувства меры. Давненько ты состоишь в обществе бильярдистов?
          - После того памятного вечера, - подмигнул правым глазом Николас. - Разве я сделал что-то неподобающее своей личности?
          - Вы уж больно привились к азартным играм. Сначала бильярд, а потом что? Карты? Но ты в них играешь и без меня… - Гай стал подбрасывать вверх шары, упражняясь в жонглировании. Глаза Николаса засветились северным сиянием при виде этого естественного для Гезенфорда жеста.
          - Ты ещё и жонглировать умеешь? Меня научишь?
          Гай коротко кивнул, мысленно удивляясь тому, в какие иногда стороны бросало этого человека. «Явно неординарная личность. Выделяется из толпы», - думал Гезенфорд об этом сербе. Если последнему не суждено великое будущее, то необычная судьба - это точно. Гарантия. Они разыграли одну партию, после чего у Николаса вдруг закружилась голова, и выйдя на улицу он кратко намекнул, что чувствовал в воздухе слабый запах камфоры - ещё одного ненавистного Николасу предмета быта.
          Следующий день начался абсолютно так же, как и все предыдущие, и казалось, ничто не предвещало последующих событий, охвативших Николаса с головой. В институт он прибежал с опозданием - и как назло, первой лекцией была именно лекция профессора Новака, который наверняка не удержится от колкого замечания в адрес своего любимого студента. На занятия пришлось бежать бегом, искренне проклиная книгу, которой он зачитался этим утром перед тем, как отправиться. За чем-то интересным пространство и время становятся чем-то абстрактным и неестественным…
          Его опоздания даже не заметили - точнее, сделали вид, что не заметили. Может быть, всё не так уж и плохо, раз пошло развиваться именно таким ходом. Не самый худший сценарий развития дальнейшего сюжета дня. Лекцию завершили ещё до конца положенного времени, и Новак поспешил остановить серба, одним из первых собиравшегося уходить из кабинета. Он хитро взглянул на высокого студента и попросил задержаться его на несколько минут. Дождавшись, пока все уйдут, он достал небольшую папку с бумагами, и просматривая их, деловито поинтересовался:
          - Так мы, значит, ещё и на Вингерфельдта работаем?
          - Есть такое, - не стал отрицать Николас.
          - Я знаю, у него тяжёлый характер, и надо обладать не малым талантом, чтобы терпеливо сносить все его выходки и грубые шутки. По поводу вас он у меня открыто интересовался, уж не питайтесь ли вы человеческим мясом, по понятиям этого чистокровного немца ваша Родина находится как раз далеко от Трансильвании…
          - И вы конечно же выдали мою тайну о том, что я каждую ночь поедаю мясо младенцев и вою на луну? - улыбнулся Николас.
          - Естественно, как же я ещё мог поступить в подобной ситуации? Впрочем, перейдём к теме нашего разговора. Вы мне тогда что-то упорно доказывали про машину Грамма. Что вас конкретно в ней не устраивает? - профессор не сомневался услышать от этого серба вполне правдоподобный и уверенный ответ.
          - Коллектор, - слегка приподнял брови Николас и его странные чёрные глаза упёрлись в профессора. Подобное выражение лица, свойственное Николасу могла неоднократно навести на мысль, что он словно бы с другого мира пришёл сюда.
          - Почему? - приготовился выслушать серба профессор, делая себе на бумагах какие-то пометки, и глядя как-то напряжённым взглядом.
          - Она работает на постоянном токе. Коллектор мешает превращению его в переменный - а ведь именно переменный ток способен уменьшить потери, тем самым мы увеличим работоспособность этой машины.
          Рука Новака так и осталась висеть в воздухе. Он с некоторым непониманием взглянул на серба. Его можно было понять в тот момент: постоянный ток, он всюду сопутствовал, на его основе держались важнейшие изобретения, благодаря ему, если удастся опыт с электрическим освещением со стороны всех изобретателей наподобие Лодыгина или Вингерфельдта или Яблочкова, то весь мир станет понемногу освещаться именно постоянным током - током будущего. А тут приходит какой-то серб с горящими глазами и толкует про ток переменный. Всё ли в порядке с головой у этого несчастного парня?
          - Вы решили изобрести перпитуум-мобиле? - тихо спросил профессор.
          - Его уже до меня сколько раз пытались сделать. Я не собираюсь повторять опыты минувших дней, хотя не буду скрывать свои мысли - при правильном подходе можно создать и его. Главное не знать, что он невозможен.
          - Вы поражаете меня, юноша, - больше Новак не интересовался никакими коллекторами или машинами Грамма. Взгляд его упал на книгу, которую держал в руках серб. - Что вы читаете?
          Николас молча вручил книгу на проверку, и профессор невольно удивился, выхватив лишь начало книги, которого уже хватило, чтобы повергнуть его в тихий ужас - вся книга полностью посвящалась водяным турбинам, наиболее распространенным способом получения электроэнергии в тогда ещё не электрической Европе. Простейшая турбина - водяное колесо, едва ли было не в каждой деревне, и человек давно научился пользоваться ими, применяя их себе на пользу. В посёлке Николаса было тоже водяное колесо…
          Преподаватель вручил книгу, как знамя, и больше уже ничего не добавлял относительно странностей серба, а тем более его суждений, которым в последствие ещё не раз будет дан повод раскрыться. Время покажет, кто прав, кто виноват. Может и эта горячая сербская голова ещё покажет себя не раз с лучшей стороны? Но зато так не считал Вингерфельдт. Начинающиеся успехи серба привели его в крайнюю степень подозрительности, а тут ещё эти проблемы с долгами компании. Да, всё складывалось далеко не в его сторону. В любом случае он признавался одному лишь Нерсту, что тучи всё сгущаются и сгущаются, при этом он всегда находил время для смеха. Ни одно несчастье не могло взять его… А этот серб пусть учится - может, ещё покажет себя в этой компании. Всё может быть.
          Николас этот день провёл в обществе своих любимых голубей. Он сам невольно забредал на площадь со своей литературой, и находил это место наилучшим для её усвоения. Драгутина, всегда в весёлом расположении духа, рассказывала множество интересных историй, поднимая настроение и сербу, просто что-то вспоминала - и ей было ведь чего. Так произошло и в этот раз. Выплеснув зерно на брусчатку, как всегда, она вновь присела к Николасу, сосредоточенно смотрящему в книгу. Он на миг оторвался и поспешил поинтересоваться:
          - Откуда же вы зерно-то берёте? Вроде складов тут поблизости нет, чтобы воровать…
          Драгутина лишь беззвучно рассмеялась.
          - Да какие уж там склады. Работаю ведь я. Помимо того, что развожу голубей для почты, ещё и часть недели отрабатываю на одном из заводов, как раз занимающимся сельскохозяйственной продукцией. Тут всё законно - как всегда.
          - И на жизнь хватает, в общем-то, она протекает абсолютно в ваше удовольствие…
          - Это да, - не стала отрицать Драгутина.
          - Так как вы тогда оказались на концерте Вингерфельдта?
          Женщина слабо улыбнулась и хитро прищурила глаза, проворно вскочив с городской лавки. Николас удивился её прыти, и поспешил подняться тоже, чувствуя приближение неожиданной разгадки своим давним подозрениям и домыслам. Драгутина многозначительно посмотрела на него.
          - Пошлите со мной. Всё смогу показать…
          - Да как же я пойду-то? Книги ведь. Дорогие. Редкие.
          - Да кому нужны твои книги! Отстань, ради Бога! Оставь их на лавке - никто на них не посмеет покуситься, даю тебе слово, - она взяла за руку сомневающегося серба, и тот проворно припустил за ней, горя желанием всё узнать о своей знакомой.
          Она привела его куда-то за угол, повернула, и оказалась у довольно страшного на первый вид здания. Казалось, Николас здесь не был никогда в жизни. Драгутина, видя смятение на лице серба, тут же поспешила произнести своим звонким голосом:
          - Не, ты не подумай - это вид Национального Театра сзади. Странно, правда? Такое красивое снаружи, и такое страшное сзади - но пани Мюллерова, моя давняя знакомая, говорит, что скоро всё изменится к лучшему. Здание обещали отремонтировать. А теперь - внутрь.
          Она провела Николаса к лестнице, ведущей куда-то наверх. Серб ещё больше удивился, всё больше и больше ожидая разгадки своих предположений. С самого начала, как показалось Николасу, лестница вела куда-то в тупик. Драгутина поспешила его обогнать, прыгая через ступени. Она достала ключи и вставила куда-то в стену. Оказавшись поблизости, Николас понял, что дверь и стена как бы составляли единое целое, и чуть поодаль их невозможно было вообще различить, если не знать, что это дверь. «Высоко здесь. Как на четвёртом этаже» - отметил про себя Николас, входя куда-то внутрь.
          - Осторожнее! - крикнула Драгутина.
          Было сказано слишком поздно. Николас, с его высоким, под два метра ростом, с размаху впечатался лбом о дверной косяк, но чудом устоял на ногах, получив здоровенную шишку на лбу. Драгутина слегка встревожилась и во мгновение оказалась рядом с сербом. Николас небрежно махнул рукой, несколько секунд корча лицо от неприятной боли.
          - Сильно ушибся?
          - Да ерунда. Память только выпирает. Так, и всё-таки, куда же я попал?
          - Ко мне домой, - забыла о случившимся Драгутина. - Это считается чердаком здания.
          Помещение не было особенно освещено, а когда хорватка плотно закрыла дверь, перед глазами некоторое время плыли цветные круги. Привыкнув к темноте, он заметил, что стоит в небольшом, не особо освещенном помещении, в которое пробиваются несколько лучей солнца, освещая пыль, кружащуюся в воздухе. Драгутина кивнула ему вперёд, и они прошествовали далее. «Как я понимаю, это была прихожая» - отметил он про себя. Вместо двери здесь висела большая и плотная штора, которую Драгутина поспешила решительным жестом отодвинуть в сторону, и таким образом они оказались в следующей комнате. Здесь было много яркого света, здесь же стояла и кровать - судя по всему, самой хорватки.
          - Да, это моя спальня. А теперь - тсс-с-с! Главное, не спугнуть. Идите за мной.
          И эта пожилая женщина на цыпочках прошествовала далее, юркнула в небольшую щёлку, за ней это поспешил сделать и Николас. Когда серб открыл глаза, первое, что предстало его глазам, было схоже картине пред глазами Гая, когда тот увидел множество голубей у своего окна. Ох, и ругался же тогда Гезенфорд! Но это были птицы, значит животные - поэтому наказание ограничилось лишь мороженым, за которое валлиец же и заплатил…
          Это была настоящая голубятня. Николас взглянул высоко вверх, и увидел простирающиеся вверх жердочки для голубей. Их здесь были сотни, а может и тысячи. И самых разнообразных окрасок. Восхищению серба просто не было предела. Они спустились вниз, - дальше куда-то вела лестница, таким образом, они оказались в узком коридоре. Драгутина приставила палец к губам, усмехаясь:
          - А теперь самый торжественный момент!
          - Мне сразу хлопать или подождать? - спросил лишь серб, искренне верящий в эту пожилую женщину, которую неспособны были сломать даже превратности судьбы.
          - Бьёт барабанная дробь… Та-да-ам!
          Она отворила ещё одну дверь, легко ей, однако поддавшуюся, и они оказались над балконом театрального зала. И вот тогда удивлению Николаса не было совсем предела. Он с удивлением озирался вокруг, не в силах поверить своим глазам. Меж тем Драгутина продолжила свою экскурсию:
          - Отсюда можно спуститься и ниже, в сам театральный зал, не имея, однако, ни билета за душой.
          - Ах, вот оно как всё происходило! - рассмеялся Николас.
          - И не подумайте! Я вовсе не собираюсь занимать чужие места. Хотя, бывает, иногда спускаюсь ниже. Отсюда я просмотрела все концерты и представления, за которые люди громадные деньги готовы были отдать…
          - Это восхитительно! Но неужели здесь жил кто-то раньше вас?
          - Раньше да, говорят кто-то жил. А сейчас это крыло полностью заброшено. Я узнала о нём у оной из своих знакомых. С тех пор и решила перебраться сюда. А голубятню не я разводила - она была здесь уже задолго до меня… Времена менялись, и труппы актёров тоже. Состав переменился, и никто не имеет понятия о существовании этого места, да и я стараюсь не выделяться. Вот и вся моя тайна, господин Фарейда.
          Николасу осталось лишь поаплодировать, тем самым подтвердив, что этот случай полностью удивил его и поразил до глубины души, как и обещала Драгутина. Она сдержала своё обещание. И сербу оставалось лишь удивляться этой женщине, которая и в старость продолжала жить, словно была бы молодой, с улыбкой смотря на жизнь. Надо было иметь невероятную силу воли, тягу к жизни, чтобы несмотря на все те лишения, что произошли с ней, смотреть таким образом сквозь пальцы, и не придавая им особенно никакого значения, живя настоящим.
          «Будет ли у меня такая старость?»
          Будет, но далеко не такая, да и не мог он ещё предположить того, что его ждёт через много-много лет на другом краю света… Поэтому он продолжал жить каждой секундой. Не для себя - единственно лишь для людей.
          В эти дни случился довольно примечательный случай в Карловом Университете. Они со Сцигетти, спокойно прогуливались по университетским коридорам, оба держа под мышками солидную стопку тетрадей и книг. Тогда-то итальянец и рискнул начать разговор со своим другом, который был выше его на голову - по коридору шли лилипут и Гулливер:
          - Ты знаешь, друже, - он перехватил манеру от дружков Николаса вставлять подобные сербские слова - как-никак пример Гая и его команды действовал просто заразительно! - Сегодня к нам приезжает никто иной, как один высокопоставленный гость. Он типо к нам учится едет, но уж между нами-то говоря, признаемся, что какая там учёба с подобным высоким положением.
          - Шишка то есть, - Николас на миг остановился у подоконника, чтобы поудобнее взять связку свесок (тетрадь по-сербски - свеска). Кто-то чуть подальше крикнул:
          - Сюда! Сюда несите.
          Там стояла какая-то молоденькая учительница в очках и с приветливым лицом.
          - Это наш учитель музыки. Мужчин на эту роль не смогли взять - слишком грубые пальцы. А она на всю Чехию знаменита своими музыкальными выступлениями. Говорят, она не имеет абсолютно никакого образования. Просто дано от природы, получается, это умение. И так всегда. Кому какой талант дан.
          - Ну и какой же достался тебе?
          - Похоже, я остался обделённым! Видать, кто-то выкинул меня из очереди за получением талантов.
          - Вставай за мной, меня уж точно не выкинут - не достанут, - усмехнулся Николас.
          - Да уж, на твою спину никто не попрёт - она как булыжник - ка-мен-на-я!
          Они подошли к учительнице, и Николас невольно обратил внимание на симпатичность этой молодой особы, но Сцигетти как-то больше заметил это, что и поспешил подметить, благо язык у него вперёд его самого родился:
          - Как вы сегодня прекрасно выглядите! Оставайтесь с нами! Александр Вингерфельдт никого в обиду не даст, так что. Я думаю, своей красотой вы будете освещать нам путь к зёрнам науки…
          - Ой, да что вы… - засмущалась учительница. Николас взвесил ещё раз в руке свою ношу, скромно намекая на неё. Она словно бы спохватилась. - Ой, совсем забыла, извините меня, господи! Кладите вот сюда, на стол. Уж тут-то мы сами управимся.
          Серб послушно поставил свою ношу на стол, в отличие от Сцигетти, который на вихре эмоций с размаху впечатал её в стол - и тот устоял лишь чудом, но устоял же! Учительница тихонько захихикала, но это ни произвело на итальянца никакого впечатления, и тот поскорее вывел прочь своего друга, который из-за низкой высоты дверного проёма чуть не повторил свой подвиг у Драгутины в доме.
          Сцигетти, с опаской оглянувшись назад, поспешил произнести, смотря на решительное лицо своего друга Николаса:
          - А она ведь симпатичная… Думаю. Мы её уроки будем посещать с удовольствием. Так, на чём я остановился?
          - На учительнице по музыке? - удивился краткосрочной памяти Сцигетти серб.
          - Не, не, раньше… Ах да! Эта шишка обещала приехать к нам вот-вот. Некоторые источники заявляют, что это может случиться как раз сегодня. Представляешь, как мы удачно можем попасть?
          - Вот как? А чем этот человек тебя так заинтересовал?
          - Не меня, а весь институт. И в первую очередь интересоваться им должен ты, друже.
          Чёрные брови серба слегка приподнялись вверх от удивления. Он взглянул ещё раз сверху вниз на Сцигетти, затем остановился, словно что-то бы припоминая. Что-то кто-то из его знакомых говорил о какой-то важной встрече гостя в Университете. Уж не это ли он и есть? Итальянец подождал достаточно времени, и, отсчитав его строго по чужим часам (Николаса), поспешил сказать, чтобы заполнить паузу в разговоре:
          - Вон, совсем немного времени осталось до его приезда. Давай подойдём к той мраморной доске, мне интересно, что там пишут. Якобы туда даже моё имя вписано. Надо бы проверить, не так ли?
          Николас ничего не сказал, лишь молча последовал за Сцигетти, благодаря которому к нему порой возвращалась вера в жизнь. Человеком он был жизнелюбивым, и этому приучал и серба. Сцигетти был атлетом, увлечённо занимался своей физической подготовкой, утром делал пробежку, упражнения - это ему доставало неподдельное удовольствие. И вот теперь этот итальянец стоит здесь, а его тонкие брови удивлённо приподнимаются на лице:
          - Эвона! Я, оказывается, Жигетти на самом деле… Нико, тебя дезинформировали!
          Серб внимательнее всмотрелся в доску и действительно, чемпион многих соревнований Сцигетти, внесённый на доску почёта вдруг сменил фамилию. Весьма забавно… Николас с усмешкой взглянул на своего друга, но тот уже был занят другим делом. Где-то позади него раздался шум многих голосов, и естественно, теперь всё его внимание было приковано в том направлении. Там было что посмотреть. Обернулся и Николас.
          С лестницы спускалась огромная толпа студентов, пожалуй, со всего Карлова Университета, и шли они явно, удручённые каким-то событием. Казалось, пыль на этой лестнице не протирали веками, поэтому она сразу взвилась в воздух, когда появилась эта огромная толпа людей здесь. А вскоре стала видна и причина всего этого торжественного шествия. В центре этого круга людей шёл невысокий, атлетического телосложения человек, любезно со всеми раскланивающегося и производя впечатление старейшего аристократа. Да и одёт он был вызывающе, как франт.
          Сцигетти сразу же поспешил отметить его внешность:
          - Что это он вырядился как а парад, а ли не в курсе, что здесь люди учатся…
          - Может, на то располагают дальнейшие события? - спросил Николас, видя, что люди приближаются к ним. Сцигетти только больше хмурился. - Сейчас мы всё узнаем.
          - Да ты прям ясновидец, Нико! - итальянцу нравилось так сокращать его имя.
          Люди поравнялись с ними и резко остановились, окружив полукругом серба и его друга. Видно было, что ради них двоих они сюда, собственно, и шли. Удивление мелькнуло на лице молодого человека, явно находящегося в центре внимания, когда он взглянул снизу-вверх на Николаса. Затем кто-то выскочил вперёд и громко провозгласил:
          - Сын знаменитого австрийского предпринимателя из древнейшего аристократического рода, самопровозглашённый чемпион по боксу, прекрасный борец и искусный танцор, а так же ещё теперь и студент нашего университета - Гельмут фон Штайниц!
          «Ах, вот кого тут всё поджидали в учреждении!» - отметил про себя Николас и пожал руку этому аристократу, которого тот корчил из себя, после чего поспешил представиться:
          - Я Николас. Фа-рей-да! - для чего-то произнёс по слогам отчётливо свою фамилию серб, чем несколько удивил этого человека. - Позвольте узнать, ради какого мероприятия мы тут все собрались и с таким выжиданием смотрим на меня?
          - Когда говорили об этом молодом человеке, там ясно намекнули на то, что мы ждём от нашего студента Николаса Фарейды.
          - Да я-то сразу просёк, но решил проверить свои подозрения. Так что же, вы требуете хлеба и зрелищ?
          - Не, а тебе слабо что ль? Одному из лучших спортсменов университета? Отстоять нашу честь никак? - настаивала толпа, и серб сдался.
          Сцигетти ещё больше хмурился. Он был явно недоволен тем, что происходит вокруг него. Николас просто ожидал развязки событий. Что ж, свои силы он не откажется испробовать, хотя бы просто, чтобы проверить себя. Сцигетти что-то бурчал рядом под нос, когда толпа пошла вперёд, спеша организовать по-быстрому всё это зрелище, пока ещё было время. Главное, чтобы кто-то стоял на своём посту и не пропускал любой намёк на опасность, а то обоим студентам не повезёт, впрочем, последнее - уже всецело их проблема - пусть как хотят, так и делают, мы лишь толпа, мы невинные овечки, ничего не знаем, ничего не видели и не слышали.
          Впрочем, ладно. Площадку для боя быстро нашли на первом этаже. Там было всё равно ограничено пространство, но всё же лучше, чем, например, узкие коридоры. Да и зрителям удобнее смотреть, ибо здесь пересекалось сразу несколько переходов. Народ расположился повсюду - ибо любопытно было всем, чем дело кончится - заняли и первый, и второй, и третий этаж, буквально забив их битком, как селедка в бочке. Теперь все люди с любопытством свесились вниз и смотрели. Назначенный глашатай провозгласил начало сему интересному событию, и все как-то умолкли и замерли, даже боясь лишний раз вздохнуть.
          В центре по-прежнему остались Николас и его новоиспечённый соперник, который в данный момент просто стоял разминал руки. Говорят, он раньше в армии служил, и там неоднократно отличался в этих делах. Интересно бы посмотреть на него… А Николас? Окажет ли он какое-либо сопротивление своему противнику, покажет ли свои боевые качества? Очень, очень интересно. Так считал народ. И смотрел внимательно за любыми движениями этой пары человек.
          Глашатай отбежал в сторону, оставив пространство для боя, и с этого момента, можно сказать, он и начался. Сие было весьма интересным событием. Николас думал, что противник его будет весьма неповоротлив, как казалось на первый взгляд, но тот мгновенно оказался рядом с ним, и лишь то, что серб увернулся, спасло его от удара. Толпа неистовствовала сверху, подбадривая и крича обоим бойцам, создавая ощущение пчелиного роя. Вот соперник серба вновь перешёл в наступление, посыпались удары, и лишь то, что тот прикрывался руками, спасло от них. Затем австриец выдохся из сил, отскочил проворно назад, ожидая ответных действий, которые, однако, не заставили себя ждать. Николас с той же яростью накинулся на этого Гельмута фон Штайница, драка пошла сильней, горячей, интенсивней. Кулаки сыпались со всех сторон, где-то успевал уворачиваться от ударов, где-то нет. Но теперь обоим вскружил голову азарт, и битва пошла ещё более интересной, толпа совсем охрипла от криков и свиста, продолжая кричать что-то со всех щелей здания.
          Фон Штайниц со всей силы ударил Николаса по лбу, да так удачно, что у того выпали искры из глаз, а резкая боль пронзила лоб, впрочем, сам виноват. Однако серб в долгу решил не оставаться, и улучив прекрасный момент, забыв, то его самого колотили, со всей силы ударил в нос изумлённому австрийцу, сделав его ассиметричным.
          - Серию долби, серю! - орал Сцигетти, но его, впрочем, как и всю толпу, никто не слышал.
          Из носа прославленного на Австрию боксёра хлынула кровь, глаза злостно вспыхнули, и он уже занёс руку для ответного удара, как вдруг раздался крик откуда-то сверху, и бой прекратился на миг. Голова Николаса кружилась после удачного попадания соперника, сам австриец стоял, прикрывая платком разбитый нос и полностью негодуя по поводу этого ненормального серба. Раздались шаги преподавателя, после чего вся толпа, впрочем, как и сами виновники торжества в первую очередь, поспешила растечься по щелям и вехам всего здания, придавая умный вид себе…
          На следующий день Николас в Университет не пошёл - лоб разболелся ужасно, вся голова напряжённо гудела после вчерашнего побоища, когда он просто шёл, голова кружилась, как в полуобморочном состоянии. Еле-еле Сцигетти вчера довёл его до дома, а теперь он и вовсе валялся на кровати, штудируя многочисленные книги по технической части.
          Его появление дома немало смутило Гезенфорда, обычно привыкшего видеть пустующую постель своего друга, а теперь, обнаружив его дома, вместо учёбы и работы. Особо не скрывая своего отношения к случившемуся, он обозвал Николаса халтурщиком, после чего с чувством выполненного долга спустил ему всё с рук.
          Через день после бойни, Николас совсем уже оправился и вновь стал учиться и ходить на работу. По словам Сцигетти, австриец ещё долго не мог опомниться после случившегося и всячески сторонился этого серба, если их траектории движения каким-то чудом умудрялись пересекаться. Вот на работе-то Николасу и напомнили об этом отгремевшим на весь Университет событии. Да, то, что сотворил этот серб, считалось подвигом - разбитый нос австрийца видели все, а вот о том, что у серба болела голова, знали лишь единицы…
          Авас Бекинг, сам в прошлом занимавшийся подобными делами, встретил Николаса, как национального героя. Первое время они даже не разговаривали о работе, что обычно не соответствовало их распорядку дня, к которому привыкли уже оба, впрочем, как и вся компания. У серба ещё окончательно не прошла голова, и при резких перегрузках давала о себе знать, только вот Бекинг, к несчастью, об этом вообще не знал…
          - Так вот значит наш победитель?
          Он сделал попытку побороться с сербом, но так один раз удачно сжал его, что у бедняги поплыли цветные круги перед глазами… Бекинг обладал богатырской силищей, хотя нигде практически её не применял на предприятии. На этом убедилась рука Николаса. Серб сначала думал, что её сломают, как жалкую спичку, однако этого всё же, на удивление, не произошло. С Бекингом тягаться в силе серб больше не решился, искренне уважая в душе этого богатыря, и чувствуя ещё большие боли в гудящей голове. Впрочем, расстраиваться было нечего, и жизнь текла по-прежнему весело и непринуждённо, особо не заморачиваясь.
          С Авасом Бекингом после серба так никто и не решился бороться. Странно, почему…
        Глава шестнадцатая
          Процедура примирения Вингерфельдта с Бариджальдом состоялась публично благодаря инициативе, исходящей от Николаса и Гая Гезенфорда. Те самые деньги, которые зачем-то отложил дядя Алекс, когда валлиец застал его в лаборатории, как раз пошли на возмещение морального ущерба несчастному голландцу, и они преспокойно помирились, даже отобедали за одним за столом (хотя, следует сказать, что для Вингерфельдта даже обедать - редкость). Теперь этот самый голландец принялся с ещё большим усердием за работу, доказывая себе и тому парню, и дяде Алексу свою пользу и нужность на предприятии, если его таковым можно назвать.
          В данный момент он чинил электромобиль Вингерфельдта. В отдалённые уголки города тот ни под каким соусом не соглашался ехать ни на карете, ни пролагать путь пешком, говоря, что не желает почувствовать себя вторым Марко Поло, ибо все подобные роли уже заняты, и свободна лишь его единственная роль - роль самого Александра Вингерфельдта. Он добавил, что лучше верховодить в своём маленьком автомобиле, нежели молча сидеть в карете и всецело зависеть, как кучер будет вести лошадей, да ещё и с меньшей скоростью. Так что, Бари, принимайся за работу, и не жалуйся на судьбу, ты именно подобной и добивался! Так что…
          Он вновь был весь грязный, в саже, как трубочист, однако довольно пыхтел над автомобилями. Бари любил рассказывать. Что большую часть своей жизни он именно что любил копаться в них, с интересом смотря устройства в них и подобного рода всякие примочки. Где бы он не работал, он всегда старался быть близким к этим только-только входящим в моду новшествам, и целыми часами сидел в них. Ему нравилось в них что-то крутить и привинчивать, и не было для него лучше работы, чем эта.
          Рядом с ним, вернее, над ним стоял, расправив по-петушиному руки, Витус. Ему очень шла эта поза, - не раз отмечал про себя Бариджальд, молча занимаясь своей работой и слушая поучения от этого финансиста, единственной причиной существования которого являлось то, что он однажды привёл на биржу Гая и Вингерфельдта, обеспечивая их деньгами, чего, например, не мог дать тот же Бари. Витус жаловался на тяжёлую жизнь, подмечая всю безнадёжность своего положения Затем он ударился в прошлое, выискивая плохие моменты для красочности содержания - и это ему очень даже удалось. Так он нашёл в закоулках памяти момент, когда работал на какой-то стройке, и, работая как-то ночью, чтобы получить больше денег, подхватил двухстороннее воспаление лёгких.
          - Давай, закуривай, и иди отсюда! - не выдержал подобных страстей Бариджальд.
          - Постой, я же ещё не всё порассказал…. Вот например, я помню, как переболел чахоткой…
          - Слушай, давай пошевеливайся и иди отсюда. Вон, дяде Алексу расскажи, или, точно! Нерсту. Они тебя поймут и пожалеют. Хватит мне над ухом зудеть. Иди, иди отсюда!
          Витус обиделся на подобное поведение собеседника, но вынужден был уйти, ибо в руках голландца имелся мощный компромат в виде донкрата, а кто против голландца с этим инструментом? Уж точно не он. Пусть всякие смельчаки с этим разбираются, а он относительно этого полностью спокоен. И да, дядя Алекс… Разве уж это такая плохая и скверная мысль? Нельзя отрицать предложение довольно беззлобного и деятельного работника. Да, нельзя.
          Из-под машины высунулась фигура недовольного Бари с ключом наперевес.
          - Я непонятно сказал? Ты меня ещё и дымом решил обдать, как паровая машина?
          - Всё-всё, я ухожу-ухожу.
          Витус не успел убрать ноги отсюда, как вновь появились вездесущие Николас и Гай, как всегда о чём-то с интересом разговаривающие - ибо уж у кого-кого, а уж у них впечатлений хватало. Бариджальд повертел в руках ключ, после чего взглянул на Николаса с неподдельным уважением - уж о недавней победе этого серба знали все в компании. Бари слегка усмехнулся, глядя прямо на него.
          - Ну-с, мелкий текущий момент что ль? Смена масла, шприцовка, шпаклёвка, покраска - и пожалуйте в рейс?
          Он намекал на синяки, полученные в бою.
          - Какого масла? - испугался Николас.
          - Понимаешь, Николас, наш друг убеждён, что Господь Бог сотворил человека по образцу и подобию автомобиля! - расхохотался Гай. Всё-таки он обладал прекрасным талантом подмечать всё новое, да ещё и в точку.
          Бариджальд улыбнулся и вновь исчез в электромобиле дяди Алекса, умело орудуя донкратом. Николас ничего не ответил, лишь улыбнулся этому удачно сказанному выражению Гая, после чего вслед за последним вошёл в здание компании. Гезенфорд сразу же свернул куда-то в сторону, и остановить его уже было невозможно, да и не нужно.
          Этим же утром, той же дорогой, что и Гезенфорд, отправился другой человек из компании - Алекс Вингерфельдт, злобный на весь свет, а в особенности на своих собственных подчинённых. Церемониться он особо не любил, что и проявилось в последствие. Дабы показать своим подчинённым, кто тут хозяин, он пропустил ток через умывальник и с чувством выполненного долга вновь ушёл к себе в лабораторию, забыв уже обо всём на свете - ибо на это у него имелись уже все основания. Первым испытателем сего творения дяди Алекса суждено было оказаться никому иному, как Гаю Гезенфорду… Жестокий приговор.
          Он обожал устраивать скандалы на пустом месте, а уж если и давался повод, он просто не мог устоять перед соблазном закатить страшную истерику, и тем самым довести человека до отчаяния. Ему нравилось выводить людей из себя, показывая свою точку зрения. Это, одним словом, доставляло ему несравненное удовольствие, видеть, как кто-то бьётся в истерике, визжит, и всего-навсего из-за каких-то верно подобранных слов. Чего греха таить - язык Гая родился впереди него, что и проявлялось постоянно, он любил делать едкие замечания по тому или иному поводу, особо не стесняясь в выражениях, и порой часто обижал людей своими колкими фразами. Народ, бывший в деловых кругах, терпеть не мог ни его, ни его директора. У Вингерфельдта был такой же несносный характер, и он всячески пытался навязать свою волю, если же его не слушали - то тут уж надо пенять на себя. Но даже дядя Алекс не был так не любим в свете, нежели Гай. Этот валлиец находил комичность во всём, что его окружало, и стремился поскорее показать это остальным, просили они его или нет.
          К своему не то счастью, не то несчастью, Гай подошёл к злополучному умывальнику вымыть руки… В следующий миг всё здание компании содрогнулось от дикого крика не то зверя, не то человека. Затем раздался грохот, шум, смех, как у черта из табакерки и звуки приближающихся шагов прямо у лаборатории Вингерфельдта.
          Нерст, дежуривший у входа, укрывшись своими нитями накаливания и книгами, особо страшился этих звуков, поняв, что это явно не к добру. Хотя, бесспорно, о коварном заговоре дяди Алекса против своей же компании он не знал. Гул по лестнице нарастал, и первым не вытерпел всё тот же дядя Алекс, со страхом и с интересом смотрящий на вход. Затем шум прекратился.
          - Это призраки нашей славы? - тихо спросил Нерст, выглядывая из-за книг.
          - Нет, это просто у нас завёлся домовёнок… - покачал головой дядя Алекс.
          Возле входа раздались громкие шорохи, затем они вновь стихли. Ветер таинственно приоткрыл дверь в лабораторию. Вновь тишина. Затем (как понял Нерст, по подоконнику) прошёлся торжественный, нарастающий марш, настуканный пальцами, и постепенно приближающийся. И Нерст, и Вингерфельдт с интересом ожидали дальнейшего развития сюжета. Им пришлось ждать достаточно долго. В конце-концов, не дождавшись, они вернулись к своей работе, и забыли всё на свете, в то время как «домовёнок» вошёл в лабораторию, прокрался несколько шагов, шмыгнул носом и вдруг громко закричал петухом, что глава великой компании Европы мог бы получить первое место по прыжкам в высоту со стула.
          - Ах, это ты, Гай! - всё ещё приходя в себя, сказал Вингерфельдт.
          - Наш местный домовёнок, - не смог удержаться Нерст. - Чёртик из табакерки.
          - Вам бы лишь бы лишить меня христианства, нехристи, а я может, крестик ношу.
          - Лучше бы ты крестиком вышивать умел, - вздохнул печально дядя Алекс.
          - Ну, что касается моих сверхспособностей, то да, их можно кратко охарактеризовать так: «А ещё я крестиком вышивать умею».
          Нерст сунул в рот лист табака и искоса оглядел худощавую фигуру одного из самых грандиозных деятелей компании. Критично осмотрев её, он нашёл, что нити накаливания гораздо интереснее, и снова вернулся к ним, принявшись за свою однообразную работу. Дядя Алекс одарил его благодарным взглядом, после чего взглянул на Гая: «Дескать, по что пришёл?». Наверное, Гезенфорд понял этот намёк по его глазам, состряпал рожу разозлившегося тигра, готового рвать и метать, после чего разбавил её несколько каплей обидчивости, поняв, что переборщил:
          - Какая научная работа связана с умывальником и какой номер патента она в себе содержит?
          - М-м, какая сегодня прекрасная погода! - только и вымолвил Вингерфельдт.
          - А акции чешских крон недавно выросли на рынке в Зимбабве, - добавил Нерст.
          - Ты тут зубы мне не заговаривай! - пригрозил пальцем Альберту Гай. - Я-то знаю всю твою порядочность и доброту. Так что, и не пытайся, нехороший человек. Так каким образом оказался ток в умывальнике?
          - Говорю же, сегодня прекрасная погода! - не сдавался дядя Алекс.
          - Я пальчик обжёг! - попытался разжалобить обоих Гай. - Мне невыносимо больно, а вы… Эх вы-и! Никакого сочувствия к пострадавшим, невежи! Или это воду отключили за плохое поведение и вы решили заменить её током? А я, может быть, мог убиться из-за вас. Это, это покушение на мою жизнь! Я больше не нужен, всё, теперь все будут жить без меня, я не нужен своей компании, и вам лишь бы избавиться от меня. Я одинокий отшельник, никто меня не любит, и всем плевать на трагедию всей моей жизни. Ах… уми-ра-ю!!!
          - Только пожалуйста не на полу, хорошо, Гай? Гай! - позвал его Нерст, видя, как лицо валлийца потихоньку начинает бледнеть.
          Он и впрямь испугался, что этот наигранный спектакль сейчас перерастёт в явь. И тут Гай достал свой перочинный ножик. Со страдальческим видом раскрыл его, причём его лицо всюду выражало дикую выдуманную боль.
          - Ах! Какой актёр погибает…
          - Гай, этой спичкой ты вряд ли себя убьёшь!
          - Но он же острый! - Гай сунул нож прямо под нос Нерсту, что тот облокотился назад, боясь неожиданного поворота судьбы, который, кстати, скоро и поспешил наступить.
          Гай не успел перейти к основной части задуманной оперы, как вдруг погасло газовое освещение. Блеснул во тьме перочинный нож Гая, который тот поспешил сложить в целях безопасности и убрать в карман на долгую память. Им он обычно разрезал хлеб для бутербродов. Во тьме лишь по слабым очертаниям можно было догадаться, кто здесь сидит. Первым не выдержал Вингерфельдт.
          - Включите кто-нибудь свет, быстро!
          - Вот ты найдёшь выключатель…
          -Мне нехорошо! - забеспокоился дядя Алекс, побоявшись признаться о том, что он просто боится темноты. Зато это понял Нерст, и в темноте блеснули его белые зубы, показавшиеся в улыбке.
          - Я включу освещение, если кое-кто согласится меня выслушать.
          У Вингерфельдта было немного времени на раздумья. Выбирая между тем, чтобы лишиться темноты и продолжать капризничать, не занимаясь своей работой, он решил оставить свой выбор на первом, ибо боязнь тьмы имела свои основания. Дядя Алекс кивнул головой, казалось, Гай услышал кивок головы своего босса и мгновенно включил освещение.
          - Ах, вот оно что! - разгадал дело века дядя Алекс. - Он тут стоит у выключателя и просто манипулирует мной! Знает ведь мои недостатки…
          Гай поманил рукой его к выходу, намекая на то, что обещания надо выполнять. И Вингерфельдт, вздохнув, поплёлся за ним, как послушная собака, бросив жалостливый взгляд на Нерста. Альберт с усмешкой проводил своего босса, и Гезенфорд уже не смог удержаться:
          - Опять он улыбается, этот нехороший человек! Смотри, Алекс, он ещё доберётся до тебя…
          Они вышли в небольшой коридор, где Гай пустился в свою длинную лекцию о делах всей компании. Он рассказывал долго, словно профессором был он, а не Вингерфельдт, специально растягивая слова. Дядя Алекс слушал в пол-уха, думая уже о том, как бы поскорей отмазаться от своего чересчур настырного работника, как вдруг валлиец резко перескочил с одной темы на другую:
          - Так что там, с умывальником-то?
          - Да… - вздохнул Алекс, подбирая нужные слова. - Хочу, чтобы мои подчинённые меня лучше слушались.
          - А вчера «подчинённые» были самыми близкими людьми после домочадцев.
          - То было вчера, - грустно произнёс Вингерфельдт, и разговор вновь перетёк в нудное русло.
          Николас всё это время посвятил своим размышлениям, и потом уже, когда опомнился, осознал, что половину пути прошёл как машина, на автомате. Не найдя ничего путного, он не нашёл ничего лучшего, как пойти к лаборатории дяди Алекса. Зачем именно туда - это уже совсем другой вопрос. Кстати, вопли несчастного Гая донеслись и до уха серба, и на миг ему показалось, что наступил Апокалипсис. Правда, последнее, наверное, было у всех находящихся в здании, на уме. Вингерфельдта он нашёл быстро - да его и искать не надо, благо лаборатория никогда не пустовала. Одержимость наукой просто не знала границ…
          - Чего пришёл? - спросил, даже не оборачиваясь, Нерст, протирая новые подопытные стеклянные сосуды. Дядя Алекс хитро усмехнулся, закуривая очередную сигару.
          - Слушай-ка, мой друг, а не выйти ли тебе покурить? - обратился Вингерфельдт к Альберту.
          - Я не курю, - под грозным взглядом магната он всё же сдался, - но выйду.
          - Вот и замечательно, - качнул головой изобретатель, кивнув Николасу головой на стул Нерста.
          Серб с опаской обозрел стул и спросил:
          - Я надеюсь, он не наэлектризован?
          - Ну, Нерста же не взял. Хотя его даже яды не берут, - в задумчивости протянул дядя Алекс. А затем вспомнил, зачем позвал Николаса, и с живостью ринулся навёрстывать упущенное ранее время, отдавшись полностью беседе. - Ты Твена читаешь?
          Вопрос несколько поразил серба, и он приподнял брови от удивления. Но ответил быстро, стараясь не смотреть Вингерфельдту в глаза, ибо взгляд этих холодных глаз был просто обжигающим.
          - Да, читал. И не так давно…
          - Конечно не так, тебе и лет от роду немного, - Дядя Алекс умолк. Потом продолжил, достав таинственно из кармана какую-то бумагу. - Понравилось?
          - Ещё как. Его книги вернули меня к жизни во время болезни, - Николас с ещё большим интересом оглядывал могучую фигуру магната.
          - Тогда тебе это будет интересным, - и он протянул ему бумагу. - Я состою уже несколько лет в переписке с этим писателем, а вот этот умник, что вышел несколько минут назад, говорят, даже встречался с ним. Я не знаю, правда ли это, Нерст ничего о себе не рассказывает. Можешь написать мистеру Клеменсу письмо. Ты ведь понял, о чём я? Сейчас в моде писать письма. Кто знает, может эта переписка ещё сослужит тебе неплохую службу - время сейчас такое, нам сейчас враги не нужны. А тут ещё эта Уолл-стрит с их местным чудищем…
          - Каким? - заинтересовался Николас, разворачивая бумагу, и обнаружил в ней письмо Самюэля Клеменса. Он немного оторопел.
          - Да, ерунда всё это… Е-рун-да! Меня иногда заносит. Забудь. И пиши письмо мистеру Клеменсу.
          Николас кивнул головой и благополучно унёс это письмо с собой. Хорошо иметь такие связи, как того же Вингерфельдта, который в свою очередь протянул свои руки по всему миру покрепче железных дорог и телефона. Этим же вечером серб посвятил весь вечер этой бумажке, и быстро прочитав её, стал писать письмо. Надо что-то написать… Но что написать? Впрочем, идеи не заставили себя долго ждать, и вскоре получилось довольно объёмное письмо.
          Серб предвкушал дальнейшего развития событий. С трепетом в душе он кинул письмо в почтовый ящик через несколько дней. Дойдёт ли оно до адресата? Пришлют ли ответ? Да, как же это всё интересно. Николас спокойно отправился привычной дорогой в Университет, а затем всё по старому сценарию: работа, учёба, и вновь спать… Николаса давно интересовало, как так получилось, что немец (Вингерфельдт), не имея никакого образования, проник в верхушку самого престижного университета. Но это осталось тайной за семью печатями, хотя, следует добавить, сам дядя Алекс, к примеру, лекции всё же давал, но и то, через силу. Какой там Университет! У него лаборатория под боком, и хоть грянь Мировая война, ничто ему не сможет помешать.
          Декабрьские дни начинались особенно сурово в Праге. Несмотря на весь относительно благоприятный климат, снег выпал рано, и скоро все улицы превратились в коридоры ледяного дворца, а изображения окружающего мира играли на льду, особенно хорошо отражаясь на солнце, долгом которого было освещать всю эту играющую хрустальную композицию в виде сосулек на деревьях и ледяных каплях на деревьях.
          Несколько иначе эти дни проходили для Морица Надькевича. Он не видел всей этой красоты порой, посвящая себя целиком отданному делу. Как он сам любил выражаться, что это такая важная работа, от которой нельзя ни в коем случае отвлекаться. По сути, он был прав, и телеграф вовсе не был простой детской игрушкой, не имеющей никакого смысла. Что бы там не творилось на улице, здесь. В этом помещении жизнь проходила абсолютно одинаково. Стучало перо, не пропуская ни одного символа - да поди, пропусти - и плакала твоя работа. А этому пареньку работа была важна - она содержала и его, и родителей. Вот в чём весь смысл-то.
          Порой он работал в тишине, брал ночные часы, часть из которых всё же умудрялся употреблять на личные нужды. Надькевич так же с простотой и лихостью, свойственных ему, одновременно доставал Нерста, читал какие-то книги… и не пропускал ни одного слова. Таков уж был сей парадокс. Но дальше ещё интереснее - несмотря на разгоревшуюся войну между ним и Нерстом, Академик ни разу не рисковал пойти против него. Чем это мотивировалось - так и осталось тайной за семью печатями, а Мориц продолжал испытывать терпение Альберта, у которого, впрочем, его было очень даже много.
          Надькевичу ещё повезло - на работу он попал случайно, зато теперь вполне заслужил право находиться в этом маленьком сообществе ближайших к Вингерфельдту людей. Дядя Алекс говорил, что позже употребит его на более полезную работу, стоит только подрасти Морицу. А пока стучало перо, крутился валик телеграфа, а на улице звенела вьюга… Полностью однообразные и ничем не оправданные дни. А Надькевич не жаловался, продолжая продумывать, как можно поиздеваться над Нерстом, когда он выходил из лаборатории. Почему именно Альберт стал потенциальной жертвой нападок? Так уж бывает, что холодные и опасные люди всегда привлекают внимание прежде всего простой и логичной причиной: когда начинаешь против них строить козни, это добавляет адреналина - ибо ты никогда не знаешь, чем это всё для тебя закончится. Вот и здесь так же. Тем не менее, Академик всё же внушал какое-то уважение, и несколько боязнь в душе, особенно когда злился. Тогда его лицо напоминало ощетинившегося тигра, но разозлить его было не так уж просто, хотя и возможно - Нерст был довольно нервным человеком. Всё же остальное время он был человеком
безобидным, избегающим общества.
          Телеграфисты - ещё одно романтическое течение этого хорошего времени. Во всём мире можно было отличить этих весьма необычных на вид людей, чем-то напоминающих хулиганов: кепка - всегда набекрень, небрежная походка морского волка, поспешность в делах и решениях, во рту порой табак, работу выполняют с прилежанием. Не всем удавалось попадать в это общество романтиков - но вот Алекс и Надькевич - особые случаи….
          Вновь крутится валик телеграфа. Эх, и почему именно эта работа? Но ведь нужен же телеграфист в компанию - дядя Алекс сам был свидетелем того, как важно вовремя получать быстрые сообщения. Да, Вингерфельдт вошёл в историю, как самый быстрый телеграфист, хотя у него ещё вся жизнь впереди, а ему, Морицу, вряд ли суждено добиться таких же громоподобных успехов. Ну, какой из него скорописец? Хотя ладно, работа есть - и то хорошо. Всем компаниям Вингерфельдта (а их было пожалуй больше, чем в мире упоминаний имени Нобеля), надо было держать связь между собой. Порой они попадали в такие ситуации, где всё решала лишь скорость. И это всё взвалили частично на Надькевича. Здесь, в Праге была прямая связь, полезная в чрезвычайных ситуациях, ибо последние случались довольно часто, и нужна была страховка. Один раз одна из компаний попала в осадное положение - но выручать же надо. И лишь через несколько дней пришла помощь. И так бывает. И за биржей следить надо - чтобы акции компании не упали, а наоборот… Хм, кто же там на бирже-то умничает? Да, Витус. Бесполезный в компании, но нужный в финансовых делах - таким
он и был. Здесь каждый имеет и недостатки, и таланты. А иначе их бы попросту тут не было. Компании периодически отсылали какие-то известия со всех концов света, и всё на телеграфы, одним из которых был и этот, стоящий в так называемой зале.
          Мориц отвлёкся от работы и посмотрел в окно. В глаза ударило ослепительной белизной снега, и он на миг зажмурил глаза, чтобы не чихнуть. Потом понял, что смеркается, и пошёл включать газовое освещение. Он не успел подняться, как услышал знакомый щелчок. Кто-то его опередил. Обернувшись, увидел Нерста с газетой под мышкой. Надькевич вновь сел на стул и со скучающим видом принялся рисовать какие-то узоры на бумаге, словно бы работа не требует никакой торопливости.
          - Давно уже тут? - спросил Альберт, сладко зевнув. Он давно уже потерял счёт времени.
          - С раннего утра, - ответил неопределённо Мориц, ибо у всех разное это «раннее утро». Он всем видом пытался показать, что закорючки на бумаге гораздо интереснее, чем всё на свете, включая и самого Альберта Нерста.
          - Вон, в этой газетёнке написано много интересного. Дядя Алекс мне сообщил ещё пару новых фактов к этой теме. Тебе это будет интересным.
          - Ну, допустим, - Надькевич выглянул из-под телеграфа, и увидел своё отражение на стекле. Худощавый пятнадцатилетний парнишка с веснушками на щеках, с растрёпанными чёрными волосами. И рядом - изображение Нерста: высокий интеллигентный человек в пенсне, напоминающий лаборанта после лекции, с каким-то напряжением на лице.
          - Так вот, - для подтверждения своих взглядов он раскрыл газету, хотя знал её содержание. - На днях к нам тут наведывались журналисты, явно подкупленные какими-то газовыми компаниями. Вот они-то нас и снабдили расспросами по полной программе… Ну, как тут сократить-то всё это дело? Ладно, попробую. Значит, слушай, дорогой Веснушкин. Дядю Алекса своими расспросами они довели до того, что тот их поспешил с гневом выставить за дверь. Вот тут-то и начинается всё веселье. Дав журналистам подзатыльника, Вингерфельдт успел прокричать, что его компания ещё чего-то стоит во всех отраслях промышленности. Это относится и к телеграфу, Мориц. Перехожу к заключительной части. Сегодня, в четыре часа дня (Нерст выразительно взглянул на часы) пройдёт проверка по нашей телеграфной линии. Почему именно телеграфной? Потому что все знают, что а ней сидит неопытный мальчишка. За нашей телеграфной линией будет наблюдать весь мир. Но и это ещё не всё. Условия игры звучат не просто так, всё не будет идти как обычно, с тобой, друг мой, будет связываться один из филиалов одной из газовых компаний (поставит профессионального
телеграфиста), и будет постоянно увеличивать скорость на линии.
          - Так что же - на мне вся честь компаний и достижений Вингерфельдта?! - разинул рот от удивления Надькевич.
          - Не знаю, - честно ответил Альберт и взглянул из-под пенсне на него. - Тут ведь в чём так же козырь: все знают промышленника и профессионального изобретателя дядю Алекса, но никто не помнит одного из лучших телеграфистов мира Вингерфельдта…
          - И ты думаешь?!
          Нерст был абсолютно хладнокровен и спокоен. По крайней мере, именно таким он хотел показать себя в данный момент. Надькевич несколько минут пытался прийти в себя от всего только что им услышанного и привести мысли в надлежащий порядок. Альберт слегка кивнул головой и хитро усмехнулся - в его глазах показался блеск хищника:
          - Да, я думал по этому поводу. Но зная Алекса, не решусь строить свои предсказания до определённого момента.
          - А почему же ты пришёл сюда, а не Вингерфельдт?
          - Нет, он, конечно, мог сюда придти. Но я думаю, с нервным и возмущённым, закуривающем уже десятую сигару не очень-то приятно находиться рядом. Одно дело я - я привык к его обществу, а другое всякие товарищи, вроде тебя, у которых психика не обладает такой устойчивостью. В общем, сейчас лишь три часа. Так что набирайся мужества. Оно тебе ещё пригодится, я полагаю.
          Нерст был прав: Вингерфельдт в течение дня закуривал одну сигару за другой, забывая даже о своей лампе накаливания. Он выстукивал пальцами какие-то победные марши на столе, погрузившись полностью в себя. Его выражение лица напоминало дикого зверя, а взгляд был словно у голодного волка, заведённого в тупик. Он бы ещё неизвестно сколько просидел в подобном положении, если бы не Мэриан. В его голове витали самые разные мысли, но ни одна из них, как ни странно, не пересекались с настоящими событиями.
          - Ах вот ты где! - обрадовано вскрикнула племянница Вингерфельдта, найдя его в лаборатории и даже прихлопнула в ладоши. Она выглядела настолько необычно, что заставила дядю Алекса оторваться от своих размышлений.
          - Что это ты так нарядилась? Вроде праздники ещё ни скоро…
          - Но сегодня же особенный, ни на какой не похожий праздник!
          Вингерфельдт напряжённо стал обдумывать эту фразу, роясь в своей головы и вспоминая, какую важную дату в своей жизни он пропустил. Мэриан застыла в ожидании, явно светясь от радости. Затем в глазах дяди Алекса блеснул какой-то особый блеск. Он подозвал племянницу к себе и спросил её полушёпотом:
          - Сегодня великий день варения?
          - Почти, - засмеялась Мэриан, обняв своего дядюшку за шею. - Сегодня я назначаю день пирога.
          - А вот это уже интересно, - вздохнул он. - А как насчёт праздника?
          - Вечером. Мне терять нечего, - подмигнула она правым глазом. - Могу даже спеть что-нибудь.
          - Ну, это было бы просто прекрасно! - засияли глаза Вингерфельдта. Затем он что-то вспомнил, и немного погасил свой энтузиазм. Правда, эти слова Мэриан умудрились его здорово воодушевить.
          Он резко поднялся со стула, весь озарённый верой в светлое будущее, и пошёл вперёд. Навстречу ему попался Нерст, который, подобно тени поспешил войти в лабораторию, чтобы что-то захватить. В его руке мелькнули карманные часы, которые он поспешил выложить на стол. Он улыбнулся обезоруживающей улыбкой Мэриан, и не смог удержаться от последующей фразы:
          - С Днём Рождения, дорогая!
          Этого ему показалось мало, и он вспомнил, что надо ещё подарить подарок. Который, естественно, был приготовлен заранее. Из-за спины Альберта показалась рука, сжимающая своё драгоценное сокровище. Он подошёл ближе и одел на голову Мэриан ободок:
          - Назначаю тебя королевой всея электричества!
          Она смущённо улыбнулась, поправляя руками новую приобретённую вещь. Вингерфельдт замер у порога, словно забыв, что куда-то собирался идти. К реальности его вернул Альберт, кивнув на карманные часы, лежащие на часы. Стрелки часов двигались неумолимо…
          Наверное, за те 12 лет работы компании, никогда ещё не уделялось столько внимания этого пыльному телеграфу на столе Надькевича. Первый раз у него столпилось множество людей. Альберт стоял с часами наготове, единственный спокойный человек в этом обществе. Рядом с ним стоял Николас, выразительно смотря на циферблат. Затем Нерст кивнул - час истины наступил… Сбылось предсказание Альберта по поводу телеграфа. Вингерфельдт с нахмуренным лицом наблюдал за Надькевичем, принимающем послания. Так продолжалось не больше пятнадцати минут. Затем он вплотную приблизился к Морицу, буквально дыша ему в спину:
          - Дорогой друг, не нравится мне всё это дело.
          - Вам не нравится моя работа?! - совсем перепугался Надькевич.
          - Да причём здесь это! - махнул рукой Алекс. В глазах его мелькнул азарт.
          Все люди, столпившееся в помещении, впились взглядом в могучую фигуру учёного. Помимо членов компании, эта маленькая зала так же вмещала и несколько журналистов, просто зевак, и некоторых товарищей из влиятельных компаний - никто же не мог ожидать, что Надькевича вдруг не подменят - всё должно было быть по-честному. Дядя Алекс не стал спорить с этой аксиомой, вполне довольный условиями всей этой игры. Стучало перо в дрожащих руках Надькевича - он отстаивал честь компании. С одного бока дышит Гай - верный помощник и наставник, с другого - Вингерфельдт. Безжалостно крутится валик телеграфа…
          - Увеличивай скорость! - полушёпотом вымолвил Вингерфельдт, начиная гонку уже.
          Вновь стучит перо Надькевича. Послания пошли интенсивнее, скорее. Каждые пятнадцать минут другому телеграфисту он отсылает сообщение с просьбой увеличить скорость. Это исполняется. Скорость растёт. И так в течение часа. У кого хватит больше терпения? Руки Морица вспотели, сам он сидел взмыленный, волнуясь. Не каждый день случаются подобные потрясения в жизни пятнадцатилетнего мальчишки!
          И все стоят. Смотрят на Морица, кто с вожделением, кто желая ему поражения. И все, все, все смотрят и следят за тобой - нет, нельзя допускать ни единой погрешности! Честь компании… Сомневается ли сам дядя Алекс в нём? Нет. Верой озарено хитрое лицо дяди Алекса. И вновь послания. Вновь азбука Морзе. Скорость растёт. Все затаили дыхание… Момент истины приближается неуклонно и быстро…
          Газета «Злата Прага» на следующей день выпустила на первой полосе весьма любопытную заметку: «Телеграфист известной газовой компании, участвовавший в соревновании против молодого, и пока ещё не опытного работника компании Вингерфельдта потерпел поражение. В течение двух часов росла скорость передачи сообщений, - инициатором был телеграфист Мориц Надькевич. Его перо не пропустило ни одной строчки телеграфа! После второго часа и ещё одного послания Надькевича об увеличении скорости не выдержал и сдался. Курс акций компании упал до минимума в этом году».
          Это было больше чем победа! Это была победа над собой. И Надькевич эту битву выиграл с бешено колотящимся сердцем малоопытного мальчишки, но со всеми задатками Тома Сойера. Честь компании отстояли. Дело сделано. Огромное дело! Но никто, пожалуй, не сомневался в этом всеобщем любителе всей компании. Кроме него самого, пожалуй.
          Какая-то известная английская газета решила поместить коллективную фотографию всех членов компании, как участников этого громкого события, и естественно - Надькевича. Вот здесь и начались весьма курьёзные события. Сама идея-то неплохая, но всё зависло от исполнения… Некоторые товарищи из банды лиходеев не подкачали, что собственно и ожидалось.
          В центре поместили Вингерфельдта, спрятавшего руку в пиджак, - пародия на Наполеона. И выражение лица было такое, словно бы он был Властелином мира - «продолжаем развивать миф о нашей непобедимости», как он сам выражался среди своих о газетах. Ах, эти газеты! На заднем плане поместились Нерст, Гай. С другого конца - Надькевич и Николас. Фотограф спрятался за своим громоздким аппаратом, приготовился фотографировать. Лёгкая улыбка мелькнула на лице Морица. Почему именно у него - будет ясно в последствие. Сфотографироваи и удалились. Осталось дело за небольшим - дождаться номера газеты. А уж английские газеты читать, ох как дядя Алекс любил! Не грех будет сказано. Поэтому и у его племянницы далеко не немецкое имя…
          Карандаш застыл в руке Вингерфельдта. Вот он вновь сидит за своим привычным столом в лаборатории, в руках, словно священная реликвия, зажат новый выпуск газеты - и первая полоса целиком о них. Трогательный момент. Вот же фотография. Они тут все, вместе. Костяк молодцов Вингерфельдта. Хм, а какой же заголовок подобрали к газете? Интересно, ведь пресса славится своим остроумием. И взгляд падает на начало. Он спокойно проходит по первой части фразы - «Глава великой компании века…» и вдруг спотыкается. Думая, что ошибается, он перечитывает её во второй раз. И во второй раз взгляд спотыкается об одно-единственное слово, повергнувшее его в ужас. Затем взглянув на фотографию, всё стало понятным.
          Карандаш подчеркнул последнее слово в заголовке статьи. Дядя Алекс громко рассмеялся и отбросил газету, положив на неё этот самый карандаш и карманные часы с портретом Мэриан. А заголовок безжалостно гласил: «Глава великой компании века - козёл!», и в доказательство приведённая ниже фотография, где ухмыляющийся Надькевич, стоя за спиной Вингрефельдта, поставил своему дорогому боссу рожки…
          Этот великий и беспощадный мир!
        Глава семнадцатая
          Генри О'Читтер восседал на стуле так величаво, словно под ним находился трон. Он вёл себя, как монарх, как властелин всего мира, и обстоятельства, однако, оправдывали эти громкие имена. На столе лежала восточная литература, которой он любил заниматься в свободные минутки от работы, которые иногда удавалось вырывать. Высокий, поджарый, взгляд проницательный, как у чувствительного хищника, брови расположены высоко, и усы, как у немецкого кайзера. Так звучало описание самого, пожалуй, грозного и непредсказуемого властелина пусть не мира, но Америки, это точно! Наверное, не существовало на этом континенте хоть одного вида деятельности, куда бы он не приложил свою руку и не оставил бы какой-то отпечаток. Помимо всего прочего, словно в насмешку, он выкупил солидное помещение на Уолл-стрит, как раз напротив банкирского дома и преобразовал в штаб-квартиру. Сам он жил (тоже, по иронии судьбы) по соседству со своим главным врагом - Джоном Пирпонтом Морганом. Совсем недавно он выкупил себе дом по соседству с ним, дабы его конкурент не мог ни дня прожить спокойно . Он терпеть не мог банкиров и финансистов,
впрочем, как и последние его, однако если они не лезут к Читтеру, значит Читтер лезет к ним. Такая уж у него была политика - где больше гонят, туда и идти.
          Главный конкурент изобретателя Вингерфельдта, промышленник Читтер, имел и свою собственную карту мира (не Европы!), которая была солидно исполосована всякими кнопками, а в особенности принадлежностями для игры в дартс. Восседая на своём стуле, он порой любил стрелять туда своим грозным оружием - причём делал он это, как профессионал. На этой карте были помечены политические интересы Читтера: точки, на которые надо и следует обратить внимание. Перечнем своих предприятий он не занимался. Он не был изобретателем, относя себя как раз к той самой среде людей, которая скорее пользуется изобретениями, нежели изобретает что-то своё. Да и не важно это было для Читтера - в Америке процветает промышленность, и не брать это в расчёт, значит терпеть гигантские убытки. А Генри не таков - если где-то завалялся случайно лишний кусок, он его мгновенно захватывает, и поминай, как звали. Агрессивная политика Читтера во всех направлениях сослужила ему весьма дурную службу, и превратила его в какого-то монстра, хотя, честно признаем, те, кто его обвинял, были отнюдь не лучше, и заслуга Генри лишь в том, что он делал
это в открытую, не брезгуя ничем. Газеты его так и назвали - бессовестным. Его рисовали, как людоеда, ибо чтобы получить выгоду, он не боялся лишить сотни рабочих своих мест. Ему это было попусту неважно - но это не его вина, а вина времени - беспощадного, коварного, в котором деньги решают всё. Промышленники тем и отличаются, что за выгодой они не видят людей - для них это просто цифры, поставленные рядом, а не души. Но если всех жалеть, то кто пожалеет тебя? Да и к чему быть бедным? Промышленник из-за своей цели не отступится. Не отступал и Читтер.
          А ещё он любил писать злобные эпиграммы на великих людей своего времени. Он намеренно скрывался от общества, где всюду сквозила эта фальшь, и из своего убежища на Уолл-стрит отстреливался злобными сарказмами и афоризмами не хуже Форда, ещё одной именитой личности этой эпохи. Зато и общество не отставало, сделав из Читтера приспешника дьявола, сочинило про него множество всяких небылиц, на основе тех, какими были плакаты в Германии: «Бойтесь русских извергов! Они съедают на обед, как закуску, мясо младенцев и запивают кровью молоденьких женщин!». Люди верили в эти сказки, и в первом, и во втором случае. Впрочем, и в том и другом случае, люди так же опасливо обходили то, что имело к этим сказкам отношения. Дом на Уолл-стрит не пользовался популярностью - его обходили, словно заговоренный.
          Впрочем, самому Читтеру было глубоко фиолетово мнение о нём каких-то там людишек. Мы не обращаем внимания на муравьёв под нашими ногами, так зачем же ему обращать внимание на эту мышиную возню. И сам он презирал в глубине души людей. Чтобы войти к нему в общество, надо заслужить это право, ответив на самые разнообразные вопросы обо всём, и побеседовав с ним не менее двух часов. При этом Читтер не был многословен, хотя порою и извергал тонны красноречия на слушателей. Когда его что-то раздражало, он обожал перескакивать на скучные и занудные темы, выводя слушателей из себя. Так, например, на одном из съездов, куда его насильно привели, он попытался уйти незаметно, когда же это не удалось, он всей аудитории поведал о строении двигателя внутреннего сгорания, причём в самых заковыристых и непонятных фразах. И словно насмехаясь, выпустил заметку в газете, где сравнивал это величайшее изобретение с казной.
          Его неоднократно пытались уличить в краже денег, ибо Читтер устраивал монополию, которая никого не устраивала. Все попытки засадить его кончились крахом. Он был изворотлив, как уж. А особо талантливые журналисты даже откопали старую историю о том, что Генри когда-то был на Аляске, и набрал себе немало золота в сих прекрасных местах. Впрочем, их упрёки остались незамеченными, едва Читтер выпустил статью о своей биографии, где рассказал о себе, как о злостном каннибале, приспешнике дьяволе, черте из табакерки, и прочих мифах. Народ похохотал и замолк. И дни на Уолл-стрит потекли ещё сильнее.
          Банкирский дом, находившийся напротив, дрожал от такого соседства, прекрасно зная обо всей деятельности своего злополучного соседа. У Читтера было власти пожалуй, побольше, нежели у самого американского президента. Один лишь взмах руки, и неугодный человек станет пеплом, развивающимся по ветру. И никто ему не возразит - ибо он независим. И компания у него была подобрана в точности из таких же людей. Верных своему делу, хозяину, и прибыли.
          Конкурентов Читтер не любил. Но у него их практически и не было - ибо, если кто-то ему мешает, и отказывается от сотрудничества, того постигала весьма неприятная участь. И здесь опять говорит та самая жизнь на Аляске, от которой он набрался много жизненного опыта. Один лишь Вингерфельдт продолжал мозолить ему глаза. Впрочем, Читтер на нём не заострял внимания и любил переключаться на другие дела - ну, а дел-то у него сколько было! Та же Уолл-стрит. Почему банкирский дом боится включенного света в окошке третьего этажа? Всё по той же причине - если Генри поселился здесь, он делал это неспроста. Кто знает, может ему именно что и надо - взять всю фондовую биржу в свои цепкие когти орла? По крайней мере, Читтер смутно сам намекал, что всегда облизывался при торгах на бирже. Взять дело в свои руки ему пока мешала… нехватка времени. Дел было по горло, и было не до Уолл-стрит, главной финансовой жилы Америки, Нью-Йорка, Манхеттена.
          Вот, горят склады нитроглицерина на севере страны. Опять убытки. Но если поторопиться с предприятием на западе по выпуску аскорбиновой кислоты или искусственного шёлка, то доходы закроют и это чёрное пятно. Гремел динамит на дамбах, в оврагах… И всё опять из той же фабрики Генри Читтера! Он был вторым после Нобелей, кто нажил себе хорошее состояние на всяких подобного рода разработках. И хотя «Товарищество братьев Нобель» (БраНобель), как таковую, лицензию и патенты ему не выдавало, тем не менее между ними был заключён договор, выгодный для обеих сторон, и новые деньги потекли в предприятия Генри Читтера. Но жил ли он, как полагается своим расходам? Как ни странно, до конца жизни он остался человеком брезгливым и ненавидел роскошь и расточительность. В его небольшой (!) квартире всё было обставлено не дорогими, но необходимыми вещами. И ничего лишнего!
          Так кто же он такой, этот Читтер? Человек, о котором слышали все, но которого не знал никто? Спросите об этом у любого американца или европейца, и он даст вам точную справку, что это богатый нефтяной барон, владелец различных мануфактур, спонсор Генри Форда, меценат, финансист, просто творческая, очень экстраординарная личность со своими специфическими вкусами, имеет круглые счета в Швейцарском банке, порой играет в карты, казино, заядлый путешественник, и конечно все упомянут о его связи с динамитом.
          Ни капельки огромного состояния Читтер не держал в руках - всё вложено в предприятия и проекты. Всё это напоминало огромную шахматную доску, на которой Читтер всегда выходил победителем. Он держал в голове все свои фигуры, и умудрялся так точно передвигать фигуры, что мог предвидеть свой триумф задолго до окончания игры. Да, в этом плане он был гроссмейстером… А ещё он был человеком. Простым, обычным. Так же ел когда придётся, страдал, переживал, ошибался, побеждал и совершал подвиги.
          Журналисты отзывались о нём, как о владельце самого скверного характера двадцатого столетия. Но правды не знал почти никто. Лишь единицы, которых он допускал в своё окружение. Даже его личный секретарь, не смотря на десять лет работы, мало что могла сказать исчёрпывающего о своём работодателе.
          Кабинет Читтера располагался дальше всех. На нём всегда висела табличка: «Не беспокоить!», со временем он сам подписал: «Злая собака!», но и этого ему показалось мало: « Но без зубов. Засасывает насмерть.», под собакой он вероятно имел в виду себя, что любили подчёркивать карикатуристы, изображая «собаку Читтера» на поводу у Вингерфельдта. Это было небольшое помещение с огромным окном, наполняющим всю комнату ослепительным светом. На стене висела политическая карта мира, подделанная под старинные карты путешественников. Тут же, рядом стоял небольшой шкаф, в котором хранились какие-то важные бумаги или заметки. В любом случае, большую часть информации он хранил в своей голове. И стол, одновременно являющийся подоконником, на котором всегда был образцовый порядок. Не дай бог, уборщица передвинет какую-то книжку чуть в сторону, и ей тут же была бы посвящена огромная лекция про ассиметрию в исполнении разъярённого магната.
          А вот и сам Читтер. Угрюмый, внешне невозмутимый. Пальцы выстукивают победные марши, сам он то и дело поглядывает на часы. Сердце бешено клокочет. При этом внешне нерушим, как скала. Как в гимне славян: «Мы стоiмо постояно, као клисурине» (Мы стоим неколебимо, как утёсы - сербск.). Генри Читтер то и дело начинает менять свою позицию на троне, как маленький ребёнок, и никак не может найти себе должного места. В конце-концов, он приходит к компромиссному решению и достаёт свою трубку. Набив в неё табака, закуривает. Вновь успокаивается и смотрит на стол. Высокий, властный человек с лёгкой полуулыбкой на губах. Свет падает на его орден, заставляет его пускать солнечные зайчики. Орден - особая гордость Читтера. Как человеку, симпатизирующему Германии, он представляет для него особую важность. Одет сам Генри невзрачно. Как всегда - курточка, которую он небрежно повесил на стул, жилетка, рубашка, и шляпа, относящая его к высшей когорте. Ах да, ещё белые перчатки, швейцарские часы и конечно же трость, без которой никто и никогда не вытащит его на улицу. Либо с ней, либо никуда!
          Дым окутал плечи магната. Он ещё раз взглянул часы и спокойно облокотился на стул. Да, он себе мог ещё это позволить… У него в запасе ещё полчаса. Полчаса! За это время решаются судьбы империи, а у него решается судьба одной бессонной ночки. Он закрыл глаза и погрузился в мир грёз. Книги на столе почувствовали прикосновение его руки. Да, он любил по сто раз пересматривать одни и те же книги. Предпочитал литературу Востока. Да чего уж там говорить, его любимой страной была… Индия! Та самая, колонизированная англичанами при бравой королеве Виктории. Читтер сам относился к ней с усмешкой. Чтобы бы она там не насоздовала и не придумала, он отозвался кратко, но этим высказыванием возбудил к себе всю ненависть английского народа: «Когда же умрёт эта старая карга?». А в обществе его прозвали болтуном. Вернее, прозвал один - бывший работник его же компании, сам носивший прозвище Академик. И это не случайность… Нерст поиграл словами и перевёл его фамилию именно таким образом. Читтер лишь улыбнулся остроумию своего бывшего товарища и коллеги, но сам остался полностью равнодушен к делам извне - «пусть
творят, что хотят».
          - Мистер Читтер, можно войти?
          Генри театрально обернулся. Он бросил взгляд на секретаря, вздохнул, поражаясь столь глупо заданному вопросу. Он вынул трубку из рта и грустно спросил:
          - Милая Лейсли, ты уже вошла в мой кабинет. Так зачем же ты спрашиваешь разрешения? А коль ты уже вошла, я не в силах повлиять на тебя. Монстр с Уолл-стрита сдался перед своей секретаршей. Передай это журналистам, они нам напишут ещё несколько весёлых статей и будем хохотать ещё долгими зимними вечерами под огонь свечей… Ты принесла мне радостную весть или же ещё один завод окончил своё существование? - он говорил медленно, размеренно.
          - Что, вы, мистер Читтер! - улыбнулась женщина. - Я принесла вам кофе.
          - Ах, это прекрасная мысль! - Генри поднялся со стула. - Я правда не уверен, хорошо ли это для здоровья запивать табак кофеем, однако в этот день можно сделать исключение.
          Он подмигнул ей правым глазом.
          - Когда же придёт мой важный гость?
          - Вы ждёте его с минуты на минуту?
          - Увы, да. Мой гость всегда пунктуален. Впрочем, у него ещё есть пять минут, которые я могу уделить вам, если вы не против. Как дела в мире, и что говорят о «собаке-затворнике»?
          - Ну, для этого же существуют газеты.
          - Ах, газеты! Их ещё и читать можно… Не понимаю, милая Лейсли, как вы переносите этот массовый рассадник сплетней и зараз. Научно доказано, что новости сокращают жизнь на полчаса.
          - Как и лишняя выкуренная трубка табака! - не растерялась секретарша.
          - Это всё - детали!
          Он любил перескакивать с ты на вы, причём в беседах ему уже давно опускали этот недочёт. Он немного отпил крепкого кофе, поднял свои глаза на Лейсли, и той стало как-то не по себе от этого пронизывающего и источающего холод взгляда. Наверное, по логике, с губ Читтера должны были сорваться злые слова, но он совершенно спокойно спросил:
          - Как там поживает мой приятель с Харватова?
          Читтер спрашивал о Вингерфельдте.
          - Нового ничего не поступало, - несколько опешила секретарша от подобного вопроса.
          Генри ещё отхлебнул немного кофе.
          - Это хорошо. Отсутствие плохих новостей тоже хорошая новость! Что ж, моё время подходит к концу (он выразительно взглянул на часы), а я ведь так и не отдохнул. Кофе мне принесли, следовательно, я не имею права вас задерживать. Главное, не провороньте моего гостя.
          - А если я его не узнаю?
          Этот вопрос привёл Читтера к некоторой ехидной улыбке на губах.
          - Этого гостя вы узнаете. Вы сразу поймёте, что это он!
          Не ожидая следующих вопросов, он демонстративно прикрыл дверь. Блеснули таблички на несчастной двери гениального магната. Сам он выразительно сел на свой стул, выпрямив спину. Глаза пронзительно прожигали всё помещение. Скоро, скоро придут… Какое-то волнение поселилось в его душе, но вскоре Читтер запил его несколькими глотками кофе. Он выглянул в окно. Опять всё тот же банкирский дом - резиденция ещё одного известного финансиста, Джона Пирпонта Моргана. До появления Читтера он по праву считался монстром с Уолл-стрита, но наглый нефтяной барон лишил его этого громкого титула.
          Он предвкушал радость последующей встречи. Он давно её ждал, и не мог сдержать чувств по поводу этого события. Читтер думал лишь о лучшем, и всем своим видом пытался вызвать сияние от радости. Да, вот бы тот, кого он ждал, пришёл!
          Читтер позаботился и о другой стороне двери. Он не любил голых стен, дверей, чего уж тут говорить. На дверь он прикрепил табличку с весьма изящным шрифтом и с подобной надписью: «Стучите, дверь открыта». Эту надпись видели лишь в те редкие минуты, когда Читтер проветривал комнату, а это уже само по себе событие. Он вновь взглянул на часы… Что-то проворчал себе под нос, по поводу быстро текущего времени, а затем услышал ещё издалека раздававшиеся шаги.
          Предчувствие его не обмануло… Как и секретаря.
          В здание вошла высокая фигура человека в длинной тёмной шляпе и длинном тёмном плаще, из-под которого виднелись сапоги. Силуэт человека показался весьма необычным. Гулко стучали сапоги по полу, шаги широкие, жесты решительные. Такое ощущение, что этот человек был здесь уже не единожды и знает, что где находится. Да, уж кто-кто, а этот человек точно не заблудится! Секретарь невольно подняла глаза на высокую и решительную фигуру проходящего мимо неё человека, и поспешила его остановить, невольно пугаясь такой эксцентричной натуры:
          - Извините, вам куда?
          Из-под шляпы взглянули холодные глаза, и стала ясно, что это… женщина! Она слегка улыбнулась, но скорее эта улыбка была похожа на улыбку триумфатора. Удивлению секретаря просто не было предела.
          - Мне к Генри Читтеру. Время уже подошло, - она взглянула на часы. - Мне нельзя опаздывать ни на минуту. Вы уж извините, я пойду.
          - Третья дверь налево… - успела крикнуть секретарша, поняв, какого гостя имел в виду её босс.
          Женщина сделала вид, что ничего не услышала, и всё таким же быстрым шагом направилась к заданной цели. Она мгновенно выхватила взглядом памятные таблички на кабинете Читтера и широко распахнула дверь. Перед ней сидел Генри Читтер. Да, лон давно видел эту женщину, но вид её именно в данный момент просто поразил его. Женщина громко захлопнула дверь и остановилась перед ним.
          Первое, что услышал Читтер, было далеко не приветствие:
          - Закурить не найдётся?
          - Да, - он несколько растерялся. - Конечно же. Располагайся.
          Женщина расположилась на свободном стуле. Из-под шляпы чётко виднелось лицо её, острый подбородок глаза, полные решимости. Читтер вручил ей зажигалку, она мгновенно извлекла сигарету и закурила её. Только после этого она сняла шляпу с головы и положила её на стол. Затем она вспомнила о существовании самого Читтера.
          - Как жизнь протекает, Генри? Всегда ли твои реки полны богатого улова?
          - Да… Как ты сама-то? Я ведь давно не видел тебя и имел право предположить, что тебя схватили или ещё что-то в этом роде.
          - Да брось! - брови выразительно опустились над глазами, и женщина махнула рукой. - Уж кого-кого, а меня никто не поймает. Сейчас прав не тот, кто знает закон, а у кого с собой заряженный браунинг. Судя по твоему образцовому порядку на столе, жизнь идёт своим чередом, а учитывая местоположение - ты положил глаз на банкирскую жилу Америки?
          - Да уж, чёрт побери! Но, как ты меня нашла! Я ведь не афиширую своё местопребывание.
          - Я знаю всё, - спокойно ответила женщина. - Точнее, я знаю, что ничего не знаю, но при этом не знаю, что я знаю, а я ведь знаю того, чего не знают другие, знаешь?
          - Я узнаю тебя, Ил… - Читтер хотел выговорить её имя, но запнулся.
          - Илайхью, - улыбнулась она. - Илайхью Милтберг. Помнишь же эту фамилию?
          - Да, такое трудно забывается… - он погрузился в воспоминания о былом.
          Дым от сигареты окутал плечи, и на миг он потерял лицо Илайхью прямо в дыму. Через секунду он рассеялся немного. Женщина облокотилась назад и решила обратить внимание на стол, полный всякой разнообразной литературы.
          Следует сказать, для факта, что сам Читтер был ещё тем мизантропом. Он презирал людей. Однако были такие люди, которых он уважал и боялся. Но их было очень мало. Можно сказать, их вообще не было. Ибо они умещались все на пальцах одной руки. И их практически никто не видел. Вот это женщина как раз относилась к тем особам, которых уважал Генри Читтер.
          - Хм… - Илайхью раскрыла газету, лежащую внизу. - Тебе не нравится приставка «О» в твоей фамилии?
          - Нет, - спокойно ответил Читтер, начиная сам входить в образ магната. Однако, его вновь спустили с пьедестала на землю.
          - Друг мой, ты сильно не облокачивайся, я вижу, что твой стул полон шерсти. Я надеюсь, ты не хочешь её собрать своим красивым пиджаком?
          - Нет, конечно… Да, посмотри-ка лучше вот это! - он достал свежую газету и кинул Илайхью. Причём та ухватила её прямо на лету.
          Женщина раскрыла её на второй странице. Солнце взглянуло в окно и, чётко осветило профиль сидящей Илайхью. Чёрные, длинные волосы, забранные в хвост. Выразительный нос, тонкие губы, голубые, как лёд глаза. На шее был повязан платок. На ней не было никаких украшений, мало того, её лицо не содержало в себе никакой косметики, но одного взгляда на эту женщину было достаточно, чтобы понять, что ей выпала далеко не самая лучшая доля в жизни, и что она прошла путь, сплошь состоящий из лишений и страданий.
          Читая одну статью за другой, её глаза перебегали по фотографиям на странице и случайно наткнулись на ещё одну. Она мгновенно зациклилась на ней, и, узнав кого-то, несказанно удивилась, приподняв густые брови вверх. В её взгляде промелькнула боль, словно бы её посетили какие-то неприятные воспоминания. Она быстро захлопнула газету и бросила её на стол. Грусть не уходила из её глаз.
          - Нерст? - тихо спросила она.
          - Ты всё ещё помнишь его? - Читтер внимательно изучал взглядом женщину.
          - Помню. Как его не помнить - этот человек в своё время был мне прекрасным помощником. В любом случае, многие свои подвиги мы вершили с ним вместе. Чего стоит одна история с угнанным поездом…
          - Да, были люди в наше время. Кстати, Альберт, говорят, там просто прекрасно прижился. Посмотри, они изобретают с Вингерфельдтом новую лампу накаливания, представляешь?
          Взгляд Илайхью умоляюще взглянул на Читтера, молча прося его перейти на другую тему. Нерст явно отдавался болью в её воспоминаниях. Читтер сдался и вскоре замолк. Женщина стряхнула пепел с сигареты и взглянула в окно так, что Генри даже не видел её лица. В глазах Илайхью встали слёзы, которые она просто заглатывала, не решившись показать себя слабой, какой она, на самом деле, была конкретно в этот момент.
          - Нерст, Нерст, Нерст… - повторила она привычным тоном разговора. Однако, видно было, что горле у неё встал ком. - Хороший человек, ничего не скажешь. За те года на Аляске мы сделали из него первоклассного стрелка, ничего не скажешь. Помню, всегда отличался он своей задумчивостью и страстью к науке. Мне жаль, что он уехал, - она с укором посмотрела на Читтера. - Мы не удержали его, а теперь вынуждены грызть локти, что он работает на какого-то там Вингерфельдта.
          - Но он сам ушёл. Значит, его ничто здесь не держало.
          - Хватит оправданий, Читтер! Тысяча китобоев так не скажут, как ты сейчас. Мы с тобой прекрасно знаем, как всё было на самом дело. Нас связывали общие приключения, общие переживания. А потом в один миг всё рухнуло. Думаешь, из-за золота? - в её голосе промелькнули яростные нотки. Генри мысленно сжался, зная, что последует далее. - У него было здесь всё. Карьера, деньги, светлое будущее, но в один прекрасный день всё это было перечёркнуто. И знаешь кто виноват?!
          - Илайхью, я прошу тебя, не надо! - настала очередь ему умоляюще смотреть на неё. Однако женщина осталась неприступной, и вдруг громко крикнула:
          - А виноват сам Генри Читтер!
          Она поднялась со стула, подхватила шляпу в порыве чувств. Пройдя несколько шагов по комнате, вернулась в точку первоначального схода. Она искоса взглянула на Читтера, по-прежнему оставаясь холодной ко всему происходящему. Генри рвало эмоциями и чувствами. Он был явно напуган. Взгляд Илайхью несколько смягчился.
          - Да, за сигарету спасибо, - только и вымолвила она, как ни в чём не бывало.
          - Как охота?
          - Прекрасно. Даже трофеи есть, - усмехнулась она, наблюдая за Читтером, постепенно приходившим в себя. - Лучше уж умереть с пулей во лбу, или в битве с каким-нибудь зверем, нежели от какой-нибудь второсортной болезни с не выговариваемым названием, как я люблю говорить.
          Илайхью была охотницей по призванию. Можно сказать, с природой была связана вся её жизнь, начиная с младенчества. Да и обстоятельства её, что ни удивительно, то и дело кидали на лоно природы. Впрочем, она сама никогда не противилась этому. Ей порой было ниего не надо, кроме этих простых занятий. А раньше она была танцовщицей, и особо была знаменита на всю округу своим умением бить чечётку. В один миг всё прервалось…
          - А где ты хоть находишься и имеешь ли постоянную работу?
          - Моё местонахождение тебе ни к чему не знать. Если надо будет, я сама найду тебя. Что касается работы, то я, естественно, её не имею.
          Глаза Читтера загорелись недобрым огнём. Он хлопнул в ладоши и удобнее расположился на стуле. Но тут же вспомнил про замечание Илайхью, и несколько минут принялся отряхивать свой пиджак. Лёгкий смех вырвался из уст женщины. «Проклятая кошка!» - мысленно выругал он своего котёнка за это покрывало на стуле. Затем он вернулся к теме разговора.
          - Так вот. Мы с тобой прекрасно помним те весёлые деньки на Аляске, не так ли? Ложатся спать вроде четверо, а на утро кое-кого уже не досчитываются…
          - Ты решил сделать из меня местного киллера? Так по мне и так уже плачет виселица, так что зря не старайся, - резко пресекла Читтера она. Однако, Генри не был раздосадован и полушёпотом договорил:
          - Знаешь, хотя я бы не отказался тебя пристроить, как уничтожителя своих конкурентов, но мы сделаем то всё более безобидным способом, ты не возражаешь? И слово уничтожитель не будет звучать на наших устах. А для этого мне придётся посвятить тебя в самые свои сокровенные тайны.
          Илайхью резко насторожилась. Но всё же решила дослушать своего собеседника до конца. Читтер совсем перешёл на шёпот, и вдруг резко перевёл тему, несколько усмехнувшись:
          - Поверь, милая, твоего имени ещё как будут бояться - и я посмею даже предположить, что то имя, под которым ты сейчас мне представляешься, не настоящее (глаза Илайхью сверкнули в темноте). И я уверен, Нерст сбежал от тебя несколько по другой причине…
          - И по какой же?
          - Понимаешь, романтическо-лёгкомысленный взгляд и «я убью твою семью ледорубом» несколько разные вещи, - смотря в пол и растягивая слова, как аристократ, сказал Читтер.
          - А я думала раньше, что это единое целое. Спасибо, Генри, просветил!
          - Не надо, Илайхью. Слушай дальше, что скажет твой старый знакомый! Оно того стоит.
          Читтер проворно нырнул под стол, и вскоре вылез, держа в руках, словно знамя, какие-то бумаги. Приглядевшись, Илайхью поняла, что это - акции компании. Генри сиял, озарённый идеями. Он вновь присел на стул и сложил на груди руки, продолжив разговор:
          - Помнишь чародея с Харватова? В этой газете, да и слухи рассказывают одну весьма интересную деталь. Я думаю, тебе будет вполне интересно её услышать. То, что я держу в руках - акции газовых компаний. Если этот умник изобретёт электрическую лампочку, плакали все мои деньги, которые я нещадно вложил в это дело. Поэтому для меня очень важно обанкротить Вингерфельдта. Сделать так, чтобы против него восстало всё общественное мнение. Пусть он тогда изобретёт своё освещение, но если оно никому не нужно будет, и люди будут увлечены нашей пропагандой - им уже не будут нужны лампы накаливания дяди Алекса, и компании придётся терпеть громадные убытки, если не закрыться.
          - Ну, а от меня-то ты чего хочешь? Послать в Прагу распространять слухи и сплетни?
          - Слушай дальше. Что вы все такие нетерпеливые нынче пошли?! - возмутился совершенно искренне Читтер, поправляя свои усы. - А теперь мы перейдём к самому интересному. Да, конечно, твой вариант хорош, но я знаю ещё один. Скажи мне, Илайхью, какой человек в данный момент приобрел наибольшую популярность в электрическом деле?
          - Это Александр Вингерфельдт, Читтер.
          - Ну, а кроме него?
          - Ты сам, - смеялись глаза Илайхью.
          - И что, совсем-совсем никого больше нет, кроме нас?!
          Илайхью осмотрелась по сторонам, демонстративно взглянула под книгу, под стол, и всё же пожала плечами, подтверждая свою теорию по этому поводу. Читтер начинал терять самообладание. В конце-концов, предчувствуя, что всё может испортить, он поспешил выпалить следующие фразы скороговоркой, на едином дыхании, чем не мало удивил Илайхью:
          - Вот в твою задачу и входит отыскать авторитетного учёного и посвятить в наш проект. Если ты его найдёшь, назначь ему встречу в моём кабинете. За деньги люди сделают всё, поверь, Илайхью.
          - И под дулом пистолета тоже, - как бы невзначай произнесла она. - Будет исполнено, сударь!
          Она хотела было подняться со стула, но Читтер, явно недовольный её поведением, вновь жестом потребовал ей сесть обратно. Как он не любил людей торопливых… При этом сам всегда стремился всё делать быстро. Генри, явно хотя выдвинуть ещё одну сногсшибательную гипотезу, раскрыл на произвольной странице газету, и поспешил найти в ней то, что искал. Найдя, довольно улыбнулся, вновь отодвинулся назад. Его глаза злостно сверкали.
          - Это конечно очень нехорошо строить козни за спиной может, неплохих людей… Но, мне тоже кушать хочется!
          Последней фразой Читтер оправдывал все свои действия. Газеты описывали его, как людоеда и монстра, на что он всегда возмущался и спешил огрызаться этой фразой, добавляя: «Когда остальные финансисты или кто-то там начинает зарабатывать большие деньги, никто не спрашивает их, зачем они это делают. А вы мне обвиняйте в одном и том же с ними деянии. Разве виноват я, что мне, как и любому другому существу на планете иногда хочется кушать?!».
          - Собственно, вот ещё в чём нюанс. Вингерфельдт хоть и раздувает миф о своей непобедимости, мы-то прекрасно знаем, что всё обстоим далеко не так!
          - Ты намекаешь на то, что его дружина влачит нищенское существование, и все деньги уходят лишь на опыты, а на налоги не остаётся ни копейки.
          - Скоро у них отключат газовое освещение, - засиял Читтер.
          - Но Алекс же боится темноты! Хотя, если они изобретут лампу…
          - Если. А если не изобретут? А почему бы нам не ускорить процесс по их выселению с сего стратегически важного объекта? Устроим скандал в прессе, лишим Вингерфельдта авторитета. И он хоть на несколько ночей даст мне спокойно отдохнуть. Я не высыпался несколько ночей подряд, слушая мерное жужжание биржевого тиккера. Акции падают, следовательно и вся моя прибыль тоже. Я уже привык к своему положению: если хвост увязнет, тащим хвост, тонет нога. Тянем ногу - тонет ещё что-то… Но когда тонут нога и хвост - это уже крайне опасно. Моя система - как карточный домик, пусть и прочна. Но если знать, с какой стороны подуть, она вмиг сложится, и даже следов в истории не оставит.
          Читтер вздохнул после своего длинного монолога, и вспомнив о той идее, которой он его посвятил, вдруг снова воспрянул. Он потёр руки и усмехнулся во весь рот. Затем взглянул на Илайхью и кивнул ей на выход:
          - Кажется, я сказал всё. Ты можешь быть свободна. Всё остальное я проверну вполне самостоятельно! То-то будет потехи в Европе.
          Он дождался, пока женщина уйдет, с некоторым сожалением взглянул ей вслед, после чего взял трубку телефонного аппарата, недавно изобретенного Беллом, и поспешил позвонить в другое отделение одной из своих фирм, чтобы не выходить из помещения:
          - Здравствуйте, не могли бы вы позвать к телефону Грайхама Берга? Кто говорит? Читтер. Генри Читтер. У меня есть очень важное дело к нему. Очень…
          Новости от Америки до Европы разлетаются с удивительной быстротой. Особенно, когда пошли усовершенствования и изобретения в области техники. Главное, изобретения приживались мгновенно, но некоторые из них вполне могли заслуживать этого лестного эпитета Читтера: «ИзоБредения». Долетели некоторые вести и до Европы, до Праги…
          Газеты в этот день начинали извращаться в метко сказанных словах и красноречии. Перо не успевало стучать по бумаге, а телеграфисты работали словно окаянные. Новость дня! Новость дня!
          Генри Читтер выкинул на улицу Алекса Вингерфельдта вместе со всей его утварью! И это притом, что ещё вчера дядя Алекс давал интервью в одну из газет о том, как у него всё процветает, рассказывал о своих успешных опытах в различных областях науки, об Университете… На следующий день, благодаря чрезмерной суете Читтера и купленных им людей, Чародей лишился приставки «с Харватова».
          Теперь все люди, некогда работающие в здании, с грустью смотрели на то, как рабочие открепляют табличку с надписью их компании, и с презрением кидают её на землю. Газеты злословили так, что лучше их было и не читать. Вингерфельдт стоял на отдалении, нервно покуривая сигару. В глазах его поселилась грусть и задумчивость. Затем он чему-то усмехнулся и качнул лобастой головой, развеяв тёмно-рыжие волосы.
          - Ну, чему ты там смеешься? Кончилась твоя райская жизнь, обманщик Алекс. Рыбиь кости давно уже прогнили в земле…
          Обманщик! Лжец! Какими только эпитетами не называли этого несчастного человека в лёгком пиджачке, и напоминающем всем видом какого-то рассеянного учёного. Скверно дела складывались, скверно, дядя Алекс! Но ты и так тянул столько, сколько мог! Когда-то всему приходит конец…
          - Карлов Университет отказывается от вашей поддержки, - сказал кто-то сзади.
          Вингерфельдт даже не обернулся.
          - Ну и слава Богу! - он улыбнулся. - Мне наскучило давать эти нудные лекции. Теперь я смогу посвятить всё своё время изобретательству.
          - Но кто теперь купит твои изобретения, дурень? - с презрением спросил рабочий.
          - Поживём - увидим, - не стал загадывать Алекс. Затем он обернулся к своим работникам, и похлопал по спине поникшего и ушедшего в себя Николаса. - Не вешать нос! Мы ещё покажем, чего мы стоим! О, как ты заблуждаешься, жестокий, беспощадный мир!
          - В конце-концов, - мягко заметил Авас Бекинг. - Эта канитель рано или поздно должна была закончиться. Мы давно ожидали этого радостного момента.
          - Ну что, теперь завтрашний день начинается на дому дяди Алекса? - спросил Гай.
          - Ты совершенно прав, друг!
          И никакого чувства потери. И глаза всех десятерых засияли надеждой, которой у таких людей было хоть отбавляй. Без надежды и риска в этом мире делать больше нечего…
          - Ну так что, завтра я ставлю вам чай и готовлю завтрак? Заодно познакомитесь с моими домочадцами.
          Все кивнули. На том и порешили, после чего развернулись и ушли. Теперь работа пойдёт более интенсивнее. Знал бы ты, Читтер, на кого напал! Не такие простые эти людишки, против которых ты пошёл!
          Глава восемнадцатая
          Вновь Лоретанская площадь. Снуют туда-сюда голуби, мурлычут песенки себе под нос. Но это особое мурлыканье, - заслушаешься…
          - Э, Николас! Уснул что ли опять? - поспешила пробудить его от своих размышлений Драгутина. Серб поднял голову и расплылся в улыбке.
          - Ах, милая Драгутина, если бы я уснул… Я так давно уже не спал. Мне некогда даже выцарапать даже время для своего драгоценного сна, представляешь? Я одержим жуткой идеей.
          - И что, ты совсем не спишь?
          - Не больше четырёх часов в сутки, два из которых посвящаю своим размышлениям. Я чувствую, как у меня трещит голова, но не могу остановиться. Если я остановлюсь, то… упаду!
          И это всё конфликт с Джозефом Новаком. Разве он мог забыть беседу с этим преподавателем? Да, он всегда уважал его мнение, Николасу было интересно ходить на его уроки, смотреть на опыты, прослушивать лекции. Но тут не личная неприязнь. А нечто более масштабное, и оттого, наверное, непонятное.
          - И что же это за идея изволила посетить твою несчастную голову?
          - С детства я всё не понимал, почему люди вынуждены так много работать. Сам я тоже вышел из деревни, и мне было тяжело смотреть, как пашут с утра до ночи рабочие. Никто не ценит их труд, и он оплачивается копейками…
          - Подвиги бесценны. Потому и не оплачиваются.
          - Особенно, если эти подвиги во имя целого народа. Мы уважаем певцов, писателей, но мы забываем о простых людей. Если не станет какого-то писателя, в этом мире мало что изменится или поменяется. А вот без хлеба жить, согласись, проблематично…
          - Так не уходи от темы, - слегка нахмурилась Драгутина.
          - Я хочу создать двигатель, работающий на переменном токе. Мой преподаватель сказал, что это невозможно. И противоречит тому же докладу Феррариса, который отстаивал право постоянного тока на современную индустрию.
          - Бог мой! Переменный ток! Да что это такое - ведь никто не знает!
          - Все знают, но боятся свои знания куда-нибудь применить, - поспешил возразить Николас. - Я не откажусь быть пионером в области переменного тока. Я не виноват, что попал как раз в то время, когда все люди так заблуждаются. Если им не открыть глаза, мы все так и будем идти по ложному пути. Но сколько мы так пройдём? Столетие, тысячелетия? А прогресс не может стоять на месте, и надо ухватить его вовремя за хвост.
          - Насыщенная будет у тебя жизнь, - подмигнула правым глазом Драгутина.
          Два человека полностью скрылись под голубями. Затем Николас резко поднялся, птицы проворно слетели с него, и он вновь улыбнулся:
          - А теперь, милая Драгутина, мы пойдём кормить голубей мира!
          Скрипнул ключ в двери. Осторожно! Осторожно! Чтобы не дай бог, кого-нибудь вызвать к себе своим появлением. Главное - соблюдать тишину. Хм, всё ли он забрал? Вроде всё. Так, теперь надо взглянуть на время. Всё хорошо, всё совпадает. Жить можно. Так, пирожок можно и в рот запихнуть - меньше болтать будешь.
          Феликс усмехнулся последней мысли. Но ведь так легче, с пирожком в зубах. Разве можно устоять перед противнем с такой красотой? Нет, конечно же… Тссс! Так, а теперь главное не обронить чемодан. В нём лежит страшная реликвия. Перчатки ведь не должны скользить. Мы им прикажем, и они не будут. Точно!
          - Молодой человек, постойте! Не подскажите, который час?
          Казалось, рассекреченный шпион не чувствует себя так безнадёжно, как пойманный на месте преступления вор. Но надо сохранить достоинство и всем видом показать, что всё нормально. Не надо волноваться - ты же делаешь это не в первый раз, а, Феликс? Ну что там какой-то старушке до тебя. Главное, не показывать ей лица - а волосы - далеко не глобальная примета для розыска. Не зря, ох не зря, он взял с собой свою шляпу, с воткнутым в неё пятилистным клевером - символом удачи. Она ему пригодится.
          - Ну, покажите же своё лицо! Невежливо же так разговаривать.
          - Ох, вы правы, конечно же! Я просто задумался!
          Он изменил резко себе голос, сделав его более грубым и хриплым, чем он у него был на самом деле. Так, теперь шляпу надо надвинуть на нос, и пусть тень скроет всё лицо. В такой обстановке он ещё никогда так не говорил, сколько времени.
          - Пол первого. Ещё весь день впереди.
          - Вы правы! Сегодня такая прекрасная погода для свершения удачных дел! Вы не находите? А вот один мой знакомый, мельник из Будейовиц, так вот, он рассказывал…
          Тут она увидела в зубах Феликса пирожок. Но это её не удивило, а даже наоборот, она поспешила почерпнуть в том событии немалую долю вдохновения для последующего разговора.
          - А, так вам запить нечем? Погодите, я сейчас вам принесу воды. А пойдёмте-ка со мной в квартиру. Я вам ещё столько всего расскажу…
          «Ей бы быть контрразведчицей - любого шпиона раскусит и вынюхает!» - подумал про себя Феликс, думая как выкрутиться из своего неловкого положения, в которое он умудрился попасть. Идея не заставила себя долго ждать.
          - О! - вдруг крикнул он, показывая пальцем в сторону. Слушательница послушно обернулась, ожидая что-то увидеть, а он, весь сияя от страха, припустил по лестнице.
          - Что за молодёжь! Вечно куда-то торопится, спешит, и даже поговорить по душам не желает. Эх, вы-и! - вздохнула старушка и сокрушённая, ушла.
          - Я мчался во все ноги оттуда! - констатировал этот факт Феликс, рассказывая об этом случае заливающемуся от хохота Гаю. - Нет, ты только подумай, какая живучая старушенция оказалась! Я думал для меня всё кончено. Ладно хоть, быстро отделался. Мчался во все ноги из дома. То-то было потехи! Наверное, все кто могли, уже засекли меня. Надо перестать носить свою шляпу.
          - И волосы сбрить, - тоном серьёзности добавил Гай. - Скажи хоть, друже, чем провинился этот несчастный пан из Праги, что ты так жестоко с ним поступил?
          - Он оскорбил меня и назвал скотиной, когда я пришёл в трактир.
          - О да, это ужасное преступление! - вздохнул безнадёжно Гай.
          - Нет, ты дослушай! А потом он разбил мою любимую кружку - ты понимаешь! - мою, да ещё о лоб другого остолопа! Но на этом его буянства не прекратились, и он…
          - Теперь я понял картину преступления! - махнул рукой Гезенфорд. - Ты полностью оправдан в связи с такими дополнениями к твоему поступку. Приговариваю тебя к высшей мере наказания в виде чашечки чая в моём доме…
          - Сколько ж у тебя домов-то? - спросил Феликс, и испуганно стал озираться вокруг по сторонам. Вдруг коварная квартира Гая переметнётся в соседскую сторону и присягнёт ей на верность, кто ж знает.
          Гай неловко рассмеялся и быстро пересчитал их на пальцах. Как понял Феликс по пальцам Гезенфорда, домов было не более одиннадцати. «Этак хорошо он в Праге обосновался! А я ведь и не знал…» - подумал с хитрецой Феликс. Правда, судя по тому, как развивались последующие события, смеяться должен был Гай, а не его любимый друг.
          Сначала они вскрыли чемодан и выгребли из него всё то, что Феликс счёл важным. Причём Гай безжалостно выкинул половину награбленного в корзину. Дальше он быстро рассортировал вещи по местам и остался собой вполне доволен. Часть из того, что лежала на столе, как предполагал Феликс, уйдёт в быт компании - подвала дяди Алекса, а вторая часть успешно отправиться странствовать по магазину дорогуши Феликса. Впрочем, он не возражал потив такого строгого отбора.
          - Но я спорю, - Гай перешёл на шёпот. - Самым ценным из всего украденного был пирожок!
          - О да, - подхватил Феликс. - Жаль он не долежал до прихода Мэриан, она бы быстро раскусила его кулинарный рецепт.
          - Ты смотри, о Мэриан не заикайся, а то дядя Алекс может вдруг оказаться глухим.
          - Жаль не немым! - вспомнил о болтливости своего босса Феликс.
          Феликс немного ошибся - вещи, которые по его мнению, должны были уйти в быт компании, Гай предпочёл заработать на них деньги и вскоре смылся из квартиры (предварительно выгнав своего друга) под предлогом выгулять Тима, а сам отправился, взяв собаку в сообщники получать деньги за добро, которое приволок с собой в чемодане дорогуша Феликс (именно так его любили называть в компании). Сам друг Гезенфорда редко появлялся в компании, зато метко. И ни один визит не уходил впустую - то Мэриан принесёт свои печально известные пирожки, то Алекс куда-то отлучиться вместе с Нерстом, и можно немного поиграть с серной кислотой в лабораториях. Правда, минуя таких последствий, как скажем, у Надькевича.
          Теперь же дорогуша Феликс принял вид начальника в своём маленьком магазинчике, демонстративно вытянув ноги на столе. Весь его вид говорил о важности предприятия, которое он решил затеять.
          - Я увольняю тебя со своей раскладушки! - торжественно провозгласил он.
          - За что? - округлились глаза наглого квартиранта Бариджальда.
          - За неуплату налогов, еды, прочей утвари, за поступление предложения Гая о твоём переселении, и наконец за голодающих Гондураса! - перечислил мгновенно всё Феликс, который в этот миг чем-то напоминал следователя, раскрывшего злого и опасного преступника.
          - Каюсь! Каюсь в содеянном! Нет мне прощения… - Бари попробовал всхлипнуть, потом поднял глаза на Феликса. - Ну как, похоже?
          - Больше, больше романтизма и печали, дружище! И кинематограф не обойдётся без твоей поддержки. Звёздочка кино ты наша!
          В это же время события стали развиваться с другого конца города, и их траектория обязательно должна была пересечься с событиями на улочке с магазином Феликса. Во всём виноват Надькевич, и все дороги ведут в компанию - два основополагающих принципа предприятия Вингерфельдта, которые обязан был знать каждый рабочий.
          А вот и сам Надькевич. В Праге он проживал на деньги своей горячо любимой тёти, проживая у одного из своих родственников. В своей семье на родине не было достаточно денег, посему Мориц справедливо решил уехать вслед за деньгами в большой город (если деньги не едут к Морицу, Мориц едет к деньгам). Здесь ему повезло. По утрам он щеголял по издательствам, а затем бегал с печатной продукцией по всем улицам и площадям, задавшись весьма неплохой, и вполне справедливой целью. На вырученные деньги можно было обогатить свой домашний фонд химических баночек. А большего Надькевичу для счастья и не требовалось!
          На улице семь утра. Люди торопятся на работу. Город потихоньку оживает. И тут несётся, словно угорелый, мальчишка на велосипеде, чуть не сшибает кого-то спереди, объезжает кого-то справа, чуть не врезает газетой тому господину в чёрном цилиндре и при этом орёт, заменяя петуха:
          - Газеты! Газеты! Сенсационные новости! Банкир Морган терпит одно из поражений на бирже, акции треста Рокфеллера падают! Внимание! Внимание! Дайте дорогу, молодой человек! Не видите, новости едут! И заодно уж купите газету! - и не дожидаясь, ответа, суёт ему в руки печатный экземпляр и вырывает деньги, явно приготовленные для других целей. - Генри Читтер верховодит в Америки! Газовые компании растут! Покупаем, покупаем! Не робе… ам! - И Надькевич успевает где-то на лету подхватить вишенку, сунуть её в рот, а затем плюнуть кому-то в голову, сбив шляпу. - Свежайшие новости! Из самой-самой гущи событий!
          Эта профессия была довольно популярной среди молодёжи - разносит газеты. Привычный городской пейзаж без участия мальчишек, разносящих газеты, попусту невозможен. Газеты читали везде: в поездах, автомобилях, каретах, повозках, на работе, на службе, в поездах, на каких-то мероприятиях. Почётная профессия издателя - ведь кто только не подписывался на издания! А не чтение газет считалось признаком дурного тона!
          Ну вот: все газеты продал, выручку получил. Всё прекрасно. Скупил газеты по дешёвке, продал втридорога. И берут же! Так, прибыли достаточно. Можно заехать в попутный магазин... Хм, а что же эта за улица? Точно же! На соседней магазин Феликса! А как там у них дела? Как протекает этот день? А что если им продать последний номер газеты - ладно уж, ради лишней баночки для своих опытов он перебьётся чтением этой прессы, зато продаст своим, ну и что, что дорого, ну ладно, так уж и быть, он им сделает скидку в пять процентов! Чай постоянные клиенты!
          На том и порешил Надькевич. С этими буйными мыслями молодости он понёсся вперёд, просто развивая бешеную скорость на несчастной дребезжащей двухколесной машине. Несколько секунд он над ней ещё больше поиздевался, выделывая всякие трюки, но потом плюнул, и поехал прямо вперёд.
          В этот самый момент Феликс хотел было открыть рот, чтобы рассказать Бариджальду о бизнес-плане своего «друже» Гая, по поводу переселения в более лучшие квартирные условия, но тут повернулся к окну. Лучше бы он этого не видел.
          - Матка бозка! - прошептал по-польски Бари в этот момент.
          Прямо на их магазин неслось прямо какое-то чудище, весело хохочущее и предвкушающее вкус очередной победы, надвигалось причём стремительно. Глаза чудовища смотрели вперёд, горели страшным огнём. Ещё немного. Нет, не сворачивает! Что же делать, что же делать!
          - Ложись! - скомандовал Феликс, и оба укрылись, кто где мог: часовых дел мастер за столом, Бари за раскладушкой.
          Последующее могло бы войти в сюжет какого-нибудь писателя, пишущего остросюжетные романы. Так и не свернув, велосипед протаранил витрину магазина, перевернулся в воздухе, точно встал на два колеса на полу и упал. У Надькевича была несколько иная траектория. Велосипед, решив, что наездник помешает ему в свершении этого предприятия, заранее скинул его у витрины, и тот неудачно упал на битое стекло.
          Первым опомнился Феликс. Он подбежал сначала к велосипеду, найдя его состояние исправным, отставил в сторону, и подбежал к лежащему Надькевичу. Часовых дел мастера хватил страх при виде произошедшего. Лёгкие синяки, ссадины - всё это чёрт с ним. Неподвижное лицо мальчишки, закрытые веки, всё это ясно говорило лишь об одной страшной догадке Феликса. «Дурак! Дурак!» - начал он заранее мысленно бичевать себя.
          Кое-где битое стекло впилось в лицо, которое затее стало всё больше и больше бледнеть. Под конец изо рта несчастного пострадавшего потекла кровь. Феликса хватил ужас. Он хотел было что-то закричать, заранее отправив телеграфиста в морг, как умерший вдруг так же неожиданно воскрес, подпрыгнул, и накинулся на плечи Феликса, что тот еле устоял на ногах.
          - А что? Поверил! Поверил! Ха! Вы только посмотрите - он попался! - и он залился добродушным смехом, вытирая «кровь» с подбородка. При рассмотрении Феликс убедился, что это был лишь жалкий кетчуп.
          - Старый плут! А ну-ка, кругом! - и тут дал себе волю часовых дел мастер, сгребая стекло с парнишки, не упуская случая наказать его несколькими тумаками по шее и заднице. - Ты разбил мне витрину, монстр!
          - Я?! - искренне удивился Надькевич. - Так я же уже всё продумал для этого подвига. Увы, пролететь со своим велосипедом я не смог больше нескольких метров, поэтому мой цирковой номер весьма неудачен. Ах!
          - Не, не уходи в сторону! Что там, со стеклом-то?
          - Да вот же оно, мистер Бари! - Мориц вошёл несколько вглубь, прошествовал далее, и как раз под портретом Дизеля указал на искомое, слегка постучав по нему рукой, доказывая его существование для этого мира.
          - Ах, хитрец! - вздохнул с облегчением Бариджальд. - Я уж перепугался…
          В этот момент раздались ещё шаги позади и вошёл жандарм прямо в магазин. Это уже ничего хорошего не сулило. Кивнув Феликсу, он поспешил справиться о происходящем:
          - Так, что тут у нас, попытка кражи со взломом средь бела дня?
          - Нет-нет, какая кража… - Феликса бросило в жар.
          - А вы, пан… Как вас там?
          - Нет, мальчишка ни в чём здесь не виновен. Понимаете ли, в одной из своих работ о духах, некто Карл Монгейвич изложил вкратце рассказ о полтергейстах. Это такие стихийные существа, которые невидимы, и могут сносить всё подряд…
          - Но свидетели! - попытался возразить жандарм.
          - Так вот, он ещё писал, что все полтергейсты, кажется, имеют место действиям конкретного человека. А на самом деле это мираж, иллюзия, которой верят все остальные. А вот в другой своей работе, другой писатель, знаете что написал? Ах не знаете? Ну так вот…
          Философия неизвестного философа Феликса принесла свои плоды и дело замялось. Стекло поставили, всё хорошо и прекрасно. Жаль только, что случай попал в газеты…
          Ах, эти коварные и ужасные газеты!
          - Мими, ты только посмотри, что тут пишут! - невольно воскликнула Мэриан, всем своим видом напоминая в этот день яркий цветок. - Видишь вот этого юношу с чёрными волосами?
          - Это тот, что вещает жандарму о духах в нынешней литературе?
          - Да-да, - горячо закивала она. - Нет-нет, ты только посмотри на него! Ведь он работает на нашу компанию! А вон тот парнишка всеобщий любимец и отчаянный любитель приключений! А вон тот… Нет-нет! Всё-таки этот парень на переднем плане напоминает на этой фотографии принца со сказочного коня! Ты только посмотри на его черты лица!
          - Ну всё, влюбилась!
          - Ах, что за глупости, Мими! Я повышаю твоё образование, а ты… И так всегда! И так всегда! А теперь пошли скорее, я тебе ещё уйму всего интересного расскажу. Вот скажи, что ты думаешь об этом ободке на моей голове? А знаешь, что его мне подарила известная мировая знаменитость! Эй, посмотри кто идёт! Хм, вон уже тучи за окном, пошли скорей на улицу, а то до дождя не успеем… Ой, а ты знаешь, что сказал мне мой дядя! Нет, ты только послушай!
          И она говорила единственно лишь с вдохновением, не останавливаясь ни на секунду в своих речах, словно балаболка. Она вывела свою университетскую подругу на воздух и начала увлечённо вещать о чём-то, как вдруг….
          Пред её взором предстал тот самый сказочный принц, вещавший ранее о проделках духах. Казалось, что он сошёл с листа газеты, что находился в руках Мэриан.
          Жизнь Николаса, тем временем, и к слову сказать, текла несколько своим чередом, неусыпно и неустанно продвигаясь к достижению своей высшей цели. Но на её пути как это всегда бывает, встали свои препятствия…
          - Ах, ну кто ж так ходит?! Взял и отдал трефовую восьмёрку, - ворчал один из игроков, в пылу азарта поглощая воду.
          - Я не знаю, кто так ходит, но я решил пойти,- невозмутимо ответил Николас, и побил козырем валета.
          Сидящий напротив игрок в злости стукнул кулаком по столу - ему не понравилась такая игра. Да и играли-то ведь на деньги - кому уж их терять охота? Правильно Ницше писал: «человек вопреки законам гравитации всё время хочет падать вверх.» Игрок заскрежетал в отчаянии зубами, когда понял, чем оканчивается вся эта игра. Николас же сидел абсолютно спокойно, постепенно раскрывая одну за другой карты.
          - Ты жульничаешь! Так невозможно играть! Всё, хватит!
          Глаза серба прожигали насквозь игрока. Лёгкая улыбка мелькнула на его губах, когда он взял в руки деньги - кстати, весьма солидную сумму. Николас отсчитал свой выигрыш, обернулся назад, где сидели другие игроки и резко изменился в лице. Он кого-то подозвал и торжественно сказал, словно бы говорил молитву:
          - Держи, я думаю эти деньги тебе нужнее. Ты их проиграл в тот раз. Я думаю, ты найдёшь им применение лучшее, чем я, - глаза Николаса смотрели слишком наивно, слишком искренне.
          Он так и прослыл в обществе чудаком - ибо кто ещё согласится отдавать выигрыши побеждённым… А в карты он играть стал много. Это стало его новой страстью после той злополучной чашечки кофе. Кстати о кофе…
          Из кухни квартиры служащего компании доносился аромат хорошо сваренного кофе. Гай, совершенно не понимая, что происходит, поспешил разъяснить для себя полностью эту загадку, и вышел прочь из своей комнатёнки в соседнюю, принадлежащую Николасу. Удивлению не было предела, когда он увидел серба, сидящего за книгами, а на дальнем конце стола нетронутая чашка кофе.
          - Ты же вроде решил от него отказаться? - не совсем понял Гай увиденной сцены.
          - Разве я изменил себе и своему решению? - удивился Николас, смотря на своего собеседника. Кофе тем временем неумолимо продолжало остывать. Поняв, что валлиец всё равно ничего не понял из случившегося, серб решил поскорее ему всё разъяснить в доступных выражениях: - Дорогой друже, это своеобразный способ избавиться от этой вредной привычки. Вот, послушай: в детстве я читал одного весьма интересного автора. Они писал о том, как надо развивать волю. Тогда на меня произвело просто огромное впечатление. Я даже не смог дать себе в сим отсчёта. Вот и сейчас я пробую некоторые советы из этой книгой. Я научился управлять своими страстями… Я вырабатываю полное отвращение к этой злополучной чашечке, и пройдёт немного времени, и я возненавижу кофе. И тогда научусь обходиться совсем без него.
          Гай только пожал плечами.
          Однако с некоторыми страстями было весьма трудно бороться - как, например, с той самой злополучной чашечкой кофе, но те были ещё страшнее. Казалось что тут сложного - переплюнуть себя. Но Николас не знал чувства меры в своих увлечениях. Эту привычку он сохранил до конца жизни, стараясь больше применять её во благо, нежели во вред самому же себе.
          Этой новой страстью были карточные игры. Он как-то непроизвольно стал в них играть. Всё это пошло с тех самых пор, как он научился играть в бильярд. Дальше всё шло по нарастающей. Затем он стал с той же страстью играть в шахматы, и, наконец, дошёл до вышеупомянутой игры. В чём-то он стал повторять проступки Феликса: поздним вечером он часто посещал заведения специализирующиеся на этих играх, и тогда давал себе полную волю…
          Что его подтолкнуло к этому далеко не безвредному увлечению студентов? Неудачи в достижении намеченной цели. Решение той огромной проблемы, которой Николас старался посветить своё время, так и не могло прийти, и он продолжал мучиться иллюзиями, сомнениями, предрассудками. Чтобы как-то избежать этого нервного напряжения, он шёл играть. Ещё и ещё!
          Таяли деньги, отложенные на учёбу в дальнейшем. Таяли просто на глазах. И даже деньги, полученные за работу, никак не могли покрыть эту дыру в своём «бюджете». На каникулы, как это и водится, он ездил обратно, в Сербию, к своим родителям, но их черёд выпадал лишь в определённые месяцы - Вингерфельдт никак мириться не хотел с тем, что компания лишается одного из самых действующих его работников, хотя он прекрасно всё понимал. Этими каникулами были летние и зимние. Так весело протёк первый курс, так весело стал начинаться второй.
          Николас прошёл через девять экзаменов с блеском, что какое-то время имя этого серба долго не выходило из стен университета. Оно было слышно во всех разговорах и студентов, и преподавателей. С наступлением этого лета, которого серб ждал с ещё большим нетерпением, переписка с родителями обострилась, он приезжал к ним даже на какое-то время погостить. Бесспорно, дом был полон всей радостью по случаю приезда такого высокопоставленного гостя, и ему уделялось всё время. Здесь не так уж много всего поменялось за столь большое отсутствие Николаса в семье. Сам он много рассказывал о Праге, своей работе, просто о людях, оказывающих на него внимание.
          Тут-то он и рассказал о своих увлечениях, занятиях, чем не мало обеспокоил своих родителей. Правда Николас, ещё по молодости своей, особо не придавал этому какое-то сильное значение. «Для меня было наивысшим удовольствием сидеть за карточной игрой. Мой отец просто не мог простить мне столь бессмысленную трату времени и денег, в чём я давал себе полную волю. Он вёл примерную жизнь…» - записывал по ходу какие-то мысли в свой дневник Николас. Эта тетрадка была небольшой, в неё помещалось только самое сокровенное, и ещё неизвестно было даже самому сербу, что в ней должно было быть. Он свято верил, что она предназначается для чего-то большего, чем просто ведение записей, поэтому свою обыденную жизнь он не расписывал на страницу, сухо уделяя ей пару строк в суровом академическом стиле. В том же, что касалось философии, книг, мыслей, идей - тот тут количество страниц не играло никакой роли. Ибо именно эти увлечения и составляли основной костяк его второй жизни, явно не имеющей ничего общего с обыденной. Именно эта жизнь впоследствии и проявлялась в компании Вингерфельдта, где он мог дать себе полную
волю (естественно, в отсутствие всякой какой бы то ни было учёбы).
          После переезда обратно в Прагу завязалась острая переписка с родителями, где Николас много и увлечённо рассказывал о своей работе и занятиях. И ни слова про учёбу. Ей он не отдавал слишком много времени, считая её скорее вспомогательным направлением, нежели главным. С карточной игрой Николас пытался уже неоднократно завязать. Однако, несмотря на то, что он был полон решимости, философия его была слаба. И он всё так же продолжал проигрывать большие суммы денег в карты, а выигрыши раздавал побеждённым.
          Отец его просто закидал письмами, полными красноречия и остроумия, в которых указывал ему на то, что надо оставить эту пагубную привычку, иначе хуже будет ему же, Николасу.
          - И что же ты ему ответил? - обычно спрашивал Гай, хитро улыбаясь. Он не вмешивался в жизнь своего соседа, полностью предоставляя его самому себе, в чём, наверное, был прав.
          - Я могу остановиться, когда мне будет угодно, но стоит ли тратить время на отказ от того, что доставляет мне райское наслаждение?
          - Твоё дело. Но мне кажется, твой отец в этот раз абсолютно прав…
          Гай не соврал, как это выясниться дальше. А между тем события продолжали принимать всё новые и новые обороты, вовсе и не думая останавливаться. Канитель продолжала раскручиваться, и люди вместе с ней, уносясь в потоке событий вперёд.
          После того, как красноречия стала не хватать, пошли больше угрожающие письма, полные какого-то отчаяния, охватившего отца. Денег почти не было. А вечером можно было услышать подобный разговор:
          - Нет, ну ты только подумай, кладу, значит, восьмёрку червей, а у него трефовый туз
          - Это ещё что! А вот когда я играл! ...
          Проиграв одну партию, Николас тут же садился за вторую, чтобы отыграться. Если выиграл, то играли третью, решающую. Проигрывал - садились за ещё одну партию, тоже отыгрываться. Фортуна не всегда улыбалась Николасу, скорее даже посмеивалась над ним. Ей доставляло большое удовольствие вертеть его судьбу в руках во все стороны.
          В конце-концов, наступил пик всем событиям, и произошёл случай, который раз и навсегда положил конец всем заблуждениям. И сыграла здесь роль далеко не воля серба.
          Из дома на улицу доносится запах ароматного кофе, которое только что заварили. Он ещё горячий, но источает незабываемый запах, что просто хочется его выпить. Гай, меж тем, предложил весьма оригинальный способ с этим кофе. Ему не давало покоя, что кофе уходит впустую, и стоило ему только остыть, а Николасу куда-то отлучиться или зазеваться, как чашка тут же оставалась пустой - проблем с сердцем у Гая не было…
          Серб открыл свой заветный чемоданчик, отодвинул книги в сторону и выразительно взглянул на лежащие в пачке ассигнации. Взяв их осторожно в руки, он испугался. Теперь это уже не пачка. А просто несколько бумажек, сложенных вместе. Неужели он истратил все деньги? Надо, надо с собой бороться! - твердил мозг. Но душа упрямо не слушалась. И вечером того же дня Николас забрал эти последние деньги и проиграл…
          Дальше пошло ещё страшнее. Он вновь отправился к своим родителям погостить, и тут не решился упустить случая. Мать его, добрая и своенравная женщина, понимала природу людей, и знала, что спасение придёт к человеку, только если он приложит сам усилия.
          Проиграв все свои имеющиеся деньги, Николас просто стал умолять дать ему ещё денег на игру, обещая, что в этот раз он их выиграет. Мать терпеливо выслушала, и с болью в глазах ушла куда-то. Серб остался стоять в проходе, едва не задевая дверной косяк из-за своего роста. Он себя чувствовал далеко не лучшим образом. В нём проснулась совесть, стыд, но страсть к карточной игре так и не смогла утихнуть в его буйном, молодом сердце.
          Мать вскоре вернулась с пачкой векселей, и всё с той же болью в глазах сказала:
          - Иди и получи удовольствие. Чем скорее ты проиграешь всё, тем лучше. Может, ты только тогда сможешь справиться со своей страстью.
          Наверное, она была права.
          В ту ночь, когда Николас сел вновь за карточный стол, произошло воистину чудо. Он играл всю ночь, и вряд ли смог бы выкинуть её из памяти, ибо она оказала неизгладимое впечатление на его душу.
          В тот вечер он полностью победил свою страсть. Сначала фортуна была не на его сторону, а потом коварно предала соперника Николаса и переметнулась на его сторону. Он стал отыгрывать всё: сначала деньги матери, проигрыши предыдущих дней, и к утру домой он возвратился с огромной суммой денег, которые поспешил припрятать в заветный чемодан.
          С тех пор в карты он больше не играл…
          - В тот день и в той игре я победил полностью свою страсть, и лишь сожалел, что она не была в сто раз сильнее. Я не только подавил, но вырвал её из своего сердца, чтобы не оставалось даже следа желания и пустил её по ветру. Сейчас азартные игры столь малоинтересны для меня, как ковыряние в зубах.
          Гай только усмехался, подобно Чеширскому коту - он вновь оказался прав.
          Но в бильярд, например, Николас так и не бросил играть, продолжая с друзьями посещать подобное заведение, где они предавались этому своеобразному виду отдыха. В довершение всего, как-то придя домой, Николас поспешил напомнить Гаю, который уже наверняка успел выкинуть из головы когда-то данное им самим обещание:
          - Так ты научишь меня жонглировать предметами?
          - Так собственно, в чём же проблема? - удивился такой простой просьбе Гай.
          Проблема была совершенно в другом, и валлиец ещё не раз ругал себя за эту фразу, сказанную им, явно необдуманно. Предметы нашли вскоре - да и искать их не надо было, и Гай поспешил показать свой мастер-класс сербу, которого круговое вращение четырёх ржавых гвоздей, полученных в подарок от дяди Алекса, просто заворожило.
          Урок усваивался быстро, но как это бывает, не без злоключений.
          - Так! Вот уже хорошо… давай, не халтурь! Осторожно! Здесь мой буфет. Так, не трожь тарелки!
          Николас едва успевал следить глазами за летающими гвоздями, которые ему, как переходящее знамя, поспешил вручить в руки Гай. Серб ступил ногой вперёд, пошёл дальше, даже несколько пошатываясь, как будто он шёл не по полу, а по верёвке, протянутой от одного конца здания до другого. Чуть оступишься - а там пропасть. Он прошествовал ещё немного вперёд, а тут сзади, как назло, появился вездесущий Гай. За что и поплатился.
          В один миг серб потерял связь с предметами, что-то перепутал, и они поспешили рассыпаться в различных направлениях. Один из них поймал сам Николас, а второй удалось поймать… носу Гая. Железо, пусть и ржавое, далеко не самое лучшее, чем можно дать по носу. Валлиец подпрыгнул, как ошпаренный, держась рукой за нос.
          - Сильно болит? - участливо спросил Николас.
          - Давай проверим на тебе… Ухггг! - Гай куда-то выбежал из кухни.
          На этом все эксперименты дома с жонглирование закончились. Для валлийца. Но Николас продолжал заниматься этим нелёгким делом - итог его занятий содержал в себе два разбитых фужера, одну сброшенную тарелку, и всё старательно припрятывалось в такие места, что о них было весьма трудно догадаться. Когда Гаю что-то требовалось найти, он начинал рыскать эту вещь по всей квартиры, и порой натыкался на подобные вещи, которые оставляли у него немало удивления, ибо он никак не мог вспомнить, чтобы он когда-либо что-то разбивал в своей квартире. Мы вновь обращаемся к домовёнку Кузе за ответом, но он, как и всегда, молчит.
          У Гая была совсем другая жизнь, преисполненная своих весьма интересных событий. Каждый день он проводил то на одном, то на другом конце города, много общался, строил догадки, выдумывал, а под вечер, приходя домой, падал без задних ног на кровать. А завтра вновь начинается такой весёленький денёк. И вновь куда-то его забросит безжалостная и беспощадная судьба…
          В этот раз она забросила его даже далеко от города. Но Гай нисколько не жаловался - какая разница, где ему суждено побывать, главное, что он что-то унесёт оттуда с собой. Сегодня он выкроил день для себя и своих занятий. Для этого пришлось ударно работать два предыдущих дня, но оно того стоило.
          Гай стоял возле небольшого здания, где, как он понял по визитке, и располагалось именно то, что ему нужно. Дрожащими руками он прижимал к себе этот жалкий клочок бумаги, всё не решаясь войти. Затем вздохнул, и поняв, что терять времени не стоит, поспешил войти.
          Это маленькая, заброшенная улочка, уже скорее корнями уходящая в пригород, была не густо населена. И не так пользовалась спросом. Кто знает, есть ли вообще в этом здании люди? Чтобы узнать, надо войти. И Гай вошёл. Здание представляло собой на первом этаже магазин велосипедов, и именно туда он и вошёл, надеясь встретить там продавцов или кого-то из тех, кто указывался в визитке. Он нисколько не ошибся в своих намерениях.
          Здесь действительно кто-то был. Звякнул колокольчик в прихожей, послышалась возня за лавкой товаров. Или это мыши? Не, мыши так не скребутся. Мыши скребутся в его душе. Бешено клокочет сердце…
          - Э, здравствуйте! - невнятно проговорил Гай, решив хоть как-то привлечь внимание к своей скромной персоне. Человек мгновенно обернулся к нему, встал с пола.
          - А, вам что-то надо? Милости просим, вот пред вами целая витрина.
          - Понимаете, мне бы…
          - Прекрасно понимаю! - перебил продавец. - Вам что, велосипеды, может, мячи, или же вон часы?
          - Да, постойте же. Дайте договорить… - Гай начинал свыкаться со своей новой ролью.
          - Ах, да! Я понял, вам нужно что-то более необычное, типа вон тех товаров! Сейчас, сейчас.
          - Да меня сюда послал один знакомый. По визитке.
          Продавец не прошёл и половины пути, как вдруг остановился. Он обернулся выразительно назад, немного почесал в голове. Гай было обрадовался, что смысл его слов всё же дошёл до этого господина, но он здорово просчитался.
          - Так вам какие мячи - большие, маленькие?
          - Да поймите же! - Гай затряс этой визиткой перед носом продавца, как куском колбасы перед собакой. - Я ничего покупать не собираюсь!
          Продавец опустил голову и замер. Затем взглянул с опаской на валлийца. Гай вновь стал ожидать очередных выходок в подобном стиле от него, но в этом раз он ошибся. И хорошо.
          - Жаль. Очень жаль… - вздохнул человек. - Подавайте сюда вашу визитку. Я должен понять наконец, в чём зарыта собака.
          - Наверное, не в земле, - вздохну Гезенфорд, оглядывая всё помещение. Ждать ему пришлось недолго. Вскоре продавец вернул карточку обратно.
          - Теперь мне всё ясно. Я не знаю, причём здесь именно магазин. Так вы, говорят, отите увидеть изобретателей? - поинтересовался он, ухмыляясь. В его голове уже созрел гениальный план.
          - Ну, я бы не отказался…
          - Слушайте меня внимательно. Скоро в Париж приезжают братья Райт, которые и хотят продемонстрировать свои достижения публике. Там-то думаю, вы и сможете найти именно то, что вам так нужно и необходимо. Поверьте, та развалюха, что попалась вам в Праге на таком собрании - ничего абсолютно не представляет. Это лишь начало пути. Говорю вам, в Париже вы увидите именно то, что вас интересует. Удачи вам!
          Тем не менее в руки Гая всё-таки попал один из предметов того магазина, пусть и вопреки его воле. Тем не менее он купил что-то, и с чувством выполненного долга вышел вон. Что ж, такова судьба дяди Алекса - постоянно оплачивать дальнейшие поездки…
        Глава девятнадцатая
          Авас Бекинг прищурившись, смотрел на сидящего на крыльце Витуса. Главный механик явно был чем-то недоволен. Прикусывая травинку, он всё хмурился и хмурился. Правда, сидящего Витуса нисколько ничего не беспокоило. Он что-то рисовал на бумаге, и всё вокруг его ни капли не интересовало. Бекингу, весьма далёкому от искусства, естественно, всё было непонятно. Вскоре он решился высказать свои претензии к самому художнику:
          - Ну, и что это за каля-баля?
          - Между прочим, это ваза с цветами, - сердился Витус.
          - Ну что мне от этой вазы. Ваза должна дома стоять, а не на бумаге. Только пустая трата времени и бумаги.
          - А сам-то! - передразнил Витус, хитро ухмыляясь. - Ишь, умный какой! Я тоже могу командовать сворой лиходеев и мастерить всякие штуковины!
          - Так что же не командуешь?
          - Всё равно платят одинаково…
          И оба поспешили замолкнуть. Витус больше углубился в своё занятие, с гораздо большей страстью принявшись рисовать. Бекинг переключился на другое - теперь он стал смотреть куда-то вдаль, и нашёл весьма интересным рассматривать проходящих, куда-то вечно спешащих людишек. Авас был единственным человеком в компании, который ни с кем не был во вражде, и ко всем относился совершенно одинаково. Он был своеобразной прослойкой между остальными шумными членами этого домашнего предприятия. Эта гора мускулов, абсолютно добродушная, но всё же что-то знающая и могущая, была так же отдушиной всех членов компании. Ему не стыдясь рассказывали всё, что было на уме абсолютно все люди. Авас мог что-то посоветовать, утешить. Он не обладал такой грубостью, был бесхитростным и вполне простодушным человеком. Этим все и пользовалась. Неудивительно, что Алекс поставил его во главе всего этого сборища инженеров - электротехников.
          Да, с зарплатой были видные проблемы. Жалованье сейчас получали нерегулярно, и приходилось расплачиваться порой то из собственного кошелька, то просто энтузиазмом. А ещё всегда под боком был Витус. Откуда у него были деньги - пожалуй, он сам был не в курсе. Всё это казалось ему какой-то нелепой сказкой. Но, так или иначе, он оплачивал большинство расходов всеми уважаемого Александра Вингерфельдта.
          - А ну-ка брысь с прохода! Расселись тут, воробушки, не протолкнуться!
          Из-за двери показалась жена прославленного изобретателя с метлой наперевес.
          - Вы что, забыли, что это вам не прошлое здание вашей компании. А ну, отошли все! Дайте мне убраться!
          - Извините, - промямлили как-то вместе оба, словно провинившиеся дети.
          За калиткой показалась грозная фигура Гая, который вёл куда-то, словно она поводке Николаса. По его выражению лица было видно, что ему это особо не доставляет удовольствия, у него, мол, у самого дел по горло, а тут ещё возиться надо… Вот валлиец подошёл к калитке и было видно по его лицу какое-то злобное торжество. Он словно бы к чему-то готовился. Демонстративно встав перед Николасом, он протянул руку к калитке и произнёс тоном давно чего-то ожидающего человека:
          - Ну, я надеюсь, здесь с калиткой всё в полном порядке!
          Он схватился за ручку её, повернул и потянул вперёд. Каково же было его разочарование, когда отворив калитку, он приложил немало сил. Дух компании переместился и на дом самого Алекса. Гай входит на территорию дома, оставляет велосипед у забора и проводит Николаса куда-то вперёд. Увидев двух стоящих молодцов, он презрительно усмехается:
          - Что это вы здесь забыли, а? Мне кажется, Алекс вчера вам всем вчера ясно разъяснил, что приходить сюда вовсе и не зачем…
          - Как незачем? - расширились глаза Аваса.
          - Сегодня Алекс объявил отбой - ибо у него весь день битком забит делами. Ему с ними не протолкнуться, не то о вас, бедных, вспомнить. Наверное, он вам вчера забыл сказать об этом. С ним это бывает - человек он совершенно рассеянный. Так что по домам, братцы.
          - Столько времени потеряли, - буркнул недовольно Витус, сдвигая на бок кепку и собираясь.
          Дождавшись, пока они уйдут, Гай услужливо пригласил Николаса в дом, предварительно вытерев о ковёр ноги. Он знал, как здесь любят чистоту. Затем поспешил спросить жену Вингерфельдта:
          - Милая, а куда же подевалась сама душа компании? Почему я его нигде не вижу?
          - Может, он в лаборатории? - невинно пожала плечами она и продолжила подметать крыльцо.
          Гай ничего не сказал, только было собирался открыть дверь, как услышал шум где-то позади себя. Николас мгновенно обернулся, сам чувствительный ко всем шумам, и увидел знакомую фигуру тучного мужчины на фоне забора. Вингерфельдт шёл явно недовольный, что-то успевая ворчать себе под нос. Он никого, естественно не заметил. Подойдя лишь к самому крыльцу, он увидел наконец стоящих Гая с Николасом.
          - А! Пришли, голубчики. Что ж, доброе утро, господа! Надеюсь, уж для кого, для кого, а для вас оно было добрым. Гай, тебе разве не надо никуда? - спросил вдруг Алекс, переключившись с погоды на дело.
          - Как раз надо. Я уже опаздываю, - начал раздражаться валлиец. - Своего работничка я привёл, я думаю, ты найдёшь, чем с ним заняться. А я опаздываю - у меня там дела, а потом ещё поезд…
          - Какой поезд? - округлились глаза дяди Алекса.
          - В Париж, - невинно ответил Гай.
          - Зачем? Что ты там позабыл?
          - Понимаешь, там именно располагается штаб-квартира одного нашего главного финансиста. Я думаю, ты прекрасно поймёшь, о чём я говорю… Ты просил меня раздобыть большую сумму денег, должен же я что-то предпринимать, верно я мыслю? И наконец, самое важное - там ещё вскорости произойдёт одно весьма интересное событие. Но подробности о нём вы получите позже. Нико! Не забывай выгуливать моего пса! Он очень мстительный и может укусить ни за что, ни про что!
          Гай так же поспешил раствориться во тьме событий. Остались лишь Николас да Вингерфельдт. Даже жена Алекса поспешила уйти куда-то - впрочем, её никто и не держал. Вингерфельдт оглядел серба с высоты своего роста и поспешил спросить, как бы невзначай:
          - Ну, что ты думаешь о нашем новом расположении компании? Нравится?
          - Против ничего не имею, - кратко отозвался серб. - А для каких целей эта знаменитая калитка поспешила перекочевать сюда?
          - Ну, не вся же слава тому умнику, что купил наше здание. А во-вторых, так удобнее будет всем нам привыкать к новой обстановке. И наконец, это опять-таки коммерчески выгодно, чёрт побери!
          Когда прозвучало последнее, фирменное выражение дяди Алекса, Николас невольно улыбнулся. Они поспешили войти в дом, где и должна была продолжиться их беседа. Алекс сам звал к себе, за делом. Якобы у него имелась какая-то важная беседа, о нём самом, Николасе.
          Для начала Вингерфельдт провёл его куда-то вглубь дома, в просторную, светлую комнату. Здесь и надлежало состояться той самой беседе, к которой так взывал дядя Алекс. Сам он присел на стул, выпрямил ноги, и кивнул Николасу на стоящий недалеко стул. Вингерфельдт обернулся к роялю, возле которого сидел, осторожно приподнял крышку вверх, и задумчиво простучал пальцем несколько нот. Всё так же, не закрывая крышки и держа руки на клавишах, он обратился к ожидавшему его сербу:
          - Это комната моей племянницы. Сам её чёрт знает, где носит сейчас. Видать, порывы буйной головы сказываются. Как, например, бывает у меня.
          Он вдруг ушёл в себя, убрал руки с клавишей и пропел своим грубым голосом, который во время пения оказался не таким уж и грубым, какую-то ноту. Едва он окончил, как из рояля донеслась в точности такая же нота, прямо из клавишей. Николас невольно удивился только что увиденному факту, который Вингерфельдт тут же поспешил подкрепить словами:
          - Если нажать на правую педаль рояля, при условии, что крышка будет открыта, можно спеть какую-то ноту. Колебания голоса вызывают вибрацию струн, а нажатие педали позволяет струнам вибрировать совершенно свободно. Каждая струна в рояле вибрирует с собственной частотой.
          - Чистейший резонанс! - кивнул согласно головой Николас, соглашаясь в этом с ним. - А откуда тебе самому известно это явление, раз ты не учёный?
          - Я лишь жалкий исследователь мира, участь которого - облегчать всем нам жизнь. Я не исследовал законов природы, как Фарадей, Ньютон, Торричелли, Архимед или кто-нибудь ещё, моя цель просто наблюдать. Вот я и наблюдаю много различных явлений, многие из которых, вполне вероятно, открыты уже до меня…
          - Всё может быть, - вздохнул довольный ответом Николас. - И всё-таки, зачем я здесь тебе так понадобился? Что-то случилось на работе?
          - Нет-нет. К работе это никак не относится.
          Светились в темноте глаза прищурившегося Вингерфельдта. Он опять что-то взвешивал в своей голове, что-то высчитывал, продумывал. Вдруг резко обернулся куда-то назад, и остановил свой взор на дверном проёме. Не понимая, чем он его так может заинтересовать, Николас с выжиданием уставился в том же направлении. Через несколько минут всё встало на свои места…
          Раздался чей-то топот, лёгкий смех, который бывает только у детей, и в комнату вбежало двое ребят - мальчик и девочка. Глаза Вингерфельдта налились отеческой любовью.
          - Знакомься, Николас. Дош и Дат, как я их прозвал, мои дети, - он усмехнулся.
          Дош и Дат, в переводе с английского, означали точку и тире. Весьма примечательные прозвища для человека, отдавшего телеграфному делу свои шесть лет. Вингерфельдт хотел было разъяснить всё до конца, но его дети уставились на серба с неподдельным интересом, что великий король изобретателей, которому явно хотелось продолжать свои дела, невольно нахмурился. Но не зло.
          - Так-так! Что это у нас, уроков что ли нет? Так я найду.
          - Вон этот, папа, слишком смышленый! - вдруг сказал сын Вингерфельдта, указывая пальцем на Николаса. Серб даже растерялся от такого неожиданного внимания.
          - Ну что вас, не учили, что на людей пальцем не показывают, а? А ну-ка все пошли вон, ваш любимый папаша будет вести очень-очень важную беседу. Считаю до трёх, а то иначе хуже будет. И чтоб духу вашего при счёте три здесь не было! Раз… Два… Три!
          Николас невольно рассмеялся при виде этой доброй сцены. Но Вингерфельдт быстро перешёл от семейных забот к заботам, связанных с именем Николаса, и отделался одной-единственной фразой по поводу своего семейного счастья:
          - Это только двое. А у меня их всего шестеро. И все шустрые, везде лезут, нос свой суют - ужас просто! Ладно, всё же перейдём к делу, пока всё моё семейство сюда не сбежалось и не отметило приход одного весьма смышленого паренька, - он вновь улыбнулся хитрой улыбкой и поспешил достать из кармана дорогую сигару. Но закуривать её не стал, скорее воспользовался ей, как дирижёр палочкой, расставляя правильно акценты в своей речи.
          Николас поудобнее устроился на стуле, поняв, что разговор будет долгим. Ибо просто так к себе на дом он никого и никогда не повезёт. Таков уж был наш дядя Алекс. Когда случается что-то действительно важное, можно было услышать его приглашение к себе. Затем Алекс вспомнил о своём гостеприимстве и поспешил куда-то уйти (как он сам выразился, за чаем, без которого невозможно гостеприимство в доме Вингерфельдтов). А серб всё это время беспокойно сидел на стуле, чувствуя себя как-то неуютно. Как будто бы он сидел на иголках.
          Тогда у него появилась хорошая возможность осмотреть всё то помещение, в которое он попал. Несмотря на то, что Алекс жил далеко не богато, семейство он содержал огромное. Мы умолчим про то, что он ещё содержал все свои компании, своё «домашнее предприятие» и остановимся на его доме. Восемь членов семьи, включая самого Алекса, проживало в этом не очень большом доме прямо на окраине Праги.
          Взгляд Николаса скользил от светло-бирюзовых обоев дальше. Вот стояло два шкафа, в которых, наверняка, хранилось много всякой домашней утвари, одежды, посуды. Возле рояля стояли горшки с цветами, которые сразу придавали комнате какой-то уют. Дальше виднелись две кровати, стоящие на достаточно близком расстоянии друг с другом, маленький столик, на котором не было даже пылинки и всё стояло в строгом образцовом порядке. На нём возвышалось огромное зеркало, вверху поцарапанное. Но в общем плане, всё было просто прекрасно со всех точек зрения. Чувствовался уют в этом помещении, да и вообще во всём доме.
          Вскоре вернулся Вингерфельдт, в руках которого были две небольшие чашки чая. Боясь их пролить, он шёл осторожно, тщательно выбирая дорогу, пока, наконец, не дошёл до Николаса. Серб благодарно принял это послание дяди Алекса и устроился поудобнее. Ибо разговор представал долгий.
          - Итак, вспоминается мне одна весьма старая история, связанная с твоим именем. Это касается твоего заговора против постоянного тока, - Алекс поднял глаза на серба, при этом его лицо было окутано какой-то таинственностью, которая обычно бывает у шаманов.
          - Ну? - выжидающе спросил серб, поняв, что сейчас ему устроят хороший опрос.
          - Свои гениальные мысли ты изложил лишь поверхностно Новаку. Он тебя даже выслушивать не стал. Но я не Новак. Я - это я. Гениально, правда? Ладно. Меня заинтриговал этот случай. Я ни к чему не отношусь поверхностно - жизнь меня отучила от этого. Я не успокоюсь. Пока не осмотрю эту самую проблему со всех точек зрения. Вот скажи, раз ты такой умник, что ты знаешь об электрической индустрии?
          - Ну, если переходить к делу, - поняв, что запахло жареным, сказал Николас, тщательно выбирая слова для речи. - Сейчас постоянный ток - основа всей индустрии, сейчас на нём всё базируется. Без него нынешняя жизнь просто невозможна. Но есть и другой ток - переменный…
          - Вот! - довольно кивнул головой Алекс, которому ответ понравился. - Так вот, дорогой друг, продолжай-продолжай, я очень внимательно слушаю.
          - Переменный ток, однако, широкого применения не получает, ввиду того, что люди просто недостаточно владеют знаниями, как с ним обращаться. Зато прекрасно знают, что такое постоянный ток. Но..
          Вингерфельдт угрожающе поднял руку.
          - Довольно. Мы вошли в курс дела. Теперь можно только ещё больше углубиться в сие происшествие. Значит, как мне доложили, в тот день тебе е понравилась несчастная машина Грамма. Ты пришёл к Новаку и предложил свою, новую оригинальную мысль, так?
          - Так, - кивнул Николас, а про себя подумал: «Как будто допрашивают на суде».
          - Но развить тебе её не позволили. Переходим к основной части нашего вопроса. Мне абсолютно безразлично, что ты думаешь о Новаке, и что он думает о тебе. Мне важна сама суть. Я слышал, ты в карты долгое время играл. Гай мне уже успел на всё нажаловаться. Не чувствуешь связи между этими двумя событиями?
          - Да какая тут связь, - Николасу говорить на эту тему явно было неприятно.
          - А вот я чувствую! Эти слова Новака подстегнули тебя к этому необычному и необдуманному решению. Оставим воспитание и нравоучения. Продолжаем логическую цепь событий: Новак тебе в сильных фразах сказал, чтобы выбросил эту идею из головы. И тогда ты решил назло всему свету водворить её в жизнь. Но по недостатку опыта ты никак не мог справиться с этой задачей. И тогда тебя стали подкашивать депрессии и неудачи. Чтобы как-то уйти от них, ты решил заиграть в карты. Действительно, приходило твоё облегчение. Но уходили деньги. Причём в довольно известном направлении. Теперь карт нету, а есть только ты: здесь и сейчас. Что ты дальше собираешься делать? Куда будешь путь держать?
          Николас молчал, напряжённо думая, и начав цедить чашку чая. Он поднял глаза на Вингерфельдта и вновь принялся что-то обдумывать. Дядя Алекс, ещё немного отхлебнув чая, стал ждать ответа. Нет, он не отступится от этого серба!
          - А что мне остаётся делать? Учиться да работать.
          - Хватит уже мне тут лапшу на уши вешать! - начал сердиться Вингерфельдт.
          - … И заодно пытаться найти это злополучное решение.
          - А что, ты так уверен в своей правоте? Ведь ты не обладаешь и долей технических знаний. Что же тебя заставляет мыслить в таком духе. Что же тебя подталкивает к этой мысли? Откуда она к тебе пришла? - он был готов завалить несчастного студента вопросами. На самом деле он пытался просто понять то, чего не знал, что он никак не мог продумать при своей дальновидности.
          - Я не знаю. Мне кажется, что решение где-то рядом. Но мне не хватает лишь какого-то толчка, доли, чтобы к нему прийти. Я всё блуждаю кругами вокруг него и всё никак не могу прийти к нему самому. Я не знаю, что мне мешает. Дело тут не в знаниях. Есть такая штука интуиция. Вот она иногда и делает три четверти работы. Я верю в то, что я абсолютно прав в этом. И не знаю почему.
          - А можешь вкратце изложить, что ты увидел, что работало не так в машине Грамма? Что тебя там так смутило? - Алекс достал из кармана какую-то бумажку и карандаш и вручил их сербу.
          - Я заметил, что щётки в динамо-машине слишком искрят. Это из-за того, что используется постоянный ток, - как я подумал далее. Надо убрать коллектор - он мешает самой работе машине, и подключить её к переменному току. Тогда бы устройство работало гораздо эффективнее.
          Дядя Алекс слегка отклонился назад, задумался. Хитрый его взгляд долго-долго блуждал по лицу серба. Он словно что-то высчитывал.
          - Так. Значит у тебя такие мысли и выводы (сердце Николаса сжалось, когда он понял, что сейчас ему вынесут вердикт). Хорошо, - задумчиво протянул Вингерфельдт. - Это весьма интересный и рискованный план, - и тут он спохватился. - Да понимаешь ли ты, что ты вершишь революцию во всём сознании людей?! Понимаешь ли ты, жалкий студент, что твои масштабные мысли перевернут весь этот мир?!
          Он не говорил - слова из него сами полились потоком. Он был на пределе своих нервов, достал какую-то газету, принялся её лихорадочно листать, и наконец, найдя нужную страницу, поспешил показать Николасу. На ней был изображён… Генри Читтер!
          - Видишь этого дядю? Вся его империя строится на использовании постоянного тока. Я, начинающий король электричества построил за свою жизнь множество всяко-разных машин и устройств, работающих именно на постоянном токе, я внедрил его в нашу глухую жизнь. А тут приходит какой-то сербский студент-второкурсник, и вдруг выдвигает такую крутую мысль. Типа все такие тупые вокруг меня, никто раньше ничего не думал в таком направлении. Да, Николас?! - Вингерфельдт вдруг рассмеялся. - Я такой крутой, знания мне нужны. Я всю жизнь пронюхал наперёд, а во всём виновата моя интуиция - она мне твердит, что я прав, даже если я не прав. И вообще все идеи подсказали мне зелёные человечки. Перпитуум мобиле! - вдруг воскликнул Вингерфельдт, отбрасывая в сторону газету. - Боже, какой наивный этот жалкий свет! Прошлое их ни чему не учит - они и сейчас пытаются построить то, что ещё древняя алхимия отрицала. Вечный двигатель - какая сладкая булочка, да? А то что ещё существуют законы природы, это не…
          Дядя Алекс сконфуженно опустил голову, явно приходя в себя после этого порыва. У Николаса разве что волосы не встали дыбом от только что им услышанного.
          - Вон! А знаешь ли ты, что такая оригинальная идея уже приходила кому-то голову. Берём Феррариса. Он тоже предложил идею применения переменного тока. И что, ему оно удалось? Вот свидетельство. Он-де, коллектор-то оставил, но что-то там похимичил, да ток из постоянного стал превращаться в переменный. Ну а дальше-то что, спросишь ты? А дальше вот что - потом он накатал доклад о НЕВОЗМОЖНОСТИ использования переменного тока в отечественных полевых условиях. А он тут мне, умничает!
          Вингерфельдт вновь залился громким смехом. Серб ещё больше сжался.
          - Так что же от меня ты ждёшь? - просто спросил Николас.
          - Валяй. Только вряд ли у тебя что-то получится, - дядя Алекс взял в руки бумажку, на которой рукой Николаса был нарисован принцип его изобретения, и изорвал её в мелкие клочья . - Посмотрим же, на что ты способен. Только смотри, не заставь людей над тобой хохотать. Великий мистификатор ты, а не изобретатель! Надо же до такого додуматься!
          И Николас ушёл. Поверженный, убитый. Это ему сказал сам авторитет научного мира. Вряд ли знал Вингерфельдт, какую глубокую травму нанёс этому впечатлительному сербу. Но было уже поздно - а назад дороги нет. И Николасу ничего не оставалось, как утереть слёзы и вновь идти по своему пути, несмотря ни на что…
          Генри Читтер смотрел свысока на здание, в котором располагался банкирский дом Моргана. Несложно догадаться, кто был его главой. Ах, какой всё-таки лакомый кусочек! Но сейчас его путь лежит не сюда. В высоком чёрном цилиндре, в смокинге, с тростью наперевес, гордо вышагивает чудовище с Уолл-стрита. Какое ему дело до других людей - он задался одной-единственной целью…
          В кабинете душно. И рука мгновенно открывает окно. Говорят, свежий воздух прочищает мысли. Поверим им на слово. Генри садится в своё кресло, на руках у него сидит котёнок. Так, начинается новый день. Что-то он сегодня должен сделать важное, но в чём вопрос - что же? Впрочем, не будем торопиться с выводами - если ты не можешь сам прийти к идее, она сама придёт к тебе.
          Появление Грайама Берга котёнок встретил встопорщенной шерстью. Так Читтер понял, что кто-то вошёл. Развернувшись, он увидел высокого мужчину с волевыми чертами лица.
          - А! Так это ты. Как я рад тебя снова видеть! - лёгкая улыбка, которая бывает только у промышленника, продумывающего в своём мозгу очередную гениальную аферу.
          - Читайте газету, мистер Читтер! Я думаю, вы весьма обрадуетесь одной статейке… - глаза знакомого незнакомца засветились тем же блеском, что и у Генри. - Это дело стоило мне очередным местом в редакторской конторе.
          - Тебя бы выгнали оттуда и без меня! - махнул безнадёжно рукой Читтер. - Я боюсь даже сосчитать, сколько подобных инцидентов произошло за твою краткосрочную жизнь.
          - Ты читай, читай!
          Берг присел на стул, закинул ногу на ногу. Внешность у его была, как у викинга или крестоносца из двенадцатого столетия - тяжёлый подбородок, густые брови, густые светлые волосы, в конце один из их пучков заплетается в коротенькую и маленькую косичку, бородка, охватывающая всё пространство от носа до подбородка. Словом, всем видом он скорее походил на разбойника, чем на редактора газеты. Хотя, может именно поэтому он никогда не имеет постоянной работы и его отовсюду гонят?
          Рука Читтера скользила по газете. Ага, вот оно! Вингерфельдта выселили с тёплого местечка на Харватова. Неплохо… Генри с благодарностью взглянул на Грайама Берга - это ведь на его совести хранится подобное утверждение. Читтер снова присел, положил часы и газету на стол. Сейчас он больше всего походил на того величественного магната. Он размял руки и усмехнулся.
          - Что ж, нам остаётся только радоваться! Теперь, устроив антирекламу нашему дорогому господину, мы добились хороших успехов. Хорошо, что я имею таких людей, как ты!
          - Мне за это платят.
          Именно Берг был повинен в этом событии. Он хорошо поторопил время, и механизм сработал чётко и слаженно. Делать аферы и скандалить ему нравилось. А Читтер всегда давал такую возможность у себя, тем более старому другу и знакомому. Грайам ещё раз осмотрел всё помещение.
          - Ты кого-то ждёшь?
          Но не успел Генри ответить на вопрос, как в комнату без стука вошли высокая женщина и какой-то худой мужчина в очках (видно профессор, - решил Читтер). Генри оглядел всю свою комнату и высказал волновавшую его мысль вслух:
          - Уж не знаю, разместимся ли мы тут все. Кстати, добрый день, Илайхью!
          Спустив котёнка на колени Берга, он быстро куда-то вышел, а затем вернулся в сопровождении человека, тащившего два лишних стула.
          - Так, вроде всё, - смотря, как усаживаются его гости, сказал с некоторым облегчением Читтер. - Теперь мы все в сборе. И можно спокойно начать этот весёленький разговор. Итак, господин, я бы хотел услышать, кто вы и всё такое. Не могу же я знать всех людей в Америке, вы ж это понимаете?
          - Конечно, - согласно кивнул человек. «Учитель из сельской школы» - более точно поставил свой диагноз этому человеку Читтер. - Я профессор Машен, преподаю в одном из университетов. Я сам раньше занимался электричеством…
          - Электричество! - вдруг воскликнул Читтер.
          - Я сделала всё, как ты просил, - улыбнулась Илайхью.
          - Вы говорите-говорите! - прошептал обрадованный Генри. - Ведь это именно то, что мне сейчас нужно. Наверное, вы догадываетесь о моём положении - всюду я вроде изгоя, везде я числюсь отрицательным героем. Впрочем, ладно. Я всего лишь бизнесмен, и мне важны деньги. Верите ли вы в возможность электрического освещения?
          - Э-э, - растерялся от такого потока вопросов профессор. - Понимаете ли, я сам раньше занимался этим вопросом…
          Читтер облокотился к спинке своего величественного кресла и смотрел сверху вниз на робкого профессора. Конечно, эта стеснительность понятна. Читтер - это не просто человек! Это целая легенда, бродящая по Америке и держащая всю страну в диком страхе.
          - Вы продолжайте. Мы не съедим. Просто скажите, возможно это или нет.
          - Теоретически - да. Как человек, который отдал этому делу большую часть жизни, я с уверенностью могу сказать, что…
          - Довольно лирики! - оборвал резко Читтер.
          Затем он обернулся к Илайхью. Сделав ей жест рукой, он задумался. В этот миг все думы Генри не предвещали ничего хорошего. Со зловещим выражением лица он впился взглядом в несчастного профессора. Илайхью подошла к столу Читтера и достала несколько пачек долларов, заранее приготовленных на этот случай.
          - Значит, говорите да. А если подумать… - и он рукой показал на деньги. - Вы по-прежнему так считаете?
          - Пожалуй да, но не совсем.
          Взмах тростью в руках Генри, и на столе появляются ещё деньги.
          - А теперь?
          - Пожалуй, что нет, - сдался профессор.
          «Ох уж эти жалкие людишки! За золото они продадут всё. Что поделаешь, сейчас такое время», - подумал про себя Читтер. Затем он стал развивать свои мысли далее:
          - Этот Вингерфельдт - словно палка в нашем колесе. Из-за него я терплю убытки и не могу нормально заняться делами. Живя совсем на другом континенте, он портит мне жизнь здесь, в этой частной конторе. Так вот, послушайте меня, что я вам скажу. Вы против того, если я вам предложу провести лекцию о том, что освещение невозможно?
          - Но…
          - Невозможно. Вы меня понимаете? - Трость Читтера указала на аккуратно сложенные пачки денег. Под взглядом троих человек профессор не устоял.
          Он коротко кивнул, а Генри с невероятной для него легкостью встал на ноги, подошёл к профессору и любезно похлопал его по плечу, как старого друга. Зловещая улыбка не сходила с его лица.
          - Вот и прекрасно, я же вам говорил, что мы сработаемся!
          Проводив этого человека за дверь и указав ему, куда идти, он вновь вернулся в свой кабинет и сунул трость под мышку. Читтер принялся насвистывать один навязчивый мотив песни одного серба: «Чести золото не купит». Берг поспешил ехидно заметить, глядя, как Генри в задумчивости крутит свои усы.
          - Ты знаешь, Генри, в Германии недавно звучало твоё страшное имя. Кайзер Вильгельм был недоволен, что его усы имеет какой-то промышленник.
          - Сами мне награду дали бог знает за что, - и Читтер показал на свой немецкий, единственный орден, с которым не расставался никогда. - А теперь ещё - тьфу! Жалкий народец. И вообще, это у кайзера усы как у меня, а не у меня, как у него. Ему дай волю, он и собаке покажет, как правильно надо гадить. Только и делает, как всех учит… Ненавижу этих политиков!
          - А сам бы полез в политику, а? - спросила Илайхью.
          - Не знаю, - резко оборвал Читтер. - Сейчас у нас о другом помыслы… Мы остались одни - и вынуждены теперь ото всех обороняться.
          - Что ты думаешь о Вестингаузе?
          - Ему бы лучше заняться своими пневматическими тормозами, он ведь знает в них толк. А он всё лезет не в своё дело. Как и все эти Морганы, Рокфеллеры, Томсоны, Хьюстоны… Но раненый лев никогда не подаст лапы своим охотникам! Никогда! Они думали, что выжат меня, но я не сдамся, пока у меня есть деньги и средства! Я готов к борьбе и буду бороться.
          Заговорил дух магната. Скоро действительно начнутся великие дела на континенте.
          Напротив, стояло здание «дома Моргана». В нём, как это ни странно, верховодил дугой не менее именитый промышленник - Джон Пирпонт Морган. Для него совсем неплохо складывались дела. Как, например, и для миллионера Рокфеллера. Но потом пришёл Читтер. И 90 % всей добываемой нефти трестом Рокфеллера в стране стали 44, а Морган лишился своей конторы привилегий. Теперь все шли уже к Читтеру на поклон - а банкирский дом никто уже серьёзно не воспринимал. Естественно, это не устраивало Моргана. Даже очень не устраивало. Он, миллионер, всегда, если захотел, вершил судьбы мира в своих руках. У него было власти побольше, чем у политиков. Он финансировал проекты и прочее, без него не обходилась ни одна сторона жизни. А потом Читтер. Этот наглый выскочка! Ничего не остаётся, как обвинить ему войну! И война началась. Причём на два фронта - интриги Генри сделали так, что все более ли менее богатые люди восстали против него и стали вести продолжительную борьбу против него. С одного конца Джордж Вестингауз, автор 400 изобретений, сын какого-то токаря. Ныне - ведущий промышленник Америки. Томсон и Хьюстон - тоже
два промышленника-изобретателя, проекты которых переехала тропа Читтера. И опять же Рокфеллер, которого вполне не устраивали нынешние дела в мире нефтяной промышленности. А ещё есть Вингерфельдт, который напрямую воздействует на Читтера. Что оставалось Генри? Правильно - окопаться и засесть в глухой обороне. А он? Полез в наступление - да причём ещё в какое - его дела способны удивлять даже современников. А он ещё побеждает - да ещё с таким солидным преимуществом! Каков же это хитрый лис во всей Америке! Вот уж кто действительно может оказаться не по зубам. Один Читтер стоит голов всех ведущих промышленников и магнатов. Да, он ходил по лезвию ножа, но делал это так искусно, словно бы был прирождённым акробатом. Так на чём мы? Да, на Моргане.
          Джон Пирпонт Морган. Не коронованный король Америки. Миллиардер, лучший бизнесмен в мире - его банк знаменит на весь свет, деньги текут рекой. Самый богатый человек в мире (!). Такие, как он, и решали судьбу всей Америки. Что ещё можно о нём сказать? Вот же он, да-да, этот самый человек с громадным красным носом (наследственная болезнь), который швырял на искусство свои огромные капиталы. Он был богом и дьяволом одновременно. Говорили, что ему свойственна сатанинская безжалостность и тот, кто задел его хотя бы по мелочи, не мог рассчитывать на пощаду. Говорили, что взгляд его больших, широко расставленных глаз не могут выдержать даже очень сильные люди: это все равно что смотреть на фару несущегося прямо на тебя паровоза. Говорили, что он нежно любит кошек и собак, помогает бедным, верен друзьям, великодушен по отношению к женщинам - лояльные к Моргану журналисты описывали его так, что ему самому становилось тошно.
          Железнодорожный король, торговец золотом и оружием, знаток банковского дела… Громоподобные титулы! Одна большая, жесткая монополия царила в антимонопольном государстве. Но при этом он не был никогда в своей жизни счастлив. Болезненный, всю свою жизнь страдающий какими-то хворями, вечно шмыгающий заложенным носом, он производил страшное впечатление. Он увлекался искусством - может, именно это и спасло его жизнь? Он не взирал на цены - денег было у него предостаточно, скупал всё: картины великих художников, предметы античного искусства, скульптуры, фарфор, словом, всё, что мог достать. А потом раздаривал различным музеям. Благотворительность, на которую подсадила его же собственный библиотекарь Белль да Коста Грин (а библиотека у Морганов, следует сказать, была огромная), кстати, она сама была самой лучшей библиотекаршей в мире…
          Но он был всегда одинок. Как это и бывает. Он не имел ничего против света, но временами ему становилось тошно. Семейного счастья у него так никогда и не было (разве что его первая жена). И тогда он уходил в работу. Эта работа и поддерживала в нём какой-то внутренний стимул, заставляла уходить от собственных невзгод. Как и Читтер, он любил животных. Они помогали ему ещё с детства избежать одиночества - так, известна на свете история о его канарейке по имени Салли Вест.
          И Читтер. Обаятельный, остроумный, гонящий всю прессу прочь, живой, активный, готовый на самые невероятные решения. Он молод - вся его жизнь впереди. Он не самый богатый человек в мире, не у него миллиарды, он не имеет за своей душой монополии, не влияет на политику, но… влияет на умы и действия тех, кто способен влиять на политику. Человек пробивной, своего состояния добился исключительно сам и своим трудом, - из семьи он происходил далеко не аристократической, он знал, что такое настоящие рабочие, да и его родители были эмигрантами, пережившие многие тяготы того времени. Своевременная суета во время золотой лихорадки позволила этому наследнику эмигрантов неплохо подзаработать. Континентальная компания Читтера, уже известная во всём мире, раньше занимающаяся геологией (просто удачное прикрытие), ныне занимается месторождениями и добычей нефти, занята продажей её и прочем, прочем, прочем. Это только Аляска - но как звонко она ударила по карману ведущих нефтяных магнатов! Читтер не был тем шаблонным бизнесменом, хитрый, способный на любые козни, мотивируя это древним правилом джунглей - «не будешь
убивать ты - убьют тебя», он и персонал такой себе подобрал - настоящее сборище различных авантюристов и разбойников. Уже страшно? Тогда можно представить себе, как дрожали стены всех корпораций и зданий великих магнатов. Но нет, не всех. Были и такие, которые ко всему этому относились вполне нейтрально.
          - Этот Рокфеллер… Хотя господин О’Читтер ударяет именно по его карману, нисколько не спешит действовать. Если позволять первому продолжать свои козни, это может плохо кончится. Для нас. Господину О'Читтеру ничего не стоит захватить власть хотя бы над банками. Он давно покушается на мой банкирский дом. Он спит и видит, как дом Моргана станет домом Читтера, - продолжая шмыгать носом, откровенничал Морган со своей библиотекаршей - единственным человеком, который знал обо всех его переживаниях, страданиях, взлётах и падениях. - Но есть и надежда. Она заключается в одном весьма непокорном и трудном характере в Европе. Да, да, я говорю об Александре Вингерфельдте - этот предприимчивый молодой парень неплохо дружит с башкой, он как раз из тех, кто нам нужен. Сейчас он переживает не лучшие времена. Его многочисленные компании и дальше развиваются, но сам он на грани банкротства. С маленькой командой доверенных сотрудников они творят воистину чудесные вещи в маленьком подвале дома. Им не хватает спонсора. Если мы выступим в этой роли, то сможем добиться весьма неплохих успехов. Чихать на всех этих
рокфеллеров, вестингаузов, фордов и прочих! Мы справимся и без них!
          Решив подкрепить свои слова делом, Морган громко чихнул. Очередная болезнь, а ведь с ними он уже так сжился, что и вовсе не обращал внимания на многие его мучающие боли и заразы. Как и Нобель, человеком он был неуравновешенным и болезненным.
          - Это вполне неплохая мысль, - вслух продолжил размышлять Джон, - и надо спешить её реализовать. Война с господином О'Читтером приобретает весьма скудный характер. Она затягивается - ему-то что, ему выгодно этим заниматься и поднимать скандал за скандалом, тем более, если они в первую очередь вредят нам. Я не так молод, чтобы продолжать вести эту весёлую передрягу. Вот посмотри!
          В руках великого магната была сжата стопка всяких бумаг разного формата и качества.
          - Это всё - иски в суд. Он судится со всеми ведущими людьми, которые ему мешают. Мы прошли уже через множество судов, сейчас он пишет очередной иск в суд и плачет по поводу того, мы устроили без его ведома монополию, а теперь не хотим делиться. Он сетует на то, что у нас антимонопольная политика. И жалуется, жалуется, жалуется. До чего он мне тошен! Вот так уже (И Морган провёл ладонью по своему горлу так, словно бы хотел его перерезать)! Ты знаешь, как я расправляюсь с конкурентами. Я бьюсь с ними до победного, пока не разорю их, или не переманю их на свою сторону. Но господин О'Читтер - вот это да, тот весьма крепкий даже для меня орешек. Его ничего не берёт. И это так - в своё время он прошёл хорошую школу жизни, и теперь как зверь, чувствует опасность и изворачивается. Хотя, он всего в нескольких шагах отсюда…
          И Морган подошёл к окну, отбросил занавеску и с нескрываемым призрением посмотрел в сторону окна ненавистного дома, в котором одиноко горела свеча. И это у такого богача, как Читтер! Какой позор…
          - Решено. Завтра я отправлю сои приказы по поводу финансирования Вингерфельдта. Это риск! Большой риск. Лишь бы у этого парня всё получилось с его изобретениями…
          На том и порешили. На следующий день, прочитав о решении своего «коллеги» Моргана в газете, другой, не менее именитый человек, чьё имя стало почти нарицательным, предался долгим и грубым ругательствам. Этого человека звали Рокфеллером.
          В то время даже поговорка такая ходила: «Быть богатым, как Рокфеллер». Этот человек нажил себе весьма неплохое состояние на нефти, можно воистину окрестить его «нефтяным королём» - прозвище, которое долго носили братья Нобели. Но то в Европе. А в Америке совсем другие дела - этот континент лет на сто отставал от бурной своей «коллеги». Рокфеллер стал первым (!) миллиардером в мире. Ещё одна монополия, и снова в антимонопольном государстве.
          Он смело давал взятки, не брезговал никакими средствами. Был личным другом Генри Форда, и часто раскаивался перед ним. Был мизантропом. Он ненавидел буквально всё: деньги, любовь, свет, людей… И всё же это был весьма влиятельный человек. На выборах он дал такую взятку, что всенародному избраннику ничего не оставалось как закрыть рот и продолжать болтать о несуществующих монополиях. А в тени стоял всё тот же страшный Рокфеллер.
          Им пугали маленьких детей. Нефтяная лихорадка, захватившая мир, стала его золотым ключиком. Иными словами, зарабатывающий на торговле предприимчивый парень, оказался в нужное время в нужном месте. В 1871 году его компания (уже переименованная в Standart Oil) могла выдержать волны финансового кризиса. И выдержала. Фактически, он монополизировал промышленность по добыче нефти, скупая разоряющиеся холдинги.
          Джон Рокфеллер считал живопись полным развратом и в его доме до сих пор нет ни одной картины - эту нелюбовь он привил и детям. Он мало ел, относясь к аппетиту как наказанию. «Что это такое: ешь и ешь, и еще хочется», - говорил он Генри Форду. На еде, он, кстати, не экономил, но и траты на нее считал бессмыслицей. До умопомрачения любил каштаны - все его карманы были забиты ими. И тем не менее тоже не жаловался, и занимался благотворительностью.
          Своих детей он стремился воспитывать в том же духе. И они научились жить своим умом, и не только состоянием их богатого папочки.
          И вот этот человек сейчас стоит возле окна своего дома - страшный, злой. И его личным слушателем на сей раз всё тот же старый приятель Генри Форд.
          - Морган решил повести игру так, значит. Пусть! Пусть! На этом он и сломает себе всю шею. Мы поступим похитрее. Пусть они все перебьют друг друга в этой схватке, а нам достанутся все лавры победителя. Пусть Вестингауз занимается своими тормозами, а Томсон с Хьюстоном экспериментируют над переменным током. Пусть изобретёт лампу Вингерфельдт, и пусть на него растратит своё состояние Морган. Главное, чтобы рухнул Читтер. Вот мы и будем против него, пока не свергнем его с пьедестала. Мною купленные люди уже занимаются тщательным изучением его достижений. Скоро он взлетит на воздух со всем своим состоянием, как на пороховой бочке! Этот враль того стоит. Скоро всплывут весёленькие фактики, и покатится звезда гениального бизнесмена туда, откуда она вышла! - и он глухо рассмеялся. Но в трущобы Читтер идти отнюдь не горел желанием…
          Рокфеллер знал о многом. В его голове давно уже был составлен хитрый план всех действий. Никто кроме него, не знал всей этой системы. Ему стоило только нажать на кнопку - и вся Америка задвигается. Но он чего-то выжидал. Чего? На этот вопрос может ответить лишь время.
          Что мог ответить своему хорошему знакомому «автомобильный король» (и тоже король!), который в своих книгах претендует на роль социального реформатора, сам благотворитель и создатель конвейерного производства? Генри Форд сам часто выступал за человечность, которую умело сочетал с деньгами (одно другому не мешает) и нажил тоже весьма неплохой капитал. А оставалось ему лишь одно - слушать да делать выводы. Он не лез во все эти передряги, и вероятно, делал правильно…
          В другой части света, в пригороде Праги, с наступлением вечера случился весьма забавный разговор, который несколько опережал события в Америке:
          - Витус, ты меня слышишь? - ещё не теряя надежду уговорить его, продолжал дядя Алекс, преграждая путь из дома. - Какая тут лампочка! Я говорю о целой системе освещения. Я забегаю вперёд. Разве я многого прошу? Мне всего-навсего нужны пятьдесят тысяч долларов, и дело будет у нас в кармане!
          … Вряд ли знали они, какой сюрприз им преподнесут следующие дни!
        Глава двадцатая
          Авас Бекинг был кем-то вроде личного механика Вингерфельдта. Весьма интересная должность, не так ли? Именно ему приносил все свои чертежи гениальных изобретений дядя Алекс, а ему ничего не оставалось, как всё это претворить в жизнь. Порой он сам не знал, что собирает. Каждый день был для него сюрпризом.
          «Фабрика изобретений» - так назвали всю эту деятельность маленькой сплочённой компании в доме изобретателя. А позднее именно так прославится другое место на другом конце света - «Менло-Парк». Но сейчас по-прежнему 1908 год, со своими неувязками и тайнами…
          Деятельность начала кипеть в самом разгаре, с тех пор как всю свору лиходеев Вингерфельдта выгнали прочь с их прежнего места. Идеи шли интенсивно, работы было много, поэтому подвал дома всегда был освещён. Здесь не было ни праздников, ни выходных. Одна работа. Большая, неутомимая и страшная работа. Именно в этой среде Вингерфельдт чувствовал себя, как рыба в воде. Он шёл к своей цели, несмотря ни на какие преграды. Удивительный человек этот изобретатель.
          В этот миг он разрабатывал метод записи телеграмм на поверхности плоского вращающегося диска иглой, которая по спирали наносила точки и тире. Для воспроизведения телеграммы плечо рычажка помещалось в желобке цинкового диска, и когда диск вращался, плечо опускалось и поднималось в соответствии с пометками на диске.
          В этот момент Вингерфельдт зачем-то запустил машину на большой скорости, и плечо рычажка начало вибрировать, издавать звуки. Алекс был поражён своим открытием. Если прикрепить плечо рычажка к диафрагме, будут возникать звуковые волны разной частоты, - мгновенно сообразил он. Алекс поместил в сделанное им устройство полоску плотной бумаги, и крикнул «О-го-го!..» Вибрирующий звук привел диафрагму в движение. Игла, соединенная с диафрагмой, оставила след на бумаге. Тогда Вингерфельдт перенастроил устройство, и теперь след, оставленный иглой на поверхности бумаги, активизировал диафрагму. Раздалось еле слышное «О-го-го!..»
          Ведь долгое время Алекс работал над усовершенствованием телефона… Ныне этот опыт очень даже пригодился. Ведь телефон имеет много общего с этим изобретением. Рука быстро набросала чертёж будущего изобретения.
          Авас сидел на своём прежнем месте в так называемой лаборатории и о чём-то размышлял. Через несколько минут к нему подошёл сияющий Вингерфельдт с листком бумаги, на котором, как всегда предполагалось, должен быть изображён какой-то чертёж. Интуиция Аваса не подвела, как ни странно. Дядя Алекс молча положил лист на стол и усмехнулся сквозь усы.
          - И что же это будет? - принялся изучать чертёж Авас.
          - Говорящая машина, - не раздумывая, ответил Вингерфельдт, и механик долго смеялся над шуткой Старика.
          Гораздо больший смех вырвался в дальнейшем. Чертёж не был так полон деталей, и порой их приходилось додумывать и домысливать самому - но это уже не важно. Здесь действовала чётко налаженная Вингерфельдтом система: последнему стоило только цыкнуть, чтобы запустить механизм компании в дело. Вот и здесь так: за одним столом трудится он, Авас Бекинг, пара столов просто завалены всякими материалами, чуть поодаль Нерст крутит спирали под дуговые лампы, тут же стучит телеграф Надькевича. Не так далеко и сам Вингерфельдт, поглощающий книгу за книгой, пытаясь ответить себе на многие вопросы.
          Везёт же некоторым! Это касается всяких умников наподобие Бариджальда, у которого вся работа заключалась на улице - он работал с механизмами, машинами. Но и то, в последнее время его довольно часто стали вызывать сюда. Колдун был неумолим в своих желаниях. Слово «невозможно» вообще было для него пустым звуком, и часто, когда он его слышал, он притворялся глухим.
          Кстати о глухоте. Неизвестно отчего, но здесь, в подвале, со слухом Вингерфельдта творилось иногда совсем неладное. Иногда он прикладывал магнит к уху, чтобы лучше слышать, иногда просто выходил из помещения. Но эти особенности, по его же собственным словам, помогали ему спать, как убитому, или же сосредоточенно работать. Он ведь никогда не слушал пустые разговоры - сначала он от них просто бежал, потом всё стало гораздо проще - он их просто не слышал. Или не хотел слышать. Притворялся или не притворялся - это уже отдельная тема для будущих историков. В лаборатории, ради которой он мог отдать всю свою жизнь, на слабости и капризы просто не обращалось внимание.
          Теперь о подвале. Как было сказано ранее, в нём так же было несколько столов - но Вингерфельдт их расставил так, что всюду было вполне просторно. Здесь больше царил порядок, нежели в прежней лаборатории. Достаточно сказать, что в ней ничего просто так, без разрешения Алекса, не взрывалось, не проливалось, и не прыгало по полкам. Здесь была чистота, благо та же жена Вингерфельдта не позволила бы, чтобы в дому царил полный беспредел по вине работающих внизу людей.
          Но работа продолжала идти своим чередом и, причём, весьма успешно. Цель маячила уже на горизонте. Люди уже видели, что очень даже близки к ней. И снова вернёмся к Авасу Бекингу. Простому, бесхитростному работнику Вингерфельдта.
          У него сейчас очень ответственное задание. Впрочем, любое задание ответственное. Лоботрясов здесь не держат - да и сами не выдержат по двадцать часов работать без устали. Вингерфельдту лентяи не нужны - их и так вон сколько на свете бродит! Так что работать, работать, и ещё раз работать. И не ныть. Да какое тут ныть - ты только начни, как вся команда Вингерфельдта в миг пресечёт тебя. Сиди, и не жалуйся. Мы все в одинаковых условиях. Вполне справедливо.
          Но что же заставляло таких простых людей вроде Бекинга работать в этом мрачном помещении на тридцатичетырёхлетнего учёного за несуществующие деньги? Зарплату ведь платили плохо, особенно сейчас, не регулярно. Может обаяние Вингерфельдта? Ведь если дядя Алекс чем-то интересовался, он умудрялся подсадить на это всех. Так или иначе, теперь всем без исключения стали интересны лампы накаливания. А не будут интересны… Впрочем, это совсем уже другая история, и на практике она никогда не происходила. И, наверное, к большому счастью самого дяди Алекса.
          На чертеже, на котором было написано: «38 крон», был изображён вращающийся цилиндр, приводимый в движение ручкой. Он был обернут листом олова. При вращении цилиндр продвигался вдоль двух неподвижно закреплённых рожков. Один рожок был микрофоном. В нём находилась гибкая диафрагма с крохотной иглой; игла соприкасалась с оловянной оболочкой цилиндра. Чертёж превратился во вполне нормальное устройство. Интересно всё-таки, что же это будет? Скоро приоткроется и эта завеса тайна. И опять благодаря доброму дяде Алексу. Конструкция выглядит солидно, но как её применять - знает лишь один человек, впрочем, как и всё её происхождение.
          Дорогое газовое освещение горит в подвале. Вингерфельдт, подобно льву, стоит возле стола и выжидает. Подходит невысокий Бекинг, не спеша, чтобы не дай Бог, уронить это, несомненно, чудо техники! Дядя Алекс берёт эту необычную вещицу в руки, ставит на стол. Возле Вингерфельдта мгновенно появляются люди: Нерст, Авас и Надькевич. Они поняли, что являются свидетелями величайшего открытия в истории человечества.
          Дядя Алекс берёт в руки бумагу. Все смотрят на него точно, как на кудесника. Бумагу прикрепляет к деревянному цилиндру, ставит на неё лапку. Все молча выжидают. Даже дышать бояться. Вот он, момент истины! Затем он начинает постепенно вращать цилиндр, и говорить в микрофон:
          - Любимый друг у Мэри был,
          Ягнёнок белоснежный…
          Начинает говорить Вингерельдт первое пришедшее на ум детское английское стихотворение, вибрации диафрагмы оставляют шероховатые линии на бумаге, подобно сейсмографу. Но не успел дядя Алекс и договорить, как бумага рвётся, а следовательно, первый дубль не удался.
          Нахмурив брови, он берёт в руки второй лист бумаги, вновь ставит его на цилиндр, сверху помещает рукой лапку с иглой и вновь начинает своё прежнее действие:
          - Любимый друг у Мэри был,
          Ягнёнок белоснежный.
          За Мэри всюду он ходил,
          Дарил любовь и нежность.
          Вингерфельдт довольно улыбается, чувствуя, что теперь ничто не сможет помешать его коварному замыслу претвориться в жизнь. Но все стоят в прежнем молчании. Они по-прежнему чего-то ждут. И дядя Алекс не заставляет их долго ожидать. Он снимает микрофон, цилиндр возвращает в первоначальное положение, и другая трубка со значительно более чувствительной диафрагмой и более лёгкой иглой становятся на место микрофона. Затем он начинает вращать рукоятку, иголка передаёт вибрацию диафрагме.
          И машина вдруг… заговорила! Игла точно идёт по этим непонятным кривым линиям, записанных во время монолога Вингерфельдта и произносит каким-то механическим, сверхъестественным, и в тоже время похожим на голос дяди Алекса слова:
          - Любимый друг у Мэри был,
          Ягнёнок белоснежный.
          За Мэри всюду он ходил,
          Дарил любовь и нежность.
          Тайна разгадана. Но это фантастика! Такое простое устройство, и в то же время такое сложное. Возможности использования этого изобретения просто огромны: можно записывать музыку, голоса членов семьи, людей, всё, что душе угодно! Вингерфельдт, автор этого творения, скромно стоит в стороне и ждёт отзывов по поводу оригинальности своей идеи. И он не заставляет долго ждать.
          - Браво, Алекс! Но это же восхитительно! - не выдерживает Нерст.
          - Отличная работа, Алекс! - не замедляет вставить своё слово Авас.
          На следующий день одна из местных газет поспешила отметить это событие: «Недавно в наш офис пришёл господин Александр Вингерфельдт, положил на стол небольшой аппарат и покрутил ручку, после чего машина спросила нас о нашем здоровье, и как нам нравится фонограф, проинформировала, что сама чувствует себя хорошо и на прощание пожелала нам спокойной ночи…»
          Триумф! И никакие внешние проблемы не воспрепятствуют этому потоку идей Вингерфельдта, который несётся на него с такой волной, что он едва успевает записывать их в свою записную книжку… Но довольно лирики, и можно продолжить разговор о фонографе. В России, например, это прекрасное изобретение поспешили использовать, чтобы записать на плёнку голос великого Льва Толстого - титана литературы, пусть и этому факту дано свершится несколько позднее задуманного. Но наибольший фурор ей предстоит произвести на посетителей Международной выставки в Париже, которой суждено состояться в этом году.
          Но и теперь по-прежнему предстояло много работы. Да, это воистину оригинальное изобретение Вингерфельдта - фонограф. Первое в мире устройство, которое позволяет записывать звук. Никто до него ещё до этого не додумался. Но идеи просто так в воздухе не витают - кто-нибудь да схватит! Всё ж просто. Недаром слышны были жалобы патентного бюро: «Дорога в контору привилегий просто не успевает стыть под ногами этого молодого человека!» Сказано в точку, и вполне справедливо. Патенты сыпались, как из рога изобилия.
          Вингерфельдт был в восторге от своего изобретения. Он предложил несколько способов его применения:
          Диктовка писем и документов без стенографистки
          Фонографические книги для слепых
          Обучение красноречию
          Воспроизведение музыки
          Музыкальные шкатулки и игрушки
          Часы, которые могут вслух объявлять время
          Сохранение языков посредством точной регистрации правильного произношения
          В целях образования
          В сочетании с телефоном для записи переговоров
          Запись на память семейных событий, голосов членов семьи
          Фонограф положил начало новой эпохе - ему ещё предстоит пройти через множество усовершенствований, впоследствии он станет патефоном, графофоном, граммофоном, и наконец, дойдёт до ныне существующих плееров, флеш-карт и прочих. Мир меняется… Но следует помнить, откуда всё начиналось. Порой просто никто не задумывается, что запись звука имела долгий путь, полный своего очарования. Впрочем, как и любое другое изобретение.
          Возле дома дядя Алекса сегодня много прессы. Сам он, и его помощники стоят у веранды и спокойно смотрят, как их постоянно щёлкает объектив фотографа. Журналисты стоят здесь в ряд, стеной, - не протиснешься. Здесь же стоит и главный виновник торжества - Вингерфельдт. Возле своего же детища, фонографа.
          - Этот фонограф - моё дитя. Я ожидаю, что оно вырастет и станет важной персоной, и будет содержать меня в старости, - вещает дядя Алекс представителям прессы, которых хватает тут в избытке.
          - Во всём мире вас называют волшебником. Что же вы для этого сделали? - спрашивает какой-то весьма предприимчивый журналист с блокнотом и ручкой - всё, как положено.
          - Уж если я и колдую над чем-нибудь, то, как правило, это получается самым лучшим. Чтобы не попало в мои руки - будь то простая машина для взбивания яиц, я тут же спешу её разобрать, и начинаю ломать голову, как её усовершенствовать. Но и то, не стоит всё приписывать мне, - и рука Вингерфельдта указала на стоящих двух помощников: Нерста и Бекинга. Взгляд Вингерфельдта был полон благодарности. - Альберт Нерст, например, помог мне прийти к идее фонографа. Авас Бекинг помог сконструировать мне это чудо. Мы всё делали вместе, как и полагается настоящей команде работников.
          Другой журналист, у которого мгновенно в голове созрел вопрос, поспешил его как можно скорее задать:
          - Мир бы очень хотел знать, что вы изобретёте следующим. Ходят слухи об освещении… Как можно назвать то, над чем вы сейчас работаете?
          - Вы умеете хранить тайны? - прищурился подозрительно дядя Алекс.
          - Да-да, - в один голос сказали все. - Вы сомневаетесь?
          - Тогда идите сюда!
          И Вингерфельдт полушёпотом поведал о своей грандиозной тайне, слухи о которой давно уже гуляли по всему свету. Но в газетах этой тайне не суждено появиться - журналисты сдержали своё слово.
          После этого дела пошли по-прежнему в маленьком доме в пригороде Праги. Работа, работа, работа! И ничего кроме неё.
          В подвале одиноко горит дуговая лампа. Возле неё стоят двое - Вингерфельдт и агент Моргана, цели которого ясны изначально. Тут дядя Алекс мог дать себе полную волю - уж о своих изобретениях говорить он, ох как любил! Он демонстративно указывает на лампу, по всему его виду можно было судить, что этим днём не бог как весть доволен.
          - Это дуговая лампа накаливания, изобретённая знаменитыми русскими изобретателями Яблочковым и Лодыгиным. Лучшее, чего удалось достичь сейчас. Но она не практичная. Пока это сырая идея. И совместными усилиями её надобно воплотить в жизнь. Она очень быстро перегорает, и пока уступает своим аналогам в виде газового освещения. Человек, который сделает её наиболее практичной, сможет добиться просто головокружительных успехов, уж поверьте мне. Мало того, что она горит непродолжительное время, она ещё является и опасной для человека. Я имею хорошо оснащённую лабораторию. Тому же Лодыгину не дали развивать свой грандиозный проект далее. Но есть я. Я этим и решусь заняться в настоящее время. К тому же, у моей компании есть патенты, куплённые у этого известного русского изобретателя. Все права защищены. Но есть одно но. Не так-то ведь просто изобрести подходящую нам лампу.
          - Но в чём же состоит главная сложность всей этой вашей идеи? - спросил этот незнакомый человек.
          Альберт Нерст, что-то проверявший в это время в помещении, поспешил вмешаться в разговор, несколько опережая даже своего босса:
          - А сложность, господин, заключается в том, чтобы найти подходящий материал для спирали. Причём сделать это так, чтобы коэффициент полезного действия лампы был весьма неплохим для дальнейшей работы. Нам нужна экономия и практичность. Вот над этим-то и предстоит биться. Так же, надо подобрать всё так идеально, чтобы наша лампа - не взрывалась, как здесь часто происходит, в конце-концов подобрать подходящую форму для неё, сделать весьма удобной в использовании её. А на это нужно время, время, и ещё раз время.
          - А время - деньги, - поспешил добавить не без корысти Алекс Вингерфельдт.
          - Я слышал, вы уже прошли через 5 тысяч провалов…
          - Семь, - вновь поправил Нерст. - Точнее, семь тысяч и один.
          И все взглянули на Бекинга, коршуном кружившего возле одной из ламп, пока она в очередной раз не потухла. Брови у собеседника дяди Алекса поднялись удивлен вверх.
          - Как же так - сейчас вы все утверждаете, что собираетесь засветить мир, а не можете даже света зажечь в этой комнате?!
          - Терпение друг, только терпение. Чтобы был результат, чтобы я засветил весь мир, ты сам понимаешь, что мне нужно. За этим сюда тебя и привели.
          Засияли в темноте глаза Витуса, который отвечал за финансовую часть этой команды работников. 50 000 долларов… но Моргану эти деньги безразличны: для него это просто пять цифр, поставленных рядом, ибо он - самый богатый человек на Земле!
          - Так сколько же вы хотите?!
          - Сколько я хочу? - рассмеялся глухо Вингерфельдт. - Я хочу миллионы, миллиарды. Но получу не более 50 000 долларов, ибо однажды уже где-то проговорился.
          - Но это же сумасшедшие деньги!!!
          - Не беспокойтесь. Нас они с ума не сведут. Мы не дикие люди, и кровь за эти фантики проливать не станем. Важно другое, - Алекс говорил сдержанно, особо не задумываясь, ибо он понял, что поймал самое известное на этот мир 1-е чудовище с Уолл-Стрита. - Изобретения ведь тоже денег стоят, верно? Сумасшедшая идея требует сумасшедших денег. Всё закономерно.
          - И вы уверены, что изобретёте эту лампу накаливания? Ведь ныне в мире часто можно услышать опровержения вашим словам!
          - Пусть говорят, что хотят. Сколько у них компаний и патентов? Ни одного и ни одной. Вот и пусть тявкают из подворотни. Иногда лучше и не знать, что то или иное действие в нашем мире просто невозможно. Прошу учесть этот факт, сударь.
          - Но, как же ваши познания в науке?
          - Да, я не освоил высшей математики. Каюсь. Но это не мешает мне экспериментировать! Только пройдя тернистый путь проб и ошибок я выйду на верный мне путь. Опять же, если бы у меня были пятьдесят тысяч долларов…
          - И это на какую-то лампочку? - вновь засомневался агент Моргана.
          Дядя Алекс, Нерст, Витус и Бекинг вдруг громко расхохотались и тем самым поставили сего господина в весьма неловкое положение. Затем Вингерфельдт провёл этого незнакомого товарища вперёд, к одной из стен подвала, на которой можно было увидеть огромный лист бумаги. На нём были изложены последующие будущие изобретения, которые ещё только предстояло разработать.
          - Пока всё это - сырые идеи. Но они станут актуальны после нашей победы. Это динамо-машины, системы освещения, выключатели, счётчики, электростанции… Я говорю о целой индустрии! Ты понимаешь это, друг? Я думаю, ради одной маленькой революции в нашем мире можно использовать и пятьдесят тысяч долларов. Но тогда выгода будет просто огромной! И опять же часть лавров перепадёт вашему дорогому Моргану!
          - Когда будут первые результаты…
          - Они уже есть. Просто пока не освещены в прессе. Когда же это случится, то будет уже поздно - лампочка захватит мир. Думайте и торопитесь. Иначе будет слишком поздно!
          Работа пошла ещё стремительнее… Вновь все затаили дыхание. Каждое движение Нерста с Вингерфельдтом может стать последним конкретно в этом случае. Лампа начинает светиться, мигать, все чего-то от неё ждут. И вновь взрыв!
          Альберт Нерст вовремя успевает закрыть глаза, чтобы в них не попали осколки от использованной лампы, отбегает вперёд. Авас и Алекс стоят всё с теми же сконфуженными лицами. Нерста начинает одолевать отчаяние, которым он стремится срочно поделиться со всеми, стоящими здесь:
          - Мы никогда не изобретёт эту проклятую лампу!
          - Не изобретём - да, усовершенствуем - тоже да, - невозмутимо отвечает Алекс, приподнимаясь из своей пригнувшейся позы.
          - Тогда это будет последнее, что мы изобретём! - вмешивается Бекинг, так же предаваясь полному пессимизму.
          - Полно киснуть, господа! Это же я прозван вами Стариком, не так ли?
          И вновь за дело. Нерст сидит за своим персональным столиком, готовясь показать то, чем он занят конкретно в данный момент. Очередные нити накаливания. Он разгибает пальцы от этой долгой и утомительной работе. Рядом пыхтит Авас, едва успевая записывать номера используемых нитей:
          - Номер 7 004. Конский волос.
          В конце-концов это заканчивается очередным опытом. Едва успев отложить ручку в сторону, Нерст несёт свою нить Алексу, тот вправляет её в стеклянный сосуд, и вновь все выжидают. И вновь поражение… Взрыв, летят осколки от испытуемой лампы, рассекают воздух. Мрачный Бекинг вновь включает газовое освещение, ибо и этот экземпляр не оправдал своего доверия.
          У всего есть предел. Наверное, у человека тоже. Нерст, никогда не высыпающийся, с чёрными кругами вокруг глаз, крайне нервозный, злой, и даже голодный, стоит сейчас перед своим боссом в прожженном кислотами халате. Усталый, потерявший уже давно всякую надежду во что-то лучшее, он готов решиться на отчаянный поступок. У него сдают нервы - он молод, и ему наверное, это простительно.
          - Опять неудача! Мы никогда, никогда не изобретём лампы! Сколько нужно опытов, чтобы понять такую простую истину - это НЕВОЗМОЖНО! Я не могу больше, Алекс! Я не могу. Простое человеческое не могу, ты слышишь? - кричит Нерст. Но Вингерфельдт даже ухом не ведёт - пусть выговорится. А Альберт продолжает наращивать темп, его уже понесло… - Ты помнишь, сколько я сам провёл опытов над этой штуковиной, не так ли? Но нельзя перепрыгнуть дальше того, что ты можешь. Все учёный нам кричат, что мы напрасно тратим время и силы, так может, стоит прислушаться к их советам? Мы банкроты, над нами насмехаются. Мы не имеем сдельной зарплаты, работаем же на чистом энтузиазме. Посмотри на меня: чёрные мешки под глазами, весь испачканный халат, я не соображаю, я не сплю вот уже не сколько лет. Лет, Алекс! Несколько лет из моей долгой продолжительной жизни. Как будто я отсиживаю срок. Но разве я этого заслуживаю?! Какая лампа, какие патенты, какой там Читтер, какие там Морганы, мы себя обеспечить ведь не можем. Я не могу больше. Не могу.
          И весь лёд из души этого человека растаял. Нерст выговорился практически полностью. Он просто уже был на грани отчаяния. Но что-то останавливало его от самого главного действия - вскочить и убежать. Лицо сохраняло по-прежнему тоже безнадёжное выражение обманутого человека. На миг показалось Алексу, что сквозь пенсне мелькнули слёзы Нерста. Но тот поспешно закатил их назад, чтобы не показывать своей минутной слабости. Замкнутый в себе всё время, он наконец-то смог полностью раскрыться.
          - Даже там, на службе Читтера, под покровом Полярной ночи на Аляске я не чувствовал того обжигающего холода, который чувствую здесь. Даже там мне не пришлось так страдать… Опять неудача, Алекс! И они будут ещё долго нас преследовать, покуда мы все не поймём, что это просто тьма.
          - Но тьма, озарённая светом! - наконец-то вставил Вингерфельдт. - Это не неудача. Нам удалось установить, что этот материал не годится. Выяснив, какие материалы нам подходят, мы найдём то, что нужно… А ты ещё по-прежнему молод, Альберт! Зрелость часто не справедлива к юности, поэтому тебе я всё прощаю. Хватит! У нас точно ничего не получится, если разводить такие длинные монологи на тему, что можно, а чего нельзя…
          Альберт взглянул из-под пенсне на своего босса, и увидев какую-то надежду в его глазах, полностью успокоился. Зато он выплеснул все накопившиеся эмоции…
          В этот миг дверь в подвал приоткрылась, и смущённо вошёл какой-то человек, пытаясь тщательно выбирать дорогу. За ним важно шагал Бариджальд.
          - Э-э, так это вы - Александр Вингерфельдт, величайший учёный нынешнего столетия?
          - Ну, допустим, я, - хитро усмехнулся изобретатель, смотря на хрупкую фигуру человека.
          - Вот этот молодой человек, - он указал на Бариджальда. - Привёл меня сюда с важным заданием. Сам я плохо разбираюсь в физике, но у меня есть с собой прекрасная библиотека, которую бы я мог пожертвовать вам на время. Я наслышан о ваших опытах. И кроме того, этот молодой человек, оказывается, весьма неплохо разбирается в математике…
          - Математике?! - воскликнули Алекс, Нерст, и Витус одновременно.
          - Куда мы раньше смотрели, - усмехнулся Авас.
          С Бариджальдом всё давно стало ясно. А в особенности с его местом жительства. Благодаря инициативе Феликса («сколько можно занимать место в моём магазине!») и Гая («Вряд ли от соседства с часами у него изменится его время»), его поспешили пристроить одному хорошему знакомому на дом. Это и был тот самый библиотекарь. У него стояло множество различных книг, посему вполне естественным показалось желание Бари заняться смотром всей этой литературы. Тут он дал себе полную волю, и вспомнил те далёкие времена, когда деревья были большие-большие, а паштеты в Голландии вкусные-вкусные, и как неплохо он учился математике.
          Математика… Ведь это именно то, что сейчас нужно Вингерфельдту! Ведь именно этих практических знаний ему не хватает для дальнейшей работы! Мысли пронеслись перед глазами Бариджальда, он отбросил в сторону книгу. Да, ведь это именно то, что сейчас нужно! Он может сослужить пользу. И доказать, что он не бесполезный рабочий и дармоед. Нельзя, нельзя упускать такой шанс!
          Вместе с библиотекарем, который вернулся чуть позднее, они перерыли стопку книг, ища те, которые могут быть весьма полезны. На это ушёл весь вечер. Это нудная утомительная работа, однако, принесла много своих плодов. И надо было полностью довериться ей… Бари не сомневался в успехе своего предприятия. Он так хотел, так жаждал помочь! Есть шанс пробраться в команду молодцов Вингерфельдта. Ну чем он хуже того же Нерста? Что он, не сможет ничего показать стоящего, что ль? Они ещё не знают его с хорошей стороны.
          Алекс жаловался в последнее время, что ему не хватает образования…
          - Теоретическая физика. Что-то про Ома… Пойдёт?
          - Ещё бы! Мне кажется, - вздохнул многозначительно Бариджальд, оглядывая огромную груду отобранных книг. - Нам придётся вызывать извозчика, чтобы всё это довести до пункта назначения. Как ты думаешь?
          - Мой ответ положителен…
          В этот день Бари присоединился к своим товарищам. Их уже четверо. И все на одну лампу.
          История с Феликсом тоже имеет вполне обдуманный финал. Иначе бы она и не происходила…
          Своё появление на территории Медицинской Академии он объяснил особо важным поручением от двух личностей: первой личностью был Надькевич (требовалась ему помощь), и наконец, Вингерфельдт (благо ему самому из лаборатории тащиться было лень по вполне естественным причинам). Теперь этот Феликс стоял перед Мэриан, и ему предстояло рассказать обо всём случившемся по порядку, с толком, чувством и расстановкой.
          - Феликс, так может, ты расскажешь мне, наконец, что же произошло?
          - Понимаешь, тут такое дело… Срочно нужна чья-то помощь. Я даже не знаю с чего начать… Легче если я это буду говорить без свидетелей, - и он многозначительно указал на подругу Мэриан.
          - Хорошо. Может, я должна пойти к тебе в магазин?
          - Именно это я и хотел предложить, - у Феликса просто заплетался язык. - Там тебе сразу всё станет ясно. А уж по ходу, я может, соберусь и скажу менее грустное сообщение…
          - Грустное? Неужели что-то случилось серьёзное? Может, мне что-то надо взять с собой?
          - Вполне хватит твоей головы, - честно сказал Феликс. - Я думаю, она будет дороже всяких примочек. Так вот, я бы хотел сказать…
          - Да перестанешь ты волноваться или нет, в конце-концов!
          Зелёные, как трава, глаза Феликса удивлённо взглянули на Мэриан. Он что-то ещё раздумывал, а потом пришёл к выводу, что раздражать людей ни к чему, и надо немедленно прекратить это занятие, и послушать, что говорят умные люди (которых сейчас представляла именно Мэриан). Он выдохнул, и продолжил разговор тоном спокойного и уравновешенного человека:
          - Дядя Алекс прислал тебе несколько отчётов, их надо немедленно перепечатать на машинку, чтоб к завтрашнему дню всё было готово. Мало того, он просил меня передать, чтобы ты запаслась провизией для всей банды таких дилетантов, как и мы…
          - И ради этого ты тут так мялся? - она упёрла руки в бока, и стала похоже на жену, которая застала своего мужа за каким-то богохульством.
          - Нет, ну понимаешь, здесь не столько в этом дело... Вот, я всё собираюсь сказать, но что-то мне то и дело мешает. Так вот, Надькевич. Он расшиб мне стекло. И хотя он уверяет, что с ним всё в порядке…
          - С ним не всё в порядке, - продолжила логическую цепочку со скучающим видом Мэриан.
          - Да, как-то так, - и Феликс умолк.
          Ссадины Надькевича (сопротивляющегося, конечно же), обработали на третий день после происшествия. При этом вид у Мэриан был такой, словно бы ей предстояло препарировать лягушку, а не замазывать «боевые шрамы» этому телеграфисту из их компании. Феликс то и дело был на подхвате, умело орудуя… пирожками. Весь смысл его пребывания состоял в том, чтобы не дать Надькевичу сбежать, а уж заодно решил подкрепиться пирожками, которые добрая начинающая медсестра принесла с собой. Но как это и водится, делал он это украдкой, чтобы не дай Бог, заметили.
          - Феликс, я всё вижу!
          - Мэриан, я всё слышу! - перекричал Феликс, но пирог на место уже положить не смог.
          - Ухгг… - шипел Надькевич, когда замазывали его коленку какой-то отвратительной мазью.
          - Цыц! - отрезала Мэриан и вдруг округлила глаза. - Да я боюсь, здесь предстоит делать операцию!
          - Да ну, - Феликс быстро пережевал всё содержимое во рту. - Наверное, она очень серьёзная, и если бы не я, Надькевичу предстояло бы заразиться смертельной болезнью. У него зелёные коленки - первый признак острой формы стеклобиенофобии. Это очень опасная и заразная болезнь. Главные симптомы состоят в том, что пациент склонен к суициду, не разговорчив, шипит на врачей, словно зверь. Из всех способов народной медицины самым верным оказался лишь один: гильотина. Универсальное и бесподобное средство!
          Надькевич только шипел. Но едва всё закончилось, он пулей выбежал из магазина, мотивируя это тем, что у него ещё за сегодня не все газеты проданы и умчался куда-то. Феликс, смотря на портрет Дизеля, только головой покачал.
          - Мне искренне жаль, что всё так вышло. Ладно хоть, аналог этому стеклу нашёлся. А то я уж беспокоился, - во рту Феликса исчез очередной шедевр кулинарного искусства.
          - Хватит есть! А то не хватит…
          - Тебе? Я поделюсь! Я не жадный. Честное благородное!
          Мэриан пыталась сначала сопротивляться соблазну съесть то, что приготовила для дядюшки, но смотря на счастливое лицо Феликса, который просто нагло брал и склонял её к греху, не устояла. А этот аферист ещё и продолжил всё это:
          - Такие вкусные пирожки. Сладкие, прямо тающие у тебя во рту. М-м-м!
          Племянница Вингерфельдта выхватывает пирожок из рук Феликса, ест сама, с оглядкой смотря на Феликса. Мэриан взглянула в корзину, и, поняв, что от былых времён остались лишь воспоминания (в данном случае - пять пирогов), в соучастии с продавцом магазина поспешила их умять без всяких на то угрызений совести. Она ещё не знает, а ведь именно этот момент в её жизни повлияет на всю дальнейшую судьбу…
          «Алекс Вингерфельдт выше среднего роста с тёмно-рыжими волосами со значительной проседью: он не носит бороды, и у него свежее лицо совсем молодого человека, что составляет замечательный контраст с его начинающими проявляться сединами. Под массивным высоким лбом сверкают поразительные глаза, которые, кажется, пронизывают Вас насквозь, особенно тогда, когда он задумывается.
          У него от природы общительный характер, он приятный собеседник; особенно он любит разговаривать с людьми, которым интересны его изобретения, и которые понимают их. Благодаря его добродушию и простоте, у него много друзей и знакомых, он обладает особым юмором и не прочь при случае подшутить над своими друзьями. Он хороший семьянин, нежный отец и муж шестерых детей; домашние его уже привыкли к его несколько оригинальному образу жизни, когда он несколько дней подряд не показывается домой и пропадает в своей лаборатории».
          - Что это ты там катаешь, Нерст? Что за пасквили? - удивился Витус.
          - Я пишу воспоминания о нас для потомков. Хочу. Чтобы Альберта Нерста все знали как гениального писателя. А ещё он хочет стать биографом великого изобретателя, который является кавалером Ордена Почётной Ложки, некоронованным королём электричества и прочая, прочая, прочая, - Альберт захлопнул свою тетрадь, в которую вносил только самые сокровенные записи. - Наконец, куда пропал сам наш Отец, Старик, и Святой дух, каждый день побуждающий нас к работе?
          - У него совещание, - вздохнул Бекинг. - Там и Николас. Умные они все… Типа Официального приёма, что ли.
          - Ну, долго он там не просидит, - мягко заключил Витус.
          - Вот-вот! Всё равно сбежит в нашу тёплую компанию! Давно лампы не взрывались, непривычно тихо что-то стало. Пора приняться за работу…
          Действительно, официальный приём заставил повременить со своими делами в лаборатории, которых у господина Алекса Вингерфельдта, конечно же, было немало. Но свет есть свет, и опять же это тот самый треклятый Морган. Он ещё сомневается в его способностях… Попробовал бы сам что-нибудь изобрести. Хорошо же сидится всем этим миллионерам на Уолл-Стрит!
          Алекс ненавидел эти выходы в свет. Он жалел ещё, что полностью не потерял своего слуха. Всюду неслась великосветская болтовня ни о чём, все пытались показать что-то, сделать так, чтобы на него обратили внимание. Всюду фальшь, смех, иллюзии. И он. Чопорный, грубый изобретатель с лицом волка и глазами хищного, голодного орла. Рядом с ним был и Николас. С ним они-то и пошли на приём.
          - Один я не могу пойти, - объяснял Алекс сербу. - Ибо всегда нужен тот, кто сможет меня сдерживать. Если я разойдусь, это плохо кончится.
          - Для банкета? Я надеюсь, страшных случаев в практике не появлялось?
          - Ну почему же. Например, из-за этого света я сделал себе печальную репутацию человека, который ест, как канарейка.
          Николас глухо рассмеялся и глубоко задумался. Как канарейка… Это ему хорошо напомнило о нём самом! Когда Николас жил у своей тёти и учился в Реальной гимназии, ему круто доставалось за свой вид. Его попосту не кормили. Когда же дядя хотел что-то скинуть существенное ему на тарелку, тётя всё видела и отвергала это: «Нико слишком деликатен для этого». Бедный Нико голодал, и его муки голода были сравнимы разве что с муками Тантала. В его дневнике так и попадается запись: «Я ел, как канарейка».
          Они пришли на банкет с заметным опозданием. Идя по улице прогулочным шагом, они так живо увлеклись беседой о технике, что Николас вполне смог простить даже тот недавний инцидент со своей идеей по поводу нового индукционного мотора. Разговаривали о разном, ибо оба были людьми на редкость начитанными. Как ни странно, в этих беседах и Алекс так же потерял свою привычную неприязнь, которую имел в той или иной степени ко всем своим товарищам по работе. Так прошёл весь путь, а перед тем, как войти, Николас взглянул на часы и усмехнулся.
          Тем не менее, их выгонять за опоздание не стали, даже место приберегли. Неважно, что какой-то другой финансист лишился его из-за прихода этих двух важных особ. Да и не заслуживает он этого почётного места. Людей здесь было много, даже слишком много для такого помещения и такого стола.
          Локоть Николаса беспрепятственно мог задеть локоть соседа, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Ничего, как-нибудь усядутся. Так и уселись все на своих местах. Пошли долгие беседы ни о чём. Но ведь, наверное, так и надо - любое празднество просто случай всем встретиться и обсудить последние новости. Здесь вышло тоже самое. У Николаса медленно стали увядать уши от всего шума, производимого тут. Разговоры, звон вилок, тарелок. Меньше всего наверное, здесь нравилось Алексу.
          Ещё бы! Пропадают драгоценные часы в его лаборатории! А он тут, засиживается… И всё из-за того злобного коррупционера и мецената со здоровенным носом, работающего напротив Читтера! Но надо терпеть. Хочешь пятьдесят тысяч долларов - сиди и не рыпайся. Своё недовольство Вингерфельдт выплёскивал в свою крохотную порцию салата.
          У Николаса была психология устроена несколько иначе. Раз уж привели в гости, чтобы время зря не пропадало, можно потихоньку есть. Неважно, с какой скоростью, главное - какое количество. Он съел один салат, положил себе второй и с некоторой усмешкой стал наблюдать за своим единственным знакомым коллегой, который, как решил серб, решил повторить азбуку Морзе, выстукивая вилкой то короткие, то длинные сообщения. Но тем не менее беседа, которую поспешили развязать хозяева банкета. Помешала дальнейшим планам Николаса положить себе немного курицы на тарелку.
          - Не случайно мы все здесь сегодня собрались. Главные гости нашего празднества - вот они: величайший учёный столетия и изобретатель-промышленник Александр Вингерфельдт и его подмастерье Николас Фарейда!
          Ни один мускул не дрогнул на щеке Алекса при этом обращении, и он по-прежнему продолжил своё нелёгкое дело тыкать салат. Наконец, до кого-то дошло, что если изобретателя не вывести из транса, он и не подумает возвращаться, и Николасу выпала честь толкнуть его в бок.
          - А? Что? - словно пробудился от долгого сна Вингерфельдт. - Наверное, я должен что-то сказать?
          Николаса это обращение застало как раз в тот миг, когда он потянулся через весь стол за курицей, и теперь все могли воочию посмотреть на длинного тощего серба, растянувшегося на скатерти. Однако, сделав задуманное, он поспешил возвратиться в первоначальное состояние, с интересом наблюдая за Вингерфельдтом, которого пытался разговорить сидящий напротив него сосед.
          - Господин Вингерфельдт, ведь это вы изобрели говорящую коробку, не правда ли? (вопрос был задан намеренно на английском языке, дабы польстить изобретателю)
          Алекс, по-прежнему не теряя достоинства, и так же продолжая исполосовывать салат вилкой, выстукивая кому-то (уж не себе ли?) длинные послания, ответил на вопрос, так и не подняв головы от своей тарелки, словно бы это занятие представилось ему крайне интересным, гораздо лучшем, чем смотреть на какого-то собеседника.
          - Я? Вы же знаете, говорящую коробку(chatterbox) изобрёл Бог из ребра Адама…
          После этого он умолк, видя что вся его речь попадает к кому-то на блокнот. Так ведь и договориться легко - чуть что, сразу в газеты попадёт. Хм, а куда же делся этот самый умник, агент Моргана? Что-то не видно главного виновника всего затеянного торжества! Впрочем, он нисколько не важен. Какая разница. Главное, чтобы были деньги. Нелёгкое это дело - изобретать. С такими грустными думами Алекс смотрел в свой пустой стакан, нисколько не тревожась о его заполнении.
          Николас, всё это время наблюдая за ним и его стаканом, сам попал в повышенное поле наблюдения, когда стал накладывать себе очередной салат.
          - Что, вас совсем не кормят ни на работе, ни в университете?
          - Кто вам сказал такую ересь? - удивился Николас, и невольно засмущался, когда увидел несколько прикованных к нему взглядов.
          - Просто вы пришли, как голодающий из лондонских трущоб, - глаза человека смеялись. - Вы над чем-то работаете тоже?
          - Над собой, - откликнулся Николас, посмотрев куда-то в сторону, и резко прервав все попытки затеять с ним разговор.
          Все попытки выведать что-то у изобретателей успехом не увенчались. Затем Вингерфельдт дождался, пока большая часть еды уйдёт в известном направлении, и принялся слушать разговоры вокруг. Они были полны чувства такта, изысканности, как и положено высшим слоям общества. Это мало того, что приводило в сон великого изобретателя, так ещё и раздражало. Он искренне ненавидел себя за то, что глух на одно ухо, а не на два. Когда ему предложили поучаствовать в одной из великосветских бесед, он сослался на свою вновь обострившуюся глухоту.
          Его тарелка так и осталась нетронутой. Затем Алекс обернулся к Николасу и поспешил узнать, сколько времени. Узнав, он пришёл в ещё большие страдания, и просто стал выжидать. Разговоры приняли самую интересную форму, и наконец, представился чудесный случай улизнуть отсюда. Впрочем, изначально сюда ни Николасу, ни Алексу, тащиться не хотелось. Обстоятельства! Они всегда такие коварные и зловредные!
          Осторожно встав со стульев, оба поспешили выйти, медленно, осторожно пробираясь к выходу из частной квартиры. Где и проходил этот прекрасный ужин. Главное, чтобы никто не заметил. Но как не заметить худущую высоченную фигуру серба и тучного Алекса с щегольскими усами? Наверное, так посчитал хозяин, который как раз застал их совсем недалеко от выхода. Оба мгновенно притворились, что что-то ищут, стали копошиться в своих карманах. Осталось только ждать наилучшего случая для того, выйти из этого ада, и не упускать его.
          Хозяин, однако, отнюдь не стремился их выпускать.
          - Мистер Вингерфельдт, скажите, пожалуйста, а над чем вы работаете сейчас?
          - Над проблемой выхода, - неожиданно сам для себя сказал изобретатель.
          Сославшись на острую выдуманную боль, Алекс всё же решил свою «проблему выхода» и они, наконец вырвались из цепких объятий света, который держал их, словно в Бастилии. Оказавшись на улице, Вингерфельдт облегчённо вздохнул. На улице было уже темно, но это не могло сравниться с радостью их освобождения.
          - Ну как, Николас, что ты думаешь о банкете?
          - Искусственно созданное хорошее настроение, - отозвался серб.
          - Пожалуй. Пойдём что ль? Может, сегодняшний день ты переночуешь у меня - а то шарахаться по темноте до дома Гая, стоящего в другом конце города, не совсем приятное занятие. Опять же, ходют тут всякие, а потом вещи пропадают…
          На том и порешили. Вдоволь набегавшись по кочкам, они пришли в дом Алекса, где Николас без сил рухнул на приготовленную ему кровать, мгновенно выпустив всё из головы…
        Глава двадцать первая
          Читтер зол. Читтер недоволен. Сейчас он будет метать! Было бы, конечно, в кого только… А так разве что в ни в чём не повинного котёнка, сидящего у него на столе. На долю этого несчастного животного то и дело падало ответственное задание - снимать стресс хозяина. А Читтеру в его ни к чему не нужной войне только этого и надо было. Поглаживая животное по спине, он стал вести беседу, даже не оборачиваясь назад, к собеседнику:
          - Опять этот Морган! Он перепутал мне все карты! Как хорошо стояли мои фигуры на шахматной доске! А этот обладатель самого большого носа в мире взял и украл инициативу. Но ничего, мы сделаем ход конём и спасём короля! - заключил Читтер.
          Затем всё же дали знать обстоятельства, с ним произошедшие, после которых он принялся вновь рвать и метать. Он просто выплёскивал всю злость наружу. Он долго изрыгал проклятия, плюясь на пол пережёванным и дешёвым (и это с его-то возможностями!) табаком. Наконец, он успокоился, и как ни в чём ни бывало, продолжил строить свои козни века против всего этого глупого и гнусного мира, к которому, он естественно, себя не причислял.
          - Они мне просто… надоели! Конечно, это весело, когда взлетают одни, падают другие, а о нас потом пишут статьи в газетах. Но, всему же есть предел! Мне уже истинно надоели все эти старики вроде Рокфеллера с Морганом, такие старые скряги, страшно скупые и злобные. Зрелость бывает часто не справедлива к юности, не правда ли? Так ведь говорит Вингерфельдт? А старость ещё хуже к ним относится. Им жалко для меня места под солнцем! Их старые кости, наверное уже не воспринимают солнечного света, столь необходимого для нашего роста, правда, Грайам?
          - Если бы они от этих бесед прекратили свои притязания, - вздохнул обречённо его собеседник. - Знаешь, Генри, какое тут дело интересное: кто-то из тех, кого ты перечислил, подкупил журналистов и историков, теперь они все копаются в дебрях твоей биографии. И все самые интересные факты легко могут всплыть на поверхность.
          - Всё зависит от того, кто даст им больше денег. Побеждает тот, кто бьёт противника его же собственным оружием! Все эти мешки с деньгами страшно скупые, и ни копейки не дадут. Мы же поступим по-хитрому: я, такой значит, щедрый, дам солидную взятку всем этим умникам, и пусть они копают уже против них. Но почему, почему? - никто не может пойти по стопам Генри Форда? Тот вроде сидит себе, да и не вмешивается ни в какие денежные интриги. Мало того, этот умник умудряется поддерживать хорошие отношения со мной, Рокфеллером, и даже чародеем из пражской деревеньки! Но мы их перехитрим.
          Читтер очень важно потёр руки. В такие минуты его осеняло вдохновение, которое он спешил реализовать как можно больше и быстрее. Он подошёл к своему шкафу. Открыл его, что-то там повозился, всё просмотрел и вернулся с солидной пачкой денег.
          - Ничего, я думаю, не случится, если я себя лишу роскошного обеда на месяц? В конце-концов, я уже так свыкся с пельменями, с которыми познакомился на Аляске, что жизнь мне порой кажется малиной.
          - Да, ты прав. Там мы были обречены на весьма скудное и никому не нужное существование. Мы ели всё подряд. Но даже наши достижения по сравнению с двумя другими товарищами кажутся просто детским лепетом!
          - Ты конечно же, имеешь в виду Илайхью и этого умника, как там его, Альберта… Не…Неп…
          - Нерста, - закончил фразу за своего друга Грайам Берг. - А ведь тоже неплохой парень был!
          - Все они неплохие, а теперь работает против меня. Так что, с выражениями тут надо быть весьма и весьма осторожным, - заметил Читтер, после чего снова присел на кресло.
          На миг воцарилась тишина, и каждый стал думать о своём, продумывая только что сказанное и услышанное. Читтер поглаживал кошку, о чём-то напряжённо размышляя. Морганы, Рокфеллеры… Ах, как достал этот гнусный мирок! Но деваться некуда - хочешь кушать, надо бороться. Причём не только хорошими способами. Он взглянул на книгу, лежащую на столе. Почему всё в жизни не так, как в книгах? Какие-то выдуманные приключения, доброта, чужие люди, чужие судьбы, и почти всегда счастливый конец. Но в жизни не всегда можно ожидать такого конца - Читтер убедился в этом на собственном опыте, когда писал свою книгу жизни. В книгах герой всегда вознаграждён за свои старания, тяжёлая жизнь у него рано или поздно кончается - его триумфом, и страдания больше никогда не повторяются. Никогда… Но в жизни избавиться от этого гнёта несправедливости, зла, отчаяния, обмана трудно. Порой и невозможно. Работая, люди теряют своё сердце. Они забывают о таком качестве, как человеколюбие. Так их воспитал этот мир порока и иллюзий!
          Глаза Генри подёрнулись льдом. Он взглянул ещё раз на эту книгу, открыл её на произвольной странице, но взгляд его явно скользил выше написанных строк. Через некоторое время вновь придётся работать. Работа - от слова раб. И он тоже раб своей работы, раб денег. Эти бумажные фантики вскоре стали диктатором всех людей в мире, они коварно распоряжались судьбами, ломали их, коверкали, за эти фантики люди гибли тысячами, и продолжают гибнуть. Но они решают всё. Надо преуспеть. Ради этих фантиков. Преуспеть - значит забыть, что у тебя есть сердце. Выкинуть всё человеческое из себя, оставшись сухой, завистливой, нервной скрягой.
          Раньше деньги существовали к другой, более интересной жизни. Они не были главной движущей силой во всём мире, они являлись действительно просто металлом и бумагой. И без них люди жили. Тяжело, но жили. А сейчас не выживешь…
          Осталось только читать чужие книги, считать чужие деньги. А не сочинять книгу собственной судьбы. Боль надавила на сердце при этих размышлениях. Никому сейчас нелегко: не бедным, ни богатым. Эти две Америки были призваны жить под одной крышей, предаваться соблазнам и жить всю жизнь в иллюзиях. Но если бы это был только Новый Свет - деньги давно уже захватили мир. И ситуация подобная сейчас творится повсюду, и не только здесь.
          Хорошо читать о давних временах, когда люди были другие - добрее, мягче. Когда жизнь текла веселей, когда всюду был риск и приключения, дружба. Настоящая дружба! Не то, что в эти времена - где ты одинок и остаёшься наедине со всеми своими проблемами и страстями. Ты приходишь в этот мир один, и таким же его покидаешь - полностью одинокий в своих печалях и радостях. В нынешнем мире лучше совсем не иметь друзей, чем иметь. Всюду предательство просунуло свои длинные цепи.
          Генри взглянул на Грайама Берга. Он знает его давно. С ним они прошли через столько испытаний, из которых, казалось бы, и вовсе невозможно нормально выпутаться. Но выпутались же! Да ещё как. И не только это Берга касается. Их тогда ведь было несколько людей, таких, для которых любые повороты судьбы были не страшны. И тут он вспомнил…
          Холодный, прожигающий душу ветер. Всюду снег, холодный, белый снег, игриво переливающийся на солнце. Но они не видят этой красоты. Её нельзя видеть. Потому что ты занят совсем другим. Красота и борьба за существование - две вещи разные. Все деревья стоят в снежных шапках, всюду царит страшная, не поддающаяся объяснению тишина. Солнце находится в зените, светит прямо в глаза. Падают снежинки, бьют по лицу, мешают идти вперёд. Дыхание сбивчивое, каждый вздох может оказаться последним. Пар выходит изо рта, щёки красные от дикого мороза. Хорошо ещё, что нет ни бури, ни метели. Это была бы погибель.
          - Ничего, ещё чуть-чуть, Генри, ещё чуть-чуть, - подбадривает спутник лежащего на санях практически неподвижного Читтера. Великий магнат (а в ту пору совсем обычный человек), лежит, едва ли не умирая. Его глаза смутно глядят вперёд. Что он видит? Что он думает в эту минуту?
          Три ездовые собаки несут еле-еле сани вперёд, тонут в снегу, раздирают в кровь ноги о подушку наста. И идут вперёд. Их не надо подбадривать - уже бесполезно. Главное - успеть дойти. Успеть… Спутник оборачивается, и Читтер видит юношеское, красное на морозе лицо своего товарища - что ему стоит бросить его здесь на погибель, ведь эта лишняя ноша сама для него препятствие. Они рискуют. Они могут не добраться до темноты до пункта назначения, и тогда погибнут уже оба. Оба! Но нет же, они идут. Ползут. Но продвигаются. У спутника уже все ноги в снегу, но он молчит, подбадривая мысленно себя. Он смотрит на Читтера и молчит. Да, Генри сейчас хуже, чем ему, надо терпеть. Лишь бы добраться…
          Начал звереть холод. Ветер дул сильно, отбивая у двух людей последнюю надежду на спасение. Они не поддавались. Что толку знать о своей гибели - надежда не умрёт до последней секунды жизни. И они снова ползут. Устали собаки. Устал спутник Читтера. Но нельзя останавливаться - остановишься, значит, замёрзнешь. Нельзя…
          Стеснённые этими узкими рамками, они идут далее. Солнце медленно идёт по небу, затем на миг пропадает в туче. Лишь бы успеть!
          - Нерст! Нерст! - словно проснувшись от забытья, шепчет Читтер дрогнувшим голосом. Ему сейчас очень паршиво. И путник это прекрасно понимает. - Долго ли ещё идти?
          - Терпи, друг, терпи! - он на миг останавливается, и пожимает слабую, ледяную, почти как у мертвеца, руку Читтера. - У нас ещё осталось немного спирта. Генри, я надеюсь, эти последние капли согреют тебя. Тебе они нужнее, чем мне. Слышишь меня?
          Альберт останавливает повозку, собаки утыкаются носом в снег, съёживаются, чтобы не выпустить остатки тепла. Нерст кладёт ружьё на сани, всё ещё держа слабую руку своего спутника, находит небольшую флягу, открывает её. Немного присев, он открывает Генри рот, и последние капли достаются ему, Читтеру. Нерст смотрит на всё это несколько испуганным лицом, но твёрдость мелькает в его глазах, ибо, по его мнению, он всё делает так, как надо, - правильно!
          Немного оттаяло в горле, немного тепла разразилось по всему телу лежащего человека. Он завёрнут в одеяло, глаза его выражают безнадёжность положения. Но он надеется, что ещё можно обойтись. Читтер смотрит на Нерста несколько печальным взглядом, словно спрашивая его: «Зачем? Зачем я тебе? Со мной уже всё ясно. А так ты губишь ещё и свою жизнь!»
          Словно бы прочитав эти мысли, Альберт поворачивается и готов уже отдать сигнал двигаться дальше.
          - Нет, Генри, нет! Я тебя не брошу посреди этой ледяной пустыни, где практически нет людей. Ты мне друг, а друзей не бросают. Сейчас мы подойдём к нашему месту, и ты поймёшь, что я был прав. Я не дам тебе умереть от обморожения! А представь, какой вкусный ужин приготовит нам Илайхью. Ты любишь мясо зайца? А она его так готовит, я знаю. Пальчики оближешь! - Нерст жертвовал своим здоровьем, чтобы подбодрить Генри. Говорить в такой холод было отнюдь не лёгкой задачей. А Альберт говорил, долго и без умолку, постоянно обращаясь к своему лежащему спутнику. Он сбивал себе дыхание, пока шёл вровень со своей повозкой по всему этому снегу.
          Аляска. Этот своеобразный мир, не тронутый человек. Вот где простор фантазии! Вот где можно почувствовать себя абсолютно одиноким, никому не нужным. Всюду леса, леса, снег. И ты один среди деревьев, а там, может быть из-за угла, на тебя смотрит какой-нибудь голодный, такой же одинокий, как и ты, зверь. Охотники! Что за презрительный вид деятельности. Убивать не за что зверей. Просто так. А все тебя будут хвалить и хлопать тебе в ладоши! Какой красавец, какой молодец!
          Но здесь далеко не так. Не будешь убивать ты - убьют тебя. Если ты пришёл в эту северную часть страны, чтобы спастись от этого гнусного общества, плати. Твоя еда - то, что ты сам себе добудешь. И не более. Твоё спасение - всё в том же беспощадном к тебе лесу. Не ты здесь хозяин, ты лишь гость его. Ты посмел вторгнуться в эти владения, посмел украсть сокровища этого леса без спроса!
          И даже в такой дыре мира (как считалось в более цивилизованных уголках планеты) были хорошие, добрые, весёлые люди. Но они были людьми. Никого и никогда они бы просто так не убили, хотя могли бы. Здесь убивать - что дышать. Но тут люди были более близки к природе, они были с ней более знакомы, они знали многие её тайны, и никогда бы не пошли разрушать беспечно этот баланс, эту гармонию.
          Нерст оборачивается, его рука скользит по ружью, с которым он не расстаётся. Нет, послышалось. Всюду стеной стоит этот непроходимый лес, и что в нём творится, никто не знает. Не факт, что ружьё спасёт. Оно скорее чисто для успокоения, но следует знать, что идёшь ты под прицелом чьих-то очень внимательных глаз. Снова оборачиваешься - и вновь тишина. Лишь снег где-то с ветки упадёт. Ничего. Но интуиция подсказывает абсолютно другое. Она чувствует, что ты здесь не один.
          Они оказываются на высоком холме, и Альберт на миг останавливается, чтобы обозреть окрестности.
          - Ого! Мы вышли на нашу знакомую тропу! - радостно возвещает он. - Я помню эти зарубки на деревьях. Уже скоро. Слышишь, Генри? Мы почти уже пришли! Я же говорил тебе…
          Альберт вдруг обрывает свою речь на полуслове, осторожно снимает с плеча ружьё. Читтер внимательно следит за всеми действиями своего товарища. Он что-то увидел, сомнений нет. Затем, почувствовав, что нет никакой опасности, Нерст снова надевает ружьё и восхищённо шепчет своему другу, который даже не способен ему сейчас отвечать, но в котором ещё теплятся слабые огоньки жизни:
          - Вот это зверь! Вот это красота!
          По снегу бежал огромный серый, с лоснящейся шкурой волк. Но бежал он на хорошем расстоянии от путников, поэтому никакой угрозы не представлял. Нерст ещё долго восхищался этим огромным, массивным зверем, пока он не исчез из виду, и они вновь поползли дальше. Собаки еле дышали, все, как один, были тощими.
          Они вернулись в маленькую сторожку во время заката. Успели…
          На первый взгляд разглядеть это маленькое, деревянное сооружение было очень нелегко. Но ведь оно и строилось вовсе не для того, чтобы его все видели. Она была сплошь в снегу, и лишь лёгкий дымок на том месте, где должна была быть труба, выдавали её. Её немного скрывали ели с теми же снежными шапками на ветвях. Но всё равно её узнали.
          Собак откормили, согрели. И наконец, остался лишь один жалкий человек, из-за которого рисковали жизнью и эти псы, и этот человек в пенсне. Читтера вскоре тоже отогрели благодаря печке. В его глазах впервые со времени того происшествия показалась тяга к жизни. Любовь к жизни!
          Нерст подбрасывает дров в печку. Рядом сидит Илайхью, которая совсем недавно сварила нечто согревающее для лежащего человека. Читтера начала бить лихорадка. Жар. Но это было, наверное, наилучшим, что можно было пожелать этому человеку.
          - Он провалился под лёд, счастье его, что я тогда оказался рядом с ним, - терпеливо начал свой рассказ Нерст, сидя в далеко не комфортабельном кресле и обозревая всё вокруг, обставленное трофеями. - Когда мы нагрузили столько золота, сколько нашли, стали двигаться назад. Наш путь проходил через замёрзшую реку, это и было роковым решением. Хотелось поскорей добраться…
          - Жадность - извечный порок человека, - без всякого сочувствия в голосе произнесла Илайхью, давая пить отвар больному. - Она могла бы лишить вас обоих жизни. Но, как это и бывает, вы оба рождены в рубашке. Значит, ещё не пришёл ваш час. Главное, что вы оба живы!
          Отблеск свечи мелькал на её ожесточённом в трудностях лице, но когда она произнесла эти слова, казалось, она помолодела духом, и Нерст даже заметил на её лице ранее неведомые качества, которые, казалось бы, невозможно сохранить в этих условиях.
          Читтер поправлялся быстро благодаря заботе Илайхью, когда та возвращалась со своей охоты. Она много сидела возле больного и рассказала множество историй и случаев, однако, не связанных с ней. Она не любила говорить о своём прошлом, которое привело её сюда, в этот край Земли.
          Когда же он поправился (это случилось весной, когда всюду начали бежать реки, ручьи и таять снег), Илайхью вывела его на улицу, и они подошли к тем самым саням, что были нагружены золотом. Его так никто и не удосужился разгрузить. Страшная суровость мелькнула на лице Илайхью, когда она раскрывала тяжёлый мешок. Она достала несколько самородков, столько, сколько она могла унести, и прошествовала далее. Так они подошли к ближайшей реке.
          - Всё это презренное золото! Холодный металл, за который гибнут тысячами людей. Окровавленный кусок железа, - произнесла она с нескрываемым призрением и в следующий миг бросила всё то, что принесла с собой, в воды реки. - Там им будет спокойнее. И пусть живут дольше люди, которым бы оно могло покалечить судьбы!
          В этом суровом мире на краю Земли были безразличны ценности другого, более весёлого мира, полного своих развлечений и красоты. Золото было ценно там, как и деньги, но здесь они были лишь грудой металла и стопкой ненужных бумажек, которые невозможно, ни съесть, ни излечиться ими здесь.
          Читтер пробудился от своих раздумий, и в который уже раз взглянул на лежащую на столе книгу. Он вновь вернулся в этот серый тёмный мир, и сердце ещё больше заныло. Только сейчас он стал осознавать, как ему было там хорошо. Это были, пожалуй, лучшие годы его жизни. Как хотелось убежать от этой серой мрачной действительности и вновь поселится там, где нет никаких пороков, где есть своя очаровывающая сила.
          Генри глухо рассмеялся. Над чем он смеётся? Над собой? Или над теми глупыми воспоминаниями, составляющими его книгу жизни? Но чувствовалось, что это смех сквозь слёзы. Печаль, грусть, скованность мешали этому великому магната трансформироваться в того простого человека, каким он мечтал бы остаться до конца своих дней. Он был зажат в своём мире, и жил, словно в четырёх стенах. И даже этот смех, и даже эти книги и воспоминания не помогут избежать той участи, которую он себе сам избрал. Добровольно. В них он только пытается уйти от этих проблем. Но проблемы не уходят, они остаются. Это коварное время!
          Но ещё жива в нём слабая надежда, что когда-нибудь что-то изменится в его жизни. Ведь помимо этих глухих стен, злобных богачей, интриг и гнусностей с фальшью, есть другой, чистый и совершенный мир!
          - Что ты там читаешь, Генри? - спрашивает, ухмыляясь, Берг. После этого он берёт в руки книгу, лежащую на столе и узнаёт в ней… «Остров сокровищ»! Это его явно не удовлетворило, но он полностью отказался ото всех этих претензий к жизни своего знакомого.
          Кошка испуганно спрыгивает со стола, не ожидая такого бурного смеха своего хозяина. Грайам непонимающе смотрит на своего некогда лучшего друга и продолжает разговор, который, конечно же, оставляют без ответа.
          - Чему ты там смеёшься, Генри? Что ты там вспомнил? Рыбьи кости давно уже прогнили в земле…
          Берг верно разгадал направление мыслей Читтера, но развивать свою мысль далее он посторонился. Нерста раньше называли «рыбёшкой», а после своего ухода из Америки он стал «рыбьими костями» и с тех пор о нём отзывались с некоторым призрением, говоря, что у последнего нет чувства благодарности. Но Альберту удалось большее - он смог сбежать от этой порочной жизни. Он смог - а они все до сих пор прозябают в этом отвратительном мирке. И поэтому завидовали этому молодому и талантливому физику, который не стал губить свою жизнь, и которому видятся лишь светлые перспективы в будущем. В отличие, опять же, от них!
          Читтер, казалось бы, вспомнил, что для чего он здесь. Он выкинул из головы все печальные мысли, прекрасно зная, что слезами горю не поможешь. Наверное, подобные же мысли бродят в головах и других не менее известных магнатов, чем он сам. Деньги - всё это прекрасно, они возвышают тебя в глазах других и меж тем оставляют тебя полностью одиноким, как и происходит в мире. Практически ни один из богачей не достиг счастья в жизни. Но вступив единожды на тропу денег, сойти с неё уже просто невозможно. Как бы этого не хотелось.
          Он обернулся к Грайаму. Берг был практически единственным человеком, который его понимал. Сам он владел какой-то газетёнкой, но, то и дело приходилось менять её название и тому подобное, ибо то, что писал там он, нельзя было назвать шедевром американской и мировой литературы. «Правильно, если ты такой умный, то зачем писать такое множество научных статей, - иди в Академию!» - смеялся Читтер, читая об очередном скандале, вызванном горе - издателем. Казалось бы, человеку с внешностью викинга делать просто нечего на редакторских позициях, но, однако же, Берга это ничуть не тревожило. Он всегда с удовольствием вспоминал, что как-то раз его посадили в камеру за то, что кто-то из правительства усмотрел в его кознях и сатирических очерках пародию на себя. Но Грайам сидел там недолго - тюремщики просто умоляли, чтобы его забрали оттуда поскорей, ибо ему хорошо удавалось отравлять им жизнь.
          - Берг, я тут вот о чём подумал, - скрестил руки на груди Читтер. Глаза его злобно вспыхнули в полумраке. - Нам ведь совсем немного ведь надо: рассорить Моргана с той деревенщиной из Праги, и мы с тобой останемся в шоколаде. Вингерфельдт остаётся жить, покуда у него есть те самые пятьдесят тысяч долларов, присланные агентом нашего дорогого джентльмена, не так ли?
          - Это уже похоже на задачу, - начал сердиться Берг. - Наподобие этой: у вас имеется уравнение. Где икс - что подумает сосед, игрек - какова температура на дне Марианской впадины, а зет - протяженность железной дороги Мичиган-Чикаго. Вопрос задачи: в каком году умерла старушка из смежного со мной подъезда?
          - Я думаю, - усмехнулся Читтер, - это был 1881 год.
          - Почему? - подозрительно прищурился Грайам, делая в уме проверку своего уравнения.
          - Потому что это магическое число, в котором сумма первых двух чисел равна сумме двух вторых чисел, что соответствует условию задачи, в котором говорится, что икс да игрек равны зету, из чего следует, что угол падения…
          - Хватит! - с мольбой на глазах оборвал эту речь Берг. Он вновь несколько воодушевился. - Ты знаешь, что я вспомнил? Морган ведь владеет газовыми компаниями.
          Читтер кивком головы поблагодарил за столь ценную информацию, взвешивая в своей голове все последующие махинации и аферы. Он пролистал газету в некоторой своей задумчивости, потом, найдя нужную страницу, отложил её в сторону до лучших времён в разговоре.
          - То есть, Морган ведёт эту сделку с кудесником, только ради того, чтобы насолить мне. Надо сделать так, чтобы навредить и ему, и чародею. То есть, лишить финансирования нашего зарубежного коллегу, и при этом сделать так, чтобы акции компании Моргана упали. Знаешь, что я предлагаю сделать?
          - Ну? - спросил заинтригованный Берг.
          - Ничего. Не надо ничего делать. Всё пойдёт своим чередом - если кудеснику удадутся, хоть частично его опыты, но в кошельке господина Моргана образуется солидная брешь. При этом, мне, наверное, следует напомнить, что сегодня проходит лекция того самого профессора о невозможности электрического освещения. Авторитет некогда непобедимого волшебника и так уже подорван. А так люди совсем перестанут ему верить!
          - Так мы убьём двух зайцев сразу. Останутся ещё…
          - Один, - произнёс Читтер. - Вестингауз и прочая шушара опять-таки в подчинении у нашего дорогого Моргана. С нами остаётся только Рокфеллер…
          И они вновь взглянули на массивное здание банкирского дома Моргана, в котором, наверняка, разговоры ведутся всю на ту же на тему.
          На Уолл-стрит было очень жарко.
          - Ну, и как же там поживают изобредения моего дорогого друга из Праги? - ухмыляясь, спрашивает Морган. У него сегодня опять скверное настроение, и он не намерен всё оставлять так, как оно есть на самом деле.
          - Первое звукозаписывающее устройство его конструкции потихоньку завоёвывает мир. Оно докатилось даже до России.
          - Фонограф? - переспросил магнат. - Но разве мы ему платим деньги за какой-то там фонограф? По-моему, мои цели ясно были продиктованы этому чудаку. Или он решил вывести меня из себя? А как поживают опыты с лампой?
          Перед грозным и брезгливом человеком, в котором одиночество истребило все человеческие качества, стоял другой, менее простой мужчина в шляпе. Тот самый, что давал Алексу Вингерфельдту те пятьдесят тысяч долларов. Этот несчастный человек в задумчивости теребил шляпку, смотря куда-то в сторону, но не в глаза Джону Пирпонту Моргану.
          - С лампой? Они пока даже не могут осветить то помещение в подвале, где у них лаборатория! И всё это из-за какой-то лампы.
          - Это освещение очень путает мои карты. Мне приходится лавировать между Читтером и этим далеко не славным малым. Я, как владелец огромной монополии газового освещения, потеряю очень много денег этим самым странным ходом. Надо делать всё гораздо проще. Урезать сумму, данную ему на пожертвования. Уолл-стрит теряет своё доверие…
          - Но если мы лишим его денег, то найдётся кто-то другой, кто даст ему эти бумажки!
          - Но между нами говоря, - начал жестикулировать Морган. - Мы знаем же, что электрический свет невозможен, ей-богу!
          - Но ведь тоже самое говорили о других изобретениях: в частности, о фонографе, динамо-машине.
          - Полно! И Читтер, и я прекрасно понимаем всю эту ситуацию с лампой. Это лишь повод выкрутить с нас побольше денег, и если бы не наша взаимная война, я бы не копейки не дал этому прохвосту из Праги. Хорошо, хорошо! Но вот что я тебе скажу, - Морган беспокойно сидел в кресле, скорее напоминая голодного тигра. - Если бы это заявление об освещении сделал бы кто-то другой, а не Вингерфельдт, мы бы все попадали тут со смеху
          Так или иначе, но банкирский дом Моргана нехотя расставался со своими пятьюдесятью тысячами долларов. Но так было надо. Условились, правда, на одном: это были последние пожертвования в пользу Алекса Вингерфельдта.
          На площади, совсем недалеко от того университета, где преподавал выше упомянутый профессор, как раз и прошла лекция, купленная господином Читтером полностью в свою пользу. Невысокий хиленький мужчина лет сорока пяти стоял возле здания и собирал вокруг себя множество зевак и прохожих. Среди них, как ни странно, оказался и Джон Рокфеллер. Возле профессора суетились журналисты, поспешно записывая что-то в блокнот.
          - Электрический свет невозможен! - начал высокомерно он.
          - Но, доктор, не проводили ли вы сами опыты со светом?!
          Профессор, однако, теряться не стал, и быстро освоился со своей новой ролью. В толпе он заметил Рокфеллера, но не узнал его. Глаза ещё одного магната долго и напряжённо исследовали всю окружающую обстановку.
          - О, да… Да, и мои выводы основаны на этих самых опытах!
          - Но ведь Вингерфельдт претендует на изобретение чего-то нового! - сопротивлялся один из самых настырных журналистов.
          - Вингерфельдт… Он может претендовать на всё, что ему нравится, но больше не в силах менять законов природы, иначе он превратится в полное ничтожество. И мир увидит нового чародея!
          А теперь можно коснуться самого интересного факта. На эту лекцию профессора вдохновил не один Читтер (однако, справедливости ради, отдадим пальму первенства ему), а все более или менее значимые фигуры в этом государстве. И Морган, и Читтер уплатили за подобное свершение. Магнаты - это особая каста здесь, в Америке, и уж они-то имели власти побольше, чем сам президент! Здесь стоило дать только взятку, чтоб послушная марионетка-политик заткнул рот и замолчал. Так и делалось. Но эти люди, что называется, вершили судьбы мира.
          Рокфеллер с удовлетворением дослушал речь до конца, после чего пошёл своей дорогой, купив по пути одну из газет. Дома, раскрыв её, с некоторой грубостью, столь ему присущей, поспешил отметить:
          - Здесь говорится о размерах состояния Моргана. Надо же, этот человек никогда и не был богатым!
          Он сказал что-то ещё, менее важное, и не имеющее уже никакого смысла для истории, после чего вновь переключился на столь наболевшую нынче злободневную тему всех деловых разговоров в Америке.
          - Мне кажется, наступило такое время, что надо подтолкнуть Моргана к принятию столь хорошего для него решения. Этим он обезопасит свои капиталы от той своры негодяев и воров, что составляют общество кудесника из Праги. Мы должны его поторопить, и пусть прекращает финансирование во избежание худшего исхода!
          Так или иначе, но трое столь разных человек, находящихся в борьбе друг с другом, и готовых перегрызть друг другу глотки, стали теперь невольно общими союзниками в войне с не менее опасным противником. Имя ему - Александр Вингерфельдт.
        Глава двадцать вторая
          Драгутина провожала взглядом улетавший косяк гусей. Время летит с такой скоростью, что даже не успеваешь принять более или менее какое-то полезное решение. Дни летят так быстро, что порой становиться просто страшно об этом думать. Поэтому многие (например, Вингерфельдт) всегда не имеют на своём месте часов, чтобы те не мешали думать. Те же люди, чья жизнь проходит в часах (как у Феликса), имеют обыкновение ставить стрелки неправильно, чтобы можно было себя не смущать столь быстрым ходом времени.
          Подул пока ещё тёплый августовский ветер. Он принёс с собой новые надежды, новые мысли. Эти мысли сразу и охватили обоих сидящих на скамейке людей. Как это было и положено, встречи происходили строго в намеченный час, и не раньше. Тогда Николас запасался несколькими пакетиками корма, тщательно рассовывал их по карманам и шёл сюда. Ему нравилось кормить голубей. А здесь их были сотни, тысячи этих птиц!
          - Я меняю место работы, - тихо сказал Николас, держа в руках одну из птиц.
          - Уходите отсюда?
          - Ну почему же так? Просто, если уж дополнить, то меняю место положения и на какое-то время уезжаю работать в телефонную компанию всё того же Алекса Вингерфельдта в Будапешт. Он говорит, что тут мне делать нечего. А знания надо получать со всех концов света. Вот меня и отправляют немного подработать - как выразился один из моих друзей. Здесь с деньгами худо - своим самым ценным сотрудникам Алекс особо не платит, попусту потому, что нету денег, чего уж говорить тут обо мне.
          - И надолго ли? - прищурилась хорватка.
          - Я не знаю, что будет через пять секунд, а вы говорите о более громадном промежутке времени!
          Николас взглянул вперёд с надеждой и верой в хорошее будущее. Ибо этого сейчас ему так не хватало. Опять же, пронеслось у него в голове, помимо денег, которые можно будет откладывать на дальнейшую учебу, он приобретёт ещё достаточно времени для своих опытов. Его мысль, высказанная когда-то в Университете, до сих пор не могла дать ему покоя. Он и сейчас чувствовал, что он прав в своём решении. Ответ где-то на поверхности, надо его только вытащить. Но что-то всё время мешало…
          - Как раз в те дни, как я уеду для своей напряжённой работы, здесь начнётся не меньшая по трудности работёнка у моих коллег, с которыми я уже так успел свыкнуться. Если бы им всё удалось! - в глазах Николаса загорелась надежда. - Я бы не хотел вас сильно огорчить, но в мой распорядок дня вмешивается новое событие, из-за которого я могу полностью потерять время, чтобы бывать здесь.
          - Это печально, - согласилась Драгутина. - Но вам надо учиться и работать. Я верю в то, что у вас всё получится. Вы так одержимы своей идеей!
          Николас кратко кивнул и ушёл на миг в себя, смотря на пролетающих мимо птиц. Может, их он уже и не увидит здесь. Впрочем, отчаиваться рано - вся жизнь впереди. Вдруг ему удастся добиться каких-то успехов! Все в него верят, все чего-то от него ждут. Гай смеётся, что в нём - будущее человечества. Интересно, шутит он, или говорит правду?
          Драгутина заёрзала на месте, после чего вынула из внутреннего кармана своего пиджака какую-то маленькую вещь, чем невероятно заинтересовала Николаса. Он взглянул на неё любопытным взглядом, но всё же пришёл к выводу, что карты надо раскрывать постепенно, как и поступила Драгутина. Женщина, продолжая держать эту вещь в руках, поспешила произнести абсолютно спокойным тоном:
          - Знаете, когда я ещё жила там, в Хорватии, у меня был очень близкий друг. Когда настал момент уезжать оттуда, в последний день он пришёл ко мне и подарил одну вещь. Про неё он сказал так: вещь эту можно подарить только самому близкому другу, человеку, которому ты доверяешь и веришь, кто вдохновляет тебя. Дайте свою руку!
          Николас послушно дал свою руку, Драгутина разжала его ладонь, вложила что-то в неё и закрыла. Серб раскрыл ладонь и увидел небольшую фигуру белого голубя. После этого она загадочным тоном произнесла:
          - Точно такой же есть и у меня. Покуда мы имеем их у себя, жива наша дружба. И советую вам и впредь помнить о том, что мир не без добрых людей.
          Так прошёл последний день лета Николаса в Праге.
          Не только инициатива Вингерфельдта повлияла на решение Николаса уехать в Будапешт на работу. Тяжёлое материальное положение всё же лишило его права голоса. Вчера он получил письмо, написанное дрожащей рукой матери о том, что умер его отец. Рука серба дрогнула, когда он читал эти страшные для него строки. Слёзы блеснули на глазах - но больше он не проронил в этот день никому ни слова.
          Семья осталась без средств к существованию. А работа в компании Вингерфельдта большого заработка для того, чтобы продолжать образование и просто жить, не давала. Тогда, выслушав всё очень внимательно, и закуривая десятую по счёту сигару, он предложил работу в Венгерской правительственной телеграфной компании, которая, естественно, так же входила в собственность дяди Алекса. К тому же сыграло роль и ещё одно обстоятельство, мгновенно побудившее Николаса ехать туда.
          Глава этой компании был одним из друзей отца, что ещё раз подтверждало теорию о том, как ужасно тесен мир. Задача этой компании состояла в том, чтобы заниматься проведением телефонных линий и строительством центральной телефонной станции. Не так уж и плохо, тем более, если есть хороший заработок. Волна американского телефона, наконец, докатилась и сюда, и начала уже окутывать плотными сетями весь этот мир.
          Тевадор Пушкас, что и являлся тем самым хорошим знакомым, был старым боевым товарищем отца, заодно со своим родным братом они организовали эту компанию, причём на деньги Алекса, когда он ещё их имел в нормальном количестве и не переживал такой кризис, как сейчас.
          Купив билеты на поезд, утром Николас уже проснулся в Венгрии. Ему врезалось в память то великолепие Будапешта, что разом ослепило его. Сойдя с поезда он ещё долго осматривал город, и оказавшись в нём, долго не знал, куда идти, ибо сразу почувствовал такое дыхание свободы, что лишило его всякой надежды мыслить.
          Яркости вывесок, туда-сюда снующий народ, нахлынул на него одновременно с массой впечатлений, полученных от столь знаменитого на Европу города. Трамвайные линии, железные дороги уходили прочь, их шум чётко ощущался в ушах всех прохожих. Их здесь было очень много - шли они с таким видом, словно они решали судьбы мира. Все так же спешили на работу, как и Николас.
          Найти бы только это здание среди всех многочисленных ярких вывесок и красок, которыми так блистал этот огромный город. Будапешт завоевал громкую славу не только своей насыщенной историей, но и развивающимися неуклонно многочисленными предприятиями, фабриками, поэтому отнюдь не удивительно, почему Алекс выбрал именно это место для своей телефонной компании. После этого изобретения Александра Грэхема Белла, он усовершенствовал телефон, добавив к нему угольный микрофон, и тем самым значительно улучшив качество связи. Так или иначе. Если продолжать эту историю, то компания Вингерфельдта после долгой борьбы за приоритет (Вингерфельдт так же, практически одновременно с Беллом, ломал голову над изобретением телефона), они заключили мирный договор и объединились против Британского бюро патентов. С этих пор все телефонные компании щедро финансировались обоими великими изобретателями в истории человечества.
          Будапешт стал просто магнитом, притягивающим кошельки и умы людей. Он был одним из тех городов, что пользовался популярностью у эмигрантов. За образованием молодые люди так же ехали сюда, в столицу Венгрии - так был велик её авторитет! Сюда ехали как и те люди, что были полны надежд, так и те, кто их уже давно потерял, кому предстояло делать карьеру, и кто уже её сделал. Здесь можно было завязывать важные деловые знакомства, заводить хорошие связи, ибо лучшие (элита) неоднократно посещала эти места во время своих путешествий по Европе. Население этого города было занято не столько отраслями производства, сколько просто деятельностью, двигавшую вперёд эти огромные массы народа, эту кишащую толпу. Многие километры дорог были вымощены камнем, было множество бульваров, канализационные трубы, множество пустырей, мигающие ряды газовых (пока ещё газовых!) фонарей, узкие деревянные мостки, что были сделаны над глубокими реками.
          В центре города, как и положено, были самые выгодные места, самые дорогие. Здесь обычно находились штаб-квартиры каких-нибудь крупных предприятий, чьи названия так часто мелькали в газетах, и никогда не сходили с уст простых людей. В первую очередь ищущий работы человек заходил именно в этот элитный район, где располагались крупные фабриканты. Николас решил, что именно здесь и должно быть то самое здание, что он ищет, - ведь ни одна из компаний Вингерфельдта (а тем более, ещё образованная в результате слияния с другой) не находилась в закоулках мира и эпохи. Большинство контор помещалось в первом этаже и выглядели весьма внушительно.
          Стеклянные окна ещё только входили в моду, и лишь самые крупные компании могли позволить себе такой шик. Когда Николас проходил мимо вот таких вот предприятий и глядел в эти застеклённые окна, первое, что он видел были перегородки из полированного дерева и матового стекла, а за ними - множество рабочих, углубившихся в свою работу. Когда он видел множество вывесок с ценами, он вспоминал о своей нужде.
          Помимо всего прочего, серб ещё остался и без денег, ибо сказалось его отнюдь не лёгкое материальное положение, которое мешало, как раз этой свободе действий. Все ещё осматривая здания вокруг, он медленными шагами, не торопясь, добрался и до здания, которое арендовала компания. Оно выглядело действительно солидно и ярко выделялось среди остальных, уходя вверх. Огромные окна, застеклённые (что говорило о хорошем заработке) а так же недавно покрашенные стены создавали впечатление аккуратного здания, которое и внутри должно бы отличаться такой же простотой и вкусом.
          Нерешительно отворив дверь, он ещё оглянулся назад, как бы сомневаясь в правильности своего решения. Однако, всё же он зашёл. Его ожидания оправдались. Николас оказался в огромном холле, возле входа кто-то дежурил, но явно этого человека не интересовал этот высокий серб. У него были дела поважнее. Впереди была высокая и широкая лестница, уходившая вверх. По ней Николас зашёл наверх, прошествовал далее, смотря на двери, и не зная, куда бы следовало зайти сперва.
          Вскоре, как ему показалось, он нашёл нужную дверь, ибо она сразу выделялась из остальной своей красивой отделкой. Предварительно постучавшись, он поспешил войти в помещение. Перед ним сидел невысокий, явно нагруженный работой человек с лысой головой.
          - Вам что надо, молодой человек? - в его голосе чувствовались нотки раздражительности.
          - Я… ищу работу, - наверное, надо было сказать что-то ещё, но Николасу больше ничего не приходило в голову, и он решил ограничиться лишь этой фразой.
          - Я не уверен, что у нас есть вакантные места. У вас опыт есть?
          - Нет.
          - Боюсь, вы не сможете себе ничего найти, разве что…
          Он не договорил, как серб дал ему в руки одну бумажку, достав её из внутреннего кармана своего пиджака. Он с выжиданием посмотрел на человека, который стал внимательно вчитываться в неё. Через несколько минут он важно закивал головой, как бы понимая, в чём тут дело и вернул бумажку обратно.
          - Значит, Алекс Вингерфельдт, говорите?
          - Ну, я не говорю. Там так написано, - слабо улыбнулся Николас.
          - Хорошо. Наш проект пока ещё не начат (у серба упало сердце, ибо он ожидал чего-то большего услышать от этого статного господина). Но в ближайшее время мы приступим к его исполнению, ибо уже имеем и достаточно средств, и работников. Должность проектировщика и чертёжника вас устроит?
          - Мне то что. На многих должностях мне хорошо. Особенно, если они помогают повысить материальное положение.
          - Ладно, считайте, что наш разговор с вами закончен. Да, забыл представиться - я Тевадор Пушкас. Уж не вы ли сын моего старого знакомого Милютина Фарейды?
          - Да, - горячо закивал Николас. - Я он и есть.
          - Приятно было познакомиться. Завтра можете приступать. У нас великие планы, как того требует великое время.
          Братья Пушкас были людьми очень деловыми. Они имели свои предприятия в Париже и Санкт-Петербурге, держали под контролем многие из новаторств их великого спонсора, тем самым повышая его капитал и авторитет. Но в последнее время что-то стало не задаваться и у них - это подтверждал и тот факт, что телефонная станция до сих пор продолжала существовать лишь на бумаге, хотя проект о её строительстве был утверждён давно. Со времени изобретения телефона прошло очень много времени, но он нехотя прибивался к привычному жизненному укладу людей, всячески не хотя быть полезным человечеству. Такое коварство.
          Первый день на новом месте вполне удовлетворил его. Дальше пошли недели, и вскоре он окончательно привык к шумному дыханию Будапешта, в котором он обустроился совсем недавно. Получая минимальный оклад, он много экономил, выкраивал для себя небольшие суммы, которые спускал на покупку необходимого ему оборудования. Он вообще не отдыхал здесь, полностью поглощённый своими мыслями и занятиями.
          Этот мотор, работающий на переменном токе… Если бы только хватило сил и времени, чтобы украсть эту тайну у природы! Если бы. Он, как и в прежнее время, ограничивался всего лишь тремя часами сна, что было ненормально для него. Тем не менее, Николас работал как вол, и всё оставшееся время посвящал решению своей внезапно охватившей его проблеме. Он должен её решить, причём во чтобы то ни стало! Он чувствовал, что долго так продержаться не сможет. Позже этот образ жизни даст о себе знать.
          Вскоре на эту же работу в качестве инженера прибыл и Антони Сцигетти, и Николас никак не мог не радоваться приезду своего старого знакомого и доверенного лица. С ним они провели много весёлого времени. В дневнике серба появилась весьма любопытная характеристика его друга: «У него тело Аполлона, большая голова, украшенная шишкой на боку, что придавало ему несколько странный вид».
          Ночи Николаса стали немного краше и от бесконечных прогулок по большому городу плавно переросли в состязания с лучшим другом. Они быстро находили, чем себя развлечь. Они обычно встречались в местных кафе, где либо обсуждали события дня, либо устраивали между собой дружеские соревнования…
          Мигающий газовый фонарь слабо освещал улицу, но даже его света хватило на то, чтобы выделить из общей густой массы темноты фигуры двух спешащих людей. Донеслись обрывки весёлого разговора, шаги одного из идущих были подобно топоту слона, однако тот утверждал, что обладает летящей походкой, неважно, что вибрирует при этом дорога.
          Маленькая вывеска кафе, которую, казалось бы, совсем невозможно заметить, ярко выделялась на фоне остальных по мнению двух идущих людей, иначе бы они не вошли сюда. Здесь за ними уже имелся свой собственный столик, который уже давно был признан в их владении. Присев, один из человек, тот, что обладал мощной фигурой атлета и выразительным большим лицом прищурил правый глаз, и его собеседник сразу почувствовал неладное.
          - Дорогой Нико, я думаю, ничего против ты иметь не будешь, если я тут с тобой посоревнуюсь.
          - Со мной? Не думаю, что это хорошая идея, - насторожился серб.
          - А-а, трусишь! Я так и знал, я так и знал!
          - Ну, ты сам же напрашиваешься! Нельзя же мне так вот сразу брать и говорить своё мнение по поводу того или иного случая. Я просто подготовил почву для дальнейшего разговора, - затем вся дипломатичность исчезла с лица серба, и его выражение было похоже на злобно ухмыляющегося черта. В глазах Николаса вспыхнули огоньки азарта. - Ну так что? Чем позабавим себя в этот раз?
          - Мне было бы интересно, кто из нас выпьет больше бутылок молока!
          - Официант! -Николас щёлкнул выразительно пальцем. - Двадцать бутылок молока!
          - Д-двадцать? - переспросил официант, удивлённый столь необычным заказом.
          - Да, и желательно поскорей!
          Они сели друг напротив друга, готовые к предстоящей битве. Народ удивлённо смотрел на них. После того, как был принесён заказ, наиболее из любопытных встали за спинами обоих соперников, выжидая, что же всё-таки послужило такому выбору продуктов. Оставшиеся просто стали пожирать взглядом обоих абсолютно спокойных людей, сидящих за столом. Сцигетти ударил по бутылке вилкой и гордо произнёс:
          - Начали!
          Резко вытянулись у людей шеи, когда пред из взором предстала эта довольно интересная картина. Сцигетти откупорил бутылку и залпом осушил её, однако соперник не стал отставать, и проявил ещё больше инициативы, ничуть не желая уступать итальянцу, и махом осушил первую бутыль, тут же откупоривая вторую. Так они приступили ко второй, третьей, и так дальше по нарастающей.
          Вскоре выяснилось, что двадцати бутылок явно недостаточно, и посему быстро послали официанта за следующей партией. Разгорячённые этим соревнованием, уже напившиеся с первой бутылью, они не хотели уступать друг другу, посему продолжали пить и пить, удивляя стоящих вокруг людей объёмом своего желудка. Пьяными от обилия жидкости в себе, то и дело булькающей при поворотах, они пожирали друг друга глазами, и казалось, что помимо молока они ещё и друг друга съедят без всяких помех.
          Пошёл уже второй десяток. У Николаса начались нехорошие предчувствия, но он держался ещё достаточно бодро и крепко. Сцигетти с самым невозмутимым видом принялся за восемнадцатую бутыль, причём было видно, что он обладает запасом ещё на десять бутылок без помех. Начиная с двадцатой бутылки у Николаса уже поплыли цветные круги перед глазами, но он решил во чтобы то не стало держаться, даже если потом ему будет очень худо.
          Начиная с третьего десятка стала проявляться усталость в этой бесконечной гонке. Тем не менее оба старались не подавать виду, продолжая с самым невозмутимым видом выпивать бутылки. В животе встала неприятная тяжесть, казалось порой, что молоку просто некуда упасть, и оно уже дошло до горла. Но сдаваться нельзя без борьбы! И серб берёт тридцатую по счёту бутылку в руки, откупоривает её и махом осушает.
          Потом пошёл четвёртый десяток, и несчастный (а может и счастливый) официант из любопытства встал сзади любопытных зевак, которые подбадривали соперников множеством кричалок и фраз. В глазах серба (впрочем, как и итальянца) загорелась неколебимая злость, да такая, что вчерашний друг вдруг превратился в злейшего врага.
          К горлу Николаса медленно стала поступать тошнота. Но он не давал вволю своему организму над собой - ибо тогда можно было бы сразу прекращать соревнование после первой же бутылки. В глазах встали звёзды, из ушей готов был вырваться пар, дыхание тяжёлое, чем-то напоминает паровоз, тем не менее, невероятной силой воли он заставляет себя выпить ещё несколько бутылок и их счёт доходит до тридцати пяти (!). Тридцать шестую он пьёт чисто на силе воли, и медленно откупоривает тридцать седьмую.
          Исподлобья глядит Антони Сцигетти, злой на весь мир, а в особенности на своего лучшего друга, который посмел ему не проиграть в течение столь продолжительного времени. Итальянец с лёгкостью (но уже не прежней!) осушивает тридцать шестую, а затем и тридцать седьмую бутыль молока, рука тянется за тридцать восьмой. На его лице уже мелькает тень сомнения и вечный вопрос - как долго всё это будет продолжаться? Тем не менее, он по-прежнему старается держаться невозмутимо и независимо.
          Николас берёт в руки тридцать седьмую бутылку, подносит к губам и нехотя, явно чувствуя сопротивление своего организма, допивает её, молоко постепенно подходит к горлу, ещё немного, и он не выдержит. Тем не менее он добивает эту бутылку до конца. Именно добивает, а не допивает. Дальше стал действовать принцип - не проиграть другу. Вбив в голову себе эту цель, он продолжил её достижение…
          Тридцать восьмая бутылка. Ещё немного и он не выдержит. Серба начинает колотить. Сил не хватает, чтобы откупорить бутылку, и после минутной возни он справляется и с этой задачей. Подносит к губам. В горле чувствуется молоко, во рту уже стоит неприятный привкус, но помня о своём долге, он делает несколько глотков подряд и останавливается. Переждав несколько секунд, он вновь отпивает немного из бутылки. Сцигетти, тем временем, с тем же требующем сочувствия видом допивает свою бутылку, с его лица окончательно и бесповоротно уходит вся его прежняя независимость.
          Эту бутылку уже на одной тоненькой ниточки воли Николас добивает до конца. Он уже не может дышать, живот полон молока, он чувствует далеко неприятное бурление в животе. Рука уже автоматически тянется за тридцать девятой бутылкой…
          В этот миг просыпаются совесть и инстинкт самосохранения. Внутренний голос переходит в голос серба, и, дрожа, произносит одну-единственную фразу:
          - Не… могу… больше!
          Стоило произнести эту фразу, как Сцигетти вместе с Николасом мгновенно сорвались с места, отбросив в сторону выпитые бутылки, и кинулись с приличной для произошедшего случая скоростью в туалет.
          Отходить от этого случая пришлось довольно долгое время…
          Скудные финансовые средства больно били по кошельку Николаса. Вскоре суждено было произойти случаю, чтобы лишний раз подтвердить этот печальный факт. В съёмной квартире, где остановился серб по прибытии в Будапешт, далеко блеском не блистала. Из всех вещей, что он имел с собой - были лишь два костюма и мелкие принадлежности. В одном из костюмов он ходил повсюду, он считался у него рабочим, но вскоре окончательно пришёл в негодность, и очередь последовала за вторым. Однако тот так же не внял гласу совести, за что его хозяин изрядно над ним потом поиздевался.
          Второй костюм быстро пришёл в негодность и совершенно износился. В нём нельзя было даже выйти на улицу, чтобы не посмешить людей. Николас долго думал, как и что с ним сделать, но эта проблема канула в лету вслед за проблемой, касающейся индукционного мотора. Вместо того, чтобы уделять себе какие-то средства, он их добросовестно копил на оборудование, за что и поплатился.
          Один день из-за этого Николас не вышел на работу. Сцигетти, почувствовав что-то неладное, решил его навестить. Каково же было его удивление, когда он застал серба, совершенно разбитого и подавленного, сидящего в одной рубашке и износившихся никуда не годных уже штанах , и держащего в руках свой износившийся костюм.
          - А, обновляешь гардероб? - просто не зная, с чего начать, решил спросить Антони.
          - А, это ты! - как-то бесстрастным тоном ответил Николас и нахмуренным лицом принялся изучать то, что ему помешало занять своё место в обществе.
          Близился религиозный праздник, и не пойти на него означало презрение со стороны окружающих. Словно бы не понимая, что вокруг происходит, он поспешил спросить серба:
          - И в чём же ты придёшь завтра?
          - Не знаю, - совсем смутился Николас. - Может, если перевернуть костюм наизнанку, что-нибудь подправить и зашить, он сойдёт за нормальный?
          Сцигетти только пожал плечами.
          Всю эту ночь Николас посвятил своей наболевшей идее. Ведь тонущий муравей хватается за любую соломинку, в каком бы он безнадёжном положении ни был. Тоже самое произошло и тут. Эта была последняя надежда серба. Всю ночь он возился и перекраивал свой костюм, шил, но тем не менее вынужден был признать своё поражение.
          Утром, проснувшись, он обнаружил себя в кресле, держащего в одной руке нитку с иголкой, а в другой свой бывший костюм, сплошь состоящий из заплаток, которые, однако, не помогли. Найдя его нелепым и смешным, он вновь отказался уходить из дома, прекрасно осознавая всю печаль своего положения.
          Мукам вскоре суждено было завершиться, едва на поле действия показалась фигура атлета Сцигетти. Вместо привычного похода в бильярдную, ставшего уже традицией, он насильно вывел своего друга на улицу и потащил покупать новый костюм за свои деньги. В конце-концов, всё кончилось не так уж печально. Печальным оно было лишь для спонсора Антони Сцигетти, разом лишившегося некоторого своего накопившегося капитала. Зато теперь Николасу хоть не стыдно было выйти в люди.
          Жизнь в Будапеште, несмотря на все трудности, протекала весело и беззаботно, кроме того, Николас получил здесь возможность узнать много нового и продемонстрировать свою природную изобретательность, к которой он так быстро уже пристрастился с раннего детства.
          Случай, которому в нашем мире принадлежит три четверти выполненной работы (и выполняемой) сыграл в очередной раз немалую роль в становлении личностей обоих друзей. Вскоре телефонной компании Пушкаса пришлось посторониться, когда, наконец, открылась американская телефонная станция, куда оба друга тотчас же и поступили на службу. Оба прекрасно знали, кому принадлежат любые телефонные станции в мире.
          Эта работа позволила им представить себе, как работают передовые предприятия этого времени. Решения чёткие, быстрые, и не только на бумаге. Работа хорошо налажена, заработок приличный. Казалось бы, что ещё нужно новичкам в таком богатом городе, как Будапешт, в этой древней колыбели Европы.
          Здесь, помимо всего прочего, были не только деятельные рабочие, знающие на зубок свою работу, но так же люди образованные, знающие историю, науки. В общем, почти специалисты. Но ими они вовсе и не собирались становиться - таких компания на службе долго не держала. Лишь те, кто много работал и становился в ходе своей работы специалистом, вполне заслуживали её внимания. Тут, в отличие от многих других предприятий того времени, ценились стойкость и ум, умение быстро принимать решения, широкий кругозор.
          В общем, то же, что и у Алекса. Банда лиходеев, дилетанты с широким кругозором.
          Вот эти-то молодые люди и поведали много этим, как потом оказалось, новичкам в работе. Николас подробно ознакомился с устройством и историей изобретения телефона. Тут же он стал много читать и про самого Алекса Вингерфельдта, вложившего львиную долю своих усилий в это великое предприятие. У него был хороший нюх на такие идеи. Он их чувствовал издалека, как и хороших людей. Наверное, это качество он привил и собаке Гая, которая была не равнодушна только к злыми коварным людям.
          Алекса в узких кругах именовали никак иначе, как «Наполеоном изобретения». И было за что. В свои тридцать пять лет он уже имеет право стать королём электричества. При этих мыслях Николас улыбнулся. В мире было много этих некоронованных королей. К их числу принадлежали в основном богачи, и довольно редко люди, которые своим лбом стали преодолевать любые препятствия.
          Изобретение угольного порошкового микрофона способствовало улучшению связи, как было сказано ранее. Эту историю, уместившуюся в одном предложении, Николас легко бы в словах растянул на приличную брошюрку. Такова была его работа. Но была не только теория, практика тоже существовала, и вполне применялась на деле.
          Николаса часто посылали на столбы, и он легко, подобно белке, карабкался на них. Сыграло роль то, что он неоднократно в детстве уделял внимание лазанию по деревьям. Он чинил линии передач, просто проверял их и смотрел на мир свысока. Может, в этот момент он считал себя покорителем неба, этого уже не узнает никто. Но то, что это производило на него сильное впечатление, это было правдой.
          На земле была более скучная работа, там он чертил, проектировал, использовал все свои скопившиеся знания математики. Здесь же он изучал принцип индукции, при котором масса, несущая электрический или электромагнитный заряд, может вызвать аналогичный заряд или магнитное притяжение во второй массе, не соприкасаясь с ней.
          Так же ему пришлось освоить изобретения Вингерфельдта - а именно, многоканальный телеграф (квадруплекс), позволяющий отправлять четыре сообщения телеграфным кодом Морзе одновременно в двух направлениях (неслыханная дерзость для того времени!), и новый индукционный углеродный дисковый динамик — плоское, круглое, легко снимающееся устройство, которое до сих пор есть в трубке любого телефона.
          Изучая эти новаторства своего «опекуна» и патрона, он стал чаще задумываться над тем, как их возможно улучшить. Итог его умственных скитаний дал результат…
          Глава компании в недоумении смотрел на высокого худощавого парня с чёрными глазами. Николас был спокоен и продолжал возиться возле своего нового изобретения, возможно, первого в его жизни. Он был собой доволен.
          - И? Что это и как оно называется?
          - Усилитель голоса. Я его называю репродуктором.
          Вероятно, он собой гордился… Но самое интересное стало заключаться в следующем - придав своему углеродному диску форму конуса, он сконструировал репродуктор, повторяющий и усиливающий сигналы, — предтечу громкоговорителя, и ему даже не пришло в голову получить на него патент!
          Этим закончился плодотворный период творчества Николаса. Нормально заработав денег, он с чувством выполненного долга отправился назад, в Прагу. Тут его дождался другой, не менее потрясающий и интересный сюрприз, удививший его до глубины души. Интрига скоро откроет ему глаза на происходящее.
          Глава двадцать третья
          Александр Вингерфельдт сидел в самой своей задумчивой позе. Предложение, которое ему прислали из далёкой Швейцарии, лишило его всякой умственной деятельности минуты на две. Потом он пришёл в себя. Ему было как-то не по себе. Настроение было прескверным в течение долгого времени. Сказывались неудачи с лампой накаливания, последние капризы Уолл-стрит, и прочие мелкие, но гнетущие душу вещи.
          За эти пару дней он превратился в сварливого капризного старика, но как сказал Нерст, всё ещё изменится к лучшему, едва он почувствует вновь утерянный вкус триумфа. Пока же он пылал ненавистью, разве что пар не выходил из его ушей. В эти дни он старался не пересекаться с кем бы то ни было из своих знакомых и домочадцев, ведь им же было хуже. Впрочем, они всё это понимали и без слов.
          Николас так и застал этого человека с письмом наготове, в согбенной позе с каменным лицом, и лишь глаза всё ещё сверкали той недавней проницательностью. Он закуривал уже двенадцатую сигару, ибо это помогало ему как-то уйти от своих проблем, хотя бы на мгновение. Но этого мгновения было уже достаточно, чтобы пришло вдохновение, столь необходимое ему для жизни.
          Серб был абсолютно спокоен, в контраст Вингерфельдту. Он не знал, для чего его призвали сюда, но его вид говорил, что чтобы то ни случилось, это только к лучшему. Его глаза вообще говорили о том, что ничего и вовсе не происходило. Тем не менее, душа клокотала, и страдало от наплыва столь огромного количества самых противоречивых чувств. Что же там написано, в этом письме? И почему опять именно он?
          - Ну, и чего ты тут встал? У меня ещё и сидеть можно.
          Вспомнив о том, что ещё он умеет сидеть, он поспешно принял это на свой счет, и присел рядом на стул. Глаза Вингерфельдта смотрели словно бы, сквозь него. Угрюмое выражение лица приобрело некоторый характер задумчивости, и Алекс перестал курить. Он взглянул из-под густых бровей на серба и решил всё-таки начать разговор, чтобы не пропадало так зря время. Можно дать взамен всё, но никто не даст тебе взамен времени…
          - Итак, дорогой мой приёмыш, пришло мне тут одно письмецо. Наверное, тебе будет очень интересно его содержание, меня только вот оно на самом пороге великого открытия не слишком трогает. Раньше или позднее я ещё бы радовался ему. Но не сейчас. Обстоятельства складываются далеко не лучшим образом. Эх, а сколько всего надо успеть!
          Поняв, что Вингерфельдт начинает отклоняться от темы, как от удара справа, Николас решает спустить его с небес на землю, прекрасно зная о рассеянности этого великого человека.
          - Ну, так что там, с письмом-то?
          - А, с письмом! - вдруг спохватился, словно что-то вспомнил, Алекс Вингерфельдт. - Понял ход твоих мыслей. Хорошо, сейчас расшифрую те каракули, что выведены тут таким невероятным каллиграфическим почерком. Так вот, собственно: в письме упоминается об отделении одной из моих компаний, процветающих в Швейцарии. Она занимается ремонтом и изготовлением электромоторов, и я думаю, нет ничего плохого в том, если ты поедешь туда.
          - И это всё? - удивился Николас, зная, что что-то недосказано.
          Вингерфельдт не испортил мнения о нём Николаса. Он тяжко вздохнул, словно бы последующие фразы, сорвавшиеся с его уст, были для него непосильным бременем, и решил всё-таки сказать основное, что так тревожило его взбунтовавшуюся душу:
          - Хорошо. Если ты этого хочешь, я скажу тебе те немногие слова, которые в нашей беседе и станут ключевыми. Ты ведь этого хочешь, да? Эх, что за народ нынче пошёл, чёрт побери! Всё им расскажи на блюдечке, никаких тайн нельзя заиметь. Для тебя же стараюсь, чтоб сюрприз не испортить!
          Он закашлялся после своего длинного монолога, и в глазах его встали слёзы от такого сильного кашля. Затем он взглянул на Николаса и решил продолжить, поняв, что его одного все тут ждут:
          - Мне надо проведать, как там дела творятся в Швейцарии. Что-то мне смутно подсказывает, что отчёты лгут. Не верится мне в счастливое будущее. Как ни странно… Вот и надо туда наведаться. К тому же, кое-какие неприятные дела снова всплыли на поверхность. Надо бы их загладить, а то совсем как-то нехорошо получается. Не находишь ты всё это так же, как и я?
          Николас лишь коротко кивнул головой. Он понял, что Вингерфельдту требовалась пауза, чтобы продумать дальнейшие фразы своего выступления, и с ходу всё он не мог сказать - слишком немногословен был весь этот странный человек, что и проявлялось часто в последствие.
          - Так вот, - продолжал разглагольствовать величайший изобретатель нынешнего столетия. - Я хорошенько взвесил кандидатуры всех у меня работающих и пришёл к одному выбору. Один я не могу вот так взять, и поехать, мне нужен компаньон. Я подумал, и решил взять тебя.
          - Почему? - вырвалось у серба.
          - А потому что все остальные работники, в отличие от тебя (глаза Вингерфельдта беззвучно рассмеялись) заняты лампой накаливания. Я сдам на попечительство лабораторию Нерсту, он их там всех будет в железных тисках держать, его я знаю. Их нельзя отрывать от этой работы. А ещё у меня есть ты. Ты - молодой, амбициозный человек, жаждущий новых знаний, впечатлений. Мне пришлись по нраву твои деяния в Венгрии (эти слова он произнёс как-то нехотя, с меньшим энтузиазмом). И я бы хотел того же увидеть в Швейцарии. Заодно я покажу тебе электромоторы, что-нибудь расскажу, объясню. Да и новую страну поведаешь. Я думаю, тебе там понравится!
          Два противоречивых чувства боролись в нём: искренность и радость за успехи Николаса и некоторая доля пренебрежения, что скоро его потихоньку задвинут на полку со всеми его бывшими достижениями. А это означало крах всему, к чему он пристрастился. Смысл жизни был бы для него потерян. Ах, эти ужасные человеческие чувства! Почему он не может поступать так, как ему велит инстинкт! Почему у него есть совесть, мешающая совершать правильные поступки? Почему? Молчание. Стена не ответит.
          Зато решился ответить Николас.
          - Это… это было бы просто восхитительно! Я думаю, я вполне оправдаю ваши надежды. Простите, а когда же мы собираемся в путь?
          - Сегодня вечером.
          - Какое неслыханное коварство! - подметил с улыбкой серб. - Несмотря даже на моё мнение, меня бы всё равно насильно запихали бы в вагон поезда. Хотя, кого тут вообще интересует моё мнение…
          - Твоё мнение будет интересно в Швейцарии! - просто ответил Алекс. - Через полчаса жду тебя с вещами. Не надо удивляться. Я знаю, что ваше благородие вполне справится с этой непосильной задачей.
          Наверное, он был прав, ибо Николас за весьма короткий срок собрал свои немногочисленные пожитки, после чего они отправились в путь. Как и предполагалось в самых спонтанных путешествиях, без приключений оно просто не могло обойтись физически. Так и получилось…
          Началось всё с того, что поезд, на котором они добирались до Швейцарии, можно сказать, сошёл с дистанции из-за каких-то неполадок в системе. В целях безопасности пассажиров решено было дальше не ехать. Так они оказались в абсолютно незнакомой местности, куда их закинула судьба. Но последней этого было явно мало, и дальше пошло ещё веселее. Денег было взято с собой совсем немного - да и не могло их быть слишком много по одной простой причине, что сейчас оба путешественника пребывали далеко не в лучшем финансовом положении. Так или иначе, по злому умыслу судьбы, их выкинуло к черту на рога, да ещё и без дальнейших надежд на существование.
          Алекс Вингерфельдт сложившейся ситуации был не сильно рад, впрочем, расстраиваться далеко не спешил, и принялся просчитывать что-то в своём мозгу, похожим на огромную библиотеку самых различных томов и вкусов.
          - Итак, что же мы имеем?
          Он присел на скамейку, а возле него осторожно встал Николас, размышляя, стоит ли отвечать на этот вопрос или попусту дождаться монолога самого изобретателя. Серб ещё немного поколебался, после чего Вингерфельдт удостоил его самым удивительным взглядом и поспешил задать вопрос, дабы Николас не подумал, что про него тут все забыли:
          - Что это ты стоишь? Думаешь, под нами обоими прогнётся лавочка? Постоять ты ещё, я чувствую, вполне успеешь. Может, сейчас заодно уж что-нибудь решим.
          Он ещё немного посидел, углубившись в себя, затем достал портмоне из внутреннего кармана пиджака с таким видом, словно бы держал достояние мира, и открыл его. Казалось, решение уже нашлось, и у Николаса загорелись надеждой глаза, когда он смотрел на абсолютно спокойного Вингерфельдта. Изобретатель закурил дорогую сигару и неторопливо достал одну бумажку.
          - Так, тебе повезло, что ты попал именно к дяде Алексу. Ведь последний имеет связи по всему миру, поэтому он никогда не пропадёт. В любом городе у меня, или у моих знакомых есть друзья. И сейчас самое время вспомнить о них, ибо я ночь на улице не собираюсь провести. Да и ты, наверное, тоже. Опять же, я хочу есть. Не ел с утра, чёрт побери! Не, так не пойдёт!
          Теперь он поднял свою бумажку гордо вверх, словно бы держал какое-то сокровище, и его лицо приобрело таинственный взгляд кудесника.
          - Видишь этот фантик? В нём заключается наше с тобой спасение от голодной смерти!
          В этом маленьком городке, на счастье обоих, оказался один из старых знакомых Алекса, к которому они и поспешили отправиться. Там же они и заночевали, уставшие и обеспокоенные. На следующий день им поспешили возместить ущерб, и коварные впечатления предыдущего дня окончательно сгладились и исчезли из памяти.
          Потом они доехали всё-таки до Швейцарии, а от своего старого знакомого Вингерфельдт утащил какую-то литературу и прочие мелкие, не нужные там в хозяйстве вещи. «Мне всегда надо, чтобы всё было под рукой не только для моего изобретения, над которым я сижу сейчас, но и для последующих», - любил говорить Алекс. Сам он был сегодня явно в настроении, когда наконец все злоключения, что неотступно преследовали всю его жизнь, на миг решили отступить.
          В Швейцарии развивалась компания по ремонту и устройству электромоторов. Так уж повелось, что Алекс терпеть не мог пустующих или не занятых им мест на рынке, он был прирождённым монархом и стремился подчинить себе всё, всего-навсего по одной простой причине, что увлекался всем, что могло быть интересно. Жизнь у него была насыщенной и яркой, полной всяких неслыханных впечатлений.
          Все города относительно похожи на себя, - так решил про себя Николас, когда попал сюда, в эту страну. Швейцария встретила их не слишком приветливо, впрочем, на её приветливость все уже давно не рассчитывали и даже не хотели зацикливать на этом внимание. Здесь им предстояло провести неделю, - ровно столько мог уделить времени на разрешение всех конфликтов дядя Алекс, и так злой на всё на свете, за то, что его оторвали от работы.
          Николас не столько видел город, сколько компанию Вингерфельдта. Зато если он не мог ориентироваться в первом, он мог до мельчайшего болтика рассказать обо всех входах и выходах в этом страшном и чарующем здании. Здесь уж ему уделили достаточно внимания. В особенности дядя Алекс, который любил его называть «неблагодарным приёмышем». Тут уж сказывались особенности его чересчур крутого нрава…
          Жизнь в Швейцарии потекла весело. Целый день Николаса таскали по заводу, где Алекс, холодный и надменный, словно бы специально, стремился высосать из него все соки, пичкая различными электромоторами и рассказывая всякие нюансы, связанные с ними. Занятие было интересным, но утомительным. Вингерфельдт добился своего: приходя домой, серб уже падал без сил на кровать. А кстати, следует добавить, жили они у одного из знакомых Алекса - кто же не найдёт местечка для великого изобретателя, возле которого крутится весь Уолл-Стрит с его интригами? Место в квартире им досталось весьма просторное, мало того, улица на которой они жили, была достаточно тихая, и Николас наконец мог позволить себе отдохнуть от городской суеты, царящей в Праге.
          Тем не менее, в жизни было что-то ещё, помимо этих электромоторов с их прекрасным содержимым. Литература литературой, а учёба пусть идёт своей дорогой, но время на посещение чужой страны, в которой он никогда не был, у него естественно, оставалось, чему он был несказанно рад. Николас выкраивал это время в нечеловеческих условиях и нечеловеческими усилиями, и фортуна в который раз ему уже улыбнулась.
          Вечерами Вингерфельдт куда-то любил уходить - в основном, это касалось работы, ибо именно в этом он видел смысл своей жизни, и довольно мало времени посвящал отдыху и всяким мелким заботам, если, конечно, и посвящал. Именно в этот миг Николас оставался наедине сам с собой, и это позволяло распоряжаться своим временем по собственному усмотрению. Так он стал бродить по городу, в который его так удачно закидала судьба. К тому же прогулки позволяли мысли возвратить в привычный порядок. Николас сам удивлялся, откуда у него появляются силы бродить после столь утомительного дня. Но факт есть факт: и у него открывалось второе дыхание.
          Швейцария понравилась сербу. Маленькая уютная страна, много зелени и старинных домов, которые наводят на приятные мысли и размышления. Домов было достаточно много здесь, тем не менее, это нисколько не портило впечатления от этой страны, в которую он попал. Было много цветов в окнах домов, что мгновенно создавало завесу приятного домашнего очага. Маленькие улочки, выложенные камнем, всё это, казалось бы, сошло с древних картин времён Средневековья.
          Так или иначе, но эти ежедневные прогулки Николаса, независимо от его мнения и желания, увеличивались всё больше и больше. Он заходил всё дальше и дальше, желая увидеть что-то новое, что никогда не видел, словно бы боялся упустить что-то важное, без чего его жизнь была бы не совсем дополненной. Так он уходил всё дальше и дальше.
          Гуляя вечерами по деревянным мостам, мимо газовых фонарей, у которых нетерпеливо кружил фонарщик, он думал о лампе накаливания, думал о том, что так тревожит умы и сердца Вингерфельдта и его товарищей. Наверное, даже сейчас, в то время как он гуляет по швейцарским улицам, работа кипит во всю в лаборатории. Наверное… Кто знает, может и ему в будущем предстоит такая же прекрасная работа - служить на пользу человечества, упрощая и облегчая ему жизнь? Если бы кто-нибудь знал и мог ответить на этот вопрос…
          В глазах мелькнуло сожаление. Он не знает, что будет через пять секунд, а пытается предугадать, что будет вскоре. Так уж устроен человек - жить будущим, а не настоящим, которое столь же мгновенно уходит в прошлое и становиться лишь историей. Почему он сейчас думает об этом? Что есть смысл жизни? Может, зря он здесь стоит, на мосту и смотрит на бесконечно уносящуюся воду. Но и река когда-нибудь пересохнет, она не вечна.
          Зачем мы живём? Зачем ты пришёл в этот мир? Ты не постоянен, ты лишь пыль в руках Высшей Силы, так что же можешь ты сделать? Какой смысл тебе топтать эту грешную землю, если через некоторое время тебя всё равно предадут забвению? Что есть слава, что есть счастье? И правильно ли ты поступаешь, что идёшь именно этим путём? Может, там, за поворотом, есть тот путь, который навсегда изменит твою жизнь к лучшему… а может к худшему. Кто знает? В том-то и дело, что никто.
          Этого не знает никто, кроме тебя. В тебе самом и заключено главное решение всех этих бесконечных вопросов. Именно ты, что пройдёшь через множество испытаний, узнаешь всех ответы на вопросы. А может, и не узнаешь, и вообще не доживёшь.
          Все мы лишь пыль, уносимая ветром. Так чего же ты кичишься? Чему радуешься, существо? Ведь ты даже не знаешь, кто ты и зачем здесь! И тем не менее. Вот он ты, стоишь на мосту, и зачем-то думаешь о своём. Потом ты зачем-то пойдёшь домой, будешь что-то читать, чему-то учиться. Значит, жизнь имеет смысл? Значит, Высшей Силе зачем-то понадобилось этим заниматься и зачем-то посылать тебя.
          Да и что вообще такое жизнь? Секунда между прошлым и будущим в масштабах Вселенной! И ты даже не властен управлять ею по собственному желанию…
          - Долго вы тут стоять будете, товарищ?
          Первые звёзды отражаются на воде. Сгустки света, на которые можно бесконечно смотреть, даже не отрываясь. И все мы, как звёзды: светим себе остальным, а потом - кто потухнет, а кто сгорит, яркой искрой осветив всё небо! И вода течёт, такая тёмная и вечно в движении. На руках отражается сияние темноты, постепенно пожирающей и обволакивающей всё пространство. Звёзды… какие красивые звёзды!
          - А, вы ко мне обращаетесь?
          Николас оборачивается и не сразу замечает того, кто его звал. Не поняв, кто бы мог его звать, он лихорадочно рыщет глазами по сторонам, пока наконец не находит искомое прямо перед носом. Иногда задумываться плохо - можно не увидеть человека в упор! Улыбнувшись своей рассеянности, серб теперь решил оглядеть незнакомца, облокотившись на мост.
          Перед ним стоял невысокий человек в клетчатом пиджаке и длинных штанах. Брови не слишком густые, приподняты достаточно высоко над глазами. Волосы в несколько лихорадочном смятении на голове, однако, подобная причёска нисколько не портила этого незнакомого человека. Нос большой, узкое лицо. Щегольские усы. Немного полноват. Но самое главное не это, самое главное были его глаза!
          В этих глазах был запечатлён весь мир. Они горели какими-то идеями, казалось, в них было помещено какое-то горящее яркое солнце. Одних этих глаз могло хватить, чтобы сказать об этом человеке, что он умён не по годам, и что его мозг наверняка содержит в себе мировой институт человеческих знаний.
          Серб долго всматривался в глаза человека, что-то почувствовав странное. Мгновенно этот незнакомец стал ему симпатичен. Николас почувствовал в нём что-то родственное себе самому. Такое бывает редко. Таких людей бывает немного. И обычно, их в мире можно сосчитать даже на пальцах одной руки. Неужели это тот самый человек? Эти глаза… Они явно контрастируют с молодым телом и далеко не молодой душой, которой ещё многое предстоит повидать на своём веку. Куда смотрят глаза этого человека, похожие на отражение звёзд?
          Николас сжался. Взгляд человека был прикован к его глазам. Таким же загадочным и мистическим, в которых крылось какое-то природное обаяние и блеск, который темнота лишь подчёркивала. Словно бы звёзды мерцали в этом сосредоточенном и вечно грустном взгляде.
          - Меня зовут Николас. Николас Фарейда.
          Сам не ведая того, зачем это делает, он представился и протянул руку для пожатия. Человек мгновенно пришёл в себя, моргнул, и всё смотря в глаза незнакомому человеку, которого всё же знал немного, пожал руку. Он представился неким Альбертом Эйнштейном. Такое сочетание имени и фамилии как-то сразу отложилось в голове серба и отдало странным предчувствием, что заключалось в следующем: память принялась искать в своих закоулках это сочетание, хотя слышала его в первый раз. Как будто этот разговор уже происходил когда-то, давным-давно. Николас помнил эти фразы, но откуда они, этого он так понять и не смог.
          - Далеко пойдёте, - словно эхом отозвался Альберт, - уж я это чувствую.
          Какие-то сомнения не покидали Николаса, и они усилились ещё больше после этой сказанной фразы. Словно бы что-то шло по заранее запланированному сценарию. Это и отразилось на его лице, к удивлению серба. Николас мгновенно согнал с себя всю нахмуренность, оставшись по-прежнему приветливым и несколько загадочным. Напряжение какое-то витало в воздухе. Словно тут были не простые люди, а именно те, кому суждено было перевернуть мир.
          Первым разговорился Альберт Эйнштейн. Они отошли от моста, сели на какую-то скамейку и там начали увлечённо беседу. Но проходила она не совсем, как у всех. Разговор мог неожиданно замереть и так же неожиданно продолжиться, начаться тихо и так же резко перейти на резкий тон. Эти два человека мгновенно почувствовали в себе что-то странное, и теперь пытались понять, что же это такое.
          Собеседник Николаса, как и ожидалось, оказался человеком умным и начитанным. Побеседовав с ним несколько подробнее, серб понял, что этот немецкий еврей работает в Патентном офисе, где выпускал в свободное от работы время всякие трактаты и доклады, которые весьма пользуются спросом в людях. Так они плавно перетекли в сторону физики, и беседа превратилась в нечто задушевное между закадычными друзьями. Резко заговорив, они уже никак не могли остановиться, всё продолжая и продолжая наращивать темп поступающих тем и обсуждаемых вопросов.
          - И всё же, - вздохнул чуть ли не сокрушенно Альберт Эйнштейн, - мне кажется, главное дело моей жизни - впереди. Я всё время топчусь возле него и никак не могу к нему подступиться. Но придёт день, и тогда я его, в конце концов, достану. Одно лишь меня обижает: почему все великие идеи приходят ко мне именно тогда, когда я моюсь в душе?
          - Увы, я не тот, кто мог бы ответить на подобный вопрос, - усмехнулся Николас, слушая с интересом своего нового интересного собеседника, которым господин Эйнштейн и являлся. - А почему же вы считаете, что бродите вокруг да около этого вашего гениального решения какой-то задачи, на которую ушло полжизни?
          - Вы помните теорию относительности моего авторства?
          - Увы, не читал, - сокрушённо покачал головой Николас. - Но смею предположить, идея была грандиозная.
          - Так вот. Как вернетёсь, не забудьте о том, что надо бы восполнить этот пробел в ваших знаниях. Идея да, была грандиозная, но это ещё только шаг к тому, чтобы открыть что-то воистину замечательное. Если я продолжу просто эту идею и немного продумаю её, то я действительно переверну весь этот мир своими теориями!
          - Переворачивать мир не всегда хорошо, - мягко заметил Николас, скрестив на груди руки.
          - Что такое эфир? - вдруг спросил Эйнштейн в упор.
          Николас повернул голову в сторону собеседника, однако остался по-прежнему невозмутим, а в глазах продолжал отражаться странный свет, идущий откуда-то из глубины. Не успел серб ответить на этот вопрос, как вдруг этот загадочный человек, доктор наук по определению, встрепенулся, взглянул в глаза Николасу и поспешил громко произнести запальчивым тоном:
          - Эти глаза! Эти яркие, как звёзды, глаза! Так не бывает… - и вдруг утих, даже не высказав своей мысли до конца. Лишь затем он поднял голову вновь на собеседника и тогда решил продолжить свою начатую речь. - В ваших тёмных глазах слишком много света. Они притягивают как магнит. Словно бы вы владеете чем-то таким, чем не владеет никто. Я смотрю в ваши глаза и вижу: вы - великий человек! Вы ведь физик, вы работаете, наверное, на Вингерфельдта?
          - Как-то так, - просто ответил серб, продолжая слушать этого интересного человека.
          - Нет-нет, не могу! Этот взгляд… он что-то мне напоминает!
          Эйнштейн прервал свою речь, решив отогнать прочь все предрассудки и сомнения, но того ответа на незаданный вопрос, которого так искал, увы, не нашёл. Воцарилась небольшая пауза, которую прервал спокойный, и меж тем необычный, словно идущий из глубины Земли голос Николаса:
          - Так что же вы считаете вашей теорией? Эфир - это весьма веское и интересное понятие… - он на миг задумался, затем сгоряча решил продолжить. - Это деталь, без которой наша Вселенная невозможна. Она соединяет собой пространство и время. Я ухожу немного в лирику, это свойственно мне, вы уж извините. Человек обладает многими препротивными привычками, от которых почти невозможно избавиться. Эфир - это загадочное вещество, в котором распространяются световые волны и радиоволны. Оно есть везде, это вещество, оно окружает нас и содержит само в себе гигантскую толику энергии. Дармовой энергии! И наша задача научиться извлекать эту энергию! Тогда человек станет воистину велик!
          - Но это глупость! - удивился Альберт. - Ведь эфир экспериментально обнаружить никому не удавалось! Помните эксперимент, поставленный Майкельсоном и Морли? Помните его отрицательный результат? Эфир - не существует! Это лишь сказка для физиков!
          Смеялись чёрные загадочные глаза серба. Как будто бы этот серб знал нечто такое, чего не знал этот сидящий тут на скамье человек. Этот жалкий студент из Праги явно знал нечто такое, чего не могли знать другие, он был уверен в себе. Николаса не пугали теории и великие специалисты в области физики. Все склонны ошибаться. Но у него есть свой путь - и он будет состоять не только из проб и бесконечных ошибок.
          - Но ведь если бы эфир был носителем света, который распространяется по нему в виде возмущения, как звук по воздуху, то скорость эфира должна бы была прибавляться к наблюдаемой скорости света или вычитаться из неё, подобно тому, как влияет река, с точки зрения наблюдателя, на скорость лодки, идущей на веслах по течению или против течения!
          - Разве я сказал, что ваши суждения неправильны? - продолжали смеяться глаза серба. - Я лишь выдвинул свою гипотезу. И кому, как не мне, суждено на практике узнать, права она или нет.
          - Но… - хотел было начать Альберт, но неожиданно запнулся.
          - Господин Альберт Эйнштейн! Вы ошибаетесь! Эфир существует!
          Николас поднялся со скамьи, медленно подошёл к мосту, ещё раз взглянул на бесконечно уносящиеся вдаль воды, и тогда позволил себе обернуться. На скамье по-прежнему сидел этот странный и необычный человек, мгновенно привлёкший внимание серба. Эйнштейн смотрел на него. Ему в глаза. Но уже ничего не говорил.
          - Это великое время. Время подлостей и доброты, время величия и бесславия! Куда оно нас ведёт, мы ведь даже не знаем, кто мы. Господин, забудьте мои слова и думайте только о своей теории, может, она нужна людям. В ней - ваш путь. У меня своя дорога - и именно ей я сейчас и пойду.
          Высокая тощая фигура человека скрылась за углом, полная новых впечатлений и мыслей. В дневнике появилась скромная запись: «Господин Эйнштейн уводит людей в сторону своей теорией относительности. Они пойдут все за ним, уходя от истины. Может, это и правильно. Так и надо. Истина - она такая, её надо сначала назвать ложью и вывалять в грязи, чтобы она потом выходила оттуда с большим триумфом, освещая всем людям дорогу к знаниям. Тот путь, на который становлюсь я, может привести человечество к катастрофе. Но это мой путь - и мне предстоит идти этой тропой…» Ему недавно исполнилось двадцать три года.
          Забегая вперёд, скажем, что в своей общей теории относительности, Альберт Эйнштейн поправил свою ошибку, тем самым доказав существование эфира. Он признал это. Теория его изменила кардинально физику - как, об этом мы узнаем далее…
          Сияют звёзды над одиноким мостом в Швейцарии. Таким же одиноким, как и этот высокий человек, стоящий на нём. Тот самый человек, который обрекает себя на сомнения и мучения, бросается в объятия несчастьям и изгнанию, и всё ради науки. Одна, одна всепоглощающая страсть! Наука, наука, и уже ничего кроме неё. Куда он идёт? Куда ведёт его тропа жизни? Что его ждёт за поворотом? Он этого не знает. Он идёт по тропе вслепую. Но веря в себя. И эта вера подогревает его.
          Над рекой раздаётся громкий возглас высокого человека, обращённого к небу:
          - Так кто же я?!
          Но небо молчит. Ответит время…
          Эта встреча даром не прошла для Николаса. Вингерфельдт сразу приметил припозднившееся возвращение своего «неблагодарного приёмыша» и поспешил узнать, в чём тут собственно, собака зарыта. До конца открывать свою тайну серб не стал, ограничившись вполне общими фразами. Вингерфельдт слушал с удовольствием, а его хитрые глаза то и дело бегали по комнате. Он сложил пальцы в кулак и расплылся в улыбке, как Чеширский кот.
          - Поздравляю, дорогой друг! Ты встретил всемирную знаменитость! Такое не каждому удаётся в течение всей жизни, не то, что в студенческие годы. Конечно, этому башковитому парню явно что-то предназначается впереди, и это его теория только шаг к открытию, но тем не менее, каких-то успехов он уже добивается.
          - Так что же там с этой теорией относительности? Каковы её принципы? Что это вообще такое?
          - Терпение, друг, терпение. Не надо убегать вперёд паровоза. К тому же, я не договорил до конца первую часть своего монолога, представляешь? А ты уже вперёд лезешь и давай тараторить!
          Вингерфельдт облокотился на ручки стула и сложил руки под подбородком. Его глаза блистали какой-то таинственностью, ему нравилось держать в интриге своего собеседника. Дождавшись, пока Николас полностью переключит своё внимание на этого полноватого мужчину, король электричества кивнул головой и начал издалека, чем ещё больше подлил масла в огонь столь внимательному его слушателю:
          - Заметь, какой сегодня прекрасный солнечный день. Давненько я уже не замечал подобной красоты, совсем в потёмках своей лаборатории не вижу света…
          Он помолчал и о чём-то ещё грустно вздохнул, словно бы утерял что-то важное, но что именно, он ещё вспоминает.
          - В этот прекрасный тёплый солнечный день мы, по моей инициативе, ожидает очень, очень важных гостей! И знаешь, кто будет в их числе?
          - Не уж-то Альберт Эйнштейн? - недоверчиво прищурился Николас.
          - Правильно мыслишь, друг, - подмигнул правым глазом Вингерфельдт. - Этим вечером ты можешь узнать много нового. Главное, чтобы твоя несчастная башка, в которую я столько всего пихаю в течение столь долгого времени, выдержала сегодняшний мозговой штурм!
          - Уж ей не привыкать. Выдержит, - смущённо улыбнулся Николас.
          - А это значит только одно - пора готовиться к приёму наших высокочтимых гостей, не так ли?
          Сказано - сделано. В этот день больше никуда уходить не надо было, поэтому его всецело посвятили приготовлениям по поводу столь прекрасной встречи, причём главный виновник торжества - дядя Алекс, сам заражал всех своей никогда неиссякаемой энергией, и это здорово у него получалось! Вскоре к ним присоединились ещё одни знакомые Вингерфельдта, и все заодно решили привести гостевую комнату в порядок, потом жена одного из этих знакомых позаботилась о столе в этой комнате. Дело осталось за гостями.
          И гости поспешили не разочаровывать тех, кто их так ждал и вскоре явились. Здесь, в дверях этой небольшой квартирки, столпился весь цвет науки Швейцарии, и видно было, что скоро здесь станет пахнуть атмосферой новых открытий и деловых разговоров. Людей пришло много, что сначала даже Николас испугался, что может не хватить места для того, чтобы разместить всех тут. Однако, опасения были напрасные. Всё уже было продумано до него.
          В числе самых последних из гостей как раз и пришёл тот, кого ждал Николас. Эйнштейн рассеяно осмотрел новую квартирку, нахмурился, увидев, что здесь слишком много людей, затем посмотрел прямо и увидел знакомую высокую фигуру серба. Он долго смотрел на него, потом многозначительно кивнул ему и произнёс холодно одну-единственную фразу вслух:
          - А, это снова вы!
          Многое осталось без слов, и просто отразилось в его глазах, затем Эйнштейн прошествовал далее, к своему местоположению за столом, решив долго не стоять в дверных проёмах. Серб проводил его долгим взглядом, после чего тоже вошёл в комнату. Много противоречивых чувств смешивались в его голове, но он решил выкинуть их все, оставив лишь одну всепоглощающую страсть к науке, которой и должен был быть посвящен весь этот вечер.
          Вингерфельдт занял место в центре стола, как хозяин банкета. Эта встреча стала немного походить на салон, за тем лишь исключением, что эти люди презирали все эти изысканные манеры высшего света, а дяде Алексу даже нравилось показывать себя таким неприятным, колючим и наглым. Вот рядом с ним и сел Николас - давно уже прозванный знакомыми местным аристократом за многие из своих многочисленных привычек.
          - Ну что ж, предлагаю открыть эту нашу замечательную встречу!
          Он демонстративно постучал вилкой по тарелке, как судья после сказанной им фразы «встать, суд идёт!». Все взгляды устремились на него и сосредоточенного соседа по правую от него руку.
          - Пусть этот вечер будет полностью подарен науке, и я надеюсь, он пройдёт не зря!
          После этого тоста, все принялись с каким-то неистовством за еду, успевая одновременно разговаривать. Приятная атмосфера быстро воцарилась за этим маленьким столом. А Николас заметил, что один лишь Вингерфельдт пока ничего не ест, а скорее внимательно осматривает собравшихся за его столом. Его охота за слушателями не оказалась напрасной.
          - А вот вы, молодой человек, в синеньком пиджачке, вот вы скажите, кто вы и какой путь держите?
          Человек обернулся и благодарно взглянул на короля изобретателей. Видно было, что он польщён столь большим вниманием со стороны великого человека.
          - Я молодой электротехник, в Швейцарии лишь мимоходом. Я прибыл сюда всего лишь на несколько дней.
          - А, так вы приезжий! - усмехнулся Вингерфельдт. - и как вам здешняя обстановка?
          - Швейцария слишком велика, чтоб её можно было обойти в одну неделю, - любезно ответил он. - Но честно скажу, меня не покидает лишь одно впечатление: куда бы я не поехал, всюду попадаются люди из моей Родины, работающие по моей специальности!
          - Ну, - рассмеялся Вингерфельдт. - Все изобретатели в основном кучка эмигрантов!
          - Именно изобретателей, - уточнил собеседник. - Хорошо хоть, тут такое приятное общество! Не то что там, где я работаю. Мои знакомые и друзья то и дело тратят деньги по всяким там театрам. Мне кажется, стыдно тратить столько денег подобным образом.
          - И почему же? - встрял в разговор Николас.
          - Там платят больше, чем оно на самом деле всё стоят. Платят за показной шик. А в это время кто-то умирает с голоду в трущобах. Меня никогда не влекло к богатству, да и до сих пор не влечёт. А тем более нет у меня желания тратить деньги таким путём.
          - В самом деле? И почему же всё-таки? - заинтересовался разговором Николас.
          - Как почему?! Какая от этого польза? Разве в этом счастье человека?
          Серба вполне удовлетворил этот разговор. Но больше он понравился Вингерфельдту, мгновенно почувствовавшего в этом человеке родственную себе душу. Так и не притронувшись к еде, он вынул из кармана небольшой клочок бумаги и разборчиво вывел свой адрес, после чего вручил этому собеседнику:
          - Вот. Здесь вы меня можете найти!
          - Какое совпадение! Я же буду на следующей неделе в Праге! Да, кстати, меня зовут Эмс.
          - Очень приятно, - Вингерфельдт запылал любезностью. - Так на кого вы работаете?
          - Официально на компанию Генри Читтера (глаза Алекса округлились). Нет, вы не удивляйтесь! Талантливые люди есть по всему миру, и не только у вас! Я обязательно к вам загляну.
          После этого внимание Вингерфельдта окончательно переключилось в другую сторону. Он взглянул на Николаса и решил нужным вывести на чистую воду его старого знакомого Альберта Эйнштейна, занявшего место в конце стола, однако отнюдь не обделённого вниманием от этого. Алекс улыбнулся ему и поспешил поинтересоваться:
          - О вашей теории я слышал лишь слегка, не могли бы вы восполнить мне здесь этот пробел? Рассказать что-нибудь интересное?
          - Вам, наверное, интересно узнать, с чего вообще всё началось? Вот был подросток. Звали его Альберт Эйнштейн. И думал он о пространстве и времени, как все нормальные подростки во всём мире. Шло время, рос этот подросток. Но он неизменно думал об этом. Он думает об этом и сейчас, и именно эти думы, но уже с точки зрения взрослого человека натолкнули его на столь грандиозное открытие - теорию относительности.
          - Так вы сделали это открытие или лишь на шаге к нему? - задумался Николас.
          - Открытие я сделал. Но я на пороге чего-то более грандиозного! Чего именно, пусть покажет время. Вот смотрите, - он окончательно разговорился. - По Ньютону, тела притягивают друг друга, даже если их разделяют огромные расстояния. Гравитационная масса служит мерой силы притяжения. А ещё есть инертная масса этого тела, которая характеризует способность тела ускоряться под действием данной силы. Меня заинтересовало, а почему же эти две массы совпадают.
          - И? - в один голос сказали Алекс и Николас.
          - Допустим, один наблюдатель находится в кабине лифта небоскрёба, другой снаружи. Внезапно канат, поддерживающий кабину, обрывается, и она свободно падает. Экспериментатор вынимает из своего кармана платок и часы и выпускает их из рук. Относительно него падают он, часы и платок. Внутренний наблюдатель описывает это так: пол постепенно уходит из-под ног. Платок движется быстрее, чем часы вверх. Т.е, все тела к земле движутся с разным ускорением. Вывод - система неинерциальная. Внешний наблюдатель: Все четыре тела: лифт, человек, часы, платок, падают с различным ускорением вниз. Вывод совпадает с выводом внутреннего наблюдателя: система неинерциальная. А мы рассуждаем так: внешний наблюдатель замечает движение лифта и всех тел в нём, и находит его соответствующим закону Ньютона. Для него движение тел не равномерное, а ускоренное. Однако, физик, рождённый в лифте, думает совершенно иначе. Он уверен, что обладает инерциальной системой, и соотносил бы все законы природы к своему лифту. Для него было бы естественным считать свой лифт покоящимся и свою систему координат - инерциальной.
          - И всё? - с надеждой продолжить разговор опять спросили оба.
          - Нет, - усмехнулся учёный. - Представим себе дальше: если луч света пересекает кабину лифта горизонтально, в то время как кабина падает, то выходное отверстие находится на большем расстоянии от пола, чем входное, т.к. за это время, которое требуется лучу, чтобы пройти от стенки до стенки, кабина лифта успевает продвинуться на какое-то расстояние. Наблюдатель в лифте понял бы, что луч искривился. Это значит, что в реальном мире лучи света искривляются, когда проходят на достаточно малом расстоянии от массивного тела. Тела не притягивают друг друга, а изменяют геометрию пространства-времени, которая и определяет движение проходящих через него тел. Вот так-то, товарищи!
          Воцарилась небольшая пауза, в течение которой каждый старался переварить всё только что услышанное из первых уст первооткрывателя. Такой мозговой штурм вполне пришёлся по душе всем сидящим за столом - ибо таких умных разговоров на улице редко когда и услышишь. Но Николас так и не мог простить этому чудаковатому человеку с усами отрицание существования эфира, поэтому дальше что-либо делать или говорить он не стал.
          Вингерфельдт перешёл к своим давно наболевшим проблемам. Он не нашёл общества и времени для их решения лучше, чем здесь и сейчас. Его взгляд опять вызывающе упёрся на Альберта Эйнштейна.
          - Вот, послушайте, я думаю, вы поймёте меня. Вы ведь знаете, как я принимаю к себе людей на работу, не правда ли? Я до сих пор не могу найти себе идеального помощника, который мог бы заменить меня в случае какой-либо беды… Ежедневно приходит множество молодых учёных, но не один из них не может подойти для моей работы.
          Такая ситуация показалась Эйнштейну (изобретателю Теории Относительности!) крайне маловероятной, поэтому он попросил своего великого знакомого подробнее познакомить его с условиями работы в «лаборатории Вингерфельдта». Изобретатель не задумываясь, протянул листок с перечнем вопросов для кандидата в помощники.
          «Каково расстояние от Нью-Йорка до Чикаго?» - с удивлением прочел Эйнштейн первый вопрос. Немного поразмыслив, физик ответил, что для ответа на этот вопрос можно просто заглянуть в железнодорожный справочник.
          «Из чего делается нержавеющая сталь?» - второй вопрос не показался Эйнштейну более простым. - «А ответ на этот вопрос можно получить из справочника по металловедению», - скорее, для себя самого пробормотал он.
          В легком недоумении, Альберт Эйнштейн пробежал глазами по остальным вопросам. С каждым пунктом его вера в свои знания уменьшалась, а удивление росло.
          Не успев дочитать последний вопрос, основатель современной теоретической физики, почетный доктор множества университетов, член различных Академий наук и просто блестящий физик Альберт Эйнштейн отбросил листок с вопросами Вингерфельдта и сказал:
          - Пожалуй, я не буду дожидаться Вашего отказа и сниму свою кандидатуру сам.
          Алекс хорошенько призадумался, но уже ничего не ответил. Значит, - подумал про себя гениальный изобретатель, идеального помощника можно искать вечно. Вечно и безрезультатно, поэтому надо подумать о хорошем. Альберт Нерст был уже давно у него на примете…
          На этом, можно сказать, и завершилось путешествие в Швейцарию, но есть одна деталь, без которой наше повествование было бы просто неполным.
          … Злость и досада мелькнули в глазах высокого худощавого человека, стоящего над мостом. Он чувствовал, что проигрывает. Но он ещё не был побеждён окончательно!
          - Нет! Я справлюсь! Я создам этот генератор, чего бы мне это не стоило! Я докажу свою правоту!
          Глава двадцать четвёртая
          «Меланхолия» авторства Гая раздавалась на всю округу. Прохожие с немаленьким любопытством смотрели снизу вверх на худого парня с гитарой, сидящего на подоконнике и распевающего свои шедевры. Гезенфорд вообще не стыдился никого, поэтому его песни слышались на другой улице - он позабыл уже всё на свете. В Париже стоял запах осенних цветов, и всё предвещало лишь одни положительные эмоции. Всё, но не для всех.
          Сам автор песни, скромно посиживая на своём подоконнике, безучастно смотрел на мир. Тот самый мир, который так давно его отвергнул. Этому миру он был не нужен, этот парень из уэльских трущоб. Да и сейчас, кому он нужен? Пора бы уже осознать, что эту жизнь он проживает только для себя, и не факт, что всё может поменяться к лучшему.
          Здесь он окончательно убедился в том, как тесно ему в этом мире. Он был одинок, и это одиночество так давило ему на сердце, так сковывало душу, что иногда хотелось просто взвыть от досады. Но он никогда не признает своего поражения. Не, этот капиталистический мир ещё сильно заблуждается относительно всего произошедшего! Он не сдастся никогда. Не, не на того напали!
          Палец скользит по струнам гитары, сам Гай качает в такт своей песне головой, пытаясь хоть на чуть-чуть уйти от своих проблем. Но проблемы не уходят, они всё продолжают лезть в голову. Противное состояние - когда чувствуешь себя таким уничтоженным… Ну что, что полезного сделал он за эту жизнь, что уходит безвозвратно? Есть ли ему какой-то смысл продолжать путь свой далее? И есть ли у него этот путь?
          Раздаётся на всю округу песня. Одинокая, с печальным мотивом. Как будто её писал человек, потерявший всякий смысл существования. Ещё никогда ему не было так плохо. Это как последние стихи Ницше… Человек, которого окончательно охватило отчаяние. Который разучился верить людям, которого общество выкинуло за борт, который одинок, так одинок. Для которого нет спокойного места в любом уголке этого бренного мира. Для которого любая дорога ведёт в никуда.
          «Меланхолия» продолжает напеваться, но постепенно затихает, затихает. Нет, так ела никуда не пойдут! Надо что-то менять. Пока ещё не стало слишком поздно. Сколько лет тебе, парень? Мно-ого! Двадцать семь лет. Молодость куда-то уходит, и ты даже ничего не можешь сделать. Ты лишь песчинка, управляемая ветром! Твоя судьба и обрела тебя на столь жестокое поражение. Она стала кидать тебя с самого детства в замкнутый круг всего этого людского коварства и лицемерия.
          Но круг не должен быть замкнутым. Где-то должен быть выход. Знать бы только - где? Сколько будет продолжаться этот бессмысленный путь через множество проб и ошибок. Он ведь даже не знает, что такое радость или счастье. Одинокая, брошенная на лоно судьбы жизнь. Никому не нужен, никому. И мир нисколько не изменится без него. Всё те же лицемерие, коварство, подлость…
          Он знал всю эту подковырную сторону блестящего общества. Добродетель, любовь, все эти слова звучат как жалкая насмешка! Но разве кто-то из этих людей задумывался о бесполезном мальчишке в оборванной одежде, который спал в трущобах и голодал? Они презирают таких людей. Они недостойны их внимания. Жалкие отбросы общества.
          Гай в задумчивости провёл рукой по гитаре, после чего опустил свой музыкальный инструмент вниз, полностью разочаровавшийся в этом мире. Грусть и одновременно злость вспыхнули в его глазах. За что, за что он обречён на эти страдания? Кому он сделал плохо?
          Взгляд скользил по улицам этого города. Все куда-то спешат, суетятся. Один он здесь сидит, и никуда не торопится. Словно бы у него вообще не осталось дел в этом мире. Мысль… Что там говорил этот Николас про мысли? Ах да, все мы лишь мысли, приходящие в этот мир в одиночестве, и уходящие тоже в одиночестве. И наша цель зачем-то блуждать по пространству.
          А ведь он даже не знает ничего толком о себе. Какая-то Мораль... мораль общества...что это такое? Кто ее придумал? Каждый волен жить так, как считает нужным. Почему человек должен отказывать себе в чем-то ради общества? Мы живем только раз. И каждый сам решает как прожить ему этот один единственный раз. Но зачем нам дан этот один раз?
          Гай Гезенфорд встал с подоконника, в конце концов, придя к выводу, что уже ничего не изменит в этой жизни, если будет и дальше продолжать так сидеть и гнуть свою печальную линию жизни. Ему было с сегодняшнего дня явно как-то не по себе. Что так повлияло на смену его настроения? С чего это он стал искать свой жизненный путь? Нет, пора кончать со всем этим. Эта жизнь никуда не убежит и найдёт тебя всё равно без чьей-либо помощи. Надо просто жить и заниматься своими делами. Куда-нибудь его тропа выведет. Жаль, люди не могут предвидеть будущее.
          Не могут? Гай слегка усмехнулся и взглянул на часы. Что ж, его кажется, уже давненько заждались. Нельзя заставлять ждать людей, решил он. Решение его было абсолютно верным, как выяснится впоследствии. Через некоторое время свершится то, ради чего он вообще оказался в этом городе, этой чужой стране, которой он, естественно не был нужен. Вот и думай что хочешь - он сейчас пытается как раз предсказать будущее, говоря о своих планах. Парадоксы - они повсюду.
          Вылив всю свою злость и бессилие в песне, теперь Гай окончательно успокоился, собрался с мыслями, и вышел в этот новый мир, на этот раз уже полный надежд и чувствуя, что ему суждено стать свидетелем чего-то грандиозного и великого. Не каждому человеку выпадает такое счастье в жизни. Хватит ныть! Пора вспомнить о своих бутербродах и забыть уже обо всём плохом в этой мерзкой гадкой жизни.
          Судьба, она такова, ей надо плевать порой в её длинную мерзкую бороду.
          Генри Читтер важно восседал на своём стуле. Злорадство мелькало на его лице, в этот день он чувствовал себя богом. Простучав на столе пальцами свой победный марш, он окончательно успокоился, и стал радостно потирать руки. Наконец-то среди всех этих грозных грозовых туч мелькнул луч солнца в его сторону и осветил его! Может, всё, что он делал, не так уж и напрасно на самом деле.
          Грайам в весёлом расположении духа, с которым он не расставался никогда, особенно тогда, когда писал что-либо в свою газету, которая имела свои отличительные особенности. В то время, как все нормальные редакции отличались самой серьёзностью, этот славный малый любил размещать эпиграммы и пародии. Любил выдумывать. Может, именно поэтому вся его литературная деятельность так плачевно оканчивалась?
          - Нет, ты только прочти! - лицо Читтера светилось так, словно бы оно было освещено электрическими лампами. - Я всё-таки добился того, чего так жаждал и хотел, представляешь?
          Берг не спеша взял в руки газету и на первой же полосе прочёл такой заголовок, который без внимания он оставить просто не мог.
          - «Александр Вингерфельдт - мистификатор и шарлатан!» Ты это хотел услышать?
          - Да-да! - загорелись глаза Читтера. - Мы растоптали его авторитет. Но!
          И на столе появилась ещё одна пачка газет. У Илайхью, что сидела рядом, округлились от удивления глаза. А Генри Читтер уже ничего не видел кроме своего триумфа. Триумф над Вингерфельдтом, победа над домом Моргана, а значит, хорошее положение дел. Просто, как дважды два. Поэтому Читтер себе позволили даже в этот день положить свои книги не строго по линейке. Оно того стоило!
          - «Флайер или лайер», - это про финансирование авиации, «Шарлатанство века», - он ещё долго перечислял в своей радости названия различных статей, но особенно заострил внимание на самой толстой газете в пачке. - Обратите внимание! «Вингерфельдт наживается на состоянии своих спонсоров, которые уже учатся не верить в его фееричные мечты». Это из лекции того самого профессора. А вот ещё: «Вингерфельдт в темноте». Никакого освещения в поле зрения! Надежды на электрический свет утопают в темноте. А этот твой любимый учёный сходится во взглядах: «Вингерфельдт - обманщик!»
          Последнюю газету он повернул так, чтобы оба его товарища увидели этот говорящий о себе заголовок на газете. После этого дикий смех сотряс маленькую комнату на Уолл-стрит!
          Смех и одновременно грусть доносились с другого конца этой улицы тоже.
          - Что я тебе говорил, электрическое освещение невозможно! - вздохнул Морган. На него давила совесть за те самые деньги, которые он отдал так беззаветно в проект. - Как я мог поверить в это!
          Великий магнат в задумчивости разложил колоду карт на такой же стопке газет, которой обладал и Читтер, но заголовки так пестрели перед глазами, что он был вынужден удалить их с глаз посредством сбрасывания на пол. Тогда он остался один со своими картами. Именно в эти минуты он мог что-то решить, когда мешал свои карты и раскладывал их.
          В этот день решения не последовало. Вернее, оно просто заключалось в бездействии. Надежда. Она осталось единственной после всех этих вынесенных решений. И ей единственной поверил Морган, находящийся сейчас в далеко не лучшей позиции. Он чувствовал себя обманутым, и его стала немного подогревать злость от бессилия.
          Лишь бы не оплошал этот парень из Праги. На него все надежды. И деньги.
          Рокфеллер как всегда ответил молчанием, никуда не вмешиваясь, но, как всегда оказываясь в центре внимания любой ситуации. Он продолжал копать яму для своего соперника, не забывая, однако же, следить за событиями на Уолл-Стрит и во всём мире. Ведь это касалось всё его в первую очередь! Правда, Читтеру было уже явно не до него…
          - Сегодня журналисты допросят нашего прекрасного дядю Алекса, после чего мы все тут будем явно счастливы, - возвестил Читтер, или как сам он себя называл, «оракул наших дней» (кстати, именно так и называлась газета Берга). - Представляю, как чувствует себя мой старый коллега из банкирского дома, когда читает ту же стопку газет, что и я! Какое же счастье наверное испытывает он. Я хочу, чтобы Вингерфельдт публично признал своё поражение. Тогда одной пешкой в игре будет меньше. И мне будет легче поставить свой коронный мат некоронованному королю!
          - Королям, - поправила было Илайхью.
          - Эти двое для меня одно и тоже лицо: лицо врага! А какая прекрасная сегодня погода нынче!
          И он зло расхохотался. Это был смех дьявола! Сегодня был воистину его, королевский день! И вероятно, день бы так и остался бы в его принадлежности, если бы не Рокфеллер, который упрямо гнул свою линию, несмотря ни на какие события вокруг. Берегись, Читтер! Жизнь на пороховой бочке не самая лучшая в этом свете, поверь!
          Зато для Моргана день ожидания плавно перетёк в ночь. Дождаться бы утра, а там будет видно, что делать, и куда девать свои резервы. Дождаться бы!
          События развивались просто стремительно. И даже бешеной скоростью. Так эта волна зла, охватившая Америку, докатилась и до Европы, а именно - до маленького домика в пригороде Праги. Именно этот дом сейчас находился в эпицентре самых важных событий, можно даже сказать, в нём решалась судьба мира!
          Сегодня здесь необычайно шумно. Очень много всяко-разных людей. Они здесь стоят перед этим домом и чего-то ждут. Вернее, кого-то. Наверное, никогда ещё этому дому не уделялось так много внимания. Один из этих господинов, самый сварливый, оборачивается назад, и грозит фотографу заготовленной заранее ручкой:
          - И попробуй только пропустить этот момент для фотографии! Я тебя уже давно знаю, противный!
          Фотограф приводит своё оборудование в порядок и ждёт. Но он недолго ждёт. Вскоре из дома показывается грандиозная фигура великого изобретателя, на лице которого светится явное недовольство и гнев. Он дышит злостью, при этом внешне оставаясь спокойным. Момент истины наступает. Журналисты, все, как один, достают свои блокноты, куда что-то спешат записать, после чего снизу-вверх смотрят на мировую легенду, вокруг которой уже соткана невероятная паутина легенд и слухов.
          - Господин Вингерфельдт! Господин Вингерфельдт! Вы читали вчерашние газеты?!
          После утвердительного кивка дяди Алекса, который здесь чем-то напоминал Зевса, готового метать молнии, журналист развернул принесённый с собой экземпляр этого печатного издания и громко прочитал:
          - «Вингерфельдт - хвастун и подлец, который надувает спонсоров, верящих в его достижения, сотканные из лжи и шарлатанства! И в его наивные мечты» - журналист, ожидая реакции, взглянул на Вингерфельдта, и чуть не был поражён громом из его глаз.
          Алекс просто дышал лютой ненавистью ко всему вокруг него происходящему! О да, сейчас он был похож на громовержца. Все журналисты резко уткнулись в свои блокноты, чтобы не видеть этого злобного взгляда, который щедро раздаривал в их сторону стоящий на крыльце Вингерфельдт.
          - Этот Читтер! Он уже успевает везде, куда только может сунуть свой нос! Какое коварство тут вокруг меня… - он собрался с мыслями, выкинув все эмоции в дальний угол своей души и приготовился произнести здесь свою решающую фразу. Он произнёс её, как и ожидалось. - В канун Нового года я освещу это место двумя тысячами электрических огней!
          Тихий ропот прошёлся не только по толпе журналистов, но и по тем товарищам, что стояли позади своего босса. Такого поворота явно не ожидалось в этой ситуации. Но Вингерфельдт ещё не закончил свою фразу, добив журналистов окончательно:
          - … Тогда и встретимся! Тут!
          После этого он развернулся, выразительно хлопнул дверью, показывая, что ни с кем не желает общаться. Тучи сгущаются. Всё сильнее и сильнее. Приняв задумчивую позу, он принялся думать о том, чтобы его могло ждать к тому самому кануну Нового Года. Он начал в себе бороть все сомнения, явно злой на всё. Но постепенно злость спала, уступив место умственной деятельности. Надо было решать что-то. Вингерфельдт чувствовал, что это уже вопрос жизни и смерти! И если он его не решит, то уже никто не возьмётся за эту проблему! Время…
          - Но Алекс, ты мало дал нам времени, - тихо произнёс Альберт Нерст.
          - Нам оно и не нужно. Если Бари достанет нам насос!
          Лёгкий намёк на торжество засветился в глазах Вингерфельдта. Должно было свершиться что-то великое, он это чувствовал всем сердцем!
          Париж. Снова этот печальный город. Вернее, печальный для него, для Гая Гезенфорда. Ему уже не терпелось отсюда уехать. Но сначала надо завершить то самое дело, ради которого он приехал сюда из Австро-Венгрии! Но что же всё-таки это за город, в котором суждено состояться чему-то воистину грандиозному и великому?
          Как это и случалось в большинстве крупных городов Европы, его сплошь стали заселять эмигранты. Ради образования, ради лучшей жизни. Кто для чего сюда шёл - лишь бы не оставаться в своих чахнувших деревнях! Эти эмигранты, начавшие своё движение сюда из девятнадцатого века, выходцы из деревень и маленьких городков, приехали в надежде получить работу. Но сейчас не то время!
          Люди ютились в подвалах и мансардах, по-прежнему сохранялся принцип: чем выше этаж, тем беднее семья. Город почти не менял свой облик до середины девятнадцатого века, и растущее население ютилось в узких рамках старого города. Затем Наполеон Третий приказал раздвигать границы этого города дальше - ибо, к слову сказать, вместе с растущим населением пришло и население, идущее на убыль - кладбища просто наступали на Париж, и надо было что-то делать.
          Грязная вода текла по улицам, тротуаров не было, поэтому прогулка вряд ли доставляла приятное удовольствие. К тому же постоянно бушевали болезни по всему этому городу. Чтобы пешеходы могли перейти улицу нормально, подметальщики клали на мостовую доски и проводили людей по ней за плату, что хорошо сказывалось на капитале и без того обделённых эмигрантов.
          Различны были и жилые кварталы. В западных частях города жили люди богатые, в восточных - рабочие и эмигранты. Почему так? Западный ветер, что в основном дул в Париже, нёс на восток дым и копоть от фабрик, что ещё больше услаждало жизнь рабочим, итак обречённых на далеко не прекрасные жизненные условия.
          Дефицит воды, света, воздуха, грязные улицы, всё это порождало эпидемии, косящие людей тысячами. А потом их, безымянных, свозили на теплоходе прочь, и их родные даже не знали места их могил. Холера и туберкулез властвовали над восточной частью Парижа. Больниц не хватало, люди умирали в полной нищете. Беспризорность детей и преступность - две характерные черты того времени!
          Высокая детская смертность, женщины-работницы, которым даже отпуска не давалось, чтобы ухаживать за больными детьми… Какая прекрасная картина была скрыта за блеском и великолепием высших слоев общества! Ладно хоть, они оказались настолько благородны, что даже позволяли спать этим рабочим. Нравственное чувство!
          Широкие улицы, зелёные аллеи, сравнительно чистый воздух, и приличное уличное освещение. Какое дело жителям этого западного рая до востока? Как вообще могут эти журналисты так писать: «Города стали могильщиками для людей»? Тут же так хорошо и прекрасно. Как где-то может быть плохо?
          А потом перестройка города: старые кварталы рушатся, сносятся узкие улицы, где раньше строили баррикады. Стройки дают рабочие места. Двадцать лет перестройки - ровно столько Париж - строительная площадка. Барон Османн придал городу тот современный вид, что мы видим сейчас. Он увеличил Париж, присоединив к нему 11 соседних общин. Благодаря нему появились широкие улицы, скверы, парки, тротуары. Строились общественные здания: больницы, школы, театры.
          Тогда и появилось знаменитое здание Оперы, созданное по проекту талантливого архитектора Шарля Гарнье.
          Появляется транспорт. Этот технический бум, охвативший весь мир, это время изобретательство, можно сказать, спасает людей. Но трущобы остаются, и люди гибнут. Только на это уже не обращается внимание - не оно самое главное. Опять Нравственное чувство!
          Железные дороги взяли Париж в кольцо. Появились транспортные узлы, город словно бы пробудился от своего сна. Используются металлические конструкции. Из них был построен ансамбль из торговых павильонов - Центральный рынок, «чрево Парижа». Появились универсальные магазины, кафе и рестораны, книжные развалы букинистов на набережной Сены…
          И тут высится сооружение великого Эйфеля - башня, названная его именем, ставшая пусть и не сразу, но всё равно символом Парижа. Тогда она считалась самым высоким сооружением мира. Многие ругали её архитектуру, многим она не нравилась, и лишь спустя какое-то время парижане окончательно с ней свыклись и прекратили ворчать, мгновенно превратив её в свой символ.
          Но это было лирическое отступление. Так выглядели многие города того беспощадного времени, в том числе и Прага. И наконец, переходим к самому событию.
          Место действия - Париж. Главные роли - Сантос-Дюмон и братья Райт! Они творили историю в этот момент. И теперь настало время обратиться к ним.
          … Свистит налетающий с Атлантического Океана ветер. Он плотен и упруг, толкает в грудь, слезит глаза, а если отвернуться, то чувствительно давит в спину. Воздух пропитан солью и шумом прибоя, кипящего на краю пляжа.
          Пляж — настоящее песчаное поле. В наклонной его части уложены рельсы, на которых стоит странная конструкция. Возле неё — шестеро взрослых и мальчик. Двое мужчин подбрасывают монетку, и один из них счастливо улыбается.
            — Повезло тебе, Орвилл! — с завистью говорит другой — его брат Уилбер.
          Орвилл забирается внутрь конструкции из еловых планок, ткани и тросов, похожей на большую этажерку. Раздаётся громкое тарахтение мотора — и, скользнув по рельсам навстречу океанскому ветру, странный аппарат взлетает в воздух.
          Немногочисленные зрители разражаются радостными криками:
            — Летит! Летит!
          Полёт на высоте три метра продолжался 12 секунд, аппарат пролетел 39 м и… вписал в историю авиастроения имена братьев Райт — Уилбера и Орвилла, которые разыграли в орлянку, кому лететь первым. Они осуществили самую дерзкую и самую возвышенную мечту человечества о полёте. Случилось это 17 декабря 1903 года.
          В августе 1908 года это событие должно было повториться вновь - но уже для другой публики, а именно - для Парижского общества. Просто так это мировое событие не могло пройти мимо. Начнём с того, что первый полёт протёк в деревушке Китти-Хоук, причём газеты (ах, эти газеты!) проигнорировали сообщения о первом в мире полёте на самолёте. Сами братья Райт старались избегать публичности до того самого момента, пока их полёт не станет безопасным для людей. Они первые разработали и внедрили систему управления своим изобретением, в то время, как в задачу других изобретателей входило просто заставить подняться в воздух своё творение. Вероятно, это и сгубило Отто Лилиенталя, не менее известного изобретателя.
          Именно его гибель (он упал с пятнадцатиметровой высоты во время очередного испытания своего планера) сподвигла братьев Райт к этому открытию. В то время они содержали небольшой магазин, где продавали свои велосипеды. Но уже к этому времени в них просыпался тот дух, который превратит их в великих изобретателей.
          Как-то раз отец принёс им довольно интересный сувенир, который мог подниматься в воздух за счёт вращения лопастей. Тогда это произвело просто огромное впечатление на обоих. Может, это и было решающим событием в их жизни, кто знает.
          К тому времени невероятно возрос интерес к авиации со стороны всего мира. Проводилось множество полётов, но, ни один из них не был удачным. Изобретатели пытались подражать летучим мышам, птицам, они не думали так же о том, что сделают после того, как взлетят на своём аппарате в воздух. Может, это их губило.
          А потом появились братья Райт, которым суждено было внести гигантский вклад в мировую историю и наконец сделать то, к чему человечество шло так много времени. Первые полёты были коротки и непродолжительны. Много поражений выпало на их долю, но они были уверены в себе. На расчетах Отто Лилиенталя они строили свой планер (планер, не самолёт!) и здесь применили принцип, впоследствие ставший знаменитым. Он назывался крутка крыла.
          В чём он, собственно заключался? С помощью него птицы сохраняют равновесие. Они выкручивают крылья. Когда тело птицы начинает наклоняться, она выворачивает верхнее крыло, чтобы поймать ветер. Когда выворачивается нижнее крыло, происходит торможение, и тело птицы вновь приходит в равновесие.
          Использовав этот принцип, подсмотренный Уилбером у птиц, они строят свой планер, однако, продолжая ориентироваться на расчёты Лилиенталя, к тому времени до своего падения считавшегося одним из самых удачных изобретателей, совершившего множество удачных полётов. Но он не использовал крутку крыла. Её использовали братья Райт, и надо добавить, весьма удачно.
          Бросив свои велосипеды, они увлечённо занялись этой новой для них работой. Планер - это только начало пути, они мечтали о моторном аэроплане. И их мечте суждено было осуществиться, но не сейчас. Сейчас надо было мастерить планер, что они и делали. Они прошли через две попытки привлечь внимание к своему полёту. Но обе провалились. А потом ещё Сантос-Дюмон. Но о нём речь пойдёт у нас дальше.
          Повзрослев, братья стали собирать литературу об авиации и размышлять о создании послушного, хорошо управляемого самолёта. За основу они взяли опубликованные чертежи биплана Октава Шанюта и принялись разрабатывать систему управления. В поисках наилучшей конструкции Уилбер и Орвилл использовали в расчётах формулы аэродинамики и данные испытаний планеров Отто Лилиенталя. Но самое главное — они построили собственную аэродинамическую трубу, в которой испытывали разные конструкции крыльев.
          В 1900 году братья Райт вывели из ангара управляемый планер и начали его испытывать. Они совершили множество полётов и добились самого главного. Их аппарат успешно управлялся по трём осям: перекосом крыла достигался крен относительно продольной оси; носовым элеватором — поднятие и опускание носа самолёта относительно поперечной оси (тангаж) и хвостовым рулём — повороты вокруг вертикальной оси (рыскание). Этот способ управления до сих пор остаётся главным для всех типов самолётов.
          И тогда они стали искать двигатель для своего аэроплана. Ведь мечта напоминала им периодически о том самом моторном аэроплане…. Как же они его нашли? Согласно расчётам, мотор будущего самолёта должен быть лёгким и обладать мощностью в восемь лошадиных сил. Но никто из производителей не мог выполнить такую задачу. Братья предложили построить двигатель Чарли Тейлору — механику, чинившему велосипеды и моторы в их магазине. За полтора месяца Тейлор, руководствуясь грубым эскизом братьев, создал лёгкий двигатель мощностью в двенадцать лошадиных сил!
          Удивительно, но братья Райт практически сразу нашли талантливого механика, который сумел изготовить спроектированный ими мотор. Кажется, вот повезло! Но дело тут не в везении, а в упорстве и правильном подходе к работе.
          Пока в Европе началась возня с авиацией (ведь тогда Франция считалась мировым светилом авиации), они продолжали совершенствовать свой аэроплан. Отец им говорил, чтобы они никогда не летали вместе, пока не убедятся, что полёт безопасен абсолютно для них. И ради этой безопасности они пока и не стремились освещать свои успехи в прессе. Когда же они с этим покончили, и им наконец удался свой полёт (1905 год), они решили осветить свои успехи в прессе и получить патент.
          Американское правительство отнеслось к этому с большим недоверием. Недавно они получили самолёт конструкции профессора Лэнгли, но он разбился и пилот чуть не погиб. А американцы выкинули на этот проект пятьдесят тысяч долларов. Неужели два велосипедных механика оказались умнее этого известного профессора?
          С ещё большей опаской к сообщениям о самолёте братьев Райт отнеслись в Европе. Французские газеты сочли эту информацию блефом, а братьев Райт называли не «flyers» — «летуны», а созвучным английским словом «liars», то есть «лжецы».
          И наконец на арене действий появляется Альберто Сантос-Дюмон. Ему так же предназначена великая роль в нынешней мировой истории. Он создал удачный самолёт-моноплан, названный «Демуазелью». В 1906 году 23 октября при большом скоплении парижан Альберто пролетел на нём 60 м на высоте два-три метра. В отличие от аппарата братьев Райт, самолёт Сантос-Дюмона взлетал без рельсов и встречного ветра. Многие, особенно бразильцы, считают именно его создателем первого самолёта.
          И это действительно так - ибо ему принадлежит первый управляемый полёт в мире.
          Известен интересный случай из биографии Сантос-Дюмона. Однажды он пожаловался своему другу, известному часовому мастеру и ювелиру Луи Картье, что во время полётов ему трудно пользоваться традиционными мужскими часами на цепочке, хранящимися в кармане жилета. Картье разработал для Сантос-Дюмона наручные часы на кожаном ремешке. Теперь пилот мог узнавать время, не отрывая руки от штурвала. С тех пор мужские наручные часы стали столь же популярны, как и женские. (Женщины стали носить часы на руке гораздо раньше, в основном как украшение.) Сантос-Дюмон охотно разрешал желающим копировать свой самолёт и даже публиковал его чертежи в популярных журналах. Он наивно верил, что авиастроение станет мирным и всеобщим занятием.
          Сантос-Дюмон так же с недоверием отнёсся к сообщениям о двух удачных полётах братьев Райт. Он не мог поверить, что два велосипедных механика сделали то, к чему даже он пока не пришёл. Всё Парижское общество требовало ответа. Оно хотело добиться публичных полётов. Даже то, что один из этих полётов заснял знаменитый Александр Грэхэм Белл, не сыграло абсолютно никакой роли. Одно дело летать в какой-то неизвестной деревушке в Америке, а другое дело - здесь, где собралась вся авиационная элита общества.
          Тем более, если учесть, что совсем недавно Сантос-Дюмон совершил полёт вокруг Эйфелевой башни, заверив, что теперь Париж точно станет столицей авиации. Но братья Райт поняли, что ждать уже нечего, и тогда решились показать свои все достижения публике.
          Уилберу суждено было полететь в Париж для показательных выступлений, Орвилл готовил самолёт для публичных выступлений в Америки, в Вирджинии.
          И вот настал этот момент. 8 августа 1908 года. Париж. Недалеко от столицы Франции сегодня столпилось чрезвычайно много народа. Все ожидали этого события достаточно долгое время. Они ждали объяснений. Но чаша кипения одновременно с доведением самолёта «до рыночных кондиций» (совершенства) была переполнена, и вот наконец люди дождались того момента в истории, когда могут всё увидеть и разглядеть воочию.
          8 августа 1908 года вошло в историю.
          Но только лишь в авиации. Вингерфельдту своего восьмого августа ещё надо было ждать и ждать. Но он верил, что когда-нибудь оно придёт, полностью его время! Он справится. Он должен справиться. В дневнике господина Алекса Вингерфельдта появилось оптимистическое замечание: «Мы не терпели поражений. Мы просто нашли 10 000 способов, которые не работают». Подумав, он заменил слово «мы» на «я».
          Наконец-то он снова смог вернуться в свою мастерскую. Нет, ничего ему не надо кроме его лаборатории! Здесь так хорошо и прекрасно. Только здесь. Вингерфельдт провёл рукой по длинному столу в лаборатории и просто присел. Он кого-то ждал. Так как без дела торчать он просто не мог, он открыл лежащую здесь книгу и увидел в ней ежедневник. Интересно, чей?
          С любопытством просматривая его, Вингерфельдт отметил хороший и приятный слог того, кто всё это здесь излагал. Методом дедукции он вычислил, чей это ежедневник. Увидев свёрнутые спирали для лампы накаливания, он ещё больше подтвердил свою догадку. Он сидел на месте Альберта Нерста.
          От этого открытия как-то радостно Вингерфельдту не стало, что он поспешил оставить чужое место и вернуться к своему, полностью заваленному книгами. Стопками книг. Самых различных и толстых. Это адская работа, но она идёт на благо человечества!
          Если вспомнить цель…
          В «Кёльнише Цейтунг» за 1818 год было помещено воззвание, адресованное тем гражданам, которые являлись сторонниками уличного освещения. Оно гласило:
          1. Уличное освещение с теологической точки зрения есть вмешательство в божий распорядок: ночь нельзя превращать в день.
          2. С медицинской точки зрения — ночное пребывание на улицах будет увеличивать заболевания.
          3. С философской точки зрения — уличное освещение должно способствовать упадку нравов.
          4. С полицейской точки зрения — оно делает лошадей пугливыми, а преступникам помогает.
          5. С общественной точки зрения — публичные празднества имеют назначением создать подъем национального чувства, важное значение при этом имеет иллюминация; существование же постоянного уличного освещения значительно ослабит эффект, производимый иллюминацией.
          А если залезть в историю освещения…
          Тепловые действия электрического тока были замечены уже вскоре после открытия Александром Вольта в 1800 году гальванического элемента.
          В 1802 году профессор физики петербургской Военно-медицинской академии В. В. Петров при опытах с батареей из большого числа медных и цинковых кружков получил вольтову дугу. Так лампы и делились на две категории - вольтову дугу и лампу накаливания. Алекс Вингерфельдт, понятно, выбрал последнее.
          Впервые вне лаборатории и классной комнаты вольтова дуга была применена в 1845 году в Парижской опере, чтобы производить эффект восходящего солнца. Появление вольтовой дуги в этой роли произвело такое сильное впечатление, что более предприимчивые директора театров решили применить ее для того, чтобы при помощи линз и оптических призм воспроизвести эффект светящихся фонтанов, искусственной радуги и молнии.
          Еще в 1872 году русский ученый Александр Лодыгин сумел заставить светиться угольный стержень в стеклянном сосуде с откачанным воздухом. Год 1874. Русский инженер Александр Лодыгин получил патент на изобретение электрической угольной лампочки накаливания.
          В 1875 году П.Н. Яблочков изобрёл электродуговую лампу (электрическую свечу). Вместо того чтобы помещать стержни вольтовой дуги вертикально один над другим, Яблочков поставил их рядом, разделив тонким слоем изолирующего вещества. Благодаря такой форме вольтова дуга, образующаяся между концами стержней, напоминала пламя свечи. Угли сгорали подобно тому, как сейчас сгорает свеча. Это изобретение вскоре получило широкую известность как «свеча Яблочкова».
          Необходимо подчеркнуть, что многие выдающиеся физики и химики Европы и Америки решительно возражали против самой возможности «дробления световой энергии». В Англии парламент назначил даже специальную комиссию из крупнейших ученых для решения этого вопроса. Заключение ее было крайне неблагоприятно. Комиссия высказалась в том смысле, что деление электрического света представляет собой задачу, для человека непосильную.
          «Свеча Яблочкова» не только открыла эпоху электрического освещения, но и была первой точкой, в которую поступала только небольшая порция всей электрической энергии, создаваемой генератором.
          Эти лампы стали использоваться в общественных местах, в магазинах, театрах. Но дуговые лампы были опасны для населения (впрочем, как и газовые фонари), а кроме того, свет в них струился с периодичностью. Из-за этого в домах по-прежнему господствовало газовое освещение. Следует сказать так же, что газ боролся со светом где-то полвека…
          Потом появился англичанин Джозеф Суон (Сван). Он поместил угольную нить в колбу и высосал из неё воздух. Но всё равно лампа была недолговечной.
          В задачу Вингерфельдта входило сделать так, чтобы свечи могли жечь только богачи. А ведь до этих деяний великого изобретателя люди спали по десять часов в сутки! Но создать надежную, долговечную и недорогую лампочку, а кроме того, наладить ее производство мог лишь Вингерфельдт а так же его команда дилетантов с широким кругозором. На них была вся надежда, посмотрим, оправдают они их или нет.
          Пролистывая многотомные труды, записываемые Авасом Бекингом, где упоминаются все их опыты с подходящим материалом для лампы накаливания, он невольно вздыхал. Да, действительно не по себе, когда читаешь все эти 10 000 опытов! Вдумайся, читатель, это не просто пять цифр, поставленных рядом, а это целая жизнь - люди три года работали в этих лабораториях, чтобы изобрести такое нечто стоящее. И у них должно получиться! Должно!
          А вот и главная рабочая сила дяди Алекса наконец пожаловала на работу! Вот они, блеск и надежда эпохи. Эти молодые необразованные парни возможно, не понимают, что вершат здесь вместе со своим боссом историю. Они идут вперёд. Слишком вперёд! Ведь то, ради чего они тут сидят, раз и навсегда изменит жизнь всего населения планеты!
          Альберт Нерст первым заметил присутствие Алекса - хотя за такой стопкой книг его было заметить весьма сложно. Вингерфельдт развернулся и поспешил вставить несколько фраз:
          - Авас, будь другом, задёрни шторы! Я хочу посмотреть на то, чего мы добились за всё это время!
          Мгновенно темнота воцарилась в комнате, вырубили даже газовое освещение. Потом послышался лёгкий скрип и все увидели синеватый свет, исходящей от лампы. Он то и дело мигал, расширялся и гас, мгновенно водворяя подвал в прежнюю обстановку темноты, тем не менее дальнейшим опытам это нисколько не мешало. Когда синий свет отражался на лицах всех находящихся тут людей, то можно было увидеть напряжённость и некоторую долю грусти у них.
          - Да тут ещё работать и работать, - вздохнул дядя Алекс.
          - Мы хотим осветить весь мир, а не можем даже осветить света в этой комнате, - возмутился Альберт и мгновенно включил газовое освещение. Сегодня он явно был настроен на работу. Глаза его горели.
          Через некоторое время вновь воцарилась темнота в комнате, Авас вновь дежурил у выключателя. Все склонились над лампой. Она издала лёгкий с синеватым оттенком свет, погорела пять секунд, затем взорвалась и дым с искрами поспешил повалить куда-то вверх комнаты, к потолку, что пришлось срочно тушить этот маленький пожар, а затем выметать осколки ещё одной неудавшейся лампы.
          - Сейчас мы ближе к результату, как никогда! - шептал, словно заговоренный, дядя Алекс. - Я чувствую нутром, что ответ где-то близко, нам просто нужно терпение и здравый смысл. Настойчивость! Вот чего нам не хватает в данный момент.
          Вновь на миг воцаряется тишина в напряжённом подвале этого маленького уютного домика в Праге. Вингерфельдт подложил подбородок под свою руку, причём задумчивость его лица говорит лишь о том, что тут все останутся весьма надолго. Он ещё покажет всем этим Морганам, Рокфеллерам, Читтерам.
          - Авас, зажги газовое освещение!
          Поворот рукоятки и в люстрах загорается газ. Вновь в подвале стало светло, практически как днём. Дым от потушенной лампы продолжает идти вверх. Но Вингерфельдт неутолим. Он забит этой целью. Это то, чему стоит посвятить свою жизнь. Либо он откроет тайну этой лампы, либо упадёт замертво! Вопрос жизни и смерти.
          - Мы не позволим темноте победить нас! - рычит Вингерфельдт. - Мы выясним, чьё изобретение будет последним.
          - Боюсь, если взрывы не прекратятся, это будет последним, что мы сделаем, - заметил Нерст, собирая в кучу свою бумаги и готовя новые спирали для следующей лампы накаливания.
          В этот момент появляется Бариджальд, и Нерст спешит наградить его самой достойной репликой, нисколько не унижая его достоинства:
          - А, вот и наш математик главный пришёл! Мы уже взорвали одну лампу. К несчастью, не фатально. Кто знает, может, ты нам принесёшь счастье? Добро пожаловать в ад дяди Алекса!
          - Так в чём вся твоя математика заключается? В те разы я был так занят, что я уже ни черта не помню, - вздохнул Вингерфельдт. - Голова моя сейчас страшно гудит под напряжением.
          Бари понял, что сейчас решается для него чуть ли не самое главное. Определяют то, чем он будет заниматься всё своё дальнейшее время. Алекс таков - лоботрясов не любит. У него все прилично испачкаются в поту, прежде чем получат его благословение на тот или иной подвиг. Таков был Алекс - не человек, а сверхчеловек! Он мог заряжать своей энергией любые группы людей. Он легко их подсаживал на те вещи, которыми интересовался сам.
          - Я когда-то заканчивал одно весьма приличное заведение. Политехническое училище в Граце.
          - А! Одно из старейших в Европе! - загорелись глаза Альберта Нерста, который то и дело нервно протирал свои пенсне от напряжённой работы. - Кажется, мы найдём общий язык.
          - А ещё я обучался у профессора Эмгольца в Германии.
          - Когда ж такое было и, почему я нашёл тебя в числе простых рабочих, копавших канавы? - поинтересовался Вингерфельдт, закуривая дорогую сигару.
          - Алекс, ведь успех к тебе не сразу пришёл, я прав? Я долгое время обучался математическим наукам, и хотел было посвятить себя полностью им, но случилось то, с чем я не мог смириться. Не было денег. И, следовательно, дальнейшее обучение, а следовательно, и карьера легендарного математика оказались мне не под силу. Увы, всё именно так. Ради денег пришлось и канавы порыть. И даже здесь я чуть не оказался на грани жизни и…
          - Довольно! - резко оборвал дядя Алекс. - Мы все тебя прекрасно поняли. Ты знаешь нас: работа у нас постоянная, а заработок лишь на бумаге. Странно, почему ты тут задержался, с нами?
          - А почему задержались все остальные здесь? - поспешил спросить Бари.
          В глазах Вингерфельдта загорелись весёлые искорки. Опять это его обаяние? Которое позволяет жертвовать людей временем и работать за копейки в тиши его лаборатории? Но они верили в своего дядю Алекса! И в этом была вся удивительная сила этого загадочного феномена, пожалуй.
          - Могу ли я с вами приступить к работе? Книги мои уже давненько здесь лежат.
          - Что ж, прекрасно, дорогой друг! Это значит, что нам ничего не стоит начать всю нашу весёлую работу!
          И все вновь набросились на эту несчастную лампу накаливания. Они вмиг окружили её, подобно тому, как коршун окружает свою добычу, и решили уделить ей весьма большое время. Вингерфельдт крикнул Авасу, и вновь свет погас в подвале. Жуткая темнота, хоть глаз выколи. Вновь пробивается слабый свет от лампы. И тут же потухает. Вингерфельдт, в виду своего грубого характера, тут же спешит выругаться, после чего уходит полностью в задумчивость, а Авас вновь включает газовое освещение.
          - Должно. Должно сработать! - говорит дядя Алекс сдавленным тоном, скорее не себе, а этой лампе, словно произносит над ней какое-то заклинание, которое обязательно должно исполниться.
          - Но не работает, - вздыхает Нерст, но послушно готовит следующую спираль, и что-то попутно записывая в свою книжку.
          В это время Бариджальд роется в своих многочисленных книгах. Кажется, ещё немного, и у него глаза полезут на лоб от столь обильного чтения всех этих фолиантов, исполненных интегральными исчислениями, формулами и специальной научной терминологией. Но он тоже не сдаётся. Он верит дяде Алексу. И все верят ему. Если сломается Алекс - значит, сломаются все. Но Вингерфельдт не ломается. Он словно бы железный.
          - Платина… Платина… Платина! - шепчет, словно заговорённый, Бариджальд. Теперь он уже не похож на того оборванного человека, каким казался раньше, ещё до того, как стали проходить эти опыты с лампой.
          - Что ты там вычитал? - спросил грустно Нерст.
          - Платина! Тугоплавкий металл. Он не должен плавиться!
          - Но он же плавится, - Нерст грустно стукнул пальцем по стеклу следующей лампы, явно раздосадованный в себе и во всех достижениях их маленькой компании.
          - В книге ошибка, - глухо поясняет Вингерфельдт, продолжая пожирать взглядом этот несчастный огрызок стекла, словно бы на нём было запечатлено решение всех их проблем.
          - У вас имеются какие-нибудь математические теории или вычисления?
          Нерст и Бекинг встретили этот вопрос презренным смехом. Такое ощущение, словно бы Бари заново попал к ним на работу. Может оно так и есть - ведь до этого их пути редко пересекались, в основном голландец работал со своими машинами и больше уже никуда не старался вмешиваться. Но так ведь никогда не бывает.
          - Какая там теория! - махнул безнадёжно рукой Алекс. - Мы же все экспериментируем, и этим всё сказано. Вот, их уже десять тысяч, этих ваших экспериментов.
          - Значит, пойдём другим путём. Как физику, вам должен быть известен закон Ома, не так ли?
          - Ну да, я прекрасно понимаю его. Георг Ом, ведь, да? - Вингерфельдт слегка постучал по стеклу пальцем, что оно издавало несколько слабых, тоненьких и дрожащих звуков.
          - Сила тока прямо пропорциональна его напряжению, - продолжал блистать своими знаниями Бари.
          - Ой, ну хватит умничать! - вздохнул Бекинг. - Все тут умные сидят, но что-то ничего не выходит.
          Глаза Вингерфельдта пригвоздили своего личного механика к стене, и он с уже равнодушным видом взглянул на Бариджальда, который уже запасся изрядной порцией научных знаний. Которые до этого момента где-то покоились далеко в его голове. Лишь бы этот башковитый математик не оплошал. Зря Вингерфельдт так мало ему внимания уделял. Ох, зря!
          - И эта же сила обратно пропорциональна сопротивлению.
          - О! Вот как он, оказывается, называется! - смеются глаза Альберта Нерста.
          - Мы зовём его просто «вещь», - пояснил Авас Бекинг.
          К Бариджальду вернулось творческое вдохновение, и он полез в дебри науки, о которой до этого мог только догадываться. Со своей книгой он действительно резко преобразился и стал сам на себя не похож. Но ему шла роль профессора математики, к которой он, сделаем предположение, наверное, стремился. Лёгкое удивление скользнуло на его лице. Он поражался невежеству этих учёных людей.
          - Невероятно! Ведь вы имеете дело с разряжённым воздухом!
          - Конечно, я понимаю закон Ома. Так, подождите, - Вингерфельдт резко ушёл в себя, соображая, и мгновенно что-то перебирая в своей памяти. - Разряжённый воздух… Разряжённый воздух!
          С видом открывшего вновь закон Ньютона, он подошёл к лампе и чуть-чуть постучал по её стеклу. Видно было, что его осенила гениальная мысль. Все замерли, и решили подождать, что же сейчас он такое скажет гениальное. Ждали недолго.
          - Альберт! Что находится внутри электролампы?
          - Платина, - как-то невнятно побормотал Нерст.
          - Что ещё, Авас?
          - Ну, что ещё? Ничего. Только воздух! - как-то растерялся от этого расспроса главный помощник Вингерфельдта во всех его начинаниях.
          - Воздух! Кислород! Он помогает гореть огню! - дошло до Нерста.
          - Всё, что мы должны сделать - это откачать отсюда воздух! - с просветлённым лицом сказал Алекс. - Теперь я наконец понимаю, причём здесь идеи с насосами. Если мы выкачаем воздух из лампы, то тем самым создадим вакуум.
          - Всё дело в насосе, - многозначительно произнёс Нерст.
          Все посмотрели как-то странно на Бариджальда. А что Бари? Голландец прекрасно понял все их мысли и идеи, покрывшие так разом их умные головы. Он прекрасно понял, что эту идею с насосом целенаправленно вешают на него. Впрочем, он и не возражал. Ведь это его работа - заниматься техническим оборудованием. Он и сам как-то обмолвился, что имеет множество знакомых в таких поверенных делах.
          - Чего же мы ждём? - нарушил тишину задумчивый голос Вингерфельдта. - Бари, мы тебе намекнули. Иди, отправляйся за ним! И поскорее.
          На следующий день (и где он только успел!), Бари принёс громадный деревянный ящик, в котором и лежало то самое сокровище, которого так ждали Вингерфельдт и вся его команда. Они положили его на пол в лаборатории, причём, как они его донесли (а именно Авас и Бари) до пункта назначения, минуя дверные косяки и ступени, осталось непостижимой загадкой.
          - Как только ртуть пройдёт через трубку, насос выкачает воздух, - произнёс с умным видом Бекинг.
          Перед ними стоял громадное сооружение из множества колб и труб, которому и выпадала такая честь делать всю эту непростую работу. Собирали они его быстро - работа не требовала промедлений. Вингерфельдт облокотился на стол и с напряжённым видом принялся наблюдать за всеми ними. Теперь осталось запустить весь этот механизм в действие, что было очень непросто.
          Машина заработала, Нерст налил ртути в трубу. И пошло действие. Бари всё это время провёл на корточках возле указателя и внимательнейшим образом принялся следить за стрелкой на приборе, которая очень даже лихо поворачивалась в сторону. Он поднялся с колен с просветлённым лицом, словно бы открыл что такое, что ещё никто до него никогда не делал.
          - Работает, Алекс! В лампе не осталось и капли воздуха!
          - Завтра к этому времени мы все будем знамениты, - предсказал Альберт Нерст, внимательно следивший за ходом работы.
          - Лучше прикрыть глаза, - предупредил Вингерфельдт. - Свет очень яркий. Я не хочу лишних травм в своей и без того малочисленной когорте народа.
          Работа продолжилась. И всё внимание сосредоточилось на лампе накаливания. Если бы сейчас снимали фильм, то в такой момент обычно играет напряжённая музыка, и обязательно должно что-то произойти. Словно замечая эту связь времён, действительно что-то произошло. Вингерфельдт повернул рукоять выключателя, и лампа вспыхнула синим цветом.
          Она прогорела секунд десять и вновь выключилась. Резко поникли у всех плечи. Но не у Вингерфельдта. Он упёр руки в бока и поспешил произнести свою коронную фразу:
          - И мы снова на один вариант ближе к верному решению!
          Тут Алекс, сам того не зная, установил решающее значение вакуума. В апреле 1907 года он проделал следующий опыт: сначала накаливал платиновую нить в воздухе и получил силу света в 4 свечи. Когда же он нить такой же длины стал накаливать в вакууме, то получил силу света в 25 свечей. Собственно, это и описывалось выше, ниже же - наукообразные факты.
          Никто Вингерфельдту не ответил. Все прекрасно знали, что в этот раз его негасимый оптимизм начинает таять, поэтому эти слова скорее служат ему самому для своего собственного успокоения, чем говорят о его неколебимой вере в самого себя. Нерст взглянул на часы и кивком головы поспешил отметить, что рабочий день окончен. Несмотря на то, что рабочего расписания не существовало в принципе, тем не менее время как-то обозначалось. Даже не как-то, а таким вот способом: когда силы участников этой группы подходили к концу и они входили в тупик, то это означало, что нужен отдых.
          На улице уже давно была беззвёздная ночь, разом окутавшая мраком всё пространство. А значит, тем более, надо идти домой и высыпаться. Хоть раз за неделю! На свежую голову думать гораздо лучше, чем так, уже ни черта не соображая. Поэтому люди, повинуясь этому знаку Нерста, стали собираться домой.
          Выходя на улицу, было видно, что эти люди не довольны этим рабочим днём. Они были уставшие, поникшие, словно бы уже потерпели поражение. Из них выделялся один лишь Альберт Нерст, который со взглядом философа подходил ко всем таким вещам.
          - Ах, Аль, ты опять всё накаркал! - вздохнул Бариджальд, напоминая Нерсту про его гениальное пророчество относительно знаменитости.
          - Я-то тут причём? - брови Аля поднялись вверх.
          - Ну, ты же всегда такой пессимист! - стал объяснять ситуацию Авас.
          - Я тут вообще не причём, - он опустил голову, и теперь никто видеть выражения его глаз. Пенсне загадочно сверкнули во тьме ночи. Он взглянул на Бари и таким тоном, каким обычно произносит свой окончательный вердикт судья подсудимому, продолжил разговор. - Ты во всём виноват! Я назначаю тебя сегодня виноватым.
          - Аль, нам ведь и так не сладко. Что ты так нас всё развеселить пытаешься?
          - Я вам не клоун, чтобы вас веселить. Хотите - плачьте. У нас полная свобода! Просто мне не хочется портить себе настроение. Я не пессимист по своей натуре…
          - А кто? - насторожился Авас.
          - Своими репликами я подогреваю вас. Борьба противоположностей (меня и Алекса) должна вам помогать. Ведь она накачивает ионосферу особым воздухом, энергетикой, которая заставляет вас работать. Я вот скажу пару таких фраз, а потом у какого-нибудь Бари что-то переключится в мозгу, и он загорится таким желанием: «Хочу творить! Хочу работать!». Тоже относится и к воде, с которой я предварительно перед этим поговорил.
          - А, ты ещё и с предметами говоришь?
          - А иначе как бы я работал?
          Так они все посмеялись, и поспешили разойтись. Но гнетущее настроение всё равно осталось во всех их душах. Что-то неприятное, грызущее их изнутри. Как будто что-то не доделано до конца, как будто где-то они допустили чудовищную ошибку. Такое чувство осталось у Нерста, когда он побрёл в свою квартиру. Чувство вины. Знать бы только, отчего, и как это можно исправить?
          Из лаборатории в подвале доносились какие-то сильные звуки. Их слышали все трое, но они уже не обращали на них внимания. Обратить на них внимание надо именно нам.
          Александр Вингерфельдт, когда терпел какое-то поражение (вернее, находил способ, который не работает, - вспомним его же слова!), имел обыкновение отвлекаться куда-то в сторону. Как раз одним из таких предметов для отвлекания ему служил его собственный орган, поставленный в подвале. Это был его любимый инструмент. И когда он за него садился, то уже стремился забыть всё на свете, кроме музыки.
          Тогда музыка как-то приводит мысли в порядок, уносит далеко-далеко от прежних дум и страданий, и он может наконец-то отдохнуть за весь этот ужасно трудовой день. Но ведь он имеет на это право, наверное…
          В такие минуты к нему и приходит творческое вдохновение. Тогда он начинает творить, и тогда к нему приходят гениальные и простые мысли (ведь всё гениальное - просто!), до которых в нормальных рабочих условиях, он, естественно дойти не мог. Так и в этот раз произошло.
          Громко играет орган, наполняет очаровательной музыкой весь дом, отдаётся в ушах слабыми звуками (дефекты его слуха), и сливается с общей гармонией уюта. Иногда ему, Алексу Вингерфельдту, кажется, что в эти минуты предметы оживают. Каждый из них имеет свой неповторимый голос, свои слова, мнение. Но надо их только разбудить. Едва вся эта игра музыки и ярких красок прекращается, как все иллюзии растворяются, и он возвращается в мрачную действительность…
          Вот проблема, вот ты, а вот нерешённая задача. И всё вновь возвращается в свои прежние места. И ничего тут не поделаешь.
          В этот миг Вингерфельдт перестаёт ударять пальцами по клавишам органа, резко встаёт с места. Да, его опять осенила идея! Он взглянул наверх и увидел ту самую колбу с газом, что сейчас олицетворяла весь свет. Свет… Ведь его открытие способно изменить весь мир! Если бы только научиться управлять этим светом!
          Алекс очень внимательно глядит на эту колбу, поднимается на стул, чтобы достать её, прикасается к стеклу. После этого он стремительно опускает руку в карман и ищет платок. Найдя, спешит протереть им лампу, а затем и снять её (ведь стекло просто здорово нагрелось!). Сняв с помощью платка осторожно эту колбу, чтобы не потушить огня, он вновь опускается вниз с чувством выполненного долга.
          Теперь он всё понял! А завтра начнётся новый рабочий день…
          Глава двадцать пятая
          Величайший учёный столетия стоит на стуле, как на постаменте и вещает свою пламенную речь, подобно революционеру. В его руках зажата вместо знамени эта колба. Он держит её, как какую-то реликвию, словно бы боится, что она вот-вот рассыплется. Но его глаза горят одержимостью. Вот этого феномена, например, можно в людях встретить редко. Нет, этот Вингефрельдт точно не обычный человек! И не может быть им по определению.
          - Вот оно! - глаза Алекса сияют.
          Альберт Нерст, весь страшно сонный, стоит и непонимающе смотрит на своего босса, словно бы он пришелец с другой планеты. Бариджальд и Авас стоят примерно такие же, но они прекрасно понимают, что сейчас их заразят той животрепещущей энергией, которой у Вингерфельдта хватит как раз на то, чтобы осветить весь этот мир.
          - Что оно, дядя Алекс? - сонно спрашивает Нерст, понимая, что соображать на ходу он пока не в состоянии.
          - Альберт! Бари! Авас! - Вингерфельдт соскочил со стула, словно бы он был так страшно молод. Идеи его уже ослепили. Будет в этот день им всем работёнка!
          Все трое непонимающе уставились на Вингерфельдта, ожидая заветных слов, ради которых тот устроил такую страшную интригу.
          - Углерод! Вот что нам нужно!
          - О нет! - закрыл лицо рукой Альберт.
          - Он будет у нас, как диэлектрик! - Вингерфельдт разве что ещё не плясал, как ребёнок.
          А дальше должна была начаться работа. Не должна, а обязана. Вингерфельдт ещё некоторое время покрутил это стекло в руках, затем взглянул на Аваса со взглядом хищника. Значит, сейчас будут приказы. Не всё так уж печально и плохо, как казалось сначала.
          - Авас! Бери эту стекляшку, очисти её и готовь углеродный суп! Альберт! Собери все металлические предметы, что сможешь найти! Положи всё это в углеродный суп, что готовит Авас. Всё, что можно найти и положить к нему! Бари!
          Бариджальд, который уже окончательно вошёл в свою давнюю роль профессора математики, в этот момент перебирал какие-то книги. Выражение его лица говорило мало приятного. Он словно бы разочаровался во всех этих утопических проектах своего босса. Ремонтируя его машину, вероятно, он считал нечто иное. И представлял Вингерфельдта действительно, как культ личности, как великого изобретателя, а он… оказался простым человеком! Вот уж действительно коварство!
          - Алекс, я не думаю…
          - Что? - Вингерфельдт что-то не расслышал. - Я думаю, оно выдержит тепло, ведь оно послужит прекрасным реостатом. Всё, что мы должны сейчас сделать, это выбрать правильную нить!
          - Мы этим занимается уже третий год! - подметил Альберт.
          - Но мы ведь уже близки к окончанию этого нашего старого и древнего занятия, а?
          - Но тут сказано, что углерод… - начал опять бывший голландский рабочий, кивая в книгу. Алексу не понравилась такая идея с применением книги. Ему тоже казалось, что в своём старом обличие всё было гораздо лучше.
          - Ты слишком много читаешь! - отрезал Вингерфельдт, убирая у того из рук всю книгу, на которую так намекал Бари. - Хватит! Мы практики, а не теоретики! К тому же, в книге может быть ошибка. Как с платиной, например.
          - Ну, знаешь ли…
          - Знаю! Хватит стонать! За работу! Можешь подать объявление в газету, нам потребуется хороший стеклодув! Или кого-то попросить, например. Например, Надькевича! Пока ещё тот совсем не извёлся от скуки в моих подземельях, не видя света.
          Альберт показался со своего места. Его взгляд выражал очень многое, особенно, когда он услышал имя Морица Надькевича, на которое у него невольно слух навострялся. Нерст, как будто ничего не происходит, пробил пальцами марш по лабораторному столу, перерывая свои многочисленные записи, сделанные за весь этот период, что они занимаются лампой. Именно эта привычка держать всё в порядке позволила Нерсту заслужить огромное, почти безграничное доверие со стороны дяди Алекса. Мало того! Эти записи позволяли многое узнать и многое отсеять. Затем Альберт не выдержал и спросил, как бы невзначай:
          - Что-то Надькевича в последнее время у нас не видно! Куда он пропадает?
          - А, а тебе скучно без него, не правда ли? - усмехнулся Бари.
          - Приставать некому? - подал голос Авас, хитро ухмыляясь.
          - Он, - как ни в чём не бывало, продолжил Вингерфельдт. - Сейчас газеты вовсю продаёт, и к нам забегает не так часто. Дел у него полно. Он-то, в отличие от нас (лёгкая улыбка на напряжённом лице) работает! Так-то!
          - А-а, - понятливо протянул Альберт Нерст. - А то ведь совсем не видно парнишки-то. А может, это мне лучше сходить к Надькевичу? Я его быстро найду. Тем более, если он продаёт газеты, то идти с таким поручением нужно именно к нему, не правда ли? Может, нам с Бари поменяться местами? Я быстро!
          - С каких это пор тебя тянет к Надькевичу? - поддел Бариджальд его.
          - Иди, - усмехнулся Алекс. - Одна нога здесь, другая там! Как знаешь. Работа ведь нас ждёт.
          Проворчав что-то вроде: «семеро одного не ждут», Авас взглянул на Нерста и вновь вернулся к своей трудной работе. Отыгрываться пришлось другим. Альберт весь этот день мгновенно менял своё настроение, словно перчатки, но он был полностью собой доволен. На бегу он ещё успел крикнуть что-то типа: «Работа - не волк, в лес не убежит», после чего кинулся прочь из подземелья дяди Алекса, веря в этот новый день.
          - Нам нужна тысяча новых лампочек! - продолжил разговор Алекс с Бари.
          - Но это же не по-научному! - пытался возразить собеседник.
          - Да какое мне дело до науки, чёрт побери! - громко воскликнул Вингерфельдт, поднимая книгу голландца высоко вверх. Сегодня явно должно что-то произойти. Должно. - Мне нужен результат! Всё равно, каким способом я смогу его добиться! Всё равно!
          Что-то было в голосе и взгляде Вингерфельдта, что заставило поверить Бариджальда в это. Да и куда было ему деваться, кроме как не верить своему боссу, самому хитрейшему лису всей Европы, который в своём доме сделал то, что сделало его главной персоной всех боёв промышленников и магнатов! Это удивительного ума и таланта человек, - решил про себя Бари. Только такой человек, как Вингерфельдт, может ничего не зная, делать себе такую дорогу к знаниям, чтобы служить на благо всего человечества…
          Альберт выбежал из этого дома, ставшего мгновенно знаменитым, хотя за исключением того, что в нём проживал Алекс, он ничем знаменит не был. Не дом делает человека, а человек дом! - пронеслось в голове у Нерста, когда он бежал бегом куда-то в город. Расстояние было солидным. Но надо надеяться, вдруг Надькевич попадётся ему по пути, и где-нибудь рядом с пригородом. Хоть раз можно уж было явиться этому Морицу! А то - как что, так тут мы первые, как до дела дойдёт - так нас тут же нет.
          Погода была противная. Солнце иногда пробивалось сквозь огромную пелену облаков, но теплее от него не становилось. Сказывалось то, что есть - август. И ночи уже были холодными. И ветер становился всё злее да злее. Бежать по мокрым аллеям - удовольствия мало. Куда не ступишь, всюду лужи. Печально становилось. Ветер обжигал всё лицо, пронизывал насквозь даже плащ Альберта. Но тот, казалось бы, ничего уже не чувствовал.
          Разве это холодно? Смех! Люди ещё не знают, что такое настоящий холод, - пронеслось в голове у Альберта, когда он скользил по многочисленным улочкам, тротуарам, предпочитая ходить по бордюрам, чтобы не скакать по лужам. Да, в Праге ещё тепло. А вот есть на Земле такие места, где действительно не по себе может статься. Например, Аляска.
          Аляска! Словно бы молнией садануло по чистому небу! Зачем он её вспомнил? Альберт съёжился под тяжестью своих весёлых воспоминаний, пенсне блеснули нехорошим блеском в темноте. Нерст долго печалился по этому поводу. Он так хотел выкинуть из головы все эти плохие воспоминания, но ничего не получалось. Чем он старался от них скорее избавиться, тем скорее они атаковали его. Вид у Нерста мгновенно стал каким-то жалким.
          Проходя мимо одной из ярких витрин, он обратил внимание на какую-то яркую книгу, выставленную на показ. Увидев на её обложке что-то про Читтера, он кинулся бежать прочь. Расстояние летело быстро под его ногами. Такое ощущение, словно бы его вообще не существовало под шагами Альберта.
          Читтер! Снова он! Везде он! Бежать, бежать отсюда! И тут Альберт замер. Но куда бежать? Разве можно убежать от себя? Он и так уехал в другую часть света. Но эта ностальгия всё не давала ему покоя. По ночам ему снилась эта проклятая Аляска, с её кровавым золотом! Крики умирающих, хруст люда, упряжки собак, бесконечно несущиеся вверх по течению Юкона…
          Это было так давно, но как будто бы было вчера. Он помнил всё так, словно бы вновь переживал это печальное для него время. Он ненавидел эту старую жизнь. Она была для Альберта словно бы каким-то клеймом. Он боялся этих гнетущих воспоминаний…
          - Аль! Аль! - раздался крик откуда-то сзади.
          Нерст резко замер, почувствовав, что это зовут именно его. Ну кому он оказался нужен в этот час и именно в эту минуту? Кто посмел прервать его размышления? Ведь он даже не пришёл к какому бы то ни было выводу. Разве так можно? Он ведь к этому абсолютно не привык. С лицом не выспавшегося и раздражённого человека Альберт оборачивается назад и мгновенно наталкивается на Надькевича, стоящего прямо перед ним.
          - Ты что тут делаешь? - удивляется Нерст столь скорой своей находке пропажи.
          - Тот же вопрос я бы задал тебе, - съязвил Мориц, но в глазах его мелькали весёлые искорки. В руках его была целая стопка газет. - Ты зачем в такой холод в город пошёл?
          - Я не шёл. Я бежал, - поправил Нерст, словно бы это замечание было очень важным в этот момент. - Мне нужен был именно ты!
          - Какое совпадение! Ну, вот он я! В чём же проблема? В чём выявляется моя нужность? В какую аферу хотят меня впутать? - Надькевич насторожился.
          Альберт провёл рукой по чёрным волосам Надькевича, отливающих на солнце каким-то бурым оттенком, и наконец, сделав ему нужную причёску, встопорщив волосы, решил перейти к делу, чтобы о нём не подумали ничего плохого.
          - Это всё Вингерфельдт. Я тут ни при чём.
          - Ну конечно! Он всегда крайний, - пробурчал Надькевич и тут же, найдя жертву среди прохожих, поспешил сунуть в руки одному из них газету, получив выручку. Они так и шли вдвоём не спеша, словно бы на улице стояла ясная тёплая летняя погода (какой она, по идее, должна была быть в этот момент).
          - Нам нужен хороший стеклодув.
          - А я-то тут причём! Я просто газеты продаю! Не надо на меня так смотреть - я совсем не умею выдувать стекло. Хватит на меня кидать свои взгляды, коршун!
          - Я просто хотел сказать… что ты во всём виноват. Вингерфельдт поручил это задание тебе. Ты ведь связан с газетами - вот и разбирайся.
          - Эй-эй-эй! - закричал обиженный Надькевич. - Что это значит? На меня всё свалили - типа сам разбирайся во всей этой каше, заваренной, причём, не мной. Ну, господин хороший, и что же я должен по-твоему сделать?
          - Придти в издательство той газеты, что ты всё распродаёшь, и сказать им, как обстоят дела на самом деле. Ну не мне же идти, в конце концов? Это ведь такая мелкая работа - по крайней мере для тебя. У меня у самого работы выше крыши. Что, тебе язык кто-то проглотил? Ты что, не хочешь со мной разговаривать? А? Я тебя спрашиваю! - Нерст взглянул в удручённое лицо шустрого Надькевича, которое выражало некоторое время задумчивость и грусть. От такого внимания к своей персоне Мориц не растерялся и мгновенно расхохотался, оставшись довольным собой.
          - Будет сделано в лучшем виде, босс! Вы не пожалеете об этих минутах…
          На следующий день Надькевич нашёл хорошего стеклодува и дело было закрыто.
          Бариджальд в это время готовил спирали для лампы накаливания. Это работа Нерста - но Альберт ушёл, как всегда. И вся доля везения, тоже, как всегда, выпала на его счастье. Да, работёнка не из весёлых, и посему неудивительно, отчего Нерст так часто ворчит и даёт пессимистические прогнозы насчёт дальнейшего будущего. Глаза Бари быстро устали от этой нудной утомительной работы, но он и не думал её прекращать.
          - Давай, Бари! Давай! Нам потребуется очень много спиралей…
          Авас Бекинг выразительно сидел на столе, уже окончательно забыв обо всех когда-либо существовавших приличиях. Напряжённость мелькала на его лице. Рука плотно прижимала дощечку с прикреплённой к ней бумагой. На неё тот записал номера образцов. Голос его монотонно гудел над всей лабораторией, но так надо было.
          Бари ещё одну спираль немного очистил от угля, и стряхнул всё лишнее в пепельницу. Демонстративно положив спираль в коробочку, замер. Авас сделал кое-какие пометки на своём листочке:
          - Номер 9 348. Бор.
          - Мои пальцы! - взвыл Бариджальд, принимаясь к их разминке.
          Наверное, к его счастью, скоро пришёл Нерст. Но за эту нудную работу его посадили не сразу, и Бари, закидывая руки за голову, несколько секунд так отдыхал, пока не пришёл Вингерфельдт. Закрыв коробку крышкой, дядя Алекс нёс её в другой конец лаборатории для своих экспериментов. Он чувствовал, что рано или поздно что-то должно случиться хорошее. Должно!
          Безутешный мечтатель. В душе Вингерфельдта была какая-то искорка, у него была мечта, к которой он стремился, ради которой он бы отдал всё на свете. Все они довольно обычные люди порой плохо понимали этого сумрачного гения. А тот не ведал сна и отдыха, он был одержим довести своё дело до конца во чтобы то ни стало! И он это сделает. Не смотря ни на какие преграды. А таковых у него было много.
          Позднее пришёл Витус. Новости не утешительные - Уолл-стрит воспротивилась сему проекту. Кончаются деньги. Времени мало. А тут ещё и обещание Вингерфельдта по поводу последнего дня уходящего года… Только вот сам Алекс не расстраивался. Ему некогда. Ему до лампочки все события, что творятся в мире.
          До лампочки…
          Бари смотрит на нити и вздыхает. Он берёт железный прут и принимается вновь наматывать на него все эти нити. Лишь бы получилось. Да как можно поскорей! Лишь бы. Вышло. Голландец крутит и крутит онемевшими пальцами и забывает всё на свете в своей работе. Сзади подходит Вингерфельдт, что улучил одну небольшую минуту, чтобы проверить, как продвигаются дела, и даже не смотря на своего работника, он с воодушевлением говорит:
          - Продолжай, Бари! Я уже сам не понимаю, что делаю! Мы на грани открытия.
          И Бариджальд продолжает крутить. А куда ему деваться? В это время Альберт вставляет нити в стеклянный сосуд и по сигналу дяди Алекса включает лампу. Если бы всё было так просто! Оба - и Альберт, и Алекс смотрят с вожделением на эту лампу, словно бы чего-то ожидают от неё, а та никак не хочет поддаваться им. Даже Бари и Авас отвлекаются от своих работ и смотрят внимательно. Горит слабый свет от лампы. Он мигает то и дело, но пока ещё не взрывается сосуд. Все смотрят с надеждой. А вдруг…
          Взрыв!
          Стекло вновь разлетается по всей лаборатории. Надежда угасает на лицах всех ожидающих чуда людей. Вингерфельдт тихо призывает всех к работе и вместе с Нерстом они бросаются на пол подбирать осколки. Бари несёт следующие заготовки нитей накаливания. Для следующих опытов. Сколько их ещё будет? Скольким ещё суждено произойти тут?
          Вновь лампа накаливания. В неё вставляют нить и отходят. Ожидание чуда…
          Вновь взрыв. Вновь собирают осколки. И снова эти печальные лица, пребывающие в напряжении. Но эти люди не сдадутся! Нет, не на тех они напали. Уже близок тот час, когда их лампа загорится! Плевать на все предрассудки. Сейчас ты здесь - в лаборатории, а какая там разница, что творится за её пределами?
          Главное работать!
          Снова взрыв и грустный вздох мгновенно вырывается из всех присутствующих в лаборатории и мгновенно разлетается по всему пространству лаборатории. Опять неудача! Оптимизм угасает, но всё же ещё не гаснет. Сегодня Вингерфельдт удивительно помолодел, и в этот миг он не видит уже ничего кроме своего главного призвания. К этому он приучает всех остальных, и тем ничего не остаётся, как прекратить нервничать и жаловаться. Как опытный кукловод, дядя Алекс прекрасно руководит всей этой опереттой марионеток, управляя даже их настроениями. Главное, что даже рабочие не догадываются об этом.
          В этот же день стол напряжённой работы Алекс наконец смог увидеть результат. Пусть не им достигнутый, но всё равно полезный для всего общего дела. Вскоре явился запыхающийся Надькевич вместе с тем самым стеклодувом, которого так ждал Алекс. Потерев руки, великий учёный, пытаясь скрыть все свои эмоции, провёл столь высокопоставленного гостя в гостиную, где принялся договариваться о их совместных действиях. Этот договор вполне удался.
          Но стеклодуву как-то стало не по себе, когда, смотря в одержимые глаза этого молодого человека, он услышал столь странное заявление:
          - Мне ведь всего немного от вас надо. Всего пятьдесят таких вот колб в день!
          Лёгкое удивление мелькнуло на лице сего человека, пребывавшего уже в летах. Да, не каждый день у него были такие заказы. Но это же Александр Вингерфельдт! И хотя бы по этой причине можно забыть все предрассудки и сомнения и полностью повиноваться своей судьбе. Что и решил сделать этот человек, лишь рассеянно кивнув и тем самым согласившись со столь необычным предложением.
          Для чего этому молодому человеку нужно столько лампочек - он уточнять не стал, и сделал, вероятно, правильно. Всему своё время.
          Затем Вингерфельдт провёл человека вглубь своего дома и общей обстановкой, пахнущей скорее работой, нежели уютом, невольно удивил стеклодува. Повсюду стояли рабочие дяди Алекса. Бари рылся в книгах. Нерст готовил спирали. Авас что-то напряжённо записывал. Надькевич продолжал орудовать какими-то скляночками на одном из столов. Витус что-то разгорячено шептал на ухо Бекингу, явно злой на весь этот бренный свет и в ожидании поддержки со стороны принялся так яростно говорить, отчаянно жестикулируя.
          Первый этаж дома всё так же стал лабораторией Вингерфельдта. И подвал скорее продолжение этого небольшого сооружения сверху. По крайней мере, люди работали и там, и тут. Можно даже сказать, что тут было не протолкнуться от такого множества людей на столь узком пространстве. Все работали.
          - Мне нужны вот такие вот лампы!
          И Вингерфельдт указал рукой на дуговую лампу. Стеклодув важно закивал головой, словно бы понимая великого изобретателя. Но на самом деле вся его голова, которая по идее должна бы соображать в нужном направлении, вдруг дала сбой, и в итоге он не стал дальше развивать свои мысли, зачем всё-таки нужны эти лампы. Пусть это будет сюрпризом, - решил он.
          И вновь взрывы ламп, сотрясающие весь подвал. Вновь разбитое стекло, поднятые облака пыли, не успевавшие оседать здесь везде. В конце концов, произошло нечто новое. После очередного взрыва, Нерст вновь принялся вкручивать спираль в колбу. После некоторых нехитрых уловок, он вновь приготовил лампу к действию. Погасло газовое освещение, рука Альберта скользнула по рукояти выключателя и лампа слабо загорелась, издавая жужжание. Секнды две она боролась с собой, потом…
          Взлетела на воздух! Все мгновенно, словно по команде, кинулись вниз, чтобы их не задело этим опасным артиллерийским снарядом. Лампа (вернее, что от неё осталось) с разбегу врезалась в стену, и с шипением разбилась. Осколки разлетелись по всей лаборатории, едва не задев людей. Как этого не получилось - сказать трудно. Видать Бог хранил своих избранников.
          - Это уже что-то новое, - пробормотал Альберт, вставая с колен. Он убрал осколок стекла, слегка порезавший ему бровь. Вытерев кровь, он вздохнул. - Пожалуй, это опаснее даже Нобеля с его динамитом!
          - Ничего! Мы посмотрим, кто кого взорвёт! - в глазах Вингерфельдта мелькнули молнии. Он опять был одержим своей идеей.
          - Боюсь, что я уже не доживу до этого момента, - проворчал Нерст, подбирая стекло от разлетевшейся лампы.
          Вингерфельдт быстро достал следующий сосуд, Альберт так же быстро нашёл спираль и поспешил применить её к работе. Получилось это у них весьма слаженно, без единого лишнего движения. Профессионализм! Последующая лампа, которая так пугала Нерста своим действием (и который действительно высматривал себе укрытие на случай печального исхода событий), просто потухла. Вингерфельдт услышал за своей спиной вздох облегчения, исходивший от Альберта.
          Конец рабочего дня стал идентичен предыдущему дню. Силы всех работящих лиц зашли в тупик. В подвале атмосфера была накалена до предела. Бари без сил с видом угнетённого человека сидел на стуле, печально подложив руки под подбородок. Авас напряжённо всматривался в пол, словно бы там было написано решение этой волновавшей всех проблемы. Но пол молчал.
          Альберт Нерст, явно нервничая, теребил книгу. Лицо его было мрачным, как после похорон. Газовое освещение играло на стеклах его пенсне.
          - Алекс! Мы перепробовали уже 10 000 с лишним самых различных способов, - начал Бариджальд. - Может недаром во всём мире считается, что изобрести эту лампу невозможно?
          - Не говори глупостей, - возразил Вингерфельдт. - Я не верю, что нет пути к лучшему. Ты разве не знаешь, что невозможного для дяди Алекса не существует? Пока меня что-то не убедит в моём поражении, я не отступлю. Наоборот, я сейчас чувствую, что мы на верном пути. Нам просто чего-то не хватает.
          - Ума, чтобы осознать свой проигрыш, - уныло ответил Нерст.
          - Хватит ныть! И это говорят мне люди, которых жизнь так кидала, что не позавидуешь! Да как вы дожили-то до этих дней! Вы же терпели столько поражений, и несмотря на это, продолжали жить. Ведь всегда можно покончить жизнь самоубийством. Но почему-то вы этого не делали!
          - Алекс, нам никогда в своей жизни не приходилось изобретать лампочку, - просто сказал Авас.
          Вингерфельдт сейчас вдруг стал похож на святого, сошедшего с небес, чтобы указать своим сыновьям верный вариант пути и направить их всех по нему.
          - Фокус в том, чтобы найти верный исход событий. Мы испробовали тысячи способов, но ведь у нас впереди верный вариант. Мы ведь уже знаем тысячи способов, как не надо изобретать лампу.
          - Алекс! Это всё хорошо. Но: у нас нет денег, у нас ограниченное время, нет энтузиазма, и… - Альберт не закончил, что-то продумывая. - И мы никогда не сделаем того, что ты просишь!
          - Сделаете! - отрубил, как топором, Алекс. - Пойдёмте! Никаких перерывов.
          После этого он громко похлопал в ладоши, и они, словно стадо скота, пошло впереди своего пастуха, никуда не разбредаясь и абсолютно послушно ко всему. Вновь эти столы, не успевшие остыть стулья и забитые уже до отказа осколками урны. Но Вингерфельдт говорит… а работают все остальные!
          Раз Алекс сказал, значит так и будет. Арифметика проста, как никогда. И надо ей следовать. И даже забыть о собственной шкуре в этой пыльной и утомительной работе.
          За домом раздавалась песня Феликса, как-то навестившего это столь приятное ему здание, которая и воодушевляла всех работающих на подвиги. Рука властно и незаметно переходила от одной струны гитары к другой, а часовых дел мастер продолжал показывать себя во всём блеске певца и аристократа.
          -Свет придёт! Свет придёт!
          И эта фраза особенно чётко выделялась голосом этого молодого и ловкого парня. Он верил в них. Когда же они сами поверят в себя? Разве им мало Вингерфельдта с Феликсом? Хватит ныть. Свет придёт и ночь отступит прочь. Закончив игру на гитаре, загадочный певец в плаще и шляпе с пятилистным клевером (символом удачи), осторожно поднялся с колен и посмел сделать такое замечание, чтобы его слышал находящейся поблизости Вингерфельдт:
          - И не было в мире света. И увидел это Господь. И был в это время работящий и умный, недюжинного ума человек. И звали его Александр Вингерфельдт. И понял Господь, что нехорошо без света людям. И пришёл он к Вингерфельдту. И встал Вингерфельдт, и пошёл к себе в лабораторию, и изобрёл лампочку. И стал свет. И увидел Господь, что это хорошо. Аминь.
          Как после таких воодушевляющих слов не заработать? После этих сказанных слов Феликс поспешил исчезнуть прочь - таков уж он был, этот забытый миром романтик и эксцентричный философ. Сюда он приходил не за этим - а скорее, чтобы воодушевить всех остальных. Впрочем, это ему удалось просто на славу…
          Авас Бекинг снова сидел на столе с чувством огромной важности, словно бы от одного него зависело, будет изобретена лампа накаливания или нет. Но обвинять его было не в чем - ибо всю свою работу он выполнял на редкость добросовестно. Все ни здесь были такие - люди, готовые работать даже за ничтожный заработок. Все верили в него - в Алекса Вингерфельдта. Если последний говорил, что всё будет хорошо, значит, всё будет хорошо. Алекс за словом в карман не лез. И врать не любил.
          Альберт Нерст с некоторым раздражением поднялся со стула, и взглянул на Бекинга, скорчив недовольную мину. Поняв, что так на него вряд ли обратят внимание, он поспешил завести разговор:
          - Авас, хватит витать в мечтах! Долго мне тут тебя ждать?
          - Пожалуйста, не ворчи, - с некоторой мольбой в голове простонал Авас. - Я сейчас всё улажу и исправлюсь.
          - Если бы, - лицо Нерста неожиданно смягчилось. - Ты тоже устал ото всей этой работы, а?
          - Устал. Но мне непристойно жаловаться.
          - Тогда записывай! - и Аль вернулся к деловой теме разговора.
          Вингерфельдт пытался в это время разгадать, что же он всё-таки делает не так. Выражение его лица было озадаченным и напряжённым. Возле него сидел Бариджальд, который с остервенением профессора математики копался в своих книгах. Алекс взглянул на него, чуть ли не как на обреченного, после чего вернулся к теме своих размышлений. Они переполняли его, эти жестокие думы.
          - Номер десять тысяч восемьсот…
          Монотонный голос Аваса Бекинга громко отдавался от стен лаборатории. А Вингерфельдт, услышав его, только качал головой. Должна, должна же быть разгадка всем этим явлениям! Не может быть ничего невозможного. Если бы только найти это решение столь трудной задачи. Алекс задумчиво постучал пальцами по столу, надеясь, что от этого ответ придёт к нему быстрее, но как показало время, он и тут посмел допустить ошибку. Хорошо хоть, простительную.
          В то время как «бедный Аль, несчастный Аль», крутил свои спирали для лампы накаливания, другой не менее бедный и несчастный товарищ искал нити, вернее, материал для их изготовления. Работка это была, конечно, тоже из весёлых, но она позволяла спастись от затворничества в подвале дома Вингерфельдта.
          Ведь весь дом Алекса был похож скорее на частную контору, нежели на жилой дом. За последние месяцы Алекс его преобразил до неузнаваемости. В нём были две лаборатории, множество книжных шкафов. Вниманию персонала уделялось две комнаты на первом этаже - возможно, это даже лучше, чем на их старом месте пребывания. По крайней мере, сами работники жаловаться не спешили. Значит, всё прошло не зря. Вот в этой библиотеке Аваса и застал неожиданный приказ идти работать несколько в другом направлении…
          Солнце светило ярко, что от непривычки даже глаза разболелись. «Скоро это пройдёт», - решил про себя Бекинг, думая, с чего бы стоит начать столь хлопотное поручение. Эти десять тысяч с чем-то опытов - не просто красивые циферки и слова, это всё вещества, годных для использования в лампе накаливания. Но в последнее время они перепробовали слишком много материалов. Требовались новые - тем более, если время так поджимало.
          Ветер слабо шелушил листья на деревьях, но был до того незаметен, что очень даже быстро работнику этой предприимчивой команды дельцов стало жарко. Зелёная трава перед домом, и тем более, за ним, навели на мысль, что дом этот находится в своеобразном уединённом местечке, лишённом всяких шумов и стрессов. Странно, ведь раньше он, Авас, этого не замечал. Да и некогда было - он приходил сюда работать, а не по сторонам смотреть. Сам дом находился, если так можно выразиться, в низине, на дне оврага. Или склона. На этом склоне росло высокое дерево, с которого Авас и решил начать свои опыты. Кора у него была на удивление гладкая, и если бы не многочисленные ветки, то забираться на него было бы крайне проблематично.
          Едва он оказался достаточно высоко, какая-то сила заставила его повернуть голову в сторону. Страх обуял Аваса. Внизу было так высоко. И так больно падать! Голова начала кружиться от столь страшной высоты, но усилием воли он стиснул зубы и полез дальше. Бояться он будет тогда, когда спуститься, сначала всё-таки работа. Сколько же раз, когда он жил в свое деревне, он взбирался по деревьям. А теперь - ну что ты, возраст во всём виноват!
          Оказавшись на одной из веток, он увидел птичье гнездо. А заодно и упавший в него листок. Мысли быстро пронеслись у него в глазах, когда он зачем-то потянулся за этим листком и стал его рассматривать. Может, именно это нужно Алексу?
          В это время ветер задул сильнее, а Авас, сосредоточенный на одном предмете, почему-то не заметил этого, поэтому лишь в последний миг сообразил, что практически не держится за дерево. Но было уже поздно. Нога скользнула по гладкой коре, и он полетел вниз вместе с заветным листком.
          Падение было мягким. Несколько секунд лежа в мягкой траве, он соображал, что случилось и что делать дальше. В глазах плясали звёзды. Авас медленно приподнялся и сжал в руке злосчастный листок, пустив его затем странствовать по ветру, а сам пошёл в поисках новой жертвы своих опытов.
          После многочисленных растений, на которые он обращал внимание, он резко решил переключить внимание в другую сторону, после того, как его атаковала какая-то кусачая букашка. Рассыпав свой ворох «материалов», снова собрать его он не решился.
          Но всё-таки какого-то успеха он добился. Возле дома дяди Алекса, на некотором от него отдалении, стояли другие дома, и там были конюшни (кстати, с этим самым подвалом как раз соседствовала бывшая конюшня), так что Авас, особо не раздумывая, побрёл туда. Там он нашёл коня, пасущегося где-то поблизости, и осторожно подкрался сзади. Зная, что это очень не хорошо, что он делает, он вспомнил про свой долг и поспешил выдернуть волос из хвоста лошади.
          Лошадь не оценила, однако, рвения к науке, и посему припустила вслед за Авасом, гоня его вплоть до самого дома. Там его спас лишь забор, через который он перемахнул с удивительной для себя ловкостью. Отряхнув колени, Авас только произнёс:
          - У, неблагодарная!
          Надькевич преспокойно посиживал на чужом стуле в мастерской стеклодува и рассказывал всякие интересные истории. Почему-то с этим незнакомым человеком они сошлись довольно быстро, и сам мастер заметил, что это весьма славный малый. Надькевич весело болтая ногами, а затем вдруг перевёл разговор в деловое русло:
          - А вы знаете, зачем нужны эти стекляшки?
          Стеклодув замер у печи от неожиданного вопроса, однако решил сначала окончить своё дело, прежде чем ответить. Обернувшись к пареньку, он поспешил заметить:
          - И для чего же, мой мальчик? Мне сказали лишь выполнять эту работу, что я и делаю.
          - Давайте я вам по секрету сообщу. Только вы меня не выдавайте, договорились?
          И мальчик присел на колени, глаза его горели знанием очень страшной тайны. Глаза стеклодува загорелись так же, и он был уже готов выслушать Морица. Последний приставил палец к губам, призывая к молчанию в случае чего, а затем решил ответить:
          - Господин Александр Вингерфельдт хочет совершить воистину невиданное чудо: он мечтает привести свет в каждый дом! Вы представляйте? Электрический свет. И если это удастся, то вся планета заиграет доселе невиданными красками.
          В глазах Надькевича горел отблеск печи. Стеклодув искренне изумился.
          - Этак что же? Я, получается, служу на благо человечества?
          - Ага. Вы только меня не выдавайте, а то, - Надькевич красноречиво показал затянутую петлю на шее руками, отклонил голову набок и высунул язык.
          После этой процедуры он ещё больше повеселел, и решил продолжить свой рассказ, воодушевляя стеклодува на работу. Ради этого, он, собственно, и пришёл сюда, чтобы внушить почтение и страх перед таким великим изобретателем, каким был босс Морица. И стеклодува действительно удалось довести до крайнего изумления.
          - И ты тоже там работаешь, а?
          - О да. И моё имя даже однажды попало в газеты. Без меня бы там давно все передохли от чёрной меланхолии, - и он безнадёжно махнул рукой. - А ещё, вы знаете, что в последний день этого года Вингерфельдт обещал осветить весь свой дом тысячами электрических лампочек?
          - Эх ты! - искренне изумился старик. - А ведь он даже не может осветить свой подвал.
          - Пока, - серьёзно добавил Надькевич, но глаза его блестели весёлыми искорками.
          Когда он уходил от стеклодува, то был крайне собой доволен. Быстро выйдя из мастерской, он вновь оказался на оживлённой улице, по которой сновало множество повозок и дилижансов с людьми. Надькевич что-то про себя проворчал, немного подождал, и хотел было уходить, как его окликнул негромкий голос из-за угла, заставивший его замереть на месте:
          - Мориц, не хорошо не здороваться с людьми. Тем более, если они тебя все тут ждут!
          Холодная рука опустилась на плечо парнишки, и у того душа бы наверняка ушла в пятки, если бы он не заставил себя повернуться.
          - О, господи! Феликс, это ты! Что ты тут делаешь?!
          - Практически тоже, что и ты. За тем лишь исключением, что я тут не один и моё поле деятельности несколько различно с твоим. Представляешь?
          Из-за угла показалась лёгкая фигура девушки в лёгком голубом платье, и Надькевич мгновенно узнал племянницу Вингерфельдта. Удивлению не было предела, особенно тогда, когда загадочная улыбка скользнула по лицу Феликса. Часовых дел мастер вроде бы как удивился всему произошедшему, затем принял серьёзный вид, и поспешил спросить, как бы невзначай:
          - Какова погода в доме Вингерфельдта?
          - Облачно, - ответил Надькевич, не сразу собравшись с ответом.
          - Я так и думал. И всё же, какой это странный городок, где все мы совершенно случайно и независимо друг от друга повстречали друг друга, правда, Мэриан?
          - Тем более, если у нас у всех свои дела, - закивала она.
          - Совсем странно, - наморщил лоб Феликс, после чего задумчиво кивнул головой. - Я тут одно очень хорошее местечко знаю, и что-то мне подсказывает, что именно туда нам следует направиться. Я думаю, я прав? Только сначала я сделаю вот так…
          Он подошёл к зданию почты через улицу и сунул письмо в почтовый ящик. Вид у него был, самый что ни на есть довольный. Это было письмо тому самому дяде с портрета, висевшего в магазине Феликса. Когда, наконец,часовых дел мастер возвратился назад, вид у него был самый серьёзный.
          - Как вспомню те времена, когда я был клерком, так сразу не по себе становиться. Аж дрожь берёт,- пожаловался он. - Я ведь прозябал именно в этих районах. Впрочем, довольно прошлого. Я вам сейчас такое местечко покажу, не пожалейте. А, Надькевич, что ты там делал, в этом загадочном доме?
          - Заговаривал язык мастеру, чтобы лучше работал, - весело ответил Мориц.
          - Это хорошее занятие. А вдруг кто-то нашлёт порчу на мастерскую нашего стеклодува, и что тогда? Другого такого я ведь не знаю. Вот, когда я работал клерком, произошёл как раз один случай, связанный с этой древней чёрной магией.
          И Феликс пустился в свои любимые разговоры, постоянно смеша своих спутников. Так продолжалось до тех пор, пока они не дошли туда, куда вёл их продавец часов. Вот уж тогда удивлению действительно не было предела…
          Авас вскоре вернулся со своей заветной коробочкой, в которой хранились материалы для следующих нитей накаливания. Стряхнув с пиджака всякую пыль, он нашёл ещё один волос, и поспешил положить его на заветное место. Возле входа его встретил вездесущий Бариджальд, у которого он поспешил так же вырвать волос с головы. Голландец только успел жалобно вскрикнуть. Авас был неумолим, и поспешил заметить с некоторой улыбкой:
          - Это мне в коллекцию, - и положил волос в коробку.
          Но Бари был не дураком, посему поспешил отомстить своему товарищу. Нерст, за всем эти наблюдавший, только рассмеялся, за что и поспешил поплатиться, когда две руки мгновенно приблизились к его волосам и лишили двух из них. После этого все трое рассмеялись.
          - Мне кажется, это не очень хорошо, друзья! - заметил Нерст. - Ведь если, допустим, мой клок волос подойдёт, значит, с меня сдерут и остальные волосы для лампы, и тогда, я вообще облысею.
          - Мало того, волосы на твоей голове ограничены в своих размерах, и мы быстро лишимся прибыли, - серьёзным тоном добавил Бариджальд.
          - Что же делать?! Что же делать?! - Авас запустил руки в волосы, изображая страх и ужас.
          За их спиной послышался лёгкий смех Вингерфельдта, стоявшего с лампой возле своих книг. Иногда было хорошо отвлечься от своей работы, тем более, если успехом она не увинчивалась. Отдых, которого порой так не хватало, просто был необходим и все это прекрасно осознали. Иногда, правда, бывало, что Алекс устраивал всеобщий «отходняк» с песнями и танцами - но его ещё заслужить надо было.
          Все материалы хранились в коробочке из-под сигар, которые выкуривал десятками (а то и двадцатками) за целый рабочий день дядя Алекс. Авас добросовестно вынимает нить, обматывает её возле стержня, дальше чистое конвейерное производство: Нерст готовит лампу, Бари выжидает у выключателя, Вингерфельдт занимается всем, что так связано с освещением. Смотрит, чтобы не было неполадок. И думает, что делать дальше.
          В это время все вновь стали выжидать. На столе Нерста стоит дуговая лампа. Все с разных концов преградили ей путь к отступлению - нет, не выскользнет! Сейчас что-то должно произойти. Вингерфельдт кивает Бариджальду, и тот послушно отодвигает рукоять выключателя. Немного зеленоватый свет, мигает, а потом…
          - Ложись! - раздаётся голос Нерста, и все припадают вниз.
          Раздаётся взрыв и ошмётки лампы летят во все стороны. Вингерфельдт слабо улыбается, довольный, как никогда. Он одобрительно кивает Нерсту, после чего спешит подметить:
          - Ну что ж, вот у нас и появился ответственный человек за безопасность персонала.
          - Кто бы мог подумать, кому из нас достанется эта должность!
          - Посвящаю тебя в рыцари! - откликнулся Авас и коснулся тем, что осталось от лампы, плеча ещё не поднявшегося Альберта.
          - Наверное, я что-то должен сказать в ответ? - прищурился Нерст. - За короля и электричество!
          Все рассмеялись, после чего стол расчистили от осколков и водрузили следующего подопытного кролика. За этот день их взорвалось ещё несметное количество, и Вингерфельдт ещё долго скрежетал зубами от досады, правда делал это так, когда никто не видел, и никого не было - не дай Бог вселить пессимизм в души своих работников! Свет всё гас и гас, не выдерживая этой продолжительной борьбы с тьмой. Но не может так продолжаться вечно!
          Читтер постучал пальцами по столу. Вид у него был весьма не радостный, словно бы он чем-то недоволен. В его глазах светилось бессчетное количество самых разных планов во всех направлениях, что он мыслил, но сейчас его интересовало лишь одно. Он обернулся куда-то назад, и задумчиво произнёс, даже несмотря на собеседника:
          - Год движется к концу. Как бы не стать Вингерфельдту Обещалкиным. Что я, не знаю что ль, как там творятся дела у них в конторке?
          - Тем не менее, они работают не покладая рук. И особо не печалятся.
          - Ну, а что им ещё остаётся, Илайхью? Они сами себя загнали в тупик, и теперь им надо искать выход из него - а это весьма проблематично. Ведь выход им преграждают множество препятствий.
          Генри облокотился на стул и несколько минут посвятил размышлению над своими словами. По крайней мере, он знал лишь одно - сам он сделал всё, что мог. Невозможно требовать от себя каких-то сверхъестественных сил. Тем более, когда он их сам не имел ни капельки. Читтер уже страшно устал от всей этой возни, однако свою бдительность и проницательность он не потерял. И с чувством интересующегося болельщика и аналитика просматривал стопки газет и книг. Словно бы пытался что-то отгадать.
          - В ту памятную ночь там будут мои агенты. Они-то и постараются наделать шуму вместе с прессой. На нас и так работает множество весьма талантливых журналистов. Пусть это будет нам на руку. Я хочу превратить это историческое событие в шоу. Ты знаешь, у меня всегда была склонность к этому.
          - Когда-нибудь она тебя погубит, - еле слышно отозвалась Илайхью.
          - Возможно, - не стал отрицать Читтер, набивая табаком трубку. В глазах его засветилась какая-то грусть. - Не надо ничего загадывать наперёд. Поживём - увидим. Не так ли?
          В его глазах отражались огни большого города, но было видно, что он поскорее хочет дождаться развязки этих событий, чтобы решить для себя, что ему делать дальше. Он взглянул в окно, и его взору предстало яркое вечернее небо.
          Над Европой в это время восходило солнце. Оно и должно было принести с собой что-то новое, то, чего никогда не было ещё. Каждый рассвет нёс с собой следы новых открытий и новых воодушевляющих мыслей. А как же иначе? Новый день - новая жизнь.
          В мастерской стеклодува, наверное, всё должно было пойти точно так же. Выполняя заказ государственной (а может и всепланетной) важности, ему было даже некогда присесть. Опустив свой длинный жгут со стеклом, из которого ему предстояло сделать подходящую форму для лампы, прямо в печь, и покрутив своё грозное приспособление, он не мог удержаться от досадного рычания из-под зубов от досады.
          Лампочка получилась плохой формы. Вместо той, что требовалась, она стала какой-то круглой, приняла шарообразную форму, а конец у неё явно вытянулся. Взглянув на своё изделие, стеклодув только покачал головой, явно недовольный своей работой. Он снял эту стекляшку со жгута, когда она остыла, и хотел было выкинуть куда-то назад, раздражённый и злой на всё на свете, как вдруг не услышал, чтобы она разбилось. Стеклодув обернулся и увидел высокую фигуру Вингерфельдта с этим изделием в руках.
          Глаза Алекса быстро что-то прикидывали, после чего великий изобретатель вынес этому изделию окончательный свой вердикт, который естественно, обжалованию не подлежал:
          - Погоди-ка! Попридержи это, пригодится.
          Он вручил её в руки стеклодуву и ушёл. Вечером того же дня Алекс прислал от своего имени заказ на несколько сотен таких вот заготовок, как эта. Для чего - покажет время. Но он не сомневался, что ещё успеет сделать то, что он так хотел. Поэтому и продолжал думать наперёд.
          В этот же период в одну из своих рабочих ночей дядя Алекс сидел в лаборатории, обдумывая одну из очередных своих задач, и при этом рассеянно катал между пальцами кусок смешанной со смолою спрессованной сажи, которую он употреблял для телефона. Мысли изобретателя витали далеко, а в это время его пальцы механически превратили маленький кусочек сажи со смолою в тонкую нить. Когда Вингерфельдт случайно на нее взглянул, у него возникла мысль попытать эту нить в лампе.
          У Нерста дрожали руки от продолжительной работы. Они настолько онемели, что Альберт их совсем не чувствовал. Несколько секунд встряхивая их, он оглядывался по сторонам. Найдя всё таким же, как и было, он окончательно успокоился и вновь принялся за работу.
          Авас и Бари колдовали над несчастной дуговой лампой, надеясь, что когда-нибудь всё это закончится. И причём в недалёком будущем. И тогда пойдёт всё и сразу: богатство и слава. Как бы хотелось поверить в эту незабвенную мечту всего человечества, что когда-либо существовала! Но вот опять взрыв и все мечты накрываются медным тазом. Опять…
          - Не унывать! - ходит Вингерфельдт и громко хлопает в ладоши. - Работать! Работать! Никаких перерывов!
          Бариджальд в отчаянии листает книги, вдруг пропустил что-то архиважное. Этот испуг отражается на его лице, на котором медленно угасает энтузиазм. Но раз надо работать - значит надо. И против закона сего уж точно не попрёшь.
          - Номер десять тысяч девятьсот. Снова конский волос. Снова не годится, - констатирует Авас Бекинг, вытирая со лба пот. Ему печально…
          И не только ему. Нерст с грустной улыбкой спешит подметить:
          - Может, нам нужен волос другой лошади?
          Лёгкая улыбка мелькает на лицах всех трёх стоящих тут людей, не считая Вингерфельдта, ибо его одного волоса не лишали во благо всеобщей работы. Так-то, дядя Алекс! Глаза Бариджальда уже опять болят от того, что он и так слишком много прочитал за день, и попытки хоть на минуту прикрыть глаза ни к чему не приведут. Рядом взрываются лампы, летят осколки, стучит ручка Аваса… Романтика, одно слово!
          Стеклодув спит в прихожей дома Вингерфельдта над грудой коробок со своими изделиями, среди которых и те самые, нужные Алексу лампы. Так уж получилось, что Вингерфельдт во всём виноват - он заставил всех просто валиться с ног от усталости из-за этой своей несчастной идеи. Правда, в данный момент, он сам еле на ногах держится.
          Облокотившись о шкаф с книгами, который то и дело в пользовании несчастного Бариджальда, посмевшего заикнуться о своём прошлом благополучии в лице профессора математики, он хмуро глядит вперёд. Авас продолжает что-то царапать на своей бумаге, вернее, опять же не своей, а просто в записной книжке Нерста.
          - Теперь номер одиннадцать тысяч…
          Голос уже отчаявшегося, обречённого человека. Нерст поворачивает выключатель, и свершается чудо.
          Уставшие, еле уже соображающие и передвигающие ноги, люди стоят перед столом и не понимают, что происходит. Какое-то мгновение Вингерфельдт ожидал вновь услышать взрыва, и приготовился отскочить в сторону, чтобы его не задело осколками, но этого не произошло…
          Он с удивлением и помолодевшим лицом оглядывается назад и просто не верит своим глазам. Перед ним стоит лампа. Им изобретённая лампа накаливания! Бариджальд выглядывает из-за книги, удручённое лицо Нерста удивительно ярко освещается этим новым светом, а Авас даже выронил ручку в этот замечательный момент для истории. Первым не выдерживает Альберт, хватая ручку в полёте, и мгновенно что-то принимается писать в своей записной книжке, с которой никогда не расставался. Сделав это, просто ожидает поворота судьбы.
          Стеклодув пробуждается от сна, ибо ему в глаза что-то ярко светит и мешает. Проснувшись, он тоже некоторое время вынужден протирать себе глаза, не веря тому, что видит.
          С разных концов помещения все начинают стекаться к центру его с изумлёнными глазами. Они подходят осторожно, словно бы боятся кого-то напугать (только вот кого?), и берут лампу накаливания в кольцо. Она горит! Она светит! У Вингерфельдта начинает кружиться голова от подобного успеха его и всей его команды. Нет, он не верит своему счастью.
          - Что это? - шёпотом спрашивает дядя Алекс.
          - Нить, обыкновенная нить! Её нам предложили Феликс и твоя племянница, помнишь?
          - Нить… - задумчиво произносит Вингерфельдт, всё ещё не веря ни своим глазам, ни тем более, самому себе. - А ведь благодаря тому, что они достали нам партию ламп накаливания Лодыгина, мы смогли придти к этому простому открытию.
          - Как красиво! - не выдерживает Бариджальд.
          - Главное - не гаснет! - начинает рассыпаться в похвалах Альберт Нерст.
          - Мне кажется, у тебя всё получилось, Алекс! - восклицает Авас.
          - Нет! - пригрозил пальцем Вингерфельдт, словно нашкодившим детям. - Это у нас всё получилось!
          Они организовали небольшой полукруг, полужив друг другу руки на плечи. Глаза Вингерфельдта продолжали сиять загадочностью. И радостью…
          Нерст констатирует в своей записной книжке: « Вингерфельдт включил лампочку в электрическую цепь. В лампочке вспыхнул свет. Изобретатель увеличил силу тока, ожидая, что хрупкая нить не выдержит накаливания. Свет стал еще ярче. Алекс продолжал повышать силу тока, пока не достиг температуры плавления алмаза. Лампочка, наконец, оказалась побежденной и погасла».
          Тем не менее, то, что хотел Алекс, наконец свершилось! Он важно посмотрел на своих работников, хитро прищурился и хлопнул в ладоши, как дитя.
          - Сегодня двадцать первое октября, но у нас по-прежнему много работы!
          В газетах со всего мира можно было прочесть следующее: «Триумф великого изобретателя в области электрического освещения». В статье кратко рассказывалось об успехах других великих изобретателей в этой области, затем описывались деяния и успехи Вингерфельдта. А под конец - такой гвоздь программы, как этот: «первая публичная демонстрация долго ожидаемого электрического света Вингерфельдта… должна состояться под Новый год в доме известного изобретателя, причем сам дом будет освещен этим новым светом… Ученые и весь цивилизованный мир с нетерпением ожидают результатов этого вечера».
          Множество поездов с важными общественными деятелями было отправлено в этот вечер в Прагу, вернее, её пригород. Всем хотелось воочию посмотреть на «странный свет лампочек, подвешенных на проводах и проведённых между деревьями».
          Последний день уходящего года выдался самым беспокойным. Суетился не только сам инициатор всех этих событий, но и великие магнаты. Было отчего тревожиться Моргану и не спать Читтеру, которые самолично приехали сюда, в Прагу.
          Последний день декабря выдался без большого количества снега. Единственное, что омрачало эту зиму - это зверский холод, который несмотря ни на что продолжал держать в оцепенении всю Европу. Пейзаж с крыльца дома Вингерфельдта выглядел весьма и весьма печальным и унылым: голые деревья, кое-где валялся снег, да висели самые различные провода. Для чего они предназначались - покажет время.
          Перед домом столпилось множество людей от мелкого до большого калибра. В основном это были журналисты да агенты тех самых великих промышленников, да и они сами, что предпочли немного затеряться в гуще толпы, которые не могли спокойно провести всю эту ночь - ставки сделаны, и теперь все выжидали заветного результата.
          Толпа заполнили здания лаборатории. Дядя Алекс и его помощники давали объяснения. Внешне сам герой этого дня ничем не отличался от своих товарищей, он был одет в рабочий костюм. Многие, ждавшие встречи с ним, рассчитывали увидеть маститого, важного, чисто одетого господина и были поражены, узнав, что один из молодых приветливых механиков, дававших объяснения, и есть тот самый великий человек.
          По этому поводу Читтер отпустил один веский сарказм и назвал Вингерфельдта «говорящей собачкой». Название это мотивировалось именно тем, что все поехали на него смотреть, словно бы Алекс был божеством или диковинным зверем.
          Не обошлось и без инцидентов. Один из посетителей пытался при помощи медного провода вызвать короткое замыкание в линии. Алекс добродушно велел прогнать его. Несколько ламп было украдено. Несмотря на предупреждение, многие заходили в помещение динамо-машины. У всех у них намагнитились и остановились часы. Рассказывали, что у одной нарядной девушки, близко подошедшей и наклонившейся к «Мэри-Анн» (так называли динамо-машину), выпали из волос все головные шпильки.
          На крыльце стоят четверо главных работников - Алекс, Нерст, Бари, Авас. У последнего на специально приготовленном столике стоит фонограф. Для чего здесь эта любопытная вещь - пока всем собравшимся знать не дано. Выражения лиц всех людей, стоящих на крыльце, ничего не может дать исчерпывающего об удаче или неудачи этой встречи. Значит, опять надо полагаться на время. Снова оно во всём виновато!
          Возле окна напоказ выставлены часы. К ним приковано наивысшее внимание - все смотрят с выжиданием на эти стрелки часов, как завороженные. Сейчас что-то должно произойти. Минутная стрелка часов двигается плавно, со стуком отбивая время. Наконец она пододвигается к отметке «двенадцать», тем самым начиная новый год, и прогоняя прошлый, и…
          Рука Вингерфельдта ловко отодвигает в сторону выключатель.
          Народ мгновенно от часов оборачивается назад. Читтер вынимает изо рта трубку с табаком и с выжиданием смотрит вперёд. Он нервничает, как никогда. Но какая-то доля поражения уже светится в его голубых и холодных глазах.
          Доска, прикреплённая недалеко от забора, и есть главное в этот величайший в истории момент. После того, как Вингерфельдт аккуратно включил свет, вся она вдруг зажглась лампами накаливания, и там поспешило появиться на свет именно это число: «1908». Рука Вингерфельдта скользнула по следующему выключателю и на следующей доске поспешила появиться рамка из света от ламп, а затем и пожелание «счастливого Нового Года», с расчётом на публику, написанное на английском языке. Вернее, не написано, а высвечено.
          Удивление волной охватило всю публику, тут собравшуюся, оно их мгновенно сковало. Из рук Читтера выскользнула трубка, которую он тут же поспешил подобрать, испугавшись своей минутной слабости. Стоящий рядом с ним Берг мгновенно под светом ламп принялся что-то записывать в свой рабочий блокнот. Сегодня, уже сегодня, этому суждено появиться в газетах!
          Алекс Вингерфельдт, величайший изобретатель столетия и электромагнитный шунт, задумал осветить мир! И осветил же! Величайшее достижение всего человечества.
          Волна облегчения мелькнула на лицах Моргана и стоящего рядом с ним Витуса. Высморкавшись в свой платок, с которым финансист никогда не расставался, он невольно прослезился. Значит, не зря! Ох, не зря всё это было им затеяно!
          Со всех сторон раздавались возгласы и похвалы в адрес изобретателей - а вернее, конкретно в сторону Алекса Вингерфельдта, облокотившегося о поручни своего крыльца. Народ ликовал. Отовсюду раздавался одобрительный свист и радостные крики. Не это ли и есть одна из лучших похвал изобретателю - признание публики?
          Самое удивительное, что кричал больше всех в пользу Александра именно Грайам Берг. Читтер долго соображал, откуда доносятся крики со столь знакомым голосом, и был немало удивлён, увидев своего бывшего друга и ближайшего соратника в лице тех, кому больше всего понравилось сие открытие. Обозлившись на весь свет, он подозвал его к себе, но от этого неугомонная радость Берга не утихла.
          - Я люблю скандалы, так не отказывай мне в удовольствии ими заниматься! - и Берг расхохотался. - Разве мог бы ты что-нибудь сделать без своего Грайама, а? Всё кончено, Генри. Всё!
          После этого Берг вдруг вспомнил о своей работе, и не дожидаясь гневных слов со стороны своего бывшего покровителя, пошёл с блокнотом под мышку к крыльцу, возле которого к тому времени уже столпилось приличное множество людей из прессы.
          - Поздравляю, господин Вингерфельдт - Вы гений! - как бы невзначай начал Берг.
          - Гений - не только я, - он обернулся назад. - Вот они все гении. Мы все вместе делали это открытие! Кроме того, помните мою фразу о том, из чего состоит гений: один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота.
          - Так что, мы все - вспотевшие гении, - выдал готовый ответ Нерст.
          Авас выбрал себе тихую нишу у фонографа и принялся крутить ручку фонографа, на который записывалась вся эта беседа.
          Александр Вингерфельдт теперь по праву может считаться человеком, изменившим мир к лучшему…
        Глава двадцать шестая
          Генри Читтер сидел на своём стуле и периодически вздыхал о чём-то далёком, словно бы где-то прошла вся его громкая жизнь. Словно бы он что-то упустил. Потеряв большую часть своей прибыли - ведь он устроил монополию газовых компаний! - Читтер постепенно приходил в себя, пытаясь осознать причины своего поражения. Он долго барабанил по столу, а затем, чтобы хоть как-то отвлечься от своих чувств, он начал гладить котёнка.
          - Пусть так, - негромко произнёс Генри, смотря в окно. - Но я обещаю, что этот тигр с дома Моргана сломает себе шею на всех своих спекуляциях! Не мы проиграли. Проиграл Морган. А мы просто вышли на некоторое время из игры. Сейчас самое время зализать раны и укреплять свои позиции, готовясь к борьбе предстоящей.
          Пусть так. Но сам-то Генри прекрасно понимал, что это не может быть его победой!
          - Знаешь, - заметила, прищурившись, Илайхью. - По тебе не скажешь, что ты очень расстроен из-за потери такого огромного количества своей имеющейся прибыли.
          - Пожалуй, что даже так, - не стал отрицать Читтер. - Но ведь как иначе не могло быть с тем, кто так старательно пробивал себе дорогу наверх, зная цену всех этих фантиков.
          - Престарелый носорог из соседнего дома уже стар, чтобы продолжать вести борьбу. Да ещё на несколько фронтов! - заметила женщина, доставая сигарету. - Во время биржевой паники в Нью-Йорке он действовал исключительно на свой страх и риск. Силы уже начинают покидать его.
          - Но он по-прежнему силён! - возразил Читтер. - И этот 1901 год - не показатель!
          - Я говорю о недавно случившемся кризисе - ты ведь понимаешь, о чём я, да? Но если отодвинуть в сторону Моргана (что сделать почти невозможно) вырастают мощные фигуры Рокфеллера, Ротшильда, Астора.
          - Ротшильды - это нам, в Америке, не помеха, - Генри несколько секунд протирал глаза, пытаясь хоть как-то снять напряжение с глаз. - Астор? Джон Джейкоб Астор? Он простак и к тому же джентльмен. Нам он не интересен. А вот Рокфеллер… Ты слышала, что он тоже решился заняться электрической промышленности? А там ещё старые конкуренты в этом деле пока ещё не остыли от наших ударов!
          Читтер набил трубку табаком, и спустил котёнка к себе на стол. Задумчиво пуская кольца дыма, он смотрел на хронологию событий, им же составленную и лежащую у него на столе. Несколько секунд он изучал эту бумагу, после чего поспешил спрятать в один из ящиков стола. В глаза ему бросилась газета, лежащая на столе. Боль мелькнула в глазах Читтера.
          - Алекс! Алекс! Вин-гер-фельдт! - словно песню, слегка распел Генри. - А ты снова провёл нас всех за нос! Ай-ай-ай!
          Он глухо рассмеялся и взглянул в окно, где его взору предстала огромная, вечно спешащая куда-то толпа людей. Даже вечером здесь не затихает жизнь. Генри снова поднял глаза на Илайхью:
          - Зато спрос на золото растёт. Правда, я ещё не придумал, как можно это приплести к Алексу, но я вывернусь, поверь мне! Самое интересное начнётся впереди - прошлое оно от того и прошлое. Что уже прошло! Мы же будем смотреть вперёд, не так ли? Рано или поздно мы увидим землю! - глаза Читтера блеснули во тьме. - Если бы справиться мне со своим грузом ответственности. Морган небось, сейчас всё раскладывает свои пасьянсы. Придётся заняться метанием дротиков в карту - не поверишь, помогает!
          Илайхью слабо улыбнулась, но своими думами она была не здесь, а где-то очень далеко-далеко. Она закурила вторую сигарету, пуская кольцо дыма, но от этого ей легче так и не стало. Читтер, всё это время за ней наблюдавший, поспешил подметить вслух:
          - Ты ведь знаешь, что отталкиваешь людей от себя своими эксцентричными привычками?
          - Мне не нужны люди, - глаза её блеснули. - Когда они были, мне было только хуже. Сейчас я наедине с собой. И ничего страшного не происходит. Меня всё терзают думы.
          - А меня кошмары, - вдруг сорвалось с языка Читтера, и он себя невольно возненавидел за это.
          Женщина удивлённо взглянула на своего собеседника, ожидая увидеть что-то новое в его прежнем облике, и невольно поразилась страшной перемене в его лице. Чёрные круги под глазами, болезненно-белый цвет лица, как у смерти, глаза лихорадочно блестят во тьме, но прежняя их живость словно бы куда-то испарилась
          - Я думаю, ты прекрасно догадываешься, отчего все эти грехи ко мне привязались, - тоскливо произнёс Генри, искренне тоскуя по прежним временам. - Я вот уже не сплю пять ночей. Ничего с собой поделать не могу. И Вингерфельдт тут совершенно ни при чём!
          - Это всё воспоминания? - поинтересовалась настороженно Илайхью.
          - Да! - с жаром и некоторым раздражением воскликнул Читтер. - Я вижу снова и снова этого проклятого Нерста, чёрт бы его побрал! Я вижу Аляску, я вижу политые кровью деньги…
          - Ты знаешь о происхождении денег гораздо больше, чем сам Морган, - начала осторожно Илайхью, не решаясь расшевелить всего Генри к этой давно наболевшей у них на душе теме. - Поэтому ты в последнее время так боишься газет?
          - Что? Боюсь? Что там такого? - как-то растерялся Читтер.
          Илайхью протянула руку за газетой на его столе и указала на первую страницу. На ней явно были выделены Вингерфельдт и его помощники. Мало того! Ногтём Читтера была выделена фамилия того самого Альберта. Илайхью болезненно сморщилась. Да, это были больные воспоминания и для неё в том числе. Для них для всех. Тогда они все были рядом, а сейчас?
          Кто они? Сейчас у каждого своя жизнь, и все боятся точек их пересечения. Одна Илайхью стала общаться с Читтером, и то, по его инициативе. Все они пытаются забыть это время, но ничего не получается. Сбросив пепел с сигареты, Илайхью с самым холодным взглядом взглянула на Генри, словно бы что-то хотела ему сказать. Читтер весь напрягся.
          - Я не знаю просто, что делать. Мне сейчас плевать на все свои дела, на всё, что творится в мире! Я чувствую себя как преступник, которого ожидает из-за каждого угла наказание!
          - Это совесть, - угрожающим тоном начала Илайхью. - Ты всегда дрожал о своей биографии. Разве мне ли не знать обо всех её положительных или отрицательных моментах, а?
          - Если бы всё творилось так, как ты хочешь… - начал оправдываться Читтер.
          - Всегда есть лучшие пути к жизни! Ты сам выбрал свой путь. Посмотри на себя, Генри! Ты великий финансист и монополист, а разводишь тут такую ностальгию, словно бы в тебе осталось что-то человеческое! - с укором произнесла Илайхью.
          - Я всё-таки ещё сохранил что-то от своей прежней души! Во мне ещё что-то осталось! - затем Генри отложил в сторону трубу, поднялся со стула и подошёл к окну. - Какое сегодня звёздное небо. Давненько я не замечал этакой простоты!
          - Ты уходишь от главного вопроса. Я давно знаю тебя, и одно могу сказать, что человек, для которого людишки (да, именно так!) ничтожны и ничего не значат, не может говорить о каких-то человеческих чувствах.
          - Когда я умирал в трущобах, - Читтера уже стало нести. - Хоть кто-то вспомнил обо мне? Хоть кто-то из людишек помог мне? Они остерегались меня, они ненавидели меня! Презирали, хотели смешать с грязью. И ты хочешь, чтобы я ещё остался абсолютно равнодушным к этому?!
          - Я ничего не хочу! - резко крикнула Илайхьью.
          Глаза женщины сверкали, и в них отразилась боль. Та же боль воспоминаний. Она несколько секунд приходила в себя, потом отвернулась в сторону. Лампа чётко осветила её суровый профиль, который ей подарила эта жалкая судьба, и Читтер впервые испытал к ней какую-то жалость. Он на миг задумался о том, через что пришлось ей пройти, чтобы так важно сидеть в его кабинете. Эта суровость и чопорность так и останутся, вероятно, до конца её жизни.
          Но она сама выбрала свою судьбу. И последняя здорово истязала её, бросая из стороны в сторону. Вместо сердца у Илайхью остался кусок льда. Такой подарок ей принесла ранняя жизнь. Страшный поступок, совершённый когда-то давно навсегда оставил на ней отпечаток и заставил распрощаться со всеми благами жизни.
          - Ты ведь должен понимать, Читтер, что мы оба с тобой давно уже потенциальные висельники! - в глазах её появилось что-то весёлое. - На нашей совести висит множество подобных дел. Но меня заставила жизнь, а что заставило тебя - я не могу никак понять.
          - Никакие из нас не криминальные авторитеты! - возразил глухо Генри. - Мы всего лишь люди, и людьми останемся…
          - Если бы! - передразнила Илайхью. - Эта жизнь бросила нас так, что ни о каких благах нельзя и вовсе помышлять. Что толку от твоего возвышения в глазах всего мира? Ты по-прежнему остаёшься лишь мелким хулиганом, жалким бедным мальчишкой, шатающимся от голода и бедности, а стремишься стать таким же железным воротилой, как все эти магнаты. Но разве это твоя порода, Генри? Ведь у них нет сердца.
          - А разве у меня что-то осталось ещё? - он презрительно усмехнулся. - Разве я что-то сделал, за что меня можно считать добродушным и приятным человеком. Ты знаешь же, как я ненавижу этот мир!
          - Тем не менее, - отрезала Илайхью. - Ты сам идёшь в этот мир, несмотря ни на какие преграды и пороки, которыми изобилует свет. Разве я не права? Посмотри на себя со стороны, Читтер, разве здесь кроется твоё счастье? Ты не думал, почему тебя мучают кошмары, а?
          Генри взглянул на неё отсутствующим взглядом. Язва в его душе только разрасталась ото всех этих разговоров. И уже ничто не могло заглушить её или исправить…
          - А ты не думала, почему я хотел именно большего ото всей своей жизни? Почему я лезу туда, где только самые богатенькие правят?! Не думала, ты, которая сталкивалась с этой ситуацией в жизни?! - Читтер перешёл на резкие тона, ещё больше раздувая язву в своём сердце. - Ты бросила свою прежнюю жизнь из-за этого противоречия и ушла в неизвестность! Но я ещё хуже.
          - Не надо обо мне… - с мольбой в голосе попросила Илайхью.
          - Да нужна ты мне! Я говорю о себе. Я видел множество этих рож, которым были безразличны люди. Эти мешки с деньгами стали пупом неба и земли. Я думал об этом, неделями, месяцами, когда сидел на баланде из воды и прочей требухи. Люди презирали меня за это, они ненавидели этого бедного оборванного мальчишку Генри Читтера! О, знали бы они, что пройдёт время, и они все пойдут лизать фалды его мундира! Собственное образование казалось мне жалкой насмешкой над собой - когда я подыхал от холода и голода, работая всего за пару долларов то в канавах, то на транспорте. А ты ведь помнишь, что к тому времени случилось на транспорте. А этих долларов даже не хватало на то, чтобы купить себе нормально поесть, не то что снять какое-то жильё…
          - Но ведь ты же где-то жил до этого! - вставила тихо Илайхью.
          - Не перебивай! - резко окрикнул её Читтер.
          Глаза (да и душа его) полыхали стремительным огнём. Он что-то хотел доказать всему этому свету, борьбе с которым посвятил так много времени. Было видно, что этот бледный, как сметана, человек, ещё не всё закончил в этой жизни, что он горит желанием кому-то отомстить - но только вот кому? Если бы у него был бы на примете тот, против кого можно вершить козни, всё бы уже давно разрешилось.
          Какие там Морганы, Асторы, Рокфеллеры! Ведь даже они ничего собой не представляют, если мыслить в планетных масштабах, как именно и делал Читтер. Закурив вновь свою трубку, и затянувшись от неё, он решил продолжить свою речь, которая так прямо и лилась из него, так сильно давила на всю его сущность эта душевная рана!
          - Да, и тогда я решил всем отомстить. Я жил до этого хорошо, пока были живы родители. А потом в один миг всё развеялось и я оказался на улице. Один. Без жилья. Без денег. Без друзей. Но я не отчаивался. Тогда, по-моему, я и встретил Берга. Его всё по тюрьмам тогда таскали, весёлое было времечко! А потом золотая лихорадка… Дальше ты знаешь, Илайхью, ведь сама непосредственно принимала в этом участие.
          Читтер отвернулся от окна и взглянул на неё злобным взглядом, полным укора. Илайхью спокойно выдержала его, после чего Генри продолжил, как ни в чём не бывало:
          - Дела пошли в гору быстро. Я богател, но мне всё казалось мало. Я хотел сам стать одним из тех, кому стремился отомстить.
          - Зачем? - глухо спросила женщина.
          - Зачем? - переспросил раздражённо Читтер. - Потому как их легче низвергать с пьедестала, нежели копать снизу яму. Разве эти люди ведали о том, что такое голод, что такое, когда ты в мире остаёшься абсолютно один?! Нет. Им всё равно. У них есть только деньги. Эти фантики заменили им всю жизнь. Они развлекаются в своей Астории, тратят миллионы на всякие фееричные проекты. А я всего этого не видел. Да! Меня назвали правильно - выскочка! Кто бы мог подумать, что простой оборванец достигнет таких высот, и сможет затыкать рот самому Рокфеллеру!
          - Так что же сейчас тебя гнетёт? Всё же идёт строго по твоему плану! - напомнила Илайхью.
          - Что меня гнетёт?! Эти воспоминания. Я оказался в жизненном тупике. Я не знаю выхода из него, и мне представляется только плыть по течению, независимо от того, хочу я этого или нет. Судьба ещё не отстала от меня - она продолжает своё преследование. Но когда-нибудь я развернусь и дам ей бой!
          - Генри, и ты всерьёз веришь, что наступит это время? - Илайхью устало вздохнула. - Ты имеешь что-то более страшное помимо своих соперников?
          - Что там мои конкуренты! Все они не представляют ничего собой. Есть лишь Высшее Зло. И это зло поработило многих себе в союзники среди весьма нормального населения. Сколько нас таких, а Илайхью? Две Америки - богатых и бедных. Два мира в одном - не смешно ли это? - взглянув на спящего котёнка, Читтер как-то поутих, собираясь с мыслями. Но это ненадолго - ибо он решил довести весь разговор до конца. - В мире, где правят деньги, ничего не остаётся, как только им подчиниться. Да, сейчас ты что-то скажешь о человеческом достоинстве, но его нет и в помине…
          Он глухо рассмеялся. Наверное, это был смех над собой - потому как он любил высмеивать самого себя. Он насмехался не только над всеми, однако, эта черта нисколько его не красила в лице грядущей расы.
          - Да и эти фантики насквозь провоняли кровью. Ты думаешь, я не помню того памятного случая на Аляске? С этим пустым и тяжёлым металлом, за который люди довольно шли погибать? Я всё до сих пор гадаю, как я тогда там смог выжить… В нашем деле, каким бы оно ни было, вряд ли возможно обойтись без тёмной стороны…
          - Можно, просто ты не знаешь этого пути, - возразила Илайхью.
          Глаза Читтера метали молнии.
          - И это говорит мне та, что сама не побоялась взяться за ружьё и разом решить все свои горести? Что, тебе легче с тех пор стало? Ты теперь вынуждена скрываться ото всех, жить инкогнито. Это, по-твоему, счастье?!
          - Я делала это не так сознательно, как ты, не жалея сотни людей. Что, разве я не знаю, как ты добился такого могущества и богатства в свои молодые года? Ошибаешься! Не надо меня учить на моих ошибках. Что было, то прошло. Но до тех пор, пока ты не обретёшь хоть что-то человеческое, вряд ли ты сдвинешься из своего тупика. Ты будешь погрязать всё дальше и дальше. Опомнись, Генри! Разве этого ты всегда хотел? Ты сознательно рушишь себе жизнь. Ты сам себе враг, Генри!
          Вновь воцарилась пауза. Читтера всего трясло изнутри, он хотел что-то крикнуть в ответ, но лишь потом осознал, что уже не имеет слов. Мудрая Илайхью в чём-то была права. Он, превратившийся в мелочного и жадного скупердяя вряд ли заслуживает её сожаление, и тем не менее, он его получает сполна. Он взглянул на своё отражение в окне, и ему стало страшно, когда он увидел этого бледного бесчувственного человека с потухшими глазами.
          - И это… я? - шёпотом спросил он, не ожидая ответа.
          Альберт Нерст… Альберт! Почему снова он лезет в его воспоминания?! Читтер содрогнулся при мысли о том человеке, который приносил ему только болезненные воспоминания. Какое коварное прошлое! Разве можно забыть то время, когда за камень из металла проливали реки крови, когда человеческая жизнь казалась лишь насмешкой?
          Боже, как давно это было! И, тем не менее, Читтер вспоминал об этом времени с некоторым вожделением. Он прекрасно понимал, что именно там, на Аляске, он стал человеком, именно то место и время дали ему тот жизненный опыт, которым он пользуется и сейчас. Для него в какой-то степени это было золотым временем, несмотря на все невзгоды. Да, жизнь там требовала адреналина, когда ложишься спать, не знаешь, проснёшься или нет, и тем не менее, не так уж и плохо было то время…
          Забытую песню унесёт ветерок,
          Задумчиво в травах звеня.
          Напомнив, что есть на земле уголок,
          Где радость любила меня.
          Боже, как давно это было
          Помнит только мутной реки вода
          Время, когда радость меня любила,
          Больше не вернуть ни за что никогда.
          Всё дальше ведёт исковерканный путь
          От места достойных побед.
          И тот уголок невозможно вернуть,
          Где честностью радость согрета.[1 - Константин Никольский "Забытая песня"]
          Читтер обернулся назад, и, столкнувшись с непроницаемым взглядом Илайхью, посмотрел куда-то в сторону. Беседе предстояло потечь немного в другое русло. Самое неприятное для него! Генри размял пальцы в кулаке и с выжиданием взглянул на Илайхью, ожидая каверзных слов. Но они так и не последовали.
          - Ты только подумай, этот самый Нерст, который раньше работал на нас, и которого мы подобрали на одной из станций с Бергом, теперь всемирная знаменитость! Теперь в учебниках напишут, что если бы не он, не видел бы мир новую лампу накаливания. Парадокс! - Читтер громко хлопнул в ладоши.
          - Ты сам изгнал от себя этого человека. Что я, не вижу что ли, какую ненависть ты испытываешь к этому человеку? Или это нечто другое? Разве ты забыл…
          - Да помню я! Ведь он спас мне жизнь, - Генри невольно всплеснул руками. - Я часто вижу это воспоминание, словно бы всё происходит наяву со мною. Этот кошмар меня мучает очень давно. Я чувствую себя отпетым преступником.
          - А разве это не так? - лёгкая усмешка мелькнула на губах Илайхью.
          - Разве я так похож на кровопийцу, которому безразличны жизни людей? Который не ведает ни одного человеческого чувства и живёт по первобытным принципам? - Читтер хотел было дальше пойти в своей беседе, но неожиданно сам себя оборвал, досадливо взмахнув рукой. Он понял, что на этот раз так же проиграл. - Хорошо. Сейчас я ужасен. Но не может же мой образ жизни разрушить всё то, что во мне было когда-то?
          Илайхью ничего не ответила, задумчиво сверкая своими карими глазами. Просидев некоторое время без каких-либо действий и разговоров, она словно бы очнулась, посмотрела на страшную фигуру Читтера, способную сейчас напугать любого человека, и поспешила спросить:
          - Ты сам в себе всё разрушаешь, Генри. Допустим, одна часть жизни прожита тобой не столько сознательно, сколько по велению чей-то могучей руки, но вторую-то часть, которую ты сейчас проживаешь, ты сам творишь для себя. Я права? Ты сам доводишь себя до такого монстра. Да, Читтер, только ты сам - и никто больше! И наконец, сможешь ли ты сейчас ответить мне на один каверзный вопрос, раз уж ты тут из себя всё строишь невиновного?
          - Какой вопрос? - удивился Генри, поглаживая котёнка.
          - А такой, - глаза Илайхью вспыхнули недобрым огоньком. - Что ты сделал с Нерстом, из-за чего он поспешил за несколько дней убраться восвояси? Ты же сам его всегда возле себя держал, ведь он был нужен тебе дл чего-то. Или ты думаешь, что человеческая жизнь это как игрушка, которой можно наиграться и выкинуть?!
          - Хватит! - крикнул отчаянно Читтер, уже на пределе всех своих эмоций. Ещё немного, и его могло бы понести, а это означало бы весьма печальные последствия. Кое-как успокоившись, Генри начал свой ответ весьма тихим голосом. - Все люди - лишь пешки. И Нерст, и я, были пешками в какой-то игре. Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Нейтральных позиций здесь не должно существовать. Альберт проиграл - а побеждённых с собой не держат. Виноват не я - виновата жизнь.
          - Перестань искать оправданий, - резко прервала его Илайхью. - Ты пытаешься выгородить себя и свою дьявольскую душу. Ты совершил глубокую ошибку, но когда ты её осознаешь, будет уже поздно.
          Глаза Читтер а пылали. В этот момент он напоминал собаку, готовую сорваться с цепи. Ему хотелось во чтобы то ни стало добраться до этой мерзкой женщины, абсолютно спокойной.
          - А что ты хочешь от меня услышать? Мне ведь ничего не стоит испортить тебе жизнь окончательно! В любой момент я могу порвать тебя в клочья. Не забывайся, с кем имеешь дело.
          - Угрожаем! - презрительная насмешка появилась на её суровом лице. - Но ты для меня никто, и сейчас я сижу в твоём кабинете лишь по твоей прихоти и горю желанием тебе помочь. Для меня ты - человек, а не тот, как пишут в газетах - «монстр с Уолл-Стрита». Но газеты правы.
          - Во-он! - вскричал Читтер, вскакивая со стула.
          Илайхью поспешила выполнить его требование, быстро надев на себя шляпу с длинными полями, но оказавшись у дверного проёма, она успела язвительно подметить собеседнику:
          - Ты можешь выгнать меня, или любого другого человека. Но ты никогда не выставишь за дверь правду. Подумай-ка об этом. Времени у тебя будет достаточно.
          «Что если лёд в душе растаёт навсегда?» - так звучала одна из печальных песен, сотворенных Гаем Гезенфордом. Наверное, к состоянию Читтера она имела прямое сейчас отношение.
          Оставшись один, он некоторое время просто ничего не делал и восстанавливал силы. Это проклятая Илайхью… кем она себя только здесь возомнила? Забыла о том, кто она и кто он?! Ведь легко всё это исправить. Но почему он не торопится что-то делать? Ответа на этот вопрос не последовало. Встав со стула, Читтер вновь подошёл к окну и взглянул на своё отражение на стекле.
          Ему стало страшно. Жалкий человек с лихорадочным блеском в глазах. Возомнивший себя Наполеоном, хотя такой же мелочный и жадный, как какой-нибудь воришка из лондонского захолустья. Волосы всклочены, щёки красные, сам весь взмыленный, как будто бы он сейчас боролся, а не разговаривал.
          А ведь эта проклятая Илайхью снова оказалась права! Разве может он себя назвать человеком? Строя мелкие козни против других, наступая другим на ноги, сам он просто перехватывает то, что создано не им и присваивает себе. На этом, можно сказать, он и сколотил себе состояние. Ну и что ты, Читтер, теперь счастлив от своих денег? Которые ты уже давно окрасил чужой кровью?
          Поэтому ты себя чувствуешь таким одиноким и покинутым, поэтому ты боишься правды. И не только о себе, но и о других. Поэтому ты стал таким мизантропом, проживающем в четырёх глухих стенах и боящимся, как бы с тобою ничего не случилось, а? Почему ты молчишь? Ведь сейчас ты один, и никто кроме потомков тебя не услышит!
          Читтер оборачивается, уничтожающим взглядом сверля бесплотных потомков, что тут сейчас находятся, чтобы узнать правду, после чего устало садится на стул Илайхью, закрывая голову руками. Сейчас он самый жалкий человек на всём этом свете. Какой там магнат и нефтяной барон, какой там кавалер ордена! Жалкая бесформенная тряпка.
          Что он сделал такого, за чтобы его можно было уважать? Он сам испортил себе жизнь, и теперь вынужден расплачиваться за свои грехи. Не жизнь его вынудила, себя он вынудил сам. Тем больше денег он себе забирал, тем больше он чувствовал, как люди поворачиваются к нему спиной. Сейчас он остался абсолютно один. Страшно одинокий. И даже люди, что всегда были близки к нему, стали далеки. Неужели он теперь на одной планке с этим чудовищем Морганом?
          Неужели это тот идеал, ради которого он отдаёт в жертву свою жизнь? И это есть предел его мечтаний? Читтер, одумайся, ведь ты не таков, ведь это не твоё место. Ты занял чужую роль, ты залез туда, где тебе нет прощения, и ещё удивляешься, почему судьба тебя не любит. Теперь ты заплатишь за всё кровушкой своей.
          - Мистер Читтер! - в кабинет впопыхах вбежал какой-то молодой человек, яростно шурша и комкая в руке газету. - Акции наших компаний падают просто стремительно! Мы на грани дефолта!
          - Я очень рад, - холодно ответил Читтер и поднял голову. Теперь он сменил маску, и из того собеседника, что искал выход из ситуации снова стал сухим и чёрствым банкиром. - Но ведь это было ожидаемым, разве я не прав в своих словах, друг? Мы при всём нашем желании вряд ли можем разрушить гениальное открытие компании Алекса. Мы сделали всё, что могли.
          - И теперь пожимаем горькие и кислые плоды своей деятельности, - злился человек, кидая на стол газету. Читтер взглянул на него несколько свысока.
          - Успокойся, Оливер. Мне сейчас безразличны все акции моих компаний…
          - Как?! - изумился этот человек.
          - Ты не знаешь, я знал, что мы проиграем, - продолжил Читтер холодным рассудительным тоном. - Когда я затевал эту игру, я давно просчитал свои ходы наперёд.
          - И всё равно, неужели ничего нельзя было сделать?!
          - Вингерфельдт помог мне хорошенько ударит по моим конкурентам, но у палки два конца. Я был готов к своему концу, а для них он стал полной неожиданностью. Ради этого стоило затеять игру. Да, я рад, что дядя Алекс изобрёл лампу накаливания для всего человечества, и желаю искренне ему успеха, но у нас своя цель. У нас здесь свои войны и конкуренты. И вынуждены бороться, чтобы нас не раздавили, как муравьёв, я прав?
          Человек заворожено кивал, ещё никогда не видя таким своего главного босса. Читтер подложил голову под руку и проницательным взглядом поспешил изучить лицо своего собеседника, словно бы хотел что-то проверить для себя:
          - Мне безразлично, как дальше сложится вся эта ситуация. По крайней мере, сейчас. Я сейчас тоже слушаю свой биржевой тиккер, кстати, тоже изобретение колдуна из Праги. Я думаю, мы ещё выберемся. Если мы сделаем ставки на электрическую промышленность, то все наши расходы с газовыми компаниями окупятся. Нам надо немного подпортить крови всем этим магнатом, а потом, вот что я тебе скажу, мой милый, будущее за лампой Вингерфельдта. Вот и всё. У тебя больше нет ко мне никаких новостей или вопросов?
          - Нет, сэр. Я, пожалуй, выйду? - и человек поспешил уйти, невольно восхищаясь этим величественным человеком, каким Читтер был сейчас.
          Едва он вышел, как Генри вновь стал тем простым человеком, размышляющим о своей собственной судьбе, в которой не видел выхода. Или всё-таки видел? Читтер подошёл снова к окну, который раз уже за день, и задумался. Вот он снова один. Один на один со всеми своими проблемами. И никто их за него не решит, только если он сам не справится с ними.
          Илайхью, Берг, Нерст. Раньше он их мог считать своими друзьями. А теперь что он об этом думает? У него никого уже не осталось. Все эти люди лишь призваны были заполнять его пустоту, они являлись своего рода декорациями и всецело зависели от него. Теперь от него никто не зависит. Этим можно объяснить и странное поведение Берга в ту ночь в пригороде Праги, в усадьбе кудесника. Сейчас один лишь он зависит от своих предрассудков. Он перестал быть личностью, и стал лишь жалким туманом.
          Один, один… на весь этот огромный и странный мир!
          И теперь уже точно никто не в состоянии его спасти. Если только он сам себя не вытащит из проруби, в которую сам залез по доброй воле.
          Читтер открыл окно и долго стал всматриваться вдаль, на звёзды. Они словно бы могли ему что-то сказать. Словно бы могли ему помочь. Он долго на них смотрел, после чего отметил про себя старую легенду о том, что каждая звезда - это человек. Может какая-то из этих звёзд - его? И она сейчас зовёт его. Зовёт вперёд. И никакие туманы не свернут его с пути!
          Пора что-то менять в своей жизни. Причём кардинально. Ведь потом уже будет слишком поздно. Слишком!
          - Это не моя жизнь!
          Этот зов, обращённый к звёздам, остался без ответа.
          В глазах Читтера, засветившихся какой-то новой волной озарения, отразились огни большого города. Теперь всё будет по-новому!
          Утром второго января в контору газеты, к ее заведующему репортажем Альберту Орру вбегает редактор газеты. Он взволнован. В его руках утренний выпуск газеты. Орр удивлен появлением редактора в столь необычный для него час. Весь взмыленный, редактор, указывая на первую страницу газеты, восклицает:
            — Мистер Орр, объясните мне, как подобное сообщение могло появиться в газете? Кто это только мог написать: «Свет передается по проводу»? Наша газета станет теперь посмешищем для публики… Разве вам неизвестно, что давно уже была доказана невозможность такого противоестественного явления?
          Не успокаивают его и убеждения Орра и его сообщение, что статья написана одним из наиболее крупных и хорошо зарекомендовавших себя корреспондентов — Грайамом Бергом, газетным работником, наиболее близким к вопросам науки и техники.
            — Как это только Берг решился сыграть такую штуку с газетой? — продолжает совершенно расстроенный редактор. — Немедленно разыщите его и пришлите ко мне… Мы должны что-то предпринять, чтобы избежать скандала… Надо же додуматься до такого!
          Слава к Бергу как редактору собственной газеты и корреспонденту другой шла медленно, но верно.
        Глава двадцать седьмая
          И снова август 1908 года, без которого невозможно всё наше дальнейшее повествование. Перед нами теперь совсем другой исторический момент - можно сказать, с него и пошла вся история современной авиации. Изобретатели избрали верный путь из тысячи невозможных. И этот единственный путь имел и решение, и всё.
          Когда-то говорили, что аппарат тяжелее воздуха не способен подняться в воздух.
          Завистников и клевещущих людей, «специалистов» (как их презрительно называли практики и изобретатели) было слишком много, но не настолько, чтобы истина не смогла пробиться. Специалисты во весь голос твердили свою устоявшуюся теорию, вместо того, чтобы проверить её на деле. Но, как говорил Альберт Эйнштейн, всегда найдётся человек, который не знает, что то, или иное мероприятие невозможно, и вот как раз он и сделает открытие.
          Такими открывателями оказались Уилбер и Орвилл Райт.
          В то время как Орвилл готовил свой самолёт для показательных выступлений в Вирджинии, в Америке, Уилбер полетел во Францию доказать всему этому заблуждающемуся миру, на что способен он и его брат.
          Недалеко от Парижа и суждено было состояться этому мероприятию. Которое, несомненно, привлекло не меньше народа, чем мероприятие Вингерфельдта по поводу своей несчастной лампы накаливания.
          Надо было доказывать всему Французскому аэроклубу, кто тут прав, а кто виноват. Рассудит время. Что оно и сделало в этот раз, решив не подводить людей и истину.
          Денёк выдался весьма холодный, и Гай бы наверняка продрог до костей, если бы его не согревала одна-единственная мысль, ради которой он, собственно, тут и оказался. Поплотнее захлопнув свой пиджачок, который выглядел далеко не пёстро и не выделяясь среди действительно джентльменских нарядов, он скромно стоял в стороне, но это нисколько не убавляло для него цены всего происшествия, которому суждено тут случиться спустя некоторое время.
          На монорельсовой дороге, которую тут пришлось проложить ввиду особенностей местности, стоял огромный планер с бензиновым двигателем. Из-за хвоста самолёта виднелась недовольная фигура Сантоса-Дюмона, который до победного не сомневался в том, что именно он - пионер авиации. Не уменьшая его заслуг в этом деле, скажем, что это частично так и есть.
          Этот господин сегодня выглядит, как истинный франт. С некоторым отвращением он смотрит на Уилбера и спешит отвесить:
          - Как дела у вас, господин? Да-да, пред Вами тот самый человек, который первым совершил полёт. А вы должно быть, один из тех самых братьев Райт? Вы уж извините, ведь я во всём уже вас опередил.
          Только пионеров всегда бывает несколько. Редко, когда удаётся что-то открыть - и причём только одному изобретателю. Отсюда и все 600 исков Александра Белла, что подарил такую бесполезную игрушку мира, как телефон, или какого-нибудь Свона, что опять же приложил усилие к изобретению лампы. Их было много таких. Действительно изобретения делали гении.
          Уилбер никуда не спешит и он абсолютно спокоен. Ему безразличны все эти выкидыши своего недоброжелателя, и он спешит произнести вслух одну общую фразу:
          - Да, это вероятно именно так. Но только именно ваших результатов я и мой брат достигли ещё несколько лет назад до вас.
          - Я много об этом слышал, но только вот, ни разу не видел! - разводит руками Сантос-Дюмон.
          Это выражается на всём его лице. Лёгкая улыбка перекашивает в этот момент лицо изобретателя, когда он осматривает всю толпу собравшихся вокруг него людей. Ведь все пришли на него - на одного него. И он один может им что-то доказать. Вернее, не только им, но и всему миру с его капиталистическими законами.
          - Ставлю сто франков, что он не взлетит! - громко говорит Сантос-Дюмон, чтобы его все слышали и достаёт несколько хрустящих купюр из кармана своего сюртука.
          На нём надета кепка, скрывающая лысину на голове, глаза горят проницательностью, мужественное лицо освещается парижским солнцем справа. Выглядит он как гладиатор на поле боя - ни одной тени смущения в себе. Хотя, в душе у него, наверняка, всё клокотало. В этом Гай просто готов поклясться.
          Уилбер вовсю продолжает готовить самолёт к своему полёту. Удостоверившись, что всё на месте и ничто не отлетает, он только произносит слабо и тихо, так, чтобы его могли услышать лишь некоторые, стоящие близко люди:
          - Ну, с Богом!
          Затем он оборачивается назад и подаёт сигнал, чтобы рабочие отвязали верёвки, за которые держится самолёт на рельсах:
          - Полетели что ль?
          Он заводит бензиновый мотор, садится на своё место, и начинает разогревать свой планер к полёту. Лицо его абсолютно невозмутимо. Он знает, что делает. Уилбер что-то поворачивает перед собой и самолёт начинает ехать по рельсам вниз.
          Где-то на полпути он набирает достаточную скорость, чтобы оторваться от земли и взмывает вверх, к небесам.
          Удивлению на лицах стоящих тут людей нет предела. Никто бы не ожидал подобного увидеть здесь. Эти изобретатели скачут в будущее семимильными шагами, здорово опережая настоящее, но их это нисколько не волнует. Вот сейчас как раз такой момент настал.
          Но самое большое удивление, естественно, у Гая. Он стоит недалеко от фотографов, которые так здорово управляются со всей своей работой, успев в момент полёта запечатлеть это событие на плёнку. Журналисты уже начинают что-то строчить в своих блокнотиках, но видно просто прекрасно, что руки у них здорово трясутся от увиденного.
          Рядом сидит телефонист, который тут же спешит передать по телефону куда-то в контору:
          - Братья Райт совершили первый публичный полёт на моторном аэроплане! Все предыдущие достижения французов кажутся в сравнении с этим просто детским лепетом…
          Так совершалась история - в столь короткий период истории, на долю которого пришлось столько самых разных открытий и изобретений, облегчающих путь человечеству.
          Гай поплотнее запахнулся в свой плащ и с некоторым сочувствием и жалостью смотрел вверх, на это большое, огромное голубое небо, на которое ему так хотелось хоть когда-нибудь забраться! Холод сильнее обрушился на него, но валлиец и мускулом не дрогнул. Ему было сейчас не до этого. Провожая взглядом моторный аэроплан братьев Райт, он, наконец, осознал, что является свидетелем того, как сейчас делается история.
          Пройдёт ещё немного времени, и такие вот самолёты станут такой же простой и обыденной вещью, как например, сейчас были свечи. Именно, что были. Дожить бы до этого момента. Почему он сейчас вспоминает о своём полёте в Праге?
          Небо, эта недоступная для него среда, и меж тем притягивающая этой своей таинственностью, вновь проникло в его душу, возродив впечатления этого давно минувшего дня. И заодно некоторые из воспоминаний - столь важных для него.
          Что же сказали ему эти воспоминания помимо эмоций? Мгновенно глаза Гая загорелись какой-то новой силой, когда он что-то вспомнил важное. Ведь, если он сумел уговорить Вингерфельдта, что авиация - это как раз та самая отрасль промышленности, на которую можно ставить ничуть не боясь, то значит, себя уговорить и того легче. Ведь это его мечта - побывать здесь и увидеть саму историю в действии.
          Вернее, это лишь полшага к мечте. Он, истинный забытый романтик, как и его старый друг - часовых дел мастер Феликс, должен понимать, что это всё для него значит. Небо - эта загадочная среда обитания. Как иногда хорошо витать в облаках. А ведь он совсем не боится высоты - это ведь должно тоже отразиться на нём и его мечте. Может, он родился как раз вовремя? Вдруг - это дело всей его бесполезной и никчёмной жизни мелкого служащего компании?
          Что толку, что он, Гай, держит в руках все нити управления компании. Что толку, что все рабочие, все предприятия, у него словно в ежовых рукавицах, и что эта мощь сотрясает компании конкурентов? Если бы от этого было теплее, то тогда бы и жизнь прошла бы не зря. Отчего это ощущение гложет его так давно - на это валлиец ответить уж точно никак не мог.
          Гай смотрел на то, как этот аэроплан Уилбера Райт делает крутой вираж, разворачивается и летит обратно. Сейчас, это, наверное, для него просто триумф! Он доказал всему свету, чего он здесь стоит. Явно он необычная личность. И уж его-то жизнь точно прошла не зря. В этом сомнений нет. Сейчас его ничто не тревожит - пусть нервы портят себе всякие Сантосы-Дюмоны, с которыми они, братья Райт, настолько различны во взглядах, во сколько Южная Америка ближе находится к Европе.
          Великий исторический момент! Но он уже свершился, завтра о нём напечатают в газетах, а через некоторое время всякие писатели будут восхвалять его на страницах своих книг.
          Тем временем аэроплан, управляемый решительной рукой Уилбера, идёт на посадку. Громко жужжит его бензиновый двигатель, поднимая огромный ветер позади себя. Кружится пропеллер, и медленно он начинает сближаться с землёй.
          Никто из стоящих тут зрителей ничего не может сказать вслух - настолько все поражены этим событием, свершившимся прямо у них на глазах! Ветер от аэроплана сдувает у многих шляпы, и те, в чьей принадлежности они находились, спешат их поднять, однако, не унимая своих чувств и своего искреннего удивления. Глаза лихорадочно следят за этим аппаратом, постепенно садящимся на землю и подминающим под себя траву. Некоторое время он ещё едет по земле, собирая все ямы и кочки, машину здорово трясёт, и Гай невольно вспоминает, как он так же первый раз в своей жизни взлетал и так же все эти кочки. От проезда по ним казалось, что ещё чуть-чуть, и весь аппарат развалится на части.
          Довольный собой, Уилбер вылезает из своего аэроплана, ловко спрыгивает на землю. Уже ни у кого сомнений не остаётся - кто же истинный король всей этой авиации!
          И конкурентам уже ничего не остаётся, как просто грызть себе локти от зависти, что им, например, такое никогда уже не удастся. А ведь такие же испытания такого же аэроплана скоро начнутся в Америке… совсем скоро!
          - Мистер Райт, вы понимаете, что вы с братом просто совершили чудо! - вдруг в сердцах восклицает один из журналистов, что случайно тут оказался рядом.
          Мгновенно все люди прессы вспоминают, зачем они здесь, и обступают этого единственного человека со своими расспросами и восхищениями. Это воистину его день, день Уилбера Райт! Разве когда они с братом начинали мастерить свой планер, они могли догадаться, к чему всё это приведёт?
          Гай так же быстро оказался выброшенным за борт и просто стоял в стороне, наблюдая за действиями прессы. Отовсюду слышались восклицания и восхищения этим подвигом человека, как запустить машину в воздух. Конкуренты поспешили разъехаться, и лишь любопытных зевак становилось всё больше и больше, поняв, что они могут пропустить много для себя важного.
          Главное, не упустить своего момента! Это была единственная мысль, пронёсшаяся в мозгу Гая, наблюдавшего за кучкой людей в стороне. Уж кто-кто, а уж он своего упустить не должен! Вдруг что-то да получится. Он скомкал находившуюся в кармане бумажку с адресом того самого продавца, знакомого с этими предприимчивыми американцами.
          Если упустить момент, он больше никогда не достигнет своей мечты! А ведь так хотелось хоть раз в жизни поплыть по течению! Сколько ещё страданий выпадет на его долю? Мало ему того, как судьба безжалостно кидала его из стороны в сторону?
          Ждать пришлось довольно долго, и Гай невольно стал переступать с ноги на ногу, чтобы хоть как-то согреться. Нет, ради своей одержимой мечты он готов упрямо выдержать любые холода. Лишь бы не оказались напрасными его ожидания!
          На какой-то момент, стоя здесь, он настолько ушёл в себя, что забыл уже обо всём на свете. Очнувшись, он вдруг осознал, что может потерять то, чего столько ждал, в один миг. Гай рванулся вперёд, но к своему удовлетворению заметил, что ничего страшного не произошло.
          В конце концов, народ (в основном, это были как раз люди прессы), вдоволь удовлетворив всё своё любопытство, решили разойтись по домам после того, как Уилберу Райт наскучило отвечать на их глупые вопросы. Теперь же он остался почти что один, не считая рабочих и организаторов сего мероприятия, в обязанность которых входило довести всё это дело до конца и не оставить самолёт в Париже. Гай вдруг осознал, что это как раз его шанс, и поспешил показаться на глаза.
          Уилбер некоторое время раздавал приказы возле своего аэроплана, затем, уперев руки в бока, стал что-то пролистывать у себя в записной книжке. Для него боевое крещение уже прошло - причём с успехом. Осталось того же добиться от своего любимого брата. Теперь все испытания и волнения были позади…
          Гай осторожно подошёл сзади этого человека, долго размышляя, как бы не показать себя наглым. Его привычная решительность улетучилась с последним шагом. Пульс участился, он сам вдруг резко заволновался, боясь показать себя с плохой стороны. Но, поняв, что так он точно не добьётся всего того, чего хотел, решительно протянул руку, и потрогал за плечо стоящего впереди человека.
          - Извините… - решил было начать Гай, как к нему быстро обернулся с усмешкой на лице Уилбер, польщённый этим вниманием к своей персоне.
          - А, это Вы?
          - Вы что, знаете меня? - удивился валлиец.
          - Как не знать хитрейшую лису Европы, которая всё предвидит, всё поймёт, и всё разузнает? Я ведь ещё и газеты читаю, милый мой друг. И знаете, что ещё, маска такого робкого и застенчивого паренька Вам не к лицу. Верните себе прежний облик, я ведь не кусаюсь.
          - Ну и слава Богу! - Гай вздохнул с некоторой улыбкой. - Наверное, я должен всё-таки сообщить причину, по которой дёрнул Вас за плечо. Надеюсь, я не сильно отвлёк вас от ваших дел?
          - Если б это были дела! Реальные дела были в воздухе. Здесь же я просто показываю, что я важная персона, и меня ни в коем случае не надо выводить за борт. Так что Вы хотели-то?
          Стучит барабанная дробь. Снова почувствовав себя в роли служащего компании Вингерфельдта, Гай в какой-то миг сильно собой возгордился, придал себе привычное расположение духа. Но самая главная черта его лица - это полуулыбка, мгновенно отсылающая его к оптимистам, к которым, он впрочем, относился бы и без неё. Быстренько продумав с чего начнёт, Гай хотел было уже начать разговор, как почувствовал. Что у него встал ком в горле.
          Назвать Уилбера обычным человеком он не мог. И это-то и мешало начать разговор! Вместо желанной уверенной речи в ответ вырвалось что-то неестественное, причём на вдохе:
          - В общем-то… Если всё объяснить парой слов, - Гай мысленно обругал себя за робость, вспомнив, кто он есть на самом деле. Это придало ему уверенности, и он, наконец, заговорил так, как всегда говорил со своими знакомыми. - У меня была давняя мечта. Она заключалась в том, чтобы побывать в небе. Это звучит по-детски и глупо…
          - Ничего не по-детски! - возразил собеседник.
          - Кто бы говорил! - усмехнулся Гай. - Но тогда я не знал никаких братьев Райт, и тем более был невежественен в тех вопросах, что касаются продвижения человечества вперёд. Потом в Праге состоялся публичный полёт одного из таких любителей авиастроения.
          - А! - вдруг загорелись пониманием глаза Уилбера. - Значит, докатились…
          - Именно, что докатились! Человек, что управлял этим чудом, послал меня в магазин к какому-то продавцу, а последний меня к вам.
          Усмешка на лице Уилбера стала более явной. Он снял кепку, и несколько минут посвятил тому, что бы его расправить. В это время Гай обратил внимание на лысину на его голове.
          - Продавец? И к нему вас отослал этот некто авиа-любитель? Ну-ну, никогда бы не подумал, что такое возможно. Но, наверное, это очень важные люди, раз они всё-таки сделали то, о чём их просили.
          - Жизнь - это не то, что логично произошло, а то что нелогично происходит, - пожал плечами Гай. - Ну, а если короче, посмотрев на ваш полёт, я вдруг загорелся желанием взлететь в небо.
          - Ну, а я-то тут причём? Напильник дам вам в руки, а дальше мастерите свой собственный аэроплан и пожалуйте в небо! Я что, против, что ли? Или Вы, господин Гезенфорд, решили, будто я выдаю лицензии на полёты?
          - Было бы весьма неплохо, - скромно ответил Гай, на миг призадумавшись. - Но чтобы построить что-то действительно важное, я должен понять, как оно работает и как оно устроено, я думаю, я прав? Ведь господин Гезенфорд это не мистер Райт, и он не гений авиации, и тем более понятия не имеет, как управлять такой огромной махиной, и как заставить взлететь её в воздух!
          - А, Вы решили использовать мою благосклонность и думаете, что я покажу вам все свои возможности! Вы хотите, чтобы я вас задарма научил летать? Помните ту историю с Икаром?
          Гай негромко, и даже несколько вымученно, рассмеялся. Ему стал нравиться этот легендарный человек, с которым его так случайно свела судьба. Уилбер тем временем стал продлевать свою логическую цепочку выводов, не спуская с себя этого вида покорителя небес:
          - Вам бы всё на готовеньком. Раз изобрели самолёт - так зачем же его изобретать вновь, не правда ли? Я уже вынес вам свой вердикт.
          Уши Гая резко насторожились при этих словах, но заметив, что улыбка не спала с лица изобретателя, он понял, что ничего плохого ему не будет за этот разговор. Почесав у себя в затылке, Гезенофорд приготовился слушать своего собеседника, который, тем временем, ещё и успевал следить за своим изобретением.
          - Вот что, - тихо, и тоном, не терпящего возражений, начал Уилбер. - Я буду во Франции ещё несколько дней. Должен же я посмотреть весь этот Париж, и в особенности его главную достопримечательность, не правда ли? Но ввиду того, что я там не целыми часами напролёт буду таскаться по городу, я могу уделить вам немного времени. Вы мне понравились, и я искренне рад нашему с вами знакомству, так что вот. Я предлагаю пройти вам через испытание. Я покажу Вам пару уроков вождения своего изобретения, а там посмотрим, что будет. В конце концов, Вас же судьба иногда забрасывает в Америку?
          - Часто, - глухо откликнулся Гай. - Но как-то уж мы с Вами больно быстро договорились!
          - Это подозрительно! - рассмеялся Уилбер. - Но с этим ничего не поделаешь. Мне, чтобы Вам довериться, нужно было обладать гораздо большим количеством временем. Ну, я надеюсь, вы ведь не растащите мой самолёт по винтикам и не додумайтесь угнать его, верно? Значит, считайте, что мы договорились.
          Следующее утро в Париже, после двухдневного перерыва (другого названия валлиец не смог придумать этому), после громких газетных заголовков, оскорбляющих скептиков, окончательно рассеяло все сомнения Гая и всю его «Меланхолию». Он ждал этого утра с вожделением, на которое только был способен. Он до сих пор не мог поверить своему счастью. Сначала всё это казалось жалким сновидением, но по мере того, как он начал воскрешать факты в своей голове, он понял, что такое бывает только в жизни. Значит, так надо было.
          Гай усмехнулся сквозь зубы.
          Как же наивно звучало это заявление Уилбера! Ведь он доверился, можно сказать, первому встречному человеку! Нет, не так. Гезенфорд несколько минут задумчиво смотрел в окно гостиницы, в которой проживал. Ведь он, Гай, далеко не первый встречный человек - глава величайшей компании века, здорово разрекламирован в среде этих узких лиц, в основном связанных с бизнесом и изобретательством.
          Кроме этих людей его никто не мог больше знать. Знали лишь те, кому нужен был Вингерфельдт или какая-то выгода, но любые сделки свершались через его руки. Не такой уж и обычный человек. Его знали все, но не знал никто! Всю свою жизнь ему приходилось проживать с какой-то тайной в душе, о которой он никому почти не мог поведать.
          Он относительно равнодушно относился к суждениям других о себе, если только не пренебрежительно. Проживая всю свою жизнь волком-одиночкой, он, пожалуй, так бы и не отказался завершить её. Знал бы он только, что у его жизни совсем другие планы…
          Поняв, что момент истины для него настал, Гай мгновенно спустился с лестницы гостиницы, выбежал из здания. Где-то на полпути к назначенному месту он на бегу выхватил у мальчишки, выкрикивающего новости, газету и хотел было помчаться дальше, уже успев просмотреть несколько строк из печатного издания, как вдруг ему на плечо опустилась чья-то мощная рука.
          Гезенфорд обернулся, и просто замер на месте.
          - Не узнаёшь?
          Высокий человек в цилиндре и с некоторым угрюмым выражением лица резко оскалил зубы на Гая, и расплылся в неожиданной улыбке, которая, казалось бы, совсем ему не свойственна. Человек слегка наклонил голову, ожидая ответа, но списав всё на изумление Гая, он решил начать разговор первым.
          - Ты куда-то торопишься, а, Гай? Не можешь уделить всего пяток минут своему бывшему товарищу? Или я уже тебе не товарищ, а? Как будто ты бы что-то мог сделать тогда без меня!
          - Я… вас… не знаю! - выпалил, заикаясь, Гай.
          - Знаешь, знаешь, - загадочно качнул головой человек. - Просто забыл. А? Краткосрочная память? Жаль. Мне так не хочется напоминать тебе все эти весёлые моменты - ты ведь знаешь, о чём я говорю, правда? Я не буду нагружать тебя окончательно, но мой тебе совет - держи ушки на макушке, и следи, как бы твоё прошлое не подавило твоего будущего.
          Человек громко рассмеялся, после чего убрал руку с плеча до сих пор не понимающего времени Гая. Он снял цилиндр с головы, после чего сделал два шага вперёд, но затем, для большего эффекта обернулся, прищурил глаза, и процедил сквозь зубы уже злобным тоном:
          - Вор! Неужели ты забыл наш Кодекс Чести? А по долгам надо иногда платить. И лишь самые неблагодарные люди боятся этого сделать, - он специально выставил на свет свою шею, которую пересекал огромный шрам. Человек вновь усмехнулся, и в уголках его рта показались золотые зубы. - Это всё на твоей совести, дорогой друг. Помни об этом, прежде чем встречать старых друзей.
          Человек повернулся и поспешил уйти, оставив Гая одного бороться со своими страстями и впечатлениями, разом скрутившими его. Гезенфорд начал долго лихорадочно размышлять, вулкан воспоминаний обуял его, и он просто несколько минут не мог сладить с собой. Голова раскалывалась, сердце бешено стучало, глаза лихорадочно блестели. Он остановился возле одного здания, пытаясь отдышаться.
          - Молодой человек, вам плохо?
          - Нет-нет, всё… нормально.
          Гай присел на корточки и стал долго думать, глядя вслед проходящим пешеходам. Тогда он окончательно выбросил из головы все остальные события, оставив место только для своих живо трепещущих воспоминаний. Почему это должно было случиться? Чем он провинился? Почему над ним так издевается судьба? Что он ей такого плохого сделал ещё тогда, в детстве?
          Валлиец закрыл глаза, пытаясь отогнать страшные картины воспоминаний, но добивался прямо противоположного момента. Ощущение, будто бы он совершил какое-то страшное преступление, которое теперь преследует его по пятам. Нет, я ничего не делал. Моя совесть чиста, - пронеслось в голове Гая, пытавшегося успокоиться.
          Этот человек… Неужели теперь его что-то ждёт?
          Из кармана выпали карманные часы, и Гай смущённо подобрал их с тротуара, взглянул на время. Именно оно его окончательно успокоило, вернее, хотя бы на миг отогнало все те странные воспоминания, которые он бы так мечтал выкинуть из своей головы.
          Уилбер, задумчивый до предела, долго ждал своего нового знакомого. В какой-то миг ему показалось, что он так его и не дождётся, но дело принципа заставило подождать Гая ещё немного. Решение оказалось верным, и вскоре прибыл сам запыхавшийся Гезенфорд.
          - А вы не слишком-то пунктуальны! - упрекнул он его.
          - Просто со мной свершилось страшное потрясение, - оправдался Гай. - Я должен был попасть к вам вовремя по моим расчётам. Но я не могу предвидеть всех событий.
          - Да уж. Мы не в силах перепрыгнуть через себя. Я полностью с вами согласен. Пройдёмте! Надеюсь, это не сильно отразится на вас, ведь вы славитесь в узких кругах остроумием и цинизмом. Сейчас я вижу перед собой совершенно другого человека.
          Один из знаменитых братьев Райт захотел во чтобы то ни стало провести испытание этого молодого человека. А что до последнего, то тот и вправду пытался переключиться с грустных мыслей на хорошие. В конце концов, он же всегда был таким оптимистом! Ничто не должно ему помешать стать им ещё раз…
          Уилбер сел в аэроплан вместе с Гаем, буквально по ходу полёта разъясняя, для чего нужно то или иное приспособление для управления. Гезенфорд подозрительно прищурил глаза.
          - Что ты хочешь мне всем этим сказать? В этом и заключается моё испытание - в полёте? Я ведь слышал ту историю, что вы с братом даже своего механика не допускали до управления своим аэропланом.
          - Кто тебе сказал, что мы допустим? В чём заключается испытание? Увидишь. Я думаю, ты вполне оценишь мою шутку.
          - Американцы плохо шутят, - подметил с язвой Гай. - Я это хорошо знаю.
          - Но американцы тоже разные бывают, - возразил Уилбер. - Ты и сам всё поймёшь со временем. Или ты уже себе не доверяешь?
          - Я уже никому в этом свете не верю, - усмехнулся Гай.
          Он перестал быть похожим на себя. Прежний Гай растворился в потоке событий. Гезенфорд сейчас себя чувствовал всё тем же мальчишкой прозябающим в трущобах, и… нет! Этого нельзя ни в коем случае вспоминать. Иначе он не настроится на свою волну. Ни в коем случае. Холодно. Тоскливо. Где ты, прежний Гай?
          Моторный аэроплан взмывает всё выше и выше, выделывает некоторые фигуры, и Уилбер демонстрирует отличную управляемость полёта, делая то круги в воздухе, то «восьмёрку». Примерно это же он показал пару дней назад. Затем аэроплан снова начинает набирать высоту, но вместо того, чтобы совершить что-то оригинальное, можно так сказать, со своей высоты резко припустил вниз, как с горки, только воздушной.
          Уилбер с насмешкой взглянул на сидящего Гая, мысли которого действительно витали в облаках с самого начала этого полёта. Тот едва успевал следить за всем, настолько на него всё это подействовало. Спустив аэроплан на маленькую высоту, Уилбер Райт поспешил задать тот давнишний вопрос, который так будоражил его:
          - Ты запомнил то, о чём я тебе говорил? Этот рычаг - для торможения, этот выкручивает крыло… Надеюсь, мне не надо объяснять тебе суть «крутки крыла»?
          - Об этом уже и так наслышан весь мир, - слегка усмехнулся Гай. Но Уилбер был серьёзным.
          - Я не шучу. Если что-то не ясно, лучше это разъяснить именно сейчас, чтобы потом не было поздно!
          - Ага! Испытание! - но тут же Гай понизил тон, и стал серьёзным. - После того демонстративного полёта в Праге…
          - Этот полёт - сущая ерунда! - махнул рукой Уилбер. - Они взяли какую-то тарахтелку с пропеллером и выдали это за наше изобретение. То, что им удалось взмыть в воздух, ещё ничего не доказывает. У них не было даже системы управления!
          Гай взглянул на своего собеседника и не мог не заметить, как солнце чётко освещает его решительный профиль. Весь его вид говорил о том, что он готов к грандиозным свершениям. Уилбер вновь мельком взглянул на Гая, и последний увидел в его взгляде некоторую обеспокоенность и задор:
          - Вот смотрите: высота здесь небольшая. Я думаю, пару минут вам явно не должно хватить на то, чтобы угробить моё изобретение. К тому же, я тут рядом сижу, так что, по идее, ничего не должно случиться. Если я уступлю управление аэропланом, протестов не будет?
          - А бензин? - сощурил глаза Гай.
          - Я скажу, когда следует прекратить полёт. Так по рукам или нет?
          - А это всё без денежной основы?!
          - Ты несносен, Гай. Хуже того «носорога с Уолл-стрита»! Известный грубиян, понимаете ли… Хорошо, раз на денежной основе. Какова ваша цена? Один или сто фунтов? Что? Пятьсот? Пять?
          Гай поморщился при этих словах, ибо услышав такое странное сопоставление, он невольно вспоминал об одном человеке из своих воспоминаний. Однако, виду он старался не подавать, посему сидел абсолютно спокойным на месте. Затем протянул руки к рычагу.
          - Можно?
          - Давно бы уже пора! - проворчал Уилбер. - Лезь в дудку, не позорь державу!
          Он отклонился, Гай быстро прошмыгнул на место своего собеседника и взял управление аэропланом в свои руки. Мгновенно поняв свою ответственность, он начал быстро соображать, что и куда поворачивать. На словах это казалось просто, а вот на деле - пока найдёшь нужное себе…
          Моторный аэроплан резко взмыл вниз, - Гай перепутал один рычаг с другим, внешне очень похожим, и вместо верха полетел вниз. Кое-как справившись со своим положением (даже без вмешательства Уилбера!)он понял, что попал в воздушную яму - по тому, как резко заложило уши у него и его спутника.
          - Дорога будет недолгой, - с некоторой долей чёрного юмора пробормотал Гай, пытаясь сосредоточиться на управлении самолётом.
          Разные чувства переполняли его в тот момент. Но самое интересное - в них не было страха, а лишь какая-то уверенность и волнение, которые продолжали вести друг с другом борьбу внутри Гая.
          - Попроще, попроще, - вставил своё слово Уилбер. - Не надо лишней суеты и напряжённости. Когда что-то действительно будет непонятное тебе, тебе как раз и не хватит внимательности, которую ты с таким уроном для себя расходуешь сейчас!
          Гай стиснул зубы и удержался от комментария, готового сорваться с его языка. Легко тебе, Уилбер, так говорить! Ведь ты всю эту систему управления знаешь досконально! А он только первый раз сел за управление аэропланом!
          Аэроплан выровнялся и стал лететь прямо, затем гай немного завернул его, и тот сделал круг, пусть не такой, какой тут выделывал Уилбер пару дней назад, но всё же. Один из знаменитых братьев Райт с некоторой усмешкой взглянул на Гая:
          - Я смотрю, получается! Так и меня обогнать можно! - в его глазах вспыхнули весёлые искорки.
          - Не каркай! - отрезал Гай, и потянул руку за следующим рычагом…
          Аэроплан резко устремился вниз, а из-за низкой высоты сделать уже ничего нельзя было. Гай стиснул зубы, ожидая «мягкой посадки» на траву и кочки, которые были хорошо видны по мере их приближения к земле. Уилбер пролез вперёд, и резко потянул один из рычагов на себя, по ходу объясняя:
          - Чтоб было нам легче падать!
          В следующий момент аэроплан вместо прямого врезания в землю ещё несколько метров проехал параллельно с землёй, затем коснулся её, постепенно заглушая скорость, и собирая все попутные кочки и камни. Когда же наконец аэроплан остановился, в лицо отважным пилотам полетела пыль. Гай сплюнул.
          - Посадка была мягкой, - вставил слово Уилбер, отдышавшись. - Всё-таки всё не так уж и грустно. Я думал, будет хуже.
          - А вы всегда с братом даёте управление в руки первым встречным лицам, которые вами интересуются?
          - Вы - не первое встречное лицо! - подчеркнул Уилбер, вылезая из аэроплана. - Хотите продолжить дальнейшие опыты с самолётами?
          - Да! - с жаром крикнул Гай.
          - Тогда встретимся в Америке. Может, ещё и самолёт у нас с братом закажите. Успех уже пошёл у нас! - подмигнул правым глазом Уилбер, а затем рассмеялся. - Только не пускайте пыли мне в глаза!
          … Домой Гай пошёл восторженный и радостный, но, едва он прибыл, как снова его сковало то страшное чувство жутких воспоминаний. Они атаковали его со всех сторон, и лишь сон спас от прегрешений прошлого. Высокий человек в цилиндре всё не выходил из головы!
          Демонстрационные полёты Орвилла Райта, брата Уилбера, начались 3 сентября 1908 года в США. Один из них продолжался более часа, и это произвело сильное впечатление на американских военных. По условиям контракта самолёт должен был перевезти пассажира. 17 сентября Орвилл взял на борт лейтенанта американской армии Томаса Селфриджа (хотя создатель мотора Чарли Тейлор очень хотел, чтобы пассажиром был именно он). На высоте 30 м пропеллер самолёта раскололся, и аппарат рухнул на землю. Чарли первый прибежал на место трагедии и вытащил из-под обломков Орвилла и его пассажира. Томас Селфридж погиб, став первой жертвой авиакатастрофы. Пострадавшего Орвилла увезли в больницу, а потрясённый Чарли рыдал как ребёнок и успокоился лишь тогда, когда доктор заверил его, что жизнь Орвилла вне опасности…
        Глава двадцать восьмая
          Альберт Нерст чинно восседал на стуле - уже выспавшийся, даже немного отдохнувший. Жизнью он впервые был доволен за весь тот период жизни, что он тут находился в распоряжении Вингерфельдта. Он даже не поправлял своего пенсне - что ещё раз говорило о том, как он себя хорошо чувствует. Аль выразительно вытянул вперёд ноги, и несколько минут посвятил ничегонеделанию. Если брать в голову и то, что он был человеком работящим, но любящим и отдохнуть (желательно столько же, сколько он и работал) то ему это очень даже здорово удалось.
          Возможно, подвал дяди Алекса предназначался для других дел, и уж никак не для отдыха, но самого тирана изобретений не было, что ещё раз подтверждало теорию Академика о том, что отдых нужен каждому. Такие идиллии обычно выпадали нечасто и на очень короткое время, Альберт даже решил засечь время по своим часам, отведённое ему для отдыха.
          Вскоре в лабораторию явился невысокий тучный человек с горящими глазами. Он осмотрелся вокруг, ища чтобы можно тут покритиковать, и не найдя ничего особенного, хотел было вздохнуть, но на своё несчастье Альберт сам выдал себя, когда решил принять другую позу для своих редких минут блаженства.
          - Э вона! Развалился тут, чёрт побери! - когда Алекс упёр руки в боки, Альберт чуть не свалился со стула и от неожиданности, и от смеха, ибо в этот миг король электричества был похож на обычную деревенскую бабушку.
          - У меня ещё минута, - напомнил Альберт, кивнув на карманные часы, лежащие на столе.
          - Минута так минута, - Алекс даже возмутился. - Считают меня каким-то извергом! Словно бы я способен лишить человека его заслуженного отдыха! Вообще уже!
          Он ещё секунд пять посылал проклятия, потом встал в боевую позу и решил всю эту минуту смотреть в упор на Нерста взглядом жандарма, который наконец-то сумел поймать тунеядца на месте преступления. Однако тунеядец уже привык к таким выпадам, и вытянувшись во весь рост, сделал ещё более блаженную улыбку, чем ещё больше стал похож на лентяя, за которого его счёл сейчас дядя Алекс.
          - Минута прошла, - отрапортовал Алекс, прожигая взглядом Нерста.
          - У тебя часы неправильные, - возразил Альберт. - У меня ещё пятнадцать секунд!
          - Пропади ты пропадом, лодырь! - закричал Алекс, и человеку незнающему его, могло бы показаться, что он злится и готов метать молнии, но так уж точно не покажется Альберту.
          Тот повернул голову, что-то высчитал и медленно встал с места. Он устало потёр глаза и бросил взгляд укора на того, кто прервал весь его счастливый отдых. Алекс и не думал отступать, заранее выбирая плацдарм для наступления.
          - Ну и чего? - спросил сонно Альберт. - Ты оторвал меня от важной работы и чего теперь хочешь? Ты думаешь, я изобрету тебе вторую лампочку? Сейчас я ничего не буду делать.
          - Это бунт! - провозгласил Вингерфельдт, восторженно сияя глазами. - И твоя баррикада слаба ещё по сравнению с моей.
          - Это смотря, как ей воспользоваться, - возразил Альберт. Он окинул взглядом стол, взял в руки карандаш и ловко запустил вперёд. Вингерфельдт схватил его натренированной рукой прямо на лету, после чего пустил себе за ухо. Нерст выразительно взглянул на своего босса, но от комментариев воздержался. - Хочешь услышать моё мнение? Я сегодня не намерен заниматься никакими лампами. Я ими занимался вчера, позавчера… Сколько можно?
          - Сколько нужно, - Алекс закрутил ус. - Ну ладно, я сегодня добрый. Ты знаешь, я ведь давно придумал тебе задание. Помнишь того мальчишку, что газетами торгует?
          Альберт понял, в каком направлении мыслит Вингерфельдт и сразу навострил уши при последнем выражении. В глазах Академика пробудился искренний интерес к происходящему. Алекс слабо кивнул, поняв, что он интересен людям и прислонил руку к щеке, словно бы поддерживал её. Как назло, он немного затянул с продолжением, и эта пауза оказалась очень долгой. Тем не менее, Алекс быстро собрался с мыслями, и продолжил, видя недовольство Альберта Нерста:
          - Так вот. У Феликса в квартире сегодня будет небольшая пирушка. Я вот и подумал, не пойти ли нам на некоторое время туда?
          - А причём здесь Мориц Телеграфный?- зевнул Альберт.
          - Он-то тебя туда и приведёт. Что, разве вы не найдёте, чем там заняться? Я ценю тебя, Аль. Особенно твои мозги. Ты тут больше всех пашешь в моей лаборатории, уж ради твоей лени я так и быть, уделю один выходной. Но завтра ты мне выполнишь двойную норму.
          - Так что там, с пирушкой-то? У кого-то, кажется, праздник?
          - У нас каждый день праздник, - хмыкнул Вингерфельдт. - Я понятия не имею, кто тут и причём. Во второй половине дня, я, может быть, к вам присоединюсь. Ближе к вечеру.
          - Часа в два? - уточнил Нерст, поднимаясь со стула.
          Алекс закусил язык за то, что его раскрыли. Для такого человека, как он, совсем не существовало времени и пространства. Единицы времени для него укладывались в вечер и утро. Причём эта наглая привычка была нагло вытащена у Гая, который за днём и ночью, просто не успевал следить. А в общем-то, у каждого из них были свои понятия времени.
          Например, у Альберта всё складывалось в такую гениальную новую таблицу времени, единицы в которой расположены в порядке их значимости (к несчастью, он до сих пор не придумал ей названия, и посему она не запатентована):
          «Приду в обед» - в одиннадцать вечера.
          «Потом» - никогда.
          «Через пять минут» - два часа.
          «Как-нибудь, когда-нибудь» - нечто фееричное, влетающее в одно ухо, и вылетающее через другое
          «Попозже» - см. п.2
          «Вчера» - единица времени, за которую берётся временной промежуток от действия, совершённого пять дней назад и до целого месяца
          «В ближайшее время» - дня через два, три, а то и вовсе никогда
          «Недавно» - месяц назад
          «Завтра, послезавтра» - то, чем тешутся лентяи
          «Буду всегда об этом помнить» - см.п.2
          «Да это ещё было при царе Горохе» - вчера
          «Ещё чуть-чуть, сейчас, вот-вот» - три часа
          «У меня всё рассчитано по секундам» - просто нелепая отговорка
          «перерывчик небольшой» - пара недель, месяц
          И тому подобное. Таблица пользовалась популярностью в узком кругу широких лиц, к которым относились и Алекс, и все его лиходеи, то и дело пополняющие список и записавшиеся в его соавторы. Но всё это - лирическое отступление, которое помогает нам правильно разобраться, как проводят рабочее время в лабораториях Вингерфельдта.
          Так или иначе, после того, как его выпекли на улицу, Альберт утратив свою лучшую привычку ворчать что-то под нос спокойно пошёл к углу двух улиц, где его поджидал очень важный посыльный. Нерст вновь ушёл в себя, мысленно досыпая свои недосыпанные минуты отдыха, как вдруг услышал что-то позади и громкий бойкий голос над самым ухом:
          - Уйди с дороги!
          Чья-то рука сгребла его в сторону, и вперёд проехал небольшой дилижанс, наполненный людьми. Предупреждения и действия оказались, как нельзя кстати. Впереди, у перекрёстка стоял какой-то парнишка, одних лет с Надькевичем, размахивающий красным флажком, символом опасности. Альберт слабо усмехнулся. Дилижанс без лошадей, полностью работающий на паровом двигателе (автомобили только-только входили в нашу жизнь!), ехал со скоростью 4 км/ч, но на то время, как решил Альберт, это уже динозавры прошлого.
          - Да, на электромобилях у них это получается гораздо лучше, - задумчиво протянул спаситель Нерста. - Эти дилижансы тут по Праге колесят, чёрт знает, с какого мохнатого года…
          - Ну, - протянул Нерст, как ни в чём не бывало. - Изобретения, покамест, плохо внедряются в нашу жизнь. Пусть и треть века спустя после дилижансов изобрели, наконец, нечто стоящее.
          - Ты ещё мне об этом расскажи! У нас же есть уже знаток автомобильного прогресса, Феликс Ван…
          - Я понял. А, Надькевич! Я ведь тебя сразу-то и не узнал!
          - Здрасьте, приехали! Я ему жизнь спас, а он даже не повернулся.
          - Я хотел броситься под форд, - начал оправдываться Нерст. - Но пенсне слетели с носа и помешали привести в жизнь мне свой весьма оригинальный замысел, представляешь? Ну что, будешь сегодня моей собакой-поводырём?
          - Ты сам кого хочешь приведёшь хоть на край света, - фыркнул Надькевич. Только сейчас Альберт заметил у него в руке внушительную пачку газет. Неожиданно в голову Морица пришла оригинальная идея. - Значит так, дружок! Берёшь половину моих газет и стоишь на этом месте, продаёшь их. А я тем временем на своём двухколёсном коне расправлюсь с ними в другом конце города. Договорились? Договорились! - и он умчался, даже не дав высказаться Альберту.
          Нерст взял в руки газеты и поспешил проявить свою коммерческую изобретательность, все ещё улыбаясь про себя тому, что встретил такого удивительного и наглого мальчишку, которому Цезарь и в подмётки не годился.
          Дядя Алекс любовался на своё произведение искусства - лампочку накаливания, и в конце концов, осмотрев её со всех сторон, пришёл к выводу, что всё не так уж и плохо. Даже лучше, чем он предполагал. Вингерфельдт отвёл взгляд от лампы, и сквозь неё взглянул на расплывающееся в стекле лицо Бариджальда.
          - Вот как! Первый день в жизни я ничего не делаю. Пора бы уже заняться самым нудным и неинтересным.
          - Но ведь мы уже сделали всё, что могли, - удивился Бари.
          - У нас по-прежнему много работы, - возразил Алекс и кивнул головой на Витуса, зарывшегося в своих расчетах. В его ведомстве были все финансовые дела изобретателя.
          - Мы сделали лампочку для себя. Теперь надо сделать такую же - но для народа, - пояснил Витус.- Мы ведь хотим, чтобы эра газового света подошла к концу, а?
          - И чего же вы собираетесь сделать? - заинтересовался Авас.
          - У нас гениальный план действий! - засверкали глаза Витуса. Получив одобрение в глазах Вингерфельдта, он раскатал по столу огромный лист бумаги, взял карандаш и принялся рисовать иллюстрации к своему дальнейшему рассказу. - Для начала мы подберём дешёвый материал для нашей лампы…
          - Опять! - вздохнул Бари, у которого ещё пальцы не оправились от монотонных движений.
          - … Затем сделаем наиболее прочную и дешёвую конструкцию, исключим всё лишнее, собьём цену. Но! Я бы попросил помнить о том, что как бы интересно это не звучало, нам надо донести наше изобретение до рыночных кондиций. Нам надо, чтобы такие Морганы получили свою прибыль, как мы получили их, правильно? Время расплачиваться со спонсорами. А затем? Вот скажи, Бари, чтобы было, если бы Александр Белл оставил в зародыше своё изобретение? Нам нужны патенты. Мы хотим установить монополию на освещение и электрификацию всего мира, чтобы только наши компании могли осуществлять этот проект. Понятно?
          - Я надеюсь, у нас хоть время-то будет? - задал вопрос Авас, немного приуныв.
          - У нас очень мало времени, - вставил со своего места дядя Алекс. - Ещё меньше, чем было. Мы раскрыли свои карты, и теперь наша задача со скоростью света внедрить изобретение в жизнь, пока нас кто-то не опередил. Наша задача очень проста - весь мир чего-то ждёт от кудесника с его командой дилетантов, мы же не будем их разочаровывать?
          Все коротко кивнули и откинулись на стулья. Это решался план боевых действий на ближайшие два месяца, причём в обращение он поступает с завтрашнего дня. До этого всё должно быть уже готово. Витус ещё что-то высчитал на своём листе, но видно было, что сегодня ему было не до своих цифр. Бари и Авас стояли сонные. Наконец до Вингерфельдта дошло.
          - А! Я же забыл, ведь вы вчера праздновали Новый Год… - усмехнулся Алекс.
          - Грех перерабатывать, - резко отозвался Витус. - Но мы так никогда не скажем, ты это знаешь.
          - Что-то я не вижу главного физика! - подозрительно прищурился Бари.
          - Да-да, где Альберт?
          - Его еврейская натура запросила покоя, - отозвался Алекс. - Ему не воспрепятствуешь!
          - Этому только и нужен покой! - вздохнул Авас, а Витус добавил:
          - Этим евреям позволительны любые роскоши! Они, кстати, все скупердяи до единого! Небось, сейчас зря время не просиживает и подрабатывает где-нибудь?
          - Газеты что ли носит на подхвате у Надькевича? - спросил Алекс. - Тогда это очень прибыльно. Витус, я тут знаю одного мальчишку, могу приставить тебя к нему в наёмные работники.
          Финансист лишь рукой махнул.
          Альберт быстро расправился со своей пачкой газет, хотя покупали их с меньшей охотой, чему Надькевича. Когда Нерст распрощался с последней, появился и сам телеграфист на своём коне - гордый, сияющий. И главное без единого намёка на существование газет в своих руках.
          - Я за тобой наблюдал. Весьма недурно, друг! Весьма! Только вот понаглее надо быть, - Надькевич упёр руки в боки и усмехнулся. Альберт лишь головой покачал в ответ.
          - Ну, этому ты меня постепенно научишь!
          - Этому я не научу - с этим надо родиться и жить. Так! Я забыл, с какой целью ты решил меня посетить, а старый добрый Академик? Я ведь легко отделаюсь ото всех твоих нападок!
          Нерст скрестил на груди руки, наклонил голову. Пенсне здорово блеснули на солнце, что стало даже не видно глаз. Но весь вид Альберта говорил о том, что он о чём-то таинственном размышляет, словно бы собирался выступать со своей речью на суде. И посему надо готовиться к чему-то страшному со стороны господ судей в лице Надькевича.
          - Увы, весь мой грех пребывания на этой священной земле ограничивается тем, что с тобой мне суждено пройтись до Феликса.
          - А в дом не будешь заходить? - Надькевич прищурил правый глаз.
          - Ага, сейчас! - Нерст изобразил злость на лице. - Так что, проводишь меня?
          - Что я тебе, поводырь что ли?! - Мориц проворчал ещё что-то в том же духе, пока провожал взглядом спешащих куда-то прохожих. - Ладно, я сегодня добрый. Пошли!
          Оказалось, что до Феликса совсем рукой подать. Они обошли два квартала, как увидели весьма миниатюрный и приятный глазу дом, чем-то напоминающий совсем уже старинные дома древних-древних времён. На окошках всего дома стояли цветы, были ещё наличники, что создавало атмосферу домашнего уюта. Нерсту было весьма нетрудно догадаться, что они пришли туда, куда нужно, особенно после того, как он чуть не наступил на ногу остановившемуся своему спутнику.
          Надькевич тихо свистнул, и вскоре из одного из многочисленных окон высунулась физиономия Феликса, счастливая как никогда. Увидев того, кто его звал, он задумчиво кивнул головой, после чего исчез в своём окошке.
          Нерст поспешил спросить полушёпотом:
          - Так что же всё-таки произошло сегодня? Почему именно сейчас все здесь так нужны?
          - Т-с-с! Не разглашай государственную тайну! Тайные глубины оттого и тайные, покуда держат свою тайну. Увидишь. Поймёшь, - Надькевич был сам на себя не похож в этот момент, когда говорил.
          Они вошли к Феликсу совсем не свои. Как-то разом переменившие свои характеры. Феликс скромно кивнул им вперёд - «мол, осваивайтесь», после чего поспешил исчезнуть в известном лишь ему одному направлении. Гостям ничего не оставалось, как войти в квартиру, и начать быстро изучать её взглядом - тут уж они были впервые!
          Их взорам предстали небольшие комнаты, украшенные довольно просто, без изысков, но однако те простые вещи. Что тут находились, создавали атмосферу уюта, и однажды войдя сюда, уже вряд ли хотелось куда-то уходить. В ту комнату, куда их послал Феликс, они вошли с особенным вожделением. Она немного выделялась из других комнат, и посему вполне заслуженно заслужила внимание гостей.
          В центре неё стоял огромный круглый стол, застеленной весьма красочной скатертью. Как понял чуть позже Нерст, красочной её делали солнечные блики на ней, которые преобразили стол до неузнаваемости. На самом столе уже стояли чашки чая, самовар (особенная вещь, которой гордился Феликс, чего уж тут греха таить), и небольшие салфеточки. Когда Альберт с Морицем стали осматривать комнату дальше, они смогли найти в ней много удивительных вещей.
          Так, возле огромного серванта Нерст смог обнаружить фотоаппарат, немного запыливший от времени. Такой обычно носили с собой путешественники. Хм, так может Феликс имеет такую давнюю страсть ко всему неизведанному? Словно в подтверждение своих слов, он и нашёл весьма скудные фотографии, где Феликс изображался в весьма любопытных местах.
          Далее ими был обнаружен фонограф, которые ишь недавно стал выпускать в массовое производство Алекс Вингерфельдт. Причём на нём уже была установлена какая-то запись, судя по всему, её слушал хозяин, пока ждал гостей. На полу валялись несколько ярких половиков, а возле окна стояло кресло, на котором лежали газеты. На небольшой полке, прибитой к стене, располагались различные записи для фонографа и небольшая стопка книг. Когда Нерст подошёл, он понял, что всё это книги про автомобилестроение.
          Альберт, сделав это открытие, немало удивился, после чего присел в кресло, мельком пробежался по газете, а затем услышал довольный голос Надькевича:
          - Ну, а я что говорил? А ты, небось, не верил, что он увлекается автомобилями. Ты бы побывал в его магазине - тебе сразу стало бы ясно, что происходит в мире, пока ты торчишь в своём подземелье.
          - Так не специально же я там торчу, - вздохнул только Альберт. - Чем предлагаешь заняться, а, проныра?
          - Расскажи что-нибудь! - засияли глаза Морица.
          - Что?
          - Ну, что-нибудь. Может даже из своей прошлой жизни…
          Альберт мысленно вздрогнул при этих словах, в его глазах отразилась боль, но постепенно она ушла вглубь души, оставив место лишь внешним впечатлениям. Подавив в себе эту секундную слабость, которую Мориц даже не успел заметить из-за её скорости, Альберт облокотился о кресло с видом человека, владеющего козырём в своём рукаве. Он слабо улыбнулся, а глаза его выражали загадочность.
          - Ну, а что? А почему бы мне, собственно, и не рассказать тебе про это? Тогда слушай.
          Надькевич, весьма любопытный ко всему творящемуся в мире, просто замер от удивления и любопытства. Он присел на стул и долго всматривался в бесстрастное лицо своего рассказчика, словно бы собирался найти там новые черты, что должны были затмить все старые.
          - Патрон мой, уже бывший, Генри Читтер, весьма бы не одобрил сейчас моих действий. Я могу сказать даже больше - он боялся меня и воспоминаний о прошлом. Это-то то в конце концов вынудило сделать его шаг в пропасть. Но мой рассказ будет не об этом. Скажи-ка мне, что ты знаешь о Золотом времени Америки?
          - Каком ещё золотом времени? - не понял Надькевич.
          - Уже хорошо, - Нерст щёлкнул языком. - Тебе ещё интереснее будет. Золотое время - эта та эпоха истории, когда началась знаменитая золотая лихорадка, теперь ты понимаешь, о чём я тебе буду говорить? Я не люблю эти воспоминания, особенно разглашать их во всеуслашанье, но для тебя я отберу отдельные фрагменты из своей жизни, которые вряд ли будут больны моему сердцу.
          - Это ведь после Аляски у тебя стал такой характер? - спросил с замиранием сердца Надькевич.
          - Да, - дрогнул голос Альберта.
          После этого Надькевич уже не решился о чём-то спрашивать Альберта, видя в какую задумчивость погрузил своего рассказчика. Нерст был словно в трансе и мысленно витал где-то в облаках, причём его лицо приняло какой-то злобный отблеск торжества, разом сменившийся неземной грустью, как подумал Мориц, по давно минувшим временам. Альберт долго сидел в этой неподвижной позе, потом словно бы пробудился от своей зимней спячки, и посмотрел взглядом философа на своего собеседника:
          - Да, именно там изменился мой характер. Впрочем, было бы весьма странным, если бы он этого не сделал. Весёлые люди мгновенно теряли там свой оптимизм и превращались в тряпки, и лишь самые наглые и бессовестные могли выжить в этом круговороте из золота и крови.
          Нерст постучал пальцами по столу, ему разом как-то стало неуютно. Он сморщил лицо, словно бы поел лимона, затем быстро обвёл глазами комнату.
          - А! Вот что мы сделаем! Давай-ка поставим фонограф проигрывать запись, может, так оно будет гораздо лучше, кто ж знает. Да… так наверное будет лучше…
          Надькевич с благоверным ужасом и восхищением следил за действиями этого высокого человека с чёрными, гладкими волосами, у которого вся фигура скорее напоминала о профессиональной деятельности, нежели о каких-то там былых воспоминаниях. У Нерста дрожали руки от волнения, которое он пытался скрыть, ставя проигрывать фонограф. Сделав это, он снова присел в кресло, пытаясь скрыть свою слабость, но Надькевич всё же заметил её:
          - Ты в порядке?
          - Да… всё как нельзя лучше, приятель. Не надо волноваться.
          - Может, я сделал тебе больно, выведя тебя на такой разговор?
          - Нет, - твёрдая усмешка мелькнула на потрескавшихся губах Нерста. - Я расскажу тебе всё, как обещал. Мне нечего стыдиться своего прошлого - оно уже прошло, и к тому же, я смог исправить свою главную ошибку, что, несомненно, спасло меня от куда больших прегрешений. Не надо ничего говорить! Сядь и слушай! Но только очень внимательно - дважды я повторять не буду.
          Он подмигнул правым глазом, но Надькевич сразу почувствовал какое-то стремление к защите, как будто бы ему что-то угрожало. Вскоре он сам себя убедил, что этот загадочный человек в пенсне вряд ли способен причинить ему что-то дурное. Нерст заложил пальцы в кулак, весь сияя от предстоящего разговора. Сейчас он был похож на Повелителя мира. Только теперь до Морица наконец дошло, зачем Альберт включил фонограф - ведь тот тем самым пытался оградить себя и беседу - чтобы их не застали врасплох и не смогли задать весьма неприятных вопросов ему - Нерсту.
          - Ну что, все меры приняты. Теперь я наконец-то могу начать…
          И Альберт начал свой печальный рассказ. Из его уст доносились весьма красноречивые фразы и выражения, которые разом соткали Надькевичу удивительный мир, полный загадок и таинственности. Голос Нерста был тихим, никуда не спешащим, но порой он начинал входить в кураж, и тогда мог сорваться чуть ли не до крика, до того хотелось ему произвести впечатление на слушателя. Так Морицу ещё никто ничего не рассказывал. Он почувствовал какую-то сонливость, вызванную именно этим влиянием Нерста, но поспешил откинуть её в сторону, чтоб не путалась под ногами.
          А Нерст говорил и говорил. И всё его лицо пылало самыми разными чувствами по мере того, как он приближался к концу своего повествования. Он говорил не складно, порой прерывал рассказ непродолжительными паузами, после чего снова кидался продолжить беседу, причём делал он это с какой-то одержимостью дьявола. Но своего он добился - впечатления на слушателя это произвело. Да ещё и какое!
          Перед взглядом Надькевича пронеслись картины, о существовании которых он уж точно никак не мог догадываться. Теперь эти образы заплыли перед его глазами так ясно, что никакой художник не смог бы лучше сделать иллюстрации к рассказу Нерста, чем живое воображении уличного мальчишки Морица Надькевича, который подрабатывал разносчиком газет и телеграфистом.
          Нерст говорил много - в особенности об Аляске, о её природе, обычаях и нравах, о людях. Хотя всё это было во всём мире с избытком, но здесь, в этом нетронутом человеком краю оно производило совсем другой, противоположный эффект…
          Надькевич замер после очередной подзатянувшейся паузы, и Нерст уже стал продолжать свой рассказ, как вдруг резко оборвал его на полуслове. Из-за двери послышался глухой голос Вингерфельдта:
          - Что ж ты замолчал? Продолжай… - это было сказано с присущей учёному рассеянностью и некоторой долей любопытства.
          Нерст лишь отрицательно покачал головой, наклонил голову и умолк. Рассказ он больше не собирался продолжать, и, как понял Надькевич, от него едва ли можно будет сегодня добиться слов на эту тему. Было видно, что ему неприятна эта тема. Всё вдохновение Нерста исчезло где-то в глубине души, и он так и сидел на месте, склонив голову и размышляя о чём-то своём. Его выражение лица очень ясно говорило о том, что он не хотел никого пускать в свой внутренний мир.
          Вингерфельдт осторожно вошёл в комнату, присел за стол. Следом вошли Николас, Феликс, а кто-то ещё остался стоять в дверях. Нерст даже не обратил внимания на вошедших, напряжённо думая о своём. Как ему хотелось в этот миг провалиться под землю! Но его уже заметили, и прятаться было некуда…
          - Ладно. Феликс, может, ты всё-таки скажешь, зачем понадобилось сегодня всех нас здесь собирать? - спросил нетерпеливо Николас.
          В этот миг в комнату поспешила войти ещё одна личность, до этого предпочитавшая прятаться в тени, и тем самым немало удивила своим присутствием всех здесь находящихся. Вингерфельдт от удивления даже выронил чайную ложечку, которой до этого играл на столе. Надькевич, и даже Нерст, удивлённо подняли глаза вверх, словно бы они увидели какое-то диковинное животное, а не человека.
          Николас даже протёр глаза, тем самым обогнав всех присутствующих по своему удивлению. Да, было от чего не верить своим глазам!
          Перед ними стоял, уперев руки в бока, сам Гай Гезенфорд! Лицо его было явно чем-то недовольно, однако он старался этого не выражать, правда, это плохо у него получалось. Вновь прибывший в доблестные ряды своей электрической армии, он поспешил снова принять на себя свои полномочия главного управляющего, и решил теперь, что, наконец, настало то долгожданное время, когда всё можно взять в свои ежовые рукавицы. Прежний Гай вернулся, отдохнувший, с новыми впечатлениями, чувствами, так резко нахлынувшими на него, печалями и радостями. Он пришёл сюда, чтобы теперь обо всём этом поведать им. Но это уже был далеко не прежний Гай, с его остротами и странным несносным характером.
          В нескольких шагах от Нерста он вдруг остановился, и полным злости лицом обернулся к Вингерфельдту, рассеяно озирающемуся вокруг. Глаза Гая метали молнии.
          - Ты спрашиваешь, почему он молчит? Почему прекратил рассказ? Хочешь, я отвечу всем вам на этот вопрос, раз на то дело пошло?! - Гай присел на стул, и последний показался маленьким и хрупким по сравнению с самим валлийцем, в мыслях которого вряд ли можно было заметить что-то хорошее.
          Вингерфельдт удивлённо качнул головой, словно бы до него не сразу дошло, о чём говорит этот славный малый, затем поднял глаза на разъярённого Гая, ожидая ответа на незаданный вопрос. И он дождался его. Гай, весь злой по непонятной причине, горевший желанием раскрыть людям глаза на правду, теперь сидел перед Алексом, и все его действия уже ничего не предвещали ничего доброго. Валлиец словно бы с издёвкой, поспешил спросить:
          - Ну-с, каков будет твой положительный ответ?!
          - Для начала мне надо услышать твой отрицательный вопрос, - Вингерфельдт был спокоен, как скала. - Что это ты так взвёлся, а, Гай?
          - Потому что я жажду, чтобы вы услышали правду. Вы, кого жизнь не забрасывала в такие дали, где первостепенными становятся инстинкты выживания, а не культурные или какие-либо ценности. Разве вы знаете, что значит настоящая жизнь? Нерст боится своих воспоминаний. Знаете почему? Потому как они полны такой грязи и лишений. Где за деньги, за какие-то жалкие геллеры или центы решалась вся дальнейшая судьба. Где все деньги были обагрены кровью множества людей, и где эти жизни вообще ничего не стоили?
          После этого он взглянул на Нерста так, словно бы у того руки действительно были в крови невинных жертв. Сам Альберт лишь удивлённо раскрыл рот, не в силах сказать что-либо в ответ. Настолько поразил его диалог этого странного парня, прибывшего издалека. В горле Нерста застрял ком, и он был уже не в силах его проглотить. Впрочем, Гай и не ждал от него никакого ответа. Он обернулся к другим слушателям и стал ждать ответа от них.
          Вингерфельдт на миг погрузился в свои размышления, было видно, как нахмурились его густые брови, но в тот же миг они поспешили вернуться в первоначальное состояние, а в глазах учёного появилась ясность по поводу своего положения.
          - Гай, все мы выходцы из весьма скромных семей. Ты не находишь это таковым? Я сам притерпелся достаточно за свою жизнь, но мне нечего скрывать. Ибо человек я из работящих.
          - Да, но вряд ли тебе суждено было пройти через всё то, через что прошёл я, или тот же Альберт. В этом-то и заключается наше с тобой различие во взглядах. Премилый дядя Алекс, я бы давно обратил твоё внимание на одну любопытную заковырку в истории: и я гляжу на свою биографию, как на нечто неудавшееся. Воспоминания причиняют мне боль. Как причиняют и Альберту. Да, мы могли бы быть совершенно другими. Но мы те же. Я готов зуб дать, что такой парень, как Нерст, был весьма неплохим в своё время, но именно нужда кинула его туда, куда бы ни один нормальный человек не вступил бы ногой.
          - И всё же я не понимаю, что ты нам хочешь сказать? - Вингерфельдт слегка наклонил голову и всё выражение его лица стало сочетать в себе подозрительность и любопытство.
          - Не понимаешь? Хорошо. Вот скажи, тебя когда-нибудь отвергало твоё общество, в котором ты жил? Оно изгоняло тебя прочь, бросало на произвол судьбы?!
          - Ты не прав, Гай, - раздался тоненький голосок позади, в котором Гай узнал Мэриан. - Мы сами себе создаём такую судьбу. К чему поднимать всю эту грязь наверх, в мире вполне хватает грусти и печали. Подумай сам, человек должен стремиться к совершенству. Ты человек начитанный, и ты тем более должен понять, что надо стремиться ко всему красивому и изящному.
          - О да, - что-то ядовитое мелькнуло на лице Гая. - Только, чтобы понять действительно всю ценность пищи, надо сначала пройти через жуткий голод, и ты никогда не поймёшь, что такое вода, пока не претерпишь жажды.
          Этот новый оратор, проснувшейся в Гае, задел какую-то струну в обществе всех сидящих здесь. И все ведь прекрасно понимали, что он ведь прав в чём-то. Но знать бы им только, в чём заключалась вся эта навязчивая правота?
          - Вы не ответили на мой вопрос, - стал продолжать Гай, скрестив руки на груди и, с выжиданием глядя на людей.
          Беспомощно сверкали глаза Вингерфельдта.
          - А разве тебя общество изгоняло прочь? Разве не ты сам отгородился от него, признав только свою отшельническую жизнь? Ведь ты сам сделал так, чтобы к тебе были плохо расположены. Сейчас ты один, и поэтому решил излить все свои мысли по поводу тоски и одиночества мне? Ты, который сам же себя и обрёк на это?
          - Да, я ужасно колючий, у меня ужасно несносный характер. Да, да, всё это так! - Гая просто метало в разные стороны. - Вы хотите, чтобы я посочувствовал, помог тому обществу, о котором вы говорите. Но это общество выкинуло меня за борт. Когда я умирал от голода, где было это общество? О, оно смеялось презрительно надо мной. И что я мог сделать в эти года своей беспросветной молодости, которую у меня украли эти алчные люди? Теперь никто не вернёт мне того времени. Мало того! Едва я обрёл средства к существованию, так у меня сразу появилось много влиятельных друзей, я сразу стал всем и везде нужен. А ведь я по-прежнему тот же Гай, что и голодал в трущобах. И, тем не менее, вы мне ещё что-то говорите о равенстве, что человека любят не за деньги, и сами противоречите своим словам.
          - Заметь, друже, ты сам затеял этот разговор, и никто тебя за язык не тянул, - подметил Алекс. - Разве тебе он так уж приятен? Посмотри на себя - где твой прежний оптимизм, твоя так называемая любовь к жизни? Куда ты дел прежнего Гая Гезенфорда, который был гвоздём всей нашей компании?
          Гезенфорд вздохнул и, причём так тяжело и искренне, что всем невольно стало жаль его. Гай вдруг из бесстрашного и яростного тигра превратился в маленького кота, усмирённого хозяином. Несколько минут он просидел, наклонив голову, затем решил продолжить своим тихим, не способным уже к мятежу голосом:
          - Прежний Гай остался там, в стране иллюзий и святости. Сейчас он увидел реальность и рассыпался на мелкие кусочки…
          - Мне таких Гаев не надо! - разбушевался Вингерфельдт. - Я тебя на сегодня увольняю из компании.
          - Брось, Алекс! Можно убежать от кого угодно, кроме себя. И никаким тут уже юмором ты не поможешь.
          На этом, можно сказать, этот разговор, неприятный для всех и должен бы завершиться, пока Гай случайно не обнаружил газеты на коленях Альберта и не решил прочесть пару статей в ней. Это ещё больше подтвердило все его мысли и всю его печаль. Казалось, от самих букв веяло какой-то мелочностью, тщеславием, ничтожностью…
          Альберт всё это время наблюдал за действиями валлийца, в котором за такой короткий срок произошла столь резкая перемена. Гай тем времен открыл газету на произвольной странице, и взгляд его невольно упал на одну из статей. В ней воспроизводилось интервью, взятое у одного сейчас много добившегося деятеля, ныне известного на весь мир адвоката.
          Этот человек всё своё время, начиная с детства, нещадно копил деньги. Копил и копил. Он не тратил их ни на какие развлечения, а усердно складывал себе на будущее. Он жертвовал самым святым, а что же теперь… теперь этот человек всеми почитаем, но счастлив ли он?
          Гай оторвал взгляд, полный грусти и задумчивости, от газеты, и столкнулся глазами с Альбертом, ожидающего рецензию на прочитанный материал. Гезенфорд качнул немного головой и произнёс так тихо-тихо, что его мог услышать лишь Академик:
          - «Он получает зарплату в тридцать тысяч долларов». И, тем не менее, он отказывается ото всех высших постов, и от него веет тоской. Тоской по жизни, этому миру. Он и не догадывается, что сам у себя украл жизнь, когда ещё там, в детстве, копил свои деньги. Во имя чего? Он лишил себя детства, и теперь уже никогда его не вернёт…
          «Наверное, это очень подходит к твоему нынешнему положению», - удивился сам точно подобранной фразе Альберт, с сочувствием слушая Гая, который потерял своё детство, но скорее, не по своей воле, и теперь ничто ему не изгладит этого ощущения потери.
          Может, именно это понял Гай, который до этого времени считал, что порвал все связи со своей прошлой жизнью, а потом встретивший своего некогда знакомого на улицах Парижа?
          В этот вечер много смеялись. Смеялся и Гай, и казалось, от самого общества веет весёлостью и хорошим настроением. Но тем не менее, Альберт быстро сообразил, что всё это фальшь. Фальшь не для компании, а конкретно для них двоих, для Академика и него, Гая, задевшего в нём его больную струну.
          Гай собирался домой, но ещё успел бросить одну-единственную фразу, адресованную именно Альберту Нерсту:
          - Что ни час, то короче наш жизненный путь! Эй, товарищ, наливай же заздравную чашу, кто знает, что будет у нас впереди?
          Академик довольно долго провожал взглядом фигуру Гая, высокую, тощую, вконец сломленную своими выводами и заключениями, и главное, полностью одинокую в этом мире. И в этой фигуре он, наконец, увидел родственную себе душу, которая могла его понять. В этот миг Альберту показалось всё таким мелочным и ничтожным, что он даже и не знал, чтобы тут можно сделать… И кто же всё-таки знает, что будет у них впереди?
          И, наверное, самое лучшее, к чему мог прийти Альберт, было именно то, что надо идти по жизни с гордо поднятой головой. Надо довольствоваться лишь одним настоящим, ибо оно краткое, как дым, и мгновенно перетекает в прошлое…
        Глава двадцать девятая
          Возвращение своего старого соседа домой Николас встретил просто неслыханной радостью. Все его горести остались позади, и он даже смог простить Гаю тот разговор в кругу старых товарищей. В конце концов, даже такой человек, как Гай, имел право хоть раз в жизни слить все свои страдания наружу. Прежний Гай обрёл себя дома. Как это странно не звучит…
          - А! - видно было, как он притворно нахмурил брови. - Устроил тут такой кавардак, что и подумать плохо. Просто сил нет, и всё тебе тут. Нет, ну кто так ставит сковородки? Они же должны стоять строго по периметру столешницы, а то нет, не будет тебе удачи, Фэн-шуй говорит. Так, а куда ты переставил мою соль? Ах, на буфет? Ты думаешь, твои гости захотят налить себе в солянку виски или что-то в этом роде? Тогда ты ошибаешься!
          Гай ещё долго распекал его в подобном стиле, но было видно, что сегодня он радостен, как никогда. Поэтому все его замечания обошлись без привычной язвительности и сарказма, которые особенно проявились в последнее время. В конце концов, установив свой порядок, Гай довольно присел на стул и внимательно стал поглядывать на Николаса. Так он несколько секунд собирался с мыслями, после чего поспешил задать первый пришедший ему на ум вопрос:
          - Так что, Вингерфельдт изобрёл свою лампочку? Эх, я ведь так давно не читал газет.
          - Так что же ты читал тогда? - удивился Николас, зная, что тот не читать просто не может.
          - Да вот. Всякую дребедень в физическом стиле, просто техническом. В общем, сюжет этих произведений завораживающий, главное, не предсказуемый, и что самое интересное, в них нет единого главного героя. Представляешь, как интересно такое читать?
          - Что это тебя так потянуло в эту сторону? - продолжал допрашивать Николас, а затем вдруг вспомнил о вопросе Гая. - Да, лампочку изобрели. Но дядя Алекс по-прежнему говорит, что у них много работы.
          - Изобрели всё-таки? - пролепетал с вожделением Гай. - Ну и слава Богу! У этого тирана Вингерфельдта всегда много работы. «Жизнь так коротка, что надо торопиться». Впрочем, это положительная черта его характера, зато, поэтому сейчас у него так много патентов.
          - Заметь, - усмехнулся Николас, скрестив руки на груди. - Столько же патентов и у вымышленных изобретателей, шарлатанов по типу Кили.
          - Тем не менее, известный миллионер Астор финансирует именно его, а не более какого-то перспективного изобретателя, заметь. Гораздо больше мне нравится изобретение одного умника, ей-богу, не помню имени, - в общем, кладёшь в его изобретение бумагу, а взамен получаешь двадцати пятидолларовые хрустящие купюры. Правда, посадили его за это. Как это там говорится? Государство не любит конкурентов, что-то вроде того.
          Николас усмехнулся этой весёленькой истории, которые так любил коллекционировать Гай. А последний в это время решил полностью предаться отдыху, прикрыв глаза, и погрузившись куда-то очень далеко, куда Николасу не было входа. Эта мелкая беседа немного оживила долго пустовавшее помещение, да и всю квартиру в принципе. Ведь Николас возвращался сюда поздно, потому как был завален доверху своими книгами и заботами.
          А потом прибавилась ещё одна. Его деньги кончились на учёбу, и предстоял весьма трудный выбор, который состоял, правда, из одного составляющего: бросить учёбу в этом университете. Сбережений семьи не было вовсе. А работа в компании Вингерфельдта пока оплачивалась недорого: на тот миг восемнадцать долларов (именно долларов, ибо так легче будет показать соразмерность денежных единиц, получаемых за работу). За низкую и тяжёлую работу (копание канав для прокладки кабелей) платили два доллара, чтобы снимать жильё, элементарно, в одну комнату, платили четыре-пять долларов неделю. Двенадцать долларов платили начинающим актёрам, и в общем-то, жизнь была весьма и весьма дешёва в те года.
          Но Николас всё не решался сделать этот выбор. Он всё откладывал, хотя чувствовал, что не может сводить концы с концами. Конечно, Гай - это чертовски славный малый, но за него он платить не будет, и вряд ли давать в долг. В этом мире каждый был сам за себя, и этим, пожалуй, всё сказано. А проблема оставалась чёрным грузом висеть на шее Николаса.
          Гай проснулся, и в его глазах отразилась ясность ума. Вся его привычная полуулыбка, к которой привык Николас, куда-то исчезла буквально с момента переезда. Было ясно, что-то произошло в характере этого неукротимого валлийца с производительностью труда, как у черта, после чего он резко замкнулся в себе и перестал показывать то, что его всегда так характеризовало.
          Но Николас виду не подал.
          - Лампочка накаливания… Это ведь триумф, Николас! - глаза его загорелись. - Знаешь, что это значит? Когда мы доведём до промышленного использования эту вещицу, мы все разбогатеем. И возможно, все те лишения, что сносили мы тут, наконец, испарятся в прошлое. Как бы я хотел этого! Мне надоели мои бесконечные скитания в мире неопределённости.
          Он говорил одно, а сам думал совсем другое. Это были лишь призрачные иллюзии туманного будущего, которое так же поворачивается лицом, как и задом. Гай это прекрасно понимал, но нельзя было сразу переключаться на чёрные мысли.
          После этого он предложил Николасу помочь расправиться с багажом, привезённым в квартиру. Николас сразу почувствовал запах чего-то нового, и немало удивился, когда вскрыв чемоданы, развязав узлы, на столе стали появляться груды всяких книг. Книги, книги, книги. И ничего уже кроме них!
          И наконец одно небольшое письмо, написанное корявым почерком на пожелтевшей бумаге, которое Гай тут же выхватил из рук опешившего серба, заявив, что эта бумажка представляет историческую ценность в недалёком будущем. Немного откинув в сторону свой хлам на столе, Гезенфорд быстро забил свободное пространство наукой, и только после этого стал чувствовать себя счастливым. С чувством выполненного долга он вновь пошёл на кухню, где вновь занял свой стул и долго всматривался в собаку, свернувшуюся у ног хозяина, и давно привыкшую к его частым отлучкам.
          - Всё течёт. Всё меняется. Но мы порою остаёмся прежними, вместо того, чтобы бежать вслед за временем. Может, в этом-то и заключаются все трагедии людских судеб?
          На этот вопрос Гай вовсе не требовал ответа, и было видно по всей его фигуре и задумчивому лицу, что это скорее мысли вслух, чем попытка возобновить разговор. Но Николас откликнулся, чем привёл Гая в некоторое недоумение:
          - А тебе не казалось никогда, что люди меняются вместе со временем бессознательно? Просто некоторые не замечают этого, а другие - да. Разве ты не изменился за тот короткий период времени, что я тебя не видел?
          Гай удивлённо поднял голову, долго думая, отвечать на этот вопрос или нет. Никогда на его мысли вслух никто не отвечал тем же, и теперь он смутно пытался понять, что в таких случаях надо делать.
          - А разве я должен оставаться прежним со своей собачьей жизнью? Судьба обеспечила мне счастливую жизнь, только вот, что с ней делать дальше, я уже не знаю. Меня, Нико, знаешь, не зовёт никакая звезда, как других. Все эти мои работы - это лишь попытка уйти от себя, своей жизни. А ведь если хорошенько вдуматься, я ведь так и не жил по-настоящему. Я работал на многих предприятиях, где труд делал из человека животное, и знаешь что? Самым лучшим для меня оказалась та работа, которая требует нечестности и ловкости. Теперь я опять её потерял, и теперь вынужден вновь бежать от себя в этих каменных джунглях. Но я по-прежнему одинок, я по-прежнему бесполезно думающая машина, единственная в своём роде из-за её неповторимости.
          - Это ведь Нобель сказал? - оживился Николас. И после кивка Гая он поспешил ответить на этот длинный монолог. - И ты жалеешь о том, что бросил свою работу вора?
          - Нет! - с жаром воскликнул Гай. - Я даже рад, что именно так всё получилось! Но теперь меня съедает изнутри некая тоска, с которой я справиться не в силах. Здесь, у Вингерфельдта я обрёл себя, и в то же время потерял. Я так и не нашёл истинную утёху своей жизни. И весь этот мир кажется мне таким ничтожным, таким маленьким. Почему я стал вором? Так меня вынудила судьба. Ты видел когда-нибудь голодающих в трущобах? Это грозило и мне, если я что-нибудь бы не предпринял.
          - Но разве у тебя не было честных путей к достижению успеха?
          - Наверняка были, - задумался Гай. - Но на тот момент все места, где я работал, давали доход, который не позволял мне даже сводить концы с концами. Да, я рисковал своей головой, ввязываясь в этот уголовный мир, но иначе было нельзя. Судьба обозлилась против меня. И ей надо было забить меня до конца. Знаешь, ей это здорово удалось!
          Он опустил голову, снял кепку, и солнце поиграло на его светлых волосах. Весь вид Гая выдавал в нём какого-то деревенского парня, он относил его к тому классу, что считался нищим - что состоял сплошь из фабричных работников и матросов. Но он стоял их всех выше по лестнице разума и выводов.
          - Знаешь, чтобы быть философом, вовсе не обязательно читать множество заумных книг. Порой хватает трезвости и ясного взгляда, совмещённых с жизненным опытом, чтобы делать правильные опыты. В книгах все наиграно - потому что те, кто их писали, не видели жизни. Они пишут о том, о чём сами не имеют ни малейшего представления. Знаешь, я ведь тоже пробовал писать. Но меня забраковали. Потому как в моих рукописях дышала жизнь. А эти редакторы, что и писатели, все из одного теста, все они - бесчувственные автоматы, целью которых являются лишь деньги.
          - Да, - вздохнул Николас, выслушивая эту исповедь. - В нашем мире деньги куда важнее человека. Главное преуспеть. Неважно, что ты теряешь этим жизнь.
          - Вот именно! - загорелся Гай. - Люди теряют жизнь на поприще денег, а нас учат ими ещё восхищаться. Мы должны идти все по стопам людей, которые становятся просто животными. Одно дело рабочие - их вынуждает судьба переменить привычный уклад жизни, заставляет опуститься до первобытного состояния. Для меня до сих загадка - как я сам не спился и не испортился в этом мире, где столько соблазнов. Многие давно уже забили на эту жизнь, ибо она их кинула в такие дали, где жизнь для них, как безделушка в доме и не приносит никакой радости. Наверное, так правильно, как думаешь?
          Серб согласно кивнул, чувствуя себя как-то не по себе при всех этих разговорах. Гай глядел вперёд глазами, повидавшими жизнь, но как далёк был этот человек с соломенными волосами от этого мира, полного утёх, и отвергшего его! Назад его уже не примет никто. И ему приходилось жить с этой мыслью в разбитом сердце, молча переживая своё состояние.
          - Это когда-то пройдёт, - заключил Гай весьма устало. - И прежний Гай снова будет работать как чёрт, успевая всем из компании надавать подзатыльников, подсчитывая доходы, провёртывая свои хитроумные аферы в маленьком часовом магазине, и потихоньку будет продолжать грызть ножки стульев великих титанов-господ вроде Рокфеллера с Морганом.
          После этого он несколько минут гладил собаку. Вдруг в нём проснулось вдохновение. Он подошёл к окну, и глаза его загорелись одержимостью.
          - Я хочу взлететь в небо! Это так ново и так притягивающее! Всегда всё новое притягивает людей, и я, я тоже хочу затянуться от этого нового занятия! Может, в этом и будет заключаться моё призвание? Кто знает.
          Он вдруг достал гитару, и стал задумчиво набирать на гитаре грустный мотив:
          В наших глазах крики вперёд
          В наших глазах окрики стой
          В наших глазах рождение дня
          И смерть огня.
          В наших глазах звёздная ночь
          В наших глазах потерянный ра-ай![2 - Виктор Цой "В наших глазах"]
          Он резко прервал свою песню, взглянул куда-то в сторону и поспешил немного переключить тему, затянув совсем другую по мотиву и смыслу песню, но тоже подходившую его настроению:
          В небе над нами горит звезда-а!
          Нету кроме неё, кому нам помочь.
          В тёмную-тёмную лу-унную ночь!
          Продолжает съедать меня тоска,
          Верная подруга моя-а![3 - Виктор Цой "Звезда"]
          После этого он отложил в сторону свою гитару, и глаза его метали молнии.
          - Уйди! Оставь меня. Я хочу побыть один. Разве ты что-то понимаешь в этой жизни? - он горько усмехнулся. - Вон!
          И Николас поспешил исчезнуть, изумляясь перемене в характере своего друга и соседа. Гаю могло помочь только время…
          В конце концов, наконец, для Гая произошло то, что окончательно испугало его, и заставило посмотреть на себя с другой стороны, с которой на него обычно смотрели все остальные люди из его окружения.
          В этот день он сидел на лавочке, наклонив голову. И его лица совсем не было видно, сидел он в своей привычной для себя одежде: штанах, уже помятых и кое-где износившихся, рубашке, давно нестиранной, и выглядевшей на деревенский лад, жилетке и кепке, тоже видевших время. Он сидел так долго, погружённый в свои невесёлые думы о туманном будущем…
          В этот миг подошёл жандарм.
          Гай, которого чутьё приучило к тому, чтобы страшиться и опасаться этих людей в форме, резко насторожился и обмер. Хотя он и знал, что ничего не совершил преступного, чутьё настроило инстинкт самосохранения, и теперь они вдвоём убеждали разум что-то предпринять, например, сбежать.
          - Ваши документы?
          - Мои документы.
          - Так дайте их мне.
          - Чтобы что-то взять, надо сначала что-то отдать.
          - Так я вам не продавец, чтобы что-то давать.
          - Так я вам не покупатель, чтобы это что-то брать! - Гай так и не поднял голову.
          - Вы больной?
          - А вы что, доктор?
          Это окончательно вывело из себя жандарма, и он решил во чтобы то ни стало подчинить себе этого прохиндея на лавочке, явно смахивающего на мафиози. Он присел на лавочку и поспешил продолжить разговор:
          - Какая хорошая погода.
          - Прекрасная погода!
          - А документы есть?
          - Прекрасные документы!
          - Так есть?
          - Так не про вашу честь! - Гай опять вошёл в свой репертуар.
          - Вы нигилист?
          - А вы домогающийся до людей? - он всё же поднял голову. Ему уже надоел этот разговор, особенно после того, как он взглянул на часы. - Извините, вы отняли моё драгоценное время.
          - Но участок…
          - Но время…
          И всё же Гай достал свои документы, хотя это никакого удовольствия ему не доставило. Жандарм было протянул за ними руки, но Гезенфорд тут же убрал руку. И тоном адвоката, держащего в страхе весь суд, поспешил продолжить темы разговора:
          - Сначала я должен убедиться, что вы не примете как взятку мой паспорт. Разве могу я дать первому попавшемуся человеку свой паспорт? А, хотя берите, мне уже терять нечего…
          Жандарм наконец добился того, что хотел. Открыв паспорт на первых страницах, он подозрительно прищурился, сравнивая лицо Гая с фотографией в паспорте. Лицо его выразило злорадную усмешку, словно бы он раскрыл преступление века. Гезенфорд остался абсолютно равнодушен ко всему происходящему вокруг него.
          - Это не ваш паспорт, - заметил жандарм.
          - Да, ведь это паспорт Гая Гезенфорда. А он немой. Он абсолютно слеп, представляете? Ну, хорошо. А если так? - и он выдавил на своём кислом лице улыбку. Но она смотрелась на его лице весьма скромно и теперь уже не подходила его нынешнему образу жизни.
          - Вас пугает прошлое? - спросил вдруг жандарм.
          - Меня пугает настоящее, - вздохнул Гай. - И будущее.
          - Извините, я ошибся, - он вручил паспорт обратно в руки валлийца и поспешил уйти.
          Гай так и остался стоять с прижатым к груди паспортом, где на фотографии продолжал красоваться парень с молодым лицом, у которого глаза были ещё полны Больших Надежд. Этот парень ещё не ведал жизни в полной мере, и у него всё ещё было впереди. Гай словно бы что-то вспомнил и побрёл вперёд. Солнце ярко очерчивало силуэт забитого, усталого человека, которому жизнь круто насадила и загнала в тупик, из которого приходилось обороняться.
          «Лучшая рифма к слову работать - «не надо», - так решил Николас, когда раздумывал над своим сложившимся положением. - Но работать надо». Средств к существованию явно не хватало на дальнейшее образование, а мать итак обременена долгами после смерти отца и сама едва сводила концы с концами. Что в такой ситуации оставалось делать? Бросить учиться и пойти работать - иного выхода не дано, если хочешь выжить в этом капиталистическом мире с его страшными и жестокими законами, призывающими к равенству, и его же, равенство, разрушавшие.
          Так или иначе, но третий курс был последним для Николаса в Карловом Университете. Надо было работать. И эта потребность в деньгах закрыла все великие помыслы и заставила бросить все проекты, чтобы пойти заработать себе на хлеб и не просить милостыни. Работа на Вингерфельдта огромного дохода не приносила, всего восемнадцать долларов, сумма весьма скромная для той работы, что он вынужден был проходить.
          Мало того, в связи с тем, что ему требовалось заработать денег, он посвящал всё своё время - работе, а не учёбе! Экзамены поставили свою точку в споре, когда Николас с треском провалился по всем. Впрочем, его это не сильно пугало. Нужны были деньги. А образование он сам себе сделает…
          Николас как-то заикался о прибавке зарплаты, выставляя своё совсем уж нищенское положение, но это привело Вингерфельдта и его «министра финансов» к яростному гневу. А Витус даже закричал гневно: «Да я за эти восемнадцать долларов найду полным-полно таких людей, как Фарейда в лесу! И которые не будут требовать денег за свой нечестный труд!!!»
          Так разрушилась ещё одна Большая Надежда Николаса. Он забросил свои эксперименты и решил попытаться усидеть на двух стульях. Для этого он стал искать работу, любую работу во всех концах Австро-Венгрии. Так, в Мариборе ему предложили подрабатывать учителем, а сам дядя Алекс с радостью перевёл его туда, ибо в этом городишке так же был один из филиалов компании, где Николас мог продолжить свою деятельность.
          Работа учителя была Николасу не по плечу, но делать было нечего - кушать очень хотелось. Первое время было очень тяжело - он жил впроголодь, и с этими горящими от голода глазами он преподавал математику рабочим. Да, именно рабочим в вечерней школе. С утра и весь день эти люди пахали на своих работах и фабриках за жалкие гроши, а вечером ещё и шли в школу, чтобы выучиться на какую-нибудь профессию, которая позволила бы подняться выше своего низкого сословия.
          Николас много уставал, преподавая в этой школе. Впрочем, уставали и ученики, жизненный опыт которых гораздо превосходил его собственный. Но этого одержимому сербу, как всегда, казалось мало, и он решил продолжать и здесь свою старую наболевшую идею. Ему грозило переутомление. Он работал на пределе своих сил и возможностей, стараясь как можно больше вырвать драгоценных минут у сна, и тем самым сократил свой сон до целых четырёх часов. Это сказывалось на нём в полной мере.
          Голова кипела, сам он был страшно худ и бледен, как смерть, но, ни на секунду не задумывался, что всё делал правильно. Рано или поздно система должна была дать сбой. Так и случилось, когда вечером он снова пришёл в школу. Прямо на уроке, видя, как его «ученики», что были старше учителя в несколько раз, писали контрольную, погрузился машинально в сон.
          Чёрная пелена долго не прерывалась у него перед глазами, и лишь когда он очнулся, то понял, до чего себя доводит. Николаса объял ужас, но он поспешил тут же прогнать его как можно дальше прочь, чтобы не мешал творить ему великие дела. Но на следующий раз всё повторилось тоже самое, и бедный серб просто не знал, как ему с этим совладать.
          Немного подзаработав на жизнь, он и дальше продолжал преподавать, а весь день чинил всякие электрические машины, находясь в поте лица. В конце концов один из преподавателей в этой школе не выдержал, и как-то подметил своему коллеге совсем не здоровый вид:
          - Господин Фарейда, вы бы видели себя в зеркало! Вы хуже тени. Вам нельзя больше преподавать - вы ведь себя доведёте до могилы. А ведь это не надо ни вам, ни мне. Скажите, вы чем-то заняты ещё помимо своих обычных забот? Что вас гложет?
          Голодные и яркие глаза Николаса впились в лицо молодого преподавателя.
          - Понимаете, я должен доказать этому миру, что он не прав! Я физик. И моя задача изобрести совершенно новый индукционный мотор… - начал он сгоряча.
          - Мир может и не прав, - задумчиво кивнул собеседник. - Но так можно напороться на мину. Оно вам надо? Ведь вы на человека не похожи. Сама смерть! От вашего лица остались лишь одни глаза, да и те, смотрят на меня, как в лихорадке, и сияют, как у голодного зверя. Вы где-то учились?
          - В Карловом Университете. Бросил.
          - О! - только и мог сказать преподаватель.
          Это был совершенно молодой, ещё не ведавший жизни человек. Пусть не канцелярская крыса, но его общественный статус был выше его, Николаса. Он не происходил из когорты рабочих, коих было в мире большинство, и тем не менее, всегда держался сдержанно и просто. Название заведения, в котором раньше учился Николас, произвело на него должное впечатление, и он стал несколько секунд переваривать всё сказанное сербом. Потом, наверное, именно это обстоятельство заставило преподавателя посмотреть на Николаса несколько по-другому, и вызвало в его душе сочувствие.
          - Вы сделайте свой мотор, я уверен.
          - О! - настала очередь Николаса удивляться.
          - Но для начала, - продолжил человек. - Вам надо бросить все ваши старые занятия, иначе вы себя доведёте до летального исхода. Вы должны перестать так неустанно работать, слышите? Я знаю, как работают в кузницах Вингерфельдта. Это конечно не сахар, но всё же лучше большинства фабрик и даже этого местечка, согласитесь? Вот что.
          - Вы мне хотите помочь?! - ужаснулся Николас. - Не надо!
          - Надо! - отрезал преподаватель. - Я человек, и вы не машина. Неужели вы такой мазохист? Не надо насиловать себя. Смотрите в будущее светло.
          - Трудно быть оптимистом, когда ты пессимист, - отозвался серб.
          - Так вот! - продолжал гнуть свою линию преподаватель. - Я вам дам свои деньги на билет, и вы поедете к себе, отоспитесь, и, в общем-то, станете человеком. Это не ваша работа, согласитесь!
          - Но… - ком встрял в горле у Николаса.
          «Я не могу принять этих денег! Не моих денег!» - хотелось крикнуть ему. Преподаватель только рассмеялся мелодичным и звонким смехом, словно бы понял мысли Николаса, и предостерегающе поднял указательный палец вверх:
          - Не надо возражений! Я делаю это чисто из человеческих побуждений. Не чувствуйте себя таким уж обязанным мне. Забудьте. Мне просто вас жалко. Сейчас вы пойдёте узнать расписание ваших поездов и немедленно отправляйтесь домой, ясно вам?
          Оставалось только подчиняться. Вечером Николас купил себе билет на поезд, и последний раз пришёл в школу, чтобы попрощаться и последний раз провести урок. Вдоволь со всеми наговорившись и с пожеланиями удачи, он пошёл на свой поезд, уже даже не думая о своём будущем. Но почему-то он был уверен, что всё будет хорошо, и поэтому жил настоящим, то есть, по обстоятельствам. Самое интересное даже не в этом. На своём последнем занятии вместо математики он рассказывал рабочим простым человеческим языком о том, над чем сейчас работает - над мотором переменного тока. Рабочие слушали его, даже не перебивая. И хотя они понимали немногое, но этого уже хватило им, чтобы понять, что это что-то будет грандиозное и очень-очень полезное в быту. По крайней мере, в помещении была тишина.
          С этим лёгким удовлетворение он и сел в поезд, и всю дорогу до Праги просидел возле окна, печально глядя на проносящиеся пейзажи. Поезд был забит битком, и соседей у Николаса хватало, но он не обращал ни на кого из них внимания, хотя попытки завязать разговор, конечно же, с их стороны были. Он машинально опустил руку в карман за табаком и тут вспомнил, что уже давно не курил. Не то, чтобы бросил, а просто не хватало денег на эту привычку. А деньги нужны, особенно сейчас…
          Так или иначе, без особенных приключений, он добрался до своего дома. Вернее, до съёмной квартиры. Какая-то сила свыше заставила его заглянуть в почтовый ящик, и он послушно выполнил это требование, хотя бы потому, что жутко не выспался за последнее время. С удивлением для себя он обнаружил два письма в ящике. С ещё большим изумлением он отметил, что эти письма адресованы ему.
          Несколько раз он прочитал имя того, кому письмо адресовано, и понял, что не ошибся. Глаза не могли ему врать. Тогда он взял эти два письма и окрылённый своими надеждами, поспешил в квартиру.
          Он надеялся застать там Гая, но тут было пусто. Так что Николас был абсолютно один и мог абсолютно беспрепятственно прочесть всю свою почту. Интрига захватила всю его сущность. Что там, в этом конверте?
          Он вскрыл ножом первый конверт и достал аккуратно сложенную бумагу, на которой весьма элегантным почерком было выведено его имя. Когда взгляд Николаса скользнул в конец письма, он понял, от кого это. Сэмюель Клеменс! Марк Твен! Пот выступил на лбу от неожиданности. Он так давно ждал этого письма. И вот, оно пришло. Пришло за ним!
          Сияющими глазами он быстро прочёл письмо, руки слегка дрожали от напряжения. Он был счастлив. Ещё бы! Наверное, знаменитому писателю приходило много писем со всего света, но почему-то он предпочёл его, безызвестного серба из какой-то Австро-Венгрии. Николас дрожащей рукой стал писать ответ, и наконец справившись с этим делом за полчаса, сложил готовое письмо на край стола, и вскрыл второе.
          Это второе письмо окончательно заставило его подумать, всё ли в порядке со своим рассудком, потому как адресат был совершенно неожиданный. Николас перечитал два или три раза письмо, но от этого смысла таинственных фраз так и не смог понять.
          «Г-ну Николасу Фарейде,
          Я надеюсь, вы помните нашу старую встречу в Швейцарии. Я уверен, вы должны помнить того смышлёного парня, который просто мечтал об электротехнике. Если не помните, попросите к письму дядю Алекса, он напомнит.
          Я обращаюсь не просто так, заметьте. Я не люблю кидать слов на ветер и заниматься бессмысленными переписками. Я обращаюсь именно к вам. Вы спросите почему? Хорошо. Это вам невероятно должно польстить, но иначе я не могу. Это одна из моих целей письма к вам. Я, работник Континентальной Компании Читтера, после того удачно проведённого вечера крайне заинтересовался именно вами. Да, вами, а не той знаменитостью, что представляет собой король Электричества.
          Вы много говорили о своих экспериментах с переменным током. Меня тогда это крайне заинтриговало. Оно стоило мне всех разговоров в швейцарском обществе. Мне ещё не попадались такие одержимые люди, я верю, у вас всё должно получиться. Главное, не сведите себя в могилу своими идеями. Вы нужны обществу. Я увидел в вас новую звезду физики, электричества. Я ещё никому не рассыпал таких похвал, как вам, так что, думайте.
          Я долго размышлял над сказанными вами словами. И пришёл к выводу, что это возможно. Творите, сударь, я в вас верю! Пусть заблуждается весь этот гнусный мир, но вы должны указать ему на заблуждение - в этом ваша доля в этом мире людишек и проходимцев. В небе горит ваша звезда, и вам надо за неё ухватиться.
          Я скоро буду проездом в Праге, и в мой план входит посещение компании Вингерфельдта. Его знаменитой освещённой усадьбы. Так что, ждите. И да, передайте от меня этому пламенному наэлектризованному гению в поте привет!
          П.с. Во время Промышленной выставки в Париже, я буду там представлять нашу компанию. Может, наши дороги сойдутся ещё раньше, чем я предполагал. Думайте. Творите.
          Искренне ваш, Э М С.»
          На следующий день это же письмо лежало на столе Вингерфельдьта. Закуривая с Николасом папиросы, он задумчиво произнёс, выстукивая победные марши на столе:
          - А ведь этот Эмс - чертовски славный парень! Из него ещё будет толк, вот увидите, - глаза Алекса засверкали - он говорил правду, ведь кто-кто, а он выбирать людей умел. И славился этой своей точностью.
          - Значит, нас ждёт промышленная выставка в Париже? - спросил только серб.
          - Пожалуй, - кивнул головой Вингерфельдт, и глаза его сузились до маленьких щёлок. - Разве твой сосед не говорил с тобой об этом! Хватит уже с него - нагостился он там в Париже - теперь наша очередь подошла. Должны же мы показать миру, чего стоим, чёрт побери!
          Он подошёл к одному из столов, стоящих в лаборатории и кивнул на фонограф, стоящий на нём. Николас с восхищением взглянул на это простое изобретение, которым хотел обеспечить себе старость Вингерфельдт. Дядя Алекс раскурил ещё одну папиросу, но весь его оптимизм только прибавился. Письмо его вдохновило на то, чтобы показать то, чего он добился.
          - Вот это, - и он нежно провёл рукой по фонографу, как по голове своего ребёнка, - я покажу всему миру. До этого все о нём читали в газетах, а теперь все увидят воочию. О! Понимаешь, о чём я? А потом мы осветим всю выставку лампочками. Я даже продумал все варианты электрических схем для освещения. Придётся с собой динамо брать.
          - В общем, нас ждёт что-то грандиозное, - подмигнул правым глазом Николас.
          - О, каждый год не знаешь, чего ожидать от этих промышленных выставок. Всё время что-то неожиданное. Я думаю, тебе запомнится эти незабываемые дни в Париже...
          Так и окончился разговор Николаса. И серб впервые задумался о том, как много городов он повидал благодаря этому тучному человеку с таким хитрым взглядом лисы. И сколько ему ещё предстоит повидать под его благословлением.
          Теперь Вингерфельдт стоял возле крыльца своего дома, а рядом с ним что-то высчитывал в своей записной книжке Альберт Нерст. Этих книжек у Альберта было такое несчётное множество, что все книжные шкафы в его доме ломились от них, а не от книг. Книги пришлось закинуть на чердак.
          - Знаешь, мне не нравится эта идея с Фарейдой. Он опять там что-то мудрить со своими изобретениями. Вот из-за этих своих времяпрепровождений он тут снова с нами.
          - Пока он ещё ничего не запатентовал. Знаешь, мне кажется, ты не справедлив к юности.
          - Потому что сам уже юн только в душе, - согласился Вингерфельдт. - А впрочем, поживём, увидим. Кто знает, может ещё и переманим того башковитого парня у Читтера к нам. У него суп-то в головке варится, вот что я тебе скажу…
          … Не дремал Париж, ожидая прибытия ванных гостей со дня на день.
        Глава тридцатая
          Париж был грандиозен и велик, как никогда. Это торжественное событие в виде промышленной выставки ждали несколько лет. Готовились, как могли. В конце концов, этот город обязан был удивить людей, чтобы они не смогли забыть того шика, что дарила им столица Франции. Промышленные выставки проходили каждый год, и каждый год страна, принимающая их, должна была в чём-то отличиться.
          В Париже уже прошло 5 выставок из 21 за весь прошлый век. Теперь начинается век новый. Новых свершений. Новых выставок. Блестела выставка 1889 года, символом которой стала Эйфелева башня, теперь наступает новая выставка. Символом её станет, как ни странно, мост через Амур. Именно его архитектору, Проскурякову, досталось золотая медаль этой выставки за ферму мост.
          И всё-таки это было грандиозно и страшно! Эта вся выставка действительно здорово привлекла людей…
          Эта выставка вполне могла претендовать на звание выставки столетия (неважно, что столетие совсем недавно началось).
          Она насчитывала 38 тысяч экспонатов и занимала общую площадь в 70 гектаров.
          Было вычислено, что посетитель, который хотел бы осмотреть всю выставку полностью, то есть обойти все отделы, должен был совершить «прогулку» в 40 километров.
          Улицы были полны огней, людей, чудес. Казалось, Париж поместился в атмосферу сказки, так было всё необычно. Даже ночью свет не гас на улицах.
          Над устройством цветочной выставки сотрудники Версальской школы садоводства работали в течение двух лет. Почти вся существующая земная флора была здесь представлена. На цветочных клумбах красовались 2 500 различных видов роз.
          Красивые и разнообразные постройки, покрывающие берега Сены, составляли чрезвычайно интересную морскую и речную выставку.
          Сердцем выставки являлось Марсово поле.
          Знаменитая Эйфелева башня, за сооружением которой весь мир следил с любопытством и интересом, являлась как бы грандиозным вестибюлем выставки.
          За ней, в центре огромного сада, — сверкающие фонтаны; направо — Дворец свободных искусств, в глубине — гигантский купол Дворца промышленности, налево — Дворец изящных искусств. В пространстве, отделяющем группу фонтанов от центрального здания, — два параллельных павильона: это особая выставка города Парижа.
          Вот в этот мир и пришли Вингерфельдт и все его прославившиеся товарищи. Здесь им и суждено показывать свои достижения. Для них для всех это было своего рода делом чести, к тому же все уже успели изрядно наследить в истории, и столько уже интриг использовали, что кто прав, кто виноват, можно понять только здесь, на месте возникновения самого конфликта.
          В задачу дяди Алекса и его подопечных как раз входило заняться освещением всей этой выставки, с чем они и поспешили справиться.
          С этим делом они справились достаточно быстро, и вскоре выставка заиграла доселе невиданными красками. Освещение сияло так ярко, и было так необычно, что ещё больше людей привлекло на эту выставку оно. Но даже не лампочки накаливания привлекали массу публики сюда. Едва выставка открылась, как люди поспешили ходить по всей площади выставки, и их невольно привлёк один человек.
          Возле стенда, посвящённого пражскому изобретателю (точнее, он себя не причислял ни к одной из наций, - человек мира!), толпилось много народа. Особо одобрения заслужила «Джумбо» - динамо-машина, названная в честь слона из знаменитого зоологического сада за свои размеры. Эта машина требовалась для установки освещения на выставке.
          Вингерфельдт, предвидя все, заранее нанял и подготовил шестьдесят человек. Каждый получил письменные инструкции по единому плану. Каждый знал, что он должен сделать. После испытания динамо она была погружена и отправлена на пароход, причем каждый точно выполнял назначенную ему функцию. Полиция разрешила быстрый проезд по улицам. Погруженная машина следовала беспрепятственно, предшествуемая повозкой, на которой стоял колокол, звонивший, как на пожар. Динамо-машина со своим мотором без всяких повреждений и приключений в дороге прибыла своевременно на пароход. Динамо вместе с двигателем и арматурой весила 27 тонн и являлась в то время «восьмым чудом» мира науки.
          Скромно одетый, с приветливой улыбкой, Алекс Вингерфельдт, которому лишь недавно исполнилось тридцать семь лет, уже король электричества демонстрировал публике фонограф. Этот человек с тёмно-рыжими волосами произвёл самое неизгладимое впечатление на всех лиц, что посещали выставку и останавливались здесь. Он с охотой всем рассказывал о своих изобретениях. Причём Алекс давно уже заметил в толпе даже людей из компаний конкурентов.
          - Так расскажите же о вашем изобретении! - кто-то протиснулся из толпы, и Алекс начал быстро соображать, где же он видел это столь знакомое ему лицо.
          - Хорошо, - кивнул Вингерфельдт. - Со времен Лукреция движение атомов всегда привлекало особенное внимание философов и ученых, а волнообразные колебания света, теплоты и звука были предметом самого тщательного исследования в новейшей науке. Если мы вникнем в близкое соотношение этих движений с математическими законами и музыкальными звуками, то должны признать, что Пифагорово представление о вселенной как основанной на гармонии и числах довольно близко к правде.
          Фонограф именно является иллюстрацией той истины, что речь человеческая подчиняется законам чисел, гармонии и ритма. Основываясь на таких законах, мы можем при помощи этого прибора запечатлеть в форме известного сочетания линий и точек всевозможные звуки и членораздельную речь со всеми малейшими оттенками и изменениями в голосе и по этим отпечаткам воссоздать, при желании, с полной точностью те же слова и звуки.
          Чтобы сделать яснее понятие о сохранении отпечатка звука, я приведу еще несколько замечаний. Всем известно, какой ясный след в виде красивых изогнутых борозд оставляет на песчаном берегу самая легкая морская зыбь. Не менее знакомо явление, когда насыпанный на гладкую поверхность дерева или стекла песок под влиянием звуков фортепьяно размещается на этой поверхности в виде известного очертания линий или кривых, в точном соответствии с колебаниями этих звуков. Оба эти явления указывают на то, как легко частицы материи воспринимают переданное им движение или принимают отпечаток от самых слабых водяных, воздушных или звуковых волн. Но как бы ни были знакомы всем эти явления, до последнего времени они, по-видимому, не наводили на мысль, что звуковые волны, возбуждаемые человеческим голосом, оставят такой же точный отпечаток на каком-нибудь веществе, какой производит волна прилива на морском берегу.
          Я случайно напал на открытие, что этого можно достигнуть, проделывая опыты совершенно с другой целью. Я был занят прибором, который автоматически передавал азбуку Морзе, причем лента с оттисками букв проходила через валик под трассирующей шпилькой. Пуская в ход этот прибор, я заметил, что при быстром вращении валика, по которому проходила лента с оттисками, слышался жужжащий ритмический звук.
          Я пристроил к аппарату диафрагму с особым приспособлением, которая могла бы воспринимать звуковые волны моего голоса и оттиснула бы их на каком-нибудь мягком материале, укрепленном на валике. Я остановился на пропитанной парафином бумаге и получил прекрасные результаты. При быстром вращении валика оттиснутые на нем знаки, по которым проходил трассирующий штифт, повторяли вибрации моего голоса, и через особый передающий прибор с другой диафрагмой я явственно различил слова, как будто говорила сама машина; я сразу увидел тогда, что задача воспроизведения человеческого голоса механическим путем решена.
          Закончив свою речь, Вингерфельдт снова стал всматриваться в толпу, словно бы хотел кого-то увидеть. Затем, словно понял, что тут нет того, кого он ждал, и энтузиазм немного погас в Алексе. Ему ещё много приходилось говорить о своём фонографе, об освещении, тиккерах и квадруплексах, телеграфах и телефонах, но он не жаловался - это доставляло ему истинное удовольствие.
          Но самое страшное в фонографах было далеко не это.
          За небольшую плату каждый из посетителей мог «наговорить валик», а затем послушать себя на любом языке. Фонограф привлекал ежедневно до 30 тысяч посетителей. Было установлено сорок пять аппаратов с валиками на всевозможных языках. Газеты писали: «Со времени Вавилонского столпотворения еще не было собрано воедино столько разных языков“.
          Всё это время товарищи и коллеги Вингерфельдта, в то время как тот занят был объяснениями, ходили и обозревали всю красоту и грандиозность выставки. Так Николаса привлёк стенд одной немецкой компании, входившей так же под влияние господина Вингерфельдта - AEG (Всеобщего электрического общества). На её стенде показывалось изобретение русского физика Доливо-Добровольского, и серб просто не мог пройти мимо.
          Ибо это изобретение было мотором. Мотором переменного тока, но, увы, с коллектором. Да, из него получался трёхфазовый ток, что тогда казалось просто невероятной. Но у него был существенный недостаток, и серб снова вспомнил о своих наболевших проблемах, связанных с индукционными моторами. И снова жажда что-то сделать затмила ему разум.
          Время! Как его порой не хватает. А ведь как много людей в мире скучают и не знают, куда его деть… их бы время да ему! Он бы смог сделать неосуществимое. Разгадка была где-то рядом. Где-то…
          - Вы не стеклянный! - подметил кто-то сзади.
          - Извините, - пробурчал Николас и отошёл в сторону.
          Разум рассеялся от грустных дум, и это мимолётное видение осталось где-то в закоулках памяти. Ему наверняка ещё суждено вырваться наружу, но не сейчас. Сейчас помыслы этого рассеянного человека витают далеко не в мечтаниях, а в действительности, что очень странно. Он словно бы вышел из тумана.
          На глаза сербу попался Альберт, которому так же приходилось отвечать на множество вопросов, ибо Вингерфельдт вероломно предал своих коллег и смылся, не выдержав такого наплыва людей из самых различных областей науки, промышленности.
          Нерст скрепя сердце справлялся со своим заданием, но в душе наверняка был рад, что ему удалось утащить лучик славы Вингерфельдта, ибо видел, что попал уже к какому-то фотографу в кадр.
          - Извините, а можно ли с помощью фонографа записывать человеческие мысли? - спросил один из самых назойливых журналистов.
          Альберт лишь рассмеялся.
          - Да, пожалуй, можно, но что будет с обществом: ведь все люди разбегутся тогда и попрячутся друг от друга!
          Алекс Вингерфельдт тем временем получает анонимное письмо, и чувствует аромат какой-то неожиданной встречи. Недолго думая, он спешит на него ответить, хотя и жалуется на свою жизнь, что совсем не идёт ему к лицу:
          «Хорошо. Заходите в пятницу около одиннадцати, - отвечал дядя Алекс на неизвестное письмо с просьбой о свидании, - к тому времени я, вероятно, приду в себя; а теперь моя голова делает по 275 оборотов в минуту».
          Газ и электричество продолжали соперничать в освещении выставки. Газ своим колеблющимся 'пламенем освещал вершины зданий. Однако электричество яэно над ним доминировало. Первое место занимала лампа накаливания, но не были забыты и свечи Яблочкова. В нижних садах и на Сенском мосту горело семьдесят свечей Яблочкова, питаемых временной установкой в 100 лошадиных сил.
          Лампочки накаливания, рассеянные в цветочных клумбах и газонах, производили очень приятное впечатление, но главным «гвоздем» праздника были освещенные электричеством фонтаны.
          Сорок восемь фонтанов разбрасывали ярко освещенные струи воды самых разнообразных окрасок. Каждый вечер непрерывно сменявшаяся толпа встречала это грандиозное зрелище хором (приветственных криков и одобрительными аплодисментами).
          Наконец дело дошло и до того молодого приветливого человека, рассказывающего о своём фонографе. Его наградили орденом Почётного Легиона. «Я сопротивлялся этому, как мог, - продолжал жаловаться дядя Алекс. - Но они всё равно настояли на своём». Жена настояла на том, чтобы он носил красную розетку Ордена Почётного Легиона, но при людях он стыдливо её прятал.
          Кончилось это тем, что злостный Альберт Нерст произвёл своего босса, у которого он считался по праву «правой рукой» (и левой тоже), в кавалеры Ордена Почётной Ложки.
          Вот так известный германский электротехник, творец Мюнхенского музея, автор проекта первых крупных баварских гидроэлектрических станций Оскар Миллер, в то время двадцатишестилетний молодой человек, посетивший Парижскую выставку, рассказывает о ней:
          «Впечатление от выставки было поражающее. Освещение превзошло всякое представление. Лампы Вингерфельдта, которые как звезды сверкали с потолка зал и парадной лестницы, дуговые лампы Броша и Сименса, которые распространяли до того времени совершенно неизвестный сильный свет, свечи Яблочкова, лампы солнечного света фон Клерка, которые освещали картинную галерею, — все это казалось чудом. Большое впечатление производила лампа кудесника из Праги, которую можно было зажигать и гасить с помощью выключателя на стене. У этой лампы стояли сотни людей, каждый из них дожидался очереди, чтобы лично зажечь и погасить лампу. Интересны были и высказывания о перспективах электрического света. Однако электрическая лампа встречала успех не у всех. Один из крупнейших германских ученых того времени выразил свое удивление, что Вингерфельдт верит в возможность создать „псевдогазовую“ лампу, и это после того, когда имеется уже дуговая лампа — конечная цель всяких возможных желаний, которая по силе света и его цвету очень близко приближается к солнечному.
          Всеобщее изумление вызвала на выставке передача по телефону исполнения оперы. Мы теперь, привыкшие с детства к телефону, не можем себе даже и представить, как сильно были поражены люди, когда они могли услышать в телефонной трубке выступавших в оперном театре певцов, игру оркестра, и далее аплодисменты публики».
          Одного молодого человека, о котором речь пойдёт далее, особенно интересовали системы передачи электрической энергии, которые все еще были очень примитивны и немногочисленны и позволяли передавать энергию только на очень малое расстояние. Сименс — творец первых электрических локомотивов — устроил маленькую уличную электрическую железную дорогу в Париже между выставкою и площадью Согласия.
          Многочисленные электрические машины, выставленные Сименсом, Гефнер-Альтенеком, Шуккертом, Брошем, Граммом, Томсоном и другими, были в своей сущности непонятны для огромной массы посетителей. Этот человек поспешил написать в блокноте, как один профессор естественных наук объяснял ему разницу между машинами следующим образом: «Красные — это, — говорит, — машины Броша, черные — Грамма, коричневые — Вингерфельдта».
          Он также рассказывает, что из выставленных динамо-машин особое впечатление произвела машина Вингерфельдта, которая по своей мощности в 200 лошадиных сил была гигантом того времени.
          В перерывах между хвалебными речами, которые Алекс Вингерфельдт получал в свой адрес, он успевал и послоняться по Парижу, и с людьми поговорить. Так он не забыл Николаса Фарейду, гордо назвав его перед посетителями своей будущей надеждой. Альберт тогда поспешил отпустить лёгкий комментарий по этому поводу, который больше соответствовал правде - «неблагодарный приёмыш дяди Алекса».
          Этот «неблагодарный приёмыш» взял на себя львиную долю усилий по поводу освещения выставки и кавалер двух Орденов, липового и настоящего, взял на себя обязательство где-нибудь вознаградить по случаю его. Случай, однако же, представился.
          Сбегая от назойливых журналистов, как-то раз во время таких пробежек Алекс Вингерфельдт поспешил прихватить с собой и Николаса. Не зная ни черта город, они всё же умудрились найти одно укромное местечко, которое одновременно было и у всех на виду, и в тоже время было скрыто.
          Это было самое дорогое кафе Парижа. Но Алекс Вингерфельдт, сам не знавший цену деньгам, и относившийся к ним с большим пренебрежением, был в этот день весьма счастлив и доволен судьбой, чем и поспешил поделиться со всеми другими людьми. На долю Фарейды выпала великодушная щедрость дяди Алекса, и за его счёт он весьма много в тот день преуспел поесть в кафе.
          Впрочем, ворчать Вингерфельдт будет потом. Его ворчания означают, что у их хозяина хорошее настроение, раз он пытается найти что-то подозрительное в самых лучших деяниях своей жизни. Вряд ли кому-нибудь суждено прожить такую же жизнь!
          И наконец, наступила пятница. Пусть не долгожданная для Алекса Вингерфельдта, зато весьма и весьма интересная для совсем другой личности. Ею и являлся таинственный автор письма, которого Вингерфельдт наверняка уже раскусил, но, ни с кем вовсе не собирался делиться своими идеями и догадками.
          В назначенное время человек появился возле отеля, где жил Вингерфельдт со своей женой. Причём в этот миг изобретатель нервно поглядывал на часы и думал, не уходить ли ему уже по своим делам.
          - Ну, надо же, зачем же было тогда писать письмо, если нас нет и в назначенный час? Что за люди нынче пошли. Пунктуальные, однако же! - Вингерфельдт сладко зевнул и дал непрошенному гостю ещё пару минут, усевшись в гостиничное кресло.
          Наконец послышались чьи-то шаги и осторожный, если так можно выразиться, интеллигентский стук в дверь. После чего дверь открылась и на пороге номера великого изобретателя предстал высокий молодой человек в пальто, как по моде.
          - Извините, я заставил вас ждать…
          Это был Эмс!
          - Доброе утро, последний герой! - только и мог выговорить Вингерфельдт. Видно было по его выражению лица, что все его догадки провалились по этому поводу. Он вспомнил, кто был тот человек, что так расспрашивал о фонографе!
          Эмс улыбнулся приветливой улыбкой, потёр ноги о ковёр и поспешил войти в номер. Присев на свободное кресло, он положил свой портфель, с которым судя по всему, никогда не расставался, под стол и сложил руки на столе, ожидая разговора.
          - Не ожидал я, что так в последнее время окажусь нужным конкурентам, - вздохнул Алекс.
          - Времена меняются, - слегка наклонил голову Эмс. - Я не конкурент, я просто исследователь мира. Какие тут могут быть конкуренты?
          Вингерфельдт достал сигару, и раскуривая её, о чём-то задумался. Право начинать разговор представилось вновь прибывшему гостю.
          - Как вам в Париже? - задал банальный вопрос Эмс, устраиваясь поудобнее.
          - О, я поражен, голова у меня совсем завертелась, и пройдет, пожалуй, с год, пока все это уляжется. Жаль, что я не приехал сюда в моей рабочей блузе, я тогда спокойно осмотрел бы все, не обращая внимания на костюм. Выставка громадна, куда больше нашей филадельфийской. Но пока я видел мало. Впрочем, проходя сегодня, я заметил одну машину, приводимую в движение напором воды; она сбережет мне шесть тысяч долларов, и я непременно выпишу несколько таких. Что меня здесь особенно поражает, это всеобщая лень. Когда же эти люди работают? И что они делают? Здесь, по-видимому, выработалась целая система праздношатанья… Эти инженеры, разодетые по последней моде, с тросточками в руках, которые меня посещали, - когда же они работают? Я тут ничего не понимаю.
          Эмс глухо рассмеялся на подобный комментарий, и поспешил продолжить разговор, так неожиданно начавшийся, и давший столько поводов для размышлений.
          - Ну, вы - это вы. Я слышал, что вы работаете по двадцать часов в сутки. Мне порой так же приходиться работать. Не все могут выдержать подобного режима, согласитесь?
          - Да, мне случалось работать несколько суток подряд. Но в среднем я занимаюсь около двадцати часов в сутки. Я нахожу совершенно достаточным спать четыре часа.
          Эмс обратил внимание на то, с каким удовольствием раскуривает Вингерфельдт свою сигару, словно бы она была последней.
          -Я вижу, вы курите, - спросил молодой электротехник, - это вам не вредит?
            - Нисколько. Я выкуриваю в день около двадцати сигар, и чем больше я работаю, тем больше курю.
          В этот миг гость поспешил обратить внимание на вид из номера. Окна выходили прямо на Эйфелеву башню. Словно бы он что-то понимал, Эмс загадочно кивнул головой, соглашаясь сам с собой.
            - Это важная идея, - сказал Эмс. - Слава Эйфеля в грандиозности концепции и в энергии выполнения ее… Мне нравятся французы своими великими идеями. Англичане уступают им в этом. Ну кто бы из них придумал башню Эйфеля или статую Свободы (подаренную французами Америке)?
          - А вы сами-то откуда будете? - поинтересовался Вингерфельдт.
          - Моя родина - весь мир. Где я работаю, там и живу. Человеку хорошо там, где ему хорошо, - задумчиво произнёс Эмс. - Так-то по национальности я швед.
          Затем они разговорились о великих людях, знаменитостях; зашла речь и об одном богаче, нанявшем такого повара, что его содержание равняется епископскому.
            - Брайтова болезнь почек - вот все, что получит этот господин в виде дивиденда на свой капитал, - заметил гениальный немец, имевший такую же Родину во всём мире.
          Два великих изобретателя, один молодой, другой в рассвете сил, они составляли прекрасную пару. Беседовали на самые различные темы, так легко и непринужденно, словно были знакомы всю жизнь, а не какие-то пару коротких мгновений. Тут вдруг Эмс вспомнил о Николасе Фарейде, «неблагодарном приёмыше» (этот эпитет давно уже гулял по всему миру, огибая слуха Вингерфельдта).
          - О, большой болтун и обжора! Мы проводили освещение на этой знаменитой выставке, и он тут поспешил нам помочь. Помню я, как впервые увидел его! Как-то раз пришел высокий, долговязый парень и сказал, что ему нужна работа. Мы взяли его, думая, что новое занятие его скоро утомит, потому что мы трудились по 20 —24 часа в день, но он работал не покладая рук. И, когда напряжение немного спало, один из моих людей сказал ему: «Что ж, Николас, ты хорошо поработал, теперь поедем в Париж и я угощу тебя роскошным ужином». Я отвёл его в самое дорогое кафе Парижа, где подают толстый стейк между двумя тонкими стейками. Фарейда с легкостью умял огромную порцию, и мой человек спросил его: «Что-нибудь еще, сынок? Я угощаю». — «Тогда, если не возражаете, господин, — ответил мой ученик, — я бы съел еще один стейк».
          Эмс лишь улыбнулся самой незатейливой улыбкой в ответ на эту фразу. Сам он мог сказать гораздо больше об этом «болтуне и обжоре». Что и поспешил сделать.
          - А он вам рассказывал о том, над чем сейчас работает?
          - О! Вы про эту идею с вечным двигателем?
          - Напротив, мне кажется, она имеет великое будущее, - возразил Эмс. - Ведь переменный ток никем не изучен, и эта идея может обуздать его!
          - Не упоминай при мне об этом переменном ублюдке, - спокойно высказался Вингерфельдт, и Эмса с его аристократическими привычками чуть не передёрнуло от последней фразы.
          Когда подали кофе, лицо Вингерфельдта просветлело, и он взял сигару, говоря: “Этим обыкновенно начинается и мой завтрак”.
          Эмс что-то черкнул в своём блокноте, что был у него на коленях, после чего взглянул на своего собеседника. У него ещё осталось в запасе пара нерешённых вопросов.
          - Кажется, вы достигли апогея своей славы, не так ли? Этот новогодний день, несомненно, пик вашей славы, - он отметил про себя, как Вингерфельдт насторожился.
          - Что ж, пусть я буду гением одного дня, но в тот день я действительно был велик! - глаза Алекса сверкали. - Я достиг, чего хотел, но ныть не собираюсь на эту жизнь. Я чувствую, она принесёт ещё мне немало сюрпризов!
          - Любой великий человек подобен высокой колонне на площади столицы. Пока колонна зиждется на пьедестале, её никто не пробует измерить. Но стоит ей рухнуть - мерь её вкривь и вкось, кому как хочется, - отметил Эмс. - Вы не боитесь падения? И будете делать дальше самые трудные свои деяния во имя науки и человечества?
          - Всё возможно, пусть и кажется трудным. Испытаем и увидим! - он усмехнулся. - Я всё ёщё виноват перед этим миром, что не успел сделать всего того хорошего, чего мог бы!
          - У вас ещё будет время, - задумчиво произнёс Эмс, глядя в окно.
          “Проходя около башни Эйфеля несколько минут спустя, - пишет Эмс в своём блокноте, - я увидел у ее подножия этого человека, со свежим юношеским лицом и седыми волосами над гладким лбом без морщин. Когда я взглянул на него и на грандиозное сооружение, то последнее показалось мне очень маленьким в сравнении с таким умственным колоссом”.
          А в Париже горели мерно на выставке лампочки накаливания Алекса Вингерфельдта. Первые в мире! Скоро их потихоньку начнут выпускать в производство, и им суждено будет великое будущее. Но борьба газа с электрическим светом только началась. Но великий Вингерфельдт всё равно останется человеком, здорово изменившим мир…
        Глава последняя

  В которой рассказывается обо всём и ни о чём, обо всех и ни о ком, или Вначале был взрыв!
          А началось всё просто. Программа про Тунгусский взрыв мелькала на экране телевизора, и в ней рассказывалось об одном великом человеке. Факты, упомянутые в передаче, не могли не затронуть любую душу человека, что видел и слышал это. Да, всё казалось сказкой. И всё сотворено одним человеком. Как может это не запасть в душу? Эта тайна, до сих порождающая слухи и домыслы?
          «Заполучив более тысячи патентов на свои изобретения, без которых невозможна наша жизнь сейчас, он создал двадцатый век. Он лишь вскользь упоминается в учебниках физики»
          «Переменный ток, электродвигатели, флуоресцентный свет, беспроводная передача энергии, дистанционное управление, лечение высокочастотными токами, ему приписывают изобретение Тунгусской катастрофы, его называли «чёрнокнижником двадцатого столетия», он изобрёл первым радио, солнечные батареи, первые электрические часы, различные турбины, трёхфазовый ток. На его патентах выросла вся энергетика двадцатого века.»
          «Я видел вспышку, - вспоминал учёный, - похожую на маленькое солнце, и всю ночь прикладывал к своей бедной голове холодные компрессы. Эти вспышки повторяются время от времени, когда мне приходит в голову новая мысль».
          «Говорили, он создал оружие, способное на куски разнести земной шар. Ходили слухи, что он родственник «графа Дракулы», не выносит яркого света, и прекрасно видит в темноте. Говорят, он был инициатором землетрясения в Нью-Йорке, который чудом остался цел, так как изобретатель успел вовремя уничтожить свой прибор».
          Никола Тесла!!!
          Услышав один раз подобные факты, невольно задумаешься, а вдруг правда? И вот рука уже задаёт в поиске нужные слова и тонны различного материала мелькают перед глазами. А почему бы и не проверить эту тайну величайшего человека? Вдруг всё это не сказки?
          Шли месяцы. Копились бумаги, книги, забивался компьютер различной литературой. А тайна всё была не разгадана. И в поисках правды приходилось залезать даже в самые нудные технические вопросы, понятные лишь физикам. Но это занятие открыло мне новую эпоху, новых людей, подарило новые идеи, заставило влюбиться в физику…
          Года два ничего не было написано. Какие-то отдельные идеи бродили по голове, но они влетали в одно ухо, и вылетали в другое. Казалось, заброшено давнее занятие бумагомарания.
          В течении того, как подбирался материал, в голове мелькали уже идеи что-то написать. Сочинять стало уже привычкой. Идея эта вынашивалась несколькими месяцами. Появилась идея, главная философская мысль (она пока скрыта ради сохранения интриги), вокруг неё стали обрастать события и люди. Сначала планировался небольшой рассказик, но взявшись за ручку, стало понятно, что пока ничего не идёт. Пока всё было в разработке.
          Потом хотелось написать небольшую повесть об одном учёном, несколько фантастического характера.
          А потом…
          Почему все гениальные идеи приходят ко мне перед сном? Раздумывая над чем-то и приводя какие-то события в логическую цепочку, стали складываться слова в предложения, предложения - в текст, а текст…
          Следующим вечером были проложены первые штрихи чего-то грандиозного. Пусть это будет роман, но главное дописать его до конца. А вдруг идеи кончатся? А вдруг не кончатся?
          Всё неслось спонтанно. Без всякого плана, с ходу сочиняя книги, лишь некоторые детали обговаривая с другими людьми. Всё продумано одной лишь моей головой, но честно скажем, до самой последней строчки автор не был уверен, чем кончится его книга. Настолько всё было написано в стихийном порыве.
          Сначала был один главный герой - Николас Фарейда. Прототипом его был, естественно, Никола Тесла. Николас - по-сербски Никола, Фарейда - просто захотелось подобрать что-то с этаким сочетанием букв «ф» и «р», и всячески пришлось вертеть известные фамилии типа Фрейда, Фарадея, и пр., пока не пришло нужное словосочетание.
          Максимум, что мог предвидеть автор, это события на одну-две главы. Но по мере подбора материала идеи всё увеличивались и увеличивались, и вскоре пришлось их записывать на отдельный план, но это уже тогда, когда книга перешагнула через середину, и то, сделан он был лишь для того, чтобы не забыть все эти сюжеты из головы. Но большинство моментов придумывалось прямо с ходу. Все остальные герои, идея показать эпоху и исторических лиц, участвовавших в ней, пришли так же спонтанно. Что называется, о времена, о нравы!
          Материал и любопытство всё время открывали новые дороги той эпохи - так на свет и появились финансовые магнаты, некоронованные короли, прочие изобретатели, и наконец, маленькая конторка Алекса Вингерфельдта. Вот на ней мы и остановимся чуть поподробнее.
          Изобретатель лампы накаливания, дешёвой и практичной, в мире известен под именем Томаса Альвы Эдисона. Ему принадлежат 1093 патента, он создал фонограф, он изобрёл кинематограф (ведь именно его изобретение натолкнуло братьев Люмьер к созданию своего), оставил свой след в бетонном строительстве, подарил миру свет, электрические свечи, тиккеры, электронный счётчик голосов, квадруплексы, усовершенствовал телефон и многие другие изобретения. А ещё он прославился в войне токов. И войну он эту повёл с Николой Тесла, чем уже завоевал расположение автора!
          Эдисон стал Вингерфельдтом. Это позволило множество вольностей, и не надо было себя чувствовать ограниченным в книге. Здесь другой мир, события идут по-другому, в общем-то, принцип - моя книга, что хочу, то и творю. Биографии великих людей (и такая была идея у автора) обязаны иметь множество документальных фактов. Они ограничивают фантазию, заставляют втиснуться в рамки.
          Выход из положения был показан свыше.
          А дальше пошло интереснее. Этому второму Эдисону нужна была команда, конкуренты, и так на свет появились Гай (характер его выдуман, но признаем честно, на становление его личности влияло не только настроение автора, так же Адриано Челентано, и такой общий стереотип ловкости и ума), Феликс (пришёл в книгу после отсылки к фильму «Блеф» и занял место тихого философа и любителя казино), Мэриан (просто дама с лёгкомыслием, чем-то напоминает сестру Керри из романа Драйзера), Надькевич (появился в ходе такого занятия автора, как рисование), Нерст (всегда хотелось куда-то вписать интеллигентского парня в пенсне, холодного, расчетливого, чем-то напоминает киллера Артура из «Ментовских войн»), Читтер (идея оживить его пришла после открытия когорты финансистов), Илайхью (многие черты взяты у автора, немного суровости и решительности и родился образ амазонки), Грайам Берг (после прочтения «Похождений Бравого Солдата Швейка»), Эмс (несмотря на редкие мелькания в сюжете, слово остаётся за этим философом), Авас, Витус и Бари (все трое целиком порождение головы автора и за совпадения с реальными лицами
ответственности не несут). А дальше проще.
          Дальше нужно было показать взаимоотношения людей. Кто они такие, кто чем занимается и т.п. Так определился главный хребет книги - показать людей с самыми разными характерами и помыслами в коллективе. Получился интересный ход - главный герой мелькает в начале книги, а затем теряется в общем количестве работников и трудяг. И там вырастает новая фигура, как потом выяснится, главная в романе - Алекс Вингерфельдт. И отныне весь хоровод, прямо или косвенно вертится вокруг него. И всё это пришло спонтанно, и то, ближе к последним пяти главам.
          А потом ещё Вестингаузы, Морганы, Рокфеллеры, Форды, Эйнштейны, Нобели, братья Райт, Марк Твен! И это ещё не все люди, что планируют появиться на страницах будущих книг.
          И эпоха. Политика, жизнь того времени - и всё это надо раскрыть. И всему этому предназначается великое будущее. И обязательно философия. Она - самая главная в произведении.
          Нельзя написать книгу просто так. У неё должен быть смысл, она должна что-то дать человеку, чему-то научить. А иначе это просто пустой перевод бумаги, даже хуже - уничтожение деревьев. А иначе толк в писании книги? Деньги? Да, эпоха денег, ведущая начало далеко в истории, и проявившееся особо в описываемое в книге время дала о себе знать. Но деньги это не главное. Да, ни к чему быть бедным. Но одно другому не мешает - деньги здравому смыслу.
          Задача моя, как автора, была показать живых людей, совершающих и дурные, и хорошие поступки, сомневающихся и радующихся - в последнее время это большая редкость в литературе. Живых людей мало, правят одни стереотипы. Как оторваться от привычных понятий добра и зла? Но надо было - и оторвались.
          Дальше нужен был простой язык. Так мы встречаем множество жаргона и разговорных слов в тексте. Без них никуда - они оживляют книгу. Мы пишем книгу не для критиков, а для публики. И чем проще язык - тем шире круг читателей. Приукрашивания и пускание пыли в глаза тут не подходят. Нужна жизнь, а её весьма нелегко записать на бумагу.
          Много попадается и так называемых «фенечек». Но будем считать, что книга просто переведена на язык, доступный читателю, ибо если применять жаргон той эпохи, то можно читателя с ума свести непонятными фразами и бесконечными сносками. К тому же, разговоры ведутся на иностранных языках, что ещё больше оправдывает автора. Какие это языки - уже не суть важно, ибо все страны (куски лоскутного одеяла) и национальности разом померкли во время написания книги. Главное не это, главное - люди, их характеры и дела.
          В последующих книгах (после этой их планируется не больше шести) будет дальше показан сюжет. Автор говорит, что знает сюжет на две книги вперёд. Так много идей и сюжетных линий. И столько же их появится во время написания. Документальная литература будет дальше использоваться в книгах, ибо без неё не было и самого произведения. Перспективы хорошие…
          Книга эта даже немного по смыслу в ней и отсылкам и цитатам напоминает те произведения, что любили писать авторы как раз начала двадцатого столетия. Как раз именно это в них главное - борьба человека в обществе денег, капитализма, где один взмах высшего лица решает всё. Черта этого произведения развивалась параллельно, ибо автор лишь к концу книги стал читать подобные книги на эти темы. А главы были уже написаны. Парадокс!
          Ну и наконец, почему именно это время. Получилось это абсолютно случайно. Хотелось зацепить побольше лет именно в двадцатом столетии, а получилось именно смешение двух времён - девятнадцатого столетия (вторая половина) с нынешним временем. В моём времени просто все исторические персонажи удивительным образом пересеклись, именно поэтому ему было отдано предпочтение. Но не хотелось расставаться с традициями другого века. Раз выдумок много, значит и тут можно присочинить. Начал врать - ври до конца.
          Предугадываний тут много. То характер Вингерфельдта, то промышленная выставка в Париже
          А собственно, это уже не важно. Главное, что большая книга, которая могла бы что-то дать обществу по мнению автора, завершена. И можно поставить заслуженную точку. И пусть эта бумага служит ещё многим людям и заставит их взглянуть на некоторые вещи совсем по-другому.
          Собственно, этого и хотел автор. Сам мизантроп, он хочет подарить свой труд обществу. Чтобы что-то изменилось, что-то исправилось.
          Время покажет, хорош тот был замысел, или нет.
          Сходить с ума следует либо в одиночестве, либо в компании подобных же людей, что вдохновляли всё время автора, пока он писал это произведение. Это такое увлекательное занятие! Присоединяйтесь!!!
          Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!

  Конец
        notes
        Примечания
        1
        Константин Никольский "Забытая песня"
        2
        Виктор Цой "В наших глазах"
        3
        Виктор Цой "Звезда"

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к