Пенелопа и Одиссей. «Жди меня…» Наталья Павловна Павлищева
        Она сбежала с Одиссеем из родной Спарты, выйдя замуж вопреки запрету отца, — и расплатилась за короткое женское счастье двадцатью годами разлуки. Двадцать лет ожидания и молитв, двадцать лет одиночества и холодных ночей… Даже когда герои Троянской войны давно вернулись с чужбины, когда прошли все мыслимые сроки и никто уже не надеялся, что Одиссей жив, — Пенелопа продолжала верить и ждать… Пока он осаждал Трою и скитался по Ойкумене — она держала осаду против толпы женихов, растила сына и фактически правила Итакой, бросив вызов и людским законам, и безжалостной судьбе, и жестокому Хроносу — ведь ей было уже под сорок (в Древнем мире это почти старость!), ее ровесница Елена Прекрасная давно поседела и подурнела, а Пенелопа оставалась прежней вопреки беспощадному времени. Вся Эллада судачила о ее «вечной молодости», все женщины гадали, что за тайные мази и притирания хранят ее немеркнущую красоту, — но никакого секрета не было: просто она хотела, чтобы Одиссею было ради чего возвращаться. Она знала: ее образ станет его путеводной звездой, ее верность хранит его во всех опасностях и невзгодах, ее
любовь, подобно негасимому маяку, укажет ему путь домой… Читайте новый роман от автора бестселлеров «Клеопатра», «Нефертити» и «Княгиня Ольга» — потрясающую историю великой любви, над которой не властны ни годы, ни расстояния, ни сами боги!
        Наталья Павловна Павлищева
        Пенелопа и Одиссей. «Жди меня…»
        ВСЕМ ЖЕНЩИНАМ,
        КОТОРЫЕ ВЕРНО ЖДУТ СВОИХ МУЖЧИН.
        ВСЕМ МУЖЧИНАМ,
        КОТОРЫЕ ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЮТСЯ,
        ПОТОМУ ЧТО ИХ ЖДУТ.
        Детство. Одиссей
        Одиссей, притворно сурово сдвинув брови, выговаривал огромному псу Аргосу:
        - Ты должен следить за овцами, понимаешь, овцами, а не за мной! Разве я овца? Ну, скажи, я похож на овцу? Разве я блею вот так: бе-е-е?..
        Аргос преданно вглядывался в лицо маленького хозяина, пытаясь своими собачьими мозгами сообразить, с чего тот вдруг стал подражать глупым овцам. На всякий случай пес даже покосился на отару, заметил, как несколько ягнят, воспользовавшись, что за ними не присматривают, резво затрусили к опасному оврагу, но тут же повернулся обратно к Одиссею. Нет, хозяин вовсе не был похож на овцу и разговаривал не с отарой, а с ним…
        - Аргос, лентяй, ну-ка, пригони вон тех ягнят! — Голос пастуха Евмея не обещал псу в случае ослушания ничего хорошего.
        Аргос посмотрел на мальчика, словно извиняясь, что не может дальше внимать его блеянью, и с веселым лаем бросился возвращать шустрых ягнят от края оврага.
        Одиссей вздохнул:
        - Ну почему тебя он слушает, а меня нет?
        - Потому что я не показываю, как блеют овцы, а просто приказываю их загнать. К тому же ты не прав, Аргос очень внимательно слушал твое бе-е-еканье.
        Глаза Евмея смеялись. Одиссей вдруг представил себя, изображавшего овцу перед собакой, и расхохотался!
        Он очень любил проводить время у Евмея. Вообще-то, Евмей пас свиней, только он умел справляться с огромными хряками, ловкими пинками загоняя тех в ограду, но не брезговал и овечками, и даже козами. Конечно, и свинопасу не помешает молоко, вернее, сыр из него.
        Только вот лошадей у Евмея не было, кони слишком большая роскошь для Итаки. Неудивительно, во-первых, пастбища острова не столь обширны, чтобы вольно пастись табунам, во-вторых, где на этих лошадях ездить, если в лесу нет дороги, а тропинки, да и сам остров невелик? Для маленькой Итаки козы, овцы и свиньи в самый раз.
        У царя Итаки Лаэрта стада большие, свинопасами командует Евмей, но есть еще отары овец и козы. Каждому свое, одни следят за козами, другие — за свиньями. Между пастухами соперничество, и каждый доказывает, что его труд самый важный. Попробуй сказать Евмею, что в Элладе самыми важными считаются коневоды, за ними пастухи коров и быков, козопасы, овчары и только потом свинопасы! Обидится так, что больше не подойдешь. Но свинопас он отменный, прекрасно знающий свое дело, потому свинина на столе царя Лаэрта не переводится. Да и на вертеле у самого Евмея тоже.
        Евмей столь успешен, что даже имел своего раба Месавлия и дом на Аретусе. Он вообще считал склоны Аретусы едва ли не своими владениями, будь воля Евмея, он и источник Аретусу назвал бы своим. На Итаке посмеивались над свинопасом, но уважали его умение и ловкость, а еще способность защитить стада от любых нападений. Тех, кто хоть раз попытался украсть поросенка, либо давно проводили в царство Аида, либо после первой попытки никакими посулами выманить на Аретусу невозможно.
        Евмей разводил руками:
        - Я, как Кефал, сначала стреляю без промаха, а потом смотрю, кто это был в кустах.
        Он имел в виду Кефала, чья праща била без промаха. Ревнивая жена Кефала Проктида, как обычно, пряталась в зарослях, выслеживая мужа, когда тот выпустил камень, решив, что это лань. Нельзя сказать, что, оставшись после меткого броска вдовцом, Кефал уж очень убивался…
        С Евмеем хорошо посидеть вечерком у костра и поговорить. Загнав свиней в их клетушки, отделив боровов, чтоб не мешали остальным, свинопас принимался с чувством готовить трапезу. Он никогда не подвешивал мясо просто жариться над огнем, считая это недостойным настоящего гурмана. Нет, Евмей старательно свежевал добытую на охоте дичь, набивал ее травами, точно соблюдая одному ему известные пропорции, орехами, если те были, смазывал оливковым маслом, иногда обмазывал глиной и только потом либо пристраивал вертел над огнем, или закапывал тушку в горячие угли.
        Одиссей удивлялся: имея под рукой столько свиней, к чему охотиться?
        - Разве нельзя забить поросенка?
        - Если я начну ради ежедневной трапезы забивать поросят, стадо быстро исчезнет. Нет, они должны вырасти и стать большими свиньями, а забьют их во дворце без меня.
        Конечно, бывали случаи, когда и Евмей забивал свинью, желая побаловать царевича.
        Одиссей обожал проводить время у пастухов, не важно — Евмей это, козопасы или овчары, а те обожали любопытного Рыжика, который никогда не напоминал, что он царевич. Кудлатая голова мальчишки совала нос во все дела, из него, как горох из дырявого пифоса, сыпались бесконечные вопросы, а из глаз брызги смеха. Болтун и насмешник — вот каков этот Одиссей, единственный сын царя Итаки Лаэрта. Жаль будет, когда отец, решив, что мальчишка достаточно повзрослел, запретит общаться с пастухами, к Одиссею привыкли…
        Он действительно единственный сын Лаэрта и Антиклеи, есть еще дочери, но дочери, как известно, отрезанный ломоть, выйдут замуж и уплывут с Итаки. А может, это и хорошо, что сын один? Не будет между братьями борьбы за власть, не придется Лаэрту задумываться, кому оставить свой трон, когда наступит время делать это. Но тогда вот это рыжее любопытное создание должно быть здоровым.
        Одиссей и был крепкий, живой, даже непоседливый, без меры любопытный мальчишка. Царевич настолько шустрый, что няньке Эвриклее тяжело за ним поспевать, несмотря на ее собственную подвижность. Эвриклея рабыня особая, и дело не в том, что она черноволосая и большеглазая, царь и царица ценили няньку мальчика за особую сообразительность. Еще до собственной женитьбы Лаэрт купил Эвриклею за сумасшедшую цену — двадцать быков! К тому же пришлось купить ее отца Опса и даже деда Певсенора. Впрочем, Лаэрт ни разу не пожалел, потому что мудростью отличалось все семейство.
        У царя хватало ума не показывать, что он советуется с рабами, да еще из дальних земель, остальным знать это ни к чему, но в действительности советовался. Они все трое упорно молчали о своем происхождении, вернее, плели какие-то сказки. Поняв, что ничего не добьется и лучше не спрашивать, Лаэрт задал только один вопрос: нет ли на них преступления, за которое следовало утопить сразу? Или преступления перед богами, за которое они пока не понесли наказание?
        Певсенор сокрушенно помотал головой:
        - Нет, царь, такого нет. Просто нас угораздило попасть не в то время не в то место, вот и были взяты в плен…
        Целое стадо быков, которое царь Итаки в результате отдал за троицу, окупилось уже через год, вернулось прибылью, полученной по подсказке новых рабов.
        Антиклея первое время ревниво приглядывалась к рабыне мужа, даже пыталась придираться к ней, но довольно быстро поняла, что между Лаэртом и Эвриклеей ничего нет и не было, а помощница она такая, каких во всей Элладе не сыщешь, и успокоилась. Кому, как не Эвриклее, доверить главное сокровище царской семьи — рыжего непоседу Одиссея? Вот и бегала нянька по пастбищам и горам следом за своим пятилетним воспитанником.
        - Одиссей, нужно возвращаться во дворец, от отца прибежал раб, что-то случилось.
        Эвриклея понимала, что Лаэрт зря присылать раба за ними не будет, царь прекрасно понимал, что сыну хорошо на воле, совсем не так, как во дворце или в городе. Пусть Итака мала и город только называется городом, а дворец больше похож на увеличенный в размерах дом обычного итакийца, но все равно Лаэрт — басилей, то есть царь Итаки, а Одиссей — его сын и наследник.
        У самого Лаэрта прозвище ныне соответствовало увлечению, его звали Лаэртом-Садовником, как других зовут Горгоноубийцами или Пифонами… Каждому свое, отцу Одиссея и теперь впрямь очень нравилось разводить новые растения и ухаживать за садом. Каждое дерево было любовно окопано, полито и имело свою историю появления. Таких деревьев, как в саду у царя Итаки, не было во всей Элладе. Это потому что ему привозили и присылали с купцами семена и саженцы со всей Великой Зелени — моря, которое омывает острова Эллады. Даже с дальнего запада, где, как известно, кончается земля, и из южных стран, где люди черны, точно побывали на погребальном костре, у Лаэрта есть растения.
        Только вот наследник ни деревьями, ни вообще растениями не интересовался. Может, мал, конечно, а может, это вовсе не для него, не всем же в земле копаться…
        Об этом размышляла Эвриклея, наблюдая, как козликом скачет Рыжик, не в силах идти спокойно.
        Лаэрт не всегда был Садовником, до рождения Рыжика его слава была иного рода, грозней и удачливей, но одновременно и безжалостней пиратов, чем на кораблях Лаэрта Арексида, царя Итаки, по всей Великой Зелени не найти. Торговцы предпочитали заранее откупиться от лихих гребцов с кораблей Лаэрта, а на побережье те, кто не успевал удрать совсем далеко, завидев его паруса на горизонте, прощались не только с имуществом, но и с жизнью. Зачем маленькой Итаке большой флот? Только для пиратства, торговать острову нечем, земли мало, что выращивали, едва хватало самим. Только где теперь этот флот?
        У Одиссея по-своему славные предки с обеих сторон, только, хорошо ли это, Эвриклея не была уверена. Отец Антиклеи известнейший вор Автолик, чей отец — бог Гермес. Говорили, что Автолик мог запросто украсть трон из-под Зевса, чтобы тот заметил, только плюхнувшись мимо. Во всяком случае, он не раз повторял «подвиг» своего отца бога Гермеса, — так же как тот, у Аполлона угонял стада, ведя их задом наперед. Не пойман — не вор, Автолик не попался ни разу, а состояние сколотил немалое, хотя все знали, на чем и как. На Итаке считали, что хитрющий взгляд Рыжика — от деда Автолика и божественного прадеда — Гермеса.
        Эвриклея вздохнула: хорошо, если удачлив будет правнук с таким прадедовым даром… Антиклею вон ни хитрой, ни слишком удачливой не назовешь.
        Другой дед — Арексий — тоже был сыном бога, только бери выше — Зевса. Конечно, у Громовержца всех детей по Земле не перечтешь, даже его ревнивой супруге Гере такое не под силу, иначе извела бы половину рода людского. Но и от этого деда наследство в характере Одиссея тоже имеется, упрям, точно сто ослов, и самоуверен.
        Пока все это с лихвой компенсировалось любопытством, оно легко брало верх и над упрямством, и над самоуверенностью, Рыжика достаточно чем-то заинтересовать, чтобы он попросту забыл, что только что не желал поступать так, как просят. Отец и особенно Эвриклея этим пользовались, но не в ущерб мальчишке. Просто его любили…
        Они еще не дошли до дворца, когда Одиссей замер, восторженно показывая рукой на бухту, где расположились вытащенные на песок до половины новые корабли. И без объяснений ясно, что это кто-то новенький, непохоже на привычные купеческие эйкосоры, у которых округлая корма и широченное днище ради большого трюма.
        Эвриклея едва успела схватить царевича за руку, чтобы тот не бросился со всех ног вниз смотреть на прибывшие суда:
        - Одиссей, нас ждут во дворце.
        Нянька — не смотри, что женщина, — умеет вцепиться так, что не вырвешься и саму с места не сдвинешь. Удивительно, но на руках после ее хватки не остается следов. Одиссей все хотел спросить, как это у нее получается, но все время забывал, отвлекали другие интересные дела. Разве что прямо сейчас спросить?.. Пока нянька будет объяснять, выпустит руку, можно вывернуться и сбежать…
        Но Эвриклея словно подслушала его мысли:
        - И не вздумай! Отец рассердится, вообще никуда не выпустит, будешь сидеть во дворце под присмотром.
        Это была серьезная угроза, хотя боялся в данном случае Рыжик вовсе не няньку и даже не отца, а мать. Нянька простит за побег, отец выпустит, а вот мать вполне могла посадить под присмотр и даже под замок. Такое однажды бывало, когда они с Ментором, который всего на два года старше, решили уплыть в дальние страны. Выловили тогда мальчишек прямо в бухте, потому что крошечный, слепленный непонятно из чего плотик просто не слушался их гребных усилий и крутился на месте.
        Ментора отец выпорол, Одиссею тоже досталось, а мать посадила его под замок на целую неделю. Ментор больше о морских путешествиях не мечтал, а вот у рыжего упрямца, наоборот, мечта стала крепче.
        Но с того дня рядом с Одиссеем всегда Эвриклея. Если честно, то нянька вовсе даже не мешает, только приглядывает, чтобы царевич еще раз не уплыл искать край Земли. Чтобы как-то найти выход сумасшедшей энергии сына, Лаэрт и отправил его к пастухам, там побегать можно вволю и от моря далековато.
        И если зовет во дворец, значит, гости важные…
        Гости важные и дальние. Из Додоны (чтоб Одиссею знать, где это!) возвращался царь Навплий со своим сыном Паламедом. По пути они решили посетить Итаку и посмотреть, как теперь живет бывший пират Лаэрт.
        От Антиклеи не укрылось, как с трудом сдерживал насмешливое удивление Навплий при виде их дворца и всего остального. На Итаке и впрямь невелики владения: и дворец скорее просто дом побольше остальных, и пристань у них одно название, хотя бухточка удобная, и город не город, а деревня, причем небольшая.
        Но это смотря с чем и кому сравнивать. Для Одиссея Итака хороша, а дворец и вовсе велик, и городов других он не видел, потому готов признать свой огромным. А если кому-то не нравится, так его никто сюда не звал! Только от интересных занятий отвлекли. У Евмея куда лучше, чем стоять перед насмешливым дядькой и отвечать на его вопросы:
        - Кем будешь? Что уже знаешь? Что умеешь?
        Одиссей с трудом сдержался, чтобы не ответить, что будет, как дед, знаменитым пиратом, умеет вполне прилично посылать в цель стрелы из своего лука, а еще может запросто накостылять вот этому Паламеду.
        Паламед раздражал его даже больше своего противного приставучего отца. Мальчик немного старше самого Одиссея, на пару лет, пожалуй, но как же разительно они отличались! Рыжика нянька успела слегка вымыть, переодеть и пригладить непослушные вихры, но он все равно выглядел встрепанной рыжей вороной рядом с этим чистеньким и ухоженным царевичем.
        И как можно быть таким белоснежным? Нет, дело не в светлых волосах Паламеда и даже не в белоснежной тунике с красиво затканным краем, а в том, что у мальчишки чистым было все — от макушки до ногтей ног. Вот ногти больше всего и поразили Одиссея. Под ними не было никаких черных полосок, ни малейшей частички грязи, точно он лишь вчера родился! Ни на руках, ни на ногах!
        Таким чистеньким невозможно быть даже после купания, ведь, пока будешь выходить на берег, ноги все равно испачкаются. А этот стоял, словно божественное изваяние. Одиссей на всякий случай посмотрел на свои ноги. Конечно, выскоблить всю грязь, набившуюся в трещинки и царапинки, не удалось, она лишь слегка сократилась.
        Внутри ворочалось злое желание вывалять этого чистюлю в куче навоза, что уютно расположилась у входа во двор. Эта куча уже достигла предельных размеров, и ее скоро должны вынести, но пока запах разносился по всей округе, однако нисколько не смущая итакийцев.
        Паламед не сделал Одиссею ничего плохого, но он самим своим существованием словно укорял, а еще подавал пример.
        - Паламед уже учится. Сейчас нельзя жить только выпасом свиней или лазаньем по горным пастбищам. В другое время живем, это не то что в нашем с тобой детстве, сейчас умные в почете…
        Лаэрт в ответ рассмеялся:
        - Да и в наше время дураков не жаловали. А учиться Одиссею и впрямь пора, подрос уже, скоро шесть.
        - Шесть? — бровь противного отца противного Паламеда удивленно приподнялась. — Я думал, года четыре… Мал он у тебя.
        Это была насмешка, Одиссей действительно мал ростом, зато крепок, словно дубок, не всякий взрослый с ног собьет. Стоявший рядом стройный Паламед выше почти на голову, недаром он поглядывал на царевича Итаки свысока.
        - Идите погуляйте, — снисходительно махнул мальчикам Навплий.
        Одиссей тут же придумал, как отомстить чистюле.
        - Ага, пойдем, что покажу!
        Мальчик кивнул и отправился за Одиссеем. Показать на Итаке было что, но Одиссей вовсе не желал открывать секреты этому чистюле, напротив, он задумал каверзу. Перед самыми воротами пропустил гостя вперед, за его спиной ловко зачерпнул ладошкой из навозной кучи и быстро прилепил «добычу» к белоснежной тунике.
        - Ой, Паламед, ты выпачкался!
        - Где?
        - А вот тут! — «Забота» о госте позволила Одиссею вытереть руку о все ту же белоснежную тунику. Она на большом участке перестала быть белоснежной.
        Паламед рассмеялся:
        - Влез в навоз! Отец предупреждал меня, чтобы осторожно шел мимо этой кучи. Теперь придется возвращаться на корабль и переодеваться. Подождешь?
        - Пойдем, провожу. — Одиссей был раздосадован, что Паламед не расплакался, не разозлился, кажется, даже не расстроился, только посмеялся над своей неловкостью. — Побежали!
        Одиссей понесся так быстро, как только мог, сверкали голые пятки, по округе разносилось его сопение. Он слышал, что Паламед бежит следом, причем не отставая и даже не пыхтя. Конечно, Одиссей рассчитывал намного опередить гостя, ведь он знал на тропе, ведущей к бухте, каждый камень, ноги сами перепрыгивали, можно даже вниз не смотреть, кроме того, он был босой. Паламед успевал за Одиссеем и в сандалиях, причем прибежал не запыхавшись и вовсе не отстав.
        Два дня нежданные гости были на Итаке, два дня разумный, чистенький Паламед существовал откровенным укором встрепанному Одиссею. Во всем он оказывался лучше: был успешней, чище, а уж знал куда больше! Паламед не только читал, он даже писал, умел быстро считать, чертил какие-то знаки, называя их цифрами, помнил всех героев и все подвиги Геракла, знал родословные богов и царей Эллады, его невозможно застать врасплох никаким вопросом.
        Глядя, как корабль Навплия наконец скрывается за Караксой — «Мысом ворона», Одиссей вдруг шмыгнул носом:
        - Встречу в море — утоплю!
        Лаэрт расхохотался:
        - А ведь это будущий родственник! Навплий договорился позже приплыть за твоей сестрой, чтобы стала женой Паламеда.
        Мальчику стало совсем горько:
        - А если я не буду таким, как Паламед, вы не будете меня любить?
        Рука отца легла на плечо:
        - Ты наш единственный и любимый сын, с которым никогда не сравнится никакой Паламед. Но учиться все же пора, Навплий прав. В Аттике и на Пелопоннесе мальчики уже ходят в специальные дома — гимнасии, где их учат читать, учат истории и устройству мира.
        - А еще чему учат в гимнасии?
        Одиссея заворожило само слово. Вот где небось набрался всяких знаний противный Паламед!
        - А еще занимаются борьбой, стрельбой из лука, учатся владеть мечом… изучают разные виды боя, битвы…
        Больше всего на свете Одиссею захотелось не лазить с Эвриклеей по горам, не бегать с Аргусом, не слушать байки Евмея, а учиться в гимнасии. Он так и сказал.
        Антиклея взвыла:
        - Не пущу!
        - Куда?
        - В гимнасию в Аттику.
        Лаэрт снова расхохотался:
        - Да его никто и не везет! На Итаке найдем, кому учить. У меня вон Полифрон умный и толковый. А чтобы не скучно было, позови с собой приятеля.
        - Ментора! — выпалил Одиссей.
        - А хоть бы и Ментора.
        Началась учеба. К радости мальчишек, Полифрон и впрямь оказался «Многоумным» и хорошим педагогом, он не стал заставлять вихрастых друзей докучливо повторять что-то или просто заучивать, наоборот, старался вызвать интерес. Не запоминание сложных взаимоотношений богов или царей, а игра; если подсчет — то деревьев, лодок, стрел, добычи; если чтение — то записок, нацарапанных друг дружке в качестве тайных посланий…
        И рассказы, рассказы, рассказы. А потом просьба повторить, пересказать по-своему, придумать продолжение… Полифрон учил быть пытливыми и сообразительными. Рыжику это удавалось лучше, чем Ментору.
        Торговцы на кораблях прибывали не всегда одинаковые, бывали такие, у кого и товар не увидишь, с чем пришли — непонятно, а отец принимал их как самых дорогих гостей, только беседовал почти тайно, с глазу на глаз. Одиссей пробовал расспросить у Полифрона, тот тихонько посоветовал не лезть не в свое дело:
        - Придет и твое время, Одиссей, знаться с этими, а пока расти.
        - Откуда они?
        - Из Баб-Или.
        - Что это?
        - Это огромный город, Одиссей, такой большой, что вся наша Итака, пожалуй, поместится.
        Одиссей пытался представить себе улицы, заполнившие Итаку, и не мог.
        - А где же тогда скот пасти, где пшеницу выращивать, где охотиться, если одни дома?
        - В Баб-Или не выращивают хлеб и не пасут скот, это делают вокруг города.
        - А что делают в Баб-Или?
        - Там ремесленники, торговцы, правители и просто горожане, которые бреют и готовят пищу, содержат таверны для приезжих, содержат бани… Да мало ли что понадобится многим людям, собравшимся вместе!
        - Но чем же торговать, если они ничего не выращивают и не пасут скот?
        - Это и есть искусство торговли — сходить с караваном или на судах далеко, там купить или обменять, или…
        Мальчик понял заминку наставника:
        - Захватить?
        - Захватить. Привезти в большой город и продать на рынке.
        Одиссей задумался, у такого города и рынок должен быть велик…
        - Ты бывал в Баб-Или?
        - Да.
        - А папа?
        - Лаэрт нет, Баб-Или далеко от моря, а твой отец не может без морской качки.
        - Отец говорит, что ахейцы без моря никто. И остальные тоже.
        - Он прав, те, кто живет по берегам Великой Зелени, не могут не спускать на воду корабли. Живущие в долинах Эллады глупы, если думают, что мир совсем маленький и ограничен только цепочкой из гор. Чтобы убедиться в этом, достаточно однажды взойти на корабль и пересечь Великую Зелень. Никто не знает пределов Земли, которая простирается за землями Кеми или хеттов, она тянется на многие месяцы пути, там есть и пустыни, и горы, и реки, и леса, и везде живут люди.
        - Я хочу путешествовать!
        - Только ахейцу лучше делать это по морю! — Отец подошел, как всегда, неслышно, зато сам явно слышал часть их разговора.
        Одиссей вскинул на Лаэрта глаза:
        - А почему ты перестал ходить в море, отец?
        - Ты у меня один, Одиссей. Если со мной что-то случится, тебя, как щенка, сбросят с «Утеса ворона». Скоро взойдешь на корабль ты, у тебя родятся дети, и пока ты будешь заглядывать во все уголки Великой Зелени, я буду воспитывать внуков.
        - Я побываю всюду!
        - Только в Баб-Или не стремись.
        - Почему?
        - Это слишком далеко по земле от Великой Зелени, можно потеряться навсегда.
        Лаэрт сделал вид, что не заметил ворчания Полифрона:
        - Будто на море нельзя.
        У Полифрона были основания так ворчать, его самого именно так и привезли на Итаку — захватив вместе с кораблем на море. Стал Полифрон рабом, а ведь был царского рода. Откуда? Он молчал, хотя Лаэрт прекрасно понимал, что Баб-Или не было дальней землей для Полифрона. Не спрашивал он и о том, почему наставник Одиссея старался не попадаться на глаза торговцам из Баб-Или, которые изредка бывали на Итаке, а вот советы о том, как себя с ними вести, давал очень толковые.
        Это хорошо, пусть и Одиссея заранее приучит к хитростям и повадкам жителей богатейшего и огромнейшего города, пригодится. Ахеец, особенно на островах, сам себе и скотовод, и землепашец, и воин, и торговец. Конечно, не Лаэрт пас скот, не он пахал, теперь не он даже кораблями командовал, но все делалось по его воле, ради того, чтобы было что передать сыну и что дать дочерям, когда тех будут сватать.
        «Многоумный» учитель мальчика был прав, пришло и его время знаться с купцами из Баб-Или — «Врат Бога», который позже назовут Вавилоном.
        Но в отличие от отца Одиссей никогда не станет настоящим торговцем, для этого у Рыжего слишком беспокойная натура. Мог ли вообще кто-то тогда подозревать, сколь необычной будет судьба Одиссея, какие приключения его ждут, какая слава останется в веках?..
        Но до славы далеко, а пока они с Ментором, приятелем по детским играм, учились натягивать тетиву луков, твердо держать лук на вытянутой руке, тренировали глазомер, бегали, прыгали, ныряли, слушали занимательные рассказы Полифрона о том, как устроен мир, кто и какие подвиги совершил или не совершил.
        Год за годом Оры, богини смены времен года, приводили на Итаку весну после зимы, а потом сменяли летом и осенью, чтобы снова напустить холода… Солнце-Гелиос, послушный воле Зевса, выезжал на своей колеснице на небо и прятался вечером за склонами Аретусы… Овцы приносили приплод, созревали оливы, приплывали купцы, также привычно жалуясь на жизнь и дороговизну товаров за морем…
        Текла привычная жизнь без больших потрясений.
        Пришло время Рыжему встать у руля главного корабля пиратов. Лаэрт, даже не выходя с сыном в море, воспитал весьма удачливого хозяина быстрых триер. Теперь уже об Одиссее шла слава как о жестоком и хитром добытчике. Рыжий не боялся стычек, не уклонялся от боя, не гнушался никакой выгодой. Обмануть? Захватить? А чего же ради он выходил в море? Молод, но весьма крепок Одиссей Лаэртид.
        Учеба Полифрона «Многоумного» пригодилась, Одиссей легко подсчитывал прибыль, прекрасно разбирался в том, где какая земля, знал береговую линию всех островов Эллады, легко ориентировался даже по звездам (хотя позже Паламед скажет, что это он научил ахейцев ходить по Волопасу), говорил на нескольких языках, а еще славился своим умением рассказывать истории…
        Вообще-то, рассказывать его научил именно Полифрон, заставляя ради запоминания их с Ментором повторять истории чужих подвигов, войн, деяний. Больше всего мальчишкам, конечно, нравились подвиги Геракла. Но Полифрон в ответ на их мечты вроде «вырасту, тоже стану героем!» отвечал насмешливо:
        - Стоит ли, ведь герои совершают подвиги, идя напропалую, бывают обычно несчастны и одиноки.
        Мысли о несчастье и одиночестве мальчишек волновали мало, но Одиссей все же интересовался:
        - А как надо?
        - Хитростью. Вот твой дед, если бы открыто воевал с теми, у кого воровал стада, давно погиб бы, а хитрость помогла и выжить, и стать богатым.
        Рыжий запомнил, что нужно быть хитрым, но никогда не в ущерб себе. Позже это не раз выручало Одиссея и всегда помогало выжить. Зачем идти напропалую и рисковать своей головой, если можно обхитрить? А предать? Смотря кого, если друга, то нет, а вот недруга можно и предать, это тоже всего лишь хитрость.
        Конечно, у сына не столько кораблей, как было у отца, не столько добычи, не столько богатств. Но это не только потому, что Одиссей менее силен как пират. Просто микенский царь Агамемнон, у которого золота — как рыбы в море, тоже построил флот и объявил себя защитником торговли от пиратов. Серьезное заявление вовсе не означало, что Агамемнон и впрямь намерен покончить с пиратством на Великой Зелени, просто он попытался поставить «вольных охотников за наживой» под свои паруса. Тех, кто не пожелал платить дань новому хозяину, преследовал. Агамемнону рекой потекло золото, но торговцы при этом едва ли смогли вздохнуть спокойно. Тоже хитрость…
        Одиссею хватало и своего, он был удачлив и верен себе. Лаэртида у каждого костра ожидал радушный прием, потому что рассказывал занимательнейшие истории, в которых никогда нельзя понять, где правда переходила в вымысел и наоборот.
        Семьи у Лаэртида не было, хотя Антиклея уже не раз намекала, что у родственников его сестры Ктимены, которая замужем на острове Зам, красивые дочери и приданое немалое… Но, глядя на рыжие кудри своего любимца, вздыхала. Если честно, то Антиклее вовсе не хотелось, чтобы какая-то красавица захватила сердце ее сына, пусть уж Одиссей лучше бороздит Великую Зелень. Всякий раз видя, как корабли сына входят в бухту Ретра, Антиклея замирала от счастья и восторга, Лаэртид не возвращался пустым, хотя иногда отсутствовал по году, а однажды и больше. Пиратское счастье тоже обманчиво, а жизнь опасна. Ты охотишься за чужими товарами, кто-то за твоими…
        Мореходы, охотники за добычей и торговцы тогда в Ахайе были единым целым. Это финикийцы намеренно возили через Великую Зелень товары, сидели с ними на рынках, обменивая, предлагали женщинам красивые безделушки, сделанные далеко-далеко, а мужчинам оружие, критяне вон тоже научились у народов южных стран… Ахейцы совмещали все это — они и выращивали овец, коз, быков, и пряли шерсть, ткали ткани, и возили все эти товары в другие земли, где нет вольных пастбищ, и заодно грабили по пути встречные суда или побережье, куда занесут ветры.
        Хорошо, если дома останется кто-то, кто будет пасти овец или ткать, кормить быков и прясть, вырастит пшеницу и соберет оливы. Для этого есть рабы и жены, которые трудятся в поле и за ткацким станом, пока мужья работают веслами и копьями в море.
        У Одиссея за скотом и садом приглядывал Лаэрт, у него полсотни рабов, а за ткачихами и домом — Антиклея. Но жена все равно нужна хотя бы потому, что нужен сын — наследник, продолжатель рода, тот, кто следующим встанет у рулевого весла семейной триеры.
        Однажды Одиссей увидел своего наставника Полифрона, сидящего на краю мыса с взглядом, обращенным в сторону Великой Зелени. Полифрон не раз уходил вот так помечтать, но раньше царевич почему-то не обращал на это внимание. Рабам некуда бежать с Итаки, вокруг море и море… На западе и юго-западе Самос — Кефалления, на севере Левкада, на северо-востоке земли Акарнании, на востоке Этолия, на юго-востоке Пелопоннес, на юге Закинф. Мимо не проплывешь, на самом острове деться и вовсе некуда, Итака мала для того, чтобы долго прятаться.
        Но Полифрон и не собирался никуда бежать. Обычно он, завидев кого-то из хозяев, торопился подняться и приветствовать, а тут словно не увидел Одиссея, хотя очень любил Рыжего. Затуманенный взор наставника что-то искал в морской дали.
        - Там земли Этолии…
        - Я помню. Но смотрю не на Элладу, а дальше.
        - Где твоя земля?
        Маленьким Одиссей задавал такой вопрос Полифрону, но тот всегда просто делал взмах рукой на юго-восток:
        - Там… далеко… за морем.
        Теперь ответил похоже:
        - Далеко…
        - Хочешь, я отвезу тебя в Баб-Или?
        И такой вопрос задавал маленький Одиссей, но Полифрон отшучивался. Если честно, он мог уплыть с кем-то из торговцев, его с удовольствием забрали бы. К тому же Лаэрт давно освободил Полифрона, потому что наставник несколько раз спасал жизнь беспокойному Лаэртиду, когда тот куда-то проваливался или тонул. Но Полифрон был слишком привязан к своему воспитаннику, ставшему за два десятка лет взрослым мужчиной.
        На сей раз раб вдруг вскинул на молодого хозяина затуманенные глаза и тихо ответил:
        - Только до Родоса или Кеми, дальше я сам…
        - Я ухожу послезавтра.
        - Я успею попрощаться с Евмеем…
        - Пойдем вместе, — рассмеялся Одиссей. Он тоже каждый раз поднимался на Аретусу, чтобы посидеть у костра со свинопасом, это был своего рода ритуал перед отплытием.
        Он действительно довез Полифрона до Кеми и отпустил.
        - У тебя есть дом?
        - Был… Меня ждут…
        - Столько лет? Ты же двадцать лет жил на Итаке.
        - Ждут. Если обещал вернуться, обязательно ждут, сколько бы лет ни прошло.
        - Я не умею прощаться. Уходи тихо…
        Сколько раз он потом ругал себя за эти слова!.. Полифрон кивнул.
        Он действительно скользнул с корабля тихо.
        Одиссей обернулся на шум и вздрогнул. Время стало тягучим, словно в дурном сне, когда ты кричишь, но тебя не слышат, бежишь и не можешь сделать даже шаг, не можешь догнать, остановить…
        Он не смог, не успел остановить людей Паламеда, решивших, что раб удрал с корабля Лаэртида. Полифрон сопротивлялся отчаянно. Когда Одиссей все же оказался рядом, диким рыком заставив замереть людей Паламеда, наставник был еще жив, но смотрел на мир уже одним глазом и едва дышал.
        - Не мсти за меня… не стоит… И обязательно возвращайся, если обещал…
        Душа Полифрона покинула его тело.
        Сзади раздался голос Паламеда:
        - Мои люди были неловки, они убили твоего беглого раба. Я готов заплатить его стоимость…
        Одиссей выпрямился с телом Полифрона на руках.
        - Это мой наставник.
        Глаза Паламеда сверкнули насмешкой:
        - Твой наставник раб?
        - Я тебя убью.
        Сын Навплия даже отшатнулся, столько ненависти во взгляде Одиссея. Не будь у него на руках безжизненного тела Полифрона, Лаэртид взялся бы за меч немедленно.
        Рядом словно ниоткуда возник друг Одиссея Антифат.
        - Бывают рабы благородней и лучше свободных.
        Паламед проглотил оскорбление, тем более к ним уже бежали стражники порта.
        В Кеми не слишком жаловали разборки на берегу. Вот выходите в море, там и режьте друг дружке горло. Вернее, начало свар приветствовалось, потому что сцепившихся просто забирали в местную тюрьму, а к тому времени, когда за них доставляли большой выкуп, ни кораблей, ни товаров обычно не находилось, все исчезало без следа. Выгодное дело, потому и не пропускали ни одной стычки.
        Но заступить путь Одиссею не посмел никто, Лаэртид донес тело Полифрона на корабль, и они тут же снялись с якоря.
        Полифрону устроили погребальный костер на берегу Родоса. Одиссей вдруг сообразил, что даже не знает его настоящего имени, Полифроном — «Многоумным» — раба назвали на Итаке за всезнайство, казалось, в мире не существовало вопроса, на который Полифрон не смог бы дать исчерпывающий ответ.
        - Он обещал вернуться и не сдержал обещание…
        Одиссей не подозревал, что его самого тоже ждет двадцатилетнее скитание и только данное обещание заставит вернуться домой…
        - Куда на сей раз? — Как ни пыталась Антиклея скрыть беспокойство, оно все же сквозило в голосе.
        - Куда приведет попутный ветер, — беззаботно пожал плечами сын.
        - Как может быть попутным ветер для человека, который сам не знает, куда направляется?
        - Для меня все ветра попутные.
        Одиссей лгал, он отправлялся в Арголиду, вернее, в Спарту. Царь Спарты Тиндарей решил выдать замуж и младшую дочь, считавшуюся самой красивой женщиной на Земле, а потому в Спарте собирались женихи.
        Глупость? Конечно, Одиссей в том возрасте, когда пора обзаводиться семьей, сколько можно мотаться по морям и грабить побережье? Да, один его дед был знаменитым вором, а второй не менее знаменитым пиратом, и сам Лаэрт до женитьбы пиратствовал, наводя ужас на дальние острова Великой Зелени. А когда женился и у них родился Одиссей, вдруг словно отрезало: превратился Лаэрт-Пират в Лаэрта-Садовника. Старые приятели не узнавали своего боевого товарища с тяпкой вместо меча в руках.
        Неужели это же произойдет и с Одиссеем? Может, потому Погубитель Городов так тянул со своей женитьбой, словно боясь осесть на Итаке? Ему-то чем заниматься? Одиссея в сад даже ради урожая не загонишь, да никто и представить не мог Рыжего не на палубе, а в саду.
        Так с чего бы вдруг в Спарту торопиться, да еще и тайно? Вернее, уходил в море не тайно, но цель скрывал.
        Просто в Спарту позвал всех Диомед — молодой царь Аргоса, а по зову Диомеда Одиссей был готов отправиться хоть в Аид, правда, с условием, что вернется. С Диомедом он подружился раз и навсегда, почувствовав в нем наставника и друга с первого взгляда, хотя был Диомед лишь чуть старше самого Одиссея.
        Антиклея смотрела вслед его старенькому кораблю, пока тот не скрылся за мысом.
        - В Арголиду отправился…
        - В Лаконию. В Спарту, — кивнул Лаэрт. — Там ведь великое сватовство будет.
        - Что?! Ты знал и молчал?!
        - А чего болтать? Не захотел говорить, значит, ни к чему и болтать.
        - Кого сватают?
        - Елену, дочь Тиндарея.
        - А наш куда со своим сватовством?
        - Вместе со всеми…
        Сватовство. Пенелопа
        По всей Элладе вдруг прокатило: дочь Зевса Елену, названную самой красивой женщиной земли, ее земной отец Тиндарей выдает замуж!
        За кого?!
        Жених не выбран. Царь Спарты Тиндарей еще не решил, потому пока свататься может каждый. Ну, конечно, не каждый, тех, кто мелковат состоянием или родословной, и в ворота не пустят, но именитых достаточно.
        Жениться на дочери Зевса?! Бегом! Небось папаша доченьку благоволением не оставит? Причем непонятно, какого папашу при этом имели в виду — небесного или земного. И у того и у другого достаточно возможностей облагодетельствовать зятя.
        Эллада сошла с ума — все неженатые и просто мало-мальски чего-то стоящие мужчины от шестнадцати до шестидесяти, казалось, рванули в Спарту. Потом выяснилось, что это хитрость Диомеда. Узнав, что Тиндарей, уже отдавший одну дочь Клитемнестру микенскому царю Агамемнону, желает выдать и вторую, причем зять будет наследовать Спарту, хитрый царь Аргоса понял, что сорвать объединение Спарты и Микен под рукой Агамемнона можно, лишь сорвав само сватовство. Елена красавица, женихи у нее не переведутся, из-за загубленного сватовства в девках не засидится. Диомед и кинул клич: все свататься! Чтобы не заподозрили подвоха, прибыл в качестве жениха и сам, правда, постарался не быть первым, но и не десятым тоже.
        Женихи накатывали в город, точно волна на берег во время прибоя. То и дело прибывал какой-то новый обоз. Чтобы не посрамиться, каждый потенциальный зять Тиндарея привозил с собой толпу родственников, сватов, друзей, слуг, тащили даже жен и детей! Уже есть жена? Ничего, жена не стена, можно и подвинуть, но не поучаствовать во всеобщем безумстве казалось непростительным. Гнали стада быков, табуны лошадей, блеяли козы, овцы, орали слуги, скрипели возы, щелкали кнуты колесничьих возниц. Все блестело, сверкало, орало, ругалось, пылило, сходило с ума само и сводило окружающих.
        В Спарте не протолкнуться, хозяева двух небольших харчевен с ног сбились, пытаясь накормить и напоить гостей.
        Те спартанцы, что посообразительней, быстро уяснили выгоду и стали зазывать прибывших в свои дома, суля ночлег и еду. Бывало, после таких ночлегов у гостей пропадали ценности, а иногда и сами гости, но пока больших жалоб не слышалось, то ли гости покидали Спарту по доброй воле, хотя и тайно ночью, то ли договаривались полюбовно…
        Дворец царя Спарты Тиндарея набит битком, точно ларь богатой невесты.
        Сам царь сокрушенно качал головой:
        - Если так пойдет, то я разорюсь раньше, чем Елена выйдет замуж.
        Женихи действительно ели и пили без меры, устраивали поединки, пока просто в виде соревнований, чтобы показать свою силушку и удаль, но все чаще между ними вспыхивали стычки. Неудивительно, молодые люди с оружием от безделья и желания похвалиться друг перед другом обязательно найдут приключения на то место, которым садятся. А когда их так много и они соперники, тем более.
        Семья второго царя Спарты брата Тиндарея Икария вовсе перебралась в загородный дом. В Спарте непременно два царя, и никто не задается вопросом почему, и без объяснений все понятно. Тиндарей старший, Икарий младший. Только неясно, что будет с Икарием, когда Тиндарей отойдет от власти, передав ее зятю, тому самому, которого сейчас выбирают.
        Но это будет не скоро, Тиндарей силен и вовсе не стар. А у Икария сильные сыновья, которые могут противостоять любым нападкам разных там зятьев. Это у Тиндарея два сына-близнеца — Диоскуры Кастор и Полидевк, но передать им власть царь Спарты не может, потому как считается отцом лишь одного близнеца — Кастора, а Полидевка его жена Леда зачала от Громовержца (как и Елену, кстати). Но близнецы настолько стали единым целым, что жить один без другого не могут, а потому Полидевк попросил небесного отца даровать бессмертие и брату и забрать их обоих на небо. Конечно, Тиндарей обиделся на Кастора, который предпочел небесного папашу земному, вырастившему его, но с участью смирился. Значит, так угодно богам, чтобы власть в Спарте перешла зятю, причем младшему.
        Икария при этом не спрашивали. В последнее время он вообще старался держаться в стороне, временами исчезал, подолгу отсутствовал, забирая с собой сыновей, то одного, то другого, на вопросы только отшучивался. Но до поведения ли Икария, если тут решалась судьба Елены?!
        У Икария, кроме сыновей, две дочери, младшая из которых Пенелопа дружна с Еленой, хотя моложе ее. Зеленоглазой насмешницей еще не очень интересовались женихи, рановато, в Спарте девушки выходят замуж в двадцать, а до того развивают свои тело и душу. Некоторые развивали и разум.
        Спартанские девы не похожи на остальных эллинок, они куда свободней в поведении, лучше развиты и умом, и физически, самостоятельны в суждениях. С малых лет девочки воспитываются, как и мальчики, они тоже бегают, лазают по горам, плавают, учатся владеть оружием, причем не только луком и стрелами, как богиня-охотница Артемида, но и мечом, конечно, коротким, править колесницей, бороться… Спартанка должна уметь за себя постоять.
        Конечно, Спарта еще не стала военным государством, какое позже прославится своей организацией, но уже славилась своими крепкими и очень красивыми женщинами. Елена хоть и самая красивая, но лишь одна из красавиц, спартанки столь хороши, что им нет необходимости подводить брови сажей, мазать щеки и губы соком красных ягод или подкладывать что-то для поддержки груди.
        Волосы большинства спартанок великолепны и горят на солнце золотыми отблесками, они не рыжие, но золотистые. Елена голубоглаза, но есть немало и зеленоглазых чаровниц.
        Одна такая — дочь Икария Пенелопа — стояла на плоской крыше дворца своего дяди Тиндарея и разглядывала женихов. Ее внимание привлек рыжеволосый крепыш, о чем-то с увлечением рассказывавший слушателям. Вот болтун!
        Зеленые глаза девчонки искрились смехом. Неужели и этот рыжий тоже из женихов? Пенелопе он показался очень любопытным, даже приятным, несмотря на пегую шевелюру и небольшой рост, но Тиндарей не из тех, кто может отдать дочь, да еще такую, как Елена, вот этому. С первого взгляда видно, что его род богатством не блещет. Так, сын царька какого-нибудь с маленького дальнего островка! Дядюшке Тиндарею за своих дочерей настоящих царей подавай. Клитемнестру за микенского царя Агамемнона выдал, а чем Елена хуже?
        Пенелопа любила Елену больше строгой, скучной Клитемнестры, и ей вовсе не хотелось для двоюродной сестры такого мужа, как противный Агамемнон, даже если этот муж будет очень богат. Девушка еще раз посмотрела вниз на женихов. Если честно, то большинство она прогнала бы гибким оливковым прутом, слишком непривлекательны женишки. Один Аякс огромный, как скала… нет, не скала, а бычья туша, поставленная на задние ноги, только и сами ноги больше похожи на столбы, что подпирают лестницу, ведущую в гинекей. Второй Аякс маленький, щуплый, вечно надутый, такого всю жизнь придется убеждать, что он мал, да удал.
        Хорош Диомед, но горделивого царя Аргоса Тиндарей не выберет ни за что! Всем известно, что Диомед и Агамемнон точно два цепных пса, отпусти с поводков — перегрызут друг дружке горло. Негоже Тиндарею двух таких зятьев иметь, можно самому оказаться меж двух огней и пострадать из-за неосмотрительности.
        Никто не понимал, почему тянет Тиндарей, кого еще из женихов ждет, если все уже здесь? Разве старый Нестор с Пилоса не приплыл и эвбейский Навплий своего Паламеда не прислал свататься? Вот кого Пенелопе было бы интересно увидеть, а особенно послушать. О Паламеде столько всякого рассказывали, уж очень умен сын Навплия, все что-то придумывает и придумывает. Недавно отец рассказывал, что теперь у него новая выдумка, которая может помочь купцам, — на пластины серебра метки ставить и использовать вместо товара для покупок.
        - Как это? — удивилась тогда Пенелопа.
        - А так. Привез купец вот такую пластинку с меткой и обменял ее на пять быков.
        Пенелопа звонко рассмеялась:
        - К чему хозяину пяти быков пластина?
        - Э, нет… Он у другого купца эту пластину на меч обменять может или вон у гончара на пифосы, а уже гончар за эту пластину у другого купца ткани возьмет…
        - Постой, постой… получается, если владельцу быков не нужны ткани, а гончару быки, то при помощи этой пластины можно не сводить их всех вместе на рынке, но при этом совершить тройной обмен?
        - Ах, ты ж моя умница! — восхитился отец, потому что дочь схватила суть куда быстрее сыновей. Ализий только еще морщил лоб, а Пенелопа уже все поняла. — К тому же можно и не тащить из одного края Эллады или Великой Зелени в другой этих быков или горшки, а везти пластины. И в разных местах на эти пластины менять товары.
        - А что на них должно быть помечено?
        - Это другая придумка Паламеда. Тяжесть пластины и то, кем определена, чтобы доверие было.
        - Так и на золоте можно метить.
        Пенелопе очень понравилась придумка Паламеда. А еще про него поговаривали, что придумал какие-то игры хитрые, в которые играть можно, сидя за столом и при светильнике. Не все же одни рассказы слушать…
        На мысль о рассказах Пенелопу навела болтовня, слышавшаяся внизу. Женихи, неимоверно привирая, рассказывали о своих мнимых приключениях. Обыкновенный переход большой лужи после дождя в их устах превращался в плаванье по бурному морю, а любая охота была сродни Калидонской на дикого вепря. Если верить тому, что врали кандидаты в зятья Икадия, любой кабан в Элладе таков, что смог бы кормить целую деревню не меньше года, рыбины в последнее время перестали помещаться даже в длинные стовесельные триеры, а бури на Великой Зелени случались трижды в день с валами выше вершин Тайгета, который заслоняет Спарту от остальных городов. Вепря женихи убивали одним ударом кулака, рыб запрягали в свои триеры, как быков в плуг, а с Посейдоном и вовсе разбирались одним «хм», бог морей пугался и немедленно затихал в своей глубине, чтобы не получить от смелых ахейцев по шее.
        Слушать этих вралей было смешно. Сплошные герои, каждый из которых способен осчастливить любую красавицу одним только намерением жениться.
        Взгляд Пенелопы снова вернулся к крепышу, от макушки до пяток заросшему светло-рыжими волосами. Буйная растительность кучерявилась не только на голове и подбородке, но и на ногах, руках и даже спине. Выгорев на солнце, эти кудри стали скорее пегого, чем огненно-рыжего цвета. Невысокий, крепкий, как дубок, он без конца сверкал белозубой улыбкой и что-то рассказывал. Слушали внимательно, с удовольствием хохотали, но чувствовалось, что смеются не над грубыми шутками, а над чем-то действительно смешным. Тоже небось врет про вепря или Посейдона. Или про то, как наставил рога царям тех мест, куда плавал. Такие любят хвастать своими мужскими победами и количеством рожденных от них сыновей по всем отдаленным уголкам Великой Зелени.
        При мысли о победах рыжего болтуна над неведомыми красотками почему-то стало обидно. Но не за Елену, просто обидно…
        Сзади к любопытной девушке неслышно подошел ее брат Ализий.
        - Эй, на кого это ты загляделась?
        - Этот рыжий тоже жених?
        - Нынче все женихи. Слетелись со всей Эллады, точно мухи на мед, словно больше невест не существует.
        - Чем ты недоволен? Или ревнуешь к Елене? Ты-то не жених?
        - Хвала богам.
        - Почему, потому что она наша сестра, пусть и двоюродная?
        - Она еще принесет несчастье нашему дому.
        - Тьфу на тебя! Сватовство, готовится свадьба, а ты про беду.
        Ализий кивнул на толпившихся внизу женихов:
        - Смотри! Ну, посмотри. Они все с оружием. Их много, а выбрать нужно одного. Как ты думаешь, что сделают остальные, пусть не все, но некоторые? Начнется просто резня, в которую будут вовлечены и спартанцы.
        Пенелопа с ужасом разглядывала толпу разгоряченных молодых мужчин. Ализий прав, по утрам они топчутся во дворе, переругиваясь пока беззлобно и словно нехотя, потом отправляются в харчевни или к своим шатрам, выпивая там немыслимое количество вина, часто неразбавленного, насилуют рабынь и все чаще бесчинствуют. Хвала богам, пока до серьезных стычек не доходило, а что дальше?
        Каждый в отдельности герой и способен на многое, собранные вместе — ни на что путное, только на войну или бойню. Войны нет…
        - Что же будет?!
        - Тиндарей тянет время в надежде найти какой-то выход, но я его не вижу. Нужна хитрость, настоящая, на которую мы неспособны.
        Чтобы отвлечь брата от столь неприятного разговора, Пенелопа кивнула вниз:
        - А кто этот рыжий?
        - Сын царя Итаки Лаэрта Одиссей.
        - Где это?
        - Маленький островок возле Самоса.
        Пенелопа тихонько рассмеялась.
        - Ты чего?
        - Просто, когда ты подошел, я как раз подумала, что этот женишок небось сын царька с крошечного островка, который не всякий ахеец и знает.
        - Да этот остров не так-то прост, как и сам Одиссей. Я с ним едва знаком, но слышал, что большего хитреца во всей Элладе не сыскать, выкрутится даже из объятий Сциллы или Харибды и от Аида, уболтав того, вернется. Его дед Автолик.
        - Это тот, что воровал стада, гоняя их, как Гермес, задом наперед?
        - Да, к тому же Автолик был сыном Гермеса. А другой дед у Одиссея — сын Громовержца.
        - Ух ты, правнук богов, значит? Тиндарей об этом знает?
        - Знает, только остров уж больно мал.
        - А о хитрости Одиссея тоже знает? Может, этот рыжий что придумает?
        Девушка невольно кивнула вниз на Одиссея, который в тот момент поднял голову. Получилось, что Пенелопа приветствовала сына царя Итаки. Одиссей обомлел. Наверху стояла красивая, стройная девчонка с волосами цвета расплавленного золота, горящими на солнце, ее зеленые глаза насмешливо искрились, и эта девчонка кивала ему!
        - Хайре! Радуйся! — приветствовал юную красавицу Одиссей. Та заметно смутилась, даже чуть отступила назад, но тут же взяла себя в руки и произнесла ответное приветствие:
        - Радуйся, Одиссей!
        - Ты знаешь меня, красавица?
        Девчонка смутилась окончательно, выручил ее Ализий, рассмеявшись:
        - Я знаю, Одиссей.
        - Ализий, это ты? Радуйся! Быть тебе богатым, не узнал. Против солнца не видно.
        - Что моя сестра красива, ты разглядел. Заходи к нам в дом, поговорим.
        - Сюда? — кивнул в сторону входа в мегарон Одиссей. Пенелопе показалось, что в его голосе восторга поубавилось.
        - Нет, приходи вечером в наш дом за городом. Спросишь на западной дороге дом Икария, всякий покажет. Или за тобой раба прислать?
        - Найду! — махнул рукой Одиссей.
        На их беседу уже стали обращать внимание, потому Пенелопа поспешила уйти, даже спартанке ни к чему привлекать внимание молодых мужчин.
        Дом Икария во сто крат проще, чем дворец Тиндарея, может, потому, что загородный? Зато уютный, и принимать Одиссея, точно важного заморского гостя, тоже не стали, позвали с собой на крышу.
        Гелиос уже приблизил свою колесницу к вершинам гор, совсем скоро стемнеет, потому рабы приготовили светильники. Хозяин дома приветствовал гостя и пригласил за собой:
        - Радуйся! В мегароне душно, не обидишься ли, если на крышу позовем? Мы сами в такое время предпочитаем там сидеть, жара спала, сейчас ветерок подует.
        - Я? Нет! Конечно, не обижусь.
        Заметив, что Одиссей оглядывается, Икарий поинтересовался:
        - Ищешь кого?
        - Хорошо тут у вас. Надоел мне город, у нас на Итаке куда просторней.
        Пенелопы нигде не было видно. Все верно, ни к чему девушке из женской половины — гинекея — нос высовывать, когда в доме чужие, особенно молодой мужчина.
        Но не успел он подумать, как девушка появилась, неся большое блюдо жареной рыбы:
        - Радуйся, Одиссей!
        - Радуйся. — Молодой человек вскочил на ноги, едва не выбив это блюдо из рук Пенелопы. Смутились оба.
        Икарий, задумчиво глядя вслед поспешившей вниз Пенелопе, произнес:
        - Хозяйка ныне в моем доме она… Хорошая хозяйка.
        Одиссей подумал, что это явное преувеличение, как могут рабы слушаться девчонку. Кажется, это вырвалось наружу само собой, потому что Икарий возразил:
        - Рабы не слушают глупых распоряжений, а разумные выполняют с радостью.
        И перевел разговор на другое. Они обсуждали положение дел в Элладе, виды на торговлю, на урожай, то, сколько и каких кораблей в нынешнем году ходят под рукой Лаэрта, почему он сам с Итаки никуда не отлучается.
        - Я твоего отца понимаю, что по чужим землям мотаться, когда своя есть?
        - А мне скучно дома сидеть, в Спарте вон и то куда лучше!
        - В Спарте, говоришь? В Спарте лучше…
        И снова Икарий задумчиво посмотрел вслед дочери.
        Разговор все же коснулся сватовства.
        - Надеешься получить Елену?
        - Я? Не-ет… Я и даров ей не преподносил даже.
        Икарий рассмеялся:
        - Да зачем же тогда приехал, почему среди женихов околачиваешься?
        - А так… Диомед позвал, я и приехал. Скучно на Итаке.
        Пенелопе, которая притихла внизу, был хорошо слышен разговор, она и сама не поняла, почему ей пришелся по душе ответ рыжего царевича с Итаки. Не сватается к Елене… Значит, не как все. Пенелопа прекрасно понимала, что Одиссей не сватается просто потому, что понимает безнадежность и не хочет выглядеть дураком, но ей так хотелось думать, что Лаэртиду просто не приглянулась даже красавица Елена. Может, его сердце занято? Кем? Если его возлюбленная на Итаке, то Одиссей не стал бы приезжать сюда в поисках невесты. Значит, свободно и…
        Нет-нет, даже думать об этом нечего! К чему ей царевич с какого-то маленького островка? И самой рано думать о замужестве, просто рано! А что отец приглядывается к Одиссею, так мало ли что…
        Ну что в нем хорошего? Ни-че-гошеньки! Разве можно сравнить Одиссея с красавцем Диомедом? Нет, Одиссей коренаст и широк в плечах. Он силен? Наверное, только не сильней Аякса Большого. И уж конечно, не умней Паламеда! Разве что болтлив не в меру.
        Но мысли упорно возвращались к рыжему болтуну.
        Ему на Итаке скучно… Конечно, как может быть весело на крошечном островке, который даже не всем в Элладе известен. Там небось кроме коз да вот этого царевича, и нет никого. Стало смешно, может, Одиссей и болтает без умолку, потому что намолчался дома?
        А у мужчин уже шел разговор о том, насколько опасной стала обстановка в Спарте. Как бы Тиндарей ни тянул, а называть имя избранника придется, да и дольше тянуть нельзя. Но если назвать одного из многих, что тогда? Оружие в руках, недовольство друг дружкой, зависть и обида на царя Спарты могут вылиться во что угодно.
        - Я знаю, что надо сделать, чтобы не было резни после объявления.
        - Что?
        Пенелопу вдруг позвали на кухню, и она не услышала ответ Одиссея, да тот и сказал что-то Икарию очень тихо, почти на ухо.
        Немного погодя Одиссей вдруг собрался уходить, вернее, его куда-то повел Ализий.
        - Куда это они? Не понравилось угощение?
        Отец чуть лукаво посмотрел на дочь:
        - Понравилось. И не только угощение…
        А потом вдруг задумчиво произнес, глядя вслед сыну и итакийцу:
        - Я хочу, чтобы зять остался в моем доме.
        - Какой зять?
        - Мой!
        Щеки Пенелопы полыхнули жарким пламенем, зять у Икария мог быть только один, в случае замужества самой Пенелопы. Другой зять уже есть, но он живет в своей вотчине, никакой речи о переезде в Спарту быть не может. Однако и речь о замужестве младшей дочери не шла. Неужели?.. Сердце сладко защемило, но девушка осадила сама себя: нужен мне этот рыжий болтун!
        А рыжий болтун уже входил следом за Ализием в дом Тиндарея. Причем племянник поторопился провести позднего гостя прямо к дяде так, чтобы увидели как можно меньше слуг. Отец велел сделать все скрытно и вывести Одиссея также тихо.
        Тиндарей выслушал сначала Ализия, а потом Одиссея внимательно, хмыкнул:
        - Говорили мне, что ты хитер, но не думал, чтобы настолько. Чего ты хочешь за такой совет, требуй, все исполню, если буду в силах, конечно, потому что не знаю, что делал бы, не найди ты выход…
        Тиндарей уже ждал, что Одиссей потребует женитьбы на Елене, хотя даже подарки невесте не преподнес, видно стесняясь скромных даров. Зато хитрость какова!..
        - У тебя, кроме дочери, племянница есть, Пенелопа. На ней жениться хочу.
        У царя Спарты брови откровенно полезли вверх:
        - Не Елену, а Пенелопу в жены взять хочешь?
        Позади Одиссея хмыкнул Ализий.
        - Да. По душе пришлась.
        Тиндарей со смехом развел руками:
        - Да тут ее отцу решать… Но противиться не стану и даже посоветую брату отдать за тебя его любимицу.
        Когда Одиссей с Ализием уже выходили, Тиндарей вдруг поинтересовался:
        - А сам-то завтра среди женихов будешь?
        - Да, чтоб не заподозрили.
        - Иди…
        Глядя вслед Одиссею и Ализию, Тиндарей пробормотал себе под нос:
        - Рыжий хитрец… Пенелопу ему подавай… Пенелопа девчонка совсем, ей про замужество и думать рано, а вот Елене пора…
        Тиндарей не спал до самого рассвета, все размышляя, прикидывая и так и этак, Одиссей нашел выход, чтобы не случилась резня между женихами, но самого будущего мужа Елены должен выбрать он, Тиндарей, и ошибиться нельзя.
        Елена тоже не спала, потому что отец прислал к ней рабыню, сказать, что дольше тянуть с выбором мужа нельзя, завтра предстоит дать ответ.
        Утром отец еще раз спросил Елену:
        - Ты готова ответить?
        - Да.
        - Кто?
        - Я послушна твоей воле.
        - Хорошо, я рад.
        Волю отца Елена уже знала и приняла ее…
        Рано поутру женихи собрались на большом дворе перед дворцом, чтобы выслушать волю Тиндарея. Царь Спарты вышел к ним не один, рядом стояла Елена. Хотя она не смогла сомкнуть глаз за ночь, девушка была ослепительно красива! Все женихи невольно подтянулись, заблестели глазами. Пока Тиндарей не начал говорить, Елена медленно оглядела всех претендентов, внимательно вглядываясь в каждого.
        Вот два Аякса — Большой и Маленький, они словно нарочно всегда рядом, это подчеркивает огромный рост и мощь одного и хрупкость и гибкость другого… вот стоит насмешник Одиссей, но на сей раз он не улыбается… вон впился в нее глазами Диомед… Каждого из женихов Елена словно подбодрила, только на Менелая посмотрела насмешливо!
        Тиндарей тоже обвел взглядом собравшихся. Он должен сделать так, чтобы после сегодняшнего дня они не стали врагами ни друг дружке, ни ему тоже.
        - Вы все хотели взять в жены мою дочь Елену, и каждый достоин стать ее супругом. Но выбирать ей.
        Женихи откровенно напряглись, ведь девушка так ласково посмотрела на каждого из них!
        - Но прежде чем Елена скажет, кто же ей мил, я хочу, чтобы вы все дали клятву верности будущему мужу моей дочери! Чтобы обещали богам не держать на него зла, поддерживать и блюсти честь супруга Елены! Думаю, это справедливо!
        На мгновение установилась тишина, потом женихи согласно загалдели. Все верно, только так можно избежать обид и раздоров! Тиндарей прав!
        - Если все согласны, прошу пройти на берег реки, где все готово для клятвы и жертвоприношения! Елена подождет нас здесь.
        К жертвоприношению все готово. Большой черный вол лежал связанный и только косил влажным глазом. Понимал, что ему предстоит, что ли? Кровью жертвенного животного окропили алтарь, потом оружие собравшихся, произнесли нужные слова, обещав Зевсу беречь честь того, кого Елена выберет себе в мужья, помогать ему, если придется.
        Клялись все вместе и каждый по очереди.
        Агамемнон вдруг усмехнулся:
        - Тиндарей, чья это придумка?
        Тот не стал отпираться:
        - Одиссей догадался.
        - Хитер рыжий… Ох, хитер! Здесь почти все цари Эллады, все сильны и будут править еще долго. Ты понимаешь, что сейчас сложился союз ахейских царей? Теперь обида одного из них будет всеобщей. Ай да рыжий!
        Тиндарей тревожно посмотрел на зятя. Сложился союз ахейских царей, и обида мужа Елены будет означать обиду всех? Но это означало, что ради того, чтобы союз стал действовать, Агамемнон не пожалеет свояка и саму Елену, а уж о Тиндарее и не подумает, он постарается нанести эту самую обиду, конечно, чужими руками и от чужого имени, так, чтобы клявшиеся сегодня действовали по его, Агамемнона, хитрой воле. Не человек, а змея, и этому змею Тиндарей собственными руками отдал старшую дочь Клитемнестру!
        В том, что в случае необходимости Агамемнон пожертвует всеми родственниками, вместе взятыми, Тиндарей не сомневался. Нет, не всеми, пожалуй, только сыном и братом он не пожертвовал бы. Но сыновей у Агамемнона нет, а вот брат Менелай вместе с остальными приносил клятву женихов, тоже готовился защищать будущего мужа Елены. Менелай связан клятвой богам.
        Тиндарей чувствовал, что запутался в огромной сети, хитро сплетенной старшим зятем, и любая попытка из этой сети выпутаться приводит только к большей несвободе. Мысленно махнув рукой, он сделал выбор — единственно возможный в его положении, вернее, подтвердил тот, что сделал еще вчера и о котором говорил с Еленой.
        Толпа вернулась возбужденной, чувствовалось, что вид свежей крови и произнесенные слова подействовали на женихов даже сильнее, чем ожидал Тиндарей. От Елены не укрылся тревожный взгляд, брошенный на нее отцом. Царь Спарты хорошо знал свою строптивую дочь, она может передумать в любую минуту! Если честно, то у Елены была такая мысль, объявить мужем какого-нибудь Маленького Аякса и посмотреть на реакцию отца и остальных.
        И снова женихи стояли перед ней в ожидании. Тиндарей обвел собравшихся уже рукой:
        - Выбирай, Елена, они поклялись не делать зла твоему будущему супругу и тебе тоже. Назови его имя.
        Все затихли, стал слышен даже визг поросенка за пределами Спарты и шум реки. Одиссей вдруг с ужасом подумал: только бы не меня! А что, возьмет и назовет, куда денешься? Отказа не простят.
        Мгновения показались вечностью, так всегда бывает в решающий миг. Кто? Кого выберет синеглазая красавица, на зависть остальным? Если честно, но не все и хотели жениться на Елене, но не отступать же, раз приехали! И потому у каждого в отличие от Одиссея сладко на миг, всего на миг, замерло сердце: а вдруг меня?
        Словно кинувшись в холодную воду, Елена тихо произнесла:
        - Менелай.
        Одиссей что-то кричал, хлопая Менелая по плечу, выкрикивали и другие, конечно, большинство были разочарованы, пусть не все, но почти каждый втайне надеялся, что эти голубые глаза не зря так ласково глядели именно на него. Менелай подошел к невесте и, взяв ее за руку, повел в пиршественный зал.
        Немного погодя Аякс Теламонид уже хохотал во все горло:
        - А ведь ловко нас провел Тиндарей! Мало того, что мы не перегрызем глотки друг дружке, так мы еще и не можем наставить рога Менелаю, потому как поклялись защищать его честь!
        - Но на месте Менелая мог оказаться и ты, Аякс, — рассмеялся в ответ царь.
        - Я?! Не-ет… Такие красотки не для меня! Мне бы чего попроще!
        - Зачем же ты сватался? — хохотали уже вокруг.
        - А вместе с другими, не отставать же!
        Ализий влетел в дом, чтобы успеть поменять тунику, выпачканную кровью жертвенного быка.
        - Елена выбрала!
        - Кого?
        И Пенелопа тоже замерла: а вдруг рыжего?! Умом понимала, что нет, что не для Одиссея Елена, что там и отцовский расчет другой, и сердце невесты ни за что к Одиссею не ляжет, ожидала Диомеда, кого же еще, но все равно сжалась, пока услышала от Ализия:
        - Менелая.
        - Кого?!
        - Менелая, чего ты так удивляешься?
        Брат умчался переодеваться, а Пенелопа осталась стоять столбом. Менелая? Вот уж кого она меньше всего ожидала увидеть в мужьях у красавицы-сестры. Нет, конечно, двух Аяксов еще меньше, но о Менелае и вовсе не думалось. Что заставило Елену предпочесть Диомеду Менелая? Неужели отцовская воля столь сильна, что она готова выйти замуж за брата мужа своей сестры? Пенелопа ни за что не поверила бы, что Елене понравился бесцветный, во всем послушный Агамемнону Менелай. Сама девушка понимала, почему Тиндарей выбрал Менелая, это означало поддержку ставшего сильным царя Микен Агамемнона. Тот не даст в обиду ни своего тестя Тиндарея, ни брата Менелая. Значит, союз Микен и Спарты сложился.
        Пенелопа помнила, что этот союз очень пугал ее собственного отца Икария, но сейчас было не до того. Девушка вдруг осознала, что выбран не Одиссей, значит, Одиссей свободен!
        Вдруг стало страшно, все говорили о неизбежности резни, чья же кровь на тунике Ализия?! Пенелопа бросилась к вышедшему из кладовой брату:
        - Что там случилось?!
        - Я же сказал: Елена выбрала Менелая. Конечно, не Елена выбрала, а Тиндарей, но это все равно, муж Менелай.
        - А… чья это кровь?
        Ализий, осознав, чего испугалась девушка, рассмеялся, притянув ее к себе:
        - Не бойся, твой Одиссей оказался столь хитер, что посоветовал Тиндарею еще до объявления выбора заставить всех женихов принести клятву верности будущему избраннику. После этого резать друг дружку нельзя. Пируют…
        Девушка ахнула: недаром говорят «рыжий хитрец»! Но сказала другое:
        - Какой он мой? И никакой не мой!
        - А то я не видел, как вы переглядываетесь и краснеете, стоит глазами встретиться или подолом случайно коснуться.
        Пенелопа вспыхнула до корней волос, вырываясь из рук брата:
        - И ничего такого! Он вон к Елене сватался и завтра небось домой отправится.
        - А у Тиндарея согласия на сватовство к тебе просил.
        - Что?!
        - Да, вчера просил в обмен на свою хитрость, чтобы царь посодействовал ему на тебе жениться. Так что никуда твой Одиссей не уедет. Будет завтра и ваша свадьба, и у отца новый зять. Он же хотел, чтобы зять в Спарте остался? Диомед небось не остался бы, а Рыжему что на Итаке делать? Сам вчера говорил, что скучно там…
        Но Ализий ошибся. Икарий был согласен отдать дочь Одиссею Лаэртиду, но с условием, что зять будет жить в его доме, а рыжий уперся, как скала:
        - Я наследник царя Итаки, Лаэртид, моя жена должна жить со мной на Итаке!
        Услышав о таком решении, Диомед решил поговорить с другом.
        - Одиссей, женитьба Менелая на Елене всего лишь начало больших перемен в Элладе. Я чувствую, что назревают большие дела и перемены. Ты со своей хитростью и умением мог быть очень полезен ахейцам.
        - В чем?
        - Своей подсказкой ты оказал большую услугу не только Тиндарею, но и Агамемнону.
        Одиссей нахмурился, он и сам понимал это, но другого выхода просто не было.
        - Разве резня лучше? Зачем ты созвал всех царей в Спарту, Диомед? Мог бы тихонько посвататься сам, Тиндарей отдал бы тебе Елену, не будь здесь этой толпы обжор.
        Диомед вдруг усмехнулся:
        - Ты думаешь, я хотел жениться на Елене? Да и Тиндарей отказал бы, испугавшись Агамемнона. Но это объединение нужно мне не меньше, чем Агамемнону; только ему — против Троады и Приама, а мне — чтобы микенский царь завтра не напал на меня самого.
        - Он не связан клятвой.
        - Зато я связан и в случае нападения Микен на Аргос могу попросить помощи у остальных, одного упоминания общей клятвы будет достаточно, чтобы многие пришли к стенам Аргоса, разве не так?
        - Ну и хитрый ты, еще хитрей меня! К чему тебе я?
        - Ты нужен Икарию. Тиндарей слаб, и Агамемнон быстро начнет прибирать к рукам Спарту, а за ней и весь Пелопоннес.
        - У Икария сильные сыновья.
        - Сильные, значит, оружие, война меж собой, а здесь нужна хитрость, причем особая, не микенская, чтобы открыто и хитро одновременно, как с придуманной тобой клятвой.
        Одиссей вдруг почувствовал, как страшная усталость навалилась на плечи. Нет, отец прав, Спарта и вообще дела Арголиды не для него. Сплелись своими интересами, словно клубок змей, разве что разрубить одним ударом меча… Прав Лаэрт, прав… Сидит себе на Итаке, выращивает диковинные деревья и в Арголиде не появляется.
        - Знаешь, я лучше буду, как прежде, грабить побережья подальше, а то и вовсе торговать. Сидеть, как отец, в саду, не смогу, конечно, но и в ваши дела тоже не полезу. А Пенелопа… захочет уплыть со мной на Итаку, будет моей женой, а нет, так и говорить не о чем.
        - Совсем рехнулся?! Ты о девушке подумал?
        Глаза Одиссея хитро заблестели:
        - Значит, украду.
        - Ну и дура-ак!.. — Но почти сразу Диомед вдруг задумчиво добавил: — А может, и нет…
        Икарий шел за повозкой, на которой Одиссей увозил Пенелопу и ее рабынь. Уехать тайно не удалось, Пенелопа согласилась уехать вопреки воле отца, но категорически отказалась делать это ночью. Одиссей почти обиделся:
        - Да ведь нас тотчас настигнут, и будет свара! Ты хочешь, чтобы я начал с убийства твоих братьев и отца или чтобы они убили меня? Это заварушка не легче той, что предотвратили при сватовстве Елены.
        - Никакой свары не будет. Отец не сделает тебе ничего плохого, даже если ты у него на виду после свадьбы возьмешь меня за руку и уведешь из дома. Наоборот, пришлет следом приданое.
        Но Одиссей не поверил в такое благородство Икария, не в правилах ахейцев прощать своеволие зятьев. Пенелопа вздохнула, но села в повозку и велела Гипподамии сесть рядом.
        Конечно, их догнали, и, конечно, быстро. Когда Одиссей потащил меч из ножен, Пелелопа тихонько приказала мужу:
        - Спрячь меч, тебя не обидят.
        Икарий пытался усовестить дочь, убедить вернуться и остаться жить дома.
        - Куда денется твой рыжий? Чего вам не хватает в моем доме? Одиссей, ведь все же будет твоим, сыновьям я оставлю другое…
        Он мог бы сказать еще многое, но в этот момент Пенелопа, сверкнув глазами, вдруг натянула на голову покрывало, отворачиваясь к мужу. Икарий осекся, дочь остановила поток слов, который никак не должен бы вылиться из его уст. Ни к чему знать, что и кому Икарий оставит в наследство.
        Когда уезжали, Одиссей сказал, что ему не нужно приданое Пенелопы, потому что он сам и подарков невесте не дарил, хотя приданое было явно немалым, Икарий хозяин рачительный. Отец уже попытался намекнуть дочери, что негоже появляться в доме мужа бесприданницей, но рассердился Одиссей:
        - Я смогу прокормить и жену, и наших детей!
        И вот теперь это накинутое покрывало… Дочь показывала, что перешла во власть мужа добровольно.
        Икарий вздохнул:
        - Остановись, Одиссей. Я не сделаю тебе ничего плохого и не стану дальше препятствовать. Только послушай. Мой дом всегда для вас открыт, если будет нужда или нужна помощь — приезжайте. И приданое Пенелопы я пришлю, завтра же отправлю, встретишь на своем острове. Не обижай ее, Одиссей, иначе сила ее братьев обернется против тебя.
        Жена пирата
        Антиклея смотрела на девушку, спускавшуюся по подставленным сходням, настороженно. И это самая красивая женщина Эллады?! Нет, она, конечно, хороша, даже очень хороша — стройная фигура, высокая крепкая грудь, точеные ноги из-под довольно короткой туники, длинная шея, волосы цвета расплавленного золота… Но говорили, что у Елены глаза прозрачной синевы, а они зеленые, как морская вода на мелководье. Красиво, но не то…
        Держится спокойно и слегка надменно. Ну да, из-за этой невесты вся Эллада покой потеряла…
        - Папа, мама, это моя жена Пенелопа…
        - Кто?
        - …дочь Икария, царя Спарты.
        - Какого Икария, какого царя? В Спарте царь Тиндарей, и у него дочь Елена.
        Лаэрт не успел остановить царицу, Антиклея выказала все свое недовольство в одной фразе. Мало того, что уплыл сватать, ни слова не сказав, так еще и привез непонятно кого! Царица уже готова была смириться с Еленой, но не с какой-то Пене… как он там ее назвал?
        Спина девушки стала совсем прямой.
        - Радуйся, царица Антиклея. Радуйся, царь Лаэрт. В Спарте два царя, как и во многих других городах. Мой отец Икарий — соправитель и брат Тиндарея. А Елену отдали за второго царя Микен — Менелая.
        Карие глаза Антиклеи встретились с бирюзовыми Пенелопы. Лаэрту показалось, что сошлись два клинка, только что искры во все стороны не полетели. Да, мира в доме не будет, эта невестка не позволит Антиклее подмять себя, она и сама многого стоит.
        Взгляд Лаэрта уже выхватил отличия Пенелопы от девушек Итаки. Понятно, она спартанка, потому столь крепкие ноги и руки, жена Одиссея явно приучена к физическим нагрузкам и лук в руках держать умеет. И распоряжаться тоже способна. Один взгляд Пенелопы — и прибывшие с ней рабы засуетились, снося на берег большие сундуки.
        А в бухту уже вошел второй корабль, не принадлежавший Одиссею: видно, привезли вещи молодой жены.
        Это подтвердил и сам Одиссей:
        - Икарий подарил мне это судно, оно построено совсем недавно. Нужно убрать приданое Пенелопы, там много всего…
        Наблюдая, как рабы носят и носят большие короба, сундуки, сводят на берег коней, гонят овец. Антиклея поморщилась:
        - Кто кого одаривал, ты ее отца или он тебя, чтобы забрал дочь с собой?
        Пенелопа в долгу не осталась:
        - Мой отец дал столько, чтобы я могла жить безбедно, если в семье моего мужа не хватит достатка. Но я вижу, Лаэрт, что Икарий зря боялся, — она с улыбкой показала свекру на дворец.
        Между свекровью и невесткой пролегла не просто межа, а глубокий ров, перекидывать мосток через который ни одна, ни другая не собирались.
        - Пойду унесу свои вещи, нужно подумать, где нам жить с такой невесткой… — Антиклея поджала губы, всем своим видом демонстрируя, как оскорбило ее появление на Итаке дочери Икария.
        Пенелопе понадобилась выдержка, чтобы не сказать гадость вслед, она заставила себя улыбнуться Лаэрту:
        - Совсем необязательно носить все в дом. К тому же у отца хорошие строители, он быстро пришлет, а они быстро пристроят еще помещения. Лаэрт, я пришлась не ко двору в Итаке? Но Одиссей ничего не сказал о согласии или несогласии своих родителей. Я думала, он свободен в выборе и сватовстве.
        - Не обращай внимания на ворчание Антиклеи. Одиссей единственный и любимый сын, потому она ревнует, как мать.
        - Антиклея бы лучше приняла Елену? Я не буду вмешиваться в домашние дела, хотя привыкла вести хозяйство. Объясни царице, что я не хочу отнять у нее сына, я всего лишь жена, а она мать.
        А сноха-то умна, подумал Лаэрт. Но он понимал, что не склонившая в первый же миг до самой земли голову Пенелопа никогда больше не сможет угодить суровой Антиклее.
        В семье обеспечено противостояние женщин, причем женщин сильных и властных.
        Пенелопа была в ужасе от всего — приема свекрови, молчаливого непротивления свекра, размеров и почти убогости дворца (они дворцов никогда не видели?!), отсутствия дорог, размеров самого острова… А еще того, что Рыжий уже утром умчался куда-то к Евмею и обещал вернуться (!) завтра или послезавтра!
        - Одиссей, а я?
        С этого дня началась ее битва за свое признание.
        Нет, Пенелопу никто не обижал, не унижал, но Антиклея на каждом шагу давала понять: хозяйка на Итаке — старая царица (кстати, матери Одиссея не нравилась сама необходимость называться «старой царицей», хотя была немолода), а молодая должна только учиться. Но больше всего Антиклее не нравилось то, что невестка-спартанка богата и независима! «Она у нас самостоятельная», — стало почти издевательской поговоркой.
        Иногда Лаэрт даже осаживал супругу:
        - Что ты придираешься к девочке? Она же все делает правильно?
        Да, Пенелопа действительно все делала правильно, просто потому что с малых лет жила без матери и у отца давным-давно была за хозяйку большого дома.
        Но именно вот это умение вести хозяйство, делать все разумно и качественно почему-то раздражало мать Одиссея больше всего.
        - Я придираюсь?! Попробовала бы пожить с Халкомедусой!
        Антиклея справедливо вспоминала свою собственную свекровь, мать Лаэрта Халкомедусу. Вот у кого поплачешь!..
        Но Пенелопе от этой справедливости легче не становилось. Молодая женщина не давала себя в обиду и постепенно начала отвечать Антиклее, и в доме нарастало напряжение. Нет, свекровь и невестка не ссорились откровенно, однако все чаще распоряжения одной немедленно отменялись другой, особенно старалась старшая. Этим пользовались служанки, особенно когда распоряжения касались необходимости работать. На пользу дому такая холодная война не шла.
        Когда Одиссей бывал рядом, Пенелопа легко забывала о строгой, придирчивой свекрови, они с Рыжим были по-настоящему счастливы, ведь для счастья вовсе не обязательна красота. Но беда в том, что рядом Одиссей бывал редко. Жена беременна, к ней не подойти, спать приходится отдельно. Так почему бы не поспать в это время на палубе корабля или у костра на берегу? А жена? На то она и жена, чтобы ждать, — таков удел всех жен моряков: знала, за кого выходила замуж.
        Но в том-то и дело, что не знала! А еще, что была из странной семьи. Мать — нимфа — появлялась дома крайне редко, детей Икария воспитывали добродушные няньки и он сам, потому Пенелопе легче было представить отсутствие дома матери, но не отца, жены, но не мужа. А тут все наоборот…
        Выговаривал сыну Лаэрт:
        - Ты рискуешь не увидеть рождение собственного первенца!
        Не увидел, но это к счастью, потому что первым оказался выкидыш.
        Антиклея обвинила во всем «нездоровые» спартанские привычки невестки. С точки зрения итакийки, эти привычки действительно были странными.
        Старая царица ворчала:
        - Во всей Элладе не нашлось приличной девушки, что наш сын взял в жены спартанку?
        Хотелось возразить, что спартанские девушки самые крепкие и выносливые, самые умные, толковые, а то, что не раскрашивают лица, подводя брови сажей и губы соком красных ягод, а также не привязывают разные накладки, чтобы грудь казалась выше, так что же в этом плохого? У спартанок своя грудь крепка и высока, живот плоский, а ноги сильные и стройные, потому что они занимаются гимнастическими упражнениями.
        Пенелопе действительно не хватало этих самых упражнений, сильное, развитое тело, привыкшее к нагрузкам и движению, требовало ежедневных упражнений, но где заниматься? Спросить у мужа Пенелопа просто стеснялась.
        Улучив минуту, когда в их с Одиссеем спальне никого не было, молодая женщина принялась энергично размахивать руками, наклоняться в разные стороны, поворачиваться, понимая, что одиночество ненадолго, в Итаке, как у остальных ахейцев, кроме Спарты, девушки и женщины все время под присмотром. Ей так хотелось побегать, попрыгать, с кем-то побороться… Но туника слишком длинна даже для свободного шага, а покрывало и вовсе не позволяло сделать резкое движение.
        А как же остальные женщины, вышедшие замуж даже в Спарте, им тоже не хватает движения? Наверное… Но Пенелопа была еще слишком молода, чтобы тело успокоилось в медлительности и плавности движений, оно желало прежней активности.
        Выход нашелся неожиданно. В спальню вошла нянька Одиссея Эвриклея, о ней все время говорили, что когда-то Лаэрт купил Эвриклею за двадцать быков — немыслимую цену за некрасивую рабыню маленького роста. Пенелопа уже поняла, почему молодой Лаэрт не пожалел целое стадо, Эвриклея была сообразительна. Она не хитрила, как дед Одиссея, знаменитый вор Автолик, но разумные советы няньки слушал не только Одиссей, но и сам Лаэрт.
        Антиклея няньку недолюбливала, правда, не ревнуя, но никогда своей нелюбви не выказывала. Пенелопа же потянулась к старой женщине всем сердцем, почувствовав, что та отличается от остальных. Пока особой дружбы не получалось, слишком разным было их положение, Одиссей в няньке давным-давно не нуждался, а детей у них с Пенелопой не было, да и едва ли старухе доверили бы малыша, руки у нее уже дрожали, хотя голова соображала прекрасно.
        Пенелопа поспешно выпрямилась, чуть смущенно глядя на Эвриклею, хотя могла бы просто прогнать старуху прочь, все же была царицей.
        Старуха старательно прикрыла дверь и тихонько посоветовала:
        - Этого не стоит делать дома, госпожа.
        - А где мне делать, ведь в Итаке нет специальных мест, чтобы женщины могли желать упражнения.
        - Госпожа позволит показать ей остров?
        Пенелопа снизила голос до заговорщического шепота:
        - А что, где-то в другом месте острова есть?
        Старуха рассмеялась каким-то дробным, ласковым смехом, от которого Пенелопе стало тепло на сердце:
        - Нет, в Итаке никто из женщин не делает упражнений, не машет ногами и не гнет стан в разные стороны, это кажется неприличным.
        - Ну, почему неприличным, почему? Разве плохо, когда у женщины сильные руки и ноги?
        - Для рабыни или служанки нет, а к чему царице крепкие руки? Дело царицы ублажать господина и рожать детей. Остальное сделают рабыни с сильными руками.
        Но Эвриклея не раз помогала молодой царице, стараясь, чтобы между свекровью и невесткой возникало поменьше трений…
        Пенелопа устало разогнулась и, пока никто не видит, сделала несколько наклонов влево-вправо. От долгого сидения перед ткацким станом тело затекало, даже она, прекрасная ткачиха, с трудом переносила целые дни в одном положении, тем более живот рос не по дням, а по часам.
        Вдруг поясницу скрутило, боль разлилась внутри настолько сильная, что Пенелопа, ахнув, опустилась прямо на пол. На ее стон прибежала служанка, тоже ахнула, бестолково засуетилась, потому что под царицей на полу росла лужа крови…
        - Позо…ви Эврик…
        - Это мог быть мальчик…
        В ответ на замечание няньки Антиклея поморщилась:
        - А твердят о силе спартанок.
        - Я еще рожу сына! И не одного! У нас с Одиссеем будет много сыновей и дочерей!
        Свекровь не выговаривала, она лишь молча поджимала губы. Хотелось крикнуть:
        - Но ведь и у тебя были сплошные выкидыши! Ты смогла родить всего двоих — Одиссея и Ктимену, остальные либо рождались раньше срока, либо не доживали и до новой луны.
        Но говорить этого нельзя, это означало выдать Эвриклею, поведавшую Пенелопе о женских бедах свекрови по секрету. Старуха была бы наказана, а наказывать дочь знаменитого вора умела, как никто…
        Второй мальчик дожил всего лишь до утра.
        Пенелопа замкнулась в себе. Одиссей привычно отсутствовал, царь Итаки словно забывал, что у него есть дом и жена, которых нужно охранять. Просто еще не привык к тому, что он — царь, да и к тому, что женат, тоже.
        Одиссей очень беспокойный, ему вечно не сидится дома, правитель Итаки носится по морям, словно выискивая себе приключения. Это понятно и простительно, пока у него не было жены и царствовал Лаэрт, тогда молодой Одиссей мог позволить себе провести полгода на Крите или в Фивах, отправиться на Эвбею или в Коринф. Но теперь надо помнить, что есть дела дома.
        Антиклея считала, что это молодая жена не способна удержать мужа дома. Пенелопа тоже винила себя. От этого и из-за неудачных беременностей становилось тошно. Заниматься нечем, сидеть все время за ткацким станом тяжело, домом привычно распоряжалась Антиклея, будь у молодой царицы ребенок или хотя бы муж все время дома, а то все одна да одна. Конечно, рядом старая Эвриклея, но кто же принимает в расчет служанку?
        Из Спарты приносили известия, что у Елены с Менелаем уже двое детей… Неудивительно, Менелай не оставляет свою жену надолго.
        А Одиссей оставлял, часто и надолго, ему дороже посиделки у костров с долгими рассказами о небывалых похождениях, в которых вранья куда больше, чем правды, дороже мужское «пенное братство» пиратов, жестокое и грубое. Когда муж возвращался, от него долго пахло не только морем, но и этой самой грубостью. Сначала Пенелопе нравилось, казалось, что это и есть запах настоящего мужчины, но постепенно поняла: мужчине совсем необязательно быть грубым, чтобы быть мужчиной.
        Однако она любила Рыжего грубияна, не замечала его некрасивости, почти уродства, его болтливости с завираниями, прощала даже долгие отсутствия, лишь бы возвращался…
        Сына родила легко, крепкого, здоровенького. Лаэрт был очень доволен, что внука назвали его именем…
        Одиссей стоял, растерянно глядя на красное сморщенное личико младенца, выглядывавшее из свертка, который ему сунула в руки Эвриклея. Сам сверток молодой царь держал на вытянутых руках, словно боясь даже приблизить к себе.
        Сын? Это его сын?.. Плоть от плоти, кровь от крови, наследник, продолжатель… его сын?! Малыш открыл один глаз, поразивший Одиссея своей синью, посмотрел на отца, словно проверяя, в состоянии ли тот крепко держать его на весу, и закрыл снова.
        Несколько месяцев Одиссей с восторгом изображал из себя заботливого отца и мужа, а потом… Он вернулся больше чем через год, потому что какой-то царь из Кеми задержал Лаэртида у себя, не отпуская.
        Маленького Лаэрта Одиссей решил воспитывать сам, с первых лет приучая к морю. Там и погубил. Мальчик был еще маленьким, не стоило его брать с собой даже на недалекий Пилос в гости к мудрому царю Пилоса Нестору. Лаэрт-младший едва ли был способен понимать мудрость старого царя Нестора, но Одиссею очень хотелось показать разумного малыша «вечному» царю.
        Нестор и впрямь казался вечным, говорили, что боги отмерили ему несколько человеческих веков, он был участником многих славных дел, в том числе Калидонской охоты, битвы с кентаврами, похода аргонавтов, дружил с Гераклом, но временами уже испытывал провалы в памяти.
        Но не Нестор оказался повинен в смерти маленького сына Одиссея и Пенелопы, а болезнь. Откуда привезли моряки заразу, погубившую очень многих на острове, не знал никто, но Одиссей вернулся из Пилоса почерневший от горя, потеряв сына и большую часть своей команды.
        Пенелопа надолго замкнулась в себе. Болтовня и желание Одиссея похвастать обернулись гибелью их первенца. А сам Одиссей, поняв, что жена снова беременна, отправился с Агамемноном… в Трою на свадьбу Гектора и Андромахи!
        - Одиссей, что тебе делать так далеко в Троаде? К чему идти на поводу у Нестора?
        - Молчи, женщина! Троада — это торговля, у царя Приама есть то, чего нет на Итаке, — лес и металл. К тому же Илион держит проливы и выход к Понту Евксинскому. Агамемнон прав — с Троей нужно либо очень дружить, либо уничтожить ее.
        Пенелопа слишком хорошо помнила микенского царя Агамемнона, мужа старшей из дочерей Тиндарея Клитемнестры. Она терпеть не могла ни некрасивую, чопорную Клитемнестру, ни ее мужа, куда лучше красивая Елена, которую, правда, отдали за второго микенца Менелая.
        - Агамемнон способен с кем-то дружить? Разве пока не выпьет всю кровь.
        Одиссей с удивлением смотрел на жену, в этой красивой головке водились умные мысли. Молодой царь Итаки не считал, что таковые нужны женщине, тем более красивой женщине, и временами бывал изумлен, совершая открытия в характере собственной жены. Но он так часто отсутствовал дома, что понять, что за сокровище получил себе в жены, так и не сумел.
        Пока Одиссей поддерживал Агамемнона в Илионе, Пенелопа родила еще одного сына, на сей раз не такого красивого и крепкого, но которого теперь не отдала на воспитание беспокойному отцу. Тот и не рвался, Телемах был слишком мал, чтобы брать его на борт корабля. Ничего, его время встать у руля пиратских триер еще придет…
        А пока отец у костров заливался соловьем, рассказывая истории о несуществующих подвигах, своих и чужих…
        Война
        Война!.. Война!.. Война!..
        Это известие прозвучало почти громом с ясного неба. С кем? Почему?
        Набеги жители Итаки совершали частенько и сами им подвергались тоже, но это были просто набеги, в которых участвовали по несколько кораблей. Если нападавшие чувствовали, что не осилят защиту, поспешно отступали и убирались восвояси, так же поступали и свои, когда плавали воровать чужой скот и грабить побережье от своего острова подальше. Набег — это не война, тогда о чем речь?
        Торговцы на рынке всегда знают даже больше, чем царь, именно их корабль, пришедший с товаром из Арголиды, принес будоражащую Итаку весть.
        Одиссей сам отправился на рынок — послушать. Измученный микенец, видно, в сотый раз пересказывал новости, будучи уже и сам не рад, что открыл рот, чтобы о них сообщить. Начал рассказ в надежде привлечь покупателей, а оказалось, что новость важнее товара.
        - Повторяю: спартанская царица Елена удрала с троянским царевичем Парисом. Теперь Менелаю ничего не останется, как наказать Трою!
        - Воевать из-за сбежавшей женщины? Глупости! Такого у ахейцев еще не бывало, ни одна женщина не стоит того, чтобы из-за нее воевать!
        - А?!. Ах, ты ж, болтун негодный! — На горшечника, рискнувшего высказать свое мнение, посыпались удары женских кулачков. Начала одна, но к ней тут же присоединились подруги и просто случайные свидетельницы оскорбления женской половины Эллады. — Да это из-за вас, мужиков, пальцем пошевелить не стоит!
        Дальше несчастный получил немыслимую порцию щипков и ударов чем попало, отчего бросился прочь, прикрывая голову руками и кляня женщин и свой язык. Вслед ему несся довольный смех жительниц Итаки, они радовались, что сумели проучить хоть одного мужчину. Ишь ты какой! Из-за женщины не стоит воевать! А из-за чего стоит? Чего ради, спрашивается, мужчины совершают множество глупостей и даже подвигов и добывают красивые вещицы? Как соблазнять какую-то красотку, так шепчут на ушко: «Я ради тебя готов на все, подарю тебе то… я подарю тебе это…», а как прилюдно признаться, что все в мире совершают ради женщин, так кишка тонка?!
        Обсудив данный вопрос между собой, женщины обнаружили полнейшее единение, какое бывает, только если приходится противостоять мужчинам, причем чужим. Ни в каком ином случае полного совпадения мнений не бывает, найдется хоть одна паршивая овца, которая будет думать иначе.
        Одиссей со смехом посмотрел вслед удиравшему гончару, потом подошел к торговцу. На лотке лежали довольно прилично выполненные браслеты, витые заколки, броши для скрепления ткани, даже небольшое бронзовое зеркало…
        - Пойдем, покажешь товар царицам, может, выберут что-то себе по душе.
        Одиссей не был уверен, что выберут, слишком разборчива Пенелопа, да и его собственная мать Антиклея не любила большого числа украшений, но торговец был рад удрать с рынка и отдохнуть от бесконечных расспросов, хотя прекрасно понимал, что рассказывать придется и во дворце.
        Это спартанки могут позволить себе не только слушать беседу мужчин, но и вступать в нее, никому другому не позволено.
        Пока Одиссей внимал рассказам торговца о странностях, происходивших в Арголиде, Пенелопа наверху в женской половине ткала, а вот мать Одиссея Антиклея вся извелась, пытаясь подслушать. Она понимала, что если царь привел в дом торговца безделушками, но при этом не зовет цариц, значит, вовсе не ради украшений омывают гостю ноги и выставляют на стол угощенье. Значит, у торговца есть что рассказать.
        У женщины два чувства самые сильные — материнство и любопытство. Второе заставило Антиклею на цыпочках подкрасться почти к лестнице, ведущей вниз, в мегарон, где вели беседу царь и торговец.
        Ахейцы недолюбливали купцов. Почему? Понимали, что без торговли будет трудно, сами с удовольствием меняли одни товары на другие, плавали со своих островов на соседние или на Пелопоннес и в города вроде Афин или даже Микен, покупали там что-то… Но редко кто вставал с товаром на рынке или ходил по домам. Было в этом что-то нечистое, даже если торговец честен и не слишком стремился к выгоде. Нет, ахейцы предпочитали вырастить скот, собрать урожай, постричь овец, посадить за ткацкие станы своих женщин, даже просто пограбить, но только не торговать на рынке, этим все больше занимались финикийцы. А еще критяне. Может, потому у ахейцев устойчиво мнение «все критяне лгуны!».
        Эллада без купцов жить уже не смогла бы, далеко не все, что нужно человеку, имелось на островах, а люди привыкли к изобилию на рынках. Им бы уважать торговцев, доставлявших товары с риском для жизни, а не презирать их. Но обычно ахеец считал позволительным плаванье только ради грабежа, доставки собственных продуктов в большие города или просто ради любопытства.
        Земли ахейцев с трех сторон окружены водой Великой Зелени, а острова — так и вовсе со всех сторон. Только с севера на земли Эллады наступают горы, густо поросшие лесом, оттуда все чаще наведываются воинственные племена дорийцев, когда-нибудь дорийцы наберутся сил и перехлестнут через эти горы… Но пока Эллада сильна, несмотря на свою раздробленность и разбросанность. Боялись только Фессалия и Халкидика, что к беспокойным соседям поближе, Спарта не боялась, сильные Микены — тем более.
        И на Итаке не боялись. Не потому что у молодого царя Итаки сильное войско, его и вовсе не было, десяток судов, чтобы самому плавать и при случае нападки пиратов отбивать, больше незачем, да и не под силу. Итака — остров совсем небольшой, даже по меркам множества греческих островов, пираты знали, что грабить особенно нечего, к тому же он словно заботливо прикрыт с моря другими большими островами — Кефалленией, Левкадой, Закинфом… Итака небогата, небольшие скудные пастбища не позволяли пасти коней или стада тучных коров, только козы и свиньи, и те в небольшом количестве.
        Мало чем торговала Итака. Что выращивали — съедали на острове. Что производили — оставалось себе. Только ловкость ее царей да их удачливость в набегах добавляли богатства. Дед нынешнего царя Автолик был знатным вором, мог увезти целое стадо тучных коров так, что ни один возмущенный бык не замычал. Именно от него, от Автолика, через свою мать Антиклею получил дар хитрости Одиссей. Только хитрость у него иная, что огорчало Антиклею. Дед Автолик был ловок в воровстве, мог уплыть в Великую Зелень на пустом корабле, а вернуться с богатством, а Одиссей хитер скорее в мелочах. Мать не раз вздыхала: может, это от молодости, вот станет старше — будет в дело свою хитрость пускать?
        Конечно, царица втайне надеялась, что сын приберет к рукам и Кефаллению, и Закинф, и еще много чего, но Одиссей плавал больше из любопытства. Одиссей добр, силен, хотя и откровенно некрасив, у него золотые руки, молодой царь и дворец выстроил сам (конечно, с помощниками), и мебель в нем срубил тоже. Он пахарь и плотник, может освежевать овцу так, что та не заблеет, великолепно владеет оружием и не считает зазорным взять в руки весло, если нужно. Одиссей невысок ростом, скорее кряжист, как дуб, его лицо изрыто мелкими шрамами и рубцами, волосы рыжи, но не ярко-медной рыжиной, а скорее пегие, руки крепкие с широкими, как лопаты, ладонями, но стоит царю Итаки открыть уже щербатый из-за выбитого в стычке зуба рот, как все забывают о некрасивости, с замиранием слушая его рассказы, в которых никогда не знаешь, где правда переходит в выдумку или наоборот. Слава рассказчика и хитреца — вот главное, чем известен Одиссей и Итака вместе с ним.
        Но сейчас Одиссей не рассказывал, наоборот, он слушал. Такое бывало редко, а потому Антиклея насторожилась вдвойне. Видно, что-то в Арголиде происходило серьезное.
        Так и есть! Царь Спарты Менелай отправился на Крит, чтобы почтить память своего деда Идоменея, который готовился отойти в царство Аида. Конечно, это нелепо — вдруг отправляться через всю Великую Зелень, когда у тебя дома важный гость — царевич далекой Троады Парис. Что он, глуп, этот Менелай, — оставить красавца Париса в гостях у своей красавицы Елены?!
        Парис, или, как его еще звали, Александр, — царевич приметный. Когда-то его отцу Приаму предсказали, что Троянское царство погубит именно этот, только что родившийся сын. У Приама и без Париса хватало наследников, а потому участь новорожденного была решена — его отнесли в лес, чтобы не убивать дома. Но вмешалась Афродита, маленького царевича нашли пастухи и вырастили, научив своим премудростям. Более всего Парис известен своим выбором среди богинь.
        Это была странная свадьба — богиня Фетида выходила замуж за простого смертного Пелея. Действительно странно, если вспомнить, что Фетидой увлекался сам Зевс. Что заставило Громовержца, на радость своей супруге Гере, отдать другому приглянувшуюся ему красотку? Нет, не ревность Геры, а пророчество, что родившийся у Фетиды сын будет сильней отца и станет причиной его гибели.
        Зевс, лично скинувший своего папашу Крона, после такого пророчества больше не рисковал ухаживать за несчастной Фетидой, но и все остальные боги тоже, кому же хочется быть низвергнутым в Тартар всего лишь после бурной ночи? Слишком высокая цена…
        Пришлось бедолаге выходить замуж за простого смертного Пелея. Сидеть за одним пиршественным столом с богами, да еще и в качестве мужа богини, удается, конечно, не всякому, но Пелей держался молодцом, обещал вырастить будущего малыша сильным и крепким, а что до собственной гибели, то на Земле смертных больше, чем бессмертных… Даже хозяин Подземного мира Аид от таких благородных слов расчувствовался и обещал Пелею в будущем в своих владениях неплохое местечко… Сын Фетиды и Пелея Ахилл действительно оказался необычайно силен и действительно невольно стал причиной гибели своего отца во время Троянской войны. Но тогда до этого было еще очень далеко.
        Все шло хорошо, пока на столе не появилось яблоко, подброшенное богиней раздора Эридой, которую не пожелали пригласить на свадьбу. Какой подарок может сделать богиня раздора? Только тот, что поссорит. На яблоке красовалась надпись: «Самой Прекрасной».
        К плоду тут же протянули руки три богини: жена Зевса Гера, богиня мудрости и военных хитростей Афина и богиня красоты Афродита. Разгорелся спор, каждая из богинь считала, что яблоко должно принадлежать именно ей: Афродита — потому что богиня красоты; Афина — потому что красота не столько во внешности, сколько в разуме, а Гера — просто потому, что супруга Зевса.
        Сам Зевс не рискнул выступать арбитром в споре трех богинь, понимая, что, даже разрезав яблоко на три части, ситуацию не спасет, он передал полномочия судьи попавшемуся на глаза Парису, который мирно спал, пока его овцы паслись. Но Парис оказался не дурак, для начала он заставил богинь обнажиться, а потом еще и получил от них обещания: от Геры — власти над всей Азией, от Афины — победы в любом бою, а вот от Афродиты — любовь самой красивой женщины на Земле. Правда, самая красивая женщина была замужем за спартанским царем Менелаем, но замужество любви, как известно, не помеха.
        Парис, не слишком отличавшийся ни умом, ни храбростью, решил, что власть, разумное правление и даже воинская слава ему ни к чему, отверг Геру и Афину, предпочтя Афродиту с обещанной ею любовью самой красивой женщины. Что ж, каждому свое…
        Обиженные богини отбыли на небо, погрозив Парису кулачками, а Афродита принялась действовать, выполняя данное слово. Для начала она вернула Париса родителям, для этого ему пришлось победить в состязании на празднике в Трое. Царская семья узнала брошенного младенцем на съедение диким зверям сына, повинилась, несмотря на все предостережения царской дочери Кассандры, которая, как известно, прорицательница не хуже оракулов. Кассандра твердила, что Троя погибнет из-за Париса, но от нее только отмахивались.
        Голос совести у царя Приама и царицы Гекубы заглушил голос разума. Парис не отличался ничем, кроме красоты, был туповат, естественно, необразован, ленив, труслив и влюблен в себя не меньше Нарцисса, превращенного богами, как известно, из-за самолюбования в цветок. Но вся семья не замечала этого, балуя его и словно искупая многолетнюю вину.
        Выполняя свое обещание, Афродита отправила красавчика Париса в гости к Менелаю, жена которого Елена и считалась самой красивой женщиной на Земле. Дальше все просто — Менелай уплыл на Крит хоронить дедушку, а Елена удрала с Парисом, правда, не сразу в Трою, чтобы замести следы, хотя таковых в море не бывает, влюбленные сначала поплавали по округе.
        Конечно, красть жен в доме, где тебя принимают с радостью, не слишком порядочно, но мало кто обратил бы внимание на это происшествие, разве что посмеялись над незадачливым Менелаем, если бы не его брат Агамемнон.
        Менелай стал спартанским царем, женившись на Елене, младшей дочери царя Спарты Тиндарея, а до того правил вместе с братом в Микенах — его брат Агамемнон был могущественным царем златообильных Микен, а это что-то значило. К тому же сам Агамемнон был женат на сестре Елены Клитемнестре, то есть обида, нанесенная Менелаю, означала обиду и Агамемнону.
        Теперь Эллада ждала, как поступят братья.
        Это были важные новости, потому вся Эллада гудела как растревоженный улей.
        Одиссей не стал звать цариц, чтобы показывать им простенькие украшения торговца, не торгуясь, скупил все и отдал ключнице, чтобы убрала в кладовую. Пусть лежат, придет время — и их можно будет обменять на что-то путное в другом месте. Его больше интересовали сведения, сообщенные торговцем, они были много ценней всех украшений.
        С трудом дождавшись, когда торговец насытится, все доскажет и уйдет, Антиклея спустилась в мегарон:
        - Плохие новости, Одиссей?
        - Плохие? В Арголиде говорят о предстоящей войне. Позови Пенелопу, это ее тоже касается.
        Старшая царица обиженно поджала губы, даже если новость касалась Пенелопы, разве нельзя сначала пересказать все матери, а потом звать жену? Совсем голову потерял из-за своей спартанки с тех пор, как та родила ему сына! Одиссей не стал ждать, крикнул сам:
        - Пенелопа!
        Наблюдая, как жена спускается по лестнице из женской половины, Одиссей пытался представить себе Елену. Синеглазая красавица, конечно, божественно хороша, но сбежать от мужа… Менелай не подарок богов, однако выбирала его Елена сама, без принуждения, Тиндарей не диктовал свою волю дочери.
        - О чем ты задумался, Одиссей?
        - Вспомнил сватовство к Елене.
        - Елене? — В голосе Пенелопы не прозвучала нотка ревности, женщина сумела скрыть свои чувства, но Одиссей прекрасно понимал, что она есть.
        - Елена сбежала с троянским царевичем Парисом, пока Менелай плавал на Крит хоронить Идоменея.
        Каждая из женщин услышала в сообщении свое.
        - Замужняя женщина сбежала из дома?! Так могла поступить только спартанка! — Антиклея торжествующе посмотрела сначала на невестку, потом на сына, словно добавив взглядом: «Я же говорила!»
        Пенелопа ахнула:
        - Старый Идоменей умер?
        - Да. Его убил собственный сын, как и предсказывал оракул.
        - А Гермиона, ее Елена забрала с собой или оставила?
        - Не знаю.
        - Что теперь будет? Менелай оскорблен, а вы…
        Одиссей бросил быстрый взгляд на жену, умница Пенелопа схватила самую суть, дело ведь даже не в сбежавшей Елене, а в том, что троянский царевич обидел Менелая, брата Агамемнона.
        - Поживем — увидим. Своих дел много, чтобы еще о Менелае заботиться.
        Сказал, словно отмахиваясь, но от Пенелопы не укрылась озабоченность мужа. А Антиклея все продолжала клеймить позором распущенных спартанок. Пенелопа, не выдержав, тихонько буркнула себе под нос:
        - Я досталась мужу невинной…
        Это был для старшей царицы удар под дых. Немало ходило слухов, что отец Одиссея вовсе не Лаэрт, а Сизиф, который, чтобы отомстить Автолику, укравшему у него немало скота, накануне свадьбы соблазнил Антиклею, вот и родился Одиссей хитрецом не только в деда — вора Автолика, но и в Сизифа, позже обманувшего самого Аида и сумевшего вернуться из царства мертвых на Землю. Правда, закончился этот обман плохо, обиженный бог сумел заполучить бывшего возлюбленного Антиклеи обратно и заставил его вечно вкатывать на высокую гору огромный камень. Как только камень достигал вершины, а Сизиф утирал пот с чела, все приходилось начинать сначала, поскольку камни на вершинах не лежат, особенно если их подталкивать вниз.
        Сам Одиссей считал своим отцом Лаэрта, но это не отменяло потери невинности Антиклеей до свадьбы.
        Одиссей почему-то подумал, что если ему придется еще раз отправиться в Трою теперь с Менелаем, то женщины просто перегрызут друг дружке горло.
        Для начала Одиссей отправился к знаменитому предсказателю Тиресию в Фивы. Тиресий не ошибался, но то, что услышал для себя царь Итаки, просто не могло быть правдой! Если уплывет с Агамемноном и другими, то вернется ровно через двадцать лет, правда, живым и здоровым.
        Одиссей хохотал:
        - Богатым?
        - Так себе…
        Этого не могло быть, потому что от Троады до Итаки хоть и далеко, но не бесконечно, куда ближе, чем даже до Геркулесовых Столбов. Такое долгое отсутствие могло означать только плен, но Тиресий снова мотал головой:
        - Если и плен, то добровольный.
        Вот этого Одиссей жене говорить не стал, мало ли что подумает. Правда, для себя решил, что постарается отказаться от похода совсем.
        Дома объявил только о пророчестве долгой осады Трои и конечной победы. А еще о том, что сделает все, чтобы не участвовать. Лаэрт заподозрил неладное, Антиклея тоже, где это видано, чтобы Одиссей оставался дома, когда другие куда-то плывут?
        А он и впрямь постарался избежать похода. Когда на Итаку приплыл Агамемнон (царь Микен лично напоминал участникам сватовства Елены о данной ими клятве помогать мужу красавицы в случае обиды), с ним еще и Паламед как руководитель второй половины войска, Одиссей понял, что совсем не желает участвовать в осаде Трои. Пусть себе Илион стоит как стоял, он найдет выгоду в пиратских нападениях на острова, пока остальные будут складывать свои головы в Троаде.
        Пришлось даже разыграть сумасшествие, Одиссей впряг в плуг вола и ослицу и принялся «засевать» поле солью. На Итаке, где каждый клочок земли ценен, это и впрямь мог делать только сумасшедший. Но Паламед заметил вполне нормальный взгляд, которым обменялись супруги перед началом дикой пахоты, и поспешил вывести родственника на чистую воду. Он схватил маленького Телемаха и посадил прямо на пути у вола.
        Вол не лошадь и вставать как вкопанный, увидев ребенка, не станет. Пенелопа в ужасе прижала руки ко рту, чтобы не вырвался крик. Но Одиссей остановился. Лучше годы под стенами Илиона, чем гибель второго сына!
        Но теперь им двоим с Паламедом не жить, это Одиссей знал точно! Никакие гениальные выдумки чистенького умника не спасут его от мести Лаэртида. Понимал ли это сам Паламед? Наверное, но не обращал на Одиссея внимания, считая того все еще диким царьком маленького дикого острова.
        Царем Одиссей и впрямь был, Лаэрт вдруг объявил, что устал и передает власть взрослому сыну. Надеялся, что тот прекратит мотаться по морю и осядет дома на Итаке? Зря, потому что ничего не изменилось, разве что Лаэрт теперь жил в своем домике с садиком, а во дворце распоряжались, страшно мешая друг дружке, старая и молодая царицы.
        - Лаэрт отрекся, но не отреклась я! — заявила Антиклея и продолжила распоряжаться, как раньше.
        - Пусть распоряжается в своей части гинекея! — парировала невестка. — С Итакой я разберусь сама!
        «Может, и правда лучше двадцать лет плаваний без захода на базу?» — думал Одиссей…
        Но теперь отказаться он уже не мог, клятва на крови черного быка, данная богам вместе с остальными женихами красавицы Елены (сам же предложил такую клятву Тиндарею, дурак!), вынуждала его забрать с острова всех способных держать в руках весла, посадить на свои триеры и отправиться возвращать блудную родственницу законному супругу.
        Конечно, Антиклея во всем обвинила Пенелопу и «этих спартанок»! Пенелопа, сквозь зубы обозвав свекровь старой дурой, сдержаться сумела, не время рвать друг дружке волосы, все еще впереди…
        Пенелопа сделала все, чтобы муж не увидел слез, она держалась из последних сил, когда прощались, ведь жена героя не должна плакать, это удел слабых. Крепилась, глядя, как он взбегает по брошенным сходням на свой корабль, молчала, когда махала вслед рукой, только губу закусила так, что выступила кровь.
        Антиклея неодобрительно смотрела на невестку, неужели так и не пустит слезу, неужели выдержит? Почему свекрови не нравилась выдержка невестки, непонятно, многие ею восхищались, даже Эвриклея, воспитавшая Одиссея. Сама старая нянька расплакалась, все пыталась хоть погладить своего любимца по плечу.
        Корабли обогнули мыс и исчезли из виду, никто не мог быть уверен, что они вернутся, но каждый надеялся, что это случится, что все останутся живы и не слишком изуродованы, что добыча будет большой, а война недолгой.
        Корабли часто вот так исчезали за мысом, иначе от Итаки к другим островам и на Пелопоннес не попадешь, каждое плаванье было опасным, Великая Зелень всегда грозила гибелью. Но кроме бурь и туманов, насылаемых Посейдоном, были еще пираты, которые, пограбив мореплавателей, редко кого оставляли в живых, не желая иметь лишних свидетелей. Поговаривали, что этих-то насылают сильные ахейские цари, прежде всего Агамемнон. Ну, если не насылает, то уж частично содержит наверняка, за что получает свою долю добычи.
        Но плоха та жена, которая при отплытии мужа думает лишь о бурях и пиратах. Такие мысли могут накликать беду, думать нужно о хорошем — о богатой добыче и удачном плаванье. А уж если муж отправился воевать — тем более!
        Антиклея внимательно приглядывалась к Пенелопе, материнское сердце чувствовало, что та знает больше, чем говорит. Слишком уж таился Одиссей после возвращения из Дельф и о предсказании оракула сказал вскользь, как о чем-то неважном, а вот Пенелопа сама не своя…
        Вечером свекровь решительным шагом отправилась к невестке. Та убаюкивала маленького Телемаха, вернее, ребенок уже сладко спал, а женщина сидела над колыбелью и, покачивая ее, плакала.
        Антиклея сделала знак Эвриклее, чтобы нянька плотней закрыла дверь, и приблизилась к невестке, сверля ту взглядом. Пенелопа подняла заплаканное лицо, но прятать слезы не стала.
        - Что ты знаешь и о чем молчишь? Что в действительности сказал оракул, Одиссей не вернется?
        Пенелопа покачала головой:
        - Вернется.
        - Ты лжешь! Поклянись жизнью своего сына!
        - Клянусь жизнью Телемаха, оракул сказал, что Одиссей вернется…
        - Тогда почему ты плачешь так, словно проводила его навеки?
        - Война продлится десять лет.
        Антиклея замерла. Десять лет! Это огромный срок, она сама через десять лет будет уже старухой, да и у Пенелопы пройдут лучшие годы.
        - Десять лет! Столько не воюют. Но не одна ты проводила мужа, много достойных мужей уплыли вместе с Одиссеем. Нужно ждать — и они вернутся.
        Свекровь была уже у двери, ей не хотелось утешать невестку. Конечно, жаль молодую женщину, но ведь и правда, не она одна…
        - Одиссей вернется через двадцать лет — так сказал оракул…
        Антиклея повернулась всем телом, замерла. Одна за другой пронзили мысли: вот почему она так страдает, двадцать лет ни женой, ни вдовой, конечно, не всякая выдержит. Следующей мыслью было недоумение: где же Одиссей будет столько лет?! И, наконец, ужас: я не доживу!
        Спросила об Одиссее. Пенелопа помотала головой: оракул сказал, что он перенесет много опасностей, повидает много земель, но вернется. Больше ничего.
        - Двадцать лет… Глупость! Никому не говори, засмеют.
        - Мы не сказали, только тебе…
        - Вот и молчи! — почему-то разозлилась Антиклея, словно это невестка была виновата в будущем долгом отсутствии ее сына. — И о десяти годах войны тоже молчи, не то царство растащат.
        Она ушла, ворча себе под нос:
        - Неужто и правда двадцать лет?..
        Пенелопа только покачала головой, сама же и проговорится, а на нее свалит…
        Но Антиклея не проговорилась, она даже мужу не сказала о словах Тиресия, а Пенелопе на следующее утро еще раз строго-настрого запретила «болтать всякие глупости»:
        - Оракул сказал, что Одиссей вернется! А когда — этого не знает никто, даже оракул.
        Остров пирата тоже добыча…
        На Итаке спокойно, после того как Одиссей отправился в далекую Троаду, захватив почти всех, способных держать в руках весла и оружие, в бухте не появляются корабли. Там вдали идет большая война, ахейцы воюют с Троей и ее союзниками. Война не только заставила покинуть свои дома почти всех сильных ахейцев с Пелопоннеса и островов от большого Крита до крошечной Итаки, она нарушила всю жизнь Эллады, нарушила нормальный ход кораблей торговцев, они твердили, что проще вывалить товары в воду, не выходя из гаваней, чем рисковать не только товарами, но и жизнью, отправляясь через Великую Зелень.
        Большие торговые корабли рассыхались, вытянутые на берег, острова остались отрезанными друг от друга, только малые суденышки рисковали перескакивать от одного острова до другого в надежде, что пиратские галеры не успеют их догнать. Островитянам ничего не оставалось, как жить своим хозяйством, купцам проедать то, что накопили раньше, либо убраться восвояси, а пиратам — начать грабить побережья.
        Они занимались этим и раньше, Одиссей тоже грабил селения и города на берегах, не только попадавшиеся в море суда, но тогда было кому защищать берега. Теперь, когда большинство мужчин осаждали далекую, никому, кроме царя Микен, не нужную Трою, у побережья почти не осталось защиты, и многие семьи даже рыбаков ушли от берегов вглубь. Лучше взяться за мотыгу и плуг вместо рыболовной сети, чем закончить свою жизнь под мечом пиратов или быть проданным на невольничьем рынке.
        Но это в Арголиде, Лаконии, на Аттике, Беотии и в других царствах есть куда уходить, даже на Эвбее или Кефаллении есть, а куда деться на Итаке? Остров столь невелик, что, не найдя добычу на берегу, пираты легко могут проникнуть и дальше. Защищать некому…
        Когда Пенелопа попыталась завести разговор об этом с Лаэртом, тот некоторое время непонимающе смотрел на сноху, потом расхохотался:
        - Ворон ворону глаз не выклюет. Не бойся, пираты не станут грабить земли Одиссея или мои.
        Пенелопа усмехнулась:
        - На пиратских кораблях уже давно немало тех, кто не ходил по морям вместе с тобой, Лаэрт, и даже тех, кто только слышал об Одиссее, но никогда не здоровался с ним за руку.
        Лаэрт прекрасно понимал, что она права, но что он мог поделать? Нанять сильных людей для охраны негде и не на что, вставать самому с луком на берегу бесполезно… Действительно, ни Одиссей, ни кто-то другой из царей, чьи владения невелики и близки к побережью, не подумали о серьезной защите оставленных дома. Но признавать правоту снохи вовсе не хотелось, Лаэрт только проворчал:
        - Достаточно уже того, что слышали о моем сыне…
        Пенелопа поняла, что он имел в виду, но сомневалась, что угроза возможной будущей расправы Одиссея над обидчиками его семьи отпугнет от Итаки всех пиратов. Можно напасть и вырезать всех, чтобы некому было рассказать, чьих же это рук дело.
        Лаэрт все чаще стал уходить в свой дом с садом и вообще не вел разговоров ни о войне, ни о пиратах. Антиклея тоже молчала. Оставалось надеяться, что пираты посчитают Итаку недостойной внимания. Успокаивала такая надежда мало.
        - Царица, корабли…
        Пенелопа и без служанки уже увидела шесть судов. За время жизни на Итаке она научилась различать военные и торговые корабли, а также с первого взгляда понимать, что это пираты. Чего уж тут, если собственный муж дополнительно укреплял собственные корабли. Именно те, на которые не грузил полные трюмы товаров с Итаки, зато привозил откуда-то.
        И сейчас она прекрасно поняла, что эта сборная шестерка именно пиратская.
        - Беги во дворец, скажи, чтобы все уходили на Аретусу, хватайте только самое необходимое, пусть Эвриклея поскорей унесет Телемаха.
        - А ты, царица?
        - Беги! Я встречу их на берегу сама. И Антиклея пусть уходит…
        Но Евринома продолжила канючить:
        - А ты?
        - Я приказала бежать! — Голос Пенелопы сорвался на крик, а она сама решительно направилась к берегу.
        Вот оно, то, от чего нет спасения. Защищать Итаку просто некому, Лаэрт у себя в саду, пока он очухается, пока решится что-то предпринять, пираты успеют увезти все, что попадет в руки, и убить всех, кто окажет хоть какое-то сопротивление.
        Билась мысль: Телемах, спасли бы хоть Телемаха…
        Пиратские суда уже быстро разворачивались в бухте Ретре. Единственное, чем она могла затянуть время, — вступить с ними в переговоры, обещав все свои сокровища, в конце концов — пригрозить местью Одиссея. Конечно, после этого смерть, но хотя бы есть надежда, что Телемаха удастся увести в горы.
        - Как глупо! — У Пенелопы сжались кулаки. Не нужно было слушать Лаэрта, стоило организовать оборону самой.
        Царица тут же усмехнулась: с кем, с десятком рабов, не державших в руках приличного оружия, с мальчишками и стариками против вот этих головорезов? Но теперь и о такой обороне думать поздно, жаль — не жаль, а пираты на месте, первый корабль уже ткнулся носом в песок. Остальные замерли в бухте, даже не бросив якорей.
        - Осторожные, мерзавцы!
        С корабля, так похожего на их «Пенелопу», которую Одиссей из-за откровенной старости корпуса и оставил в дальней бухте, прямо в воду прыгнул человек и поспешил на берег.
        Пенелопа стояла прямая, как изваяние. Как обращаться с теми, кто приплыл? Если бы знать, что гости, должен гореть приветственный костер хоть из пары веток. Если это враги, значит, нужно защищаться. Ни того ни другого царица делать не могла и не хотела.
        - Радуйся, царица! Что-то вы не встречаете нас приветствием? Где остальные?
        Голос насмешливый, человек явно чувствовал свою силу относительно нее.
        - Приветственный костер жгут, зная, что прибыли гости…
        Она решила пока не грубить, тянуть время.
        Пират захохотал:
        - А мы разве не гости? Правда, не всегда желанные… Я Фрасиник.
        Ишь ты, «Храбрый победитель», невольно мысленно усмехнулась Пенелопа.
        - Я Пенелопа, жена Одиссея Лаэртида. А это его остров. — Царица обвела рукой горы, решив сразу напомнить пирату, в чьих тот владениях.
        - Знаю, я хорошо знаю, что это Итака, крошечный бугорок в море. И Одиссея знаю, а вот Лаэрта не доводилось, тот давно на корабль не поднимался. Ну, Одиссей в Троаде, а где же достославный Лаэрт? Почему ты одна?
        Фрасиник разглядывал Пенелопу, словно прицениваясь. Она с трудом заставила себя стоять, как стояла, велико было желание ударить пирата или хотя бы швырнуть ему горсть песка в лицо.
        - Одна? Лаэрт там, где ему нужно быть. — Пенелопа попыталась обмануть пирата, делая вид, что за каждым кустом прячется по стрелку, а за мысом корабли, готовые атаковать пиратов. — К тому же у нас есть защита и помимо луков и стрел, куда более сильная…
        Но обмануть Фрасиника не удалось, тот расхохотался ей прямо в лицо:
        - Только не говори, что у Лаэрта много людей и они сейчас держат луки наготове. Я знаю, как мало воинов оставил Одиссей дома. И о «Пенелопе», которая гниет в дальней бухте, тоже знаю. Не подумал Одиссей о своей семье и своей Итаке, совсем не подумал.
        Пенелопа постаралась, чтобы на ее лице не отразился испытываемый ужас, стояла, как стояла. Фрасиник снова усмехнулся и добавил, понизив голос:
        - Сейчас мы загружены сверх меры, много награбили и без Итаки. Но мы вернемся. Постарайся зажечь приветственный костер на берегу, когда увидишь мои корабли, и принять нас, как дорогих гостей. Ты красивая женщина, может, тогда я и оставлю тебе жизнь. Если будешь ласковой со мной…
        Царицу передернуло от вони, исходившей от бандита, к счастью, он этого не заметил, потому что с хохотом бросился обратно к кораблю. Она выдержала все, так и стояла, не шелохнувшись, пока Фрасиника втаскивали на судно и корабль разворачивался, выходя из бухты.
        Он прав, во всем прав. Слишком мало защитников оставил своей семье Одиссей, а «Пенелопа», лежа на берегу, скоро превратится, если уже не превратилась, в груду дров. Останется только маленький «Ксанф», названный так в честь своего рыжего хозяина. Но на «Ксанфе» не только с пиратами не повоюешь, но и по Великой Зелени не поплывешь, первая же волна отправит к Посейдону на дно. Такие суденышки лишь для плаванья возле берега или пересечения небольших проливов.
        Кого они ограбили, что суда нагружены сверх меры? А главное — когда приплывут снова?
        Лишь когда все шесть кораблей скрылись за мысом, Пенелопа позволила себе расслабиться, но сведенные мышцы лица не отпускало. Она вернулась во дворец с каменным выражением, перепугав обитателей.
        - Что?!
        Царица обвела взглядом женщин и старого раба, который следил за порядком во дворе, и вдруг поняла, что никто ничего не сделал. И Телемах, и Антиклея, и все остальные просто сидели и ждали, когда она вернется с берега.
        - Евринома, я велела тебе брать Телемаха и убегать на Аретусу!
        - Но я…
        - Это зачем? Если каждой чайки пугаться… — Голос Антиклеи насмешлив. Понятно, что старая царица не отпустила Евриному с царевичем.
        Тут Пенелопу прорвало, она принялась кричать, забыв, что перед ней свекровь и просто старая женщина.
        - Это не чайка! Это пираты, защиты от которых у нас нет! Одиссей не оставил, а Лаэрт ни находить воинов, ни обучать не желает!
        Антиклея попыталась изобразить презрение, она свысока поглядела на невестку, развернулась и отправилась в дом, бросив через плечо:
        - Если бы это были пираты, то ты кричала бы сейчас не здесь, а под их плетью.
        - Они просто успели награбить достаточно, на сегодня достаточно. Но обещали вернуться.
        Старая царица остановилась.
        - Нужно было сказать, что это Итака, владения Одиссея Лаэртида.
        Пенелопе очень хотелось крикнуть, что нужно было самой выйти на берег и вести разговоры с Фрасиником, но она вдруг почувствовала страшное опустошение, на плечи навалилась усталость, словно несколько дней сидела за ткацким станом, не разгибаясь, или тяжело работала в поле. Все бесполезно, бесполезно… Они верят в имя Одиссея, не желая понимать, что царь Итаки далеко, а пираты близко, и то, что он раньше сам промышлял грабежом (наверняка и сейчас занимался этим же, только на востоке), вовсе не гарантировало, что на его собственные земли не нападут.
        Случилось то, чего так боялась Пенелопа, когда Одиссей только уходил с Агамемноном к Трое, о чем столько твердила Лаэрту и Антиклее, — и на их остров наведались сотоварищи Одиссея, те, что не спешили присоединиться к ахейцам в Троаде.
        Пенелопа взяла за руку Телемаха и повела за собой в гинекей.
        - Что нам делать, сын, как спастись, если остальные спасаться не желают?
        У царицы просто не осталось выбора. Она не хотела сидеть и ждать, пока приплывет очередной Фрасиник и убьет ее сына, а ее саму бросит связанной и изнасилованной в трюм своего корабля.
        Те немногие рабы, что прибыли на Итаку вместе с ней из Спарты, конечно, верны, но их всего четверо, причем Актор стар, остальные слабые девушки и женщины. Это не защита, им не справиться в случае нападения. Конечно, нужно уходить в глубь острова и обживаться там, а еще иметь на берегу и на утесах систему оповещения, чтобы заметить пиратские корабли не в последнюю минуту, когда и бежать поздно, а заранее.
        Но пока Лаэрт сидит в своем саду, Итаку постепенно забирает в свои руки Евпейт. Он самый состоятельный, богаче всех остальных итакийцев, у Евпейта сын, который пока еще юн, но скоро подрастет. Неужели этого не видит Лаэрт? Пока повзрослеет Телемах и вернется Одиссей, Евпейт успеет захватить Итаку для своего Антиноя. Временами Пенелопе казалось, что Лаэрт побаивается Евпейта, сознавая, что ничего серьезного противопоставить ему не может. Это сейчас, а что будет дальше? Если Евпейту не дать отпор сразу, то их с Телемахом ждет незавидная участь рабов, а то и смерть. Одиссей далеко, Лаэрт ни во что не вмешивается, Антиклея живет словно во сне… Надо что-то предпринимать самой.
        Она позвала старого раба, привезенного еще из Спарты.
        - Актор, мне нужно поговорить с тобой.
        - Внимательно слушаю, госпожа.
        Пенелопа убедилась, что их никто не слышит, даже дочь Актора Евринома. Девушка, конечно, не болтлива, но лучше, если и она не будет ничего знать.
        - Одиссей далеко, а пираты близко. Нет никакой надежды, что это последний их набег. Нам нужна помощь, которую на Итаке мы получить не сможем. Я помню, что ты не мореход, но…
        Старый раб все понял без объяснений, поклонился:
        - Госпожа хочет, чтобы я отправился в Спарту к царю Икарию?
        - Да не царь он, но помочь может. Но только к нему и тайно. Я не стану ничего писать, чтобы тебе было легче пробраться скрытно. В доме отца тебе будут рады, только постарайся никому не рассказывать о наших бедах, одному Икарию, не больше.
        - Я все исполню. Что передать царю Икарию?
        - Скажешь, что нам нужна защита от набегов. Я найду чем оплатить, но не могу нанять охрану здесь, боюсь, что от той охраны будет больше бед, чем помощи. А лучше… скажи Икарию, что если он примет дочь с внуком, то мы переберемся в его дом до возвращения Одиссея! Пусть пришлет за нами людей.
        Сказала, словно прыгнула в холодную воду. Да, так лучше! Отчий дом примет, отец не даст дочь в обиду. А Евпейт?.. С ним разберется Одиссей, когда вернется. В Итаке есть царь Лаэрт, пока сын в Троаде, править должен Лаэрт, а не она от имени маленького Телемаха, и без того итакийцы ворчат…
        Почему молчит Лаэрт, так боится Евпейта или не любит ее? Для Лаэрта его маленький домик и садик, что вдали от города, дороже всего царства. Антиклея заступаться не будет, свекровь точно не любит невестку. Старая царица уже не раз советовала на время, пока Одиссей воюет, Пенелопе с Телемахом отправиться в Спарту к отцу, мол, вернутся мужчины с войны, вернется и молодая царица.
        Может, Одиссей решит остаться в Спарте, как этого хотел Икарий? Было бы прекрасно!
        Что делать на этом маленьком островке, где ни пастбищ, ни полей, только горы и лес? Конечно, в Спарте нет моря, но неужели Одиссею за столько лет не надоела эта Великая Зелень? Пенелопа даже придумывала, как покажет мужу потайные уголки Спарты, вернее, ее окрестностей, похвастает, как далеко и точно метала дротик, как пускала стрелы… Нужно снова заняться этим в ожидании Одиссея, чтобы тот поразился неженским умениям своей супруги. Это на Итаке она не могла заниматься привычными тренировками, здесь не принято!
        Что было бы с ними, не будь у нее настоящей выдержки? Антиклея, конечно, после визита пиратов молчит, но мягче по отношению к невестке не стала. Вспомнив о свекрови, Пенелопа мысленно обозвала ту глупой курицей и запретила себе о ней думать. Скоро, совсем скоро она уплывет прочь с этого паршивого острова, теперь Пенелопа не сомневалась в необходимости покинуть негостеприимную к ней Итаку.
        Актор забрал еще троих сильных рабов и отправился на «Ксанфе» в Лаконию. Потекли длинные дни ожидания. Очень трудно ждать, особенно когда, кроме возвращения отправленного к отцу раба, ждешь и нападения пиратов… Только бы с «Ксанфом» и его командой ничего не случилось!
        Пенелопа надеялась, что они доберутся до устья Эврота быстро, ветры попутные, а там подняться по реке на «Ксанфе» можно тоже запросто. Закрыв глаза, она видела Спарту, прекрасную дорогу от города к их загородному дому… Отец наверняка там, он и при Тиндарее не слишком жаловал шумную Спарту, а когда царем стал Менелай, и вовсе удалился в свое имение. Как Лаэрт? Нет, как можно сравнивать?! На отце не лежит ответственность за царство, его отодвинули от власти сразу после замужества Елены, он просто спартанец, хотя и богатый…
        Сколько Пенелопа ни сравнивала Икария и Лаэрта, всякий раз находила, что они несопоставимы. Отец умен, даже хитер, он хороший хозяин, он… да, он отец — и этим все сказано!
        С тех пор как ахейцы отправились вместе с Агамемноном, Пенелопа не только не видела отца, но и не переписывалась с ним. Торговцы почти не пересекали даже проливы, не говоря уж о Великой Зелени, а отправлять нарочно кого-то в Спарту, как она сделала сейчас, невозможно, и так каждый человек на счету.
        Узнав, что Пенелопа отправила в Лаконию Актора с тремя рабами, Антиклея даже разозлилась:
        - Скоро сев, в поле и на виноградниках будет много работы, а ты лишила нас трех пар сильных рук!
        - Это мои рабы, и я отправила их за помощью.
        - Какая помощь тебе нужна? Сеять и пахать?
        - Нет, мне нужны мечи и луки, а также корабли, чтобы могли отогнать пиратов от берега и не пустить грабителей в мой дом!
        Снова разговор закончился почти ссорой, Антиклея фыркала, как кошка, что невестка попалась трусливая, словно новорожденный ягненок. А еще говорили, что спартанки смелы и сильны!
        - Никакой моей смелости и силы не хватит против шести кораблей Фрасиника с его головорезами!
        - Смелости должно быть достаточно, чтобы назвать имя твоего мужа!
        - Я назвала. Знаешь, что он пообещал в ответ? Убить меня не сразу, если при следующей встрече я буду ласковой и послушной!
        - Он не тронул бы тебя, стоило тебе назвать имя Одиссея.
        - Пираты и без моих слов знали, что Одиссей оставил слишком мало воинов для защиты и что Лаэрт занят своим садом. Просто трюмы их судов были полны. В следующий раз они придут специально за нашими богатствами и жизнями.
        Как ни пререкались, положения это не меняло. Пенелопа была рада, что отправила Актора тайно, потому что Антиклея просто не допустила бы ухода четверых рабов в преддверии самого горячего времени года. По поводу Пенелопы она теперь твердила одно:
        - Трусиха! Испугалась одного лишь появления пиратских судов в бухте Ретра. А ведь стоило сказать, что это Итака, как пираты убрались бы восвояси, боясь самого имени Одиссея.
        Конечно, не все считали так же, многие понимали, что Итака только чудом не была разграблена мародерами, но старую царицу поддерживал Евпейт, мол, чего бояться? Кто такой этот Фрасиник? Никто и имени такого не слышал. Сейчас кто соберет пяток трусов на старой развалине, тот и мнит себя пиратом, с такими справиться одним громким окриком можно.
        Пенелопа понимала, что, если Актор доберется до Спарты, отец обязательно выручит, немедленно пришлет корабль и сильную охрану. Оставалось дождаться. Но она понимала и то, что стоит предупредить об опасности и о своем отплытии Лаэрта, все же он царь, пусть и удалившийся от дел. Может, хоть узнав о пиратах Фрасиника, вернется во дворец и организует защиту? Не с кем, но само присутствие царя поднимет боевой дух оставшихся калек. Да и если в следующий раз, — а Пенелопа не сомневалась, что он будет, — на берег выйдет не слабая царица, а Лаэрт, пираты подумают, затевать ли нападение.
        Оставалось найти повод, чтобы посетить царя. Он нашелся сам.
        Антиклея решила навестить мужа, жившего в загородном саду. До дома Лаэрта не близко, он забрался повыше в горы и там ухаживал за садом, который посадил в честь рождения Одиссея сам. Горы на Итаке невысоки, не то что в Арголиде или Аркадии, но вековой лес закрывал все вокруг, стоило попасть на большую лесную поляну, и начинало казаться, что ты один на всем свете, что в мире не существует шумных городов, галдящих людских толп, бестолковой суеты, только ты и этот мир…
        Пенелопа бывала у свекра в его доме, ей тоже нравилось спокойствие и уединение, но сейчас злилась на Лаэрта, не время сидеть в своем саду, когда Одиссей уплыл так далеко и так надолго. Если ни Лаэрту, ни Антиклее ничего не нужно, то ей тем более! Молодая царица собралась к Лаэрту вместе со старой.
        - Зачем?
        - Мне нужно поговорить с царем, пора бы ему вспомнить, что он царь.
        К Лаэрту отправились с несколькими рабынями, всего двое рабов-стариков топали с ними, охая на каждом шагу. Неудивительно, дорог к Лаэрту нет, ехать верхом ни Антиклея, ни та же Евринома не могли, решено идти всем. Пенелопа несла маленького Телемаха сама, привязав его к спине, как обычно делают рабыни. Малыш привалился щекой к ее плечу и сладко посапывал во сне. Молодая царица старалась ступать осторожно и плавно, чтобы не разбудить сынишку.
        Беспрестанно охала Меланфо. Пенелопа с удовольствием продала или просто выгнала бы ленивую и строптивую девчонку, если бы та принадлежала ей лично и не была дочерью умного и работящего Долиона. У этого раба шестеро трудолюбивых сыновей и вот эта маленькая дрянь, от которой проку не больше, чем от вороны-воровки, а нытья и болтовни — как от стаи крикливых сорок. Вот и сейчас каждый шаг вызывал у Меланфо страдания, пришлось прикрикнуть, чтобы заткнулась:
        - Меланфо, если ты не замолчишь, я прикажу высечь тебя за нытье!
        Угроза помогла ненадолго, слишком хорошо девчонка знала, что любое распоряжение молодой царицы будет отменено старой, а потому не боялась быть выпоротой даже из-за надоевшего всем нытья. Можно бы пожаловаться на маленькую дрянь Долиону, отец сам высек бы дочь, но Пенелопа считала это ниже своего достоинства, что за царица, если сама не справится с рабыней и жалуется ее отцу?
        Но сейчас Пенелопе наплевать, осталось недолго, она и к Лаэрту собралась для того, чтобы дни ожидания корабля из Спарты прошли быстрее. Вот вернется Актор — и Пенелопа уплывет в Лаконию… С собой заберет только Евриному, Гипподамию, самого Актора и еще пару рабов, привезенных когда-то с собой. Уж Меланфо не взойдет на этот корабль ни за что!
        Хотя нет, хорошо было бы взять дрянную девчонку с собой и высадить на необитаемом острове!
        Мысль настолько понравилась Пенелопе, что та тихонько рассмеялась, лукаво покосившись на Меланфо. Рабыня уловила этот взгляд и этот смех, стало не по себе, что это задумала молодая царица? Рабыня перебралась поближе к Антиклее, словно под ее крылышко, чтобы в случае чего попросить защиты. Но Пенелопа не обращала на Меланфо никакого внимания, вернее, еще несколько раз внимательно посмотрела, ввергая ту почти в ужас. Зато теперь ленивая дочь Долиона хотя бы молчала.
        Лаэрт вовсе не был рад прибытию незваных гостей, ради которых пришлось освежевать козочку. И мысль Антиклеи остаться пожить у него весну и лето тоже не понравилась старому царю.
        - Лаэрт, мне нужно поговорить с тобой.
        Пенелопа уложила спать Телемаха, рядом с ним сидела верная Гипподамия, Антиклея уже устроилась в отведенной ей комнате, остальные рабыни разошлись кто куда. Лаэрт недовольно покосился на невестку, знал он эти разговоры, снова будет призывать вернуться во дворец и править. Зачем? Чтобы каждый день наблюдать, как они с Антиклеей перетягивают власть в доме каждая на себя?
        - Что ты хочешь знать? Я живу вдали от города и дворца, мне известно меньше, чем тебе самой.
        Пенелопе очень хотелось сказать, что она знает о нелюбви к ней и что ей наплевать на эту нелюбовь, но молодая царица только покачала головой:
        - Нет, я ни о чем тебя не спрашиваю. Мне не раз советовали уплыть в Арголиду и пожить до возвращения Одиссея у отца. Я готова сделать это. Мы с Телемахом уплывем, как только придет корабль от Икария. Когда я уплыву, вернись во дворец, иначе царство окажется в чужих руках. Антиклея не сможет противостоять Евпейту.
        Лаэрт фыркнул:
        - А я смогу?!
        - Ты же царь.
        - Царь Одиссей. Или ты решила, что он не вернется? Плоха та жена, что начинает сомневаться в возвращении мужа, едва исчез пенный след за его кораблем.
        - Ты хорошо знаешь, что я честно жду Одиссея и верю в его возвращение. Но я женщина, а кроме работ по дому, в небрежности к которым ты не можешь меня упрекнуть, есть еще царство. Итаке нужен царь.
        - Царь Одиссей, — упрямо буркнул Лаэрт.
        - Но его сейчас нет дома. — Пенелопа решила разговаривать мягко и сдержанно со строптивым стариком, хотя делать это было трудно.
        - Пока Одиссея нет, царь вон, — Лаэрт мотнул головой в сторону спящего Телемаха, — твой сын.
        Пенелопа вдруг поняла обиду старого царя! Одиссей не попросил его править, а объявил, что царем будет маленький Телемах. Конечно, не крошку Телемаха, а старого Лаэрта нужно было назвать царем на время отсутствия Одиссея. Домом управляла бы Антиклея, а царством Лаэрт. Пенелопа согласна с таким распределением, все равно властная ворчливая свекровь не позволяла ничего делать по-своему, но стоило случиться какой-то неприятности, немедленно объявляла, что вина в том молодой царицы, мол, она хозяйка. И все понимали нелепость такого положения. А когда понимают, то смеются. Но если смеются, ни о какой власти речи не может быть.
        Подумав об этом, Пенелопа еще раз порадовалась своему решению отправиться в Спарту. Давно нужно было сделать это, не тратила бы столько нервов и не проливала б столько слез! Ничего, скоро, совсем скоро она исправит допущенную ошибку. Пусть себе Лаэрт ругается на рабов, а Антиклея — на рабынь, а сама Пенелопа в отцовском, куда более уютном и богатом, чем здешний дворец, доме будет жить в свое удовольствие. Воспитывать подрастающего Телемаха, сама учить его многим премудростям, вволю заниматься гимнастическими упражнениями, ткать из хорошей шерсти, а не из такой, какую прядут местные рабыни… И вообще, дома в Спарте все лучше, чем здесь, — трава зеленее, небо синее, солнце ласковей, а то, что нет моря и часты засухи, так это мелочи!
        Очнувшись от своих мыслей, она миролюбиво попросила:
        - Лаэрт, Одиссей вернется не скоро, оракул сказал, что через двадцать лет, но даже если раньше, у Итаки должен быть эти годы царь, я уплыву, Антиклея женщина, сохрани трон для Одиссея.
        - Ты решила уплыть в Спарту?
        - Да, решила. Если вернется Одиссей, вернемся и мы с Телемахом…
        - Одиссей не простит тебе ухода в Спарту.
        Она разозлилась:
        - Я не виновата, что война и что Итакой некому править! Вернись во дворец, возьми все в свои руки, и я останусь и буду сидеть за ткацким станом, ожидая мужа!
        Разговора не получилось, Лаэрт был против ее отъезда, но возвращаться во дворец не желал.
        Ну и ладно, главное, она предупредила, сняла со своей совести груз ответственности. Не хочет возвращаться, пусть сидит в своей норе. Мелькнула еще одна хитренькая мысль: может, вернувшись в Итаку и поняв, что место занято, Одиссей предпочтет их владениям земли в Спарте? Спартанские владения Икария куда больше Итаки.
        Они преодолели уже большую часть обратной дороги. Один из шедших с женщинами рабов, Тифий, вернулся, чтобы забрать то, что по рассеянности забыли, и с женщинами теперь был только Фриних, но это мало их заботило.
        И вдруг…
        Впереди явно поднимался дым. Причем это был дым над их дворцом. Что там случилось?! Как мог загореться дворец, если очаг не топится, поскольку хозяев нет дома? Что такое могли натворить слуги, чтобы устроить пожар?
        Царицы переглянулись. Может, не стоило уходить обеим, всем известно, сколь нерадивы бывают слуги, если хозяев нет дома. И Эвриклею забрали…
        Тревожась, Пенелопа решила пройти пусть неудобной и даже опасной, но близкой дорогой, скорее тропинкой. По этой тропинке трудно спускаться вниз на берег, зато там дворец почти рядом. Остальные подождут наверху, а они с Гипподамией и Меланфо сбегут вниз, чтобы понять, что произошло. Потом можно будет прислать рабов, помочь спуститься остальным.
        Она предложила Антиклее пойти дальней, привычной дорогой, но свекровь почему-то отказалась. Когда они выбрались из леса и стали пробираться между большими камнями, чтобы выйти к спуску у пещер, Пенелопа махнула рукой:
        - Идите медленно и осторожно, только не пытайтесь спуститься, я за вами пришлю…
        Сама, ловко перескакивая, двинулась вперед. Меланфо тут же принялась ойкать, и раздраженная Пенелопа приказала и ей оставаться со старой царицей.
        Они уже выбрались к пещерам, осталось только обогнуть несколько больших камней и начать спуск, когда Пенелопа вдруг замерла, сделав знак Гипподамии, чтобы та не двигалась. Внизу слышались голоса, но это были ЧУЖИЕ голоса! Подобравшись ближе, царица осторожно посмотрела в щель между камнями и тут же отпрянула назад.
        У берега уже стянуты с песка в воду три корабля, явно пиратские! Сами бандиты занимались тем, что грузили на них награбленное. Большего Пенелопа разглядеть не успела, но и без того ясно, что только отсутствие дома спасло их от рабства или вообще смерти. Внизу хозяйничал вовсе не Фрасиник, и на сей раз корабельные трюмы полны уже добром из их дворца!
        Мысль билась, как птица, попавшая в силки. Ни возвращаться назад, ни идти вперед нельзя, их и так чудом не заметили. Царица знаком показала Гипподамии, чтобы та вернулась к остальным и приказала им молчать. Девушка кивнула и скрылась за вторым большим камнем.
        Что делать?! Из всего оружия у них с собой только ее меч, а из всех защитников она сама. Даже стрелы из лука разметаны, да и помогут ли несколько стрел против целой банды? Царица едва не застонала от бессилия.
        И тут Пенелопа вспомнила об убежище, которое совсем под боком. В малой пещере есть ход в глубину скалы, конечно, там темно, сыро и страшно, но там можно скрыться. Не вечно же будут пираты грузиться? Только как пробраться в пещеру стольким женщинам и маленькому Телемаху, достаточно одного неосторожного движения или вскрика, и пираты услышат, тогда не спастись.
        Но другого выхода все равно не было…
        Пенелопа вернулась к Антиклее с женщинами, склонилась к самому уху старого Фриниха, зашептала что-то, показывая рукой на лес, откуда они пришли. Тот кивал, тревожно озираясь. Антиклея разозлилась, но возмутиться не успела, Пенелопа так же прямо в ухо сказала и ей, что внизу пираты и нужно осторожно проскользнуть внутрь пещеры, она знает ход и проведет, только нельзя шуметь, совсем нельзя.
        Телемах блестел любопытными глазенками, приключение ему явно нравилось, очень хотелось спросить, скоро ли они будут дома, но мама прижала палец к губам, показывая всем, что нужно молчать. Потом так же зашептала ему на ухо. Было щекотно, и он с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться.
        В воздухе повисло ощущение тревоги.
        Пенелопа снова ловко подхватила Телемаха в полосу ткани на спине и сделала знак, чтобы следовали за ней, только молча и на цыпочках.
        Добраться бы в пещеру, пройти за поворот, там их найдут не сразу, там можно будет немного подумать, как быть дальше. Сейчас главное — скрыться в пещере.
        Она проследила, чтобы в темноту пещеры нырнули все, потом, дотрагиваясь рукой до каждой, выстроила всех одну за другой так, чтобы женщины касались левой рукой идущей впереди, а правой стены пещеры. Глупую Меланфо поставила следом за собой, а Гипподамию последней и решительно двинулась вперед.
        Меланфо почти сразу попыталась ойкнуть, но получила удар от Антиклеи и заткнулась. Хотелось бежать, но Пенелопа, сдерживая себя, двигалась медленно, чтобы никто не упал в темноте.
        Царица знала в этой пещере проход подальше вглубь. Этот ход не сразу найдешь; кроме того, несколько поворотов надежно скрывали внутренности пещеры. Когда-то пещера, видно, была сквозной и имела выход наружу в сторону бухты, но потом огромные камни, обрушившись, этот выход закрыли, остались лишь несколько щелей, в которые и рука не протиснется.
        Они попали туда с Одиссеем случайно, потом вернулись еще раз, а потом Пенелопа тайно спрятала в самой дальней пещере свое приданое. Это случилось уже перед самым отплытием Одиссея к Троаде. Внутри ужасно, темно, мокро, скользко, воздух застоявшийся, но лучше уж пересидеть в этом кошмаре, чем лежать связанными на дне пиратского корабля или вообще погибнуть под их мечом.
        На их счастье, даже заглянув во внешнюю небольшую пещеру, невозможно заметить проход дальше, который скрывал большой камень, да и там поворот за поворотом, не зная которых найти дорогу почти невозможно.
        Наверняка пираты уже проверили пещеру, никого не нашли и успокоились. Это давало надежду пересидеть внутри, забравшись как можно дальше, пока убийцы не уплывут. Пробираться особенно тяжело, потому что они не могли зажечь факел, чтобы свет не заметили с берега, где галдели стаскивавшие награбленное пираты. Всем пришлось двигаться на тихий голос идущей впереди Пенелопы, причем двигаться молча, ощупывая стены руками и пол ногами. Содрогаясь от омерзения из-за сочившейся отовсюду влаги и скользких на ощупь камней, дрожа от страха, женщины все же пробирались к цели.
        На их счастье, в той самой пещере, из которой когда-то был выход на берег, сквозь щели снаружи пробивался хоть какой-то свет, даже в таком полумраке стало легче. Убедившись, что все пришли целыми и не нашумели, Пенелопа все же знаками напомнила, что разговаривать нельзя. Могла и не предупреждать, сквозь щели явно доносились голоса бандитов, их смех и крики.
        Рассадив всех, Пенелопа подобралась ближе к внешней стене.
        В узкую щель между камнями просматривался берег. Конечно, не весь, но главный корабль пиратов и снующие туда-сюда люди были видны. Царица знала другое место, где щель горизонтальная, через нее берег вообще как на ладони. Осторожно нащупывая ногой выступы на скользких камнях, она забралась повыше и принялась разглядывать.
        Картина предстала совсем неутешительная. Пираты стаскивали награбленное и грузили на корабли. Царица уже поняла, что дворец разграблен полностью, но теперь увидела и рабов. Часть из них убиты и брошены в сторону, чтобы не мешали. Другие лежали связанными, они окровавлены и явно избиты, этих увезут на продажу на невольничьих рынках подальше от Эллады. Большинство до своего нового места жительства не дотянет, таких выбросят в море, как только станет ясно, что они слишком слабы. Именно потому рабов старались брать только самых крепких, а таковых во дворце было немного, Одиссей всех способных держать в руках весла забрал с собой.
        Смотреть на все тяжело, Пенелопу порадовало только то, что пираты спешно грузили корабли, значит, собрались уплывать.
        Вдруг один из них, тот, что распоряжался погрузкой, поднял тунику и… принялся мочиться прямо на солнце! Это столь непривычно, ведь все ахейцы знают, что таким образом человек наносит страшное оскорбление Гелиосу. Взгляд царицы невольно наполнился гневом. Человек вдруг повернулся и внимательно оглядел высокий берег, словно что-то почувствовав. Пенелопе даже показалось, что они встретились глазами. От ужаса она едва не закричала и крепко зажмурилась. Когда посмотрела снова, пират все еще стоял, подозрительно косясь наверх.
        - Ликет, ты чего? — крикнул кто-то из пиратов.
        Царица не стала рисковать и спустилась с камня. Если этот Ликет почувствовал, что на него смотрят, то может проверить. Незачем дразнить судьбу.
        На берегу расхохотались над какой-то шуткой. Грубый смех был сродни поведению бандитов. Такие не пожалеют, не оставят и куска сухого хлеба на пропитание, и жизнь тоже не оставят. Нужно спрятаться и сидеть тихо, как мышки в норе, пока пираты не уберутся, даже если они унесут с собой весь берег. Помощи ждать неоткуда, если городские не пришли на помощь рабам и слугам дворца, когда тот грабили, станут ли они выручать двух цариц и царевича? Каждому своя жизнь дороже.
        Перестав разглядывать берег, Пенелопа не увидела главной опасности. Ликет действительно что-то почувствовал и, справив малую нужду, решительно направился к узкой тропинке наверх.
        - Эй, Ликет, ты куда? Уплывем без тебя!
        - Посмотрю, что там наверху! Пока вы, лентяи, все погрузите, я успею вернуться.
        - Мы смотрели наверху, там ничего нет.
        - Я быстро!
        Он уже карабкался вверх по тропинке. Наверху за поворотом действительно ничего примечательного не было, немного подальше вход в небольшую пещеру, потом еще в одну, камни, деревья… Хотя эти пещеры проверяли, Ликет вдруг решил глянуть еще раз. Опасно, но кто из морских разбойников боится опасностей? Ничего нового не увидел и уже собрался спускаться, когда чуткое ухо уловило шаркающие шаги… Ликет мгновенно скрылся за большим камнем.
        Антиклее надоело сидеть, и она все же решила выйти наружу вопреки строгому запрету Пенелопы. Молодая царица тревожно посмотрела вслед свекрови, неужели нельзя потерпеть, не вечно же будут пираты на острове? Маленький Телемах, и тот терпит.
        Закричать на старую царицу, как на рабыню, Пенелопа не могла. Молодая царица поднялась, подтолкнула Телемаха к Эвриклее и, осторожно взяв меч, чтобы даже не звякнул, нащупывая стену рукой, отправилась за свекровью.
        Стены мокрые, скользкие от влаги, воздух действительно спертый и тяжелый из-за испарений. Скорей бы уплыли эти мерзавцы, без возможности нормально дышать женщины долго не выдержат. И все равно выходить пока нельзя, нужно терпеть. Пенелопа торопилась, чтобы остановить свекровь раньше, чем та выйдет во внешнюю пещеру. Может, Антиклея остановится у поворота и не будет шуметь? Тогда не страшно.
        Но Пенелопа надеялась зря, старой царице надоел спертый сырой воздух пещеры, хотелось хоть чуть подышать. Она осторожно выглянула и, не заметив никого, решительно шагнула наружу. С берега не видно, и чего Пенелопа боится?
        Пенелопа замерла перед выходом во внешнюю пещеру. Она услышала чужого раньше, чем увидела. Это был предводитель пиратов Ликет, он явно прикидывал, что лучше — прикончить старуху (какой с нее прок, даже на рынке не продашь) или заставить показать путь туда, откуда она вышла. Перед самым появлением глупой старухи Ликет сам заглядывал в пещеру, но, сколько ни светил, никаких признаков хода дальше не увидел. Однако и старухи в пещере тоже не было, значит, ход все же есть.
        Рабы из дворца сказали, что обе царицы под сильной защитой старого царя в горах, но Ликет слышал о садике Лаэрта и его нынешних занятиях и не верил в возможность сильной защиты. Однако уходить далеко в горы даже на разведку не рискнул. Но что-то подсказывало, что царицы могли спрятаться и куда ближе, чем склоны Аретусы. Если старуха выползла из пещеры, значит, остальные тоже где-то рядом…
        Всего несколько мгновений он раздумывал, зажав рот Антиклее, чтобы та не закричала и не позвала своих. И без того едва живая из-за спертого воздуха и волнений, Антиклея быстро обмякла в его грубых руках, теряя сознание. Последней мыслью старой царицы было, чтобы этот убийца не нашел ход дальше, хотя она уже понимала, что теперь найдут…
        Не собираясь держать тело Антиклеи на весу, Ликет уже начал опускать его, и тут… из темноты пещеры появилась женщина! Не нужно приглядываться, чтобы понять, что это молодая царица. Ликет выпрямился. В руках у Пенелопы меч, но какой же мужчина испугается женщины с мечом? И держит-то она его как — двумя руками… Смех, да и только.
        Ликет не стал никого звать, решив, что справится сам, чтобы вся добыча принадлежала ему, особенно вот эта красавица, глаза которой пылали гневом. Ух, какая! Бывают же женщины, которых даже убивать жалко. И не убивать нельзя, потому что на любом рынке Пенелопу узнают и быстро выяснят, кто именно продал. Одиссей за жену из царства Аида достанет и заново голову оторвет. Нет уж, таких насилуют и убивают.
        И сделать это надо быстро, зажать рот, как вот этой старухе, можно даже чуть пристукнуть, чтобы не кричала, и… От возбуждения кровь застучала в висках, рот наполнился слюной, а внизу живота стало горячо.
        И все же Ликет успел подумать, что никто не должен знать, что он сделает с этой женщиной, никто. Мало ли что… Хорошо, что рядом нет никого из придурков, что орут на берегу.
        - Гы-гы… — Он вытянул руку и стал приманивать женщину, словно птицу, сложив пальцы щепотью. — Утя-утя…
        Пенелопа подняла меч. Она прекрасно понимала, что шансов справиться с этим буйволом у нее нет, но не сбрасывать же для него тунику! Ликет уже оставил Антиклею и шагнул к Пенелопе. И тут… Пенелопа вложила в бросок всю свою силу, а точности руки дочери Икария могли позавидовать многие мужчины — через мгновение меч торчал из горла Ликета! А еще через мгновение она уже зажимала рукой его рот, из которого с бульканьем вырывалась кровавая пена. Ноги Ликета дрыгались, словно пытаясь от чего-то оттолкнуться, а руки скребли землю, хватали последним судорожным усилием камни…
        У выхода на четвереньках стояла очнувшаяся Антиклея.
        Ликет затих, зато снизу послышались встревоженные крики, видно, там все же услышали шум. Кто-то явно поднимался по склону. Пенелопа схватила Ликета под мышки и потащила в глубь пещеры за поворот. Опомнившаяся Антиклея суетливо пыталась ухватиться за ногу убитого, но только мешала. Все же они успели скрыться, но дальше двигаться не рискнули, остановились, прижавшись спинами к мокрой стене, не замечая ни влаги, ни слизи. Ликет уже не подавал признаков жизни совсем, а из его горла все еще торчал меч Пенелопы.
        Спрятались вовремя, потому что к пещере уже прибежали бандиты и остановились, заметив огромную лужу крови и кровавый след, ведущий вглубь.
        - Эй! Ликет, где ты?
        Пенелопе казалось, что стук ее сердца слышен не только в пещере, но и по всей Итаке, однако бандиты его почему-то не слышали. Гудело в голове, стучало в висках, бешено колотилось сердце, а дыхание приходилось цедить через чуть приоткрытые губы или вообще задерживать, пока не начинала кружиться голова.
        Пещера невелика, и бандиты все же сунулись внутрь по кровавому следу.
        Пенелопа вдруг крепко взяла за руку свекровь и… откуда-то послышалось змеиное шипение. Антиклея дернулась, но Пенелопа сжала ее руку еще крепче. Свекровь не сразу сообразила, что шипение доносится из уст Пенелопы. Это было любимым детским развлечением, она очень похоже изображала шипение клубка растревоженных змей. По просьбе хитрой Елены они не раз срывали свидания Клитемнестре, разгоняя женихов старшей из царевен шипением из кустов. Пригодилось…
        Бандиты остановились, на некоторое время замерли.
        - Змеи?..
        Но шипеть долго невозможно.
        - Дай-ка свет…
        Они явно зажгли факел и внесли его во внешнюю пещеру. Сейчас немного поищут и по кровавому следу повернут за совсем неприметный камень. Тогда все…
        Но пираты не двинулись, потому что пещеру вдруг потряс и вовсе непонятный звук. Пенелопе снова пришлось прижать Антиклею, чтобы та не заорала от ужаса. Это была немыслимая смесь из рева, визга и… чавканья! Пенелопа сама не могла бы объяснить, на какого зверя пыталась быть похожей, от отчаянья она произнесла нечто такое, от чего на головах у пиратов встали дыбом не только остатки волос, но и бороды.
        Ошеломленные бандиты отступили, но уходить совсем не собирались. Казалось, спасения нет… И тогда, все еще рыча и чавкая, Пенелопа склонилась над убитым Ликетом.
        От брошенного факела сквозь щели между камней было немного света, Антиклея с изумлением наблюдала, как невестка быстро дважды повернула в горле меч, прежде чем вытащить, а потом безжалостно раскромсала и даже порвала руками все, что смогла в теле Ликета, вырезав живот и вывалив наружу кишки. Теперь его тело вовсе не выглядело заколотым, казалось, убитого терзало неведомое чудовище, кровавое и ужасное…
        Едва справившись, Пенелопа потащила свекровь вглубь, за очередной поворот. А бандиты, не слыша ничего подозрительного, снова сунулись внутрь:
        - Эй, Ликет!
        Дальше уходить бесполезно, если их не испугает растерзанное тело предводителя, то уж сопротивление слабой женщины тем более. И все же Пенелопа покрепче ухватилась за рукоять своего окровавленного меча, готовая всадить его в сердце первого же, кто сунется за ними в следующий проход. Беда только, что за первым будет несколько других…
        Осторожно светя двумя факелами, пираты искали, куда делся Ликет. Кровавый след вел за поворот, кажется, и звуки доносились оттуда же…
        Первый же наткнувшийся на тело заорал так, что Пенелопа с Антиклеей едва не завизжали от неожиданности тоже. Видимо, факел осветил «работу» Пенелопы, и та показалась кошмарной, не зря царица рвала и кромсала мертвую плоть Ликета…
        Пираты с воплями ужаса бросились прочь, снова уронив факел:
        - Там чудовище!
        - Чудовище сожрало Ликета!
        - Скорей с этого проклятого острова!
        Едва переведя дыхание, Пенелопа сделала знак Антиклее, что нужно уходить. Их обеих трясло, как в лихорадке.
        Ноги не держали, они несколько раз спотыкались и даже падали, но теперь шуметь уже не боялись, пиратам не до них. Пенелопа не зря уродовала тело убитого пирата, перепуганные бандиты кубарем скатились вниз и опрометью бросились на корабль, крича, что на берегу страшное чудовище, растерзавшее Ликета! Когда Евринома осторожно выглянула в щель, то увидела, как от берега отталкивают последний корабль, причем часть гребцов стояла с луками в руках. Жаль, что они успели погрузить почти все, на берегу остались лежать только убитые рабы, обломки и обрывки того, что не пригодилось пиратам.
        Но главное — сами пираты поспешно удирали.
        Однако спокойствия их паническое бегство и крики женщинам не добавили. Чудовище?! Что за чудовище на Итаке? Только его не хватало ко всем напастям. А куда делись обе царицы? Что, если их тоже растерзало чудовище?!
        Женщины в испуге забились в дальний угол пещеры, вздрагивая от малейшего звука. Поэтому шаги Пенелопы и Антиклеи показались им грозной поступью неведомого монстра, который, как кричали пираты внизу, сожрал какого-то Ликета. Женщины тоже слышали вой и визг и завизжали, в свою очередь, когда силуэт Антиклеи показался из темноты.
        - Перестаньте орать!
        - Что там за чудовище? Это оно выло?
        Обессиленная Пенелопа просто сползла по стене и уткнулась лицом в окровавленные ладони, а Антиклея лишь кивнула на невестку:
        - Это она выла.
        Некоторое время ошарашенно молчали все. Никто ничего не понимал, голос был не просто неженский, он принадлежал вообще непонятно кому.
        - Почему пираты удрали, они воя испугались?
        Антиклея стала рассказывать, конечно, она чувствовала себя виноватой, ведь если бы не вышла наружу, Ликет не сунулся бы в пещеру. Но старой царице тут же пришла мысль, что не произойди всего этого, пираты неизвестно сколько сидели бы на Итаке, а они сами задыхались в пещере. По ее словам получалось, что самовольство обернулось благом для всех.
        А Пенелопа вдруг сообразила, что тошнотворный запах крови исходит от рук, которыми она сначала закрывала рот умирающему Ликету, а потом кромсала его тело. Царица принялась с остервенением отирать кровь о мокрые стены, так, словно та жгла кожу. Эвриклея все поняла без объяснений, подсела к молодой царице:
        - Убила?..
        - Да! — В голосе Пенелопы столько отчаянья, что Эвриклея содрогнулась. Но тут же взяла себя в руки, она поняла: что бы там ни рассказывала старая царица, этим убийством и диким воем молодая женщина спасла их всех.
        - Ну и ладно, ну и хорошо, одним мерзавцем на свете меньше стало…
        Нельзя сказать, что такое заявление успокоило Пенелопу, но она вдруг уткнулась в плечо старой няньки и расплакалась. Эвриклея гладила царицу по голове, бормоча что-то непонятное, видно, на языке своего народа…
        Город пострадал не слишком сильно, встретив хоть какой-то отпор, пираты особенно не старались, а вот дворец… От него остались одни стены. Все, что можно унести, забрав, ободрав, выломав, унесено, люди либо убиты, либо уведены в рабство. То, что не сумели утащить, — поломали, искромсали, сожгли. Старая ключница Каллифана, видно, до последнего вздоха пыталась защитить хозяйское добро, она была зарублена на пороге кладовой, причем, вытаскивая оттуда запасы, бандиты нещадно топтали тело старухи. Каллифана вопреки своему имени («Видная красотой») была довольно уродлива, к тому же стара, потому ее не пожалели ни при жизни, ни после гибели.
        Такая же участь постигла всех слуг и рабов, пытавшихся защищать дворец или сопротивляться, они были убиты. Но неизвестно, кому хуже — им или тем, кого связанными бросили на дно пиратского корабля. Вторых ждала неволя куда тяжелей прежней, если вообще выживут за время плавания. А если будут слишком слабы, то пойдут на корм рыбам даже живьем.
        Выжившие рабы принялись устраивать погребальный костер для убитых. Сначала нужно позаботиться о тех, кто отправился в царство Аида, а уж потом о живых…
        Из города потихоньку потянулись итакийцы, ахали, охали, помогали хоть как-то привести в порядок дворец, несли понемногу припасы. За неимением ключницы постепенно заботу об учете и распределении припасов взяла на себя Евринома, получилось это случайно и быстро стало привычным, девушка и раньше нередко помогала Каллифане и могла бы по памяти сказать, что и сколько пропало из провизии, какие ткани, какая утварь…
        Только кому говорить, если Антиклея ушла к старому царю в его домик, а молодая, сама не своя, легла и лежала целыми днями, точно в полудреме, даже Телемаха перепоручила Эвриклее.
        Пенелопа действительно лежала день за днем, с трудом поднимаясь, чтобы справить нужду и попить воды. Куски хлеба, которые ей оставляла подле ложа Эвриклея, оставались нетронутыми… Рухнула вся налаженная прежняя жизнь, и что делать теперь, непонятно. Но самое страшное — она убила человека, вернее, пугало не само убийство (это враг безжалостный и страшный), а то, как это сделала. Растерзав тело Ликета, царица словно потратила на него последние силы.
        Когда Гипподамия говорила, что царицу нужно убедить встать и хотя бы поесть, мудрая Эвриклея отрицательно мотала головой:
        - Пусть переживет. Такое нужно пережить.
        Эвриклея не стала никому рассказывать, что они с Долионом ходили в пещеру и вынесли оттуда раскромсанное тело Ликета, чтобы предать его огню. Даже видавший виды Долион содрогнулся, увидев, во что превратила убитого Пенелопа. Все понимали, что иначе нельзя, что только это спасло и саму царицу, и всех, кто прятался в пещере, но каково молодой женщине вспоминать свои действия?
        Эвриклее показалось, что целью пиратов был именно дворец, они будто знали, что охраны нет, а хозяин далеко. То, что Одиссей далеко, известно всей Элладе, а вот то, что Лаэрт не живет во дворце и больше не правит, знали немногие, разве что на самой Итаке. Обычно, если царь уплывал надолго, править оставался его отец, брат или взрослый сын. Если сын мал, то правил кто-то из родственников до возвращения хозяина. Бывало, власть переходила в руки царицы, которая правила от имени сына, но это только если нет никого другого. Но и тогда царица была правительницей лишь по названию, власть все равно оставалась в мужских руках, иначе кому защищать эту самую власть?
        Для ахейцев нет ничего хуже, если дом перейдет в руки, «держащие веретено». Но у Одиссея такого не должно быть, Лаэрт хотя и немолод, но не столь стар, чтобы удалиться от дел совсем. Итака — остров небольшой, если не сказать маленький, с ним и юноша справится, если, конечно, есть толковые советчики. Но Телемах совсем ребенок, потому домом управлять должна бы Пенелопа, а вот всем царством, конечно, Лаэрт.
        Хозяйка в доме женщина, но только в доме, за его пределами властвует хозяин, женщинам только указывают, что они должны сделать вне дома.
        Но в доме Одиссея настоящая беда, нет ни хозяина, ни хозяйки. Лаэрт ушел жить в свой домик за городом, взяв с собой нескольких слуг и старую служанку, чтобы стряпала. А во дворце нашла коса на камень — старая царица с молодой власть не поделили, а потому каждая либо делает вид, что она главная, либо, напротив, твердит, что это ее не касается. Вернее, делали, теперь уж и делить нечего: дворца нет, а потому и власти в нем тоже.
        Неудивительно, что пираты разграбили дворец Одиссея, если Лаэрт ушел, а Антиклея с Пенелопой точно кошка с собакой, таких и пограбить проще всего…
        А что дальше? Эвриклея сокрушенно качала головой: разве так было, когда ее только купил Лаэрт, отдав за разумную рабыню целых двадцать волов? Но теперь Лаэрт не тот и Итака не та…
        Старая царица ушла к мужу в его домик, Лаэрт хотя и не был в восторге от такого решения, но принял, жить-то негде. По дворцу неприкаянно бродили чудом уцелевшие рабы, Евринома все пыталась найти хоть что-то неиспорченное и не могла, стаскивала рухлядь в одну кучу, после каждой поломанной вещи изливая на головы супостатов очередное витиеватое проклятье. Остальные разгребали завалы и пытались отмыть стены от копоти. Конечно, не все сгорело, но обрушена даже лестница на второй этаж в женскую половину.
        Пенелопа увидела в этом знак, что ей пора убираться с острова. Она не делала ничего, лежала, отвернувшись от всех и бездумно уставившись в стену. Все понимали: царица ждет вестей от отца. От рабов ничего не скроешь, хоть их и осталось совсем мало, но и они задумывались, как жить дальше.
        Долион со своей семьей выживут, у него шестеро сыновей, один другого крепче, целы остались чудом, потому что работали далеко в лесу, Евмей со своими свиньями жив-здоров и даже не пострадал, а каково тем, кто стар, как Ферет или Эвриклея? Куда денется Евринома? Прома с золотыми руками возьмут плотничать, а вот Сантию?.. Гипподамия надеялась уплыть с хозяйкой, да и Евриному могли забрать с собой в Спарту, но оставались те, кому идти некуда, вся надежда на царицу, но та уплывает…
        Никто не осуждал, и без того поговаривали, что Пенелопе лучше бы переждать у отца в Спарте, а теперь тем более, жить негде, не на что, невозможно. Горелые стены, пустые кладовые, все разбито и раскурочено, рабы угнаны или убиты…
        Где же корабли из Спарты, где отцовская помощь? Пенелопа старательно гнала от себя мысль, что Актор мог не доплыть, попасть к пиратам или просто в бурю. Великая Зелень капризна всегда, даже если плыть только вдоль берега, мало ли что могло случиться. Что тогда? Думать о таком не хотелось, она всей душой рвалась домой в Спарту, отец не откажется принять свою дочь с внуком, тем более после того, что случилось…
        Дни тянулись немыслимо медленно, казалось, время остановилось и Солнце-Гелиос гоняет своих коней по небу шагом, а не бегом. Но и ночи длинны, они вдруг стали тягучими и бесконечными…
        Пенелопа мысленно пыталась разговаривать с Одиссеем, объясняя мужу, почему вынуждена уплыть к отцу.
        - Я никогда не бросила бы наш дом, но его больше нет, он разрушен, даже та кровать, которую ты сделал из пня оливы, даже она сломана! Одиссей, я не могу сидеть и ждать следующего нападения. Но дело не в том, что я боюсь, нам нечего есть, у нас больше нет рабов, осталось лишь мое приданое, но его хватит ненадолго, а ты вернешься не скоро… Проклятая война уже длится столько лет, а конца не видно. Я не осуждаю, наверное, вы просто не можете взять город, стены которого выстроены богами, но что же делать нам, погибать от голода и холода? Мы чудом остались живы, я… я даже убила пирата! Своими руками зарезала, а потом еще и искромсала человека! Понимаю, что ты видишь кровь и смерть каждый день, убиваешь или ранишь, но ты мужчина и ты на войне, а каково мне, женщине, убивать?
        Она мысленно рассказывала и рассказывала, казалось, так время проходит незаметней.
        Временами Пенелопа принималась высчитывать, сколько дней нужно, чтобы добраться до Спарты и обратно. По ее расчетам, выходило, что Актор должен уже вернуться, а его все не было. Пенелопа начинала считать снова, прибавляла лишние дни на плохой ветер, погоду, на то, что отец не смог сразу снарядить корабли, потому что все они где-то вне Арголиды, кроме того, сейчас трудно найти надежных людей, Арголида и Эллада вообще заметно опустела, все на войне…
        С Актором всего трое рабов, не самых сильных, Пенелопа не могла забирать сильных в преддверии пахоты. Этого совсем мало, да и корабль невелик, это просто скорлупка, которую волны и ветер могут унести куда угодно… Но Пенелопа упорно верила в то, что Актор доберется и вернется. Ей просто не оставалось ничего другого, как верить.
        Нужно набраться терпения, скоро, совсем скоро прибудут корабли от отца, пусть всего один, чтобы забрать их с Телемахом домой. Ничего, она дождется, она вытерпит…
        Сама себе царица…
        - Царица…
        Пенелопа вскинулась:
        - Что?
        - Актор…
        Евринома сказала «Актор», а не «люди от Икария». Еще не успев сообразить, что для нее значит прибытие Актора одного, Пенелопа мысленно начала сопротивляться:
        «Нет-нет, он просто постарался опередить остальных, чтобы принести радостную весть самому!»
        Умом понимая, что Актор не рискнул бы отправляться в опасный обратный путь один, если есть возможность чуть позже плыть под защитой, она все равно уговаривала себя, что слуга не стал ждать корабли Икария, потому что те будут долго собираться. Мелькнула даже досада, что они не торопятся, а ей здесь так тяжело!
        Утлое суденышко, на котором слуга плавал в Арголиду, уже ткнулось носом в песок, Актор спрыгнул прямо в воду и побежал наверх. Один…
        Едва взглянув на старого раба, Пенелопа поняла, что вернулся ни с чем. Сердце упало.
        - Что с отцом?
        - Госпожа, дом пуст! Вернее, в нем живут другие люди. Расспрашивать у них было опасно, едва смог сбежать сам… Все, что удалось узнать: Икарий с семьей изгнан из Спарты. Проклятый Агамемнон постарался. Икарий не пожелал отправлять с микенским царем сыновей и отдать богатства на войну тоже не пожелал. Икарий слишком громко выступал против нападения на Троаду, микенский царь Агамемнон добился, чтобы его изгнали.
        - Куда?
        - Не знаю, твой отец не так глуп, чтобы бежать открыто, он исчез под покровом ночи.
        - Знать бы, что живы…
        Актор смотрел на нее почти со слезами, он понимал, каково царице получить известие об изгнании любимого отца. Если кто и был дружен с отцом, так это старшая дочь Пенелопа. Она разумней любого из сыновей Икария, именно в нее бывший соправитель Спарты вкладывал свои знания и учил практической смекалке. Пенелопа внимала, запоминала. Конечно, она уехала на Итаку вопреки воле отца, Икарий совсем не хотел отпускать дочь на далекий маленький остров на самом краю Эллады, но Пенелопа поступила по-своему. И вот теперь дочь далеко от отца, а ей очень нужна помощь.
        Актор проклинал себя за то, что с риском для жизни не пробрался все же в имение и не расспросил кого-нибудь из соседей. Но если бы его схватили, то Пенелопа не узнала бы об изгнании отца и могла бы приплыть вместе с Телемахом прямо к недовольным спартанцам. Еще неизвестно, что хуже…
        Пенелопа лежала, глядя в темноту. Хорошо, что темно, а у них нет масла для светильников. Никто не должен видеть ее горя. Еще вчера была хоть какая-то надежда, казалось, вот-вот приплывут корабли, посланные отцом, чтобы забрать их в Спарту, это будет означать конец бедам, там, дома, она спокойно дождется возвращения Одиссея.
        Уплыть отсюда, от всех опасностей, снова увидеть стены родного дома, пройтись по саду, прижаться щекой к отцовскому плечу, заглянуть ему в глаза с тихой просьбой:
        - Прости меня, если можешь!
        Нет, она не собиралась жаловаться на вечно отсутствующего Одиссея или неприветливую строгую свекровь, на молчаливого Лаэрта, от которого не то что защиты, слова не дождешься, просто сказала бы, что лучше Спарты места нет. Этого отцу достаточно, он сразу понял бы, что дочь вернулась домой не только телом, но и душой.
        Но это все было вчера, отныне у Пенелопы не осталось даже таких мечтаний. Она не сможет уплыть с маленьким Телемахом в Арголиду, не увидит белые стены родного дома, не пройдет по саду, вдыхая запахи цветущих деревьев… Прижмется ли когда-нибудь щекой к отцовскому плечу? Неизвестно…
        У нее больше нет родного дома, у нее больше никакой защиты, кроме себя самой!
        У несчастной Пенелопы было ощущение, что она долго бежала с закрытыми глазами, а когда открыла, увидела, что стоит перед огромной стеной, ни обойти, ни перепрыгнуть которую возможности нет. И не было никого, кто взял бы ее за руку и повел к скрытой калитке, кому можно уткнуться в колени и поплакать, кто подхватил хотя бы часть ее ноши. Рядом люди, но все они ждали ее действий, ее распоряжений, ее помощи…
        Неужели нет выхода?
        Защитников нет, а опасностей много…
        Опасно даже не столько для нее самой, сколько для маленького Телемаха. Когда вернется Одиссей и вернется ли? За это время можно убить маленького Лаэртида и занять место отбывшего в Троаду царя. Царица — женщина, с ней никто считаться не станет.
        Пенелопа вдруг разозлилась, она не просто царица и не просто женщина, она спартанка, а значит, много сильнее даже мужчин! Дело не в точности руки и глаза, желательно, чтобы об этом вообще никто не знал, чтобы не было лишних разговоров, дело в твердости духа. Кто это позволил спартанке раскисать из-за того, что ее дворец разграблен, а слуги убиты или угнаны? Сама она жива, жив и здоров маленький сын, значит, нужно бороться! Сколько можно ныть и жалеть себя?! Этим она будет заниматься потом, когда выпутается из положения, в котором оказалась. Помощи нет и не будет, будут только препятствия и беды, которые нужно преодолеть. И она преодолеет!
        Мойры, плетущие нить судьбы, что-то перепутали и наплели Пенелопе мужские заботы? Если это не необходимость вонзать меч в горло врагу каждый день, то она выдержит! Когда-то Икарий учил дочь премудростям управления большим поместьем, словно чувствовал, что пригодится. Отец не может забрать ее к себе? Он не может помочь, потому что сам где-то в изгнании? Значит, дочь должна выпутаться сама, и не просто выпутаться, а встать на ноги!
        Когда сон наконец смежил веки смертельно уставшей женщины, небо на востоке уже начало розоветь, обещая новый день, Гелиос готовил свою сверкающую колесницу, первые лучи от ее спиц прогнали ночную тьму где-то далеко за горизонтом.
        До этого времени Пенелопа успела понять главное — она должна справиться со всеми напастями, которые приготовила ей Судьба! Она спартанка, а потому не станет обращаться за помощью ни к своей сестре Ифтиме, ни к сестре Одиссея Ктимене, ни даже к Антиклее и Лаэрту, те сами ждут помощи. И к Евпейту не будет!
        Судьба распорядилась так, что она должна оставаться на этом острове? Значит, нужно стать настоящей царицей, хозяйкой этой пусть и небогатой земли. И плевать на недовольство свекрови или молчаливое бездействие свекра! Она станет правительницей, сумеет выбраться из нищеты, в которую оказалась в одночасье ввергнута, сумеет сделать свое царство богатым, а Телемаху передаст не только сокровища, привезенные в качестве приданого, но и много новых. У ее сына будет возможность одарить свою невесту множеством дорогих подарков, а ее отцу пригнать большое стадо тучных коров.
        Сам будущий жених и муж сладко спал в большой корзине, которая заменила ему кроватку, не подозревая, какие грандиозные планы строит его мать.
        А Пенелопа со вздохом подумала, что это ее ноша, и эту ношу она вынесет, не согнувшись и не потеряв себя! Жизнь изменилась, отныне Пенелопа знала, что никогда ни у кого не попросит помощи и не даст обидеть ни себя, ни своего сына. Сколько бы Одиссей ни отсутствовал — еще пару лет или действительно двадцать, как изрек оракул, она больше не позволит поставить себя на колени!
        Прежняя нежная, беззаботная Пенелопа в ту ночь умерла, она умерла не тогда, когда от отчаянья всадила меч в горло врагу, а вот теперь, когда поняла, что нет спины, за которую можно было бы спрятаться, нет плеча, к которому можно прислониться. Сама, все сама. Родилась новая Пенелопа, настоящая спартанка и настоящая царица, с которой не сладить не только пиратам, но и хитрому Евпейту.
        - Ничего, мы еще поборемся…
        Дни беззаботной, сытой жизни ушли в прошлое, их не вернуть, даже восстановив дворец и подняв все хозяйство заново, она сама уже никогда не станет прежней. Итака стала ее полем битвы, и Пенелопа должна эту битву с Судьбой, с самой собой выиграть, причем надо сделать это так, чтобы все ахнули! Но в тот момент царице на всех было наплевать, предстояло решить, как жить самой.
        Эвриклея осторожно заглянула хозяйке в лицо, что-то в нем появилось такое, что подсказывало старой няньке: царица пережила кризис, теперь можно ждать чего угодно. Хитрая женщина сумела-таки вытащить из Актора признание, что тот плавал в Арголиду и был в имении отца Пенелопы, но там никого не нашел. Где семья Икария — неизвестно.
        Нянька быстро сообразила, что Пенелопа, видно, хотела вернуться к отцу и просила того прислать корабль с людьми, но если Икарий неизвестно где, то деваться молодой царице некуда. Однако и на Итаке жить негде. Сам дворец, конечно, можно подновить, а вот запасов еды у них нет. У Пенелопы есть сокровища приданого, но это все, что есть, они быстро будут потрачены, стоит тому же Евпейту понять, что царица пустила в ход последнее средство, как цены на продукты взлетят.
        На Итаке каждый кусок хлеба и так дорог, потому что пахарей почти не осталось, много сильных молодых мужчин, которые должны были бы весной пахать поле и сеять, пасти коз и свиней, выделывать шкуры, лепить и обжигать посуду, рубить лес, делать мебель, уплыли с Одиссеем, а потом еще на следующих кораблях и пока не вернулись. Вернутся ли, никто не знает. Оставшимся женщинам тяжело, очень тяжело.
        Но тяжелее всех сейчас царице, на ее шее не только сын, но и свекровь со свекром и немало слуг. Она не может пойти к кому-то в услужение, не может жить в хижине, не может кушать простые бобы…
        Жалея молодую женщину, на которую свалилась такая беда, Эвриклея предложила то, что грозило рабам гибелью:
        - Хозяйка может прогнать рабов, чтобы не кормить…
        Конечно, саму Эвриклею с удовольствием взял бы к себе даже Евпейт, но она знала, что никогда не бросит семью Одиссея, даже если ей совсем не будут давать есть. Лучше умереть от голода рядом с теми, кого любишь, чем жировать с тем, кого ненавидишь. Но куда денется тот же Актор, его никто не возьмет…
        - Что?! У меня каждый раб на счету, а ты предлагаешь прогнать! Перестань говорить глупости, лучше помоги мне понять, что у нас есть и что мы можем сделать.
        Эвриклея удивилась изменившемуся не только тону Пенелопы, но и ее голосу. Молодая царица словно повзрослела за ночь лет на десять, теперь это была не красивая, избалованная женщина, а сильная и властная Хозяйка!
        - Что хозяйка хочет знать?
        - От Лаэрта и Антиклеи помощи ждать нечего, вот-вот придет время сева и посадки огорода, надо понять, что и где у нас есть. Кто знает?
        - Раньше все о припасах знала Евринома, но теперь какой толк от ключницы, если закрома пусты?
        - Меня не интересуют закрома, нам пора выращивать то, что будем есть зимой.
        - Царица намерена нанять работников на поля или купить новых рабов? Сейчас можно не покупать, много рабов хозяева просто выгнали, потому что их нечем кормить.
        - Это я знаю, но выгнали самых слабых, они не смогут работать. Но я не могу никого брать к себе и нанимать не могу. Некого, да и не на что.
        - Что же мы будем делать?
        - Работать сами! Отправь кого-то узнать, сколько свиней у Евмея. И предупреди строго-настрого: ни единой свиноматки не резать, все должны дать приплод.
        Эвриклея хотела сказать, что работать некому, но быстро поняла, что недооценила свою хозяйку.
        - До нового урожая придется провизию покупать, но очень экономно. Актор раньше славился умением ловить рыбу, пусть этим займется, пахарь из него никудышный. Созови-ка мне всех, кто остался.
        Немного погодя рабы стояли, тревожно ожидая, что скажет хозяйка. На Итаке и правда немало рабов, которых хозяева прогнали со двора, не желая кормить бесполезные рты, оказаться в их числе никому не хотелось.
        - Чем-то Итака прогневала богов, что наслали они такую напасть. Но что есть, то есть, печалиться некогда. Просто теперь всем придется работать за двоих…
        - Если хозяйка позволит, я скажу…
        - Говори, Долион.
        - Сейчас в Итаке никто ничего не строит, потому нанять опытных работников, которые быстро восстановят дворец, нетрудно. Мы приведем все в порядок, будет лучше, чем прежний.
        - Я не о том. Дворец будем восстанавливать позже. Сейчас надо подумать, что мы будем есть. Все запасы либо увезены, либо уничтожены.
        - Но можно купить новые, на рынке нет прежнего изобилия, однако еда продается…
        - Евринома, еда продается, а не дается даром, и чтобы купить, нужно золото. Нет, мы должны вырастить для себя все, что будем есть зимой.
        Слуги с недоумением смотрели на хозяйку, она все время говорила «мы», что это значит?
        - Не смотрите так! Я тоже буду работать, мои руки умеют не только прясть и ткать, а также метать пращу, но и жать тоже. Спартанки умеют все!
        Сказано это было так, что никто не усомнился ни в одном слове.
        Пенелопа распоряжалась и распоряжалась, она нашла работу всем, причем настолько толково, что слуги диву давались. Возмутилась только дочь Долиона Меланфо:
        - Но мы слуги в доме, я никогда не брала в руки серп и не молотила! Для этого есть другие рабы.
        - Других рабов сейчас нет! Можешь идти на все четыре стороны, я тебя не держу, все равно работница из тебя плохая, что в поле, что в доме. Долион, я запрещаю твоей дочери появляться рядом с нами, если она не будет работать, как все.
        Сказано словно молотом по наковальне. Меланфо даже съежилась, ее отец Долион взмолился, прекрасно понимая, куда денется дочь, если ее прогнать:
        - Царица, не гони Меланфо, она будет работать, как все.
        - Сомневаюсь, но пусть попробует. Сколько у нас мулов, годных для пахоты? Сколько свиней даст приплод? Какой огород мы сможем посадить?
        Она задавала и задавала вопросы, приводя в изумление слуг. Никто и не думал, что молодая женщина может так хорошо разбираться в организации хозяйства и в том, что и когда пора делать. Откуда Пенелопа знает, сколько человек нужно, чтобы выполнить ту или иную работу не только по дому (что неудивительно, этим в Элладе везде ведают женщины), но и в поле, в саду, в огороде?
        Но еще больше все оказались поражены, когда Пенелопа вышла на работу сама и принялась убирать посеянную пшеницу вместе с немногочисленными оставшимися в живых рабынями. Царица-ткачиха — это нормально, царица-пряха тоже, царица, надзирающая за рабами по дому, следящая за приготовлением пищи, за стиркой, за детьми… Но царица с серпом в руках?!
        Пенелопа так не считала. Пшеница созрела, если ее срочно не убрать, немало зерен останется лежать на земле, а это потери и голод зимой. Неужели лучше кичиться тем, что ты правительница, скрипя зубами от голода? Нет, она может работать, спасая свою жизнь и особенно жизнь сына, значит, будет работать! А мозоли и синяки на руках пройдут.
        Жизнь не оставила ей выбора, и Пенелопа предпочла работать, чем тратить последнее золото или жить, голодая.
        В разоренном дворце постепенно наводили порядок. Евпейт пришел, якобы чтобы предложить помощь, а в действительности чтобы посмотреть, как там спартанская гордячка, оценить, как скоро она запросит помощи или начнет тратить свое немалое приданое. Ради него, этого приданого, которое не удалось обнаружить пиратам, и затевал все Евпейт. В том, что станет править островом, он не сомневался, самый сильный, самый богатый, самый умный… куда там рыжему болтуну! Но Евпейту не хотелось рисковать и попусту тратить силы, лучше немного подождать, когда царица начнет нуждаться, уже начала, и станет послушной игрушкой в его руках.
        Вот ради этого Евпейт и пришел во дворец. Но Пенелопы там не оказалось.
        - Где царица?
        - Там… — махнул рукой в сторону Долион, с трудом оторвавшись от дела.
        - Что она там делает? Решила сама надзирать за работой рабов? — Голос Евпейта насмешлив. Видно, у Пенелопы и впрямь дела плохи, если она не стала нанимать опытного человека и сама приглядывает за работами. Но что может слабая женщина?
        Пенелопа не тратила свои сокровища, о которых Евпейт знал только одно: они, несомненно, есть! Когда спартанка приплыла на Итаку, за ней прибыли корабли, тяжело груженные серебряными и золотыми изделиями, а также тонкими тканями, дорогой домашней утварью, украшениями. Украшения на Пенелопе бывали в праздники разные и очень красивые. Когда же она начнет продавать свои богатства?
        Евпейту казалось, что он все рассчитал верно: налет пиратов уничтожил съестные запасы царицы, оставив ее без ничего, увезены почти все рабы, сожжено все во дворце, немало убитых… Одиссей далеко, о том, что Икарий изгнан из Спарты, Евпейт знал задолго до плаванья Актора (потому и подсказал пиратам, когда и кого грабить), Лаэрт настолько испуган, что будет тихо жить в своем домике за городом.
        Евпейт надеялся, что молодая царица рискнет уплыть к отцу, захватив с собой основные сокровища. Устроить ей встречу по пути не составляло труда, у Пенелопы оставался всего один корабль. Однако она оказалась куда разумней, сначала отправила на разведку Актора. Когда и этот корабль уплыл, Евпейт дал знак пиратской шайке, что можно нападать — безопасно. Но спартанка и тут повела себя так, как не ведут женщины, — она сумела даже дать отпор нападавшим. Конечно, они все сожгли и разграбили, однако Евпейту пришлось со своей стороны выплатить им немалый куш за понесенный урон.
        Евпейт не поверил никаким рассказам о чудовище, растерзавшем Ликета, но убеждать пиратов, что с ними так жестоко обошлась женщина, тоже не стал, пусть боятся соваться на Итаку, все же на острове не только царский дворец, вернее, его останки. Не то в следующий раз может прийти в голову пограбить и городских богатеев…
        Теперь он с нетерпением ждал, когда же царица примется продавать свои богатства, чтобы на что-то жить до возвращения (будет ли оно?) Одиссея.
        С какой стороны ни посмотри, Евпейту все выгодно. Он сам с удовольствием женился бы на молодой, красивой женщине и стал царем Итаки. Была, правда, загвоздка в собственной супруге, но уж это устранимо, как и маленький сын Одиссея Телемах. В царстве Аида места всем хватит…
        Если бы Пенелопа просто убралась с Итаки к своему отцу в Спарту, тоже хорошо, в отсутствие царя и царицы не взять власть и вовсе глупо, Лаэрт не помеха…
        Если бы увезла с собой сокровища — можно пограбить по пути…
        Но Пенелопа счастливо избежала этих опасностей, оставалось следующее — тратить свои богатства. На Итаке не так много торговцев и вовсе нет богачей, способных купить дорогие украшения и вещицы Пенелопы. Да никто и не стал бы сейчас расходовать на это собственные сбережения. Мог разве что Евпейт, а он стал бы скупать задешево, а еду продавать дорого… Заполучить сначала ценности царицы, а потом ее саму — тоже неплохо.
        Одиссея Евпейт не боялся, при возвращении от Трои беспокойному царю вполне можно устроить встречу подальше от Итаки, пираты с удовольствием поживятся тем, что награбит царь Итаки в Троаде (если награбит и вообще будет возвращаться).
        Настоящим хозяином на острове давным-давно был Евпейт, а то, что царем назван Одиссей, так это временно. Хитрый Евпейт понимал, что итакийцы не простят, если он открыто возьмет власть, пока царь уплыл воевать, но прошло уже несколько лет, жители начали ворчать из-за упадка хозяйства, трудностей жизни без мужчин, без нормальной торговли, без хороших вестей…
        Окинув взглядом поле, на котором женщины жали ячмень, Евпейт не увидел Пенелопы. Царица должна бы сидеть под навесом, чтобы не опалить солнцем свое нежное лицо, но никакого навеса не было и в помине. Однако в кустах на краю поля явно кто-то был; решив, что Пенелопа там, Евпейт пошел в эту сторону. Но там, на разостланной шкуре, молодая женщина кормила грудью ребенка, лежали остатки трапезы, заботливо прикрытые тканью, стоял большой сосуд, видно, с водой.
        - А где царица?
        И снова взмах в сторону поля:
        - Вон там.
        - Где там?!
        - Третья слева.
        Евпейт обомлел: Пенелопа жала! Царица, как простая рабыня, работала вместе со всеми! Волосы ее подвязаны большим куском ткани, чтобы не выгорели, и без того не слишком длинная туника подоткнута под пояс повыше, в руках серп.
        Мужчина невольно залюбовался, у Пенелопы крепкое тело, ловкие движения, стройные ноги.
        Но полюбоваться не пришлось, кормившая ребенка женщина громко крикнула:
        - Эгей!
        Пенелопа распрямилась, отвела рукой с серпом выбившуюся прядь со лба, поспешно одернула тунику и двинулась к Евпейту. На ее лице явно читалась досада. Потом Евпейт понял, что мальчишка, оставленный пасти гусей и заодно следить за приближением незваных гостей, отвлекся в кусты и не заметил чужака, а ведь должен был покричать это самое «Эгей!» куда раньше.
        Его глаза твердо сказали: «Ты будешь моей!»
        Ее так же твердо ответили: «Никогда!»
        Евпейту вдруг стало почти весело. Он не просто хотел эту необычную женщину, но даже испытывал восторг от того, что Пенелопу придется завоевать. Женщина, которую завоевывают, куда желанней той, что получают покорной по договоренности с ее отцом или потому, что она рабыня. Тем более это завоевание не с мечом в руке у другого мужчины, когда радость обладания обагрена кровью, а потому недолга, а борьба с самой женщиной.
        Евпейт всегда считал, что на земле нет женщин, за которых стоило бы бороться, он не верил в красоту Елены, зная, что любая красота вянет со временем, не верил, что женщина способна на что-то, кроме капризов и распоряжений в пределах женской половины и кладовых. И вот перед ним стояла та, что не испугалась взвалить на свои плечи груз, который немногие мужчины смогли бы потянуть. Такую женщину он встречал впервые. К тому же Пенелопа красива.
        Что ж, за эту стоило побороться, а если вспомнить, что борьба предстояла с ней самой… ммм… тем сладостней будет миг обладания!
        Пенелопа не поняла выражения восторга в глазах Евпейта: чему он радуется, тому, что вынудил царицу жать вместе с рабынями?
        - Если нужна помощь, я всегда готов помочь моей царице.
        «Конечно, в обмен на золото!» — мысленно ругнулась Пенелопа.
        - У меня нет золота, Евпейт.
        Она постаралась произнести это миролюбиво. Если бы только Пенелопа знала, как запело сердце у Евпейта от произнесенного ее устами его имени!
        - Я не прошу никакой платы. Одиссей вернется с богатой добычей, тогда и отдашь.
        Он говорил, не задумываясь, просто хотелось видеть ее лицо, фигуру, слышать ее голос. А Пенелопу каждое слово точно резало по горлу серпом. Но она понимала, что ссориться с Евпейтом нельзя. Пока нельзя, слаба и второго налета просто не выдержит. Врага лучше держать в неведении и в убеждении, что ты слаб, — это наставление отца Пенелопа помнила хорошо. Хотелось сказать, что бывает столь неоценимая помощь, что лучше бы ее не оказывали.
        - Я буду помнить об этом и, если понадобится помощь, обязательно попрошу. Благодарю тебя, Евпейт.
        «Будешь, будешь моей!» — снова сказали его глаза.
        Пенелопа опустила свои, чтобы он не прочел почти проклятье, повернулась и отправилась на свое место в женском строю. Некоторое время Евпейт невольно любовался красивыми, уверенными движениями рук, потом легко вздохнул и отправился восвояси. Жизнь казалась куда более заманчивой, чем даже вчера, теперь его целью было не богатство, даже не власть над Итакой, а покорение вот этой женщины, строптивой, властной и умной красавицы… То, что у нее где-то там муж, а у него дома жена, не играло никакой роли, Евпейт прекрасно знал, как устраняют неугодных.
        Евпейт шел, улыбаясь непонятно чему, внутри все почему-то пело и ликовало. Если бы ему кто-то сказал, что это влюбленность, Евпейт расхохотался бы прямо в лицо. Влюбляются только юноши, а у него сын — ровесник царицы. Но разве дело в возрасте? Она достойна его и не желает падать в руки, точно перезрелый плод. За такой добычей нужно побегать по горам и даже рисковать? Ничего, зато добыча достойна!..
        Удивительно, но ему и в голову не приходило сожалеть о том, что по его воле и его стараниями она вынуждена жать вместе с рабынями, вместо того чтобы нежиться в довольствии. Если бы нашелся кто-то, кто сказал бы об этом, Евпейт только пожал плечами: попросила бы помощи, я бы всегда помог.
        Но в том-то и дело, что никогда не попросит, лучше собьет руки в кровь, сломает спину и натрет мозоли на пальцах за тканьем, чем склонит перед ним голову. Евпейт не верил в такое упорство, не чувствовал себя виноватым и лишь восторгался предстоящей охотой на царицу Итаки.
        Пенелопа — царица, только пока жив этот маленький гаденыш Телемах. Одиссей где-то далеко на востоке не в счет, с войны возвращаются не все, к тому же хитрый Евпейт тоже знал пророчество оракула о двадцати годах отсутствия. Царь, отсутствующий два года, не царь. Еще вчера Евпейт жаждал просто уничтожить царевича и взять власть в свои руки, отбросив царицу, как препятствие вроде Лаэрта. Теперь он хотел другого — получить эту власть вместе с женщиной, он хотел завоевать женщину и только потом уничтожить мальчишку.
        Она, словно рыбка, попадет на его крючок, и он будет подтягивать ее к себе медленно-медленно, чтобы насладиться каждым движением ее сопротивления. Строптивые женщины куда слаще послушных! О, эта строптивость достойного противника! И от предвкушения борьбы — хитрой, пусть и долгой — радостно сжимается внутри. Он не будет торопить царицу, станет расставлять ей силки и даже позволять выпутываться из них — так интересней. А потом новая ловушка, и новая, и новая… Она умна, она оценит и хитрость этих ловушек, и ловкость Евпейта.
        Он почему-то чувствовал, что Пенелопа догадалась о его роли в набеге, но мало волновался из-за этого. Дорога к его помощи открыта, приходи — проси. Евпейту даже нравилось, что она не бросилась просить сразу, даже словом не обмолвилась. «Если понадобится, попрошу…» Знал, что не попросит, сейчас не попросит, пока. Но никуда не денется: вырастить урожай, чтобы накормить множество голодных ртов, еще не все, все равно придется продавать свои безделушки. Кроме того, Евпейт не верил, что трудового порыва царицы хватит надолго. Стертые до волдырей руки, обожженная кожа, с трудом гнущаяся поясница… разве это царское?
        Сквозь удовольствие проступила легкая досада на ненужную строптивость царицы. Тем более на глаза попалась собственная жена — оплывшая, дородная от постоянного сидения и лежания.
        Пенелопа в своем углу лежала, свернувшись комочком, и размышляла. Сегодняшняя встреча совсем ей не нравилась. Евпейт и раньше вызывал какое-то неосознанное чувство тревоги, а теперь при одном его виде становилось не по себе.
        Она не сомневалась, что пиратов навели, слишком уж уверенно рыскали те по окрестностям. Чтобы понять, кто именно это сделал, достаточно вспомнить, кто пострадал от набега меньше всего. Да, это Евпейт. Его дом и имущество разграблены мало, внешне это выглядело так, словно пираты просто не дошли до владений Евпейта, но в это может поверить лишь младенец.
        Пенелопа вспомнила, что Евпейт ближе других стоит к трону Итаки. Невелико царство, не так уж заманчив трон, но это все равно лучше, чем просто зажиточный дом. Евпейт — самый сильный из горожан, самый богатый. Если не станет Одиссея и его наследника, именно Евпейт будет царем Итаки.
        Значит, с этой стороны самая большая опасность. И эта опасность тем более велика, что она за спиной, всегда можно получить предательский удар сзади. Но доказать, что пиратов на остров навел Евпейт, она не сможет, значит, обвинять его нельзя, можно за клевету быть изгнанной.
        Можно сколько угодно стараться и развивать свое хозяйство, посеять и посадить, собрать урожай, надавить оливкового масла, соткать много ткани, вырастить много овец, но явится очередной Фрасиник или Ликет, и все пойдет прахом. Она не надеялась на то, что страх перед чудовищем надолго удержит пиратов от нападений. А если кое-кто из местных им еще и подскажет, что никакого чудовища нет, то и вовсе все восстановленное попадет в руки грабителей.
        Как защитить, если рабов можно только что не по пальцам пересчитать, а рабыни — это всего лишь женщины? В тайной кладовой у нее есть Акилина — знаменитый лук Одиссея, лук-убийца, но нет самого Одиссея, чтобы этот лук натянуть.
        Пенелопа вдруг почувствовала настоятельную потребность хотя бы коснуться этого лука, словно тот мог подсказать решение. Поднялась, позвала Евриному, долго перебирала ключи, хотя прекрасно знала, какой именно от той самой кладовой, потом решительно шагнула вперед:
        - Пойдем. Только постарайся, чтобы нас никто не видел.
        Это прекрасно организованная кладовая, скрытая настолько, что даже пираты не смогли обнаружить. Одиссей не зря старался.
        Евриному оставила за дверью, в кладовую оружия шагнула сама. Там почти пусто, Одиссей все забрал с собой. А вот Акилину не взял. Почему? И сам не смог объяснить, только сказал, чтобы, если не вернется, вышла замуж только за того, кто сумеет выстрелить из этого лука.
        Выстрелить… Одиссей и сам редко брал Акилину в руки, помня, что это лук-убийца. Тетива снята и заботливо уложена в кожаный мешочек. Как надолго? Неужели Тиресий прав — на целых двадцать лет? Пенелопа прекрасно знала, что не только пустить стрелу из Акилины, но и просто надеть тетиву никто не мог. А Одиссей делал это, пусть с усилием, но почти смеясь.
        Царица сняла лук со стены, погладила. Его касались руки рыжего упрямца. Акилина словно завибрировала под ее пальцами.
        - Что ты хочешь, чтобы я натянула тетиву? Я не сильный мужчина, а всего лишь слабая женщина.
        Налучье было гладким и теплым. Пенелопа еще и еще проводила пальцами, потом ладонью по поверхности, лаская лук, который держал ее муж. «Он слишком сильный… он все может…» Что «все»? Без промаха разить стрелами врагов? Тогда почему Одиссей не взял Акилину с собой в Трою? «Тебе нужней…»
        - Чем ты мне можешь помочь? Я хорошо стреляю, но не смогу натянуть твою тетиву.
        Пенелопа вдруг задумалась: а как это мог Одиссей? Почему знаменитый лук оказался в его руках? Одиссей не великий лучник, есть куда более меткие и сильные. «Зато он великий хитрец!» — мысленно рассмеялась Пенелопа.
        Ей показалось или налучье стало почти горячим?!
        - Ты… ты хочешь сказать, что все можно сделать хитростью? Что в действиях Одиссея была хитрость?
        Акилина действительно был почти горячим.
        Затаив дыхание, Пенелопа начала осторожно ощупывать налучье и вдруг заметила, что, если ее пальцы движутся в одном направлении, налучье становится теплее, а в другом — прохладней. Акилина сам подсказывал!
        Царица перекинула лук, как положено, под ногу, чтобы надеть тетиву, все было обычным, Пенелопе не раз приходилось делать это со многими луками еще дома в Спарте, да и на Итаке тоже. И снова осторожно, пядь за пядью, она ощупывала лук, гладила, почти ласкала…
        Женщина не знала, сколько прошло времени, прежде чем что-то случилось. Налучье пусть и с усилием, но согнулось под ее крепкой рукой, и крючок принял на себя петлю тетивы!
        - Я натянула Акилину?!
        Может, со временем что-то рассохлось или растянулось? Нет, тетива почти звенела, сам лук снова был просто теплым.
        Чтобы снять тетиву, понадобилось снова погладить, приласкать Акилину.
        Старательно спрятав тетиву, Пенелопа погладила лук и повесила его на место. Внутри все ликовало: она смогла натянуть Акилину! Хотелось кричать об этом на всю Итаку, нет, даже на всю Элладу, на всю Великую Зелень! Однако что-то заставило ее промолчать, словно еще не все сделала, не все узнала. Пенелопа чувствовала, что еще придет к Акилине, еще что-то поймет.
        Долго лежала без сна. Вот бы десяток Акилин, да научить даже Евриному или Гипподамию стрелять! Нет, это невозможно… А почему? Не из Акилины, конечно, но простым луком пользоваться научиться можно. Луки у Одиссея в запасе есть, да и в домах Итаки найдутся. Она сама научилась же, значит, можно. В Спарте девчонки стреляли вместе с мальчишками. В Итаке немало сильных женщин, у мужей которых дома остались луки и полные колчаны стрел.
        Почти до рассвета Пенелопа обдумывала, как будет учить владению луком всех желающих. Тогда можно если не победить пиратов, то хотя бы задержать их продвижение, пока смогут спрятаться женщины и дети. Значит, нужно постоянное наблюдение если не по всему острову, то хотя бы за бухтой. Если суметь воспрепятствовать высадке там, то будет куда легче отбиться. А еще лучше оставить на каждом мысу, вернее, на горах над крайними точками охрану с готовыми кострами, чтобы в случае опасности зажгли и дымом предупредили о приближении чужих кораблей.
        Конечно, для этого нужны люди и время, у каждого такого костра должны постоянно быть два, а то и три человека. Пенелопа вздохнула: людей мало и для уборки урожая… Но мысль о предупредительных кострах не оставила. Подумалось, что костер должен быть дымным, очень дымным, иначе его не заметят от города. А еще лучше — цепочка костров: заметили первый, зажгли второй, потом третий… Пока судно дойдет до бухты, все будут готовы.
        Трудно сделать, но можно.
        Но сначала обучение владению оружием, чтобы хоть в бухте задержать, а потом можно подумать и о кострах…
        Утром она вдруг подумала, что помочь сможет Эвриклея, нянька прекрасно знала на Итаке всех — тем более женщин и девушек.
        Эвриклея вопросу о крепких женщинах не удивилась, она быстро схватила суть:
        - Я позову тех, кто сможет натянуть лук и пустить стрелу, но при этом не станет болтать. Где царица будет обучать женщин?
        А вот это вопрос: потому что делать это посреди двора значит сразу обречь все на неудачу. Под насмешливыми взглядами мужчин и под их едкие замечания женщины не станут и пытаться.
        - Приведи к пещере, в которой мы прятались. Скажешь, что я научу, как подчинить себе чудовище. Но только женщин и девушек!
        Они боялись, очень боялись, даже по тропинке поднимались тихонько, разговаривали шепотом, ступали бесшумно, словно от каждого резкого движения или громкого слова чудовище могло проснуться и разорвать их, как Ликета.
        Но Эвриклея уверенно шла впереди, остальным было стыдно бояться.
        На площадке неподалеку от пещеры, скрытой за большими камнями, их ждала Пенелопа. Чтобы сразу пресечь страхи, но не развенчивать миф о чудовище, она объяснила, что чудовище можно вызвать только определенным заклинанием, воем, который женщины слышали, когда были в пещере. Эвриклея кивнула:
        - Такого дважды в жизни не услышишь…
        - Да и я могу вызвать чудовище только в крайнем случае, иначе мы все погибнем. — Оглядев перепуганных женщин, Пенелопа добавила: — Чудовище трудно вернуть назад в пещеру, потому будем справляться сами…
        Началась учеба. Первое время женщины больше оглядывались на вход в пещеру, пока Пенелопа не разозлилась:
        - Сказано же, что чудовище можно вызвать только специальным криком! Не будете учиться — вызову!
        - У нас не получится, для этого нужны сильные мужские руки…
        - Артемида женщина.
        - Она богиня.
        - А я? У меня мужские руки? Если захотеть, можно натянуть даже Акилину.
        - Ну да?
        - Можно! — Царица ответила столь уверенно, что Эвриклея внимательно вгляделась в ее лицо. Пожалуй, нянька не удивилась бы, увидев, как Пенелопа выпускает одну стрелу за другой из Акилины точно в цель. После того случая с пиратами она уже ничему не удивлялась.
        К концу занятия у женщин болели руки и спины, но им понравилось. Начали с мальчишечьих луков, научились надевать тетиву и держать лук правильно, чтобы не дрожала рука.
        Долго отсутствовать дома нельзя, заметят родные, начнутся ненужные расспросы… Но с того утра ежедневно шестеро женщин и девушек собирались неподалеку от пещеры и тянули, тянули тетивы своих луков.
        Конечно, удержать все втайне не удалось, вскоре добрая половина острова знала, что молодая царица учит сильных женщин стрелять из лука.
        - Зачем?
        - Чтобы защитить себя, раз нет мужчин, способных сделать это. Не стоит рассчитывать только на помощь чудовища.
        По поводу чудовища по острову волнами прокатывались разные страшилки одна другой нелепей и ужасней. Получалось, что оно не тронет только тех, кто сумеет пропустить стрелу сквозь несколько колец, как это делают мужчины на соревнованиях. А молодую царицу это чудовище слушается, как щенок, и руку лижет, пуская кровавую слюну.
        Антиклея сначала хотела возмутиться, все же она видела и слышала это «чудовище», но потом подумала, что полезней молчать. Для собственной безопасности полезней.
        О ручном чудовище рассказывали редким торговцам, нарочно привирали, чтобы те разнесли по всей Великой Зелени, итакийцы тоже понимали полезность страшилок. Но когда в слухах чудовище стало просто перерастать размеры самой пещеры, его аппетиты требовали ежедневных жертв, Пенелопа собрала всех, кого смогла, и заявила:
        - Хватит распространять слухи о чудовище! Да, оно есть, и страшное, но не настолько, чтобы пожирать людей толпами.
        - Мы рассказываем, чтобы боялись…
        - Хотите, чтобы на Итаку либо вообще перестали заглядывать купцы, либо собрались все бандиты охотиться на чудовище?
        Многие смущенно почесали затылки — царица права, все хорошо в меру.
        После разговора подошел Евпейт, хмыкнул:
        - Говорят, ты умеешь ладить с чудовищем? Оно тебя слушает?
        Пенелопа твердо глянула ему в глаза:
        - Да. Хочешь попробовать?
        С каким удовольствием она растерзала бы и вот этого, так же, как поступила с Ликетом!
        - Никогда не слышал, чтобы на Итаке водились чудовища.
        А голос-то неуверенный, значит, сомневается…
        Пенелопа пожала плечами:
        - Все когда-то бывает впервые. Ликет тоже не встречался с ним, пока не был растерзан.
        - Ликет?
        Поняв, что выдал себя с головой, Евпейт поторопился исправить ошибку:
        - Откуда ты знаешь, как его зовут?
        - Кого? — подняла бровь Пенелопа. — Бандита? Я сама приказала чудовищу разодрать его.
        Евпейт шагнул прочь.
        - Евпейт… мне подсказала Афина.
        Итакиец не оглянулся.
        Надо добить.
        - Как ты думаешь, почему я не уплыла к отцу? Афина велела остаться. Богиня любит не только Одиссея… И женщин учить владению луком мне тоже боги посоветовали.
        Хватит, можно перестараться. Евпейт не столь глуп и доверчив, может потребовать доказательств помощи богинь, да и сами боги могут обидеться из-за такого хвастовства. Пенелопа мысленно взмолилась:
        «Афина, я не ради себя, ради всех итакийцев!»
        Конечно, их разговор все же услышали, по Итаке понеслось: богиня Афина помогает жене царя, это она велела всем женщинам взять в руки луки.
        На следующий день перед входом в пещеру стояла толпа — пришли все от мала до велика. Это и хорошо, и плохо одновременно, но Пенелопа решила, что сумеет организовать учебу.
        Разбились на группы, чтобы было кому оставаться дома и заниматься делами и детьми, тех, кто уже освоил трудную науку получше, царица выделила в наставницы, потребовав только одного: чтобы не метали стрелы где попало, можно покалечить тех, кто нечаянно попадет под руку.
        На большом дворе на стене большой щит с кругом, в который нужно точно попасть, и еще кольца, подвешенные на шестах. Это мишени…
        Женщины Итаки под руководством своей молодой царицы становились подобными Артемиде. Нет, не Артемиде, не богине охоты, скорее Афине — богине разумной битвы! Что ж, может, и помогала Пенелопе Афина, все же Одиссей всегда слыл ее любимцем…
        Надо ли говорить, что восторга у мужчин такой порыв эмансипации не вызвал! Недовольством сильной половины крошечного царства не мог не воспользоваться Евпейт.
        Евпейт не сдавался, он уже понял, что не получит Пенелопу просто так, эта зеленоглазая не сдастся на милость победителя, ее можно только сломать, а в случае необходимости даже уничтожить. Жестоко? Но мир вообще жесток, выживает сильнейший. Спартанка приняла вызов мужчины, вернее, бросила этот вызов сама. Евпейт был вынужден его принять и теперь старался не терять лицо, потому что воевать с женщиной, даже сильной и красивой, для мужчины унизительно.
        Он не верил в помощь Афины, не верил в особую силу Пенелопы. Не верил сам и старался разуверить в этом остальных, при любой возможности унижая царицу, пользуясь тем, что у нее нет мужа, который мог бы потребовать ответа за такое унижение.
        Особенно Евпейт старался прилюдно, что толку унижать наедине?
        - Я сильный мужчина, а ты всего лишь слабая женщина…
        Глаза Пенелопы превратились в две щелочки, потом расширились, брови насмешливо приподнялись.
        - Ты уверен, Евпейт?
        - В чем?
        Ее вопрос граничил с оскорблением, еще мгновение — и Евпейт выхватит меч, не обращая внимания, что перед ним царица. Но Пенелопа опередила:
        - В том, что я слабая женщина?
        Угроза оскорбления миновала, и Евпейт с облегчением расхохотался:
        - Нет, ты сильная женщина, но все же только женщина…
        - Евпейт, дай слово, что то, что ты увидишь завтра на рассвете, ты не расскажешь никому, но при всех признаешь, что я не слабая.
        - Как же я могу дать такое слово?
        Вокруг уже откровенно хохотали. Пенелопа кивнула:
        - Я не все сказала. Я покажу тебе, насколько слаба, если это будет достойно, то ты при всех признаешь мою силу.
        У многих мелькнула мысль: что же такое нужно показать, чтобы лживый Евпейт признал то, чего мог не признавать? А сам итакиец снова рассмеялся:
        - Если ты готова показать мне свою женскую силу, я согласен.
        - Евпейт, если ты поступишь нечестно, я просто отрежу тебе язык. — Она повернулась и пошла прочь, добавив через плечо: — Предварительно насадив на большую стрелу, как жука! На рассвете жди здесь.
        Что она задумала? Евпейт не верил в существование чудовища, потому что Меланфо рассказала ему о том, что глупого Ликета растерзала сама царица. Конечно, связываться с женщиной, которая способна просто порвать на части человека, страшно, но и отступать он не мог.
        Хотелось напиться, и вино было готово, но Евпейт подумал, что в случае опасности лучше быть трезвым.
        - Помоги, — Пенелопа коснулась лука, Акилина остался холоден, — я понимаю, что не должна была так поступать, но если я не покажу ему силу, то он уничтожит меня. Помоги, прошу тебя…
        Лук потеплел. Царица сняла Акилину с крюка, долго гладила, уговаривая, рассказывая о своих бедах, страхах, о том, что у нее просто нет защиты на этом острове.
        Первые рассветные лучи застали ее на площади. Евпейта не было.
        Он пришел, когда Гелиос уже позолотил верхушки гор с противоположной стороны. Конечно, был не один. Пенелопа поморщилась:
        - Не опоздать не мог… Один прийти побоялся? Чего же ты боишься слабую женщину? — Махнула рукой: — Евринома и мужчины останутся здесь. Со мной только Евпейт.
        Он на миг замер, но сделал шаг следом, кивнув сопровождающим, чтобы оставались. Действительно, смешно пугаться женщины.
        - Не бойся, мы не пойдем в пещеру к чудовищу.
        - Про чудовище рассказывай кому-то другому.
        - Ты готов доказать, что его нет? Не отставай…
        Женщина шла столь быстрым шагом, что не привыкший долго и быстро ходить Евпейт поспевал пусть не с трудом, но с усилием. Ну и жена у Одиссея! Тут Евпейт обратил внимание на то, что несет женщина — что-то большое, завернутое в ткань. По форме… Что это, большой лук?
        Задать вопрос не было возможности, Пенелопа неслась вперед, как молодая лань, пришлось бежать и Евпейту. Он уже хотел возмутиться и отказаться бегать по всему острову, когда царица вдруг встала на большой поляне:
        - Здесь. Да, здесь места достаточно. Ты видел Акилину?
        Она развернула ткань, в которой действительно был огромный лук. Солнце уже осветило и поляну, и Пенелопу с Акилиной в руках.
        - Конечно.
        - Сможешь ее натянуть?
        Не торопясь отвечать, Евпейт взял лук в руки. Налучье было холодным, просто ледяным. И гнуться не собиралось вовсе, точно сделано из серебра.
        - Ну же, сильный мужчина, надень тетиву и выпусти стрелу из лука Одиссея!
        Лук был очень тяжелым, Акилина не поддавался, чтобы не позориться, Евпейт фыркнул:
        - Всем известно, что пускать стрелы из этого лука может только Одиссей. Ты решила доказать мне, что я слабей твоего мужа?
        Пенелопа словно не заметила второй фразы, спокойно забрала Акилину у итакийца, погладила лук и насмешливо переспросила:
        - Только Одиссей?
        Ее руки при этом ловко перекинули лук под колено, а потом… Евпейт не поверил своим глазам: Акилина, который только что не желал в его руках не то что гнуться, но и вовсе держаться, поддался этой женщине!
        - Вон тот шест, — Пенелопа кивнула на большой шест, который для чего-то вбили в землю пастухи, видно натягивали на него шкуры. До шестов больше сотни шагов…
        Но женщина спокойно положила стрелу… Неужели сможет не только надеть тетиву, но и натянуть ее? О том, что стрела полетит, Евпейт уже не думал. Раздался упругий вибрирующий звук, свист стрелы и… Он только успел повернуть голову, но самой стрелы не увидел. Однако и шеста не было!
        Не веря своим глазам, Евпейт бросился к тому месту, где стоял шест. Стрела расщепила его надвое! Разглядывая дубовое древко, Евпейт не заметил, как Пенелопа поцеловала лук, прошептав:
        - Благодарю тебя…
        Акилина был горячим.
        Но когда Евпейт повернулся, то обомлел: Пенелопа вложила новую стрелу и теперь держала лук на изготовку! Мелькнула мысль, что одно движение, и она действительно нанижет его на большую стрелу, как жука. Следующее мгновение длилось вечность. Царица опустила лук с усмешкой:
        - Не бойся, я не стреляю в тех, кто мне не враг. А вот врагов ражу наповал. Ты ведь не враг?
        - Н-нет… н-не враг…
        В эту минуту Евпейт ненавидел сам себя.
        - А вы? — Пенелопа резко развернулась в сторону ближайших кустов, снова вскинув лук.
        Оттуда раздались вопли:
        - Нет, царица, что ты! Не враги!
        Пенелопа спокойно опустила лук, сняла стрелу и легко освободила тетиву. Сворачивая тетиву и убирая ее в мешочек, она продолжала наставлять:
        - Афина дала Акилине силу без промаха разить врагов Одиссея и его семьи. Запомнили? В чьих бы руках этот лук ни оказался, он будет сам бить по врагам Одиссея и моим.
        Она ничего не сказала о том, что сначала нужно надеть тетиву, но никто даже не подумал спросить. Кравшиеся следом за Евпейтом его помощники стояли словно пораженные молнией Громовержца. Женщина сумела не просто надеть тетиву, не просто пустить стрелу из лука, справиться с которым не под силу мужчинам, но и расщепить шест этой стрелой!
        - В полдень на площади ты признаешь, что я сильней тебя!
        Он признал, хотя все равно ворчал, что без помощи богини Афины не обошлось. Пенелопа согласно кивнула:
        - Я все время говорю, что Афина помогает Одиссею и его семье. Неужели не ясно? Наказан будет любой, кто против. Даже попав в чужие руки, Акилина все равно обернется против наших врагов.
        - Эвриклея, как ты думаешь, теперь можно ходить по острову без опаски или, наоборот, ждать стрелы из-за каждого куста?
        Няньке не нужно объяснять, о чем этот вопрос, она уже все разузнала сама.
        - Можешь не бояться, царица. Мы распустили слух, что Афина обещала помогать тебе двадцать лет, пока будет отсутствовать Одиссей. На того, кто посмеет что-то сделать против тебя или Телемаха, падет гнев богини, и гнев этот будет страшен.
        - Благодарю тебя.
        Еще парочку таких, как Эвриклея, и никакой помощи от Афины не нужно.
        - Там… там…
        Старый Салий так взволнован, что у Пенелопы просто рухнуло сердце. Неужели новое нападение?! Но у них не хватит времени, чтобы спрятаться, и сил, чтобы защититься. Стрел и тех почти нет, а одним Акилиной не отобьешься.
        - Что там?!
        - Корабль, простой, не пираты.
        Хотелось спросить, с чего он взял, но даже на это времени не оставалось.
        - Салий, скажи людям, чтобы уходили в горы, и поскорей. Эвриклея, возьми Телемаха, и бегите, позови Антиклею, скажите Лаэрту, чтобы прятался со своими людьми.
        Она отдавала распоряжения, спеша во двор. По окрестностям разносился уверенный, жесткий голос Пенелопы:
        - Всем быстро в лес, скорей, хватайте все, что можете унести, но главное — спасайтесь сами. Я выйду на берег одна. Если все в порядке — позову вас. Если со мной что-то случится, на помощь не приходить, постараться спрятаться. Оставьте кого-то наблюдать, но осторожно. Пусть Алк сидит в кустах, не шелохнувшись, и смотрит. Если я махну рукой, значит, все в порядке, если вдруг закричу птицей — надо бежать и прятаться как можно скорее. Только Алк не должен выдать себя, чтобы не выдать остальных.
        Эвриклея возмутилась:
        - Царица, я пойду вместо тебя.
        - Нет! Я сама.
        - Тогда я с тобой.
        - Зачем? Ты нужна остальным, ты самая разумная.
        Антиклея, услышав такие слова, поджала губы, но после всего произошедшего возражать Пенелопе не смела.
        Пенелопа не стала брать Акилину, одного-двух убьешь, а что дальше? Лук может попасть в чужие руки.
        И снова она одна на берегу, и снова корабль на подходе, а приветственный костер не горит. Но в Элладе скоро совсем забудут этот обычай, сейчас мало кто ждет гостей, к любому кораблю относятся так настороженно, что никаких приветствий никто не выказывает. И не обижается тоже никто.
        Мысль одна: только бы успели уйти и увести Телемаха, только бы не остались, как в первый раз, сидеть дома в ожидании, пока она справится с пиратами на берегу. Но теперь распоряжалась в Итаке она, после спасения все оставшиеся в живых признали ее главенство, потому выполняют то, что скажет младшая царица, а не старшая, и сама Антиклея возражать не рискует.
        Может, успеют? Может, убегут?..
        Корабль ткнулся носом в песок, с него спрыгнул пожилой воин и побрел по воде к сухому месту. На пиратов и впрямь непохоже, к тому же этот человек показался Пенелопе смутно знакомым. Она вышла из-за деревьев.
        - Пенелопа? Я Плий, не узнала?
        - Плий…
        Пенелопа узнала отцовского помощника. На сердце отлегло, она обернулась туда, где должен сидеть в кустах Алк, и увидела, что тот просто стоит во весь рост, мысленно обругала глупого мальчишку, но тут же замахала рукой, показывая, что все в порядке.
        - Плий, что с отцом, он жив?!
        - Жив, Пенелопа. Он теперь в Акарнании. Был изгнан из Спарты, но не жалеет. Твой отец — разумный человек, чем отдавать свои сокровища и сыновей Агамемнону, предпочел сокровища заранее спрятать, а сыновей отправить в пустые земли. Обживается…
        - Хвала богам!
        Она снова повернулась к кустам и замахала руками.
        Плий изумленно смотрел на царицу:
        - А что случилось у вас на острове? Где все остальные?
        - Одиссей в Троаде, ты знаешь, а пираты не дремлют. Нас пограбили, конечно, и мы дали сдачи, но натерпелись…
        У Плия два корабля, не боевые триеры, конечно, но вполне серьезные, чтобы пересечь небольшое расстояние от Итаки до Акарнании, не боясь нападения пиратов.
        Икарий приказал привезти дочь во что бы то ни стало, хоть силой. Но Плий прекрасно видел, что такую женщину силой не увезешь, да и применять эту силу совсем не хотелось. Он решил говорить открыто.
        - Отец велел привезти тебя к нему. Но неволить никто не станет. И все же подумай, может, стоит посмотреть, как теперь живет Икарий, и уже тогда решить? Это недалеко, сможешь быстро обернуться. К тому же просить помощи легче, если смотришь в глаза…
        Он прав, он тысячу раз прав.
        - Пенелопа, тебе лучше взять сына и плыть со мной к отцу.
        Первым порывом было крикнуть:
        - Да!
        Да, да, да! Пусть не в Спарту, пусть не в родной дом, но туда, где безопасно, где не нужно кромсать пирата руками, не нужно выпускать стрелы из Акилины, боясь быть проклятой богиней, не нужно ни с кем воевать и даже жать серпом не нужно. Но главное — там надежное отцовское плечо, к которому можно прислониться, спина, за которую можно спрятаться, руки братьев, на которые можно опереться. Там свои, там безопасно для нее и Телемаха, там можно заниматься привычными делами — прясть, ткать и не думать об отражении нападений пиратов или хитрости против Евпейта.
        - Я подумаю…
        Она действительно думала. Долго сидела на мысу, глядя в море, слушала крики чаек и пыталась понять, чего же она хочет на самом деле и как лучше поступить. Уплыть, жить в безопасности и окруженной заботой, спокойно растить сына, забыв все происходившее на Итаке как ночной кошмар? Но тогда придется забыть и счастливые годы с Одиссеем.
        Внутри вели между собой спор две Пенелопы…
        Одиссей оставил их с Телемахом под защитой только своего имени и своей славы, но, как оказалось, это не всех пугало. Царь Итаки далеко, а пираты близко, и им наплевать, что он сам не так давно был пиратом. Теперь кто может, тот и грабит… Пенелопа вдруг подумала, что обиды могут вспомнить те, кого недавно грабил Одиссей, таких тоже немало. Спрашивать с Лаэртида не станут, он далеко, а вот с его семьи наверняка спросят. Защиты нет.
        Увезти Телемаха к деду означало дать ему шанс выжить, остаться на Итаке — почти наверняка оказаться добычей при следующем нападении. О себе самой Пенелопа уже не думала.
        Плыть!
        Но стоит покинуть остров, как Евпейт все здесь возьмет в свои руки, ко времени возвращения Одиссея Итака будет потеряна и вернуть ее будет невозможно.
        Возвращать-то что? Крошечный островок, пастбищ почти нет, дворец так и не восстановлен, приведена в порядок лишь часть комнат. И дело не только в грабеже, хозяйство тоже едва теплится, потому что некому пахать и сеять, некому убирать, некому сажать новые оливы и давить масло из плодов… Есть только женщины, которые не могут выполнять мужскую работу, а женской для них почти нет. Их можно научить стрелять из лука, но нельзя научить валить топором большие деревья, просто сил не хватит.
        Самой обрабатывать крошечное поле, чтобы прокормить сына? Словно рабыня, жать, тереть зерна, стряпать нехитрую еду? Или тратить то, что привезено от отца из Спарты?
        На Итаке не за что держаться, даже царства и того нет, не назовешь же царством остров, на котором нет царя и у которого нет защиты? Быстро поймут, что Итака беззащитна, а чудовища не существует, и тогда один путь — рабство. Или вон с утеса вниз головой, чтобы не достаться какому-нибудь Фрасинику. И с сыном в охапку, потому что его не пощадят. Евпейт просто продаст сына Одиссея и его жену.
        Значит, плыть?
        Но это означало предательство. Предательство чего или кого? Одиссея, лучших лет, прожитых с ним, первого сына Лаэрта, своих надежд, ожиданий… Одиссей не вернется еще долго, очень долго, Пенелопа верила оракулу. За двадцать лет она станет старухой, а Телемах взрослым мужчиной. А кем станет сам Одиссей? Одиссею помогает богиня Афина, ей ничего не стоит вернуть любимцу молодость, нужна ли будет ему тогда старая жена? А каково будет Телемаху понять, что отсутствовавший двадцать лет мужчина не только его отец, но и царь Итаки? Как воспитывать Телемаха, если оставаться, — как царя или как царевича? Как мальчику жить в отсутствие отца и без мужской руки? Как он отнесется к приплывшему невесть откуда Одиссею? Сейчас Телемах мал, но скоро, совсем скоро ему в руки нужно дать маленький лук и научить стрелять, вести себя по-мужски. Кто это сделает, если Лаэрт живет в своем доме с садом и заниматься внуком не желает?
        Значит, плыть!
        Да, конечно, Икарий сумеет воспитать внука настоящим мужчиной, а ее братья помогут.
        А вернуть Итаку тоже помогут?
        Зачем тебе Итака?! Клочок суши посреди моря, ничем, кроме своего царя Одиссея, не примечательный?! Были знаменитые пираты Лаэрта, но их больше нет, а Одиссея не будет два десятка лет! Уже не два десятка, а меньше, три года прошло, значит, осталось семнадцать…
        Лаэрт просто предал Одиссея, их с Телемахом, саму Итаку….
        А ты, ты разве не собираешься предать, уплыв к отцу?
        А что мне предавать?
        Пенелопа убеждала и убеждала сама себя, что нужно плюнуть на этот остров и уплыть к отцу, в конце концов, дожидаться Одиссея можно и там. Евпейт захватит власть в Итаке? А разве так не захватит, разве у нее самой есть силы противостоять Евпейту? Демонстрация возможностей Акилины — это ненадолго, хитрый Евпейт найдет способ обезвредить и лук, и ее саму.
        Она словно поделилась надвое, одна половина требовала поступить разумно, не рисковать и отправиться с Плием к Икарию, чтобы там дожидаться возвращения Одиссея, вторая искала и не находила зацепки, чтобы остаться дома. Не было таких зацепок, ничто, кроме памяти о счастливых днях с Одиссеем, не держало ее на Итаке. Кроме самой Итаки.
        Разум взял верх, Пенелопа решила, что если у нее есть возможность уберечь от гибели сына, нужно этой возможностью воспользоваться.
        Когда сердце сильней разума
        На сердце было тяжело, она брела домой словно после целого дня работы в поле. Скользила взглядом по знакомым очертаниям гор, изгибам берега, искала ставшие своими деревья, камни, тропинки… Все казалось родным, ко всему прикипела душой. Но Пенелопа понимала, что принятое решение верно. Бывают случаи, когда ум должен брать верх над сердцем.
        Приблизившись к дворцу, замерла — возле ворот стояли женщины. Те, кого она учила стрелять из лука, кого ругала за нерадивость при уборке урожая, на кого кричала и даже иногда лупила тем, что попадалось под руку.
        Сначала стало страшно:
        - Что?! Что случилось?! Где Телемах?!
        Вперед шагнула Эвриклея:
        - Царица, ты уплывешь с Плием?
        Остальные молчали. Пенелопа вглядывалась в лица, в одно за другим. Вот Полисфена (никакая она не «Многосильная», но родителям уж очень хотелось, чтобы дочь выросла именно такой, вот и назвали), вот рыжая Ксантифа, вот золотоволоска Хрисандра, вон стоит, прячась за спины подруг, Филиппа, которая и коней-то едва ли видела… Даже строптивая дочь Долиона Меланфо здесь.
        А впереди Эвриклея. Уж она-то прекрасно понимает, что у царицы просто нет другого выхода.
        Но Пенелопа смотрела на своих женщин и понимала, что никуда не уплывет, никуда! Итака — ее остров, пусть на нем не слишком уютно и даже опасно, но за уют в ответе царица, да и за безопасность тоже она (если нет царя, вернее, есть, но пока маленький). С кого спрос? Если Одиссея нет, Лаэрт стар, а Телемах мал, то спрос с нее — с Пенелопы! И нечего на других сваливать, сама виновата, что не все в царстве в порядке!
        Почему-то от этого упрека самой себе на душе стало легче, словно камень свалился. Женщины смотрели на свою царицу как на последнюю надежду, и та вдруг, с трудом сдерживая улыбку, начала кричать:
        - Вам что, делать нечего?! Встали тут, руки в бока уперев! Работы мало?!
        - Царица, скажи только, ты решила навсегда уплыть?
        Это уже не Эвриклея, кто-то еще не выдержал. Пенелопа вдруг заметила, что среди женщин стоят и ее верные служанки Евринома и Гипподамия. И эти тут?!
        - Если только за помощью к отцу. Но я вернусь.
        - Вернется! — крикнула Ксантифа, остальные загалдели, словно им сообщили радостную весть.
        - А ну бегом работать, не то прикажу всех выпороть!
        - С удовольствием!
        - Что значит с удовольствием?!
        Но женщины уже бросились врассыпную, видно сообщать радостную весть остальным.
        К Пенелопе подошла Эвриклея:
        - Ну и правильно сказала, царица. Пусть надеются, с надеждой жить легче.
        Та вдруг разозлилась:
        - Я и впрямь вернусь.
        - Зачем?
        - Я царица.
        Умные глаза Эвриклеи затуманились:
        - Некуда будет возвращаться, Пенелопа. — Она не назвала ее царицей, произнесла просто имя. — Евпейт времени зря терять не станет.
        Пенелопа вдруг остановилась посреди двора.
        - У Евпейта один сын?
        - Да, Антиной.
        - Любимый?
        - Да, красивый подросток. Лет двенадцать уже…
        - Я его с собой возьму, чтобы у папаши не возникло желания пошутить в мое отсутствие.
        - Не отдаст…
        - И спрашивать не стану! Пока молчи, пусть придет проводить, в последнюю минуту и заберу.
        - Ну ты и хитра! В Одиссея удалась.
        - Не все же Рыжему хитрить.
        Она была довольна собой, примирила-таки душу с разумом.
        - Плий, мы плывем с тобой. Завтра же. Мне нужно быстро вернуться обратно.
        На следующий день Пенелопа говорила с Евпейтом. Тот с трудом скрыл удовлетворение от известия об отъезде царицы, но ее не обманула притворная озабоченность итакийца.
        - Думаешь, это слишком опасно — плыть в Акарнанию?
        Пенелопа намеренно завела разговор на берегу, предварительно убедившись, что Телемах уже на корабле, а Антиной вертится рядом с Плием.
        - Нет, что ты! Какая может быть опасность при такой охране? — В голосе Евпейта сквозило неприкрытое удовлетворение, скоро, совсем скоро корабли с царицей и царевичем скроются за мысом, и тогда хозяином на острове останется он, Евпейт! Все же женщины глупы, даже самые умные. Неужели она полагает, что Евпейт пустит ее обратно?
        - Может, оставить Телемаха на Итаке? Вместе с Плием… Как ты думаешь?
        Этого еще не хватало! Одно дело взять власть, когда никого из царей (Лаэрт не в счет) нет на острове, но совсем другое, если она оставит этого Плия и маленького царевича.
        - Не лишай царевича возможности повидать хоть часть мира, если не весь.
        - Он мал еще.
        - Телемах мал? Покажи деду внука, к тому же хорошо, если он увидит, что и за морем есть земля.
        Пенелопа сомневалась. Итакиец даже начал злиться, что за нерешительность?! Евпейту пришлось использовать все свое красноречие, чтобы убедить царицу, что и путешествие не опасно, и ребенку будет полезно мир посмотреть и себя показать, он сам даже жалеет, что у его сыновей нет таких возможностей, как у Телемаха.
        В следующее мгновение итакиец пожалел, что не потерял голос нынче утром, потому что Пенелопа просто просияла:
        - Я возьму твоего сына с собой! Плий, проводи Антиноя на корабль!
        - Куда?!
        - Со мной! Мы ненадолго, ты сказал, что это безопасно и что сожалеешь, что твой сын не может так же плыть, как Телемах. Я дам ему такую возможность.
        Евпейт угодил в ловушку, подстроенную царицей, но только он, она и Эвриклея поняли, что это ловушка и что все было подстроено. Остальным показалось, что двое заботливых людей пришли к соглашению, устроившему их вполне. Как Евпейт ни скрипел зубами, а его единственный сын, его надежда, кровь от крови и плоть от плоти, уже был на корабле Плия.
        - Не бойся, я не дам твоего сына в обиду. И вернусь быстро с хорошей помощью. Жди. Да, кстати, Акилина остался в надежных руках, в случае необходимости Афина направит ее стрелы тебе в помощь. Если понадобится защитить трон Одиссея. Запомнил? Сам не зови, богиня и без тебя все увидит. Прощай, вернее, до скорого свидания. Твой сын будет доволен поездкой, я обещаю.
        Евпейт брел домой, не видя камней под ногами, не слыша ни криков чаек, ни людских голосов. Рухнуло все, Пенелопа увезла с собой его единственного сына, ради которого он старался захватить власть на острове, кроме того, все слышали, как он почти уговаривал царицу не беспокоиться. Все уговоры можно бы забыть, не будь на том корабле Антиноя.
        А Плий в это время с удивлением вопрошал Пенелопу, кивнув на подростка, с восторгом вглядывающегося в морскую даль:
        - К чему тебе тащить с собой сына Евпейта?
        - Чтобы было куда возвращаться.
        - Ты все же хочешь вернуться?
        - Разве я могу бросить Итаку? Там родина моего сына, его царство, потерять которое куда легче, чем потом вернуть.
        - Ты хитрая женщина, даже хитрей своего мужа.
        - Вчера я уже слышала это…
        - От кого?
        - От Эвриклеи.
        - Да, это еще одна хитрая женщина. Недаром Лаэрт когда-то отдал за нее двадцать быков. Она посоветовала взять с собой мальчишку?
        - Нет, я сама придумала, но она помогла.
        От берегов Итаки до берегов Акарнании совсем недалеко, скоро показались прибрежные островки.
        - Отец на побережье?
        - Нет, там Ализий, Икарий дальше, ушел вглубь, чтобы не напали. Да и Ализий тоже уйдет.
        - Здесь хорошие пастбища.
        - Да, пастухов пока немного, отары не все съели. На Итаке пастбищ мало?
        - Для овец и коз достаточно, для свиней тоже, а коней не выпасти.
        - Здесь тоже не для лошадей.
        Конечно, в Акарнании у Икария дом не такой, как в Спарте, много проще и явно временный, но это не мешало ему наслаждаться жизнью.
        - Пенелопа… Дай посмотреть на тебя и моего внука… А это?..
        - Это Антиной, сын Евпейта, которого когда-то спас Одиссей. Я решила взять его с собой, чтобы посмотрел мир дальше своего острова.
        Пенелопа нарочно подчеркнула, что когда-то Одиссей спас Евпейта, это было правдой, пусть сын знает, что его отец обязан жизнью царю Итаки.
        Глаза отца усмехнулись, он вопросительно приподнял бровь, Пенелопа в ответ кивнула. И ничего не нужно объяснять, они с отцом всегда понимали друг дружку. Антиной — заложник, конечно, почетный и, конечно, не должен об этом догадаться. Немного позже отец все же поинтересовался:
        - Надеешься использовать против отца?
        - Может, не против, но как сдерживающую силу.
        Икарий кивнул:
        - Тогда ты должна его очаровать.
        - Я? Он мне в сыновья годится!
        - Ты красивая молодая женщина, только вот руки обветрились и красны, и морщинки вокруг рта появились. И между бровями тоже. Тяжело?
        Очень хотелось рассказать отцу все, пожаловаться на Лаэрта и Антиклею, на безвыходность ситуации, на нападения пиратов и на то, что Ликета пришлось так жестоко убить… Пенелопа уже открыла рот, но вдруг подумала, что от ее жалобы ничего не изменится, отец все понял и без объяснений.
        - Нет, отец, я должна вернуться, и не просто вернуться, а сделать это быстро. Скоро сев, нужно посадить огород, дома много дел.
        - У тебя достаточно слуг, чтобы сделать все это?
        Конечно, нет. У нее вообще не было слуг или тех, кто мог бы работать, одни старики или лентяи. Но и сказать об этом вслух Пенелопа тоже не могла, она не могла пожаловаться никому, даже отцу. Она справится сама, со всем справится. Нет, она не обратится за помощью ни к братьям, ни к сестрам, ни к отцу, ни даже к живущему рядом на Итаке Лаэрту, ее ноша — это ее ноша, и нести придется самой.
        И все же одну просьбу Пенелопа высказала:
        - Отец, мне нужна охрана.
        - На Итаке царице опасно? Перебирайся сюда, в Акарнанию.
        - Сейчас опасно не только царице и не только на Итаке. Вы живете далеко от побережья, и то грабят. Мне нужна защита от пиратов.
        - Ты знаешь, что у меня нет кораблей.
        - Знаю. Помоги нанять надежных людей.
        - Чем ты будешь платить, пока я не могу помочь?
        - Найду.
        - Пенелопа, ты зря думаешь, что я не знаю о налете пиратов, твои слуги рассказали Плию. К тому же руки царицы, которая всего лишь сидит за ткацким станом, так не выглядят. Если уж не хочешь переезжать к нам, то хотя бы воспользуйся своим приданым. Или его уже нет?
        Женщина помотала головой:
        - Я не трогала сокровища, они спрятаны в надежном месте. Но это последнее, что я израсходую. Пока мои собственные руки и голова способны что-то делать, приданое останется лежать, иначе Телемах будет сыном нищей царицы. К тому же Евпейт только того и ждет, чтобы я начала тратить сокровища.
        - Но тебе нужно на что-то жить! Я пока не могу помочь, мои собственные сокровища тоже спрятаны, и открывать их нельзя.
        - Я знаю и не прошу помощи золотом. Ты должен помочь мне заработать.
        - Как?
        Некоторое время Пенелопа задумчиво смотрела вдаль, потом вздохнула:
        - Я хорошая ткачиха.
        - Но ты не можешь ткать столько, чтобы содержать охрану и кормить толпу нахлебников!
        - Конечно, нет. Но я посажу за ткацкие станы всех свободных женщин Итаки, им тоже нужно на что-то жить и кормить детей, пока мужья воюют. Если я не сделаю этого, их приберет к рукам Евпейт.
        - Где ты возьмешь столько шерсти?
        - Вот об этом и прошу. У нас большие запасы, их случайно не тронули пираты, но этого хватит всего лишь на год. Итака бедна пастбищами, если бы мои овцы паслись у тебя на Акарнании… Мне нужны пастбища, овцы, козы и корабли, чтобы возили шерсть ко мне и ткань на продажу. Вот в этом прошу помощи, с остальным справлюсь сама. Ну, и, конечно, охрана самого острова. Пусть небольшая, два-три корабля, чтобы все знали, что мы под защитой.
        Икарий смотрел на дочь почти с восторгом. Его Пенелопа была куда толковей даже своих собственных братьев, о сестрах и говорить нечего. Женщина рассуждала разумней многих мужчин.
        - Я созову братьев, все вместе мы поможем тебе. Кстати, что за чудовище завелось у вас на острове, которое испугало даже пиратов?
        - Ты и это знаешь?
        - Рассказали твои слуги. Так что за чудовище?
        - Оно перед тобой.
        - Что?!
        - Пиратов испугала я. Сначала пришлось старшему из них всадить меч в горло, потом выть и орать в пещере так, чтобы они решили, что тело убитого растерзала не я, а чудовище. — Пенелопа развела руками. — Помогло, иначе с ними не справиться.
        Некоторое время Икарий смотрел на дочь с недоумением и восторгом, а потом расхохотался, хлопая себя по бокам:
        - Ай да Пенелопа! Это твои выходки, я помню, как ты завывала под окнами у несчастной Клитемнестры…
        Они принялись вспоминать детство и прошлые счастливые годы, казалось, что тогда не было никаких ни бед, ни забот, ни даже болезней или мелких неприятностей. Почему-то из детства человек запоминает только хорошее, а если и вспоминает дурное, то оно кажется таким мелким и легко разрешимым…
        - Неужели Телемах будет вспоминать весь этот кошмар как забавное приключение?
        - Постарайся, чтобы вообще не вспоминал. Да и остальным ни к чему знать.
        - А никто и не знает, только Антиклея, но она будет молчать.
        - Почему?
        - Потому что, если бы не она, мне не пришлось бы убивать, мы могли просто пересидеть это время.
        Конечно, Акарнания не Спарта: ни дорог, ни самих городов, небольшие деревушки, сплошные пастбища в горах, но Антиною все равно интересно, он не бывал дальше Итаки. Просто Одиссей все быстроходные корабли забрал с собой, а торговым выходить в море опасно. И теперь подросток с любопытством оглядывался сначала на водную гладь, простиравшуюся до горизонта, а потом на незнакомые берега.
        От Итаки до побережья Акарнании совсем недалеко, добрались быстро. Царица сразу предупредила, что пробудут тоже недолго. Антиноя попросила быть осторожней, потому что ни дорог, ни городов в округе пока нет, а селения не так часты, можно заблудиться. Он обещал держаться ближе к морскому берегу…
        Пенелопа предупредила, что через пару дней они уже возвращаются.
        Антиною неинтересно с маленьким царевичем, но и взрослые не слишком жаловали его своим вниманием, им некогда. Подросток не решился охотиться в лесу сам, потому что не знал окрестностей, потому часто гулял вдоль берега. Он не очень хорошо плавал, а потому старался уходить купаться подальше за камни, свободного берега хватало, у Акарнании не было таких удобных бухт, как у Итаки, но и там нашлось много хороших местечек, где волны не били в берег со всей силы и не норовили унести с собой в море.
        Было прохладно, но он решил искупаться. Антиной прекрасно помнил, что в холодную воду лучше бросаться с разбегу, потому, увидев, что на берегу никого, на ходу скинул тунику и выскочил из-за большого камня, отбрасывая ткань в сторону, но невольно замер. На берегу-то никого, но из воды выходила Женщина!
        Это была именно Женщина, а не просто представительница противоположного пола. Стройная фигура, тонкая талия, высокая грудь, волосы разметались по плечам и спине… Пенелопа стояла в воде уже так, что волны едва доходили до колен стройных ног. Закатное солнце освещало ее сзади, словно нарочно подчеркивая все изгибы и выпуклости. Она подняла руки, собирая волосы, чтобы отжать воду, и тоже замерла, заметив подростка. Антиной, объятый жарким пламенем смущения, на мгновение замер, но тут же бросился в воду мимо царицы, которая тоже замерла от смущения.
        Первой опомнилась Пенелопа:
        - Антиной, вода холодная. Осторожней!
        Он не обращал внимания, не оборачиваясь и торопливо гребя подальше от берега. Перед глазами так и стояла великолепная фигура царицы, освещенная вечерним солнцем.
        Пенелопа подошла к большому камню, на котором разложила свою тунику, но вдруг что-то заставило ее обернуться к воде. Так и есть, мальчишка переоценил свои силы и теперь барахтался, стараясь держаться на плаву. Но это явно ненадолго…
        Отшвырнув тунику, Пенелопа бросилась к Антиною.
        Он видел берег, но добраться до того места, где можно было бы встать в полный рост, не получалось, волны упорно оттаскивали мальчика обратно. А сил оставалось все меньше… Вода действительно холодная. Антиной почувствовал, что от холода сводит ноги.
        Подросток уже просто барахтался из последних сил, стараясь лишь держаться на плаву и не думая о том, чтобы выбраться на берег, когда почувствовал, как чья-то сильная рука подтолкнула его наверх и вперед:
        - Дыши!
        Несколько судорожных вдохов, потом мрак… Ногу все-таки свело…
        Пенелопа еле вытащила мальчишку, чуть не погибли вместе. На берегу его пришлось перекинуть через колено и сильно надавить, чтобы вылилась вода, которой тот успел наглотаться. Поняв, что Антиной дышит, она бросила его на песке и принялась ловить свою тунику, которую едва не унесла волна прилива.
        Пришлось и мальчишку оттащить подальше. Антиной очнулся, закашлялся, выплевывая остатки воды из легких и желудка, поднялся на четвереньки и только тогда сообразил, что спасен, что уже на берегу и волны больше не тащат его в открытое море. Болело все внутри, болела голова, но сейчас его заботило не это. В двух шагах на песке сидела мокрая царица, обхватив колени руками и опустив на них голову.
        Пенелопа услышала, что Антиной очнулся, обернулась:
        - Жив?
        - Да, спасибо…
        Он уже понял, кто именно толкал вверх и вперед, кто тащил из воды на берег.
        - Идти сможешь?
        - Да…
        Но не смог, Антиноя шатало, кружилась голова. Пенелопа подхватила его под мышки:
        - Пойдем, холодно сидеть…
        Царица притащила подростка домой почти на себе, у того не было сил даже передвигаться. На расспросы коротко ответила:
        - Оступился и упал с утеса. Хорошо, что я оказалась неподалеку…
        Его растирали, чем-то поили, во что-то закутывали…
        До утра Антиной провалялся в бреду. Утром первым, кого он увидел, была царица.
        - Ожил? Никому не говори, что случилось. Оступился, упал в воду, свело ногу, потому мне пришлось помочь выбраться на берег.
        Она еще что-то говорила, он слабо кивал, а перед глазами стояла другая картина — стройная женская фигура, освещенная закатным солнцем. А еще ощущение упругой груди и сильных рук… Антиной не мог вспомнить, привиделось ли ему это в бреду или царица и впрямь была вынуждена прижимать его к себе, чтобы хоть как-то согреть. При одном воспоминании об этом горячем сильном теле его кидало в жар, а голова начинала кружиться.
        С того утра Антиной вынужден опускать глаза вниз, чтобы не встречаться с зеленым взглядом Пенелопы и не видеть поднятой упругой грудью туники, потому что знал, какова эта грудь при прикосновении. Подросток заболел женской красотой…
        Нельзя сказать, что Пенелопа не заметила этого смущения, но приписывала все тому, что он видел ее обнаженной, а еще тому, что пришлось вытаскивать такого же нагого мальчишку из воды.
        - Я никому не расскажу, что случилось. И ты молчи. С каждым может случиться, у всех хотя бы раз в жизни сводит ногу в воде, тем более холодной.
        Его лицо полыхнуло краской смущения:
        - Благодарю, царица.
        - И благодарить меня не за что. Разве ты не бросился бы спасать того, кто тонет? Забудем об этом, Антиной.
        Ее голос, произнесший его имя, показался лучшей музыкой на свете, а собственное имя в ее устах просто божественным… Антиной заболел Пенелопой навсегда…
        Царицу, вернувшуюся из Акарнании, встречали так, словно она выиграла войну в Троаде. Конечно, Евпейт был не слишком доволен ее возвращением, но рад сыну, который, однако, показался ему несколько странным.
        - Ты не болен?
        - Нет.
        - Что случилось, Антиной?
        Ничего добиться не удалось, подросток твердил, что все в порядке. Но однажды Евпейт перехватил взгляд, которым Антиной проводил Пенелопу, и все понял:
        - Э, да ты случайно не влюбился в царицу?
        Краска, густо залившая лицо сына, подсказала отцу, что тот не ошибся. Вот чего ему вовсе не было нужно, так это влюбленность Антиноя в Пенелопу!
        - Не ту выбрал!
        Хитрый Евпейт принял свои меры, и через пару ночей в спальне Антиноя появилась одна из рабынь, щедро подарившая подростку свои ласки. На время он забыл стройную женскую фигуру, освещенную закатным солнцем Акарнании…
        Евпейт мог успокоиться.
        Жизнь на Итаке стала налаживаться.
        Пенелопа словно очнулась от спячки, теперь всем было ясно, что война в далекой Троаде надолго, царя скоро ждать не стоит, остальных тоже, значит, нужно все делать самим. Икарий помог дочери нанять серьезную охрану, сунувшиеся было в воды Итаки пираты узрели три хорошо вооруженные петиконтеры-двухмачтовики с сотней гребцов каждая и больше не появлялись, никому не хотелось испробовать на себе умение этих гребцов владеть не только веслом, но и копьем.
        Пенелопа тратила на содержание охраны свое приданое, прекрасно понимая, что запасов надолго не хватит, их нужно как-то восполнять.
        Заработать… заработать… Одиссей гонял и гонял свои корабли по Великой Зелени, где-то меняя овец на другие товары, где-то попросту грабя, а чем может заработать она? Только ткачеством. Но для ткачества нужна шерсть и женские руки, много женских рук, ловких, хорошо обученных.
        Шерсть обещал привезти отец, к тому же пока есть запасы на самой Итаке, и в этом году скоро будут стричь овец. Пастухи сказали, что и приплод хорош, и шерсти будет сострижено много.
        И все равно в этом году они не смогут продать ничего, во-первых, потому что разорены из-за нападения пиратов Ликета, во-вторых, просто нечего, оливковых деревьев не так много, чтобы давить масла достаточно для продажи, шерсть хоть и лежит с прошлого года, но пока не прядена и даже не чесана, не до того.
        Работы предстояло столько, что спать некогда.
        Но Пенелопа спать и не любила.
        В ахейских домах хозяйка встает первой, умывается, приносит дары домашним богам и будит слуг. Антиклея не любила этого делать, отправляла будить кого-то из своих служанок. Пенелопа все делала сама. Она завела строгие порядки, просто не обращая внимания на Антиклею, теперь Пенелопа была полновластной хозяйкой на Итаке, и никто не посмел спорить!
        Евринома отмеряла зерно горстями даже тогда, когда его намолотили вдоволь. На любое ворчание отвечала, что так приказано царицей. Любая мелочь была на учете, но никто не возражал, просто потому что не было у них лишних мелочей, как и лишних рук. Каждая пара, как и горсть зерна, на учете, а потому бездельничать не должна. Пример подавала сама царица, Пенелопу с рассвета до заката все видели за делом, а потому кто мог отлынивать от своего?
        Пенелопа снова огляделась, что-то было не так в окружающем ее лесу. Прислушалась, но вокруг спокойно, только обычные лесные звуки, прислушалась к себе, тревоги не было тоже. Что же тогда? Пенелопа привыкла доверять мелькнувшим вдруг ощущениям.
        Она забралась слишком далеко в гору, туда, где сохранилась старая оливковая роща, посаженная на поляне Лаэртом в давние времена. Но и от этой рощи ушла далеко в сторону. Склон хороший, солнечный, ровный, без больших валунов, из него вышла бы прекрасная пашня. Только от дворца далеко и рубить такой лес жаль, к тому же часто попадались взрослые оливы. Даже мелькнула мысль, что сюда можно бы прислать сборщиков плодов…
        Оливы! Вот что удивило Пенелопу. Деревья не просто часто попадались, присмотревшись внимательней, она поняла, что их сажала человеческая рука! Оливы стояли не сами по себе, а почти ровными рядами. Но оливковая роща почему-то не состоялась, вокруг лесные заросли, потому оливковые деревья довольно хилые.
        Женщина подошла к ближайшему, погладила рукой ствол:
        - Тебе бы простор и солнце, урожай был бы прекрасный.
        Взгляд нашел следующую оливу, потом еще и еще. Да, они посажены хоть и давно, но с толком. Почему же вокруг лес? Так не поступают с оливами, для ахейцев дороже дерева нет. Чья это земля?
        На обратном пути Пенелопе встретился Лаэрт. Свекор не смог сдержать своего недовольства. «Что же за жена у Одиссея! Разве позволительно царице бегать по лесам с луком, да еще и в одиночестве?!» Невзирая на недовольство Лаэрта, Пенелопа уже открыла рот, чтобы спросить об оливах посреди леса, но что-то заставило ее рот захлопнуть. Всего лишь поинтересовалась здоровьем свекра. Тот пробурчал что-то в ответ и поспешил дальше.
        Пенелопа отлично знала, что родители Одиссея, да и не только они, осуждают невестку за слишком вольное поведение, но сейчас ей просто наплевать на чье-то осуждение, на плечах небольшая косуля, это обед для ее домашних, и не вина Пенелопы, что муж далеко на войне, а никто другой не способен бегать по лесам за добычей. Вернее, способные есть, но их усилий не хватает, чтобы накормить множество голодных ртов, ждущих дома.
        Если бы она попыталась объяснить все это Антиклее или Лаэрту, то снова не встретила бы понимания. Царица, заботящаяся о рабах, — это вообще глупо! Если раба нечем кормить, он стар и немощен, то его прогоняют, а не держат в доме. Пенелопа же, наоборот, собирала к себе рабов со всей Итаки. И ладно бы сильных и умелых, но у нее нашли приют немало стариков и беременных женщин. И уж совсем нелепо платить бывшим хозяевам за таких рабов! Ее осуждали за расточительство.
        Пенелопа купила многих и многих. Она не принимала к себе изгнанных рабов, не уплатив бывшему хозяину хотя бы горсть ячменной муки при свидетелях. Многие дивились такой щедрости молодой царицы, к чему что-то платить за старика или старуху, а потом еще и кормить их, если бывший хозяин выгнал?
        А еще Пенелопа поощряла беременности своих рабынь, те рожали и рожали. Мало-помалу ей даже стали подбрасывать своих детей все, кто рожал без воли хозяев. На царском дворе зазвенели детские голоса. К чему кормить детей?
        Она считала иначе — каждый ребенок будет взрослым, почти каждый. Это новые рабы, которых не нужно покупать, к тому же их сразу можно обучить чему-то полезному. Для этого и нужны старики, они присмотрят за детьми, пока матери будут работать, передадут свои знания и умения…
        Еще через несколько лет детишки вместе со своими матерями будут собирать сбитые с деревьев оливки, пасти гусей, носить хворост… Несколько лет, еще несколько лет ей нужно продержаться. Она обязательно продержится!
        - Эвриклея, как давно твой дед живет на Итаке?
        - Как и я.
        - Среди наших слуг есть кто-то, кто очень стар и чьи предки давно здесь?
        - Ферет.
        - Позови-ка его ко мне. Он не болтлив?
        - Нет, иногда по неделе слова не вытянешь.
        Слуга пришел, поклонился, в ответ на приглашение царицы скромно примостился на самом краешке длинной скамьи. Смотрел с достоинством, но опасливо. Он из слуг самый старый, и хотя сил еще достаточно, если Пенелопа прогонит, в свой дом никто не возьмет, останется уйти в лес и жить дикарем. Можно бы к Лаэрту, да старый царь не слишком жаловал Ферета, потому что тот много знал и не всегда склонял голову до земли.
        - Ферет, ты помнишь солнечный склон за ручьем по ту сторону горы?
        - Помню, хозяйка. Только туда никто не ходит, дичь гнать далеко, ничьего жилья там нет.
        - Откуда там оливы прямо в лесу?
        Ферет чуть усмехнулся:
        - Это было давным-давно, еще до моего рождения и до рождения моего отца. Умный человек решил постепенно превратить лес в оливковую рощу. Сразу вырубить лес и посадить оливы у него сил не хватило, да и нужно долго ждать, пока деревья начнут плодоносить. Он и решил, что посадит оливы между другими деревьями, а вырубать будет постепенно, чтобы к тому времени, когда появятся первые плоды, лес свести.
        - И почему не сделал этого?
        - Погиб вместе с сыном, а его дочь далеко от Итаки замужем на Лесбосе. Никому оказались те оливы не нужны. Почему хозяйка спрашивает?
        - Потому что оливы плодоносят, хотя и плохо, им не хватает солнца, лес-то так и не вырубили. Чьи это сейчас земли?
        - Одиссея, — пожал плечами Ферет.
        - Ты уверен?
        - Конечно, весь склон, и северный, и южный, его. Твои.
        - До следующей весны там нужно вырубить лес.
        Ферет сокрушенно помотал головой:
        - Это слишком трудно, госпожа. Деревья большие и крепкие, я бывал там два года назад.
        - Все, которые возможно, нужно срубить, у остальных подрубить корни, чтобы засохли. Такое возможно? У отца в имении так корчевали лес под пашню. Потом приходилось долго вытягивать сами корни, но это уже можно делать не спеша.
        - Царица хочет возродить оливы?
        - Конечно, это много быстрее, чем сажать новые и ждать, когда они начнут плодоносить. Только никто не должен знать, что мы делаем. Постепенно расчистить лес вокруг, освободить хотя бы часть олив от зарослей.
        - Но такое трудно сделать совсем тайно, оливковую рощу не спрячешь надолго.
        - Пусть думают, что роща возникла из только что посаженных олив за один год по воле богини Афины.
        Эвриклея даже руками себя по бокам прихлопнула — до чего же хитра хозяйка! Эта и Одиссея за пояс заткнет.
        Рабу непозволительно задавать вопросы, но Ферет все же удивился:
        - Почему госпожа не хочет, чтобы знали о ее догадке?
        - Да потому что не рискнут связываться с той, которой помогает богиня Афина! — не выдержав, фыркнула нянька.
        Пенелопа рассмеялась:
        - Если ты будешь так кричать, то секрет раскроется раньше, чем Ферет или кто-то другой возьмется за топор. Нужно подумать, кого отправить рубить деревья. Нужны три человека, сильных и неболтливых.
        Через неделю Евпейт смеялся, обсуждая со своими гостями нелепейшую выходку царицы:
        - При нехватке сильных рук дома отправить мужчин корчевать лес далеко на южный склон ради посадки олив могла только женщина! Хотя нашу молодую царицу и называют разумной сверх всякой меры, ведет она себя как неразумное капризное дитя.
        Ему вторили:
        - Сажать сейчас оливы, которые начнут плодоносить через два десятка лет!..
        - И вырубленный лес оттуда вывезти невозможно…
        Вдруг хозяин дома высказал мысль, которая озадачила гостей:
        - Может, царица боится оставаться рядом с гаванью, чтобы снова не стать добычей пиратов? Решила поселиться подальше в лесу?
        И снова хохот: что за царица, если она так пуглива?
        Евпейт притворно вздохнул:
        - Как ни крути, а женщине, даже разумной и даже царице, нужен мужчина.
        - Но у нее есть мужчина. Одиссей вернется, так сказал оракул…
        - Оракул сказал, что Одиссей вернется через два десятка лет.
        - Не может быть!
        - А остальные?
        Конечно, присутствующих интересовало не столько возвращение Одиссея, сколько их собственных сыновей и родственников, уплывших вместе с царем.
        Евпейт пожал плечами:
        - Об остальных не знаю. Оракул сказал только об Одиссее.
        - Не может быть! Оракулы тоже ошибаются.
        Евпейт понял, что несколько поспешил с разговором, еще не время вести такие речи.
        - Ничего, поживем — увидим. А пока посмотрим, что получится у царицы. Пусть сажает свои оливы, через несколько лет можно будет сходить на дальний склон, посмотреть, как поднимаются из земли ее ростки. Может, царица решила жить вечно?
        Они еще долго обсуждали неразумность поведения Пенелопы, вернее, выискивали таковую в ее поступках. Но чем больше говорили, тем более убеждались, что все разумно. Разве что личное участие царицы во всех делах. Да дело ли правительнице самой обрезать лозу, сажать огород, жать ячмень или орудовать широкой лопатой на веялке?!
        - Разве что нищей царице? — попробовал посмеяться Евпейт.
        Его поддержали, но как-то вяло… Нищей Пенелопа явно не была, во время праздника на ней такие украшения, на которые можно купить всю Итаку.
        Мужчины Итаки явно не понимали эту женщину. Вердикт был единогласным и столь же непонятным: потому что спартанка! Да, женщина-спартанка не вписывалась в привычное представление о женщине у мужчин Итаки. Нет, она целомудренна, обвинить не в чем, держится скромно, хотя и властно, но слишком уж независима, слишком самостоятельна!
        - А все Лаэрт! Какой он царь, если уступил правление женщине?
        - Разве может царь спокойно смотреть, как женщина распоряжается не только домом, но и всем вокруг?
        - Да, сама ходит на охоту с луком за плечами!
        - И ведь добычу приносит!
        Мысль о том, что Пенелопа с легкостью приносит из леса добычу, в то время как сидевшие за столом мужчины похвастать этим никак не могли, не нравилась им совсем. Объяснение нашлось быстро:
        - Ей кто-то убивает, а потом отдает, чтобы не стыдно было с пустыми руками возвращаться.
        - А потом объясняют все вырубкой леса ради посадки олив!
        Хохот в мегароне дома Евпейта был слышен по всей его усадьбе.
        Женщина во главе мужчин — разве такое можно стерпеть?! А если ничего поделать невозможно (мысленно Евпейт добавлял: пока невозможно), значит, остается только посмеяться. Подняв на смех царицу, пьяные гости почувствовали себя легче. Чтобы стать чище кого-либо, необязательно отмываться набело, достаточно облить грязью чистого. Если не удается просто плеснуть, можно сделать это за глаза. Замечено, что, собравшись вместе, люди куда более охотно обсуждают и осуждают отсутствующих, особенно если ничего не могут сказать в лицо.
        Пенелопа совершает глупости? Что возьмешь с женщины, даже если она царица?
        - Это что? — Меланфо почти презрительно кивнула на разложенные на солнце листья кипера. Цветок кипера так себе, розовато-сиреневый, но вянет быстро, а уж на солнце тем более. К чему царице собирать и сушить эти цветы?
        - Помоги раскладывать, чего стоишь? — огрызнулась на ленивую девчонку Евринома.
        Меланфо, морщась, принялась носить и также раскладывать на большом старом полотне растения.
        Пенелопа, обнаружив заросли кипера (иван-чая), действительно приказала нарвать его вместе с корнями, только через одно растение, и высушить, предварительно хорошенько отряхнув землю. На вопрос «зачем?» спокойно объяснила, что из сушеных листьев получается полезный и вкусный напиток, а из корней — бодрящее пиво. А рвать растения через одно нужно, чтобы они на следующий год снова выросли.
        - Откуда царица знает многие хитрости растений? — полюбопытствовала Эвриклея.
        Пенелопа рассмеялась:
        - Да ведь моя мать — нимфа лугов и полей.
        - А кто тебя воспитывал?
        - Отец. И нянька, только ее уж нет… Но мама приходила к нам с братьями, рассказывала, показывала. Мы много трав знаем, растений, что как растет и что из чего делать можно.
        - Царица… у тебя морщинка у рта… и у глаз появились тоже…
        Пенелопа вздохнула:
        - Я знаю, Эвриклея, но ведь я не богиня Афродита и даже не Геба, чтобы сохранить вечную молодость. Я простая земная женщина, потому буду стариться. И ко времени возвращения мужа стану старухой.
        - Не станешь. Тело у тебя крепкое, тело сама сбереги, а лицо я помогу сохранить молодым на многие годы.
        - Ты?
        - Да, на моей родине жрецы умели делать средства для сохранения молодости.
        Пенелопа вспомнила морщинистое лицо Антиклеи и усомнилась:
        - А почему же ты Антиклее не помогла?
        - Это заслужить надо. Да она и не просила.
        С того дня Пенелопа ежедневно смазывала лицо перед выходом из спальни одним средством, тайно приготовленным Эвриклеей, а вечером другим. Тело она и впрямь не запускала сама, не обращая внимания на ворчание Антиклеи, бегала по горам, плавала до самых холодов, охотилась, ну и привычно сидела за ткацким станом. Хотя для ткачества времени оставалось мало.
        Урожай зерна хорош, но полей на Итаке мало, потому что мало самой земли, если свести леса под поля, то негде будет пасти скот. Зерно всегда закупали, понятно, что придется делать это и теперь, потому что старые запасы либо подъели, либо разграбили пираты.
        Пшеницу лучше возить с Пилоса, там полей больше и выращивают зерно на продажу, однако в Пилос нужно доставлять что-то другое. А что, если скота у Пенелопы немного, тканей пока почти нет, оливкового масла тоже.
        - Евринома, давай посчитаем, сколько нам будет нужно зерна до нового урожая.
        Они считали и считали, то и дело сбиваясь, пока за этим делом не застала Эвриклея. Постояла, наблюдая, потом решительно вмешалась:
        - Царица, в Кеми для всего есть свои обозначения.
        - Как это?
        - Смотри. Вот так обозначим одну меру зерна, а вот так две.
        - Так и мы палочками все обозначаем, только, когда их совсем много, начинаем сбиваться.
        Втроем они быстро придумали перевязывать десяток палочек ниткой, чтобы считать было легче. Потом придумали перевязывать число мер, необходимое для одного на день или время от молодой луны до полной.
        По всему полу в мегароне были разложены связки маленьких прутиков. Застав молодую царицу за таким занятием, Антиклея фыркнула, как рассерженная кошка, все у этой Пенелопы не как у людей! Молодая царица внимания на недовольство свекрови не обратила. Они посчитали, сколько мер зерна необходимо на всех слуг, сколько нужно смокв, сколько масла, сколько вина…
        Получалось не слишком обнадеживающе, но Пенелопа махнула рукой:
        - Часть зерна закупим у пилосцев, а если не хватит, то обойдемся. Будем есть больше оливок и мяса, чтобы требовалось поменьше хлеба. А еще нужно ловить рыбу.
        - Что ловить?
        - В Спарте ловят рыбу и едят ее, как мясо.
        - Рыбу? — изумилась Эвриклея.
        Пенелопа с Евриномой согласно кивнули:
        - Рыбу.
        - Она же морем пахнет.
        - Если ловить в море, а если в Аретусе вон, то ничем не пахнет.
        Итакийцы решили, что молодая царица совсем рехнулась после нападения пиратов, по ее приказанию мужчины в Аретусе наловили рыбы, выпотрошили ее и принялись жарить над огнем, нанизав на прутья, точно мясо. Пробовали приготовленное с опаской, точно боясь отравиться. Но вкус оказался вполне приемлемым, не мясо, конечно, но некоторым даже понравилось. Только вот шкура у рыбы была противной.
        Пенелопа долго хохотала, наблюдая, как выковыривает чешую из зубов Поликтор:
        - Ты же не ешь у козленка шкуру? Зачем рыбью шкуру в рот потащил? И выпотрошить хорошо нужно, у рыбы желтая слизь очень горькая, нужно осторожно, а потом промыть хорошо. Я знаю, что в Пилосе и морскую так же едят, только нужно знать, какую.
        Нашлись последователи, каждую свободную минуту теперь занимавшиеся рыбной ловлей. Правда, свободных минут было мало. А еще насмешники по подсказке Евпейта твердили, что у тех, кто рыбу ест, чешуя начнет расти непременно.
        Пенелопа качала головой:
        - За его воспитание нужно было браться еще до рождения, а то вырос урод, теперь девать некуда.
        Евпейт все больше раздражал царицу, но поделать она ничего не могла, успокаивая себя только тем, что это пока. Итакиец слишком силен, чтобы от него просто отмахнуться, и открыто воевать тоже нельзя. Пенелопа внешне не выказывала никакого неудовольствия по отношению к Евпейту, хотя без стычек не обходилось. Причем Евпейт хитро выбирал моменты для приставаний — когда вокруг или неподалеку люди, а слова лились хитрые, ни в чем не обвинишь… Любое резкое ответное движение будет расценено как оскорбление.
        Сначала она зубами скрипела:
        - Мерзавец!
        Но потом поняла, что чем больше ярится, тем больше доставляет ему удовольствие, и нашла другой способ отвечать.
        - Царица, тебе нужен мужчина…
        Хотелось поинтересоваться: ты, что ли? Но она ответила другое:
        - У меня есть муж.
        - Он далеко, а ты одна…
        Не выдержала-таки, сквозь внешнюю почти сладкую улыбку проступило:
        - Тебе какое дело?
        - Люблю красивых женщин…
        Его взгляд откровенно раздел.
        Пенелопа в ответ улыбалась, причем улыбалась так, словно разговаривала с близким другом. Так в улыбке, не сдвигая губ, и прошипела ласково-ласково:
        - Убью… как собаку!..
        На мгновение он замер, а потом от души расхохотался:
        - Мне нравятся строптивые женщины.
        - Мне плевать на твои предпочтения.
        Грубо, особенно для царицы, но итакиец начал ей надоедать, Пенелопа уже чувствовала, что предстоит не одно серьезное столкновение.
        - Нет, не убью… отрежу… кое-что.
        Сказано так, что любой услышавший поверил бы, что и впрямь отрежет. Эта может… Евпейт только вздохнул. За что Одиссею такой подарок?
        Однажды он поинтересовался, за что Пенелопа любит мужа, который и дома-то бывает редко.
        - Любовь — единственная награда, получаемая не за заслуги. Но тебе ее не видать.
        В роще на горе созрели оливки, их пора собирать и давить масло, а еще засаливать для будущих дней. В мире нет ничего полезней оливкового масла, его нужно много, очень много, как можно больше, чтобы было во что обмакнуть хлеб, чем сдобрить бобы, смазать мясо для жарки, чем смазать обветренную и опаленную солнцем кожу… И к рыбе оливки прекрасная добавка, и к мясу, и просто съесть горсть оливок с куском хлеба для поддержания сил неплохо…
        Но оливковых деревьев немного, у Лаэрта уже должны плодоносить те, что посажены его отцом для Одиссея. Но Лаэрту самому нужны оливки и масло, пусть уж, царица решила, что обойдется и просить не станет.
        Завтра пора начинать сбор с деревьев, что принадлежат Одиссею. Пенелопа объявила, что сама пройдет по роще, чтобы посмотреть, много ли плодов, прикинуть, насколько хватит, а заодно посмотрит и новые рощицы, за два года деревья должны подняться. Теперь она могла свободно гулять по острову, не опасаясь оставлять Телемаха дома.
        Евринома послушно семенила сзади, едва успевая за госпожой, движущейся широким шагом. Пенелопе было просто некогда, она умела выступать важно, если приходилось кого-то встречать, как хозяйке дома, но, бывая одна или только в окружении слуг, тем более таких, как Евринома, или Гипподамия, или Актор, прибывших с ней из Спарты, царица не считала нужным скрывать свой истинный нрав.
        На старых оливах ветки сплошь покрыты массой плодов. Пенелопа довольно оглядывала одно дерево за другим. Хорошо, что послушала Актора, который посоветовал поливать оливы за полтора месяца до начала цветения. Над Пенелопой смеялись все, кто это видел, а Актор твердил, что если деревьям не хватит влаги именно в это время, то и урожай будет хуже. Они носили и носили воду от источника, выливая ее под деревья, болели руки, болели спины, кружилась голова, зато оливы щедро отблагодарили за труд. Это стало понятно еще в мае, когда оливы их рощи цвели щедро, куда лучше, чем у остальных на Итаке.
        Пенелопа прикинула, что можно бы отвести малый ручей в эту сторону. Тогда и воду для полива носить много ближе. Некоторое время она стояла, мысленно планируя, как лучше провести новое русло, кого и когда занять этой работой.
        Сейчас у Пенелопы было достаточно людей даже для такой работы.
        Но не ради этой рощи привела Пенелопа в лес своих служанок. Вчера Ферет вернулся из леса и сообщил, что все закончено, роща выглядит так, словно и не было вокруг леса, а оливы откликнулись на заботу невиданным урожаем, ветки с трудом выдерживают плоды. Можно собирать.
        Вот туда и вела своих спутниц Пенелопа, причем спутниц, не подозревавших ни о чем. Всю дорогу она говорила о новых саженцах олив, которые на месте бывшего леса высадили Ферет и его помощники, о том, как не скоро эти саженцы принесут первые плоды… Евринома послушно кивала, а Гипподамии немного надоело, и она опередила царицу с ключницей. Царица сильно волновалась, хотя не подавала вида, и, хитря, чуть отпустила вперед служанку.
        На самом берегу ручья, по склону которого чуть выше и должны быть оливы, Пенелопа с удовольствием отметила молодые деревца смоковницы. Фиговые деревья тоже посадили Ферет с помощниками, Смоковница дерево более «быстрое», оно начинает плодоносить на третий год, хотя на некоторых ветках уже виднелись первые плоды. Это хорошо, на будущий год будет еще и смоква. Таких деревьев немало ближе к дворцу, но, кроме неприятностей, лишнего ничего не бывает.
        Они с Евриномой начали подниматься по склону вслед за ушедшей вперед Гипподамией, как вдруг раздался ее вопль. Царица побежала вверх, словно быстроногая лань.
        - Что?!
        - Там! — Рука Гипподамии указывала именно в сторону поля, где должны быть крошечные всходы новых олив.
        Никакого поля не было! На месте, где совсем недавно были лишь всходы, стояла огромная оливковая роща! Роща взрослых деревьев, сплошь покрытых плодами!
        Гипподамия даже головой трясла, пытаясь отогнать видение, но оно не исчезало. Посаженные в прошлом, а то и вовсе в этом году оливы были взрослыми, они плодоносили.
        Пенелопа с трудом сдержала смех, чтобы не расхохотаться, брякнулась на колени и простерла руки к пустому месту под кроной большого дерева:
        - Афина, богиня, благодарю тебя за щедрый дар!
        Гипподамия стояла, вытаращив глаза, она никого под оливой не видела, но так и положено, боги показываются только тому, кому сами желают, для остальных богини невидимы. Вот кто помогает советами их хозяйке! Вот почему Пенелопа столь разумна, а все ее придумки дают такой результат.
        Позади слышалось пыхтение добравшейся, наконец, Евриномы. Но пыхтение тут же прекратилось — ключница увидела ровные ряды взрослых олив вместо тоненьких вчерашних саженцев.
        - Что это?!
        Пенелопа счастливо рассмеялась:
        - Подарок богини Афины.
        - Да, — просто раздуваясь от гордости, подтвердила Гипподамия, словно в даре Афины была ее личная заслуга, — Афина сделала деревья сразу взрослыми.
        Они ходили между деревьями, Гипподамия и Евринома таращились на оливы, а сама Пенелопа — больше на пространство между ними. Да уж, погнули спины мужчины, попотели… Немало пришлось выкорчевать и вынести.
        - Царица, будет нужно много сосудов, чтобы собрать все масло со стольких деревьев.
        Евринома, как настоящая хозяйка кладовых, думала о своем. Это для болтушки Гипподамии прежде всего помощь Афины и взрослые деревья взамен вчерашних крошечных ростков, а для Евриномы практические вопросы.
        Пенелопа радовалась — все получилось как надо, сегодня же Гипподамия возвестит всей Итаке, что Афина превратила вчерашние саженцы в плодоносящую рощу, и можно будет приступать к сбору плодов. Но если Евриному интересовала тара, в которой будет храниться масло, то Пенелопа задумалась о том, как это масло давить. Она не рассчитывала на урожай в первый же год, а потому не позаботилась о прессах и сосудах, теперь придется срочно что-то придумывать. Двух каменных прессов мало для того объема оливок, которые предстояло переработать.
        Эвриклея встречала их возле ворот, тревожно всматриваясь в лица. Но долго няньке волноваться не пришлось, Гипподамия бросилась к ней издалека. Крик служанки был слышен не только Эвриклее:
        - Богиня Афина превратила саженцы во взрослые деревья! Там целая роща олив! Вместо саженцев роща взрослых деревьев и с плодами!
        На крик служанки прибежали все свободные рабы, а кто-то и дела побросал, слишком удивительным было то, о чем она сообщала. К вечеру Итака и впрямь гудела: Афина помогает их царице! Богиня превратила вчерашние саженцы во взрослые оливы! Нашлись даже любопытные, не поленившиеся отправиться на другой конец острова, чтобы собственными глазами увидеть чудо.
        Пенелопа торжественно принесла Афине щедрые дары, при этом тихонько попросив помогать Одиссею, а вовсе не из благодарности. Ферета с его молчаливыми помощниками царица щедро наградила, но они просили лишь одно: позволить остаться жить в ее доме.
        - Конечно, я и не думала, что вы уйдете. Спасибо за очищенную рощу, она вас тоже отблагодарит. А еще за посаженные смоковницы.
        - Царица заметила? Это будут хорошие смоковницы, они дадут плоды.
        Плоды с новых смоковниц Пенелопа посвятила Афине, и этому никто не удивился. А самый большой и перезревший плод пошел снова на семена. Вдоль всего ручья они легли в землю, чтобы со временем вырасти в новые плодоносящие деревья. Да, Итака бедна пашнями и полянами, где можно пасти скот, но она богата ручьями с хорошей водой, значит, нужно сажать деревья, которые принесут плоды. Смоква прекрасно хранится и вкусна в свежем виде, из нее даже вино делать можно. Об оливах и говорить нечего.
        Недовольно ворчала Антиклея, полагавшая, что царице, конечно, пристало следить за порядком в доме, за достатком, но не в поле же и не на сборе оливок! И уж тем более не охотиться, что вообще мужское занятие, и не интересоваться рыболовством или сооружением маслодавильного пресса.
        А Пенелопе наплевать на ее недовольство, если слушать свекровь, то, кроме ткацкого стана и бесед с Евриномой по поводу содержания кладовых, делать будет нечего. А что в тех кладовых было бы, не займись она сама всем вплоть до оливок! И маслодавильным прессом тоже пришлось заняться поневоле. Урожай оливок большой, а чем давить, если два малых пресса не справлялись, хоть и крутили их с рассвета до заката и даже почти в темноте при свете факелов?
        Пенелопа, сидевшая за рукоделием в спальне, вздрогнула от стука — это упало и покатилось веретено. Поднимая его, царица на мгновение замерла. Потом положила веретено на пол, крутнула… подождала, пока остановится и снова толкнула. Веретено с намотанной на него нитью было узким у одного конца и утолщенным у другого, а потому описывало круг, при этом острый конец оставался на месте.
        - Гипподамия, позови-ка Прома.
        Гипподамия чуть поморщилась, у хозяйки снова какая-то придумка, только бы не заставила, как вчера, провести целый день, лазая по горам! У несчастной женщины болело все тело, Евринома тоже без сил, а царице хоть бы что! Охая и морщась, Гипподамия отправилась разыскивать Прома. Раб нашелся сразу, он что-то мастерил во дворе. Пром сметливый, вечно что-то придумывает и налаживает. На зов он только кивнул и поспешил к хозяйке.
        И снова Антиклея недовольна — разве дело звать раба в женскую половину?! Что за дело, если большая часть дворца еще не восстановлена, женская половина есть женская половина, там чужим, а тем более рабам, появляться нельзя. Но Прому не пришлось идти наверх, Пенелопа уже сама спустилась и встретила его в мегароне.
        - Смотри, — она показала движение веретена по кругу. — Если такими сделать давильные камни, только еще толще к одному краю? Тогда не придется то и дело останавливать движение, чтобы подсыпать новые оливки, раздавленное будет само сползать к тонкому краю.
        Некоторое время они обсуждали, как можно закрепить острый конец и как соединить сами конусы с осью вращения. Пром забыл, что перед ним женщина, да еще и царица, он разговаривал, как с равной, вернее, равным. Гипподамия изумленно слушала. Оливковые саженцы превратила в деревья для хозяйки богиня Афина, это понятно, а кто внушает ей вот такие мысли? Да, наверное, тоже богиня мудрости, иначе откуда бы взялись они в голове у той, что воспитана в женской половине дома?
        - К следующему году можно будет попробовать сделать каменные конусы.
        - Это долго. А если из дуба?
        - Из дуба?
        - Да, на этот урожай хватит, а к следующему можно и каменные.
        На царском дворе застучали топоры… И снова никто не понимал Пенелопу, нашла же время заниматься мебелью, когда самый сбор оливок начинается! Но быстро стало ясно, что вовсе не мебель делает Пром со своими людьми. Огромные тяжеленные дубовые колоды на глазах превращались в конусы. Это еще что?
        Гипподамия уверенно рассказывала, что богиня Афина снова приходила к царице и что-то подсказывала не иначе как про эти самые конусы. На вопрос, что же это будет, служанка только разводила руками:
        - Не знаю, хозяйка отправила меня искать Прома, а когда я вернулась, богини уже не было в спальне.
        По Итаке разнеслось: богиня Афина частенько навещает царицу в ее спальне! Евпейт хохотал:
        - Хорошо, что не бог…
        Начался сбор оливок. Из-за большого количества плодоносящих деревьев Пенелопа наняла много работников, обещая со всеми расплатиться оливками или маслом, кто как пожелает. Убирали быстро, гора свезенных с ближней плантации оливок росла, два пресса едва успевали перерабатывать.
        Но основная масса и плодов, и работников была все же на том самом южном склоне, где Афина за день вырастила взрослые деревья. В эту сказку поверили все, никому не пришло в голову вспомнить, что оливковые деревья встречались в этом лесу издревле, а кто и вспомнил, тоже решили, что именно потому царица вдруг повелела Ферету и его помощникам корчевать лес и сажать деревья именно там.
        Там тоже работали плотники, сначала спешно вытесывая конусы, а потом соединяя их в какое-то хитрое устройство. Пром даже похудел, мотаясь между одной постройкой и другой. Пенелопе тоже было некогда…
        И только когда в рукояти сооружений впрягли мулов, стало ясно, что это давильные прессы! Три огромных конуса вращались, как и каменные круги на привычных прессах. Пром насыпал первую порцию оливок и махнул рукой, чтобы погонщик тронул мула. Со скрипом завертелись конусы, зачавкали под тяжестью раздавленные оливки… Несколько оборотов, и давленая масса уверенно сползла к центру, освобождая место для новых плодов, Пром снова насыпал, потом крикнул, чтобы несли еще.
        К сооружению прибежали почти все, кто занимался сбором оливок. На чудо-придумку смотрели с изумлением и восхищением. На вопрос, кто выдумал, уверенно твердили:
        - Богиня Афина научила царицу.
        Стало ясно, что Афина покровительствует не только царю, но и его разумной жене. Это прибавляло уверенности, что все будет хорошо. А разве не так? Полностью разорившись из-за нападения пиратов, Пенелопа сумела быстро не только восстановить хозяйство, но и увеличить его. Разве было столько олив на Итаке раньше? Теперь можно не возить масло из других мест, своим обходиться.
        Пришел посмотреть на диковинное изобретение и Лаэрт. Стоял, качал головой, но, кто придумал, не поинтересовался. Сказано — богиня, значит, богиня. Пенелопа могла бы посмеяться, если бы имела время.
        У нее появились и другие заботы.
        От отца прибыли наконец корабли с шерстью. Огромные тюки, обернутые шкурами, туго перетянутые, чтобы занимать как можно меньше места, такие же большие корзины… Их носили и носили на берег, ставили под навесы.
        А взамен из кладовых носили готовые ткани, также завернутые в шкуры и туго перетянутые. Корабельщики торопились, им предстояло вернуться еще несколько раз, шерсти было много, и привезти все за один раз не получалось.
        - Откуда столько? У Икария такие большие стада, что сам обработать не успевает, даже нам столько остается?
        Пенелопа лукаво посмотрела на Эвриклею.
        - Там не только отцовские, но и мои стада… Всем скажем, что нам привезли для прядения и ткачества, потому что у нас лучшие ткачихи.
        Так и сказали. Соорудив давильные прессы, плотники без работы не остались, теперь они спешно строили большое помещение для работы ткачих. Пенелопа требовала делать все крепко и без щелей, чтобы не дуло даже в холода.
        К чему все это, стало ясно, когда сбор плодов был почти закончен и дел в поле и огороде для женщин почти не осталось.
        Расплатившись со всеми жницами и сборщицами винограда, царица вновь созвала женщин Итаки на свой двор:
        - Пора прясть и ткать.
        Все согласно закивали, чем еще заниматься женским рукам, как не столь привычной работой?
        Принялись распаковывать присланную шерсть, зажужжали веретенца, а потом и зазвучала женская песня — работать руками легче, когда поется. Пенелопа учила и учила молодых женщин и девчонок, требуя, чтобы нить была как можно тоньше и ровней, из такой и ткань получится качественней.
        К прошлогодним ткачихам добавились новые, пришлось Прому отложить давильные прессы и заняться еще деталями для станков. Долион с сыновьями возводил новые кладовые для шерсти, пряжи и готовой ткани.
        Пенелопа распорядилась не жалеть масла для светильников:
        - Нужно беречь глаза ткачих!
        Сытно кормила, когда стало холодно, многим помогла теплой одеждой, и в самих мастерских топили щедро. Все свободные и несвободные женщины потянулись работать у царицы. Росли запасы спряденной нити, потихоньку начали заправлять ткацкие станы.
        А она не забывала еще одно: раз в неделю они обязательно тренировали руки, выпуская стрелы в чучела зверей и в щиты, прикрепленные на заднем дворе дворца. На вопрос «зачем?», только пожимала плечами:
        - Чтобы не забыли то, чему научились.
        И мама, и папа
        Заботы, заботы, заботы… И тогда, когда муж дома, когда он обеспечивает достаток, а жена только порядок в самом доме, забот у хорошей хозяйки хватает. А если все на ней, а хозяйство разрушено?
        Засыпала, едва коснувшись головой ложа, просыпалась до рассвета, и тут же обступали многочисленные вопросы.
        Встряхнула ее все та же разумная Эвриклея:
        - Царица, ты сыну нужна.
        - Болен?!
        - Нет, здоров, хвала богам. Но он мал, да и отца нет. Я понимаю, что трудно во всем примером быть для мальчика, но не забывай о Телемахе.
        Вообще-то, женщине учить мальчика совсем не дело, для этого есть разумные мужчины. Но Эвриклея права, за многими ежедневными заботами она забыла и свои материнские обязанности, в дом возвращается, когда Телемах уже спит, по головке погладит сонного, поцелует в лоб — и все. А утром ребенок еще спит, жаль будить. Знает, что за ним присмотрят, накормят, оденут, умоют, но нянька права: слуги слугами, даже самые добрые, а мать нужна.
        Пенелопа сама выросла без матери, помнила, как ждали каждого ее появления братья, даже уже взрослые. Верно, какими бы ни были заботы, лучше один день сытно не поесть, чем упустить сына, чтобы не вырос трусливым или глупым.
        У нее, девочки, не было матери, у ее сына нет отца, вернее, есть, но уж слишком далеко. Придется ей заботиться об обучении Телемаха. Уходя в море, Одиссей поручил воспитание сына Ментору, однако приятель Лаэртида что-то не торопится выполнять поручение. Евпейта боится, что ли?
        - Ментор, Телемаха нужно учить.
        - Да мал еще царевич…
        Хотелось крикнуть: «Чего же вы все боитесь?!»
        Ментору поручил сына Одиссей, помня ум и доблесть старого товарища по играм и пиратским вылазкам. Только Ментор в одном из набегов серьезно пострадал, хромал и мучился головными болями, потому даже в поход вместе с остальными не пошел. Одиссей надеялся, что Ментор сможет стать хорошим наставником маленькому, а потом и повзрослевшему Телемаху. Но как Лаэрт не слишком стремился удержать царство, так Ментор не торопился воспитывать сына своего друга.
        «Предатели! Трусы! В Аид вас всех!» — мысленно горячилась Пенелопа, но только мысленно, внешне привычная улыбка. Она слабая женщина, находится под защитой сильных мужчин, слушает их советы… Один из сильных мужчин — Евпейт — уже давно понял, что нет никого более сильного на этом острове, чем эта слабая женщина.
        Телемах и впрямь не слишком взрослый, но в его возрасте уже пора браться за маленький лук, пора учиться читать и слушать рассказы о том, как устроен мир. Если Ментор не торопится, придется учить царевича самой — решила Пенелопа.
        - Сегодня ты пойдешь со мной.
        - А куда?
        - В лес.
        - А это ты что несешь?
        - Лук.
        - Чей?
        - Свой.
        - А другой?
        - Тоже лук, твой.
        - Мо-ой?! — У мальчишки круглые глаза. — Мой лук?!
        - Твой. Пора и тебе учиться натягивать тетиву и точно пускать стрелу.
        - У меня есть маленький лук.
        - Он почти игрушка. А этот настоящий, и стрелы в колчане настоящие. Держи.
        Малыша распирало от важности. Пенелопа вела сына подальше на полянку, чтобы никто не видел ни его первых неудачных выстрелов, ни того, что учит мужскому искусству царевича мать, а не мужчина-родственник. Что же делать, если для Телемаха царица и мама, и папа…
        - Что нужно сделать, прежде чем надеть тетиву?
        - Подложить лук под колено, чтобы он хорошо уперся! — Телемах гордо продемонстрировал свои знания, казалось, осталось лишь повторить это с луком. Мальчик держал оружие наготове, ожидая команды попытаться осуществить то, что так хорошо запомнил.
        - Нет…
        - А что?
        - Тебе понравилось бы, если бы тебя вдруг стали гнуть через колено?
        - Не-ет… но я же не лук!
        - Ему тоже не нравится. С любым оружием сначала нужно поговорить, попросить слушаться, попросить помочь. Оружие тоже живое.
        Телемах недоверчиво смотрел на мать.
        - И меч?
        - И меч.
        - Он же бронзовый.
        - Все равно живой.
        - И стрела?
        - И стрела.
        Телемах погладил стрелу от наконечника до оперения.
        - Ей больно, когда она вонзается в дерево?
        - Больно, но она согласна терпеть. Если попросишь. А уж с луком договариваться нужно обязательно. Он должен знать, что ты его хозяин, его любишь и ждешь помощи.
        - Так? — Мальчик просто погладил налучье.
        - Ты что-то почувствовал?
        - Нет.
        - Ты подарил луку тепло своей руки? Нет. И не почувствовал его ответное тепло. Ну-ка, еще раз. Почувствуй, как красиво он изогнут, какой сильный… Лук ответит.
        Телемах бережно прикоснулся ладошкой к налучью, погладил, потом осторожно провел пальчиками, — видно, понравилось, потому что провел еще и еще… И вдруг закричал:
        - Мама, он теплый! Он откликается!
        - Не кричи, всех в лесу распугаешь. Молодец, вот теперь можно и тетиву надевать.
        Началась учеба, часто нелегкая, иногда до слез, потому что, как ни просил, лук еще плохо слушался маленьких рук. Пенелопа поощряла:
        - Ничего, ты устал, лук тоже. Дай отдохнуть ему и себе, поговори, объясни, что ты просто еще не умеешь, потому не получается сразу…
        - А ты тоже так училась?
        Пенелопа вспомнила свою собственную учебу. Да, она училась вместе с братьями в Спарте, и никаких скидок на то, что они девчонки, не было, все на равных — стрелять, бегать, прыгать, даже бороться. Девушки уже боролись только между собой, а вот девочки и с мальчишками. Руки сильные, ноги тоже, глаз точный, потому и выстрелы меткие. Пенелопа была отменной лучницей.
        Телемах даже обиделся, когда мать решила, что на первый раз достаточно:
        - Я не маленький! Я не устал!
        - Сорвешь руку, не сможешь несколько дней стрелять, все, чему успеешь научиться, за эти дни будет утеряно. К тому же и лук тоже устал. Нужно уметь вовремя остановиться.
        - А ты умеешь?
        - Не всегда.
        Телемах недоверчиво покосился на мать, ему казалось, что уж она-то умеет все!
        Эвриклея осторожно поинтересовалась:
        - Царица, ты учишь сына стрелять?
        - А что мне делать, если не хотят учить те, кто должен бы?
        - Правильно.
        Но куда трудней отвечать на вопросы сына: где отец и почему не спешит домой?
        - Оракул предсказал, что Одиссей вернется через двадцать лет.
        Это можно сказать взрослым, они поверят в любые пророчества или россказни. А как объяснить ребенку, что такое двадцать лет, почему его отца нет, если он жив? Для малыша оправданием может служить только одно: отец совершает подвиги.
        Пенелопа так и сказала.
        - Как Геракл?!
        - Ну… почти… как Геракл…
        - А какие?
        - Отец вернется и расскажет нам.
        - А ты знаешь?
        Когда такой вопрос повторяется изо дня в день, приходится придумывать отцовские подвиги. Малейшая зацепка у Пенелопы превращалась в яркий рассказ о том, как было дело и что думал по любому поводу Одиссей.
        Как отвлечь внимание сына от не слишком красивых поступков отца и его приятелей? Да и как война может быть красивой?
        Одиссей обманом проник в Трою под видом нищего и выкрал священный для троянцев палладий? Поговаривали, что помогла Елена… Насколько Пенелопа знала двоюродную сестру, та вообще могла организовать кражу. Но разве можно не рассказать в красках то, как крался темной ночью Одиссей по городу, как случайно в темном переулке наткнулся на гулявшую (что она делала ночью в темном переулке?) Елену, та не выдала родственника и даже помогла, как рисковал Одиссей жизнью, проникнув в храм, а потом выносил палладий… Пенелопа живописала подвиг мужа не только Телемаху, вернее, рассказала что-то вроде сказки мальчишке, а на следующий день поняла, что Телемах поведал услышанное приятелям, и пошло…
        Что делать? Признаваться, что все, кроме самого факта кражи священного палладия, выдумала? Но это означало пасть в глазах сына. Пришлось рассказывать всем. С каждым днем история обрастала подробностями, словно Пенелопа сама ходила вместе с мужем по темным закоулкам Трои.
        Возмутился Евпейт:
        - Ты-то откуда знаешь? Все это мог бы рассказать Одиссей, но не кто-то приплывший из Троады.
        Он прав, он тысячу раз прав, множество глаз впились в лицо царицы. Но у Пенелопы не дрогнул ни один мускул:
        - Мне поведал не Одиссей, а Афина. Богиня показала, как было дело.
        На мгновение установилась полная тишина, потом она взорвалась почти криками мольбы:
        - А про моего спроси, царица?
        - А об Антифате?
        Пенелопа развела руками:
        - Не могу. Богиня показывает только Одиссея и только то, что захочет сама.
        - Скоро они домой-то?
        - Одиссей не скоро, остальные не знаю.
        Блестящие глаза Телемаха были наградой и искуплением вранья одновременно. Ради них стоило лгать даже о богине Афине.
        На песок пристани вытащен корабль. Это не торговое судно, но пришло не таясь, потому бояться не стали. Да и вообще, после случая с пиратами Ликета на остров больше не приплывали грабить, прошел-таки слух, что хозяйка с чудовищем знается. Пенелопа не возражала, пусть боятся. А потом стали поговаривать и про помощь Афины…
        Но куда больше помогли нанятые с помощью отца охранники. Пенелопа понимала, что их помощь куда действенней, чем даже богини, которая еще неизвестно, пожелает ли помочь…
        На сей раз корабль приплыл ненадолго, нарочно завернув от Пилоса. Мудрый Нестор не забывал, что новости нужны всем, особенно если это новости о живых.
        Нежданных, но таких желанных гостей принимали, как самых дорогих, дороже было бы только возвращение самого царя. Пенелопа, хотя и правила Итакой единовластной хозяйкой, все же попросила Лаэрта приветствовать прибывших от имени Одиссея. Но те сами передали приветствия от сына, мужа и отца.
        - Радуйся, Лаэрт! Жив ваш Одиссей и даже здоров как бык.
        Трою взяли во многом благодаря хитрости Одиссея. Это его придумка с конем помогла проникнуть за стены города и открыть ворота изнутри.
        Даже на Итаке нашлись сомневающиеся, что троянцы столь глупы, что поверили в нежданный подарок ахейцев.
        - Они что же, не видели, как ахейцы строят этого огромного коня?
        - И у ворот не было стражи?
        - Что же троянцы не заметили дверцы, через которую внутрь забрались ахейцы?
        Сомнения? Как можно сомневаться в хитрости и доблести царя Итаки?! Кто, как не он, совсем недавно под видом нищего пробрался в Трою и украл священный палладий? Кто, как не Одиссей, мог придумать такую хитрость, как конь с воинами внутри?! Конечно, ему помогла Афина, она сделала троянцев невнимательными, она всегда помогает Одиссею. И его жене с сыном тоже помогает!
        Пенелопа привычно внушала и внушала всем, что Одиссей не просто хитрец, он герой, причем из тех, кому помогают боги. Иначе нельзя, иначе веру в отца потеряет Телемах, а ждать еще долго, прошло меньше половины срока.
        Теперь уже все верили в пророчество. Как не поверить, ведь никто не ожидал, что война с Троей окажется столь долгой, никогда и никто не воевал у чужих берегов по десятку лет, но оракул сказал, что Трою будут осаждать десять лет, и вот пожалуйста — только на десятый год удалось перехитрить троянцев.
        А кто это сделал? Одиссей!
        Телемах ходил гордый, словно это он подсказал отцу хитрость с конем. Мальчишки смотрели на царевича с завистью — повезло же иметь такого отца!
        А Пенелопа задавалась вопросом: а что же дальше? Десять лет войны вместе со всеми, но Трою взяли, пора бы и домой. Где будет отсутствовать Одиссей еще столько же? Ответа не было, предсказатель Тиресий далеко, если вообще жив, он был стар, когда Одиссей ездил узнать судьбу.
        Но царица больше не желала никаких предсказаний, достаточно, лучше жить, не зная будущего, чем мерить это будущее предсказанными годами.
        На Итаку прибыл корабль с черными парусами…
        Только увидев такие, Антиклея взвыла утробным голосом. Пенелопа молча смотрела, как вытаскивают на берег «вепря», как прямо в воду прыгает Навплий, как он идет мрачный, весь почерневший… Ни одна черточка не дрогнула на лице молодой царицы, хотя и без слов было ясно, какую весть привез Навплий.
        Он действительно подошел к Антиклее, опустил голову и тихо произнес:
        - Паламеда убили…
        - А… Одиссей?..
        Навплий только сокрушенно развел руками. Антиклея взвыла снова, она распустила волосы и принялась царапать себе лицо ногтями.
        - Где погиб Одиссей? — Голос Пенелопы почти спокоен, словно спрашивает не о муже, а о чужом человеке. Этого спокойствия Лаэрт ей простить не смог, хотя стоило бы прислушаться и к вопросу, и к ответу.
        Навплий ответил уклончиво:
        - Многие цари погибли по пути из Троады, многие…
        - Где и как?
        - Прогневили Посейдона, была буря, многие суда разбились о скалы…
        - И Паламед?
        - Паламед погиб в Троаде…
        Сказал и смотрел словно с опаской. Чего он боялся? Но Пенелопе не до Паламеда.
        - Ты видел погибшего Одиссея?
        Навплий помотал головой:
        - Неразумная женщина… Твой муж не пришел вместе с выжившими в Арголиду.
        - Одиссей жив!
        Навплий снова сокрушенно покачал головой, мол, что с нее взять, даже погоревать не может, как обязана делать жена. Вон мать как убивается!
        - Одиссей жив! — громко и твердо повторила Пенелопа. — Навплий не видел его корабль разбившимся и не видел погребального костра моего мужа. А оракул сказал, что Одиссей будет отсутствовать двадцать лет. Прошло только десять. Он жив!
        - И десять лет будет плыть от берегов Троады до Итаки?
        - И ты появился здесь, чтобы сообщить матери, что ее сын погиб, не зная этого наверняка?
        - Мой сын тоже погиб. А он был зятем Антиклеи. Мы потеряли сыновей, тебе этого не понять…
        Со стороны дворца доносился вой старой царицы, она царапала себе лицо и рыдала. Пенелопа вдруг обернулась к стоявшим в молчаливом оцепенении итакийцам и громко повторила:
        - Навплий не видел погибшего Одиссея или его разбившийся корабль. Одиссей жив!
        Антиклея ушла в гинекей и не появилась в мегароне, из ее спальни слышался то вой, то плач, то какие-то причитания… Но и Навплий долго не задержался, объявил, что должен успеть дотемна добраться в Пилос.
        Пенелопа снова не спала ночь, пытаясь понять, что именно не так в поведении Навплия. То, что быстро ушел обратно в море? Но Антиклея была не в состоянии сочувствовать горю своей старшей дочери — жены погибшего Паламеда, она слишком давно вышла замуж и уплыла с мужем на Эвбею. Кроме того, все мысли старой царицы были заняты гибелью собственного единственного сына.
        Лаэрт тоже не слишком разговорчив, сама Пенелопа упорно твердила одно: Одиссей жив!
        Но ей показалось, что Навплий торопился не из-за отсутствия сочувствия. Почему он вообще прибыл с таким известием сам? Разве это дело царя, да еще и столь далеко живущего, посещать родственников с утешениями? Навплион далеко, а его Эвбея и того дальше…
        - Эвриклея, все ушли с Навплием или кто-то остался?
        - Валяется пьяным Фресандр, да он ни на что не годен и трезвым. Болтун, каких свет не видывал.
        - Где он?
        Нянька смотрела на царицу, не понимая вопроса. Ночь, где может быть пьяный Фресандр? Валяется где-нибудь, хорошо, если живой. Но если на Пенелопу что-то найдет, лучше выполнить требование, потому, услышав: «Разыщи сейчас!», Эвриклея вздохнула и зашаркала сандалиями вниз по лестнице.
        К ее удивлению, оказалось, что пьяный Фресандр заснул у них во дворе и, разбуженный, был в относительном порядке. Во всяком случае, выпив еще чашу неразбавленного вина, оказался готов предстать перед царицей даже посреди ночи.
        Фресандр был ранен в Троаде и вернулся на корабле Навплия, хотя вообще-то воевал под началом Нестора. На Итаке он остался случайно, просто завалившись под лавку с перепою, поскольку он не греб, гребцы Навплия не заметили отсутствия чужака, и сам Навплий обнаружил это поздно. Фресандру не было разрешено ходить во дворец, однако он, завидев приятеля, сумел выбраться и напиться до полной неспособности передвигаться.
        Беседа Фресандра с царицей Итаки вовсе не входила в планы Навплия.
        - Радуйся, царица. Я не видел гибели твоего мужа. Никто не видел. Навплий врет…
        - Как погиб Паламед?
        Фресандр явно заелозил, начав ныть:
        - Я не видел… говорили…
        - Прекрати тянуть! Как погиб Паламед?!
        - Его оговорил царь Итаки.
        - Одиссей?! Как это было?
        - Я не знаю, может, это и не оговор… Но я не верю в предательство Паламеда, он, конечно, весь в папашу, вредный, но не предатель.
        - Если ты еще будешь говорить вокруг да около, я велю не давать тебе больше вина.
        Фресандр поднял руки:
        - Все, понял. Сейчас расскажу. Агамемнон отправил Одиссея раздобыть пропитание, потому что в лагере почти начался голод. Царь Итаки вернулся без ничего. Паламед начал смеяться, что тот просто не сумел добыть. Знаешь, царица, я не виню твоего мужа, ему просто не попались…
        - Прекрати! Ты обещал рассказывать только то, что происходило.
        - Паламед вызов принял, вышел в море и вернулся с судном, полным отборного зерна. Не знаю, где этот умник его добыл, но…
        - Говори толком. Что дальше?
        - А потом Одиссей сказал, что увидел сон, в котором Афина советовала всем на два дня покинуть лагерь, потому что все, кто останется, погибнут от Зевсова гнева. Агамемнон послушал, мы ушли. А когда вернулись, обнаружили труп троянца с письмом, в котором тот благодарил Паламеда за предательство и сообщал, что золото ему переправлено полностью. Паламед все отрицал, но Одиссей предложил обыскать палатку Паламеда. Там действительно нашли золото и…
        - Что и?
        - Забили Паламеда камнями.
        Пенелопа содрогнулась, но взяла себя в руки.
        - Его похоронили?
        - Нет. Навплий приплыл просить Агамемнона, чтобы тот разрешил забрать тело и устроить погребальный костер. Царь не дал. Навплий проклял Одиссея и остальных. Правда, Паламеда похоронил Ахилл.
        Пенелопа мерила шагами мегарон. Навплий мстит, это понятно. Но как он мог быть уверен, что Одиссей не вернется в тот самый день, когда он был здесь? Значит, Навплий знал, что Одиссей где-то задержался… Где?
        - Где остальные цари, если от Трои ушли давно?
        - Навплий уговорил богов, и на возвращавшихся была наслана буря. Многие корабли погибли, налетев на скалы, потому что перепутали проход между островами… Я слышал, как один чудом спасшийся гребец твердил, что они видели костер, который обозначал пролив, и держались левее, как делали всегда, но вместо пролива там оказались острые скалы…
        Пенелопа замерла, потом резко повернулась, напугав Фресандра:
        - Костер, говоришь?
        Тот только пожал печами:
        - Так говорил Фриних… я не знаю, не видел…
        Царица вдруг вспомнила рассказ Одиссея о том, что Навплий в молодости разжигал ложные костры, направляя корабли на скалы, а потом собирал то, что после кораблекрушения выбрасывало море, и людей, которые сумели выплыть…
        - Костер… А что ты про Одиссея еще знаешь?
        - Ну, про коня, которого он придумал…
        - Это мы знаем. Расскажи, что после этого было.
        И снова Фресандр заелозил, что подсказало Пенелопе, что не все так просто.
        - Говори уж!
        - Царю Итаки по жребию досталась старая Гекуба, и он решил добыть себе еще славы и богатства, а потому со всеми в ту бурю не плыл.
        - Там остался?
        - Нет… они отправились грабить побережье. Только я слышал, что уцелели и при грабеже, а вот куда потом заплыл, того не знаю, правда, не знаю, царица.
        На сей раз Фресандр, сокрушенно разводя руками, смотрел в глаза, значит, не врал.
        - Значит, его гибели никто не видел, и среди разбившихся на Эвбее кораблей его не было?
        Фресандр вытаращил на Пенелопу глаза:
        - Кто тебе сказал, что они разбились у Эвбеи?
        - А где?
        - Ты права, только я такого не говорил!
        - Навплий откуда?
        - Из Навплиона.
        - Эвбея его земли?
        - И Эвбея тоже, хотя не совсем.
        - Где он еще мог зажечь ложные костры, как не на Эвбее, чтобы вместо пролива между ней и Андросом направить корабли на скалы? Критяне среди погибших были?
        - Нет, они сразу от Лесбоса повернули на юг.
        - И никого из Халкидики тоже не было, верно?
        Фресандр почесал за ухом:
        - Ну и умная ты, царица…
        Но Пенелопа уже потеряла интерес к разговору, все, что нужно, она уже услышала.
        - Эвриклея, вели дать ему целый пифос крепкого вина, пусть пьет, пока не свалится. Только уведи подальше от берега, чтобы, если Навплий вдруг вернется, его не нашел.
        Фресандр, который уже сообразил, что выболтал то, за что Навплий его просто убьет, благодарно кивнул Пенелопе:
        - Ты правильно говоришь, царица…
        - Иди, болтун… И никому больше ничего не говори, если жизнь дорога.
        - Ты думаешь, царица, твой муж жив?
        - Я это знаю. Одиссей вернется еще через десять лет. Это не скоро, долго же он будет мотаться по морям… Пока не обменяет Гекубу на кого-то помоложе.
        Смех невеселый, доказательств, что Одиссей жив, никаких, только слова пьяного болтуна, которому верить трудно, к тому же Пенелопа сама велела ему молчать. Все верно, если расскажет о Навплии и ложном костре, нужно рассказывать и об убийстве Паламеда, и об оговоре того Одиссеем, и обо всем остальном. Доказательств против Навплия тоже никаких, а об Одиссее слава пойдет дурная. Пусть лучше пока помнят о коне и палладии, добытом хитростью. Когда эта слава укрепится, тогда можно будет вспомнить и о Паламеде.
        - Эвриклея, нужно, чтобы Фресандр ничего не выболтал об Одиссее. Просто скажем, что никто царя погибшим не видел, зато слышали, что он уплыл грабить побережье и вместе с остальными его не было. И ты молчи, я только Антиклее и Лаэрту расскажу.
        Эвриклея все поняла верно и приняла свои меры.
        «Утром поговорю с Антиклеей, она должна понять и поверить», — решила Пенелопа.
        Но утром их разбудил страшный крик служанки Антиклеи. Вбежав в спальню царицы, Пенелопа увидела страшную картину — Антиклея повесилась! Она не перенесла известия о смерти сына.
        У Пенелопы сжались кулаки:
        - Ну, Навплий, не попадайся мне на пути! Покарайте его, боги!
        Пенелопа не очень любила свекровь, вернее, просто не любила, причем взаимно, но видеть мать, удушившую себя только из-за известия о гибели сына, тяжело.
        Пока хоронили Антиклею, всем было не до Фресандра. Пенелопа вспомнила о незадачливом пьянице только через несколько дней:
        - Эвриклея, где он?
        - Отравлен! — бодро объявила нянька.
        У Пенелопы глаза округлились от ужаса.
        - Кем?!
        Она соображает, что говорит, ведь их слышат многие?!
        - Навплием. Сизифово зелье, отсроченная смерть, когда человека травят, а умирает он позже. Фресандра потому и оставили на острове, чтобы нас в его смерти обвинить.
        Самой Пенелопе нянька тихонько шепнула на ухо:
        - Помер с перепою…
        - Навплий лгун! Он не видел гибели царя Итаки, а его сын Паламед утонул в колодце! Одиссей и Диомед не сумели спасти жадного Паламеда.
        Сказала просто так, пришлось объяснять.
        - Да, они нашли клад, Паламед первым полез в колодец за золотом, но взял слишком много, веревка не выдержала и оборвалась, Одиссей и Диомед вытащили только обрывок веревки, а сам Паламед утонул.
        Евпейт прищурил глаза:
        - Откуда это известно?
        - Фресандр рассказал. Я с ним беседовала после отплытия Навплия. А еще о том, — царица возвысила голос, чтобы слышали все, — что Навплий зажег ложный костер, чтобы направить корабли ахейцев на скалы. Он так делал в молодости и грабил тех, кто выбирался на берег.
        Нашлись те, кто вспомнил о таких слухах. Но Евпейт снова усомнился:
        - Почему Навплий оставил Фресандра на Итаке, если знал, что тот может рассказать многое?
        - Фресандр остался мертвецки пьяным и отравленным. Я просто успела поговорить с ним до утра, а потом было не до него. Когда умер Фресандр?
        - Вчера, царица.
        - Жаль, не успел рассказать всего… Одиссей жив и вернется домой. Только вот когда — неизвестно. Фресандр сказал, что царь Итаки отправился грабить побережье, его там видели. И в числе погибших у Эвбеи Одиссея не было.
        Одиссей вернется!
        Можно верить или не верить в гибель Одиссея, но факт налицо — царя Итаки дома не было. Даже если Тиресий прав и Одиссей будет где-то мотаться еще десяток лет, это означает, что все эти годы она должна научиться обходиться без мужа. Не в спальне, хотя и там тошно, по ночам выть хочется, а вообще в жизни. Воспитать сына, сохранить царство, сберечь свою честь.
        Последнее оказалось на удивление трудным, но вовсе не потому, что царица молода и не может без мужчины, а потому, что нашлись те, кто решил заменить Одиссея, не очень интересуясь желанием самой Пенелопы. Первый, конечно, Евпейт, этот охотился давным-давно, ловил каждую возможность унизить ее, показать неспособность женщины управлять царством, защитить себя. Когда понял, что не получается, стал подстерегать моменты, чтобы опозорить. А чаще создавал такие сам.
        Жить с постоянной оглядкой на Евпейта или кого-то другого невозможно, сначала Пенелопа береглась, а потом мысленно махнула рукой: сумею защититься! Евпейт так не считал…
        В небольшом шатре спрятаны от солнца одежда, оружие и еда. В колчане стрелы, одна из которых с дефектом — она с трещиной древка и сломается пусть не в полете, так при попадании. Стрела хороша, но толку от нее никакого. Чтобы не перепутать с другими, Пенелопа сама выщипала часть оперения, почему не выбросила саму стрелу, не знала и сама, словно чувствовала что-то.
        Царица заглянула в шатер переодеть тунику, слишком жарко. Привыкшие, что хозяйка все делает сама и в их помощи не нуждается, служанки остались с остальными на поле. Она скользнула в шатер, но переодеваться не стала, только выпила воды и взялась за шнуровку сандалии, чтобы переобуться, когда услышала какое-то движение за спиной. Резко повернувшись, Пенелопа выпрямилась. Заслоняя выход из шатра, стоял Евпейт. Подловил-таки!
        - Ты перепутал шатер, Евпейт. Выйди.
        Евпейт нехорошо усмехнулся. Понятно, все ее оружие у него за спиной, рядом только колчан со стрелами. Чтобы дотянуться до лука, придется шагнуть к итакийцу, а значит, просто попасть в его руки. Это тебе не Ликет в темноте пещеры…
        Кричать? Но пока прибегут, Евпейт успеет сорвать тунику и не только. К тому же Пенелопа чувствовала, что если сейчас позовет кого-то на помощь, то освободиться от притязаний итакийца уже не сможет. Нет, с ним надо справиться самой, причем так, чтобы больше не сунулся.
        Память услужливо подсказала: стрела. Та самая, надломленная…
        Не спуская глаз с Евпейта, Пенелопа протянула руку к колчану. Только бы не перепутать и взять ту, что нужно. Под пальцы попало неровное оперение — она! Все так же не глядя на колчан, царица вытянула стрелу. Евпейт с усмешкой наблюдал. Хочет выстрелить? Пусть, лук-то позади него. Он уже представил себе эту картину: Пенелопа потянется за луком… сначала сделать полшага в сторону, якобы уступая ей дорогу, потом завалить, подмять под себя… Кричать она не будет из гордости, а значит, справиться удастся… Евпейт не знал женщину, способную не подчиниться его мужской силе.
        Ну, а дальше все просто. Должна же эта гордячка оценить его мужскую стать! Но он будет столь обходителен только сначала, слишком долго Пенелопа водила его за нос, слишком долго тянула, чтобы Евпейт был бережен. Нет, сначала просто заставить подчиниться, потом немного успокоить для вида, а уж потом… Э, дорогая, потом ты станешь рабыней, ползающей у ног и умоляющей пощадить!
        Перед мысленным взором Евпейта уже разворачивались заманчивые картины будущего овладения и унижения царицы Пенелопы. Даже естество встало дыбом, показывая готовность. От этого будущего их отделял всего шаг — ее шаг к луку. Без оружия противостоять сильному мужчине Пенелопа не сможет, все же она женщина, пусть и не слабая.
        И вдруг Евпейт увидел то, во что не смог сразу поверить. Царица достала большую стрелу, способную пробить с сотни шагов щит, и спокойно, медленно поломала ее, как тонкую палочку! Нет, усилие было заметно, но не столь большое, чтобы его и усилием-то назвать.
        Что же у нее за руки?!
        Пенелопа поняла, что добивать Евпейта нужно, пока не пришел в себя. Царица вдруг кивнула, словно соглашаясь с итакийцем, хотя тот ничего не говорил:
        - Ты прав, я могу обойтись и без лука, одними руками. Хочешь попробовать на своей шее или твоей поломанной руки будет достаточно?
        Не дожидаясь, пока он ответит, протянула руку за луком. Итакиец отдал.
        Обходя Евпейта, как столб, Пенелопа тихонько посоветовала:
        - Не попадайся мне на пути, изувечу.
        Кто бы только знал, каких усилий ей стоило уйти спокойно, даже колени дрожали, но вида не подала. Евпейт так и стоял, молча глядя царице вслед. Итакиец знал одно: он должен победить эту женщину! Если не удается заманить ее в свою постель или взять силой, значит, нужно сделать это хитростью.
        - Ты не желаешь быть моей? Значит, станешь нищей! Я заставлю тебя просить помощи, гордячка спартанская!
        Началась экономическая война. Евпейт решил не просто разорить Пенелопу, но сделать это почти красиво.
        Тиндарей запросил помощи у Одиссея во время сватовства к Елене уже через несколько дней, потому что его хозяйство едва не разорила толпа женихов? Почему бы не устроить такую же Пенелопе? Для всех она вдова, что бы там ни говорила гордячка спартанская, объявлено, что Одиссей погиб, сам он отсутствовал больше десяти лет, не вернулся и теперь, когда все остальные либо приплыли, либо объявлены погибшими. Чего же еще ждать?
        Но Евпейт все же решил ждать, а это он умел. Сначала нужно сплести сеть, потом набрасывать на добычу, сквозь слишком дырявую она может ускользнуть. Добыча была крупной и первую сеть просто прорвала. Но Евпейт готов сплести новую, более прочную.
        - Попадешься, Пенелопа, никуда не денешься! А не подчинишься, значит, погибнешь!
        Борьба с царицей Итаки стала для Евпейта делом всей жизни.
        Пенелопа долго сидела на Караксе — «Утесе ворона» — и смотрела вдаль. Где же ты, Одиссей? Она понимала, что если муж уплыл вместе с остальными, но не налетел на скалы, а отправился грабить побережье, то действительно может долго не вернуться. Почему, за что ей такая судьба, быть замужем, но без мужа?
        Сколько они прожили вместе? Счастливый год до рождения первого сына? Не было этого года, Одиссея почти не бывало дома, его стихия — морские просторы. Одиссей не может, как Лаэрт, жить дома со своей семьей. Почему Лаэрт когда-то перестал ходить в море? Антиклея однажды рассказывала, что после рождения Одиссея Лаэрт забыл, что столько лет бороздил Великую Зелень, объявил всем, что отныне с Итаки ни ногой, и развел сад.
        Царица вдруг подумала, хотела бы она, чтобы Одиссей тоже занимался садом? И поняла, что нет, вовсе не хотела. Да, в первые годы она обижалась из-за его отсутствия, дулась, но стоило крепким рукам Рыжего обнять ее за плечи, как все обиды напрочь забывались, Пенелопа зарывалась лицом в рыжую поросль на груди мужа и переставала думать обо всем, кроме одного — Одиссей с ней.
        Некрасив? Да. Рыж? Конечно, даже пег, поскольку рыжая шевелюра выгорала на солнце, а потом и вообще стала седеть. Он невысок ростом, коренаст, плечи шире трона, на котором сидит, страшный болтун, не слишком умен, разве что неимоверно хитер, не слишком благороден, ее Рыжий не станет отдавать свою голову ради кого-то, не очень-то справедлив…
        Все эти качества можно было перечислять и перечислять. Но было одно, которое перечеркивало все недостатки, — Пенелопа любила этого рыжего болтуна. Понимала, что враль, что часто и сам не знает, где заканчивается жизнь и начинается вымысел в его рассказах, но делала вид, что верит. Наверное, и остальные также.
        Небось, вернется, будет врать про каких-нибудь циклопов или богинь, которые умеют превращать людей в зверей, причем зверей добрых, в то, что единственный спасся, проплыв между Сциллой и Харибдой… Интересно, что еще может придумать этот рыжий враль, чтобы оправдать свое десятилетнее отсутствие (Пенелопа не сомневалась, что муж будет путешествовать ровно столько, сколько предсказал оракул)? Скажет, что несколько лет жил на острове по ту сторону Столбов у какой-нибудь нимфы, а она, ну, конечно, влюбленная по уши, не отпускала от себя, и если бы не помощь богини Афины, так вообще обрел бы бессмертие и оказался на Олимпе.
        Пенелопа вспоминала и вспоминала… Как Одиссей рассказывал и, завираясь, то путался, то повторял одно и то же в разных вариантах, а она, обладавшая прекрасной памятью, легко выводила его на чистую воду. Он смеялся, крутил кудлатой рыжей башкой, просил никому не выдавать…
        Одиссея спасало то, что слушатели обычно бывали разные, по всей Великой Зелени царь Итаки слыл занимательным повествователем, его историй ждали у всех костров и очагов, не запоминая и не анализируя, как сказал, так и сказал.
        Вот уж наврется, когда вернется, вдоволь…
        Когда вернется… Прошло уже десять лет, Телемах подрос, вытянулся, скоро мать догонит. Не будь Пенелопа сама высокой (выше Одиссея), смотрел бы на мать свысока. Но ум все равно детский, на девочек поглядывает, а краснеет от ответных взглядов, точно сам девчонка.
        Мать сумела научить его точно посылать стрелы в цель, плавать, нырять, бегать и прыгать, даже биться мечом, вложила все знания о мире, которыми обладала сама, кроме разве чисто женских вроде ткачества и прядения, но научить сладить с женщиной не может. Пора привлекать либо деда, либо все же Ментора. Ему Одиссей поручал сына, уплывая в Троаду. Ментор спокойно подождал, когда Пенелопа воспитала и образовала Телемаха, пусть теперь хоть сделает из него мужчину!
        Не матери же объяснять, как прижать девчонку, чтобы никто не видел… И вообще, обычно сыновья не представляют себе матерей в роли любовниц и даже жен в постели, хотя понимают, что их родили после определенных действий. Но объяснить все это значило бы низко пасть в глазах сына. Он не может не видеть вожделенных взглядов, которые бросают на царицу мужчины, не может не понимать, что они значат, хотя сам и не пробовал, но представить себе мать с кем-то в постели для подростка слишком…
        Мужчину — воина и охотника она уже вырастила, причем разумного мужчину. Пусть теперь Лаэрт займется воспитанием из внука мужчины-любовника!
        Не рано ли на двенадцатом году? Лучше сейчас, пока какая-нибудь красотка, которая не умней самого Телемаха, не научит его тому, чего не умеет сама.
        Пенелопа рассмеялась:
        - Ну, Рыжий, я за все с тебя спрошу, когда вернешься! И за необходимость оставаться красивой столько лет, не зная мужской ласки, и за то, что приходится быть для сына и мамой, и папой!
        Пока благие намерения так и остались намерениями, посмотрев на сына, Пенелопа решила, что высокий рост еще не признак взрослости, и с воспитанием из Телемаха любовника можно подождать. А вот Ментора и впрямь пора привлекать к обучению царевича.
        - Ментор, ты не забыл, что Одиссей тебе поручал сына?
        - Ты так хорошо со всем справлялась, царица…
        - …что ты решил, что вместо занятий с царевичем можешь развлекаться с рабынями? Нет уж, я научила Телемаха всему, что знала и умела сама, теперь твоя очередь. Вырастет из царевича недоумок, ты будешь виноват!
        - Что он знает?
        - А почему бы тебе не спросить у самого Телемаха?
        Ментор попытался выяснить, что же действительно знает и умеет царевич, и был просто изумлен.
        - Кто научил тебя так владеть луком?
        - Царица.
        Конечно, это не рука взрослого мужчины, но для подростка очень хорошо.
        - А о Геракле кто рассказал?
        - Меня всему учила мама.
        Ментор задумался: чему же тогда учить ему?
        Что за жена у Одиссея и чего ради он где-то мотается, если дома ждет вот такая женщина?!
        Утром до рассвета встать, принести жертвы домашним богам, намазать на лицо и тело все, что приготовила Эвриклея, поделать, пока никто не видит, гимнастические упражнения (ее грудь до сих пор не опала и живот не висит!), разбудить слуг, распределить работу на день, потом прическа, одевание, завтрак, беседа с Телемахом (обязательно, нужно узнать, чему научился за предыдущий день), заботы по дому, присмотр за большим хозяйством, встречи с торговцами, ткачество… множество больших и малых дел, не терпящих (или даже терпящих) отлагательства, суета, люди вокруг до самого позднего вечера…
        Она успевала многое, успевала что-то придумать, за чем-то приглядеть, что-то сделать сама, с кем-то поговорить… все без остановки, без раздумий, чтобы не было и минутки свободной.
        Но потом наступала ночь, когда гасли все светильники, кроме малых, когда затихал дворец и вся Итака, когда все были в своих спальнях с кем-то, а она одна. Много лет одна, и еще неизвестно, сколько впереди.
        Она внушает всем, особенно Телемаху, что Одиссей вернется, что он герой, ему нужно подражать, подвиги запоминать. О подвигах рассказывает сама почти ежедневно, создавая далекому отсутствующему мужу тот самый ореол Героя. Нет, не ради Одиссея или себя, ради Телемаха, сыну нужно знать, что он сын героя.
        Наверное, любая мать поступала бы так же, если бы могла. Дело в том, что она не могла, но поступала. Не могла расслабиться, позволить себе ничего лишнего, не могла допустить даже вольного взгляда, она не вдова, которая может снова выйти замуж, она жена, верно ждущая своего мужа.
        Ночами бывало особенно тошно, когда в ночной тьме руки искали и не находили никого рядом, когда просыпалась в слезах, обнимала пустоту, скрипела зубами от тоски… Молодая, сильная женщина, всего дважды рожавшая, одна, много лет уже одна, и сколько еще предстоит? Пройдет молодость, лучшие для женщины годы, а что потом? Что, если, вернувшись, Одиссей не захочет ее? Стоит ли беречь себя, стоит ли ждать, если все вокруг твердят: погиб, погиб, выходи снова замуж!
        - Где ты?! Где ты, Аид тебя возьми?! Хотя бы весточку прислал!
        За окном снова орут коты, у них время любви, им наплевать на одиночество царицы. Всем наплевать, и пожаловаться некому, никто не поймет. Одинока? Выходи замуж, десять лет ожидания прошли, никто не осудит, даже вернувшийся муж, имеешь право… тем более весть принесли о гибели.
        Ее право выйти замуж, выбрать другого мужчину взамен невернувшегося, ее право… Сыну нужен отец, пусть неродной, но отец… Итаке нужен царь… дому нужна защита… женщине нужен мужчина…
        Без царя с одной царицей Итака уже прожила больше тринадцати лет и не развалилась… Защита у дома крепкая, без мужчин обошлись, вернее, наняли… И сына воспитает не хуже блудного отца, от Одиссея, который вечно в море, все равно толку мало, разве что на какой-нибудь остров с заразой завезет и погубит… Оставался мужчина для нее самой…
        Обойдусь! Безо всех обойдусь — без царя, защитника, воспитателя, даже без мужа, где его гарпии носят?!
        Покрутившись с бока на бок, Пенелопа засыпала, чтобы совсем скоро подняться и начать новый день с бесконечными заботами, ведущий к ночи, когда снова и снова будет мучить одиночество и мысли о том, как жить дальше без Одиссея.
        После погребения Антиклеи старый Лаэрт и вовсе перестал появляться во дворце, постоянно жил в своем небольшом доме, работая в саду и подолгу сидя на большом камне с отсутствующим видом. Пенелопа понимала, что свекор не может и не желает защитить их с Телемахом от незваных гостей, но все же решила попытаться вернуть старика во дворец. Нельзя жить одному всего лишь со слугами, если у Телемаха нет отца, пусть будет хоть дед. Да и Телемаху не мешало бы послушать рассказы не одного наставника Ментора, но и старого Лаэрта.
        - Позови Телемаха, мы сходим проведать Лаэрта.
        Эвриклея тревожно поинтересовалась:
        - Царица, не лучше ли оставить Телемаха дома?
        На мгновение задумалась и Пенелопа, но тут же замотала головой:
        - Нет, он должен быть со мной все время, пока не станет взрослым!
        - Ты боишься за сына?
        - Да, теперь, когда все убеждены, что Одиссей в царстве Аида, только Телемах мешает захватить трон.
        - Тебе нужна охрана?
        - Нет, пока еще нет, до этого не дошло. — Пенелопа вздохнула. — Мне придется быть ласковой и приветливой с теми, кто мечтал бы занять место Одиссея, до тех пор, пока Телемах не будет в состоянии сам постоять за себя.
        - Царица, подать повозку или запрячь осликов?
        - Нет, мы пойдем пешком. Ты забыла, что я спартанка?
        Эвриклея вздохнула, мысленно возразив: была спартанкой…
        Телемах обрадовался возможности прогуляться.
        - Мы идем к дедушке?
        - Да, дорогой. Пора навестить старика, может, он сам не в состоянии ходить?
        - Нет, с ним все в порядке, я недавно ходил к нему с Ментором.
        Вообще-то, Пенелопе не слишком понравилось то, что ей не сообщили о такой прогулке, но потом она подумала, что слишком опекать сына тоже не годится.
        - Что же ты не сказал, что пойдешь, я передала бы подарки.
        - Мы нечаянно, Ментор показывал мне, как дуют ветры вокруг Итаки, мы поднялись на гору и увидели сад дедушки.
        - Чтобы его увидеть, необязательно подниматься на гору…
        - Да, конечно, просто мы посмотрели в ту сторону и увидели, а я попросил пройти через имение дедушки.
        - Как он?
        - Мама, он бросал большое копье в старую, растрескавшуюся оливу, она уже совсем высохла. И, знаешь, всегда точно попадал! У дедушки твердая рука.
        Зачем старику бросать копье, чего он боится? А чего боялась она сама?
        Пенелопа была вынуждена признаться себе, что боится за судьбу сына, он желанен только матери, для остальных — помеха, а это опасно.
        Пока они шли к дому Лаэрта, Телемах весело болтал, рассказывая о своих мальчишечьих делах. Это было удивительно, потому что мальчик вырос, еще немного, и он будет выше матери… Пенелопа покосилась на сына, да нет, уже выше! Телемаху четырнадцать, совсем взрослый, уже девушки заглядываются, но мальчишка мальчишкой. И готов рассказывать матери то, что обычно говорят только отцу.
        Нет, воспитывает его, конечно, Ментор, но опекает мать. Вдруг Пенелопа заметила, что сын примолк, неужели она пропустила что-то важное и мальчик обиделся?
        - Чем ты озабочен, сын?
        - Мама, ты женщина. Скажи откровенно: я некрасив? Рыж, коренаст и не отличаюсь изяществом?
        Пенелопа несколько мгновений смотрела на сына, а потом от души рассмеялась:
        - Ты очень похож на своего отца!
        - Знаю, ты все время твердишь, что он герой, и я обязательно таковым стану. Но я-то о внешности!
        - Да, Одиссей герой. А еще он рыж, коренаст и совсем не отличается изяществом.
        Телемах недоверчиво покосился на мать. Та с трудом сдержала смех.
        - Кому из красавиц не понравился твой цвет волос? Маленькой Арете?
        Мальчик шмыгнул носом, поразившись материнской догадливости. Действительно, только вчера Арета насмешливо обозвала его рыжим теленком.
        - Девушкам многое нравится или не нравится, но это не повод превращать свою жизнь в воплощение их мечтаний или капризов. Однако любая девушка предпочтет рыжего героя с добрым сердцем трусливому жестокому красавцу. Если она сама, конечно, не дура.
        - Не дура! — зачем-то заверил мать Телемах.
        - Я рада.
        Мальчик вырос, и ему так нужен отец!
        «Где же ты, Одиссей?! Где тебя носит по волнам и когда вернешься?!»
        - Почему вы с Антиклеей охотно поверили Навплию, а не собственному сердцу?! Даже ты, Лаэрт, поверил в гибель Одиссея, даже ты!
        - Пенелопа, со дня окончания войны с Троей прошло слишком много времени. Если мой сын за эти годы не вернулся домой, значит, он в царстве Аида.
        - Ты думаешь, Одиссея не могло что-то задержать? Боги изобретательны.
        - Что или кто может задержать героя, если его сердце рвется домой? Только гибель.
        - А если не рвется?
        Сказала совсем тихо, но Лаэрт расслышал, горько усмехнулся:
        - Тогда чего ждешь ты?
        - Жду своего мужа Одиссея.
        - Пенелопа, не будет ли лучше забрать Телемаха и отправиться к своему отцу? Ты вправе увезти с собой все сокровища дворца, если таковые еще остались. Ты вдова, а Телемаху будет куда спокойней в доме Тиндарея, чем в Итаке.
        - Это давно дом Менелая, ты прекрасно знаешь.
        - Царь Спарты примет тебя, а приданое позволит снова выйти замуж…
        - Кем тогда будет мой сын, просто сыном погибшего Одиссея? Нет, он вправе царствовать в Итаке и будет это делать!
        - Итака невелика, а чтобы царствовать, еще нужно вырасти. Телемах мал, а ты, хоть и очень разумная, все же женщина. К тому же красивая женщина. Будет трудно сберечь власть до взросления сына, да и самого сына тоже…
        - Вернись во дворец и помоги это сделать.
        - Нет, я отошел от дел давно и возвращаться не хочу.
        - Лаэрт, ты что-то знаешь об Одиссее?
        - Нет!
        - Я не верю, ты лжешь. Расскажи, но только если это не слухи от Навплия.
        - Ты знаешь, что по наущению Одиссея убили сына Навплия Паламеда?
        - Знаю, но кто может сказать, что в этом правда, а что нет?
        Разговор не получался, Лаэрт не желал помогать ей сохранять власть и жизнь Телемаха, советовал уплыть в Спарту и снова выйти замуж. Устами свекра говорил сам разум, Лаэрт был прав, но сердце не верило, оно чувствовало, что Одиссей жив!
        Пенелопа устало поднялась:
        - Лаэрт, если вдруг передумаешь, знай: мы всегда рады тебе и ждем. Помоги нам с Телемахом сохранить трон и царство в ожидании Одиссея.
        Она уже шагнула к двери, переступила порог, когда сзади раздалось сдавленное:
        - Сегодня ночью мне приснилась Антиклея…
        Пенелопа замерла в ожидании, не оборачиваясь.
        - Она сказала, что разговаривала с сыном в царстве Аида…
        Вот теперь царица обернулась, зеленые глаза сверкали вызовом:
        - Одиссей столь хитер, что сумеет обмануть даже Аида и выбраться оттуда к живым!
        Повернулась и поспешно вышла вон, чтобы не слышать возражений. Она не видела, как побледнел Лаэрт. Старик долго смотрел вслед удалявшейся снохе с внуком. Пенелопа не знала, что именно не договорил Лаэрт и что вспомнил.
        Лаэрт вернулся на большой камень, на котором теперь подолгу просиживал, греясь на солнышке. Медленно и безрадостно ползли мысли, цепляясь друг за дружку и восстанавливая в памяти события давно минувших лет и совсем недавние тоже.
        Он не сказал, вернее, не успел сказать Пенелопе, что поведала умершая жена: Одиссей был в царстве Аида, но не после смерти, а по требованию волшебницы Цирцеи, побывал и вернулся наверх, потому что еще не пришел срок переходить в царство теней навсегда. Это означало, что Одиссей жив, но мать поведала и о том, что тот вполне доволен жизнью у волшебницы, значит, не рвется домой в Итаку.
        Рассказывать такое Пенелопе не хотелось, даже хорошо, что та не стала слушать до конца. Может, все же поверит, что мужа нет в живых, и уедет в свою Спарту?
        Лаэрт вспомнил, как привез Одиссей свою Пенелопу в Итаку. Почему красавица-сноха не понравилась Лаэрту? Он и сам не мог бы объяснить.
        Потому что спартанка? Пенелопа с первого дня показала, что она, хотя и послушная жена, все же дочь царя Спарты и сильная духом женщина. На приданое новой царицы можно было купить две Итаки, кроме того, она явно выделялась среди остальных женщин умом, красотой, многими полезными знаниями, более присущими мужчине, чем женщине, и воспитанием.
        Вот за эти знания и умение держать себя хозяйкой и недолюбливали ее свекор со свекровью. Почему, ведь Пенелопа была верной женой их сыну, прекрасной хозяйкой, умело управляла домом, родила очаровательного здорового малыша Телемаха, прекрасно воспитала его в отсутствие Одиссея, держалась со всеми приветливо, но строго, так, что никто не мог упрекнуть в неверности мужу…
        Лучшей невестки и пожелать невозможно, но и Лаэрт, и Антиклея не приняли Пенелопу. Антиклея, как каждая мать, просто ревновала любимого сына к невестке, а потом и к ее умению править домом и царством, а Лаэрт чувствовал себя неуютно, понимая, что большую часть благосостояния принесла с собой Пенелопа, это унижало гордого старика.
        Через день Телемах уже рассказывал, что отец навестил мертвых в царстве Аида, побеседовал с тенями, но сумел оттуда выйти (ох и хитер царь Итаки!) и теперь плыл куда-то дальше.
        Откуда известно? Деду приснилась Антиклея, сказавшая, что сын появлялся среди теней, а матери рассказала Афина.
        - Даже богиня удивляется хитрости Одиссея!
        Богиня удивлялась, только хитрости Пенелопы. Та настойчиво создавала мужу ореол непобедимого хитреца, способного выйти из любых положений, остаться живым там, где выжить невозможно, обмануть всех, даже богов.
        А где же сам Одиссей?
        ОДИССЕЙ. ПУТЕШЕСТВИЕ, КОТОРОГО НЕ БЫЛО…
        Сначала казалось, что оракул ошибся. Конечно, Тиресий не ошибался никогда, но все же бывает впервые.
        В первый год отправились не туда, приплыли, пограбили, потом поняли, что своих, пусть и далеких родственников, вернулись на Авлиду.
        Удивлялись все: более неудачного места для сбора флота не найти, и чего Агамемнону вздумалось собирать ахейские суда в этом узком проливе, где вода с точностью восхода и захода Гелиоса течет то в одну, то в другую сторону? А потом была неудачная охота самого микенского царя, на которой он убил священную лань Артемиды (богиня тоже хороша — отпускать своих ланей гулять там, где собралась такая толпа мужиков без дел, зато с оружием!). Артемида обиделась (смотреть за живностью нужно было лучше!) и устроила, конечно, с помощью Посейдона (тот рад напакостить людям в море, только попроси) безобразие в виде встречных ветров.
        Что делать? Выход один — принести искупительную жертву, причем чем страшней, тем лучше.
        Одиссей с Диомедом увидели в этом возможность сорвать весь поход и объявили, что жертвой должна быть ни много ни мало дочь самого Агамемнона Ифигения! Местный оракул, получив свою порцию золота, сначала все равно отказался такое вещать, но после дополнительной порции пинков и обещания стать жертвой самому сразу услышал «глас Артемиды», произносивший нужные слова. Богини и оракулы тоже бывают сговорчивыми.
        Расчет верен — какой же нормальный отец согласится зарезать свою дочь в угоду походу, который еще неизвестно чем закончится? А не согласится, кинут клич: «По домам!», поддержат все, многим надоело изображать единство ахейцев. Одиссея и Диомеда уже поддержали те, кто поумней.
        Но Агамемнон согласился! И Ифигению привезли. Одиссей не верил, что Агамемнон перешагнет последнюю черту, положив собственную дочь на жертвенный камень, даже жреца убедил, что ничего не случится. Микенский царь пошел до конца, он бросал вызов всем: и царям, и богам, и собственной судьбе!
        Артемиде пришлось вмешаться, заменив Ифигению на овечку и забрав девушку к себе. Не подозревая, что этим определил себе будущую гибель от рук собственной жены, Агамемнон взмахнул рукой:
        - Вперед!
        Вперед растянулось надолго. Брать Трою в лоб не решился даже Агамемнон, слишком высоки стены, слишком мощна оборона. Даже окружить со всех сторон не удалось, никаких ахейцев не хватало.
        Но микенский царь не глупее Одиссея, хотя, может, и не столь хитер. Ахейцы принялись воевать округу. Агамемнон разбил войско на две части, командование одной доверив Паламеду. Как ни ненавидел Одиссей Агамемнона, но воевать под рукой Паламеда ему хотелось еще меньше.
        Эти годы даже вспоминать противно, выброшенные восемь лет после года сидения в Авлиде. Иногда его спрашивали, почему не вернулся, как другие, домой после первого неудачного года, ведь были такие, кто отправился в свои царства и через год к Авлиде не приплыл. Одиссей понял, что если уплывет, то уже не вернется, и этот год посвятил выманиванию из дома Ахилла. Тот тоже прятался, как и сам Одиссей, но не делая вид, что сошел с ума, а переодевшись в девичье платье (разве для будущего героя это не одно и то же?). И Одиссей применил хитрость, как поступил с ним самим Паламед, он разложил на виду оружие, а потом нанятые люди изобразили нападение на дворец. Все девушки с визгом бросились в гинекей, а переодетый Ахилл схватил меч и тем себя выдал.
        После года сидения в Авлиде и восьми лет разорения округи тянуть дольше оказалось невозможно, но и взять Трою тоже. И как Гераклу это удалось? Но Геракла с ними не было, столь же сильных героев тоже, оставалась хитрость, а кто среди ахейцев хитрей всех? Одиссей.
        Агамемнон решил надавить на родственника:
        - Домой хочешь?
        - Нет.
        Но микенского царя не удивишь ничем.
        - А стать выше Паламеда?
        Вот этого Одиссей хотел всегда, вернее, с того самого дня, когда увидел чистенького мальчика в мегароне своего отца!
        Паламеда любили, его разумность не просто никуда не делась, а расцвела пышным цветом. Он добавил несколько букв к тем, что были у ахейцев, и писать стало куда удобней (Одиссей вовсе не считал это такой уж необходимостью, он прекрасно обходился и без этих глиняных черепков с закорючками, но остальные, вроде Агамемнона, восхищенно цокали языками). Паламед придумал разделить время между появлением Гелиоса на небе и его уходом на равные отрезки и от одного восхода до другого считать днем. Он заметил, что этих дней от рождения молодой луны до ее смерти и нового рождения всегда одно и то же количество. Одиссей, услышав такое утверждение, возмутился:
        - Он заметил! Да моя нянька знала это тогда, когда не только Паламеда, но и Навплия на свете не было!
        Паламед предложил ориентироваться по ночам в море по Волопасу — созвездию, которое стоит неподвижно. И снова Одиссей возмущался:
        - Да финикийцы давно это делают!
        Паламед придумал игру в кости и шашки.
        Царь Итаки едва не ввязался с царевичем Навплиона в драку:
        - В эти игры в Баб-Или играли в «огигиев век», когда ахейцы не жили на Пелопоннесе!
        Он вор, он просто вор! Только воры бывают разные, можно украсть отару овец, рабов, даже жену, а можно вот так — выдать давно известное у других народов за собственное изобретение. Что этот умник придумал, кроме закорючек, изображавших дополнительные буквы? Ставить печати на серебряные пластины, чтобы обозначить их ценность для обмена на товары? Но в Баб-Или…
        Одиссей вспомнил убийство Полифрона. Тот ведь был из Баб-Или и легко мог разоблачить мнимого изобретателя! Стало казаться, что Паламед убил Полифрона специально, чтобы тот не рассказал, что все новшества давно известны в мире. О том, что Паламед не подозревал о происхождении Полифрона из царского рода Баб-Или, Одиссей не думал, ярость застилала не только глаза, но и ум.
        Он сумел отомстить за наставника, Паламеда закидали камнями, как предателя.
        Но стены Трои это не разрушило.
        А потом был конь — огромный, тяжеленный не столько самой своей массой, столько тушами самых крепких воинов, спрятавшихся внутри. Оружие пришлось обмотать тряпками, чтобы не звякнуло, не пить весь предыдущий день, чтобы не потянуло помочиться не вовремя, дышать через раз…
        Но они со всем справились, Троя была взята!
        Чего ожидал Одиссей в качестве оплаты за свою хитрость? Конечно, лучшей доли при разделе награбленного. Неужели героя заставят вместе со всеми тянуть жребий?!
        Заставили, тянул и вытянул… Увидев в своем жребии старую царицу Гекубу, жену Приама, Одиссей с трудом сдержался, чтобы не броситься на окружающих с мечом в руках, ревя, как разъяренный бык. Были еще пара красивых рабынь, но это рабыни!
        Остановил голос Агамемнона, царь Микен хохотал как сумасшедший:
        - Одиссей, ты глянь, кто мне достался! Стоило ли нападать на эту Трою, если здесь и женщин нет?!
        Агамемнону досталась чокнутая дочь Приама Кассандра, известная вещунья, которая когда-то предсказала, что они умрут в один день! Жена Гектора красавица Андромаха, обладать которой хотели бы многие, досталась сыну Ахилла Неоптолему. Да, сыночек удался в папашу, у такого не отнимешь…
        Одиссей расхохотался тоже. Десяток лет угробить на то, чтобы получить старуху или девчонку и кучу ненужного хлама? Агамемнон радуется падению Трои и Троады, потому что не существует больше препон в торговле с Востоком, но Одиссею эти препоны никогда не мешали. Да и остальным тоже. Единство ахейских царей, за которое ратовал микенский правитель, тоже не состоялось. Отвернись, так эти цари из-за добычи друг другу горло перегрызут. К чему столько лет воевать, столько лет выбросить из жизни?
        Таким вопросом задавались многие. За десять лет у многих пришли в запустение собственные владения, жены наставили ветвистые рога (как их винить, если сами имели наложниц), родились дети от слуг, все стало чужим. Десять лет многое изменили в Элладе, их не вернуть и ничего не исправить. Стоила ли разрушенная Троя таких потерь у себя дома?
        Они отвыкли жить нормальной жизнью, отвыкли от семей и домашних забот, забыли, как пахать, как сеять, забыли, как воспитывать детей, они все забыли и всему разучились. Теперь требовалось учиться заново, а это трудно. Постарели, огрубели, привыкли брать молодых наложниц силой, забыв, что бывает ласка. Забыли вкус домашнего сыра и голоса жен, забыли детский смех и женские песни из гинекея, забыли, как принимать гостей с чашей домашнего вина, как давить масло из оливок, как стричь овец… забыли, как жить!
        Хорошо, если жены примут их вот таких — грубых, жестоких, десять лет видевших только кровь, смерть, предательства, знавших только силу без ласки, всему разучившихся, а если не примут? Многим было страшно…
        Одиссей тоже чувствовал беспокойство. Диомед успокаивал друга:
        - Твоя Пенелопа не ждет больших подарков, она ласково встретит тебя любого. Возвращайся домой. Неужели того, что ты получил по жребию, недостаточно, чтобы прожить десяток лет?
        - Что я буду делать дома, слушать ссоры Пенелопы с Антиклеей?
        - Все так плохо?
        - С первого дня не мирятся, мать встретила, точно врага, а Пенелопа тоже спуска не дает. Как они там, небось перегрызли друг дружке горло.
        Диомед расхохотался:
        - Так чего же ты боишься, если перегрызли? Женись снова!
        - На ком, на Гекубе?
        Шутка и смех невеселые. Одиссею приносили известия с Итаки, что обиженный Лаэрт удалился в свой дом с садом на Аретусе, оставив во дворце двух цариц и царевича. Если честно, то Одиссей прекрасно понимал опасность ограбления, он ничуть не сомневался, что его бывшие приятели и особенно те, кто был когда-то им самим обижен, не упустят возможности пограбить Итаку. Поэтому, когда к Нестору прибывали вести из дома и иногда рассказывали, как правит Пенелопа, как она отвадила всех пиратов от острова, как взяла все в свои руки, царь чувствовал себя не слишком уютно.
        Конечно, Антиклея и Пенелопа не перегрызли друг дружке горло, но он сам не мог представить, чем будет заниматься, когда вернется. Пока сидели под Троей или разоряли округу, все было ясно: вот возьмем этот проклятый Илион… Взяли, а что дальше? Большинство, как и Одиссей, мучились, пытаясь найти выход.
        И все же ахейские цари отправились домой, не сидеть же на берегу Троады вечно! Махнул рукой на прощанье Диомед, уплыли почти все. Со вздохом собрался и сам Одиссей. Мерион, широко улыбаясь, крикнул:
        - Прощай, Троада! Домо-о-ой!!!
        Гребцы затянули песню, помогающую действовать слаженно, корабли один за другим выходили из бухты.
        Домой… Домой?
        - К Лесбосу!
        Дальше к Киосу, а там между Андросом и Эвбеей к Кеосу и либо к Арголиде и вдоль ее побережья, либо к Мелосу и от него к мысу Малея и Кифере. Если увидишь Малею, считай, уже дома. От крайнего мыса Пелопоннеса остров Кифера виден в хорошую погоду, а там мыс Тенар, вдоль побережья Лаконии к Мессении с заходом в Пилос, потом побережье Олимпии и остров Закинф! Закинф — это уже совсем дома, останется обогнуть Кеффалению и войти в бухту Итаки…
        - Как пойдем, Одиссей, к Арголиде?
        - Нет, на юг к Мелосу!
        Не хочет царь задерживаться, это тоже понятно, стоит ведь только завернуть, как начнется — то у одного погости, то у другого, к Диомеду в Аргос непременно заглянуть, хотя и виделись недавно, еще год не выберешься.
        От Мелоса мыс Малею не видно, далековато, но, если ветер восточный, корабли гонит в нужном направлении, но все равно быстро. Одиссей каждый островок, каждый мыс на Великой Зелени знает как свою ладонь, может с закрытыми глазами по морю ходить, по крику чаек острова различать, по запаху ветер определять, с ним не страшно. Пират есть пират, а если еще такой — словно рожденный для моря…
        Двенадцать судов, ни один корабль Одиссей за десять лет не потерял, все тяжело нагружены добычей, что недобрали в Троаде, наверстают по пути (не пропадать же чужому добру?).
        И вдруг…
        - Одиссей, я не понимаю… Смотри!
        Одиссей и сам не мог поверить глазам, они что, перепутали Борей с Номом, северный ветер с южным?!
        - Похоже на Исмар, я там однажды был.
        На берегу киконов бывал и сам Одиссей, но это северо-восточней Самофракии, а им надо на юго-запад.
        - А хотя бы и Исмар, там вина хорошие и храмы богатые. Пристаем!
        Суда пристали к земле киконов Исмару.
        Киконы с ахейцами не воевали и жен у них не крали, а потому нападения от возвращавшихся из Троады не ждали, даже от тех, кому вдоль побережья к Халкидике или Фессалии идти. Приняли честь честью — пифосы с вином вынесли, виночерпиев кликнули… Женщины закружили в танце, покачивая бедрами. Гуляй — не хочу.
        Но где это видано, чтобы пиратская душа успокоилась, всего лишь насладившись видом красоток с высокой грудью и стройными ногами и тем более видом золота в храмах?
        - Наше!
        - С чего это? — возразил жрец храма Аполлона Марон.
        - Здесь все… под нашей защитой, — обнадежил Одиссей и приказал грузить храмовые запасы на корабли, так легче защищать.
        Знатно пограбили, истребив почти всех. Женщины киконов красивы, а вина и правда вкусны, а еще хмельны сверх меры.
        Одиссей с тревогой смотрел на пьяные команды кораблей. Напади сейчас кто-то, не спастись. Сколько ни кричал, как ни заставлял подняться, ничего не получалось, слишком напились.
        Но очухаться пришлось, потому что и впрямь напали и сильно побили. Когда раздается звон мечей, даже самые пьяные быстро трезвеют. Попрыгали на свои места, ударили веслами, торопясь удалиться от берега. Получилось, что не столько пограбили, сколько потеряли и то, что было. Кроме того, более семи десятков воинов остались лежать то ли убитыми, то ли слишком пьяными.
        Однако Одиссея беспокоили даже не потери — нападения есть нападения — не всегда удается уйти с награбленным. Он никак не мог понять, что за ветер дует и куда их несет. А буря поднималась нешуточная… Грести бесполезно, паруса убрали, оставалось надеяться на волны.
        - Что за ветер?
        - Борей! — уверенно заявил Эврилох.
        Тогда пусть несет, если у Имброса на скалы не выбросит, то мимо остальных островов никак не проплывут. Одиссей вздохнул: команды кораблей все равно снова валялись пьяными, теряя товарищей, они умудрились захватить бурдюки с исмарским вином.
        День за днем их мотало по словно обезумевшему морю. Темные тучи, солнца не видно, звезд тоже, очертания берегов если и были, то вовсе незнакомые…
        Наконец ветер чуть стих, снова поставили паруса, хотелось хоть куда-то добраться. Ахейцы не привыкли плавать без берега на виду, мало кому приходило в голову, например, от Скироса до Лесбоса прямиком ходить, предпочитали лучше от одного маленького острова до другого, но чтобы понимать, где ты находишься. И Одиссей так же береговую линию знал, как линии на своей ладони, но сейчас берега не видно, а если и виден, то сквозь пелену дождя, ни приблизиться, ни разглядеть толком.
        Если их гонит Борей, то могут упереться в Крит либо вообще на юг уплыть к Черной Земле. Если в Кеми, то ладно, там награбленное сбыть можно и с почетом по уже знакомому пути домой возвратиться, а если промахнутся?
        Наконец самые глазастые заметили знакомые очертания Малеи. Скоро будет видна Кифера…
        - Одиссей, ветер сменился, он гонит нас в обход Киферы! Нужно убрать паруса.
        Царь Итаки стоял, глядя на морскую даль, вернее, в сплошную пелену дождя, который едва успевали вычерпывать со дна, награбленное в трюмах плавало в лужах. Ничего, выглянет солнце — высушим! Пираты никогда не боялись бурь и ливней, вернее, боялись, но выбирать-то не приходилось. Радовало одно: еще чуть-чуть — и дома… Две трети пути пройдено. Оракул ошибся, ему хватило половины срока, чтобы вернуться. Но почему же так ноет сердце, что там дома? И почему его неотвратимо тянет в морскую даль, почему Одиссей молчит, не отдавая приказ убрать паруса и взять в руки весла, чтобы не сносило к Кифере?
        Все решили, что Одиссей просто не желает даже случайно наткнуться на корабли родственников из Лаконии, а потому и впрямь решил обогнуть Киферу и пройти к мысу Тенар южным путем. Опасно, особенно при усиливающемся северном ветре, но царю видней, он моряк опытный, мимо Малея и Киферы может пройти с закрытыми глазами, ориентируясь только на крик чаек.
        - Одиссей, буря будет еще сильней, смотри, — Мерион показал на надвигающиеся тучи. — Нужно найти бухту на Кифере, чтобы пересидеть.
        Мериону показалось или царь Итаки вовсе не собирался прятаться от бури ни в какой бухте?
        Но у Киферы бухт небогато, вернее, почти нет, только на южной стороне, а ветер таков, что в нее лучше и не соваться. И тяжелогруженые корабли на берег вытащить не успеют. Надо было завернуть в Арголиду…
        Почему же так тревожно на душе? Все понимали, где должны быть, что за берега впереди, но все было так и не так…
        - Это Кифера?
        - А Гадес ее знает, при таком море и таком ветре не разберешь.
        И впрямь началась настоящая буря, когда главным стало не растерять друг друга и не пойти ко дну.
        - Ты сомневаешься, что это Кифера?
        - Не сомневаюсь. Это не Кифера и даже не Крит, нас несет куда-то дальше…
        Их не просто пронесло мимо Киферы и даже мимо Крита, корабли вынесло в открытое море и целых девять дней тащило неизвестно куда. Удивительно, но все двенадцать судов остались целы, хотя у двух все же сломаны мачты — не успели вовремя снять паруса.
        Когда почти не осталось воды и надежды добраться до берега, показалась земля. Не скалы, не стоящий стеной лес, а вполне приличная полоска песка, на который хорошо вытаскивать корабли.
        Но пристать сразу все не решились, отправили на разведку несколько человек. И правильно сделали, потому что те словно в воду канули. Одиссей понял, что начинаются те самые неприятности, которые задержат его еще на десяток лет. Вот это другое дело! Собственные приключения — это совсем не то, что подчинение чужой воле.
        Теперь на разведку отправился сам Одиссей с несколькими сопровождающими.
        - Если не вернемся до вечера, уходите.
        Эврилох хотел поинтересоваться, куда уходить, но промолчал. Если не вернется хитрец Одиссей, то остальных на этой земле тем более ждет погибель.
        Первых разведчиков нашли быстро, они лежали, со счастливыми физиономиями, идиотски улыбаясь и даже похрюкивая.
        - Что это?
        Сколько ни трясли, ничего добиться не смогли. И тут из зарослей вышли, также счастливо улыбаясь, люди. Было их немного, никакого оружия, кроме простых копий, зато в руках чаши. Конечно, Одиссей ничего не понял из того, что ему говорили. Он жестом показал, что просит воды. Старший согласно кивнул и протянул чашу, полную какого-то напитка.
        Лаэртид кивнул на лежавших в блаженном бесчувствии товарищей, в ответ кивнул и человек с чашей, мол, пей, будешь лежать так же.
        - Ничего не пить! Это какое-то зелье!
        Одиссей сделал вид, что зачерпывает из источника, чтобы напиться, он просил воды, но хозяева земли не понимали, они все тыкали и тыкали в руки чаши. Тут Лаэртид заметил неподалеку ручей. Показал пальцем, потом на чашу. Местные вопрос поняли, активно замотали головами, мол, нет-нет, что вы, только не оттуда! Гостям специальный напиток, а не эту простую водичку!
        Отделались от такого гостеприимства с трудом, напившихся поднесенной настойки товарищей пришлось тащить на корабль связанными, они лезли целоваться и приглашали с собой в неведомые дали, требовали еще напитка!
        Чтобы не обижать местных, напиток из нескольких чаш все же перелили в пифос, в ответ подарили золотые безделушки, поинтересовались, из чего делают напиток счастья и как зовут самих счастливых, услышали, что они поедатели лотоса лотофаги, что напиток из него же, и, наспех наполнив свободные пифосы родниковой водой, к полнейшему неудовольствию любителей лотоса, погрузились на корабль и взмахнули веслами.
        - Я слышал об этих землях и этих людях… Далеко же нас занесло, — поскреб затылок Мерион.
        - Где это?
        - А Гадес его знает!
        - Чего же тогда говоришь, что слышал?
        Но Мерион выглядел слишком озабоченным, чтобы не заволновался и Одиссей тоже.
        - Ну-ка, говори, что знаешь?
        - Ты про Ясона и аргонавтов слышал?
        - Ты меня за дурака держишь? Кто из ахейцев об аргонавтах не знает?
        - Так вот они бывали у лотофагов, которые умеют делать вот такой напиток — чтоб одурманивал от одного глотка.
        - Ясон не бывал на юге, он плавал на восток.
        - Вот и я о том же. Что за ветер нас носил? Мы куда после киконов попали? Одиссей, это не Великая Зелень, Аид меня забери!
        - Молчи!
        Что еще он мог сказать?
        - Что за остров?
        Вопрос поняли, это означало, что они все же в Элладе. Едва не завопив от радости, Одиссей тут же вытаращил глаза, услышав ответ:
        - Остров Ээя. Наша правительница Цирцея. Или Кирка, как еще ее зовут варвары с запада.
        - Иди ты!
        - Куда? — изумилась приветствовавшая их служанка.
        - Врешь! Что за остров, спрашиваю, и кто правит?
        Теперь вытаращила глаза уже девушка. Вроде вопрос задает по-эллински и ругается тоже, а ее не понимает. Старательно пуча глаза и поднимая вверх указательный палец, чтобы этот рыжий урод лучше понял, она повторила еще раз членораздельно:
        - Это! Остров Ээя! На котором! Правит! Цирцея или Кирка, сестра колхидского царя Ээта…
        - Молчи, только молчи! Про колхидского царя ни слова!
        - Почему?
        Одиссей просто застонал. Колхида! Сестра колхидского царя, у которого были аргонавты! Это же далеко на востоке, это в Понте Эвксинском, до Эллады в другую сторону. Как же их сюда-то занесло?!
        - Афина, брошу пить, в рот вина не возьму, не губи!
        Служанка подхватила и без того короткую тунику и бросилась прочь со всех ног. Сумасшедший, точно сумасшедший! А ведь в каких доспехах, точно Ахилл!
        Мелькавшие стройные ножки красотки спутников Одиссея впечатлили, несколько человек выказали желание догнать и… ну, вернуть, например…
        - Чтобы расспросить с толком, а то, может, чего-то не поняла?
        Сомнений ни у кого не возникло, девушка явно говорила по-эллински, значит, дом уже рядом. Только прохладно что-то, наверняка куда-то к Эпидамну в Иллирию занесло, только там да на вершинах гор могло быть так прохладно.
        - Слышь, Одиссей, надо чуть отдохнуть да домой, не то перемерзнем здесь…
        Служанка вернулась со своей царицей и целой толпой сопровождающих.
        Красивая, светловолосая женщина подтвердила:
        - Да, я Цирцея, сестра Ээта.
        Вот когда Одиссей порадовался, что среди его товарищей нет особо образованных, об аргонавтах слышали, но где это все, хвала богам, представляли слабо. Где-то там… на востоке… Только бы про восток не сразу сообразили, пусть напьются сначала.
        - Мы издалека, от Троады плывем. Устали, запасы пищи и воды истратили… а все вредные жители побережья, не то что у вас… — Одиссей повел рукой вокруг.
        - …в Колхиде, — с удовольствием подхватила Цирцея.
        Тут кое до кого из ахейцев стало доходить.
        - В какой это Колхиде? Разве это не Иллирия? Не Эпидамн?
        - Не знаю такого…
        - Но хоть воды дать можете?
        Цирцея опомнилась:
        - Прошу в мой дворец, пиршество готово.
        Приняли хорошо, накормили, напоили (вином, а не отравой лотосовой) и даже спать уложили. Цирцея оказалась дамой гостеприимной. Настолько, что Одиссей стал подумывать о том, чтобы остаться… ненадолго, в конце концов, ему еще вон сколько лет мотаться… Может, лучше пожить у Цирцеи, чем снова рисковать жизнью в бурю? Аид его знает, куда еще занести может. Хотя куда уж дальше? За Колхидой моря нет, только лес и горы.
        Несколько дней пили, не просыхая.
        Согласились не все, одиннадцать кораблей из двенадцати решили возвращаться во что бы то ни стало, ужасаясь наступающим холодам. Жить там, где несколько месяцев ледяные ветра и даже лежит снег, как на вершинах гор Эллады? Где лед, как сказали местные жители, не только в пещерах под землей, но на море?!
        Одиссей подчинился, но далеко уплыть не вышло, в первой же бухте, где пришлось скрываться от ветра, на них сверху полетели камни. Погибли одиннадцать кораблей из двенадцати, сам Одиссей уцелел только потому, что плыл последним, подчиняясь общей воле, а не ведя за собой…
        Он вернулся к Цирцее, решив доживать положенный срок у нее, тем более пошли дети… Цирцея оказалась плодовитой, она, что ни год, рожала по сыну. Старший Телегон еще только сделал свои первые шаги, а она уже второго — Авсона — показывает.
        Нет, если этак пойдет, то скоро многодетным папашей стану! — ужаснулся Одиссей. Остальная же уцелевшая команда не была так удачлива на женитьбу, все больше пьянствовала, поглощая немыслимое количество запасов царицы ежедневно.
        - Свиньи свиньями твои ахейцы! — возмутилась Цирцея.
        - Моих ахейцев ругаешь?!
        Одиссей почувствовал возможность нарваться на ссору и удрать.
        - Конечно, только посмотри. Стоит выпить одну чашу, начинают бить себя пяткой в грудь и рычать, как львы, обещая всех завязать узлом.
        - Это чего такое?
        - Узел? Ты же моряк, а узлов не знаешь?
        - Зачем они?
        - А как веревки и канаты меж собой крепить?
        - Связать.
        - Ну, свяжи.
        Связал, она покрутила и развязала. И тут же связала сама как-то так, что не сразу сообразишь, как распутать.
        - А на ветру и вовсе не развяжутся.
        - Иди ты!
        - Куда?
        - Покажи, как это ты?
        Пока учила, еще год прошел и третий сын — Латин — родился.
        «Точно пора удирать, — решил Одиссей, — пока узлами не привязали».
        После очередного свинства (Цирцея так называла запои команды) и волшебнице надоело тоже.
        - Вчера твои приятели были ослами, а сейчас валяются, как свиньи, весь дворец обрыгали, убирать не успеваем. Или пили бы, или жрали, а они все вперемежку, убирай за ними. Служанки уже ругаются, скоро всех слуг лишусь!
        - Мы тебе надоели?
        - А то!
        - Так мы можем и покинуть твой гостеприимный остров.
        - Неужели можете?
        - А провизии на дорожку дашь?
        - Полные трюмы!
        Одиссей на такую готовность даже обиделся. Ублажай ее тут, дуру колхидскую, а она нос от пьяных ахейцев воротит. Никакая Цирцея не волшебница, в свиней пиратов и без колдовства превратить — раз плюнуть, вернее, напоить.
        Не всех сумел заставить на корабль взойти, не всех даже поднял, некоторые так и остались лежать мертвецки пьяные. Потрогав ножкой, Цирцея сокрушенно покачала головой:
        - Не, эти не проснутся. Да и к чему они тебе? Я прикажу местным раздать, может, кого приведут в чувство?
        Все, хватит, погуляли, пора и домой! А как же двадцать лет отсутствия? Но Одиссей косился на круглый (в очередной раз!) живот Цирцеи и представлял себе такой же у Пенелопы. А что, где гарантия, что какой-то корабль с пьяной командой не унесет вместо Геркулесовых Столбов к Итаке?
        - Вина больше в рот не возьму!
        Не получилось, потому что не только до Итаки, обратно в свою Великую Зелень добрался еще ой как не скоро… Уже оставшись в бурю без спутников, попал на остров к нимфе Калипсо и семь лет жил там припеваючи на всем готовом. Сплошной отдых, потому что нимфа есть нимфа, работать не заставляла, только по ночам, но это же удовольствие, а не работа.
        Однако надоесть может и рай, Одиссея потянуло домой на Итаку, хотя понимал, что там могут и не ждать после стольких лет отсутствия.
        Но Калипсо в ответ на все намеки сначала морщилась, а потом фыркнула:
        - Да плыви ты куда хочешь, надоел, как липучка!
        - Это я-то?!
        - Ты, ты, урод паршивый.
        Одиссей на всякий случай потрогал свою голову. Конечно, за столько лет невзгод волосы поредели, лысина прощупывалась, и бороденка перестала курчавиться, как раньше, и два зуба он в боях и бурях потерял, а третий ему в драке выбили, и мышцы от многолетнего безделья обмякли, нет больше той силы и стати, а красавцем он никогда не был… Но чтоб вот так откровенно уродом обзывать!.. Пенелопа небось никогда бы так не сказала. Рыжим звала, а вот уродом нет.
        А он Пенелопу забыл даже. Нет, несколько раз говорил, что женат, но всегда добавлял и Цирцее, и особенно Калипсо, что никакая земная жена с ней, нимфой, не сравнится. А что домой тянет, так там сын Телемах.
        - А здесь кто?! — уперла руки в бока Калипсо. — Червяки болотные?!
        Покосившись на возившихся в песочке мальчишек-погодков, Одиссей понял, что пора удирать, потому что халява рано или поздно заканчивается, нимфе уже надоело ходить беременной, да и сам виновник этих дел тоже надоел.
        - Боги сказали, что пора домой отправляться, а с богами не поспоришь.
        - Кто тебя держит-то? Не выгонишь…
        - На чем я поплыву? Корабль построить помоги.
        - Я тебе корабел? К тому же ты у нас плотник известный. И враль тоже. Топор вон там в сарае. Лес вон там, море там.
        Твой отец герой…
        Телемах рос, и ему уже не хватало простых отговорок вроде «твой отец герой, и ты таковым обязательно станешь». К тому же итакийцы ждали рассказов о подвигах своего царя. Никто не задавался вопросом, откуда Пенелопе известно об Одиссее, все считали, что рассказывает Афина.
        Самым трудным оказалось не придумывать, а запоминать то, что говорила в прошлый, позапрошлый и какой-то еще раз. Цепкая память ребенка выхватывала незначительные для нее детали и сохраняла их.
        Верила ли Пенелопа в то, что рассказывала? Пока это были всякие побасенки из жизни в лагере вокруг Трои, верила, потому что основывалась на настоящих рассказах участников похода, таковых нашлось немало, они, конечно, привирали, но где же виданы рассказы без легкого вранья? Таковые неинтересны.
        Пенелопа привирала талантливо, ей верили, и постепенно по Элладе расходились именно ее версии всех событий. Рождалось то, что позже переработает великий слепец Гомер и что назовут «Илиадой».
        Хуже стало, когда разговор зашел о дальнейших событиях. Что придумывать, если вообще не знаешь, где носит этого Одиссея, по каким морям, на каких островах, в чьих постелях? А Телемах требовал…
        Пенелопа ткала, задумавшись. Руки проворно работали, а мысли текли сами по себе. Что отвечать сыну? Афина перестала рассказывать об отце? Но это значит либо что богиня перестала помогать самой Пенелопе (допустить такой мысли у итакийцев царица не могла, на вере в помощь богине держалось слишком многое), либо что она перестала помогать самому Одиссею (еще неизвестно, что хуже). Но что рассказывать дальше, она ведь не мореход, не знает ни островов, ни течений, ни названий племен, ни обычаев?
        И еще вопрос: любой рассказ не должен быть бессмысленным, ведь до сих пор она внушала Телемаху и остальным, что Одиссей если не силен, как Геракл или Ахилл, то может взять хитростью, если не столь богат и влиятелен, как Агамемнон, то способен выкрутиться из любого положения. А к чему рассказывать теперь? Что она должна внушить сыну?
        На третий день молчаливой упорной работы за ткацким станом (Эвриклея ходила вокруг кругами, но так ничего и не смогла понять) Пенелопа вдруг решила… пересказывать историю путешествия аргонавтов, только подставляя те названия, какие ей известны! Царица хорошо помнила рассказы о приключениях аргонавтов, потому что в том походе участвовали ее двоюродные братья — Диоскуры (близнецы) Кастор и Полидевк. Конечно, они не такие болтуны, как Одиссей, но все же живописали многое.
        Пенелопа уже поняла, что на Итаке не слишком сведущи в событиях, происходивших с Ясоном и его товарищами, а потому начала рассказывать уверенно. Восторженный Телемах принял первый же рассказ о кулачном бое с царем острова Лесбос на веру, зато все поняла Эвриклея:
        - Аргонавтов пересказываешь? Осторожней, чтобы не запутаться, не то получится вранье, насмешка над героем, а не рассказ о нем.
        - Насмешка? А над ним и стоит посмеяться! Где его носит столько времени? Все уже давно дома, один Одиссей где-то мотается.
        Она рассказывала, те, кто размышлял над услышанным, быстро поняли, что это пародия, но большинство до размышлений не снисходило, Одиссей о себе всегда много чего рассказывал, потому и теперь верили любой выдумке.
        Теперь рождался следующий эпос — «Одиссея», откровенная пародия на рассказ об аргонавтах. Не все использовала Пенелопа, что-то и она забыла, что-то просто не хотелось повторять ввиду явного завирательства, чему-то не могла подобрать подходящие названия из тех, что помнила. Но в целом выходило складно, не хуже, чем про аргонавтов.
        Телемах, не искушенный в рассказах о своих двоюродных дядях, верил и остальным пересказывал, блестя глазами. Мальчишки тоже верили и разносили по Итаке, а оттуда по всей Элладе. Но взрослые были умней, и рассказы о «подвигах» блудного царя Итаки вместо героической эпопеи незаметно переходили в область анекдотов. «Приплыл как-то Одиссей в землю лотофагов…»
        Все откровенно дивились тому, что Пенелопа не стареет, а царица смеялась:
        - Я должна встретить мужа молодой, такой, какой провожала.
        Хотелось спросить: а что потом?
        Этот вопрос не раз задавала и Пенелопа:
        - Эвриклея, если твои средства не колдовство, то смогут ли они меня и дальше держать молодой?
        - Тебя не средства держат, а ты сама. Кто больше тебя двигается, кто спокойней всех, а морщинки — они от гримас и злости чаще всего бывают. Если очень злая, так и в молодости вся в морщинах.
        Но каждый день что-то растирала и всю царицу с головы до ног обмазывала.
        День за днем, год за годом. Дом, хозяйство, пусть маленькое, но царство… А Одиссея все нет. Кого теперь-то ждать молодой, красивой, разумной царице?
        Незаметно состарился Евпейт, хотя мысли породниться с Пенелопой не бросил. Правда, теперь итакийца больше привлекали закрома Пенелопы, чем сама женщина, понимал, что не потянет.
        Но Евпейт не оставил своей задумки со сватовством. Он умел все делать медленно, но основательно. Прошло время Евпейта, но наступило время Антиноя. Сын давнего врага Пенелопы не забыл красивую, стройную женщину, освещенную заходящим солнцем. Никакие покорные и услужливые рабыни не смогли вытравить этот образ из его сердца.
        Антиной стал красивым юношей, а потом красивым мужчиной. Пора бы жениться, но его взор не желал останавливаться ни на ком, кроме царицы Пенелопы, которая, вообще-то, годилась ему почти в матери.
        Заметив это впервые, Евпейт едва не наорал на сына, но потом призадумался. А почему бы и нет? Самый богатый (конечно, после самой царицы) на Итаке он, самый красивый и достойный жених — его сын Антиной. Почему бы этим не воспользоваться?
        Евпейт сдержал свою давнюю угрозу. Когда на попытку Антиноя посвататься Пенелопа только рассмеялась в ответ, отец позвал сына.
        - Хочешь взять в жены царицу?
        - Хочу.
        - Она много старше тебя, если не в матери, то в тетки годится.
        - Не так уж много, к тому же она не стареет, скорее я состарюсь, чем Пенелопа.
        - Отказала?
        - И слушать не желает, твердит, что Одиссей жив и вернется.
        - Ты не можешь помнить, как сосватал Пенелопу сам Одиссей, слишком мал был, когда она тут появилась. Но рассказы помнить должен.
        - Помню. Привез из Спарты, хотя ездил сватать Елену.
        - Это не все. Никогда не задумывался, к чему царевичу из маленькой Итаки вдруг отправиться на безнадежное сватовство?
        - Их таких много было.
        - Вот то-то и оно! Узнав, что Тиндарей готов выдать замуж Елену, хитрый Диомед решил сорвать сватовство и кинул клич: свататься всем!
        - И что?
        - А то, что все — это не один. Одному отказать можно, сказать, что замуж не собирается, что не вдова, прогнать. А если соберется десяток, два десятка? Не откажешь, и выбрать придется, и замуж пойти тоже.
        - А если не меня?
        - Пенелопа дура? Никогда не замечал. Те, кто воевал с Одиссеем, никогда не рискнули бы сватать его жену, в Спарте, Микенах, Аргосе, Пилосе, Афинах не до того, да и что для них царица крошечной Итаки, даже если она умна и красива? Сватать приедут свои — с Зама, с Закинфа, с Левкады… Из них ты самый сильный и достойный. Нужно только собрать эту толпу, чтобы вынудить Пенелопу решиться на замужество. Она упрямая, по доброй воле не пойдет, а вот если выхода не будет… Мы поможем.
        Помогли. Совсем скоро дворец Пенелопы превратился в настоящий постоялый двор. Женихов набилось столько, что сватовство Елены стало казаться дружеской вечеринкой по сравнению со свадебным пиром. Отказать нельзя, имеют право, для всех она вдова. А то, что твердит о будущем возвращении мужа, так это просто набивает себе цену. Ничего, поумнеет.
        Толпа желающих стать царем Итаки росла не по дням, а по часам.
        - Евринома, сколько их?!
        - Вчера прибыли еще восемь с Самоса. И позавчера шестеро с Закинфа.
        Несчастная ключница едва не плакала, толпа женихов стремительно, словно нашествие мышей, опустошала закрома. И выгнать нельзя.
        Пенелопа до колик в животе хохотала в спальне:
        - Они вынудят меня либо закрыть дворец и объявить, что больше не царица, либо выйти замуж.
        - Лучше уж второе, — вздохнула Эвриклея.
        - Фиг им, а не замужество! Сколько у нас там запасов?
        - Женихов больше…
        - А мы хитрей. Меня пираты не разорили, а уж какие-то женихи тем более не справятся.
        Экономическая война вышла на новый уровень, иногда казалось, что женихов и их сопровождающих (а каждый привез с собой толпу сочувствующих и слуг!) больше, чем самих жителей Итаки. В бухте не протолкнуться от судов, на рынке от покупателей, на улицах и во дворце от бездельников.
        - Им скоро надоест бездельничать, сами уплывут, зато будет известно гостеприимство царицы Итаки.
        - Зря надеешься, бездельничать еще ни одному мужику не надоедало. К тому же они жениться хотят.
        Эвриклея права, на прокорм женихов пришлось задействовать все ресурсы, теперь все запасы ткани, созданной мастерицами царицы и ею самой, уходили только на оплату провизии для незваных гостей.
        - Если так дальше пойдет, они просто сожрут Итаку!
        А как прогнать, если все по закону?
        - Где ты, Одиссей, Аид тебя возьми?! Рыжий мерзавец, что я должна делать с этой толпой твоих «заместителей»?!
        Кормила, поила, развлекала. Они жрали до дурноты, пили до беспамятства, играли в кости и шашки и покидать дворец не собирались. Ответ один: выбирай мужа!
        - В своем дворце не хозяйка, ступить некуда, везде эти… уроды спят!
        Евпейт потирал руки: долго не выдержит…
        Но наступил день, когда пришлось дать ответ на вопрос «когда?!».
        - Вот… вот… вот сотку погребальный покров Лаэрту, тогда и решу!
        - Лаэрт силен, как бык, хоть и стар, к чему ему покров?!
        - Это он на вид крепкий, а вообще-то, стар, как пень оливы… Буду ткать!
        Евпейт смеялся:
        - Лучшей отговорки придумать не могла. Не бойся, Антиной, пусть ткет. Пенелопа лучшая ткачиха в Элладе, так что работа ненадолго.
        Но… творилось что-то непонятное. Пенелопа честно работала, это видели даже женихи, а работа двигалась так медленно, что грозила растянуться на годы.
        Евпейт советовал сыну:
        - Не теряй времени даром, спаивай женихов, доводи до свинского состояния и старайся, чтобы увидела Пенелопа. Сам не пей ни капли, будь всегда чист, опрятен, красив и весел. Развлекай, но не надоедай, будь приятен в общении, но не назойлив, вежлив и не нагл. В тот день, когда она все же закончит покров, только ты должен остаться на высоте, остальные — выглядеть безобразными пьяницами.
        Антиной старался, спаивал, поддразнивал, осторожно затевал свары, оставаясь в стороне, сталкивал женихов между собой. И всегда был предупредителен, вежлив и отменно ухожен, выгодно выделяясь. Мало того, по совету отца он стал играть роль даже защитника царицы от нападок других.
        И тут не выдержал, почувствовав себя почти хозяином. Может, если бы он продолжал действовать по подсказке отца, Пенелопа и сдалась бы, но Антиной постепенно превратился в самоуверенного нахала, надменно считающего себя хозяином дворца, Итаки и самой царицы.
        Неудивительно, ведь женихи толпились во дворце уже пятый год, а покров Пенелопа ткала целых три, по ночам при крошечной лучине распуская почти все, что сделано за день. И все-таки, как ни тянула, а покров увеличивался в размерах.
        Что дальше?
        Эвриклея с тревогой наблюдала за царицей. С Пенелопой что-то происходило, и это «что-то» не нравилось старой няньке.
        Пенелопа стала каждый день ходить на дальний мыс и подолгу стоять там, глядя в море. Тоскует? Но прошло уже столько лет, можно бы и перестать тосковать. Никто, кроме Пенелопы, не верит, что Одиссей вернется. Телемах вырос без отца, правда, мать сумела ему внушить, что отец есть и рано или поздно приплывет. Хотелось спросить: откуда?
        Сама Пенелопа рассказывала сказки, мол, Одиссей был на острове циклопов, победил одного такого, выколов ему единственный глаз осиновым колом, потом жил у волшебницы Цирцеи, которая может превращать людей в животных… а теперь вот далеко у нимфы на краю земли, откуда сам не уплывешь, и пока боги не согласятся вернуть его домой, ничего не получится.
        Даже Евмей, слыша такие россказни, фыркал:
        - Людей в животных… в свиней с перепою и я превратить могу. Налью неразбавленного побольше, вот тебе и зверь. После одной чаши любой становится храбрым львом, после второй упрямым ослом, а после третьей свинья свиньей.
        Но царице не перечил, верит женщина, пусть себе верит.
        Пенелопа снова ходила на мыс и стояла, глядя, как с криками носятся чайки.
        - Что беспокоит тебя, царица?
        - Эвриклея, скоро двадцать лет, ровно двадцать.
        - Ты веришь, что вернется?
        - Верю.
        - Боишься? Чего, ведь ты молода и красива. Боишься, что Одиссей не узнает или сам слишком изменился?
        - Нет, не этого.
        - А чего же? Боишься, что он тебе не будет нужен?
        Если честно, то этого боялась сама Эвриклея, она-то знала цену Пенелопе. Никакие притирания не помогли бы, не будь царица подвижной и умеренной в еде и питье. Она, а не Эвриклея помогла коже остаться молодой. А каков Одиссей? Конечно, он любимец Афины, богине ничего не стоит вернуть своему подопечному молодость и красоту, хотя какую красоту, если Рыжий никогда ею не отличался?
        - Нет, не этого я боюсь. Полон двор женихов, каждый из которых так и ждет, чтобы я дала согласие стать его женой. Но им нужна не я сама, а богатая ныне Итака и, как они считают, мое умение договариваться с Афиной. Что будет, когда Одиссей вернется?
        - Думаешь, он не поверит в твою верность?
        Пенелопа на мгновение замерла, потом невесело рассмеялась:
        - Может и не поверить, глядя на эту толпу сумасшедших юнцов. Но то, что они не будут рады появлению моего мужа, несомненно. Когда-то Одиссей дал совет Тиндарею взять с женихов клятву о помощи будущему мужу Елены, каждый надеялся быть выбранным, и все поклялись. Резни удалось избежать. А что теперь? Снова клясться никто не станет, все помнят, что клятва потом привела ахейцев к стенам Трои на многие годы. Значит, будет резня?
        Она немного помолчала, вздохнула:
        - Хочу, чтобы Одиссей поскорей вернулся, и боюсь этого. Что, если у него не будет нескольких триер и команды гребцов с большим количеством стрел в колчанах и копий в руках? А если и будут, что делать с женихами?
        Эвриклея смотрела на Пенелопу и понимала, что та высказала не все. Чего-то она еще боится.
        - Совсем скоро двадцать лет. Знаешь, кто может пострадать при бойне первым?
        - Ты.
        - Нет, Телемах. За себя не боюсь, а за сына очень.
        Что могла ответить Эвриклея? Пока ничего.
        Пенелопа неслышно скользнула из спальни и дальше из дворца, мысленно ругнувшись по пути: если она могла пройти вот так незаметно, то сможет и кто-то другой…
        Но соблюсти порядок в доме при таком количестве незваных гостей было трудно, очень трудно. Гости спали всюду, кроме гинекея, хорошо, что из женской половины есть свой выход и своя лестница, иначе пришлось бы переступать через бесчувственные тела напившихся кандидатов в мужья.
        Но эти полутрупики мало волновали Пенелопу, она спешила по своим делам.
        Еще шаг — и она у алтаря небольшого храма богини Афины, построенного после ухода Одиссея в затяжное плаванье. Но этот шаг Пенелопа не сделала, потому что там уже кто-то был! Царица замерла, прижавшись к стене и стараясь слиться с тенью, в которой стояла. Хорошо, что пеплос темно-коричневый, а светлая туника спрятана под ним.
        Голос женщины, так же, как и сама Пенелопа, пришедшей тайно, показался знакомым. Царица прислушалась… Так и есть!
        - Богиня, я никогда и ни о чем тебя не просила, даже когда было очень трудно. Приносила дары и только благодарила за то, что жива и могу помочь другим. Но теперь прошу о помощи. Не себе, Афина, не себе. Помоги царице. Где ее муж? Вернется ли? Когда? Что делать Пенелопе? Помоги ей.
        Пенелопа уже открыла рот, чтобы позвать верную Эвриклею, но тут… в углу храма почти рядом со старой нянькой возникла зыбкая фигура. Афина!
        - Одиссей вернется. Тот, кого очень ждут, всегда возвращается. Скоро вернется. В чем нужна помощь Пенелопе? Она по-прежнему красива, вырастила прекрасного сына, вернется Одиссей, будет счастлива, что еще нужно?
        Нянька, не пугаясь богини, упрямо дернула плечом:
        - Где этот Рыжий, сколько можно мотаться по чужим морям и чужим постелям?
        Афина рассмеялась серебряным смехом:
        - Второе точнее. Скоро будет, двадцать лет еще не прошли. А Телемаха царице лучше пока отправить на Пелопоннес. Надежней…
        И тут… кому-то из женихов приспичило отлить выпитое накануне вино или просто стало плохо с перепою, покой был нарушен, Афина исчезла, а самой Пенелопе пришлось спешно прятаться за дверью.
        Она не спала до утра. Афина ни разу за все время не появилась перед ней самой, даже в храме не появилась. Богиня не желала ей помогать, хотя Пенелопа приносила дары, славила имя Афины, клялась, что на каждом шагу пользуется ее помощью, слышит подсказки, подчиняется воле богини.
        А может, так и было? Может, подсказки Эвриклеи и были подсказками Афины? Нет, это не так, иначе Эвриклея не говорила бы, что просит помощь впервые.
        Что она там сказала? Двадцать лет еще не прошли? Да, но совсем скоро пройдут. Телемаха лучше на время отправить на Пелопоннес? Наверное, она и сама об этом думала не раз. Останавливал царицу только страх. Казалось, пока Телемах рядом, перед ее глазами, с ним ничего не случится. Как же можно отправить его через пролив?
        Пенелопа прикидывала расположение островов и прекрасно понимала, что ничего не стоит устроить засаду на Дулихии. А если… значит, нужно плыть другим путем. Может, туда и как обычно, а вот возвращаться иначе, вокруг, откуда и не ждут!
        Брало зло, что за жизнь?! Она никому не мешает, много лет занималась хозяйством Итаки, не просто возродила остров после налета, но и сделала царство достаточно богатым, настолько богатым, что оно легко выдерживает пятилетнее присутствие толпы обжор и транжир! Царица трудится, а эти пропойцы целыми днями играют в шашки или кости, жрут, пьют и портят все во дворце. Иногда казалось, что женихи нарочно вредят Пенелопе, чтобы тому, кого она когда-нибудь выберет, уже ничего не досталось.
        Если бы не надежда каждого, что выбран будет именно он, давно разнесли бы сам дворец по щепкам. Только ее улыбки, приветливое лицо и ласковый голос (а как иногда хотелось ласково расстрелять их из Акилины!) спасали от полного разграбления и резни. Но вечно это продолжаться не может.
        - Одиссей, где ты?! Афина, верни мужа! Сколько можно мотаться по чужим постелям?!
        Она бессильно откинулась на ложе. Нет ответа ни от мужа, ни от богини.
        Тоже мне советчица! Отправить Телемаха на Пелопоннес!.. К кому, к дядюшке Менелаю и тетушке Елене? Агамемнона собственная жена зарезала, других перебили, даже о Диомеде ни слуху… Чему сына Одиссея научат в той же Спарте? И вообще, не для того она Телемаха родила и воспитала, чтобы к чужим, пусть даже родственникам, отправлять.
        Но тут же родилась другая мысль, она настойчиво пробивала себе дорогу, словно расталкивая остальные: действительно, отправить Телемаха и, пока сына не будет на Итаке, устроить женихам настоящую бойню. Что говорил об Акилине Одиссей? Лук-убийца? Но Акилина еще не сказал своего слова, вот и скажет в ее руках!
        - Перебью женихов, потом пусть меня саму убьют, зато Телемаху трон останется, и он сам будет жив!
        Пенелопа не видела, что за ее спиной в самом углу спальни возник зыбкий силуэт красивой вооруженной женщины. Богиня Афина только головой качала, слушая, как Пенелопа сама с собой строит планы расправы с женихами.
        Кого отправить с Телемахом? Эвриклею? Стара. Пусть Ментор плывет, нечего зря зад просиживать рядом с противными пьяницами! Утром же распоряжусь!
        Наставник Телемаха зову царицы не удивился, напротив, казалось, сам искал с ней встречи.
        - Ментор, а ты веришь в то, что Одиссей вернется?
        - Да.
        Пенелопа резко, слишком резко повернулась к наставнику своего сына, всем телом развернулась. Ментор удивленно смотрел на нее:
        - Что?
        - Что у тебя с голосом?
        - У меня? Царица, что с тобой?
        - У тебя только что был женский голос.
        - Тебе показалось, царица. Телемаху нужно отправиться к Нестору на Пилос или к Менелаю, чтобы расспросить, когда же они потеряли из вида корабли твоего мужа.
        - С меня достаточно отсутствия Одиссея, теперь еще Телемах уплывет…
        - Что дурного в том, чтобы твой сын поговорил с мудрейшим Нестором, ум которого всегда чтил Одиссей, и повидал Спарту? Он должен быть смелым и стойким, ты же спартанка, сама знаешь, что побывать в Спарте полезно каждому юноше. Чего ты боишься? Что дурного может случиться с Телемахом в доме его дяди?
        - Вот как раз там и может. Там такие родственники, от которых лучше держаться подальше.
        - Ничего страшного не произойдет.
        - Но ведь есть еще море…
        - Посейдон не обидит.
        И снова Пенелопе показалось, что голос Ментора звучит странновато. Сам наставник старательно не смотрел в глаза царице:
        - Скажу Телемаху, чтоб собирался поскорей. Лучше трудная правда, чем неизвестность…
        Ментор заторопился к выходу, Пенелопа замерла, глядя, как поспешно ступают ноги наставника царевича. Никогда не замечала, что у Ментора такие крошечные, почти женские ступни… Женские?..
        - Афина?!
        Ментор обернулся, и на мгновение, всего на мгновение его лицо озарилось улыбкой богини, а глаза сверкнули синевой:
        - Не беспокойся за сына, Пенелопа…
        Царица обессиленно опустилась на скамью. Афина взяла ее Телемаха под свою защиту, значит, можно не бояться за юношу?
        Но Пенелопу тут же охватил ужас, Афина покровительствовала самому Одиссею, и что из этого вышло? Все герои давно дома, только от Одиссея и его людей никаких известий. И… если богиня покровительствует сыну, не значит ли это, что отец уже в царстве Аида?!
        Чем больше Пенелопа пыталась успокоить себя, тем сильней волновалась. Конечно, воле богов противиться невозможно, но просто так отдать еще и сына она не могла даже Афине!
        Размышления матери прервал вошедший Телемах:
        - Ментор говорит, что мы должны плыть в Пилос к Нестору, а потом отправляться в Спарту к Менелаю, чтобы что-то разузнать об отце. Он будет со мной, сказал, что ты не против.
        Она была против, всем сердцем была, но заставила себя улыбнуться:
        - Слушайся во всем Ментора, он подскажет, как лучше поступить.
        - Я всегда слушаю его советы.
        - Афина, не забирай у меня сына… если уж взяла мужа…
        - С сыном ничего не случится. И Одиссей вернется. Жди.
        Сказано тихо, услышала только Пенелопа, на сей раз Афина даже не скрыла свой голос.
        Царица стояла на берегу, провожая взглядом корабль с Телемахом и Ментором, пока тот не скрылся за мысом, закрывающим вход в бухту Итаки.
        Теперь очередь за женихами. Она все продумала, все для себя решила. Перебить из Акилины, конечно, хорошо, но всех сразу не получится, они же не будут подходить по очереди под стрелы и стоять, пока Пенелопа станет натягивать тетиву лука. А нужно всех сразу, всех! Потому что оставшиеся в живых убьют Телемаха.
        - Так когда же ты, царица, выберешь себе мужа?
        - Только когда будет готов погребальный покров Лаэрта. Вы мое условие знаете. Я давно все сказала.
        - Твоя работа движется слишком медленно, а ведь ты считалась лучшей ткачихой Эллады.
        Пенелопа притворно развела руками:
        - Что делать, с тех пор прошло много лет, мои руки стали менее ловкими, а красота увяла. Я больше не та заманчивая невеста, какой была, и не понимаю, чем привлекла вас.
        Женихи зашумели, что бы там ни говорила царица Итаки, она сохранила молодость и выглядела так, словно годится большинству не в матери, а в младшие сестры. И о ее умелых руках все еще ходят легенды. А уж о разумности говорить нечего, стоит только посмотреть на Итаку, где и клочок земли не пропадает просто так, ничего не валяется и не гниет. Кто еще смог бы вынести такое бремя, как пятилетнее пребывание больше сотни гостей? А ведь с каждым из ста восьми женихов приплыла толпа родственников, приятелей и слуг! То, чего когда-то в гораздо меньших размерах не мог выдержать богатый Тиндарей во время сватовства к Елене, пятый год терпела его племянница Пенелопа.
        Каковы же в действительности богатства этой женщины, если она до сих пор не разорилась? У многих только при одной мысли об этом текли слюнки. Хотя самые разумные уже чесали затылки, начиная соображать, что дело добром не кончится, предстоит резня. Разве только Пенелопа придумает какую-то хитрость, как когда-то сделал это Одиссей, посоветовав Тиндарею взять с женихов Елены клятву?
        Честно говоря, большинству надоело сидеть без дела в богатом дворце Пенелопы, есть, пить и играть в шашки или кости, хотелось взять в руки оружие, поохотиться, хотелось простора, Итака слишком маленький остров. Но это было условие Пенелопы — ни шагу за пределы города! Со вздохами, но соблюдали…
        Когда уже она закончит свою работу? Выбрала бы кого-то, да по домам. Многие были согласны, что выберут не их, только побаивались самых ретивых. Большинство даже понимало, что мужем Пенелопы станет Антиной, он сильней всех, богаче и давно знает царицу. Конечно, Антиной годится Пенелопе в сыновья, но царица столь молода внешне, что этого никак не скажешь. И всем хорошо видно, что их с Антиноем связывает какая-то тайна… Ну какая тайна может быть между двумя молодыми красивыми людьми?..
        Никому не приходило в голову, что эта тайна совсем другого рода, и связывает она Пенелопу и Антиноя с того самого берега Акарнании, когда голая царица тащила из-под воды тонущего Антиноя. Пенелопа не рассказала, что мальчишка тонул, а он никому не поведал, что видел ее обнаженной. Но вспомнил родинку на бедре и стал осторожно намекать, что знает о таковой.
        Сначала Пенелопа возмущалась:
        - Подлец!
        Потом поняла, что никто не поверит, что это было всего лишь спасение утопающего, пришлось молчать.
        - Одиссей, где ты?!
        Скоро двадцать лет, как паруса его кораблей скрылись за мысом…
        Пенелопа размышляла об этом, привычно распуская сделанную днем работу. Это было ужасно — распускать по ночам то, что выткано днем! Душа лучшей ткачихи Эллады обливалась кровью, а руки отказывались делать такую работу. Но выхода не было.
        Три года она морочила голову женихам, якобы создавая погребальный покров Лаэрта, три года днем ткала, а ночью старательно, осторожно распускала. Но распустить все нельзя, иначе все заметили бы, что работа попросту не движется. Приходилось оставлять хоть чуть-чуть сделанного. Покров получался красивым, очень большим, но, как ни тянула, работа уверенно подходила к концу. Еще день — и все будет закончено. Что тогда? Начать и собственный погребальный покров? Если раскроется обман, то он не понадобится, женихи разорвут на части.
        Меланфо кралась с очередного свидания. Несмотря на все воспитательные старания отца и присмотр братьев, она выдалась известной блудницей, хлебом не корми, дай в чью-нибудь постель залезть. Боги детей не давали, не то был бы у Пенелопы полон двор отпрысков Меланфо от всех женихов подряд.
        Служанка никогда не понимала царицу, красивая, молодая женщина два десятка лет спит одна. Ну и что, что муж далеко в море, а теперь и вообще неизвестно где? Муж далеко, а вот целая толпа горячих жеребцов рядом, выбирай любого и зови к себе. Каждый готов переспать. Меланфо и то переспала почти со всеми, остались только замухрышки.
        Вдруг служанка замерла: из одной из комнат гинекея явно доносились какие-то звуки! Неужели царица там? Не хватало только попасть ей на глаза, возвращаясь со свидания! Сообразит ведь сразу — волосы у Меланфо встрепаны, туника помята, любовник попался здоровый, как бык, ему одного раза мало, потребовал еще и еще. Конечно, она не против, даже рада, поскольку и сама ненасытна, но опасно же.
        Но тут же пронзила другая мысль: царица в гинекее? С кем она? Ах, какая хитрая! Все подглядывают за спальней, а Пенелопа принимает гостей в рабочей комнате гинекея? Конечно, никто же не подумает, что можно заниматься любовью рядом с ткацким станом. Меланфо едва не рассмеялась своему открытию. Осторожно подобравшись к самой двери, она заглянула в щелку.
        Нет, Пенелопа была одна, но она… распускала сотканное!
        Служанка обомлела — распускать сотканное?! О таком никто не мог догадаться.
        Некоторое время Меланфо стояла, соображая, как быть. Потом тенью заскользила прочь.
        - Служанка царицы? Зачем она мне, я не сплю с кем попало! — Антиной поморщился. Он не любил эту вертлявую, приставучую женщину. Вот уж кто побывал во всех руках!
        Но распорядиться, чтобы гнали в шею, не успел, Меланфо змеей проскользнула в мегарон:
        - У меня есть для тебя важное сообщение, Антиной.
        - Тебя прислала царица?
        - Фи, — фыркнула юркая дрянь. — Это секрет, нужно сказать наедине.
        Антиной сделал знак слуге, чтобы тот вышел. Что за секреты посреди ночи? Разве что вернулся Одиссей? Но тогда хорошо бы знать об этом заранее, а не увидеть поутру царя сидящим на своем месте в мегароне. Толстенькая дрянь права.
        - Говори.
        - Э, нет. Что ты мне дашь, если секрет окажется достойным оплаты?
        - Сто плетей.
        - Тогда молчу. Пойду к кому-то другому.
        Антиной усмехнулся:
        - Одиссей вернулся?
        - Что?! — испуганно оглянулась на него Меланфо. — Кто это сказал?
        - Нет? — бровь сына Евпейта чуть приподнялась.
        Меланфо полегчало, даже выдохнула свободней:
        - Нет. Хвала богам, нет.
        - Тогда что же?
        Антиною тоже полегчало.
        - Ты ничего не сказал об оплате.
        - Я могу обещать тебе что угодно, а потом и впрямь дать сто плетей.
        - Тогда ты не узнаешь ничего!
        - Под плетьми?
        - Под плетьми узнают все.
        - Хорошо, я заплачу тебе, если секрет того стоит. Прекрати торговаться и говори, иначе выгоню.
        - Царица по ночам распускает то, что соткала днем.
        - Что? — Антиной не сразу понял. Распускать свою работу прекрасная ткачиха не может, это противно душе любой мастерицы. Но…
        - Царица. По ночам. Распускает то, что соткала днем! — по слогам повторила Меланфо.
        - Откуда тебе известно?
        - Видела!
        Конечно, как же он не догадался?! Как иначе может опытная, лучшая ткачиха Эллады столько времени ткать пусть и большой, но все же не бесконечный покров?!
        Меланфо ждала награды. Антиной снял с руки большой браслет и швырнул ей через стол. Женщина подхватила, почти согнувшись.
        - Молчи! Не говори больше никому.
        - Молчу.
        Она получила куда больше, чем рассчитывала. Конечно, браслет велик, но велик не мал, можно согнуть или носить не на запястье, а выше локтя…
        На следующее утро Антиной явился во дворец одним из первых. Пенелопа настолько была поглощена своими мыслями, что не обратила внимания на излишнюю решительность сына Евпейта. А он вдруг призвал многочисленных незваных гостей царицы к вниманию. Дождавшись, когда в мегароне установится тишина, Антиной вдруг ехидно поинтересовался, как скоро царица закончит погребальный саван для Лаэрта.
        - Скоро. Я тку каждый день, вы же видите…
        - А ночью распускаешь то, что сделала днем?
        Она вздрогнула, слишком откровенно вздрогнула, чтобы этого не заметили. Но одновременно Пенелопа испытала облегчение, словно с души свалился огромный камень. Три года она лгала, три года портила собственную работу, замирая от опасения быть разоблаченной, выслушивая насмешки по поводу того, что лучшая ткачиха Эллады заметно потеряла сноровку, не спала ночами, а потом валилась с ног от бессонницы днем.
        Теперь этого не нужно делать, можно закончить погребальный покров и начать какую-то другую работу. Ее руки устали, устала душа, устали глаза…
        А что дальше?
        Она знала, что дальше, и это знание придавало ей решимости и спокойствия. Закончит покров и, пока не вернулся Телемах, найдет способ уничтожить женихов! Оставалось только одно сожаление — Одиссей не успел вернуться….
        Потом появился даже интерес — кто же выдал, откуда Антиной узнал о ее занятиях по ночам в полутьме?
        Ответ она увидела в тот же день: на руке у Меланфо надет большой мужской браслет, который Пенелопа не раз видела у Антиноя. Определенно плата, но Антиной не из тех, кто станет спать с рабыней, побывавшей в постелях всех остальных, и щедро платить за такие услуги. Значит, оплата за другое. За что именно, объяснять не стоит. Вот же дрянь!
        Но Пенелопе не до предательницы Меланфо (и почему не удавила ее раньше?), царица сосредоточилась на завершении покрова, нужно успеть, пока не вернулся Телемах. Теперь Пенелопа работала быстро и проводила за работой почти весь день. Однажды она неосторожно проговорилась, что должна закончить покров до возвращения сына, которое уже скоро. Занятая своими мыслями, царица снова не обратила внимания на поведение Антиноя. Жених чуть прищурил глаза…
        Хотя и без размышлений можно догадаться, что они устроят засаду для Телемаха при его возвращении на Итаку. Оставалось надеяться на помощь Афины, богиня ведь обещала.
        Одиссей. Возвращение
        - О,боги?! Где это я теперь?!
        Одиссей был не в состоянии не только подняться на ноги, но и толком оглядеться. Мутило, нутро настойчиво просилось наружу. Это Алкиной, Аид его возьми, напоил какой-то дрянью!
        После основательной чистки желудка полегчало. Отполз подальше и долго пил из небольшого родничка, впадавшего прямо в море. «Смотри, прямо как на Итаке…» — вздохнул Одиссей. Берег был пуст, ничьих голосов не слышно. И этой… Навсикаи с красивыми коленками тоже.
        Немного очухавшись, Одиссей попытался вспомнить вчерашний вечер. Нет, следовало бы начать с дня, а тот был не так уж плох… Если, конечно, не думать об утре. Утром после бури он обнаружил себя голым на вот таком же пустынном берегу. Плота, конечно, не было, одежды тоже, потому что покрывало, подаренное Калипсо, пришлось бросить, чтобы не запутаться в нем в воде окончательно. Три дня трепавшая его утлый плотик буря вышвырнула самого героя на какой-то берег и угомонилась, словно самозабвенно старалась только ради этого.
        Плот ему позволила соорудить нимфа Калипсо. Жадная зараза попалась, не дала приличного судна, все ныла, что не по средствам, мол, без того не знает, как детей прокормит, которых от него родила, а ведь все то время, что Одиссей у нее жил (семь лет!), палец о палец не стукнула, чтобы на столе лучшие яства появлялись. Стоило глазом скосить, служанки с подносами прибегали, а тут вдруг озаботилась прокормом троих… или четверых… (всех не упомнишь!) сыновей. Все из вредности, они такие, эти бабы, год-другой ластятся, а потом точно медузы-горгоны в тунике. Родит пару сыновей и считает себя заслуженной… Или все-таки четверых? Сколько их там ковырялось в песочке? Надо было поинтересоваться…
        Злость на нимфу Калипсо, у которой бездельничал целых семь лет, пытаясь уговорить отправить себя на Итаку с меньшими усилиями, вызвала прилив желчи, снова стало муторно. Не зря он опасался, чувствовал, что если поплывет сам, то неприятностей не миновать! Многодетная паразитка не пожелала приложить божественных усилий, сунула в руки топор и отправила рубить лес для плотика. Отца своих детей в одиночку в море! На такое способна только баба. Никакие намеки, что на утлом плоту многодетный родитель запросто может утонуть, не помогли, Калипсо только плечами пожала:
        - Вспомнил, что он отец!.. Раньше думать нужно было.
        Тогда он демонстративно этот плот соорудил и от берега оттолкнулся.
        - Плыви на восток, дорогой.
        Ага, дурак я тебе? Ученый уже, знаю, что на востоке Цирцея, та хоть и отпустила по-хорошему, но второй раз такой подарок не сделает, тоже небось вдоль берега отпрысков выстроит, чтоб папашу удержали. И что у этих баб за привычка рожать? Словно больше заняться нечем.
        Однако не в его силах бороться с течением на плоту. Как и сказала Калипсо, поплыл от ее острова на восток, но потом течение повернуло и понесло куда надо. Интересно, нимфа потом сжалилась или сразу честно указала направление?
        Восемнадцать раз Гелиос появлялся на небе и уводил колесницу за море, прежде чем показался какой-то берег. Еще немного, и закончилась бы питьевая вода, тогда гибель. Только Одиссей рано обрадовался, потому что одновременно с землей на горизонте с другой стороны появилась маленькая черная тучка, обещавшая большую бурю. Вот эта буря и вынесла его на берег феакийцев голого и несчастного.
        Но несчастье продолжалось не так уж долго, потому что днем героя разбудили голоса девушек, пришедших стирать белье. Сначала Одиссей честно пытался не ввязываться, хватит с него девушек, женщин, нимф и прочих обладательниц крепкой груди и стройных ног. Начнут рожать, а потом ныть о прокорме и необходимости воспитания подрастающего поколения… Хотел переждать, пока уйдут, но желудок требовал пополнения жизненных запасов, а у красоток с собой был обед. Пришлось выломать ветку и, прикрыв ею срамное место, показаться-таки девушкам.
        Все красотки врассыпную, а одна осталась рядом с выстиранным барахлом и разложенным на траве обедом. Ни девушка, ни ее тряпки Одиссея не интересовали, бедолагу манили запах и вид еды. Но он взял себя в руки и для начала наговорил кучу комплиментов хозяйке умопомрачительных яств в робкой надежде, что та ничего не поймет, но угостит.
        Угостила, но поняла. И, кстати, нисколько не смутилась скромности его наряда, вернее, полному отсутствию такового.
        Дальше — больше. Привели во дворец, одели, обули, до отвала накормили, вранье выслушали со вниманием и даже пригласили… поучаствовать в спортивных состязаниях. То ли поняли, что врет, но вида подавать не стали, то ли просто насмехались. Этого только не хватало! Но, убедившись, что в качестве победителя на царевне (а самой храброй из девчонок на берегу была именно она — местная царская дочь Навсикая) жениться не заставят, но переспать позволят, Одиссей запустил диск так, что долго не могли найти, куда тот улетел.
        Переспал с Навсикаей или нет, вспомнить так и не мог, потому что ее отец царь Алкиной устроил в честь героя пир, по сравнению с которым любое юбилейное застолье у Калипсо показалось бы скромной трапезой. «Я ж говорю, жадная, зараза!» — мысленно возмутился Одиссей, вливая в себя десятую чашу неразбавленного вина.
        Навсикая откуда-то взяла сестру-двойняшку, причем царевны затеяли с Одиссеем игру — они то раздваивались, то вдруг складывались в одну. Потом двоиться начал царь Алкиной, а за ним и все сидящие за столами феакийцы, на кого ни глянь. У них что, всех по двое, что ли? Чтобы прекратить такое безобразие, Одиссей схватил одну из Навсикай за коленки. Оказалось — обеих. «Нет, две сразу для меня многовато… по очереди бы», — вяло подумал герой, чувствуя, что куда-то проваливается.
        Алкиной с изумлением наблюдал, как необычный гость сначала напился в стельку и принялся хватать за коленки Навсикаю, при этом именуя почему-то «Заразой» (что за имя странное?), а потом переключился на ноги самого царя. Это не понравилось феакийцам совсем, среди них не нашлось сторонников однополой любви, предпочитали традиционную, потому все могло закончиться плохо. Метание диска, конечно, заслуга, но моральные устои подрывать все же не стоило, тем более юные сыновья царя уже с интересом приглядывались к странным манипуляциям гостя, решив, что это новая мода из Эллады.
        Пришлось срочно вмешиваться богине Афине. Возникнув из ниоткуда прямо перед изумленным Алкиноем, она подхватила своего любимца под мышки и потащила в сторону с извинениями, мол, вы все не так поняли… Царь пожал плечами:
        - Так чего же он меня за коленки хватает? Пусть бы вон Навсикаю…
        - И Навсикаю тоже не будет.
        - Это почему? — снова обиделся непонятливый царь.
        - Ему домой пора.
        - А… значит, девку с собой возьмет?
        - Ни-ни! У него дома жена есть.
        - Не помешает, — обнадежил Алкиной. — Одной женой больше не страшно, это не десяток.
        Афина убедилась, что напившийся до свинского состояния Одиссей слишком тяжел даже для ее божественной силы, и попросила помочь перетащить итакийца и все, что ему как победителю и будущему зятю полагалось, на берег, мол, проснется — разберется. Не видя никакого корабля на горизонте, доверчивые феакийцы и впрямь бережно перенесли на полянку приданое царевны и не слишком бережно победителя и кандидата в мужья, который ругался, брыкался, орал срамные песни и обещал утопить в море всех вплоть до богини!
        Даже Афина, не выдержав, обругала подопечного пьяной скотиной. Четко парировав: «Сама скотина!», Одиссей наконец вырубился.
        Утром Навсикая, пришедшая опохмелять суженого, не обнаружила на берегу ни Одиссея, ни своего приданого.
        - Все мужики сво…
        Больше сказать несчастной обманутой невесте было нечего.
        А сам виновник ее обиды, сидя на каком-то берегу и тупо уставившись на водную гладь, пытался сообразить, где же находится.
        Вдруг рядом кто-то пошевелился. Резко обернувшись, отчего берег поплыл перед глазами, а изнутри снова подкатил вчерашний ужин, Одиссей увидел молоденького пастушка. Правда, овец не наблюдалось, но овцы бедолагу не интересовали совсем, при одной мысли о еде становилось тошно.
        - Где я?
        - На Итаке.
        - Чего?!
        Даже если бы услышал, что у циклопа в гостях, не удивился бы столь сильно.
        Афине надоело, и она ругнулась:
        - Хватит уже путешествовать и детей плодить. Двадцать лет гулял, теперь дома.
        Одиссей вытаращил глаза. Юный пастушок разговаривал голосом взрослой женщины. Наконец до царя Итаки дошло:
        - Афина, ты? Где я?
        - Сказала же: на Итаке, дома! Очухивайся уж, не то на твоей Пенелопе кто-нибудь женится!
        Слова как красная тряпка для быка. Два десятка лет мотался, жил без Пенелопы и вспоминал не каждый не то что день — месяц, но стоило услышать, что его может заменить кто-то другой, взыграло ретивое:
        - Убью!
        - Кого, Пенелопу?
        Одиссей помотал кудлатой башкой, вытряхивая остатки хмеля, и фыркнул:
        - Сначала жениха! Кто там у нее?
        - Много. Сто восемь.
        - Ско-олько?!
        - К царице Итаки сватаются сто восемь женихов. Надоели уже.
        - Всех убью.
        - Угу… Мне пора.
        - Куда?
        - Вон возвращается твой сын.
        - Какой?
        - Телемах, которого ты оставил на Итаке царевичем.
        - Откуда возвращается, он же маленький?
        - Маленьким он был двадцать лет назад.
        - Ой, е-е…
        - Попей водички и постарайся пока не показываться на глаза, я приведу его к Евмею. Евмея-то помнишь?
        - Евмея… помню… А я Одиссей?
        - Допился, — вздохнула богиня и исчезла.
        Одиссей оглянулся. К берегу действительно подходил небольшой корабль. Незнакомый… Пришлось прятаться.
        К домику Евмея он добрался быстро, все же не забыл, хотя несколько раз останавливался, замечая новые рощицы, а однажды даже две оливковые.
        Пока он отсутствовал, Итаку подменили. Ну, если не всю, то половину точно. Евмей был на месте, и его свиньи тоже, но остальное…
        - Откуда столько оливковых рощ?
        - А тебе-то что?
        Евмей смотрел на невесть откуда взявшегося бородатого мужика настороженно. И вдруг понял! Перед ним Одиссей! Постаревший, погрузневший, поседевший, но это он!
        - Хозяин вернулся!
        Одиссей не успел отреагировать на вопль свинопаса, потому что из кустов к Евмею кинулся молодой человек:
        - Тише, Евмей, тише! Не стоит кричать, что я вернулся.
        Теперь Евмей стоял, крутя башкой и вовсе не зная, что сказать.
        - Радуйся, прости, не знаю твоего имени, — приветствовал Одиссея юноша.
        - Улисс, — зачем-то ответил царь Итаки.
        - Я Телемах, царь этой земли.
        «А я тогда кто?» — чуть не брякнул Одиссей, но промолчал. И правда, кто он, если уже собственный сын называет себя царем?
        - Телемах, это твой корабль пристал? Почему ты пристал здесь?
        - Ментор посоветовал, сказал, что в Ретре опасно, могут поджидать в засаде. Как царица?
        При этом вопросе насторожился и Одиссей.
        - Заканчивает погребальный покров Лаэрта.
        Телемах рассмеялся:
        - Она еще долго будет заканчивать. Мать хитрая, ее работа движется столь медленно, что перестали говорить о ее умении.
        - Лаэрт умер?
        - Улисс, ты знаешь моего деда?
        - Знал… раньше…
        - Нет, он жив, просто Пенелопа объявила, что подумает о замужестве только после того, как соткет этот погребальный покров. Но ткать она будет еще полжизни, потому что…
        Телемах замолчал, поняв, что едва не проболтался.
        Евмей вздохнул:
        - Уже нет, Телемах, Меланфо выдала царицу. Теперь все знают, что она ткала и распускала, теперь быстро закончит, день-два…
        - Значит, нужно торопиться во дворец, царица все сделает, чтобы не выходить замуж ни за кого.
        - Почему? — снова осторожно подал голос Одиссей.
        - Улисс, ты не знаешь моих родителей! Моя мать лучшая в мире женщина — Пенелопа, а мой отец — герой Одиссей.
        - Так уж и герой…
        - Еще какой!
        Евмей позвал всех к костру, на котором жарилась сочная свинка. Он умел начинять тушу травами и кореньями, соблюдая строгие, одному ему известные пропорции, отчего мясо просто сочилось и пахло так, что, казалось, слюнки текли даже у самой зажаренной свиньи.
        Аппетит, казалось, покинувший бренное тело Одиссея после вчерашней пьянки навсегда, передумал и вернулся, причем заметно увеличившись. Одиссей был бы готов сожрать всю свинью в одиночку, но над ухом раздался насмешливый голос:
        - А не стошнит?
        Оглянувшись, Одиссей заметил прежде всего женские сандалии, а уже потом фигуру своего давнего приятеля Ментора — наставника Телемаха.
        - Вечно ты под руку…
        - Не пей, бежать больше некуда.
        - Да не пью я!
        Во время трапезы разговор шел о делах на Итаке и, конечно, о Пенелопе и Одиссее. Несколько раз Ментору-Афине пришлось наддать по спине поперхнувшемуся от услышанного Одиссею. Он столько узнал о себе нового!..
        Иногда, возмущенный, он поправлял.
        - А ты откуда знаешь, Улисс?
        - Я встречал твоего отца, Одиссей рассказывал. А вот вам откуда известно?
        - Царица рассказывала.
        - А ей?
        - А ей богиня Афина! — В голосе Телемаха не слышалось ни малейшего сомнения.
        Теперь подавился уже Ментор, пришлось Одиссею совсем не ласковой рукой пару раз врезать богине по спине. Та подавилась снова и прохрипела:
        - Перестань, убьешь ведь!
        Одиссей расхохотался от души, богиня боялась быть убитой!
        Телемах рассмеялся тоже:
        - Только Пенелопа все выдумывает, никакая богиня ей не помогает! Мать всем внушила, что такая помощь есть, чтобы побаивались, все и верят. Она сама все выдумывает, и про оливковую рощу, выросшую за ночь, и про чудовище в пещере, и про клад, и про свою молодость тоже…
        Одиссея почему-то больше всего заинтересовал вопрос молодости. Телемах охотно объяснил:
        - Все говорят, что Пенелопа не стареет из-за помощи Афины, а она просто сама красивая и о внешности заботится. — Царевич вздохнул. — Такой жены мне не найти…
        - Отыщем, — пообещал Ментор голосом Афины.
        Почти до утра они вспоминали события прошедших лет на Итаке, снова и снова обсуждали (и осуждали!) действия и отсутствие Одиссея, возвращались к разумности Пенелопы.
        - Если мать быстро закончит покров, значит, придумает что-то другое. Хотя эти женихи уже надоели.
        - Так к чему терпеть? — не выдержал Одиссей.
        - А что делать? Мужа нет, Пенелопе останется или выбрать кого-то из этих обжор, либо отдать Итаку Евпейту.
        - Почему Евпейту?
        - А кому еще? Он самый сильный.
        - А ты?
        - Я несовершеннолетний, потому мать и тянет. Все ждет, что либо Одиссей вернется, либо я повзрослею. Только двадцать лет прошло, а отца все нет…
        Одиссей вдруг резко поднялся и пошел прочь от костра.
        - Куда это он?
        - Пусть погуляет… А ведь это и есть твой отец, Телемах.
        Царевич вытаращил глаза на Ментора, попытался проглотить вставший в горле ком и тут заметил женские сандалии на ногах у наставника! Подняв глаза, он встретился с синим взглядом Афины.
        - Богиня…
        - Отцу надо помочь не наделать глупостей во дворце.
        - Я не узнал отца?
        - А как ты мог узнать? И он тебя тоже…
        Утром в город отправились отдельно.
        Глядя вслед Одиссею, Евмей даже прослезился, вспоминая, как маленький царевич воспитывал своего Аргуса, пытаясь внушить, что он не овца. Не признался, что это он… Не доверяет? Пусть уж, даже будь Одиссей в женском обличье, Евмей душой бы узнал.
        - И богиня, которая Ментором прикидывается, тоже чудная. Другие в лебедей там норовят, Зевс вон в быка, а Афина и в мужика не брезгует, только сандалии никак переобувать не желает, у нее, видишь ли, ножки нежные. Кто поумней, по сандалиям и распознают богиню…
        Не хочет Одиссей признаваться, пусть не признается. Телемаху-то открылся, сын отправился за отцом в темноту, долго о чем-то договаривались, но вернулись вместе и довольные друг дружкой. Это хорошо, слишком трудно на Итаке, чтобы сейчас еще отцу с сыном ссориться, Пенелопе, бедняжке, и без того досталось, ни одна женщина столько не вынесла, сколько их царица. А какой была красавицей, такой и осталась. И Телемах прав, никто ей не помогает, разве что старая Эвриклея, но эту ведьму-то богиней даже у самого большого льстеца язык не повернется назвать, хоть все божественные сандалии на себя напялит.
        Мысли Евмея перекинулись с Одиссея и Афины на Эвриклею. Он всегда ругал Эвриклею, даже мысленно, когда никто не слышал, но как раз это и было главным доказательством любви свинопаса к няньке.
        Меряя шагами тропинку к городу, Одиссей ворчал:
        - Женихов развела… одного мужа ей мало, сто восемь человек…
        Идущая впереди все еще в образе Ментора Афина усмехнулась:
        - Ты не очень-то, а то ведь Пенелопа может тебя и не узнать.
        - Чего?! Как это она может меня не узнать?!
        - А так! — Афина вдруг повернулась и сунула прямо под нос свой блестящий щит.
        С поверхности щита на Одиссея смотрела рожа. Это была именно рожа — пегая, кудлатая, с перекошенным из-за отсутствия трех зубов ртом, выпученными глазами…
        - Это я?!
        - Нет, я, — огрызнулась Афина, глядя в щит. — Нельзя тебя в таком виде в люди выпускать. Ну-ка, вот так!
        Один взмах — и отражение показало не просто рожу, так еще и принадлежащую нищему!
        - Это зачем?
        А богиня уже с удовольствием наматывала на его голову какую-то отвратительного вида тряпку:
        - Так лучше…
        Критически оглядев своего любимца, Афина потребовала:
        - Похромай!
        - На какую ногу?
        - Все равно, только не забудь, какую выберешь.
        Так он и появился в городе — хромым нищим оборванцем, замотанным отвратительным тряпьем. И только когда стали оборачиваться вслед, сообразил, что в Итаке нищие наперечет, проще было бы спрятаться в образе купца, но теперь поздно, оставалось только хромать дальше.
        Закончилась красная нить! Это было настолько неожиданно, что Пенелопа даже растерялась. Привыкшая, что работа движется очень медленно, она не заглядывала в корзину с клубками, в последние годы та была позорно полна…
        Покрасить уже спряденные нити, таких много? Но это потеря времени, а у нее на счету каждый день!
        Пенелопа бросилась на рынок, там можно купить недостающую нить, Итака богата и ткаными изделиями, и нитями, не зря царица столько лет учила женщин острова работать на совесть.
        Она скользила по рядам, цепко выискивая нужный оттенок среди разложенных клубков, когда вдруг… Пенелопа замерла, шедшая следом Евринома перепугалась:
        - Что, царица?
        - Нет, ничего. Кажется, там нужный цвет.
        - Там?
        Пенелопа показывала туда, где и пряжи-то не было. Что это на нее нашло? Евринома не обратила внимания на поспешившего скрыться в толпе нищего оборванца с головой, по самые брови закутанной в старую тряпку.
        Они купили нити, но царицу словно подменили, она не проронила ни слова, остаток дня просидев за работой. Умелые руки вспомнили свое мастерство, покров был закончен!
        Снова встал вопрос: что теперь?
        Одиссей был сам не свой, Афина с трудом его успокоила. Все после того, как неожиданно на рынке столкнулся с Пенелопой почти нос к носу. Он успел укрыть лицо тряпкой, отвернуться, но забыть то, как выглядит жена даже после стольких лет, не мог!
        - Афина, она не постарела совсем! Красивая, молодая, все такая же стройная! А я?! Я-то что?! Я ей не нужен, она просто выгонит меня, нет, даже не допустит! Зачем я ей?!
        - Прекрати истерику, хлюпик!
        - Кто?
        - Размазня!
        - Кто?!
        - Дерьмо!
        - Так бы и сказала… Что делать-то?
        - Собраться с мыслями и чувствами и идти во дворец.
        - Не узнают.
        - А к чему тебе, чтобы узнали? Там Телемах, забыл, что договорились встретиться?
        - Нет, не забыл…
        - Чего сидишь?
        - Уже идти?
        - О, боги, да за что же выпустил этот противный мальчишка свои стрелы в нас с Пенелопой?!
        - Какой мальчишка, какие стрелы?! — вернулся от двери Одиссей.
        Богиня уперла руки в прозрачные бока:
        - Эрот, гаденыш! Уши пообрываю, вот только с тобой разберусь. Иди уж, наказание Зевсово…
        Пенелопа работала, а мысли были далеко от покрова. Она узнала Одиссея в нищем оборванце. Сердцем узнала, не по внешнему виду. Он мог принять облик старухи или вообще горгоны Медузы, все равно узнала бы. Но он не подошел, даже не намекнул. Почему?! Почему Одиссей в городе тайно, почему не приходит во дворец и к ней?
        Пенелопа резко поднялась и подошла к окну. Внизу стражник гнал прочь какого-то бродягу. Того самого, с тряпкой на голове!
        Вот оно! Крикнула, чтобы пустили, отправила Эвриклею вымыть ноги путнику… Почему старуху? Если сознается, то ей, Эвриклея самая подходящая.
        Осторожно выглядывая в щель, Пенелопа увидела все: старуха узнала по шраму на ноге, дернулась, перевернула таз с водой, Одиссей стал в чем-то быстро и горячо убеждать… Эвриклея вернулась в дом сама не своя, но на вопрос Пенелопы, что случилось, быстро замотала головой:
        - Ничего, просто стара я стала, неуклюжа, ты уж прости, царица.
        - Стара, говоришь? Неуклюжа?
        - Да, да…
        А оборванец все прятал лицо под накидкой.
        Неизвестно, что сделала бы Пенелопа. Но вернулся Телемах. Мать забыла обо всем:
        - Зачем ты приехал?! Зачем вернулся?!
        - Ты не рада мне?
        - Рада, сын, рада, но здесь тебе опасно.
        - Не больше, чем тебе. Слышал, ты покров закончила?
        Ей хотелось поговорить совсем о другом, но вокруг были слуги, стоял Ментор (или Афина, кто их разберет, за столом Пенелопе не были видны сандалии), пришлось просто кивнуть:
        - Закончила.
        - Я придумал: завтра нужно устроить соревнование между женихами. Пусть попробуют натянуть тетиву Акилины.
        Пенелопа заметила, как переглянулись между собой Телемах и Эвриклея, старая тоже закивала:
        - Надо, надо. Пусть попробуют натянуть.
        Ах вы ж! Все в сговоре, а меня за дуру держите?!
        - А если кто-то справится, я за него замуж выйти должна?!
        - Да кто ж справится?
        - Ну, если не те, что пятый год мои богатства пропивают, то чужой кто-то, вон сегодняшний нищий, например?
        Вздрогнули, оба вздрогнули, но промолчали…
        Ну, погодите, я вам устрою праздник с натягиванием Акилины!
        Ближе к вечеру, видно, между собой что-то решили, Эвриклея привела к ней «поговорить об Одиссее» того самого оборванца, мол, он в своих скитаниях с царем Итаки встречался.
        Ах, вы так?!
        - Говоришь, с мужем моим блудным встречался? И у какой же нимфы он ныне?
        Прозрачная Афина за спиной Пенелопы корчила рожи, давясь от смеха. Одиссей сбросил с головы тряпку:
        - А меня ты никогда не встречала?
        Зеленые глаза глянули насмешливо, но твердо:
        - Тебя? Кого-то ты мне напоминаешь… не Агамемнона, нет?
        Как мог рыжий, хоть и основательно поседевший Одиссей напоминать черного, как ворон, Агамемнона с прямой бородой клинышком?
        А она продолжала издеваться, расспрашивая об Одиссее. Тот не выдержал:
        - Жена, неужели ты меня не узнаешь?!
        - Кого?! Ты кто?!
        - Одиссей…
        Даже сам растерялся, а Афина и вовсе повалилась от хохота, хорошо, что богиня упала бесшумно, быстро поднялась и принялась смеяться снова.
        - Ты?! Мой муж был высоким, стройным блондином… Как Геракл и Ахилл, вместе взятые, даже лучше! Вот таким, — Пенелопа встала на цыпочки, показывая, каким высоким был Одиссей в молодости.
        Афина уже валялась, не в силах подняться, несчастная Эвриклея тоже уползла из комнаты, хрюкал в углу Телемах, а Пенелопа как ни в чем не бывало продолжала расписывать Одиссею его прошлую внешнюю пригожесть.
        - Да Одиссей я! Хочешь, секрет один скажу, который только мы с тобой знали?
        Любопытная Афина высунулась из-за спинки большого стула снова.
        - Ну, скажи.
        Одиссей приосанился. Выглядело это уморительно, потому что за семь лет безделья у Калипсо он отъел солидный животик.
        - Нашу с тобой кровать в спальне сдвинуть с места невозможно, потому что она сделана из пня старой оливы!
        Пенелопа вытаращила глаза, словно услышала величайшую глупость в мире, махнула рукой, зовя за собой в спальню:
        - Вот эту?
        Одиссей кивнул.
        - Попробуй…
        Кровать поддалась, она была тяжела, но не неподъемна! Откуда Одиссею знать, что давным-давно, еще при нападении Ликета, кровать была обесчещена, на ней изнасиловали нескольких рабынь, а потом разрубили, и Пенелопа приказала заменить. Не было больше старого пня оливы, и кровати той самой не было.
        Она не смогла сдержать улыбку, наблюдая, как мучается рядом с кроватью муж. Но Одиссей не видел этого, он был всецело поглощен отсутствием сделанной в давние времена собственными руками предмета спальной мебели.
        - Иди ты!
        - Куда?
        - Поешь, выспись, завтра продолжишь мне про Одиссея рассказывать. А я тебе.
        - Царица, ведь ты же узнала мужа!
        - Чьего?
        - Одиссея.
        - И ты туда же? Одиссей был рослым и красивым.
        - Когда это такое было?! — возмутилась Эвриклея. — Называть рослым красавцем коренастого рыжего урода?!
        - Какого урода? — вскинула брови царица. — Не ты ли мне столько лет твердила, что Одиссей высок и красив, а если дураки этого не замечают, так на то они и дураки?
        Пенелопа отвела душу, совершенно серьезно заверяя Эвриклею и даже Телемаха, что оборванец просто прикидывается, выдавая себя за Одиссея, что Одиссей действительно был красив и высок.
        - И борода у него была черными колечками…
        - Какими черными колечками?! — ошалел уже Телемах. — Отец же рыжий был?
        - Это он красился, чтобы от других не отличаться. А вообще черный, как ворон, да, черный-черный блондин.
        - Так черный или блондин?!
        - Где покрасит, там черный, а где не прокрасилось, там блондин, — «успокоила» Пенелопа.
        Вконец запутавшийся Телемах ушел к себе, а Пенелопа сначала долго смеялась на той самой супружеской кровати, которую удалось сдвинуть, к изумлению Одиссея, а потом смех перешел в рыдания.
        Но до этого она успела отдать кое-какие распоряжения Долиону и его сыновьям. Одиссей Одиссеем, а от своей задумки Пенелопа отказываться не собиралась.
        Всю ночь дворец привычно сотрясал храп напившихся женихов. А вонь стояла такая, что мухи на лету дохли.
        Утром она объявила, что покров закончила, но, прежде чем объявить имя своего будущего мужа, требует выполнить два условия.
        Антиной усмехнулся:
        - Надеешься, что дадим клятву, подобную той, что когда-то ахейские цари дали твоему дяде Тиндарею? Нет, этого не будет!
        - Клятву? Зачем она мне? Нет. Но мой муж должен быть достоин Одиссея, а значит, должен суметь надеть тетиву Акилины и пустить стрелу через двенадцать колец, подвешенных в мегароне!
        Женихи загалдели. Мало кто надеялся, что сумеет выполнить такое задание, но все понимали, что оно справедливо. Самые сильные усмехались.
        - Согласны?
        - Да.
        - Только свое оружие вам придется оставить здесь, Акилина не любит присутствия чужого оружия рядом.
        Это уже понравилось меньше. Без оружия каждый чувствовал себя неуютно.
        - Вы боитесь слабую женщину?
        Отступать некуда, согласились, сложили луки и мечи, отправились в мегарон — натягивать тетиву знаменитого лука Одиссея и пускать из него стрелы.
        Царица с насмешкой наблюдала за тем, как пыхтят женихи, пытаясь справиться с Акилиной. Умный лук не только не гнулся, но двум первым уже выбил по зубу.
        Позволив помучиться еще двум бедолагам, Пенелопа протянула лук Антиною. Тот вызов принял. Акилину взял спокойно, внимательно осмотрел, усмехнулся и легко перекинул под колено, чтобы надеть-таки тетиву. Царица мысленно взмолилась: «Не подведи!» Акилина, казалось, чуть поддался, но, сколько ни старался Антиной, петля тетивы до крючка так и не дошла.
        - Здесь просто короткая тетива. Ее невозможно натянуть!
        Акилина снова оказался в руках у Пенелопы. Царица огляделась и вдруг поманила к себе пальцем вчерашнего пегого бродягу:
        - Ты! Иди-ка сюда.
        - Натянуть? — почему-то поинтересовался бродяга, вчера представившийся Улиссом.
        - Стой рядом, а с луком я справлюсь сама.
        Обомлевшие женихи смотрели, как царица погладила лук и… Акилина был готов к выстрелу!
        Мужчины загалдели, а Одиссей восхищенно цокнул языком. Ай да Пенелопа!
        Но это оказалось не все, царица спокойно вытащила из полного колчана стрелу, почему-то тихо усмехнувшись:
        - Осталось сто восемь…
        Стрела легла на свое место… В полной тишине раздалось теньканье, короткий свист, и, пройдя через все двенадцать колец, но не задев ни одно, пущенная рукой Пенелопы стрела вонзилась в щит! Еще несколько мгновений висела все та же тишина, взорвавшаяся единодушным воплем! Женихи бросились к щиту и кольцам — убедиться, что не спят, что женщина не просто сумела надеть тетиву лука, с которым не справились мужчины, но и точно послала саму стрелу.
        Одиссей повернулся к жене:
        - Когда ты успела поладить с Акилиной?
        Та коротко бросила:
        - Хватило времени…
        В следующее мгновение восторженные вопли женихов смолкли, потому что двери, ведущие в мегарон с улицы, вдруг с грохотом закрылись одна за другой, а сама Пенелопа, схватив за руку бродягу, метнулась по лестнице наверх.
        Подняв головы, женихи увидели, что Пенелопа снова достала стрелу.
        - Убей их, Одиссей!
        - Одиссей?!
        - Да, это я! — Бродяга сбросил с головы лохмотья, и все увидели, что рядом с Пенелопой действительно стоит царь Итаки, отсутствовавший двадцать лет! Постаревший, поседевший, обрюзгший, но это был их некогда рыжий Одиссей.
        - Убей их! — Пенелопа протягивала мужу Акилину.
        - За что? — это спросили одновременно сам Одиссей и Антиной, начавший осторожно двигаться в сторону лестницы.
        - За что, царица?
        - Стой где стоишь, Антиной, твоя очередь придет.
        Кто-то взвыл:
        - Сумасшедшая баба…
        - Одиссей, ты будешь стрелять или это сделаю я сама?
        Раздались крики:
        - Одиссей, угомони жену!
        - Забери у нее лук…
        Все крики перекрыл голос Пенелопы:
        - За что?! За то, что за все двадцать лет никто не пришел мне на помощь, даже когда она была очень нужна!
        Теньканье тетивы и первая жертва схватилась за горло, упала, заливая пол кровью.
        Снова крики и голос Пенелопы:
        - За то, что меня продавали и продавали и никто не заступился!
        - За то, что пять лет я не знала покоя!
        - За то, что три года не знала сна, распуская по ночам сделанное днем!
        - Что я, лучшая ткачиха Эллады, портила свою работу!
        - Что вы пять лет жрали, пили, спали, насиловали рабынь!
        - За то, что я столько лет была вашей заложницей!
        Снизу вдруг раздался голос Антиноя:
        - А может, за то, что мы спали с тобой?
        - А это тебе, любитель покупать мои секреты у продажных рабынь, расплачиваясь своими браслетами!
        Но Антиной не зря приглядывался, он успел прикрыться скамьей и потому остался жив, стрела лишь поранила руку.
        - Зря я оставила жизнь блевавшему, посиневшему, вытащенному из воды мальчишке, нужно было позволить утонуть! — Защититься от второй стрелы Антиной уже не успел, она пригвоздила красавца к стене.
        Нашлись те, кто умолял о прощении, клялся, что вовсе не собирался жениться, что вернет все съеденное и выпитое, что возместит любой ущерб, выкупит любую изнасилованную рабыню…
        Пенелопа вдруг почувствовала, что страшно устала. Вся ярость, ненависть, отчаянье, обида, скопленные годами, выплеснулись в виде метких выстрелов, обернулись побоищем женихов. Она расстреляла почти всех, Одиссей даже не рискнул мешать. Такой ярости он еще не видел, казалось, возрази он хоть словом, и так же будет нанизан на стрелу, точно жук.
        Но после Антиноя Пенелопа выдохлась, она отбросила лук, в котором еще были стрелы, и, ни на кого не глядя, отправилась в спальню. Она не выходила оттуда до вечера.
        Оставшиеся в живых женихи на коленях умоляли Одиссея пощадить, тот махнул рукой. Зато жестоко наказал служанок, в первую очередь предательницу Меланфо.
        - Эвриклея, о чем говорил Антиной?
        - Запало в душу? Не слушай, Одиссей, никаких наговоров на свою жену, Пенелопа была верна.
        - А что за спасение на море?
        - Это в Акарнании, Антиной за ней подглядывал, когда купалась, а потом стал тонуть, пришлось вытаскивать. Он еще мальчишкой был…
        - Ты ничего не путаешь, при чем здесь Акарнания, как Пенелопа могла там купаться?
        - И… Одиссей, ты многого не знаешь… Икарий давно в Акарнании живет, из Спарты изгнан, Пенелопа с Телемахом туда плавала, а чтобы здесь Евпейт власть не взял, Антиноя с собой прихватила.
        Служанки отмывали мегарон, натирали стены песком, меняли подстилку на полу, драили перила и ступени лестницы… выносили сломанную мебель, меняли светильники…
        Пенелопа вышла только к вечеру, бледная как мел, с синяками вокруг глаз. Оглядела уже чистый мегарон и тихо попросила:
        - Пойдем к Лаэрту?
        Одиссей согласился. Отправились к Лаэрту в его домик с садиком.
        Лаэртида поразило то, как отчужденно держался Телемах, сын и мать избегали встречаться глазами, словно знали какую-то постыдную тайну. В голове Одиссея зароились ненужные мысли… Откуда ему знать, что однажды, еще ребенком, Телемах спросил: может ли она убить человека?
        - Могу, если придется защищать свою или твою жизнь.
        - А много людей?
        - Тоже, если не будет другого выхода.
        - А если будет, не убьешь?
        - Нет.
        Расстреляв женихов, Пенелопа встретилась глазами с сыном, он словно спрашивал:
        «У тебя не было выбора?»
        Как объяснить, что не женихов она расстреливала, а все то, что год за годом превращало ее жизнь в кошмар, делало ее саму покорной внешне, но звенящей тетивой внутри. Эта тетива когда-то должна была либо лопнуть, либо выстрелить. Появись Одиссей немного раньше или хотя бы признайся, что это он, бойни можно бы избежать, но царь Итаки не ожидал действий от жены, а она сорвалась.
        Если бы Пенелопу спросили, жалеет ли о расстреле ненавистных женихов, ответила бы, что нет. Но вспоминать тоже не хотела.
        Они не знали, как начать, просто не знали. Двадцать лет… Это безумно много, даже если ждешь каждый день, особенно если ждешь каждый день.
        Как же давно, как безумно давно была их первая ночь!
        - Ты сильно изменилась, Пенелопа…
        У нее даже дыхание перехватило, неужели не мог промолчать?! Пусть бы подумал, но не говорил вслух! Конечно, изменилась, двадцать лет для женщины, да еще таких, не могут пройти незаметно. Да, постарела, она же не богиня, чтобы быть вечно молодой, не нимфа, она простая земная женщина, которая ждала любимого мужа два десятка лет.
        - Стала еще красивей… в тебе появились боль и горечь… мудрость… Но это красит.
        Она не знала, что отвечать, как относиться к этому признанию. Сказала то, что тысячу раз повторяла за время его отсутствия:
        - Я ждала тебя, Рыжий…
        - Я знал это, а потому вернулся. Не мог не вернуться, зная, что ты ждешь.
        - Ты врешь. Но я тебе верю…
        И все же Одиссей остался верен себе…
        По небольшому коридору расхаживала Афина, к чему-то прислушиваясь. Время от времени богиня подходила к двери, возмущенно фыркала и снова принималась мерить шагами узкое пространство.
        - Ты чего мучаешься?
        Афина обернулась на голос Зевса, снова фыркнула:
        - Нет, ты только послушай! Этот рыжий болтун уже который час рассказывает о своих приключениях, словно Пенелопа и без него не знает!
        - Ну и что, пусть болтает…
        - Ночь-то не бесконечная!
        Зевс тихонько рассмеялся:
        - Я уже сказал Аполлону с Гелиосом, чтобы не торопились…
        - Эта ночь будет длинней обычной?
        - Да, но действительно не бесконечной.
        - Вы слышали? Эй, Одиссей, скоро утро! — повысила голос богиня.
        - Афина, не подглядывай! И не завидуй!
        - Рыжий дурак, — вздохнула Афина, растворяясь в воздухе вслед за Зевсом.
        Хорошо и спокойно никогда не бывает долго — это Пенелопа уяснила давным-давно. А потому, увидев утром толпу горожан во главе с Евпейтом, подходящую к имению Лаэрта, не удивилась. Вот она, расплата… Всего одна только ночка с Одиссеем им выпала после разлуки.
        Акилина остался во дворце, с собой только короткий меч и вон копье у Лаэрта, то самое, которое он каждый день бросает в большой деревянный щит. Судя по следам, попадает редко, а если и попадает, то лишь чиркает по щиту, руки уже не те, а ведь когда-то пробивал…
        Мужчины попытались заслонить ее собой, даже Лаэрт с Телемахом шагнули навстречу опасности.
        - Ты убил моего сына! — Евпейт всегда говорит только о себе. — Он не сделал тебе, Лаэртид, ничего плохого.
        И вдруг вперед вышла Пенелопа.
        - Твоего сына убила я! Как и всех остальных. А за что?.. Тебе ли не знать, Евпейт? За все годы мытарств по твоей воле. Антиной заплатил сполна и за себя, и за тебя.
        - А теперь заплатишь ты и твой сын! — Евпейт бросился вперед.
        Бывают мгновения, которые длятся очень долго. Если бы он просто сказал, что Пенелопа должна заплатить за себя, она согласилась бы, это справедливо, но Евпейт угрожал ее сыну! А из оружия рядом только копье Лаэрта…
        Тот даже не успел отдать само копье, она так и метнула, направляя руку самого Лаэрта! Чуть посильней, и оторванная рука полетела бы следом за копьем. В следующее мгновение замерло все, потому что посланное двумя руками (Пенелопы и самого Лаэрта) копье пробило шлем Евпейта и попросту вышибло ему мозги!
        Афина обомлела, если эту сумасшедшую не остановить, она голыми руками перебьет всех итакийцев! Научила на свою голову… Гаркнув Одиссею прямо в ухо: «Держи Пенелопу!», богиня встала между готовыми воевать сторонами. Испугались, остановились, не то быть всеобщей резне.
        - Ты где так воевать научилась?
        - Поживи с мое, не тому научишься, — огрызнулась Пенелопа.
        А Лаэрт все разглядывал свою руку, пытаясь понять, как же ухитрился с такой силой послать копье. Даже в лучшие годы наконечник пробивал лишь шлем, но не мозги же…
        - Воительница, собирай вещи, нас с тобой выгонят с Итаки на веки вечные…
        - Выгонят. Но ненадолго. Быстро попросят вернуться.
        - Это почему? Думаешь, заскучают по твоим воинственным выходкам?
        - Нет, им будет нужна моя шерсть…
        - Твоя, у тебя есть шерсть?
        - У моих овец! И нужно сбывать ткани. Но я уплыву с удовольствием, надоело все. Пусть остается Телемах.
        - Рыжий, ты все-таки мерзавец!
        - Что? — Одиссей повернулся к жене, встревоженный ее словами.
        Но смеющиеся глаза Пенелопы подсказали, что неприятностей не будет.
        - Я снова назвал тебя во сне чужим именем? Пусть тебя успокоит, что их всех я звал твоим.
        Царица улыбалась.
        - Ты всего несколько ночей со мной, но уже расстарался…
        Несколько мгновений Одиссей смотрел на жену, соображая, потом схватил ее в охапку:
        - У тебя будет ребенок?!
        - У нас.
        - Сын?!
        - У Одиссея есть дочери?
        - Сын!
        По дворцу разнеслось:
        - Сы-ы-ын!..
        Сы-ы-ын!!!
        Пенелопа действительно родила сына Полипорта, хотя, согласно мифам, не все так гладко.
        Тогда они еще не знали, что прошедшая разлука не последняя, что впереди испытания куда проще и тяжелей одновременно, испытания, которых их союз, к сожалению, не выдержит. Можно ждать, верить, надеяться, вынести множество бед и проиграть лжи и навету, уже дождавшись…
        Евпейт сумел отомстить своей сопернице даже после гибели. Распущенный им слух о неверности Пенелопы и рождении ею сына от всех женихов сразу достиг ушей Одиссея. Несмотря на абсолютную нелепость обвинения (твердили, что она родила бога Пана — козлоногого уродливого бога лесов, который, вообще-то, ровесник Зевса и быть рожденным земной женщиной никак не мог), пьяный Одиссей поверил наушникам, а не своей Пенелопе. Царица обиделась и уплыла к отцу. Муж не бросился в море вплавь догонять жену с извинениями.
        Самому Одиссею не простили убийства женихов Пенелопы. Разбирать обвинения был приглашен сын Ахилла Неоптолем, славящийся своей справедливостью, несмотря на молодые годы. Неоптолем решил так: обижены и Одиссей, и родственники убитых. За расстрел толпы женихов сам царь Итаки с острова был изгнан на десять лет, за это время родственники убитых должны возместить нанесенный материальный ущерб, то есть вернуть все, что женихи съели, выпили и поломали.
        Но на этом беды Одиссея и Пенелопы не кончились.
        Царя изгнали, но остров покинул и Телемах! Дело в том, что на сей раз оракул предсказал Одиссею гибель от руки собственного сына. После двадцатилетнего отсутствия царя Итаки оракулу верили. Не желая быть причастным к убийству отца, Телемах предпочел уплыть тоже.
        Не отдав Итаку Евпейту, Пенелопа не собиралась отдавать ее вообще непонятно кому, она вернулась как регентша младшего из сыновей — Полипорта.
        Оракул снова оказался прав, Одиссей действительно погиб от руки своего сына, только ни Телемах, ни Полипорт, сыновья, рожденные Пенелопой, к этому никакого отношения не имели, у царя Итаки сыновей хватало и без них, об этом почему-то забыли, а ведь было их еще одиннадцать!
        Сын Одиссея и волшебницы Цирцеи Телегон решил разыскать удравшего папашу, для чего отправился в далекое путешествие. Согласно некоторым мифам, с ним был и единокровный брат — сын Одиссея и эпирской царевны Евриал. Пристав к незнакомому берегу, царевичи напали на первое же попавшееся на глаза стадо (все в папу!), но пастухи не пожелали отдавать своих овец на прокорм чужакам и защищали собственность с оружием в руках. Завязалась кровавая битва…
        Конечно, это были стада Одиссея, и защищал имущество именно он. Евриал погиб в схватке от руки предводителя пастухов, которого, в свою очередь, убил Телегон, с ужасом обнаружив, что это был его собственный отец! Сын волшебницы спешно доставил убитого к маме на остров реанимировать, а там… то ли Цирцея оживила Одиссея, то ли это попыталась сделать служанка Цирцеи, да наколдовала неудачно, но Одиссей доживал век уже конем в стойле и на Итаке больше не появился.
        А Пенелопа?.. Она вышла замуж за… Телегона! Да, сохранившая молодость царица Итаки не могла отвести глаз от Телегона, как две капли воды похожего на своего отца. Богиня Афина решила, что приглядывать за красавицей-царицей и ее новым мужем проще в соответствующем месте, и перенесла их на Острова блаженных (ныне Канарские), а чтобы и вовсе не заморачиваться (кем сами себе будут доводиться их дети?), подарила бессмертие (но чтоб без потомства, а то возьмутся друг дружку убивать или жениться).
        Телемах женился то ли на дочери вечно живущего Нестора, то ли на брошенной Одиссеем Навсикае, то ли вовсе на Цирцее (тоже удался в папашу!).
        Сыновья Одиссея и Цирцеи оставили заметный след в истории человечества, их сын Авсон стал первым царем Италии, а другой сын, Латин, дал свое имя латинам (видимо, и языку тоже).
        Но не рассказывать же обо всем этом в «Одиссее», посвященной вовсе не изменам Рыжего с разными волшебницами и нимфами и верности оболганной Пенелопы, а погоне беспокойного царя Итаки за призрачной славой.
        Как все красивые истории любви, рассказ о верной Пенелопе и мужественном Одиссее у Гомера закончился счастливой встречей супругов. У слепого поэта, правда, не повернулся язык сказать, что жили они долго и счастливо и умерли в один день, Гомер просто поставил многоточие.
        Давайте и мы поступим так же — закончим историю безо всяких убийств и Телегонов с Цирцеями криком Одиссея: «Сы-ы-ын!!!»…
        О чем это все?
        Немного истории и размышлений.
        Сознаюсь честно: идея не моя, прочитала у других. Гомеровский эпос «Илиада» и тем более «Одиссея» не могли не вызвать вопросов. Особенно «Одиссея».
        Слепой Гомер придумал (или просто пересказал), а тысячи зрячих потомков головы сломали, пытаясь понять, правда это или вымысел, вернее, насколько вымысел и зачем? Верили ли древние рассказам Гомера? Можно ли вообще им верить? Нашлось немало серьезных людей, и так и этак трактующих каждое слово, пытавшихся объяснить, кого можно назвать Циклопом, кто такие лотофаги, где жила Цирцея, а где нимфа Калипсо, как умудрился Одиссей на плотике в одиночку за девять дней пересечь Средиземное море, если сейчас этого не могут сделать и быстроходные яхты… И так далее.
        «Одиссея» вся несуразна, в ней нельзя верить ни единому географическому указателю, кроме старта и финиша путешествия царя Итаки, причем старт «за компанию», а финиш во сне после пьянки. Десять лет знаменитый пират, знавший каждый клочок суши в Великой Зелени, все ветра и острова лучше собственного огорода, мотался по этой самой Зелени (Средиземному морю, как вы поняли), но не наткнулся ни на один ахейский или финикийский корабль, которых тогда в море было чуть меньше, чем сейчас рыбы, не попал ни на один знакомый остров. Напротив, любая суша оказывалась незнакомой и просто кишмя кишела опасностями, о которых он до путешествия и не подозревал! При этом все разговаривали на знакомом языке, словно были если не ахейцами, то уж точно выходцами из Эллады.
        Заколдованное море?
        Попробуем разобраться. Иногда полезно брать в руки географические карты и пытаться представить, что же не так в произведениях и что эти «не так» скрывают. Занятная штука получается.
        Бывает смех. Бывает хохот (это когда смех уж очень громкий, неудержимый). А бывает гомерический хохот (мы бы сейчас сказали «дружное ржание»).
        Как-то неуважительно по отношению к слепому классику — назвать его именем хохот, от которого болят животики. Классик серьезный, настоящий, проверенный веками, даже тысячелетиями, вещал на древнегреческом, который переводится соответствующе — гекзаметром. Смеяться над гекзаметром?
        Но в жизни не бывает ничего невозможного. Гомера перевели высокопарным стихом, но гомерический хохот остался. Это подтверждает, что теория и практика не всегда совпадают. Неужели древние действительно смеялись над стихом Гомера?
        Удивительно, но, скорее всего. да. И было над чем.
        Дело в том, что приключения Одиссея — это барон Мюнхгаузен и капитан Врунгель в одном флаконе. Нам не понять, потому что мы не помним названий островов или мысов, не знаем, как долго нужно идти морем (плавают ведь только утки в луже и кое-что в проруби?) от одного причала до другого (зачем, если есть навигатор?), не представляем, что такое Нот или Эвр, где жила Цирцея или что означает само имя Одиссей…
        А слушатели Гомера прекрасно знали, что Ливия и Лувия не одно и то же, одна в Африке, а другая в Малой Азии, что восточный ветер Эвр в отличие от южного Нота не может дуть долго, а Цирцея сестра колхидского царя Ээта и жить на острове в Средиземном море никак не должна, потому что Колхида — это регион западной Грузии. И Одиссей — имя вовсе не героическое, переводится примерно как «ненавистный»! Неудивительно, был отъявленным пиратом, причем довольно жестоким.
        Они знали, что разглядеть в тумане или в бурю очертания мыса Малея или той же Итаки можно, лишь «поцеловавшись» с их скалами, что «аримаспы» — это рабы скифов, которых хозяева вместо клеймения нередко лишали одного глаза («арима» — «один», «спу» — «глаз» по-скифски). Знак равенства (по крайней мере, соответствия) между аримаспами и циклопами ставил еще Страбон, а скифы, как и их рабы, отличались высоким ростом и статностью. А если еще вспомнить, что скифы поработили немало антропофагов, которые, вообще-то, занимались каннибализмом… Чем не берег циклопов? Но у страха глаза велики, и доблестный Одиссей принял за громадного циклопа Полифема рослого раба антропофага.
        Большая часть злободневных анекдотов пятидесятилетней давности нам непонятна. А если прошли тысячи лет? Над чем они там гомерически хохотали? Над тем, что Одиссей в бурю принял побережье пролива Босфор за очертания мыса Малей или Киферы? Над тем, что прославленный пират перепутал Средиземное море с Черным, Ливию с Лувией, ветры между собой и по пьянке забрался в соседнее море, куда и аргонавты-то плавали трудно и героически?
        Враль? Конечно. Наверное, слушатели покатывались от хохота, держась за животики. Это для нас царь Итаки знаменитый путешественник, хоть и поневоле, а для современников Гомера он был отъявленным лгуном. Украсть из Трои не только священный палладий (статуэтку небольшого размера, что для внука знаменитого вора не составляло труда), но и двух белоснежных коней Реса — национальное достояние троянских конюшен — можно, лишь предварительно споив до полной невменяемости всех троянцев от стара до млада и открыв ворота, — коней под мышкой не унесешь.
        Гомер устами Одиссея просто рассказывал современные ему анекдоты, которые весьма отличались от нынешних, зато действительно вызывали гомерический хохот у слушателей.
        Откровенное вранье с массой преувеличений звучит тем смешней, чем более высоким слогом пересказано. Имел слепой дедушка Гомер чувство юмора… А то, что оно не вполне понятно нам, так не для нас сочиняли.
        И «Война мышей и лягушек» вовсе не чья-то пародия на гомеровский эпос, как пытаются ее представить, а произведение самого слепого насмешника. Разве не пародия — назвать скромного болотного ужика Гидрой?
        Откровенных несуразностей хватает и в повествовании об аргонавтах, чего стоит один рассказ о «переброске» корабля «Арго» от реки Эридан в реку Родан (Рону) в земли кельтов или перенос в течение двенадцати дней корабля на руках через ливийскую пустыню до Тритонийского озера! Аргонавты за один день оказываются то на востоке Черного моря, то на западе Средиземного, то за недельку пробираются (с кораблем на руках?) от Истра к Женевскому озеру (в Рону), то вдруг телепортируются в Ливию, потому что от берегов Пелопоннеса к побережью Африки за сутки даже сейчас попасть можно только самолетом… Причем за ними с той же скоростью мотается и колхидский флот, отправленный вдогонку царем Колхиды Ээтом с целью расправы за убийство сына и измену дочери.
        Можно долго указывать на откровенные нелепости, но в том-то все дело, что этих нелепостей ахейцы не замечали, для слушателей-ахейцев Колхида, остров Ээя, Рона, кельты, тавры, феакийцы, циклопы и прочие были «где-то там», то есть далеко, а потому неясно. Никто не представлял себе расстояний и даже взаиморасположения Эридана и Родана, места жительства многих народов, поэтому скалы Сцилла и Харибда в легендах заступали героям путь то на востоке, то на западе (в зависимости от погоды?). Для нас большинство этих названий тоже мало о чем говорят. Многие ли помнят, где Рона, а где Эридан (Рона делит пополам город Женеву, а Эридан течет через Афины), все ли могут сказать, сколько гектаров леса нужно вырубить в качестве просеки, чтобы перетащить корабль от Истра (Дуная) до Швейцарии?
        Для ахейцев повествование об аргонавтах означало настоящие сказки, сродни нашим фантастическим произведениям середины двадцатого века, в которых описывались посещения туманности Андромеды или вообще границы Вселенной. Кто же будет придираться к неточностям во взаимоположении разных там туманностей? Сотня тысяч парсеков левее, сотня правее…
        А вот десять лет пребывания почти у дома в Эгейском море, где и запутаться невозможно, — это совсем другое, это смешно. Вы же посмеетесь над придурком, спьяну принявшим статую Свободы за скульптуру Петра Великого работы Церетели? Или спутавшим очертания пирамиды Хеопса с сараем своей бабушки? Для ахейцев времен Гомера это было равнозначно «узнаванию» очертаний мыса Малея во время бури. Потому и смеялись.
        Плюс все тот же гекзаметр… Попробуйте высокопарным слогом пересказать, как в выходные на даче в стельку пьяный сосед пару часов ползал по огороду в поисках лифта, а потом еще минут двадцать демонстрировал виртуозное владение «великим и могучим», приняв за лифтовую совсем другую кабинку, в которой засела его теща.
        Если сумеете сохранить серьезный вид, гомерический хохот слушателей обеспечен.