Пир Джона Сатурналла Лоуренс Норфолк
        Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!
        Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…
        Лоуренс Норфолк
        Пир Джона Сатурналла
        Лукасу и Джозефу
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА,
        СОДЕРЖАЩЕЙ ОПИСАНИЯ СОБСТВЕННОЛИЧНЫХ КУЛИНАРНЫХ МЕТОДОВ ЭТОГО ЗНАМЕНИТОГО ПОВАРА, ВКЛЮЧАЯ РЕЦЕПТЫ БЛЮД ДЛЯ ПРЕСЛОВУТОГО ПИРА. НАПЕЧАТАНО В ГОДУ ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА ТЫСЯЧА ШЕСТЬСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВОМ
        Смиренный повар не знает, как и когда Сатурн сотворил первый сад и какое название начертал над вратами, Рай или Эдем. Но всякого рода растения произрастали в том древнем вертограде. На пальмовых деревьях в изобилии зрели финики, и пчелиные ульи истекали медом. Виноградные гроздья наливались соком на лозах, и всякая тварь благоденствовала. Там первые мужчины и женщины сидели рука об руку в мирном согласии, и не было средь них ни господина, ни раба. За столами Сатурна каждый Адам угождал своей Еве, и в его саду они изъявляли свою любовь друг другу. Ибо вечно продолжались там Сатурналии.
        Ныне Сатурнов сад зарос и заглох. Наш негодный век забыл блюда, украшавшие буковые столы древнего бога. В наше новое время многоученые повара бахвалятся своими кулинарными изобретениями и повара-алхимики превращают тресковую икру в горох. Мои собственные безыскусные блюда рядом с подобными деликатесами все одно что хромой мул, который с обиженным ревом плетется за караваном вьючных лошадей, во всем над ним превосходствующих. Но все же сейчас, когда изнуренный солдат, прошедший все недавние войны, вступает наконец в мирное время, я накрываю здесь свой последний стол.
        Этот позднерожденный Адам насадит на нижеследующих страницах новый сад и попотчует вас словами взамен фруктов. Здесь он представит рецепты своих блюд, от обилия коих вновь могли бы ломиться столы древнего бога. И пусть мой нынешний пир начнется так же, как начинался пир стародавний, когда чаши свои наполняли первые мужчины и женщины. Пусть Пир Сатурналла начнется с пряного вина.
        О приготовлении древнего гиппокраса, известного в просторечии как «пряное вино».
        Древний этот напиток готовился из даров первозданного сада — фиников, меда, винограда и прочих, поименованных ниже. В большой котел налейте кварту белого вина и нагревайте на медленном огне, пока вино не заходит. Добавьте восемь кварт девственного меда, не выжатого, но слитого из сот. Если варево забурлит, влейте немного холодного вина. Остудите, потом опять нагрейте и снимите пену. Повторите то же самое другой раз и третий, пока не станет ясно виден профиль короля на однопенсовой монетке, лежащей на дне котла.
        Финики очистите от кожуры и разотрите с вином в кашицу. Финиковые косточки поджарьте на жаровне и положите в варево. Добавьте сладкий лист под названием фолиум, молотый перец в количестве, какое может удержать меж сложенных ладоней молящаяся женщина, и щепоть шафрана. Сверху налейте вина чуть боле двух галлонов, доведя напиток до такой плотности, чтобы куриное яйцо погружалось в него не полностью и на поверхности оставалась видна часть скорлупы размером с лесной орех. Затем увяжите гвоздику и мускатную шелуху в батистовый мешочек (или гиппокрасную сумку, как выражаются многоученые повара) и опустите его в напиток…

* * *
        Вьючные лошади медленно спускались в долину. Омываемые волнами серого мелкого дождя, животные в отдалении пошатывались под тяжестью тюков и баулов. Высокий мужчина, шедший впереди, наклонялся навстречу ветру с изморосью, словно силком таща лошадей прочь от темной деревни выше по склону. Длиннолицый парень, стоявший у деревянного моста на самом дне долины, выглянул из-под мокрых полей шляпы и ухмыльнулся.
        Вода просачивалась через швы сапог Бенджамена Мартина. Плащ насквозь промок от дождя. В тяжелом заплечном мешке, сейчас поставленном на землю, находился груз, который он взялся доставить в усадьбу. Он был в пути без малого неделю. С утра перед его стертыми до волдырей ногами простиралась еще вся долина. Потом он заметил вереницу вьючных животных.
        Ухмылка, растянувшая лицо Бена, походила на зевок угрюмой лошади. Он расправил ноющие плечи.
        За погонщиком шла пегая кобыла, потом гнедая, потом два темно-бурых пони. Но взгляд Бена был прикован к бредущему в хвосте мулу, вся ноша которого состояла из груды мокрого тряпья. Даже порожнее животное должно питаться, подумал Бен. Погонщик обрадуется возможности подзаработать. Он снова посмотрел на деревню.
        Ни огонька в окошках, ни дымка из труб. Никакого движения на склоне, уступами поднимавшемся к темной стене деревьев далеко наверху. Никто не знает, что там стряслось, говорили жители Флитвика в трактире накануне вечером. За всю зиму ни единая живая душа не наведалась в Бакленд.
        Не мое дело, сказал себе Бен. Когда лошади спустятся в долину, он договорится с погонщиком. Таинственная посылка поедет вместе с мокрым тряпьем на муле. Доберется до усадьбы и без него. До этого «мастера Сковелла», кто бы он ни был. Деревня, долина, усадьба в дальнем ее конце — все носили имя Бакленд. Точно общее проклятие, подумал Бен. Он скользнул взглядом по уступчатому склону, от грязной деревенской церквушки до леса на самом верху, и раздраженно толкнул ногой ненавистный мешок.
        Животные брели вдоль покосившегося дубового частокола. Холодная вода насквозь пропитала сапоги Бена, до самых бриджей. Мысли молодого человека устремились к Саутону и теплой каморке в «Ночном псе». Сегодня же вечером он двинется в обратный путь. Мастер Фесслер примет его обратно, как пить дать. Он никогда больше не вернется сюда.
        Погонщик спустился с последнего крутого откоса в три размашистых длинных шага. За ним враскачку шла пегая кобыла с двумя громоздкими баулами на спине. Джошуа Пейлвик — так вчера называли этого худого седовласого мужчину во флитвикском трактире. Следом за пегой шагала гнедая, с такой же поклажей. Оба пони были навьючены корзинами и тюками. Замыкал шествие мул, который нес на себе лишь узел тряпья и хромал. Погонщики, напомнил себе Бен, дерут за услуги еще немилосерднее, чем гоняют своих несчастных лошадей. Пенс за милю — справедливая цена для хромого мула. Животные приближались, чавкая копытами по лужам и слякоти. Бен приветственно поднял руку. Потом узел тряпья на мульей спине шевельнулся.
        Порыв ветра, подумал молодой человек, или игра угасающего света. Но уже в следующий миг увидел, что ошибся. Из тряпья вскинулась голова и уставилась на него немигающими глазами. Тряпичный узел оказался мальчишкой.
        С остро торчащими скулами. С мокрыми черными кудрями, свалявшимися в войлок. Сырой голубой плащ свисал с плеч тяжелыми складками. Юный седок, неуклюже горбившийся в седле, качнулся и начал заваливаться вбок, словно вот-вот упадет. Но когда мул подошел ближе, Бен увидел, что опасность свалиться наземь мальчику не грозит: он был крепко привязан к седельной луке.
        Погонщик остановился.
        - Бен Мартин, — представился Бен беззаботным тоном. — У меня посылка в усадьбу Бакленд. Для человека по имени Сковелл.
        - Ричард Сковелл? Знаю такого. — Джошуа Пейлвик прищурился. — И тебя знаю. Ты ночевал на постоялом дворе во Флитвике.
        Бен кивнул. Мальчишка отстраненно наблюдал за происходящим из-за спины погонщика, капли дождя стекали у него с бровей прямо в глаза. Не имея возможности смахнуть капли, он морщился и моргал. Смотрел он, казалось, сквозь мужчин.
        - Положи груз к мальцу, а? — предложил Бен. — Пенни за милю будет справедливо. Дорога здесь вполне сносная…
        - Да неужто? — Джош вздернул бровь. — Видать, мне что-то не то мерещится. Вот уже тридцать лет.
        Бен выдавил улыбку:
        - Полтора пенса.
        Джошуа Пейлвик помотал головой:
        - Парнишка едет на муле один. По договоренности со священником.
        У Бена противно заныло под ложечкой.
        - Ладно, я заплачу больше, — выпалил он.
        Но Джош отрезал, посуровев лицом:
        - Нет, уговор дороже денег.
        Он дернул за повод, и лошади тронулись с места. Худое тело ребенка тряслось и раскачивалось в седле. Копыта гулко застучали по дощатому настилу моста.
        Бен совсем упал духом. Выброшу посылку в речку, и дело с концом, решил он. Будто бы и в глаза не видал никакой посылки. Никто не узнает, кроме Пейлвика. И мальчишки, кто бы он ни был. Да еще этого Сковелла, если Пейлвик ему расскажет. И смуглого мужика, нанявшего меня в Саутоне. Мавра или еврея, или кто он там. Элмери…
        Надежда на скорое возвращение в теплую заднюю каморку «Ночного пса» таяла с каждым шагом Джошевых лошадей. Зря, ох зря он покинул Саутон. Не торчал бы сейчас под дождем на мосту в самом начале долины Бакленд, мокрый до нитки и со стертыми ногами. Внезапно Бен подхватил мешок за лямки и перекинул за плечо.
        - Стой! — крикнул он сквозь дождь и, спотыкаясь, зашагал по мосту.
        Джошуа Пейлвик повернулся с непроницаемым лицом.
        - Я не знаю дороги, — признался Бен.
        - Я так и понял.
        - В первый раз здесь.
        Старший мужчина смерил Бена взглядом. И тотчас же у Бена возникло ощущение, будто рассеялись какие-то злые чары. Будто темная деревня с грязной церквушкой осталась далеко позади, а до усадьбы Бакленд рукой подать. Будто переход через долину не более чем приятная прогулка. На лице погонщика мелькнула едва заметная улыбка.
        - Я тебя еще из деревни приметил, — сказал он. — Думал, поджидаешь тут попутную повозку из Саутона. Ты ведь оттуда, верно?
        Бен ответил утвердительно.
        - Ладно, пойдем вместе, коли хочешь. Посмотрим, удастся ли нам поладить.
        Бен горячо закивал, а новый знакомец через плечо оглянулся на мальчика:
        - Этого надо доставить в усадьбу, как и твою посылку. Будешь присматривать за ним вместо меня, идет?
        Они оба обернулись. Привязанный к седлу мальчишка смотрел назад, вывернув шею. Бен Мартин проследил за его взглядом, скользнув глазами по густо заросшему уступчатому склону над деревней, до черной стены деревьев на самом верху.
        - Там его и поймали, — промолвил Джош. — В лесу Баклы.

* * *
        Они опрометью выскочили из хижины и бросились через темный луг. У Джона бешено колотилось сердце, живот крутило от страха. Мать бежала рядом, в одной руке она тащила увесистую суму, другой держала его за запястье. Высокая трава хлестала по ногам, пока они неслись к спасительному склону. Пение толпы позади становилось все громче, все резче.
        Мед и гроздья винограда!
        Сладкое вино!
        Ведьма, выходи и выпей
        С нами заодно!
        Теплый ночной воздух отдавал маслянистым дымом горелого жира. Грохот котлов и сковородок смешивался с воплями селян. Мать стиснула руку Джона сильнее, увлекая за собой. Он слышал, как громоздкая сума бьется об ее колени и как дыхание скрежещет у нее в горле. У него самого сердце так и выпрыгивало из груди. Достигнув края луга, они начали лихорадочно карабкаться по первому крутому откосу.
        Склон был изрезан длинными узкими террасами. Они с матерью карабкались, потом бежали, потом снова карабкались. Рев толпы катился за ними волнами, то нарастая, то спадая. С каждым шагом страх Джона понемногу убывал. Уже скоро они шли между призрачными зарослями дрока и кустарника, и в ночном воздухе разливались терпкие травяные ароматы. Джон посмотрел вверх. Там смутно чернел лес Баклы.
        Жители деревни туда не совались. Говорили, в давние времена старая Бакла околдовала всю долину своим пиром. И только когда святой Клодок пришел и порубил ее буковые столы в щепки, ведьмины чары разрушились. С тех пор раз в год крестьяне устраивали для нее пир. Задабривали, чтоб не чинила вреда.
        Сегодня был как раз такой день.
        Мать быстро шагала вперед, уверенно выбирая путь по узким ущельям и расселинам. В суме она несла книгу, которую схватила с полки над очагом, уже выбегая из хижины. Джон торопился за ней, на ходу уворачиваясь от колючих острых листьев, далеко торчащих из густых кустов. Вскоре тропа стала же, а потом и вовсе кончилась, уперевшись в непроходимую стену ежевичника. Мать остановилась перед старым деревянным забором с вырезанным на нем крестом.
        Джон никогда еще не поднимался так высоко. За шипастыми зарослями высились сумрачные деревья леса Баклы. Было слышно, как раскачиваются тяжелые кроны каштанов и тысячи листьев переговариваются шелестящим шепотом. Издалека донеслась песня толпы:
        Кура жирная с насеста!
        Утка со двора!
        Ведьма, выходи скорее!
        Есть пирог пора!
        - Это всё эль. — Матушка взглянула во встревоженное лицо Джона. — Как осушают бочку, так давай развлекаться на обычный лад.
        Джон помнил и другие разы: орущие багровые рожи, свирепые хмельные мужики, остервенело лающие псы и сам он, испуганно цепляющийся за материну юбку. Раньше она всегда давала им отпор. Но сегодня они вопили песню с особенным ожесточением.
        - Они от Марпота пришли, — сказал мальчик.
        - Разве?
        Он удивленно покосился на мать. Ведь она не хуже его знает. Они собрались в доме церковного старосты, чтобы помолиться о душе маленькой Мэри Старлинг. А потом всем скопом отправились к ним на луг. Теперь они окружали их хижину и орали:
        Карп и щука из запруды!
        Угорь из реки!
        Ведьма, выходи живее…
        Из моря огненно-красных лиц вынырнул человек в черном, с горящим факелом в руке и забрался на соломенную крышу. Джон услышал, как у матери перехватило дыхание, словно она сейчас опять зайдется кашлем. Мужчина принялся размахивать факелом, и толпа взревела пуще прежнего. Матушка ахнула, порывисто прижимая ладонь к губам, и прошептала:
        - Нет… Они не посмеют.
        С каждым следующим взмахом факел опускался все ближе к сухой соломе. А ведь в хижине все наше имущество, подумал Джон. Тюфяки, сундук, матушкины котелки, бутылки и кувшины… Потом Джон заметил на краю толпы копну седых волос и подергал мать за юбку:
        - Смотри, ма! Старый Хоули!
        Облегчение нахлынуло на него, когда священник решительно протолкнулся в самую гущу народа. С высоты было видно, как он размахивает руками, раздавая тычки и тумаки всем вокруг. Мужчина с факелом спрыгнул с крыши. Воющая толпа отхлынула от хижины. Факельные огни один за другим поплыли прочь.
        - Теперь будут знать! — выпалил Джон.
        - Ой ли? — с сомнением пробормотала мать.
        Она опустила суму с книгой на землю и погладила Джона по голове, распутывая пальцами густые черные кудри. Он посмотрел вверх, на темную стену деревьев, и медленно втянул ноздрями воздух, различая в нем запахи дикого чеснока, перегноя, лисьего логова и еще какой-то тонкий сладковатый аромат. Фруктовые деревья цветут, что ли? — подумал он. Потом маленькая загадка померкла перед большой. В аромате цветения прятался еще один диковинный запах, сладкий и смолистый одновременно. Лилии, решил мальчик, глубже втягивая носом воздух. Лилии и смола.
        - И что же ты учуял? — с улыбкой спросила матушка.
        Джон ответно улыбнулся и задумался. У него в горле живет демон, говорила она. Демон, который знает все запахи на Божьем свете. Вдыхая острые запахи живицы и душистые ароматы цветения, мальчик чувствовал, как они прочно оседают у него внутри и оттуда истекают вовне незримыми волнами. Но такого лилейно-смолистого духа его демон не обонял никогда прежде. Джон опять взглянул на деревья леса Баклы.
        - Не знаю, — наконец признался он.
        Матушка откинула с лица длинные черные волосы:
        - Никому не говори, что поднимался сюда. Ты понял, Джон?
        Мальчик кивнул. Еще бы не понять. Святой Клодок принес клятву Богу, гласило старое предание. Он пришел сюда из Зойленда и порубил топором ведьмины столы. Он погасил огонь в ее очагах и разорил ее сады. Он вернул долину Богу.
        Но Бакла по-прежнему живет там наверху, говорили в деревне. И там продолжается ведьмин пир. И она по-прежнему голодная…
        Это просто сказка такая, думал Джон. И пели селяне просто забавы ради. Потом пришел церковный староста Марпот, размахивая факелом и подстрекая толпу. А теперь отец Хоул всех прогнал. Вспомнив, как старый священник отвешивал оплеухи налево-направо, Джон улыбнулся. Внизу последние люди с факелами брели прочь от хижины. Когда там никого не осталось, матушка повернулась к Джону:
        - Станем ходить в церковь по воскресеньям. Я буду надевать шляпу, как все женщины. — Она улыбнулась. — А ты сможешь играть с другими детьми.

* * *
        Ату ведьмина сынка!
        Тресни в зубы, дай пинка!
        Так они обычно развлекались после воскресной школы. Едва только старый Хоул произнес заключительное «аминь», Джон пулей вылетел из церкви Святого Клодока, перемахнул через каменную ограду погоста и помчался прочь сломя голову.
        Ату маврова сынка!
        В ухо врежь, намни бока!
        Изваляй в грязи, чтоб рожей
        На папашу стал похожий!
        Со дня памятного ночного бегства минуло два года. Сейчас Джон был выше и сильнее того мальчика, что тогда карабкался по уступчатому склону к лесу Баклы. Но и его обидчики тоже подросли и окрепли.
        Эфраим Клаф, как всегда, возглавлял погоню. Дандо Кэндлинг, Тобит Друри, Абель Старлинг и Сет Дейр следовали за ним по пятам. Девчонки вприпрыжку бежали позади и визжали. Джон пронесся мимо старого колодца, через россыпь бурых проплешин в траве, прозванных Слезами Святого Клода, а потом рванул вокруг пруда, распугивая уток и дико гогочущих гусей Фентонов. Селяне, набиравшие воду в ведра, неодобрительно покачали головами. Опять сын Сюзанны Сандалл нарушает покой.
        Джон помчался через деревенский луг, сильно отмахивая локтями. Сердце бешено колотилось в груди. Когда он пробегал мимо фруктового сада Чаффингов, Том Хоб сердито закричал на его преследователей, но никто не обратил на него внимания. Сразу за фруктовым садом начиналась тенистая окраинная тропа, пролегающая между высокими живыми изгородями. Джон уже подбегал к ней, когда в голову ему ударил увесистый камень и горячая волна боли плеснула вниз от затылка. Не иначе Абель постарался. Чемпион Бакленда по метанию камней.
        Джон споткнулся, и позади раздались радостные вопли. Но мгновение спустя он восстановил равновесие и помчался дальше — раз-два, раз-два, раз-два. Преследователи начали отставать.
        Когда он в первый раз попробовал поиграть с ними, они заманили его в коровник Хакстейблов, где ждала навозная куча. Да как же он умудрился упасть прямо в кучу, удивлялась матушка. Через неделю Эфраим и Тобит попытались затолкать Джона в колючий ежевичник. У ведьм раны не кровят, заявил Эфраим. У ведьминых отродий такой же телесный состав. В тот раз он вырвался и удрал, но в следующее воскресенье они увели Джона к старому колодцу, и Эфраим вытащил ведро застойной бурой воды, намереваясь влить ему в глотку. Мерзкий запах прилипал к лицу, точно мокрый саван. Вообрази, будто это чаша ведьминой крови, Джон. Ведьма отравила землю на деревенском лугу, постоянно твердил церковный староста Марпот. Вот почему вода в колодце протухла. Тобит и Эфраим силились разжать Джону зубы, но на выручку тогда пришел Том Хоб, который замахнулся на них деревянной кружкой и обратил в бегство градом проклятий.
        Голова гудела от боли. Пробираясь по перелазу на Двухакровое поле, Джон чувствовал, как на затылке набухает шишка. На перекладине пугала обычно висел дохлый грач, но сегодня она пустовала. В теплом весеннем воздухе плавал запах свежевзрытой земли. Над тропой стояла тишина. Похоже, преследователи отстали.
        Первыми прекращали погоню девочки: Мэг и Мэгги Риверетт, сестры Клаф, Пегги Роули и сестра Абеля Старлинга, Кэсси. Мальчишки гнались за ним дольше: по команде Эфраима они разделялись на две группы, чтобы отрезать ему путь к спасительной матушкиной хижине.
        Джон трусцой бежал по кромке поля, с дальнего края которого доносился плеск родника, стекающего в старый каменный желоб. Он знал тайный лаз в живой изгороди. Скоро он поднимется по откосу, пересечет луг и окажется дома. В безопасности до следующего воскресенья. Еще раз оглянувшись кругом, мальчик пробрался сквозь кусты.
        - Спешишь куда-то?
        Они поджидали с другой стороны. Эфраим Клаф — густобровый и на полголовы выше Джона — стоял посреди тропинки, с прищуром уставившись на него. Белобрысый Дандо Кэндлинг и Тобит Друри стояли по бокам от вожака. Сет Дейр и Абель Старлинг подступили к Джону сзади. Он переводил взгляд с одного круглого лица на другое.
        - Как поживает твоя мамаша, ведьмин сынок? — спросил Эфраим. — Все пляшет вокруг котла?
        Эфраим был хуже всех. Он громче всех распевал песенки про «ведьмина сынка» и упорнее всех гнался за ним, когда Джон давал деру. Именно его Джон снова и снова избивал в своих гневных фантазиях. Сейчас у него привычно заныло под ложечкой, ноги словно налились свинцом. Эфраим вразвалочку подошел и приблизил к нему свою густобровую физиономию почти вплотную. Так всегда начиналось.
        - Вы здесь чужие, — угрожающе проговорил Эфраим. — Ты и твоя мамаша.
        Джону потребовалось огромное усилие воли, чтобы не отшатнуться.
        - Неужели?
        - Так говорит мой отец. Вам не стоило сюда возвращаться.
        К страху примешалось удивление. Возвращаться? Да ведь он в жизни не бывал дальше деревни. Эфраим ждал, буравя его взглядом. Джон чувствовал кислую вонь пота, пропитавшего темную рубаху мальчика. Но в теплом воздухе висела и еще более мерзкая вонь. Тобит, стоявший у него за спиной, держал в руке пустой мешок. Рука Эфраима резко взметнулась вверх, и костяшки кулака врезались в скулу Джона. Голова у него дернулась назад, боль обожгла всю щеку. Он попытался нанести ответный удар, но противник легко отбил его руку в сторону и расхохотался. Потом на него напрыгнули сзади, и в следующий миг он уже дрался со всеми сразу, отчаянно и безнадежно — как всегда. Они повалили Джона на землю. Эфраим крепко держал его за руки, а Тобит натянул ему на голову мешок.
        - Новое испытание для тебя, — объявил Эфраим.
        - Скорее, старое! — выкрикнул Тобит.
        Они дружно загоготали. В мешке было жарко и душно, лицо зудело от колючей дерюги.
        - Давай, — велел Эфраим. — Угости его ведьминым лакомством.
        Джон почувствовал, как завязки мешка у него на горле распускают и в мешок что-то запихивают. В нос шибануло смрадом гнилого мяса, в рот полезли жесткие перья. Дохлый грач с пугала, понял мальчик. Давясь рвотными позывами, он попытался вырваться, но они держали крепко.
        - Знатный, жирный грач! — крикнул Сет; чья-то рука прижала птичий трупик плотнее к лицу.
        - От ведьмина лакомства всегда лихорадит, — сообщил Эфраим. — У тебя уже поднялся жар, Джонни?
        Джон извивался всем телом и брыкался, но все тщетно.
        - Потом тебя начинает рвать, — продолжал безжалостный мучитель. — И ты блюешь, пока не выблевываешь душу.
        - Кажись, нашему Джонни не нравится, — заметил Сет.
        - Просто ему запить нечем, — откликнулся Тобит.
        - Мед и гроздья винограда! — пропел Эфраим. — Вот оно, ведьмин сынок, мое особое пряное вино…
        - Только целься получше, — предупредил Тобит.
        Секунду спустя в Джона с плеском ударила тугая горячая струя.
        Он забился, задергался с новой силой, но Тобит лишь крепче затянул мешочные завязки у него на шее. Неожиданно Джону удалось высвободить руку, и он вслепую нанес удар. Кулак пришелся во что-то твердое, и хватка Тобита ослабла. Джон сорвал с головы мешок.
        Эфраим стоял с полуспущенными штанами и задранной рубахой, и из него била струя мочи. Тобит потирал скулу, злобно сверкая глазами. Абель медленно пятился. «Беги!» — подумал Джон. Но когда он повернулся, собираясь вскочить на ноги, на него стремительно надвинулась темная фигура. Мгновением позже башмак Дандо врезался ему под подбородок.
        Джон услышал тошнотворный хруст, в горле у него вырос плотный ком и перекрыл дыхание. Он упал на колени и схватился за шею, хрипя и задыхаясь. Мучительно рыгнул, и изо рта у него плеснула кровь. Мальчишки оторопело молчали.
        - Я же говорил, не надо этого делать, — наконец прошипел Абель. — Теперь вы его убили.
        - Ты тоже участвовал, — огрызнулся Дандо.
        - Сэр Уильям вздернет нас на виселице, — в ужасе пробормотал Тобит.
        - Он ничего не узнает, — сказал Эфраим. — Хватай мешок, Абель. Бежим отсюда! Живо!
        Скоро топот их ног стих в отдалении. Джон лежал на земле, снедаемый жгучим стыдом. Эфраим прав, говорил он себе. Ну или его угрюмый отец. Они здесь чужие, им не стоило сюда возвращаться… Он не пойдет в церковь в следующее воскресенье, сколько бы мать ни уговаривала. Он убежит. Убежит туда, откуда они вернулись в деревню.
        Кровь стекала по горлу, горячая, с металлическим привкусом. Джон с трудом сглотнул и почувствовал, как воздух вязко вливается в легкие. Он подполз к старому каменному желобу и заглянул в него.
        Кожа у него темнее, чем у других мальчишек. Волосы черные и курчавые, тогда как у них рыжие, каштановые и русые. Глаза темные — в мать. Или в отца, напомнил себе Джон. Кто бы он ни был. Мальчик плеснул воды на голову и яростно потер лицо ладонями. Сплюнул и посмотрел, как тянутся изо рта длинные красные нити. Когда он ощупывал языком зубы, сверху раздался чистый, звонкий голос:
        - Ведьмаки не кровят.
        На откосе над ним стояла девочка в белом батистовом чепце, обрамлявшем веснушчатое личико. Потрясенный и растерянный, Джон уставился в голубые глаза сестры Абеля Старлинга, Кэсси.
        - Я не ведьмак, — прохрипел он.
        - Знаю.
        Кэсси была годом старше его. Она громко пела в церкви высоким чистым голосом и посещала воскресные молельные собрания церковного старосты Марпота. Больше он ничего про нее не знал. Но сейчас Кэсси Старлинг разговаривала с ним. Джон с ужасом осознал, что едва сдерживает слезы.
        - Поди сюда, — велела девочка.
        Джон взобрался на откос. Теперь перед ним расстилался зеленый сочный луг, справа шелестела листвой буковая роща, а сразу за лугом подымался высокий склон, изрезанный уступами. Нижние террасы густо заросли бурьяном и полукустарником, выше начинались чащи дрока и терновника, а на самом верху непролазная стена ежевичника преграждала путь к лесу Баклы. Девочка внимательно смотрела на Джона.
        - Нечестивые возникают как трава. Старый Хоул говорил, помнишь?
        Джон кивнул. Это был один из любимых псалмов священника. Девочка поджала губы и пытливо взглянула Джону в глаза. Прядь волос выбилась у нее из-под чепца.
        - Ты умеешь считать?
        Она задумчиво накручивала на палец светлый локон. Джон снова кивнул.
        - Хорошо. — Девочка указала на кочку. — Сядь там.
        Через минуту Джон осторожно поднес руку к лицу Кэсси.
        - Раз, два… — проговорил он.
        - Давай дальше.
        - Три, четыре, пять…
        Он чуял запах волос и шерстяного платья Кэсси. Земляничную свежесть дыхания. Девочка рассеянно накручивала на палец длинный светлый локон, и сердце Джона глухо стучало от волнения. Ноготь у нее синий, заметил он. Ушибла, верно.
        - …двадцать девять, тридцать…
        Джон считал веснушки. Закончив с одной щекой, он перешел на лоб и оттуда спустился к другой щеке. Кэсси щурилась и тихо смеялась, пока он легонько тыкал пальцем у нее вокруг глаз. В воздухе между ними плавали пряные луговые ароматы. Когда он дошел до оборки батистового чепца, Кэсси вынула из него длинную булавку, тряхнула головой, и светлые локоны рассыпались по плечам. Джон продолжал считать веснушки вокруг рта.
        - …сорок восемь, сорок девять…
        Когда он приблизился к самым губам, она с неожиданным проворством схватила его палец и крепко сжала. Синяк у нее под ногтем потемнел.
        - Ты знаешь, что такое веснушки?
        Джон помотал головой.
        - Это грехи.
        Абель как-то обмолвился, что Кэсси малость тронутая. С тех самых пор, как умерла их младшая сестренка, Мэри Старлинг. Над деревьями тонкой струей вился дым, поднимаясь в безоблачное небо. Матушка, поди, уже заждалась, вспомнил Джон.
        - Первой ведьмой была Ева, — сказала Кэсси. — Бог послал ее испытать Адама. Ну, когда она дала ему яблоко. Нам он тоже послал ведьму.
        Джон подумал о лесе Баклы, о струящемся из него аромате фруктового цветения.
        - Но ведь никакой ведьмы нет, правда? Святой Клод о ней позаботился.
        - С виду ведьмы ничем не отличаются от нас с тобой, — ответила Кэсси.
        - Тогда как их опознать?
        - Бог открывает тебе глаза. Если ты избранный. Ведьме не обмануть Бога, где бы она ни пряталась. — Девочка вдруг подалась к нему, и теплое дыхание обдало его ухо. — Ты же ходишь туда, да?
        Джон проследил за ее взглядом. Оба они смотрели на темную стену деревьев над склоном долины.
        - Туда не пройти, — сказал он. — Там везде густой ежевичник.
        - Колючки ведьмам не страшны. Ведьмы же не кровят, помнишь?
        Этому учил Марпот. Когда Кэсси не пела в церкви, она стояла на коленях в доме церковного старосты вместе с другими молельщиками.
        - Я молилась там. — Девочка указала глазами на буковую рощу, потом улыбнулась Джону. — Я знала, что ты придешь.
        Джон изумленно уставился на нее:
        - Знала? Откуда?
        - Мне Бог сказал.
        Кэсси поднялась на ноги и подобрала подол платья, собираясь сбежать с откоса. Джон увидел голые белые ноги, коленки в синяках.
        - Ты пялишься?
        Щеки у него запылали.
        - Хочешь знать? — спросила она. — Хочешь знать, что сказал мне Бог?
        Джон с надеждой посмотрел на нее снизу вверх.
        - В следующее воскресенье, — промолвила Кэсси. — Жди меня после церкви.
        В теплом спертом воздухе хижины плавал запах сухих листьев. Когда Джон проскользнул в дверь, мать подняла на него взгляд. На ее лице дрожали красные отсветы тлеющего огня. В очаге на цепи висел дымящийся закопченный котел.
        - Длинным путем шел? — спросила она.
        Джон кивнул и торопливо проскочил мимо нее. Пока он сидел рядом с Кэсси, шишка на затылке не болела, а сейчас мучительно пульсировала, да и в горле саднило невыносимо. Джон уселся по другую сторону от очага и медленно обвел глазами хижину. В дальнем углу стоял сундук, возле широкого соломенного тюфяка, где они спали. За сундуком теснились ряды бутылок и склянок. Над очагом висели котелки и сковородки. Там же на полке, прислоненная к стенке, стояла раскрытая книга в кожаном переплете.
        Джон всегда видел страницы лишь издалека и мельком: рисунки плодов, деревьев, цветов, корней и листьев, столбцы таинственного рукописного текста. Ближе матушка не подпускала. Когда к ним наведывались деревенские женщины, она неизменно убирала книгу подальше. Вот и сейчас, заметив брошенный украдкой взгляд Джона, она дотянулась и закрыла ее.
        Матушка ходила на склон сегодня: у стены стояла раздутая дерюжная торба для трав. Джон медленно потянул носом, определяя по запаху последнюю добычу: свежая бузина, черная белена, яснотка, росянка… Всё знакомые запахи. Но сквозь грубую дерюгу просачивался еще какой-то дразнящий цветочный аромат. Джон рассеянно потрогал шишку на затылке.
        - Опять побили?
        Она всегда знала. Джон посмотрел ей в глаза и молча покачал головой, собираясь с духом перед неизбежным допросом. Но пока он ежился под пристальным взглядом, из очага повалил густой дым, и мать закашлялась. Одной рукой она прикрыла рот, чтобы брызги не летели в котел с варевом, а другой — оперлась об очаг и зашлась безудержным кашлем, сотрясаясь всем телом. Джон схватил кувшин и выбежал из хижины.
        Ей было за тридцать. «Матушка Сюзанна» — так называли ее ночные посетительницы. «Любезная Сюзанна» — так обращались к ней сидящие сзади женщины в церкви, когда трясли за плечо, чтоб проснулась. Раньше они являлись в дневное время и вручали ей калач за снадобье, меру овса за лечебные советы и стертую монетку, если она накидывала плащ и следовала за ними. Она брала и посулами, коли у них больше ничего не было. Теперь они крались по тропинке после наступления темноты и тихонько стучали в дверь. Они входили со встревоженными лицами, и начинался приглушенный разговор о болях, кровотечениях, судорогах, плодных водах, верчении-кручении младенца в утробе, околоплодных оболочках, слишком тонких или слишком толстых, порванных или затерявшихся в лабиринтообразных женских внутренностях.
        Они благословляли «матушку Сюзанну», когда ее снадобья облегчали родовые муки и когда новорожденный испускал первый крик у нее в руках. Они присылали ей ломтики копченого бекона или отрезы канифаса, из которого она шила ему одёжу. Но они также перекрещивались и сплевывали, знал Джон. И за глаза обзывались на нее по-всякому. По ночам она бродит по деревне со своей корзинкой, стращали женщины своих детей. Она затянет у них на кишках петлю из своих жестких черных волос. Матушка Сюзанна приняла их на свет, говорили они. Ворожея Сью может извести их со свету.
        Джон зачерпнул кувшином воды из желоба позади хижины, бросился обратно и дал матери попить. Когда приступ кашля прошел, она достала из своей торбы пучок толстых зеленых стеблей и переломила пополам. Сквозь дым прорезался острый запах бузины.
        Свежесрезанные ветки отпугивали мух. Бузинный отвар хорошо слабил. Иуда повесился на бузине, сказал старый Хоули на одном из воскресных уроков. Еще из веток получались отличные духовые трубки, надо только выковырять рыхлую сердцевину.
        Матушка положила бузинные побеги в котелок, стоящий в большом котле, и помешала дымящуюся жидкость, выписывая половником медленные восьмерки. Потом долила меру воды и капнула несколько капель из склянки.
        Испортить отвар проще простого, учила она Джона. Стоит только взять слишком короткий корень или слишком длинный, недоложить или переложить щепотку, собрать луковицы растений на ущербе луны или в один из неблагоприятных дней года. Жидкость из котелка она процедит и охладит, смешает с чем-нибудь или оставит как есть. Потом сольет в одну из склянок с пробкой, выстроенных рядами возле сундука: с отварами, настойками, целебными растворами и снадобьями.
        Сквозь тонкие занавески уже светила луна, когда матушка наконец стряхнула капли с половника и поставила в очаг глиняный горшок с ужином. Из дома Старлингов, расположенного ниже по склону, доносились бранчливые голоса Джейка и Мерси. Полено в глубине топки прогорело, и сноп искр взметнулся в дымоход. Джон сидел спиной к стене и ждал, когда от горшка потянутся струи запаха. Матушка сняла крышку, и облако пара всплыло и распласталось по соломенной кровле. Она с улыбкой взглянула на Джона. Это была их любимая игра.
        - Баранина, — начал он. — Ячмень. Яблоко. Чуток лимонного тимьяна. Лавровый лист…
        Стоило ему потянуть носом, и он уже знал название. Когда он закончил, мать подалась к нему и ласково взъерошила волосы. Ее пальцы задели шишку на затылке, и Джон дернулся от боли. Она нахмурилась, потом притянула его к себе и осторожно ощупала ушиб.
        - Джонни, деточка, — утешала Сюзанна, — у них просто забава такая.
        Она всегда так говорила, прижимая к груди голову сына или расчесывая пальцами его кудри. Ласковый шепот вился над ушами Джона, словно клубы пара, что поднимались над котлом, кружились, растягивались в тонкие волокна и бесследно исчезали. Но Джон помнил мерзкую вонь дохлятины. Помнил страшный пинок Дандо. Хоть до седых волос швыряйся Абель Старлинг в него камнями — мать по-прежнему будет нашептывать ему на ухо утешительные слова. Раздражение Джона внезапно переросло в гнев. Он резко отстранился:
        - Мы здесь чужие.
        - Чужие?
        - Нам не стоило сюда возвращаться.
        Глаза матери сузились.
        - Кто тебе это сказал?
        - Эфраим Клаф.
        - Да что он понимает? — рассердилась Сюзанна. — Здесь наш дом. Здесь все, что у нас есть.
        - А что у нас есть-то? — ожесточенно спросил он, окидывая взглядом тесную хижину. — Что?
        Мать с укором посмотрела на него. Дальше будет молчание, знал Джон. Так заканчивались все споры: сходили на нет, точно пар из котла… Но сейчас она нахмурила брови и промолвила:
        - Больше, чем ты думаешь.
        К великому удивлению Джона, она поднялась на ноги, подошла к очагу и взяла с полки книгу. Потом вернулась, положила тяжелый том на сундук и, в упор взглянув на сына, велела:
        - Открой.
        «Это что, шутка такая? — недоуменно подумал он. — Какая-то новая головоломка, чтобы сбить с толку?»
        Осторожно откинув обтянутую кожей переплетную крышку, Джон почуял затхлый запах старой бумаги. Он перевернул первую пожелтелую страницу, испещренную пятнами, и увидел искусный рисунок: полный до краев кубок, оплетенный лозами с виноградными гроздьями. Только наполнен кубок был не вином и не водой, а словами.
        Джон уставился на загадочные знаки. Он не умел читать. Вокруг кубка простирался диковинный сад. Среди деревьев с толстыми стволами распускались цветы, похожие на крокусы. Виноградные лозы вились по ветвям с перистыми листьями, отягощенным крупными гроздьями невиданных плодов. Далеко на заднем плане Джон заметил крышу с высокой дымовой трубой. Матушка села рядом и указала пальцем:
        - Вот пальмовые деревья. А вот финики. Мед брался из ульев, шафран из этих цветов. Виноград зрел на лозах…
        Она словно разговаривала сама с собой, словно повторяла давно заученный урок, легко водя пальцами то по выцветшим письменам, то по рисункам растений и плодов. Потом перелистнула страницу.
        У Джона возникло впечатление, будто перед ним уже другая книга: чернила стали ярче, бумага белее. Здесь тоже были изображены пальмы, крокусы и виноградные лозы, но вместе с разнообразными родственниками. Знакомые луговые цветы соседствовали с кустами, усыпанными причудливыми плодами. Ползучие плети сворачивались змеиными кольцами между фантастических растений, каких наверняка не существовало в природе. Но все же каждая прожилка каждого листка и лепестка казалась словно срисованной с натуры, и каждый стебелек был надписан крохотными заостренными буковками. Дальше последовало еще несколько таких же страниц, а после книга опять стала древней, с поблекшими чернилами. На сей раз на желтом крапчатом листе густо теснились деревья, полные птиц.
        - Эта книга писалась давным-давно, — тихо проговорила Сюзанна, задумчиво рассматривая стволы и ветви. — Писалась и переписывалась. Задолго до нас с тобой.
        - Что за птицы такие? — спросил Джон, вглядываясь в рисунок.
        - На каждой странице — сад. Со всеми цветами и плодами.
        «Пар котла», — снова подумал он, когда мать умолкла. Но потом рисованные птицы всецело завладели вниманием мальчика. Они сидели на ветвях или летали: ржанки, жаворонки, голуби и другие, ему неизвестные. Они выпархивали из крон и в клювах несли слова. Здесь тоже присутствовало здание, размером покрупнее, но почти полностью скрытое за деревьями — лишь дымовая труба торчала над ними. Сюзанна перевернула лист, и дальше опять пошли страницы поновее, видимо добавленные позже, в качестве пояснения к старым. На них были изображены самые разные птицы, от могучих орлов до мелких певчих пташек. Затем Джон долго рассматривал рисунок реки с выпрыгивающими из воды рыбами: на каждой чешуйке написано слово, строчки перескакивают с одной рыбы на другую, на дальнем берегу стоит здание с трубой. На следующей странице оказался рисунок морского берега, кишащего крохотными крабами. Теперь Джон увидел, что здание огромное, с высокими сводчатыми окнами. А дымовая труба размером с башню. Дальше шли вишневые, яблочные и грушевые сады, где деревья росли в шахматном порядке. Потом опять высокие сводчатые окна и гигантская
труба. Прямо дворец какой-то, подумал Джон. Интересно, кто там жил?
        Диковинные сады проходили чередой перед взором мальчика. В глубине горла у него шевелился демон, словно ощущая ароматы цветения и вкус плодов. «Все до единого растения и все мыслимые создания собраны здесь, — подумал он, — въявь существующие и воображаемые». Но тонкие облачка пара все еще поднимались над матушкиным котлом. О том, почему они с матерью не чужие в Бакленде, чудесные картинки говорили не больше, чем луговая трава за дверью хижины. Гнев Джона испарился, а на смену пришла растерянность.
        - Я ничего не понимаю, — наконец признался он.
        Сюзанна улыбнулась:
        - Я все тебе растолкую.

* * *
        Уже почти стемнело, когда погонщик свернул с дороги, ведя в поводу пегую кобылу. Они прошли через луг к полуразрушенному амбару. Джош завел в него лошадей по земляному скату, потом подошел к мулу. Парнишка сполз с седла и болтался сбоку.
        - Говорил же тебе приглядывать за ним! — резко бросил погонщик Бену. — А теперь — посмотри на него.
        Бедняга дрожал всем телом. Джошуа развязал веревки у него на запястьях и щиколотках, потом снял с мула и поставил на землю. Тот свалился как подкошенный.
        - Я думал, приглядывать, чтоб не сбежал, — неловко пробормотал Бен Мартин.
        - Да куда он сбежит-то? — раздраженно спросил погонщик, растирая ледяные руки своего подопечного. — Бежать-то некуда, верно? А ну-ка, подержи его за ноги.
        Мальчик слабо сопротивлялся, пока Джош стаскивал с него насквозь мокрую одежду. Они хорошенько растерли его дрожащие конечности, потом достали из одного из вьюков шерстяное покрывало. Ребенок принимал суету вокруг него с полным безразличием, не выказывая ни благодарности, ни недовольства. Он оказался даже более худым, чем выглядел верхом на муле: ключицы и ребра так и торчали. На лице у него ничего не отразилось, когда Джош закутал его в одеяло.
        Пока погонщик чистил лошадей, Бен Мартин рыскал по амбару в поисках топлива для костра. От мешка с посылкой потянуло странным ароматом, и краем глаза он заметил, как мальчонка повернул голову.
        - Знаешь, чем пахнет? — спросил Бен.
        Непонятный запах витал вокруг него вот уже неделю, с последней ночи в задней комнатушке «Ночного пса». Похожий на смоляной, только слаще, он пробивался даже сквозь несколько слоев промасленной ткани, запечатанной воском. Смуглый мужчина по имени Элмери водрузил посылку на стол.
        «Усадьба Бакленд, — сказал он с чужеземным акцентом. — Для Ричарда Сковелла. — И добавил с ухмылкой: — Главного повара самого сэра Уильяма Фримантла».
        Девять шиллингов тогда показались хорошей платой.
        Раньше Бен никогда не носил ничего тяжелее приходно-расходных книг своего последнего работодателя Сэмюэла Фесслера, шерстяного мануфактуриста. Он никогда не бывал в долине Бакленд, никогда не бывал на Равнинах. Но Бен кивнул темнокожему мужчине в теплой задней комнатушке. На следующее утро он взвалил на плечи мешок со странно пахнущей посылкой и двинулся в путь.
        Мальчик сидел, отвернув лицо в сторону. Потрескивал костер. Джош разрезал ковригу на три части. Мужчины смотрели, как их маленький сотрапезник отрывает куски от ломтя и запихивает в рот, жуя и глотая с угрюмой решимостью.
        - Где его родичи? — спросил Бен.
        - У него никого нет.
        Джош вспомнил, как они медленно шли по безмолвной деревне и шесть глиняных бутылок отца Хоула глухо позвякивали в соломенных корзинах.
        - Они боятся показаться на глаза! — раздраженно проворчал пастор, хромая через луг прочь от церкви с закопченными стенами.
        Длинная прореха у него в сутане была заметана шерстяной нитью. На лбу у старика багровела глубокая ссадина. Они прошли по тропе между живыми изгородями, и отец Хоул вызвал из опрятного белого домика мужчину с безумным взглядом. Джейк Старлинг провел священника, погонщика и мула к хижине без крыши. В ней среди разливанного моря слякоти сидел на корточках грязный тощий мальчишка.
        Джейк прошлепал по грязи, усадил маленького оборвыша на мула, крепко привязал и накинул на него линялый голубой плащ. Отец Хоул отдал распоряжения, потом достал из кармана потрепанной сутаны тонкий пакет и вручил Джошу.
        - Священник написал письмо, — сказал погонщик Бену Мартину. — И даже не запечатал. Правда, неучам вроде меня от этого никакого проку.
        Бен Мартин взглянул на письмо. Он вспомнил темную деревню с пустынным лугом, вспомнил молчание, наступившее в зале флитвикского трактира, когда он упомянул Бакленд. Задняя каморка «Ночного пса» — вот его мир. Не долина Бакленд, не одноименная деревня и не мальчишка, привязанный к мулу. Все это его совершенно не касается. Ох, дурная он голова.
        - Я знаю грамоте, — сказал Бен.
        День Благовещения, год от Рождества Христова тысяча шестьсот тридцать второй.
        К сэру Уильяму Фримантлу, владельцу поместья Долина Бакленд, от его покорного слуги преподобного Кристофера Хоула, викария церкви Святого Клодока в деревне Бакленд.
        Досточтимый милорд! Нечестивые возникают, как трава, а праведник возвышается, как пальма. И все мы стояли в деревне Бакленд воинством верных слуг Божиих с тех самых пор, как святой Клодок принес клятву Господу и выступил на ведьму с факелом и топором. Теперь же я обращаюсь к Вашей светлости с нижайшей просьбой сделаться защитником и покровителем одного из нас — мальчика, нареченного при крещении Джоном Сандаллом.
        Костер горел неровно. Письмо было написано размашистым беглым почерком, а Бенджамен Мартин уже давно не читал так много слов подряд. Джош слушал, изредка кивая, но мальчик сидел, отрешенно уставившись в огонь. Как будто в письме шла речь о незнакомых ему людях или о далеких краях, давным-давно им покинутых.
        Я прошу Вашу светлость приютить этого ребенка. Никто здесь о нем не позаботится, местные жители чураются его, страшась собственных своих прошлых деяний. Ибо минувшим летом Зло ходило меж нами по деревне. Многие дети захворали и умерли, претерпев великие мучения перед тем, как Господь принял их к себе. Зло не обошло стороной и старших, которые впали в разногласие, и священника, который дважды совершил грех нерадения. Он не заметил, как взросла Нечестивая Трава, и не признал Змея, в чужом обличье проскользнувшего в Сад и отравившего все здесь своим ядом. Теперь люди не смеют смотреть названому мальчику в лицо, ибо в самых его чертах читают укор за свою жестокость. Посему я смиренно поручаю Джона Сандалла попечению Вашей светлости…
        Бен не узнавал собственного голоса, гулко разносившегося по темному амбару. Животные переступали копытами и всхрапывали. Слушая повествование отца Хоула, Джош кивал сам себе, словно изгнание мальчишки из деревни подтверждало какие-то его давние подозрения. Сам Джон Сандалл неподвижно сидел, обняв колени, и равнодушно смотрел в костер. Уже закутавшись в свое одеяло, Бен задумался над письмом преподобного и долго гадал, что подразумевалось под «нечестивой травой» и «змеем», краем уха прислушиваясь к дождю, протекающему сквозь гнилую соломенную кровлю. Наконец он заснул.
        Разбудил Бена грохот распахнутой двери. Джош уже встал. Снаружи ярко светило солнце, и над мокрой травой курился пар. Лошади потянулись за погонщиком, осторожно ступая по раскисшему дерну. Хромой мул потащился за ними. Мальчик побрел из амбара шаткой поступью, в накинутом на плечи голубом плаще. Когда Бен вышел, волоча по земле свой тяжелый мешок, Джош оглянулся и проворчал:
        - Ладно, можешь положить свою ношу на лошадей. Часть на одну, часть на другую. Ничего с ними не станется.
        Удивленный Бен вытащил из мешка скатанное одеяло.
        - А ты взамен окажешь мне одну услугу, — добавил Джош.
        «Само собой, ведь задаром погонщики ничего не делают», — подумал Бен.
        - Какую?
        - Этот малый, — Джош указал пальцем, — молчит как рыба.
        Джон Сандалл стоял около мула, яростно скребя ногтями голову. Он весь кишел вшами, заметил Джош накануне вечером. Отец Хоул, конечно, написал все ладно и складно, но в усадьбе вряд ли бросятся звонить в колокола по случаю прибытия мальчишки. И мистер Паунси не забьет в ладоши от радости. Лишний едок всегда обуза. Завшивленный лишний едок — тяжкая обуза. А уж завшивленный и немой лишний едок…
        - Развяжи ему язык, — велел Джош. — Заставь говорить, понял?
        Бен расправил плечи и почувствовал, как горят рубцы, натертые лямками мешка. Получится ли у них разговор? Он передал Джошу скатанное одеяло и следом — завернутую в промасленную ткань посылку, источающую диковинный запах. Джош уложил вещи на лошадей, а потом, петляя между лужами, направился к щиплющему траву мулу. Мальчик настороженно смотрел на приближающегося мужчину, потирая натертые веревкой запястья. Джош взглянул на худое лицо с запавшими щеками, на тонкие руки под голубым плащом:
        - Ты ведь не собираешься сбежать, правда, Джон Сандалл?
        Тот едва заметно мотнул головой. «Нечестивая трава, — подумал Бен. — Что же имел в виду священник?»
        - Мы направляемся в усадьбу Бакленд, — продолжал Джош. — Знаешь, где она находится? Сэр Уильям даст тебе пристанище.
        Мальчик запахнул полы голубого плаща и посмотрел в сторону, откуда они пришли.
        - Путь обратно тебе заказан, — негромко проговорил Джош. — Тут уж ничего не изменишь.

* * *
        Бога не было здесь вот уже сорок три года. Сухопарый старец в длинном голубом балахоне, согбенный под громадным мешком, он исчез в брызгах сверкающих осколков. Мгновением позже за ним последовал и святой Клодок, провожаемый монотонным псалмом, который распевали громилы в черных плащах, ввалившиеся в церковь с дубинками, камнями, ведрами извести и малярными кистями. С тех пор окна церкви Святого Клодока стояли без витражей.
        Это произошло в первую Пасху после начала служения отца Хоула в Баклендском приходе. Сейчас означенный священник, обливаясь потом и пошатываясь, взбирался по скрипучим ступенькам на кафедру и мысленно недоумевал, почему вдруг в самое обычное воскресенье в памяти у него раздался звон бьющихся стекол. Почему сегодня, по прошествии многих лет, в течение которых на троне сменились королева и два короля, а в Каррборо аж шесть епископов, ему вдруг вспомнился день, когда Бог исчез из церкви? Положив ладони на гладкий бортик кафедры, отец Хоул обвел взглядом свою паству, ища ответ в поднятых к нему лицах. Прихожане внимательно смотрели на него с древних скамей.
        Впереди сидели самые зажиточные селяне — Клафы, Хакстейблы, Сатоны и представители уважаемой ветви семейства Чаффинг. Скамьи позади них занимали Паркисоны и Фентоны, дальше располагались Друри, другие Чаффинги и Риверетты. На задних скамьях размещались все остальные. Наряженные в свои лучшие платья и чепцы, в самые чистые башмаки, чулки и бриджи, они глядели пристально и дышали ртом, чтобы не обонять слабого запаха гниения из-под ног. Старлинги и Дейры сегодня воротят нос друг от друга, заметил отец Хоул. Том Хоб слегка раскачивается, в его раззявленный рот того и гляди муха залетит. Перед ним, бесстыдно выставив раздутый живот, сидит Мэдди Оддбоун, недавно прогнанная с места служанки. У Джинни Лэмб на скуле свежий синяк, а у Илайджи Хакстейбла налитые кровью глаза краснее носа. На задней скамье в самом углу очень прямо сидит Сюзанна Сандалл. Ее сынишка, обычно тихий и спокойный, безостановочно ерзает на месте. За скамьями стоит церковный староста во всем черном, с копной длинных светлых волос и немигающими голубыми глазами на тяжелом лице.
        Вот в чем дело. Вот почему вдруг вспомнились те давние события, сообразил отец Хоул, проглатывая разжеванный листочек мяты. Глаза Тимоти Марпота. В них читается непоколебимая уверенность в своей правоте. Полное отсутствие сомнений. У людей в черных плащах, бивших окна, были такие же глаза.
        Но ни один фанатик не стал бы так длинно отращивать свои густые белокурые волосы, подумал преподобный. И не стал бы так бескорыстно трудиться на пользу своего прихода. Марпот читал проповеди всякий раз, когда отец Хоул недомогал, и всякий раз, по словам Гидеона Стивенса, продолжал говорить еще долго после того, как вытекал весь песок в часах. Он даже устраивал для прихожан молельные собрания в своем доме, поощряемый к тому епископом. Нет, назначение Тимоти Марпота в Баклендский приход было настоящим благом, истинным подарком Божиим. Отец Хоул так и сказал новому церковному старосте во время «ревизорского обеда». Марпот, который в тот момент срезал щечки с телячьей головы, расплылся в блаженной улыбке, словно получив наконец ответ на молитву, долго остававшуюся неуслышанной.
        Громкое покашливание Гидеона вывело священника из задумчивости. Он взглянул на стих псалма, выбранный для сегодняшней проповеди, обратил свое испещренное старческими пятнами лицо к собранию и перевернул песочные часы.
        - Нечестивые возникают, как трава, — возвестил он прихожанам церкви Святого Клодока. — А праведник возвышается, как пальма.
        То была одна из его любимых библейских цитат. Нечестивые велики числом, объяснял отец Хоул. Но по счастью, над ними возвышается могучий ствол добродетели, лишая их солнечного света и живительного дождя. Это и есть пальма. Зло увядает и чахнет, говорил он себе, сидя с поникшей головой за столом в своей гостиной, пока зойлендские фанатики орали псалмы в церкви. Без должного ухода нечестивая трава засыхает и гибнет. Потом вопли прекратились. Беда миновала, подумал преподобный. Но секунду спустя в уши ударил звон разбитого стекла. И он еще долго сидел перед длинной коричневой бутылкой, одинокий, как пальма. Сидел и ждал…
        Он оказался прав. Ко времени, когда из Каррборо прибыл констебль с помощниками, брат Зоил с приспешниками в черных плащах уже ушел. Двинулся к деревушкам на склонах Хребта. Или к болотам на Равнинах. Или к темным сырым церквям Зойленда. Последнее выступление брата Зоила состоялось в Каррборо, когда он выбежал из толпы после мессы, в праведном гневе потрясая над головой Библией, ударом которой и сломал нос епископу. В наказание его светлость повелел отрубить беззаконнику руку.
        - Так нечестивые чахнут и хиреют, — сказал отец Хоул своей пастве, когда утекали последние песчинки в песочных часах, рассчитанных на час. — Они обращаются в мякину, и Господь сдувает их с лица земли. Такова участь всех нечестивых.
        В заключение он прочитал молитву за короля, потом за сэра Уильяма, хозяина поместья Долина Бакленд. Прихожане начали подниматься со скамей. Мысли преподобного обратились к бутылке, стоящей в буфете у него в гостиной. «Подожду до заката, — решил он. — Все же воскресенье как-никак». Покашливая, пошмыгивая, приглушенно переговариваясь, шаркая, народ потянулся к выходу.
        Стоя у дверей, отец Хоул благословлял своих подопечных и на каждом задерживал внимание. Синяк под глазом Джинни Лэмб побудил преподобного предостерегающе взглянуть на Джона Лэмба. Раздутый живот Мэдди Оддбоун заставил осуждающе нахмуриться и покачать головой. Том Хоб получил замечание за деревянную пивную кружку, болтавшуюся на веревке, обвязанной вокруг пояса. Учуяв кислый запах сидра от Илайджи Хакстейбла, отец Хоул придержал мужчину за руку:
        - Новому колодцу уже почти два года, Илайджа. Ты когда-нибудь пробовал пить оттуда?
        - Колодезная вода для детей и лошадей, святой отец, — пробурчал Илайджа.
        Священник обменялся взглядом с его старшим братом Лео, но тот лишь пожал плечами.
        Он их пастырь, подумал отец Хоул. Они его овцы. Подобно неразумным овцам, они большей частью блуждают где хотят. Наконец в церкви остались одни только дети. По приглашению отца Хоула они уселись, поджав ноги, на пол перед алтарем. Священник взял кусок мела:
        - Кто нарисует мне пальму?
        Дети недоуменно уставились на него: Тобит Друри и Сет Дейр, Дандо Кэндлинг, у которого волосы белее, чем у глубокого старика, Кэсси и Абель Старлинг, юные Чаффинги, Пегги Роули, которая никогда не расстается с куклой, сестры Фентон и все остальные. Священник улыбнулся. Он любил задавать им неожиданные вопросы, даже немного ошарашивать. Бог может взять и исчезнуть, однажды сказал он. Исчезнуть, как лед в луже. Как стекло в окне.
        - Ну же, — просительно промолвил он, — кто нарисует?
        Отец Хоул помахал мелом перед равнодушными лицами. Мысленным взором он видел мощный ствол и ветви, похожие на лезвия серпов. Вдруг в задних рядах раздался голос, на памяти священника никогда раньше не поднимавшийся выше шепота.
        - Я.
        Джон поднялся на ноги, со стучащим сердцем. Он почти не слушал проповедь и нетерпеливо ерзал на скамье во время молитвы. Всю неделю в голове у него звучали слова Кэсси: «Жди меня после церкви». Сейчас он начал пробираться между детьми. В воздухе висел сладковатый смрад разложения. В позапрошлом месяце в могиле под полом похоронили одного из Хакстейблов. Из старого колодца идет такой же запах, подумал Джон. Запах отсырелого савана. Но с чего бы вдруг из колодца воняло трупами? Он взял у отца Хоула мел и начертил на каменной плите слегка выгнутую линию пальмового ствола. Он старался, чтобы рука не дрожала, когда рисовал ветви с длинными листьями, расходящиеся от верхушки и свисающие к земле.
        - Да, — кивнул отец Хоул, когда мальчик закончил. — Именно такую форму Бог придал пальме.
        Джон стал пробираться обратно на свое место. Эфраим шептался с Тобитом. Сет искоса посматривал на Джона. Он украдкой бросил взгляд на Кэсси. Во время богослужения он не сводил глаз с белого чепца девочки, и в ушах у него звенели слова: «Хочешь знать?.. Жди меня…» Теперь отец Хоул рассказывал о том, как тень от пальмы укрывает и спасает слабых, но вместе с тем губит нечестивую траву, лишая живительного солнечного света. Джон слушал, одной частью своего существа мечтая, чтобы урок закончился поскорее, а другой — желая, чтобы старый священник говорил вечно.
        Наконец преподобный отпустил учеников, и они гурьбой повалили наружу. Джон, по обыкновению, выскочил первым, но на сей раз остановился у ворот. Младшие дети изумленно вытаращились на него. Кэсси вышла из церкви вместе с Тобитом, Сетом и Абелем. За ними следовали хмурый Эфраим и Дандо. Джон не сдвинулся с места. Потом он увидел, как широкий лоб Тобита прорезает вертикальная складка, а глаза Дандо медленно сужаются. Он обмишулился, внезапно понял Джон. Кэсси устроила ему хитрую ловушку, а он и попался как дурак. Сейчас они накинутся на него всем скопом. Но мальчики остановились и молча переглянулись. Затем вперед выступил Тобит и выпалил:
        - Мы думали, ты помер.
        - Из тебя страсть сколько кровищи вылилось, — добавил Сет.
        - Кэсси сказала, ты уж и дышать перестал, — подхватил Дандо. — Но она помолилась, и ты очнулся.
        Джон неподвижно смотрел на них, не отваживаясь взглянуть на девочку. Потом раздался недоверчивый голос Эфраима:
        - Это правда, Кэсси? Ты помолилась, и он ожил?
        Кэсси обратила простодушный взор на старшего мальчика:
        - Ты мне не веришь, Эфраим?
        - Ты молилась за ведьмина сынка? — Эфраим обвел взглядом товарищей, ища поддержки. — За ведьмака? — с упором произнес он.
        Но никто не пошевелился. Никто не поднял руку на Джона. Густобровое лицо Эфраима потемнело от злости.
        - Ты меня за дурака принимаешь! — яростно прошипел он. — Но Эфраим Клаф не дурак. Спроси у старосты Марпота.
        Кэсси одарила Эфраима лучезарной улыбкой:
        - Бог сам выбирает своих посланников. Так сказал мне брат Тимоти.
        Эфраим презрительно потряс головой, но младшие дети уже подступали к Джону с боязливым любопытством, какое испытали бы, когда бы с холма спустился свирепый зверь и принялся щипать траву на деревенском лугу, подобно кроткой овечке.
        - А правда, что твоя мама приручает змей? — спросила Пегги Роули, прижимая к груди куклу.
        - Твой отец и впрямь был пиратом? — осведомился самый младший Риверетт.
        - Или мавром? — писклявым голоском добавила бесстрашная Бэб Фентон.
        В следующую минуту все они тесно сгрудились вокруг него, возбужденно тараторя, забрасывая вопросами. Джон стоял в середине толпы, то кивая, то мотая головой, и внутри у него раздувался пузырь счастья, распирая грудь с такой силой, что он испугался, как бы не лопнуть.
        - А кто сделал так, что вода в колодце закисла? — спросила одна из сестер Сатон.
        - Вечно кислый Марпот, когда поселился рядом! — весело выкрикнул Сет.
        Кэсси неодобрительно покачала головой, Эфраим снова злобно нахмурился, но все остальные рассмеялись. Сет вытащил из кармана картуз, подкинул высоко в воздух и посмотрел на Джона:
        - Играешь с нами?
        До Джона дошло не сразу. Потом голос подал Абель:
        - Ну же, Джон?
        Он играл в «поймай картуз» на деревенском лугу, потом в «пятерки» за церковью, мячом Сета. Он бегал наперегонки вокруг пруда и играл в прятки во фруктовом саду Чаффингов. Когда тени стали длиннее, Джон вместе с Кэсси и Абелем зашагал по окраинной тропе между живыми изгородями, не чуя под собой ног от счастья. Он перелетел через перелаз, как на крыльях, и пошел по взрыхленной комковатой земле Двухакрового поля, словно по воздуху. На другом краю поля Кэсси нагнулась, подобрала гладкий камешек и положила в расшитый крестиками мешочек.
        - Ты тогда хорошо сказала, — застенчиво проговорил Джон.
        - А что такого я сказала?
        - Ну, что молилась за меня.
        - Я и в самом деле за тебя молилась, Джон. — Кэсси улыбнулась. — А хочешь знать, что сказал мне Бог?
        Джон кивнул.
        - Он сказал, что ты мне поможешь.
        - Помогу как?
        - Поможешь мне найти ведьму.
        - Какую ведьму?
        - Ведьму, которая забрала нашу Мэри. Вон туда.
        Кэсси устремила взгляд поверх живой изгороди, отмечающей границу поля, на темную стену деревьев над высоким уступчатым склоном долины. Но прежде чем Джон успел задать следующий вопрос, со стороны деревенского луга донесся звон колокольчика, которым Марпот возвещал о начале занятий. Подошел Абель, тяжело топая башмаками по взрыхленной земле.
        - Брат Тимоти зовет, — ухмыльнулся он сестре. — Ты же не заставишь его ждать, а, Кэсс?
        Кэсси с сожалением взглянула на него и молча повернулась прочь. С минуту мальчики смотрели, как она бежит через поле и подол коричневого шерстяного платья трепыхается на ветру, потом Абель спросил:
        - Она сказала тебе, что разговаривала с Богом?
        - Сказала, что молилась, — неловко ответил Джон.
        Абель фыркнул, а немного погодя скинул с плеч голубой плащ, поднял с земли камень и взвесил в руке:
        - Умеешь метко кидать?
        Джон помотал головой.
        - Хочешь, научу?
        - Когда-то здесь был сад, — сказала Джону мать. — Давным-давно. В нем произрастало все, что нужно телу для жизни.
        Они шли по росистой траве, отбрасывая длинные тени в косых лучах низкого рассветного солнца. Матушка прижимала к груди книгу. Обещанные уроки начались.
        - Чей сад? — спросил Джон, вскидывая глаза к лесу. — Баклы?
        Сюзанна покачала головой:
        - Никакой Баклы не было.
        - Но ведь ведьма…
        - Никакой ведьмы не было.
        - Но люди говорят…
        - Люди много всякого болтают. Когда-то я знала человека, который бойко болтал на всех языках мира, но никогда не говорил правды ни на одном из них. Не отставай.
        Они поднимались по склону до тех пор, пока фруктовый сад Джоан Чаффинг внизу не стал размером с листок клевера. Огороженный общинный выгон за позорным столбом с колодками казался крошечным, — дай бог, муравьишка поместится. Малюсенькие домики и хижины стояли по краям треугольного луга, посредине которого находился старый колодец, сверху похожий на наперсток. Вокруг него на зелени травы темнели мелкие проплешины голой земли — Слезы Святого Клодока. У нового колодца, рядом с домом старого Хоули, толпились люди с ведрами и кадушками. За рядом буковых деревьев чуть дальше виднелся дом Марпота и амбар Хакстейблов. Матушка раскрыла книгу.
        - Смотри. Это наперстянка. — Она обвела пальцем длинную гроздь трубчатых цветков, потом указала на колосовидное соцветие пурпурных колокольчиков. — Наперстянка полезна для сердца. А это подмаренник, он заживляет раны. Вот пижма, можжевельник и рута. Вот луговой шафран, он помогает от подагры. Цветы черноголовки лечат ожоги. Вербейник успокаивает скотину. Говорят, нужно оплести стеблями рога. Ты веришь в это, Джонни?
        Он улыбнулся и помотал головой.
        - Ну и правильно. Теперь смотри, вот буквы…
        Они сидели высоко над долиной, склонив головы над книгой. Матушка водила пальцем по диковинным закорючкам, ласковым голосом произносила звуки, слоги, слова и заставляла Джона повторять.
        - Видишь? Ничего сложного.
        Подобные походы продолжались изо дня в день, и материнский травник стал для Джона азбукой, по которой он учил буквы, сопоставляя названия растений с картинками. Густо заросшие террасы склона стали для него классной комнатой. Там корни и стебли раскрывали свои разноцветные тайны и черные строки книги прорастали побегами всех оттенков зеленого.
        Джон карабкался по уступам и откосам, выискивая тайные лазы в чащах кустов и проползая по тесным туннелям, сплетенным из колючих стеблей. Ежевичники завлекали его в свои полые недра, пронизанные солнечными иглами. Старые тропинки исчезали, забитые буйной крапивой, и новые появлялись там, где она сохла и отмирала. Деревенский луг внизу выгорел и пожух под палящим солнцем, но высоко на склоне трава оставалась густой и сочной. Под дерном здесь во множестве текут родники, сказала матушка. Воды столько, что на целую реку хватило бы.
        Вместе они рвали горькую жеруху по краям глубоких заболоченных луж и выдергивали из сухой земли мелкую фиолетовую морковь. На трубчатых цветках клевера выступали капли медвяного нектара, а студенистые семена мальвы на вкус напоминали орехи. Под зазубренными листьями прятались крохотные землянички, а за частоколом шипастых стеблей зрели сладкие ягоды ежевики. Джон слизывал с пальцев кроваво-красный сок, и демон у него в горле наслаждался вкусом и ароматом.
        - Млеко этих цветов утоляет любую боль, — сказала матушка на маковом лугу, расположенном высоко над долиной. — Нужно подмешать его к снадобью. Совсем чуть-чуть, имей в виду. Иначе человек впадет в дурманное безумие.
        Бутень одуряющий был столь же опасен.
        - Потянешь посильнее — и один из нас упадет замертво.
        Джон испуганно отдернул руку, но матушка рассмеялась.
        - Еще нельзя вырывать из земли мандрагору, — задышливо проговорила она. — И загадывать самое заветное желание на четырехлистном клевере. И верить каждой старой сказке, которую услышишь.
        Она имела в виду ведьму, разумеется. Но Джон вспомнил слова Эфраима Клафа про «чужих» и вновь обратился мыслями к неведомым краям, где они с матерью жили до возвращения в деревню. А за тайной прежнего их местопребывания крылась еще одна тайна. Размытый образ, чьи черты так и не обрели отчетливости. Джон лишь однажды спросил у матушки, кто его отец. Она ответила с такой горечью, что он больше не решался спрашивать. Я так этого и не узнала, сказала Сюзанна. Он лгал даже насчет своего имени…
        Каждый день они поднимались все выше. На западе тянулся изогнутый дугой Хребет с усеянными овцами склонами. От подножья гор простирались на запад и юг болотистые пустоши Равнин. Скалистый холм Зойленд-Тор вздымался среди изрезанных водоотводными канавами плоских пастбищ, над которыми плыли дымы далеких торфяных пожаров.
        В Зойленде останавливался Христос, сказал как-то преподобный Хоул. Вместе с Иосифом Аримафейским Он посадил там тёрн. На болотистых пустошах, по словам Джаспера Риверетта, ныне паслись стада диких буйволов, оставленных здесь римлянами. К югу простиралась долина Бакленд с рассыпанными вдоль извилистой реки деревушками. Чем выше Джон забирался, тем дальше видел — и наконец, когда они с матерью поднялись к непролазным колючим чащам на самом верху, перед ними открылся вид на всю долину.
        Джон никогда еще не видел так далеко и даже не представлял, что такое возможно. Он медленно скользил взглядом по изгибам реки — сначала широкие, они становились все же и же, а потом и вовсе сливались в тонкую серебристую нить. В самой дали вздымалась гора, на гребне которой стеной стояли деревья, а в широком разрыве деревьев виднелась крохотная сторожка. Потом мальчик различил между двумя приземистыми привратными башнями здание огромных размеров.
        Казалось, оно силится прорвать густую зелень, похожее на гигантскую каменную птицу с распластанными крыльями, отчаянно пытающуюся взлететь с земли. Ярусы окон поднимались к широкому плато крыши, где теснились дымовые трубы, башенки, шпили и разновеликие купола, или спускались в невидимые внутренние дворы. Из-за здания торчала высокая остроконечная башня — точно кинжал, воткнутый в небо. Церковный шпиль, подумал Джон и повернулся к матери:
        - Что там такое?
        - Усадьба Бакленд, — коротко ответила она.
        - Там живет сэр Уильям?
        - По всей вероятности. В долине его вот уже одиннадцать лет никто не видел.
        «Ну надо же, одиннадцать лет, — подивился Джон. — Вся моя жизнь».
        - Да и в самой усадьбе его мало кто видит. Он запрещает слугам смотреть на него. Я так слышала.
        Мальчик снова уставился на здание, заскользил напряженным взглядом по выступам и карнизам, словно надеясь хоть мельком увидеть неуловимого сэра Уильяма. Но крошечных оконцев было так много, аж в глазах рябило. Еще одна тайна, подумал он. Как матушкина книга. Как имена растений. Как Кэсси.
        Вон она, далеко внизу, в своем ярко-белом чепце, идет через луг и исчезает в буковой роще. Потом внимание Джона привлекло другое движение. На Двухакровом поле крохотная фигурка швыряла невидимые камни в пугало Хакстейблов. Джон улыбнулся: а здесь никакой тайны нет. Чемпион Бакленда по метанию камней опять упражняется.
        Теперь они упражнялись вместе. Каждое воскресенье после церкви Джон с Абелем стояли у нового колодца и кидали камни в старый. Они с силой запускали свои снаряды по низкой дуге, метясь в полуразрушенную стенку, или высоко подбрасывали мелкие камешки, стараясь попасть в рассохшееся ведро.
        - Держи локоть выше, — наставлял Джона белокурый мальчик. — И под конец резко швыряй кистью. Вот так.
        Он сгибал его руку под нужным углом. Кэсси, сидевшая на траве за ними, подсчитывала промахи и попадания и, в зависимости от настроения, поддразнивала или подбадривала:
        - Ты в церковь целился, Джонни? Или хотел добросить камень аж до Флитвика?
        Насмешки и похвалы девочки вгоняли Джона в краску. Абель выразительно закатывал глаза. Из старого колодца тянуло запахом сырого савана, словно своими играми они возмущали темную воду внизу. Когда солнце поднималось выше, они переходили в тень и выбирали мишенью Слезы Святого Клодока: высоко подбрасывали свои снаряды так, чтобы те падали на голые участки земли. Джон собирал камни и украдкой поглядывал на Кэсси, снимавшую чепец или обмахивавшую ноги подолом коричневого платья.
        Они кидали камни, пока у них не начинали ныть руки от усталости, а потом присоединялись к Сету, Тобиту и Дандо. Когда жара становилась нестерпимой, дети все вместе шли по окраинной тропе, огибали Двухакровое поле и пробирались сквозь живую изгородь, пользуясь тайным лазом Джона. Они пили воду из желоба, черпая ладонями, с хохотом брызгались друг в друга, а потом укрывались в тени буковой рощи. Джон сидел между Абелем и Кэсси, незаметно обмениваясь с ней взглядами, пока Абель и остальные судачили о всякой всячине. Разговор обволакивал, окутывал, словно плащ, сотканный из слов самой деревней Бакленд: что за коричневые бутылки купил старый Хоули у погонщика лошадей на другой день после Благовещения; как Мэдди Оддбоун нагуляла брюхо от мужика из Флитвика; как Джон Лэмб в очередной раз помирился с Джинни…
        Покой Джона нарушало лишь присутствие Эфраима. Старший мальчик насмешливо закатывал глаза и презрительно кривился всякий раз, едва только он открывал рот. Но остальные дети просто пожимали плечами или делали вид, будто ничего не замечают. Кэсси молча кусала почерневший ноготь. Почему у нее синяк все не сходит, недоумевал Джон. Так длились дневные часы. Потом раздавался колокольчик Марпота, созывающий на молитву истинно верующих.
        Молельщики ходили в черных куртках и черных бриджах без пряжек и пуговиц, в черных шалях и черных юбках. Каждое воскресенье, ближе к вечеру, они собирались в длинном приземистом доме в самом конце луга: Чаффинги, семейства Джима, Элизы и Эфраима Клаф, Фишроуки и почти все Фентоны. За темными деревянными ставнями они пели псалмы, стоя на коленях, слушали проповеди Марпота и определяли наказания провинившимся.
        - Их раздевают догола, — сообщил Абель Джону в одно из воскресений. — Мне Кэсси сказала.
        Перед глазами Джона возникло запретное видение: Марпот, срывающий с Кэсси коричневое шерстяное платье. Бледное веснушчатое тело девочки.
        - Дают только простыню прикрыться, — продолжал Абель. — В раю не носят одежды, говорит Марпот. И едят только плоды деревьев. А пьют одну воду.
        Дандо Кэндлинг кивнул:
        - Мой папа говорит: если Марпот так любит рай, чего ж он сам не расхаживает нагишом?
        - А может, и расхаживает, — вмешался в разговор Сет.
        Мальчики захихикали. Из приземистого дома доносился голос Марпота:
        - И сказал Господь Моисею, говоря: если женщина имеет истечение крови, текущей из тела ее, то она должна сидеть семь дней во время очищения своего. И всякий, кто прикоснется к ней, нечист будет до вечера. И все, на что она ляжет в продолжение очищения своего, нечисто; и все, на чем сядет, нечисто…
        - Гидеон не хотел назначать Марпота старостой, — продолжал Сет. — На него Клафы насели. А старый Хоули не стал перечить.
        - Еще Марпот настоял, чтоб праздник эля отменили, — пробормотал Тобит. — После той своей выходки.
        Джон отвел взгляд, вспомнив фигуру в черном на соломенной крыше и озаренные факелами лица селян.
        - В этом году праздник будет, — возразил Дандо. — Гидеон говорил моему отцу.
        Абель ухмыльнулся:
        - Марпоту это не понравится.
        Голос церковного старосты стих, и мгновение спустя зазвучал монотонный хор. Но над однообразным заунывным гулом взмывал чистый, звонкий девичий голос — голос Кэсси.
        «Должно быть, она просто дразнила меня в тот первый раз», — подумал Джон. У них никогда больше не заходило разговора про ведьм или про помощь, требующуюся от него. Мальчики смотрели на облицованный камнем дом с закрытыми ставнями и раскаленной под солнцем крышей. «Ох и жара же там, наверное», — подумал Джон и представил, как они рядами стоят на коленях, распевая псалмы в полумраке, и одна только Кэсси поистине поет Богу.
        Он вернулся домой только вечером. Матушка с улыбкой кивнула, когда он открыл дверь. Джон больше не подвергался допросам, не торопился проскользнуть мимо, пряча очередной урожай синяков и ссадин. Каждое утро они вместе взбирались на склон. Сверху они видели, как трава деревенского луга с течением дней жухла все сильнее, пока наконец Слезы Святого Клодока не слились полностью с коричневой пустошью. Но на верхних террасах склона летняя жара, казалось, лишь вытягивала из земли все более сочную и темную зелень. Джон с матерью шагали через лужайки, по пояс утопая в мышином горошке и овсянице, пробирались сквозь заросли кустов, шлепали по ручейкам, что пробивались из-под земли и текли в высокой густой траве незримыми каскадами.
        После полудня матушка уходила на самый верх, где стоял непролазной стеной ежевичник. А Джон, предоставленный сам себе, бродил вдоль забитых бурьяном древних русел, где искал лекарственные травы или собирал землянику. Кролики при его приближении врассыпную бросались прочь, только белые хвостишки мелькали в кустах. В самые знойные дни Джон укрывался в тени бузины и ясеней, покуда мать не спускалась тяжелой усталой поступью, с раздутой торбой для трав. Потом они возвращались в хижину, где его ждала книга.
        Каждый вечер Джон корпел над страницами, шевеля губами. Напряженно вглядываясь в буквы и складывая из них незнакомые слова, Джон шагал через пальмовые рощи и крокусовые луга. Щуря воспаленные глаза, он пробирался сквозь заросли мушмулы и сливы, проходил по яблоневым, вишневым и грушевым садам. Потом перелистывал страницу — и перед ним поднимались из моря фантастические создания: большущие рыбы с плавниками, громадные угри и невиданные чудища с длинными щупальцами.
        - Это Зойленд-Тор! — воскликнул мальчик, и Сюзанна кивнула.
        - Раньше там было море, — сказала она. — Каждую зиму море наступало и заливало весь Зойленд и торфяные болота. Но когда оно отступало, трава росла еще гуще. Соленая вода плавала сверху, понимаешь? А внизу оставалась пресная.
        Сравнительно новые страницы перемежались древними, где щетинились частоколы диковинных букв и слов и выцветшие письмена поддавались прочтению не легче, чем путаница птичьих следов на земле. Джон читал, пока у него не смыкались веки. А когда он, сморенный усталостью, ронял голову на книгу, ему мерещилось, будто сквозь пыльный запах страниц пробивается острый аромат живицы или густое благоухание сливовых, грушевых и яблочных садов в цвету.
        День ото дня жара усиливалась. Молельщики, одетые в темное, сидели в церкви особняком. Когда раскрасневшийся отец Хоул объявил о празднике эля и рассказал историю про святого Клодока, последователи Марпота начали тихо переговариваться между собой. Но священник, похоже, не замечал, как они неодобрительно хмыкают и Арон Клаф осеняется крестным знамением. Старого Хоули слегка пошатывало, а прихожане обмахивались веерами и посмеивались, когда он сбивался и запинался.
        Каждое утро над Хребтом собирались угрюмые тучи и ползли над Равнинами. Но под жгучими лучами солнца они скоро распадались на клочья, которые клубились, истончались и бесследно истаивали. Жара поселилась в стенах домов и проникла глубоко в землю. Колосья на Двухакровом поле поднялись лишь до колен пугала. Вода в новом колодце понизилась настолько, что брошенный в него камень падал почти без всплеска. Распаренные лица молельщиков хмурились в душной церкви. Сидя рядом с матерью, Джон через плечо поглядывал на Марпота, но тот не обращал на него ни малейшего внимания, словно вообще не замечал ни Джона, ни Сюзанны. Он стоял позади с таким видом, будто никогда не вел толпу к хижине на лугу; длинные светлые волосы ярко выделялись на фоне черного костюма, немигающие голубые глаза пристально наблюдали за молельщиками. Выйдя из церкви в молебственное воскресенье, Джон взглянул на запад и увидел гряду черных грозовых облаков, ползущую прямо по гребням Хребта. Он уже хотел сказать матери, но тут раздался голос Джаспера Риверетта.
        - Будто стая воронья летит, — громко заметил мужчина, вышедший из церкви вместе с другими молельщиками.
        - Зойлендское воронье, — добавил отец Дандо Кэндлинга.
        - Вы с нами, окружным путем? — обратилась Мэг Риверетт к группе людей в темном. — Или на праздник эля?
        Марпот бесстрастно смотрел прямо перед собой, словно не услышав вопроса, но стоявшая рядом с ним Мерси Старлинг обратила свое исхудалое лицо к Мэг:
        - Праздник эля? Вот как ты это называешь? А я скажу тебе настоящее название, Мэг. Ведьмин пир!
        Молельщики остановились. Риверетты и Кэндлинги окружили Джаспера. Мать Кэсси продолжала нападать на Мэг:
        - Хочешь, чтобы она пожаловала к нам? Я-то видела, как оно бывает, помнишь? Я-то видела, как было с нашей Мэри. Сперва тебя сжигает лихорадка. Потом накатывает рвота, наизнанку тебя выворачивает. И ты блюешь, пока не выблевываешь самое душу.
        Селяне столпились вокруг двух женщин.
        - Рвота? — Мэг закатила глаза. — Не эта ли хворь приключилась с нашим Джаспером намедни вечером?
        Мужчины в толпе загоготали, но Ли Фишроук, один из молельщиков, сердито наставил на Мэг палец:
        - Ведьма не предмет для шуток, Мэг Риверетт. Посмейся над Богом — и Он посмеется твоей погибели!
        - За что погибель-то? — с вызовом спросила Роуз Каллендер. — Мы ж не делаем ничего дурного.
        - А кормить ведьму, по-твоему, не грех? — резко возразил Фишроук. — Сдается мне, ведьмины бесенята резвятся с тобой в постели, Роуз.
        - Да как у тебя язык поворачивается говорить такое? — взвилась она.
        - Ворожеи не оставляй в живых, — возгласил Арон Клаф. — Так повелел Моисей.
        - В живых, брат Арон? — переспросил Джаспер Риверетт. — Насчет Моисея мне ничего неведомо, покорно прошу прощения, но нашей старой ведьмы уже давненько нет в живых.
        В толпе раздались смешки. Мерси опять протолкнулась вперед:
        - Как и нашей Мэри! Вы все собирали пир для ведьмы. Вы все насмехались над Богом. Как Адам, когда он взял яблоко у Евы. Вы зазвали сюда Баклу, и она забрала мою Мэри.
        Обвинение Мерси вызвало ропот среди прихожан.
        - Вздор! — заявила Элиза Фентон. — Праздник эля мы устраиваем для святого Клодока. Так-то вот!
        Потом Джон услышал тихий голос позади.
        - Девочка хворала. — Он обернулся и увидел старую Конни Каллендер. — Мерси следовало отвести бедняжку к твоей матушке. А она вместо этого только и делала, что молилась за нее вместе с ними. — Старуха кивнула в сторону молельщиков.
        Теперь толпа напирала на них со всех сторон. Ли Фишроук попытался отпихнуть Джаспера Риверетта, но тот лишь расхохотался, и физиономия Ли покраснела гуще прежнего. Эфраим Клаф, злобно хмурясь, жался к отцу. Джон поискал взглядом Кэсси, но нашел только Абеля, с несчастным лицом стоявшего между Джейком и Мерси. Когда на Старлингов тяжело натолкнулся один из Клафов, на миг показалось, что вот-вот завяжется драка. Потом вперед выступил Том Хоб, с таким видом, будто оказался здесь совершенно случайно.
        - Бакла не была ведьмой, — громко сказал верзила. — Она насадила и вырастила все растения в долине, так говорил мой дедушка. — Садовник добродушно оглянулся кругом. — Поэтому наша долина и называется Бакленд. Земля Баклы, понятно? А святой Клод — это Колдклок. Лесная Сень, иначе говоря. Мой дедушка знал все древние предания. И Бакла не околдовывала святого Клода. Он просто влюбился в нее. Поэтому и пролил слезы там на лугу. Есть и другие предания…
        Но продолжить Тому не дал Марпот, решительно протолкнувшийся вперед:
        - Хватит нести чепуху! Единственное правдивое предание содержится в этой книге! — Он поднял над головой Библию и грозно сверкнул голубыми глазами, словно бросая вызов любому, кто пожелает возразить. — Бог карает сурово. Брат Ли правильно сказал. Бог послал ведьм в мир, чтобы они искушали людей своей греховностью. Одну он послал сюда.
        - Так то было давным-давно… — начал Джаспер.
        - У ведьмы нет возраста. Она ровесница Евы. — Марпот рубанул воздух Библией, точно топором. — Вот как с ней надо поступать. По примеру нашего славного святого. Идти на нее с топором и факелом.
        Молельщики позади него согласно кивали. Селяне молча смотрели на церковного старосту. Джон заметил в толпе Кэсси: она пожирала Марпота восторженным взором. В следующий миг крылья носа у него затрепетали. Сырое сено, подумал он. Или туман, стелющийся над лугом ранним утром. Кто-то легонько толкнул его локтем. Рядом стоял Абель.
        - Глянь.
        Он задрал голову, и Джон за ним следом. Люди вокруг них тоже стали один за другим задирать голову, и через несколько мгновений уже все прихожане, внезапно объединенные, смотрели в небо, на темные тучи, плывущие над ними.
        - Благодарение Господу! — воскликнул Лео Хакстейбл. — Дождь!
        Едва он успел договорить, как на землю упали первые крупные капли.
        Дождь лил три дня кряду. Потоки воды неслись по выжженной земле, широко разливались вокруг церкви и играли черепами в костехранилище за ней. Ливень размыл дорогу к дому Старлингов и превратил окраинную тропу между живыми изгородями в стремительную мелкую речку. Старый колодец доверху наполнился мутной водой. На следующий день с новым колодцем неожиданно произошло то же самое.
        В хижине пахло сырой шерстью, сырой землей и дымом. Джон уворачивался от частых капель, падающих с худой соломенной крыши. Он выбегал набрать дров из поленницы за домом и складывал их у очага, чтоб высохли. Матушка кашляла над котлом, медленными круговыми движениями помешивая варево. Управившись с хозяйственными делами, Джон забивался в угол с книгой.
        Холодные дождевые капли забрызгивали спину. Мальчик напряженно щурил глаза, пока не угасал тусклый свет дня, сочившийся сквозь линялую занавеску. Он словно воочию видел, как подымаются ввысь могучие стволы и прорастают зеленые побеги, словно наяву слышал плеск крыльев в поднебесье и шелест травы под ногами. Когда становилось слишком темно для чтения, Джон ложился на влажный соломенный тюфяк и неподвижно смотрел в протекающую соломенную крышу, слыша возню и кашель матери у очага.
        Она обещала всему научить его. Сады, растущие на страницах книги, дадут ответ на вопрос, почему он должен жить именно здесь, а не в любом другом краю… Так она сказала. Он выучил почти все буквы, но неведение оставалось прежним. Оно даже увеличилось, раздувшись, подобно плодам на диковинных деревьях. Кто же в далеком прошлом засадил зеленью склоны долины? Никакой Баклы не было, сказала мать. Не было никакой ведьмы. Что же из написанного на древних крапчатых страницах дает Джону Сандаллу право владения нечто большим, чем сырой земляной пол и утлые стены тесной хижины? В нем снова поднялось раздражение, и он опять задумался над словами Эфраима: «Вы здесь чужие. Вам не стоило сюда возвращаться…» А снаружи все барабанил дождь.
        Ливень прекратился так же неожиданно, как начался. Выглянуло солнце, и над деревней закурился пар. Отец Хоул взял для проповеди стих, к которому всегда обращался после затяжных дождей.
        - И открыл Ной кровлю ковчега, — звучно произнес седовласый священник, переворачивая песочные часы в полупустой церкви. — И посмотрел, и вот, обсохла поверхность земли.
        - Давно пора! — воскликнул краснолицый Том Хоб, и сидевший рядом Джаспер Риверетт рассмеялся.
        Джон поискал взглядом Абеля или Кэсси, но брат с сестрой сегодня отсутствовали, как и их родители. После службы он, как всегда, стал ждать у колодца. Наконец торопливо подошли товарищи.
        - Абель захворал, — сообщил Дандо.
        - Что с ним?
        - Знаю только, что захворал. Даст Бог, завтра оправится.
        Но на следующее утро у Абеля поднялся жар, а еще день спустя началась рвота.

* * *
        Речушка вздулась и превратилась в полноводную реку, которая сначала подступала своими извивами вплотную к дороге, а потом резко повернула и понеслась прочь через пойменные луга и поля. На западе из разлитого над Равнинами тумана вырастал Зойленд-Тор, потом дорога пошла под уклон, и он медленно скрылся с глаз. Впереди показалось скопление руин.
        - Олд-Туэ, — сказал Джош. — То, что от него осталось.
        Вскоре полуразрушенные стены исчезли позади. В Рузли опять появилась река, дальше на пути лежала деревня Мидл-Ок с обветшалой церковью, а за ней Фейнвик и — после недолгого подъема — Ринтон. Когда за спиной осталось селение Лоуэр-Холлинг, Джош мотнул головой в сторону мула с мальчишкой:
        - Ты же обещался развязать ему язык, разве нет?
        Бен Мартин неохотно замедлил шаг. Сегодня мул хромал на левую ногу, заметил он. По словам Джоша, хромая нога менялась в зависимости от настроения животного.
        - Мы говорили про обучение, — возобновил Бен прерванный разговор. — Ты когда-нибудь обучался счету, Джон Сандалл? Со счета и начались мои неприятности. С него — или с дороги, что увела меня из Саутона…
        Мальчик скреб грязными ногтями в свалявшихся волосах. На его лице не отражалось ни интереса, ни удивления. Рубашка и штаны на нем рвань рванью, подумал Бен. А вот голубой плащик, по всему вероятию, был нарядным, прежде чем дождь вымыл из него почти всю краску и ее место заступила грязь.
        - Ты ведь слыхал о Саутоне? — не сдавался Бен. — Видишь городок впереди? Теперь представь три таких, сколоченных вместе.
        Они приближались к Каррборо. Джон Сандалл коротко вскинул взгляд и снова понурил голову. Скоро лошади тащились между высокими деревянными домами, чьи верхние этажи нависали над дорогой. Они пересекли рыночную площадь, миновали темную громаду собора. В огороженном дворе за ним стояла шеренга землисто-бледных ребятишек в полинялых рабочих блузах. Надзиратель размахивал палкой и зычно орал приказы. Ревет, что бык, застрявший в кустах, подумал Бен. Они с Джошем переглянулись.
        - Работный дом, — через плечо бросил погонщик. — Не хотелось бы там оказаться, а, Бен?
        - Ой не хотелось бы, — откликнулся Бен. — Правда ведь, Джон Сандалл?
        Мальчик скользнул безразличным взглядом по маленьким оборванцам.
        Дома сменились сначала домишками, потом хижинами и лачугами. На самой окраине города Бен Мартин указал спутнику на постоялый двор, но Джош помотал головой. Лошади неспешно шли за своим хозяином, мерно раскачивались вьюки и баулы, поскрипывали кожаные ремни. В полдень Джош свернул с дороги.
        - Это всё земли сэра Уильяма, — сказал погонщик, вручая один ломоть хлеба Бену, а другой бросая мальчишке. — Он может дотопать от усадьбы аж до самого Саутона, не покидая своих владений. Так сказал мне один его слуга.
        - Твой друг Паунси, да?
        - Ну, он не совсем чтобы друг.
        Бен оглянулся назад. Вдали темным пятном маячил Хребет. Джон Сандалл жадно рвал зубами хлеб, съежившись над ним, как зверек.
        - Он сказал хоть слово? — спросил Джош.
        Бен покачал головой:
        - А что, если его не возьмут в усадьбу?
        Джош пожал плечами:
        - Тогда отправится прямиком в работный дом.
        Они двинулись дальше. Джон размашисто шагал впереди, ведя пегую кобылу на свободном поводу. Бен опять пошел рядом с мулом.
        - Я тогда был чуть старше, чем ты сейчас, — продолжил он. — Поступил в подмастерья к некоему Фесслеру. Ну там отделка, узорное вязание. Немного коклюшечного кружева. Он поручил мне вести счетные книги. Но один малый хотел занять мое место. Нейхем Броудвик. Отъявленный мерзавец. Правда, сперва я не догадывался…
        Дорога пошла под гору. Пегая прибавила шагу, стремясь поскорее под тенистую сень леса Чарлком. Погонщик вытащил свой посох, воткнутый между коробами на гнедой лошади, и пару раз крутанул им над головой.
        - Сам Фесслер считал лучше любого еврея на празднике урожая, — продолжал Бен. — Но он не отличил бы Иуду от святого Петра. А Нейхем Броудвик был в точности как тот. Иуда то бишь, а не святой Петр…
        Над ними сомкнулись раскидистые ветви каштанов. Бен вел рассказ дальше. Мальчик явно не собирался раскрывать рта. Но ведь чужие неприятности никому не интересны. А оттого, что он молчал, Бену было только легче рассказывать о вероломстве Нейхема Броудвика и своем несправедливом изгнании.
        - Нейхем врал самым бесстыжим образом. Но что я мог сказать? Фесслер скорее поверил бы, что король Карл таки женится на дочери испанского короля, чем всем моим заверениям. Я оказался на улице с четырьмя шиллингами и девятью пенсами в кармане. Ну и зашел в трактир «Ночной пес» пропустить глоточек-другой, а там повстречался с этим малым. Лицом он смахивал скорее на тебя, чем на меня. Эдакий сеньор испаньолас, если ты понимаешь, о чем я. В общем, этот Элмери искал кого-нибудь, кто доставил бы посылку в усадьбу Бакленд, какому-то Сковеллу…
        Мальчишка молчал как истукан. Паунси прогонит их взашей из усадьбы, подумал Бен. Отправит Джона Сандалла в работный дом, и дело с концом.
        - Тпру! — крикнул Джош.
        Из-под ног пегой лошади метнулся кролик, погонщик швырнул свой увесистый посох, и Бен услышал глухой удар. Он посмотрел, как Джош подбирает с земли убитое животное, и опять перевел внимание на своего безучастного слушателя.
        Тот зачарованно глядел вверх. Могучие стволы каштанов, закручиваясь спиралью, подымались ввысь, одетые морщинистой корой, изрезанной глубокими бороздами. Верхние ветви колыхались на легком ветерке. Глаза мальчика следили за ними, двигаясь туда-сюда.
        - Чего ты там высматриваешь? — тихо спросил Бен.
        Но Джон Сандалл лишь обвел долгим пристальным взором раскидистые кроны с переплетенными ветвями и сучьями, а потом потупил глаза.
        - Чудной он какой-то, — сказал Бен, подходя к Джошу.
        - По-прежнему ничего?
        Бен покачал головой. Джош тяжело вздохнул и дальше заговорил приглушенным голосом. Бен внимательно выслушал погонщика, изложившего свои намерения.
        - Сегодня ночью, — прошептал Джош. — Иначе нам от него не избавиться.
        Мужчины оглянулись на мальчика.
        - Хорошо, — кивнул Бен.
        Он вернулся к мулу и с новой живостью продолжил рассказ о своем долгом пешем путешествии по Равнинам и вдоль подножья Хребта:
        - Местность там унылая, Джон. И Зойленд-Тор под стать окружению. Говорят, туда приходил Христос с Иосифом Аримафейским. А я скажу одно: вернуться обратно они не рвались…
        Мальчик смотрел на него пустым взглядом. Лошади всхрапывали и мотали головами. Когда солнце закатилось, Джош свернул с дороги на заросшую тропу. Под копытами животных захрустели сухие ветки. За частыми деревьями Бен различил полуразрушенные стены. К нему подошел Джош:
        - Можно сделать это вон там.
        На земле перед Беном лежала оплетенная плющом колонна, расколотая на части. Около стен россыпью валялись камни, выпавшие из кладки. Откуда-то сзади доносилось журчание ручья. Джош указал поверх широкого плоского валуна на глубокий очаг, высотой с него самого и черный от вековой копоти.
        - Разжигай огонь, — велел он. — Потом займемся мальчишкой.
        Джон Сандалл слез с мула и стоял посреди прогалины. Когда животных разгрузили и стреножили, Джош провел его во внутренний двор. Мальчик безропотно опустился на валун и позволил себя усадить как надо. Зайдя ему за спину, Джош достал нож и потрогал пальцем лезвие. Потом нагнул его голову вперед и поднес нож к шее.
        Покончив с делом, он отступил на шаг и шумно выдохнул:
        - Вот уж не ожидал, что это будет так трудно.
        - Ты лихо управился.
        - Так лучше, правда? — спросил Джош.
        - Гораздо лучше, — согласился Бен.
        Земля вокруг Джона Сандалла была усыпана черными войлочными клочьями. На неряшливо обритом черепе топорщились короткие пучки волос.
        - Со вшами разобрались, — удовлетворенно сказал Джош. — Будем надеяться, у него нет чего похуже.
        - Похуже? — Бен недоуменно поднял брови. — Чего, к примеру?
        - А заразы, от которой померли ребятишки в деревне.

* * *
        Мерцающий свет ситниковых свечей окрашивал стены церкви желтым. Маслянистый дым клубами поднимался к крыше. Последние восковые свечи сожгли на Воздвижение, помнил отец Хоул, через две недели после того, как слег Абель Старлинг. Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Скамьи церкви Святого Клодока были заполнены прихожанами, с кафедры священник видел ряды голов, непокрытых и в чепцах. На полу перед алтарем стояли на коленях грешники, несущие наказание.
        Сегодня больше дюжины их выстроилось в ряд — мужчины и женщины, завернутые в тонкие белые простыни. Они стояли голыми коленями на шершавых каменных плитах и в одной руке держали длинные ореховые прутья. Преподобный видел, как они морщатся и ерзают на месте, свободной рукой придерживая на груди простыню. На случай, если кто-нибудь попытается встать, позади них стоял брат Джима Клафа, Арон, вооруженный тяжелой тростью.
        После первых смертей отец Хоул прочитал проповедь по Посланию к римлянам.
        «Но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение».
        Трудная для понимания тема. Но едва успели ссыпаться последние песчинки в часах, как со скамьи вскочила Мерси Старлинг:
        - Терпение, святой отец? Наши дети исходят рвотой, поди, не от недостатка терпения. — Женщина обвела взглядом собрание прихожан. — Не так ли, Мэг? Теперь ты не смеешься надо мной, а? И ты, Роуз. И ты…
        Она обличающе тыкала пальцем, окруженная молельщиками, тоже повстававшими с мест. В следующую минуту в церкви поднялся страшный гвалт: упреки, обвинения, непотребная брань. Ему следовало бы спуститься с кафедры, знал отец Хоул. Следовало бы пройти между ними, раздавая тумаки и сурово выговаривая, как он сделал памятным вечером в праздник эля. Но он совсем растерялся от криков, воплей и проклятий, которые раскатывались эхом вперед и назад по гулкому залу, пока наконец среди общего шума не возвысился грозный голос:
        - Да как смеем мы осквернять храм Божий срамословием? — Тимоти Марпот решительно прошагал по проходу между скамьями. — Бог испытывал Адама Евой, его собственной женой. Теперь Он испытывает нас.
        - И каким же образом Он это делает, брат Тим? — с угрюмым вызовом спросил кто-то в толпе прихожан.
        Послышалось несколько смешков, но Марпот воздел над головой Библию.
        - Мое имя — Тимоти, — звучно произнес он, обводя толпу цепкими голубыми глазами. — Тимоти означает «страх Божий». И я поистине боюсь одного только Бога. Он испытывает нас, как уже делал однажды. Послав нам ведьму.
        В церкви наступила тишина. Преподобный Хоул просто стоял и смотрел, ничего не предпринимая.
        - Нас будет направлять наша вера, — возгласил церковный староста. — Если средь нас ходит ведьма, мы найдем ее. Мы заглянем в душу каждого. — И добавил, вскинув взгляд на кафедру: — Разумеется, если отец Хоул позволит.
        Так начались слушания.
        - А ну-ка, тихо там! — рявкнул сейчас Арон на Конни Каллендер, которая перенесла тяжесть тела с одного колена на другое и раздраженно заворчала.
        Марпот отдал указания ясные и четкие, знал священник. Рта не открывать, глаз не подымать. Для ослушников — колодки у общинного выгона. Сейчас в них сидел Том Хоб. Колодки или чего похуже, подумал отец Хоул. Крайним в ряду коленопреклоненных стоял Джейк Старлинг, уставившись в пол и шевеля губами в беззвучной молитве. Один глаз у него полностью заплыл багровым кровоподтеком.
        Некоторые допытуемые оказались неподатливыми, объяснял брат Тимоти. Они могли стоять на коленях перед престолом до самой ночи, пока все прочие свидетельствовали об их правых и неправых деяниях. Они могли упорствовать до рассвета, а то и до позднего утра. Но в конце концов по деревне разносилась весть об их покаянии, и они облачались в белые простыни. Тогда у дома старосты собирались толпой молельщики со своими длинными розгами и резким смехом, чтобы гнать нечестивцев до церкви. Эти люди насмехались над Богом, говорил Марпот. Теперь Бог насмехается над ними.
        Отец Хоул тоже уперся взглядом в пол. Давеча Джон Сандалл рисовал пальму на этих каменных плитах, и рука мальчика дрожала сильнее, чем у него по утрам, до первого глотка спиртного. Сколько лет прошло с тех пор, как Сюзанна Сандалл вернулась в деревню? Одиннадцать? Он вспомнил, как она появилась здесь на другой день после смерти леди Анны, когда вся церковь была завешена траурными полотнищами по приказу сэра Уильяма. Появилась со вздутым чревом, где уже жил младенец, который годы спустя возьмет мел и нарисует пальму. Неделю назад они с ней смотрели с порога хижины, как парнишка идет через луг. «Что-то станется с ним?» — тяжело вздохнула Сюзанна. Она вытянула из него обещание, и теперь оно тяготило душу. Священник чувствовал страшную усталость. Усталость и жажду.
        Воздух снаружи был влажный. Над деревенским лугом разносился храп Тома Хоба. В доме Марпота горели огни, но остальные дома стояли темные. Поначалу иные вешали ветку крушины над дверью, но последователи Тимоти Марпота все их посрывали. Старые обычаи, подумал отец Хоул. Старые страхи.
        - Только чистый душой способен увидеть ведьму, — сказал священнику голубоглазый мужчина, стоявший между Ароном Клафом и его угрюмым сыном Эфраимом. — Вот почему она нападает на невинных. Чтобы они не успели разглядеть ее подлинное обличье. Ибо ребенок обязательно опознает ведьму, святой отец. Уж вы мне поверьте.
        Но отец Хоул помнил согбенного старца в голубом балахоне. Неужели он стал бы избивать деревенских дурачков? Или заставлять старух часами стоять на коленях? Неужели он послал бы ведьму, чтоб травила детей? Из прошлого, отделенного от него четырьмя десятилетиями, до отца Хоула донесся звон бьющихся стекол.
        «Глупости!» — сурово одернул себя он. Церковный староста — не зойлендский фанатик. Болезнь уйдет. Обещание, данное Сюзанне Сандалл, утратит силу. Преподобный Хоул стоял один на краю пустынного луга.
        «Пальма возвышается», — пробормотал он. Потом повернулся и побрел к своему дому.
        Болезнь перепрыгивала из одного дома в другой, носилась взад-вперед по деревне. Пораженные ею дети сначала горели в лихорадке, потом исходили рвотой. Как и предрекала Мерси Старлинг. Под конец, сказала Джону матушка, несчастные извивались и корчились от боли, как насаженный на булавку червь.
        После гневной вспышки Мерси она настрого запретила ему ходить в деревню. С утра Джон взбирался на склон и бродил знакомыми путями, пока дневной зной не прогонял его вниз, в буковую рощицу на краю луга. Там он ждал и прислушивался.
        Порой Джон сидел в тени до самого вечера. А в иные дни ждал не дольше нескольких минут, напрягая слух и поглядывая вниз по откосу. Потом раздавался шорох живой изгороди, кусты раздвигались, и из них одно за другим появлялись знакомые лица.
        Дандо ускользал из дому при любой возможности. Сету было труднее: мать таскала его в церковь каждый божий день. А Тобит приходил когда вздумается. Мальчики усаживались над журчащим водяным желобом.
        - Моя мама говорит, что Мерси Старлинг давно спятила с ума, — сообщил Дандо.
        - А моя говорит, что Джейк не многим лучше, — добавил Сет.
        Они посмотрели вдоль тропы, словно могли увидеть сквозь заросли бузины и боярышника домик с белым фасадом.
        - Ты слыхал про Мэдди Оддбоун? — спросил Дандо. — У нее воды отошли прямо на молельном собрании у Марпота. Но ее так и не отпустили до самого вечера.
        - А как вам история со старой Конни Каллендер? — ухмыльнулся Тобит. — Арон Клаф обещал обойтись с ней помягче. А потом они раздели ее догола и заставили полдня стоять на коленях…
        - Догола? — удивился Дандо. — Конни Каллендер?
        Джон вспомнил старуху, тихо заговорившую с ним возле церкви. Представить ее голой было трудно.
        - Эфраим ее видел, — хихикнул Тобит.
        Джон и Сет переглянулись. Но прежде чем они успели поинтересоваться, с какой такой стати Тобит разговаривал с Эфраимом, до них доплыл откуда-то издали тонкий нежный голос, постепенно набирающий силу, взмывающий ввысь на первых протяжных нотах. Хрустальный девичий голос, выпевающий слова псалма. Джон напряженно прислушался. Тобит делано закатил глаза:
        - Опять она за свое.
        Кэсси пела псалмы каждый день в этот час. Иногда она пела и по вечерам. Тогда Джон шел через луг к откосу, под которым стоял домик Старлингов, подкрадывался поближе и ложился в траву, прячась от Мерси.
        - Только и делает, что поет, — неодобрительно заметил Сет.
        - Она молится, — заступился Джон. — За Абеля.
        При упоминании об Абеле мальчики умолкли и задумчиво уставились на свои башмаки. Наконец голос Кэсси стих.
        - Эфраим позвал меня с собой, — внезапно сказал Сет.
        - Ты согласился? — спросил Дандо.
        Сет помотал головой:
        - Я с ними не вожусь.
        - И я, — подхватил Тобит.
        - Никто из нас не водится, — сказал Дандо. — Правда, Джон?
        Джон кивнул.
        Первым перестал приходить Тобит. Сет, Дандо и Джон сидели на краю желоба, болтая пальцами в холодной воде, и обсуждали предательство товарища.
        - Я узнал кое-что про Марпота, — в качестве утешения сообщил Дандо. — Мэг Риверетт говорила моей матушке, а я услышал. Он скрывается.
        - Марпот? — изумился Джон. — С чего вдруг? — Ему вспомнился тяжелый, пристальный взгляд церковного старосты.
        - Его епископ на суд вызвал, — продолжал Дандо. — Марпот заставил одну бабу плясать нагишом, на зойлендский манер.
        - А зачем? — спросил Сет.
        - Не знаю.
        Мальчики потрясли головами, дивясь непостижимым причудам взрослых.
        - А что, если он все-таки прав? — снова заговорил Дандо. — Что, если ведьма и вправду есть?
        - Чего ж они ее никак не найдут-то? — с сомнением произнес Сет.
        - Так они еще не всех допытали, — ответил Дандо. — За Хакстейблов пока не принимались.
        - У Марпота духу не хватает.
        - Они и сюда еще не наведывались. — Сет покосился на Джона. — Я не говорю, что ведьму вообще найдут или что-нибудь такое.
        Джон кивнул и оглянулся на луг. Отец Эфраима Клафа и остальные хозяевами расхаживали по деревне, стуча в любые двери по своему выбору. При одной мысли, что они заявятся к ним и выволокут мать из хижины, мальчика замутило. Что он будет делать, если молельщики разденут ее догола, как старую Конни Каллендер? Или погонят хлыстами к церкви?
        Следующим откололся Дандо. Джон и Сет обменивались неловкими обрывистыми фразами, но скоро бессвязный разговор сошел на нет. Оба вздохнули с облегчением, когда вдали полилось пение Кэсси.
        - Эфраим тут давеча похвалялся, — сказал Сет потом. — Дескать, его отец намерен допросить твою мамашу. Хочет ее испытать.
        - Как испытать? — Джон старался говорить небрежным тоном.
        - Не знаю. — Сет упорно смотрел в землю. — Я только это слышал. — Он встал, собираясь проскользнуть обратно сквозь живую изгородь. — Ладно, мне пора.
        - До завтра! — крикнул Джон, но кусты уже сомкнулись за мальчиком.
        Сет не ответил. Назавтра Джон прождал напрасно.
        Он стал проводить все дни наверху. Блуждая по террасам склона, он слышал колокольчик Марпота внизу и видел, как у длинного приземистого дома выстраиваются рядами люди во всем темном. Очередная фигура в белой простыне шаткой поступью выходила наружу, и Джон живо представлял резкие крики и издевательский смех молельщиков, которые гнали злосчастного грешника к церкви, стегая длинными хлыстами.
        Вечерами он по-прежнему бродил по лугу в ожидании, когда Кэсси запоет, но из дома Старлингов не раздавалось ни звука. Когда Джон услышал ее пение в следующий раз, оно звучало тише и глуше, разливаясь в недвижном вечернем воздухе. И доносилось оно из церкви.
        Мелодия псалма скользила по голым стенам и потолку, текла вдоль скамей и завивалась вокруг темной башни кафедры. Слова ложились на холодный каменный пол. Сердце Кэсси переполнялось восторгом. Она думала о маленьких камешках, которые собрала в расшитый мешочек. Она знала их все до единого, помнила, как жалит и кусает каждый из них, когда она становится на него коленом. Сейчас было слышно, как они поскрипывают под ней на шершавых каменных плитах.
        Святой Клодок вышел на ведьму с факелом и топором. Он изрубил ее буковые столы, спалил ее дворец. Теперь ведьма вернулась. Но на сей раз ее поджидал здесь брат Тимоти. Он и Кэсси довершат дело, начатое святым Клодоком. Они подвергнут ведьму жестокому испытанию.
        Кэсси знала толк в жестоких испытаниях. Она вытащила из чепца булавку, подсунула под почерневший ноготь и принялась, как всегда медленно, загонять острие в незарастающую воспаленную ранку. Ведьмы не чувствуют боли, напомнила она себе. Из них не истекает кровь. Когда на пол упала первая алая капля, девочка начала молиться.
        Она благодарила Бога за жизнь, дарованную ей и ее близким, за старую жизнь в родительском доме и за новую жизнь с братом Тимоти, Клафами и всеми остальными. Она молилась, чтобы Абель и отец нашли путь к обетованному Саду. Чтобы все жители деревни нашли путь туда. И все до единого жители долины, от сэра Уильяма до Тома Хоба.
        Время пришло. Так сказал брат Тимоти.
        Когда умерла Мэри, Кэсси просила Бога забрать и ее тоже, но Бог не внял. Ведьма скрывается среди них, сказал брат Тимоти. Во искупление своих грехов Кэсси должна ее найти. Каждое воскресенье она молилась в буковой роще на краю луга и уже почти потеряла надежду, что Бог отзовется. Но наконец Он прислал того, кто был ей нужен.
        Кэсси словно воочию видела его окровавленное испуганное лицо, вскинутое к ней от водяного желоба.
        Боль ползла от коленей вверх, проникая в самые кости. По булавке, дрожа, стекала вторая капелька крови. Сегодня досчитаю до дюжины, решила девочка. С края луга она наблюдала за Джоном Сандаллом — крохотным пятнышком, снующим туда-сюда далеко наверху. Потом увидела женщину, пробирающуюся сквозь густой ежевичник и исчезающую в лесу Баклы. И тотчас все стало ясно. Вскочив на ноги и подобрав подол, Кэсси почувствовала, как воля Божья потекла у нее по жилам, побуждая скорее бежать к брату Тимоти.
        Темная фигура нависла над ней. Мгновением позже рядом опустился на колени мужчина. Кэсси думала, что сгорит от стыда, когда он стащил с нее коричневое шерстяное платье. Он сурово отчитал за невоздержный язык и неразборчивость: ну допустимо ли разговаривать с сыном Сюзанны Сандалл? Но Кэсси снесла бы и сотню таких наказаний. Она — посланница Божья, сказал он. Теперь голубые глаза мужчины встретились с голубыми глазами девочки.
        - Ты готова, сестра Кассандра?
        Просто колыхание мрака, подумал Джон в первый момент. Надсадный кашель матери погнал его к ручью за водой. Он стоял на лугу, сжимая в руках кувшин. Высоко на склоне что-то двигалось. Мальчику почудилось, будто в темных зарослях бузины мелькнул изорванный белый вымпел. Кто-то спускался. Джон неподвижно стоял перед дверью хижины. Только когда фигура достигла самой нижней террасы, он узнал знакомый чепец.
        По высокой траве луга шагала Кэсси. Но когда она немного приблизилась, Джон увидел ковыляющую походку и неуклюжие, дерганые движения. Внезапно девочка споткнулась и упала. Джон уронил кувшин и подбежал к ней, протягивая руку, но тут же испуганно отшатнулся.
        На Кэсси живого места не было от ссадин и царапин. Ноги сплошь исчерчены багровыми полосами. Шерстяное платье изодрано в клочья. Руки до локтя иссечены в кровь, — верно, лицо прикрывала.
        - Кэсси?
        - Я знаю, кто ведьма.
        Ее голубые глаза казались почти черными в сумерках.
        - Пойдем к нам, — позвал Джон. — Мама тебе поможет.
        Но она помотала головой, с трудом вставая с земли:
        - Я видела, как она ходила туда. — Кэсси указала взглядом на темную стену леса над долиной.
        - Туда нет пути, — ответил Джон. — Там повсюду непролазные колючки, помнишь?
        - Они для нее не преграда. Я же говорила тебе. Ведьмы не кровят.
        Сердце у него оборвалось. Он услышал призывное бренчание колокольчика на деревенском лугу внизу и ответные крики, приглушенные расстоянием.
        - Бог послал тебя мне в помощь. — Кэсси, спотыкаясь и оступаясь, зашагала через луг. — Ты привел меня к ней, Джон.
        - Кэсси, подожди! — взмолился он, устремляясь за ней, но девочка уже спрыгнула с откоса.
        Они вдвоем полусбежали-полускатились к подножью. Поднимаясь на ноги около водяного желоба, он услышал знакомый голос:
        - Давненько не видались.
        Из кустов живой изгороди вышел Эфраим Клаф. Джон выпрямился и посмотрел в лицо своему давнему врагу. Эфраим взглянул на Кэсси:
        - Эй, что ты с ней сотворил, ведьмак? — Он повернулся в сторону Двухакрового поля и проорал: — Я нашел ее! Сюда!
        Внутри у Джона разлился тошнотворный холодок, знакомый и нежеланный. Но одновременно в нем вдруг вскипел и гнев на собственное малодушие. Несколько секунд он буравил взглядом толстощекую густобровую физиономию, потом с воплем прыгнул вперед. Первый удар пришелся Эфраиму по макушке: костяшки пальцев обожгло болью, а противник лишь удивленно крякнул. Зато второй, боковой удар оказался удачным: громко хрустнули носовые хрящи, Эфраим вскрикнул и схватился за лицо. В приступе головокружительной отваги Джон накинулся на противника, свалил с ног, и они покатились по тропинке, беспорядочно колотя кулаками и пинаясь. Клаф был крупнее и сильнее, но Джону придавал силы гнев. Краем глаза он видел, как Кэсси шатко бредет прочь. Слышал звон колокольчика вдали. Он бил снова и снова, не чувствуя ответных ударов. Наконец уселся противнику на грудь, крепко придавив коленями руки. Из носа Эфраима хлестала кровь.
        - Давай-давай, ведьмин сынок, — с издевкой прохрипел он. — Посмотрим, как потом запоет твоя мамаша.
        Его слова привели Джона в еще сильнейшее бешенство. Он занес кулак. Сейчас он хрястнет в ненавистную физиономию со всей мочи. И будет бить, бить, бить, пока Эфраим не затихнет. Но едва он собрался нанести первый удар, как кто-то схватил его за плечо и рывком оттащил назад. К нему вплотную придвинулось разъяренное лицо матери.
        - Где тебя носит? — прошипела она. — Бежим, Джон! Скорее!
        Они снова бежали, бежали во весь дух через темный луг к первому откосу, и высокая трава хлестала по ногам. Снова ночной воздух отдавал маслянистым дымом и грохот котлов и сковород смешивался с воплями селян. Снова Джон слышал жесткое, хриплое дыхание матери. Увесистая сума болталась между ними, билась о колени. Размахивая руками, они взобрались на первый уступ. Потом на следующий и на следующий, в лихорадочной спешке. Только когда их обступили призрачные заросли дрока и кустарника, они оглянулись назад.
        Мерцающие огоньки плотным кольцом окружали их хижину: там собирались деревенские жители. Пока Джон с матерью смотрели, первый факел, брошенный из толпы, прочертил в темноте огненную дугу и упал на крышу. Трепещущие бледно-желтые языки пламени жадно лизнули солому и расползлись во все стороны.
        В ночи взметнулся столб красного огня. Темная людская масса колыхалась вокруг хижины, то подкатывая, то откатывая прочь. Джону не было необходимости видеть озаренные факелами лица. Он и так знал, что там собрались не только молельщики во главе с Марпотом, но и все жители деревни: Фентоны, Чаффинги, Дейры, Кэндлинги, женщины, что всегда сидели на задних скамьях в церкви и столь часто стучались к ним в дверь после наступления темноты, — все они, со своими дочерьми и сыновьями. На лицах Сета, Дандо и Тобита словно бы оттиснулось угрюмое густобровое лицо Эфраима. Один только Абель, умирающий от лихорадки в своей постели, не отступился от него. Огонь охватил хижину целиком, и Джону почудилось, будто пламя побежало у него по жилам, разнося жар по всему телу. Я был прав, подумал он. Я и Эфраим, оба были правы. Они с матерью чужие здесь. Всегда были чужими.
        Мальчик посмотрел на мать. Она стояла, зажимая ладонями рот, с расширенными от ужаса глазами. Внизу полыхала хижина, в воздухе густо пахло дымом. Джон потянулся к ней, взял за руку:
        - Ма?
        Но она смогла лишь потрясти головой.
        Они стали подниматься дальше, и уже скоро густой ежевичник обступал их со всех сторон, вытягивал к ним толстые игловатые лапы. Едва заметной тропинкой они пробирались через заросли, и сума тяжело болталась между ними. Когда на самом верху склона перед ними встала последняя ощетинившаяся шипами преграда, мать обхватила Джона обеими руками — и в следующий миг вместе с ним ринулась прямо в колючую чащу.
        «Сейчас меня шипами всего издерет, как Кэсси», — пронеслось в голове у мальчика. Он вздрогнул, когда по ногам шоркнули первые ветки… Но стебли и листья шелестели вокруг него, не причиняя вреда. Казалось, мать раздвинула ежевичник с такой же легкостью, с какой Моисей раздвинул море. Выбравшись из зарослей с другой стороны, Джон не обнаружил на себе ни единой царапины. Чудеса, да и только! Поймав его изумленный взгляд, Сюзанна взяла первый попавшийся стебель и пропустила сквозь кулак — шипы посыпались, точно горох из стручка.
        - Ложный терновник.
        Джон кивнул и поднял взгляд. На верху откоса, одетые морщинистой корой, вздымались древние стволы леса Баклы, подобные колоннам, подпирающим массивные своды. Джон сгреб в кучу сухие листья, и они с матерью улеглись. Далеко внизу тлела их хижина — красный глаз, злобно глядящий из темноты. Глубоко в душе Джона пылал раскаленный уголек гнева.
        Застрекотала сорока. Засверкало солнце. Джон открыл глаза и тотчас прищурился от ослепительного света. На краткий счастливый миг он задался вопросом, как так вышло, что он лежит здесь, на ложе из листьев, у самого леса Баклы. Потом память раздула тлеющий огонь: крики, вопли, языки пламени, знакомые лица слились в одну воющую массу. Мальчик почувствовал, как красный уголек гнева внутри его укрепляется прочнее.
        Рядом спала матушка, разметав длинные черные волосы по земле. Когда Джон встал, она пошевелилась. Мальчик посмотрел вниз, на остов хижины на краю луга. Над черными обугленными стенами все еще курился дым. На плечо ему легла ладонь матери.
        - Ты говорила, что наше место здесь, — с горечью проговорил он. — Что у нас больше права жить здесь, чем у любого из них.
        - Так и есть.
        Но матушка не обращала внимания ни на сожженную хижину, ни хотя бы на деревню. Куда же она смотрит? Его взгляд проскользил по долине, перепрыгивая через живые изгороди и рощи, пробежал по извивам реки, исчезающим вдали, и взлетел к гребню высокой горы в самом конце долины. Там были сторожка, церковный шпиль и громадный домина. Так вот оно что!
        - Ты служила там! — воскликнул Джон.
        Сюзанна потерла воспаленные глаза:
        - Да, Джон. Я там служила.
        - Но ты вернулась сюда.
        - У меня не было выбора.
        Еще одна загадка, подумал он. Даже сейчас.
        - Ты обещала научить меня.
        - И научу, — коротко ответила мать. — Пойдем.
        Она взвалила суму на плечо и повернулась к лесу. Джон уже было двинулся за ней, как вдруг внимание его привлекла вспышка света.
        Исходила она от огромного дома вдали. За ней последовала вторая вспышка, и третья, и четвертая… Там поочередно распахиваются окна в одном этаже, сообразил Джон. И солнце отсверкивает от стекол. Он еще с минуту стоял и наблюдал за яркими вспышками, похожими на световые сигналы, посылаемые в другой конец долины. Потом повернулся и пошел следом за матерью в лес Баклы.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        О БЛЮДЕ ПОД НАЗВАНИЕМ «ВОЗДУШНЫЙ ТОРТ ИЗ ПТИЧЬИХ ФАРШЕЙ»
        Истинный Пир своими составными частями имеет тайны, одни легкопостижимые, другие трудные для понимания. Блюда его говорят на языках, способных поставить в тупик высокоученого мужа, однако смиренный повар должен распознать все их. Поскольку воздух, как учил Сатурн, есть небесный сад, повару надлежит переименовать кроны произрастающих в нем деревьев в грядки, а клумбы там суть гнезда, где всякая пернатая дичь, представленная в чудесном многообразии, откармливается и благоденствует. Дабы воздать должное урожаю, собранному в том саду, повару надобно применить свое искусство таким образом, как описано ниже.
        Возьмите своих птиц и разделайте каждую в соответствии с ее породой. Рассеките дикую утку, раскройте гуся, развалите лебедя, разымите цаплю, распустите выпь, распластайте журавля, разберите фазана, отворите куропатку, разверните голубей и вальдшнепов, оставьте целыми пару корольковых пеночек. Ощипите и выпотрошите тушки, затем обжарьте до золотистой корочки. Остуженное мясо всех птиц, за изъятием корольковых пеночек, расщепите на волокна в бечевку толщиной, мелко порубите и сдобрите поочередно тмином и шафраном. Взбейте яичные белки до облачной воздушности. Измельченное мясо каждой птицы тщательно смешайте с частью взбитого белка.
        Вставьте в глиняный паровой горшок сетку для выпечки. Уложите фарши круговыми слоями, разделяя оные жесткой бумагой, пропитанной чистым сливочным маслом, и помещая мясо крупных птиц ближе к краям горшка, а мясо мелких — ближе к середине. В самый центр кладутся корольковые пеночки. Томите фарши на пару, неотступно наблюдая за ними и убирая одну за другой бумажные прокладки. Когда все фарши поднимутся и схватятся, вытащите из горшка сетку и извлеките из нее «Воздушный торт из птичьих фаршей». Нарежьте тонкими ломтиками, дабы были видны все слои, красные и желтые. Ломтики следует подавать уложенными на обжаренные хлебцы или прямо на фарфоровые тарелки, по вашему усмотрению.

* * *
        Правила придворного этикета очень простые, напомнила себе леди Лукреция. В конце концов, она уже столько раз все повторяла.
        В парадной приемной зале к ее величеству подойдут знатные дамы. Но они не раскроют рта, покуда она сама не обратится к ним. Во внутренних покоях, расположенных далее, свитным фрейлинам дозволяется поприветствовать ее величество, но горе той, кто осмелится заговорить с ней. За внутренними покоями следует гостиная зала, где действуют иные правила. Там самые любимые фрейлины ее величества могут обращаться к ней, не дожидаясь особого разрешения, — а такую привилегию, напомнила себе леди Лукреция, имеют по праву общественного положения лишь супруги и возлюбленные королей, приезжающих с визитом. Гостиная всегда шелестит шепотами и доверительными шушуканьями, гудит сплетнями и слухами, советами и наставлениями. Но это еще не самое сокровенное святилище. В дальнем конце этой оживленно жужжащей капсулы находится дверь в опочивальню.
        Никому, кроме камер-фрейлин королевы, не позволяется заходить туда, а из них лишь одна может сидеть рядом с ее величеством, обращаться с ее величеством сколь угодно непринужденно и пользоваться особым благоволением ее величества — а именно Хранительница Подножной Скамейки.
        Это и есть леди Лукреция.
        Поэтому после утренней службы в часовне именно леди Лукреция взяла ее величество за безвольную мягкую руку и, не обращая внимания на знакомую резь в желудке, быстро повела прочь.
        - Скорее, скорее, — подгоняла она ее величество, когда они вдвоем пробирались сквозь толпу верующих.
        Подгонять Хранительнице Подножной Скамейки разрешалось. А поторопиться сейчас было очень желательно, поскольку первые группы придворных слуг уже валили навстречу по проходу, выстраиваясь вереницей, чтобы проследовать в дворцовую часовню. Две дамы проскользнули в дальнюю дверь и стали спускаться по ступенькам. Сердце у леди Лукреции так и прыгало в груди. От счастья, подумала она, взяв ее величество под локоть, чтобы свести вниз. Поддерживать под локоть, безусловно, разрешалось.
        Они зашагали через внутренний хозяйственный двор. У леди Лукреции опять скрутило желудок. Утренние часы самые тяжелые, размышляла она, проходя мимо нужников, — здесь ее величество и Хранительница Подножной Скамейки всегда морщили нос от вони. В полутемном туннеле, мощенном булыжником, сновали взад-вперед слуги и носильщики с ручными тележками. Кухни отрыгивали своими обычными запахами и шумами. Леди Лукреция подавила желание схватиться за живот и понудила себя подумать о залитой солнцем галерее, о гобеленах и коврах, ярко расцвеченных воображением, об анфиладе комнат, через которую они скоро пройдут. Она с беспокойством покосилась на ее величество, но пока все шло по плану. Потом, у входа в кухни, они увидели мальчишку.
        Растрепанные каштановые волосы свисали патлами вокруг простодушного лица. На губах словно навсегда застыла полуулыбка. Он сидел за большой ивовой корзиной, наполовину заполненной перьями, и в руках держал полуощипанного фазана. Леди Лукреции хватило одного быстрого презрительного взгляда. Замызганная красная куртка изобличала в нем обитателя дымных областей, сокрытых за зияющим провалом входа. Иными словами — поваренка.
        Подчиненные мастера Сковелла недостойны внимания высокопоставленных придворных дам, а уж тем паче ее величества. Однако при виде последней глаза у мальчишки округлились. На скамье рядом с ним лежали грудой мертвые птицы: несколько уток, два гуся, фазан, куропатки и голуби. Остальные пернатые трупы покоились в ящиках под скамьей. Пялиться на королеву — недопустимая дерзость, полагала леди Лукреция. А мальчишка, к великому ее негодованию, взял да и подмигнул вдобавок.
        - Я прикажу выпороть наглеца! — воскликнула она, яростно сверкая глазами.
        Но ее величество запротестовала голосом, больше похожим на жалобный стон:
        - Ах нет, Люси! Не надо!
        Доброта ее величества не знает меры, подумала Лукреция, устремляясь дальше. Мягкосердечная королева нуждается в защите своих верных фрейлин. Нуждается в защите леди Лукреции, которая сейчас повлекла ее вперед, потом свернула во двор с забитым сорняком узловым садом, резво прошагала по диагональной дорожке и толчком отворила дверь на другой стороне. Взорам двух дам предстали широкие каменные ступени, ведущие по спирали вверх. Леди Лукреция прислушалась к стуку своего сердца. Зверек, живший у нее внутри, пока угомонился. Дамы поднялись по лестнице, и леди Лукреция достала из кармана юбки увесистый ключ. За дверью, заверила она королеву, в опочивальне на другом конце озаренной солнцем галереи ее ждут любимые фрейлины.
        Ключ проскрежетал в пружинном замке, и дверь со скрипом открылась. В глаза хлынул обещанный солнечный свет. Высокий потолок словно парил над головой. Но никаких обшитых дубом комнат здесь не было и в помине. Дощатый пол не устилали ковры, и на стенах не висели гобелены.
        Они вообразят королевские покои, сказала себе Лукреция. Сколько уже раз так делали. Она сквозь чепец поправила волосы, заплетенные в косы и уложенные затейливыми кренделями по такому случаю. В дальнем конце галереи находилась темная дубовая дверь. А за ней — опочивальня.
        Ее величество закашлялась от сухого спертого воздуха. Леди Лукреция торопливо двинулась вперед, поворачивая оконные рукоятки, стуча кулаком по застрявшим рамам. Окна туго открывались одно за другим, и стекла ослепительно вспыхивали в солнечных лучах.
        - Нас увидят, — встревожилась ее величество.
        - Ну и пусть! — весело воскликнула леди Лукреция, распахивая последнее окно и выглядывая наружу.
        Одна половина Восточного сада являла собой замечательный образец порядка и благоустроенности: ухоженные лавандовые клумбы и маленькие лужайки огорожены аккуратно подстриженными живыми изгородями из декоративных кустарников и фруктовых деревьев. Но ближе к середине сада порядок заканчивался, и на другой половине царило запустение. Из лавандовых клумб так и прет крапива да бутень, живые изгороди неряшливо разрослись, утратив первоначальные геометрические формы. Длинная оранжерея на дальнем крае сада просела, стекла загажены пометом и разбиты.
        - Ваше величество могли бы указать сэру Уильяму на нерадивый уход за садами, — заметила Лукреция. — Они недостойны дома, достойного королевы.
        Ее величество перевела беспокойный взгляд со сверкающих окон на закрытую дверь.
        - Нам нельзя быть здесь, — испуганно пролепетала она.
        Леди Лукреция крепко взяла ее под локоть. Успокаивать тревоги и страхи королевы, чья боязливая натура постоянно давала о себе знать, входило в почетные обязанности Хранительницы Подножной Скамейки. Никто в том саду не гуляет, заверила она. Уже многие-многие годы. И сюда никто никогда не заходит. Солнечную галерею закрыли еще в первую неделю жизни ее величества.
        Она отвернула королеву прочь от заросших клумб и зашагала по пыльному деревянному полу. Из-за двери, замаскированной под обшивочную панель, доносился еле слышный кухонный шум, идущий из глубоких недр здания. Наглый поваренок, наверное, уже тащит ощипанных птиц повару, подумала леди Лукреция, прислушиваясь к отдаленному грохоту горшков, котлов и сковород. По крутой лестнице, расположенной за этой дверью, давно уже никто не ходил.
        Она услышала, как поступь ее величества опять неуверенно замедляется. Счастье, что леди Лукреция здесь, чтобы подгонять свою госпожу. Иногда Хранительница Подножной Скамейки с притворной строгостью выговаривала ее величеству, каковое обхождение ее величество снисходительно спускала своей любимой фрейлине, как мать спускает шалости ненаглядному дитяте, — она безропотно сносила шутливые нападки, таким образом выражая свою любовь. Лукреция подумала, не устроить ли и сейчас подобный нагоняй, но в конечном счете просто схватила королеву за запястье и потащила вперед. Такое тоже дозволено правилами этикета, решила она.
        Тихо шуршали платья. Леди Лукреция сегодня надела любимое, из зеленого ситца с ярко-красной отделкой. Каблучки стучали по доскам, поднимая крохотные облачка пыли. Остановившись перед темной дверью в конце галереи, ее величество вслух усомнилась, а нужно ли ложиться в постель до полудня, и указала Хранительнице Подножной Скамейки, что эта дверь, как и первая, тоже заперта на замок.
        Леди Лукреция улыбнулась и потрогала тугие кольца кос под чепцом. Сердце у нее забилось сильнее, когда она отпустила руку ее величества. Боль в непослушном желудке стала резче, оставаясь все такой же знакомой. Уже не коготки царапают, а острые зубы грызут ее изнутри. Не обращай внимания, сказала она себе. Не замечай, как всегда. Запустив пальцы за корсаж, она вытянула оттуда ярко-зеленую ленточку, на которой болтался ключ поменьше. Щелкнул замок, и леди Лукреция толчком распахнула дверь:
        - Опочивальня вашего величества.
        Королева заглянула в темную комнату с плотно занавешенными окнами и обтянутыми черным дамастом стенами:
        - А наши… компаньонки здесь, леди Лукреция?
        Леди Лукреция улыбнулась. Ее величество вспомнила про свою свиту. В кои-то веки.
        - Да, ваше величество.
        Ей пришлось пойти на множество ухищрений, чтобы раздобыть ключ, и изрядно постараться, чтобы собрать здесь всех компаньонок. Теперь на стульях возле кровати с балдахином сидели развалившись камер-фрейлины королевы: леди Плошечка, леди Белоножка, леди Шелковласка. Леди Курослепа свалилась со стула и лежала ничком на полу.
        Когда леди Лукреция бросилась к ней, чтобы усадить обратно на место, королева пожаловалась и на собственный острый голод, который ничем не утоляла с самого завтрака, состоявшего из пшеничной булочки с расплавленным сыром и чашки бульона. Не спуститься ли им в трапезный зал?
        Упоминание о пище оказало обычное действие. Леди Лукреция почувствовала легкий приступ тошноты и нарастающее за ним следом томительное желание, неподвластное воле. Вот он, докучный зверек, обитающий у нее внутри: незваный-непрошеный аппетит. Желудок у нее мучительно скрутило, когда два противоположных позыва вступили в борьбу. Подави его, приказала она себе. Побори.
        Еще рано, с укором промолвила Лукреция. Обед подадут через несколько коротких часов. Но в таком случае нет никакой надобности ложиться в кровать, запротестовала ее величество. Вдобавок покрывало на ней ужасно пыльное.
        - Не противьтесь усталости, ваше величество, — уговаривала леди Лукреция, насильно укладывая королеву на кровать и не обращая внимания на ее шутливое сопротивление.
        Она стянула с ее величества башмачки и чулки, что выявило прискорбный грех нерадения.
        - Ваше величество, когда вы в последний раз мыли ноги?
        - На прошлой неделе! — возмущенно ответствовала королева.
        Выговаривать ей было уже поздно, и потому леди Лукреция промолчала. У стены рядом с кроватью стояла колыбель с подвешенными над ней серебряными колокольчиками, потускневшими от времени. Лукреция сняла чепец и опустилась на колени, наклонила голову и закрыла глаза. Пусть ее величество не забудет, что делать дальше, попросила она Бога. Потом прислушалась к тихому дыханию королевы. Они столько раз репетировали эту часть!
        Мягкая ладонь легла ей на голову, благотворное прикосновение. Лукреция почувствовала, как мучительное томление у нее внутри ослабевает.
        Это не ее аппетит. Это незаконный жилец, самовольно вселившийся в нее. Злая язва. Королева начала гладить ее по волосам, и Лукреция почувствовала, как резь в желудке стихает. Пальцы ласково скользили по замысловатым кренделям прически, распуская толстые темные косы. Лукреция стояла на коленях между кроватью и колыбелью, крепко зажмурив глаза, набухающие слезами. А ладонь все гладила, гладила…
        Но вдруг ее величество придушенно хихикнула.
        - Прости, Люси… — пробормотала она, давясь смехом.
        Лукреция Фримантл открыла глаза. На полу валялись длинные шерстяные чулки, надеть которые она уговорила «ее величество» утром. Тогда ноги у нее не так сильно пахли. Верно, все дело в обуви. В грубых кожаных башмаках, что они носили по распоряжению несносной Гардинер. При мысли о домоправительнице Лукреция схватила ближайший башмак и запустила им в стулья. Камер-фрейлины королевы попадали на пол, болтая тряпичными конечностями и тараща глаза-бусины. Из бедной Курослепы вылез клок набивки. Девочка на кровати так и прыснула со смеху.
        - Ничего смешного! — рассердилась Лукреция. — Вечно ты все портишь, Джемма! И ноги у тебя воняют!
        Девочка — тоже темноволосая, но круглее лицом — приподнялась на локтях, продолжая хихикать. Отсмеявшись, она спросила:
        - Почему мы все время играем в эту игру, Люси?
        - Мне нравится, — коротко ответила Лукреция.
        Она положила ладонь на край колыбели и качнула ее. Маленькие колокольчики тонко звякнули.
        - А вот я ненавижу эту комнату, — пожаловалась Джемма, ударяя кулаком по покрывалу и выбивая из него облачко пыли. — Немудрено, что она стояла запертая.
        Лукреция провела взглядом по черным портьерам, серебряному распятью над камином, маленькой книжице, оставленной на каминной полке. Ключи она нашла в столе мистера Паунси, в самой глубине ящика. Прокравшись по лестнице и отворив дверь в первый раз, девочка сначала внимательно рассмотрела пятно, которое выползало из-под кровати, словно темный язык, лижущий пол. Потом бросилась ничком на кровать и уткнулась лицом в подушку, глубоко вдыхая в надежде уловить какой-нибудь остаточный аромат.
        Пыль. Затхлые перья.
        - Почему здесь темнотища такая? — капризно спросила Джемма. — Почему сюда никто никогда не заходит?
        Лукреция вспомнила лицо в медальоне, спрятанном на груди под платьем. Темноокая женщина с темными волосами, заплетенными в косы и уложенными на голове замысловатыми кольцами. Но пока она раздумывала над ответом, в галерее раздался громкий скрип. Потом еще один.
        Кто-то закрывал окна. Джемма в ужасе уставилась на Лукрецию. Послышались шаги.
        - Люси!
        Для миссис Поул походка слишком тяжелая. А миссис Гардинер извещала о своем присутствии звоном огромной связки ключей. Лукреция хорошо знала эту твердую поступь. Шаги приблизились к двери и остановились. Секунду спустя дверь распахнулась и проем заполнила высокая черная фигура.
        На пороге стоял широкоплечий мужчина в плотном камзоле, черной сорочке и бриджах. Его взгляд скользнул по обтянутым черной тканью стенам, на миг задержался на куклах и остановился на двух девочках. Джемма испуганно таращила глаза, Лукреция смотрела спокойно.
        Она его не боялась. Все слуги знали: единственным живым существом во всей Долине Бакленд, дерзавшим перечить воле сэра Уильяма, была его дочь. Лукреция ждала грозного рыка, приводившего слуг в смертельный страх, но отец просто молча смотрел на нее. Он являлся сюда раз в год, знала девочка. Проходил по галерее грузными шагами и проводил здесь ночь в одиноком бдении. Сейчас сэр Уильям медленно обвел глазами комнату: комоды и столики, где в беспорядке валялись гребни, флаконы, игольные подушечки и образцы вышивки, каминную полку с маленькой книжицей, колыбель с серебряными колокольцами — на всем лежал толстый слой пыли. Потом он вновь воззрился на дочь.
        - Джемма делала, что я велю, — начала Лукреция. — Она здесь ни при чем…
        - Помолчи.
        Девочка чувствовала, как рядом дрожит мелкой дрожью Джемма. Она признавалась, что страсть боится увольнения. Ведь куда ей тогда податься? Взгляд сэра Уильяма опять блуждал по комнате.
        - Вы здесь в игры играете?
        Это не игра, хотела объяснить Лукреция. Джемма никакая не королева, а простая служанка и компаньонка. Но когда ее ладонь опускалась на голову и мягкие пальцы начинали гладить, Лукреция словно бы ускользала из тела, в котором обитала. Убегала от его непокорных потребностей и болей. И от самой сильной боли из всех.
        Леди Анна истекала кровью три дня, говорила Лукреции миссис Гардинер. Ни молебны, заказанные сэром Уильямом, ни самая искусная повитуха в долине не остановили ее угасания. Она испустила дух здесь, в этой вот постели, и вся усадьба Бакленд как будто умерла вместе с ней, наглухо закрывшись с тех пор от внешнего мира.
        Но Лукреция осталась жить. Вот откуда неуемный аппетит глубоко внутри. Грызущее желание, которое она отчаянно старалась подавить и истребить. Она высосала жизнь из жил своей матери.
        В чертах отца, не сводившего с нее пристальных глаз, внезапно проступило выражение любопытства. Что за игра такая, Лукреция? А вдруг он и впрямь спросит? Вдруг назовет ее по имени? Что ей тогда делать? Я отвечу, подумала девочка. Я подойду к нему. Да-да, подойду.
        Рот сэра Уильяма разомкнулся.
        - И зачем только Провидение послало мне тебя?
        Слова хлестнули по лицу, на мгновение лишив дара речи. Отец круто повернулся. За дверью в галерее маячили две знакомые фигуры, толстая и тонкая: Гардинер, домоправительница, и Поул, гувернантка. Обе низко присели перед сэром Уильямом.
        Лукреция поднялась с колен и обошла пыльную кровать. Взгляд девочки случайно упал на черный томик, лежащий на каминной полке в окружении мутных флаконов и пушистых от пыли гребней, и она, неожиданно для себя самой, схватила его оттуда. Джемма беззвучно ахнула, но Лукреция крепко зажала в ладонях книжицу в кожаном переплете и как ни в чем не бывало вышла из комнаты.
        - Неблагодарная! — воскликнула Поул.
        - Зачем ты его дразнишь? — сурово осведомилась Гардинер.
        - Я рассердила отца? — невинным голосом спросила девочка. — В таком случае я опять буду поститься.
        - Что?! — ахнула Гардинер, а Поул лишь головой покачала.
        Последует какое-нибудь скучное наказание, знала Лукреция. Ее заставят вышивать, или зубрить Библию, или просто сидеть на табурете в спальне. Ну и пусть! Лукреция услышала, как за спиной с грохотом захлопнулась тяжелая дверь. Внезапно любимая игра с Джеммой показалась ей глупым ребячеством. Дурацким спектаклем.
        Девочка шагала широкой поступью, глядя прямо перед собой, прижимая горячие ладони к переплетным крышкам, обтянутым тисненой кожей. Поул, Гардинер и Джемма следовали за ней по пятам. Пока она, громко стуча башмаками, шла по Солнечной галерее, грызущая боль вернулась. Лукреция представила руки, которые последними держали этот томик. Руки матери, крепко сжимающие ее руки.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        БУЛЬОН ИЗ МИНОГ И ВСЕХ ПРОЧИХ РЫБ, ПЛАВАВШИХ ВО ДНИ ДО СОТВОРЕНИЯ РАЯ
        Короли воздвигают свои статуи, священники возводят соборы. Повар же не оставляет никаких памятников, помимо крошек. Редчайшие его творения отправляются под судомойные скребки и щетки. Величайшим его блюдам начертано попасть в выгребную яму. И как блюда эти не могут знать о своем происхождении, так никто из живущих ныне, говорю я, не может поименовать реки, что орошали Сатурновы сады, и перечислить всех рыб, что плавали в тех потоках. Но они воистину плавали там — лососи, осетры, карпы и форели. От рыб этих питались угри, называемые миногами, каковых гадов меня научил разделывать один мой друг-еретик.
        Нагрейте в котелке воду так, чтобы было терпимо окунуть в нее руку, но не держать долго. Положите свежевыловленных миног в воду на время, какое потребуется для того, чтобы прочитать «Аве Марию». При разделке придерживайте рыбью голову салфеткой, чтобы не выскальзывала. Тупой стороной ножа соскабливайте слизь, скопившуюся в глубоких складках по всему телу, пока кожа не станет чистой, блестящей и голубой. Вспорите брюхо, перережьте спинную струну под желчным пузырем (подлежащим удалению вместе с прочими внутренностями) и вытащите ее (она будет сильно растягиваться). Выберите ножом все черное вещество вокруг спинной струны, иссекая мясо на необходимую глубину. Затем обсушите рыбу в салфетках. Разделка миноги завершена.
        Для приготовления смело бросьте миног в глубокую сковороду с пузырящимся маслом или спокойно опустите в котел с медленно кипящей водой и держите там не дольше (по выражению моего знакомца), чем длится мизерере, прочитанный скороговоркой.
        Бульон из миног приправьте мускатным орехом, дробленым тмином, кориандровым семенем, майораном, рутой душистой и наконец добавьте в него (если найдете) корень, который еще в Античности славился своими целебными свойствами и своеобразным ароматом, одновременно смолистым и цветочно-сладким…

* * *
        Аромат жарящегося кролика смешивался с запахом древесного дыма. Над костром вращался вертел из ореховой ветки. Трое сидели в молчании, Джош время от времени подавался вперед и втыкал нож в кроличье бедро. Капли крови с шипением падали в огонь. Когда из проколов потек прозрачный сок, он снял вертел с рогатин и принялся разделывать кролика. У Бена заурчало в животе от предвкушения. Мальчик жадно набросился на свою порцию, поминутно дуя на пальцы, обожженные горячим мясным соком.
        - В усадьбе есть руками не положено, — предупредил Джош. — Пищу сперва нарезают. Там даже поварята едят с ножами. — Он повернулся к Бену. — Я слыхал, у некоторых там даже вилки имеются.
        Не обращая на него внимания, мальчишка с неряшливо обкромсанными волосами рвал зубами мясо, похожий на нахохленную, встрепанную птицу.
        - А плащик хорошо бы почистить, — продолжал Джош, окидывая Джона Сандалла взглядом.
        - Да и все остальное, включая его самого, — добавил Бен.
        Той ночью они трое спали у костра. Утром солнечные лучи позолотили полуразрушенные стены.
        - Эти камни, — сказал Джош Бену, — римляне приволокли сюда аж из самого Саутона. Теперь камни здесь, а они все давным-давно убрались восвояси.
        - И я их не виню, — отозвался Бен, мрачно озираясь кругом; в животе у него громко забурчало. — Кажись, вчерашний кролик все еще брыкается.
        Вьючные лошади двинулись обратно через лес. За маленькой церквушкой дорога разветвилась. Они пошли по широкой гуртовой тропе в обход деревни Фейнлоу. Впереди ползла тяжело груженная дровами подвода — колеса то попадали в колеи, то выскакивали из них, и она раскачивалась из стороны в сторону.
        - Из Апчарда! — крикнул возница, когда они нагнали его устало бредущих животных. — В усадьбу. А вы?
        - Туда же.
        Они обогнали книгоношу из Форэма, груженную бочками телегу бондаря из Эпплби, потом еще одну повозку, с мешками угля. Мужик, тащивший на спине связки ивовых прутьев, сообщил, что проделал путь через болота не откуда-нибудь, а из самого Зойленда. Все направлялись в усадьбу Бакленд.
        Бен заметил, что на спусках мул хромает на левую ногу, а на подъемах — на правую. У Бена страшно крутило желудок, пока он старался завязать разговор с упорно молчащим Джоном Сандаллом. Потом, на одном из подъемов, молодой человек, охнув, схватился живот, метнулся к обочине и спрыгнул в канаву.
        Джош остановил пегую и оглянулся на своего подопечного. При свете дня его прическа выглядела не ахти как аккуратно. Будто волосья повыдирали в драке. Из канавы донеслось натужное кряхтенье, потом потянулся запах успешно сделанного дела.
        - Мы будем в усадьбе завтра, — сказал Джош. — Старый Хоули оплатил только твой путь дотуда. А дальше ты сам за себя отвечаешь. Паунси добряком не назовешь. — Казалось, мальчишка его не слышал, поэтому погонщик подошел поближе. — Мне тебя не прокормить, дружок. Если ты об этом думаешь. Мне и лошадей-то прокормить трудно.
        Бен в канаве снова закряхтел. Джош проследил за взглядом мальчика, устремленным вдаль, поверх полей и живых изгородей.
        - Я знаю, что ты можешь говорить, — сказал он. — Ты разговаривал во сне.
        Бесстрастное смуглое лицо едва заметно дрогнуло.
        - Болтал что-то про пряное вино. Ты хоть пил его когда-нибудь?
        Джон Сандалл не ответил, лишь поплотнее запахнул полы грязно-голубого плаща. «Упрямство доведет мальца до работного дома в Каррборо, — подумал погонщик. — Не то чтобы меня это волновало… В мире полно малолетних оборванцев. Не хочет говорить — не надо. Мне нет до него никакого дела. Ровным счетом никакого».
        - Ну что ж, молчи на здоровье, Джон Сандалл, — махнул рукой Джош.
        Но когда он наклонился подтянуть подпругу у пегой кобылы, позади него раздался голос:
        - Меня зовут не Джон Сандалл.

* * *
        Под ногами шуршали сухие листья и сережки. Древние деревья окутывали Джона и Сюзанну сумеречной тенью. Высоко над ними тревожно заворковал голубь, и мальчик задрал голову, вглядываясь в кроны каштанов. Чем дальше они углублялись в лес Баклы, тем толще становились могучие узловатые стволы, которые потом стали собираться в купы, вместе с деревьями помоложе, а сами купы вдруг расступились, образуя подобие аллеи.
        Джон взглянул на мать, но она уверенно шагала вперед, словно не замечая ничего необычного. По обе стороны от них открылись широкие поляны. В воздухе поплыли знакомые запахи: фенхель, сахарный поручейник и смирния, дикий чеснок, редис и ракитник. Джон спешил за матерью, с интересом озираясь вокруг. Внезапно к богатому букету лесных ароматов примешался еще один, сладостно щекочущий ноздри. Именно его Джон вдыхал той ночью, когда они поднялись на самый верх склона, спасаясь от жителей деревни. Теперь, пробравшись следом за Сюзанной через заросли кустарника, он увидел источник восхитительного запаха.
        Перед ним стояли ряды фруктовых деревьев с покрытыми мохнатым лишайником стволами и одетыми бело-розовым цветом ветвями. Джон с матерью вошли в сад, и скоро яблони обступали их со всех сторон, а в воздухе разливалось густое благоухание. За яблонями последовали груши, потом вишни, потом опять яблони. Поздновато для цветения-то, подумал мальчик. Расположение деревьев казалось знакомым: они были высажены ромбами, по пять штук на одной стороне. Джон видел такое в книге.
        Мешок с увесистым томом бился об колено матери. Судя по невозмутимому лицу, фруктовые сады посреди леса нисколько ее не удивили. Немного погодя сладкий аромат цветения стал слабеть, а ноздри защекотал еще один диковинный запах, который Джон чуял той же ночью. Лилии и смола. Но впереди мальчик видел только купу каштанов, густо оплетенных плющом, чья блестящая темно-зеленая листва укрывала стволы и ветви подобием занавеса. Он перевел взгляд выше.
        Над кронами деревьев подымалась тонкая каменная башня. Джон схватил мать за руку:
        - Смотри, ма!
        Башня походила на заскорузлый тощий палец, упертый в небо. По стенам ее ползли глубокие трещины. Но Сюзанна просто кивнула и отвела в сторону занавес из плюща. Джон увидел полуразрушенную каменную арку, а за ней заросший двор.
        Тяжелые плиты мощения местами вздыбились, местами просели, грубо отесанные блоки кладки валялись где упали. Стены сплошь затянуло диким плющом, ползучие растения стлались коврами вокруг длинного прямоугольного здания без крыши. Башня — это дымовая труба, сообразил Джон. Под ней зияла пасть огромного очага, словно растянутая в беззубой приветственной ухмылке. Он добрую дюжину раз видел это сооружение, увеличивавшееся в размерах с каждой страницей. Мальчик повернулся к матери:
        - Это дворец Баклы!
        Она покачала головой:
        - Я же тебе говорила: никакой Баклы не было.
        - Но ведьма…
        - Не было никакой ведьмы.
        Джон метнул на нее раздраженный взгляд. Но прежде чем он успел возразить, матушка продолжила:
        - Ее звали Беллика. Она пришла сюда, когда римляне убрались восвояси. Она насадила все до единого растения здесь. Именно она собирала в долине Пир. Пока сюда не явился святой Клодок с топором и факелом.
        - Так, значит, это правда…
        - На самом деле его звали иначе — Колдклок, как и сказал Том Хоб. Что означает Лесная Сень. Он каждый год приходил на Пир Беллики, сидел среди ее друзей. Иные говорят, они с ней были любовниками. Но потом Колдклок принес клятву зойлендским священникам. Он пришел и изрубил ее столы в щепки. Украл огонь из ее очага. Разорил сады и сбежал…
        - Куда сбежал?
        - Кто знает? — пожала плечами мать. — Бесследно сгинул где-то в долине.
        Джон вспомнил проплешины голой земли на деревенском лугу:
        - Но ведь он плакал по ней?
        - Ну и что? Он ее предал. Зойлендские священники прокляли Беллику и объявили ведьмой. Они завладели долиной для Христа и себя самих. Люди забыли Сатурна. Все, кроме очень немногих. Беллику и ее верных друзей изгнали из долины в этот самый лес.
        - И что с ними сталось?
        - Они по-прежнему здесь.
        Джон недоуменно уставился на мать, потом обвел взглядом деревья вокруг, словно ожидая, что вот сейчас с них поспрыгивают верные друзья Беллики.
        - Где?
        На лице матери мелькнула едва заметная улыбка.
        - Они скрывались в этом лесу, — сказала она. — Пекли хлеб из молотых каштанов. Питались фруктами из садов. И по-прежнему справляли Пир. Впоследствии память о Сатурне они сохранили еще одним способом. И поныне хранят.
        Джон внимательно оглядывал растрескавшиеся стены, древний очаг, густой подлесок вокруг. Наблюдают ли сейчас за ними почитатели Сатурна?
        Внезапно матушка тихо засмеялась:
        - Они взяли его имя. Сатурналл. — Она окинула глазами полуразрушенные стены. — Это наше имя, Джон. Здесь был наш дом.
        Содержимое сумы состояло из трутницы, матушкиного плаща, короткого ножа, миски и книги. Спали Джон с матерью в громадном очаге, завернувшись в плащ и прижавшись друг к другу. Пили они из ручья, протекавшего по древнему каменному желобу за руинами. По другую сторону ручья обнаружились заглохшие грядки и растения, каких Джон не видел никогда прежде: высокие клейкие папоротники, густые шипастые кусты, пучки длинных серо-зеленых листьев, обжигающих язык. Забравшись глубоко в заросли, он отыскал растение, чей аромат призраком витал среди деревьев, сладкий и смолистый. Джон опустился на колени и уткнулся в него носом.
        - Это сильфий. — Мать стояла позади него. — Он произрастал в первом саду Сатурна.
        Она показала Джону самые древние из окрестных деревьев, с узловатыми стволами, обволоченными серым лишайником. Некогда здесь росли и пальмы, сказала она. Теперь от них даже пней не осталось.
        Каждый день Джон покидал убежище в очаге и отправлялся рыскать в заброшенных садах Беллики. Чуткий нюх вел его через лес. На полянах близ каштановой аллеи росли извилистыми полосами поручейник, смирния и ракитник. Джон гонялся за кроликами, лазил на деревья в поисках птичьих яиц. Он возвращался с семенами мальвы или каштанами, которые они с матушкой растирали в муку, замешивали с водой и запекали на палочках. Позднецветущие сады давали крохотные яблоки, красные с золотыми полосками, твердые зеленые груши и кислые желтые вишни. Но каждое следующее утро было холоднее предыдущего. Каждый день Джону приходилось уходить все дальше в лес в поисках пропитания. Каждый вечер они с матерью ложились спать со сведенным от голода желудком.
        Когда ударили первые морозы, земля промерзла. Матушка днями напролет лежала, съежившись в комок, в самой глубине очага, подле мерцающего костерка, и беспрерывно кашляла. Каждое утро Джон разбивал миской толстую корку льда в желобе. Влажная одежда липла к телу, холод и голод сливались в одну всепоглощающую муку.
        Весной сойдет снег, дороги снова откроются, говорил он себе. Тогда они с матушкой отправятся в Каррборо или Саутон. Но однажды по возвращении из леса он обнаружил, что мать стоит на коленях снаружи очага, сгорбившись, словно зверь над добычей, и земля перед ней забрызгана кровью. Уставившись на алые пятна, Джон почувствовал холод иного рода: идущий изнутри и леденящий сердце.
        - Что же нам делать? — спросил он позже вечером.
        Вместо ответа, Сюзанна в очередной раз достала книгу. Слабые руки тряслись, с трудом поднимая тяжелый том.
        - Я обещала научить тебя.
        - Ты говорила, что наше место здесь, — напомнил Джон.
        - Так и есть.
        Матушка раскрыла книгу, и он опять увидел кубок, заполненный словами — тремя текстами, написанными разными почерками, один поверх другого. Исхудалые пальцы пробежали по виноградным лозам, оплетающим кубок.
        - Это был первый сад, — сказала Сюзанна.
        - Рай, — уточнил Джон.
        - Так его стали называть позже. — Она постучала ногтем по странице. — В начале времен здесь произрастали все до единого растения и всякая тварь благоденствовала. Первые мужчины и женщины жили здесь в мирном согласии. Они не ведали ни голода, ни боли. В Сатурновом саду вечно творился Пир.
        Сады далекого прошлого, подумал Джон. Давно вымершее Сатурново племя в своих давно исчезнувших садах. Но где же пир для них? Для него и матушки?
        - Но потом пришли враги, — продолжала Сюзанна. — Они поклонялись иному богу. Ревнивому богу по имени Иегова. Его служители объявили Сатурна ложным идолом, ввергшим своих почитателей в грех. Их дружеское согласие не что иное, как похоть, сказали они. Их беспечность не что иное, как порочная праздность. А сам пир не что иное, как праздник жадности.
        Сюзанна легко водила по странице красной от холода рукой, словно читая выцветшие чужеземные письмена кончиками пальцев.
        - Эта жизнь ниспослана нам как испытание, утверждали служители Иеговы. В бренном мире мужчины в поте лица своего трудятся на земле ради хлеба насущного. Женщины рожают детей в муках, и сильные властвуют над слабыми. Лишь в царстве Иеговы закончатся их бедствия, и только служители Иеговы могут провести их туда, поскольку оно лежит за чертой смерти. Так говорили священники своей пастве. Но Сатурново племя думало иначе. Они знали, что за чертой смерти нет никакого царства. Что рай здесь, в земной жизни.
        - Тот самый сад, — сказал Джон, ерзая на твердой промерзшей земле.
        - Да, — кивнула мать. — И служители Иеговы тоже это знали. Поэтому воспламенились гневом и разорили сад. Они сказали своим последователям, что Иегова истребил всех людей, пировавших в нем, за Евин грех. Сатурново племя рассеялось по земле.
        Джон нахмурился:
        - Но Беллика насадила здесь такой же сад. И собрала такой же Пир. Откуда она про него узнала?
        - Они все записали, первые мужчины и женщины. — Сюзанна положила ладонь на книгу. — Вот здесь. А их потомки переписывали все заново, поколение за поколением. Они спрятали свой сад в Пире. Все до единого растения, произраставшие в нем. Всех до единой тварей, в нем благоденствовавших. Все они заняли свои места на Сатурновом столе.
        Тлеющий костер мерцал красным светом. В темноте смутно вырисовывались полуразрушенные стены и могучие кроны деревьев. Тонкие струйки дыма поднимались от углей и улетали в дымоход. Матушка скользила пальцами по стволам огромных пальм, отягощенных гроздьями фиников. С ветвей их свисали ульи, истекающие медом, а земля под ними была усеяна крокусами. Потом ее пальцы побежали по диковинным письменам в кубке, и она начала читать:
        - «В первом саду произрастали финиковые пальмы. Пчелы заполняли медом соты в ульях, и крокусы давали шафран. Пусть же первое угощение будет подано в таком изобилии, чтобы все и каждый могли зачерпнуть полную чашу. Пусть же Пир начнется с пряного вина…»
        Внимая чтению, Джон почувствовал, как очнулся и зашевелился демон у него в горле. Новое тепло потекло по его жилам — не знакомый жар гнева, а приятное тепло: как будто горячее вино наполняло его желудок, загашая раскаленный уголек, утоляя жгучую боль. Пьянящие ароматы защекотали ноздри. Вино дымилось в воображаемом шаровидном сосуде, и Джон видел блестящую поверхность напитка так ясно, словно сам только что окунул в него чашу. Так вот чему хотела научить матушка, подумал мальчик. Вот почему он долгими часами сидел над книгой. Голод отступил, а вместе с ним и гнев. Это наш пир, подумал Джон. И он навсегда останется с нами. Странное умиротворение воцарилось в его душе.
        - «Второй сад Сатурн насадил в воздухе. Жаворонки и цапли тучнели в кронах деревьев. Ржанки и остроклювые бекасы покачивались на высоких ветвях. Разнообразная пернатая дичь откармливалась в своих гнездах…»
        Селяне пели про обычных гуся и утку, вспомнил Джон. Женщины, заходившие к ним в хижину, обсуждали лакомство из цыплячьих лапок. А на страницах книги с деревьев вспархивали самые диковинные птицы. Каждый сад содержал в себе превосходнейшие угощения. Пустой желудок мальчика громко урчал и бурчал. Но голод заглушало вновь обретенное понимание, что блюда Сатурнова Пира всегда ждали их здесь.
        Той ночью кашель отпустил матушку и даже озноб не бил. Джон спал рядом с ней крепким сном.
        Теперь Сюзанна доставала книгу каждый вечер. Третьим садом была река, где из воды выпрыгивали разные рыбы. Четвертым — море с кишащим крабами берегом. Потом начались фруктовые сады. «Домик», замеченный мальчиком еще на первых страницах, при каждом следующем появлении становился больше: превратился сначала в огромный домище, а потом в настоящий дворец с высоченной дымовой трубой. Днем у Джона, как и раньше, сводило живот от голода. Но когда наступала темнота, в разрушенном трапезном зале Беллики начинался Сатурнов Пир. Вечер за вечером разнообразные плоды садов древнего бога проплывали перед ним на подносах — и в скором времени Джон уже мог, откинувшись спиной к каменной стенке очага и закрыв глаза, по памяти повторять вслух слова вместе с матерью. Когда он спросил, откуда она знает, как читаются письменные знаки, на ее лицо набежала тень.
        - Один ученый человек научил меня, — коротко ответила она. — Человек, говоривший на всех языках мира.
        Но не говоривший правды ни на одном из них, вспомнил Джон. Он подался вперед, собираясь задать следующий вопрос, но матушка вдруг зашлась кашлем, и мальчик промолчал.
        С течением дней Сюзанна все больше слабела и уставала все быстрее. Она едва удерживала в руках тяжелый том, и наконец Джон забрал его у нее и стал сам читать вслух описания блюд. Матушка с облегчением откинулась к очажной стенке. Одного его голоса для нее довольно, чтобы насытиться, сказала она. Слушая своего Джонни, она не испытывает ни голода, ни холода. Каждый вечер мальчик углублялся все дальше в чудесные сады, представленные в книге. Каждый вечер блюда Пира приумножались, и матушка блаженно улыбалась, словно ощущая на языке вкус изысканных яств и чувствуя жар пылающих печей.
        Они пекли каштановый хлеб. «Райские хлебцы» — так называла Сюзанна обугленные крендельки. Люди Беллики питались так же. Почитатели Сатурна всю жизнь проводили в Пиру, говорила она. Теперь и они с Джонни будут пировать вечно.
        Конечно, ведь Пир здесь, с ними, думал Джон, рыская в голом зимнем лесу в поисках съестного. Он собирал последние сморщенные каштаны с промерзшей земли и искал побитые морозом фрукты в садах. Каждую ночь, после чтения, он крепко прижимался к матери, чтобы согреться, и до самого рассвета чувствовал, как она дрожит. А с утра пораньше снова отправлялся на поиски пропитания.
        Щедрость леса Баклы истощилась. Каштаны закончились, а все оставшиеся в саду яблоки сгнили. Пальцы у Джона ломило от холода, но он не обращал внимания. Им нужно лишь продержаться до весны. Матушка просто ждет, когда дороги станут проходимыми. Тогда они уйдут отсюда. Возьмут с собой свой Пир и уйдут…
        Так протекали дни. Однажды, когда Джон разбивал лед в желобе, над ним вдруг раздался резкий шум, заставивший его вздрогнуть. Подняв голову, он увидел растрепанную птицу, падающую сквозь посеребренные инеем ветки, — лесного голубя с безжизненно раскинутыми крыльями. Над деревом кружил ястреб.
        Джон прибежал к матери с добычей, еще не успевшей остыть у него в руках. Он ощипал голубя окоченевшими пальцами, потом, как сумел, выпотрошил с помощью ножа и пристроил на вертеле над костром. Когда тушка прожарилась, мальчик разломил ее пополам, но мать не взяла свою долю.
        - Кушай сам.
        Она находит убежище в книге, сказала Сюзанна, и питается словами, в ней написанными. Джон кивнул, срывая зубами горячее мясо с костей. Потом он листал сальными пальцами страницы, вызывая в холодной ночи видения жарко пылающих очагов и уставленных яствами столов. Матушка поправляла, когда он ошибался, и заставляла повторять фразы по нескольку раз. Каждое утро лед в желобе становился толще. Сюзанна совсем перестала есть, только воду пила. Кашляя, она отворачивалась, чтобы сын не видел крови. Сатурнов Пир поможет нам пережить зиму, говорил себе мальчик. Весной опять откроются дороги. В Каррборо или Саутон.
        Каждый вечер Джон читал все дальше. Каждый вечер Пир становился все богаче. Теперь матушка бльшую часть дня спала, сберегая силы, чтобы сидеть и слушать вечером. Наконец Джон добрался до последней страницы. Но только он хотел ее перелистнуть, как Сюзанна подняла ладонь:
        - Подожди.
        Он недоуменно вскинул глаза. Мерцающий свет костра отбрасывал пляшущие тени на россыпь камней, выпавших из кладки. Худые руки, облитые красными отблесками огня, протянулись к тяжелому темному тому. Джон услышал, как хрустнула толстая бумага, когда мать перевернула последнюю страницу, и устремил взгляд в книгу.
        Дворец не раз появлялся на предыдущих страницах, но теперь Джон находился внутри, в пиршественном зале. В громадном очаге ярко пылал огонь, за высокими сводчатыми окнами простирались все сады, представленные в книге: фруктовые насаждения, леса и реки, даже море вдали…
        Это же долина Бакленд, сообразил Джон. Но такая, какой была в давнем прошлом. За окнами дворца виднелся уступчатый склон, исхоженный им вдоль и поперек, их хижина у подножья и даже желоб с родниковой водой. Никакой церкви еще не было, за деревенским лугом расстилалась широкая длинная долина с извилистой рекой, протекающей мимо других фруктовых садов, цветников, прудов и полей. На месте нынешних болот на Равнинах разливалось сверкающее мелкое море, как и говорила матушка. Рядом с ним по всей длине долины тянулись сады Беллики. А в пиршественном зале дворца находились все плоды, в них собранные.
        Огромные буковые столы ломились под тяжестью подносов, блюд, тарелок и чаш. Здесь был представлен весь Пир целиком. Каждое написанное в книге слово, каждый фрукт из садов Беллики, каждый зеленый овощ, произрастающий в долине, каждое бегающее, плавающее и летающее животное. Джон почувствовал, как возбужденно зашевелился в горле демон, когда на него нахлынула мощная волна ароматов и вкусов — как знакомых, познанных в ходе матушкиных уроков на заросшем уступчатом склоне, так и совершенно незнакомых. Он обонял богатые запахи мясных кушаний. Голова кружилась от густых винных паров. Челюсти сводило от сладостей, грудами лежащих на серебряных подносах, и медовых силлабабов, дрожащих в чашах. На языке таяли пирожные с блестящим взбитым маслом. В ушах раздавался хруст сахарных леденцов. Упоительные благоухания конфект и цукатов заполоняли все существо, вытесняя чувство голода и холода. С пожелтелых страниц некончаемой чередой всплывали изысканные блюда, наслаждайся вволю.
        - Ты ведь ощущаешь вкус каждого, да?
        Джон кивнул.
        - Я знала, что так будет. Со дня твоего появления на свет. Мы издревле хранили Пир. Передавали из поколения в поколение.
        Джон вспомнил все дни, проведенные в походах вверх-вниз по склону. Все вечера, что он просидел над книгой, с воспаленными от усталости глазами, с пухнущей от незнакомых слов головой.
        - Теперь его будешь хранить ты, Джон. Для всех нас.
        Слово царапнуло, как шип терновника.
        - Для всех?
        - Я же говорила. Первый сад был для всех. Мы все некогда были Сатурновым племенем.
        Мать опустила взгляд на страницу, и Джон тоже. Поначалу он недоуменно нахмурился, но потом увидел лица.
        Они сидели там за столами, мужчины в просторных рубахах и женщины в свободных платьях, с круглощекими и густобровыми лицами, прорисованными поблекшими чернилами. Многолюдное тесное застолье селян… Джон пристально смотрел на них, они пристально смотрели на него. Он почувствовал, как внутри у него опять раскаляется уголек гнева.
        Это просто очередная матушкина шутка, подумал мальчик. Прибереженная напоследок загадка. Вот сейчас она улыбнется и все объяснит. Не надо верить всякой старой сказке, которую услышишь… Но Сюзанна молчала, не сводя с него глубоко запавших глаз.
        - Мы сберегли Пир для них?
        - Для всех них.
        При этих словах уголек разгорелся жарче.
        - Они просто забыли, вот и все, — продолжала Сюзанна. — Забыли Пир. Забыли, как жили первые мужчины и женщины. В радости и любви…
        Но Джон не испытывал ни радости, ни любви. Он словно воочию увидел факел, прочертивший огненную дугу в темноте, и волнующееся море лиц. Увидел Эфраима Клафа, съежившегося под занесенным кулаком. И в следующее мгновение гнев, недавно погашенный целительным пряным вином, полыхнул в нем ярким пламенем.
        - Но они прогнали нас! — взорвался Джон. — Сожгли наш дом! Обзывали тебя ведьмой! Они ненавидят нас! Всегда ненавидели!
        Горячие слезы обожгли его глаза, но мать покачала головой.
        - Тебе еще многому нужно научиться, Джон, — проговорила она, затрудненно дыша. — Преодолевать гнев. И остерегаться других людей. Которые стремятся завладеть Пиром. Которые исказят его природу для своих целей…
        - Но Пир наш! — выкрикнул мальчик. — Не их! А наш!
        Он вскочил на ноги.
        - Подожди, Джонни, я еще не все рассказала…
        Но соломенная крыша уже пылала вовсю, и алые огненные языки лизали темноту.
        - Жаль, что ты не ведьма! — выпалил он. — Жаль, что ты не отравила их всех!
        Джон резко повернулся, вылез из очага и зашагал к каменной арке, слыша за спиной слабый голос матери. Он откинул в сторону жесткий занавес из плюща и через считаные секунды уже с треском продирался через голый подлесок. Голос позади звучал все тише, все глуше:
        - Джонни, подожди, я еще не все рассказала…
        Он уже довольно всего узнал, с него хватит, мысленно негодовал Джон, пробираясь между низкими ветвями. Повсюду вокруг вздымались темные силуэты каштанов. Лесные запахи плыли в морозном воздухе слоями. Когда призывный голос стих вдали, мальчик опустился на землю.
        Ночь выдалась небывало холодная. Скрючившись в яме под ворохом сухих листьев, Джон погрузился в полусон — и опять увидел озаренные факелами лица селян и длинные языки пламени, взмывающие в ночное небо. Ко времени, когда занялась заря, он загнал гнев глубоко внутрь. Туда, где никто не увидит. Даже матушка.
        Джон пошел обратно, ведомый нюхом на запах костровой гари. Труба торчала над голыми кронами деревьев, но дыма не было. Верно, ночной запас хвороста закончился, предположил он. В голове вновь зазвучали его сердитые слова и ответы матери. Ответы, которые он не принимал. Она еще не все объяснила. Еще не все рассказала. Хорошо, пускай все растолкует сейчас. А он будет послушно кивать. Джон отодвинул в сторону занавес из плюща.
        Закутанная в плащ, матушка лежала на своем обычном месте, лицом к задней стенке очага, с разметанными по земле длинными черными волосами. И в кои-то веки ее не тряс озноб.
        - Я вернулся, — сообщил Джон.
        Голос громко разнесся среди заброшенных руин, но мать не откликнулась. Мальчик потер озябшие руки. Древняя очажная сажа сегодня пахла как-то иначе.
        - Вернулся я, — повторил он.
        Но мать не шелохнулась. Порыв ветра взвихрил облачко золы над кострищем, посредине которого лежал темный прямоугольный предмет. Джон нахмурился и шагнул вперед.
        Между обугленными крышками переплета все еще оставались почерневшие страницы. Пока Джон, ошалело хлопая глазами, гадал о причинах, побудивших мать уничтожить книгу, сквозь едкий запах сажи пробился еще один запах. Но не горелой бумаги, а чего-то влажного и липкого. В животе у него разлился противный холодок.
        - Мама?
        Он вспомнил ее вчерашний ласковый голос, свои гневные выпады… Он прочитает ей наизусть всю книгу, решил Джон. Испечет райские хлебцы. Он больше никогда в жизни не произнесет ни единого сердитого слова.
        - Мы сохраним Пир для всех, мама, — пообещал Джон. — Как ты сказала.
        Они напишут книгу заново, ведь он знает назубок описания всех блюд. Сейчас матушка проснется и покачает головой, укоряя его за вспыльчивость. Потом он возьмет суму и отправится на поиски съестного. Несколько хрустких шагов по заледенелой земле — и Джон опустился на колени рядом с матерью. Но когда он слегка потянул ее за волосы, убирая пряди из холодной золы кострища, голова безжизненно откинулась назад и уставилась на него незрячими глазами.
        У мальчика перехватило дыхание. В ноздри ударил запах сырого савана, вдруг облепившего лицо. Свет дня на мгновение померк, словно над лесом пронеслась огромная тень.
        Мы сохраним Пир…
        Должно быть, она все ждала, когда он вернется. Лежала здесь, заходясь кашлем. Джон наклонился, взял холодную руку и вспомнил, как матушка гладила его по голове, расчесывая пальцами кудри, и как он вздрогнул, когда она случайно задела шишку на затылке. Мальчик обвел взглядом безмолвные деревья и полуразрушенные стены. Поток морозного воздуха вытекал из-за темных стволов и накатывал на него ледяными волнами. Но уголек глубоко внутри горел ровным жаром. Гнев никогда не угаснет в нем, со всей ясностью понял Джон. Безжизненные пальцы матери выскользнули из его руки.
        Потом узкая грудь мальчика заходила ходуном, распираемая горькими рыданиями, нарастающими внутри. Никто его не услышит, знал он. Никто не придет. Один-одинешенек в глубине леса Баклы, Джон предался безудержному горю.
        - Сатурналл? — переспросил Бен. — Что за имя такое?
        - Нашего подопечного, — ответил Джош. — Так он сказал.
        Погонщик ни разу еще не видел, чтобы длинная физиономия Бена Мартина выражала столько живого чувства, как сейчас, когда он с негодованием воззрился на мальчишку.
        - Я весь язык стер с ним разговаривать, а он, значит, взял да сказал тебе?
        Джон переводил взгляд с возмущенного Бена на прячущего ухмылку Джоша.
        Он не принимал ни решения молчать, ни решения заговорить. А когда разомкнул уста, сразу вспомнил, как Джош с Беном растирали ему окоченевшие конечности и в них с болезненным колотьем возвращалась жизнь. Словно что-то оттаивало у него внутри.
        Джону потребовалось три дня, чтобы выскоблить, выдолбить в мерзлой земле яму. Еще день — чтобы собрать камни. Он не смог заставить себя закрыть матери глаза, поэтому просто накинул на лицо плащ. Потом начались дни скитаний.
        Голод выгнал мальчика из леса. Когда он рыскал в поисках пропитания по склону, Джейк Старлинг поймал его, притащил вниз и оставил на привязи в хижине без крыши, куда Анна Чаффинг бросила краюху хлеба. Потом пришел отец Хоул с Джошем, который вел в поводу мула.
        - Усадьба Бакленд! — прорычал священник. Красный воспаленный шрам у него на лице подергивался. — Такова была воля Сюзанны.
        Бен все еще дулся на исходе дня, когда они разбили стоянку за купой деревьев. Джош целый вечер пытался отчистить от грязи голубой плащ Джона. А замызганные штаны и рубашку можно скрыть под ним, решили мужчины. Когда совсем стемнело, они улеглись спать у низкого костра. Джон слышал, как где-то за кругом неверного света переступает копытами и всхрапывает мул. Вокруг него выросли стеной деревья леса Баклы. Закрывая глаза, он видел столы, ломящиеся под тяжестью блюд, источающих густые запахи и пряные ароматы. В ушах зазвучал собственный неуверенный голос. Он пообещал матушке, что сохранит Пир. Но как же это сделать теперь?
        Он еще многому должен научиться, сказала она. А потом предостерегла: Пиром стремятся завладеть другие.
        Джон метался и ворочался на жесткой земле, переносясь мыслями от последних слов матери ко дню, когда он впервые заметил сторожку на гребне далекой горы. Она служила там, сказала мать. И прибежищем для него она выбрала усадьбу Бакленд.
        - Запомни, если тебя приведут к сэру Уильяму, стой смирно и не подымай глаз, — наставлял мальчика Джош на следующее утро. — Это в случае, если тебе не прикажут опуститься на колени. Сэр Уильям не любит, когда на него смотрят. То же касается и его дочери.
        - И твоего друга мистера Паунси, — добавил Бен.
        - Пожалуй что, — согласился Джош. — Всех там называй «мастер», даже если они никакие не мастера. И не пялься на них, как пялился на Бена…
        - Не на меня, — поправил Бен. — Скорее — сквозь.
        - И сквозь не пялься, — сказал Джош. — Никому не нравится, когда с ним обращаются как с дырой в живой изгороди. — Он одернул на мальчике плащ и пригладил торчащие пучки волос. — Все понял?
        Джон кивнул. Состояние тупого безразличия прошло. Сейчас, к своему удивлению, он впервые за долгое время ощутил нервную дрожь в животе. Помогая грузить вьюки и баулы на лошадей, он вспомнил сухое замечание, оброненное матушкой касательно сэра Уильяма: «Вряд ли тебе доведется когда-нибудь его увидеть…»
        Проселочная дорога нырнула вниз, потом опять пошла в гору и снова устремилась вниз. Длинный пологий спуск привел в Кэллок-Марвуд, где они прошли мимо древней церкви из неотесанного камня, солодовни и мельницы. Джон шагал рядом с мулом. Впереди слышались крики и грохот тяжелых колес. За следующим поворотом проселок слился с широким большаком, запруженным людьми, повозками и животными. Чуть дальше дорога круто шла вверх.
        Та самая гора, сообразил Джон. С опушки леса Баклы она казалась такой крохотной. Прямо на ней и находится усадьба Бакленд.
        Нескончаемый поток телег, возов и взопрелых носильщиков медленно полз вверх по крутому склону. С обеих сторон от дороги простирались буковые леса. На гребне горы виднелись две приземистые каменные башни и между ними — заколоченные массивные ворота с гербом. Но изображение на гербе скрывалось под толстыми досками.
        - Сэр Уильям саморучно заколотил ворота, — сообщил Джош мальчику.
        Скоро они достигли подножия склона и начали подъем. Повсюду вокруг Джона орали возницы, понукая напрягающих жилы лошадей или невозмутимых волов. Тяжелые колеса проскальзывали в песчаной грязи. Мужчины в зеленых куртках наблюдали с привратных башен за столпотворением внизу, направляя поток людей и повозок в более узкие, боковые ворота. Джош шагал за запряженной волами телегой с бревнами, ведя в поводу пегую кобылу. Уже скоро сторожевые башни нависали прямо над Джоном. Перед самыми воротами он обернулся.
        Далеко на горизонте тянулась темная полоса леса Баклы. Над деревьями едва виднелась дымовая труба, не толще волоса. Мальчику вспомнились последние слова матери: «Я еще не все рассказала…»
        Он никогда больше не услышит этих слов. Теперь ему придется учиться обычаям усадьбы Бакленд. Джон повернулся обратно и посмотрел вдоль обсаженной буками подъездной аллеи, по обеим сторонам которой раскидывались лужайки, а в конце высилось уже знакомое грандиозное здание. Снова взгляд мальчика заскользил по окнам, дверям, воротам и крышам, словно выискивая место для посадки. Громадные трубы над мощными каменными стенами изрыгали густые клубы белого дыма. Его прислала сюда матушка. Здесь начнется его новая жизнь…
        - Эй, баранья башка! Иди давай или убирайся с дороги!
        Раздраженный носильщик резко пихнул его в спину, и Джон, ойкнув от неожиданности, влетел в ворота усадьбы Бакленд.
        Хозяйственная дорога уходила вбок и тянулась вдоль высокой кирпичной стены, загораживавшей огромный дом от любопытных глаз. Бен шагал рядом с мулом, Джон тащился позади. Разбитая грязная дорога вела к обширному скоплению конюшен, надворных построек и сараев, беспорядочно теснившихся вокруг двух большущих дворов. Джош указал на первый из них, где телеги и подводы, волы и лошади, возчики и носильщики стояли длинными извилистыми вереницами.
        - Нам сюда, — сказал погонщик.
        У ворот во второй двор мужчины в жакетах разных цветов склонялись над разложенными на столах-козлах бумагами.
        - Красный цвет — кухня, — объяснил Джош. — Зеленый — домохозяйство. Пурпурный — надворные службы. Они друг друга не шибко жалуют.
        Они заняли место в конце очереди, и Джош принялся вертеть головой по сторонам, словно высматривая кого-то. Когда Бен немного продвинулся вперед, к нему бочком приблизился малорослый мужчина с сальными волосами.
        - Король Карл собственной персоной, — тихо проговорил он уголком рта. — Направляется в Хэмптон-Корт с двадцатью придворными дамами. Сходство разительное. Интересно, а?
        Бен вылупил глаза:
        - Что?
        - Тьма-тьмущая мух! — прошипел криворотый. — Изверглась из облака над Бодмэном. Презагадочная история.
        Бен потихоньку попятился, но странный субъект все не отставал:
        - Близ Хэденсворта родился жуткий уродец. Прискорбно! — Он сокрушенно потряс головой, потом сунул Бену в руку брошюру. — Впрочем, картинка хороша. Глянь-ка. Видишь вторую головенку? Таким вот малютка появился на свет. Здесь про все это написано, ты ведь парень смышленый, грамоте знаешь…
        - И это все святая правда, верно, Калибут? — крикнул Джош.
        - Мистер Пейлвик! — воскликнул Калибут с таким видом, словно только что заметил погонщика. — Разумеется — да. «Mercurius Bucklandicus», — он помахал пачкой брошюр, — не пишет ничего, кроме правды.
        - А на рисунке и впрямь король? — спросил Бен.
        - Просто вылитый, — заверил Калибут. — Направляется во дворец Хэмптон-Корт. С придворными дамами, как было сказано.
        При упоминании короля несколько носильщиков и возчиков подошли поближе. Джон с любопытством рассматривал изображенного на картинке мужчину с обвислыми усами и бородкой клинышком, печально глядящего из-под полей затейливой шляпы.
        - Что, правда похож? — поинтересовался один из носильщиков.
        - У него сейчас волосы длиннее, — доверительно сообщил Калибут. — Мне мои осведомители доложили. Такая нынче мода при дворе. — Его кривой рот растянулся в ухмылке, открывающей неровные коричневые зубы. — Два пенса.
        - Идет, — кивнул Бен.
        Калибут сунул в карман два пенса, полученные от Бена, и торопливо устремился на другую сторону двора. Бен и носильщики принялись изучать картинку.
        - Он выглядит не счастливее меня, — заметил Бен, а потом кинул взгляд на клерка в зеленом жакете, сидящего за столом у ворот, и повернулся к Джошу. — Что-то мы совсем не двигаемся. Ты же вроде знаком с этим Паунси?
        - Кто, Джош? — встрял в разговор стоящий рядом мужик. — Водит знакомство с такими важными птицами, как мистер Паунси?
        - Это не он, — быстро сказал Джош. — Мистера Паунси здесь у ворот не увидишь. Это главный клерк-секретарь домохозяйства мистер Фэншоу. Рядом с ним — мистер Уитчетт, старший кухонный клерк. Он в подчинении у Сковелла. Джослин — приказчик, ведает усадебным хозяйством. Все до последней мелочи, что доставляется в усадьбу, они записывают в приходные книги. Остальные там — младшие клерки, а вон тот паренек — один из поварят мастера Сковелла. Доброго дня, юный сэр!
        Вдоль очереди шагал мальчишка в красной куртке — на год-другой старше Джона, с круглым плоским лицом и густыми сросшимися бровями. Он смерил их презрительным взглядом:
        - Вся милостыня уже роздана. Попрошайкам здесь искать нечего.
        - Попрошайкам! — возмутился Джош. — Да у нас посылка для мастера Сковелла и письмо для сэра Уильяма! А вот этот мальчонка прибыл сюда, чтобы поступить в домашнее услужение…
        Двое носильщиков, сидевшие на своих корзинах, посмотрели на Джона с уважением. Но поваренок, скользнув глазами по замызганным штанам и рубашке, грязному плащу и обкорнанным волосам Джона, недоверчиво расхохотался:
        - Это чучело? В домашнее услужение? Ой, умора!
        Тут сзади к мальчишке подошел приземистый лысый мужчина в красной кухонной куртке и влепил ему затрещину. Джон не смог сдержать ухмылку, хоть и старался.
        - Мистер Андерли уже вышвырнул тебя из разделочной, Коук! Теперь ты во дворе ошиваешься, когда тебе велено пересчитать народ! Пересчитать народ, ясно?
        Мальчишка сердито зыркнул на него, потом поклонился и попятился прочь.
        - Доброго дня, мастер Джош.
        - Доброго дня, мастер Генри.
        - Удачная была зима, мастер Джон?
        - Вполне, мастер Генри.
        Внезапно оба рассмеялись и крепко обнялись.
        - Это Генри, — объявил Джош; Бен и Джон недоуменно переводили взгляд с седого верзилы на плешивого коротышку. — Генри Пейлвик, мой брат. Служит в усадьбе Бакленд ключником.
        Генри Пейлвик окинул глазами двор, запруженный повозками, лошадьми, людьми:
        - С утра народу привалило за подаянием видимо-невидимо, Джош. Пришлось наводить порядок кулаками, пока раздавали. — Он со свистом втянул воздух сквозь зубы. — Вряд ли я смогу провести тебя без очереди сегодня.
        - Ничего страшного, подожду, — беспечно улыбнулся Джош.
        - Тут надо момент улучить, понимаешь?
        - Не хочу тебя отягощать, Хэл.
        - Разве я сказал, что меня это отяготит?
        - Мы подождем, Хэл, — твердо произнес Джош. — Мне совсем не в тягость.
        - Разве я произнес слово «отяготит»? — В голосе Генри слышалось раздражение. — Единственное, что меня тяготит, так это необходимость выслушивать твои домыслы. Ступай за мной, живо.
        С этими словами Генри Пейлвик взял под уздцы пегую кобылу и повел братниных лошадей вперед. Люди почтительно расступались перед мужчиной в ливрейном костюме.
        - Вот это совсем другое дело, — шепнул Бен Джону.
        Клерк в зеленом жакете, указывающем на принадлежность к домохозяйству, быстро строчил в толстой счетной книге, лежащей на столе, и громким лающим голосом отвечал своим подчиненным, которые называли его «мистер Фэншоу». Он коротко кивнул Генри Пейлвику.
        - Ну, кто с чем и что кому? — спросил тот у брата.
        - У меня груз для мастера Сковелла, — ответил Джош. — У Бена вон тоже посылка для него…
        - От одного малого из Саутона, — перебил Бен. — Мастер Сковелл ждет ее уже цельную вечность. Так сказал этот малый.
        - Прямо так и сказал? — Генри сурово воззрился на Бена.
        На самом деле смуглый мужчина выразился иначе, причем слова свои сопроводил тихим смешком. «Он ждет ее со дней Эдема…» Но Бен счел благоразумным просто кивнуть.
        - Что ж, негоже заставлять мистера Сковелла ждать! — раздраженно произнес Генри.
        Мистер Фэншоу порылся в бумагах и отдал распоряжения своим суетливо снующим подручным. Мистер Уитчетт, сидевший рядом, сделал то же самое. Оба словно не замечали друг друга. Несколько клерков мельтешили вокруг Джошевых лошадей, открывая коробы и баулы. Когда они вытащили на свет божий завернутую в промасленную ткань посылку Бена Мартина, кто-то пихнул Джона в спину и прошипел:
        - Ну, берегись, чучело!
        Обернувшись, Джон успел увидеть черноволосого поваренка, отскакивающего за чью-то спину. Потом Джош достал пакет с письмом и объявил:
        - У меня послание. Для сэра Уильяма.
        При словах «для сэра Уильяма» клерки разом притихли. Никто не вздрогнул, не вскрикнул и не ахнул, но имя тяжело повисло в воздухе. Мистер Уитчетт уставился в небо, словно оценивая погоду. Мистер Фэншоу задумчиво потер переносицу. Завершив свои маневры, они искоса переглянулись. Мистер Уитчетт едва заметно пожал плечами, что послужило сигналом для мистера Фэншоу.
        - Все поступления для сэра Уильяма проходят через главного управляющего, — возгласил клерк-секретарь. — Мистер Паунси как раз сегодня встречается с хозяином.
        - Это ведь твой друг, да, Джош? — встрял Бен.
        Джош громко закашлялся и отвернулся. Мистер Фэншоу кинул взгляд на своих подручных, ища незанятого, но все они сейчас деловито сновали между носильщиками и возницами, ждущими своей очереди.
        - Могу я пособить, мастер Фэншоу, сэр?
        Перед клерком-секретарем домохозяйства стоял навытяжку Коук, преисполненный рвения. Мистер Уитчетт чуть кивнул, а Генри Пейлвик пожал плечами, давая понять: они не возражают против того, чтобы поручить дело поваренку. Джош отдал пакет Фэншоу, тот мельком взглянул на него и вручил Коуку. Джон проводил взглядом противного мальчишку, резво побежавшего за ворота.
        - Твоих лошадей почистят и напоят, — сказал Джошу мистер Уитчетт. — Клерк приемного двора уладит с тобой счета.

* * *
        Яркое солнце светило в окна с многочастным переплетом, на полу косо лежали решетчатые тени. Качнувшись на пятках, лысоватый мужчина постучал бледным костлявым пальцем по бумажным листкам, что держал в руке. Мистер Натаниэль Паунси, стюард поместья Долина Бакленд, стоял перед ореховым столом, на котором высилась внушительная кипа бумаг, а на ней покоился пакет, перевязанный белой ленточкой. Все готово, с тихим удовлетворением отметил мистер Паунси. Все в должном порядке.
        Стюард был в темно-зеленом жакете с широким белым воротником, вкруг которого лежала толстая должностная цепь. За столом с кипой бумаг сидел сэр Уильям Фримантл, по обыкновению одетый во все черное, и внимательно смотрел на своего самого высшего слугу. Лишь медленное постукивание большим пальцем по подлокотнику кресла свидетельствовало о его нетерпении. Мистер Паунси посмотрел на постукивающий палец, потом на перевязанный ленточкой пакет, потом на свой список вопросов, подлежащих обсуждению, и наконец на сэра Уильяма. Требование отводить взгляд не распространялось на самого высшего слугу его светлости, но в присутствии лорда Бакленда он всегда стоял.
        - Приход Мидл-Ока, милорд, — объявил мистер Паунси.
        Вопрос вакантного прихода числился первым пунктом в повестке дня их очередной еженедельной встречи, тринадцатой по счету в текущем году — четырнадцатом году проведения подобных встреч.
        Право пожалования должности принадлежит викарию Кэллок-Марвуда, объяснил стюард, поскольку данный бенефиций находится под патронатом Олд-Туэ. Само Олд-Туэ, конечно, сейчас представляет собой лишь три разрушенных сарая в чистом поле, но старые земельные владения включают в себя деревню Сарвик, ренты с которой по давней традиции собирает одно семейство (Беллы из Лоуэр-Чалминга, вспомнил мистер Паунси), частично отвечающее за содержание работного дома в Каррборо, а взамен собирающее налоги с деревни Викенден и еще пошлины за провоз покойников, взимаемые в приходе Святого Брайса в Мэшолте. К сожалению, в настоящее время через Мэшолт провозят мало покойников, доложил мистер Паунси, а налоги с Викендена никогда не составляли сколько-либо значительной суммы…
        Он увидел, что внимание сэра Уильяма отвлеклось. Мистер Паунси занял пост стюарда еще при жизни ее светлости, а прежде служил здесь клерком. Он подсчитывал карповые пруды в Копэме и предоставлял права выпаса в Грейшотте. Он объездил все деревни, фермы и крестьянские хозяйства на территории поместья Фримантлов, простиравшегося на север до Саутона, на юг до Столлпорта, на восток до далекого Элминстера и на запад до границы Равнин. В центре поместья находилась усадьба, где садовники ухаживали за клумбами, которых не видел ни один джентльмен, и конюхи поджидали лошадей благородных визитеров, которые никогда сюда не наведывались; где трижды в день огромная толпа горничных, бондарей, кузнецов, клерков, домашних слуг и всех прочих мужчин, женщин и детей, одетых в ливрейные цвета сэра Уильяма, собирались за накрытыми столами в Большом зале и набивали животы снедью с кухонь его светлости. Ибо жизнь в поместье должна продолжаться прежним чередом, постановил сэр Уильям.
        Однако за закрытыми воротами усадьбы Бакленд кипели бесчисленные ссоры и раздоры, знал мистер Паунси. Каждый ярд осыпающихся стен здесь кто-то полагал нужным отстроить заново, кто-то просто подлатать, а кто-то опять отстроить, и препирательства длились, покуда каменная кладка не разваливалась, как древние строения Олд-Туэ. С того самого времени, как первый из рода Фримантлов продрался сквозь дремучий лес и основал в долине поместье, невзгоды и напасти преследовали его владельцев. Мистер Паунси снова взглянул на пакет, перевязанный белой ленточкой.
        Вопрос с Мидлокским приходом можно отдать на откуп епископскому суду, предложил мистер Паунси. Сэр Уильям согласно наклонил голову. Второй пункт повестки дня касался ремонта конюшен, а третий — увольнений среди клерков. Нужно взять на службу нового учетчика из ближайшего счетного дома, если его светлость позволит. Далее мистер Паунси перешел к вечной проблеме форэмских рент.
        - Опять запаздывают? — спросил сэр Уильям. — Почему на сей раз?
        - Притязание сэра Гектора на титул лорда Ботона было отклонено в ходе последней сессии разъездного Королевского суда, — пробормотал мистер Паунси. — Дорого вставшая ошибка. И графиню не принимают при дворе. Очередная безрассудная выходка, я слышал.
        Кэллоки были дальними и беспокойными родственниками. Хроники поместья Бакленд пестрели упоминаниями об их ссорах с Фримантлами и о многочисленных исках против них. Не слабая ли улыбка промелькнула на ястребином лице сэра Уильяма? В былые времена мистер Паунси и сэр Уильям нередко вели непринужденные беседы. А когда леди Анна лежала в родах, они даже играли в шахматы, чтобы скоротать томительные часы ожидания. Теперь шахматная доска покоится в ящике пристенного стола, и фигуры на ней стоят так, как стояли в момент, когда в дверь кабинета просунулось встревоженное лицо миссис Гардинер. Леди Анна желала видеть его светлость. У нее открылось кровотечение…
        Стюард продолжал. Свиньи из Виттеринга подрыли плетни в Селле, и жители деревень никак не могли договориться о размере штрафа. Одной из пахотных лошадей место разве только на выпасе, а следующая лошадиная ярмарка будет в Каррборо через три недели. И еще двуколка нуждается в починке, мимоходом заметил стюард. Лицо сэра Уильяма потемнело.
        Приобретение двуколки было на редкость легкомысленным поступком ее светлости. Совершенно непрактичный экипаж для разбитых, грязных дорог Бакленда, убеждал мистер Паунси. Но на прихоти леди Анны деньги тратились без счету: новые насаждения, оранжерея в Восточном саду, витражные окна в усадебной церкви… Сэр Уильям даже подновил колокольню, восстановив кирпичную кладку и штукатурку, наложенную поверх древних мозаик. С языческими видами долины, по словам десятника. Теперь двуколка пылится в каретном сарае за конюшнями, и вероятность, что она когда-нибудь выкатится оттуда, не больше, чем вероятность, что шахматную доску когда-нибудь извлекут из пристенного стола или что клумбы в Восточном саду когда-нибудь прополют. Оранжерея так и будет потихоньку разваливаться, колокольня так и будет пустовать. Солнечная галерея навсегда останется запертой, и в покоях в дальнем ее конце вечно будет царить все тот же непреходящий мрак. Непреходящий, если не считать вторжения мисс Лукреции минувшим летом, подумал стюард.
        - Велите починить, — буркнул сэр Уильям.
        Мистер Паунси кивнул. Теперь оставались только документы, перетянутые белой ленточкой. Он глубоко вздохнул. Сэр Уильям бесстрастно наблюдал, как он развязывает ленточку и взламывает восковую печать.
        - О порядке наследования в роде Фримантлов, — объявил стюард. — Как вам известно, милорд, я занимался делом, порученным мне вами, со всем усердием и старанием…
        Так оно и было. Многочисленные свидетельства усердия и старания мистера Паунси лежали грудами на длинном столе в его покоях: свитки и фолианты из хрупкого велума и пергамента. В выдвижных ящиках хранились пачки писем, написанных аккуратным почерком мистера Паунси, — копии ответов, приложенные к посланиям от главного герольдмейстера Англии, который под конец продолжительной переписки с ним стал с усталой фамильярностью подписываться просто «Сигар».
        Но ни один из корреспондентов мистера Паунси не предложил выхода из ситуации. А собственные разыскания завели его в недра фамильного архива, где он до рези напрягал глаза, разбирая почерки своих предшественников, перечислявших имущественные владения, привилегии, древние права и обязанности лордов Баклендов. По семейному преданию, они владели поместьем еще со времен Цезаря. От сэра Уильяма в глубины веков тянулась длинная линия предков, чьи фигуры по мере удаления становились все более смутными, и восходила она к первому тану Фримантлов, который принес клятву Богу, а потом продрался через дикие леса в долину, дабы возжечь свой факел чудотворным огнем. Здесь он воздвиг башню, где и был погребен впоследствии. Ныне его скульптурное изображение несло вечный дозор на колокольне старинной баклендской церкви, а факел с чудотворным огнем по-прежнему пылал в гербе Фримантлов.
        Но в этом предании содержались и семена нынешних затруднений мистера Паунси. Ибо клятва, данная упомянутым таном, была высечена на камне перед его гробницей как завет, налагающий нерушимые обязательства на все грядущие поколения.
        «По наказу слуг Господних и во имя Сына Божьего Иисуса Христа я приношу клятву, что мы и все наши потомки будем хранить и удерживать эти земли и очаги для нашего Верховного Царя. Да не будет дозволено никакой женщине ни доставлять огонь к очагу, ни подпитывать огни Долины, ни подавать пищу, покуда не велят, ни править в Долине, ни обладать правами на земельный надел, ни держать домашних и дворовых слуг, — иначе эти земли вновь перейдут в руки врагов Господа нашего…»
        Закрыв глаза, мистер Паунси явственно видел древнюю копию документа, хранившуюся в архиве поместья. Видел каждое пятно и подтек на пожелтелом пергаменте, каждую выцветшую букву.
        Да не будет дозволено никакой женщине… править…
        Вот в чем была загвоздка. Согласно порядку наследования в роде Фримантлов, леди Лукреция занимала положение не выше и не ниже, чем дочь какого-нибудь свиновода из Виттеринга.
        - Если Богу будет угодно забрать вашу светлость к себе сегодня, — осторожно начал мистер Паунси, — едва ли есть необходимость напоминать вашей светлости о последствиях. Леди Лукреция перейдет под опеку суда. Держателями поместья станут судебные уполномоченные, которые при надобности обеспечат свои долги имеющейся здесь движимостью, как они сделали в случае с поместьем племянника маркизы Чарнли, или будут собирать ренты в свой карман, как произошло в приходе Мир, или вступят в полные права владения, как в случае с Олд-Туэ…
        - Мне известно, какого рода люди входят в попечительскую комиссию! — резко промолвил сэр Уильям.
        - Даже когда леди Лукреция достигнет совершеннолетия, — невозмутимо вещал мистер Паунси, — без наследника мужеского пола поместье Бакленд станет выморочным имуществом. Оно перейдет к Короне, иными словами — к кредиторам короля…
        Он продолжал в том же духе. Сэр Уильям нетерпеливо поерзал в кресле. Но мистер Паунси провел без счету долгие часы, кропотливо изучая документы по распоряжению своего господина, и теперь полагал нужным ознакомить его светлость со своими заключениями. Стюард умолк, только когда мужчина в черном досадливо поморщился. Со двора доносились приглушенные крики.
        - Должен же быть какой-то выход, — тяжело проговорил сэр Уильям.
        Конечно, выход есть, подумал мистер Паунси. Со времени смерти леди Анны решение лежит на самой поверхности. Слова так и вертелись у него на языке. Ну давай же, подстегнул он себя и услышал собственный голос:
        - Милорд, есть один способ выйти из затруднения.
        Сэр Уильям поднял глаза.
        - Если бы ваша светлость снова женились и произвели на свет сына…
        - Нет!
        Гневный голос гулко раскатился по обшитой деревом комнате. Сэр Уильям метнул на стюарда испепеляющий взгляд:
        - Я не возьму другую жену. Ни ради Долины, ни ради всей Англии.
        Мистер Паунси внимательно рассматривал пол под ногами. Сэр Уильям с грохотом отодвинул кресло и, тяжело ступая, подошел к окну. Стюард увидел, как поникли широкие плечи, обтянутые плотным черным камзолом. Сейчас хозяин крутит на пальце толстое золотое кольцо, знал он. Крутит, и крутит, и крутит…
        - Найдите другой способ, Натаниэль, — уже спокойнее сказал сэр Уильям.
        Стюард кивнул, перебирая и раскладывая в должном порядке бумаги, которые отправятся в хозяйственный архив. Когда-нибудь в будущем, размышлял мистер Паунси, когда мои кости уже обратятся в прах, очередной стюард внимательно изучит документы, помеченные сегодняшним числом: стоимость крыши в конюшне, лошади и экипажа. Все бумаги будут на месте и в надлежащем порядке, с удовлетворением подумал стюард. Потом он заметил три измятых листка, лежащие на столе. Запыхавшийся поваренок вручил их его клерку перед самым приходом сэра Уильяма. Мистер Паунси кашлянул:
        - Прошу прощения, милорд. Остался еще один вопрос. Прошение, доставленное в усадьбу нынче утром. Из прихода деревни Бакленд.
        Широкоплечий мужчина отвернулся от окна:
        - Бакленд?
        - Она находится в начале долины, неподалеку от Флитвика.
        Сэр Уильям кивнул с выражением легкого любопытства:
        - Я знаю Бакленд.
        Мистер Паунси поджал губы. Он знал лишь месторасположение деревни и содержание письма, которое сейчас держал в руке. Чудно, право слово, что всю долину нарекли в честь какой-то глухой деревушки.
        - Тамошний священник, именующий себя преподобным Кристофером Хоулом, просит вашу светлость об одной милости.
        - Какой же?
        - О месте, милорд. Для мальчика.
        Стюард не в первый раз покачал головой, дивясь поразительной неосведомленности просителей. С тех пор как ворота усадьбы закрылись, в домашнее услужение мальчики не требовались, а всех кухонных работников Сковелл набирал сам. Мистер Паунси уже собирался положить письмо обратно к лежащим на столе бумагам, как вдруг сэр Уильям велел:
        - Прочитайте, Натаниэль.
        …Посему я прошу Вашу светлость о такой милости. Мальчик носит имя Джон Сандалл. Родился он в семье, давно принадлежащей к Баклендскому приходу, и его мать изготавливала снадобья, облегчающие муки, которые являются наследием стародавнего Евиного безрассудства. Но минувшим летом мы, обитатели деревни Бакленд, стали жертвами более тяжкого бедствия, нежели родовые муки или ежемесячные боли у женщин. Новый Змей проник в наш Сад, дабы восстановить наших неразумных прихожан друг против друга и против пастыря. Посулив исцеление наших детей, сей Притворщик ожесточил легковерные сердца против матери мальчика, объявив ее ведьмой и изгнав в лес на погибель от голода и холода.
        Но этот самозваный проповедник не принес чаемого исцеления. Вместо этого со дня Крестовоздвижения и вплоть до пахотного понедельника мы находились во власти жестокого фараона. Он называет себя Тимоти Марпотом и следует по стопам печально известного фанатика Зоила, который в давнем прошлом разбил окна в нашей церкви, а равно нос епископу. Но когда Марпот сжег церковную кафедру, жители Бакленда наконец восстали на него — и вот, фараон обратился лжепророком и бежал нашего гнева со своими приверженцами…
        Мистер Паунси поднял глаза и увидел, что в чертах хозяина изображается смутное любопытство. Необычное для него выражение.
        - Ведьма в Бакленде? — спросил сэр Уильям.
        - Прикажете послать туда человека, чтобы все выяснить?
        - Нет.
        Наступила долгая пауза. Наконец мистер Паунси пошуршал измятыми листками:
        - Милорд?
        Сэр Уильям поднял голову:
        - Да?
        - Каким будет ваше решение?
        - Решение?
        - Насчет мальчика.

* * *
        Второй двор окружали скотные загоны, конюшни и хозяйственные навесы. Мужчины и мальчики разгружали подводы с дровами, соломой и строевым лесом. Тяжелые вьюки и бочки перетаскивались или перекатывались в сараи, конюхи в пурпурных куртках вели кто куда лошадей, громко цокающих копытами по булыжнику. Запах сена и навоза смешивался с запахом кожаных сбруй и конского пота. Пока Джош и Бен улаживали свои дела с клерком, Джон уворачивался от громыхающих бочек, отпрыгивал от шатких башен из клетей и корзин, подныривал под доски, несомые на плечах, и перепрыгивал через грузовые поддоны, тащимые волоком обратно к пустым телегам. Где бы он ни встал, он непременно оказывался у кого-нибудь на пути. Наконец мальчик втиснулся в щель между складом с бочками и сенохранилищем.
        Перед ним возвышался громадный дом, утреннее солнце озаряло мощные стены из саутонского камня. Затейливая каменная лестница укрывалась под портиком, по углам которого располагались родовые эмблемы Фримантлов в виде скрещенных факела и топора. Широкие парадные двери под ним вели в пещерообразный зал, а за главным зданием тянулось длинное крыло, огороженное высокой садовой стеной. Большие окна с ромбовидными стеклами в верхнем этаже крыла ярко сверкали на солнце.
        Верно, они-то и посылали вспышки света через всю долину, подумал Джон. Он повел носом, принюхиваясь к запаху, приплывшему сверху, от дымовой трубы, — запаху одновременно знакомому и незнакомому, который тонкой струйкой вплетался в дым, подобный единственной темной пряди в копне белокурых волос. Всю дорогу через долину Джон обонял этот аромат, исходивший от Бенова заплечного мешка. Он закрыл глаза и откинул голову назад, глубоко втягивая ноздрями воздух. Диковинный вкус трепетал у него на кончике языка. Сильфий, так матушка называла растение…
        Открыв глаза, он обнаружил, что за ним наблюдают. Патлатый мальчишка в красной кухонной куртке стоял на другой стороне двора, с высоко вздернутым подбородком и полуопущенными веками. Поймав взгляд Джона, он преувеличенно громко фыркнул.
        Джон уставился на него с каменным выражением лица. Ничуть не обескураженный, мальчишка ухмыльнулся и поманил его пальцем. Не переставая хмуриться, Джон подошел.
        - Мне Коук должен был помогать, — сказал поваренок, просовывая толстую палку сквозь ручки объемистой корзины. — А он запропал куда-то, паршивец. Не иначе к Паунси подлизывается. Мне нужно птиц ощипывать, а не таскаться по двору с корзиной лука. — Мальчик указал на другой конец палки. — Ну что, поможешь мне отволочь эту штуковину или так и будешь весь день стоять и принюхиваться?
        Дымоходы усадьбы Бакленд тянулись из кухонных недр сквозь многотонные темные массивы камня и кирпича. Жаровые каналы несли в себе тепло, дым и всевозможные запахи, скользя между стенами, проходя сквозь полы, широко огибая парадные залы, вертко шныряя между комнатами, извилисто проползая мимо коридоров и галерей, оставляя загадочные следы в теле здания. Из стен повсюду выступали бесполезные контрфорсы. Сквозь трещины в штукатурке сочился дым. В некоторых уголках дома стояла необъяснимая жара, а в комнатах, граничащих и с восточным и с западным крылом, с утра до вечера витали ароматы жаркго, выпечки или супа…
        В воздухе постоянно тянуло разными запахами и запашками. Волны тепла накатывали и отступали, как если бы дымоходные трубы, полные завихренных клубов огня и дыма, извивались и корчились внутри массивной каменной кладки, разветвляясь и вновь соединяясь, поднимаясь все выше и выше, покуда толстые кирпичные пальцы не вторгались в мансардные помещения, где хранились корнеплоды и яблоки, и не пронзали чердачный этаж, где в глухую зимнюю пору служанки жались во сне к горячим стенам и просыпались ни свет ни заря от звона громадного котла под ударами поварешки, доносившегося из кухонь внизу.
        Сейчас кухонный шум долетал и до запруженного народом прохода, по которому медленно шаркали два мальчика, гримасничая и кряхтя под тяжестью корзины с луком.
        - Филип, — представился патлатый поваренок, шумно отдуваясь. — Филип Элстерстрит.
        - Джон, — пропыхтел Джон; палка больно врезалась в его костлявое плечо.
        - Просто Джон?
        - Джон Сатурналл.
        Проход привел в огороженный высокими стенами внутренний двор, где мужчины в ливрейных куртках катили бочки, тащили клети и лотки, несли связки битой птицы. Другие доставали воду из колодца в дальнем углу. От дощатых нужников, занавешенных мешковиной, несло вонью испражнений. Хмурый старик вытряхивал в тачку ведро из крайнего. По знаку Филипа Джон поставил ношу на землю около огромной корзины с перьями и лотка с полуощипанными птицами. Слабая улыбка, похоже, никогда не сходила с лица поваренка. Он внимательно рассмотрел плащ Джона, грязную рубаху, впалые щеки и торчащие пучки волос:
        - Откуда ты, Джон Сатурналл?
        - Из Флитвика, — осторожно ответил тот. — Приехал с Джошем Пейлвиком.
        У мальчишки округлились глаза.
        - О, он здесь в чести. У него брат служит ключником.
        Джон кивнул.
        - Может, я тоже тут останусь, — небрежно обронил он. — Поступлю в домашнее услужение.
        Филип вскинул брови:
        - Да ну?
        - Джош ведь не может взять меня к себе навсегда, верно? Ему и лошадей-то прокормить трудно.
        Окутанная зловонием тачка покатила по направлению к ним. Старого угрюмца, что ее толкает, кличут Барни Керлом, доложил Филип. Но Джон смотрел поверх плеча своего нового знакомого — на круглолицую девочку в широкой серой юбке, выскользнувшую во двор из дому. Проходя мимо старика с тачкой, она брезгливо помахала ладошкой перед носом.
        - Джемма! — окликнул Филип, когда она приблизилась; за ней следовали еще две девочки, в свободных платьях и чепцах, какие носит прислуга.
        - Люси пропала, — сообщила Джемма, озабоченно хмуря брови. — То есть леди Лукреция. Я уже который час бегаю ищу. И Мэг с Джинни тоже.
        Служанка по имени Джинни так и ела глазами Джона. Из-под чепца у нее выбивались медно-рыжие кудряшки.
        - Ну так повели ей вернуться, — ухмыльнулся Филип. — Ты ж королева как-никак.
        Рыжая девчушка захихикала, но Джемма сердито зыркнула на нее.
        - Не смешно! Поул и Гардинер уже с ног сбились искать. — Она ткнула пальцем в корзину с перьями. — А ты сиди да ощипывай птицу, Филип Элстерстрит.
        - Только бы она не затеяла очередную голодовку. Передай ей, что поварам уже надоело варить для нее жидкие кашки.
        Оставив его слова без внимания, Джемма с любопытством взглянула на Джона:
        - Кто твой друг?
        - Неужто не признала? — недоверчиво вскинул брови Филип. — Это же Джон Сатурналл, прибыл с визитом к леди Люси. Он переодетый прынц.
        Девочка по имени Мэг прыснула от смеха, а другие две принялись с удвоенным вниманием рассматривать Джона, который неловко стоял перед ними, стыдясь своих неряшливо обкорнанных волос и заскорузлых от грязи штанов и рубашки. Он поплотнее запахнул пахнущий сыростью плащ. Потом рыжая служанка Джинни улыбнулась:
        - И откуда же ты, принц Джон Сатурналл?
        - Ниоткуда, — промямлил мальчик, заливаясь краской.
        Джинни снова открыла было рот, но Джемма дернула ее за рукав и повела своих спутниц прочь. Джон сердито уставился на Филипа:
        - У тебя, значит, шутки такие?
        - Я просто хотел, чтоб они посмеялись.
        - Надо мной?
        - Ну извини, — миролюбиво сказал Филип и посмотрел на корзину. — Слышь, мне одному такую тяжесть не допереть. Пойдем со мной, я покажу тебе кухни. Тебе нужно узнать здесь все ходы и выходы, раз уж ты поступаешь в услужение…
        Джон подозрительно прищурился на него, но потом все же наклонился и опять ухватился за конец палки. Кряхтя и пошатываясь, мальчики пересекли кипящий бурной деятельностью двор, проследовали еще по одному узкому проходу, повернули за угол и оказались перед арочным дверным проемом, откуда плыли запахи стряпни. Они втащили корзину в помещение со сводчатым потолком и плюхнули на пол рядом со столом, где дородный круглолицый мужчина с поразительной скоростью шинковал лук, — нож у него в руке так и мелькал, почти неразличимый глазом.
        - Под скамью, Филип, — просопел мужчина и хмуро покосился на Джона. — Что за посторонний?
        - Он поступает в домашнее услужение, мистер Банс, — пояснил поваренок.
        - Кто сказал?
        - Сам сэр Уильям вроде бы, — без заминки ответил Филип.
        - Хорошо, — буркнул мистер Банс, потом поднял голову и звучно произнес: — Посторонние могут войти!
        После этого разрешения Филип повел Джона в глубину помещения.
        Кухня оказалась не настолько большой, как воображал себе Джон. Вдоль одной стены тянулся ряд столов, а в самом конце находился очаг — там три горшка дымились над мерцающим огнем, в котором рыжеватый мальчишка помешивал кочергой. Из-за двери напротив доносился плеск воды и звон котлов и сковород. Оттуда выглянул мужчина с невыразительными чертами, не дававшими ни малейшего представления о возрасте.
        - Это мистер Стоун, — сказал Филип. — Старший по судомойне. А рыжего у очага звать Альф.
        - Не такая уж она и большая, — отважился заметить Джон. — Кухня, — добавил он, поймав недоуменный взгляд Филипа. — Как здесь могут работать все эти люди в красном?
        Филип ухмыльнулся и повернулся к Альфу:
        - Кухня, видишь ли, недостаточно большая.
        Альф тоже сперва озадаченно вскинул брови, а потом улыбнулся.
        Филип провел Джона по вымощенному плитами полу через все помещение и отодвинул в сторону толстый кожаный полог в дверном проеме. Ушей Джона достиг густой низкий гул. В конце короткого коридора находились ступени, ведущие к массивной двойной двери. Чем ближе мальчики приближались к ним, тем громче становился гул. Потом Филип повернул ручку, и дверь распахнулась.
        - Вот кухня.
        Джона накрыла волна шума: кричащие голоса, грохот котлов, лязг сковород, стук ножей и глухие удары мясницких топоров по чурбанам. Мощный поток ароматов затопил обоняние, густой, как наваристый суп, и напоенный пряными парами: сахарные пудры и фруктовые цукаты, шматы сырой говядины и вареная капуста, истекающий соком репчатый лук и пареная свекла. Широким валом накатывал запах свежеиспеченного хлеба, за ним тянулся сладкий дух пирожных. Вслед за запахом жареных каплунов и тушеного бекона наплывал запах подчерненных дымом окороков, висящих в очаге. Где-то на медленном огне томилась рыба в остром кисло-сладком соусе, сложные ароматы которого сплетались и завивались в воздухе спиралью… Сильфий, подумал Джон. Уже в следующий миг сильфий затерялся среди мешанины запахов, исходящих от других котлов, сковород и огромных дымящихся горшков. Богатейший букет обонятельно-вкусовых впечатлений всколыхнул память, вызывая к жизни образы уставленных яствами столов. На мгновение Джон перенесся в лес Баклы и вновь услышал матушкин голос, читающий описания блюд, вновь ощутил, как горячее пряное вино проливается в
нутро целебным бальзамом, заглушая голод, изгоняя холод и даже угашая гнев. Он закрыл глаза и медленно вдохнул, втягивая упоительные ароматы все глубже, глубже…
        - Эй, что с тобой?
        - А? — Джон, вздрогнув, открыл глаза.
        Филип тревожно всматривался в него:
        - Уж не собираешься ли ты сблевануть?
        Джон с усилием покачал головой.
        - И слава богу. — Филип указал на темный деревянный щит, приколоченный над дверью. — Блевать воспрещается правилами.
        Сводчатый потолок подпирали толстые колонны; дневной свет проникал через полукруглые окна в продольной стене, размещенные высоко над полом. В середине кухни теснились тяжелые столы, где мужчины в фартуках и косынках рубили, крошили, разделывали и увязывали. Между ними пробирались поварята, — шатаясь под тяжестью подносов и сковород, они направлялись к широким аркам в дальнем конце помещения и проходу за ними. Мужчины, стоявшие вокруг одного из центральных столов, быстро крутили над головой белые тряпичные свертки, словно исполняя странный танец.
        - Мастер Сковелл говорит, кухня старше дома, — продолжал Филип. — А очаг даже старше кухни. Если он погаснет… — он чиркнул пальцем по горлу, — пиши пропало.
        В этот момент мужчины, крутившие над головой тряпичные свертки, одновременно бросили их на середину стола, и из них высыпалась куча ярко-зеленых листьев.
        - Салатный стол, — пояснил Филип. — Только для салатной зелени.
        Поодаль от салатного стола один из поваров снимал с громоздкой деревянной стойки, установленной у высокого буфета, подносы размером с хорошее тележное колесо. Потом с криком «Поберегись!» он принялся запускать один за другим по полу. Мужчины и мальчишки подались в стороны, когда металлические диски, вихляя и погромыхивая на каменных плитах, покатились через все помещение, прямиком в поджидающие руки. На каждый поднос с грохотом ставилась стопка оловянных плошек, после чего его уносили в дальний конец кухни, к гигантскому очагу, занимавшему всю поперечную стену. Там высокий длинноусый мужчина медленно выписывал мешалкой восьмерки в большом котле, а его приземистый напарник ловко орудовал поварешкой. В миски вязко шлепались дымящиеся лепешки серой овсянки.
        - Все, с завтраком управились, — сказал Филип. — Я про нас говорю, про кухню. Которые наверху, они еще набивают брюхо. — Он пренебрежительно ткнул пальцем в потолок.
        - Которые наверху?
        - Домашняя прислуга. Мы с ними никаких дел не водим. Только кормим, и все.
        Повара по всей кухне поминутно выкрикивали приказы: «Воды сюда!», «Точило мне!», «Выпотрошить живо!» — и всякий раз один из младших поваров или поварят срывался с места, чтобы поднести-отнести-подержать-убрать или пособить в какой-нибудь загадочной кухонной работе.
        За высоким буфетом Джон заметил выход в широкий коридор с круговой лестницей. Над зияющим очагом поднимался громадный дымоход, по обеим сторонам которого высились поленницы дров. Внезапно ноздрей мальчика коснулся новый запах, острый и сочный одновременно. На скамье поблизости стояла деревянная клеть, и в соломе там уютно покоилась дюжина или больше ярко-желтых фруктов с восковой пупырчатой кожурой. Он видел такие плоды в матушкиной книге и теперь зачарованно уставился на них.
        - Ты что, впервые лимоны видишь? — спросил Филип Элстерстрит.
        - Нет, конечно, — пробормотал Джон. — Просто я не знал.
        - Чего не знал?
        Джон поколебался:
        - Не знал, что они желтые.
        Филип недоуменно глянул на него в очередной раз. На другом конце очага, рядом с широкими арками, в воздух всплыло огромное облако пара. Оттуда повеяло запахом рыбного супа. Четверо мужчин в красных ливрейных куртках и фартуках быстро отступили назад, чтоб не обожгло. Один из них обернулся и заметил мальчиков.
        - Эй вы, двое! — крикнул лысый коротышка через всю кухню. — Подите сюда!
        - Это мастер Генри, — прошептал Филип. — Брат Джоша.
        - Знаю, — откликнулся Джон, пытаясь сообразить, как следует обращаться к мужчине. Надо смотреть в лицо, подумал он. Или нет, не надо.
        - Другие трое — старшие повара. Лишнего не болтай, особенно с Вэнианом.
        - Кто из них Вэниан?
        - Посередке стоит. На крысу похожий.
        Зев очага разверзался все шире, чем ближе они подходили. Джон изумленно разглядывал колеса и цепи гигантского вертельного устройства. Над медленным огнем кипели котелки и котлы всех размеров — от самых маленьких до такого, в каком и целую свинью сварить можно.
        - Самый большой — это котел мастера Сковелла, — тихо проговорил Филип.
        Один из младших поваров осторожно раздувал мехами тлеющие угли под гигантской посудиной. Джон снова уловил диковинный запах. Смола и лилии, но потоньше и послабее, чем помнилось.
        - Где Джошуа? — осведомился Генри Пейлвик. — И другой парень, с лошадиной физиономией.
        - Бен Мартин, — подсказал Джон и после долгой паузы, спохватившись, добавил: — Мастер Генри.
        Генри Пейлвик принялся сурово выговаривать Филипу: мол, что они делают в кухне, куда, как известно Филипу и всем остальным, без особого разрешения нельзя заходить никому, кроме кухонных работников. Даже мистеру Паунси нельзя, как Филипу прекрасно известно. Даже самому сэру Уильяму…
        Крысоподобный Вэниан быстро окинул Джона цепкими черными глазами и вернулся к разговору с другими двумя поварами, который касался котелка, висящего в огромном медном котле. Под восхитительным ароматом рыбы растекался слабый запах Беновой посылки. Внезапно у Джона свело живот от голода. Мужчины понемножку отхлебывали из разливной ложки, которую передавали друг другу. Самый высокий из троих — на голову выше товарищей — с удовольствием причмокнул и улыбнулся.
        - Будет мисс Лукреция кушать это или нет, но кухня свой долг выполнила, — весело объявил он. — Простой бульон лучше всего подходит для молодого желудка, особливо для такого, который питанию предпочитает воздержание. Миноги, тонко измельченный панцирь краба, вяленая рыба и… — Он принюхался и нахмурил брови.
        - Простой, мистер Андерли? — с сомнением прогнусавил Вэниан. — Если бульон простой, чем же он сдобрен в таком случае?
        - Приправу доставили в посылке сегодня утром, — сказал Генри Пейлвик. — Из Саутона. Мастер Сковелл в нее так и вцепился. Пахла она навроде цветка, как по мне.
        - Какого цветка? — спросил четвертый мужчина, говоривший с чужеземным акцентом. Он дотронулся до своего носа с широкими ноздрями. — Шафран, репейник и живокость относятся к холодным растениям, а таволга, чистотел и полынь — к горячим. Какое из них напомнил тебе этот запах?
        - Мастер Роос, — прошептал Филип Джону. — Пряности и соусы.
        - Да какая разница, Мелихерт? — устало вздохнул Генри. — Это бульон из рыбы и миног, вот и все.
        - Описание, прямо скажем, не полное, — высокомерно заметил Вэниан. — С таким же успехом можно спросить прачку, как ткать полотно. Или вон того сопляка, — с презрением закончил он.
        Все головы разом повернулись. Джон запоздало сообразил, что Вэниан указывает на него. Прежде чем он успел отойти в сторонку, крысоподобный мужчина поманил пальцем и снял с котелка крышку.
        - Поди сюда, малец, — велел он, потом повернулся к остальным. — Проверим, как работает неразвитый нюх. — Он пренебрежительно усмехнулся. — Точнее, не работает.
        На поверхности дрожали янтарные медальоны жира, под ними мерцала темно-оранжевая жидкость. Над котелком всплыл клуб обжигающего пара, напоенный густым соленым запахом. В самой глубине угадывались лилии и смола, но какие-то бледные, словно разбавленные. Джон медленно потянул носом, и ароматы стали распутываться, разъединяться, растекаясь по нёбу. Глубоко в горле засвербило, защекотало, и впервые за долгое время демон Джона достал свою ложку в предвкушении трапезы.
        - Обратите внимание, — надменно произнес Вэниан, — как все части бульона сливаются в единую жидкость, преобразуя друг друга. Начнем со специй. — Он выжидательно уставился на Джона и выдержал театральную паузу. — Нет? Тогда с вашего позволения…
        - Мускатный орех, — сказал Джон.
        Андерли повернул голову. У Рооса брови поползли вверх. У Генри Пейлвика отпала челюсть.
        - Молотый тмин, — продолжал мальчик. — Семя кориандра, майоран, рута. Уксус. Немного меда и… — Он осекся.
        Повара неотрывно смотрели на него. Черные глаза Вэниана сузились.
        - И?..
        Джон явственно чуял запах растения из леса Баклы, но что-то во взгляде Вэниана заставило его прикусить язык. Прежде чем повар успел повторить вопрос, в другом конце кухни послышались возбужденные голоса и топот шагов.
        От дверей к ним направлялись мистер Фэншоу и мистер Уитчетт в окружении своих клерков, подобные двум островам взаимодополнительных цветов, зеленого и красного. Шествие замыкал Джош Пейлвик, с каменным выражением лица. Возглавлял же маленькую толпу черноволосый поваренок, чей радостный взгляд живо отыскал Джона.
        - Вон он! — заорал Коук.
        - Держите его! — гаркнул Фэншоу. — Хватайте мальчишку!
        Но никто из кухонных работников даже не пошевелился, чтобы выполнить приказ домашнего клерка. Джон прошмыгнул между остолбеневшими Генри Пейлвиком и Мелихертом Роосом и бросился наутек.
        Он взлетел по ступенькам и помчался по проходу в глубину кухонного царства, слыша позади крики клерков, пустившихся в погоню. Он петлял между носильщиками и поварами с корзинами или подносами, выискивая какое-нибудь укрытие, но находя лишь очередные кухонные помещения, где горели очаги и за столами трудились мужчины в фартуках, да битком набитые кладовые, откуда неслась одуряющая мешанина запахов: битая дичь, сыры, закваска, теплый хлеб…
        Джон завернул за угол, потом за другой. Тяжело топоча ногами и задыхаясь от сердцебиения, он бежал так, словно за ним опять гнались все жители деревни Бакленд. Сердитые голоса громко перекрикивались позади. Казалось, кухням нет числа, но в конце концов проход начал пустеть. На последнем перекрестье коридоров Джон повернул налево и оказался в тупике — перед затянутой паутиной дверью, утопленной в толстой стене. Он с трудом повернул ржавую ручку, и массивная дверь отворилась.
        Подвал.
        Джон обвел взглядом пещерообразное пространство. Свет в него проникал через зарешеченное окошко. Дальнюю стену занимал очаг, почти такой же огромный, как в главной кухне. В поисках укрытия Джон бочком двинулся вдоль стены. Внезапно он задел что-то локтем, и секунду спустя в уши ударил оглушительный звон упавшей на пол сковороды.
        Когда глаза привыкли к темноте, Джон разглядел скамьи и полки, заставленные горшками, стеклянными банками, разномастными котелками и сковородами. Это тоже кухня, сообразил он, но заброшенная со всем оснащением и утварью. Вот странно-то. Из-за двери донеслись крики клерков, раскатывающиеся эхом по коридору.
        Сейчас меня поймают, подумал Джон. Поймают и вышвырнут вон. Ну зачем, зачем он позволил себе поверить, что для него найдется место в усадьбе? Какой прок сэру Уильяму Фримантлу, хозяину поместья Бакленд, от сына Сюзанны Сандалл? Сейчас клерки Фэншоу найдут его и выволокут вон. Его отправят в работный дом в Каррборо. Или отошлют обратно в Баклендский приход.
        Крики приближались. Но теперь слышался еще и стук-лязг кухонной утвари, словно где-то здесь открылась дверь, за которой происходила стряпня, или эта заброшенная кухня вдруг ожила. Потом сквозь приглушенный шум и гвалт он уловил еще один звук: голос.
        Джон покрутил головой, напряженно всматриваясь во мрак. Голос доносится из недр очага, догадался он. Из проема в боковой стенке. Девчоночий голос.
        Заглянув в проем, Джон увидел узкую винтовую лестницу, поднимающуюся в темноту. Откуда-то сверху долетал голос. Шум погони за дверью нарастал, приближаясь. Мальчик начал проворно взбираться по ступенькам.
        К лицу липла паутина, в ноздри забивалась пыль. Подавляя желание чихнуть, он восходил ощупью и с каждой крутой ступенькой слышал голос все отчетливее. Похоже, девочка кого-то бранила. Преодолев последний виток лестницы, Джон увидел тонкую полоску света. Очертания двери с щеколдой.
        - А ну-ка выпрямитесь, леди Курослепа, — послышался голос. — Камер-фрейлине королевы не пристало сутулиться в присутствии ее величества, правда, маменька? Правда. Только Хранительнице Подножной Скамейки дозволяется сидеть в присутствии ее величества. Извини, маменька. Ты что-то сказала?
        Мать не ответила.
        - Ну вот. Все на своих местах? И вы, леди Белоножка? Прекрасно. Теперь слушайте.
        После короткой паузы девочка принялась распевно декламировать:
        Приди, любимая моя!
        С тобой вкушу блаженство я.
        Открыты нам полей простор,
        Леса, долины, кручи гор[1 - Стихотворение Кристофера Марло «Страстный пастух — своей возлюбленной» цитируется здесь и далее в переводе И. Жданова. — Примеч. пер.].
        Странное ликование охватило Джона, едва он услышал первые мелодичные строки. Пастух сделает своей любимой ложе из роз, рассказывала девочка. Вплетет цветы в ее шелковые волосы, украсит ее плащ миртовой листвой и соткет ей наряд из ягнячьей шерсти. Она уже почти пела.
        Дам пояс мягкий из плюща,
        Янтарь для пуговиц плаща.
        С тобой познаю счастье я,
        Приди, любимая моя.
        Потом голос понизился. Джон подался ближе к двери и напряг слух, силясь разобрать следующие слова, а потом вдруг потерял равновесие, схватился за косяк и случайно задел щеколду. Дверь распахнулась, он полетел носом вперед и растянулся в полный рост. Дверь позади него захлопнулась, щеколда защелкнулась.
        Джон лежал на полу в длинной галерее с высоким потолком и рядом больших окон, сквозь которые лились потоки солнца. Когда глаза, на миг ослепленные, привыкли к яркому свету, он увидел девочку примерно своего возраста, сидящую на приоконном диване с черной книжицей в руках.
        Она повернула свой острый нос в сторону Джона и заявила:
        - Это лестница в кухню. Но ты одет не как поваренок. А скорее как бродяга. Или вор.
        На девочке было темно-зеленое платье с ярко-красной отделкой. С шеи спускалась тонкая серебряная цепочка и исчезала под корсажем. Туго заплетенные косы были уложены на голове затейливыми кренделями. Ноги в одних чулках болтались над пыльным полом, рядом с диваном валялись черные башмачки со шнурками с серебряными наконечниками.
        - Так кто же ты?
        Джон глянул по сторонам:
        - Я не вор. И не бродяга.
        От нее слабо пахло розовой водой. В уголках губ пряталась улыбка, словно не решаясь показаться. Темные глаза внимательно изучали Джона.
        - Вообще-то, передо мной положено преклонять колени, — заметила она. — Или стоять навытяжку, опустив глаза. Ты что, не признаёшь меня?
        Про то, как вести себя при встрече с девочками, Джош в своих наставлениях не упомянул. Джон поднялся на ноги.
        - Я леди Лукреция Фримантл, дочь сэра Уильяма и леди Анны из поместья Долина Бакленд, — объявила девочка и, поскольку Джон молчал, добавила: — У меня есть и другие титулы.
        Он стоял перед ней, в пахнущем сыростью линялом плаще, замызганной ветхой рубашке и потрепанных штанах в грязных разводах. С торчащими на голове клочьями волос, под которыми нестерпимо зудела кожа.
        - У тебя есть имя? — осведомилась Лукреция.
        - Джон Сатурналл.
        - Джон Сатурналл, ваша светлость, — поправила она. — Что же привело тебя сюда, мастер Сатурналл?
        - Я прибыл, чтобы поступить в услужение.
        - Но взял да сбежал.
        - Меня все равно не возьмут.
        Она без всякого смущения разглядывала Джона, неловко переминавшегося с ноги на ногу. В нише позади нее он заметил плащ, разостланный наподобие одеяла, и свернутую валиком одежду взамен подушки. С этой самодельной постели на него таращились четыре куклы. Леди Курослепа, подумал мальчик. Леди Белоножка. Маменька. Он вспомнил болтовню юных служанок в хозяйственном дворе и сказал:
        - Вы тоже сбежали.
        - Такое вряд ли возможно, Джон Сатурналл, — насмешливо ответила девочка. — Я здесь живу. А тебя что привело в Бакленд?
        Она быстро окинула глазами пыльную галерею. Одна из ее косичек открепилась на затылке, заметил он. И руки у нее грязные.
        - Я услышал, как вы пели.
        - Я? Пела? Да не было такого.
        - Было-было. — Джон откашлялся и попытался воспроизвести напевный голос девочки: — Приди, любимая моя…
        Там было еще про горные кручи и разные наряды, но он осекся, когда Лукреция без улыбки покачала головой.
        - На какое место ты хотел поступить? — спросила она.
        Джон вспомнил огромное сводчатое помещение внизу и гуляющие по нему волны запахов и вкусов.
        - В кухню.
        - Стряпать? — В ее голосе слышалось отвращение.
        - Так если не стряпать, тогда и кушать будет нечего, — сказал Джон, — ваша светлость.
        - Кушать? — Она сморщила носик.
        Лицо у нее что тонкий белый фарфор, подумал мальчик. Холодное и гладкое, как у одной из ее кукол. Лукреция молча смотрела на него. Потом тишину нарушил некий звук.
        Протяжное бульканье, низкое утробное урчание разнеслось по длинной галерее, гулко отдаваясь от дощатого пола и стен. Услышав этот глухой рокот, Джон изумленно нахмурился, но почти сразу расплылся в ухмылке. Ибо щеки Лукреции Фримантл залила краска. Урчание исходило из ее желудка.
        - Похоже, вам нужно кушать сытнее, — сказал Джон, продолжая ухмыляться.
        Но девочка не улыбнулась.
        - Замолчи! — прошипела она.
        - Так шумлю-то здесь не я вовсе.
        - Да как ты смеешь!
        Теперь она покраснела до корней волос, глаза у нее сузились и полыхнули яростью. Джон недоуменно уставился на девочку.
        - Это ж просто ваш желудок, — попытался он успокоить ее. — Просит пищи.
        - Да как ты смеешь! — снова выпалила Лукреция. Открепившаяся косичка качнулась туда-сюда, когда она резко встала с дивана.
        Прежде чем Джон успел вымолвить еще хоть слово, за дверью галереи послышались возбужденные голоса. Он увидел свой собственный ужас, отразившийся в лице девочки. Несколько мгновений они неподвижно смотрели друг на друга, объединенные общим страхом. Потом глаза Лукреции сузились, рот разомкнулся.
        - Сюда! — пронзительно крикнула она. — Он здесь!
        Джона притащили обратно в кухню, где ждал мистер Фэншоу.
        - Известите констебля, — приказал клерк-секретарь двум своим подчиненным. — Потом отведите мальчишку к воротам.
        - Минуточку, мистер Фэншоу, прошу прощения, — услышал Джон голос Джоша. — Позвольте мне сперва объяснить ему… — Перед Джоном возникло лицо погонщика. — Видишь ли, у сэра Уильяма не нашлось для тебя места. Ты отправишься в Каррборо…
        - В работный дом, — пояснил Коук, чья плоская физиономия расплывалась в широкой улыбке.
        - Там не так плохо, как я думал, — промямлил Джош.
        - Ага, если любишь собирать тряпье да кости, — насмешливо фыркнул поваренок.
        - Довольно, Коук, — нахмурился мистер Фэншоу. — Уведите его.
        Тяжелая ладонь легла Джону на загривок и толкнула вперед. Но не успел он пройти и трех шагов, как раздался низкий голос:
        - А ну-ка, отпусти мальца.
        Руку у него с шеи убрали, и Джон медленно выпрямился. Возле очага стоял высокий седовласый мужчина с коротко подстриженной бородой и серо-голубыми глазами, в красном кухонном жакете и длинном белом фартуке. На веревке, обвязанной у него вокруг пояса, висел медный половник. Мистер Фэншоу с принужденным видом отвесил низкий поклон и приветственно произнес:
        - Мастер Сковелл.
        - Добро пожаловать, посторонний, — отозвался Сковелл, и мужчины в красных ливрейных куртках с усмешкой переглянулись между собой. — Домохозяйство решило нанести визит Кухне?
        Клерк-секретарь неловко переступил с ноги на ногу:
        - Нас привел сюда ваш поваренок Коук, мастер Сковелл. Мы разыскивали этого мальчишку. — Голос мужчины подрагивал от плохо сдерживаемого раздражения.
        - Он докучал леди Лукреции, — вставил Коук.
        - Его прошение отклонено. Вот оно. — Фэншоу вытащил из своей счетной книги потрепанные грязные листки и вручил Сковеллу. Тот пробежал глазами размашистые строки и воззрился на мальчика:
        - Джон Сандалл?
        Джон заколебался.
        - Он говорит, его звать Джон Сатурналл, — вмешался Джош.
        Главный повар слегка приподнял брови. Пронзительный серо-голубой взгляд, устремленный на Джона поверх измятого письма священника, казалось, проникал в самое нутро. Что там говорил Джош — надо смотреть в глаза или нет?
        - Здесь упоминается твоя мать, — сказал главный повар.
        - Да, мастер Сковелл.
        - Она не сопровождает тебя?
        - Она… она умерла, мастер Сковелл.
        Джон впервые произнес эти слова. Седовласый мужчина отвел в сторону внезапно затуманившийся взор и словно на миг погрузился в какие-то свои потаенные мысли. Потом он опять в упор уставился на Джона:
        - Хочешь работать в кухне, Джон Сатурналл?
        - Мастер Сковелл! — возмутился мистер Фэншоу.
        - Да?
        - Мистер Паунси уже дал свой ответ! Мальчишка недостоин служить в усадьбе. Видите, что написано в письме? Его мать обвинялась в колдовстве!
        - Но не кем-то из нас, — отпарировал Сковелл. — Если только вы не водили с ней знакомства, мистер Фэншоу.
        Кухонные работники потупились, пряча улыбки. Подчиненные Фэншоу растерянно озирались.
        - Но мальчишка сбежал от нас, мастер Сковелл! — не унимался мистер Фэншоу. — Его нашли в Солнечной галерее…
        - Ах да, к слову о дурной привычке забредать куда не положено. — Сковелл грозно надвинулся на клерка-секретаря. — Иной недоброжелатель мог бы ошибочно счесть ваше присутствие здесь за нарушение владений. Посторонние в кухне, пожаловавшие без приглашения… Конечно же, это все от неосведомленности. Своенравный мальчишка что конь без узды. У нас тут свои наказания для подобных нарушителей порядка. И для тех… — Сковелл обратил суровый взор на Филипа Элстерстрита, — кто приводит их к нам. — Главный повар вновь повернулся к Джону. — Желаешь ли ты служить у нас, Джон Сатурналл?
        Джон стоял столбом, потрясенный неожиданным поворотом судьбы. Наконец дар речи вернулся к нему.
        - Да, — с усилием проговорил он. — Да, мастер Сковелл.
        Сковелл взмахнул половником, и в первый миг Джон решил, что главный повар вознамерился вышибить ему мозги. Но тяжелое кухонное орудие просвистело у него над головой и ударило по громадному медному котлу. Под каменными сводами раскатился густой низкий звон — Фэншоу и его клерки опешили, Коук злобно насупился, Филип Элстерстрит улыбнулся до ушей, Джош довольно кивнул, а Бен Мартин прямо-таки просиял от радости. Все в огромном помещении — все до единого повара, младшие повара и поварята — обратили взоры на Джона. Сковелл высоко поднял половник, требуя тишины.
        - Джон Сатурналл, — возгласил главный повар, — добро пожаловать в кухню.
        - Этьен де Фримантл, сочетался браком с Элеонорой из семейства Катермол. Умер, не оставив потомства, — бормотал себе под нос мистер Паунси. — Джоанна, леди Эплби, второй брак, две дочери и три сына — Эдвард, Руперт и Генри. Эдвард наследовал. Женился на леди Морсборо…
        Сгорбившись над столом в своей комнате, он снимал латунные гирьки с бумажных кип, читал выцветшие имена под ними, а потом клал тусклые металлические диски обратно.
        Найдите другой способ…
        Возьмите да произведите на свет сына, угрюмо проворчал про себя мистер Паунси. С гирями он играл в нехитрую игру, единственная цель которой заключалась в том, чтобы выстроить их вдоль стола по весу, от самой тяжелой к легчайшей. Двухфунтовку стюард поднимал с тихим покряхтыванием, одноунцевку подхватывал, как монету. Всякой вещи свое место. Он взвесил в руке двухунцевку, чувствуя, как крохотная гирька нагревается в ладони.
        Сегодня расставить все по порядку вряд ли получится, подумал он, устало потирая глаза над аккуратными кипами бумаг, где генеалогии близких и дальних родственников сплетались в хаотическую паутину. Когда он положил перед собой очередную стопку документов, в дверь деликатно постучали, и к столу приблизились осторожные шаги мистера Фэншоу.
        - Произошло пренеприятное событие, мистер Паунси. Один из поварят…
        Стоя перед мистером Паунси, клерк-секретарь возбужденно докладывал о происшествии в кухне. Мальчик, о котором шла речь в прошении священника, вспомнил мистер Паунси. Мальчик, чью мать объявили ведьмой.
        - Мы уже собирались выставить его вон, но в дело вдруг вмешался сам мастер Сковелл…
        Мистер Паунси нахмурился. Кухонный устав предоставлял поварам больше прав, чем имеет иной король, однажды полушутя заметил он сэру Уильяму. И главные повара усадьбы Бакленд защищали свою империю с яростью, достойной римских цезарей. Бесчисленные привилегии, установленные для подданных Сковелла, сплетались в такую же причудливую сеть, как родственные связи древних Фримантлов, размышлял мистер Паунси. Но зачем главному повару встревать в историю с мальчишкой, отменяя уже принятое решение? Сковелл ничего не делает просто так, знал он. Какую же цель он преследует сейчас?
        Еще один вопрос, не имеющий ответа, надо полагать. Если только Сковелл не умышлял просто выказать неуважение к стюарду. А данный поступок трудно истолковать иначе. Мистер Паунси тяжело вздохнул. Похоже, давняя война между Кухней и Домохозяйством возобновилась.
        - Мастер Сковелл действует в пределах своих прав, — сказал стюард своему клерку-секретарю. — Он может брать на работу кого захочет.
        Отрывисто пожелав Фэншоу доброй ночи, мистер Паунси подумал, не отправиться ли и ему на боковую. Но оскорбительный поступок Сковелла никак не шел из головы. Теперь он не уснет, знал мистер Паунси. Раздраженно тряхнув головой, он вернулся к своим разысканиям.
        Да не будет дозволено никакой женщине ни доставлять огонь к очагу, ни подпитывать огни Долины, ни подавать пищу, покуда не велят…
        Этот завет стал для него проклятием, однажды посетовал сэр Уильям. Снять проклятие могла лишь леди Анна, но она умерла.
        Мистер Паунси вновь принялся читать имена, начертанные выцветшими чернилами на бумагах, придавленных латунными гирьками. Из детей, рожденных от леди Морсборо, Эдварду наследовал Гай Бовилье Фримантл. Родословные младших потомков расползлись по близким и дальним окрестностям, соединившись с Роулами из Броденэма, Чарльзами и Саффордами из Мира и злосчастными Фрилами из Олд-Туэ. И несносными Кэллоками. Как раз родословную последних и изучал сейчас мистер Паунси. Один из Кэллоков следующего поколения сочетался браком с одной из дочерей семейства Саффорд. Их сын через женитьбу породнился с Роулами… Мистер Паунси потер переносицу и подумал о дочери сэра Уильяма, опять сидящей под замком в своей комнате. Ее застали в обществе нового поваренка Сковелла. Не потому ли мальчишка вдруг сделался такой важной фигурой? Передвинув бумаги на столе, мистер Паунси положил перед собой родословные Кэллоков и Фримантлов и начал бесцельно отслеживать случайные союзы и степени родства между семействами, уяснять процесс разделения последних на два не связанных между собой клана, сопоставлять имена. Потом две
генеалогические линии вновь сошлись — одна со стороны Кэллоков, другая со стороны Фримантлов.
        Подземная река, вскользь подумал мистер Паунси. В следующую минуту случайная мысль вдруг разрослась и всецело завладела умом. А может ли линия наследования незримо тянуться сквозь поколения? Достав все родословные семейства Кэллоков, он посмотрел на старые документы новыми глазами.
        Свеча догорала, и стюард крикнул, чтоб принесли другую. Ко времени, когда и она стала гаснуть, свет зари уже разливался над Элминстерской равниной и втекал в окно мистера Паунси. Он потер воспаленные глаза. Род Кэллоков был таким же древним, как род Фримантлов. Даже более древним, утверждал отец сэра Гектора. Именно им, а не Фримантлам принадлежало законное право владения Долиной… Стюард еще раз внимательно проследил две линии преемственности. А если они опять соединятся? Возможно, такой союз удовлетворит требованиям завета?
        Ему придется войти в переговоры с Гектором Кэллоком, ясное дело. Но нищий граф обеими руками ухватится за возможность породниться с Фримантлами. Тогда останется уговорить леди Лукрецию. Упрямством девочка пошла в отца. Она заартачится как пить дать. Но самое трудное препятствие лежит далеко за пределами Бакленда — ведь любой подобный брак может быть заключен только с благословения Короны.
        А для того, чтобы получить такое благословение, придется вновь открыть ворота усадьбы Бакленд.
        Откинувшись на спинку кресла, стюард вспомнил вечер, когда ворота закрылись, — вечер смерти леди Анны. Словно обуянный безумием, сэр Уильям тогда прогнал вон всех своих слуг и всех служанок своей жены. Мистер Паунси будто въявь услышал бешеный стук молотка, которым его светлость заколачивал дверь в Солнечную галерею. На следующий день усадьба закрылась от внешнего мира.
        Бакленд должен вновь открыть свои ворота, решил мистер Паунси. Латунные гирьки размещались на стопках бумаг почти в нужном порядке. Почти в идеальной последовательности. Хороший вечер. Только мысль о дерзкой выходке мастера Сковелла все еще свербила в глубине сознания. Маленький бродяжка. Его имя назойливо гудело в мозгу, подобно залетевшей в комнату мухе, которая с сердитым жужжанием мечется в поисках выхода.
        Джон Сандалл.

* * *
        На потолке дрожали красные отблески мерцающих огней, на полу лежали тени от колонн.
        - Ты из каких мест, Джон Сатурналл? — спросил кто-то.
        - Это Адам Локьер, — прошептал Филип, лежащий рядом с Джоном на соломенном тюфяке. — Кузен Альфа.
        - С другого конца долины, — ответил Джон. — Из-под Флитвика.
        - Я родом оттуда, — раздался неторопливый голос. — Что-то не припомню там никаких Сатурналлов.
        - Да ты дальше вчерашнего дня вообще ничего не помнишь, Питер Перз, — вмешался паренек с птичьей физиономией, обрамленной курчавыми волосами. — Джед Скантлбери, — представился он. — А правда, что ты застал нашу леди Люси спящей в Солнечной галерее?
        - Она не спала. — Джон вспомнил надменное востроносое лицо девочки. — К сожалению.
        Джед рассмеялся.
        - Эй, вы, там, заткнитесь! — крикнул Коук с другой стороны помещения.
        - Значит, ты приехал с Джошем Пейлвиком? — тихо произнес Адам Локьер. — Небось много чего повидал, пока путешествовал через всю долину.
        - Ну да, повидал кой-чего, — осторожно согласился Джон.
        - А что за посылка? — спросил Джед. — Сковеллу прямо не терпелось открыть ее. И как ты узнал, какие приправы добавлены в рыбный бульон?
        Джон услышал, как мальчики заворочались. Один или двое сели.
        - Да случайно угадал, — уклончиво пробормотал он.
        - И ведь правильно всё назвал, — подивился Адам. — Андерли говорил Роосу, а Колин Черч услыхал, он в буфетной был. А потом в кондитерской Андерли сказал косоглазому парню, что раньше стоял на засолочных лоханях…
        - Тэму Яллопу, — подсказал мальчик помладше.
        - Точно, Финеас? В общем, он сказал, что в жизни не встречал таких, как ты, Джон Сатурналл…
        Джон прислушивался к приглушенной болтовне поварят. Перед уходом Джош отвел его в сторонку.
        - Все эти люди теперь твоя семья, — сурово промолвил погонщик. — Я появлюсь здесь весной, Генри за тобой присмотрит.
        Голоса мальчишек слились в невнятный общий шепот. На тюфяке рядом с ним пошевелился Филип. Матушка хотела, чтобы он служил именно здесь, напомнил себе Джон. Отныне это его мир. Со Сковеллом, поварами и поварятами… А поварята-то все умолкли, внезапно осознал он и открыл глаза.
        В ногах у него стояли три фигуры. Коук посередке, а бокам два мордастых мальчишки. Сложив руки на груди, они пристально смотрели на Джона. А ведь я ждал чего-то подобного, неожиданно понял Джон и почувствовал, как глубоко внутри разгорается уголек гнева.
        - Этот, что ли? — спросил один из товарищей Коука, который потолще.
        - Он самый. — Коук для вящего эффекта выдержал паузу. — Видишь ли, его мамаша… Она… взяла да окочурилась!
        Улыбка Коука превратилась в издевательскую ухмылку. Его грубые черты неуловимо преобразились в багровых отблесках огня, и внезапно Джону почудилось, будто на него смотрит густобровая физиономия Эфраима Клафа. Жаркая волна обожгла изнутри, и он бросился на Коука, полыхая лютым гневом.
        Первый удар пришелся в бровь. Коук сложился пополам, схватившись за лицо, и Джон со всей силы ударил коленом снизу вверх. Противник испустил пронзительный вопль. На затылок Джона обрушился кулак. Барлоу или Стаббс, кто же еще. Но удар лишь разозлил мальчика пуще прежнего. За физиономией Коука маячили все остальные. Эфраим Клаф и Тимоти Марпот. Все эти злобно оскаленные рожи. Сейчас Коук был всеми теми людьми, которые изгнали его мать в лес, обрекли на смерть от голода и холода. Сколько бы он ни бил, все равно будет мало…
        Вдруг кто-то подскочил к нему сзади, крепко схватил за руки. Филип и Адам оттащили Джона прочь, а он яростно вырывался, горя желанием продолжить расправу. Потом от дверей раздался гнусавый голос:
        - Что за чертовщина тут творится?
        - Прекрати! — прошипел Филип на ухо Джону. — Ты что, с ума сошел? Тебя ж выгонят вон за драку в кухне.
        - Новенький не давал нам спать, мистер Вэниан, — крикнул Барлоу. — Мы хотели его утихомирить.
        Стаббс помогал Коуку встать с пола. Послышалось презрительное фырканье, и к ним приблизился Вэниан со свечой. Он недобро уставился на Джона:
        - Сдается мне, ты дрался.
        Джон посмотрел мужчине прямо в глаза, стараясь справиться с дыханием, и помотал головой. Вэниан обвел взглядом помещение:
        - Кто здесь дрался?
        Все молчали. Вэниан растянул тонкие губы в улыбке и наклонился к Джону:
        - Прибереги свои представления для мастера Сковелла, малый. Похоже, он от них в восторге.
        Коук с товарищами уже убрались на свое место. Вэниан повернулся и широким шагом вышел прочь. Адам и Филип опасливо посмотрели на Джона.
        - Думал, ты из него душу выбьешь, — сказал Адам, и Филип кивнул.
        Джон переводил взгляд с одного на другого. Гнев в нем угас, жаркий уголек почернел. Теперь у него ныли ушибы на голове и горели сбитые костяшки.
        - Вспылил я, — промямлил он.
        Двое мальчиков молчали.
        - На все Божья воля, как говаривала моя сестренка, — наконец заметил Адам. — Это все одно что приставные лестницы в саду. Главное — выбрать прочную…
        Между мальчиками, лежащими на соломенных тюфяках, возобновился тихий разговор. Джон неподвижно смотрел в сводчатый потолок, чувствуя, как на лбу набухает шишка, и прислушиваясь к приглушенным голосам, ведущим речи про буфетную и судомойню, про пекарню Вэниана и подсобную мистера Банса, про голубятню Диггори и засолочные лохани… Вот он, его новый мир.
        Один за другим голоса стихли, и наконец веки Джона сомкнулись.
        Он снова был в лесу и тряс за плечо матушку. На сей раз она проснется. Надо только потрясти подольше, и она встанет со своего спального места у костра. Она пожурит Джона за то, что убежал на всю ночь, а потом ласково обнимет. Но он расталкивал ее, пока в деревне внизу не зазвонил церковный колокол, да так громко, что и мертвые поднялись из могил. А матушка по-прежнему не шевелилась. К нему подошла Пегги Роули, с измазанным кладбищенской грязью бескровным лицом, в руке у нее болталась кукла. За ней следовали сестры Риверетт, землисто-бледные, с синими губами. Потом приблизился мальчик в шляпе с обвислыми полями. Абель снял свой головой убор.
        - Все из-за колодца, — сказал мертвый друг. — Когда он разлился во время дождей. Старый колодец отравил нашу Мэри. А заодно и рассудок нашей Кэсси. Но ты ведь знал это, правда, Джон?
        - Ты зачем пришел, Эйб? — спросил Джон.
        - За своим плащом.
        Мертвый мальчик схватил Джона за плечо и потянул. А колокол все звонил и звонил…
        Джон, вздрогнув, проснулся. Филип Элстерстрит тряс его за плечо. Звон производила поварешка Сковелла, ударяющая об огромный котел. Джон хотел запахнуть полы голубого плаща, но пальцы ухватились за красную куртку и рубашку.
        Повсюду вокруг поварята поднимались со спальных мест на полу, зевая, потягиваясь и протирая глаза. Джон потер лицо ладонями и поморщился, задев шишку на лбу.
        У противоположной стены вставал со своего тюфяка Коук, один глаз у него заплыл багровым кровоподтеком. Маленький Финеас с ухмылкой пялился на вредного поваренка. Потом двери распахнулись, и в кухню повалили клерки, раздельщики, увязчики, кондитеры, пекари, кладовщики и носильщики. Повара всех рангов сгрудились вокруг Сковелла, который стоял у очага, колотя половником по медному котлу. Наконец под сводчатым потолком замерло гулкое эхо последнего удара.
        - Раздуть огонь!
        Крышка в полости очага поднялась, ручные мехи заработали, горячие угли замерцали и разгорелись.
        - По местам!
        Толпа бросилась врассыпную, красные куртки и белые фартуки так и замелькали перед глазами. Джон, стоявший рядом с Филипом, в легком замешательстве озирался по сторонам, когда вдруг почувствовал крепкий тычок под ребра.
        - Вчера ты меня врасплох застал! — прошипел Коук, злобно хмуря расцвеченное синяками лицо. — Но погоди, я еще доберусь до тебя, черномазый. И уж я подойду к делу с умом, не сомневайся.
        Филип пожал плечами.
        - Не обращай на него внимания, — бросил он, когда Коук торопливо зашагал к аркам.
        Повсюду вокруг Джона мужчины и мальчики готовились к трудовому дню.
        - А куда мне идти? — растерянно спросил он, оглядывая кипящую суетой кухню.
        - Куда велят, — ответил Филип. — Может, в разделочную к Андерли. Это было бы неплохо. Или в погреба к мастеру Пейлвику. Или в пряностную комнату к Роосу. Я лично работаю у мистера Банса…
        - Уже нет.
        Над мальчиками навис старший судомой мистер Стоун, обернутый ниже пояса длинным кожаным фартуком. Лицо его по выразительности могло соперничать с одной из кухонных колонн.
        - Вы оба работаете у меня.
        - Но мое место в подсобной, — запротестовал Филип.
        Мистер Стоун покачал головой:
        - Тебе не следовало приводить сюда своего приятеля. — Верзила указал на прибитый над дверью закопченный щит с вырезанными на нем мелкими темными буквами. — Ты же знаешь правила. А ну-ка.
        - «Никто да не поднимет руку на товарища, — неохотно прочитал Филип. — Никто да не произнесет бранного слова. Никто да не принесет навоза на башмаках…»
        - Не это.
        - «Никакая дичь да не будет доставлена не заключенной в клетку…»
        - И не это.
        - «Ни один посторонний да не войдет в кухни, иначе как с дозволения кухонного начальства», — наконец прочитал Филип.
        - Вот именно. — Мужчина сурово воззрился на Филипа и Джона. — Взять хотя бы подавальщиков Квиллера, что сейчас выстраиваются наверху. Здесь они посторонние. Это не означает, что мы с ними не знакомы. Это означает, что они не кухонные работники. Спустись сюда сам король — он посторонний. Даже сэр Уильям. Если ты не служишь в кухнях, ты не имеешь права здесь находиться. А кухонное начальство означает мастера Сковелла, либо одного из старших поваров, либо полноценного повара. А не поваренка, который еще и года здесь не прослужил. — Старший по судомойне повернулся к Джону. — Или даже дня не проработал. Все понятно? Марш в судомойню.
        В судомойне пахло сыростью и пищевыми отходами. Свет проникал через маленькие окошки, расположенные высоко над полом. Вдоль одной стены размещались длинный стол, деревянный ларь и ряд лоханей. В дальнем углу, над древним каменным стоком, из стены торчала капающая свинцовая труба. На веревках с потолка свисал длинный деревянный желоб. Из подсобной кухни доносился стук ножей: мистер Банс и остальные уже принялись за работу.
        - Вот ларь с золой, — тусклым голосом заговорил Стоун. — Зола растворяет жир. Стол — для грязной посуды. Лохани — для мытья. Ящик с песком — для чистки. Подвесная водяная труба — для набора воды. — Стоун повернул круглую голову к окошкам, выходившим в сад на уровне земли. — Некоторые думают, что могут брать нашу воду. Один садовник по имени Мотт. — В голосе мистера Стоуна послышалось что-то, отдаленно напоминающее раздражение. — Так вот, он ошибается. — Старший судомой хлопнул ладонью по бортику ближайшей лохани и вручил каждому мальчику по деревянной лопатке. — Скребки, чтоб отскабливать.
        - А мы надолго здесь, мистер Стоун? — спросил Филип.
        - Это решать мастеру Сковеллу.
        Филип и Джон едва доставали до дна глубокой лохани, сколоченной из вязовых досок. Внутренние стенки были сплошь покрыты бугристыми наростами желтого жира и наплывами застывшего сала, на дне пупырчатой массой лежали комья пищи, схваченные желто-бурой коркой.
        Мальчики выгребли добрых полведра жира ко времени, когда в помещение гуськом вошли судомои — угрюмые мужчины в заляпанных сальными пятнами куртках, все до одного молчаливые, как мистер Стоун. Из кухни мистера Банса доносились крики, стук ножей, звон котлов и сковород. Работники судомойни опустили один конец подвесного деревянного желоба, и из него хлынула вода. Они наполовину наполнили пустые лохани и бросили в каждую по лопатке золы. Потом застыли на своих местах, словно собираясь с силами. Джон выглянул в подсобную и увидел Альфа, с трудом поднимающего чан с водой. Позади него мистер Банс нарезал кубиками брюкву, нож с бешеной скоростью стучал по разделочной доске. Через арочный проход в кухню вошел слуга с большим деревянным подносом, на котором высились три шаткие башни тускло-серых мисок, и направился к судомойне.
        - Ага, началось, — пробормотал у Джона за спиной Филип.
        Они взяли свои скребки.
        - И пошевеливайтесь! — гаркнул один из судомоев. — Иначе будем запаздывать!
        Подавальщики Квиллера входили один за другим — у каждого в руках поднос, на каждом подносе по три высоченных стопки мисок, каждая миска измазана подсохшей овсянкой. Мужчины составляли грязную посуду на длинный стол, где Филип и Джон набрасывались на нее со своими деревянными лопаточками и отскребали, отскабливали клейкие ошметки от оловянных плошек, которые потом толчком переправляли по столу к работникам, стоящим у первой лохани. Альф, кряхтя от натуги, таскал в судомойню чаны с горячей водой, но после первого обмена приветствиями у Филипа и Джона не хватало ни времени, чтобы к нему повернуться, ни дыхания, чтобы произнести хоть одно слово сверх невнятного хмыканья. Судомои опускали руки по локоть в лохани и терли, мыли, полоскали, прерываясь для того лишь, чтобы выкрикнуть: «Слить помои!» — и выдернуть затычки. Тогда мутная вода, загустевшая от жира и золы, потоками разливалась по полу и поднималась мальчикам по щиколотку, прежде чем стекала, закручиваясь воронкой, в сливное отверстие в углу помещения. Потом один конец подвесной деревянной трубы опять опускался, и лохани наполнялись чистой
водой. Филип и Джон трясли ногами, стряхивая с башмаков вонючую серую жижу, и вновь набрасывались со своими скребками на стопки грязной посуды, изничтожая одну за другой, проворно пересылая миски к лоханям.
        Но чем быстрее мальчики работали, тем быстрее прибывали измазанные скользкой овсянкой плошки. Как ни старались они, как ни пыхтели, как ни потели, гора посуды становилась все выше и выше. Скоро она уже нависала над ними и, невзирая на все их усилия, продолжала неумолимо разрастаться вверх и в стороны. В конце концов на столе осталась лишь узкая полоска свободного места, где мальчики торопливо хватали, скребли и скидывали миски в серую воду, покрытую хлопьями пены. Неустойчивая груда грязной посуды грозила в любой момент обрушиться на них. Если трудиться не покладая рук, повторял себе Джон, мы одолеем это дело… Но вскоре в судомойню притащили первые котлы.
        Они сдались, впоследствии признал Джон. Они с Филипом продолжали скрести и скоблить, но битва была проиграна: котлы их доконали. Затем в сражение вступил мистер Стоун.
        - Не поспеваете, — неодобрительно буркнул он, забирая у Джона скребок. — А ну поправь вон ту стопку, иначе рухнет сейчас.
        Старший судомой взялся за работу. Его крупное, неестественно прямое тело ритмично поворачивалось от стола к лоханям и обратно. Он очищал и отталкивал в сторону миски мерными, выверенными движениями. Мужчина словно и не торопился вовсе, однако гора грязной посуды уменьшалась на глазах. Наконец, когда на столе осталась лишь символическая стопка тарелок да десятигалонный соусный котел с бледным ободком жира на стенках, мистер Стоун отступил назад. Филип с Джоном завершили работу и, шатаясь от усталости, вышли в подсобную кухню, чтобы съесть свой завтрак.
        - Нужно выбираться из судомойни, — промычал Филип, запихивая в рот ложку холодной овсянки.
        - Дальше будет лучше, — сказал Джон.
        Но дальше стало хуже.
        Ужин обернулся хаотическим кошмаром, в котором плавали клубы душного пара и горы блюд, тарелок, плошек на столе громоздились еще выше. На сей раз мистер Стоун в дело не вмешался. Остальные судомои работали в мрачном молчании, не говоря мальчикам ни слова.
        - Просто они знают, что мы здесь долго не задержимся, — с надеждой предположил Филип, когда поздно вечером они брели обратно в кухню.
        - Правда твоя. Ты отправишься в Каррборовский работный дом.
        Перед ними стоял Коук, в обществе Барлоу и Стаббса. Он глумливо оскалился, когда Джон с Филипом проплелись мимо них, слишком усталые, чтобы отвечать. Мальчики вытащили из-под стола свой тюфяк, но, казалось, они едва успели опустить головы на грубую мешковину и закрыть глаза, как поварешка Сковелла уже заколотила по громадному котлу.
        Дни проходили, похожие один на другой: стук посуды, плеск воды, лихорадочное скобление мисок, тарелок и горшков. Филип внес изменения в порядок работы:
        - Мы половину времени проводим, бегая друг вокруг друга. Ты стой тут, а я передвину эти тарелки вот сюда…
        К удивлению Джона, после этого дело пошло бойчее. Они по-прежнему наспех проглатывали свою пищу в подсобной кухне, а потом падали как подкошенные на пол в судомойне, но теперь ожидали следующего наплыва грязной посуды просто в изнеможении, а не в ужасе, как раньше. В судомойне не происходило ничего, только плескала мутная вода да сновали руки. За работой никто не произносил ни слова — лишь каждые несколько минут раздавалась команда «Слить помои!», да изредка, когда из трубы переставала течь вода, мистер Стоун испускал яростный вопль: «Мотт!» Повернувшись спиной к лоханям, заваленным мисками и котелками, старший судомой решительно отправлялся на поиски садовника. Филип и Джон видели за окошками его башмаки, тяжело топающие по гравию и траве Розового сада. После короткой перебранки с садовником ток воды возобновлялся.
        Звон церковного колокола в полдень звал мальчиков к обеду, а вечером возвещал о начале ужина. Джон пил нацеженное из бочки слабое пиво, жадно глотая водянистый горький напиток. Рвал хлеб на куски и запихивал в рот, торопливо жуя и давясь. В один из первых дней он заметил, что другие мальчики удивленно посматривают на него.
        - А чего ты так ешь-то? — позже спросил Филип.
        - Как?
        - Как голодный волк.
        Он стал жевать медленнее. Работать легче не становилось, но, когда Филип жаловался на помойную воду, хлюпающую в башмаках, или на горы плошек и тарелок, грозящие погрести их под собой, Джон всякий раз вспоминал, как в лесу Баклы ледяные пальцы холода сдавливали его кости, как мучительно крутило пустой желудок, как в волосах кишели вши. И как матушкин голос летел за ним между темными деревьями.
        Мы сохраним Пир. Сохраним для всех них…
        Днем ее слова тонули в грохоте посуды, но каждую ночь, улегшись с Филипом на тюфяк, Джон возвращался в безмолвный лес. Там его ждала матушка.
        Она отослала меня в усадьбу, думал мальчик. Зачем же она по ночам увлекает меня обратно в лес Баклы? В ушах у него по-прежнему звучал призывный голос матери. Что еще хотела она рассказать ему той ночью? Вопрос не давал покоя и в часы бодрствования, обращая мысли Джона к Сковеллу. Вспомнить только, как взгляд мужчины внезапно затуманился и скользнул в сторону, когда он сказал о смерти матери.
        Сковелл — вот еще одна загадка. С первого дня работы Джона в кухне он не обратился к нему ни с единым словом. В иные разы главный повар, казалось, заполнял своим присутствием все помещение. А подчас проплывал через него, подобно бесплотному призраку. Сковелл занимает целый подвал под домом, шептались мальчики. И там стряпает странно пахнущие блюда. Он говорит на языках, которые никто не понимает.
        - Соплеменник Рооса, надо быть, — однажды предположил Финеас Кампен.
        - Роос фламандец, — свысока возразил Адам Локьер. — А Сковелл никакой не фламандец…
        - А кто тогда? — спросил Джон.
        Но никто из поварят не знал, какого племени мастер Сковелл.
        - Я видел, он наблюдал за тобой, — по секрету сообщил Финеас Джону. — В первый день, как ты здесь появился. Когда ты сказал Вэниану, какие приправы в бульоне. Я как раз вошел, а он наблюдал за тобой. Только стоял поодаль, в тени.
        Волосы у Джона отросли и закурчавились, как прежде. На костях наросло немного мяса. Синяки, полученные в стычке с Коуком, сошли. Он больше не дрожал ночами напролет от холода, не испытывал грызущего голода по пробуждении. И больше не набрасывался на еду как волк. Работа в судомойне превратилась в рутину.
        По воскресеньям, когда завтраки и ужины выставлялись на хлебных досках и черствые ломти исчезали либо в голодных ртах, либо в ларе для подаяний, времени на отдых давалось больше. Мальчики по команде строились, нахлобучивали картузы и гуськом покидали кухню. Филип и Джон вместе с остальными пересекали хозяйственный двор, шли по затененному проходу и выходили на яркий солнечный свет.
        - Вон Роберик Тичборн, — указал Филип. — Он служит под началом Генри Пейлвика. А вон Моррис Эпплтон. То же самое. Двое белобрысых — это Джим и Джем Джингеллы. Только и знают, что ныть и жаловаться. Парнишка с ними — это Венделл Терпин. Он работает в голубятне, у Диггори Винга. Рядом стоит Джервас, он с маслодельни. Другие двое — Филпот и Даймиан. Ну, Адама Локьера и Альфа ты знаешь. Питера Перза и Финеаса Кампена — тоже. Глянь, там впереди Мэг и Джинни. Джинни тебе машет…
        Джон кивнул. Все эти ребята теперь моя семья, подумал он. Слегка ошалелый от обилия новых имен и лиц, он обернулся в сторону подъездной аллеи, обрамленной широкими газонами. За дальним, гладко выкошенным газоном начиналось дикое пастбище — оно спускалось к забору с калиткой, за которым простирался обширный луг и сверкали на солнце разновеликие пруды, расположенные вокруг могучего дуба. Там находилась странная фигура.
        Долговязый паренек с копной соломенных волос, одетый в лохмотья, медленно двигался вокруг самого большого пруда, надолго замирая на месте после каждого шага. Потом он вообще остановился и раскинул руки, вытянув в стороны две длинные палки с висящей на них мешковиной и помахав ими вверх-вниз, точно огромными потрепанными крыльями. Подлетавший голубь круто развернулся и понесся прочь.
        - Кто это?
        - Мальчик-цапля, — ответил Филип, стоявший позади. — Он немтырь.
        Джону вспомнилось, как он сам немотствовал, пока его везли через долину. Он пристально всмотрелся в оборванную фигуру, снова опустившую крылья, но тут вереница поварят тронулась дальше. Цапля продолжил свой медленный путь вокруг пруда.
        Они прошли мимо ступеней, ведущих в Большой зал, под портиком с каменными факелами и зашагали по дорожке, пролегающей вдоль стены Восточного сада. Джон бросил взгляд на высокие окна Солнечной галереи, блестящие в лучах утреннего солнца, и в памяти у него всплыл образ Лукреции, а потом громкое урчание ее желудка…
        - Что смешного? — спросил Филип.
        - Смешного?
        - Ты лыбишься до ушей.
        Джон помотал головой:
        - Ничего.
        Отлогий спуск привел мальчиков к церкви на краю каштанового леса, похожей на выплывающий из тумана корабль — с корпусом из источенного непогодой серого камня и раздутой мачтой-колокольней из древнего гранита. Наверху Джон заметил проемы наподобие высоких арочных окон и вспомнил, как впервые увидел вдали церковный шпиль с верхней террасы склона. Деревья за церковью источали запах каштанового сока, потом вдруг в воздухе повеяло тонким сладким ароматом. Фруктовые деревья в цвету, понял он. В точности как в лесу Баклы… Может ли такое быть? Больше он ничего подумать не успел, потому что на тропе вдруг образовался затор: путь мальчикам преградили люди в пурпурных ливреях. Из церкви раздался крик: «Стоять! Всем стоять! Опустить глаза перед сэром Уильямом!»
        Все вокруг Джона поспешно снимали шапки. Мальчики, шедшие впереди, шарахнулись назад, напирая на товарищей, следовавших за ними. Через несколько секунд стройные ряды смешались, началась беспорядочная толкотня, и Джон оказался в самой гуще суматошной толпы.
        - С дороги! Освободить путь для его светлости! Глаза долу!
        Из церкви стремительно вышел мистер Фэншоу, бледный от волнения. За ним шагали два камердинера. Все разом застыли на месте, сутолока прекратилась, и наступило молчание. Из дверей появился сэр Уильям.
        Джон мельком увидел высокого широкоплечего мужчину с густыми черными волосами и ястребиным лицом, одетого во все черное, и рядом с ним мужчину пониже ростом, с толстой цепью на груди. Сэр Уильям, казалось, не замечал притихшей толпы. Люди согнулись в поклоне, и двое мужчин двинулись по проходу, открывавшемуся перед ними. По примеру остальных Джон низко наклонил голову и уголком глаза заметил двух дам, выходящих из церкви, — одна длинная и тощая, другая коротенькая и толстая, обе сжимали в руках черные книжицы. Потом он вдруг встрепенулся и уставился вовсю. За дамами следовала фигура потоньше и поизящнее. Леди Лукреция.
        Она была в затейливом шелковом чепце и уже знакомом темно-зеленом платье. Джон вытянул шею, чтобы получше разглядеть лицо девочки. Ну да, тот же вострый нос, те же темные глаза. В следующий миг чья-то жесткая ладонь хлопнула его по уху. Прямо перед ним возникла физиономия Вэниана.
        - Вниз смотреть! — прошипел старший повар. Костлявая рука грубо нагнула голову Джона.
        Группа важных особ прошествовала мимо. Мужчины и мальчики гуськом вошли в церковь. Вместе с остальными поварятами Джон и Филип опустились на колени под выцветшими знаменами, что висели в ряд в задней части зала. Витраж в большом окне изображал рыцаря, коленопреклоненного перед костром. Языки пламени ярко сияли среди потемневшего от времени дерева и камня.
        - А вот и отец Япп, — прошептал Филип.
        На кафедру взошел розовощекий молодой человек в белом стихаре. Проникающий сквозь витражное окно свет окрашивал его лицо пурпуром. Джон встал поудобнее, приготовившись к неизбежной проповеди. Но едва священник протараторил «Отче наш» и кратенькую гомилию, как Филип уже дергал Джона за рукав — мол, пошли отсюда.
        - Ливрейные слуги посещают церковь по очереди, — пояснил мальчик, когда они повернулись к выходу. — На всех места не хватает.
        - А там что такое? — спросил Джон, указывая на балкон с массивной дверью.
        Филип тряхнул головой:
        - Там было место леди Анны. Дверь ведет в колокольню. Теперь туда никому нельзя подниматься. Кроме сэра Уильяма, конечно.
        В церковь потянулись вереницей мужчины в зеленом. Кухонные работники обменивались неприязненными взглядами с домашними клерками. Среди последних Джон заметил знакомое лицо:
        - Бен!
        Бен Мартин выглядел почти довольным.
        - Меня взяли учетчиком, — сообщил он. — Тут почти никто считать не умеет. А ты где?
        - В судомойне.
        Выходящие из церкви поварята напирали сзади, а входящие клерки наседали спереди. Бен отступил в сторонку и наклонился к Джону:
        - Здесь служит один малый из Бакленда. Он говорит, вся деревня предалась дьяволу.
        - Кто такой?
        - Запамятовал имя. Он здесь работал в старых фруктовых садах. Прививал деревья. — Бен кивнул в сторону каштанового леса.
        - Фруктовые сады? — удивился Джон. — В лесу?
        - Совсем чахлые. Плодоносят не в сезон, причем яблоки там размером с вишню. По мне, так выкорчевать все, и дело с концом. Но сэр Уильям не хочет. Садовник говорит, они одного возраста с усадьбой…
        На всем обратном пути Филип молчал, а войдя в судомойню, повернулся к Джону:
        - Этот твой знакомый, Бен Мартин, сказал «Бакленд».
        - И что?
        - Ты ж говорил, что родом из Флитвика.
        - Ну так Бакленд недалеко от Флитвика. — Джон перевернул вверх дном котелок, стоявший на столе, и внимательно осмотрел на предмет копоти.
        - Что значит «вся деревня предалась дьяволу»? — не отставал Филип.
        - Просто предалась, и все.
        Филип ненадолго задумался.
        - Ты, небось, и с Джошем Пейлвиком не ездил?
        Джон поднял глаза:
        - А?
        Какая, собственно, разница, как он оказался в усадьбе? Обычно веселое лицо Филипа мрачно хмурилось.
        - Ты мне соврал, — обличительно сказал он.
        - Соврал?
        - Кто показал тебе кухни? — сердито осведомился Филип.
        - Я не просил тебя ничего мне показывать! — огрызнулся Джон.
        - «Меня возьмут в услужение» — вот твои слова. Ну как же, Джон Сатурналл со своим знаменитым нюхом. Здесь ты тоже соврал, да?
        Гнев закипел в груди Джона, кровь бросилась в лицо.
        - Нас выгнали из дому, ясно? Мою мать объявили ведьмой. Нашу хижину спалили. Священник заплатил Джошу, чтобы он взял меня с собой. Теперь доволен?
        Но Филип потряс головой:
        - Что это? Новая выдумка?
        - Не хочешь — не верь, — отрезал Джон. — Мне все равно.
        - Конечно, все равно, — окончательно разозлился Филип. — Теперь тебе Филип Элстерстрит не нужен, да? Тебе вообще никто не нужен.
        Джон стиснул кулаки. Внезапно ему стало наплевать, что о нем думает Филип.
        - Вот именно, — выпалил он. — Мне никто не нужен.
        Они скоблили огромные блюда и скребли котелки. Сваливали миски с подносов в лохани, потом вытаскивали оттуда. Они ели за одним столом, умывались из одного ведра на хозяйственном дворе и спали на одном тюфяке в окружении других поварят. Но все это они делали в молчании, тяжелом, как кожаный полог при входе в кухни. Со дня ссоры мальчики не перемолвились ни словом.
        Джон обменивался приветствиями с Альфом и Адамом Локьером, перекидывался шутками с Финеасом Кампеном и Джедом Скантлбери, желал доброго утра близнецам Джингеллам и Питеру Перзу. Коук и его приспешники насмешливо ухмылялись при встрече с ними. Но Филип безмолвствовал, как мальчик-цапля, и, когда по воскресеньям днем они оставались наедине в тихой судомойне, секунды текли медленно, как комковатая овсянка с разливательной ложки Фелпса. Филип сидел на полу. Джон опирался на каменную раковину, барабаня пальцами по бортикам, и пристально изучал потолок. Из открытого окна веяло ароматами Розового сада. Тягостное упрямое молчание нарушали лишь отдаленные крики других ребят, резвящихся на лугу внизу. На третье скучное воскресенье снаружи донеслось цоканье каблуков по мощеной дорожке. Глянув в окно, Джон увидел пару коричневых дамских башмачков и коричневую юбку над ними. Немного погодя к коричневым башмачкам присоединилась пара черных, начищенных до блеска. Над нарядной обувкой висел темно-зеленый подол, по краю расшитый красным узором.
        - …Но, может, он красивый, — говорил девчачий голос. — Может, он просто душка.
        Это Джемма, подумал Джон. А другая, наверное…
        Впрочем, личность другой девочки не вызывала сомнений.
        - Конечно, пастухи бывают и красивые, — ответил капризный голос. — Но чаще всего у них башмаки испачканы в навозе, а во рту соломинка.
        - Пирс Кэллок не пастух, — возразила Джемма. — Он сын графа. Сэра Гектора, лорда Форэма и Артуа. Джинни слышала, как мистер Паунси говорил миссис Поул. В следующем году Пирс достигнет совершеннолетия. Он бывал при дворе.
        - При дворе? — В голосе Лукреции послышалось любопытство.
        - И он прекрасный наездник, — продолжала Джемма. — Может потягаться с любым в поместье своего отца, так говорил мистер Паунси.
        - То есть получается… — Лукреция качнулась взад-вперед на каблуках, — он уже почти мужчина?
        Джон почувствовал, как к горлу поднимается пузырь смеха, и с усилием загнал его обратно внутрь.
        - Почти, — согласилась Джемма. — Если бы не одно…
        Но мальчики так и не узнали, какую оговорку собиралась сделать Джемма, поскольку в этот момент Лукреция качнулась вперед сильнее и раздался треск рвущейся ткани.
        - Вот черт!
        - Люси! — потрясенно ахнула Джемма.
        В судомойне Джон прыснул со смеху, Филип позади него сделал то же самое. Черные башмачки наверху нетерпеливо топтались взад-вперед, свидетельствуя о попытках Лукреции Фримантл освободиться. Наконец Джемма опустилась на колени, чтобы отцепить платье от шипастой ветки, и в окошке показалось ее перевернутое лицо. При виде Джона и Филипа она нахмурилась. В следующий миг темно-зеленая юбка, отцепленная служанкой, взметнулась вверх, и перед глазами Джона мелькнула тонкая лодыжка, белее которой он в жизни не видал.
        Секунду спустя расшитый красным узором подол опустился, и черные башмачки, сопутствуемые коричневыми, утопали прочь, оставив после себя тонкий аромат розовой воды. Джон повернулся к Филипу:
        - Я не хотел тебе врать.
        Филип поднял на него взгляд:
        - Про что?
        - Про мою маму, — неловко пробормотал он. — Про то, что с нами произошло. На самом деле все было не так, как я рассказывал…
        - А как?
        Джон выложил Филипу все без утайки: как матушка служила в усадьбе, а потом вернулась в деревню с Джоном в животе, как она собирала растения и давала ему уроки высоко на склоне долины, как Эфраим Клаф и остальные травили его. Он подробно описал Кэсси и Абеля Старлинг. Начав говорить, Джон уже не мог остановиться.
        Слова лились безудержным потоком, когда он рассказывал, как по деревне расползлась болезнь и как Марпот начал свои допросы. Потом — изгнание, лес Баклы и руины дворца. Напоследок он поведал историю, услышанную среди разрушенных дворцовых стен. Про сад Сатурна и служителей Иеговы. Про Беллику и Колдклока. Про Пир.
        - Я думал, мама сберегла Пир для меня одного, — сказал Джон. — Она все мне про него растолковала и всему научила. Когда она сказала, что Пир — для всех, я убежал. А когда вернулся…
        Джон умолк.
        - Но ведь она послала тебя сюда, — промолвил Филип. — Не затем же, чтобы мыть посуду, верно?
        Джон кивнул:
        - Она служила здесь раньше, но что-то стряслось, и ей пришлось уйти.
        Он вспомнил, с какой горечью матушка упомянула про мужчину, говорившего на всех языках мира. Как велела остерегаться людей, которые извратят Пир для своих целей. Она хотела рассказать еще что-то, но он убежал от нее…
        - Сковелл знал мою мать, — продолжал Джон. — Поэтому и взял меня, должно быть. А вовсе не из-за знаменитого нюха Джона Сатурналла.
        Он решился наконец улыбнуться, но Филип потупил взгляд.
        - Я не такой, как ты, Джон, — тихо проговорил он. — Для тебя это плевое дело, а вот я не могу сунуть нос в котелок и сразу назвать все, что там находится. Никто не колотил поварешкой по котлу, когда Филип Элстерстрит поступил в кухонные работники. Всю первую зиму я ощипывал птиц во дворе, и мне потребовалось целых полгода, чтобы меня допустили хотя бы в подсобную. Кухни — все, что у меня есть. А теперь мы застряли в судомойне… — Голос мальчика пресекся.
        От горестных слов друга у Джона сжалось сердце. Филип помог ему, когда не помогал никто. Он рисковал своим местом ради него — и вот что получил в награду.
        - Мне очень жаль, — пробормотал Джон. — Мы выберемся отсюда, обещаю.
        Наступило неловкое молчание. Оба мальчика уставились в пол. Наконец Джон поднял голову и, вытянув шею, глянул в окно судомойни. Там сияли на солнце пустынные гравийные дорожки. В Розовом саду не было ни души. Джемма и Лукреция ушли. Мальчик пошарил глазами по сторонам, чтобы удостовериться окончательно.
        - Вот уж не думал, что тебе нравится наша леди Люси.
        На губах Филипа вновь играла обычная полуулыбка.
        - Вовсе она мне не нравится, — буркнул Джон.
        - Ты на нее пялился.
        - На ее ногу, — поправил Джон. — Надеюсь, всего остального я не увижу никогда в жизни.

* * *
        Лукреция натянула батистовые панталончики, мягко скользнувшие по голым белым ногам, и завязала шнурки на талии. Надела тонкий шелковый чулок, тщательно разгладила на голени, чтоб не морщил, и подвязала под коленом кружевной тесьмой. Затем проделала то же самое со вторым чулком.
        Под белой кожей у нее проступали бледно-голубые вены. Кости таза торчали. Рот был слишком широкий, губы слишком тонкие, а рассыпанные по плечам жесткие волосы лучше смотрелись бы в лошадином хвосте. Пушок у нее на руках потемнел тем летом, как и жидкий кустик волос внизу живота. У Джеммы гуще, знала она. Курчавая темная поросль, которую Лукреция заметила, когда они раздевались вместе. Еще у ее камеристки есть груди — небольшие, но полные. А вот у нее груди по-прежнему плоские, что пара блюдец. Лукреция уставилась на свое отражение в зеркале, и на память ей пришли строки из книжицы, взятой в спальне покойной матери.
        Ты созерцал ли в неге страстной
        Средь белых роз розанчик красный?
        Иль двойню вишен — нет алее —
        В раскрытых лепестках лилеи?
        Или рдяной румянец лика,
        Что кажет в сливках земляника?[2 - Роберт Геррик «К сосцам Юлии».]
        Никакая двойня вишен «нет алее» не украшала грудь Лукреции. Ее темно-коричневые сосцы больше походили на пистольные пульки. Она показала язык девочке в зеркале, потом кинула взгляд на сундук с одеялами, где прятала черную книжицу.
        Псалтырь, думала она, возвращаясь в свою комнату из Солнечной галереи. Или молитвослов. Миссис Гардинер без устали рассказывала, какой набожной была ее маменька. По правде говоря, Лукрецию не интересовало, что содержится в маленьком томике. К нему прикасались руки матери, и этого было довольно.
        Корешок тихо хрустнул, когда она открыла обложку. От страниц потянуло затхлым духом материной спальни. Тетрадь с цитатами, подумала Лукреция, увидев рукописные строчки. Такая же была у Поул — та переписывала в нее избранные места из проповедей отца Яппа после богослужений и всячески похвалялась плодами своего усердия, сравнивая их с записями мистера Фэншоу.
        И верно, первые страницы были заполнены библейскими стихами. Далее следовали выдержки из гомилий и проповедей. Цитаты из сочинений епископа Джувелла. Иные из них сопровождались примечаниями матери. «Я держусь такого же убеждения». Или «Посему и добродетельным надлежит остерегаться искушения».
        Вот доподлинные слова моей матушки, думала Лукреция. Но скоро она утомилась читать все подряд и стала бегло пролистывать страницы. Перевернув очередную, она увидела строки, написанные другой рукой, более твердой и четкой, чем округлый почерк матери.
        Приди, любимая моя!
        С тобой вкушу блаженство я.
        Открыты нам полей простор,
        Леса, долины, кручи гор.
        Лукреция наморщила лоб. Она не наивное дитя. Как и все служанки, она знала, почему последнего учетчика уволили после того, как застали с девицей из Кэллок-Марвуда. А минувшей весной они с Джеммой прокрались в конюшню, когда к кобылам завели привезенного из Каррборо жеребца, и круглыми от потрясения глазами наблюдали за происходящим из-за тюка сена. Теперь девочка изумленно уставилась на строки, написанные твердым почерком. Таким молитвам, знала она, не место в церкви. С жадным интересом Лукреция стала читать дальше.
        Дам пояс мягкий из плюща,
        Янтарь для пуговиц плаща.
        С тобой познаю счастье я,
        Приди, любимая моя.
        Поля страницы были изрисованы маленькими сердечками. Вокруг последующих строф вились романтические кудри и лиственные орнаменты. Пастух сделает своей возлюбленной ложе из роз, вплетет цветы ей в волосы, оденет ее в тончайший наряд из ягнячьей шерсти и в плащ, украшенный миртовой листвой. Лукреция представила мягкий пояс из плюща на собственной талии и противно своей воле залилась жарким румянцем.
        - Джемма! — крикнула она с кровати. — Поди сюда скорее!
        Лукреция спрятала книжицу в сундуке с одеялами, зарыла в складках пахнущей лавандой шерстяной ткани, где покоились леди Курослепа, леди Белоножка и остальные. Каждый вечер, когда удалялась последняя служанка, девочки подпирали дверь тяжелым креслом и усаживались на кровать, прижавшись друг к другу.
        Моих медвяных сливок сладкий дар,
        Чтоб остудить кислицы нежной жар,
        Которую столь часто в час ночной
        Твой пламень запекает нутряной…
        - Да это просто печеные яблоки в свежем молоке, только описанные затейными словами, — заявила Джемма. — Матушка кормила нас такими в малолетстве.
        Они читали дальше. Эти стихи написал ее отец, знала Лукреция. А мать прочитала и написала ответные. Для девочки не было секретом, что кроется за горячечной задышливостью любовников. Но как столь возвышенные слова могут сопутствовать непристойному акту, который она видела в конюшне?
        Властитель дум моих! Чьи руки столь белы,
        Столь благозвучен голос, очи столь милы…
        Они с Джеммой проверяли в зеркале, милы ли у них очи. Сравнивали руки на предмет белизны. Спорили, у кого благозвучнее голос. Они читали, пока не угасала свеча, а на следующее утро зевали на уроках миссис Поул. Сидя в душной классной комнате, они писали под диктовку гувернантки выдержки из книги «Обязанности маленького христианина». Когда Поул украдкой махала в окно мистеру Фэншоу, Лукреция думала о пастухах и нимфах. Девочки переглядывались и сдавленно хихикали. Поул стучала по столу указкой:
        - Может, вы желаете еще и на латынь все перевести?
        В пастухах Лукреции виделись переодетые принцы, во влюбленных юношах — рыцари. Лежа на своем бугристом матрасе, она мечтала о ложе из роз. Надевая свое темно-зеленое платье, она грезила о тончайших нарядах из ягнячьей шерсти. Всю зиму под ее заиндевелым окном бродили во мраке призрачные поклонники. Лежа одна в постели, девочка прижимала ладони к щекам и представляла, будто это руки возлюбленного. Когда Джемма перед ужином шнуровала ей корсет, она воображала, что на талии у нее затягивается мягкий пояс из плюща.
        Но призрачные поклонники оставались призраками. Закончив одеваться, Лукреция спускалась всего лишь в зимнюю гостиную за Большим залом. Там ждал обычный поднос с ужином. Никаких медоточивых слов, только вечно хмурое лицо Поул. Никаких камер-фрейлин, только Плошечка, Курослепа, Белоножка и остальные. Как-то она всю ночь пролежала в Солнечной галерее, грезя о страстных пастухах, переодетых принцах и изысканных придворных джентльменах, которые однажды увезут ее из Бакленда…
        А вместо них в галерею ввалился оборванный мальчишка.
        Лукреция вспомнила неряшливо обкромсанные волосы, торчащие пучками, и замызганный голубой плащ, который он плотно запахнул, чтобы скрыть донельзя перепачканные штаны. Но под грязью он вполне хорош собой, признала она. Его темные глаза смотрели пытливо и внимательно, резко выступающие скулы придавали чертам благородную утонченность. Переодетый принц вполне мог бы явиться в таком обличье, на миг подумалось ей. Она была готова извинить неотесанные манеры, когда он растянулся перед ней на полу вместо того, чтобы изящно преклонить колени. Она была готова пропустить мимо ушей простодушную грубоватость, когда снизошла до разговора с ним. Но потом ее желудок заявил о своей власти над ее волей, трубно возвестив о голоде. И вместо того чтобы сделать вид, будто ничего не произошло или будто желудок заурчал у него, Джон Сатурналл посмеялся над ней.
        Даже сейчас при одной этой мысли краска гнева залила лицо Лукреции. Стоя полуодетая перед зеркалом, она посмотрела на свой вероломный живот и вспомнила широкую ухмылку негодного мальчишки. Разумеется, она тотчас позвала слуг. Ей следовало закричать сразу, как только он ввалился в дверь и распластался на полу…
        Но теперь он ничего для нее не значил. Поразительное известие, полученное от Джеммы в Розовом саду, напрочь вытеснило Джона Сатурналла из ее мыслей. В Бакленд приезжает пускай не переодетый принц, но все-таки сын настоящего графа. К тому же придворный! Человек, принятый при королевском дворе!
        - Люси? — В дверях стояла Джемма, тоже полуодетая. — Поторопись, иначе опоздаем.
        Лукреция рассеянно потеребила локон. Они с Джеммой должны сегодня показаться в полном параде миссис Гардинер, прежде чем предстать перед Кэллоками завтра. Девочки влезли в батистовые сорочки и взяли свои корсеты. Облаченная в тесную рубашку с узкими рукавами, Лукреция вобрала живот, и Джемма вставила металлический бюск в предназначенный для него карман спереди. Потом Лукреция повернулась к камеристке спиной и сдавленно охнула, когда та с силой потянула за шнурки. Поверх корсетов они надели корсажи, затем настала очередь юбок. Джемма обернула вокруг талии госпожи плотный некрашеный батист, пропуская шнурки в петельки и завязывая.
        Завтра напудрю лицо, решила Лукреция. Она велит Джемме уложить ей волосы, как описано в стихах. Она будет истязать желудок овсяной кашей, покуда не принудит его к молчанию. Девочка представила прекрасного юношу, спрыгивающего с коня, и себя саму в дверях парадного зала, замершую в ожидании встречи…
        Теперь в чужом обличье выступала она сама, утянутая в театральный костюм и вытолкнутая на сумрачную сцену Бакленда, чтобы исполнять роль, предписанную ей миссис Гардинер. А за домоправительницей стоял мистер Паунси. А за стюардом стоял ее отец. Но какую бы цель он ни преследовал, Лукреция прозревала за ней блистательный мир, описанный в стихах. Мир, где величаво шествовали знатные дамы и юные барышни принимали изысканные ухаживания. Мир, заповеданный для нее матерью.
        Ночью она снова достала черную книжицу и принялась бездумно листать страницы. Переплетные крышки уже разболтались, и форзацные листы начали отклеиваться. Лукреция случайно заметила непонятную вздутость на внутренней стороне задней обложки: что-то было засунуто под форзац. Подцепив пальцами уголок, она вытащила сложенную вчетверо бумагу. Какое-то письмо.
        Развернув листок, девочка увидела, что он исписан почерком матери, только на сей раз не тщательным, а торопливым, словно ее рука не поспевала за мыслями. Лукреция начала жадно читать, выхватывая глазами отдельные слова и фразы: «Возлюбленный мой, теперь наша радость воистину полна… с моим разрешением от тягости любовь наша станет безмерной… вожделенное прибавление во мне есть прибавление нашего с вами счастья…»
        Вожделенное прибавление… Так это же я, догадалась Лукреция, это же маменька обо мне писала. Широко раскрытыми глазами она пожирала строки, в которых ее мать изливала свою радость, что во чреве у нее растет дитя. У Лукреции тоже стеснилось в груди от нахлынувших чувств, и она задалась вопросом, уж не возродилась ли в ней чудесным образом радость давно покойной матери? Наконец она дошла до последних строк.
        Пусть ликует весь Бакленд, милорд, ибо грядет мое величайшее счастье. Долина вновь обретет надежную защиту. Посланная нам благодать отведет прочь мертвую длань стародавней клятвы. Да будет древний завет заменен моим! У Вас будет сын, Уильям. Сердце подсказывает мне. У Вас будет сын.
        Слова поплыли перед глазами Лукреции. Письмо выскользнуло из рук и упало на пол.
        - Пир святого Иосифа? — переспросил Питер Перз. — Никогда о таком не слыхал.
        - А тебе и не положено, — грубовато ответил мистер Банс с другого конца стола. — Если сэр Уильям одиннадцать лет кряду не принимает ни единой души, а потом в один прекрасный день просыпается и решает иначе, не нашего ума дело обсуждать волю хозяина. И если он выбирает Гектора Кэллока, которого ненавидит, как самого Сатану, и приглашает его на день святого, о котором я сроду не слыхал, не черни вроде нас задаваться вопросами зачем да почему.
        По приказу мастера Джослина несколько слуг отправились к воротам и отодрали доски, которыми те были заколочены. По дому мгновенно разлетелись слухи. Граф приезжает с епископом Каррборо. Нет, с королевским советником. Нет, с самим королем.
        С кухонь теперь доносился шум иного рода, похожий на постепенно нарастающий грохот далекой тяжелогруженой подводы. В хозяйственном дворе громоздились кучи мешков и корзин. Шлепая взад-вперед по залитому грязной жижей полу судомойни, Джон слышал глухой стук бочек, перекатываемых по булыжнику, и звон ключей Генри Пейлвика. За четыре дня до праздника святого Иосифа Альф заявил, откидывая со лба рыжие волосы:
        - Мое мнение такое, что никто приезжать не собирается. Просто мистеру Паунси взбрело на ум помытарить нас хорошенько.
        - Может, никакого графа Форэма и в помине не существует? — предположил Питер Перз.
        - О, граф Форэм существует, не сомневайтесь.
        В дверях подсобной, привалившись плечом к косяку, стоял сальноволосый мужчина в замызганном горчичном жакете.
        - Он здесь, — продолжал незнакомец. — Сэр Гектор, леди Каролина и их возлюбленный сын Пирс. Ну и челядь, разумеется.
        - Какая челядь? — спросил Альф, озираясь по сторонам.
        Потрепанного вида мужчина взял табурет, уселся в углу у входа и оскалил в ухмылке кривые желтые зубы.
        - Пандар Крокетт, к вашим услугам. Повар его светлости. А под челядью я разумею себя самого, горничную да пару-другую малых, которых отскребли от пола в захудалой гостинице и пинками прогнали через ливрейную комнату сэра Гектора. Теперь они зовутся лакеями.

* * *
        В кухни вносили говяжьи и свиные полоти, уложенные на шесты. По широкому коридору таскали взад-вперед подносы с хлебами. Печи Вэниана пыхали жаром. Из погребов выкатывались огромные дубовые бочки, во дворе росла куча дров, подвозимых телега за телегой. Только Филип и Джон в судомойне оставались в стороне от общей суеты, занимаясь привычной работой под недреманным оком мистера Стоуна. Джон чистил водосток в полу, Филип выскребал лохани. Уступкой судомойни по отношению к гостям сэра Уильяма стал мешок чистого песка. Утром в день пира, когда поварята собрались на завтрак в подсобной, из главной кухни исходила странная тишина. Потом поварешка Сковелла гулко ударила по котлу.
        - По местам!
        - Ну все, началось, — вздохнул Альф.
        Джон увидел, как Колин и Льюк подвязывают кожаный полог, отодвинутый в сторону, и распахивают двойные двери. В подсобную ворвался оглушительный кухонный шум: треск огня, лязг сковород, звон котелков, глухой стрекот ножей по разделочным доскам. Повара орали приказы поварятам, которые носились взад-вперед как оглашенные, уворачиваясь друг от друга, и мельтешили перед пышущим жаром очагом, где кипели огромные чаны воды и скрипело гигантское вертельное устройство.
        - По крайней мере, нам не надо в этот ад кромешный, — без особой радости заметил Филип, вставая из-за стола.
        - Да уж, слава богу, — вяло согласился Джон.
        - Бога благодаришь? — осклабился Коук, сидящий напротив. — Уже забыл свою мамашу?
        После первой стычки старший поваренок соблюдал осторожную дистанцию, но сейчас по бокам от него сидели Барлоу и Стаббс, и он чувствовал себя в безопасности. Барлоу гадко захихикал, Джон двинулся было к ним, но тут с дальнего конца помещения донесся взрослый голос:
        - Эй-эй-эй! — Пандар Крокетт оторвал голову от стены. — Какой толк махать кулаками, делать друг из друга отбивную? Нужно беречь силы. — Он снова прислонился головой к деревянной панели. — Берите пример с меня.
        Коук гордой поступью вышел вон. Пандар обнажил в ухмылке желтые зубы.
        - От кого хочешь отделаться, те никуда не деваются, — сказал мужчина Джону, когда они с Филипом побрели к судомойне. — Уходят те, кто тебе дорог.
        В дверях судомойни мальчиков поджидал мистер Стоун со скребками в руке. Но когда Джон потянулся за одним из них, верзила покачал головой:
        - Вы сегодня не скоблите.
        - Стоим у лоханей? — спросил Филип.
        Мистер Стоун опять покачал головой.
        - Чистим песком? — спросил Джон.
        - И не это.
        На лице мистера Стоуна мелькнула слабая улыбка. Он указал в сторону соседнего помещения, где шум теперь превратился в густой низкий гул, похожий на утробное ворчание громадного зверя, пробуждающегося после долгой спячки.
        - Спросите мастера Сковелла, — сказал судомой. — Теперь вы работаете в кухне.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        О ПИРЕ ПО СЛУЧАЮ ДНЯ СВЯТОГО ИОСИФА
        Каплун готов к столу, когда дым начинается колыхаться, что тряпка на ветру. Фазаны, гуси и утки должны подождать, покуда истекающий из них сок не станет прозрачным. Поросенок пригоден к употреблению, когда у него глаза вылезают из глазниц. Но вопрос, когда поваренок готов к работе в кухне, надлежит обратить к более сведущим мастерам, нежели я.
        Пир на День святого Иосифа весьма своеобычен, однако именно в этот праздник состоялся мой выход на сцену, где кухонная музыка приветствовала меня рокотом огня и плеском вина, скрипом вертельного устройства и стрекотом ножей, шумным дыханием мехов и треском костей.
        Пир есть мелодия из многих голосов, узнал я в тот вечер. Исполняющие ее музыканты скребут и стучат, бренчат и грохочут в своем полуподвале. А выше восседает жизнерадостный хор, хористы которого славят друг друга бульканьем вина и хрустом челюстей, перемалывающих фарши, покуда на стол не подают сладости, пустые подносы не уносят вниз и от последних кулинарных творений не остаются одни лишь крошки.
        Застольная братия будет есть, пока на доброй земле не иссякнут фрукты, и будет пить, пока не высохнут океаны. Но только когда протрубит последняя труба, труженики внизу сделают передышку и утолят свою жажду — все до единого, от главного повара до мальчишки, который впервые вступает в кухню, с горящими глазами и трепещущими ноздрями, думая о святом Иосифе и его серебряных сосудах, но получая взамен лишь рукоять вертельного устройства. Ибо сколь бы роскошными ни воображали мы наши Пиры и как бы ни уповали на утоление наших желаний, подлинные наши нужды и потребности останутся неудовлетворенными…

* * *
        Лукреция не ожидала, что подкатит золотая карета, запряженная шестерней белоснежных лошадей. Но все же надеялась увидеть упряжную пару поприличнее, чем коренастый пони и тощий чалый мерин, появившиеся между привратными башнями. Ну и, пожалуй, экипаж побогаче, нежели ветхий рыдван, загрохотавший по подъездной аллее, и лакеев понаряднее, чем неряшливые парни в засаленных голубых ливреях, припустившие бегом, когда повозка набрала скорость. Девочка стояла на парадном крыльце рядом с безмолвным отцом, лицо ее зудело под толстым слоем пудры. Первоначальная «вольная» прическа, сделанная по ее требованию, повергла в несказанный ужас миссис Поул, которая тотчас подступила к ней с гребнями и заколками, чтобы туго зачесать назад распущенные локоны и завить челку. Теперь перед глазами у нее болтались дурацкие кудряшки, а волосы под капором болезненно стягивали кожу головы, как если бы чья-то незримая рука пыталась выдрать их с корнем. Сквозь подрагивающую завесу буклей она смотрела, как рыдван поворачивает налево, потом направо, виляя хвостом из лакеев. Кто-то из слуг позади Лукреции сдавленно хихикнул.
        - Всем встать смирно! — громко скомандовал мистер Фэншоу домашней челяди. — Для приветствия графа Форэма. И Артуа!
        Скрежеща колесами, странный экипаж Кэллоков остановился. Еле переводящий дух лакей, забрызганный грязью, занял место у дверцы.
        - Граф… — объявил он, судорожно хватая ртом воздух. — И леди… Форэм… И Артуа…
        Дверца открылась, и из рыдвана вылез дюжий прыщеватый мужчина в темно-коричневом дорожном плаще. Свирепо взглянув на кучера, он протянул руку кому-то в экипаже, и оттуда выступила высокая женщина в изящной широкополой шляпе, наполовину скрывавшей бледное напудренное лицо. Леди Каролина приветственно подняла вялую руку в перчатке, а сэр Гектор и сэр Уильям церемонно раскланялись.
        - Одиннадцать лет, кузен Уильям!
        - Истинно так, кузен Гектор.
        Но Лукреция не сводила глаз с отрока, следовавшего за графом и леди Форэм. Пирс Кэллок выглядел двумя-тремя годами старше ее и был скорее долговязым, нежели высоким. Он медленно поднимался по ступеням, одетый в малиновый камзол, явно ему тесноватый, и такого же цвета бриджи. Узкое лицо с высоким лбом обрамляли жидкие белесые пряди.
        - Подойди, сын! — велел граф. — Отрекомендуйся.
        - Лорд Пирс Кэллок. — Рот у мальчика слегка подергивался. — К вашим услугам.
        - Леди Лукреция Фримантл, — ответила Лукреция.
        Длинная бледная физиономия юного Кэллока отдаленно смахивала на белую редиску. Но когда он низко поклонился и предложил ей руку, Лукреция прогнала прочь неуместную мысль.
        Днем граф общался с сэром Уильямом и мистером Паунси за закрытыми дверями. Леди Форэм оставалась в своей комнате. Их сын проводил время с учителем, которого Лукреция, выглянув из окна, поначалу приняла за одного из лакеев. Наставник исполнял свои обязанности в ходе прогулки по лужайкам, читая вслух из черного томика. Во время ужина в летней гостиной Пирс Кэллок сидел прямо напротив нее и хранил угрюмое молчание, наводившее на мысль о рыцарях, теряющих дар речи при виде своих прекрасных дам. Кэллоки были почти такими же бедными, как пастухи, знала Лукреция, хотя и состояли в дальнем родстве с ее отцом. Затяжные паузы за столом нарушались лишь строгими замечаниями сэра Гектора: «Сядь прямо, сын!» или «Не вытирай рот рукавом!» Девочка бросала на Пирса сочувственные взгляды, отчего у него подергивался рот.
        Письмо матери она засунула обратно в книгу и постаралась выбросить из головы всякие мысли о нем. Пирс поведет ее к пиршественному столу, тогда и развяжется его робкий язык. Лежа в постели ночью, Лукреция плотно заворачивалась в простыни и воображала, будто на ней наряд из ягнячьей шерсти и украшенный миртовой листвой плащ. Обхватывала руками талию и представляла мягкий пояс из плюща.
        В вечер торжественного ужина отец Лукреции взял руку леди Каролины и молча прошествовал с ней между рядами слуг к столу на возвышении. Гектор Кэллок за неимением других дам проследовал за ними вместе с миссис Поул. Пирс Кэллок протянул руку девочке:
        - Леди Лукреция.
        Пальцы у него были холодные. Это потому, что в Большом зале свежо, подумала она. Слуги почтительно замерли под высокими сводами, а Джемма, стоявшая между Мэг и Джинни, широко улыбалась, пока Пирс вел Лукрецию к ее месту. На столе теснились незнакомые серебряные тарелки и чаши, плотные матерчатые салфетки, богато украшенные часы и солонка в виде корабля с надутыми парусами. На дальней стене висел фамильный гобелен Фримантлов, извлеченный из пыльного чулана. Подведя Лукрецию к предназначенному для нее стулу, Пирс Кэллок без единого слова отпустил ее руку. Все еще робеет в столь роскошном окружении, решила девочка. Как робел бы пастух, сошедший с гор. Усевшись, мальчик окунул руки в чашу для омовения и вытер их о бархатные бриджи.
        Он неискушен в светских тонкостях, размышляла Лукреция. Учтивым манерам он обучался на лоне природы. Когда отец Япп встал, чтобы прочитать благодарственную молитву, Пирс принялся жевать язык. Леди Каролина, сидевшая напротив, слабо улыбнулась. Она впала в немилость при дворе, говорила Джемма. Один из лакеев сэра Гектора сообщил об этом одной из прачек. Водянисто-голубые глаза женщины рассеянно скользнули по лицам сидящих за столом.
        Слуги внизу тихонько переговаривались между собой. В арочном проеме, расположенном в другом конце залы, между питейной кладовой и буфетной, появился мистер Квиллер, за ним следовали четверо подавальщиков, сгибающихся под тяжестью огромного серебряного чана. От дымящегося сосуда поднимался дурманный аромат вина. Слуги наполняли и разносили кубки. Сэр Гектор провозгласил тост за короля, потом за сэра Уильяма, потом за святого Иосифа, а потом поднял свой кубок, требуя налить еще.
        - Превосходный напиток! — воскликнул он. — Прикажу своему повару варить такой, если этот шельмец потрудится узнать рецепт…
        Мистер Паунси подался вперед:
        - Это древний гиппокрас, сэр Гектор. — Он указал на гобелен. — По преданию, первый владелец Бакленда нагрел свое священное вино на костре, найденном здесь среди дикого леса. А когда обнаружил, что вино волшебным образом сдобрилось пряностями, он построил на месте чародейного костра башню. Теперь в ней, высоко над долиной, находится его гробница…
        - Первый владелец, говорите? — В тоне сэра Гектора появились раздраженные нотки.
        Лукреция заметила, как леди Каролина метнула встревоженный взгляд на супруга. Мистер Паунси заметно смешался. Сэр Гектор наставил на него палец:
        - Любое старое предание можно рассказать на иной лад, господин стюард. У нас, Кэллоков, есть своя легенда…
        Но прежде чем он успел приступить к повествованию, заговорил отец Лукреции:
        - Мы, Фримантлы, слышали эту легенду.
        Мужчина в черном поднялся со стула. Его хрипловатый голос звучал не громко и не резко, но гнев прогремел в нем с такой силой, словно сэр Уильям проорал слова с церковной колокольни. Все разговоры за столом стихли, слуги испуганно попятились. Лорд Бакленд пригвоздил сэра Гектора ледяным взглядом. В наступившей тишине Лукреция смотрела на каменное лицо отца, которому столь часто выказывала непокорство, и дивилась собственной смелости. У сэра Гектора подрагивала челюсть, обычно красная физиономия стала багровой, точно в глотку ему забили грушу, перекрывшую дыхание.
        - Мы все дорожим своими родовыми преданиями, — произнес сэр Уильям. — Но теперь наши предания могут объединиться.
        Под его пристальным взглядом сэр Гектор с усилием кивнул и выдавил из себя:
        - Конечно, сэр Уильям.
        Отец Лукреции еще несколько мгновений неподвижно смотрел на него, потом тоже кивнул. Волна облегчения прокатилась по всему столу, когда мужчина в черном дал слугам знак налить еще вина. Сэр Гектор благодарно кивнул, беря вновь наполненный кубок.
        - Выпьем же за наш союз! — возгласил сэр Уильям. — Воздадим должное гиппокрасу.
        Пирсу и Лукреции подали того же напитка, но разбавленного водой. Девочка осторожно отпила глоток. Влюбленные пастухи, вспомнила она, опьянялись самой любовью. Тем не менее она ощутила, как в желудке разливается приятное тепло. Лукреция разглядывала Пирса поверх кубка. А волосы у него даже немного отливают блеском, решила она. И подбородок, скрытый в тени, не такой уж безвольный. Мальчик быстро осушил кубок и знаком велел налить еще. Потом опять раздался зычный голос Гектора Кэллока, перекрывающий приглушенную болтовню слуг:
        - Эта де Бурбон будет почище Бекингэма, известного королевского любимца. — Однако теперь в его тоне угадывались неуверенные нотки. Граф осторожно покосился на сэра Уильяма. — Она рядом, когда король просыпается. Рядом, когда он почивает. Рядом, когда его величество совершает прогулки и когда садится за стол. Не сомневаюсь, когда он справляет малую нужду, она стоит рядом и держит. Да уж, эта особа взяла его в оборот.
        На лице миссис Поул изобразилось сильнейшее смятение, но сэр Гектор лишь подергал себя за толстую красную мочку уха. Лукреция послала улыбку Пирсу, но того, похоже, гораздо больше занимало вино: он единым духом выпил кубок до дна и опять махнул рукой ближайшему слуге. Лукреция почувствовала колику в желудке. Не обычную тупую боль, а острую резь. Винные ароматы струились ввысь от серебряного чана, вились и клубились вокруг затененных стропил. Она отпила еще глоточек.
        - У королей свои страсти, как у Бога свои причины, — продолжал сэр Гектор, обращаясь к сэру Уильяму. — Нам не изменить ни первые, ни вторые. Если бы наш король женился на турчанке, я бы ничего не имел против. Но католичка… Епископы ей не доверяют. Лорды тоже. В зале заседаний палаты общин слышны мессы, распеваемые в Уайтхолле…
        Потрясенная Лукреция осознала, что под «католичкой» и «де Бурбон» сэр Гектор подразумевал королеву. Она вытянула шею и вся обратилась в слух, но тут леди Каролина что-то прошептала на ухо своему сыну, и Пирс подался вперед.
        - Леди Лукреция, — проговорил он, странно растягивая слова, — позвольте высказать вам восхищение вашим столом.
        Лукреция недоуменно воззрилась на него:
        - Моим столом, лорд Пирс?
        - Да, вашим столом. — Юный Кэллок повел рукой, указывая на серебряную посуду; леди Каролина шепнула еще что-то. — И вами, — добавил он.
        Речь у него была не столько протяжная, сколько невнятная. Наверное, он всегда так говорит, подумала Лукреция. Внезапно она почувствовала, как из согретого вином желудка с бульканьем всплывает пузырь веселья. Девочка еще раз оценивающе взглянула на скошенный подбородок и высокий выпуклый лоб Пирса. На длинный нос и близко посаженные глаза. Ну ни дать ни взять белая редиска, опять подумала она и на сей раз прогнать неуместную мысль не сумела. Она прыснула со смеха, и юноша нахмурился.
        - Прошу прощения, лорд Пирс, — сдавленно проговорила Лукреция. — Я поперхнулась. Ничего страшного, сейчас пройдет. — И снова прыснула.
        - Вы смеетесь надо мной? — Голос Пирса звучал хрипло.
        Он сузил глаза и медленно повел мутноватым взором по сторонам. Леди Каролина отставила винный кубок подальше от сына.
        - Я над собой смеюсь, — задыхаясь от безудержного смеха, пролепетала Лукреция. — Уверяю вас.
        Ох и дура же она! Глупо было воображать, что Пирс Кэллок рука об руку с ней войдет в мир, который она намечтала в своих детских играх. Что он может явиться в чужом обличье, как переодетые пастухами принцы в стихах. Он именно такой, каким кажется. И долина Бакленд тоже. Ее мать отдала жизнь за сына. А не за нее.
        Свечной свет загустел, золотистые язычки пламени потускнели, стали темно-желтыми. Редисоподобное лицо Пирса вдруг вытянулось и словно обвисло. Я захмелела, осознала Лукреция. Миссис Поул смотрела на нее страшными глазами с другого конца стола. Девочка вновь затряслась в приступе истерического смеха, но уже не испытывая ни малейшего веселья. Пирс продолжал буравить ее подозрительным взглядом. Потом в дальнем конце залы возникла какая-то суета: там, у арочного прохода, собирались подавальщики.
        Кухонные работники трудятся, как рабы на галерах, жаловалась Джемма. Она почти не видит своего поваренка. И вот мистер Квиллер ввел в Большой зал вереницу слуг в зеленом, которые несли тяжелые подносы, уставленные блюдами с яствами.

* * *
        От громадного очага катились мощные волны жара. Филип и Джон бегали во двор и обратно, таская в кухню охапки поленьев. Отодвинув плечом кожаный полог, они пробирались между лавками и столами, где громоздились кучи ощипанных птиц, висели на крюках окорока и полоти, теснились котелки и миски с сахарной пудрой, мелко нарубленной зеленью, резаными лимонами, сквашенными сливками… Вокруг Джона бурлила вздутая река запахов: жарящееся мясо, кипящие супы и соусы, острые ароматы уксуса и вержуса. Мальчики осторожно проходили со своей ношей между жаровнями и складывали дрова на железную подставку. В зияющей пасти очага тускло отблескивали передаточные колеса, рукояти и железные прутья гигантского вертельного устройства. Там Колин Черч и Льюк Хобхаус нанизывали на длинные шампуры ощипанные тушки каплунов, фазанов, гусей, уток и птиц помельче, которых Джон не мог опознать.
        - Вы двое будете крутить, — сказал мальчикам Андерли, указывая на металлическое колесо с двумя рукоятями. — Надеюсь, справитесь?
        Стук, треск, лязг и звон, исходившие от столов и лавок позади них, раскатывались эхом под сводчатым потолком, и казалось, сам воздух сотрясается от шума. Теперь к этой какофонии звуков примешался еще и резкий скрип вертельного устройства.
        Мальчики поворачивали колесо двадцать раз, потом останавливались и ждали, когда Льюк или Колин польет жиром птичьи тушки, подернутые хрусткой золотистой корочкой. Жир крупных птиц, насаженных на верхние шампуры, капал на нижние шампуры с мелкой дичью и стекал в стоящие внизу поддоны. Колин плескал в булькающую жидкость с восьмушку пинты холодной воды и принимался обрызгивать тушки.
        Пока Джон и Филип с натугой вращали колесо, подчиненные Квиллера в зеленых жакетах сновали вверх-вниз по лестнице, толкаясь локтями. На другом конце очага Сковелл помешивал в своем огромном медном котле, изредка зачерпывая половником темно-красное варево и выливая обратно длинной тонкой струей. За терпким ароматом вина Джон различил гвоздику, мускатный орех и мед. И еще перец. Мальчик ощутил знакомое щекотание в глубине горла: он хорошо знал этот букет запахов.
        - Процедить через гиппокрасный мешок, — скомандовал Сковелл и сделал знак троим младшим поварам, которые мигом повернули железный кронштейн с висящим на цепи серебряным чаном.
        Медный котел перетащили на скамью, а огромный блестящий сосуд поставили на пол под ним. В чан поместили большой муслиновый мешок, котел накренили, и пряное вино хлынуло дымящимся потоком, перешибая своим густым ароматом все прочие запахи, наполняющие помещение.
        - Посторонние могут войти! — гаркнул Сковелл.
        Мужчины в зеленом бросились вперед, схватили чан и с трудом потащили вверх по лестнице. Пир по случаю Дня святого Иосифа продолжался. Мастер Сковелл стоял под аркой, рукояткой своего половника указывая туда-сюда, а чашей его зачерпывая из проносимых мимо горшков и сковород. Джон и Филип уже обливались потом. Скоро у них засаднило стертые ладони. Рядом с ними суетились и толкались Льюк Хобхаус и Колин Черч, хватая то ножи, то метелки, то деревянные лопаточки. С одной стороны на мальчиков, вращающих колесо, пыхало жаром, с другой — веяло прохладным сквозняком. Филип страдальчески сморщился, Джон ухмыльнулся:
        - Ну вот мы и в кухне. Я же обещал.
        Когда жара стала нестерпимой, мальчики разделись по пояс и вновь взялись за рукояти колеса скользкими от пота руками. Джон чувствовал, как на ладонях вздуваются волдыри. Мастер Роос и мистер Андерли возбужденно выкрикивали приказы младшим поварам и поварятам, а Вэниан давал волю своему острому языку, сердито подгоняя работников в пекарне.
        Один только Сковелл хранил спокойствие. Главный повар стоял у арочного прохода, пробуя кушанья и отдавая распоряжения с едва заметной улыбкой на лице, словно лихорадочная деятельность, кипевшая в кухне, была всего лишь замысловатой пьесой, разыгрываемой актерами. Но из кухонного дыма, шума и грохота выплывали большие плоские блюда с жареным мясом, обложенным гарнирами и разнообразными желе, с пышными пирогами, покрытыми блестящей золотистой корочкой, и с огромными серебристыми рыбинами, украшенными дольками фруктов. Птичьи тушки, снятые с шампуров вертельного устройства, унесли на разделку и притащили обратно сложенными в затейливую пирамиду. Подавальщики чуть ли не на бегу хватали окутанные паром блюда, резко разворачивались и уносились по круговой лестнице в Большой зал.
        Красные от жары, с ноющими руками и саднящими ладонями, Джон и Филип выбивались из сил у очага. Застолье наверху будет продолжаться вечно, с отчаянием думал Джон. Пока жизнь на земле не иссякнет. Уже и трубы Судного дня протрубят, а они с Филипом по-прежнему будут гнуть спину здесь, опаляемые жаром с одной стороны и обдуваемые холодом с другой. Но наконец под аркой пронесли последний поднос со сладостями. Тогда поварешка Сковелла звонко ударила по котлу, зычный голос главного повара разнесся по помещению, и все мужчины и мальчики, тяжело топтавшиеся на своих местах, смахнули пот с глаз, подули на натруженные руки, стянули с головы косынки и промокнули разгоряченные лица, а некоторые бессильно опустились на грязный, замусоренный пол.
        - Отбой!
        Спали они как убитые, а на следующее утро встали с мутными от усталости глазами. Усевшись с мисками овсянки за стол в подсобной, Джон и Филип едва успели взять ложки в покрытые волдырями руки, как мистер Банс поманил их пальцем:
        - Ступайте за мной.
        Следуя через огромную кухню за старшим по подсобной, Джон и Филип недоуменно переглядывались. Со времени своего побега в первый день Джон ни разу не совался вглубь кухонного царства. За дверными проемами, что тогда быстро проносились мимо, сейчас взору открывались засолочные лохани и мясные кладовые, коптильни и погреба. В мучном тумане, висевшем в пекарне, Джон мельком увидел мужчин, которые скатывали в шары бледное тесто или трудились над месильными лоханями. В дальней стене там темнели устья хлебных печей. В кондитерской работники орудовали скалками, мерными стаканчиками и длинными ножами. Из пряностной комнаты мастера Рооса выкатилась волна смешанных терпких запахов. Достигнув последнего перекрестья коридоров, Джон бросил взгляд в сторону заброшенной кухни, где он укрывался от погони: вход в нее теперь был заколочен досками. Но мистер Банс повернул в другую сторону. В торце короткого коридора находилась дверь. Мистер Банс постучал, и после долгой паузы изнутри послышался голос главного повара:
        - Кто там?
        - Мистер Банс, мастер Сковелл. Я привел мальчиков по вашему требованию.
        Последовала еще одна пауза, Джон и Филип в очередной раз переглянулись.
        - Пусть войдет мистер Элстерстрит.
        Старший по подсобной сделал знак Филипу. Джон остался ждать с мистером Бансом в полутемном коридоре. Вскоре дверь снова отворилась, Филип вышел и бросил быстрый взгляд на Джона. Затем вновь раздался голос Сковелла:
        - Прошу войти, мистер Сатурналл.
        В глубине длинного сводчатого помещения возвышался очаг, где горел слабый огонь. По обе стороны от него висели на крюках котелки и сковороды. В жилище главного повара пахло пряностями и дровяным дымом. На боковой стенке рабочего стола, тесно заставленного блюдами, тарелками и плошками, висели сито из конского волоса, несколько длинных ложек и мутовка. Рядом стояла жаровня с золой. Вдоль одной стены от пола до потолка тянулись полки, забитые бутылками, закупоренными глиняными банками и бумагами. Свернутые в трубки, сложенные в кипы, увязанные в пачки или сваленные в кучи и придавленные горшками, бумаги грозили в любую минуту посыпаться на нижние полки с книгами. Несколько маленьких окон в дальней стене, расположенных высоко над полом, выходили во внутренний двор. Трепетное пламя свечи озаряло раскрытую книгу на столе. Стоявший над ней Ричард Сковелл поднял глаза:
        - Подойди ближе.
        Джон повиновался.
        - Я спрашивал себя, впадешь ли ты в уныние, скребя миски у лохани. Мистер Стоун говорит, такого не случилось. Я задавался вопросом, сникнешь ли ты от очажного жара. Похоже, и этого не произошло. Но ты обладаешь даром, своею ценностью превосходящим подобные стоические качества. Ты ведь не такой, как другие, верно, Джон Сатурналл?
        Сковелл не сводил с мальчика пристального взгляда, лицо его наполовину скрывалось в тени.
        - Все поварята работают так же усердно, как я, — ответил Джон. — И не хуже меня.
        Сковелл улыбнулся:
        - Разумеется. Но у них нет проводника, который есть у тебя. Скажи, как ты его называешь? Бесенок?
        Джон озадаченно уставился на него:
        - Прошу прощения, мастер Сковелл…
        - Эльф? Подсказчик? Существо, живущее у тебя в глотке? Которое провело твой нюх через бульон в моем медном котле, называя все его составляющие. На свете не найдется и дюжины поваров, способных на такой подвиг. Твой проводник. Как ты его называешь?
        - Мой демон, мастер Сковелл.
        Мужчина одобрительно кивнул.
        - Повару обязательно нужен дух-хранитель. — Сковелл взглянул на полки, забитые бумагами и книгами. — Плодам земным несть числа. Ни одному повару не справиться с ними своими силами. — Он снова повернулся к Джону. — Даже сыну Сюзанны Сандалл.
        Сердце у мальчика застучало чаще. А ведь я ждал этого момента, вдруг осознал он. Ждал в глубине души в течение всех дней тяжелого монотонного труда в судомойне. С той самой секунды, как мастер Сковелл поднял глаза от потрепанного письма преподобного Хоула.
        - Вы знали мою мать, мастер Сковелл?
        - Как же я мог не знать ее, когда она работала в десяти шагах отсюда?
        - Она была кухаркой?
        Сковелл покачал головой:
        - Нет. Хотя при желании она, безусловно, получила бы место кухарки. — Мужчина бросил взгляд на утопающую в тени стену, отделяющую комнату от заброшенной кухни. Там в темной нише виднелась низкая дверь. — Она укрывалась в соседнем помещении. Об ее присутствии знали немногие. И лишь единицы знали ее имя. Несомненно, искусство Сюзанны внушало страх иным набожным особам наверху. Но сэр Уильям никогда ни в чем не отказывал леди Анне.
        - Леди Анне? — Джон недоуменно приподнял брови.
        - Конечно. Кто бы еще поселил здесь твою мать? Ее светлости никак не удавалось выносить ребенка. Когда она затяжелела в очередной раз, сэр Уильям вызвал в усадьбу твою мать, чтобы та заботилась о леди Анне во время беременности. До самых родов все шло хорошо. Однако, разрешившись младенцем, леди Анна начала слабеть. Твоя мать применила все известные ей средства, но тщетно. Леди Анна скончалась. Ребенка удалось спасти.
        До Джона дошло лишь через несколько секунд.
        - Леди Лукреция? — изумленно воскликнул он. — Моя мать приняла на свет леди Лукрецию?
        - Да. Но рядом со смертью леди Анны жизнь новорожденной дочери ничего не значила для сэра Уильяма. Горе его не знало границ. Он в тот же вечер изгнал из усадьбы всех своих лакеев и всех горничных, ухаживавших за леди Анной. Даже твою мать…
        На лицо Сковелла набежала тень. Он взглянул на верхнюю полку, где Джон различил в густом сумраке ряд обливных банок.
        - Я сохранил все, что мог, из кухни Сюзанны. Самые редкие настои и отвары. Потом сэр Уильям заколотил ворота. Усадьба закрылась от внешнего мира.
        Так, значит, матушку выгнали, подумал Джон. Но почему она отказалась вернуться? Почему осталась непоколебимой в своем решении?
        - Она исчезла где-то в долине, — продолжал главный повар. — Сюзанна никогда не упоминала названия родной деревни. Какое-то время я надеялся, что она возвратится. Но этого не произошло. — Мужчина вскинул глаза. — Потом появился ты.
        - Меня матушка сюда прислала, — просто сказал Джон.
        - Ты обладаешь великим даром. Твоя мать была слишком умна, чтобы не понимать этого. Но талант твой неразвит. Теперь ты должен научиться использовать свои способности по предназначению.
        - По какому предназначению, мастер Сковелл?
        - Кухня требует многих умений. Иные из них вполне обычны. Они доступны мистеру Элстерстриту и ему подобным. Другие же настолько редки, что и не представить. Настоящий повар должен владеть ими всеми.
        Мужчина в упор посмотрел на Джона, таким же долгим, пытливым взглядом, как прежде. Это не все, вдруг с полной уверенностью понял мальчик. Сковелл говорит не все. И не все спрашивает. Но в следующий миг главный повар, не пускаясь ни в какие откровения, резким движением взял с заставленного посудой стола нож со стальным, слегка изогнутым лезвием и до блеска затертым деревянным черенком.
        - Пускай тебя ведет сама кухня. — Сковелл вложил нож Джону в руку. — Начнешь с подсобной.
        - А правда, что у него есть банка с отрезанной женской рукой? — спросил вечером Венделл Терпин.
        - Я слыхал про банку со змеями, — раздался из темноты голос Финеаса Кампена.
        - Я не видел никаких змей, — честно ответил Джон.
        - А ящериц?
        - И ящериц не видел.
        Мало-помалу вопросы иссякли. Джон лежал навзничь на тюфяке и ждал, прислушиваясь к хрусту соломы под беспокойно ворочающимся Филипом. Наконец, когда все поварята заснули, он шепотом изложил другу свой разговор с главным поваром.
        - Твоя мать приняла на свет нашу Люси? — недоверчиво переспросил Филип.
        - Тише! — прошипел Джон. — Не то все услышат.
        - И она работала по соседству со Сковеллом, ну надо же… — с любопытством протянул он. — А ты не думаешь, что он и твоя мать…
        - Нет, — твердо произнес Джон. У него мелькнуло было такое подозрение, но что-то в поведении главного повара подсказывало, что дело обстояло иначе. — Он сказал, что ее сюда вызвал сэр Уильям. Но откуда сэр Уильям знал мою мать?
        Филип ненадолго задумался.
        - Может, через Паунси? Он-то в долине, почитай, всех знает. А еще что?
        - Сковелл сказал, у меня есть предназначение.
        - Какое предназначение?
        - Понятия не имею. Он сказал, меня всему научит кухня. — Джон вспомнил пренебрежительное замечание Сковелла насчет остальных мальчиков и торопливо поправился: — То есть нас с тобой научит.
        - Нас с тобой? — Филип просиял от удовольствия.
        - Я же обещал, верно? — Джон широко улыбнулся. — Мы начинаем завтра. В подсобной.
        - Здесь подготавливают для кухни не только зелень и овощи, — сказал на следующее утро мистер Паунси, ставя на скамью тяжелую корзину, — но и неумех вроде вас. Ясно?
        Джон и Филип кивнули.
        - Хорошо. Беритесь за дело.
        Они мыли, скоблили, снимали кожуру и нарезали. Отсекали ботву и чистили корнеплоды. Нож Джона шинковал скользкие луковицы и рубил свеклины, чьи кожистые бока затвердели за месяцы хранения в мансардных складах. За брюквой следовал лук-порей. Альф сгребал результаты их трудов в корзины, которые уволакивал в кухню.
        - Самое опасное в ноже — это черенок, — сказал мальчикам мистер Банс. — Знаете почему?
        Они помотали головами.
        - Потому что посредством его лезвие присоединяется к поваренку.
        Старший по подсобной хранил ножи так: заворачивал каждый по отдельности в льняную салфетку, потом все вместе заворачивал в мешковину, а сверток клал в ящик буфета, всегда запиравшийся на ночь. По четвергам ножи точились и правились на оселке, а раз в две недели полировались с помощью тряпочки и секретной белой пасты, изготовленной, по словам Альфа, из козьей мочи и мела. Когда мистер Банс шинковал, лезвие ножа обращалось в размазанное серое пятно. Аккуратные тонкие ломтики так и летели через разделочную доску, все ровно такой толщины, какая требовалась. У Джона пальцы могли устать и одеревенеть от долгой работы, но короткие толстые персты мистера Банса не знали устали.
        - Глянь-ка сюда, — велел он мальчику, в то время как его нож молниеносно сновал вокруг кубика репы. — Мы называем такие безделицы келькешосками. Это по-французски. Означает «чего хошь» или что-то вроде. Не помню.
        На стол падали длинные, до прозрачности тонкие стружки. Кургузые пальцы толстяка крутили-вертели кусочек репы с поразительной ловкостью.
        - Келькешоски бывают самые разные. Выпечка, сласти. Изготовить их можно из чего угодно. Даже из репы.
        Нож проворно колол, надрезал, буравил. Наконец мистер Банс показал крохотного петушка с гребешком:
        - Делал уйму такой работы при леди Анне. А ну-ка попробуй.
        Джон долго тыкал и ковырял ножом репу, нагревшуюся в руке и ставшую скользкой. Наконец он показал фигурку существа, отдаленно напоминающего кривобокую свинью. Мистер Банс с сомнением поджал губы:
        - Тут надо еще немного поработать.
        Ближе к лету в сводчатое помещение притащили большие плетеные корзины, с верхом наполненные яблоками-паданцами. Джон смотрел на красные с золотыми прожилками плоды размером с чаячье яйцо и вспоминал кислые яблоки с древних деревьев Беллики и аромат цветения, витающий возле усадебной церкви.
        - Фрукт не похож на корнеплоды, которые ты рубил прежде, — объявил мистер Банс. — Он обид не прощает. Здесь требуется крайняя осторожность. Лезвие надо накатывать сверху, иначе мякоть повредится. Смотри.
        Мистер Банс косо поставил нож острием на разделочную доску и подложил под широкое лезвие яблоко. Серебристо сверкнула режущая кромка, раздался влажный хруст, и две половинки яблока раскатились в разные стороны. Снова хруст — и две части стали четырьмя.
        - Сможешь так, а?
        Джон оценивающе посмотрел на маленький горький плод. Потом взял свой нож и установил над яблоком.
        - Нет, не так! — рявкнул Банс.
        Джон поправил яблоко. Потом поправил еще раз. Лишь после четвертой попытки мистер Банс разрешил ему опустить нож. Когда он разрубил яблоко пополам, Банс вскинул ладони:
        - Ты что, деревья валишь, Джон? Свинью забиваешь? Так ты того и гляди руку оттяпаешь, если не себе, так юному Элстерстриту…
        Чтобы разрезать яблоко, не нужен топор, сказал старший по подсобной. Мякоть побуреет или превратится в кашу. Уже близился обед, когда Джон взялся за нож, наверное в тысячный раз, и почувствовал, как рука уверенно держит линию разреза, как лезвие рассекает восковую кожуру и легко проскальзывает сквозь мякоть.
        - Я видал живые изгороди, обрезанные ровнее, — со всей прямотой заявил круглолицый мужчина, разглядывая половинки яблока, все еще тихонько покачивающиеся на доске. — Правда, кривее обрезанные тоже видал.
        На смену мелким паданцам пришли ядреные пармены, потом стали прибывать терносливы в выстланных папоротником-орляком корзинах. Из садовых угодий Мотта приносили крыжовник и малину. За ними последовали черешня и бигарель. Джон и Филип выдавливали косточки из крупных вишен, сдирали шкурку с абрикосов и выковыривали косточки из лиловых слив. Они отщипывали плодоножки от земляник, крошили сушеную прошлогоднюю айву перед замачиванием и резали сочные желтовато-зеленые сливы на тонкие просвечивающие ломтики. Удаляли косточки из персиков, захватывая мягкий плод в ладонь и пропуская лезвие ножа между пальцами, как показывал мистер Банс. Очищали от косточек терносливы, готовые к мариновке. Середина лета ознаменовалась радостным событием: мистер Банс объявил, что они не совсем никчемные работники. В День святой Мэг старший по подсобной подозвал мальчиков:
        - Пускай вас ведет кухня. Так распорядился мастер Сковелл?
        Они кивнули.
        - Думаю, вам настало время двигаться дальше.
        На лавках и столах, у очага и над раскаленными углями жаровен, на деревянных и мраморных разделочных досках проворные руки Джона мяли, хватали, рубили и щипали. В месильных лоханях пекарни мальчики молотили кулаками ржаное тесто, пока темные комья не обращались в однородную тягуче-упругую массу. Хмурый Вэниан показывал, как выпекается воздушный белый хлеб, предназначенный для высших слуг, и готовится тесто для мясных фунтиков и крышек пирога. Они пекли слоеные флорентийские булочки, которые украшали персиками в снежном креме или ломтиками говяжьего языка в желе. Стоя над жаркими духовками с «кошачьими язычками», они следили, чтобы печенье не подгорело. Кончиками пальцев Джон смешивал тесто для песочных корзиночек, которые потом наполнял винными кремами и обсыпал жареными фисташками. В рыборазделочной, на противоположной стороне кухонного двора, двое друзей чистили и потрошили желто-зеленых карпов из прудов Цапли, выгружали сельдь из бочек, раскладывали на лавках желтые пласты соленой рыбы и отбивали их концом толстой веревки с навязанными на ней узлами. Каждое воскресенье поварята гуськом заходили
в церковь, выслушивали отца Яппа, объявлявшего о постных днях на предстоящей неделе, и, шаркая, тянулись к выходу. Леди Лукреция и высшая прислуга возвращались обратно в дом задолго до того, как мальчики выходили из церкви и бегом пускались на луг. Теперь, когда Джон махал рукой Цапле, оборванная фигура широко махала в ответ «крылом», зеркально повторяя движения.
        Приближалась зима. Джон и Филип трудились у засолочных лоханей: втирали крупную серую соль в шматы баранины, свинины, говядины и укладывали мясо в бочки. Ровно за неделю до Дня Всех Святых на усадьбу спустилась тишина. Годовщина смерти леди Анны, скорбно пояснил мальчикам мистер Банс. Стены Большого зала от пола до потолка завешены черными полотнищами, доложила Филипу Джемма. Домашние слуги, все с траурными повязками на рукаве, ходили по коридорам в молчании. На обед сварили овсянку, на ужин обещали соленую рыбу. Джон и остальные маялись от безделья. Сковелл не показывался в кухне весь день.
        В канун Андреевой ночи закрылась привратная сторожка. Выпал первый снег, завалив дороги, и приемный двор опустел, если не считать оборванцев разного пола и возраста, которые по-прежнему пробирались через сугробы в усадьбу за еженедельным подаянием. В кухнях запахи жареного мяса и дичи смешивались со сладкими ароматами огромных фруктовых тортов и трясучих бланманже, дрожащих пудингов и горячих силлабабов. Мистер Паунси спустился в кухню с позвякивающей сумой для Сковелла, и тот ударил поварешкой по громадному медному котлу. Когда жалованье получили все взрослые, настала очередь мальчиков.
        - Финеас Кампен! — выкликнул главный повар. — Я слышал, твои белые хлебы стали такими воздушными, что их не раз видели пролетающими над церковью.
        Поварята рассмеялись, а зардевшийся от удовольствия Финеас забрал свои монеты. За ним последовал Адам Локьер, который столь блистательно орудовал ножом в разделочной мистера Андерли, что ему впору вступать в Королевскую армию в Богемии. Дальше вперед выступил Джед Скантлбери, который не иначе как украл где-то семимильные сапоги, — такими огромными шагами он движется вперед. Следом подошел Венделл Терпин, стряхивая перья с ливрейной куртки. Потом к Сковеллу неторопливо приблизился Питер Перз вместе с братьями Джингеллами. Даже Коук, Барлоу и Стаббс удостоились нескольких похвальных слов. Затем главный повар поздравил Филипа с успешным побегом из судомойни и звучно произнес имя Джона. Адам Локьер шутливо пихнул друга в спину.
        - А, мастер Сатурналл! — воскликнул мастер Сковелл. — А ну-ка отвечай, куда привела тебя кухня?
        Джон поднял глаза. За весь год главный повар не сказал с ним и двух слов. Он направил его по этому пути, даже не намекнув, к какой цели нужно стремиться. Однако теперь мужчина выжидательно смотрел на него.
        - Не знаю, мастер Сковелл, — пробормотал мальчик, ежась под взглядами товарищей.
        - Тогда дерзай дальше.
        И Сковелл уронил теплые монетки в ладонь Джона.
        Наступило Рождество. В праздник Двенадцатой ночи по кухне гулко разносились звуки шумного веселья, прилетавшие сверху из Большого зала. Когда снег сошел, дороги открылись. Через неделю после Благовещения Генри Пейлвик вызвал Джона в приемный двор, где хромой мул, замыкавший вереницу вьючных лошадей, уставился на мальчика с таким видом, словно некогда претерпел от него жестокую обиду. Худой седовласый мужчина, стоявший рядом с мулом, приветственно кивнул.
        - Вижу, тебя здесь неплохо кормят, — весело сказал Джошуа Пейлвик, оглядывая Джона с головы до пят.
        Мальчик расплылся в улыбке. Трудясь в тяжелом кухонном режиме, он окреп и нарастил длинные плоские мышцы на руках и ногах. Погонщик хлопнул его по спине:
        - Как поживает Бен?
        - Все так же. Что там в деревне?
        - Старый Хоули совсем плох. Остальные немногим лучше.
        Джошуа совсем не изменился за год, подумал Джон, словно время за пределами кухни не двигалось с момента, когда он впервые туда вошел.
        - Слышал, с Джоном Сатурналлом здесь считаются, — заметил Джошуа, подмигивая брату.
        - Да я всего лишь поваренок, — смутился Джон.
        - Поваренок, снискавший милость мастера Сковелла.
        - Которая никак не проявляется, — отпарировал мальчик.
        Лошадей развьючили и напоили. Повсюду вокруг гомонили возчики и носильщики. Неподалеку сквозь толпу проталкивался краснолицый Калибут Пардью, выкрикивая новости, напечатанные в очередном выпуске «Mercurius Bucklandicus».
        - Рождение жуткого уродца в Саутстроке! — вопил он. — Дождь из ящериц в Такинг-Милле! Последняя ссора короля с парламентом! «Страх Божий» и его голые молитвенные собра…
        - Что? — Джон резко повернулся.
        Калибут сунул ему под нос брошюру.
        Рисунок был выполнен грубо, но «Страх Божий», чье лицо обрамляли длинные прямые волосы, смотрел со страницы знакомым сверлящим взглядом. При виде Марпота в душе Джона шевельнулся застарелый гнев.
        - А дальше его жены. — Калибут перевернул страницу. — Так он их называет.
        Там изображались ряды коленопреклоненных нагих женщин с шаровидными грудями и ягодицами, нарисованными жирными, грубыми линиями. Перед ними стоял Марпот, тоже голый, выставив вперед Библию. В памяти Джона мелькнул образ Кэсси. Белые ноги девочки, подобравшей подол длинного коричневого платья, чтобы сбежать вниз по откосу.
        - Тот самый Марпот? — спросил Джош, когда Калибут отошел.
        Джон молча кивнул.
        - Говорят, он проповедует по всему Зойленду. С кучей своих последователей. «Моя семья» — так он их называет. «Адамиты» — такое выражение употребляет епископ. Не сегодня завтра его светлость поставит Марпота к позорному столбу, помяни мое слово. — Джош прощально кивнул, разворачивая мула. — Свидимся через год, Джон.
        Марпот-то не был чужим в краях, которые покинул, думал Джон, возвращаясь в кухню. Но теперь в голове у него гремел голос Сковелла, а не церковного старосты. Куда привела тебя кухня?.. Вместо воплей селян в ушах звучал грохот котлов и сковород. Вместо запаха застарелой дымоходной сажи в ноздри вливались густые ароматы стряпни, и сырой смрад савана уплывал прочь, подобно испещренной пятнами жира мутной воде, которая, закручиваясь воронкой, утекала в сливную трубу судомойни.
        Хижина с лугом остались в прошлом, и теперь Джон бегал взад-вперед между мансардными хранилищами корнеплодов и яблок или винными погребами, где уходили в темноту длинные ряды больших и малых бочек. Если в прошлом он приносил лекарственные травы со склона долины, то теперь притаскивал завернутые в ткань сыры или сетки с луком из холодных кладовых. В разделочной Джон и Филип отскребали паленую щетину, сваливали требуху в тачку Барни Керла, удаляли сухожилия и вырезали жир. В главной кухне они рубили фарш, а в пряностной комнате наблюдали, как Мелихерт Роос заправляет его молотым фенхелем и мускатным орехом.
        Настала весна. Пиршества возобновились. Из Большого зала вновь доносился в кухни пронзительный гнусавый голос мистера Паунси, объявляющего имена гостей, которые рассаживались за «высоким» столом:
        - Милорд Гектор и леди Кэллок, Форэм и Артуа! Лорд Пирс Кэллок, Форэм и Артуа! Миледи Массельбрук, маркиза Чарнли! Милорд Фелл, граф Байвотер! Милорд Фербро! Маркиз Хертфорд!
        В Масленицу к обтрепанным слугам сэра Гектора присоединились слуги Саффордов из Мира и Роулов из Броденэма. В Михайлов день прибыл епископ Каррборо со свитой. По подъездной аллее цокали упряжные и верховые лошади. Кухонным работникам казалось, что каждая следующая партия гостей многочисленнее и голоднее предыдущей. Обед плавно переходил в ужин, а едва успевал завершиться ужин, как уже начинался завтрак. Дни перетекали один в другой и под конец вылились в грандиозное заключительное пиршество, когда все и вся в кухнях гремело, орало, бренчало, чертыхалось, плескало, ревело и рычало.
        - Прямо как в старые добрые времена, — удовлетворенно заметил мистер Банс. — Даже сбегать поссать некогда.
        Однако, невзирая на все свои усердные труды, Джон постепенно погружался в разочарование. Сковелл велел идти, куда ведет кухня. Но за каждым блюдом, которое он научался стряпать, маячила дюжина других. Каждое умение, в котором совершенствовались его неловкие пальцы, влекло за собой необходимость овладения десятком новых навыков. Если поварята теперь и подходили к нему всякий раз, когда у них соусы разделялись на составляющие, мясо разваривалось в лохмотья или кремы разжижались до текучего состояния, то делали они это потому лишь, что не подозревали о масштабах его невежества. Кухня не знает границ, думал Джон, наблюдая за Колином и Льюком, обрызгивающими жиром птичьи тушки на шампурах, или за Вэнианом, скручивающим крендели и рогалики из сдобного теста. Засыпая на тюфяке рядом с Филипом, Джон видел во сне бесконечную вереницу нагруженных подносов, которые поднимались по лестнице на плечах подавальщиков Квиллера, потом возвращались пустыми, вновь нагружались и поднимались наверх, и так далее, опять и опять…
        Утром он вставал раньше всех поварят и поздним вечером падал на свой тюфяк последним. При угасающем свете очага мальчики вели приглушенные разговоры. Альф рассказывал про свою сестру, а Адам и Питер обсуждали прелести Джинни и Мэг. Адам заявлял, что видел Джинни нагишом, и мальчики приподнимались на локтях, навострив уши. Но мысли Джона уплывали к Розовому саду и белой лодыжке под темно-зеленой юбкой. К худому угловатому лицу в Солнечной галерее. Потом вдруг в нем поднималось возмущенное смятение, накатывали сумбурные чувства, прокладывающие новые русла в теле. Его пот стал пахнуть иначе, казалось Джону. Темные волоски поползли от лобка к пупку. С какой стати Лукреция Фримантл вторгается в его мысли? И голос у него начал меняться, добавляя свои новые петушиные нотки к общему кухонному шуму. Потом, когда пряностную комнату Мелихерта Рооса затопили ароматы заготавливаемых впрок специй, а в смежную с ней разделочную уже принесли первые свиные полоти, обычные звон, стук, треск и лязг в кухнях стихли. Снова наступил день поминовения леди Анны.
        Как и в прошлый раз, в очаге дымились котлы с овсянкой и соленой рыбой. Как и в прошлый раз, Сковелл не выходил из своей комнаты. Медленно тянулись унылые часы. От нечего делать Джон помогал Льюку и Колину отбивать желтые рыбные пласты завязанной узлами толстой веревкой, покрытой белым налетом соли, когда в дверях вырос мистер Банс и устремил на него взгляд:
        - Тебя желает видеть мастер Сковелл.
        Длинная коричневая бутылка. Знакомый запах. Такой же кисловатой затхлостью отдавало мятное дыхание преподобного Хоула. Сковелл сидел в кресле у горящего очага, с траурной повязкой на рукаве.
        - Вы меня вызывали, мастер Сковелл.
        Главный повар пошевелился.
        - Стань на свету, Джон Сатурналл. — Голос звучал ровно. — Я слышал, ты основательно прошелся по всем кухонным службам. Выполнял любую работу в каждой из них. Еще ни один поваренок не обнаруживал такой тяги к познанию, говорят мои старшие повара. Чему ты научился, Джон Сатурналл?
        Подсобная, подумал Джон, пряностная, пекарня, разделочная, погреба и кладовые. Везде требуются свои умения и навыки. Но он по-прежнему пребывает во мраке невежества.
        - Сейчас я знаю меньше, чем знал в самом начале, мастер Сковелл, — выпалил мальчик.
        К его удивлению, главный повар улыбнулся:
        - Значит, ты далеко продвинулся. — Мужчина тяжело поднялся с кресла и подступил к столу. — Я говорил, ты должен использовать свой дар по предназначению. Помнишь?
        - Да, мастер Сковелл.
        Но что это за предназначение такое, подумал Джон. Еще одна загадка в дополнение ко всем, оставленным ему матерью. Умственным взором он вновь увидел пар, клубящийся над ее котлом.
        Главный повар знаком подозвал мальчика. Приблизившись, Джон еще явственнее ощутил кисловатый винный дух и увидел, что серо-голубые глаза Сковелла испещрены красными прожилками.
        - У настоящего повара одна цель. Цель, которую твоя мать понимала так же хорошо, как я. Цель, состоящая из многих частей. Думаю, ты знаешь, о чем идет речь, Джон Сатурналл.
        Джон чувствовал себя неловко под пристальным взглядом мужчины. Что же такое сказала матушка главному повару? В памяти прозвучал родной голос. Ее последняя загадка. Мы сохраняем его для всех них. Он помотал головой:
        - Не знаю, мастер Сковелл.
        - Пир.
        Джон так и обмер, стиснув зубы, чтобы не выдать своего потрясения. Он словно въявь услышал матушкин голос, перечисляющий блюда, и свой собственный, подхватывающий и повторяющий слова. Мальчик медленно покачал головой. Сковелл пытливо прищурился, но потом вновь задумчиво уставился на огонь.
        - Поначалу я считал, что это всего лишь легенда. — На лице мужчины играли красные отблески пламени. — Впервые я услышал о нем в твоем возрасте, а то и раньше. В кухнях, где проходила моя юность, рассказывались диковинные сказки. О великолепном пире. Одни говорили, что он происходил в Эдеме. Другие утверждали, что он ждет нас в раю. Мол, пиршественные блюда вобрали в себя все части Творения и заполнили стол такой длины, что человеку потребовался бы целый день, чтобы пройти вдоль него из конца в конец. Всякие разные небылицы. Однако некоторые повара полагали, что за всеми ними кроется древняя правда. Такой пир действительно творился в стародавности, говорили они. Пир настолько обильный, что сам Бог воспретил продолжать его. Ибо мужчины должны добывать хлеб в поте лица своего. Жены должны рожать детей в болезни. А подобный пир привел бы людей к греху лености, жадности и похоти. — Сковелл невесело усмехнулся. — Вера в чудесный пир вела и меня тоже, только не к греху, а из кухни в кухню. Вскоре я узнал, что в него верят и другие. Среди моих единоверцев были и ученые, и невежи, и честные души, и
лжецы, у которых совести не больше, чем у сороки-воровки. Один только Пир объединял всех их. Страстное желание представить в блюдах, поданных на стол, все многообразие Божьего творения. Повару, одержимому такой мечтой, больше приличествует зваться священником. Во всех кухнях, где я служил, я упорно разыскивал нужные сведения и наконец услышал про пир, который в давнем прошлом собирали в долине под названием Бакленд. Здесь, в усадьбе, я нашел старинные записи кулинарных рецептов, с незапамятных времен переходившие от одного главного повара к другому, и обнаружил поблизости древние фруктовые сады…
        Джону вспомнился запах пряного вина, что подавалось к столу в День святого Иосифа. И аромат цветения, плывущий из каштанового леса за церковью…
        - Но записи оказались лишь разрозненными фрагментами рецептов, — признался Сковелл. — От садов сохранились лишь жалкие остатки. Пир навсегда утрачен, решил я. Секреты его блюд безвозвратно канули в вечность. И я смирился с этой прискорбной потерей. Потом судьба привела в усадьбу твою мать.
        Он бросил взгляд на низкую дверь в нише и улыбнулся своим мыслям.
        - Казалось, во всем Творении нет ни единой части, недоступной ее разумению, — тихо проговорил Сковелл. — Хотя и будучи простой деревенской женщиной, она понимала смысл и сущность Пира так, как если бы он являлся частью ее природы. Я решил уже, что мои поиски завершены. Мы вновь сотворим Пир, убеждал я твою мать. Мы вдвоем…
        Простая деревенская женщина, подумал Джон. Интересно, много ли она открыла Сковеллу? Глаза главного повара загорелись, когда он начал рассказывать о знаниях, которыми владела мать Джона, и о взаимопонимании, создавшем крепкие духовные узы между ними. Потом плечи его поникли.
        - Но между нами возник спор. Пир принадлежит всем, утверждала твоя мать. Подлинный Пир творится лишь тогда, когда за одним столом собираются и те, кто ест, и те, кто для них стряпает. — Сковелл покачал головой, но Джон не понял, в знак согласия или несогласия. — Ужели мы обычная прислуга, вопрошал я. Короли строят замки. Епископы возводят соборы. Но ведь повара существовали прежде, чем появились первые и вторые. Какие же памятники воздвигают себе они? — Он поднял от огня возбужденно блестящие глаза.
        Внезапно одной половиной своего существа Джон возжелал поведать Сковеллу все, что ему известно. Однако другая его половина решительно воспротивилась этому порыву.
        - Пир принадлежит повару, — громко произнес Сковелл. — Так утверждал я. Но Сюзанна, твоя мать… Она не собиралась делиться своими знаниями с каждым встречным-поперечным. — Лицо его приняло удрученное выражение. — И знания эти были украдены у нее. Похищены сорокой-воровкой. Только вместо блестящих безделушек сорока стащила слова. Из книги.
        Сорока-воровка, подумал Джон. Опять это слово. Матушкина книга. Сковелл впился в него глазами, и Джон вспомнил испепеленные страницы, рассыпающиеся на черные хлопья посреди кострища.
        - Нет никакой книги, мастер Сковелл.
        Главный повар буравил его взглядом еще несколько мгновений, показавшихся Джону вечностью, но наконец кивнул:
        - Не все книги написаны, верно?
        Джон вспомнил Пир, который они с матушкой сотворяли силой воображения каждый вечер. Роскошные яства, возникавшие перед ними в морозном воздухе.
        - Не знаю, мастер Сковелл.
        - А что тебе говорит твой демон?
        Уж не потешается ли над ним главный повар? В нем шевельнулось смутное раздражение.
        - Он помалкивает, мастер Сковелл.
        - Мудро с его стороны. Жаль, у меня в тот вечер не хватило ума помалкивать.
        Внезапно Джона осенило, почему главный повар раз в году уединяется у себя на целый день. Не леди Анну поминает он, а Сюзанну Сандалл. Мальчик представил, как матушка стояла в этой самой комнате и помалкивала, не поддаваясь доводам и уговорам Сковелла.
        - Пир принадлежит повару, сказал я тогда твоей матери, — продолжил Сковелл. — Пир принадлежит всем, ответила она. Таковы были последние слова, услышанные мной от нее. Я слишком поздно понял ее натуру. Она мою поняла сразу и гораздо лучше. Когда Сюзанна покинула усадьбу, я свыкся с мыслью, что Пир утрачен навеки. — Он взглянул на Джона. — Потом появился ты.
        Мужчина скользнул глазами по битком набитым полкам, по рядам обливных глиняных банок, с трудом различимых в тени, и низкой двери, ведущей в соседнее помещение.
        - Сюзанна Сандалл все-таки написала свою книгу, — пробормотал Сковелл, и Джону показалось, будто он обращается не только к себе самому, а и к покойной женщине. — Но не чернилами на бумаге. Она написала ее в тебе. И прислала тебя сюда. Прислала ко мне.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        БЛЮДО ПОД НАЗВАНИЕМ «ЗАСАХАРЕННЫЕ СОКРОВИЩА», ДОСТОЙНОЕ ДВУХ НЫНЕ ПОКОЙНЫХ ЦАРСТВЕННЫХ ОСОБ
        Кулинарный рецепт есть лишь обещание блюда, но само блюдо есть мерило повара. Мы знаем царя Тантала как человека, который преступил всякие пределы дозволенного, когда сварил своего сына Пелопса и предложил в пищу Зевсу. Верховный царь исторг изо рта свою порцию и в наказание приковал Тантала в прозрачном пруду, измыслив для него изощренные муки. Вода отступала от губ, едва он, томимый жаждой, наклонял голову, чтобы напиться. Виноградные гроздья взмывали вверх, едва он, терзаемый голодом, протягивал к ним руку. Одни утверждают, что царь Тантал похищал на Олимпе амвросию для людей, а другие говорят, что нектар. Как бы там ни было, но однажды я воистину пошел по стопам этого античного повара, создав блюдо, которое едва не послужило к моей погибели так же, как страшное блюдо, поданное богам, послужило к погибели Пелопсова родителя. Ибо если Опасность — могущественнейший демон в кухне, то Злоба — достойный ее соперник, в чем я убедился на собственном опыте.
        Сначала замесите рассыпчатое тесто с обильным количеством сливочного масла и испеките из него круглую форму настолько большую, насколько отважитесь. Пока она остужается, изготовьте различные царские сокровища: золотые монеты из твердых печений, драгоценный перстень или корону из леденцов. Для пущего блеска облейте все сокровища глазурью. Они будут покоиться на дне Танталова пруда.
        Воду пруда сделайте из янтарного жалея, загущенного вываркой из оленьего рога и подслащенного мадейрским сахаром. Осветляйте жалей нагреванием на жаровне с тлеющими угольями. Однако здесь-то и следует остерегаться Опасности: подобная смесь почернеет в мгновение ока, если за ней не следить со всем вниманием, да и варочный ковш будет испорчен.
        Осталось навести глянец. Заблаговременно поставьте на огонь два утюга и подождите, когда они раскалятся почти докрасна. Возьмите один из них и двадцать раз медленно проведите над самой поверхностью жалея взад-вперед, затем поставьте обратно на огонь и возьмите второй утюг — повторяйте, пока поверхность, подплавившись, не подернется рябью, сохранив при этом прозрачность, столь соблазнявшую томимого жаждой Тантала. Дайте ей остыть и схватиться. Но теперь остерегайтесь Злобы, ибо и она не заставит себя ждать…

* * *
        Шумно кряхтя, поваренок выдернул из птицы горсть перьев и засунул в мешок под ногами. Повернулся на табурете и глянул в сторону очага. Там среди шампуров, разновысоких подставок под них, цепей с крюками и поворотных кронштейнов стояла жаровня.
        Под медным варочным ковшом тлели угли. На дрожащей поверхности сиропа медленно надувались и лопали пузыри. Сегодня утром мальчику поручили следить за ним. Он опасливо тряхнул ковш и увидел, как мелкие зернышки всем скопом поплыли по кругу в лениво вращающейся густой жидкости. Потом вернулся к своей работе.
        Грудные перья вылезали свободно, большими пушистыми пучками, но хвостовые были словно гвоздями приколочены. Поваренок с усилием дергал и покряхтывал, птица растягивалась и сжималась, бледно-желтая кожа далеко оттягивалась от плоти.
        - Не дергай так! — раздался раздраженный голос с другого конца стола. — Кожу порвешь.
        Повар грозно сверкнул глазами и отложил нож, которым разрезал тонкие белые листы теста, заполняя деревянную форму для выпечки. Он был всего пятью годами старше поваренка, но сейчас покачал головой с таким видом, словно то были не пять лет, а пять десятилетий.
        - В мое время, — страдальческим тоном сказал Филип Элстерстрит, забирая у него птицу, — фазанов ощипывали во дворе при любой погоде. Если ты возьмешь птицу вот так и крупные перья будешь вырывать вот так… — он показал, — а вдобавок перестанешь кряхтеть да охать, возможно, работа придется тебе вполне по душе.
        - Да, мастер Элстерстрит, — ответил мальчик, и Филип вздохнул.
        - Не мастер, а мистер. Просто и ясно. — Потом он кивнул в сторону очага. — И следи за ковшом, как тебе велено.
        Симеон Парфитт работал в кухне третий день. Другие повара, знал мальчик, изругали бы его на все корки. Коук так вообще запустил бы фазаном ему в голову, а потом заставил бы дочиста оттирать пол там, где упала птица. В ушах у него звучало прощальное напутствие мистера Банса: «Смотри в оба, Симеон. Язык держи за зубами. Работай без спешки и суматохи. Не вздыхай поминутно и не ротозейничай. Коли ты сумеешь выполнять любое дело хотя бы вполовину так хорошо, как выполняют остальные, никто не скажет, что я выпустил тебя из подсобной кухни прежде времени…»
        И вот Симеон с самого утра смотрел во все глаза. Сперва он пристально наблюдал за Филипом Элстерстритом, в конце концов попросившим не пялиться на него. Потом следил за другим младшим поваром, который занял место у очага и, казалось, не видел вокруг ничего, кроме жаровни, пока мешал угли и устанавливал над ними медный ковш с длинной ручкой.
        Ни один из поваров не научит большему, чем Джон Сатурналл, сказал мальчику мистер Банс. Ни Адам Локьер или Питер Перз, ни Филип Элстерстрит или Финеас Кампен. И уж точно не Коук. Вот почему Симеон ловил каждое движение Джона, когда тот помешивал в ковше, сосредоточенно наморщив лоб под черными кудрями. Потом Симеону выпал шанс отличиться. Взглянув на него, младший повар попросил об услуге.
        - Нужно просто следить за варевом, и все, — объяснил Джон. — Как только начнет темнеть, снимай с огня. Сделаешь мне такое одолжение, а, Симеон?
        Мальчик покраснел от удовольствия, что к нему обратились по имени. Джон Сатурналл знает больше, чем все повара, вместе взятые, сказал также мистер Банс. Ну, кроме мастера Сковелла, разумеется. Джон Сатурналл редко отводил глаза от своей стряпни и не глядя протягивал руку за щепотью соли, деревянной лопаточкой или мензуркой воды. Однако он никогда не колебался и не терялся, двигаясь по кухне с такой уверенностью, словно здесь родился и провел всю жизнь.
        Симеон же, напротив, постоянно мешался у кого-нибудь под ногами. Поварята с разбега наталкивались на него, младшие повара проворно обходили кругом, а кто повыше рангом, те будто и вовсе не замечали его присутствия. Симеона пихали от одного стола к другому, пока наконец мастер Элстерстрит не посадил его в уголок ощипывать птиц.
        По всей кухне остальные повара и поварята усердно трудились у столов и лавок. В корзине у ног Симеона лежало еще четыре птицы. Сколько ж с них пера нащиплется, размышлял он, захватывая пальцами влажную липкую кожу и выдирая крупные перья.
        По совету мистера Банса он работал размеренно, стараясь не суматошиться и не вздыхать. Скоро мешок раздулся от перьев. Потом мысли Симеона начали блуждать… Однажды я тоже стану поваром, подумал мальчик и вообразил, как будет сновать между столом и очагом, управляясь с котлами и сковородами не хуже Джона Сатурналла. Он вырвал последние хвостовые перья и потянулся за следующей птицей. Может статься, сам мастер Сковелл будет спрашивать его мнение по разным вопросам…
        Симеон мысленно представлял первый из таких разговоров, когда вдруг почуял дым.
        Он круто повернулся, ощущая противный холодок под ложечкой. Над жаровней поднимались черные клубы. Мастер Элстерстрит вихрем пронесся мимо него и схватил ковш с подставки. Помрачневшее лицо повара и едкий запах гари сказали Симеону все, что требовалось знать о состоянии содержимого. «Как только начнет темнеть, снимай с огня…» И ведь дело-то плевое, обругал себя мальчик. А человек, доверивший ему это дело, уже стремительно шагал через кухню, словно услышав жалобный зов своего ковша.
        Поглядывая по сторонам и на ходу вытирая ложку о холщовый фартук, весь в подпалинах да застиранных пятнах, Джон прошел между столами и поднырнул под висящий на крюке котел. За минувший год он вытянулся так, что теперь доставал рукой до перемычки кухонной двери — был на голову выше мистера Банса и на полторы головы выше Симеона. Новенький поваренок со страхом наблюдал за ним.
        - Опять подгорело? — спросил Джон.
        - Уже в третий раз, — подтвердил Филип, разгоняя ладонью дым.
        В душе Джона коротко полыхнуло раздражение. Он убрал со лба под косынку густые черные кудри и заглянул в ковш.
        Дно было чернее черного. При подгорании сиропа образовывалась твердая корка, которую ничем не отодрать, пока не замочишь в воде на целые сутки, да и тогда еще нужно добрый час скоблить железной ложкой, так сказал мистер Стоун в прошлый раз. Джон поднял голову, представляя неприятный разговор со старшим по судомойне. Неужели так трудно последить за ковшом? В нем снова вскипела досада. Но потом он посмотрел на Симеона.
        Тот стоял, ссутулив плечи и низко опустив голову, словно желая провалиться сквозь пол. «Не такой безмозглый, как некоторые» — так охарактеризовал поваренка мистер Банс в начале недели. Высокая похвала в устах старшего по подсобной кухне. Он попросил Джона приглядывать за мальцом. У Симеона запрыгала нижняя губа.
        - Мастер Сатурналл, я… я следил. Я просто…
        - Мистер Сатурналл, — поправил Джон, прогоняя раздражение. — Успокойся, Симеон. Это всего лишь желе. Сварим еще раз, делов-то.
        Губа перестала прыгать. Джон взял ковш и понес в судомойню, оставляя за собой дымный хвост. По всей кухне работники поворачивали к нему голову: нечасто увидишь Джона Сатурналла со сгоревшим ковшом в руке.
        - Всего лишь желе? — сердито проворчал Филип, шагающий за ним следом. — Делов-то? Мадейрский сахар, двадцать шиллингов за фунт. Что скажет мистер Пейлвик?
        Джон заглянул в почерневший ковш. Три дня назад в нем находилась целая голова мадейрского сахара, какие хранились под замком, завернутые в ткань и опечатанные личной печатью ключника. Мадейрский сахар самый дорогой, напомнил Джону мистер Пейлвик, выдавая один из светло-коричневых конусов. Поместив сахарную голову в муслиновый мешок, Джон с помощью зубила и деревянного молотка расколол ее на куски и перемолол все в ручной мельнице. Ссыпанный в горячую воду, размешанный и сбитый мутовкой, сахар произвел обильную пузырчатую пену, которую Джон снимал снова и снова до полного исчезновения, после чего перелил сиропообразную жидкость в чистый медный ковш и осветлил яичным белком. Потом принялся выпаривать, стоя над пышущей жаровней с раскаленными углями, медленно помешивая и наблюдая, как цвет постепенно сгущается, переходя от бледно-желтого к янтарному, которого он добивался…
        Теперь все превратилось в сажу.
        - Ну? Что ты скажешь нашему ключнику? — осведомился Филип.
        - Пир принадлежит повару.
        - А? Что это значит? — Но прежде чем Джон успел пояснить, на лице Филипа отразилось усталое понимание. — Ну да, Сковелл.
        - Будешь работать со мной, Джон Сатурналл, — сказал главный повар. — Каждый настоящий повар носит в себе пир. В этом пункте твоя мать со мной согласилась. Иначе почему бы она прислала тебя ко мне? Мы вместе станем искать твой пир.
        При этих словах Джона охватило радостное возбуждение. Может, Пир и впрямь принадлежит одному только повару, говорил он себе, склоняясь над сковородами и подносами. Здесь, в кухне, где блюда предстают во всем своем совершенстве. Где келькешоски и конфекты, изготовленные им для «высокого» стола, не имеют изъяна или недостатка. Назад-то возвращаются одни крошки да объедки.
        Работая бок о бок со Сковеллом, Джон вынимал заготовленные впрок персики из глиняных банок с сиропом и вытаскивал лущеные грецкие орехи из бочонков с солью, топил масло и разливал в корзинки из ржаного теста. У мастера Сковелла он научился желировать кремы вываркой из телячьих ножек, рыбьих пузырей или оленьего рога, потом разливать в горячем виде в яйцеобразные формочки, а когда застынут, помещать в гнездышки из измельченной лимонной цедры. Приготовляя капустный десерт, он снимал пенки с густых сливок и сворачивал из них на тарелке подобие бутонов цветной капусты, которые потом обрызгивал розовой водой, посыпал сахарной пудрой и мускатом. Вырезал из яблок фигурки зверей и птиц. А настоящих птиц он жарил, мелко рубил и смешивал со взбитыми яичными белками, превращая в воздушные фарши.
        Джон варил и бланшировал, медленно кипятил и подогревал. Запекал и сушил, жарил и тушил. Он отваривал вяленую рыбу и крошил мясо копченых сельдей, в то время как в котелках Сковелла дымились старинные соусы: черный чоден, бурый баккенад, кисло-сладкий эгредус, перченый гонсел и камелин. Для хозяйских пиров он вырезал зубцы и фестоны на тестяных корзинках, которые потом заполнял мясной начинкой, окрашенной в родовые цвета титулованных гостей сэра Уильяма. Он возводил дворцы из вафель, выпеченных из взбитого пряного теста, и облицовывал стены тонкими сахарными пластинками. По случаю визита епископа Каррборо они соорудили собор.
        - Подсыпь чуток соли в сироп, — велел Сковелл, склоняясь над жаровней в своей комнате; в котелке лениво ходила густая золотистая жидкость. — Только медленно.
        - Она испортит сахар, — возразил Джон.
        Но Сковелл помотал головой. На следующий день они извлекли из котелка застывшую прозрачную корку, и Джон отколол от нее острый кусочек.
        - Соль, — сказал он, когда хрусткая пластинка скользнула по языку.
        Но мало-помалу во рту разлилась сладость, и в горло потекли медвяные соки. Мальчик недоуменно взглянул на Сковелла.
        - Соль остается на поверхности, — пояснил главный повар. — Сироп опускается. — Он улыбнулся. — Терпение, помнишь? А теперь займемся глазурью…
        Задания множились. Задания, больше походившие на загадки. Загадки, больше походившие на испытания. Но каждый день вносил что-то новое в копилку его знаний. С течением времени Джон стал чувствовать себя в кухнях полновластным хозяином. Сковелл прав, думал он к пятому году своей работы в усадьбе. Пир действительно принадлежит повару.
        - Кем был Тантал? — спросил главный повар у Джона той весной. — Поваром или царем? Какое блюдо ты приготовил бы для него?
        Еще одна загадка, подумал Джон. Но теперь он знал ответ.
        - Никакое, мастер Сковелл. Пир принадлежит…
        - Повару, все верно, — перебил Сковелл. — Но подумай вот о чем. Даже царь Тантал служил своему господину, чьи желания были для него законом. — Мужчина указал взглядом на сводчатый потолок. — В точности как мы с тобой, Джон.
        Загадка приняла новый поворот, понял Джон. Но какому же господину служат они? Сэр Уильям никогда не спускался в кухни. Как и его дочь, разумеется.
        Джон вообразил царя в пруду и царские сокровища, плавающие вокруг него: сверкающую корону, рубиновый перстень, горсть золотых монет. Несъедобные богатства Тантала станут отменными кондитерскими изысками. Корона из сладкого теста и кремов, выдавленных затейливыми завитками. Перстень из жженого сахара, украшенный глазированной вишней. Монеты, отчеканенные из теста, запеченного до золотого блеска. Все это плавает в пруду из бледно-янтарного желе. Тантал заглянет в глубины столь прозрачные, что проникнет взором до самого дна.
        Такой вот замысел намеревался воплотить Джон, когда взялся за дело, когда усердно трудился и когда доверил Симеону Парфитту последить за своим творением…
        Теперь он уныло созерцал сажу…
        - Почему бы Танталу не пожрать просто вареной говядины? — спросил Филип, отодвигая в сторону кожаный полог в дверном проеме, ведущем в подсобную. — Отличное блюдо. И для него не требуется голова мадейрского сахара…
        - Что, совсем разучились стряпать? — раздался гундосый голос; Филип и Джон подняли глаза.
        Землистое лицо обрамлял шлем черных волос. Под носом темнел густой пушок, уже и до настоящих усов недалеко. Уголки ухмылки лезли вверх, к черным кустистым бровям.
        - Мы хотя бы что-то умели для начала, — отпарировал Филип.
        Но Коук не сводил глаз с Джона:
        - Опять бежим колдовать со Сковеллом, да? — Его физиономия раскраснелась и лоснилась от кухонного жара. — Вместе мешать в своих котелках, да, ведьмачок?
        Джон шагнул вперед, но Филип быстро встал между ними. Коук с презрительной усмешкой прошел в кухню, толкнув обоих плечом. Джон взвесил в руке ковш и нахмурился.
        - Да плюнь на него, — посоветовал Филип, потом постучал по ковшу костяшками пальцев. — Ты вот о чем думай. И о том, что скажешь мистеру Пейлвику…
        Джон кивнул. Друг прав, конечно. На самом деле после той давней ссоры — а возможно, и до нее — Филип почти всегда был прав. Сахарный сироп, думал Джон, входя в подсобную. Загущенный вываркой из оленьего рога. Или из телячьих ножек для кристальной прозрачности. Съедобные сокровища в глубине…
        Рано или поздно он изготовит это блюдо, не сомневался Джон. Как Симеон Парфитт рано или поздно научится следить за котелками. Он уговорит свое творение воплотиться, даже если для этого потребуется сжечь сотню медных ковшей.
        Он очищал сахарные сиропы и разливал по ковшам. Замешивал тесто разных сортов и выпекал в самой медленной из печей Вэниана. Вываривал желатин из телячьих ножек и готовил глазурь. Наконец он залил прозрачную смесь в тестяную корзину, где покоились «сокровища». Сутки в самой холодной кладовой Генри Пейлвика — и Джон с готовым блюдом отправился в комнату Сковелла. Главный повар поднес поближе свечу, и оба пристально всмотрелись.
        В глубине мерцали леденцы, похожие на драгоценности. Корона лежала на боку среди россыпи золотых монет. Сковелл постучал ногтем по глазурной корке, потом отломил кусочек теста и принялся жевать.
        - Это пруд, мастер Сковелл, — пояснил Джон. — В нем царские сокровища превратились в сладости. Теперь он может поесть…
        - Я понял, — перебил Сковелл. — Вода очень прозрачная. Глазурь тоже. Как ты этого добился?
        Джон задумчиво поджал губы. По правде говоря, он сам не понимал, каким образом мадейрский сахар вместе со всеми заправками в конце концов распустился и желировался столь удачно, — единственно мог сказать, что в ходе готовки лишь самый медленный жар обволакивал варочную посуду, отравляя недра пруда темнотой. А чтобы получить такую глазурную корку, он медленно водил раскаленным утюгом над самой поверхностью.
        - Я держал сироп высоко над жаровней и углей в нее клал мало.
        Сковелл одобрительно кивнул.
        - Терпение, — промолвил он. — Вероятно, Тантала погубил недостаток терпения. И то, что он забыл нрав своего господина. Но мы с тобой не совершим такой ошибки, Джон.
        Снова загадка. Какому же господину служит Сковелл?
        - Отнеси это обратно в холодную кладовую, — распорядился главный повар. — Попроси мистера Пейлвика сберечь десерт в целости. Его должен отведать гость сэра Уильяма. Сэр Сачервелл Корниш, по словам мистера Паунси, служит сэру Филемону Армсли. А сэр Филемон служит одному лишь королю…
        Джон кивнул, хотя и недоумевая. Какая разница, кто взломает глазурь, изготовленную со всем тщанием? Или зачерпнет ложкой желе? Ведь вся полнота и совершенство творения останется здесь, в его руках. Но уже в следующую минуту мысли Джона опять обратились к блюду. Желе из оленьего рога получилось более прозрачным, размышлял он в воскресенье. Но вот растворялась костяная стружка гораздо дольше… Выйдя на солнце после церковной службы, Джон побрел на луг, погруженный в свои думы. Громкий всплеск вывел его из задумчивости.
        На другой стороне пруда он увидел знакомую фигуру. Коук взвешивал в ладони ком земли. Барлоу и Стаббс делали то же самое. Неподалеку от них топтался Цапля. При виде своих мучителей бедняга впал в беспомощное смятение. Он нерешительно шагнул вперед, потом назад, волоча по земле крылья.
        - Эй! Отстаньте от него! — крикнул Джон через пруд.
        Трое землеметателей повернулись к нему. Стоящий за ними Цапля растерянно хлопал глазами. Джон махнул ему рукой, прогоняя прочь, но Цапля зеркально повторил жест. Внезапно Джона осенила мысль.
        - От Сковелла идешь, да? Небось, опять колдовали над котелками? — издевательски крикнул Коук.
        - Не твое дело.
        Джон повел рукой перед собой, и Цапля на другой стороне мутного бурого пруда сделал то же самое. Джон медленно поднял обе руки над головой, и Цапля позади троицы воздел свои крылья.
        - Что, сдаешься, черномазый? — презрительно ухмыльнулся Коук. — Зря ты пошел против нас. Не стоило тебе…
        Но Джон так и не узнал, чего ему не стоило делать. Резко бросив руки вниз, он увидел, как крылья Цапли стремительно опускаются и палки с треском обрушиваются на головы Барлоу и Стаббса. Джон крутанул руками, и крылья Цапли тоже крутанулись, крепко саданув Коука по макушке.
        - Ой! Черт!
        Коук схватился за голову и пошатнулся. Джон на другой стороне пруда быстро вращал руками, посылая Цаплю в драку. Оборванная фигура двинулась на своих врагов, стремительно размахивая крыльями, колотя и молотя со всей силы. Чертыхаясь и охая под градом ударов, трое приятелей сперва швырялись в наступающего на них Цаплю комьями земли, потом неожиданно прекратили сопротивление. Остановившись на середине замаха, Барлоу со Стаббсом развернулись и неуклюже побежали к дому, а Коук помчался в другую сторону, к роще. Два товарища проводили их взглядом. Джон уперся ладонями в колени и перевел дух. Цапля на другой стороне пруда наклонился и сделал то же самое. Джон медленно поднял руку, и они двое отсалютовали друг другу.
        - Я знаю, что ты можешь говорить, — тяжело дыша, сказал Джон. — Ты разговариваешь во сне.
        Его боевой товарищ расплылся в улыбке, потом вдруг снова растерянно заморгал. Увидел что-то у меня за спиной, сообразил Джон.
        - Мои поздравления.
        Вздрогнув, Джон повернулся. Юная женщина в узкополой шляпке прямо сидела на крупной серой лошади. Широкая юбка темно-зеленой амазонки, накрывающая бок животного, заканчивалась внизу парой черных сапожек. Острый нос указывал прямо на него. Джон опять смотрел в лицо Лукреции Фримантл.
        - Твои манеры не улучшились, Джон Сатурналл.
        - Ваша светлость?
        - Ты имеешь дерзость открыто разглядывать меня.
        Джон опустил взгляд на подернутую рябью воду пруда. Голос у нее стал чуть глубже, подумал он. А губы полнее. Он ни разу, даже издали, не видел Лукрецию с тех пор, как мельком увидел у церкви почти пять лет назад. Сейчас ее отражение в воде дрожало и мерцало перед ним, расплываясь и вновь чудесным образом сгущаясь. Но ничто не изменит ее нрав, сказал себе Джон. Он вспомнил пронзительный крик в Солнечной галерее: «Сюда! Он здесь!» Никаким количеством сахара не подсластить ядовитого характера леди Люси. Цапля на другой стороне пруда таращился так, будто Лукреция спустилась с небес на громадной птице.
        - Вижу, ты дослужился до поваренка, — сухо продолжила девушка. — Как и мечтал.
        И повадки у нее остались прежними, подумал Джон.
        - Я повар, ваша светлость.
        - Еще лучше. Поздравляю, мастер Сатурналл.
        - Мистер, — поправил он. — Повара именуются «мистер». — Он выждал долю секунды. — Леди Лукреция.
        - Прекрасно. — Девушка тоже выдержала паузу. — Мистер Сатурналл. Благодарю за бесценную поправку.
        - Рад услужить вашей светлости. — Он опять помолчал. — Ваша светлость.
        - Счастлива это слышать, — ледяным тоном ответствовала она.
        Но Джону почудилось, будто на лице, отраженном в воде у него под ногами, выступили алые пятна.
        - Благодарю вас за возможность сделать вам приятное, ваша светлость.
        Наверное, так они и разговаривают между собой в залах наверху, подумал Джон. Похоже на игру в «пятерки», только перебрасываешься не мячами, а словами.
        - А я поздравляю тебя с вновь приобретенными учтивыми манерами, — напряженным голосом проговорила Лукреция. — Мне бы очень хотелось продолжить наш урок вежливости, но — увы! — я должна завершить конную прогулку. Доброго дня, мистер Сатурналл.
        - Сожалеть остается мне, ваша светлость. И вам доброго дня.
        В глубине души Джон почувствовал легкое разочарование, когда отступил в сторону и лошадь прошла мимо. Он смотрел, как бедра Лукреции колеблются в такт поступи животного. Они и тогда, в Солнечной галерее, были такие полные? Внезапно девушка рывком натянула поводья и остановилась. Сейчас обернется и скажет еще какую-нибудь колкость, предположил Джон. Но Лукреция смотрела на сторожевые башни, между которыми медленно распахивались деревянные воротные створы. На подъездной аллее показалось знакомое перевозочное средство.
        - О господи, — пробормотала она.
        Две разнородные лошади смотрели в разные стороны. Рыдван Кэллоков громыхал по подъездной аллее, кренясь на поворотах. Следом бежала ватага сопровождающих.
        За ней ухаживает Пирс Кэллок, хихикали поварята в кухнях. Это знали все. Но сейчас Лукреция была явно не в восторге. Карета запросто остановилась у конюшен и исторгла из своего чрева тучного краснолицего мужчину, потом худосочную женщину, чье лицо скрывалось под широкими полями шляпы, и наконец юношу, немногим старше Джона. Заметив Лукрецию, молодой человек помахал рукой и направился к ней:
        - Леди Лукреция!
        Так вот он, знаменитый Пирс, подумал Джон. Длинное бледное лицо венчал широкий мягкий берет из малинового бархата. Разрезные рукава камзола были отделаны зеленым шелком, в тон чулкам, плотно облегающим ноги. Блестящие башмаки с пряжками осторожно ступали по сырой траве. Нос юноши словно стекал по лицу тонкой струйкой и разбухал над губами подобием крупной капли. Пирс остановился и кинул брезгливый взгляд на линялый, весь в застарелых пятнах дублет Джона:
        - Ступай прочь.
        Джон отвесил поклон Лукреции. Цапля на другой стороне пруда сделал то же самое. Но когда Джон повернулся, чтобы уйти, девушка резко промолвила:
        - Я еще не закончила разговор с моим слугой, лорд Пирс.
        Джон снова поднял глаза. Благородная бледность Пирса, разглядел он, достигнута с помощью пудры. А под ней лицо у него землистое, и нос покрыт красной сосудистой сеткой. Глаза юноши сузились.
        - Я приказал ему удалиться.
        - Но он мой слуга, — возразила Лукреция. — А я такого приказа не отдавала.
        Джон стоял между ними.
        - Ваш слуга? — Щеки Пирса под слоем пудры медленно покраснели под стать носу. — Поваренок?
        - На самом деле, лорд Пирс… — Лукреция вновь заговорила ледяным тоном, — мистер Сатурналл — повар.
        - Повар? — Пирс с деланым изумлением вскинул брови, разглядывая смуглое лицо и густые черные волосы Джона, потом презрительно скривил губы. — Но он больше похож на обезьяну, нежели на повара. Вы не находите, миледи?
        Сомнение прочертило морщинку на лбу Лукреции. Заступиться ей за Джона или все же согласиться с Пирсом? Она нахмурилась сильнее, но, прежде чем успела сделать выбор между двумя равно неприятными вариантами, издали донеслись возгласы привратников. В ворота въехали шесть всадников в ливрейных костюмах, первый из них высоко держал голубое знамя с вышитыми на нем желтыми львами. Глаза Лукреции расширились.
        - Не королевское ли это знамя? — спросила она.
        - Оно самое, леди Лукреция, — подтвердил Пирс.
        - Здесь, у нас?
        - Под ним разъезжает сэр Сачервелл Корниш, который занимается делами короля, — продолжал Пирс. — По поводу его визита я и желал поговорить с вами. Наедине. — Он волком посмотрел на Джона.
        Лукреция не терпела никакого противодействия своей воле, знал Джон. Он ожидал какой-нибудь резкости с ее стороны, но неожиданно в голосе девушки послышались новые возбужденные нотки.
        - Делами короля? Какими делами?
        От ее раздражения не осталось и следа, она жадно впилась глазами в Пирса.
        - Сэр Сачервелл Корниш — стюард сэра Филемона Армсли, — надменно сообщил молодой Кэллок.
        Тот самый гость сэра Уильяма, вспомнил Джон. Который должен отведать состряпанный им десерт.
        - Всего лишь стюард? — разочарованно протянула Лукреция.
        Пирс удостоил ее снисходительной улыбкой:
        - Ну конечно, вы же не бывали при дворе. Сэр Сачервелл не простой стюард. Сэр Филемон, его господин, занимает пост камергера Королевской Спальни и вдобавок входит в «белый штат» Гофмаршальской конторы.
        - Гофмаршальской конторы?
        - Именно. Мы с ним несколько раз обменивались приветствиями. Сэр Филемон командует целыми армиями.
        - Армиями? — изумилась Лукреция. — Какими армиями?
        Улыбка Пирса стала шире.
        - Армиями слуг, моя дорогая леди Лукреция. Мушкетеры сэра Филемона — это камердинеры. Его пикинеры — пажи. А самый надежный лазутчик — сэр Сачервелл. Разумеется, сэр Сачервелл намерен исполнить здесь и свои непосредственные обязанности стюарда. Пересчитать ложки и обследовать комнаты. Продегустировать вино из бочек в погребах и отведать кушаний с ваших кухонь. Возможно, он попробует и творения этого вашего повара. Будем надеяться, они будут соответствовать требованиям.
        Они оба посмотрели на Джона.
        - Чьим требованиям? — спросила Лукреция и уставилась на Джона так, словно ответ крылся в его облике.
        Джон принял холодный вид. Пирс одарил девушку милостиво-покровительственным взглядом.
        - Я узнал кое-какие сведения, когда был при дворе в последний раз, — небрежно промолвил он. — Если сэр Филемон получит от своего стюарда благоприятный отзыв и сам даст настоятельную рекомендацию, тогда, полагаю, появление здесь сэра Сачервелла предвещает скорый визит его величества.
        Лукреция недоуменно сдвинула брови, потом до нее дошло. Рот у нее приоткрылся, лоб разгладился, и на лице изобразился простодушный восторг. Наверное, все-таки есть сорт сахара, способный подсластить ядовитый нрав Лукреции, подумал Джон.
        - Король? — восхищенно выдохнула девушка. — К нам ожидается король?

* * *
        Слух о предстоящем визите дал служанкам в чердачном этаже обильную пищу для пересудов. В задних гостиных домашние клерки серьезно обсуждали вопросы этикета. Кухня гудела, взбудораженная новостью.
        - Мой дедушка однажды видел короля, — сказал Финеас Кампен, потянувшись за пивным бальзамом, который хранился на полке над очагом. — Он проезжал в карете через Саутон. Он там лечился водами, и у него после этого болотную лихоманку как рукой сняло. У дедушки то бишь. Только оттого, что короля увидал.
        - Но король-то был другой, верно? — спросил Адам Локьер, отбивавший куски баранины плоскостью мясницкого ножа.
        Симеон Парфитт вертел головой туда-сюда, проворно ощипывая гуся.
        - Какая разница? — раздался от двери голос Альфа. — Король — он и есть король, говаривала моя сестренка. Не важно, кто именно.
        - По-твоему получается, и ты мог бы быть, — насмешливо бросил Льюк Хобхаус, входя в кухню.
        - Я слыхал про одного сапожника в Элминстере, — сказал Колин, работавший у стола рядом со стойкой для подносов. — Как-то раз к нему в мастерскую зашел оборванный нищий. Без шляпы, в протертых до дыр башмаках. Ну, сапожник починил ему обувку задаром, а голодранец возьми да окажись переодетым королем. Больше тому сапожнику ни разу не приходилось браться за шило.
        - Кто тебе наплел такое? — вскинулся на него Льюк. — Калибут Пардью? Да на каждого сапожника приходится добрая сотня лордов. И все до единого тянут деньги из короля.
        Джон, находившийся в другом конце кухни, вспомнил картинку в «Mercurius Bucklandicus», купленном Беном Мартином. Мужчина с печальными глазами, в великолепной шляпе. Тут у подножия лестницы возник Квиллер.
        - Обмениваются тостами, — доложил он.
        Мастер Сковелл кивнул, и Джон обернулся, ища взглядом последнее блюдо: свой блестящий прозрачный «Танталов пруд». Когда Квиллер унес десерт наверх, он представил, как сэр Сачервелл взламывает сахарную глазурь и выуживает из глубин сладкие сокровища. А Лукреция наблюдает за ним. И Пирс тоже.
        «Блюдо, достойное короля» — таковы были слова сэра Сачервелла, как впоследствии передал Джону мастер Сковелл. Придворный вельможа поднялся с места и выразил свое одобрение, потрясая вилкой, на зубце которой болталась крохотная леденцовая корона.
        - Тебе удалось завлечь сюда его величество, — улыбнулся главный повар.
        Во внешний двор прибывали подводы с брусьями и досками. Артели работников деловито сновали взад-вперед. От родника на Верхнем лугу вниз по склону поползла длинная вереница спин, щетинящихся кирками и лопатами. Во вновь вырытый пруд, обложенный сланцем, с журчанием устремилась вода из подведенной к нему канавы. Подчиненные мастера Джослина разгружали ясеневые доски и дубовые брусья, устанавливали под нужным углом друг к другу и сколачивали. По одной стороне двора протянулся каркас барака. Мужчины карабкались по приставным лестницам и лазили по балкам, прибивая внахлест вязовые доски. Такое же сооружение выросло впритык к конюшне.
        - Что они хотят сделать? — подивился Адам. — Заново отстроить всю усадьбу?
        - Ко времени, когда прибудет король, она будет больше походить на Каррборо, — откликнулся Финеас.
        В садах старухи из Кэллок-Марвуда пололи клумбы под надзором Мотта, а младшие садовники приводили в порядок разросшиеся живые изгороди, подрезая и переплетая ветви. В доме работники красили стены, спешно возводили перегородки и навешивали новые двери. Кипучая деятельность не коснулась только Солнечной галереи и Восточного сада с оранжереей. По приказу миссис Гардинер служанки шили занавеси, проветривали постельное белье, развешивали во дворе на веревках затхлые одеяла. Мистер Паунси крупным шагом расхаживал взад-вперед по коридорам, сопровождаемый стайкой клерков в зеленом, таскающих за ним счетные книги, перья с чернилами и раскладной столик, которым мистер Паунси пользовался как переносной конторкой. С первым снегом все работы остановились, но ко времени, когда Джош Пейлвик нанес свой ежегодный визит, во втором внешнем дворе уже возвышался барак.
        - Так, значит, в Бакленд приезжает король? — спросил погонщик.
        - Похоже на то, — ответил Джон.
        - По всей долине только и разговоров что об этом. — (Мул позади Джоша стукнул копытом.) — И ее величество тоже? Неужто правда?
        Джон кивнул. Вокруг него кипела возбужденная суета, но, даже находясь в самой ее гуще, он помнил слова Сковелла и про себя удивлялся, что за дело Джошу Пейлвику до королевского визита. Если пир принадлежит повару, какая разница, кто съест пиршественные блюда? Ведь король сидит, жует и глотает точно так же, как любой другой смертный. Однако Сковелл, похоже, тоже заразился общим лихорадочным возбуждением и теперь часами просиживал за закрытыми дверями с Вэнианом, Андерли, Роосом и Генри Пейлвиком, обсуждая с ними меню и последовательность блюд.
        Подряд на поставку говядины заключили со скотоводами из Саутона, а бочки с морскими угрями и сельдью заказали в Столлпорте. Когда вышел в свет очередной выпуск «Mercurius Bucklandicus» с рисунком королевской свиты, торжественно выезжающей из Лондона, все в доме засуетились с новой силой. На своем командном посту в дверях Большого зала мистер Паунси размышлял над списками секретарей и хранителей печатей, клерков-письмоводителей и королевских стражников. Кто выше по званию, клерк Малой Сумы или джентльмен-грум, ломал он голову. Насколько важная особа Хранитель Короба или Подготовитель Воска? В тревожных фантазиях мистера Паунси епископов усаживали рядом с дамами, а герцогов втискивали между йоменами. А вдруг «высокий» стол рухнет, с замиранием сердца думал мистер Паунси. А вдруг источник на Верхнем лугу пересохнет? А вдруг придворные, которым не достанется кроватей, погонятся за ним по коридорам, размахивая разрезными шелковыми рукавами?..
        - Одних у меня в списках вообще нет, — пожаловался он сэру Сачервеллу, разглаживая на балюстраде листок и просматривая имена; в Большом зале за ними работники снимали со стены и полировали старинные мечи; раздраженные плотники заколачивали под помост со столом ненужные дополнительные опоры. — А другие появляются по несколько раз.
        По дороге между усадьбой и Каррборо носились взад-вперед посыльные. За неделю до предполагаемого прибытия его величества, когда мистер Паунси уже начал верить, что вполне владеет ситуацией, на подступах к усадьбе показался лес знамен, которые развевались над фургонами и телегами, с грохотом въезжающими в ворота. По обеим сторонам от колонны неспешно рысили конвойные всадники, вытесняя на обочину местные повозки. В Бакленд прибыл королевский вещевой обоз.
        На лугу рядом с новыми бараками один за другим выросли шатры, над которыми взвились королевские знамена, и под конец стало казаться, будто там стоит на якоре целая флотилия с трепещущими на ветру парусами и флагами. Поставив своих лошадей в конюшню, обозные конвоиры с важным видом разгуливали по двору, а скучающие стражники-йомены слонялись между палатками. В числе последних подъехал высокий мужчина с хохолком темных волос надо лбом и тщательно завитыми усами, распекающий на все лады дюжину своих подчиненных. Все они были в темно-синих дублетах с серебряным шитьем.
        - Это оскорбительно! — вскричал он с сильным французским акцентом, обводя глазами двор. — Это унизительно! Нам положены кровати. И белье. Чистое белье! — Он взглянул в сторону конюшен и проорал проходящему там помощнику конюха: — Чистое белье!
        Мистер Паунси наблюдал за ним, оцепенев от страха.
        - Это служащие Кухни Королевы, — сообщил сэр Сачервелл.
        - Но у нас есть своя кухня. И повара есть. Много поваров…
        - Нет-нет-нет. — Сэр Сачервелл отрицательно помахал ладонью. — Это не повара как таковые, а придворные джентльмены, состоящие при кухне ее величества. Вон тот с усами — паж Кипятильни. Толстяк позади него — джентльмен-дегустатор. Правда, дегустирует он не больше, чем кипятит усатый или стряпают остальные из них.
        - Тогда чем же они занимаются?
        - Просто сопровождают.
        Все просто сопровождают, размышлял мистер Паунси. Их величества покинули Элминстер, уведомили стюарда нарочные из Каррборо. Они решили принять целебные ванны в Саутоне, стало известно на следующий день. Венценосные супруги направляются к Туэ, сообщил мистеру Паунси очередной посыльный. Другой принес известие, что они уже в одном дне пути. Нет, в трех днях, доложили позже. Стоя на своем посту, мистер Паунси вдруг поймал себя на том, что поминутно устремляет напряженный взгляд на ворота, словно надеясь таким образом ускорить появление монаршей четы.
        - Наша участь — ждать и уповать, — раздался низкий голос позади него. — Пускай на одного лишь Бога.
        Мужчина в богатом плаще из серо-голубого меха улыбался мистеру Паунси странной, кривой улыбкой. Но его немигающие глаза смотрели холодно, и стюард почувствовал себя неуютно. Сэр Сачервелл быстро поклонился.
        - Представляю вам своего господина, — сказал он мистеру Паунси. — Сэр Филемон Армсли.
        Вовсе он не улыбается, понял стюард, приглядевшись. Один угол рта у него оттягивал вверх сморщенный красный шрам, тянувшийся почти до уха.
        - Память о битве при Ла-Рошели. — Сэр Филемон дотронулся до бугристого рубца. — Один из кавалеристов кардинала решил, что рот у меня узковат, надо бы расширить. Я сам зашивал. Никогда не ладил с иголкой и ниткой. — Он огляделся вокруг. — Сегодня король ночует в Каррборо. Передовой отряд выступит сразу после утренней службы. Его величество будет здесь завтра к полудню, если дороги не подведут. Здесь все готово?
        Бараки для слуг нужно снабдить постельными принадлежностями, вспомнил мистер Паунси. И еще нужно решить, кто где будет сидеть за «высоким» столом… Он бросил взгляд на палаточный лагерь по другую сторону кипящего деловой суетой двора. Но сэр Филемон казался вполне удовлетворенным.
        - Уверен, все будет в должном порядке, — оживленно промолвил он. — Значение имеют только их величества. Позаботьтесь, чтобы они остались всем довольны. Всем, что видят. Всем, что слышат. Всем, к чему притрагиваются. Всем, что обоняют и воспринимают на вкус. Вы меня понимаете?
        Кривая улыбка сэра Филемона превратилась в жутковатую гримасу. Мистер Паунси быстро кивнул.
        - Никто не знает поместье лучше стюарда. Не правда ли, Сэк?
        Сэр Сачервелл кивнул. Сэр Филемон распахнул на груди плащ, открывая взорам толстую должностную цепь, почти такую же, как у мистера Паунси, и эмблему в виде двух скрещенных белых жезлов, приколотую к дублету.
        - Все мы в своем роде стюарды. Кроме его величества. — От былого благодушия сэра Филемона не осталось и следа. Глядя в ледяные глаза мужчины, мистер Паунси порадовался, что переговоры закончены. — Сегодня король нуждается в людях, которым может доверять, — продолжал сэр Филемон. — Само их присутствие положит конец ропоту недругов.
        Он посмотрел на мистера Паунси со значительным выражением, какое стюард не раз видел на лице сэра Уильяма во время совещаний, проводившихся за закрытыми дверями приемного кабинета. Одному лишь мистеру Паунси дозволялось заходить туда, когда хозяин обсуждал беззаконные и оскорбительные выходки парламента с лордом Феллом, лордом Фербро или маркизом Хертфордом.
        - Даст ли король свое благословение? — отважился спросить стюард.
        - Как было договорено.
        У мистера Паунси будто камень с души свалился. Перед его мысленным взором возникли латунные гирьки, делающие последние прыжки по бумажным кипам: самые легкие — налево, самые тяжелые — направо. Но когда он повернулся, чтобы удалиться, вновь раздался голос сэра Филемона:
        - И вот еще что. Ее величество изъявила одно желание.
        - Какое, сэр Филемон?
        - Она хочет встретиться с вашей барышней в частном порядке.

* * *
        Лукреции казалось, что внутри у нее все туже натягивается лебедкой какой-то канат. Каждый день барабан лебедки делал очередной оборот, и под конец, в знаменательное утро, когда она вместе с отцом вышла встречать высочайших гостей, у девушки было такое ощущение, будто с минуты на минуту этот туго натянутый канат лопнет или ее остов просто рассыпется изнутри, не выдержав напряжения. Со спущенными на лоб завитыми локонами, с тщательно вымытым и напудренным лицом, Лукреция недвижно стояла, впившись глазами в усадебные ворота, а позади нее шеренги баклендских клерков и слуг разного ранга заполняли внутренний двор, вплоть до парадного крыльца перед входом в Большой зал. За длинными зелеными рядами домашней челяди выстроились подчиненные мастера Джослина в пурпурных ливреях, а за ними кухонные работники в красном. В воздухе висел приглушенный гул голосов, пока мистер Паунси и сэр Сачервелл обходили ряды.
        - А ну-ка тихо там! — рявкнул стюард, устремив грозный взгляд на длинную красную шеренгу.
        - С какой стати дворовые вылезли вперед? — прошипел Адам Локьер на ухо Джону, когда мистер Паунси двинулся дальше.
        - Не знаю.
        Повара провели все утро, отчищая пятна со своих дублетов. Мысли Джона обращались то к леденцовым драгоценностям и короне, хранящимся в самой сухой кладовой Генри Пейлвика, то к выпечным золотым монетам, лежащим в чуть теплой печи Вэниана. Когда солнце поднялось высоко в небо, он раз за разом выполнял в уме все возложенные на него сегодня работы, стоя во внешнем дворе среди покашливающих, почесывающихся, переступающих с ноги на ногу товарищей.
        - Смотрите! — выкрикнул наконец Джед Скантлбери.
        Над гребнем холма показались сине-золотые знамена. Когда первые всадники прорысили между могучими буками, Джон увидел, как мистер Паунси торопливо двинулся вперед, но сэр Сачервелл поймал его за руку.
        - Не волнуйтесь так, мастер стюард. Это всего лишь секретари кастелянской для умывальных принадлежностей. За ними следуют камер-пажи. Они еще ниже званием. — (Всадники приблизились и начали выстраиваться в ряд.) — А вот обладатели более высоких должностей, — продолжал сэр Сачервелл. — Камергеры Спальни. За ними едут камергеры-привратники. Господин с жезлом — начальник конницы.
        - А джентльмен рядом с ним?
        Рядом с жезлоносцем Джон увидел мужчину, на целую голову выше всех, кто находился рядом.
        - Это сэр Кенелм Дигби, — ответил сэр Сачервелл. — Он занимал должность камергера Королевской Спальни еще в бытность его величества принцем. Он из тех самых Дигби.
        Сэр Сачервелл выразительно взглянул на мистера Паунси, на чьем лице, однако, отразилось полное непонимание.
        - Его отец пытался взорвать короля, — пояснил сэр Сачервелл.
        - О!..
        Джон и Филип во все глаза уставились на сэра Кенелма. Поверх дублета на нем была надета кираса, и металл вспыхивал на солнце всякий раз, когда он привставал на стременах в такт поступи своего гнедого коня. За ним ехали двое всадников на одинаковых белых лошадях.
        - Эскорт обер-камергера. — Сэр Сачервелл легонько толкнул локтем мистера Паунси. — Королевская карета вот-вот появится. Пойдемте займем наши места.
        Они поспешно зашагали между рядами слуг. Всадники уже выстроились длинной дугой перед портиком. Наконец свои места заняли последние вельможи, увешанные должностными цепями и нагрудными знаками. Внезапно все многочисленное собрание затихло, и в тишине Джон услышал стук колес.
        - Все на колени перед королем!
        Одним движением всадники сняли шляпы и низко склонили головы. Словно волна прокатилась по рядам баклендских слуг, когда они разом опустились на колени. Джон успел мельком увидеть позолоченную карету, запряженную шестерней белых лошадей, сэра Уильяма во всем черном и рядом с ним тонкую фигуру, которая стояла чуть дольше всех остальных, а потом тоже преклонила колени.
        Идущие плавной рысью лошади с плюмажами, блестящая в солнечных лучах карета, яркие знамена и всадники в ливреях… Лукреции показалось, будто внутри у нее стремительно распустился тугой узел. Они здесь, сказала себе девушка, услышав, как колеса замедляют ход и останавливаются. Их величества здесь.
        Несколько мгновений царила полная тишина. Потом к карете подступил лакей и отворил дверцу. Другой лакей поднес приставные ступеньки. Лукреция услышала, как отец приветствует царственных гостей от имени всех обитателей поместья, и подняла взгляд.
        Волны ярких шуршащих шелков заполонили зрение и слух Лукреции, и мимо нее поплыли разноцветные пышные юбки. Фрейлины ее величества разомкнули свою трепещущую, шелестящую фалангу, пропуская вперед госпожу. Женщина с прелестным овальным лицом, длинным прямым носом и живыми глазами внимательно взглянула на коленопреклоненную девушку и милостиво улыбнулась.
        - Леди Лукреция? — промолвила королева с легким французским акцентом, и голос ее прозвучал для ушей Лукреции нежной трелью серебряного колокольчика.
        Она кивнула, и королева с улыбкой спросила:
        - Вы не уделите мне немного внимания сегодня?
        Лукреция ошеломленно смотрела на нее снизу вверх, не в силах вымолвить ни слова.
        - Скажите «да», — подсказала ее величество.
        Девушка опять кивнула.
        Ее проводили в личные покои королевы. Яркие занавеси с фестонами и роскошные балдахины преобразили сумрачную комнату. На стене висел гобелен с изображением мужчин и женщин, охотящихся на оленей. Лукреция сделала реверанс, и королева улыбнулась. Одежная стойка рядом с ней была задрапирована серебристо-голубым шелком, блестящая ткань струилась, стекала мягкими складками. Платье, догадалась Лукреция. Продолжая улыбаться, ее величество указала на стойку:
        - Для вас.
        Фрейлины провели девушку за ширму. Сноровистые руки в два счета распустили ей шнуровку и быстро переодели. По коже мягко заскользила прохладная ткань, тоньше которой Лукреция в жизни не осязала. Но когда она посмотрелась в трюмо, у нее упало сердце. Корсаж болтался на ней, что мешок на палке, серебристо-голубой шелк свисал с плеч некрасивыми складками. Лукреция неохотно вышла из-за ширмы, и ее величество похлопала по мягкой скамеечке у своих ног:
        - Присядьте подле меня.
        Когда Лукреция опустилась на скамеечку, королева подалась вперед и прошептала:
        - Я прикажу высечь своих швей. Но посмотрите, какая вы худенькая. Вам сейчас столько лет, сколько было мне, когда я впервые приняла короля. У вас месячные пришли?
        Лукреция покраснела. Боли и крови у нее случались нерегулярно, порой даже не каждый месяц. «У твоей матушки было то же самое, — ворчала миссис Гардинер. — Но она не морила себя голодом, чтобы привлечь внимание…» Девушка смущенно кивнула.
        - Это хорошо. Вам нужно питаться, как рекомендуют аптекари. — Королева убрала у нее со лба выбившуюся прядь волос. — Вы позволите мне называть вас Люси? Скажите «да».
        Лукреция оглянулась на фрейлин, потом опять перевела глаза на женщину, ласково смотревшую на нее.
        - Вы станете носить это платье при дворе, леди Люси?
        Лукреция почувствовала, как в груди поднимается радость, долго пребывавшая под спудом.
        - Мне сказали, что к вам не подступиться со сватовством, — промолвила королева, и фрейлины заулыбались. — Что вы своенравны и непокорны. Однако, пообщавшись с вами, я удостоверилась в обратном.
        Тень недоумения легла на лицо Лукреции.
        - Со сватовством?

* * *
        За нижними столами вспыхивали ссоры, доходящие до потасовок, докладывали подавальщики. Некоторые придворные сторожили у арочного входа в зал и хватали блюда с подносов. Другие вообще спускались в кухню, пока мистер Андерли не поставил разделочный чурбан у подножия лестницы, — и там, наряженный в самый свой кровавый фартук и вооруженный огромным секачом, он приветствовал всякого непрошеного гостя в шляпе и гофрированном воротнике.
        Выдворенные из своей общей спальни, Джон и остальные повара спали в кухне вместе с поварятами. Каждый день половник Сковелла звонко ударял по огромному медному котлу в очаге еще до рассвета. Потом главный повар ходил между столами и лавками, нюхая, пробуя, кивая или качая головой. Генри Пейлвик жаловался, что от такого количества народа у него в погребах нагревается воздух. Недовольного Пандара Крокетта поставили работать с поварятами в подсобной мистера Банса — обрезать корешки у зелени. А в судомойне мистера Стоуна не стихали плеск воды, звон посуды и раздраженная брань.
        Кухня будет поделена на три части в соответствии со столами в Большом зале, объявил Сковелл. Король и королева со своими ближайшими придворными, сэр Уильям, леди Лукреция и Кэллоки займут места за столом на помосте. Под ними, за столами на высоких козлах, расположатся остальные придворные джентльмены, преподобный Япп, миссис Поул и прочие высшие слуги. А дальше, за низкими столами, грубо сколоченными усадебными плотниками, рассядутся все остальные.
        Блюдо под названием «Танталов пруд», состряпанное Джоном, будет подано придворным джентльменам. А для короля Сковелл и Вэниан соорудят громадный многоярусный десерт, в котором будет представлена вся последовательность Творения, восходящая от бессловесных животных, вырезанных из овощей и фруктов, к самой королевской чете, изготовленной из марципана и кристаллизованного сахара.
        В комнате главного повара Джон, Колин Черч, Льюк Хобхаус и Тэм Яллоп хлопотали над жаровнями, а мистер Вэниан отдавал распоряжения у рабочего стола позади них. Оттуда в пиршественные шатры, раскинутые на лужайках, подавальщики уносили изысканные угощения: пирожные в виде лебедей, корабль из фруктов, сахарную тиару с драгоценными камнями из глазури.
        Лихорадочные дни мелькали один за другим. Едва Джон касался головой тюфяка поздним вечером, как уже опять приходилось вставать и браться за работу. Он выпек две тестяные корзины для «Танталова пруда». Глиняный горшок с сахарным сиропом стоял в погребе Генри Пейлвика. Леденцовые сокровища хранились под замкм рядом. Поздним вечером накануне пира Джон решил в последний раз проверить сироп и тестяные корзины.
        Тэм Яллоп искоса глянул на него из кондитерской, когда он проходил мимо по коридору. Подметавший пол Финеас на секунду вскинул глаза. В холодном погребе на самой верхней полке стояли в целости и сохранности выпечные корзины. Пожалуй, он сам перенесет их отсюда, подумал Джон. К ним с Филипом приставили на побегушки Симеона, но у мальчишки не самые надежные руки… Он окунул ложку в сироп. Сладкий точно в меру. Удовлетворенный, Джон зашагал прочь по пустому коридору. Теперь можно спать спокойно, подумал он. У него уже слипались глаза. Внезапно он услышал голоса.
        Разговор доносился из пряностной комнаты Мелихерта, хотя в такой поздний час там никого не должно было быть.
        - …С миногами совсем другое дело, — говорил один голос. — Сложнее всего снять с них шкурку. Используйте чистую салфетку, мой вам совет. Стягивайте медленно. И варите на самом медленном огне. Столько времени, сколько потребуется, чтобы медленно прочитать «Аве Марию»…
        - Д-да вы еретик, — хихикнул второй голос.
        - Бульон — это самое главное, — невозмутимо продолжал первый, — и все должно уходить в бульон…
        Джон толчком распахнул дверь.
        В глубине комнаты, у полок с пряностями мастера Рооса, стояли двое мужчин. Один из них, одетый в богатый шелковый дублет и со свечой в руке, был почти на две головы выше второго, в зеленой ливрейной куртке. Джон сразу узнал сэра Кенелма Дигби.
        - Что вы здесь делаете? — сурово осведомился он.
        - Что мы здесь делаем? — оскорбленным тоном переспросил сэр Кенелм. — Прежде чем заговаривать столь дерзко, сначала узнай, кто перед тобой.
        - Я прекрасно знаю! — резко промолвил Джон. — Вы сэр Кенелм Дигби, чей отец пытался взорвать короля.
        К его раздражению, мужчина в зеленом тихо рассмеялся. Меланхоличное лицо с аккуратно подстриженной бородкой казалось смутно знакомым. Верно, в церкви встречал, подумал Джон.
        - В-вас разоблачили, сэр К-кенелм, — заикаясь проговорил собеседник обер-камергера. Он приблизился к юноше. — Но кто разоблачил, п-позвольте поинтересоваться?
        - Джон Сатурналл, — ответил Джон, которого все сильнее раздражала самоуверенность домашнего клерка; здесь его владения. Его, Сковелла и других поваров. — Повар при мастере Сковелле.
        - Сковелле? — повторил сэр Кенелм.
        - Мастере Сковелле, — поправил Джон. — И посторонним вход в кухню воспрещен.
        Но клерк даже бровью не повел:
        - Вы хороший повар, мистер Сатурналл?
        - Достаточно хороший, чтобы стряпать для короля, — отрубил Джон.
        - А ну как вы оплошаете? А ну как ваши кушанья не п-понравятся его величеству?
        - Мы никогда не плошаем. Сам сэр Уильям хвалит наши блюда.
        - Ах да, п-похвала. Остерегайтесь похвалы. Окуните ложку г-глубже… — мужчина в зеленом указал на ложку в руке Джона, — и под сладкой коркой похвалы вы обнаружите горечь.
        - Ха! Превосходно! — воскликнул сэр Кенелм. — Поистине проницательное замечание.
        Джон нахмурился. Что имел в виду клерк? Окуните ложку глубже. Он указал на дверь и отрывисто сказал:
        - Вам не дозволено здесь находиться.
        Сэр Кенелм открыл было рот, собираясь возразить, но домашний слуга заговорил первым:
        - Что ж, оставляем вас с вашими к-котелками и сковородками, мастер Сатурналл. Не дай бог, чтобы его величество завтра ходил голодный.
        На завтрак была миска похлебки, которую Джон проглотил стоя. Поварята бегали взад-вперед по кухне, таская со двора поленья и складывая у очага. Мимо, кренясь и качаясь, проплыл громадный поднос с выпечкой, несомый Коуком. После того как парня перевели со двора обратно в кухню, он вдруг стал на удивление дружелюбным. Даже услужливым, был вынужден признать Джон, когда Коук помог Симеону, с трудом тащившему большую корзину яблок. Сейчас Симеон выщипывал пеньки перьев у последней утки, а позади них Колин и Льюк нанизывали на шампуры фазанов. Джон положил углей в жаровню, сходил за своим сахарным сиропом и принялся мешать в котелке. Скоро его лицо раскраснелось от жара. Сироп начал загустевать. Две тестяные корзинки, в каждой из которых уже лежали съедобные драгоценности, корона и монеты, ждали на столе. Наконец Джон вылил в них желе, и они с Филипом отнесли обе в холодную кладовую.
        - Успеет схватиться? — спросил Филип.
        - Должно.
        Работа в кухне набирала обороты. Адам сбивал в ведре сливки березовой мутовкой, стараясь держаться поближе к огню, и одновременно приглядывал за сковородой Вэниана. Филип встряхивал кондитерский мешок с горячей миндальной пастой, собираясь выдавливать ее в крохотные тарталетки на подносе. Адам усердно бил мутовкой, пока без видимого успеха, а за столом позади него Коук втирал истолченную в порошок морскую соль в маленькие птичьи тушки, разложенные на противне. Вэниан и Андерли засовывали зажаренных и нашпигованных куропаток в нутро лебедя, предварительно заворачивая каждую в гнездо, сплетенное из стеблей шпината. Сковелл, жонглируя двумя сковородами у очага, выкрикивал через плечо приказы. Потом, к великому изумлению Джона и Филипа, Коук обратился к Адаму:
        - Нужна помощь, Локьер?
        От неожиданности Адам лишился дара речи.
        - Здесь слишком тепло для этого. — Коук кивнул на жидкие сливки. — Дай-ка мне.
        Ошарашенный Адам отдал мутовку, и Коук понес ведро по коридору к холодной кладовой. Пока Адам, Джон и Филип недоуменно переглядывались, у подножия лестницы появился подавальщик:
        - Уже рассаживаются!
        - По местам! — громко скомандовал Сковелл; и по всей кухне работники кивнули или вскинули руки, сообщая о своей готовности.
        Джон наказал Симеону следить за котелком, а сам взял утюг и поставил на огонь. Потом он поспешил в холодную кладовую и в дверях там столкнулся с Коуком. Парень обливался потом, в руке у него болталось ведро со сливками, поверхность которых топорщилась затвердевшими желтоватыми гребешками. Они встретились взглядами.
        - Что ты здесь делаешь? — осведомился Джон.
        Коук принял вид оскорбленной невинности.
        - Разве не понятно? — Он указал взглядом на взбитые сливки.
        - Вижу, пришлось потрудиться, — сказал Джон, все еще подозрительно.
        - О, оно того стоило, — беззаботно откликнулся Коук. — Я всегда говорил: главное — подойти к делу с умом. Помнишь?
        Старший парень широко ухмыльнулся и проскользнул мимо Джона. Подойти к делу с умом? Да, он помнил — но откуда? Когда Коук ушел, Джон вытянул шею и заглянул в «Танталов пруд», стоящий на полке. Сироп еще не схватился. Но обязательно схватится, не сомневался Джон. Корона почему-то опрокинулась набок. Джон поставил ее прямо.
        В кухне на подносы укладывали крохотные мясные пирожки, увенчанные листьями шпината и грецкими орехами. Рядом ждали своей очереди плоские блюда с бараньими фрикадельками, сдобренными шафраном и гарнированными затейливо нарезанными лимонами. Подавальщики Квиллера унесли огромные тарелки с говяжьими рулетами, начиненными артишоком и фисташковой пастой, за ними последовали булочки с рубленым яйцом, душистыми травами, корицей и солью…
        Пряное вино уже отнесли наверх. Повара метались взад-вперед, подавая блюда ожидающим слугам: мускусная дыня в сиропе, похлебка из каплуна, вареные голуби в соусе, цыплячье рагу с зелеными овощами, жареная оленина с итальянским фаршем, сладкий заварной крем, дрожащий в чашечках из яблок…
        Когда мастер Сковелл послал за грандиозным многоярусным десертом, Джон понял, что настал и его черед. Он велел Симеону поставить на огонь второй утюг, а сам вместе с Филипом поспешил в холодную кладовую. Желе застыло и было прозрачным. Они заглянули в глубины «Танталова пруда»: корона, монеты и драгоценное кольцо мирно покоились на дне.
        Филип расчистил место на столе около очага, и Джон снял утюг с огня, прихватив горячую ручку тряпкой.
        На ширину ладони, напомнил себе Джон. Он опустил утюг на нужную высоту над поверхностью и начал водить им туда-сюда, ожидая момента, когда желе начнет подтаивать. Краем глаза он увидел, как четверо мужчин осторожными, мелкими шажками продвигаются вперед, балансируя творением Сковелла и Вэниана, водруженным на громадный поднос. Под аркой они прошли на полусогнутых ногах, чтобы не зацепиться верхушкой десерта.
        - Осторожнее, — предупредил Сковелл.
        Сжимая горячую ручку утюга, Джон трудился над своими блюдами. Мало-помалу поверхности прудов стекленели. Когда первый утюг остыл, Джон повернулся за вторым. Сковелл и Вэниан разливали поссет в выпечные чашечки, установленные на верхних ярусах своего кулинарного творения, которое медленно вращали перед ними Льюк Хобхаус и остальные четверо. Однако нагретого утюга в очаге он не обнаружил.
        - Симеон, — прошипел Джон, — утюг!
        Выражение, появившееся на лице поваренка, было красноречивее любых слов.
        - Мастер Сатурналл, я… я забыл.
        - Забыл?! Марш за утюгом! — приказал Джон, но Симеон стоял столбом, в совершенном ужасе от своей оплошности. — А ну живо! — рявкнул Джон.
        Подстегнутый грозным окриком, Симеон круто повернулся и ринулся прочь, не замечая жаровен, поворотного кронштейна, кучи поленьев у очага. Не замечая и великолепного десертного блюда Сковелла. У Джона похолодело в груди, когда поваренок врезался в крайнего мужчину и тот пошатнулся, выпуская из рук угол подноса. Стоявший у соседнего стола Колин резко развернулся и прыгнул вперед, пытаясь подхватить дрогнувший поднос. Джон тоже рванулся на помощь. Но громадное сооружение медленно накренилось, заскользило, а потом опрокинулось. Вафельные ярусы рассыпались, поссет расплескался из выпечных чашечек, заварные и винные кремы расползлись скользкими лужицами, марципановые животные, а следом за ними и король с королевой попрыгали вниз и разбились на каменном полу.
        На мгновение в кухне воцарилась мертвая тишина. Все смотрели на заляпанного десертом Симеона. Все, кроме Сковелла. Главный повар неподвижно смотрел на Джона.
        - Он из-за меня побежал, — безжизненным голосом произнес юноша, опуская взгляд на груду вафельного крошева и вязкие ручейки крема, расползающиеся по каменным плитам.
        - Спокойствие, — негромко промолвил Сковелл.
        Среди полных ужаса лиц невозмутимым оставалось лишь лицо главного повара. Он указал половником на два состряпанных Джоном блюда, ждущих на лавке:
        - Которое из них лучше?
        Словно в тумане, Джон ткнул пальцем в янтарное желе, что попрозрачнее.
        - Не стыдно подать его величеству, как считаешь?
        - Но, мастер Сковелл, — запротестовал Вэниан, — Сатурналл в поварах-то ходит без году неделя.
        - Он не ударит лицом в грязь, — сказал Сковелл. — Верно, Джон?
        Юноша заставил себя кивнуть. Сковелл постучал поварешкой по ладони:
        - Отсылайте наверх.
        Подавальщики Квиллера уже давно стояли в ожидании, готовые унести десерты, выставленные на столах и лавках в кухне. Когда они проследовали в Большой зал с последней переменой, шум застолья там стих до приглушенного одобрительного гула, а потом вновь набрал силу, превратившись в нестройный хор возбужденных голосов. Сковелл указал на второй «Танталов пруд», оставшийся на лавке:
        - Может, и своего наставника угостишь, как угостил короля, Джон Сатурналл?
        Джон взял нож, взломал глазурную корку и почувствовал, как желе плотно обволакивает лезвие. Схватилось просто отлично. Он подцепил ножом кусочек и подал Сковеллу. Тот отправил в рот трепещущий прозрачный ломтик и стал жевать, прикрыв глаза от наслаждения. Но секундой позже лицо его приняло недовольно-недоуменное выражение. Он порывисто схватил ложку и зачерпнул желе в другом месте. Теперь на лице главного повара отразилась паника. Он стремительно развернулся к лестнице и проорал наверх:
        - Верните обратно одно блюдо!
        Но последний подавальщик уже скрылся в Большом зале. Сковелл повернулся к Джону. От его недавнего благодушия и следа не осталось, в глазах стояло отчаяние.
        - Что ты наделал?!
        - Мастер Сковелл?
        - Соль! — вскричал главный повар. — Пересолено — в рот не взять!
        У Джона все оборвалось внутри, душу захлестнуло смешанное чувство удивления и ужаса. Все мужчины и мальчики в кухне повернулись к нему, с недоверчивыми или ошеломленными лицами. Все, кроме одного. Беспомощно озираясь вокруг, Джон случайно заметил Коука. И когда их глаза встретились, он все понял. Коук обсыпл птичьи тушки морской солью. Потом удалился в холодную кладовую с ведром сливок. Выражение оскорбленной невинности на его физиономии и необъяснимо хорошее настроение. «О, оно того стоило. Я всегда говорил: главное — подойти к делу с умом…» Джон вспомнил давнюю угрозу Коука, обещание отомстить. Вот он и выполнил обещание. С яростным воплем Джон бросился на своего старого врага, норовя вцепиться в горло обеими руками, но кто-то схватил его сзади и оттащил прочь.
        - Он рехнулся! — завопил Коук.
        Мистер Андерли, потрясенный и возмущенный, крепко удерживал Джона:
        - Сначала испортил кушанье, предназначенное для короля. Теперь затеваешь драку в кухне?
        Джон повернулся к Сковеллу. Главный повар смотрел на него каменным взглядом.
        - Мастер Сковелл… — начал Джон.
        Но прежде чем он успел промолвить еще хоть слово, у подножия лестницы появился мистер Паунси. Позади него маячил богато одетый вельможа.
        - Его величество выплюнул! — возопил стюард. — Его величество выплюнул десерт!
        Задыхаясь от гнева, мистер Паунси испепелял Сковелла взором. Придворный сановник, в роскошном меховом плаще и с должностной цепью на груди, стоял чернее тучи. Щеку у него пересекал шрам, тянувшийся от угла рта к уху.
        - Его величество требует к себе создателя блюда, — мрачно объявил сэр Филемон.
        Сковелл холодно уставился на Джона. Внезапно Джон понял, что совсем не знает этого человека. И никогда не знал. Главный повар кивнул сэру Филемону:
        - Забирайте его.
        Джон упирался взглядом в серо-голубой меховой плащ. Сердце у него бешено колотилось. Человек со шрамом поднимался по лестнице перед ним, шаги мистера Паунси легко стучали позади. Наверху сэр Филемон повернулся.
        - Ты вызвал недовольство короля, — сурово промолвил он. — А недовольство короля отражается на мне. Больше ты не совершишь подобной ошибки. Ты меня понял, поваренок?
        Джон кивнул.
        - Станешь перед ним на колени. Не поднимай глаза, пока он не позволит. Не открывай рта, пока он не обратится к тебе. Называй короля «его величество». В нужный момент нижайше испроси прощения.
        Шрам на щеке побагровел, словно вдруг воспалившись. Горячее дыхание обдавало лицо Джона. Потом высокопоставленный чин повернулся к мистеру Паунси и сердито прошипел:
        - Вы обещали, все будет в лучшем виде! Кухня, погреба, королевские покои. Если вы не можете предоставить дворец, так хотя бы выгребите навоз из своего сарая. Вы мне слово дали. А я, в свою очередь, дал слово вам. И вот н тебе!
        Тяжелая рука сэра Филемона схватила Джона за загривок и потащила к ширме в конце коридора. С каждым шагом шум голосов и стук тарелок слышались все громче. Перед самой ширмой вельможа остановился и рывком развернул Джона к себе:
        - Видишь эту улыбку, поваренок? — Он поднял свободную руку, и в первый миг Джон подумал, что сейчас мужчина его ударит. Но сэр Филемон провел кончиком пальца по багровому шраму. — Подведешь меня — сделаю тебе такую же.
        Сильный толчок в спину послал Джона вперед. Он, спотыкаясь, обогнул ширму и вступил в Большой зал.
        Головы едоков, тесно сидящих за длинными столами, покачивались взад-вперед, и создавалось впечатление, будто столы колышутся, как лодки на волнах. Прямо напротив вздымалась стена, сплошь увешанная сверкающими мечами и копьями. В самой глубине зала стоял на возвышении поперечный стол. Джон мельком увидел лордов и леди, восседающих за ним.
        - Глаза долу! — прошипел сэр Филемон и повел Джона между продольными столами.
        Когда они приблизились к помосту, в зале установилась тишина. Потом сверху раздался голос. Знакомый Джону голос.
        - П-поднимитесь с ним сюда, сэр Филемон.
        Овеянные меланхолией черты, аккуратно подстриженная бородка. Теперь понятно, почему лицо домашнего клерка, встреченного накануне вечером, показалось Джону знакомым. Он видел его в первый день своего пребывания в усадьбе, на картинке в новостном листке, купленном Беном Мартином. Теперь вчерашний клерк-заика, наряженный в дублет из блестящего черного шелка и черную бархатную шляпу с двумя пышными перьями, внимательно разглядывал Джона со своего места в центре «высокого» стола. В одной руке король вертел ложку, пальцами другой постукивал по краю большого круглого блюда с надъеденным «Танталовым прудом».
        - Вот п-повар, который никогда не п-плошает, — иронично произнес он.
        Придворные захихикали. Поднимаясь по ступенькам следом за сэром Филемоном, Джон вспомнил свои слова, сказанные вчера вечером. Ну почему он просто не выдворил прочь незваных гостей, без лишних разговоров? С одной стороны от его величества развалился раскрасневшийся Пирс Кэллок, положив локоть на стол между серебряными тарелками. С другой стороны сидели две женщины в богатых шелках и сверкающих ожерельях. Одна из них была в диадеме. Другая, с густо напудренным лицом и черными волосами, уложенными в замысловатую прическу, больше походила на фарфоровую куклу. На неестественно белом лице резко выделялись темные глаза и черная мушка, украшавшая щеку. Платье из серебристо-голубого шелка свободно болталось на худых плечах. Опускаясь на колени, Джон внезапно понял, что кукла эта не кто иная, как Лукреция.
        - Итак, мастер Сатурналл, ты д-достаточно искусен, чтобы стряпать для короля?
        За столом опять пробежал смешок.
        - Ваше величество, я допустил ошибку…
        Король опять постучал пальцами по краю блюда:
        - Неужели? А по-моему, ошибку д-допустил я, попробовав эту… соляную копь.
        Хихиканье переросло в смех. Пирс разразился грубым хохотом. Украдкой глянув сквозь опущенные ресницы, Джон увидел, что даже сэр Уильям улыбается. Среди людей, сидящих за «высоким» столом, одна только Лукреция хранила безразличный вид. Джон почувствовал, как у него запылали щеки.
        - Да, у тебя есть все п-причины краснеть, — продолжал король. — Но как ты п-посоветуешь мне поступить? П-подними глаза, мастер Сатурналл.
        Смех за столом стал неуверенным, а потом, когда король подался вперед, и вовсе стих. Джон медленно вскинул взгляд.
        - Молчишь? Или ты тоже набрал в рот воды из этого соленого моря?
        Соленое море. Джон лихорадочно порылся в памяти. Что там говорила матушка, когда они стояли вместе высоко на склоне долины, глядя на болотистые пустоши Равнин? Сверху вода соленая, а внизу пресная…
        - Тебе нечего сказать, мастер Сатурналл?
        Король поднял ладонь, требуя тишины. В памяти Джона прозвучали слова, произнесенные этим человеком вчера вечером, а потом он услышал собственный голос, громко повторяющий их:
        - Окуните ложку глубже, ваше величество.
        У ближайших к нему придворных отпала челюсть. Брови Пирса взметнулись вверх. Но слова уже вылетели — и после них наступила такая тишина, что Джону показалось, все до единого мужчины и женщины в зале должны слышать тяжкое биение его сердца. Король опять подался вперед, темнея лицом:
        - Что?
        - Я хочу лишь спросить, ваше величество, какая сладость может скрываться под горькой коркой?
        Придворные оцепенели от ужаса. Пирс весь обратился в зрение и слух. Королева казалась слегка удивленной. Лукреция тоже смотрела на него, но с непроницаемым выражением. Глаза короля сузились. Вовсе они не печальные, увидел Джон, а острые и цепкие. Мужчина взглянул на десерт и оставленную в нем ложку:
        - Окунуть глубже, говоришь?
        Джон смотрел, как он погружает серебряный прибор глубоко в «пруд» и извлекает из янтарных недр ломтик прозрачного желе. Король открыл рот, потом закрыл и принялся жевать, размазывая языком желе во рту. С ничего не выражающим лицом. Наконец он проглотил. Джон ждал, не сводя с него глаз. Король приподнял бровь. Потом поджал губы. Потом расплылся в довольной улыбке:
        - Под горечью и впрямь кроется сладость.
        Он повернулся к своей супруге, и та ласково улыбнулась. Придворные вскинули руки от радости, кто-то захлопал в ладоши. Джону почудилось, будто во взгляде Лукреции мелькнуло одобрение. Король повернулся к хозяину дома:
        - Сэр Уильям, нельзя ли мне взять во временное пользование вашего повара? У меня есть для него задание.
        Получив позволение хозяина, его величество подал знак:
        - П-подойди и сядь рядом со мной, Джон Сатурналл.
        Джон встал с колен. Глаза короля, королевы, придворных, сэра Уильяма и высших служащих домохозяйства следили за ним, пока он шел вдоль стола. Сэр Кенелм на голову возвышался над всеми.
        - Поживее, мастер Сатурналл, — бросил великан. — Иначе он забудет, зачем тебя звал.
        Остальные придворные неодобрительно хмурились и качали головами. Епископ Каррборо, сидевший рядом с сэром Кенелмом, махнул мясистой рукой с аметистовым перстнем, подгоняя Джона. Далее размещались леди Каролина и краснолицый сэр Гектор. Ее величество слабо кивнула юноше, но Лукреция неподвижно смотрела прямо перед собой. Стоявший за королем слуга держал в руках табурет.
        - П-подвиньтесь, лорд Пирс. Освободите место для мастера Джона, — велел король, не замечая, как молодой человек темнеет от гнева. — Во времена моего отца дегустатор снимал пробу со всех королевских кушаний, п-проверяя их пригодность. Сегодня я п-понял, насколько полезен п-подобный слуга. — Он придвинул надъеденный «Танталов пруд» к Джону. — А ну-ка, возьми ложку, господин дегустатор.
        Джон копнул ложкой и попробовал кусочек. В глубине, под соленым слоем, желе осталось сладким. Он принялся пробовать ломтик за ломтиком, сообщая, какого тот вкуса. Для того чтобы отлавливать сладкие кусочки дрожащего прозрачного желе среди соленых сгустков, Джон не нуждался в помощи своего демона. Похоже, Коук сыпанул в десерт с полкулька морской соли. Король поглощал продегустированные ломтики, теперь с интересом расспрашивая о рецепте десерта, и скоро на дне тестяной корзины остались только царские сокровища.
        - Это печенье, ваше величество, — пояснил Джон, когда его величество захрустел одной из монеток. — Они изготовлены из теста, замешанного с большим количеством сахара, и пропечены дважды…
        Глаза короля снова смотрели остро и внимательно.
        - Ты состряпал превосходный десерт, мастер Сатурналл. Но что, если бы на твои п-плечи легло бремя целого п-пира?
        - Я бы приложил все усилия, чтобы выполнить свой долг, ваше величество.
        Сидя рядом с королем, Джон испытывал такие же чувства, какие переживал в тот день, когда Кэсси заступилась за него возле церкви в Бакленде. Придворные наклонялись вперед и вытягивали шеи, чтобы посмотреть на него. Пирс по-прежнему мрачно хмурился, но сэр Кенелм дружелюбно помахал рукой. Потом сэр Филемон встал и постучал ложечкой по бокалу, требуя тишины.
        - Всякий п-пир имеет свою цель, — возгласил его величество. — Теперь мы подошли к цели нашего пира.
        Джон увидел, как королева наклонилась к Лукреции и что-то шепнула ей на ухо. Но черты девушки хранили застывшее выражение, непроницаемое и отчужденное.
        - Счастлив тот п-правитель, которому служат такие люди, как сэр Уильям и сэр Гектор, — громко продолжал король. — Дома Фримантлов и Кэллоков — одни из древнейших в стране и с незапамятных времен хранили верность Короне. Королевская власть безраздельна. При делении она растворяется, как соль в воде. Наше слово всегда имело силу нерушимого обета. Т-теперь мы прибыли в Долину Бакленд, дабы благословить другой обет.
        Венценосный гость поднялся на ноги, и вместе с ним разом встали все, кто находился в Большом зале. Джон отступил назад, когда король простер одну руку к Пирсу, а другую, потянувшись через королеву, — к Лукреции. Теперь Джон мог спокойно разглядывать девушку. Но она неподвижно смотрела прямо перед собой, с бесстрастным, как маска, лицом. Потом вдруг эта маска на мгновение соскользнула, и под ней мелькнуло в точности такое выражение, какое Джон видел у Лукреции пять лет назад в Солнечной галерее: словно она опять оказалась в западне, где ее вот-вот обнаружат.
        - Лукреция, леди Фримантл, и Пирс, лорд Форэм и Артуа! — звучно произнес монарх. — Я, Карл Первый, король Англии, Шотландии и Ирландии, даю свое благословение и разрешение на этот союз. Пусть он будет со всей торжественностью отпразднован в Долине Бакленд, и пусть в славный день бракосочетания все празднующие восседают с нами здесь за пиршественными столами. — Под нарастающий шум аплодисментов король повернулся к Джону. — А брачный пир пусть приготовит этот молодой повар.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        ПЕЧЕНЫЕ ЯБЛОКИ-ДИЧКИ ПОД СЛАДКИМИ СЛИВКАМИ
        Дички, или кислицы, нам дает буйно растущее дерево, чьи верхние ветви напоминают аистово гнездо или плохо разложенный костер. Пепины, пармены и женеты можно есть прямо с веток. А попробуйте сырой дичок, и он окажется кислым, как невеста, идущая под венец противно своей воле. Но если такой плод медленно запечь, он чудесным образом приобретет сладость.
        Соберите лучшие плоды с лесной или райской яблони в ясный холодный день. Чтобы сохранить на зиму, заверните в листья папоротника и сложите в плетеную корзину. А коли хотите приготовить по моему совету, поместите в духовую печь, горячую настолько, чтобы к стенке можно было на миг прижать ладонь. Оставьте там дички на всю ночь, а с утра вытащите, осторожно поддевая пекарской лопаткой. Внутренность у них размякнет и станет густоты горохового супа. Проколите кожицу, чтобы пар вышел.
        Затем возьмите холодные сливки, теплый мед и приставную лестницу. Взберитесь на лестницу и вылейте мед со сливками подобием водопада в котелок гасконского вина, стоящий на полу. Пускай смесь вспенится, чем выше, тем лучше. Взбивайте подслащенные сливки, пока на поверхности не образуются мягкие, тающие гребешки.
        Печеное яблоко не келькешоска и не изысканный деликатес. Уложите приготовленную кислицу на тарелку со всей аккуратностью и облейте сверху взбитыми сливками. Соедините одно и другое вместе, дабы горячий состав яблока встретился с холодом. Как сказал поэт:
        Моих медвяных сливок сладкий дар,
        Чтоб остудить кислицы нежной жар…
        Это весьма благотворное блюдо, и наиболее пользительно оно для того, чей горький нрав надобно подсластить, или для того, чью горячность требуется остудить. Или для них обоих.

* * *
        Повара и поварята толпились вокруг него, радостно смеясь, одобрительно восклицая, хлопая по спине. Мистер Банс преподнес Джону кружку эля:
        - Подумать только, Джон! Брачный пир! Нужно заказать у мастера Пейлвика побольше соли.
        - Соли будет сколько пожелаете, — пообещал Генри с другого конца кухни.
        Джон хлебал эль под многоголосый хор поздравлений. Даже мистер Вэниан признал, что Джон показал себя толковым работником. Потом сквозь толпу пробрался Сковелл и призвал всех к тишине.
        - Джон Сатурналл молодчина! — возгласил главный повар. — Гордость нашей кухни! — Потом он повернулся к Джону. — Я усомнился в нем, и зря. Настоящий повар не ведает сомнений. Вот чему он научил нас сегодня. И он удостоился заслуженной награды.
        Под одобрительные возгласы, разнесшиеся эхом по сводчатому помещению, Сковелл протянул Джону руку, и после минутного колебания юноша крепко пожал ее.
        - За кухню! — крикнул он. — За мастера Сковелла! За всех нас!
        Все выпили. Колин и Льюк выкатили вторую бочку, и повара сгрудились вокруг нее.
        - А где Коук? — спросил Джон у Филипа.
        - Сбежал, — ответил Филип. — Сковелл нашел у него соль в поясном мешочке. У Коука на роже все было написано…
        Шатры сдулись и осели на землю. Конюхи запрягли или оседлали лошадей. Постепенное отбытие двора было настолько же будничным, насколько торжественным было прибытие. Когда последний отряд королевских слуг прорысил по аллее и скрылся за воротами, Джона вызвали к Сковеллу. Войдя в комнату, он увидел дородную женщину с тяжелой связкой ключей на поясе. Она повернулась к нему, звякнув ключами, и Джон узнал домоправительницу миссис Гардинер.
        - Так это и есть сын Сюзанны Сандалл?
        Юноша утвердительно кивнул.
        - Она его сюда и прислала, — сказал Сковелл, стоявший у очага.
        Джон неловко переминался с ноги на ногу, пока миссис Гардинер оценивающе рассматривала его.
        - Ты похож на мать, — наконец одобрительно заметила она. — Хорошая была женщина. Значит, теперь сын Сюзанны будет готовить пир по случаю бракосочетания ее светлости.
        - Очень на это надеемся, — промолвил Сковелл.
        Домоправительница обвела взглядом комнату:
        - Я не была здесь с той самой ночи. Помните, мастер Сковелл, как мы с вами выдворили из усадьбы сороку-воровку? Сколько уже лет прошло?
        Сорока-воровка. Джон навострил слух.
        - Одиннадцать, — коротко ответил Сковелл и повернулся к висящему над огнем котелку.
        - Шуму-то было! — продолжала миссис Гардинер. — Вот же негодяй!
        Она воззрилась на дверь в нише, словно ожидая, что упомянутый негодяй, кем бы он ни был, сию минуту выскочит оттуда. Казалось, домоправительница собралась разразиться очередным потоком восклицаний, но потом передумала: опять перевела острые, проницательные глаза на Джона и прищурилась.
        - Подумать только, сын Сюзанны Сандалл! — проговорила она удивленным тоном, с любопытством всматриваясь в него. — Ты уже совсем взрослый.
        - Мне семнадцать, — нарушил затянувшуюся паузу юноша.
        - И теперь ты будешь готовить брачный пир для той, которая появилась на свет при помощи твоей матушки. — Она немного помолчала и добавила: — Когда ее светлость образумится.
        Джон переводил взгляд с главного повара на домоправительницу.
        - У миссис Гардинер поручение для тебя, — сообщил Сковелл.
        - Нет! — выкрикнула Лукреция.
        - Миледи, завет Фримантлов не досужая бабья выдумка, — терпеливо объяснял мистер Паунси. — А клятва, принесенная Богу. Ваш собственный предок заключил соглашение…
        - Я прекрасно знаю эту историю.
        - В таком случае ваша светлость равно прекрасно осознаёт, какой опасности она подвергает Бакленд своими нынешними… гм… сомнениями…
        - …выходить ли замуж за Пирса Кэллока? Да какие тут сомнения, когда меня от него с души воротит!
        - Ваш союз угоден его величеству.
        - Это воля моего деспотичного отца!
        - Он всего лишь хочет, чтобы род Фримантлов продолжался.
        Джемма, сидевшая с миской похлебки на верхней ступеньке лестницы, слушала, как за закрытой дверью журчит голос мистера Паунси, то возвышаясь, то понижаясь. Терпеливые уговоры продолжались уже битый час. Потом раздался голос Поул, резкий и строгий. А вот это зря, подумала Джемма. И точно, почти сразу сердитую речь гувернантки прервал громкий стук от падения какого-то тяжелого предмета, и мгновение спустя дверь распахнулась.
        - Вон отсюда! — провизжала Лукреция. — Вон, оба!
        Раскрасневшийся мистер Паунси быстро зашагал прочь по коридору, за ним посеменила оскорбленная Поул. Джемма с надеждой подняла глаза, но дверь с грохотом захлопнулась.
        Она помогла своей госпоже смыть пудру и румяна, сколупнула мушку со щеки. А когда стала снимать с нее тяжелое шелковое платье, Лукреция вдруг разразилась горькими рыданиями, которые, казалось, исходили из самых недр ее существа.
        - Ни за что! — прорыдала она. — Никогда!
        Джемма уже и не помнила, когда в последний раз видела Лукрецию плачущей. Сейчас, уныло созерцая миску с остывшей похлебкой, она слышала за закрытой дверью треск разрываемой ткани. Простыни? Перед ее мысленным взором возникла связанная из простыней веревка, спущенная из окна в сад. Когда шум прекратился, Джемма поднялась на ноги и тихонько постучалась.
        - Люси?
        - Убирайтесь прочь.
        - Люси, это я, Джемма.
        Послышался скрип кресла. Дверь отворилась.
        На сундуке лежало обезглавленное туловище. Рядом свешивалась пара ног. Другие истерзанные останки валялись около сундука. Леди Белоножка была разодрана на две части. Леди Курослепа тоже. От Леди Шелковласки остались одни клочья, а от леди Плошечки даже клочьев не осталось. Но самое ужасное было разбросано по полу. Сквозь пелену опилочной пыли Джемма уставилась на изорванные и скомканные листки, исписанные знакомым почерком:
        - Ах, Люси!
        Джемма торопливо поставила миску на комод и подняла из-под ног обрывок страницы.
        Моих медвяных сливок сладкий дар,
        Чтоб остудить кислицы нежной жар…
        Она опустилась на колени и принялась собирать листки. Бросив взгляд в открытый одежный сундук, девушка увидела ворох серебристо-голубого шелка. Хорошо хоть платье не пострадало.
        - Миссис Гардинер велела принести тебе похлебку, — вставая на ноги, сказала Джемма.
        - Вылей в ночной горшок.
        - Но, Люси…
        - Передай им, что я возобновляю голодовку.
        - Мы просто обмениваемся нашими свободами, леди Люси, — прошептала королева ей на ухо во время пира. — Просто обмениваемся нашими желаниями.
        Когда король сделал объявление, рука женщины нашла под столом ее руку, и Лукреция обнаружила, что не в силах ответить на ободряющее пожатие. Поваренок пялился на нее. Приведенный с кухни, чтобы строить шута перед королем. Или чтобы увидеть ее унижение. Возвратившись в свою комнату, Лукреция представила, как Джон Сатурналл рассказывает о ее жалкой участи остальным обитателям своего подземного царства. Они там насмешничают над ней, не сомневалась девушка. Посольство в составе Паунси и Поул только усугубило ее ярость.
        Она испытывала острое наслаждение, когда раздирала на части своих кукол, и еще острейшее — когда вырывала страницы из черной книжицы. Потом Лукреция откинула крышку одежного сундука, выхватила оттуда платье и уже приготовилась разорвать тонкий серебристо-голубой шелк…
        - Завет связывает нам руки, — объяснял мистер Паунси приглушенным гнусавым голосом, который обычно приберегал для разных секретных разговоров. — Но Пирс может наследовать вместо вас, находясь с вами в троюродном родстве…
        Родовое предание Фримантлов Лукреция знала с самого детства. Но она и помыслить не могла, что древняя клятва столь крепко свяжет ее.
        - Вам нужно только сочетаться браком с лордом Пирсом. Он не станет принуждать вас к… к телесной близости.
        Пока ему не потребуется наследник, угрюмо подумала девушка. Потом на память ей пришли слова королевы. «Мы просто обмениваемся нашими желаниями…» Если подумать, так ли уж отвратителен Пирс со своими жидкими прямыми волосами и дрожащим, вялым подбородком? Неужели он отвратительнее, чем сэр Филемон со своей уродливо зашитой щекой и ледяными глазами, которого молва записывает в любовники леди Каролины? Она представила, как Пирс сплетается с ней руками и ногами, наваливается на нее потным липким телом, обдает лицо кислым винным духом…
        Ее замутило от одной этой мысли. Лукреция молча смотрела, как Джемма подбирает с пола вырванные страницы и уносит прочь похлебку. Оставшись одна, девушка села в кресло перед туалетным столиком и устремила взгляд на маленький банкетный дом за окном. Над островерхой крышей по небу плыло длинное белое облако. Ощущения, хорошо знакомые по предыдущим голодовкам. Легкое головокружение и скука дни напролет.
        Ночью у нее в желудке словно перекатывался острый камень. Она спала плохо и проснулась, когда церковный колокол прозвонил к завтраку. В течение дня боль в животе усиливалась. После ужина за дверью раздался голос Джеммы.
        - Люси! — прошипела она. — Это снова я.
        - Что тебе?
        Послышался шорох юбок, а секунду спустя под дверь проскользнула маленькая бурая плитка.
        Лукреция видела такие ежегодно на столе в задней гостиной. В день смерти своей матери. Суржевый хлеб.
        Слуги ели его круглый год. Сама она никогда до такого не опускалась, разумеется. Темный кусок был соблазнительно плотным на ощупь. Дразнящий дрожжевой запах щекотал ноздри. К острому камню, перекатывающемуся в пустом желудке, добавились горячие нутряные соки.
        - Ничего лучше не смогла раздобыть, — прошептала Джемма из-за двери. — Поул глаз с меня не спускала. Они разговаривали про тебя. Гардинер говорит, если ты не будешь кушать, у тебя крови прекратятся. Ты вся иссохнешь внутри и не сможешь родить дитя… Люси?
        - Мм?
        Зубы Лукреции перемалывали крупные зерна, по языку перекатывалась зернистая клейкая кашица. Она держала под подбородком салфетку, чтобы ни одной крошки не просыпалось, и жевала, жевала. Ей казалось, она в жизни не ела ничего вкуснее суржевого хлеба.
        На следующий день Джемма тайком принесла еще кусок, но, как только Лукреция вонзила в него зубы, за дверью раздался испуганный свистящий шепот:
        - Люси! Сюда идут!
        Шаги нескольких пар ног поднялись по лестнице и стали приближаться по коридору. Лукреция торопливо жевала, но ключ уже скрежетал в замке. Она проворно завернула надкушенный ломтик в салфетку, бросила на пол и затолкнула ногой под кровать. Девушка едва успела вытереть губы, когда дверь распахнулась, являя взору мистера Паунси, миссис Гардинер, мистера Фэншоу и миссис Поул.
        Вместе с ними в комнату проник новый запах. Густой аромат тушеного мяса и пряностей заклубился у двери и волнами растекся в спертом воздухе. В желудке Лукреции шевельнулся тяжелый камень голода. Потом появился источник запаха. Из-за спины Поул выступил юноша в красной ливрее. До чего ж непривычно видеть в доме обитателя кухонного царства, подумала Лукреция, зачарованно глядя на поднос с дымящейся суповой чашкой.
        - По случаю вашего нового обета сэр Уильям приставил к вам повара, — доложил мистер Паунси. — Он опишет вам кушанье, состряпанное для вас сегодня.
        Лукреция подняла глаза на лицо юноши с подносом.
        Джон быстро потупил взгляд.
        Он со страхом ждал этого момента с той самой минуты, когда узнал о приказе стюарда от Сковелла и миссис Гардинер. Товарищи всячески подбадривали его сегодня, провожая из кухни, а Питер Перз так крепко хлопнул по спине, что он чуть не расплескал бульон.
        - Не робей, Джон! — крикнул ему вслед Адам Локьер. — Разве сможет леди Люси устоять перед тобой?
        Сейчас в чертах девушки читалось презрение и скука. Мистер Паунси, мистер Фэншоу и миссис Поул ждали.
        - Это бульон из ягненка, ваша светлость, — начал Джон. — Он сварен из филейного мяса, срезанного с самой нежной части шеи. В него положен растертый костный мозг, извлеченный из костей, сваренных на медленном огне…
        Немного скосив глаза, он видел отражение Лукреции в трюмо в глубине комнаты. Девушка хранила равнодушный вид.
        - Теперь приправы…
        Джон продолжал свое корявое описание, пытаясь представить, что он стоит в кухне и объясняет состав блюда Симеону, Хески или другому поваренку, а не мямлит перед высокомерной Лукрецией Фримантл. Гардинер и Поул одобрительно кивали, слушая его запинающуюся речь. Потом, неожиданно для него, Лукреция заговорила:
        - Как интересно.
        Она не казалась заинтересованной. Но и насмешки в ее голосе не слышалось.
        - После заправки последней специей бульон процеживается, — продолжал Джон.
        - Действительно? Через что?
        Джон отважился коротко взглянуть на девушку.
        - В дуршлаге дырки слишком большие, — объяснил он. — Сито из конского волоса сразу забьется. Мы используем сетку из тонкой проволоки.
        Лукреция встала и заглянула в суповую чашку:
        - Ты потратил целый день, чтобы приготовить этот бульон?
        - Да, ваша светлость.
        Девушка наклонилась к струйкам пара над чашкой и с удовольствием потянула носом. Затем, к великому удивлению Джона, взяла чашку с подноса. Сейчас выпьет, подумал Джон, стараясь не показывать своего ликования. Он справился с заданием за один-единственный день! Лукреция повернулась и ногой выдвинула из-под кровати что-то, с глухим шумом проехавшееся по половицам. Какой-то сосуд.
        Ночной горшок.
        Уже в следующий миг Джон сообразил, что она собирается сделать, и порывисто шагнул вперед. Но девушка оказалась проворнее: одним плавным движением она перевернула суповую чашку, и бульон вылился темно-коричневой дугой. Джон оторопело смотрел, как дымящаяся струя разбивается о дно ночной вазы, забрызгивая пол вокруг.
        - Негодная девица! — воскликнула миссис Поул.
        - Мисс Лукреция! — пролепетал мистер Фэншоу. — Как вы можете?!
        Потрясенный Джон неподвижно уставился на горшок со своим творением. Лукреция обратила торжествующее лицо к мистеру Паунси:
        - Неужто вы думали, что я откажусь от своего решения, соблазнившись чашкой бульона? Я не возьму в рот ни единой капли. Так и передайте отцу. Ни единой крошки!
        Вынести горшок велели Джону. Опустившись на колени среди бульонных лужиц, он заметил на полу россыпь крошек и заглянул под кровать. Там в густой тени смутно вырисовывался какой-то предмет. Маленькая темная плитка, наполовину завернутая в тряпицу. Присмотревшись, Джон улыбнулся про себя. Надкушенный ломтик суржевого хлеба. Выходит, голодовка леди Люси уже закончилась. Может статься, никогда и не начиналась. Поднявшись на ноги, он пробормотал:
        - Так-таки ни единой крошки?
        Лукреция окаменела на месте. На щеках у нее выступили красные пятна.
        - Что это значит? — прогнусавил мистер Паунси.
        Джону оставалось лишь сообщить о своем открытии. Указать на нее пальцем, как она в свое время указала на него… Но когда он уже набрал в грудь воздуху, чтобы заговорить, Лукреция вдруг переменилась в лице. Надменный взгляд дрогнул, и в нем промелькнуло знакомое смятение. На краткий миг Джону почудилось, будто они с ней опять находятся в Солнечной галерее, объединенные общим страхом разоблачения.
        - Ну же? — потребовал стюард.
        - Ничего, мистер Паунси, сэр, — услышал Джон свой голос. От минутного злорадства не осталось и следа, едва он подавил первоначальный порыв.
        - Ничего?
        - Я просто подумал о другом кушанье. Которое больше придется по вкусу ее светлости.
        - Но почему? — возмутился Филип. — Если она ест, значит не голодает, верно? Почему ты не сказал им?
        - Да какая мне с этого выгода? — беззаботно откликнулся Джон. — Подумаешь, нашел кусочек хлеба под кроватью. Вдобавок тогда они поняли бы, что хлеб принесла твоя Джемма. — Он шутливо хлопнул Филипа по спине.
        - Если леди Люси чем-то наполняет желудок, она к твоей стряпне не притронется.
        - Это зависит от того, что я состряпаю, — улыбнулся Джон. — Разве нет?
        Но Лукреция не стала есть ни засахаренные фрукты со взбитыми сливками, которые он принес на следующий день, ни лимонный поссет с земляникой, приготовленный после. Каждый день у двери в спальню миссис Поул внимательно обследовала поднос. Каждый день Джон, потупив взгляд, стоял перед Лукрецией, и молчание между ним, гувернанткой, клерком-секретарем и девушкой становилось все тягостнее, пока его очередное кулинарное творение остывало, разваливалось или засыхало на подносе.
        Сама Лукреция безучастно смотрела в окно, или прихорашивалась за туалетным столиком, или с притворным энтузиазмом вышивала кривыми стежками. Через час, по ощущениям похожий на все три, когда у него уже отваливались руки и урчало в животе, колокольный звон, возвещавший о конце обеда, разрешал Джону вернуться в кухню.
        - Жидкие кашки и супчики, — посоветовал Генри Пейлвик. — Мастер Сковелл стряпал их для нее в детстве. Правда, она так и не съела ни ложки.
        - Сладкая пшенка на молоке с корицей, — со знанием дела предложил Альф. — Или цукаты. Или похлебка. Сестренка для меня всегда готовила.
        Ломтики оленины, сваренной на медленном огне, возвратились вниз нетронутыми. Рыбное рагу и дрожащий пудинг с изюмом, медом и шафраном были презрительно отвергнуты. Шли дни. Когда Джона сопровождала миссис Гардинер, он вспоминал, как домоправительница пытливо разглядывала его в комнате Сковелла и чудной разговор про «сороку-воровку». Но гулкая тишина незнакомых коридоров не располагала к расспросам, и в последнее время Джон чаще шел через Большой зал и поднимался по лестнице к покоям Лукреции в сопровождении Фэншоу и Поул.
        Гувернантка и клерк-секретарь явно питали друг к другу нежные чувства. При встречах они держались, по обыкновению, официально, но Джон краем глаза замечал, как они украдкой переглядываются у него за спиной и обмениваются слабыми улыбками. Их реплики стали более продуманными и осторожными. В день, когда миссис Поул позволила тонкому завитку выбиться из строгой тугой прически, мистер Фэншоу откашлялся и обратился к ней:
        - Миссис Поул, можно вас на пару слов наедине?
        Гувернантка и клерк-секретарь удалились в коридор и стали перешептываться. Закончив разговор, они вернулись и заняли свои места по обеим сторонам от Джона.
        Они вышли и на следующий день и отошли еще дальше за пределы слышимости. Вскоре их свидания стали происходить в самом конце коридора, а потом и вовсе на лестнице. Под конец лишь приглушенные всплески сдавленного смеха изредка долетали до комнаты.
        Джон оставался стоять там, как часовой. У него ныли руки, каждый вздох казался неестественно громким в тишине. Он торчал с подносом у двери, считая секунды, оставшиеся до освобождения, а Лукреция сидела перед трюмо, делая вид, будто вышивает.
        Все-таки зря он не сказал Паунси про хлеб, как советовал Филип, сокрушался Джон изо дня в день. Надо было тогда схватить и торжествующе показать всем надкушенный ломоть, словно трофей. Теперь возможность упущена. Ну с какой стати ему жалеть и покрывать Лукрецию, когда она в свое время с такой готовностью выдала его преследователям? Он повел себя как дурак, и это еще мягко сказано. Потом, в один прекрасный день, когда Джон стоял перед ней, уныло уставившись на поднос, где стыли паштеты, увядали бланшированные зеленые овощи и засыхал толстой темной коркой соус, Лукреция вдруг нарушила молчание:
        - Ты не сказал им.
        Он даже вздрогнул от неожиданности. Лукреция подняла глаза от шитья, Джон видел ее бледное лицо в зеркале. Девушка указала взглядом на кровать, под которой когда-то лежал ломтик суржевого хлеба:
        - Ты мог доложить мистеру Паунси и потребовать свое вознаграждение.
        Джон покосился через плечо в коридор.
        - Они не услышат, — усмехнулась Лукреция.
        - Мне не обещано никакого вознаграждения.
        Она фыркнула:
        - Ты их послушное орудие.
        - Я повар, — возразил Джон, — ваша светлость.
        - Да неужели? — насмешливо уронила она.
        - Я ваш повар.
        - Я тебе не верю.
        Кровь прилила к щекам Джона.
        - Я вам докажу, — раздраженно пообещал он, — ваша светлость.
        Лукреция опять презрительно фыркнула и вернулась к своей вышивке, решительно проткнув ткань иголкой.
        На следующий день Поул заглянула под крышку подноса и нахмурилась:
        - Не слишком ли это простая пища для ее светлости?
        Джон принял недоуменный вид:
        - Мне подумалось, что именно простая пища сможет возбудить аппетит у ее светлости.
        - И не слишком ли грубая? — продолжала Поул.
        - Именно грубая пища наиболее сытна и полезна, миссис Поул. Мы в кухне едим такую с превеликим удовольствием.
        На подносе лежала коврига суржевого хлеба. Миссис Поул с сомнением разглядывала темно-коричневую буханку.
        - Ну хорошо, — наконец кивнула она.
        Ключ проскрежетал в замке, и Джон, Поул и Фэншоу вошли. Лукреция сидела за столом, не обращая на них внимания. На сей раз гувернантка и клерк-секретарь не пробыли в комнате и минуты, как мистер Фэншоу обратился к даме со своей обычной просьбой «выйти на пару слов». Джон подождал, когда они удалятся за пределы слышимости.
        - Суржевый хлеб, ваша светлость, — доложил он и после паузы добавил: — И тушеное мясо.
        Лукреция вскинула взгляд:
        - Тушеное мясо? — Она посмотрела на ковригу.
        - Тушеная говядина, — уточнил Джон. — С пряными травами и клецками.
        На высокомерном лице девушки мелькнуло любопытство.
        - Какая… тушеная говядина?
        Поставив поднос на стол, Джон осторожно оторвал верхнюю корку — под ней оказалась тестяная коробочка, выпеченная из ржаной муки. Извлекши ее из ковриги, он взломал ложкой хрустящую крышку, и из-под нее выплыл клуб ароматного пара. Горячие темные соки излились наружу, закручиваясь вокруг рассыпчатых кусков темно-красного мяса. Лукреция зачарованно уставилась на блестящую полупрозрачную подливу. Потом подозрительно взглянула на Джона:
        - Что за уловка такая?
        Труднее всего было заключить холодное тушеное мясо в оболочку из грубого ржаного теста. Потом он тщательно защипил края и проткнул в крышке дырочку, чтобы тестяная коробочка не лопнула при нагревании. Джон переворачивал свое творение в духовой печи каждые несколько минут, и в конце концов тесто пропеклось. Он заделал отверстие в крышке и взялся за ковригу: вырезал снизу круглое отверстие и выковырял из нее весь мякиш. Симеон с аппетитом уничтожил улики по его просьбе. Теперь Джон смотрел, как трепещут ноздри Лукреции. С лестницы еле слышно доносились голоса Поул и Фэншоу. Подозрительность девушки сменилась растерянностью.
        - Они же узнают, что ты принес это.
        Джон пожал плечами.
        - Что ты пытался их обмануть.
        Он опять пожал плечами.
        - Ты потеряешь место. Тебя выгонят.
        Он в упор взглянул на нее:
        - Не выгонят, если вы съедите.
        Несколько мгновений Лукреция пристально смотрела на нежное, тающее мясо в блестящем соусе, потом перевела глаза на темноволосого юношу:
        - Но почему?
        Вместо ответа, он протянул ей ложку.
        Питер Перз, Адам, Альф и Джед Скантлбери смеялись и хлопали Джона по спине. Симеон ликовал столь громко, что ему велели заткнуться. Остальные толпились вокруг и радостно стучали кулаками по столу, отчего кухонные лопатки и тесторезки на нем подпрыгивали.
        - Она все умяла в два счета, — повторил Джон.
        Питер восхищенно кивнул:
        - Когда ты скажешь Паунси?
        - О, скоро, — небрежно бросил Джон. — Сперва скормлю ей еще пару-другую обедов.
        Все одобрительно закивали, один только Филип нахмурился:
        - Если тебя не поймают прежде.
        Джон ухмыльнулся:
        - Ну это вряд ли.
        На следующий день миссис Поул разглядывала румяную крышку тестяной корзинки. Потом пухлый пирог с яблоками. Затем Джон представил взору гувернантки горку жареного пастернака, а еще днем позже — хлебный пудинг. По своем возвращении в комнату миссис Поул обнаруживала крышку тестяной корзинки невзломанной, яблочный пирог нетронутым, а коричневую поверхность хлебного пудинга целой-целехонькой.
        - Наверное, нужно все-таки готовить пищу поизысканнее, — предположила Поул в коридоре, и Джон серьезно кивнул.
        Назавтра тонкие дольки яблок-парменов поднимались подобием крохотных парусов над хрусткой тестяной сеткой, украшенные все до одной флагами, представляющими собой густые мазки корицы с сахаром. Поул одобрительно рассматривала пеструю флотилию. Лукреция у нее за спиной поджала губы, заметил Джон.
        Поначалу девушка держалась настороженно и принимала его подношения с подозрительным видом. Но изо дня в день она ела все охотнее. Он по-прежнему ждал в молчании. Но теперь поднос не казался тяжелым. И молчание не тяготило. И минуты летели быстро, а не ползли еле-еле, как раньше. Не раз и не два Джон вздрагивал от неожиданности, заслышав колокол, возвещающий о конце обеда.
        - Ни единой крошки, — пробормотал он, когда Лукреция отправила в рот последнее из крохотных пирожных, тайком пронесенных к ней сегодня.
        Она подняла на него глаза:
        - Ты находишь мой голод забавным, Джон Сатурналл.
        - Ничей голод не забавен, ваша светлость.
        Из коридора доносилось приглушенное хихиканье Поул и невнятный голос Фэншоу, бубнящий на низких тонах.
        - Но почему? — спросила Лукреция. — Почему ты меня кормишь?
        - Я говорил вам. Я повар, ваша светлость. Ваш повар, по воле мистера Паунси.
        - У вас там в кухне дружное братство, да? Джемма рассказывала.
        - Да, леди Лукреция.
        - Ты мог бы снова вернуться к своим товарищам. Если бы ты рассказал все мистеру Паунси, тебе больше не пришлось бы меня обслуживать.
        Джон пожал плечами, словно речь шла о совершенном пустяке. Но Лукреция не сводила с него пристального взгляда:
        - Так ведь?
        - Да, — неохотно согласился Джон. — Не пришлось бы.
        - Но ты все-таки обслуживаешь.
        Она вопросительно смотрела на него. Все твои блюда служат доказательством твоего мастерства, сказал бы Сковелл. И этой причины достаточно, чтобы их стряпать. Повар должен готовить для всех, добавила бы мать. Даже для дочери хозяина поместья Бакленд. В голове Джона теснились и другие возможные ответы, и среди них был один, который он ощущал как нежный аромат, тонущий в сумбурных потоках запахов попроще и погрубее. В комнате сгустилось неловкое молчание.
        - Таков мой выбор, — наконец промолвил он.
        - Прямо как в старые добрые времена, — сказал мистер Банс, когда застал Джона за приготовлением очередного обманного блюда. — Тогда рыбью икру, бывало, окрашивали в зеленый цвет и подавали под видом горошка. Или рубили сырую печень на тонкие полоски и бросали их на горячие отбивные. Выглядело, будто из мяса выползают черви. В старину повара умели чему угодно придать какой угодно вид.
        - А сами они часто принимали вид слуг, уволенных за обман? — спросил Филип, взглянув на Джона. — Тебя вышвырнут вон, как Коука.
        - Коук сам сбежал, — возразил Джон.
        - Думаешь, леди Люси за тебя заступится?
        Джон пожал плечами. Это просто игра, говорил он себе накануне, возвращаясь из комнаты Лукреции в кухню. Просто проверка его мастерства. В конце концов пир принадлежит повару… Юноша потянулся за жирной форелью, томленной на медленном огне. Он обещал девушке рыбное кушанье.
        - Боюсь, жар был слишком силен, — огорченно объяснил Джон миссис Поул на следующий день. — Вот желе и помутнело. Но думаю, сегодня ее светлость соблазнится, миссис Поул. В конце концов, такое заливное пришлось по вкусу самому королю.
        Поул и Фэншоу скользнули взглядом по тусклой серой массе и через минуту, по обыкновению, удалились. Оставшись наедине с Лукрецией, Джон осторожно отогнул дрожащий пласт мутного желе — под ним оказалась форель с чешуей из миндальной стружки и крохотных ломтиков лимона. Лукреция подняла на него глаза:
        - Тебе необязательно так стоять.
        - Как же мне стоять, леди Лукреция?
        Она поколебалась.
        - Если тебе угодно, мастер Сатурналл, ты можешь… сесть.
        - Сесть?
        - И можешь не отводить взгляд.
        - Не отводить?
        - Можешь смотреть на меня. Когда мы беседуем. Садись вот сюда. — Она говорила таким тоном, словно сидеть подле нее было для него самым обычным делом. — В конце концов, ты сидел рядом с самим королем. Значит, и рядом со мной можешь. Если хочешь, конечно.
        - Но что, если войдет миссис Поул, ваша светлость?
        - В таком случае она узнает, что у леди Лукреции Фримантл аппетит лучше, чем она полагала. — Девушка похлопала ладонью рядом с собой. — Ну же. Не надо нависать надо мной.
        Движения Джона вдруг утратили обычную уверенность, когда он наклонился, чтобы взять поднос у нее с коленей. Берясь за гладкие деревянные ручки, он нечаянно задел ее пальцы. Прикосновение словно обожгло, и он резко отдернул руку. Поднос накренился, Джон попытался подхватить его за край, но не успел, и деревянная доска с грохотом упала на пол. Рыбьи кости и хлопья бледно-розового мяса разлетелись в стороны. На мгновение наступила тишина, потом издалека донесся голос Поул:
        - Что там такое?
        Джон и Лукреция испуганно уставились друг на друга. Уже в следующий миг Джон проворно опустился на колени. Представь, что ты в кухне, сказал он себе. И кричит не гувернантка, а мастер Сковелл. Делов-то раз плюнуть. Сперва кости. Его руки двигались быстро и точно. Потом желе. Как же теперь все это подхватить с пола? В кухне у него дюжина лопаточек, выбирай любую. А здесь только руки. Свои и ее.
        - Помогите мне! — прошипел он, когда шаги Поул раздавались уже на лестничной площадке; Лукреция соскользнула с кровати на пол. — Подставьте ладонь вот сюда. Теперь давайте, раз-два…
        Они вместе быстро перевернули желейный «колпак», накрывая рыбьи кости. Так, а где же ложка? Ага, вот она за ножкой кровати, рядом с измятым обрывком бумаги. Джон схватил одно и другое. Ложку на поднос. Бумажку под тарелку. Секундой позже в комнату ворвалась Поул.
        - Что за шум? — строго осведомилась она.
        - Я… — хором начали Джон и Лукреция.
        - Да?
        - Мне очень жаль, миссис Поул, — сказал Джон, — но я поскользнулся.
        Глаза Поул сузились, пошарили по подносу и остановились на ложке. Два костлявых пальца подняли ее с подноса. Узкие ноздри женщины раздулись.
        - Ложка пахнет рыбой.
        - Правда? — Лукреция говорила самым невинным тоном, но Джон заметил, что щеки у нее заливаются румянцем, и тотчас выхватил ложку из руки миссис Поул.
        - Вы правы, миссис Поул! — вскричал он. — Вдобавок она облизана! Неудивительно, что ее светлость отказывается кушать! — Уставившись на возмутительный предмет, Джон призвал на помощь все свои актерские способности и проговорил яростным тоном, какому позавидовал бы сам мистер Вэниан: — Не беспокойтесь, миссис Поул, я передам ваше негодование судомоям. И самого мастера Сковелла поставлю в известность.

* * *
        Моих медвяных сливок сладкий дар,
        Чтоб остудить кислицы нежной жар,
        Которую столь часто в час ночной
        Твой пламень запекает нутряной…
        - Что это? — поинтересовался Филип, заглядывая Джону через плечо. — Теперь она тебе еще и стихи пишет?
        Джон помотал головой. Подними миссис Поул тарелку, она обнаружила бы под ней клочок бумаги. Вместо нее это сделал Филип, что оказалось для Джона не многим легче.
        - Поул чуть было не поймала тебя, да?
        - Поул и дохлую форель не поймает.
        Джон отвернулся, но Филип схватил его за плечо:
        - Послушай. Если ты не хочешь говорить им, что леди Люси ест, тогда скажи, что она не станет есть ни под каким видом. Мол, какие блюда ей ни подавай, она ни к одному не притронется.
        Джон сосредоточенно перекладывал ножи на столе. Самый длинный — влево. Для очистки овощей — вправо.
        - Да что с тобой такое? — рассердился Филип.
        - Со мной? — ощетинился Джон. — Ровным счетом ни-чего.
        На следующий день он отдал бумажку Лукреции.
        - Это стихи, — пояснила девушка, как если бы он в жизни не видел письменных знаков. — Они были написаны моей матери.
        Она пробежала глазами по строкам, потом перевела взгляд на сундук под окном. В воздухе потянуло запахом лаванды и лежалой шерсти, когда Лукреция откинула сундучную крышку и пошевелила ворох серебристо-голубого шелка. Платье, в котором она была на пиршестве, понял Джон. Под ним лежала растрепанная черная книжица с аккуратно вклеенными измятыми страницами. Лукреция бережно засунула в нее обрывок листка и посмотрела на Джона, стоящего по другую сторону от кровати:
        - Я думала, Поул тебя поймала.
        Джон ухмыльнулся:
        - У нее кишка тонка.
        Но девушка не улыбнулась:
        - Ты не должен больше приходить.
        У Джона что-то оборвалось внутри.
        - Почему?
        - Принуждать слугу к обману так же нехорошо, как просить ровню поступать против совести.
        - Меня никто не принуждал, ваша светлость.
        - В таком случае, боюсь, ты поступаешь против совести.
        - А что, если я поступаю как раз по велению совести?
        Лукреция покачала головой:
        - Я скажу мистеру Паунси, что твое присутствие лишь укрепляет мою решимость. Что твои старания служат не желанной цели, а прямо противоположной. Я умею с ним договариваться. Он не станет тебя винить.
        - Но что же вы будете есть, ваша светлость? Джемма ведь не сможет…
        - Я буду есть на пиру, который ты приготовишь в согласии с волей короля.
        Лицо Лукреции хранило в точности такое выражение, какое он видел у нее в Большом зале: отчужденное и непроницаемое.
        - На брачном пиру?
        - Да.
        - Вы выйдете замуж за Пирса?
        - Да.
        - Но вы его не любите.
        - Не люблю, — резко промолвила она. — Как и он меня.
        На шее сбоку у нее пульсировала жилка. Мелкое биение, отсчитывающее удары сердца. На трепещущей нежной выпуклости лежал тонкий завиток темных волос.
        - Моя мать отдала жизнь за Бакленд, — сказала девушка. — Она умерла, чтобы подарить отцу наследника. Чтобы Долина оставалась в безопасности. Она умерла, а я живу. Такова была ее воля. Чтобы род Фримантлов продолжался. Чтобы с Долиной не случилось беды.
        Лукреция вскинула на него глаза. На что он, собственно, надеялся, подумал Джон. Что она проведет здесь всю жизнь? Что он до глубокой старости будет сочинять для нее обманные блюда, чтобы проносить под носом у миссис Поул?
        - Если вы намерены прекратить вашу голодовку, — наконец проговорил он, — пускай она завершится подобающим образом. Я состряпаю для вас еще одно кушанье, мисс Лукреция.
        Она взяла себя в руки:
        - Какое?
        - Пусть это останется тайной. Пусть оно расскажет вам что-то такое, о чем вы не догадывались. Про меня.
        На кухонной лестнице Джон встретился с мистером Паунси. Обычно стюард коротко кивал, когда он почтительно снимал шапку. Но сегодня, к удивлению юноши, мистер Паунси пытливо вгляделся в него, потом кивнул и заговорщицки улыбнулся, словно они обменялись некими секретными сведениями. Спустившись в кухню, Джон быстро прошагал через все помещение и заглянул в подсобную.
        - Мистер Банс, вы знаете такое яблоко — кислица? — спросил он.
        На следующий день Поул встретила Джона суровым взглядом, но одобрительно кивнула при виде круглых булочек, представленных для инспекции. Войдя в комнату, юноша увидел, что Лукреция заплела косы. И почуял незнакомый аромат, витающий в воздухе.
        - У вас здесь цветы какие-то, ваша светлость? — спросил он, едва Поул с Фэншоу удалились.
        - Цветы? — Лукреция дотронулась ладонью до щеки. — Ты что, никогда не слышал запаха розовой воды?
        Ну да, в Солнечной галерее, вспомнил Джон. Тонкий аромат защекотал ноздри, когда он наклонился, чтобы вскрыть первую булочку. Мягкое тесто расступилось, и изнутри выплыло облачко пара, разливая по комнате еще один сладкий запах. Несколько секунд Лукреция с любопытством рассматривала блестящую массу, потом вопросительно посмотрела на Джона:
        - Что это?
        - Моих медвяных сливок сладкий дар, — процитировал Джон, — чтобы остудить кислицы нежной жар…
        Лукреция так и ахнула, пораженная до глубины души:
        - Стихи?! Ты умеешь читать?!
        - Разве грамотный повар такая уж редкость?
        - Я… нет, конечно. — Лукреция оправилась от изумления. — Вы ведь должны читать кулинарные рецепты.
        - Они — наши стихи, ваша светлость. Мы, повара, постоянно декламируем их друг другу.
        Джон достал из внутреннего кармана дублета фляжку, вытащил пробку и облил печеное яблоко взбитыми с медом сливками. Он наблюдал, как Лукреция погружает ложку в истекающую соком мякоть, круговым движением зачерпывает густые сливки и отправляет мраморно-крапчатую смесь в рот.
        - Твои медвяные сливки и впрямь сладкие, как в стихах, — проглотив, сказала девушка. — Почти полностью заглушают кислоту яблока.
        - Я рад, что вашей светлости понравилось.
        Когда Лукреция облизала губы и отложила ложку, лицо ее вновь приняло отстраненное выражение.
        - Королева подарила мне платье. Прекрасное платье, чтобы я носила при дворе. — Она встала, подняла крышку сундука и наклонилась над ним. С шорохом развернулись шелковые складки, и девушка приложила к себе мерцающую ткань. — Что скажешь?
        Джон зачарованно смотрел на тонкую фигуру, задрапированную серебристо-голубым шелком.
        - Знаю, — вздохнула Лукреция, не дождавшись ответа. — Оно мне велико. — Она завела руки за спину, натягивая ткань. — Так лучше?
        - Да, — с трудом выдавил Джон. — Так лучше, ваша светлость.
        - Мы просто обмениваемся нашими желаниями, сказала мне ее величество, — задумчиво проговорила Лукреция. — Почему бы не обменяться и неприязнями?
        Она имеет в виду Пирса, понял Джон. Она приняла решение. Юноша указал на поднос:
        - Кушайте, ваша светлость.
        - Непременно, Джон Сатурналл. — Девушка села и постучала ложкой по второй булочке. — Как только ты подашь блюдо в должном виде.
        Джон наклонился, и в ноздри влился смешанный аромат яблок и розовой воды. Потянувшись через Лукрецию, чтобы раздвинуть мягкое тесто, он уловил теплый запах ее кожи. Что-то легко скользнуло по щеке. Выбившаяся прядь ее волос. Не думая, он заправил локон ей за ухо и на мгновение задержал пальцы у нее на щеке, под плавным изгибом скулы. Лукреция подняла к нему лицо, глаза ее расширились.
        - Это и есть твоя тайна, Джон Сатурналл?
        Сладкий аромат яблок смешивался с ее собственным запахом. Он чувствовал тепло ее дыхания. Да, подумал он, это и есть моя тайна. Вернее, уже не тайна.
        Лукреция по-прежнему сжимала в руке забытую ложку. Джон наклонился ниже и увидел, что губы девушки разомкнулись. Внезапно все стало ясно. Сейчас их уста соприкоснутся и ее теплое дыхание смешается с его дыханием… Но в следующий миг в комнате раздался гнусавый голос:
        - Вижу, вы закончили голодовку, ваша светлость.
        Ложка выпала из пальцев Лукреции. Джон отпрянул назад. В дверях стоял мистер Паунси в окружении Поул и Фэншоу. Стюард пристально воззрился на Джона:
        - Похоже, ее светлость оценила ваши старания.
        Джон увидел собственное замешательство, отразившееся на лице Лукреции.
        - Ты успешно справился с порученным тебе делом, Джон Сатурналл, — продолжал мистер Паунси. — Можешь возвратиться в кухню. Мистер Фэншоу, проводите молодого человека, будьте так любезны.
        Снова на Джона со всех сторон сыпались поздравления. Снова ладони товарищей хлопали его по спине.
        - Считай, тебе повезло, — сказал Филип.
        Джон кивнул.
        - Тебя могли поймать и выгнать взашей, как Коука. Ты же не хотел этого, а?
        Джон помотал головой.
        «Но откуда стюард узнал?» — гадал Джон, утопая в похвалах товарищей. Он успел обменяться с Лукрецией единственным растерянным взглядом, прежде чем вышел из комнаты следом за Фэншоу, в полной сумятице чувств.
        - Да не бери в голову! — беззаботно бросил Филип, когда Джон спросил, что Джемма рассказывает про Лукрецию. — Пускай о ней жених беспокоится. Тебе сейчас нужно думать только о пире.
        Запряженные волами телеги с грудами дров, грохоча, въезжали во внешний двор. Поленья и чурбаны перегружались в тачки и за конюшней складывались в поленницу, становившуюся длиннее день ото дня. Мешки угля сваливались вдоль западной стены кухонного двора и уже скоро наполовину закрывали окно старой питейной кладовой. Из каррборовской кузницы прибыло новое вертельное устройство, покрытое свиным жиром. За ним последовали новые щипцы-ухваты и набор котелков разного размера. Потом из кузницы привезли четыре вороненные до синевы сковороды с длинной ручкой — они были смазаны маслом и обожжены в духовой печи мистера Вэниана, а после повешены рядом с остальными над ларем с солью. Филип Элстерстрит раскладывал на столе длинные списки и мерные рейки, подсчитывая страйки и пеки зерна, которые нужно отправить из зернохранилища на мельницу в Кэллок-Марвуде.
        - Виконт Сей выступил против короля? Вижу, ты начитался калибутовских листков! — насмешливо фыркнул Колин.
        - Он и граф Эссекс тоже, — упрямо продолжал Льюк. — Хертфорд и Карбери отказались сидеть с ними за одним столом. Они снова приезжали повидаться с сэром Уильямом.
        - И еще маркиза Чарнли, — добавил Тэм Яллоп.
        Поток новых имен протекал мимо Джона, не оседая в сознании: графы Эссекс и Варвик, лорды Брук и Балленден. В парламенте плетутся интриги, говорили во дворе одни. Королю следует отправить всех по домам, считали другие. Но при каждом упоминании «негодяя Пима», «мерзавца Гемпдена», «болвана Кромвеля» или «наглеца Хэзелрига» Джон погружался в размышления о своем. Имена перекатывались через него волнами: «молодой Эдвард Монтегю», «отпрыск старого Манчестера», некий «Мандевиль», которые все, запоздало сообразил Джон, являлись одним и тем же человеком. Мастер Джослин муштровал дворовых работников и часть домашних слуг на лугу за прудами: строил рядами и колоннами и заставлял маршировать взад-вперед. Древние копья и пики были извлечены из темного подземного арсенала и отполированы до блеска. Но вся эта суета имела для Джона не больше веса, чем вес муки, которую вмещали новые волосяные ситечки в пекарне. Усадебные плотники обещали сработать новые месильные лохани, что приводило на ум следующий вопрос…
        В погребах бочки крепкого мартовского пива стояли рядом с бочками эля послабее. Клетки с дикими утками, чирками, жаворонками и дроздами крякали, чирикали, щебетали и трещали в птичнике за голубятней Диггори Винга. В кухнях скапливались мешки с мукой, которые требовалось куда-то убрать. Но куда? Кладовые Генри Пейлвика уже были битком набиты сахарными головами, сырами, мешками с морской солью, обливными банками с соленьями, маринадами и вареньями.
        Днем Джон погружался в подготовительные хлопоты. По ночам перед его умственным взором снова и снова проплывали вереницы блюд: томленная на медленном огне рыба, покрытая огуречными чешуйками; дымящиеся пироги с золотистой корочкой, начиненные мелко порубленной олениной и говядиной; трясучие пудинги, глазированные пирожные и полные чаши силлабабов. Блюда поднимались по лестнице в Большой зал и плыли к «высокому» столу. Там, рядом со своим женихом, сидела в ожидании Лукреция, облаченная в серебристо-голубой шелк.
        Она исполнена необычайного покоя и довольства, сообщал Филип, когда Джон спрашивал. При каждом удобном случае она принимается превозносить достоинства своего будущего супруга. Она начала работать над вышивкой с изображением Пирса в шерстяном плаще.
        Лукреция скорее пройдет через игольное ушко, чем сумеет передать портретное сходство своей неуклюжей иглой, думал Джон. И незваный аромат розовой воды и сладких яблок внезапно наполнял ноздри.
        Он заглушал волнующий запах терпкими благоуханиями пряностной комнаты. Стоя у очага, Джон ждал, когда жаркое пламя истребит теплый аромат девичьей кожи, преследующий его, вытянет в дымоход вместе с дровяным дымом. На меня нашло помрачение, говорил он себе, вспоминая головокружительный момент в спальне наверху. Только необъяснимое появление мистера Паунси спасло меня. Он словно воочию видел поднятое к нему лицо с призывно разомкнутыми губами. Еще мгновение — и я бы пропал, мысленно повторял юноша.
        Уже забили первых коров и туши повесили на крюки в разделочной мистера Андерли. Цапля очистил от водорослей пруды, чтобы ловить в них сетями. Из Столлпорта прибывали бочки с рыбой, оплетенной кожистыми листьями ламинарии. Он состряпает десерт, который подавал королю, решил Джон. Только на сей раз в пруду из кристально прозрачного желе будут лежать символы любви: кольца, стрела, алое сердце.
        Последние дни пронеслись бессонной круговертью хлопот. В кухнях нарастало возбуждение, и вместе с ним внутри Джона нарастало напряжение, знакомое по предыдущим пирам. Король покинул Лондон и направляется к Ноттингему, сообщал «Mercurius Bucklandicus». Граф Эссекс возмутил против него чернь. Прибывающие гости только об этом и говорили между собой, а их слуги сеяли волнение среди усадебной челяди. Этот пир ничем не отличается от других, думал Джон накануне бракосочетания. Все так, как должно быть. Завтра Лукреция напудрится, нарумянится и нарядится в серебристо-голубое платье… Для Пирса.
        - Она сейчас с сэром Уильямом, — раздался голос Филипа. — Он наведался к ней в комнату. Мне Джемма только что сказала.
        - Сэр Уильям? — Почему-то Джон не мог представить лорда Бакленда поднимающимся по той лестнице. Или идущим по тому коридору. Или стучащим в ту дверь.
        - Какая-то суета непонятная, — сказал Филип. — Сэр Филемон проводит совещания в зимней гостиной. В Элминстер послали нарочного.
        - Сейчас? — изумился Джон.
        Час был поздний, в кухнях стояла тишина. Филип пожал плечами:
        - Может, король вернулся в Лондон.
        Они вдвоем шли по коридорам, заглядывая во все кухонные помещения: разделочную, пряностную, пекарню и прочие. Филип открывал двери кладовых и погребов. Нигде не было ни души, усталые повара и поварята уже отправились на боковую. Однако, приблизившись к лестнице, друзья увидели знакомую фигуру, шаткой поступью сходящую по ступенькам.
        - А, поваренок, — невнятно промычал Пирс и взмахнул оплетенной бутылкой, обдавая Джона и Филипа густым винным духом. В другой руке он держал деревянную пивную кружку.
        - Повар, лорд Пирс, — поправил Джон, переглядываясь с другом. — Позвольте нам проводить вас наверх.
        - Когда я спустился сюда, чтобы провозгласить тост за невесту? Поднимем чашу, а? Все эти обманные кушанья, что ты ей стряпал…
        Голова Пирса качалась из стороны в сторону, но глаза не отрывались от Джона. «Что же Лукреция ему рассказала?» — подумал тот. Пирс хотел было налить в кружку вина, но у него подсеклись ноги, и Джон с Филипом подхватили его под руки. Он повис мешком между ними.
        - Уберите от меня лапы, — пролепетал Пирс. — Я могу стоять не хуже вас. — Один глаз у него открылся и снова уставился на Джона. — Уж я попотчую леди Люси горяченьким.
        - Несомненно, мастер Пирс.
        - Все эти твои сладости. Она мне все про них рассказала. Думал занять мое место, а? — Теперь открылся и второй глаз. — Рядом с королем.
        Джон ничего не ответил. Пирс был тяжелее, чем казался на вид. Джон попытался втянуть расслабленное тело на следующую ступеньку, но Пирс снова взмахнул бутылкой.
        - Выпьем за невесту, — предложил он, косясь на Джона. — Поднимем чаши, а, поваренок? Раз уж ты не можешь задрать ей юбки…
        Джона охватила холодная ярость. Неторопливым движением он сгреб наглого хлыща за прямые жидкие волосы. Голова Пирса, хоть и тяжелая по ощущениям, сопротивления не оказывала. Джон крепко двинул ею об стену и повторил бы удар, не схвати Филип его за руку. Вся троица зашаталась на ступеньке: Филип оттаскивал Джона, а Джон накидывался на пьяного Пирса, который едва ли осознавал происходящее.
        - Прекрати! — прошипел Филип. — Джон!
        Джон отпустил противника. Наверху лестницы появился Пандар Крокетт в ветхой ночной рубашке и колпаке. В руке у него болталось ведро.
        - Пандар, — еле ворочая языком, пробормотал юноша. — А вот и Пандар.
        - Ну-ну-ну, лорд Пирс. Опять под хмельком, да?
        Прежде чем молодой Кэллок успел ответить, другой голос, побасистее, прогремел:
        - Он там, внизу?
        И сэр Гектор, тяжело топая, спустился по ступенькам в сопровождении двух лакеев. При виде отца Пирс заискивающе улыбнулся. Сэр Гектор схватил сына за ворот:
        - Даже сегодня напился? Марш наверх, пьянчуга! От короля пришло известие…
        Он осекся, словно не желая продолжать в присутствии Джона и Филипа, рывком придал Пирсу вертикальное положение и поволок вверх по лестнице. Два лакея последовали за ними.
        - Какое известие, интересно знать? — негромко проговорил Филип.
        Но Джон мог думать лишь о словах, сошедших с заплетающегося языка Пирса. Про обманные блюда он мог узнать только от Лукреции. Наверное, она уже спит сейчас, подумал он. Лежит в кровати, на которую пригласила его присесть во время последней встречи. В бессонном мозгу Джона толпились вопросы, которые он не мог ни решить для себя, ни выкинуть из головы. Юноша медленно зашагал по темному коридору. Внезапно из густой тени навстречу ему выступила фигура:
        - Джон.
        Сковелл был в плотном плаще. Около лица мерцала единственная ситниковая свечка. Джон отшатнулся от неожиданности, но главный повар улыбнулся:
        - Ты готов к пиру?
        - Не знаю, мастер Сковелл. Надеюсь — да.
        - Как бы хорошо мы ни подготовились, пир потребует от нас большего. — Мужчина буравил Джона пристальным взглядом. — Спроси своего демона.
        Джон в упор смотрел на него, испытывая не любопытство, а раздражение. Каждый повар носит пир в себе. Свой собственный пир. Но загадки Сковелла больше его не занимали.
        - Мой демон спрашивает, кто был сорокой-воровкой?
        В глазах главного повара мелькнуло замешательство.
        - Он давно покинул наши края.
        - Но кто он? — упорствовал Джон.
        - Его звали Элмери, — неохотно ответил Сковелл. — Чарльз Элмери. Он называл себя еретиком и вором. И он был моим другом.
        - Но вы с ним поссорились, — наседал Джон.
        - Да, поссорились.
        - И с моей матерью тоже?
        Главный повар поправил ношу на плече и двинулся дальше по коридору.
        - Завтра ты покажешь себя с лучшей стороны, — сказал он. — И во все последующие дни, надеюсь.
        - Мы все будем стараться.
        Сковелл на миг остановился, но не обернулся.
        - Повар особенный среди людей, — донесся до юноши его голос. — Даже на пиру он одинок.
        - Просыпайся, Джон. Вставай…
        Он только-только опустил голову на тюфяк, а мистер Банс уже тряс его за плечо.
        - Ну же, Джон, просыпайся, — приглушенным тоном призывал мужчина.
        - В чем дело? — Он повел вокруг мутным, сонным взглядом.
        Но весь сон как рукой сняло, когда мистер Банс наклонился ниже и прошептал:
        - Мастер Сковелл. Он пропал.
        Джон, спотыкаясь, поплелся за старшим по подсобной кухне. Дверь в комнату Сковелла стояла открытой. У очага топтались мистер Андерли, мистер Вэниан и Генри Пейлвик. Но очаг не горел. И с полок исчезли книги.
        - Может, он вышел прогуляться? — неуверенно предположил Андерли.
        - Он покинул усадьбу, — сказал Вэниан.
        Джон поднял глаза. Над очагом на крючке висел медный половник главного повара. Он снял его и взвесил в ладони. Последняя загадка Сковелла, подумал юноша. Но сейчас нет времени ломать над ней голову.
        - Предлагаю никому не говорить, — сказал Генри Пейлвик. — До завершения пира.
        Остальные кивнули.
        - Там наверху и без нас волнений хватает, — продолжал ключник. — Вчера поздно вечером прибыл сэр Филемон с отрядом телохранителей. Так он до сих пор еще не вышел от сэра Уильяма.
        - Не имеет значения, здесь мастер Сковелл или нет, — твердо заявил мистер Банс. — Сегодня наш главный повар — Джон Сатурналл.
        Джон взмахнул половником и услышал гулкий звон медного котла. Потом услышал свой голос, приказывающий мужчинам и мальчикам занять рабочие места. И увидел, как кухня приходит в движение. Симеон и Хески передавали каплунов и уток Льюку и Колину, насаживавшим тушки на шампуры вертельного устройства. Альф таскал из подсобной корзины с овощами и зеленью. Адам наполнял тестяные корзинки мелко порубленным мясом, а Тэм Яллоп хлопотал над жаровнями. Фелпс шевелил в очаге поленья щипцами с длинными ручками, пока языки пламени не взметнулись с ревом к дымоходу. Филип деловито сновал от стола к столу.
        Джон стоял посреди всей этой суматохи, и в ушах у него звучали последние слова Сковелла: «Повар особенный среди людей…» Мысленно забегая вперед, он видел кушанья, плывущие вверх по лестнице на подносах подавальщиков: мясные и фруктовые пироги, пышные белые хлебы, пудинги, торты и пирожные. Видел волнующееся море лиц. За «высоким» столом в глубине зала сидели рука об руку Лукреция и Пирс.
        - Джон! — Филип тряхнул его за плечо. — Ты меня слышишь? Там уже за нижними столами рассаживаются.
        Подавальщики мистера Квиллера толпились у подножия лестницы. Льюк уже выставил на столы подносы. Финеас торчал в дверях, готовый подать сигнал пекарям. Чан пряного вина, стоящий у очага, разливал дурманные пары по всему помещению. В воздухе вились сотни знакомых запахов.
        Но в ноздрях Джона стоял не аромат пряностей или жареного мяса, а аромат яблок и розовой воды. И думал он не о пире и даже не о мастере Сковелле, не о таинственной причине, побудившей главного повара покинуть Бакленд. А об озерце из кристально прозрачного желе, ждущем своего часа в самой холодной кладовой Генри Пейлвика. Озерце, в глубинах которого недвижно покоились символы любви. Кольца. Стрела. Алое сердце. Вот лестница, где Пирс заплетающимся языком произносил издевательские слова. «Поднимем чаши… Раз уж ты не можешь задрать ей юбки…» У него не было чаши. Был только половник Сковелла. Джон провел пальцами по изгибу черпака, гладкому, как дуга ее скулы. Увидел губы, приоткрывающиеся навстречу его губам.
        - В чем дело, дружище? Что случилось? — Перед ним вырос Филип.
        - Ничего не случилось. Ничего.
        Отбросив посторонние мысли, Джон взмахнул половником. Звон огромного котла гулко раскатился под каменными сводами. Когда замерли последние отзвуки, в кухне воцарилась тишина. Все лица обратились к Джону.
        Вольно!
        Вся последовательность блюд у него в голове. Без него пир не состоится. Он уже открыл рот, чтобы отдать первые распоряжения, как вдруг рука Филипа стиснула его плечо.
        - Смотри, кто пришел!
        По всей кухне мужчины и мальчики тихо переговаривались, указывали пальцами, поворачивались к арочному проему, потом снимали шапки и падали на колени. У подножия лестницы стоял человек во всем черном. Он водил туда-сюда ястребиным носом, вбирая глазами незнакомое окружение. Сэр Уильям, одетый в тяжелый плащ и черный дублет, пристально оглядывал сводчатое помещение.
        - Джон! — прошипел Филип, толкая его локтем.
        - Посторонние могут войти, — с усилием проговорил Джон.
        Под ошеломленными взглядами поваров владелец поместья Бакленд вступил в кухню, исследуя острым взором все помещение вплоть до дальнего угла, вместе со всем собранием мужчин и мальчиков. У громадного медного котла он остановился.
        - Сэр Филемон привез печальное известие, — звучно объявил мужчина в черном. — Король поднял боевое знамя. Свадьбы не будет. Началась война.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        БЛЮДО ДЛЯ НЕСЧАСТЛИВЦЕВ, ОСТАВЛЕННЫХ СРЕДИ МЕРТВЕЦОВ НА ПОЛЕ БИТВЫ ПРИ НЕЙЗБИ
        Ангелы на небесах питаются манной, так говорят нам священники. Бессмертные боги на Олимпе пили амвросию и нектар. Аид унес Персефону в свой дворец в подземном царстве и устроил для нее пир, чтобы соблазнить, но какие кушанья там подавались, мне неведомо. Мертвые на голод не жалуются, и повару остается лишь гадать об их желаниях.
        Но солдат съест все, что найдет. Лучшая кухня для него — окраина поля, самая безопасная постель для него — заросли ежевики. Посему соберите все, что сможете, с придорожных кустов и деревьев, расставьте в лесу силки, и если фортуна будет к вам благосклонна настолько, что вы поймаете жирного кролика, тогда следуйте указаниям, которые много лет назад изволил дать мне один старик в дороге.
        Сначала животное освежуйте, потом насадите на ветку орешника и вращайте над жарким костром, дабы под воздействием сего чудотворного лесного растения скудные соки кролика хорошенько пропитали постное мясо, прилегающее к костям. Коли пожелаете, возьмите также веточки розмарина и воткните поглубже в тушку, чтобы подсластить мясо душистыми маслами этого лекарственного растения. Когда сок, истекающий при уколе кинжалом в жирную часть бедра, станет прозрачным, тогда мясо готово к употреблению…

* * *
        Дым восходил толстым белым столбом, потом расползался тяжелыми клубами и валился обратно к земле, накрывая людей. Джон видел призрачные силуэты, которые вслепую бродили в едком чаду, кашляя и задыхаясь. Лязг железа о железо назойливо бил в уши. Внезапно перед ним выросла смутная фигура, вооруженная черным шестом с острием и крюком на конце. Джон отскочил в сторону, багор глухо ударился о землю, и в воздух взвился сноп искр. Над общим шумом возвысился сердитый голос.
        - Кто это сделал? — раздраженно осведомился Филип. — Какой недоумок положил в костер зеленые ветки?
        Последним становищем для баклендской кухни служил амбар без крыши, расположенный на холме над долиной. Рассыпавшись по лугу внизу, солдаты Королевской армии сидели у костров. Запахи дровяного дыма и отхожих мест плыли вверх по отлогому склону. Протирая слезящиеся глаза, Джон смотрел, как Филип зацепляет багром густо дымящую, потрескивающую ветку, вытаскивает из яркого огня и волочет по земляному полу. Адам Локьер, с измазанным сажей и грязью лицом, придерживал открытую дверь.
        Владелец Долины Бакленд выступил из усадьбы со знаменем Фримантлов, полотнище с вышитым на нем факелом и топором реяло над его головой.
        - Вас всегда ждет ужин в Бакленде, — твердо сказал мистер Банс, провожая Джона и Филипа. — Помните, что вы повара. Пускай вас ведет нюх. Он благополучно приведет вас назад.
        В каждой деревне женщины и дети высовывались из окон или стояли в дверях, приветственно восклицая. На каждой стоянке к ним присоединялись крестьяне, размахивающие серпами и дубинками. Теперь они были вооружены пиками и мушкетонами.
        Все они овладевали новыми навыками, размышлял Джон. Даже повара. Питаться плодами придорожных кустарников, ловить силками кроликов, искать топливо и укрытие под проливным дождем. У одного из драгунов принца Морица Джон с Филипом даже обучились верховой езде, труся по полям на его коренастой лошади. Тот же самый драгун однажды ночью дал им подсмотреть в щель в стене амбара, где разбитная женщина с гривой черных волос собирала по монетке с каждого из группы солдат. Припав лицом к стене, Джон и Филип разом судорожно глотнули воздух, когда она стянула с себя платье и встала перед солдатами совсем голая, если не считать башмаков.
        - Ты только глянь, — задыхаясь, прошептал Филип, уставившись на густой ворох темных волос у нее внизу живота. — Вот он, грех-то.
        - Да уж, — пробормотал Джон, прилипший глазом к щели.
        Но следующая ночь застала друзей в том самом амбаре с той самой женщиной, которая обдавала их луковым духом, когда они по очереди с ней сношались. У Джона от волнения и робости никак не получалось, пока она не взяла его неуверенные руки и не прихлопнула крепко к своим ягодицам. Потом на него нахлынуло неистовое наслаждение, и под конец женщина тоже дышала бурно и колотила его пятками по ляжкам, подгоняя.
        - Ну как, ваши колбаски хорошо пропеклись? — спросила она потом, вгрызаясь острыми зубами в куриную ножку из принесенной ими корзинки. — Жара моей печурки хватило на вас обоих?
        Филип с Джоном смущенно переглянулись и глуповато ухмыльнулись.
        Первая зима была хуже любого сражения. Мистер Андерли сильно простыл, и Джон готовил для него отвары из таволги и бузины. Но простуда переросла в лихорадку и унесла жизнь старшего повара. Его похоронили на склоне холма. На следующий день войско двинулось дальше.
        Сколько стоянок они сменили с зимы, уже и не упомнишь, размышлял Джон сейчас, наблюдая, как Филип волочит дымящие ореховые ветки вниз по склону и оставляет чадить и шипеть в мокрой траве. С одной стороны от лагеря пасся огромный табун лошадей. С другой — муштровался отряд пехотинцев под командованием сержанта. Из полуразрушенного амбара вышел Финеас с накрытым крышкой подносом.
        - Обед для лорда Бакленда и его достопочтенного штаба, — объявил Финеас. — Свежепойманный кролик. Кто отнесет вниз?
        - Твоя очередь. — Филип поправил Джону воротник, стряхнул грязь с куртки. — Скажи мастеру Пейлвику, что у нас топлива осталось на два дня, а провизии на три. И никто не принимает наши расписки.
        Джон потопал вниз по склону, от запаха жареного мяса у него урчало в желудке. В лагере говорили, что сэр Уильям питается лучше всех, за исключением его величества. Но сейчас король находился в Оксфорде, а не здесь. Смрад отхожих мест усилился, когда Джон приблизился к расположению драгун, примкнувших к войску вместе с принцем Морицем, пропетлял между палатками и шалашами, сооруженными из подручных материалов, и вошел в лагерь сэра Уильяма. Здесь его встретил знакомый говор Баклендской долины.
        - Чур это мое, мастер Сатурналл!
        - Что ты нам принес, Джон? Опять ежа?
        - Я все еще дожевываю иголки с прошлого раза…
        Джон прошел через расположение крестьянского ополчения. Мужчины валялись на траве, подстелив куски парусины, дерюги или свои куртки из буйволовой кожи. Шлемы и кирасы были свалены в кучи, пики воткнуты острием в землю. Но сержанты ополченцам не докучали.
        - Разумеется, они не отступают перед врагом, — доверительно сказал Джону все тот же драгун. — Просто большинство из них так пьяны, что шагу ступить не могут.
        Работники баклендской кухни держались в тылу с вещевым обозом и сражений не видели. Ближе всего к противнику Джон оказался, когда они двигались по плоской Элминстерской равнине и разглядели на западном горизонте длинную темную полосу. По колонне передали, что это парламентская армия. Командует ею Ферфакс, а Уоллер и Кромвель — генералы. Ну вот, еще имена, подумал Джон. Он долго глядел на мелко дрожащую темную полосу вдали, изредка отсверкивающую на солнце металлом кирас, и задавался вопросом: а не шагает ли где-нибудь там такой же повар, который сейчас смотрит на него?
        Ворота фермы поднялись, и два пикинера в шлемах и латах расступились, пропуская Джона. Во дворе несколько молодых людей окружали своего товарища, щеголявшего двумя пистолетами в поясных кобурах, тяжелым карабином и саблей. Пирс Кэллок, в отполированной до блеска кирасе, стоял в картинной позе, принятой для пущего эффекта.
        - Я ворвался в их ряды на полном галопе и клянусь, если передо мной был не предатель Уоллер, значит его родной брат. Я выхватываю пистолет, но чертов кремень дает осечку. Я выхватываю второй, но в нем чертов порох отсырел. Карабин я уже разрядил на скаку, так что у меня остается только это.
        Молодые люди с раскрытым ртом смотрели на Пирса, стиснувшего рукоять сабли. Он захватил семерых драгунов с лошадьми, слышал Джон, и удостоился упоминания в депеше королю. Он прослыл отчаянным храбрецом, первым бросившись в атаку. Джон быстро зашагал через двор и уже подходил к двери, когда Пирс его заметил:
        - Ага! Поваренок! А где Пандар?
        - В расположении кухни, лорд Пирс, — ответил Джон и торопливо вошел в дом.
        Стоявшие у очага офицеры обернулись, но при виде повара опять повернулись спиной к двери. Из задней комнаты доносился голос Гектора Кэллока:
        - Ваше высочество, я предлагаю по центру пустить пехоту под прикрытием пикинеров, вот так. Ваши телохранители идут в наступление с левого фланга. А сразу следом на ними наша конница атакует в караколе.
        Дюжина мужчин стояла вокруг стола, на котором были выстроены рядами и шеренгами деревянные фишки. Сэр Гектор повел рукой над столом, указывая на караколь, потом передвинул несколько желтых фишек. По другую сторону от поля битвы сидел краснолицый старик с густыми седыми усами.
        - Да, это смело, сэр Гектор. — Принц Мориц говорил с акцентом, похожим на акцент Мелихерта Рооса. — Напоминает мне одного солдата, разбившего шведов при Брейтенфельде. — Он похлопал себя по груди. — Меня самого.
        Джон топтался у дверей, никем не замечаемый. Принц Мориц, шумно сопя, подался вперед и щелчком послал голубую фишку в боевой порядок на другом краю стола:
        - Вот единственный способ разбить терцию. Ударом в угол. — Он переместил еще несколько фишек, потом взял стоявший перед ним кубок, отхлебнул большой глоток и повернулся к мужчине с суровым худым лицом. — Ха, Зут! Помнишь Лехское сражение? Ту терцию? И ту конницу?
        - В два счета смяли первую линию, когда они двинулись в контрнаступление, — подтвердил Зут.
        - И весь угол терции полег! — Принц Мориц хлопнул ладонью по столу. — Этого оказалось достаточно. Мы ворвались в их ряды, ja.
        - Славный день, — согласился Зут.
        - Героический день! — воскликнул принц Мориц.
        Он со своими людьми приплыл аж из самой Богемии, чтобы сражаться за короля, говорили солдаты. Сам Густав Адольф учился у него тактике. Собравшиеся вокруг стола мужчины смотрели, как принц Мориц чешет красный нос. Джон искал взглядом сэра Уильяма.
        - Потом Лютцен, — продолжал принц, переставляя оранжевые фишки. — Помнишь Лютцен, Зут? Мы атаковали с левого фланга. Снова в караколе. — Он выровнял несколько синих фишек и смел в сторону оранжевые. — Однако на сей раз шведы нас поджидали. Тесно сомкнутое построение «полукатафалком». Я потерял двух лошадей.
        - И три полка солдат, — добавил Зут.
        - Ja.
        - Джон! — донесся шепот сзади. Во входную дверь заглядывал Бен Мартин. — Мастер Пейлвик требует тебя в продовольственный склад.
        Продовольственный склад представлял собой три сдвинутые вместе лавки в конюшне. Генри Пейлвик стоял там, делая отметки в приходно-расходной книге, с таким видом, словно никогда не покидал приемный двор усадьбы Бакленд.
        - Сэр Уильям? — переспросил ключник. — Он старается держаться подальше от придворных принца. К нам добрались посыльные из Элминстера. В нашу усадьбу наведалась шайка зойлендских разбойников. Перебили все окна в церкви, потом выволокли оттуда алтарную преграду на веревке. Их полковник поступил бы так же и с отцом Яппом, кабы его не остановили.
        - Он отрубил руку одному малому в Мэшэме, — сообщил Фелпс, входя в конюшню. — Таскает за собой обоз с женщинами, которых называет своей семьей. Бабы эти ничем не лучше мужиков. Но они недооценили леди Лукрецию.
        Джон поставил поднос на лавку. Последний раз он видел Лукрецию, когда они выступали колонной из усадьбы: девушка стояла на парадном крыльце и махала платочком Пирсу. Джон, шагавший в рядах кухонных работников, смотрел на нее, пока Филип не пихнул его локтем в бок.
        - И что же она сделала? — небрежно поинтересовался он.
        - Выставила их вон, — выразительно ответил Фелпс.
        Кто бы сомневался, подумал Джон. Он все еще улыбался, когда шагал через двор к воротам. Внезапно чья-то рука толкнула его в плечо.
        - Чему веселишься, поваренок?
        Перед ним стоял Пирс с обнаженной саблей. Молодые кавалеристы толпились поодаль, ожидая очередной демонстрации фехтовального мастерства. Рыжий парень по имени Монтегю одобрительно кивнул, когда Пирс сделал картинный выпад, целясь Джону в грудь.
        - Отлично, Кэллок, — крикнул он. — А кто это?
        - О, всего лишь поваренок.
        На губах Пирса играла улыбка. Он еще раз выбросил саблю вперед, теперь подступив ближе. Однако, прежде чем он успел изобразить третий колющий удар, из-за угла вышел Пандар:
        - Ну-ну-ну, лорд Пирс. Зачем устраивать дуэли, когда пора пускаться в погоню за Уоллером и Кромвелем?
        - Кромвель? — переспросил Монтегю, чье широкое конопатое лицо приняло озадаченное выражение. — Где?
        - Всего минуту назад узнал от его высочества. Случайно услышал, если точнее. Вновь поступившие сведения произвели на принца сильнейшее впечатление, скажу прямо.
        - Какие еще сведения? — встрепенулся Пирс.
        - Разве вы не слыхали? Да как не стыдно шельмецам, которые шушукаются между собой, а воинственных гекторов вроде вас держат на цепи в конуре, точно псов.
        - Он сейчас обозвал нас псами? — Рыжеволосый повернулся к Пирсу, еще более озадаченный.
        - У него просто такая манера изъясняться, Монтегю, — ответил тот. — Слва в простоте не скажет — вечно ходит из церкви в часовню через соседнюю деревню, образно выражаясь. Смотри у меня, Пандар…
        - Армия Уоллера движется на Лондон, — сообщил повар.
        - На Лондон! — воскликнул Монтегю. — Наконец-то!
        - Но ведь Лондон удерживают отлично вымуштрованные войска, — подозрительно заметил Пирс.
        - Ну может, на Банбери, — уступил Пандар. — Или на Оксфорд.
        - Там же сейчас король, в Оксфорде, — встревожился Монтегю. — Храни его Господь.
        - Это правда, Пандар? — осведомился Пирс.
        Но тут протрубили первые рога, и раздались громкие команды сержантов.
        Поднимаясь по склону, Джон услышал позади частое пыхтение. За ним следом спешил Пандар.
        - Как ты его терпишь, Пандар?
        - Пирса-то? Да он просто дурак. Гнев нужно беречь для наших врагов.
        Внизу сержанты быстро шагали через лагерь. В амбаре Филип, Адам, Финеас и остальные разбирали вертельное устройство. Баклендская кухня опять снималась с места.
        Они двигались с обозом в самом хвосте колонны, увязая в грязи, взбитой солдатскими башмаками, лошадиными копытами и тележными колесами. Проходили по пустынным проселкам, зажатым между живыми изгородями, мимо заливных лугов и пастбищ, по широким каменистым тропам, которые поднимались по склонам холмов и спускались в долины с крутыми скатами. Они отскакивали в сторону, когда мимо с громовым топотом пролетали эскадроны драгун или кирасир. На каждой стоянке Джон, Филип и остальные разгружали котлы, сковороды, вертела, посуду, ковши, таганы и жарочные решетки. Снимаясь с места, они не оставляли за собой ничего, кроме черного кострища — очередного зольного следа в длинной цепочке следов, тянувшейся за баклендской кухней.
        Разговоры про стычки и бои с противником витали в воздухе, точно дым от походных костров. Но крупные сражения и атаки, которыми упивались Пирс и его товарищи, всегда уже заканчивались ко времени, когда кухонные работники разгружали свой бряцающий фургон. Сжимая в руках пики, Джон и Филип вместе с возчиками и ковочными кузнецами муштровались под надзором скучающих сержантов.
        - Да не бойтесь вы, — успокаивал Пандар, бросая на землю свою пику. — Они скорее вооружат шлюх, чем поставят в строй нас.
        Вместо грохота пушек в ушах баклендских поваров стоял звон котлов и сковород. Вместо того чтобы устанавливать сошки для мушкетов, Джон и остальные собирали вертельное устройство. Их «двенадцатью апостолами» были не бандольеры аркебузиров, а столовый набор сэра Уильяма, хранившийся в ящичке под замком. Где бы войско ни располагалось лагерем, там тотчас начинала работу баклендская кухня. К югу от Харборо медленно ползущая масса людей и животных остановилась между двумя деревнями.
        - Вон та называется Салби, — указал пальцем Генри Пейлвик.
        - А другая? — спросил Филип.
        - Нейзби.
        Джон и Филип, изнуренные ранней летней жарой, спали под звездами. Войско идет в Оксфорд на подмогу королю, говорили одни. Нет, на Лондон, считали другие. Нет, они будут стоять здесь лагерем, пока враги короля не откажутся от своих планов и не вернутся домой, утверждали третьи. Джон лежал на траве, глядя на крохотные мерцающие огоньки в поднебесье.
        Сковелл, где бы он ни находился сейчас, видит эти же самые звезды, думал Джон. И Элмери тоже. Друг, оказавшийся лжецом и вором. Теперь Джон жалел, что не схватил Сковелла за рукав и не потребовал ответов на свои вопросы. Но ведь я тогда думал только о брачном пире, вспомнил он. И о Лукреции.
        Это было временное помешательство, говорил себе Джон. Вообразить, будто дочь сэра Уильяма может избрать себе в женихи простого повара!.. Но даже когда он бранил себя за глупость, перед глазами у него стояла Лукреция, в шелковом серебристо-голубом платье или в зеленом с ярко-красной отделкой. Он вспоминал тихий треск ткани, зацепившейся за колючую ветку в Розовом саду. Ее раздраженное «Вот черт!» и голую белую щиколотку, мелькнувшую из-под юбки. Или мысленно переносился в спальню Лукреции, где снова склонялся над ней и случайно прикасался к ее руке…
        - Подъем! Всем подъем!
        Грубый крик вторгся в сонные грезы Джона. Над лугом разносился зычный голос Генри Пейлвика. Джон застонал, перекатился на бок и открыл глаза. Филип рядом с ним сделал то же самое.
        - Что там стряслось?
        - Пошевеливайтесь, вы двое! — проорал Генри. — Передовой отряд Ферфакса уже меньше чем в десяти милях отсюда! Наши лазутчики видели, как он выходит из Харборо. Подъем!
        - Опять тревога, — пробормотал Джим Джингелл.
        Адам Локьер и Финеас Кампен зевали и потягивались. Колин и Льюк недовольно ворчали. Повсюду вокруг Джона баклендские повара поднимались на ноги и натягивали куртки.
        В лунном свете по плоской вершине холма беспорядочно бегали люди, разыскивая свои боевые знамена. Когда сержанты громко призвали солдат к порядку, Филип заметил поодаль потрепанный стяг с изображением факела и топора. Сэр Уильям ехал рядом со своим знаменосцем, мастером Джослином. Перед ними гарцевал взад-вперед Пирс Кэллок, тряся кобурами с кремневыми пистолетами, звеня саблей, поблескивая кирасой. С горящим факелом в руке.
        - Наш девиз «За веру и королеву Марию!», — воодушевлял Пирс полусонных мужчин. Пики и мушкеты взметнулись вверх. — Все способные держать оружие идут в бой! За веру и королеву Марию!
        Боевой клич подхватил жидкий хор голосов. Пирс прокричал слова еще раз, и ответный хор прирос новыми голосами. Молодой человек упорствовал, повторяя девиз снова и снова. Джон услышал, как его подхватывают кухонные работники, потом другие солдаты. Скоро над холмом раскатисто гремело:
        - За веру и королеву Марию! За веру и королеву Марию!
        Пирс, возбужденный успехом, размахивал факелом. Воинственный клич летел со всех сторон, набирая мощь. Сержанты протрубили в рога и проорали команды. Солдаты начали медленно строиться в шеренги и колонны. Бряцая оружием, армия короля разбиралась в боевой порядок.
        Солнце поднялось над маленькой рощицей и озарило широкое поле рядом с деревней Нейзби. Построенная шеренгами и колоннами, армия короля замерла в ожидании. Сверкали шлемы и острия копий, блестели мушкеты и кирасы. Но по другую сторону лощины лежала тень. Темный строй солдат, протянувшийся вдоль противоположного гребня, уплотнялся с каждой минутой. Джон, Адам и Филип молча наблюдали, как умножаются ряды противника. Генри Пейлвик, стоявший с пикой ближе к концу шеренги, мрачно хмурился. Рядом с ним стояли Фелпс и Бен Мартин.
        Работники баклендской кухни замыкали боевой порядок. Перед ними теснились ряды пехотинцев, ощетинившиеся блестящими копьями. Позади них находились обозные повозки.
        - Джон, — начал Филип, — я…
        Но тут Джона ткнул локтем Адам, стоявший с другой стороны:
        - Глянь, Джон. Твой старый друг.
        По первым рядам покатился приветственный гул. Вдоль строя шел шагом отряд кирасир в полных доспехах, возглавляемый всадником в черной кирасе на могучем белом жеребце. Когда всадник на минуту остановился и снял шлем, над рядами взмыл восторженный клич. Король медленно поехал дальше, сопровождаемый своими гвардейцами.
        Филип снова заговорил:
        - Джон, это был я.
        - А?
        - Это я сделал.
        - Что сделал?
        - Я сказал Паунси, что ты таскаешь ей еду. Сказал, что ты послал меня к нему…
        Джон вспомнил заговорщицкий взгляд стюарда, брошенный на него при встрече на кухонной лестнице, и недоверчиво уставился на Филипа:
        - Но зачем?
        - Сам знаешь зачем. Если бы тебя поймали…
        - Нас и впрямь чуть не поймали! — резко перебил Джон, вспомнив неожиданное появление мистера Паунси на следующий день.
        Еще секунда — и он прижался бы губами к губам Лукреции. А там — кто знает, какие наслаждения они могли бы познать. Вместо этого ему пришлось удовольствоваться запышливой, суетливой возней в амбаре…
        - Однажды ты сказал, что ты не такой, как я, — процедил Джон. — Видит бог, ты был прав.
        - Да ты благодарить меня должен!
        - Благодарить? Врезать бы тебе хорошенько.
        - Эй, вы чего там грызетесь? — спросил Льюк Хобхаус, стоявший дальше в строю.
        - Вперед смотрите, — добавил Колин.
        Джон отвел гневный взгляд от Филипа. Ряды пехотинцев перед ними ощетинились частоколом вскинутых копий. С другой стороны долины донеслись звуки фанфар. От вражеского войска отделилась первая шеренга конницы и пошла в наступление. Гнев Джона мигом испарился.
        - Ужин в Бакленде, — пробормотал Филип.
        - Ужин в Бакленде, — эхом повторил Джон.
        Поначалу всадники двигались неторопливо, словно на параде. Джону показалось, что те спускаются с холма целую вечность. Но на дне лощины они набрали скорость и стали подниматься к ним по отлогому склону легким галопом. А потом взяли в карьер, и земля загремела под тяжелыми копытами. Закованные в латы лошади надвигались сплошной стеной храпящих морд и сверкающего металла.
        - За веру и королеву Марию! — проревели пикинеры.
        - За веру, и только за веру! — грянул клич круглоголовых.
        Через несколько мгновений всадники врезались в первую линию пехоты подобием пушечных снарядов, пробивающих стену.
        От удара кавалерии словно зыбь прокатилась по рядам войска. В ушах зазвенело от оглушительного треска мушкетов. Все вокруг в считаные секунды заволокла пелена дыма. «Держать строй! Держать строй!» — вопили сержанты с одной и другой стороны. Дрожа всем телом, Джон стиснул пику крепче. Грохнул еще один мушкетный залп. Джон увидел, как Генри Пейлвик проорал что-то и бросил взгляд вдоль шеренги. В следующий миг лоб мужчины будто взорвался изнутри, кровь и мозги забрызгали Бена Мартина, который судорожно схватился за голову, словно пуля попала и в него тоже. Когда он опустил руки, его лицо было залито кровью и заляпано белесыми ошметками. Джон успел мельком увидеть, как Бен разевает рот в крике, а уже мгновением позже налетела вторая линия вражеской конницы.
        Дым сгустился до удушливой серой мглы. Джон слышал пронзительные вопли солдат, падающих наземь. Среди клубов дыма взметнулся стяг Бакленда, под ним сэр Уильям выкрикивал команды, собирая вокруг себя драгун. Сэр Гектор, перегнувшись с седла, одной рукой держал за повод чью-то лошадь, а другой боролся с ее седоком. Внезапно тот вырвался, и сэр Гектор ринулся за ним, замахиваясь кинжалом. Но еще один «круглоголовый» всадник налетел на него сбоку. Сабля коротко блеснула и вонзилась сэру Гектору под ребра. Испустив короткий вопль, мужчина мешком свалился с седла.
        По передней линии войска ударила очередная волна кавалерии. Пехотинцы дрогнули и подались назад, кто-то споткнулся и упал навзничь. Воздух наполнился резким лязгом сабель и копий. Джон увидел, как Фелпс рухнул на землю, а Льюк Хобхаус отразил сабельный удар проносящегося мимо всадника. Драгуны во главе с сэром Уильямом вновь устремились вперед с громовым криком «За веру и королеву Марию!». Но Джон чувствовал, как по рядам войска, подобно заразной болезни, распространяется паника. Чувствовал исходящий от тел запах страха — приторный, с металлическим оттенком, похожий на запах крови.
        Третья конная атака окончательно смяла их боевой порядок. Сквозь толпу промчалась лошадь без седока и взвилась на дыбы перед Джоном и Филипом, дико храпя и молотя копытами у них над самыми головами. Какой-то солдат всадил пику в бок животному, но оно набросилось на него и сбило с ног. Повсюду вокруг люди разворачивались и обращались в бегство, пав духом перед сокрушительным натиском противника. Скоро Джон тоже бежал вместе с Филипом, Пандаром и Финеасом. Впереди безлошадный кирасир продирался сквозь кустарник к рощице. Они бросились за ним следом, Финеас волочил за собой пику.
        - Да брось ты ее, дурень! — рявкнул Пандар.
        Финеас бессмысленно уставился на него.
        - Брось пику, говорю тебе! — снова проорал взбешенный Пандар.
        - Он тебя не слышит! — крикнул Филип, подскакивая к Финеасу.
        Он разогнул пальцы мальчишки, судорожно стискивавшие древко, и отшвырнул пику в сторону. Пробравшись сквозь кусты, они припустились бегом. Кирасир уже хромал через следующий луг, направляясь к деревьям. Когда они нагнали его на опушке рощи, он повернулся к ним и стянул шлем:
        - Возвращайтесь на поле боя! Я приказываю!
        Жидкие волосы Пирса Кэллока спутались и слиплись от пота, взор дико блуждал. Он избавился от всех доспехов, за исключением шлема и нагрудника кирасы. Неразряженные пистолеты болтались в кобурах на поясе, по ноге стекала темная струя крови. Поискав глазами источник крови и обнаружив оный на левой ягодице молодого человека, Пандар оскалил в ухмылке желтые зубы:
        - Нож в задницу? Впечатляющая рана, лорд Пирс.
        Пирс злобно нахмурился, и ухмылка Пандара стала шире. В этот момент грохнул мушкетный залп, и Филип крикнул: «Ложись!» Джон услышал, как пуля вонзается в ствол дерева рядом, и повалил на землю Финеаса, заскулившего от боли. Потом они вскочили и помчались прочь через рощицу.
        За ней простиралось поле, по краю которого тянулся ров. Следом за ними из-за деревьев, тяжело хромая, вышел Пирс.
        - Помогите мне! — прохрипел он.
        - Что, задница отваливается? — спросил Пандар.
        Джон с Филипом переглянулись и подхватили Пирса под руки. Джон кивнул на ров:
        - Давай туда.
        Они полусъехали-полускатились по земляному откосу и несколько мгновений лежали на спине. Финеас держался за низ живота, между пальцами текла алая кровь. Джон с усилием отнял его руки от паха.
        Толстый лоскут плоти отвалился и повис на коже. Из кровавой дыры выпирали блестящие розовато-серые кишки. Джону вспомнились свиньи, которых они потрошили в разделочной Андерли.
        - У тебя тут изрядная царапина, Фин, — бодро сообщил он.
        - Сейчас перевяжем, — быстро сказал Филип.
        Он тревожно оглянулся на рощицу, потом скинул с себя куртку с рубахой и принялся рвать последнюю на полосы.
        - Мне не очень больно, — слабым голосом проговорил Финеас. — Только ноги холодеют.
        Из-за деревьев показались мушкетеры.
        - Надо отступить на оборонительную позицию! — повелительным тоном заявил Пирс.
        - Финеас не может никуда отступать, — отрезал Филип.
        - Оставьте его здесь. Они оттащат его в лазарет.
        - Они перережут ему глотку, — грубо возразил Пандар.
        Мушкетеры шагали к ним через поле.
        - Пойдем, Пандар, — настаивал Пирс. — Мне нужна твоя помощь. — Он схватился за ягодицу. — Подумай о щедрости моего отца.
        «Твой отец мертв», — подумал Джон. Поднявшись с корточек, он осторожно выглянул из рва и посмотрел на ворота в конце поля.
        - Оставайтесь здесь, — прошептал он Филипу. — Никуда не двигайтесь, ясно? — Потом повернулся к Пирсу. — Пойдемте со мной, лорд Пирс. Я уведу вас отсюда.
        Юноша не колебался ни секунды.
        - Мой отец вознаградит тебя за услугу, — захлебываясь, выпалил он. — Вернее сказать, за храбрость. Я сам вознагражу тебя…
        Не обращая внимания на остальных, Джон подставил Пирсу плечо и скользнул глазами по превосходной кирасе, разрезным шелковым рукавам и заряженным кремневым пистолетам в кожаных кобурах тонкой работы.
        - Как насчет того, чтобы стать главным поваром Бакленда? — продолжал Пирс, пока они внаклонку ковыляли по рву. — Когда я женюсь на Лукреции, разумеется…
        До ворот оставалось уже буквально несколько шагов. Внезапно Джон схватил Пирса за руку и потянул за собой по откосу рва. Через считаные секунды оба стояли наверху и были видны мушкетерам как на ладони. Пирс настолько опешил от неожиданности, что даже не сопротивлялся, когда Джон выхватил пистолет у него из кобуры и направил в сторону противников.
        - За веру и королеву Марию! — прокричал он во все горло и спустил курок; пистолет оглушительно пальнул, высоко подпрыгнув в руке.
        - Да ты спятил! — ахнул Пирс.
        Мушкетеры разом повернулись и бегом устремились к ним. Когда Джон втаскивал Пирса в ворота, позади прогремел мушкетный залп. Чертыхаясь, гримасничая от боли, держась за раненую ягодицу, Пирс еле ковылял за ним следом.
        - Да как ты смеешь! Использовать меня как приманку…
        - Нас, — буркнул Джон.
        За воротами они уперлись в стену ежевичника. Джон оттащил Пирса в сторону, исследуя взглядом заросли:
        - Сюда.
        Они заползли в кусты.
        - Будь ты неладен, чертов поваренок! — прошипел Пирс, страдальчески морщась.
        - Повар.
        Джон ползком пробирался глубже, мысленно представляя, как мушкетные пули влетают в колючие заросли и вонзаются в него, как в Финеаса или Генри Пейлвика. Но сквозь страх пробивалась мрачная веселость. Он снова в ежевичнике, только на сей раз вместе с женихом Лукреции. Кривясь и шипя от боли, извиваясь всем телом, Пирс полз позади, и вскоре они затаились в самой гуще кустов. Солнечный свет пронизывал толщу ветвей и листьев тонкими золотыми иглами и ярко разливался по сочной траве снаружи. Потом вдруг на траву упала тень. Джон быстро зажал Пирсу рот ладонью. Сквозь густую листву они разглядели силуэт мушкетера. Солдат остановился, ружье у него в руках медленно покачивалось. К нему подошел другой мушкетер, и они двинулись вокруг ежевичника.
        - Сейчас нас убьют, — прошептал Пирс.
        - Тише! — цыкнул на него Джон.
        Мужчины обошли заросли три или четыре раза по меньшей мере. Их темные силуэты появлялись и исчезали. И через несколько долгих минут вновь появлялись. Но ружья свои, вопреки опасениям Джона, они так и не разрядили и в конце концов прекратили беззвучную охоту.
        - Это из-за нее, да? — После долгой тишины голос Пирса прозвучал так неожиданно, что Джон вздрогнул. Взгляд юноши пылал негодованием. — Ты затащил меня сюда из-за нее, а не из-за своих поварят. Ты обхаживал Лукрецию и хочешь избавиться от соперника…
        - Я для нее стряпал, — перебил Джон. — Вот и все.
        Но теперь он задался вопросом: а не прав ли Пирс? Что, если бы мушкетная пуля разнесла молодому Кэллоку голову, как Генри Пейлвику?
        - Ты стряпал, я обхаживал, — задумчиво проговорил Пирс. — А теперь мы оба здесь…
        - Подумайте о том, что приобретут Кэллоки, — сухо посоветовал Джон. — Усадьба Бакленд, все земли долины. Все ренты и права собственности…
        - Лучше подумать о том, что мы потеряли! — ожесточенным тоном прервал его Пирс. — Когда-то мы все были Кэллоками. Ты знал это? До того, как половина нашего рода назвалась Фримантлами, на норманнский манер. Вся долина принадлежала Кэллокам. С тех пор мы пытаемся вернуть наши владения. — Пирс передвинул ногу и осторожно потрогал ягодицу. — Знаешь, кто меня ранил?
        Джон пожал плечами, думая о Филипе и остальных, оставшихся во рву на поле. Издалека непрерывно доносились приглушенные хлопки выстрелов, но нигде поблизости так ни одного и не прозвучало.
        - Мой отец, — объявил Пирс. — Я спасовал и развернул лошадь, а он попытался удержать меня. Он всегда говорил, что на деле я окажусь трусом.
        Джон вспомнил всадника, боровшегося с сэром Гектором на поле боя.
        - Но вы же взяли в плен семерых драгун, — озадаченно сказал он. — И возглавили атаку.
        - Они сами сдались. И никакую атаку я не возглавлял. Я был пьян, и моя лошадь понесла. Монтегю по глупости своей не заметил. Но отец, как всегда, раструбит про мою несостоятельность…
        - Не раструбит.
        - Ты его плохо знаешь, — пробормотал Пирс.
        - Я знаю, что он убит.
        - Убит? — недоверчиво повторил юноша. — Правда? Ты уверен?
        Джон кивнул, и лицо Пирса расплылось в улыбке.
        - У него в жизни была одна цель: вернуть Кэллокам долину. И милость короля. — Молодой человек посмотрел сквозь ветки вдаль, словно мог видеть поле битвы. — Теперь она гроша ломаного не стоит, милость королевская.
        - Король соберет войска. Он не сложит оружие.
        Пирс презрительно фыркнул:
        - Его дело проиграно.
        Лежа в ежевичнике, они ждали наступления темноты. Несколько раз мимо проходили группы вражеских солдат. Издалека по-прежнему доносилась мушкетная стрельба. Джон допил остатки воды из фляги и снова подумал о Финеасе, Филипе и Пандаре, оставшихся там, во рву. А что с остальными? Когда он в последний раз видел Адама Локьера, тот улепетывал с поля сражения. То же самое с Беном Мартином. И Питером Перзом, и Колином, и Льюком… Джон мысленно перебрал всех работников баклендской кухни, гадая, живы они или нет. Рядом с ним ворочался и стонал Пирс. Потом, когда свет дня начал меркнуть, Джон услышал тихое пофыркивание.
        - Лошадь! — прошипел Пирс. — Смотри!
        Они различали силуэт животного, под седлом, но без всадника, с опущенной к траве головой.
        - Только без резких движений, — предупредил Джон, когда Пирс стал выползать из кустов. — Не спугните.
        - Сам знаю, — прошептал Пирс. — Без него нам отсюда не выбраться, поваренок.
        Лошадь оказалась гнедым мерином, достаточно крупным для двоих седоков. Он безмятежно посмотрел на юношей, вылезших из ежевичника.
        - Даже не запыхался, — сказал Пирс. — На этом седле целый отряд поместится.
        Животное опять опустило голову, поводья волочились за ним по траве. Сам в руки дается, подумал Джон. Но когда он приблизился, конь немного отбежал от него и остановился.
        - На вот. — Пирс протянул Джону палку. — Подцепи поводья…
        Мерин снова отпрянул в сторону. Джон с тревогой оглянулся на ворота — за ними простиралось поле, вплоть до рощицы и двух живых изгородей. Филипа и остальных нигде не было видно. Когда конь наклонил голову, Джон стремительно выбросил вперед палку и мгновение спустя держал в руках поводья.
        - Осторожнее, — предостерег Пирс. — Помоги мне взобраться.
        Джон вставил в стремя его ступню. Перекидывая ногу через седло, Пирс страдальчески сморщился. В этот момент Джон заметил движение в живой изгороди вдали, и через секунду из нее показался солдат в шляпе с обвислыми полями.
        - Быстрее! — поторопил Джон, протягивая вверх руку.
        - Подожди, дай успокоить животное.
        Пирс осторожно опустился в седло. К мужчине у рощицы присоединились еще с полдюжины товарищей. Эти были в шлемах. Пирс взял поводья. Когда Джон потянулся к седельной луке, Пирс выхватил из кобуры второй, неразряженный, пистолет.
        - Стряпай для нее и дальше, хорошо, поваренок?
        Джон уставился в черное дуло. Пирс набрал в легкие побольше воздуха:
        - За веру и королеву Марию!
        Громкий крик раскатился над полем, и Джон увидел, как мушкетеры вскидывают ружья. Потом молодой Кэллок дал коню шпоры и галопом унесся прочь.
        Он снова бежал, бежал со всей мочи. Сердце неистово колотилось в груди, ноги глухо молотили по земле, глубокое частое дыхание обжигало легкие. Как только мушкетеры отстали, Джон перешел с бега на шаг и крадучись пошел вдоль живых изгородей и рвов. Когда стемнело, он отыскал укрытие на подветренном склоне холма.
        Взошла яркая луна, проливая серебристый свет на землю. Съежившись под живой изгородью, Джон в сотый раз проклял Пирса Кэллока и попытался сообразить, где находится. С одной стороны от поля сражения лежала деревня Салби, с другой — Нейзби. Он чуял запах дровяного дыма, но огней не видел. Время от времени где-то впереди с громовым топотом проносились конные отряды.
        За ночь он может преодолеть десять миль, подумал Джон. А на рассвете снова спрятаться. Потом еще десять и еще. И так до самой долины Бакленд.
        На дальнем крае поля юноша разглядел полуразрушенный колодец и вдруг осознал, что безумно хочет пить. Но не успел он пройти и дюжины шагов, как на него обрушился страшный удар — казалось, расколовший череп пополам.
        - Сюда! — проорал чей-то голос.
        Джон лежал на земле, над ним стояли два «круглоголовых» солдата. Немного поодаль еще четверо тащили двухколесную повозку. Ближайший к нему мужчина достал пистолет. С залепленного грязью лица смотрели два налитых кровью глаза. Повозка, увидел Джон, была нагружена трупами.
        - Какой девиз?
        - За веру, и только за веру, — прохрипел Джон.
        - Лживый папист.
        Солдат поднес пистолет к его виску. Джон почувствовал прикосновение холодного ствола к коже и увидел, как напрягся палец на спусковом крючке. Потом в голове у него беззвучно сверкнула ослепительно-белая вспышка, в ноздри ударил запах горелых волос, и по щеке потекла теплая струйка. Он стал падать.
        Но странное ощущение вдруг овладело Джоном. Он падал все медленнее и медленнее, словно никак не мог достичь земли, а когда опять открыл глаза, ему почудилось, будто лунный свет поглотил и растворил все краски вокруг. К великому своему удивлению, боли он не чувствовал.
        Драгун с пистолетом, шатаясь, пятился назад. Верно, промахнулся, смутно подумал Джон. Неожиданно раздался резкий лязг, и драгун качнулся вбок. Остальные начали озираться по сторонам, один из них вытащил пистолет, но в следующий миг схватился обеими руками за лицо. Другой выдернул из ножен саблю, но тут же уронил, словно обжегшись. Джон поводил глазами, ища своего заступника, и увидел на откосе поодаль человека в шляпе с обвислыми полями, скрывающими лицо.
        На нем была толстая кожаная куртка, в плечевой суме сухо постукивали камни, на поясе висел короткий меч в ножнах. Он достал из сумы очередной камень, взвесил в ладони и швырнул. Ближайший к Джону солдат вскрикнул и схватился за колено.
        - Будь ты проклят, — простонал он.
        - Слишком поздно, — промолвила одинокая фигура. — Я уже давно проклят.
        Говор был знакомый, но голос звучал странно — словно доносился из глубокого колодца.
        - Ты на чьей стороне? — раздраженно прорычал один из драгунов, когда мужчина спрыгнул с откоса.
        - Я? — переспросил тот. — Ни на чьей, я сам по себе.
        Джон чувствовал, как кровь стекает по щеке и капает с подбородка. Видимо, пуля оцарапала кожу. Драгуны начали тихо переговариваться.
        - Бросьте его на повозку, — откуда-то издалека донесся голос.
        Но повозка исчезла. И солдат Джон тоже больше не видел. Он попытался встать, но страшная тяжесть навалилась на грудь. В ноздри ударил смрад сырого савана, и земля под ним словно затвердела… Внезапно над Джоном склонился метатель камней:
        - Ты быстро бегаешь, дружище. Прямо как в старые времена.
        Лишь тогда Джон узнал голос. Опущенные поля шляпы затеняли лицо, но секунду спустя мужчина снял свой головной убор.
        Абель Старлинг почти не изменился с тех пор, как Джон видел его в последний раз на деревенском лугу. Только сейчас лунный свет придавал его чертам мертвенную бледность.
        - Думал, меня унесла лихорадка?
        Джон кивнул, не в силах вымолвить ни слова от изумления.
        - Я сам пару раз думал, что помер. — Абель протянул ему руку. — Пойдем.
        Они зашагали по полю.
        - Лихорадка жгла пуще огня, — после паузы заговорил Абель. — И чем жарче я горел, тем выше улетал. Половина меня лежала на кровати внизу. А другая половина витала в вышине с ангелами. Разве что там нет никаких ангелов. Там вообще ничего нет. Когда я спустился обратно, ты и твоя мать уже покинули свою хижину. Кэсси сказала, вы убежали в лес Баклы. Марпот повел нас на поиски рая. Мы дошли по Равнинам до самого Зойленда. Но никакого рая там не оказалось…
        Луна поднялась выше. Джон ощутил влагу на лице и вытер лоб рукавом. Однако ощущение не проходило. Должно быть, кровь из раны, подумал он. Он спотыкаясь шел рядом с Абелем, который неподвижно смотрел вдаль, землисто-бледный в выбеливающем свете луны.
        - Там даже церкви не было, — вновь заговорил Абель, и Джону вспомнилась картинка в новостных листках Калибута. — Просто амбар. Марпот завел туда женщин и приказал раздеться догола.
        - Только не Кэсси, — сказал Джон.
        Абель ухмыльнулся:
        - Ты ведь вздыхал по ней, правда?
        - Да, — кивнул Джон. Теперь он мог признаться Абелю в чем угодно, все это не имело для него ни малейшего значения. — Я думал, что тоже ей нравлюсь.
        - Вообразить только, — продолжал Абель. — Наша Кэсс могла бы быть замужем за поваром из усадьбы. Такая участь лучше той, что ей досталась.
        - Откуда ты знаешь, что я повар?
        - Ну ты же не солдат, верно?
        Они шагали по окраинам полей, залитых лунным светом. Джон не понимал, кто они: пленный и захватчик или два беглеца, объединенные общим стремлением скрыться от преследователей. Каждые несколько минут Абель, казалось, надолго забывал о его присутствии. Но всякий раз, когда Джон собирался нарушить молчание, он снова заговаривал.
        - Марпот выволок священника из усадебной церкви, — отрывисто произнес он.
        - Ты был там?
        - Увидел все, что нужно. Протянешь дьяволу палец — останешься должен Богу всю руку. Такого убеждения держится Марпот. Он возит с собой плаху на задке телеги. И расправился бы с вашим отцом Яппом, кабы не леди Люси. Она подняла страшный шум. Можешь себе представить.
        Джон ухмыльнулся. Он прекрасно представлял.
        Время от времени откуда-то издалека доносились едва различимые крики. Звук, похожий на скрип колес, то появлялся, то пропадал. Они обогнули маленькую рощицу, перебрались через перелаз и зашагали по полю.
        - Абель, куда мы идем?
        - Глянь-ка.
        На другом краю поля стоял полуразрушенный колодец. Джон тупо уставился на него, чувствуя пульсирующую боль в голове. Должно быть, по кругу прошли, предположил он. Почему же ночь все не кончается?
        - Как думаешь, попадешь в него отсюда? — спросил Абель, встряхивая суму с камнями. — Держи локоть повыше, помнишь? А под конец резко швыряй кистью. Вот так.
        Пущенный Абелем камень стремительно пролетел по прямой и ударил в стенку колодца. Джон выбрал в суме голыш, показавшийся на удивление легким. Швырнул со всей силы, и колодец словно притянул к себе камень.
        - Молодчина, — похвалил Абель. — Бросок что надо.
        Опять тяжело застучала в висках кровь, но Джон больше не обращал на это внимания. Абель поддерживал его руку под нужным углом. Они снова находились в Бакленде. Все было как в старые добрые времена. Только никто из детей не болел. И факелы не окружали их хижину. И буйные языки пламени не озаряли ночь. Абель снял шляпу и нахлобучил на Джона.
        - С тобой все обойдется, дружище, — заверил он. — Как обошлось в лесу Баклы, когда твоя матушка не проснулась. Или в усадьбе, когда сэр Уильям спустился в кухню. Здесь будет так же.
        Теперь в голове Джона точно молоты грохотали. Откуда Абель знает, что произошло в лесу Баклы? Или в усадебной кухне? Он попытался облечь вопрос в слова, но усталость вдруг накатила черной волной. Он закрыл глаза и обнаружил, что открыть их уже не может. Теперь слишком поздно спрашивать Абеля. Слишком поздно спрашивать о чем бы то ни было. Он погружался все глубже, глубже. Он снова падал, падал… И наконец приземлился.
        Земля, твердая, как доска, тряслась и кренилась под ним. В нос шибало мерзким смрадом. Тошнотворный запах сырого савана обволакивал со всех сторон. Джон открыл глаза.
        На него таращился единственный глаз, свисавший на кровавой нити с лица, раскроенного от уха до подбородка. Другие трупы наваливались сверху, придавливая своей тяжестью. Он был погребен под нагромождением рук, ног, голов, изуродованных, разрубленных, рассеченных или пронзенных. Под кучей мертвых тел, погруженных на повозку. Повозка остановилась, и Джон отчаянно забился, пытаясь выбраться. Он посмотрел вверх, в просвет между окоченелыми конечностями. Там появилось чье-то лицо.
        - Гляди-ка, живой.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        ПИР ПО СЛУЧАЮ ГОДОВЩИНЫ ВСТУПЛЕНИЯ В ДОЛЖНОСТЬ НАШЕГО ПОКОЙНОГО ЛОРД-ПРОТЕКТОРА ОЛИВЕРА КРОМВЕЛЯ, ДЖЕНТЛЬМЕНА
        Для большинства из тысяч солдат, вставших под знамена последней войны, решающим стало сражение при Нейзби. Ибо многие погибли там, разорванные на куски пушечными снарядами или разрубленные надвое саблями, чтобы никогда уже не восстать из мертвых, кроме как призраками, путеводствующими живых, или бестелесными душами после четвертой трубы Судного дня. Иных увезли с поля боя на тележках и повозках или унесли на руках товарищи. Кто-то уковылял сам, а кто-то спасся от окровавленной сабли на украденной лошади. Другие же шли маршем как победители.
        Но один из них вознесся выше всех прочих, волею судьбы сделавшись нашим главным проповедником, и носил он простое имя — Оливер Кромвель.
        Вооруженный кремневым пистолетом и Библией, он проповедовал народу новое учение. Что нет ни Рождества, ни Вальпургиевой ночи, ни Гоктейда, ни пиров, ни постов. Он чурался всяких излишеств и увеселений. Потом устрицы перемешались с хлебными крошками, и герцоги стали искать пропитание среди живых изгородей или бежали из страны, чтобы обрести пристанище в парижских мансардах.
        Посему далее представляю вам пир для того, кто его решительно отвергал, называя изобретением папистов, и пускай эти блюда напомнят вам о временах, когда знатный лорд благодарил небо за соленую рыбу да миску овсянки, а самый жирный епископ довольствовался на ужин яблоком-паданцем…

* * *
        Порыв ветра пронесся над склоном, прошелестев в темных кронах деревьев. Симеон Парфитт, несущий дозор на сторожевой башне, услышал, как скрипят на ветру обугленные створы ворот. Рыжеволосый паренек зевнул и бросил взгляд на противоположную башню — там на фоне предрассветного неба вырисовывалась тощая фигура Хески.
        Еще два часа до завтрака, подумал Симеон, шаркая по доскам и зябко ежась от холода. Пустой желудок урчал в ожидании миски жидкой овсянки.
        Леди Лукреция настояла, чтобы ворота по-прежнему охранялись. «Иначе наши враги примут усадьбу за одну из своих церквей и примутся распевать псалмы на лужайке», — заявила она. Но когда к воротам подошло войско народного ополчения, баклендские часовые оказали слабое сопротивление.
        Симеон вспомнил, как головорезы в темных плащах бегали по коридорам, разбивая окна и малюя кресты на стенах, как выносили охапки бумаг из комнат мистера Паунси, а потом вытащили и самого стюарда. Портьеры и гобелены, спрятать которые не успели, полетели в огромный костер — черный шрам от него до сих пор оставался на лужайке. Потом их женщины скатили с телеги колоду, всю в бурых потеках, и полковник разбойничьего войска выволок Яппа из церкви.
        Жуткая эта картина горела огнем в мозгу Симеона. Когда руку Яппа заковали в железный наручник, прибитый к испятнанной кровью плахе, бедняга обмочился — в паху у него расползлось темное пятно. Сверкая безумными голубыми глазами, полковник провозгласил обвинительный приговор. Топор уже был занесен, когда сквозь толпу пробилась леди Лукреция…
        Резкий треск, донесшийся из-за деревьев внизу, вывел Симеона из задумчивости. В усадьбу Бакленд и днем-то мало кто наведывался, а уж перед рассветом и подавно. Лиса, решил Симеон. Или барсук. Он поплотнее закутался в тонкий плащ. Но потом из леса у подножья холма показалась неясная фигура.
        На восточной башне Хески перегнулся через парапет, всматриваясь в темноту.
        - Ты видишь? — прошипел он.
        - Вижу. — Говорил Симеон более уверенно, чем себя чувствовал.
        На дороге стоял худой мужчина в длинном плаще и низко нахлобученной шляпе с обвислыми полями. Чуть погодя он двинулся вверх по склону, к воротам. Кивком позвав Хески, Симеон быстро спустился по ступенькам, и они с товарищем встали плечом к плечу под закопченной каменной аркой.
        - Чего ему нужно? — прошептал Хески.
        - Откуда мне знать? — откликнулся Симеон, тоже шепотом.
        После битвы при Нейзби несколько недель кряду группы оборванных солдат брели по гуртовым дорогам, возвращаясь домой. Но последние из них прошли здесь месяцы назад. В усадьбу до сих пор приходили немногочисленные нищие в надежде получить хлебное подаяние на приемном дворе. Но хлебные лари пустовали еще с первой зимы. Может, дезертир из ополченцев, подумал Симеон. Однако темная фигура шагала к воротам весьма целеустремленно.
        - Сабли у него вроде нет, — с надеждой пробормотал Хески. — Ты видишь саблю?
        Симеон отрицательно покачал головой и оглянулся на темную громаду дома. Все оставшиеся слуги спали там, скорчившись на соломенных тюфяках. В надворных постройках теперь никто не ночевал: ни Диггори в голубятне, ни служанки в маслодельне, ни даже Барни Керл в хозяйственном дворе. Один только Цапля остался в своем сарайчике у прудов, с улыбкой помотав головой в ответ на настойчивое предложение мистера Банса перебраться в дом.
        Фигура приближалась, широко шагая длинными ногами вверх по дороге. Преодолев последние ярды, мужчина остановился перед часовыми, пряча лицо под полями шляпы.
        - Кто идет в усадьбу Бакленд? — осведомился Симеон, стараясь говорить басом.
        - Смотря кому она принадлежит сейчас, — ответствовал ночной гость.
        - Сэру Уильяму Фримантлу, — объявил Симеон. — Как и всегда.
        Мужчина кивнул, потом повернулся и негромко свистнул. Из-за деревьев у подножья холма стали выходить люди. Некоторые хромали сами по себе, другие ковыляли, опираясь на своих товарищей. Колонна оборванцев медленно потянулась вверх по склону.
        - Кто идет? — громко повторил Симеон, теперь не на шутку встревоженный. — Что вам здесь надо?
        Вместо ответа, мужчина снял шляпу. Глаза Симеона расширились.
        - Мастер Сатурналл!
        Половник висел на своем прежнем месте. Сняв его с крючка, Джон прикоснулся железным черпаком к огромному медному котлу, и знакомые звуки ожили в памяти. Сначала котел зазвенел тихо, не громче, чем пустая бутылка, если по ней легонько стукнуть шампуром. Угли в очаге тускло мерцали, отбрасывая красноватые отблески. Потом звон набрал силу, и по всей кухне заспанные головы стали подниматься одна за другой из своих драных гнезд, между тем как товарищи Джона гуськом входили в помещение за ним следом. Дверь подсобной распахнулась, и в проеме выросла знакомая дородная фигура с ситниковой свечой в руке.
        - Вот те на! Уж не Филипа ли я вижу? — вскричал мистер Банс. — И Пандар здесь? Вы все вернулись?
        - Не все, — угрюмо ответил Пандар, но слова его потонули в радостном шуме.
        Старший по подсобной похлопал по спине Льюка и Колина, потом бросился к Джеду Скантлбери. Мистер Стоун потрепал по голове братьев Джингелл, потом Адама Локьера и Питера Перза, а Тэм Яллоп встал у двери и пожимал руки всем входящим. Даже Барни Керл приветственно осклабился, и Бен Мартин неохотно улыбнулся в ответ. Уцелевшие работники баклендской кухни, кто твердым шагом, кто хромая, вступали под своды огромного помещения, похлопывали ладонями по столам, обводили глазами висящие на крючках котелки и сковороды или просто с наслаждением вдыхали знакомый запах.
        - Посторонние могут войти! — громко объявил мистер Банс, заметив Бена. — И добро пожаловать!
        Окруженный Симеоном и Хески, Джон продолжал бить поварешкой по котлу, и металлический звон летел из очага вверх по жаровым каналам и разносился эхом по всему дому. В Большом зале Диггори Винг и Мотт перевернулись на спину и потянулись. Слуги, спавшие в бывшей питейной кладовой, зашевелились и начали подниматься с постелей. Наверху миссис Гардинер оторвала голову от соломенной подушки. В покоях, некогда украшенных драпировками и гирляндами, набатный звон резко отразился от голых стен, пробудив ото сна мужчин, которые встали со своих тюфяков и, как были, в ночных рубашках и колпаках, побрели вниз по кухонной лестнице.
        - И вы, Мотт! — приветствовал мистер Банс садовника. — И вы входите! И вы, Квиллер! Все посторонние могут войти!
        Мистер Квиллер двинулся вперед, вслед за ним толпой последовали его подчиненные. Когда к шумной толпе, толкущейся между столами, присоединились поварята, возглавляемые Венделлом Терпином, по лестнице спустилась женщина в чепце. Сквозь общий гомон прорезался пронзительный возглас:
        - Ты! — Джемма на миг застыла на месте, не веря своим глазам, потом кинулась на шею покрасневшему Филипу. — Живой!
        Пока они обнимались, миссис Гардинер заключила в крепкие объятия сконфуженного Альфа, а миссис Поул сновала между вернувшимися с войны мужчинами, быстро кивая налево-направо, точно клюющий зерно цыпленок.
        - Генри погиб? — ошеломленно воскликнул мистер Банс, уставившись на Колина. — Мы слышали про Андерли — но Генри? Быть такого не может…
        - Много чего быть не может, — промолвил Пандар, озирая пустые полки. — И тем не менее это случается.
        Лица у них заметно осунулись, видел Джон, ливреи все в заплатках. Но металлическая рукоятка ладно лежала у него в ладони, мелко вибрируя после каждого удара. Скоро в кухне уже было не протолкнуться, однако он продолжал колотить по котлу, шаря взглядом в толпе, и музыка поварешки раскатисто гремела под гулкими сводами. Подошла Мэг, потом Джинни, чьи глаза округлились при виде Джона. Потом сквозь толпу протиснулась третья служанка, в полинялом платье из тонкой хлопчатой ткани, со связкой ключей на поясе.
        Она сердито вырвала у него из руки половник:
        - С какой блажи, скажи на милость, ты будишь моих слуг в неурочный час?
        Только тогда он узнал Лукрецию.
        В последний раз Джон видел девушку, когда они выступали из усадьбы, а она прощально махала платком с парадного крыльца. Но именно ее образ стоял у него перед глазами, когда он шагал по пустынным дорогам и крался по окраинам полей. И именно воспоминание о ней привело его обратно в Бакленд. За минувшее время Лукреция сильно спала с лица и скулы у нее заострились.
        Он стоял перед ней в грязной одежде, коротко остриженный, пропахший дымом и потом. В точности как в первый раз.
        - Мы вернулись, — просто сказал Джон.
        В Большом зале не осталось ни столов, ни помоста, когда-то возведенного для короля. Вместо них на полу повсюду валялись соломенные тюфяки. Разбитые окна были заколочены, а на южной стене, где прежде висел фамильный гобелен, белой краской был намалеван огромный крест. Шелестя юбками, Лукреция и Джемма провели Джона по коридорам. В отцовском приемном кабинете Лукреция с деловым видом села за буковый стол.
        - Сэр Уильям сейчас в Оксфорде, и его пока нельзя перевозить, — сообщила она. — Ты знаешь, что он ранен?
        Джон покачал головой. Бен Мартин видел, как во время последней атаки под ним упала лошадь, а Льюк Хобхаус слышал от одного сержанта, что он получил ранение. Впоследствии до Джона доходили только слухи, циркулировавшие по лагерю в Тотхилл-Филдсе.
        - Одна нога у него была раздроблена, — сказала Лукреция. — Хирурги решают участь второй. Сейчас отец борется за Бакленд со своего болезного одра. Комитет по конфискации скоро будет рассматривать наше дело.
        - Комитет по конфискации, ваша светлость?
        - Наши враги не сидели сложа руки, пока вы отсутствовали.
        Ступни Джона, стертые до кровавых пузырей, горели огнем в грубых башмаках. Лукреция порывисто поднялась с места:
        - Пойдем, покажу тебе, что они сотворили.
        Шагая по тихим коридорам за двумя молодыми женщинами, он неотрывно смотрел на быстро покачивающиеся бедра Лукреции. Хотя в голове у него мутилось от усталости, Джон живо представил белые лодыжки под изношенной юбкой и почувствовал, как на виске натягивается тонкий шрам, оставленный мушкетной пулей. Они остановились перед дверью мистера Паунси. Джемма постучала и вошла первой.
        В комнате стоял кислый запах. Сквозь единственное окно сочился серый свет. За длинным столом, заставленным аккуратными кипами бумаг, сидел мистер Паунси. С изможденным лицом и спутанными жидкими волосами, отросшими до плеч. На шее у него по-прежнему висела серебряная должностная цепь. Не обращая внимания на Лукрецию, Джемму и Джона, он снял латунную гирьку с одной из кип и принялся сосредоточенно изучать документ, лежавший под ней. Но содержание бумаги, каким бы оно ни было, похоже, не удовлетворило стюарда, ибо он поставил гирьку на место и потянулся за другой.
        - Мистер Паунси, — мягко промолвила Джемма, — здесь ее светлость.
        Стюард потряс головой и пробормотал:
        - Еще не готово.
        - Люди Марпота выволокли его из дому, — сказала Лукреция. — А когда он оказал сопротивление…
        - Они нарезали хлыстов и заставили его плясать джигу, — закончил за нее Джон.
        - Да. — Лукреция удивленно взглянула на него.
        При упоминании имени своего мучителя мистер Паунси пришел в возбуждение и стукнул гирькой по столу.
        - Вот именно! — вскричал он. — И пляской очиститесь от греха!
        - Довольно, сэр, — успокоительно произнесла Джемма, беря несчастного за руку. — Отдохните немного.
        Она помогла стюарду встать с кресла и повела к узкой кровати. Джон с Лукрецией вышли в коридор, где пахло затхлостью. Со дня, когда мистер Паунси неожиданно ворвался в спальню девушки, они впервые остались наедине.
        - Я видел ваше лицо, когда мы выступали из усадьбы.
        Ее плечи напряглись под хлопчатой шалью.
        - Ты должен выбросить из головы подобные мысли, — отрывисто проговорила она.
        - Не могу. И вы не можете.
        Джон вспомнил сладкий яблочный аромат, витавший у нее в спальне. Ее губы, приоткрывшиеся навстречу его губам. Сейчас никакой стюард не помешает им. Но когда он шагнул к ней, она выставила вперед ладонь:
        - Я помолвлена, мастер Сатурналл. Или ты забыл?
        - Помолвлены с Пирсом, — пренебрежительно бросил он.
        На щеках Лукреции выступили два алых пятна.
        - Мастер Пирс сражался храбро! — резко сказала она.
        - Храбро?
        - Он удостоился высокой похвалы. О нем писали в новостных листках. Как под ним убили лошадь. Как он захватил другую.
        - Захватил?
        - Мастер Пирс, да будет тебе известно, залез на дерево и спрыгнул с него на одного из вражеских кирасир, которого и одолел в схватке. «Прыжок Кэллока» — так окрестили его подвиг. И все это он проделал, несмотря на рану в бедре…
        - В бедре? — выпалил Джон. — Да ему ножом в задницу ткнули! Причем не кто-нибудь, а родной отец! Ваш Пирс бежал с поля боя как трусливый заяц!
        Лукреция с каменным лицом скрестила руки на груди:
        - Я не желаю выслушивать подобные дерзости.
        Джон снова шагнул к ней, но Лукреция отвернула голову.
        Он остановился, обескураженный отказом.
        - Пирс не любит вас, — тихо сказал Джон. — А вы не любите его.
        - Мы просто обмениваемся нашими желаниями, — ответила Лукреция. — Я уже говорила тебе. Можем обменяться и нашими неприязнями.
        - Марпотовы разбойники взяли все, что захотели, — доложил Джону мистер Банс. — А что не смогли унести с собой, то испортили. «Щедроты Божьи» — так они называли свою поживу.
        В сухой кладовой остались овсяная крупа, четыре мешка бобов, низки сушеных яблок и полголовы мадейрского сахара, завернутой в мешковину и спрятанной за балку. Содержимое хлебной кладовой составляли три мешка муки грубого помола да несколько черствых ковриг, лежащих на полках.
        Джон, Филип, мистер Банс и мистер Стоун прошагали по коридорам за главной кухней. От двери в комнату Сковелла осталась лишь пара расколотых досок, болтающихся на одной петле. Книги и бумаги были разбросаны по полу, стол и кресло перевернуты. В воздухе стоял запах копоти, смешанный с затхлым запахом отсырелой ткани и бумаги.
        - Сперва они спустились вниз, — сказал Банс. — Потом поднялись наверх и схватили Паунси. Когда закончили с ним, сразу вытащили Яппа на веревке из церкви. Приковали к плахе. Сказали, он должен Богу руку за все свои папистские проповеди. И обезручили бы беднягу как пить дать, не вмешайся леди Лукреция.
        - Она их остановила? — спросил Джон.
        - Увела Марпота в церковь. Они там оставались больше часа. Молились, сказал один из разбойников. На колокольне. Она взяла ключ в комнатах мистера Паунси. Как бы то ни было, когда леди Лукреция вышла, Яппа отпустили.
        Зачем бы Лукреции подниматься с Марпотом на колокольню, гадал Джон. Впрочем, после последнего разговора с ней все ее поступки вызывали у него недоумение.
        - Мелихерт упаковал свой дорожный сундук на следующий же день, — вступил в разговор мистер Стоун. — Сел на корабль в Столлпорте. Но он, по крайней мере, попрощался. Вэниан так просто исчез, никому не сказавшись.
        Как Сковелл, подумал Джон, обводя взглядом разоренную комнату. Обливные глиняные банки по-прежнему стояли на верхней полке.
        - Одного имени Марпота оказалось достаточно, чтобы отпугнуть народ от усадьбы, — продолжал Банс. — Он половину своего войска поставил лагерем в Кэллок-Марвуде. Дело дошло до того, что в деревне нельзя было показаться в ливрее. После этого работники начали уходить. Теперь у нас не принимают заказы на Каррборовском рынке. Люди боятся, что мы все сбежим отсюда, так и не расплатившись с ними.
        - С прошлого Михайлова дня ни у кого из нас нет ни пенни в кармане, — добавил Фэншоу. — Мистер Паунси всегда помнил все выплаты, причитающиеся нам. Жалованья, ренты, пошлины. Держал в голове каждый хайд земли от Флитвика до самого Столлпорта. А теперь горемыка не знает, какой нынче день недели.
        За дворовыми воротами пьяно кренились бараки, построенные к визиту короля. В конюшне две верховые лошади всхрапывали рядом со старой рабочей клячей. В кухонном саду Мотта все грядки заглушил бурьян и шпалеры для бобов покосились. Забитая мусором сточная канава за садовой оградой тянулась вниз, к заливным лугам, густо заросшим сорной травой. На приусадебной ферме за рекой было возделано не больше половины капустного поля и столько же ржаного. Выйдя на берег, Джон посмотрел на лодочный причал и блестящую зеленую воду. Дощатый настил причала был разрушен, берега густо заросли ивняком и ольшаником. Выше по течению лопасти мельничного колеса зачерпывали из застойной воды ворохи речных водорослей.
        Поднявшись обратно по лугу, Джон остановился у карповых прудов — одни они выглядели как прежде, стараниями Цапли, очищавшего их от водорослей и отпугивавшего птиц. Джон поднял руку, и оборванная фигура приветственно захлопала крыльями.
        - По-прежнему разговариваешь во сне?
        Цапля запрокинул голову в беззвучном смехе.
        Джон и мистер Фэншоу пошли дальше, мимо ограды Розового сада и парадного крыльца, ведущего в Большой зал. Часовня за стеной Восточного сада стояла закрытой.
        - Ключ у Марпотова пастора, — с гримасой сообщил Фэншоу.
        - Пастор?
        - Разве ее светлость тебе не сказала? Его Марпот здесь оставил. Пастор Эфраим Клаф. — Клерк-секретарь с любопытством взглянул на Джона. — Мастер Сатурналл? У тебя такой вид, будто ты увидел призрака.
        - Обернешь колени, — сказал мистер Банс, вручая Джону две тряпки. — Завяжешь вот так и спрячешь под бриджами. Пусть пастор думает, будто мы терпим жестокие муки, стоя на коленях на каменном полу. Хочется людям во что-то верить, пускай себе верят, таково мое мнение. — Толстяк ухмыльнулся.
        - И не вздумай шевелиться, пока стоишь на коленях, — предупредил Тэм Яллоп. — Они лупят палкой по рукам, даже если попытаешься застегнуть пуговицу. Это нарушение священного дня отдохновения, говорит пастор Клаф.
        При упоминании имени Эфраима на Джона опять нахлынули дурные предчувствия, которые одолевали его всю неделю, усиливаясь с каждым днем. Вокруг него кухонные работники обматывали колени тряпками и одергивали штанины, пряча повязки. Вскоре послышалось знакомое треньканье. Ручной колокольчик, сообразил Джон. Резкие крики разнеслись эхом по хозяйственному двору, повара у дверей расступились, и в кухню вошел густобровый мужчина в черных бриджах, простой черной рубахе, черном жакете и коротком черном плаще. В одной руке он держал Библию, в другой — колокольчик.
        - Итак, наша паства умножилась, — звучно произнес Эфраим Клаф, обводя глазами людей в помещении.
        Его пристальный взгляд остановился на Джоне, и на лице мелькнуло удивление. Потом грубые черты медленно расползлись в улыбке.
        - Возблагодарим Господа! — воскликнул Клаф. — Ибо Он прислал к нам еще одну заблудшую душу. Помолимся же вместе за исправление этого человека!
        От алтаря остался лишь прямоугольный шрам на каменном полу. Окна были разбиты, голые стены побелены. Кафедра, алтарная ограда, скамьи исчезли — вместе с балконом леди Анны, на месте которого теперь открывалась неотделанная стена с маленькой дверью, сколоченной из толстых досок. Новый баклендский пастор охватил взором собрание своих прихожан и широко раскинул руки — короткий черный плащ разлетелся у него за спиной, точно крылья гигантского ворона.
        - На колени! — скомандовал Эфраим. — И внемлите словам Господа!
        Все вокруг Джона преклонили колени на твердом камне. Впереди, между Гардинер и Поул, он разглядел простое платье и чепец Лукреции. Поблизости от нее стояли на коленях Джемма, Джинни и Мэг. Позади собрания прихожан вдоль стены выстроилась дюжина ополченцев, вооруженных мушкетами и саблями. Четыре десятка их размещались гарнизоном в Кэллок-Марвуде, сообщил Джону мистер Банс.
        - «И сказал Господь Моисею, — начал читать по памяти Эфраим. — И сказал Моисей народу, говоря: вооружите из себя людей на войну, чтобы они пошли против Мадианитян. И выделено было из тысяч Израилевых по тысяче из колена, и послал их Моисей на войну. И они убили всех мужеского пола, и убили царей Мадиамских, Цура и Хура…»
        Даже несмотря на тряпичные обмотки, Джону казалось, будто каменный пол становился все тверже и жестче, пока Клаф продолжал бубнить. В одном ряду с ним стояли Филип, Альф, Адам, Колин, Льюк и, в самом конце, Джед Скантлбери. Клаф сделал паузу и окинул глазами море склоненных голов.
        - «И сказал Господь Моисею все это, — возгласил он далее, обращаясь к безмолвной пастве. — И сказал Моисей сынам Израилевым: Мадианитяне не заслужили пощады, поэтому отриньте всякую жалость…»
        Джону вспомнились рассказы отца Хоула о финиковых пальмах и ливне Всемирного потопа. Все они словно бы остались в каком-то другом мире. Голос Эфраима буравил мозг, описывая мстительные кары и жестокости Бога.
        - «Только для избранных сберегает Бог плоды своего сада. Грозди со своих виноградных лоз и мед из своих ульев. Только для избранных Он уставляет столы сладостями и изысканными яствами. Только для следующих праведной стезей Он задает обильные пиры, какие задавал в Эдеме…»
        Казалось, прошла целая вечность, прежде чем монотонный голос умолк.
        - Всем встать! — наконец скомандовал пастор.
        Поддерживая друг друга, прихожане с трудом поднялись на ноги. Эфраим ждал за дверью, самодовольно улыбаясь. Когда Джон приблизился, он вскинул ладонь:
        - Одну минуточку, мастер Сатурналл.
        Филип тоже остановился, но один из ополченцев толкнул его в спину, чтобы шел дальше. Джон в упор посмотрел на своего старого врага.
        - Наверное, ты думаешь, что я ищу мести, — сказал Эфраим. — Или что держу на тебя зло за все обиды, мне нанесенные. За все твои враждебные умыслы и действия. Но это не так. Я служу Высочайшему Господину. Полковник Марпот очистил меня от подобных мыслей, отдаляющих от Бога. Так и я очищаю от роскоши и тщеславия обитателей этой усадьбы. Всех, от низших до высших.
        Эфраим оглянулся. В пустой церкви одна Лукреция по-прежнему стояла на коленях. Лицо Клафа сморщилось в гадкой улыбке.
        - Теперь мы оба служим леди Лукреции. Ты в кухне. А я здесь, в Божьем доме.
        С этими словами пастор Клаф отступил за порог и захлопнул за собой дверь.
        - Чем они там занимаются? — спросил у Филипа Джон.
        - Джемма говорит, молятся.
        - И все?
        - А чем еще они могут заниматься?
        В будние дни Лукреция не показывалась из дому. Не видя девушки, проникнуть в святилище ее мыслей было не проще, чем пронизать взором толстые дубовые доски церковной двери. Джон практически не выходил из кухни, где по настоянию мистера Банса каждое утро колотил половником по котлу.
        - Сковелл оставил свою поварешку тебе, Джон, — сказал старший по подсобной, и все работники, сидевшие там за столом, согласно кивнули. — Всю кухню тебе оставил, я полагаю.
        По распоряжению Джона мужчины и мальчики вернулись на свои рабочие места и стали готовить завтраки. Подавальщики Квиллера опять стояли гуськом на лестнице. Колин и Льюк, как прежде, катали по полу огромные подносы, а Филип смотрел за очагом. Отыскав в сарае Мотта лопаты, Джон отправил недовольных Джима и Джема Джингеллов расчистить зловонную канаву за Розовым садом. Огромная застойная лужа у кухонной сточной трубы исчезла, оставив после себя на каменном полу бурую полосу тины. Симеон присоединился к Тэму Яллопу в пекарне, и запах свежеиспеченного хлеба вновь поплыл по коридорам усадьбы Бакленд. Колин и Льюк обшарили все продуктовые кладовые и мансардные хранилища в поисках чего-нибудь, чтобы разнообразить вечернюю похлебку. Погруженный в кухонную работу, Джон старался не думать о молодой женщине наверху.
        - «А жен Мадиамских и детей их сыны Израилева взяли в плен, — нараспев читал Клаф. — И весь скот их, и все стада их, и все имение их взяли в добычу. И все города их во владениях их и все селения их сожгли огнем. И взяли все захваченное и всю добычу от человека до скота. И сказал им Моисей: для чего вы оставили в живых всех женщин? Вот они были для сынов Израилевых поводом к отступлению от Бога. Итак, убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте. А всех женщин, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя…»
        Слова разносились гулким эхом по голому залу. Обитатели усадьбы Бакленд стояли на голом каменном полу на коленях, обмотанных тряпками, спрятанными под бриджами и юбками. Вместе со всеми Джон стоял коленопреклоненный под взглядами ополченцев, а голос Клафа гудел и жужжал в ушах назойливой осой. После богослужения Лукреция опять осталась в церкви. И Клаф опять закрыл дверь.
        Кровавые волдыри на ногах у Джона прошли. Он вставал раньше других поваров и отправлялся спать последним, зевая во весь рот и потирая глаза, пока пробирался в темноте между мужчинами и мальчиками, храпящими на тюфяках в кухне и подсобной. В воскресенье он вместе со всеми обматывал колени тряпками и шел на богослужение. После каждой скучной проповеди, когда прихожане, шаркая башмаками, покидали церковь, Эфраим и Лукреция оставались за закрытой дверью.
        Джон взял за обычай бродить по Верхнему лугу, по пояс в траве, наблюдая за древним зданием. Там не горело ни огонька. Ни звука не доносилось из темных провалов разбитых окон. Но в ушах у Джона неотступно звучали слова Лукреции, смысл которых ускользал от него, как вода от Тантала в пруду.
        Мы просто обмениваемся нашими желаниями…
        Что она имела в виду? Джон отчаянно бился и извивался на крючке вопроса, но никак не мог освободиться. Он раздраженно рявкал на поварят в кухне и надолго погружался в задумчивость, из которой выходил лишь после окликов Филипа. Ближе к зиме с Элминстерской равнины задул холодный ветер. Овсянка стала жиже, а хлеб — грубее.
        - Помнишь ковриги Финеаса? — спросил Филип, когда из печей вынули последнюю партию темных буханок.
        - Даже Финеас не испек бы вкусный хлеб из молотых бобов и ржи, — ответил Джон. — Мы с таким же успехом можем замешивать тесто из пыли, наметенной в конюшне.
        - Некоторые поговаривают об уходе. — Филип отломил кусок хлеба и принялся мрачно жевать. — «Пост леди Лукреции» — вот как они называют такое питание.
        - Кто именно? — резко осведомился Джон. — И куда они пойдут? В Зойленд?
        - Счетные книги Бена не лгут. К пахотному понедельнику мы будем есть свои башмаки. — Филип уныло уставился на собственную потрепанную обувку. — Если они у нас еще останутся к тому времени.
        - Адам и Ева спрятались в саду Едемском, — объявил Эфраим Клаф озадаченным прихожанам в следующее воскресенье. Почему-то он поджидал их снаружи. Стоял перед дверью, с диковато выкаченными глазами. — Но Бог изобличил ослушников в смоковных опоясаниях. Теперь я узнал, что их падшие потомки повторяют древнюю ошибку, обертывая тряпьем колени для своего удобства и облегчения.
        - О чем он говорит? — прошептал Филип. — И для чего здесь это?
        Вдоль стены церкви стояли в ряд тачки, наполненные гравием и галькой. Джон недоуменно потряс головой.
        - Но слуг Божьих не обмануть. — Эфраим погрозил обличительным пальцем, как если бы стоявшие перед ним мужчины и женщины были детьми малыми. — Обернитесь фиговыми листьями, и Бог сорвет их с вас. Раскрасьте лица, коли хотите. И Бог отмоет вас дочиста. Посмейтесь над Богом, и Он посмеется над вами. — Он скривил губы в ухмылке. — А насмехается Бог жестоко.
        Эфраим указал на миссис Поул. Два ополченца крепко схватили за руки костлявую женщину, завизжавшую от негодования, а третий задрал ей юбки, открывая взорам обмотанные тряпицами колени.
        - Сними их! — крикнул Эфраим.
        Солдат сорвал повязки, раздирая ткань. Ропот протеста пробежал по толпе, но остальные ополченцы вскинули мушкеты. Эфраим обвел пристальным взором мужчин, мальчиков и женщин:
        - Кто следующий?
        - Кто-то донес на нас, — пробормотал Филип. — Не иначе.
        - Но кто? — спросил Джон.
        В следующий миг его внимание привлекло какое-то движение. Вперед решительно выступила Лукреция, с сурово сдвинутыми бровями:
        - Я подам пример своим слугам, пастор Клаф.
        Когда она подняла юбки, показывая грубые шерстяные чулки, Джон заметил, как на лице Эфраима мелькнуло зачарованное выражение. Мужчины и женщины вокруг него снимали с ног повязки с тряпичными подкладками. По знаку Эфраима солдаты вытолкнули вперед нескольких подчиненных Мотта. Закатив тачки в церковь, садовники принялись рассыпать их содержимое по полу. Мелкие камешки со стуком раскатывались по каменным плитам.
        - Поразит тебя Господь на коленях и голенях, — возгласил Эфраим. — Теперь входите в дом Божий так, как вы заслуживаете. На коленях.
        Их загнали внутрь. Джон чувствовал, как камешки впиваются в колени. Со своего места он видел чепец Лукреции. Молодая женщина стояла на коленях впереди своих слуг, прямая и неподвижная.
        - Сколько там ополченцев? — спросил Адам Локьер вечером, потирая все еще ноющие колени. — Две дюжины? А нас четыре десятка. Я говорю о способных держать в руках оружие.
        - И один предатель, — сказал Филип, мрачно оглядываясь вокруг. — Откуда Клаф узнал?
        - Мы можем выгнать их, — гнул свою линию Адам.
        Но мистер Банс покачал головой:
        - Они вернутся с Марпотом и остальными. Леди Лукреция один раз его уже выпроводила.
        - Ну и что, если он заявится? — упорствовал Адам. — Мы вышвырнем отсюда и его тоже…
        Мистер Банс опять покачал головой:
        - Не выйдет. Когда Марпот узнал, что епископ сбежал, он отрезал носы всем его слугам, даже мальчикам.
        - А в Мэшолте отрубил одному мужику руки, — добавил Стоун.
        - Так что же нам делать? — сердито осведомился Адам. — Молча терпеть?
        Джон, сидевший на другом конце стола, вспомнил густобровое лицо Эфраима под своим занесенным кулаком, искушающе открытое для удара. Но потом подумал о соглашении Лукреции с Марпотом, в чем бы оно ни заключалось. О часах, что она проводит в церкви с Клафом. Она спасала Яппа. Спасла Бакленд…
        - Мы ничего не можем поделать, — сказал он.
        То же самое повторилось и в следующее воскресенье, и в следующее за ним. Эфраим Клаф явно упивался своими новыми порядками и распинался перед паствой, пока стоны и страдальческое мычание людей не начинали заглушать его голос. Джон заметил, что речи свои пастор обращает преимущественно к Лукреции. Выходя ковыляющей поступью из церкви вместе с остальными, молодой человек стискивал зубы при виде надменной ухмылки Эфраима. Выпущенный из холодного пустого помещения, он избавлялся от боли в ногах и коленях, совершая длинные прогулки вокруг дома. Под конец он всякий раз оказывался на Верхнем лугу над церковью и бродил там, утопая в высокой густой траве. В Андреев день дул пронизывающий холодный ветер, но Джон его не чувствовал. Он смотрел на церковь, пытаясь вообразить, что происходит в ее стенах.
        Окна по-прежнему оставались темными. Из них по-прежнему не доносилось ни звука. Мало-помалу ветер улегся, огромная колокольня неясно выступала на фоне пасмурного неба. Над ней сгущалась серая облачная пелена. Чуть погодя в воздухе закружились первые снежинки. Потом Джон услышал крик.

* * *
        Это не мое лицо, думала Лукреция, неподвижно глядя в трюмо вечером накануне свадьбы. Не мои руки и ноги. Не мои груди и половые части… При мысли о завтрашнем дне она содрогнулась. Когда представила, как вступает в церковь, ощущая на своей руке холодную влажную ладонь Пирса. Весь дом вокруг нее гудел — от чердака, где обитали служанки, до кухонь далеко внизу, где трудились повара.
        Он там, в кухнях. Готовит праздничный пир по случаю бракосочетания. Завтра он снова всех обманет своими блюдами, только по-другому. И она тоже всех обманет. Мне надо лишь произнести нужные слова, напомнила себе девушка. Вокруг нее суетилась Джемма, расчесывая и накручивая на папильотки волосы. Потом в коридоре послышались тяжелые шаги. Поступь отца.
        Через несколько секунд широкоплечий мужчина стоял в дверях ее комнаты, как когда-то стоял в дверях спальни в Солнечной галерее: темный силуэт, заслоняющий свет. По знаку сэра Уильяма Джемма выбежала в коридор. Лукреция молча смотрела, как он крутит на пальце толстое золотое кольцо. Позлорадствовать пришел, подумала она. Подтвердить свою победу над ней. Наконец отец заговорил:
        - Ты никогда не боялась меня, верно? Даже когда я повышал на тебя голос. Ни разу не дрогнула, не опустила головы. Когда я требовал повиновения, ты открыто отказывалась подчиняться. Моя дочь.
        Лукреция уставилась на него, онемев от удивления. Отец никогда прежде не разговаривал с ней таким тоном. И уж тем более не называл «моя дочь».
        - Я всегда выказывала вам должное почтение, отец, — с усилием выдавила она.
        Сэр Уильям кивнул.
        - Долина Бакленд — наше исконное наследие, завещанное нам первым Фримантлом, — продолжал он. — Завет, высеченный на надгробной плите нашего предка, гласит, что мы должны удерживать Долину в своих руках, поколение за поколением. Но Бог дает, Бог забирает, как узнали первые из нас. Там, в своей башне, наш прародитель по-прежнему смотрит назад, откуда пришел.
        Кольцо все крутилось, крутилось на пальце.
        - Я тоже постоянно оглядываюсь назад, в прошлое. Когда я впервые увидел леди Анну, мне показалось, что Бог даровал мне счастье, каким наслаждались люди на заре времен. Адам и Ева изведали не больше радости, чем мы с твоей матерью. — Он бросил взгляд на стол, где лежала знаменитая вышивка, на которой Пирс представал в виде кривобокой карикатурной фигуры. — Сейчас, накануне свадьбы, возможно, и ты постигаешь меру такого счастья?
        Он пристально смотрел на нее. Но мысли Лукреции уже унеслись от нелепого портрета, вышитого крестиком. Образ бледнолицего Пирса растаял перед глазами, и вместо него возникло смуглое лицо и красная ливрея, вся в застарелых пятнах. Он тайком кормил ее. Она примеряла платье для него и воображала, будто это его руки разглаживают на ней шелк…
        - Да, — кивнул отец. — Я вижу в твоих глазах то самое счастье.
        Лукреция благоразумно потупила голову.
        - Бог забрал у меня мою радость. Провидение, даровавшее нам с леди Анной великое блаженство, ниспослало и столь безмерное горе, что я был готов добровольно последовать за своей возлюбленной женой, даром что Господь возбраняет подобные деяния. И лишь обещание, данное твоей матери, удержало мою руку. Она произвела тебя на свет из любви ко мне и ради сохранности Долины. Я обещал ей заботиться о тебе.
        Пока он говорил, черты его приняли странное выражение, какое Лукреция уже видела однажды: много лет назад, в Солнечной галерее. Да это же недоумение, поняла она теперь. Он словно не в силах осмыслить свою судьбу. Сэр Уильям приблизился — девушке показалось, что он заполнил всю комнату своим крупным телом, — и сел напротив. Потом ее удивление возросло до крайней степени, ибо отец подался к ней и взял за руку:
        - Я нарушил свое слово. Я не заботился о тебе, Лукреция. — Он сделал паузу. — Прости меня.
        Он крепко сжал ее руку в ладонях, словно пытаясь напитаться от нее силой. Лукреции почему-то вспомнился момент в материнской спальне, когда у нее возникло побуждение подойти к нему.
        - Если вы просите, я вас прощаю, — неловко пробормотала она.
        Сэр Уильям отпустил ее руку, но Лукреция по-прежнему ощущала на ней давление сильных ладоней.
        - Я хочу, чтобы между нами не осталось обид. Ибо я должен сказать тебе еще кое-что. Пришла недобрая весть. Меня призвали на войну, и одному Богу ведомо, кто из нас вернется домой, а кто сложит голову на бранном поле. Увы, дочь моя, тебе уготована еще одна печаль. Боюсь, тебе придется сменить свадебный наряд на доспехи.
        - На доспехи, отец?
        - Ни о какой свадьбе завтра не может идти речи.
        Сердце у нее застучало чаще. Она сама не понимала, как ей удалось не выдать своего ликования. Широкие ладони вновь сжали руку Лукреции.
        - Король поднял боевое знамя. И сейчас я должен просить тебя об одном обещании, дочь моя. Что ты выполнишь волю своей матери и мою волю.
        Волю своей матери… В тот миг девушка была готова пообещать отцу всю землю со всем, что на ней находится.
        - Каким образом, отец?
        - Дай мне слово, что ты сохранишь Долину Бакленд…
        Лукреция дала слово. Она проводила взглядом отца, выехавшего за ворота во главе колонны. И помахала платком Пирсу. Но потом поискала глазами в хвосте колонны, среди мужчин в красных ливреях, шагавших за огромным фургоном, доверху нагруженным кухонной утварью и провиантом. Среди юношей, шедших последними, она высмотрела знакомую голову с выбивающимися из-под шапки кудрявыми черными волосами. Он оглянулся на нее, прикрывавшую лицо скомканным платком.
        Война — отсрочка моего приговора, говорила себе Лукреция. Штат слуг — моя армия. Фартук и ключи — мои доспехи. Но баклендские слуги не смогли тягаться с головорезами Марпота. Беспрепятственно ворвавшись в дом, налетчики пронеслись вихрем по всем коридорам и комнатам, расхищая все, что можно. Они выволокли из дому мистера Паунси и стегали хлыстами, пока бедняга не пустился в пляс вокруг костра, где горели его бумаги. Из церкви доносился грубый хохот солдатни и истошные вопли преподобного Яппа. Потом они подтащили священника к бурой от крови плахе. Их светловолосый полковник неподвижно сидел на лошади. В следующую минуту Лукреция наконец стряхнула оцепенение и решительно пробилась сквозь толпу:
        - По какому праву вы схватили моего слугу?
        Голубые глаза мужчины холодно уставились на нее, и девушка решила, что сейчас он одним ударом пресечет все дальнейшие протесты. Однако после долгой паузы он заговорил:
        - Некогда в долине скрывалась ведьма. Пряталась среди Евиных дочерей. Зло исходило из нее, как исходят брызги слюны из уст пьяного…
        Проповеди зойлендского воронья, поняла Лукреция. Потом ей вспомнились слова отца. Наше исконное наследие. Она приняла самый смиренный тон, какой только сумела:
        - Полковник Марпот, мы, Фримантлы, всегда знали это.
        Нельзя показывать свой страх, говорила она себе, входя вместе с ним в церковь. Он должен видеть лишь смирение и веру. Вот истинные ее доспехи. В них не должно быть ни единой щели. Ни одного слабого места. Осколки стекол хрустели под ее башмаками. Лукреция поднялась по лестнице на башню.
        Там восседала каменная фигура первого Фримантла, глядя сквозь высокие арки на Долину. Так вот он, автор Завета Фримантлов, подумала девушка. Таким она его и представляла, с суровыми чертами, источенными ветром и дождем. Она указала на слова, высеченные на плоском камне перед ним, и прочитала вслух светловолосому мужчине:
        - «Да не будет дозволено никакой женщине ни доставлять огонь к очагу, ни подпитывать огни Долины, ни подавать пищу, покуда не велят, ни править в Долине, ни обладать правами на земельный надел, ни держать домашних и дворовых слуг…»
        - Это наш родовой завет, полковник Марпот. — Лукреция отважно встретила пронзительный взгляд голубых глаз. — Первый из нашего рода сражался как воин Божий.
        Марпот придвинулся к ней так близко, что она почувствовала брызги слюны на лице.
        - Вы меня за дурака принимаете.
        - Вовсе нет, полковник.
        Она всегда думала, что это просто древнее предание. Но сейчас стоявший рядом мужчина прищурился и пристально всмотрелся в изваяние, словно узнавая черты изъеденного временем каменного лика. Потом он повернулся и окинул взором долину. Далеко на горизонте темнела полоса леса.
        - Прекрасно, — наконец возгласил Марпот. — Вы научитесь смирению, забытому Евой. Мы истребим всю роскошь здесь, в Бакленде. Обнажим ваши тела, дабы обнажить души, как Бог обнажил Адама и Еву. Я оставлю здесь пастора, чтобы вразумлял вас.
        Лукреция почтительно кивнула:
        - Обитатели усадьбы Бакленд с радостью встанут на путь исправления.
        Грабительское войско Марпота опустошило все продуктовые кладовые в усадьбе и увело лошадей из конюшен. Многочисленное семейство Марпотовых жен выло псалмы на лужайке. Преподобный Япп сбежал. Его место занял Эфраим Клаф.
        - Адам и Ева были наги, — пуча глаза, выдохнул чернобородый молодой человек, когда они в первый раз молились наедине. — Наги, как младенцы.
        Она холодно взглянула на него:
        - Но мы с вами не младенцы. Не так ли, пастор Клаф?
        Он ходил вокруг нее, пока она делала вид, будто молится. Лукреция слышала за спиной его тяжелое дыхание. Позже она издевательски изобразила нового священника перед Джеммой, и они закатились смехом на ее кровати. Но он не осмеливался до нее дотронуться. Лукреция облачилась в доспехи набожности. Завернулась в цвета раскаяния, спрятав свои страхи и желания глубоко в душе, где их никто не мог увидеть. Ни слуги, ни Марпот. Ни Клаф. Никто не пронзит мои доспехи, мысленно повторяла она. Потом вернулся Джон Сатурналл.
        Очень на него похоже — колотить поварешкой по котлу среди ночи, оповещая о своем возвращении. Как будто простой повар заслуживает, чтобы его встречали фанфарами и осанной. Можно подумать, цукаты и келькешоски, тушеное мясо и томленая рыба, которые он стряпал для утоления ее желудочных болей, или печеные яблоки в лужице прохладных медвяных сливок… Можно подумать, все эти лакомства знаменуют какие-то победы и завоевания. Сердце ее стучало единственно от раздражения, когда она решительно спускалась в кухню. И когда он попытался обнять ее в коридоре у комнат мистера Паунси, она не позволила.
        Чарнли-холл сожжен дотла, напомнила себе девушка, когда Джон повернулся и ушел. От Форэма камня на камне не осталось. Но усадьба Бакленд стоит, как стояла.
        Пылкая влюбленность придурковатого пастора служила им защитой. Лукреция вместе с ним преклоняла колени в церкви. Он выведет их всех из мрака заблуждения, говорила она Клафу. Они вместе вступят в новый, Марпотов Эдем, страстно убеждал он, и девушка видела, как толстый серый язык мелькает у него во рту. Но потом болван чудесным образом поумнел и, задрав миссис Поул юбки, сорвал с ее ног тряпичные повязки.
        - Вы меня за дурака принимаете! — прошипел он на ухо Лукреции в то воскресенье, когда она стояла на коленях на усыпанном камешками полу. — Но я докажу вам, что Эфраим Клаф не дурак.
        Глаза у него пучились, как при первом совместном молении, но от прежней робости не осталось и следа.
        - Мне написать полковнику Марпоту? Мол, леди Лукреция вовсе не раскаялась перед Богом, как он думал. И усадьба Бакленд заслуживает такой же участи, что постигла Чарнли или Форэм. — Он придвинул лицо вплотную к ней. — Написать?
        Внутри у нее все сжалось от гнева.
        - Нет.
        - В таком случае покажите свое раскаяние.
        Лукреция скрипнула зубами:
        - Я раскаиваюсь, пастор Клаф.
        - Покажите.
        Она подняла недоуменный взгляд.
        - Разденьтесь до сорочки.
        Несколько долгих мгновений Лукреция в упор смотрела на него. Но выпученные глаза Эфраима Клафа теперь даже не моргнули. Забудь гордость, сказала она себе, заводя за спину непослушные руки. Отринь свои страхи и желания, мысленно повторяла она, заставляя свои пальцы ухватиться за корсетные шнурки. Она распустила узлы, утром завязанные Джеммой. Потом принудила себя шагнуть вперед, переступая через юбки. Ее плоские груди и торчащие тазовые кости отчетливо вырисовывались сквозь изношенный батист сорочки. Когда Клаф жадно уставился на нее, девушке показалось, что сейчас у нее от стыда лопнет сосуд в мозгу.
        - Хорошо, — придушенным голосом проговорил пастор, зайдя ей за спину. — Очень хорошо.
        Поначалу боль в коленях отвлекала мысли. Но по мере того как текли минуты, ноги у нее постепенно немели и боль отступала. Стыд тоже скоро пройдет, говорила она себе. Ева греховно прикрыла свою наготу. Теперь Лукреция добродетельно обнажится. Такова воля Провидения. Таков ее Эдем.
        Однако с каждым следующим воскресеньем Лукреция, дрожавшая в ветхой сорочке, уносилась мыслями все дальше от Клафа и церкви. Вместо голых стен перед глазами у нее стояли округлые холмы и залитые солнцем поля, где странствовали прекрасные пастухи и принцы. Стоя на коленях на усыпанных гравием каменных плитах, она представляла, как ласковые руки наряжают ее в одежды из тонкой ягнячьей шерсти и завязывают у нее на талии мягкий пояс из плюща. Вместо кислого запаха пота, исходящего от Клафа, она обоняла аромат медвяных сливок и головокружительное благоухание диких яблок, запеченных до сладости. Закрывая глаза, она почти осязала языком нежную яблочную мякоть с мраморными прожилками холодных сливок. Почти ощущала тепло его дыхания. В выстуженной церкви смуглое лицо Джона Сатурналла вновь склонялось над ней.
        Потом Лукреция, хромая, выходила наружу. И больше уже не шутила с Джеммой, когда та растирала ей покрасневшие руки и колени. В Андреев день серые облака висели низко над землей, и изо рта шел пар, когда она ввела своих слуг в церковь. Ненавистный голос долго бубнил библейские стихи. Потом она опять осталась наедине с Клафом. Услышала хруст камней под его башмаками. Почувствовала на лице его возбужденное дыхание.
        - Скоро я уеду на всю зиму, леди Лукреция, — произнес отвратительный для слуха голос. — Поэтому я хорошенько подумал над тем, как вам углубить свое раскаяние. До моего отбытия. Вы должны пройти через еще большее унижение.
        - Еще большее, пастор Клаф?
        Он дернул за сорочку:
        - Снимите это.
        Странное оцепенение на миг сковало мысли Лукреции. Не может быть, чтобы он говорил серьезно. Это просто уму непостижимо. Но Клаф ждал. Да, он говорил совершенно серьезно. Я в силах сделать это, подумала девушка. Снять сорочку и полностью обнажиться перед ним. Ева была нагой в своем саду. Я буду нагой здесь. Это ровным счетом ничего не значит. Но когда она уже взялась за тонкую ткань, голые стены вдруг словно надвинулись на нее со всех сторон. Густобровая физиономия Клафа скривилась в плотоядной ухмылке, и внезапно в ней поднялась волна горячего гнева, яростный протест против этого бесплодного рая и его тупого хозяина.
        - Нет! — крикнула Лукреция, выбрасывая вперед кулак и чувствуя, как костяшки с хрустом врезаются пастору в скулу. — Только попробуй меня тронуть! — провизжала она, когда Клаф, шатаясь, отступил назад. — Зойлендская вонючка!
        С каким-то исступленным наслаждением она снова размахнулась и почувствовала, как кулак погружается в рыхлую щеку. Клаф утробно хрюкнул, но тут же схватил ее за запястье:
        - Шлюха.
        Голос его звучал холодно. И он оказался сильнее, чем она думала. Лукреция пнула пастора в голень, но это не помогло. Одной рукой он крепко держал ее за запястье, другую пытался просунуть ей между ногами.
        - Ты не посмеешь! — прошипела она.
        Они боролись, раскачиваясь взад-вперед, но Клаф был гораздо сильнее. Он вывернул ей руку, принуждая опуститься на колени. Я пропала, поняла Лукреция. И поместье вместе со мной. Мое обещание нарушено и уже ничего не значит. Да не будет дозволено никакой женщине… править в Долине… Нет никаких любезных пастухов и переодетых принцев. Потнорукий Пирс сбежал. Ее новым женихом стал грубая скотина Клаф.
        Он влепил ей такую затрещину, что у нее потемнело в глазах. Она упала ничком на пол, в кровь расцарапывая колени об острые камни. Клаф навалился на нее сзади, раздвигая коленями ее ноги. Затрещала рвущаяся ткань. Так вот мое брачное ложе, пронеслось у нее в уме. Холодный каменный пол.
        Секундой позже позади коротко грохнула дверь. По гравию прохрустели стремительные шаги. Когда Клаф приподнялся, оборачиваясь, она завела руку за спину, судорожно пытаясь прикрыться. Потом ощутила, как глухой удар сбрасывает с нее насильника. Через мгновение церковь огласил нечеловеческий вой. Лукреция перекатилась на спину и села. Клаф на коленях отползал назад, схватившись за пах. Перед ней стоял Джон Сатурналл.
        - Вставай! — рявкнул Джон, рывком поднимая Клафа на ноги.
        Много лет он хранил глубоко в душе чуть тлеющий уголек гнева, но почувствовал знакомое жжение в груди, когда услышал крики Лукреции. Сейчас уголек горел ярко и жарко, как когда-то в лесу Баклы. Джон поволок Клафа к двери, подгоняя пинками и тычками.
        С серого неба валились крупные тяжелые хлопья. Землю уже устилал слой снега. Эфраим вырвался и в бешенстве замахнулся кулаком. Джон отбил удар, задыхаясь от восторга и гнева одновременно.
        - Теперь только ты и я, Эфраим.
        Он прицелился и ударил Клафа прямо в лицо. Клаф рухнул наземь, схватившись за нос, и между пальцами у него потекла кровь. Джон посмотрел сверху вниз на густобровую толстощекую физиономию. Уж теперь-то его никто не оттащит от заклятого врага. Он снова занес кулак.
        - Не надо!
        Позади него стояла Лукреция, уже в платье. Джон уставился на нее безумным взором.
        - Оставь его! — велела девушка.
        Джон взглянул на расквашенное лицо Эфраима и внезапно исполнился отвращения. Он встал на ноги, и фигура в черном с трудом поднялась с земли, все еще держась за пах. Кровь из разбитого носа хлестала ручьем. К ним приближались Филип с Джеммой и Адам.
        - Идиоты! — прорычал Клаф, пятясь. — Да как вы смеете!
        Следом за Адамом шагали подавальщики Квиллера, а за ними другие кухонные работники. Они наступали безмолвной толпой, окружая Клафа. Вперед вышел Пандар с лопатой в руках:
        - От кого хочешь отделаться, те никуда не деваются. — Он в упор посмотрел на пастора. — Верно ведь?
        - Я же никогда никого не обижал, — жалобно проскулил Клаф, потеряв последние остатки наглости. — Ни разу пальцем никого не тронул.
        Пандар поднял лопату. Но когда он шагнул вперед, вновь раздался голос Лукреции:
        - Отпустите его.
        Платье она надела, но все еще оставалась босиком. Снег теперь валил гуще. К церкви по тропе продолжали подходить слуги. Затравленно озираясь, Клаф начал пятиться. По приказу Лукреции люди расступились перед ним и молча смотрели на него, пока он не повернулся и не пустился бегом по подъездной аллее. Через минуту Эфраим Клаф скрылся за обугленными воротами.
        - Сдается мне, у нас все-таки будет Рождество! — воскликнул тогда Симеон, зачерпывая пригоршню снега.
        Баклендские слуги принялись переглядываться между собой, расплываясь в улыбках и хлопая друг друга по спине. Джон осмотрелся вокруг, ища Лукрецию.
        - Так, значит, ты сваришь нам свиной студень? — с веселым вызовом спросила Мэг.
        - Непременно, если ты стянешь где-нибудь свиные уши…
        Джон незаметно выбрался из толпы смеющихся мужчин и женщин. Стряхивая с куртки снег, он пересек хозяйственный двор и вошел в темный дом. Коридор восточного крыла, начинавшийся за пустынным Большим залом, поманил к себе. Лестница в конце коридора вела к комнате Лукреции. Но там не было видно ни проблеска света. Во дворе с узловым садом снег уже облепил низкие живые изгороди. Перейдя на другую сторону двора, Джон потянул на себя тяжелую дверь и переступил порог. Он поднимался по ступеням, не чуя под собой ног. Сердце тяжело бухало в груди, когда он толчком открыл дверь в Солнечную галерею и снова вдохнул сухой пыльный воздух. Только сейчас в этом темном длинном помещении витал еще один запах — памятный тонкий аромат. У приоконного диванчика стояла Лукреция.
        - Он ушел, — сказал Джон.
        Перед глазами у него возникла картина, которую он увидел, ворвавшись в церковь: голая спина девушки, узкая белая спина на темном каменном полу. Сердце у него забилось тяжелее и шаги отдались гулким эхом, когда он двинулся к Лукреции. Она подняла руку. Сейчас дотронется до моего лица, подумал он. Или погладит по волосам. Но когда он приблизился вплотную, ее рука стремительно метнулась вперед. И прежде чем Джон успел увернуться, ладонь Лукреции звонко впечаталась ему в щеку.
        - Я сказала тебе не трогать Клафа!
        Звон пощечины показался оглушительным. Джон покачнулся и отступил назад, схватившись за горящую щеку:
        - И позволить мерзавцу потешиться с тобой?
        Второй удар пришелся ему в висок, но на третьем он поймал ее за запястье. Несколько мгновений они молча боролись, девушка оказалась сильнее, чем он думал.
        - Отпусти меня! — яростно прошипела она; Джон помотал головой. — Он вернется. Они все вернутся.
        - Не сегодня. — Джон указал за окно позади нее, на руины оранжереи, мерцающие в лунном свете.
        Растрескавшиеся стекла уже припорошило снегом. И крупные хлопья за высокими окнами падали все быстрее и гуще.
        Вместо ответа, Лукреция толкнула его в грудь, и Джон ударился спиной о стенную панель. Он слышал исходящий от нее запах розовой воды и свежего пота. Она еще раз попыталась ударить, но он перехватил ее ладонь.
        - Отпусти меня! — потребовала девушка.
        - Нет.
        - Ну и что дальше?
        Голова Лукреции была запрокинута назад, черные глаза пристально смотрели на него. Джон наклонился к ней и почувствовал ее дыхание на своей пылающей щеке. Свободной рукой она вцепилась ему в плечо — то ли чтобы оттолкнуть, то ли чтобы притянуть ближе. Но губы ее медленно раскрылись, и тогда Джон прильнул к ним. Они застыли на месте, слившись устами и сплетясь пальцами. Когда он попытался прижать ее к себе покрепче, Лукреция вывернулась из объятий, но для того лишь, чтобы взять его за руку и повлечь за собой, к двери в конце галереи.
        В комнате они повернулись лицом друг к другу, часто и прерывисто дыша. Уже в следующий миг Лукреция лихорадочно стягивала с него куртку, а Джон непослушными пальцами распускал шнуровку корсета. Несколько секунд они стояли раскачиваясь, сцепленные в объятиях, потом повалились на кровать.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        О БЛЮДЕ ПОД НАЗВАНИЕМ «БАГАТЕЛЬ», ИЛИ «САХАРНЫЕ УКРАШЕНИЯ ДЛЯ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ», ПОДАЮЩЕМСЯ В АНДРЕЕВ ДЕНЬ
        Из любви к Адаму Ева сорвала яблоко и вкусила вместе с ним. Царь Соломон потчевал шербетами и жалеями из лепестков розы прекрасных дев, согревавших его ложе. Мы и по сей день выражаем свои пылкие чувства через изысканные блюда.
        В Эдеме не бывает снега, полагаю. И не бродячие проповедники, а только лисы причиняли ущерб садам Соломона. Однако даже в самый разгар зимы повар может преподнести своей возлюбленной дар под стать наслаждениям, какие доставляют друг другу любовники.
        Испанцы, соединенные любовными узами, я слышал, угощают друг друга филеем новорожденного поросенка, еще не вставшего на ноги, каковое нежнейшее мясо обжаривают в масле, обваливают в специях и нарезают кубиками. Французы балуют разборчивые желудки друг друга крохотными птичками, известными нам под названием корольковых пеночек: подаются они зажаренными, зачастую прямо с перьями, и опыленными сахарной пудрой. В Баварском герцогстве влюбленные угощаются сладкими клецками с начинкой из свинины, а в Пруссии грызут крохотные хрусткие печенья, названные Сосцами Видевуты, в честь первой прусской царицы. Итальянцы употребляют много чеснока, а венгры еще больше, тогда как на базарах Сидона страдающие от безответной любви вздыхатели отдают немалые деньги за обсыпанный сахаром жалей с ароматом розы, отведав которого не устоит ни одна закрытая чадрой дева.
        И на наших далеко раскинувшихся берегах, даже посередь зимы, измышляются, стряпаются и вкушаются восхитительные любовные сладости, о которых я поведаю ниже…

* * *
        Снег валил все гуще. Тяжелые крупные хлопья, кружась и вертясь в порывах ветра, падали с неба и собирались на земле в сугробы. Все дороги к усадьбе Бакленд занесло, и в снежной мгле она походила на громадный темный корабль, стоящий на якоре среди моря белизны. А его расторопная команда спешно готовилась к путешествию через зиму.
        Джон водил кухонных работников в заброшенные огороды за лесом, откуда они приносили корзины моркови и кореньев петрушки, толстого лука-порея и кожистой листовой капусты, мангольда с розовыми вершками и репы с фиолетовыми корешками. И корзины с крохотными яблоками.
        - Ха! — воскликнул мистер Банс. — Помнишь эти дички, мастер Джон?
        Они рыскали по лесу, собирая валежник, и пригнали свиней и овец с усадебной фермы. Свиней поместили в конюшню, а овец — в покосившийся барак, чья крыша трещала под тяжестью снега. Там, среди визга и блеянья, миссис Гардинер обучала Джинни, Мэг и других служанок искусству дойки. Цыплята с фермы поселились вместе с голубями Диггори Винга.
        Джон навел порядок в комнате Сковелла, и миссис Гардинер прислала ему постельное белье. Каждую ночь, управившись с кухонной работой, Джон с ситниковой свечой в руке шел по коридорам к жилищу главного повара.
        Но на последнем перекрестье коридоров он поворачивал не к двери Сковелла, а в противоположную сторону. Потом скорым шагом пересекал заброшенную кухню и поднимался по узкой каменной лестнице в Солнечную галерею, озаренную призрачными лучами луны, которые скользили по заснеженным лужайкам Восточного сада и струились через высокие окна. Безлунными ночами в галерее стоял кромешный мрак. Но из-под двери в дальнем ее конце пробивалась тонкая полоска света. В спальне за дверью Джона ждала Лукреция.
        В первый раз она вся дрожала под ним, неподвижно уставившись на него темными глазами. Он оцепенел под ее немигающим взглядом, боясь причинить ей боль или ненароком задеть расцарапанные в кровь колени. Но наконец Лукреция притянула его к себе, и показалось, будто тугая струна, натянутая в ней, вдруг лопнула. Дыхание ее стало хриплым, и она выгнулась дугой, принимая его в себя. Спустя долгое время они бессильно откинулись на спину, и Джон нашарил в темноте ее руку.
        - Не думала, что мне доведется познать такое наслаждение, — прошептала Лукреция.
        - Я тоже, — откликнулся он. — Но это случилось.
        Таким же наслаждениям они предались и в следующую ночь, и в следующую за ней. Джон вспоминал женщину в амбаре. Как его поначалу сковала робость. Как пересохло во рту, как бешено колотилось сердце. Вспоминал — и еще сильнее желал Лукрецию.
        Она говорила, что стесняется. Заставляла Джона отворачиваться, пока развязывала шнурки, снимала корсет и стаскивала исподнюю сорочку, а потом проскальзывала под покрывало. Но как только они соприкасались телами, она забывала о всякой сдержанности, привлекала Джона к себе и проводила ладонями вниз по гладкой спине. Он зарывался лицом в ее волосы или приникал губами к ее губам. Скоро Лукреция отбрасывала ногами покрывало и раскидывала руки в стороны, чтобы он мог всласть насмотреться на нее.
        Джон разжигал камин и зачарованно наблюдал за ней, стоящей у огня, а она, поймав на себе его взгляд, вопросительно приподнимала бровь или прикладывала палец к губам, прося не нарушать тишину. Она брала свою черную книжицу и, накинув на плечи постельное покрывало, подносила изорванные и заклеенные страницы поближе к трепещущему пламени.
        Приди, любимая моя!
        С тобой вкушу блаженство я.
        Открыты нам полей простор,
        Леса, долины, кручи гор.
        Дам пояс мягкий из плюща,
        Янтарь для пуговиц плаща.
        С тобой познаю счастье я,
        Приди, любимая моя.
        Джон давал волю воображению, облачая возлюбленную в одежды слов, и мысленно представлял вплетенные в волосы цветы, украшенный миртовой листвой плащ, тончайший наряд из ягнячьей шерсти и мягкий пояс из плюща.
        Лукреция закрыла книгу и улыбнулась:
        - Мы с Джеммой мечтали, что однажды за нами придет прекрасный пастух.
        - Вместо этого тебе достался повар.
        - Меня вполне устраивает мой повар.
        - А как же леса, долины и кручи гор?
        - Мне хорошо здесь. В этой комнате.
        Они откинули тяжелые покрывала, обнажаясь друг перед другом в неверном свете огня. Взгляд Джона скользил по изгибу ее спины, по стройным бедрам и тонким ногам. Пальцы Лукреции ерошили его густые черные волосы, потом нащупали шрам, оставленный мушкетной пулей. Она взяла свечу и осветила его тело:
        - Ты очень смуглый, мастер Сатурналл.
        - Мне говорили, что мой отец был мавром.
        - Правда? — Лукреция низко склонилась над ним, щекоча дыханием кожу, и поводила свечой.
        - Или сарацинским пиратом.
        - А мать?
        - Ты ее видела однажды, но вряд ли помнишь.
        Джон рассказал, как Сюзанна Сандалл появилась в усадьбе и при каких обстоятельствах ее покинула. Про таинственную ссору Элмери и Сковелла.
        - Миссис Гардинер назвала Элмери сорокой-воровкой. Он пытался обокрасть мою мать.
        - А что хотел украсть?
        - Книгу. По крайней мере я так думаю. Разве ты не удивлялась, откуда поваренок знает грамоте?
        Джон рассказал про уроки, которые матушка давала ему высоко на склоне долины, потом про свою жизнь в деревне с Кэсси и остальными. Рассказал, как в деревню пришла болезнь. Как они с матерью бежали в лес и жили в развалинах дворца. О гневе, который горел в нем тогда и вновь вспыхнул сейчас при виде Клафа. Напоследок он поведал про Сатурна и женщину, принесшую в долину Пир.
        - Ее звали Беллика. Она появилась в наших краях, когда римляне убрались восвояси, и принесла в долину Пир. Мама говорила, в саду Беллики произрастали все на свете растения. И обитали все живые твари, которые ходят, ползают, летают и плавают. Тогда Пир принадлежал всем, говорила она. Все мужчины и женщины сидели за столом как равные и изъявляли свою любовь друг к другу…
        - Как мы с тобой. — Лукреция улыбнулась, но Джон еще не закончил.
        - А потом пришел Колдклок, — сказал он, темнея лицом. — Одни говорят, что он полюбил Беллику. Другие — что она была ведьмой и опутала его своими чарами. Он сидел за ее столом и пировал вместе со всеми. Но он дал клятву служителям Иеговы. Те заявляли, что Беллика околдовала долину своим Пиром, и потому Колдклок поклялся вернуть долину Христу. Он разорил ее сады, затушил огонь в ее очагах и порубил топором ее столы. Знание о Пире было утрачено, если не считать книги…
        Джон умолк. Пока он говорил, улыбка Лукреции погасла и лицо приняло странное выражение. Внезапно она словно отдалилась от него.
        - Что с тобой? — спросил он.
        - Ничего, — быстро ответила она. — Просто он предал Беллику. Пировал за ее столом, а потом взял и напал на нее. — Девушка потрясла головой, будто прогоняя неприятную мысль, а потом схватила Джона за руку. — Пообещай, что ты никогда не предашь меня.
        Под зоркими взглядами слуг они держались бесстрастно и обращались друг к другу сухим, официальным тоном. Но Филипу постоянно приходилось напоминать Джону о котелках, забытых на огне, или блюдах, поставленных остужаться и тоже забытых. «Похоже, Эфраим Клаф ушел, прихватив с собой твою голову», — в сердцах говорил он другу.
        Садовники Мотта выгребли из церкви камни и притащили туда стол. По воскресеньям обитатели усадьбы собирались там для псалмопения и совместной молитвы. Незадолго до Рождества Джон и Филип обошли все продуктовые кладовые и мансардные хранилища.
        - Яблок у нас навалом, — доложил Филип. — Бекон, окорока, полмешка сушеных фруктов, несколько банок разносолов и сахарная голова. Два мешка крупной муки. Овцы все еще дают молоко. Миссис Гардинер обещала приготовить брынзу и сыворотку. Морковь и репа хорошо сохранились. Можно сварить сладкую пшеничную кашу на молоке и испечь мясной пирог. Можно заколоть свинью. Но нам нужны дрова. От поленницы во дворе уже почти ничего не осталось… Ты меня слушаешь, Джон?
        Они с Лукрецией праздновали длинные ночи любви, укрываясь за тяжелыми темными портьерами. Сидя у огня, она читала вслух стихи из черной книжицы, а потом вставала и осторожно, стараясь не поднять пыль, обходила кресло, маленький столик и колыбель. Она заплетала для него тугие косы — он любил медленно распускать их, накручивая на пальцы густые пряди, занавешивая волосами ее лицо. Темные глаза Лукреции неотрывно смотрели на него сквозь спутанные локоны.
        - Я тебя возненавидела с первого взгляда, — прошептала она.
        Джон сонно кивнул:
        - Я тебя тоже.
        Они переглянулись через длинную подушку.
        - А что, если они узнают? — тихо спросил он. — Пирс, сэр Уильям…
        - Они далеко.
        - Но ведь они вернутся.
        - Тогда ты покинешь меня. Сядешь на лощадь и уедешь в долину. Ты меня забудешь…
        - Не забуду. Ты выйдешь замуж за Пирса.
        - Может, он найдет себе другую. По своему вкусу. Говорят, парижские женщины необыкновенно очаровательны. Какого ты мнения о парижских женщинах, мастер Сатурналл?
        Но у Джона испортилось настроение.
        - Ты выйдешь за него, — повторил он.
        - Умерь свой гнев, мастер Сатурналл.
        Казалось, они вот-вот поссорятся, но, прежде чем Джон успел ответить, из-под одеяла раздалось громкое урчание. Он расхохотался, а Лукреция залилась краской.
        - Ты мой повар, мастер Сатурналл, — сказала она. — Ну-ка, накорми меня.
        - Первые мужчины и женщины пили пряное вино. Они нагревали белое вино с медом на огне и приправляли шафраном, корицей и мускатным орехом. Потом обжаривали финики и клали в горячий напиток…
        Джон склонялся над ней, легко касаясь губами ложбинки между лопатками. Слова из материнской книги легко всплывали в памяти, словно откликаясь на голод Лукреции. Снова в воздухе струились дурманные ароматы, и горячее вино согревало желудок. Он бормотал знакомые слова, и воображаемый хмельной напиток растекался теплом по телу, как когда-то в морозном лесу. Теперь целительное вино действовало на них обоих. Когда Джон добрался до шеи, девушка перевернулась на спину.
        - Я хочу попробовать твоего пряного вина, — потребовала она.
        Джон взял с подноса высокий кувшин, наполнил чашу и стал смотреть, как Лукреция пьет, как вздрагивает тонкое горло при каждом глотке. Она подобрала пальцем каплю, скатившуюся по подбородку, и слизнула ее. Потом наконец повернулась к нему, с сомнением хмурясь:
        - Должна сказать, мастер Сатурналл, что финиками здесь и не пахнет.
        - Видимо, они недостаточно размягчились. А может, нерадивый повар забыл поджарить косточки или добавить шафран, гвоздику и корицу…
        - Боюсь, мастер Сатурналл, твое пряное вино больше напоминает холодную воду.
        Джон с притворным удивлением вскинул бровь:
        - Только самый нерадивый повар винит в своих неудачах кухню, ваша светлость. Но я вынужден сослаться на скудость припасов в наших кладовых. Не говоря уже о погребах. И наших буфетных. Правду сказать, у нас нет вина.
        Она испуганно вытаращила глаза:
        - Как же ты собираешься кормить меня?
        Ночь за ночью он вел Лукрецию через сады Сатурна, описывая блюда, которые можно приготовить из даров каждого.
        - Ломтики томленой оленины, — шептал он ей на ухо. — Дрожащий пудинг с изюмом, медом и шафраном. Сладкий заварной крем из яиц и молока, приправленный розовым сиропом и айвовой пастой. Рулеты из говядины, начиненные артишоковым пюре с молотыми фисташками. Сдобные булочки с начинкой из рубленых яиц, сладких трав и корицы…
        Джон описывал воздушный торт из птичьих фаршей, потом ставил перед ней блюдо и смотрел, как она зачерпывает ложкой немного мягкой бледно-оранжевой массы.
        - Признаюсь, на мой неискушенный вкус твои фарши сильно отдают репой.
        - О, но я еще не рассказал про тмин и шафран, взбитые яичные белки и томление уложенных слоями фаршей на пару в глиняном горшке. — Джон зачерпывал еще чуток репового пюре и протягивал ей ложку. — Попробуйте еще раз, ваша светлость. Вообразите приправы…
        Он приносил самые простые и незамысловатые блюда и подавал Лукреции с шутливой церемонностью. Она подыгрывала, делая вид, будто находится в своей спальне, а за дверью на лестнице воркуют Поул и Фэншоу. Занеся ложку над тарелкой, девушка поднимала на него взгляд:
        - Не угодно ли тебе сесть рядом со мной, мастер Сатурналл?
        - Сесть, ваша светлость?
        - Как сидели первые мужчины и женщины.
        Они ели вместе. Потом ложились вместе. Сытые и сонные. Джон придвигал губы к ее уху.
        - Слоеные флорентийские булочки, — шептал он. — Груши в мороженом сливочном креме.
        - Не надо, — лепетала Лукреция. — Довольно уже.
        - Мясные пироги. Бараньи фрикадельки, посыпанные мелко порубленным шпинатом, молотыми грецкими орехами и тмином…
        - У вас нет тмина. Мне мистер Фэншоу сказал утром.
        - Баранины у нас тоже нет. И грецких орехов не будет до осени.
        Продуктовые кладовые полупусты, знал он. По мере приближения Рождества съестные запасы таяли. Вместо вина подадим пряный сидр, сказал Джон кухонным работникам. За холодными салатами из щавеля, эстрагона и латука последуют горячие из свеклы, репчатого лука и корня петрушки. Листья латука приправим яблочным уксусом, солью и маслом, эндивий зальем маслом, горчицей и взбитыми яичными желтками.
        В пекарне Тэм Яллоп и Симеон пробовали испечь тарталетки по рецепту Вэниана. Адам Локьер пообещал состряпать жаркое из снятого с костей мяса певчих птиц. Джед Скантлбери вызвался приготовить салаты. Хески объявил, что они с Симеоном соорудят медовые торты, а Венделл Терпин и Альф взяли на себя печеные яблоки. Филип и мистер Банс заявили, что займутся хряком, и проследили, как огромную тушу тащат через двор, оставляя на снегу темную струйку крови.
        - Это нас здорово выручит, — заметил Филип двумя днями позже, осматривая хрячью тушу, висящую в разделочной на крюке под балкой; рядом стояла корзина с яблоками.
        Джон поднял взгляд к потолку:
        - Мы устроим для них незабываемый новогодний пир.
        Адам и его помощники выпотрошили тушу, предварительно ошпарив и удалив с нее щетину. Мистер Банс в подсобной чистил яблоки. Диггори принес корзину битой птицы, и Симеон уселся ощипывать. Из лесных хранилищ притащили мешки с кореньями поручейника и рапунцеля. Бочки сидра поставили охлаждаться в самый темный угол винного погреба. Снаружи, у западной стены дома, два садовника Мотта вырыли костровую яму.
        Склонившись над котлом с поварешкой Сковелла в руке и вдыхая головокружительные ароматы пряного сидра, Джон слышал, как позади него нарастает деловой шум: звон горшков, котелков и сковородок, дробный стук ножей по разделочным доскам, отрывистые голоса поваров. Кухня медленно возвращалась к жизни. В полдень к нему подошел Филип, с озадаченным выражением лица:
        - Она требует всех нас наверх.
        - Кто?
        - Леди Лукреция. Наверх, в Большой зал. Хочет, чтобы все ели вместе. — Филип потряс головой, как если бы прихоти хозяйки Бакленда выходили за пределы всякого понимания. — Первые мужчины и женщины ели вместе, заявила она Джемме. И мы должны поступать так же.
        Джон отвернулся, чтобы скрыть улыбку. В кухню вошли Адам Локьер и Питер Перз, припорошенные снегом.
        - Цапля отказался идти, — сообщил Адам. — На прудах лед толщиной шесть дюймов, а малый все равно упирается. — Он отдал Филипу связку ключей. — И сахарная голова изрядно уменьшилась в размере.
        Пряный сидр перелили в простую супницу. Филип расставил блюда в нужном порядке и велел подать подносы. Льюк и Колин обливались птом над жаровнями. Радостно ухмыляющийся Симеон внес первый поднос с тарталетками, и Альф принялся наполнять их яблочно-вишневым вареньем. С хозяйственного двора донесся голос мистера Банса: «Немного левее, Хески! Осторожнее, не споткнись здесь, Адам!» Потом кожаный полог в дверном проеме отодвинулся, и в кухню вплыл жареный боров, несомый на шестах, уложенных на плечи. Хески держал под ним поддон для стекающего жира. Спина животного чуть не задевала потолок, бока раздувались от начинки. На деревянных клыках, прикрепленных к рылу, висели две изящные клетки, сплетенные из ивовых прутьев. В каждой клетке сидел на жердочке один из голубей Диггори Винга.
        - Сковелл бы таким гордился, — сказал Джону Филип, разглядывая блестящую золотисто-коричневую корочку на борове. — Но послушайте, как же мы его наверх-то затащим?
        Чтобы поднять громадную тушу по лестнице, потребовались соединенные усилия Колина, Льюка, Джона, Адама и всех подавальщиков Квиллера вместе с ним самим. Шум голосов, доносившийся в служебный коридор из Большого зала, показался Джону почти таким же громким, как во время визита короля. Мистер Банс нес разделочный нож размером с абордажную саблю. Джон проверил, достаточно ли устойчиво возлегает боров на гигантском подносе, потом голос мистера Фэншоу — такой же пронзительный и гнусавый, каким всегда был голос мистера Паунси, — принялся объявлять имена всех кухонных работников:
        - Мистер Адам Локьер из Бакленда, повар! Мистер Хески Биньон из Бакленда, младший повар!..
        Наконец прозвучало имя Джона. Он выступил вперед из-за подноса с жареным боровом и обомлел от изумления.
        Отполированные серебряные тарелки сверкали в свете бесчисленных свечей, трепетавших повсюду вокруг. По всей длине Большого зала тянулся «высокий» стол, сооруженный из подручных материалов. За ним стояла Лукреция. Джон зачарованно уставился на нее.
        Она была в серебристо-голубом шелковом платье, складки которого мерцали и переливались в трепетном свете свечей. Рядом с ней стояла миссис Гардинер. А с другой стороны от домоправительницы находился пустой стул. Лукреция сделала приглашающий жест.
        - Итак, работники баклендской кухни согласились присоединиться к нам, мастер Сатурналл, — произнесла молодая женщина, чьи щеки пылали румянцем. — Это большая честь для всех нас.
        Джон слегка поклонился Поул и Гардинер и занял место между ними. Филип и остальные кухонные работники смотрели на него во все глаза, пихая друг друга локтями и ухмыляясь. Джемма, сидевшая чуть дальше, подалась вперед, выглядывая из-за безмолвного мистера Паунси.
        - Первый тост — за мастера Сатурналла! — провозгласила Лукреция, и один из подавальщиков Квиллера наполнил кубок пряным сидром; перед Джоном стояла солонка в виде корабля.
        Размахивая абордажной саблей, мистер Банс атаковал хрячий бок. Орудуя ножом длиной со свое предплечье, мистер Квиллер отрезал тонкие ломти от окорока. Подавальщики разносили тарелки со свининой, нашпигованной бараниной и яблоками, и обходили стол с подносом, нагруженным жареными птичьими тушками с золотистой корочкой. Вскоре стук вилки и ножа в руках Джона влился в общий звон столовых приборов, стоявший в Большом зале. Рядом с ним миссис Гардинер с наслаждением хлебала из кубка. Наконец она подавила отрыжку и расслабленно откинулась на спинку стула. Джон поднял свой кубок:
        - За здравие вашей светлости!
        Лукреция наклоном головы поблагодарила за тост.
        В другом конце зала подавальщики уселись за стол вместе с поварами и поварятами, садовниками Мотта, дворовыми работниками и служанками, и все они с аппетитом поглощали свои порции. Филип вел оживленный разговор с Мэг, а Джемма хмуро косилась на него. Сидевшая рядом с ней Джинни приветливо улыбнулась Джону. Наклонившись через стол, Пандар по секрету сообщал что-то оторопевшему Хески и хохочущему Симеону. Джед Скантлбери, похоже, подавился, но все равно продолжал заталкивать в рот куски свинины, а Питер Перз хлопал его по спине. Пока Джон озирал знакомые лица, Лукреция обратилась к нему через разомлевшую миссис Гардинер:
        - Помнишь, как ты сидел здесь в прошлый раз, мастер Сатурналл?
        - Я был дегустатором короля.
        Когда осоловелые глаза почтенной домоправительницы сомкнулись, он подался к Лукреции:
        - Я хотел бы сейчас уединиться с тобой.
        Она улыбнулась:
        - Для чего бы это, мастер Сатурналл?
        - У меня есть кое-что для тебя.
        - Опять пареная репа? Или талый снег?
        - Секрет, — прошептал он.
        Лукреция пристально смотрела на него через сморенную дремотой миссис Гардинер. Внезапно раскрасневшийся Джед Скантлбери вскочил на ноги.
        - Кто говорит, что Железнозадый отменил Рождество? — прокричал молодой человек и поднял свой кубок. — За Рождество! За короля!
        Все разом подняли кубки.
        - Сегодня ночью, — прошептал Джон под шум голосов, дружно подхвативших тост. — Приходи поскорее.
        - Так это и есть твой секрет?
        Лукреция разглядывала плоскую деревянную шкатулку. Но когда она откинула крышку, лицо ее расплылось в недоверчивой улыбке.
        - Украшения?
        - «Дам пояс мягкий из плюща, — процитировал Джон. — Янтарь для пуговиц плаща».
        - Мои любимые строки…
        - «С тобой познаю счастье я… Приди, любимая моя».
        Наступило долгое молчание. Лукреция смахнула слезу с одного глаза, потом с другого.
        - Как ты их изготовил? — наконец спросила она.
        Джон вспомнил жгучий укол стыда, который он ощутил, когда тайно выносил из кладовой кусок мадейрского сахара, отколотый от головы. В своей комнате он размолол сахар, потом расплавил и стал растягивать на толстые нити, которые скручивал и переплетал, пока они твердели в воздухе. Теперь Лукреция смотрела на пояс из золотистых колец, перстень с ограненным камнем и пряжку, сплетенную из тончайших волокон янтарного цвета. Он пожал плечами:
        - Это было не так уж трудно.
        - Боюсь, они слишком сладкие, на мой вкус.
        - Они предназначены не для твоих уст.
        Лукреция недоуменно взглянула на него:
        - Тогда для чьих же?
        Через несколько минут тишину спальни нарушил странный диалог.
        - Приди, любимая моя, — сказал Джон. Хруп.
        - Ой! — вскрикнула Лукреция.
        - С тобой вкушу блаженство я.
        Хруп.
        - Прекрати, Джон!
        - Открыты нам полей простор…
        Хруп-тресь-хруп…
        - Ты разбудишь весь дом своими визгами, — укоризненно сказал Джон, наклоняясь, чтобы куснуть очередное карамельное кольцо.
        Золотистый пояс обвивал талию обнаженной Лукреции. Внезапно девушку обуяло безудержное веселье.
        - Перестань! — задыхаясь от смеха, пролепетала она. — Пожалуйста, Джон, перестань…
        - Леса, долины… — хруп-тресь, — склоны гор.
        Наконец ей удалось вырваться.
        - Теперь ты надевай, — приказала она.
        - Я? На что?
        Она подступила к нему, потрясая цепью.
        - Нет!
        - Да…
        Позже, когда пояс, пряжка и перстень были с хрустом перемолоты их зубами, когда их клейкие губы наконец разлиплись и они, тяжело переводя дыхание, распростерлись навзничь среди скомканных простыней, Джон почувствовал, как рука Лукреции скользнула в его ладонь. Они лежали, глядя в потолок, где дрожали красноватые отблески камина.
        - Наш сад — здесь, — проговорила девушка. — Здесь, в этой комнате.
        - Сад?
        - Ты говорил, они угождали друг другу. Первые мужчины и женщины. Они изъявляли друг другу свою любовь и жили как равные. — Лукреция повернулась к нему. — Это наш сад, Джон. Это наш Пир.
        Последний снег выпал в канун Святой Агнессы. Зажав в горсти зерна подсолнечника, Лукреция помолилась о благополучии Бакленда, а потом бросила их через плечо в камин. Сухие семена зашипели, затрещали в огне.
        - Раздвинь портьеры, — попросила Лукреция.
        Джон отдернул тяжелый бархатный занавес, с которого изверглись потоки пыли. В спальню хлынул свет. Они вместе выглянули в окно.
        - Снег тает, — проговорила Лукреция, положив подбородок ему на плечо.
        - Вот и закончилась зима, — откликнулся Джон.
        На пастбищах снежный покров сошел полностью. Среди слякоти там и сям уже зеленели островки травы. Скоро снег остался только в самых глубоких низинах, и наконец растаял даже огромный сугроб под привратными башнями. В Благовещение открылись дороги. Потом вернулся Марпот.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        О ХЛЕБЕ, КОТОРЫМ ПИТАЛИСЬ ПЕРВЫЕ ЛЮДИ И ИХ ПОТОМКИ
        Какие хлебы выпекались в раю, ведомо одному лишь Великому Пекарю, ибо не кто иной, как Он, покровительствовал всем зерновым злакам, что произрастали на древних полях и отдавали свои колосья, не требуя тяжкого труда ни от человека, ни от животного. Потом из мягкой пушистой пшеницы получались воздушные белые караваи, из жестковатой колючей ржи выходили суржевые ковриги, а из сушеных бобов изготавливался лошадиный хлеб, который хрустел на зубах и урчал в желудках Адама и Евы. Грубая мука делалась также из желудей, каштанов и различных орехов, но как их молотили без тяжелых цепов, перемалывали без каменных жерновов и просеивали без решёт или сит, мне неизвестно. Не знаю я и как такое тесто поднималось без опары, замешивалось без месильных лоханей и выпекалось без печей. Ибо в самом первом саду Адам никогда не перетруждался, собирая дрова.
        Таким образом не требующий усилий хлеб изготавливался лишь в начале времен, но не позже, когда обитатели более холодного рая пускали на муку разного рода орехи, замешивали тесто без опары (за неимением таковой) и добывали столько же топлива для своих печей, сколько собирал Адам в свое время. Сравнительно с Эдемом их рай казался запущенным бесплодным садом, и хлебы в нем были грубее и менее приятные на вкус — не такие воздушные, как пшеничные караваи, и не такие сытные, как суржевые ковриги, но все же вполне годные в пищу человеку и животному. Назывались они райскими хлебцами, а как изготавливались, я расскажу ниже…

* * *
        Холодные голубые глаза мужчины, глубоко посаженные под массивным лбом, медленно скользили по стенам, бесцельно шарили по окнам. Он сидел на темной лошади, рядом стоял Эфраим Клаф, а перед ними толпились солдаты народного ополчения, сжимавшие мушкеты или державшие чумазые руки на эфесах своих сабель. Обитатели усадьбы, согнанные во внутренний двор и окруженные угрюмыми мужчинами, неотрывно смотрели на всадника, который выпрямился в седле и снял шлем, явив взорам копну прямых светлых волос.
        Марпот по-прежнему носил длинные волосы, увидел Джон. Он все понял, как только огромный медный котел гулко зазвенел под ударами половника. Повара и поварята беспорядочно заметались по кухне. Потом ворвались ополченцы и погнали несостоявшихся защитников усадьбы во двор, избивая кулаками и прикладами ружей. Теперь Марпот пристально разглядывал их со своей лошади:
        - Кто здесь осмелился напасть на моего священника?
        Джон почувствовал, как все вокруг него зашевелились, переглядываясь и переминаясь с ноги на ногу. Но никто не произнес ни слова. На лице Марпота появилась жестокая улыбка. Он обернулся и сделал повелительный жест.
        Ряды солдат расступились, и несколько женщин в изорванных платьях и простых льняных чепцах двинулись вперед по образовавшемуся проходу, с трудом таща двухколесную телегу. Когда повозка остановилась, на нее запрыгнули двое мужчин. Мгновением позже громадная колода — сплошь испещренная бурыми пятнами, с прибитым в центре торца железным наручником — скатилась с задка телеги и глухо ударилась о землю.
        При виде плахи по толпе баклендских слуг прокатился встревоженный гул.
        - Им это не по нутру, брат Эфраим, — громко сказал Марпот. — Они противятся своему исправлению.
        Но Джон перевел взгляд со зловещего предмета на группу женщин, стоящих за ним. Некоторые из них смотрели в землю. Другие с любопытством разглядывали дом. Но одна неподвижно смотрела прямо перед собой, словно сквозь каменные стены усадьбы — вдаль.
        Голубые глаза Кэсси остались такими же, какими он помнил. И веснушки тоже. На краткий миг их взгляды встретились, потом она потупила голову.
        - Я спрашиваю, кто осмелился напасть на моего священника? — повторил Марпот.
        По его знаку мушкеты вскинулись и нацелились на обитателей усадьбы. Приземистый мужик с окладистой бородой направил ствол Джону в живот.
        Джон знал: не кто иной, как он, вызвал их сюда. Когда ударил Клафа. Когда оттащил его от Лукреции. Марпот со своими людьми пожаловал в Бакленд из-за него. Ощущая тошнотворный холодок под ложечкой, он поднял руку:
        - Я.
        Голубые глаза Марпота уставились на него. Если он и узнал Джона, то не подал виду. Джон пристально смотрел на человека, натравившего деревенских жителей на них с матерью, и в душе его боролись два чувства: гнев, вызванный воспоминаниями, и страх при мысли о дальнейших событиях. Он перевел взгляд на плаху. Внезапно раздался еще один голос:
        - И я.
        Джон удивленно оглянулся. Позади него стоял Симеон Парфитт с поднятой рукой.
        - Симеон! — прошипел Джон, яростно жестикулируя.
        Но Симеон пихнул локтем Хески, и тот тоже медленно вскинул руку. Их примеру последовали Адам Локьер и Филип. Пока Джон растерянно озирался вокруг, все новые и новые руки тянулись вверх, и под конец даже Пандар с Барни Керлом присоединились к остальным. Густой лес воздетых рук окружил Джона со всех сторон, сомкнулся стеной. Но в следующую минуту сквозь этот живой частокол он увидел поодаль последнего баклендского слугу, направляющегося к ним.
        Два изодранных крыла прохлопали над травой лужаек, пропрыгали через калитку. К ним крупным шагом шел Цапля. Он расплылся в широкой улыбке, но потом увидел мушкеты и, мигом переменившись в лице, сердито сверкнул глазами на солдат, обступивших друга.
        - Нет! — тихо выдохнул Джон и выбросил вперед ладони, прогоняя прочь оборванную фигуру.
        Но Цапля лишь повторил его движение. Джон махнул рукой, веля уйти, а Цапля с радостной улыбкой махнул в ответ — и задел крылом одного из солдат.
        - Отойди от него! — выкрикнул Джон, но стоявший рядом мужчина двинул ему прикладом подвздох.
        Цапля перестал улыбаться и нахмурился. А потом широко размахнулся.
        Первый удар отдался эхом по всему двору — крыло с лязгом врезалось в ближайший шлем. Обитатели Бакленда так и грохнули от смеха. Следующий солдат получил крепкий удар по спине. Смех перерос в хохот. Воодушевленный поддержкой, Цапля махнул крыльями с удвоенной силой, сначала налево, потом направо, и солдаты попятились прочь. Еле переводя дух, Джон проталкивался сквозь толпу. Но добраться до своего друга он не успел: Марпот кивнул чернобородому солдату, и тот выступил вперед, вскидывая мушкет.
        - Нет! — пронзительно крикнул Джон.
        Солдат даже бровью не повел. Он шагнул в сторону, чтобы ничто не перекрывало линию огня. Потом грянул выстрел. Из мушкетного дула вырвалось облачко дыма.
        Цапля застыл с поднятой для удара рукой, и на лице у него проступило недоумение. Когда на рубахе расплылось кровавое пятно, он посмотрел на Джона, словно спрашивая, почему на этот раз они проиграли. А уже через секунду глаза у Цапли закатились, крылья бессильно поникли. Он медленно наклонился вперед и даже не упал, а рухнул мешком, тяжело завалившись на бок. Больше он не шевелился.
        Тишину нарушил голос Лукреции:
        - Убийца!
        Хозяйка усадьбы пробиралась сквозь толпу слуг, гневно глядя на Марпота. Но когда она приблизилась к всаднику вплотную, тот резко отвел руку назад, и мгновением позже грубая перчатка впечаталась в лицо Лукреции. Она опрокинулась навзничь, и баклендские слуги хором ахнули. Солдаты тотчас навели на них мушкеты.
        - Лживая Иезавель! — проревел Марпот. — Преклоняла колени со мной в церкви? Лгала мне перед Богом?
        Между пальцами Лукреции потекла кровь. Джон рванулся вперед, и она отчаянно замахала ему, веля остановиться.
        - Вот моя рука! — прокричал Джон Марпоту. — Сойди и возьми ее!
        Он потряс кулаком, стоя перед плахой и яростно глядя в холодные голубые глаза. Эфраим Клаф тихо сказал что-то своему господину, и Марпот кивнул.
        - Вижу, ты не боишься моего топора, — обратился он к Джону. — Возможно, угрызения совести подействуют на тебя сильнее.
        Эфраим произнес еще несколько слов. Марпот опять кивнул, потом указал на Филипа:
        - Взять его.
        - Нет!
        Джон прыгнул к ближайшему солдату. Если бы только он смог дотянуться до его сабли. Если бы только смог выдернуть ее из ножен и всадить по самую рукоять Марпоту в брюхо, вспороть мерзавца, как мушкетная пуля вспорола бедного Финеаса. Нужно только схватиться за эфес и вытащить клинок… Но чья-то тяжелая ладонь упала на его плечо, а миг спустя на затылок обрушился страшный удар. Весь мир взмыл ввысь, закручиваясь вихрем. Джон падал, падал в черную бездну.
        Слуха коснулись женские голоса, шепчущие, бормочущие и тающие вдали. Сумей он зацепиться за один из них, сразу проснулся бы. Но они не давались, ускользали. Над ним склонился Абель Старлинг:
        - Вот мы и встретились снова.
        Джон помотал головой:
        - Ты умер. Ты мой…
        - Демон? Ты ведь знал, что на тебя тот браслет не наденут?
        - Нет…
        - А браслетик-то был не сахарный, верно?
        Джон отвернулся. Но куда бы он ни посмотрел, всюду видел Абеля.
        - Сначала ты влюбился в Кэсси. Потом в леди Лукрецию. Да ты настоящий волокита, Джон.
        - Тебя нет, — сказал Джон. — Ты умер.
        Лицо Абеля приняло злое, мстительное выражение. Джон хотел встать, но на грудь наваливалась страшная тяжесть. Это все мое воображение, подумал он. Или совесть. Абель наставил на него палец:
        - Вот почему ты прогнал Клафа. Ты сам хотел Лукрецию. И получил что хотел. Возможность задирать ей юбки, как выражался Пирс. Но заплатил-то за удовольствие не ты, верно?
        - Да, — простонал Джон.
        Лицо Абеля расплылось и исчезло. Вместо него появился яркий свет. Пламя свечи. Оно отражалось в голубых глазах. Отбрасывало блики на веснушчатое лицо.
        - Знаешь, что это такое, Джон? — Кэсси дотронулась до своей щеки. — Помнишь?
        - Грехи.
        - Правильно.
        Она протянула к нему руки с растопыренными пальцами. Все ногти у нее были черные. Джон попытался ответить, но в голове тяжело бухало. Огромный кулак молотил по ней, вбивая в землю. Волна темноты нахлынула на него и повлекла за собой, но он отчаянно забился, силясь выплыть. Потом Кэсси превратилась в Мэг. Рядом с ней возникла Джинни.
        - Филип… — еле ворочая языком, проговорил Джон. — Где Филип?
        - Тише… тише… — сказала Мэг.
        - Что они с ним сделали? — прохрипел он.
        - Тебе нужен покой, — молвила Джинни.
        - Скажите мне! — прошипел он, пытаясь сесть.
        Девушки переглянулись. Потом заговорила Мэг:
        - Они отрубили ему руку.
        Кухня выглядела так, будто по ней пронесся ураган: разломанные столы и лавки свалены в груду у стены, пол усеян осколками горшков и банок. Хески повернулся от очага, где пытался раздуть тлеющие угли. Один глаз у него заплыл багрово-черным кровоподтеком. Другой смотрел на Джона.
        - Где он? — спросил Джон. — Где Филип?
        Но необходимости отвечать не было. По коридору эхом разносились сдавленные стоны. Со стучащими висками, сглатывая подступающую к горлу желчь, Джон бросился мимо Хески в пряностную комнату, откуда доносились звуки. Там в углу Джемма, Адам и Альф сидели на корточках вокруг скорчившегося у стены Филипа.
        При виде друга Джону вспомнилась мать, сжавшаяся в комок на земле и надсадно кашляющая. Филип раскачивался взад-вперед, держась за запястье и судорожно хватая ртом воздух. Сквозь толстый кокон тряпок, намотанных на культю, сочилась кровь. У Джона похолодели руки-ноги. Он рухнул на колени:
        - Видит бог, я виноват, Филип.
        Филип помотал головой и с трудом выдавил:
        - Не ты.
        Потом бледная как полотно Джемма схватила Джона за плечо.
        - Помоги ему! — проговорила она придушенным шепотом.
        Джон встал и, шатаясь, вышел в коридор. Там он нашел Симеона, и они вместе поспешили в комнату Сковелла.
        - Доберись вон до той полки, — велел Джон, указывая под потолок, где сгущались тени. — Передавай мне бутылки и банки…
        Он смахивал пыль, выдергивал пробки и нюхал содержимое. Через несколько минут они силком вливали в рот Филипу горькое зелье. Он давился, задыхался и кашлял, но, когда склянка наконец опустела, движения его стали вялыми и дыхание успокоилось. Потом глаза у него закатились, и Джемма опустилась на пол рядом с ним.
        - Он будет бормотать всякий вздор, — предупредил Джон. — Видеть странные сны.
        Молодая женщина прижала к груди голову Филипа.
        - Я думала, что в жизни никого не возненавижу, — сказала она с ожесточением, какого Джон никогда прежде не слышал. — Но теперь я научилась ненавидеть.
        И такое у нее было лицо, что Джон почел за лучшее промолчать. Заметив взгляд Адама, устремленный в сторону двери, он обернулся.
        На пороге комнаты стояла Лукреция, в залитом кровью платье. Вокруг носа, распухшего от удара Марпота, расплывался багровый синяк. Она двинулась вперед, с умоляющим видом протягивая руку:
        - Джон…
        Несколько мгновений он оцепенело смотрел на нее, но потом перевел глаза на неподвижное тело Филипа, и в ушах прозвучал насмешливый голос Абеля Старлинга: «Ты получил что хотел…» Внезапно Джону стало тошно от одной мысли, что она к нему прикоснется. Он вскочил на ноги и быстро отступил от нее:
        - Не подходи ко мне. Уйди отсюда.
        Они похоронили Цаплю под могучим дубом. Альф произнес слова заупокойной молитвы — все, какие помнил. Потом все вернулись в дом. Старшие мужчины собрались вокруг стола в подсобной.
        - Они забрали всё, — доложил мистер Фэншоу. — Разорили огород Мотта. Угнали овец и лошадей. Даже сено увезли.
        Бен Мартин, с синяком во всю щеку, выглядел не веселее остальных.
        - Квиллер послал человека в Каррборо, — сказал он. — Тот добрался только до Кэллок-Марвуда. Марпот оставил там отряд солдат. Пришлось спасаться бегством.
        - Если Марпот хочет уморить нас голодом, почему он просто не вышвырнул нас из усадьбы — и дело с концом? — спросил мистер Банс.
        Никто не знал. Потом заговорил Альф:
        - Спросите леди Люси. Он затащил ее в церковь, на колокольню. Подымаясь по лестнице, колотил молотком по стенам и орал проклятья. А вот вышел оттуда притихший. Белее мела, будто призрака увидел. Быстро собрал своих людей и был таков.
        - Это моя вина, — горестно промолвил Джон. — Филипа наказали вместо меня. За то, что я избил Клафа…
        - Никто так не считает, — перебил Альф. — А уж Филип и подавно. На твоем месте мы бы тоже Клафа отдубасили. И даже крепче, правда?
        Все согласно закивали.
        - Я бы мерзавцу башку размозжил лопатой, — заявил Пандар.
        Адам кивнул:
        - Так или иначе, на этот раз они обобрали нас дочиста. Они и деревья из земли повыдирали бы, кабы смогли.
        - Ладно хоть деревья оставили, — вздохнул Альф, поднимаясь на ноги. — Похоже, нам придется добывать пропитание в лесу.
        Взяв торбы, лопаты и мотыги, они разделялись на отряды и совершали вылазки в каштановые рощи, где рассыпались по прогалинам, собирая дикий ячмень и выкапывая съедобные коренья. На заброшенных полях усадебной фермы за рекой Адам, Джед и Альф возглавляли упряжные команды, которые с трудом брели по старым бороздам, волоча за собой тяжелую соху. Каждый вечер они возвращались домой еле живые от усталости, в облепленных грязью башмаках. В кухне Хески и Симеон варили похлебку из кореньев, загущенную ячменем. К концу недели все ходили совершенно измотанные, со стертыми в кровь ногами. В разоренной голой церкви Альф громко читал молитвы. Обитатели усадьбы, собравшиеся вокруг него, хором повторяли слова, потом пели псалом. Джон стоял в последних рядах и смотрел на Лукрецию, чье лицо скрывалось за оборками капора.
        В голове у него отдавались эхом жестокие слова, в запале брошенные ей. Их ночи в Солнечной галерее, казалось, остались в далеком прошлом. Ее отсутствие рядом в ночные часы ощущалось как дыхание студеного ветра, вступившего в сговор с холодным пасмурным небом. Но на земле во дворе по-прежнему оставалась вмятина от плахи. И высокий дуб раскидывал ветви над могилой Цапли. При виде перевязанной культи Филипа вся решимость разом пропадала. Я потерял Лукрецию, думал Джон, я получил по заслугам. Он постоянно украдкой поглядывал на Филипа, когда они сидели за столом вместе, и наконец Филип стянул с культи повязку:
        - Можешь посмотреть, если хочешь.
        Джон густо покраснел:
        - Нет, я…
        - Это сделал Марпот, — сказал Филип. — И он за это ответит. Ты здесь ни при чем.
        Работа стала тяжелее. Джон вставал затемно и колотил поварешкой по котлу, будя обитателей усадьбы. Людям, отправлявшимся на поиски пропитания, приходилось углубляться все дальше в лес, чтобы наполнить торбы. Солнце нещадно палило, сжигая всходы пшеницы в полях. К середине лета зеленые колосья поднялись лишь до колена.
        Они по цепочке передавали от реки кожаные ведра и деревянные бадьи с водой, которую выливали в кривые борозды. Злаки снова пошли в рост, но к концу лета огромные участки поля оставались голыми. Они косили, веяли и молотили. Потом перемалывали зерно в ручных мельницах. Они собирали плоды и ягоды, ловили силками кроликов и ощипывали голубей. В изнеможении падая на кровать ночью, Джон засыпал, едва голова касалась подушки.
        Щеки у них вваливались все сильнее, и глаза западали все глубже. Войско Марпота по-прежнему перекрывало дороги, и приемный двор пустовал. Осенью пришло известие о суде над королем. Джон вспомнил мужчину с печальными глазами, который подозвал его к себе и усадил рядом. В Рождество все обитатели усадьбы вновь собрались в Большом зале и откушали тушеной крольчатины с черствым хлебом из муки грубого помола. Когда миссис Гардинер, по обыкновению, заснула и начала тихонько похрапывать, Джон бросил взгляд на Лукрецию, сидевшую с другой стороны от нее.
        За весь год они едва перемолвились парой слов. Нос у нее сросся кривовато. Джон считал, что такая легкая неправильность придает лицу очарования. Но она при виде его всегда отворачивалась.
        Зима шла своим чередом. Морозы крепчали, и холод вытягивал силу из тел. С каждым днем работники собирались на утреннюю поверку все медленнее. Когда двое из подчиненных Квиллера слегли, их места заняли Мэг и Джинни. Изможденные, бледные люди выходили колонной на рассвете и возвращались, еле волоча ноги, после наступления темноты, с бессильно поникшими головами и громко урчащими желудками. Но всегда требовалось еще натаскать и нарубить дров, принести воды наверх, прорыть очередную сточную канаву.
        - Половина кочанной капусты поражена ржавчиной, — доложил Джону Филип в Мартинов день. — А листовая совсем сгнила. Что там с репой, узнаем, когда выкопаем. — Он уже перестал носить повязку на культе. — Некоторые опять поговаривают о том, чтобы податься отсюда куда-нибудь. Самая беда с мукой. Без хлеба нам никак…
        Джон чувствовал в людях глубокую усталость. Их одежда превратилась в лохмотья, спины бессильно сутулились. Каждое утро он видел все те же хмурые, подавленные лица. Наступила и минула Двенадцатая ночь. Неделю спустя между Джедом Скантлбери и Джимом Джингеллом вспыхнула ссора. Уже через минуту они катались по снегу под голыми каштанами, неуклюже нанося друг другу удары. Остальные столпились вокруг, крича и улюлюкая. Адам и Питер растащили противников.
        - Проваливай, если хочешь! — проорал Джед. — Марпот примет тебя с распростертыми объятиями.
        - Это лучше, чем помереть с голоду! — огрызнулся Джим.
        - Никто не помрет, — сказал Джон.
        - Да неужели? — усомнился Барни Керл. — Кладовые пусты. Да и в лесу почти ничего не осталось.
        - Что мы будем есть? — спросил Питер Перз.
        Все измученные, красные от мороза лица повернулись к нему. Кто-то топал ногами, стараясь согреться. Джон почувствовал, как смертельная усталость людей передается ему.
        - Он не знает, — громко объявил Джим Джингелл.
        В толпе послышалось недовольное ворчание. Несколько человек повернулись и двинулись прочь.
        - Постойте! — позвал Джон.
        Все смотрели на него — одни с любопытством, другие с недоумением, — пока он пытался собраться с мыслями.
        - Когда-то здесь был сад, — наконец заговорил Джон. — В нем произрастали все растения на свете.
        Казалось, слова поглотил снег. Голые деревья безмолвно стояли вокруг.
        - Так то был рай, — сказал Тэм Яллоп. — А здесь ничего похожего.
        - Когда-то здесь был рай.
        - Он издевается над нами! — возмутился Джим Джингелл, оглядываясь на остальных. — Верно?
        - Ну и куда же он делся, твой сад? — крикнул другой голос.
        - Он был разорен, — ответил Джон. — Мужчины и женщины, обитавшие в нем, остались ни с чем. Как мы. Но они выжили.
        - Каким образом? — осведомился брат Джима, Джем. — Чем они питались? Древесной корой, что ли?
        Джон разгреб снег у себя под ногами, пошарил по мерзлой земле и поднял бурый орех:
        - Они делали хлеб. Перемалывали каштаны и пекли хлеб из каштановой муки.
        Он стоял перед ними, плечом к плечу с Филипом. Но по толпе продрогших мужчин пробежал ропот.
        - Так это и есть твой хваленый рай? — спросил один из людей Квиллера.
        - Таким хлебом только свиней кормить, — подхватил его товарищ.
        - А что будете есть вы с леди Люси? За своим «высоким» столом? — с вызовом бросил Джим Джингелл.
        Лицо Джона посуровело.
        - То же, что и вы.
        Но мужчины недоверчиво трясли головой. Волна страшной усталости накатила на Джона. Он силился найти подходящие слова, но тщетно. Может, они и правы, подумал он. Нет никакого сада. Нет никакого Пира. Они давным-давно бесследно утрачены. Потом раздался женский голос:
        - В Эдеме не было «высокого» стола.
        Вперед протолкалась фигура в грубом шерстяном плаще с капюшоном, низко надвинутым на лоб. Она повернулась к толпе и откинула капюшон.
        - Первые женщины и мужчины ели вместе, как равные, — громко сказала Лукреция. — Так же будем есть и мы. Они были равны в своем богатстве. А мы равны в своей нищете.
        Она стояла перед ними подбоченясь. Джон увидел, как смягчаются лица и негодование на них сменяется любопытством.
        - Мы испечем этот райский хлеб, — решительно объявила она. — Как говорит мастер Сатурналл.
        - И вы тоже будете его есть? — спросил угрюмый голос.
        - Да, мастер Джингелл, — ответила Лукреция, отыскав его взглядом в задних рядах. — Все будут. Мы изготовим этот хлеб. И мы будем им питаться.
        С этими словами она нагнулась, порылась пальцами в снегу, нашла каштановый орех и положила в свою торбу. Баклендские слуги застыли от изумления при виде леди Лукреции, работающей на равных с ними. Потом Джон стряхнул с себя оцепенение и тоже наклонился, присоединяясь к ней. Секундой позже их примеру последовал Филип. Потом вперед выступил Альф.
        - Да уж, я представлял себе рай совсем иначе, — проворчал он, нагибаясь за каштанами.
        Следом за ним от толпы отделился Адам. Потом и все остальные, пожимая плечами и тряся головой, разбрелись кто куда, разгребая ногами снег в поисках лесного урожая.
        Джон внаклонку продвигался вперед, копаясь пальцами в снегу, но краем глаза следил за Лукрецией. Скоро ее белые руки покраснели от холода и щеки зарумянились. Наконец она искоса глянула на него:
        - Вам приятно наблюдать, как дочь сэра Уильяма трудится?
        - Прошу прощения, ваша светлость.
        - Я не священник, мастер Сатурналл, — резко промолвила она. — Не мне отпускать вам грехи.
        - И все же я прошу отпущения.
        - Странная просьба для того, кто прилюдно отверг своего отпускателя грехов. — Лукреция выковыряла орех из земли, вытерла об юбку и бросила в торбу.
        - Он отверг сам разум, — покаянно проговорил Джон, разбрасывая башмаком снег. — Отверг человека, дороже которого у него нет.
        - Неужели?
        У Джона было ощущение, будто он ступает по тонкому льду одного из прудов Цапли. Один неверный шаг — и он провалится.
        - У него не хватило мужества признать свою ошибку, — шепотом продолжал он. — Он отрекся от своих истинных чувств…
        - Довольно.
        Джон поспешно закрыл рот. Лукреция снова наклонилась и стала разметать снег покрасневшими руками. Ковыряясь пальцами в холодной земле, она негромко произнесла:
        - Если вам угодно просить об отпущении, мастер Сатурналл, извольте сделать это не здесь, при всех обитателях усадьбы, а в другом месте.
        - В другом месте, ваша светлость?
        Но Лукреция уже отошла от него.
        - Здесь был наш сад! Ты сам так говорил! — На гневном лице Лукреции пылали красные отблески камина. — Здесь мы угождали друг другу, как первые мужчины и женщины! Здесь мы «изъявляли свою любовь друг другу», как ты выражался. Покуда совесть Джона Сатурналла не воспротивилась этому.
        - Я… — начал Джон.
        - Молчи!
        Обличительная речь началась, едва он переступил через порог, и поток слов все не иссякал.
        - Как ты посмел отвергнуть меня? — продолжала Лукреция, тыча пальцем в его грудь. — Сбежал в свою кухню. Не сомневаюсь, развлекался там с Джинни. Видела я, как ты на нее пялился.
        - Джинни? — опешил Джон.
        - Ах! — Она с деланым изумлением вскинула брови. — Или была другая? Какое там имя ты стонал, когда я обмывала тебе голову? Кэсси, кажется?
        Так, значит, за ним ухаживала Лукреция. До того, как Марпот потащил ее на колокольню. Джон опустил глаза и увидел, что ногти у нее обломаны и кожа на костяшках потрескалась. Порывисто подавшись к ней, он сжал ее руки в своих ладонях:
        - Прости меня. — И почувствовал, как ее пальцы стискиваются в кулаки.
        - Как ты мог, Джон? — прошептала Лукреция, и тихий этот упрек был страшнее любого гнева. — Как ты мог оттолкнуть меня?
        - Такого никогда больше не повторится, — покаянно проговорил он. — Обещаю.
        Ребра у нее проступали сквозь бледную кожу, остро торчали тазовые кости. Джон легко провел пальцем по горбинке на носу. Они лежали в постели, дрожа от холода.
        - Я ни о чем не мог думать, только о Марпоте, — сказал он, когда Лукреция прижалась к нему, прильнув щекой к его плечу и положив ладонь ему на грудь. — Как он наказал Филипа вместо меня. При всякой мысли о тебе я тотчас вспоминал про его увечье. Но Марпот и тебя не помиловал. Альф говорил, он затащил тебя в церковь. Перед самым своим бегством…
        - Довольно. — Лукреция прижала палец к его губам. — Марпот ушел. Мы насадим новый сад. Ты и я.
        Они собирали из-под снега каштановые орехи, обжаривали их, чистили и размалывали в муку, которую смешивали с водой и ставили подниматься. Тэм Яллоп и Симеон выпекали в печах рассыпчатые плоские хлебцы. В Большом зале слуги, служанки и повара сидели вместе за длинными столами.
        - Если это райский хлеб, — громко сказал Филип, откусывая от сухой крошащейся лепешки, — лучше уж отправьте меня в ад.
        - Филип! — прошипела через стол скандализированная Джемма; Адам Локьер ухмыльнулся:
        - Банс говорил, у нас еще остались сушеные яблоки.
        - И сушеные почки ракитника, — добавил Питер Перз.
        Все усердно жевали.
        Весна принесла проливные дожди и известие о казни короля. Память мужчины с печальными глазами, убитого Кромвелем и парламентом, в усадьбе Бакленд почтили днем молчания. Джон прислушивался к глухому рокоту дождя, когда в кухню вошел промокший до нитки Хески.
        - Там во дворе человек, мастер Сатурналл, — прошептал паренек. — Он вас спрашивает.
        Под ледяным ливнем стояла знакомая фигура, рядом с белоснежным мулом. Волосы у Джоша стали почти такими же белыми, отметил Джон.
        - Я знаю про Генри, — сказал погонщик, не дав Джону открыть рот. — Я знал все наперед, когда он только выступил из усадьбы с войском.
        - Мне очень жаль, Джош, — вздохнул Джон, потом бросил взгляд на подъездную дорогу. — Как тебе удалось до нас добраться?
        - Вашему полковнику Марпоту приказали вернуться обратно в Зойленд. В Саутоне им недовольны. Секретарь нового лорд-наместника — твой давний знакомец.
        - Кто такой?
        - Сэр Филемон Армсли.
        Джон потряс головой:
        - Ты ошибаешься, Джош. Сэр Филемон служил королю при дворе.
        Погонщик пожал плечами:
        - Нынче он письмоводитель старого Неда. И заседает в комитете. Но я здесь не поэтому. — Он указал на вереницу лошадей, нагруженных вьюками и корзинами. — У меня там письмо. Взял у одного малого, которого встретил неподалеку от Банбери. А он — у погонщика из Оксфорда. Письмо от сэра Уильяма.
        - Он вернется? — спросил Джон, пытаясь представить реакцию Лукреции.
        Но Джош покачал головой:
        - Сэр Уильям приказал долго жить.

* * *
        Дочь моя! Надеюсь, ты пребываешь в лучшем здравии, нежели автор сего письма, который в мирное время терпит страдания, каких не ведал на бранном поле. Правители нашей новой Республики — удивительные люди, знающие наши души лучше нас самих. Ибо верноподданных они обвиняют в измене, а тех, кто сражался за своего монарха, объявляют преступниками. Будучи самыми настоящими ворами, они называют себя праведными судьями, и всех, кого не положили огнем своих пушек, они теперь уловят своими писчими перьями.
        Одних правительственные уполномоченные лишают крова и изгоняют из поместий. Над другими свершают варварское насилие, каким ныне грозят и нашему королю. Таков наш новый Вавилонский плен.
        Тебе придется противостать этим людям вместо меня, о чем я сообщаю тебе с болью, равной той, что причиняла мне пила, вгрызавшаяся в мое колено. То, что им известно о совещаниях, проводившихся в Бакленде узким кругом, не подлежит ни малейшему сомнению, ибо один из нашего сообщества ныне входит в состав их комитета. У Филемона Армсли столько же лиц, сколько вокруг него людей, на них взирающих. Он утверждает, что исподволь отстаивает наши интересы.
        Я завещаю тебе все эти беды — и еще одну. Сегодня врачи сказали мне, что кровь моя отравлена. Аптекари держатся такого же мнения. Но я давно это знал. Наше родовое наследие всегда было ядом, который течет в наших жилах, смешанный с алой кровью, питающей нас.
        Сейчас поздняя ночь, ты и Бакленд далеко от меня. Однако я храню спокойствие, полагаясь на слово, данное мне тобой, и зная теперь твой подлинный характер. Леди Анна отдала свою жизнь не зря. В твоих руках, я уверен, Долина будет в сохранности. Ты послана мне Небом, Лукреция, мне и ей…
        Джон ждал Лукрецию в Солнечной галерее, подыскивая подобающие случаю слова. Но когда она пришла после полуночи, с опухшими от слез глазами, у него отнялся язык. Она молча прижалась к нему, содрогаясь от беззвучных рыданий.
        В Большом зале развесили траурные полотнища. Слуги исполняли свои обязанности в молчании. Лукреция надела темное платье и вуаль. Сидя рядом с Джоном в спальне, она неподвижно смотрела на дверь.
        - Однажды он застал меня здесь за игрой. — Она оглянулась на колыбель с серебряными колокольчиками, на покрытые пылью гребни и флаконы. — Мы с Джеммой играли здесь в королев и служанок.
        - Теперь тебе придется играть другую роль, — сказал Джон. — Теперь ты хозяйка поместья Бакленд.
        Сэр Филемон прибыл в сопровождении отряда всадников, как и в прошлый раз; его переметные сумы раздувались от документов. Сидя за огромным буковым столом в кабинете, Лукреция выслушала его заверения в преданности; Джон, Бен Мартин и мистер Фэншоу стояли позади нее. Он будет ходатайствовать по их делу перед комитетом, пообещал сэр Филемон. Но увы, он не может вернуться с пустыми руками. Джон увидел, как сморщился шрам на щеке, когда мужчина улыбнулся извиняющейся улыбкой, доставая свои бумаги. К сожалению, без компромиссных выплат не обойтись…
        После того как Марпота выдворили из Долины, в усадьбу снова потянулись коробейники и повозки с разным товаром. Бен Мартин и мистер Фэншоу проверяли счета в кабинете стюарда, составляли списки рент, налогов и прочих платежей, подсчитывали суммы задолженностей и объезжали Долину, собирая недоимки. Скоро в людном приемном дворе Филип надзирал за толпой, призывая к порядку энергичными жестами здоровой руки. Мотт начал засаживать огород. Кухонные работники снова стали принимать пищу внизу.
        Известие о возрождении усадьбы разнеслось далеко по окрестностям. Люди прибывали в поисках работы. В полях за рекой артель наемных работников под руководством Адама Локьера разбрасывала навоз. В садах мужчины и мальчики копали, обрезали, чинили и сажали. Только карповые пруды стояли без ухода, и в темной воде среди водорослей лениво плавали рыбы.
        Выбитые окна Большого зала застеклили, и в длинных переходах усадьбы вновь стало оживленно. Джон и Лукреция больше не могли перекидываться взглядами за столом и соприкасаться руками под ним, не говоря уже о том, чтобы обниматься в пустых коридорах. Сталкиваясь с Лукрецией днем, Джон едва успевал взять ее за руку, как рядом уже слышались чьи-нибудь шаги и ей приходилось торопливо от него отскакивать.
        - Я не смогла улизнуть! — сердито прошептала она после того, как он в очередной раз тщетно прождал ее в Солнечной галерее.
        Их свидания стали реже. Порой они не встречались неделю-две, потом порывисто бросались друг другу в объятия, охваченные лихорадкой страсти. На следующий день, орудуя своим половником у очага или обсуждая с Филипом меню на ближайшие дни, Джон задавался вопросом: уж не пригрезилось ли ему ночное свидание, столь резко вырвавшее его из обыденной жизни в кухне?
        Но в конце года, в День святого Андрея, Джон накрыл стол в Солнечной галерее и дождался Лукрецию, стоя подле него с подносом, нагруженным блюдами. Она села и с улыбкой промолвила, когда он склонился над ней с ложкой в руке:
        - Если хочешь, можешь сесть рядом со мной, мастер Сатурналл.
        Тазовые кости у нее больше не торчали и ребра уже нельзя было пересчитать под кожей. Только след от удара Марпота остался. Лежа с ней в постели, Джон легонько провел пальцем по горбинке.
        - Твоя кривоносая невеста, — пробормотала Лукреция.
        - Хотел бы я, чтобы ты была ею.
        Той зимой кладовые и овощехранилища были полны. В Двенадцатую ночь улыбающийся мистер Фэншоу вызвал Джона наверх и провел по лестнице, мимо старой питейной кладовой и по коридору в Большой зал.
        Снова повара, поварята, вертельщики и судомои выходили из-за ширмы и приглашались за стол. Домашние и дворовые слуги двигались на лавках, освобождая место, и скоро Большой зал пестрел всеми ливрейными цветами — красным, зеленым и пурпурным. Филип Элстерстрит ухитрился сесть рядом с Джеммой. Адам Локьер и Альф, подавшись вперед, перешучивались с Джинни и Мэг. За ними мистер Банс и мистер Стоун зевали над своими кубками, а Симеон Парфитт сердито жестикулировал, утихомиривая трех весело орущих поварят. Жизнь, в которой Симеон, горестно хлюпая носом, заглядывал в почерневший варочный ковш, а Сковелл вкладывал свой половник Джону в руку, казалось, осталась в далеком прошлом.
        Сэр Филемон достиг договоренности по их делу в комитете, сказала Лукреция. Соглашение останется в силе, покуда будут производиться компромиссные выплаты, утверждал Бен Мартин. Джон бросил взгляд на мистера Паунси. В последнее время бедняга целыми днями играл в шахматы с миссис Гардинер, по секрету сообщил мистер Фэншоу. Лукреция, сидевшая с другой стороны от домоправительницы, сейчас откинулась на спинку стула и почти полностью скрылась за ее дородной фигурой. Джон кивнул одному из подавальщиков, прося налить еще вина. Миссис Поул сдавленно хихикала рядом с мистером Фэншоу. Когда веселье за столами стало буйным, дамы поднялись на ноги, собираясь удалиться. На секунду задержавшись позади Джона, Лукреция шепнула:
        - Приходи сегодня.
        Он сумел ускользнуть из кухни лишь поздно ночью и поднимался по крутой лестнице, шагая через ступеньку. Дверь в спальню была открыта. Лукреция стояла у камина, в серебристо-голубом шелковом платье. Когда Джон остановился в дверях, она захватила ткань с боков, натягивая потуже:
        - Оно мне почти впору.
        - Может, королева вызовет тебя в Париж.
        - Я не поеду.
        - Может, королевский двор вернется.
        - Не сегодня. — Лукреция повернулась к нему, разглаживая на себе шелк. — Ты раскормил меня, Джон Сатурналл. Видишь, как у меня округлился живот. А вдруг он вырастет еще больше, только вообрази…
        Он слышал, как шелестит шелк, обтекающий ее тело, и чувствовал слабый запах пряного вина, исходящий от нее. Лукреция повернулась к нему спиной, и Джон увидел, что корсаж не зашнурован. Когда он приблизился к ней в свете свечей, платье соскользнуло с ее плеч и легло мягким ворохом у ног.
        В приемном дворе Калибут Пардью прокричал новости про Охвостье Кромвеля и Бербонский парламент, про восстание Пенраддока и падение лорд-наместников. Но тяжелые черные портьеры в Солнечной галерее по-прежнему оставались задернутыми. Живот у Лукреции с той ночи не увеличился. За стенами усадьбы незаметно сменялись времена года: зима спешила к весне, весна врывалась в лето, лето клонилось к осени, потом год кончался и начинался следующий. Джон вдыхал запах Лукреции и ощущал тепло ее тела рядом.
        - В твоем саду было так же? — сонным голосом спросила она. — Там так же наслаждались друг другом?
        Джон улыбнулся:
        - Вряд ли им выпало такое же счастье, как нам.
        Каждый год в День святого Андрея он готовил праздничный ужин и подавал его на подносе. Каждый год Лукреция поднимала на него глаза:
        - Если хочешь, можешь сесть рядом со мной, мастер Сатурналл…
        Блюда становились все роскошнее. В усадьбу стали прибывать бочки и клети, каких Джон не видел с дней, когда шла подготовка к бракосочетанию Лукреции. Открывая их, он находил померанцы, мадейрский сахар, шафран, мускатный орех и перец. Кухня снова наполнилась горько-сладкой духотой и облаками пара, напоенного богатыми ароматами и острыми запахами. В новостных листках из Каррборо сообщалось о постоянном отсутствии лорд-протектора в местах, часто посещавшихся прежде, потом о смерти его дочери и наконец о болезни, названной в «Mercurius Bucklandicus» меланхолией. Потом, через неделю после Михайлова дня, когда осень плавно переходила в зиму, толпа разгоряченных селян из Кэллок-Марвуда поднялась по склону холма и вошла в ворота усадьбы. Они шагали по подъездной аллее, горланя песни, радостно вопя и поминутно прикладываясь к кожаным флягам. Привлеченные шумом, Джон и Филип поспешили наружу, чтобы встретить буйное сборище. Пересекая второй внешний двор, Джон увидел, как Лукреция в сопровождении мистера Фэншоу выходит из Большого зала и останавливается на крыльце, хмуря лоб. При виде хозяйки Бакленда
крестьяне заорали еще громче, и их предводитель поднял флягу, шутливо салютуя:
        - Мы пришли выпить за лорда Железнобокого, ваша светлость! За нашего лорд-протектора! Дьявол, помилуй его душу!
        Лукреция нахмурилась сильнее, возмущенная разнузданным поведением.
        - И его железную задницу тоже! — гаркнул другой мужик.
        Потом закричали хором и все остальные:
        - Кромвель умер! Да здравствует король!
        Все люди во дворе опустили свои инструменты, побросали на землю свои ноши и начали переглядываться. Недоумение на их лицах сменилось ликованием.
        - Все кончено, Джон! — воскликнул Филип.
        Кожаные фляги пошли по рукам, мужчины толкались, обнимались и восторженно вопили.
        Джон кивнул и отхлебнул из фляги. Но когда он обернулся, Лукреция неподвижно стояла на крыльце, безмолвная, как и он.
        - Нашему раю пришел конец, — сказал Джон, когда они встретились в Солнечной галерее ночью.
        - И ты так легко покинешь наш сад? — Лукреция через силу улыбнулась.
        - Он никогда не принадлежал нам. Мы просто в нем гуляли.
        - Адам и Ева тоже.
        - Они были изгнаны из рая.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        ВНОВЬ ВОССТАНОВЛЕННОЕ БЛЮДО ДЛЯ ВНОВЬ ВОССТАНОВЛЕННОГО КОРОЛЯ, НОСЯЩЕЕ НАЗВАНИЕ «ТРОЯНСКАЯ СВИНЬЯ» И ЯВЛЯЮЩЕЕ СОБОЙ ИЕРАРХИЮ МЯСНЫХ ЖИВОТНЫХ, ОТ НИЗШИХ ДО САМЫХ БЛАГОРОДНЫХ
        Каждому Восстановлению необходимо предшествует Распад, как за каждым несчастьем неизменно следует счастье. Падение Эдема обернулось величайшим благом для Земли, ибо произраставшие в нем плоды распространились повсюду, и, противным образом, беспечная праздность Адама преобразовалась в лень, как впоследствии ее нарекли наши неутомимые церковники, а любовь к нему жены Евы сделалась похотью. В наши дни возвращение короля — золотое воспоминание. Но золото это не для всех блестит одинаково ярко.
        Как низшее животное может скрывать в своей утробе благородное, так, напротив, внутренности превосходного зверя могут оказаться вредотворными, наподобие тех, что троянцы обнаружили в коне, оставленном греками под стенами Трои. Многие предрекали беду, когда сын покойного короля вернулся, и иные из них заслуживали злополучья больше, чем другие. Но все разделывали поданное Блюдо и находили в нем каждый свое воздаяние, справедливое или нет.
        Возьмите всех нижеперечисленных животных и птиц, каких сумеете достать и подогнать по размерам друг к другу: свинью, овцу, козленка, ягненка, гуся, каплуна, утку, фазана, куропатку, перепелку, воробья и корольковую пеночку.
        Выпотрошите туши животных и удалите кости. Ощипите и выпотрошите всех птиц, за изъятием корольковой пеночки, которую надлежит только ощипать. Начав с последней, зашейте каждую тушку и тушу в предыдущую и начиненную таким образом свинью поставьте жариться над углями или поленьями, горящими медленным огнем. Древние римляне взамен кишок укладывали колбаски, а в брюшной полости прятали живых певчих птиц, но кулинары нашего благоразумного времени воздерживаются от подобных излишеств. Постоянно вращайте свинью на вертеле, чтобы внутренности хорошо пропеклись. Двух дней и одной ночи для жарки будет довольно. Затем проткните все слои мяса шпагой и убедитесь, что истекающий сок совершенно прозрачен…

* * *
        Один глаз у Клафа раздулся, как жаба. Другой полностью заплыл черно-фиолетовым кровоподтеком. Зажатый в толпе Джон видел, как шевелятся разбитые и распухшие губы, бормочущие молитву. В грязных лохмотьях, с обритым черепом в струпьях, Эфраим стоял на эшафоте посреди Каррборовского рынка, между двумя мужчинами с тяжелыми челюстями, один из которых сейчас затянул потуже петлю из грубой веревки у него на шее.
        - Вздергивайте мерзавца помедленнее! — проорал кто-то в первых рядах толпы, обращаясь к палачам на сколоченном наспех помосте. — Покажите нам его язык!
        Рыночная площадь с утра заполнялась медленно, но теперь здесь было не протолкнуться. Пятая казнь за последние пять недель, сообщил Джону какой-то мужик. Джон, Филип и Джемма оставили телегу с грузом на постоялом дворе под присмотром Адама. По настоянию Джеммы они заняли места на площади пораньше, но сейчас Филип дотронулся до ее плеча:
        - Пошли отсюда, Джемма. Хватит уже.
        Молодая женщина помотала головой, не отрывая взгляда от помоста. Перед Эфраимом стояла испещренная бурыми пятнами колода с приколоченным к ней наручником. Завершив молитву, он дико уставился на нее, сотрясаемый новым приступом ужаса.
        - Я ни разу пальцем никого не тронул! — внезапно выкрикнул Клаф, но слова его были встречены дружным свистом и улюлюканьем.
        Третий палач принялся точить топор под эшафотом, и скрежет оселка явственно прорезался сквозь шум толпы.
        - Ну пошли же, Джемма, — повторил Филип.
        - Нет.
        В следующий миг, под одобрительный рев зрителей, палачи потянули за веревку, и Клаф начал медленно подниматься над дощатым настилом.
        Известие о смерти лорд-протектора прежде всего стало поводом для бурных празднеств. Однако его величество, высадившись в Дувре, возвестил о более мстительном настроении. В Саутоне лорд-наместник и его люди без промедления поклялись в верности новому правителю, и только ополчение Марпота воспротивилось. Теперь, согласно сообщению «Mercurius Bucklandicus», Марпотовы жены находились на пути в Виргинию, а почти все его солдаты лежали мертвые в топях Равнины. Самого Марпота опознали, когда он пытался сесть на корабль в Столлпорте. «Мерзавец задохся до смерти, — сказал Джону Калибут, принесший новость в усадьбу. — Они отрезали ему срамные части и затолкали в глотку древком метлы». Из всего зойлендского ополчения в живых остался один Клаф.
        Веревка натянулась. Эфраим задергался всем телом, силясь освободиться от пут, дотянуться ногами до помоста. Но палачи поднапряглись еще немного, и петля затянулась туже. Рывками поднимаясь все выше, Клаф корчился и судорожно брыкался. Скоро его лицо густо побагровело, рот широко разверзся и распухший язык вывалился наружу.
        - Вот и славно! — прокричала какая-то женщина в толпе. — А теперь укоротите выродку руки!
        Сопротивление Клафа постепенно слабело, а когда почти полностью прекратилось, мужчины отпустили веревку, и он с глухим грохотом рухнул на дощатый настил. Один из палачей опустился на колени и перерезал веревку, стягивавшую его запястья.
        - Под топор его! — провизжала женщина. — Попользуйте ублюдка лекарством, что евоный хозяин всем прописывал!
        Внезапно Клаф ожил, зашевелился и попытался подняться. Но один из мужчин с силой пнул его, а другой схватил за руку и поволок к плахе. Несколько секунд они боролись, потом рука Клафа оказалась в железном наручнике. Толпа притихла. Вот оно, подумал Джон. То же самое они сделали с Филипом. Внезапно он ощутил во рту вкус желчи. Мужчина с топором встал поудобнее и размахнулся. Еще мгновение — и топор упал.
        Нечеловеческий вопль вырвался из груди Эфраима Клафа.
        - Боже святый, — пробормотал Филип.
        - Теперь можно уйти, — сказала Джемма.
        Они стали проталкиваться через толпу. Когда они заворачивали за угол, над площадью разнесся второй душераздирающий вопль, и толпа радостно взревела.
        - Выпустите ему кишки! — орали голоса позади них. — Вздерните еще раз!
        Теперь Клаф визжал пронзительно и протяжно. Только когда троица уже подходила к постоялому двору, истошные визги наконец прекратились.
        - Как он умер? — спросил Адам, подтягивая постромку.
        - В мучениях, — ответил Джон.
        - Оно и немудрено.
        Адам подергал за постромки, сказал «все в порядке», а потом указал на задок телеги, где лежал длинный ящик, накрытый просмоленной парусиной. От него исходил аромат свежего кедра и вяза. Однако к нему примешивался еще один запах — едва различимый, но хорошо памятный запах сырого савана.
        - Надо бы привязать. — Адам кивнул на гроб. — Не хватало еще, чтобы сэр Уильям свалился с телеги.
        Тело лорда Бакленда было извлечено из могилы в тот же день, когда король высадился в Дувре, однако, для того чтобы доставить гроб в Каррборо, потребовалось целых три недели. Джон сел на гнедую кобылу, Филип взобрался на мышастую и свободно намотал поводья на здоровую руку. Он подождал, когда громыхающая телега отъедет на безопасное расстояние, потом повернулся к другу:
        - Они все вернутся. Что ты будешь делать?
        - Что я буду делать? — Джон поднял глаза, словно поглощенный созерцанием хмурого неба. — Когда?
        - Сам знаешь.
        Джон перевел взор с неба на травянистую обочину, которая, похоже, вызывала у него не меньший интерес. Джон наблюдал за ним с плохо скрываемым раздражением.
        - Когда Пирс вернется.
        - Возблагодарим же Господа за промысел Его, разрушивший Иерихон. Давайте помолимся, чтобы Он дал нам силы воздвигнуть новый Иерусалим из камней руин. Мы собрались сегодня, чтобы препоручить Всевышнему душу сэра Уильяма Фримантла, покойного лорда Бакленда. В наших молитвах мы поминаем усопшего, который доблестно сражался за короля и сохранил верность Короне в годину самых суровых испытаний. Пусть ныне сэр Уильям разлучен со своей дочерью Лукрецией и преданными слугами, но давайте утешимся мыслью, что он воссоединился с возлюбленной женой Анной и своими павшими товарищами. Верный воин короля, он воевал и за них тоже. Теперь наш вновь восстановленный король занимает свое законное место на троне, а сэр Уильям служит Царю Небесному…
        А пальцы у епископа Каррборо все такие же толстые, подумал Джон. Аметистовый перстень его светлости тускло поблескивал в полумраке церкви, завешенной черными полотнищами. Слова поминальной службы гулко разносились с новой кафедры. Гроб сэра Уильяма стоял на катафалке посреди зала, перед собранием скорбящих в траурных одеждах.
        Прибытие гроба в усадьбу послужило своего рода общим приглашением. Сейчас позади Лукреции, одетой во все черное и в капоре с вуалью, сидели Саффорды из Мира, Роулы из Броденэма, леди Массельбрук из Чарнли, лорд Фелл, лорд Фербро и маркиз Хертфорд. За ними, под длинными траурными знаменами, свисающими с потолочных балок, теснились на деревянных скамьях слуги сэра Уильяма.
        Епископ подал знак к молитве. Джон опустился на колени и направил мысли на покойного, вспоминая появление сэра Уильяма в кухне в день бракосочетания его дочери. Теперь этот день вновь приближался.
        Снаружи донесся топот копыт. Минутой позже дверь в церковь распахнулась и пятеро мужчин стремительно зашагали по проходу, стуча сапогами по каменным плитам, держа в руках шляпы с покачивающимися перьями. Первый шел странной поступью, чуть встряхивая ногами при каждом шаге, словно пытаясь стрясти с сапог налипшую грязь. Подойдя к алтарю, они преклонили колени и перекрестились. Потом первый встал, повернулся и отвесил Лукреции картинный поклон, перебросив через плечо короткий плащ, отчего взорам открылся блестящий шелк жакета и тонкое кружево сорочки.
        - Леди Лукреция, — звучно произнес Пирс, высокомерно улыбаясь всему собранию, — прошу простить нас за опоздание.
        Подбородок у него стал потяжелее, отметил Джон. Живот округлился, и волосы причесаны иначе. Но губы кривятся все в той же презрительной усмешке, с какой некогда надменный юнец бросил его одного на поле сражения при Нейзби. По залу прокатился приглушенный ропот. Но скрытая под вуалью Лукреция едва заметно кивнула.
        - Миледи, — громко продолжил Пирс, нимало не обескураженный, — я прибыл просить вашей руки согласно изволению покойного короля. — Он перевел взгляд на епископа. — Милорд, я прошу вас обнародовать объявление о нашем бракосочетании в Каррборо, а равно провозгласить здесь и сейчас…
        - Смотри-ка, не теряет времени даром, — пробормотал Филип, сидевший рядом с Джоном.
        - После того, как десяток лет отъедался в Париже, — добавил Адам, занимавший место с другой стороны от него.
        Сам Джон промолчал.
        По коридорам наверху важно расхаживали вновь объявившиеся соседи и придворные господа, которые требовали, чтобы подавальщики Квиллера, проходя мимо них, всякий раз снимали головные уборы, а садовники Мотта кланялись им, когда они изволят прогуливаться в Розовом саду. Скоро они потребуют, чтобы свиньи приседали в реверансе перед ними, раздраженно ворчал мистер Фэншоу.
        Опять подавальщики Квиллера выстраивались в очередь по всей длине лестницы и таскали вверх-вниз подносы. Опять завтрак плавно перетекал в обед, который едва успевал закончиться к ужину. Каждое утро Джон колотил поварешкой по огромному медному котлу, поднимая с тюфяков поварят и призывая на рабочие места зевающих поваров. Он целиком погрузился в работу и даже в кухонном дворе почти не показывался, не говоря уже о доме. Но Лукреция все не шла у него из головы.
        Она не принимает Пирса, докладывала Джемма Филипу. Ссылается на горе, всколыхнувшееся в ней с новой силой. Она не выходит из своих покоев и ни с кем не видится. Тем временем Пирс и его товарищи допоздна засиживались в летней гостиной, провозглашая тосты друг за друга. Он купил новую лошадь за счет поместья, сообщил мистер Фэншоу. Вдобавок из Каррборо и Саутона начали прибывать торговцы с неоплаченными счетами, пожаловался Бен Мартин.
        Лишь по прошествии еще одной недели Джон столкнулся лицом к лицу со своим соперником. В кои-то веки он вышел по хозяйственной надобности во внешний двор и, завернув за конюшню, увидел Кэллока, которого хлопали по спине двое приятелей.
        - Ай да Пирс, ай да молодец! — воскликнул один.
        - Ну, наездник-то ты лихой! — подхватил другой.
        - И фехтовальщик каких поискать! — вскричал первый, и все трое расхохотались, но при виде старого знакомого Пирс переменился в лице.
        Его нос, прежде красный, теперь приобрел синюшный оттенок, заметил Джон. По щекам расползлись сосудистые сеточки. Он был в жакете с вышивкой герба Фримантлов — скрещенных факела и топора. Несколько секунд Пирс неловко бегал глазами, но потом овладел собой.
        - А, Джон Сатурналл! — весело воскликнул он. — Надеюсь, ты хорошо кормил обитателей усадьбы в мое отсутствие? — Пирс повернулся к своим товарищам. — Этот малый с виду простой повар. Но на самом деле он бывалый солдат, такой же храбрый, как я. Хорошо проявил себя, скажу прямо. Даже оказал мне услугу. В битве при Нейзби, да, мастер Сатурналл?
        - Услугу, ваша светлость? — едко переспросил Джон. Он ощущал кислый запах перегара, исходящий от Пирса. — Да вы никогда не нуждались в моих услугах. Ведь именно при Нейзби, не так ли, состоялся знаменитый «Прыжок Кэллока»?
        Последовало короткое молчание.
        - Он что, насмехается над тобой, что ли? — спросил Пирса один из приятелей.
        - Огрей-ка его саблей плашмя, — посоветовал другой.
        - Да нет, у него просто такая манера разговаривать, — быстро сказал Пирс. — Оставьте нас, пока мы… гм… вспоминаем былые сражения.
        Двое мужчин пошли прочь, а Кэллок оттащил Джона в сторону.
        - У нас обоих свои воспоминания, — тихо произнес он.
        - Мы оба знаем правду, — ответил Джон. — Как знают Пандар, Филип, Адам…
        - Это все было в прошлой жизни, — перебил Пирс. — С тех пор у всех нас появились новые хозяева. — По его лицу расползлась хитрая улыбка. — И у тебя тоже, мастер Сатурналл.
        Джон холодно уставился на него, но на сей раз взгляд Кэллока не дрогнул.
        - У поместья Бакленд нет хозяина, — сказал Джон. — Только хозяйка.
        - Да неужели?
        Пирс махнул рукой в сторону дома, и Джон почувствовал, как незримые холодные пальцы впиваются в его внутренности. Не может быть, пронеслось у него в голове. Он гнал прочь всякие мысли об этом со дня, когда мужики из Кэллок-Марвуда шаткой поступью подошли к дому, размахивая флягами. Нет, Лукреция не согласилась бы ни при каких условиях… Однако, сколь бы решительно Джон ни отрицал такую возможность, в глубине души он всегда знал, что эта минута наступит. Знал с момента их первого объятия.
        - Разве ты у себя в кухне еще не слышал радостную новость? — продолжал Кэллок.
        Леденящий ужас охватил Джона. Он вспомнил приятелей, хлопающих Пирса по спине. Разговор про лихих наездников и фехтовальщиков. Улыбка Пирса стала шире.
        - Она приняла мое предложение.
        Из Столлпорта прибыли бочки с устрицами, завернутыми в листья морских водорослей. В кухню вносили выстланные мокрой соломой клети с жирными лещами и форелями. В длинном ящике, куда поместилась бы изрядных размеров пушка, привезли гигантского морского угря, который имел вид столь устрашающий, что мистеру Бансу удалось утихомирить поварят, притворно вопивших от ужаса, лишь с помощью мистера Стоуна, забравшего самых голосистых крикунов в судомойню. В теплой кладовой громоздились мешки изюма, смородины, сушеного чернослива и инжира. На полках холодной кладовой теснились миски со студнем из свиной головы и говяжьих ножек, горшки с соленой мольвой, бесчисленные глиняные банки с анчоусами. Колин и Льюк препроводили в разделочную четырех младших поваров, шестерых дворовых работников с пилами и недовольно ворчащего Барни Керла, чтобы они свежевали, потрошили и разделывали свиней. Симеон, Тэм Яллоп и остальные пекари затаскивали в кухню мешки с мукой, доставленной с кэллок-марвудской мельницы. Подвода, принадлежащая хозяину тамошнего питейного заведения, раз за разом поднималась по склону холма, въезжала в
ворота усадьбы и разгружалась во дворе, пока погреба не заполнились пивными бочками всех размеров. В фургоне, устланном толстым слоем папоротника-орляка, прибыли темные дубовые бочки рейнского вина. Из пряностной комнаты неслись ароматы корицы и шафрана.
        В главной кухне открывались буфеты и пересчитывалась посуда. Ножи, сечки и мясные топорики отсылались мистеру Бансу для заточки. Ступы и ручные мельницы обследовались на предмет трещин. Чистились хлебные терки, полировались медные ковши. Мистер Стоун со своими подчиненными драил сковороды и котлы. Джон надзирал за работами. Нужно приготовить блюда, символизирующие союз двух древних родов, сказал он Филипу. И еще соорудить из сахарного теста кулинарный изыск, аллегорически представляющий достижения и подвиги Пирса.
        - В таком случае следует сшить мешок из свиных ушей, — презрительно фыркнул Филип, — и наполнить его трясущимся пудингом.
        - Вода и репа, — предложил Адам. — Которыми мы питались, пока он обжирался в Париже.
        - И райские хлебцы, — добавил Филип. — Уж не лишай Пирса такого лакомства.
        Глухо стучали поленья. Ревел огонь в очагах. Под сводчатым потолком перекатывались волны соблазнительных запахов. Мучимый бессонницей, Джон ночами подолгу лежал, уставившись в потолок, не в силах думать ни о чем, кроме предстоящего пира. За неделю до назначенного дня к нему в комнату тихо постучали. За дверью стоял один из новеньких поварят со свечой.
        - К вам дама пожаловала, мастер Сатурналл, — робко пролепетал он.
        Сердце прыгнуло у него в груди, но тотчас успокоилось. Лукреция не пришла бы к нему открыто.
        - Проводи ее сюда, — велел он мальчику.
        Через несколько минут по коридору прошествовала дородная женщина. Войдя в комнату, она кивком поприветствовала Джона и села в лучшее из двух кресел у очага.
        - У всех нас есть в душе темные уголки, не так ли, мастер Сатурналл? — промолвила миссис Гардинер.
        Джон кивнул, несколько озадаченный.
        - Подумала, надо бы нанести визит сыну Сюзанны Сандалл. Раз уж мастер Сковелл нас покинул.
        Джон вглядывался в озаренное огнем лицо женщины, гадая о цели ее прихода.
        - Твоя мать любила не Ричарда Сковелла, — отрывисто произнесла домоправительница. — Ты догадался, да?
        В полной растерянности мыслей, он опять кивнул, припоминая разговор, некогда услышанный в этих стенах. Нет, это был не Сковелл.
        - Элмери, — сказал Джон. — Чарльз Элмери.
        - Гнусная сорока-воровка. Он был человеком темным и скрытным. Даже мастер Сковелл понимал истинную натуру Элмери не лучше, чем знал душу твоей матери или чем я проникаю взором сквозь стены.
        Она задумчиво перевела глаза на низкую дверь в нише, ведущую в соседнее помещение.
        - Но вы говорили, что они не ладили, моя мать и Элмери…
        - У всех нас есть в душе темные уголки, — повторила домоправительница. — Глядя со стороны, любой сказал бы, что Сюзанна его ненавидит. И я тоже всегда так считала. Этот темный уголок всегда оставался недоступным моему взору. Покуда здесь не появился ты. — Она пристально посмотрела на него. — Ты вылитый он.
        - Мой отец?
        Миссис Гардинер пожала плечами:
        - Элмери был статен и хорош собой. И говорил на всех языках мира.
        - Но не говорил правды ни на одном из них, — пробормотал Джон.
        - Верно, — согласилась пожилая женщина. — Сюзанна тоже знала это. Но она постоянно носила книгу с собой, никогда с ней не расставалась. Чарльз Элмери мог ее прочитать.
        Джон вспомнил матушку, пересказывавшую на память страницу за страницей.
        - У каждого из них было что-то, нужное другому, и ни один не сумел воспротивиться искушению. В ночь смерти леди Анны твоя мать застала здесь Элмери. Потом Сковелл застиг обоих…
        - Сковелл говорил, что ее выгнал сэр Уильям.
        - О нет. Сэр Уильям никогда не сделал бы такого. Порой казалось, что он ее побаивается. Это ведь по его приказу Сюзанну привезли сюда с другого конца долины.
        Джон нахмурился:
        - Но что сэр Уильям мог знать о ней?
        Миссис Гардинер пожала плечами:
        - Это мне неведомо. Но мне понятно одно. Твоей матушкой овладела страсть. И ответная страсть вспыхнула в другом человеке. Однако в конечном счете никто из них не получил того, чего хотел. Ты меня понимаешь, Джон Сандалл?
        Она имеет в виду Лукрецию, вдруг осознал он. Вот почему она пришла.
        - Я знаю ее с рождения, — продолжала миссис Гардинер, в упор глядя на Джона. — Она стала бы твоей не раздумывая. Если бы могла.
        Не дожидаясь ответа, домоправительница ухватилась за ручки кресла и с усилием поднялась на ноги:
        - Ну а теперь, мастер Сатурналл, будь любезен, проводи отсюда эту постороннюю особу…
        Сотня разных вопросов ждала Джона в кухне на следующий день и еще сотня — на следующий за ним. Однако, невзирая на всю занятость, он постоянно возвращался мыслями к словам миссис Гардинер.
        Она стала бы твоей не раздумывая. Что это было, поощрение к действию или предостережение? Если бы могла.
        - До пира три дня осталось, — недовольно заметил Филип еще днем позже. — Ты бы хоть слушал, что тебе говорят.
        - Фарши, — твердо сказал Джон. — Ну-ка еще раз: что там у нас с фаршами?
        Филип потряс головой.
        - Что ты собираешься делать? — тихо спросил он.
        - Я ее повар. И обещал ей свадебный пир.
        Поздно вечером Джона вызвала Джемма.
        - Меня она прислала, — прошептала молодая женщина. — Хочет поговорить с тобой.
        В недвижном вечернем воздухе плыл приглушенный гул голосов, доносившихся из дома. Башмаки Джеммы глухо стучали по тропе, пролегающей вдоль ограды Восточного сада. Джон услышал взрыв смеха. Приятели Пирса, подумал он. Или просто ужин заканчивается. Впереди темнел каштановый лес. Из него выступала церковь, чья колокольня походила на огромный каменный палец, указующий в небо. Внезапно Джону вспомнился другой лес, из далекого прошлого.
        - Она ждет там, — сказала Джемма. — Ничего мне не объяснила. Всю неделю почти не раскрывала рта. — Молодая женщина немного поколебалась. — Она сама не своя, Джон.
        Дверь церкви была не заперта. Шаги Джона гулко раздавались по каменному полу. Дверь в колокольню, находящаяся в глубине зала, стояла приоткрытой.
        Ступеньки были усыпаны штукатуркой. Марпот со своим молотком, вспомнил Джон. Он затащил сюда Лукрецию. Потом невесть почему спешно покинул усадьбу. Наверху брезжил слабый свет.
        Под ногами хрустела штукатурная крошка. Мысль о Лукреции, ждущей на колокольне, разбухала в мозгу. Она не могла дать Пирсу согласие. Лукреция, которую он знал, — не могла. Наконец лицо Джона обдало свежим ночным воздухом.
        Марпот и наверху не угомонился. Здесь тоже на полу повсюду валялись куски штукатурки. Гробница напоминала трон. На ней восседала древняя каменная фигура, обратив источенный временем лик к долине. Но взгляд Джона приковали стены, освещенные стоящими на полу лампами. Стены, выложенные мозаичными картинами. На первой из них изображались леса и сады, среди которых вилась знакомая река.
        Это была долина Бакленд, но увиденная из дворца Беллики. Присев на корточки, Джон провел пальцами по зеленым террасам склона, где матушка учила его грамоте. Но откуда здесь взялось это изображение? Кто в незапамятное время смотрел на долину из окон дворца Беллики? Он обернулся и взглянул на изъеденный временем каменный лик.
        - Ты тоже знаешь его, Джон. Ты всегда его знал.
        Он вздрогнул от неожиданности, услышав голос Лукреции. Молодая женщина выступила из тени. Даже в тусклом свете ламп лицо ее выглядело странно. Она густо напудрила щеки, осознал Джон. И ярко накрасила губы. Когда она встала рядом, устремив взор на мозаичную панораму долины, от нее повеяло терпким, дурманным ароматом духов. Потом Лукреция заговорила бесстрастным тоном:
        - Его звали Колдклок. Он появился здесь, когда римляне убрались домой. Он принимал участие в пире Беллики. Вместе со всеми. Но он предал ее.
        Джон неподвижно уставился на Лукрецию, лихорадочно соображая. Гробница. Изображения на стенах. Первый из Фримантлов, взирающий на долину.
        - Он? — наконец с трудом выговорил Джон, переводя глаза с молодой женщины на древнюю каменную статую. — Твоим предком был Колдклок?
        Вместо ответа, Лукреция указала на следующее панно, где природные террасы восходили подобием ступеней к аккуратно разбитым садам. Сады Беллики, сообразил Джон. Посреди них вздымался дворец с громадным очагом и высокими сводчатыми окнами. Вокруг столов толпились мужчины и женщины. Но над всеми ними возвышалась зловещая фигура. С топором в одной руке и факелом в другой. Человек этот рубил столы.
        - Он дал клятву Богу, — сказала Лукреция. — Перед лицом служителей Иеговы. Клятву вернуть долину Христу. Поэтому он разорил сады Беллики и изгнал прочь преданных ей людей. Он порубил в щепы ее столы и похитил огонь из ее очагов.
        На последней мозаичной картине изображалось бегство Колдклока из разоренных садов. По щекам его текли ручьями горькие слезы. Но под мышками он зажимал кусты и деревья, а в руках по-прежнему держал пылающий факел и топор.
        - Он принес их сюда, — сказала Лукреция. — Украл у Беллики и принес. Не было в Бакленде никакого чудотворного огня. И никакого пряного вина не было…
        Перед древней каменной фигурой покоилась каменная скрижаль с высеченными на ней словами Завета. Значит, первым был Колдклок, подумал Джон, пристально глядя в незрячие глаза. Потом Кэллок. Потом Фримантл. Как и утверждал Пирс. Он посмотрел на Лукрецию, безмолвно стоящую рядом со своим предком, и внезапно вспомнил странное, отчужденное выражение, которое проступило у нее в чертах, когда он рассказывал историю Беллики.
        - Ты знала, — медленно произнес Джон. — Ты всегда знала.
        - Да.
        - Но молчала.
        Он ждал, что Лукреция заговорит. Все объяснит. Конечно же, у нее была причина хранить молчание. Что-то наложило печать на ее уста, когда они вдвоем лежали в спальне. Он сумеет понять и простить. Но Лукреция недвижно стояла в тени, безмолвная, как ее предок. Джон ощутил, как глубоко внутри начинает раскаляться старый уголек гнева.
        - Почему? — резко спросил он.
        Лукреция молчала, обратив к нему густо напудренное лицо, похожее на маску. Гнев вспыхнул в нем жарким пламенем.
        - Ты лгала мне! — обвиняюще возвысил он голос. — Лгала своим молчанием. Всем своим существом. Ты украла у нас Пир. Отняла у нас Долину.
        Джон смотрел на бесстрастную маску из белой пудры и красной помады. Чуял тяжелый аромат духов. Так вот оно, ее истинное лицо, с горечью подумал он. Эта непроницаемая маска. Но Лукреция ответит на вопрос, он принудит ее ответить. Когда Джон шагнул к ней, она вскинула руки. Чтобы оттолкнуть, решил он в первый момент. Но вместо этого Лукреция с силой сжала его лицо в ладонях.
        - Вот тебе ответ, — лихорадочно прошептала она. — Ты ведь этого хотел? Так возьми же.
        Грубо-сладострастный аромат заполнил ноздри Джона. Жар ее тела обжег сквозь тонкое платье. Ноги ее раздвинулись. Прежде чем он успел задать следующий вопрос или запротестовать, Лукреция закрыла ему рот жадным поцелуем.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        О ПИРЕ, ПРИГОТОВЛЕННОМ В ГОД ВОССТАНОВЛЕНИЯ АНГЛИЙСКОЙ МОНАРХИИ ПО СЛУЧАЮ СОЮЗА ДВУХ ДОМОВ, ФРИМАНТЛОВ И КЭЛЛОКОВ, НЕКОГДА ОТДЕЛИВШИХСЯ ДРУГ ОТ ДРУГА, НО НАКОНЕЦ ВНОВЬ ВОССОЕДИНИВШИХСЯ
        Только обладатели долгой памяти помнят ныне бракосочетание Пирса Кэллока, лорда Форэма и Артуа, с леди Лукрецией Фримантл, имевшее место в первый год правления нашего второго короля Карла. Еще меньше осталось тех, кто помнит самого последнего лорда Форэма. Однако имя его поминается в наших разговорах чуть не каждодневно. Когда мы признаем нечто нелепым сумасбродством или бессмысленным выкрутасом, который требует много усилий, но не приносит особой пользы или удовольствия, мы именуем это «Кэллоков изыск», по названию затейливого аллегорического блюда, состряпанного под моим надзором для брачного пира упомянутого джентльмена.
        Темой для этого блюда, сооруженного из теста и склеенного трагантовой камедью, послужил героический подвиг, известный как «Прыжок Кэллока». В роли лошади лорда Форэма выступала коза, а дрожащие пудинги и трясущиеся жалеи символизировали ужас, который внушал своим врагам ныне покойный хозяин поместья Бакленд. Марципановое ружье стреляло пулей, скатанной из фарша. Поместительный кошель, сшитый из свиных ушей и набитый пряной капустой, с виду напоминал, как тогда отметили многие, огромный зад. Он был проткнут кинжалом, вырезанным из корня пастернака, а вокруг был начертан знаменитый боевой клич лорда Форэма: «За веру и королеву Марию!»
        О тарталетках и пирогах, последовавших далее, о жареном мясе и томленой рыбе всех сортов, о горах паштетов и разнообразных келькешосках в виде драгоценностей и безделиц, призванных привлечь женский взор, я говорить не стану. Когда их подавали к столу, я был уже далеко оттуда…

* * *
        Он бежал с колотящимся сердцем, тяжело топоча по подернутым инеем газонам Восточного сада, перепрыгивая через низкие живые изгороди и продираясь через высокие, бежал мимо старой оранжереи и вдоль задней стены маслодельни. Приблизившись к боковой калитке, он быстро глянул по сторонам, нет ли поблизости Мотта. Но престарелый садовник в столь ранний час еще спал. Спали все, кроме Уилла Кэллока.
        Солнце еще не взошло над горизонтом. Траву покрывала серебристая изморозь. Уилл глубоко вдохнул, и студеный воздух обжег ноздри. Вокруг не было ни души. Никого в целом мире. Он скользнул взглядом вдоль ограды Восточного сада и по тропе, ведущей к церкви. Прямо впереди вздымалась колокольня. Внезапно Уилла пробрала дрожь.
        Он спускался в склеп минувшим летом, следом за гробом с телом отца. После смерти от него исходил такой же запах, как при жизни, только более сильный: затхлый винный дух просачивался сквозь кедровые доски. Даже в этот ясный зимний день память по-прежнему цеплялась за отца. Однажды, подумал Уилл, и я тоже буду лежать в заросшем паутиной склепе. После похорон несколько недель кряду он в холодном поту просыпался по ночам от кошмаров. Матушка гладила его по густым черным волосам:
        - Ты скучаешь по нему, Уильям. Конечно скучаешь…
        Но он не скучал. Отец почти все время проводил при дворе и возвращался для того лишь, чтобы пить вино и орать. А один раз даже ударил матушку Уилла. Теперь он умер, и матушка днями напролет разбирала бумаги вместе с мистером Мартином и мастером Элстерстритом. При мысли об одноруком стюарде Уилл вспомнил о своем товарище по этой утренней вылазке.
        «Встретимся во дворе на рассвете», — сказала Бонни Элстерстрит накануне вечером. Теперь он смотрел в сторону пустынного двора, гадая, не поймала ли девочку мать при попытке тихонько выскользнуть из дому. Мать Бонни славилась на всю усадьбу своей осведомленностью решительно обо всем, что происходило в ее стенах, — шла ли речь о старой миссис Поул, пустившей ветры в своих покоях, или о самом Уилле, разбившем лучшую фарфоровую желейницу мастера Парфитта или швырявшем вместе с Бонни камнями в древнюю могилу у карповых прудов…
        Ага, вот и она. Десятилетняя девчушка, с подобранными выше колен юбками и распущенными волосами, развевающимися у нее за спиной подобием рыцарского знамени, пронеслась мимо конюшни и через двор. Пренебрегая воротами, она протиснулась сквозь щель в ограде.
        Минутой позже Бонни стояла рядом, взвешивая в ладони камень и оценивающе поглядывая на старый колодец. Колодец был вырыт давным-давно, для короля, сказал как-то Мотт. Не нынешнего, а предыдущего. Теперь он разваливался от ветхости — как и каретный сарай, и конюшня, да и вообще вся усадьба, по словам мистера Мартина.
        - Думаешь, попадешь в него? — с вызовом спросила Бонни.
        Они с Уиллом были почти полные ровесники, с разницей в несколько дней. Зачаты в одну ночь, по секрету сообщила Уиллу подруга. Она слышала разговор их матерей.
        Бонни широко размахнулась и швырнула — камень стремительно пролетел по низкой дуге и ударился в полуразрушенную стенку колодца. Девочка торжествующе повернулась:
        - Ха!
        Уилл метнул камень и промахнулся. Потом промахнулся еще раз. Вот в борьбе он бы точно одолел Бонни. За последний год на руках у него наросли крепкие мышцы. Но если он победит, она будет дуться. А если проиграет… Как тогда над ним станут насмехаться друзья-поварята, даже думать не хотелось. Оба снова прицелились. И снова Бонни попала, а Уилл промазал. Может, у него камни какие-то не такие? Он пошарил глазами по земле в поисках камней получше. Внезапно раздался мужской голос:
        - Локоть нужно держать повыше.
        Мужчина стоял позади Уилла, глядя на него сверху вниз. Как-то чудно он одет, подумал мальчик. Незнакомец был в прекрасном голубом камзоле и высоких кожаных сапогах, под стать великолепной чалой лошади, спокойно стоявшей у ворот, но вот на голове у него красовалась старая потрепанная шляпа с обвислыми полями. Из-под нее выбивались курчавые черные волосы, чуть припорошенные сединой.
        - Кидай не вверх, а по прямой, — продолжал мужчина. — И в самом конце резко швыряй кистью.
        С этими словами он подобрал с земли камень, с прищуром глянул на колодец и швырнул. Пущенный снаряд с треском поразил цель. Мужчина кивнул Уиллу:
        - Теперь ты.
        Уилл поднял локоть повыше и метнул камень. Мгновением позже раздался такой же треск. Мужчина снял шляпу и поклонился:
        - С кем имею честь?
        - Уилл Кэллок, — представился Уилл.
        Мужчина серьезно кивнул.
        - А я Бонни Элстерстрит, — сказала Бонни, толкая Уилла локтем.
        - Очень рад познакомиться с вами, мисс Бонни. — Незнакомец отвесил легкий поклон.
        - А вы к нам по какому делу? — спросила девочка.
        Мужчина приподнял бровь, словно этот вопрос только сейчас пришел в голову ему самому.
        - Я надеялся, меня здесь покормят, — наконец ответил он.
        Странный гость осмотрелся вокруг, и Уилл заметил, что внимание его привлекает не дом, а церковь и вздымающаяся над ней колокольня. Пристальный взгляд мужчины задержался на высоких арочных проемах на верху башни. Потом все трое разом обернулись на резкий голос.
        - Бонни! Мастер Кэллок! А ну-ка, живо домой! Что вы здесь делаете в такую рань?
        К ним решительно шагала рассерженная женщина, размахивая капором с распущенными лентами. Уилл испуганно покосился на Бонни. Миссис Элстерстрит под горячую руку лучше было не попадаться. Но когда мужчина повернулся к ней лицом, мать Бонни, к великому удивлению Уилла, остановилась как вкопанная. В первый момент показалось, будто с ней приключился сердечный приступ, настолько внезапно она застыла на месте. Потом на лице ее проступило недоверчивое изумление.
        - Джон?
        Мужчина виновато улыбнулся:
        - Прости, Джемма. Мне следовало предупредить письмом о…
        Но женщина, отмахнувшись от извинений и оправданий, быстро подошла к нему и взяла за руки. Затем, к негодованию Бонни и Уилла, они крепко обнялись.
        - Пойдем, — сказала миссис Элстерстрит, отстраняясь от него. — Филип у себя наверху.
        На глазах у нее блестели слезы.
        - Он примет меня? — спросил мужчина по имени Джон.
        - Что за глупый вопрос?
        - А ее светлость?
        - Мы подали все блюда в согласии с твоими указаниями, — сказал Филип, с чьего лица еще не полностью сошло изумление. — Даже свиные уши.
        Джемма потрясла головой:
        - Слава богу, мастер Пирс был слишком пьян, чтобы понять что-нибудь. А уж про того… того монстра и говорить нечего.
        - Настоящий «Кэллоков изыск». — Филип ухмыльнулся, теребя пальцами серебряную цепь у себя на шее. — Первый в своем роде. Поистине грандиозное творение. Мы с Симеоном почти неделю возились. Потом, когда ты покинул усадьбу…
        - Прости меня, — отрывисто промолвил Джон, подаваясь вперед и сжимая здоровую руку друга. — Я никак не мог остаться.
        Филип пожал плечами, словно дело было в столь давнее время, что уже и не вспомнить.
        - Мы узнавали о тебе только из новостных листков. Король приглашал тебя на службу, но ты отказался. Ты отправился на берберский берег, путешествовал среди турок. Епископы называли тебя еретиком. Потом служил при дворе во Франции…
        Джон улыбнулся:
        - Беспокойные были годы.
        - И прибыльные, я слышала, — одобрительно заметила Джемма. — Старый Джош говорил, ты приобрел в собственность половину земель вокруг Флитвика, даже не посмотрев на них. И купил для него дом в Саутоне. Для него и его мула.
        - Правда, Джош там и ночи не провел, — сказал Джон. — А земли находятся поодаль от Флитвика. Никудышные земли, лишь каштановыми лесами и примечательны.
        Они спустились в кухню. Высокий мужчина, стоявший у огромного медного котла, обернулся на приветствие Джона и выронил из руки половник.
        - Ты остался верен себе, как я погляжу, Симеон, — улыбнулся Джон. Он поднял половник с пола и вернул владельцу. — Хороша ли сегодня овсянка, господин главный повар?
        - Мастер Сатурналл! — вскричал потрясенный Симеон и тотчас повернулся к ближайшему поваренку. — Миску! Миску для мастера Сатурналла!
        Его имя произвело суматоху. Мистер Банс схватил Джона за плечи и возбужденно спросил, неужто он и впрямь вернулся. Мистер Стоун радостно приветствовал его из судомойни. В ответ на вопрос о миссис Гардинер Джону сообщили, что она преставилась два года назад. А мистер Паунси последовал за ней меньше недели спустя. Адам Локьер женился на Джинни и теперь управлял усадьбой.
        - Тем немногим, что от нее осталось, — мрачно сказал Филип Джону, когда они остались наедине. — Похоже, Пирс завещал бльшую ее часть своему винному поставщику.
        Альф принял духовный сан и служил священником в Кэллок-Марвуде. Питер Перз следил за старыми фруктовыми садами, а Хески отправлял обязанности клерка приемного двора. Перед глазами Джона мелькали, мельтешили лица, знакомые вперемежку с незнакомыми. Началась подача завтрака, и родной кухонный шум волнами покатился вокруг него. Он унес свою миску в подсобную и сел рядом с мистером Бансом, чьи поварята при виде его словно язык проглотили. Добирая ложкой овсянку из миски, Джон заметил, что все сидящие за столом выжидательно смотрят на него.
        - Превосходное блюдо! — объявил он. — Таким может гордиться любой повар.
        Все дружно расплылись в улыбках. Когда работники потянулись из-за стола, Джон увидел в дверях Джемму.
        - Ее светлость примет тебя.

* * *
        Жирная помада на губах Лукреции отдавала свиным салом. Густой аромат духов наполнял ноздри Джона. Она вцепилась в него и прижала спиной к стене. Он ощущал жар ее тела сквозь платье. Исходивший от нее мускусный запах, казалось, становился все гуще, все слаще. Потом пылавший в нем гнев переродился в неистовое желание. Ее руки лихорадочно стягивали с него одежду, пока он срывал с нее юбки. Когда они сплелись в яростных объятиях, она подгоняла Джона, словно наслаждаясь его грубостью.
        Когда все закончилось, они одевались молча. Потом Джон еще раз взглянул на древние мозаичные картины. Их вскрыл Марпот, осознал он. Сбил молотком штукатурку и обнаружил там своего драгоценного охотника на ведьм из глубины веков. Неудивительно, что он сбежал. Колдклок стал Кэллоком. Кэллок стал Фримантлом. И все они связаны клятвой, все поколения рода вплоть до сэра Уильяма. Конечно, владелец Долины Бакленд знал, за кем послать, когда его жена занедужила. И мать Джона прибыла сюда. И приняла на свет Лукрецию. Пока все эти мысли проносились у него в голове, молодая женщина пристально смотрела на него, и ничего нельзя было прочитать на лице, скрытом под маской из размазанной пудры и помады. Потом гнев полыхнул в нем с новой силой. Он повернулся прочь, пинком открыл дверь и, спотыкаясь, зашагал вниз по лестнице.
        Теперь Джемма опять стучала каблуками впереди, ведя Джона по обветшалому дому. Когда они свернули в коридор, где находился приемный кабинет сэра Уильяма, сердце у него забилось учащенно. Домоправительница постучалась и распахнула дверь.
        Лукреция сидела за буковым столом, загроможденным кипами бумаг и приходно-расходных книг. На лбу у нее появились тонкие морщинки. Простое платье было застегнуто до горла. След от Марпотова удара так и остался: линия носа чуть изгибалась посредине. Темные глаза внимательно смотрели на него.
        - Вы вернулись, Джон Сатурналл.
        Он сотни раз представлял этот момент. Но лицо Лукреции всегда являлось в воображении непроницаемой маской, каким запомнилось в последнюю ночь.
        - Да, ваша светлость. — Он почувствовал, как Джемма неловко переминается с ноги на ногу у него за спиной. — Нельзя ли нам побеседовать наедине?
        - У меня нет секретов от моей домоправительницы, мастер Сатурналл.
        Ну и прекрасно, подумал Джон. Он стоял перед Лукрецией в богатом камзоле и превосходных сапогах, однако чувствовал себя в точности как в первый раз, когда предстал перед ней в грязном голубом плаще Абеля, накинутом на костлявые плечи.
        - Я успел познакомиться с мастером Уильямом.
        - Он ваш сын, — просто сказала Лукреция после минутного колебания.
        У Джона отпала челюсть. Но Лукреция бесстрастно смотрела на него поверх бумажных кип.
        - Пирс знал? — наконец выдавил он.
        - Мы никогда об этом не говорили.
        Перед глазами у него возник черноволосый мальчик. Внезапно Джону захотелось опять стоять рядом с ним, направляя его руку.
        - Он унаследует поместье, ваша светлость?
        - Все, что от него останется после выплаты долгов кредиторам Пирса. — Она не сводила с него каменного взгляда. — Почему вы вернулись?
        Джон вспомнил, как у него подпрыгнуло сердце при известии о смерти Пирса. Потом недели сомнений и колебаний. Причиной которых было молчание Лукреции той давней ночью. Почему же она ничего не сказала тогда? Этот вопрос и теперь вертелся у него на кончике языка. Но он посмотрел на женщину, неестественно прямо сидящую за буковым столом, и решил, что сейчас не время. Джон натянуто улыбнулся:
        - Мне очень жаль, ваша светлость, но я вынужден добавить к списку ваших кредиторов еще одно имя. Мое собственное.
        Она приподняла бровь:
        - Что же задолжал вам мой покойный муж, мастер Сатурналл? Помимо поездки на украденной лошади?
        - Передо мной в долгу не он, ваша светлость. Долг, о котором я говорю, возник еще прежде, чем Пирс стал хозяином Бакленда. Прежде, чем здесь появилось поместье. Во времена, когда Бакленд все еще принадлежал Беллике. Ваш предок кое-что забрал у моего.
        Глаза Лукреции сузились:
        - Что же это? Какой у меня долг перед вами?
        - Ваша светлость задолжала мне пир.
        Джемма приказала поставить кровать в старых покоях мистера Паунси. Свободных комнат нынче много, пояснила она, слуг-то осталось всего ничего. Ел Джон в кухне, вместе с поварами.
        - Все, что Пирс не пропил, он потратил на экипажи и лошадей, — сказал Джону Симеон, когда они скребли ложками по оловянным тарелкам. — Погреба теперь почти пустые. Я с прошлого лета не видел лимонов.
        - Прямо как в старые добрые времена, — усмехнулся Джон. — Скоро вы станете выпекать райские хлебцы.
        - Не приведи господь, — содрогнулся Симеон.
        Один из поварят в другом конце стола толкнул локтем товарища, и они коротко перешепнулись. Потом мальчик громко спросил:
        - А правда, что вы стряпали для прежнего короля, мастер Сатурналл?
        - Было дело однажды, — ответил Джон. — Я и дегустировал для него.
        - А для турецкого короля вы тоже стряпали?
        - Нет, не привелось. Но я как-то жарил барана для халифа. Мясо у них совсем постное, у берберских баранов. Их нужно день напролет поливать жиром.
        - А для французского короля, мастер Сатурналл?
        - Кремы, кремы и еще раз кремы, — улыбнулся Джон. — Желе такие твердые, что хоть сарацинскими саблями руби. Однажды нож у нарезчика застрял в желе намертво…
        Он рассказывал поварятам разные небылицы и вел долгие беседы с Филипом, Адамом, мистером Бансом или Беном Мартином. Погода становилась все холоднее, и небо над Равнинами заволокло низкими серыми облаками. Джон совершал долгие прогулки вокруг дома и часто задерживался у старого колодца, всякий раз гадая, не подойдет ли к нему черноволосый мальчуган, которого он учил бросать камни. Но он видел Уилла Кэллока только издали, когда тот проносился через сад или взбегал по склону пригорка. Возвратившись в кухню, Джон невольно поглядывал в сторону коридора, ведущего мимо пекарни в глубину кухонного царства, к помещениям, где когда-то жил Сковелл и работала его мать. Сейчас, по словам Джеммы, там трудилась Лукреция. Если он требует пира, воскликнула госпожа после разговора с ним, будет ему пир. Причем в Андреев день.
        - Она намерена сама приготовить все кушанья, — доложила Джемма. — Я предлагала свою помощь, но она уперлась. И мастер Симеон предлагал, но она отказалась. Говорит, мол, все сделает своими руками. Хотя, по правде сказать… — Джемма осеклась.
        - По правде сказать? — вопросительно повторил Джон.
        - По правде сказать, она ножа от ложки не отличает, — закончила домоправительница.
        Скоро начнутся снегопады, предупредил Филип. Конюхи будут держать его лошадь под седлом и наготове. Иначе он застрянет в Бакленде до весны. Дни текли своей чередой. Утром в Андреев день Джон умылся в тазу, принесенном одной из новых служанок, и тщательно оделся, затянув шнурки и застегнув пряжки. Продирая гребнем густые волосы, он задел бугристый шрам от мушкетной пули. В дверях вырос Филип:
        - Хоть на прием к королю. — Он оглядел Джона с головы до ног и поправил ему воротник. — А что вид такой унылый? Или ты не горишь желанием отведать угощений, состряпанных леди Люси?
        Джон сидел, считая секунды и минуты, мысленно повторяя слова, которые скажет Лукреции. Ее упорное молчание той ночью. Ее союз с Пирсом. Джону казалось, теперь он все понимал. Наконец прозвонил колокол к обеду. Тогда он встал и пошел по коридорам. Слуги при встрече с ним почтительно дотрагивались до шапок, служанки приседали. Пересекая внутренний двор с узловым садом, Джон посмотрел на темно-серое небо. Когда он поднимался по лестнице, ноги у него будто налились свинцом.
        Стены в Солнечной галерее были завешены гобеленами. За окнами Джон видел живые изгороди Восточного сада. Потом внимание его привлекло какое-то движение. Из одной из живых изгородей вынырнула маленькая фигурка в намотанном на шею шерстяном шарфе. Уилл Кэллок перемахнул через низкий кустарниковый бордюр и помчался по лужайке. Вслед за ним из кустов появился старик. Мистер Мотт сердито закричал и неуклюже потрусил вслед за мальчиком.
        - Беги, — прошептал Джон.
        Мальчик припустил, и скоро престарелый садовник остался далеко позади. Джон с улыбкой смотрел вслед Уиллу, пока тот не скрылся из виду, а потом обвел глазами Восточный сад. Оранжерея все еще стояла на прежнем месте, всем своим видом вопия о ремонте. Там будут расти ананасы и персики, подумал он. Вызревать тяжелые виноградные гроздья и хурма. Облачная пелена, заволакивавшая небо, казалось, стала еще плотнее. Приемный двор закроют завтра, сказал Филип. Конюхи оседлают его лошадь, как было обещано. Джон посмотрел на дверь в конце галереи, и сердце невольно забилось сильнее.
        В комнате все осталось по-прежнему, только теперь она сияла чистотой и портьеры были раздвинуты и подвязаны. Перед горящим камином стояли два кресла, но маленький столик между ними был накрыт на одну персону. Переведя взгляд на кровать, Джон услышал, как щелкнула задвижка на двери с кухонной лестницы. А что, если бы дверь не распахнулась тогда? И он не ввалился бы в галерею и не растянулся бы плашмя на полу перед ней? Чтобы поднять взгляд и увидеть худое угловатое лицо… В галерее раздались шаги.
        Вошла Лукреция с подносом. Волосы она заплела в косы и уложила затейливыми кольцами, но платье на ней было простое. Он слегка поклонился:
        - Доброго дня, леди Лукреция.
        - Доброго дня, мастер Сатурналл.
        Ее окутывал нежный цветочный аромат. Розовая вода, понял Джон. Лукреция опустила поднос на кровать и расставила на нем блюда в нужном порядке. Потом взяла в руки кувшин и повернулась к нему с каменным лицом:
        - Сядьте.
        Джон сел.
        - Пир начинается с пряного вина, — сказала она. — Если мне не изменяет память.
        Джон кивнул.
        - Приправленного шафраном, корицей и мускатным орехом, — уточнил он. — И жареными финиками, ваша светлость.
        - У вас замечательная память, мастер Сатурналл, — промолвила Лукреция, наполняя кубок. — Но я сохранила иные воспоминания о вине, которым вы меня потчевали.
        Джон отпил и улыбнулся про себя, ощутив вкус воды.
        - После вина подавали фарши, кажется, — продолжала Лукреция. — Из лебедя? Потом из гуся, потом из утки…
        Он вспомнил слова, которые шептал ей на ухо. Изысканные описания простой грубой пищи, что он стряпал для нее в голодный год. Теперь слушать и пробовать предстояло ему. Лукреция зачерпнула ложкой комковатое месиво из маленького горшочка. Давленая брюква, понял Джон. Он вскинул взгляд.
        - Ешьте, — велела Лукреция.
        Она подала вареный корень петрушки, пареную соленую рыбу, жидкую овсяную кашу и сушеные яблоки, размоченные в вержусе. Джон сидел в напряженной позе, жуя и глотая, а Лукреция неподвижно стояла перед ним. Наконец он отложил ложку.
        - Вам не по вкусу мои угощения, мастер Сатурналл?
        Джон посмотрел на тарелки, горшочки и судки. Представил, как она неуклюже возится с котелками и сковородками. Варит, толчет, трет и режет. Как она себе мыслила эту их встречу? Он вдруг понял, что не может больше молчать.
        - Ты выгнала меня. Такая у тебя была цель.
        Он увидел, как по лицу Лукреции растекается ошеломление.
        - Я понял это лишь много позже. Когда я в первый раз рассказывал тебе о Пире, ты уже знала эту историю. Знала, но молчала. «Почему?» — спросил я тебя, но ты не ответила. Однако тогдашним своим молчанием ты солгала мне, верно? Ты хотела ввести меня в заблуждение. Хотела распалить во мне гнев. Потому что той ночью я мог задать тебе вопрос и получше.
        Лукреция молча стояла перед ним, снова с лицом бесстрастным и непроницаемым. И только темные глаза чуть двигались, напряженно вглядываясь в него.
        - Почему ты призналась? Вот вопрос, пугавший тебя. Почему именно той ночью ты решила открыть мне свою тайну? Почти накануне свадьбы? Ты рассчитывала на мой гнев, так ведь? На жаркий уголек, постоянно тлевший во мне. В конце концов, я сам говорил тебе о нем. И действительно, гнев ослепил меня. Как ты и ожидала. — Он в упор посмотрел на нее. — Но мало-помалу туман гнева рассеялся. И я снова задумался о том, что ты мне рассказала. Его звали Колдклок. Он появился здесь, когда римляне убрались восвояси. Он принес клятву Богу и порубил пиршественные столы Беллики. Похитил огонь из ее очагов и убежал в долину. Он пришел сюда. Вот что ты мне поведала. Но это было не все, верно?
        Лукреция едва заметно кивнула.
        - Он поклялся перед Богом уничтожить плоды ее трудов, — продолжал Джон. — Но он насадил сады Беллики здесь. Поддерживал ее огонь в своих очагах. Как мог, сохранял обычаи Пира. И он воздвиг башню, чтобы с нее смотреть на долину. Почему?
        - Чтоб охранять долину от Беллики. Потому что он боялся колдовских чар…
        - Но зачем сохранять ее сады? — перебил Джон. — Или ее огонь? Зачем сберегать ее Пир? Или строить башню и сторожить на ней, не загорится ли вдали очаг Беллики. Ты знаешь ответ. И знала его той ночью. Почему Колдклок поступил так?
        Лукреция медленно покачала головой и отвела глаза, избегая встречаться с ним взглядом.
        - Он любил Беллику, — сказал Джон. — Невзирая на свою клятву. Невзирая на все, что сделал. И ты всегда знала это. Потому что ты тоже любила того, с кем не могла быть вместе. Потому что тебя связывала такая же клятва.
        Лукреция отвернулась к окну — за ним пушистыми хлопьями падал снег.
        - Боюсь, вам придется сократить свой ужин, мастер Сатурналл, — промолвила она, стоя спиной к нему. — Дороги за минувшие годы не стали лучше. После первого же снегопада будет ни пройти ни проехать…
        - Ты призналась той ночью, чтобы избавиться от меня, — снова перебил Джон. — Ты вырядилась, как потаскуха, чтобы убить во мне желание и выдворить отсюда. Ты отвергла меня. Отреклась от своих чувств ко мне. Обошлась со мной в точности так, как твой предок обошелся с Белликой. Ты лгала мне и лгала самой себе…
        Лукреция резко повернулась к нему, случайно столкнув одну из мисок с подноса.
        - Я не лгала! — задыхаясь от негодования, выпалила она. — Я просто не могла этого вынести! Как ты не понимаешь? Мне была нестерпима сама мысль, что ты все время будешь рядом, а я даже дотронуться до тебя не смогу. Что он станет помыкать тобой как хочет. — Она стиснула зубы и яростно сверкнула глазами. — Когда бы я знала, какие изощренные унижения он измыслит для меня, я бы ушла с тобой. Но я не знала. Поначалу меня удерживало здесь обещание, данное отцу. Потом удерживало мое дитя. Наше с тобой дитя. Да, я выставила тебя вон. Я прибегла к постыдной уловке и признаю свою вину. Я разыграла из себя шлюху, чтобы ты отвратился от меня сердцем. Я признаю и это тоже. А теперь ты появляешься дюжину лет спустя и требуешь, чтобы я отдала тебе долг. Что ж, я покорпела в кухне, Джон Сатурналл. И я приготовила тебе пир. — Она сердито указала на недоеденное кушанье, стоящее перед ним. — Теперь доедай и убирайся отсюда!
        Джон оторопело уставился на нее. Он столько раз повторял в уме свою речь. И представлял какой угодно исход разговора, но только не такой. Под гневным взглядом Лукреции он взял ложку и окунул в ближайшую тарелку.
        - Ну? — сурово осведомилась она.
        Репа, подумал он. Приправленная вержусом и маслом. Он проглотил, и Лукреция хмуро кивнула:
        - Нравится, мастер Сатурналл?
        - Да, ваша светлость.
        - В таком случае доедайте и ступайте прочь.
        Джон зачерпнул еще ложку. Снег за окном повалил гуще. На земле уже лежал тонкий белый покров. Джон жевал медленно, словно наслаждаясь вкусом пресного месива.
        - Вам придется поторопиться, — сказала Лукреция, и Джону показалось, что голос у нее несколько смягчился.
        Он поднял взгляд от тарелки:
        - И не посмаковать эти блюда, воздавая им должное?
        Она недоверчиво хмыкнула:
        - Разве они стоят того, чтобы их смаковать?
        - О да, ваша светлость. Безусловно.
        Не тень ли удовольствия мелькнула на ее лице? Джон зачерпнул еще ложку, прожевал и проглотил.
        - Очень уж вы нерасторопны, мастер Сатурналл. Глядя на вас, можно подумать, что вам не хочется очистить свою тарелку.
        - Почему не хочется? Просто я не могу есть быстрее, ваша светлость. — Он на мгновение застыл с ложкой у рта, словно осененный некой мыслью. — Разве что кто-нибудь пособит мне в этом приятном деле?
        - Пособит?
        Джон встал и выдвинул второе кресло:
        - Не угодно ли вам сесть за стол со мной, леди Лукреция?
        Он чувствовал себя так же, как в далекий зимний день, когда они вместе собирали каштаны: словно он осторожно ступает по замерзшему пруду и тонкий лед может проломиться под ним в любую минуту. За окном кружил снег, падал густыми хлопьями, все толще устилая землю, налипая на разбитые стекла старой оранжереи. Темные глаза Лукреции пытливо вглядывались в него, как тогда, когда он склонился над ней в ее комнате, вдыхая сладкий запах печеных яблок и медвяных сливок, смешанный с ароматом ее кожи.
        Он ждал. Наконец она медленно села:
        - Вам и впрямь по вкусу мои кушанья?
        - В жизни не ел ничего вкуснее.
        - Едва ли я поверю такой лести, мастер Сатурналл.
        - Это не лесть, ваша светлость, а истинная правда. — Зачерпнув ложкой из тарелки, Джон потянулся через стол. — Попробуй сама.
        ИЗ КНИГИ ДЖОНА САТУРНАЛЛА:
        ПОСЛЕДНИЙ ПИР ДЛЯ ПЕРВЫХ МУЖЧИН И ЖЕНЩИН
        Сады Сатурна были разорены, столы его были разрушены. Сатурнов Пир был утрачен, как я говорил. Но ничто, по утверждению алхимиков, не исчезает всецело. Каждый год пресные воды Равнин сохраняются под солеными водами прилива. Каждую весну ковры зелени появляются из-под зимних снегов Долины. Всякое вещество сохраняется, даже если оно поддается воздействию дыма или копоти, и это известно даже самому неискушенному повару. Ибо меняется лишь внешняя форма, а сущность остается неизменной.
        Повару в тягость читать о подобных предметах, для него привычнее корпеть над котлом, нежели над страницей. Но именно таким образом и сберегаются обычаи Сатурнова Пира.
        Ева подала Адаму одно только яблоко. Но это все равно был Пир. Я подавал роскошные обеды королям и видел зажаренного на ветке кролика, насытившего простого погонщика лошадей. Я чуял ароматы изысканных блюд в дыме жалкого костерка, чье пугливое, слабое пламя не могло согреть кости маленького мальчика и его матери.
        Повар не особенный среди людей, как мне сказали однажды. И Пир принадлежит не ему одному, как я некогда полагал. Сегодня моя любовь говорит мне иное. Сегодня второй Адам обихаживает свою Еву.
        Он будет кормить ее, как кормил в былые дни, и, если у нее достанет любви к нему, она тоже похлопочет у очага и накормит его. Недра зимы стали для них стенами сада, где они сидят рука об руку в мирном согласии. И при благоволении древнего бога новый Адам и его темноокая Ева разделят друг с другом такую любовь, какой не изведали в пору, когда их мир был молод.
        Такое вот знание я постиг, и оно открывается мне заново каждый год, когда мы с ней вдвоем собираем Сатурнов Пир.
        Джон Сатурналл
        Писано в году от Рождества Христова тысяча шестьсот восьмидесятом
        Благодарности
        Путь к публикации у этой книги был долгим и причудливым. Мне хотелось бы поблагодарить всех, кто поддерживал и подбадривал меня на всем его протяжении.
        Представление о семнадцатом веке и кулинарии того времени я почерпнул из работ многих авторов, но в первую очередь из книги моего доброго друга Кейт Колкухон «Taste: The Story of Britain Through its Cooking». Среди прочих следует упомянуть весьма своеобразное в своей энциклопедичности сочинение «The Closet of Sir Kenelm Digby Opened» (1669) и поварскую книгу «The Accomplished Cook» (1660) Роберта Мэя, которая является «Миссис Битон» семнадцатого века. «Elinor Fettiplace’s Receipt Book» под редакцией Хилари Сперлинг (1604 и 1986) — замечательное практическое пособие по старинной кулинарии, как и «Siren Feasts» (1996) Эндрю Долби. Интересные рецепты салатов были найдены в «Acetaria» (1699) Джона Ивлина, а почти все остальные взяты из книги Джерваза Маркэма «The English Housewife» (1615).
        Отдельную признательность я должен выразить многочисленным коллегам и друзьям, в частности А. С. Байетт (за магию и куклы), Дэвиду Митчеллу (за обсуждения сюжета), Дэвиду Муру, владельцу ресторанов «Pied--Terre» (за информацию о работе кухонь), Дагу Сейболду (за советы по сокращению романа) и Эмми Саунди (за «Elinor Fettiplace’s Receipt Book»). Хочу также поблагодарить работников издательства «Bloomsbury» (в порядке появления) Алексу фон Хиршберг, Александру Прингл, Джиллиан Стерн и Мэри Томлинсон, которые совместными усилиями превратили мое полусырое творение в пригодное для подачи на стол. Спасибо за помощь и советы всем им, искусным и неутомимым «книжным поварам».
        В самом глубоком долгу я перед теми, кто находился рядом со мной дольше всех. Моя мать Ширли Блейк не только готовила для меня самые разнообразные блюда, но и научила меня готовить. Без нее замысел этой книги просто не родился бы. Мой литературный агент Кароль Блейк побудила меня взяться за работу, и ее вера в меня, преданность и дружеское участие поддерживали меня все время, пока я писал эти страницы. И наконец, я хочу выразить искреннюю благодарность и любовь своей жене Вините Райан, чья вера в меня подпитывала мою веру в собственные силы, не позволяя опустить руки посреди кухни. Все, что я пишу — или стряпаю — для других, посвящается ей.
        Пресса о романе
        Лоуренс Норфолк — гений.
        Луи де Берньер
        Лоуренс Норфолк — один из лучших английских писателей своего поколения.
        The Observer
        Блистательный, насыщенный историческими фактами роман о кулинарии и колдовстве.
        Антония Байетт
        Норфолк наводит на этот удивительный мир свою волшебную лупу, и тот предстает не исторической реконструкцией, а чудом из чудес, живым и цветущим… будто полузабытую детскую сказку излагает Жан-Батист Гренуй из «Парфюмера».
        The Wall Street Journal
        Эта книга — подлинный пир, она подобна столу, ломящемуся от искусно приготовленных яств.
        The Independent
        Ну наконец-то — первый за двенадцать лет новый роман непревзойденного мастера исторической прозы.
        London Evening Standard
        Не жертвуя ни блестящей эрудицией, ни великолепным языком своих прошлых романов, на этот раз Норфолк сосредоточился на одиссее одного главного героя. Его пир — это изумительная метафора жизни во всем ее сочном многообразии, радостей мироздания, которых хватит на всех.
        Washington Post
        История о политике и показном блеске эпохи, но прежде всего о еде, описанной красочно и аппетитно. Никто, кроме Норфолка, не мог сотворить такое.
        The Daily Telegraph
        Норфолк, автор изобилующих детальными описаниями исторических романов, использует здесь свой дар для рассказа о жизни повара в английской усадьбе семнадцатого века… Он представляет нам манихейскую борьбу между христианскими и языческими традициями, но в конечном счете не менее значимой представляется полнота чувственного мира, изображенного автором.
        The New Yorker
        Превосходно… Вся книга являет собой фантазию на тему вкуса. Как все лучшие исторические произведения, «Пир Джона Сатурналла» не просто роман, действие которого разворачивается в определенный исторический период… но рассказ о том, как исторические события влияют на жизнь людей, таких как мы с вами.
        The Times
        Находясь в искусных руках Норфолка, можно не опасаться словесного отравления. «Пир Джона Сатурналла» — самое, казалось бы, простое из его произведений, своего рода сказка для взрослых… Фантастическая архитектура и причудливый растительный мир служат ярким фоном для развертывания кровавого конфликта и головокружительной любовной истории. Норфолк — прекрасный знаток не только соусов, но и малоизвестных документальных источников. Созданная им смесь из страшных исторических фактов и на удивление правдоподобного вымысла заслуживает внимания самого широкого круга читателей.
        The Sunday Telegraph
        Лирическая история о потерях и разрушениях, вызванных Английской гражданской войной, и о кулинарии как спасении. Классовые отношения, война и народные предания — вот основные темы этого превосходного амбициозного романа.
        Marie Claire
        Здесь представлена, пожалуй, самая зримая, самая чувственно-достоверная кухня в мировой литературе после описанной в «Горменгасте» Мервина Пика. Мы наслаждаемся сюжетом и интригой, но не в меньшей степени — кулинарной стороной дела.
        The Times Literary Supplement
        Великолепная «деликатесная» история о низкородном поваре и его восхождении к успеху.
        The Independent
        В четвертом историческом романе Лоуренса Норфолка явно выражен мифический аспект… здесь мастерски переплетены фольклорные и кулинарные мотивы.
        The Observer
        У меня просто слюнки текли от описаний блюд… Потрясающая книга.
        BBC Radio 4, Open Book
        Захватывающая история о поваренке-сироте, ставшем великим мастером кулинарного дела, с рецептами роскошных блюд и превосходными иллюстрациями.
        Vanity Fair
        Блестящий роман. Норфолк делает то же, что и всегда: с головой окунает вас в мир, созданный в высшей степени убедительно… Чрезвычайно, чрезвычайно впечатляющая книга.
        Алекс Престон (BBC Radio 4, Saturday Review)
        Роман столь же яркий, сколь аппетитный. Эта книга, подобная великолепному многослойному пиршеству, не только содержательна, а еще и виртуозно написана; отточенная проза Норфолка, пропитанная тайным языком кухни семнадцатого века, вызывает кухню эту к жизни во всей чувственной полноте и живости.
        The Metro
        Масштабное повествование о любви и древней легенде. Прекрасные художественные образы и очаровательные исторические подробности придают рассказу достоверность, а описания кулинарных творений вызывают бурное слюноотделение. Единственный в своем роде сплав реальной истории и мифа.
        The Booklist
        «Пир Джона Сатурналла» — это затейливое переплетение мифа, суеверного предания и истории любви, разбавленное сказочными элементами и представленное на фоне Английской гражданской войны… Замечательный роман, в котором Норфолк оживляет кухню далекого прошлого… Настоящий литературный пир.
        The Lady
        Роман насыщенный и ароматный, как тонкое вино.
        Curled Up With a Good Book
        ~
        Lawrence Norfolk
        JOHN SATURNALL’S FEAST
        2012 by Lawrence Norfolk
        
                
        Издательство Иностранка®
        Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
        )
        notes
        Сноски
        1
        Стихотворение Кристофера Марло «Страстный пастух — своей возлюбленной» цитируется здесь и далее в переводе И. Жданова. — Примеч. пер.
        2
        Роберт Геррик «К сосцам Юлии».