Семейство Абэ Огай Мори
Мори Огай (1862-1922) — один из наиболее значительных японских писателей на рубеже XIX-XX веков. Его творчество передает ощущение единства и в то же время различия двух миров — Востока и Запада. Мудрое, философски глубокое постижение жизни, бесспорное художественное мастерство писателя сделали его творчество известным не только в Японии, но и во всем мире.
По единодушному признанию критиков, исторические повести писателя, являются вершиной его творчества. В них Огай обратился к художественному исследованию нравов военно-феодального дворянства, сословия самураев, из которого происходил сам.
Содержание
Семейство Абэ
КОММЕНТАРИИ
Семейство Абэ
В соответствии с правилами заложничества Хосокава Тадатоси — военачальник третьего ранга сёгунской гвардии, состоявший в должности правителя провинции Эттю, — весной восемнадцатого года Канъэй собирался в Эдо. Ему предстояло, не дождавшись цветов, расцветавших в его владениях раньше, нежели в других местах, отправиться на север в сопровождении свиты и вооруженного отряда, как полагается даймё с доходом в пятьсот сорок коку.
Нежданно-негаданно Тадатоси занемог, да так, что придворный лекарь со всеми его снадобьями оказался бессилен, а болезнь с каждым днем набирала силу. Послали нарочного в Эдо просить об отсрочке. В ту пору сёгуном был Иэмицу, третий из дома Токугава, правитель блистательный и милостивый. Помня о заслугах Тадатоси в усмирении мятежников во главе с Амакуса Сиро Токисадой во время восстания в Симабаре, сёгун проявил великодушие — двадцатого числа третьего месяца он приказал своим приближенным Мацудайре Идзуноками, Абэ Бунгоноками, Абэ Цусиманоками выразить сочувствие больному и послать к нему лекаря-иглоукалывателя из старой столицы.
Далее, двадцать второго числа, с нарочным — самураем по имени Сога Матадзаэмон — ему было отправлено письмо за подписью трех высокопоставленных чиновников «Бакуфу».
145
Внимание сегуна к Тадатоси расценивалось как знак наивысшего благоволения. Сёгун и прежде одаривал его милостями: три года назад, весною пятнадцатого года Канъэй, после усмирения восстания в Симабаре, когда вновь воцарилось спокойствие, сёгун пожаловал ему угодья в эдоских владениях и птиц для соколиной охоты. Так что теперешние знаки внимания были вполне естественны.
Однако, не дождавшись сёгунских милостей, Тадатоси скончался в своей усадьбе Ханабатакэ в провинции Кумамото. Случилось это семнадцатого числа третьего месяца в час Обезьяны, от роду ему было пятьдесят шесть лет.
Супруге его, дочери Огасавары Хёбудаю Хидэмасы, удочеренной самим сёгуном и им же выданной замуж, в том году исполнилось сорок пять. Звали ее Осэнноката. Старший сын Тадатоси — Рокумару — шесть лет назад отпраздновал совершеннолетие и по этому случаю получил от сёгуна право присоединить к своему имени иероглиф «Мицу», так что одним из его имен стало Мицусада. Он получил высокий ранг и должность правителя провинции Хиго.
Следуя в Эдо, Мицусада уже добрался до Хамамацу, что в провинции Тотоми, и тут его настигло известие о кончине отца. Он вынужден был повернуть обратно. К этому времени Мицусада сменил свое имя на Мицухиса.
Второй сын Тадатоси — Цурутиё — сызмальства принял монашество в храме Тайсёдзи на горе Тацутаяма. Он стал учеником настоятеля Тайэн-осё, прибывшего сюда из киотоского храма Мёсиндзи, и получил имя Согэн. Третий сын — Мацуноскэ — воспитывался в семействе Нагаока, исстари: связанном с домом Хосокава. Четвертый — Кацутиё — был усыновлен Нандзё-тайдзэном, управляющим продовольственным ведомством.
Были у Тадатоси также две дочери. Старшая, Фудзихимэ, была просватана за Мацудайру Суоноками Тадахиро. Вторая, Такэхимэ, вышла замуж за Ариёси Таномо Хидэнагу.
Сам Тадатоси являлся третьим сыном Сансая. За ним шли еще трое: четвертый сын — Накацука Садаю Тацутака, пя-
146
тый — Гёбу Окитака, шестой — Нагаока Сикибу Ёриюки. Младшие его сестры — Тарахимэ, бывшая замужем за Инабой Кадзумити, и Манхимэ, выданная за советника императорского двора Карасумару Мицукату. Дочь этой Манхимэ, Нэнэхимэ, впоследствии стала женой Мицухисы.
Два старших брата Тадатоси носили фамилию Нагаока. Две старшие сестры его вышли замуж и жили теперь в семействах Дзэнно и Нагаока. Здравствовал еще и сам старик Сансай Сорю, ему исполнилось семьдесят девять лет. В момент смерти Тадатоси он, как и старший сын покойного Мицусады, направлялся в Эдо, другие родичи находились кто в Киото, кто в иных дальних провинциях. До них печальное известие дошло позднее. Особенно велика была скорбь тех, кто пребывал в самой усадьбе Кумамото. Двое — Мунусима Сёкити и Цуда Рокудзаэмон — отправились с печальным известием в Эдо.
Поминовение первой недели пришлось на двадцать четвертый день третьего месяца. Двадцать восьмого числа четвертого месяца состоялась церемония поднятия гроба, до той поры он стоял в одном из покоев усадьбы прямо на земле, по этому случаю дощатый настил пола разобрали.
По указанию из Эдо сожжение усопшего произвели в храме Соунъин деревни Касугамура уезда Акита, прах захоронили на горе за воротами Кораймон. Зимою следующего года возле усыпальницы воздвигли храм Гококудзан Мёгэдзи; из эдоского храма Токайдзи, что в районе Синагава, прибыл бонза Кэйсицу-осё, ученик знаменитого Такуана-осё. Впоследствии, когда он по старости отошел от дел и поселился во флигеле Ринрюан при том же храме, его место унаследовал второй сын Тадатоси, в монашестве Согэн, принявший имя Тэнган-осё, Тадатоси получил посмертное имя Мёгэиндэн Тайун Сого Дайкодзи.
Сожжение в храме Сюунъин совершалось по воле самого Тадатоси. Как-то раз во время охоты он отдыхал и пил чай в этом храме. Потом ему вздумалось побрить бороду, и он сказал об этом настоятелю. Вызванный настоятелем прислуж-
147
ник принялся ловко орудовать бритвой, а Тадатоси тем временем поинтересовался:
«Видать, немало покойников побрили вы этой самой бритвой?»
Настоятель смешался, не зная, что ответить. С тех самых пор Тадатоси питал расположение к храму Сюунъин и завещал именно там предать огню его тело.
Церемония сожжения была в самом разгаре, когда среди сопровождавших гроб самураев пробежал шепоток:
- Смотрите, соколы, соколы!
В небесной голубизне, просвечивавшей сквозь кроны храмовых криптомерия, показались два сокола. Они описали круг над колодцем, прикрытым словно зонтиком ветвями цветущей сакуры, и стремительно опустились в него. На глазах у изумленной публики две птицы, одна в хвост другой, камнем упали в колодец.
Толпа у ворот храма загомонила. Два человека отделились, подошли к колодцу и, облокотясь о каменную ограду, заглянули внутрь. Соколы к тому времени погрузились на дно, поверхность воды снова была невозмутимой, как прежде. В обрамлении водорослей она сверкала подобно зеркалу. Эти двое были сокольничие. Погибшие же соколы Ариака и Акаси — любимцы Тадатоси.
- Значит, соколы тоже последовали за господином, — пронеслось над толпой.
Со дня смерти князя покончили с собой более десяти вассалов. Позавчера совершили харакири восемь человек разом, один сделал харакири вчера. Во всем княжестве не было человека, который не помышлял бы о самоубийстве. Никто не задавался вопросом, как это пара соколов сумела ускользнуть от сокольничих и почему они влетели в колодец.
Соколы были любимцами князя, и всем было ясно: они приняли добровольную смерть. Основание доискиваться иных причин не было.
Пятого числа пятого месяца истекли положенные сорок девять днем траура.
148
Во всех храмах — Кисэйдо, Конрёдо, Тэндзюан, Сёсёин, Фудзиан — читались заупокойные сутры. Но кое-кто еще готовился совершить харакири на следующий день. Эти люди, равно как и их родственники, жены и дети, не принимали участия ни в торжественных встречах высокого гонца из Эдо и иглоукалывателя из Киото, ни в поминках. Их помыслы всецело сосредоточились на самоубийстве. Они забыли даже о собственных детях: не рвали листьев ириса, чтобы украсить, как полагается, карнизы крыш в праздник мальчиков, не вывешивали традиционных карпов, жизнь для них остановилась.
Никто не отдавал распоряжений, когда и как совершать самоубийство, — все разумелось само собой. Близость к князю, даже самая тесная, еще не давала права каждому поступать по своей воле. Даже тот, кто при жизни сопровождал князя в поездках к сёгуну в столищу Эдо, или делил с ним бивачный быт в дни сражений, нуждался в особом дозволении, чтобы сопутствовать своему господину на гору Сидэ и по реке Сандзу. Смерть без дозволения приравнивалась к собачьей смерти.
Для воина главное — честь, собачья же смерть чести не приносит. Погибнуть на поле брани, сражаясь с врагом, почетно; но опередить других на смертном пути, не имея на то дозволения, — это в заслугу не ставится. Та же собачья смерть, что и самоубийство без дозволения. Лишь в случае особой близости к князю может предполагаться как бы молчаливое дозволение.
Возьмем учение Махаяны. Оно возникло уже после того, как Будда погрузился в нирвану, то есть родилось без прямого одобрения Будды. Но тот, кому ведомо прошедшее, настоящее и будущее, должен был предвидеть и возможность подобного учения. Поэтому можно считать, что проповедь Махаяны возвещена самими златыми устами.
Как же получали дозволение на самоубийство? Наглядное представление об этом может дать история Найто Тёдзюро Мотодзуку. Тёдзюро прислуживал Тадатоси в его кабинете.
149
Он пользовался особым расположением князя и во время его болезни неотлучно находился при нем.
Когда Тадатоси понял, что ему не суждено выздороветь, он призвал Тёдзюро:
- Приближается конец, повесь-ка у меня в изголовье изречение: «Двух не дано», что начертано крупными иероглифами.
Семнадцатого числа третьего месяца состояние Тадатоси резко ухудшилось, и он повторил:
- Принеси же тот свиток.
Тёдзюро повиновался. Тадатоси посмотрел на свиток и в раздумье закрыл глаза. Через некоторое время он сказал:
- Ноги у меня отяжелели.
Тёдзюро осторожно отвернул подол ночного халата и стал растирать ему ноги, не спуская глаз с лица князя:
- У Тёдзюро есть почтительная просьба.
- В чем дело?
- Болезнь причиняет вам тяжкие страдания, но боги милостивы, лекарство поможет. Я всей душой молюсь за ваше скорейшее выздоровление. Однако пути судьбы неисповедимы, и, если все-таки случится худшее, позвольте Тёдзюро уйти вместе с вами. — Тёдзюро порывисто обхватил ноги Тадатоси и прижался к ним лбом. Его глаза были полны слез.
- С какой стати? — Тадатоси отвернулся от Тёдзюро.
- О, не извольте так говорить! — Тёдзюро вновь припал к ногам Тадатоси.
- С какой стати? — повторил Тадатоси, не поворачивая головы.
Кто-то из присутствующих сказал:
- Нескромно это в твои-то лета, постеснялся бы. Тёдзюро в тот год минуло семнадцать. Горло у него перехватило от волнения, он только и вымолвил:
- Прошу вас! — И в третий раз прижался лбом к ногам господина.
- Какой настойчивый! — сказал Тадатоси. В голосе его слышалась строгость, но слова сопровождались кивком согласия.
150
- О! — вырвалось у Тёдзюро; не отпуская ног господина, он уткнулся лицом в его постель и замер.
Тёдзюро впал в то расслабленное состояние, какое бывает, когда самое страшное позади и человек уже достиг цели. Он ощутил полное успокоение, не чувствовал и не замечал ничего, даже собственных слез.
По молодости лет Тёдзюро не имел военных заслуг. Но Тадатоси благоволил к нему и держал при себе. Бывало, Тёдзюро под винными парами допускал оплошность, которая другому не простилась бы, но Тадатоси только смеялся и говорил:
- Это не Тёдзюро грешит, а сакэ.
И Тёдзюро горел желанием исправить оплошность, отплатить за доброе к себе отношение. С тех пор как здоровье Тадатоси ухудшилось, он твердо знал, что для него, обласканного милостями князя, нет иного пути, кроме самоубийства вслед.
Если бы кто-нибудь заглянул поглубже в его душу, то наряду с желанием умереть обнаружил бы и сознание того, что окружающие сочтут это его долгом. И внутренние побуждения и людское мнение равным образом предписывали одно — умереть. В его положении поступить иначе — значило бы покрыть себя страшным позором. Малодушные мысли посещали Тёдзюро, но страха смерти в нем не было. Все его помыслы были сосредоточены на решимости во что бы то ни стало добиться разрешения князя на самоубийство.
Тёдзюро почувствовал вдруг, что ноги господина, которые он сжимал, как будто ожили, зашевелились. Только тогда он опомнился и с мыслью: «Болят, наверное», — снова принялся легонько их растирать. Теперь он подумал о старой матери и о жене. Как семья ушедшего вслед за господином, они получат от главного дома вознаграждение. Он может умереть спокойно, зная, что семья обеспечена. От этих дум лицо Тёдзюро просветлело.
Утром семнадцатого дня четвертого месяца Тёдзюро привел в порядок свою одежду и вышел к матери. Во время этой прощальной встречи он впервые сообщил ей о своем
151
намерении. Мать не выказала ни малейшего волнения. Она знала: сегодня ее сын совершит харакири, хотя они не говорили об этом, и, вероятно, пришла бы в смятение, если бы он решил по-иному. Мать позвала с кухни невестку, совсем недавно поселившуюся в их доме, и спросила, все ли готово.
Невестка тотчас принесла заранее припасенное сакэ. Она тоже знала: сегодня муж совершит харакири — и по этому случаю сделала парадную прическу, надела лучшее кимоно. Лица матери и жены были торжественно-серьезными, и лишь по припухшим векам молодой женщины можно было догадаться о пролитых ею слезах.
Когда принесли поднос с чашечками сакэ, Тёдзюро позвал младшего брата, Сахэйдзи. Все четверо молча выпили по глотку. Затем мать обратилась к сыну:
- Тёдзюро, сегодня твое любимое сакэ. Может быть, выпьешь еще немного?
- Конечно, — с улыбкой ответил Тёдзюро и выпил еще. Потом сказал: — Замечательное сакэ. Сегодня я опьянел сильнее обычного, видно, за последние дни немного устал. Извините, пойду прилягу. — С этими словами Тёдзюро встал, прошел к себе в комнату, лег и тут же заснул.
Жена последовала за ним, подложила подушку ему под голову; Тёдзюро пробормотал что-то во сне, повернулся на другой бок и продолжал спать. Жена смотрела на него, не отрывая глаз, потом спохватилась: плакать нельзя! — и поспешно вышла.
Дом затих. Слуги и служанки, так же как мать и жена, знали о решении хозяина. Ни в кухне, ни на конюшие — нигде не было слышно оживленных голосов. Мать находилась в своей комнате, невестка — в своей, младший брат — в своей, каждый думал свою думу.
Хозяин крепко спал. Над раздвинутым настежь окном сушилась на карнизе пахучая травка — даваллия. Время от времени, словно спохватившись, позвякивал на ветру колокольчик. На земле — колода для воды — высокий камень с выдолбленной верхушкой, а на нем — опрокинутый ковш;
152
стрекоза опустилась на длинную ручку ковша, распластала крылышки и замерла.
Прошел час, за ним второй. Миновал полдень. Прислуге, как обычно, было приказано готовить обед. Но распорядится ли свекровь всем собраться к трапезе — невестка не знала и спрашивать не решалась, дабы никто не подумал, что у нее в такое время еда на уме.
Между тем вскоре появился Сэки Сёхэйдзи, которого просили быть помощником во время харакири. Свекровь кликнула невестку. Та молча поклонилась, справилась о здоровье гостя.
- Тёдзюро прилег отдохнуть, но уже пора, вот и господин Сэки пожаловал. Может быть, ты его разбудишь? — сказала свекровь.
- Да, да, конечно. Особенно задерживаться нельзя, — ответила невестка и пошла будить мужа.
Как и в тот раз, когда подкладывала мужу подушку, она смотрела на него, не отрывая глаз. Она знала, что должна возвестить мужу его смертный час, и ей было нелегко. Тёдзюро крепко спал. Теперь он лежал спиной к окну, лицом к двери, по-видимому, ему мешал яркий свет, лившийся из сада.
- Послушай! — позвала его жена. Тёдзюро не шелохнулся. Она склонилась над ним, коснулась рукой его плеча.
- А? — Тёдзюро открыл глаза, потянулся и проворно вскочил на ноги.
- Ты сладко спишь, но пора вставать, матушка велела тебя разбудить, к тому же пожаловал господин Сэки.
- Да? Уже полдень? Ну и заспался же я. Прилег на минутку, да, видно, разморили меня сакэ и усталость. Теперь чувствую себя отлично. Съем-ка я, пожалуй, тядзукэ да начну потихоньку собираться в храм Хигасикоин. Скажи матери.
Воин, когда настает его час, много не ест. Но и на пустой желудок к важному делу не приступает. Тёдзюро встал бодрым и свежим. Был уже полдень, значит, самое время подкрепиться. Как в обычные дни, семья села за стол в полном составе.
153
После обеда Тёдзюро спокойно собрался и вместе с Сэки отправился к фамильному храму Хигасикоин совершать харакири.
Разрешение на самоубийство получили, включая Тёдзюро, восемнадцать человек. Многим обязанные Тадатоси, они, подобно Тёдзюро, молили о позволении умереть. Зная верность преданных ему самураев, Тадатоси всей душой желал бы сохранить их, как опору своему сыну Мицухисе. К тому же он считал жестоким позволить им умереть вместе с собою. Но один за другим они просили: «Разреши», — и он вынужден был давать разрешение.
Тадатоси верил в готовность всех близких ему пожертвовать жизнью. Он знал, что самоубийство их не страшит. Тревожило другое: что с ними станет, если он не разрешит? — Никто во всем клане не захочет иметь с ними дела, ибо раз они не умерли, когда должны были умереть, значит, проявили неблагодарность и малодушие. Всегда найдутся такие, кто скажет: знай покойный господин, какие это мелкие душонки, не держал бы их при себе. Как горько им будет слышать это, пожалуй, даже невыносимо! Обуреваемый такими мыслями, Тадатоси делал над собой усилие и говорил: «Разрешаю».
Когда число вассалов, получивших позволение на самоубийство, достигло восемнадцати, Тадатоси, человек бывалый, неплохо знавший мирские нравы, задумался. На смертном одре он размышлял об уходе из жизни — своем и восемнадцати самураев.
Родившись однажды, все рано или поздно должны умереть. Старое дерево засыхает, рядом поднимается и зеленеет молодое. Юношам, окружающим его сына Мицухису, в сущности, не нужны те, которые состояли на службе у Тадатоси. Хотелось бы, конечно, чтобы они остались в живых и продолжали служить Мицухисе, как служили ему. Но вместе с Мицухисой выросли его сверстники, которые с нетерпением ждут возможности отличиться. У тех, кто служил Тадатоси и получал в свое время разные должности, наверняка хватает недоброжелателей. Завидовали им, во всяком случае, многие.
154
Поэтому не разрешить им уйти вместе с ним — не такое уж мудрое решение. Дать им возможность умереть, пожалуй, более великодушно. Эта мысль успокоила Тадатоси.
Вот имена тех, кто получил разрешение на самоубийство: Тэрамото — это Тэрамото Таро, чьи предки жили при буддийском храме провинции Овари. Сын Таро по имени Найдзэнносё служил в доме Имагавы. Сын Найдзэнносё прозывался Сахэем, сын Сахэя прозывался Уэмонноскэ, сын Уэмонноскэ прозывался Ёдзаэмоном.
Ёдзаэмон, находясь при Като Ёсиаки, отличился во времена покорения Кореи. Сын Ёдзаэмона, Ясаэмон, участвовал под началом Гото Мотоцугу в осаде Осакского замка. После того как он попал на службу в дом Хосокавы, он стал получать тысячу коку и командовать отрядом в пятьдесят ружей. Двадцать девятого дня четвертого месяца совершил харакири в храме Анъёдзи. Возраст: пятьдесят три года. Помогал ему Фудзимото Идзаэмон.
В обязанности Оцуки входил надзор за благонадежностью населения, и он получал жалованье в сто пятьдесят коку. Совершил харакири двадцать шестого числа четвертого месяца. Помогал ему Икэда Хатидзаэмон.
О Найто рассказано выше.
Ота — тот, чей дед Дэндзаэмон служил у Като Киёмасы. Когда Тадахиро лишился владений, Дэндзаэмон и его сын Гэндзаэмон остались без места. Сёдзюро был вторым сыном Гэндзаэмона, исполнял должность оруженосца и имел доход в сто пятьдесят коку. Он первый покончил с собой семнадцатого числа третьего месяца в храме Касуга. Возраст — восемнадцать лет. Помощником был Модзи Гэмбэй.
Харада получал жалованье в сто пятьдесят коку, состоял при особе даймё, совершил харакири двадцать шестого числа четвертого месяца. Помогал ему Камата Гэндаю.
Мунаката Кахэй и его брат Китидаю были потомками тюнагона Мунакаты Удзисады. Они служили при Сэйбэе Кагэнобу, и старший и младший имели по двести коку дохода. Совершили харакири в один и тот же день — второго числа
155
пятого месяца, старший брат — в Рютёин, младший — в Рэнсёдзи. Старшему помогал Таката Дзюбэй, младшему — Мураками Итинэмон.
Хаситани происходил из провинции Идзумо и принадлежал к ветви Амако. Тадатоси взял его на службу четырнадцатилетним мальчиком и положил ему жалованье в сто коку. Он состоял при самом господине. В его обязанность входило пробовать, не отравлена ли еда. Когда Тадатоси совсем ослабел от болезни, Хаситани был удостоен чести держать его голову на своих коленях. Хаситани совершил харакири двадцать шестого дня четвертого месяца в храме Сэйгандзи. В тот момент, когда он приготовился умереть, из замка донеслись слабые удары гонга. Обратившись к одному из вассалов, Хаситани попросил:
- Пойди узнай, который час. Вассал вернулся и сказал:
- Слышал последние четыре удара, но сколько их было всего — сказать не могу.
Хаситани и все, кто был рядом, расхохотались.
- Здорово же ты меня рассмешил напоследок, — сказал Хаситани, после чего отдал слуге свое хаори и вспорол себе живот. Помогал ему Ёсимура Дзиндаю.
Ихара получал содержание на троих и имел доход в десять коку. При совершении харакири помощником был Хаяси Сабэй, вассал Абэ Яитиэмона.
Танака — потомок того Окику, что оставил миру «Сказание О кику». Он был близок к Тадатоси еще с той поры, когда оба обучались в монастыре Атагосан. Тадатоси намеревался тогда постричься в монахи, а Танака потихоньку его отговаривал. В дальнейшем он служил у Тадатоси за содержание в двести коку. Он был искусен по части вычислений. Состарившись, Танака получил право сидеть в присутствии господина, не снимая головного убора. Его просьба о разрешении на самоубийство была отклонена. Тогда восемнадцатого числа седьмого месяца он вонзил себе в живот короткий меч и так отправился бить челом, после чего получил дозволение. Помогал ему Като Ясудаю.
156
Хондзё происходил из провинции Танго. Случилось так, что он оказался не у дел и нанялся постельничим к Хондзё Кюэмону, служившему у князя Сансая. После подавления мятежников в Накацу ему было назначено содержание на пятерых и дарован надел в пятнадцать коку. С этого времени он принял фамилию Хондзё. Совершил харакири двадцать шестого числа четвертого месяца.
Ито — самурай, состоявший при кухне. Покончил с собой двадцать шестого числа четвертого месяца. Помогал ему Кавакита Хатискэ.
Уда — бродячий самурай из рода Отомо. У Тадатоси получал сто коку. Совершил харакири двадцать седьмого числа в собственном доме. Возраст — шестьдесят четыре года. Помощником был Табара Камэй, вассал Мацуно Укё.
Нода — сын знатного самурая Ноды Мино из рода Амако, служил за жалованье. Совершил харакири двадцать шестого в храме Гэнкакудзи. Помощником был Эра Ханъэмон.
О Цусаки пойдет речь особо.
Кобаяси получал содержание на двоих и имел доход в десять коку. При совершении харакири ему помогал Такано Канъэмон.
Хаяси — сын крестьянина из деревни Симодамура уезда Нанго. Тадатоси назначил ему содержание на десятерых и определил доход в пятьдесят коку. Служил он в усадьбе Ханабатакэ садовником. Харакири совершил двадцать шестого числа в храме Буцугэндзи. Помощником был Накамицу Ханскэ.
Миянага получал содержание на двоих и имел доход в десять коку. Он самым первым испросил дозволения на самоубийство. Совершил харакири двадцать шестого числа в Дзёсёдзи. Помогал ему Ёсимура Каэмон.
Одних похоронили в тех храмах, к которым они были приписаны; других — в горах, рядом с усыпальницей князя за воротами Кораймон.
Большинство покончивших с собой состояли на жалованье. Среди них примечательна фигура Цусаки Госкэ, его участь
157
заслуживает особого внимания. Госкэ был псарем у Тадатоси, он получал содержание на двоих и жалованье шесть коку. Неизменный спутник Тадатоси на соколиной охоте, он очень полюбился князю. По его настоятельной просьбе князь дал ему позволение на самоубийство. Самураи более высокого ранга роптали:
- Есть люди, получавшие побольше твоего и имевшие заслуги, ты же всего лишь псарь. Тебе оказана великая честь, князь уважил твою просьбу. Разрешение дано, и ты вправе его использовать, но можешь и не умирать, а послужить молодому господину.
Госкэ не стал их слушать. Седьмого дня пятого месяца он взял собаку, с которой никогда не расставался, и направился в храм Кориндзи в Оимаваситахата. Жена проводила его до ворот и сказала:
- Ты мужчина не хуже других, так не осрамись же перед теми, кто выше рангом.
Семья Цусаки была приписана к храму Осэйин, но идти в этот храм высшего разряда он постеснялся. Местом своей смерти он избрал Кориндзи. Когда Госкэ подошел к кладбищу, там его уже ожидал Мацуно Нуиноскэ, которого он просил быть помощником при совершении харакири. Госкэ сбросил с плеч травянистого цвета котомку, достал из нее коробочку и открыл крышку: там лежало два рисовых колобка. Госкэ положил их перед собакой; собака смотрела на него, виляла хвостом, но колобков не трогала. Госкэ обратился к ней, словно к человеку:
- Тебе, животному, возможно, и невдомек, но дело в том, что князь, наш бывший хозяин, скончался. Все знатные самураи, жившие милостью господина, сегодня совершают харакири, чтобы последовать за ним. Я человек маленький, но был обласкан князем и обязан ему не меньше, чем знатные господа. Вот я и решил умереть. После моей смерти ты превратишься в бродячего пса, и думать об этом мне горько. Соколы князя покончили счеты с жизнью в колодце храма Сюунъин. А что будет с тобой? Хочешь, умрем вместе? Если ты предпо-
158
читаешь стать бродячим псом, съешь эти рисовые колобки; если согласен на смерть — не прикасайся.
Произнося эту речь, Госкэ не сводил глаз с собаки. Та смотрела ему в глаза и колобков по-прежнему не трогала.
- Значит, ты выбираешь смерть, — заключил Госкэ. Собака тявкнула, вильнула хвостом. — Тогда умри! — С этими словами Госкэ приподнял ее и зарубил единым взмахом меча.
Тело собаки Госкэ положил возле себя. Затем достал из-за пазухи исписанный листок бумаги, расправил его на земле и придавил сверху камнем. Однажды на поэтическом турнире в чьей-то усадьбе Госкэ видел нечто подобное и теперь на сложенном вдвое листке заготовил стихи собственного сочинения: «Знатные воины мне говорили: ты можешь остаться. Но Госкэ таков, что его не заставишь остаться!» Подписываться он не стал, в стихах уже сказано «Госкэ», зачем же второй раз писать имя? Все сделано по обычаям старины, кажется, никаких упущений. После этого Госкэ принял, как полагается, сидячую позу, обнажил живот и сказал:
- Мацуно-сан, прошу!
Госкэ приставил к животу короткий меч, обагренный кровью собаки, и громко произнес:
- Где-то сейчас сокольничие? Не отстанет же от них и псарь! — Рассмеялся и крест-накрест вспорол живот. Стоявший за спиной Мацуно отрубил ему голову.
Невысокого звания был Госкэ, но умер, вслед за господином, и поэтому семье полагалось пособие. Его единственный сын с малых лет находился в монастыре. Новый дом, участок, содержание на пять душ — все получила вдова, которая прожила до тридцать третьих поминок Тадатоси. Племянник Госкэ, тоже по имени Госкэ, продолжил его дело; более поздние потомки также служили в свите.
Кроме восемнадцати человек, получивших разрешение Тадатоси на самоубийство, был еще некто по имени Абэ Яитиэмон Митинобу. Принадлежал он к роду Акаси, в детстве прозывался Иноскэ. При особе Тадатоси служил давно и
159
дослужился до высокого ранга, его доход составлял уже более тысячи ста коку. Из пятерых сыновей Яитиэмона трое имели по собственному наделу и двести коку каждый — за воинскую доблесть, проявленную при Симабаре.
Яитиэмон считал своим долгом умереть вслед за господином. Каждый раз, как выпадала его очередь дежурить у Тадатоси, он просил:
- Разрешите умереть!
Тадатоси же согласия не давал. Просьба повторялась, но ответ оставался неизменным:
- Намерение твое благородно, но лучше живи и служи Мицухисе.
Тадатоси никогда не соглашался с Яитиэмоном, даже когда того еще звали Иноскэ и использовали для мелких поручений. Бывало, Иноскэ скажет: «Сейчас подам вам обед», а он тотчас же отвечает: «Пока не проголодался» и тут же говорит кому-нибудь другому: «Ладно, подавай». Что-то в Яитиэмоне раздражало Тадатоси. Он чувствовал это постоянно, но что именно — понять не мог.
Усердие этого вассала было выше всяких похвал. Он выполнял свои обязанности безупречно, неудовольствия же господина словно бы и не замечал.
Со временем Тадатоси понял, что Яитиэмон слишком высокомерен, и неприязнь к нему возросла еще более. Но как человек рассудительный, Тадатоси все же старался отдать себе отчет в причинах этой неприязни и пришел к выводу, что сам развивал высокомерие в своем вассале. Он старался преодолевать недоброе чувство к Яитиэмону, но шли годы, а оно не проходило,
И у высоких особ бывают свои симпатии и антипатии. Но не всегда удается доискаться причин, почему тот или иной человек неприятен. Бесспорно, и в самом Яитиэмоне было нечто отталкивающее. Товарищи его чурались. В нем уважали храброго воина, но сойтись с ним поближе особенно не стремились. Если у кого и возникало к нему дружеское расположение, то ненадолго и вскоре сменялось отчуж-
160
дением. Еще в ту пору когда он прозывался Иноскэ и носил челку, бывало, старшие обратятся к нему с просьбой что-нибудь сделать, и он сделает, но не преминет заметить:
- Времени для себя совсем не остается.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что Тадатоси так и не смог побороть в себе неприязнь к Яитиэмону и не дал ему разрешения на самоубийство.
Незадолго перед тем, как Тадатоси умереть, Яитиэмон сказал ему, глядя в глаза:
- Никогда ни о чем я не просил, это моя единственная просьба за всю жизнь.
Тадатоси ответил, столь же прямо глядя ему в глаза:
- Нет. Послужи, пожалуйста, Мицухисе.
Яитиэмон мучительно выбирал решение. В его положении не последовать за господином значило окончательно пасть в глазах сородичей. Оставалось два входа: либо совершить бесславное харакири, либо покинуть пределы Кумамото и вести бродяжническую жизнь... «Ладно. Надо оставаться самим собой. Самурай не наложница. Не пришелся по вкусу господину — должен сам определить свою дальнейшую судьбу». Разные мысли обуревали его, но служба шла своим чередом.
Тем временем наступил день, когда восемнадцать человек покончили с собой. О них только и говорил весь клан Кумамото. Кто что изрек перед смертью, кто как держался, чья кончина была наиболее впечатляющей. Яитиэмон и в прежние времена мало общался с людьми, с этого же дня он и вовсе не мог появляться среди самураев. Сородичи старались его на замечать, он постоянно ощущал на себе их украдкой брошенные укоризненные взгляды.
Выдержать все это было нелегко. Ведь он остался жить не по своей воле. «Что бы ни думали обо мне, никто не может сказать, что я боюсь смерти. Я готов расстаться с жизнью в любую минуту». Сознание собственной правоты позволяло ему с поднятой головой входить в самурайское собрание и с Поднятой головой его покидать.
161
Через два-три дня до ушей Яитиэмона дошел пущенный каким-то недругом слух:
- Абэ, кажется, рад, что остался в живых. Мог бы и без разрешения совершить харакири, да, видно, живот у него не как у всех людей. Взял бы, что ли, тыкву да, помазавши маслом, и разрезал.
Это возмутило Абэ до глубины души. Раз уж пошли судачить, удержу не будет. Пусть себе болтают, только Яитиэмон не такой человек, чтобы цепляться за жизнь; он смажет маслом тыкву и сделает харакири.
В тот же день, покинув самурайское собрание, Яитиэмон послал нарочного за сыновьями, жившими в усадьбе Ямадза-ки. Сам тем временем снял перегородку, разделявшую жилые и парадные покои, позвал троих сыновей: первого — Гомбэя, второго — Ягохэя, и пятого — Ситинодзё. Сыновья расселись по старшинству и стали ждать.
Гомбэй в детстве прозывался Кандзюро, за заслуги при Симабаре он получил земельный надел в двести коку. Юноша был бравый, под стать отцу. Он только и спросил:
- Разрешение получено?
- Нет, — ответил отец. Больше они не сказали друг другу ни слова. Слова были излишни.
Наконец в воротах мелькнули два бумажных фонарика, и почти тотчас же в дом вошли Итидаю — третий сын и Годаю — четвертый. Оставив обувь у входа, они проследовали в гостиную.
Дожди начались на другой день после тюина, с тех пор небо было беспросветно. Сёдзи были раздвинуты настежь, но духота не проходила. Пламя свечи дрожало, несмотря на безветрие. Одинокий светлячок прорезал темноту сада.
Хозяин дома оглядел сыновей и сказал:
- Спасибо, что явились, несмотря на поздний час. Вы, конечно, слышали, как порочат наше семейство. Говорят, Яитиэмон боится вспороть себе живот, так пусть разрежет хотя бы тыкву. Что ж, придется это сделать. Прошу вас при сем присутствовать.
162
Итидаю и Годаю уже жили своими домами, за ратные подвиги в Симабаре им были пожалованы собственные наделы в двести коку. Итидаю, кроме того, давно состоял в свите молодого господина. Ему могли позавидовать те, чье положение пошатнулось при смене правителя. Подавшись вперед, он произнес:
- Да много всего болтают. Говорят, что по воле прежнего дайме Яитиэмон остался на своем посту; что редко кому так везет, когда удается служить одновременно и отцу и сыновьям. Конечно, за этими словами скрывается издевка.
Яитиэмон рассмеялся.
- Очень возможно. А ты не водись с болванами, которые не видят дальше своего носа. Я умру, как мне и полагается. Но и после моей смерти найдутся такие, что будут вас презирать, как сыновей человека, который не удостоился разрешения на харакири. Вы мои дети и потому разделяете мой удел. Позор покрыл всех нас, тем более сплоченно должны мы держаться. Вы братья и будьте всегда единодушны. Ну, а теперь смотрите внимательно, как я вспорю тыкву. — И в присутствии сыновей Яитиэмон совершил харакири и сам же перерезал себе горло.
Пятеро сыновей, не осознавшие поначалу замысел отца, сидели потрясенные, но вместе с тем испытали и облегчение — словно упала с плеч тяжелая ноша.
- Отец завещал нам, братьям, сохранять единство, — обратился к старшему брату Ягохэй. — Ни один из нас, я думаю, не усомнился в его правоте. Я не отличился в Симабаре, не получил земельного надела, поэтому рассчитываю на твое покровительство, старший брат. При любых обстоятельствах я буду твоим верным соратником, можешь на меня положиться.
Гомбэй сложил руки на груди и ответил с торжественным выражением лица:
- Знаю. Мои владения — твои владения, хотя, что будет с нами дальше, — никто не ведает.
163
- Пути судьбы неисповедимы, — сказал четвертый брат, Годаю. — Найдутся такие, кто скажет: харакири по собственной воле и по соизволению господина — вещи разные.
- Ясно одно: как бы ни повернулись события, — сказал третий брат, Итидаю, и при этом посмотрел на Гомбэя, — мы, братья, должны держаться друг за друга.
- Да, — отчужденно произнес Гомбэй. В душе он тревожился за братьев, но не такой он был человек, чтобы говорить об этом. Он привык все решать и делать самостоятельно. Советоваться не в его натуре. Угохэй и Итидаю хорошо это знали.
- Если все мы, братья, будем заодно, никто не посмеет плохо говорить об отце, — сказал младший, Ситинодзё, еще носивший челку. В его мальчишеском голосе звучала твердая вера, мрак будущего как будто осветился надеждой.
Гомбэй встал и распорядился:
- Ладно. Скажи матери и всем женщинам, чтобы шли прощаться с отцом.
Мицухиса вступил в права наследника, ему был пожалован высокий ранг и должность правителя Хидзэна. Его вассалам была дарована кому земля, кому прибавка к жалованью, кому повышение в должности. Были среди них и родственники восемнадцати покончивших с собой самураев. Старшие сыновья унаследовали должности отцов. Если в семье был старший сын, он считался преемником отца независимо от возраста. Вдовам и престарелым родителям полагалась пенсия. От имени князя им жаловали усадьбы, выдавали деньги на поминки. Никто не проявлял к ним зависти, потому что все они были членами семей, близких к покойному даймё: главы этих семей стали спутниками даймё на смертном пути.
К наследникам же Яитиэмона было совсем иное отношение. Гомбэй, хотя и был старшим сыном, не мог унаследовать отцовское имение. Поместье Яитиэмона с доходом в тысячу пятьсот коку было поделено между всеми его сыновьями, и, хотя владения семьи оставались по общей величине прежними,
164
положение Гомбэя, как наследника дома, было подорвано. По существу, его влияние сошло на нет. Братья получили по наделу, но если раньше они могли рассчитывать на покровительство главного дома семьи, как на укрытие под большим деревом, то теперь все переменилось. Братьев вроде бы и облагодетельствовали, но вместе с тем лишили опоры.
Политика — дело хитрое. Остеречься ошибок вовремя не поможет никто, а когда выйдет худо — ищут виноватых. Некий Хаяси Гэки служил в должности главы Государственного надзора, он умел угодить господину и находился при нем неотлучно. Ловкий служака вошел в доверие к наследнику еще в ту пору, когда тот был ребенком и внимал его сказкам. Гэки, человек не слишком большого ума, не считал возможным ставить Абэ Яитиэмона, совершившего харакири без разрешения покойного даймё, в один ряд с восемнадцатью самураями. Он-то и внес предложение раздробить поместье семьи Абэ.
Мицухиса же не то чтобы был плохой правитель, но ему недоставало опыта. Он принял совет Гэки, не раздумывая, тем более, что ни Яитиэмон, ни старший сын Гомбэй к его свите не принадлежали, и воспользовался случаем, чтобы сделать прибавку Итидаю, который служил непосредственно у него.
Яитиэмон принадлежал к свите прежнего даймё, но умер не так, как остальные восемнадцать вассалов, и на его имя легла тень. Он все же совершил харакири, но бесчестие, однажды запятнавшее человека, смывается не так-то легко.
Яитиэмона никто не славил. Молодой господин, правда, разрешил похоронить его останки у могилы даймё. Если бы и к наследству его отнеслись с должным уважением, честь семьи Абэ была бы восстановлена и преданность ее господину не знала бы границ. Но теперь всем стало ясно, что семейство Абэ в опале. Положение Гомбэя и его братьев было незавидным, их начали сторониться.
Приближался семнадцатый день третьего месяца девятнадцатого года Канъэй, первая годовщина со дня смерти прежне-
165
го даймё. Еще не успели построить храм Мёгэдзи на месте его упокоения. Возвели только часовню и в ней поставили табличку с посмертным именем «Мёгэин-дэн».
Поминальная церемония была поручена бонзе Кёсюдзе. Для поминовения прибыл из Киото высокочтимый настоятель храма Дайтокудзи, что в районе Мурасакино. Как видно, поминки предполагались пышные. Во всяком случае, подготовка в замке Кумамото шла полным ходом уже месяц.
Наконец назначенный день наступил. Погода стояла ясная, солнечная. Над могилой буйно расцвела сакура. У часовни выставили часовых. Прибыл князь и первым воскурил благовония — сначала перед поминальной табличкой отца, потом у табличек покончивших с собой самураев. Затем к возжиганию курительных палочек допустили родню усопших. Состоялось пожалование парадной одежды с гербами и повседневной одежды. Все, начиная с ранга конюшего, получили платье с длинными рукавами, носильщики — платье с короткими рукавами, самураи самого низшего ранга — небольшие денежные суммы.
Церемония благополучно подходила к концу, как вдруг случилось непредвиденное. Когда настал черед Абэ Гомбэя, он подошел к поминальной табличке покойного даймё, зажег курительную палочку и хотел отойти. Но вдруг выхватил нож из вакидзаси, отрезал свою самурайскую косу и положил ее перед табличкой.
Присутствующие остолбенели. Гомбэй же как ни в чем не бывало пошел прочь. Кто-то наконец опомнился и закричал:
- Абэ-доно, постойте!
Его догнали и отвели в служебное помещение. На все вопросы он отвечал примерно так:
- Возможно, вы сочтете меня смутьяном, но я не собирался сеять смуту. Отец мой, Яитиэмон, всю жизнь служил даймё верой и правдой. Умер он, действительно, без дозволения покойного, но отнеслись к нему так же, как к тем, кто получил разрешение умереть. Как член его семьи, я прежде других получил возможность воскурить благовония у поми-
166
нальной таблички даймё. Но владение наше раздроблено, поделено между братьями, и теперь мне уже не занять того положения, какое было у отца. Я опозорен перед всеми — перед покойным даймё, перед нынешним господином, перед собственным отцом, перед своей семьей и сослуживцами. Сегодня, когда я пришел возжечь курительные палочки у таблички даймё, я особенно остро почувствовал, как низко я пал, и потому решил сложить с себя звание самурая. Конечно, мой поступок может показаться дерзким. Но, повторяю, я не хотел сеять смуту.
Мицухиса пришел в ярость. В ответах Гомбэя ему послышался упрек, к тому же он пожалел, что последовал совету Гэки. Двадцатичетырехлетний повелитель был вспыльчив и не умел еще владеть собой. В нем не было великодушия, умения прощать. А посему он приказал задержать Гомбэя.
Когда Ягохэй и остальные братья узнали об этом, они затворились в своей усадьбе и стали ждать дальнейших вестей. Вечером же, посоветовавшись, они решили обратиться к почтенному настоятелю, который приехал на поминки покойного даймё.
Итидаю отправился в отведенные бонзе покои, поведал о своем горе и просил заступиться за Гомбэя. Бонза внимательно выслушал его и сказал:
- Судьба вашей семьи вызывает сочувствие, но осуждать приказ даймё мне не подобает. Однако, если господину Гомбэю будет угрожать смерть, я попрошу о снисхождении. Мое заступничество, вероятно, будет уместным, поскольку господин Гомбэй, лишившись своей прически, стал подобен монаху.
Итидаю вернулся домой, довольный беседой. Братья приободрились, у них появилась надежда. Минуло несколько дней. Настоятелю пришла пора возвращаться в Киото. При встрече с даймё он не раз порывался вступиться за Абэ Гомбэя, но удобного случая не представлялось. Мицухиса понимал, что, если вынесет приговор Гомбэю сейчас, пока настоятель еще здесь, тот может вмешаться, и отказать почтенному бонзе
167
будет неловко. Поэтому он откладывает решение вопроса до отъезда настоятеля. И тот покинул Кумамото, так и не сделав ничего для Гомбэя.
Как только бонза выехал за пределы Кумамото, Мицухиса распорядился отвезти Абэ Гомбэя в Идэнокути и там удавить. Приговор за дерзость, проявленную у поминальной таблички покойного даймё, и за непочтительность к нынешнему даймё был приведен в исполнение.
Ягохэй и другие братья собрались на совет. Конечно, Гомбэй сам полез на рожон. Но ведь их покойный отец, Яитиэмон, был уравнен со всеми остальными, покончившими с собой самураями. С Гомбэем могли бы поступить и иначе. Если бы ему приказали совершить достойное воина харакири, возражений не последовало бы. Но его придушили среди бела дня, словно какого-нибудь воришку. Это лишало надежд на лучшее и остальных братьев. Даже если их не постигнет княжеская кара, на какое уважение могут рассчитывать родственники удавленного? Надо было держаться всем вместе. Яитиэмон не зря завещал им это. И было единодушно решено всей семьей принять бой и умереть — другого выхода не было.
Братья Абэ с женами и детьми затворились в Ямадзаки, усадьбе Гомбэя. Посланный на разведку человек доложил, что в усадьбе Ямадзаки тихо и ворота заперты, а дома Итидаю и Годаю опустели.
Был выработан план взятия усадьбы. Атаку на главные ворота поручили Такэноути Кадзуме Нагамасе, командиру отряда, вооруженного огнестрельным оружием, и отряда лучников. В помощь ему дали двоих помощников командира отряда — Соэдзиму Кухэя и Номуру Сёхэя.
Кадзума владел наделом в тысячу сто пятьдесят коку и возглавлял отряд в тридцать ружей. С ним был Отона Симатоку Уэмон — вассал Центрального правительства в Эдо. Соэдзима и Номура получала по сто коку каждый.
Атаковать усадьбу с тыла было приказано Таками Гонъэмону Сигэмасе, имевшему такой же чин, как и Кадзума, и доход пятьсот коку. Он возглавлял отряд в тридцать ружей.
168
В качестве помощников к нему были приставлены Хата Дзюдаю, чиновник Государственного надзора, и Тиба Сакубэй, помощник командира отряда. Последний служил у Такэноути Кадзумы и имел доход в сто коку.
Атаку назначили на двадцать первый день четвертого месяца. С вечера вокруг усадьбы Ямадзаки были установлены дозорные. В сумерках через ограду полез какой-то самурай, и Маруяма Саннодзё, воин из дозорного отряда Сабувари Кисаэмона, его пристрелил. Других происшествий до самого рассвета не было.
Всех живших по соседству заранее предупредили, чтобы в этот день из дома на случай пожара не отлучались даже на службу и ни при каких обстоятельствах не вмешивались в военные действия и не поддерживали связь с усадьбой Абэ. Всех, кто оттуда выйдет, велено было убивать.
Самим Абэ стало известно о штурме еще накануне. Первым долгом они привели в порядок усадьбу, все лишнее сожгли.
Затем все до единого, включая старых и малых, собрались на прощальный пир. После этого старики и женщины покончили с собой, а младенцев перерезали одного за другим. В саду выкопали большую яму и захоронили трупы. В живых остались только молодые, здоровые мужчины. Командовали четверо: Ягохэй, Итидаю, Годаю, Ситинодзё. Они собрали вассалов в одно просторное помещение (все внутренние перегородки были сняты), велели им бить в большой барабан и читать сутры. Так дождались рассвета.
- Молитесь за упокой стариков, жен и детей, — приказали братья вассалам, рассчитывая таким образом поддержать их боевой дух.
Усадьба Ямадзаки, где оборонялось семейство Абэ, впоследствии стала владением Сайто Канскэ. Напротив жил Яманака Матасаэмон, слева и справа — Цукамото Матаситиро и Хираяма Сабуро.
Дом Цукамото был из числа тех трех домов, которые образовались в результате раздела уезда Амакуса на владения
169
Цукамото, Амакуса и Сики. После того как Кониси Юкинага покорил половину провинции Хиго, Амакуса и Сики были стерты с лица земли, остались только Цукамото, которые стали служить роду Хосокава.
Матаситиро был дружен с семейством Абэ Яитиэмона. Навещали друг друга не только главы семейств, но и их жены. Ягохэй, второй сын Яитиэмона, мастерски владел копьем. Матаситиро тоже имел пристрастие к этому оружию. По-приятельски они поддразнивали друг друга:
- Ты, конечно, мастак, но против меня не устоишь!
- Да уж где мне с тобой тягаться!
Узнав, что Яигиэмону отказано в просьбе совершить харакири, Матаситиро сочувствовал другу. Последовавшее затем самоубийство Яитиэмона, поступок его наследника Гомбэя в Коёин и постигшая его смертная кара, наконец, оборона семьи Абэ теперь во главе с Ягохэем в усадьбе Ямадзаки — все эти события он воспринимал как собственные беды.
- Сходила бы проведать Абэ, когда стемнеет, — сказал однажды Матаситиро жене. — Они теперь у князя в немилости, затворились в усадьбе, мужчине к ним не пройти. Я не могу относиться к ним как мятежникам: ведь я знаю, как все случилось, к тому же мы старые друзья. Тебе, женщине, проще потихоньку к ним пробраться. Если тебя и увидят, думаю, особой беды не случится.
Жена собрала кое-что из еды и под покровом темноты прокралась к соседям. Случись так, что ее схватили бы, она взяла бы всю вину на себя — не стала бы подставлять под удар мужа.
Абэ несказанно обрадовались. Кругом, жаловались они, весна, цветут цветы, поют птицы, а мы сидим взаперти, забытые богами и людьми. Они от души благодарили соседа, который не оставил их заботами в лихие времена, и его жену, не побоявшуюся наведаться к ним. Женщины сокрушались, что некому будет прийти к ним на могилы, и просили:
- Пожалуйста, не забудьте, помяните нас хотя бы разок. Дети хороводом вились вокруг жены Цукамото, она всегда была к ним добра, и они никак не хотели ее отпускать.
170
Вечером, накануне штурма усадьбы, Цукамото Матаситиро мучительно думал, что предпринять. Семья Абэ — его друзья. Может быть, в последние дни они и совершили какие-то ошибки, и все же он послал жену их проведать. Но вот приближается утро, когда по приказу князя их дом возьмут приступом, самих же истребят как мятежников.
Вмешиваться в эти дела запрещено приказом даймё, надо только следить, чтобы не было пожара. Но какой же воин в такое время усидит сложа руки? Долг — это одно, а чувства — другое. «Я должен что-нибудь предпринять», — думал Матаситиро.
Неслышными шагами он спустился в окутанный сумерками сад, подошел к бамбуковой ограде, отделявшей его усадьбу от усадьбы Абэ, и перерезал на ней все веревочные переплетения. Затем вернулся в дом, достал копье, снял с него наконечник с гербом в виде соколиного крыла и стал ждать рассвета.
Такэноути Кадзума, назначенный командовать штурмом главных ворот усадьбы Абэ, был самураем из славного рода. Его предок Симамура Дандзю Таканори служил у Хосокавы Такакуни и получил прозвище Крепкий Лук. В четвертом году Кёрову, когда Амагасаки Такакуни проигрывал сражение при Сэпунокуни, Дандзю схватил за руки двоих неприятелей, втащил их в море и сам погиб вместе с ними. Его сын Итихэй поступил на службу в дом Кавати-но Ясуми, носил фамилию Ясуми, но когда получил во владение Такэноути, стал прозываться Такэноути. Есихэй, сын Такэноути Итихэя, служил у Кенией Юкинаги. Он отличился при осаде замка Ота в провинции Кии, за что от самого верховного военачальника Тоётоми получил в подарок белую церемониальную одежду с красными эмблемами солнца на плечах. Во времена покорения Кореи его три года продержали во дворце короля Ли в качестве заложника дома Кониси. После того как дом Кониси пришел в упадок, он нанялся на службу за тысячу коку к Като Киёмасе.
С новым господином у Дандзю что-то не заладилось, и однажды среди бела дня он покинул замок Кумамото. На тот случай, если бы Като стал его преследовать, он зарядил ружье,
171
но оно так и не понадобилось. Затем он нанялся в Будзэн к Сансаю за тысячу коку.
У Есихэя было пятеро сыновей, старшего он нарек тоже Ёсихэем, но, достигнув совершеннолетия, тот принял имя Ясуми Кэндзан. Второй сын — Ситиро Унъэмон, третий — Кадзума, о котором и пойдет речь.
Кадзума начал служить у Тадатоси еще мальчиком и при подавлении восстания в Симабаре находился возле господина. Двадцать пятого дня второго месяца пятнадцатого года Канъэй, когда войско Хосокавы приготовилось брать замок, Кадзума попросил Тадатоси:
- Разреши идти первым в атаку? Тадатоси и слушать его не хотел, но тот просил так настойчиво, что Тадатоси в конце концов крикнул:
- Щенок, делай как знаешь!
Кадзуме в ту пору было шестнадцать лет.
- Есть! — выдохнул он и помчался во весь опор. Тадатоси бросил вдогонку:
- Смотри, осторожней!
Следом кинулись трое: Отона Симатоку Унъэмон, копьеносец и носильщик сандалий. Всего их было четверо.
Когда из замка открыли сильную ружейную пальбу, Сима схватил Кадзуму за подол его огненно-красного кимоно и потянул назад. Кадзума отмахнулся и полез на каменную ограду замка. С большим трудом пробрались они за ограду, Кадзума был ранен в руку.
В штурме принимал участие семидесятидвухлетний воин Татибана Хиданоками Мунэсигэ из Янагикавы. Он находился в том же месте, что и Кадзума, и хорошо видел происходившее. При докладе даймё он назвал троих отличившихся — Ватанабэ Синъю, Накамицу Надзен и Кадзуму; все трое удостоились благодарственных грамот.
После того как замок был взят, Тадатоси подарил Кадзуме меч работы Сэки Канэмицу и увеличил ему жалованье до тысячи ста пятидесяти коку. Меч был размером в один сяку восемь сунов, с поперечной насечкой и тремя глазками вдоль
172
посеребренной рукоятки, инкрустирован красной медью и золотом. Из трех глазков два сквозных, а третий залит свинцом.
Тадатоси очень ценил этот меч и, отдав его Кадзуме, все же в торжественных случаях иногда просил:
- Кадзума, дай мне тот меч.
Получив распоряжение Мицухисы о штурме, Кадзума в приподнятом настроении пришел в самурайский приказ и услышал от одного из соратников:
- Видишь, бывает польза и от негодяя. По милости Гэки тебе поручили штурм главных ворот, и вышло неплохо.
Кадзума насторожился:
- Неужели я обязан своим назначением Гаки?
- Да, эту мысль князю подал он. Кадзума, мол, пользовался милостями покойного даймё, дадим ему возможность отплатить за добро. По-моему, для тебя это обернулось неожиданным везением.
- Хм, — произнес Кадзума, и на лбу у него залегла глубокая складка. — Ладно, буду биться насмерть, — вымолвил он, встал и вышел.
Слова Кадзумы дошли до Мицухисы, и тот послал к нему в Такэноути нарочного, чтобы сказать:
- Будь осторожен во время сражения, береги себя.
- Передай князю, что я благодарю за доброе напутствие, — ответил Кадзума. Сам же, зная, кому он обязан своим назначением, принял твердое решение умереть в бою.
Оказывается, Гэки предоставляет ему возможность отплатить за добро. Услышал он об этом случайно, но лучше бы не слышал вовсе. Впрочем, от Гэки он и не ждал ничего хорошего. Кадзума не находил себе места. Он многим обязан покойному даймё — это правда. Но с тех пор как он достиг совершеннолетия, он находился в числе многих приближенных князя и особенно не продвинулся по службе. Высочайшими милостями пользовались все. Почему же считают, что он обязан больше других? Верно, ему следовало покончить с
173
собой, но он не сделал этого. Теперь он пойдет на смертельно опасное дело.
«Расстаться с жизнью я готов в любую минуту, — размышлял Кадзума. — Но вряд ли обычная смерть сможет заменить не совершенное вовремя самоубийство. Жизни мне не жалко, но в последний день траура по покойному даймё особенно тоскливо. Трудно сказать, почему именно. Разве можно точно определить ту степень близости к господину, которая вынуждает вслед за ним уйти из жизни. Многие молодые самураи, также служившие при особе князя, не получили дозволения на смерть. Остался жить и я. Я умер бы прежде любого другого, если бы имел разрешение. Надеюсь, в этом никто не сомневается. Горше всего, что я попал в число тех, кто будто бы должен был уйти вслед за господином, но не сделал этого. На мне несмываемое пятно. Гэки способен опозорить любого. От него можно ожидать чего угодно. Но князь! Почему он согласился! Оскорбление от Гэки в конце концов можно стерпеть, но если от меня отвернулся господин, это пережить невозможно.
Прежний даймё удерживал меня, когда я рвался к замку в Симабаре. Ко мне уже прибыли конные телохранители, а он все-таки нашел нужным призвать меня и сказать:
- Постарайся избежать ранения.
Значит, он ценил мою жизнь, и я благодарен ему за это! А сейчас нет ни малейшего желания жить. Павший на меня позор смертью не смыть, и все же я хочу умереть. Пусть это будет даже собачья смерть — все равно».
Кадзума принял решение, и ничто не могло его поколебать. Домашним он сказал лишь:
- Иду на Абэ, — и постарался ускорить сборы. Обычно перед тем как «уйти вслед», человек собирался не спеша, с умиротворенной душой. Кадзума же спешил к смерти как к убежищу от душевных терзаний. Его муки были хорошо понятны Отоне Токусиме Уэмону, который тоже решил поступить, как его хозяин. Во всем доме это был единственный человек, хорошо понимавший Кадзуму. Кадзуме исполнился
174
двадцать один год, только в прошлом году он женился. Его совсем юная жена металась возле него с новорожденной дочерью на руках.
Вечером, накануне атаки, Кадзума совершил омовение, побрил темя, зажег курительные палочки, пожалованные еще самим Тадатоси. На гладко-белое кимоно приладил белые тасуки, голову обвязал белой материей. К плечам прикрепил квадраты из бумаги со срезанными уголками — эмблему своего отряда. Сбоку пристегнул меч работы Масамори, размером в два сяку четыре суна пять бу. Меч был прислан ему в память о погибшем при Амагасаки предке Симамура Такамаса. Пристегнул и второй меч работы Канэмицу, полученный им самим за первую боевую кампанию. Конь стоял у ворот. Кадзума взял копье и вышел в сад, там надел сандалии, завязал их мужским узлом, концы же завязок отрезал ножом и выбросил.
С тыла к усадьбе Абэ был направлен Таками Гонъэмон, потомок Вады Тадзиманоками, уроженца Вады в провинции Омино. Прежде Таками носил фамилию Вада. Сначала он служил при Гамоне Катахидэ, а в правление Вады Сёгоро перешел на службу в дом Хосокавы. Сёгоро прославился в битвах при Гифу и Сэкигахаре, сражался под водительством Ёитиро Тадатаки, старшего брата Тадатоси. В пятом году Кэйтё Тадатака под натиском Цумамаэды бежал в Осаку, за что от него отвернулся даже собственный отец. Тадатака принял постриг и отправился странствовать, дошел до горы Коя и до Киото. В ту пору Сансай пригласил его в Кокуру, дал фамилию Таками, сделал начальником стражи и пожаловал поместье в пятьсот коку.
Гонъэмон был сыном Сёгоро. Отличился при подавлении Симабарского восстания, но однажды ослушался приказа и был немедленно уволен. По прошествии некоторого времени вернулся на родину, получил должность командира отряда.
Собираясь в атаку, Гонъэмон надел черное шелковое кимоно с гербами, взял меч работы Бидзэна Осафунэ, хранившийся в амбаре, и крестообразное копье. При Такэноути
175
Кадзуме оруженосцем состоял Токусима Унъэмон; у Таками Гонъэмона был свой оруженосец. Два или три года назад этот оруженосец как-то заснул летним днем в служебном помещении. В это время вернулся с дежурства его напарник, человек, равный с ним по рангу. Сбросил с себя одежду, схватил бадейку и направился было к колодцу зачерпнуть воды, как вдруг приметил спящего и недовольно проворчал:
- Я стоял на посту, а ты тут дрых, не мог даже воды запасти. — Он пнул ногой подушку. Оруженосец вскочил.
- Если бы я не уснул, я принес бы воды. Зачем же пинать подушку? Этого я тебе не спущу! — И единым взмахом меча зарубил своего напарника. Наступил ему на грудь, подождал, пока тот испустит дух, и пошел к Отоне доложить о случившемся.
- Хотел покончить с собой, не сходя с места, но потом решил все-таки поставить вас в известность, — сообщил оруженосец и обнажил живот с намерением вспороть его.
Отона остановил его и отправился доложить Гонъэмону. Гонъэмон, только что вернувшийся из самурайского собрания, не стал даже переодеваться и в чем был поспешил доложить о происшедшем самому Тадатоси.
- Он прав, и незачем ему делать харакири, — сказал Тадатоси. С тех пор оруженосец верой и правдой служил Гонъэмону. Ему были пожалованы малый лук, колчан со стрелами, и он неотлучно состоял при своем господине.
Двадцать первый день четвертого месяца девятнадцатого года Канъэй выдался малооблачным, благоприятным для жатвы. Отряд, которым командовал Такэноути Кадзума, подошел на рассвете к усадьбе Ямадзаки, где скрывалось семейство Абэ, и приготовился к штурму главных ворот. Из усадьбы всю ночь напролет доносился барабанный бой, теперь же стало так тихо, будто дом опустел.
Ворота были на запоре. Над оградой возвышались кусты пахучего нериума, подернутые паутиной; в ней словно жемчужины мерцали капли ночной росы. Невесть откуда взметнулась ласточка и стремительно скрылась за оградой.
176
Кадзума сошел с коня, оглядел позиции и приказал:
- Открыть ворота!
Два самурая низшего ранга перелезли через ограду. По другую сторону ворот никого не оказалось, и они беспрепятственно отодвинули засов.
Услышав, что люди Кадзумы отворили ворота, Цукамото Матаситиро повалил бамбуковую изгородь — веревочные переплетения он перерезал еще накануне — и вступил в усадьбу. Прежде он бывал здесь почти ежедневно и потому знал каждый уголок. Держа копье наперевес, он стремительно вошел в кухню. Вход в гостиную оказался на запоре, члены семейства Абэ расположились с таким расчетом, чтобы поодиночке убивать всех нападающих. Ягохэй, тоже с копьем наперевес, вошел в кухню проверить, не пробрался ли кто туда, и увидел Матаситиро. Они подошли друг к другу так близко, что соприкоснулись копьями.
- Это ты, Матаситиро? — спросил Ягохэй.
- Да, это я. Давно мы с тобой не сражались, пришел проверить, не разучился ли ты владеть копьем.
- Неплохо сказано. Давай попробуем. — И сделав по шагу назад, они скрестили копья. Дрались недолго. Матаситиро имел явное преимущество и вскоре ранил Ягохэя в грудь, тот отступил в сторону гостиной.
- Чего убегаешь, струсил?! — окликнул его Матаситиро.
- Бежать некуда, выход один — харакири. — И Ягохэй скрылся в гостиной.
В этот момент в кухню с быстротой молнии влетел подросток Ситинодзё и с криком: «Дядюшка, я сейчас!» — полоснул Матаситиро по бедру.
Войдя в усадьбу Кадзума расставил своих людей, а сам двинулся к дому. И вдруг двери приоткрылись. Он собрался было войти, но Сима Токуэмон оттолкнул его, прошептав:
- Постойте, первым войду я, вы же наш предводитель.
Токуэмон дернул дверь и ворвался в дом. В тот же миг его настигло копье Итидаю, притаившегося в засаде. Поражен-
177
ный в правый глаз, Токуэмон пошатнулся и упал к ногам Кадзумы.
- Загородил дорогу! — пробормотал Кадзума, оттолкнул Токуэмона и рванулся дальше. И тотчас ему в бока вонзились два копья — Итидаю и Годаю.
Следом ворвались Соэдзима Кюбэй и Номура Сёхэй. Превозмогая боль, поднялся Токуэмон. Тем временем Таками Гонъэмон взломал задние ворота. Орудуя копьем, он сразил немало вассалов Абэ, пока не добрался до гостиной. За ним неотступно следовал Тиба Сакубэй.
Ворвавшиеся спереди и с тыла смешались, закипело сражение. Все переборки в доме были сняты, его общая площадь не достигала и тридцати циновок. Сражение здесь выглядело пострашнее, чем в поле. Люди кидались друг на друга, как ссыпанные на тарелку насекомые, человеческому глазу нелегко было разобраться в этой мешанине.
Итидаю и Годаю без устали разили противников копьями и сами получили множество ран. Они сражались до последнего. Отбросив копья, продолжали драться мечами. Вот упал замертво Ситинодзё. Раненный в бедро Цукамото Матаситиро был замечен вассалом Таками.
- Вы ранены? Считайте, что вам повезло, и поскорее уходите отсюда. — С этими словами он устремился дальше.
- Ушел бы, если бы ходили ноги, — процедил в ответ Матаситиро.
Тут подоспел один из его личных вассалов, взвалил господина на спину и понес. Прикрывая его отступление, вассал по имени Амакуса Хэйкуро отстреливался из лука, но вскоре был убит.
Из людей Такэноути Кадзумы сначала погиб Токусима Унъэмон, за ним помощник командира отряда Соэдзима Кюбэй. Таками Гонъэмон дрался крестовидным копьем, при нем неотлучно находился оруженосец, который сначала отстреливался из лука, затем схватился за меч. Вдруг он увидел, что в Гонъэмона целятся из ружья. «Приму удар на
178
себя», — решил оруженосец и заслонил собой Гонъэмона. Пуля досталась оруженосцу, он умер мгновенно.
Тиба Сакубэй, помощник командира отряда Такэноути, вышедший на соединение с Таками, получил тяжелое ранение; он добрел до кухни, глотнул из бадьи воды и упал замертво.
Из семьи Абэ первым погиб Ягохэй, он совершил харакири; Итидаю, Годаю, Ситинодзё скончались от тяжелых ран. Их вассалы почти все погибли в бою.
Таками Гонъэмон собрал остатки отрядов, приказал сломать и поджечь все подсобные строения в усадьбе Абэ. Погода стояла безветренная. Столб дыма взметнулся в ясное небо и был виден издалека. Потом огонь затоптали, пожарище залили водой и разошлись. Мертвого Тибу Сакубэя, всех тяжело раненных вассалы и товарищи унесли на себе. Был час Овна.
Время от времени Мицухиса навещал наиболее знатных вассалов. Двадцать первого числа, на которое было назначено истребление семьи Абэ, он с утра отправился в имение Мацуно Сакё. Усадьба Ямадзаки находилась неподалеку от его резиденции Ханабатакэ, и, выходя из дома, Мицухиса слышал шум, доносившийся из владений Абэ.
- Началось, — проговорил он и сел в паланкин. Не отъехав и на одно тё, князь получил донесение, из которого узнал: Такэноути Кадзума погиб на поле брани.
По окончании схватки Таками Гонъэмон направился в поместье Мацуно, где находился Мицухиса, с докладом об истреблении семейства Абэ. Мицухиса велел немедленно проводить его к нему. Гонъэмона провели в сад, куда выходили отведенные князю покои.
Вдоль садовой ограды распустились белые цветы уноханы. Гонъэмон миновал низенькую плетеную калитку, вошел в сад и, опустившись на колени, отвесил поклон. На его черном шелковом кимоно запеклась кровь, оно было покрыто пеплом пожарища, который тушили при отступлении. Мицухиса посмотрел на него и спросил:
- Ты ранен? Спасибо за службу.
179
- Так, пустяковая царапина, — ответил Гонъэмон. Ему был нанесен удар прямо в солнечное сплетение, но острие копья попало в зеркальце, которое он носил за пазухой, и это его спасло. Лишь кровь от ссадины расплылась по туалетной бумаге. Гонъэмон обстоятельно доложил о действиях каждого во время сражения. Особо отметил заслугу Цукамото Матаситиро, который сразил самого Ягохэя.
- А как было с Кадзумой?
- Я не видел, он ворвался в усадьбу раньше меня через главные ворота.
- Ладно. Вели всем собраться в саду. Гонъэмон кликнул отряд. Все, кроме тяжело раненных, которых отправили по домам, выстроились и застыли в поклоне. Сражавшиеся были в крови. Те, кто участвовал лишь в сожжении усадьбы, выпачканы золой. К последним принадлежал Хата Дзюдаю. Мицухиса его приметил:
- Ну что, поработал, Дзюдаю?
- Так точно, — ответил тот и поклонился. Дзюдаю был человек сильный, крупного сложения, но трусливый. Он старался держаться подальше, за оградой усадьбы, на месте действия его увидели, лишь когда дело подошло к концу и стали поджигать амбары. Перед началом сражения знаменитый фехтовальщик Симмэн Мусаси, проходя мимо, дружески похлопал Дзюдаю по плечу и сказал:
- Славное предстоит дельце, прояви-ка свои таланты.
Дзюдаю побелел, хотел было подтянуть ослабшие тесемки кимоно, да не смог — дрожали руки.
- Славно потрудились. Теперь по домам, отдыхать! — распорядился Мицухиса.
Имущество Такэноути Кадзумы унаследовали малолетняя дочь и приемный сын. В дальнейшем его род прервался. Таками Гонъэмон получил прибавку в триста коку. Тиба Сакубэй и Номура Сёхэй — каждый по пятьдесят коку. Место Цукамото Матаситиро занял Комэда Кэнмоцу, он стал весто-
180
вым у старшины самурайской дружины Тани Кураноскэ — его хвалили. Матаситиро навещали друзья и родственники. Когда они выражали восхищение, Матаситиро отшучивался:
- Во времена Гэнки-тэнсё взять крепость или провести сражение было все равно что позавтракать или поужинать. Что же до истребления семьи Абэ, так это все равно что легкая закуска.
Матаситиро оправился от ран лишь через два года. Летом первого года Сёхо он предстал перед Мицухисой, который пожаловал ему десять ружей и сказал:
- Хочешь, поезжай долечивать раны на горячие воды. Награжу поместьем, где пожелаешь.
Матаситиро стал владельцем дома и земельного надела в Масики, в деревне Коинэмура. Рядом находилась гора, поросшая бамбуком.
- Хочешь, пожалую и гору? — предложил Мицухиса. Матаситиро отказался:
- Бамбук — вещь нужная для всех, особенно во время войны. Принять такое богатство я не могу.
Бамбуковая гора навечно осталась во владении князя.
Хату Дзюдаю сослали. Хатибэй, старший брат Такэноути Кадзумы, участвовал в сражении самовольно. За отсутствие при кончине младшего брата ему опечатали ворота.
При особе князя служил еще сын конюшего. Жил он рядом с усадьбой Абэ, и в день штурма его освободили от служебных обязанностей. Он должен был следить, чтобы пожар не перекинулся на соседние строения.
Впоследствии он осознал, что плохо использовал дарованную ему свободу, и попросил об отставке. Мицухиса отклонил его просьбу:
- Ты по натуре не трус, а впредь будешь усердней, — сказал он и оставил его на службе. В дальнейшем, после смерти Мицухисы, этот вассал совершил харакири.
Останки братьев Абэ свезли в Идэногути, опознали трупы. Каждому омыли раны в водах реки Сиракава. И увидели, что
181
рана на груди Ягохэя, сраженного копьем Цукамото Матаситиро, была из всех ран самой великолепной. Слава Матаситиро после этого вознеслась еще выше.
1913
КОММЕНТАРИИ
РАССКАЗЫ
Семейство Абэ
С. 145. В соответствии с правилами заложничества... — Система заложничества (санкин котай), введенная в период Токугава (1600-1868), предписывала удельным князьям-даймё определенный срок находиться в столице. В остальное время заложниками в Эдо (совр. Токио) оставались члены его семьи.
Хосокава Тадатоси (1586-1641) умер в 55 лет в своем поместье на о. Кюсю (по японскому счету ему было 56, так как считается, что при рождении человеку уже исполнился год). ...весной восемнадцатого года Канъэй — т. е. в 1641 г. ...с доходом в пятьсот сорок коку. — Рисовый паек измерялся в коку, эта мера емкости равнялась 180 л.
...сегуном был Иэмицу... — Сёгун (букв.: «военачальник, полководец») — титул, который носили верховные правители Японии с конца XII в. до буржуазной революции 1868 г. Токугава Иэмицу (1604-1651). При нем могущество центрального военного правительства упрочилось, с помощью ряда мер усмирялись феодальные междоусобицы.
Амакуса Сиро Токисада — лидер христианского восстания в Симабаре провинции Хидзэн (1837 г.), погиб в 1838 г. от рук самураев рода Хосокава.
...послать к нему лекаря... из старой столицы — т. е. из Киото.
...чиновников «Бакуфу» — т. е. Сёгунского правительства.
С. 146. ...в час Обезьяны — т. е. от трех до пяти часов пополудни. Согласно старинному счету, сутки разделялись на отрезки по два часа каждый, всего их было, таким образом, двенадцать, именовались они по знакам зодиака. Первый из них — час Крысы — соответствовал времени от 23 часов до часу ночи.
...дочери Огасавары Хёбудаю Хидэмасы... — Огасавара Хидэмаса (1569-1615) — реальное историческое лицо.
320
...получил от сегуна право присоединить к своему имени иероглиф «Мицу»... — Иероглиф «Мицу» входил в состав имени самого сёгуна Иэмицу, так что получить от него такое право значило пользоваться его величайшим расположением.
Четвертый — Кацутиё — был усыновлен Нандзё... — Усыновление широко практиковалось в средневековой Японии, это было связано с особенностями наследственного нрава.
С. 147. ...ученик знаменитого Такуана-осё. — Такуан Сохо (1573-1645) — известный буддийский прелат секты Риндзай. Осё — почтительная приставка к имени, означающая «учитель», «святой отец».
С. 148. ...покончили с собой более десяти вассалов. — Обычай самоубийства вслед за господином («дзюнси») составлял один из главных элементов самурайской этики «путь воина » («бусидо»),
...истекли положенные сорок девять дней траура... — Как в христианском обычае «сорок дней», так по буддийскому обряду сорок девять дней продолжается траур: при этом еженедельно совершается поминальная служба, читаются заупокойные молитвы-сутры.
С. 149. Праздник мальчиков — отмечается ежегодно пятого числа пятого месяца. Дома, где есть сыновья, украшаются бумажными и матерчатыми карпами, символизирующими силу и мужество.
Гора Сидэ и река Сандзу — символы «того света» (как в греческой мифологии река Стикс).
...Учение Махаяны — одно из двух главных направлений в буддизме (Хинаяна и Махаяна).
...Златые уста — т. е. уста Будды.
С. 150. ...«Двух не дано» — каллиграфическая пропись состояла из двух иероглифов, означавших «нет двух» (путей для человека).
С. 151. ...от главного дома — т. е. от нового главы клана Мицухисы.
С. 153. Сэки Сёхэйдзи, которого просили быть помощником во время харакири. — По существовавшей традиции, после того как самурай вспарывал себе живот, помощник — как правило, близкий друг совершающего харакири — длинным мечом отрубал ему голову, чтобы смерть наступила мгновенно.
Тядзукэ — рис, политый зеленым чаем; самая простая еда японца, его «хлеб и вода».
С. 155. ...участвовал в осаде Осакского замка. — В замке города Осака Тоётоми Хидэёси оборонялся против наступавшего феодального рода Токугава. Тоётоми Хидэёси (1536-1598), подчинив себе последнего из крупнейших феодалов Ходзё (1590 г.), стал фактическим правителем Японии. Объединение страны завершил Токугава Иэясу (1542-1616) — основатель военно-феодального правительства династии Токугава.
321
...командовать отрядом в пятьдесят ружей. — Огнестрельное оружие впервые завезли в Японию португальские мореплаватели, посетившие ее в XV веке.
Тюнагон. — Членам Государственного совета присваивались звания в соответствии с установленной иерархией. Тюнагон — высокий чин, вроде тайного советника.
С. 156. ...принадлежал к ветви Амако... — известная самурайская фамилия в эпоху феодальных междоусобиц («Сунгоку дзидай»).
...вонзил себе в живот короткий меч... — Самураи носили при себе два меча — короткий и длинный, харакири совершалось с помощью короткого (вакидзаси).
С. 157. Бродячий самурай — воины, лишившиеся службы в ополчении своего князя и оказавшиеся не у дел, бродили по стране, перебиваясь случайными заработками.
С. 161. ...носил челку... — Взрослые самураи брили волосы со лба, челку же носили только несовершеннолетние.
С. 162. Тюин — семинедельный траур по покойному.
Сёдзи — наружная стена в виде рамы, обтянутая плотной бумагой.
С. 166. ...выхватил нож из вакидзаси... — В рукоятке короткого меча-вакидзаси имелся еще небольшой ножик.
С. 170. После того как Кониси Юкинага... — Кониси Юкинага (1523-1600) — один из ближайших сподвижников Тоётоми Хидэёси; известен как деятель раннего христианства в Японии.
С. 171. В четвертом году Кёроку — 1531 г.
С. 172. ...меч работы Сэки Канэмицу... — Сэки Канэмицу — знаменитый оружейный мастер, мечи которого высоко ценились.
Сяку — 30,3 см, сун — 3,03 см. Таким образом, длина меча вакидзаси составляла около полуметра. Другой, основной, длинный меч самурая — катана — мог достигать полутора метров.
С. 175. ...приладил белые тасуки... — Тасуки — плетеные тесемки, которыми для удобства подвязывают широкие рукава кимоно.
...меч работы Масамори... — Масамори — знаменитый мастер из провинции Хиго (начало XVI в.).
...надел сандалии, завязал их мужским узлом... — Туго завязываемый «мужской» узел, обрезанные концы шнурков, белый цвет одежды — все подчеркивает, что Кадзума отправляется с намерением умереть в бою.
С. 176. ...благоприятным для жатвы... — В апреле и мае японцы убирают урожай озимой пшеницы.
С. 179. Был час Овна. — Около двух часов пополудни, таким образом, бой длился с рассвета до середины дня.
Тё — расстояние, равное примерно 110 м.
Унохана — растение семейства бобовых.
...опустившись на колени, отвесил поклон. — Церемониальный японский поклон отдается в сидячем положении.
322
С. 180. ...кровь расплылась по туалетной бумаге. — Копье попало в то место, где за пазухой самурая хранился мешочек с туалетными принадлежностями.
С. 181. Во времена Гэнки-тэнсё — эпоха междоусобных войн (1570-1591), когда действовали Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и др.
...первого года Сёхо — 1644 г.
Бамбук — вещь нужная... — Из стволов бамбука изготавливали копья.
...ему опечатали ворота. — Это означало опалу, немилость князя. В данном случае самураю вменялось в вину то, что он допустил гибель своего младшего брата Кадзумы.
...осознал, что плохо использовал дарованную ему свободу и попросил об отставке. — По-видимому, этот самурай сравнивал себя с Матаситаро, который, не имея приказа участвовать в сражении, все же на свой страх и риск ворвался в усадьбу и нанес смертельную рану Ягохэю.
|
