Библиотека / История / Малкин Давид : " Король Шломо " - читать онлайн

Сохранить .
Король Шломо Давид Малкин
        Давид Малкин - автор восьми книг и более сотни публикаций, обладатель нескольких престижных литературных премий.
        Роман «Король Шломо» входит в серию романов-биографий древнееврейских королей «Золотой век еврейской истории», написанных Давидом Малкиным за 25 лет его жизни в Израиле. Все книги основаны на летописях Танаха («Ветхого Завета»), сочинениях древних и современных религиозных мыслителей, а также на новых открытиях историков и археологов.
        Книга предназначена для широкого круга читателей, интересующихся древнееврейской историей.
        Давид Малкин
        Король Шломо
        Как всегда - Израилю и Иерусалиму
        Вышина небес, глубина морей и сердца царей - непостижимы…
        Шломо бен-Давид, «Мишлей» («Притчи»)
        Курсивом выделены цитаты из трёх произведений, которые традиция приписывает королю Шломо.
        ПОЛУЖИРНЫМ шрифтом выделены остальные библейские цитаты.
        От автора
        Я вижу твоё удивление, читатель: почему «король», а не «царь» и почему Шломо, а не Соломон? Роман написан по-русски, а русская традиция увековечила: «царь Соломон». Но в Иерусалиме, где происходит действие романа, я за двадцать пять лет жизни ни разу не встретил ни единого Саула, Самуила или Соломона. Зато на каждой улице живут Шаули, Шмуэли и Шломо. Постарайся привыкнуть к тому, что персонажи моих романов - евреи и у них «экзотические» имена.
        ИМЕНА СОБСТВЕННЫЕ И НАЗВАНИЯ
        Слово «царь» пришло в русский язык из латыни с именем императора Юлия Цезаря. Царями именовались прежде всего монархи-самодержцы - правители держав. Этот же термин относился и к женщинам: царица Савская[1 - В романе она действует под своим исконным библейским именем: Царица Шевы.], царица Клеопатра, царица Тамара. За что была оказана такая же честь первыми переводчиками Библии на русский язык (с греческого, а не с оригинала!) Шаулю, Давиду и Шломо - не знаю, но термин этот явно не подходит небольшому древнееврейскому государству. Царь - это Иван Грозный, самодержец Руси, но не Давид, управлявший несколькими городами и десятком селений.
        От другого имени - Карла Великого - осталось в русском языке слово «король» для европейских монархов периода активного развитая западной истории, периода войн, интриг, перекраивания пограничных земель, бунтов, развития искусства и философии. Таковы были и древнееврейские государства периода, о котором идет речь в моих романах.
        И Цезарь, и Карл родились много столетий спустя после Давида, а значит, право выбора между «царством» и «королевством» остаётся за нами с тобой, читатель. Я предпочёл «король», оставив «царство» для Святой земли, но не для смертных её правителей: Царство Божье. Да ведь на современном Ближнем Востоке и нет царей - одни короли: Саудовской Аравии, Иордании, Марокко. Так их и называют газеты.
        А «иврим»… Большинство учёных полагают, что именно так называли евреев три тысячи лет назад: «народ, пришедший из-за реки» (вероятно, из-за Евфрата).
        Если это и неверно, то другого названия у нас нет: «иудей» тогда означало принадлежность к племени Иуды, «израильтянин» - к одному из северных племён, скорее всего, к Эфраиму. О таком новом слове, как «евреи», в период Первого Храма говорить ещё слишком рано.
        Это мучение и для писателя, и для читателя - впервые воспроизводить на иностранном языке (в данном случае - на русском) библейские термины и имена собственные. Но надо же когда-то начинать. Если на иврите написано: Бная бен-Иояда, а в синодальной транскрипции: Ванея, у меня закрадывается подозрение, что монах-грек, переводивший эту Книгу Царств на русский, был не вполне трезв. Так и получилось: написано Бат-Шева - переведено Вирсавия; написано Шмуэль - переведено Самуил и т. д. Но нет у евреев и никогда не было Вирсавий и Ванеев!
        При всём уважении к традиции, я вижу, что такой термин, как «колена» не пошёл дальше Библии, а значит, в русском языке не привился; посемя я придаю ему его истинный смысл: «племена», вернув слово «колено» анатомии. Я внимательно слежу за поисками эквивалентных терминов и собственных имён моими коллегами - первопроходцами поневоле (прежде всего, в русскоязычной десятитомной «Еврейской Энциклопедии») и вынужден был в этом романе-жизнеописании короля Шломо смиренно вернуться к «неправильным, но въевшимися в память» терминам и названиям: Египет, филистимляне, Дамаск. Но есть же «красная черта»! Если русскоязычный читатель встречал имя Самей, читая отрывки о завещании короля Давида сыну Шломо, а потом, читая Танах в подлиннике, увидит, что отмщён был Шими - как он должен догадываться, что казнён был именно тот человек, о котором говорил Давид?
        Так зачем нам эти загадки при постижении Ветхого Завета?
        Исходя из этих соображениям я и предлагаю читателю вместе со мной начать привыкать к тому, что Танах был написан на древнееврейском языке иврите и повествует не о греках или викингах, а о древних евреях, и поэтому не Исус Навин, а Иошуа бин-Нун; и не Фамарь, а Тамар.
        НАЗВАНИЯ МЕСЯЦЕВ
        Современная наука полагает, что названия месяцев: нисан, адар, ияр и т. д. - древние евреи принесли с собой из вавилонского плена, то есть столетия спустя после описываемых в романе «Король Шломо» событий. Поэтому я принял за основу самый древний из найденных археологами в Эрец-Исраэль календарей, так называемый «Земледельческий календарь из Гезера», где месяцам дано цифровое обозначение. На этот же календарь ссылается Танах: «И Господь говорил Моше в пустыне Синай в Первый месяц второго года после исхода их из земли Египетской…» (Числа, 9:1).
        Приблизительную связь между Земледельческим, Вавилонским и современным Грегорианским календарями я постарался свести в следующую таблицу с той лишь целью, чтобы читателю было проще ориентироваться в хронологии событий, описываемых в романах:
        Хочу предупредить, что ввиду несовпадения количества дней в месяцах в разных календарях, связь, показанная в таблице, является приблизительной, справочной.
        Часть I
        ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
        Глава 1
        Наама допоздна гуляла с маленьким Рехавамом у старой Ивусейской стены. Внезапно она встревожилась: что если Шломо её ждёт? - и быстро пошла домой.
        Шломо в задумчивости сидел на полу. Он поднялся навстречу Нааме, обнял её, поцеловал, спросил о сыне, но слушал невнимательно. Наама догадалась, что Шломо очень старался весь этот день, чтобы люди не заметили, как растерян их новый король.
        После нескольких фраз он подошёл к дверному проёму, убедился, что стража действительно ушла, вернулся и заговорил, не переставая ходить по комнате.
        - Мне было тогда лет пять. Иоав, наш бывший командующий, сажал меня к себе на колени и, разговаривая с Давидом, моим отцом, ерошил мне волосы. Помню его прикосновения. Рука жёсткая, пахнет землёй. Он позволял мне потрогать меч у него на поясе - тот, о котором солдаты рассказывают, будто он смазан змеиным жиром и по приказу Иоава сам выскакивает из ножен.
        Один светильник стоял в нише, другой - посреди земляного пола, и Наама боялась, что Шломо заденет его и масло разольётся. Она сидела, поджав под себя ноги, глядела на мужа и слушала.
        Шломо опустился на пол рядом с Наамой, приблизил к ней лицо и зашептал:
        - А сегодня Иоава убили. Когда я пришёл, его только что вытащили из шатра со священной утварью - он туда убежал и ухватился руками за жертвенник. Бная бен-Иояда воткнул Иоаву нож в шею, вот сюда, и тот даже не вскрикнул. Это мне рассказали, когда я пришёл. Вижу, он лежит на песке - старый, толстый, борода в крови… Почему отец не простил Иоава? Почему не вспомнил, как тот верно служил ему, сколько ран получил на войне и какие победы одерживал?
        Шломо замолчал, Наама протянула ему чашку с водой. Он отпил, глядя в пол, вздохнул и продолжал:
        - Зачем отец завещал мне эти убийства, Наама! Но если отец так решил, значит, я должен был исполнить его волю. Верно?
        Наама притянула его голову к своей груди.
        - Верно, мой Шломо. - И заговорила о другом: - Мы с Рехавамом пришли на луг возле старой Ивусейской стены - знаешь, за колодцем? Ему очень понравилось, как там пели девушки. Сидел тихо-тихо, не плакал, ничего не просил, а потом не захотел уходить.
        - Я знаю этих девушек?
        - Да, - подтвердила Наама, - они танцуют на свадьбах, - и засмеялась, вспомнив: - Они и меня втянули в круг, я тоже с ними танцевала. Что они пели? Вот:
        «Оглянись, оглянись, Шуламит!
        Как прекрасны ноги твои в сандалиях!»
        - «Как прекрасны ноги твои в сандалиях!» - повторил Шломо и поцеловал её колени.
        Наама поднялась и, припевая, закружилась вокруг светильника. Шломо хлопал в ладоши в такт её пению, потом спохватился:
        - Почему Шуламит? Они что, не знают твоего имени?
        - Знают. - Наама, прерывисто дыша, опустилась на пол рядом с мужем. - Наверное, им легче называть меня иудейским именем, а не моим, аммонитским.
        - Ну, если так, пусть будет Шуламит.
        - Они даже пели… Нет, уже не помню. Кажется, «Отчего так темна твоя кожа?» Нет, не помню. Но я им отвечала:
        «Черна я, но красива, дочери Ерушалаима,
        как шатры Кейдара <….>
        Не смотрите, что я смугла —
        это солнце опалило меня!
        Братья рассердились на меня и поставили стеречь виноградник». - Девушки смеялись.
        Смеялся и Шломо. Потом встал, поцеловал её и зашептал:
        - «Как прекрасна ты, подруга моя,
        как ты прекрасна!
        Глаза твои - голуби».
        Обнимая его, она возвращалась к рассказу:
        - Ещё я им пела:
        «Заклинаю вас, дочери Ерушалаима:
        если вы встретите друга моего —
        скажите ему, что я больна любовью».
        Наама очнулась первой.
        - Слышишь? - спросила она.
        - Это - горлицы, - сонным шёпотом отозвался Шломо.
        - Идём! - тормошила мужа Наама. - Я заметила на берегу Кидрона пастушеский шалаш. Если он не занят, мы с тобой побудем там - как поют наши девушки: «пока не повеял день и не побежали тени». Помнишь, как пахнут во Втором месяце дикие лилии? Они сейчас расцвели перед самым входом в шалаш. Идём, Шломо, скоро полночь!
        - Да, - сказал он, но поднимался медленно, шептал: - «Как прекрасна ты средь наслаждений!»
        - Почему ты улыбаешься? Скажи мне что-нибудь, Шломо.
        - «Стан твой пальме финиковой подобен,
        груди твои - гроздьям.
        Подумал я: “Заберусь я на пальму,
        за её ветви схвачусь,
        и да будут груди твои, как грозди виноградные,
        запах ноздрей твоих - яблочный…”»
        Обнявшись, оба спускались по террасам на берег ручья Кидрон. Холмы вокруг были пронизаны звёздным светом; буря любви вершилась в весенней природе: раскалывались бутоны ночных цветов, ворковали голубки в гнёздах среди камней возле самых ног Наамы и Шломо. Этим утром подул сухой знойный ветер, и к ночи земля покрылась гусницами, розовыми и пушистыми, ползущими по всем тропкам.
        Двое шли, обнявшись, и каждый думал:
        Он: «Вот зима прошла, дождь миновал, удалился,
        цветы показались на земле.
        Время пения настало,
        и голос горлицы слышен в нашем краю.
        На смоковнице созрели плоды;
        лоза виноградная зацвела, она благоухает…
        Голубка моя, возлюбленная моя!
        В расселинах скал, среди их уступов дай мне увидеть твоё лицо, услышать твой голос —
        ведь твой голос сладок, а лик твой прекрасен!»
        Она: «Друг мой принадлежит мне, а я - ему,
        пасущему среди лилий <….>
        Он подобен молодому оленю в расселинах гор».
        Шалаш оказался незанятым. В темноте ночи вокруг него светились дикие лилии. Ростки их поднялись из луковиц, в коронах белели колокольчатые цветы. Нежный запах и прохлада наполнили талант.
        Травы весенней земли стали постелью Шломо и Наамы. Он шептал:
        «Как ты прекрасна, подруга моя, как ты прекрасна!
        Голуби - очи твои из-под фаты твоей!
        Волосы твои - будто козы,
        что сбегают с гор Гилада,
        зубы твои - стадо храмовых овец,
        что вышли из купальни —
        все они без порока, и бесплодной нет среди них.
        Как алая нить губы твои, и милы твои уста».
        Двое запомнили эту ночь навсегда, будто испугались, что ей не суждено повториться.
        Глава 2
        Над Ерушалаимом задержалась весна. Шёл уже второй её месяц, а стены выстуженных за зиму домов всё ещё не отогрелись.
        В комнате горел очаг. Недалеко от него распласталась по земле вислоухая коза. Потрескавшимися от холода губами она брала листики, которые протягивал ей, отрывая от веток, пророк Натан. Он недавно очнулся от дремоты и теперь, сидя на подстилке близ очага, кормил козу и диктовал начинающему писцу - худенькому мальчику в длинной полосатой рубахе:
        - Господь наградил своего любимца Давида многими сыновьями. Были они и красивые, и умные, и храбрые, и…
        - Добрые, - подсказал писец.
        Пророк Натан посмотрел на него, вздохнул и продолжал:
        - Но лишь один из них понял замыслы Давида, догадался, за что Бог любит его отца и прощает ему все грехи. Да, это был Шломо. Я говорил Давиду: «Ты не смотри, что он слабенький, этот мальчик. Господь дал ему мудрое сердце, а ты оставь ему власть. Шломо ещё не понимает, но чувствует, что дело отца - от Бога и, значит, его нужно продолжать».
        - «Продолжать», - повторил пророк Натан. - Пиши дальше: «Все племена иврим вместе завоёвывали Эрец-Исраэль - землю, которую заповедал Господь праотцу Аврааму и его потомкам. Но когда народ пришёл сюда, судья Иошуа бин-Нун - да будет благословенна его память - разделил землю между племенами, чтобы каждое очистило свой надел от язычников и их капищ, жило в нём, как положено детям Авраама, и защищало эту землю от врагов». Почему ты не пишешь? Потому что ни одно из наших племён не выполнило завет Иошуа бин-Нуна?
        - Нет, нет, - сказал мальчик. - Я пишу. Говори дальше.
        Пророк Натан потёр рукой лоб.
        - Я сбился, - сказал он хмуро. - Пойди поешь, потом продолжим.
        Ветер, проникая в дом через щели, раскачивал пламя светильника, и, будто следуя за пламенем, метались мысли Шломо.
        «Кто это был? Кто? - в отчаянье думал он, вспоминая ночное видение. - Кто мне сказал: “Твой отец дал людям Псалмы - слова, которыми человек может говорить с Богом. Но люди ещё не смеют произнести их. Поэтому ты должен построить дом Бога, куда иврим придут, чтобы говорить с Ним”? Я должен построить Храм!»
        Шломо вдруг это стало так ясно, что он испугался и проснулся. Сел на постели, повторил вслух:
        - Я должен построить дом Бога.
        Король Шломо позвал слугу и велел ему найти писца, который не спит. Когда писец пришёл, король Шломо продиктовал ему приказ: «После осенних праздников с Божьей помощью начать строить Храм, как завещал нам король Давид. Советнику Ахишару отправиться в Цор[2 - Цор - во времена Давида и Шломо царство на Финикийском побережье, граничавшее на северо-западе с государством иврим (территория современного Ливана).] к царю Хираму I и передать: король Шломо принимает все его условия и хочет скорее начать строить дом Бога нашего на горе Мориа».
        Отпустив писца, король Шломо остался один, смотрел на пламя светильника и думал.
        «Я больше не сомневаюсь, что пришла пора строить Храм. Но люди не раз будут спрашивать: зачем. Разве мало есть у иврим жертвенников, которые они называют храмами? Теперь я знаю, что Давид замышлял что-то совсем другое, чего не было ни у иврим, ни у их соседей: дом Бога. С кем мне поделиться своим сновидением? С Наамой? Она будет слушать, ничего не понимать и улыбаться. С моим учителем, пророком Натаном? Завтра я встречусь с ним и буду говорить о Храме.
        Храм… Может, Бог посылает мне собеседника? Ведь я всегда просил Его об этом. Когда построю Храм, я спрошу у него: “Почему одна и та же участь предназначена праведнику и нечестивцу, доброму и злому, тому, кто приносит жертвы, и тому, кто забыл Бога? Почему?”»
        Зная, что ещё долго не уснёт, король Шломо вышел из дома и направился на гору Мориа, чтобы ещё раз осмотреть место, выбранное его отцом для Храма.
        Ночь накрыла Ерушалаим такой темнотой, что догадаться, где жилье, можно было только по блеянью овец в загонах.
        - На Песах[3 - Песах - или Еврейская Пасха, праздник, установленный в память об освобождении евреев из египетского рабства.] тебе нужно принести мирные жертвы за дом Давида и за весь народ, чтобы укрепилось твоё королевство, - сказал первосвященник Цадок, и Шломо понравился его совет. Он рассказал о нём командующему Бнае бен-Иояде.
        - Значит, пойдём в Гив’он, - сказал командующий. - Там и Священный шатёр, в котором Ковчег Завета находился в пустыне Синай, и жертвенник. Народу соберётся очень много, а в Гив’оне есть большой холм - на нём как раз стоят и Священный шатёр, и жертвенник. Устроим праздничное жертвоприношение. Народ разместится у подножья холма и по его склонам.
        Ковчег Завета - деревянный ящик, в котором хранились каменные плиты с Десятью Заповедями, данными Богом народу иврим на горе Синай, - Давид перенёс в завоёванный Иву с. Теперь это разросшееся селение стало называться «Город Давида». Священный шатёр и жертвенник оставались в селении Гив’он, в наделе племени Биньямина.
        Гив’он находился в двух парсах[4 - парса - древнееврейская мера длины, равная приблизительно 4,5 км.] севернее Ерушалаима. За два дня до Песаха триста молодых священнослужителей с ритуальной посудой и инструментом отправились в Гив’он, чтобы всё подготовить к празднику. Среди них были и музыканты, так что во время пути непрерывно слышались барабаны и бубны.
        Со священнослужителями пошёл и сам первосвященник Цадок. Он тоже одобрил выбор Гив’она:
        - Там есть большой бассейн с проточной водой и ещё глубокий колодец, а нам нужно омыть перед жертвоприношением двести овец. Да и жертвенник пока переносить некуда.
        На следующий день король, его семья, приближённые и жители Ерушалаима двинулись в Гив’он. Северная дорога была забита иврим со всей Эрец-Исраэль. Они отправились в путь, узнав, что жертвоприношение в Гив’оне будет проводить их новый король.
        Начинался 2908 год от сотворения Мира - четвёртый год правления Шломо в Ерушалаиме. В прошлом и позапрошлом годах Наама родила ему двух дочерей. Девочкам дали аммонитские имена: Тафат и Басемат.
        Обе они и их старший брат пятилетний Рехавам ехали с матерью на запряжённой волами повозке. На волов надели разноцветную сбрую с глиняными колокольчиками и венки из лесных маков, собранных на привалах. Король Шломо, командующий Бная бен-Иояда и советник Ахишар в парадных одеждах шли во главе растянувшейся процессии, а солдаты при полном вооружении - по обеим её сторонам, следя за порядком.
        Едва миновав ворота в стене селения Гив’он, прибывшие из Ерушалаима увидели большой холм и множество народу, столпившегося у его подножья. Священнослужители выделялись в толпе сверкающими белизной рубахами. Первосвященник Цадок находился уже где-то на самом верху холма, присматривая за приготовлением жертвенного мяса, переборкой и мытьём зелени для вечерней церемонии. Внизу, по другую сторону холма, в выложенных камнями и обмазанных глиной ямах пеклись пресные лепёшки.
        Шломо и пророк Натан вышли из толпы ерушалаимцев и стали медленно подниматься наверх, разглядывая происходящее вокруг жертвенника. Большинство народа никогда раньше не видело короля Шломо, и все старались подойти к нему поближе. Солдаты с трудом сдерживали толпу.
        Поднявшись на холм, король Шломо подошёл к священнослужителям, разделывающим тушу овцы, и загляделся на их ловкие движения. Похвалив священнослужителей, он стал разглядывать жертвенник.
        Мастер Бецалель бен-Хур в пути через пустыню Синай построил жертвенник по указаниям праотца Моше, полученным им от Бога. На четырёх углах жертвенника были выступы - «рога», на которые выливалась кровь животных. Наверх вёл пандус.
        Иврим после выхода из Египта и скитаний по пустыне, отвоевав обетованную им Господом землю, оказались в роще у селения Шило. Там они впервые установили жертвенник. После того, как враги разрушили Шило, жертвенник перенесли в Нов - город священнослужителей, а затем в Гив’он.
        Вечером после жертвоприношения король Шломо и первосвященник Цадок, сменяя друг друга, громко читали рассказ о выходе иврим из египетского рабства. Народ, расположившись у подножия холма, ел пресные лепёшки, положив на них жертвенное мясо с листьями дикого салата. Мехи с молодым вином, кувшины с колодезной водой и горы чашек высились на траве в середине круга, который образовала каждая семья. Дети бегали и шумели, а взрослые возлежали на земле, подперев голову руками, и слушали длинный рассказ о том, как их предки, уходя от погони фараона, с верой в своего Бога вошли в морские воды, и те расступились.
        Строгая церемония праздника Песах давно закончилась, а Шломо перед входом в Священный шатёр всё ещё молился, прося у Господа помощи и совета.
        - Умудри меня, Господи! - шептал Шломо. - С чего мне начать?
        Ему хотелось уйти в пустыню, подумать в уединении, но сегодня это было невозможно. Всюду, сколько мог видеть глаз, горели костры и раздавался гул голосов.
        Под низкими яркими звёздами короля провели к его палатке, окружённой солдатскими постами. Шломо разделся, лёг и сразу впал в сон, такой крепкий, что даже не слышал, как Наама утихомиривает разыгравшихся детей.
        - ШЛОМО! ПРОСИ, ЧТО МНЕ ДАТЬ ТЕБЕ, - услышал он Голос.
        - ДАЙ МНЕ МУДРОСТЬ И ЗНАНИЕ, ЧТОБЫ УМЕЛ Я СУДИТЬ НАРОД ТВОЙ.
        - ЗА ТО, ЧТО ЭТО БЫЛО НА СЕРДЦЕ ТВОЁМ, ШЛОМО, И НЕ ПРОСИЛ ТЫ НИ БОГАТСТВА, НИ СЛАВЫ, НИ ДУШ ВРАГОВ СВОИХ, А ТАКЖЕ ДОЛГОЛЕТИЯ НЕ ПРОСИЛ ТЫ, А ПРОСИЛ ДЛЯ СЕБЯ МУДРОСТИ И ЗНАНИЯ, ЧТОБЫ СУДИТЬ НАРОД МОЙ, НАД КОТОРЫМ Я ПОСТАВИЛ ТЕБЯ, - МУДРОСТЬ И ЗНАНИЯ УЖЕ ДАНЫ ТЕБЕ, А БОГАТСТВО И СЛАВУ Я ДАМ ТЕБЕ ТАКИЕ, КАКИХ НЕ БЫВАЛО У ПРАВИТЕЛЕЙ ДО ТЕБЯ И НЕ БУДЕТ ПОСЛЕ ТЕБЯ…
        Советники, придя рано утром, застали короля стоящим у входа в палатку. Шломо поднёс палец к губам: Наама и дети ещё спали.
        Глава 3
        С окончанием Одиннадцатого месяца в Эрец-Исраэль заканчивается осень. В три цвета окрашивается тогда земля вокруг Ерушалаима: в ярко-зелёный - ячменные поля, в золотой - бахчи, а дальше к пустыне - в серебряный: кусты колючек вперемежку с камнями.
        В Одиннадцатом месяце пастбища увядают, кормов становится мало, наступает самое подходящее время для убоя скота и сдачи десятой части мяса и кожи сборщикам податей.
        Священнослужитель Элицур бен-Аднах шёл в селение Манахат повидаться со старым пророком Натаном. Тот каждое утро собирал детей и читал с ними свитки Учения, где рассказывалось о сотворении Богом мира, о том, как праотец Авраам первым назвал себя «иври», как Господь заключил с ним союз и обетовал ему и его потомкам Эрец-Исраэль, об истории скитаний иврим по пустыне Синай, после того как Moine вывел их из египетского рабства. Со старшими детьми пророк Натан изучал Закон, добавляя к Учению свитки, в которых рассказывалось о правилах жертвоприношения и суда и обычаях повседневной жизни иврим.
        Помня, что по утрам Натан учит детей, Элицур не спешил.
        Спускаясь по широким террасам на южном склоне Ивусейского холма, он обменивался приветствиями с горожанами, грелся на солнышке и слушал, как поют птицы.
        Ерушалаим быстро разрастался. Он уже занимал не только Ивусейский холм с Городом Давида, но и гору Мориа, кроме её вершины, где подготавливалось место для будущего Храма. Во множестве строились жилые дома для увеличивающегося населения главного города иврим, появились первые четырёхкомнатные строения. В прошлом году в той части города, которая называлась Мило, начали засыпать седловину и террасы, чтобы построить здания архива и склады. В центре Мило сохранились остатки крепости Цион, разрушенной при захвате города Ивуса воинами Давида. Король Шломо приказал отстроить её заново.
        Спускаясь к подножию холма, чтобы выйти из города, Элицур разглядывал новый участок городской стены. Ахишар, советник короля Шломо, хотел закончить этот участок к следующему празднику Песах. Из-за приближающихся зимних дождей строители спешили расчистить и укрепить стоки под стеной, особенно под воротами - Овечьими, Источника, Долинными. «ЛЮБИТ ГОСПОДЬ ВРАТА ЦИОНА БОЛЬШЕ ВСЕХ ОБИТЕЛЕЙ ЯАКОВА», - вспомнил Элицур псалом короля Давида.
        Он сел передохнуть, и тут же неподалёку от его ног на землю опустилась небольшая птица-мухоловка с золотистой грудкой. Наклонив голову к крылу, мухоловка разглядывала сандалии Элицура. Подлетела ещё одна птица. Её чёрная голова раскачивалась над всклокоченными перьями. Птицы что-то прощебетали друг другу и разлетелись, а на их место опустились другие. Элицур огляделся. Господи, как же много сегодня птиц! Крошечные пташки забавлялись в полёте: то скатывались на груди с только им одним видимых воздушных гор, то взмывали к облакам. Ястреб с солнечным кругом на спине поднялся над скалой и упал за южным склоном Ивусейского холма: наверное, заметил там тушканчика, вышедшего из норы погреться на солнце.
        Элицур пересилил боль в пояснице, поднялся и, опираясь на посох, пошёл дальше.
        Селение Манахат находилось недалеко от Долинных ворот. Кто бы ни входил в него, оказывался на берегу круглого пруда, выкопанного жителями. Они всем селением ухаживали за прудом, углубляли его, чистили, подправляли оползающие берега. Каждый день люди разбирали воду для своих хозяйств, а за ночь пруд опять наполнялся, потому что на дне его бил сильный ключ с холодной водой и, кроме того, собиралась вода из-под каменных террас, на которых стояло селение.
        Когда Элицур вошёл в Манахат, там распределяли воду между семьями. Старейшина селения стоял по пояс в воде, держа в руке мерный шест, на котором были сделаны отметки - не на равном расстоянии, а в соответствии с числом душ в каждой семье. Старейшина выкрикивал имя главы семейства, открывал канал, ведущий к его огороду, саду или поильне для скота, а сам при этом не отрывал взгляда от шеста. Как только уровень воды опускался до отметки с другим именем, старейшина приказывал закрыть канал и пустить воду следующей семье.
        Элицур спохватился: ведь он пришёл не для того, чтобы посмотреть, как распределяют воду в Манахате.
        Пророка Натана Элицур заметил издалека. Тот сидел на земле под кроной трёх старых акаций, росших кустом. Мальчики стояли вокруг учителя, оставаясь в тени. Подходя и стараясь быть незамеченным как можно дольше, Элицур прислушался.
        - Адаму после изгнания из рая Бог дал тысячу лет жизни, но прожил Адам только девятьсот тридцать: семьдесят он передал Давиду. Мудрецы говорят, что буквы, из которых сложено слово «адам», то есть человек, это начальные буквы имён «Адам» и «Давид» и слова «Машиах»[5 - Машиах - помазанник, Мессия, идеальный царь, который явится и принесёт человечеству избавление от зла.]. Адам согрешил, поэтому Шехина - так у нас называется Божественное присутствие - покинула землю. Когда будет построен дом Бога в Ерушалаиме, может быть, Шехина вернётся.
        Пророк Натан поднял взгляд и заметил остановившегося в стороне Элицура; тот приложил палец к губам, мол, продолжай, но пророк Натан уже поднялся и шёл ему навстречу.
        - Да пребудет с тобой Господь, Элицур! - приветствовал он гостя по обычаю жителей Ерушалаима.
        - Да благословит тебя Господь, пророк Натан! - ответил Элицур.
        Натан отпустил учеников и усадил гостя рядом с собой.
        Расспрашивая Элицура о здоровье, пророк Натан сделал знак слуге, и тот принёс жареный хлеб и в чашках - горячую воду с нежными листочками мяты. Через некоторое время Элицур поставил недопитую чашку на землю и сказал:
        - В Ерушалаиме видели Ахию и с ним несколько человек из надела Эфраима. Все они были вооружены и настроены явно недружелюбно. Наш командующий Бная бен-Иояда оповещён о том, что враги короля Шломо находятся в Ерушалаиме, но относится к этому спокойно.
        Пророк Натан слушал, глядя в землю.
        - Северные племена упорно не хотят Храм или, как его называем мы, ерушалаимцы, дом Бога, - продолжал Элицур. - В наделе Эфраима говорят так: «Наши храмы стоят уже сотни лет, и строить ещё один не нужно ни Богу, ни людям».
        Пророк Натан молчал. Он знал, да и вся Эрец-Исраэль знала, что Ахия, самый чтимый пророк на севере, не принял замысел короля Давида построить Храм на горе Мориа.
        В первую встречу три года назад король Шломо пытался убедить пророка Ахию, что построить Храм необходимо.
        - С иврим достаточно тех храмов, которые у них уже есть: в Шило, в Бет-Эле, в Пнуэле, - упрямо твердил Ахия. - Бог повсюду, а ты хочешь удержать Его в доме. Бог разгневается и накажет нас всех. Я хотел сказать это Давиду, твоему отцу, но не успел: он умер раньше, чем мы встретились.
        - Народ потянется к Храму, чтобы говорить с Богом, чтобы спросить у Него, для чего нужно всё, что есть в мире, - объяснял король Шломо. - Для чего я? Для чего ты? Зачем Он создал землю, птиц, людей и…
        - Людям не нужно ни о чём спрашивать Бога! - перебил Ахия. - Как Он создал, так и должно быть, и лучше быть не может. Что бы ни случалось - всё по Его воле, а потому хорошо.
        Шломо молчал. Он хотел объяснить, что Храм необходим людям, что человек живёт в страхе, что он ощущает беспокойство и тоску. Человек хочет говорить с Богом, как сказано в Учении: «Когда ты страдаешь и беспокоен, тогда ты обратишься к Господу, Богу твоему». В Храме за жертвоприношением и молитвой человек, живущий в страхе, обретёт защиту, а тот, кто придёт в смятении - умиротворённость[6 - Данная трактовка заимствована у рава Й. Д. Соловейчика (статья «Голос любимого зовёт» и другие).].
        Что-то случилось с королём. Пророк Ахия говорил и говорил, а у Шломо не было сил ответить. Он молчал.
        Перед тем как уйти, Ахия сказал:
        - Я пришёл помочь тебе. Когда-то сыновья Цруи запугали твоего отца, и он дал много поблажек племени Иуды. Отмени их, и племя Эфраима тебя поддержит. Можешь мне поверить.
        Ненависть к покойным военачальникам короля Давида, сыновьям Цруи, особенно к Иоаву, со стороны многих знатных людей в Эрец-Исраэль всегда задевала Шломо.
        - Сыновья Цруи, - медленно начал король, - были с Давидом во все трудные часы его жизни: и когда он скрывался от короля Шаула, и когда сражался с филистимлянами, и когда бежал из Ерушалаима от своего мятежного сына Авшалома. Но я и сам хочу, чтобы все племена иврим оказались в равном положении. Подожди ещё несколько лет и…
        - Я-то подожду, - ухмыльнулся пророк Ахия, - но станут ли ждать наши северные племена? - Он поднялся. - Я ухожу, а ты подумай над моими словами, король.
        На том и закончилась их первая встреча.
        Натан отхлебнул из чашки воды.
        - Смертным не дано понять промысел Божий, - сказал он. - Но стараться его понять Он не запретил никому. До сих пор наши храмы были только жертвенниками. И храм Ахии в Шило - тоже жертвенник. Конечно, нужно, чтобы человек приносил жертвы Богу. Но в Храме люди будут ещё и чувствовать, что они находятся в одном доме с Богом, и не побоятся открыть Ему душу.
        Некоторое время оба сидели молча, попивая ароматную воду. Потом пророк Натан опять заговорил:
        - Прошлой весной Ахия был у меня и сидел там, где сейчас сидишь ты, Элицур. Сперва он просил меня пойти к Шломо и отговорить его от строительства Храма, но я напомнил ему, что Господь послал на гору Мориа ангела с повелением Давиду построить Храм. Тут Ахия рассвирепел. «Только не Шломо после греха его матери строить Храм!» - кричал он.
        - И ты не прогнал Ахию? - спросил Элицур.
        - Нет. Я сказал ему: «Ахия, ведь ты не затем пришёл ко мне, чтобы я отговорил короля Шломо строить Храм». Он молчал, и тогда я спросил: «Говори, зачем пришёл?» И он ответил: «Сказать, что, если Шломо станет перемещать границы наделов, установленные ещё великим судьёй Иошуа бин-Нуном, северные племена могут отделиться от Ерушалаима. Передай это моё предупреждение королю. Народ не верит, что от таких перемен ему станет лучше. Люди на севере говорят, что это - очередная хитрость племени Иуды».
        - И что ты ему сказал?
        - Что не стану просить Шломо отменить передел Эрец-Исраэль, который он начал. Не мог я сказать Ахие, что великий судья Иошуа бин-Нун, да будет благословенна его память, сделал ошибку, разделив между племенами землю, которую Господь обетовал праотцу Аврааму для всех иврим. Ты же помнишь слово Господа: «Потомству твоему отдам я эту землю». Потомству - значит, всему народу. Всему! Шломо, с Божьей помощью, делит не землю, а обязанности племён. Ни одно племя не сможет отделиться со своим куском Священной земли. Ещё одно-два поколения, и будет один народ жить на единой земле, обетованной ему Господом. Только запомнят, что в Первый месяц всех нас кормит Первая область, и её правитель отвечает за охрану всей Эрец-Исраэль, и так в каждый из двенадцати месяцев.
        - Великий Иошуа бин-Нун сделал ошибку?! - удивился Элицур. - Натан, тебя побьют камнями за такие слова.
        - Побьют, - согласился пророк Натан. - Если ты сейчас пойдёшь и пожалуешься.
        - Не пойду. Но ты не должен ни при ком говорить такие слова. А я ведь пришёл к тебе посоветоваться, - сказал он, помолчав. - Что-то нужно предпринять: Ахия опасен.
        Пророк Натан поднял взгляд от земли.
        - Ахия ненавидит род короля Давида за то, что Давид дал людям Псалмы, и теперь любой человек знает, какими словами говорить с Господом, как благодарить Его или просить у Него защиты и помощи себе и своим близким.
        - Любой человек? - недоверчиво прищурился Элицур·
        - Любой. Не только пророк. Любой: король и раб, иври и не-иври. Ахия же считает, что люди только через пророков должны узнавать волю Божью, ведь так?
        - Так, - развёл руками Элицур.
        Пророк Натан погладил посох и сказал, глядя в глаза Элицуру:
        - Он - пророк, Ахия. Господь удостоил его перенять Закон из уст пророка Шмуэля и передать его новому поколению. Я сказал однажды Ахие: «Подумай, может, тебе стоит оставить Шило и перейти в Ерушалаим? Там теперь собираются иврим со всей Эрец-Исраэль. У тебя будут ученики». - «Нет, - ответил он. - Мне нечего делать в Ерушалаиме!» И ушёл к себе в Шило. А теперь, говоришь, вернулся. Кому, кроме Бнаи бен-Иояды, ты об этом сказал?
        - Кимаму бен-Барзилаю и другим верным людям. Но всё равно, когда ты будешь говорить со Шломо, предупреди его, чтобы он остерегался.
        Пророк Натан задумчиво кивнул.
        Элицур поднялся и хотел прощаться, но пророк усадил его на место.
        - Прошлый раз мы с тобой говорили, что Шломо вернулся из Гив’она другим человеком, что с местью, завещанной ему Давидом, покончено.
        - Помню. И вдруг все узнали, что король Шломо велел убить своего сводного брата Адонияу.
        - Адонияу сам виноват. Его подвела хитрость, - сказал пророк Натан.
        - Ты что-нибудь знаешь об этом?
        - Ещё бы, я ведь был у матери Шломо, Бат-Шевы, когда Адонияу явился со своей просьбой.
        - Расскажи, как было дело. Я знаю, что тебе доверяет и Бат-Шева, и Шломо после того, как ты помог им получить для Шломо благословение Давида на престол. Ты же и воспитатель наследника Рехавама, - сказал Элицур.
        - Меня, не помню зачем, вызвала к себе Бат-Шева. Я уже собрался уходить от неё, когда доложили, что у Адонияу, сына короля Давида и женщины по имени Хагит, есть важная просьба к Бат-Шеве - матери короля. «Останься, - попросила она меня. - Я боюсь этого человека. Он уйдёт, и мы закончим разговор. Я хочу с тобой ещё посоветоваться, пророк Натан». Я остался. Тут входит Адонияу и низко кланяется. Бат-Шева его спрашивает, с миром ли он пришёл. Он опять поклонился и, приложив руку к сердцу, заверил: «С миром. Слово у меня к тебе». - «Ладно, - сказала Бат-Шева, - говори». Он начал: «Я смирился с тем, что престол в Ерушалаиме в последнюю минуту достался не мне, старшему сыну Давида, а моему брату Шломо. Значит, так хотел Господь». - «Что ж, - перебила его Бат-Шева. - Смирился так смирился. Сказал же тебе Шломо: “Живи тихо, и никто тебя не тронет”. А теперь говори, зачем пришёл». Он ещё помялся, а потом выложил: «Попроси короля Шломо - все знают, что он тебе никогда не откажет, - чтобы он отдал мне в жёны Авишаг». Старушка Бат-Шева, наверное, обрадовалась случаю избавиться от этой Авишаг -
последней жены короля Давида - и пообещала Адонияу: «Хорошо, я поговорю с королём». Адонияу долго её благодарил, потом ушёл.
        Пророк Натан отпил из чашки и продолжил:
        - Так получилось, что на следующий день при встрече Бат-Шевы и Шломо присутствовал мой писец. Зная, что я веду запись всех событий жизни нашего короля, он запомнил для меня ту встречу и всё записал. Хочешь послушать?
        - Конечно!
        Пророк Натан позвал слугу. Тот принёс деревянный ящичек. Натан порылся в нём.
        - Вот, - сказал он, достав нужный кусок кожи и расправив его на плоском камне. - Слушай: «И ПРИШЛА БАТ-ШЕВА К КОРОЛЮ ШЛОМО ГОВОРИТЬ С НИМ ОБ АДОНИЯУ. И ВСТАЛ КОРОЛЬ НАВСТРЕЧУ ЕЙ, И ПОКЛОНИЛСЯ ЕЙ, И СЕЛ НА ПРЕСТОЛ СВОЙ. ПОСТАВИЛИ ПРЕСТОЛ И ДЛЯ МАТЕРИ КОРОЛЯ, И ОНА СЕЛА ПО ПРАВУЮ РУКУ ОТ НЕГО. И СКАЗАЛА ОНА: “ЕСТЬ У МЕНЯ ОДНА ПРОСЬБА К ТЕБЕ, НЕ ОТКАЖИ МНЕ”. И СКАЗАЛ ЕЙ КОРОЛЬ: “ПРОСИ, МАТЬ МОЯ, И Я НЕ ОТКАЖУ ТЕБЕ”. И СКАЗАЛА ОНА: “ПУСТЬ АВИШАГ ОТДАНА БУДЕТ АДОНИЯУ, БРАТУ ТВОЕМУ, В ЖЁНЫ”. И ОТВЕЧАЛ КОРОЛЬ ШЛОМО, И СКАЗАЛ МАТЕРИ СВОЕЙ: “ЗАЧЕМ ТЫ ПРОСИШЬ АВИШАГ ДЛЯ АДОНИЯУ? ПРОСИ ЕМУ И ЦАРСТВО, ИБО ОН - МОЙ СТАРШИЙ БРАТ».
        - Слышишь? - прервал чтение пророк Натан. - Так он и сказал Бат-Шеве: «Проси ему и царство». Можешь сам взглянуть в свиток моего писца. Он записывает слово в слово, и память у него не моя, стариковская.
        - Да уж, - покачал головой Элицур. - Короли так не говорят!
        - Зато вон, как он сразу распознал козни Адонияу: к кому перейдёт вдова короля, к тому - и власть. Только старушка Бат-Шева могла этого не сообразить, - задумчиво сказал пророк Натан, сворачивая свиток.
        Они ещё некоторое время беседовали, попивая воду и слушая пение птиц.
        Потом пророк Натан посмотрел на облака и сказал:
        - Элицур, я видел дом Бога в небе над Ерушалаимом. Там у жертвенника стоял великий священнослужитель Малкицедек. И служил он не так, как наш Цадок-первосвященник - того и гляди что-нибудь да забудет. Но не хочу ворчать. С Божьей помощью, Шломо построит Храм, и тогда начнётся совсем другая жизнь в Ерушалаиме и на всей земле. Цари разных стран помирятся, подружатся народы. Не будет ни засухи, ни зимних наводнений. Я приду в Храм, принесу жертву, попрошу Бога вылечить мою спину и колени и выйду из Храма здоровым.
        Элицур не смеялся над этими словами пророка Натана, он и сам думал так же. Глаза у обоих блестели.
        - Амен! - сказал Элицур.
        Пророк Натан провожал гостя. Они остановились, опираясь на посохи и глядя на вершину Ивусейского холма. Там в потоках солнечного света плыл Ерушалаим. Любому смертному в такие минуты слышались слова Учения: «ЭТОТ ГОРОД ИЗБРАЛ ДЛЯ СЕБЯ ВСЕВЫШНИЙ!»
        Глава 4
        Осенью 2908 года от сотворения Мира проводник караванов Яцер бен-Барух вернулся домой в надел своего племени Ашера. Утром он попрощался с посланцами короля Шломо, объяснил им дорогу до Ерушалаима и получил причитающихся ему за работу двух баранов и свёрток крашеного полотна. Яцер бен-Барух знал, что дома его ждут, шёл и улыбался, поглядывая на спину ослика, где, среди необходимых в дороге вещей был привязан мешок с подарками для всей семьи, купленными на базаре в Цоре.
        Уже не первый год он покидал дом и возвращался обратно, проводя купцов по Кнаану. Этот караван был посольский - первый при новом короле иврим Шломо, сыне Давида. Возглавлял его тридцатилетний советник по имени Ахишар. С ним ехал писец Офер бен-Шиши и солдаты охраны - всего двадцать человек. Советник Ахишар получил приказ отправиться на север, встретиться с Хирамом I, царём Цора, и передать ему королевское послание.
        - Я думаю, советник Ахишар не запомнил ничего из нашей поездки, уж очень он волновался, оттого что первый раз выполнял королевское поручение, - рассказывал домашним Яцер бен-Барух.
        - Ещё бы! - согласилась его жена Мирьям. - Ну, рассказывай. Перешли вы по насыпи через пролив, заплатили налог и вас пропустили через крепостные ворота. А что было потом?
        - Совсем не так, - покачал головой Яцер бен-Барух. - Ты вспомнила, как я брал вас в Цор на базар, а тут совсем другое дело. Царя Хирама I известили заранее, что король Шломо отправил к нему караван, поэтому мы знали, что нас должны встретить, перевезти и проводить во дворец. Спешились, привязали мулов к деревьям, стоим и глядим на море. Берег там высокий, и с него всё хорошо видно. С этого места я всегда показываю Цор, прежде чем вести туда людей.
        - Я помню, - обрадовалась старшая дочь, Отара. - Зелёное море, на воду опускаются белые птицы, плавают, потом ныряют и выскакивают из глубины с извивающимися рыбами в когтях. Рассказывай дальше, папа.
        - Ладно, на чём я остановился? Да, советник Ахишар и его солдаты смотрели через залив на Цор, а я им объяснял: «Видите сразу за насыпью ворота в городской стене? Эго - ворота богини Астарты[7 - Астарта - главное женское божество во многих странах Древнего Ближнего Востока.]. За ними рынок рабов и большой базар - слышите, шум долетает даже сюда. Вон крыша над городской стеной - там царский дворец. Справа от него - капище бога Бурь. По насыпи, - говорю, - мы не пойдём, будем ждать, когда за нами пришлют “коней” - так здесь называют большие лодки с вырезанными из дерева конскими головами на носу». - «А почему берег так изрыт? - спросил один из солдат. - И дым? Кажется, там живут люди». - «Так и есть, - говорю, - рабы-ремесленники. В город входить им запрещено. А дым над пещерами потому, что в них выплавляют бронзу, отливают статуи богов, обжигают кувшины». Ладно, стоим и ждём, глядим на корабли в гавани, на новый волнолом из красных камней. Потом Ахишар послал одного из солдат спуститься и посмотреть, может, «кони» уже подошли к берегу.
        - А остальные что делали в это время? - спросила Мирьям. - Как себя вели наши иврим?
        - Всему удивлялись и расспрашивали меня, потому что они были из надела Иуды, а там, вы, наверное, слышали, только песок да камни. Мне кажется, море их успокаивало. Им было не по себе все дни нашей дороги по северу Кнаана, особенно когда приходилось ночевать под открытым небом. Они мне рассказывали, что в сумерках на лесистых горах им мерещилась языческая нечисть. За каждым кустом трепыхалось и повизгивало что-то мохнатое, блеющее, с бородой, копытами и грудями, и они просили Господа их защитить. Костёр в пути мы разводили рано. После ужина долго не расходились, глядели на пламя, и тогда нам виделись другие картины: праотец Моше возле Неопалимой Купины[8 - Неопалимая Купина - пылающий, но несгорающий куст, в котором Бог впервые явился Моше.], битва Иошуа бин-Нуна с кнаанскими царями или взятие войском иврим Иерихона. Как-то я им сказал, что отсюда недалеко до земли Харан, из которой наш праотец Авраам ушёл навсегда в Эрец-Исраэль. Они понимали и одобряли праотца Авраама: им тоже хотелось поскорее уйти из этих диких мест к себе, в пустыню.
        - В темноте это бывает, - сказала Мирьям. - Мне в сумерках тоже всякое мерещится. А днём?
        - Днём они всему удивлялись и то и дело подзывали друг друга: «Смотри!» Они первый раз увидели деревья без коры, кусты - густые и без колючек, птиц с таким ярким оперением и столько прекрасной воды сразу. Они её пили, нюхали, лили себе на голову и не могли поверить, что такое возможно. А там, я вам скажу, сейчас действительно рай! С каждой скалы низвергается водопад, и в воздухе постоянно висит разноцветная пыль. Мои караванщики вдруг стали разговорчивы. Они скучали по своим овцам, которым никогда не пастись на таких ласковых лугах с душистой травой и прохладными цветами, чьи стебли готовы лопнуть от влаги. Вы не устали слушать? - спохватился Яцер бен-Барух.
        - Рассказывай, рассказывай, - ответила за всех Мирьям. - Мы- здесь привыкли и к лесу, и к речкам, а какого им после пустыни! Что вы ещё увидели, пока вас не забрали к царю Хираму?
        - Рыбачьи лодки. Они заполняли пролив, приближались к Цору, но не входили в его гавань, опасаясь столкновения с двухпалубными военными судами, которые охраняли вход в порт. В воздухе стоял запах рыбы и водорослей, нас от него мутило. Советник Ахишар говорит мне: «Ты рассказывал, будто в Цоре ловят так много рыбы, что её продают даже в Вавилон. Неужели эта вонючая рыба приносит Хираму I такой доход, что его народ может не сеять хлеб, так как в обмен на сушёную рыбу в Цор везут пшеничную муку, лучшее масло и фрукты?»
        Не успел я ответить, как один солдат из охраны сказал: «А я слышал, будто Цор разбогател на продаже шерсти, окрашенной пурпуром».
        У этого солдата было смешное лицо: совсем без переносицы.
        - Значит, он из племени Шимона, - засмеялась Мирьям. - Между прочим, я тоже слышала, будто за портом берег усеян круглыми ракушками, из которых местные жители вываривают пурпурную краску. Как её приготавливают - это их секрет.
        - Пусть папа рассказывает, - попросила Отара. - Так почему Цор так богат?
        - Точно не знаю, - признался Яцер бен-Барух. - Может, потому что торгует рабами. Я рассказал моим караванщикам, что сразу за воротами Астарты находится самый большой в Кнаане рынок рабов. Иоав бен-Цруя, когда приходил сюда со своим отрядом, по нашему древнему обычаю выкупил всех рабов-иврим и отпустил их на волю. Я спросил: «Ты тоже так поступишь, советник Ахишар?» - «Да», - ответил он, и тут писец закричал: «Наш солдат машет рубахой! Можно идти».
        Спустились к морю. У причала нас встретил посланник Хирама I, сказал, что царь примет советника после полудня, а пока можно отдохнуть в дворцовом саду. Мы оставили мулов под присмотром одного из солдат, пересели в присланных за нами «коней» и поплыли в город.
        - Передохни и поешь, - сказала Мирьям. - Я сейчас принесу хлеб и маслины.
        Ни Яцер бен-Барух, ни люди из каравана не могли знать, что происходило во дворце Хирама I.
        За день до прибытия послов короля Шломо Хирам I участвовал в церемонии по поводу рождения наследника у правителя города Цидона. Густые брови на удлинённом лице царя нависали над зелёными глазами с неизменно весёлым, часто хитрым выражением. У Хирама I был толстый нос, на кончике покрытый рыжими волосками, на завитую бороду спускались длинные усы, слегка подкрученные на концах. По случаю праздника на Хираме I была пурпурная туника без складок и украшенные жемчугом сандалии, нижние ремни которых пропускались между пальцами и завязывались. Род Хирама I происходил из долины Бетис, славившейся овцами с необычайно мягкой шерстью, и царь любил давать пощупать гостям свою тунику «из настоящей бетисской шерсти».
        Хирам I любовался танцами рабынь в капище богини Астарты, когда ему доложили, что в Цор из Ерушалаима прибыл советник Шломо - нового короля иврим.
        «Подождёт, - подумал царь Хирам I. - Много их, посланников, дожидается встречи с царём Цора. Пусть поживёт у меня несколько дней и увидит, как благоволят боги к Цору, какая мощная у него стена и как его защищает море».
        «Конечно, подождёт», - говорил себе царь Хирам I, окуная кончики пальцев в огромную розовую ракушку со священной морской водой, в которой плавали лепестки цветов, продлевающих жизнь до ста лет.
        В юные годы, когда Хирам I был ещё принцем, он подружился с Давидом, взошедшим на престол в Ерушалаиме, побывал там и заинтересовался соседним народом. Иврим были ему симпатичны, хотя их обычай делать обрезание он осуждал, утверждая, что вся красота от этого пропадает. Потом, уже став царём, Хирам I занялся укреплением своих городов, войнами с соседями, строительством флота и больше не бывал в Ерушалаиме. Ему докладывали о бурных событиях в доме короля Давида и о том, что иврим расселяются по всему Кнаану.
        Он доверял Давиду, мирные отношения между Цором и Ерушалаимом были надёжны, оба отказывали мятежникам в укрытии, но царь Хирам I очень хотел, чтобы король Давид, победив филистимлян - соперников Цора в морской торговле, - передал их порты Ашдод и Ашкелон ему. Все последние годы он ждал, что из Ерушалаима поступит такое предложение, но король Давид был занят умиротворением своей семьи, и ему было не до побеждённых филистимлян.
        Царь Хирам I ездил в Ерушалаим на похороны короля Давида и познакомился там с его наследником, но с тех пор прошло уже четыре года, а никаких серьёзных отношений с королём Шломо не возникло.
        И вот - посланник.
        «Подождёт», - опять подумал царь Хирам I, а вслух приказал: - Возвращаемся в Цор.
        - Я рад, что король Шломо благополучен в своём доме в Ерушалаиме, - сказал царь Хирам I. Он сидел на высоком деревянном троне, украшенном вырезанными из слоновой кости сфинксами и херувимами. - Ты можешь передать мне его послание.
        Советник Ахишар приблизился к трону и протянул царю свиток. В нём, после приветствий, пожеланий здоровья и благоденствия, говорилось: «ДАВИД, ОТЕЦ МОЙ, НЕ СМОГ ПОСТРОИТЬ ДОМ ДЛЯ БОГА НАШЕГО ИЗ-ЗА ВОЙН, ОБСТУПИВШИХ ЕГО, ПОКА ГОСПОДЬ НЕ НИЗЛОЖИЛ ВСЕХ ВРАГОВ ПОД СТОПЫ НОГ ЕГО. НЫНЕ ЖЕ ГОСПОДЬ, БОГ МОЙ, ДАЛ МНЕ ПОКОЙ СО ВСЕХ СТОРОН, И ВОТ Я НАМЕРЕН ПОСТРОИТЬ ДОМ БОГА МОЕГО, КАК ПОВЕЛЕЛ ГОСПОДЬ ДАВИДУ. ТЫ ПРИКАЖИ НАРУБИТЬ ДЛЯ МЕНЯ КЕДРОВ, А РАБЫ МОИ БУДУТ ВМЕСТЕ С РАБАМИ ТВОИМИ, И Я БУДУ ДАВАТЬ ТЕБЕ ПЛАТУ ЗА РАБОВ ТВОИХ, КАКУЮ ТЫ НАЗНАЧИШЬ, ИБО ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО У НАС НЕТУ НИКОГО, КТО УМЕЛ БЫ РУБИТЬ ДЕРЕВЬЯ ТАК, КАК ЦОРЯНЕ».
        Царь Хирам I в присутствии советника Ахи шара продиктовал писцам свой ответ Шломо: «Я ВЫСЛУШАЛ ТО, ЗАЧЕМ ТЫ ПОСЫЛАЛ КО МНЕ. ИСПОЛНЮ Я ВСЕ ПРОСЬБЫ ТВОИ О ДЕРЕВЬЯХ. РАБЫ МОИ СПУСТЯТ СТВОЛЫ К МОРЮ, СДЕЛАЮТ ИЗ НИХ ПЛОТЫ, ОТПРАВЯТ ИХ К МЕСТУ, КОТОРОЕ ТЫ НАЗНАЧИШЬ, РАЗБЕРУТ ИХ ТАМ, И ТЫ ВОЗЬМЁШЬ ИХ».
        - Какую плату хочет получить царь Цора? - спросил советник Ахишар.
        Хирам I некоторое время размышлял, глядя поверх посланника, потом продиктовал писцу: «Я желаю получать от тебя продовольствие для царского дома».
        - Папа, ты ведь раньше не любил водить караваны в Цор, - удивилась Отара. - Говорил, что их царь может осыпать подарками, а потом приказать устроить засаду на дороге, ограбить купцов и даже убить.
        - Да, - сказал Яцер бен-Барух, - так оно и было. Но теперь, я думаю, между нашим королём Шломо и Хирамом I будет заключён союз. Цоряне привезут в Ерушалаим свои кедры, построят нам Храм на горе Мориа, а Шломо заплатит им пшеницей и оливковым маслом.
        - Амен, - сказала Мирьям. - Да поможет Бог нашему королю!
        - Папа, - спросил мальчик Элияу, - сколько же времени цоряне будут строить дом Бога в Ерушалаиме? Он будет очень большой, такой, как дворец в Цоре?
        - Советник Ахишар сказал, что дом Бога нашего будет шестьдесят локтей[9 - локоть - мера длины, равная приблизительно 0,5 метра.] в длину, двадцать в ширину и тридцать в высоту. И построят его за семь лет. Царь Хирам I назначил главным над цорянами своего племянника Габиса - лучшего строителя в Цоре. Сейчас он заканчивает новую гавань, старой уже не хватает даже для своих торговых кораблей, а там ещё, помните, всегда полно купцов из Египта и Вавилона.
        - В Ерушалаиме будет дом Бога! - радовался Элиму. - Дом Бога Исраилева!
        - Конечно, будет, - сказал Яцер бен-Барух. - Мы пойдём туда на праздник, принесём жертву и станем веселиться вместе со всеми иврим. В Ерушалаиме умеют веселиться.
        - А перед возвращением домой пойдём на базар и купим всем подарки, верно, папа? - спросила Отара.
        - Обязательно, - пообещал Яцер бен-Барух.
        - Говорят, в Ерушалаиме можно увидеть самого короля Шломо, - вставила Мирьям. - Интересно, какой он? И его жена Наама - действительно ли она такая красавица, как все говорят? Почему-то ерушалаимцы называют её «Шуламит».
        Яцер бен-Барух смотрел на своих близких, и на душе у него было хорошо, как бывало всегда после возвращения домой из долгого путешествия.
        А Царь Хирам I после отъезда посланника короля иврим всё время думал о том, что… Нет, он ни о чём не думал, а старался выполнить наилучшим образом повеление. Чьё? Неужели того самого дома бога иврим, который ещё даже не начали строить?
        Царь Хирам I впервые в жизни не понимал своих поступков, но не хотел советоваться с оракулом.
        Глава 5
        Прошло пять лет после того, как в Гив’оне явился Шломо во сне Господь. После праздника Песах король, взяв с собой Нааму и детей, отправился на гору Мориа посмотреть, как идёт строительство Храма.
        Наступил сухой сезон, и можно было не опасаться, что сырость испортит драгоценные цорские доски. По всей плоской вершине горы Мориа были вбиты высокие шесты, а на них натянуто полотно, что позволяло работающим оставаться в тени. На строителях из Цора и на иврим из Ерушалаима были надеты кожаные фартуки, к поясу прикреплены ремешками мастерки и молотки. Кучками лежали пилы, топорики и медные гвозди. Вокруг ходили стражники с палками и отгоняли любопытных. Часть вершины горы Мориа, называемую «гумно Арваны», уже окружили невысокой каменной оградой. Шломо и Наама перелезли через неё сами и перенесли детей. К ним тут же подбежал толстый, голубоглазый человек с пышной бородой, расчёсанной на две стороны. Низко поклонившись, он сказал:
        - Король иврим, меня зовут Габис. Мой дядя, великий царь Хирам I, велел мне отправиться в Ерушалаим и быть главным над цорянами. Я могу показать, какие изменения произошли здесь с тех пор, как ты приходил сюда последний раз.
        Со всех сторон слышались команды на арамейском языке, сновали рабы с носилками, на которых лежал инструмент, кричали разносчики воды. Ослы, поднимая пыль, подвозили к стройке отшлифованные камни. Животных поили и кормили ерушалаимские мальчики. Они же крепили на спинах ослов груз, привязывали их к камням и обтирали бока травой.
        Король Шломо велел Габису оставаться с детьми, а сам с Наамой пошёл осматривать размеченный на земле двор и уже готовый каркас будущего Храма. Но прежде, чем идти, он подозвал приставленного к строителям писца и спросил:
        - Что у тебя там записано про пристройку?
        - Сейчас, - сказал писец. - Вот: «Снаружи к стенам Храма пристроят боковые комнаты. Их нижний ряд будет иметь ширину пять локтей, средний - шесть, а верхний - семь», - свернул папирус и пояснил: - Так образуются уступы, и брёвна будут лежать на них, а не внутри стен.
        - Хорошо, - сказал король Шломо. - Записывай и дальше.
        Снизу доносились крики погонщиков и скрип колёс - это на быках поднимали на гору Мориа доски для Храма.
        А начинался Деревянный путь в горной области Леванон в Цоре. Там, в лесу, названном «Сад богов», жрецы Цора позволяли рубить кедры, сосны и кипарисы для стен и перекрытий своих капищ, для священных лодок Египта и Вавилона и вот теперь ещё и для Храма в Ерушалаиме. Сад богов стоял высоко на горе. Бронзовыми пилами рабочие за неделю перепиливали один кедр, и он не падал - так часто росли там деревья.
        Король Шломо наложил повинность на все племена иврим каждый месяц посылать на работы в Леванон по десять тысяч человек. Кедровые и кипарисовые стволы спускали с гор на верёвках и волокли к морю. Отсюда их переправляли на другой берег Цорского пролива, где стволы принимали иврим из племени Ашера, связывали в крепкие плоты, чередуя разные породы деревьев, дожидались нужного течения, спускали на воду и сплавляли вдоль побережья на юг, к Яффо. Там иврим принимали плоты, разбирали их, под присмотром цорских мастеров распиливали стволы и грузили на присланные из Ерушалаима повозки.
        Цоряне, плавая вдоль побережья, изучили Верхнее море[10 - Верхнее море - современное Средиземное море.] и знали, в каком месяце какие течения помогут плотам доплыть до Яффо. Время, подходящее для спуска деревьев на воду, они держали в секрете от чужеземцев, а переправу их через Цорский пролив не доверяли никому. Когда драгоценный лес проплывал мимо берегов, особенно возле порта Дор, тамошние иврим сопровождали плоты на лодках, следя за тем, чтобы ни один драгоценный ствол не попал в руки к морским разбойникам, то и дело внезапно налетавшим с островов на богатые караваны с утварью для храмов в Египте.
        Ещё раньше, чем начал прибывать лес из Леванона, по всей Эрец-Исраэль стали заготовлять камень для Храма. Восемьдесят тысяч каменотёсов и семьдесят тысяч носильщиков трудились в горах. В Ерушалаим везли большие, тщательно обтёсанные камни, приготовленные для строительства.
        Советник Ахишар распоряжался людьми и всеми материалами, необходимыми для постройки Храма. Король Шломо каждую неделю требовал от него отчёта.
        С появлением короля Шломо на горе Мориа строители, и цоряне, и иврим, остановили работу. Народ сбегался посмотреть на своего молодого короля, хотя бы через оцепление стражи. Шломо и Наама обходили двор, разглядывая постройку. На уже законченном каменном каркасе здания крепили кедровые доски с вырезанными на них бутонами и распустившимися цветами папируса. На пол постилали кипарисовые доски.
        Шломо рассматривал резные изображения на досках, изготовленных для стен Двира - самого святого места в Храме. Оказавшийся рядом строитель-цорянин по-своему истолковал внимание короля.
        - Не беспокойся, камня не будет видно за досками. Их уже начали покрывать золотыми листами, чтобы сохранить орнамент. И жертвенник для воскурения ароматических трав, который поставят вон там, тоже покроют золотом. Поэтому он будет называться «Золотым жертвенником».
        Шломо подошёл к доскам. Мастера вырезали на них херувимов и пальмы.
        Вдруг закричала Наама. Шломо обернулся, увидел, что она испуганно смотрит на угол Храма и бросился к ней.
        - Кто тебя так напугал? - спросил король, подбегая к жене.
        - Там… вон… там стоял какой-то человек. Лицо… прикрыто платком. Он показывал мне… нож.
        Шломо обернулся к стражникам:
        - Найти и привести сюда!
        Стражники вернулись, не найдя никого подозрительного. Наама поверила, что человек с ножом ей только померещился, и успокоилась.
        Возвращаясь, Шломо с Наамой ещё издали услышали смех своих малышей. Габис изображал злодея: гудел в усы и говорил басом. Дети во все глаза смотрели на весёлого чужестранца.
        - Я доволен, - сказал Габису король Шломо. - Я велю прислать на гору подарки, раздай их от меня строителям.
        Он пошёл было к насыпи, ведущей в Город Давида, но вернулся и спросил у Габиса:
        - Где медник Ави? Надеюсь, он не заболел от восточного ветра?
        - Слава богам, медник Ави здоров, - ответил цорянин. - Он как раз сегодня начал отливку медных столбов Яхина и Боаза, которые будут стоять у входа в Храм. Так что, если захочешь с ним поговорить, вели, чтобы тебя отвезли к Иордану.
        Глава 6
        Когда Шломо прибыл в долину Иордана, складки Иудейских гор на берегу Солёного моря[11 - Солёное море - точный перевод с иврита названия Мертвого моря.] стали уже алыми, а тени на песке у подножий - темно-лиловыми.
        На рассвете выйдя из Ерушалаима, королевский караван направился на северо-восток и к полудню достиг той части Солёного моря, где в него впадает река Иордан. Караван остановился на отдых, король Шломо и его приближённые сошли с верблюдов. Перед ними на другом берегу реки, в стране Моав, ветер вырезал из нубийского песчанника красные столбы, а холмам придал сходство - одним с уснувшими великанами, другим - с верблюдами, а третьим - неведомо с кем, может, с незнакомыми иврим местными богами. Подивившись на эту картину, ерушалаимцы продолжили путь вдоль берега моря, прикрыв шерстяными платками лица от жалящего солнца. Движению верблюдов мешали отвесные горы и прибрежные утёсы, близко подступавшие к тропе.
        Возле потрескавшейся скалы караван встретил проводник - солдат из ближней крепости, охранявшей тропы к бальзамовым рощам Эйн-Геди и к медным копям в пустыне Арава. Он повёл караван над глубоким ущельем. Вскоре ерушалаимцы увидели Долину Кузнецов, над которой стелился сизый дым. Люди закашляли, из глаз потекли слёзы. Проводник объяснил, как двигаться дальше, чтобы оставаться спиной к ветру, и уехал в свою крепость.
        Король Шломо с приближёнными спускался в Долину Кузнецов, покрытую ямами, в которых привезённую из Эцион-Гевера медную руду дробили, расплавляли и соединяли с оловом, превращая в бронзу.
        После того как король Шаул разгромил Союз кочевых племён Амалека, иврим стали хозяевами залежей меди и железа в районе от Эдома до Эцион-Гевера. Племя Ашера, жившее близ Цора, научилось у соседей обрабатывать руду, и, когда король Давид стал нуждаться в железном оружии, в доспехах для армии и в железных плугах для обработки каменистой почвы надела Иуды, мастера из племени Ашера начали переселяться с севера в район рудников. С этого времени здесь появились печи с вытяжной системой для плавки и очистки меди, а местное население - родственное иврим племя кениатов - стало вместе с переселенцами-ашерцами плавильщиками и кузнецами в этом богатом минералами районе, получившем название «Долина Кузнецов».
        Больше всего здешним мастерам удавались изделия из блестящей на солнце меди и бронзы, поэтому король Давид велел изготовить утварь для будущего Храма именно в Долине Кузнецов и для этого направлять туда медь и олово из рудников Синая и дань железом, поступавшую из Сирии. Мастера из Долины Кузнецов прославились по всей Плодородной Радуге[12 - Плодородная Радуга, или Плодородный Полумесяц - территория от Египта до Месопотамии.], царь Цора даже поручил им оправить медью священный камень в капище богини Астарты.
        Первый раз Шломо увидел медника Ави на горе Мориа: тот следил за погрузкой на тележки десяти бронзовых чаш, из которых священнослужители будут омывать руки и ноги перед служением в Храме. Король Шломо смотрел, как выбирают место для установки тележек с чашами, когда вдали прошёл высокий грузный человек и пронёсся шёпот: «Медник Ави!».
        Эго был великий мастер Ави. Каждый иври уже знал, что Господь избрал его отлить для дома Бога священную утварь. Ави прибыл из Цора с посланием к королю Шломо от царя Хирама I, где говорилось: «А ТЕПЕРЬ Я ПОСЛАЛ ТЕБЕ ИСКУСНОГО МАСТЕРА ПО ИМЕНИ ХУРАМ-АВИ, СЫНА ЖЕНЩИНЫ ИЗ ВАШЕГО ПЛЕМЕНИ ДАН И ЦОРЯНИНА. АВИ ЗНАЕТ РАБОТЫ ПО ЗОЛОТУ, СЕРЕБРУ, ПО МЕДИ, ЖЕЛЕЗУ, КАМНЮ И ДЕРЕВУ. ОН МОЖЕТ ИСПОЛНИТЬ ЛЮБУЮ РЕЗЬБУ И ВЫПОЛНИТЬ ВСЯКУЮ РАБОТУ, КАКУЮ ТЫ ЕМУ ПОРУЧИШЬ».
        В следующий раз королю Шломо довелось оказаться на берегу Иордана, когда Ави отдавал приказы рабам, рывшим яму для отливки столба Яхин двенадцати локтей в высоту. Медник Ави, зажав в ладони подбородок, смотрел на дно ямы. Там застыли в ожидании его приказаний землекопы с бронзовыми лопатами и погонщики ослов, запряжённых в тележки с углем и зелёными камнями из Южных пещер. Медник Ави что-то приказал, и все встрепенулись: рабы с корзинами попрыгали на дно ямы и застучали кирками, мальчики-погонщики закричали на ослов, прибежали темнокожие женщины, неся кувшины с водой, и подмастерья с заточенным инструментом.
        - Почему тебя называют медником, Ави? - спросил король Шломо, осмотрев уже законченные работы и оставшись ими доволен. - Ведь ты и золотую утварь для жертвенника отливаешь, и серебряные плиты для пола в Хейхале - зале для богослужений.
        Медник Ави улыбнулся и пожал плечами, объяснить он не мог.
        Они отошли в тень тамариска на берегу Иордана и уселись на толстых корнях, подползавших к самой воде. Король Шломо только что осмотрел медные отливки для двух столбов перед входом в Храм: связки гранатов, перевитых шнуром. Высота каждой отливки составляла пять локтей.
        - Мне понравились венцы, которые ты отлил, - сказал король Шломо. - А в Ерушалаиме мне показали твои подставки-быки под Медное море. Они просто живые! Воистину, тот, кто учится у природы, не знает предела совершенству. Ты согласен со мной?
        Медник Ави вздохнул и ответил:
        - Господин мой, сегодня я сделал бы их другими.
        - Почему? В твоих быках такая ярость, что кажется, они не чувствуют тяжести Медного моря и готовы наброситься на любого грешника и растоптать его. Они напомнили мне страшных быков в загоне дома моего отца, их привезли ему в подарок из страны Хатти. Но ты, кажется, не очень доволен тем, что у тебя получилось?
        Медник Ави смотрел на Иордан.
        - Природа - её ведь создал Бог, - начал он, - и учиться у неё - большая радость. Но то, что я здесь сделаю, будет стоять в Храме рядом с творениями Бецалеля, и я хочу, чтобы ни одна моя чаша не мешала людям любоваться изделиями великого мастера. Да, я стараюсь учиться у природы, созданной Господом во дни Его Творения. А мастера Бецалеля наставлял сам Бог, передавая ему свой замысел через учителя нашего Моше в пустыне Синай. Вот менора - семисвечник, который Бецалель выбил из цельного слитка золота. Когда я в первый раз её увидел, я ощутил глубокий покой: если Господь вдохновил человека на такое творение, значит, Он прощает нам грехи и сохраняет Завет с нами. Люди говорят, что форму семисвечника Бецалель взял у куста шалфея - вон вроде того, что прилип к твоим сандалиям. Но насколько же прекрасней менора Бецалеля, чем эти растения! Человек видит шалфей каждый день, ходит по нему, а попроси описать его - и не вспомнит, какой он, шалфей. А тот, кто хоть раз видел менору Бецалеля, не забудет её до конца дней своих. Мне кажется, ей не нужны ни фитили, ни масло: она и так будет освещать всё вокруг
себя. Может, господин мой король не знает, что мы, мастера, увидев семисвечник, выкованный Бецалелем, поклялись в знак уважения к великому мастеру не делать светильник из семи стеблей. Любое число, только не семь - чтобы никому и в голову не пришло, будто медник, вроде меня, осмеливается подражать великому мастеру.
        Так они беседовали ещё не раз. До освящения Храма оставалось два года.
        На обратном пути из Долины Кузнецов вечер застал королевский караван на другом берегу Иордана. Здесь решено было переночевать и утром продолжить путь к Ерушалаиму. Пока слуги ставили палатки и готовили еду, король Шломо подошёл к тёмной реке, отражавшей прибрежные кусты, луну и множество звёзд. Он поднял взгляд к небу и удивился: всё оно было занято скоплениями бледных созвездий. Сполохи света в глубине неба будто говорили об идущей где-то среди звёзд жестокой войне. Днём, при солнце, Шломо ни разу не усомнился в доброжелательности природы, но сейчас он испугался.
        - Господи, защити людей, иначе зачем Тебе было создавать Адама! - прошептал Шломо.
        Он вспомнил лицо брата Даниэля, сына Авигаил от Давида. Тот был старше его на двенадцать лет и рано ушёл из Ерушалаима изучать Закон в Нове, городе священнослужителей. На праздники Даниэль возвращался в отцовский дом, и Шломо, волнуясь, ждал его и готовил вопросы, которые не решался задать ни пророку Натану, ни кому-либо другому из своих учителей. Шломо был толстым мальчиком, и братья посмеивались над тем, какой он неловкий. Все, кроме Даниэля. Тот был вообще не такой, как остальные. Он напоминал Шломо их общего отца, короля Давида, но не лицом, а тем, как сосредоточенно размышлял над Учением.
        Мальчиком, Шломо обожал Даниэля. Он ждал, пока родственники оставят брата в покое, и они вдвоём отправятся на прогулку по берегу Кидрона или в горы.
        Однажды Шломо признался Даниэлю - ему единственному, - что боится смерти и всё время думает о ней. Сперва Даниэль повторил то, что говорил им отец Давид: смерти нет; наша душа только меняет «одежду» - тело. Видя, что такого объяснения недостаточно, Даниэль остановился, усадил младшего брата рядом с собой, взял его руку в свои и некоторое время молча сидел, прислушиваясь к биению сердца Шломо.
        - Ты не умрёшь, - сказал он. - Бог даст тебе, как Он дал нашему отцу Давиду, слова, которые ты передашь народу, и иврим запомнят их навсегда. Значит, ты будешь жить столько, сколько будет жить наш народ.
        - Какие слова? - с трудом выговорил Шломо. - Я тоже сочиню Псалмы?
        - Нет, - покачал головой Даниэль. - Они будут о Боге, о любви, о жизни людей. Больше я ничего не знаю.
        После этого разговора с Даниэлем Шломо навсегда поверил, что сможет сочинять и что рукой его будет водить Бог.
        Через несколько лет до Ерушалаима дошёл слух, что на Нов напало дикое кочевое племя, перебило охрану и, разграбив город, вырезало в нём всех священнослужителей. Шломо не поверил и ещё долго пытался что-нибудь узнать о Даниэле. Никто ничего не мог ему сказать. Население Нова то восстанавливалось, то снова исчезало после эпидемий или набегов кочевников, и к этому привыкли.
        Шломо до конца дней вспоминал лицо брата и всегда верил, что Даниэль жив и ещё объявится в Ерушалаиме.
        - Король, мясо сварилось, - раздалось за спиной Шломо.
        Он повернулся и пошёл к костру.
        Глава 7
        На склоне холма, где стоял Город Давида, неподалёку от ворот Источника, в доме, сложенном из камней ещё ивусеями - предыдущими хозяевами города, жили две женщины, Ренат и Азува. У них была комната с земляным полом и две пристройки: одна служила отхожим местом, в другой содержались овцы, дававшие женщинам молоко и шерсть. Молока хватало и на приготовление сыра, а шерсть они продавали. Огород женщины не сажали, не сеяли ячмень и, что уж совсем редко бывало в этой части Ерушалаима, возле дома не было ямы для сбора дождевой воды - может оттого, что совсем рядом протекал ручей Кидрон, на берегу которого обе женщины умывались, стирали бельё и мыли горшки и кувшины - посуду нехитрую, но многочисленную.
        Подобными же домами был плотно застроен весь юго-восточный склон холма. Стояли они на ступенях террас. При каждом доме был огород и загон для коз и овец. Между террасами вырубили ступени, чтобы легче было спускаться стирать или набирать питьевую воду из источника Гихон, с шумом выбрасывающего воду на поверхность и только недавно заново окопанному по приказу короля Шломо. Во всех домах, как и у Ренат и Азувы, заднюю стену заменяла гигантская каменная кладка, на верху которой виднелись остатки фундамента крепости Цион, разрушенной военачальником Иоавом бен-Цруей при штурме города Ивуса.
        Перенаселённый Ерушалаим, поглотивший Город Давида, стремился расшириться во все стороны. Уже начали прорубать скальный хребет, ограничивающий город с запада, засыпать лощину на севере, а на юге и на востоке застраивать долину ручья Кидрон.
        Ренат и Азува зарабатывали на жизнь, принимая у себя мужчин из караванов, входящих в город через ворота Источника. Нельзя сказать, чтобы женщины жили дружно; подругами они не были, и соседи не раз жаловались городской страже на шум и крики в «Весёлом доме», как прозвали жилище Ренат и Азувы ерушалаимцы.
        «Опять не поделили богатого караванщика», - говорили соседи, слыша грохот горшков, катящихся по освещённому луной склону холма.
        Иногда одна женщина грозила другой пожаловаться на неё королю Шломо, устраивавшему суд раньше в городских воротах, а теперь в зале Престола ещё недостроенного дворца - Дома леса ливанского.
        - Только и дел нашему королю, что разбирать бабские ссоры!
        - Он судит всех. Погоди, вот я расскажу королю Шломо, как ты украла платок из поклажи эдомского каравана.
        И они опять кричали и кидали друг в друга чем попало, пока на пороге Весёлого дома не появлялся вызванный соседями городской стражник с дубинкой в руке.
        Так всё и продолжалось бы, но Ренат и Азува вдруг почти одновременно забеременели, а потом та и другая родили по сыну. В Весёлом доме воцарились тишина и взаимная помощь. Соседи несли молодым матерям еду и тряпки для новорожденных, советовали посадить огород и продавать овощи караванам. Как и положено, на восьмой день мальчикам сделали обрезание.
        Прошла ещё неделя, и вдруг пронёсся слух: один из новорожденных в Весёлом доме умер.
        В зале Престола Шломо судил народ и принимал еженедельный отчёт советника Ахишара о податях и новых повинностях иврим: рубке леса в горах Леванона, поставке дерева и камня на гору Мориа, где строился Храм, и о расчётах с царём Хирамом I. На полу подле короля, как всегда, уселся писец Офер бен-Шиши.
        - Утром я спускался к Тихону, а когда возвращался в Дом леса ливанского, мне навстречу попалась повозка, запряжённая волами. На ней везли из Хеврона камни. Почему нельзя ломать камень здесь, в Офеле? Разве ерушалаимский камень не так красив? - спросил Шломо советника Ахишара.
        - Он самый красивый. Только быстро нагревается и быстро остывает. Зимой в доме, построенном из него, холодно, а летом жарко. Возьми в руку кусок камня из Хеврона, а потом из Ерушалаима и сравни.
        - И сравнивать нечего, ерушалаимский камень лучше всех, - не соглашался король Шломо. - Утром он цвета козьего сыра, а в полдень - галилейского мёда.
        - Снаружи твой дом покроют ерушалаимским камнем, - пообещал Ахишар. - Под ним будут плиты из каменоломни Гив’ы. А внутри - доски из Леванона, которые прислал тебе царь Хирам I.
        - Царь Хирам I, - повторил Шломо. - Как ты думаешь, отчего его царство такое богатое? Ни у одного народа нет столько добра, сколько у цорян. И мы, и все остальные, даже Египет, просто нищие по сравнению с ними. Ты можешь назвать мне, что и откуда получает Цор?
        - Могу, - кивнул Ахишар и начал загибать пальцы. - Лошадей и мулов - из Тогармы, рабов и всякий медный инструмент - из Луда, серебро, олово, железо и бронзу - из Таршиша, мрамор из Египета, медь из Раэма, ароматические травы, драгоценные камни, золото и дорогую одежду - из страны Шева[13 - Местонахождение перечисленных в этой главе стран, упоминаемых в Торе, неизвестно. Таршиш - предположительно, современная Сардиния.], а ещё…
        - Хорошо, - остановил его король Шломо. - Теперь перечисли, что покупает царь Хирам I у нас, в Эрец-Исраэль.
        - Ячмень, масло и мёд - в наделах Иуды и Шимона; вино и шерсть - в Башане; пряности - в Эйн-Геди и в Фахше.
        - Какие пряности? Давай, я тоже буду загибать пальцы. Жёлтый имбирь - раз, кардамон - два, тимьян - три. Дальше?
        - Майоран - четыре, шафран - пять, корица - шесть, аир - семь…
        - Хватит, - остановил его король Шломо. - Пожалуй, хотя король Давид, да будет благословенна его память, оставил мне столько земли, что Цор может уместиться на ней сто раз, Эрец-Исраэль - лишь его бедная соседка. Ты тоже считаешь, что всё богатство у них от сушёной рыбы и от секрета пурпурной краски?
        - Нет, - покачал головой советник Ахишар, - они умеют торговать.
        - Верно! - обрадовался король Шломо. - Нам нужно научиться у царя Хирама торговать с близкими и далёкими странами. И брать с чужеземцев налоги на торговлю у нас, в Эрец-Исраэль. Мы должны будем построить склады для товаров и постоялые дворы в оазисах, чтобы купцы могли там отдохнуть, поесть и напоить верблюдов. Мы будем охранять дороги от разбойников и снабжать караваны водой. А в первую очередь… Писец, ты успеваешь за мной? В первую очередь, мы должны научиться у цорян пользоваться морем.
        - Научиться ловить рыбу? - Но иврим в племенах Ашера и Нафтали ловят её не хуже цорян.
        - Нет, научиться плавать и перевозить товары в открытом море, запомнить направления ветра и течений, узнать, как их кормчие определяют страну по изгибам береговой линии, как они находят дорогу по солнцу и по звёздам, как выбирают место для корабельной стоянки и укрытия от бури.
        - Правильно, это нам нужно, - подхватил советник Ахишар. - У цорян нам есть чему поучиться. Сегодня мы возим в Цор стволы кипарисов, чтобы там их распиливали на доски, вместо того чтобы это делать у себя и самим.
        - Так теперь и будет, - решил Шломо и приказал Оферу бен-Шиши: - Пиши: «Советнику Ахишару нанять у царя Хирама I опытных мореходов, кормчих и строителей». Нет, корабли нам строить, пожалуй, ещё рано. Ладно, вы оба можете идти, - он устало махнул рукой. - Продолжим в другой раз. Сегодня я буду судить народ. - Да! - крикнул он, когда советник и писец были уже в дверях. - Наама сказала, что у нас будет ребёнок, и, как ей кажется, мальчик.
        Он смеялся и обнимал подбежавших к нему с поздравлениями Ахишара и Офера бен-Шиши. Вчера вечером, узнав от жены прекрасную новость, король Шломо принёс благодарственную жертву, потом поднялся к незаконченной постройке на горе Мориа и, не открывая рта, рассказал Храму, что ждёт наследника.
        Оставшись один, Шломо вытянулся в деревянном кресле, подаренном правителем Аммона, и прикрыл глаза.
        Вскоре он очнулся, потому что в зал Престола вошёл начальник правителей областей Завуд и сказал, что возле Дома леса ливанского собирается народ в ожидании королевского суда. Король Шломо велел впустить в зал Престола просителей и всех, кто пришёл послушать суд.
        Одним из таких людей оказался Кимам бен-Барзилай - сын старейшины из Гил’ад а, приютившего короля Давида, когда тот бежал из взбунтовавшегося против него Ерушалаима. Умирая, король Давид завещал позаботиться о сыновьях Барзилая из Гил’ада, и король Шломо дал каждому из них дом с участком земли в Ерушалаиме. Кимам бен-Барзилай хотел стать судьёй и не пропускал ни одного суда. В этот вечер, вернувшись из Дома леса ливанского, он рассказал братьям:
        - ПРИШЛИ ДВЕ БЛУДНИЦЫ К КОРОЛЮ И СТАЛИ ПЕРЕД НИМ. ОДНА ГОВОРИТ: «ГОСПОДИН МОЙ, Я И ЭТА ЖЕНЩИНА ЖИВЁМ В ОДНОМ ДОМЕ. ДВЕ НЕДЕЛИ НАЗАД Я РОДИЛА МАЛЬЧИКА, А ЧЕРЕЗ ТРИ ДНЯ РОДИЛА И ОНА, И ТОЖЕ МАЛЬЧИКА. ВЧЕРА НОЧЬЮ СЫН ЭТОЙ ЖЕНЩИНЫ УМЕР. ПОКА Я, РАБА ТВОЯ, СПАЛА, ОНА ВЗЯЛА МОЕГО РЕБЁНКА И ПОЛОЖИЛА ЕГО У СВОЕЙ ГРУДИ, А СВОЕГО МЁРТВОГО ПОДЛОЖИЛА МНЕ. УТРОМ Я ВСТАЛА ПОКОРМИТЬ МОЕГО МАЛЬЧИКА, А ОН - МЁРТВЫЙ. НО КОГДА Я ПРИСМОТРЕЛАСЬ К НЕМУ, ТО УВИДЕЛА, ЧТО ЭТО НЕ ТО ДИТЯ, КОТОРОЕ Я РОДИЛА». ТУТ ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА ЗАКРИЧАЛА: «НЕ ВЕРЬТЕ ЕЙ! ЭТО ЕЁ СЫН МЁРТВЫЙ, А МОЙ ЖИВОЙ!» - «НЕТ, ТВОЙ СЫН МЁРТВЫЙ, А МОЙ ЖИВОЙ!» ТАК СПОРИЛИ ОНИ ПЕРЕД КОРОЛЁМ ШЛОМО, ПОКА ОН НЕ СКАЗАЛ: «ПРИНЕСИТЕ МЕЧ». ПРИНЕСЛИ МЕЧ, И КОРОЛЬ ШЛОМО ПРИКАЗАЛ: «РАССЕКИТЕ МЛАДЕНЦА НАДВОЕ И ОТДАЙТЕ ПОЛОВИНУ ОДНОЙ ЖЕНЩИНЕ, И ПОЛОВИНУ - ДРУГОЙ». ТУТ ОДНА ИЗ НИХ ПАЛА НА КОЛЕНИ И ЗАКРИЧАЛА: «ГОСПОДИН МОЙ, ПУСТЬ ОНА ВОЗЬМЁТ СЕБЕ РЕБЁНКА, ТОЛЬКО НЕ УБИВАЙТЕ ЕГО!» А ДРУГАЯ СКАЗАЛА: «РУБИТЕ! ПУСТЬ ЭТОТ МАЛЬЧИК НЕ ДОСТАНЕТСЯ НИ ЕЙ, НИ МНЕ». ТОГДА КОРОЛЬ ШЛОМО ВЕЛЕЛ: «ОТДАЙТЕ ДИТЯ ТОЙ, ЧТО ЕГО ПОЖАЛЕЛА. ОНА - ЕГО МАТЬ!»
        Братья Кимама восхищённо защёлкали языками.
        Через несколько дней, проходя по базару, они услышали такой разговор торговцев:
        - Ты заметил, ведь НАРОД СТАЛ БОЯТЬСЯ КОРОЛЯ ШЛОМО!
        - Эго потому, что ЛЮДИ УВИДЕЛИ, КАКУЮ МУДРОСТЬ ДАЛ ЕМУ ГОСПОДЬ, ЧТОБЫ ВЕРШИТЬ СУД.
        Глава 8
        Утром по пути к залу Престола король Шломо выслушивал городские новости. Спросил, довольно ли население новым базаром.
        - Пока нет, - ответили ему. - Может оттого, что его устроили возле суда.
        - Скоро люди начнут получать доход от базара, тогда и будут довольны, - пообещал король Шломо. - На осенние праздники к нам придёт караван из страны Ашшур, и увидите, как вокруг него соберётся весь Ерушалаим.
        Он продиктовал сопровождающим его писцам: «Позаботиться, чтобы купцам, их верблюдам и слугам на новом базаре хватало еды и питья».
        Войдя в зал, король Шломо сел в кресло и подозвал раба, которого посылал на предыдущей неделе торговать на базаре и наблюдать там за людьми. Раб-кнааней, купленный у кочевников Заиорданья, на вопросы короля отвечал подробно, называл товары и цены, кривился, вспоминая перепробованную еду, и старался не забыть ни одного происшествия, которое видел своими глазами. Оказывается, некоторые продавцы пряностей кладут каменные гири на ночь в соль, чтобы они потяжелели.
        - Прямо от меня пойдёшь к Бнае бен-Иояде - мой командующий отвечает за порядок во всём Ерушалаиме и определяет наказания обманщикам, - назовёшь ему имена тех продавцов, - велел король Шломо.
        - А ещё я подслушал такую историю, - сказал раб. - Два торговца обнаружили, что продают одинаковые плетёные корзины. Один подошёл к другому и шепчет: «Я знаю, прутья для корзин - ворованные, но работа тоже чего-то стоит. Нельзя продавать так дёшево». Второй почесал в затылке и говорит: «Понимаешь, я ворую готовые корзины».
        Король Шломо и все, кто был в зале Престола, долго смеялись.
        В дверях показался Завуд - начальник правителей областей. Подойдя к королю и низко поклонившись, он заговорил о кознях соседей.
        Особенно донимал иврим приграничный кнаанский городок Гезер. Тамошнее население наглело с каждым днём и не скрывало, что ополчение Гезера только и ждёт приказа из Египта, чтобы захватить соседние земли иврим.
        - Разреши Бнае бен-Иояде проучить кнаанеев Гезера, - предлагал Завуд.
        - Придёт время - разрешу.
        Советнику Ахишару было приказано раз в месяц приводить к королю Шломо для беседы кого-нибудь из паломников, прибывающих в Ерушалаим из наделов разных ивримских племён. Однажды в Доме леса ливанского появился старейшина города Хацора, что в наделе племени Нафтали. Звали его Ахимаац бен-Шулам.
        У Ахимааца бен-Шулама была густая курчавая борода, которая начиналась под скулами и спускалась под рубаху. Он рассказал, что у его отца, хозяина большой давильни, обеспечивающей маслом и вином половину надела Нафтали, разболелись ноги, и все заботы по закупке маслин и винограда и по отжиму из них в один сезон масла, в другой - сока для приготовления вина, взял на себя он, старший сын, а его сыновья ему помогают.
        - Сыновей у меня шестеро, - говорил Ахимаац бен-Шулам и называл их имена.
        Недавно у паломника из племени Нафтали умерла жена, и он присматривал себе в Ерушалаиме другую.
        Они сидели на шкурах и беседовали.
        - О вас говорил праотец Яаков: «Нафтали - олень прыткий, речи его плавные», - сказал король Шломо.
        - Вот хочу послушать эти «речи плавные».
        И Ахимаац бен-Шулам не спеша начал:
        - Как ты помнишь, южный предел племени Нафтали - у горы Тавор. На юго-западе мы - соседи надела Звулуна, на западе - Ашера, северная граница проходит по реке Литани. Земли наши обильны реками и родниками и очень плодородны - не зря наш учитель Моше сказал…
        - «НАФТАЛИ ПОЛОН БЛАГОВОЛЕНИЯ ГОСПОДА!» - подсказал король.
        Ахимаац засмеялся.
        - Продолжай, продолжай, - подбодрил его Шломо.
        - В нашем племени четыре рода - по числу сыновей у Нафтали, нашего предка. Мужчин, способных носить оружие, сегодня тысяч пятьдесят. Городов у нас три: Бет-Шемеш, Хацор, Кадеш-Нафтали.
        - Откуда происходил воин Барак, который повёл иврим в победный бой с кнаанеями. Это было в дни Дворы-пророчицы, - опять вставил король Шломо.
        - Да, да, - закивал раскрасневшийся Ахимаац бен-Шулам.
        - А ещё, под водительством славного Гидеона твои предки разбили мидианитян. Когда мой отец Давид стал королём всех иврим, на Великом собрании в Хевроне присутствовала тысяча ваших военачальников и с ними тридцать семь тысяч воинов.
        - Мы и сейчас можем выставить не меньше, - заверил Ахимаац. - Господин мой, ты уже четыре года как помазан править народом иврим. А был ли ты хоть раз в наделе Эфраима? Или Иссахара, Ашера, Звулуна? Да хотя бы и у нас, в наделе Нафтали?
        - Нет. Я не был в северных племенах. Советники сказали: «Не езди, тебя там убьют».
        - Пожалуй, могли, - согласился Ахимаац бен-Шулам. - Многие у нас были злы на твоего отца, короля Давида, и на тебя тоже за поблажки, которые вы делали своему племени Иуды. Говорили: «Мало того, что Иуда не платит подати, так Шломо ещё и освободил “своих” от работ в Леваноне». Но теперь в наших племенах люди настроены по-другому. Главное, они теперь заняты работой.
        - Продолжай. Чем заняты иврим в наделе Нафтали? Какие у вас отношения с соседями? Знаете ли вы, что скоро у нас будет Храм в Ерушалаиме? Как живут иврим на севере Эрец-Исраэль?
        Ахимаац бен-Шулам стал рассказывать.
        - Недавно я был там, закупал маслины для своей давильни. Могу сказать тебе, господин мой король, что строительство Храма изменило жизнь у нас на севере. В пещерах на горе Кармель ломают камень. Там же его обтёсывают и отправляют в Ерушалаим. Теперь железная, медная и оловянная руды…
        - Откуда они у вас? - перебил Шломо.
        - Из дани стран, которые завоевал король Давид. По твоему указу, господин мой король, эти руды плавят и обрабатывают мастера-иврим в наделах племён Ашера и Нафтали. А после того, как ты установил на севере лагеря нового войска…
        - Колесничего?
        - Да, колесничего. Ты поставил его в Хацоре, Мегидо, Бет-Шемеше, и теперь эти города обносят стенами и сооружают в них мощные ворота и большие склады для оружия и зерна. Опять работа!
        Король Шломо слушал и думал: «Надолго ли у них мир с Ерушалаимом? Нет, племя Эфраима и его союзники ненадёжны. Они готовы взбунтоваться в любую минуту. Случится ли засуха или землетрясение, нападут ли кочевники - северяне тут же отложатся от Ерушалаима. Как мудр был отец мой, король Давид, завещав мне ослабить власть старейшин племён».
        Ахимаац бен-Шулам замолчал. Король Шломо поднялся и ходил по комнате, заложив руки за спину. Остановился возле гостя, спросил:
        - Как думаешь, хорошо будет, если выделить такую область: присоединить к наделу Нафтали земли на северном побережье Киннерета[14 - Киннерет - озеро на севере Израиля, оно же Галилейское море и Генисаретское море и озеро.], а на западе, наоборот, отдать часть вашего надела Ашеру?
        Ахимаац бен-Шулам растерялся.
        - А можно не отдавать?
        Шломо улыбнулся. Предложил:
        - Ты подумай, посоветуйся и в следующее паломничество в Ерушалаим ответишь.
        - С одной стороны, рыбная ловля в Киннерете - большой доход, - бормотал Ахимаац бен-Шулам.
        - Сможете один месяц в году платить за всех иврим подати на армию, на Ерушалаим, а скоро и на Храм?
        - Сможем, но я не понимаю, господин мой. Если в такой области будет не только наше племя, кого же ты назначишь её правителем? - спросил нафталиец.
        - Тебя. Справишься?
        Ахимаац бен-Шулам совсем растерялся.
        - Всё в руках Божьих…
        - Верно, - король Шломо перестал шагать, вернулся к гостю и сел. - Но вот пророк Натан повторял нам, его ученикам: «Не по своему желанию ты рождён, вопреки ему умрёшь, но то, как ты живёшь, - по твоей воле».
        Король Шломо хлопнул в ладоши, и слуги принесли спелые гранаты. Вместе со слугами появилась дочь Шломо Басемат и передала ему небольшой свиток пергамента. Король развернул его, прочёл, кивнул и вернул дочери. Он обратил внимание на взгляд гостя из Хацора вслед Басемат.
        - Сколько лет твоей дочери? - спросил Ахимаац бен-Шулам, когда они остались одни.
        - Десять. Через два года можешь свататься, - пошутил король Шломо.
        Нафталиец покраснел.
        - Такая честь! - прошептал он. Потом спросил: - Ты никогда не видел Киннерет?
        Прежде, чем король ответил, слуга внёс большую миску с водой. Король Шломо и Ахимаац бен-Шулам посмотрели друг на друга и рассмеялись: оба были перемазаны гранатовым соком.
        - Так ты бывал на Киннерете, мой господин?
        - Да. С моей матерью Бат-Шевой. Когда мне было лет пять, мы ездили в Эйн-Гев. Я запомнил, как наш караван через перевал вошёл в узкую долину и как мы обрадовались, когда после бесцветных холмов вдоль всей дороги перед нами возникла огромная синяя чаша с каймой из розовых гор. Проводник сказал: «Вот он, Киннерет!» Весь наш караван благодарил Бога за то, что дал нам, потомкам Авраама, такую прекрасную землю. И за счастье увидеть Киннерет. Потом верблюды прошли к берегу, и, пока их развьючивали, я подобрался к воде, зачерпнул её рукой и осторожно отпил. И сейчас ещё помню вкус и запах той воды! Хотелось выпить Киннерет весь, чтобы он больше никому не достался. Я просил мою мать Бат-Шеву оставить меня на берегу. Помню, как дядя Оцем поднял меня на своего верблюда, и мы поехали вокруг Киннерета. Потом я часто приставал к нему: «Как же так, три реки вливаются в Киннерет, а он не переполняется?» - «Потому что из него вытекает Иордан». - «Хорошо, Иордан потом впадает в Солёное море, - не отставал я. - А оттуда не вытекает ни одна река. Почему же не переполняется Солёное море?» Но не только дядя Оцем,
никто не мог мне ответить. Все говорили: «Так создал Бог».
        Шломо замолчал и задумался. Ахимаац бен-Шулам кашлянул и прикрыл рот рукой.
        - Ты можешь идти, - спохватился король. - Я пришлю за тобой, когда ты понадобишься.
        Ахимаац бен-Шулам низко поклонился и вышел.
        Шломо прикрыл глаза и увидел будущий Храм.
        Ковчег Завета и все священные предметы уже стояли в нём. Уже были принесены жертвы, первосвященник Цадок и он, король Шломо, освятили помещения. Народ в торжественном молчании выслушал молитву своего короля.
        «А что будет потом? - спрашивал себя Шломо. - Не станут ли люди бояться Храма? Скоро ли привыкнут приходить в него, в дом Бога, и - молиться?»
        Кто-то тронул его за плечо.
        - Шломо! - перед ним светилось улыбающееся лицо Наамы. - Где я тебя нашла, господин мой?
        Он засмеялся.
        - Мы условились пойти вечером принести жертву, чтобы роды были лёгкими и чтобы родился мальчик, - напомнила Наама.
        Шломо поднялся.
        - Идём!
        Солнце только что село, и небо над Ивусейским холмом остывало. Сложенные из местных камней стены домов на террасах Города Давида, серебристо-лиловые на восходе, стали золотисто-коричневыми.
        Омыв лицо и руки в неугомонном источнике Тихон, Шломо и Наама поднимались по тропе к себе в Город Давида. Одежды их были пропитаны дымом от горевшего на жертвеннике мяса и запахом цветов и трав, затопивших землю. На склоне над долиной Кидрон виднелось несколько пастушеских шалашей, сложенных из веток. Шломо и Наама остановились и вгляделись. «Вон тот - наш!» - подумали оба. Они переглянулись и засмеялись.
        Присели на камни. Наама обняла мужа за плечи и, заглянув ему в лицо, попросила:
        - Скажи, что ты будешь любить меня всегда, даже когда возьмёшь себе других жён.
        - Всегда.
        Оба знали, что так оно и будет.
        Глава 9
        Эдомскому принцу Ададу исполнилось двадцать семь лет, когда в Египет пришла весть о смерти короля Давида и следом за нею - об убийстве военачальника Иоава бен-Цруи, чьё имя наводило ужас на весь Кнаан. Адад спустился к Нилу. Он долго стоял, глядя на тусклую поверхность огромной реки, пока не осознал, что отныне и сам не будет бояться иврим, и эдомцев научит их не бояться.
        Вечером Адад отправился с подарками к Первому придворному просить, чтобы тот устроил ему встречу с фараоном.
        Принц Адад был смугл, худощав, строен и так хорош собой, что Первый придворный шутливо сравнил его с легендарным Иосифом - иври, покорившим Египет умом и красотой.
        Принц Адад улыбнулся, хотя сравнение обидело его, потому что Иосиф принадлежал к народу, принесшему Эдому много горя.
        Двадцать лет назад армия короля Давида осаждала Раббу - главный город государства Аммон, северного соседа и союзника Эдома. Осада была долгой и тяжёлой, многим уже начало казаться, что Давид никогда не возьмёт Раббу, и тогда царь Эдома решил воспользоваться усталостью иврим, своих давних соперников в Заиорданье, и нанести удар с тыла. Военачальник Иоав бен-Цруя разгадал его замысел. Он разделил армию, осаждавшую Раббу, на две части: одна продолжала осаду, а другая под водительством его брата Авишая бен-Цруи развернулась и встретила войска царя Эдома в Соляной долине. Тут произошло самое тяжёлое сражение Заиорданской войны. Иврим победили. Иоав бен-Цруя занял Эдом и установил в нём власть короля Давида.
        Эдом лишился всей армии - восемнадцати тысяч бойцов. Но и потери победителей оказались тяжёлыми. Зрелище переполненных трупами телег, направляющихся в Ерушалаим, привело в ярость солдат-иврим. За шесть месяцев, пока военачальник Иоав бен-Цруя стоял с армией в Эдоме, он истребил там всех мужчин, а уходя в Ерушалаим, оставил в завоёванной стране своего наместника.
        Как выяснилось через несколько лет, верным слугам эдомского царя удалось спрятать от расправы иврим семилетнего принца Адада и бежать с ним из главного города Эдома Бацры в пустыню, в оазис, населённый эдомцами. Те провели беглецов через горы и пески в Египет. Здесь эдомцы стали добиваться приёма у фараона.
        - Только не пытайтесь разжалобить его рассказами о зверствах иврим у вас в Бацре, - посоветовал им Первый придворный. - Когда Его Величество овладевает непокорным городом, он истребляет в нём всё, что движется, не щадя детей и даже домашнюю птицу.
        Эдомцы совет запомнили.
        - Хозяин Чёрной Земли[15 - Хозяин Чёрной Земли - один из титулов фараона.]! - произнёс принц Адад, распростёршись перед фараоном. - Дай силы Эдому когда-нибудь отомстить иврим.
        Когда принц Адад достиг совершеннолетия, фараон выделил ему землю и назначил содержание. Вскоре Адад стал любимцем двора, и, когда пришло ему время жениться, фараон отдал ему в жёны сестру своей жены, и она родила ему сына. На празднике по случаю отнятия мальчика от груди правитель Египта объявил, что сын Адада будет расти вместе с детьми фараона.
        Услышав, что Давид умер и его командующий Иоав бен-Цруя убит, Адад пришёл к фараону.
        - Отпусти меня, я пойду к себе в Эдом.
        - Разве ты нуждаешься в чём-нибудь, что хочешь идти в свою страну? - удивился фараон.
        - У меня есть всё, - ответил Адад. - Но ты отпусти меня. Я должен отомстить.
        Королю Шломо доложили, что из пустынь Синая и Негева на Эдом налетают небольшие, однако хорошо обученные отряды всадников, в которых замечены и египтяне - вероятно, с постов, охраняющих дороги. Они отнимают дань, предназначенную для Ерушалаима, грабят караваны и убивают по всему Эдому правителей, посаженных там при короле Давиде. Во главе этих отрядов, оказывается, стоит эдомский принц, укрывавшийся все годы при дворе фараона.
        В Ерушалаим была доставлена чёрная, забрызганная кровью голова ивримского правителя Бацры.
        Король Шломо вызвал командующего Бнаю бен-Иояду и велел навести порядок в Эдоме.
        - Готовь армию и, как только дороги подсохнут, выступай.
        Король Шломо отпустил командующего, но что-то подсказывало ему, что эдомцев не удастся усмирить никогда.
        Пророк Натан - воспитатель наследника Рехавама - передал королю Шломо, что хочет поговорить с ним. Король ответил, что из уважения к пророку сам придёт к нему в селение Манахат. На следующий день Шломо отменил приём просителей, спустился с Ивусейского холма и, велев охране ждать его в Долинных воротах, пошёл через поле к видневшемуся издалека пруду.
        - Мне сказали, что ты записываешь притчи. Эго правда? - спросил пророк после того, как они уселись рядом. Шломо кивнул.
        - Их будут читать народу, - продолжал пророк Натан, - поэтому я прошу тебя включить в свиток советы родителям от наших праотцев. Вот послушай. «Не оставляй юношу без наказания. Если накажешь его розгою, он не умрёт, а ты спасёшь его душу от преисподней». И еще: «Нельзя укрепить в добре человека, если у него нет страха Божия».
        Он продолжал перечислять советы, но король Шломо уже не слушал его и думал, для чего пророк Натан ему это читает.
        - Ты давно не говорил со мной о мальчике, - напомнил король Шломо.
        Пророк Натан задумался, потом спросил:
        - Ты разрешаешь мне сказать тебе всю правду о Рехаваме?
        - Говори.
        - Я скажу не королю, а отцу. Можно?
        Шломо кивнул.
        - У мальчика твой ум, он поразительно много знает для своих десяти лет.
        - Знания дал ему ты.
        - Я. Но Господь, дав Рехаваму твой ум, не дал ему твоего сердца.
        - Что это значит?
        - Он злой.
        - Злой? - поднял брови Шломо.
        - Да. Вспомни, он единственный побежал смотреть, как убивают Иоава бен-Црую. Рехавам был ещё вот такой от земли, с круглыми красными щёчками, но не пропускал ни одной казни. Взрослые не хотели идти смотреть на смерть Иоава, а этот малыш уговорил командующего Бнаю бен-Иояду взять его с собой.
        - Продолжай, Натан.
        - Если тебя Господь наделил умением всех выслушивать, но поступать по своему разумению, то Рехавам во всём следует своим друзьям, а среди них нет ни одного даже просто спокойного мальчика, все норовят кого-то побить, обидеть, довести до слёз. Мне кажется, он тянется к самым жестоким детям и быстро начинает им подражать, даже говорит их словами.
        - Что же ты мне посоветуешь?
        - Во-первых, почаще бери его с собой в суд; во-вторых, пусть послушает, когда тебе докладывают о государственных делах. Пусть походит с тобой даже в Школу Мудрости. Это не беда, если он пока не всё поймёт, очень важно, чтобы мальчик побольше бывал с отцом.
        - Я пробовал. Ему сразу становится скучно. А ещё что?
        - Не допусти, чтобы, пока ты жив, Рехавам получил власть в Эрец-Исраэль.
        Шломо вспыхнул, открыл рот, и пророку Натану показалось, что король сейчас закричит на него. Но вместо этого, тот затих, глядя в пол.
        - Плохо.
        - Плохо, - подтвердил пророк Натан и вздохнул.
        - Если хочешь моего совета - возьми себе новых жён, и пусть они родят тебе много детей, чтобы у Рехавама были братья и ещё сёстры. Я знаю, как ты любишь свою Нааму, но в народе всё равно говорят, что у тебя тысяча жён.
        - Сколько?.
        - Тысяча, - ответил пророк Натан, и оба засмеялись.
        Король Шломо поднялся и сразу увидел в проёме стены небо, облако и, будто примёрзшую к нему, белую звезду. Как быстро пролетел день!
        - Не провожай меня, - сказал он, наклонился и поцеловал сидящего на земле Натана.
        Глава 10
        На Масличной горе напротив Ерушалаима ещё никогда не собиралось столько священнослужителей сразу. Они толпились по всему склону горы и даже на мосту через ручей Кидрон. Из расставленных повсюду шалашей и палаток доносились голоса готовящихся к проверке на знание Закона молодых священнослужителей и их наставников. От подножья горы поднимались звуки труб и шофаров[16 - шофар - бараний рог, в который трубили для созыва войска, объявления о наступлении праздника или очень важного события.], свирелей и киноров[17 - кинор - струнный музыкальный инструмент, подобие лютни.]: на рассвете там начались состязания музыкантов. В роще старых олив собрались певцы. Аккомпанируя себе на лютнях, они пели хвалу Господу:
        - ВОЗВЕСТИТЕ СРЕДИ НАРОДОВ ДЕЯНИЯ ЕГО!
        ПОЙТЕ ЕМУ, СЛАВЬТЕ ЕГО!
        ГОВОРИТЕ О ЧУДЕСАХ ЕГО!
        ГОРДИТЕСЬ ИМЕНЕМ СВЯТЫМ ЕГО!
        ДА ВОЗВЕСЕЛЯТСЯ СЕРДЦА ИЩУЩИХ ГОСПОДА!
        В эти дни Ерушалаим готовился к празднику освящения Храма, подходил к концу отбор будущих священнослужителей, начатый ещё при короле Давиде. Посреди северного склона Масличной горы была врыта в землю бронзовая чаша с водой из источника Гихон, такая огромная, что больше неё было только Медное море во дворе Храма. На утренней заре первосвященник Цадок высыпал в чашу щепотку пепла рыжей тёлки, у которой шерсть была с красным отливом, за что её назвали Красной коровой.
        Красную корову выбирали долго и тщательно, чтобы не пропустить у неё какого-нибудь изъяна. Для убоя требовался каменный нож без единой зазубрины. Туша сжигалась целиком на специально приготовленном костре, в который бросали кедровую ветку, траву эзов и красную шерстяную нить. Затем пепел костра собирали в золотой короб. Нескольких крупиц этого пепла, брошенных в воду источника или реки, было достаточно, чтобы придать воде очистительную силу.
        Каждый начинающий священнослужитель обязательно приносил жертву, и поэтому уже три дня дымился жертвенник на вершине Масличной горы, а над Городом Давида витал запах горелого мяса.
        Жители Ерушалаима, все, кто мог оставить хозяйство, приходили на Масличную гору и приводили с собой детей посмотреть и послушать, как происходит отбор молодых священнослужителей.
        Утром у подножья горы появился король Шломо с сыном Рехавамом в сопровождении отряда воинов из королевской охраны. Наама осталась дома.
        - Жарко. Где мне подняться в гору с таким животом! - шутила она, провожая Шломо и Рехавама. Обе девочки остались с матерью.
        Король, проходя с сыном мимо одной из палаток, остановился и прислушался.
        - Когда приносишь в жертву Господу «первинки» - первые плоды урожая, к примеру, первые колоски ячменя, - вначале извлеки из них зёрна, прожарь их, полей маслом, отжатым из первинок олив, - поучал немолодой голос. - Запомнил? Теперь назови праздничные дни.
        - Песах, Шавуот, Рош-а-Шана… - начал отвечать кто-то и замолчал.
        - Первый день недели Суккот[18 - Шавуот - день дарения еврейскому народу Торы на горе Синай; Рош-а-Шана - праздник наступления нового года; Суккот - осенний праздник урожая.]! - выкрикнул Рехавам.
        Из палатки показался кулак, а вслед за ним - сердитый человек в облачении священнослужителя: льняная рубаха, штаны с красным поясом и высокая шапка. Увидев перед собой короля, мужчина поклонился, пробормотал положенное благословение и сказал:
        - Я - Элицур бен-Аднах, готовлю своего сына Иддо к экзамену на службу в Храме.
        Из палатки вышел смущённый Иддо, розовощёкий, совсем ещё молодой, но с широкими плечами, на которые скоро будут нагружать разделанную овечью тушу, чтобы нести её на жертвенник.
        Юноша низко поклонился королю Шломо.
        - Может, мой господин тоже хочет задать вопрос будущему храмовому священнослужителю? - спросил Элицур бен-Аднах.
        - Я! - закричал Рехавам. - Я его спрошу!
        - Спрашивай.
        - Вот ты пригласил друга в дом твоего отца попробовать молодого вина, - начал Рехавам. - А зелени, чтобы положить на лепёшку, в доме не оказалось. Ты идёшь в отцовский виноградник набрать там…
        - В винограднике не должно расти ничего, кроме винограда, - перебил Рехавама Иддо.
        Вокруг одобрительно засмеялись, улыбался и Рехавам, которому не удалось провести будущего священнослужителя.
        Король пожелал Иддо удачи, они попрощались, и Шломо с сыном пошёл дальше.
        По тропе, проходившей неподалёку, спускались с Масличной горы те, кто не прошёл испытания. Им велели прийти ещё раз на следующей неделе. Все они были как на подбор: высокие, стройные, с приятными лицами, какими и положено быть священнослужителям в Храме. Встречные ерушалаимцы смотрели на них с сочувствием: не повезло.
        Лицо одного из спускавшихся с Масличной горы показалось Шломо знакомым. Король даже замедлил шаг, чтобы разглядеть его получше и припомнить, где он его видел.
        Воин королевской охраны перехватил взгляд Шломо.
        - Это - Михаэль! Третий раз не может пройти испытания, хотя помнит все законы.
        «Ну, конечно, Михаэль! - подумал король Шломо. - Он же учил Закон у пророка Натана, и тот ворчал бывало: “Какой странный мальчик! Помнит, кажется, все Священные Книги, но когда нужно исполнить то, что в них написано, путается и делает ошибки. Дети над ним смеются”».
        Подойдя к палатке, у входа в которую его ждал толстый Габис, Шломо велел Рехаваму:
        - Жди меня наверху. Посмотришь, как туда будут взбегать молодые коэны с камнем на плече и с чашей без ножки. Тебе будет интересно их состязание. - И пояснил: - Есть такие чаши для переноса крови, чтобы их нельзя было поставить, иначе кровь успеет свернуться раньше, чем её выльют на рога жертвенника. А камни заменяют пока тушу овцы.
        Король Шломо вошёл в палатку, и голубоглазый Габис положил перед ним дощечку с рисунком храмового двора и Храма, сделанным медной краской. Полог палатки Га бис оставил открытым, чтобы было больше света. Король Шломо обернулся к входу и увидел сверху почти завершённую стройку.
        Стены Храма отбрасывали солнечный свет на весь Ерушалаим: на гору Мориа, на террасы и дома Города Давида. Король Шломо прикрыл глаза от блеска столбов Яхина и Боаза у входа в Храм, от раскачиваемых ветром медных цепей на их вершинах и от плит, которыми были облицованы стены Храма. Эти плиты привозили готовыми из надела племени Нафтали, где их шлифовали белым песком на берегу моря после утренней молитвы. Такими же плитами из светлого камня был выстелен и двор Храма. Вечером они мерцали, отражая лунный и звёздный свет, и казалось, будто Храм, и земля, и звёзды слились в одно.
        Резная лента, бегущая по верху первого этажа, пересекалась каменными листьями папируса.
        С Масличной горы были хорошо видны жертвенник и Медное море, опиравшееся на двенадцать быков, смотрящих на четыре стороны света. По сторонам от входа в Улам уже установили на тележки по пять бронзовых чаш для омовения священнослужителей. Всю храмовую утварь отлили в Долине Кузнецов, и там же подмастерья довели её до блеска, натерев травой и солью.
        Однажды королю Шломо довелось увидеть в Долине Кузнецов, как отливали умывальные чаши для Храма. Расплавленный металл вытекал по канавкам из печей, сложенных для каждой чаши, в форму, вырытую в прибрежном песке, и застывал там. Литейщики откапывали отливки - безобразные, неопределённого цвета, в наплывах, шишках и царапинах. Медник Ави обкладывался резцами, напильниками и какими-то ещё инструментами для шлифования и полировки, названий которых Шломо не знал. Каждый штрих, каждую выемку в венцах на капителях столбов Яхин и Боаз медник Ави процарапывал длинной иглой, которую он вращал, зажав в ладонях. Приехав в следующий раз, король Шломо не узнал медные и бронзовые предметы, изготовленные в Долине Кузнецов - так они были хороши.
        На лестнице, ведущей в Храм, стояли священнослужители. В отличие от шумной суеты Масличной горы, на горе Мориа была полуденная тишина, и можно было догадаться, что священнослужители слышат бульканье воды, которую они наливают в Медное море.
        Потом, вспоминая тот день, король Шломо удивлялся, что не видел с Масличной горы ни Дома леса ливанского, ни домов своих приближённых - ничего, кроме Храма.
        - Господин мой! - окликнул Габис короля.
        Шломо обернулся и подошёл к дощечке с рисунком Храма.
        Габис объяснил, что здание поставлено неудачно, что нужно сместить Двир[19 - Двир - Святая Святых, закрытая часть Храма.] в центр плато - так будет гораздо красивее.
        - Посмотри на этот рисунок, - говорил он. - Вот вершина горы, мы её выровняли, и теперь нет необходимости привязывать ваш Храм к гумну Арваны. Если Двир поставить вот здесь, а туда переместить Улам[20 - Улам - Притвор, отделявший святое от светского.] и Хейхал[21 - Хейхал - Святилище, переход от Улама к Двиру.], тогда можно будет увеличить двор - ведь там будут собираться иврим со всей Эрец-Исраэль. Пока храм не освящён, в нём всё можно менять. Ты будешь ругать меня за то, что я не сказал тебе этого раньше, но я и сам только сегодня увидел всё строение сверху, отсюда, с Масличной горы.
        Слушая Габиса, Шломо думал, что ему ещё не раз придётся объяснять, почему в Храме ничего нельзя перемещать.
        - Там, где сейчас стоит Двир, - начал король Шломо, - находится камень, который иврим называют «Краеугольным», потому что на нём держится весь мир. В этом месте наш праотец Авраам должен был принести в жертву Богу своего сына Ицхака, но Бог отвёл его руку. Если Господь разгневается и вынет этот камень из Земли - всё кончится. Мир рухнет. На Краеугольном камне будет стоять Ковчег Завета иврим с Богом. Значит, Двир не может находиться в другом месте.
        - Будет, как ты сказал, мой господин, - поклонился Габис.
        Принесли хлеб и горшки с мясной похлёбкой, приправленной специями. Благословив пищу, король иврим и строитель-цорянин принялись за еду, не отрывая глаз от горы Мориа.
        - Давно хочу узнать побольше о левитах и коэнах, - сказал Габис. - Мне кажется, эти племена не очень-то любят друг друга.
        - И коэны, и левиты - одно и то же племя. Племя Леви.
        - Тогда почему одних называют левитами, а других - коэнами? - удивился Габис.
        Король Шломо отпил воды.
        - И коэны, и левиты - одно и то же племя. Племя Леви, - повторил он. - Из этого племени произошёл и учитель наш Моше, который вывел иврим из Египта, и его брат Аарон, ставший первым первосвященником. Все потомки Леви достойно вели себя на пути через пустыню в землю, которую обетовал народу иврим Господь.
        - В Эрец-Исраэль? - спросил Габис.
        Король Шломо кивнул и продолжал:
        - Учитель наш Моше назначил племя Леви быть священнослужителями всего народа иврим. Когда иврим шли через пустыню Синай, часть племени Леви, которая вела свой род прямо от Аарона, отделилась и стала называться «коэнами». Сейчас коэны и левиты вместе несут службу у жертвенников и обучают народ. Но когда будет построен Храм, служение в нём будет разрешено только коэнам. А у жертвенника в храмовом дворе, где будет собираться весь народ, станут служить и коэны, и левиты. Левиты будут и музыкантами, и певчими, и стражниками, и хранителями казны и священной утвари. Как ты знаешь, левиты, после обучения у ваших мастеров, ставили все три части здания Храма: Улам, Хейхал и Двир. У каждого рода левитов и коэнов будут свои обязанности в Храме.
        Король Шломо не успел закончить объяснения, потому что раздалось покашливание и в палатку заглянул командующий Бная бен-Иояда.
        - Господин мой, - сказал он, склонившись перед королём. - Ты можешь не беспокоиться за Священный огонь, который наши предки принесли с собой из Синая. Кроме того, что его день и ночь охраняют левиты-стражники, я усилил охрану своими солдатами.
        - А я и не беспокоюсь. Кто тебе приказал усилить охрану?
        - Первосвященник Цадок, - теперь уже удивился Бная бен-Иояда. - Я думал, это твой приказ, господин мой.
        - Нет, Бная, - покачал головой Шломо. - Я такого приказа не отдавал, потому что не сомневаюсь: всё пройдёт так, как велит данный нам Богом Закон.
        Бная бен-Иояда молчал, стоя посреди палатки.
        Король Шломо подошёл и положил ему руку на плечо.
        - Я слышал, в народе боятся, что жертва не загорится. Успокой людей. Я уверен, что всё получится так, как надо.
        Бная бен-Иояда низко поклонился и вышел из палатки.
        - Бная! - окликнул его король Шломо, и тот опять появился у входа. - убери своих солдат. Меня бережёт Бог.
        - Мой господин, ты - самый бесстрашный человек. Ты из плоти и крови, как все мы, а строишь дом Господу, который на небесах. Всё будет исполнено!
        - Можешь идти.
        Командующий поклонился и вышел.
        - Рехавам ждёт, мне пора идти. Ничего не надо перемещать, - распорядился король. - Ничего!
        Глава 11
        За несколько лет до бар-мицвы[22 - бар-мицва - «сын заповеди», религиозный обряд, освящающий совершеннолетие мальчика (13 лет).] Рехавама Шломо, помня совет пророка Натана, стал чаще брать сына с собой в суд, в Школу Мудрости и на встречи с приближёнными, где говорилось о хозяйстве Эрец-Исраэль и об армии иврим.
        Однажды Шломо и Рехавам направились в ерушалаимский суд послушать разбор дел. Суд по старинному обычаю вёлся в городских воротах, и только по трудным и запутанным делам его проводил в зале Престола Дома леса ливанского сам Шломо.
        Начался Десятый месяц. В природе стало меньше света, несколько раз принимался накрапывать дождь, и люди заговорили о скорой зиме. Наама настояла, чтобы Рехавам и Шломо надели рубахи, связанные ею из толстой шерсти. Но днём небо над Ерушалаимом расчистилось, и о приближающейся зиме уже никто даже не вспоминал. Король Шломо с сыном, потные, перепрыгивали с террасы на террасу, направляясь к Долинным воротам.
        Едва они спустились с горы Мориа, как встретили Кимама бен-Барзилая. Молодой человек тоже направлялся послушать суд и попросил у короля разрешения присоединиться к ним.
        - Если господин мой позволит, я спрошу его о том, что мне непонятно, - сказал Кимам бен-Барзилай.
        Кимаму ещё не было двадцати, его загорелое лицо резко сужалось к острому подбородку, который он, задумавшись, пощипывал, хотя никакой бороды там не было.
        - Спрашивай, не стесняйся, - подбодрил его король Шломо.
        - Господин мой, чего должен добиваться суд, когда он разбирает обычные тяжбы из-за земли, дома или другого имущества?
        - Чтобы установился мир между обеими сторонами. Приговор не мирит людей. Когда побеждает одна сторона, враждебность к ней другой только усиливается. У иврим положено, чтобы суд старался примирить людей, а они должны помогать суду - так говорил король Давид, готовя меня в судьи.
        - Мне рассказали, как ты судил двух женщин, не поделивших младенца, и определил, кто из них действительно его мать, а кто только прикидывается, - вмешался Рехавам. - На твоём месте я ещё велел бы побить обманщицу камнями.
        Король вздрогнул.
        - Она осталась без сына, - обернулся он к Рехаваму. - Какое тебе ещё нужно наказание?!
        - Уж я бы придумал, - не унимался мальчик.
        «А что, если бы он и вправду придумал!» - испугался Шломо.
        Впереди показались Долинные ворота. Около них уже толпились горожане.
        Король Шломо остановился:
        - Если хотите что-то спросить, спрашивайте, пока мы не вошли.
        Кимам бен-Барзилай задумался, а Рехавам неожиданно произнёс слова, которые, видимо, беспокоили его давно:
        - Отец, Господь создал человека и сказал: «Хорошо!» Но какое же это «хорошо», если человек знает, что умрёт, только не знает, когда?
        Шломо резко обернулся к сыну и испуганно посмотрел на него. Это был первый случай, когда он не смог ответить Рехаваму.
        Вместо него к мальчику обратился Кимам бен-Барзилай:
        - Всё, что создано Господом - прекрасно! - сказал он. - А то, что человек не знает точно, когда умрёт, - так ты сам подумай: если бы человек знал, что уже близится день его смерти, разве стал бы он строить дом и сажать виноградник? Хорошо, что люди не знают, когда за ними придёт смерть. С одной стороны, они стараются жить так, чтобы душа отправилась на небо без греха; с другой - надеясь, что конец не так уж близок, люди задумывают дела на много лет вперёд.
        Они вошли в тень под воротами и вместе со всеми начали слушать.
        Рехаваму быстро стало скучно. Отец разрешил ему пойти к ручью Кидрон погоняться вместе с другими мальчиками за стрекозами в зарослях.
        Старик из селения Манахат жаловался, что сосед захватил его участок. Сосед не отказывался: да, он присоединил эту землю к своей. Но ведь старик всё равно хотел её продать.
        - Я заплачу ему, - предлагал сосед.
        - Но я уже обещал эту землю другому человеку, - объяснял старик. - Вначале я, как принято, предложил соседу купить у меня участок. У него первого есть право на покупку, потому что его поле граничит с моим. Сосед не захотел, и тогда я выставил эту землю на свободную продажу. Тут он решил, что ещё один сосед ему не нужен, и сказал, что купит участок.
        Я говорю: «Ты опоздал». Тогда этот человек просто перенёс межу и занял мой участок.
        - У тебя есть свидетели? - спросил судья.
        - Нет, но ведь он сам признал, что присоединил мой участок к своему, - сказал старик. - Разве этого мало?
        Судья зачитал из Закона:
        «Если дело касается жизни и смерти человека, признание обвиняемого не считается свидетельством. Но если спор идёт об имуществе, то признание обвиняемого приравнивается к ста свидетельствам».
        - Ну, теперь всё ясно, - шёпотом сказал королю Кимам бен-Барзилай.
        - Тогда незачем было и начинать суд, - тихо ответил Шломо. - Наверняка всё это дело затеяли наследники. Как говорится: чем больше добра, тем больше поедающих его.
        Король Шломо оказался прав. Перед судом появились родственники старика, которые утверждали, что тот уже плохо соображает и поэтому всё хозяйство, включая дом и землю, должно быть передано им, его наследникам, о чём они просят суд уже несколько лет.
        - Так я и знал! - пробормотал король Шломо.
        Пошёл мелкий дождь, и сделалось душно. Суд окончился, ерушалаимцы начали расходиться. Король Шломо вдруг кинулся домой. Кимам бен-Барзилай, увидев его лицо, перепугался и побежал следом.
        С тех пор и до конца дней к королю Шломо не раз приходило это видение: он бежит по ступеням террас Города Давида и шёпотом просит Бога, чтобы предчувствие беды не сбылось.
        - Где она? - закричал Шломо, запыхавшись.
        Его поняли.
        - Наама пошла к Кидрону, - крикнул ему кто-то из слуг.
        Шломо бросился туда.
        Наама лежала, закинув руку за голову. Второй рукой она ухватилась за лодыжку. Видимо, боль обожгла её внезапно.
        Король Шломо опустился на колени и стал гладить ладонями лицо жены, будто хотел его согреть.
        - Скорпион, - сказал кто-то рядом. - Он убил её.
        Король поднялся и, неся на вытянутых руках лёгкое тело Наамы, пошёл к дому. Остановился, никак не мог войти. Капли дождя ударялись о стену, и брызги летели ему в лицо. Он ничего не замечал. «Я отживу сколько мне положено, но лучше бы Господь взял меня сегодня ночью», - твердил он про себя.
        Глава 12
        Тридцать дней длился траур. Шломо сидел на полу, облачившись в рубище, не подрезая бороды и не расчёсывая волос. С улицы доносились голоса плакальщиц, во многих домах горели поминальные свечи. Иврим постились.
        После возвращения с похорон Наамы в Доме леса ливанского была устроена трапеза для бедных. Королю перед началом поста подали крутое яйцо - символ законченной человеческой жизни, чтобы он скорее осознал, что его жена никогда к нему не вернётся. Тридцать дней король Шломо принимал иврим со всей Эрец-Исраэль. Больше всего побывало в его доме ерушалаимцев, и он удивлялся тому, как много людей любили Нааму. И не только королевские слуги и домочадцы, но и просто горожане, каждый день встречавшиеся с ней на террасах и на берегу ручья Кидрон.
        Когда закончились первые семь дней траура, дом короля ещё оставался полным дыма от жертвоприношений, но Шломо уже понимал, что ему говорят.
        Командующий Бная бен-Иояда завёл разговор о том, что королю нельзя оставаться без жены.
        - Посмотри, у каждого царя за Иорданом по десять жён и множество детей. То же самое в Вавилоне и в Египте.
        Завуд, начальник правителей областей, донёс, что пророк Ахия у себя в Шило объявил смерть Наамы наказанием королю Шломо за его гордыню, за то, что он хочет поселить Бога в земном доме.
        Но большинство людей, приходивших в Дом леса ливанского, только молча обнимали Шломо и его детей и уходили.
        Король принимал всех, стараясь вслушиваться в то, что ему говорят. А сам ждал вечера. Строго запретив кому бы то ни было следовать за ним, он уходил в «их» шалаш и оставался там до утра.
        В темноте ночи приходили к Шломо то рассвет, то полдень из недавней счастливой жизни.
        …Над миром - божественная тишина. Я очнулся в траве, разбуженный перебегавшими через мою шею крошечными муравьями. Приоткрыл глаза. К плечу прижалась светловолосая голова. «Женщина не такая уж красивая, - подумал я. - Настолько некрасивая, что никогда не захочу избавиться от любви к ней». И представил мою будущую жизнь. Эта женщина родит мне сына, которого я буду учить управлять своим трудным народом… Потом я вгляделся в её спящее лицо и подумал: «Пожалуй, она не иудейка». По золотистым волосам, по оливковой коже - такой, что мне вдруг захотелось укусить женщину за плечо, - по тёплому запаху умащений и по отсутствию других запахов я догадался: она пришла ко мне из страны Аммон. Наама-аммонитянка!
        Она открыла глаза и спросила:
        - Где пасёшь ты, и где со стадом отдыхаешь ты в полночь,
        чтобы мне не бродить под покрывалом у шатров товарищей твоих?
        Я ей ответил:
        - Если ты не знаешь, прекраснейшая из женщин,
        приходи по овечьим тропам и паси козлят своих у пастушьих шатров.
        А что за мелодия разбудила её? Я прикрыл глаза и задержал дыхание. Мелодия повторилась. Она была соткана из выдохов открывшихся свету диких лилий. Приближалось утро, мир вокруг пробуждался после ночи. Тела горлиц светились в полёте, а их маленькие головки перечёркивали горизонт. Резкие голоса птиц будто старались разбудить солнце. Я даже разбирал слова: «Ну, всходи же!» Мы с Наамой говорили между собой, что горлицы - это ангелы, которых посылает Господь, чтобы оповестить людей, что скоро весна, праздник Песах.
        Эта мысль наполнила меня весельем. Наама, услышав мой смех, посмотрела удивлённо и тоже засмеялась.
        …Мы с ней часто обсуждали истории из Учения. Однажды Наама спросила: «Шломо, почему Рахель, когда покидала дом отца своего, Лавана, украла глиняные фигурки божков? Может, она всё ещё оставалась язычницей?» - «Я думал об этом. Яков провёл у Лавана полтора десятка лет и, наверное, успел убедить свою жену Рахель, что Бог один, а все прочие - языческие кумиры». - «Тогда зачем были нужны Рахели эти, как ты их называешь, кумиры?» - «Думаю, Рахель к тому времени относилась к ним, как к игрушкам, напоминавшим ей о детстве в доме отца. Она знала, что в стране её мужа Яакова игрушек у неё не будет, что наш Закон не позволяет изображать ни людей, ни животных. Ты не удивляйся тяге этой девочки к игрушкам, ведь когда они встретились с Яаковом и тот попросил Лавана отдать ему Рахель в жёны, ей было всего четырнадцать лет. Конечно, все свои детские мечты она привыкла рассказывать своим глиняным божкам». - «Как ия», - прошептала Наама.
        Через тридцать дней король Шломо привёл себя в порядок, снял траурную одежду и вместе с детьми и приближёнными отправился за Иордан.
        Шейх Зимран, отец Наамы, жил со своим племенем в степях страны Аммон, завоёванной еще королём Давидом.
        Когда караван короля Шломо прибыл в стан шейха Зимрана, там ещё продолжался траур. Печальные аммонитяне сидели вокруг костров, женщины с исцарапанными лицами рыдали и припадали к земле. Эти обычаи были чужды иврим, и, подъезжая на верблюдах к шатру шейха, они отворачивались и старались не смотреть по сторонам. Тафат и Басемат, дочерей Шломо, провели к жёнам Зимрана. Девочкам рассказали, что мать Наамы тоже умерла молодой и тоже от укуса скорпиона.
        Шейх Зимран, белобородый старик с ясными глазами, поднялся навстречу королю Шломо. Они обнялись и сказали друг другу слова сочувствия, каждый какие приняты в его народе.
        Они не встречались со времени свадьбы Шломо и Наамы, и шейх Зимран познакомил его с родившимися за это время сыновьями и внуками. Ни один из них не был похож на Нааму, как с замиранием сердца ожидал Шломо. И на отца она не была похожа.
        В шатре, где было много людей, шейх Зимран сидел рядом с Шломо. Они говорили о засухе, о том, что в Иордане стало меньше рыбы, что кочевники присмирели и в этом году не нападали ни на стада шейха, ни на поля ивримских племён Реувена и Гада.
        После полудня король Шломо начал прощаться. Он пригласил шейха и его родню приехать в Ерушалаим, когда у них закончится траур, и обещал в случае засухи помочь зерном из своих запасов.
        Увидев, что шейх часто поглядывает на своего внука, король Шломо сказал:
        - Я знаю, как ты любишь Рехавама, мне говорила Наама, когда возвращалась с ним от тебя. Скажи мне, самый уважаемый прорицатель в Аммоне, хорошо ли будет он управлять народом иврим?
        Люди в шатре разговаривали между собой и не слышали беседу короля Шломо с его тестем.
        Шейх Зимран повернулся к Рехаваму, и улыбка сразу исчезла с его губ. Он что-то крикнул слуге, тот внёс в шатёр жаровню с углями и поставил её в углу. Шейх поднялся, подошёл к жаровне и стал смотреть на мерцающее пламя и нюхать дым.
        - Нет, - покачал он головой, когда вернулся и сел рядом с королём Шломо. - Рехавам не будет после тебя править в Эрец-Исраэль. Так сказали мне мои боги.
        - Почему? - встревожился король Шломо.
        Шейх Зимран повернулся и опять понюхал дым, поднимавшийся над жаровней.
        - В Ерушалаиме Рехавам будет править, а в Эрец-Исраэль нет. Не спрашивай меня почему. Мои боги не объясняют, они только говорят, что будет.
        У выхода из шатра они обнялись, и шейх напомнил, что он со всеми своими воинами готов присоединиться к армии иврим, если король Шломо выйдет на войну.
        Караван иврим торопился, чтобы увидеть первые звёзды уже на другом берегу Иордана.
        В Ерушалаиме король Шломо сразу пошёл на могилу Наамы, потом к их шалашу и прилёг возле него на траву.
        Неподалёку от головы Шломо оказался нагретый на солнце валун. На него взобралась ящерица и посмотрела человеку в глаза. Шломо улыбнулся ей, не отводя взгляда.
        Подошла газель и прикоснулась лбом к его груди. Он положил руку на её пушистый затылочек и подумал: «Наши с тобой предки сотворены единым Богом, только в разные дни».
        Газель ототттла к кустам и тут же забыла о Шломо. Он ещё с минуту не шевелился, потом поднялся и пошёл своей дорогой, продолжая улыбаться.
        …Однажды мне приснилась весна и разговор с Наамой. Я рассуждал вслух: «Уверен, раз смерть неизбежна, Господь в доброте своей создал для людей какое-то утешение, надо только понять, какое». - «Сколько я тебя знаю, ты всё время об этом думаешь, - сказала она, - расспрашиваешь старцев и пророков, - и неожиданно с улыбкой добавила: - А ты спросил бы меня». - «Ты это знаешь, Наама?» - «Знаю». - «Так скажи». - «Любовь», - ответила она и засмеялась. Я улыбнулся и поцеловал её. Но не поверил.
        - Ты и сейчас не веришь, - сказал ему Храм.
        Шломо очнулся, сел и, не раскрывая глаз, продолжал рассказывать Храму:
        - В дни нашей любви, когда я просыпался от света звёзд, проникавшего к нам в шалаш, рядом с моей щекой лежала тёплая щека Наамы - так близко, что это мешало мне рассмотреть её лицо. Однажды я повернулся на бок и потянулся губами к родинке на её ухе, но тут же вспомнил, что Наама просыпается от прикосновения моей бороды, и остался лежать, улыбаясь, положив руки под щёку. Не разжимая век, я видел Нааму. Её волосы, блестевшие от масла, выскользнув из-под платка, пересекали высокие брови и касались подведённых углем нижних век.
        А может, мне вспомнились не волосы Наамы, а ночная трава в нашем шалаше? С этой травой сливались её распущенные косы и мои волосы. Я видел ровную линию её носа. Серебряное кольцо в ноздре покачивалось над верхней губой, а от нижней шла складка через весь подбородок. Я несколько раз дарил Нааме египетские серьги из голубых и жёлтых камней, но ей больше нравились крупные деревянные бусы, нанизанные на шерстяную нить. Таких низок на тёмно-оливковой шее у Наамы набиралось с десяток, они спускались на шерстяную рубашку и доходили до плеч.
        Я прислушивался к её дыханию, но мне мешали цикады и какая-то неугомонная ночная птица.
        - Ты не можешь себе простить, что не расслышал её дыхания, - сказал Храм. - Ты часто думаешь: наверное, это - единственное, что мне стоило запомнить в жизни. Но одною слезою два раза не плачут, Шломо.
        - Оживи Нааму, прошу Тебя! Забери от меня всех, возьми всё, только оживи Нааму!
        Он был готов к ответу: «Закончи дело, для которого ты был предназначен, и соединишься с ней навсегда», - но услышал:
        - Ты можешь сохранить Нааму, если расскажешь людям вашу Песнь Песней.
        Глава 13[Все цитаты в данной главе взяты из «Первой Царств», гл.7, 8.]
        «В ЧЕТВЁРТЫЙ ГОД СВОЕГО ПРАВЛЕНИЯ, ВО ВТОРОМ МЕСЯЦЕ ЗАЛОЖИЛ ШЛОМО ОСНОВАНИЕ ДОМА БОГА. А В ОДИННАДЦАТЫЙ ГОД, В ВОСЬМОМ МЕСЯЦЕ ОН ЗАКОНЧИЛ ЕГО СТРОИТЕЛЬСТВО. И СТРОИЛ ОН ЕГО СЕМЬ ЛЕТ».
        Дописав эту строку, писец Офер бен-Шиши отодвинул в сторону глиняный флакончик с тушью и острую палочку для письма. Все эти семь лет он помечал, как вырастал Храм на горе Мориа. Свиток получился длинный, и теперь взгляд писца пробегал по пергаменту.
        «НА СТРОИТЕЛЬСТВЕ БЫЛО ЗАНЯТО ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ ИВРИМ И СТО ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ КНААНЕЕВ. НАД НИМИ СТОЯЛИ ТРИ ТЫСЯЧИ ТРИСТА СПЕЦИАЛЬНО НАЗНАЧЕННЫХ НАДСМОТРЩИКОВ».
        - Так оно и было, - вслух произнёс писец Офер бен-Шиши. - Прежде чем освятить Храм, король Шломо приказал заполнить сокровищницы. Где же я про это записал? А, вот: «И ПЕРЕНЁС ШЛОМО ПОСВЯЩЁННОЕ ДАВИДОМ, ОТЦОМ ЕГО, СЕРЕБРО И ЗОЛОТО В СОКРОВИЩНИЦЫ ДОМА БОГА».
        Осенние праздники закончились, наступило тихое, безветренное время года. Небо в голубом сияние ожидало прилёта птиц из холодных стран.
        На горе Мориа слева от входа в Храм на трёх стоящих одна на другой каменных плитах высился жертвенник. Люди вокруг него готовились к прибытию из Города Давида носилок с Ковчегом Завета.
        Ерушалаим был празднично убран, дома украшены ветками олив. Толпа иврим со всей Эрец-Исраэль занимала южный склон горы Мориа.
        Король Шломо стоял в окружении приближённых, левитов и коэнов. Рядом с ним находились две его дочери, Басемат и Тафат, сын Рехавам, командующий Бная бен-Иояда, пророк Натан, первосвященник Цадок, советники Ахишар и Завуд. Был тут и Габис, выделявшийся пышной бородой и глазами такого цвета, будто в них навсегда отразились голубовато-серые лучистые плиты, которыми выложили двор Храма. Недавно Габис пришёл к Шломо и взволнованно попросил у короля иврим разрешения поселиться в Ерушалаиме и посещать Храм.
        И вот со всех сторон храмового двора донеслось пение левитов. Ковчег Завета поплыл над террасами к Храму. Несколько старых коэнов руководили процессией, лица у них были торжественными и строгими. Прямые, как копья, они шагали позади носилок. Пятеро молодых левитов впереди процессии истово трубили в серебряные трубы; им отвечали с конца шествия семеро левитов, а восьмой отбивал на барабане такт, чтобы левиты-музыканты шли в ногу с левитами-стражниками, не подпускавшими к Святыне ошалевшую от радости толпу. Иногда шествие останавливалось на террасе, Ковчег опускали на подстилку из веток, один из старых коэнов знаком призывал к тишине, а когда народ утихал, оборачивался к певчим и вместе с ними начинал Псалом:
        «ПОДНИМИСЬ, ГОСПОДИ, В МЕСТО ПОКОЯ СВОЕГО —
        ТЫ И КОВЧЕГ МОГУЩЕСТВА ТВОЕГО!
        СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛИ ТВОИ ОБЛЕКУТСЯ ПРАВЕДНОСТЬЮ,
        БЛАГОЧЕСТИВЫЕ ТВОИ ТОРЖЕСТВОВАТЬ БУДУТ».
        Хор подхватывал слова, киноры, арфы, барабаны, короткие и длинные медные трубы сопровождали пение. Когда музыканты и певцы замолкали, им подносили воду, и вскоре процессия продолжала движение наверх, к Храму.
        Вечером того дня Офер бен-Шиши записал: «Ковчег Завета перенесли из Города Давида в Храм и установили в Двире под крыльями херувимов. В Ковчеге нет ничего, кроме двух каменных Скрижалей Завета, положенных туда учителем нашим Моше. ЛЕВИТЫ С ЦИМБАЛАМИ, АРФАМИ И КИНОРАМИ СТОЯЛИ НА ВОСТОЧНОЙ СТОРОНЕ ХРАМОВОГО ДВОРА ВМЕСТЕ СО СТА ДВАДЦАТЬЮ КОЭНАМИ, ТРУБИВШИМИ В ШОФАРЫ. И БЫЛИ ОНИ КАК ОДИН, ТРУБЯЩИЕ И ПОЮЩИЕ, ВОСХВАЛЯЯ ГОСПОДА. И КОГДА ЗАГРЕМЕЛИ ТРУБЫ И ЦИМБАЛЫ, НАПОЛНИЛА ДОМ БОЖИЙ СЛАВА ГОСПОДНЯ.
        Для торжеств того дня во дворе был сложен помост вышиною в три локтя. Когда Храм освятили, король Шломо поднялся на помост, преклонил колени перед всем собранием иврим, простёр руки к небу и в Иерушалаиме впервые прозвучала молитва:
        “УСЛЫШЬ МОЛИТВУ РАБА ТВОЕГО И НАРОДА ТВОЕГО, ИЗРАИЛЯ, КОТОРОЙ ОНИ БУДУТ МОЛИТЬСЯ НА ЭТОМ МЕСТЕ! КОГДА УСЛЫШИШЬ, ТЫ ПРОСТИШЬ.
        ПУСТЬ ГЛАЗА ТВОИ БУДУТ ОТКРЫТЫ НА ЭТОТ ДОМ НОЧЬЮ И ДНЁМ! ЕСЛИ ИВРИМ СОГРЕШАТ ПЕРЕД ТОБОЮ, - А НЕТ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ БЫ НЕ ГРЕШИЛ! - И ТЫ ПРОГНЕВАЕШЬСЯ НА НИХ И ПРЕДАШЬ ИХ ВРАГАМ, И ВРАГИ УВЕДУТ ИХ В НЕПРИЯТЕЛЬСКУЮ СТРАНУ, ДАЛЁКУЮ ИЛИ БЛИЗКУЮ, И ТАМ, В ПЛЕНУ, ОНИ РАСКАЮТСЯ В СЕРДЦЕ СВОЁМ И ВОЗВРАТЯТСЯ К ТЕБЕ ВСЕЙ ДУШОЮ СВОЕЮ - ПРОСТИ ИХ С НЕБЕС. ПРОСТИ ГРЕХ НАРОДА ТВОЕГО, ИЗРАИЛЯ, И ВОЗВРАТИ ЕГО В ЗЕМЛЮ, КОТОРУЮ ОБЕТОВАЛ ТЫ ОТЦАМ ЕГО
        …НЕБО ЗАТВОРИТСЯ И НЕ БУДЕТ ДОЖДЯ ИЗ-ЗА ТОГО, ЧТО ОНИ СОГРЕШИЛИ ПРЕД ТОБОЮ. НО КОГДА ОНИ ПОМОЛЯТСЯ НА ЭТОМ МЕСТЕ И ПРОСЛАВЯТ ИМЯ ТВОЁ, А ОТ ГРЕХА СВОЕГО ОТВЕРНУТСЯ, ТОГДА УСЛЫШЬ ИХ С НЕБЕС И ПРОСТИ ГРЕХ РАБОВ ТВОИХ И НАРОДА ТВОЕГО, ИЗРАИЛЯ, И ПОШЛИ ДОЖДЬ НА ЗЕМЛЮ ТВОЮ, КОТОРУЮ ТЫ ДАЛ НАРОДУ ТВОЕМУ В НАСЛЕДИЕ”».
        «Тут наш король, наверное, вспомнил цорянина Габиса, строителя Храма», - подумал писец Офер бен-Шиши, отпил из чашки и продолжил чтение свитка с первой молитвой короля Шломо в Храме:
        «“…И ЧУЖЕЗЕМЦА, КОТОРЫЙ НЕ ИЗ НАРОДА ТВОЕГО, ИЗРАИЛЯ, А ПРИДЁТ ИЗ СТРАНЫ ДАЛЁКОЙ РАДИ ИМЕНИ ТВОЕГО, И ПРИДЁТ ОН, И БУДЕТ МОЛИТЬСЯ В ДОМЕ ЭТОМ
        - ТЫ УСЛЫШЬ ЕГО С НЕБЕС, С МЕСТА ОБИТАНИЯ ТВОЕГО, И СДЕЛАЙ ВСЁ, О ЧЁМ БУДЕТ ВЗЫВАТЬ К ТЕБЕ ЧУЖЕЗЕМЕЦ”.
        КОГДА ЗАКОНЧИЛ ШЛОМО МОЛИТВУ, ОГОНЬ СОШЁЛ С НЕБА И ПОГЛОТИЛ ЖЕРТВЫ.
        И ВСЕ СЫНЫ ИЗРАИЛЕВЫ, УВИДЕВ, КАК ОГОНЬ И СЛАВА ГОСПОДНЯ ОПУСТИЛИСЬ НА ХРАМ, ПАЛИ НИЦ И СЛАВОСЛОВИЛИ ГОСПОДА, ИБО ОН БЛАГ. И КОРОЛЬ ШЛОМО, И ВСЯ ОБЩИНА ИЗРАИЛЕВА, СОБРАВШАЯСЯ К НЕМУ ПЕРЕД КОВЧЕГОМ, ПРИНЕСЛИ В ЖЕРТВУ МЕЛКИЙ И КРУПНЫЙ СКОТ, КОТОРЫЙ НЕВОЗМОЖНО БЫЛО СОСЧИТАТЬ.
        ПОСЛЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЯ И МОЛИТВЫ КОРОЛЬ ШЛОМО ОТПУСТИЛ НАРОД. ИВРИМ БЛАГОСЛОВИЛИ КОРОЛЯ И ПОШЛИ В ШАТРЫ СВОИ, РАДОСТНЫЕ И С ВЕСЁЛЫМ СЕРДЦЕМ ИЗ-ЗА ВСЕГО ТОГО ДОБРА, ЧТО СДЕЛАЛ ГОСПОДЬ ДАВИДУ И ШЛОМО И ИЗРАИЛЮ, НАРОДУ СВОЕМУ».
        Дочитав свиток, писец остался доволен, потому что ничего не забыл из событий того дня, самого важного для народа иврим.
        Жрецы и звездочёты при дворцах правителей стран Плодородной Радуги, ещё ничего не знавшие об освящении Храма в Ерушалаиме, отметили удивительную перемену: внезапный покой сошёл на мир.
        Свирепый и беспощадный ассирийский царь, много лет готовивший поход на страну Урарту, обнаружил, что в ночь перед самым выходом на войну, все стрелы из его обоза унесли вороны, а муравьи набрались в колчаны, так что те пришлось выбросить, а поход отложить.
        Правителю великой страны Хатти, уже три года воевавшему со своим взбунтовавшимся сыном, жрецы капища бога Грозы предсказали землетрясение в горах и нашествие кочевников на побережье, если он немедленно не прекратит войну. Послушный богам правитель Хатти велел своей армии оставить подготовленные для сражения позиции и вернуться домой.
        А царь морской державы Угарита вынужден был остановить сражение с соседним морским народом, ибо течение у берегов Верхнего моря внезапно переменилось и непобедимый флот Угарита сел на оголившиеся скалы.
        Строители из Цора остановились у подножья Храмовой горы и смотрели на её вершину. В этот день они покидали Ерушалаим и возвращались на родину. Цоряне впервые увидели свою работу законченной.
        Они смотрели на Храм и не могли ни оторвать от него взглядов, ни двинуться с места.
        Никогда ещё люди не видели, чтобы здание, сложенное человеческими руками, так вознеслось над землёй - будто его притянуло к себе само небо. Цоряне, построившие не одно капище и у себя дома, и в соседхних странах, долго стояли, глядя на парящий над городом Храм. Провожавший их Габис сказал своему подмастерью:
        - Вроде и гора - не гора, так, холм какой-то. А вон как высится на ней дом бога иврим!
        - Да-а, - согласился подмастерье.
        Они ещё долго стояли и покачивали головами, прежде чем пойти к Долинным воротам, где их ожидал верблюжий караван, гружёный товарами и золотом - тем, что цоряне заработали, строя Храм и Дом леса ливанского, а также подарками короля иврим Шломо, многочисленными и дорогими.
        Глава 14
        Проводник караванов Яцер бен-Барух с отцом и старшими детьми - сыном Элияу и дочерью Отарой - вместе с другими паломниками возвращался из Ерушалаима домой. Добираясь до своих селений, люди присоединялись к их семьям, работавшим на полях и в виноградниках, и когда караван вошёл в надел Ашера, в нём насчитывалось человек пятьдесят, не больше. Среди них был и приятель Яцера бен-Баруха - Омри. Они всегда встречались в Ерушалаиме на праздниках, а познакомились ещё в Леваноне, когда молодым мужчинам из племён Ашера и Нафтали пришёл черёд рубить кедры для Храма.
        - Помнишь, - начинал при встрече один из них, - каждое дерево, как столб Боаз перед входом в наш Храм. А мох! Белый, сухой, чистый!
        За воспоминаниями приятели не замечали, как проходит время.
        Возле Хэлкита семья Яцера попрощалась с попутчиками.
        Трое шли по своему селению и бормотали благодарность Богу за благополучное возвращение: никто в караване не заболел, ни разу не пришлось достать копьё или меч ни против зверей, ни против разбойников.
        - Мир вам! - приветствовали их соседи, попадавшиеся навстречу, и паломники приглашали их на субботу, обещая рассказать, как праздновали Шавуот в Ерушалаиме.
        Яцер бен-Барух глядел по сторонам, улыбался и думал, что подошла пора окапывать виноградник, очищать землю от камней и укреплять изгородь.
        После того как паломники совершили омовение и переоделись, семья расселась в тени дома среди расставленных на траве кувшинов с колодезной водой и глиняных тарелок с выпеченным утром хлебом, сыром и овощами. Младшие дети получили подарки - по павлиньему пёрышку и по морской раковине с ерушалаимского базара - и убежали поить верблюдов. А Яцер, его отец, Отара и Элияу, едва перекусив, отодвинули чашки и тарелки, и начались рассказы. Жена Яцера Мирьям, младшие дети и слуги - все хотели услышать побольше об Ерушалаиме и о Храме.
        Начал старый Барух:
        - Шли мы мимо ячменных полей, где крестьяне сжинали колосья и передавали их идущим мимо караванам - для храмового жертвенника. Ерушалаим выглядел нарядно. Мы смотрели на него с моста через ручей Кидрон и не могли оторвать глаз. Дворец короля - Дом леса ливанского - почти закончен. Говорят, Шломо строил его тринадцать лет!
        - Расскажите с самого начала, - попросила Мирьям.
        - С начала так с начала, - охотно согласился старый Барух. - Утром наш караван подошёл к Ерушалаиму, и в город послали самого красивого юношу оповестить о прибытии новых паломников.
        - Конечно, нашего соседа Ионатана, - подсказала Мирьям и подмигнула Отаре.
        - Нет, - покачал головой старый Барух. - Совсем другого парня, ты его не знаешь.
        - Рассказывайте дальше, - заёрзали младшие дети.
        Барух продолжал:
        - С этого момента всю дорогу к Храму перед нами шли левиты с шофарами, и глашатаи выкрикивали: «Вот братья наши! Они пришли с миром!» У подножья Масличной горы мы привязали верблюдов и пошли по мосту к Храму.
        - Я шёл впереди, - похвастал Элияу, - и погонял нашу овечку Махли. Отара несла корзину с первинками граната, винограда и ячменя на плече, как положено по Закону. По дороге мы видели, как на другом берегу ручья Кидрон ерушалаимские женщины спускаются с кувшинами к источнику Тихон. Дедушка остановил нас на середине моста и говорит: «Да, наш король Давид выбрал самое лучшее место для главного города иврим. Если появятся враги, стражники подожгут мост, а вскарабкаться по таким обрывистым берегам под стрелами и камнями никому не под силу”.
        - Дедушка знает, что говорит, - улыбнулся Яцер бен-Барух. - Он у нас старый воин. Рассказывай, Элияу.
        - Рядом с нами к Храму шли иврим со всех концов Эрец-Исраэль: с побережья Верхнего моря, с Нагорья, из Изреельской долины - ну, отовсюду! Представляете, весёлая нарядная толпа в белых одеждах, и в ней - левиты из шести городов-убежищ! Музыка, шутки, кто-то на ходу танцует. Все идут со своей жертвой в Храм. Кто, как мы, с овечкой, кто с козой, а кто и с голубем. Внизу мы увидели Храмовый сад. С моста казалось, что до него рукой подать. Мы даже разглядели, что там работают люди. Папа сказал, что это - левиты и что одни прочищают канавы, другие собирают травы для праздничных жертвоприношений на Золотом жертвеннике в Храме, третьи моют собранные растения в проточной воде и раскладывают их на солнце для просушки. Плодов на ветках мы не видели, наверное, их уже собрали к празднику Шавуот. Я попью и расскажу дальше. Там будет самое интересное.
        - Пей, не спеши, - сказала Мирьям. - Яцер, как же выглядит храмовый двор?
        - Как он выглядит? По обе стороны от входа стоят два медных столба, у них даже есть имена: Яхин и Боаз. На столбах - медные связки веток и плодов граната, точь-в-точь как те, что мы несли в Храм. За воротами начинается двор, и посреди него стоит двухэтажное здание. Через открытые двери мы увидели Двир. Он завешен тяжёлым занавесом, на котором вытканы орлы и львы.
        - Я помогал левитам готовить нашу овечку Махли к жертвоприношению, а папа с дедушкой и другими паломниками обходили двор, - вставил Элияу, обтерев рот. - Папа, расскажи, что вы там ещё увидели.
        - В углублениях стены, окружающей двор, стоят медные кувшины. Левиты берут из них воду для омовения. А сразу за жертвенником - огромная чаша, её называют Медное море. Мы ходили по двору, а люди всё прибывали. Коэны встречали паломников, расспрашивали о здоровье, о дороге, а босые левиты с частями только что разделанных и обмытых туш бежали по пандусу на жертвенник. От шкур, лежащих на земле возле столов для разделки туш, шёл тяжёлый запах. В воздухе висел чад, пахло пригоревшим мясом, хуже, чем у нас, когда Мирьям готовит, - Яцер улыбнулся жене. - Хорошо, что я увидел левита, с которым познакомился когда-то на севере. Он зачерпнул ковшиком холодной воды и дал нам напиться. А почему Отара наша молчит? Ты что, дочка, уже всё забыла?
        - Нет, нет! - И Отара начала рассказывать, помогая себе движениями рук. - Вдруг запели трубы, и к жертвеннику со своими приближёнными подошли первосвященник Цадок и наш молодой король Шломо. Они поздравили народ с праздником Шавуот, пожелали людям благополучия, а потом король высоко поднял руки и принял от Цадока корзину с первинками колосьев и плодов. Там были и два наших граната. Первосвященник Цадок благословил короля Шломо. Я даже запомнила его слова: «Во всякое время да будут белы одежды твои, и да не оскудеет благодать Господня над твоей головой!»
        Потом началось жертвоприношение.
        - А как выглядит наш новый король? - спросила Мирьям. - Тут один караванщик говорил, будто Шломо похож на свою мать, Бат-Шеву. Такие же курчавые волосы и широкие брови, а глаза, говорит, немного навыкате. Это так?
        - Мы- её не видели, - ответил Яцер бен-Барух, - но в толпе действительно шептались, что король похож на мать.
        - Теперь пусть дети расскажут про свадьбу, которую мы видели на третий день праздника Шавуот. Помните, дети? - спросил старый Барух.
        - Конечно! - закричал Элияу. - Сперва поставили балдахин для жениха и невесты…
        - Не балдахин, а хупу, - поправила Отара. - Ты уже большой, пора знать.
        - Пусть хупу, - сказал Элияу. - Но я лучше расскажу не про хупу, а про свадебное представление, которое показали во дворе Храма. Человек двадцать парней и девушек под барабанчики и бубны представляли любовь молодого ерушалаимца и его подруги. Их не отпускали до глубокой ночи, а в толпе говорили, что это зрелище придумал сам король.
        - Так оно или нет, но и песни, и танцы были достойны того, чтобы звучать в Храме, - вставил Яцер бен-Барух. - Я знаю, что дети запомнили всё представление слово в слово. Пусть Отара будет за подругу - её звали Шуламит - а Элияу изобразит нам Возлюбленного - он был в маске оленя.
        Младшие дети принесли бубен. Элияу взял его, закружился между шкурами, расстеленными на полу, и запел:
        - Со мною с Ливана, невеста!
        Со мною иди с Ливана!
        Спеши с вершины Аманы,
        с вершины Хермона —
        от логовищ львиных, от барсовых гор!
        - Пучок мирры возлюбленный мой, - вступила Огара, —
        он у грудей моих пребывает.
        Ласки твои слаще вина,
        запах ноздрей твоих приятнее всех ароматов!
        Их просили повторить чуть ли не каждую сцену. Как и тогда, во дворе Храма, на небе проступили звёзды, взошла луна, но никто не хотел уходить.
        - Шуламит спряталась у себя в саду и оттуда подаёт голос, - объяснила Отара:
        - Приди, возлюбленный мой,
        выйдем в поле, побудем в сёлах.
        Утром уйдём в виноградник,
        поглядим, распустилась ли лоза,
        раскрылись ли почки, расцвёл ли гранат.
        Там я буду ласкать тебя.
        Яцеру бен-Баруху казалось, что он опять видит среди оранжевого полыхания цветов граната голову Возлюбленного-Оленя, покрытую росой. Кудри у него в ночной влаге, а губы пахнут травами. Яцер бен-Барух стоял в первом ряду и видел Возлюбленного очень ясно. Тот привязал ко лбу две ветки - «рога», у него раздувались ноздри, и он дрожал, точно как олени с горы Кармель, которые водятся в лесах надела Ашера. И был такой же, как они, осторожный: оглядывался, нюхал воздух, готовый убежать в любую минуту при первом же шорохе.
        Никто не заметил, когда младшие дети вышли и вернулись в дом. Теперь они были в венках, как ерушалаимские девушки, которые изображали в храмовом дворе цветы среди камней.
        А Возлюбленный-Олень продолжал:
        - О, как прекрасны ноги твои в сандалиях!
        Оглянись, оглянись, Шуламит,
        и мы на тебя посмотрим.
        - Что вам смотреть на Шуламит,
        разве я хоровод Маханаимский? - отвечала Отара.
        Потом она изобразила, как нежная Шуламит днём и ночью ищет своего Возлюбленного-Оленя, как обходит все виноградники и горные тропы, ячменные поля, сады и городские переулки, устала, возвратилась домой и заснула.
        И тут появился Элияу - Возлюбленный-Олень. Он стал звать свою прекрасную Шуламит:
        - Отвори мне, сестра моя, голубка моя, чистая моя!
        Но как раз в ту ночь на Шуламит напала непонятная строптивость. Она не вышла навстречу Возлюбленному-Оленю.
        - Я сбросила одежду свою, как же надену её?
        Омыла ноги свои - как замараю их?
        Возлюбленный-Олень продолжал звать, но чем настойчивее он звал, тем холоднее становилась Шуламит.
        - Сердца у неё нет! - выкрикнул Элияу и погрозил пальцем.
        Яцер бен-Барух не мог вспомнить, слышал ли он эти слова тогда или их только что придумал его сын.
        - Наконец, Шуламит спрыгнула с постели и говорит:
        «Встала я отворить любимому моему».
        - Но поздно - он уже исчез в ночи. С тех пор ушла радость из сердца Шуламит. До сегодняшнего дня бродит она по Эрец-Исраэль в поисках Возлюбленного-Оленя, - заключил свой рассказ Элияу и, вздохнув, добавил: - Я думаю, кого-то из них двоих уже нет в живых. Или Оленя, или Шуламит. А тот, кто остался, так и будет до конца дней звать своего друга.
        Когда все ушли спать и Яцер бен-Барух с Мирьям остались одни, она спросила мужа:
        - Почему ты не рассказываешь, как зарезали нашу овечку Махли? Говорят, и она плакала, и дети. И ты тоже.
        - Махли заплакала первая, - сказал Яцер бен-Барух.
        Часть II
        ПРИТЧИ
        Глава 15
        Ерушалаим спит. Тучи закрыли луну, в сыром холоде ночи только факелы стражи на городской стене да свет костра возле храмовых ворот оживляют темноту.
        Иддо бен-Элицур вскочил с подстилки и пробрался к выходу из дома, в котором он жил вместе с другими молодыми коэнами. Сполоснув лицо из прислонённой к стене умывальной чаши и пробормотав утренние благословения, он побежал вверх по склону горы, держа путь на пандус жертвенника, отражавший слабый свет звезд. Страх, что его опередит коэн из службы Проверки жертвенных животных, подгонял Иддо.
        Приблизясь к воротам, он увидел костёр, ранее скрытый дровами, заготовленными с вечера рабами-хивви. Цепляясь руками и ногами за корни кустов, Иддо вскарабкался на развалины ивусейской крепости Бира. Там, прижав руки к отчаянно колотившемуся сердцу, он огляделся по сторонам и успокоился, даже рассмеялся. Строители Храма выбрали для него место так, чтобы первый луч солнца лёг точно у входа в Двир. Сегодня он, коэн Иддо бен-Элицур, раньше всех увидит этот луч и оповестит священнослужителей, что наступил новый день.
        Счастливый юноша пританцовывает на холодных, скользких камнях.
        Скоро сто молодых священнослужителей, рослых, крепких, способных в зной и в стужу выполнять тяжёлые храмовые работы, поднимутся по крику Иддо и начнут в радости нести свою службу.
        Иддо поворачивает голову направо и сразу морщит нос. Из глубокого оврага под городской стеной, оттуда, где сходятся долины Ха-Гай и Ге бен-Хеном, поднимается едкий дым: в этом месте ночью сжигают шкуры и те части животных, которые не успели сгореть вечером.
        Иддо опять вглядывается в горизонт, шепчет:
        - Ну, где же ты, заря?!
        Легкий, едва народившийся свет окрасил небо над Ерушалаимом в цвет молодого этрога, будто все жители города подняли над головами этот плод, как в праздник Суккот.
        Юноша втянул ноздрями воздух, пробормотал благословение, и…
        Над Храмовой горой разнёсся крик:
        - Рассвет! Рассвет!
        В северных областях Эрец-Исраэль опасались, как бы второй год подряд не выдалась сухая зима и не обмелели колодцы.
        - Это из-за ерушалаимского Храма, - говорили коэны в наделах северных племён. - Нам запретили приносить жертвы Богу в старых храмах, мы и не приносим. За это Он накажет иврим. Надо поднять народ, пойти и сжечь Храм, построенный язычниками для короля-грешника.
        Священнослужители племени Иуды не соглашались с таким объяснением засухи.
        - Наш король Шломо построил Храм по велению Господа, полученному от Него Давидом. И обсуждать тут нечего, - говорили они. - А северные коэны во главе с пророком Ахией давно сеют смуту. Они хотят вернуться к тем временам, когда были самыми толстыми священнослужителями в Эрец-Исраэль, потому что каждый день к их жертвенникам приводили овец, и эти люди получали от них свою десятину мяса. Если им мешает запрет приносить праздничные жертвы не в Храме, пусть жалуются первосвященнику Цадоку или самому королю Шломо.
        Однако в северных племенах всё меньше и меньше доверяли первосвященнику Цадоку и королю Шломо, считая, что, так как оба они происходят из племени Иуды, то в любых разногласиях будут на стороне «своих». После долгих и горячих споров решено было обратиться к старому пророку Натану, которого уважали во всех без исключения племенах. Как он решит - пусть так и будет.
        Прежде чем принять решение, какой ответ дать северянам, пророк Натан три дня постился и ни с кем не встречался. Думал. На четвёртый день он позвал к себе коэна Элицура бен-Аднаха для совета. Целый вечер они вспоминали старинные обычаи, всевозможные толкования Закона и случаи, когда удавалось отвести беду от Эрец-Исраэль.
        Наконец, пророк Натан пришёл на встречу с коэнами северных племён и сказал так:
        - Близится Восьмой месяц и с ним Судный день. Пусть народ по всей Эрец-Исраэль покается и попросит у Всевышнего прощения за грехи. А когда по нашему обычаю будет принесён в жертву козёл, Господь даст знать, дарует ли Он нам прощение. И если Он примет покаяние народа, то праздничные жертвоприношения пусть всегда проводятся только в Храме и ни в каком другом месте.
        К удивлению первосвященника Цадока, коэны северных племён согласились.
        Утром накануне Судного дня ерушалаимцы собрались в Храме на церемонию отсылания «козла отпущения» в ущелье Азазел, что на краю пустыни. Коэн с помоста во дворе Храма громко читал из Учения: «И ВОЗЛОЖИТ ААРОН ОБЕ РУКИ СВОИ НА ГОЛОВУ ЖИВОГО КОЗЛА, И ПРИЗНАЕТСЯ НАД НИМ ВО ВСЕХ БЕЗЗАКОНИЯХ СЫНОВ ИЗРАИЛЕВЫХ И ВО ВСЕХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ ИХ<….>И ОТОШЛЁТ ЕГО С НАРОЧНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ В ПУСТЫНЮ. И ПОНЕСЁТ КОЗЁЛ НА СЕБЕ ВСЕ БЕЗЗАКОНИЯ ИХ В СТРАНУ НЕОБИТАЕМУЮ».
        Михаэль, как обычно, слонялся по территориии храмового двора и приставал ко всем встречным.
        - А ты знаешь, сколько нужно отобрать козлов для Судного дня? - спросил он у добродушного Переца, сына командующего.
        - Двух, - ответил Перец, занятый своим делом: он чистил сосуды для сбора жертвенной крови.
        - И чтобы у обоих не было изъянов, - поучительно добавил Михаэль. - Ну, а как решат, которого из козлов принесут в жертву в Храме, а которого скинут со скалы в ущелье Азазел?
        - Коэн бросит жребий, - терпеливо ответил Перец.
        - Ну, хорошо, - не отставал Михаэль, - а как вы узнаете, принял ли Господь жертву иврим?
        Перец, сидевший на корточках возле сосуда с водой для храмовых работ, поднялся: невысокий, широкоплечий, очень похожий на отца, Бнаю бен-Иояду. Он выразительно посмотрел на Михаэля и медлено объяснил:
        - Берём красную шерстяную ленту и разрезаем её пополам. Одну половину обвязываем вокруг бронзового столба Яхин у входа в Храм, а другую закрепляем на рогах «козла отпущения». Если лента побелеет после того, как козёл, нагруженный человеческими грехами, полетит в ущелье - значит, Господь принял жертву. Всё?
        Михаэль не ответил, потому что ринулся в толпу ерушалаимцев, набившихся во двор Храма: там выбирали человека, который должен будет вывести «козла отпущения» через специальные ворота.
        - Я! - кричал Михаэль на бегу. - Я его выведу!
        Тут на его пути, раскинув руки, встал молодой коэн Иддо.
        - Михаэль, - напомнил он. - Ты же левит, а козла должен вести простой человек.
        - Верно, - Михаэль остановился, вздохнул и подумал: «И к лучшему. Когда на козла будут “возлагать грехи” люди станут кричать: “убирайся из города!”, кидаться землёй - того и гляди достанется и провожатому. А всего-то и дела: подвести козла к краю ущелья, завязать у него на рогах половину красной ленты и дать пинка. Есть заботы и поважнее!»
        И он присоединился к толпе любопытных, собиравшихся у столба Яхин, чтобы увидеть первыми, когда лента станет белой.
        Глава 16
        ГОСПОДЬ ЯВИЛСЯ КОРОЛЮ ШЛОМО ВО ВТОРОЙ РАЗ ПОСЛЕ ГИВ’ОНА И СКАЗАЛ ЕМУ:
        - Я УСЛЫШАЛ МОЛИТВУ ТВОЮ И БУДУ ПРЕБЫВАТЬ В ДОМЕ МОЁМ ВСЕГДА. НО ПОМНИ, ПОКА ТЫ И ПОТОМКИ ТВОИ БУДЕТЕ СЛЕДОВАТЬ ЗАКОНУ МОЕМУ, ВЫ ОСТАНЕТЕСЬ НА ПРЕСТОЛЕ В ЕРУШАЛАИМЕ, КАК Я ОБЕЩАЛ ОТЦУ ТВОЕМУ ДАВИДУ. НО ЕСЛИ ВЫ ОТСТУПИТЕ ОТ МЕНЯ, ЕСЛИ НЕ БУДЕТЕ СОБЛЮДАТЬ ЗАКОНОВ, КОТОРЫЕ Я ДАЛ ВАМ, ЕСЛИ СТАНЕТЕ СЛУЖИТЬ ИНЫМ БОЖЕСТВАМ И ПОКЛОНЯТЬСЯ ИМ, Я ИСТРЕБЛЮ ВАС С ЛИЦА ТОЙ САМОЙ ЗЕМЛИ, КОТОРУЮ Я ВАМ ДАЛ. И СТАНЕТ ИЗРАИЛЬ ПОСМЕШИЩЕМ ДЛЯ НАРОДОВ, А ХРАМ - ДОМ МОЙ - БУДЕТ РАЗРУШЕН. И УДИВИТСЯ ПУТНИК: «ЗА ЧТО ТАК НАКАЗАЛ ГОСПОДЬ ЗЕМЛЮ ЭТУ И ДОМ ЭТОТ?» И ОТВЕТЯТ ЕМУ: «ЗА ТО, ЧТО ОСТАВИЛИ ИВРИМ ГОСПОДА, БОГА СВОЕГО, КОТОРЫЙ ВЫВЕЛ ОТЦОВ ИХ ИЗ ЗЕМЛИ ЕГИПЕТСКОЙ, И СТАЛИ ПОКЛОНЯТЬСЯ ДРУГИМ БОЖЕСТВАМ».
        Король Шломо с утра окунулся в микву, а перед тем как войти в Храм, зачерпнул воды из Медного моря и омыл руки и ноги. В Храме он долго молился и просил у Господа помощи в предстоящем в этот день суде.
        У входа в Дом леса ливанского его приветствовала толпа просителей и просто любопытных. Даже в такой ранний час тяжёлый зной Шестого месяца казнил всё живое в Ерушалаиме. Из дворов доносилось шуршание - это кожаные вёдра тёрлись о стенки обмелевших колодцев.
        Король Шломо в сопровождении двух писцов и охраны прошёл в зал и поднялся на престол. Стража распахнула дверь, и люди, ожидавшие на улице, все сразу протиснулись в зал. Писец Офер бен-Шиши выкрикнул имя первого просителя. Низко кланяясь, тот приблизился к престолу короля Шломо.
        Писец начал громко излагать жалобу.
        Как и обещали строители, в Доме леса ливанского, облицованном ерушалаимским камнем, сохранялась прохлада. Свет, проникавший через отверстия в стене, с утра был слабым, и король Шломо велел принести ещё несколько светильников, чтобы лучше видеть лица пришедших на суд. Дела были скучными, и он прилагал усилия, чтобы сохранять внимание. По сути, ни одно дело не нуждалось в разборе в королевском суде. Когда это стало раздражать короля Шломо, он подозвал писца Офера бен-Шиши и велел ему на будущее тщательнее отбирать судебные дела. Особенно это относилось к просителям из отдалённых областей. Там никак не могли привыкнуть к тому, что вопросы о разделе земли или о наследстве решают созданные ещё при короле Давиде местные суды из трёх судей. А в Ерушалаиме король Шломо учредил суд из двадцати трёх самых уважаемых людей города, и они принимали жалобы и решали споры.
        Вдруг послышались крики и удары ремней, и на пороге зала показались пятеро молодых людей со связанными за головой руками. Их сопровождала городская стража с мечами, засунутыми за широкие пояса. Переступив порог, задержанные поклонились королю Шломо. Он велел им подойти ближе, а слугам - принести ещё несколько светильников.
        Ему не нужно было вслушиваться в имена задержанных: синяки и рваные рубахи не изменили их горделивой осанки и выражения надменности на лицах. Не только король, любой горожанин мог догадаться, что эти молодые люди - из самых почтенных семейств Ерушалаима, чьи дома стоят в Офеле, неподалёку от Храма и королевского дворца.
        - Принесите им воды, - приказал король Шломо, и на вопрошающий взгляд слуги добавил: - Всем.
        Городская стража могла бы и не носить широкие пояса и не держать в руках кожаные ремни: каждый, встретив человека с такими широкими плечами и с такой толстой шеей, понимал, где тот служит. Король Шломо подозвал старшего стражника и приказал:
        - Говори, что прозошло.
        - Две женщины, Ренат и Азува, которых ты когда-то рассудил, помирились и жили у себя в Весёлом доме в мире и согласии. Они даже вместе растили мальчика, которого назвали Эйкером, и, хотя продолжали принимать купцов из караванов, соседи больше не жаловались на шум и буйство в Весёлом доме. Мы в городской страже уже забыли об этих шлюхах.
        - Так что же случилось вчера?
        - Вчера вот эти молодые люди выследили купцов из богатого вавилонского каравана и, когда те пришли поразвлечься к Ренат и Азуве, ворвались в Весёлый дом, убили вавилонян и уже начали складывать добычу в мешки, когда появился мой отряд и скрутил грабителей.
        - Как же вы узнали, что случилось в Весёлом доме?
        - Нас вызвал мальчик Эйкер. Он спал на крыше, и грабители его не заметили.
        - Отведите их в городской суд и посадите в яму, - приказал король Шломо.
        Задержанных повели к выходу. Один из них, по виду самый молодой, обернулся, хотел что-то сказать, но вместо этого расплакался.
        - Он спрашивает, побьют ли их камнями, - обернулся к королю стражник.
        - Это решит суд. Уведите их!
        Потом он велел старшему стражнику:
        - Подойди.
        Когда тот приблизился, король наклонился к его уху и спросил:
        - Ты уже сказал их отцам?
        - Нет. Это случилось на рассвете, и я велел всем идти в Дом леса ливанского.
        Только сейчас король понял, почему задержанных привели к нему.
        Он поднял голову и объявил:
        - Суд переносится на следующую неделю.
        Люди начали выходить из зала.
        - Что мой сын? - спросил король Шломо у старшего стражника.
        - Рехавам не убивал. Он стоял снаружи, чтобы предупредить своих товарищей, когда появится стража. Но не успел, потому что…
        - Где он сейчас?
        - Сидит связанный у входа.
        - Развяжи его, и пусть придёт сюда, - приказал король. - Я пришлю награду тебе и твоим людям. Можешь идти.
        Пока сын не появился в пустом зале, Шломо думал, что, конечно, пророк Натан был прав, когда говорил, что нельзя укрепить в добре человека, если у него нет страха перед Богом. «Ну, нельзя, - соглашался мысленно Шломо. - Пророк Натан был прав и тогда, когда советовал мне наказывать Рехавама - этого мальчика, оставшегося сиротой после смерти Наамы!
        Он был очень привязан к своей бабушке Бат-Шеве, но десять лет назад и она “ушла в свой мир”, - как объяснили Рехаваму взрослые. Тогда, в такой же день королевского суда, в Судебный зал вбежал солдат и выкрикнул: “Бат-Шева умерла!”
        Вопль ужаса, который у меня вырвался, перепугал Рехавама. Мальчик убежал и спрятался у себя в комнате за кучей шкур, которые стелят на ночь. Он не хотел выходить, пока ему не скажут, что это - ошибка, что бабушка Бат-Шева жива. О мальчике забыли, и он так и уснул на полу за шкурами».
        Раньше чем Рехавам вошёл, король Шломо успел подумать, что наверняка знал убитых вавилонских купцов. Он не упускал случая познакомиться с караванщиками, приходившими в Ерушалаим, расспросить их о жизни в далёких землях и о городах, где они побывали по дороге в Эрец-Исраэль.
        - Убили! - произнёс он вслух. - убили!
        Рехавам остановился у входа. Король Шломо сделал ему знак подойти.
        Сыну недавно исполнилось девятнадцать, он был выше среднего роста, костлявый, но крепкий. Золотистыми волосами Рехавам напоминал старикам его дядю, Авшалома бен-Давида, а лицом - бабку Бат-Шеву. Может, из-за этого сходства она так необыкновенно любила и баловала внука.
        Отец и сын посмотрели друг другу в глаза.
        - Ты хочешь мне что-нибудь сказать? - спросил Шломо.
        Рехавам молча покачал головой и опустил глаза.
        - Если бы купцы или стражники тебя убили, кто правил бы в Эрец-Исраэль после меня?
        Рехавам молчал. Как и у его товарищей, тело Рехавама было в песке и в царапинах, рубаха порвана и покрыта грязью.
        Король Шломо встал и подошёл к Рехаваму. Положил ему руки на плечи.
        Рехавам стоял, не поднимая головы.
        - Иди домой, - велел король, и, догадываясь, что Рехавам сейчас начнёт просить за своих друзей, повторил громко и нетерпеливо: - Иди домой! Как вы посмели лишить жизни людей!
        На следующий день вавилонский караван покидал Ерушалаим, увозя с собой тела купцов, убитых в Весёлом доме. Король Шломо с первосвященником Цадоком и командующим Бнаей бен-Иоядой, стояли в Долинных воротах, провожая караван. Вчера поздней ночью оставшиеся в живых купцы согласились на примирение, приняв большой выкуп для семей убитых и подарки царю Вавилона.
        Однажды, проснувшись среди ночи, король Шломо долго не мог уснуть. Мир людей, неустроенный и злобный, обступил его, лежащего с закрытыми глазами.
        Все толкались и кричали, как просители в суде. Купцов, которые не только перевозили и продавали полезные товары, но и рассказывали, как управляются разные страны, какие в них законы, как обрабатывают землю, делят колодцы и собирают подати в разных странах и землях - этих купцов Шломо увидел с окровавленными лицами и развороченными внутренностями.
        - Зачем Господь допустил, чтобы жить было так страшно! - шептал король Шломо. - Ведь Он уже уничтожал порочное человечество и создавал новое?
        И услышал голос Храма:
        - Шломо, мир не так чудовищен, как тебе кажется. Доверяй не тому, что видишь, а тому, что чувствует твоя душа.
        Глава 17
        После засыпки оврагов и седловин, отделявших Храмовую гору от Города Давида, образовавшиеся участки быстро застроили домами. Ерушалаим продолжал стремительно разрастаться на север и на запад. Четыре возвышенности определяли ландшафт города: Храмовая гора, на юго-западе от неё - безымянный высокий холм, на севере - горы Бет-Эль и на западе - цепочка высот, уже застроенных домами. Ерушалаим был заложен в седловине между горами и строился на террасах, вырубленных по склонам этих гор.
        Такое местоположение обеспечивало круглый год город водой, просачивавшейся из горных пород. Купцы, возвращавшиеся из Ерушалаима, рассказывали, что видели чудо: город стоит в пустыне, но, благодаря сочетанию природных особенностей с изобретательностью жителей, он круглый год обеспечен питьевой водой.
        Источник Тихон исправно поил жителей и гостей Ерушалаима. Его воды хватало и Храму, а ему требовалось немало для обмывания жертвенных животных, особенно в праздничные дни, для постоянных жителей и паломников. Вторым по значению был родник Эйн-Рогел на западе от Храмовой горы. И его вода была хороша, правда, он не был таким обильным, как Тихон. Стирали одежду в ручье Кидрон, оживавшем с началом зимних дождей. Для домашних нужд ерушалаимцы выкапывали возле каждого дома водохранилище, оштукатуривали его и даже обмазывали асфальтом из Солёного моря. Вода зимних дождей и потоков с ближних холмов, скапливавшаяся в таких водоёмах, бывала мутной, ею поили скот и птицу, её использовали для приготовления извести, которой теперь крепили кладку стен. На случай осады иерушалаимцы устроили водохранилища под башнями городской стены. Сюда тоже собиралась вода от проливных дождей и снега, который хотя бы раз за зиму выпадал и быстро таял.
        Ни одна зима в Ерушалаиме не обходилась без того, чтобы во внезапных потоках, порождаемых дождём, не захлебнулась овца или даже ребёнок. Эти же потоки за столетия прорезали у оснований холмов долины, по руслам которых вода весенних и зимних дождей уносилась в Солёное море. Долина Сыроделов проходила через центр города, а с юго-запада его ограничивала долина Ге бен-Хеном, круглый год наполняемая водой из подземных ключей. Долина называлась ещё и «Крокодильей», потому что, по преданию, в ней когда-то водились крокодилы, воровавшие у местных жителей кур и овец.
        В воротах городской стены всегда толпились люди. Они приходили узнать городские новости, поглазеть на входящие в город караваны или купить какую-нибудь мелочь у торговцев, раскладывавших свои товары по обе стороны стены.
        Среди нищих, постоянно сидевших в тени Овечьих ворот, был старый солдат Шимон, искалеченный во время войны короля Давида за Иорданом. Мальчишки дразнили его «Розовым Шимоном», потому что в уголках глаз у него всегда блестела розоватая влага. Розовой была и сетка сосудов на его носу и щеках, а солнце, поднявшись за спиной Шимона, неизменно окрашивало его остроконечные уши в ярко-розовый цвет. Шимон много и охотно говорил с каждым, кто соглашался его слушать, давал советы по части лечения или ведения хозяйства, искал женихов для дочерей на выданье, предсказывал судьбу. Хотя он и не был пророком, ему всё же сходили с рук высказывания о мздоимстве властей, за которое их ждёт Божий суд - неотвратимый и страшный.
        - Старик - сумасшедший! - говорили городские стражники. - И чего вы его слушаете!
        Но у горожан по поводу терпимости властей к Розовому Шимону было другое объяснение, передававшееся шёпотом: он знает тайну гибели Ури - первого мужа Бат-Шевы, которого король Давид послал на смерть. Ури был убит под стенами Раббы в том же бою, в котором Розовый Шимон получил удар по голове куском жернова, сброшенного со стен. Несмотря на просьбы, Шимон никогда не рассказывал о войне за Иорданом, и для ерушалаимцев это было потверждением слухов о тайном договоре между домом Давида и нищим калекой.
        Как-то рано утром, едва Шимон занял своё место в Овечьих воротах и вытащил из пояса луковицу, полученную от возвращавшегося с городского базара купца, в воротах появился человек с закутанным в шерстяной платок лицом. «Идёт из пустыни», - сообразил Шимон.
        Вместо того чтобы поспешить в Храм к утренней молитве, человек уселся рядом с Шимоном, достал из пояса лепёшку, переломил её и протянул половину нищему вместе с флягой. Шимон разделил свою луковицу и тоже протянул половину незнакомцу. Они молча закусывали, согреваясь на поднимавшемся над городом солнце.
        Незнакомец не спешил назвать себя и открыть лицо. Шимон заметил, что он любуется Храмом на вершине горы. Нищий не мог дольше молчать.
        - Ты, наверное, думаешь, его люди построили? - спросил он, указывая рукой на Храм, и шёпотом сообщил: - Это всё червь Шамир! Не слыхал о таком? Я тебе расскажу[24 - Рассказы солдата Шимона и его поговорки заимствованы из «Агады» - сборника старинных еврейских сказаний и притч.]. Размером он с ячменное зерно, не больше, но может разрезать и обтачивать каменные плиты, да так, что люди теперь смотрят на стены Храма и спрашивают: «А где же швы?» У нас в Ерушалаиме удивлялись: «Почему мы не слышим грохота инструментов, когда Шломо строит Храм?» Теперь понял, почему?
        - Откуда же у Шломо такой червь? - спросил незнакомец.
        - Как откуда? Из рая. Его принёс орёл прямо в комнату к нашему королю.
        Пока они беседовали, в Овечьих воротах собрался народ, начался обычный ерушалаимский день. Мимо Розового Шимона и незнакомца гнали овец на базар, девушки шли с кувшинами на головах к источнику Тихон, торговцы тащили в башню городской стражи пойманного на воровстве мальчишку. Какая-то женщина колотила старика в рваной рубахе, тот молчал и только старался прикрыть руками голову.
        - Это - его жена, - сказал Шимон. - С утра уже такая злая! У нас шутят: «Каждый день они решают развестись, и каждую ночь ложатся в одну постель».
        - За что же она его так? - спросил незнакомец.
        - За бедность, - ответил Шимон и добавил: - Люди говорят так: «Богатого любят все, а бедного ненавидят даже в его доме».
        - Ты мудрый человек, - сказал незнакомец. - Повтори-ка, что ты сейчас сказал, мне понравились твои слова.
        Нищий повторил и добавил:
        - Обидели меня вчера нищие, хотели прогнать с этого места. Я пожаловался городским стражникам, но, как говорится, пошёл верблюд рога просить, а ему и уши отрезали.
        Он вздохнул, потом поднял глаза к небу и попросил:
        - Господи! Я знаю, что ты мне поможешь, но, пожалуйста, не откладывай!
        - За что же тебя обижают другие нищие? - спросил незнакомец.
        - Э! - Шимон махнул рукой и снова принялся за еду.
        - Когда-нибудь в другой раз расскажешь, - улыбнулся человек, закутанный в платок, и поднялся. - Прощай, мудрец, надеюсь, нам ещё доведётся встретиться и поговорить.
        Он направился к Храму. Шимон ещё некоторое время смотрел ему вслед. Вдруг он заметил, что человек забыл свою флягу и окликнул его. Но тот не услышал.
        Король Шломо вошёл в Храмовый сад и остановился. Вокруг никого не было. Каждая травинка, каждый листик, будто в микву, окунались в солнечный свет. Они смотрели в небо и пили пронизанный тёплом утренних лучей воздух. От предощущения чуда Шломо не мог справиться с дрожью во всём теле.
        Вдруг веки его будто огнем обожгло, он зажмурился и тут же услышал нарастающий гул, от которого затряслись медные чаши, расплёскивая священную воду. Шломо тут же вспомнил, что в Учение говорится о «ГОЛОСЕ ГОСПОДА, ИДУЩЕГО ПО САДУ СРЕДИ ВЕЯНЬЯ ДНЯ».
        Так вот каков он, Его голос!
        Глава 18
        Опять от крика «Рассвет! Рассвет!» пробудились обитатели Храма. Они поднимались с подстилок, приводили себя в порядок и готовились к будней службе. Все священнослужители Эрец-Исраэль были разделены на двадцать четыре «череды», и каждый месяц две череды приходили в Ерушалаим проводить службу в Храме. А на праздники все двадцать четыре череды сходились и вместе несли храмовую службу.
        За порядком в Храме следил старший по возрасту коэн. День начинался с того, что священнослужители в его присутствии бросали жребий. Работ, распределявшихся по жребию, было три вида: уборка пепла, принесение ежедневной жертвы всесожжения и воскурение ароматических трав на Золотом жертвеннике. Считалось, что те, кто выполняют эти работы, особенно угодны Богу. Коэны усаживались в круг, и каждый поднимал палец: людей считать у иврим запрещено, а пальцы - нет.
        Сели, договорились, с кого начнут счёт.
        - Вон кто-то идёт в нашу сторону! - заметил один из коэнов.
        - Да это же Михаэль, - отозвался другой и шёпотом добавил: - Самый глупый человек во всём Ерушалаиме.
        - Мы же его не в Школу Мудрости приглашаем, - сказал третий коэн и крикнул: - Михаэль, окажи услугу, назови нам какое-нибудь число.
        - Двадцать три, - сказал Михаэль и пошёл дальше.
        - Двадцать три, двадцать три, - бормотал старший коэн, входя в круг и начиная считать пальцы.
        Коэны знали: тот, на ком закончится счёт, получит сегодня желаемую работу.
        Ежедневные службы в Храме шли своим чередом, ерушалаимцы начали привыкать к молитвам. Шломо запомнил первую ночь новогоднего праздника - «Ночь коронации». Возвышенный и пылающий напев молитвы не сопровождался музыкой. Король раскачивался и пел вместе со всеми. Для тех, кто тогда находился в Храме, это была первая в их жизни молитва, первый разговор с Богом, и от новизны переживание было особенно волнующим.
        Осенью, вскоре после праздника Суккот, Шломо оказался в горах, окружающих Ерушалаим. За день до этого пролился первый дождь и умастил замученную зноем природу. Смягчились грубые трещины земли, посветлели отмытые от пыли камни; птицы, растения, букашки - всё ожило, запело, задвигалось, зазеленело и разложило под небом сбережённую от летнего солнца красоту.
        Раньше всех очнулись от зимнего сна цветы со странным названием «дождинки». Среди скал на лесных полянах приподняли они над землёй белый ковёр, под которым виднелся ещё один, серебристо-зелёный из похожих на сердечки листьев.
        Шломо остановился, не смея ступить на цветы, и тут он заметил девочку, собиравшую дождинки в большую корзинку, сплетённую из прутьев.
        Остановилась и девочка, с удивлением глядя на появившегося из-за скалы незнакомца.
        Шломо улыбнулся ей и помахал рукой.
        - Ты собираешь цветы? - спросил он. - И корни?
        Девочка кивнула.
        - А ты? - спросила она.
        - Я собираю мудрость.
        - Что же ты будешь делать с мудростью, когда наберёшь её много?
        - Не знаю, - развёл руками Шломо. - Может, тогда я стану счастливым. А что будешь делать с цветами?
        - Лекарства. К нам приходят больные люди, и отец продаёт им порошки и мази.
        - От чего же помогают дождинки?
        - Они выгоняют из тела отраву. Нужно выжать из цветка сок, влить в воду, в которую с вечера добавили немного мёда, выпить, а потом лечь и накрыться большой шкурой. Тогда всё тело покроется потом, а моча станет тёмная. Утром человек поднимется ещё слабым, но уже здоровым.
        - А корни?
        - Корни, - девочка достала из корзинки один, перепачканный землёй и приплюснутый, - очищают кожу и сводят веснушки. Ещё мы запасаем их на зиму, чтобы лечить трещинки от холода на руках и на ногах.
        - Ты столько знаешь! - удивился Шломо. - Совсем как лекарь. А если бы дождинки не лечили, ты бы всё равно их собирала? Ну, просто за красоту?
        Девочка задумалась.
        - Нет, - сказала она. - Зачем мне их столько? Да и жалко рвать так просто. Бог украсил землю, чтобы… Нет, я не знаю зачем.
        - Ладно, - сказал Шломо, пожалев смутившуюся девочку. - Мне пора. Да пребудет Бог с тобой и с твоей семьёй!
        Ему так хотелось сказать: «Передай отцу привет». Но от кого? «Эти люди, может, никогда не бывали в Ерушалаиме и не видели короля. Да и видели бы, не узнали», - подумал Шломо, поглядев на свои босые ноги.
        Он махнул девочке рукой, пошёл и вскоре скрылся за скалой.
        Писец Офер бен-Шиши, столкнувшись с королём Шломо в дверях Дома леса ливанского, от удивления разинул рот, но не посмел ни о чём спросить.
        - Хочешь знать, где я был? - рассмеялся король.
        - Ты же слышал, люди говорят, что у меня тысяча жён. Вот у них я и был сегодня ночью.
        Глава 19
        Король Шломо пребывал в дурном настроении безо всякой причины. Он отправился в королевскую молельню в Доме леса ливанского, куда уже собралось десятка два домочадцев и слуг. Там вместе со всеми Шломо произнёс утреннюю молитву, воспевавшую Властелина мира:
        «И ПОСЛЕ ТОГО КАК ВСЁ ИСЧЕЗНЕТ,
        ОН ОДИН, ГРОЗНЫЙ, БУДЕТ ЦАРСТВОВАТЬ.
        ОН БЫЛ. ОН ЕСТЬ.
        И ОН БУДЕТ В ВЕЛИКОЛЕПИИ СВОЁМ…»
        Позавтракав, король Шломо вернулся в зал Престола, где его уже ожидали командующий Бная бен-Иояда, первосвященник Цадок и советники. Вместе с ними король выслушал новости.
        Первым докладывал начальник городской стражи. Ночью его люди поймали трёх злоумышленников. Те хотели бросить огонь в оставленный цорянами запас кедровых досок. Пламя могло перекинуться на стену Храма.
        Сбежалось много народу, и злоумышленников убили бы на месте, если бы дело не происходило на Храмовой горе, где разрешалось проливать кровь только жертвенных животных.
        - Мы передали негодяев в суд, пусть там с ними разберутся, - закончил начальник стражи.
        - Они пытались спрятаться, убежать? - спросил король Шломо.
        - Нет. Стояли с факелами, в глазах ненависть, кричат: «Мы всё равно сожжём этот языческий дом!» Так они называют Храм из-за того, что его строили цоряне.
        - Думаю, я знаю, кто они, - сказал король Шломо. Видно было, как опечалило его ночное происшествие.
        - Все знают, - вздохнул начальник стражи.
        - Конечно. Это - ученики пророка Ахии, - вмешался командующий Бная бен-Иояда. - Я уже несколько раз предупреждал его, чтобы сидел у себя в Шило и ни он, ни его люди не показывались в Ерушалаиме. Но Ахию опять видели на Масличной горе. Он не успокоится, пока будет стоять Храм.
        - Ты приказал бы… - начал начальник стражи.
        - Ты можешь идти, - перебил его король Шломо.
        Теперь он знал, что у Храма есть смертельные враги среди иврим.
        Выходивший из зала начальник городской стражи столкнулся в дверях с запыхавшимся вестовым. По цепочке пограничных крепостей передали, что фараон решил выдать свою дочь Витию за короля иврим. Египетский караван - принцесса, её слуги и приближённые вместе с отрядом охраны - уже движется по Морскому тракту и через несколько дней прибудет в Ерушалаим. До их прибытия король Шломо может полюбоваться изображением Витии.
        Волнуясь, Шломо развернул оранжевые полоски мягкой коры и увидел маленькую дощечку, а на ней - женское лицо. Короля окружили приближённые. Это было первое изображение человеческого лица, которое увидели иврим, и никто из них не сомневался, что фараон прислал королю свою живую дочь, втиснутую колдунами в деревянную дощечку. У принцессы был большой приоткрытый рот и верхняя губа смещена относительно нижней, но это замечалось не сразу, потому что она улыбалась. Ямочка на подбородке добавляла Бигии миловидности, весёлые карие глаза излучали лукавость. Наверное, она только что отбросила со щёк длинные светлые волосы, отчего открылся высокий, незагорелый лоб, острые скулы и широкий подбородок. Шломо почудилось, что сейчас эта девушка продолжит движение, на котором её прервали колдуны. Он зажмурился и задержал дыхание, испугавшись, что лицо фараоновой дочери сейчас вспорхнёт и улетит обратно в Египет.
        - Ты знаешь, господин мой король, - сказал за спиной у него командующий Бная бен-Иояда, - египтянки долго выглядят молодыми, но потом сразу превращаются в старух. Нос у них становится длинным, голос мужским, они то и дело жалуются на запоры и пьют отвары из трав.
        - Я возьму её в жёны, - король Шломо разжал веки. - Вы можете идти.
        Все пошли к выходу. Король Шломо передал изображение Витии писцу, велев завернуть и хранить.
        - Постой, Бная! - окликнул он командующего. - Ты же должен был сегодня знакомиться с пополнением.
        - Вчера познакомился, - сказал командующий, с поклоном возвращаясь к креслу короля.
        Теперь один месяц в году войско иврим составляли солдаты из одной области, следующий месяц - из другой, и так пока не кончался год. Правитель области посылал своих солдат в города и пограничные крепости, а один отряд - в Ерушалаим, в помощь городской страже. Этот отряд подчинялся командующему Бнае бен-Иояде, и он его придирчиво проверял.
        - Откуда солдаты? - спросил Шломо.
        - С севера, из наделов Нафтали, Звулуна и Ашера. Но не только. Те, о которых ты спросил, прислал правитель области Дор Авинадав - муж твоей дочери Тафат. Солдаты как будто неплохие, но надо будет испытать их в деле.
        «В Гезере, - подумал король Шломо. - Пришла пора разрешить Бнае хорошенько проучить кнаанеев Гезера, чтобы оставили в покое иврим в пограничных селениях».
        - Вот видишь, а ты говорил: после разделения на области будет хуже, - засмеялся он.
        - Нет, - покачал головой командующий. - Я говорил, что ты хочешь поставить племена иврим в одинаковое положение с племенем Иуды. Сейчас на тебя злятся на севере, зато на своё племя ты можешь опереться. А чтобы весь народ был доволен королём, так не бывает, - добавил он и тоже засмеялся.
        В тот вечер Шломо советовался о Бигии с первосвященником Цадоком.
        - Взять её в жёны ты можешь, - сказал первосвященник, - но построй для неё дом на другом берегу Кидрона, а не в Ерушалаиме, потому что с тех пор, как сюда перенесён Ковчег Завета, место это сделалось священным.
        Так и поступил король Шломо. К прибытию Бигии в Ерушалаим, её ждал дом со слугами и рабами, построенный на изрытом пещерами берегу ручья Кидрон. Главный город иврим был разукрашен, толпа горожан высыпала из домов посмотреть на дочь фараона.
        Командир отряда, охранявшего караван Бигии, в точности исполнил приказ фараона передать в подарок будущему зятю Гезер - пограничный участок земли на западе Эрец-Исраэль. О жителях в приказе ничего сказано не было, и египетские солдаты перебили всё население Гезера, включая младенцев, сожгли дома вместе с капищем местного бога, после чего опустошённая земля была передана королю Шломо в придачу к приданному дочери фараона Битии. За что пострадали самые верные подданные фараона в Кнаане, никто так никогда и не узнал.
        Через некоторое время пророк Натан продиктовал писцу свой сон:
        «Когда Шломо взял в жёны дочь фараона, с небес сошёл архангел Габриэль и опустил тростинку в Верхнее море возле устья одной из рек. Вокруг тростинки образовалась мель, на ней вырос огромный лес, а потом на этом месте возник город, из которого в Эрец-Исраэль пришли армии железных людей. Они принесли много горя потомкам Авраама и Храму».
        - Страшный сон, - сказал писец.
        - Или вещий, - заметил пророк Натан.
        Глава 20
        Караваны, идущие по Плодородной Радуге, знали, сколько дней нужно идти от одного оазиса с колодцем до другого, когда колодцы полны и когда они оскудевают, какую плату берут за воду местные племена и много ли верблюдов, ослов и овец можно напоить там за время стоянки. Проводники по Морскому и Царскому трактам помнили не только места, где есть колодцы, но и могли посоветовать, какие пожертвования оставить местному богу Воды и как добраться до ближайшего базара. Воду повсюду старались сохранять чистой и свежей, а чтобы она не испарялась, колодец прикрывали камнем, сдвинуть который одному человеку было не под силу. Караваны рассчитывали время в пути так, чтобы прибыть в оазис к тому часу, когда местные пастухи пригонят с полей стада и напоят их. После этого воду пускали в жёлоб, ведущий к общей поильне для скота.
        Все проводники знали, что дороги и тропы в центральной и южной частях Эрец-Исраэль пролегают там, где есть источники, где дождливой зимой реки и ручьи переполняются, а долгим сухим летом хоть и пересыхают, но вода на дне самых глубоких водоёмов всё равно сохраняется. Особо ценными были родники и ключи, бившие круглый год, обильно орошая такие оазисы, как Иерихон, Эйнот-Цуким и Эйн-Геди.
        Филистимский караван направлялся к Иордану за солью, необходимой на побережье Верхнего моря для засолки рыбы. Казалось бы, живя у моря, можно выпаривать из него сколько угодно соли, но морская соль не годится для приготовления и сохранения рыбы. Поэтому раз в год каждое селение филистимлян отправляло большой караван, и он пересекал Эрец-Исраэль с запада на восток, чтобы на базаре в оазисе Эйн-Геди у кочевых племён, владевших соляными ямами, выменять кораллы и ракушки на большие корзины, полные твёрдых светло-серых комков, которые растворялись в пресной воде, превращая её в драгоценный рассол.
        Дорога, по которой филистимский караван пересекал Эрец-Исраэль, привела его к источнику Тихон, бурлящему круглый год под стенами Ерушалаима. Купцы знали, что вода в Тихоне превосходная, что источник никогда не пересыхает и так обилен, что его хватает и для жителей города, и для караванов, приходивших на базар. В тот день филистимляне появились, когда стража уже заперла ворота, и купцы решили переночевать под городской стеной, а утром войти в главный город иврим, продать на базаре несколько овец и посмотреть, что за Храм построил король Шломо для своего бога. Караванщики разбили лагерь, поджарили зерно, запекли в золе козлёнка и, пока рабы поили верблюдов и устраивали ночлег, купцы под холодным ночным небом принесли жертвы богу Дагону, а потом сели у костра.
        - Говорят, что у короля Шломо всё из золота: и престол, и стены храма. Серебро у него ценится, как простые камни, а кедры - как вон те сикоморы, - сказал молодой купец. - Откуда у него столько богатства?
        - А я ещё слышал, - добавил начальник караванной охраны, - будто у короля Шломо тысяча четыреста колесниц и двенадцать тысяч всадников.
        - Может, и мы завтра увидим его богатства, - размечтался молодой купец.
        И тут раздался дребезжащий голос старика - хозяина каравана.
        - Король Шломо, - сказал он, - ни во что не ставит ни золото, ни дорогое дерево. Больше всего он ценит мудрость.
        Караванщики повернулись к старику. Он продолжал:
        - Я захотел побывать в Ерушалаиме после того, как услышал, что король Шломо устроил там Школу Мудрости, где молодых обучают такие мудрецы, как пророк Натан. Вся Плодородная Радуга знает имена законоучителей из этой Школы. Но самый мудрый среди мудрецов - сам король Шломо. Говорят, он продиктовал писцам три тысячи притчей и пять тысяч песен. Цари из разных стран приходят послушать его или посылают своих наследников набраться у него мудрости. И ещё я слышал, будто король Шломо иногда незаметно исчезает из Ерушалаима, бродит по Эрец-Исраэль, и разговаривает не только с людьми, но и с оленями, с полевыми мышами, голубями, даже с деревьями и с камнями. И все они передают ему свою мудрость. Вот такой дар ему дан от бога иврим - всех понимать.
        В тот вечер купцы ещё долго сидели у костра. Ночная прохлада сползла с Масличной горы на берег ручья Кидрон и убаюкала филистимлян. Последним ушёл к себе в палатку хозяин каравана.
        Филистимские купцы не могли знать, что в это время Шломо не спит у себя во дворце. Всякий раз, вернувшись из Школы Мудрости, он записывал всё, что услышал там за день. Иногда он останавливался, смотрел на фитилёк, плавающий в оливковом масле - хорошем масле, не дающем копоти, - потом опять окунал в тушь заострённую палочку и продолжал писать: «Учитель мудрости сказал: О двух вещах прошу Тебя - не откажи мне прежде, чем умру. Суету и ложь удали от меня. Нищеты и богатства не давай мне. Питай меня хлебом насущным, дабы я не присытился и не сказал: “Кто Господь?” и дабы обеднев не начал я воровать и осквернять имя Бога моего».
        Шломо сделал из волокон льна новый фитиль, опустил его в масло и зажёг от другого светильника. Лён плохо впитывал масло и давал слабый свет. Тогда Шломо придвинул к себе глиняную миску с семенами «Содомского яблока», похожими на мохнатые нити, взял несколько штук и скрутил их, продолжая думать. Семена очень хорошо впитывали масло, но сгорали слишком быстро. Зато они давали много света. Шломо взял новую палочку и продолжал писать:
        «Ни одно занятие не обессиливает меня так, как размышления о смысле всего, что создал Господь. Тело короля так же болит и так же умирает, как тело раба; человек с малолетства может отличить доброе от дурного; природе Господь придал бесконечную доброту, но злоба стихии губит жизнь… Почему Он так создал?»
        Первыми жителями Ерушалаима, которых филистимские купцы увидели в открывшихся утром Овечьих воротах, были сонный нищий Розовый Шимон и две немолодые женщины, Ренат и Азува, предлагавшие караванщикам остановиться в их доме, «ну, совсем близко от нового базара!»
        Но филистимские купцы не слышали ничего, потому что их уже коснулось сияние с Храмовой горы. Над суетой проснувшегося города, над запахами кож и выкриками пастухов, над перезвоном бронзовых колокольчиков у входов в дома и над звуками ударов друг о друга кремней, высекающих искру; над криками детей, выбежавших на улицу, и над голосами соседок, обсуждающих, чем сегодня кормить домашних, - надо всем этим парил Храм. Глядя на него с юга, купцы могли видеть за оградой только самые высокие строения - Хейхал и Двир, но и это зрелище осталось у них в памяти навсегда.
        Филистимляне очнулись и начали развязывать пояса, чтобы заплатить налог за вход в Ерушалаим.
        Глава 21
        Король Шломо заболел. Его уложили поближе к очагу, укрыли шкурами. Он бредил, никого не узнавал, звал свою Нааму. Лекари не отходили от короля всю ночь, поили его настоями горных трав, натирали мазями. В Храме принесли жертву от всего народа, прося Бога о выздоровлении короля. Под утро он уснул и проспал целый день и всю ночь, а на следующее утро проснулся без жара, ещё слабый, но уже мог улыбаться. С него сняли пропитанную потом рубаху, умыли, переодели и напоили цветочным бальзамом. Шломо попросил хлеба, и лекари поняли, что король пошёл на поправку.
        Пока король Шломо болел, всех принимал Завуд - начальник правителей областей. Гостей было много, и они приносили с собой богатые дары: серебряную и золотую посуду, одежду из виссона, оружие и благовония.
        А уже после того как король Шломо выздоровел, в Ерушалаим вошёл многочисленный караван из Мариба - главного города государства Шева, расположенного где-то далеко на юге от Эрец-Исраэль. В караване шли верблюды и ослы самой выносливой породы - таких разводили только в Марибе.
        С появлением каравана по городу поплыли незнакомые запахи, от которых заволновалась даже городская стража в смотровых башнях. Впереди и позади каравана двигались, подпрыгивая и кувыркаясь по земле, чернокожие певцы и музыканты. Гудели трубы, заливались флейты, ухали большие барабаны, отмеряя шаг верблюдов. Жители Ерушалаима, привыкшие за годы правления короля Шломо к заморским купцам, вышли из домов посмотреть на шествие. Они гадали, что мог привезти такой огромный караван, почему из одних мешков на спинах верблюдов долетает нежный запах цветов, а из других - неведомый аромат, вызывающий нестерпимый аппетит. И что за сокровища везут купцы, если с караваном шагает целая армия воинов с копьями и луками? Все показывали пальцами на смуглую высокую девушку в ярко-голубом халате, ехавшую на переднем верблюде, украшенном разноцветными лентами от ушей до хвоста.
        - Это - царица Шевы, - говорили в толпе. - Её зовут Тимна. Видите, там на осликах едут её служанки.
        Наверное, у верблюда царицы был особенно упрямый нрав, раз через его ноздри пришлось пропустить железное кольцо, от которого шёл ремень к руке погонщика. В другой руке погонщик держал остро заточенную палку, которую втыкал в покрытую редкими волосами шею верблюда, добиваясь послушания.
        - Что за страна такая, Шева? Никогда про неё не слыхали.
        - Вот теперь узнаем. И страну, и её царицу.
        Караван уже приблизился к Дому леса ливанского, а последние воины охраны ещё только входили в Долинные ворота.
        Кто-то рассказывал, будто дома в главном городе царства Шева Марибе строят из песка, и они после первого же дождя оседают. Но дождь там бывает редко, он очень короткий, и сразу возвращается солнце, а в песке есть частицы, делающие омытый дождём и прожаренный солнцем песчаный дом твёрдым и блестящим. Об его углы можно даже порезаться. И никакой ветер для такого дома не страшен.
        Те, кто слушал эти рассказы, представляли город Мариб похожим на пустырь перед глиняной мастерской Иосефа, где расставлены вытащенные из печи горшки. Но в толпе оказались бывалые купцы, от них и узнали, что, хотя дома в Шеве действительно песчаные, они большие и в них сделаны проёмы для света, закрытые прозрачным камнем. Рядом с домами вырыты, совсем как в Ерушалаиме, огромные ямы для сбора дождевой воды. Хорошей земли в Шеве мало, она только в оазисах, поэтому на ней выращивают не ячмень, а пряности и благовония: мирт, кассию, шафран, корицу - да сами слышите, какие запахи привёз сюда этот караван! Растёт там только финиковая пальма, но она даёт жителям Шевы и еду, и питьё, и древесину для капищ, из неё даже делают домашнюю посуду. Золото, драгоценные камни и рабов привозят в Шеву на кораблях, в порту товары перегружают на одногорбых верблюдов и везут караванными путями в Цор, Филистию и Египет. Вот привезли и в Ерушалаим. А царство Шева знай себе собирает налоги с купцов, и от этого оно очень богато.
        - Нигде больше нету таких огромных складов с благовониями и пряностями, как в морском порту Мариба, - уверяли бывалые купцы. - Стерегут те склады крылатые змеи и открывают их по волшебному слову, которое знает только Тимна - царица Шевы.
        И ещё говорили, будто на берегу моря в этой стране находят раковины размером с голову ребёнка. Если такую раковину поднести к уху, можно услышать голос морского бога Шевы.
        Тимна, смуглая, тонкая девушка с торчащими во все стороны косичками, не стала дожидаться пока разгрузят её караван. Она велела рабыне сесть на царского верблюда, а сама соскочила на землю и, оставив спутников возле источника Тихон, побежала осматривать Ерушалаим. Косички подпрыгивали у неё на затылке, два охранника-раба и сопровождавший царицу начальник правителей областей Завуд едва поспевали за ней.
        - Договорись со Шломо о встрече на завтра после полудня! - крикнула она своему управителю.
        До встречи с королём иврим Тимна хотела побольше увидеть сама.
        - Что там копают солдаты? Ведь это - городская стража, верно? Почему же они ушли из своих башен и сидят у канавы? - спросила Тимна у Завуда.
        - Это не канава, а отхожее место, - рассмеялся он.
        - У нас учат солдат, что отхожее место должно быть вне стана и каждый воин, кроме оружия, должен иметь при себе лопатку, чтобы вырыть ямку, а потом засыпать её.
        - А я-то думала, чего это бородатые стражники роют ямки, как дети? Хочу посмотреть.
        - Царица!
        Но она уже бежала к присевшим над ямками солдатам.
        Вернулась Тимна в полном восторге.
        - Как замечательно выбрано место! Оказывается, там постоянно дует ветер и относит всю вонь от города.
        Около водоёма Тимна остановилась и долго смотрела на купающихся детей.
        Ей поднесли напиться, она похвалила воду и спросила у Завуда, показывая на сияющий на вершине горы Храм:
        - Я могу посмотреть, что там внутри?
        - Нет, - покачал головой Завуд.
        - Так я и думала. У меня в Шеве в капища могут входить только местные жрецы, а чужим запрещено. Мне рассказывали, будто у вас в Храме происходят чудеса: дожди не гасят огонь на жертвеннике во дворе, ветер не может осилить столб дыма от воскурения ароматических трав, в муке для священного хлеба ни разу не нашли червей, в праздник людей во дворе полно, но, когда они простираются ниц, всем хватает места. Всё это правда?
        - Правда, - подтвердил Завуд. - А ещё, ни одна беременная женщина не упала в обморок от запаха горелого мяса, и там, где разделывают туши, не бывает мух.
        - А правда, что в день рождения мальчика сажают дерево, а когда он женится, из ствола делают опоры для свадебного балдахина и люльку для будущего ребёнка?
        - И это правда, - сказал запыхавшийся Завуд.
        Царица Шевы яркой бабочкой пролетела по Ерушалаиму и растормошила всех. Она появлялась всюду, расспрашивала о жизни в Эрец-Исраэль и сама охотно и подробно отвечала на расспросы о царстве Шева. И всё время смеялась.
        - Мои мастера умеют делать только самую необходимую посуду из глины и меди, - рассказывала она.
        - Поэтому я так хочу увидеть драгоценную утварь в Храме и во дворце Шломо.
        «На следующий день после появления в Ерушалаиме, - пометил писец царицы Шевы, - ПРИШЛА ОНА К ШЛОМО И ГОВОРИЛА С НИМ ОБО ВСЁМ, ЧТО БЫЛО У НЕЁ НА СЕРДЦЕ. И ОТВЕЧАЛ ЕЙ ШЛОМО НА ВСЕ ЕЁ СЛОВА, И НЕ БЫЛО ДЛЯ КОРОЛЯ СЛОВА СОКРЫТОГО, ЧЕГО НЕ ПОВЕДАЛ БЫ ЕЙ…»
        - Когда я был маленьким, - рассказывал король Шломо Тимне, - я однажды случайно услышал, как отец мой Давид долго говорил с Богом. Я испугался и убежал на женскую половину к Бат-Шеве, моей матери. Я спросил её, как же отец не боится сам, а не через пророка, говорить с Господом, который повелевает звёздами, морями, горами - всем, что есть на свете? Ведь отец не пророк. И мать моя Бат-Шева объяснила мне раз и на всю жизнь: «ЭТО - МОЙ БОГ. И ТВОЙ БОГ. ВСЕГДА ПОМНИ, ЧТО ЗАПИСАНО В ЗАКОНЕ: “Я - ГОСПОДЬ, БОГ ТВОЙ, КОТОРЫЙ ВЫВЕЛ ТЕБЯ ИЗ ЗЕМЛИ ЕГИПЕТСКОЙ, ИЗ ДОМА РАБСТВА”. Поэтому не бойся говорить с Ним». Постепенно я тоже одолел страх и начал обращаться к моему Богу. Такие обращения отец мой называл «Псалмами».
        Тимна перестала улыбаться.
        - Я могу послушать эти псалмы?
        - Можешь. Их читают каждый вечер. Ты их услышишь на женской половине Дома леса ливанского. Я велю, чтобы их перевели для тебя.
        В тот вечер Тимна щедро заплатила писцам и велела, чтобы перевод на арамейский был готов к её возвращению домой.
        Так и повелось: первые пол дня Тимна гуляла по Ерушалаиму, потом приходила в Дом леса ливанского, Шломо откладывал государственные дела, приказывал принести еду и напитки и беседовал с царицей Шевы.
        В первую встречу со Шломо Тимна подарила ему серую пушистую кошку, совсем не похожую на высокомерных и капризных египетских кошек, которых знали до сих пор иврим. Эта кошка приехала в корзине под животом верблюда. На стоянках ей давали пить холодное верблюжье молоко, а в пути она всё время спала.
        - Она будет мурлыкать у тебя на коленях. Ты будешь её гладить и вспоминать меня, потому что у нас с ней похожие голоса, - сказала Тимна.
        Она сидела на толстой шкуре в середине зала, ела виноград и рассказывала.
        На следующий день, когда Тимна гуляла по городу, ей показали Школу Мудрости, и она вспомнила рассказ короля Шломо о том, как он каждый день изучает Закон.
        - Мне нельзя там побывать? - спросила Тимна у Завуда.
        - Нет, царица. Школа Мудрости находится во дворе Храма, а туда иноверцам входить нельзя. Но ты не огорчайся, я провожу тебя к пророку Натану в селение Манахат, и он расскажет тебе, о чём рассуждают и спорят в Школе Мудрости, как решают трудные вопросы. В доме пророка Натана ты, может, застанешь наших знаменитых учителей и послушаешь их.
        Вечером Тимна сказала Шломо:
        - Теперь я знаю, почему слава Ерушалаима дошла даже до моей Шевы. Дело не в богатстве, не в красоте города и не в Храме, куда иноверцев всё равно не пускают. Купцы слышат учёные споры даже у вас на базаре и удивляются тому, что их ведёт простой народ. А ведь это - всего лишь отголоски того, о чём говорят в Школе Мудрости! Сегодня я побывала в доме пророка Натана, и он познакомил меня с тремя законоучителями. Шломо, сколько всего мудрецов обучают молодёжь в Школе Мудрости?
        - Десять.
        - Расскажи мне о них. Я хочу понять, какие они, ваши учителя мудрости, и чем отличаются от жрецов Вавилона, с которыми я встречалась.
        - Какие они? - повторил король Шломо. - Я вижу два типа законоучителей. Одни обращаются к уму учеников, обучают их буквам Закона, тайне соединения букв в слова, слов - в целые фразы и стихи. Такие учителя выступают только перед небольшой группой учеников.
        Другой тип законоучителей - те, кто обращаются к сердцу учеников, обучают очищению от греховных желаний. Они учат, как вести себя, когда Всемогущий добр к человеку, и как пережить печаль и горе, когда Всемогущий «сокрыл своё лицо». При всей их мудрости, это - самые простодушные люди, и, встречаясь с несправедливостью, они удивляются ей, как младенцы, и упрекают грешника, как любящая мать - озорного ребёнка.
        - У нас в Шеве мудрости обучают по-другому. В моём дворце в Марибе я, мои родители, братья и сёстры часто встречаемся со жрецами и, играя в загадки, познаём мудрость. Хочешь, я загадаю тебе самые трудные, которые никто в Шеве отгадать не смог?
        - Загадывай, - улыбнулся Шломо.
        Тимна приказала принести букет живых цветов и положить рядом с изготовленным к её отъезду мастерами в Марибе.
        - Различи их, король Шломо.
        Король иврим велел принести пчёл. Они опускались только на настоящие цветы.
        Когда прощались, царица сказала королю Шломо:
        - Я не верила рассказам купцов, приводивших в Шеву караваны из Ерушалаима, о богатстве этого города и о великой мудрости короля иврим. Мне хотелось всё увидеть самой. Теперь я могу сказать любому, что мудрости и богатства у короля Шломо ещё больше, чем рассказывают. Наверное, Господь очень любит иврим, если дал им такого короля.
        Они говорили по-арамейски. Окружающие и слуги понимали каждое слово, но смысл загадок и ответов на них был понятен только им двоим.
        Тимна подарила Шломо перстень с фиолетовым аметистом.
        - Этот перстень приведёт тебя домой, как бы далеко ты ни ушёл. В твоих блужданиях без охраны он защитит тебя от диких зверей и злых людей. Он не даст тебя одурманить ни вину, ни хитрым приближённым. И обязательно надевай его, когда идёшь судить твоих подданных.
        А в последний перед отъездом день Тимна сказала:
        - Шломо, вот что говорят о тебе гадания, которым меня научили наши звездочёты. Ты родился под Синим созвездием, твой знак - вода и две плывущие в разные стороны рыбы. Твой символ - жемчуг, поэтому я привезла тебе много жемчужин. Но хранить тебя будет перстень с аметистом. Твой несчастливый день недели - четвёртый. Будь осторожен в этот день и не доверяй никому. Удачные для тебя дни недели - второй и пятый. Ты родился усталым, Шломо. Как кошка, - добавила она и засмеялась.
        - Как котика?
        - Да, - ответила Тимна. - После того как кошки умирают, их души ещё долго бродят по небу.
        - Ты так думаешь, потому что облака бывают похожими на кошек?
        - Нет, не поэтому. На новый круг жизни кошки возвращаются такими усталыми, что всё время спят и никак не могут отоспаться. А жизнь им отпущена короткая. Я думаю, моя кошка завидует мне и мечтает: «Когда-нибудь боги дадут и нам такую же длинную жизнь, как у людей. Сколько прекрасных снов мы тогда сможем увидеть!»
        Перед тем как караван двинулся в обратный путь, Тимна ещё раз зашла в Дом леса ливанского погладить свою кошку, остававшуюся в Ерушалаиме.
        Царицу Шевы провожал весь город.
        Один из придворных, сопровождавших царицу Шевы, рассказывал по возвращении домой:
        - В порту Эцион-Гевер на обратном пути из Ерушалаима мы увидели цорский торговый караван из пяти кораблей. Это были большие суда с треугольными парусами и двумя рядами гребцов. Они привезли ветки камедного дерева, слоновую кость, зелёное золото из земли Аму, корицу, бальзам, сурьму, обезьян, пятнистые шкуры пантер и рабов из страны Пунт с их детьми. Проводник-идумей восхищался богатством нашего каравана. Он сказал, что кочевники поднялись со своих становищ в пустыне и рыщут повсюду, но не смеют напасть на наш караван, потому что его охраняют воины Шломо.
        - Иврим пользуются ароматическими травами? - спросили придворного. - Стоит их везти туда на продажу?
        - Стоит, - ответил придворный. - Во-первых, священнослужители иврим каждый день сжигают ароматические растения у себя в Храме, во-вторых их добавляют к маслу для растирания, а листики майорана ерушалаимские женщины кладут себе в постель.
        - И какими же подарками обменялись на прощание наша царица и король иврим? - спросили его.
        - Тимна ПОДАРИЛА ШЛОМО СТО ДВАДЦАТЬ ТАЛАНТОВ ЗОЛОТА И ВЕЛИКОЕ МНОЖЕСТВО БЛАГОВОНИЙ И ДРАГОЦЕННЫХ КАМНЕЙ. А КОРОЛЬ ИВРИМ, МНЕ КАЖЕТСЯ, ДАЛ ЦАРИЦЕ ВСЁ, ЧЕГО ОНА ПОЖЕЛАЛА.
        Глава 22[Все цитаты в главе взяты из «Второзакония», 20:9 и 24:5.]
        Через две недели после праздника Дарования Закона, после того как иврим, паломничавшие в Ерушалаим, успевали вернуться домой, по всей Эрец-Исраэль начинались жертвоприношения с просьбами к Господу дать потомкам Авраама в обетованной Им земле зимние дожди. Уже заканчивался Восьмой месяц, роса по утрам была обильной, но дожди всё не начинались. Природа остывала, было холодно и ясно, на бесцветном небе набухли редкие рыхлые облака. Зима приближалась, и нарастал страх, что она окажется сухой, и земля не сможет запастись влагой к Девятому месяцу - к началу сева.
        Всё-таки иврим надеялись, что жертвоприношения умилостивят Бога, и дожди вот-вот начнутся. Жители заделывали щели в домах и в цистернах для воды, чинили крыши, собирали хворост, перебирали зерно для зимнего сева ячменя, посыпали чистым песком полы в комнатах. Женщины спешили собрать одежду всей семьи, отнести её за стены Ерушалаима и передать Эйкеру, сыну Азувы из Весёлого дома. Этот Эйкер знал какой-то травяной настой, в котором достаточно было одну ночь подержать одежду, чтобы потом на ней не выступили пятна плесени.
        Едва всходило солнце, нищий Розовый Шимон выползал из пещеры, где обычно спал, кряхтя, добирался до Овечьих ворот и усаживался там на плоском камне. Он заговаривал с каждым, кто проходил в город на базар, а когда советовать или объяснять дорогу бывало некому, Шимон принимал других нищих, приходивших потолковать с ним о жизни.
        - Шимон, - спросил у него однажды нищий, которого весь город называл Рыжим, - это правда, что к тебе заходил сам король Шломо?
        Шимон не успел ответить, потому что в этот момент через Овечьи ворота на Хевронскую дорогу пробежал человек с выпученными глазами в одежде коэна. Он выл, дышал, как собака и громко молил Бога о спасении. Коэн ещё не успел скрыться за поворотом, как за ним пронеслась горланящая толпа с зажатыми в кулаках камнями и палками. В толпе были и старики, и женщины, и даже дети. Все они вопили: «Грязный коэн! Он презирает наши законы!» Бежавшие следом городские стражники тоже кричали, пытаясь остановить и успокоить толпу.
        Нищие сразу забыли про короля Шломо. Но пока они поднимались, чтобы догнать бегущих, тех уже скрыло облако пыли. Доковыляв до поворота, нищие увидели, что толпа остановилась посреди дороги. У всех были такие же выпученные глаза, как у пробежавшего несколько минут назад коэна. Пробившись вперёд, Шимон и его приятели разглядели среди комьев земли и грязных камней окровавленное тело в обрывках тряпья.
        - Кто это был? - спросил тяжело дышавший Шимон.
        - Коэн Михаэль, - ответили ему. - Служил у жертвенника в грязной рубахе, вот с ним и расправились.
        - И правильно сделали, - сказал Шимон, выслушав рассказ о случившемся в Храме.
        Если не считать лысины, у тридцатилетнего Михаэля из племени Леви, не было ни одного изъяна, но он всё никак не мог пройти испытания на службу в Храме. Вообще-то и без всяких испытаний любому ерушалаимцу было известно о редкой глупости Михаэля. Люди пересказывали смешные истории, в которые он неизменно попадал, но признавали за ним и другое: необыкновенную память.
        В конце концов его приняли на службу и выдали положенную одежду. После обряда посвящения в храмовые коэны, Михаэль окунулся в микву и отправился на первое жертвоприношение.
        Несмотря на то, что Михаэль, ещё до того, как стал коэном, десятки раз бывал в Храме и знал каждую церемонию наизусть, он пришёл рано и заглядывал во все помещения и во все закоулки двора, ко всему присматривался, всем хотел помочь и давал советы, о которых его никто не просил. Каждому он сообщал, что говорит по такому-то поводу Закон.
        Ещё не войдя во двор Храма, Михаэль перепачкал новую рубаху, показывая рабу-хивви, как нужно переносить дрова. Перепуганный хивви уставился на одежду коэна, но Михаэль его успокоил: он знает, что так служить у иврим запрещено, однако у него ещё есть время переодеться. По пути в помещение с одеждой для храмовых коэнов он ещё хочет помочь крестьянину - вон тот стоит со своей овечкой и ждёт.
        - Ты её уже показывал коэнам из Службы проверки жертвенных животных? - спросил Михаэль, подходя к крестьянину.
        - Да, господин. Они не нашли у моей овечки никаких изъянов.
        - Тогда расскажи мне, почему ты хочешь принести жертву.
        - Моя жена благополучно родила мальчика.
        - Так, - сказал Михаэль, - значит, жертва будет благодарственной. И не забудь потом передать часть овцы храмовым коэнам.
        Когда левиты привели дрожащую овечку, Михаэль показал крестьянину, как тот должен возложить руки на её лоб между рогами, а сам прошёл в помещение, где хранились ножи. Михаэль брал один нож за другим и проводил лезвием по ногтю, чтобы отобрать самый острый. Возвращаясь, он столкнулся с левитом, нёсшим сосуд с кровью. Поверх грязи на рубахе Михаэля расплылось красное пятно. Переодеться надо было немедленно, и он было двинулся за чистой рубахой, но увидел, что овечку уже разделали, и левиты понесли омытые части туши на жертвенник. Забыв всё на свете, Михаэль ринулся наверх, схватил в одну руку золотую вилку, в другую - лопатку и начал передвигать ими куски туши на решётке над углями. Дым повалил к небу.
        Крестьянин с благоговением следил за «своим коэном» снизу, пока тот не повернулся и не показал руками, что всё прошло благополучно.
        И только тогда крестьянин заметил, что на коэне грязная рубаха. Поняв, что жертва пропала зря, потому что Бог её не примет, крестьянин побежал по двору, крича:
        - Он приносил жертву в грязной рубахе!
        Все застыли на месте: коэны и левиты возле столов для разделки туш, народ, пришедший в Храм - во дворе.
        Мысли в голове у Михаэля вспыхивали и гасли: «Сейчас меня отведут в суд и посадят в яму. Завтра побьют камнями. Спастись можно только в городе-убежище. Ближайший - Хеврон!»
        Сбежав по пандусу с жертвенника, Михаэль кинулся через распахнутые ворота Храма к выходу из города и помчался по Хевронской дороге. Толпа устремилась за ним.
        Глава 23
        Шёл двадцать второй год со дня помазанья Шломо бен-Давида в Ерушалаиме. В этот год взбунтовался Резон сын Эйлады - арамейского жреца, которого назначил правителем богатого и многолюдного города Хамат-Цова король Давид, когда завоевал этот город. Теперь сын Эйлады решил покончить с господством иврим. Из Хамат-Цовы бунт перекинулся на соседние арамейские города-царства, и они тоже объявили, что не будут больше платить дань королю Шломо. Арамеи заключили между собой военный союз, укрепили стены вокруг своих городов, собрали большую, хорошо вооружённую и обученную армию и захватили близлежащие плодородные земли иврим племени Нафтали.
        О бунте стало известно королю Шломо, и он приказал командующему Бнае бен-Иояде идти и покарать Хамат-Цову. Как всегда перед началом важных событий, был объявлен пост, и народ принёс жертвы в Храме. Элицур бен-Аднах стал на время похода главным коэном войска. Перед всей армией, в присутствии короля и его приближённых, первосвященник помазал Элицура бен-Аднаха и надел на него хошен - священный нагрудник, украшенный двенадцатью драгоценными камнями - символами двенадцати племён иврим.
        Главный коэн войска благословил солдат, собравшихся во дворе Храма и, как было принято, обратился к идущим на войну со словами из Закона: «ТЕ, КТО ПОСТРОИЛ ДОМ И НЕ ОБНОВИЛ ЕГО, КТО ПОСАДИЛ ВИНОГРАДНИК И НЕ ПОЧАЛ ЕГО, КТО ОБРУЧИЛСЯ С ЖЕНЩИНОЙ И НЕ ВЗЯЛ ЕЁ <….>». Все эти люди освобождались от участия в боевых действиях, но обязаны были выполнять вспомогательные работы: обеспечивать войско водой и продовольствием и чинить дороги. Некоторые из них могли не участвовать и в этом.«ЕСЛИ КТО ВЗЯЛ ЖЕНУ НЕДАВНО, -выкрикивал с возвышения у жертвенника главный коэн войска, - ПУСТЬ НЕ ИДЁТ В ПОХОД, И ДА НЕ БУДЕТ НИЧЕГО НА НЕГО ВОЗЛОЖЕНО. ДА БУДЕТ ОН В ДОМЕ У СЕБЯ ОДИН ГОД И ДА УВЕСЕЛЯЕТ ЖЕНУ СВОЮ, КОТОРУЮ ВЗЯЛ, -переведя дыхание, коэн Элицур бен-Аднах продолжал: - ТОТ, КТО БОЯЗЛИВ И РОБОК СЕРДЦЕМ, ПУСТЬ ВОЗВРАТИТСЯ В ДОМ СВОЙ, ДАБЫ ОН НЕ СДЕЛАЛ РОБКИМИ СЕРДЦА БРАТЬЕВ ЕГО, КАК ЕГО СЕРДЦЕ…»
        Протрубили шофары, войско, сопровождаемое жителями Ерушалаима, прошло через город с севера на юг, вышло через Долинные ворота и направилось в область Макац, а оттуда - на Морской тракт, где к иврим должен был присоединиться союзный отряд филистимских колесниц.
        С началом весны все дороги в Эрец-Исраэль буйно заросли травой. Для запряжённых быками подвод обоза с продуктами и оружием оставались проходимыми только два утоптанных тракта: Царский - на восточном берегу реки Иордан и Морской, по которому шло сообщение Египта со странами Арама и с Вавилоном. Назывался тракт Морским, потому что шёл по берегу моря. Самая южная его часть проходила через филистимские города Газу, Атттдод и Ашкелон.
        Командующий Бная бен-Иояда ехал впереди войска. Следовавшие за ним видели широкую спину командующего и натянутые, как тетива, сухожилия на его шее. Рядом с Бнаей бен-Иоядой на своих мулах двигались: король Шломо, главный коэн войска, начальники боевых отрядов, королевские советники и писцы.
        Строй солдат, обутых для похода в сандалии из бычьей кожи, растянулся по дороге. Замыкали шествие вереница повозок и погоняемое рабами стадо овец. Каждый день оно уменьшалось и каждый день снова пополнялось за счёт местных стад.
        Переходы были короткими, на время дневного зноя устраивали длительный отдых в ближайшем лесу или роще. К армейским стоянкам сбегались собаки поживиться тем, что не смогли одолеть солдатские зубы, а ночью к потухшим кострам подкрадывались лисы и мелкие степные волки, чтобы доесть то, что оставили собаки.
        В области Макац короля Шломо и армию встретил Бен-Декер, правитель, прославившийся храбростью ещё в армии короля Давида. Обоз пополнился свежей водой, зерном, сушёными фруктами и стадом овец. В сопровождении Бен-Декера Шломо осмотрел городок Гезер, полученный им в приданном дочери фараона Битии. Городок восстанавливался после разгрома, учинённого египтянами. Теперь Гезер обживали иврим с гор Эфраима, сменившие местное кнаанское население.
        На рассвете следующего дня иврим вошли в Землю Хефер - область, которой управлял недавно назначенный королём Шломо молодой человек по имени Бен-Хесед. Там их ожидал отряд филистимских колесниц. Он был небольшой, но при полном военном снаряжении и для битвы в поле, и для штурма городских укреплений. Воины в коротких туниках и бронзовых шлемах с перьями, стоя в крепко сколоченных колесницах, приветствовали Шломо и Бнаю бен-Иояду ударами копий о щиты и воинственными криками. Командующий взглядом показал королю на колёса филистимских колесниц, мол, железные - поняли, что воевать придётся не на побережье, а на каменистых полях севера Эрец-Исраэль!
        После приёма у Бен-Хеседа войско двинулось дальше по Морскому тракту и на следующий день подошло к границе Земли Хефер. Здесь к нему присоединился большой военный отряд из племени Менаше. Командир преподнёс королю Шломо прекрасную кожаную сбрую, сделанную мастерами племени. Солдаты окружили королевскую колесницу, рассматривая вытесненные на сбруе знаки Зодиака.
        Так за пять дней пути войско иврим дошло до города Мегиддо, где Морской тракт заканчивался. На военном совете у командующего Бнаи бен-Иояды было решено продолжать движение на северо-восток, к озеру Киннерет и по его берегу - дальше на север, к взбунтовавшимся городам. Иврим уже знали от пастухов, что в поле перед стенами Хамат-Цовы их ожидает арамейская армия.
        У Мегиддо король, военачальники и солдаты принесли в жертву быка, прося Бога послать им военную удачу. В тот же день Шломо попрощался с армией. Он с самого начала собирался дойти с войском только до портового города Дора, где его ждал правитель Авинадав, год назад женившийся на дочери Шломо Тафат, готовящейся теперь стать матерью.
        Пока Шломо шёл вместе с армией, он каждый день принимал в своей палатке ивримских правителей. Король был поражён: в дальних областях до сих пор не знали, что у иврим есть Храм в Ерушалаиме, куда нужно паломничать на праздники.
        - Откуда нам было знать, - смущённо сказал королю Шломо один из правителей. - Караваны из Ерушалаима через наши земли не проходят, вестников от тебя не было уже несколько лет.
        Волна то откатывалась в море, оставляя на песке медузы и раковины, то возвращалась на берег, шепча на всех языках и наречиях мира о бесконечности и непостижимости Божьего творения.
        Собеседник Шломо обычно начинал так:
        - Я давно хотел познакомиться с потомком славного Давида. Так это тебя, значит, помазали в короли иврим. А теперь ты идёшь в землю арамеев, откуда предок наш Авраам пришёл в Эрец-Исраэль. Зачем ты построил дом Богу?
        - Он повелел это сначала моему отцу Давиду, а потом мне, явившись во сне в Гив’оне, - отвечал Шломо и рассказывал, как люди молятся, то есть разговаривают с Богом в Его доме в Ерушалаиме.
        В палатке у Шломо бывали и другие гости: шейхи мирных кочевых племён, среди которых попадались и древние роды иврим. Прослышав о появлении короля Шломо в их краях, они приходили познакомиться, приносили подарки, и каждый просил принять в число королевских жён его дочь, а в королевскую армию - сына. Командующий Бная бен-Иояда тоже получал подарки: то дорогой нож, то раба или рабыню.
        Король Шломо провёл только один, но очень тёплый вечер в доме дочери Тафат. До родов ей осталось ещё почти два месяца, переносила она своё новое состояние легко и даже старалась помогать мужу в управлении областью Дор, выделенной из надела племени Эфраима. Тафат растрогала отца, сказав, что мечтает о дочери, которая будет похожа на свою бабушку Нааму. А он удивил её, поделившись страхом за сына и за будущее государства, которым будет управлять Рехавам.
        Утром следующего дня король Шломо с небольшой свитой отправился обратно в Ерушалаим. Прощаясь, попросил, если родится мальчик, назвать его Давидом и учить не бояться жизни.
        - Что ты ему пожелаешь, папа?
        - Чтобы его любил Бог, как Он любил Давида.
        А к Бнае бен-Иояде приходили военачальники местных племён иврим. Обсуждали достоинства и недостатки разделения Эрец-Исраэль на области.
        - Можно ли было менять раздел земли по племенам, установленный нашим судьёй и пророком Иошуа бин-Нуном? - сомневались военачальники.
        - Когда я служил в войске Давида и мы разбили филистимлян и дошли до моря, мне один старик из племени Дана рассказал их историю. Даниты были племенем небольшим, зато храбрым, а воины они, как известно, умелые и надёжные. Вот их и подговорил сто лет назад соседний морской народ пойти на Египет. Пошли. Одолели фараона и разграбили его города на побережье. Вернулись с богатой добычей, но многочисленный морской народ не захотел отдать Дану его долю. Начались споры. Даниты обратились за помощью к соседям-иврим из племени Биньямина. Те ответили: «Когда вы на Египет ходили, нас в поход не позвали. Так и нечего теперь звать нас на помощь!» Кончилось тем, что Дан остался без земли и без войска и вынужден был уйти на север и там всё начинать сначала: отвоёвывать землю и заселять её - в общем, совсем не так, как завещал данитам наш судья Иошуа бин-Нун. Теперь представьте, что земля принадлежала бы всем иврим. Тогда никакой морской народ не посмел бы обделить племя Дана. А если бы и обделил, все иврим вместе дали бы ему отпор.
        Резона, самозванного царя Хамат-Цовы, известили о выступлении иврим кострами с горных вершин. Он велел пастухам следить за армией короля Шломо на всём её пути и доносить ему, куда и как она движется. Когда королевский отряд, сверкая на солнце бляшками, навешенными на поводья, повернул из Дора обратно в Ерушалаим, соглядатаи в тот же вечер сообщили эту новость царю Резону, и тот, приняв отряд Шломо за всю армию, решил, что планы иврим по каким-то причинам изменились. Если бы колесницы и пехота Бнаи бен-Иояды двигались быстрее, иврим застали бы арамеев врасплох и могли бы захватить Хамат-Цову прежде, чем стража заперла ворота. Но командующий Бная бен-Иояда не торопился.
        На северной оконечности озера Киннерет армию встретили свежим хлебом и водой крестьяне из племён Звулуна и Нафтали, а вскоре к стану подошли и войска этих племён. От них командующий и его воины узнали, как ведут себя арамеи в захваченных ими селениях иврим. Забирают урожай, угоняют к себе скот, убивают мужчин, детей и стариков, а женщин раздают своим солдатам. Дома в селениях, посевы и колодцы они не разрушают и не сжигают, так как царь Резон обещал после возвращения в Хамат-Цову разделить по жребию обезлюдевшую землю между участниками похода. Иврим рвались в бой, они настаивали на том, чтобы армия передвигалась даже днём, после самого короткого отдыха в полдень. Командующий согласился, но время уже было упущено.
        В долине перед стеной Хамат-Цовы армия иврим появилась, когда стража уже закрыла массивные ворота, обитые медью, и заняла свои посты в башнях на сложенной из огромных камней стене в десять локтей высотой. Солдаты поднимались на башни по верёвкам и попадали внутрь через бойницы. Так же по верёвкам в башни поднимали оружие, еду и запасы масла для множества факелов, которые зажигали с наступлением сумерек.
        Разбив стан, иврим окружили его земляным валом, расставили внутри вала палатки, а снаружи сложили стенку из повозок. Командующий Бная бен-Иояда велел выставить сторожевые посты вокруг всего стана и дополнительные - возле обоза.
        Утром воины Бнаи бен-Иояды едва успели надеть доспехи, как из города послышались трубы и барабаны, раскрылись ворота, и арамейская армия в рассыпном строю выбежала из города. Воины Хамат-Цовы были одеты в шерстяные плащи, перепоясанные широкими ремнями, на головах они носили высокие, загнутые назад колпаки. Впереди двигался отряд, называвшийся Непобедимым.
        Подбадривая себя боевыми криками, барабанами и трубами, арамейские отряды мчались к стану иврим. Те готовились встретить неприятеля: одни натягивали луки, другие раскручивали над головой пращи. В ожидании команды солдаты посматривали в сторону Бнаи бен-Иояды. Никто не предполагал, что арамеи будут настолько уверены в своей силе, что начнут атаку первыми.
        В тот день исход сражения решили филистимляне, разбившие лагерь за грядой скал, пересекавшей берег. Отряд их колесниц появился неожиданно и, как единое копьё, ударил сбоку по атакующим арамеям. Он рассёк надвое ряды вражеской пехоты и быстро рассеял по долине колесницы. Арамеи в панике носились по полю, рискуя получить стрелу или дротик от своих же.
        Из Хамат-Цовы протрубили сигнал прекратить атаку и вернуться за городскую стену. Ворота опять закрылись. Долина была завалена трупами. После полуночи из Хомат-Цовы выехал специальный отряд с факелами. Верховые медленно объезжали поле боя, останавливаясь, чтобы собрать оружие и отпугнуть грабителей. Через некоторое время из ворот выехали повозки, рабы грузили на них трупы арамейских воинов и отвозили на площадь перед капищем бога Ану, где жрецы приготовили погребальный костёр.
        На следующий день армия Бнаи бен-Иояды начала длительную осаду Хамат-Цовы.
        Когда арамеям удавалось поймать удалившихся от стана иврим, они приводили их связанными под стену города, где были вырыты неглубокие ямы для приговорённых к смертной казни, и сажали туда пленных. Со сторожевых башен на сидящих в ямах сбрасывали каменные жернова, после чего разможжённые головы отсекали и бросали голодным псам. Увидив это, иврим в ярости атаковали Хамат-Цову и попадали под прицельный огонь лучников.
        Бная бен-Иояда пообещал выложить дорогу, по которой въедут в город его колесницы, телами царя Резона, его приближённых и всех арамейских командиров.
        Но осада грозила затянуться до начала сезона дождей, а тогда тому, кто оставался в поле, станет намного хуже. Бная бен-Иояда ходил злой, от короля Шломо поступали одни и те же приказы: атаковать бунтовщиков и молить Бога о победе.
        Положение разрешилось неожиданно и для бунтовщиков, и для иврим. Во время очередной атаки, когда филистимский таран колотил в стену Хамат-Цовы, факел на шесте сторожевой башни упал в огромный чан с маслом, расколол его, и горящее масло растеклось по стене. Загорелась башня, тут же занялась соседняя, огненный ручей полился вниз, заполыхали ворота, солдат, оборонявших городскую стену, охватила паника, они спрыгивали на землю и бежали в город, крича, что бог иврим дал им огненные стрелы.
        Бная бен-Иояда сам повёл бойцов в атаку, за ним сквозь дым в Хамат-Цову устремились филистимские колесницы.
        Началось избиение населения и грабёж сокровищницы капища.
        В Ерушалаим отправили донесение о победе, повозки с добычей, стада овец и колонну рабов. Шломо ответил приказом отстроить город, укрепить его и, пройдя дальше на север, установить там постоянный пост иврим, наподобие тех, что построили для своих купцов египтяне вдоль Дороги бога Гора. Бная бен-Иояда исполнил королевский приказ, и через несколько лет вокруг нового поста выросло поселение, которое назвали Тодмор.
        К Бнае бен-Иояде подвели взятого в плен царя Резона. Командующий прорычал:
        - Ты почему взбунтовался и пошёл войной на иврим?!
        Царь Резон ответил:
        - Иври, я не хуже тебя знаю, что мир лучше войны, ибо в мирное время сыновья хоронят отцов, а во время войны, наоборот, отцы хоронят детей. Но таков был совет оракула бога Ану, а у нас ещё никто не осмелился его ослушаться.
        Глава 24
        Король Шломо возвращался в Ерушалаим в Четвёртом месяце. Трудно было поверить, что совсем недавно эта земля провожала армию пышной зимней зеленью, а обе стороны дороги украшали сиреневые и алые цветы ракофот[26 - В ряде случаев, когда точный перевод названий цветов и растений не представляется возможным, в тексте даются их древние ивритские названия.], перепончатые лопухи и высокие хвощи, из-за которых были едва видны ушастые головы овец обозного стада. Теперь холмы вокруг города покрылись чертополохом и жёсткими комками земли, под которыми жили худые и нервные скорпионы.
        Глядя на дорогу, уходившую под железные ободья колёс, король Шломо вспомнил, как он на берегу моря наблюдал за слугами, готовившими его колесницу в обратный путь, в Ерушалаим. Они купали красавцев-коней и долго чистили прибрежным песком сбрую. Солнце стояло высоко, рассыпав по глади воды золотые блики, которые достигали морского дна.
        День возвращения Шломо в Ерушалаим совпал со смертью первосвященника Цадока. Тот не болел, не мучился, умер во сне, и все поняли: Господь взял праведника к себе.
        Цадоку, как и пророку Натану, исполнилось семьдесят три года. Оба они учили детей короля Давида Закону. Став взрослым и получив власть, Шломо не раз беседовал с первосвященником Цадоком то на совете в Доме леса ливанского, то в Храме, то в Школе Мудрости. Шломо ценил учёность первосвященника, его дар увидеть, понять и объяснить другим то, мимо чего остальные и сам Шломо проходили, не замечая. Цадоку дано было распознавать Божью волю в каждой букве Закона.
        На следующий день после того как Цадока похоронили в погребальной пещере на Масличной горе и начался тридцатидневный траур, во дворе дома его старшего сына Азарии собрались король с приближёнными, пророк Натан с сыновьями, коэны и левиты, свободные от службы в Храме, и шейхи племён-соседей.
        Уже были разосланы вестники по всей Эрец-Исраэль. Всюду, где они появлялись, слышались плач и причитания, но иврим знали, что сразу после дней траура, прежде всего, будут выкуплены пленные иврим, попавшие в рабство. Для выкупа разрешалось использовать все пожертвования, собранные в Храме, а если их не хватит, то в первую очередь необходимо вызволить из плена женщин. Затем по случаю смерти первосвященника будут помилованы все осуждённые, кроме «уводящих с пути» - тех, кто подстрекал народ к идолопоклонству. Они были единственными преступниками, к которым запрещалось проявлять сострадание. И наконец, после смерти первосвященника откроют города-убежища, чтобы те, кто в них скрывался - иногда годами - безбоязненно возвратились домой. Таких городов было шесть: три по одну сторону Иорадана и три по другую. Кроме них у левитов были в Эрец-Исраэль ещё сорок два маленьких поселения-убежища. Их тоже должны будут открыть.
        Шломо усадили между Азарией и пророком Натаном. Пока Азария выслушивал соболезнования гостей, старый Натан тихо разговаривал с королём Шломо.
        - Ты помнишь, каким по нашим обычаям должен быть первосвященник иврим?
        - Помню. Мудрым, праведным…
        - А ещё?
        - Рослым, приятной внешности. Разве есть к нему ещё какие-то требования?
        - Он должен быть богатым, - улыбнулся пророк Натан, - чтобы никто даже не пытался его подкупить. И ещё я учил вас, что первосвященник обязан держаться с достоинством, а народ должен выказывать ему почтение.
        Мужчины из рода Цадока как будто самим Господом были созданы первосвященниками: высокие, широкоплечие, с гладкой кожей, длинными, пепельного цвета волнистыми волосами, со степенной походкой, при которой опора на посох была излишней, но как бы добавляла этим сильным людям идущую из глубин земли мощь. Все они обладали приятным глубоким голосом, говорили внятно, и послушать, как первосвященник читает Священный свиток, приходили в Храм паломники из далёких от Ерушалаима мест, иногда даже из наделов Ашера и Нафтали. Слуги, умащавшие родных Цадока ароматическими маслами, уверяли, что у тех светятся тела. Когда первосвященник или его сыновья входили в помещение, беседа прерывалась, люди поднимались с мест и в восхищении произносили хвалу Господу за то, что послал им Цадока и его сыновей.
        Всем было ясно, что Азария заменит своего отца. Когда закончится траур, его умастят и переоденут в белые одежды, в Храме в присутствии всего народа он будет назван новым первосвященником и помазан священным маслом из того запаса, который Моше приготовил в пустыне.
        Шломо сам провёл в Храме траурное жертвоприношение. Остальные, включая Азарию, стояли вокруг и просили у Господа прощения за грехи первосвященника Цадока, если они были у этого праведного человека.
        Рубаха на Азарии в знак траура была надрезана в нескольких местах, голова посыпана сухой землёй, взятой из-под ног. В самой большой комнате дома люди сидели на полу или стояли, беседуя и вспоминая покойного. Они оплакивали его, не сознавая, что жалеют самих себя, оставшихся без наставника.
        Шломо поднялся и на затёкших ногах пошёл в дальние комнаты. Они отделялись одна от другой столбами, сложенными из широких камней. Там, где светился очаг, начиналась женская половина. Здесь ничто не напоминало о покойном, но Шломо продолжал о нём думать.
        Он учился у Цадока, что и как нужно делать в Храме, потому что король должен уметь заменить любого священнослужителя - как это и случилось сегодня. Но мог ли тогда мальчик Шломо подумать, что когда-нибудь станет королём! Он, а не златокудрый Авшалом, не угрюмый Амнон, не сумасбродный Адонияу, не добродушный Даниэль. Братья были старше и, как считал Шломо, достойнее его, но его мать Бат-Шева упорно верила, что Давид сделает своим наследником именно её сына.
        Шломо не ожидал, что власть когда-нибудь перейдёт к нему, но учиться у первосвященника Цадока ему было интересно. Когда подходило время каждому сыну Давида переписать для себя Священный свиток, Цадок рассказывал, как выделывается кожа для изготовления пергамента и как готовятся специальные чернила.
        Шломо замечал, что, беседуя с ним, Цадок иногда говорит то, чего от него не слышат другие ученики. Однажды первосвященник сказал ему: «У смертных должен быть великий страх перед Богом, чтобы не давать волю злу, которое есть в каждой человеческой душе».
        Тогда Шломо не понял этих слов.
        В другой раз сыновья короля Давида услышали от Цадока: «Господь не завершил своего Творения, предоставив это сделать человеку».
        И эти слова Шломо только теперь начинал понимать. Вот он, Шломо, построил Храм, которого не было при сотворении мира. Конечно, всё он делал с Божьей помощью, но ведь Храм не опустился с неба, а был построен им, Шломо, как завещал ему отец и как повелел Бог.
        Мысленно он ещё раз поблагодарил Господа за то, что тот выбрал именно его для исполнения Своего замысла, и подумал: «Я всегда должен помнить, что, когда решалась моя судьба, пророк Натан и первосвященник Цадок пришли и помазали меня в короли. Это они протрубили в шофары и провозгласили перед всем народом: «ДА ЖИВЁТ КОРОЛЬ ШЛОМО!»
        Король Шломо вернулся на своё место. Какой-то незнакомец обсуждал с пророком Натаном, успеет ли Ахия прийти из Шило на траур в дом Азарии.
        - И захочет ли, - добавил Натан.
        Незнакомец отшатнулся и пробормотал:
        - Но Ахия ведь пророк! Он должен прийти!
        - Должен, - повторил Натан, глядя в пол. - Пророк должен прийти.
        Незнакомец отошёл, и Шломо с Натаном негромко продолжили начатый раньше разговор.
        - Этот человек очень богат, - сказал пророк о незнакомце. - Как-то он спросил меня, что из накопленных ценностей стоит захватить в могилу, чтобы не бедствовать, когда Бог возвратит человека на новый виток жизни. Чтобы ты ему ответил, Шломо?
        - Воспоминания - это единственное, что человек, накопив, заберёт с собой и не оставит никому.
        Когда в Хамат-Цову прибыл гонец из Ерушалаима, Бная бен-Иояда с командирами находился в кузнице городской оружейной. Они рассматривали лежащие повсюду заготовки мечей и наконечников для копий. Кузнец успел сбежать раньше, чем иврим ворвались в город.
        Командующий положил один из мечей плашмя на палец.
        - Тяжеловат, - сказал кто-то за его спиной. - Видишь, как закачался клинок?
        - Он не закончен, - объяснил Бная бен-Иояда стоящим вокруг солдатам. - Арамеи пишут на деревяшке имя своего бога, прикладывают её к рукояти и обматывают соломой. Тогда оружие не теряет равновесия и управлять им в бою легко.
        Тут ему принесли меч, найденный в царской сокровищнице, на лезвие его была нанесена насечка в виде полуколец.
        Командующий полюбовался оружием, потом сдвинул два огромных камня, зажал между ними рукоять меча, отвёл клинок в сторону и отпустил. Подрожав, клинок с комариным писком вернулся в прежнее положение. Бная бен-Иояда отвёл его в другую сторону, согнул ещё больше и опять отпустил. Всё повторилось. Командующий даже выругался от восторга. Он подтащил к ногам обломок железного обруча от колеса и ударил им по лезвию. Послышался звон, и куски обруча посыпались на пол. Бнаю бен-Иояде вспомнились рассказы, будто где-то на севере Плодородной Радуги делают такие мечи, что, если воткнуть его в дно ручья, он будет разрезать подплывающие к нему листья.
        «А ведь филистимляне не самые великие оружейники, - подумал командующий. - Кто же мог сделать этот меч? Арамеи из Дамаска? А может, кто-нибудь другой?»
        Он отвалил камни, поднял меч, отряхнул его от песка и, прижав к груди, понёс в свою палатку. Это оружие он не отдаст никому!
        У палатки его ждал солдат, только что прискакавший на муле из Ерушалаима. На голове у солдата была чёрная лента. Бная бен-Иояда едва не выронил меч.
        - Кто? - спросил он хрипло.
        - Первосвященник Цадок, - ответил солдат. - Где главный коэн войска?
        Прервав строительство укрепления в новом селении Тадмор на самом севере Эрец-Исраэль, командующий, главный коэн войска и с ними все солдаты, погрузив в обоз отнятую у арамеев добычу, двинулись к Ерушалаиму.
        Глава 25
        Пророк Ахия диктовал послание к надёжным людям в Ерушалаиме. Он отослал из дома всех, даже своего писца, и остался вдвоём с самым верным учеником - Эйкером. Они сидели возле открытой печи, Эйкер держал в руках глиняный цилиндрик и железной палочкой наносил на него аккадские значки слов, которые диктовал ему пророк Ахия.
        «КРОМЕ ДОЧЕРИ ФАРАОНА КОРОЛЬ ШЛОМО ВЗЯЛ В ЖЁНЫ ЕЩЁ МНОГИХ ЯЗЫЧНИЦ ИЗ НАРОДОВ, О КОТОРЫХ ГОСПОДЬ СКАЗАЛ СЫНАМ ИЗРАИЛЕВЫМ: “НЕ РОДНИТЕСЬ С НИМИ, ЧТОБЫ ОНИ НЕ СКЛОНИЛИ СЕРДЦА ВАШИ К СВОИМ БОЖЕСТВАМ”», - писал Эйкер.
        Послание было настолько секретным, что пророк Ахия, опасаясь, как бы оно не попало в руки врагов, не разрешил его записывать ни на дощечке, ни на пергаментном свитке, как это делалось всегда. Он запретил Эйкеру писать смоляными чернилами или медной краской - только палочкой по сырой глине.
        - В конце письма я оттисну печать с моего кольца, - сказал пророк Ахия.
        - А я отожгу письмо в печи, выну и облеплю сырой глиной, - отозвался Эйкер. - Тогда ты ещё раз оттиснешь свою печать, и я окончательно отожгу всё вместе.
        - Правильно. И когда моё письмо получат в Ерушалаиме, оболочку разобьют и сравнят печати внутри и снаружи, чтобы исключить подделку.
        Ахия продолжал диктовать:
        «Мне сообщили, что Шломо иногда одевается, как простолюдин, покидает свой дом без охраны и бродит в сумерках довольно далеко от Ерушалаима. Из-за этого человека храмы наших предков опустели. В народе говорят, будто Господь предупредил Шломо, что иноземные жёны - великий грех, но он не послушался предупреждения.
        Я велю вам остановить грешника, прежде чем Господь накажет из-за него весь народ».
        - Это всё, - сказал пророк Ахия и приложил к цилиндру печать.
        Пока глиняное письмо обжигалось в печи, пророк Ахия, оглядываясь по сторонам, тихо говорил Эйкеру:
        - В Овечьих воротах сидит нищий-калека по прозвищу Розовый Шимон. Запомнил?
        Эйкер кивнул.
        - Я уверен, что на него можно положиться. Шимон был воином, учить его, что делать с врагом, не нужно. Руки у него ещё сильные. Купишь на базаре подходящий нож - отсюда не бери: ерушалаимская стража может отнять при входе в город, - передашь его Шпиону и объяснишь, кого он должен убить, когда тот человек появится в Овечьих воротах. К другим воротам я тоже пошлю верных людей.
        - Этому Шимону нужно пообещать какую-то награду? - спросил Эйкер.
        - Нет, так можно всё испортить. Шимон затаил злобу на весь дом Давида за войну, которая сделала его калекой. А его друга Ури из Хита вообще подставили под камни и жернова, которые аммониты сбрасывали с городской стены - чтобы прикрыть грех короля Давида и Бат-Шевы - матери Шломо. Это известно точно. Посмотри, как там в печи моё послание.
        Эйкер взял длинный прут, потрогал им глину и покачал головой: ещё сырая.
        У него были тонкие, всегда сжатые губы и постоянно напряжёные ноздри. Эйкер ушёл из Ерушалаима, жил в Шило и учил «с губ» Ахии Закон.
        Он опять поковырял прутом в печи, сказал: «Готово», острожно выкатил цилиндр на каменное блюдо, поставил его на землю и взглядом показал Ахии на чёткий отпечаток его кольца - две буквы: «Алеф» - «Ахия» и «Шин» - «Шило».
        - Раз готово, ты можешь отправляться в Ерушалаим уже сегодня.
        Шимон сидел на своём обычном месте и о чём-то думал. Ему мешали мальчишки-водоносы, подбегавшие к Овечьим воротам посидеть в тени и, пока у торговцев не возобновится жажда и их снова не нужно будет обнести водой, поболтать с Худым - ворчливым нищим, приятелем Шимона.
        - Шимон, - сказал Худой. - Зачем ты вчера сказал этим мальчишкам, будто бес может создать живую тварь, размером меньше ячменного зерна. Не может! Верблюда - пожалуйста, а блоху - нет. Ладно, - обратился он к мальчишкам. - Вот я вам сейчас расскажу чистейшую правду. Трое грузчиков взялись перенести огромный кувшин с вином. Остановились передохнуть, поставили кувшин у водосточного жёлоба, а того не знали, что под водосточными желобами всегда живут бесы. Вдруг кувшин на их глазах взял да и рассыпался. Хозяин потребовал, чтобы грузчики заплатили ему и за пролитое вино, и за разбитый кувшин. Те, конечно, отказались. Начался спор, дело дошло до известного праведника. Он сразу понял, чьих лап это дело, и призвал беса к ответу. Но тот не растерялся: «А что мне было делать, если является эта деревенщина и не спросивши берет и ставит кувшин мне прямо на голову?».
        Мальчишки-водоносы смеялись, а к Шимону в этот момент подошёл запыхавшийся человек в богатом, но уже сильно поношенном халате.
        - Вот, я вчера купил у тебя средство от бородавок, - сказал он. - Помнишь? - и вытащил из-под полы халата глиняный пузырёк.
        Шимон посмотрел на него и неохотно произнёс:
        - Ну?
        - А как его принимать? Может, ты и сказал, да я не запомнил.
        - Разболтать и выпить. Чего проще!
        - А когда, в какое время?
        - Утром. За час до того, как проснёшься.
        - A-а понял, - обрадовался человек, завернул пузырёк в полу халата и быстро пошёл к городскому базару.
        Убежали и мальчишки. Нищие остались одни и вернулись к беседе.
        - Ты замечал, как спят солдаты? - спросил Шимон Худого. - Молодой, он свернётся, будто в животе у матери, согреется и сопит себе. А старые солдаты спят вытянувшись.
        - Не только они, - подхватил Худой. - Я тебе так скажу: человек начинает спать вытянувшись, когда его собственный возраст сравняется с возрастом его матери в год её смерти.
        В этот момент к Худому подошла женщина, положила в стоявшую перед ним тарелку для подаяний несколько луковиц и спросила совета, как избавиться от пауков в доме. Получив совет, женщина ушла.
        Шимон опять вернулся к своим мыслям. Сегодня ему очень хотелось поделиться с кем-нибудь, вот, хоть с Худым, догадкой о том, что человек, который иногда подходит к нему в сумерках - сам король Шломо. «Если я скажу людям, что со мной разговаривает король, - рассуждал он про себя, - кто поверит? Скажут: “Опять врёшь, Шимон!“»
        Но он всё равно рассказывал, что его навещает сам король и однажды даже похвалил его за мудрость.
        На камень рядом с Шимоном присел молодой человек, чьё лицо сразу показалось нищему знакомым, хотя он и не подал виду, что старается вспомнить, где мог его видеть. Молодой человек положил в тарелку целую лепёшку и спросил Шимона о здоровье.
        - Готов лететь на врага: бежать-то не могу! - засмеялся нищий, поднимая к небу палку.
        В душе у Шимона нарастало предчувствие неприятностей. И тут он вспомнил, что молодой человек несколько лет назад сидел по ту сторону ручья Кидрон, сразу за мостом, горожане несли ему заплесневевшую одежду, и он, должно быть, неплохо зарабатывал чисткой, но вдруг исчез из Ерушалаима. Говорили, будто он всё продал и ушёл в Шило учить Закон у пророка Ахии. Такие случаи были не редкость. Об Эйкере быстро забыли… «Вот как его звали! Конечно, Эйкер! Сын городской шлюхи Азувы. А к Азуве я и сам когда-то захаживал», - улыбнулся Шимон.
        Как только Шимон вспомнил, кто это, он успокоился. Но подумал: «Что ему до моего здоровья?»
        - Хочешь пить? - спросил нищий, протягивая Эйкеру флягу.
        Тот покачал головой и спросил, указывая рукой на другой берег ручья Кидрон, видный через открытые ворота:
        - Знаешь, кто там живёт?
        - Жёны нашего короля.
        - Семьсот жён да ещё триста наложниц, - уточнил Эйкер.
        Шимон засмеялся.
        - Что же здесь смешного? - удивился Эйкер. - Разве это не грех для иври, да ещё для короля? Так почему ты смеёшься?
        - Потому что я каждый день слышу эти сказки, - ответил нищий, продолжая смеяться. - Те, кто их рассказывает, просто сами мечтают иметь много жён. Ну, раз иврим нравится такой сластолюбивый король - пусть рассказывают!
        - А ты не веришь? - Эйкер нахмурился. - Ты думаешь, народ зря болтает?
        Эйкер потянулся за флягой, и тут у него из-под халата выпал кожаный свёрток и развернулся. В нём оказался филистимский нож. Эйкер на секунду растерялся, потом завернул нож, убрал свёрток под полу халата и посмотрел на нищего.
        - Во-первых, если бы у короля было столько жён, у нас в Ерушалаиме каждую неделю было бы по королевской свадьбе. Весёлая была бы жизнь! - засмеялся Шимон.
        - А во-вторых? - перебил его смех Эйкер.
        - Во-вторых, наш король, как и его отец Давид, стихи сочиняет. А в стихах говорит то, что велит ему Всевышний. Ты это забыл? Как мог бы Шломо что-нибудь сочинить, если бы у него была тысяча жён? А управлять страной когда? Сам подумай, если бы король проводил столько времени с женщинами, разве не клевал бы он носом и в суде, и в Храме.
        Заметив, что Эйкер заколебался, Шимон привёл самый сильный, как ему казалось, довод:
        - А где дети от этих жён, ты мне скажи? Рехавам и две его сестры - от Наамы-аммонигянки, да будет благословенна ее память. Как же это остальные девятьсот девяносто девять жён оказались бездетными. Можешь ты мне объяснить?
        Эйкер поднялся.
        - Зайду к тебе в другой раз, - пробормотал он и уже было пошёл к воротам, но вдруг вернулся и снова сел напротив Шимона.
        - А Бигия, дочь фараона, - спросил он. - С ней как?
        Шимон засмеялся.
        - Это не любовь, - махнул он рукой. - Это на пользу страны. Дети от таких отношений не родятся, только границы меняются.
        Эйкер вдруг тоже начал смеяться. Так они глядели друг на друга и хохотали, вызывая удивление у прохожих. Потом Эйкер сказал:
        - Шалом, Шимон. Ты - мудрый человек. Но король наш всё равно великий грешник. Поразмысли над этим до нашей следующей встречи.
        И он исчез в толпе, выходившей из города через Овечьи ворота.
        «О том, что я мудрый, мне уже говорили, - думал Шимон, жуя лепёшку. - Зачем же всё-таки приходил ко мне этот Эйкер? Для чего ему филистимский нож и зачем нужна ещё встреча?»
        - Худой, - тихо сказал он вернувшемуся на своё место приятелю, - ты помнишь, что кричит здесь каждое утро глашатай?
        - Помню.
        - Повтори.
        - Каждый, кто встретит злодея Эйкера в Ерушалаиме, должен сообщить об этом в городскую стражу.
        - Да, так вот, пойди в город и скажи людям Бнаи бен-Иояды, что Эйкер в Ерушалаиме.
        Глава 26
        - В десятый день Восьмого месяца 2449 года от сотворения Мира наш праотец Моше во второй раз сошёл с горы Синай, неся Скрижали, и народ, стоявший у подножья горы в большом страхе, узнал, что Бог простил ему поклонение отлитому из золота тельцу, - рассказывал своим ученикам пророк Натан. - С тех пор мы отмечаем этот день каждый год и называем его?..
        - День очищения! - выкрикнул мальчик в полосатой рубахе.
        - Верно, - похвалил его пророк Натан. - А какое ещё название есть у этого дня?
        - Судный день, - раздалось сразу несколько голосов.
        - Правильно, - сказал пророк Натан. - Скоро наступит Судный день, и я хочу проверить, что вы запомнили о нём.
        - Человек должен просить прощения, - вспомнил рыженький мальчик.
        - У кого? - повернулся к нему пророк Натан.
        - У людей, кого обидел, и у Бога, - подсказал кто-то из детей.
        - У кого раньше?
        - У людей, - неуверенно сказал мальчик в полосатой рубахе.
        - А потом?
        - Потом у Бога.
        - Правильно, - пророк Натан даже засмеялся, довольный. - Теперь вижу, запомнили.
        Всю эту неделю жители Ерушалаима просыпались под звуки шофара и возгласы левитов: «ВЕРНИСЬ, ИЗРАИЛЬ, К ГОСПОДУ БОГУ!» Храмовые коэны призывали народ забыть вражду, помириться и просить у ближних прощения за обиды, нанесённые вольно или невольно. В городе воцарилась торжественность, ерушалаимцы приходили в Храм в белых одеждах и слушали, как король Шломо громко читает Священный свиток: «В ДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ ВОСЬМОГО МЕСЯЦА СЕГО, В ДЕНЬ ОЧИЩЕНИЯ, ДА БУДЕТ У ВАС СВЯЩЕННОЕ СОБРАНИЕ: СМИРЯЙТЕ ДУШИ ВАШИ И ПРИНОСИТЕ ЖЕРТВУ ГОСПОДУ. НИКАКОГО ДЕЛА НЕ ДЕЛАЙТЕ В ДЕНЬ СЕЙ, ИБО ЭТО - ДЕНЬ ОЧИЩЕНИЯ, ДАБЫ ОЧИСТИТЬ ВАС ПЕРЕД ЛИЦОМ ГОСПОДА, БОГА ВАШЕГО».
        До окончания Судного дня все ворота в городе оставались закрытыми, торговля и всякая работа прекращалась, начинался пост.
        Первые лучи солнца окрасили плиты Храма в золотистый цвет. Было ещё по-утреннему холодно, когда возле медных столбов Яхин и Боаз начали собираться коэны. Ворота Храма были широко распахнуты, и люди могли видеть тяжёлую завесу Двира с вытканными по ней орлами и львами. Поднимался дым от утреннего жертвоприношения, горела большая менора, сияли на солнце священные сосуды для воскурения благовоний.
        В обычные дни в Ерушалаиме все так кричат, что трудно расслышать, что сказал коэн в Храме. И вдруг - тишина! Молчит королевский Офел и нищий район пещер на берегу Кидрона. Не кричат сборщики податей и пастухи, прогоняющие овец по городским улицам; не голосят базары, где в обычные дни ослы, верблюды и их хозяева стараются переорать друг друга. Не слышны голоса купцов и паломников на мосту через ручей Кидрон, не перекликаются молодые левиты, собирающие в садах Храма ароматические травы для Золотого жертвенника. Воины, придворные, простохлюдины - все столпились на восточном склоне Храмовой горы. Вытянув шеи, они смотрят через Кидрон в сторону Маличной горы, откуда должен появиться первосвященник.
        Тихо. Зной. Город замер.
        Посмотреть на первосвященника иврим собрались к подножью Масличной горы чужестранцы - гости Ерушалаима: арамеи, филистимляне, люди пустыни, негры-моряки из страны Пунт. Их легко отличить по ярким одеждам. С вершины горы Покоя, где стоят дома иноземных жён Шломо, сами жёны и их слуги смотрят на Храмовую гору: им тоже интересно, как ведут себя иврим и их священнослужители в такой странный день.
        Иврим стояли в тени каменной стены, окружающей Храм, пока король не кончил читать молитву, прося Господа о прощении Его народа.
        Для первосвященника Азарии впервые наступил Судный день, когда он должен будет провести службу в Храме. Семью днями раньше его начали готовить к этому: читали перед ним Закон и проверяли, точно ли он помнит, что должен делать после того, как войдёт в Двир и воскурит ароматные травы перед Богом. Прежде чем переодеть Азарию в праздничные одежды, коэны убедились, что пепел Красной коровы для очищения первосвященника - на месте.
        В прошлом году на Масличной горе была торжественно сожжена шестая Красная корова с момента выхода иврим из Египта. Народ со всей Эрец-Исраэль собрался в Ерушалаиме. Тогда службу проводил первосвященник Цадок, ещё не знавший, что в следующем году ему уже не доведётся брызгать водой из Тихона с растворённым в ней пеплом Красной коровы на завесу, которая отделяет Двир от остального Храма - так всегда начинается служба первосвященника в Судный день.
        Коэны в специально поставленной палатке сняли с Азарии голубую мантию первосвященника и после омовения переодели в белые одежды простого коэна. На плечах рубахи закрепили накладки из оникса, а к ним привязали лентами священный нагрудник-хошен.
        За открытым пологом палатки первосвященник Азария видел своих детей. Те пришли проститься с отцом на случай, если сердце его не выдержит волнения, когда он войдёт в Двир.
        Первосвященник знал, что ни разу не нарушил Закон и удерживал язык от злого слова. Но и он не умел избежать греховных мыслей, и поэтому просил за них прощения. Просил истово, просил и не знал, будет ли ему прощение и каков приговор Господа населению Эрец-Исраэль на будущий год: жить в достатке и в мире или при засухе, землетрясении и нашествии врагов.
        Чтобы успокоиться, первосвященник Азария смотрел на небо.
        И вдруг он увидел там… Ерушалаим Небесный!
        В Восьмом месяце над городом висят пушистые облака. Ветер, поднимающийся от Солёного моря, надувает и окрашивает их. Из облаков этих и построен Ерушалаим Небесный, и в нём - священные предметы, которые изготовил для Храма медник Ави: Медное море, Золотой жертвенник, столбы Яхин и Боаз. На них и смотрел с земли первосвященник Азария.
        Ерушалаим Небесный располагался на острове, висящем прямо над Городом Давида - южной частью Ерушалаима земного. У храмовых ворот сидел лев, которого однажды послал Господь, чтобы указать королю Давиду место для главного города Своего народа. Лев так и остался в Ерушалаиме Небесном. Храм, Дом леса ливанского, городская стена с башнями - первосвященник Азария увидел явственно и их, и мощный свет, поддерживающий остров на осях золотых лучей. Снаружи, вне стен Ерушалаима Небесного, сталкивались в битве гигантские чудовища - тяжёлые, медлительные, свирепые. Но в самом Небесном городе - тишина и свет.
        На глазах первосвященника остров начал оседать в серую пучину, нависшую над Иудейскими горами, и когда Азария захотел показать Небесный Ерушалаим стоящим рядом коэнам, от города уже остались лишь рыхлые очертания Офела, да у северной части стены два воина, похожих на братьев бней-Цруя, напирали друг на друга лбами и бородами, раскинув руки на полнеба.
        Коэн, закреплявший ленту хошена, сильно прижал плечо, и от боли Азария очнулся. Прислушался к чтению другого коэна и понял: пора!
        Священнослужители расступились, и первосвященник Азария при полной тишине мира направился по настилу моста через Кидрон к Храму. Там, омыв ноги, он вошёл в Двир, поставил тарелку с углями между шестами Ковчега Завета и кончиками пальцев высыпал на угли порошок из золотой ложки. Когда помещение наполнилось дымом, первосвященник Азария отодвинул завесу и вышел. Пройдя через Хейхал, он появился на пороге Храма. Площадь перед входом была заполнена людьми. Пав лицом на землю, священнослужители и народ ждали возвращения первосвященника, не смея даже мельком взглянуть в сторону Двира.
        Выйдя к людям, первосвященник Азария во всю мощь своего голоса произнёс полное имя Бога, и народ восславил Господа, как славят Его ангелы: «БЛАГОСЛОВЕННО ЦАРСТВОВАНИЕ ЕГО ВОВЕКИ!»
        Люди думали, что первосвященник, готовясь к службе, выучивает наизусть имя Бога, но сам он знал, что это не так. Очищение, пост и ночная молитва вознесли Азарию в такие сферы, что, когда он вышел из Двира, имя Бога само слетело с его уст.
        Вечером над Ерушалаимом прошёл лёгкий дождь и оставил пятна на земле - иначе люди не поверили бы, что шёл дождь, потому что опять стало душно и жарко.
        Трубный звук шофара возвестил об окончании поста и вызвал в сердцах иврим надежду на прощение их Господом, Богом израилевым. В каждом доме началось веселье.
        Король Шломо, вернувшись из Храма, благословил Рехавама, как в этот день благословляют сыновей все отцы в Эрец-Исраэль: «ДА БЛАГОСЛОВИТ И ДА ХРАНИТ ТЕБЯ БОГ, ДА ОЗАРИТ ОН ДЛЯ ТЕБЯ ЛИЦО СВОЁ, ДА НИСПОШЛЁТ ОН МИР ТЕБЕ!»
        Рехавам стоял босой, в белой рубахе и, как показалось отцу, необыкновенно худой. «Это из-за поста», - подумал Шломо.
        В который раз ему стало тревожно за сына-наследника.
        В этом году Рехаваму исполнялось двадцать семь лет, у него было две жены - обе из родни - и он уже одарил Шломо первым внуком, Авиамом. Все в Ерушалаиме знали, что Рехавам не порвал с шайкой своих спесивых товарищей. После того как они зарезали вавилонских купцов в Весёлом доме, их судили, и каждый получил наказание, а главарь шайки был побит камнями. Рехавам на какое-то время отошёл от беспутной ерушалаимской молодёжи и даже появился в Школе Мудрости на уроках пророка Натана, объяснявшего Закон. Но радость отца была недолгой: очень скоро Шломо сообщили, что Рехавам вернулся к своей компании.
        Когда король Шломо уезжал в Эцион-Гевер, он хотел оставить вместо себя Рехавама: ведь тому пора было готовиться принять правление страной. Но хорошо, что вместо короля тогда остался командующий Бная бен-Иояда. Во время бунта строителей-эфраимцев Рехавам с его молодыми советчиками наверняка устроил бы кровавое побоище и отпугнул бы от Ерушалаима все племена иврим.
        Последнее время они виделись редко и почти не разговаривали. Шломо всё ждал, что Рехавам придёт к нему и расскажет, чем он занят, о чём размышляет, поинтересуется делами в стране, попросит совета. Сын не появлялся, от расспросов уходил - может, был чем-то обижен. Чем? Шломо не находил ответа и мучался.
        Но жён своих и сына Рехавам любил. Бывая в его доме, король Шломо думал: «Наама была права, наверное, это любовь дал нам Господь в утешение за неизбежность смерти. Когда мужчина молод - любовь к женщине, потом - к ребёнку, а в старости - любовь к самой жизни, которая заканчивается. Как говорила моя Наама, “СИЛЬНА, КАК СМЕРТЬ, ЛЮБОВЬ…”
        Вспоминая Нааму, Шломо всегда начинал тосковать по осенним прогулкам с ней в горах, среди влажной прохлады Иудейской пустыни… На покрытых щебнем склонах гор цвели нарциссы - любимые цветы Наамы. Она становилась перед цветком на колени и дышала на него, будто хотела отогреть душистую и нежную головку цветка, всегда немного наклонённую набок.
        Было уже за полночь, когда Шломо вышел из дома и направился к Храму.
        Служба закончилась, люди разошлись по домам. Стражники впустили Шломо во двор, он вошёл и огляделся. Подумал: жертвенник поставили правильно, на то самое место, где Бог сотворил Адама, где Ной принёс благодарственную жертву после окончания Потопа, а праотец иврим Авраам уже занёс нож над связанным сыном своим Ицхаком, когда ангел остановил его руку.
        На душе стало легче, Шломо повернулся и пошёл к Дому леса ливанского.
        А в городе продолжали трубить шофары, народ праздновал окончание самого страшного дня в году - Судного дня.
        Глава 27[Написана под влиянием статьи рава И. Д. Соловейчика «Праведник и страдания».]
        Зимой, в солнечные дни король Шломо, подобно праотцам Аврааму, Ицхаку и Яакову, седлал ослика и уезжал в пустыню, где никто не мешал ему думать. Иудейская пустыня была рядом. После утренней молитвы король Шломо, если он в этот день не судил, не встречался с иноземными купцами и не решал важные дела, набрасывал на голову большой шерстяной платок, садился на ослика и, запретив искать его, отправлялся в объезд Масличной горы в пустыню. Там он оставался под сводом пещеры до наступления сумерек, а иногда засыпал, завернувшись в платок, и возвращался только под утро.
        Эта зима, кажется, решила вобрать в себя сразу все сезоны года. Выпадал и таял снег, часто начинался дождь, потом возвращалось солнце и высушивало склоны холмов, на которых стоял Ерушалаим. Мир, простирающийся перед Шломо, был тих и приветлив. Когда вот так всё вокруг погружалось в зимнюю прозрачность, у Шломо бывало чувство, будто Господь всматривается с небес в свои творения: в рыжую сосновую рощу на пригорке, в притихших на ветках птиц, в лужи, оставшиеся после растаявшего на дневном солнце снега, в Ерушалаим и в него, Шломо. У радости, которую пробуждал в нём ливень зимнего света, не было причины, как не было и возможности удержать эту радость. Он думал: «Всё - дом Божий: и земля, и небо, и море!»
        Вчера поздним вечером, смущённый и растерянный, пришёл Шломо в Храм. К нему вернулся его детский ночной ужас. Он подолгу не мог уснуть, ему опять стало казаться, будто он один и беспомощно мечется в пространстве, переполненном ожиданием смерти.
        Через распахнутые ворота во двор Храма проникал ветер. Шломо обхватил руками столб Яхин и прижался к нему лбом. От таких прикосновений ему всегда становилось легче.
        - Я настолько понимаю людей, что жизнь моя сделалась невыносимой от жалости к ним, - бормотал Шломо.
        - Ты же просил у Господа мудрости, вот Он тебе её и дал.
        - Я хочу покоя!
        - Но ты просил у Господа мудрости, и Он тебе её дал, - повторил Храм. - И теперь ты знаешь цену всему, из чего состоит жизнь человека. Вспомни изгнание из Рая. Это была расплата за съеденный плод с Древа познания добра и зла, расплата за мудрость.
        - Я зарою в землю всю свою мудрость, все стихи и притчи! - кричал про себя Шломо. - Я больше не хочу бояться ночи!
        - Ты устал быть королём, Шломо, это не для тебя, - сказал ему Храм. - И прими: мудрец может познать многие тайны жизни. Но он не в силах вынести хаоса истерзанного ума. Вы, люди, беспомощны, и в вашей беспомощности - бездомны. Особенно перед лицом ночного страха.
        Шломо обогнул склон холма, где стояли пастушеские шалаши. Дети украшали их цветами к празднику Суккот. У Шломо не было сил ни посмотреть, сохранился ли «их с Наамой» шалаш, ни даже взглянуть в ту сторону, где он стоял.
        Задумавшись, он не заметил, как выехал на окраину сосновой рощи, растущей на песке и примыкающей к маленькому селению - с десяток едва видных над землёй домов. Часть рощи была выжжена, расчищена и перепахана под ячменное поле, а по его краю посажено несколько оливковых деревьев. Шломо остановился за ними. Неподалёку от него за плугом, в который был впряжён вол, шёл пахарь. К плугу крепилась железная воронка с семенами. Мальчик - может, слуга, а может, сын - то и дело бегал к кувшину, стоявшему под сосной, отсыпал из него зерно в глиняный ковш, возвращался и наполнял воронку. Пахарь, не останавливаясь, продолжал погонять вола. Ещё двое мужчин мотыгами били по коричневым комьям, разрыхляя землю. Остальные собирали камни под оливами и складывали из них ограду для защиты деревьев от коз.
        Подошло время вечерней молитвы, люди прервали работу и, сойдясь вместе, начали повторять слова, которые произносил один из них, судя по одежде, местный коэн. Стоя в роще никем не замеченный, король Шломо произносил про себя те же слова. Это было ему непривычно и странно: общая молитва. Закончив её, люди не сразу вернулись к работе, а ещё несколько минут оставались на месте, и каждый что-то шептал. Шломо подумал: «Наверное, они говорят Ему о своих нуждах, просят помощи. Но зачем? Разве Бог не знает, что человек хочет быть здоровым, сытым, спокойно жить в своём доме и того же желает своим детям и родителям? Разве Господь не добр и не милостив? Разве Он и без нашей просьбы не делает нам добра? Обращаясь к Нему, мы называем Его нашим Отцом. А дети ведь не просят, чтобы отец кормил их, одевал и защищал.
        Почему же мы просим об этом нашего Бога?»
        Так и не показавшись из-за деревьев, король Шломо ушёл ещё глубже в прозрачную, не сохранившую хвою рощу. Там он увидел быстрый ручей и обрадовался. Вода пахла травой. Он напился, ещё раз с удовольствием омыл лицо, потом влажными руками обтёр грудь, шею, плечи и засмеялся - так ему стало хорошо. Он дивился своему смеху, и думал, что душа его стосковалась по радости.
        Шломо спохватился: как же он забыл про ослика! Сходил за ним, отвязал и подвёл к ручью, дал напиться, потом смочил тряпку, обтёр ему ноги, достал из пояса лепёшку, поделился с осликом, и оба принялись жевать.
        Посмотрев, где на небосклоне появилась первая звезда, Шломо пошёл к ней, ведя за собой ослика, и вскоре вышел в подлесок. Тут же он наткнулся на пучок заострённых морщинистых листьев, торчащих из-под земли. Из середины пучка тянулись к небу сиреневые цветки. Шломо наклонился, чтобы их разглядеть, его обдало сильным терпким запахом. Мандрагора!
        - Только не вздумай вырывать её сейчас! - раздался голос у него за спиной.
        Шломо выпрямился и обернулся. На пне сидел старик и улыбался ему. Он был калекой, на земле около пня лежала его палка. Волосы старика спутались с рыжеватой бородой, розовая сетка сосудов покрывала щеки, а красные пятна - шею. Старик кого-то смутно напоминал королю Шломо, но он никак не мог вспомнить - кого.
        Поздоровавшись, старик сказал:
        - Запомни, вырывать мандрагору из земли можно только на рассвете. Встанешь лицом к солнцу, возьмёшь нож и очертишь вокруг стебля два круга, один внутри другого. Но не забывай всё время отворачивать лицо, потому что мандрагора будет испускать ядовитый дым. И ещё. Прежде, чем вырывать её, нужно чем-нибудь заткнуть уши, потому что она начнёт издавать такой крик, от которого люди и животные сходят с ума.
        - Ради чего так стараться? - вырвалось у Шломо. - Зачем мне мандрагора?
        - Из её корней можно приготовить сто разных снадобий, а если сварить корни в молоке молодой ослицы, то у тебя под рукой всегда будет мазь, которая останавливает кровотечение, снимает боль и, конечно, помогает в любви.
        Голос калеки тоже был знакомым. Шломо показалось, что и старик всматривается в него, стараясь вспомнить, где он его видел.
        - Спасибо, - улыбнулся король Шломо. - Я обязательно приду сюда на рассвете и вырву мандрагору. Ты живёшь в том селении? - он показал рукой. - Нет? А я верно иду к Ерушалаиму?
        - Верно, - подтвердил старик. - И мне туда же. Нам по пути.
        - Тогда садись на ослика. Я всё равно иду с ним рядом.
        И он подсадил калеку на ослика.
        - Ты живёшь в Ерушалаиме?
        Старик покачал головой.
        - Я не живу нигде. Ночую в пещере. Земля и этот лесок никогда не дадут умереть с голоду.
        - У тебя совсем ничего нет?
        - Так уж «совсем ничего»! У меня есть душа, которую дал мне Бог, - возразил старик. - Всё, что сделано руками человека - дом, который он себе строит, богатство, которое копит, и семья, и уважение людей, которого он добивается, - всё только… ну, как бы это сказать? Видишь, вот я дохнул, вышел пар изо рта и нет его. И так всё, что есть у человека. Только душа не исчезнет, потому что она создана не из праха, как наше тело.
        Шломо во все глаза глядел на старика, сидящего на его ослике.
        - Ты разве не боишься смерти? - наконец выговорил он.
        Старик задумался.
        - Не знаю. Человек пришёл из ниоткуда и уйдёт в никуда. Я видел мертвеца: лежит, раскрыв ладони, а в них пусто.
        «Неужели всё только суета!» - подумал Шломо.
        И он, и ослик тяжело дышали после подъёма в гору. Уже хорошо были видны освещённые факелами ворота. Шломо догадался, что в сумерках сделал круг и вернулся к городской стене. Он отпил из фляги, висевшей у него на поясе и протянул её старику. Тот поднёс её к глазам, чтобы рассмотреть при свете луны, и засмеялся.
        - Так это ты забыл у меня флягу с таким знаком! - обрадовался он. - Я - нищий Шимон. Мальчишки меня дразнят Розовым Шимоном, они уверяют, что на рассвете уши мои становятся розовыми, - он засмеялся. - Мы беседовали с тобой в Овечьих воротах. Теперь вспомнил? Приходи и забери свою флягу.
        - Пусть она будет твоей, - теперь и Шломо вспомнил нищего. - Вот мы с тобой сегодня говорили о жизни и о смерти. Знаешь, как-то я спросил у одного купца: «Зачем ты так стараешься: копишь деньги, жертвуешь на Храм, помогаешь больным? Ведь ты уже не молод. Уйдёшь - и всё достанется другим. Человек же ничего не может забрать с собой, ни добра, ни похвал за свои добрые дела». Совсем так, как ты сказал: «Лежит, раскрыв ладони, а в них пусто». Купец долго думал, но не смог мне ответить. А я понял: если человеку не всё равно, что с ним будет после смерти, если для него важно, чтобы о нём вспоминали по-хорошему, значит, Бог говорит ему, что со смертью ещё не всё кончается.
        - Верно, - сказал Шимон и, покряхтывая, слез с ослика. - Вот я и приехал. Сегодня заночую вон там, в пещере. Видишь мои Овечьи ворота? Тебе с ослом лучше пройти в город через них, все остальные, наверное, стража уже закрыла до утра. Да хранит тебя Бог!
        - Да хранит тебя Бог! - повторил король Шломо, глядя ему вслед, сел на ослика и плотнее закутался в платок.
        Глава 28
        - Погоди, папа, не рассказывай, - попросила Отара. - Я схожу посмотрю, не подгорел бы хлеб.
        В углу топилась большая печь, в ней хозяйка дома Мирьям готовила еду. В племени Ашера было принято есть вечером. Дочери, Отара и Ронит, помогали матери: мыли и нарезали лук, крошили чеснок, наливали масло в светильники, скручивали фитили. В горшках подогревалось молоко, овечий сыр подсыхал на глиняной тарелке, пахло свежим хлебом - его выпекали на горячих камнях и потом ещё некоторое время держали в прогретой ветками маленькой печке, стоявшей возле дома между кувшинами с зерном. Мирьям на опухших ногах ковыляла между печью и той комнатой, где на полу сидели вернувшиеся только сегодня после паломничества в Ерушалаим на праздник Суккот её муж Яцер бен-Барух и средние сыновья Ном и Шая.
        Мирьям родила мужу двенадцать детей, из которых семеро выжили, чем она очень гордилась. «Бог послал мне столько детей, сколько другим мужьям рожают две жены», - любила говорить она.
        Старшие дети на этот раз не покидали селения: Отара ждала ребёнка, а Элияу уже побывал в этом году с караваном в Ерушалаиме на празднике Песах и остался дома, чтобы перевезти на гумно урожай со своего поля и с отцовского.
        Яцер бен-Барух со средними сыновьями, умытые и переодетые с дороги, произнесли благодарственную молитву за благополучное возвращение и начали рассказ о своём паломничестве в Ерушалаим.
        - Какая там была погода? - спросила Отара. - Здесь у нас Девятый месяц начался сильным дождём с громом и молниями. Потом дождь ещё слегка моросил, но большую часть времени небо было чистым.
        - В Ерушалаиме всё время светило солнце, да и в пути наш каравн ни разу не попал под дождь.
        Он вспомнил дорогу, по которой шёл караван. Всё вокруг затопила густая зелень, в руслах пересыхавших на лето ручьёв журчала вода, и перейти через них с верблюдами, ослами, а особенно с овцами было не просто. Ночью становилось холодно, и охране каравана - её по жребию несли все взрослые паломники - приходилось разводить костёр и поддерживать его до самого утра.
        - Я, может, в свои пятьдесят уже не так крепок, как раньше, - продолжал Яцер бен-Барух, - но старался от молодых не отставать: зря что ли водил караваны двадцать лет!
        - А твой друг Омри из Нафтали?
        - Не было Омри в этот раз, - вздохнул Яцер бен-Барух. - Говорили, он болел зимой, ослаб, лежит и не встаёт.
        Он замолчал. Опять вспомнилась дорога.
        На опушке леса только что народились белые и жёлтые ромашки и сочный, полюбившийся верблюдам ракитник. Как всегда после зимних дождей зацвёл тамариск и проклюнулись розовые башенки алтея. Утром кусты сгибались под тяжестью улиточных домиков, из которых торчали прозрачные медлительные рожки. Днём, едва караван успевал расположиться на отдых, как откуда ни возьмись налетали оранжевые божьи коровки и тревожили пасущихся верблюдов, опускаясь им на морды. Пробудились жуки-тяжёловозы. Они то зарывались в почву, то задом выползали оттуда и перебегали на другое место, оставляя жемчужный след на коричневой пыли, толстым слоем покрывшей дорогу.
        - А дальше, папа? - напомнил Элияу. - В Ерушалаиме народ просил у Бога, чтобы вовремя пошли зимние дожди?
        - Конечно, просил. А вечером был праздник Водочерпания. Возле источника Тихон поставили высокие светильники. Под звуки киноров, барабанов и бубенчиков коэны черпали золотыми кувшинами воду и всем давали её пить.
        Дочери внесли и расставили тарелки с сухим иссопом и маслинами, кувшинчики с маслом и ракушки, наполненные солью. Зажгли светильники.
        - Веселье Водочерпания праздновали и до Храма, - сказала Мирьям. - Что нового в Ерушалаиме?
        - Нового? - Яцер бен-Барух начал перечислять: - Теперь главы семейств в Эрец-Исраэль должны подниматься в Ерушалаим на три праздника Восхождения: Песах, Шавуот и Суккот. В последний день праздника Суккот, когда все паломники собираются во дворе Храма, сам король громко читает перед ними Священный свиток, в котором рассказывается наша история от выхода из Египта до прихода в Эрец-Исраэль.
        - А ещё обычаи повелевают иврим во все праздники радоваться и веселиться, - засмеялась Мирьям, ставя перед мужем большую чашу для вина.
        - В Суккот - особенно, - подхватил Яцер бен-Барух. - Так вот, веселье началось вечером и сразу по всему городу. К паломникам присоединились мудрецы, храмовые левиты и коэны во главе с первосвященником, король и все почтенные жители Ерушалаима. Повсюду гремели барабаны, все танцевали, а кто, вроде меня, не умел - кружился на месте.
        - Расскажи, какой вы себе построили шалаш? - подошла, обтирая руки о передник, Отара. - Хлеб сейчас принесут.
        Старшая дочь Яцера бен-Баруха очень походила на мать: такая же короткая шея, покрытая тёмным загаром, такие же полные плечи, такая же улыбка и такой же хрипловатый голос.
        - Дети очень старались, - вспоминал Яцер бен-Барух. - По-моему, наш шалаш был самым красивым в Ерушалаиме. Они развесили по стенам первые плоды из осеннего урожая: колосья, виноградные лозы, гранаты, финики и смоквы.
        - А главные «четыре вида»? - спросила от печи Мирьям. - Вы про них не забыли?
        - Что ты! У нас, как и в каждом шалаше, были и пальмовая ветвь, и ветки ивы и мирта…
        - И этрог, - выкрикнули одновременно Шая и Ном. - Мы их связывали вместе и танцевали с этой связкой в руках, как все ерушалаимцы.
        - Восемь лет назад вы были на празднике Шавуот в Храме с твоим отцом, почтенным Барухом бен-Авиноамом - да будет благословенна его память, - напомнила Мирьям. - Тогда Отара и Элияу так замечательно показывали нам, как во дворе Храма играли «Песнь Песней»! Говорят, будто король Шломо сочинил целый свиток притч. Может, вам довелось послушать их?
        - Бог послал нам такую удачу. Представь, большой шалаш о трёх стенках и в нём показывают притчу из этого свитка. Называется «Премудрость и глупость»[28 - Пьеса-балаганчик «О Мудрости и Глупости» основана на «Книге Притч», гл. 1, 8, 9.]. Ну-ка, дети!
        Ном и Шая только того и ждали. Тут же в середине комнаты появились два плоских камня, и мальчики взобрались на них.
        Ном выкрикнул:
        - Премудрость провозглашает на улицах, на площадях подаёт свой голос. В самых шумных местах взывает она, при входе в городские ворота говорит она речи свои.
        - К вам, люди, взываю.
        Голос мой - к сынам человеческим, - вступил Шая. —
        Я, Премудрость, обитаю с сообразительностью <….>
        У меня совет и мудрость, я - разум, у меня сила. —
        Мальчик почесал живот под рубахой и продолжал:
        - Господь создал меня в начале пути своего,
        прежде созданий своих <….>
        когда ещё не было земли.
        Я родилась, когда ещё не было бездны и источников, полных воды.
        Я родилась прежде, чем погружены среди вод были горы, прежде холмов.
        Когда ещё Он не сотворил ни земли,
        ни полей, ни начальных пылинок Вселенной.
        Когда Он задумывал небеса - я уже была там.
        Когда Он проводил круг на поверхности бездны,
        когда Он утверждал облака в высоте,
        когда закреплял источники бездны,
        когда полагал для моря устав свой,
        чтобы воды не преступали Его приказ,
        когда полагал основания земли —
        я была при Нём,
        я была радостью каждый день,
        веселясь перед Ним всё время…
        Он забыл слова, и отец пришёл ему на помощь:
        - Послушайте наставления и будьте мудрыми!..
        - Про муравья! Расскажи про муравья! - закричал Ном. - Ты всё забываешь!
        - Расскажи ты, - предложила Мирьям.
        - Пойди к Муравью, - начал Ном, остановился и пояснил: - Это Премудрость обращается к Глупости:
        Посмотри на путь его, и ты поумнеешь.
        Нет у него ни начальника, ни надсмотрщика,
        ни правителя.
        Заготовляет он летом хлеб свой,
        собирает во время жатвы пшеницу свою.
        Доколе, лентяйка, будешь ты спать!
        Когда встанешь ото сна своего! <….>
        Ном вздохнул и закончил:
        - Упорство невежд убьёт их.
        А слушающий меня будет жить безопасно и спокойно,
        не страшась зла… - Дальше я забыл, - смутился Ном.
        - Вы и так много запомнили, - сказала Мирьям. - Ну, вот и хлеб наш готов.
        Семья принялась за еду. Потом Яцер бен-Барух допоздна рассказывал о празднике Суккот в Храме.
        Дети уснули там же, где представляли «Премудрость и Глупость». Дочери отправились к колодцу мыть посуду. Завтра придут соседи послушать о паломничестве в Храм. Яцер бен-Барух и его жена остались одни, сидели и смотрели на угли, догоравшие в печи.
        - Расскажи ещё про Ерушалаим, - попросила Мирьям. - Что делает там народ, когда праздники кончаются?
        - Что делает народ? - повторил Яцер бен-Барух. - Одни заняты выделкой кож для сандалий или доспехов, другие варят сыры, третьи выжимают из маслин масло, четвёртые вырезают из бараньих рогов шофары или делают музыкальные инструменты для Храма - всего не расскажешь. Так они и селятся: сыровары на одной стороне города, оружейники - на другой, горшечники - у ручья Кидрон. Ну, а левиты и коэны селятся ближе к Храму. В Офеле строят себе каменные дома приближённые и родственники нашего короля.
        Тут он заметил, что жена уснула, сморенная теплом от печи. Яцер бен-Барух уложил Мирьям, накрыл её овечьей шкурой, сделал дочерям знак не шуметь, вышел и остановился перед домом.
        К вечеру птицы умолкли, исчезли из виду. Появился тоненький месяц.
        Целых пять дней Яцер бен-Барух уходил всё дальше и дальше от Ерушалаима, но сейчас, стоило ему посмотреть в ту сторону, откуда пришёл караван, как лучи от стен Храма будто дотянулись до его лица. Яцер бен-Барух опять услышал слова, которые произнёс король Шломо в Храме, когда читал из Священного свитка:
        «Господь избрал мой народ. Значит, Он сохранит его навсегда».
        Глава 29
        Ещё не окончательно рассвело, когда Шломо поднялся по склону горы к ограде храмового двора. За зиму склон зарос диким укропом и ромашкой, и тропа, протоптанная еру шал аимцами, в утреннем сумраке казалась серебряной.
        Недалеко от ограды были сложены сосновые поленья, рабы-хивви привозили их с севера. Дров нужно было много, и храниться они должны были вне Храма. В Девятом и Десятом месяцах шли сильные дожди, и поленья до сих пор оставались прикрытыми ветками. Когда дрова вносили во двор, левиты из службы Проверки долго осматривали каждое полено, чтобы в нём не оказалось древоточцев.
        Заря едва прикоснулась к небу над ещё не пробудившимся городом. Король Шломо посмотрел на восток и разглядел внизу Храмовый сад, ще, должно быть, уже начали работать левиты. Тимна, царица Шевы, подарила Ерушалаиму драгоценные саженцы ароматических растений, в почве Храмового сада они принялись и уже через год вошли в состав благовоний для воскурения на Золотом жертвеннике.
        Полюбовавшись Ерушалаимом с вершины горы, король Шломо вошёл во двор и направился к Храму. Левиты и коэны, попадавшиеся навстречу, приветствовали его, спеша по своим делам: скоро в Храм потянется народ.
        Проходя мимо мастерской, где изготовляли посуду для священнослужителей, король Шломо остановился возле левита, который вытачивал из базальта большую тарелку. После того, как они поздоровались, левит сказал:
        - Посуда, которую делает здесь раб твой, - каменная.
        Слепой мальчик в это время высверливал внутреннюю часть чаши, подливая туда воду и направляя бронзовое сверло. Доводили посуду до гладкого состояния пальцами.
        Король Шломо попрощался и пошёл дальше. Поровнявшись со столами для разделки туш, он загляделся на ловкую работу коэнов. Пока одни отделяли задние ноги овцы и вынимали её внутренности, другие, молодые, босоногие и весёлые, несли уже обмытые части по скользкому пандусу наверх и там посыпали их солью, третьи вилками и лопатками раскладывали куски на решётке так, чтобы мясо быстрее сгорало.
        Вдруг коэны остановились и посмотрели куда-то вправо. Там, стараясь поскорее миновать пространство, высветленное менорой, шёл, ссутулившись и ни на кого не глядя, человек, ведущий за руку укутанную в тёмный платок женщину. Вглядевшись, Шломо узнал своего писца Офера бен-Шиши.
        Всем, кто стоял во дворе Храма, было интересно, зачем писец повёл женщину в крайнюю угловую комнату, куда незадолго до того прошёл Элицур бен-Аднах. Шломо и священнослужители проводили взглядами писца и женщину.
        - А, - произнёс один из коэнов, стукнув себя по лбу. - Сота!
        Все поняли и, вернувшись к своим делам, заговорили о древнем обряде «Сота».
        Раб донёс Оферу бен-Шиши, что видел, как его четвёртая жена обнималась со слугой.
        Офер бен-Шиши так растерялся, что уселся прямо на землю.
        - Что же делать? - сказал он вслух.
        - Убей её, - пожал плечами раб.
        Он сходил к колодцу и принёс хозяину воды. Писец пил и приходил в себя.
        - У нас есть суд коэнов, чтобы не было самоуправства, - сказал он назидательно и добавил: - Перед судом ей ещё нужно пройти обряд, который называется «Сота».
        Раб опять пожал плечами.
        Первая встреча Элицура бен-Аднаха с женой писца проходила с глазу на глаз. Он рассказал ей про обряд.
        - Испокон веку муж, заподозривший жену в измене, приходит с ней к коэну, и тот с её согласия проводит испытание. Она при этом стоит в разорванном платье и с растрёпанными волосами. Приносят свиток, где написана глава из Торы «Сота», и опускают его в воду, в которой перед этим растворили горсть земли из-под жертвенника. Коэн даёт женщине выпить эту воду и предупреждает, что, если она скажет неправду, то умрёт. Ты всё поняла?
        Жена писца твердила, что она невиновна и что раба-свидетеля подкупила старшая, уже нелюбимая жена писца. Элицур бен-Аднах попросил женщину подумать и прийти к нему через месяц.
        Через месяц Офер бен-Шиши опять привёл жену к Элицуру бен-Аднаху. Она упорно повторяла, что безгрешна и что её оклеветали. Элицур бен-Аднах сказал, что в новолуние приготовит питьё для испытания, и назначил день проведения обряда.
        - Если ты не придёшь, - добавил он, - дело твоё. Я забуду, что ты и твой муж здесь появлялись.
        А писцу он велел прийти завтра без жены. Тот пришёл.
        - Эта жена родила тебе детей? - спросил Элицур бен-Аднах.
        - Да, двоих. Девочку и мальчика.
        - Ты понимаешь, что она может умереть?
        - Да.
        - И дети останутся без матери?
        - Да, я знаю.
        - И всё-таки продолжаешь верить рабу?
        - Он уже десять лет в моём доме. Это - верный человек.
        - Значит, ты не хочешь простить жену, хотя вина её не доказана?
        - Не хочу.
        - Сота?
        - Сота!
        - Ладно, я жду вас обоих в первое утро после новолуния. Придёте на рассвете, пока ещё не собрались любопытные зрителя. Наверняка весь город уже знает, что писец Офер бен-Шиши подозревает свою жену в измене.
        Сразу после новолуния писец и его жена предстали перед Элицуром бен-Аднахом. К этому моменту левиты проверили, нет ли поблизости от комнаты, где будет происходить обряд «Сота», ни слуг писца, ни служанок его жены, потому что подозреваемую в супружеской неверности женщину запрещалось унижать. Ни служанки, ни рабыни не должны были видеть свою госпожу во время обряда.
        Королю Шломо не спалось, и, едва рассвело, он пришёл в Храм. Остановился неподалёку от жертвенника, глядя на факелы стражи на стене. «Смотри, - сказал он себе, - вон от одного факела зажигают десятки, а света не убывает».
        В этот момент открылась дверь угловой комнаты, оттуда вышел писец, потёр ладонями лицо и, пошатываясь, побрёл к столам для разделки туш. Чуть не наткнувшись на один из них, Офер бен-Шиши повернулся и быстро пошёл к воротам, за которыми его ждали домочадцы и слуги.
        - Умерла, - ответил он на их немой вопрос. - Вечером - похороны.
        Глава 30
        Хирам I, царь Цора, вызвал во дворец своего старшего морского начальника и спросил:
        - Почему в этом году не прибыло золото из южной страны Офир?
        - Царь, - начал старший морской начальник, - в страну Офир наши корабли могут проникнуть только с летними муссонами. Из Цора они должны целый месяц плыть по Верхнему морю вдоль побережья страны иврим, где, как ты знаешь, боги не устроили удобных стоянок. А Верхнее море всю зиму, осень, а часто и весной очень бурное. Поэтому наши моряки отправляются в плаванье летом, и, случается, не успевают прибыть в Офир вовремя. Тогда они целый год ждут на суше, пока подует муссон и с ним придёт нужное течение. То же самое и на обратном пути.
        - Тебя послушать, во всём виновато Верхнее море, - засмеялся Хирам.
        - Так оно и есть, - сказал старший морской начальник.
        - Но король иврим предлагал нам строить корабли прямо в его владениях, в Эцион-Гевере, держать их там в порту, а грузы перевозить через его страну по суше. Почему же ты против?
        - Потому что, если принять такое предложение, то нам придётся брать иврим с собой в плаванье.
        - Ну и что! Из портов короля Шломо - Эцион-Гевера и Эйлата - мои суда при попутном ветре могут достичь страны Офир за то время, пока сменится одна луна.
        - Царь, чужеземцы не должны знать, какими путями ходят наши суда, - напомнил старший морской начальник. - А король иврим пожелал, чтобы мы брали с собой его матросов. За одно плаванье они узнают устройство кораблей, запомнят, какие ветры и течения и в каком месяце благоприятствуют плаванию, а какие могут разбить корабль о скалы, какие проливы проходимы, а где можно распороть дно о камни или сесть на мель. До сих пор ни у кого из наших соседей нет парусов, и никто из них не умеет плавать ночью, когда берег не виден. Да ты и сам знаешь, как много секретов есть у цорских моряков. Зачем же делиться ими с чужими?
        Хирам I задумался, потом махнул рукой.
        - Если мы будем выходить в плаванье из портов короля Шломо, то каждый наш корабль сможет доставить столько золота и красного дерева, сколько привезли в прошлом году из страны Офир два купеческих корабля. Цор и Ерушалаим станут самыми богатыми на всей Плодородной Радуге. Тогда будем вместе с иврим хранить наши морские секреты, - добавил он и подмигнул, но тут же став серьёзным, приказал: - Возьмёшь с собой матросов короля Шломо. Корабли пусть перетащат в Эцион-Гевер по суше. Это займёт не больше месяца. Охрану наших купцов от грабителей иврим взяли на себя. Иди и начинай готовиться к плаванью.
        Через год Хирам I - царь Цора и Шломо - король иврим с нарядными свитами прибыли в порт Эцион-Гевер встречать возвращавшийся из страны Офир цорский флот - три торговых корабля, которые все в Эрец-Исраэль называли «таршишскими», так как они строились в селении Таршиш, - и сопровождавшего их для защиты от грабителей военного судна. Корабли предназначались для дальнего плавания и имели пятьдесят локтей в длину и семь в ширину. Строили их из клёна и кедра. Нос таршишского корабля был высоко поднят, его, как все суда Цора, украшала деревянная конская голова, на которой крепилась корзина для самого зоркого матроса. Корзины были привязаны и к обеим мачтам: главной, несшей большой четырёхугольный парус, и кормовой с небольшим треугольным парусом. Паруса поддерживались специальной балкой.
        Военные суда цорян были прочнее купеческих. Их трюмы внутри разделялись на три яруса, в каждом сидели гребцы. На палубе размещались воины. Как солдаты вешали свои щиты на зубцы стен, окружавших их города, так и матросы Цора вешали щиты на деревянные зубцы вокруг палубы.
        Среди маряков на всех кораблях впервые были иврим.
        Прибыв в порт Эцион-Гевер, царь Хирам I и король Шломо увидели на палубе военного корабля только снасти для подъёма парусов, бронзовый якорь и окованное медью рулевое весло. Все воины ушли помогать матросам торговых кораблей.
        Разгрузка флота продолжалась целую неделю, и всё это время на берегу было весело, царили дружелюбие и мир, как это всегда бывало между купцами стран Плодородной Радуги. Отовсюду слышалось пение, возле музыкантов кружились в танцах ивримские и цорские юноши и девушки, прибывшие в свитах короля и царя, проходили военные отряды в парадных доспехах, состязались колесничие и лучники. Товары с кораблей верёвками спускали на песок, показывали королю Шломо и царю Хираму I, а потом проносили между двумя людскими рядами, в которых смешались цоряне и иврим, приближённые и слуги, охранники и матросы. Всем не терпелось протянуть руку и пощупать высушенное морское чудище или огромную шкуру льва. Одни чернокожие рабы тащили клетки с игривыми обезьянками и связки незнакомых фруктов, другие пробегали к пальмовой роще с носилками, на которых сидели прибывшие в Эрец-Исраэль вельможи из южной страны Офир.
        Только через неделю разгрузка кораблей окончилась, и потом ещё целый день с одного из них, распилив борт и пристроив специальные сходни, спускали на песок тёмно-серого слона, перепугавшего всех огромными бивнями. Слон был вялый, не принимал пищу и ещё долго приходил в себя после приступа морской болезни.
        Все эти дни король Шломо и царь Хирам I, очень довольные первым совместным плаваньем, обсуждали планы на будущее.
        - Король Шломо, - сказал царь Хирам I, когда они беседовали наедине, - меня удивил ещё твой отец Давид: он, как и ты, говорил, что ваш бог дал потомкам Авраама Эрец-Исраэль, и только на этой земле, обетованной ему богом, может жить ваш народ. Мне показалось, что у тебя, как и у твоего отца, нет даже интереса к другим землям. А мы, цоряне, знаем и детям нашим рассказываем, что богиня Астарта подарила нам ещё многие и многие земли, нужно только до них добраться. Поэтому, когда наши моряки находят какую-нибудь прекрасную страну и сообщают об этом в Цор, они всегда добавляют: «Царь, наш повелитель, у берегов этой земли море ещё не кончается, и где-то далеко есть страна ещё больше и ещё богаче этой».
        В Цоре всегда не хватало земли, так что не раз дело доходило до бунта. Открытую сушу мы заселяем нашими крестьянами и ремесленниками, а также воинами и купцами, прибывающими туда на кораблях. Переселенцы сразу принимаются за работу, и вскоре по всей новой стране туземцам продают наши товары, а в Цор приходят корабли с золотом, шкурами, зерном и рабами.
        Тем временем самым нетерпеливым нашим мореходам становится скучно в открытых ими странах, они уже готовят корабли, чтобы плыть дальше. Но прежде чем выйти в море, они сообщают тем, кто держит путь следом за ними, на какой день плаванья должна появиться земля, как при этом должно стоять солнце, какого цвета будет море у прибрежных скал. Наши боги дали цорянам способность видеть все оттенки морской пены над волнами, и мы знаем, что, если пена оранжевая с сиреневой кромкой по верху, то прилива можно не бояться, он проведёт судно над прибрежными камнями до самого берега.
        - И ещё, - царь Хирам I огляделся по сторонам и заговорил шёпотом, - у нас есть предание, что кроме нашей земли богиня Астарта создала на другой стороне моря ещё одну. Там круглый год тепло, много рек и озёр, в них хорошая вода и водится много рыбы, а по берегам растут деревья со сладкими ароматными плодами, и на них сидят птицы с разноцветным оперением - таким ярким, что можно ослепнуть, если долго смотреть на них. На этих землях живут краснокожие люди, добрые и доверчивые. Тех, кто до этой земли доплыл, они считают богами, дарят им птиц и ручных зверей, драгоценные камни и раковины и столько золота, сколько может увезти их корабль.
        Несколько раз король Шломо приглашал к себе в стан моряков и купцов и расспрашивал их о путешествии. Цоряне приходили нарядные, в ярко-красных туниках, стянутых шнурком.
        Часто Шломо подзывал писцов и приказывал им записать рассказы моряков[29 - Рассказы моряков основаны на «Истории» Геродота (книга IV, «Мельпомена»).].
        «А напротив той земли лежит очень узкий остров длиной в сто двадцать стадий. Он легко доступен и полон маслин и виноградных лоз. На нём есть озеро, откуда местные девушки добывают из ила золотой песок обмазанными смолой птичьими перьями.
        На лодках мы подплыли к берегу, выгрузили свои товары, разложили их на песке и развели костёр. А сами вернулись к себе на корабль. Местные люди начали подходить к товарам, рассматривать их, щупать. Они никогда в жизни не видели стекла, бронзовых ножей, одежды из красной ткани и ещё многого из того, что мы привезли им на обмен. Вдоволь насмотревшись, они положили рядом с нашими товарами слитки золота и меди, шкуры барсов. Мы приплыли ещё раз. Нам показалось, что плата мала, мы её не взяли и вернулись к себе на корабль. Так повторялось несколько раз, пока мы не решили, что плата хорошая и не забрали их товары, а они - наши. И никто никого ни разу не попытался обмануть».
        - Вы видели когда-нибудь страны, где народ счастлив и доволен своими правителями? - спросил однажды у купцов король Шломо.
        Те задумались.
        - Король, мы были там только гостями, - осторожно ответил за всех старик в полосатом халате. - Видят купцы много, но расспрашивают только о ценах на товары.
        За восемь дней пребывания в Эцион-Гевере король Шломо пригляделся к цорянам, и они ему понравились, особенно весёлые моряки и купцы, вернувшиеся из длительного плавания. Со свитой царя Хирама I прибыли семьи этих мореплавателей, и на берегу продолжился праздник. Цоряне любили музыку, красиво пели хором и умели беззлобно подшутить над гостем. Ему, например, подносили напиться из круглого глиняного кувшина с лепными плодами граната и бычьей головой. Человек, не зная, что кувшин с подвохом, сразу прикладывается ко рту быка, и вся вода выливалась ему за ворот. Оказывается, нужно заткнуть пальцами остальные отверстия, не заметные под плодами граната, и тогда начать пить.
        Король Шломо никогда раньше не съедал столько рыбы, сколько ему довелось отведать в Эцион-Гевере. Сети рыбаков переполнялись, едва их забрасывали в море. Повар Шломо варил и жарил для него только такую рыбу, у которой были плавники и чешуя, а цоряне поглощали любую рыбу и её икру. С удовольствием ели они и крабов, и криветок, и устриц, на которых иврим не могли смотреть без отвращения.
        На девятый день иврим и цоряне расстались. Хирам I с царедворцами отправился на северо-запад, чтобы по Морскому тракту дойти почти до самого Цора, а караван короля Шломо двинулся на восток, к Царскому тракту, чтобы войти в Эрец-Исраэль через Иордан, как когда-то вошли предки иврим во главе с учителем своим Моше.
        По дороге к Царскому тракту король Шломо осмотрел новые крепости. Некоторые из них были обнесены двойными стенами. Караван шёл от источника к источнику и всюду встречал солдат из местного ивримского гарнизона. Король остался доволен: обещанная чужеземным купцам охрана дорог выполнялась.
        С тех пор как Шломо побывал в Эцион-Гевере, оттуда каждый год отплывал и возвращался обратно таршишский флот, привозивший золото, серебро, слоновую кость, обезьян, павлинов и драгоценные камни. Когда у короля Шломо набралось много сандалового дерева, он велел сделать из него перила для Храма и для Дома леса ливанского, киноры и арфы для левитов.
        Перед самым отбытием короля Шломо в Эцион-Гевер в Ерушалаиме взбунтовались иврим из племени Эфраима, присланные на засыпку седловины и строительство городской стены. Они кричали, что хотят говорить с королём Шломо и услышать от него самого, почему он освободил от обязательных работ своё племя Иуды. Эфраимцы свалили весь инструмент, носилки и тележки в одну кучу, залезли на неё и оттуда во весь голос ругали Шломо, не обращая внимания на призывы начальников закончить строительство до начала дождей. На второй день бунта командующий Бная бен-Иояда велел готовить оружие и вызвал к себе командира отборного филистимского отряда. Но в этот момент пришло сообщение, что эфраимский старейшина по имени Яровам бен-Нават успокоил своих соплеменников и уговорил их продолжать работы.
        Королю докладывали, как озлоблены строители, и он оценил мужество Яровама бен-Навата. Перед отъездом король вызвал его к себе и назначил старшим над всеми рабочими из племени Эфраима, присланными в Ерушалаим. Яровам бен-Нават показался королю человеком толковым и решительным, знающим строительное дело, только очень скрытным. На расспросы он отвечал односложно, а от предложения остаться в Ерушалаиме и после того, как у эфраимцев закончится месяц повинности, отказался, сказав, что соскучился по дому.
        С тем король Шломо и отправился в Эцион-Гевер, решив что по возвращении ещё раз вызовет к себе молодого эфраимца, чтобы почувствовать в разговоре, друг он или враг. А через три дня после отъезда Шломо городская стража перехватила и доставила командующему Бнае бен-Иояде пергамент, отправленный кем-то с египетского поста фараону. В пергаменте говорилось, что Яровам сын Навата из племени Эфраима готовится поднять своё племя войной на короля Шломо.
        Командующий с отрядом воинов отправился в лагерь строителей, чтобы допросить Яровама. Но тут выяснилось, что ночью молодой эфраимец с двумя своими братьями бежал в Египет.
        Погоня оказалась бесполезной. А вскоре Бнае бен-Иояде поступило донесение о том, что за несколько дней до побега Яровам тайно встретился с пророком Ахией, и тот благословил его на бунт против короля Шломо.
        Часть III
        КОЭЛET
        Глава 31
        В тот день король Шломо вышел за стену Ерушалаима ещё засветло. Он шёл пешком, а когда перебрался через ручей Кидрон, почувствовал, что устал, и решил отдохнуть в лесной пещере, прежде чем вернуться в Дом леса ливанского.
        За Кидроном начинался лес, и, углубившись в него, Шломо вскоре увидел на заросшей травой дороге человека верхом на верблюде, судя по одежде, кочевника. Тот кричал на своего верблюда и колотил его по затылку толстой палкой.
        Кочевник уехал, и король Шломо вернулся на лесную дорогу.
        В неглубокой сырой пещере, где он не раз прятался от людей и от солнца, было темно, потому что вход в неё зарос кустами тамариска. Собрав ветки, Шломо наломал их, развёл небольшой костёр и подтащил к нему камень. Он сидел и, отпивая понемногу из фляги, смотрел и слушал пламя, вдыхал лесной воздух, наполненный частичками взлетающих угольков, отодвигал от костра свой камень, когда становилось слишком жарко, или добавлял в огонь сухие ветки.
        Вдруг он увидел в пламени… самого себя в богатом, расшитом золотыми нитями халате, сидящего на престоле, украшенном пластинами из слоновой кости. Тот Шломо, которого он увидел в пламени, явно хотел говорить, и король наклонился вперёд, чтобы лучше его слышать.
        - Я сказал: давай испытаю себя весельем и познаю благо!
        Но и это - тщета <….>
        Попытался я тогда увлечь плоть свою вином,
        и, хотя сердце сохраняло мудрость,
        впасть в глупость, пока не увижу,
        как лучше поступать сынам человеческим под небесами в считанные дни их жизни.
        - Так было, - кивнул король. - А дальше?
        - Я великие делал дела:
        виноградники насаждал, строил дома,
        разбил цветники и сады,
        посадил в них деревья.
        Я велел откопать водоёмы,
        чтобы орошать из них рощи <….>.
        - Да, - вздохнул король.
        - Прикупил я рабов и наложниц <….>
        А коров и овец приобрёл столько,
        сколько не было до меня ни у кого в Ерушалаиме.
        Серебро и золото я собрал в сокровищницах своих из подарков царей и дани с государств;
        завёл я певцов и певиц и - наслажденье людей —
        плясунов и плясуний.
        - Так было, - сказал король. - Продолжай.
        - И стал я велик более всех,
        кто был до меня в Ерушалаиме <….>
        Ни в чём, что желали мои глаза,
        я не отказывал им.
        Ни от какой радости я не удерживал сердце,
        и радовалось оно,
        ибо такова была моя доля от моих трудов.
        «Отчего же мне теперь так нерадостно?» - подумал король, а Шломо-из-пламени продолжал:
        - Оглянулся я на дела рук моих и на труды, над чем я трудился, —
        и вот всё - тщета и ловля ветра…
        - СУЕТА СУЕТ! ВСЁ - СУЕТА! - крикнул Шломо и очнулся.
        Костёр догорел, угли потемнели от осевших на них хлопьев пепла. Шломо поднялся, забросал потухшие угли землёй и вышел из пещеры, продолжая размышлять. «Ради кого Он создал этот мир? Поколения людей уходят, а камни пребывают вовек. Но, может, и они тоже не вечны? Горы, моря, само Солнце - всё может уничтожить ярость Божья, а причину Его ярости человеку узнать не дано».
        Он возвращался в сумерках. Стража, как всегда с наступлением лета, закрывала ворота позднее, и король Шломо уже издали видел, что успеет войти в город. Неожиданно из ворот выбежал мальчик лет восьми и понёсся к Шломо, вопя:
        - Господин! Господин!
        Шломо кинулся ему навстречу.
        - Что с Рехавамом? - крикнул он.
        Мальчик остановился и посмотрел на Шломо с удивлением. Оба запыхались и тяжело дышали.
        - А кто такой Рехавам? - спросил мальчик.
        - Не знаешь?
        - Нет.
        - Ну, и слава Богу! Так чего же ты кричал? - спросил Шломо у идущего рядом с ним к воротам Источника мальчика. - Куда ты так бежал?
        - Хотел спросить, ты не встретил нашу корову? - ответил мальчик. - Отец беспокоится: её до сих пор не пригнали пастухи. Он сказал: «Пока не наступила ночь, сбегай, спроси у кого-нибудь, идущего со стороны леса, не встречал ли он там коричневую корову с белым выменем. У неё один рог немного обломан. Зовут Вардой».
        Король Шломо рассмеялся и покачал головой.
        - Чего же тут смешного? - не понял мальчик. - Мы, две семьи, живём с молока Варды. - Он остановился, чтобы вытащить колючку из пятки, потом догнал Шломо.
        - Ты не обижайся, я не над тобой смеялся, - сказал король. - Как тебя зовут?
        - Шаул.
        - Совсем, как нашего первого короля!
        - Кого?
        Теперь остановился удивлённый Шломо.
        - Ты что, не слышал о великом воине Шауле - первом короле иврим?!
        Мальчик покачал головой: нет. Потом спросил:
        - Он командовал солдатами праотца Моше?
        - Нет. Тот был Иошуа бин-Нун. Запомнишь? - и подумал: «Люди не помнят о том, что было. И о том, что будет, не вспомнят те, кто придут потом».
        - А тебя как зовут? - спросил мальчик.
        - Шломо бен-Давид.
        - Прямо как нашего короля! - обрадовался мальчик.
        - Ты его видел когда-нибудь?
        - Пока нет, - сказал мальчик. - Но отец обещал в этом году взять меня на Суккот в Храм. Там наш король будет читать Священный свиток. Ты тоже приходи.
        - Приду, - пообещал король Шломо. - Ну, прощай. Я думаю, Варда ждёт тебя дома.
        Этой ночью ему приснился самый чёрный сон его жизни.
        Солнце не взошло, и стало ясно: больше не будет ни ночи, ни дня, ни весны, ни зимы, ни осени и ни лета. Народы, гонимые, будто прах при ветре, метались по земле, не находя себе на ней ни одного спокойного места.
        В необозримой печи неба Шломо успел увидеть сгорающие звёзды. Он почувствовал жар потока за мгновение до того, как тот обрушился на землю, потом услышал его кипение и последний вздох испаряющихся морей, в одном из которых плавало сварившееся чудовище - Левиафан. Стоял запах испепелённых трав, деревьев, животных и людей, трещали горящие леса, пылали стены гигантских зданий, и от их падения сотрясалась земля под ногами у Шломо. Перед тем как ослепнуть, он ещё увидел все краски погибающего мира. Он знал, что сам кричит от ужаса, но не слышал себя в общем вопле окончания жизни на земле.
        Шломо проснулся и кинулся в Храм. Там он просил Господа о прощении людей, ИБО НЕТУ БЕЗГРЕШНОГО.
        - То, что ты увидел во сне, может случиться, - сказал ему Храм. - Народы не могут жить без страха перед Богом, иначе они уничтожат сами себя. И Бог исправляет людей страхом перед Ним.
        - Не должен ли я скрыть от людей свиток «Коэлет»? Поймут ли они верно то, что там записано?
        - Поймут, - сказал Храм. - А тот, кто захочет ошибиться - пусть ошибается.
        - Если бы можно было оставить мои свитки только тем, кто поймёт их правильно! - вырвалось у Шломо.
        - Когда на четвёртый день Творения Господь развесил на небе солнце, луну и звёзды, Он не велел им светить только праведникам, - сказал Храм. - Пусть же и твои свитки будут для всех.
        Глава 32
        В часы, когда роса ещё поблескивает на крышах домов, а стены их едва прорисованы светом, блеянье овец и коз будит жителей Ерушалаима. В дворовых загонах хозяйки отодвигают камышовые загородки и выпускают коров на улицу, где их сгоняют в стадо, которое собирают возле Ивусейского холма городские пастухи. Овец и коз пасут в каждой семье дети, а верблюдов и мулов с постоялых дворов ведут на водопой слуги купцов. В загонах остаются только ослы, привязанные к большим камням. Выставив челюсть, они ревут от страха, что их забудут покормить и налить воду в поильню.
        Дождливая зима подходит к концу. Комья земли, чернеющие в переполненной зелёным соком траве на склонах холмов Ерушалаима ещё покрыты прошлогодним мхом, но в его проплешинах уже разгораются угольки горецвета и покачиваются на ветру лимонные звёздочки дикой спаржи. На заре раздвигаются шипы чертополоха, открывая нежные цветы с множеством узких лепестков и мохнатых тычинок, на которых раскачиваются весёлые крошечные жучки.
        Пока хозяйки мелют зерно, младшие дети выносят на солнце шкуры, на которых спала семья, средние - идут за водой к Тихону или к колодцу поближе, старшие - с родителями на базар, а малыши бегут смотреть смену стражи в городских воротах.
        На рассвете приступают к ежедневной службе храмовые коэны и левиты, а те горожане, которые работают у себя во дворе, поглядывают на Храмовую гору, определяя время дня либо по столбу дыма над жертвенником, либо по разносящимся над Ерушалаимом звукам труб и свирелей храмовых левитов.
        Едва восходит солнце, стража открывает городские базары. Там режут баранов и готовят горячую похлёбку, выставляют на продажу брынзу, овощи, горшочки с маслом, с простоквашей, с мёдом; варят или жарят на костре привезённую с Иордана рыбу, расхваливают пальмовое вино и фрукты из оазисов Заиорданья.
        Торговцы ослами и мулами моют и чистят животных, пока дети собирают траву у городской стены и посыпают песком пол в загонах. Продавцы и покупатели - давние знакомые, а часто и родственники - громко окликают друг друга, обнимаются, рассказывают семейные новости. Там же на базарах изготавливают посуду гончары, раздувают угли кузнецы, зевают за столиками менялы, осматривают больных лекари, шепчутся сплетники, встречаются за чашкой вина купцы и солдаты, кричат, задрав голову, разносчики воды.
        В середине дня город оглашают крики скороходов, бегущих перед нарядными повозками иноземных гостей, посланников и ерушалаимской знати. Сверкая медными щитами и богатыми доспехами, из Дома леса ливанского выходит отряд телохранителей короля, основанный ещё отцом Шломо Давидом, в чью смерть иврим до сих пор отказываются поверить.
        Вечером на городских стенах загорается множество факелов, зажигаются все светильники в Храме. На горе Покоя освещаются дома язычниц - жён короля Шломо. Возле этих домов горят огни перед алтарями иноземных богов. К вечеру купцы, сойдясь на постоялых дворах, говорят о делах, дивятся великолепию города, а те, кому повезло побывать в Доме леса ливанского, рассказывают чудеса о роскоши этого дворца. Бывалые купцы поражены переменами: в бедный Город Давида вдруг пришло изобилие, и он сделался главным городом иврим - Еру шал аимом. Учёные люди и посланники, прибывающие сюда по делам, на десятках языков обсуждают порядки и обычаи, введённые священнослужителями Храма. Одних озадачивают, а других восхищают принятые у иврим запреты поднимать оброненные при жатве колоски, возвращаться за забытым снопом, дожинать поле до самого края и снимать в винограднике маленькие грозди: всё это должно достаться бедным.
        Король Шломо видел, что народ привыкает к Храму. Через четыреста восемьдесят лет после выхода из египетского рабства у иврим был в их главном городе дом Бога. Король вслушивался, как люди распевают молитвы в праздники. В одних напевах звучит тревога, в других - спокойная радость, а в молитвах Судного дня - то сожаление и отчаянье, то надежда и прилив сил.
        Шломо помнил первую ночь Рош-ха-Шана - праздника Нового года. Возвышенный напев молитвы не требовал музыки. Шломо раскачивался и пел вместе со всеми.
        А общая молитва народа в праздник Песах! И после неё - тишина: каждый беседует с Богом один на один, будто никого больше нет в доме Божьем.
        Счастливые юноши и девушки, у которых на Песах выпадала свадьба, знали, что после праздника во дворе Храма будут разыгрывать «Песнь Песней», сочинённую самим королём Шломо.
        По новым законам, только храмовые коэны определяют, когда начинаются праздники и наступает суббота. Костровая почта с Масличной горы оповещает население всей Эрец-Исраэль об этих и других важных событиях.
        Бная бен-Иояда в кругу старых солдат ворчал:
        - Бывало, каждое новолуние наш благочестивый король Шаул собирал воинов у себя в Гив’е, раздавал им захваченные у врагов поля и виноградники и держал военный совет. Теперь и новолуние празднуется только в Храме.
        В конце Первого месяца большой вавилонский караван, возвращавшийся из Ерушалаима, устроил привал на берегу Иордана, сплошь покрытом крохотными душистыми бело-розовыми цветами ракитника. Иврим называют его «ротем», а вавилоняне - «дрок». После обильной еды купцы, погонщики, охрана и проводники дремали в прохладной тени ракитника на толстом слое опавшей хвои. Рабы собирали на берегу тростник, чтобы на долгом пути, не тратя зря время, плести из него корзины и циновки на продажу в Вавилоне. Костёр, на котором кипятили воду и варили мясо, выглядел потухшим, но караванщики, народ бывалый, знали о чудесном свойстве костра из ракитника долго хранить тепло, так что на его, казалось, давно потухших углях можно ещё испечь лепёшки или подогреть вино.
        Трое купцов, принеся жертву богу Энлилю, отделились от остальных и сидели у самой воды на переплетениях корней. Глядя на течение Иордана, они говорили об оставленном вчера Ерушалаиме. Торговля на базаре прошла удачно, за одну неделю купцы распродали все привезённые из Вавилона цветные ткани и перед возвращением домой пребывали в благодушном настроении.
        Белоголовый старик рассказывал о встрече с королём иврим.
        - Я сперва испугался, когда нас позвали в этот Дом леса ливанского. Потом подумал, ну, выманят, как повсюду, ещё какой-нибудь налог. А король Шломо приветливо нас принял и удостоил беседы, которой я не забуду до конца моих дней. Какой мудрый человек! Мне кажется, он и про Вавилон знает всё: и какая у нас власть, и какая вера, и как собирают налоги. Я с ним говорил лет двадцать назад, когда он ещё не был королём. Тогда все мы, гости, удивлялись: откуда юноша, живущий в пустыне, знает и про моря, и про реки, и про то, как устроен суд в других странах.
        - А меня больше всего удивил сам город. Как он изменился при короле Шломо! - вставил подошедший к купцам рослый погонщик верблюдов. Он единственный в караване был не из Вавилона. - Я думаю, сегодня на Плодородной Радуге мало таких красивых городов, как Ерушалаим.
        - Ты не видел Вавилона! - возразил старый купец. - Город наш вымощен каменными плитами, вдоль каждой улицы вырыты стоки, и жителям запрещено выливать нечистоты прямо на улицу. А общий канал прорублеи под воротами ботни Ипггар и оттуда проходит в ущелье за городской стеной.
        - Ты уже соскучился по своему Вавилону! - улыбнулся лекарь, и купцы закивали головами.
        Весь берег покрыла свежая трава; вокруг голубых шаров расцветшего чертополоха народились медоносные лепестки. Караванщики загляделись на переходы оттенков зелёного цвета у их ног - от изумрудного до лимонного. Из крохотных бусинок цветущей крапивы выпархивали белые бабочки; уже затевались песнопения береговых птиц, и пробовали крепость крыльев молодые ястребы.
        Весной Господь обновлял свою Эрец-Исраэль.
        Глава 33
        Стемнело рано, и, входя в Овечьи ворота, король Шломо мог бы не прикрывать лицо платком, всё равно никто бы его не узнал.
        Шимон в этот вечер был не один. Ещё двое нищих, Молодой и Худой, сидели и разговаривали с ним. Видимо, они отмечали какую-то удачу сегодняшнего дня: наливали из меха разбавленное водой вино, отламывали куски от покрытых золой лепёшек и смеялись.
        Незнакомцу протянули чашку. Шломо достал из пояса кусок сыра и положил на циновку рядом с лепёшками. Он прислушался и не поверил своим ушам: Шимон вспоминал Заиорданский поход с армией Иоава бен-Цруи, хотя весь Ерушалаим знал, что с нищим солдатом можно говорить о чём угодно - только не об этом походе.
        - На рассвете - шофар! - рассказывал Шимон. - Сигнал: «В атаку!» Я со сна сунул руку под шкуру, где держал сандалии, и завопил: будто игла прошла у меня от пальца до плеча. Тут я окончательно проснулся, задираю шкуру - скорпиоша! Глядит на меня и даже не думает удирать.
        Но Арье, командир наш, был пострашнее любого скорпиона, поэтому я стрелой вылетел из палатки, успев только придавить гада сандалием.
        Прибежали под самые стены Раббы. Смотрю, в переднем ряду - Ури из Хита.
        «Как же так? - думаю. - Он же получил отпуск и бегом-бегом в Ерушалаим к молодой жене? - Не успел я ничего сообразить, как получил со стены камнем по башке. Очнулся, когда ребята вносили меня в нашу палатку. - Осторожно! - кричу. - Там скорпион!» Они всё из палатки вытащили, постель перетрясли - ничего не нашли. Значит, я его утром так хорошо придавил, что и следа не осталось.
        - Тебе, небось, этот скорпион померещился, - сказал Молодой. - Рука-то болела?
        - Ещё как! Хуже, чем рана от камня со стены! Всю ночь рука горела и ныла. Я её нянчил, как ребёнка, не мог найти, куда положить, чтобы уснуть. Едва рассвело, прибежал лекарь Овадья, осмотрел меня и говорит: «Раз живой, значит, уже не умрёшь. А руку лечить теперь поздно, жди, когда само пройдёт». - «Да какой же из меня воин, если копьё в руке держать не могу!» - «Лежи, - говорит, - я скажу Иоаву, чтобы назначил тебя в охрану стана». «Само» так и не прошло, - со вздохом закончил Шимон.
        - Ты только не рассказывай про это королю Шломо, если он вдруг сюда придёт, - посоветовал Худой.
        - Ведь Наама, его жена, умерла от укуса скорпиона.
        - Вот придёт к тебе посоветоваться наш мудрец-король, - рассмеялся Молодой, - так ты уж с ним поосторожней насчёт жуков и скорпионов.
        В этот момент к Шимону подошёл человек, судя по рваному халату, такой же нищий, как трое остальных. Волосы у него были цвета отожжённой глины, поэтому его прозвали Рыжим. Он был чем-то взволнован и, не поздоровавшись ни с кем, наклонился к уху Шимона. Тот выслушал молча, помрачнел.
        - Я тебя предупредил, - сказал Рыжий и, волоча ногу, пошёл в город.
        - Что он тебе сказал? - спросил Молодой. - Что Шушана-рыбница выдаёт замуж дочку, и мы до отвала наедимся на свадьбе?
        Нищие захохотали.
        Шимон подлил каждому вина.
        - Всё-то ты знаешь! - улыбнулся он Молодому.
        - Слышали? - спросил Худой. - Три дня назад на базаре охранники поймали людей пророка Ахии из Шило, когда те договаривались поджечь капища язычников на горе Покоя вместе с домами жён нашего короля.
        - Это уже не в первый раз, - сказал Молодой. - Вы же знаете, объявилось новое братство - «Блюстители веры». Бная бен-Иояда даже расставил охрану на горе Покоя. А теперь ищут главного «блюстителя», Эйкера. Помните, он жил здесь и очищал всем одежду от зимней плесени?
        - И чего ему не хватало! - удивился Рыжий.
        - На базаре ещё потешались, - вспомнил Молодой. - «Вот те и на! “Блюстителей веры” возглавляет сын шлюхи Азувы!»
        - А он и маленький был такой, - заметил Шимон. - Спал на крыше и чуть что, вызывал городскую стражу. Из-за него Азува и Ренат даже перестали водить к себе мужчин.
        - Просто постарели, - предположил Худой. Остальные рассмеялись.
        Над камнями, на которых сидели нищие, нависли ветви старой смоковницы. По всему стволу она заросла мелкими бесцветными ягодами и казалась поросшей мхом. У ягод не было ни вкуса, ни запаха, ими пренебрегали даже птицы, с осени среди корявых веток застряли, не долетев до земли, сухие перепончатые листья. Но крона старой смоковницы оставалась густой, и круглый год прохожие могли отдыхать в её тени.
        Шимон не сказал своим приятелям, зачем приходил к нему Рыжий.
        В это утро Эйкера и его «блюстителей» видели на Ивусейском холме, где он говорил городским бродягам, что зарежет короля Шломо и других «развратников», а заодно и нищего солдата-калеку в Овечьих воротах за то, что тот донёс Бнае бен-Иояде о приходе его, Эйкера, в Ерушалаим.
        - Откуда ты знаешь, что донёс Розовый Шимон? - спросил кто-то из бродяг.
        - У меня в городской страже тоже есть свои люди! - хихикнул Эйкер и повторил: - Розового Шимона я сам зарежу.
        - Что с тобой, Шимон? - спросил Худой.
        - Говорят, когда печалится лицо, добреет сердце, - отшутился Шимон и напомнил, указывая на незнакомца, - перед его приходом мы рассуждали о счастливых людях.
        - Я думаю, счастливая жизнь у богатого, - оживился Худой.
        «Счастливых людей я встречал много, - думал, слушая их, король Шломо. - Понимающих, что они счастливы - единицы».
        Лунный свет пронизал крону смоковницы над ними, и песок Иудейской пустыни сверкнул в бороде Худого.
        - Жить в своём доме и каждый день есть хлеба сколько пожелаешь - вот это, наверное, счастье! - размечтался Худой.
        - И забота! - подхватил Шимон. - Мне рассказывал пекарь Моше - мудрый человек был! - как он возненавидел свой труд, потому что должен оставить всё, что накопил, беспутному сыну. Он говорил так: «Иной человек трудится и много, и с умом, копит богатство. А зачем? Как вышел он голым из утробы матери, так и уйдёт, ничего не взяв с собой. Какая же польза ему от того, что он трудился!»
        - Я думаю, твой пекарь жил, как в раю, - упорствовал Худой.
        - Рай, он для бедных. у богатого, если он здоров, и так всё есть, - поправил Молодой. - Зачем ему рай?
        - Наверное, самый счастливый среди смертных - наш король Шломо, - сказал Худой. - Говорят, он самый богатый человек на земле.
        - И самый мудрый, - вставил Шимон.
        - И жён у него, говорят, вот столько! - развёл руки Молодой. - Эх, мог бы я прокормить столько жён, я тоже завёл бы себе, знаете сколько… - он задумался, сколько жён завёл бы, но так и не придумал.
        «Говорят, - размышлял Шломо, - и про богатства, и про тысячу моих жён… А счастливый человек, наверное, тот, кто с радостью начинает каждый день, легко засыпает вечером и крепко спит до утра».
        - Тебе хватило бы этого для счастья? - спросил Храм.
        - Нет, - ответил ему Шломо не сразу. - Но я хотел бы так пожить.
        Шимон повернулся к незнакомцу:
        - А ты как думаешь, путник? Одинаковый конец ждёт бедного и богатого, мудрого и глупого? Ведь и тот, и другой умрут, и о них забудут.
        - Верно говоришь, - согласился Шломо. - Каждый умрёт и будет забыт.
        «Узнал он меня или нет? Вспомнил или не вспомнил нашу встречу возле куста мандрагоры?», - гадал он, глядя на Шимона.
        - Ты, поди, много повидал? - спросил Худой у Шломо.
        - Да, - сказал Шломо. - И видел, как праведник погибает молодым, а нечестивый живёт долго.
        - Всех ждёт один конец, - вздохнул Шимон. - Праведника и грешника, доброго и злого, того, кто славит Бога и того, кто о Нём не помнит.
        - Есть, пить и наслаждаться добром, добытым трудом своим - вот счастье! - вставил Худой. - Потому что это дал человеку Бог. Ешь с радостью хлеб твой и пей с весельем вино твоё. Раз у тебя есть еда, значит, Бог благоволит к тебе. Правильно я говорю?
        - Правильно. Лучше горстка покоя, чем полные пригоршни ветра, - поддержал Шломо.
        Все четверо засмеялись, отпили вина и принялись за лепёшки.
        Отряд городской стражи с факелами прошёл к Овечьим воротам, чтобы закрыть их на ночь. Ерушалаимцы, устав за день, ложились спать рано. Со стороны базара доносились только редкие крики ослов и верблюдов. Худой и Молодой поднялись, пожелали остальным тёплой ночи и заковыляли в темноту города.
        Шимон и Шломо остались одни.
        - Нам неведомо, как отвести беду, - думая о предупреждении Рыжего, сказал нищий. - И откуда она придёт, неведомо. Да и что есть беда на самом деле, мы не знаем. Всё накопленное - ерунда, и потерянное - тоже. Люди не успевают нарадоваться жизни. Если человек всё равно умрёт, для чего ему всё? - продолжал он рассуждать. - Зачем мы каждый день делаем одно и то же, поколение за поколением?
        - Но ведь и солнце каждый день восходит и каждый день заходит, - сказал король Шломо. - Зиму каждый год сменяет лето, и не надоедает им! Это Господь учит нас: «Принимай жизнь такой, какой Я её устроил».
        Шимон кивал, глядя в землю.
        Глава 34
        Королю Шломо исполнилось пятьдесят восемь. Волосы его поредели, спина ссутулилась, он стал быстро уставать и почти прекратил свои блуждания за стенами Ерушалаима. Начинало подводить зрение, и Шломо всё чаще обращался за помощью к писцам, когда ему нужно было что-то прочесть или написать. Однако мысли короля Шломо сохраняли ясность: он, как и раньше, с удовольствием беседовал с гостями, поражая их глубиной наблюдений за жизнью и неожиданностью умозаключений.
        Бывало, иноземные собеседники короля иврим уже после встречи спохватывались, что он говорил с ними на их языке, легко и правильно. Все привыкли к этому, как и к рассказам, что так же свободно, как на разных человеческих языках, король Шломо говорит на языке животных, птиц, растений и даже беседует с Храмом.
        Люди верили этим рассказам и не удивлялись.
        Каждое утро после возвращения короля из Храма писец Офер бен-Шиши читал ему поступившую в Ерушалаим почту. В зале Престола рядом с креслом короля Шломо стояли советники Завуд и Ахишар.
        - Царь города Газа просит считать его союзником и посылает тебе в жёны дочь, - сказал писец, просмотрев первое послание. - Есть донесение о кознях нового фараона Египта.
        - Пропусти. Что там дальше?
        - Старейшина из Моава просит считать его союзником, посылает тебе в жёны свою дочь и…
        - Пропусти. Дальше.
        Офер бен-Шиши взял следующий текст, и король Шломо обратил внимание на то, что он нанесён не на папирус, а на такой дорогой материал, как мрамор.
        - Прочти, - велел король Шломо.
        На мраморной табличке оказалось послание, в котором правителям разных стран на Плодородной Радуге сообщалось о судьбе претендентов на царский трон Вавилона - о всех одно и то же: «Умер у себя во дворце, не будучи болен».
        И опять: «Царь города… просит считать его союзником и присылает тебе в жёны свою дочь…»
        Король Шломо не слушал. Нет, он не дремал. Он думал о том, что сегодня к числу его жён добавятся новые. Иногда он поднимался на гору Покоя и беседовал с этими женщинами, расспрашивал их, откуда они пришли, и при этом вспоминал поездку в порт Эцион-Гевер, запахи нагретых на солнце корабельных досок, пропитанных оранжевым кипарисовым маслом, перекличку кудрявых темнокожих матросов, перегнувшихся через борт судна, видел клети с пантерами, чьи глаза горели зелёным пламенем. Жёны говорили со Шломо о своих богах, называли их имена, которые он даже не пытался запомнить, рассказывали шёпотом их секреты. Боги были разные и служили им по-разному, но Шломо понял, что любая жертва приносится для того, чтобы задобрить бога, приглушить страх человека перед неизбежностью смерти, выпросить если не вечную молодость, то хотя бы жизнь без болезней и огорчений. Своих богов женщины держали в скорлупе кокосовых орехов или в ларцах из сандалового дерева, доставали их и показывали Шломо. «Какие у вас праздники, чему учат детей?», - расспрашивал он, и жёны охотно отвечали. Все они привезли с собой в Ерушалаим драгоценные
безделушки: ароматные деревянные бусины, нанизанные особым образом и освящённые в капище, пальмовые листья со строчками древних заклинаний, которые жёны даже не умели прочитать, глиняные фигурки черепах, кошек и пузатых богинь, стеклянные флакончики с бальзамами и чудотворными зельями. Когда они рассказывали о своих странах - о пустынях и скалах, о лесах и садах, о домах-дворцах и домах-пещерах, о райских островах, по берегам которых раскачиваются пальмы и где живут кроткие смуглые люди, а божки в их руках пропитаны влагой тропических ливней и струями широких полноводных рек, - в комнату проникали запахи воды, благоухало корицей и сандаловым деревом. Женщин в Ерушалаим сопровождали служанки, лекари и писцы с бритыми головами и широкими белыми бородами.
        Жёны Шломо учили его языкам и наречиям своих народов, рассказывали, как их жрецы толкуют расположение звёзд на небе и фазы луны, как предсказывают перемену погоды. Они пели и молились при нём и спрашивали, как это делают иврим. Он объяснял и показывал.
        Все жёны были знатного происхождения и почти все, на вкус Шломо, совсем непривлекательными, он никогда не смог бы полюбить их, а к иным даже прикоснуться. Шломо был одинаково добр с ними со всеми, и они всегда радовались его приходу.
        Он так задумался о своих жёнах, что даже вздрогнул, когда услышал голос Храма:
        - Земля огромна, Шломо. Твои жёны рассказывают тебе, как много на земле богов. Всем им строят и будут строить святилища. Но Бог один, и никогда не будет другого дома Божьего, кроме того, что ты построил в Ерушалаиме.
        - Тогда зачем нужны остальные боги и кумиры? - спросил Шломо.
        - Все ответы на «зачем?» знает только Он. Зачем дереву так много листьев, зачем они зелёные, зачем солнце. Когда-нибудь мудрецы объяснят многие «почему?», но никогда не найдут ответа ни на одно «зачем?» Мы уже говорили с тобой об этом. Ты признался мне, что больше всего боишься услышать от ребёнка: «Папа, а зачем нужно жить?» - потому что сам не знаешь ответа.
        - И ты тогда сказал мне, что на «зачем?» может ответить только Бог. Я помню.
        Однажды первосвященник Азария пришёл в Дом леса ливанского очень взволнованный и сказал, что хочет поговорить с королём один на один. Шломо удивился: Азария всегда славился хладнокровием - но велел оставить их вдвоём.
        - Во всём Ерушалаиме - ив Храме, и на базарах, да и по всей Эрец-Исраэль - говорят, что жёны склонили твоё сердце к чужим богам, - сбиваясь, заговорил первосвященник, как только закрылась дверь за последним слугой.
        Король Шломо постарался сдержаться.
        - Я ведь уже велел тебе не тревожиться из-за моих жён. Каждая из них оставила свой дом и родных, чтобы стать женой иудейского короля. И я разрешил, чтобы при моих жёнах были их повара, готовящие еду, к которой эти женщины привыкли, и чтобы построили капища богов, которым они поклонялись у себя на родине.
        - Но в народе говорят, что жёны соблазнят тебя молиться в их капищах, - сказал первосвященник.
        - Меня?! Соблазнят?! - Шломо рассмеялся. Но тут же лицо его сделалось серьёзным, он подошёл к Азарии, заглянул ему в глаза и спросил: - Уж не боится ли наш первосвященник, что иври может оставить своего всемогущего Бога ради языческих идолов?
        Азария отрицательно покачал головой.
        - Тогда чем тебе мешают капища моих жён?
        Первосвященник молчал, обдумывая ответ.
        - Король, - начал он. - Да продлится правление твоё на долгие годы! Ты - самый мудрый из людей, и ты не отступал от веры в нашего Бога. Но…
        - Но что?
        - Но есть ещё и народ иврим. Он боится, что из-за тебя Господь накажет всех, потому что святилища язычников стоят на обетованной Им земле. А наш Бог наказывает сурово!
        Он замолчал.
        - Можешь идти! - сказал король Шломо.
        Слова первосвященника Азарии о наказании Господнем очень скоро начали сбываться. Каждый день в Ерушалаим стали приходить сообщения о том, что на сторону скрывающегося в Египте Яровама бен-Навата переходят старейшины племён иврим. На севере в этом году началась засуха, и народ там всё более открыто сочувствовал бунтовщикам. Вскоре советник Ахишар прочитал Шломо донесение о том, что Яровам бен-Нават выступил против короля Шломо во главе отряда из трёхсот колесниц.
        Шломо слушал, глядя, как за стеной Дома леса ливанского кипит жизнь главного города всех ивримских племён, и думал, что он постарел, что раньше заговорщик Яровам бен-Нават не посмел бы вернуться в Эрец-Исраэль, а если бы посмел, его убили бы ещё на границе.
        - Хочу тебя спросить о важном деле, король, - сказал советник Ахишар, наклонившись к уху короля Шломо.
        - Спрашивай.
        - Не пора ли готовить к помазанью Рехавама, сына твоего?
        - Я не раз думал об этом. И решил, что Рехавама нужно помазать на престол уже после моей смерти.
        - Могу я спросить, почему господин мой король так решил?
        - Я тебе отвечу. Ты знаешь, что пророк Шмуэль тайно помазал Давида, когда королём был ещё Шаул, и в Эрец-Исраэль стало два помазанника одновременно. И сколько вытерпел народ от вражды между домом Шаула и домом Давида, ты тоже знаешь. Поэтому отец не хотел передавать власть наследнику при своей жизни. Если бы Адонияу, нетерпеливый брат мой, ещё немного подождал, я не получил бы престол при жизни Давида.
        И, глядя в пол, король Шломо добавил:
        - А может, не получил бы никогда.
        На засухе несчастья в Эрец-Исраэль не кончились. Вконец разладились отношения с Цором. Это случилось в разгар переговоров, на которых Шломо в благодарность за помощь при строительстве Храма отдал царю Цора двадцать городов в Галилее. Когда Хираму I вздумалось осмотреть эти города, они его разочаровали. «Кавул!» - сказал Хирам, что означало на бетисском диалекте цорского языка: «Так себе, ничего особенного». И хотя советник Ахишар от имени короля Шломо на тех переговорах даже признал за Цором прибрежные города в долине Акко, Хирам I всё равно ворчал. Никто тогда ещё не знал, что дело вовсе не в городах. К царю подбиралась смерть, и болезнь разъедала его тело.
        Прекратились и совместные с цорянами плаванья в Офир, доставлявшие золото в казну Ерушалаима. А король Шломо теперь нуждался в пополнении казны, чтобы содержать новые военные гарнизоны в построенных на севере крепостях: в Нижнем Бет-Хороне, Баалате и Тадморе. В поисках средств король Шломо принял советы Ахишара и Завуда повысить налоги на привозимое в Ерушалаим оливковое масло и увеличить дань с завоёванных Давидом стран, что оказалось весьма несвоевременным, так как годы выпали засушливые.
        Как-то в Дом леса ливанского пришёл Бная бен-Иояда.
        - Я допросил бунтовщиков из северных племён, - сказал командующий. - Как ты думаешь, кто дал им оружие и посоветовал отделиться от Ерушалаима? Наш друг Хирам I, царь Цора!
        - Что поделать, - вздохнул король Шломо.
        Командующий побагровел.
        - Страна разваливается! Что ты оставишь Рехаваму?! - вырвалось у него.
        - Храм, Бная. Дом, где человек будет разговаривать с Богом.
        - И скажет Богу, что король Шломо разорил страну, унаследованную им от Давида.
        Командующий поклонился и, не оглядываясь, вышел.
        «Состарился наш король. Наверное, он исполнил всё, для чего был предназначен, и ему уже нечего делать среди людей», - думал Бная бен-Иояда.
        Король Шломо перестал слушать писца. Ароматические веточки в жаровне, стоявшей неподалёку, издавали приятные запахи, да и одежда Шломо была пропитана благовониями. Одежда… И вдруг он вспомнил о рубахе, которая была на нищем Шимоне, сидевшем в Овечьих воротах под пронизывающим ветром. Какая там рубаха - тряпьё!
        «Завтра, - сказал себе Шломо, - я откроюсь нищему, позову его к себе в дом, мы усядемся возле очага с чашками подогретого вина и будем долго беседовать».
        Глава 35
        - Ты опять позвал меня, Коэлет, - сказал Храм. - Какую мудрость ты собрал?
        - Что пользы человеку от всех трудов его? - начал король Шломо. —
        Род уходит, и род приходит, а Земля остаётся навеки.
        Восходит солнце, и заходит солнце,
        и на место своё стремится,
        чтобы снова взойти <….>
        - Всё так, - подтвердил Храм. - Но Бог предназначил тебя для другого.
        - Для чего? - спросил Шломо.
        - Думай, - велел Храм. - А сейчас читай дальше. Что ещё ты заметил, Шломо?
        - Кружится, кружится на бегу своём ветер,
        и на круги свои возвращается.
        Бегут все реки к морю, но море не переполняется <….>
        Всё - одна маета <….>
        Никому не хватает слов,
        не присытятся очи тем, что видят,
        слухом не переполнятся уши.
        Что было, то и будет,
        и что творилось, то и будет твориться,
        и нет ничего нового под солнцем <….>
        Нет памяти о прежних поколениях и о тех, что будут, не останется памяти <….>
        - Суета сует, - согласился Храм. - Всё - суета.
        Король Шломо продолжал:
        - Видел я все дела, что делаются под солнцем,
        всё это - тщета и ловля ветра!
        Кривое нельзя распрямить,
        и чего нет - нельзя исчислить.
        Сам себе я сказал так:
        «<….> Много видело сердце моё мудрости и знания.
        Так предам же я сердце тому,
        чтобы мудрость познать,
        но познать и безумье, и глупость».
        - И что же ты понял? - спросил Храм.
        <….> Что и это - пустое томленье,
        ибо от многой мудрости много печали,
        и умножающий знанье умножает скорбь.
        - Суета сует, - повторил Храм. - Всё - суета. Но ты поделись своей мудростью с людьми.
        Под утро шкура сползла, и король Шломо проснулся оттого, что замёрзло плечо. Заныла поясница, Шломо скривился от боли, но всё же поднялся. Благодаря Господа за ещё один подаренный ему день, он дотащился до миквы, вошёл в неё и окунулся.
        Теперь король, как шептались старики, во многом стал похож на своего отца короля Давида последних дней его правления. Шломо резко ослаб, и в Храм его всё чаще приводили, держа под руки. Он уже не судил народ, почти не интересовался тем, как правители областей ведут хозяйство, и вообще тем, что происходит вне Ерушалаима. Люди стали обращаться со своими делами к Рехаваму или к советникам короля - Ахишару и Завуду. Даже в Школе Мудрости, которую Шломо сам основал, ему сделалось скучно, он уже не приглашал к себе ни мудрецов, ни гостей из далёких стран. Уже и память стала подводить его. Поняв это, он всё реже стал появляться на людях, а большую часть времени дремал в деревянном кресле, стоявшем в ореховом саду, посаженном ещё при короле Давиде. В холодные вечера король Шломо перебирался в Дом леса ливанского, кресло переносили в его комнату, и туда же слуги ставили большую жаровню с углями.
        Он начал диктовать мальчику-писцу свиток, названный им «Коэлет». Каждое утро после молитвы и завтрака он с нетерпением ждал, когда его оставят в покое и придёт писец.
        - Что я диктовал тебе вчера? - спрашивал он. - Прочти.
        - «Нет человека, властного над ветром, чтобы удержать ветер. И нет власти над днём смерти…»
        - Не отсюда, - прерывал писца король Шломо. - Ты читай то, что записал в самом конце.
        - «Всему свой час, и время…» Это?
        - Да.
        - «Всему свой час, и время всякому делу под небесами:
        время родиться и время умирать,
        время насаждать и время вырывать насаждения,
        время убивать и время исцелять,
        время разрушать и время строить,
        время плакать и время смеяться,
        время рыданью и время пляски,
        время разбрасывать камни и время складывать камни,
        время обнимать и время избегать объятий,
        время отыскивать и время дать потеряться,
        время хранить и время тратить,
        время рвать и время сшивать,
        время молчать и время говорить,
        время любить и время ненавидеть,
        время войне и время миру <….>»
        Прикрыв глаза, король Шломо слушал писца. Иногда кивал.
        - «Всё Он создал прекрасным и всё в свой срок,
        даже вечность вложил им в сердца,
        но так, чтобы дела, творимые Богом,
        от начала и до конца не мог постичь человек.
        Я узнал, что нет большего блага для человека,
        чем есть и пить и делать доброе в жизни.
        А видеть, что еда и питьё, они от труда твоего —
        это дар Божий.
        Я узнал: всё, что творит Господь, - навеки.
        Нельзя ничего прибавить и нельзя ничего отнять.
        И сделал так Бог, чтобы его боялись».
        - На сегодня хватит, - сказал король Шломо. - Прочти мне последнюю строчку, которую ты записал.
        - «И сделал так Бог, чтобы его боялись».
        - Вот отсюда завтра и начнём, - сказал король Шломо.
        …Был холодный и ветренный вечер. Мне внезапно захотелось навестить Шимона. Я собрался с силами, прикрыл лицо платком и пошёл к Овечьим воротам. Его не оказалось на обычном месте. Пока я стоял в растерянности, появлялись озабоченные люди, смотрели на камень, где всегда сидел Шимон, и исчезали. Я начал тревожиться. Вдруг знакомый нищий по прозвищу Худой ткнул меня палкой в спину и сказал: «Господин, если ты ждёшь Шимона, то напрасно: он умер». Я опешил. «Как так?! Когда это случилось?» - «Сегодня утром. Его уже отнесли за стену. Давай поспешим, мы ещё успеем на похороны», - ответил Худой. Я хотел было пойти за ним, но остановился, вспомнив, что королю нельзя появляться на кладбище. Худой ни о чём не спросил, пошёл один. Я решил, что, когда вернусь домой, отправлю слуг очистить место для Шимона в погребальной пещере и найму плакальщиц. Около Овечьих ворот меня дожидался нищий по прозвищу Молодой, с которым мы пировали недавно в компании с Шимоном и Худым. Молодой приблизился, наклонился ко мне и прошептал: «Шимон не своей смертью умер. Его убили». Я оторопел. «За что? Кто мог это сделать?» -
«Какой-то ученик пророка Ахии», - шёпотом сказал Молодой и быстро исчез в городе…
        Шломо очнулся, услышав голос Храма:
        - Ты был в своей Школе Мудрости. Помнишь, вы рассуждали там о месте человека в этом прекрасном мире?
        - Помню. И, может быть, если бы я знал, что в этот момент убивают калеку Шимона, я усомнился бы в том, что мир, созданный Господом, прекрасен.
        - От человека скрыто абсолютное благо, заключённое в Творении, - сказал Храм. - Вы видите только часть Его замысла.
        - Тогда смертным бесполезно и задаваться вопросом о причинах зла.
        - Пожалуй, это так, - согласился Храм.
        Глава 36
        Осенним вечером в дом королевского сына Рехавама в Офеле пришли трое его друзей отметить возвращение одного из них, Молида, из страны Моав, откуда его караван привёз в Ерушалаим бычьи кожи и овечью шерсть.
        Через час после прихода друзей Рехавам поднялся и обошёл дом, проверив, все ли слуги ушли к себе за ручей Кидрон. Когда он вернулся, у его друзей были совсем другие лица, как будто не они только что пили вино и распевали субботние песни.
        - Я начну? - спросил Молид, крепкий сорокалетний мужчина, сын самого богатого ерушалаимского торговца скотом.
        Рехавам кивнул.
        - Мы пришли на базар в их главном городе Кир-Моаве через три дня после того, как сын царя Моава зарезал отца и занял его трон.
        - Как зарезал?! - удивился Атай. - Мы здесь об этом ещё не знаем.
        - Вы здесь о многом не знаете, - сказал Молид. - Скоро новый царь Моава откажется пригонять скот в дань Ерушалаиму, тогда сразу всё и узнаете. Народ зашумит, будет ругаться и угрожать Моаву. Старичок Бная бен-Иояда соберёт войско, через город с грохотом проедут боевые колесницы, армия, может быть, дойдёт до Иордана, но по пути наш командующий остынет, сообразит, что иврим не захотят умирать ради моавитской шерсти, и вернётся со своими солдатами в Ерушалаим. Кто сегодня в Эрец-Исраэль боится Бнаю бен-Иояду!
        Это была неправда. Собравшиеся в доме Рехавама потому и говорили так тихо, что само имя Бнаи бен-Иояды вызывало в памяти у людей не багровое лицо с седым венчиком редких волос, а необъятную спину командующего и кулаки, которые и на старости лет могли сокрушить любого воина на Плодородной Радуге.
        - Ладно. Раз мы здесь ничего не знаем, расскажи нам, как всё произошло в стране Моав, - попросил Рехавам.
        - Просто. Царские сыновья давно шептались, что старшим из них уже за двадцать - слышите - не за сорок, а за двадцать! - а отец всё ещё не подпускает их к власти. И однажды, когда тот возвращался с охоты, ему устроили засаду. Как только царский отряд поравнялся с одной из пещер, оттуда выскочили воины в платках на лицах и, перебив охрану, зарезали царя вместе с его жёнами и слугами. Когда рассвело, в Кир-Моав пришла весть, что ночью на царя напали кочевники. На указанное пастухами место прискакал на верблюдах отряд царской гвардии, но нашёл возле пещеры такое месиво из мяса и костей, что нельзя было узнать, где царь, а где раб. С трудом отобрали что-то для погребения.
        Народ оплакал властителя и вернулся к своим делам. Гвардия и придворные, конечно, поняли, кто устроил засаду. Через несколько дней во дворце короновали старшего царского сына. Ему двадцать пять лет, и теперь он полновластный хозяин страны, потому что царь у них - как у нас Бог.
        В комнате стало тихо. Рехавам вышел и вскоре вернулся с двумя светильниками. Он поставил их на пол и сел на шкуру в середине комнаты.
        Эцбон - мрачный мужчина, один из тех, кто двадцать лет назад участвовал в убийстве вавилонских купцов и потом чудом избежал побития камнями, - проворчал:
        - Птиц и рыб он понимает, а что делают люди вокруг него - нет.
        Остальные догадались, о ком говорит Эцбон, но он всё-таки посмотрел на Рехавама и медленно выговорил:
        - После всех бунтов и мятежей оставит тебе отец только Ерушалаим. А то и один свой Храм.
        Рехавам промолчал, зато его гости заговорили, перебивая друг друга.
        - Коэны и левиты на севере его ненавидят, потому что в их храмы никто теперь не ведёт овец.
        - Ахия из Шило помазал Яровама бен-Навата, тот стал королём над десятью северными племенами и уже призывает их к походу на Ерушалаим.
        - Шломо ничего не соображает от старости. Он целыми днями диктует писцам свои притчи.
        - Когда наш Рехавам получит корону, он тоже уже ничего не будет соображать! - захихикал Молид.
        Рехавам поднял руку и в наступившей тишине сказал:
        - Моав - малая страна, король Давид её завоевал. Наше государство большое, - обведя взглядом друзей, он поправился: - Пока ещё большое. Представим, что король Шломо отошёл к праотцам, и после тридцати дней траура первосвященник помазал меня, его единственного сына. Северные племена собрались в Шхеме, позвали меня, и их старейшины говорят: «Мы тебя признаем, если дашь нам такие же права, как у твоего племени Иуды». А это значит, как у тебя, Атай, как у тебя, Эцбон, как у всех, кто здесь сидит, - Рехавам показал на собравшихся. - И старейшины, конечно, добавят: «Иначе мы объявим Яровама бен-Навата королём всех иврим». Что я им отвечу?
        Друзья опять заговорили все разом, и Рехавам снова поднял руку.
        - Вы поняли, что северные племена пришлют старейшин, и те мне скажут: «Отец твой возложил на нас тяжкое бремя, но ты облегчи его, и мы будем служить тебе». Я попрошу у них время подумать, вернусь в Ерушалаим за советом, что ответить северным племенам. Если спрошу пророка Натана или советников моего отца Ахишара и Завуда, вы же знаете, они скажут: «Ответь этим людям добрым словом, и они будут верно служить тебе».
        - Точно! - подтвердили друзья. - Так они и скажут.
        - А если я спрошу вас? Что вы мне посоветуете?
        - Скажи им: «Отец мой возложил на вас тяжкое бремя, а я сделаю его ещё тяжелее. Сборщики податей моего отца наказывали вас плётками, а мои будут наказывать бичами!» - выкрикнул Атай.
        Молид и Эцбон одобрительно закивали.
        Рехавам вдруг приложил палец к губам, прислушался и на цыпочках вышел из дома. Через несколько минут он вернулся.
        - Показалось. Теперь послушайте. Вчера лекари сказали мне, что король Шломо умрёт со дня на день. Поэтому, говорю, не стоит ничего предпринимать. Ждать осталось недолго.
        Стражник у Долинных ворот заслонил проход.
        - Как тебя зовут? Куда идёт твой караван?
        Паломники покидали Ерушалаим. у ворот в городской стене сидели на земле иврим из разных племён и слушали, что отвечают стражникам, чтобы знать, к какому каравану присоединиться.
        - Меня зовут Яцер бен-Барух. Я иду к себе домой в надел Ашера, - поглаживая белую бороду, ответил старик. - Те двое с копьями, которые идут впереди верблюдов, - мои сыновья. Все подати Ерушалаиму и Храму мы уплатили.
        - Идите с миром! - пожелал стражник, отходя в сторону.
        Наконец-то подул ветер, но прохлада не наступила. До конца Восьмого месяца дождя ещё не было, зато первый же день Девятого месяца начался всё сметающим ветром и проливным дождём. Поток воды проделал яму у выхода из Храмового сада, смыв землю и оголив корни кустов.
        А на следующий день вернулись зной и оцепенение природы.
        По дороге, огибавшей Ерушалаим с северо-запада, караван с паломниками направился к наделу Ашера.
        После полудня, напоив уставших верблюдов, караванщики разлеглись на отдых в тени прозрачной теребинтовой рощи. У Яцера бен-Баруха с самого утра было нехорошо на душе. Отказавшись от еды, он отошёл от стоянки, поднялся на высокий холм и долго вглядывался в сторону Ерушалаима, стараясь разглядеть Храмовую гору. И он увидел её. Увидел Храм на вершине горы и, не поверив глазам, начал их протирать. Стоя в лучах заходящего солнца, Храм не был освещён, у него не было никакого цвета или он принял цвет облаков, паривших сейчас над стоянкой ашерского каравана.
        «Храм умер», - подумал Яцер бен-Барух и испугался этих слов.
        Топот мула прервал мысли Яцера бен-Баруха. Он повернулся в сторону тропы, пролегавшей неподалёку, и увидел, как по ней проскакал на север воин с луком и копьём за спиной. Он очень торопился и даже не обратил внимания на ашерский караван.
        Когда воин скрылся из виду, Яцер бен-Барух отпил воды из фляги, висевшей на поясе, и пробормотал себе вслух:
        - Ты просто состарился, Яцер бен-Барух. Как может умереть Храм!
        Но он уже знал: что-то нехорошее случилось в Ерушалаиме.
        Глава 37
        Король пожелал, чтобы в тени под стеной Храма поставили для него скамью. После окончания жертвоприношений он сидел там, прикрыв глаза, и охрана не подпускала к нему никого.
        Точно так же, как незадолго до смерти Господь вдруг возвратил силы Давиду, Он вернул их и королю Шломо. На праздник Рош-ха-Шана он обратился к народу во дворе Храма, поздравил его, а потом сильным молодым голосом прочитал свиток, названный им «Коэлет».
        - Я, Коэлет, был королём над Израилем в Ерушалаиме.
        И предал я сердце тому,
        чтобы мудростью изучить и изведать всё,
        что делается под небесами…
        Паломники решили, что ерушалаимские слухи обманывают, что король Шломо по-прежнему крепок, и мысли у него ясные.
        Но после праздника он вернулся на свою скамью у Храма и теперь проводил на ней большую часть дня. Те, с кем король хотел бы побеседовать, уже ожидали его в ином мире. Умерли пророк Натан и все учителя Шломо, убит был нищий солдат Шимон, возвращаясь в память только затем, чтобы король мучался, оттого что не успел подарить ему новую рубаху. Шломо казалось, что он перебирает воспоминания и нанизывает их на одну длинную нить, которую заберёт с собой, потому что без него эти воспоминания никому не будут нужны.
        Он не дремал, как думали окружающие. Никогда раньше он не вглядывался в жизнь так сосредоточенно. И никогда так часто не разговаривал с Храмом.
        - Каждая крупица бытия создаётся ежесекундно силой, которую в неё вкладывает Господь, - утверждал Храм. - Если силу, непрерывно оживляющюю тебя, улитку или птицу удалить, то вы просто перестанете существовать.
        - Тогда величайшее из чудес - не то, что раскрылись воды Чермного моря, и не то, что солнца остановилось в середине неба, а то, что всё, что я вижу, существует потому, что в каждый момент Бог всё создаёт заново? Из ничего… Если так, то что же такое мир вокруг нас? - спросил Шломо.
        - Мир и есть Бог, - сказал Храм. - Кроме Него ничего нет.
        Рано утром слуги привели короля Шломо во двор Храма, зачерпнули воды из медного кувшина и омыли ему руки и ноги.
        Король Шломо стоял среди ерушалаимских стариков и молился вместе с ними, стараясь сосредоточиться на каждом слове. После жертвоприношения слуги отвели короля к его скамье. Он показал знаками, чтобы его оставили одного и что ничего, кроме меха с водой, ему не нужно.
        Было удивительно, что запахи земли возле стены Храма круглый год остаются такими, словно только что над городом прошёл дождь.
        Птица раскачивалась на ветке и повторяла одну и ту же короткую песню.
        Шломо сказал птице:
        - ДЫХАНИЕ ОДНО У ВСЕХ, И НЕТ ПРЕИМУЩЕСТВА У ЧЕЛОВЕКА НАД СКОТОМ. ВСЁ ПРОИЗОШЛО ИЗ ПРАХА, И ВСЁ ВОЗВРАТИТСЯ В ПРАХ. СМЕРТНЫЕ НЕ ЗНАЮТ, ВОЗНОСИТСЯ ЛИ ВВЫСЬ ДУХ СЫНОВ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ, А ДУХ ЖИВОТНЫХ - НИСХОДИТ ЛИ ВНИЗ, В ЗЕМЛЮ.
        Птица покачала головой и, вздохну в, ответил а:
        - Нет, Шломо. Господь не создал нас равными. Вот, послушай. Когда твой народ шёл по пустыне из страны Египет в Эрец-Исраэль, мы летели рядом, вы просто не хотели нас замечать. Когда наступил голод, и вы, и мы обратились к Господу, чтобы Он спас нас. И Он послал манну, которой хватило всем - и вам, людям, и нам, птицам, и животным. Когда на пустыню опустился зной, и вы, люди, и мы, птицы, возопили к Господу, Он пожалел нас всех и велел праотцу Моше ударить посохом в скалу. Оттуда полилась вода - так Бог напоил сперва людей, а потом и нас. Это было в Хорейве. Вместе с вами мы славили Творца за то, что услышал наши молитвы.
        Но когда, кроме вкусной манны и чистой воды вам ещё захотелось мяса, Господь вывел нас, птиц, под камни и палки людей… Это очень грустная история. В те дни мы узнали, что только люди - любимые дети Господа. И воду, и пищу Он сотворил не по нашей, а по вашей молитве. Просто так уж совпало.
        Шломо ещё думал над словами Птицы, когда услышал голос Храма:
        - Ты хотел говорить о Рехаваме?
        - Да. Мысли о Рехаваме, которому я должен передать власть в Эрец-Исраэль, приходят, как внезапная боль. За что Бог наказал меня таким сыном, моим единственным наследником? Я никогда не говорил об этом вслух. Никому. Вот если бы пришёл мой брат Даниэль! Сперва я спросил бы у него: «Как ты думаешь, брат, любил ли Господь Давида, нашего отца?» И, наверное, он ответил бы так: «Если Давид смог сочинить “Псалмы”, значит, Господь его любил». Тогда я спросил бы: «Почему же Бог наказал Давида? Помогал ему в государственных и военных делах, прощал все грехи, но сыновей дал таких скверных! Один изнасиловал сводную сестру, другой зарезал брата, а потом взбунтовался и поднял руку на отца. И ведь это были самые любимые сыновья, обожаемые Давидом и народом - не то, что ты, Даниэль, не интересовавшийся ничем, кроме Учения, или я - один из самых младших и незаметных».
        Сейчас мне уже ясно, что ответа на свой вопрос я не получу никогда. Но никого из своих братьев я не вспоминаю так часто, как Даниэля.
        …Однажды на прогулке - вдвоём, без оружия и охраны - мы так заговорились, что забрели в ивусейское селение. Спохватились только когда оказались перед толпой мрачных людей с татуировкой на лицах. От страха я покрылся потом, а Даниэль, даже не замедлив шага, пошёл на ивусеев, и те притихли, а потом молча расступились перед нами.
        - Дани, почему нас не убили? - спросил я, когда мы ушли достаточно далеко.
        - Потому что за нами - наш Бог.
        Он сказал это так уверенно, что с тех пор я не раз думал, что моего упования на Бога недостаточно, что мне нужно добиваться от себя такого доверия к Всевышнему, как у Даниэля. Или какое было у нашего праотца Яакова, вышедшего против разъярённых пастухов, оскорблявших Рахель. Или как у юноши Давида, не испугавшегося великана Голиафа.
        А самое раннее моё воспоминание о Даниэле - наша прогулка с ним, когда мне едва минуло пять лет. Старший брат тогда сказал: «Я думаю, Господь каждому человеку, и только ему одному, дал какой-нибудь дар, надо только его найти в себе, как наш отец Давид». - «А есть что-нибудь такое, что из всех людей можешь ты один?» - спросил я. «Я могу погладить кузнечика», - сказал шёпотом Даниэль и покраснел. Я, тоже шёпотом, попросил: «Погладь, Дани!» Он склонился над кустом и оттуда выскочил кузнечик, замер на месте и застрекотал. Изломанные коленки на его ножках дрожали, усики поворачивались в разные стороны. Даниэль пальцем погладил хрупкую спинку кузнечика, тот одним прыжком вернулся в свой куст и исчез.
        Я схватил брата за руку: «Научи меня тоже!» Даниэль вгляделся в моё лицо, и ответил: «Мне кажется, Бог даст тебе - единственному из всех людей - дар разговаривать со всем, что Он создал: с птицами, с деревьями, с дорогой. А я могу только погладить кузнечика».
        Когда король сидел в кресле у себя дома, к нему на колени приходила кошка и тут же засыпала. Во сне она мурлыкала, и Шломо вспоминал голос Тимны - царицы Шевы.
        …Тимна вся состояла из запахов лаванды, мирры и корицы. А ещё из смеха! Даже о своих богах она рассказывала, смеясь: «Они у нас каменные, стоят внутри своих капищ. День начинается с того, что жрецы моют и наряжают “хозяина дома”».
        Ей понравилось, что во дворе Храма происходят свадьбы и разыгрываются придуманные королём сцены. Она даже велела записать слова Шломо: «Музыка, танцы, сказки - всё это создал Господь, чтобы человек любил жизнь».
        Каждый день появлялся лекарь. Всю зиму он поил Шломо отварами трав от простуды и растирал ему оливковым маслом отёкшие ноги. Когда лекарь уходил, Шломо опять диктовал мальчику-писцу свиток «Коэлет»:
        - Пора! А всё не насытятся очи тем, что видят,
        не переполнятся уши тем, что слышат <….>
        Уходит человек в свой вечный дом,
        и плакальщицы по улице кружат…
        Однажды король Шломо крикнул писцу:
        - Найди записи о последних днях короля Давида.
        Писец принёс.
        - Вот эти свитки, мой господин, - сказал он, низко кланяясь.
        - Прочти мне их.
        - «…ПРИКАЗАЛ ДАВИД, ЧТОБЫ СОБРАЛИ ЧУЖЕЗЕМЦЕВ СО ВСЕЙ ЭРЕЦ-ИСРАЭЛЬ, И НАЗНАЧИЛ ИХ КАМЕНОТЁСАМИ, ДАБЫ ВЫРУБАТЬ И ОБТЕСЫВАТЬ КАМНИ ДЛЯ ПОСТРОЙКИ ДОМА БОЖЬЕГО.
        МНОГО ЖЕЛЕЗА ДЛЯ ГВОЗДЕЙ К ДВЕРЯМ ВОРОТ И ДЛЯ СОЕДИНЕНИЯ ЧАСТЕЙ ПРИПАС ДАВИД, А МЕДИ - ВООБЩЕ БЕЗ ВЕСА! И ДЕРЕВЬЕВ КЕДРОВЫХ БЕЗ ЧИСЛА, ПОТОМУ ЧТО ПРИВЕЗЛИ ДАВИДУ ЦОРЯНЕ МНОГО КЕДРОВЫХ ДЕРЕВЬЕВ…»
        - Нет. Найди место, где описано моё помазанье.
        - «И БЛАГОСЛОВИЛА ВСЯ ОБЩИНА ГОСПОДА, БОГА ОТЦОВ СВОИХ, И ПОКЛОНИЛИСЬ ВСЕ, И СКЛОНИЛИСЬ ПЕРЕД ГОСПОДОМ И ПЕРЕД КОРОЛЁМ. <….> И ЕЛИ, И ПИЛИ ПРЕД ГОСПОДОМ В ДЕНЬ ТОТ С РАДОСТЬЮ ВЕЛИКОЙ, И ПОСТАВИЛИ КОРОЛЁМ ШЛОМО, СЫНА ДАВИДА, И ПОМАЗАЛИ ЕГО ПЕРЕД ГОСПОДОМ В ПРАВИТЕЛИ, А ЦАДОКА - В ПЕРВОСВЯЩЕННИКИ. И ВОССЕЛ ШЛОМО НА ПРЕСТОЛЕ ГОСПОДНЕМ ВМЕСТО ДАВИДА, ОТЦА СВОЕГО.
        И ВСЕ НАЧАЛЬНИКИ, ГЕРОИ, И ВСЕ СЫНОВЬЯ ДАВИДА ПРИЗНАЛИ КОРОЛЯ ШЛОМО».
        Дальше идут записи, сделанные с твоих слов, господин мой король, - предупредил писец.
        - Читай, - велел Шломо. - Что сказал Давид?
        - «ВЕЧНЫЙ СОЮЗ ЗАКЛЮЧИЛ ОН СО МНОЮ: “ЕСЛИ СЫНЫ ТВОИ БУДУТ БЛЮСТИ ПУТЬ СВОЙ, ЧТОБЫ ХОДИТЬ В ИСТИНЕ ВСЕМ СЕРДЦЕМ СВОИМ И ВСЕЮ ДУШОЮ СВОЕЮ, ТО НЕ ПЕРЕВЕДЁТСЯ НА ПРЕСТОЛЕ ИЗРАИЛЯ МУЖ ИЗ ПОТОМСТВА ТВОЕГО”». Тут записан твой рассказ о том, что завещал король Давид тебе, мой господин, - остановился писец. - Тоже читать?
        Шломо кивнул, и писец поднёс к глазам свиток.
        - «ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО СОТВОРИЛ ИОАВ БЕН-ЦРУЯ, КАК ПОСТУПИЛ ОН С ДВУМЯ ВОЕНАЧАЛЬНИКАМИ ИЗРАИЛЯ, АВНЕРОМ БЕН-НЕРОМ И АМАСОЙ БЕН-ИТЕРОМ, КАК ОН УБИЛ ИХ И ПРОЛИЛ КРОВЬ ВО ВРЕМЯ МИРА, КАК ОБАГРИЛ КРОВЬЮ БРАННОЮ ПОЯС НА ЧРЕСЛАХ СВОИХ И ОБУВЬ НА НОГАХ СВОИХ. ТАК ПОСТУПИ ЖЕ ПО РАЗУМЕНИЮ ТВОЕМУ И НЕ ОТПУСТИ СЕДИНЫ ЕГО В ПРЕИСПОДНЮ С МИРОМ! <….> А СЫНОВЬЯМ Б АР ЗИЛ АЯ ИЗ ГИЛ АД А ОКАЖИ МИЛОСТЬ, И ПУСТЬ БУДУТ ОНИ СРЕДИ ТЕХ, КТО ЕСТ ЗА СТОЛОМ ТВОИМ, ИБО ОНИ ПРИШЛИ КО МНЕ, КОГДА БЕЖАЛ Я ОТ АВШАЛОМА, ТВОЕГО БРАТА. А ЕЩЁ ЕСТЬ У ТЕБЯ ШИМИ БЕН-ГЕЙРА, БИНЬЯМИНИТ ИЗ БАХУРИМА. ОН ЗЛОСЛОВИЛ МЕНЯ ТЯЖКИМ ЗЛОСЛОВИЕМ В ДЕНЬ, КОГДА Я ШЁЛ В МАХАНАИМ, НО СОШЁЛ НАВСТРЕЧУ МНЕ К ИОРДАНУ, И Я ПОКЛЯЛСЯ ЕМУ ГОСПОДОМ, СКАЗАВ: “Я НЕ УМЕРЩВЛЮ ТЕБЯ МЕЧОМ”. А НЫНЧЕ ТЫ НЕ СЧИТАЙ ЕГО НЕВИННЫМ. ТЫ - ЧЕЛОВЕК УМНЫЙ И ЗНАЕШЬ, КАК ПОСТУПИТЬ С НИМ. СВЕДИ СЕДИНУ ЕГО В КРОВИ В ПРЕИСПОДНЮ!»
        - Я исполнил всё, что велел мне отец, - вслух сказал Шломо и спохватился: - Ты можешь идти, писец. Вот отсюда завтра и начнём.
        Глава 38
        Король Шломо прикрыл глаза, будто испугался, что через них воспоминания могут уйти от него, и стал рассказывать Храму:
        - Однажды утром совсем уже старый Давид позвал меня. Я встал на колени возле головы отца, чтобы не потерять ни одного его слова. Он с усилием разлепил веки. Открылись глаза, полные светлых ночных слёз, но сил говорить у Давида уже не было. Он молчал, и я понял, что должен буду сам распознать главные истины: почему Бог устроил мир таким, какой он есть, и как выстоять человеку перед жизнью?
        И теперь, по прошествии многих лет и после многих размышлений, - вздохнул Шломо, - признаюсь: я не понимаю замысла Божьего.
        - Но ты старался его понять. Ты построил Дом, где смертный может обо всём спрашивать Бога. Помнишь свой первый вопрос?
        - Да, я спросил Его: «Почему Ты забрал у меня Нааму и дитя, которое она должна была родить»?
        …Наама всегда приходила на память следом за Давидом. «Наама - единственная!», - шептал Шломо.
        - Мы стояли на берегу после купания, смотрели на свои ноги, по которым вода стекала на землю, будто по стволам сосен, и смеялись. «Ты когда-нибудь боялся по-настоящему?» - спросила Наама, и я рассказал ей такой случай. Однажды, проснувшись, я не смог вспомнить молитву, которую произносил каждое утро, и подумал: «Бог оставил меня!» Тогда я впервые познал ужас перед Богом.
        Наама рассмеялась.
        - Твоя Наама была рождена только для любви, - сказал Храм. - Ты это знал.
        - Знал, - повторил Шломо. - Я и это знал.
        - Ты вспомнил что-то ещё? - спросил Храм. - Говори.
        - На обратном пути из Эцион-Гевера мой караван заночевал на берегу залива. Ночь выдалась светлая, но холод был такой, что у верблюдов возле рта повисли сосульки, а погонщикам пришлось обмотать тряпками тонкие ноги ослов. Но сам я под шкурой пантеры проснулся в полночь, мокрый от пота, и долго лежал, разглядывая небо и прислушиваясь к плеску прилива. В ту ночь я впервые говорил с рыбами и узнал, что Господь удостоил меня дара разговаривать и с этими Его творениями. Возле моего лица обняла травинку множеством ножек-крючков длинная, оранжевая в лунном свете гусеница. Она слышала мой разговор с рыбами и сказала так: «Вы, люди, боитесь смерти потому, что не можете себе её представить. Если бы при рождении человек мог хоть на миг встретиться со смертью и узнать, что будет с ним, когда он умрёт, тогда вся его жизнь сделалась бы терпимой, потому что у него не было бы страха перед неизведанным. Вам в тягость жизнь, потому что вы не познали смерти. А рыб Господь одарил таким знанием…»
        - Это верно, - сказал Храм. - Ты рассказывай.
        - Однажды отец взял меня с собой к реке Иордан. У берега стоял рыбак. Он обернулся, и я замер - такое прекрасное у него было лицо! До этого самые красивые лица я встречал только у наших пророков. Когда они говорили, красота их лиц дополняла слова и усиливала восхищение слушателей. А рыбак молчал, его красота была сама по себе - как красота Киннерета. Мы улыбнулись друг другу, и я побежал ко взрослым. Разве мог я тогда подумать, что это лицо ещё всплывёт когда-нибудь в моей памяти!
        - Ты больше ничего не хочешь спросить?
        - Хочу. У человека всегда остаётся последнее утешение - надежда на Небо, куда попадёт его душа и где не будет ни ссор из-за куска хлеба, ни обмана, ни зависти, ни власти сильного над слабым. Когда я выходил из Дома леса ливанского и, неузнанный, шёл по Ерушалаиму, я видел, как жестока жизнь и как человек надеется отдохнуть от неё после смерти. Но вот я, Шломо бен-Давид, спрашиваю: что если там, среди праведников, мне станет невыносимо тоскливо - на что тогда мне надеяться?
        Храм не ответил.
        Шломо подождал и продолжал рассказывать:
        - С пророком Ахией из Шило мы уже много лет не встречались, но, если бы он пришёл сюда, я спросил бы его: «За что ты хотел меня убить? Я ведь не поверю, что из-за моих жён-язычниц». - «Из-за тебя пустуют северные храмы», - ответил бы мне Ахия. «Это были не храмы, а жертвенники. Только в доме Бога, человек не побоится говорить с Ним», - возразил бы я.
        - А если бы Ахия спросил: «Зачем ты дал иврим молитву? Кто тебя об этом просил?»
        - Молитву людям дал мой отец Давид, да будет благословенна его память. Он оставил нам Псалмы, а это и есть молитвы на каждый день.
        - Ахия никогда с этим не согласится. Он будет настаивать: «Твой Храм не нужен иврим».
        - Может быть, когда люди привыкнут, когда перестанут бояться говорить с Богом - тогда им не нужен будет и Храм. О чём говорит человек с Богом, даже не раскрывая рта, знают только сам человек и Бог. И это всегда будет бесить таких, как Ахия. Ему я, наверное, сказал бы: «Ахия, твои люди убили нищего Шимона!»
        И Шломо заговорил с Храмом о солдате-калеке.
        - Я часто думал: странно, ведь этот человек не сказал мне ничего такого, чего я не знал бы раньше, о чём не слышал бы от купцов или не читал бы в папирусах. Но когда мы разговариваем, приходят мысли, которых я ожидал; я начинаю видеть то, что хотел рассмотреть и не мог. Шимон - необыкновенный человек, и, конечно, мне его послал Бог. Я обещал себе, что помогу Шимону. У него не было ни дома, ни одежды, ни еды. Но мне казалось, что он ждёт от меня чего-то другого, чего он и сам не понимал. Я так хотел сказать ему: «Шимон, приди ко мне в Дом леса ливанского и возьми себе любую мою рубаху. Или все, какие у меня есть. А весной мы ещё раз будем сидеть на корточках перед ручьём у Овечьих ворот и смотреть, как грязная городская вода очищается от мути, проходя через стеночку из песка. “Так старший сын Авраама, Ишмаэль, унёс в себе самую большую грязь, которая оставалась в праотце нашем от арамеев”, - скажешь ты, а я спрошу: “Ты много думал об этом?”» И Шимон кивнёт.
        - Ты не опоздал на встречу с Шимоном, - промолвил Храм. - Если человеку нужно сказать что-то очень важное, Господь непременно ещё даст ему такую возможность.
        Глава 39
        - Пора, Шломо! - сказал Храм. - Больше ты не король, и теперь тебе всё равно, что будет с Эрец-Исраэль.
        За то, что ты построил дом Бога, за искренность твою, за мудрость, открытую всем, за то, что Всевышний всегда был у тебя в душе, ты удостоился уйти легко.
        Так почему ты печален? Тебя ведь ждут на небе Наама, твои родители, Давид и Бат-Шева, и твой учитель пророк Натан. Разве ты не тоскуешь по ним каждый день на Земле?
        - Я боюсь смерти, - прошептал король.
        - Я знаю, - сказал Храм. - И пророк Натан это знал, и Наама.
        - Скажи, - попросил Шломо, - будут ли меня вспоминать?
        - Люди будут повторять о тебе глупости. Ты построил дом Бога, а его сожгут. Отстроят заново, опять сожгут, и всё повторится сначала. Но к тому времени иврим уже научатся разговаривать с Богом в любом месте. Они забудут, что обязаны этим тебе, что до тебя все храмы были не домами Бога, а жертвенниками. Таковы люди, Шломо. Но ведь ещё и для того была дана тебе мудрость, чтобы ты не ждал от людей благодарности. Ты больше не зависишь от жизни, Шломо. К тебе уже не вернутся ночные страхи. Ты уходишь отсюда, и жизнь для тебя уже - суета сует. Разве не так?
        - Так, - вздохнул король. - Всё - суета сует. Идём!..
        Из интервью
        Из интервью, данного Давидом Малкиным главному редактору русской версии международного журнала «Библиофил» Константину Арефьеву (перепечатано газетой «Вести» - «Окна», Тель-Авив, 11. 07. 2002)
        —...Вернёмся к вашим романам. «Король Шломо»… Почему вы написали его последним, вопреки хронологии королей?
        - Потому что Шломо (в русской традиции - царь Соломон) был мне неинтересен: мудрец и плейбой. Один из трактатов молодого Рамбама навёл меня на мысль, что до Храма в мире имелись только жертвенники, а никакой народной молитвы не было. Тогда Шломо мне «открылся», я посчитал, что смогу рассказать о нём людям и начал роман.
        - Но разве в Танахе не написано, что у царя Соломона была тысяча жён?
        - Написано. «700 жён-княгинь и триста наложниц». Думаю, иудеев очень привлекал образ такого любвеобильного короля, и хроники зафиксировали народную молву. Никто при этом не подумал, что каждые две недели у Шломо должна была происходить новая свадьба и что, обслуживая такой гарем, любой гигант секса не смог бы ещё и управлять страной, построить Храм и сочинить три тысячи притч.
        - Ладно, не томите. Как было на самом деле?
        - На самом деле в Танахе говорится о единственном наследнике - Рехаваме. И далее: «А мать его Наама-аммонитянка». Так что любимая тема массовой печати «Загадка Суламиты из “Песни Песней“ высосана из пальца».
        - Но, может, остальных жён летописец просто забыл назвать? И кроме того, вон у ваших соседей в Саудовской Аравии гаремы тоже не пустуют.
        - Нет, «забыл» - это исключено. Я могу назвать поименно всех восьмерых жён Давида и кто из них кого ему родил, потому что это записано в «Книгах Царств» Танаха. В связи с именем Шломо кроме сына Рехавама упомянуты ещё две дочери, Тафат и Басемат, - жёны губернаторов округов. Имена у них неивримские, видимо, даны матерью. Так что есть основания полагать, что Шломо был однолюбом, что «Песнь Песней» автобиографична и что её героиня Шуламит и есть Наама-аммонигянка, которой наш король был верен всю жизнь. Похоже, что она рано умерла, успев родить Шломо только троих детей.
        Насчёт наших арабских соседей вы, конечно, правы. Но там и результаты гаремных трудов налицо: из принцев составляются правительственные кабинеты, они - главы банков и торговых компаний, и все - братья по отцу. А тут всего один сын (и тот в первом же публичном выступлении заявляет: «Мизинец мой толще чресл отца моего!» - это он, паршивец, о Шломо, построившем Храм!).
        - Вы открыли, что Давид и Шломо создали молитву, а потом она вместе с Библией и христианством пришла в Европу и остальной мир. Что это значит?
        - Помните сцену из путешествий Ганзелки и Зикмунда: в африканское племя приезжает этнограф-европеец. Подходит время молитвы, учёный открывает «Псалмы Давида» и читает их, шевеля губами. Когда любознательным аборигенам объясняют, что делает этот белый, огромный растатуированный воин падает в обморок. Для него невыносимо видеть, как простой смертный разговаривает с Богом. Так было и на Древнем Востоке, и у иудеев. Все указания смертные, даже цари, получали от пророков, которым Господь во сне сообщал то-то и то-то. Всегда сверху вниз, от Бога к пророку, иногда - через ангелов. А Давид, выражаясь по-современному, перевернул вектор. Человек стал самостоятельно говорить с Богом. Снизу - вверх.
        Когда молюсь, я протягиваю руку к книжной полке и снимаю оттуда молитвенник «Шомрей Эмуна» с текстами на будни и праздники. А древний человек ещё не знал, какие слова нужно говорить Богу. Давид дал ему Псалмы, где есть и благодарения Богу, и молитвы на все случаи жизни: родился кто-то или умер, уходит человек на войну или отправляется в дальнюю дорогу. Но слова - это полдела. Где их произносить? Храм, построенный Шломо, всюду в Танахе называется «Дом Бога». Если я обращаюсь к хозяину в его доме, он, наверное, не сочтёт это за наглость и не покарает меня. Народ начал привыкать к самостоятельному общению с Богом, сперва только в Храме короля Шломо. А первую, так сказать, «показательную» молитву произнёс сам Шломо при открытии Храма. Он громко просил Господа за весь народ иврим и за тех, кто к нему присоединился. И люди видели: вот «человек из мяса и крови» говорит с Богом. И ничего!
        Современному человеку уже не обязательно идти в синагогу - дом собрания. Он может молиться, то есть беседовать с Господом, даже не открывая рта и, таким образом, не будучи никем контролируем.
        Появление молитвы было таким интеллектуальным потрясением, с которым до сих пор не смирились священнослужители всех религий, стремящиеся остаться посредниками между Богом и людьми (небескорыстно, замечу).
        - Как вы пришли к такой догадке?
        - В древнем Вавилоне и в Египте даже молитвы царей встречаются крайне редко. Их боги говорят со смертными только через жрецов храма. Тоже и греки, и римляне, жившие через столетия после Шломо, несли в храмы дары, спрашивали у жрецов, что предвещает вид печени рассечённой птицы или дым над жертвенником. Великий Цезарь не боялся врубиться в строй галльской пехоты, но он ни разу не посмел напрямую обратиться с просьбой или вопросом к Юпитеру.
        - Но ведь у иудеев в Храме тоже происходили жертвоприношения?
        - Да. Мечтатели о Третьем Храме представляют, что там обязательно будет стоять жертвенник. А молодой Рамбам считал жертвоприношения аттрибутом религии грубой, языческой, позаимствованной иврим в египетском рабстве, ритуалом, от которого когда-нибудь удастся отказаться. Но не сразу. Сперва король Шломо возле окровавленного жертвенника, среди чада от сжигаемого мяса начал приучать иерусалимцев и паломников к возвышенной церемонии молитвы. Её произносил король или первосвященник, за ним повторяли коэны и левиты, а там и простой народ.
        После праздников в Иерусалимском Храме паломники возвращались в наделы своих племён по всей Эрец-Исраэль. Храмовая служба там была запрещена, чтобы народ шёл в Иерусалим. Оставалась только молитва. Кто-то по памяти читал отрывок из Торы, остальные кивали.
        Хочу повторить: всё, что мы привыкли именовать «храмами Древнего Израиля»: в Шило, Бет-Эле, Пнуэле и других местах, - всё это были каменные жертвенники.
        notes
        Примечания
        1
        В романе она действует под своим исконным библейским именем: Царица Шевы.
        2
        Цор - во времена Давида и Шломо царство на Финикийском побережье, граничавшее на северо-западе с государством иврим (территория современного Ливана).
        3
        Песах - или Еврейская Пасха, праздник, установленный в память об освобождении евреев из египетского рабства.
        4
        парса - древнееврейская мера длины, равная приблизительно 4,5 км.
        5
        Машиах - помазанник, Мессия, идеальный царь, который явится и принесёт человечеству избавление от зла.
        6
        Данная трактовка заимствована у рава Й. Д. Соловейчика (статья «Голос любимого зовёт» и другие).
        7
        Астарта - главное женское божество во многих странах Древнего Ближнего Востока.
        8
        Неопалимая Купина - пылающий, но несгорающий куст, в котором Бог впервые явился Моше.
        9
        локоть - мера длины, равная приблизительно 0,5 метра.
        10
        Верхнее море - современное Средиземное море.
        11
        Солёное море - точный перевод с иврита названия Мертвого моря.
        12
        Плодородная Радуга, или Плодородный Полумесяц - территория от Египта до Месопотамии.
        13
        Местонахождение перечисленных в этой главе стран, упоминаемых в Торе, неизвестно. Таршиш - предположительно, современная Сардиния.
        14
        Киннерет - озеро на севере Израиля, оно же Галилейское море и Генисаретское море и озеро.
        15
        Хозяин Чёрной Земли - один из титулов фараона.
        16
        шофар - бараний рог, в который трубили для созыва войска, объявления о наступлении праздника или очень важного события.
        17
        кинор - струнный музыкальный инструмент, подобие лютни.
        18
        Шавуот - день дарения еврейскому народу Торы на горе Синай; Рош-а-Шана - праздник наступления нового года; Суккот - осенний праздник урожая.
        19
        Двир - Святая Святых, закрытая часть Храма.
        20
        Улам - Притвор, отделявший святое от светского.
        21
        Хейхал - Святилище, переход от Улама к Двиру.
        22
        бар-мицва - «сын заповеди», религиозный обряд, освящающий совершеннолетие мальчика (13 лет).
        23
        Все цитаты в данной главе взяты из «Первой Царств», гл.7, 8.
        24
        Рассказы солдата Шимона и его поговорки заимствованы из «Агады» - сборника старинных еврейских сказаний и притч.
        25
        Все цитаты в главе взяты из «Второзакония», 20:9 и 24:5.
        26
        В ряде случаев, когда точный перевод названий цветов и растений не представляется возможным, в тексте даются их древние ивритские названия.
        27
        Написана под влиянием статьи рава И. Д. Соловейчика «Праведник и страдания».
        28
        Пьеса-балаганчик «О Мудрости и Глупости» основана на «Книге Притч», гл. 1, 8, 9.
        29
        Рассказы моряков основаны на «Истории» Геродота (книга IV, «Мельпомена»).

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к