Библиотека / История / Кулиев Клыч : " Непокорный Алжирец Книга 1 " - читать онлайн

Сохранить .
Непокорный алжирец [книга 1] Клыч Кулиев
        Совсем недавно русский читатель познакомился с историческим романом Клыча Кулиева «Суровые дни», в котором автор обращается к нелёгкому прошлому своей родины, раскрывает волнующие страницы жизни великого туркменского поэта Махтумкули. И вот теперь — встреча с героями новой книги Клыча Кулиева: на этот раз с героями романа «Непокорный алжирец».
        В этом своём произведении Клыч Кулиев — дипломат в прошлом — пишет о событиях, очевидцем которых был он сам, рассказывает о героической борьбе алжирского народа против иноземных колонизаторов и о сложной судьбе одного из сыновей этого народа — талантливого и честного доктора Решида.
        Клыч Кулиев
        Непокорный алжирец. Книга 1
        Глава первая
        

1
        В доме Шарифа Абдылхафида готовились к приёму важного гостя. Сам генерал Фернан Ришелье, чья слава за последнее время перевалила, как принято говорить, далеко за горы, обещал быть к ужину.
        С Фернаном Ришелье Абдылхафид был знаком давно, а его двоюродного брата Шарля Ришелье считал своим близким другом. Дед Фернана и Шарля — Жак Ришелье ступил на землю Алжира едва ли не одновременно с солдатами французских колониальных войск, отец Шарля, Пьер, всю свою жизнь тоже провёл в Алжире, и Шарль считал себя коренным жителем этой страны, представителем поколения, приобщавшего Алжир к «цивилизованному миру».
        Последний раз Абдылхафид виделся с Фернаном Ришелье в Париже, в 1954 году. Фернан тогда только что вернулся из Индокитая, где в течение трёх лет, по его собственному выражению, защищал «честь Франции» и дважды был награждён орденами. Теперь он занимался Алжиром. Месяцев пять-шесть назад он уже приезжал сюда из Парижа с каким-то специальным заданием, и Абдылхафиду удалось повидаться с ним лишь мельком, однако он взял с генерала слово, что в следующий раз тот обязательно будет его гостем.
        И вот, снова объявившись в Алжире, Ришелье вспомнил о своём обещании. Надо ли говорить, как льстил Абдылхафиду предстоящий визит генерала? Ведь за полгода хлопот у Фернана, наверно, не убавилось, и всё же он нашёл время посетить дом своего друга.
        Опускался тёплый и мягкий весенний вечер. Солнце уже коснулось своим багряным краем земли, и его тонкий розовый луч скользнул сквозь розовые тонкие гардины в гостиную, улёгся на роскошном персидском ковре, затем перебрался на круглый стол «рококо» с тончайшими инкрустациями и, поднявшись по стене, залил светом картину — мастерски выполненный маслом пейзаж одного из красивейших мест Алжира — Джурджурских гор.
        Шариф Абдылхафид расхаживал по гостиной, заложив пухлые руки за спину. Он был озабочен: как показать дорогому гостю, что и здесь, в раскалённой зноем Сахаре, тоже умеют пользоваться благами цивилизации. На кухне хлопотали кулинары, приглашённые из французского ресторана, в столовой лучшие официанты сервировали стол. Уже несколько раз поливались и подметались дорожки в саду с клумбами ярчайших южных цветов.
        Всё, казалось, было готово к достойной встрече гостя, но Абдылхафид явно нервничал. Он обошёл все комнаты в доме и теперь придирчиво рассматривал убранство гостиной: бронзовая тяжёлая люстра с электрическими свечами и множеством хрустальных подвесок, в которых преломлялись десятки маленьких солнц, диван и кресла орехового дерева на витых ножках, с высокими гнутыми спинками, камин, облицованный тёмным мрамором, с изящными статуэтками на каминной доске, огромная севрская ваза для цветов в углу… Часы в деревянном футляре, похожем на старинную башню, ещё одна в тяжёлой золочёной раме картина безымянного испанского мастера изобличали в хозяине дома любовь к старине… или приверженность моде, которая вновь обратила своё благосклонное внимание на прошедшие эпохи. Современными, пожалуй, были только французского производства рояль да мозаичная плитка на полу, вывезенная из Италии.
        Нет, решительно — придраться было не к чему. Всё блестело, сверкало, сияло чистотой, стояло и висело в своём, раз и навсегда установленном, незыблемом порядке.
        Абдылхафид, ещё раз окинув взглядом всё это великолепие, направился было в столовую, но тут раздался дробный перестук каблучков и навстречу вбежала высокая, удивительно тоненькая девушка — густые чёрные и прямые волосы распущены по плечам, на лбу короткая прядь, длинная нежная шея, худенькие плечи с чуть выступающими ключицами, яркие огромные глаза. Трудно даже сказать, была ли эта девушка красива, но в глаза сразу бросалась необыкновенная её грация и трепетность. Казалось, подойди к ней поближе, и она, словно дикая козочка, топнет копытцем и убежит. Но Малике не убежала. Увидев отца, она на мгновение замешкалась, потом плавно повела рукой, как в танце, и спросила:
        - Ну что, папочка, доволен?
        Абдылхафид покосился на конверт, который дочь держала в руке, и недовольно сказал:
        - Опять? Не делай этого, Малике. Уже и человека посылала. Хватит. Захочет — придёт. Насильно мил не будешь. К тому же… Ты, доченька, не обижайся, сегодня ему здесь делать нечего.
        - Почему?! — обиженно возразила Малике.
        - Как почему! Генерал не знаком с ним. Ну что ему здесь делать?
        - Не знаком — познакомится.
        - Но, Малике, у каждого человека свои вкусы. Кто знает, понравится ли ещё генералу это знакомство. Нет дочка, послушайся на этот раз меня. Хорошо?
        Малике сдвинула брови.
        Ваш генерал меня не знает, значит, и мне здесь делать нечего? — она сердито разорвала конверт и повернулась, чтобы уйти.
        Абдылхафид взял девушку за плечи, привлёк к себе и мягко проговорил:
        - Ну, ну, дочка… Не надо глупостей.
        В гостиную вошла жена Абдылхафида Фатьма-ханум. Увидев хмурое лицо дочери, она спросила:
        - Что случилось? Что вы так стоите?
        Абдылхафид пожаловался жене:
        - Опять письмо хочет отправить.
        - Ну и что? — удивилась Фатьма-ханум. — Пусть отправляет!
        - Ох, горе мне с вами! — вздохнул Абдылхафид. — Я вижу, вам ничего нельзя втолковать. Иди уж, отправляй! Пусть приходит! Ступай!
        Малике просияла. Она чмокнула в щёку отца, обняла мать и убежала в столовую.
        Абдылхафид вздохнул и с укоризной посмотрел на жену:
        - Во всём виновата ты. Да, ты виновата… Ну скажи, пожалуйста, что ему здесь делать?
        Фатьма-ханум молча подбирала с пола клочки письма. Она была недовольна. Подумаешь, генерал! Что ж, теперь из-за него надо так метаться и суетиться? Если он генерал, то и они не какие-нибудь феллахи. Но Фатьма-ханум понимала, что сейчас не время для возражений, муж устал, нервничает. Поэтому она ответила спокойно, даже слегка улыбнувшись:
        - Конечно! Во всём виновата я… Когда-то мой бедный отец то же самое говорил маме. И у него, бедняги, был неодолимый враг — это ты. Помнишь?
        Абдылхафид не произнёс ни слова.
        Растворились обе створки двери, и низкорослый слуга с чёрными усиками, приложив обе руки к груди, поклонился, пропуская даму. Гостья остановилась у порога и весело поздоровалась:
        - Бонжур!
        Абдылхафид поспешил ей навстречу.
        - О, мадам Лила! Пожалуйста! Прошу вас… Милости просим!
        Лила сердечно протянула Абдылхафиду руку:
        - Ой, а где же ваши именитые гости?
        - Гости вот-вот подойдут, — Абдылхафид коснулся мясистыми губами белой, холёной руки.
        Лила подошла к Фатьме-ханум, обняла её, приветствуя.
        Абдылхафид, откровенно любуясь гостьей, пошутил:
        - Ей-богу, мадам… Аллах свидетель, вряд ли найдётся фея, которая согласилась бы соперничать с вами.
        Лила кокетливо улыбнулась, в её голубых глазах вспыхнула лукавая искорка.
        Она и впрямь была хороша: точёные руки и ноги, прелестная фигурка, белая, будто светящаяся кожа, короткий, чуть вздёрнутый нос и светлые глаза с поволокой, вьющиеся золотистые волосы. Лишь подбородок был чуть тяжеловат да слишком велик рот. Но где найдёшь женщину без единого изъяна? Лила была признанной красавицей и знала это.
        - Я удаляюсь, — поклонился Абдылхафид, — а то, чего доброго, Фатьма-ханум приревнует меня к прелестной гостье.
        И он вышел нарочито упругой походкой.
        Фатьма-ханум проводила его снисходительным взглядом. Ревновать было не в её правилах, она умела владеть своими чувствами и, во всяком случае, считала, что безопаснее принимать молодых и хорошеньких женщин у себя дома, чем ждать, пока муж начнёт встречаться с ними где-то на стороне. А к Лиле она испытывала неподдельную симпатию, доверяла ей и, наделённая тонким женским чутьём, жалела её.
        Длинными пальцами Лила поправила золотистый локон.
        - Говорят, генерал молод и красив?
        - А ты уже всё разузнала! — мягко улыбнулась Фатьма-ханум.
        - Да… А жена у него, говорят, испанка.
        - Вот как? Интересно, что же он, с женой?
        - Нет… С ним полковник Франсуа.
        - Кто это такой?
        - Не помнишь? Ну, тот самый полковник, с которым ты познакомилась у нас…
        - Это который пел по-арабски?
        - Ну да!
        Из столовой послышался радостный возглас Малике:
        - Мамочка! Едет! Уже выехал!
        Девушка вбежала и, схватив мать в объятия, закружилась с ней по комнате. Та шутливо отбивалась.
        - Ты бы хоть поздоровалась сперва, бесстыдница.
        Лила удивлённо приподняла брови. Приподняла чуть-чуть, самую малость, иначе на лбу могут появиться морщинки.
        - Кто едет? Генерал?
        - Нет! Нет, не генерал! — ликовала Малике.
        - Кто же такой? — в голосе Лилы прозвучало недоумение.
        - Некто поважнее генерала!
        Фатьма-ханум ласково провела ладонью по волосам дочери.
        - Объясняйтесь тут сами. Мне нужно заглянуть на кухню.
        Но объясняться необходимости не было. Лила уже сообразила, о ком идёт речь… Деловито оглядев платье Малике, она спросила:
        - Мадам Гамар шила?.. Очень, очень мило. Тебе к лицу розовый цвет.
        - Правда?
        Малике важно прошлась по комнате.
        Лила расхохоталась.
        - Ты прелесть. Ну как тебя можно не любить?!
        - Ты так думаешь? А мне кажется иногда, что он разговаривает со мной, а сам где-то в другом мире. Ахмед всё ещё считает меня ребёнком.
        - Ты и впрямь ребёнок! Простодушный ребёнок! Разве можно показывать мужчине своё расположение? Мужчины должны думать, что это они нас завоёвывают. Не только государства, но и сердца женщин берутся с боем, это школьная истина, — засмеялась Лила.
        - Ты будто сговорилась с папой. Я не могу без него, понимаешь? Не могу! Не могу!.. Не могу!.. — Вся фигурка Малике и большие сливовые глаза выражали удивление: зачем ей велят притворяться, почему не понимают?
        В соседней комнате зазвонил телефон. Малике кинулась туда. Лила горько покачала головой ей вслед: бедная девочка, что ждёт её? Не так всё просто, доктор — крепкий орешек.
        Занятая своими мыслями, Лила не заметила, как в комнату вошёл доктор Решид. Задумчиво подняла глаза, и у неё, словно у опытной актрисы, тотчас переменилось выражение лица, она вся подтянулась, заулыбалась.
        - О, мсье доктор! — воскликнула Лила, рисуясь отличным французским произношением. — Наконец-то вы пожаловали! Разве мыслимо в ваши годы быть таким затворником?
        - Добрый вечер, мадам, — по-арабски ответил доктор, целуя протянутую руку.
        - Вы безжалостный человек! — засмеялась Лила. — Право, безжалостный!
        - Я — безжалостен?
        - Конечно, вы. Кто же ещё?
        - Столь серьёзное обвинение требует не менее серьёзных доказательств.
        - За доказательствами идти недалеко, они в соседней комнате. С самого утра Малике высматривает вас.
        - Прошу прощения, мадам, я этого не знал, иначе пришёл бы раньше, видит бог.
        - Так уж и не знали!
        Доктор засмеялся.
        - Вы, мадам, смотрите на меня, словно собираетесь загипнотизировать.
        - Вас? О, это, вероятно, нелегко сделать даже профессиональному гипнозитеру. Мне же — тем более.
        - Почему?
        - Хотя бы потому, что вы хирург.
        - Разве хирурги не такие же люди, как все смертные?
        - Может быть… Вам сейчас тридцать два года, так ведь?
        - Склоняюсь перед вашей осведомлённостью, мадам, хотя и не совсем понимаю, какое отношение имеет мои возраст к нашему разговору.
        - Сейчас поймёте, — пообещала Лила. — Скажите, скольким людям вы сделали операции за свою жизнь?
        Доктор Решид пожал плечами.
        - Думаю, что довольно многим, но число назвать затрудняюсь. Вас, насколько я понимаю, интересует точная цифра?
        - Вы, как всегда, отделываетесь шуточками, — упрекнула Лила.
        - Нет, зачем же! — совершенно искренне возразил доктор. — Вы спросили — я ответил.
        - Тогда ответьте мне и на такой вопрос: была ли среди ваших пациенток или знакомых хоть одна женщина, которая могла бы вас загипнотизировать?
        Доктор с шутливым сокрушением развёл руками. Лила ответила сама:
        - Не было. И не будет!
        - Вы уверены?
        - Абсолютно!
        - Абсолютного, говорят, в природе не существует. Однако любопытно, на чём зиждется ваша уверенность.
        - На общем мнении, которое я до некоторого времени считала вздорным, но потом убедилась, что оно справедливо.
        - Поделитесь. Я постараюсь рассеять ваше заблуждение.
        - Если бы это было так! — с невольной откровенностью вырвалось у Лилы. — Но боюсь обратного.
        - И всё же, — настаивал доктор.
        - Говорят, что хирургия и чувствительность не уживаются, — сказала Лила.
        Доктор весело рассмеялся.
        - Оригинальная философия, мадам! Честное слово, слышу об этом впервые. Очень интересная философия!
        - Разве не так?
        Беззаботно напевая, в гостиную вошла Малике. Увидев доктора, она замерла на мгновение и, не обращая внимания на присутствие Лилы, бросилась к доктору.
        - Ахмед!
        Решид нежно сжал в ладонях протянутые ему тонкие руки. Лила тихонько вышла из комнаты, тогда доктор обнял Малике.
        - Ты получил моё письмо?
        - Получил, дорогая. Но только, знаешь… мне не очень хотелось идти.
        - Из-за наших гостей?
        - Конечно. Ни с генералом, ни с его окружением я не знаком. Моё присутствие может оказаться нежелательным.
        - А я? Про меня ты забыл?
        - О нет! Только из-за тебя я и пришёл. Только зачем лишний раз сердить твоего отца? Он и так относится ко мне нелюбезно.
        - Ах, не обращай на него внимания, Ахмед! Старый человек: поворчит — и перестанет.
        В коридоре послышался низкий хрипловатый голос Абдылхафида, Малике торопливо выскользнула из объятий доктора.
        - Папа идёт!.. Я бегу!..
        Грузно ступая, вошёл Абдылхафид. Видно было, что присутствие доктора Решида его не слишком обрадовало:
        - А-а, сааб доктор! — хмуро поздоровался он, протянув руку. — Добро пожаловать…
        Вслед за мужем появилась Фатьма-ханум. В руках она держала серебряную вазочку с жареным солёным миндалём. Не успела поставить её на стол и поздороваться с доктором, как всё тот же черноусый слуга объявил:
        - Приехали!
        Абдылхафид бросился к выходу, за ним поспешила жена, но сейчас же вернулась с Лилой и Малике. В коридоре послышались шаги и громкие голоса.
        - Пожалуйста, ваше превосходительство!.. Пожалуйте!.. — подобострастно повторял Абдылхафид.
        После общих приветствий началась церемония знакомства.
        - Прошу вас, ваше превосходительство… Познакомьтесь… моя дочь… Малике.
        - Очень рад, мадемуазель! — генерал галантно склонился к руке девушки, посматривающей на него с застенчивым любопытством. — Благодарю случай, который дал мне удовольствие познакомиться с такой красавицей.
        - Мадам Лила, — продолжал знакомить Абдылхафид. — Жена господина адвоката Бен Юсупа Бен Махмуда.
        Длинный худой человек в очках почтительно наклонил голову. Лила встретила генерала беззастенчиво откровенным взглядом. Он внимательно посмотрел в её красивые глаза и задержал руку у своих губ на мгновение дольше, чем следовало. Лила внутренне усмехнулась, предвкушая новую победу.
        Наконец, очередь дошла до стоящего несколько поодаль доктора. Абдылхафид сухо представил:
        - Наш доктор… Доктор Решид.
        Рыжеватые брови генерала дрогнули. Несколько секунд он рассматривал невозмутимого доктора с таким видом, будто старался припомнить, где он видел его прежде, потом вежливо протянул руку:
        - Значит, вы и есть доктор Решид?
        - Да, господин генерал, я и есть доктор Решид.
        - Не ожидал, что вы так молоды, мсье доктор.
        - Спасибо, господин генерал. Я вам признателен.
        - Признательны? За что признательны, разрешите узнать?
        - За то, что вы ошиблись в своём предположении.
        - Значит, не хотите стареть?
        - Я солгу, если скажу, что стремлюсь к этому.
        Генерал вежливо засмеялся.
        С генералом прибыл полковник Бертен Франсуа. Все присутствовавшие были знакомы с ним. Да и вообще в городе трудно было найти человека, который бы его не знал. Он родился и вырос в Алжире, прекрасно знал арабский язык, историю и литературу, традиции и обычаи населения. Среди французского офицерства полковник считался одним из лучших специалистов по Магрибу[1 - Магриб — Запад (араб.), общее наименование стран, расположенных к западу от Египта, — Ливии, Туниса, Алжира и Марокко. (Здесь и далее примечания автора).].
        Поздоровавшись с женщинами, Франсуа подошёл к доктору Решиду и, пожимая ему руку, тихо, чтобы не слышали окружающие, сказал:
        - Есть хорошие вести для вас, доктор. Попозже поговорим.
        Доктор кивнул.
        Тем временем генерал Ришелье преувеличенно громко восхищался:
        - О, как прелестно у вас! Очень, очень красиво. А картины какие превосходные — сразу видна кисть старых мастеров. Если хозяева не возражают, я хотел бы рассмотреть их поближе.
        Польщённый Абдылхафид приложил руку к сердцу и поклонился:
        - О-о, генерал! Вы окажете мне честь!
        - У каждого человека есть свои слабости, — продолжал генерал, направляясь к пейзажу, изображавшему Джурджурские горы. — Когда дело доходит до живописи, я забываю все дела.
        Общество последовало за ним.
        - Видела? Я же говорила, какой симпатичный! Нет, ты только посмотри, как держится! Сразу видно-прирождённый парижанин, не то что наши доморощенные французишки. Как элегантен!.. Как корректен!.. — нашёптывала Лила на ухо Фатьме-ханум.
        Генерал Ришелье и в самом деле был подтянут, легко двигался, высоко держа голову, отчего казался даже несколько выше своего среднего роста. Ему было уже под пятьдесят и, если присмотреться, можно было заметить чуть намечавшиеся морщины на высоком лбу, у крыльев носа и лёгкую седину в прореженных временем рыжих волосах. Но голубые глаза его отливали холодноватым блеском, тонкие губы были румяны, а схожий с утиным нос придавал лицу даже несколько задорное выражение. Он был ещё довольно моложав, этот бравый генерал, и Лила не слишком кривила душой, расточал в его адрес комплименты.
        Насмотревшись на картины, гости расселись за круглым столом. Слуги подали виски и апельсиновый сок. По неприметному знаку матери Малике взяла серебряную вазочку с миндалём и принялась угощать гостей. Завязалась беседа.
        - Да, Алжир прекрасная страна, красивая страна. Мне пришлось около трёх лет прожить в Индокитае. Просто никакого сравнения, — говорил генерал, рассматривая на снег содержимое своего бокала. — Ни в облике страны, ни в правах людей там не произошло почти никаких изменений. Как была Азия, так Азией и осталась. Совершенно не чувствуется дух Европы. Конечно, нельзя сказать, что мы ничего не сделали, чтобы вывести страну из векового застоя. Но, честно говоря, результат далеко не соответствует усилиям. Никакою сравнения с Алжиром. Здесь семя цивилизации упало на поистине благодатную почву. Алжир — настоящая Европа. Чем он отличается от Франции? Между Францией и Алжиром Средиземное море, но оно не преграда для проникновения культуры. В Алжире такие же города, такие же дороги, что и во Франции. Даже моды не отстают от парижских! Ей-богу, господа, я поражён…
        Обхватив ножку бокала сильными пальцами хирурга, доктор Решид молча слушал, опустив голову.
        - Мсье доктор что-то невесел. Вероятно, у него много забот? — заметил генерал.
        Доктор разжал руку.
        - Да нет, господин генерал, особых забот нет. Просто я больше люблю слушать.
        - О! Да, конечно! Но кто любит слушать, тот, вероятно, умеет и говорить? Не так ли?
        - Возможно. Только боюсь, господин генерал, как бы мне не испортить приятную застольную беседу, — сказал доктор.
        - Почему же? — живо возразил генерал. — Вы не разделяете моего мнения? Так, слава богу, каждый волен говорить всё, что думает. Нет, нет, дорогой доктор, вы ошиблись в диагнозе, смею вас уверить. Я не принадлежу к тем людям, которые навязывают своё мнение насильно. Можете высказывать всё, что у вас на душе.
        Доктор, не обращая внимания на сердитые предостерегающие взгляды Абдылхафида, спокойно сказал:
        - Вы, господин генерал, утверждаете, что Алжир — это Европа…
        Генерал, уже поднёсший было свой бокал ко рту, опустил руку.
        - Да, утверждаю. Разве это не так?
        - По-моему, господин генерал, Алжир — не Европа и не Франция.
        Слова доктора вызвали лёгкое замешательство среди присутствующих. Мясистое лицо Абдылхафида покраснело, он нахмурился, один Ришелье оставался невозмутимым.
        - Вы ссылаетесь на города и дороги, господин генерал, — невозмутимо продолжал доктор. — Но города, подобные алжирским, есть и в Тунисе, и в Марокко. Если за меру брать города или моды, то многие африканские земли можно причислить к Европе.
        - Нет, нет, вы не правы, — прервал доктора Бен Махмуд. — Разве можно Алжир сравнивать с Тунисом или Марокко? Алжир — совсем иной мир. Господин генерал выразился точно: Алжир — настоящая Европа! Он — часть Франции. Если Франция туловище, то Алжир её две руки.
        Присутствующие шумно выразили своё одобрение. Определённо, единомышленников у Бен Махмуда оказалось куда больше, нежели у доктора Решида. Ободрённый успехом, адвокат вдохновился:
        - Кто пробудил нас от тяжёлого многовекового сна? Кто вывел из оцепенения, смерти подобного? Франция! Кто построил все эти красивые города, замечательные предприятия, сделал нас людьми? Франция! Как же после всего этого можно забыть о чувстве благодарности?
        Доктор насмешливо улыбнулся.
        - Кого же нам благодарить, господин адвокат?
        Бен Махмуд несколько смешался.
        - То есть, как это «кого»?
        - Очень просто. Дея Хусейна или консула Деваля?
        - Вы шутите, доктор!
        - Нет, господин адвокат, не шучу. Если бы Деваль был менее груб, а Хусейн более сдержан, алжирцы до сих пор пребывали бы в «оцепенении, смерти подобном», так и не очнулись бы от «тяжёлого многовекового сна»[2 - 29 апреля 1827 года консул Франции Пьер Деваль посетил правителя (дея) Алжира — Хусейна. Дей спросил, не поступали ли от французского правительства ответы на его запрос о долгах и кредитах. Консул ответил грубостью. Возмущённый дей ударил его веером. Франция воспользовалась этим инцидентом как поводом для агрессии и двинула против Алжира свои войска. После кровопролитных боёв, затянувшихся на многие годы, захватила его.].
        Генерал громко расхохотался.
        - Честное слово, доктор, с вами приятно говорить, вы отличный собеседник. Ей-богу…..
        - Польщён, — иронически склонил голову доктор Абдылхафид, казалось, готов был испепелить его взглядом. Незаметно толкнув под столом жену, кивком головы указал на столовую. Фатьма-ханум с усилием поднялась.
        - Дорогие гости, прошу в столовую!
        Генерал поднялся первым.
        - Дорогие дамы, прошу извинить нас. Мы, мужчины, бываем частенько бестактны. Разве сейчас время для политических разговоров? Есть множество других приятных и интересных тем — литература, искусство… Но, что поделаешь, такова уж мужская природа.
        Кокетливо сощурившись, Лила шутя возразила:
        - Хвала тому, кто придумал политику! Иначе мужчинам нечем было бы развлекаться.
        - Браво, мадам! Браво! Вдвойне приятно видеть сочетание красоты и ума. Браво! Под вашими словами подписался бы сам Платон, если бы старина дожил до наших дней.
        Гостиная опустела. Вскоре в дверь просунулось смуглое живое личико молоденькой служанки. Увидев, что никого нет, девушка принялась наводить порядок. И вдруг вздрогнула, за спиной у неё раздался голос:
        - Помощник нужен, Рафига?
        - О аллах, — испуганно обернулась девушка, — зачем пришёл? А ну, убирайся прочь!
        - Чего боишься, глупенькая? Думаешь, генералу кусок поперёк горла встаёт?
        - Тише, ты! Господин услышит-несдобровать тебе.
        - Господин? Кто этот господин? Больше нет господина. С сегодняшнего дня наш хозяин такой же слуга, как и я. Разве ты не заметила, как кланялся и лебезил перед генералом?
        Чёрные глаза Рафиги озорно блеснули.
        - Ой, правда твоя, Мустафа! — Она фыркнула. — Когда господин побежал встречать генерала, он так торопился, что даже чуть не упал в коридоре!
        - Да ну?
        - Клянусь аллахом! Если бы я не подоспела, опозорился бы перед гостями.
        - Тьфу! — плюнул Мустафа, — Теперь сама видишь, что я прав. Так уж устроен мир, Рафига. Мы с тобой слуги господина, господин слуга генерала, тоже служит кому-то повыше… В этом мире — все слуги, моя красавица!
        Мустафа непринуждённо уселся в кресло и протянул руку к портсигару.
        Рафига ударила его тряпкой по руке.
        - Куда полез? Расселся, как дей! Вставай немедленно! Слышишь? Вставай, кому я говорю! А то господин зайдёт…
        - Ну вот, опять за своё! Я же объяснил тебе, что с сегодняшнего дня господина нет.
        - Вставай! Вставай! Не шути!
        Мустафа перестал улыбаться.
        - А я не шучу. Да ты не бойся, Рафига. Уж если они сели за стол, то не скоро поднимутся. Ты лучше сама присядь вот в это кресло. Потолкуем с тобой не спеша. Всё в этом мире проходит…
        Во дворе крякнул клаксон военной машины. Рафига выглянула на балкон.
        - Солдаты приехали!
        - Нам-то что за дело до них, — равнодушно отозвался Мустафа. — Пусть приезжают. Видно, побаиваются, чтобы на генерала покушения не было. И в городе охрана усилена. Куда ни глянешь, кругом полиция да-солдаты.
        - Мустафа, — тихо сказала Рафига, — ты слышал, вчера снова взорвали бомбу в порту. Пароход загорелся.
        - Склад, а не пароход. Да и тот, к сожалению, потушить сумели.
        В столовой засмеялись. Мустафа посмотрел на дверь, решительно взял со стола портсигар, щёлкнул зажигалкой, прикуривая.
        - Садись, Рафига. Я тебе что-то интересное расскажу.
        Рафига взглянула на него недоверчиво.
        - О чём расскажешь?
        - Ты садись, иначе ничего не скажу.
        - Ну и не надо! Некогда мне рассиживаться с тобой.
        - Будь по-твоему, — сдался Мустафа, — женщину разве переспоришь? Но только, чтобы разговор этот остался между нами. Ни Малике, ни Фатьме-ханум — ни слова! Ладно?
        Рафига досадливо поморщилась.
        - Ну-ну… собрался говорить, так говори. Каждый раз жужжишь на ухо: «Пусть разговор останется между нами». Проболталась я хоть раз?
        Мустафа выпустил облачко дыма, разогнал его рукой.
        - Не сердись, дорогая. Я знаю, что на тебя можно положиться… Слушай: вчера вечером у Джака играли в карты, был там и наш господин. Бен Махмуд проиграл целую кучу денег, потом опьянел и сцепился с судьёй…
        - Подумаешь, — прервала его Рафига. — А ты другую новость слышал?
        - Какую?
        - Купца Мухаммеда знаешь?
        - Знаю.
        - А что в его лавке нашли целый ящик винтовок, знаешь?
        - Неужели? — воскликнул Мустафа, роняя пепел сигареты на ковёр.
        - Вот тебе и неужели! Мухаммеда, говорят, полиция арестовала, да другие купцы взяли его на поруки. По слухам, с сегодняшнего дня полиция все лавки будет обыскивать.
        Мустафа изменился в лице.
        - От кого ты слышала это?
        - Господин за завтраком рассказывал Фатьме-ханум.
        - Ещё что говорил?
        - Не знаю. Я ушла.
        Некоторое время они молчали. Мустафа докурил сигарету, придавил её в пепельнице, тряхнул головой, словно отгоняя навязчивую мысль.
        - Что же ты замолчала, Рафига? Посмотри-ка на меня.
        Он нежно взял девушку за руку. Рафига сердито отдёрнула её.
        - О аллах, как ты себя ведёшь! А если кто-нибудь увидит?
        - Пускай смотрят! — беспечно отмахнулся Мустафа. Ты — Лейла, а я Меджнун. Да, ты моя луноподобная пери. Не лишай меня своей милости, луноликая! Хочешь, на колени перед тобой встану? — Мустафа в самом деле опустился на колени. — О королева всех пери! Твои пронизывающие душу глаза…
        Рафига дробно, как от щекотки, расхохоталась. Потом спохватилась:
        - Сейчас господин войдёт! Вставай, скорей! Вставай, говорю!..
        - Не встану, моя пери! — упорствовал Мустафа. — До тех пор не встану, пока ты сама не возьмёшь меня за руку и не поднимешь. Пусть голову с меня снимут…
        В гостиную вошла улыбающаяся Малике. Мустафа поспешно вскочил. Рафига покраснела.
        - Конечно! — сказала Малике. — Где Рафига, там и Мустафу ищи!
        Мустафа шутливо развёл руками.
        - Что делать, где пери, там должен быть и дэв.
        - Ну, коли ты дэв, — сказала Малике, — то возьми этот рецепт и лети в аптеку за лекарством.
        - Лечу! — охотно согласился Мустафа.
        Оставшись одна, Рафига проворно вытерла со стола пепел и влажные следы от бокалов, расставила по местам кресла. С полной окурков пепельницей в руках, она направилась было к выходу, как в дверь постучали.
        - Войдите, — сказала Рафига, снова поставив пепельницу на стол.
        На пороге появился молодой капитан во французской военной форме, окинув взглядом Рафигу, улыбнулся.
        - Простите, мадемуазель, мне нужен полковник Франсуа.
        Рафига поклонилась:
        - Одну минутку, мсье.
        Полковник Франсуа вошёл, вытирая платком блестящую лысину и побагровевшее от выпитого лицо.
        - Жозеф? В чём дело, капитан? Что произошло?
        Козырнув, тот протянул полковнику какой-то листок.
        - Вот… В городе распространяют прокламации.
        Прочитав, полковник сложил листок вдвое, небрежно сунул в карман.
        - Полиция извещена?
        - Да. И коменданту сообщили.
        - Хорошо. Посты чаще проверяйте. Пусть люди будут поосторожнее.
        - Слушаюсь! — козырнул капитан. — Разрешите идти?
        - Ступай.
        Не успела закрыться дверь за капитаном, как из столовой вышел генерал Ришелье. Полковник вынул из кармана листовку.
        - Последние новости… — в голосе Франсуа прозвучала ирония. — Прошу познакомиться.
        Генерал пробежал глазами листок, изредка бормоча под нос:
        - «Колонизаторы, убирайтесь вон»… «Довольно пить кровь алжирского народа»… «Алжир будет независимым!»…
        Заметного впечатления листовка на него не произвела. Он подержал её на ладони, помял пальцами, как бы пробуя добротность бумаги, и вернул полковнику.
        - Уберите её, Бертен… Мне сегодня хочется отдохнуть от всего и повеселиться… Мадемуазель! — повернулся он к заглянувшей в гостиную Малике. — Позвольте вас на танец.
        - Меня? — улыбнулась Малике.
        Генерал поклонился.
        - Но я очень плохо танцую. Вам потом придётся чистить свои сапоги.
        - Не беда, мадемуазель! С вами я готов танцевать даже босиком.
        - Вот как?
        - Клянусь, мадемуазель!
        - Пойду поищу себе партнёршу, — вмешался в разговор полковник Франсуа.
        Генерал взял Малике за руку, разглядывая девушку с пьяной бесцеремонностью.
        - Ваши глаза, мадемуазель… О, ваши глаза!.. Видит бог, будь я поэтом, я посвятил бы вашим глазам оду. Я бы…
        Появление Франсуа и Лилы прервало излияния генерала.
        Включили радиолу. Начались танцы.
        Фатьма-ханум пошла на кухню. В столовой остались Абдылхафид, Бен Махмуд и доктор Решид.
        Тягостное молчание нарушил Бен Махмуд. Неприязненно взглянув на доктора, он сказал:
        - Зря вы проявляете свою смелость, доктор!
        Решид усмехнулся.
        - Почему же?..
        - Послушайте, доктор, — сказал Абдылхафид, — у меня к вам большая просьба: в моём доме так себя не вести.
        - Как прикажете вести себя?
        - Вы это понимаете лучше меня.
        - Нет, если бы понимал, я бы не задал такого вопроса.
        Абдылхафид засопел, что всегда было у него признаком недовольства и облизнул свои толстые губы.
        Доктор продолжал:
        - Если вы считаете, что я должен расшаркиваться и поддакивать всякой… глупости, то на это я не способен.
        Доктору никто не возразил. После некоторого молчания он заговорил снова, обращаясь к Бен Махмуду.
        - Может быть, не я излишне смел, господин адвокат, а вы чересчур робки?
        - Почему это я робок? — вскинулся Бен Махмуд. — Я говорю то, что думаю!
        - Но ведь право высказывать своё мнение дано не только вам, не так ли? Или инакомыслящим не полагается говорить то, что они думают?
        Бен Махмуд промолчал.
        - Скажите, вы искренне согласны со всем, что они говорят?
        - Согласен! — буркнул Бен Махмуд. — Если бы не французы, Алжиру не видать бы такого благоденствия.
        - Благоденствия? — вспыхнул доктор. — Что вы понимаете под словом «благоденствие»? Процветание таких толстосумов, как Шарль Ришелье? Да, такие «благодетели Алжира» действительно понастроили много разных сооружений, но какой прок верблюду от золотой клади, если жуёт он всё равно колючку! То, о чём вы говорите, на языке Европы называется «сотрудничеством светлого разума и чёрных рук». Европейцы-де обладают светлым разумом, а у нас, африканцев, только чёрные руки, грубая сила. И всё тут! Всё это, господин адвокат, вымыслы колонизаторов. Да тех, кому перепадает из их кормушки. Ну, скажите сами: с каких это пор ум, способности, умение стали достоянием одних европейцев? С каких пор мы, африканцы, стали лишь чёрными руками, грубой силой? Стало быть в духовном богатстве — в медицине, математике, астрономии, литературе, искусстве — нет нашего вклада? Стало быть…
        Абдылхафид сердито постучал по краю стола своими толстыми пальцами:
        - Доктор! Давайте прекратим этот разговор!
        Доктор встал:
        - Хороший совет. Только вот вернутся ваши гости и снова затронут эту тему. А им сказать «давайте прекратим этот разговор» вам покажется неприличным. Поэтому, с вашего позволения, я лучше пойду.
        Абдылхафид не произнёс ни звука.
        - Доброй ночи! — вежливо попрощался доктор и шагнул к двери.
        Абдылхафид сердито посмотрел ему вслед, и, шевеля своими мясистыми губами, беззвучно выругался. А Бен Махмуд, словно избавясь от тяжёлого груза, глубоко вздохнул:
        - О-о-уфф.
        В гостиной отдыхали после танцев. Генерал держал Малике за руку и, посмеиваясь, с довольным видом что-то ей говорил. Не раздумывая, доктор подошёл прямо к ним. Глянув на часы, он протянул Малике руку:
        - Прошу извинить… В десять часов я должен быть в больнице. Там ждут. Доброго вам вечера!
        Малике смотрела на доктора растерянными, виноватыми глазами. Она чувствовала — тут что-то неспроста. И всё-таки, протягивая руку, спросила:
        - Но ведь ты ещё вернёшься, Ахмед?
        Доктор отрицательно покачал головой.
        - Не смогу… к сожалению. Будем живы, увидимся завтра. Позвоню часов в двенадцать. Доброй ночи!
        Он поцеловал руку Малике, избегая её вопрошающего взгляда.
        Генерал взял доктора под локоть и, провожая к двери, тихо произнёс:
        - Откровенно говоря, мсье доктор, направляясь сюда, я питал надежду познакомиться с вами. Очень рад, что надежды мои осуществились. Жаль только, не пришлось поговорить. Вы сами понимаете, для спокойной, задушевной беседы здесь не та обстановка. Что вы скажете, если завтра в девять утра… Нет, в девять рано, лучше в десять нам выпить вместе по чашке кофе? Не возражаете?
        Доктор согласился.
        - Вот и чудесно, — сказал генерал таким тоном, словно ни на секунду не сомневался в положительном ответе. — Без пяти десять за вами заедут. Доброй ночи, мсье доктор!
        В прохожей сидел Мустафа и равнодушно перелистывал иллюстрированный журнал. Видно было, что мысли его витают где-то далеко. При звуке шагов он поспешно вскочил со стула. Но, увидев доктора, приветливо улыбнулся.
        - Уже уходите, са'аб доктор?
        - Ухожу, дорогой Мустафа.
        - Почему так рано?
        - Дела, друг мой, дела ждут.
        - Разве они когда-нибудь кончаются, эти дела?
        - Что верно, то верно. Жизнь человеческая имеет конец, а дела — не имеют. Может быть, так оно и лучше, — доктор легонько похлопал Мустафу по плечу. — На свадьбу когда пригласишь?
        Оглянувшись по сторонам, Мустафа тихо произнёс:
        - Когда следы генералов метлой заметём, сааб доктор.
        Доктор засмеялся.
        - Ах, негодник! Ай, молодец!
        На лестничной площадке стоял незнакомый усатый мужчина в штатском. Завидев доктора, он стукнул в дверь, выходящую на площадку. Оттуда немедленно появился незнакомый доктору высокий худой офицер. И они вместе вышли во двор.
        Люминесцентные лампы на высоких металлических опорах заливали ярким светом весь двор, вплоть до ажурных чугунных ворот. Несколько автомашин стояли у подъезда. Возле низкого, приземистого, как черепаха, «ситроэна» болтали шофёры. При виде офицера и доктора они разошлись каждый к своей машине. Автоматчики, охранявшие дом, подтянулись.
        - Я провожу вас, мсье доктор, — сказал офицер, как о чём-то само собой разумеющемся.
        - У меня есть ночной пропуск, — возразил Решид. — Стоит ли вас утруждать?
        - Стоит, — многозначительно сказал офицер. — Вы домой?
        - Нет, в больницу.
        - Хорошо. Поехали.
        Было ещё не поздно, но город уже погрузился в насторожённую тишину, редкими жёлтыми пятнами светились окна.
        К дверям лавок, кафе, ресторанов чёрными пауками прилипли замки. Только мёртвый неоновый свет судорожно пульсировал на вывесках и рекламах, возвещавших всякую всячину на арабском и французском языках.
        Прохожих на улицах не было, лишь бухали подкованные башмаки военных патрулей да проходили полицейские наряды. Доктор уже привык к этому. Если бы не длинноногий офицер, ему не раз пришлось бы вылезать из машины и стоять, покусывая губы, — сегодня блюстителей порядка особенно много.
        Машина миновала широкую центральную улицу. Начинался Старый город — Касба, весь изрезанный маленькими узкими улочками. От нового его отделяла лишь древняя, осевшая стена, по на самом деле это были два разных мира. По только улицы и дома, даже сам воздух за глинобитной стеной, казалось, был иным. Со стороны нового города вдоль стены, словно на государственной границе, тянулись проволочные заграждения, стояли военные и полицейские посты. За стеной — в Касбе с заходом солнца не оставалось ни одного солдата, ни одного полицейского. Больница доктора Решида располагалась в тесном дворике. От контрольного полицейского участка её отделял всего один дом — гостиница. Возле гостиницы машины остановились. Длинный офицер вышел из автомобиля и вежливо протянул доктору руку.
        - Спокойной ночи, мсье доктор!
        - Спокойной ночи, мсье капитан!

2
        Шёл уже первый час ночи, когда генерал Ришелье и полковник Франсуа вышли из машины во дворе военного гарнизона, возле двухэтажного особняка, специально предназначенного для именитых гостей. Некоторое время они стояли молча, дымя папиросами и наслаждаясь прохладой и покоем.
        Кроме безмолвных караульных во дворе не было ни души. Густое тёмное небо, множество ярких звёзд, полная луна, будто натёртая чьей-то рукой до блеска, — всё располагало к тихой торжественности. Прохладный морской ветерок приятно освежал разгорячённые лица. Генерал несколько раз затянулся папиросой и отбросил её в сторону.
        - Что ж, пора на покой, — сказал он и привычным лёгким шагом стал подниматься на второй этаж.
        Полковник последовал за ним.
        В холле, удобно расположившись в мягком кресле, спал капитан Жозеф.
        - Проснитесь, капитан, — потряс его за плечо генерал.
        Сонно моргая, капитан поднялся. Разглядев генерала, вытянулся.
        - Простите, ваше превосходительство! Случайно задремал…
        Ришелье спросил:
        - Ну, Жозеф, какие новости?
        Тот с трудом подавил зевок, но ответил чётко, вытянув руки по швам:
        - Взорван эшелон нефти, отправленный из Бона в Константину[3 - Бон, Константина — промышленные и торговые центры Алжира.], в порту загорелся склад, но…
        - Стоп, стоп!.. — генерал поднял руку. — Я не спрашиваю тебя о международном положении. Какие новости в городе?
        - А-а, в го-роде… В городе, ваше превосходительство, кроме тех листовок ничего нового нет.
        - Ладно. Ступай отдыхать!
        Генерал устало опустился на диван.
        - Как вы думаете, полковник, глоток виски не помешает?
        - Пожалуй, не помешает, — ответил Франсуа, направляясь к столику в углу холла. Налив в бокалы виски пополам с минеральной водой, он придвинул столик поближе к генералу и сел.
        Опустив веки, тот некоторое время молчал. Усталость брала своё, а спать всё-таки не хотелось. В мозгу проносились обрывки дневных впечатлений.
        - Как вам показался доктор? — спросил полковник Франсуа, сделав глоток из своего бокала.
        Генерал поднял голову.
        - О докторе особый разговор. Вы мне скажите только, чем он связан с Абдылхафидом?
        Франсуа неторопливо стал рассказывать.
        - Я уже говорил вам, что отец доктора был фармацевтом, имел две аптеки. Старший его сын, Юсуп, дослужился до унтер-офицера и погиб во вторую мировую войну в Северной Африке, в одном из боёв с наци. Младший, Ахмед, и есть доктор Решид. Почти полжизни он прожил в Париже. Сначала учился в средней школе, потом окончил высшую, стал врачом. Вы обратили внимание на его произношение? Если бы не лицо, ни за что нельзя было бы сказать, что он алжирец. Говорит, сам профессор де Виллак хотел оставить его в Париже при себе ассистентом, но доктор не согласился, уехал в Алжир. Здесь он на первых порах работал в нашей больнице в Оране. А через год с отцовской помощью открыл свою собственную больницу. У него…
        - Слишком уж издалека вы начали, господни полковник, — поморщился генерал. — Меня ведь интересует другое, связь доктора с Абдылхафидом.
        Франсуа, со свойственной ему обстоятельностью и невозмутимостью, продолжал;
        - Я уже подхожу к существу вопроса. Но если хотите, могу ответить коротко: никакой связи нет.
        - Какого же лешего ему надо было на сегодняшнем вечере? — удивился генерал.
        - Об этом-то я и собираюсь вам рассказать. Отец доктора был близким другом Абдылхафида и далеко не глупым человеком. Плотью и кровью он был араб, но духом — наш. Когда в пятьдесят четвёртом году смутьяны подняли мятеж, он находился в числе тех, кто открыто осуждал мятежников. Он был явным сторонником ассимиляции и, не боясь, говорил: «Для каждого алжирца большая честь стать французом». И сыновей в таком же духе воспитывал.
        Генерал вопросительно и недоверчиво поднял брови, однако, перебивать не стал. Франсуа продолжал:
        - Отец доктора договорился с Абдылхафидом, что они породнятся. Уже свадьба готовилась, да бедняга скоропостижно отправился к праотцам. Свадебную церемонию, конечно, пришлось отложить. Но тут в игру вступил ваш знакомый из Орана Аббас Камил. Он решил взять Малике за своего среднего сына. Сами знаете, Аббас один из самых знатных и богатых людей в Алжире. Понятно, что Абдылхафиду больше по душе породниться с ним, нежели с каким-то фармацевтом. Однако дочь взбунтовалась: или Ахмед или никто.
        Генерал усмехнулся.
        - Право, полковник, не знал за вами таланта рассказчика! Чем же закончился этот классический роман?
        - Конец? Конец пока неизвестен, хотя после смерти старого Решида прошло уже три года. Абдылхафид, говорят, прямо заявил дочери: «Выходи за кого угодно, только не за Ахмеда». Видели, какими глазами смотрел он на доктора за столом? Съесть его был готов! Я исподволь наблюдал за ними. Да и ушёл доктор совсем не из-за дел. Убеждён, что, пока мы танцевали, у них произошла какая-то ссора.
        - Значит, — заметил генерал, — если смотреть фактам в лицо, не исключено, что рано или поздно доктор станет обладателем большого богатства?
        - Вероятно. Если… не помешает какая-либо случайность.
        Они помолчали, закурили.
        - А как та красотка попала в сети Бен Махмуда? — полюбопытствовал генерал.
        - О-о, это романтическая история! — охотно откликнулся полковник. — Если хотите, могу рассказать. Она стоит того, чтобы послушать.
        Генерал взглянул на часы, потянулся.
        - Пожалуй, если это не слишком длинно.
        Полковник ещё раз глотнул из бокала, уселся поудобнее и начал:
        - История эта такова: Лила — полукровка. Отец её, араб, известный в своё время адвокат, умер года два назад. Мать — француженка, сейчас живёт в Марселе. Лиле было что-то около двадцати, когда её расположения стали добиваться сразу двое. Один — местный, алжирец, другой — наш парень, француз. Крутила она им обоим головы до тех пор, пока француз, гуляя с ней за городом, не пригрозил, что возьмёт её силой, если она не согласится добром. Видимо, испугавшись, Лила, пообещала, но попросила отсрочки. А встретившись на другой день с арабом, обо всём рассказала ему. Тот, не долго думая, подкараулил соперника и весьма основательно попортил ему шкуру ножом. Понятно, был суд, и араба отправили отбывать наказание во Францию. Француза выходили, и он снова привязался к Лиле. Но та была настороже и за город с ним больше не ездила. Тогда парень однажды ночью забрался к ней в спальню через открытое окно и добился-таки своего. Естественно, это грозило большим скандалом. Отец Лилы, разумеется, не собирался рисковать своей репутацией. Тут и подвернулся Бен Махмуд, он работал адвокатом в конторе отца Лилы. Вот вкратце и
всё.
        - Занятная историйка, — кивнул генерал, — действительно стоило послушать.
        Он поднялся с дивана, прошёлся. Полковник снова наполнил оба бокала.
        - Скажите, Бёртон, — медленно произнёс генерал, — вы сказали, что отец доктора но духу своему был французом и так же воспитал сыновей. Не так ли?
        - Да, — согласился полковник Франсуа, — так оно и было.
        - Откуда же тогда у доктора такая неприязнь к Франции?
        - Дело ведь не в одном докторе Решиде, мой генерал. Будь он в своём мнении одинок, мы бы только посмеялись над ним, как над забавным субъектом. Беда в том, что подобное отношение к Франции становится эпидемией. Вспомните пятьдесят четвёртый год. Когда местные смутьяны подняли головы, подавляющее большинство алжирской интеллигенции — да и не только интеллигенции — приняло нашу сторону. Как раз в ту самую ночь, первого ноября[4 - В эту ночь в Алжире началось вооружённое восстание за национальную независимость.], я был в Оресте. Много ли времени прошло с тех пор? — Полковник стал загибать пальцы. — Пятьдесят пятый, пятьдесят шестой, седьмой, пятьдесят восьмой, пятьдесят девятый, шестидесятый… Шесть лет. Сегодня четвёртое число…
        Генерал взглянул на часы.
        - Нет, полковник, пятое, уже второй час…
        - Пусть пятое, — согласился Франсуа. — Значит, шесть лет, три месяца и пять дней. Срок невелик. Ребёнок, родившийся в ту ночь, ещё не пошёл в школу. Но где теперь прежняя умиротворённость и спокойствие среди населения? Я уже молчу о простом люде. Купцы, которые кланялись нам по пять раз на день, и те глаза прячут, отворачиваются. Вот и спрашивается: что произошло за эти шесть лет, почему так изменилась обстановка? В чём причина всенародного заблуждения? Да и заблуждение ли это?
        - Я вам отвечу, в чём причина, — сказал генерал. — Причина, дорогой полковник, одна, и заключается она в нашей чрезмерной, я бы сказал, прямо-таки евангельской гуманности. Мы проявляем абсолютно ненужную мягкосердечность. Бот вам и причина. Другой не ищите.
        - Позволю себе не согласиться с вами, мой генерал, — возразил полковник Франсуа. — В чём вы усмотрели проявление чрезмерной гуманности? В том, что за эти шесть лет погибли сотни тысяч алжирцев? В пятьдесят четвёртом году наши войска в Алжире насчитывали восемьдесят тысяч человек. Сколько их сейчас, вы осведомлены лучше моего, полагаю, тысяч семьсот. Плюс шестьдесят тысяч полицейских да тридцать пять тысяч военной жандармерии. Получается довольно внушительная цифра. Для Алжира весьма основательная сила. Разве она свидетельствует о чрезмерной гуманности? По-моему, наоборот, вся соль в том, что мы ведём слишком жёсткую политику.
        Рыжие кустики генеральских бровей удивлённо поползли вверх.
        - Ого, Бертен! Уж не примкнули ли вы, чего доброго, к так называемым патриотам?
        - Нет, мой генерал. Я только стараюсь смотреть в лица объективным фактам. Вот мы несколько лет воевали в Индо-Китае. Разве мы не руководствовались там твёрдостью и бескомпромиссностью? Пострадали десятки французских дивизий, израсходованы миллиарды франков. А результат каков? Половину страны мы отдали коммунистам, половину — нашим заокеанским «друзьям». Стоило ли копать котлован, чтобы вырыть один земляной орех?
        Генерал предупреждающе поднял палец.
        - Постойте, постойте, полковник! Что вы хотите сказать? Если нас постигла неудача в Азии, то нам нужно отказаться и от Африки? Расстаться с Алжиром? Если мы потеряли левую руку, то надлежит положить под топор и правую? По меньшей мере странная логика! Не забывайте, что Алжир не Индокитай и даже не Тунис. Алжир — это Франция. Почти полтора века наших усилий в Алжире не могут превратиться в прах. Скажите, в какой из стран Азии или Африки мы пролили столько пота, как в Алжире, для какой страны затратили столько средств? Нет, милейший полковник, Алжир мы не отдадим! Да, не отдадим! И потом, не забывайте ещё об одном: на этой земле живёт около миллиона французов, наших соотечественников. Слышите? Около миллиона! Что же, уйти и бросить их на произвол судьбы? Уйти, оставив кучке ошалелых горлопанов всё это богатство: города, дороги, предприятия, порты Мерс-эль-Кабир, Рагган[5 - Мерс-эль-Кабир, Рагган — военные базы Франции в Алжире.]… — Генерал сердито покачал головой. — Нет, полковник! Ни один человек, в жилах которого течёт галльская кровь, не согласится на такой позор. Неужели вы не понимаете, что
мировой престиж Франции зависит от Алжира? Это, может быть, важнейшее из всех обстоятельств.
        Генерал, щёлкнув портсигаром, поднёс зажигалку к папиросе полковника и закурил сам.
        Франсуа глубоко затянулся и продолжал:
        - Я считаю себя, ваше превосходительство, честным французом. Слава Франции — моя слава, беда Франции — моя беда, но это не значит, что желаемое я должен принимать за действительное. Политика, которую мы ведём в Алжире, не умножает ни чести Франции, ни достоинства французской нации. Наоборот, она нас только позорит. То и дело нам приходится выискивать оправдания. Даже в Организации Объединённых Наций…
        - Отсюда, дорогой полковник, следует, что вы возлагаете большие надежды на нынешнюю политику Парижа?
        - Пожалуй, да, мой генерал. Я считаю, что основная наша задача — любыми путями и как можно быстрее добиться прекращения военных действий.
        - Любыми путями, говорите?
        - Да. Надо приложить все усилия, чтобы с честью выйти из создавшейся ситуации, не оказаться в том же позорном положении, что и в Индокитае.
        - Дался вам этот Индокитай! — досадливо поморщился генерал. — Вы, полковник, забудьте о нём хоть ка время. Я снова повторяю: Алжир — не Индокитай. И уже если на то пошло, то разве в Индокитае вам всё испортила не та же самая нерешительность и трусость? Парламент, всевозможные партии — все мнят себя хозяевами. Слишком много у нас развелось политиканов, которые пускают по ветру могущество Франции, утверждавшееся веками. Если бы они не вонзали в нашу спину нож, никто не выставил бы нас из Индокитая! Никто!.. И сейчас они тоже путаются под ногами, иначе мы в считанные дни скрутили бы мятежников!
        - Как знать, — задумчиво заметил полковник Франсуа, — сумеем ли мы их скрутить… Сколько раз намечались сроки, концентрировались силы, а толку? Как говорят арабы, солнце ладонью не закроешь, мой генерал. Мы стараемся не замечать существующего положения, льстим себя надеждами, а мятежники с каждым годом завоёвывают всё большую популярность в народе. Какими силами они располагали шесть лет назад? Нынче же у них и регулярная армия и свои государственные учреждения. Их поддерживает Азия и Африка, поддерживает коммунистический мир. А мы всё на грубую силу уповаем.
        Генерал поднялся.
        - Увольте, пожалуйста, полковник, от дальнейшего славословия мятежникам. Видимо, вас вконец извёл запах пороха!..

3
        Шёл второй час ночи, а Малике ещё не ложилась. Она сидела в кресле, поджав ноги и сузив удлинённые сливовые глаза, смотрела в угол. Перед ней стояло красное разгневанное лицо отца. Как он кричал! «Чтобы ноги его не было в доме!» Она никогда не видела отца таким. Неужели Ахмед больше никогда не придёт к ней, не возьмёт за руку, не будет читать ей стихов, не скажет, что торопится в больницу? Ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра… Пройдёт мимо их дома — а она его не увидит. Встретятся на улице — вежливо поклонятся друг другу, как чужие… Нет, нет, нет!.. Если папа выполнит свою угрозу, она убежит. Она не выйдет замуж, как Лила, за какого-нибудь Бен Махмуда, которого терпеть не может. Бедная Лила!
        Малике энергично поднялась с кресла, сделала несколько шагов по комнате и остановилась перед зеркалом. На неё смотрели печальные страдающие глаза. А что, если мама права и он меня не любит? Малике стала рассматривать своё осунувшееся личико, обрамлённое длинными, прямыми, блестящими волосами. Она затянула платье на своей и без того тоненькой талии и отступила от зеркала, продолжая разглядывать себя. «Нет, меня нельзя не любить, право нельзя, — думала Малике. — Должен же он знать, как я его люблю, как ему со мной славно будет, какой я буду хорошей женой! Я стану помогать ему в больнице и даже не побоюсь крови… А что, если прийти к нему и спросить: „Скажи мне правду, Ахмед. Я не девочка, и не надо обращаться со мной, как с ребёнком“. А он ответит: „Я люблю тебя, Малике, и я хочу, чтобы ты была моей женой!..“ Боже мои, как стыдно!» — Малике ладонями закрыла лицо и, полная мятущихся противоречивых мыслей, стала ходить по комнате.
        Дверь отворилась, и на пороге появилась Фатьма-ханум. Ей тоже не спалось в этот поздний час, и на душе было тревожно. Она понимала опасения мужа, но жалела дочь. Ну, разве мыслимо так поступать с единственным ребёнком, который витает в облаках на крыльях своей любви? Разве он доступ по то, что понимают они, умудрённые годами и жизненным опытом? Фатьма-ханум чувствовала себя между двух огней. С одной стороны, она разделяла опасения мужа, а с другой — понимала страдания дочери и всем своим добрым сердцем сочувствовала ей. Материнское чувство взяло верх.
        - Мамочка!.. — захлёбываясь от слёз, Малике уткнулась в шею матери.
        - Доченька, ну, что ты, доченька. Успокойся, родная! Давай сядем, поговорим, — тоже всплакнув, Фатьма-ханум гладила Со спине и по волосам своё любимое дитя, и вела её к кровати. — Не мучай себя, доченька. Пройдёт время, отец успокоится и, может быть, всё ещё будет хорошо.
        - Нет, нет, он не успокоится, я знаю. Я убегу, вот увидишь, убегу.
        - Ну что ты говоришь, подумай сама, где это видано, из родного дома бежать. Я и слушать не хочу! — строго проговорила Фатьма-ханум, испуганно глядя на дочь. — Выбрось весь этот вздор из головы, Малике. Я тебе велю! Знаешь, что папа сказал мне? Он говорит, будто Ахмед снабжает партизан оружием.
        Глаза Малике округлились.
        - Оружием?!
        - Как будто. Есть вроде среди его знакомых один отчаянный купец, который не признаёт ни бога, ни черта. Через него Ахмед и добывает оружие в Европе.
        - Выдумки это, мама, ложь! Не верь.
        - Кто знает, доченька, где нынче ложь, где правда… Папа опасается, как бы нам не попасть в плохую историю. На месте твоего Ахмеда я держалась бы подальше от всего этого. А он и вчера дерзко говорил с генералом. Зачем подливать масла в огонь?
        - Ой, мамочка, хоть ты так не говори! Что ему оставалось делать, ведь генерал первый затеял этот разговор. Неужели сидеть с опущенной головой и молчать? Когда нападают, надо защищаться. Если даже нападает генерал!
        - Да я и генерала не оправдываю. А только ведь Ахмед мог уступить хотя бы как младший старшему… Да и вообще, будешь ли ты счастлива с ним? Боюсь, что Лила права, больше всего на свете он любит хирургию, о ней думает, а не о семье.
        - Нет, нет, нет!.. Не говори так! — Малике в отчаянье затрясла головой, и волосы её послушно замотались из стороны в сторону. — Я спрошу у него, — вдруг стихнув, взрослым и покорным тоном произнесла она. — И если это правда, пойду в сёстры милосердия. Буду хотя бы полезной ему.
        - Этого ещё не хватало! — горестно воскликнула Фатьма-ханум, всплеснув руками. — И слушать ничего не хочу! Ложись-ка ты спать, бесстыдница. — Прежде чем выйти, она всё же поцеловала дочь и добавила: — Потерпи немного, родная, отец остынет, ещё раз с ним поговорю.
        Глава вторая
        

1
        Генерал Ришелье принял две таблетки снотворного и уснул мгновенно, словно провалился в чёрную бездну. Проснулся он в девятом часу отдохнувшим и полным сил. Сбросил с себя тонкое одеяло, подошёл к широкому окну, отдёрнул штору. В спальню хлынул поток солнечного света. Свежий утренний воздух, наполненный ароматом роз, словно волной обдал генерала.
        Под самыми окнами цвели розы всяких тонов и оттенков, начиная с белых и кончая тёмно-алыми. Дальше, будто в строю, тянулись ряды мандариновых, апельсиновых и лимонных деревьев, за ними виднелись двухэтажные длинные здания казарм, а за казармами, на холмах, снова зеленели сады.
        Надышавшись, генерал прошёл в соседнюю комнату, открыл окно, включил приёмник, настроил его на Париж и несколько минут сидел, покуривая и наслаждаясь покоем. Потом приступил к гимнастике, побрился и отправился завтракать. После завтрака вернулся в гостиную, чтобы поразмыслить о заботах нового дня. Походил из угла в угол и у двери нажал кнопку электрического звонка с такой силой, будто хотел вдавить её в стену.
        Вошёл капитан и по-военному приветствовал генерала. Ришелье приглушил радио.
        - Слушаю, капитан. Какие новости?
        Тот, положив на край стола свежие газеты и журналы, с некоторым колебанием ответил:
        - Новости?.. Особенных новостей нет, ваше превосходительство. Возле административного здания найден труп неизвестного мусульманина. На улице Виктуар, в лавке еврея Арменьяка, взорвалась бомба… Внизу вас ждут комендант и начальник полиции. Два раза звонил начальник гарнизона. Заходил мсье Бен Махмуд.
        - И это всё? — спросил генерал, выслушав рапорт. — Других новостей нет?
        - Других? — капитан наморщил лоб, вспоминая. — Да, звонил мсье Абдылхафид. Интересовался, в котором часу будете выезжать.
        - Хорошо, — сказал генерал. — Начальнику полиции передай, пусть разыщет полковника Франсуа и доложит ему. Коменданта приму в одиннадцать. И позвони Абдылхафиду, скажи, чтобы все были готовы к трём часам.
        Козырнув, капитан ушёл.
        Генерал перебрал газеты, вытащил «Франс суар». Но не успел пробежать глазами первую страницу, как в дверях снова появился капитан.
        - Простите, ваше превосходительство… У телефона ждёт мадам Бен Махмуд… Говорит, важное дело… Что ей ответить?
        Генерал отложил газеты.
        - Придётся поговорить, раз важное дело. Соедини.
        Через полминуты коротко звякнул телефонный аппарат.
        Генерал поднял трубку.
        - Алло? О, это вы, мадам? Чрезвычайно польщён… Доброе утро… Спасибо, очень хорошо… Слушаю… Да… — Генерал, улыбаясь, вслушивался в мягкое журчание голоса, льющегося из белой пластмассовой чашечки. — Да, да, мадам… Простите, что?… Конечно, обстановка будет более располагающей… Вылетаем в три часа, готовьтесь… Что?.. — генерал громко расхохотался. — Ха-ха-ха! Браво, мадам, браво!.. Спасибо… Значит, в три часа ждите, за вами заедут… До свидания, мадам!
        Положив трубку, генерал постоял возле телефона, пытаясь воссоздать в воображении облик Лилы, но это ему почему-то плохо удавалось. Вместо Лилы он видел то лицо Малике, то Фатьмы-ханум. Он снова уселся на диван и потянулся к газетам.
        Под руки попала «Монд». Генерал внимательно, хмуря брови и изредка шевеля губами, прочитал статью на второй полосе. Статья ему не понравилась. «Идиоты!» — проворчал он и тыльной стороной ладони смахнул газету. Она перелетела через стол и с мягким шелестом упала на ковёр.
        Генерал скрестил на груди руки, откинулся на спинку дивана и задумался. Сегодня он с небольшой компанией собирался навестить своего двоюродного брата Шарля. О поездке договорились вчера, у Абдылхафида. Решили лететь на вертолёте. Дорога предстояла не слишком дальняя, всего сто тридцать километров — каких-нибудь два часа на машине, но на пути были горы и почти половина дороги шла по ущельям, невиданной дикой красоты. Когда-то здесь полно было благоустроенных отелей, всё располагало к отдыху и развлечениям, а сейчас дорога была слишком опасна для прогулок. Нельзя сказать, что французские войска не охраняли её, однако движение на ней замерло. Отели давно уже пустовали — их хозяева разъехались кто куда. И виной этому были партизаны, нередко минировавшие дорогу в самых неожиданных местах.
        Самым безопасным транспортом был вертолёт. Поэтому все присутствующие на ужине у Абдылхафида искренне одобрили предложение генерала Ришелье.
        Дежурный офицер доложил о приходе доктора Решила.
        - Пусть войдёт. И принесите кофе, — приказал генерал.
        Ришелье поднялся навстречу доктору, вежливо поздоровался и пригласил сесть. Сам он опустился в кресло напротив, предложил гостю папиросу и заговорил, стараясь придать голосу оттенок непринуждённости и дружелюбия.
        - Собственно говоря, дорогой доктор, особых дел к вам у меня нет. Просто хотелось поближе познакомиться с вами, обменяться мнениями по некоторым вопросам. Оказывается, полковник Франсуа хорошо знал вашу семью. Он рассказал мне, что отец ваш был человеком передовых взглядов, в его жилах текла арабская кровь, но душой он был француз, а брат ваш сложил голову за Францию и вы сами жили и учились в Париже. Короче, всем членам вашей семьи дороги слава и честь Франции. Надеюсь, я не ошибся?
        - Францией, господин генерал, гордится всё человечество, — спокойно ответил доктор. — Разве не во Франции впервые в мировой истории взвилось знамя справедливости и борьбы против насилия и рабства? «Свобода, равенство, братство!» — этот лозунг вечен.
        Генерал недовольно поглядел на собеседника. Ответ доктора явно не пришёлся ему по вкусу. Но он сдержался и продолжал всё также миролюбиво.
        - Вы правы, дорогой доктор. Однако стоит ли так углубляться в прошлое? Вернёмся к нашим дням и постараемся понять друг друга.
        - Возможно, вы правы, господин генерал…
        В комнату с подносом в руках вошёл молодой официант, с привычной осторожностью налил кофе и бесшумно удалился.
        - Дорогой доктор, мне бы хотелось продолжить наш вчерашний разговор. Естественно, условия прежние: полное доверие и откровенность. Помните у Шекспира: самое ценное — это просто и прямо сказанное слово?
        - Согласен, — кивнул доктор.
        - Чудесно, доктор, чудесно! Так вот, вчера мы говорили о Франции и Алжире. Я снова хочу повторить свою мысль, для меня Франция и Алжир единый, цельный организм. Без ущерба для его существования нельзя разделить эти две страны. Слава Франции — слава Алжира, слава Алжира — слава Франции. Не так ли?
        Доктор придвинул к себе чашку и молча смотрел в чёрную, ароматную гущу, словно там искал ответа на заданный вопрос. Наконец он поднял глаза.
        - По-моему, господин генерал, здесь два вопроса. Первый — это о Франции и Алжире. Второй — об их взаимном сотрудничестве. Вряд ли следует считать Алжир и Францию единым организмом. Во-первых, они далеки друг от друга территориально, их разделяет море…
        - Стойте, стойте, дорогой доктор! — прервал Решида генерал. — Давайте сразу же уясним относительно моря. Об этом достаточно много говорят и всегда ссылаются на Средиземное море — оно, мол, разделяет Францию и Алжир на две страны. Но разве Сена не разделяет надвое Париж? А между тем никому не приходит в голову считать каждую из этих двух частей самостоятельным городом. Никому! Почему же надо так относиться к Франции и Алжиру?
        Доктор Решид улыбнулся:
        - Конечно, господин генерал, по обеим сторонам Сены Париж. Однако Сена не Средиземное море. Да и вообще, дело не только в географическом расположении стран. Есть более серьёзные обстоятельства.
        - Вы так полагаете?
        - Глубоко в этом убеждён, господин генерал. Когда-то Алжир был независим и свободен, как Франция. Он сам распоряжался своей судьбой. Конечно, никто не спорит, по сравнению с Францией он был слабее и беднее. Но, как говорится, собственный ад краше чужого рая. Алжирцы любили свою бедную страну, свою землю, как французы любят Францию. Согласитесь, что нет более сильного чувства, чем чувство родины и семьи! Прошло почти полтора века с тех пор, как в Алжире загремели пушки графа Бурмона, почти полтора столетия алжирцы лишены независимости. Но до сих пор в народе живёт благодарная память об Абдыле Кадыре и Лелли Фатьме…[6 - Граф Бурмон — командующий французскими войсками, которые в 1830 году начали захватническую войну в Алжире: Абдыл Кадыр — выдающийся алжирский полководец, возглавлявший в 1830-47 гг. борьбу против французских захватчиков; Лелли Фатьма — алжирская патриотка, прославившаяся в 1857 г.]
        - Извините, дорогой доктор, что перебиваю вас, — сказал генерал Ришелье, — но вы опять увлеклись прошлым. Сколько можно листать страницы истории! Да и необходимости в этом нет. История есть история, пусть в ней роются покрытые архивной пылью мудрецы. Нам с вами это не под силу. Лучше поговорим о сегодняшнем дне.
        - Хорошо, — согласился доктор, — однако с вашего разрешения, господин генерал, я всё же закончу свою мысль. Нередко прошлое помогает разобраться в настоящем.
        - Заканчивайте, заканчивайте, — с видимой неохотой кивнул генерал Ришелье. — Только, умоляю вас, не погружайтесь с головой в прах минувшего. Иначе вы рискуете запорошить себе глаза, и вам нелегко будет разглядеть сегодняшний день.
        Доктор, хоть и почувствовал перемену в генерале, всё также спокойно и неторопливо продолжал: С тех пор, как на южном побережье Средиземного моря загремели пушки графа Бурмона, прошло почти полтора века. За это время в Алжире поселилось около миллиона европейцев, возникли новые селения и города, проложены прекрасные дороги, построены большие порты. Внешне край резко изменился. Но есть ведь ещё национальный дух алжирцев, вот его изменить не удалось. Неужели, по-вашему, господин генерал, для достижения тесного сотрудничества двух стран необходимо подавить язык, традиции, историю одной из них?
        - Такой необходимости нет, дорогой доктор! — твёрдо сказал Ришелье. — Вы просто-напросто сгущаете краски. Никто в действительности не покушается ни на ваш язык, ни на ваши традиции. Речь идёт только о взаимоотношениях двух народов, двух культур. Не станете же вы отрицать столь очевидный факт, что в культурном отношении Франция стоит намного выше Алжира? Не станете. Так почему же надо почитать за смертный грех приобщение к этой высокой культуре, приобщение к цивилизации? Так ли уж справедливо обвинять французов только в том, что они стремятся поделиться с алжирцами тем, что имеют? Нет, дорогой доктор, вы слишком однобоко смотрите на важный исторический процесс. Ищете вред в деле, которое приносит одну лишь пользу.
        - Если позволительно апеллировать сравнениями, господин генерал, я вам отвечу так: то, что полезно для почек, может оказаться вредным для печени.
        Генерал Ришелье усмехнулся.
        - Положим… Что же, по-вашему, необходимо сделать, чтобы была польза одновременно и для почек и для печени?
        - По-моему, господин генерал, каждому надо предоставить возможность быть хозяином своего желудка.
        - Что вы хотите этим сказать?
        - Скрытого смысла в моих словах нет. Вот, например, перед вами поставят миску куббы[7 - Кубба — алжирское национальное блюдо из крупы, мяса и чеснока.] — вероятно, она вам придётся не по вкусу. Мне же, хотя я и прожил довольно долго в Париже, претит полусырое кровоточащее мясо, именуемое бифштексом. Мой желудок не принимает его.
        - В таком случае не ешьте его!
        - Верно, господин генерал, есть то, чего не принимает желудок, не следует. Но что же делать, если над тобой — будут стоять и непрестанно твердить: «Ешь! Ты обязан это съесть! Ты не можешь этого не съесть!» Чтобы быть вольным в своих поступках, господин генерал, надо иметь на это право.
        Остро взглянув на доктора, генерал сказал:
        - Похоже, что наш разговор перешёл в сферу намёков и недомолвок. От такой беседы толку мало. Давайте вспомним наше условие и будем откровенны. Вот вы говорите о воле и свободе. Скажите мне, пожалуйста, кому должны быть предоставлены эти ваши воля и свобода?
        - Тому, кто страдает без них.
        - Например? Мятежникам, присвоившим себе право говорить от имени народа? Но на самом деле они же ничего и никого собой не представляют. Никто, будучи в здравом рассудке, не пойдёт на то, чтобы доверить им судьбу Алжира! Никто! — Генерал побагровел и гневно повысил голос. Однако тут же спохватился, несколько раз кашлянул и продолжал более спокойным тоном:
        - Было бы безумием вручить судьбу Алжира кучке бандитов. Чтобы не быть голословным, я вам приведу ещё один факт. К нам в руки недавно попал один секретный документ мятежников. Вы знаете, каковы их планы? Они собираются уничтожить всех европейцев и связанных с ними алжирцев, разграбить их имущество и земли. Короче, их программа-убивать, грабить, разрушать. Они берут пример с коммунистов, действуют по прямой указке Москвы. Это вам, конечно, хорошо известно.
        - Нет, господин генерал, — мягко улыбнулся доктор Решид. — Мне совершенно неизвестно, откуда они получают указания. Но, если говорить правду, народ им верит. Кто бы они ни были, в сегодняшнем Алжире нет силы, которая могла бы соперничать с ними в народном признании.
        - Нет силы? — воскликнул Ришелье. — Это почему же нет силы? Есть вы, есть Абдылхафид, есть Бен Махмуд — разве это не сила? В Алжире, может, найдутся тысячи таких людей, трезво оценивающих положение и не бросающихся в крайности. По-моему, дорогой доктор, вы необоснованно впадаете в пессимизм. Сил у нас вполне достаточно, много сил!
        На лице доктора мелькнуло отчуждённое выражение.
        - Такие люди, господин генерал, как Абдылхафид, Бен Махмуд и им подобные не имеют ничего общего с народом. У них свои заботы. Им лишь бы сорвать куш побольше. У Абдылхафида свыше трёхсот гектаров прекрасной земли, солидные паи в двух процветающих компаниях, во многих местах торговые лавки, а ему всё мало. Правду говорят в народе, что в шакальем брюхе для тысячи кур место найдётся. Но и отношение народа к шакалам соответствующее, господин генерал.
        Ришелье неожиданно улыбнулся.
        - А может быть, вы напрасно обвиняете Абдылхафида, дорогой доктор? Может быть, он просто заботится о приданом для Малике? Ведь она, кажется, его единственная наследница? И вместе с любовью принесёт своему избраннику немалое богатство. А?..
        - Настоящее чувство — самое большое богатство, — спокойно возразил доктор.
        - Конечно, — согласился генерал, — искренняя любовь превыше всего, уж кто-кто, а мы, французы, знаем цену любви. Но ведь не зря говорится, что с тесным карманом мир кажется просторнее. Не думаю, чтобы богатство могло помешать чувствам.
        - Кто знает, — пожал плечами доктор, — говорят и другое: деньги с совестью плохо уживаются.
        Генерал не ответил, замолчал и доктор. Оба были рассержены и старались сдерживаться, не выдавать своих чувств. А Ришелье просто злился. Ему уже не раз хотелось стукнуть кулаком по столу и выложить этому жалкому интеллигентику всё, что он думает о нём и об этих дикарях алжирцах, с которыми давно пора не церемониться. Однако он подавил возмущение и с деланной мягкостью заговорил:
        - Я вас слушаю, дорогой доктор, продолжайте. Вы дали яркую, но я бы сказал, не исчерпывающую характеристику Абдылхафиду. Ну, а что вы скажете о Бен Махмуде?
        - Бен Махмуда, господин генерал, очень хорошо знает полковник Франсуа, — ответил доктор.
        - Постараюсь расспросить полковника, — кивнул генерал. — Однако для меня ценно именно ваше мнение. Не стесняйтесь, господин доктор.
        - Боюсь, что мои слова могут прозвучать не слишком благопристойно.
        - О, не думайте, что я такой уж чувствительный! Откровенность — не грубость.
        - Хорошо, — сказал доктор Решид, — я вам отвечу. Есть такая порода людей, господин генерал, у которых чувство собственного достоинства вроде дырявого решета. Плюнь такому в глаза — он обрадуется, скажет, что дождик пошёл. Вот вам и вся характеристика Бен Махмуда.
        - Однако не жалуете вы их! — засмеялся генерал. — Один — вчерашний сенатор, другой — сегодняшний депутат, — и оба плохи. Кто же, по-вашему, хорош?
        - На этот вопрос; господин генерал, самый справедливый и объективный ответ может дать только народ.
        - Народ!?
        - Да.
        Помолчав, генерал спросил:
        - Вы играете в шахматы, доктор?
        - Как дилетант, — ответил доктор Решид, ещё не догадываясь, куда клонит собеседник.
        - Так вот я вам скажу, что народ не больше, чем шахматные пешки. А с одними пешками, без ладьи, слона и ферзя, вы никогда не выиграете партии.
        - Однако и пешка может выйти в ферзи.
        - Конечно… Только для этого надо слишком много усилий.
        - Согласен. Но в нашем мире без усилий ничто не даётся. Никто ещё не видел, чтобы справедливость восторжествовала сама собой.
        Генерал пристально посмотрел на Решида. Взгляд был недобрым, но голос прозвучал мягко и даже неожиданно грустно:
        - Вы, доктор, везде ищете справедливость. Если бы она существовала, все судьи, прокуроры и адвокаты давно остались бы не у дел. К сожалению, мир несовершенен, и то, что вы стараетесь найти, можно увидеть лишь в прекрасном сне. А жизнь, к сожалению, не сон. И принимать её надо такой, какова она есть на самом деле.
        - Да, господин генерал, в этом я с вами полностью согласен. То, что именуется жизнью, далеко не сон. Сон, даже самый тяжкий, исчезает с пробуждением. А жизнь…
        Доктор глубоко вздохнул, не закончив фразы.

* * *
        Полковник Франсуа вернулся из Касбы в одиннадцать часов. Узнав, что у генерала доктор Решид, он не пошёл наверх, а остался внизу выпить чашечку кофе с комендантом города майором Жубером. Жубер рассказал ему о случившихся за ночь событиях, о ящиках оружия, найденных в лавках местных торговцев. Вскоре к ним подошёл капитан Жозеф, проводивший доктора Решида, и Франсуа отправился к генералу.
        Развалившись на диване, Ришелье дымил папиросой. По хмурому лицу генерала было видно, что настроение его отнюдь не радужное. Полковник попытался разрядить атмосферу шуткой.
        - У вас завидное терпение, мой генерал. Столько времени, да ещё с утра, сидеть с глазу на глаз с доктором, — меня бы на такое не хватило, клянусь богом!
        Насмешливая улыбка тронула недовольное лицо генерала. Он подул на плотное облако дыма.
        - Интересуетесь, полковник, результатом «переговоров»?
        - Разрешите? — Франсуа сел в кресло. — А что, доктор Решид весьма интересный человек. Если бы нам удалось подобрать к нему ключик и добиться его публичного выступления с программой, несколько отличной от программы мятежников, это было бы совсем неплохо.
        Занятый своими мыслями, Ришелье не был склонен к разговору. Он бросил в пепельницу дымящуюся папиросу и неохотно сказал:
        - Вам уже известно моё мнение о том, что вы называете новой программой. Если хотите, повторю ещё раз: всё это бессмыслица, игра в бирюльки! Таким путём престиж Франции не сохранить. Вооружённые силы — вот что, в конечном счёте, решит вопрос. Надо полагаться именно на оружие и только на него. Что же касается доктора… Вчера, когда мы возвращались от Абдылхафида, вы сказали одну хорошую арабскую пословицу: хвост собаки не выпрямить, если даже сунуть… Куда его надо там сунуть?
        - В колодку, — подсказал Франсуа.
        - Вот именно! Собачий хвост не выпрямится, даже если его сунуть в колодку. Очень верная пословица и полностью годится для вашего доктора Решида.
        Франсуа счёл за лучшее не возражать.
        Генерал поднялся, давая понять, что не хочет больше говорить о докторе.
        - Прошу извинить, полковник… У нас какие планы на сегодня?
        Франсуа сказал, что собирается встретиться кое с ком из местных торговцев и к двум часам постарается освободиться.
        После его ухода генерал вызвал к себе майора Жубера:
        - С сегодняшнего дня установите наблюдение за домом доктора Решида и не спускайте глаз с него самого. Выясните, где он бывает, с кем встречается. Людей для этого подберите лично — посообразительней и поопытней. Он ни в коем случае не должен знать, что за ним следят.
        Майор молча козырнул.

2
        На углу улицы Виктуар Малике остановила машину. Она с ужасом смотрела на белёсые в ярком солнечном свете языки пламени, охватившие трёхэтажное здание. Огромная толпа колыхалась, кричала, задние напирали на передних. Пожарных не было — огонь никто не гасил. Лишь полицейские и солдаты оцепили горящий дом и, размахивая прикладами винтовок и резиновыми дубинками, пытались сдержать напиравшую толпу. А люди возмущались, кричали, слышались ругательства. Малике растерялась и не знала, что предпринять…
        Утром она проснулась успокоенная. Ночные тревоги улеглись, и всё казалось не таким уж безысходным. Ахмед обещал позвонить, они сговорятся о встрече и решат, как им быть. Наскоро выпив кофе, Малике села у телефона с книжкой в руках, попыталась сосредоточиться, но ничего не получалось. Как заворожённая, смотрела она на телефонный аппарат. Наконец раздался долгожданный звонок. С бьющимся сердцем девушка схватила трубку. Хриплый незнакомый голос спросил отца. Лицо Малике погасло.
        - Уехал в город, — ответила она и, положив трубку, с досадой стукнула по аппарату кулачком. Постояла в раздумье, потом позвала Мустафу, велела ему вывести машину к подъезду и пошла к себе переодеться.
        Малике стояла перед зеркалом, поправляя волосы, чёрным потоком падавшие на жемчужный плотный нейлон. Очень узкая, по последней моде, юбка обрисовывала стройные ножки на высоких каблучках. Малике изогнулась, чтобы застегнуть сзади длинную молнию и увидела укоризненно качающую головой Фатьму-ханум.
        - Ты куда, родная? Куда собираешься, доченька?
        - Покатаюсь немного по городу и вернусь, — сказала Малике.
        - Не надо, доченька, не езди, — попросила Фатьма-ханум. — Отец строго-настрого наказал, чтобы ты никуда не уходила. Он вот-вот вернётся и, если узнает, что тебя нет, будет браниться. Не надо его сердить, родная.
        Малике возмущённо сверкнула глазами.
        - Вы что, на цепи меня собираетесь держать? За какую провинность такое наказание?
        Фатьма-ханум обняла дочь.
        - Ну что ты так горячишься, доченька? Через три часа нам выезжать, собираться уже пора, а ты когда вернёшься? Лучше позвони ему по телефону.
        - Кому, мама? — притворилась непонимающей Малике.
        Фатьма-ханум глубоко вздохнула.
        - Да уж тебе ли от меня таиться — знаю ведь, куда собралась!
        Малике порывисто обняла мать.
        - Ах, мамочка милая! Если бы папа был такой, как ты! Ради собственной прихоти он хочет погубить моё счастье.
        - Что говоришь, глупая! Ну-ка, замолчи сейчас же. Может ли отец желать зла своему ребёнку! — Фатьма-ханум нежно погладила блестящие волосы дочери.
        - Мамочка, я пойду… Я мигом!..
        Она схватила свисавший со спинки стула лёгкий, как облако, шарф, перешагнула через валявшийся на полу розовый халат и торопливо застучала каблучками по лестнице, словно опасаясь, что мать спохватится и остановит её.
        И вот теперь Малике оцепенело наблюдала за суетившейся толпой, преградившей ей путь к дому доктора Решида. Наконец, она медленно развернула машину.

* * *
        Мать доктора, Джамиле-ханум, выбивала на веранде маленький коврик. Малике она встретила с искренней радостью.
        - Ты ли это, дочка?.. Тьфу, тьфу, тьфу! — чтоб не сглазить, совсем красавицей стала, с каждым днём хорошеешь! Приехала проведать свою старую бабушку? Молодец, дочка, молодец.
        Джамиле-ханум явно наговаривала на себя. Высокая, худощавая, статная, проворная в движениях, она выглядела моложе своих пятидесяти. И лишь седина в волосах да усталые глаза говорили о том, что прожитые годы берут своё.
        Она провела Малике в гостиную, усадила на диван.
        - Посиди, дочка. Во всём доме никого кроме меня нет. Ахмед вот-вот вернётся. Его пригласил к себе генерал. Хорошо бы к добру…
        Только теперь Малике поняла, почему Ахмед не позвонил, но настроение её от этого не улучшилось. Для чего генерал пригласил Ахмеда? А вдруг правда, что Ахмед покупает оружие и генерал узнал об этом?
        Девушка глубоко вздохнула. Нет, нет, ничего не случилось, ничего не случится, всё будет хорошо.
        Она прошла в кабинет доктора, заставленный книжными шкафами. На письменном столе лежала раскрытая книга стихов на французском языке. Некоторые строчки были подчёркнуты красным карандашом, а на полях стоял восклицательный знак. Склонившись над столом, Малике стала читать:
        Мы сжали Африку железными тисками.
        - Там весь народ кричит и стонет: «Дайте есть!»
        Вопят Оран, Алжир — измученных не счесть.
        «Вот, — говорят они, — вся щедрость, на какую
        способна Франция: едим траву сухую».
        О, как тут не сойдёт с ума бедняк араб!
        Малике взглянула на обложку книги и, не веря своим глазам, удивлённо подняла стрельчатые брови. Гюго? Виктор Гюго? Это был один из любимых писателей девушки. Она прочитала почти все его романы, была знакома и со стихами. Но такие строки ей ещё не попадались. Неужели это Виктор Гюго? — подумала она, снова раскрывая книгу. Но внизу послышался голос Решида, и Малике, торопливо положив её на место, вернулась в гостиную.
        Широко улыбаясь, вошёл доктор.
        - Прости меня, дорогая… Был у генерала и не смог тебе позвонить. Прости, пожалуйста!..
        Он взял Малике за обе руки, заглянул в лицо. У неё заколотилось сердце; сейчас, сейчас всё решится.
        Доктор присел на край дивана, не выпуская рук Малике из своих, с мягкой настойчивостью потянул девушку к себе. Она тоже опустилась рядом. Замирая и чувствуя, как краска заливает лицо, Малике сказала:
        - Ахмед, я пришла спросить…
        Тут ворвалась в гостиную Джамиле-ханум, словно за ней гнались.
        - Ах, дети, пожар в городе! Идёмте на балкон, оттуда всё видно. Полыхает как! О боже!
        Взявшись за руки, Малике и Ахмед поспешили за ней. С балкона действительно хорошо были видны тяжёлые клубы дыма, сквозь которые изредка, багровыми вспышками, пробивалось пламя.
        Жгучее дыхание пожара, казалось, опалило и доктора. Лицо его стало каким-то жёстким, недобрым.
        - Негодяи! — с гневом произнёс он. — Это горит школа «Адилия».
        Малике кивнула.
        - Я видела, когда проезжала мимо… Кто это сделал, Ахмед? — тихо спросила она.
        - Кто? Наши благодетели, господа европейцы! А ещё кричат во всю глотку: «Цивилизация!..»
        Малике погрустнела. В памяти ожили слова матери, гнев отца, тяжёлый характер которого она достаточно хорошо знала, чтобы принять его угрозы за минутную вспышку. И страх за Ахмеда с новой силой охватил душу девушки.
        - Дети, идите чай пить! — уже из комнаты крикнула вездесущая Джамиле-ханум.
        Молодые люди сели за небольшой, искусно сервированный столик, доктор разлил чай. Погружённая в свои думы, Малике словно не замечала подвинутого к ней стакана.
        - О чём задумалась, дорогая? — Ахмед осторожно взял руку девушки в свои тёплые ладони.
        Малике подняла на него полные тревоги глаза.
        - Зачем тебя вызывал генерал?
        - А ты полагаешь, зачем? Всё та же старая песня: Алжир это Европа, ассимиляция алжирцев и французов исторически необходима… партизан помянул недобрым словом. И в конце разговора предложил мне пост мэра города.
        - Мэра города?!
        - Ну да. Сам тоже здесь собирается остаться, желает вместе со мной работать.
        - Ну, а ты… — Малике была само внимание. — Что ты ответил ему?
        - Поблагодарил за честь и сказал, что более подходящей кандидатуры, чем Бен Махмуд, не вижу. Он как будто даже огорчился. Я, говорит, хотел вам крылья дать, даже сокол, говорит, не может взлететь без крыльев. Словом, расстались мы, каждый при своих убеждениях.
        Малике высвободила руку и, нахмурившись, несколько минут молчала.
        - Ты огорчена моим решением?
        - Да, — кивнула девушка. — Не нужно было так разговаривать с генералом. Если бы ты стал мэром, отец наверняка согласился бы…
        - Малике, пойми, генерал ловит рыбку на золотой крючок. Сегодня я соглашусь стать мэром, завтра должен буду проводить французскую политику в Алжире. Нет, ходить в лакеях у колонизаторов-не по мне!
        Малике вздохнула. Снова вспомнились недавние слова матери.
        - Ахмед, — решившись, спросила она, — говорят, что ты снабжаешь оружием партизан. Правда это?
        Вопрос был совершенно неожиданным, но доктор ничем не выразил своего удивления.
        - Я не стал бы что-то скрывать от тебя, дорогая, — спокойно сказал он. — С партизанами я не связан и никакого оружия им не поставляю и даже предпочитаю стоять от политики в стороне. Конечно, это вовсе не значит, что я закрываю глаза и ничего не вижу. Ведь сколько лет судьбу народа оплакивают даже собаки! Сколько сёл сожжено и разрушено, сколько людей осталось без крова. Во имя чего?!
        Доктор смотрел на Малике, ожидая от неё ответа. Но девушка молчала, опустив голову, и он продолжал:
        - Генерал утверждает, что партизаны собираются уничтожить всех европейцев. Не знаю, то ли генерал сгущает краски, то ли партизаны палку перегибают, — я ещё не разобрался, Но одно я понял достаточно ясно: нет такой цели, во имя которой можно подвергать унижению и уничтожению целый народ. Боже мой, да я сам только сейчас начал понимать, что я — алжирец! И благодарить за это я должен таких «благодетелей», как генерал Ришелье. Это они пробудили во мне чувство национального достоинства!
        Решид облегчённо вздохнул, наконец-то он всё сказал Малике. Никогда ещё он так серьёзно и откровенно не разговаривал с ней. Теперь всё зависит от её решения. Сумеет ли она отстоять своё чувство, не смалодушничает ли перед родительским гневом? Хватит ли у неё характера? А Малике слушала, радуясь, что все опасения напрасны и её Ахмед не связан с этими страшными партизанами.
        - Отец тебе вчера ничего не сказал? — спросил доктор, снова завладев рукой девушки.
        Малике вспыхнула.
        - Не надо скрывать от меня ничего, девочка, — ласково сказал доктор. — Я понимаю твоё состояние. Конечно, согласие отца важно, но боюсь, мы с ним не поладим.
        - Значит, ты меня любишь! Всё остальное неважно… Я знала, ты не можешь меня не любить! — воскликнула Малике и смутилась, вспомнив, что девушке так говорить не подобает.
        - Ты прелесть, — сказал Ахмед с нежностью. — Я тебя очень люблю.
        Решид и в самом деле чувствовал сейчас такую огромную любовь к Малике, что теснило в груди.
        В дверях появилась растерянная Джамиле-ханум.
        - Мама твоя приехала, Малике-джан… Во дворе ждёт, отказалась зайти в дом.
        Малике виновато посмотрела на доктора.
        - Ахмед, генерал приглашает нас в гости к своему двоюродному брату. В три часа мы должны выехать.
        - К Шарлю Ришелье?! — доктор был неприятно поражён.
        - Да… Папа с мамой тоже едут… С ночёвкой. А вернёмся — сразу же позвоню тебе, хорошо, Ахмед?
        Решиду страшно не хотелось отпускать девушку, и с каким-то, вдруг возникшим чувством отчуждения он поцеловал протянутую руку.
        Во дворе послышался нетерпеливый голос Фатьмы-ханум, Малике вздрогнула.
        - До свидания, Ахмед… Я пойду.
        «Любит, любит, любит… — с облегчением и вдруг наступившим покоем, как если бы её отпустила острая боль, думала Малике. — Но почему он не хочет стать мэром? Всё было бы так просто и хорошо!»
        Каблучки Малике затихли на лестнице, а Решид всё ещё смотрел на закрывшуюся за девушкой дверь. Он вдруг понял, что совершенно не знает её. О чём она думает, чем живёт? Может быть ей правда нужен в мужья мэр? Малике прелестна, добра, но человека из неё надо ещё лепить и лепить. А он не скульптор, он хирург. Устало передвигая ноги, Решид прошёл к себе в кабинет и лёг на диван, заложив руки за голову.
        - Значит, обязательно согласишься, если я стану мэром? — Решид рывком сел, будто его подбросили на пружинах. — А если не стану мэром, как ты поступишь?
        Заглянула Джамиле-ханум:
        - С кем ты разговариваешь тут, сын?
        - Иди сюда, мама, садись, я сообщу тебе очень приятную новость.
        - Приятную? — усомнилась Джамиле-ханум. — Что же это за новость такая?
        Доктор положил руку на плечо матери и с наигранной весёлостью сказал:
        - Я буду мэром города.
        - О аллах! — в голосе её было удивление и испуг. — Мой сын будет мэром?!
        - Да, мама. Эту честь оказывает мне сам генерал.
        - Боже мой! И ты согласился?
        - А почему бы и нет? Другие и мечтать об этом не смеют.
        Губы Джамиле-ханум дрогнули, словно она собиралась заплакать. Решид даже пожалел, что расстроил мать неуместной шуткой и попытался вернуть ей прежнее расположение духа.
        - Я не должен был соглашаться, мама?
        Джамиле-ханум медленно покачала головой.
        - Тяжкую ношу взвалил ты на свои плечи, сын. В такое тревожное время надо подальше держаться от государственных дел, а ты… Что скажут люди? Ведь ты мусульманин — разве не страшат тебя проклятия единоверцев? Нет, сын, ты не должен был соглашаться. Если не поздно, не бери грех на душу, откажись!
        Зазвонил телефон, полковник Франсуа просил о немедленной встрече.
        - Хорошо, — неохотно согласился Решид, — через пятнадцать минут я буду у себя в больнице, приезжайте.
        Джамиле-ханум смотрела на сына с грустью и участием.
        - Можешь успокоить своё сердце, мама, — сказал доктор, — воспользуюсь твоим советом. Я и сам чувствую, что мэр из меня получится неважный.

3
        Полковник Франсуа появился в больнице сразу же вслед за Решидом, словно подкарауливал его за углом. Как всегда подтянутый и корректный, он без всяких обиняков приступил к делу.
        - Я вас долго не задержу, доктор. Только один вопрос: почему вы отклонили предложение генерала?
        Решид догадывался, что речь пойдёт именно об этом, и ответил так же откровенно:
        - Какой из меня мэр, господин полковник! Я хирург, и государственная деятельность мне противопоказана.
        - Напрасно скромничаете, доктор, — возразил Франсуа. — Ваши способности нам известны. Стать мэром вам предложили, чтобы быстрее покончить с этой бессмысленной войной.
        - Вот как? — доктор с удивлением поднял густые брови. — Извините, я не вижу логики в ваших словах.
        - Видимо, генерал не сумел объяснить вам ситуацию, — сказал Франсуа. — Давайте попытаемся разобраться вместе. Вчера вы заявили, что Алжир это не Франция. Что же, сказано резко, но, по-моему, справедливо. Алжир страна со своими специфическими интересами, своей историей, она должна стать самостоятельным государством, как Тунис или Марокко. Полагаю, это уже произошло бы, не будь мятежа пятьдесят четвёртого года. Из-за чьих-то горячих голов Алжиру сейчас приходится дорого расплачиваться. Возьмите, к примеру, Габон, Камерун или другие новые государства — они добились самостоятельности без единого выстрела. И, я считаю, только потому, что поступки и действия тамошних руководителей диктовались настоящей государственной мудростью. Попробуйте сами трезво оценить положение: можно ли вести мирные переговоры с теми, кто силу предпочитает разуму?
        - С вами, господин Франсуа, легко разговаривать, — сказал Решид, улыбаясь и доставая из шкафчика бутылку с коньяком и рюмки. — Честное слово! Если бы хоть половина военных рассуждала так, как вы, положение в Алжире было бы несомненно иным.
        По лицу полковника скользнула удовлетворённая улыбка.
        - Я, доктор, говорю с вами как с единомышленником, потому что знаю: вы, как и я, против напрасного кровопролития. Но, к сожалению, немало и таких, кто видит выгоду в смуте. И если пустить события на самотёк, война протянется ещё добрый десяток лет. Надо искать выход, найти способ договориться мирно. Кто это может сделать? Я смогу, вы сможете, смогут все, кто действительно хочет мира. И таких, поверьте, много и в Алжире и во Франции… За ваше здоровье!
        Полковник опрокинул рюмку, прищурился.
        - Отличный коньяк.
        Доктор тоже сделал глоток.
        - Вам предложили пост мэра, чтобы поднять ваш политический авторитет. Конечно, если вы станете активным сторонником перемирия, вы приобретёте политический багаж и без нашей помощи. Во всяком случае, полагаю, мэрство вам не повредит, а скорее поможет. Не стоит сбрасывать со счёта дальнейшую политическую карьеру. Сегодня вы мэр, завтра — министр, послезавтра — премьер…
        Решид, наполнив рюмку полковника, собрался было ответить, но Франсуа взглянул на часы и поднялся.
        - Не следует торопиться с решением в серьёзном деле, доктор, — сказал он. — Подумайте, поразмыслите. А пока прошу меня извинить — в три часа генерал уезжает, мне необходимо решить с ним кое-какие дела. — Франсуа, стоя, выпил и добавил по-арабски: — «Не солги перед аллахом и перед другом». Надеюсь, вы причислите меня к своим друзьям?
        Глава третья
        

1
        Шарль Ришелье с нетерпением ожидал приезда Фернана. Он искренне любил своего кузена, гордился его карьерой и старался всемерно способствовать ему. Вот и сейчас, узнав, что Фернан приедет, Шарль решил познакомить генерала с видными людьми. Он пригласил около двухсот человек гостей и среди них несколько высоких военных чинов.
        Часы в гостиной пробили три. Ожидая звонка из аэропорта, Шарль сидел с полковником Сулье. Они пили холодное пиво и курили. Сулье рассказывал о своей недавней поездке в Бизерту[8 - Бизерта — тунисский город, где размещалась французская военно-морская база.], откуда он привёз весьма неутешительные сведения.
        - Слишком много разговоров об этой базе, — говорил он, с видимым удовольствием поглощая пенящийся янтарный напиток. — Как бы в ближайшее время не был официально поставлен вопрос о ликвидации базы.
        Шарль медленно поднял тяжёлые припухшие веки.
        - Ликвидация! — сердито буркнул он. — Что у нас осталось в Тунисе, кроме этой базы? А если и её упустим из рук?.. — Массивное лицо Шарля поморщилось, он тяжело дышал, выставив свой огромный круглый живот. — Было время, когда слава Франции гремела от Азии до Африки. Весь мир гордился ею. Всё пустила по ветру кучка политиканов! Сначала мы оставили Сирию и Ливию, потом сбежали из Индокитая, не прошло и двух лет — простились с Тунисом и Марокко. Гвинею, Дагомею, Чад, Габон, Камерун, Сенегал, Мадагаскар — все потеряли, обанкротились, как неумелый биржевик! Остался только Алжир. Но и то неизвестно, будет ли он нашим завтра. — Шарль яростно облизал свои толстые губы. — В начале сорок шестого года я встретил в Тунисе одного парижского приятеля, близкого к правительственным кругам. Разговорились. Правительство, говорит, намеревается изменить политику в отношении Туниса и Марокко. То есть как, спрашиваю, изменить? А так, отвечает, предоставим им формальную независимость. Не удержался я, грешным делом, сказал парочку крепких слов. Да ведь предоставь эту независимость одному, такая буря в Африке
поднимется, что чертям тошно станет. Вслед за Тунисом и другие колонии независимости потребуют. Нет, отвечает этот елисейский деятель, напрасны твои опасения, ничего страшного не произойдёт — пошумят, может, немного, побеснуются и поостынут. Ну и кто оказался прав? Что осталось у нас от Туниса с тех пор, как он получил так называемую независимость? Многих наших оттуда выдворили, у большинства разграблено всё имущество. Одна Бизерта осталась, и ту… — приступ астмы помешал Шарлю договорить.
        Слуга доложил, что вертолёт с генералом Ришелье прибудет через двадцать минут. Полковник Сулье встал.
        - С вашего разрешения, я пойду — времени осталось мало.
        Шарль взглянул на часы.
        - Ого, уже около четырёх! Заболтались мы с вами, полковник! Конечно, конечно, идите, встречайте!
        После ухода Сулье Шарль, кряхтя, достал из кармана большой носовой платок и трубно, с наслаждением высморкался. Покосился на дымящуюся в пепельнице толстую чёрную «гавану» и выплеснул на неё из бокала остатки пива.
        Несколько минут он сидел, тяжело дыша, словно раздумывая, подниматься или нет. Наконец, опершись обеими руками на подлокотники кресла, тяжело встал и, медленно переставляя моги, покачиваясь из стороны в сторону, двинулся к веранде. Брюки его, необъятной ширины, колыхались у пола как юбка, и всё же добротная ткань, казалось, вот-вот лопнет по швам.
        Добравшись до веранды, он немедленно потребовал принести холодного, со льда, пива и маринованных орехов. Пиво ему врачи запретили — пёс с ними, на то они и врачи, чтобы запрещать. Мучные блюда не ешь, жареное мясо не ешь — что же тогда есть, какие блага брать от жизни? Нет, Шарль был не таков, чтобы влачить жалкое полуголодное существование! Шестьдесят два года он прожил в полное удовольствие и ещё поживёт порядочно, вопреки мрачным намёкам всех эскулапов.
        Он родился и жил в Алжире. Встречаясь с парижскими приятелями, бравировал этим, непрестанно повторяя: «Мой Алжир», «Мы алжирцы», «У нас в Алжире». Основания, чтобы говорить так, у него, конечно, были. Его дед — лавочник, известный разве что жителям своего квартала, приехал в Алжир с имуществом, помещавшимся на одной небольшой телеге. Теперь же… О, теперь самые знатные и уважаемые люди считают для себя честью переступить порог дома Шарля!..
        Чистенькая, миловидная девушка вынесла на веранду запотевшую бутылку пива и вазочку с орехами. Шарль обнял её за талию, заглядывая в лицо.
        - Что-то вид у тебя утомлённый. Устала?
        Отвернувшись, девушка открыла бутылку, наполнила бокал.
        - Больше вам ничего не нужно, мсье?
        - Нужно, чтобы ты поласковее была… Присядь… отдохни немножко.
        Девушка строго покосилась на него.
        - Благодарю, мсье…
        И ушла.
        Шарль поглядел ей вслед масляными глазами. Не зря, видно, говорят, что для сердца старости нет. Вроде бы Шарль и стар уже: грузное, заплывшее жиром тело, колени ослабли, сядет — тяжело подняться, поднимется — сесть стоит трудов. А ведь, поди же, стоит увидеть молодую хорошенькую женщину — и взгляд обретает былую живость, и кровь в ленивом, ожиревшем сердце начинает пульсировать быстрее.
        Жадно глотая ледяное пиво, Шарль смотрел на север, туда, где катило свои неправдоподобные синие волны Средиземное море. Одна за другой, упрямой чередой шли они к берегу и били с размаха белыми гребнями в каменный мол, оседали на нём шипящей пеной. На якоре чуть дымил приземистый военный корабль. Ближе к берегу, легко преодолевая волну и оставляя за собой пенистые полосы, скользили на запад два катера. У пристани, посреди широкого подковообразного залива, стояло несколько транспортных судов. Белые двухэтажные особняки в зелени деревьев окаймляли берег.
        Роскошный особняк Шарля Ришелье стоял на холме, у западной окраины города. С прогулочной площадки, устроенной на плоской крыше дома, отчётливо просматривался центр. От него разбегались в стороны узкие улочки-коридоры, с многоэтажными домами по обе стороны и движущимися чёрточками машин. Широкая обсаженная эвкалиптами дорога спускалась по холму от самого дома, проходила по западной окраине города и упиралась в море.
        Осушив бокал, Шарль откинулся на спинку кресла, блаженно смежил веки и почти мгновенно забылся в лёгкой полудрёме. Однако поспать ему не удалось, раздался гул машин, громко захлопали двери, послышались возбуждённые голоса: приехали гости.
        Шарль поспешил в гостиную. Почти в ту же секунду из другой двери показался Фернан. Кузены крепко обнялись, расцеловались. Шарль смотрел на генерала с отеческой нежностью, любуясь его молодцеватой фигурой. Потом, поздоровавшись поочерёдно с остальными, задержался возле Малике.
        - О, не сглазить бы, ты, мадемуазель, с каждым годом всё больше расцветаешь!
        Уже второй раз говорили сегодня Малике о том, что она всё хорошеет. И, несмотря на печаль в сердце, девушке приятно было слышать это.
        После короткого обмена любезностями. Шарль велел проводить гостей в отведённые им комнаты. В гостиной остались сам хозяин, генерал, Абдылхафид, полковник Сулье и капитан Жозеф. Шарль предложил пройти на веранду.
        - Прошу извинить, — произнёс генерал, — господин полковник собирается уходить и вечером, к сожалению, не сможет побыть с нами, у него срочные дела. Так что…
        - Да ты без церемоний, Фернан! — прервал его Шарль. — Идите в мой кабинет и решайте там тет-а-тет все свои секретные дела. А мы с Абдылхафидом пока старину вспомним.
        Генерал приказал молчаливому капитану Жозефу распорядиться насчёт виски и пошёл в кабинет Шарля, увлекая за собой полковника Сулье. Они закурили. Продолжая начатый ещё в машине разговор, Ришелье сказал:
        - К вам один вопрос, полковник. И очень прошу ответить, ничего не преувеличивая и не преуменьшая. В самом деле у мятежников есть возможности для длительного сопротивления? Не разим ли мы мечом, не вынутым из ножен? Надеюсь, вы меня понимаете?
        По тону генерала полковник почувствовал, какого тот ждёт ответа. Он и сам был сторонником решительных действий и потому, не задумываясь, ответил:
        - С вашими словами трудно не согласиться. Мы действительно стараемся повесить врага на длинной верёвке, не отрывая его ног от земли.
        Ришелье удовлетворённо улыбнулся.
        - Браво, полковник!.. Вешают врага на длинной верёвке, не отрывая его ног от земли! Верно сказано! Это именно то, что делают сейчас наши горе-политики! Ведь смотрите, что получается: здесь они разговаривают языком пушек, а в Швейцарии исподтишка торгуются с мятежниками, пытаются, как вы говорите, повесить их на длинной верёвке, — генералу, видимо, очень пришлась по душе эта фраза. — Скажите, полковник, можно ли допускать подобную глупость? И мы ещё удивляемся, что мятежники час от часу наглеют!
        - В том-то и дело, — ещё больше воодушевился Сулье. — Вот наш район считается гнездом мятежников. Но даже здесь их всего-навсего восемь тысяч.
        - Всего восемь?
        - Да. Я говорю, естественно, о регулярной армии. Их командир — полковник Халед. В нашей армии он был ефрейтором. Имеет трёх помощников: по военным вопросам, политическим, по разведке и связи. Следует отдать должное: дисциплина у них самая что ни на есть военная, созданы все службы — от санитарной до интендантства. Однако с вооружением дела обстоят неважно — в основном винтовки образца сороковых годов.
        Генерал усмехнулся.
        - А у нас артиллерия, танки, авиация — и мы все считаем, что слабы, а?
        Сулье пожал плечами.
        - Нет, мы не слабы. Мятежников можно разгромить за несколько дней, — небрежно отодвинув в сторону поднос с бутылкой и рюмками, он достал из папки маленькую карту, разложил её на столе, — Вот, смотрите, наша граница с Тунисом, а вот линия Мориса. Из года в год мы укрепляем её. А для какого, простите, чёрта, когда всего в нескольких километрах от границы, на территории Туниса, расположена большая база мятежников? Значительная часть того, что они получают из арабских стран и коммунистического лагеря, сосредоточивается и накапливается именно здесь. Ситуация довольно комичная: тратим огромные средства и усилия на укрепление оборонительной линии и делаем вид, будто не замечаем, что творится под носом. Там, видите ли, земля Туниса, если мы бросим бомбу, тунисцы, дескать, шум поднимут, в Организацию Объединённых Наций обратятся. Да шут с ними, пусть шумят, пусть обращаются! Дело-то уже будет сделано… У войны свои законы. Вон американцы как поступили: швырнули парочку атомных на Хиросиму и Нагасаки — и дело с концом.
        Сулье до того разгорячился, что у него задрожали руки и на высоком лбу с залысинами выступила испарина. Он швырнул карандаш на карту, платком отёр лоб.
        - Тунисцы шум поднимут!.. Да уж если, чёрт побери, дело на то пошло, чей он вообще, Тунис этот? Кто ему дал независимость? Разве мы не имеем права снова стать хозяевами положения, если они начнут зарываться? Имеем! А поступи мы так, и для Марокко наука, и для других. Я слышал, русские снова доставили в Касабланку два парохода оружия. Для кого оно? Ясно, для алжирцев!.. Мы сами подрываем свой престиж! Вместо того, чтобы показать нашу силу, суём вчерашним рабам костыли под мышки и пытаемся вывести их на настоящую дорогу, а они, простите, гадят нам на стол! Повторить бы пару раз Сакиет-Сиди-Юсуп[9 - Сакиет-Сиди-Юсуп — тунисское село близ алжирской границы, которое французские агрессоры 8 февраля 1958 года подвергли бомбардировке.], тунисцы сразу обрели бы разум! А мы всё миндальничаем. Ведь даже пустяковую операцию нельзя сделать, не замарав в крови скальпель!
        Скрестив на груди руки и привалившись к спинке дивана, генерал с удовольствием слушал Сулье, одобрительно кивая головой. Да, у Ришелье были верные единомышленники, на которых можно положиться в любом, самом серьёзном деле. Один такой полковник Сулье стоит доброй дюжины других! Ах, молодец полковник, ах, молодец!..
        В гостиной послышался громкий смех Абдылхафида. Круглое, массивное лицо Шарля заглянуло в приотворившуюся дверь кабинета.
        - Не решить одним махом всех мировых проблем, Фернан!
        Генерал встал, протянул руку Сулье.
        - До свиданья, дорогой полковник! Ждите в пятницу. Если не будет неотложных дел, приеду обязательно. Ждите!

2
        Под вечер погода внезапно переменилась. Со стороны моря надвинулась чёрная косматая туча, кругом потемнело, засверкали молнии, загремел гром, и гроза обрушила на окрестности потоки воды. Пронеслась она так же быстро, как налетела, но светлее не стало. Темнота, сгущавшаяся всё больше, чёрной пеленой легла на землю, стерев очертания домов, цветов, деревьев… Наступил вечер.
        Шарль Ришелье вышел на балкон. Мешковатую домашнюю одежду он сменил на новый, с иголочки, чёрный вечерний костюм от первоклассного портного. Брюки были узкие, чуть укороченные, пиджак без единой складочки облегал спину и скрадывал живот, тщательно отутюженная белая накрахмаленная сорочка, серебристый галстук и остроносые туфли — всё было современно, элегантно, по последней моде.
        Время подходило к восьми, вот-вот съедутся гости. Две гостиные на первом этаже ярко освещены: горят все люстры, торшеры, бра. Из одной, чтобы вместить побольше гостей, вынесли почти все диваны и кресла, оставили лить несколько стульев — для дам. На стене, против входной двери, висела картина, изображавшая вступление французов в Кабилью[10 - Кабилья — провинция в Алжире.] и доставшаяся Шарлю в наследство от деда. Картина была ничем не примечательна, очевидно, её написал какой-то безвестный художник-баталист, но Шарль дорожил ею словно шедевром мирового искусства. На других стенах размещались портреты предков Ришелье, вплоть до прадеда Жюля — сухонького старичка с пышными седыми усами и колючим взглядом из-под кустистых бровей — точь-в-точь как у Фернана Ришелье, и Шарль всегда указывал гостям на это сходство. В другой гостиной у длинного стола, уставленного фруктами, кондитерскими изделиями, всевозможными холодными закусками и бутылками всех размеров и форм, священнодействовали официанты.
        Гулко, с тройным перезвоном, гостиные часы пробили без четверти восемь. Шарль покинул балкон. Эти дни он коротал в одиночестве, семья его с месяц назад уехала в Париж, старший сын был женат на дочери испанского биржевика и постоянно жил в Мадриде. По натуре Шарль был человеком общительным, сегодняшний приём он предвкушал с удовольствием.
        С улицы донёсся шум подъезжающих машин, а в гостиной никого кроме Шарля не было. Он поманил толстым, как разваренная сарделька, пальцем официанта.
        - Скажи генералу: прибыли гости. Не думает ли он спуститься вниз?
        Но улыбающийся Ришелье вместе с Абдылхафидом и дамами уже входили в гостиную. Услышав последние слова Шарля, он извинился:
        - Прости!.. По радио передавали последние известия из Парижа.
        Первым пожаловал начальник таможенной конторы со своей худенькой, болезненной на вид дочерью. Шарль поздоровался с ними и представил присутствующим. Широко, вразвалку вошёл высокий худой господин, чем-то напоминающий Бен Махмуда. Это был городской судья…
        С улицы донёсся звонкий смех, оживлённые голоса.
        - Идёт свита его величества Жерар Первого! — подмигнул Шарль кузену.
        Появились три нарядно одетые женщины, все в драгоценностях и золоте. Особенно много дорогих украшений было на той, что шла впереди — крупной черноволосой жене Жерара. По выражению одного журналиста, она вообще не нуждалась в драгоценностях. Её престиж в обществе не стал бы меньше, даже нацепи она на себя ржавое железо вместо золота. Ведь она же мадам Жерар — неизменная спутница и советчица мсье Жерара!
        Мсье Жерар! Есть ли во всей округе хоть один человек, кто не знал бы мсье Жерара? По подсчётам осведомлённых лиц, его годовой доход составлял один миллиард триста миллионов франков. Правда ли это? Кто знает! Во всяком случае было доподлинно известно, что Жерар имел крупные паи не только в алжирских, но и во многих африканских компаниях, в Париже. Нефть, газ, фосфаты, транспорт — ко всему был причастен мсье Жерар. Большие доходы приносили ему также многочисленные гостиницы и жилые дома, тысячи гектаров виноградников, лимонных и апельсиновых плантаций. Да, Жерар был одним из тех преуспевающих «китов», которые даже бесплодную почву умудряются превратить в золотой песок.
        Он вошёл в дом, как хозяин — с шумом и смехом, нимало не заботясь о том, что подумают о нём окружающие, и не утруждая себя хорошими манерами. У порога Жерар остановился, что-то сказал своим спутникам, те громко рассмеялись. Потом взял под руку жену и направился к Шарлю, шедшему навстречу с распростёртыми объятиями.
        - О, мои дорогие! Добро пожаловать… Очень рад! Очень рад… Пожалуйте!..
        Шарль тяжело наклонился к руке мадам Жерар, пожал руку мсье Жерара, поочерёдно поздоровался с его спутниками и представил их остальным гостям.
        - Как вижу, дорогой генерал, климат Алжира идёт вам на пользу, — добродушно-покровительственно обратился Жерар к Фернану. — И в самом деле прекрасный климат! Я буквально отдыхаю здесь после парижской слякоти. Думал вернуться в пятницу, но соблазнился ещё на недельку. А вы как? Надолго прибыли в Алжир?
        Подошёл официант с подносом и предложил виски.
        - Кто знает, мсье Жерар, надолго ли, — генерал взял рюмку. — Разве я волен в своих поступках? Прикажут — останусь, дадут команду ехать — буду укладывать пожитки. Бог солдата — приказ.
        Шарль, поговорив с гостями, вернулся к Жерару.
        - Получил ваше приглашение, мсье Жерар, — полыценно сказал он. — Принимаю с благодарностью, обязательно постараюсь присутствовать. А пока примите мои поздравления. Дело весьма важное… благородное дело. Пусть мир лишний раз станет свидетелем бескорыстия и гуманности французов.
        Появившийся откуда-то сбоку Абдылхафид добавил:
        - Видит аллах, насколько велика ваша человечность!.. Мой язык слишком беден, чтобы оценить её по достоинству, но будьте уверены: алжирский народ оценит и не забудет. Да, не забудет никогда!
        Генерал промолчал, а Жерар принял комплименты как должное. Он самодовольно принялся рассказывать, что из Парижа одна за другой поступают поздравительные телеграммы, звонили даже министры.
        Настроение у Жерара было преотличное. Он, как писали газетчики, «открыл новую страницу французского гуманизма», начав два года назад строительство на западной окраине города восьми многоэтажных домов для местных жителей — алжирцев и европейцев, пострадавших от войны. Между домами предполагалось разбить сады, устроить детские площадки и оборудовать место для спортивных игр. По замыслу Жерара, этот район со временем должен стать городком с символическим названием «Дружба».
        Пять домов были уже готовы, и Жерар специально прилетел из Парижа на торжества по поводу их заселения. Утром, собрав представителей прессы, он заявил, что намерен поселить в новых домах только алжирцев, что до окончания военных действий в стране не будет взимать с жильцов никакой платы, а потом продаст им квартиры по сходной цене. Естественно, журналисты постарались в полной мере осветить это сенсационное заявление. Жерар стал героем дня.
        Да, настроение мсье Жерара было отменным. Отпивая маленькими глотками виски, он громко рассказывал братьям Ришелье о своих планах на будущее.
        Гости всё прибывали. В дверях гостиной, словно вбитый в землю кол, уже порядочное время торчал хмурый начальник жандармерии, ожидая внимания хозяина к своей особе. Из-за его спины разглядывали генерала Ришелье и переговаривались две дамы и двое мужчин.
        Шарль несколько раз делал попытку встретить гостей, но Жерар фамильярно удерживал его за локоть, со смехом рассказывая о чём-то.
        Наконец, шеф жандармов не выдержал и многозначительно кашлянул. Шарль, склонив в поклоне голову, направился к дверям. Начальник жандармерии шагнул в гостиную, и словно прорвал запруду: вслед за ним сплошным потоком хлынули гости. Через несколько минут в просторном зале негде было упасть яблоку. Однако теснота нисколько не мешала общему оживлению. Официанты умудрялись обносить гостей напитками, а те, с бокалами и рюмками в руках, стараясь не расплескать их содержимое, выискивали себе подходящих собеседников.
        Вокруг генерала Ришелье сгрудились журналисты. Вопросы сыпались за вопросами, генерал едва успевал отвечать. Один журналист говорил от газеты, второй — от радио, третий — от телевидения. Особенно усердствовала высокая светловолосая журналистка из Парижа, прямо-таки наседавшая на генерала.
        Фоторепортёры, словно затворами, поминутно щёлкали своими аппаратами. Гости, слушавшие беседу, стояли полукольцом. Кто-то из фоторепортёров взобрался на стул, другой держал аппарат на вытянутых руках.
        Наконец, генерал Ришелье решил, что «пресс-конференция», к которой он, кстати говоря, совершенно не был подготовлен, затянулась, и на очередной вопрос парижской журналистки ответил шуткой:
        - Из вашего плена, мадам, вырваться нелегко. Браво! Вот настойчивость, необходимая некоторым нашим политикам. Ей-богу! Говорю серьёзно: поучись они у вас, мадам, положение в Алжире давно было бы иным.
        По залу пробежал одобрительный смешок. Светловолосая парижанка серьёзно кивнула:
        - Интересно… Оригинальная мысль…
        И стала что-то записывать в блокнот.
        - Ещё один вопрос, господин генерал! — протиснулся вперёд ещё один журналист.
        - Увольте, господа! — запротестовал Ришелье. — По-моему, на сегодня вопросов было больше чем достаточно, тем более, собрались мы не на официальный приём…
        - Единственный, господни генерал! — настаивал журналист. — В последнее время много разговоров вокруг Бизерты. Как по-вашему, есть у тунисцев реальная возможность официально поставить вопрос о ликвидации военной базы? Эта проблема очень интересует читателей нашей газеты.
        Генерал посмотрел на журналиста, словно стараясь запомнить. Он мог бы сказать о Бизерте многое, но стоит ли сейчас говорить об этом? И генерал ответил:
        - Кто знает… Если им нравится запах пороха, могут и поставить.
        Раздались возгласы «браво!», парижанка быстро записала в блокнот слова генерала и спросила:
        - А если тунисцы обратятся в Организацию Объединённых Нации?
        Генерал снисходительно улыбнулся.
        - Об этом, мадам, спросите у того, кто верит в могущество этой организации.
        Снова послышались одобрительные реплики.
        Один из журналистов предупреждающе поднял карандаш, собираясь задать новый вопрос, но на сей раз генерал остался непреклонен.
        - Нет, нет, господа… Я человек военный и люблю точность. Вы попросили ответить на один вопрос — я ответил на два, оставшиеся вопросы отложим до следующего раза.
        Парижанка поймала его на слове:
        - Будьте осторожны, господин генерал! После небольшого перерыва мы можем возобновить атаку и тогда следующий раз наступит довольно скоро.
        Ришелье с шутливой покорностью поднял руки.
        - Сдаюсь, мадам!.. Не дай бог ещё раз подвергнуться вашей атаке… Нет, нет, я вас не видел и ничего вам не обещал — будьте свидетелями, господа! — и, продолжая улыбаться, направился к группе, где стояла Лила.
        Коньяк, виски, вина и пиво поглощались всё интенсивнее, и соответственно росло возбуждение. Говорили не слушая и перебивая друг друга. В гостиной, несмотря на раскрытые окна, было душно, многие лбы начали поблёскивать от пота. Сквозь сизый дым от бесчисленных сигар и папирос тускло просвечивали люстры, казалось, что лица плавают в тумане.
        Лила, в сильно декольтированном платье, позволяющем любоваться её открытыми белыми плечами и лебединой шеей, стояла у дверей, ведущих на балкон. Её окружали мужчины, соперничающие друг с другом в комплиментах, здесь же был и капитан Жозеф. Заметив генерала, он отошёл в сторону и отвернулся. Кружок вокруг Лилы сразу поредел.
        - О-о, мадам, вы попали в прочное окружение, — пошутил Ришелье, подходя к ней. — Нелегко вам вырваться из плена стольких гвардейцев.
        Очутившийся рядом Шарль похлопал кузена по плечу.
        - Особенно если у этой гвардии такой генерал!
        Все засмеялись.
        На улице один за другим громыхнули два выстрела, прострекотала автоматная очередь.
        Шум мгновенно стих. Начальник жандармерии и ещё несколько военных поспешно вышли. Женщины испуганно смотрели друг на друга, мужчины недоуменно пожимали плечами, тихо переговаривались.
        Генерал поискал взглядом капитана Жозефа, но тот уже исчез. Тогда он обернулся к Лиле. Бледная, растерянная Лила, зажмурившись, прижалась спиной к стене. Ришелье нежно сжал гонкое запястье её руки.
        - Что случилось, мадам? Вы не доверяете своим гвардейцам? А ну, откройте глаза!
        На Шарля выстрелы, казалось, не произвели никакого впечатления. Полушутливо, добродушно успокаивал он перепуганных дам.
        - Ну что вас встревожило? Неужели вы впервые слышите выстрелы? Фу, как не стыдно! Да вас всех завтра же надо отправить на фронт!
        - С таким командиром, как ты! — добавил генерал.
        - А что? — Шарль попытался выпятить грудь, что ему плохо удалось. — Почему бы и нет? А может, ты сам желаешь? Извини, дорогой, но такое войско тебе доверять нельзя, хоть ты и кузен мне.
        Шутка разрядила напряжение. Мужчины засмеялись, заулыбались и женщины.
        В дверях появился жандармский офицер. На него, как по команде, обратились все взоры.
        Офицер махнул рукой.
        - Ерунда!.. Ничего серьёзного!
        И, подойдя к генералу, стал ему что-то тихо говорить.
        Генерал прервал его.
        - Говорите громче! Пусть все слышат!
        Офицер повысил голос.
        - Патруль хотел задержать машину, она не остановилась. Дали предупредительные выстрелы — безрезультатно. Тогда пришлось из автомата — по скатам. Подошли, а там три легионера, все пьяные, сообщили в комендатуру. Шофёр машины легко ранен, остальные отделались благополучно.
        В это время распахнулись обе створки двери, ведущей в соседнюю гостиную.
        Шарль сделал рукой широкий жест хлебосольного хозяина:
        - Прошу, дорогие гости, к столу!

3
        Без двадцати одиннадцать за последним гостем закрылась входная дверь.
        - Бокал шампанского в спокойной обстановке? — предложил Шарль оставшимся.
        Дамы отказались, ссылаясь на усталость. Их поддержал Абдылхафид:
        - Вдоволь попили-поели, благодарение аллаху. Очень весело и достойно провели время. С вашего позволения, отложим шампанское на завтра. Да и самому вам отдохнуть следует, вы тоже устали не меньше нашего.
        Шарль не возражал. Пожелав гостям приятных сновидений, он взял кузена под руку и, тяжело дыша, повёл его в свой кабинет. Он знал, что брат находится в центре назревающих событий, да и сам в какой-то мере был причастен к этим событиям. Поэтому, едва переступив порог кабинета, Шарль сразу же заговорил:
        - Ты вовремя приехал, Фернан. Иначе я сам отправился бы к тебе. Можно ли быть таким невнимательным? Или ты полагаешь, что у нас здесь стальные нервы?
        Генералу очень не хотелось начинать разговор, который, — он это чувствовал, — грозил затянуться надолго. Мысли Ришелье витали далеко. Закурив из лежащего на столе портсигара, он безразлично спросил:
        - Есть основания для серьёзного беспокойства?
        Шарль устроил свою тушу поудобнее на диване, надавил толстым пальцем белую пуговку звонка и вздохнул.
        - Ты садись, садись, если хочешь услышать ответ.
        Генерал сел с подавленным вздохом.
        В дверях появился официант.
        - Виски! — приказал Шарль. — И пива!
        Он немного помолчал, глядя на брата выпуклыми глазами.
        - Ведь я, Фернан, бросаю на чашу весов не только состояние, но и жизнь. Что же ещё требуется для беспокойства? Сулье рассказал мне обо всём. Не торопитесь ли вы, Фернан? По-моему, хотите скакать на неосёдланном коне. Этак вы, дружок, до финиша не доскачете. Боюсь, пыль носом пахать будете, пропадёте ни за су…
        Вошёл официант, поставил поднос на стол и хотел было наполнить бокалы, но Шарль с досадливым нетерпением махнул рукой.
        - Не надо!.. Иди!
        Сам налил пива, отпил глоток. Насупил брови, собираясь с мыслями.
        Вдруг генерал с юношеским проворством вскочил с кресла, чуть приоткрыл дверь. В гостиной с журналом в руках сидел — нога на ногу — капитан Жозеф. Казалось, он целиком погружён в чтение. Однако едва генерал выглянул, он тотчас вскочил. «Молодец!» — генерал кивнул ему и вернулся к Шарлю, прикрыв дверь.
        - Так, — сказал он, — значит, говоришь, носом пыль пахать будем? Пропадём ни за су?..
        Уловив насмешку в голосе Фернана, Шарль рассердился.
        - А что, неправда? Помнишь наш прошлогодний разговор, что я тогда говорил? «Не торопитесь, Фернан! Десять раз отмерьте, а уж потом режьте!..» Не захотели послушать дельного совета. И чего добились? Докатились до края пропасти — и назад. Ещё благодарение богу, что головы сохранили. Одного не забывайте: если и на этот раз поскользнётесь, то головы вам не сносить, так и знай!
        Генерал помедлил, обдумывая ответ. Покрутил бокал в пальцах и поставил на стол, не пригубив. Озабоченность Шарля в общем-то понятна, надо успокоить его, обнадёжить.
        - Думаю, что оснований для беспокойства нет, — начал Ришелье. — Наши дела идут превосходно, Сулье многого не знает. Не случайно же мы называем нашу организацию секретной. Всё делается в условиях жесточайшей дисциплины и строжайшей тайны… Вот ты опять повторяешь: «Не торопись!» Мы не торопимся, милый мой Шарль, мы просто не хотим упустить подходящий момент, только и всего! Время — вот один из наших главных союзников, время! Если мы хоть немного помедлим и упустим момент, вот тогда ты окажешься совершенно прав: можем очутиться в пыли, и на дне пропасти, и ещё дальше. Но мы его не упустим, будь уверен!.. Ты бросил на чашу весов своё состояние и свою жизнь, что ж, без риска нет игры. Кто не рискует, либо не выигрывает совсем, либо выигрывает гроши. А нам необходимо сорвать банк… И потом, на чаше весов не только твоё состояние, на чаше весов — прошлое и будущее Франции, её слава, её честь!.. Разве мы сами не понимаем, насколько сложно дело и как нелегко его выполнить? Видит бог, понимаем! Мы отдаём себе ясный отчёт, что малейшая неосторожность будет стоить жизни тысячам французов. Поэтому каждый шаг
делается с оглядкой, каждый шаг дублируется и перепроверяется… Нет, Шарль, беспокоиться тебе не о чём!
        Генерал залпом выпил виски и налил снова, от его спокойствия не осталось и следа. Глаза блестели, голос набрал силу. Он закурил, жадно затянулся несколько раз, окутываясь клубами дыма, сунул недокуренную папиросу в пепельницу.
        - Ты вспомнил прошлый год… — снова заговорил он. — Верно, попытка наша потерпела фиаско, но жертвы не были напрасными. Мы прошли серьёзное испытание, провели можно сказать, генеральную репетицию того, что свершится завтра. Неудача заставила нас взглянуть по-новому на многие вещи… С тех пор над Средиземным морем пронеслось много ветров. События в наши дни меняются молниеносно. Год — срок немалый, и в Алжире и в метрополии обстановка изменилась в нашу пользу. Тогда в Париже никто не принимал всерьёз версию о мирных переговорам с мятежниками. Ныне же маски сброшены! Для всех стало очевидностью, что правительство придерживается трусливой политики и намерено сделать из Алжира второй Индокитай. Нет, Шарль, время не прошло даром, горькая действительность сослужила нам хорошую службу. Прошлый раз мы опирались всего-навсего на шесть-семь дивизий. А теперь одних только генералов и полковников в нашей организации больше трёхсот! Больше двух тысяч майоров и капитанов ожидает приказа! А солдат…
        Генерал пригубил бокал, зажёг погасшую папиросу. Молчание Шарля он воспринял как согласие с его доводами и уже собирался окончательно положить брата на обе лопатки, как Шарль поднял тяжёлую голову.
        - Не слишком ли вы переоцениваете роль военных сил?
        Генерал удивлённо взглянул на него.
        - А разве сейчас во Франции есть какая-либо другая реальная сила, кроме армии? Кто сделал правителями нынешних правителей? Мы, военные! Разве раскрыл бы так легко Елисейский дворец свои двери, не будь тринадцатого мая[11 - Имеется в виду мятеж, поднятый 13 мая 1958 года военными кругами в Алжире против Центрального правительства Франции. Этот мятеж способствовал приходу к власти правительства генерала де Голля.]?
        Шарль согласно кивнул.
        - Всё это так, Фернан… Только ты забыл об одном очень важном обстоятельстве — редком единодушии, которое было тогда среди военных. Все вы хотели тогда одного — поставить во главе правительства своего человека. Поставили. А теперь вы собираетесь этого же человека сместить. Почему? Причину понимаешь ты, понимаю я, однако очень многие этого не одобряют. — Шарль наполнил бокал пивом и выпил его одним глотком. Достал из кармана платок, отёр губы, выпуклый лоб, толстую, в жирных складках шею. Лицо его покраснело — то ли от обильных за минувший день возлияний, то ли от волнения.
        Генерал нахмурился…
        - Прежние политиканы ступили на путь предательства, нынешние — продолжают его! Те после пятилетней борьбы отдали Индокитай коммунистам, эти после шестилетнего кровопролития собираются вручить ключи от Алжира банде разбойников! Ну скажи на милость: неужто мы способствовали нынешнему правительству, чтобы докатиться до такого позорища? И в метрополии, чёрт возьми, ничего не изменилось! Те же порядки, те же парламенты, те же партии… Гробят они Францию! Пора переменить порядки! Для чего нам рядиться в тогу демократии? Человек не может скакать сразу на двух конях, а наши нынешние правители именно так и пытаются делать. В одной руке они держат меч, в другой — демократию. Можно держать, можно! Если держать для того, чтобы сразить мечом под корень демократию. Вот тогда и мятежники, и все остальные сразу почувствуют, что могущество Франции не иссякло!
        На некоторое время воцарилось молчание. Братья курили. Фернан — нервно, затяжка за затяжкой, Шарль — лениво выпуская дым из сложенных трубочкой губ. Потом он задал вопрос, которого генерал не ожидал:
        - Как смотрит на вас Вашингтон?
        Отвечать генералу не хотелось, но всё же он сказал, хотя и не очень искренне:
        - Открытой помощи ждать от, них не приходится, однако исподволь они не отказываются помогать нам. Да уж так ли нужна их помощь? В Мадриде нам покровительствует сим Серрано Суньера — зять генерала Франко. Он сейчас фактически министр иностранных дел, слово его весит много. И в Лиссабоне представителя встретили хорошо, в Брюсселе разрешили создать специальный штаб ОАС. В ближайшие дни наша делегация направляется в Тель-Авив. И Фервуд сам прислал своего человека. Как видишь, и без Вашингтона не так уж мало тех, кто протягивает руку помощи. Они понимают, что именно в Алжире решается судьба всей Африки.
        Шарль хотел возразить, что помощь помощи рознь, но не успел сказать ни слова — в дверь постучали. Генерал сам отворил её. Капитан Жозеф сообщил, что мсье Шарля вызывают к телефону из Парижа.
        Шарль тяжело поднялся и вздохнул.
        - Наверно, Эвелина. Теперь не угомонится, пока не передаст всех парижских новостей. Мне, пожалуй, лучше поговорить с ней из спальни. Ложись, отдыхай. Договорим завтра. — Он подошёл к двери, но на пороге обернулся. — Да, не забудь, что завтра в половине одиннадцатого нам надо ехать, Жерар будет ждать. После торжеств он намерен дать в твою честь завтрак.
        Генерал промолчал. Как только за Шарлем закрылась дверь, он, насупившись, опустился в кресло и принялся барабанить пальцами по колену. Городок «Дружба»… Ну кому, скажите на милость, нужно это шутовство? Какая дружба? С кем дружба? По ту сторону гор гремят пушки, а по эту — трогательные объятия и какая-то дружба… Ну погодите, вы у меня поторжествуете, миротворцы слюнявые! Я превращу ваши торжества в траур!
        Генерал яростно нажал кнопку. В ту же минуту появился капитан Жозеф. И, когда тот — весь внимание и исполнительность — вытянулся на пороге, жёстко сказал:
        - Жерар собирается завтра устроить большое торжество. Вам известно?
        - Да, знаю. Только сейчас об этом передавали по радио.
        - Что именно?
        - Что мсье Жерар даром раздаст алжирцам квартиры в новых домах, что это новый акт брагородства Франции. Мсье Жерар приглашает принять участие в торжествах всех желающих.
        - Так, — сказал генерал, выслушав Жозефа, — теперь слушай меня, Эдгар. Немедленно отправляйся и разыщи полковника Сулье. Передай, чтобы он ещё до рассвета организовал «торжества». Надеюсь, ты меня понял?.. А Жерару — пусть отправит благодарственное письмо от имени мятежников.
        Капитан одобрительно улыбнулся.
        - Понял, ваше превосходительство!

4
        Настроив приёмник на Париж, Лила сидела на широкой софе, подобрав под себя ноги, и читала книгу. Вернее — пыталась читать. После шумного дня усталость давала знать о себе, ноги просто гудели. Легко ли стоять, ни разу не присев, часа три подряд, да ещё на таких каблуках! Хорошо бы вытянуться на чистых, похрустывающих крахмальных простынях и блаженно погрузиться в сон. Но Лила всё ещё была возбуждена и чувствовала, что не заснёт. Мысли её возвращались то к доктору Решиду, то к генералу Ришелье. Каждый раз после встречи с доктором в её груди начинал копошиться какой-то червячок, который не давал легко и свободно дышать. В такие моменты у неё пропадал интерес ко всему: к своей наружности, к платьям, к книгам. Ей не хотелось ни над кем подтрунивать, ни с кем разговаривать. Сколько раз она приказывала себе не думать о докторе, и всё равно перед глазами вставали его тонкие и сильные пальцы. Не лицо, а почему-то именно руки. Дорого бы она дала за то, чтобы эти руки обняли её. Но что проку мечтать о невозможном! Для лёгкого флирта Решид не годится — Лила понимала, он не из той породы, а серьёзное чувство…
Кто знает, способен ли он вообще на серьёзное чувство? В нём всегда чувствуется какая-то отрешённость, словно доктор существует сам по себе, и проникнуть к нему в душу, ой, как не просто! И вообще, надо гнать и гнать мысли о нём, благо появился этот любезный генерал. Женское чутьё подсказывало, что ниточка, которая протянулась между нею и Фернаном, — только начало. Лила до сих нор ощущала на себе взгляд, которым генерал проводил её, когда она вместе с семейством Абдылхафида покидала гостиную. Ну что ж, генерал — настоящий мужчина.
        В коридоре послышались шаги, сердце Лилы замерло. Она спустила ноги с софы и выжидающе прислушалась, по шаги заглохли в отдалении. Лила вздохнула, поднялась с софы и в растерянности остановилась, не зная — ложиться или подождать… Телефонный звонок заставил её вздрогнуть: прислушивалась к шагам и совсем забыла, что существуют телефоны! Лила удовлетворённо улыбнулась и подняла трубку.
        - Алло!..
        Послышался голос генерала! Он извинился, что беспокоит её в такой поздний час. Лила, словно перед ней был не телефонный аппарат, а сам генерал, кокетливо сощурила глаза и весело возразила:
        - Что вы, какие извинения! Нет, нет, я ещё не легла. Малике дала мне интересную книгу… Да… Но удобно ли в такой поздний час… Вот как? Бедный… Ну что ж, приходите! Пожалуйста!.. Пожалуйста!..
        Усталости как не бывало. Лёгкой походкой Лила подошла к двери: отперта ли? Зашла в спальню, оглядела себя в зеркале, слегка тронула пуховкой лоб, нос, щёки. Вернувшись, села на софу, раскрыла книгу на первой попавшей странице.
        Генерал вошёл, не постучав. В одной руке он нёс бутылку «мартини» и две тонконогих рюмки, в другой — вазочку с плиткой шоколада.
        - Вчера вечером вы, мадам, совершенно справедливо заметили, что, не будь политики, мужчины изнывали бы от безделья, — сказал он, ставя принесённое на низкий столик. — Совершенно справедливо! Я не раз вспоминал сегодня ваши слова. Сначала меня атаковали журналисты, потом Жерар, потом… В общем, как видите, только сейчас освободился. От всех этих нескончаемых разговоров голова такая, что кажется, будто её начинили порохом и она вот-вот взорвётся. За что только мы терпим такие мучения!
        Лила сочувственно улыбнулась.
        Генерал смотрел на неё так, словно видел впервые.
        - Ах, извините, мсье, я в таком виде!.. — с кокетливым смущением воскликнула Лила.
        Генерал нагнулся и поцеловал её тонкие пальцы.
        - Вам, мадам, пойдут даже лохмотья! Ей-богу, не одежда красит вас, а вы украшение.
        Высвободив руку, Лила села на диван и указала генералу место рядом.
        Генерал не преминул воспользоваться приглашением. Он уселся так близко, что локти их соприкасались, и снова завладел рукой Лилы.
        - Мне сказали, что у вас болит голова, не нужно ли чего?
        Лила подарила ему благодарную улыбку.
        - Всё в порядке, уже прошло. Ведь я впервые поднялась на вертолёте. Наверно, от этого.
        - О, в таком случае, мадам, вам следует больше летать! Хотите, завтра покружу вас во-он над теми горами? Хотите?
        - Вы собираетесь доставить меня на поле боя?
        - О, мадам, если бы это можно было сделать!..
        - И что бы тогда произошло?
        - Мне не нужно было бы моих дивизий! Ей-богу, война закончилась бы в считанные дни! Солдаты — мужчины, а какое мужское сердце устоит перед вашими чарами!
        Лила польщёно засмеялась, погрозила пальцем.
        - О! Вы мастер на комплименты!
        - Это вовсе не комплименты, а скорее признание ваших достоинств.
        Генерал кивнул на книгу, которую она опустила на колени.
        - Интересно? Что это?
        Лила захлопнула книгу и протянула её генералу. Он усмехнулся.
        - А-а, русский мужик!
        - Вы читали?
        - Не имел чести. Но другую его книгу «Война и мир» читал. Хороший роман. Вообще господин Толстой — талантливый писатель.
        Он отложил книгу в сторону и взял в свою ладонь узкую руку молодой женщины, заглянул в смеющиеся глаза.
        - Позвольте мне называть вас по имени. Мы ведь друзья, не правда ли?
        - Если это доставит вам удовольствие…
        - О, о! Для меня это дар! Я очень жалею, что не узнал этого имени раньше!.. Благодарю вас!..
        Генерал поднёс руку Лилы к губам. Лила покачала головой.
        - И часто вы это говорите женщинам?
        Генерал сделал обиженный вид.
        - О, мадам… То есть, простите, — Лила… Дорогая Лила!.. Вы совершенно напрасно подозреваете меня. Я не из тех, кто волочится за каждой юбкой, способностями Дон-Жуана я, к сожалению, не обладаю. Как видите, я с вамп совершенно откровенен, к сожалению. Но я люблю жизнь и считаю, что грешно отвергать её радости и удовольствия. А перед красотой я просто бессилен. Признаюсь…
        Лила лукаво спросила:
        - Я слышала, у вас жена испанка?
        - Да.
        - И красивая?
        - До сих пор я полагал, что красивая. Но после того, как увидел вас… Ей-богу, вряд ли какая-нибудь женщина может соперничать с вами.
        - Вы бессовестный льстец! Я вас не о себе спрашиваю, а о вашей жене. Вы её любите?
        Генерал усмехнулся и протянул руку к бутылке с коньяком.
        - Знаете что, давайте сперва выпьем, а потом будем беседовать о чём угодно.
        - Нет, нет! — запротестовала Лпла, удерживая его руку. — Не пытайтесь увильнуть. Говорите прямо: любите?
        Генерал наполнил рюмки.
        - Вы лукавая женщина, Лила! Но вы — прекрасная женщина!.. Ваше здоровье! А вы почему не пьёте?
        - Не хочется. Да и крепкое это для меня.
        - Вот теперь пытаетесь увильнуть вы. Пейте без опасений, если и опьянеете немножко — не беда! Даже самый лучший жокей может один раз упасть с лошади, и никто не обвинит его, потому что это — исключительный случай. Но уж если падать, то, как говорят на Востоке, — лучше со скакуна, чем с клячи. Верно?
        - Как сказать.
        - Верно, верно, не сомневайтесь!.. Ещё раз за ваше здоровье, милая Лила!
        Лила помедлила, держа рюмку двумя пальцами.
        - Ой, боюсь, что захмелею!.. Лучше не пить.
        - Пейте, пейте!.. Ничего страшного не случится. Только — сразу, не раздумывая… И до конца… Вот так!
        Выпив, Лила крепко зажмурила глаза и задержала дыхание.
        Генерал одобрительно кивнул головой и протянул ей шоколад. Лила откусила крохотный кусочек.
        - А ведь вы, генерал, так и не ответили на мой вопрос: любите вы свою жену или нет?
        Ришелье кивнул:
        - Отвечу. Но давайте сначала уточним, что такое любовь. Что это, по-вашему?
        - Любовь? — Лила на мгновение задумалась и серьёзно, без улыбки, сказала: — Любовь — это мученье.
        - Браво! — согласился Ришелье. — А я не склонен к мучениям и потому свободен от любви.
        - Глупости! У вас каменное сердце, что ли? Разве можно жить не любя?
        - А вы сами как живёте? — перешёл в наступление Ришелье. — Разве вы любите своего мужа?
        - Л-люблю, — не слишком уверенно ответила Лила.
        - Не поверю, хоть голову отрежьте!
        - Почему не поверите?
        - Между вами нет ничего общего. Вы такая красавица, а он… Словом, давайте-ка лучше выпьем.
        Лила задумчиво покачала носком туфли. Этот генерал не так-то глуп.
        - По-моему, человек должен жить так, как ему нравится, — говорил тем временем Ришелье. — Конечно, я ценю свою жену, уважаю. Она мой постоянный спутник, мать моих детей… Но вот я встретил вас. Что прикажете делать? Да, у меня в Париже жена, — и тем не менее я влюблён не в неё, а в вас.
        - А говорили, что вы свободны от всяких чувств, — съязвила Лила.
        - Не ловите меня на слове, Лила… Влюблённость и любовь не одно и то же. Да и говорил я о том, что было до встречи с вами.
        Лила помедлила и, подняв рюмку, сказала:
        - А я — за любовь, за муки любви!
        Выпив, она закрыла глаза и откинулась на спинку софы. По-своему истолковав это движение, Ришелье обнял её и властно притянул к себе ставшее послушным тело…
        Лила не сопротивлялась.
        Глава четвёртая
        

1
        Рассвет только занимался, улицы ещё были безлюдны, но на обширном дворе особняка Жерара суета была такая, словно в штабе действующей армии.
        Жерар, в красном шёлковом халате и домашних туфлях, стоял посреди гостиной, лицо его было хмуро. Глубоко заложив руки в карманы, он неприязненно смотрел на начальника полиции полковника Вальтера.
        - Позор, милейший полковник, самый настоящий позор!.. Трубим во все трубы о скорой победе над мятежниками, а сами не в состоянии уберечь от них несколько домов!.. Позор!.. Неужели вам некого было поставить для охраны? Сообщили бы мне об этом! Я бы поговорил с генералом и добился, чтобы прислал охранников из гарнизона!
        Полковник Вальтер, глядя в сторону, глубоко вздохнул.
        - Люди есть, майор сплоховал. Следовало ожидать, что мятежники не оставят без внимания такое важное дело, надо было усилить охрану, а он… Он будет наказан.
        Жерар взорвался:
        - Мне-то какая радость от этого! «Наказан!»… Нет уж, милейший полковник, будьте добры оказать мне ещё одну любезность. С минуты на минуту сюда нагрянут представители прессы. Так вы, пожалуйста, встречайте их вместо меня и сами объясняйте, как мы сумели опростоволоситься!
        Начальник полиции промолчал.
        Жерар, сердито покашливая, принялся ходить по комнате. Вся его фигура выражала предельное негодование: хотел показать свой гуманизм, сделал широкий жест во имя Франции, и в последний момент всё рухнуло! Вылетела в трубу куча денег! Вместо триумфа — позор!
        Жерар остановился против начальника полиции.
        - Ну, дорогой шеф, что же дальше? Что будем делать?
        Начальник полиции, по-прежнему глядя мимо рассерженного Жерара, сказал:
        - Два здания повреждены незначительно. Остальные придётся основательно ремонтировать…
        Жерар раздражённо прервал полковника Вальтера.
        - Да разве в ремонте дело! Все эти дома можно разрушить и построить вновь. Для меня материальный ущерб не имеет даже вот такого значения! — он показал кончик ногтя на мизинце. — Основной ущерб, милейший полковник, — моральный. Это, если хотите, вопрос, чести. Да, да, чести! Мы проиграли серьёзнейшее политическое сражение, которое теперь не компенсируешь никаким ремонтом. Вместо того, чтобы поднять на ступеньку выше престиж Франции, мы уронили его ещё ниже. Да, да, уронили!..
        Вошёл полковник Сулье.
        - Ага, вот и начальник гарнизона пожаловал! — устремляясь к двери, воскликнул Жерар таким тоном, как будто с приходом Сулье сразу всё разрешилось. — Доброе утро, дорогой полковник! Вы пришли вовремя! Я ещё вчера хотел увидеться с вами. Кажется, вас не было у Шарля?
        - Дела, — коротко ответил Сулье. — Упустишь мгновенье, будешь расхлёбывать целый месяц.
        - Верно, дорогой полковник! — обрадовался Жерар и кивнул в сторону начальника полиции. — Мы вот с шефом полиции попировали вчера в гостях на славу. Слыхали, надеюсь, чем это кончилось?
        Сулье кивнул.
        - Слышал. Весьма сожалею. И самое скверное, что никто из преступников не попал в руки полиции. Мы, правда, устроили облаву. Задержали на окраине города двух подозрительных мусульман, но я не очень уверен, что они причастны к взрывам.
        Полковник Вальтер насупился, уловив иронию в голосе Сулье. Спорить он не хотел, да и не было к тому основании, но всё же сухо ответил:
        - К таким делам могут быть причастны не только мусульмане, мсье полковник.
        Вальтер был из числа тех, кто во время прошлогоднего военного мятежа остался верен правительству и немало способствовал неудаче восстания. Его двусмысленный ответ насторожил начальника гарнизона. «Уж не пронюхала ли эта лиса истину?» — подумал Сулье.
        - Что вы хотите сказать, мсье полковник? — спросил он как можно равнодушнее. — По вашему мнению, преступников следует искать среди нас самих?
        - Такой вывод преждевременен, — возразил начальник полиции. — Но поискать скандалистов, готовых испоганить хорошее дело и среди нас не лишне. Разве мусульмане в прошлом году сожгли библиотеку и колледж, бросили бомбу в тюрьму, ограбили банк?..
        - С тех пор, господин полковник, много воды утекло. Эти, как вы их называете, скандалисты оказались неважными стрелками, палили наугад. К тому же они получили по заслугам. Не думаю, чтобы кто-нибудь захотел повторить их попытку.
        Вальтер предпочёл до поры до времени оставить своё мнение при себе, сел в машину и уехал.
        Вскоре полковник догнал шагавшего к морю Жозефа. Капитан ночевал в гостинице, лёг поздно и уже в седьмом часу был на ногах. Умытый, выбритый, подтянутый, источающий тонкий аромат дорогих духов, он спустился в вестибюль. Гостиница ещё спала, только слуги, осторожно ступая и переговариваясь вполголоса, наводили порядок в коридорах, салоне, кафе. Капитан закурил и вышел на улицу.
        После вчерашнего дождя воздух ещё был влажный, немного парило, но облака поредели, море успокоилось и голубым панцирем поблёскивало в утренних лучах. Всё обещало жаркий день. Капитану Жозефу, при всей его внешней сухости, не чужда была чувствительность. Он постоял, с наслаждением наблюдая за просыпающейся природой, потом направился к морю.
        Родом Эдгар Жозеф был из Орана. Его родители, довольно богатые колонисты, и сейчас жили там. Сам Жозеф окончил военную школу в Париже и поступил в распоряжение Центрального военного штаба в Алжире. Три года он провёл на разных должностях, кочуя из отдела в отдел, пока судьба в лице дядюшки не свела его с Фернаном Ришелье. Генерала он уважал, даже любил. Ришелье тоже был доволен Жозефом и со временем стал давать адъютанту довольно сложные поручения. Естественно, это льстило самолюбию капитана, и он изо всех сил старался угодить своему шефу…
        Прелестное утро только на миг отвлекло Жозефа от тревожных размышлений. Голос полковника Вальтера, резко затормозившего машину, вернул его к действительности.
        - Здравствуйте, капитан! — приветствовал полковник Жозефа.
        - Доброе утро, — ответил Жозеф, подходя к машине.
        - Доброе, да не слишком! — буркнул начальник полиции, выбираясь наружу. — Слыхали новость?
        - Нет, господин полковник, я только встал. Какая новость? — лицемерно удивился Жозеф.
        - Странно, что не слыхали. Я думал, Сулье уже на весь мир раззвонил.
        - А разве он в городе? Я слышал, будто бы полковник вчера уехал с каким-то срочным заданием и даже не был на вечере у мсье Шарля.
        - Уезжал. Вернулся в двадцать три ноль-ноль… Да дело, собственно, не в нём. Вы, капитан, доложите, пожалуйста, генералу, что с торжествами, которые предполагал устроить сегодня мсье Жерар, придётся повременить: в его дома нынешней ночью брошены бомбы. Материальный ущерб невелик, но сама идея торжественного вручения квартир алжирцам, как понимаете, лопнула. Честно говоря, я опасаюсь, что теперь вообще ни один мусульманин не захочет жить в этих домах.
        - Ай-я-яй!.. — сочувственно покачал головой Жозеф. — Как нехорошо получилось! Несомненно, это дело рук мятежников. Кто-нибудь из преступников задержан?
        Полковник Вальтер испытующе кольнул Жозефа глубоко посаженными неулыбчивыми глазами.
        - Э-э, дорогой капитан, и кроме мятежников, есть много людей, которым не живётся спокойно, — сказал он и полез в машину.
        Обычная выдержка вдруг изменила Жозефу, он покраснел, словно его поймали на месте преступления. Идти к морю ему вдруг расхотелось. Несколько секунд он с ожесточением давил подошвой муравьиную цепочку, потом, сойдя с тропки и старательно наступая на цветы, пошёл обратно в гостиницу.
        Весть о случившемся проникла уже и сюда. Утренние посетители кафе только об этом и говорили. Особенно шумели журналисты, они хохотали, отпускали язвительные шутки в адрес Жерара. Капитан Жозеф, обжигаясь, выпил горячий кофе и поехал к генералу.
        Был уже девятый час, когда Жозеф остановился у дома Шарля.
        По просторному двору одиноко бродил Абдылхафид, совершая, по совету врачей, утреннюю прогулку. Капитан поздоровался с Абдылхафидом и только начал выкладывать ему последние новости, как с балкона второго этажа загудел густой бас Шарля:
        - А, милейший капитан!.. Доброе утро!.. Что нового?!.
        Жозеф подошёл поближе к балкону и коротко сообщил о случившемся. Новость заинтересовала Шарля, он пригласил капитана в дом, а сам позвонил генералу. Ночное происшествие все восприняли по-разному. Абдылхафид ахал и горестно качал головой, Шарль недоуменно пожимал плечами и вопросительно посматривал на кузена, тот слушал с непроницаемым лицом, хотя чувствовал полное удовлетворение и внутренне ликовал.

2
        За завтраком Шарль предложил гостям пригласить Жерара и проехать в своё загородное поместье. Все обрадовались возможности провести денёк на свежем воздухе.
        К поместью, находившемуся на живописном берегу Средиземного моря, вела удобная, безопасная дорога. И хотя она тщательно охранялась, осторожный генерал всё же велел выделить для сопровождения два «джипа» с автоматчиками.
        Очаровательна ранняя весна в горах. Бесконечные холмы вдоль дороги устланы молодой травой, словно изумрудным бархатом, затканным едва распустившимися яркими цветами.
        Время уже за полдень, а воздух по-утреннему чист и свеж, дышится необыкновенно легко.
        - Видите эти холмы, дорогой генерал? — нарушил молчание Жерар. — Ещё в пятьдесят седьмом году здесь были сплошные сады, богатейшие плантации цитрусовых. Своими руками вырубили, слишком надёжным укрытием служили они партизанам. Чтобы сохранить их, нужно было под каждым деревом поставить по солдату. Вот и пропали труды стольких лет. Такое богатство пропало!..
        Генерал Ришелье неспроста сел в одну машину с Жераром и посадил за руль преданного себе капитана Жозефа. Ему хотелось прощупать могущественного коммерсанта, который был вхож во многие государственные учреждения и, по мнению газетчиков, являлся «неофициальным советником официальной Франции».
        Тонкий дипломат, Ришелье, чтобы заставить разговориться Жерара, решил задеть его за живое. С чуть заметной улыбкой он сказал:
        - Значит, вы считаете, мсье Жерар, иного выхода, как уничтожить труды многих лет и убраться восвояси, нет?
        - Это почему же? — Жерар с недоумением посмотрел на собеседника. — Выход есть, дорогой генерал! Да только некоторые горячие головы не понимают, что надо немедленно прекратить войну, в корне изменить политику в отношении Алжира. Ведь мы сейчас, если уж говорить прямо, похожи на игроков, пытающихся сорвать банк с проигранной картой в руках. Да, да! И усмехаетесь вы совершенно напрасно! Какой прок Франции от этой войны? Никакого! Война лежит на наших плечах тяжким грузом, связывает руки, ущемляет государственные интересы. Вы как-то утверждали, что военный конфликт можно ликвидировать за несколько дней. Как вы его собираетесь ликвидировать, позвольте вас спросить? Разве что сбросить полдюжины атомных бомб, не иначе… И потом не забывайте, что война фактически уже вышла за границы Алжира. Фронт расширился, врагов становится всё больше — арабы, африканцы, коммунисты… Не так давно я виделся с нашим представителем в ООН. Тот чистосердечно признался: тяжёлая нынче должность представлять Францию. И я его прекрасно понимаю! Действительно, положение таково, что приходится лишь краснеть. Только и кривотолков,
что о Франции…
        Жозеф так резко затормозил, что генерала и Жерара швырнуло вперёд. Машины въехали на окраину села. Идущий впереди «джип» остановился перед запрудившей всю дорогу толпой.
        Генерал сердито приказал Жозефу:
        - Не останавливайся, сигналь громче!
        Однако толпа не расступилась, и капитану Жозефу пришлось снова остановиться. Два высоких парня с винтовками за плечами отделились от толпы и, предупреждающе подняв руки, направились к машине. На рукавах у них были нашиты эмблемы Республиканского отряда безопасности[12 - Отряды европейской молодёжи, организованные для борьбы против национального освободительного движения.]. Один из парней заглянул в машину, увидев генерала, смутился, неловко поднёс руку к берету.
        - Извините, господин генерал… Партизаны разрушили мост… Ваши солдаты поехали его исправлять…
        - Ну что же, подождём, — сказал Жерар и стал выбираться из машины. Генерал помедлил — ему не очень нравилась эта задержка, скрепя сердце, последовал за Жераром.
        Толпа сомкнулась плотным кольцом.
        Высокий, крепкий старик, опираясь на тяжёлую суковатую палку, подошёл поближе к Жерару и, вглядываясь в него, спросил:
        - Простите, если не ошибаюсь, вы мсье Жерар?
        - Угадали, старина! — кивнул Жерар. — А вы кто будете?
        - Меня Беркеном зовут… Я пару раз вас видел, добро пожаловать!
        Жерар пожал узловатую руку старика. Переваливаясь, к ним приблизился Шарль. Озабоченное выражение на его лице сменилось улыбкой.
        - А-а, старый морской волк! — забасил он. — Так это ты, оказывается, задерживаешь нас? Ну, здорово, здорово! — Шарль дружески похлопал старика по плечу. — Как дела?
        Беркен насупился.
        - Дела? Сами полюбуйтесь, какие у нас дела!
        Повинуясь его жесту, толпа расступилась. У высокой стены, огораживающей селение со стороны дороги, лежали трупы четырёх солдат. Беркен подошёл к ним поближе:
        - Вот наши дела!
        - Мятежники? — догадался Шарль.
        - А то кто же? Вчера вечером партизаны напали на пост, началась перестрелка, уложили этих бедняг да ещё поранили человек восемь-десять. И мост разломали.
        На некоторое время воцарилось молчание. Первым, обращаясь к генералу, заговорил Беркен.
        - Скажите, господин генерал, — не имею чести знать вашего имени, — до каких пор можно так жить, в страхе? Может, пушек не хватает у вас, винтовок? Или солдат? Так вы скажите! Вот все мы, тут стоящие, все до единого пойдём, куда скажете. Мы готовы!.. Да разве это мыслимо — столько лет с кучкой бандитов справиться не можем! Где могущество Франции? Где традиции великого Наполеона? Или всё это нынче к чертям под хвост полетело?
        От возмущения старик дрожал. Закашлявшись, он оборвал речь и махнул рукой.
        Генерал окинул взглядом толпу. Ни одного араба, все переселенцы из Франции, приехавшие за «счастливой звездой» на алжирскую землю. На стене, возле которой лежали тела убитых, крупными буквами было написано: «Мы победим! Да здравствует французский Алжир!» Ришелье перевёл взгляд с надписи на трупы, невесело усмехнулся: хороша победа!
        - Есть силы, отец! — сказал он, обращаясь к Беркену, который всё ещё не мог отдышаться. — Есть силы! И пушки есть, и винтовки… Но не хочется понапрасну проливать кровь. Вероятно, вы слышали, что на днях начнутся переговоры с мятежниками. Потерпите немного…
        Толпа заволновалась, зашумела, кто-то выкрикнул:
        - Предатели!
        Другой грязно выругался, не стесняясь присутствия жёнщин.
        Глаза Беркена от возмущения чуть ли не вылезли из орбит. Он стукнул палкой об землю.
        - Вы сказали: переговоры? — подступил он к генералу, багровея и задыхаясь. — Какие переговоры?.. С кем переговоры? С бандитами без роду, без племени?.. Никогда! Мы не пойдём на это! Пусть Париж… Париж пусть ведёт переговоры… А мы — будем драться!.. Драться — если даже одни останемся!.. Ха, переговоры!.. Вон могилы моих родителей!.. Куда я пойду от них?.. Куда уйду, я спрашиваю?.. Я — алжирец! Алжир — моя родина!.. И мне бросить эту землю? Нет, господин генерал! Я не ждал от вас такого ответа! Уж если вы, военные, так говорите, то… придётся, видно, нам самим постоять за себя… Ничего! Постоим!.. Будем драться до последнего дыхания… Бог милостив, он нас не оставит!..
        Беркен распалялся всё больше, суковатая палка с силой ударяла об землю. Он, наверное, остановился бы не скоро, если бы не вмешался Шарль.
        - А ну, осади, осади, старый пират! — прогудел он, как из бочки. — Чего лезешь в бутылку!.. Никто вас не собирается бросать, не одни вы тут за Алжир болеете. Генерал о другом говорит: не проливать напрасно французскую кровь, а загнать мятежников в угол политикой угроз…
        Притихший было Беркен взорвался снова.
        - Вот тебе и на!.. Колючая проволока — не помогла! Линия Мориса — не помогла! А теперь хотите их взять политикой угроз. Дудки, Шарль! Не на таких напали!.. Мы тоже не дурачки, нас баснями не обманешь! Париж собирается исподтишка вручить судьбу Алжира бандитам, разве не ясно? Нет, мы, как говорят арабы, тоже не спим в ухе слона!.. Понимаем, что к чему! — Старик резко повернулся к Жерару. — Кажется, мсье Жерар, вы тоже участвуете в этих так называемых переговорах. Вспомните: всё, что вы нынче имеете, дал вам Алжир! Ваш дед, как и мой, приехал сюда на рыбачьем баркасе, а нынче вы купаетесь в медовых реках. Нам до вас, ясное дело, далеко, однако и мы, благодарение всевышнему, на судьбу не жалуемся и не собираемся за спасибо отдавать нажитое вот этими мозолями! — Беркен, уронив клюшку, растопырил узловатые пальцы, сунул мозолистые, потрескавшиеся ладони под нос отпрянувшему Жерару. — Нет, не собираемся! Если хотите лизаться с бандитами, лижитесь! А нас оставьте в покое, мы сами за себя постоим!..
        Жерар сперва побледнел, потом залился жгучей краской, на лбу и за ушами у него выступил пот, но голос прозвучал ровно и внушительно:
        - Господин Беркен! Если вы действительно не спите в слоновом ухе, то послушайте, что я вам скажу! Никто переговоров с мятежниками не ведёт и не собирается вести! Болтовня о переговорах — дело рук досужих газетчиков. В Алжире сейчас решается судьба всей Европы, идёт борьба между светом и тьмой, цивилизацией и невежеством. И враг будет поставлен на колени. Никаких других переговоров быть не может — а точка!
        Со всех сторон послышались возгласы одобрения. Растроганный Беркен обнял Жерара, поцеловал его в потную щеку и даже прослезился. Потом с упрёком глянул на генерала.
        - Вот, господин генерал!.. Вот какого ответа мы ждали от вас!..
        Генерал промолчал. Он, конечно, понимал, что Жерар хитрит и почему именно хитрит, но в данном случае это второстепенно, главное, что колонисты были заодно с ним. А ведь, ей-богу, молодей этот задиристый чёрт Беркен! Даром, что старик, а десятка молодых стоит!
        Взвыв сиреной, резко затормозил «джип» с установленными на кузове пулемётами. Пожилой майор с мрачным усталым лицом спрыгнул на землю. Это был начальник поста, подвергшегося ночью нападению партизан. Генерал отвёл его в сторону, расспросил о случившемся. Вернувшись, сказал Шарлю и Жерару:
        - Мост исправили. Поедем?
        - Будь здоров, старый пират! — попрощался Шарль с Беркеном. — Береги свою злость до подходящего момента, она тебе ещё пригодится… До свиданья, друзья! — крикнул он, направляясь к машине.
        Селение осталось позади.
        Генерал и Жерар сидели молча, отвернувшись друг от друга. Генерал был занят своими мыслями. У Жерара чесался язык наговорить ему резкостей, но он всё же удержался и только сердито пробурчал:
        - Можно было бы и помолчать о переговорах!
        Генерал искоса посмотрел на своего соседа.
        - Почему же? По-моему, наоборот, стоило говорить. Такое важное событие не следует скрывать от народа. Пусть люди узнают об этом заблаговременно, мсье Жерар. Если бурную реку внезапно перекрыть, последствия могут быть самыми плачевными.
        Жерар повернулся лицом к генералу.
        - Дело, мсье генерал, в том, что один и тот же факт мы с вами толкуем по-разному. Я говорил, что приступить к переговорам не вредно. Вы же заявили о них официально, словно они уже начались. Согласитесь, что это далеко не одно и то же, вопрос об официальных переговорах ещё не решён.
        Если даже переговоры и начнутся, никому не известно, как и чем они закончатся. Единственное я знаю точно: навсегда распрощаться с Алжиром не согласится никто — ни здесь, ни в Елисейском дворце… Одним из спорных пунктов, несомненно, будет Сахара. И правда, чья Сахара? Конечно, наша. Мы вложили в неё сотни миллиардов франков, нашли нефть, нашли газ, пустыню превратили в золотое дно. Неужто вы всерьёз полагаете, что мы от неё отступимся?
        Генерал Ришелье щёлкнул портсигаром, протянул его Жерару, сказал с укором:
        - Зачем же в таком случае вообще затевать всю эту дурацкую комедию? Ясно, что мятежники тоже не отступятся от Сахары.
        - Разве только одни алжирцы претендуют на Сахару? — воскликнул Жерар. — И тунисцы считают Эджели своим, марокканцы протягивают руки к Колом-Бешару[13 - Эджели и Колом-Бешар — нефтяные районы в Сахаре.]. Мавритания, Нигер, Мали, Чад… — все постараются ухватить лакомый кусочек. В итоге Сахара превратится в яблоко раздора, нынешние союзники и единомышленники станут врагами, а нам это на руку! Помните мудрое изречение: «Разделяй и властвуй!»? Если удастся добиться раздора хотя бы между мятежниками, тунисцами и марокканцами — вопрос об Алжире решён. Они прямо-таки бредят объединением Алжира, Туниса и Марокко в единый Великий Магриб, хотят поставить Францию перед мировым общественным мнением. Мы же обладаем прекрасным средством нарушить их единство. Неужели, по-вашему, при таких обстоятельствах переговоры вредны?
        - Вредны! — твёрдо сказал генерал Ришелье. — Вредны в первую очередь тем, что подорвут боевой, наступательный дух армии, дезорганизуют её. Для мятежников даже факт переговоров большая победа, для нас — это неслыханный позор.
        Показался деревянный мост, на нём с лопатами и топорами в руках работали солдаты. Неподалёку, на берегу какала, по которому стремительно неслась к морю мутная вода, стояли два бронетранспортёра.
        Солдаты, предупреждённые о приезде генерала, выстроились по левую сторону дороги. Жозеф прибавил скорость, и машина единым духом преодолела мост.
        Молчание вновь нарушил Жерар.
        - Вот вы, дорогой генерал, всё время ссылаетесь на честь Франции. И не только вы — все кричат о её чести и достоинстве. Кричим — и сами же подрываем престиж Франции. Какой ущерб принесла нам перемена колониальной политики в других африканских странах? Никакого. Скорее наоборот. А стремясь во что бы то ни стало добиться военной победы в Алжире, мы многое, очень многое не учитываем.
        Ришелье холодно усмехнулся.
        - Удивительная близорукость, не так ли, мсье Жерар?
        - Я бы не стал спешить с определениями… Попробую пояснить свою мысль точнее. Вы — человек военный, мечтаете о приумножении боевой славы Франции. Хочу этого и я. Но будём откровенны: можно ли сегодня, не располагая термоядерным оружием, всерьёз говорить о военных успехах? Предположим, завтра русские нападут на Европу — чем мы встретим их? Автоматами и пушками?
        Генерал хотел что-то возразить этому штатскому политикану, ни черта не смыслящему в военном деле, но Жерар не дал ему и рта раскрыть.
        - Предвижу ваше возражение, генерал: «Если у нас пока нет термоядерного оружия, то оно есть у наших друзей». Что ж, согласен — у друзей есть. Официально мы являемся членами НАТО, на нашей земле, в Версале, его штаб. А кто там заправляет? Американцы, англичане и немцы! Почему мы должны занимать четвёртое место? Где же слава Франции, о которой мы так печёмся, где её честь? Почему Европой должны руководить американцы? Нет-нет, я вовсе не против сотрудничества со Штатами; не истолкуйте мои слова превратно! Я самый горячий сторонник настоящего сотрудничества, искренней дружбы. Только пусть дружба эта не будет отношениями хозяина и слуги. А разве не так выглядят наши сегодняшние взаимоотношения? Если американцы и англичане настоящие наши друзья, то почему скрывают секреты ядерного оружия? Почему для нас закрыта дверь в «Ядерный клуб»? Мы размещаем на своей земле их военные базы, содержим их войска, а они…
        Генерал Ришелье слушал не перебивая. Он понимал, что Жерар начал клонить в сторону, перепрыгнул с южного побережья Средиземного моря на северное, ясно, он высказывает не только своё личное мнение.
        - Я вам приведу ещё одни пример, дорогой генерал. Американские бизнесмены имеют солидные пан в разработках кобальта и олова в Конго, в медных рудниках Родезии, и алмазных копях Анголы, а мы не имеем. Могли бы держать и кармане ключ он всех богатств Сахары, однако сами любезно открыли двери «Стандарт ойл» и другим компаниям. И правильно поступили — интересы свободного мира в Азии и Африке можно защищать только сообща. Время узконациональных интересов прошло, интересы стали общими и требуют солидарности. Однако поддерживать друг друга следует без хитростей и уловок. От одного из сотрудников нашего посольства в Тунисе я недавно слыхал, что американцы пытаются установить контакт с алжирскими повстанцами. Хотят одним выстрелом убить двух зайцев. С нами заигрывают и договариваются исподтишка с мятежниками. Вот вам и дружба! Да, дорогой генерал, нам надо думать о Европе, серьёзно думать. Коммунизм расползается всё шире. Кто нас защитит от него, американцы? Я не стал бы спать спокойно, надеясь на помощь только с той стороны Атлантики. Европа имеет свои специфические нужды, которые нельзя понять, сидя в
Вашингтоне. Надо создать самостоятельную могущественную Европу! Вот одна из задач, важных задач сегодняшнего дня. Поймите меня правильно, генерал: я тоже не хочу упускать пли даже ослаблять наши позиции в Алжире. Однако опираться надо не на оружие. Прошло время использования войны как средства политики. Теперь политика — способ войны. Таково требование эпохи, дорогой генерал, и с этим надо считаться.
        Жерар замолчал. Молчал и генерал Ришелье. Ему не хотелось возражать. Перед его глазами почему-то возникла фигура полковника Франсуа, вспомнилась недавняя беседа с ним. Почему? Может быть, генерал уловил созвучие в настроениях двух таких, казалось бы, далёких друг от друга людей, как Жерар и Франсуа?
        Кто знает. Возможно и уловил.

3
        Большая толпа двигалась по дороге в северном направлении, к морю. Это были сельские жители — феллахи. Женщины кутались в белые и чёрные чадры, на головах мужчин — большие, надвинутые на самые брови чалмы.
        Впереди шагал высокий старик с пышной белой бородой. За спиной у него громоздился туго набитый мешок, к которому чёрной шерстяной верёвкой были привязаны старый палас и одеяло Ноша была явно тяжеловата для него, однако старик не гнулся, шёл прямо, высоко подняв голову. Все остальные шли понуро, без разговоров. Помалкивали даже дети, словно понимая, как плохо их родителям. Они лишь испуганно таращили глазёнки.
        По обеим сторонам дороги устало загребали ногами пыль солдаты с перекинутыми на грудь автоматами. Лица их были серы и хмуры. Колонну замыкали два бронетранспортёра и открытый «джип» с пулемётами В одном из бронетранспортёров хрипло квакал джаз, видно, кто-то скрашивал музыкой скучную дорогу.
        Не доходя нескольких шагов до мостика, переброшенного через расщелину, белобородый старик остановился.
        - Эй ты, дальше шагай! — крикнул осипшим голосом конвоир.
        Не обращая на него внимания, старик неторопливо освободил натруженные плечи от лямок, опустил поклажу на землю, обернулся.
        - Отдыхайте, люди… Накормите и напоите детей.
        В считанные секунды толпа расположилась вокруг старика. Люди с облегчением сбрасывали ношу, усаживались на землю. Конвоиры ругались, приказывая двигаться дальше. Их никто не слушал.
        Из «джипа» вышел офицер в капитанских погонах, с небольшой чёрной бородкой, поманил к себе молодого алжирца.
        - А ну, приведи старика!
        Парень услужливо сунулся было в толпу. Его беззлобно, но настойчиво отталкивали.
        - Пошёл прочь!
        - Ишак!
        - Осади, дурной сын глупого отца!
        Парень растерянно оглядывался на капитана, делая слабые и безуспешные попытки прорваться сквозь людской заслон. Старик, успокаивая людей, сам стал пробираться к «джипу».
        В этот момент к капитану подошёл Жерар.
        - Куда вы их гоните? — резко спросил он.
        - Дорога свободна, проезжайте, — не отвечая на вопрос, кивнул капитан.
        Генерал Ришелье, наблюдавший из машины за Жераром, проворчал:
        - Чёрт возьми, и что он суётся не в своё дело!
        Жозеф, оставив дверцу машины полуоткрытой, направился за Жераром. Увидев чернобородого капитана, обрадовался:
        - Неужто это ты, Жак?
        Пока они обнимались и обменивались шутливыми репликами, дружески хлопая друг друга по спине, старик выбрался из толпы.
        - Ты кто такой? — обратился к нему Жерар.
        - А я ведь вас знаю, — ответил старик.
        - Откуда ты можешь меня знать?
        - Тесны дороги на земле… Вспомните перевал, где застряла ваша машина. Вспомните, кому вы подарили свои часы.
        - Погоди, погоди, — Жерар собрал морщины на лбу, — кажется, припоминаю… Тебя зовут…
        - Мухаммедом меня зовут, — снисходительно подсказал старик.
        - Верно, Мухаммедом! — обрадовался Жерар. — Сколько же лет прошло с тех пор?
        - Много, но я сразу вас признал.
        - Хорошая у тебя память, Мухаммед. Давненько дело было.
        Жерар возвращался с Рамадье, тогда ещё не генералом, а полковником, из Константины. Погода хмурилась с утра. Неподалёку от перевала их захватил снежный буран. Жерар настаивал на возвращении, но решительный и бесстрашный Рамадье только приказал шофёру прибавить газ. Снег тем временем повалил вовсю, машина начала буксовать. Рискуя сорваться с обрыва, шофёр отчаянно газовал и крутил руль то вправо, то влево. В конце концов стало ясно: надо бросать машину и спасаться самим пока не поздно.
        Спотыкаясь, цепляясь друг за друга, они с трудом спустились к ближайшему селению. Еле добрались до первой, вынырнувшей из снежной пелены хижины — жилища старика Мухаммеда. Тот радушно принял нежданных гостей, обогрел их, накормил, уложил спать. Наутро жители селения отправились на перевал, откопали из-под снега машину, расчистили трудный участок дороги. Старик с достоинством отказался от предложенных Жераром денег, но часы взял: на память.
        С тех пор прошло почти десять лет. Однако Жерар не забыл оказанной ему услуги, он вообще старался поддерживать по возможности хорошие взаимоотношения с простым людом. У него мелькнула мысль как-то помочь старому Мухаммеду, и это было бы весьма кстати, принимая во внимание неудачу с жилыми домами.
        Закурив толстую сигару, Жерар осведомился:
        - Вся твоя семья здесь?
        - Все, — отозвался Мухаммед. — Нет только старшего сына.
        - А где он?
        - По ту сторону гор…
        Из машины высунулся Шарль.
        - Мсье Жерар, мы отправляемся!
        Жерар заторопился.
        - Собери свою семью, я вас освобожу.
        Старик покачал головой.
        - Не хочешь?.. Отказываешься?!
        - Я всю жизнь прожил с этими людьми, — сказал Мухаммед, кивнув на толпу. — Куда я пойду от них? Если имеете власть, освободите весь народ, а не одного меня…
        Жерар круто повернулся и зашагал к машине, оставив за собой плотное облако сигарного дыма.

4
        В роскошное поместье Шарля гости прибыли к обеду. Собственно, роскошным был сад с редчайшими цветами и деревьями, собранными чуть ли не со всего земного шара. Прелестные тенистые беседки, увитые зеленью и обсаженные благоухающими цветами, подстриженные изумрудные лужайки, искусно декорированные бассейны, выложенные цветным мрамором, с островками и гротами — всё было строго продумано и отлично вписывалось в окружающий пейзаж. Только одноэтажный, сложенный из крупных серых камней приземистый дом казался массивным, на редкость мрачным и неуютным.
        Измученные, удручённые дорожными происшествиями гости тотчас разошлись по своим комнатам.
        Впечатлительная Малике выглядела особенно утомлённой и несчастной.
        Ришелье подошёл к ней.
        - Вы очень грустны, мадемуазель. Могу ли я чем-нибудь вам помочь?
        - Я всегда такая, — устало ответила Малике.
        - Неправда. У себя дома вы были очень оживлены.
        Малике промолчала.
        - Сказать, в чём причина вашей грусти?
        - Скажите.
        - Вы печальны потому, что здесь нет доктора. Разве не так?
        Вместо ответа Малике спросила:
        - Кто были те люди, которых конвоировали солдаты? Чем они провинились?
        Вопрос неприятно поразил генерала.
        - Они помогали партизанам, — ответил он суховато.
        - И дети тоже… помогали партизанам?
        - Что делать, мадемуазель, когда в лесу случается пожар, горит не только сухостой, горят и здоровые деревья. Война — тот же лесной пожар.
        Шарль всеми силами старался рассеять грустное настроение гостей. Устроил пышный обед на открытом воздухе, после обеда катал их на катере по морю, показывал свой изумительный сад.
        Погода стояла тёплая. Блестящие плотные листья деревьев чуть трепетали от лёгкого морского ветерка. Лила и Малике отстали от других и медленно шли по розовой аллее сада, вымощенной серыми плитами, между которыми пробивалась трава. Арки, увитые плющом, образовали над головой плотный зелёный шатёр, розы всевозможных оттенков — от темнокрасных, как запёкшая кровь, до бледно-розовых и белых — источали тончайший аромат.
        - Тебе надо научиться скрывать свои чувства, — говорила Лила, припадая губами к нежным лепесткам розы. — Оставь войну мужчинам, наше дело — любовь… — добавила она, грустно усмехнувшись.
        Лилой владело смешанное чувство… Она ревниво следила за каждым шагом генерала, который при посторонних держался с нею корректно и очень осторожно. Умом Лила оправдывала Фернана, но сердцем… Ей, искушённой в любовных интригах, избалованной поклонниками, хотелось, чтобы он совершил ради неё какое-нибудь безрассудство. И когда Ришелье преподнёс ей розу, сердце Лилы часто, неровно забилось, она на секунду закрыла глаза, представив себе блаженство той ночи… И всё же генерал чем-то отпугивал опытную светскую львицу. Она всё время чувствовала, как давит ей грудь комочек какого-то непонятного страха перед ним. Неглупая от природы, Лила понимала, что под внешней оболочкой обходительного, галантного и влюблённого мужчины существует другая, которую лучше не срывать.
        - Беззащитные женщины, дети… Они не выходят у меня из головы. Неужели это и есть война? — с удивлением и ужасом говорила Малике. Лила отрешённо кивала головой.
        Наконец, оторвавшись от своих мыслей, Лила спросила:
        - Я слышала, генерал предложил доктору Решиду пост мэра. Это правда?
        - Правда.
        - О-о!.. А он?
        - Отказался, — с печалью в голосе ответила Малике. — Видно, ты, Лила, и мама правы — не любит меня Ахмед…
        Лила едва скрывала радость. Странно, но в ней каким-то образом уживалось влечение к Ришелье и чувство тоски по Ахмеду, вернее мечта о нём, которую она гнала прочь и не могла прогнать. И всё же Лила подавила скрытую радость: уж кто-кто, а она-то знает, как далеко от неё доктор Решид.
        Отбросив в сторону привядшую розу, Лила схватила Малике за руки.
        - Малике, родная, если он захочет, выходи за него! В тысячу раз лучше безответно любить, чем жить с нелюбимым. Поверь мне! Ахмед, — она засмеялась, — просто аскет немного, сердце его предпочитает медицину любви. — И тут же, посерьёзнев, с непонятным для молоденькой собеседницы сожалением добавила: — Постарайся, девочка, чтобы его сердце раскрылось для тебя, не жди, пока он станет мэром. Решида нельзя посадить в золотую клетку!

5
        За ужином Шарль предложил гостям заночевать в поместье, провести утро на взморье и вернуться к обеду.
        Не поддерживала Шарля только Малике, она рвалась домой.
        - Не бойтесь, мадемуазель, — Ришелье по-своему истолковал желание девушки. — Нас охраняет целая армия, никто сюда и сунуться не посмеет!
        Генерал не преувеличивал. На южной стороне сада действительно находилась мощная крепость, с многочисленным гарнизоном, обнесённая высокой стеной, с проволочным ограждением под током. В бухте постоянно дежурили быстроходные катера.
        Сославшись на недомогание, Малике сразу после ужина ушла к себе. Озабоченная Фатьма-ханум давала ей то одно, то другое лекарство. Девушка послушно глотала таблетки, но боль не отпускала её, тисками сжав виски. Заснула она лишь после полуночи, рядом с дочерью прикорнула и мать. Разбудил их беспорядочный треск пулемётов. Растерявшись от неожиданности, молча вслушивались они в ночную перестрелку. Вдруг загрохотали пушки и миномёты. Не помня себя от страха, Фатьма-ханум кинулась к дочери, прижала её к груди, защищая своим телом от неведомого и страшного, что грохотало в ночи.
        - Боже мой, доченька, мы пропали! — запричитала она.
        Малике пыталась успокоить мать, но Фатьма-ханум в припадке страха кричала всё громче.
        В спальню вошёл разъярённый Абдылхафид.
        - Чего кричишь, глупая! Перестань! Ничего не случилось. Солдаты манёвры проводят, а ты тут истерику закатила!
        Глава семейства прекрасно знал, что никакие это не манёвры, и был напуган не меньше жены.
        Осторожно освободившись от цепких материнских объятий, Малике подошла к окну и чуть-чуть раздвинула тяжёлые шторы. Огненные стрелы прожекторов ползали по небу, перекрещивались, спускались вниз, высвечивая окрестные холмы и темнеющие вдали горные отроги. Больше не было видно ничего.
        Прибежала Лила и сказала, что на крепость напали партизаны и генерал Ришелье пошёл в гарнизон, чтобы командовать боем. Скоро…
        Её слова прервал залп крепостной батареи, от которого задребезжали оконные стёкла.
        Перестрелка была в самом разгаре, когда генерал Ришелье появился в крепости. Начальник гарнизона, полковник Броссель, подошёл к висевшей на стене большой карте, чтобы познакомить генерала с обстановкой. Несмотря на непрерывный рёв орудий и миномётов, от которого гудело в ушах, речь его была спокойна и нетороплива.
        - По-моему, Халед стремится просто отвлечь наше внимание, — закончил он. — Основной удар будет нанесён на участке майора Леканюэ. Там находится концентрационный лагерь. Попытки освободить заключённых Халед предпринимал уже не раз. Правда, до сих пор — без пушек и миномётов. Но это положения не меняет.
        Зазвонил телефон, Броссель несколько секунд слушал молча, потом сказал:
        - Установите радиосвязь! — и пояснил генералу: — Партизаны прервали телефонную связь с городом.
        - Что вы собираетесь предпринять? — спросил его Ришелье, вслушиваясь в грохот перестрелки.
        Броссель ответил не сразу.
        - Пока установить орудийно-миномётный заслон.
        - А потом?
        Начальник гарнизона пожал плечами.
        Ришелье шагнул к карте, палец его упёрся в тонкую извилистую линию.
        - Вот по этой дороге надо немедленно бросить танки и броневики! Наступать нужно, полковник, наступать, а не обороняться!
        Броссель устало вздохнул.
        - Дорога может быть заминирована партизанами, мой генерал. Танки подорвутся.
        - Пусть подрываются, чёрт их побери! — взорвался Ришелье. — Вы что, без жертв воевать думаете?
        - Кому нужны бессмысленные жертвы… Да и ночь сейчас, в темноте трудно ориентироваться.
        - Ночью тьма мешает, а днём — лес и заросли, так, что ли, полковник? Нужно, дорогой мой, уметь пользоваться и тьмой и лесом. Пускайте танки! — приказал он. — За ними пусть броневики идут. Действуйте, полковник!
        Броссель поморщился, как от кислого, но козырнул:
        - Слушаюсь!
        - Видал? — кивнул ему вслед Ришелье, обращаясь к безмолвному капитану Жозефу. — Вояки! Хотят победить врага, не высовывая носа из крепости.
        Генерал вышел во двор, ярко освещённый мощными электрическими лампами. Через несколько минут, оглушительно взревев и окутавшись облаками выхлопных газов, три танка двинулись к воротам.
        Броссель пригласил генерала на наблюдательный пункт, откуда хорошо просматривалась предгорная гряда, выхваченная из темноты многочисленными прожекторами. Партизаны не показывались, лишь то справа, то слева рокотали крупнокалиберные пулемёты, надсадно ухали миномёты.
        - Приспособились к ночи! — проворчал Броссель, просматривая в бинокль освещённое пространство. — Не успеешь засечь огневую точку — она уже в другом месте.
        - И правильно делают! — буркнул генерал. — Они вас из крепости выманивают. А вы — выходите, не боитесь! Трус боится удара в лоб — бейте его в лоб!
        Покачивая светом фар, танки уже мчались по дороге. Вдруг глухо, как смоляной факел, вспыхнул передний танк.
        - Ну вот, я был прав! — не сумел скрыть злорадства Броссель.
        На склонах холмов замелькали пригибающиеся фигурки.
        - Партизаны! — закричал Ришелье, оборачиваясь к Бросселю. — Выводите броневики! Автоматчиков в атаку!
        - Разрешите мне, ваше превосходительство? — попросил капитан Жозеф.
        Генерал с отеческой нежностью глянул на своего адъютанта.
        - Разрешаю! Иди, докажи им, что на холмах не дьяволы, а скот, который надо загнать обратно в стойла! Иди, Эдгар!
        Раздался взрыв, ярко полыхнуло пламя — подбитый танк закончил существование, словно дождавшись своей очереди, тотчас загорелся второй, третий, погасив фары, повернулся назад.
        - Трусы! — прошипел сквозь зубы генерал.
        Из темноты вынырнули бронетранспортёры. Водителю уходящего танка пришлось развернуться и идти впереди.
        Каждый выстрел заставлял вздрагивать Фатьму-ханум. Она сидела на диване, обняв Малике, всхлипывала, призывала на помощь аллаха и беспрестанно твердила:
        - Мы пропали, Малике-джан, мы пропали, козочка моя!..
        Присмиревший Абдылхафид уже не ругался. Он только проворчал:
        - Громче кричи! Конец света наступил! — и отправился к себе.
        Лила тоже куда-то вышла, — но скоро вернулась с начатой бутылкой коньяка и рюмками.
        - Брось причитать! — досадливо прикрикнула она на Фатьму-ханум. — Что случилось, то случилось. Если пришёл наш час, то давайте встретим его не унывая.
        Она налила всем и первая, залпом, выпила, затем тут же осушила вторую рюмку.
        Фатьма-ханум только тяжело вздохнула:
        - О аллах милостивый, милосердный…
        Лила засмеялась и, пошатываясь, вышла из комнаты. В коридоре наткнулась на Абдылхафида, фамильярно обняла его за шею.
        - Проводи… проводи меня!..
        Осторожно поддерживая Лилу за талию, Абдылхафид довёл её до комнаты, уложил на диван. Щёки её пылали, в вырезе халата темнела ложбинка между грудей.
        - Дай воды! — попросила она, не открывая глаз.
        Абдылхафид метнулся к сифону с водой, но на полпути резко свернул к двери. Оглядываясь на Лилу и сдерживая дыхание, осторожно повернул ключ в замке, принёс воду и опустился на колени возле дивана.
        Лила металась, перекатывая голову по подушке, и негромко стонала, стиснув зубы.
        Абдылхафид поставил стакан на пол, дрожащей потной ладонью погладил растрепавшиеся волосы Лилы, коснулся губами лба.
        Лила открыла глаза. Сначала с недоумением вглядывалась в искажённое внезапной страстью лицо Абдылхафида, потом стремительно рванула на груди халат. Её охрипший голос был полон ненависти:
        - Скоты! Ах, какие вы скоты!.. На! Бери меня!.. Бери!..
        Абдылхафида словно окатили ледяной водой. Он отшатнулся, с ужасом глядя на полуобнажённую грудь молодой женщина, попятился к двери, бормоча:
        - Простите, мадам… извините, мадам… извините…
        К рассвету выстрелы смолкли. Партизаны отступили.
        Будто бы не было бессонной горячей ночи, таким бодрым выглядел Ришелье. В душе генерал благодарил случаи, приведший его в самую гущу событий.
        - Нужно действовать, дорогой полковник, — внушал он Бросселю. — Действовать и только действовать. Пора, нора наступать! Видели, как уносили ноги бандиты? В другой раз подумают, прежде чем напасть. Камень, дорогой полковник, нужно дробить камнем. Да, камнем!
        Чётко чеканя шаг, вошёл капитан Жозеф. Левая рука его висела на перевязи, глаза возбуждённо блестели.
        - Я доволен тобой, мой друг! — с чувством произнёс генерал, любуясь стройной фигурой капитана. — Ты показал себя истинным сыном Франции!
        Жозеф благодарно склонил голову.
        - Добрая новость, ваше превосходительство. В этом бою тяжело ранен полковник Халед.
        Ришелье с трудом подавил возглас удовлетворения.
        - Как вы узнали? — спросил он.
        - Захватили пятерых раненых мятежников, один оказался человеком Жубера.
        - Вы слышите, полковник? — обернулся он к Бросселю. — Пленных взяли! Халед тяжело раней! А сколько у них вообще потерь?
        - Не больше, чем у нас! — желчно отозвался Броссель, раздражённый поучающим генеральским тоном.
        - Пусть даже меньше! Разве в потерях дело? Главное — боевой, наступательный дух солдат! Почему мятежники так отважно дерутся? Да потому, что такие хитрецы, как Халед, обучают их драться! А мы…
        Опередив Бросселя, потянувшегося к затрещавшему телефону, генерал снял трубку. Звонил Шарль. Он кричал так громко, что его слышали все, кто находился в комнате.
        - Ты нас всех задерживаешь! — кричал Шарль. — Ты едешь или нет? Если нет, сами уедем!
        - Сейчас иду, — коротко ответил генерал.
        Он попросил Бросселя уточнить потери свои и мятежников, — об этом надо будет доложить в штабе, а капитану Жозефу велел привести «человека Жубера».
        Им оказался плотный невысокий парень с кое-как забинтованной головой, по повязке расползлось ржавое пятно крови. Парень с трудом стоял на ногах.
        - Садись! — генерал указал на стул. — Как зовут?
        Сморщившись от боли, парень сел.
        - Махмудом.
        - Ты сам видел, что полковник Халед ранен?
        - Да, са'аб… Я находился рядом с ним.
        - Куда он ранен?
        - В грудь. Говорят, совсем близко от сердца пуля прошла.
        - Хирург у мятежников есть?
        - Нет. Слышал, что в город хотят за врачом посылать.
        - За кем? Имя не называли?
        - Не знаю, — виновато сказал Махмуд, но тут же вспомнил. — Доктора Решида, господин, у нас… простите, у мятежников называли другом Халеда. Может, к нему обратятся?
        Приказав увести лазутчика, довольный генерал потрепал по плечу капитана Жозефа.
        - Ты понял, Эдгар? Халед — друг Решида. Вот мы и ухватились за кончик этого запутанного клубка. Теперь нужно тянуть осторожно, чтобы не оборвалась ниточка, чтобы весь клубок распутать. Перекуси быстренько и на вертолёте — в город. Махмуда этого с собой прихвати… Введите в курс дела Жубера, пусть усилит слежку за доктором. Но… если доктор задумает выехать из города, не препятствовать ни в коем случае — нам нужен не только доктор. Ты понял меня, Эдгар?
        - Так точно, ваше превосходительство!
        - Ты молодец, мой мальчик, тебя ждёт блестящее будущее, — генерал снова потрепал Жозефа по плечу. — Рана не сильно беспокоит?
        - Кто играет с кошкой, ваше превосходительство, тот не должен бояться кошачьих когтей.
        - Да-да, — кивнул генерал, — ты прав, Эдгар, царапин бояться не следует… Ну иди, мой мальчик, время не ждёт.
        Глава пятая
        

1
        Доктор Решид сидел у себя в кабинете — пил чай и просматривал свежую почту.
        В последние дни на душе у него было смутно и тревожно. Он много думал. Вернее, не столько думал, сколько мучился в бесплодных попытках отогнать от себя надоедливые и не приятные мысли. Что им нужно? То кружил вокруг да около генерал Ришелье, то полковник Франсуа «по пути» зашёл в больницу…
        Доктор понимал, что высокопоставленные военные заинтересовались им не случайно, они неспроста уверяют его и своих дружеских чувствах. Постепенно им овладевали подозрения, пока ещё неясные, но неприятные.
        По обыкновению осторожно — не помешать бы сыну — приотворила дверь Джамиле-ханум.
        - Ахмед-джан, Мустафа пришёл… С ним какой-то француз… Безрукий.
        Глаза Джамиле-ханум были вопросительно-тревожны. Решид недоуменно поднял брови.
        - Безрукий?
        - Да, дорогой… Ни разу не видела его, говорит, что тебя хочет видеть. Может, сказать ему, что ты спишь… или ушёл куда-то?
        - Нет-нет, мама, пусть подождёт, я сейчас выйду. А ты пока приготовь нам чай.
        Решид переоделся и направился в гостиную, гадая, кто бы это мог быть.
        Гость поднялся ему навстречу, смущённо покашливая.
        - Извините, господин доктор… Зашёл, видимо, не вовремя, оторвал вас от дел.
        Густой голос нежданного гостя показался доктору знакомым. Он пристальнее вгляделся в худое, морщинистое, чисто выбритое лицо и вдруг широко раскрыл объятия.
        - Мсье Бенджамен!.. Дорогой учитель!.. Вы ли это? О господи!
        Они сердечно обнялись. Усевшись в мягкое кресло у низенького столика с майоликовой крышкой, Бенджамен с интересом рассматривал своего бывшего ученика.
        - А вы молодец, Ахмед, честное слово! Случись встретить вас на улице — не узнал бы. Да и то, сколько времени прошло!.. Помните Луизу? Бедняжка уже два года лежит в постели без движения. В прошлом месяце я был в Париже, случайно встретил её мать.
        Решид слушал, не отрывая глаз от Бенджамена, который будто бы вернул его в детство. Он отлично всё помнил: и первый школьный день, и горькую мальчишескую обиду, когда его посадили за одну парту с этой девчонкой, Луизой. Тогда Бенджамен, красивый, молодой, увлечённый, преподавал древнюю историю. Его любили все и назвали любовно «наш Демосфен». И действительно, он был поразительно красноречив, остроумен, эрудирован, знал массу французских, арабских, латинских пословиц, слушать его было очень интересно, так же как и бродить с ним по разным развалинам, оживлять по его рассказам древние руины, воссоздавать на месте бесформенных, поросших травой глыб могучие укрепления, боевые башни, дома ремесленников, населять их людьми, чей прах давным-давно уже развеял ветер по необъятным просторам Сахары.
        Безжалостное время наложило своё клеймо на этого некогда энергичного, красивого человека. От молодости и красоты Бенджамена не осталось и следа. Перед доктором сидел человек с усталым серым лицом, с отёками под глазами. Он как-то уменьшился весь, будто усох. Левый рукав был пуст выше локтя.
        Подвинув к Бенджамену стакан чаю, доктор негромко сказал:
        - Не думал я, что вы в Алжире, дорогой учитель. Как попали сюда?
        Бенджамен начал рассказывать о своих мытарствах. Как он, уехав из Алжира во Францию, был призван в армию и попал в Индокитай, как оттуда, потеряв руку, вернулся в Париж и почти полгода скитался без работы, пока, наконец, не обосновался в одном селе близ Тулона.
        - А с октября прошлого года, — говорил он, — я снова в Алжире, учительствую в одной деревушке под Орлеаном. Ещё весной пытался разыскать вас, да вы были в отъезде, сегодня пришёл с большой просьбой… — Бенджамен снял правый туфель, покопался в нём и протянул доктору узкий и тонкий конверт.
        Решид разорвал конверт, быстро пробежал глазами густо исписанный маленький листок. Лицо его потемнело, на переносице образовалась глубокая складка.
        - Где сейчас Халед?
        - Он пока по ту сторону гор, — ответил Бенджамен, пытаясь понять, какое впечатление произвело на доктора письмо. — Сегодня ночью его перевезут в Орлеан, по слухам, ему очень плохо — два тяжёлых ранения.
        - Два?
        - Да. Хотели в Тунис везти, обстановка не позволила. Единственное, что нам оставалось, это обратиться к вам. Вы, кажется, лично знакомы…
        Селим Халед… Да, Решид хорошо знал его. Когда-то они были закадычными друзьями, вместе кончали среднюю школу, вместе жили в Париже. Решид изучал медицину, а его друг юриспруденцию. 1-го октября 1954 года он оказался в числе тех, кто поднял знамя борьбы за освобождение Алжира и затем стал одним из руководителей борьбы народной за независимость, умелым военачальником. Французы не раз пытались заманить Халеда в ловушку, но он всегда ускользал от них и вскоре появлялся там, где его никак не ожидали. Однажды Халед средь бела дня освободил из тюрьмы пятерых узников, товарищей по борьбе, и бесследно скрылся вместе с ними.
        Всё это вихрем пронеслось в мыслях Решида и, даже не подумав о том, чем ему грозит участие в судьбе друга юности, доктор сказал:
        - Я готов ехать.
        Бенджамен взглянул на него с благодарностью.

2
        Шестой час вечера — самое оживлённое время в городе. Особенно многолюдно и шумно бывает в это время на улице Виктуар. По ней двумя встречными потоками непрерывно движутся автомобили, тротуары заполнены прохожими, из раскрытых окон гремит музыка. Просто не верится, что через каких-нибудь три часа здесь воцарится мёртвая тишина, лишь изредка нарушаемая мерным шагом патрулей да шумом проехавшей военной машины.
        Перебравшись через Виктуар, Мустафа свернул в узкую тесную улочку. Он только что расстался с Бенджаменом и теперь торопился в Старый город — сообщить товарищам, что доктор Решид согласился поехать в Орлеан. Времени у Мустафы было в обрез, а надо ещё успеть встретиться с человеком, который будет сопровождать доктора в Орлеан.
        Не успел парень сделать нескольких шагов, как навстречу вынырнули два подвыпивших молодчика с нашивками отряда европейской обороны. Один, засунув руки глубоко в карманы, насвистывал какой-то мотивчик. Поравнявшись с Мустафой, он подставил ему ногу. Мустафа споткнулся, но не упал. Тогда третий парень, толстый, плечистый, схватил его за ворот сзади.
        - Он не из тех ли смельчаков, которые вчера грозили нам ножами? — спросил толстяк.
        - Точно, он самый! — подтвердил подставивший ножку. — Попался, свинья! — и резко пнул Мустафу в живот.
        - Покрепче надо… Вот так! — сказал со смешком толстый, показывая, как надо бить.
        От нестерпимой боли у Мустафы потемнело в глазах, В другое время он не спустил бы обиды, даром что был один против троих. Но сейчас он думал лишь о том, как поскорее добраться до Старого города. Мустафа сдержал себя и, пересиливая боль, попытался уйти.
        Толстяк снова схватил его за шиворот:
        - Стой, не уйдёшь!
        Старушка-француженка, нагруженная сумками с провизией, попыталась защитить Мустафу.
        - Отпустите парня, безобразники! Перепились и лезете в драку. Не стыдно вам?!
        - Иди, божья угодница, куда шла! — огрызнулся толстый. — На свои деньги пьём, не на твои — тебе что за дело?!
        Вокруг моментально собралась падкая на зрелища толпа любопытных, большинство французов. Мустафа понял — добром ему не уйти и силой рванулся в сторону.
        - Убери-ка руки!.. Я тебя не задевал! — крикнул он.
        На Мустафу набросились все трое. Кто-то из зевак-французов насмешливо бросил:
        - Эх вы, трусы! С одним щенком справиться не можете!
        - А ты чего стоишь, опустив голову? — сказали из толпы по-арабски. — Дай им как следует!
        - Ну-ка, я его сейчас… — пробормотал подогретый выкриками толстяк, намереваясь схватить Мустафу.
        Мустафа успел увернуться и, изловчившись, нанёс ополченцу сильный удар по мягкому, словно тесто, боку. Тот побледнел и зашатался. Мустафа приготовился рассчитаться с зачинщиками ссоры, но в этот миг третий молодчик, до сих пор не принимавший участия в драке, опустил кулак на его голову. В кулаке, видимо, был зажат кастет: у молодого алжирца плетьми повисли руки, всё завертелось перед глазами. Второй удар поверг Мустафу наземь.

3
        Медикаменты и хирургические инструменты давно были уложены в дорожный саквояж. Доктор Решид то и дело озабоченно посматривал на часы. Уже половина седьмого, а Мустафы нет; через час опустят все шлагбаумы у контрольных постов и без специального разрешения коменданта из города никого не выпустят до рассвета.
        Подождав ещё минут десять, доктор решительно вышел из больницы и сел в санитарную машину — в конце концов до Орлеана он сумеет добраться и без провожатых.
        Селение находилось всего в тридцати шести километрах от города, у северного подножия одного из горных хребтов, каменным караваном тянувшихся до самой Сахары. Когда-то оно называлось Азера, но лет пятьдесят назад колонисты за гроши скупили земли бедняков-феллахов, часть которых ушла в горы, а часть осталась батрачить у колонистов в новом посёлке, получившем громкое название — Орлеан.
        Решид бывал в Орлеане не один раз. Прямую как струна дорогу, обсаженную садами, можно одолеть за какие-нибудь тридцать минут, но сейчас доктор потратил целых полтора часа. Дважды его останавливали контрольно-пропускные посты, и дважды он, нервно покусывая губы, должен был молча наблюдать, как бесцеремонные солдаты деловито, неторопливо роются в машине.
        Только в сумерки попал Решид в селение. Миновав маленькую церковь, почти скрытую за стеной стройных тополей, свернул с дороги и направил машину к восточной окраине, где на отлогом склоне холма виднелась школа. На полпути ему преградили дорогу два человека, в одном из них доктор узнал Бенджамена. Он сел рядом с доктором, и машина тронулась к его дому.
        Решид не задавал вопросов, но по лицу учителя видел, как тот встревожен известием об исчезнувшем проводнике. Пока они ехали, совсем стемнело. Вокруг не было ни одной живой души. Машина бесшумно вошла в раскрытые настежь ворота обнесённого забором просторного двора.
        Бенджамен провёл гостя в большую комнату на втором этаже. Обстановка её удручающе подействовала на доктора. Круглый стол и четыре стула посредине, в простенке между окнами, выходящими на восток, ещё один — письменный, заваленный книгами, книги и затрёпанные стопки журналов в старом канцелярском шкафу у правой стены, давно вышедший из моды диван — у левой, чадящая керосиновая лампа… Всё подавляло своей убогостью.
        Скрывая острое чувство жалости к Бенджамену, Решид шутливо произнёс:
        - О-о! Чем не банкетный зал!..
        - Сейчас организуем и банкет, — отозвался Бенджамен, прикручивая фитиль в лампе. — Располагайтесь на диване.
        Старик, встречавший их во дворе, накрыл стол скатертью, расставил блюда и горшочки с едой, несколько бутылок вина, доктор добавил к ним коньяк.
        За ужином Бенджамен заговорил о настроениях в алжирском селе.
        - Не только среди арабов, даже среди французов растёт число недовольных войной. И это вполне закономерно. Всякий здравомыслящий человек задаст себе в конце концов неизбежный вопрос: в чём причина этого варварства? Почему попираются человеческие права целого народа и жестоко истребляется сам парод? За то, что он требует возвращения своих законных прав? Требует восстановления справедливости и гуманности? За это?.. — Бенджамен бросил на доктора быстрый взгляд. — Именно за это. Иных причин нет. Но ведь это признак политического вырождения, душевного убожества. Я француз. Но поверьте, при виде всех этих гнусностей мне стыдно, что я француз. Ей-богу, стыдно!.. Вчера вечером в ресторане я случайно заговорил с одним манором. Он мне рассказал, что в Кабилии задушили в дыму население целой деревни, спрятавшееся в горной пещере! Ни одного человека, по его словам, не осталось в живых. А ведь там были старики, женщины с грудными детьми. Чем не гитлеровские душегубки?! А майор рассказывал так, словно гордился содеянным. Повернётся ли после этого язык назвать его человеком? Да это какой-то Картуш[14 - Луи
Доминик Картуш — бандит, своей жестокостью долгое время державший в страхе Париж и его окрестности. Гильотинирован в 1721 году в Париже.] современный! И тревожнее всего, что такой майор не одинок, вся армия заражена шовинизмом.
        Бенджамен всё больше воодушевлялся, размахивал здоровой рукой, словно перед ним была тысячная аудитория, а не один-единственный слушатель. Его морщинистое бескровное лицо порозовело, глаза сверкали.
        Спохватившись, он внезапно замолчал. Неловко задевая бутылки, налил стакан минеральной воды, громко глотая, выпил.
        - Прошу извинить… Вы приехали не лекции слушать… Но когда множество мыслей наваливается на человека, сам не замечаешь, как начинаешь разглагольствовать… Не осуждайте меня.
        Если бы разговор этот произошёл год назад, доктор Решил, вероятнее всего, постарался бы переключить его на другую тему. Политику он называл жевательной резинкой; есть люди, полагал Решид, которым нравится не вытаскивать изо рта сладковатую массу и целый день без устали двигать челюстями. А есть и такие, кто считает это бессмысленное занятие бездельем. Однако жизнь, столкнувшая его с политикой вплотную, показала, что он поторопился с выводами.
        По своему обыкновению, доктор негромко и неторопливо заговорил:
        - Всю жизнь я старался держаться от политики подальше, считал её особой, непостижимой для моего разума профессией. У меня другая специальность-я врач, с какой стати мне заниматься политикой, зачем мне вторая профессия?
        - Да ещё такая беспокойная и опасная, — вставил Бенджамен.
        - Не в том дело, — возразил доктор, — известный риск есть в каждой профессии. Но сейчас слишком тревожное время, чтобы жить, руководствуясь только своими желаниями, только своим делом.
        - Верно, — согласился Бенджамен, весьма довольный тем, что его бывший ученик делает такие успехи в сложной науке социальных и общественных отношений. — Сейчас не до собственных желаний! Под угрозой судьба целого народа… Это очень страшная вещь — истребление народа. Надо всеми силами способствовать прекращению этой безумной войны.
        - Вы считаете это возможным?
        - А почему бы нет?
        Доктор усмехнулся, как человек, вынужденный объяснять очевидное. Машинально подцепив вилкой кусочек курицы, переложил его с блюда на свою тарелку, но есть не стал.
        - Дружбу, дорогой мой учитель, потерять легко, завоевать — трудно. Если бы на свете существовали только два человека, гордившиеся бессмертной славой Франции, то одним из них несомненно был бы я. Никогда не приходило мне в голову разделять Францию и Алжир, усматривать разницу между французами и арабами. Так, как я, думали, вероятно, многие. Но страшные события последних лет растоптали добрые чувства множества людей. Как заново добыть втоптанную в грязь любовь? Шрам от нанесённой раны не сотрётся, останется навсегда!
        - Сотрётся! — уверенно сказал Бенджамен. — Вспомните, какие зверства чинили немцы в России всего лишь несколько лет назад. А какие теперь добросердечные отношения между Россией и Восточной Германией! Народ не виновен! Вина на тех, кто покушался на доверие народа. Вот вам живой пример. Большинство жителей Орлеана — французы. Правда, не те французы, которые бесятся в шовинистическом угаре, и не те, которые цепляются за прогнившую политику колониализма, эти давно переселились в город. Здесь остались лишь честные труженики, добывающие хлеб в поте лица своего. Спросите у них, чего они хотят — войны или мира. Поверите ли, если я скажу, что все орлеанцы помогают партизанам? Все без исключения! Французское командование пыталось даже переселить их, да только не вышло. Вы, без сомнения, проезжали контрольные посты по дороге. Так вот, за вторым постом с нашей стороны вы сейчас не встретите ни одного французского солдата. Боятся! Ночью хозяева селения — партизаны. И представьте себе, они не делают совершенно никакого различия между арабами и французами. Вот вам результат настоящей политики. Многое от неё
зависит, почти все. Да-да, мы можем покончить с национальной враждой буквально в считанные дни. Для этого необходимо только одно единственное условие — вернуть алжирцам отнятые у них права и покончить с войной.
        Доктор недоверчиво качнул головой.
        - Не спорю, это было бы прекрасно. Но кто вернёт алжирцам эти права? Тот, кто отнял их? Сомневаюсь… Для этого нужна волшебная палочка из сказки. Но мы с вами взрослые люди и знаем, что сказка и действительность отнюдь не одно и то же.
        - Кроме волшебных палочек существует ещё история! — жёстко сказал Бенджамен. — Она уже вынесла свой приговор: отнятое силой должно быть возвращено. И пусть кто-нибудь посмеет не выполнить этого приговора! Выполнят, можете не сомневаться, выполнят или погибнут — третьего не дано! Как говорили древние: правосудие должно свершиться, даже если погибнет мир.
        В коридоре послышались голоса. Бенджамен замолчал, прислушиваясь. Посмотрел на часы, извинился и торопливо вышел. Глядя на закрывшуюся за ним дверь, доктор задумался. Бенджамен его заинтересовал. «Кто же ты есть, мой дорогой учитель, — мысленно спрашивал его доктор, — мне неудобно задавать тебе этот вопрос, хотя из сказанного тобой я могу сделать вывод, что ты совсем не таков, каким был прежде».
        Бенджамен скоро вернулся, пропуская вперёд незнакомого человека. Вошедший оказался молодым человеком, с тёмной кожей, чуть выпирающим покатым лбом и крупными чертами лица. Он был в штатском, однако приветствовал доктора по-военному. Бенджамен представил его:
        - Капитан Ферхат. Неустрашимый разведчик.
        Встав со стула, доктор пожал протянутую ему руку. Ферхат ответил на его любопытный взгляд таким же откровенным взглядом.
        - Халеда не смогли привезти, плохо ему очень… — с тревогой проговорил Бенджамен.
        В комнате на миг установилась выжидающая напряжённая тишина: нужно было решать, как поступить. И Решид почувствовал, что его слово будет последним.
        - В таком случае надо немедленно ехать, — сказал он, вытирая вспотевшее от волнения лицо. Голос его прозвучал негромко, но твёрдо, словно призыв к действию.
        Бенджамен и Ферхат обменялись быстрым взглядом. Оба они понимали, под какой удар ставят доктора. Если откроется, что он побывал по ту сторону гор и оказывал помощь раненому мятежнику, ему несдобровать. Имеют ли они право, спасая одного человека, губить другого? Бенджамен осторожно высказал свои опасения:
        - Есть хорошая поговорка: торопись медленно. Давайте подумаем как следует. Дорога непростая — надо перевалить через горы. И может случится, что возле раненого понадобится задержаться на день-два…
        Доктор понял, что тревожатся о нём и не дал закончить фразу:
        - Обо мне не беспокойтесь, дорогой учитель. Прежде чем выехать сюда, я трезво взвесил всё, что может произойти… Будем надеяться на лучшее.
        Бенджамен наполнил коньяком три рюмки.
        - Пусть будет добрым ваш путь!
        Капитан Ферхат покосился на свою рюмку.
        - Спасибо! А рюмки, даст бог, поднимем в день победы. До тех пор мы поклялись не брать в рот спиртного.
        Доктор внимательно посмотрел на капитана и тоже отставил рюмку.
        - Если позволите, и я присоединяюсь к вашей клятве.
        - Выходит, я остался в одиночестве? — улыбнулся Бенджамен. — Ну, что ж, буду с вами солидарен, а бутылку эту мы припрячем и разопьём вместе в день победы.
        Три рюмки так и остались на столе нетронутыми.

4
        Время приближалось к полуночи.
        Покачиваясь на рослом упитанном муле, доктор Решид распутывал бесконечный клубок мыслей. Он рисовал в воображении предстоящую встречу с Халедом, потом разговаривал с Малике: в чём-то оправдывался, в чём-то убеждал девушку; потом вдруг перед мысленным взором возник генерал Ришелье, он явственно услышал произнесённые с упрёком слова: «Даже сокол, лишённый крыльев, не может взлететь, а я, если хотите знать, намерен дать вам настоящие крылья».
        Решид потряс головой, отгоняя неприятное видение, и посмотрел по сторонам. Во главе маленького каравана, напевая себе под нос, покачивался в седле капитан Ферхат. Его крупная фигура при свете луны казалась ещё внушительнее.
        Где-то вверху послышался ровный рокот самолёта. Возникнув как-то вдруг, он, однако, не приближался, а удалялся, и снова тишину нарушал только цокот копыт по каменистой дороге да мягкое мурлыкание капитана Ферхата.
        Глядя на полную луну, доктор вспомнил такие же лунные вечера, проведённые вдвоём с Малике, — чтение стихов, разговоры. Его часто поражала тонкость чувств этой прелестной девушки, её порывистость, непосредственность, какое-то неповторимое изящество. Весь её облик, огромные доверчивые глаза на худощавом лице и даже свойство Малике вдруг дурнеть вызывали в нём нежность и желание защитить её от чего-то, уберечь. И в то же время Решид плохо представлял себе их совместную жизнь. Он привык любоваться девушкой, но сможет ли он жить с нею — делить все невзгоды и радости жизни, поймёт ли она его до конца, этого он не знал. Да и что скрывать, Решида тревожила семья Малике. Он отлично понимал, что, женившись на Малике, свяжет свою судьбу не только с нею, но и с её родителями, а эти родители, особенно Абдылхафид, вылеплены совсем из другого теста. Да и захочет ли он ещё?.. Ох! — доктор Решид будто очнулся, — нашёл время думать о женитьбе!.. Он огляделся. Особенная, дикая красота природы, с разлитым повсюду ровным серебрящимся лунным светом поразила его.
        Тропа, что петляла меж низкорослых деревьев, постепенно поднимаясь вверх, вдруг резко пошла под уклон. Ферхат спрыгнул с седла, подбежал к доктору Решиду.
        - Не беспокойтесь, са'аб доктор. Здесь небольшой спуск. Я сам придержу вашего мула.
        Доктор впервые в жизни ехал верхом на муле, а тут ещё ночь и горы… С непривычки у него одеревенели мускулы, всё тело ныло. С каким удовольствием слез бы он с седла и прошёлся пешком, чтобы чуточку размяться! Ферхат словно угадал его состояние. Он приостановил мула.
        - Не сделать ли нам небольшой привал, са'аб доктор? Ровно половину дороги одолели.
        Решид с радостью согласился и быстро спрыгнул на землю. Ноги не слушались, особенно правую свело, земля под ним качнулась, и он, с трудом удержав равновесие, виновато улыбнулся.
        - Уже и ноги не слушаются… Во всяком деле, оказывается, привычка нужна.
        - Точно, са'аб доктор, — серьёзно подтвердил капитан. — Вот я сам… — И начал рассказывать, как впервые проделал длинный путь верхом на муле, да и мул ещё норовистый попался.
        Доктор вежливо улыбался, массируя затёкшую ногу. А тем временем муджахиды[15 - Муджахид — боец Армии Национального Освобождения.] проворно расстелили на земле палас. Выезжая в дорогу, они прихватили с собой большой термос с кипятком — сейчас прямо в термосе заварили чай.
        Попивая обжигающий душистый напиток и всем телом ощущая блаженное состояние неподвижности, доктор расспрашивал Ферхата о его прошлом — как-то незаметно для себя проникся дружеским доверием к капитану.
        Ферхат охотно рассказал, что родился и вырос и Тлемсене, около семи лет проработал на автомобильном заводе «Рено» под Парижем. В пятьдесят шестом году его арестовали за связь с алжирскими революционерами. Через два года он бежал из заключения, через Италию пробрался в Тунис, а оттуда — в Алжир.
        - В общем, послужили мы Франции верой и правдой, — закончил он свой рассказ. — Работали на неё, проливали за неё кровь в Индокитае. А что она дала нам взамен?
        Доктор промолчал.
        Один из муджахидов засмеялся:
        - Что нам дала Франция? Могу ответить: познакомила с весёлыми девочками со Страсбур-Сен-Дени[16 - Страсбур-Сен-Дени — одна из парижских улиц, на которой расположены публичные дома.]. А это чего-нибудь да стоит!
        Бойцы одобрительно захохотали. Капитан Ферхат обернулся.
        - Верно говоришь, Махрус! Публичные дома, тюрьмы, казармы — вот что дала нам Франция!
        Доктор снова промолчал. Он опасался, что разговор, который в равной мере и привлекал и пугал его, может затянуться надолго. Допив из кружки остывший чай, он спросил:
        - Ночью на эту сторону гор французы не переходят?
        - Какой там ночью! — воскликнул капитан Ферхат, догадавшийся, что доктор умышленно избегает разговора о политике. — Они и среди бела дня не осмеливаются сунуть сюда нос! А мы по ночам даже на окраинах города бываем. День — их, ночь — наша. Едва взойдёт солнце, налетят их самолёты, бомбить начнут, стрелять… Они-то и не дают нам развернуться, иначе мы бы французов вообще из города не выпускали. Вот однажды было…
        Капитан, с удовольствием останавливаясь на подробностях, стал рассказывать, как недавно партизаны окружили большой отряд французских войск, которому удалось прорваться с большими потерями. А доктор слушал и ловил момент, чтобы предложить трогать дальше.
        Наконец капитан закончил свой рассказ. Решид тут же вскочил.
        - Пора, пожалуй?
        Муджахиды восприняли его слова как команду и стали подниматься.
        Через несколько минут маленький караван снова двинулся в путь.

5
        Запершись в своём кабинете, полковник Франсуа вот уже два часа писал письмо. Одиннадцать страниц, заполненных мелким убористым почерком, лежали на столе, а он продолжал строчить не отрываясь. Из Парижа прибыл нарочный генерала Бижара и потребовал исчерпывающих сведений о положении в Алжире, а положение было не из важных и запутывалось с каждым днём всё больше.
        Франсуа принадлежал к той части французского офицерства, которая, по словам журналистов, занимала «примирительную позицию», иначе говоря, требовала прекращения войны и более гибкой политики в отношении Алжира. Два года назад он послал в Генеральный штаб личное письмо на тридцати шести страницах, где подробно, и аргументированно излагал свои соображения о необходимости прекращения военных действий в Алжире. «Вашингтон, — писал полковник, — не громыхает пушками, не опутывает границы колючей проволокой и тем не менее является фактическим хозяином всего южно-американского континента — от Аргентины до Мексики».
        В своих взглядах на политику в Алжире полковник Франсуа руководствовался далеко не демократическими принципами. Достаточно вручить бразды правления Алжира людям, покорным французской политике, считал он, и Франция останется хозяйкой положения.
        «Как бы крепко мы ни закрывали глаза, — писал Франсуа в Генштаб, — рано или поздно будем вынуждены признать, что французское оружие в Алжире направлено не против отдельных личностей, а против всего народа. Наше же командование наивно полагает, что дело сводится к десяти-пятнадцати смутьянам, и гоняется за неуловимым призраком. В результате мы, как говорят арабы, чтобы изловить кукушку, разрушаем прекрасный минарет. Нелепость этого очевидна. На сегодняшний день в Алжире существует единственный авторитет, завоевавший сердца мусульман, — это Фронт Национального Освобождения. И, хотим мы этого или не хотим, нам придётся сесть за круглый стол с представителями ФНО и начать разговор о перемирии. Чем скорее мы поймём эту печальную истину, тем полезнее будет для нас».
        Две последние фразы Франсуа подчеркнул красным карандашом. Он знал, что письмо его кое-кого взбесит, и всё же считал себя обязанным высказать всё, что думает.
        Действительно, письмо произвело в Генштабе действие взорвавшейся бомбы. Как Франсуа и предполагал, особое возмущение вызвали подчёркнутые фразы. Переговоры с мятежниками? Да ещё о перемирии?! Почти всё письмо было испещрено вопросительными и восклицательными знаками тех, кто его читал. Особенно много пометок было возле слова перемирие, а кто-то даже написал на полях зелёным карандашом: «Трус!» Если бы автором письма оказался кто-то другой, ему пришлось бы плохо, но Франсуа был старый «алжирец»; признанный специалист по Африке, имел влиятельные связи, нашлись у него и сторонники.
        С той поры минуло не так уж много времени — всего два года. Для истории срок малый, по, видимо, вполне достаточный, чтобы многие горячие головы переменили своё мнение. И вот в мировой печати появилось сообщение из Парижа о том, что «в начале апреля в Швейцарии состоится встреча с представителями повстанцев». О целях встречи Париж помалкивал, однако и без того каждому было ясно, что речь идёт о мирных переговорах.
        Полковник Франсуа снова выступил на арену. Его перечёркнутое крест-накрест письмо извлекли на свет божий из архивов и на сей раз изучали более глубоко.
        Полковника принимал в Париже сам генерал Бижар, один из видных руководителей Генштаба. О старом письме не вспоминали. Бижар и Франсуа обменялись мнениями о последних событиях в Алжире. Франсуа получил специальные задание и обещание получить в скором будущем генеральские погоны.
        И вот Франсуа снова сидит над письмом к Бижару.
        Резко затрещал телефон. Полковник вздрогнул, поднял голову, недовольно нахмурился: он строго-настрого приказал дежурному офицеру никого не пускать и не вызывать его к телефону. Какой чёрт посмел нарушить приказ?!
        Телефон не унимался. Франсуа всердцах швырнул ручку на полуисписанный лист и поднял трубку.
        - Да?!
        Несколько минут он слушал, хмурясь и покусывая верхнюю губу. Потом сказал:
        - Сейчас приду! — и бросил трубку на рычаг.
        Тщательно собрав исписанные страницы, он запер их в сейф, ещё раз внимательно окинул взглядом стол, не оставил ли чего. Любопытных глаз хватает, тот же капитан Жозеф не преминет сунуть свой нос в бумаги, если представится случай, а сведения, отправленные в Париж, совершенно секретны.
        Когда Франсуа вошёл в кабинет генерала Ришелье, тот стоял у раскрытого окна, дымил папиросой и делал вид, что любуется луной. Полковника он встретил довольно холодно — вяло пожал ему руку, кивком головы указал на кресло, потом взял лежавший на письменном столе телеграфный бланк, протянул его Франсуа.
        - Читайте!.. Неожиданное сообщение.
        Полковник взял телеграмму, внимательно прочитал её и, возвращая генералу, приветливо улыбнулся.
        - Сердечно поздравляю вас, мой генерал! Очень хорошо и… своевременно.
        В телеграмме сообщалось, что генерал назначается командующим зоной. Ришелье, конечно, знал об этом ещё в Париже. Разыгрывая неведение, он просто хотел проверить, какое впечатление произведёт новость на полковника. Он ожидал, что Франсуа не сумеет скрыть своего разочарования, но разочароваться пришлось ему самому: ни в голосе, ни в глазах Франсуа не было заметно ни малейшей фальши, будто и в самом деле рад. Ах, хитрюга! Генерал положил телеграмму в папку.
        - И для вас есть приятная новость, дорогой полковник. Думаю, она тоже обрадует вас.
        «О присвоении генеральского звания!» — обрадованно подумал Франсуа, а ответил с подчёркнутым безразличием:
        - Что ж, перед сном приятно услышать добрую весть, мой генерал.
        - Скоро в Швейцарии начнутся переговоры с мятежниками. Станут толковать о перемирии, с чем вас и поздравляю!
        Полковник не нашёлся, как сразу ответить генералу — не очень-то приятно обмануться в своих надеждах — и решил промолчать. И всё же издёвка, явно сквозившая в словах Ришелье, ирония, с которой тот сообщил не новую для Франсуа весть, вывели его из равновесия. Он не удержался, чтобы ответно не уколоть генерала.
        - Да, генерал, вы правы, новость в самом деле добрая.
        Гладко выбритое, приятное лицо генерала Ришелье перекосилось от ярости. Он резко поднялся и зашагал по кабинету, с силой вдавливая каблуки в ворсистый ковёр.
        - Ей-богу, полковник, — сказал он, останавливаясь подле Франсуа, — с вамп надо иметь терпение. Ну, скажите на милость, что же тут доброго?! Сесть лицом к лицу с этими разбойниками — значит признать их равными себе!
        - А что прикажете делать? — уже совсем не сдерживаясь, воскликнул Франсуа. — Либо мы станем жертвами событии, либо мужественно посмотрим в глаза горькой действительности и попытаемся с честью выйти из незавидного положения. И не нужно бояться их самостоятельности. Пускай попробуют пожить самостоятельно! Что мы теряем? Почти всем колониям дали самостоятельность, у них есть свои правительства, свои парламенты, свои национальные флаги… Вплоть до конституции, все есть! А смогут ли они обойтись без нас?.. Ни одного дня! Все бывшие наши колонии хотят иметь тысячные армии, жандармерию и полицию… Кто будет ими руководить? Кто их вооружит? Кто возьмёт на себя расходы по их содержанию? А экономика? — будто сговорившись с Жераром, всё больше распаляясь, продолжал полковник. — Носят паше, едят наше, на нашем ездят… Как же прожить им без нас?! Один журналист сказал, что они — стадо баранов, гоняющихся в морозную зиму за пробивающейся травой. Окружить их кошары голодом и показать пучок — сразу побегут в нашу сторону!
        - Короче, выйти из одной двери и войти в другую. Так?
        - Да, можно сказать и так…
        - Аминь! — генерал Ришелье иронически улыбнулся. — Вы, господин полковник, с необыкновенной лёгкостью решили все вопросы, но боюсь, не учли одного. После того, как закроется одна дверь, вторая может не открыться. Не забывайте, с кем мы имеем дело в Алжире. Разве можно довериться этим мятежникам! Если завтра, упоённые успехом, они зайдут ещё дальше в своих желаниях, тогда что делать? Снова стягивать войска? Это будет нелегко!
        Полковник с той же уверенностью ответил:
        - Взяв ключи от новой двери, нужно суметь её открыть и забыть, что существует другой выход.
        - О-о! Эта мысль замечательная! Только, когда будете обосновывать её, вспомните, пожалуйста, о северном Индокитае!
        - Всё будет зависеть от гибкости и умения наших политических деятелей, — уже спокойнее продолжал полковник Франсуа. — На мой взгляд, если бы и тогда во французском правительстве были такие же дальновидные люди, как сейчас, иным был бы и результат. К сожалению, многие не видели и не видят ничего кроме кончика собственного носа. Такие-то и отдали Северный Вьетнам в лапы коммунистов, а если бы правительство не обновилось, то и от Африки остались бы у нас одни воспоминания.
        Ришелье, хмурясь, молчал. Нет, он не согласен с полковником Франсуа. Ведь и индокитайский вопрос решался методом кнута и пряника. Тогда тоже пытались руководить из-за спины марионетки Бао-Дая, а чем всё кончилось? Дерево оказалось бесплодным, и сколько его ни удобряли и ни поливали, корней оно не пустило, пока, наконец, не грянула буря и не свалила его к чертям собачьим!
        Нет, такая политика не по нутру генералу. Он искренне убеждён, что Францию губит стремление прятаться за спины марионеток. Сила — вот что самое надежное. На кой дьявол надо было маскироваться Бао-Даём? Эта фигура не для большой игры, японцы с ним тоже погорели. И всё-таки Франция поставила на него. Поставила — и проиграла!
        В суждениях генерала Ришелье имелась известная доля истины. Он много лет провёл в Индокитае, вращаясь в центре сложных событий. Японцы надели на Бао-Дая корону императора, и вскоре им пришлось уносить ноги из Индокитая, вслед за ними показал пятки и новоявленный «император», с великими мытарствами добрался он до Гонконга, оккупированного английскими войсками. А когда после японцев в Индокитай пришли старые хозяева — французы, снова ярким пламенем вспыхнула освободительная борьба. И в марте тысяча девятьсот сорок девятого года французское правительство заключило официальный договор с Бао-Даём. Было провозглашено «национальное правительство» во главе с ним, создан кабинет министров, «национальная» армия. В Сайгон съехались политические представители зарубежных стран, тех, что играли на руку Франции. Пресса затрубила на весь мир о самоопределении Индокитая. Но вся эта затея лопнула, как мыльный пузырь: после жестокой восьмилетней воины французы с позором оставили страну.
        Ришелье знал лично и Бао-Дая и его окружение, ещё о ту пору считал сайгонское правительство «гнилым плодом трусливой политики», и его негодованию не было предела. Ту же самую политику пытаются теперь вести в отношении Алжира! Снова ищут марионеток, чтобы править за их спиной. Разве это не прямое проявление трусости?!
        Генерал раздражённо спросил:
        - Не вашу ли идею, полковник, реализует Париж?
        - Чья бы она ни была, но Париж вынес правильное решение. Момент его не упущен, — спокойно ответил Франсуа.
        - Да о каком моменте вы говорите, чёрт побери! — генерал, не сдержавшись, стукнул кулаком по столу. — О чём нам разговаривать с этими разбойниками? Будем умолять, чтобы они отдали нам Сахару, чтобы сохранили наши военные базы? А они ответят: «Нет! Ничего не отдадим и ничего не сохраним!». Тогда как? Нет, полковник, идёт борьба не на жизнь, а на смерть, и подменять в ней оружие политикой — нельзя!
        Ироническая усмешка тронула тонкие губы полковника Франсуа:
        - Политика, мой генерал, тоже оружие — острое и испытанное.
        «Вот такие, как ты, болтуны и губят Францию», — зло подумал Ришелье и, круто меняя тему разговора, спросил:
        - Что вам известно о докторе Решиде?
        Франсуа пожал плечами: ничего не известно, он не видел доктора уже несколько дней. И тут же вспомнил последнюю встречу с доктором в больнице, но говорить о ней не стал.
        С какой-то непонятной заинтересованностью генерал переспросил:
        - Несколько дней не виделись, говорите?
        От Франсуа не ускользнуло откровенное подозрение, мелькнувшее в глазах генерала, он сухо отрубил:
        - Да!
        - Так-так… — задумчиво протянул генерал. Он обрадовался, что смог уличить полковника во лжи: донесение о встрече Франсуа с доктором лежало у него в досье, однако с разоблачением спешить не стал и в ответ на грубость полковника вежливо спросил:
        - Где же он сейчас?
        - Не знаю… дома или в больнице. Если надо, можно его найти.
        - Да… Пожалуйста. Он очень нужен…
        Полковник с недоумением посмотрел на генерала: не успел приехать, как ему понадобился доктор…

6
        Малике свернулась калачиком на софе, в углу полутёмной гостиной. Путешествие утомило девушку, и чувствовала она себя усталой и разбитой, как после болезни. Мучила неизвестность: что с Ахмедом. Вернувшись домой, Малике сразу же позвонила в больницу — доктора там не было, поехала к матери и опять ничего утешительного не узнала. Джамиле-ханум была печальна, не договаривала чего-то. Потом сказала, что не знает, где сын. Вместо того, чтобы утешить мать, Малике сама впала в отчаяние.
        Уже совсем стемнело, когда пришла Фатьма-ханум и увела дочь ужинать. Малике выпила только стакан чаю и ушла, сославшись на головную боль. Абдылхафид заметил, что дочке почаще следует бывать на свежем воздухе — уж больно она слабенькая. Но Фатьму-ханум провести было не так-то просто, она сразу сообразила, что дочь страдает не от головной боли, и ещё днём пыталась вызвать её на откровенность. Чуть скрипнув дверью, Фатьма-ханум вошла в гостиную. Легко ступая, подошла к софе, тихо и нежно позвала:
        - Малике!.. Что сидишь в темноте, доченька? Свет зажечь?
        - Не надо, мама, — попросила Малике, — не зажигай.
        - Почему?
        В ответ послышался печальный вздох.
        Фатьма-ханум присела на край софы, взяла в свои ладони горячую дочкину руку, ласково погладила её.
        - Да у тебя, кажется, температура? Может, врача вызвать?
        - Ах, не надо, мама! — с досадой сказала Малике. — Нет у меня никакой температуры…
        Фатьма-ханум подвинулась поближе к дочери, погладила хрупкое плечо.
        - Днём куда ездила, доченька? К Ахмеду?
        От необходимости отвечать Малике избавила Рафига. Она прибежала сказать, что прибыли гости: Бен Махмуд и Лила. Фатьма-ханум с неохотой поднялась и в сердцах сказала:
        - О, аллах, какой шайтан принёс их на ночь глядя!
        Приказав Рафиге зажечь свет, она пошла предупредить Абдылхафида. Хозяин и гости вошли в гостиную почти одновременно. Бен Махмуд, едва переступив порог, сразу же стал извиняться:
        - Простите, пожалуйста!.. Знаем, что пришли не ко времени, но есть интересная новость. Важная новость! Решили сообщить вам, хотя и поздний час…
        - Для вас наши двери всегда открыты, — с улыбкой ответил Абдылхафид.
        Когда гости уселись, Бен Махмуд достал из кармана сложенный вчетверо носовой платок, протёр очки, аккуратно сложил платок по прежним изгибам.
        - Ну, прежде всего, о вашем озорнике. Оказывается, он задел какую-то девушку, француженку. Два ополченца вступились за неё. Мустафа полез в драку, кинулся, на патрульных, обругал их. Вот и запрятали его в тюрьму, чтобы малость поостыл.
        Абдылхафид рассерженно засопел.
        - Хорошо сделали, что запрятали!
        За Мустафу вступилась Фатьма-ханум:
        - Выдумки всё это! Мустафа никогда не тронет девушку!
        - Да ещё француженку, — добавила Малике.
        Толстое лицо Абдылхафида стало медленно багроветь. Он желчно произнёс:
        - Когда понадобятся защитники, вас обеих позовут! А пока пусть посидит, поразмыслит о своём поведении.
        Чтобы разрядить обстановку, Бен Махмуд торопливо сказал:
        - Всё это ерунда, выеденного яйца не стоит. Если надо, я завтра же могу добиться, чтобы Мустафу выпустили. А вот есть другая удивительная новость: доктор Решид исчез! Да-да, меня только что вызывал полковник! Он и к вам, оказывается, звонил, чтобы справиться о докторе.
        Глаза Абдылхафида изумлённо округлились.
        - Что-о? К нам звонил полковник?
        - Да-да, звонил.
        - А какого чёрта делать у нас доктору?!
        - Этого я не знаю.
        Абдылхафид подозрительно глянул на дочь. Малике, поражённая страшной для неё вестью, сидела едва дыша.
        Бен Махмуд, довольный произведённым эффектом, продолжал:
        - Да-а, вот такие у нас дела… По словам коменданта, доктор вчера под вечер поехал куда-то на север на санитарной машине. С тех пор его не видели.
        - Может, в село какое заехал? — предположил Абдылхафид.
        - В какое село? Под городом — только Орлеан, а там его нет.
        Абдылхафид молчал, насупясь. Исчезновение доктора Решида мало его беспокоило. Скорее наоборот. «Дай бог, чтобы он навсегда сгинул с наших глаз», — пожелал в душе Абдылхафид и покосился на дочь. А у Фатьмы-ханум были такие испуганные глаза, словно она стояла на краю пропасти.
        Малике стремительно вскочила с софы и, пряча в ладонях лицо, выбежала из гостиной. Лила проводила её долгим взглядом.
        Выдержав приличествующую моменту паузу и закурив, Бен Махмуд, как ни в чём не бывало, деловито осведомился:
        - Можно переходить к новой теме?
        Лила взяла Фатьму-ханум за руку:
        - Теперь у них разговор долго не кончится. Пойдём лучше отсюда, у нас тоже найдётся чем заняться.
        Фатьма-ханум внимательно и с удивлением посмотрела на неё. Лицо Лилы было спокойно, и говорила она своим обычным насмешливым тоном, но глаза были тревожными. «Неужели из-за Малике?» — подумала Фатьма-ханум.
        Когда женщины вышли, Бен Махмуд жадно затянулся папиросой и, понизив голос, произнёс:
        - Знаете, что ещё говорил полковник? Париж скоро начнёт переговоры с повстанцами. Это будут переговоры о перемирии!.. Мятежники будто бы потребовали встречи на нейтральной территории, и Париж согласился. Что вы скажете на это?
        Абдылхафид вдруг вспылил:
        - Это вас спросить надо! А я уже давно сказал всё, что думал. Помяните моё слово! Переговоры это только ширма, а там Париж потихоньку заключит с повстанцами сделку, прекратит огонь. Куда побежишь тогда? К кому обратишься? У кого станешь искать защиты?
        - Защиту, положим, найти не так уж сложно, — бодрясь, возразил Бен Махмуд. — Только, если правду говорить, и от нас самих многое зависит. Полковник прямо намекнул: если, мол, хотите стать во главе народа, то час для этого наступил. Будете твёрдо держаться правильной линии — сможете вместе с нами принять участие в переговорах с повстанцами в Швейцарии.
        - Виляет полковник, дураков ищет! — Абдылхафид презрительно оттопырил мясистую губу. — Народ!.. Что можно объяснить стаду скота? Ну, допустим, приняли мы участие в переговорах, какая нам от этого выгода? Кресло министра предложат? А завтра нас с этого кресла коленом под зад! Нельзя спать спокойно, когда под головой у тебя граната вместо подушки. Тут одно из двух: либо мы, либо — они. Неужели у Парижа порох кончился? Столько войск, столько оружия, а не могут загнать в стойло жалкое стадо животных! Пусть дадут эту силу в моё распоряжение — за несколько дней всех овец в кошары загоню! Ха!..
        Бен Махмуд слушал с раскрытым от изумления ртом. Никогда прежде ему не случалось видеть осторожного Абдылхафида в таком состоянии. То всё юлой вертелся, стараясь угодить полковнику, а тут вдруг такая вспышка! Совсем потерял самообладание!..
        Абдылхафид же, словно подстёгнутый, разошёлся ещё пуще.
        - Если надо заигрывать с мятежниками, я к этому делу и близко не подойду! И никаких бумаг подписывать не стану! Пусть дураков ищут!
        Бен Махмуд, не без ехидства, спросил:
        - Так и передать полковнику?
        - Так и передай! — отрезал Абдылхафид. Вчерашняя беседа с генералом Ришелье придала ему решимости.
        Смущённый непонятно откуда взявшейся самоуверенностью Абдылхафида, Бен Махмуд не знал, что сказать. Он снова достал из кармашка сложенный вчетверо платок и стал тщательно протирать и без того чистые стёкла очков.
        Глава шестая
        

1
        Доктор Решид проснулся весь мокрый от пота и никак не мог понять, где он и что с ним. Сел на походной койке, зажмурился, чтобы успокоить острую резь в глазах. Было душно и темно. Протянутая рука наткнулась на шершавый полог брезента. Тогда Решид всё вспомнил и ощупью выбрался из палатки. Часовой у входа пристукнул каблуками, отдавая честь.
        Наспех сооружённый полевой госпиталь разместился в большой пещере. Доктор не стал терять времени на её осмотр и сразу же направился в соседнюю палатку. У входа, за маленьким складным столиком, протирала инструменты худенькая смуглая девушка в белом халате и косынке. При виде доктора она смущённо поднялась, пряча руки, будто её застали врасплох. Доктор тихо спросил:
        - Ну, как? Проснулся?
        Девушка отрицательно качнула головой.
        Посреди палатки на широком, наспех сколоченном топчане лежал полковник Халед. Грудь его поднималась медленно и тяжело, словно он набирался сил для каждого нового вдоха. Под глазами набрякли мешки, сквозь густой загар проступала мертвенная бледность, но густые брови хмурились — казалось, и во сне полковник грозит кому-то.
        Доктор осторожно приподнял безжизненную руку раненого, сосчитал пульс. Девушка внимательно следила за его движениями. Взглянув на часы, он сказал:
        - Пусть поспит, минут через сорок-пятьдесят сделаем укол. — И направился к выходу, тяжело переставляя ноги.
        После трудного пути по горам и ущельям на муле, длившегося целую ночь, доктор сразу же вступил в отчаянную борьбу со смертью. Он застал полковника в очень тяжёлом состоянии, почти безнадёжном. Но не для того ступил Решид на опасную тропу, которая могла привести его к пропасти, чтобы дать Халеду умереть. Не только ему был дорог этот человек, друг юности — жизнь его нужна народу Алжира. Решид забыл обо всём на свете, им владело одно-единственное желание — вырвать Халеда из лап смерти. Внешне Решид был спокоен, собран, действовал почти автоматически, но в действительности никогда, за всю свою практику, не испытывал такого тревожного напряжения.
        Операция длилась полтора часа, но когда она закончилась, Решид не оставил раненого. Бесконечно долго сидел он у его постели и только убедившись, что пульс выровнялся, позволил себе прилечь на час…
        Решид осмотрелся. Всюду были камни; они громоздились молчаливо и угрюмо. Лишь с южной стороны через широкую щель проникали в пещеру весёлые солнечные лучи.
        Доктор пошёл к этим лучикам осторожно, будто боялся оступиться. С каждым шагом становилось всё светлее, пока наконец не ударило ему прямо в глаза слепящее солнце Сахары. Он невольно заслонился рукой; доктор остановился, глубоко и жадно вдыхая в себя свежий воздух, словно вырвался на волю из душной тюрьмы. Несмотря на яркое солнце, жара не ощущалась, — вокруг всё зеленело, деревья в изумрудно весеннем уборе разбегались в разные стороны по холмам и пригоркам, тянулись до самой горной гряды. Только ровная площадка у входа в пещеру, похожая на ток для обмолота зерна, была совершенно голой.
        Решид бывал на знаменитых морских курортах, ему нравилась их пышная красота, а вот такой первозданной прелести он не встречал нигде. Последнее время ему вообще казалось, что во всём Алжире не осталось уголка, куда не попали бы бомба или снаряд, что чёрная печать войны и разрушении легла не только на людские поселения, но и на саму природу. Ему представлялись сожжённые уродливые леса да ущелья, превращённые бомбардировщиками в каменный хаос. Сейчас его взгляд не замечал никаких разрушений, всё дышало покоем. «Эх, если бы всюду была такая тишь», — подумал доктор.
        На краю площадки расположилась группа бойцов. Решид направился к ним. Его встретили дружескими приветствиями. Низенький, крепко сбитый муджахид оглянулся на товарищей, как бы спрашивая у них разрешения, и обратился к доктору:
        - Са'аб доктор, скажите, как полковник?
        Решид улыбнулся, ему нравились эти ребята, так обеспокоенные судьбой своего командира.
        - Человеку, имеющему столько друзей, одна-две пули ничего не могут сделать!
        Бойцы оживились. Послышались возгласы:
        - Мархаба, са'аб доктор!
        - Большое спасибо!
        - Мархаба!
        Откуда-то появился капитан Ферхат. Ещё издали он погрозил кулаком.
        - Чего расшумелись? Прекратите!
        Муджахиды, переглядываясь, улыбались — видно, не очень-то испугал их капитан. Ферхат хотел сказать ещё что-то, но, заметив среди бойцов доктора, подошёл и тоже заулыбался.
        - Извините, са'аб доктор. Я подумал, что вы спите.
        Сегодняшний Ферхат совсем не походил на вчерашнего.
        Гражданскую одежду он сменил на военную форму, которая точно влитая сидела на его ладной фигуре. Три звёздочки на левой стороне груди подтверждали капитанское звание. Глядя на его свежее лицо и ясные глаза, никак нельзя было сказать, что этот человек сутки провёл на ногах.
        Бойцы деликатно отошли в сторону. Капитан Ферхат протянул доктору раскрытый портсигар и предложил:
        - Если хотите, пройдёмся немного?
        Решид окинул взглядом площадку.
        - Палатки надо было поставить здесь. В пещере душно.
        - Есть много мест и получше, — ответил Ферхат. — И палатку попросторнее можно было поставить. Да больного пришлось бы несколько раз за день переносить с места на место.
        - Почему?
        - А вы не слышали недавно, как гудел французский самолёт?
        - Нет…
        - Значит, вы крепко спали, са'аб доктор.
        Доктор промолчал: не так-то, видно, здесь спокойно, как кажется на первый взгляд.
        Выпустив несколько колец дыма, Ферхат заговорил:
        - Когда мы, са'аб доктор, говорим о непобедимости революции, нам не слишком верят даже такие честные алжирцы, как… — капитан чуть было не сказал «как вы», но вовремя спохватился. — Думают, что это пропаганда. Но взгляните на эти горы. Кого охраняют они? Конечно, своих родных детей. Или взгляните на эту пещеру. Сколько лет в таких пещерах находят приют тысячи бездомных. Они не только скрываются от врага, они борются! Поверьте, если бы эти горы не раскрыли нам объятия, если бы не пригрели нас эти пещеры и ущелья, нам нелегко было бы устоять против французских бомб. Так что, са'аб доктор, враг имеет дело со святой силой: и народ алжирский противостоит ему, и горы, и ущелья, и сама земля. Можно ли такое могущество повергнуть на колени, скажите?
        Всматриваясь в синеющие на востоке вершины, доктор Решид задумчиво слушал капитана. Хотя Ферхат и не уточнил, каких именно «честных алжирцев» он имел в виду, Ахмед понимал, что слова эти относятся к нему. Что ж, Ферхат прав! Десятки раз он видел и горы и ущелья, не дальше, как месяц назад, ездил в Константину по горной дороге, но и не думал о том, какую службу они служат народу. Теперь же он с новым чувством смотрел на каменные громады…
        Запыхавшись, к Ферхату и Ахмеду подбежал солдат, стоявший на карауле у палатки Халеда. У него был такой вид, словно он принёс весть с поля боя.
        - Мабрука спрашивает са'аба доктора!.. Полковник проснулся…
        Извинившись, Решид торопливо зашагал вслед за посыльным Мабруки — той самой милой, нивесть от чего смущающейся девушки, что дежурила в палатке раненого.
        Капитан Ферхат подозвал к себе коренастого солдата, дал ему какое-то приказание и тоже направился к пещере.
        Из-за деревьев послышался глуховатый голос:
        - Капита-ан! Погоди-ка!..
        Ферхат оглянулся.
        - Вы, что ли, Мухтар-ага?
        Худой старик в чёрном халате и со старинной длинностволой винтовкой за спиной, с трудом отрывая ноги от земли, будто шёл по непролазной грязи, приблизился к капитану.
        - Слух прошёл, что доктор Решид приехал. Так это, сынок?
        Капитан недоверчиво посмотрел на старика.
        - Так… Но вы-то, Мухтар-ага, откуда его знаете?
        - Ха! Смотри, что он говорит! — старик довольно погладил свою небольшую белую бородку. — Да я его сколько лет на своих плечах носил!
        - Ну да?!
        - Верно говорю, сынок. Отец его, бедняга, тоже табибом был, всё какие только есть лекарства знал. Десять лет я был садовником в его доме. Хороший человек был, да будет пухом ему земля… А где же табиб Решид?
        Капитан Ферхат объяснил, что доктор пошёл к полковнику и посоветовал обождать его здесь. Мухтар-ага снял с плеча своё длинноствольное ружьё, осторожно, как бы боясь, что оно может выстрелить, положил на землю и присел на корточки. Всё это он проделал неторопливо, основательно. Устроившись, поднял на Ферхата выцветшие голубые глаза.
        - А каково здоровье Халеда, сынок?
        - С божьей помощью, неплохое, доктор говорит, что скоро поправится.
        - Ай, молодец доктор! Вот увидишь, сынок, Халед в считанные дни поднимется на ноги. Я доктора хорошо знаю, аллах дал ему могущество и силу хакима Лукмана[17 - Лукман — легендарный врач, обладавший, якобы, способностью излечивать все болезни и проживший 44400 лет. Иногда его отождествляют с Гиппократом.]. Иди, сынок, садись рядом… Я тебе об одном случае расскажу.
        Мухтар-ага сбросил халат, расстелил на земле, опустился на него. Ферхат примостился рядышком, подошли бойцы, опустились полукругом на корточки. И старик поведал о том, как доктор спас от смерти одного торговца из Кабилии и торговец в благодарность закатил в честь доктора пир на всю округу. Мухтар-ага с такими подробностями, смакуя, стал рассказывать об этом пире, словно сам на нём был. Но закончить ему не удалось. Из пещеры вышел доктор Решид. Старик поспешно поднялся навстречу.
        - Ахмед-джан, сын мой!..
        Доктор в изумлении остановился:
        - Боже мой, Мухтар-ага?
        - Я, сынок… это я… я самый и есть…
        Они сердечно обнялись, как отец с сыном после долгой разлуки. Мухтар-ага отступил на шаг, оглядывая доктора: повзрослел, раздался в плечах, прямо-таки молодец. Однако в глазах уже нет прежней юношеской беззаботности, они смотрят серьёзно и даже устало, широкие брови хмурятся, а на лбу вон и морщины появились…
        Сам же Мухтар-ага, на взгляд доктора Решида, не то что постарел, а пожалуй, даже помолодел. Его аскетически худое, опалённое солнцем лицо освещалось улыбкой, в ясном взгляде всё та же прежняя хитринка. И лишь в коротко подстриженной бороде ни одного чёрного волоса. Одет старик был в длинную, до колен, рубаху из дешёвой бумажной ткани, на голове чалма. Из-под рубахи торчали худые волосатые ноги. Громадные солдатские ботинки на них казались парой тяжёлых камней, привязанных к ступням.
        Не сводя с доктора тёплого, ласкающего взгляда, Мухтар-ага покачал головой:
        - Знал я, сынок, знал! Верил, что не сегодня-завтра появишься здесь… Злодей топит в крови весь край, над миллионами занёс меч. В такой час может ли человек, прислушивающийся к голосу совести, стоять в стороне от народа? Добро пожаловать, сынок! Молодец!
        Щёки доктора Решида порозовели. У него было такое состояние, будто он, обвиняемый, стоит перед судом. Будь это настоящий суд, доктору не было бы так стыдно, как сейчас. «Человек, прислушивающийся к голосу совести…» В самую цель попал старик!
        - Не все люди, Мухтар-ага, устроены одинаково, — сказал наконец доктор. — У одного совесть просыпается раньше, у другого — позже. В этом отношении аллах не слишком был благосклонен ко мне.
        Мухтар-ага уловил в голосе доктора скрытую горечь и понял, что, сам того не желая, обидел его.
        - Нет-нет, сынок, ты не расстраивайся, что поздно пришёл. Ты и там для людей работал. Тысяча и один человек не могли бы сделать для народа столько, сколько сделал ты. Я хорошо помню твоего отца, он всегда заботился о людях. Ты достойный сын его, оставил старую мать и пришёл к нам разделить судьбу своего народа. Разве тебя кто-нибудь принуждал к этому? Нет, ты пришёл, сам, следуя велению совести. А попробуй приведи сюда Бен Махмуда? Не придёт — порода другая, народ он любит не больше вон тех крыс, что снуют по Сахаре. А ты, сынок, совсем другой человек. Пусть создатель побольше даст Алжиру таких сыновей, как ты!
        Доктор слушал, не поднимая глаз. Чем доброжелательнее говорил старик, тем смятеннее становились его чувства. Ведь он пришёл сюда, но как? Пришёл случайно, временно. Вероятно, вообще не появился бы, если бы Халеда доставили в Орлеан. А старик думает, что он присоединился к повстанцам. Радуется этому. Хватит ли у него духа предать доверие старика и спокойно вернуться домой?
        Внимательно посматривающий на доктора капитан понял, что пора вмешаться в разговор.
        - Прошу извинить, Мухтар-ага, — сказал он, взяв доктора Решида под руку. — Будем живы, продолжим беседу вечером за чаем, в спокойной обстановке. А сейчас мы с доктором пройдёмся.
        Мухтар-ага легко поднял с земли своё сухое тело, накинул на плечи халат.
        - Правильно, сынок, погуляйте. И я тем временем поброжу, капканы проверю, может быть, на ваше счастье, и есть что-нибудь.
        Он перехватил поудобнее своё длинное ружьё и заковылял на запад, в сторону холмов.
        Капитан и доктор вошли в густой сосняк. По ровным, как по линеечке, рядам сосен и одинаковой их высоте угадывалось, что посажен он рукой человека. Бор разросся густо и дружно, верхушки деревьев озаряло солнце, а внизу было сумрачно, сыро и холодновато.
        Через несколько минут лес кончился, и доктор, поражённый, остановился, словно путь ему преградило какое-то препятствие. Он с изумлением смотрел на красивое двухэтажное здание удивительно гармоничных линий и форм. Дом будто любовался своим отражением в большом бассейне, облицованном зелёным мрамором. Посередине бассейна возвышался островок, на котором тянулась к самому небу стройная пальма. Однако вода в бассейне, тронутая налётом зелени, была мутна и желта — видимо, давно уже не менялась.
        Доктор медленно подошёл к бассейну. Вся эта картина вызывала в нём смешанное чувство восхищения и грусти, которую невольно рождает вид покинутого человеком жилья. На полукруглой, выступающей веранде между массивных мраморных колонн стояли цветочные вазы с давно засохшими цветами.
        У входа в дом капитан Ферхат и доктор чуть не столкнулись с кругленьким человечком в белом фартуке, в колпаке, с огромным ножом в руках. Ом быстро отступил в сторону, давая дорогу гостям, и спрятал нож за спину.
        - Хамид-бек. В прошлом — знаменитый парижский метрдотель, ныне — повар. Освобождённой Армии, — представил человечка капитан Ферхат и шутливо добавил: — Всем хорош повар, одна только черта плохая — ровно половину того, что сготовит, съедает сам. Видите, какой круглый?
        Хамид заулыбался, учтиво поклонился доктору.
        - Повару нельзя быть голодным!
        Доктор Решид дружески пожал ему руку, а капитан похлопал Хамида по плечу.
        - Чей же это дом? — удивлённо спросил доктор.
        - Дом и всё это ущелье — владение Шарля Ришелье. А если точнее, одно из его владений.
        - Шарля Ришелье? — переспросил доктор.
        - Да. Дядя известного генерала Ришелье. Знаете такого?
        - Знаю, — кивнул доктор, — обоих знаю… Но меня удивляет другое: как всё это уцелело от бомбёжек?
        Ферхат усмехнулся.
        - Предположим, далеко не всё. Но что касается дома, то его пока не трогают. Надо думать, тут не обошлось без участия Шарля — вероятно, он не теряет надежды вернуться сюда.
        Доктор Решид посмотрел на Ферхата. «В таком случае Халеда следовало бы поместить здесь», — подумал он. Словно угадав его мысль, капитан пояснил:
        - Если мы перенесём сюда полковника, они сравняют этот дом с землёй.
        «Откуда они узнают об этом?» — хотел было спросить доктор, но, посчитав вопрос неуместным, промолчал.
        Распустив за собой павлиний хвост пыли, возле дома остановилась военная машина. Ферхат сказал:
        - Если не устали, са'аб доктор, можно наведаться в военный городок.
        Доктор посмотрел на часы.
        - Охотно! До пяти я в вашем распоряжении.

2
        Автомобиль был трофейным, довольно заезженным. Он дребезжал и лязгал всеми своими частями. Вдобавок и дорога пошла сплошными ухабами. Несмотря на все старания шофёра — молодого парня с чёрными щегольскими усиками, трясло и подбрасывало отчаянно.
        Вдруг капитан тронул шофёра за плечо.
        - Омар-ага, садись, подвезём, — сказал он, дождавшись, когда машина догнала маленького старичка, медленно бредущего по обочине.
        После секундного колебания старик уселся рядом с шофером. Показались развалины, занимавшие довольно обширную площадь.
        - Расскажи-ка, Омар-ага, са'абу доктору, что тут произошло, — попросил старика капитан Ферхат.
        Омар-ага горестно покачал головой, оглядывая руины.
        - Разве расскажешь обо всём, сынок? — он повернулся к доктору, сделал широкое движение сухой оплетённой синими венами рукой. — Вот тут был гараж, там конюшни, дальше коровник размещался и загон для овец; на месте вот этих развалин стояли большие амбары. Всё село тут на Ришелье работало. Кто за животными смотрел, кто в поле и в саду, кто — на винодельческом заводе. Триста семей вместе с детьми с утра до вечера не разгибали спины!.. А в пятьдесят шестом году французы сюда привели войско. В амбарах солдат поселили, в большом доме офицеры стали жить, завод превратили в оружейный склад. Люди Халеда не раз пытались перейти горы и в конце прошлого года заняли наконец ущелье. Мы всем селом помогали им, кто как мог. Бои большой был, сынок, с рассвета до самого полудня; французы и с самолётов людей сбрасывали, а всё равно пришлось им бежать. Но и мы недолго радовались: на следующее утро прилетела туча самолётов и сравняла наше село с землёй. Вот что злодей делает — на бедных и немощных зло срывает!.. Люди, не зная где голову преклонить, спрятались здесь, на следующий день — опять самолёты. Никто, сынок, в
живых не остался…
        Старый мастер сглотнул тугой комок в горле, отёр ладонью слезящиеся глаза. Видно, воспоминания давались ему с трудом. Он перевёл дыхание, с горечью и гневом сказал:
        - Вот что здесь произошло, сынок… Что французы наделали! Если даже четвертовать каждого из них — и то аллах не осудит!
        - У Омар-ага большая семья была, — вполголоса пояснил капитан Ферхат. — В живых после бомбёжки остались только он да внук.
        Доктор с жалостью смотрел на морщинистое лицо старика. Он понимал его озлобление против французов. И всё-таки — четвертовать каждого? Не всё же французы виноваты. Доктор вспомнил слова Бенджамена: «народ не виновен…» Но как объяснить это старому несчастному человеку, потерявшему всех близких? Разве не французы принесли сюда разрушение и смерть? Возможно, французский лётчик, уничтоживший семью Омара, единственный сын такого же бедняги старика. Но какое дело до этого Омару? Может ли он не проклинать этого лётчика и не желать ему гибели?
        Следующая остановка была по просьбе Омара. Машина затормозила у порога его бывшего дома. Собственно, где находился порог, где стена, где двор, никто не мог бы определить, кроме самого старика: большой участок земли был сплошь завален камнями и комьями глины, ни кирпича, ни осколка мрамора. Да, это было убогое жилище бедняка… Доктор зябко передёрнул плечами. И вдруг воочию представил себе, какой здесь творился ад, как в ужасе и отчаянии метались люди, как женщины старались спрятать детей и как умирали дети. Тяжёлый хмель ярости ударил ему в голову. «Бандиты!» — мысленно выругался он.
        Вдруг из-за колючей стены кактусов послышался раскатистый смех. Доктор, нахмурившись, оглянулся: кто смеет здесь веселиться?.. Смех перешёл в пение. Кто-то пел грубым хриплым голосом, выкрикивая непонятные слова. Потом из-за кактусов, покачиваясь, показался человек. Увидев перед собой незнакомых людей, он остановился и умолк. Доктор рассматривал его с интересом.
        Человек был молод, его симпатичное худое лицо заросло бородой, чёрные волосы падали на плечи, ноги были босы. Изодранный в клочья чёрный халат открывал волосатую грудь до самого живота. На толстой верёвке у пояса болталась масса разнообразных вещей — ложка, кружка, измятая солдатская фляга, кусок ржавой водопроводной трубы, какие-то тряпочки.
        Постояв с минуту, незнакомец приветливо помахал рукой.
        - Бонжур, мсье!.. — крикнул он. — Бонжур! — И, захохотав, пошёл своей дорогой.
        Глядя ему вслед, Омар пробормотал:
        - Добрый был парень… Работали вместе… Бомба на их дом упала — и все погибли: родители, жена, дети. Удивляемся, как он сам уцелел…
        «И это называется уцелел?» — подумал доктор Решид, вслушиваясь в пение сумасшедшего.
        Усаживаясь в машину, ещё раз окинул горьким взглядом чёрные руины. Недолго же радовался он безмятежному уголку природы, наслаждался покоем и тишиной… Впервые, лицом к лицу, столкнулся Решид с войной. Раньше война была для него лишь словом, жестоким и холодным, истинный смысл которого понял он только теперь.
        … А до конца ли понял? Чьим-то криком словно стучали в сердце ему слова: «Погодите, доктор, распахните хвои глаза! То, что вы видели, лишь небольшая часть необозримого океана горя». Может, это кричал сумасшедший из развалин?
        Доктор невольно оглянулся, нет, разрушенное селение осталось позади, машина мчалась среди виноградников.
        Всё чаще стали попадаться люди; человек семь-восемь окапывали виноградные кусты, немного дальше трое парней, закатав штаны выше колен, рыли канаву, маленький, серый, как мышь, ослик тащил арбу с горой хвороста, старик погонял осла кнутом. С гиканьем, гамом, криками бежали навстречу тарахтящей машине ребятишки, выстроились шеренгой у обочины дороги, по-военному отдавая честь.
        - Не верят, когда мы говорим, что можем сражаться ещё десять лет. Вот наши завтрашние воины, са'аб доктор! — говорил Ферхат, приветливо махая детворе.
        С переднего сиденья повернулся Омар-ага.
        - Что десять лет! Скажи, пока не переведутся все алжирцы…
        Машина пересекла мелкий арык с прозрачной водой и остановилась у опушки густого леса. Капитан первый вылез из машины и, обращаясь к шофёру, сказал:
        - Мы с са'аб доктором пойдём пешком. А ты отвези побыстрее Омара-ага и возвращайся.
        В просвете между деревьями показались палатки военного городка. Бойцы занимались каждый своим делом: кто чистил оружие, кто читал книги, кто брился, некоторые стирали обмундирование. В сторонке, под развесистым ореховым деревом сидели кружком человек десять-пятнадцать с тетрадками и карандашами в руках.
        - Грамоте учатся, — пояснил капитан Ферхат.
        Четыре короткоствольных горных пушки, расставленные под деревьями правильным квадратом, насторожённо глядели тёмными зрачками жерл; два танка, несколько бронетранспортёров — всё было трофейным, захваченным в боях у французов. На открытой площадке бойцы занимались строевой подготовкой, изучали пулемёт.
        Навстречу доктору и Ферхату заспешил заместитель Халеда майор Лакдар.
        Спасибо!.. Тысячу раз спасибо! — обратился он к доктору. — Революция никогда не забудет вашей помощи!
        Доктор Решид, несколько смущённый столь высокой оценкой своих заслуг, искоса посматривал на майора. Перед ним стоял сорокалетний крепыш среднего роста в простой солдатской одежде. Мужественное лицо его обрамляла густая борода. Глаза майора смотрели остро, волосы крупными кольцами падали с непокрытой головы на высокий лоб.
        Между собой бойцы называли майора «наш Фидель». Он и впрямь не только густой чёрной бородой, но и ещё чем-то неуловимым напоминал прославленного кубинца.
        - Как состояние полковника? — спросил майор Лакдар и тут же сообщил, что из Туниса выехал опытный сирийский хирург, который останется работать в госпитале Армии Национального Освобождения. А затем без всякого перехода пригласил доктора побывать сегодня вечером на пресс-конференции, которую должен был дать двум европейским журналистам.
        Решид обещал прийти.

3
        Уже совсем стемнело, а пресс-конференция всё ещё продолжалась. Палатка в центре военного лагеря была битком набита людьми. Здесь собрались не только офицеры и бойцы, но и старики из лесного поселения. За большим столом сидели майор Лакдар, капитан Ферхат и журналисты — молодой, суховатый, с короткой жёлтой бородкой швед и пожилой, полный, с чёрными усиками итальянец. Оба они, особенно итальянец, знали арабский язык. Итальянец записал что-то в блокноте и, обратившись к Лакдару, спросил, как смотрят алжирские революционеры на вопрос о перемирии.
        Майор заговорил размеренно и спокойно.
        - Вопрос о перемирии — важный вопрос. Как говорится в народе, безоружный не стремится к брани. Так что мы, разумеется, не против переговоров, однако мы никогда не согласимся разговаривать под дулами пушек. Переговоры должны вестись на паритетных началах, в нейтральном государстве. И без всяких предварительных условий. Одна из парижских газет утверждает, что, мол, французская делегация потребует, чтобы мы «вошли в зал переговоров, оставив ножи на улице». Заявляю с полной ответственностью: не достигнув своей цели, оружия не сложим. Возможно, кто-то надеется с помощью переговоров достичь того, чего не удаётся достичь с помощью пушек и бомб, — продолжал Лакдар. — Может быть, думают завлечь нас в ловушку политикой. Можете предупредить через свои газеты Париж, что на каждую ловушку мы припасём свою, ответную. Так что ловчий рискует сам попасть в сети.
        Итальянец уткнулся носом в блокнот, в разговор вступил желтобородый швед. Он сказал, что последнее время парижские газеты много шумят об отделении Сахары от Алжира и превращении её в самостоятельное государство. Что может сказать об этом уважаемый господин майор?
        Лакдар нахмурился, по лицу его прошла тень. Это был сложный вопрос, и майор взглянул на журналиста неприязненно, будто тот был инициатором этой проблемы. Однако голос его прозвучал по-прежнему ровно.
        - Представьте себе, господин журналист, что кто-то хочет разделить Швецию на несколько самостоятельных государств. Согласится с этим шведский народ? Боюсь, что нет, не согласится. И с Сахарой дело обстоит точно так же. Конечно, колонисты будут стремиться удержать Сахару в своих руках. Это завидный куш — здесь нефть, газ, уран и многое другое. Но все эти богатства нужны нам самим. Франция и без того выкачала из Алжира немало, — майор развернул газету. — Вот что пишет «Франс нувель»: «В нефтяные разработки Сахары вложили миллиарды десятки компаний». Давайте посмотрим, какие это компании — «Ретфранс», «Корифей», «Финарей», «Дженарей»… В общем, множество всяких «рей».
        Во всех этих компаниях есть акции не только французов, но и американцев и англичан, и все они безусловно применят тысячу уловок, чтобы удержать за собой Сахару. Но ведь все это напрасно. Сахара неотъемлемая часть Алжира, разговор о её самостоятельности лишён всякого здравого смысла.
        Швед задал новый вопрос. Вчера вечером по алжирскому радио выступил Бен Махмуд и заявил, что определённая группа общественных деятелей Алжира могла бы тоже принять участие в переговорах. Что думает по этому поводу уважаемый господин майор?
        - В семье не без урода, — медленно, как бы взвешивая каждое слово, заговорил майор Лакдар. — В Индокитае — Бао-Дай, в Конго — Чомбе… Есть уроды и у нас, те, кто собственное достоинство ценит не дороже аппендикса. Есть такие. Тот же Бен Махмуд, например, Абдылхафид и подобные им. Однако мы никогда не сядем за один стол с ними. Если Париж заинтересован в переговорах с Бен Махмудом и его единомышленниками, пусть Париж проводит переговоры сначала с ними. Мы подождём.
        По рядам присутствующих прошёлся смешок.
        - Если по каким-либо причинам переговоры окажутся безрезультатными, как сохранить мосты дружбы между алжирским и французским народами? — спросил итальянец.
        Мухтар-ага вскочил, словно за шиворот ему бросили горящий уголёк.
        - Погоди, сынок, погоди!.. Дай я отвечу этому человеку с затылком женщины!
        В тесной комнате грохнул хохот. Итальянец тоже вежливо улыбнулся, видимо, не разобрав толком смысл сказанного стариком.
        Майор Лакдар знал, что старый Мухтар-ага дипломатии не обучен, может сказать резкое слово, однако, из какого-то чувства ребяческого азарта, поддержал старика.
        - Проходите сюда, Мухтар-ага. Высказывайте всё, что у вас на душе.
        Многозначительно покашливая и тяжело ступая пудовыми солдатскими ботинками, старик пробрался к столу и остановился напротив итальянского журналиста.
        - Ха! Посмотрите вы на него! — начал он своей обычной приговоркой. — Говорит, мосты дружбы… Кто их построил, мосты эти? Французы строят мосты только для себя. Нам такие мосты не подходят! Посмотри, что от людей осталось — хорошее только во сне видим, да и то не в каждом сне! Кровью, а не слезами плачут люди… Дружба!.. Они будут ездить на нас, а мы, одевшись в чёрное, плакать, так, что ли? Не нужна нам такая дружба! Все люди равны перед создателем. И на земле и на небе у всех одинаковая доля. А нас всего лишили, одну темень оставили! Темнота в могиле хороша, а кто мечтает о могиле? Никто не мечтает и не будет мечтать о могиле! Каждый о счастливой жизни думает! И мы не самуды[18 - Самуды — мифическое племя, якобы уничтоженное аллахом за непослушание.], чтобы нас аллах уничтожал!
        Со всех сторон раздались одобрительные возгласы:
        - Молодец, Мухтар-ага!
        Мухтар-ага перевёл дух и уже мягче добавил:
        - Ты, добрый человек, не ряди ворону в павлиньи перья, всё равно не получится павлин из вороны.
        Горячая речь старика многих задела за живое. Вскочил сидящий в первых рядах горбоносый солдат:
        - Очень верно сказал Мухтар-ага! Вот я, например, работал на заводе Габриэля. За день работы получал двадцать девять франков. А француз, такой же рабочий, как я, получал триста шестьдесят франков. Это дружбой называется, да?
        - Я скажу… — потянулся другой солдат.
        Однако майор Лакдар, гася разгорающиеся страсти, прервал его.
        - Садитесь на место, Шариф! Мухтар-ага ответил за всех нас. Давайте гостей послушаем.
        Следующий вопрос задал швед.
        - Как считаете, уважаемый господни майор, скоро ли кончится война в Алжире?
        Майор Лакдар усмехнулся.
        - Этот вопрос, господин журналист, задайте политикам Парижа — они ответят точнее, чем я. Если они захотят, могут прекратить огонь нынешней ночью. Для этого нужна одна-единственная вещь — признать, что колониализм в Алжире изжил себя — и дело с концом. Никаких других трудностей нет. Можете мне поверить, все споры порождены только этим «маленьким» вопросом.
        Кругом засмеялись. Улыбнулся и швед, быстро спросил:
        - Откуда вы берёте оружие?
        - У французов, — лаконично ответил Лакдар. — Да, я вам не лгу, — у французов. Видели в лагере пушки и танки? Не сами же мы их делаем. Всё это трофейное. И потом у нас много друзей, которые помогают нам.
        - Из коммунистического лагеря тоже получаете? — вставил итальянец и весь подался вперёд, ожидая ответа.
        - Из коммунистического лагеря тоже получаем, — спокойно ответил майор.
        - Не боитесь, избавившись от пут капитализма, попасть в сети коммунизма?
        - Нет, не боимся, — в тон ему ответил Лакдар. — Мы не из пугливых… Что плохого сделал нам коммунизм? Разве он имеет в Африке свои войска и военные базы? Или он посягает на нашу свободу, протягивает руку к нашим национальным богатствам? Да нет же! Почему же в таком случае мы должны боятся его? Прошло то время, господин журналист, когда нас пугали страшилищем — коммунизмом. Мы рады, что коммунистический лагерь существует. Не будь его, нам пришлось бы много труднее. Я не коммунист, но и не враг коммунизма. Я просто алжирец с чистой совестью…
        Журналисты помолчали. Больше вопросов не последовало.

4
        После этой своеобразной пресс-конференции, закончившейся уже в десятом часу, майор Лакдар пригласил доктора Решида к себе на ужин.
        Доктор согласился с неохотой. Не было желания ни есть, ни разговаривать. Хотелось в одиночестве обдумать всё, что он увидел и услышал за день. Несколько часов, проведённых здесь, у партизан, дали ему больше, чем вся предыдущая жизнь. Что же делать? Взять свой саквояж и распрощаться с новыми друзьями? Или остаться и бороться вместе с ними? Но ведь он врач — не боец, а лечить людей можно всюду. И тут же поднимался в нём другой голос. Не зря говорил этот алжирский Фидель о сирийском докторе, который едет работать в повстанческий госпиталь! Что же делать? Надо решать.
        То доктору Решиду казалось, что думать не о чём, сомневаться не в чём — он обязан разделить судьбу своего народа. В тяжёлый час испытаний не может человек, прислушивающийся к голосу своей совести, стоять в стороне от народа, так, кажется, сказал Мухтар-ага. То он начинал думать о матери, о Малике. Он даже не попрощался с ними. Они страдают, ждут… Мать погибнет от горя, если он вдруг исчезнет, сгинет без следа. Чем же она провинилась, чтобы так тяжко покарать её? Доктор видел молящуюся фигуру Джамиле-ханум, её страдающие глаза, и его решимость пропадала.
        Размышления доктора неожиданно прервал майор Лакдар. Он поставил перед доктором кружку крепкого чая и, как бы между прочим, сказал:
        - Последние новости: ваше отсутствие в городе, са'аб доктор, наделало много шума. Генерал Ришелье поднял на ноги и полицию и армию, обыскали всю округу до Орлеана. Бенджамена вызывали в военную комендатуру, учинили ему форменный допрос.
        У доктора пересохло в горле. Он молча ждал, что ещё скажет майор. А Лакдар расчесал пальцами свою пышную бороду и засмеялся.
        - Видно, много у вас «покровителей», са'аб доктор!
        Доктор отхлебнул глоток чая, кивнул.
        - Не без этого… Вам приходилось видеть генерала Ришелье?
        - Нет, но хорошо знаю, что это за фрукт.
        - За последние дни я дважды встречался с ним. Понятно, не по собственной инициативе. Знаете, что он мне сказал?
        - Знаю, — снова улыбнулся майор Лакдар, — «Привет тебе, Макбет, король в грядущем!» Угадал?
        - Угадали, — и доктор подробно, ничего не утаивая, рассказал о своих встречах с генералом и что он сам об этом думает.
        Заинтересованный Лакдар слушал внимательно. Ему стало ясно, что доктор многого ещё не понимает, и он постарался разъяснить ему, что в официальной Франции нет единого мнения об алжирской проблеме. Более того, имеются острые разногласия между Елисейским дворцом и военными кругами Алжира. Конечно, упрямство армейских чинов можно понять. Возьмите того же генерала Ришелье. Его двоюродный брат сказочно богат. Причём главная часть его состояния — в недвижимости. Только здешнее имение его занимает более двухсот гектаров. Если присоединить сюда остальные, разбросанные по побережью, цифра увеличится до шестисот гектаров. Понимаете: шестьсот гектаров великолепной земли! Кто же согласится по доброй воле расстаться с таким благом? А ведь Шарль Ришелье не одинок, здесь их целое племя миллиардеров.
        Муджахид принёс исходящий ароматным паром кус-кус, салат, фрукты. Доктор Решид только теперь почувствовал, как он голоден.
        Принимаясь за кус-кус, он спросил:
        - У самого генерала в Алжире, кажется, ничего нет?
        Майор Лакдар отрицательно покачал головой.
        - Есть! Раньше не было, а теперь есть. Когда-то он всё, что имел, вложил в Индокитай — владел акциями в компании по экспорту субтропических фруктов, ну и ещё в некоторых компаниях. Теперь почти все тамошние компании перебрались в Алжир, так что генеральские капиталы здесь тоже имеются. Словом, шовинистические настроения среди алжирской военщины имеют под собой вполне материальную почву. За шесть лет многие обзавелись здесь землёй, вложили деньги в компании, породнились с местными колонистами. В Алжире таким образом возникла совершенно новая разновидность колонизаторов — военные колонизаторы, которые группируют вокруг себя основные силы. Явление это чревато опасными последствиями не только для нас, но в первую очередь для самой Франции — ведь в действительности дело идёт к установлению фашистских порядков и окончательной ликвидации демократии.
        В комнату вошёл капитан Ферхат. За его широкими плечами скромно пряталась худенькая фигурка медсестры Мабруки.
        - Пришли попрощаться, товарищ майор, — сказал, улыбаясь, Ферхат. — С вашего разрешения, намерены тронуться в путь.
        - Уже? — взглянул на часы майор и, встретив вопросительный взгляд Решида, пояснил: — Сегодня на рассвете французский карательный отряд в отместку за связь с партизанами сжёг одно село. Население согнали к мосту, собираются отправить в концентрационный лагерь. Оттуда к нам человек пробрался за помощью. Капитан едет вызволять людей из беды.
        Возникшая ещё в пути симпатия к капитану снова шевельнулась в душе доктора Решида.
        - Сейчас отправляетесь? — спросил он Ферхата.
        - Да, минут через десять-пятнадцать, — кивнул капитан Ферхат. — Зашли проститься.
        - И Мабрука едет с вами?
        Девушка, смущаясь, сказала:
        - Без нас ведь не обойтись…
        - Верно! — поддержал её майор. — В сражении можно обойтись без хлеба и воды, но без медсестры обойтись нельзя. Каждая эпоха, доктор, имеет своих героев. Мабрука — наша героиня… Лелли Фатьма сегодняшнего дня. Не смотрите, что она молода. За её плечами около пятидесяти боевых операций, больше ста раненых вынесла с поля боя, сама дважды ранена. Разве не героиня?
        «Совсем ещё девочка, — подумал доктор, с отцовским чувством глядя на Мабруку, — совсем ребёнок — и столько уже перенесла! И как спокойна! Улыбается, хотя знает, что может не вернуться… Трудно всё-таки понять такую самоотверженность».
        Доктор горячо пожал руки Мабруке и капитану. Мысленно он крепко обнимал их. Эти люди, о существовании которых он даже не подозревал вчера утром, стали для него сегодня близкими и дорогими.

5
        Несмотря на усталость, доктору не спалось. Все вокруг спали… спали крепко, здоровым сном наработавшихся людей. Из соседней палатки доносился густой храп, нарушавший тишину пещеры. Только Решид ворочался с боку на бок на своей походной койке. Беспокойные мысли словно опутали его густой паутиной.
        Едва рассвело, доктор поднялся — как там Халед? Он быстро оделся, умылся и отправился к нему в палатку. Больной спал. Молодой человек в белом халате, дежуривший возле раненого, сказал, что ночь прошла спокойно.
        Попросив дежурного позвать его, как только Халед проснётся, доктор выбрался из пещеры. Был тот ранний час, когда всё дышит свежестью. Зябко поёживаясь, Решид с наслаждением вдыхал чистый горный воздух, густой и лёгкий одновременно. Рядом с ним остановилась санитарная машина. Приехал доктор Руа, местный врач, ассистировавший Решиду во время операции.
        По профессии Руа был ветеринаром. Много лет назад Шарль Ришелье выписал его из Парижа для надзора за своими лошадьми и скотом. Но в селении не было врача, и жители его стали обращаться к Руа за помощью, в которой этот добрый человек никому не отказывал. Руа пришёл в ужас, столкнувшись со множеством болезней, распространённых среди феллахов. Постепенно он стал врачом-практиком, его имя сделалось популярным среди местного населения, а теперь его уважали вдвойне.
        Руа осведомился о полковнике, а затем сказал:
        - Неподалёку один больной в очень тяжёлом состоянии. Если не ошибаюсь, гнойный аппендицит, нужна срочная операция, приехал вас просить. Я, честно говоря, боюсь.
        Доктор согласился. Прежде чем ехать, они вместе зашли в палатку, к своему пациенту. Халед тут же проснулся, в усталых глазах его мелькнули удивление и радость. Ему, видимо, не верилось, что перед ним его друг — Ахмед. Засохшие губы дрогнули.
        Доктор дружески улыбнулся Халеду.
        - Лежи спокойно, Слим. Не двигайся… Всё в порядке. Поговорим потом, когда поправишься.
        Халед благодарно смотрел на доктора. Он что-то хотел сказать, однако тот предупредительно поднял руку:
        - Нельзя!
        Проверив пульс больного и сделав ему укол, Решид, так и не позавтракав, вместе с Руа уселся в машину: нельзя было терять ни минуты.
        Вскоре машина остановилась у опушки густого леса. Их словно ожидали, буквально за несколько секунд вокруг приехавших образовалось плотное кольцо людей. Особенно много было стариков и детей.
        Соскочив на землю, капитан Ферхат поднял руку.
        - Не напирайте, друзья! Осадите немного, а то вы нас раздавите!
        Омар-ага, указывая на доктора, закричал что есть мочи:
        - Люди! Поздравляю вас с радостью: хвала аллаху, полковник будет жить! Вот табиб, который принёс ему облегчение!
        Сколько их собралось здесь! А где же селение, где дома? Сколько доктор Решид ни вертел головой, не видел ничего, похожего на строения. И только войдя в лес, разглядел в его сумраке многочисленные шалаши и землянки, лепившиеся друг к другу.
        Омар-ага подвёл доктора к своему шалашу.
        - Вот мой дом, са'аб табиб… Видите, куда загнали нас господа?
        У доктора было такое чувство, будто и на нём лежит ответственность за всё содеянное, за ту ужасающую нищету, в которой жили все эти люди. Щемящую жалость вызывали дети. Они были истощены до крайней степени… Худенькие личики иссиня бледны, белки глаз у многих начали желтеть. Все ребятишки босиком, одеты в невообразимые лохмотья.
        Доктор Решид направился вслед за Руа к землянке. Они спустились в четырёхугольную яму глубиной метра в полтора, глинобитные стены по краям этой ямы едва возвышались над землёй, крышей служила груда ветвей, накиданных на потолочные перекрытия и промазанных глиной. Пол был устлан камышом. Ни мебели, не утвари — ничего! Пузатый кувшин, закопчённый кумган, пара стоптанной обуви да старая шинель — вот и все вещи в этой лачуге. На улице светило солнце, а здесь было мрачно, чувствовалась сырость и в то же время душно было так, что становилось трудно дышать.
        В углу на брезенте, заменявшем постель, под стареньким одеялом, скорчившись, лежал больной, у его изголовья, завернувшись в чёрные чадры, сидели две женщины.
        Один из помощников Руа зажёг газокалильную лампу. Землянка осветилась режущим белесым светом. Доктор Решид опустился на колени возле больного, вглядываясь в страдальчески сморщенное лицо, нащупал пульс. Больной не шевелился и не открывал глаз. Одна из женщин, наверно жена, заплакала.
        - Да будет долгой ваша жизнь, са'аб доктор, спасите его… — говорила она, рыдая. — Он один у нас, больше некому о нас позаботиться.
        Руа стал её утешать. Доктор Решид поднялся и сказал по-французски:
        - Вы правы, коллега. Оперировать нужно немедленно.
        Руа поручил своему помощнику перенести больного в операционную и предложил доктору пройти к санитарным палаткам.
        Несмотря на все немыслимые страдания, принесённые войной, жизнь в посёлке шла своим чередом. Несколько человек деловито собирали кору пробкового дерева, как будто её можно было сейчас продать, — очевидно, надеялись сделать это после войны. В другом месте Решид увидел парикмахера в белом халате — на открытом воздухе он стриг и брил. Устроившись прямо на земле с патефоном, молодой мужчина, закрыв глаза, тихо подпевал пластинке: «А яма ази-зен». Нет человека, который не знал бы этой песни. И всё-таки все — от мала до велика — с упоением слушали певца!
        Странно устроена жизнь. Там льётся кровь, здесь — музыка. Доктор Решид с удовольствием слушал народные песни, но сейчас голос певца раздражал его — до песен ли теперь?.. А впрочем, разве можно целый народ облечь в траур? Да и нужно ли? Ведь он восстал, чтобы победить. И не вера ли в эту победу, не мечта ли о ней заставляет людей смеяться и петь?.. Не впадайте так быстро в уныние, дорогой доктор! Битва не бывает без жертв, но это не значит, что не должно быть песен…
        Руа прервал путаные мысли доктора.
        - Так устаю, что ноги не слушаются, — пожаловался он. — Целый день больной за больным, больной за больным — и каждому надо помочь. А силы уже не те.
        Решид мог только посочувствовать своему коллеге, тот действительно работал за десятерых, тяжкие недуги были постоянными спутниками этих голодных, лишённых крова людей.
        У одной из палаток собралась целая очередь. На ней большими буквами было написано: «Да здравствует Алжир и самостоятельность!». Проследив за удивлённым взглядом доктора Решида, Руа с удовольствием объяснил:
        - Раздают подарки от Общества Красного Креста и Полумесяца.
        Возле палатки громоздились ящики разной величины с надписями на французском, английском, русском, арабском языках: «Да здравствует героический алжирский народ!..», «Привет братьям алжирцам!..», «Долой колониализм!». Люди с пакетами в руках выходили из палатки и тут же принимались рассматривать их содержимое и от всего сердца благодарить далёких друзей, протянувших им руку помощи. Чего только не было в этих пакетах: консервы, чай, сигареты, обувь, одежда! Попадались даже детские игрушки.
        - Доктор Руа! — послышался голос сзади. — Всё готово. Вас ждут!.
        Не успел Решид после операции вымыть руки, подбежал запыхавшийся муджахид и сказал, что доктора Решида срочно хочет видеть майор Лакдар.
        - Срочно? — с удивлением спросил доктор.
        - Да, срочно, — подтвердил муджахид и добавил: — Машину за вами прислали.
        Майор ждал Решида в своей палатке. Вид у него был крайне взволнованный, очевидно, случилось что-то серьёзное, предчувствие не обмануло доктора. Майор тихим, встревоженным голосом сообщил:
        - Бенджамен арестован!
        Глава седьмая
        

1
        Лила во сне видела Ахмеда. Его будто бы истязали, потом бросили в пропасть. Она закричала, прыгнула за ним и… проснулась. Сердце гулко билось и замирало, ощущение ужаса не проходило. С ним случилось несчастье, автомобильная катастрофа, острый приступ болезни! Он лежит вдалеке от людей, где-нибудь в пыли, возможно, при смерти, никто ему не поможет! Лила встала — старалась отвлечься, гнала эти мысли. Наконец, не выдержала: хватит себя обманывать, надо пол любым предлогом поехать к нему домой и узнать у Джамиле-ханум, куда девался её сын. Она не Малике, сумеет у неё выведать, если, конечно, не случилось несчастья, о котором Джамиле не знает сама.
        Каково же было её удивление, когда дверь ей открыл сам доктор. Лила, бедная Лила, иронизирующая над всем и вся, в том числе и над собой, растерялась.
        - Доктор, вы дома, доктор… — только и сумела она произнести.
        Решид тоже был немало озадачен. Ничего не понимая и строя всевозможные догадки, он тем не менее любезно принял гостью и проводил её к себе в кабинет.
        - Бас, наверное, удивляет моё появление? Я и сама несколько удивлена, — уже обычным своим тоном сказала Лила. — Но что делать, если вы такой затворник? Уже несколько дней не показываетесь. Разнёсся слух, что вы вообще исчезли… Наверно, лечили кого-нибудь, — со вздохом добавила она, даже не подозревая, как близка к истине. — Я всегда говорила, что врачебная практика вам дороже всякого общества. Если бы вы могли уединиться со своими больными на необитаемом острове, наверно, не задумываясь, отправились бы туда.
        - Что вы, мадам, я люблю людей. Просто мне нужно было кое-куда по делу. Но теперь я в вашем распоряжении. Чем могу?..
        - Я, собственно, пришла к вашей маме. Слышала, что она убита горем, решила навестить.
        - Спасибо, — растроганно сказал доктор, — вы очень добры. Мама действительно все эти дни места себе не находила, тревожилась… До того извелась, бедная, что теперь лежит — сердце…
        - Бедняжка!..
        Оба они некоторое время молчали. Лила лихорадочно соображала, как дальше продолжить разговор. Она просто не могла так сразу уйти, это было выше её сил. Сбылось, наконец, давнее её желание: побыть с ним наедине, излить свою душу, поговорить, а она не знала, что сказать. Сидела опустив голову, потухшая, грустная…
        - Что с вами, мадам? — участливо спросил Решид. — Вы себя плохо чувствуете?
        - Нет, я здорова… Я совершенно здорова! Но мне нечем жить!.. — уже не владея собой, воскликнула Лила. — Я знаю, вы считаете меня самовлюблённым, пустым и злым существом!.. Я и есть такая!
        - Я считаю вас умной, отзывчивой и не очень счастливой женщиной, — серьёзно сказал Решид, — И если мне позволено будет дать вам совет, не сердитесь, считайте, что в эту минуту с вами говорит врач, — вам нужен ребёнок. Жизнь ваша станет полнее, осмысленнее…
        - От кого иметь ребёнка, — прервала его Лила, — От Бен Махмуда?
        - Почему бы и нет?..
        Она глубоко вздохнула и тихо заговорила:
        - Скажите, доктор, вы хотели бы иметь ребёнка от женщины, которую терпеть не можете, презираете?
        - Я просто не смог бы жить с такой женщиной.
        - А вот я живу с таким мужчиной. В этом, может быть, всё моё несчастье… Нет, ребёнка от Бен Махмуда у меня не будет, и вообще ни от кого не будет… Ахмед. Позвольте мне так называть вас иногда.
        Лила прикрыла веками глаза, чтобы скрыть слёзы, но они предательской струйкой катились по щекам. Доктор стоил и молча слушал Лилу. Такой он видел её впервые. Он подошёл к ней и, низко нагнувшись, поцеловал руку.
        - Считайте меня своим другом, мадам… Лила, я очень прошу вас.
        Если бы это было не просто участие! Дорого бы она дала за это… Но Лила не разрешила себе обмануться.
        - Спасибо, Ахмед. Вы хороший… — грустно и мягко сказала она. — Пусть вас хранит судьба.

2
        Встреча генерала Ришелье и полковника Тэйера затянулась. В основном говорил сам генерал. Рассказал о деятельности ОАС, утверждал, что организация имеет поддержку и в ближайшее время сумеет изменить политический курс Франции. Тэйер слушал внимательно, но мнения своего высказывать не торопился, что немало раздражало Ришелье. Он знал Тэйера давно как опытного разведчика, но не ожидал от него такой дипломатической осторожности.
        - Для ожидания нет времени. Если Вашингтон не хочет, чтобы его позиции в Европе пошатнулись, он должен поддержать нас по-деловому.
        Губы полковника Тэйера дрогнули в чуть заметной усмешке.
        - Ваша позиция мне ясна. Одно непонятно, чьи интересы предусматривает нынешняя политика Елисейского дворца. Из каких высоких побуждений там готовы поступиться нашим долголетним и плодотворным сотрудничеством?
        Ришелье презрительно фыркнул.
        «Побуждения… интересы»… Ни о каких интересах Франции не может быть и речи, дорогой полковник! Всё сводится к личному тщеславию. Елисейский дворец желает дирижировать «европейским оркестром» — отсюда и все фокусы, заявления о том, что принципы НАТО не соответствуют реальной расстановке сил, что НАТО превратилось в опорный пункт Пентагона в Европе, и так далее в том же духе. Вы, полагаю, знаете Жерара?
        Полковник Тэйер, раскуривая сигару, буркнул что-то невнятное.
        - Так вот, недавно мне довелось лично беседовать с Жераром. По его весьма просвещённому мнению, нынче для нас опасен не Восток, а Запад. Не Москва опасна, а Вашингтон! Это же бред!!! И кто даст гарантию, что не будет сделана попытка повернуться лицом к Востоку?
        Полковник Тэйер в душе был заодно с генералом, однако, не стал раскрывать карты и ответил:
        - Думаю, всё-таки, что в Елисейском дворце сидят не дураки, они прекрасно понимают, что коммунистический Восток не может быть надёжным союзником.
        - Понимают, говорите? — по усталому лицу генерала скользнула тень недовольства. — Ошибаетесь, полковник. Не понимают. Мы, французы, знаем друг друга лучше, чем вы. Ну скажите сами, если бы нынешние хозяева Елисейского дворца были способны трезво смотреть на вещи, разве выступили бы против них мы, те, кто своими руками установили пятую республику? Они, дорогой полковник, ведут дела вслепую. Вспомните их прошлогодние слова: «Алжирский вопрос решит только победа французского оружия!». А нынче ищут путей примирения с мятежниками. Если вы мне скажете, что это не капитуляция, тогда я вообще отказываюсь что-либо понимать! Интересы Франции… Да если бы они по-настоящему были озабочены интересами Франции, стали бы они выступать против политики Вашингтона? Одно только удивляет нас: почему Вашингтон медлит занять недвусмысленную позицию по отношению к ОАС? Или там сомневаются в успехе восстания?
        Тэйер прищуренным глазом проводил тающую струйку дыма.
        - Бывает, что история повторяется, мистер Ришелье. В прошлом году вы потерпели неудачу. Где уверенность, что сегодня вас не ожидает то же?
        Меньше всего генералу хотелось вспоминать прошлогоднюю неудачу. Он неохотно повторил то, что недавно сказал Шарлю:
        - С прошлого года, дорогой полковник, над Средиземным морем пронеслось много ветров. Изменилась обстановка и в Алжире и в метрополии. Кроме того, наши прошлые неудачи послужили хорошим уроком, заставили на многое взглянуть другими глазами. Так что история не повторится, за исход дела мы совершенно спокойны: всё произойдёт буквально в считанные часы, мы бросим на Париж двадцать пять парашютных полков. Десятки частей в самой метрополии только ждут сигнала к выступлению.
        Тэйер немного подумал и спросил:
        - Вы сказали, что ждёте помощи от Вашингтона. Нельзя ли уточнить, о какой помощи идёт речь?
        - Можно уточнить, — согласился генерал. — У нас одна-единственная просьба: как только радио Парижа объявит о победе восстания, незамедлительно признать нас официально. С некоторыми государствами мы уже договорились, с другими ведутся переговоры. Поддержка Вашингтона для нас чрезвычайно важна.
        Генерал замолчал, ожидая, что скажет на это полковник Тэйер. Но тот не проявлял никакого желания дать какой-то ответ. И Ришелье, помедлив, сказал:
        - Мы намерены послать в Вашингтон своего представителя. Ваши сенаторы должны понять, что мы от своего не отступимся. Поднимаются сотни тысяч патриотов, возмущённых отступничеством Парижа. Будут жертвы, — это понятно, но кровь прольётся не напрасно. И мы надеемся, что наши друзья, если они настоящие друзья, не оставят нас своей поддержкой.
        Ришелье устало откинулся на спинку кресла. Он выговорился и чувствовал какое-то опустошение. К тому же его злило, что полковник ему, генералу, задавал вопрос за вопросом, как следователь, а он должен был скрывать своё раздражение и терпеливо отвечать. В последний раз затянувшись папиросой, он бросил её в пепельницу.
        - Мне больше нечего сказать, дорогой полковник. Слово за вами.
        - Что ж, думаю, Вашингтон не станет возражать против вашего представителя, — ответил полковник. — Там же договорятся и обо всём остальном.
        Как ни странно, сдержанный ответ Тэйера вдохнул в генерала бодрость. Пожалуй, если бы американец ответил более пространно и определённо, Ришелье поверил бы ему меньше.
        Проводив гостя, генерал посмотрел на часы. В десять часов он ждал полковника Франсуа, оставалось полчаса. Ришелье взял со стола донесение, которое ему принесли за несколько минут до прихода Тэйера. По мере того, как он читал, лицо его становилось всё более жёстким. В донесении сообщалось, что в семь часов утра к полковнику Франсуа прибыл господин Жерар. Очевидно, полковник даром времени не терял. Пока генерал старался склонить на свою сторону вашингтонского гостя, полковник Франсуа просвещал Жерара. Так, так!
        Не успел Франсуа поздороваться, как генерал, глядя ему в лицо, добродушно сказал:
        - Вы себя совсем не щадите, дорогой полковник, звонил вам рано утром, но уже не застал. Вы что, уезжали куда-нибудь?
        - Нет, был дома. В семь часов приезжал Жерар. Пили с ним чай, завтракали. Он рассказал, как ездил с вами на охоту, — так же доброжелательно ответил полковник.
        Конечно, Жерар не для того навестил полковника, чтобы поделиться с ним впечатлениями об охоте, куда важнее ему было перед отъездом в Париж услышать, что происходит в военных кругах Алжира. Жерар знал, что Франсуа не только один из тех офицеров, кто верен Центральному правительству и кому можно доверять, но ещё и видный работник разведывательного бюро Генерального штаба. Трудно было найти человека более осведомлённого в делах Алжира. Беседа была весьма доверительной и продолжалась около трёх часов. Франсуа рассказал Жерару всё, что знал об ОАС и намеченном в ближайшие дни перевороте. Но не сообщать же об этом Ришелье.
        - Мсье Жерар только недавно покинул меня, — добавил полковник.
        Генерал с трудом скрыл своё разочарование. Он не ожидал такого прямого ответа. Нет, эту рыбку, видно, не так-то просто поймать. Пришлось переменить тему разговора.
        - Какие новости о докторе?
        - Особенных никаких. Вчера в два часа появился в больнице. Позднее его навестила… кто бы вы думали? — супруга Бен Махмуда, мадам Лила…
        - Кто-о? — не удержался генерал. Он был крайне поражён, этого ещё не хватало!
        - Мадам Лила, — спокойно повторил полковник, — а под вечер доктор вышел из дома…
        - Можете, полковник, больше не беспокоиться о докторе! — вдруг взорвался генерал. — Я сам займусь им!..
        Франсуа с удивлением посмотрел на генерала: что бы это значило? Хотел было спросить о причине такого неожиданного приказа, но передумал. Генерал и так почему-то был взбешён, не следовало ещё больше раздражать его. Полковник стиснул зубы и промолчал.

3
        Из столовой вышла Малике, Рафига поспешно вскочила с кресла, — ей показалось, что это Фатьма-ханум. После целого дня беготни ужасно хотелось спать. Но разве ляжешь, когда в доме гости? Сидя в кресле, она дремала, поклёвывая носом…
        - Ну, что ты вскочила, глупенькая, устала? — ласково спросила Малике. — Иди, посиди со мной.
        Малике была привязана к этой умненькой, быстрой девушке, и ей захотелось хоть немного отвести с ней душу.
        Рафига тихонько вдохнула, — она жалела молодую госпожу, — присела на краешек дивана.
        - Я хочу спросить тебя об одной вещи, Рафига, — сказала Малике. — Только, пожалуйста, скажи мне правду. Хорошо?
        - Конечно, барышня, — с недоумением ответила Рафига, торопливо соображая, о чём её хочет спросить Малике. Уж не о Мустафе ли?
        - Ты очень любишь Мустафу, Рафига? Не смотри на меня так удивлённо, говори без опаски. По-настоящему любишь?
        - Да, барышня…
        - И больше никого-никого не любишь?
        - А разве сердце яблоко, чтобы можно было разделить его на две половинки?
        - Ты права, сердце не яблоко… Но если твои родители не согласятся, как ты поступишь?
        - О, они согласятся, я знаю!
        - А ты представь на минуту, что не позволят.
        - Что ж, — сказала Рафига, подумав, — тогда я поступлю, как велит сердце… и Мустафа.
        - Вот ты где уединилась! — в гостиную вошла Лила. В руке у неё дымилась ароматная длинная египетская сигарета. Лила была чуть навеселе. Рафига, увидев её, вскочила с дивана и убежала. Малике была раздосадована: она покинула столовую, чтобы не слушать глупую застольную болтовню, а они сейчас все явятся сюда.
        - Не томи ты себя понапрасну, дурочка, — сказала Лила, удобно устраиваясь в кресле. — Наслаждайся сегодняшним днём, вот как я.
        - Не знаю, какие он тебе даёт наслаждения, этот сегодняшний день, мне — никаких, — с досадой отмахнулась Малике.
        - Ну уж и никаких. Ты ещё девочка, не понимаешь. Эх, мне бы твои годы!
        - Ну и что было бы?
        - Всех мужчин свела бы с ума, вот что! Ноги свои целовать заставила бы, из туфель шампанское пить!.. Чему ты улыбаешься?
        - Широте твоего сердца.
        - Ах, широкое, узкое — всё это чепуха! Когда-то и я так же думала, как ты — один-единственный до гроба. Где его возьмёшь, единственного?.. Знаешь, как говорит Омар Хайям?
        На свете можно ли безгрешного найти?
        Нам всем заказаны безгрешные пути.
        Мы худо действуем, а ты нас злом караешь,
        Меж нами и тобой различья нет почти[19 - Перевод с таджикского О. Румера.].
        - Вот как!.. Поняла? А ты что? Осунулась, одни глазницы остались. Разве можно так? — Лила вдруг посерьёзнела, хмель как рукой сняло. Она подошла к Малике и положила руку ей на голову. — Хватит тебе грустить, девочка. Доктор, слава богу, вернулся, жив и невредим, всё ещё устроится.
        - Не знаю, — покачала головой Малике. — Я ведь виделась с ним…
        - Виделась? — удивилась Лила.
        - Ахмед как-то странно вёл себя. Я сказала, что уйду из дома… Ну, и приду к нему… совсем, — тихо с трудом выговорила Малике. — А он ответил…
        - Что он ответил? — с испугом спросила Лила.
        - Он сказал, что сейчас не время… Что я ему очень дорога, но сейчас не время. Ну, что это за любовь, для которой нужно определённое время? — жалобно спросила Малике.
        Лила опустилась рядом с нею, обняла за плечи.
        - Ахмед очень честный человек, очень! Кто знает, может он и прав. Потерпи, родная, в любви нужно терпение.
        - Лила, не говори никому — ни папе, ни маме, никому! Я всё равно убегу, не могу я здесь больше!
        Лилу поразил и испугал решительный горячий блеск в глазах девушки.
        - Не говори чепухи, — строго сказала она. — Никуда ты не убежишь. Сиди дома!.. Таков наш женский удел.
        - Нет, убегу! — упрямо, со слезами в голосе, повторила Малике. — Я решила!.. Буду работать в больнице. Никто не может мне запретить!..
        - Какая ты ещё глупенькая, — сказала Лила, с нежностью погладив Малике по волосам. — Странно, но я тебя люблю.
        - Почему странно? — удивилась Малике.
        - Действительно, почему странно? — отвечая каким-то своим мыслям, в свою очередь спросила Лила.
        Послышался звук отодвигаемых стульев, голоса.
        Малике нахмурилась, секунду помедлила и выбежала в другую дверь.
        В комнату, беседуя, вошли Абдылхафид и Бен Махмуд. Лила поднялась с дивана.
        - Пойдём домой, пока у тебя в глазах не двоится, — обратилась она к мужу. — Остальные политические вопросы решим дома.
        Бен Махмуд заискивающе улыбнулся:
        - Сейчас, мой ангел, сейчас… Ты поди пока, простись с Фатьмой-ханум. Мы на пять минут всего, не больше. — И, проводив жену глазами, продолжал прерванный разговор: — Да… А дальше он говорит: для вас, говорит, — это для нас с вами, — что совесть, что аппендикс — всё равно. Мы с вами, мол, рабы своей чёрной алчности и у нас нет прав говорить от имени народа. Представляете? До какой наглости может дойти человек!
        - Осёл из ослов! Дождётся, я ему покажу, что такое алчность!
        - Я бы на вашем месте на порог его не пускал, — услужливо подсказал Бен Махмуд. — Собак бы на него натравил. Кто он такой, чтобы обливать грязью порядочных людей? Жалкий лекаришка! Да за лишнюю сотню франков из Парижа не такого доктора можно пригласить. И потом я вам ещё скажу: генерал против него очень настроен. Он ему такое покажет, что тот забудет, как собственную мать зовут. Как бы конец этой палки вас не задел. Ей-богу, пока есть время, порвите с ним всякие отношения!
        Вошли женщины — Фатьма-ханум и Лила. Разговор прервался. Бен Махмуд раскланялся с хозяевами и, взяв жену под руку, ушёл.
        Абдылхафид, грозно посапывая, принялся ходить по комнате.
        - Правильно сказано: разжиревший осёл начинает лягать хозяина! — громко ворчал он. — Я для него открываю настежь свои двери, а он… На порог не пущу!.. Пусть меня повесят! Ах, идиот, идиот…
        Фатьма-ханум догадывалась, кого имеет в виду, муж, но помалкивала. Самое невинное замечание могло обратить гнев Абдылхафида против неё. Однако смирение не помогло. Абдылхафид резко остановился и закричал:
        - Ты, дура старая, всему виной! «Пусть приходит… пусть приходит…» Вот и наприходил на нашу голову. Что я тебе говорил? Имя, авторитет, достояние — всё висит на волоске из-за какого-то проходимца!..
        Фатьма-ханум понимала: в чём-то, конечно, муж был прав, она всегда потворствовала дочери, заступалась за неё. Да ведь кто знал, что так всё получится, о аллах милостивый!..
        - Скажи дочери: если узнаю, что встречается с этим мерзавцем, голову оторву! Обоим головы оторву!
        Дверь с треском захлопнулась, задребезжали стёкла.
        Фатьма-ханум с убитым видом опустилась на диван. Ну, за что аллах послал ей такое испытание! Ну как ей втолковать? Фатьма-ханум прекрасно знала, что несмотря на кажущуюся покорность, Малике обладает сильным характером. Ни крики, ни угрозы её не испугают. Что делать, что делать?.. Фатьма-ханум повздыхала и пошла к дочери.
        Малике, одетая, сидела у туалетного столика. На лице её было такое горькое, по-детски беспомощное выражение, что у Фатьмы-ханум защипало глаза от внезапно нахлынувшей жалости.
        - Родная моя, хорошая, — заговорила она, прижимая Малике к своей мягкой пышной груди, — не горячись, детка, всё будет хорошо, даст бог, никто тебе зла не желает — ни я, ни отец.
        Малике, повела плечами, освобождаясь от материнских объятий. Голос её прозвучал сухо:
        - Что вы хотите от меня, мама?
        - Мы хотим, чтобы никакая беда не коснулась тебя, доченька, — Фатьма-ханум хотела пригладить растрепавшиеся волосы Малике, но, встретив её отчуждённый взгляд, только тяжко вздохнула. — Мы хотим, чтобы голос сердца не заглушил в тебе голоса разума. Не сегодня-завтра накажут всех мятежников, и в мире снова настанет порядок и спокойствие. Отец станет министром. А ты сможешь поехать в Европу или, если пожелаешь, в Америку. Не разрушай своё будущее собственными руками, доченька. Из-за доктора ты никого не видишь, не встречаешь, а ведь есть люди не хуже него.
        - Ферхад, конечно! — воскликнула Малике. — Не говори мне о нём, мама! Пусть с меня голову снимут, но за Ферхада я замуж не пойду.
        - Пойдёшь! — взорвалась Фатьма-ханум. — Посмотрите на неё: это она хочет, а этого не хочет!.. Всю жизнь положила на тебя, неблагодарную, каждую пушинку с твоего тела сдувала. Так ты меня за все заботы благодаришь?
        - Мамочка, ты хоть пойми меня!..
        - Что понимать? Всё понятно! А если не снесёт головы твой Ахмед, что тогда? Хочешь вдовью одежду надеть? Возьмись за ум! Утраченной чести не вернёшь.
        - Мама!!!
        - Замолчи! Что — «мама»? Чего тебе, прости господи, не хватает? Какое богатство накопили — всё ведь для тебя!
        Не надо мне вашего богатства! Отдайте его кому угодно. Только счастье моё не губите…
        - Замолчи, говорю! Кто твоё счастье губит?
        - Вы с отцом губите! Из страха перед генералом губите!
        - Будь вы неладны все вместе — и генерал, и ты… — Фатьма-ханум заплакала, громко всхлипывая и сморкаясь.
        - Не надо, мама, — сдержанно сказала Малике. — Лучше поговори с отцом. Пусть в погоне за своим благополучием не толкает меня в пропасть. — В дверь просунулось багровое от гнева лицо Абдылхафида.
        - Ты что сказала, бесстыжая? Для тебя какой-то проходимец дороже отца с матерью?
        - Папа, ты… — попыталась объяснить Малике. Абдылхафид побагровел ещё больше, казалось, с ним сейчас же случится удар.
        - Замолчи, пока у меня терпение не лопнуло! — гневно заорал он, готовый броситься на дочь с кулаками.
        Испуганная Малике прикусила язык. Несколько секунд Абдылхафид стоял, тяжело дыша и дрожа от ярости. Посмотрел на жену и, уже скрываясь в дверях, язвительно пробормотал:
        - Плачь, плачь сильнее!
        Фатьма-ханум тяжело поднялась, отёрла рукой глаза.
        - Хватит! Или он добровольно откажется от тебя или пожалеет, что на свет родился! Я немедленно пойду к нему! Сейчас же пойду!
        Малике ничком упала на кровать и дала волю слезам.

4
        Рафига подходила к Касбе. Девушка торопилась, однако, ноги не слушались её. Чем ближе было до контрольного поста, тем медленнее и неувереннее становился шаг. Казалось бы, что особенного — пройти ворота. Не в первый раз она идёт, знает все здешние порядки, а всегда волнуется.
        Высокая стена колючей проволоки, по которой пропущен электрический ток, отделяла новый город от Касбы. Рафига ненавидела эту стену и будто физически ощущала, как впиваются железные шипы в её тело.
        - Ух, проклятая! Дожить бы до того дня, когда от тебя и следа не останется!
        Из дощатой караулки, расположенной у ворот, доносились выкрики и смех солдат.
        Обычно идущих в Касбу обыскивали у ворот двое солдат и женщина в военной форме; процедура была довольно унизительная. Подходить к воротам полагалось по три человека — один за другим, — подняв вверх руки. Разговаривать в это время категорически запрещалось. По требованию солдат надо было беспрекословно открывать сумки, развязывать узлы и высыпать содержимое прямо на землю. Солдаты проверяли карманы, шарили за пазухой, порой велели даже снимать обувь. Порядок был общий для всех алжирцев, будь то мужчина или женщина.
        Возле ворот сейчас никого из алжирцев не было, а Рафиге очень не хотелось одной подходить к солдатам, терпеть их откровенно ощупывающие взгляды, слушать бесстыдные слова. Делая вид, что поджидает кого-то, она остановилась, посматривая по сторонам, как назло никто не шёл ни в Касбу, ни из Касбы… Догадываясь о причине её замешательства, солдаты у ворот оживились, предвкушая развлечение. Один крикнул:
        - Иди, эй!.. Иди, не бойся!
        Рафига решилась. Перекинув ремешок своей красной сумочки через плечо и закусив зубами чадру, она подняла руки и шагнула к воротам. Солдаты, переговариваясь и грубо посмеиваясь, уставились на неё. Рафига старалась не обращать на них внимания, бодрилась, но колени её дрожали, в животе посасывало.
        Здоровенный детина с широким лицом выступил вперёд и приказал:
        - Открой лицо!
        Рафига разжала зубы, края чадры разошлись в стороны.
        - Ого! Красотка! Черноглазая! — раздались восхищённые возгласы солдат.
        Рафига обожгла их гневным взглядом и отвернулась.
        Мигнув товарищам, тот же широколицый снова приказал:
        - Открывай сумку!
        Девушка покорно выполнила приказание.
        Громадной, как верблюжья ступня, ручищей солдат покопался в сумочке. Сам же защёлкнул её, нахально глядя в лицо девушки.
        - Под чадрой проверь! — подсказали ему приятели.
        Солдат легонько похлопал Рафигу по одному боку, по другому, и вдруг с силой сжал широкими ладонями маленькие тугие груди девушки.
        У Рафиги зашлось сердце от стыда и отвращения. Она с ненавистью ударила солдата сумкой по голове и, не говоря ни слова, быстро прошла в ворота. Солдаты заржали ей вслед, засвистели, затопали ботинками.
        Пылающая от негодования Рафига проклинала солдата, поминая его родню до седьмого колена. Она была так зла, что чувствовала себя способной перегрызть зубами горло негодяю. Сердце её словно хотело выскочить из груди.
        - Чтоб ты сдох, проклятый! — ругалась она. — Чтоб тебя шакалы сожрали, ублюдок!
        - Ну, ну, дочка, — сказал какой-то прохожий, — не ругайся, некрасиво так.
        Рафига удивлённо посмотрела ему вслед, ей казалось, что ругается она про себя. Постепенно девушка успокоилась, ей стало легко и весело, вокруг были только свои, нигде ни солдата, ни полицейского. Касба! Найдётся ли хоть один алжирец, равнодушный к этому слову! Для европейцев старый город был чем-то вроде этнографического музея, давал испытать им приятное чувство превосходства. Можно было сделать кислую мину, удивлённо поднять брови, презрительно улыбнуться. Европейцы осматривали самые потаённые уголки Касбы и неизменно морщили носы: «Бывает же такое невежество!.. Темень, грязь, нищета. И ещё кричат о самостоятельности… Вот болваны!»
        Да, Касба неприглядна. Ни широких улиц, ни высоких зданий, ни богатых магазинов, ни роскошных ресторанов, кафе, кинотеатров, улочки её тесные, кривые, в ухабах и очень грязны. Вся Касба занимает не многим больше площади, чем поместье Шарля Ришелье на морском берегу. Однако здесь находят приют десятки тысяч людей. Если бы выселить всех жителей Касбы из их жалких лачуг и вместо них разместить овец, животных поместилось бы, пожалуй, меньше. Как же не быть грязи?!
        Приземистые, лепящиеся друг к другу домишки, крохотные дворики, узкие скрипучие лестницы — всё это было старое, ветхое, облезлое. Что-то разваливалось до основания, что-то ремонтировалось, но нового не строилось ничего. Видимо, поэтому облик Касбы не менялся со временем, она оставалась всё той же древней, бедной Касбой. И всё равно люди любили Касбу, не чувствовали её сумеречности, не возмущались грязью. Разумеется, алжирцы знали цену свету и чистоте, но простором и чистым воздухом владели пришельцы, а истинным хозяевам осталась только Касба. Могли ли они по любить её, не дорожить ею?
        Нищета в старом городе начиналась у самых ворот. Вот две женщины, завернувшись в рваные чадры, сидят на земле, протянув за подаянием руки. Возле одной из них — маленькая девочка. Она только-только научилась ходить, а нищета уже оставила на ней свой след: тельце — одни косточки, ножки и ручки не толще прутика, грязное измождённое личико, слипшиеся волосёнки торчат во все стороны. И одета она в немыслимое рванье, на котором заплат больше, чем самого платья. Почему она нищенствует, где её отец? Кто знает! Может погиб на поле боя, а может быть, гремит кандалами в одной из тюрем.
        Позади женщин — старик на коленях, рядом с ним — ржавая пустая миска.
        Смешавшись с толпой, Рафига шагала по одной из трёх тесных улочек Касбы. Белые чалмы, красные фетровые фески, белые и чёрные чадры двигались ей навстречу сплошным потоком. И как ни спешила девушка, шаг пришлось замедлить. Возле длинного ряда лавчонок сидели на корточках, стояли и прохаживались люди. Невозможно было разобрать, кто продаёт, кто покупает. Продавали поношенную одежду, старую посуду, курево, спички, горох, кишмиш. Всё добро торгующих можно было легко погрузить на одного голодного ишака, но они надеялись что-то выручить; с настойчивостью и жаром зазывали покупателей, предлагая свои жалкие товары.
        Рафига дошла до рядов, где торговали тканями. Здесь и французский бархат, и английская шерсть, и японский шёлк, и американский нейлон, только вот покупателей нет, и торговцы, бессмысленно перегоняя костяшки счетов, тревожно думают о том, как будут рассчитываться с французскими кредиторами из нового города: война многим из них облегчила карманы.
        Неподалёку от мечети Рафига увидела полковника Франсуа и Бен Махмуда. Переговариваясь, они шагали неторопливо, по-хозяйски, не обращая внимания на любопытные взгляды окружающих. Рафига сильно недолюбливала Бен Махмуда.
        - Будь ты проклят вместе со своими очками! — пожелала она ему в спину и пошла дальше.
        Даже в самое оживлённое время дня в Касбе трудно было встретить европейцев. Исключение составляли только те французы и испанцы, которые сдружились с местным населением, такие же бедняки. Однако полковник Франсуа через каждые день-два регулярно появлялся здесь. Приходил один, без солдат. Какие дела привлекали его в старый город? Люди об этом не знали, каждый мог строить только собственные предположения.
        За кувшинным рынком Рафига свернула в совсем узкую улочку, стиснутую высокими глухими стенами глинобитных заборов, и остановилась у зелёной калитки. Пока она колебалась, входить или не входить, калитка, скрипнув, отворилась. Рафига вздрогнула, отступила, прижавшись к стене. Вздрогнула от неожиданности и вышедшая женщина в белой чадре. Всмотревшись, она воскликнула:
        - Ой, Рафига-джан!.. Ты ли это, козочка моя? Что же ты стоишь так? Заходи!..
        Это была Хатиджа, мать Мустафы.
        Рафига переступила через порожек.
        В тесном дворике хлопотали женщины, готовили товар для базара. Одна сушила выстиранную одежду, другая что-то штопала, третья молола крупу для кус-кус, четвёртая пряла шерсть. Даже оборванные босоногие детишки и те не слонялись без дела. И хоть Рафига запахнула чадру, её узнали. Женщины, поглядывая на неё, понимающе улыбались. Что ж, Мустафа хороший парень, скромный, он достоин самой лучшей девушки.
        По скрипучей крутой лесенке Рафига поднялась в балахану, где Мустафа жил с матерью.
        - Рафига! — обрадовался парень. Он сидел на постели, правая нога его была забинтована. — Долго ты заставила себя ждать, что, не могла вырваться?
        - Я скоро вернусь, дети, — сказала Хатиджа, оставляя их наедине.
        Мустафа поманил девушку.
        - Иди сюда, Рафига. Сядь поближе. Пожалуйста!
        - Ай, какая разница — сидеть или стоять.
        - Пожалуйста, садись. А не то я встану! — Мустафа опёрся на руку, делая вид, что собирается встать.
        Одним прыжком Рафига очутилась возле него.
        - Ты что делаешь, дурной? Мало тебе, что ли? Сиди уж спокойно!
        Мустафа обнял девушку, по телу Рафиги разлилась горячая волна. Не признаваясь сама себе, она трепетно ждала встречи с любимым, чувство её к Мустафе разрасталось с каждой минутой, приближающей долгожданный день. То ли долгая разлука, то ли тревога за будущее разжигали любовь девушки, но никогда прежде Рафига не испытывала такой нежности к этому доброму, сильному и ласковому парню. Сердце её билось неровными толчками, сегодня она была совсем иной: не вырывалась, не сдерживала пылкого Мустафу, не говорила: «О, аллах, как ты себя ведёшь!», а сама прижалась к нему и готова была ответить на его поцелуй. Первым опомнился Мустафа. Он вдруг смущённо отпустил девушку.
        Несколько минут они сидели молча, растерянные, не глядя друг на друга. Потом Мустафа спросил:
        - Что слышно в вашем доме? Не обижают тебя там?
        Рафига вздохнула, оправила платье на коленях.
        - Меня-то не обижают, а вот Малике, бедняжка, день и ночь плачет. А вчера вечером был большой скандал. Хозяин хочет отправить её вместе с Фатьмой-ханум в Америку.
        Глаза Мустафы округлились.
        - В Аме-ерику?..
        - Да. А Малике не хочет ехать. Хозяин своё: «Поедешь!» И началось! Такого я ещё никогда не видела у нас в доме. Веришь, хозяин чуть с кулаками не набросился на них обеих.
        - Вот негодяй!
        Рафига кивнула.
        - Ах, негодяй! Вот негодяй! — возмущался Мустафа. — Не так, так эдак — хочет оторвать Малике от доктора.
        Помолчав, Рафига печально сказала:
        - Когда мы только будем жить по-человечески, а, Мустафа? День и ночь на ногах, присесть некогда, а слышишь — только одни упрёки. Если бы не Малике, минуты не осталась бы в этом проклятом доме!
        - Не очень-то её расхваливай, — поддразнивал Мустафа девушку.
        - Это почему же?
        - Будь она такой хорошей, как ты говоришь, не танцевала бы на глазах у доктора с генералом.
        - А что ж такого? Пусть себе танцует. Разве это стыдно?
        - Да нет, не в том дело.
        - А в чём?
        - Сегодня танцует, а завтра…
        - Замолчи! — рассердилась Рафига. — У вас, мужчин, только одно на уме!
        - Разве не вы, женщины, тому причиной? — улыбнулся Мустафа. — Не будь вас, мы спокойно приходили бы в этот мир и так же спокойно уходили бы из него.
        - Перестань! Не хочу даже разговаривать с тобой!
        - Ну, не сердись, Рафига, — примирительно сказал Мустафа. — Неужели всерьёз рассердилась? С тобой и пошутить нельзя. Да мыслимо ли, подумай, представить мир без женщин? Тысячу раз хвала всевышнему, создавшему вас!
        Рафига лукаво взглянула на Мустафу: то-то же!
        Мустафа взял одну из лежавших на полу папирос, закурил, глубоко затянулся.
        - Не тужи, Рафига моя. Скоро, даст бог, выгоним и генерала и полковника. Кончится война, — вернётся твой отец и брат вернётся. Поедем мы с тобой в родное село. Говорят, все имения французов будут поделены между феллахами. Получим и мы с тобой землю и воду, заживём, как подобает людям.
        Рафига вздохнула:
        - Да услышит тебя аллах!
        Послышался голос муллы, призывающего правоверных к молитве. Рафига взглянула на свои ручные часики.
        - Ой, мне пора! Пойду! Вечером опять гостей ждём. Каждый божий день гости! Вчера всю ночь сидели, до рассвета в карты играли.
        - Кто был?
        - Очкастый этот, Бен Махмуд!.. И ещё какой-то, то ли Жерар, то ли Мерар, не знаю. Из Парижа, говорят, приехал.
        - Генерала не было?
        - Нет. Он позавчера приходил.
        Мустафа задумался, опустив голову, потом поднял на Рафигу посерьёзневшие глаза.
        - Знаешь, зачем я просил тебя прийти?
        Рафига с лёгкой досадой шевельнула бровями.
        - Откуда я могу знать?
        - Есть для тебя, милая, одно поручение. Очень важное и серьёзное. Поручение революции!
        - Кого? — удивилась Рафига — Революции? Кто это такой?
        Мустафа понял, что забрался слишком высоко. Он и сам не очень понимал смысл этого слова. Для него, простого деревенского парня, вчерашнего феллаха, это слово было довольно расплывчатым и неопределённым. Но нельзя же было признаться в этом Рафиге! И он, многозначительно улыбнувшись, сказал:
        - Революция, милая Рафига, не какой-то определённый человек. Это, как бы тебе сказать, знамя всего народа. Все мы поклоняемся ему. И ты, и я — мы революционеры. Вот наши борются против французов. Кто руководит ими? Революция. Кто их вдохновляет? Революция. Поняла?
        Девушка ничего толком не поняла, но времени для разговоров не оставалось, и она сказала:
        - Ладно, говори лучше, что за поручение. Снова книги принести, что ли?
        - Нет, — отрицательно покачал головой Мустафа. — Тут дело потруднее.
        Он вытащил из-под паласа заклеенный конверт.
        - Возьми. Это надо немедленно вручить доктору.
        - Разве он приехал?
        - Приехал.
        - Вот Малике обрадуется!
        - Да она, наверно, уже знает. И, к сожалению, не только она.
        - А кто ещё?
        Мустафа помедлил.
        - Рыжий генерал тоже знает… За доктором установлена слежка. Надо обязательно его предупредить… Только молчок. Слышишь?
        Рафига обиделась:
        - Что я, не понимаю?..
        - Будь осторожна. Если письмо попадёт в руки солдатам…
        - Ну, ну… Не повторяй каждый раз! Сам ведь говорил, что страх от смерти не убережёт.
        - Молодец, Рафига! Дай я тебя обниму за эти слова. Иди сюда!
        Послышались шаги. Рафига выхватила из рук Мустафы конверт, отвернулась и, сложив его вдвое, спрятала на груди, плотно завернулась в чадру и ушла.
        Глава восьмая
        

1
        После поездки в лагерь повстанцев Решид никак не мог прийти в себя. Ужасающие разрушения, страдания людские саднили сердце. Чего стоил один этот сумасшедший! Его смех преследовал Решида всюду. Теперь около него нет ни одного человека, которому можно было бы доверить свои мысли и смятенные чувства. Не в силах сдержать их, Решид сел за дневник. Решид больше всего любил этот поздний вечерний час, когда на улице темным-темно, дома всё затихло, и можно посидеть одному при свете настольной лампы, собраться с мыслями.
        Он писал строку за строкой. «Я смалодушничал, наверно, надо было остаться. Я дал клятву не пить, но не дал клятвы бороться до победы. В чём же состоит долг врача — ждать, когда тебя позовут или самому кинуться на помощь? Кажется, все мои прежние представления о долге и о своём назначении в жизни — рухнули…»
        - Сынок, — тихо позвала Ахмеда Джамиле-ханум.
        Решид положил ручку и оглянулся: у порога, сложив руки на животе, стояла мать.
        - Сынок, Фатьма пришла.
        - Кто пришёл? — не понял доктор.
        - Фатьма. Мать Малике.
        - Что ей надо в такое позднее время?
        - Не знаю… Говорит, хочет тебя видеть.
        Ахмед подошёл к матери. Он знал, что со времени его отлучки мать беспрестанно тревожится, живёт в ожидании чего-то недоброго, и, как умел, старался поддержать её, успокоить, хотя и сам находился во власти дурных предчувствии. Ахмед обнял Джамиле-ханум за сухонькие плечи:
        - Фатьма-ханум редкая гостья, мама. Иди, приготовь угощение и скажи, что я сейчас…
        Но Фатьма-ханум уже сама входила в комнату.
        Решид, конечно, понимал, что с обычными визитами в такой час не ходят. Однако, ничем не выдав своего удивления, как всегда, любезно поздоровался:
        - Добрый вечер, ханум. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь.
        И уловил в ответе гостьи нотки не то смятения, не то неприязни:
        - Рассиживаться особенно некогда.
        Оставив этот, пока ещё скрытый, выпад без внимания, доктор попросил мать принести чай, сам подошёл к столу, не торопясь собрал исписанные листки, аккуратно сложил их, запер в стол и только после этого спросил:
        - Какое дело вам угодно поручить мне, ханум?
        Мать Малике смотрела на него с горьким укором. Она собиралась говорить с доктором резко и зло, но при виде этого человека, который чуть не стал её зятем и которого она в глубине души по-прежнему считала достойным человеком, решимость её значительно убавилась, и непримиримое требование прозвучало как мольба:
        - Мне угодно… Я хочу… Оставь в покое Малике…! Забудь дорогу к нам!..
        Доктор видел, до какой степени она взволнована, как трудно ей говорить. Тем большая сдержанность и деликатность требовалась от него самого:
        - Не сердитесь, ханум, но такие вопросы сгоряча не решаются. Я поговорю с Малике… Но прошу вас, объясните, что произошло?
        - И ты не знаешь, что произошло?!
        - Поверьте слову — нет.
        Фатьма-ханум окончательно растеряла все те гневные упрёки, которые приготовила дорогой. Ей, учтивой, отлично воспитанной женщине, не приходилось ещё попадать в такие ситуации… Она хотела бы выкрикнуть в лицо доктору, что он связался с бандитами, что хочет погубить не только себя, но и всю их семью тоже, а вместо этого вдруг рванула с головы чадру, соскользнула с кресла на колени и заплакала.
        - Взгляни на мои седые волосы! Я старая женщина, и я на коленях умоляю тебя: оставь в покое моё дитя! Умоляю!.. — она схватила со стола свою сумку, раскрыла её и высыпала на стол драгоценности. — Вот, возьми, всё это — твоё! Всё возьми, уезжай куда-нибудь, оставь мою дочь!..
        Доктор Решид растерялся. Первым движением его было поднять гостью с пола. Однако её минутная слабость уже прошла. Фатьма-ханум с досадой оттолкнула протянутую руку и поднялась, оправляя чадру.
        - Не горячитесь, ханум. Давайте поговорим спокойно. Вы об этом Малике сказали? Она согласна?..
        Сердито утирая остатки слёз, гостья кивнула.
        - Тогда чем же вызваны ваши переживания, ханум? Если Малике не желает меня видеть, значит, нет и причины для ваших волнений. Любовь силой не завоевать, это вы знаете не хуже меня.
        Доктор стал собирать драгоценности, чтобы положить их обратно в сумку.
        Вдруг послышался какой-то шум, невнятные грубые голоса, и раздался крик Джамиле-ханум. Она кричала так жалобно, что у доктора подкосились ноги. Роняя на ковёр драгоценности, он бросился из комнаты, но не успел миновать приёмную, как дверь широко распахнулась, пропуская майора Жубера. Вслед за комендантом вошли три французских автоматчика.
        - Добра вечер, са'аб тохтор! — нарочито ломая язык, произнёс Жубер. Его губы кривились в усмешке.
        Борясь с охватившим его волнением, доктор Решид попытался выдавить из себя ответную улыбку.
        - Вы случайно не заблудились, господин майор?
        - Военным это не свойственно, — снова усмехнулся Жубер. — Я пришёл именно к вам.
        - Чем могу служить?
        - Вы не слишком гостеприимный хозяин, доктор. Не кажется ли вам, что в кабинете нам было бы удобнее разговаривать?
        - Прошу, входите.
        В этот момент мимо них, кутаясь в чадру, проскользнула к выходу Фатьма-ханум.
        - Задержать! — коротко бросил через плечо Жубер и шагнул вслед за доктором в кабинет.
        Ни на столе, ни на полу драгоценностей уже не было.
        Комендант по-хозяйски расположился в кресле за столом. Доктор остался стоять.
        - Присаживайтесь, — сказал Жубер, но доктор словно не слышал. Первая растерянность как будто прошла, но мысли ещё метались как в горячке, мешали сосредоточиться, найти такое необходимое в этот момент равновесие.
        Двое солдат втащили в кабинет упиравшуюся Фатьму-ханум, Жубер смотрел на неё с профессиональным интересом.
        - Прошу вас, мадам, открыть лицо, — потребовал майор.
        Фатьма-ханум продолжала упираться.
        - Может быть, вам помочь?
        После этого, заданного угрожающе-вежливым тоном, вопроса она приоткинула чадру.
        - Как вы сюда попали, мадам?! — В голосе Жубера слышалось неподдельное удивление.
        Фатьма-ханум метнула на доктора уничтожающий взгляд — только что пережитый стыд погасил в её сердце искорку сочувствия:
        - Вот у этого безумного спросите, как я сюда попала! — Она повернулась к Решиду. — Ну, чего тебе не хватает, скажи? Живёшь, слава богу, хорошо, всё у тебя есть. Так нет же, спутался с разными смутьянами, и себе жизнь портит, и другим! Дождался вот на свою голову!
        - Вы же умная, чуткая, ханум, — тихо сказал доктор Решид. — Вы сами испытали настоящее чувство, почему вы отказываете в этом другим? Настоящая любовь не приходит и не уходит по желанию.
        В лице Фатьмы-ханум что-то дрогнуло. Но тут манор Жубер решил, что пора вмешаться в разговор.
        - Вы свободны, мадам. Мы сами объясним господину доктору, что такое любовь. Можете быть спокойны.
        Фатьма-ханум глубоко вздохнула. Встретившись глазами со взглядом Решида, она потупилась, опустила чадру и пошла к выходу со смешанным чувством исполненного долга, негодования и… жалости.
        Майор Жубер приказал солдатам начинать обыск, потрогал запертые ящики стола и бросил:
        - Ключи!
        Возражать было бесполезно. Решид вытащил из кармана связку ключей и бросил на стол.

2
        Генерал Ришелье нервничал. Приближались события, которых он ждал давно. Собственно, первый шаг уже был сделан, иначе генерал не арестовал бы доктора Решида. Он отлично понимал, что подобная акция неизбежно вызовет большие волнения среди алжирцев. И всё-таки отдал этот приказ. Нарочно отдал. А тетрадь, изъятая у доктора при аресте, подтверждала, что он поступил совершенно правильно и своевременно. Опоздай он только на один день, это строки с быстротой моровой язвы распространились бы среди населения. Но, однако, доктор и стишками баловался?
        - Что же вы, полковник, не сказали мне, что наш доктор вдобавок ко всему ещё и поэт? — обратился генерал к сидевшему в кресле полковнику Франсуа:
        - Я этого не знал. Никогда не читал стихов Решида.
        - Пожалуйста, прошу вас, полюбуйтесь. Даже по-французски пишет.
        Франсуа с интересом взял протянутый листок, — прочитал, хмыкнул. Генерал насторожился.
        - Вам что-то кажется смешным, полковник?
        - К сожалению, вы ошиблись, мой генерал, — это стихи не доктора Решида.
        - А чьи?
        - Наши, отечественные.
        - То есть как это — наши?
        - Это из Виктора Гюго. «Тёмные ночи».
        Генерал взял листок обратно и, бормоча себе под нос, начал читать:
        - Здесь право попрано. У силы же ответ
        На все вопросы дня — «давить». Иного нет.
        Везде — голодные, какой ни вспомнить город:
        Худеет Франция от своего позора.
        Прибавки труженик потребует — и вот
        С ним пушка разговор в открытую ведёт,
        Чтоб ярость нищеты глушили гром и пламя…
        Ришелье сердито отшвырнул бумагу и, чтобы скрыть неловкость, пошутил:
        - Жаль, рано умер Гюго!
        Полковника Франсуа забавляло неловкое положение, в которое попал генерал. Ришелье вызвал его, чтобы позлорадствовать, показать всю недальновидность поведения полковника по отношению к доктору Решиду. Ну что ж, Франсуа постарается отплатить ему тем же.
        - Хорошо, если окажется, что вы не поторопились с арестом, мой генерал. У доктора Решида весьма много благодарных пациентов и друзей. Для его ареста нужны, по-моему, довольно веские основания.
        У генерала кровь прилила к лицу.
        - Ей-богу, полковник, вы оригинал! Основания… Какие по-вашему нужны ещё основания? Вот слушайте, что он пишет: «Всюду убийства, разрушения, смерть… Истребляется целый народ. Мне стыдно за Францию так, как если бы я сам был французом». Дальше слушайте: «С той ночи, — это он имеет в виду ту ночь, когда эти бандиты посмели подняться! — прошло более шести лет. За эти годы цветущая страна стала сплошной тюрьмой, и всё равно этот удивительный народ сражается. Пришло время всем разделить судьбу своего народа. Пример доктора Руа передо мной как упрёк, а ведь он француз!»
        Ришелье поднялся и зашагал по комнате, вытирая платком вспотевшее лицо. Остановился возле полковника и, глядя на него сверху вниз, сказал:
        - Может быть, хватит оснований? Самый фанатичный коммунист с удовольствием подписался бы под этими строками. Нет, дорогой полковник, вы или слишком осторожны или слишком беспечны. Если мы…
        Сильный грохот помешал генералу договорить. Через мгновение грохот повторился. И почти сразу же — ещё.
        Генерал шагнул к окну. Полковник Франсуа не спеша поднялся и тоже выглянул. Раздирая чёрное полотнище ночи, вдали поднималось к небу багровое трескучее зарево. Слышались винтовочные и автоматные выстрелы. Захлебнулась и, набрав силу, тревожно завыла сирена. Ришелье обернулся к полковнику.
        - Может, вам такие «основания» нужны, полковник?
        У дверей щёлкнул каблуками запыхавшийся капитан Жозеф.
        - Ваше превосходительство… в порту взорваны артиллерийские склады!
        Ришелье только махнул рукой. Жозеф козырнул, круто повернулся и убежал. Генерал снова стал всматриваться в пляшущие языки пожара.
        - Вы думаете, полковник, это горят артсклады? Нет, трижды нет! Это Франция охвачена пламенем. Вы говорите, что болеете душой за её судьбу? Так идите и попробуйте погасить этот огонь. Найдите поджигателей! Накажите их!..
        Полковнику давно уже не терпелось уйти, но не было повода. Поэтому он охотно сделал вид, что принял издёвку генерала за настоящий приказ и, холодно простившись, вышел.
        Ришелье сел за стол и, опустив голову на руки, крепко сжал ладонями виски. Минут десять сидел неподвижно, потом позвонил дежурному и велел привести арестованного.
        Доктор Решид вошёл, позвякивая кандалами на скованных руках.
        Генерал подошёл к нему и, словно оценивая, оглядел с головы до ног.
        - Хорошо ли устроились, мсье доктор? Вы, конечно, привыкли к шикарным парижским гостиницам? Придётся извинить нас, что не смогли обеспечить вам такой же комфорт.
        Доктор Решид пожал плечами.
        - Кто взобрался на холм, тот рано или поздно должен спуститься вниз, господин генерал.
        Генерал не сомневался, что имеет в виду доктор. Конечно, всё то же: желание разделить судьбу народа. Ришелье снисходительно сказал:
        - Намерения у вас благородные, мсье доктор. Не будете ли вы так любезны пояснить, когда они у вас появились: до поездки в горы или после?
        - Любое намерение зависит от обстоятельств, господин генерал. У меня на руках кандалы, какие могут быть желания в таком положении? Вы превратили жизнь в каторгу и ещё говорите о каких-то желаниях.
        - Довольно! — грубо оборвал доктора генерал. — Прошу только отвечать на вопросы! Цель вашей поездки в горы?
        - Меня попросили помочь больному.
        - Раненому? — уточнил Ришелье.
        - Да.
        - Его имя?
        - Полковник Халед.
        Генерал не верил своим ушам. Он ожидал запирательства, лжи, оправданий, ждал, что придётся с трудом вытягивать истину из этих хитросплетений. А всё оказалось значительно проще, легче. Сразу же полная откровенность: ездил помочь мятежнику Халеду. Какого лешего ещё нужно? Вполне достаточно, чтобы вздёрнуть этого лекаришку на ближайшем фонаре!
        - А вы знаете, мсье доктор, кто такой полковник Халед?
        - Это не имеет для меня ровно никакого значения. Я врач, господин генерал, для меня есть только одни закон — врачебная этика.
        - Так. А до политики, значит, вам дела нет? — генерал взял со стола тяжёлую кожаную папку, куда были сложены изъятые у доктора записки. — А вот это что? — Он потряс папкой перед носом доктора. — Это, я спрашиваю, что? Тоже относится к области врачебной этики? Для чего вы писали это?
        Доктор слегка отстранился.
        - Писал для себя. Просто впечатления…
        - Сытый африканский осёл! — заревел Ришелье и с размаху ударил доктора папкой по лицу. — Вот тебе впечатления!.. Я тебе покажу впечатления, глупая скотина!
        Генерал швырнул папку на стол. Его трясло от ярости. Он ругался самыми грубыми солдатскими словами. Наконец, приказал застывшему у дверей капитану Жозефу:
        - Убрать эту тварь!

3
        Арест — доктора Решида взбудоражил весь город. Только об этом и говорили. Что случилось? Почему арестован? Каждый высказывал собственные предположения:
        - Говорят, оружие партизанам возил!
        - Говорят, генералу в лицо плюнул!
        - Говорят, полковника Халеда оперировал.
        - Говорят, дочку Абдылхафида хотел увезти!
        К полудню возле больницы Решида собралось множество парода. На улицу вышли даже больные, пришли женщины с детьми. Люди всё прибывали, и толпа накатывала на тротуар. На голову генерала и на весь его род сыпались проклятья. А тут ещё пришла мать доктора — Джамиле, вся в чёрном, горько рыдая. Возмущение достигло предела. Послышались возбуждённые голоса:
        - Чего стоять? Пошли к генералу!
        - Правильно! Пусть освободит доктора или нас вместе с ним посадит!
        - Идёмте! Утопающий дождя не боится!
        - Мольбой пощады не вымолишь!
        - Идём к генералу!
        Толпа заволновалась и бурной рекой потекла по улице к военному гарнизону.
        В это время Ришелье слушал доклад коменданта. Толпа собралась возле больницы? Хорошо, пусть собираются. Шумят? Пусть шумят, пусть поднимают пыль. Тот, кто готов к урагану, не боится ветра.
        Пришёл полковник Франсуа, дополнил доклад коменданта некоторыми подробностями. Ришелье сказал ему с укоризной:
        - Вы, полковник, хотите и на корабле плыть, и шторма боитесь. Так ничего не выйдет. Если трусите, так оставайтесь на берегу, отойдите от моря подальше. А всего лучше, езжайте в Сахару и продолжайте свои изыскания о несуществующей истории Африки. Право слово! На пыльных полках архива найдётся местечко и для ваших домыслов.
        Некрасивое, иссечённое морщинами лицо полковника Франсуа густо покраснело. Ему ещё не проходилось выслушивать таких оскорблений. Он даже смешался и не сразу нашёл, что ответить. Генерал поднялся и, высокомерно глядя на Франсуа, отрезал:
        - Всё, полковник. Можете заниматься своими служебными обязанностями.
        Франсуа чуть не до крови прикусил губу.
        Когда за ним захлопнулась дверь, генерал выругался:
        - Подлец! Трус несчастный! И ещё смеет называть себя французом!
        Майор Жубер сочувственно улыбнулся генералу, а тот так злобно смотрел на коменданта, словно Жубер, а не Франсуа вывел его из себя.
        - Вот что, майор, с сегодняшнего дня установите за полковником наблюдение. Выявите все его связи в гарнизоне, всех знакомых в городе. Из города без моего разрешения не выпускать!
        Жубер дотронулся двумя пальцами до козырька и направился к выходу, но в дверях столкнулся с капитаном Жозефом.
        - Ваше превосходительство! Мусульмане заполнили площадь. Требуют освобождения доктора Решида, — проговорил запыхавшийся Жозеф.
        Сообщение как будто даже обрадовало генерала. Он приказал Жуберу:
        - Возьмите солдат и разгоните весь этот сброд! Не разойдутся добром — откройте огонь! Быстро!
        Комендант вторично прикоснулся к козырьку и побежал выполнять приказание.
        Площадь перед зданием гарнизона была запружена народом. Неслись крики, вздымались вверх сжатые кулаки…
        Высокие железные ворота распахнулись. Со двора стремительно выехали три машины с пулемётами, установленными в кузове. В средней машине сидел сам комендант. Он поднялся и оглядел сверху бурлящую, как штормовое море, толпу. Куда ни глянь, чалмы и чадры, на лицах решимость и гнев, но это не остановило майора. Его зычный голос прокатился по широкой площади:
        - Кто вас сюда звал?! Разойдитесь! Сейчас же разойдитесь по домам!..
        Площадь будто взорвалась.
        Посинев от натуги, Жубер закричал:
        - Замолчать!.. Даю пять минут!.. Через пять минут буду стрелять!..
        Угроза не произвела на людей никакого действия. Напротив, толпа бушевала ещё сильнее.
        Откуда-то появился Бен Махмуд. Размахивая руками, во всю силу завопил:
        - Люди! Народ! Не создавайте базар, не теряйте голову! Шумом важные дела не решают! Расходитесь спокойно по домам, занимайтесь своими делами. Мы сами — уважаемые люди города — пойдём к его превосходительству господину генералу!
        - Предатель! — послышалось из толпы.
        - Совести нет!
        - Продажная шкура!
        Бен Махмуд растерянно оглядывался по сторонам, продолжая свои увещевания. Но оскорбления сыпались всё гуще.
        По команде Жубера, солдаты заклацали замками пулемётов, тонкие стволы поползли вниз.
        Высокий худой человек в белой чалме, чёрном халате и светозащитных очках протискался сквозь толпу к Джамиле-ханум.
        - Мать! Никто, кроме вас, не сможет убедить их разойтись по домам. Скажите им, если не хотите, чтобы пролилась невинная кровь! Пусть идут!
        Несколько минут Джамиле-ханум стояла молча, собираясь с силами. Потом подняла голову. Голос её дрожал, но в умных, скорбных глазах слёз не было.
        - Матери, отцы, дети мои, — сказала она, — давайте разойдёмся по домам!.. Не будем понапрасну искушать судьбу. От неё не ушёл никто. И мой мальчик… мой Ахмед испытает то, что предписано ему судьбой… Да поможет ему всевышний!.. — И она первая пошла по узкому коридору, образованному расступившимися перед ней людьми.

4
        Фатьма-ханум сладко спала под шум дождя и вдруг проснулась, как от толчка, прислушалась. За окном было тихо. С опаской поглядывая на мужа, выводившего носом невообразимые рулады, она нашарила ногой возле кровати шлёпанцы, встала и, стараясь не шуметь, слегка переваливаясь, направилась к двери.
        Тишина… Абсолютная тишина! Неужто и прислуга спит? Им-то пора уже вставать. Она хотела спуститься вниз, по вдруг заметила, что дверь комнаты Малике открыта настежь. Сердце её часто забилось. Она вошла в комнату — постель раскрыта, холодная, Малике нигде нет. Куда она могла пойти в такую погоду? Неужели правда сбежала?
        Фатьма-ханум стояла подавленная, растерянная, не зная, что предпринять. Вся она как-то вдруг ослабла, ноги не повиновались, кое-как спустилась с лестницы: осмотрела гостиную, столовую — нет нигде! Входная дверь заперта изнутри, а сторож спит, положив голову на подоконник. Она разбудила его.
        - Где Малике? Куда ушла?
        Сторож растерянно таращил сонные глаза. Не помня себя, в отчаянии Фатьма-ханум закричала:
        - Убежала!.. Доченька!.. Убежала!.. Убежала!..
        На крик сбежалась прислуга, спустился и сам Абдылхафид, пыхтя, как паровоз. Он был в длинной белой рубахе, ночная стоптанная туфля всё время соскакивала с одной ноги, и он сердито нащупывал её на ступеньках.
        - Плачь, дура! Плачь! — закричал он на жену.
        Не обращая на него никакого внимания, она горько рыдала:
        - О, аллах! Почему я такая несчастная! Доченька моя! Дитя моё! Где ты?
        А Малике, промокшая до нитки, дрожа от холода и отвращения, сидела в военной комендатуре. После ареста Ахмеда жизнь в родном доме стала девушке невыносимой. Она действительно решила уйти, добраться до Касбы. Там мать Ахмеда, Мустафа, Рафига… Они поймут её и помогут. Однако попасть в Касбу оказалось не так-то просто. Не успела Малике пересечь улицу Виктуар, как молодчики республиканского отряда безопасности остановили её.
        - Куда отправилась так рано, водяная крыса? — спросил одни из трёх окруживших её парней.
        Малике притворилась, что не знает французского языка и молча испуганно смотрела на них.
        Один из парней спросил на ломаном арабском языке:
        - Куда идёшь? В Касбу?
        Малике утвердительно кивнула головой.
        - Партизанка! — решительным тоном сказал толстяк с рыжими усиками, — сажайте её в машину!
        Малике поняла, что сопротивление вызовет лишь ещё большую наглость. Она пошла к машине и села.
        В комендатуре с девушки, бесцеремонно стащили чадру, проверили сумочку и карманы, а потом принялись довольно грубо вслух обсуждать её прелести, будто её самой здесь и не было. Малике сидела вся напрягшись, с пылающими щеками. Однако пока дальше зубоскальства дело не шло, никто ни о чём с ней не говорил, видимо ждали кого-то…
        Тем временем в доме Абдылхафида суматоха продолжалась. Фатьма-ханум рыдала, обвиняя во всём мужа. Абдылхафид в свою очередь ругал её, грозясь кинуть всё к чертям — и пусть живут, как хотят. Но это была пустая угроза. В душе Абдылхафид был не менее встревожен, чем Фатьма-ханум. Ведь Малике его единственное дитя. Ради неё он копил богатство, лелеял мечту о внуках, которые продолжат род Абдылхафидов, не дадут ему сгинуть. Неужели всё это оказалось несбыточной мечтой? И какой позор! Втайне он жалел, что так жестоко обошёлся с дочерью.
        Абдылхафид поднял на ноги всех, кого мог. Приехали Бен Махмуд и Лила. Они в свою очередь стали звонить всем своим знакомым. В первую очередь Лила позвонила генералу, однако не застала его ни дома, ни в штабе. Не удалось поговорить и с майором Жубером. Не долго думая, Лила помчалась в комендатуру.
        Майор Жубер не успел войти в свой кабинет, как она буквально ворвалась к нему. Встревоженный вид Лилы сильно удивил его.
        - Что случилось, мадам? — спросил он, забыв даже поздороваться.
        - Малике пропала!
        - Как пропала?
        - Так, пропала!.. Помогите… Родители в отчаянии… Я звонила генералу. Но не могла найти его. Он куда-то уехал.
        Жубер вдруг оживился:
        - Постойте, постойте… Ребята поймали одну партизанку. Может быть, это и есть Малике?
        Майор нажал кнопку. Вошёл дежурный.
        - Приведите задержанную.
        Через некоторое время «партизанку» привели.
        - Малике! Ты что, с ума сошла? — кинулась к ней Лила. — Боже мой, на кого ты похожа?!
        Она горячо обняла её.
        На Малике была старая чадра, принадлежавшая Рафиге, мокрое платье обвисло, в туфлях хлюпала вода, волосы влажными прядями беспорядочно падали на виски, на лоб, на плечи, закрывали глаза.
        Лила с интересом, как бы впервые разглядывала её. Потом строго сказал:
        - Поедем домой… Мама твоя без сознания лежит!
        - Не поеду! — твёрдо сказала Малике.
        - Как не поедешь?
        - Так, не поеду… Пусть без меня живут.
        - А куда же ты собираешься?
        - Найду куда… Не беспокойся.
        - Под конвоем отправим. Лучше поезжайте, — пригрозил Жубер.
        - Не поеду! Считайте меня партизанкой, сажайте в тюрьму.
        - Сумасшедшая! Готова даже быть партизанкой, лишь бы… — Лила не договорила. — Соедините меня, пожалуйста, с Абдылхафидом, — повернулась она к майору.
        Он сразу же исполнил её желание.
        - Поздравляю! Малике нашлась, — сказала она Абдылхафиду, добродушно улыбаясь, будто и не было никакого спора с Малике. — Приезжайте! Только скорее… Да, да… Скорее!
        Она положила трубку на рычаг.
        - Недаром говорят, что любовь сильнее смерти. Как вы считаете, майор Жубер?
        Жубер усмехнулся:
        - Ей-богу, мадам, такому испытанию никогда не подвергался, так что ничего не могу сказать…
        Глава девятая
        

1
        Доктор Решид содержался в специальной тюрьме для политических заключённых — в одиночной камере. Он мужественно встретил удар и старался не поддаваться унынию. Не у него одного такая судьба, он разделил участь тысяч, нет, десятков тысяч невинных людей.
        Решид стоял под узким, забранным железной решёткой окном и, запрокинув голову, смотрел на маленький, чуть не с ладонь, голубой лоскутик неба. Глядя на него нельзя было себе представить, что мир огромен и где-то шумит морской прибой, светит солнце, дует свежий ветер. Откуда быть здесь свету и воздуху? В тюрьме специально предусмотрена темнота и сырость, очевидно для того, чтобы человек почувствовал себя преступником… Трудно было Ахмеду. Он сосредоточил все свои силы на одном: держаться с достоинством, какие бы испытания ему ни пришлось претерпеть — не унизиться перед грубой силой. Но молодое сердце нелегко было усмирить. То его захватывала волна гнева, то оно сжималось, как в тисках. В такие минуты Ахмед старался уйти в воспоминания. Горькие и сладостные, они раздвигали перед ним стены тюрьмы и переносили в прошлое.
        Железная дверь камеры со скрежетом отворилась. Раздался окрик:
        - Выходи!
        Решид вспыхнул от этой бесцеремонной грубости, по сдержался — что толку спорить с каменной стеноп?
        В длинный коридор выходило множество дверей. Двери, двери, двери… И за каждой бьётся чьё-то сердце, рвётся на вольный простор. Сколько же здесь несчастных, думал доктор.
        Его привели в комнату, расположенную в самом конце коридора. Здоровенный лейтенант с повязкой на левом глазу и трое рослых солдат сидели за столом и пили пиво. Едва дверь отворилась, лейтенант поднялся и показал на место за столом:
        - Пожалуйте, мсье доктор…
        Решид остался стоять. Конвоир чувствительно двинул его кулаком в затылок:
        - Садись, если приглашают!
        Доктор сел.
        Лейтенант протянул ему кружку с пивом.
        - Пейте.
        Пить хотелось немилосердно, он бы с наслаждением выпил холодное пиво, но вспомнил клятву, которую дал в доме Бенджамена.
        - Спасибо, — сказал он, — я не пью пива.
        - А-а, вы же мусульма-анин! — протянул лейтенант. — Хмельное пить вам аллах запретил. Ну, тогда умойтесь. — И он плеснул пиво в лицо доктору.
        - Умывать — так уж по-настоящему! — поддержал один из солдат, опрокидывая на голову доктора весь жбан.
        Комната огласилась хохотом.
        Решид вскочил на ноги.
        - Кто вам дал право издеваться!
        Лейтенант тоже поднялся.
        - Какое же это издевательство? — лениво процедил он. — Мы просто хотим тебя освежить — разве это издевательство? Тебе же добра желают, дурак, — и деловито, почти не размахнувшись, ударил доктора в подбородок.
        Решид качнулся, с трудом устояв на ногах.
        - Раздеть! — приказал лейтенант.
        Солдаты мгновенно сорвали с доктора одежду и втолкнули в смежную комнату. Она была просторнее первой, но совершенно без окон, зато под потолком ярко горела лампа. Два стула стояли посередине комнаты. А в углу, в ванне, тяжело дышал какой-то человек. Его обросшее бородой лицо едва-едва виднелось над поверхностью воды.
        - Садись! — велел лейтенант доктору, указывая на один из стульев.
        Доктор послушно сел и тут же с криком вскочил, ужаленный током. Солдаты захохотали. Лейтенант криво усмехнулся.
        - Не нравится, господин доктор? Ну, тогда иди садись на этот стул. Иди, иди, не бойся, этот — удобнее.
        - Вы не имеете права так издеваться над человеком! — гневно сказал Решид. — Вы ответите за свои поступки!
        - Ответим, — согласился лейтенант и тяжёлой ладонью наотмашь хлестнул доктора по щеке.
        У Решида потемнело в глазах.
        - Посадить его!
        Солдаты схватили доктора под руки. Он весь сжался, ожидая удара тока, но стул и в самом деле оказался обычным. Доктор перевёл дыхание.
        Лейтенант приказал вытащить человека из ванны и вышел.
        Решид сидел оглушённый, не в силах собрать растрёпанные мысли. Это только начало, — билось в висках, — это только начало. Что же ещё предстоит вынести? Достанет ли сил? Без следствия, даже не предъявив обвинения, так мучают. Закон!.. Справедливость! Вот он — закон!
        Солдаты выволокли человека из ванны. Доктор всмотрелся — и похолодел. Всмотрелся пристальнее. Неужто он? Сомнений не оставалось, это был действительно Бенджамен. Он лежал с закрытыми глазами, тяжело дыша, прикрученный верёвками к широкой доске. Его измождённое лицо было жёлтым, как у покойника, беспомощно болталась культяпка левой руки.
        Солдаты отошли в сторону, с любопытством наблюдая за доктором. Один кивнул в сторону Бенджамена.
        - Узнал, что ли, своего учителя?
        «Мерзавцы! — мысленно выругался Решид. — Бешеные собаки!»
        Вернулся лейтенант, дымя папиросой, осведомился:
        - Ну, как? Узнал?
        - Что это за ученик, который не узнаёт своего дорогого наставника. Узнал, конечно, — ответил один из солдат.
        Лейтенант не спеша подошёл к небольшому столику и нажал скрытую под крышкой стола кнопку. Закричав от неожиданной режущей боли, доктор вскочил со стула: его снова ударило током.
        Сердце у Решида колотилось так, будто хотело выскочить из груди. Неимоверным напряжением воли он подавил охвативший его дикий ужас: предстояло ведь подготовить себя к чему-то ещё более страшному.
        Лейтенант невозмутимо курил. Докурив, он сказал:
        - Придётся вам всё-таки искупаться, господин доктор, только как бы и ванна наша не пришлась вам не по вкусу.
        Солдаты притащили что-то похожее на металлическую лестницу и велели доктору лечь на перекладины. Сопротивляться было бесполезно, и он лёг навзничь, как ему приказали. Его накрепко привязали к «лестнице», заткнули рот кляпом и положили в ванну. Потом открыли кран. Ледяная струя больно ударила по телу, в мгновение вода наполнила ванну и добралась до рта и носа. Воздуха не хватало. Стало трудно дышать. Доктор бессильно метался, стараясь поднять голову выше, но вода всё прибывала. Захлёбываясь, он из последних сил рванулся всем телом, но кожаные ремни не пускали. Силы оставили его, черноволосая голова погрузилась в воду.
        Один из солдат подбежал и перекрыл кран, а двое других вытащили безжизненное тело и стали откачивать.

2
        Решид пришёл в себя только глубокой ночью. Сознание возвращалось медленно. Всё тело ныло, в ногах и руках он чувствовал тупую боль, в голове свинцовую тяжесть. Не отрывая взгляда от потолка в сырых потёках, он стал вспоминать все муки этого ужасного дня: смех солдат, Бенджамен, ванна… По телу пробежали мурашки. Доктор с трудом приподнял голову, огляделся. На железной двери блестела какая-то точка. Стоило немалых трудов сообразить, что это глаз часового, засматривающего в волчок.
        Напрягая все силы, превозмогая слабость и боль в измученном пыткой теле, Решид перевернулся на живот. Передохнув, встал на четвереньки и наконец выпрямился. Пошатываясь, он шагнул к двери, но голова закружилась, ноги отказались слушаться, и он едва не упал. Прислонился к стене, долго стоял, прижавшись грудью к холодному влажному шероховатому камню, и тяжело дышал. В груди ощущалась давящая тяжесть, хотелось пить.
        Держась рукой за стену, волоча непослушные ноги, доктор добрался до двери и постучал. Волчок сразу же открылся.
        - Чего надо?
        - Пить… Воды кружку…
        - Какая тебе вода среди ночи! — зло выкрикнул часовой. — Спи! Утром напьёшься…
        Волчок закрылся.
        Доктор вздохнул, провёл сухим языком по шершавым губам и поплёлся к топчану; спать Решид не мог, лежал с открытыми глазами и думал. Как же он был глуп! Полагал, что в мире есть справедливость, справедливые законы и если они нарушаются, то это частный случай, нечто вроде болезни, от которой не гарантирован ни один человек, а оказывается, именем закона можно истязать человека, ссылаясь на закон, топить в крови целый народ.
        Мысли Решида прервал лязг открываемой двери. Два солдата втащили в камеру какого-то человека, швырнули его на пол и ушли. «Варвары, — думал доктор, — терзают людей, как дикие звери, хотят задушить стремление алжирцев к свободе и, наоборот, только сильнее ожесточают людей!»
        Говорят, клин клином вышибают. Вид беспомощно распростёртого на бетонном полу человека, казалось, вдохнул в доктора силы. Он подошёл к лежавшему, подложил ему под голову свой пиджак. Это был совсем ещё молодой парень, только очень обросший и измученный. Почти машинально, повинуясь профессиональной привычке, доктор осторожно ощупал его — как будто цел, переломов нигде не заметно, только левая нога забинтована грязным бинтом. За что же попал сюда ты, бедняга?
        Парень пошевелился, застонал.
        - Лежи, лежи, — успокоил его Решид. — Как тебя зовут?
        Растрескавшиеся губы парня дрогнули. Открылся один глаз. Второй заплыл. Огромный багрово-фиолетовый кровоподтёк совсем скрыл его.
        - Воды!..
        Господи, где её взять, эту воду! Несколько часов назад её было столько, что он чуть не погиб, задыхаясь в предсмертной муке. А сейчас он сам мечтал об одном-единственном глотке. И этот бедняга страдает от жажды. Полноводные реки, озёра, прохладные ручейки — сколько воды на свете! И нет ни одной капли, чтобы смочить губы бедняге. А те нищие, что сидят у ворот Касбы с протянутой рукой и тоскливыми голодными глазами! Разве мало в мире хлеба?
        - Воды-ы!..
        Доктор опять постучал в дверь и попросил принести глоток воды для больного.
        - Ишак! — выругался часовой, закрывая волчок.
        Парень забылся в беспамятстве.
        Доктор сел на топчан, опёрся локтями о колени, опустил в ладони лицо. Сонное забытье постепенно обволакивало сознание серой шершавой паутиной.
        Очнулся он от грохота и истошных воплей. Парень обеими руками колотил в дверь и орал:
        - Палачи! Мерзавцы! Воды дайте! Воды!!!
        - Заткнись, падаль! — посоветовал за дверью часовой. — А то я тебе дам сейчас воды, не обрадуешься!
        Парень снова выругался, повернулся к двери спиной и стал колотить в неё ногой.
        - Не надо, — сказал доктор, — этим ты ничего не добьёшься. Лучше постарайся уснуть. Скоро рассвет, и тогда нам дадут напиться.
        Парень обернулся и подозрительно посмотрел на доктора. И вдруг изумлённо воскликнул:
        - Са'аб доктор!? Я вас знаю! Вы оперировали моего брата. Как вы попали в это богом проклятое место?
        Доктор устало улыбнулся.
        - Я что-то не припомню тебя. Как зовут?
        - Махмудом.
        - Откуда сам?
        - Из Эджеле.
        - Не знаю, не бывал там.
        - Это и лучше, что не бывали. Кроме нефти и пыли, там ничего хорошего нет.
        - За что тебя арестовали?
        - Эх, са'аб доктор!.. — Махмуд присел на краешек топчана. — За свои двадцать девять лет я только-только начал чувствовать вкус жизни, а испытал столько, что вьюк моих невзгод большой мул не потянет. Ей-богу, поверьте! На первый взгляд как будто всё хорошо выглядит. Учился я в Париже, диплом там получил. Вернулся, стал работать инженером-нефтяником. Ничего кроме работы не знал, все силы в неё вкладывал. А потом вдруг потерял к делу всякий интерес. Почему, спросите? Да потому, что видел: французские инженеры, которые вдвое меньше меня понимают, получают в полтора раза больше. И это бы ещё ничего. Так ведь на каждом шагу, куда ни повернись, на унижение нарываешься, будто ты какой-то незаконнорождённый! Ну, скажите, са'аб доктор, почему это так? Земля наша, богатства наши, а хозяйничают они! — Махмуд оглянулся на дверь, наклонился ближе к доктору и понизил голос. — Вот я как-то и выложил главному инженеру всё, что накопилось в душе. Ох, и шум поднялся! Обвинили меня во всех смертных грехах. Сказали, что я соучастник повстанцев. Коммунистом даже назвали! А я, видит бог, никогда не вмешивался в
политику. Правда, брат мой, — Махмуд ещё больше понизил голос, — брат мой действительно коммунист. Вы его сразу узнаете, как только увидите, три года назад вы его оперировали. Фаруком звать. Смуглый такой, здоровый человек. Всё расхваливал ваше врачебное искусство. Он учительствовал в одном из здешних сёл. А теперь командир батальона в отряде полковника Халеда… Но вы мне так и не сказали, са'аб доктор, за какую вину эти проклятые бросили вас в тюрьму…

3
        Малике заболела. Врачи нашли у неё двустороннее воспаление лёгких. Несколько дней она лежала с высокой температурой. Даже сам Абдылхафид две ночи просидел у постели дочери, не смыкая глаз. Болезнь Малике ещё больше озадачила его, не говоря уже о Фатьме-ханум, которая не находила себе места.
        Наконец кризис миновал. Малике чувствовала себя лучше, хотя была ещё очень слаба. Но той тихой радости возвращения к жизни, которую обычно испытывает выздоравливающие, она не ощущала. Целыми днями она молча лежала в постели, отвернувшись к стене и прикидываясь спящей, когда кто-нибудь входил к ней в комнату. В сердце не проходила поющая боль, единственным желанием было, чтобы никто не прервал сладостного и горестного мысленного общения с любимым. Сколько писем она написала ему, сколько переговорила с ним, какие планы освобождения — часто ценой собственной жизни — строила! Никогда прежде Малике не задумывалась над смыслом своего существования. Она просто жила. Жизнь была полна движения, света, запахов земли, цветов, травы и дождя, красоты природы, среди которой она росла, и чего-то незнакомого, манящего и далёкого, как самая дальняя звезда, к чему стремилась её душа. А теперь Малике физически ощущала пустоту вокруг себя. Во имя чего и зачем жить? Ахмеда нет, и никто ей больше не нужен. Из года в год — пока не состарится — она будет бесцельно бродить по этим комнатам, выговаривать прислуге, есть,
пить, ложиться спать… Зачем?..
        Дверь приоткрылась, вошла Фатьма-ханум. Стараясь неслышно ступать, она подошла к кровати и робко проговорила — она почему-то робела перед своей притихшей, повзрослевшей за болезнь дочерью:
        - Доченька, тебе пора поесть. Ты всё дремлешь и дремлешь…
        - Я не сплю, мама, — сдерживая досаду, Малике повернулась к матери и вдруг как-то по-новому увидела страдающие, виноватые глаза, постаревшее лицо с резкими бороздами от крыльев носа вдоль щёк, и тёплая волна жалости нахлынула на неё. — Мамочка… мама! — только и могла произнести Малике. Она обняла мать и, как в детстве прижалась щекой к её щеке.
        Взволнованная порывом дочери, с затуманенными от слёз глазами, Фатьма-ханум поглаживала её по спине, по волосам.
        - Поговори со мной, доченька, не молчи, у меня тоже женское сердце, я тебя пойму…
        Малике вздохнула.
        - Что говорить, мама, ты же сама всё знаешь… Если у меня отнимут Ахмеда, я не буду жить. Зачем?..
        Спокойно, без вызова и надрыва говорила Малике, и это спокойствие не оставило сомнения в её решимости, насторожило Фатьму-ханум. Она испуганно воскликнула:
        - Не надо, дочка, грех это! Не всё ещё потеряно, дай мне подумать…
        Тут же Фатьма пошла к мужу и твёрдо заявила, что разлучать Малике и Ахмеда грех. Абдылхафид сначала заупрямился, но потом уступил слезам и упрёкам жены. Они долго советовались, прикидывали и так и эдак и наконец решили просить генерала, чтобы он освободил доктора, а потом отправить обоих одержимых куда-нибудь подальше.
        Им обещала помочь Лила, у которой установились весьма близкие отношения с генералом.

4
        Ришелье отдавал Лиле почти всё своё свободное время, красавица прочно завоевала его сердце. Может быть, случайная интрижка, каких в жизни Фернана Ришелье насчитывалось немало, превратилась в настоящее, глубокое чувство? Пожалуй, нет. И тем не менее, лишь несколько дней не повидавшись с Лилой, генерал начинал скучать о ней.
        В отношении Лилы к генералу, после ареста Ахмеда, стало сквозить недоверие. По утрам, лёжа на кровати и думая о несчастном докторе, она даже ненавидела Фернана, но стоило услышать ей низкий рокочущий голос в телефонной трубке, в сердце появлялась надежда, что арест — недоразумение и, может быть, произошёл случайно, не по вине Ришелье…
        Удобно развалясь на диване, генерал дымил папиросой, Лила сидела рядом в глубоком кресле.
        - О чём задумалась, любовь моя?
        Лила посмотрела на Ришелье без обычного своего кокетства.
        - Хочу задать вам один нескромный вопрос.
        - С удовольствием отвечу, — Ришелье понимающе улыбнулся. — Вероятно, вы хотите спросить, люблю я свою жену или нет? Угадал?
        Лила покачала головой.
        - Не угадали.
        - В таком случае спрашивайте.
        - Скажите, Фернан, как вы относитесь ко мне? Только — откровенно.
        Генерал не сразу нашёлся. По губам Лилы скользнула невесёлая усмешка.
        - Затрудняетесь? Хотите, я вам помогу? Избалованная особа, ищущая лёгких развлечений. Почему бы и не…
        - Ну, нет уж! — с непритворной горячностью прервал её генерал. — Если бы это было так, я, несмотря на всё обаяние вашей красоты, порвал бы с вами. Нет-нет!
        - Но ведь я не настолько умна, чтобы вам было интересно со мной, — настаивала Лила, возвращаясь к привычному кокетливому тону.
        - С вами мне очень хорошо, — просто сказал Ришелье. — И вы настоящая умница. А умничающих женщин я не люблю.
        Лила довольно улыбнулась, ей льстили слова генерала.
        В дверь постучали, вошла Фатьма-ханум. Лила усадила её, налила чаю, потом, сославшись на домашние дела, оставила гостью наедине с генералом.
        Фатьма-ханум не знала, с чего начать, и сидела, не поднимая глаз от пиалы. Несчастье с дочерью и бессонные ночи не прошли даром — лицо Фатьмы-ханум осунулось, под глазами легла синева, полные плечи ссутулились.
        Генерал первый нарушил молчание.
        - У вас ко мне дело, ханум? Готов вас выслушать.
        Фатьма-ханум сглотнула комок, застрявший в горле.
        - Я пришла воззвать к вашему милосердию, генерал… Язык не поворачивается говорить такое, и не сказать — тоже нельзя. Отпустите его, генерал!
        - Кого я должен отпустить, ханум?
        - Доктора Решида… Пусть забирает потерявшую разум и убирается отсюда подальше. Клянусь вам, мы с отцом сделаем всё, чтобы ноги их не было по эту сторону моря! В Европу, в Америку — куда угодно пусть убираются…
        Генерал смотрел на женщину с презрительным любопытством.
        - Вы что же, согласны отдать дочь за доктора?
        - Что делать, генерал… — тяжко вздохнула Фатьма-ханум. — У нас нет выбора. Пусть лучше с ним да живая ходит, чем без него в могиле лежит.
        - А вы не думаете, что она просто морочит вас?
        - Куда уж там морочить… Вы её характера не знаете, потому и говорите так… Ах, как это плохо — иметь одного ребёнка! Будь у меня ещё дети, я бы эту безумную своими руками, кажется, задушила. Но что поделать, одна она у нас. Будьте милостивы, генерал! Вся наша судьба — в руках ваших, отведите от нас беду. Кроме вас никто не в силах помочь. Голову перед вами склоняю!..
        По щекам Фатьмы-ханум текли обильные слёзы. Никогда ещё и ни перед кем не приходилось ей так унижаться, но сейчас она не думала об этом, ею владело одно чувство: страх за дочь.
        Ришелье холодно произнёс:
        - Сочувствую вашему горю, ханум, однако участь Решида, к сожалению, решена. Он государственный преступник, облегчить его положение может только Париж. А я при всём своём желании — не в силах. Прошу меня извинить.
        По неприязненному тону генерала Фатьма-ханум поняла, что пришла напрасно. Ужас охватил её, словно сразу состарившись, она тяжело поднялась и заковыляла к двери.
        В комнату влетела Лила. Губы её дрожали, она еле владела собой.
        - Не ожидала от вас, Фернан, такой жестокости, не сказать несчастной матери доброго слова!
        - Она не нуждается в добрых словах… Ей надо, чтобы я освободил доктора.
        - А почему бы не освободить?
        - Вам жаль его?
        - Да! — решительно сказала Лила. — Он чудесный человек.
        - Как мужчина? — недобро спросил генерал.
        Лила презрительно усмехнулась, но промолчала.
        - Нет, он не будет освобождён! — жёстко сказал генерал.
        Лилу охватило отчаяние. С искренней мольбой в голосе она попросила:
        - Нет, Фернан, вы должны освободить доктора, хотя бы ради меня. Если… — она не смогла закончить фразу. Горечь, глубокая горечь душила её.
        Генерал не удержался от сарказма:
        - Как быть мне, дорогая, если завтра вы попросите освободить ради вас Алжир?
        - Глупость! — сказала Лила и пошла к двери, с трудом сдерживая слёзы.
        Глава десятая
        

1
        Старшие офицеры, руководители ОАС, собрались у генерала Ришелье на экстренное совещание: необходимо было перед выступлением ещё раз проверить расстановку сил, учесть все возможные осложнения и неожиданности. На карту ставилось слишком многое, чтобы рисковать очертя голову.
        Разговор шёл о переброске ударных армейских групп через море, в метрополию. Эта сложная и очень ответственная операция была поручена полковнику Сулье. Он доложил, что в зоне ждут приказа к переброске четыре парашютных полка, а если потребует обстановка, можно скомплектовать ещё два. До начала военных действий, заметил Сулье, необходимо решить вопрос о той части офицерского состава, которая осталась верна центральному правительству.
        Генерал Ришелье поддержал полковника. Напомнил собравшимся, что от их мужества зависит судьба Франции, о который раз повторил о «негасимой славе великого Наполеона», подчеркнул, что успех — во внезапности и что они обязаны выполнять обещание, данное американцам и друзьям в других странах и в течение нескольких часов стать хозяевами положения на обоих берегах Средиземного моря.
        - Конечно, на первом этапе борьбы основным фронтом будет Париж, — уточнил генерал. — Любыми путями прежде всего мы должны взять судьбу Франции в свои руки. Для этого надо привести в движение одновременно всю страну, начиная от Дюнкерка и кончая Тиманрассатой[20 - Дюнкерк — город в Северной Франции. Тиманрассата — город в Южной Сахаре.]. Да, одновременно… Задача, конечно, трудная, но выполнимая. Надо только решительно действовать и заранее точно спланировать всю операцию и расстановку сил.
        Полковник Сулье кивнул головой в знак согласия.
        - Алжир можно будет быстро взнуздать, — сказал он. — Но вот метрополия… Тут надо серьёзно подумать. По-моему, в конечном счёте, вопрос будет решать метрополия.
        - Нет, нет, полковник, вы ошибаетесь, — решительно возразил генерал. — В конечном счёте вопрос решат вооружённые силы, армия. Большая часть армии сейчас находится на этом берегу моря, в Алжире. Если мы быстро сумеем привлечь на свою сторону вооружённые силы Алжира, метрополия не сможет с нами ничего сделать.
        Генерал заговорил об офицерах, верных Парижу. Само собой разумеется, нельзя переходить в наступление, не создав спокойного тыла. С такими, как генерал Рамадье, полковник Франсуа и их окружение, нужно расправиться решительно и беспощадно. И речь идёт не только об офицерах. Типы, подобные доктору Решиду, могут причинить не меньше зла. Если в суматохе выйдут из тюрем заключённые мятежники…
        - О-о! Тогда число тех, кто будет стрелять нам в затылок, увеличится. Больше половины арестованных мятежников содержится в самом Алжире. Тюрьмы надо немедленно захватить, мятежников и всех связанных с ними — расстрелять! Могут попасться невинные, печально, конечно, но что делать! Всё-таки это безопаснее, чем упустить виноватого… Майор, вы роздали оружие населению? — повернувшись к Жуберу, спросил генерал.
        Скрипнув стулом, Жубер поднялся.
        - Колонистам роздано пока пятьсот винтовок. Будем раздавать ещё. Создаются новые ударные отряды из французской молодёжи. Недавно приходил Беркен, просил ещё сотню винтовок.
        - Двести выдайте! — сказал Ришелье. — Я знаю этого старика. Вот истинный француз, истинный патриот! В конце концов нашу победу обеспечат именно такие патриоты, как Беркен!..
        - Простите, ваше превосходительство… — в комнату шагнул капитан Жозеф и нерешительно продолжил: — В приёмной ждёт полковник Франсуа. Был задержан на пути следования к ставке генерала Рамадье.
        Ришелье в сердцах ударил кулаком по столу и вскочил на ноги.
        - Старая лиса! Наверное, учуял что-то! Иначе зачем ему понадобился Рамадье! Пусть войдёт!.. И ты возвращайся вместе с ним.
        Капитан Жозеф козырнул.
        Не прошло и минуты, как в дверях появился полковник Франсуа. Увидев в кабинете Ришелье такое неожиданное сборище, он на мгновение остановился, словно собираясь повернуть назад. Но сзади, держа правую руку в кармане, стоял капитан Жозеф. И Франсуа решительно шагнул в комнату, быстро пробежал запоминающим взглядом по лицам офицеров. Ришелье пошёл ему навстречу.
        - С чем пожаловали, дорогой полковник?
        - Пришёл за разъяснениями относительно нововведений, мой генерал, — ответил Франсуа.
        - Каких именно?
        - В отношении загородных пропусков. Пропуск требуют даже у меня.
        - Очень хорошо делают, что требуют! Вам это не нравится, полковник?
        «Так, — подумал Франсуа, — западня, всё ясно. Что ж, банк на столе, сыграем в открытую…»
        - Скажите, генерал, это общее положение с пропусками? Или оно касается только моей особы?
        - Вас касается! — загремел Ришелье, наливаясь желчью. — Есть ещё вопросы?.. И не прикидывайтесь простачком! Вы предатель и трус! Вас судить надо!..
        - По какому праву, разрешите узнать?
        - По праву чести! Такие, как вы, довели Францию до гибели!.. Арестовать его! Обезоружить! И адъютанта его задержите!
        Майор Жубер и капитан Жозеф проворно, будто только и ждали этого приказа, обезоружили полковника. Генерал приблизился вплотную.
        - Вы всегда ратовали за переговоры, полковник. Завтра утром мы начнём «переговоры». Спокойной ночи!
        Горящие яростью глаза Ришелье заставляли ждать самого худшего. Но он был не из пугливых, этот старый зубр Франсуа. В его богатой событиями жизни встречалось всякое, он умел не терять самообладания.
        - У арабов есть умная пословица, — сказал он спокойно, словно ничего не произошло: — «Не в каждой шкуре льва — львиное сердце». Не рановато ли вы храбритесь, генерал?
        У Ришелье набухли на лбу жилы, заходили желваки. Однако он сдержался и, махнув рукой, приказал:
        - Уведите арестованного, комендант!
        Первый шаг был сделан.

2
        Шарль пребывал в превосходном настроении. Всё шло отлично, дело близилось к концу. Он просто гордился своим кузеном. Кажется, недалёк час, когда его портрет займёт в гостиной почётное место рядом с прадедом Жюлем. Улыбаясь своим мыслям, Шарль грузно вылез из машины и переваливаясь стал подниматься по лестнице.
        Генерала он застал за странным занятием: тот внимательно рассматривал свежие, пахнущие типографской краской плакаты. Один плакат чем-то не понравился генералу. Он пристально всмотрелся в жирные красные буквы, как бы пытаясь разглядеть что-то скрытое за ними. «Долой пятую республику!» — кричала кровавая надпись. Генерал подчеркнул лозунг и сверху надписал: «Долой тоталитарный режим!». Полюбовался написанным и отложил в сторону. Следующий плакат возглашал: «Да здравствует французский Алжир!» Этим генерал остался вполне доволен.
        Увидев Шарля, генерал сгрёб плакаты в ящик стола и поднялся ему навстречу. Они обнялись.
        - Чем это ты занимаешься? — удивился Шарль. — Сочиняешь?
        - Не столько сочиняю, сколько проверяю. Знаешь правило: доверяй, но проверяй.
        - Ну-ну, проверяй, проверяй… Только скажи, пожалуйста, неужели все генералы такие же отшельники, как ты? Или есть среди вашего брата и те, которым не чужды простые житейские радости?
        - Есть, — ответил генерал, — всякие есть среди нас, — и позвал Шарля в столовую.
        Но тот плюхнулся на утробно охнувший диван.
        - Иди-ка сюда, Фернан. Решим один пустяковый вопрос, а потом уж со спокойной совестью предадимся чревоугодию.
        Шарль рассказал о визите Абдылхафида. После печально закончившейся встречи Фатьмы-ханум с генералом Абдылхафид, поддавшись уговорам жены и Лилы, попросил Шарля вмешаться и спасти доктора. И вот теперь Шарль настоятельно советовал кузену отпустить Решида, но, конечно, изгнать из Алжира.
        - Пусть катится на все четыре стороны. Что в нём такого, в этом докторе? Один крепости не возьмёт.
        - Почему? — сердито возразил генерал — его злило вмешательство Шарля. — Ты плохо знаешь его, это очень опасный человек, поверь мне.
        - А чёрт с ним! Мало ли на свете таких, как он? Пусть одним станет больше — капля моря не переполнит… И потом, я уже дал слово Абдылхафиду, что его освободят.
        - Пусть будет по-твоему, — помедлив, не слишком охотно согласился генерал — ему не хотелось ссориться с Шарлем.
        Шарль довольно хлопнул двоюродного брата по плечу.
        - Вот и хорошо! А теперь можно и поужинать!

3
        Майор Жубер сидел в кабинете начальника тюрьмы. Рядом с ним поместился одноглазый верзила-лейтенант. Махмуд стоял в почтительной позе и подробно пересказывал обо всём происшедшем в камере Решида.
        Комендант уже успел ознакомиться с магнитофонной лентой их разговора, однако Махмуда слушал с вниманием, время от времени одобрительно кивая головой. Махмуд несколько преувеличивал, рассказывая, как они до рассвета открывали друг перед другом душу, но Жубер не уличал его — пусть старается показать больше, чем сделал, в общем-то Махмуд оказался молодцом — довольно ловко оплёл простака-доктора своей «бунтарской» историей.
        Затрещал телефон: часовой у ворот сообщил, что пришла какая-то женщина, ей якобы обещано свидание с заключённым Ахмедом Решидом.
        Жубер встал.
        - Вернёшься в камеру, — сказал он Махмуду, — продолжай рассказывать о брате, это позволит тебе узнать кое-что о Халеде. Постарайся выведать, какие у доктора связи с ним и вообще с ФНО. Можешь разглагольствовать о коммунистах и хвалить их, воздержись пока упоминать имя Бенджамена — до него ещё дойдёт очередь. Понятно?
        - Понятно, ваше превосходительство! — оскалился Махмуд.
        Свидание Решида и Малике разрешил генерал и даже велел им не мешать. Хотя Ришелье и пообещал Шарлю освободить доктора, он не собирался делать это немедленно: пусть посидит, пусть испытает все прелести заключения. «Надо ещё проверить, захочет ли он покинуть Алжир, и уж кому-кому, а Малике доктор скажет правду».
        Появление Малике настолько ошеломило доктора, что он какое-то мгновение сидел на топчане, не веря своим глазам. Только когда девушка, уронив сумку, крикнула «Ахмед!», он дрогнувшим голосом прошептал:
        - Малике?.. Ты?..
        Прижавшись к нему, девушка рыдала так, что не могла сказать ни слова. Решид старался успокоить её и не находил слов. Куда-то исчезли все те нежные и пылкие слова, которые он повторял в мыслях несчётное количество раз.
        - Не плачь, милая, — повторял он, — не плачь… И без того людские слёзы льются рекой… Ты хоть не плачь.
        - Ахмед! Уедем из этого проклятого города! Уедем отсюда!
        - Куда уедем? — доктор протянул скованные руки. — Чтобы уйти, надо сперва разбить их.
        - Генерал разрешил! И мать согласна, и отец! Уедем, Ахмед!
        Доктор ласково, с нежностью смотрел на девушку, обнять её он не мог — мешали наручники.
        - Не будем обольщаться, родная. Не зря говорят, что доброта осла — в его копыте. Можно ли верить слову генерала? И даже пусть так, пусть он сегодня хочет показаться великодушным. Но завтра объявится кто-то другой, трижды свирепее, чем Ришелье. Кто тогда выручать нас станет? Нет, моя Малике, от беды бегством не спасёшься. Да и куда бежать? Мы в своём доме, на своей земле. Пусть убирается тот, кто пришёл сюда незваным!.. Идёт борьба за честь, за достоинство. Можно ли в такой момент уйти? Как тогда назвать себя алжирцем, как смотреть людям в глаза?
        - Я боюсь, Ахмед! — прошептала Малике.
        - Ну, чего ты боишься? Разве я один в оковах? Не бойся, моя девочка. За несколько дней я испытал, увидел больше, чем за всю свою жизнь. Для меня на свете ничего страшного не осталось.
        Малике медленно обвела глазами душную мрачную камеру. Боже мой, как может здесь выдержать человек!
        - Нет! — закричала она, плача, и снова порывисто прижалась к доктору. — Нет, ты уедешь! Если ты любишь меня, ты уедешь!.. Разве мыслимо оставаться в этом аду!
        Ахмед грустно улыбнулся.
        - Эти стены страшны тому, кто не переступал порога камеры. А потом — глаза привыкают. Я видел одну девушку твоего возраста, которая тёмной ночью отправилась выполнять очень опасное поручение. Один аллах знает, вернулась ли она, но когда уходила, на лице её не было страха. Думаешь, ей не хотелось жить? Вера в справедливое дело помогала ей побороть страх перед возможной гибелью. А генерал пытается запугать меня какими-то четырьмя стенами.
        Малике провела ладошкой по отросшей щетине доктора, укололась, но не отдёрнула руку — ей было приятно это ощущение. Она провела ещё раз, улыбнулась, подняла на Решида ещё не просохшие от слёз глаза.
        - Ты знаешь, в пятницу на площади возле военного гарнизона народ собрался. Большущая толпа, и все требовали твоего освобождения.
        - Ты — серьёзно? — не поверил доктор.
        Она кивнула.
        - Да. Солдаты стрелять хотели. Твоя мама увела людей, а то была бы беда.
        Слова Малике взволновали Решида. Люди не оставили его в несчастье, пришли выручать его. А что сделал для людей он, доктор Ахмед Решид?
        - Вот видишь, родная, — сказал он, справившись с волнением. — Ну, какую службу я сослужил народу, чтобы он поднялся на мою защиту? А ты говоришь: уедем. Мы останемся, Малике, мы никуда не уедем! Родина обойдётся без нас, но мы без родины — нет. — Доктор поцеловал её осторожно в лоб с такой беспредельной лаской, как целуют только детей.
        - Маму видела? Как она там, бедняжка?
        Вместо ответа Малике снова заплакала.
        Этот день был для доктора днём неожиданностей. Едва он разложил на топчане принесённую девушкой снедь и предложил Махмуду устроить добрый пир, как явился часовой и увёл Махмуда. Камера осталась открытой. И пока Решид соображал, что всё это значит, через порог шагнул Бен Махмуд. Споткнулся, подхватил падающие очки и поздоровался так, словно пришёл в гости:
        - Ассалам алейкум!
        Неприязненно глядя на него, доктор промолчал. Бен Махмуд сделал вид, что не заметил холодности Решида.
        - Вы напрасно не воспользовались советом Малике, — сказал он. — Не-делайте глупости! Простите за откровенность. Я не позавидовал бы вашему положению.
        - Разве? — сделал удивлённые глаза доктор. — Чем же вам не по душе моё положение?
        - Не храбритесь, доктор, это ни к чему. И вы и я, оба мы прекрасно понимаем, о чём идёт речь. Ваша жизнь висит на волоске, и надо постараться спасти её, пока не поздно. Его превосходительство господин генерал — человек разумный… Мы разъясним ему, что вина ваша не так уж велика. Генерал согласился даже освободить вас.
        - Неужели?
        - Я говорю с вами вполне серьёзно.
        - Что же потребует от меня генерал за такую милость?
        - Очень немногого. — Бен Махмуд достал из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги, развернул его и протянул доктору. — Вот, надо подписать это письмо и послать на имя его превосходительства господина генерала. Больше ничего.
        Решид пробежал глазами текст письма, несколько секунд внимательно, с интересом разглядывал Бен Махмуда. На губах у него промелькнула усмешка.
        - Да-а, подписать, конечно, дело не сложное… Садитесь-ка сюда, я вам сейчас одну маленькую историю расскажу.
        - Рассказывайте… Я постою.
        - Тогда — слушайте, — начал Решид. — У одного господина был пёс. Пришло его время, и он околел. Хозяин завернул его в саван и пригласил на похороны всё селение. Люди были поражены: какой-то несчастный пёс издох, а хозяин так чтит его. Значит, любил сильно. И они стали утешать его: не поддавайтесь, мол, печали. Чего другого, а собак на свете много. На это хозяин собаки им ответил: «Конечно, почтенные, вы правы — собак на свете много. Но найду ли я такую преданную, как эта, — вот в чём вопрос».
        - Не понимаю, при чём здесь какой-то хозяин и издохшая собака, — пожал плечами Бен Махмуд.
        - Не понимаете? Я вам объясню, — сказал Решид. — Меня заботит одна мысль: если вы вдруг, нечаянно отдадите богу душу, где найдёт генерал такого бескорыстного преданного кобеля, как вы? А?
        Бледные щёки Бен Махмуда покрылись густым румянцем, словно от пощёчины. Он вырвал из рук доктора листок:
        - Вы забываетесь, доктор! Вы слишком распустили свой язык!.. Я в любую минуту могу вас уничтожить, как таракана!..
        - Иди, — сказал Решид, поднимаясь с топчана; Бен Махмуд испуганно попятился, — иди, пёс, и доложи своему хозяину: чем жить собакой, вроде тебя, предпочитаю тысячу раз сгнить в этих стенах! И пусть твой хозяин больше не присылает сюда продажных тварей! Понял?
        У Бен Махмуда от злости перехватило дыхание. Дрожащими руками он никак не мог сложить бумагу. Золотые очки прыгали на его хрящеватом носу.
        - П-погоди же! — прошипел он заикаясь. — Я т-тебе покажу, кто п-продажный!
        После ухода Бен Махмуда доктор долго не мог успокоиться. И как только земля носит такого подлеца!.. Собрать в кучу все его подлые делишки — высоченная гора получится, а этот под такой ношей даже не гнётся. Вот проклятый!.. Вот негодяй!..
        Глава одиннадцатая
        

1
        Город проснулся в необычное время — на рассвете. Предутреннюю тишину распороли автоматные очереди, начали рваться снаряды. Потом взревели моторы машин, загрохотали танки… Жители Алжира бросились к окнам, стараясь хоть что-нибудь понять.
        Стрельба началась в центре города, поэтому паника охватила сразу французскую часть населения: может быть, на город напали мятежники? Одни взывали к богу, другие метались в поисках безопасного убежища.
        Когда уже совсем рассвело, по радио выступил комендант Жубер. Он объявил, что «Секретная военная организация» взяла судьбу страны в свои руки, вводится военное положение, населению предлагается сохранять спокойствие, и призвал французов присоединиться к ОАС.
        Потом большую речь произнёс генерал Ришелье. Он, как обычно, долго и пышно разглагольствовал о славе Франции, помянул Наполеона, обрушился на Елисейский дворец, капитулирующий перед мятежниками и отдавший Алжир кучке бандитов.
        - Мы никогда не согласимся с таким позором! Будем бороться за Алжир до последней капли крови! Если Франция — галльский петух[21 - Галльский петух — национальная эмблема Франции.], то Алжир — его крылья! — заявил он.
        В заключение генерал сказал, что отныне и навеки военная и гражданская власть в Алжире находится в крепких руках, ОАС будет бороться за упразднение центрального правительства, парламента и партий и создание вместо них Национального совета, и всякие попытки ослабления национального духа будут караться по всей строгости военного времени.
        Речь произвела двоякое впечатление. Одна часть европейского населения города бросилась открывать шампанское, другая — сумрачно затаилась в ожидании репрессий, в общем, положение напоминало туманный день, когда трудно различить дорогу в нескольких шагах. Париж был спокоен: из радиоприёмников, настроенных парижскую волну, лилась лёгкая музыка.
        В спальне Шарля шторы на окнах были подняты, и солнечный свет заливал комнату. Предупреждённый накануне Фернаном, Шарль намеревался встать пораньше, чтобы быть, так сказать, живым свидетелем исторического момента. Однако засиделся в гостях у Абдылхафида, переусердствовал, налегая на редкостные вина, и сейчас, выставив огромный колышащийся живот, предавался сновидениям. Слуга уже несколько раз прислушивался к густому храпу у двери и уходил прочь, ехидно усмехаясь.
        Наконец храп затих, в спальне послышалась возня, удушливый утренний кашель заядлого курильщика: Шарль проснулся. Ещё не откашлявшись как следует, он прислушался, ничего необычного не уловил и торопливо зашлёпал босыми ногами к радиоприёмнику, путаясь в длинной ночной рубашке.
        Пока приёмник гудел, нагреваясь, Шарль крутил ручку настройки, спеша отыскать Париж. Лёгкую музыку уже не передавали. Знакомый голос диктора был полон решительности: «Смутьяны будут наказаны… Народ не даст себя обмануть кучке авантюристов… Да здравствует Пятая республика!..»
        Это был конец передачи. Шарль сердито щёлкнул выключателем и задумался. Если в Париже уже известно о восстании, а Елисейский дворец не пал, это грозит многими и существенными неприятностями. Чёрт, может, не стоило рисковать, вмешиваться в этот сомнительный заговор? Не на шутку взволнованный, Шарль быстро оделся и вышел.
        Город имел необычный вид. Через каждые сто-двести метров улицы пересекали транспаранты: «Секретная военная организация начала действовать!», «Да здравствует ОАС!», «Долой Пятую республику!». На стенах домов, даже на бортах проезжающих автомашин белели полуметровые буквы: «ОАС». Это слово скандировали и толпы юнцов, размахивающих чёрно-белыми флагами. Обязанности полицейских взяли на себя парашютисты в пятнистой маскировочной одежде. Магазины, рестораны, кафе были закрыты. Несмотря на обилие лозунгов и знамён, тревога нависла над городом. Все питались слухами:
        - Говорят, на Париж сброшено пятьдесят тысяч парашютистов! Взят аэропорт. В городе идут уличные бои.
        - Начальник полиции застрелился! А генерал Рамадье взят живым!
        - Слышали, в Роше-Нуар[22 - Роше-Нуар — резиденция генерального представителя Франции в Алжире.] создано новое правительство? Его уже признали американцы…
        Отделить правду от вымысла среди этого потока самых разнообразных слухов не было никакой возможности.
        Алжирцы почти не встречались, улицы заполняли только французы. Горластые толпы вооружённых юношей, старшим из которых вряд ли было больше восемнадцати, со свистом и рёвом носились по городу, не зная, где найти применение своему боевому пылу. Вот несколько парней заинтересовались небольшим магазинчиком, хозяин которого, не решаясь выйти на улицу, смотрел сквозь стекло витрины.
        - Ребята, глядите на этого суслика!
        - Боится, гад, из норы вылезти! Давайте выкурим его оттуда!
        В витрину полетел увесистый камень. Брызнули осколки. Юнцы радостно заржали. Не сдержав возмущения, лавочник выбежал на улицу, ругаясь, принялся стыдить хулиганов. Тем только этого и нужно было. Один сбил с головы алжирца красную феску и поддал её ногой. Второй выволок из-за разбитой витрины чашу с изюмом, надел её на голову лавочника. Третий сунул за шиворот несчастного горящую сигарету.
        В это время в сопровождении двух почти таких же толстяков, как он сам, подошёл Шарль. Парни притихли, одинаково готовые и дать тягу и наброситься на новую жертву. Однако один из них узнал двоюродного брата генерала и вежливо поздоровался. Шарль одобряюще потрепал парня по плечу. Лавочник, пытаясь вытряхнуть из-за рубашки сигарету, повернулся к Шарлю с искажённым от боли лицом:
        - Посмотрите, что вытворяют!.. Если и алжирец, значит можно надо мной издеваться безнаказанно?..
        Шарль грозно нахмурился.
        - Не болтай! Придержи язык, а то лишишься его вместе с головой! Запирай свою лавку и уходи — не будет сегодня торговли, сегодня — праздник!
        Теперь Шарль уже не боялся. Сомнения, возникшие было в глубине его сердца, растаяли перед внушительной силой, что заполняла улицы города. Плакаты, решительные лица десантников, боевой дух ополченцев — разве можно преградить путь такому течению? Не зря, нет, не зря просиживал Фернан бессонные ночи!
        Какой-то старик из толпы бросился к Шарлю, крепко обнял его.
        - Поздравляю! От всего сердца поздравляю. Взошло над нами солнце счастья!
        Это был Беркен. Шарль обрадовался ему:
        - Здорово, старый пират! — прогудел он. — Дождался-таки своего часа?
        За плечами Беркена торчал ствол боевой винтовки, пояс на поджаром животе оттягивали подсумки с патронами. Глаза старика возбуждённо блестели.
        - Двести человек привёл! — гордо заявил он. — Понадобится — ещё столько же приведу! Скажи генералу, Шарль: потомки великого Наполеона не перевелись! Пусть не боится наш генерал!
        Подошли два парня с винтовками за плечами. Беркен с гордостью показал на них Шарлю:
        - Это сыновья мои! И ещё один — в армии! Готовы идти, куда прикажут!..
        Застрекотали моторы вертолётов. Выбросив целую стаю листовок, они улетели на запад. Люди подпрыгивали, ловя листовки налёту. Подхватил одну и Беркен, пробежал глазами, закричал:
        - Да здравствует генерал Ришелье! Виват!
        - Вива-ат! — дружно подхватили вокруг.
        Лицо Шарля расплылось в счастливой улыбке.

2
        Касба была полна решимости встретить опасность грудью. На стенах домов и заборах висели наспех написанные лозунги: «Долой ОАС!», «Да здравствует независимый Алжир?», «ФНО!». Две части города превратились в два враждебных лагеря. Между ними прекратилось всякое сообщение, пограничные ворота были закрыты. И всё же вести о бесчинствах французских ополченцев докатились до Старого города.
        - Разгромили лавку Абдуллы Мялика!
        - Обесчестили дочь Башшара!
        - Доктору Решиду глаза выкололи!
        - В мечеть Мухаммед-аль Аббуди бомбу бросили!
        Здесь тоже правда мешалась с вымыслом. Но даже если бы вымыслом оказалось все, люди бы не успокоились. Чаша терпения переполнилась. Люди рвались к решительным действиям. Но нельзя было допустить стихийного, неорганизованного выступления, это привело бы к тысячам бессмысленных жертв. Майор Лакдар, не случайно оказавшийся в городском штабе Фронта Национального Освобождения, созвал экстренное совещание.
        Его сейчас трудно было узнать. В целях конспирации он сбрил свою роскошную бороду и усы и сразу помолодел на добрый десяток лет. Лишь в чёрных глазах таилась усталость, да покрасневшие белки глаз свидетельствовали, что Лакдар не одну ночь провёл без сна.
        Положив руку на колено тощего парня, он говорил:
        - Ты прав, Мехти, нам не привыкать к тяжёлым испытаниям. И всё же такого, как сейчас, ещё не было, тут нельзя решать с маху. Перед нами не просто враг, а озверелые бандиты, фашисты, почуявшие запах крови. Никому ещё не удалось повернуть вспять колесо истории. И этим — тоже не удастся. Однако мы обязаны помнить, что враг не станет разбираться в средствах для достижения цели. В этой борьбе нам поможет и Франция. Миллионы честных французов поднимаются против оасовцев, они понимают, чем грозит Франции оасовский режим, испытали все прелести фашизма. II мы тоже должны поднять весь алжирский народ.
        Совещание длилось долго. В конце концов было решено в субботу провести общегородскую демонстрацию всех алжирцев. На долю Мустафы выпала нелёгкая задача — создать из молодёжи отряд боевиков.
        Враги ждут малейшего повода для репрессии, предупредил Мустафу Лакдар, необходимо соблюдать строжайшую дисциплину и выдержку. Один случайный выстрел может загубить всё дело. Оружие применять только в самом крайнем случае. Очень желательно вообще обойтись пока без него. Очень желательно!
        В заключение майор сказал, что с сегодняшней ночи Армия Национального Освобождения переходит в наступление по всему фронту — временное затишье кончилось. Посмотрев на часы, он предложил:
        - Давайте послушаем радио. Через семь минут должно быть сообщение из Туниса.
        Мустафа включил приёмник. Раздались звуки национального гимна Алжирской республики. Затем диктор поведал миру, что военные круги подняли в Алжире мятеж.
        - Через одну-две минуты, — сказал он, — выступит один из руководителей Временного правительства Алжирской республики.
        Все придвинулись ближе к приёмнику.

3
        Абдылхафид сидел в кабинете, пил чай и слушал радио. Диктор сообщил, что военный мятеж в Алжире поднял на ноги всю Францию. В Париже и многих других городах страны проходят многотысячные митинги и демонстрации. Для борьбы с мятежниками формируются боевые добровольческие отряды.
        Абдылхафид тяжело вздыхал. Вон как оно обернулось на деле! Хвалились, что в считанные часы… А не тут-то было! Что могут поделать несколько полков против целой нации?
        Да ещё против какой нации! Даже если бы вся армия была солидарна, и то… Но ведь и этого нет. О аллах, неужто все мечты, все планы пойдут прахом!..
        Ему хотелось в одиночестве поразмыслить обо всём. Он даже выключил радио. Но тут, абсолютно не вовремя, появился Мустафа.
        - Чего надо? — раздражённо спросил Абдылхафид.
        Мустафа молча протянул конверт.
        Абдылхафид недоверчиво посмотрел на конверт, потом — на спокойное лицо Мустафы, потом — снова на конверт. Поискал глазами нож для бумаг и заметил, что конверт не заклеен.
        Текст был отпечатан на машинке, но Абдылхафид читал медленно, словно неразборчивые каракули. Шея его посинела от прилива крови, он смял письмо в плотной ладони.
        - Кто принёс?
        - Я принёс, — скромно сказал Мустафа и прикрыл плотнее дверь.
        Глаза Абдылхафида от удивления округлились:
        - Откуда ты его знаешь?
        - Давно знаю, — улыбнулся Мустафа.
        - Пошёл вон отсюда! — завизжал Абдылхафид, пытаясь вскочить на ноги и беспомощно скользя шлёпанцами по навощённому паркету. — Пошёл вон!!!
        Мустафа вынул из кармана браунинг.
        - Тихо! Пристрелю без разговоров!
        Абдылхафид поперхнулся. Его раскрытый рот беззвучно ловил воздух, а обезумевшие глаза не отрывались от пистолета.
        - Боже мой… Боже мой…
        Мустафа наслаждался произведённым эффектом. Честное слово, приятно видеть, как дрожит перед тобой эта проклятая жирная свинья!
        Обретя дар речи, Абдылхафид пролепетал:
        - Значит, ты один из бандитов? Значит, я пригрел на груди змею! Бог мой!..
        Мустафа разозлился:
        - Это кто бандиты? Муджахиды, которые отдают жизнь за народ? А вы тогда кто? Отщепенец? Паразит?
        Таких слов ещё никто не говорил Абдылхафиду. И кто посмел сказать! Мустафа, а?!. Боже милостивый!.. Абдылхафид чуть не задохнулся от ярости. Его охватило страшное желание броситься на Мустафу, схватить за горло, пинать ногами. Боже мой! Шелудивый шакал угрожает льву, а? Где взять силы, чтобы снести такое позорище!.. А вдруг ветер подует в обратную сторону и судьба окажется в руках таких… Нет, нет!.. Не дай бог!
        - Давайте сюда письмо! — потребовал Мустафа.
        Абдылхафид разжал стиснутый кулак, с ненавистью посмотрел на своего бывшего слугу. Скотина проклятая! Ишак! Всего-то и богатства, что паршивая жизнь, а туда же…..
        В письме, подписанном майором Лакдаром, Абдылхафиду предлагалось выдать крупную сумму денег, необходимых, как любезно пояснял майор, для закупки оружия. Требовали, а не просили, не спрашивали взаймы! Да ведь для него, Абдылхафида, деньги это жизнь! Можно ли делиться жизнью? Ах, будь вы прокляты вместе с вашей революцией, которой понадобились его деньги!
        - Послушай, Мустафа, — сказал Абдылхафид, облизывая кончиком языка пересохшие губы, — послушай… Ты скажи своему майору, что я… Что он не к тому обратился. Откуда мне взять столько денег? Ты же сам хорошо знаешь мои доходы. Ни одна лавка нынче не работает, заводы стоят, из сёл ничего не поступает. Я сам скоро нищим стану! Всё сгорело, превратилось в золу, а из сгоревшего кармана пожертвований не собирают! Ты скажи ему, Мустафа…
        Мустафа чиркнул спичкой, подождал, пока письмо сгорит, растёр пепел ногой.
        - Срок вам определён до завтра. Не дадите указанную сумму — читайте предсмертную молитву. Это я передаю вам слова майора Лакдара.
        - Кому… кому я должен отдать деньги!
        - Тому, кто принесёт вам от имени революции расписку, скреплённую печатью! Мы не грабители.
        - Ха! — не выдержал Абдылхафид. — Среди бела дня раздевают — и не грабители!
        Послышались голоса, резкий смех Бен Махмуда. Мустафа торопливо сказал:
        - Завтра приду в это же время. Можете сообщить об этом коменданту. А заодно — и гроб себе закажите!..
        Постучав, вошёл Бен Махмуд, сияющий, как только что отчеканенная монета. Поздоровавшись, объявил:
        - Зашёл выпить с вами стаканчик виски. А вы, вижу, заняты?
        Абдылхафид холодно ответил на приветствие, хмуро покосился на смиренную фигуру Мустафы.
        - Скажи, чтобы принесли виски!
        Мустафа, пятясь и кланяясь, удалился. Абдылхафид смотрел на него из-под насупленных бровей. Артист, вот артист, сукин сын! А в общем все они лицедеи. Может, и Рафига такая? Наверняка такая!..
        - Вы чем-то расстроены? — полюбопытствовал Бен Махмуд усаживаясь. — Вид у вас невесёлый.
        - Чему веселиться-то? — буркнул Абдылхафид. — Тому, что из Франции повеяло концом света?
        Бен Махмуд беззаботно рассмеялся.
        - Не принимайте, дорогой друг, всё так близко к сердцу. Я только от его превосходительства господина генерала. Он заверяет, что были причины, которые помешали бросить на Париж парашютистов…
        - Ясно, «причины»! — оборвал собеседника Абдылхафид. — Вся Франция поднята на ноги, попробуй теперь подступись к Парижу! Упустили момент — вот и все причины.
        - Напрасно вы теряете голову. Ничего не упустили, всё идёт, как задумано. Почему вас беспокоит паника в метрополии? Я, например, твёрдо убеждён, что не сегодня-завтра знамя победы взметнётся над Елисейским дворцом.
        - Да услышит вас бог! — насмешливо произнёс Абдылхафид.
        Рафига принесла виски и сифон с содовой.
        Бен Махмуд пододвинул к себе бокал и, не наполнив его, заговорил:
        - Есть другой серьёзный повод для беспокойства. Мятежники, кажется, собираются спровоцировать городское население на демонстрацию. Говорят, сам Лакдар прибыл в Касбу. Правда это или нет, аллах ведает, но Касба гудит, как осиное гнездо. Его превосходительство господин генерал настроен весьма решительно. Не позволим, говорит, базар устраивать, огнём подавим бунт. Опасаюсь, что может произойти кровопролитие. Надо бы нам вмешаться, удержать обманутый мятежниками народ от безумства.
        - Удерживайте, удерживайте!.. — всё также насмешливо посоветовал собеседнику Абдылхафид. — Мне, честно говоря, со вчерашнего дня что-то нездоровится, всё тело ломит, будто меня в ступе толкли, за ночь почти глаз не сомкнул. Вы уж постарайтесь, а я полностью согласен со всеми вашими действиями.
        «Хитришь, приятель, — подумал Бен Махмуд, — хочешь отсидеться, за чужую спину прячешься». И прямо спросил:
        - Действовать-мне, а заслуги — пополам?
        Абдылхафид нахмурился, ему очень хотелось поставить на место этого зарвавшегося Бен Махмуда. Но он понимал, что очкастая лиса непременно расскажет всё генералу, возможно, даже в преувеличенном виде. А генерал, хоть и называет себя другом, отступничества и колебаний в такой ответственный момент не простит.
        - Вы напрасно упрекаете меня, — в голосе Абдылхафида прозвучали искательные нотки. — Я вас считаю братом, и тайн от вас у меня нет. Не время сейчас отсиживаться дома, однако я действительно болен. Что же касается городской черни, то, на мой взгляд, вразумить их будет нелегко — голодный сытого не понимает.
        - Но от нас ждут, что мы их вразумим! — сменил тон и Бен Махмуд. — Что остаётся делать? Попробуйте не выполнить приказания генерала! Слыхали, что вытворяют ополченцы? Лавку Абу-Мудджа превратили в обиталище сов, в магазин Шухейда две бомбы бросили. Малейшее противоречие с нашей стороны — и мы рискуем попасть в немилость. Помните, я вам говорил, генерал решительный человек. Уже по одному тому, как он поступил с полковником Франсуа…
        Абдылхафид слушал с раздражением. Говорит, как заведённый, словно он сам не знает, что за птица этот генерал! Прекрасно понимает, что снисхождения от него ждать нечего. Но ведь и они по головке не погладят. Вот и попробуй две головы покрыть одной чалмой.
        - А с народом как-нибудь обойдётся, — закончил свою длинную тираду Бен Махмуд. Подождал ответа, но молчание грозило затянуться, и он сказал: — У меня к вам серьёзное и срочное поручение.
        - Да? — тяжело приподнял брови Абдылхафид.
        - Его превосходительство господин генерал обращается за денежной помощью к состоятельным людям города.
        - Что-о? — Абдылхафид дёрнулся, словно за пазуху к нему бросили змею. — Опять деньги?..
        Бен Махмуд недоуменно наморщил лоб.
        - Опять? По-моему, он впервые обращается к вам.
        - Одна беда сильнее другой! Чем ночь кончится, если так день начался?
        Оттянув кончиками пальцев рукав, Бен Махмуд взглянул на часы, давая понять, что долго засиживаться не может.
        - День это день, — неопределённо произнёс он, — днём можно хоть уклониться от приближающейся опасности. А вот ночью — неизвестно, что может произойти ночью…
        - Сколько он требует? — с трудом выдавил из себя Абдылхафид.
        Бен Махмуд несколько замялся.
        - Сколько я должен дать? — нервно повторил Абдылхафид, делая ударение на слове «я».
        - Мне даже неловко назвать сумму. Вот. Сами взгляните… Эта цифра написана собственноручно его превосходительством господином генералом.
        Абдылхафид, щурясь, вгляделся в положенный перед ним листок и резко оттолкнул его.
        - Нет! Пусть будет, что будет, но таких денег они от меня не получат! Что они, с ума там посходили? Нет! Никогда!
        «Кличь, кличь на свою голову безвременную гибель», — подумал Бен Махмуд, поднимая упавший на пол листок бумаги.
        Глава двенадцатая
        

1
        Сообщение о том, что старый город готовится к массовой демонстрации, прибавило генералу Ришелье новых забот. Начавшееся во Франции народное движение против ОАС спутало все карты — мятежники не ожидали, что Центральное правительство получит такую огромную поддержку. Брожение началось даже среди войсковых частей Алжира. Кое-где уже арестовали оасовских главарей и провозгласили верность Центральному правительству. Вдобавок ко всему перешёл в наступление Фронт Национального Освобождения, грозя ударить с тыла. А теперь зреет угроза и в самом городе. Нет, тут нужны самые решительные действия.
        Выслушав коменданта, Ришелье жёстко сказал:
        - Лакдар хочет поднять против нас население города? Прекрасно! Так же поступим и мы. Поднимайте на ноги всех европейцев! Посмотрим, кто кому хребет сломает. Атмосферу накалить нужно до предела, не гнушаясь никакими средствами. Играйте на самых честолюбивых струнах людей, применяйте всё, вплоть… В общем, вы сами знаете, майор, что нужно сделать, как поступить, чтобы произошёл взрыв.
        Ришелье закурил и зашагал по кабинету, стиснув за спиной пальцы с зажатой в них сигаретой.
        - Не забудьте и о нашем друге Абдылхафиде, майор, — напомнил он, не переставая вышагивать. — Вызовите его к себе, если он по-прежнему будет упрямиться, припугните слегка. Не подействует — поступайте по собственному усмотрению. Пусть поймёт, что вилять и играть в прятки в такой решительный момент никому не позволим, будь он трижды нашим другом. Понятно?
        - Понятно, ваше превосходительство.
        Жубер замешкался: ему хотелось задать генералу несколько вопросов относительно доктора Решида. Но Ришелье сказал:
        - Доброй ночи, майор!
        И комендант, козырнув, ушёл.
        Стенные часы пробили один раз. Половина двенадцатого.
        Генерал следил глазами за медленным покачиванием маятника. «Доброй ночи…» Будет ли она доброй, эта ночь? Или в сгустившейся за окном тьме притаилась новая беда? Генерал вдруг почувствовал себя безмерно усталым, на душе было отвратительно, и даже во рту ощущал какой-то мерзкий вкус, как с тяжёлого похмелья.

2
        Ресторан гостиницы «Мажестик» был переполнен. Сюда съехались французы из ближних селений на завтрашние торжества.
        Столы были составлены рядами, вина лились рекой, тосты провозглашались за тостами, но никто не слушал соседа, каждый спешил высказаться сам. Шум стоял невообразимый, кое-где пьяные голоса уже завели песню.
        Поднялся, покачиваясь, толстый лысый человек, гулко несколько раз хлопнул в ладоши, требуя внимания.
        - Господа, слушайте!.. Слушайте, господа!..
        Очевидно, его знали. Все зашикали друг на друга. Наконец наступила относительная тишина.
        - Господа! Сидящие здесь — французы. Мы поклялись жизнью отстоять Алжир — это наша родина, наша земля. Так почему мы должны связывать свою судьбу с судьбой метрополии? Пусть там хоть потоп, а мы имеем право быть самостоятельной страной! Существует же Южно-Африканская республика. Её создали европейцы. Они приехали из Англии, мы — из Франции, они обосновались на юге Африки, мы — на севере. Иной разницы между нами нет.
        Слушатели задвигались. Среди общего невнятного гомона трудно было разобрать, какое впечатление произвела на них эта «патриотическая» речь. Толстяк снова захлопал в ладоши.
        - Господа, послушайте!.. Господа, я ещё не кончил!.. У меня есть предложение. Нечего ждать, пока парашютисты захватят Париж. Надо завтра же провозгласить Алжир самостоятельным государством! Прекратить всякие сношения с Францией и создать своё правительство!
        Послышались одобрительные выкрики, аплодисменты.
        Из-за столика, возле широкого зеркального окна, поднялась сухая костистая фигура Беркена.
        - Люди, граждане! Меня теперь послушайте!
        Его резкий окрик покрыл ресторанный гам. Беркена знали многие. Одни называли его «старым моряком», другие — «старым пиратом». В прозвищах был свой смысл. Беркен действительно большую часть своей жизни провёл в морс. Правда, пиратом он не был, просто промышлял контрабандой. Всего каких-то семь-восемь лет назад он, в компании нескольких таких же, как и сам, отчаянных удальцов, выходил в море на «рыбную ловлю». Однако ни для кого не было секретом, какая именно «рыба» интересует его. Беркен встречал проходившие корабли и по дешёвке скупал заморские товары. Особенно он предпочитал наркотики — опиум, гашиш. Это был прибыльный товар, и Беркен быстро сколотил состояние. Внешне это почти не сказалось на его образе жизни. Но в последнее время он ударился в благотворительность: построил церковь, организовал фонд помощи семьям фронтовиков, погибших во вторую мировую войну.
        Беркен был колонизатором до мозга костей. Алжир он считал неотъемлемой собственностью, коренных алжирцев презрительно именовал крысами. Среди колонистов, стремившихся к господству, он пользовался непререкаемым авторитетом. Слова толстяка, видимо, задели Беркена за живое. Его морщинистое лицо было сурово, сухой указательный палец протянулся вперёд.
        - Ты сказал, порвать с Францией? Но ты не спросил, захочет ли Франция порвать с нами! Что ты запоёшь, если завтра нам на голову посыпятся французские бомбы? Самостоя-я-тельность!.. Нет, мои дорогие господа, у разворошённого улья спать не ложатся! Пока знамя свободы не взовьётся на вершине Эйфелевой башни, мы не станем играть в пустые слова!
        - Молодец, старик! — закричали в зале.
        - Крой его, отец!
        - Дай ему жизни, пират!
        Беркен, насупившись, ждал, пока крики затихнут.
        - Теперь о правительстве, — продолжал он, когда тишина установилась. — Разве оно уже не создано? Или ты не доволен, что при распределении кресел обошли тебя? Так ты напрасно волнуешься — гражданских в наше правительство не принимают! Разве не такие лысые министры, как ты, погубили Францию?
        По залу прокатился смешок. Кто-то крикнул:
        - Среди военных тоже есть лысины!
        Его поддержали:
        - А разве глава Центрального правительства — не военный?
        - Военный! — отпарировал Беркен. — К тому же из тех военных, кто далеко смотрит, кто знает вкус добра и зла. Но, — Беркен внушительно поднял вверх палец, — он не оправдал наших надежд. И потому мы его свергаем! Если новое правительство не оправдает наших надежд, низложим и его! До тех пор, пока не добьёмся цели…
        Беркен не успел закончить. Со звоном разлетелось зеркальное окно, о стол ударилась и взорвалась граната. Дикий рёв перепуганной толпы смешался с криками и стонами раненых и умирающих. Опрокидывая столы, давя и топча друг друга, все заметались в поисках выхода. Улицу прошила автоматная строчка.
        Взрыв поднял на ноги всю гостиницу. Одно за другим засветились окна. Постояльцы верхних этажей свешивались с подоконников, требовали ответа у стоящих внизу. Но те и сами толком ничего не знали. Завывая, подкатили патрульные машины. С одной из них прямо на ходу спрыгнул рослый лейтенант с чёрной повязкой на левом глазу, наклонился над мостовой. Там в луже крови лежал какой-то человек. Патрульные, бесцеремонно действуя прикладами, оттеснили толпу.
        - Кто это? Кто такой? — спрашивали со всех сторон.
        Лейтенант пошарил в карманах неизвестного. Ручной фонарь высветил пачку узких листков. Лейтенант выпрямился, швырнул их в толпу.
        - Смотрите сами, кто это!
        Десятки рук подхватили листовки, не дав им опуститься на землю. «Долой ОАС»! «Да здравствует ФНО!».
        - Партизаны напали!
        - Террористы!
        Приехал на машине комендант.
        - Что произошло? — осведомился он у лейтенанта.
        Тот коротко доложил.
        Жубер пробежал глазами листовку, зло пнул носком ботинка в бок лежащего и выругался. Лейтенант посветил фонариком. В чёрный провал неба смотрели тусклые глаза Махмуда.
        Накануне майор Жубер вызвал Махмуда к себе. «Последнее задание, — сказал майор. — Выполнишь его, можешь идти на все четыре стороны».
        Махмуд был далеко не простачком и прекрасно понимал, что на нём ездят, как на осле, но сбросить седло не осмеливался. Он хотел жить, и притом — не обливаясь солёным потом. По этой причине он ещё с детства стал воровать — сперва промышлял в Алжире, потом во Франции и снова в Алжире, несколько раз попадал в тюрьму, выбравшись, принимался за старое. Однако по сравнению с тем, что приходилось делать сейчас, воровство казалось ему безопасной детской забавой. Не то чтобы Махмуда мучила совесть, — на совесть ему было наплевать, — но очень уж было неспокойно, всё-таки голова у человека одна. И вот, наконец, замаячило освобождение. Ещё одно усилие и… поминай, как звали.
        Прощаясь, комендант дал пачку денег. Толстую пачку, хорошо, щедро заплатил и ещё обещал. Неужто кончились мытарства? Махмуд благодарно кланялся, дал клятвенное слово постараться. И постарался. Он добросовестно выполнил последнее поручение коменданта…
        Жубер приказал бросить Махмуда в машину и прошёл в ресторан. Раненых уже унесли. Среди хаоса разбитой посуды и перевёрнутых стульев лежали четверо убитых. Ищущие глаза майора остановились на одном из них.
        - Мсье Беркен?!
        Опустившись на колени, комендант прижался ухом к груди старика, прощупал пульс. Поднялся, снял с головы кепи.
        - Мерзавцы! Убить такого человека!.. Вы жестоко поплатитесь за смерть Беркена!
        Атмосфера была накалена до предела, все хоть сейчас готовы были идти на Касбу, а майору только этого и надо было. Граната не случайно уложила Беркена, она предназначалась именно ему — когда хотят пустить кровь, перерезают вены. Жуберу надо было спровоцировать французов на резню арабского населения. Но об этом знали только два человека. Один из них был сам Жубер, второй — Махмуд.

3
        Город в эту ночь не спал.
        Случай в ресторане «Мажестик» взбудоражил всё французское население. Особенно неистовствовала молодёжь. От лавок алжирских купцов не осталось камня на камне, больница доктора Решида была сожжена, а ярость не остывала.
        Имя Беркена стало знаменем погромщиков, они жаждали крови. Даже четырнадцатилетние подростки торжественно клялись отомстить «за смерть отца, павшего во имя Франции». Десятки алжирцев, имевших несчастье попасться в руки мстителей, были безжалостно убиты, но их крови оказалось недостаточно. Сотни глаз, полных жажды мести были устремлены к Касбе… Дикому разгулу, казалось, не будет конца.
        Генерал Ришелье понимал, что если не остановить слепую ярость бушующей толпы, может произойти невиданная резня. Но ему не хотелось умерять пыл своих соотечественников. К тому же не было времени спокойно всё обдумать и что-то решить. От полковника Сулье поступили тревожные вести: один из четырёх полков парашютистов, предназначенных для удара по Парижу, перешёл на сторону Рамадье. Не многим лучше была обстановка и в остальных полках. На кого же тогда опереться, если предают наиболее, казалось бы, верные, испытанные люди! Генералу было не до городских дел. Он полностью доверил их коменданту, а сам на рассвете отправился к полковнику Сулье.
        Жубер был из тех военных, которые больше любили размахивать плетью, чем лавировать. Из своих сорока шести лет он больше двадцати провёл в армии, однако до майора дослужился с трудом — очень уж его прельщали быстропреходящие житейские радости: картишки, выпивка, тёмные делишки. В Индокитае страсть к авантюрам даже чуть не погубила его — продал партизанам партию оружия, а такое, как известно, не прощают. Но каждый раз, когда что-либо случалось, он находил сильную руку и выходил сухим из воды, да ещё зачастую с рыбкой в зубах. Но сейчас его обуревали другие желания — более честолюбивые и серьёзные. Жубер понимал, что если ОАС возьмёт власть и проложит столбовую дорогу в Париж, он не останется в чине майора. Поэтому Жубер старался не жалея сил.
        Вот и сейчас, проводив генерала и наскоро выпив стакан крепкого чая, комендант направился к воротам Старого города. Он поручил начальнику поста ещё раз объявить всем жителям Касбы, что демонстрация категорически запрещена. Если же арабы не подчинятся приказу, — а он в этом не сомневался, — не препятствовать, открыть ворота настежь.
        - Но сами без моего приказания не вмешивайтесь, — распорядился Жубер. — Пусть испробуют своими бараньими лбами прочность нашего оружия.

4
        Взошло солнце, Природе не было дела до того, что вершили люди под покровом ночи. Она благоухала и сияла красками, набирая силы для грядущего дня.
        Под лучами солнца, которое поднималось всё выше и выше, переливались шёлковые полотнища знамён и флагов в Новом городе. Однако весёлого оживления, смеха, песен не было слышно. Странная это была толпа, запрудившая в то утро центральные улицы Алжира.
        Лила тоже вышла из дома. В последние дни она делала это не часто. Но сейчас, после тревожной ночи, ей захотелось своими глазами посмотреть, что происходит в городе. Оделась она поскромнее — чёрная узкая юбка и простая, мужского покроя блузка очень шли ей, делая её совсем юной.
        На Лилу заинтересованно посматривали, особенно молодёжь, порой кто-нибудь заговаривал с ней. Она не сердилась. Всё-таки Лила оставалась Лилой, ей нравилось привлекать внимание мужчин.
        Двое крепких парней шутливо заступили ей дорогу. Она охотно остановилась, разглядывая необычную зелёную форменную одежду, новенькие пистолеты и кинжалы на поясах.
        - Что это у вас за форма? — полюбопытствовала она.
        Один из парней повернулся боком — на рукаве, повыше локтя золотились буквы: «ОАС».
        - Красиво, — не то в похвалу, не то в осуждение произнесла Лила.
        Таща за собой упирающегося откормленного барана, подошёл подросток, одетый в такую же форму. На шее барана болталась фанерная бирка с надписью: «ФНО», а на лоскуте кумача, прикреплённого к бараньей спине, было крупно написано на французском и арабском языках: «Независимость».
        - Познакомьтесь с господином Независимость, — засмеялся один из парней, обращаясь к Лиле.
        - Герой сегодняшнего дня, — поддакнул второй.
        Лила погладила тугие завитки на лбу животного.
        - С таким парнем стоит познакомиться поближе, — пошутила она.
        - Сегодня мы намерены распроститься с господином Независимость. Приглашаем на пир и вас.
        - Я шашлычником буду! Нет, я! — наперебой выкрикивали парни.
        - А я убью господина Независимость! — хвастливо закричал подросток, притащивший барана.
        Лила удивлённо посмотрела на совсем юное, круглощёкое лицо, на пухлые губы, ещё сохранившие наивное детское выражение.
        - И ты собираешься убивать?
        - А что, не сумею, думаете? Ха! Трах-трах! — и готово… Я не только барана, я и мусульман сегодня…
        - Перестань! — прикрикнула Лила. — Кто только вам, таким, оружие доверяет!
        - Не беспокойтесь, мадемуазель, — сказал первый парень, — его обучили обращению с оружием.
        - Именно они и защитят национальное величие Франции! — заметил кто-то из собравшихся вокруг барана.
        Мальчишка гордо выпятил грудь.
        Мимо медленно проехал автомобиль с установленным на крыше мегафоном — всех приглашали на центральную площадь. Там собралась большая толпа. На высоком постаменте стоял открытый гроб с телом Беркена. Двое сыновей старика тихо переговаривались с Шарлем Ришелье возле импровизированной трибуны. В стороне утирали слёзы жена и невестки покойного.
        Траурный митинг открыл Шарль. Он говорил о Беркене как о национальном герое, павшем от преступной руки врага. Потом с пеной у рта напустился на алжирских революционеров, а в заключение пригрозил Елисейскому дворцу и призвал всех к решительному сражению «За свободную Францию».
        - Французы! Дорогие соотечественники! — взывал расчувствовавшийся Шарль. — К вам обращаюсь я! Скажите, кто поднял Алжир до его нынешнего уровня? Разве не мы?!
        - Мы! — отозвались в толпе.
        - Кто сделал Сахару жемчужиной Африки?
        - Мы!
        Волнение сжало Шарлю горло. Он замолчал, торопливо отыскивая в кармане носовой платок. Его объёмистый живот колыхался.
        - Правильно говорите, мои дорогие друзья! Мы сделали Алжир Алжиром, мы его истинные хозяева!.. Перед всеми вами клянусь отдать за Алжир всю свою кровь до последней капли. Алжир — это Франция! Франция — это Алжир!

5
        А в это время в Касбе истинные хозяева Алжира тоже закончили митинг и двинулись в сторону Нового города. Они несли знамёна, но цвет их был иным. И надписи на транспарантах были другими: «Да здравствует независимый Алжир!», «Долой колониализм!», «Требуем переговоров о перемирии!», «ФНО!», «ФНО!»…
        Нескончаемым потоком шли рабочие, служащие, ремесленники, торговцы. Даже два муллы присоединились к демонстрации. Рядом с ними шёл ахун Абу-саид; он долго уговаривал народ не накликать беду на свою голову, но в конце концов махнул рукой и пошёл вместе со всеми. В обычные дни все люди жили разными заботами, разными интересами и желаниями. Сейчас тысячи сердец бились в едином ритме, стремление у всех было одно: независимость Алжира! Что даст независимость людям, столь различным по социальному положению? Об этом не думал никто. Людей вёл благородный душевный порыв. Вот в развевающейся траурной чадре идёт Джамиле-ханум — мать доктора Решида. Что ей делать здесь, в этом бурлящем людском водовороте? Сидела бы дома, оплакивала горькую участь сына. Но нет, она хочет быть среди тех, ради кого её мальчик, её Ахмед испил чашу страданий.
        Рядом с ней пристроилась Рафига. Глаза девушки полны восторга и страха, сердце колотится в груди: а вдруг случится что-то ужасное? Не дай бог! Она пытается совладать с собой, но это ей плохо удаётся. И всё-таки она идёт, не отставая от других, и только косится краешком глаза на Мустафу, который несёт в руках знамя. Может, любовь к парню придаёт ей силы, а возможно, её влечёт общий порыв, так или иначе — она идёт с людьми вместе.
        Тут же шагает гончар Джаббар, с одной стороны семилетняя дочка, с другой — жена. Идёт как на праздник: шумит, смеётся — море по колено. Ему-то зачем совать нос в эту передрягу? Зачем ему-то независимость? За двойную цену кувшины свои продавать станет, что ли? А идёт! Не забился в щель, как Бен Махмуд или Абдылхафид — кандидаты в новое правительство.
        Помня наказ коменданта, часовые у контрольного поста распахнули ворота и отошли в сторону. Они со страхом смотрели на нескончаемый человеческий поток, выливающийся из ворот Касбы.
        На улице Виктуар путь демонстрантам преградили поставленные вплотную друг к другу тяжёлые грузовики. На один из них взобрался молодой француз.
        - Поворачивай назад!.. Иначе откроем огонь!
        Толпа на мгновение замешкалась. Но тут же, подбадриваемые многочисленными возгласами, люди бросились к машинам, чтобы расчистить путь всей колонне, но засвистели пули, взорвались гранаты. Несколько человек упали. Демонстранты лавиной двинулись на врага. Отряд Мустафы вырвался вперёд и, стреляя на ходу, приблизился вплотную к машинам. Из окон второго этажа здания Страховой компании огненным градом посылались пули. Они хлестали безоружную толпу, в паническом ужасе заметавшуюся между домами. Люди стонали, вскрикивали, падали, кричали и плакали женщины и дети. Одним из первых пуля сразила старенького муллу Хабиба. Он тихонько охнул и упал, не успев произнести в последний раз имя аллаха. Громко вскрикнув, опрокинулся навзничь кувшинщик Джаббар, заслонивший собой дочку. Девочка ударилась о землю и отчаянно закричала. Детскому крику ответил полный ужаса и тоски вопль матери, потерявшей своего ребёнка. А автоматы, всё били и били, как заведённые. Не устрашить, а уничтожить демонстрантов дал команду майор Жубер.
        Майору Лакдару с небольшим отрядом муджахидов удалось благополучно миновать огненный заслон и, прижавшись к стене дома, они стали метать в окна второго этажа гранаты. Оттуда повалил белёсо-жёлтый дым, автоматы умолкли.
        - Кто без оружия — все назад! — закричал Лакдар, обернувшись.
        Толпа отпрянула. Вслед ей с чердака гулко затарахтел, заторопился пулемёт, снова вырывая десятки жертв. Высадив дверь, муджахиды ворвались внутрь здания. Пулемёт рычал и плевался свинцом ещё несколько минут и вдруг, словно поперхнувшись, утих. Сразу стал слышен сумасшедший рёв бронетранспортёров, спешивших к месту побоища. Лакдар понял, что сопротивление, кроме лишних потерь, не сулит ничего. Если бы нескольким смельчакам не удалось пробраться вовнутрь дома, сейчас вся улица до самой Касбы превратилась бы в кладбище. И так не счесть было трупов и раненых.
        Едва демонстранты успели скрыться за воротами Старого города, как на улицу Виктуар въехали бронетранспортёры, битком набитые солдатами. Пулемётный и автоматный огонь обжёг старые стены Касбы.

6
        С наступлением ночи стрельба затихла, но Касба не спала. Тёмные улочки полнились негромким говором. У ворот Старого города возле Лакдара собралась большая группа: ждали возвращения парламентёров, посланных на переговоры с комендантом.
        Наконец они появились — сгорбленный худой старик и представительный, интеллигентного вида мужчина, известный под именем Сулеймана-музыканта. Полотнище белого флага, который он нёс в руке, волочилось по земле.
        - Говорили с самим Жубером, — доложил Лакдару Сулейман, — разрешает подобрать тела погибших, но ставит два условия. Вот, — Сулейман протянул Лакдару листок из записной книжки, — комендант сам написал имена шести человек. Один из них — вы, майор. Жубер требует, чтобы выдали ему этих шестерых. Я попытался убедить его, что таких людей среди нас нет, но этот шайтан и слушать ничего не желает.
        - Хорошо, хорошо, — нетерпеливо прервал Лакдар разговорчивого Сулеймана, — а второе требование какое?
        - Ай, и второе не лучше первого, — махнул рукой Сулейман. — Предлагает сложить оружие.
        К Сулейману подступил Мустафа с таким грозным видом, будто это сам Сулейман предлагал капитуляцию.
        - Что ты сказал? Оружие ему сдать, говоришь?!
        - Это комендант говорит, а не я, — поправил Сулейман.
        - А вы ему что ответили? — чуть поостыл Мустафа.
        - У меня не было полномочий решать такие вопросы. Это должен решить сам народ.
        Люди вокруг прислушивались к разговору, вздыхали, возмущались…, Лакдар обратился к ним:
        - Вы все слышали, на каких условиях комендант соглашается выдать наших погибших товарищей. Что же ответить ему?
        - Люди! — возвысил голос Сулейман. — Позвольте, я скажу… У меня у самого там родной брат лежит. Единственный брат! Я обязан, соблюдая все обычаи, предать его тело земле. Он отдал свою жизнь за правое дело. Неужто прах его послужит делу неправому? Мой совет: не принимать условий коменданта! Наши дорогие покойники не обидятся на нас за это…
        Среди стоящих поодаль женщин послышались всхлипывания, жалобные причитания. Сулейман сердито прикрикнул:
        - Замолчите! Враг радуется нашим слезам! Не поступайте, как неразумный мельник, который, стараясь достать утонувшую в воде монету, разрушил плотину у мельницы. Ушедшие от нас сделали своё дело. Пусть смерть их не будет напрасной. Надо думать о живых!
        - Спасибо вам, Сулейман! — Майор Лакдар положил ему руку на плечо. — Спасибо!.. Да, друзья мои, мы обязаны в первую очередь побеспокоиться о живых.
        Поручив Мустафе организовать охрану ворот, Лакдар вместе с членами городского штаба Фронта Национального Освобождения прошёл в ближайшую лавку. Он, может быть, лучше других понимал, что затишье это — обманчивое, что враг не успокоился и каждую минуту следует ожидать предательского удара. Нужно быть готовыми к отпору. Но как это сделать, если не хватает оружия, на исходе патроны, ничтожны запасы продовольствия и не исключено, что оасовцы перекроют воду в системе труб, проложенных из Нового города? Было много раненых, но не хватало бинтов и медикаментов. Да и мёртвых всё-таки следовало похоронить, трупы на улицах в такую жару — верная вспышка эпидемии, и в первую очередь от неё пострадают бедняки Касбы. Словом, забот было в избытке. И всё же ни в коем случае нельзя прекращать сопротивления. Ни в коем случае!
        - Стаю взбесившихся собак можно остановить только силой, — сказал Лакдар. — Все другие пути приведут к напрасным жертвам. На удар мы должны ответить ударом, на пулю — пулей. Необходимо сделать всё, чтобы достать оружие и боеприпасы, — надо вооружить весь народ!..
        Подталкивая перед собой низенького толстяка, в лавку вошёл Мустафа.
        - С такими богачами, как мой бывший хозяин Абдылхафид, не пропадём, — услышав последние слова Лакдара, весело заверил он. — Я его «вежливенько» попросил, и он нам отвалил солидную сумму. Вот они, денежки! — похлопал Мустафа себя по карману. — А вот что делать с этой скотиной — не знаю. Зерно закапывал на своём дворе. Целых двадцать мешков пшеницы успел в яму высыпать, сукин сын!
        Толстяк дрожал и озирался вокруг, стараясь найти сочувствие. На вопрос Лакдара, от кого прячет зерно, он вдруг заверещал пронзительным голосом:
        - Ни от кого не прячу!.. Моё имущество — где хочу, там и храню!.. Что вам от меня надо?
        - Так-так, — сказал Лакдар, — значит: моё имущество, мой двор, моя пшеница. А то, что люди без куска хлеба сидят, тебе всё равно? Тебе народ — что прошлогодняя трава. Так зачем же ты здесь, в Касбе? Иди на ту сторону, там тебе посочувствуют.
        - Что, силой отобрать зерно хотите? — взвизгнул толстяк.
        И осел под тяжёлым взглядом майора, как прохудившийся бурдюк с водой. — Идите, забирайте… — забормотал он. — Всё ваше… всё берите!..
        - Нет, — сказал Лакдар, — брать мы у тебя ничего не будём. Твоё добро нам поперёк горла встанет. Обойдёмся как-нибудь. А ты — собирай свои пожитки и выметайся из Касбы. Такие, как ты, нам не нужны.
        Кругом одобрительно заговорили:
        - Правильно!
        - Не место таким в Касбе!
        Кто-то, не сдержавшись, выругался:
        - Ростовщик проклятый! Как вас, таких, земля носит!
        Толстяк неожиданно смешался, умоляюще протянул руки.
        - Не гоните меня, люди!.. Сознаюсь, плохо поступил… прощения у вас прошу… Клянусь, буду делать всё, что вы скажете!..
        Грохот близкого взрыва заглушил его покаянные слова. Рвануло ещё раз и ещё.
        Все выскочили наружу. В ночной темноте разгоралось багровое зарево.
        - Библиотеку взорвали! — крикнул кто-то.
        Когда Лакдар вбежал во двор библиотеки, внутри здания уже вовсю полыхал огонь, пожирая древние свитки и манускрипты. У майора захолонуло сердце, сжались кулаки.
        - Вандалы! — Он обернулся. — Что же вы стоите, люди! Спасайте книги!
        - Дверь заперта… — неуверенно сказал кто-то.
        Майор яростно ударил ногой в массивную дверь.
        - Сторожа ищите! Где сторож с ключами?
        - Здесь я, сынок! — Сквозь толпу протиснулся перепуганный старик с огромным ключом в руке. — Вот ключ, сынок… Возьми сам, а то меня руки не слушаются…
        Лакдар распахнул дверь и шагнул в гудящее пламя. Вслед за ним устремились десятки людей.
        Снаружи громыхнул четвёртый взрыв.
        Глава тринадцатая
        

1
        По городу опять поползли слухи: «Генерал Ришелье ранен!», «Партизаны заняли Орлеан!», «Из Парижа посланы десантные войска!», «Касбу будут обстреливать из тяжёлых орудий!».. Из всего этого верно было одно: генерал Ришелье был действительно тяжело ранен. Его доставили в город вертолетом. Пуля задела сердечную сумку, требовалось срочное вмешательство очень опытного хирурга. Таких в городе было двое — доктор Решид и хирург военного гарнизона Мишель. Решид сидел в тюрьме, а Мишель лежал с высокой температурой.
        Узнав о состоянии генерала, Мишель всё же нашёл в себе силы подняться. Осмотрев раненого, который хотя и был очень глох, но находился в сознании, Мишель заявил, что операцию откладывать нельзя ни в коем случае, однако он сам, к сожалению, из-за собственного нездоровья сделать её не может и советует довериться Решиду.
        Ришелье категорически запротестовал. Довериться этому пособнику бунтовщиков? Ни за что!
        - Если мне суждено умереть, то хоть на твоих руках.
        Мишель любил доктора Решида, восхищался его способностями. Бросить в тюрьму такого человека! В этой заварухе недолго и пропасть без вести. Ему хотелось помочь коллеге, вызволить из этого ада! Более подходящий момент трудно было представить, и Мишель решительно сказал генералу:
        - Если хотите жить, генерал, послушайте моего совета. Ждать нет времени!
        А жить генералу Ришелье хотелось. Если бы он был уверен, что доктор Решид спасёт его!.. Но как довериться человеку, который тебя ненавидит? Однако выхода не было. Он чувствовал себя всё хуже, всё больше слабел. Еле шевеля губами, Ришелье произнёс:
        - Поступайте, как находите нужным.

2
        Лёжа на жёстком тюремном топчане, Решид предавался горестным мыслям. Сегодня на утренней прогулке один незнакомый алжирец шепнул, улучив момент: «Ваш учитель умер». Для подробных расспросов не было времени, но ясно было и так: речь идёт о Бенджамене. Этого следовало ожидать — здоровому человеку трудно выдержать все издевательства и изощрённые пытки, что уж толковать о Бенджамене с его плохо залеченным туберкулёзом. Бедный учитель! Но откуда незнакомому арабу известно, что Бенджамен был учителем Решида? Нет ли здесь какой-либо ловушки?
        Тяжкие раздумья Решида прервал майор Жубер. Приказав солдату снять с доктора наручники, комендант сухо сказал:
        - Вот ваша одежда. Переодевайтесь. Поговорим по дороге.
        Решид с невольным вздохом облегчения помассировал ноющие запястья. О чём предстоит разговор? Куда его собираются везти?
        - Поторапливайтесь! — бросил Жубер, выходя из камеры.
        Покачиваясь на мягком сиденье машины, доктор ожидал обещанного разговора. Но комендант сидел, не разжимая губ. И только уже шагая по бетонированной дорожке к зданию гарнизонной больницы, сказал, не глядя на доктора:
        - Тот, кто втоптал вас в землю, может и поднять с земли, учтите это. И не вздумайте упрямиться!
        Доктор понял, что понадобился какой-то важной особе и всё-таки не предполагал, что, прикрыв тяжёлые пеки, задыхаясь, его ждёт генерал.
        Доктор Мишель тепло встретил Решида, он обнял его и поцеловал, затем отвёл в сторону и тихо, чтобы не услышали присутствующие, сказал:
        - Это я настоял, чтобы тебя привезли. И прошу: не проявляй, пожалуйста, характера. Мир не улучшится, избавившись от одного головореза. Сделай всё, что в твоих силах. Пусть живёт.
        Решид непонимающе смотрел на пожелтевшее, осунувшееся лицо коллеги. О каком головорезе он говорит? Он всё ещё не понимал, кто его пациент.
        Мишель растолковал, в чём дело, и повторил ещё раз:
        - Сделай всё. Понимаю твоё состояние и всё же, прошу, не отказывайся, внемли голосу рассудка. Будь выше этих людей с каменными сердцами.
        Доктор Решид задумался, не зная, что ответить… Сжалиться и попытаться спасти от смерти палача, загубившего тысячи жизней? А что скажут люди, испытавшие на себе все беды, которые принёс им этот человек? Ну, скажем, он добьётся своего — поставит генерала на ноги. Разве не проклянут его тогда земляки-алжирцы? А может, это смягчит генерала? Наивно!..
        - Мы врачи! — горячо убеждал Решида Мишель. — Наша обязанность лечить больного — будь то генерал Ришелье или полковник Халед.
        Совсем недавно Решид сказал те же слова генералу. Но сравнить Ришелье с Халедом! Нет, это уж слишком.
        Мишель распорядился отвезти генерала в операционную и, с жалостью глядя на обросшее измученное лицо Решида, умоляюще произнёс:
        - Не подвергай себя опасности. От них можно ожидать всего. И потом, обо мне подумай. Я попросил вызвать тебя, и если за-за твоего упорства случится беда, виноват буду я. Ну, а если… — Мишель помолчал, — если операция закончится неудачно, не опасайся. Я сам буду ассистировать.
        Опасаться? Нет, доктор Решид был далёк от таких мыслей. Наоборот, он скорее опасался удачного исхода. Конечно, скальпель в руке врача, случайное неосторожное движение… Но у какого врача поднимется на это рука! Что же делать?
        Мишель набросил коллеге на плечи халат и повёл в операционную. Посреди комнаты, накрытый простынёй, лежал генерал. Он задыхался, лицо приняло землисто-синеватый оттенок, предвещавший близкий конец. Видно, генерал почувствовал, что доктор пришёл: повернул голову и открыл тускнеющие глаза, в них были страдание и мольба. И в глазах Решида что-то ответно дрогнуло.
        У широкого окна операционной стоял Шарль и с застывшей гримасой отчаяния смотрел на бессильное тело Фернана. Увидев Решида, он беззвучно пошевелил губами и вдруг шагнул к нему, нервно вытаскивая из кармана чековую книжку.
        - Говорите, сколько? — хрипло спросил он. — Триста тысяч франков достаточно?
        Решида взорвало, но он сдержался и ответил спокойно:
        - Вы не слишком щедры, мсье.
        Шарль не понял иронии. Торопливо черкнув пером, он протянул доктору чек.
        - Пятьсот тысяч! Полмиллиона. На предъявителя, в любой банк.
        Решид взял чек, спокойно и деловито разорвал его пополам, сложил вдвое и разорвал ещё раз. Проследил взглядом, как падают клочки, и повернулся к Шарлю.
        - Посторонних прошу освободить операционную!
        Шарль чуть не задохнулся от злости, в горле у него что-то заклокотало. Мишель быстро подхватил его под руку, уговаривая, повёл к выходу.
        Решид надел халат и молча стал мыть руки. И скоро в насторожённой тишине операционной раздавались лишь приглушённые привычные слова:
        - Пинцет! Зажим! Пинцет!..

3
        Предрассветный час унёс с собой душу генерала Ришелье. Врачебное искусство Решида оказалось бессильным. Целую ночь он и Мишель провели у постели генерала, всеми мерами поддерживая угасающую жизнь. Но ничто не помогло: генерал Ришелье навсегда простился с этим миром.
        Кто виной этому? Называли одно имя — доктора Решида.
        Майор Жубер бесновался.
        - Я ему все зубы повыбью и проглотить заставлю! — брызгал он слюной в лицо Мишелю, едва стоявшему на ногах от усталости. — Глаза его же пинцетом выколю!
        - Напрасно вы обвиняете доктора Решида, — пытался утихомирить Мишель коменданта. — Он неповинен в смерти генерала. Я всё время был рядом и наблюдал за операцией…
        - Ага! Наблюдали?! — взвился Жубер. — Зачем наблюдали?.. Значит, вы сами не доверяли Решиду?
        - Вам не доверял! — отрезал Мишель, начиная злиться. — Операция была почти безнадёжной. Я это знал, как и то, что при неудачном исходе, вы обязательно взвалите всю вину на доктора Решида. Он сделал всё, что было в человеческих силах, это я могу засвидетельствовать где угодно. Нечего на него валить, майор.
        - Значит, не виноват Решид?
        - Не виноват. Доктора Решида надо отпустить.
        На скулах коменданта заходили желваки.
        - Вы соображаете, что говорите?! Отпустить… Да будь он сто раз не причастен к смерти генерала, он обязан ответить за все свои делишки!
        - Не понимаю, какое преступление вы вменяете ему, — пожал плечами Мишель.
        - Это уж позвольте мне знать! — резко бросил майор. — Не лезьте со своей ложкой в чужую тарелку. Я ведь в ваши дела не вмешиваюсь?!
        - А что же вы тогда делаете здесь, в больнице?
        Комендант свирепо глянул на Мишеля и отвернулся. А тот, окончательно выведенный из себя грубостью Жубера, гневно проговорил:
        - Не горячитесь, майор. Жизнь знала много беззаконий, но история не оправдала ни одного из них. Не будет оправдания и вам!
        - Я вижу, вы действительно нездоровы, доктор, — жёстко сказал майор. — От повышенной температуры начали заговариваться. Ступайте, отлежитесь, а то, неровен час, случится что-нибудь с вами, тогда уж никакая история не поможет.

4
        Доктор Решид оперировал генерала Ришелье, — об этом говорили все. Одни восхищались: «Здорово он его, подлеца!», другие посылали на его голову тысячу бед… Малике металась в бессильном отчаянии, чувствовала, что над головой любимого занесён безжалостный меч, но отвести угрозу не могла. Наконец она решила ещё раз попробовать пробраться в Касбу, чтобы повидаться с матерью Ахмеда и с его друзьями: может быть, ей хоть что-нибудь удастся узнать, предпринять. Однако всякое сообщение между Старым и Новым городом прекратилось. По обе стороны древней стены возвышались баррикады. Вооружённые юнцы из ополчения распоясались вовсю. Они рыскали по улицам в поисках жертв, открывали огонь по любому человеку, похожему на мусульманина. Алжирцы тоже взялись за оружие и на выстрелы отвечали выстрелами. Попробуй проберись туда! И от Мустафы вот уже сколько дней нет вестей, и Рафига не показывается… Но сидеть в своей комнате, мучиться неизвестностью, ничего не предпринимать, было невмочь. Малике собралась всё-таки выйти на улицу, стрельба вроде бы утихла, обманчивая надежда влекла её: вдруг кого-нибудь встретит…
        Она сошла вниз.
        Слуга, стоявший у лестницы, почтительно поклонился:
        - Простите… вас хочет один человек повидать. Он у меня ждёт.
        Сердцу Малике стало тесно в груди, яростными толчками рвалось оно наружу. Не помня себя, она вбежала в комнату и сразу же увидела знакомое усатое лицо.
        - Мустафа! — обрадованно воскликнула она. — Здравствуй! Где ты пропадал?
        Мустафа, смущаясь, неловко пожал протянутую руку.
        - Доброе утро!
        - Садись! — Малике потянула его к столу. — Рассказывай, какие вести?..
        Понимая, что именно волнует девушку, Мустафа сказал:
        - Вы не тревожьтесь, ничего опасного нет.
        И он начал рассказывать о положении в городе. Оасовцев постигает неудача за неудачей. Провалилась окончательно попытка сбросить на Париж парашютистов, армейские подразделения одно за другим переходят на сторону генерала Рамадье. Смерть Ришелье вызвала сильное замешательство среди оасовцев. Наконец Мустафа заговорил о Решиде. Он действительно оперировал генерала, но слухи, будто он умышленно умертвил генерала — ложь.
        Малике даже обиделась.
        - Ахмед никогда не поступит бесчестно!
        - Конечно, конечно! — заторопился Мустафа. — И доктор Мишель защищал его, с комендантом поругался. Да разве станет комендант слушать. Он…
        - Что… что он сделал с Ахмедом?
        - Ай, что доброго ждать от таких, как комендант!
        - Жив он? Ахмед… жив?
        Мустафа успокоил: жив, конечно, жив. Доктора подвергли ужасным мучениям, и Мустафа знал об этом, но понимал, что рассказывать не следует: зачем причинять девушке лишние страдания?
        - Полковник Халед дал специальное указание: любым способом освободить доктора из застенка.
        - Халед? Кто это?
        - Не знаете? Тот самый, которому доктор делал операцию перед арестом. Они вместе учились в Париже. Очень хороший человек полковник! Слава богу, состояние его улучшилось. Здесь, в городе, его помощник. Он-то и придумал, как освободить доктора.
        Напряжённое лицо Малике просияло.
        - Ахмед на свободе?!
        Мустафа качнул головой.
        - Нет пока. Но, бог даст, нынешней ночью будет на свободе.
        Мустафа рассказал, что через посредство одного владельца табачной лавки удалось подкупить начальника тюрьмы, в которой содержится доктор Решид. Но есть затруднение: за освобождение доктора начальник требует очень много — триста тысяч франков. Такие деньги сразу не найдёшь. Малике и не подумала о том, сколь велика сумма: что такое триста тысяч, когда решается судьба Ахмеда? Она беспокоилась о другом: не обманет ли тюремный начальник? Разве можно сейчас положиться на военных?
        - Нет, — сказал Мустафа, — не обманет. Он там не один, их целая группа. Чувствуют, что положение шаткое, вероятно, перейдут на сторону генерала Рамадье. А пока, пользуясь случаем, хотят подработать. Мы у них уже тридцать винтовок купили. И ещё будем покупать… — Мустафа вдруг запнулся. — Только вы, пожалуйста, не говорите об этом никому! Я рассказываю, потому что верю вам…
        Малике знала, что Мустафа как-то связан с партизанами. Недавно отец кричал, проклиная его. Может быть, именно поэтому она верила парню.
        - Кто хочет дать деньги для освобождения Ахмеда? — спросила Малике. — Полковник Халед?
        - Что вы! Откуда у полковника такие деньги? Он всё своё состояние давно отдал на дело революции! Все понемножку дадут, вот и…
        - Тот человек придёт сегодня? — прервала его Малике.
        - Да.
        - Когда?
        - В девять вечера.
        - Что ты будешь делать до этого времени?
        - Что мне делать… Остаётся взывать к аллаху и спать здесь. Днём невозможно даже выйти на улицу…
        - Не спи. Я скоро вернусь!
        Девушка стремительной походкой вышла за дверь. Она ещё не знала, у кого попросить денег, а ноги уже сами несли её к матери. Только она может помочь, верила Малике, только мама, больше никто.
        Фатьма-ханум была у себя.
        - Ты куда собралась, дочка? — ласково спросила она. — Гулять, что ли?
        - Голова что-то болит, мама… — Решимость её пропала, и девушка не знала, как начать разговор.
        - Не думай ни о чём, — посоветовала Фатьма-ханум, — от судьбы не уйдёшь. Помолись. Или книжку почитай… Ты не слышала новость? Полковника Франсуа выкрали из тюрьмы!
        - Кто выкрал? — встрепенулась Малике.
        - Кто ты думаешь, его же люди и выкрали. Теперь ещё больше шуму будет. Как бы все старания бедного генерала не пошли прахом, — говорят, военные целыми полками переходит на другую сторону.
        Малике, решившись, подсела к матери.
        - Мамочка, у меня к тебе просьба. Не рассердишься?
        - Ну что ещё?
        - Не рассердишься, скажи? Поможешь мае?
        - Какая от меня помощь требуется?
        - Очень важная, мамочка.
        - Что-нибудь с Ахмедом связанное?
        - Да… Его можно освободить!
        - Кто это тебе сказал?
        - Человек один приходил, из Касбы. Но для этого надо триста тысяч франков.
        На лицо Фатьмы-ханум набежала тень.
        - Триста тысяч?..
        - Да, мама.
        - И ты пришла ко мне за такой скромной суммой?
        - Не говори так, мама! — воскликнула Малике. — У отца же есть деньги… Ну дайте моё приданое!..
        - А ты что, нищей жить собираешься?
        - Не нужны мне деньги, если… Мама, ну что ты говоришь! Нельзя же не помочь близкому человеку!
        - Не болтай глупостей, дурочка! С каких это пор он стал тебе близким?!
        Малике вскочила, но Фатьма-ханум удержала её.
        - Не горячись, дочка. Денег у меня нет, у отца и просить нечего… — раздумчиво проговорила она.
        Отчаяние отразилось на лице Малике, она хотела что-то сказать, но мать движением руки остановила её.
        - Разве что драгоценности… Только кому их продать? Никогда не занималась этим…
        - Чем ты не занималась? — У порога стояла Лила. Увидев серьёзные печальные лица, она виновато улыбнулась. — Я, кажется, не вовремя… Простите!
        - Ах нет, ты как нельзя кстати, — обрадовалась Малике. Она повторила свой рассказ, сопровождаемый вздохами совершенно растерявшейся Фатьмы-ханум.
        Лила задумчиво посмотрела на Малике.
        - Ты уверена, что они не подведут?
        - Уверена! Об этом не беспокойся.
        - Тогда найдём деньги.
        - Где?..
        - Достану… Хотя бы у того же Шарля, — с весёлой решимостью произнесла Лила. — Он же предлагал доктору пятьсот тысяч франков. Ахмед отказался, а я возьму.
        - Так Шарль и даст тебе деньги для Ахмеда! Представляю, как он его ненавидит.
        - Дурочка, это уже моя забота. Для Ахмеда не даст — для меня даст. Хотя бы… в память о Фернане. Как-никак, а… — она не договорила и отвернулась.
        Трудно сказать, как Лила относилась к смерти своего возлюбленного. После той ссоры из-за Ахмеда она не порвала с Фернаном, но и не хотела, даже боялась встречи. Впрочем, избежать свидания не составляло труда: генералу последнее время было не до любовных утех. Сейчас, когда Фернана не стало, Лила испытывала какое-то грустное облегчение: сам собой разрубился этот узел, исчезла двойственность в её душе. И всё-таки… И всё-таки у Лилы было ощущение утраты и одиночества.
        Малике облегчённо вздохнула:
        - Спасибо тебе, Лила. Большое спасибо. Ты хорошая… Добрая…

5
        Спрятавшись за большим деревом, Мустафа ждал, когда появится доверенный человек, тот самый «итальянский торговец». Мустафа хорошо отоспался днём, однако, долгое ожидание утомляло, или, может, от духоты, но он то и дело зевал.
        Шёл уже одиннадцатый час ночи, а итальянец не показывался. Мустафа начал тревожиться, не случилось ли несчастье. Но тут послышались шаги и знакомый прокуренный кашель. Мустафа вышел из своего убежища.
        Они молча пожали друг другу руки. «Торговец» сунул в карман толстый пакет и, оглядываясь по сторонам, негромко заговорил:
        - Майору передай: всё остаётся, как условились. С оружием получилась небольшая заминка — помешал побег полковника Франсуа. Сейчас без пропуска лично от коменданта въезд и выезд машинам после захода солнца воспрещён. Но это долго не протянется, дела у мятежников — хуже некуда. После полудня Сулье появился в городе — вроде бы назначен вместо Ришелье. — Итальянец помолчал и, вспоминая, добавил: — Оружие, предназначенное для Туниса, отправлено… Денег ровно триста?
        - Ровно, — сказал Мустафа. — Майор очень вас просил, чтобы поосторожнее были, а то они ещё могут подложить свинью.
        - Не подложат, не на тех напали! Плохо, что состояние доктора тяжёлое, на ногах стоять не может. Печени, что ли, приступ был.
        - Врут, мерзавцы! Отводили свою подлую душу!
        - Я тоже думаю, что врут.
        Мустафа нащупал в кармане пиджака маленький конверт:
        - Эх, чуть не забыл! Вот возьмите, передайте доктору.
        - Что это?
        - Письмо…

6
        Малике вздрогнула, как от толчка и широко открыла глаза. Скоро два часа ночи, а Мустафы всё нет. Он обещал прийти после девяти с доброй вестью. Она устроилась ждать в столовой на диване: подвинула поближе торшер, включила все четыре лампочки — чтобы не уснуть, взяла книгу. Читалось плохо, она то и дело посматривала на часы. Пробило девять, потом — десять, потом — одиннадцать. Мустафа не возвращался. И Малике, устав от нервного напряжения, неожиданно и крепко уснула. Проснулась в отчаянии. Конечно же, всё проспала, дура! Мустафа наверно приходил и снова ушёл. Остаться в доме он не может. Соня несчастная! Она ругала себя, а сердце обливалось тоскою, ныло нестерпимой болью, что не подвластна ни врачам, ни лекарствам.
        Малике подошла к окну, толкнула створки. На улице моросил мелкий тёплый дождик. Было темно, и лишь кое-где смутно просвечивали пятна фонарей.
        Она припала головой к оконной раме и глубоко вздохнула. «Ахмед!.. Где ты, Ахмед?..»
        Ночь отвечала невнятными шелестами: шепелявил скороговоркой дождь, мерно плескалось море. А по его чёрной неспокойной воде торопился на восток нефтяной танкер, в каюте которого лежал без сознания Ахмед Решид.
        Куда забросит тебя ветер судьбы, Ахмед?!
        
        notes
        Примечания
        1
        Магриб — Запад (араб.), общее наименование стран, расположенных к западу от Египта, — Ливии, Туниса, Алжира и Марокко. (Здесь и далее примечания автора).
        2
        29 апреля 1827 года консул Франции Пьер Деваль посетил правителя (дея) Алжира — Хусейна. Дей спросил, не поступали ли от французского правительства ответы на его запрос о долгах и кредитах. Консул ответил грубостью. Возмущённый дей ударил его веером. Франция воспользовалась этим инцидентом как поводом для агрессии и двинула против Алжира свои войска. После кровопролитных боёв, затянувшихся на многие годы, захватила его.
        3
        Бон, Константина — промышленные и торговые центры Алжира.
        4
        В эту ночь в Алжире началось вооружённое восстание за национальную независимость.
        5
        Мерс-эль-Кабир, Рагган — военные базы Франции в Алжире.
        6
        Граф Бурмон — командующий французскими войсками, которые в 1830 году начали захватническую войну в Алжире: Абдыл Кадыр — выдающийся алжирский полководец, возглавлявший в 1830-47 гг. борьбу против французских захватчиков; Лелли Фатьма — алжирская патриотка, прославившаяся в 1857 г.
        7
        Кубба — алжирское национальное блюдо из крупы, мяса и чеснока.
        8
        Бизерта — тунисский город, где размещалась французская военно-морская база.
        9
        Сакиет-Сиди-Юсуп — тунисское село близ алжирской границы, которое французские агрессоры 8 февраля 1958 года подвергли бомбардировке.
        10
        Кабилья — провинция в Алжире.
        11
        Имеется в виду мятеж, поднятый 13 мая 1958 года военными кругами в Алжире против Центрального правительства Франции. Этот мятеж способствовал приходу к власти правительства генерала де Голля.
        12
        Отряды европейской молодёжи, организованные для борьбы против национального освободительного движения.
        13
        Эджели и Колом-Бешар — нефтяные районы в Сахаре.
        14
        Луи Доминик Картуш — бандит, своей жестокостью долгое время державший в страхе Париж и его окрестности. Гильотинирован в 1721 году в Париже.
        15
        Муджахид — боец Армии Национального Освобождения.
        16
        Страсбур-Сен-Дени — одна из парижских улиц, на которой расположены публичные дома.
        17
        Лукман — легендарный врач, обладавший, якобы, способностью излечивать все болезни и проживший 44400 лет. Иногда его отождествляют с Гиппократом.
        18
        Самуды — мифическое племя, якобы уничтоженное аллахом за непослушание.
        19
        Перевод с таджикского О. Румера.
        20
        Дюнкерк — город в Северной Франции. Тиманрассата — город в Южной Сахаре.
        21
        Галльский петух — национальная эмблема Франции.
        22
        Роше-Нуар — резиденция генерального представителя Франции в Алжире.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к