Библиотека / История / Джеймс Сири : " Потерянные Мемуары Джейн Остин " - читать онлайн

Сохранить .
Потерянные мемуары Джейн Остин Сири Джеймс
        Что было бы, если бы знаменитая писательница Джейн Остин писала мемуары? Что было бы, если бы через двести лет их обнаружили в старом сундуке на чердаке старинного дома и опубликовали? Наверное, из этих мемуаров мы узнали бы много нового о любимой писательнице и совсем другими глазами взглянули на ее книги, каждая из которых отражает какую-то часть ее жизни. И возможно, история ее любви к мистеру Эшфорду, о которой рассказывается в романе Сири Джеймс, не показалась бы нам такой уж невероятной.
        Сири Джеймс
        Потерянные мемуары Джейн Остин
        Мужу Биллу — моему личному мистеру Эшфорду, чья любовь делает меня совершенной, а поддержка и ободрение позволяют мне насладиться чудесной жизнью писательницы.
        Сыновьям Району и Джеффу, моим лучшим творениям, чьи проницательные замечания и оживленные беседы не позволяют мне снижать творческий и интеллектуальный уровень. Нельзя гордиться сильнее!
        Джейн Остин с величайшим восхищением, изумлением, признательностью и уважением.
        Литературному агенту Тамар Ридзински и редактору Лycuu Макро, чьи преданность и увлеченность этим проектом неизмеримы.
        Спасибо вам от всего сердца. Вы каждый день доказывали мне, что нет ничего невозможного.
        ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОЕ ДРЕВО ДЖЕЙН ОСТИН[1 - См. отдельный файл с иллюстрациями. Прим. верстальщика.]
        Предисловие редактора
        Джейн Остин, перу которой принадлежат шесть всеми любимых романов, неоднократно признавалась, что жить не может без писем. Многие из них сохранились, позволив глубже проникнуть в образ мышления писательницы, ее характер и личную жизнь. Хотя биографы часто задавались вопросом, оставила ли Джейн мемуары либо дневник, следов подобных документов не находили. До сих пор.
        Брат Джейн Остин, Эдвард Остин Найт, был усыновлен родственниками по отцовской линии и унаследовал немало ценного имущества. В том числе усадьбу Чотон — дом, которым семья Найт владела с конца шестнадцатого столетия. Джейн Остин много лет прожила в коттедже неподалеку и часто навещала брата.
        Однажды рабочий, нанятый для починки крыши в усадьбе, пытаясь изловить семейство мышей, обнаружил старый матросский сундучок за кирпичной стеной в дальнем углу громадного захламленного чердака. Сундучок, к замешательству всей бригады, оказался набит старинными рукописями. Как ни странно, на дне, в крошечной бархатной коробочке, покоилось изящное золотое кольцо с рубином.
        Владельцем дома является Библиотека усадьбы Чотон — благотворительная организация, которая восстановила и обновила здание, сады и парк, чтобы организовать здесь центр изучения творчества ранних английских писательниц. Руководство библиотеки вызвало экспертов, желая оценить рубиновое кольцо (тонкая работа, конец восемнадцатого века), и ученых, чтобы изучить документы. Бегло просмотрев бумаги, специалисты немедленно осознали их огромную историческую значимость.
        Сундучок из тех, в каких матросы хранили пожитки во время Наполеоновских войн, вероятно, принадлежал одному из братьев Джейн Остин, Фрэнку или Чарльзу — оба они служили в военно-морском флоте. К изумлению ученых, которым выпала честь первыми взглянуть на его содержимое, многочисленные документы конца восемнадцатого — начата девятнадцатого столетия были написаны, как официально установлено, самой Джейн Остин.
        Хотя на настоящий момент подробно изучена лишь одна из рукописей, все они, по-видимому, являются не чем иным, как давно потерянными мемуарами Джейн Остин, в которых излагаются события, происходившие либо с самой писательницей, либо с ее родственниками, друзьями и знакомыми.
        Не требуя денежной компенсации за находку, Библиотека усадьбы Чотон любезно передала сундучок со всем его содержимым на исследование и хранение Литературному фонду Джейн Остин.
        Внешний вид мемуаров довольно любопытен: они составлены так же, как и рукопись «Сэндитон» — последней, незаконченной работы Джейн Остин, то есть листы обычной бумаги сложены пополам и собраны в небольшие брошюры объемом от сорока восьми до восьмидесяти страниц, после чего аккуратно вручную сшиты вдоль корешка. Написаны они, по-видимому, в разных жанрах — часть представляет собой дневник, но в основном заметки поделены на главы. Кое-что пострадало от плесени и гниения, но большинство материалов сохранилось в девственном состоянии благодаря водонепроницаемости сундучка и сухому чердачному воздуху.
        В настоящее время над рукописями усердно работает группа экспертов. Впоследствии все записи будут изучены и адаптированы для современного читателя. Несомненно, существует множество исследователей творчества Джейн Остин, в равной или даже большей мере, нежели я, заслуживающих подобной чести, и все же завидная задача редактуры этих бесценных работ выпала мне.
        Несмотря на то что мемуары, которые вы видите перед собой, освещают ранний период жизни Джейн Остин, написаны они определенно между 1815 и 1817 годами, когда писательница начата страдать от болезни, которая в итоге и привела к ее гибели. Хотя это и последний том ее мемуаров, он был выбран первым для публикации отчасти из-за превосходного состояния самого документа, а отчасти из-за своего неожиданного и разоблачительного содержания.
        Уже выдвинуто несколько теорий, объясняющих, как рукописи оказались за кирпичной стеной на чердаке усадьбы Чотон. Часть кирпичей точно была изготовлена в 1816 году, но даты на остальных разобрать довольно сложно. Возможно, Джейн Остин, предвидя собственную скорую смерть, попросила кого-то из доверенных членов семьи или наемного рабочего (с ведома своего брата Эдварда или без него) убрать документы на чердак. Скорее всего, она понимала, что природа записей слишком интимна, чтобы публиковать их, но уничтожать воспоминания не хотела.
        Также вполне вероятно, что сундучок через много лет спрятала сестра Джейн, Кассандра. Сестры были очень близки, делились всеми мыслями и секретами и в разлуке обменивались частыми длинными письмами. Кассандра, которая дожила до семидесяти двух лет, сохранила все, что посылала ей Джейн. Не исключено, что у нее лежали и мемуары сестры. Однако за несколько лет до смерти Кассандра призналась своей племяннице Каролине Остин, что сожгла бльшую часть писем (как полагают, не одну сотню) и тем или иным способом уничтожила некоторые отрывки оставшихся. Невосполнимая потеря для истории!
        Причина подобной цензуры, несомненно, заключалась в желании сберечь тайну личной жизни Джейн и в определенных дипломатических соображениях. Вряд ли Кассандра предвидела, что работы ее сестры станут столь популярны, а общественный интерес к ним столь велик, что даже письма Джейн будут опубликованы. Скорее, она боялась, что там могут содержаться критические отзывы о людях и слишком нескромные описания событий — по мнению Кассандры, не лучшее чтение для будущих поколений семьи.
        На первых же страницах мемуаров Джейн говорит, что пишет с целью «сохранить свидетельства того, что случилось, уберечь воспоминания от исчезновения в уголках моей души, где они навсегда погибнут для истории».
        Возможно, Кассандра, сжигая письма, не смогла заставить себя уничтожить и мемуары сестры, столь похожие на рукописи ее знаменитых романов, и потому решила просто «похоронить» их. План вполне удался, и, если бы не масштабный ремонт крыши, чрезмерное любопытство рабочего и мышиная непоседливость, рукописи могли бы пребывать в забвении еще много веков.
        Эти мемуары весьма примечательны не только потому, что проливают свет на сокровенные уголки сердца и ума Джейн Остин. Они впервые раскрывают существование любовной связи, которую та определенно намеревалась сохранить в тайне. Они могут также пролить свет на одну из наиболее печально известных легенд о Джейн Остин. Эта легенда — о «курортном джентльмене», с которым у Джейн случился роман, — беспрестанно обсуждалась и оспаривалась историками.
        Предание гласит, что через много лет после смерти писательницы Кассандра рассказала своей племяннице Каролине о том, как в начале 1800-х годов. Джейн отдыхала на морском курорте и встретила викария, с которым они стали близки и договорились встретиться вновь. Позже она узнала, что он умер. Кассандра так и не назвала ни имени мужчины, ни места, ни даты, но настаивала, что этот загадочный джентльмен остался «единственным мужчиной, которого Джейн когда-либо по-настоящему любила».
        Учитывая, что Кассандра была весьма разборчива в том, какие сведения распространять о сестре, вполне возможно, что «загадочный, безымянный, вневременной роман», который она описывает, — лишь часть истины, намеренно вводящая в заблуждение, и в этих мемуарах данную теорию поддерживает сама Джейн Остин. Определенно Джейн встретила мужчину на морском курорте. Несомненно, они глубоко полюбили друг друга. Но если верить Джейн, он не был священником — и он не умер.
        Строить дальнейшие догадки означает рассказать слишком много, ведь читатель волен сам делать выводы из романтичной и горькой истории Джейн.
        Еще одно, последнее замечание, касающееся редактуры данного текста: в рукописи Джейн Остин множество индивидуальных особенностей, в том числе аббревиатур, орфографических ошибок, альтернативных написаний, таких как «брег» и «берег», заглавных букв в не предписанных правилами местах и лишних либо, напротив, недостающих отступов и кавычек. Все это, без сомнения, было бы исправлено, если бы текст подготовили к изданию при жизни писательницы. Я внесла коррективы там, где сочла нужным, чтобы взгляд современного читателя гладко скользил по строчкам, но оставила большинство допустимых в ту эпоху альтернативных написаний. В целом я сохранила мемуары такими, какими их написала Джейн Остин.
        Все примечания редактора сделаны мной.
        Д-р Мей Риджисс,
        доктор философии, специалист по английской литературе,
        Оксфордский университет, президент Литературного фонда Джейн Остин
        Глава 1
        Не знаю, почему я ощутила внезапную потребность доверить перу и чернилам отношения личного характера, существование которых никогда прежде не признавала. Возможно, дело в сводящей с ума болезни, которая то и дело донимает меня в последнее время, — о коварное напоминание о собственной смертности! Она-то и вынудила меня сохранить свидетельства того, что случилось, уберечь воспоминания от исчезновения в уголках моей души, где они навсегда погибнут для истории, истают, точно призраки в тумане.
        Но какова бы ни была причина, я нахожу, что должна изложить все от и до. Полагаю, после моей смерти наверняка появятся странные предположения. Люди прочитают мои романы и зададутся вопросом: как могла эта старая дева, эта женщина, за которой, по всей вероятности, никогда даже не ухаживали, которая никогда не чувствовала той удивительной связи души и ума мужчины и женщины, связи, пробужденной дружбой и привязанностью, что, расцветая, становится чем-то более глубоким, — как она могла столь безрассудно писать о весьма почитаемых институтах любви и ухаживания, ни разу не испытав их на себе?
        Тем немногочисленным друзьям и родственникам, которые, узнав о моем творчестве, осмеливались задать подобный вопрос (хотя, должна признать, в гораздо более благопристойной форме), я отвечала так: «Разве невозможно пытливому уму и наблюдательному взору и слуху в сочетании с живым воображением создать литературное произведение, не лишенное достоинств и приятности и способное, в свою очередь, пробудить чувства, напоминающие саму жизнь?»
        Это высказывание во многом истинно.
        Но существует немало градаций истины. Не правда ли, бездна лежит между той истиной, которую мы открываем публично, и той, которую мы молча признаем в уединенном раздумии или, возможно, в обществе одного или двух наиболее близких людей?
        Я пыталась писать о любви — сперва в шутку, девочкой. Затем — в более серьезном ключе, вскоре после того, как отметила двадцатилетие, хотя тогда имела представление лишь о любви незрелой,[2 - Возможно, Джейн Остин имеет в виду отношения с Томом Лефроем, своим «ирландским другом», с которым недолго флиртовала в возрасте двадцати лет.] вследствие чего достоинства моих ранних работ весьма условны. И лишь гораздо позже я встретила мужчину, который вдохнул в меня подлинную глубину этого чувства и пробудил мой голос, дотоле мирно дремавший.
        Об этом джентльмене — единственной, истинной, великой моей любви — я, имея на то причины, поклялась никогда не говорить. Разумеется, немногие мои близкие родственники, знавшие его лично, согласились, что для всех заинтересованных лиц будет лучше держать в тайне подробности нашей связи. В результате я изгнала мысли о нем в самые отдаленные уголки моего сердца, где они и были погребены — но не забыты.
        Да, не забыты. Разве можно забыть то, что стало частью души? Каждое слово, каждая мысль, каждый взгляд, которым мы обменялись, спустя годы все так же свежи в моей памяти, точно это было вчера.
        Я должна поведать одну историю. Историю, которая объяснит все остальные.
        Но я забегаю вперед.
        Полагаю, общепризнано, что за редкими исключениями явление героя в любовной истории не должно происходить в первой главе — в идеале стоит отложить его до третьей. Сначала необходимо сделать краткое вступление, познакомить читателя с основными персонажами, местами, обстоятельствами и эмоциональным содержанием истории, дабы обеспечить более глубокое понимание событий, которые развернутся впоследствии.
        Следовательно, прежде чем мы встретим искомого джентльмена, я должна вернуться еще дальше в прошлое, чтобы изложить два случая, произошедшие несколькими годами ранее, — оба они изменили мою жизнь, внезапно и неотвратимо, самым ужасным и мучительным образом.
        В декабре 1800 года, вскоре после моего двадцать пятого дня рождения, я некоторое время отсутствовала дома, отправившись с визитом к любимой подруге Марте Ллойд. По возвращении меня ошеломила матушка.
        - Что ж, Джейн, все устроено! — объявила она. — Мы решили навсегда покинуть Стивентон и перебраться в Бат.
        - Покинуть Стивентон? — недоверчиво уставилась я на нее. — Вы, видно, шутите!
        - Отнюдь, — возразила матушка, радостно порхая по маленькой гостиной, замирая у картин на стенах и вглядываясь в них с выражением нежного прощания, словно смирялась с их скорой потерей. — Мы с твоим отцом все обговорили, пока тебя не было. В мае ему исполнится семьдесят. Ему давно пора отойти от дел, ведь он сорок лет служит пастором в этом приходе, не говоря уже о Дине.[3 - Джордж Остин долго и безукоризненно трудился на духовном поприще: сперва викарием в мужской частной школе Танбридж-Скул, затем, с 1761 года, пастором в Стивентоне, графство Гемпшир (его часто называют просто Гемпс); в 1773 году он присовокупил к своим обязанностям бенефиций Дина соседнего прихода. Церковный бенефиций, как правило, включал приходской домик и скромное жалованье, но, уходя со службы, священник терял и то и другое.] Оставить должность, как ты знаешь, означает оставить и дом, но твой брат Джеймс от этого только выиграет, ведь Стивентон перейдет к нему. К тому же отец всегда мечтал о путешествиях, и мы подумали, что сейчас самое подходящее время. В дорогу, пока здоровье позволяет! Однако вопрос, куда отправиться,
вызвал множество горячих споров. Наконец мы решили — в Бат!
        Голова у меня закружилась, ноги подкосились, и я тяжело осела в ближайшее кресло, сожалея, что рядом нет любимой сестры, чтобы разделить с ней груз огорчительной новости. Кассандра, которая на три года старше меня и намного красивее, обладает нравом спокойным и тихим. Я всегда могу на нее положиться, когда мне необходимо собраться с духом, даже в наихудшей ситуации. Но на этот раз она отсутствовала, уехав к нашему брату Эдварду и его семье в Кент.
        - Джейн! — услышала я крик матери. — Похоже, бедняжка в обмороке. Мистер Остин! Помогите мне! Где нюхательная соль?
        Я родилась в Стивентоне и провела здесь самые счастливые дни моей жизни. Покинуть излюбленное место казалось не более вероятным, чем отрастить крылья и полететь. Я обожала приходской домик: парадный вход с изящной решеткой, аккуратный ряд окон по широкому фасаду, простые беленые стены и потолки с открытыми балками. Я научилась холить и лелеять каждый вяз, каштан и ель, что возвышались над его крышей, и каждое растение в саду за домом, где я ежедневно прогуливалась по заросшей травой дорожке меж земляничных грядок.
        С годами приходской домик улучшался и достраивался, чтобы удовлетворять нуждам растущего семейства, каковое включало, кроме родителей, сестру Кассандру, меня и шестерых наших братьев, а также вереницу юных джентльменов, на долгие месяцы приезжавших учиться у моего отца. Семь спален наверху и три чердачные комнаты ни разу не пустовали во времена моего детства, и коридоры неизменно оглашались мальчишеским смехом и топотом башмаков.
        Столь внезапно сняться с места и навек разлучиться с родным домом; никогда более не бродить по окрестным улочкам, где привычен каждый крытый соломой коттедж, угнездившийся среди деревьев, и знакомо каждое лицо; никогда более не навещать дорогих друзей, не наслаждаться зваными обедами, не посещать балов в величественных кирпичных усадьбах; никогда более не взбираться по холму к Чиздаунской ферме за деревней, с ее коровами и поросятами, пшеничными и ячменными полями; никогда более не ходить в церковь по воскресеньям через рощи платанов и вязов, чтобы послушать еженедельную проповедь отца. Как это пережить?
        В Стивентоне я наслаждалась идеальным сочетанием любящего семейства и такого приятного общества, какое только в состоянии предоставить маленькая деревенька. В последние годы, когда все братья разъехались, я нашла убежище в собственном маленьком кабинете наверху. Там я пребывала в счастливом уединении, необходимом для сочинительства.
        «Как оставить все это? — тревожно недоумевала я, — Как перебраться в высокий, тесный арендованный дом на мощеной улице в слепящей белизне ужасного Бата?»
        Мужество покидало меня при одной мысли об этом. Я несколько раз имела честь любоваться Батом в качестве гостьи, но не испытывала желания жить там.
        Я понимала причины родительского решения. Проведшие всю жизнь в деревне, они, должно быть, с нетерпением предвкушают светское общество и бойкость городской жизни, и в их возрасте целебные воды и превосходные доктора кажутся немалым преимуществом цивилизации. Но для меня Бат оставался городом тумана, шума, тени и дыма, населенным скитальцами и лицемерами. Его прославленные концерты и балы никогда не заменят близких друзей, дома и прелести окружающей природы.
        Я подозревала, что есть и другая причина для нашего переезда в Бат. Она оставалась невысказанной и оттого выглядела особенно унизительной. Помимо своего статуса фешенебельного курорта, Бат был известен как порядочное место, где одинокая молодая леди способна отыскать себе мужа. В свое время родители моей матери, удалившись от дел, переехали в Бат, захватив с собой двух незамужних дочерей, в результате чего и мать, и ее сестра, разумеется, нашли себе достойную партию.[4 - Отец и мать Джейн Остин, Джордж Остин и Кассандра Ли, познакомились в Бате, где и поженились несколькими годами позже, 26 апреля 1764 года.]
        Несомненно, родители полагали, что окажут нам с Кассандрой услугу, коли привезут в Бат и проведут по бальным залам и питьевой галерее пред очами одиноких джентльменов. Что сработало для одного поколения, вероятно, думали они, то может сработать и для другого. Однако, если цель их была такова, они жестоко разочаровались, ведь последующие четыре года не принесли достойной брачной перспективы ни одной из нас.
        О болезненных обстоятельствах нашего отъезда из Стивентона и о моих страданиях в связи с продажей — точнее говоря, раздачей — отцовской библиотеки в пять сотен томов, равно как и моих собственных горячо любимых книг, фортепиано, на котором я училась играть, обширной коллекции нот, а также всей мебели и семейных портретов, которые были мне столь дороги, я не пророню ни слова. О годах, проведенных в изгнании (о них я уже писала в другом месте),[5 - Полагаю, она говорит об одном из своих недавно найденных воспоминаний, которое я пока не читала.] я скажу лишь, что, несмотря на мою нелюбовь к Бату как таковому, со мной произошло несколько интересных приключений, я завязала несколько памятных знакомств и искренне наслаждалась постоянным обществом отца, матери и сестры. Особое удовольствие я находила в наших поездках в прибрежные курортные городки Девона и Дорсета — отец в то время любил их посещать.
        Ход повествования подводит меня ко второму, еще более душераздирающему событию, которое необратимо изменило мою жизнь, равно как судьбы матери и сестры, — дню, когда умер мой возлюбленный отец.
        В семьдесят четыре года Джордж Остин оставался еще весьма деятельным мужчиной с копной роскошных белоснежных волос, блестящими умными глазами, ласковой благосклонной улыбкой и превосходным чувством юмора, которое вызывало восхищение всех его знакомых. Временами он страдал от жара и забывчивости, но неизменно поправлялся и получал немалое удовольствие от своей отставки и наших скитаний.
        В субботу, 19 января 1805 года, отец вновь заболел, возобновились его жалобы на лихорадку. На следующее утро ему сделалось настолько лучше, что он, опираясь на трость, встал и принялся бродить но нашим комнатам на Грин-Парк-Билдингс-Ист. Но к вечеру жар усилился, и отец лег в постель, мучимый дрожью и сильнейшей слабостью. Моя мать, Кассандра и я, глубоко встревоженные его состоянием, по очереди ухаживали за ним всю ночь и старались облегчить его страдания.
        Я никогда не забуду последних слов, с которыми он обратился ко мне.
        - Джейн, — произнес он, когда я сидела у изголовья и нежно вытирала лихорадочный пот с его лба. — Прости меня. Пожалуйста, прости.
        Он мог лишь хрипло шептать, дыхание его было прерывистым.
        - Мне не за что прощать вас, папа, — ответила я.
        Я верила, более того, настаивала, что он поправится, а если и нет, надеялась, что в свои последние часы он не станет терзаться судьбой тех, кого оставит здесь. Наверняка он прекрасно понимал, что, когда покинет этот мир, его семья окажется в отчаянном финансовом положении. Но к счастью, столь низменные материи не занимали его мысли. По-видимому, он даже не подозревал о тяжести своего состояния и о том, что может в любой миг расстаться с самыми любимыми, нежно лелеемыми женой и детьми.
        - Прости меня, Джейн, — повторил он, — что я до сих пор не помог тебе с твоими книгами.
        - Моими книгами? — с немалым удивлением переспросила я.
        Он имел в виду три рукописи, написанные мной когда-то, рукописи, которые были всего лишь ранними опытами и, как я знала, не заслуживали публикации. Доказательства тому я получила несколько лет назад, когда одну из них, «Первые впечатления», отец предложил издателю, а тот отклонил ее и быстро вернул назад. Другую, «Сьюзен», моему брату Генри удалось продать за десять фунтов, но в свет она так и не вышла. Все они нуждались в переработке и сейчас хранились вместе с коллекцией других юношеских работ в прочном ларце, который повсюду следовал за мной.
        - Прошу вас, папа, не думайте о моих книгах.
        - Я не могу не думать о них, — с усилием произнес он. — У тебя есть дар, Джейн. Не забывай об этом.
        Я знала, что намерения у него самые добрые, но его слова были продиктованы отцовской гордостью и любовью. Все мои братья превосходно писали, мои же труды не представляли особого интереса.
        - Все, доселе написанное мной, кажется не имеющим ни малейшей ценности, помимо разве что семейного развлечения. С меня довольно. Я поклялась впредь ограничить свои упражнения с пером исключительно корреспонденцией.
        Отец на мгновение закрыл глаза и покачал головой.
        - Это стало бы серьезной ошибкой. Твои труды должны быть изданы. Когда мне станет лучше, я лично пригляжу за тем, чтобы их опубликовали.
        К утру он скончался.
        Смерть моего отца не только стала великим несчастьем для всей семьи, но и оказала поистине пагубное воздействие на финансовое положение трех женщин, находившихся под его опекой. После отставки его приход в Стивентоне перешел к преемнику, моему старшему брату Джеймсу, а скромная ежегодная пенсия отца покинула нас вместе с ним самим.
        - Сорок лет он был светом моей жизни, моим возлюбленным, моим якорем! — всхлипывала мать, промокая красные опухшие глаза носовым платком, когда мы сидели в гостиной с братьями Джеймсом и Генри после похорон в Уолкотской церкви. — Остаться без него, и так внезапно! Как теперь жить?
        - Весьма тяжелый удар: он был превосходным отцом, — признал Джеймс, поставив чашечку чая на стол.
        Джеймс, сорокалетний викарий, серьезный, важный и надежный, не раздумывая оставил жену и детей в Стивентоне, дабы разделить с нами горечь утраты.
        - Но нам должно найти утешение во внезапности случившегося, — возразил Генри.
        В тридцать три года он был самым остроумным, честолюбивым, обаятельным и неунывающим из моих братьев, а на мой взгляд, еще и самым красивым.
        - Я имею в виду то, что он недолго страдал.
        - О да, — согласилась я, стараясь унять слезы. — Полагаю, он даже не понимал, что происходит.
        - И в результате избежал всей боли расставания, — стоически добавила Кассандра. — Благодарю Бога за это.
        - Видеть, как он томительно чахнет, страдает долгие часы, — это было бы ужасно! — согласилась я.
        - Ах! Но что же нам делать? — причитала мать. — Я до того больна, что мне даже разговаривать трудно. Вы же знаете, что церковь не оказывает никакой помощи вдовам и детям священников! Подумать только, что в пучине своего отчаяния я вынуждена тяготиться подобными проблемами, но мы остались без дома и практически без гроша, девочки. Без пенсии вашего отца мой доход составит меньше двухсот фунтов в год. У Джейн ничего нет. Даже считая проценты с наследства Кассандры, нам на троих не хватит. На что же нам жить?
        От этого заявления мои щеки залила краска. Отсутствие каких-либо денег служило для меня источником огромного унижения.
        Кассандра получила наследство в связи с трагическим событием. В возрасте двадцати двух лет она обручилась с молодым преподобным Томасом Фаулом. Поскольку доход Тома был невелик, они повременили с браком. Двумя годами позже Том поступил капелланом в полк, который направлялся в Вест-Индию, за что ему посулили по возвращении хороший приход, но через год после начала плавания он подхватил желтую лихорадку у берегов Сан-Доминго и умер. Он оставил тысячу фунтов в наследство моей безутешной сестре. Деньги вложили в государственные ценные бумаги, проценты с которых приносили тридцать пять фунтов в год. Сумма крошечная, но дававшая сестре ощущение некоторой значимости. Я же, напротив, полностью зависела от других.
        Мать была права: мы находились в отчаянном положении, и нам пришлось бы жить в самой крайней и жалкой нужде, если бы мы не получили помощь.
        - Не отчаивайтесь, матушка, — произнес Джеймс. — Мы с братьями не позволим вам голодать. Я с радостью буду выделять вам пятьдесят фунтов в год из своих личных сбережений.
        - Вот слова нежного и почтительного сына, — произнес Генри, вставая со стула и хлопая Джеймса по спине. — Я выделю столько же.
        «Щедрое обещание», — подумала я.
        Генри и его жена Элиза с размахом жили в Лондоне, но брат имел обыкновение часто менять занятия, и мы знали, что доход его порой непредсказуем.
        - Ах! Вы оба — сама доброта! — воскликнула мать.
        Было понятно, что младший брат Чарльз, старший помощник на одном из военных кораблей, находившихся на патрулировании Атлантики, ничего не сможет для нас сделать. Зато Фрэнк, флотский капитан на блокаде,[6 - Имеется в виду континентальная блокада Англии со стороны России и Франции с целью оказания экономического давления. На якорной стоянке Спитхед в районе Портсмута ежегодно проводился торжественный смотр судов военно-морского флота Англии, — Примеч. перев.] написал Генри из Спитхеда, обещая сто фунтов в год и настаивая на сохранении этого в тайне. Генри пришел в восторг и не сумел скрыть новость от матери, которая ударилась в слезы.
        - У меня самые лучшие дети на свете! — взволнованно воскликнула она. — Напиши Фрэнку, что я восхищена его великодушием, но приму только половину.
        Мы еще не получили вестей от Эдварда, который стал, благодаря счастливому стечению обстоятельств, намного богаче всех остальных братьев, вместе взятых. Когда Эдварду было шестнадцать, родители разрешили бездетному дальнему родственнику отца, Томасу Найту Второму, усыновить его. Так Эдвард унаследовал немалый капитал и три больших процветающих имения: усадьбы Стивентон и Чотон в Гемпшире и Годмершем-парк в Кенте. В одном только Чотоне Эдвард владел поместьем и деревней в тридцать домов.
        - Будем надеяться, что Эдвард предложит нам воспользоваться одним из своих домов, — сказала мать. — Подойдет даже маленький коттедж.
        На следующее утро мы получили весточку от Эдварда. К нашему разочарованию, он лишь предоставлял нам ежегодное пособие в размере ста фунтов.
        - О чем он думает? — воскликнула мать, в смятении размахивая письмом.
        Она присоединилась к нам с Кассандрой за завтраком, пока Генри и Джеймс готовились наверху к отъезду.
        - Я его мать, а вы его сестры! Он богат и живет в Годмершеме, ни в чем не нуждаясь. В его распоряжении столько домов, что он вполне мог бы поступиться доходом от одного из них!
        - И все же его предложение ста фунтов в год весьма великодушно, мама, — сказала я.
        - На мой взгляд, недостаточно.
        Мать схватила крупный гренок с подноса и щедро намазала его маслом.
        - Для Эдварда это капля в море. Поверить не могу, что он так поступил. Это все его жена! Элизабет стремится сохранить все деньги для себя и своих детей. Она гроша ломаного не пожелает потратить на несчастных мать и сестер своего мужа!
        - Эдвард вправе свободно распоряжаться своим имуществом, — напомнила я, наливая матери какао. — Элизабет не в силах что-то ему запретить.
        - Ну разумеется, в силах! — воскликнула мать, откусив от гренка и яростно заработав челюстями. — Ты не знаешь, какое влияние жена может иметь на мужа, Джейн, в особенности когда они близки так, как эти двое. Эдвард покладист и не терпит споров. Элизабет достаточно выдвинуть мельчайшее возражение против чего-либо, как он изо всех сил постарается ей угодить.
        - Мама, я уверена, что Элизабет никогда не повела бы себя так жестоко, — возразила Кассандра. — Она милая и привлекательная женщина.
        - Милая и привлекательная женщина с гонором, — фыркнула мать, — гордая своим аристократическим воспитанием и образованием, но не обладающая природными дарованиями и не питающая уважения к тем, кто наделен ими свыше. О да, скромный талант гуднистоуновские Бриджесы еще в состоянии вынести, но никак не Божий дар.
        Я не могла согласиться с матерью. В 1791 году Эдвард женился на восемнадцатилетней Элизабет Бриджес из Гуднистоун-парка в Кенте. Их союз был скреплен любовью и благословлен множеством детей. Элизабет, элегантная и красивая женщина, получила образование в самой престижной лондонской школе-интернате для девочек, учебный план которой включал французский, музыку, танцы и этикет, но почти не затрагивал науки. Элизабет — женщина твердых принципов, преданная жена и мать — обожала мужа и всегда обращалась с нами крайне любезно. Полагаю, чувства матери были вызваны скорее расстройством от осознания огромной разницы в материальном положении между ней и Элизабет, нежели словами или поступками невестки.
        - Даже если Элизабет повлияла на брата в этом вопросе, мама, — сказала я, — а я не уверена, что это так, мы должны быть благодарны Эдварду за его предложение.
        - Ты права, — вздохнула мать в тот самый миг, когда, оставив саквояжи у двери, в комнату вошли Джеймс и Генри.
        Я быстро ознакомила их с содержанием письма Эдварда, которое, по-видимому, безмерно порадовало обоих.
        Мать встала и с благодарностью расцеловала братьев в щеки.
        - Спасибо, мальчики. Вы спасли нас от богадельни. Если мы будем соблюдать строгую экономию, то, уверена, сумеем свести концы с концами. И все же поистине не представляю, где нам жить, ведь, даже имея четыреста пятьдесят фунтов в год, мы не можем позволить себе собственный дом.
        - Не сомневаюсь, что вы с девочками вполне справитесь и будете счастливы, матушка, — сказал Генри.
        - Да, мы это обговорили, — добавил Джеймс, изучая кареты за окном и, несомненно, надеясь узреть на туманных улицах посланный за ним экипаж. — Вы можете проводить зимы в уютных съемных комнатах в Бате, а остаток года — в деревне у родственников.
        Мы с Кассандрой обменялись смятенными взглядами. По смущенному выражению лица матери я поняла, что все мы одинаково остро ощущаем унизительность подобной ситуации. Жить порознь у родственников! Без постоянного дома мы будем полностью зависеть от братской доброты, соглашаясь с любыми условиями, в том числе и в вопросах переезда.
        Я боялась, что мы никогда больше не сможем назвать наши жизни своими собственными.
        Глава 2
        Для начала, как и предложил Джеймс, мы поделили год на жизнь в съемных комнатах в Бате и продолжительные визиты к друзьям и родственникам, в том числе Джеймсу и его семье в Стивентон и Эдварду с женой и детьми в Годмершем-парк.
        Я всегда любила Годмершем: там поневоле купаешься в неге. Эдвард жил элегантно, праздно и роскошно, как и подобало хозяину богатого поместья и мужу благовоспитанной аристократки. Большой красивый особняк из красного кирпича стоял в превосходном уединенном месте посреди парка, сразу за которым начинались поросшие лесом холмы. Дом, о котором заботилось не меньше дюжины слуг, обладал великолепной библиотекой, прекрасно обставленным холлом и гостиной с чудесной лепниной и резными мраморными каминными досками. Остальные комнаты, хоть и многочисленные, были меблированы довольно скромно. Мне нравилось прогуливаться по опрятным садам и заходить в стилизованный античный храм на холме за парком. Развлечениям, званым вечерам и изысканным яствам не было конца: в Годмершеме я ела мороженое, пила вина с тонким букетом и наслаждалась забвением вульгарной экономии.
        Особенно я любила играть с детьми, коих в то время насчитывалось девять или десять. Мы катались по реке на лодках; я складывала для мальчиков бумажные кораблики и вместе с ними обстреливала флот каштанами; играла с девочками в школу и в карты, в кукольные домики и в шарады, к тому же мы постоянно придумывали загадки. Несколько раз в одной из верхних спален я читала вслух какую-нибудь из своих старых рукописей, к удовольствию старших дочерей, Фанни и Лиззи.
        Особо привечали в Годмершеме Кассандру — во время очередных родов Элизабет ее всегда звали помочь с детьми. И хотя Элизабет была весьма мила со всеми нами, мы с матушкой остро осознавали свое положение бедных родственников и то, что мы стали обузой — вдова и старая дева.
        Наша скитальческая, зависимая жизнь, к счастью, подошла к концу двумя годами позже, когда мой брат Фрэнк сделал нам неожиданное предложение. Он влюбился в девушку из Рамсгита, Мэри Гибсон, с которой познакомился, когда командовал морской милицией у Норт-Форленда. В тридцать два года Фрэнк стремился обзавестись женой и, имея хороший доход, наконец мог себе это позволить. Он сам предложил нам пожить с ними в Саутгемптоне.
        Мы с Кассандрой возражали, не желая мешать счастью новобрачных, но Фрэнк настаивал, что идея превосходная. Ему придется долгие месяцы пропадать в море, а мы могли бы составить компанию его жене. Если мы разделим затраты на проживание, то значительно облегчим как его, так и собственное положение. Когда я спросила, нельзя ли к нам присоединиться и нашей дорогой подруге Марте Ллойд, поскольку после смерти матери она осталась без дома, Фрэнк охотно согласился. Такая милая и благожелательная особа, как Марта, повсюду желанна. Привлекательная женщина десятью годами старше меня, Марта была не просто моей ближайшей подругой с самого детства, но и дальней родственницей, поскольку ее сестра Мэри вышла замуж за моего брата Джеймса.
        Мы все возликовали при мысли о собственном доме и покинули Бат со счастливым чувством, что спасены. Поначалу я не слишком радовалась переезду в Саутгемптон: нас с Кассандрой отослали туда в школу, когда мне было всего семь лет, и мы обе чуть не умерли от лихорадки.
        Однако вскоре я обнаружила, что Саутгемптон, с его руинами древнего замка и старыми домами, к которым модно стало пристраивать эркеры, несомненно, весьма живописный и приятный городок. Он располагался в устье реки Итчен, в месте слияния двух крупных потоков, в окружении средневековых стен и прогулочных дорожек у моря, и идеально служил целям Фрэнка, который часто заходил с кораблем в Портсмут. К тому же город находился в Гемпшире, всего в двадцати трех милях от Стивентона.
        Вскоре были отданы необходимые распоряжения. В марте 1807 года мы наконец переехали в арендованный дом на углу Касл-сквер и наняли двух служанок и кухарку. Дом нуждался в некотором ремонте, зато обладал прелестным садом и с одной стороны примыкал к старинной городской стене. Вершина стены, на которую можно было подняться по лестнице, оказалась достаточно широкой для прогулок. Оттуда открывался восхитительный вид на реку с деревянными набережными.
        Примерно в то же время, что мы въехали, Фрэнк получил очередное назначение и стал командиром корабля «Сент-Олбанс». Полагаю, брату служило немалым утешением, что, пока он готовил корабль к дальнему плаванию, мы оставались с Мэри, заботясь о ней и ее новорожденной дочери.
        Как бы я ни была благодарна за временное пристанище и как бы ни радовалась обществу своей семьи, я вскоре обнаружила, что в столь многочисленной компании, ограниченной рамками одного городского дома, жить довольно тяжело. Особенно это чувствовалось, когда нас посещали гости, как в тот памятный день в конце июня, когда в город прибыл Генри.
        Вообразите себе сцену, если желаете: мы ввосьмером собрались в гостиной, расположившись на софе и разномастных креслах. Щеголеватый Генри в светло-коричневом вечернем костюме читал газету. Матушка, Кассандра и Фрэнк, вернувшийся на крестины дочери и наслаждавшийся последними днями жизни дома, усердно плели бахрому для занавесок. Мэри держала на руках малышку Мэри-Джейн, которой исполнилось уже два месяца. Я сидела за маленьким письменным столом красного дерева, отцовским подарком на девятнадцатилетие и самым ценным моим имуществом, и сочиняла письмо.
        - Хорошо выглядишь, Фрэнк, для потрепанного непогодой старого морского волка, — насмешливо произнес Генри.
        - Потрепанного непогодой, как же, — криво улыбнулась Кассандра. — Наш Фрэнк молод и красив, как всегда.
        - Если тут кто-то и потрепан непогодой, так это я! — воскликнула матушка. — Смею заверить, в жизни не видела столь жаркого июня. Я совершенно больна. Не могу спать, в горле и груди печет, и аппетит совершенно пропал.
        Поскольку за ужином матушка съела почти половину вареного цыпленка и большой кусок яблочного пирога, я нашла ее заявление весьма неожиданным.
        - Очень жаль, что вам нездоровится, мама, — сказала я, оторвав взгляд от письма и подавив зевок, поскольку тоже спала неважно: плач ребенка полночи не давал мне сомкнуть глаз. — Возможно, вам станет легче, если вы приляжете.
        - Слишком жарко, чтобы ложиться, — сварливо откликнулась матушка, не отрываясь от вязания, — и я не смею позволить себе ни минутки отдыха, зная, сколько работы еще предстоит.
        Матушка была среднего роста, хрупкая и худощавая, с красивыми серыми глазами, темными волосами, еще не утратившими свой цвет, и аристократическим носом, которым весьма гордилась и который имела удовольствие передать своему потомству. Женщина смышленая, живая и яркая, она, однако, страдала рядом расстройств, которые врачам не всегда удавалось распознать.[7 - Миссис Остин пережила свою дочь Джейн на десять лет, достигнув почтенного возраста восьмидесяти семи лет.]
        - Фрэнк, расскажи, как поживает корабль ее величества «Сент-Олбанс»? — осведомился Генри, желая сменить тему.
        - Он находится в добром здравии и готов на следующей неделе отправиться к мысу Доброй Надежды, а оттуда дальше, в Китай.
        - В Китай! Мы воюем с Китаем? — с тревогой спросила Мэри.
        - Нет, дорогая. Наш долг — сопроводить и защитить торговый флот.[8 - В 1807 году Англия еще была вовлечена в длительную войну с Наполеоном.]
        - Слава богу. Надеюсь, никаких битв поблизости не случится. Аккуратнее с узлами, дорогой. Узлы надо делать на равном расстоянии, а бахрому — равной длины.
        - Мои узлы превосходны, Мэри, — невозмутимо возразил Фрэнк. — Я слышал, в определенных кругах говорят, будто мое умение вязать узлы бесподобно и на этом поприще равных мне во флоте не найти.
        - Подобное могла бы сказать разве что твоя матушка, — ответила Мэри.
        - И скажу, — гордо подтвердила та. — У Фрэнка всегда были золотые руки, а время, проведенное в море, прекрасно подготовило его к данному занятию.
        - Осмелюсь сказать в этой связи, — произнесла я, — что Фрэнк вяжет узлы на бахроме для занавесок лучше всех известных мне мужчин.
        Все засмеялись.
        - И делает это без всяких неувязок, — хихикнула Марта.
        - Я вполне уверена, — добавила матушка, — что в жизни не связывалась с другим столь одаренным мужчиной.
        Последовал еще один взрыв веселого смеха, и беседа продолжалась в подобном ключе еще некоторое время, пока я пыталась излить слова на бумагу.
        - Чем ты так занята, Джейн? — внезапно спросил Генри. — Надеюсь, это новый роман?
        - Нет. Всего лишь письмо к Фанни.
        - Ты без конца пишешь письма, — заметила Мэри, нежно покачивая на руках уснувшего ребенка. — По-моему, ты пишешь больше писем, чем все, кого я встречала.
        - Сочинение писем — достойное занятие, — парировала я, обмакивая перо в чернильницу. — Полагаю, нет ничего столь приятного, как получение замечательного письма, полного интересных новостей.
        Кассандра взглянула поверх бахромы и скупо кивнула.
        - Когда мы с Джейн в разлуке, не знаю, что бы я делала без ее постоянных посланий.
        - Мне и самой порой приятно усесться за письмо, — вставила матушка, — но, честно говоря, когда выдается свободная минутка, я предпочитаю трудиться на ниве поэзии.
        - В детстве мы все обожали ваши стихи, мама, — искренне ответила я.
        - Вы подлинный талант, матушка, — добавил Генри, — Особенно хорошо стихотворение, которое вы сочинили в Бате после благополучного выздоровления под присмотром мистера Боуэна.
        - О да! — воскликнула Марта.
        В тот же миг, поймав взгляд Кассандры, она отложила рукоделие, и обе весело прочли в унисон:
        «Из номера четыре почтенная мадам
        Никак мне не сдается, крепка не по годам.
        Так кто же мне мешает прибрать ее к рукам?» —
        Смерть вопрошает в разочаровании.
        Что ж, объясню, подруга, в чем мой секрет сокрыт,
        Что жить мне помогает и так тебе вредит:
        Молитвы мужа, коий меня боготворит,
        И дочерей заботы — пусть Небо их хранит,
        И Боуэна искусство и внимание.
        Последовали смех и череда весьма изящных и заслуженных комплиментов в адрес матушкиного остроумия.
        - Ваш брат Джеймс тоже превосходный поэт,[9 - Джеймс Остин одно время считался главным писателем в семье, сочиняя как серьезные, так и шутливые стихи. В 1789 году он начал издавать собственный еженедельный журнал «Бездельник», который широко распространялся и высоко ценился, но просуществовал всего четырнадцать месяцев.] — скромно добавила мать.
        - Да и поэзия Джейн делает честь имени Остин, — сказал Генри, — но к прозе у нее даже больший талант. Меня безмерно раздражает, что Кросби так и не опубликовал ее книгу «Сьюзен», несмотря на все свои обещания.
        - Не понимаю, с какой стати издателю платить хорошие деньги за рукопись, если он так и не взялся ее напечатать, — заметила матушка.
        - Очевидно, книга недостаточно хороша, — ответила я.[10 - «Сьюзен» опубликовали только после смерти Джейн Остин под названием «Нортенгерское аббатство». Поскольку это была сатира никому не известного автора, высмеивающая популярные «готические романы» того времени, издатель, вероятно, передумал после ее покупки, опасаясь оскорбить признанных авторов и/или потерять деньги, если новая книга не будет пользоваться спросом.]
        - Я не согласна, — возразила Марта, — «Сьюзен» весьма занимательна! Хотя я больше всего люблю «Первые впечатления».[11 - Спустя долгое время Джейн Остин переработала «Первые впечатления» и отдала издателю под заголовком «Гордость и предубеждение». Многие полагают этот роман вершиной ее творчества.] Я обожаю мистера Дарси и Элизабет и нахожу исключительно несправедливым, что ты позволила мне прочесть их историю всего три раза, к тому же это было так давно!
        - Я не могла пойти на такой риск, — улыбнулась я. — Боюсь, еще одно прочтение — и ты украла бы «Первые впечатления», чтобы опубликовать их по памяти.
        Марта засмеялась.
        - Как будто я на такое способна.
        - Эту книгу надо издать, — сказал Генри.
        - Папа пытался, — напомнила я, — Рукопись отослали обратно.
        - Отослали, не прочитав, — настаивал Генри, — Это говорит не о достоинствах книги, а о лености издателя, который даже не удосужился прочесть труд, отправленный неизвестным священником. Позволь мне представить рукопись. Возможно, нам повезет больше, чем со «Сьюзен».
        - Сомневаюсь. Прошло десять лет с тех пор, как я написала «Первые впечатления». Изменился мир, изменились литературные вкусы, изменилась я. Уверена, необходимо многое переделать, прежде чем я сочту книгу готовой.
        - А как насчет другого твоего произведения, о двух сестрах, Элинор и Марианне? — поинтересовался Генри. — Как она называлась?
        - «Чувство и чувствительность». Это исправленная версия эпистолярного романа. Я не вполне довольна результатом.
        - Мне помнится, это миленькая маленькая история, — сказала Кассандра.
        - Миленькая маленькая история, — согласилась я, — которая ведет миленькую маленькую тихую жизнь на дне моего ларца с бумагами, где, я уверена, ей самое место.
        - Не представляю, Джейн, как ты за столько лет не потеряла свой ларец, — улыбнулась мать. — По-моему, сундучок с самого твоего детства следовал за нами, куда бы мы ни поехали. Помнишь, как мы остановились в Дартфорде на обратном пути из Годмершема и его случайно погрузили в почтовую карету, которая так с ним и уехала? Куда она направлялась?
        - В Грейвзенд, а оттуда в Вест-Индию, — содрогнувшись, ответила я.
        Тогда мне казалось, что в ларце с рукописями все мое богатство. Никакая другая часть моего имущества не была мне столь дорога.
        - Слава богу, что карету сумели остановить, не проехала она и нескольких миль, — добавила матушка, — а то мы никогда больше не увидели бы тех рукописей в этой жизни.
        - Конечно, — согласилась я, снова берясь за перо.
        Но не успела я написать и двух слов, как Мэри-Джейн проснулась и заплакала.
        - Полно, полно! — воскликнула ее мать, встала и принялась расхаживать по комнате, легонько подбрасывая малышку. — Ну-ка, не плачь. Не плачь.
        - По-моему, она устала, — заметила матушка.
        - Она же только что проснулась, — раздосадованно возразила Мэри.
        - Может, она мокренькая? — предположила Марта.
        - Сухая как лист. Ну же, ну же, что случилось?
        - Возможно, она замолчит, если ты перестанешь ее трясти, — упрекнул жену Фрэнк.
        - Когда, интересно, ты стал знатоком ухода за детьми? — не без раздражения поинтересовалась Мэри. — Я забочусь о ней день-деньской с тех пор, как она родилась, а ты приехал всего три недели назад.
        - Морскому офицеру нет нужды извиняться за время, проведенное в плавании, — ответил Фрэнк. — Смею напомнить, на чьи деньги кормится вся семья, а ты покупаешь себе платья и шляпки. К тому же и сотня лет, проведенных дома, не убедит меня в твоей правоте. Ребенок не успокоится, если будет болтаться, точно в маслобойке.
        - Она, наверное, голодная, — высказалась Кассандра.
        - Может, дать ей немного патоки? — предложила Марта.
        - Она слишком маленькая. От патоки ей станет нехорошо, — не согласилась матушка. — О боже! От жары и шума у меня разболелась голова!
        Леди немедленно принялись обсуждать все известные средства от головной боли наравне со всеми возможными причинами страданий малышки. Ребенок издал душераздирающий вопль. Я вздрогнула, и кончик моего пера сломался, расплескав чернила по бумаге. Мэри ударилась в слезы.
        - Я знаю, что нам нужно, — сказала матушка. — В кладовой есть хороший эль. Джейн, ты ничего не делаешь. Будь любезна, принеси мне немного.
        Я отложила перо и вытерла чернила с пальцев.
        - Хорошо, мама. Уже иду.
        - Мама, — сказала я тем вечером, сидя у постели матери и расчесывая ей волосы, — как по-вашему, сколько нам еще жить здесь, с Фрэнком и Мэри?
        - Надеюсь, что долго, — ответила матушка. — Лично мне давно надоело скитаться. До чего приятно просыпаться каждое утро в одной и той же постели, в одной и той же комнате.
        - Совершенно с вами согласна. Но не кажется ли вам неправильным злоупотреблять щедростью Фрэнка?
        - В каком смысле злоупотреблять? Мы вносим свою долю в домашние расходы. Мы поселились здесь, чтобы помогать Мэри с ребенком, и будем поддерживать ее во время долгих отлучек Фрэнка. Весьма справедливая договоренность для всех заинтересованных лиц.
        - Я понимаю. Но Фрэнк платит бльшую часть суммы. И у них с Мэри, несомненно, будут еще дети. Однажды им надоест нас терпеть.
        - Молюсь, чтоб все сложилось по-другому. Ведь что тогда станет с нами? Мы не можем себе позволить отдельное жилье. Вновь наносить долгие визиты друзьям и переезжать от одного твоего брата к другому? Я этого не вынесу.
        - Я тоже, — вздохнула я. — Ах, мама! Я не хочу показаться неблагодарной: Фрэнк и Мэри очень гостеприимны, и мы проводим время не без приятности. Но здесь так мало тишины и никакого уединения. Разве вы никогда не мечтали о собственном доме?
        - Денно и нощно, — грустно призналась матушка. — Но я стараюсь не думать об этом. Что толку? Мэри довольно мила, а их ребенок чудо как хорош. Нам повезло, что у нас есть крыша над головой, вот и все.
        - Если бы только я могла заработать денег! Как несправедливо! Мужчина волен выбрать занятие и посредством упорного труда приобрести богатство и уважение, в то время как мы, бесконечно зависимые, вынуждены сидеть дома. Это унизительно!
        - Так устроен мир, Джейн. Лучше принять все как есть и жить, как живется, ведь ничего нельзя изменить.
        Матушка поймала мой взгляд в зеркале над туалетным столиком.
        - Конечно, все было бы иначе, если бы только…
        - Если бы только что? — тихо спросила я, хорошо понимая, что она намерена сказать.
        - Если бы только ты или Кассандра вышла замуж.
        Я отложила щетку для волос и встала. Этот старый разговор никогда не переставал меня мучить.
        - Пожалуйста, мама.
        - Конечно, твоя бедная сестра перенесла жестокий удар. Но она была еще молода и красива, когда Том умер.
        Кассандра, несомненно, первая красавица в семье. Ее бледной кожей, прелестными темными глазами, вздернутым носиком и милой улыбкой восхищались многие наши знакомые джентльмены, хоть она и не обращала на них внимания.
        - Она утверждает, что способна полюбить лишь один раз, — сказала я.
        - Что за чушь! В мире так много прекрасных мужчин! Что ж, коли она желает провести жизнь, оплакивая единственную истинную любовь, полагаю, никто ее не осудит. У нее, по крайней мере, были надежды, и ее счастье отняли силы, над которыми она не имела власти. Но ты, Джейн, ты остаешься одинокой, и тебе нет извинения.
        Я знала, что она имеет в виду брачное предложение, сделанное мне несколькими годами раньше одним довольно обеспеченным молодым человеком. Предложение, которое я отклонила.[12 - Джейн говорит о предложении, сделанном ей другом семьи в декабре 1802 года; это событие подробно изложено в дневнике далее.]
        - Несомненно, вы не хотели бы, чтобы я пошла на этот шаг ради всеобщего удобства, без намека на любовь?
        - Мать всегда надеется, что ее дочери выйдут замуж за мужчин, которых любят, или полюбят мужчин, за которых выйдут замуж. Как ты, возможно, припоминаешь, я не желала брака, но приняла предложение твоего отца, поскольку нуждалась в доме для овдовевшей матери. И не правда ли, все устроилось превосходно?
        - Да, мама. Но вы сделали удачный выбор. Отец был лучшим из мужчин. Если я когда-нибудь встречу подобного человека, если я полюблю его, то с радостью приму его предложение.
        - Вы, современные девушки, чересчур романтичны. Не всегда получается одновременно найти и любовь, и приличного мужа, Джейн. Давай говорить начистоту, моя дорогая: ты не становишься моложе.
        Она говорила столь серьезно и казалась столь глубоко и искренне озабоченной, что я не могла обидеться на ее замечание.
        - Разумеется, мне уже тридцать один, — согласилась я. — Давно пора оставить всякие надежды.
        - Еще не все потеряно, — утешила меня матушка, не уловив иронии в моем голосе. — Ты пока не утратила своей красоты, карих глаз и весьма приличного цвета лица.
        - И даже все зубы на месте. А как по-вашему, оттенок моих от природы вьющихся волос и вправду довольно мил? Я слышала, и не единожды, как его именуют каштановым. О да, на ярмарке за меня дали бы не меньше, чем за любую из лучших лошадей Эдварда.
        - Вечно ты остришь, Джейн. А дело между тем серьезное. Множество женщин старше тридцати находят счастье с подходящим приятным вдовцом. Как насчет мистера Луттерела? У него хороший дом, порядочный доход и добрый нрав.
        - Он слабоумен, толст и в два раза меня старше.
        - У нищих женщин нет роскоши выбора, дорогая.
        - Выбор — единственное, что у нас есть, мама, — решительно ответила я. — Если я когда-нибудь выйду замуж, то только по любви. Глубокой, истинной, страстной любви, основанной на уважении, почтении, дружбе и согласии. Никогда, никогда ради материальной защищенности.
        С этими словами я выбежала от матери, и сердце мое разрывалось от негодования и отчаяния.
        На следующее утро я прогуливалась по саду, наслаждаясь свежим воздухом и ласковым солнцем, которое время от времени осмеливалось выглянуть из-за туч, когда вдруг заметила Генри, спешившего ко мне по гравиевой дорожке.
        - Доброе утро! — крикнул Генри. — Ну разве не прелестный денек?
        - О да. Только взгляни, как очаровательно цветут розы. А видишь, что мы посадили там, под стеной?
        - Какие-то кусты?
        - Смородину! А еще крыжовник и малину. А как тебе наш новый жасмин?
        Я указала на два маленьких деревца.
        - Садовник раздобыл его по моей личной просьбе. Ты же знаешь, что из-за строки Уильяма Купера я жить не могу без жасмина.
        - Ах да. «Зимняя прогулка в полдень». «Богат ракитник…»
        - «…текучим золотом; жасмин чист, как слоновая кость», — закончили мы хором.
        - Ты так романтична, Джейн.
        - А ты разве нет? Ты, который женился по великой любви и вечно бродит по полям в поисках приключений?
        Генри женился на Элизе де Фейид, нашей прелестной, элегантной, овдовевшей кузине, первого мужа которой, французского графа, гильотинировали на родине во время революции. Будучи десятью годами старше, Элиза, однако, идеально подходила Генри живым нравом и обходительными манерами.
        Генри остановился и повернулся ко мне.
        - Не послышалась ли мне меланхолическая нотка в твоем замечании?
        - Ты смеешься. Кто может испытывать меланхолию в такое восхитительное утро?
        - Полагаю, ты можешь.
        Генри нахмурился и долго смотрел на меня своими яркими карими глазами. Глазами, которые напоминали мне об отце и в точности походили на мои собственные.
        - Джейн, ты слишком долго заперта в этом доме. Тебе необходимы перемены. Что скажешь? Не желаешь завтра уехать со мной?
        - Спасибо, Генри. Но я сейчас не в настроении терпеть шум и суматоху Лондона.
        - Я и не думал о Лондоне, — ответил Генри. — Я думал о Лайме.
        Глава 3
        За годы, прожитые в Бате, мы с матерью и отцом посетили немало городков на южном и западном побережье. Лайм, с его мягким климатом, восхитительными тропинками и дивной красоты пейзажами, оставался моим любимым. Мы несколько раз с превеликим удовольствием возвращались туда — в те времена он был освобождением от города, который я презирала.
        - Генри, мне нет нужды ехать в Лайм, — сказала я, наблюдая за грациозно раскачивающимися ветвями деревьев. — И тропинки вдоль берега, и бризы — все это есть и здесь.
        - Да, но это саутгемптонские бризы. Здешние морские купания не идут ни в какое сравнение с купаниями в Лайме — лично я и ноги мочить не стану в саутгемптонской воде. К тому же это город с восемью тысячами жителей, а Лайм всего лишь деревня.
        - Ты забываешь летние толпы.
        - Все равно. Я предложил бы Брайтон, но в настоящее время он мне не по карману, вдобавок я знаю, как ты любишь Лайм. Прошло три года с нашей последней поездки. С тех пор я никогда не видел тебя такой счастливой. Я хочу увезти туда сестру и помочь ей вновь обрести улыбку, которая давным-давно пропала.
        Я любила Лайм. Я внезапно представила, как шагаю вдоль его милой маленькой бухты к Кобу, восхищаясь ярким галечным берегом, искрящимися волнами и величественными утесами. И все же я покачала головой.
        - Сейчас мы нужны Мэри. Фрэнк через неделю уходит в море. Мы не можем оставить ее.
        - У нее есть матушка, и Кассандра, и Марта.
        «Несомненно», — подумала я.
        Предложение было крайне заманчивым, и неожиданно я поняла, что с огромным удовольствием приму его.
        - Но как мне оставить родных ради отдыха в Лайме? А как же Элиза? Твои дела? Разве ты можешь уехать так надолго?
        - Я и не собираюсь уезжать надолго. На неделю, в крайнем случае на две. Элиза меня одобрит. Только подумай! Мы будем подолгу гулять. Купаться каждый божий день. Заведем новых знакомых и составим им восхитительную компанию в бальном зале. Здесь ты вынуждена вращаться в одном и том же обществе день за днем. У тебя нет времени на себя, нет отдыха от вопящего ребенка.
        - Мэри-Джейн — прелестное дитя, — возразила я. — Полагаю, во вторник выдался целый час, когда она ни слезинки не проронила.
        Генри засмеялся. По моему лицу он понял, что убеждать меня больше не требуется.
        Несколькими днями позже, после небогатого событиями путешествия, я глядела в окно кареты Генри со счастливым предвкушением. Мы проехали через оживленную деревушку Верхний Лайм, спустились по длинному скалистому склону в сам Лайм и очутились наконец на круто забиравшей вниз главной его улице.
        Я писала о Лайме в предыдущих дневниках и, возможно, вновь нарисую его портрет в книге, над которой сейчас работаю,[13 - Ссылка на «Доводы рассудка», которые Джейн Остин писала с августа 1815-го по август 1816 года. Это ключевое замечание позволяет определить временной период, в который создавался дневник.] но все же рискну повториться ради удовольствия, которое город неизменно доставлял мне в каждое его посещение.
        Лайм, возможно, не столь фешенебелен, как Брайтон или Уэймут, но тому, кто ищет исцеления утомленного или израненного духа в комнатах, не предназначенных для подрыва его благосостояния, морской воздух, приятное общество и восхитительный вид сего скромного городка, несомненно, весьма поправят здоровье. Очарование Лайма никак не связано с архитектурой, лишь с его примечательным расположением у моря. Прелестная бухта образована чем-то вроде грубого мола, называемого Кобом, за которым могут спокойно стоять корабли и по которому приятно гулять в хорошую погоду.
        В предыдущие наши приезды, продолжительностью месяц и более, отец с матерью всегда снимали коттедж. Поскольку в этот раз нас было всего двое и задерживаться в Лайме мы не собирались, то мы предпочли пансион в изящном старинном домике в верхней части города. Хозяйкой его оказалась крупная краснолицая веселая женщина, которую весьма уместно звали миссис Стаут.[14 - Stout — дородный, тучный (англ.). — Примеч. перев.]
        - Я полагаю, вам здесь понравится, — сказала миссис Стаут, распахнув окно в моей комнате и впустив прохладный свежий ветерок.
        Я долго стояла, точно прикованная к месту, с удовольствием созерцая открывавшийся прелестный вид: крыши домов и веревки с сохнущим бельем, улицы, плавно спускающиеся к гавани, и море, которое танцевало и искрилось в летнем сиянии клонящегося к закату дня.
        - Можете покушать здесь, если захотите, или поужинать в «Королевском льве», хотя у них довольно много посетителей в это время года.
        Мы с радостью приняли предложение миссис Стаут поесть в комнатах, поскольку прибыли довольно поздно, и рано удалились спать.
        Проснувшись на следующее утро, мы обнаружили, что в ярко-голубом небе, полном пушистых облачков, светит веселое июльское солнце. Я ощутила такой прилив волнения в ожидании дневных прогулок, что, боюсь, уделила крайне мало времени продумыванию своего наряда. Женщины более богатые, должно быть, содрогнулись бы при мысли попасться на глаза в чем-то ином, нежели в новом, укороченном курортном платье — такие платья открывали лодыжки и не так давно повсеместно вошли в моду. Я же считала их весьма уродливыми и ни за что бы не стала носить, даже если бы их бесплатно раздавали на побережье.
        Мой интерес к моде всегда ограничивала стесненность в средствах, и оттого выбор был невелик. С собой я взяла три платья, еще вполне приличных, но уже довольно поношенных. Я надела одно из своих любимых, простое, белого муслина с узором из веточек, рукавами три четверти и небольшим шлейфом, стянутое под грудью и сильно расширяющееся к подолу. Пояс из синего атласа, замечу без смущения, замечательно подходил к украшениям и цветам на соломенной шляпке. Как можно быстрее я соорудила прическу (по правде говоря, я просто заплела каштановые локоны в косу и убрала под шляпу) и выпустила пару кудряшек подчеркивать овал лица. Схватив ридикюль[15 - Небольшая сумочка, затягивающемся шнурком.] и зонтик от солнца, я заявила, что готова, и ринулась завтракать с Генри.
        После утренней трапезы мы с Генри отправились вниз по оживленной главной улице, которая, казалось, спешила к воде, точно так же, как река Лайм бежала по каменному ложу и изливалась в море. Достигнув тропы, которая обрамляет премилую бухточку Лайма у подножия зеленого холма, мы остановились, чтобы насладиться открывающимся пейзажем.
        Несколько кораблей бросили якорь в гавани, с востока отороченной чредой живописных скал. Тропа вдоль моря была заполнена модно одетыми мужчинами и женщинами, совершавшими утренний моцион. Сам берег оживляли компании людей и купальные машины[16 - Купальные машины — передвижные раздевалки, которые позволяли не разоблачаться на глазах у прохожих.] — запряженные лошадьми маленькие деревянные кабинки на колесах, которые задним ходом заезжали в море. Лошади терпеливо стояли, и волны разбивались об их бока, пока купальщики во фланелевых одеяниях охотно или робко погружались в воду. Солнце светило ярко, хотя на небе собралось несколько подозрительных серых облаков.
        - Похоже, Лайм находится вовсе не на побережье Дорсета, — сказала я, радуясь свежему ветерку, холодившему щеки.
        - Скажи на милость, где же он находится? — спросил Генри.
        - По-моему, в преддверии рая.
        Генри согласился.
        Решив оставить берег на потом, мы отправились прямо на Коб, длинный полукруглый каменный мол на дальней стороне гавани, который выдается в море и по которому на разной высоте идут две широкие мощеные дороги. Часть пути мы прошли по Нижнему Кобу и вскоре достигли ведущей наверх лестницы. На Верхнем Кобе очень ветрено, поверхность его поката, вследствие чего иные не рискуют по нему прогуливаться. Я же всегда предпочитала его Нижнему за великолепный вид на берег, море и окружающие утесы.
        - Давай поднимемся, — горячо предложила я.
        - Ты уверена? — спросил Генри, взглянув на грубые каменные блоки без каких-либо опор или поручней, выступающие из стены наподобие зубьев. — Ступеньки очень крутые.
        - Уверяю тебя, я одолею ступеньки.
        - Давай я пойду вторым, на случай если тебе понадобится твердая рука, — предложил Генри.
        - Пожалуйста, иди вперед, — настаивала я. — Из-за своих юбок я буду взбираться слишком медленно и только помешаю тебе.
        С сомнением на лице, Генри первым шагнул на лестницу, и я осторожно последовала за ним, одной рукой придерживая платье и зонтик, другой касаясь каменной стены. Нас окружало множество людей. Я слышала, как за нами поднимается небольшая компания, и, хотя у меня не было возможности оглянуться, я забеспокоилась, как бы мое неуклюжее продвижение не задержало их. Я ускорила шаг и почти добралась до последней ступеньки, когда порыв ветра застал меня врасплох, я нечаянно наступила на юбку, покачнулась и с внезапным ужасом поняла, что вот-вот упаду спиной вперед с предательского обрыва.[17 - Несостоявшееся падение Джейн с этой лестницы, ныне известной как Бабушкины Зубы, возможно, послужило источником вдохновения для описания падения Луизы Мазгроув с Коба в «Доводах рассудка» — одного из наиболее прославленных эпизодов в истории Лайма. Так, поэт Теннисон, посетив Лайм, воскликнул: «Что вы мне толкуете о герцоге Монмуте? Покажите лучше то место, где упала Луиза Мазгроув!»]
        Я непременно упала бы на мостовую внизу, что привело бы к моей смерти или, по крайней мере, к серьезным телесным повреждениям, если бы меня внезапно не подхватили сильные руки.
        - Осторожнее, — произнес мне на ухо низкий голос, и я почувствовала, как те же самые руки нежно и уверенно подталкивают меня на последнюю ступеньку, в безопасность Верхней дороги, где в великой тревоге меня ожидал Генри.
        Едва я твердо встала на ноги, как мужчина ослабил хватку и сделал шаг назад. Голова у меня продолжала кружиться от испуга, я обернулась взглянуть на своего спасителя и увидела перед собой пару самых ярких и умных темно-синих глаз, что я встречала в жизни.
        - Прошу прощения. Вы не пострадали? — осведомился джентльмен, снимая шляпу.
        Он был высоким темноволосым энергичным мужчиной лет примерно тридцати трех, одетым в превосходно сшитый темно-синий костюм и кремовые бриджи, которые ничуть не скрывали его отменную фигуру.
        - Нет, нет. Я в полном порядке.
        Мое сердце отчаянно колотилось, я задыхалась, что являлось, как я пыталась себя убедить, следствием несостоявшегося падения, а не близости крайне привлекательного мужчины.
        - Джейн! Слава богу! На мгновение мне показалось, что ты непременно упадешь! — взволнованно крикнул Генри, спеша ко мне. — Скажите на милость, сэр, кому мы столь многим обязаны?
        Мужчина любезно поклонился.
        - Фредерик Эшфорд, сэр, к вашим услугам.
        - Рад с вами познакомиться, сэр. Я — Генри Остин. Могу ли я…
        Но прежде чем Генри договорил, на вершине лестницы появилась хорошо одетая пара.
        - Отличная работа, Эшфорд! — воскликнул новоприбывший джентльмен. — Я всегда говорил, что нет способа скорее завоевать восхищение леди, нежели спасти ее из затруднительного положения.
        При этом замечании я густо покраснела. К счастью, никто этого, похоже, не заметил — все были заняты куда более удивительным обстоятельством. Видимо, Генри оказался знаком с новоприбывшим.
        - Чарльз Черчилль? — спросил Генри, глядя на джентльмена с некоторым изумлением. — Ты ли это?
        Мужчина, которого я описала бы так: среднего роста, приятной наружности, с конной кудрявых русых волос, — в свою очередь уставился на брата.
        - Генри Остин? Что за нежданная радость! Сколько лет, сколько зим!
        Мужчины сердечно обнялись.
        - Мы с Черчиллем вместе учились в Оксфорде, — сияя, пояснил Генри. — В какие только переделки мы не попадали!
        - Все по его вине, разумеется, — хохотнул мистер Черчилль.
        Мистер Эшфорд обратил взгляд на меня и улыбнулся.
        - Представьте меня вашей прелестной спутнице, мистер Остин.
        - С удовольствием. Мистер Эшфорд, мистер Черчилль, позвольте представить вам мою сестру, мисс Джейн Остин.
        - Мисс Остин, рад знакомству, — поклонился мистер Эшфорд.
        - Позвольте представить мою супругу Марию, — произнес Черчилль, выводя вперед свою спутницу.
        - Как поживаете? — осведомилась Мария после обмена поклонами и любезностями.
        Она оказалась стройной белокурой женщиной примерно моих лет, и я подумала, что ее лицо могло бы выглядеть привлекательным, если бы не смотрелось так, словно леди только что съела дольку лимона.
        - Здесь слишком ветрено. И мне не нравятся те облака, Чарльз. Собирается дождь. Надо вернуться.
        - Мы не можем сейчас вернуться, — заявил мистер Черчилль. — Я только что встретился со старым другом.
        - Дождь непременно пойдет, я заболею и умру и испорчу туфли.
        - Если вы умрете, моя дорогая, какая разница, что станет с вашими туфлями, — без всякого сочувствия ответил мистер Черчилль. — А если выживете, я с радостью куплю вам новую пару.
        - О! Вы невыносимы! — раздраженно фыркнула Мария.
        Генри и мистер Эшфорд расхохотались.
        Пока я старалась, из уважения к леди, скрыть собственное веселье, Генри хлопнул друга по спине.
        - Будь любезной с Черчиллем, Джейн. У него огромное поместье в Дербишире, оно стоит целое состояние.
        - Я нищий по сравнению со своим добрым другом и соседом Эшфордом, — возразил мистер Черчилль. — Он наследник баронетства и Пембрук-холла, который в три раза дороже моего имения.
        - В три раза? И будущий баронет? — Генри почтительно раскланялся с мистером Эшфордом. — Я должным образом впечатлен и удостоен великой чести, сэр.
        - Прошу, забудьте об этом, — произнес мистер Эшфорд с добродушной улыбкой. — Уверяю вас, это почти не титул и честь, какой едва ли стоит добиваться.[18 - Титул баронета, пусть и весьма завидный, является самым низшим наследственным титулом, следуя сразу после баронов и перед всеми рыцарями, за исключением кавалеров ордена Подвязки. Он не делает своего обладателя пэром. Баронеты не заседают в палате лордов, они могут быть избраны в палату общин, но чаще заняты местными делами графства.]
        - Спросите его отца, как тот к нему относится, — смеясь, заметил мистер Черчилль, — Он, несомненно, уверит вас в обратном.
        - Что привело вас в Лайм, господа? — полюбопытствовал Генри. — Я бы счел, что вы скорее относитесь к любителям Брайтона.
        - Мне никогда не нравился Брайтон. Там слишком многолюдно, — ответил мистер Эшфорд. — У меня были кое-какие дела в Бате, когда мы со спутниками ощутили внезапную потребность в паре дней наслаждения свежим морским воздухом перед возвращением домой. Лайм показался вполне разумным решением.
        - К тому же весьма удачным, — заявил Генри, — поскольку я уверен, что вы спасли жизнь моей сестры и в то же время помогли мне встретиться со старым другом.
        Он повернулся к мистеру Черчиллю.
        - И что ты замышляешь, старый черт? — добавил брат с улыбкой.
        - Ничего хорошего, если потребуется.
        Двое мужчин двинулись дальше, дружелюбно болтая. Мария шла под руку с мужем, и мы с мистером Эшфордом остались наедине. Мы одновременно шагнули вперед. Прошло несколько мгновений, прежде чем кто-то из нас заговорил, но и тогда наши первые слова неловко совпали друг с другом по времени.
        Простите меня… — вновь начала я.
        Прошу вас, говорите, — ответил он.
        - Я еще не поблагодарила вас как должно за предотвращение моего падения, мистер Эшфорд.
        - Не стоит благодарности.
        - Несомненно, стоит. Потянувшись ко мне подобным образом, вы сами могли оступиться и пострадать.
        - В таком случае я отдал бы жизнь — или конечность — за благородное дело.
        - Хотите сказать, что не пожалели бы жизни на мое спасение?
        - Да.
        - Смелое заявление для столь короткого знакомства.
        - В каком смысле смелое?
        - Вы — джентльмен и наследник титула и, очевидно, обширного имения. В то время как я — женщина без средств и весьма низкого происхождения.
        - Если первым впечатлениям стоит доверять, мисс Остин… — начал он.
        - Никогда не доверяйте первым впечатлениям, мистер Эшфорд. Они неизменно лгут.
        - Мои неизменно говорят правду и приводят меня к следующему выводу: ваши, мисс Остин, богатство и знатность превосходят мои.
        - На каком основании вы делаете подобное заявление?
        - На следующем: если бы вы погибли прямо сейчас, много ли людей оплакивало бы вас?
        - Много ли людей?
        - Да.
        - Мне хотелось бы думать, что мои мать, сестра, подруга Марта и шесть братьев горько оплакивали бы меня. Еще жены братьев, племянницы и племянники общим числом более дюжины и, возможно, несколько старых добрых друзей.
        - В то время как о моей кончине сожалели бы лишь отец и младшая сестра.
        - Стало быть, жены у вас нет?
        - Нет. Итак, как видите, у меня больше имущества, а у вас — домочадцев, и, значит, из нас двоих вы намного богаче.
        Я засмеялась.
        - Если бы богатство основывалось на вашем принципе, мистер Эшфорд, вся классовая система Англии расползлась бы по швам.
        Глава 4
        Прогулка привела нас с Коба на морской берег, когда облака, как и предсказывала Мария, собрались и потемнели и начался легкий дождь. Раздались крики купальщиков, спешивших в укрытие своих машин. Многочисленные туристы, бродившие по галечному пляжу, все как один побежали в обратном направлении, и наша компания последовала за ними. К несчастью, мой зонтик, призванный спасать от солнца, служил ненадежной защитой от дождя. Но не успели мы даже добраться до злополучной лестницы, как дождь внезапно прекратился и на небо вернулось солнце.
        - Обожаю легкие летние дождики. — Я с удовольствием вдохнула влажный соленый воздух. — После них мир пахнет свежестью и новизной.
        - Едва ли это был легкий дождик! — раздраженно воскликнула Мария. — Я промокла насквозь и чуть не умерла из-за этой прогулки. Чарльз, вы должны немедленно отвести меня обратно в гостиницу.
        - Да, дорогая. Надеюсь, вы все отправитесь с нами? Мы остановились в «Королевском льве».
        - Я предпочла бы еще немного прогуляться, — призналась я. — Меня высушит солнце. Никто не желает составить мне компанию?
        - Я с удовольствием сопровожу вас, — улыбнулся мистер Эшфорд.
        Генри решил присоединиться к Черчиллям, и мы договорились встретиться позже в гостинице.
        Мы с мистером Эшфордом шагали по пляжу, который стал намного более пустынным, и продолжали беседу под звуки разбивающихся о скалы волн и крики чаек.
        - Мы перебрались в Саутгемптон после смерти отца, — объяснила я, когда он поинтересовался, где я живу.
        Я рассказала ему о месте, где выросла, и о нашем переезде в Бат.
        - Деревенская жизнь всегда была моим идеалом.
        - Как и моим. Полагаю, ваше сердце принадлежит Гемпширу?
        - Да. Хотя я слышала о непревзойденной красоте Дербишира, — дипломатично добавила я.
        Мистер Эшфорд остановился, разглядывая выразительную линию утесов и набегающие на берег волны.
        - В любой другой день я согласился бы с вами. Но разве есть в мире блаженство превыше этого? Лайм кажется мне преддверием рая.
        Я изумленно уставилась на него, услышав из его уст собственное выражение, и проследила за его взглядом. На небе, в просвете между облаками, над совершенных очертаний радугой сияло солнце.
        - «Займется сердце, чуть замечу я радугу на небе», — процитировала я.
        Мистер Эшфорд с удивлением посмотрел на меня.
        - «Так шло, когда я отрок был невинный, — продолжил он. — Так есть, когда я стал мужчиной…»
        - «Да будет так, когда я старость встречу иль прокляну свой жребий!»[19 - Вордсворт У. Займется сердце. Перевод А. Парина. — Примеч. перев.] — закончила я.
        - Вы знаете Вордсворта! — радостно воскликнул он.
        - Мне ближе Купер и Скотт.
        - Вы читали «Песнь последнего менестреля» Вальтера Скотта?
        Люблю ее превыше других. Вы слышали о докторе Сэмюэле Джонсоне?
        - Эссе «Бродяга»? Одно из лучших его творений. Полагаю, романы вы не читаете? — с сомнением добавил он.
        - Вся наша семья бессовестно увлекается романами.
        Широкая улыбка осветила его лицо.
        - И вам не стыдно?
        - Прошу вас, сэр, не говорите, что придерживаетесь консервативных взглядов, полагая романы самым низменным литературным жанром.
        - Напротив. Я страстный любитель романов. Но немногие знакомые мне женщины разделяют мой интерес.
        Наши глаза встретились, и мы улыбнулись. Я была совершенно покорена и сознавала, что он чувствует то же самое. Я ничего не могла поделать. Мне пришлось задать вопрос, который вертелся у меня на языке с момента нашей встречи.
        - Скажите, мистер Эшфорд, раз уж вы упомянули знакомых женщин. Мужчина, подобный вам, располагающий значительными средствами, наследник титула, со всеми манерами и благовоспитанностью, требуемыми от джентльмена… — и, добавила я про себя, мужчина столь привлекательный и красивый, со столь пылким воображением и глубокими порывами, — должен последние десять лет являться объектом живейшего интереса всех семейств графства Дербишир и почитаться законной добычей той или другой соседской дочки. Как же вышло, что вы до сих пор не женаты?
        Его щеки покраснели, он замолк. Я поняла, что смутила его, и пожалела о своем бесстыдном любопытстве. Наконец он снова посмотрел мне в глаза, прямо и серьезно.
        - Возможно, — тихо произнес он, — я предпочитаю быть разборчивым.
        - Хэрриет из «Сэра Чарльза Грандисона», — сказала я.
        Мы ужинали в «Королевском льве». После долгой восхитительной прогулки мы с мистером Эшфордом встретили остальных в гостинице, где обнаружили, что Мария переоделась в сухое и с весьма оживленным видом попивает чай, пока Чарльз и Генри обмениваются воспоминаниями о днях обучения. Их веселый разговор продолжался за жареной рыбой и дичью на одном конце стола, пока мы с мистером Эшфордом беседовали на другом. Последние несколько часов пролетели как мгновение ока, и в воздухе звенело волшебство. Я не могла припомнить, когда в последний раз меня столь пленяло общество джентльмена.
        - Из всех литературных героинь вы более всего восхищаетесь Хэрриет? — осведомился мистер Эшфорд.
        - В том числе.
        - Чем именно?
        - Умом и силой воли.
        - Тем, что она отказалась выйти за мужчину, которого не любила?
        - Тем, что отказалась выйти за богатого мужчину, несмотря на собственное стесненное положение.
        - Вот как, — сказал он. — Вопрос в том же ключе: много ли достойного вы находите в герое сего романа, сэре Чарльзе?
        - Я полагаю его настолько совершенным, насколько это возможно для придуманного мужчины. Хотя, на мой взгляд, он скорее целомудрен, нежели романтичен.
        - Я не считаю его таким уж целомудренным, — хмурясь, заявил мистер Эшфорд. — Он переменчив. Он весь роман разрывается между Хэрриет и итальянской леди Клементиной.
        Лишь потому, что дал леди Клементине слово, — возразила я, — и честь обязывает его хранить верность клятве. Но на самом деле он постоянен: он спасает Хэрриет от похищения и гибели и не перестает любить ее все семь томов.
        - Вот подлинная мера его души, — засмеялся он.
        - Никогда не видела вас столь увлеченным, мистер Эшфорд, — внезапно сказала Мария, чье лицо искажали отблески мерцающего пламени свечей. — О чем вы двое разговариваете все это время?
        - О героях и героинях. О добродетели, привязанности и мужестве повиноваться собственным убеждениям.
        - Похоже больше на проповедь, чем на вечернюю беседу, — со смехом заметил мистер Черчилль, допил кофе и поставил чашку на блюдце так резко, что она звякнула.
        - Но не для тех, кто знает нашу Джейн, — улыбнулся Генри.
        Мистер Черчилль умолк, быстро глянув на меня и мистера Эшфорда, после чего кашлянул и внезапно протяжно зевнул.
        - Эшфорд, уже поздно. Вы не устали, Мария?
        - Я совершенно без сил, — призналась та. — Долгая прогулка и влажный воздух меня едва не прикончили.
        - Мы, пожалуй, пойдем, — сказал мистер Черчилль, отодвигая стул и вставая. — Вы с нами, Эшфорд?
        Мистер Эшфорд повернул ко мне лицо, по которому скользнула тень сожаления.
        - Нельзя ли нам продолжить разговор завтра, если у вас и вашей компании не предполагалось иных занятий?
        Все встали.
        - По-моему, мы вполне свободны завтра, не правда ли, Генри?
        - Абсолютно свободны, — подтвердил брат.
        - Так давайте же прекрасно проведем день, — провозгласил мистер Эшфорд. — Съездим в деревню, устроим пикник. Как я понимаю, поблизости, между холмами, есть прелестная долина.
        - Да, Чармут, — сказала я. — Оттуда замечательный вид.
        - Вот именно, Чармут. Что скажете, Чарльз, Мария? Вы с нами?
        Мистер Черчилль и Мария обменялись взглядами, которые показались мне довольно странными, но тогда я не поняла их значения.
        - Мы обожаем пикники, — сказала наконец Мария.
        - Прислать к вашему коттеджу карету в одиннадцать утра? — предложил мистер Эшфорд.
        - Мы соберемся и будем ждать, — ответил Генри.
        Мистер Эшфорд обернулся и… как мне описать взгляд, который он бросил на меня? В нем было столько тепла, столько чувства, он казался мне тем самым взглядом, которым Ромео смотрел на Джульетту в ночь, когда они расстались на балконе.
        - В таком случае до завтра, — сказал он.
        - До завтра, — откликнулась я.
        Но пикником в Чармуте мне насладиться так и не довелось. На следующее утро я была одета, готова и румяна от предвкушения — мы с Генри ждали прибытия кареты в маленькой гостиной миссис Стаут. Мне не терпелось провести день с мистером Эшфордом и поближе познакомиться с ним.
        - Жаль, я не захватила голубое платье, — посетовала я, безуспешно пытаясь разгладить складки на бледно-зеленом муслине, который, хоть и выглядел вполне пристойно, знавал лучшие времена.
        - Мистеру Эшфорду все равно, в голубом ты, розовом или кирпично-красном, — заявил Генри. — Твое общество — вот чего он ищет.
        - Несомненно, он надеется насладиться обществом нас обоих, — быстро ответила я. — И одевалась я, вовсе не стараясь ему угодить.
        Генри засмеялся, его глаза блеснули.
        - Меня здесь нет, и я — не твой любимый брат.
        В дверь постучали. Мы с Генри вздрогнули от удивления.
        - Кто бы это мог быть? — спросил он, выглянув в окно. — Экипажа не видно.
        Миссис Стаут открыла дверь. Комната располагалась неподалеку от входа, и проем находился прямо у нас перед глазами, так что мы превосходно видели посетителя и слышали его голос. Он спросил мистера Генри Остина. Генри вскочил, и человек протянул ему письмо, которое, по его словам, передал постоялец «Королевского льва». Генри попытался заплатить ему, но человек отказался, заявив, что о деньгах уже позаботились, и поспешно удалился.
        - От кого оно? — спросила я, когда миссис Стаут ретировалась обратно на кухню и Генри развернул письмо.
        - От мистера Эшфорда, — изумленно ответил Генри и принялся читать письмо вслух.
        «Королевский лев»,
        Лайм, 5 июля 1807 г.
        Любезные друзья!
        С глубочайшим сожалением посылаю сие письмо, поскольку семейные дела незамедлительно вызывают меня обратно в Дербишир. Так как друзья путешествуют со мной, все мы вынуждены в спешке уехать. Пожалуйста, примите наши глубочайшие извинения за отмену сегодняшней встречи и за любые неудобства, которые она может вам причинить. Надеюсь и верю, что нам еще доведется возобновить знакомство в ближайшем будущем.
        Искренне ваш
        Фредерик Эшфорд.
        - Семейные дела? — повторила я, когда Генри отдал мне письмо и я перечитала его лично. — Интересно, что случилось? Надеюсь, ничего серьезного.
        - Я тоже, — сказал Генри. — Что ж, Джейн, это весьма печально.
        Он не мог испытывать и половину той печали, что испытывала я.
        Через десять дней я в смятенных чувствах вернулась в Саутгемптон. Балы в Лайме были мне совершенно безразличны, и даже морские купания, которыми я наслаждалась в прошлом, потеряли свою привлекательность — так расстроил меня внезапный отъезд нового друга и неотвязные сомнения в том, увижу ли я его еще когда-нибудь.
        - Почему он не написал? — спросила я сестру как-то вечером, когда мы готовились ко сну, через несколько недель после возвращения Генри в Лондон.
        - Ты ждешь, что он тебе напишет? — удивленно отозвалась Кассандра.
        Я доверила ей все детали нашей встречи с мистером Эшфордом, как в письмах из Лайма, так и в более поздних беседах, но взяла обещание ничего не говорить ни Марте, ни матушке, поскольку знала — если у любой из них возникнет малейшее подозрение, что я встретила интересного джентльмена, то разговоры о нем месяцами будут меня донимать.
        - Я думала, это возможно, — сказала я, когда мы бок о бок сидели у зеркала, вытаскивая шпильки из волос и энергично расчесывая длинные каштановые локоны. — Он очень понравился мне, и кажется… я чувствую, что понравилась ему.
        - Ты же говорила, что не имела возможности оставить ему наш адрес?
        - Верно. Но он мог узнать его от Генри, если бы написал ему. Генри сказал, они обменялись адресами с мистером Черчиллем.
        - Даже если бы он написал тебе, Джейн, ты не могла бы ответить. Едва ли это было бы правильно.
        - Я понимаю. Но хотя бы получить от него строчку или две. Его отъезд оказался так внезапен, а причины — так туманны. Семейные дела — вот и все, что он сказал. Хотелось бы знать, что с ним… все ли у него в порядке. И знать, какова вероятность того… того, что мы вновь встретимся.
        Мы забрались в постели, и я, нахмурившись, откинулась на подушку.
        - Что, если его друзья не одобрили меня? Я заметила странный взгляд, которым они обменялись за обеденным столом. Возможно, они сочли меня недостойной знакомства с ним.
        - Возможно, — кротко согласилась Кассандра, сочувственно глядя на меня с соседней кровати. — Джейн, ты провела несколько приятных часов с мистером Эшфордом в Лайме, вот и все. Боюсь, ты напрасно ждешь от него вестей.
        - Полагаю, ты права.
        Горькие слезы навернулись мне на глаза, когда сестра задула свечу, окутав нас темнотой.
        Мои былые страхи относительно сроков нашего совместного проживания на Касл-сквер оказались пророческими. Год спустя (за все это время я не получила ни слова от мистера Эшфорда) мой брат Фрэнк прислал Мэри письмо с просьбой приехать к нему в Грейт-Ярмут. В сентябре «Сент-Олбанс» вернется из плавания и встанет на ремонт, а Фрэнк с женой переберутся в собственный дом.
        - Хорошо бы отыскать уютный маленький коттедж на троих, — радостно поделилась планами Мэри, не заметив беспокойства, которое ее заявление породило во всех нас. — Рыба в Ярмуте идет почти даром, и мне всегда ужасно хотелось жить на острове Уайт.
        Я испытала облегчение, узнав, что с Фрэнком все благополучно, и радость оттого, что они с Мэри наконец-то воссоединятся после долгой разлуки. Я не осуждала их желание жить своей семьей. Кроме низкой цены на рыбу, у них будет много времени для совместного досуга, пока корабль в порту, и я знала, что они будут счастливы.
        Матушка безутешно горевала.
        - Мы снова отданы на волю ветрам! — воскликнула она, расхаживая между окном и камином в гостиной и ломая руки, когда Мэри вышла на прогулку с Мэри-Джейн и Мартой. — Нам придется сняться с места и оставить этот прекрасный городок, перебраться бог знает куда! Ведь цены на аренду растут, и мы, несомненно, не сможем жить на Касл-сквер, после того как Фрэнк и Мэри уедут.
        - Недолго сможем, мама, — утешила ее Кассандра. — Фрэнк согласился вносить свою долю оплаты, пока мы подыскиваем новое место.
        - Как я стану принимать деньги Фрэнка теперь, когда в поддержке нуждается его собственная семья и в оплате — его собственный дом?
        Матушка ударилась в слезы и тяжело осела на софу.
        - Не расстраивайтесь, мама. — Я протянула ей свой платок. — Фрэнк не предложил бы того, чего не мог бы себе позволить. Меж тем мы постараемся облегчить его бремя соблюдением строжайшей экономии. Мы справимся.
        - Но где нам теперь поселиться? — всхлипывала матушка. — Все эти переезды — сплошное расстройство! Простите, что жалуюсь. Я не хочу казаться слабой или жестокой. Но боже мой, Джейн! Если бы ты только вышла замуж! Если бы приняла предложение Харриса, сделанное много лет назад. В этом состоял твой долг! Последние шесть лет мы все бы жили в большом деревенском доме и ни о чем бы не беспокоились!
        Я вздохнула. Мое решение не выходить замуж за упомянутого мужчину обсуждалось нами множество раз и неизменно раздражало меня. О, это воспоминание болезненно до сих пор.
        Глава 5
        В последние недели 1802 года, когда батюшка был еще жив и наслаждался вместе с матушкой вторым годом жизни в Бате, мы с сестрой вернулись в Стивентон, чтобы побыть с Джеймсом и его семьей. Там от подруг, сестер Бигг, мы получили приглашение несколько недель погостить в Мэнидаун-парке, величественной усадьбе в четырех милях от нас.
        Я крепко дружила с сестрами Бигг с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, — как раз тогда их отец, Лавлейс Бигг, богатый вдовец с семью детьми, унаследовал Мэнидаун от своих кузенов Уитеров и перебрался в наши края. Позднее он расширил Мэнидаун-парк, добавив к нему более тысячи акров земли. Из уважения мужчины в семье добавили «Уитер» к своей фамилии, в то время как девушки предпочли остаться просто «Бигг».
        Две старшие дочери вскоре вышли замуж и уехали, а старший сын рано умер, оставив робкого младшего брата Харриса и трех сестер, Элизабет, Кэтрин и Алетию, которые были нашими с Кассандрой сверстницами и драгоценными подругами все годы вечеров, балов, полуночных разговоров и общих тайн, что мы росли и становились из девочек женщинами.
        В тот свежий день 25 ноября 1802 года мы с Кассандрой смотрели в окно кареты, приближаясь к Мэнидауну, не в силах оторвать взгляд от восхитительного пейзажа. Стояла поздняя осень, и листва со многих деревьев уже облетела, обнажив ветви, но поездка по зеленому парку, усаженному дубами, буками и кедрами с пышными иглами, все так же услаждала взор. Кульминацией служило царственное явление большого каменного особняка в стиле Тюдоров с обширным садом, огороженным кирпичной стеной.
        Едва мы бойко выпрыгнули из экипажа, как сестры Бигг встретили нас нежными объятиями.
        - Наконец-то! — воскликнула Элизабет Хиткоут, расцеловав нас в щеки.
        Старшая из трех, Элизабет после трагической смерти мужа вернулась в родительский дом вдовой с маленьким сыном Уильямом. Мы повторно принесли свои глубочайшие соболезнования, но она уверила, что не желает более говорить о событии, которое много раз обсуждалось в переписке, и предпочитает веселиться, пока мы здесь, не омрачая печальными разговорами наше приподнятое настроение.
        - Не могу выразить, как я рада вас видеть! — воскликнула Алетия, младшая из сестер, двадцати пяти лет. — Я считала дни до вашего приезда!
        Бойкая, милая, неунывающая Алетия принимала живое участие во всем и вся вокруг себя. Наши вкусы во многом совпадали, и, что вполне естественно, я находила ее исключительно приятной особой.
        Двадцатисемилетняя Кэтрин была на несколько месяцев меня старше. Она обладала спокойным, невозмутимым характером, совсем как Кассандра, и ее длинное тонкое лицо, хоть и не считавшееся красивым, украшали умные глаза и теплая улыбка.
        - Мы с нетерпением предвкушали долгие утренние визиты, — сказала она, — и столько задушевных вечерних разговоров, сколько вы вытерпите. Обещайте остаться хотя бы на три недели.
        - С радостью, — ответила я, — при условии, что мы проведем это время за самым безнравственным злословием, когда-либо слышанным в графстве Гемпшир, но, разумеется, прерванным в назидательных целях одним или двумя поэтическими чтениями.
        Когда слуги отнесли наш багаж в комнаты, мы поспешили по ступенькам во внутренний дворик, откуда по большой чугунной лестнице поднялись в красивую просторную гостиную.
        - Как ваши маменька и папенька? — осведомилась Кэтрин, когда мы устроились у камина, чтобы согреть руки и выпить что-нибудь освежающее, — Мистер Остин по-прежнему увлечен собиранием книг?
        - Намного меньше, — ответила Кассандра. — Мы столько путешествуем, что ему пришлось отказать себе в этом удовольствии. Но он крепок и бодр и весьма подвижен для своего возраста.
        - Матушка объявила, что чувствует себя вполне хорошо, целых три раза за последнюю неделю, — добавила я. — Полагаю, это в три раза больше, чем в какую-либо другую седмицу ее жизни. Наверное, причина в том удовольствии, которое доставляет ей жизнь в Бате и его знаменитые воды.
        - Она заслуживает этого, — сказала Алетия. — Я рада за нее. Хорошо бы и ты, раз уж должна жить в Бате, нашла причину для счастья.
        - Я ее уже нашла, — улыбнулась я. — Какое счастье, что сейчас я здесь, а не там!
        Все засмеялись.
        Мы непринужденно беседовали около часа, поверяя друг другу подробности своей жизни и многочисленные новости о наших братьях с их семействами, прежде чем в комнату вошел Лавлейс Бигг-Уитер и рокочущим голосом осведомился, что происходит. Сквайр, добродушный вдовец шестидесяти одного года, был крупным, широкоплечим мужчиной с венчиком пушистых белых волос над красным лицом с двойным подбородком и коротким толстым носом, придававшим ему, на мой взгляд, весьма аристократичный вид.
        - Кто к нам приехал! — воскликнул он, пересекая комнату, чтобы встретить нас с сестрой широкой улыбкой и теплыми объятиями. — Какая радость — видеть два новых очаровательных лица в комнате, полной столь прелестных леди. Осмелюсь сказать, прошло немало времени с тех пор, как нас в последний раз удостаивали визитом мисс Остин. Подумать только о тех годах, которые вы, девочки, провели в нашем доме, о смехе наверху в спальнях ночь напролет после бала! Ах, временами я почти забывал, что вы Остин, и полагал всех до единой своими дочерьми. Надеюсь, на этот раз вы погостите у нас подольше.
        Мы пообещали, что погостим. Сквайр обладал удивительным характером и многими достоинствами, он был опытным и снисходительным магистратом графства и, по моему мнению, одним из самых великодушных мужчин, каких я когда-либо встречала. Единственными его недостатками, если можно назвать их таковыми, являлись склонность к многословию при обсуждении любимого предмета и довольно строгое обращение с сыном.
        - К вашему сведению, Харрис вернулся из Оксфорда, — сказал он. — Трудно поверить, но мальчик сумел получить образование.
        - Не удивляйтесь, что Харрис закончил учебу, папа, — укоризненно заметила Алетия. — Он куда умнее, чем вы считаете.
        - Мальчишка поумнее нашел бы себе более достойное занятие, чем слоняться целыми днями в дорогих ботфортах, скакать на лошади и охотиться, — возразил сквайр.
        - Харрис давно уже не мальчишка, папа, — заметила Кэтрин. — В мае он достиг совершеннолетия.
        - Харрису двадцать один? — удивилась я, недоумевая, как быстро пролетели годы.
        Я довольно давно не видела Харриса, но помнила его робким, неуклюжим и порой грубоватым юношей, который часто болел и страдал серьезным дефектом речи. Отец, озабоченный здоровьем сына и опасавшийся насмешек сверстников над его заиканием, содержал для него частного учителя.
        - Он так вырос, что, осмелюсь предположить, вы едва узнаете его, — сказала Элизабет.
        - Лучше всех растет мой внук, — заявил сквайр, на что Элизабет просияла с материнской гордостью. — Вы познакомились с нашим Уильямом?
        Когда мы признались, что нет, он велел немедленно принести внука из детской. Уильям оказался живым веселым мальчиком девятнадцати месяцев от роду, с очаровательной улыбкой, которая немедленно пленила меня.
        - Вот парень, который добьется успеха, — сказал сквайр. — Однажды он станет пятым баронетом Херсли-парка, займет множество государственных должностей и прославит честь семьи, попомните мои слова.
        После того как юный Уильям вернулся в детскую, а сквайр вышел из комнаты, мы с Кассандрой уговорили подруг прогуляться по саду. Несмотря на морозную свежесть ноябрьского дня, небо было ясным и чистым. Мы укутались в плащи, надели капоры и перчатки и зашагали по извилистым тропкам вдоль подстриженных живых изгородей.
        - Как прекрасны вечнозеленые деревья! — воскликнула я, глубоко вдыхая пьянящий аромат кедровой рощи. — Кому-то, возможно, больше нравятся те, что роняют листву, но в канун зимы, когда лиственные леса наги и унылы, сосны неизменно горделивы и радуют взгляд своим великолепием. Разве не изумительно, что на одной и той же почве, под одним и тем же солнцем появляются растения, которые разнятся друг от друга в том, что составляет основу и закон их существования?[20 - Фанни Прайс, героиня Джейн Остин, сходным образом восхваляет вечнозеленые в «Мэнсфилд-парке», несомненно отражая чувства автора в отношении данного предмета.]
        - Кто, кроме Джейн, способен так превозносить деревья? — заметила сестра с улыбкой.
        - Ничего не могу с собой поделать. Каждый день, вынужденно проведенный в Бате, заставляет меня все выше ценить вид и запах дикой природы. Уверена, в саду не существует аромата приятнее кедрового.
        - Ты забыла розу? — спросила Кэтрин.
        - И сирень? — сказала Элизабет.
        - И жасмин в полном цвету? — добавила Кассандра.
        Поскольку все одновременно принялись называть свои любимые благоуханные растения, я засмеялась и подняла руки в знак капитуляции.
        - Я беру свои слова обратно, питая особое уважение к жасмину. По-видимому, соперничество между деревьями и травами невозможно: я люблю их все.
        - Ах! — вскрикнула Алетия, внезапно остановившись. — Вы помните лето, когда мы все пытались написать портрет Кэтрин здесь, в саду?
        - Я помню, — ответила Кассандра. — Кажется, мольберты мы поставили на этом самом месте.
        - Ваши рисунки были очень хороши, — сказала я. — Мой же, насколько помню, оказался так ужасен, что я бросила его в огонь, прежде чем кто-то успел его увидеть.
        - Ты слишком строга к себе, — возразила Кассандра. — Впрочем, как всегда. В рисунке и живописи ты не менее искусна, чем в рукоделии и танцах.
        - Умоляю, не принижай мои успехи в танцах и рукоделии, коими я очень горжусь, упоминая их в одном ряду с рисунком и живописью! — воскликнула я в притворном волнении.
        - Я восхищаюсь твоей гладью, и твоя поступь на наших балах всегда была неизменно легка, — заявила Алетия.
        - Прекрасно помню один бал, на котором я приняла участие во всех двадцати танцах до единого, — ностальгически заметила я.
        - А как ты танцевала с Харрисом? — спросила Алетия.
        - Помню. Мне было, полагаю, тогда целых семнадцать, и я считала себя взрослой леди.
        - А наш Харрис был робким мальчиком двенадцати лет, — улыбнулась Кэтрин. — Ты сжалилась над ним, увидев, как он с несчастным видом сидит в углу и восхищается танцорами.
        - Ты поступила очень мило, — сказала Элизабет. — Смею предположить, он не забыл этого.
        - Я никогда не забуду, как Джейн вставила воображаемое оглашение брака в приходской список своего папеньки! — воскликнула Алетия.
        - Шутка вышла препакостная, — согласилась Кэтрин. — Кстати, а кто был женихом?
        - Женихов было трое, — сообщила Алетия. — Джейн не намеревалась довольствоваться одним.
        - Никогда не слышала эту историю, — удивилась Элизабет. — Расскажи, Джейн, что ты написала в церковной книге.
        - По-моему, сначала что-то о Генри, — улыбнулась я воспоминанию о глупом юношеском порыве, который запечатлен навеки для взора будущих поколений. — Генри Говард? Ах да! Оказывается, я до сих пор не забыла. Я написала: «Генри Фредерик Говард Фицуильям из Лондона женится на Джейн Остин».
        - Сразу после, — продолжила Алетия, когда смех улегся, — она, кажется, сообщила, что выйдет замуж за Эдмунда Артура Уильяма Мортимера из Ливерпуля.
        - И наконец, — добавила я, — я обручилась с самым обычным парнем по имени Джек Смит.
        Мои спутницы нашли последнюю запись самой смешной.
        - Вы слышали? Эмма Смит на прошлой неделе родила шестого ребенка, девочку, — неожиданно произнесла Алетия, когда мы покинули сад и зашагали через парк по главной дороге.
        - Шесть детей! — шутливым тоном воскликнула я. — Несчастное животное. Она состарится еще до тридцати.
        - Джейн! — возмутилась Кассандра.
        Ты знаешь, что я обожаю детишек не меньше тебя, дорогая. Но шесть?
        Я говорила беззаботно, но в моих словах скрывалась истина. Слишком часто я наблюдала, как увядал цвет щек еще молодых женщин из-за непрерывного деторождения. И все же мои спутницы, похоже, не видели в обсуждаемом предмете ничего смешного либо предосудительного.
        Леди перестали улыбаться и уставились вдаль с одинаковым выражением беспредельной тоски на лицах.
        - Я видела множество счастливых семейств с семью или восемью детьми, — сказала Кассандра, подразумевая, несомненно, как наше собственное семейство, так и брата Эдварда с его женой Элизабет.
        - Возможно, четыре или пять практичнее, — заметила Кэтрин.
        - Да. Четыре, полагаю, самое то, — вздохнула Алетия.
        Я внезапно обнаружила, что не в силах обсуждать этот вопрос. До меня вдруг дошло, что через несколько коротких недель мне исполнится двадцать семь. Я всегда надеялась, что когда-нибудь выйду замуж и заведу детей.
        - Четыре и вправду самое то, — услышала я собственный голос, такой тихий, что я едва узнала его.
        Несколько минут мы шли в молчании, погруженные каждая в свои мысли. Внезапно я заметила крупного мужчину на лошади — он направлялся к нам, возвращаясь с охоты в окружении пары гончих. Я думала, что он новый сосед, или наемный рабочий, или, быть может, гость, пока Кэтрин не закричала:
        - Глядите! Харрис едет. Теперь вы видите, каким высоким и красивым он стал.
        Я смотрела, как Харрис приблизился и осадил скакуна, а собаки добродушно развалились за его спиной на траве. Маленький неуклюжий мальчик, которого я помнила, несомненно, к двадцати одному году превратился в крупного, широкоплечего мужчину, но на этом перемены кончились. Он по-прежнему был очень прост лицом, и позу, в которой он разглядывал нас, сидя на лошади, я охарактеризовала бы как неловкую и замкнутую. Я обнаружила, что вновь недоумеваю, как и многажды в прошлом, каким образом семья с такими спокойными и обаятельными дочерьми смогла произвести на свет столь неуклюжего и малопривлекательного сына.
        - Как охота? — спросила Элизабет. — Похоже, ты подстрелил дичь.
        Харрис метнул быстрый взгляд на нас с Кассандрой, но не ответил.
        - Прекрасная кобыла, — заметила я в попытке помочь ему преодолеть смущение. - Не узнаю ее. Она новая?
        Харрис продолжал молчать. На лбу его появились складки, которые, я полагаю, обозначали состояние глубокой задумчивости.
        - Харрис купил ее две недели назад, — ответила Алетия.
        - Как вы ее назвали? — спросила Кассандра.
        Харрис открыл рот, закрыл его и снова открыл.
        - Ф-ф-ф-фелисити, — наконец сказал он.
        - Прелестное имя, — восхитилась я.
        Я улыбнулась в надежде положить конец страданиям Харриса.
        - Нам всем не терпится увидеть вас за ужином, Харрис, — сказала я.
        Он нахмурился.
        - Да-да-да-да-давайте надеяться, что кухарка приготовит что-нибудь при-при-при-пристойное для ра-ра-ра-разнообразия.
        Он кивнул, но так и не коснулся шляпы, перед тем как ускакать.
        Тем вечером наше общество собралось в большой, роскошно обставленной столовой, где в честь приезда гостей накрыли замечательный ужин. Кухарка изумительно справилась со своими обязанностями, продемонстрировав необоснованность критики Харриса.
        - Вино превосходно, сквайр, — сказала я. — Не припомню, когда в последний раз вкушала более богатый букет. Уж не испанское ли это марочное?
        - Вы совершенно правы, мисс Остин, — ответил сквайр. — Новое марочное вино из Севильи, и раздобыть его весьма непросто.
        - Отец очень гордится своими винами, — улыбнулась Кэтрин.
        - Харрис, ты снова едва пригубил, — укорил сына сквайр.
        - Вы же знаете, что я не вы-вы-вы-выношу испанское в-в-в-вино, сэр, — сказал Харрис.
        Он сидел рядом с отцом во главе стола, тяжело развалившись на стуле, и чувствовал себя явно не в своей тарелке.
        - Я заказал немного т-т-т-т-того, что, возможно, б-б-б-б-больше понравится нашим гостьям.
        - Смею напомнить, молодой человек, что однажды весь мой винный погреб перейдет к тебе, — не без досады произнес сквайр. — Ты научишься ценить его содержимое. Выпей, я настаиваю.
        - Я не б-б-б-буду, сэр. Оно отв-в-в-вратительно.
        Лицо сквайра покраснело. Я поняла, что подобная перебранка возникает между ними не впервые. Опасаясь, что он заставит молодого человека выпить то, что он так презирает, я решила вмешаться.
        - Прошу, отдайте его мне, Харрис. Если леди посмеет не отказать себе во втором бокале.
        Молча бросив взгляд, который выдавал его удивление, Харрис быстро подтолкнул свое вино ко мне.
        - Ваше здоровье, сквайр, — сказала я, поднимая новый бокал.
        - Ваше здоровье, — повторило общество.
        Все, кроме Харриса, выпили.
        - Что ты сейчас пишешь, Джейн? — осведомилась Алетия, когда на стол подали очередную перемену блюд: филе камбалы и замечательное телячье рагу. — Ты начала новую книгу?
        Бигг-Уитеры были единственными людьми, помимо Марты, нескольких близких родственников и членов моей собственной семьи, кому я поверила желание писать и кому позволяла читать свои романы.
        - Пока нет, — с сожалением ответила я.
        - Мы много путешествуем с тех пор, как покинули Стивентон, — сказала сестра. — Боюсь, Джейн еще толком не пришла в себя, чтобы писать что-либо, кроме дневника.
        - Очень жаль, — откликнулась Элизабет. — Мне так нравились твои книги. Я бы хотела прочесть еще одну.
        - Я тоже, — сказала Кассандра.
        - Сколько долгих счастливых часов мы провели, весело устроившись в одной из спален и вслух читая твои книги, — произнесла Алетия с ласковым укором.
        - Мне нравилась история, в которой героиня оказывается в аббатстве и пугает себя всевозможными воображаемыми страхами, — сказала Кэтрин. — Кажется, она называлась «Сьюзен»?
        - Да, да! Роман просто прелесть! — воскликнула Алетия.
        - Вы правда так считаете? — спросила я, польщенная, что сестры помнят книгу, ведь прошло по меньшей мере три года с тех пор, как мы ее читали.
        - Он был весьма занимателен и превосходно высмеивал «Удольфские тайны» миссис Радклиф, — ответила Алетия.
        - Я проглотила «Тайны» за два дня, — воскликнула я, — и все это время волосы дыбом стояли на моей голове!
        - Ты обязана попытаться опубликовать «Сьюзен», — сказала Алетия. — Пусть Генри тебе поможет. У него хорошие связи.
        - Да, но, боюсь, не в издательском мире.
        - Он должен знать кого-то. Обещай, что попросишь его.
        - Если настаиваешь, — улыбнулась я.
        - Можно мне дать один маленький, но важный совет, который, на мой взгляд, улучшит книгу, или это непростительная дерзость? — спросила Кэтрин.
        - Ничуть, — возразила я. — Полагаю, мое творение — в лучшем случае черновик, так что любая критика только приветствуется.
        - Вся беда в имени героини, — сказала Кэтрин с притворной серьезностью. — Что романтичного в девице, которую зовут Сьюзен? Вот если дать ей другое имя, например Кэтрин, не сомневаюсь, что книгу будет ждать настоящий успех.
        Леди засмеялись.
        - Я буду иметь это в виду, дорогая Кэтрин, на случай если когда-нибудь решу переработать ее.[21 - Через много лет Джейн Остин переписала книгу, изменив имя героини на Кэтрин. Роман был опубликован после смерти писательницы под заголовком «Нортенгерское аббатство».]
        Харрис, который молчал во время беседы, резко бросил вилку на тарелку.
        - В-в-в-вам что, леди, больше не о чем по-по-по-поговорить? Только о г-г-г-глупых ро-ро-ро-романах?
        - Романы вовсе не глупые! — возмутилась Алетия.
        - Вот именно, Харрис, — сказал сквайр. — Признаюсь, мой читательский вкус склонен к более серьезным предметам, таким как право, история, архитектура, текущие события и, разумеется, по воскресеньям дела духовные. Но роман, само название которого, как ты, возможно, знаешь, восходит еще к римлянам, обретает все большее уважение в различных кругах.
        - Романы — весьма достойные творения, в которых выражены сильнейшие стороны человеческого ума, — согласилась я.
        - Ка-ка-ка-ка-какие еще стороны ума? — досадливо фыркнул Харрис.
        - О, всего лишь проникновеннейшее знание человеческой природы, — ответила я, — удачнейшая зарисовка ее образцов и живейшие проявления веселости и остроумия, которые преподнесены миру наиболее отточенным языком.
        - Верно, верно! — воскликнула Алетия, и леди принялись аплодировать.
        - П-п-п-по-моему, — сказал Харрис, — романы читают слабые ра-ра-ра-рассудком, и они не что иное, как сп-п-п-плошная трата времени.
        - На редкость невоспитанное замечание, Харрис, — сурово укорил его сквайр, — ведь ты прекрасно знаешь, как твои сестры любят читать романы, к тому же Джейн призналась в нескольких попытках их написания. В последнее время я обрел терпимость к людям, будь то джентльмены или леди, которые получают удовольствие от чтения хорошего романа. Так должно и тебе.
        Харрис был скорее раздосадован, чем смущен этим выговором, но прежде, чем он сумел ответить, появился дворецкий с супницей.
        - Вот п-п-п-п-пунш, который я заказал в в-в-в-в-вашу честь, от-от-от-от-отец.
        Харрис с сардонической улыбкой стоял, пока дворецкий разливал и разносил собравшимся пунш из красного вина.
        - Вы-вы-вы-вы-выпейте, отец.
        С перекошенными лицами мы все отпили из бокалов. Вкус был ужасен, словно напиток сварили из совершенно не сочетающихся вин. Сквайр с отвращением выплюнул свою порцию в бокал.
        - Ради Христа, что это, сын?
        - Л-л-л-л-леди… и джентльмен, — сказал Харрис, отдельно кивнув отцу, — мой п-п-п-п-пунш совсем как вы. В отдельных ем-ем-ем-ем-емкостях вы все весьма х-х-х-х-хороших сортов, но в об-об-об-об-общей — крайне не-не-не-не-неприятны.
        Повисло потрясенное молчание. Харрис сел. Кэтрин, Элизабет и Алетия казались обиженными. Сквайр хмурился от ярости. Замечание выглядело неприлично грубым, но когда я поняла, каких хлопот стоил Харрису весь этот план, я против собственной воли сочла эпизод забавным. Губы мои начали складываться в улыбку. Я поймала взгляд сестры и увидела в нем понимание. Мы не в силах были больше сдерживаться и расхохотались.
        Сестры Бигг, почувствовав нелепость произошедшего, вскоре заразились нашим весельем и присоединились к смеху, даже сквайр в конце концов громко засмеялся. Харрис откинулся на спинку стула с весьма довольным видом.
        Неделя прошла крайне приятно, не подготовив меня к предстоявшему в скором времени краху. Харрис более не заказывал винных пуншей и в основном держался наособицу, хотя я несколько раз замечала его за тихими беседами с кем-то из сестер. Беседы эти, впрочем, резко обрывались, как только мы с Кассандрой входили в комнату.
        В четверг, 2 декабря 1802 года, мы с сестрами Бигг наслаждались тихим утром в гостиной, когда в комнату внезапно ворвался взволнованный Харрис. Сестры одновременно вскочили, каждая заявила, что забыла сделать кое-что важное, и, под предлогом нужды в личных советах Кассандры, ensemble[22 - Вместе, одновременно (фр.). — Примеч. перев.] увлекли ее прочь, к немалому удивлению последней. Прежде чем я поняла, что произошло, я очутилась наедине с Харрисом.
        Мы оба хранили молчание. Харрис встал у камина. Одну здоровенную руку он неловко положил на облицовку, другая безвольно свесилась вдоль тела. Он с таким пристальным вниманием уставился на пламя, что я задалась вопросом, не видит ли он в нем какого-то изъяна. На Харрисе были бледно-желтые бриджи и, как заметил его отец, пара новых черных, украшенных кисточками ботфортов, которые заканчивались как раз под коленом — попытка выглядеть модным, которая совершенно провалилась из-за нескладной фигуры, влажного блеска на лбу и простоватых черт лица.
        В тихом изумлении я присела на диван. Передо мной забрезжило понимание, что наша встреча, возможно, подстроена. Не исключено, что Харрис хочет мне что-то сказать, хотя я даже не догадывалась, что именно.
        - Доброе утро, Харрис, — вежливо произнесла я после продолжительного молчания, зная, что ему часто необходима помощь, чтобы начать беседу.
        Харрис кивнул в моем направлении и вновь вперил взгляд в огонь.
        - Чудесное утро, не правда ли? — осведомилась я. — Ваши сестрицы полагают, что может пойти дождь, но я уверена, они ошибаются.
        Он продолжал стоять в неловком молчании. Я подбирала новую тему для разговора, и только надумала спросить его, понравился ли ему Оксфорд, как Харрис обернулся с внезапной решимостью и приблизился ко мне, остановившись в нескольких футах.
        - Ми-ми-ми-мисс Джейн, — твердым голосом произнес он.
        - Да?
        Я испытала облегчение, увидев, что он действительно намерен заговорить и что мне не придется беседовать за двоих.
        - В-в-в-в-вы знаете, что я — наследник Мэ-мэ-мэ-мэнидаун-парка.
        - Да.
        - И в ка-ка-ка-ка-качестве такового я м-м-м-многое могу предложить о-о-о-особе, которая согласится стать моей ж-ж-ж-женой.
        - Конечно, Харрис.
        - В-в-в-вы окажете мне эту честь, ми-ми-ми-мисс Дж-дж-дж-дж-джейн?
        Глава 6
        - Он попросил твоей руки? — изумленно воскликнула Кассандра.
        Ее потрясенное лицо было подлинным отражением моего. Я находилась в исключительном смятении с тех пор, как Харрис сделал свое неожиданное заявление, после которого я немедленно покинула комнату. Я нашла Кассандру наверху в обществе сестер Бигг, чьи отведенные глаза, спрятанные улыбки и напряженные, ожидающие лица выдавали их осведомленность о готовящемся предложении Харриса.
        Мы с сестрой заперлись в нашей общей гостиной, и я только что закончила свой рассказ.
        - Он действительно предложил тебе выйти замуж? — повторила Кассандра. — Харрис?
        - Да.
        Я расхаживала по комнате. У меня свело живот, кружилась голова, я не знала, что думать и что чувствовать.
        - И что ты сказала?
        - Я сказала… я толком не помню. Сказала, что мне нужно время подумать.
        - Как неожиданно! Признаюсь, я до крайности удивлена.
        - Я тоже.
        - Мне и в голову не приходило, что он так тебя воспринимает. Как, как…
        - Как жену?
        - Более того, — ответила Кассандра. — Как возлюбленную.
        - Мне тоже. По правде говоря, я не уверена, что это так.
        - О чем ты?
        - Он не говорил о любви. Не упомянул даже ни о какой привязанности.
        - Ни о какой?
        - Ни о какой. Основное ударение было сделано на честь, которую он оказывает мне как наследник Мэнидаун-парка, — вздохнула я. — Давай говорить откровенно. Харрису двадцать один год, он не слишком искушен в жизни и не знает, чем занять время. Полагаю, он может просто нуждаться в жене — какой-нибудь жене. Сестры, не сомневаюсь, приложили руку к его решению. Они уговаривали и ободряли его. Он и его семья хорошо меня знают, к тому же я здесь, под рукой.
        - Несомненно, это далеко не все твои достоинства. Он должен был восхищаться тобой, чтобы просить твоей руки.
        - Если и так, ничего подобного он не сказал.
        - Он не слишком красноречив.
        - О да! Не слишком. Как он делал предложение! — насмешливо добавила я. — По-моему, ему добрых три минуты понадобилось, чтобы выговорить простую фразу.
        Мы расхохотались, но, почувствовав раскаяние, постарались успокоиться.
        - Прости. Нам не следовало смеяться. Трудности с речью принесли Харрису и его семье немало страданий. Это не смешно.
        - Верно. Не смешно. И его предложение — это очень серьезно, Джейн.
        - Я понимаю. Получить предложение в преклонном возрасте почти двадцати семи лет! Для женщины без дома, без денег, без имущества лестно и очень утешительно.
        Кассандра не улыбнулась, явно не усмотрев юмора в моем замечании.
        - Он весьма желательная партия, Джейн.
        - Разве? Разве?
        - Ты и сама знаешь. Харрис — наследник Мэнидаун-парка и всех земель.
        - Я прекрасно знаю, как он богат… или будет богат. Но он на пять лет меня младше.
        - И что с того? Пять лет ничего не значат. Генри на целых десять младше жены, и они очень счастливы в браке. К тому же женщины часто переживают своих мужей.
        - Но он так прост, так неуклюж, так неотесан, — сказала я. — Между нами нет ни симпатии, ни тем более высокого чувства. Наши умы столь несхожи. Харрис редко говорит. А когда все-таки говорит, часто грубит или не произносит ничего интересного.
        - В подобном случае молчание может почитаться благом.
        К своему ужасу, я поняла, что Кассандра совершенно серьезна.
        - Как ты можешь так говорить? Ты же не веришь в это. Любезное, занимательное общение есть основание, краеугольный камень любых близких отношений.
        - Он еще молод, Джейн. Вспомни, мальчиком он учился дома и никогда по-настоящему не знал матери. Брак станет для него благотворным явлением. Если ты будешь рядом, обучая и наставляя Харриса, его умение вести беседу может улучшиться.
        - Может. Но что, если нет? Ты же знаешь, я не люблю его. По правде говоря, он мне даже не слишком нравится. И вряд ли он меня любит.
        - Между уважением, нежностью, приязнью и любовью лежит немало путей.
        - Но я не питаю к Харрису ни одного из этих чувств. О, полагаю, я могу испытывать своего рода нежность к нему или тому мальчику, каким он был. Но уважаю ли я его? Нет.
        - Пока нет, но, возможно, со временем ты научишься заботиться о нем, как и он научится заботиться о тебе.
        - Возможно? Со временем? Тебе не кажется, что мне не стоит так рисковать? Провести жизнь, связав ее с тем, кого не любишь, — в какой ловушке мы оба окажемся! Представить не могу!
        - Мне начало казаться, — сказала Кассандра, — что романтическая любовь в среде дворянства намного чаще проповедуется, нежели практикуется.
        Я долго смотрела на ее невозмутимое лицо, затем покачала головой.
        - Ты бы так не говорила, будь твой Том жив.
        - Но он умер. Не всем дарована возможность найти истинную любовь, Джейн.
        - Но все имеют право искать ее, верить, что могут вступить в брак по любви хотя бы раз в жизни. Должна ли я принести в жертву все свои надежды?
        - Тебе следует поступать практично, Джейн. В твоем возрасте ты можешь никогда уже не получить другого брачного предложения и уж точно не получишь такого выгодного. Обдумай свое будущее. В качестве хозяйки Мэнидаун-парка ты будешь обладать огромным состоянием. Будешь наслаждаться всевозможными удобствами и преимуществами. Твои дети вырастут в достатке и роскоши и закончат лучшие школы.
        Я взволнованно кивнула и высказала мысль, которая камнем лежала у меня на сердце:
        - И вы с мамой и отцом сможете жить здесь, если пожелаете.
        - Не думай о нас.
        - Но я должна, — вздохнула я. — Пока отец жив, мы некоторым образом защищены, какими бы скитальцами мы ни были. Но если батюшка умрет, наш доход так сократится, что мы наверняка повстречаемся с нуждой и, уж конечно, станем тяжким бременем для братьев.
        Я подумала о своей подруге Марте, на десять лет меня старше, которая в то время жила со старой матушкой-вдовой и подругой матери, бедной миссис Стент.
        - Когда-нибудь мы можем стать такими, как миссис Стент: никому не ровня, никому не нужные. Брак с Харрисом предотвратит это.
        - Да, — тихо признала Кассандра. — Но не стоит о деньгах. Разве есть семья, более любимая нами, чем Бигг-Уитеры? Кэтрин, Алетия и Элизабет дороги нам, как родные сестры. Да, Харрис, пожалуй, еще молод и незрел, но ты сумеешь развить его. Партия будет выгодна обеим сторонам. И… — Она умолкла, словно осторожно подбирала дальнейшие слова. — После смерти Тома я часто размышляла, что нам с тобой суждено провести жизнь вместе. Я не могу не думать, что если ты выйдешь замуж за Харриса…
        - Мы сможем остаться вместе.
        Кассандра кивнула, ее глаза взволнованно загорелись.
        - И покинуть ужасный Бат.
        - Ради настоящего дома.
        - Дома в деревне!
        - В нашем возлюбленном Гемпшире!
        Наши взгляды встретились. Мы пожали друг другу руки.
        Войдя тем вечером в общую комнату, я нашла Харриса подчеркнуто одного: он усердно чистил ружье, в то время как вся семья собралась в гостиной. С колотящимся сердцем я прошла к месту, где он сидел.
        - Я обдумала ваше предложение, — заявила я. — И склонна принять его.
        Харрис быстро встал и уставился на меня в неловкой тишине. Наши взгляды встретились в немом признании моего согласии. Он чуть улыбнулся.
        Собирается ли он заговорить? Хочет ли поцеловать меня? Я ощутила некоторое опасение относительно последнего и поняла, что мне это совсем не понравится. К моему облегчению, он только взял мою правую руку в свою и нежно сжал ее. Я осознала, что мы впервые касаемся друг друга с тех пор, как я танцевала с ним на балу, когда он был двенадцатилетним мальчиком.
        Он, по-видимому, обдумывал ответ, когда из-за открытой двери появилась Алетия и увидела, что мы стоим так близко.
        - Ты ответила согласием? — воскликнула она. — Согласием, Джейн?
        Харрис уронил мою руку, его лицо вспыхнуло, и он быстро отступил в сторону.
        Я кивнула, глядя на Алетию.
        Она радостно взвизгнула и повернулась к гостиной.
        - Джейн ответила согласием! — закричала она. — Она станет нашей сестрой!
        Последовал шумный всплеск всеобщей деятельности. Сестры Бигг и Кассандра подошли к нам и, разражаясь счастливым смехом и возбужденными возгласами, обняли меня и Харриса.
        - Сбылась моя заветная мечта, — сказала Кэтрин, с любящей улыбкой беря мои руки в свои. — Теперь ты действительно моя родная сестра.
        Одного сквайра, похоже, подобный оборот дел застал врасплох, но, быстро оправившись от потрясения, он добавил свой рокочущий голос к праздничной атмосфере.
        - Я и не подозревал, что затевается у меня под самым носом, — сказал он, пожимая руку Харрису и сердечно улыбаясь. — Сын, ты показал себя куда более разумным человеком, чем я предполагал. Желаю тебе счастья.
        - С-с-с-спасибо, сэр, — ответил Харрис.
        - Мои самые сердечные поздравления, дорогая Джейн, — добавил сквайр, тепло обняв меня. — Добро пожаловать в семью.
        Я улыбалась, охваченная чувством радости, которое переполняло комнату. Я выйду замуж за Харриса Бигг-Уитера. Я обзаведусь домом. У меня появятся дети, о которых я мечтала. Я стану частью любимой семьи. Мои родители, сестра и я сама никогда ни в чем не будут нуждаться.
        Кассандра была права: весьма желательная партия.
        В ту ночь я не спала. Я лежала в темноте, час за часом размышляя о новой жизни, расстилающейся передо мной. Я села, потом встала. Потом зажгла свечу и принялась расхаживать по комнате, переполненная растущим ужасом и отвращением к тому, что сделала.
        Первые лучи зари уже проглядывали сквозь занавески, когда Кассандра пошевелилась и в сонном замешательстве уставилась на меня.
        - Джейн, что случилось? Почему ты не в постели?
        - Шесть дней меня окружали наши лучшие друзья, — произнесла я с невыразимой мукой. — Я наслаждалась прелестями чудесных земель и красивых, просторных, теплых комнат Мэнидауна, оттого предложение Харриса и пленило меня. Но мое согласие основывалось лишь на материальных причинах. Я не люблю его! Я не смогу его полюбить! Я словно заключила сделку с дьяволом: жизнь в праздной сытости вместо страданий и одиночества!
        - Джейн, успокойся. Ляг и поспи. Утро вечера мудренее.
        - Уже утро! — крикнула я. — Я не усну, пока не исправлю то, что опрометчиво натворила. Ах, Кассандра! Когда я думаю о боли, которую причиню, о вспышке недобрых чувств, которую вызову, я искренне страдаю. Но я не могу выйти замуж за Харриса. Я не могу.
        Я полагаю, что никакие иные мои слова или поступки не расстраивали столь многих людей, как тот мой отказ.
        Я нашла Харриса в комнате для завтраков. Сквозь пелену слез я произнесла слова, которые следовало произнести: мне очень жаль, я слишком поспешила, я сделала ошибку, во всем виновата я одна. Ответ он дал в полном соответствии со своим характером. Лицо его потемнело, он в ужасе уставился на меня, затем повернулся и молча выбежал из комнаты.
        Я не в силах была выносить горестные стенания его сестер. Я настояла, что ни минуты более не могу оставаться в этом доме. Приказали подать экипаж, и слуги с нашими пожитками носились туда и обратно среди бесконечных всхлипываний и дрожащих объятий. Мы с Кассандрой покинули Мэнидаун и поспешно вернулись в Стивентон, где я умолила Джеймса забросить написание еженедельной проповеди ради незамедлительных проводов нас в Бат.
        Вернувшись под родительский кров, я как можно осторожнее поведала новости. Отец с матушкой пришли в ужас.
        - Ты согласилась, а потом отказалась? — воскликнула мать.
        - Я ошиблась. У меня случился кратковременный приступ самообмана.
        - Какого еще обмана? Это было брачное предложение, и самое желательное. О чем ты только думала?
        - Я думала о его благополучии, мама, равно как и о своем собственном. Я уверена, что никогда не сделаю его счастливым и сама тоже буду несчастна. Мы не подходим друг другу.
        - Я всегда считал его славным юношей, — сказал отец. — И ты знаешь его не первый день, вы практически выросли вместе. Он тебе почти что брат.
        - Вот именно, папа. Я не люблю его так, как жена должна любить мужа, и он не любит меня.
        - Бери его и полагайся на любовь после брака, — настаивала мать.
        - Нет, мама.
        - Но жить в Мэнидауне! — всплеснула руками она, — В такой богатой семье!
        - Джейн, — сказал отец, вздохнув, — я знаю, ты с самых ранних лет говорила, что никогда не выйдешь замуж по причине меньшей, нежели любовь. Но ты понимаешь, что делаешь? Ты можешь ждать еще восемнадцать лет и не дождаться, чтоб к тебе посватался человек, обладающий и половиной богатства мистера Харриса. Ты пренебрегаешь возможностью устроить свою жизнь, устроить весьма подходящим образом, достойно, благородно, а меж тем другой такой возможности у тебя, наверное, уже никогда более не будет.[23 - Любопытно, что в «Мэнсфилд-парке» Джейн Остин вложила почти те же слова в уста сэра Томаса, когда тот выговаривает Фанни Прайс за отказ выйти замуж за Генри Крофорда.]
        - Возможно, папа. Но я поступила правильно. Жаль только, что мой поступок принес слишком много горя.
        Глава 7
        Взволнованно расхаживая по комнате в Саутгемптоне в то жаркое августовское утро 1808 года, матушка оплакивала мое незамужнее положение не менее горестно, чем если бы вести об отвергнутой руке Харриса дошли до нее только сейчас, а не шесть лет назад.
        - Полагаю, в тот день ты потеряла всякий здравый смысл, Джейн, — сказала она. — Я тебя не понимаю и заявляю, что никогда не пойму.
        - Мама, — проворчала Кассандра, — вам давно пора перестать расстраиваться из-за того случая. Все произошло так давно.
        - Я давно уже рассматриваю свой отказ Харрису как счастливое избавление, — ответила я.
        И про себя добавила: особенно сейчас, когда могу представить, насколько иной оказалась бы моя реакция, если бы мне предложил выйти замуж такой мужчина, как мистер Эшфорд.
        Даже если бы у мистера Эшфорда не было ни гроша за душой, полагаю, я незамедлительно согласилась бы стать его женой, ведь всего через несколько часов между нами возникла близость, какой мне за всю жизнь не удалось бы достичь с Харрисом Бигг-Уитером.
        К счастью, наша дружба с сестрами Бигг не пострадала из-за случившегося благодаря глубокому пониманию и нежной привязанности. Через два года после сделанного мне предложения Харрис женился на Энн Гоу Фрит с острова Уайт — союз несомненно удачный. Чтобы сбежать от отца, Харрис переехал в собственный дом, так что мы в любое время могли посещать Мэнидаун.
        - Порадуйся за Харриса, мама, — сказала я. — Он нашел жену, которая совершенно ему подходит. Они счастливо живут в Уаймеринге, и она вынашивает ему столько детей, сколько он пожелает.
        - Детей, которые должны были быть твоими! — воскликнула мать. — Ты могла бы родить уже пятерых детей!
        - Пятерых маленьких Бигг-Уитеров за шесть лет, и все похожи на Харриса, — ответила я, подавляя дрожь. — Какая ужасная мысль!
        - А теперь и Кэтрин помолвлена, — со вздохом продолжила мать, не обратив внимания на мои слова.
        Я недавно вышила мережкой несколько батистовых платочков для свадебного подарка Кэтрин Бигг, которая обручилась с преподобным Гербертом Хиллом, человеком на двадцать семь лет ее старше. Она призналась, что не любит его, но поскольку Мэнидаун однажды перейдет к Харрису, то она вынуждена была задуматься о материальных благах.
        - Мама, что вы думаете о стихотворении, которое я написала, чтобы сопроводить свой подарок Кэтрин? — осведомилась я и зачитала вслух:
        Батист! Ты много послужил мне в утешенье,
        И я бы с радостью дала тебе благословенье.
        Служи моей любимой преданно и смело,
        Будь неизменно мягким, маленьким и белым.
        Тебе доверена существенная честь —
        Ее касаться и ее инициалы несть.
        А чтобы невредимым ты прошел сквозь грозы,
        Пусть будут редкими и насморки, и слезы.
        - Довольно мило, — откликнулась матушка, — хотя слишком длинно. И если бы я писала стихотворение для свадебного подарка, то ни за что не упомянула бы про болезнь.[24 - Джейн Остин действительно переделала стихотворение и послала Кэтрин более короткий вариант, без строчки про насморки. Однако, вероятно, оригинал ей тоже нравился, поскольку Джейн сохранила и его.] Ах! — вскричала она, когда слезы навернулись ей на глаза. — Подумать только, Кэтрин у алтаря! Она оказалась не так привередлива в выборе!
        - Если бы только я, а не Кэтрин встретила мистера Хилла, — сказала я, с притворным вздохом откладывая перо, — я непременно бы его завлекла. Увы, удача выпала Кэтрин.
        - Ох! Ты невозможна! — возмутилась мать. — Из-за того что Фрэнк и Мэри уезжают, нам вновь придется оставить свой дом. Все наши знакомые женятся, а ты только шутишь.
        Вопрос, где жить, тяжким бременем лежал на наших плечах, но вскоре эта забота затмилась — и, по иронии судьбы, решилась — намного более значительным горем. В октябре жена моего брата Эдварда Элизабет умерла через две недели после рождения их одиннадцатого ребенка.
        Новость о ее смерти потрясла нас. Элизабет была красивой, богатой, ухоженной женщиной из почтенной семьи, которая вышла замуж по любви в восемнадцать лет и с тех пор едва ли не постоянно вынашивала детей. Она часто выглядела больной в течение своей последней беременности, но, казалось, полностью восстановилась после родов. Но однажды вечером, вскоре после обильного ужина, она потеряла сознание и умерла, к ужасу всего семейства и полному замешательству докторов. Полагаю, Эдвард любил Элизабет больше собственной жизни. Столь внезапная и необъяснимая ее потеря стала настоящей трагедией. Я вместе с ним оплакивала участь как одиннадцати сирот, так и самой Лиззи, ведь та ушла из обожаемой ею жизни совсем молодой.
        Кассандра осталась в Годмершеме утешать Эдварда и детей, в то время как мне в Саутгемптон на несколько дней прислали двух юных племянников, и я всячески старалась успокоить и отвлечь их, прежде чем отправить в школу в Уинчестере.
        В обстановке ужасного горя пришло письмо от Кассандры с новостями самого удивительного характера. После первых нескольких абзацев, которые касались в основном ежедневных страданий безутешного семейства, она написала:
        Эдвард хотел, чтобы я передала тебе кое-что, что может показаться весьма неожиданным в столь печальный час, но в то же время, вероятно, подбодрит тебя — и, верю, покажется вам с матушкой и Мартой исключительно приятным. Эдвард предлагает нам дом. Сегодня утром он ознакомил меня с подробностями и попросил известить тебя, поскольку сам в настоящее время не в состоянии это сделать. Он желает, чтобы мы вступили в полноправное владение одним из его коттеджей, и обещает предоставить два на выбор: дом неподалеку от Годмершема, в Уае, премилой, как ты знаешь, деревушке, или коттедж управляющего в Чотоне, рядом с усадьбой (сам управляющий недавно умер). По словам Эдварда, Чотон-коттедж весьма порядочных размеров, с хорошим садом, шестью спальнями и чердаком, который можно использовать как кладовку. Эдвард утверждает, что дом нетрудно привести в порядок без особых материальных затрат.
        Сестра сообщала еще несколько подробностей о самих домах, какие запомнила из разговора с Эдвардом. Рассказ, который Кассандра, в полном соответствии со своим спокойным и сдержанным нравом, преподнесла в весьма сухой манере, был встречен на Касл-сквер с огромной радостью.
        - Свой собственный дом! — воскликнула матушка, услышав новость, когда вернулась от мисс Бейкер, портнихи, к которой ходила, чтобы перешить черное бомбазиновое платье, и в изумлении прижала ладонь к груди. — Бесплатно! Жить, сколько пожелаем! Ах! Слишком хорошо, чтобы быть правдой!
        - Надо только решить, какое место мы предпочтем, — заметила я, кивая на письмо в своей руке, которое в изумлении перечитала уже по меньшей мере дюжину раз.
        - О! Я взволнована! Я переполнена чувствами и не в силах думать! — сказала мать, опускаясь на диван и обмахиваясь ладонью. — Пожалуй, я могу упасть в обморок от радости. Но думаю, Уай мне нравится. Я люблю Кент и хотела бы жить рядом с Эдвардом и детьми.
        - У коттеджа в Чотоне много других преимуществ, — возразила я.
        Мы все навещали владения Эдварда в Чотоне прошлым летом. Хотя я особо не запомнила коттедж управляющего, нас восхитила древняя усадьба с запутанной планировкой, из которой в то время прежние жильцы уже выехали, а новые еще не въехали, и деревня, состоявшая из трех десятков домов.
        - Деревню мы знаем. Она очаровательна. Стивентон всего в двенадцати милях. К тому же от Чотона рукой подать до Олтона, замечательного городка. Не забывай, там находится банк Генри.
        - Верно, — согласилась матушка. — Полагаю, у Генри появится причина чаще нас навещать.
        - И это в Гемпшире, мама, — добавила я. — Жить в Чотоне — все равно что вернуться домой.
        - Она не сказала, насколько велики эти коттеджи? — с тревогой спросила Марта.
        - Не бойся, Марта, — Я успокоила ее улыбкой. — Очевидно, оба достаточно велики, чтобы места хватило нам четверым, не считая нескольких слуг.
        - Отличная новость, — облегченно произнесла Марта. — Хотя если это окажется не так, я, несомненно, найду приют в другом месте. Я не хочу обременять вас.
        - Ты не можешь нас обременить, Марта, дорогая. Ты — член семьи и всегда им будешь.
        Марта просияла, глаза ее наполнились слезами, казалось, она не в силах была вымолвить ни слова.
        Вид ее любимого, робкого лица заставил увлажниться и мои собственные глаза, пока я разглаживала новое платье из черного шелка.
        - Ах, милая. Разве правильно чувствовать радость в подобный момент? — спросила я. — Подумать только, Эдвард заботится о нас в то время, когда сам, по всей видимости, погружен в бездонную пучину отчаяния. Он слишком добр.
        - Это щедрое предложение, — согласилась матушка, — и я необычайно благодарна милому мальчику. Но по правде говоря, он должен был поступить так еще три года назад, когда твой отец, упокой Господь его душу, покинул грешную землю. И это лишь доказывает, насколько я оказалась права, решив, что именно она не позволяет Эдварду повести себя в соответствии с долгом совести.
        - Мама! — в ужасе воскликнула я. — Вы не можете в это верить!
        - Нет, могу! Иначе почему Эдвард сделал свое припозднившееся предложение сразу после кончины супруги?
        - Несомненно, потому, что великая утрата Эдварда породила в нем желание приблизить к себе семью, — ответила я.
        - Уверена, это одна из причин, — сказала матушка, — и так же уверена, что он выделил бы нам дом давным-давно, если бы Элизабет не возражала.
        Слова матери внезапно вызвали у меня задумчивость, и я вообразила, что могло бы произойти, если бы Лиззи и вправду попыталась посредством ловких словесных маневров убедить Эдварда существенно сократить размеры поддержки, которую он намеревался оказать матери и сестрам.[25 - Именно такой эпизод Джейн Остин ярко описала во второй главе «Чувства и чувствительности», где презренная Фанни Дэшвуд убеждает мужа лишить наследства овдовевшую мачеху и сестер; предположительно ее вдохновил именно этот разговор.] Возникшая в голове сценка заставила меня громко расхохотаться.
        - Не вижу ничего смешного, Джейн, — сказала матушка, сердито нахмурившись.
        - Джейн смеялась совсем над другим, — дипломатично вставила Марта, бросив на меня понимающий взгляд.
        Она давно научилась распознавать, когда я внезапно уносилась мыслями в будущий роман.
        - Уверена, она опять мысленно писала.
        - Да как можно в такое время писать? — воскликнула матушка. — Нам надо принять решение! Чотон или Уай!
        После долгих обсуждений мы выбрали Чотон-коттедж из-за его близости к семье и друзьям в Гемпшире и восторженного отзыва Генри, осмотревшего дом. Однако жена управляющего могла покинуть его только поздней весной, после чего Эдвард намеревался устроить некоторый ремонт, так что переезд откладывался до июля.
        Зима пролетела быстро. Пока Кассандра оставалась в Годмершеме, мы с матушкой и Мартой провели множество приятных вечеров у огня, вслух читая новые книги, и единогласно объявили своими любимцами «Марджиану» и «Мармиона».[26 - «Марджиана, или Уиддрингтонская башня» миссис С. Сайкс, в 5 томах (1808); «Мармион. Повесть о битве при Флоддене», поэма Вальтера Скотта (1808).]
        Когда погода позволяла, мы с Мартой выходили в свет, полные решимости перед отъездом в деревню получить столько приглашений и посетить столько балов, сколько вообще возможно. К моему удивлению, меня несколько раз звали танцевать, и я была вполне довольна собой, хотя нехватка ума или красноречия во всех встречавшихся мне джентльменах неизменно наводила меня на мысли о мистере Эшфорде. Я часто с тоской вопрошала себя, как все сложилось бы, если бы нам было ниспослано чуть больше времени, чтобы узнать друг друга.
        Но я даже не подозревала, что вскоре снова встречу мистера Эшфорда, к тому же при самых неожиданных обстоятельствах.
        Глава 8
        - Погода невыносимо сырая! — воскликнула матушка, со вздохом откладывая рукоделье и глядя, как дождевые капли февральского ливня отбивают четкий ритм по оконным стеклам.
        - И все же следует признать, что она приятно мягкая, — ответила я. — После стольких снежных недель я рада дождю. Даже кладовка ведет себя прекрасно. Она почти высохла после наводнения в прошлом месяце.
        - Мы едва не утонули из-за той протечки, — проворчала матушка. — Весь дом разваливается на части. Я с огромной радостью покину его.
        Едва мысль о Чотон-коттедже утвердилась в голове матушки, как она принялась хлопотать о переезде и придираться ко всему тому, что некогда так любила. Марта уже уехала, чтобы провести весну в городе с подругой, а Кассандра только что вернулась из Годмершема. Мы собирались закрыть дом на Касл-сквер перед отъездом в апреле.
        - Дом тут ни при чем, мама, — ответила я. — Причиной беды стал засорившийся водосточный желоб, и мы его уже прочистили.
        - Новые неприятности не заставят себя ждать, — возразила мать. — Вечная история с этими старыми домами. В следующий раз протечет потолок в самой гостиной, вот увидишь. Подобная сырость очень, очень вредна для здоровья, особенно для легких.
        Она прижала руку к груди и медленно, старательно вдохнула.
        - Я прямо чувствую, как в груди скапливается мокрота, — пожаловалась она. — Когда мне в прошлый раз было так нехорошо, я очень серьезно заболела, и думали, что я никогда не поправлюсь.
        - В деревне вам всегда становится лучше, мама, — сказала Кассандра. — Возможно, стоит уехать сейчас и не дожидаться апреля.
        - Деревенский воздух и вправду окажет на меня благотворное влияние, — согласилась матушка. — Где мне более всего хотелось бы очутиться, так это в Стивентоне. Но я не могу уехать сейчас. Еще столько вещей не собрано.
        - Не волнуйтесь о сборах, — сказала Кассандра, — О них позаботимся мы с Джейн.
        - Я ни за что не оставлю вам всю работу, девочки! — воскликнула мать. — Я должна нести свою долю бремени.
        - Ну что вы, мама, разве это бремя? — возразила я. — Вы же знаете, что, если вы заболеете, мы не позволим вам и пальцем пошевелить. Разрешите нам самим присмотреть за пожитками. Нам поможет Элиза.[27 - Служанка.] Уверена, что Джеймс и Мэри обрадуются вашему визиту. Мы присоединимся к вам позднее в Стивентоне и вместе отправимся в Годмершем, чтобы ждать, когда подготовят Чотон-коттедж.
        Данный план все сочли разумным, и матушка, со слезами и признательными объятиями, вскоре уехала. Мы с Кассандрой остались одни, полные решимости на как можно более долгий срок растянуть сборы и насладиться последними неделями в Саутгемптоне.
        Следующее утро выдалось весьма приятным, и мы осмелились выбраться на прогулку по главной улице, восхищаясь товарами, выставленными в витринах. Я упивалась порывами резкого соленого ветра, от которого щеки разгорались румянцем, а так как море окружало город с трех сторон, ветер неизменно налетал на нас то с одного, то с другого бока.
        - Ну разве не прелесть? — спросила я, внезапно застыв у премилой шляпки на витрине модистки.
        Из белой соломки, с изящно загнутыми вверх полями, она была отделана белым кружевом и алыми лентами и увенчана гроздью спелейших вишен. Мы только что перестали носить траур по бедняжке Лиззи, и после месяцев черного вид всего яркого и жизнерадостного доставлял нам подлинное удовольствие.
        Не успев опомниться, я очутилась в магазине, где улыбчивая продавщица сняла шляпку со стойки и протянула мне.
        - Фрукты в этом году опять вошли в моду, — сказала она. — У нас есть зеркало, если желаете примерить.
        - Скажите, сколько она стоит? — спросила я.
        Леди назвала сумму.
        - Цвет вам к лицу. Шляпка прелестно подойдет к вашим чертам.
        - Возможно, — вздохнула я, — но не к нашим средствам.
        Поскольку я не имела собственных денег и всем была обязана щедрости матери и братьев, то я едва ли могла себе позволить покупать шляпки исключительно за их красоту. Я поблагодарила продавщицу за потраченное время, и мы с Кассандрой направились дальше по оживленной улице.
        - Наши старые шляпки еще вполне ничего, и их удастся замечательно отделать новыми украшениями, — сказала Кассандра, чтобы утешить меня. — Мы можем купить четыре или пять хорошеньких цветочных веточек в дешевом магазине за те же деньги, что одну такую гроздь вишен.
        - Конечно, ты права, — согласилась я, не переставая сокрушаться об утрате прелестной красно-белой шляпки.
        Внезапно мое внимание привлекла другая шляпа, куда более значительных размеров, которая покоилась на голове чудовищного вида особы, шагавшей в нашу сторону. Ее платье было превосходно сшито по последней моде, а всевозможные фрукты так густо покрывали шляпу, что та напоминала скорее салат, чем деталь костюма.
        - Полагаю, куда естественнее выращивать на голове цветы, нежели фрукты, — сказала я, и мы с Кассандрой едва не расхохотались.
        И в тот же миг обе прикрыли рты, поняв, что знаем приближающуюся женщину.
        - Миссис Дженкинс! — воскликнула я.
        Знакомая матушки, хоть и не слишком близкая, миссис Дженкинс была шестидесятилетней бездетной вдовой, чей муж зарабатывал на жизнь торговлей и оставил ее весьма обеспеченной владелицей двух домов, одного в Лондоне и одного в Саутгемптоне. Хотя обычно мы вращались в разных кругах, однажды нас пригласили к ней на роскошный вечер. Миссис Дженкинс, на мой взгляд, обладала не слишком острым умом, зато была доброй и благожелательной, державшей для каждого наготове теплую улыбку. Ее лицо просияло, и она поспешила поприветствовать нас.
        - Мисс Остин! Мисс Джейн![28 - В то время было принято при разговоре одновременно с несколькими сестрами выделять старшую посредством обращения к ней по фамилии, младшие же сестры назывались по имени или по имени и фамилии.] Что за счастливая встреча! Сто лет не виделись! А я только на этой неделе вернулась из города, где провела большую часть зимы. Как поживает ваша милая матушка?
        - В последнее время она чувствовала себя довольно плохо, относя это на счет дождя и влажного морского воздуха, — ответила я. — И только вчера укрылась от них у нашего брата Джеймса в Стивентоне.
        - Ах! Что за печальная новость! Вы ожидаете ее возвращения в скором времени?
        - Полагаю, нет, — ответила Кассандра. — У нас с сестрой всего шесть недель на сборы, прежде чем мы присоединимся к матушке.
        - Верно! Я чуть не забыла. Так значит, все решено? Вы отправитесь бродить по деревенским полям и навсегда оставите наш добрый город?
        - Отправимся, — согласилась я.
        - Что ж! По вам здесь непременно будут скучать. Как жаль, что мне не довелось попрощаться с вашей матушкой. Я непременно напишу ей и попеняю за то, что она даже не попыталась нанести мне визит до отъезда! Пообещайте, девочки, что обязательно заглянете ко мне и не похороните себя навек в деревне. Но о чем это я! Как вам, наверное, полегчало от того, что вы наконец обзавелись собственным домом, да еще в полноправном владении! Что может быть утешительнее в жизни, чем знать, что твой дом принадлежит тебе и никто его не отнимет? Уж я-то знаю, ведь небо ниспослало мне два прекрасных дома и доброго мужа, упокой, Господи, его душу. У меня есть все, чего хотелось бы женщине, за исключением, разумеется, детишек. Но мне грех жаловаться: я никогда не испытывала нужды в деньгах, хотя вовсе не бесчувственна к чужим трудностям. Например, к вашим, леди. Я давно изумляюсь, как вы умудряетесь обходиться столь малым, в то время как ваш дом неизменно презентабелен и никому не заметно, что вам не хватает жизненно необходимых вещей. Вы всегда хорошо выглядите, с бодрыми улыбками на личиках. И как это только вам
удается?
        - Наш секрет, миссис Дженкинс, заключается в том, что мы едим лишь раз в три дня, — ответила я.
        Миссис Дженкинс хлопнула в ладоши и весело расхохоталась.
        - Какая милая шуточка, мисс Джейн, — заметила она наконец, переведя дыхание. — Вы всегда умели управляться со словами. Ой! Сколько времени? Осмелюсь признаться, что мне пора идти, я опаздываю к портнихе… но сперва скажите, вы свободны в четверг?
        - В четверг? Полагаю, да, — ответила я.
        - Превосходно! Я устраиваю небольшой ужин в честь своих дорогих племянницы, племянника и его жены, которые приедут с севера навестить нас вместе с другом. Они такие милые молодые люди, интересные и воспитанные. Уверена, вы найдете их весьма достойными. Вы, леди, замечательно украсите собой мой вечер. Приглашения доставят завтра. Я буду очень рада, если вы присоединитесь к нам.
        - Мы будем польщены, — ответила я.
        - Прекрасно. Значит, договорились. В четверг! Не разочаруйте меня! — крикнула миссис Дженкинс на прощание и направилась дальше по улице.
        Ее фруктовая шляпа колыхалась на ветру.
        В назначенный вечер мы с Кассандрой, облаченные в лучшие белые муслиновые платья, в сопровождении слуги Сэма и лантгорна[29 - Фонарь с непрозрачными боковыми пластинами из рога.] прошли два небольших квартала до дома миссис Дженкинс. В честь такого случая я больше, чем обычно, уделила внимания волосам: не прикрыла их чепцом, как часто поступала, а премило (надеюсь) переплела со связкой бисерных бус, подходивших к отделке платья. Кассандра надела свой лучший бархатный чепец.
        Прибыв ровно в семь, мы сняли плащи в прихожей одновременно с другой парой в вечерних костюмах — гостями намного старше нас, которых мы не знали.
        - Интересно, появятся ли здесь наши знакомые? — озабоченно прошептала Кассандра, пока нас вели по лестнице.
        - Мы могли бы целый год прожить на стоимость ее наряда, — прошептала я в ответ, стараясь не наступить на шлейф изумительного расшитого стеклярусом вечернего платья, в которое была облачена пожилая леди, шагавшая впереди.
        Кассандра сжала губы, пряча улыбку, и мы очутились в прекрасно обставленной гостиной, где нас радушно встретила миссис Дженкинс, видение в кремовых шелках и страусовых перьях.
        - Леди! Я так рада, что вы сумели прийти! — воскликнула она, тихонько добавив: — На таком пожилом сборище не помешает парочка лиц помоложе.
        Взяв нас под руки, она прошла к камину, где вела разговор небольшая компания. Часть собеседников стояла к нам спиной.
        - Моя племянница Изабелла заболела и не смогла приехать. Какая жалость, уверена, вы бы превосходно поладили! Но позвольте представить вас племяннику и его жене. Чарльз! Мария! Подойдите и познакомьтесь с дочерьми моей дражайшей подруги!
        Названная пара повернулась к нам, и я удивленно приоткрыла рот. Это были Чарльз и Мария Черчилль, те самые, которых я встретила с мистером Эшфордом в Лайме.
        - Мистер Черчилль! Миссис Черчилль! — воскликнула я. — Что за неожиданное удовольствие!
        - Неужели вы знакомы? — изумленно спросила миссис Дженкинс.
        Мистер Черчилль выглядел озадаченным, но Мария ответила:
        - Да, знакомы, — и растянула губы в несколько искусственной улыбке. — Мы беседовали в Лайме позапрошлым летом, кажется. Мисс Остин, верно?
        - Ну конечно! — произнес мистер Черчилль с внезапным узнаванием. — Невероятно!
        Мужчина, стоявший за ним, внезапно повернулся к нам лицом. У меня перехватило дыхание.
        Это был мистер Эшфорд.
        - Мисс Остин! Как чудесно вновь видеть вас! — воскликнул мистер Эшфорд, и его красивые черты озарила, по-видимому, равная смесь удовольствия и удивления.
        - И вас, мистер Эшфорд.
        Вот и все, что я смогла выговорить в ответ.
        Много месяцев прошло с нашей встречи, и я начала гадать: если нам выпадет удача вновь свидеться, узнаю ли я его? Но вот я стою перед ним, словно мы расстались только вчера. Его темно-зеленый с желтоватым отливом вечерний костюм и белоснежный галстук составляли превосходный контраст синеве глаз и вьющимся от природы темным волосам, а улыбка была теплой и искренней.
        - Ах, ах, ну разве не тесен мир! — покачала головой миссис Дженкинс.
        Джентльмен повернулся к моей сестре.
        - Мы не встречались. Я — Фредерик Эшфорд.
        - Прошу прощения, — сказала я, заливаясь краской. — Могу я представить вам свою сестру, мисс Кассандру Остин?
        - Приятно познакомиться, мисс Остин, — сказал мистер Эшфорд с поклоном, и Черчилли эхом повторили его слова.
        - Уверяю вас, мне даже более, — ответила Кассандра, украдкой бросив на меня выразительный взгляд, в котором угадывалось и ее узнавание джентльмена, и понимание значимости этой встречи.
        Миссис Дженкинс повернулась ко мне.
        - Подумать только, — тихо сказала она, прикрываясь веером, — вы знакомы не с кем-нибудь, а с мистером Эшфордом, весьма примечательным джентльменом из прекрасной семьи, сыном баронета и одним из самых близких друзей Чарльза. Они вместе путешествовали, знаете ли, и я польщена, что он решил остановиться у меня и присоединиться к нам на этом маленьком soiree.[30 - Вечер (фр.). — Примеч. перев.]
        Захлопнув веер взмахом запястья, она взяла под руку мистера Эшфорда и улыбнулась ему как можно шире.
        - Я надеюсь, вы окажете мне честь сопроводить меня на ужин, мистер Эшфорд, во главе собравшихся.
        - Это вы окажете мне честь, мадам, — ответил он с поклоном, однако, когда он выпрямился, его глаза встретились с моими, и я не сомневалась, что заметила в них разочарование.
        - Вам придется простить меня, Джейн, — сказала миссис Дженкинс, когда, к моему ужасу и смятению, быстро увлекла нас с сестрой на другой конец комнаты, — за то, что я лишаю вас знакомого, но вы сами знаете, как все это сложно устроить.[31 - В то время было принято перед ужином разбивать гостей по парам и выстраивать в порядке старшинства для официального выхода к столу. Дело весьма непростое, затрагивающее вопросы общественного и служебного положения, и, несомненно, наиболее волнительный момент для хозяйки вечера. Мистер Эшфорд как сын баронета, по всей видимости, оказался самым высокопоставленным мужчиной, раз был избран для сопровождения хозяйки.]
        Через несколько мгновений она быстро разлучила нас, назначив другим одиноким джентльменам подходящего положения. В моем случае — толстому и потному вдовцу мистеру Луттерелу, который давно разменял седьмой десяток и которого матушка когда-то прочила мне в идеальные спутники жизни, а в случае Кассандры — лысому банкиру но фамилии Вудхоул, в толстых очках и с торчащим зубом.
        Слуга зазвонил в колокольчик и объявил, что ужин подан.
        Мы проследовали в столовую, где пылал огонь в камине и ждал элегантно сервированный стол с фарфоровыми корзинками консервированных фруктов в качестве украшений и меню у каждого прибора. Мистера Эшфорда, разумеется, усадили подле миссис Дженкинс во главе стола, рядом с мистером и миссис Черчилль, нас же с сестрой отослали на дальний конец, где мы ближайшие два часа развлекались весьма пустой и бессодержательной беседой со своими заботливыми, но несколько скудоумными спутниками.
        Ужин оказался превосходным, именно таким, какого требуют подобные обстоятельства, с вереницей блюд и настолько обильной пищей, что ее едва ли можно было проглотить за один присест. В течение вечера я часто обращала взор на другой конец стола, словно желая убедиться, что не сплю и мистер Эшфорд вправду сидит в одной комнате со мной и любезно беседует с нашей хозяйкой и своими друзьями. Несколько раз, глядя в его направлении, я видела, что он смотрит на меня. Когда наши глаза встречались, он не отводил взгляд, а вознаграждал меня улыбкой, а позже и легким пожиманием плечами, как бы признавая собственное разочарование распределением мест.
        Когда наконец принесли сладкое и вино, мы с Кассандрой вместе с остальными леди направились обратно в гостиную, где нам подали кофе и чай, и я провела полчаса в беспокойном ожидании, пока мужчины допьют портвейн и присоединятся к нам. Они прибыли ensemble, как раз когда часы пробили десять. Едва войдя в комнату, мистер Эшфорд быстро пересек ее и приблизился к дивану, на котором я сидела в одиночестве, допивая чай. Я встала поприветствовать его.
        - Мисс Остин, — произнес он с улыбкой, полной облегчения и сожаления. — Наконец-то мы можем поговорить.
        Сердце мое забилось. Я столь о многом хотела у него спросить, что толком не знала, с чего начать.
        - Вы прекрасно выглядите, мистер Эшфорд, — сказала я.
        - Как и вы, мисс Остин. Не в силах выразить, как я был рад обнаружить вас здесь.
        - Прошло много времени после нашей встречи в Лайме.
        - Несомненно. Слишком много. И полагаю, я обязан принести вам извинение.
        - Извинение? Но за что?
        - За свой поспешный отъезд. В тот день мы с друзьями оставили Лайм почти без единого слова. Я переживал, не сочтете ли вы нас грубыми, и от всей души сожалел, что мы не обменялись адресами, отчего я не мог вам написать. Мне казалось, я должен вам объяснение.
        - Уверяю, вы ничего мне не должны, мистер Эшфорд, — беззаботно произнесла я, не желая выдавать глубины своих переживаний. — И хотя вы спасли мне жизнь в Лайме, по правде говоря, наше знакомство получилось весьма случайным и коротким.
        Он выглядел захваченным врасплох и на мгновение замолчал, словно задетый моим ответом.
        - Понимаю. Рад слышать, что, прервав наше общение, я не нанес вам никакого вреда. Но со своей стороны, должен заметить, — с очаровательной и скромной улыбкой он пожал плечами, — что часто с превеликим удовольствием размышлял о времени, проведенном нами в Лайме, каким бы коротким и случайным вы его ни полагали.
        Мои щеки зарделись от неожиданно накатившего прилива счастья. Он размышлял о нашей давней встрече! Он не забыл меня!
        - Простите, я не хотела вас обидеть, — быстро сказала я. — Я лишь хотела избавить вас от чувства, будто вы чем-то обязаны мне. Я тоже часто вспоминала о нашей встрече в тот день и о последовавшей за ней интересной беседе.
        Прежде чем я успела произнести что-то еще, миссис Дженкинс похлопала меня веером по плечу.
        - Мисс Джейн! Нам не повредило бы немного музыки. Могу я попросить вас сыграть?
        - Несомненно, другие более достойны подобной чести, — с натянутой улыбкой ответила я на непрошеное вторжение.
        Я с детских лег обожала фортепиано и последние два года брала его напрокат, чтобы не терять мастерство, но куда больше любила играть для себя и своей семьи, нежели на публике.
        - Уверяю вас, мои музыкальные способности невелики.
        - А мне помнится совсем другое! Вы прелестно развлекали нас в свой последний визит. Ну же, поиграйте.
        - Коли вы согласны подарить нам пару мелодий, мисс Остин, — сказал мистер Эшфорд, — окажите мне честь переворачивать страницы нот, если это вам поможет.
        - Поможет. Благодарю вас, — ответила я, безмерно обрадованная его предложением, которое (как мы оба понимали) не только позволит унять нашу хозяйку, но и предоставит нам возможность продолжить разговор.
        Я села за инструмент, нашла листок знакомых нот и начала играть.
        - Я вижу, вы чересчур скромны, мисс Остин, — сказал мистер Эшфорд, садясь рядом. Вы превосходно играете.
        - Вы слишком добры.
        Признаюсь, его близость заставила мое сердце пуститься в пляс. Мне потребовалось приложить немало усилий, чтобы сосредоточиться и продолжить играть.
        - Я с большой признательностью, сэр, выслушаю причины, побудившие вас внезапно покинуть Лайм, если вы все еще желаете ими поделиться.
        - Желаю, — ответил он. — Ранним утром, еще до назначенной встречи, меня разбудил хозяин гостиницы. Гонец несколько дней и ночей скакал, чтобы доставить мне срочное послание. В нем говорилось, что мой батюшка заболел. Я поспешно уехал, поскольку нельзя было терять ни минуты. Никто не знал, выздоровеет он или умрет.
        - Я сожалею. Надеюсь, он поправился?
        - Да, полностью, благодарю вас. Но пока ему нездоровилось, он хотел видеть меня у изголовья каждый миг своего бодрствования. Опасаясь за свою жизнь, он поведал, что намеревается ознакомить меня с некоторыми нюансами нашего семейного состояния, которые всегда держал в большом секрете. К собственному смятению, я обнаружил множество проблем. Пришлось весьма долго приводить все в порядок.
        - И вам это удалось?
        - Надеюсь. Я говорю вам это, чтобы объяснить свое невнимание в недели и месяцы после отъезда из Лайма. Когда я наконец освободился настолько, чтобы помыслить о письме вам, прошло много времени, и даже если бы я мог узнать ваш адрес, то ощутил бы себя глупо при самой попытке.
        - Я полностью понимаю вас и польщена, что вы чувствуете, будто можете довериться мне.
        - Я давно мечтал о возможности объясниться с вами, — сказал он, переворачивая страницу. — Как прекрасно, что нам довелось встретиться.
        - Вы не могли бы выбрать время удачнее, ведь мы вскоре навсегда покидаем Саутгемптон.
        - В самом деле? Ради чего?
        Я поведала ему о нашем переезде в Чотон-коттедж и ответила на многочисленные вопросы о нем.
        - Что ж, — заявил он, — полагаю, мне выпала немалая удача, что дела в Портсмуте привели меня сюда именно сейчас. Я собирался путешествовать в одиночку, когда Чарльз заявил о своем намерении провести две недели у тети. Я вспомнил, как вы упомянули, что живете в Саутгемптоне и находите его прелестным. Меня внезапно охватило горячее желание увидеть его своими глазами.
        - И что вы думаете о нашем городе, мистер Эшфорд? Надеюсь, поездка пришлась вам по вкусу и я не ввела вас в заблуждение своим рассказом.
        - Затрудняюсь с ответом. Я прибыл днем и почти ничего не видел. Но, полагаю, сегодня вечером мои шансы насладиться Саутгемптоном значительно возросли.
        Огонек в его глазах и скрытое веселье в голосе заставили меня улыбнуться.
        - Неужели? Вероятно, это предположение основано исключительно на вашем признании моих музыкальных дарований?
        - На нем и на том, что я намерен воспользоваться своим пребыванием здесь и сдержать обещание, данное вам много месяцев назад в Лайме.
        - Какое обещание, скажите на милость? — удивилась я.
        - Взять вас на пикник.
        Глава 9
        Я сказала мистеру Эшфорду, что пикник в начале марта — предприятие, граничащее с безумием, в особенности потому, что последние две недели не выпало почти ни дня без дождя, но ничто не могло переубедить его. Погода на юге, настаивал он, намного мягче, чем на севере, и он намерен насладиться сельской местностью, покуда не уехал из здешних краев. Он предсказал, что скоро совсем прояснится.
        Он осведомился, нет ли у меня на примете безлюдного уголка, подходящего для мирного отдыха от города, с приятной естественной атмосферой, столь необходимой для пикника. В особенности хорошо, если оттуда будет открываться вид на море. Я ответила, что знаю идеальное место: аббатство Нетли.
        Аббатство Нетли, обширные, живописные руины в готическом стиле, лежит всего в нескольких милях к юго-востоку, за саутгемптонской бухтой, в спокойствии поросшей лесом долины и недалеко от берега. Гости Саутгемптона, останавливаясь в городе на сколько-либо значимое время, редко обходятся без посещения старинных развалин. Мы с Кассандрой несколько раз ездили туда, как поодиночке, так и вместе, и я полагала, что, если погода будет благоволить нам, проведенный там день станет весьма приятным.
        Хорошей дороги, ведущей прямо к аббатству, не существовало. До руин можно было добраться по воде либо пешком. Путь в три мили длиной начинался у переправы через Итчен и продолжался по восхитительной тропинке через поля и леса.
        - Однако от недавних дождей луга, вероятно, раскисли и дорога стала очень грязной. В это время года лучше всего переправляться на лодке. Так получится быстрее, и прилив, я думаю, позволит выдвинуться в путь сразу после полудня.
        Мистер Эшфорд проявил энтузиазм по поводу моего предложения, в особенности, похоже, его обрадовала перспектива морской прогулки. Он немедленно составил план завтрашнего пикника, участие в котором должны были принять Кассандра, я и чета Черчиллей. Мистер Эшфорд пообещал распорядиться насчет запаса холодных закусок и всего, что еще может понадобиться.
        Давным-давно смирившись с тем, что никогда снова не увижу мистера Эшфорда, я так волновалась в предвкушении целого дня с ним, что большую часть ночи провела, тревожно прислушиваясь к бесконечному стуку тяжелых капель дождя, и забылась коротким сном лишь за пару часов до рассвета. К моему облегчению, когда я проснулась утром, тучи рассеивались и довольно часто из них выглядывало солнце.
        Кассандра прошлым вечером призналась, что джентльмен пришелся ей по вкусу, по крайней мере манерами и внешним видом, и сейчас, похоже, не удивилась, обнаружив, что я встала задолго до завтрака, нарядилась в голубое муслиновое платье и аккуратно уложила волосы.
        - Я всегда считала, что этот цвет тебе к лицу, — понимающе улыбнулась она. — Остается надеяться, что ты не замерзнешь по дороге.
        - Шерстяные плащи защитят нас от морского бриза, каким бы холодным он ни был, — настаивала я, полная желания насладиться каждой деталью предстоящего события.
        Едва Мария услышала о предполагаемом путешествии, как наотрез отказалась в нем участвовать, поскольку ничуть не сомневалась, что погода будет отвратительной. Но когда мистер Эшфорд в приподнятом настроении приехал верхом на Касл-сквер рядом со своей каретой — блестящим черным экипажем с золотыми семейными гербами, — мы имели удовольствие обнаружить внутри как мистера Черчилля, так и его жену.
        - Я приготовилась вымокнуть, утомиться, пережить бесчисленные страхи, — сказала Мария, когда мы очутились в экипаже и отправились в короткую поездку к пристани, — но полна решимости вытерпеть тяготы и неприятные неожиданности, если это доставит вам удовольствие.
        Город Саутгемптон лежит на берегу премилой бухты, называемой Саутгемптонский залив. Ее питают реки Тест и Итчен, и в некотором роде она является рукавом моря, поскольку соединяется с ним в Портсмуте, несколькими милями дальше. Саутгемптонская пристань в момент нашего прибытия представляла собой средоточие всяческой суеты: вдоль нее выстроились баржи, лодки и корабли всех видов и размеров, бесчисленные ящики устриц и сети, лопающиеся от рыбы. Оставив лошадей и карету с кучером и форейтором мистера Эшфорда, мы отправились на причал. Мои ноздри немедленно наполнились прекрасным соленым воздухом, полным запахов рыбы, смолы и пеньки, в ушах зазвенело от хриплых возгласов чаек, от топота и разговоров крепких моряков, которые сновали туда-сюда, загружая и разгружая стоящие поблизости корабли. Дополнял этот шум гомон моряцких жен, вяжущих сети и покрикивающих на праздношатающихся бездельников, болтовня фермерских жен и кухонных служанок, покупающих рыбу, и вопли торговок, наперебой привлекающих внимание и нахваливающих свой товар.
        Мистер Эшфорд нанял ялик, которым управлял простой моряк, представившийся мистером Грейди. В игривом настроении мистер Эшфорд запрыгнул в лодку и уложил корзинки для пикника, после чего повернулся и протянул руку, чтобы помочь остальным забраться на борт. Когда я одной рукой подхватила юбки и приняла его ладонь, то испытала огромное удовольствие от силы его пальцев и тепла прикосновения, которое почувствовала через тонкую кожу перчатки.
        Я села на скамейку рядом с сестрой, и, когда все устроились — мистер Эшфорд на корме, Черчилли на носу и мистер Грейди на веслах, — моряк повлек нас прочь от шумного причала в темное, чуть волнующееся море.
        - Трудно представить более удачный день или более удачную погоду для нашей поездки, — заметила я, глубоко вдыхая свежий морской воздух и поворачивая лицо навстречу бризу, который оказался куда мягче, чем я ожидала.
        Перед нами открывался прекрасный вид на Саутгемптон под голубым небом с пушистыми белыми облачками.
        - Прелестное утро, — согласилась Кассандра.
        - Бриз слишком сильный, — поежилась Мария, — а воздух слишком морозный. Вне всяких сомнений, я простужусь и умру. Боюсь, завтра всем вам придется носить горячий суп к одру моей болезни.
        - Если вы простудитесь и умрете, моя дорогая, — спокойно сообщил мистер Черчилль супруге, — нам не придется носить вам суп.
        - Как вы утомительны, Чарльз! — рассердилась Мария. — Вы прекрасно понимаете, что я имела в виду.
        - Уверен, что свежий морской воздух никому не повредит, — улыбнулся мистер Эшфорд. — Как вы полагаете, мистер Грейди? Разве соленый ветер не благотворен для здоровья?
        - А как же, — подтвердил мистер Грейди, ведя лодку мимо устья реки Итчен в Саутгемптонский залив. — Месяц на берегу вылечит больше хворей, чем целая куча снадобий, точно вам говорю.
        - Твердите что хотите о соленом воздухе, — сказала Мария, — но если бы я прожила здесь месяц, то все время страдала бы от рыбной вони.
        - Лично я очень люблю рыбу, — заметил мистер Черчилль.
        - Значит, это место по вам, сэр, — сказал мистер Грейди, — потому как наши реки кишмя кишат отличными лососями и здоровенными устрицами. Хотя, по правде говоря, в последнее время их перестали продавать в округе.
        - Я уже слышал такое, — припомнил мистер Эшфорд. — Несомненно, всю лучшую рыбу посылают на лондонские рынки.
        - Наверняка, сэр. Но еще не так давно в Саутгемптоне была прорва вкусной рыбы. Подмастерья даже указывали в договорах, чтоб хозяева не заставляли их есть лосося чаще трех раз в неделю.
        - Трех раз в неделю! — в ужасе вскричала Мария. — Да разве можно кого-то обязывать есть лосося три раза в неделю?
        - Уверен, многие не сочтут это карой и возблагодарят Бога за пропитание, — возразил мистер Черчилль.
        - Смотрите! Дельфины! — внезапно крикнула Кассандра, указывая на пару изящных созданий, которые резвились в волнах на расстоянии двадцати ярдов от нас, не больше.
        - Судьба нам улыбается, — сказал мистер Грейди. — Наверняка день будет удачным.
        - Почему же? — поинтересовался мистер Эшфорд.
        - У берегов острова Уайт дельфинов хватает, но редко какой в погоне за добычей заплывает так далеко в дельту. Местные говорят: увидеть дельфина в Саутгемптонском заливе — добрый знак.
        Такое сообщение лишь упрочило праздничное настроение у всей компании, за исключением Марии, которая не верила в добрые знаки и долгое время настаивала, несмотря на все наши убеждения в обратном, что дельфин — это рыба.
        - Что это за замок? — осведомился мистер Эшфорд, когда мы проплывали мимо деревеньки под названием Хит.
        - Кэлшот-касл, — ответил мистер Грейди. — А вон там, за лесами, Вулстон-хаус, а на берегу реки — поместье Нетли-форт. Оба построены Генрихом Восьмым для защиты гавани. Но смотреть там особо нечего, никакого сравнения с нашим прекрасным аббатством — хоть разваливай их, хоть нет. Да и скучно, никаких тебе призраков.
        - Призраков? — переспросила я с огромным интересом. — А что, в аббатстве наблюдают призраков?
        - А как же. Кому хватает дурости ходить туда ночью, потом божатся, будто видели целую ораву привидений над ризницей и в других местах. Считают, что призраки сторожат какое-то сокровище, которое с давних времен закопано в аббатстве.
        История восхитила меня, и даже Мария выказала неопределенный интерес к призракам, когда через несколько минут мы пристали к берегу.
        - Наверняка найдете свободное местечко в такое время года, — произнес мистер Грейди.
        Его предсказание сбылось. Оставив искусного моряка ждать у лодки, мы ступили на тропу, уводящую с берега, и через несколько минут ходьбы узрели пустынное аббатство. Наши спутники, впервые увидав руины, приоткрыли рты от восхищения. Зрелище, как всегда, оказалось весьма впечатляющим.
        Аббатство Нетли — огромные, заросшие плющом развалины из превосходного белого камня, окруженные яркими зелеными лугами и небольшими рощицами — состояло из нескольких больших зданий. Время пощадило лишь высокие стены, лишенные крыши и открытые всем ветрам, но сохранилось и немало тонких, изящно изогнутых арок и ребристых сводов, подчеркивающих былую красоту и изысканность сооружения.
        Пока мы бродили по развалинам, переходя из одной просторной комнаты в другую, я немного рассказала об истории этого места. Аббатство, насколько я знала, в 1239 году построили монахи-цистерцианцы по приказу короля Генриха III, и оно оставалось действующим до ликвидации монастырей при Генрихе VIII в 1536 году. Затем аббатство досталось одному любимцу короля, который превратил неф и часть жилых построек в роскошную личную резиденцию Тюдоров, что потребовало разрушения множества зданий, но не затронуло стен церкви и части окон, уцелевших до сих пор. Свидетельства того, что аббатство когда-то было жилым, можно найти в той части развалин, где еще видны следы кирпичных сооружений и остатки каминов.
        - Не схоже ли оно с залом капитула Вестминстерского аббатства? — спросил мистер Эшфорд, когда мы стояли у восточного окна весьма неплохо сохранившейся церкви.
        - О да, — ответила я. — Считается, что Нетли построил тот же каменщик, что и Вестминстерское аббатство.
        - Оно поистине великолепно, — признал мистер Эшфорд. — Здесь все так и дышит романтикой.
        - По-моему, оно просто ужасно, — возразила Мария.
        Мы пораженно обернулись на нее.
        - Вы, верно, шутите, — произнес мистер Черчилль. — Мария, оглянитесь. Мы словно в римском храме, средоточии красоты.
        - Это всего лишь большие старые развалины, — настаивала Мария. — Просто куча каменных стен без крыши, к тому же все заросло плющом.
        - Мария никогда не питала уважения к истории, — засмеялся мистер Эшфорд.
        - Неправда, — возмутилась она. — Я восхищаюсь древними зданиями ничуть не меньше других, если они в хорошем состоянии и пригодны для жизни. Но если крыша обвалилась и стены начали осыпаться, кто-то должен его снести.
        - Вообще кое-кто уже пытался, — сообщила я, — и погиб из-за этого страшной смертью.
        - Неужели? — заинтригованно спросил мистер Эшфорд. — Как это случилось?
        - В прошлом веке, — пояснила я, — аббатство перешло к человеку, который намеревался полностью уничтожить его и продать весь строительный материал. Однажды ночью ему приснилось, что замковый камень восточного окна выпал и раскроил ему череп. Друзья предостерегали его от претворения планов в жизнь, полагая разрушение аббатства святотатством, но он не внял их словам. Пытаясь сорвать панель, он расшатал роковой камень, тот свалился ему на голову и действительно проломил ее. Поначалу рана не казалась смертельной, но, вероятно, вмешался Божий промысел — осквернителя священного здания постигло проклятие, и он умер вскоре после операции по удалению осколка.
        Мужчины засмеялись. Мария приоткрыла рот от изумления.
        - Это правда?
        - Чистейшая, — ответила я. — Его смерть сочли указанием не разрушать аббатство и руины оставили в покое.
        - Что ж, — сказала Мария, — раз всем, похоже, здесь так нравится, полагаю, его смерть следует рассматривать как акт провидения.
        Мы удалились на широкую лужайку с восточного края аббатства, где нашли достаточно сухое место у подножия гигантского дерева. Расстелив одеяла, мы вкусили холодного мяса, хлеба и сыра, привезенных мистером Эшфордом.
        - Здесь чудесно, — сказала я, глядя на лишенное крыши аббатство с его бесконечной вереницей окон. — Мне нравится размышлять о людях, которые жили здесь, о том, каково им тут было.
        - Полагаю, холодно, — произнес мистер Эшфорд.
        Все засмеялись.
        - Я имею в виду, до того как оно стало развалинами, — улыбаясь, уточнила я.
        - Ты о монастыре? — спросила Кассандра.
        - Нет, — ответила я, — ведь монахи должны были вести весьма суровую и осмотрительную жизнь, если строго выполняли предписания ордена цистерцианцев. Меня, скорее, интересует период, когда здесь еще стоял огромный особняк и некий граф жил в нем со своей леди.
        Все ненадолго замолчали, наслаждаясь прекрасной романтичной атмосферой. Мыслями я унеслась прочь. В прошлом я довольно часто придумывала сказки для юных племянников и племянниц, но уже давно не ощущала вдохновения и не рассказывала историй, вслух или на бумаге. И вот внезапно видения и слова начали возникать в моей голове: фантазия овладела мной и распростерла крылья.
        - На дворе стоял тысяча шестьсот тридцать седьмой год, — услышала я свой театральный шепот, — и аббатство было вовсе не таким, каким вы сейчас его видите.
        Все как один взоры обратились ко мне.
        - Фаунтин-корт обладал тогда всеми чертами маленького замка: облицовкой из красного кирпича и небольшими башенками. Он принадлежал человеку, который прожил в нем много лет после смерти своей юной жены, когда одни лишь слуги и гончие составляли его окружение. Человеку, которого звали Филипп Уортингтон, граф Монстро.
        - Граф чего? — засмеялся мистер Эшфорд.
        - Нет такого места! — возмутилась Мария.
        - Есть, — уверила я.
        - Оно существует, несомненно, — согласилась Кассандра, — в воображении Джейн.
        - А! — воскликнула Мария, ее лицо прояснилось впервые после нашей встречи. — Понятно! Это история! Я обожаю истории!
        С этими словами она всем видом приготовилась слушать.
        - В свой сороковой день рождения, — продолжала я, — лорд Монстро решил взять жену. Ее звали… — поскольку Кассандра терпеть не могла своего имени в историях, — ее звали Мария.
        Мария радостно захлопала в ладоши.
        - Замечательное имя!
        - Мария, прелестная дочь богатого деревенского сквайра, была на пятнадцать лет моложе лорда Монстро. Она могла выйти за любого достойного юношу графства, но лорд Монстро посватался к ней и завоевал девушку всего за несколько недель. Их вкусы, интересы и ценности во многом совпадали, и они пылко полюбили друг друга. В первые месяцы брака лорд Монстро выказывал супруге всю ту нежность и благородство духа, какими покорил ее сердце во время ухаживания: читал вслух ее любимые книги, осыпал подарками, следил, чтобы к столу подавали лишь ее любимые блюда, вне зависимости от времени года. В ответ Мария стала самой преданной женой, надеясь соответствовать совершенству, какое находила в своем супруге.
        - Похоже, их брак был идеален, — заметил мистер Эшфорд.
        - С виду — да, — ответила я. — Но это продолжалось недолго.
        Глава 10
        - Что случилось? — в тревоге воскликнула Мария, когда я на мгновение умолкла.
        - Да-да, продолжайте, — попросил мистер Черчилль.
        Спутники слушали меня с напряженным вниманием, и это представляло собой весьма волнующее зрелище.
        - Любовь лорда Монстро к жене росла с каждым днем, и вместе с ней рос его страх, что однажды супруга может счесть его слишком старым и покинуть. Хотя у Марии и мысли такой не возникало, опасения лорда Монстро все увеличивались, пока однажды днем, увидев, как жена добродушно беседует со слугой, ревнивый лорд не впал в ярость, вскочил на коня и умчался.
        - Умчался! — воскликнула Кассандра. — Но куда?
        - Это было великой тайной. Шли дни, а Мария ничего не слышала о муже. Она очень переживала. Где ее лорд? Не случилось ли с ним чего? Жив ли он? Но однажды ночью ужасный незнакомый звук прервал ее глубокий сон: то был неистовый стук на вершине северной башни.
        - О господи! — вскричала Мария.
        - Мария надела платье, зажгла свечу и направилась к огромной дубовой двери, что вела в северную башню. Дверь оказалась заперта. Она громко постучала и окликнула: «Кто здесь?» Никто не ответил, но ужасный стук наверху стал еще сильнее, от грохота дрожали даже стены и пол замка.
        - Этот звук раздавался у нее в голове? Или слуги тоже слышали его? — осведомился мистер Эшфорд.
        - Все до единого слышали, от лакея до подручного конюха. Все прибежали и пытались как-то открыть дверь, но та была накрепко заперта изнутри. Не в силах ничего поделать, слуги удалились. Грохот продолжался всю неделю почти беспрерывно. На седьмой день звук изменился. Он стал слабее, словно молот звякал о цепи. Так длилось еще недели две. Мария не могла спать, не могла есть, не могла думать, она была всецело поглощена страхом. Кто или что заперто в башне? Дух или человек? Если ее муж умер, не явился ли его призрак преследовать ее? А потом возник новый страх. Что, если это вообще не призрак ее мужа? Что, если это призрак его первой покойной жены, которая, недовольная новым браком своего супруга, пришла, чтобы преследовать его вторую жену и свести ее с ума?
        Я умолкла, сознавая, что все смотрят на меня. Тогда-то я и заметила нечто новое во взгляде мистера Эшфорда: выражение глубокого наслаждения и восхищения. Подобных чувств, обращенных ко мне, я еще никогда не наблюдала. Был там и намек на нечто крайне похожее на удивление. Наши взгляды встретились и уже не расставались, мое сердце забилось, и внезапно я ощутила, как мысли разлетаются на ветру.
        - Что было дальше? — нетерпеливо спросил мистер Черчилль.
        - Да, как поступила Мария? — осведомилась Кассандра.
        Я отвела взгляд от мистера Эшфорда и прочистила горло, пытаясь собраться с мыслями.
        - В конце концов, не в силах терпеть и испугавшись, что может сойти с ума, она… она…
        Впервые на моей памяти во время рассказа мне не хватало слов.
        - Она взяла топор? — вставил мистер Эшфорд, явно почувствовав мое смятение.
        - Да! — с облегчением воскликнула я. — Именно. Она взяла топор.
        - И что тогда? — спросил мистер Черчилль.
        - И что тогда? — повторила я, обращаясь к мистеру Эшфорду с улыбкой.
        - И тогда, — весело ответил мистер Эшфорд, — приложив великие старания и силу, порожденную отчаянием, Мария прорубила топором деревянную дверь в башню.
        - После чего, — продолжила я, — просунула руку и отодвинула засов…
        - …затем рывком распахнула дверь…
        - …и побежала вверх по лестнице…
        - …в комнатку на вершине башни…
        - …влетев в ее открытую дверь…
        - …лишь чтобы найти…
        Мистер Эшфорд остановился, ожидая, что я закончу.
        - …самого лорда Монстро, — сказала я.
        - Вы имеете в виду его призрак? — в ужасе воскликнула Мария.
        - Нет, он был вполне жив и здоров. Вы можете себе представить облегчение Марии, но еще более удивительным, чем его чудесное возвращение, оказался вид предмета, стоявшего рядом с ним.
        - Чего же именно? — выдохнула Кассандра.
        - Посреди комнаты возвышалась великолепная мраморная статуя самой Марии, которую лорд Монстро вытесал, чтобы показать свою любовь к жене.
        Мои слушатели приоткрыли рты от удивления и радости, леди благодарно вздохнули, и все разразились аплодисментами.
        - Браво! — вскричал мистер Черчилль.
        - Чудесно, — сказала Кассандра.
        - Я все время сидела как на иголках, — объявила Мария.
        - Благодарю, — засмеялась я, — но я должна разделить похвалы с мистером Эшфордом.
        - О нет, — возразил он. — Сюжет полностью принадлежит вам. Я не более способен выдумывать истории, чем в одиночку управлять фрегатом.
        - Вот поистине устрашающее зрелище, — засмеялся мистер Черчилль. — Сухопутный деревенский джентльмен, который за всю жизнь даже рук не замарал, у штурвала военного корабля.
        Улыбка мгновенно покинула лицо мистера Эшфорда. Замечание, по-видимому, причинило ему боль, но он быстро пришел в себя и встал.
        - Я хочу прогуляться. Никто не желает составить мне компанию?
        Все возразили, что слишком устали и наелись и способны разве что на обратный путь до лодки, которая отвезет нас домой.
        - Я с удовольствием еще один, последний разок поброжу по аббатству, — сказала я, поднимаясь на ноги.
        - Чарльз, будь добр, развлеки леди, — попросил мистер Эшфорд, предлагая мне руку.
        Вместе мы двинулись прочь от лужайки. Оглянувшись, я заметила счастливую улыбку на лице Кассандры, но Мария и ее муж обменялись взглядом, значения которого я не поняла. Он озадачил меня, и я ощутила укол вины.
        - Возможно, мы поступаем грубо, бросая остальных, — нерешительно произнесла я.
        - Ерунда, — заявил мистер Эшфорд, увлекая меня к аббатству. — Если им охота бездельничать весь день, пусть бездельничают. Я же намерен повнимательнее посмотреть на то восточное окно.
        - Неподалеку от Стивентонского прихода, где я выросла, располагались старинные развалины, — сказала я, когда мы бродили по руинам аббатства. — Ничего столь грандиозного — лишь остатки каменного фундамента да несколько крошащихся стен, — но в детстве мы с Кассандрой и братьями притворялись, будто это замок, и играли там часами. Мы были рыцарями Круглого стола и их дамами или же Робин Гудом и его удальцами.
        - А вы, полагаю, девой Мэриан?
        - О нет, ее роль принадлежала Кассандре. Она была на три года старше и неизменно праведна и добродетельна как в игре, так и в реальной жизни. Мне обычно доставалась роль служанки или хромой подавальщицы. Хотя несколько раз, кажется, довелось сыграть Малыша Джона, и, по слухам, весьма недурно, поскольку я научилась говорить басом и выказала прекрасные способности к стрельбе из лука.
        Мистер Эшфорд засмеялся.
        - К стрельбе из лука? Смотрю, вы женщина многих скрытых дарований.
        - Сейчас я даже в стену амбара едва ли попаду. Пустое детское увлечение. Наравне с домашним театром, крикетом, лазаньем по деревьям и спуском с лестницы.
        - Спуском с лестницы?
        - Неужто вы не пробовали? Это одна из любимых детских игр, — объяснила я в ответ на его озадаченное качание головой. — Мы с сестрой садились наверху лестницы на прочную скатерть, как будто это ковер-самолет, а братья и ученики отца — родители держали школу для мальчиков, видите ли, так что в доме всегда было полным-полно шумных юных джентльменов, которые топотали по коридорам, — так вот, они брали скатерть за края и тянули ее до самого низа. Мы всегда визжали от смеха, и дело неизменно кончалось тем, что образовывалась куча-мала.
        - Похоже, у вас было на редкость счастливое детство, — задумчиво произнес он.
        - О да! А у вас? Наверное, приятно расти в большом поместье.
        Мистер Эшфорд помедлил с ответом.
        - По правде говоря, мое детство было одиноким. Вам повезло, вы выросли в счастливом доме, полном шумных, буйных мальчишек. Я же много лет оставался единственным ребенком. Чарльз — мой товарищ — жил за много миль от меня. Когда я вспоминаю детство, мне кажется, будто я все время проводил на уроках, изучая греческий и латынь… или обдумывая план побега.
        - Побега?
        - Да, был у меня такой план. Когда мне исполнится четырнадцать, я тайком убегу и поступлю во флот.
        - Два моих брата, Фрэнк и Чарльз, служат во флоте.
        - Как вы, наверное, ими гордитесь! Такая уж детская мечта — уплыть на большом корабле и повидать мир. — Он с сожалением пожал плечами. — Но этому не суждено было сбыться. Наследнику Пембрук-холла море заказано.
        - Несомненно, мистер Эшфорд, вас не может печалить жизнь, которую вы ведете: вы предназначены для более важных дел.
        - Более важных? Я так не считаю. И полагаю службу на флоте самым благородным занятием. — Он ненадолго умолк. — Прошу, не поймите меня превратно: я забочусь о семейных делах. Я горячо люблю отца и сестру. Управление поместьем интересно и приносит удовольствие, и я благодарен за все, что имею. Но в то же время это скорее долг, нежели выбор. Я был рожден для жизни, предначертанной мне с первого вдоха.
        - И вы жалеете, что не имели в жизни иных возможностей?
        - А разве все не жалеют? Полагаю, в человеческой природе заложено желать чего-то отличного от того, что мы имеем, и неважно, насколько мы богаты.
        Мы оставили позади дальний край аббатства и вышли на луг, за которым начинались леса.
        - Скажите, о чем вы мечтали, будучи девочкой?
        - Девочкам не дано мечтать о чем-то большем, нежели брак и дети.
        - Обычным девочкам — да. Но вы, уверен, далеко не обычная.
        Я улыбнулась.
        - Когда-то у меня была мечта, но…
        - Но?
        Я спохватилась и покачала головой.
        - Ничего особенного, всего лишь глупость.
        - Мечты не бывают глупыми.
        - А эта была. Я давно от нее отказалась. Прошу вас. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
        - После того как я обнажил перед вами душу? Признал, что хотел отказаться от наследства, убежать и поступить во флот? Наверняка вы не сможете сказать ничего глупее.
        Я не ответила.
        - Позвольте угадать: вы хотели стать… силачом в цирке?
        - В точку! Вы угадали, — рассмеялась я.
        - Офицером Королевского драгунского полка?
        Я широко улыбнулась.
        - Я не проронила ни слова, а вам ведомы мои самые сокровенные тайны.
        - А теперь серьезно. Всю жизнь вы мечтали стать… минуточку… судьей?
        - Ни за что.
        - Врачом?
        - Женщина-врач? Да вы с ума сошли!
        - Вы могли бы стать первой.
        - Мне не хватило бы ни способностей, ни терпения.
        - Актрисой, чтобы играть на сцене?
        - Никогда.
        - Прославленной романисткой?
        Его догадка застала меня врасплох. Улыбка застыла на моем лице, и я опустила глаза, погрузившись в неловкое молчание.
        - Я угадал?
        Я чувствовала его взгляд, изучающий мое лицо.
        - Романисткой?
        К моему унижению, смех слетел с его губ. Мои щеки зарделись. Я повернулась, подобрала юбки и помчалась прочь.
        - Мисс Остин! Подождите!
        Я слышала его расстроенный голос и быстрые шаги за спиной, когда спешила в лес.
        - Постойте! — крикнул он. — Пожалуйста. Простите меня! Я не имел в виду…
        Он оказался быстроног, но и я тоже. Мои движения сковывал корсет, но я сумела ускользнуть и нырнуть под покров деревьев. Вскоре, достигнув большого пруда, окаймленного подлеском, под сенью безлистных дубов, я вынуждена была остановиться, чтобы перевести дыхание. Мистер Эшфорд нагнал меня и обошел спереди.
        - Бог мой, ну и горазды вы бегать! — произнес он, задыхаясь после каждого слова. — Прошу, дайте мне сказать. Уверен, вы поняли меня превратно. Я не хотел показаться непочтительным.
        - Да неужели? — гневно ответила я. — Ваш смех подразумевает иное.
        Смех — та самая реакция, которую я всю жизнь стремилась избегать.
        - Прошу прощения. Но уверяю вас, в моем смехе не было сарказма. То был смех узнавания и безоговорочной радости. Несомненно, вы согласны с доктором Джонсоном, который писал: «Умение выражать радость — невинную, чистую, беспримесную радость — величайшая сила, дарованная человеку».[32 - Доктор Сэмюэл Джонсон (1709 -1784) входит в число величайших английских литераторов: поэт, эссеист, биограф, лексикограф и, по мнению многих, лучший критик английской литературы. Он также был выдающимся остроумцем и стилистом, чьи bon mots часто цитируются и поныне. Джейн Остин чрезвычайно восхищалась его работами.]
        Я узнала цитату; я и сама часто употребляла ее. Искренность и восхищение в его голосе были безошибочно узнаваемы, и лед в моей душе начал таять.
        - Как я сразу не догадался, ведь ваш талант так ярко проявил себя не долее чем полчаса назад, — сказал он. — Расскажите, что вы пишете.
        - Ничего особенного.
        - И давно вы не пишете ничего особенного?
        Я помедлила. В нем было нечто необыкновенное — доброта в глазах, прямота во взоре, низкий тембр голоса, в котором звучали одновременно чувствительность и нежное удивление. Нечто, что заставляло меня думать, будто я могу рассказать ему абсолютно все. Но очень немногие люди знали, что мои упражнения с пером направлены на что-то еще, кроме сочинения писем.
        - Я предпочла бы не обсуждать это.
        - Почему?
        - Потому что сочинительство не считается уважаемым занятием для женщины. Потому что я не желаю насмешек, или порицания, или презрения, которые сопутствуют неудаче.
        - А как насчет восхищения, которое сопутствует успеху?
        - У меня есть одобрение семьи. Его довольно.
        Он присел на большое поваленное дерево недалеко от пруда.
        - Я вам не верю. Если вы пишете, то должны жаждать поделиться плодами своего творчества с миром.
        Вновь щеки мои запылали, и я отвернулась. Мне показалось, он способен насквозь пронзить меня взором, обнаружить мысли и чувства, похороненные в сокровенных глубинах души. Конечно, я всегда писала ради чистого удовольствия и из любви к языку. Я никогда не искала и не ждала славы. Но как любой женщине, не имеющей дохода и зависящей от поддержки других, мне приходилось быть практичной. Какая-нибудь награда за труды была более чем желанна, а издаваться — напечатать свою работу на бумаге, чтобы люди читали ее, — моя самая заветная мечта.
        - Рискну предположить, — сказал он, — что вы писали с тех самых пор, как изображали хромую подавальщицу с ее лесными братьями, и что это занятие доставляет вам больше радости, чем какое-либо другое.
        Я не могла больше лгать ни ему, ни себе.
        - Да. Писала.
        Я со вздохом присела рядом.
        - Но ничего не вышло. Я слишком не от мира сего, слишком несведуща.
        - Чепуха. Вы самая начитанная из знакомых мне людей, мужчин или женщин, и я ни в ком еще не встречал такого живого воображения. Скажите, — мягко настаивал он, — что вы уже написали? Рассказы? Пьесы? Эссе?
        - В юности — и то, и другое, и третье. Но с тех пор…
        - Что с тех пор?
        - Дневники. Иногда стихотворения. Несколько коротких работ. И… три романа.
        - Три романа!
        Он не мог бы выглядеть более изумленным, скажи я ему, что переплыла через Ла-Манш во Францию и вернулась обратно.
        - Три романа! — повторил он. — Я счел бы величайшим триумфом создание одной книги, но трех! Вы лишаете меня дара речи. О чем они?
        - О том, что мне лучше всего известно: о банальностях и семейном быте в маленьких деревушках; о зарождении склонностей, соединившихся или разбитых сердцах, любви и дружбе, разоблаченных безрассудствах, полученных уроках.
        - Звучит заманчиво. И что с ними стало?
        - Ничего. Это юношеские работы, они нуждаются в переделке.
        - Так переделайте их. Чего вы ждете?
        - Моя жизнь не принадлежит мне с тех пор, как я оставила Стивентон, мистер Эшфорд, — с раздражением ответила я. — Сочинительство — не то занятие, которому легко предаться и которое так же легко оставить, повинуясь порыву.
        Он на мгновение замолчал.
        - Я не писатель, признаю, — произнес он наконец, — но опыт подсказывает мне, что ни для чего не существует идеального времени или места. Мы всегда можем найти повод отложить то, что хотим, но боимся совершить, до завтра, до следующей недели, следующего месяца, следующего года — и в конце концов так никогда и не возьмемся за дело.
        Его слова ошеломили меня. Я встала и отошла в сторону, мне стало несколько стыдно. Неужели именно страх заставляет меня столько лет отказывать себе в любимом занятии?
        - Прошу прощения, — сказал он, подходя ко мне, — если выразился слишком резко: я лишь хотел поделиться собственными наблюдениями.
        - Я ценю вашу откровенность, — чуть помедлив, ответила я. — Возможно, вы правы. Возможно, я искала повода не писать. Но… даже если я заново перепишу свои книги и исправлю все недочеты, которые тревожат меня, куда я их пошлю? Я никого не знаю в литературном мире. Ни единого человека.
        - Какая разница? Талант всегда побеждает. Вы хотите, чтобы вас издавали?
        - Ничего иного я никогда не желала.
        Его взгляд встретился с моим, когда внезапный порыв ветра прошелестел в ветвях над нами.
        - Тогда вы должны издаваться, мисс Джейн Остин.
        Глава 11
        Той ночью, уверившись, что Кассандра спит, я зажгла свечу, накинула шаль на плечи, как можно тише достала из-под кровати ларец с бумагами и принялась бесшумно листать драгоценные рукописи, разглядывая каждую с любовью.
        Некоторые, как я считала, были превосходны по содержанию; одна или две никуда не годились; другие (три старательно исписанные тетради, снабженные обложками, чтобы походить на опубликованные произведения) были попросту глупыми девическими попытками; а дневники не имели иной ценности помимо ностальгического удовольствия, которое мне доставляли. И все же все они казались мне в той или иной степени детьми, ведь я породила их и провела с ними значительную часть своей жизни.
        «Тогда вы должны издаваться, мисс Джейн Остин», — сказал мистер Эшфорд.
        При этой мысли меня переполняли волнение и тревога. Я на долгие годы забросила свое любимейшее занятие, убежденная, что обстоятельства не способствуют писательству, а мои работы так и не дождутся успеха. Внезапно я поняла, что именно это суждение лежало в основе всех моих бед, и я безоговорочно осознала, что не могу больше терять ни минуты.
        Я должна писать, невзирая ни на что.
        Какую книгу избрать? Вот в чем вопрос. Я отложила «Уотсонов», роман, который начала еще в Бате и не имела желания продолжать, и «Леди Сьюзен», короткий эпистолярный роман времен моей юности, который я переписала. Я едва взглянула на «Сьюзен» — ведь ею по-прежнему владели «Кросби и К°».
        Мгновение я размышляла о «Первых впечатлениях», романе, возможно, наиболее дорогом моему сердцу. Я знала, что он отчаянно нуждается в сокращении. Его портила довольно вялая часть в конце второй книги, в которой Лиззи, через несколько месяцев после получения письма от мистера Дарси, возвращалась в Кент к дяде и тете, мистеру и миссис Гардинер. Особенно меня беспокоил эпизод, в котором мистер Дарси приглашал Лиззи на чай в своем поместье Истем-парк.
        Нет, почувствовала я, пока я не готова взяться за эту рукопись, по крайней мере до тех пор, пока не найду способ исправить изъяны.
        Вместо этого я обратила внимание на рукопись на дне сундучка: роман, озаглавленный «Чувство и чувствительность». Сия попытка — переделать более раннюю эпистолярную работу «Элинор и Марианна» — осталась незавершенной. Но все же мне нравились персонажи, и я верила, что замысел книги не лишен достоинств. Внезапно мне на ум пришла идея, как улучшить книгу при помощи кардинально нового начала.
        С быстро бьющимся сердцем я вынула первую часть «Чувства и чувствительности», убрала ларец обратно под кровать и, крадучись, покинула комнату.
        Первые лучи зари начали появляться из-за бахромы занавесок в гостиной, когда я услышала скрип двери и увидела заспанную сестру со свечой. Я внезапно заметила, что моя собственная свеча догорела до основания и огонь в камине почти потух. Я не знала, как давно работаю в холодных потемках.
        - Джейн? С тобой все в порядке? — тихо спросила Кассандра. — Что ты делаешь? Здесь холодно.
        Она подбросила угля в камин и раздернула занавески, наполнив комнату сиянием раннего утра. Внезапно она заметила перо в моей руке, испачканные чернилами пальцы и стопку листов на столе.
        - Ах! Джейн! — радостно выдохнула она. — Что ты пишешь?
        - Совершенно новый вариант очень старой книги, — сказала я, закончив очередное предложение.
        - Какой книги?
        - «Чувства и чувствительности». Я сделала абсолютно новое начало.
        - А что было не так со старым?
        - Все.
        Я отложила перо и вытерла пальцы лоскутом ткани.
        - Сестры Дигвид жили в покое и достатке с родителями в деревне, и Элинор встретила Эдварда Феррарса на балу.
        - И что тут плохого? Насколько я припоминаю, твое описание Эдварда на балу крайне занимательно.
        - Что ж, я все это выбросила. Оно слишком походило на начало «Первых впечатлений», и ничего поправить было нельзя. Элинор и Марианна — просто две сестры с совершенно разными взглядами, но у них нет особых трудностей или забот. Их жизнь протекает как должно, так что нам не приходится переживать за них. Хочется верить, что новое начало намного лучше, поскольку оно немедленно ввергает их в пучину суровых испытаний. Видишь ли, их отец умирает, и им с матерью и младшей сестрой приходится уступить любимый дом старшему брату. Им некуда податься, и доход их весьма невелик.
        Кассандра уставилась на меня.
        - Звучит ужасно знакомо.
        Я ощутила, как приливает к щекам краска.
        - Да. Верно. Оно отчасти основано на том, что случилось с нами. Поскольку Марианна столь чувствительная особа, мне показалось правильным отобразить глубину боли, которую я испытала, когда мы оставили Стивентон и когда скончался папа.
        - Прекрасная мысль. Рассказ о том, что ты ощущала лично, лишь улучшит твою работу, не сомневаюсь.
        - Надеюсь.
        Я собрала новые страницы и сунула сестре.
        - Вот. Прочти, а я пока продолжу писать. Я закончила первую главу и изрядно продвинулась со второй.
        - Ты, должно быть, всю ночь не спала! — упрекнула она.
        - И не прилягу ни на минутку, пока не услышу твое мнение.
        Кассандра вздохнула, одновременно улыбаясь, и присела рядом со мной.
        - Ты же знаешь, я ни когда не могла устоять перед твоими сочинениями, Джейн. Я посмотрю.
        Кассандре понравилось то, что я написала. Воодушевленная, я прилегла и проснулась незадолго до того, как мистер Эшфорд нанес обещанный дневной визит.
        Я была очень рада его видеть, о чем не замедлила ему сообщить. Несомненно, я с нетерпением ждала продолжения нашего знакомства. Я не могла отрицать, что в его обществе я чувствовала себя приятнее и легче, чем в обществе какого-либо другого мужчины. Но в тот момент голова у меня раскалывалась от двух бессонных ночей, и лишь нечеловеческими усилиями я сдерживала постоянные позывы к зевоте.
        Мы и пяти минут не провели в гостиной за беседой о вчерашней прогулке, как мои веки закрылись, голова упала на грудь и я, к собственному ужасу, начала сползать со стула. Я быстро встряхнулась и выпрямилась, но мистер Эшфорд вскочил на ноги и уставился на меня с величайшей заботой.
        - Вам нехорошо, мисс Остин?
        - Прошу прощения, мне не по себе, я всю ночь не спала, — ответила я и с улыбкой добавила: — И вы, мистер Эшфорд, один тому виной.
        Он выглядел испуганным, пока я не объяснила, что он сильно воодушевил меня и я всю ночь просидела за письменным столом.
        - Признаюсь, я и сам плохо спал, — сказал он. — Я переживал, что мои слова могли оскорбить вас, но вы меня успокоили. Счастлив слышать, что вы вновь творите.
        Я ознакомила его с некоторыми подробностями относительно самой книги и согласилась, по его просьбе, позволить ему прочитать рукопись, когда я почувствую, что работа окончена. Затем, повторив, что я должна отдохнуть, и пообещав нанести визит завтра, он откланялся.
        Мистер Эшфорд уговорил Черчиллей продлить свое пребывание в Саутгемптоне до Трех недель. Меж тем Кассандра убеждала меня, что я должна посвятить себя сочинительству и времяпрепровождению со своим новым другом, в то время как она со служанкой разберется со сбором пожиток, оставив лишь те немногие вещи, без которых невозможно обойтись.
        Следующие несколько недель пролетели в счастливом тумане. Утром я писала. Днем приходил мистер Эшфорд.
        Наш надвигающийся отъезд побудил нескольких соседей прислать приглашения, которые мы с сестрой отклонили. Мы более не посещали ужины, равно как и балы в Долфин-инн, предпочитая общество друг друга. Теплыми днями мы сидели в саду или гуляли по верху старой городской стены, которая ограничивала наши владения, и восхищались видом через реку и на залив Уэст-бей, в то же время беседуя и обнаруживая, что разделяем схожие взгляды на множество вопросов, и вступая в оживленные споры по проблемам, вызывавшим разногласия. В один прекрасный день мы с мистером Эшфордом и Кассандрой отправились в прелестную поездку в Нью-Форест. Когда шел дождь, мы сидели в гостиной у огня, и я вслух читала ему и сестре только что созданные главы, как можно старательнее озвучивая соответствующие моменты, чтобы добиться комического эффекта.
        Мистер Эшфорд немедленно стал поклонником моего таланта. Им с Кассандрой обоим, по-видимому, не терпелось поскорее услышать мое чтение, даже если я написала всего страницу или две.
        - Ваша книга прелестна, остроумна и романтична, — с энтузиазмом заявил мистер Эшфорд как-то днем, когда мы гуляли за городскими стенами по лесистым склонам у моря. — И, осмелюсь заявить, написана в совершенно новой манере. Ваша работа обладает свойствами почти лирическими, чем-то неуловимым, что я не могу облечь в слова. Прежде я никогда не читал ничего подобного.
        - Несомненно, она вовсе не так уж необычна, — скромно заметила я. — Это всего лишь история двух юных сестер с разными взглядами на жизнь.
        - Это больше чем просто история, — настаивал он. — Я слышал лишь малую часть, но мне она кажется блестяще задуманной полемикой касательно того, сколь много чувств должно испытывать и выказывать.
        - Вы правы! — взволнованно воскликнула я. — Именно это я и хотела сказать в своих книгах, но боюсь, не слишком преуспела в предыдущих попытках. Я рада, что мне удалось передать это теперь.
        - А ваши персонажи! Мне кажется, я знаю их так, будто прожил с ними всю жизнь. Вторая глава исключительна. Уверен, это один из самых остроумных диалогов, когда-либо написанных.
        Я покраснела от его похвалы.
        - Вы слишком добры.
        - Я не добр. Я искренен. Вы будете издаваться, вы обязаны. Вам надо только закончить книгу и представить ее. Я ничуть в этом не сомневаюсь. — Он повернулся ко мне и взглянул нерешительно. — Хотя…
        - Хотя? — улыбнулась я. — Вы о чем-то умалчиваете, мистер Эшфорд? Возможно, о каком-то недочете, который нашли в моем романе?
        - Я внес бы одно маленькое предложение, если позволите.
        - Прошу вас.
        - Фамилия семейства, Дигвид.
        - Да?
        - Она на редкость непривлекательная.
        - Но у нас есть старые друзья по фамилии Дигвид.
        - Умоляю, не заставляйте читателя страдать, как страдают они.
        Он взглянул на окружавшие нас деревья с густым подлеском, и лицо его прояснилось.
        - Как насчет Вуд?[33 - Wood — лес, weed — сорняк (англ.). — Примеч. перев.] Дигвуд? Догвуд? Дэшвуд? Да, вот оно, Дэшвуд. Теперь у вас есть фамилия.
        - Дэшвуд, — повторила я и кивнула. — Звучит приятно.
        На следующий день, когда я вслух читала только что законченные страницы, я заметила перемену в мистере Эшфорде. Казалось, он подавлен, что совсем на него не похоже, и временами погружается в раздумья. Когда я спросила его, что случилось, он извинился, сказал, что на мгновение отвлекся, и упросил меня продолжать.
        Я подумала, что, возможно, уныние мистера Эшфорда проистекает из мысли о необходимости его возвращения в Дербишир в конце недели и нашем планируемом переезде в Чотон. Конечно, я не могла думать о предстоящем расставании без самого печального из чувств.
        Хотя прошло всего несколько коротких недель с тех пор, как мы с мистером Эшфордом возобновили свое знакомство, я не могла не ощущать нашей искренней и взаимной привязанности. Когда мы разлучались, не считая часов, отданных сочинительству, я почти постоянно размышляла о нем. Мое сердце начинало биться быстрее при звуке его подъезжающего экипажа, его шагов по направлению к нашей двери. В часы, которые мы проводили вместе в наших беседах, спорах и обменах мыслями и чувствами, я испытывала в некотором роде совершенное счастье, которое доселе было мне неведомо.
        Я давно отказалась от мысли о замужестве и находила приятным свое независимое положение. Но теперь я не могла не думать о браке. В мистере Эшфорде я видела учтивость и ум, сопряженные с великими достоинствами. Его манеры были так же прекрасны, как его сердце. Во всех отношениях он казался мне человеком, с которым я смогла бы жить долго и счастливо. Я любила его. Я любила его! Однако что именно он чувствовал ко мне, до сих пор оставалось загадкой.
        В часы, проводимые нами вместе, он всем поведением показывал, как приятно ему знакомство со мной. У меня не осталось почти никаких сомнений, что его чувства совпадают с моими собственными. Но об этих чувствах он всегда молчал. Сама я едва ли осмелилась бы затронуть этот предмет. В конце концов, он был джентльменом весьма состоятельным, наследником баронетства, в то время как я — женщиной тридцати трех лет, в чью пользу говорил лишь ее ум, которым он, по-видимому, восхищался. Я сомневалась, рассматривает ли он наши отношения как нечто более серьезное, чем дружба.
        Однажды днем мы сидели вдвоем на старой деревянной скамье в саду, наслаждаясь исключительно обществом друг друга и прелестью дня.
        - Что вам более всего нравится в писательстве, мисс Остин? — спросил мистер Эшфорд.
        - Полагаю, творить свой собственный мир, полный людей, которые должны думать, и действовать, и говорить, как я им велю.
        Он сидел рядом со мной, и подобная близость заставляла мое сердце биться быстрее, чем обычно, а румянец — гореть на щеках, каковое обстоятельство, надеялась я, он отнесет на счет солнечного тепла.
        - Иными словами, играть роль Бога.
        - Мистер Эшфорд, прошу вас. Я дочь священника.
        Он засмеялся.
        - Какую из сестер вы списали с себя? Элинор или Марианну?
        - Не ту и не другую, я думаю.
        - Полноте! Несомненно, всякий писатель и писательница выражает меру собственных мыслей и чувств через своих персонажей.
        - Возможно, я тоже, немного. Я полагаю Элинор образцом великодушия, здравомыслия и самообладания, всяк и всегда должен думать и действовать подобно ей. Не единожды после ее создания, будучи вынужденной принять важное решение, я спрашивала себя: «А как поступила бы Элинор?»
        - И Элинор отвечает? — весело осведомился он.
        - Отвечает. Она наилучший советчик в области правильного и благоразумного поведения.
        - Но несомненно, вы не считаете Элинор совершенством, — сказал он. — Она практична, она восхитительна, она замечательно владеет своими чувствами. Но разве можно в действительности прожить жизнь так? Разве не находите вы нечто весьма привлекательное в откровенности и восторженности Марианны?
        - Да. Хотя временами Марианна заходит слишком далеко.
        - Но в ней столько жизни и огня! Если я влюблюсь, к дьяволу здравый смысл! Я…
        Он спохватился, умолк и отвернулся, словно пытаясь совладать с эмоциями.
        Он открыл дверь. Я не видела причин не вбежать в нее.
        - Если я влюблюсь, — ответила я с чувством, — я буду поступать как Марианна.
        С пылким кивком он обернулся ко мне и придвинулся ближе.
        - Да. Говорить не раздумывая.
        - Искренне.
        - Любить, несмотря ни на что.
        - Вся — трепет и изумление.
        - И всепоглощающая страсть!
        - Да.
        - Да!
        Наши взгляды встретились. Я видела глубокое, пылкое чувство в его глазах. Настал ли миг? Я сомневалась, мое сердце колотилось так отчаянно, что я была уверена: он способен слышать его биение. Собирается ли он сказать, что любит меня? Намерен ли поцеловать меня? Попросить моей руки?
        Но внезапно, к моему смятению, глаза его затуманились, и он отпрянул, слегка покраснев. Повисла неловкая пауза, он казался взволнованным и смущенным.
        - В своем романе вы прекрасно выражаете подобные чувства, — произнес он наконец.
        Мои щеки вспыхнули от разочарования. Я едва ли помню, что сказала в ответ. Я поражалась самой себе. Впервые за много лет я желала — нет, жаждала, — чтобы мужчина поцеловал меня.
        Глава 12
        - Осторожнее, Джейн! — сказала на следующее утро Кассандра. — Каждое блюдо необходимо со всех сторон обмотать сеткой, иначе оно не переживет переезд.
        - Мне казалось, я обмотала, — ответила я, быстро заворачивая блюдо заново.
        - Чему мы обязаны подобной рассеянностью? — спросила сестра. — Уж верно, не твоей книге.
        Я поместила блюдо в корзину и закрыла лицо руками, стараясь удержать поток переполнявших меня эмоций.
        - Ах, Кассандра! — наконец воскликнула я, широко разведя руками. — Как мне поведать тебе, что я чувствую? Я хочу обнять весь мир! Мне кажется… мне кажется, я влюблена!
        Я схватила Кассандру и, смеясь, закружила ее по столовой, пока мы не налетели на стул и не опрокинули его с грохотом на пол, что вызвало новый взрыв смеха.
        - Я никогда не встречала мужчину, равного мистеру Эшфорду! — заявила я, остановившись, чтобы поднять упавший стул и перевести дыхание. — На мой взгляд, он совершенство. С первого мгновения нашей встречи я ощутила такую связь между нами, что едва ли в силах ее описать.
        - Я так рада за тебя, — сказала Кассандра. — Он, несомненно, весьма сговорчивый мужчина.
        Едва слова слетели с ее губ, как она вновь разразилась смехом.
        - Молю, не держи меня более в неведении. Расскажи все, и побыстрее. Ты сговорена?
        - Сговорена? Не глупи. Все развивалось не так быстро. Мы провели вместе менее трех недель.
        - Да, но известно, что, когда чувства и склонности находятся в согласии, люди достигают понимания и в более короткое время. Он сказал, что любит тебя?
        - Этих слов он не произнес. Мне кажется, он был на грани вчера, когда мы сидели в саду, но оробел.
        Моя улыбка внезапно увяла, в глубине души зазвенел неприятный голосок осторожности. Я села.
        - По правде говоря, как бы много я ни чувствовала к нему, я никоим образом не уверена в его расположении ко мне.
        - О, мистер Эшфорд любит тебя, я ничуть не сомневаюсь.
        - Не уверена. Особенно в последние несколько дней бывали мгновения, когда он казался рассеянным, а временами даже унылым.
        - Я тоже это заметила, — признала Кассандра. — Возможно, его беспокоят дела или он получил тревожное письмо от отца или сестры.
        - Я подумала так же, но он, по-видимому, не настроен обсуждать это, поэтому я прекратила расспросы. Знаешь, его семья может не одобрить его растущую привязанность ко мне, — добавила я, нахмурившись.
        - Возможно. Но он — мужчина тридцати четырех лет, который, несомненно, способен принимать самостоятельные решения. Более двух недель он почти каждый день бывал у нас, Джейн. Одно это убеждает в его благоприятном отношении к тебе. Его манеры, его внимание и уважение, его умиление всем, что ты думаешь, и говоришь, и делаешь, — все свидетельствует о его интересе. И даже если этого недостаточно, я видела то, что ты видеть не могла, — выражение его глаз, когда он внимает твоему чтению. Они горят и полны такого восхищения, что я уже несколько дней уверена: он так же без ума от тебя, как ты от него.
        Ее слова наполнили меня радостью и надеждой.
        - Молю Бога, чтобы ты оказалась права. Но я тревожусь все больше. Мы не сможем переписываться, если не обручимся.
        - Тогда давай надеяться, что он признается, прежде чем покинет Саутгемптон.
        Я вздохнула.
        - В таком случае времени осталось немного. Он уезжает завтра.
        Следующим утром в одиннадцать часов мистер Эшфорд, придя, казался рассеянным. Он выразил сожаление, что располагает всего лишь часом перед отъездом, и предложил прогуляться. Я быстро накинула ротонду.[34 - Верхняя одежда длиной обычно три четверти и с пуговицами спереди, носившаяся женщинами той эпохи поверх более тонких платьев.]
        Когда мы миновали замок на крошечной площади — возведенное маркизом Лэндсдауном причудливое строение, которое казалось чрезмерно велико для ограниченного пространства, на котором стояло, — нашим глазам предстало зрелище фаэтона[35 - Фаэтон — легкий четырехколесный открытый экипаж с четырьмя лошадьми. Восемь лошадей в него обычно не впрягали, разве что желая подчеркнуть несметное богатство.] маркизы, выехавшего из ворот. Экипаж тащили восемь маленьких пони, каждая следующая пара ниже и светлее предыдущей. Их окрас, всех оттенков коричневого, менялся от густого шоколадного до бежевого по мере отдаления от кареты.
        - Моему племяннику Эдварду нравится смотреть на этих лошадок, когда он приезжает, — сказала я, пока мы глядели, как мальчики-форейторы правят фаэтоном. — Он говорит, они совсем как из волшебной сказки.
        - Так и есть. Вот бы мы все могли ездить на прекрасных пони и жить в волшебной сказке.
        Мы пошли дальше.
        - Мне не хочется уезжать, — добавил он, быстро глянув на меня. — Я буду скучать по нашим ежедневным чтениям.
        - Как и я.
        - Каждое утро я буду просыпаться и гадать: что сталось с сестрами Дэшвуд? Каким новым мучениям мисс Остин подвергла их сегодня?
        Его улыбка казалась вымученной, а голос и глаза хранили немало мрачности и подавленности, что весьма встревожило меня.
        - Мы и сами скоро уедем, — сказала я, надеясь подтолкнуть его к беседе относительно возможной переписки.
        - Но не сразу в Чотон?
        - Нет, коттедж не будет готов до июля. Мы собираемся вначале несколько недель погостить у матушки в Стивентоне, а оттуда отправиться в поместье моего брата Эдварда в Годмершеме.
        Он кивнул. Несколько минут мы шли в молчании, и мое беспокойство росло. Мистер Эшфорд тоже казался взволнованным, словно решал в уме очень важный вопрос.
        - Мисс Остин, я должен кое о чем с вами поговорить, — наконец произнес он.
        Мое воображение понеслось вскачь, предвкушая его следующие слова.
        - Да? — произнесла я, надеясь, что не выгляжу нетерпеливой.
        - Последние несколько недель… мы знакомы совсем недолго, однако…
        - Наше знакомство и вправду не слишком продолжительно.
        - Я кое-что вам должен… вам известно, что мое семейное имение находится в Дербишире?
        - Вы упоминали об этом.
        Мое сердце учащенно забилось. Я почти ничего не знала о его имении, только что оно велико и, вероятно, очень красиво.
        - И вы знакомы с Черчиллями. С моим другом Чарльзом Черчиллем.
        - Чарльзом Черчиллем?
        - Да. Мое семейство, мы давно общаемся с… с его семейством. Они живут примерно в шести милях к западу.
        - К западу? — неуверенно повторила я.
        - Наши отцы долгие годы были лучшими друзьями.
        - Ваши отцы?
        Почему я глупо повторяю все его слова, точно попугай? Почему он говорит об их отцах, вместо того чтобы попросить моей руки?
        - Именно, — сказал он. — Видите ли… я хочу сказать, что…
        В этот миг на узкую улицу завернула карета, четыре лошади бодрой рысью повлекли ее к нам. Я немедленно узнала блестящий черный экипаж с семейным гербом — он принадлежал мистеру Эшфорду. Мы с удивлением остановились, когда кучер осадил лошадей подле нас.
        - Эшфорд! — крикнул в открытое окно сидевший внутри мистер Черчилль. — Вот вы где! А мы вас по всему городу ищем.
        - Но почему? — Мистер Эшфорд взглянул на карманные часы. — Нет и половины двенадцатого. Я обещал с вами встретиться в полдень.
        - Что? Нет! Не в полдень, а в полдевятого!
        Мария Черчилль высунула голову.
        - Мы все утро собирались. Мы представить не могли, что с вами случилось! Прощайте, мисс Остин, — добавила она, кивнув в мою сторону.
        - Прощайте, — тихим эхом откликнулась я с растущим мрачным предчувствием.
        Неужели нам пора расстаться? А как же этот загадочный разговор, который только начался? Увижу ли я когда-нибудь еще мистера Эшфорда?
        - Прошу прощения, — произнес мистер Эшфорд в некотором замешательстве.
        Эти слова, по-видимому, были обращены одновременно и к Черчиллям, и ко мне.
        - Неважно, — ответил мистер Черчилль, кивая мне на прощание, когда форейтор открыл дверцу кареты и спустил лесенку. — Но скорее же, Эшфорд. Весь ваш багаж погружен, и нам не терпится отправиться в путь.
        - До дома так далеко! — воскликнула Мария, — Нам предстоит долгое путешествие. Не заставляйте нас больше ждать!
        Мистер Эшфорд повернулся ко мне с видом глубокого разочарования.
        - Прошу прощения, — повторил он с официальным поклоном. — Я напишу вам.
        Он неохотно поднялся в экипаж, дверца захлопнулась, и в безмолвном смятении я увидела, как карета с грохотом уезжает по улице.
        Глава 13
        - Жестоко оставлять меня в подобном неведении, — пожаловалась Кассандра, когда мы упаковывали белье в ящик. — Раз уж ты не даешь мне прочесть новые страницы книги, по крайней мере, удовлетвори мое любопытство, ведь прошло много лет с тех пор, как я читала роман, и новый вариант весьма отличается от старого. Почему Эдвард не объявил о своей любви к Элинор, до того как покинул Норленд? Почему он оказался столь молчалив?
        - Я не могу ответить.
        - Не можешь? Или не хочешь?
        - Не могу, — ответила я, — потому что не знаю.
        За четыре дня, прошедшие после отъезда мистера Эшфорда, я обнаружила, что не способна написать ни слова. Я пыталась. Я перечла старый вариант «Чувства и чувствительности» в поисках отрывков, которые стоит изменить, но ничто не удовлетворяло меня, и страница за страницей сгорали в огне. Я изучила новые главы, которые полагала улучшением ранней работы, но персонажи и сюжет внезапно стали для меня загадкой. Я чувствовала, что не знаю и не понимаю Эдварда и, в особенности, Уиллоби, который был задуман как очаровательный плут, но стал позднее для меня столь привлекателен, что я не могла позволить ему разбить сердце бедняжки Марианны.
        - Но ты должна знать, — возразила Кассандра. — Это твоя история. Они твои персонажи. Ты придумала их.
        - Верно. Я намеревалась вывести сдержанность Эдварда из того, что мать лишит его наследства, если он женится на ком-то, кого она не одобряет. Но чем больше я писала об Элинор и Эдварде, тем сильнее мне казалось, что этого недостаточно. Человек с характером и принципами Эдварда не станет беспокоиться о деньгах и никогда не позволит матери вмешаться в выбор жены. Полагаю, разлучить истинно влюбленных способна лишь причина куда более серьезная. Но что… какая…
        Голос мой пресекся, и неожиданные слезы навернулись на глаза.
        Кассандра повернулась ко мне с пониманием той боли, что скрывалась за моими словами.
        - Джейн, — произнесла она, нежно обнимая меня, — мистер Эшфорд признался бы в день отъезда, если бы мог, я уверена. Ему помешало лишь неуместное вторжение Черчиллей.
        - Хотела бы я в это верить.
        Она сделала шаг назад, взяла мои руки в свои и спокойно заглянула мне в глаза.
        - Он ведь казался взволнованным? И рассеянным, если я правильно помню?
        - Да.
        - Именно так вел себя Том, когда просил меня стать его женой. Мистер Эшфорд собирался сделать тебе предложение, не сомневайся.
        - Я так не думаю. Когда я вспоминаю наш разговор, мне против воли кажется, что ни в словах его, ни в голосе не звучало любви.
        - Мужчины всегда робки в подобных ситуациях и лишаются дара речи. Разве ты не заметила это, когда Харрис делал тебе предложение?
        Я кивнула.
        - Но Харрис всегда такой. Он от рождения лишен дара речи.
        - Но подобное поведение необычно для мистера Эшфорда?
        - Да.
        - Вот видишь? Обстоятельства лишь отложили его признание. Тебе следует набраться терпения. Он напишет. Приедет навестить нас в Чотон, и со временем все уладится. — Она вздохнула. — И тогда ты обручишься и выйдешь замуж, уедешь, чтобы жить в чудесном имении в Дербишире, и я… я потеряю свою Джейн, любимую сестру и подругу, и проведу остаток жизни с мамой и Мартой, чтобы видеться с тобой лишь раз или два в год, если очень повезет.
        Она выглядела совершенно несчастной, но глаза ее так блестели, что я не удержалась и засмеялась.
        - Не стоит загадывать так далеко, дорогая, — сказала я, воспрянув духом. — До переезда в Чотон еще три долгих месяца, а у нас осталось всего десять дней, чтоб насладиться здешним обществом. Так давай же извлечем из них наибольшую выгоду.
        В тот день мы получили приглашение от соседей, мистера и миссис Смит, на небольшой музыкальный вечер, назначенный на завтра, вечер сам по себе ничем не выдающийся и примечательный лишь последовавшим за ним ужасным происшествием.
        Поскольку большая часть наших нарядов была уже собрана, нам с Кассандрой пришлось надеть свои вторые по красоте платья: сестре — прелестный розовый муслин, а мне — голубой в крапинку.
        «В этом самом наряде я гуляла по аббатству Нетли», — припомнила я с уколом печали.
        Когда мы прибыли, нас радостно встретили и провели в гостиную Смитов, откуда убрали всю мебель и заменили ее рядами стульев. В назначенное время, когда гости расселись, вошла элегантно одетая женщина и весьма приятным голосом долго пела под аккомпанемент рояля, арфы и виолончели.
        Среди гостей, как всегда на музыкальных вечерах, было много истинных ценителей и гораздо больше тех, кто в музыке ничего не понимал. Я полагала себя достаточно музыкальной, чтобы находить подлинное наслаждение в происходящем, хотя сие удовольствие несколько умаляло поведение некоторых музыкантов, которые, по-видимому, считали, что среди английских любителей лучше их никого не найдется.
        - Какая трогательная лирическая песня, — прошептала Кассандра в конце первой части.
        - Она была бы более трогательной, — тихо ответила я, — если бы исполнительница чуть меньше любовалась собой.
        В очередной раз обводя комнату взглядом, я заметила знакомое лицо в нескольких рядах перед нами: миссис Дженкинс. Я указала на нее Кассандре, и в тот же миг сама леди обернулась и поймала мой взгляд, после чего широко улыбнулась и вступила в тихую беседу с привлекательной, хорошо одетой молодой особой, сидевшей рядом с ней.
        - С кем она говорит? — спросила Кассандра.
        - Не имею представления.
        Загадка разрешилась, когда по завершении концерта миссис Дженкинс, держа таинственную девушку под руку, пробилась к нам через толпу.
        - Здравствуйте, леди! — воскликнула она. — Вот так удача! Я и понятия не имела, что вы еще в городе, я думала, вы давно уехали в деревню, а я так хотела познакомить вас со своей дорогой племянницей. Мисс Остин, мисс Джейн, позвольте вам представить мисс Изабеллу Черчилль.
        - Как поживаете? — осведомилась Изабелла.
        Это была стройная девушка лет семнадцати, среднего роста, с изящно уложенными темными кудряшками, утонченным лицом фарфоровой белизны и карими глазами, которые изучали нас не без некоторого чванства. С первого взгляда она казалась образцом беспечной юной особы, незнакомой с невзгодами жизни, привычной ко всем удобствам и привилегиям, какие могут обеспечить богатство, молодость и красота.
        Мы обменялись учтивыми замечаниями.
        - Изабелла ужасно расстроилась, — продолжала миссис Дженкинс, — что недавняя болезнь заставила ее пропустить визит брата и его супруги в город, и поэтому я настояла на ее приезде, как только позволит здоровье. И что бы вы думали? Не успели мы распрощаться с Чарльзом и Марией, как Изабелла прислала письмо, что она совершенно здорова и готова собираться в дорогу. И вот она! Что скажете? Ну разве вы видели когда-нибудь более хорошенькую девушку?
        Мы с Кассандрой охотно согласились, что не видели. Я взглянула на Изабеллу, ожидая, что та покраснеет или запротестует, но ничего подобного. Она лишь захихикала и заулыбалась с притворной застенчивостью, по-видимому, привычная к подобным похвалам.
        - Прошло уже четыре года с тех пор, как моя любимая, горячо любимая сестра — несчастная матушка Изабеллы и Чарльза — скончалась, оставив безутешными всех нас, особенно Изабеллу, — сообщила миссис Дженкинс.
        Услышав это, Изабелла перестала улыбаться и постаралась изобразить безутешность.
        - Как тяжело, бесконечно тяжело остаться без матери в столь юном возрасте, — говорила между тем миссис Дженкинс, — а поскольку своих детишек у меня нет, я с превеликой радостью помогала ей, как могла. Ах, думаю, теперь мы с Изабеллой близки совсем как мать с дочерью. Правда, Изабелла?
        - Конечно, тетя Дженкинс, — с вежливой улыбкой ответила Изабелла.
        - Леди, вы просто обязаны составить нам компанию за завтрашним чаем, чтобы познакомиться поближе! — воскликнула миссис Дженкинс. — Возможно, это наша последняя встреча перед долгой, долгой разлукой! Отказа я не приму.
        Чувствуя, что особого выбора у нас нет, мы любезно согласились прийти.
        Следующий день, как и предполагалось, застал нас в гостиной миссис Дженкинс за чаем, где мы ожидали паузы в восторженной речи пожилой леди, чтобы вымолвить хоть слово.
        - Вам понравился вчерашний концерт, мисс Изабелла? — поинтересовалась я, когда миссис Дженкинс на мгновение прервала свой монолог, чтобы отпить чаю.
        - О да! Очень, — ответила Изабелла.
        - Изабелла любит музыку, — сообщила миссис Дженкинс. — Она только что вновь села за фортепиано. Полагаю, вскорости она преуспеет в игре на нем.
        - Я всегда находила игру на фортепиано весьма приятным занятием, — заметила я.
        - Оно было бы куда приятнее, — раздраженно возразила Изабелла, — если бы не требовало столь многих часов упражнений.
        - Но упражнения сами по себе немалая часть удовольствия, вы не думаете? — спросила я.
        Изабелла безучастно поглядела на меня.
        - Неужели?
        - Искусство Изабелла тоже обожает, — заявила миссис Дженкинс. — Разумеется, к ней много лет ходил частный учитель, и у нее талант как к рисунку, так и к живописи. У нее дюжины незаконченных набросков, столь многообещающих, что у вас бы дух захватило.
        - Вот бы посмотреть на них, — учтиво произнесла Кассандра.
        - Тебе следовало взять с собой один или два, дорогая, — сказала миссис Дженкинс. — Ты могла бы здесь продолжить работу над ними.
        - О нет! Я бросила рисование, тетя Дженкинс, — отмахнулась Изабелла. — Оно не для меня. Я слишком занята в последнее время, нанося визиты друзьям, чтобы убивать время с карандашом или акварелью. И ведь мы скоро вернемся в Лондон? Сезон начнется в будущем месяце.
        - Конечно! — воскликнула миссис Дженкинс, — У меня там дом, знаете ли, на Баркли-сквер. Изабелла много раз останавливалась у меня, и мы всегда прекрасно проводили время. Помнишь ту чудную пьесу, которую мы смотрели в прошлом году, Изабелла?
        - Какую, тетя? Мы смотрели целую кучу пьес.
        - Я имела в виду «Короля Иоанна».
        - А, ту! В которой Сара Сиддонс играет Констанцию, осиротевшую мать! За такую не грех и умереть!
        - Умереть? — повторила миссис Дженкинс. — Осиротевшая мать!
        И обе прыснули от смеха.
        - Изабелла! Право слово! Ну разве она не самая умная девушка на свете?
        Кассандра согласилась, что самая. Я кивнула и улыбнулась, стараясь казаться искренней.
        - По-моему, на свете нет ничего интереснее Лондона, — сказала Изабелла, глаза ее сияли. — Я поселилась бы там, если б могла.
        - Последний год запомнился особо, разумеется, — добавила миссис Дженкинс, вытирая слезы счастья, — ведь он последовал за дебютом Изабеллы.
        - Вы дебютировали в Лондоне, мисс Черчилль? — осведомилась я. — Как это, должно быть, прекрасно.
        - О нет! Я отчаянно хотела, конечно, — ответила Изабелла. — Быть представленной монарху в Сент-Джеймсе вместе с другими дебютантками, ах! Это стало бы самым волнительным мигом моей жизни! Но папа и слышать ничего не хотел. Он сказал, что нечего тратить деньги на лондонский сезон, коль я уже обручена.
        - И все же у вас дома дали прекрасный бал, чтобы отметить это событие, — успокаивающе произнесла миссис Дженкинс. — Надеюсь, ты не перестанешь ездить со мной в Лондон, когда выйдешь замуж, Изабелла?
        - Ах! Ни за что на свете, тетя.
        - Вы выходите замуж, мисс Черчилль? — поинтересовалась я.
        - Ну да, — ответила Изабелла тоном, который подразумевал, что данное обстоятельство должно быть прекрасно известно каждому.
        - Мы ожидаем, что дату назначат в течение года, — добавила миссис Дженкинс.
        - Я знаю, что мне очень повезло, — деловито заметила Изабелла. — Он весьма уважаемый человек.
        - Повстречай хоть тысячу мужчин, — согласилась миссис Дженкинс, — а более достойного, чем мистер Эшфорд, не найдешь.
        Мы с Кассандрой одновременно замерли в изумлении.
        - Мистер Эшфорд? — повторила Кассандра.
        - Да, — мрачно кивнула Изабелла, — Мои друзья не перестают повторять, что он очень стар. Это правда, ведь он в два раза старше меня, а значит, годится мне в отцы. Но я напоминаю себе, что он всегда обращался со мной с превеликим вниманием и любовью.
        - Многие счастливые браки основывались на разнице в возрасте намного большей, чем у вас, дорогая, — уверила ее миссис Дженкинс.
        - Он все еще неплохо выглядит, — признала Изабелла, — для пожилого человека. Остается надеяться, что он не одряхлеет слишком скоро.
        Мы с сестрой сидели в потрясенном неверии. Мое сердце отчаянно колотилось. Я видела, как краска отхлынула от лица Кассандры, и сознавала, что и сама должна быть бледна, точно привидение.
        - Разумеется, вы говорите не о мистере Фредерике Эшфорде? — наконец нерешительно выговорила я. — Из Пембрук-холла, Дербишир?
        - Отчего же, именно о нем, мисс Джейн, — ответила Изабелла. — Вы с ним знакомы?
        - Я… мы… мы немного знакомы с этим джентльменом, — сказала я. — Нам выпало удовольствие повстречать его вновь в доме вашей тетушки не далее как в прошлом месяце.
        - Ну конечно! — воскликнула миссис Дженкинс. — Дорогая, я совсем забыла! Конечно, вы знаете, какой хороший человек мистер Эшфорд, и понимаете, почему ее семья так довольна этой партией. Ведь он такой умный, такой скромный и непритязательный, ни следа надменности — подобные качества нечасто найдешь в человеке его положения. Только подумайте! Когда титул и состояние перейдут от отца к сыну, наша Изабелла станет леди Эшфорд, хозяйкой самого большого имения во всем Дербишире. Такое богатство, такой прекрасный дом, такие красивые сады и леса! Нигде я не видывала таких бревен!
        - Да кому какое дело до бревен? — спросила Изабелла. — И садов, на мой вкус, у него слишком много, хотя мистер Эшфорд, по-видимому, ценит их весьма высоко. Мисс Джейн, вам нездоровится?
        - Нет-нет, благодарю вас, — ответила я, хотя внезапно мне стало трудно дышать.
        - Моя сестра скрывает это, но, по правде говоря, в последнее время она чувствует себя не слишком хорошо, и я вижу, что ей необходим свежий воздух, — сказала Кассандра, обретя дар речи. — Если вы простите нас, миссис Дженкинс, мисс Черчилль, мы откланяемся. Премного благодарны за чай.
        Глава 14
        - Мистер Эшфорд обручен? — закричала я в огромном волнении, когда мы благополучно вышли на улицу и направились домой. — С Изабеллой Черчилль? Это неправда!
        - Это должно быть правдой, — рассудительно сказала Кассандра. — Миссис Дженкинс подтвердила каждое слово.
        - Как он мог? Не понимаю! И шести дней не прошло, как он навещал меня, питал мои надежды, что…
        Я была невероятно потрясена и не могла продолжать.
        - Ах, Джейн, Джейн. Мне ужасно жаль.
        Я разразилась слезами. Какое-то время я была слишком поглощена горем, чтобы говорить.
        - Почему он мне не сказал? — наконец воскликнула я, доставая из ридикюля носовой платок и пытаясь сдержать поток слез. — Несомненно, в их помолвке нет ничего тайного. Изабелла, похоже, считает, что о ней всему свету известно.
        - Возможно, именно это он с таким трудом пытался объяснить в утро своего отъезда из Саутгемптона.
        - Если так, его признание запоздало на много месяцев. Он должен был рассказать мне правду в первый же день нашей встречи в Лайме.
        - Нет свидетельств тому, Джейн, что он был обручен, когда вы встретились в Лайме. Изабелла сказала, что обручилась в прошлом году, во время своего дебюта. Он мог сделать ей предложение незадолго до того. Ты же ездила в Лайм около двух лет назад.
        - Ты права, — сказала я, немного смягчившись.
        Возможно, мистер Эшфорд был свободен, когда мы впервые встретились. Но ярость и разочарование вскоре вновь вернулись ко мне.
        - И все же это не оправдывает его поведения в последние несколько недель!
        - Да. Он обошелся с тобой крайне дурно.
        Боль стиснула мне грудь, и я попыталась вновь не заплакать.
        - Это просто неправдоподобно, я не верю! Как мог такой мужчина, как мистер Эшфорд, выбрать такую девушку, как Изабелла? Они совершенно разные. Неужто он истинно любит ее?
        - Вряд ли. И по-видимому, она тоже не любит его.
        - Она назвала его старым. Старым! Мистера Эшфорда, джентльмена тридцати четырех лет и одного из самых красивых, ладных и сильных мужчин, каких я когда-либо встречала!
        - Я сочла это весьма оскорбительным, — согласилась Кассандра, — в особенности учитывая, что он на год младше меня.
        - Возможно, он достиг возраста, который заставил его почувствовать, что он должен жениться и обзавестись наследником.
        - Вполне вероятно.
        - Но почему он выбрал Изабеллу?
        - Она — сестра его лучшего друга. Ее семейство хорошо знакомо ему. Возможно, его ослепили ее юность и красота.
        - Это объясняет странные взгляды, которыми, как я заметила, несколько раз обменялись Чарльз и Мария! — воскликнула я. — Они знали о помолвке и все же не препятствовали его ухаживаниям за мной. Почему они ничего не сказали?
        - Мистер Эшфорд — сын баронета, обрученный с сестрой Чарльза. Они не осмелились бы оскорбить его подобным образом.
        - Ах! Это ужасно! Подумать только, я влюбилась в него! И только сейчас узнала, что он вовсе не тот, за кого я его принимала!
        - Я не думаю, что мы совершенно обманулись в нем, — мягко сказала Кассандра. — Мистер Эшфорд казался мне благородным человеком. Ты сама говорила, что не уверена в его чувствах к тебе. Это я настаивала, что он влюблен. Возможно, он действительно приходил к нам лишь из дружеских побуждений. Я по-прежнему верю, что его расположение к тебе было искренним.
        - Искренним? Как ты можешь называть его искренним или благородным? — закричала я. — Разве станет благородный человек изо дня в день наносить визиты женщине, пробуждая в ней глубокий интерес и создавая обстановку, в которой она начнет питать к нему любовь, когда он уже обещан другой? Нет, я не считаю мистера Эшфорда искренним. Очевидно, он преуспел показывать миру поддельное лицо и все время скрывать свою подлинную натуру. Он жалкий мерзавец и негодяй. Я была для него безделкой, развлечением, чтобы убить время, пока он гостил в городе.
        - Поверить не могу, что это так, — возразила Кассандра. — И все же мне очень трудно его понять. Совсем не похоже на мистера Эшфорда вести себя подобным образом.
        - Ах, как бы я хотела ненавидеть его! Но…
        - Ты не ненавидишь?
        - Навеки связать жизнь с чванной девицей, которая так молода, и лишена лоска, и не испытывает к нему никаких чувств, — что за комедия! Могут ли они быть счастливы? Полагаю, не могут. Нет, я не могу ненавидеть его. Мне его жаль.
        - Мне жаль их обоих, — сказала Кассандра, — но сердце мое обливается кровью из-за тебя, Джейн.
        - Как я все это допустила? Как позволила себе почувствовать столь много и остаться обманутой?
        - Не порицай себя. Ты не сделала ничего плохого. Каждое его слово, каждый поступок, казалось, говорили о его намерениях относительно тебя.
        - Если кто-нибудь узнает, — всхлипнула я, — то я умру от стыда.
        Кассандра взяла меня за руку и крепко сжала ее.
        - Мы никогда больше не произнесем его имени.
        Я обнаружила, что страдание немало способствует созиданию.
        Если раньше замешательство и печаль мешали мне творить, то теперь способность писать вернулась с утроенной силой. Никогда еще я не чувствовала такого пылкого желания, нет, необходимости водить пером по бумаге. Дни напролет я сочиняла в слепом неистовстве, останавливаясь, лишь чтобы поесть, попить или поспать.
        Я более не испытывала стремления смягчить характер Уиллоби. Мне напомнили, что мир несправедлив в том, что касается любви, и никогда не станет справедлив. Неважно, что Марианна глубоко любила Уиллоби, неважно, что ее сердце будет разбито. Я могу сделать его грубияном и плутом, лишенным совести, влекомым эгоистичными интересами, и быть правой. Когда он женится на другой, Марианна узнает всю боль отвергнутой и униженной любви, которую сейчас ощущала я.
        Относительно судьбы Эдварда и Элинор я испытала схожее откровение. Наконец я поняла, какую страшную тайну скрывал Эдвард, что мешало ему заявить о своей любви.
        - Господь всемогущий! — воскликнула Кассандра, когда закончила читать новые главы, куда я добавила двух совершенно новых и весьма неприятных особ, сестер Стил. — Тайная помолвка продолжительностью в три года, которую ты заключила между Эдвардом и мисс Люси Стил…
        - Ты не считаешь, что это блестящий штрих?
        - Считаю, — ответила Кассандра, — но это так…
        - Печально? Досадно? Знакомо? Случай из жизни, породивший фантазию?
        - Я собиралась сказать «тяжело». Твоя история стала намного тяжелее, чем прежде.
        - Тяжело у меня на душе, — ответила я.
        За несколько дней до отъезда из Саутгемптона мне пришло письмо. Я немедленно узнала почерк мистера Эшфорда, и, разумеется, адрес указывал, что оно отправлено из Пембрук-холла. Когда-то я испытала бы огромную радость, получив такое послание, но сейчас его вид вызвал лишь боль и сердечное недомогание, а затем — спокойствие и решимость.
        - Прошу прощения, — произнесла я, протягивая почтальону письмо, — здесь, должно быть, какая-то ошибка. Письмо предназначено не мне. Пожалуйста, верните его отправителю.
        - Хорошо, мисс, — ответил почтальон, взял оскорбительное письмо и исчез.
        - Что заставило тебя его отослать? — закричала Кассандра, услышав, что я сделала. — Возможно, он намеревался все объяснить. Неужели тебе не интересно, что он хотел сказать?
        - Ничуть! — страстно заявила я. — Мне уже ведома истина, и, в какие бы учтивые слова он ни облек свое объяснение, это ничего бы не изменило. Правда в том, что он связан с другой. Он женится на ней, в этом нет сомнений. Что он может мне теперь предложить, кроме извинений и обещания дружбы — каковая совершенно невозможна после той глубокой привязанности, которую я испытывала? Нет, если мое сердце когда-нибудь и излечится, если мой разум когда-нибудь прояснится, я должна вернуться туда, где была до встречи с мистером Эшфордом, и изгнать его из своих мыслей.
        - Рукоплещу твоей силе и решимости, дорогая, — сказала Кассандра, и лицо ее выражало доброту и сострадание, — но не думать о ком-то, к кому питала столь глубокие чувства, — это проще сказать, чем сделать.
        Она была права, но что мне еще оставалось? Я села собирать несколько дюжин листов новой рукописи в своеобразную книгу и сшивать их, но, разумеется, не прошло и пяти минут, как голос мистера Эшфорда зазвучал у меня в голове: «Ваша книга прелестна, остроумна и романтична… в совершенно новой манере… я никогда не читал ничего подобного… Вы будете издаваться, вы обязаны».
        «Неужто все это — никчемная лесть и ничего более?» — гадала я.
        Он казался таким искренним в своих похвалах.
        «Что ж, — подумала я с внезапным приступом ярости, — существует лишь один способ узнать правду».
        Пройдет немало времени, прежде чем я закончу «Чувство и чувствительность», но у меня есть другая книга, которую должны были опубликовать много лет назад.
        Я взяла перо, решив разобраться с вопросом, который давно терзал меня. Присвоив имя «миссис Эштон Деннис» для сохранения анонимности, я набросала следующее письмо издателю «Кросби и К°», Лондон:
        Среда, 5 апреля 1809 г.
        Господа!
        Весною 1803 года р-сь романа в двух т., озаглавленная «Сьюзен», была продана вам джентльменом по фамилии Сеймур, за что тогда же выплатили сумму в 10 ф. С тех пор прошло шесть лет, но данная работа, в авторстве которой я признаюсь, насколько мне известно, так и не появилась в печати, хотя во время продажи оговаривалась ее скорая публикация. Подобную необычную ситуацию я могу списать лишь на то, что р-сь была утрачена вследствие некой небрежности; и если дело в этом, то я с удовольствием предоставлю вам копию, коли вы желаете воспользоваться ею и обещаете, что более задержек не будет. В связи с некоторыми обстоятельствами я обрету сию копию лишь в августе,[36 - Несомненно, она не располагала копией рукописи, поскольку в тот момент все вещи были собраны в ожидании отъезда из Саутгемптона.] и если вы примете мое предложение, то сможете рассчитывать на ее получение тогда. Окажите любезность ответить мне в скорейшем же времени, поскольку мое пребывание здесь продлится не долее нескольких дней. Если же на данное письмо не обратят внимания, то я сочту возможным в целях публикации своей работы преподнести
ее другим издателям. Искренне ваша, господа, и т. д. и т. д.
        МЭД.
        Инициалы выдуманной подписи составляли слово, которое замечательно отражало мои чувства и состояние духа в тот день.[37 - Mad (англ.) — бешеный, безумный. — Примеч. перев.]
        Ответ, который пришел в утро нашего отъезда, был следующим:
        Суббота, 8 апреля 1809 г.
        Мадам!
        Мы признаем получение Вашего письма от 5-го текущ. Действительно, в упомянутое время мы приобрели у мистера Сеймура р-сь романа, озаглавленную «Сьюзен», и выплатили ему 10 ф. в качестве полной оплаты, о чем есть расписка с печатью, но никакого времени ее публикации оговорено не было, равно как и обязательства ее издать. Если Вы или кто-либо другой попробует ее опубликовать, мы предпримем меры, чтобы предотвратить сделку. Р-сь может стать Вашей за ту же сумму, которую Вы получили за нее.
        От «Р. Кросби и К°» искренне Ваш и т. д.
        Ричард Кросби.
        Я была одновременно опечалена и разъярена данным посланием. Я нигде не могла раздобыть сумму, необходимую для выкупа книги. Я поняла, что «Сьюзен» мертва для меня. Чем скорее я закончу «Чувство и чувствительность», тем лучше.
        Но я знала, что на какое-то время сочинительство придется отложить. Все наше имущество уже было упаковано и погружено на несколько повозок и сегодня утром отправилось в Стивентон, где ему надлежало храниться, пока не будет готов коттедж в Чотоне. С тяжелым сердцем я сознавала, что должна вновь надолго попрощаться с независимостью, уединением и творчеством.
        Глава 15
        - Милый, милый Стивентон, — сказала я, выглядывая из окна кареты брата Джеймса, когда мы повернули на изрезанную колеями дорогу к приходскому домику, в котором я провела счастливые дни юности.
        Наша поездка через знакомые зеленые холмы и низины, поросшие вязами, на которых уже распустились крошечные новые листья, пробудила во мне столь необходимое ощущение мира и покоя.
        - Как хорошо вновь вернуться домой!
        - Стивентон больше не наш дом, — напомнила мне Кассандра. — Он принадлежит Джеймсу, и уже давно. Он, может, и рад видеть нас, но в любезном приеме Мэри я не столь уверена.
        Вторая жена Джеймса, Мэри (похоже, мои братья приобрели привычку жениться на женщинах по имени Мэри), была сестрой нашей дорогой подруги Марты Ллойд и любимицей матушки, но после замужества показала себя не самой достойной женой и мачехой. В душе миссис Джеймс Остин, по-видимому, навеки оставили свой след оспа, изуродовавшая ее лицо, и сознание того, что Джеймс не только был женат прежде (его первая жена умерла, вручив его заботам прелестную дочурку Анну), но и некогда питал страсть к Элизе де Фейид, ныне супруге Генри.
        Хотя Джеймс казался вполне довольным своим браком, полагаю, остальные члены семьи разделяли мое мнение, что ревнивая неуверенность Мэри сделала ее отвратительно бестактной, сварливой и властной и что она плохо относилась к бедняжке Анне, не говоря уж о ее величайшем проступке в моих глазах: она не доверяла книгам и почти не читала их. И все же, несмотря на жалобы матушки в последних письмах, я надеялась на радушный прием Мэри, учитывая, что матушка болела и мечтала отдохнуть и поправиться в доме, который принадлежал ей почти четыре десятка лет.
        Однако, когда мы вышли из кареты, матушка выбежала из двери и встретила нас распахнутыми объятиями и мрачным предостережением.
        - Какое счастье, что вы, девочки, наконец приехали! Я так по вам скучала!
        Матушка по очереди обняла нас, утирая слезы радости. Она бросила взгляд за спину на открытую дверь.
        - Не ожидайте сердечного приема от Мэри, — тихо добавила матушка. — Она весь месяц пребывает в крайне дурном расположении духа.
        В этот миг со всей энергией, какой может обладать девятилетний мальчик, из двери вылетел мой юный племянник Эдвард.
        - Тетя Джейн! Тетя Кассандра! — закричал он, бросаясь к нам в объятия. — Погодите, вот увидите крепость, которую я построил в саду! Она чудо, и место там замечательное. Вы ведь будете рассказывать мне истории, пока вы здесь, правда, тетя Джейн? На дереве за моим окном сидит птичка, какой я никогда раньше не видел. Пойдемте, тетя Джейн, вы скажете мне, что это за птичка.[38 - Джеймс-Эдвард Остин-Ли (в семье его называли просто Эдвардом) был одним из любимых племянников Джейн. В 1836 году он унаследовал имение двоюродной бабушки, присоединив фамилию Ли к Остин. Он стал сельским священником, а позже — викарием. В 1869 году он написал «Воспоминания о Джейн Остин», первую биографию писательницы.]
        Я засмеялась, обещая рассказать историю и посмотреть на птичку, как только смогу. Мой брат Джеймс поприветствовал нас со своей обычной торжественностью, выразив озабоченность тем, не утомились ли мы за время поездки. Вскоре поздороваться с нами вышли остальные дети. Пятнадцатилетняя Анна была прелестной умной юной девушкой, я очень ее любила, а Каролина — робкой милой крошкой четырех лет от роду.
        - Ба, и где нам все это хранить? — недовольно воскликнула Мэри, когда за нашими спинами выстроились повозки со скарбом.
        - Придется потерпеть всего пару месяцев, дорогая, — ответил Джеймс. — Уверен, мы отыщем место в сарае или в амбаре.
        После того как матушка выразила глубокую признательность за помощь, Мэри, нахмурившись, повернулась к нам с сестрой.
        - Вам придется вместе поселиться в одной из чердачных комнат, — произнесла она, — поскольку ваша матушка уже заняла спальню Анны, а все остальные комнаты розданы.
        - Не сомневаюсь, что мы удобно устроимся, — ответила я. — До чего нам повезло иметь семью, которая привечает нас столь радушно!
        - Смотрите, что мы с тетей Джейн отыскали сегодня на лугу, — гордо провозгласил Эдвард за ужином и разжал кулачок, представив на обозрение три крошечные пустые скорлупки от яиц малиновки.
        - Прекрасное пополнение твоей коллекции, сынок, — одобрил Джеймс.
        - Немедленно убери эту гадость! — закричала Мэри, сморщив нос от отвращения. — Мы за столом! На прошлой неделе притащил дохлую мышь. Перед тем — совершенно нелепого жука. То, с чем маленькие мальчики готовы возиться, просто омерзительно.
        Лицо Эдварда помрачнело, он быстро убрал недостойные игрушки в карман. Джеймс умолк и посвятил себя трапезе.
        - Мальчик находит радость в природе, — сказала я, ободряюще улыбаясь племяннику.
        - Он находит радость в том, чтобы изводить меня, — возразила Мэри и, повернувшись к падчерице, добавила: — Анна, прекрати хмуриться! И сиди прямо во время еды.
        - Чтобы еще немного выпрямиться, — заявила матушка, — ей придется встать.
        - Я только стараюсь воспитать из нее леди, что непросто, учитывая ее склонность к праздности и потаканию своим желаниям.
        От подобного заявления лицо девушки залилось краской унижения, но прежде чем кто-либо из нас успел броситься ей на выручку (поскольку в действительности Анна была весьма почтительным ребенком и обладала благородным характером), Мэри повернулась к Эдварду, который как раз накладывал себе картофель с блюда.
        - Одну картофелину, Эдвард! — строго прикрикнула она. — Не то на всех не хватит.
        Картофеля было много. Эдвард заколебался, потом покорно вернул одну картофелину на блюдо, а Мэри с натянутой слащавой улыбкой повернулась к нам с матерью и сестрой.
        - Как долго, леди, вы намерены у нас гостить?
        - Я чувствовала себя нежеланным письмом, — сказала я вечером в уединении маминой комнаты.
        Ее обитательница сидела и тихо плакала.
        - Как и все мы, — ответила Кассандра без улыбки.
        - Не лучше ли сразу отправиться в Годмершем, мама? — спросила я. — Уж конечно, там нам будут более рады.
        - Если бы мы только могли, — ответила матушка, утирая глаза, — но я недостаточно здорова: мне не хватит сил для поездки. В последнее время я страдаю от жестоких болей в голове, и по шесть пиявок десять дней подряд ничуть не облегчили мою участь. Я совершенно разбита, иным утром мне достает сил лишь выбраться из постели. К тому же я опасаюсь за свою печень. В подобном состоянии даже пять минут в карете могут привести меня к гибели. Так что нам придется потерпеть и провести здесь по меньшей мере еще несколько недель. Но до чего же тяжело находиться там, где ты не нужен!
        Воскресным утром перед походом в церковь, когда Каролина и Эдвард, облаченные в лучшие наряды, нетерпеливо ожидали в детской, пока матушка закончит одеваться, я вняла их искренним мольбам рассказать историю. Анна, которая проходила мимо комнаты и услышала смех, тихо проскользнула внутрь и встала в дверном проеме. Я быстро ввела в рассказ героиню с ее именем и внешностью, отчего по губам девушки скользнула радостная улыбка.
        - Когда Анна открыла глаза, то решила, будто находится в величественном лесу. Но то, что казалось деревьями, на самом деле было грядкой колокольчиков. Ведь благодаря волшебному зелью Анна стала не крупнее стрекозы.
        Каролина приоткрыла рот. Эдвард засмеялся и покачал головой.
        - Тетя Джейн, это невозможно.
        - Все возможно, Эдвард, если верить.
        Он на мгновение умолк.
        - Вы имеете в виду, что если я поверю в ваш рассказ, то это все равно как если бы он был правдой? — спросил он после некоторого раздумья.
        - Ты замечательно меня понял, Эдвард.
        Он улыбнулся.
        - Она испугалась, когда увидела, что стала меньше цветов? — спросила Анна.
        - Она слишком удивилась, чтобы испугаться. А самым поразительным оказался крошечный принц эльфов, который лежал в складке яркого зеленого листа, как если бы тот был диваном. Принц выглядел очень красиво, с пышными золотистыми волосами и темно-синими глазами точно того же оттенка, что и колокольчик, который он носил вместо шляпы. «Добро пожаловать в мое королевство, — произнес он глубоким мягким голосом. — Я — Принц цветов. Не желаете ли разделить со мной чашечку чая из одуванчиков?» — «Разделить с вами чашечку чая? — удивленно повторила Анна. — Вы имеете в виду выпить чая или искупаться в нем?»
        Дети засмеялись. Внезапно в детскую ворвалась их матушка в лучшем воскресном платье и с кислой миной на лице.
        - Что здесь происходит? С какой стати вы смеетесь?
        - Тетя Джейн рассказывает нам историю, — ответил Эдвард, безуспешно пытаясь спрятать улыбку.
        - Сегодня — день Господень, а не день историй и легкомыслия, — сурово отрезала Мэри. — Идемте, дети. Нам пора в церковь.
        - Но тетя Джейн еще не закончила! — испуганно воскликнула маленькая Каролина.
        - Я закончу перед сном, — торжественно прошептала я. — Обещаю.
        В церкви я с радостью обнаружила среди прихожан Алетию Бигг и ее сестру Элизабет Хиткоут. Джеймс произнес весьма впечатляющую проповедь, а после службы, пока Элизабет гонялась за своим сыном Уильямом, бросавшим камни через забор приходского домика в пасущихся коров, мы с Кассандрой мило побеседовали с Алетией. Она уверила нас, что Харрис с семьей поживают прекрасно и что ее сестра Кэтрин, свадьбу которой сыграли в прошлом октябре, вполне довольна замужеством.
        - Я очень рада за них, — сказала Кассандра.
        - Выразить не могу, как я рада, что вы вернулись в наши края, пусть и на очень короткое время! — воскликнула Алетия.
        - Чем короче, тем лучше, — откликнулась я, — поскольку Мэри ясно дала понять, что не желает нас видеть.
        - Я всегда считала ее крайне неприятной особой, — ответила Алетия. — Мне хотелось бы пригласить вас остановиться в Мэнидауне, но Элизабет завтра уезжает к друзьям в Сассекс, после чего и двух дней не пройдет, как мы с отцом отправимся на несколько недель отдыхать.
        Внезапно ее лицо озарила милая улыбка.
        - Ах! У меня чудесная мысль! — воскликнула она. — Вы обе должны поехать с нами!
        - Поехать с вами? — удивленно переспросила я. — Но куда?
        - На север. Папа полон решимости осмотреть достопримечательности, пока у него хватает сил для путешествия. Затем мы на неделю остановимся у кузена отца, мистера Лусиана Мортона, священника из Бримингтона, в Дербишире. Поскольку он живет очень далеко, ни я, ни отец с ним никогда не встречались, но папа загорелся желанием познакомиться. Мистер Мортон весьма достойный человек, и его дом стоит в живописном месте. Уверена, он с радостью примет еще двух леди.
        - Спасибо за великодушное предложение, Алетия, — ответила Кассандра, — но мы только что прибыли в Стивентон, и мне бы не хотелось вновь покидать матушку. Джейн, поезжай ты.
        Меня обрадовала перспектива ознакомительного путешествия на север, который я никогда не видела, но упоминания Дербишира достало, чтобы отклонить приглашение, ведь его название было неразрывно связано с Пембрук-холлом и его владельцем. Я совершенно не желала оказаться поблизости от этого места.
        - Алетия, поездку замыслил твой отец, надеясь насладиться ею наедине с тобой. Я не хочу вам навязываться.
        - Навязываться! — воскликнула Алетия. — Совсем напротив, ты окажешь мне услугу, если поедешь! Как бы отец ни старался именовать нашу поездку отдыхом, он не в силах утаить свое подлинное намерение, — добавила она, понизив голос. — Я знаю, чего он добивается. Он собирается показать меня своему кузену мистеру Мортону. Выдав одну незамужнюю дочь за респектабельного пожилого священника, он надеется достичь такого же успеха с другой.
        - Мне правда жаль, — сочувственно произнесла я, прекрасно сознавая весь ужас подобной ситуации и помня родительские надежды относительно нас с Кассандрой во время пребывания в Бате. — Но возможно, этот мистер Мортон — приятный джентльмен и понравится тебе, и в этом случае, разумеется, в моем обществе не будет нужды.
        - Маловероятно, поскольку ему сорок лет, он вполне обеспечен и все же никогда не был женат. С мужчиной, без сомнения, что-то не так, если он столь долго остается одиноким.
        - Многие хорошие и привлекательные мужчины склонны жениться в зрелом возрасте, — сказала я, стараясь не думать о мистере Эшфорде, который до последнего времени попадал в моих глазах в данную категорию, но теперь заслуживал лишь презрения, — и ты ничем не рискуешь, если поедешь, ведь тебя не могут принудить стать его женой.
        - Нет, но мне придется терпеть его общество по меньшей мере несколько дней. Насколько приятнее было бы, если бы ты поехала! Само путешествие, только подумай о нем, Джейн!
        Алетия заломила руки, глаза ее сверкали от возбуждения.
        - Сколько мест мы увидим, сколько переживаний разделим! Ах, я до сих пор так страшилась этой поездки… три недели с нудным старым отцом… но все может быть иначе. Джейн, молю, спаси меня от подобной участи, не то я непременно сойду с ума!
        Я не могла отказать в столь искренней просьбе. Мне отчаянно хотелось уехать из Стивентона. Мысль о путешествии с дорогими друзьями казалась весьма привлекательной, а остановки по пути представляли огромный интерес. Я, конечно, предпочла бы любое место назначения подальше от Дербишира, но я убедила себя, что графство достаточно велико и я, несомненно, благополучно нанесу краткий визит в одну из его маленьких деревенек, не попав на глаза мистеру Эшфорду.
        Наше путешествие на север сложилось совершенно благополучно. Наш путь пролегал через такие прелестные края, как Оксфорд, Бленим, Уорик, Кенилворт и Бирмингем, и мы остались им чрезвычайно довольны. Мы осматривали основные достопримечательности и наслаждались хорошей погодой. Сквайр, которому исполнилось шестьдесят семь лет, находился в худшей форме, чем мой отец в его возрасте, но обладал довольно словоохотливым и серьезным нравом, выказывал большую любовь к архитектуре и природе и всю дорогу был непревзойденно великодушен и заботлив по отношению к своим спутницам. Он настаивал, чтобы мы сами заказывали себе ужин в гостиницах; пока мы ехали, он дремал на противоположном сиденье кареты, в то время как мы с Алетией без устали предавались счастливой болтовне.
        Алетия, как всегда, была непоседлива и любезна, мгновенно отыскивала приятное во всем, что видела и делала, хвалила то, чем восхищалась, и подшучивала над тем, что находила нелепым. Наши ежедневные беседы сотворили чудо и улучшили мое настроение. Вскоре я изгнала все мысли о недавнем разочаровании в неком джентльмене в самый дальний уголок души и безмятежно, с чистосердечным смехом радовалась каждому утру.
        Одним солнечным полднем, ближе к концу второй недели наших странствий, когда я выглянула в окно, восхищаясь прекрасными лесными пейзажами, кучер объявил, что мы только что въехали в графство Дербишир.
        - Ну вот мы и на месте, — повернувшись ко мне, с тихим ужасом пробормотала Алетия. — Скоро меня бросят на съедение волкам.
        Как мы и думали, кузен сквайра жил в премилом месте. Мы свернули с главной дороги на проселок, и скоро нашему взору открылся приходской домик. Он оказался скромным кирпичным зданием, окруженным зеленой лужайкой и лавровой оградой. Наш экипаж остановился у калитки, и тотчас мы вышли из кареты и направились по короткой гравиевой дорожке к двери, где нас встретил мистер Мортон.
        Высокий полный мужчина лет сорока, мистер Мортон обладал блеклыми глазами-бусинками на круглом лице и приторной улыбкой, которая обнажала ряд довольно кривых зубов. Шевелюра его изрядно поредела, и, чтобы скрыть это, он зачесал на макушку несколько длинных, редких, вьющихся каштановых с сединой прядей.
        - Прошу, прошу в мою скромную обитель, — произнес мистер Мортон, проводя нас в дом с видом исключительной любезности и приказывая отнести в комнаты наш багаж. — Огромная радость наконец познакомиться с вами, сквайр, — сказал он, бурно тряся его руку, — поскольку я считаю, что в мире нет ничего важнее родственных связей. Я прекрасно осведомлен, сквайр, о вашем положении в Гемпшире, о размерах вашего состояния и великолепии вашего имения, каковые наполняют меня безмолвным благоговением. Я всегда почитал величайшим несчастьем, что нам пришлось столько лет провести врозь, поскольку в географическом отношении мы разделены весьма большим расстоянием. Надеюсь, путешествие доставило вам не слишком много неудобств?
        Все это слетело с уст мистера Мортона, пока мы стояли в передней и не были даже представлены. Мы с Алетией незаметно переглянулись, преисполненные ужаса от вида и манер нового знакомого. Ничего иного мы не могли сделать, чтобы не рассмеяться.
        Глава 16
        Сквайр уверил мистера Мортона, что наше путешествие прошло замечательно. Он произнес длинную речь, которая, боюсь, вышла бы не менее утомительной, чем речь его кузена, если бы мистер Мортон не прервал ее, чтобы представиться дамам.
        - Мисс Алетия, — сказал он, энергично кланяясь, — чрезвычайно польщен. Я много узнал о вашей красоте из писем вашего батюшки и вижу, что в данном случае молва не приуменьшила истинные достоинства. И если позволите, — добавил он, поклонившись и мне, — я преподнесу такие же комплименты вам, мисс Остин, поскольку сквайр был столь любезен, что уведомил меня о вашем приезде, наградив вас в своем письме рядом неоспоримых достоинств. Будьте уверены, что все друзья моего кузена — мои друзья, и я рад познакомиться с вами. Если я могу распорядиться о чем-либо, сколь угодно незначительном, что сделает ваше пребывание в моем доме более приятным, прошу, не медлите и сообщите об этом.
        Я весьма искренне поблагодарила мистера Мортона за заботу, после чего он пригласил нас отдохнуть у камина в гостиной.
        Как только прислуга принесла чай, мистер Мортон обстоятельно познакомил нас со всеми предметами обстановки, призвав обратить особое внимание на несколько уродливый буфет красного дерева, обладавший весьма устрашающими размерами.
        - Я сам купил его на аукционе, куда дешевле, чем можно представить, — сообщил он с гордостью, — и, полагаю, это весьма полезная вещь. Да что там, моя соседка, леди Корделия Делакруа, — исключительно любезная и состоятельная особа, которая обитает в двух милях отсюда в Бреттон-холле, куда меня дважды приглашали на чай, — так вот, ее светлость, осмотрев буфет, выразила похвалу его виду и долговечности и уверила меня, что я заключил выгодную сделку.
        Я взглянула на сквайра в поисках хоть самой мимолетной усмешки на его устах, но он, казалось, совсем не чувствовал нелепости произносимых слов. Напротив, он выразил восхищение размерами помещения, видом из окон и прочностью постройки и задал несколько наводящих вопросов относительно устройства прихода, на которые наш хозяин подробно и с удовольствием ответил. Последующие три четверти часа мы с Алетией сидели, молчаливо дивясь на двух мужчин, жадно обсуждающих мельчайшие архитектурные детали приходского домика и церкви, равно как и всех амбаров, коттеджей и прочих строений прихода, за исключением, возможно, одного-двух сараев и нескольких уборных.
        По окончании разговора мистер Мортон устроил нам экскурсию по дому, который, хоть и отличался весьма компактными размерами, казался весьма опрятным и удобным и явно приносил хозяину немало радости.
        - Здесь есть все, чего можно желать, — заявил сквайр, — хотя, не сомневаюсь, ваш дом еще больше украсила бы теплота, которую способно дать лишь прикосновение женской руки.
        - Совершенно с вами согласен, сквайр, — ответил мистер Мортон. — Я часто размышлял об этом предмете, и он представляет для меня живейший интерес. В качестве служителя церкви я полагаю своей обязанностью нести мир всем семействам, на которые простирается мое влияние. Я считаю, что всякий служитель церкви должен быть примерным семьянином в своем приходе, если он не стеснен в средствах; что до недавнего времени ко мне не относилось, поскольку мое состояние было невелико. Но, к моему безмерному счастью, мне недавно предложили доход с соседнего прихода в Окскроте, и с сими дополнительными поступлениями я уверен, что наконец способен предложить супруге весьма достойную жизнь.
        - Несомненно, — согласился сквайр. — Я только что имел удовольствие лицезреть свою дочь Кэтрин замужем за добрым служителем церкви вроде вас и не в силах подобрать слова, чтобы поведать, какое счастье этот союз принес семье.
        Алетия повернулась к отцу, отчаянным взглядом умоляя его прекратить разговор, но сквайр словно бы ничего не заметил.
        - Алетия замечательно ведет домашнее хозяйство, — продолжил он, — и из нее вышла бы такая рачительная супруга, что, смею заверить, любой мужчина был бы счастлив заполучить ее.
        Лицо Алетии густо покраснело, она закрыла глаза, как бы желая провалиться сквозь землю.
        - После заключения в карете я с радостью размяла бы ноги на свежем воздухе, мистер Мортон, — поспешно произнесла я. — Могу я попросить сопроводить нас на прогулке по вашему саду?
        Идея была встречена бурным одобрением. Алетия, взглядом заклиная меня уберечь ее от мистера Мортона, крепко ухватила отца под руку, так что мне пришлось составить пару нашему хозяину.
        - Я возделываю сад собственными руками, — рассказывал мистер Мортон, пока мы бродили по прекрасно ухоженным продольным и поперечным дорожкам, — и полагаю работу в саду одной из самых респектабельных радостей жизни, а физический труд — приносящим немалую пользу.
        Не умолкая и не давая нам возможности высказать одобрение, которого сам же добивался, он с превеликим самодовольством обращал наше внимание на каждый куст и каждое дерево.
        - Все эти розы я посадил лично, неизменно основывая выбор на форме, цвете и запахе. Я льщу себе мыслью, что если вы вернетесь летом, то будете, как неоднократно отмечали мои соседи, поражены великолепием сада: аккуратностью посадки роз, разнообразием оттенков, огромным количеством бутонов и чудесными, сладостными ароматами, способными вызвать трепет в человеке даже самого брюзгливого нрава.
        На краю сада мистер Мортон указал на поле с рощицей вдали.
        - Это вяз Кампердауна, известный также как U. glabra camperdonii, разновидность вяза шершавого. У меня шесть таких вязов, — гордо сообщил он, пока я с удовольствием любовалась представившейся мне картиной, хотя и без того восторга, которого ждал от меня мистер Мортон. — А справа вы видите три каштана и два дуба.
        Он жаждал провести нас и по лугу, но Алетия со сквайром признались, что устали, и выразили желание пройти в комнаты, где они смогут отдохнуть перед ужином.
        Мистер Мортон немедленно рассыпался в извинениях.
        - Я один в ответе за вашу усталость. Я не должен был подвергать вас долгой экскурсии в момент приезда, при том что леди обуты в столь нежные туфельки! Смотрите под ноги, мисс Остин! У вас на пути довольно крупный булыжник.
        Мистер Мортон наклонился и отбросил преступный камень, нечаянно угодив в спину белке. Животное на мгновение изумленно замерло и поскакало прочь. Всю обратную дорогу мистер Мортон не мог говорить ни о чем ином, кроме собственного облегчения при мысли, что не стал причиной преждевременной гибели несчастного зверька.
        - Молю Господа, чтобы мне не пришлось сидеть рядом с ним за ужином, — сказала Алетия, когда мы отдыхали в нашей общей спальне. — В жизни не встречала такого гнусного, нудного, смехотворного человека.
        - Меня он скорее позабавил, — заметила я.
        - Вот ты с ним и сиди и поддерживай разговор. Что до меня, то я намерена не вымолвить ни слова и показаться ему самой скучной и непривлекательной женщиной на свете.
        - Это может сослужить тебе дурную службу, — поддразнила я, ополаскивая лицо водой из тазика. — Вдруг он предпочитает серых мышек?
        - Ах! А я и не подумала. Но я не могу вести себя грубо, это расстроит папу.
        - Дорогая Алетия, зачем так терзаться? У нас нет оснований полагать, что мистер Мортон рассматривает тебя в качестве будущей жены. Но если он и впрямь сделает тебе предложение, ты можешь просто отказаться.
        - Но, боюсь, мой отказ разозлит папу больше, чем отсутствие предложения. Ах! Что же делать?
        - Просто будь собой и оставь остальное провидению.
        - Иногда провидение способно завести слишком далеко. И тогда ему необходимо помочь.
        Алетия немного помолчала.
        - Я решила, — сказала она. — Я буду стараться выглядеть сколь можно более сварливой, не выходя за рамки любезности, и возражать ему по любому поводу.
        - Поступай как знаешь.
        Присев у зеркала, я надела черный бархатный чепец, оставив несколько коротких кудряшек подчеркивать овал лица. Результат меня вполне удовлетворил. Я знала, что не слишком красива, но сегодня вечером кое-кто мог бы назвать меня хорошенькой.
        - Что до меня, то я намерена изучить каждое его движение и запомнить каждое слово из его неподражаемого словаря.
        - Зачем тебе это нужно?
        - Потому что меня радует его нелепость. Я подумала, что в будущем смогу использовать мистера Мортона в качестве прототипа для персонажа какой-нибудь из книг.
        Алетия засмеялась.
        - Весьма в твоем духе, Джейн. Когда все остальные испытывают от человека или обстоятельств одну неловкость, ты находишь в них и забаву, и пользу.
        Она присела на соседний стул и сжала мои руки, разглядывая меня с искренней любовью.
        - Твои слова и вправду означают то, что я думаю… на что надеюсь? После стольких лет молчания ты вновь взялась за перо?
        Я призналась, что да.
        - Прошу, никому не говори… я уверена, ничего не выйдет… но я только что начала переписывать «Чувство и чувствительность». Хотя при встрече с мистером Мортоном против воли задумалась о «Первых впечатлениях».
        - О да! Припоминаю священника из той книги. Он был ужасно забавным.
        - Он не был и вполовину столь нелепым и несносным, как мистер Мортон.
        - Конечно же не был!
        Мы долго и весело смеялись.
        - Узреть мистера Мортона в книге — вот так веселье! — улыбнулась Алетия. — Но, Джейн, все эти годы ты лукавила в одном весьма важном вопросе.
        - Каком же?
        - Ты всегда утверждала, что не берешь персонажей и места для своих книг из жизни, что все они придуманы. Теперь я вижу, что верно обратное.
        - Ты не могла бы ошибаться сильнее, — уверила я ее. — В отношении мест, признаюсь, я черпаю вдохновение в домах, которые повидала. Я списала поместье мистера Дарси, Истем-парк, с богатого дома, которым любовалась в Кенте, а Розингс и Хансфорд — с усадьбы и приходского домика в Чивнинге. Но людей я стремлюсь придумывать, а не копировать. Подумай только, что, если бы в противном случае люди, образы которых я использовала, узнали бы себя!
        - Не думаю, что они оскорбились бы, как ты, по-видимому, полагаешь, Джейн. На самом деле они были бы польщены, обнаружив себя в одной из твоих книг.
        - Возможно, но я страшусь подобного вторжения в частную жизнь. И это еще не все. Естественно, я почерпнула детали характеров и манеры речи у множества различных людей, но я слишком горжусь своими творениями, чтобы признавать, что они всего лишь миссис А. или полковник Б. Однако, — добавила я с лукавой улыбкой, — в данном случае мне придется нарушить собственные правила. Ваш мистер Мортон слишком драгоценное сокровище, чтобы использовать его лишь отчасти.
        - Должен сказать, у вас превосходная карета, сквайр, — заметил мистер Мортон за ужином, пока мы вкушали гороховый суп и жаркое из дичи, а также вино столь неважного вкуса и цвета, что я задумалась, не разбавила ли его кухарка водой. — Сам я, конечно же, кареты не имею, не вижу необходимости в таких расходах, ведь в деревне куда угодно легко поспеть пешком. Доселе, коли возникала нужда посетить отдаленные места, благосклонная фортуна ниспосылала мне помощь леди Корделии Делакруа, которая трижды приглашала меня составить ей компанию в экипаже. Мне следовало сказать, одном из экипажей ее светлости, поскольку их у нее, разумеется, несколько. Ее экипажи — одни из лучших в графстве. Каждое воскресенье, когда я вижу леди, я вновь укрепляюсь во мнении, каковое совершенно совпадает с ее собственным, что карета с четверкой лошадей, несомненно, самый удобный и предпочтительный вид транспорта в мире.
        - Лично я не питаю любви к каретам, — возразила Алетия, и по губам ее скользнула тень улыбки, поверившая мне подлинное намерение, скрывающееся за словами подруги. — Для дальних поездок, разумеется, они незаменимы, но, по правде говоря, в них ужасно душно и тесно. По мне, куда лучше открытая коляска.
        - О да! — воскликнула я. — Низенький фаэтон с парой хорошеньких пони отлично подходит, но мне более всего по душе двуколка или шарабан.
        - Шарабан — на редкость непрактичный экипаж, — ответил мистер Мортон, — если, разумеется, вы не чрезмерно богаты. Ведь он единственный из всех двухколесных повозок предназначен для двух лошадей, а не одной, и его владелец сталкивается со всеми сложностями поиска хорошо подобранной пары животных и издержками на их содержание.
        - И то верно, — согласился сквайр Бигг-Уитер, — восседать высоко над землей на двух колесах всегда казалось мне довольно странным удовольствием.
        - А мне нравится, — не сдавалась Алетия, — в особенности когда едешь по сельской местности. И шарабан намного выгоднее, чем карета.
        - Карета с четверкой лошадей катит, конечно, очень величественно, — согласилась я, — но слишком уж громоздка и требует стольких хлопот. А шарабан с легкостью обойдет любой экипаж.
        - Если вас волнует лишь скорость, выбирайте шарабан, — произнес мистер Мортон. — Но позвольте напомнить, что он вмещает не более двух пассажиров, причем оба не защищены от солнца, ветра и дождя, не говоря уж об отвратительной пыли. Мне ни разу не удавалось сохранить рубашку чистой во время поездки в открытой коляске. Все это не может нравиться леди.
        - Совсем напротив, мистер Мортон, — возразила Алетия, — все знакомые мне леди полагают открытые коляски удивительно приятными.
        - Нам и в голову не придет выезжать в дождь, — добавила я. — Мы не выходим из дома без шляпок и полагаем свежий воздух исключительно бодрящим. Что же до грязи и пыли, то причиненные ими неудобства несравнимы с удовольствием от прогулки.
        - Полагаю, обе точки зрения обладают своими достоинствами, — примирительно произнес сквайр Бигг-Уитер, строго глянув на Алетию, — и, если позволите, я предложу экипаж, который всех устроит: ландо.
        - О да, — признал мистер Мортон, — это прекрасный компромисс. Ведь запряженные в ландо две лошади способны увезти до шести человек, а поднятый верх обеспечивает скромное укрытие от стихий.
        - Я совершенно не против ландо, — Алетия смиренно улыбнулась отцу, — покуда мне дозволено сидеть на козлах, ведь это единственное место, с которого открывается чудесный вид.
        С прибытием десерта в виде вполне приличного яблочного пирога разговор перешел на библиотеку мистера Мортона, собрание томов в пятьдесят или шестьдесят, которые, как я заметила ранее, касались главным образом истории и науки и служили источником некоторой гордости для их хозяина.
        - Алетия тоже обожает книги, — заметил сквайр. — Да что там, дня не пройдет, чтобы я не застал ее за чтением.
        - О, я читаю одни лишь романы, папа, — отмахнулась Алетия, — и не имею ни вкуса, ни склонности к книгам, которые, по-видимому, интересуют мистера Мортона.
        - Действительно, я предпочитаю более серьезные работы, — ответил мистер Мортон, — но, признаюсь, я и сам прочел один или два романа и нашел их весьма занимательными. Вам знаком «Целебс в поисках жены» Ханны Мор?
        - Нет, — ответила Алетия. — Но уверена, что Джейн читала. Джейн все читала. Она обожает романы, более того, она сама написала несколько.
        Едва успев это произнести, Алетия задохнулась и прикрыла рот ладошкой, глядя на меня с извинением.
        - Неужели, мисс Остин? — спросил мистер Мортон, и его блеклые глаза широко распахнулись от интереса. — Вы действительно написали несколько романов?
        - Давным-давно, — быстро сказала я. — Я увлекалась ими в юности. Их так и не опубликовали. Сейчас я пишу только письма и иногда стихи.
        - Стыдитесь, — произнес мистер Мортон. — Я всегда считал, что рассказ о моей жизни мог бы стать прелестным романом: привычки, характер и вдохновленность английского священника, любимого паствой, прославленного здравомыслием, щепетильностью и мастерством в исполнении своих обязанностей. Я бы сам написал книгу… я льщу себе мыслью, что не лишен некоторого таланта в обращении с пером, поскольку прихожане уверяют, что мои еженедельные проповеди удивительно воодушевляют их… но я чувствую, что объективный взгляд был бы более предпочтителен. Возможно, мисс Остин, мне удастся убедить вас вернуться к своему занятию и посвятить сему вашу следующую работу.
        - Я крайне признательна, — ответила я, стараясь скрыть изумление и испуг, — что вы сочли возможным доверить мне историю своей жизни, мистер Мортон. Но, боюсь, я вынуждена отказаться, сэр. Я уверена, что не в силах справиться с задачей изображения столь сложного и интересного персонажа, как вы.
        Следующие три дня мистер Мортон знакомил нас со всеми церквями, усадьбами, полями и кладбищами округи, долго и старательно показывал прославленный Бреттон-холл, дом леди Делакруа. Места были прелестны, и, несмотря на чрезмерно заботливое внимание и нелепые манеры мистера Мортона, я получала удовольствие. Однако дело приняло совсем иной оборот, когда на четвертый день за завтраком мистер Мортон предложил навестить Пембрук-холл.
        - Он всего в шести милях отсюда, — сказал наш хозяин, — и с моей стороны было бы непростительно не включить его в список мест для посещения во время вашего визита в Дербишир.
        Алетия и сквайр, которые слыхали об имении, охотно с ним согласились. Я чувствовала себя очень неловко. Мне не хотелось осматривать Пембрук-холл, возможность столкнуться там с мистером Эшфордом наполняла меня тревогой, и я могла лишь воображать, какое неудобство и смятение подобная встреча доставит ему. Кратчайшее мгновение я размышляла, не рассказать ли Алетии о моих отношениях с мистером Эшфордом, но сама мысль оказалась невыносима.
        «Нет, — решила я, — чем меньше говорить о том деле, тем лучше».
        Поскольку я не могла открыто возразить, пришлось притвориться, будто мне просто не интересно ехать.
        - Мы осмотрели столько богатых домов за последние две недели, — сказала я, — что я с не меньшим удовольствием останусь здесь, если вы не против, и напишу письмо сестре.
        - О, но Пембрук-холл — один из лучших домов графства! — вскричал мистер Мортон. — Его земли превосходны, а леса просто великолепны.
        - Ты должна поехать, Джейн, — настаивала Алетия. — Я слышала, что Пембрук-холл принадлежит весьма значительной семье, и ни в коем случае нельзя пропустить такое зрелище.
        - Не сомневайтесь, — подтвердил мистер Мортон, — семья действительно весьма значительна: сэр Томас Эшфорд — баронет и вдовец с двумя взрослыми детьми, сыном и дочерью. Мне не выпала удача быть знакомым с ними лично, но полагаю, что не ошибусь, если скажу, что они одни из самых любезных людей своего класса. Сэр Томас всем и каждому позволяет осматривать особняк и его окрестности круглый год, в том числе и по воскресеньям, с десяти утра до пяти вечера. Взору даже самого простого человека открывается все великолепие, более того, сэр Эшфорд приказал, чтобы фонтаны включали для всех без исключения. Мне кажется, подобная щедрость проистекает из несметного богатства и просвещенной широты взглядов.
        - Не знаете ли вы, — спросила я, стараясь говорить твердо, — находится ли семья в настоящее время в своей резиденции?
        - Вынужден вас огорчить — нет, — ответил мистер Мортон и печально покачал головой. — Я слышал из достойных доверия источников, что все они в Лондоне.
        Ответ мистера Мортона наполнил меня облегчением. Поскольку страхи оставили меня, я получила возможность изучить другие свои чувства на данный счет. Нет никаких сомнений, признавала я, что все, способное напомнить мне о мистере Эшфорде, лишь обострит те унижение и ярость, которые породило наше общение, но в то же время я не смела отрицать, что испытываю немалое любопытство, прямо-таки горю желанием увидеть дом, о котором он рассказывал и который так интригует остальных.
        Конечно, сказала я себе, проехав такое расстояние, глупо было бы не увидеть поместья. Ведь кто знает, когда, если вообще когда-нибудь, я вновь окажусь в Дербишире? Несомненно, убеждала я себя, я не столь слаба духом, чтобы дрожать от одной мысли провести несколько часов в усадьбе семьи, которая находится в отъезде, и неважно, что в прошлом член этой семьи меня оскорбил.
        Более я не возражала. И посему не прошло и часа, как наша четверка погрузилась в карету сквайра и выехала по направлению к Пембрук-холлу.
        Глава 17
        - Приехали! — возвестил мистер Мортон, когда мы свернули на дорогу, вьющуюся по опушке обширного лесопарка. — Вы видите пред собой лишь малую часть лесов Пембрука, которые состоят из столь прекрасных деревьев, что человеческие хвалы не в силах воздать им должное.
        По пути я говорила себе, что Пембрук-холл и его окрестности не могут превосходить поместье моего брата в Годмершеме и все прочие богатые дома, которые я повидала. Но по мере приближения к месту назначения я впервые после знакомства с мистером Мортоном поняла, что его восторги недалеки от истины. Леса, через которые мы проезжали, излучали удивительно царственную и гармоничную красоту. Они так услаждали мой взор, что я против воли восхищалась живописными пейзажами.
        Через некоторое время леса закончились, и мы достигли вершины холма, с которой впервые узрели вдалеке Пембрук-холл. Я услышала вздох Алетии, да и сама застыла в изумлении — всякая предвзятость оставила меня. Вид, расстилавшийся передо мной, был намного величественнее всего, что я могла вообразить. Под нами лежала широкая долина, усеянная деревьями, а между ними петлял широкий ручей, над которым изящно выгнулся каменный мостик. Вдали возвышалось необъятное строение из блестящего белого камня в античном стиле. За домом вздымался поросший лесом крутой склон холма.
        - Господь всемогущий, в жизни не видывала такого огромного дома! — воскликнула Алетия.
        - О да! Прекрасный памятник архитектуры, — согласился сквайр.
        - Никогда в своей жизни, — сказала я, — я не встречала места, где красота природы столь замечательно сочеталась бы с рукотворными творениями.
        Наблюдения мистера Мортона, которые я повторять не стану, оказались несколько более многословными.
        Мы спустились в долину, проехали по мосту и приблизились к главному входу, где попросили разрешения осмотреть дом. Нас пригласили в вестибюль, куда, после краткого ожидания, вышла домоправительница. То была седовласая респектабельная особа безукоризненного вида, которая встретила нас весьма приветливо и без малейший чванливости.
        - Прошу оказать любезность последовать за мной, — сказала она.
        Сама мысль, что я стою в доме мистера Эшфорда и что это, несомненно, весьма богатый дом, заставила меня задрожать от волнения, вызванного смятением и болью. Когда мы прошли по северному коридору в большой, роскошно декорированный зал, у меня перехватило дыхание от изумления. Замысловатая мраморная мозаика покрывала пол, изысканные фрески украшали высокие стены и потолок. Длинная мраморная лестница с золочеными перилами, застеленная красным ковром, вела в жилые комнаты наверху.
        Неожиданно мне в голову пришла мысль, и я застыла как вкопанная, почти не сознавая, что домоправительница начала рассказ.
        «Этот дом, — думала я с возбуждением, — именно такой, в каком должен жить мистер Дарси!»
        Разумеется, я имела в виду «Первые впечатления», где несколько раз упоминала поместье Дарси, Истем-парк, в Кенте. Он пригласил туда Элизабет, когда она навешала тетушку и дядюшку Гардинеров. Я описала приятный дом, приличествующий статусу своего владельца, — так, по крайней мере, мне казалось раньше. Но теперь я видела, что ошибалась.
        «Мистеру Дарси вообще не следует жить в графстве Кент, — размышляла я, бурно радуясь, что приехала сюда, — Он обязан обитать в Дербишире, и его богатое поместье ни в коем случае не должно носить такое скучное и прозаичное название, как Истем-парк. Я назову его… я назову его…» Я бросила взгляд на герб Эшфордов над арочным дверным проемом, мраморный с золотой надписью: «Пембрук-холл, 1626 г.» — и улыбнулась. «Я назову его Пемберли».[39 - Похожая сцена в «Гордости и предубеждении» позволяет предположить, что Джейн Остин, несомненно, черпала вдохновение в собственном опыте, который столь успешно использовала в окончательном варианте «Первых впечатлений».]
        - Сэр Реджинальд Эшфорд построил этот дом в тысяча шестьсот двадцать шестом году…
        Голос домоправительницы ворвался в мои мысли. С сердцем, продолжающим колотиться от возбуждения и вдохновения, я поспешила присоединиться к своим спутникам и проводнице, которая повела нас вверх по лестнице. Глаза мои наслаждались прекрасным зрелищем, и я была преисполнена решимости запомнить все детали, чтобы впоследствии их записать.
        - Он нашел проект столь прекрасным, — продолжала домоправительница, — что не прекращал строительства еще тридцать пять лет, до самой своей смерти. Каждое последующее поколение вносило изменения и улучшения, пока не появился тот чудесный дом, который вы видите сегодня. Когда моя госпожа Джорджиана Эшфорд была жива, дом день и ночь заполняли друзья и родственники, поскольку они с моим господином любили развлечения. Именно она пожелала, чтобы дом всегда оставался открытым для осмотра, круглый год.
        Мы шли через анфиладу роскошных, величественных комнат, чьи высокие стены и потолки покрывали фрески и замысловатая резьба. Была там и гигантская библиотека, уставленная книгами от пола до потолка, и прекрасная мраморная часовня, и просторная столовая, и прелестная музыкальная комната, и череда милых спален. Обстановка каждой комнаты соответствовала богатству своего владельца, однако не казалась ни излишне броской, ни бессмысленно вычурной.
        «Она отражает, — подумала я, — исключительно утонченный вкус».
        - Мой господин сэр Томас Эшфорд, — объяснила домоправительница, — нанял талантливого архитектора, чтобы построить длинное северное крыло, и посвятил жизнь собиранию всевозможных предметов, способных у красить дом. Он приобрел две полные библиотеки, множество картин и скульптур, не говоря уже обо всем остальном.
        Она остановилась у высокого окна, выходившего на бескрайние сады внизу.
        - Покойная леди Эшфорд, — добавила она, — так любила журчание воды, что господин построил для нее фонтаны, каскад и длинный канал, которые вы видите там.
        - Какая красота! Какая пышность! Какое зрелище! — вскричал мистер Мортон. — Полагаю, это стоило целое состояние.
        - Сэр Томас никогда не скупился, когда дело касалось желаний его жены, поскольку преданно любил ее. — Домоправительница печально покачала головой. — Конечно, ее уход стал для него жестоким ударом. Он так и не оправился с тех пор.
        Как бы я ни была поражена открывшимся мне великолепием, ко мне пришло твердое осознание: мистер Эшфорд однажды унаследует все это. Теперь я поняла, что любое будущее с этим джентльменом существовало лишь в моем воображении. Неважно, что он, вероятно, восхищался мной какое-то время. Совершенно ясно, почему он предпочел видеть своей нареченной Изабеллу. Богатство и положение семьи вынуждают его жениться на женщине своего круга, а не на дочери священника без денег и связей. Это, однако, никоим образом не оправдывало поведения мистера Эшфорда: он должен был объявить мне о своей помолвке. И все же меня больше не унижал его выбор.
        Домоправительница меж тем провела нас в галерею северного крыла, где с картин на посетителей глядела череда богатых людей в изысканных старомодных одеждах. Я шла, высматривая единственное лицо со знакомыми чертами. И наконец нашла его — большой портрет на видном месте, поразивший меня удивительным сходством с мистером Эшфордом. Когда я узнала его живые, умные глаза и знакомую искреннюю улыбку, то ощутила укол печали и смущения и к тому же непрошеную приязнь, ведь на полотне была запечатлена та самая улыбка, которую я иногда видела на его лице, когда он смотрел на меня.
        - А это мой хозяин сэр Томас Эшфорд и его семейство, — сообщила домоправительница, указывая на соседний портрет красивого седовласого джентльмена, который походил на мистера Эшфорда, но был, несомненно, на четверть века его старше.
        Следующая картина изображала весьма изысканную красавицу с волосами цвета воронова крыла, за ней шла хорошенькая юная леди в чудесном платье и со скромным личиком.
        - Это его жена Джорджиана, упокой, Господи, ее душу. А это их дочь София, что за восхитительное, дружелюбное создание! А это сын и наследник, прекрасный человек, мистер Фредерик Эшфорд.
        Алетия присоединилась ко мне в старательном изучении портрета мистера Эшфорда.
        - Какой красивый мужчина, — сказала она.
        - И добрый, — добавила домоправительница. — Не то что теперешние беспутные молодые люди, которые думают только о себе.
        - Что может быть дороже доброго и преданного сына, — едва заметно вздохнул сквайр Бигг-Уитер.
        Я поняла, что он думает о Харрисе, который на свой лад был добрым человеком, но чьи отношения со сквайром сложились довольно непросто.
        - Мистер Эшфорд — вылитый отец, — сказала домоправительница, — и наружностью, и нравом, и умом. Что до сэра Томаса, то обойди весь свет, а такого хорошего хозяина не сыщешь. Спросите любого из его арендаторов, у всякого найдется для сэра Томаса доброе слово, ведь он самый отзывчивый среди землевладельцев, а до чего он добр к простым людям! И сын его станет точно таким же, ведь он всегда был добрым и умным мальчиком, отрадой семьи и вырос в заботливого, благородного сердцем мужчину. Да что там, не далее как прошлой зимой он купил новое фортепиано для сестры, поскольку она любит играть и петь, и на свои личные средства к ее удовольствию полностью переделал музыкальную комнату.
        Я поняла, что сей добрый отзыв, бесспорно, адресован тому человеку, которого я встретила в Лайме, человеку, которого, как мне казалось, я знала. И он верен, ведь может ли что-нибудь звучать убедительнее, чем хвалебный отзыв преданной прислуги? Но в то же время меня охватило негодование. Как человек, столь высоко ценимый и любимый слугами и семьей, столь бесцеремонно пренебрег мною? Неужели в те несколько недель, когда мистер Эшфорд сознательно искал моего общества, поверял свои мысли и восторги и заставлял меня все больше любить его, одновременно скрывая свою помолвку, он не беспокоился о моих чувствах? Неужели он не понимал, сколько боли причинит мне? Или ему было все равно?
        - Много ли времени семья проводит здесь, в деревне? — услышала я вопрос мистера Мортона.
        - Примерно полгода, — ответила домоправительница. — Остальное время они живут в Лондоне. Хотя не исключено, что мистер Эшфорд после женитьбы подольше будет задерживаться в Пембрук-холле.
        Этот разговор заставил мое сердце тревожно забиться. Мне очень хотелось побольше разузнать о женитьбе, но не хватало духу. К счастью, мистер Мортон справился с задачей не хуже меня.
        - И кто та счастливица, если это не слишком дерзко прозвучит? — спросил он.
        - Мисс Изабелла Черчилль из Ларчмонт-парка.
        - Ах да! Ларчмонт-парк, — торжественно повторил мистер Мортон. — Я наслышан о нем, но не имел удовольствия видеть, поскольку не держу собственного экипажа. Поместье со всех точек зрения замечательное.
        - Замечательное, без сомнения, но с Пембрук-холлом ему не сравниться. С другой стороны, какое имение с ним сравнится? Во всем графстве, более того, во всем королевстве нет ничего подобного нашему дому и землям. Семья очень привязана к Пембрук-холлу, и это понятно. Я полагаю, что свадебная церемония пройдет здесь, в нашей собственной часовне, а прием — в главном зале или на свежем воздухе, зависит от времени года.
        - Стало быть, дата счастливого события еще не назначена? — спросила Алетия.
        - Нет, но я слышала, что оно ожидается в будущем году. Я молю бога, чтобы мистер Эшфорд был счастлив в браке, хотя, если вы спросите меня, — она понизила голос, — хоть мне и не стоит этого говорить, но она и вполовину недостаточно хороша для него, несмотря на всю ее красоту и богатство. — Она вздохнула. — Но свадьба получится грандиозная, сомнений нет, союз двух великих семей. Эшфорды и так чрезвычайно богаты, а уж с приданым, которое принесет мисс Изабелла…
        Слезы затуманили мне взор, я поняла, что не в силах больше слушать. Подобрав юбки, я поспешила по коридору туда, откуда мы пришли.
        - Джейн!
        Это был голос Алетии, но я не обернулась.
        Я бежала вниз подлинной дубовой лестнице. Я слышала тяжелый топот ног за спиной и голос мистера Мортона, выкликающий мое имя, но не остановилась. Когда я очутилась на нижнем этаже и торопливо направилась туда, где чаяла найти выход, мистер Мортон догнал меня.
        - Мисс Остин! — вскричал он, выпучив глаза от тревоги, и побежал рядом, глубоко и шумно дыша. — Вам дурно?
        - Нет, сэр, просто мне внезапно понадобилось на свежий воздух.
        - Все из-за ходьбы, — сообщил он между натужными вдохами. — Слишком много ходили для такой нежной леди, как вы.
        - Я ценю вашу заботу, мистер Мортон, но, уверяю, я вовсе не такая уж нежная и люблю ходить.
        - В таком случае, быть может, заглянем в сад? Посмотрим на фонтаны.
        Завернув за угол, я с облегчением увидела вестибюль, в который мы не так давно вошли.
        - В другой раз, полагаю. Если вы извините меня, я с большим удовольствием несколько минут проведу в одиночестве.
        Едва я открыла огромную дубовую дверь и выскочила наружу, как на гравийной дорожке передо мной остановились два экипажа. Первый, элегантная карета с четверкой лошадей и форейторами в прекрасных ливреях, оказался мне неизвестен, но второй я немедленно узнала. Золотой герб Эшфордов украшал его сверкающий черный бок. Несомненно, это был тот самый экипаж, в котором я ехала на саутгемптонский причал семь или восемь недель назад, направляясь в аббатство Нетли.
        Глава 18
        Я замерла от удивления, а домоправительница и полдюжины слуг один за другим ринулись мимо меня, чтобы позаботиться о приезжих. Дверцы обоих экипажей были открыты, лесенки спущены, и, пока я стояла разинув рот, из первой кареты появилась Изабелла Черчилль. Лакей помог спуститься ей, а затем Марии Черчилль. Одновременно из второго экипажа вышли те самые особы, чьими чертами я только что любовалась в галерее наверху: София Эшфорд и ее отец, сэр Томас Эшфорд.
        Их прибытие заняло не более минуты — все это время я стояла, не в силах шевельнуться, в тени распахнутой двери. Никто пока не заметил моего присутствия, и я могла бы повернуться и спастись бегством в доме, чтобы отыскать другой выход, если бы мне не воспрепятствовал мистер Мортон.
        - Господь милосердный! — воскликнул он, чуть не лопаясь от возбуждения. — Да это же сами Эшфорды! Вернулись из Лондона! Мы стоим рядом с ними!
        Понизив голос, он пробормотал мне на ухо:
        - Не знаю, кто это с ними, но но всем признакам люди знатные. Мы не могли выбрать время вернее! Ах! Нам улыбнулась фортуна!
        В этот миг сам мистер Эшфорд спустился из второй кареты ярдах в двадцати от меня. Наши взгляды встретились. Он смотрел на меня в совершенном изумлении и мгновение, казалось, был не в силах пошевелиться. Я увидела, как его щеки вспыхивают румянцем, и одновременно краска покинула мое собственное лицо. Я попала в то самое положение, которого всячески стремилась избегнуть. Мужчина, завладевший моим сердцем всецело и совершенно незаслуженно, стоял прямо передо мной, и в то же время всего в нескольких ярдах от нас находилась женщина, которой он был обещан, — женщина, невольно олицетворявшая крушение всех моих надежд.
        Мной овладели унижение и досада. Я решила держаться как можно дальше от мистера Эшфорда, дабы сохранить хотя бы остатки чувства собственного достоинства. Я предположила, что и он занял сходную позицию после своего бегства из Саутгемптона. О, опрометчивость из опрометчивостей! Зачем, молчаливо казнила я себя, зачем я позволила привезти меня сегодня в Пембрук-холл? Я в жизни не могла бы совершить более злосчастного, более ошибочного шага! Что подумает мистер Эшфорд, обнаружив меня не где-нибудь, а в своем доме, так далеко от моего собственного? Я вернула письмо нераспечатанным. Если он признал свою помолвку в том послании, он понятия не имеет, что мне известно о ней. Он может посчитать, что я намеренно постаралась снова оказаться у него на пути, хотя в действительности это так далеко от истины!
        Прежде чем я сообразила, что делать, рядом появились Алетия и сквайр Бигг-Уитер, а мистер Мортон бросился к Эшфордам, приветственно раскинув руки.
        - Прошу простить нас за вторжение, сэр Томас Эшфорд, мистер Эшфорд, мисс Эшфорд! — воскликнул он с чрезмерной официальностью и поклонился каждому. — Преподобный Лусиан Мортон из Хартсфордского прихода, Бримингтон, к вашим услугам. Мои высокочтимые гости, которых вы видите у меня за спиной, приехали из Гемпшира: это мой дальний родственник, сквайр Лавлейс Бигг-Уитер из Мэнидаун-парка, Вуттон Сент-Лоренс, его дочь, мисс Алетия Бигг, и ее подруга, мисс Джейн Остин. Я уверил их, что посетить ваш великолепный дом во время пребывания в Дербишире — честь, которую нельзя упустить.
        Я втайне благословила мистера Мортона, который, со всей своей болтливой напыщенностью, сумел, однако, предложить мистеру Эшфорду на редкость лаконичное объяснение моему неожиданному появлению здесь. Мистер Эшфорд по-прежнему не двигался с места, и лицо его оставалось ошеломленным.
        - Неужели, сэр? — произнес сэр Томас, когда все мы приблизились.
        Он обменялся сердечными рукопожатиями с мистером Мортоном и сквайром, затем поклонился Алетии и мне.
        - Рад всех вас видеть.
        - А я-то как рад, — подхватил мистер Мортон, готовый, казалось, упасть в обморок.
        - Надеюсь, наш дом оправдал ваши ожидания, — сказала София, одарив каждого из нас теплой улыбкой.
        Она выглядела не старше двадцати трех лет, а голос ее был тихим и приятным.
        - О! Он неизмеримо превзошел их во всех отношениях, мисс Эшфорд, — ответила Алетия.
        - Словами не выразить мое благоговение и восхищение его великолепием! — вскричал мистер Мортон.
        - Стоил каждой мили моего путешествия, — добавил сквайр.
        Я умудрилась улыбнуться, но ничего не сказала, поскольку горло у меня внезапно перехватило и я едва могла дышать.
        - Позвольте и мне представить моих дорогих друзей, — сказал сэр Томас, поскольку из первой кареты спустился мистер Черчилль и все подошли поближе. — Мистер и миссис Черчилль, мисс Изабелла Черчилль из Ларчмонт-парка. Несмотря на то что леди более двух недель виделись в Лондоне почти ежедневно, они не в силах были расстаться. Поэтому они приехали, чтобы провести с нами чуть больше времени.
        Мистер Мортон охотно протянул руку и, казалось, готов был повторить свои представления, когда внезапно его прервал изумленный возглас мистера Черчилля:
        - Мисс Остин? Боже правый! Это действительно вы? Здесь, в Дербишире?
        - Да, — ответила я, с трудом узнав хрип, в который превратился мой голос.
        - Ну надо же! Мы встречались с мисс Остин в Лайме позапрошлым летом, а потом еще раз, несколько месяцев назад, в Саутгемптоне, — пояснил мистер Черчилль сэру Томасу и Софии.
        - Очень рада вас видеть, — вежливо произнесла я, наконец-то вновь обретя дар речи.
        Уголком глаза я заметила приближение мистера Эшфорда. Я почти физически ощущала немое изумление на лицах Алетии и сквайра и жар пристального взора мистера Мортона, пораженного тем, что я известна таким высокопоставленным людям.
        - Могу поклясться, мисс Остин… — замялась Изабелла, подходя к нам с озадаченным видом.
        К моему смятению, она выглядела еще прелестнее и моложе, чем тогда, в Саутгемптоне, и мне пришлось напомнить себе, что ей, разумеется, уже семнадцать лет.
        - Вы кажетесь мне знакомой. Мы не встречались?
        - Встречались.
        Я освежила в ее памяти музыкальный вечер и чаепитие в доме миссис Дженкинс.
        - А! Да, теперь припоминаю! — воскликнула Изабелла. — Мы так мило беседовали в тот день о Лондоне, например, и о чем же еще? Вроде бы о моей помолвке, а потом вы убежали в такой спешке, что мы с тетей Дженкинс всерьез забеспокоились о вашем здоровье.
        Мистер Эшфорд замер на расстоянии одного-двух ярдов от меня. Я была не в силах взглянуть на него. У меня свело живот, и я едва могла соображать.
        - Я плохо чувствовала себя в тот день, но с тех пор вполне поправилась, — ответила я, стараясь не утратить самообладания.
        - Кто бы мог подумать, что мы еще раз столкнемся друг с другом, да еще так далеко? — удивленно протянула Изабелла.
        - Действительно. Кто бы мог подумать? — согласилась я и добавила: — Уверяю вас, мы не имели ни малейшего представления о вашем сегодняшнем возвращении, не то никогда бы не явились сюда. Мистер Мортон уверял, что вы в Лондоне. Домоправительница ни о чем и словом не обмолвилась.
        - Мы очень рано выехали, — пояснил сэр Томас. — Она не ждала нас до ужина.
        - Как здорово, что вы все знакомы, — сказала София. — Прошу, останьтесь и выпейте с нами чаю. Вы ведь не против, папа?
        - Разумеется, не против, — ответил сэр Томас.
        Мистер Эшфорд, казалось, лишился дара речи. Его взгляд метнулся ко мне, и я увидела в нем смесь смущения, досады и сожаления. Я не могла понять, кому из нас более не по себе.
        - Несомненно, сейчас не время для гостей, — быстро сказала я. — Вы только что с дороги и, вероятно, устали. Мы вам только помешаем.
        Экипажи Эшфорда и Черчилля отъехали, и их место тут же заняла карета сквайра.
        - О! Смотрите! А вот и наш экипаж. Мы чудесно провели время.
        - Приятно было познакомиться, — тепло ответил сэр Томас с прощальным кивком.
        - Надеюсь, нам представится случай снова встретиться, — сказала София, улыбаясь и приседая.
        Она взяла отца под руку и повела в дом.
        Я села в экипаж, не оборачиваясь. Сердце колотилось, празднуя мое спасение. Остальные последовали за мной, и вскоре мы тронулись в путь.
        - Вы меня поражаете, мисс Остин! — воскликнул мистер Мортон, когда мы ехали обратно. — Почему вы не сообщили, что знакомы с Черчиллями?
        - Я не ожидала увидеть их здесь, — ответила я.
        - Весьма необычно, — заметила Алетия, — что ты знаешь юную леди, на которой мистер Эшфорд намерен жениться.
        - Когда домоправительница упомянула о предстоящей свадьбе, — настаивал мистер Мортон, — вы, уж конечно, могли бы что-нибудь сказать.
        - Мне это показалось неважным, — отмахнулась я.
        - Неважным! — вскричал мистер Мортон. — Такое престижное знакомство! Да это же самая важная вещь на свете!
        - Он и вправду красив, как ты считаешь? — спросила Алетия.
        - Кто? — уточнила я.
        - Да мистер Эшфорд, конечно же. Такой приятный мужчина.
        - Я не заметила, — солгала я.
        - Хотя он показался мне довольно молчаливым, — продолжала Алетия. — По-моему, я услышала от него не более одного-двух слов.
        - Весьма похвальное качество для мужчины, — одобрил мистер Мортон. — Я восхищаюсь тихими и необщительными людьми. Я неизменно повторяю, что многословие — непростительный грех, ведь оно может стать на редкость утомительным для тех, кто вынужден слушать, в особенности если оратор не так образован, как я, и не обладает той же живостью языка и обширными познаниями мира, которые позволяют выбирать из великого множества интересных тем для разговора. В отсутствие подобных достоинств, полагаю, человеку следует раскрывать рот, лишь если ему надлежит произнести нечто очень важное, хотя и тогда необходимо подбирать слова с крайней осторожностью.
        Когда назавтра мистер Мортон предложил посетить очередную усадьбу, я сослалась на головную боль и сказала, что предпочла бы остаться дома. Я предвкушала несколько часов тишины и одиночества, в течение которых смогла бы излить свои чувства в письме к сестре.
        Хартсфорд, среда, 3 мая 1809 г.
        Дорогая моя Кассандра!
        Благодарю тебя за более чем долгожданное письмо, которое я получила на следующий день после нашего приезда. Твой рассказ о происшествии с Мэри, матушкой и грязной водой для ванны был столь смешон, что я, наверное, хохотала не менее четверти часа. Ты подлинно лучший комедийный писатель эпохи, и с настоящего момента я отметаю все сходные похвалы в свой адрес. Однако мне огорчительно слышать, что вы с матушкой весьма несчастны и вынуждены были переехать в Олтон до моего возвращения, но, возможно, лучшего и не следовало ожидать. Ваше решение перебраться в коттедж миссис Ф. Остин я полагаю разумным, в особенности потому, что матушке до сих пор нездоровится. Возможно, смена одной Мэри на другую скажется на ней благотворно.[40 - Фрэнк Остин недавно перевез жену Мэри (которая снова была беременна) и дочь Мэри-Джейн в коттедж в Олтоне, чтобы в течение двух лет, которые он проведет в море, они находились поблизости от его матери и сестер, когда те переедут в Чотон-коттедж.] Прошу, передай матушке, что я думаю о ней каждый день. Она должна поразмыслить, не следует ли написать Марте, которой, я уверена,
известно новое лекарство от головной боли. К настоящему моменту ты наверняка уже получила мое первое письмо, в котором (признаюсь, весьма несдержанно) я сообщила все о мистере Мортоне, его манерах и приходе. В два последующих дня мистер М. выказал себя еще более гнусным и надменным типом, если таковое возможно. Когда-то я считала сквайра довольно словоохотливой личностью, но мистер Мортон совершенно превзошел его в этом отношении: он способен вещать в манере столь затянутой и запутанной, что ее едва ли по силам описать. Но мне пора немедленно оставить эту тему, не то меня скоро объявят виновной в том же прегрешении. Я более не в силах откладывать самую важную новость сего послания. Мое предыдущее письмо никоим образом не могло подготовить тебя к тому, что я намерена рассказать. Ты помнишь мое беспокойство относительно самой идеи поездки в Дербишир? Что ж, мои самые мрачные предчувствия сбылись вчера днем. Мистер Мортон настоял, что мы непременно должны осмотреть Пембрук-холл! Все выразили желание ехать, и, поскольку мистер Мортон уверял, что семья Эшфорд сейчас в Лондоне, мне показалось вполне
безопасным согласиться. (И следует признать, я испытывала жгучее любопытство относительно сего поместья.) Ты ни за что не поверишь, когда я поведаю тебе, что произошло!..
        Я полностью погрузилась в сочинение письма, когда услышала, что снаружи подъехала карета. Не было еще и половины первого, и я забеспокоилась, не случилось ли чего, ведь я не ожидала возвращения мистера Мортона и Бигг-Уитеров так скоро.
        - Прошу прощения, мисс, — сказала вошедшая служанка. — Вас желает видеть юная леди.
        - Видеть меня? — удивленно переспросила я.
        - Да, мисс. Мисс Изабелла Черчилль, вот кто.
        Я вздрогнула, на мгновение утратив дар речи.
        - Просите ее войти.
        Я отложила перо и встала, изрядно озадаченная. Зачем Изабелла явилась повидать меня, забравшись так далеко от Пембрук-холла? На ум ничего не приходило…
        «Разве что, — подумала я с растущей тревогой, — она прознала о моей дружбе с мистером Эшфордом и совершенно безосновательно решила, что я могу представлять для нее угрозу».
        Я забеспокоилась, что же сказать, чтобы развеять ее страхи, если все действительно так.
        Через несколько секунд служанка вернулась, а вместе с ней в комнату вплыла юная леди. На девушке было хорошенькое платье из крапчатого желтого муслина со светло-голубым поясом, в руке она держала подходящий по цвету зонтик от солнца и вышитую сумку средних размеров.
        - Мисс Остин, — сказала Изабелла, протягивая мне руку в перчатке, — надеюсь, я не потревожила вас?
        - Отнюдь, — ответила я, принимая предложенную руку и разглядывая лицо Изабеллы в поисках признаков злости. — Прошу, садитесь, — добавила я, не найдя таковых. — Не желаете ли освежиться?
        - Благодарю, это было бы очень любезно с вашей стороны, в горле пересохло.
        Положив сумку и зонтик, Изабелла устроилась на софе. Я взяла ближайший стул и кивнула служанке, которая, как я понадеялась, удалилась в поисках чего-либо, способного смочить пересохшее горло.
        - Боюсь, мистер Мортон и остальные отправились осматривать достопримечательности, — сказала я. — Я ожидаю, что они вернутся в конце дня, не раньше.
        - Тем лучше, ведь это именно вас я пришла повидать, мисс Остин.
        Ее снисходительный тон и милостивая улыбка не оставляли сомнений в чести, которую она, по собственному мнению, оказывала мне.
        - О! Ну конечно, — сказала я, подыскивая должный ответ. — Всегда приятно, когда тебя навещают.
        - Я знаю, вы, должно быть, удивлены, увидев меня. В конце концов, мы едва знакомы. Но разве неправда, что подлинная дружба порой возникает между самыми неожиданными людьми? Вы стали известны моему брату, его жене и мистеру Эшфорду благодаря самым исключительным обстоятельствам. Да что там, представьте мое изумление, когда вчера вечером Чарльз сообщил, что вы все вместе как-то отправились по воде в одно разрушенное аббатство в Саутгемптоне!
        У меня свело живот, поскольку я все еще не могла определить по ее лицу, таит она обиду на меня или нет.
        - Верно, мы ездили на такую прогулку.
        - Чарльз сказал, вы устроили пикник и чудесно провели время. Вы не представляете, какую зависть я испытала, услышав это. Я поехала бы с вами, если бы не заболела и не осталась дома. Я заявила Эшфорду, что я вне себя. В конце концов, я почти не видела его в Лондоне, он всегда был ужасно занят. Я заявила, что тоже хочу на водную прогулку, такую же, как вы совершили в Саутгемптоне! «Вы просто обязаны взять меня на озера», — взмолилась я. Эшфорд ответил: «Хорошо, но без мисс Остин это будет совсем не то». Я спросила почему. И должна признаться, его ответ застал меня врасплох. Вот почему я пришла.
        - Неужели?
        Сердце мое колотилось. Я глубоко вдохнула, стараясь приготовиться к тому, что может прозвучать.
        - И что же он сказал?
        - Он сказал мне, что вы… — Изабелла наклонилась вперед, понизив голос. — Надеюсь, вы не усомнитесь, что я не намерена быть дерзкой?
        - Уверена, что нет.
        - Он сказал, что вы… — она примолкла, глаза ее сверкали от волнения, — самая замечательная рассказчица.
        Подобного ответа я ожидала менее всего.
        - Действительно?
        - Чарльз и Мария согласились. По их словам, в тот день вы поведали на редкость занимательную историю и, по совести, ее стоило бы издать. Что ж, подумала я, человек столь одаренный должен быть как прекрасным читателем, так и хорошим литературным критиком, а может, даже пишет собственные рассказы. Но Эшфорд ушел, а остальные, похоже, не знали наверняка. Так что я решила напрямую спросить у вас.
        - Боюсь, я не вполне понимаю вас, мисс Изабелла. В чем именно состоит ваш вопрос?
        - Он очень прост. Я прочла целый роман в прошлом году, от корки до корки. На это ушла уйма времени, но я нимало о том не жалею. Он так меня вдохновил, что недавно я сама взялась за перо! Я отчаянно нуждаюсь в друге, с которым смогу разделить свои мысли и который направит меня в моих трудах.
        Изабелла достала из сумки тетрадь и протянула ее мне.
        - Вот моя первая попытка: история, пока незаконченная. Я подумала, не будете ли вы столь любезны прочесть ее и удостоить меня своим мнением?
        Я в изумлении смотрела на нее. Однако отвечать мне не пришлось, поскольку в тот самый миг дверь снова распахнулась — вернулась служанка с подносом каких-то напитков.
        - Прошу прощения, мисс Остин, к вам джентльмен, — объявила она.
        У меня не было ни секунды на размышления, поскольку в комнату незамедлительно вошел мистер Эшфорд.
        Глава 19
        - Мисс Остин, — поклонившись, твердым тоном произнес мистер Эшфорд.
        В немом изумлении я встала. Мистер Эшфорд открыл рот, чтобы снова заговорить, но заметил Изабеллу и замер. Повисла короткая неловкая пауза. Служанка испарилась. Если я и считала вчерашний день тяжелым, то он не шел ни в какое сравнение с днем сегодняшним. Я очутилась в ловушке с двумя людьми, которых во всем свете менее других желала видеть, и рядом не было никого, чтобы прийти мне на помощь.
        - Эшфорд! — наконец со смешком воскликнула Изабелла. — Вот так сюрприз.
        Мистер Эшфорд чопорно поклонился.
        - Мисс Черчилль.
        - Если бы я знала, что вы собираетесь сюда, Эшфорд, мы могли бы поехать вместе.
        - Разумеется, — согласился мистер Эшфорд.
        Расстроенный и смущенный, он взглянул на меня.
        Я была полна тревоги и намерения не выказывать ее.
        «С какой стати, — внезапно решила я, — мне следует испытывать неловкость перед этим человеком? Я не сделала ничего неподобающего. Он дурно обошелся со мной. Так пусть он сам чувствует стыд и неудобство».
        - Присаживайтесь, мистер Эшфорд, — с улыбкой попросила я.
        - Благодарю вас.
        Он пристроился на краешке стула.
        - Я ненадолго.
        - Странно, — произнесла Изабелла, пригубив пунш из бокала. — Зачем вы преодолели такое расстояние, Эшфорд, если намерены уехать, не успев перевести дыхание?
        - Я приехал, чтобы…
        Ему явно не хватало слов, но по его взгляду я прочла бурю эмоций, по-видимому бушевавших в его душе: досаду, гнев и что-то еще, направленное, казалось, исключительно на меня, — возможно, сожаление?
        - Я приехал, чтобы передать приглашение, — наконец вымолвил он.
        Достаточно оказалось одного его серьезного взгляда, чтобы все нежные чувства, которые я похоронила, вновь попытались овладеть моим сердцем. Я старалась не обращать на них внимания, полная решимости хранить верность своему негодованию, но сочла нужным проявить учтивость.
        - Приглашение?
        - Вам и вашим друзьям. Присоединиться к нам в Пембрук-холле. Насколько я понял… кажется, моя домоправительница сказала… вы вчера не осмотрели сады и фонтаны?
        - Верно, сего удовольствия мы не имели. Хотя для нас устроили исчерпывающую прогулку по самому дому, который я сочла удивительно красивым.
        - Благодарю. Я рад, что вы… доволен, что вам довелось увидеть его. Надеюсь, вы окажете мне честь возвратиться туда в пятницу в качестве наших гостей и, разумеется, разделить с нами ужин?
        - Весьма лестное предложение. Уверена, моих друзей оно обрадует. Я обязательно передам им его, когда они вернутся.
        - Прекрасная мысль, — сказала Изабелла. — Я собиралась завтра уехать домой, но теперь непременно останусь. Что значат день или два? Все не могло сложиться лучше.
        Выражение красивого лица мистера Эшфорда: его нахмуренный лоб, сжатые губы, раздутые ноздри — все выдавало его гнев и досаду, которые он старался скрыть за натянутой улыбкой. Мне оставалось лишь надеяться, что мои собственные расстроенные чувства не столь заметны, сколь его.
        - Вам как раз хватит времени, мисс Остин, чтобы прочесть мой маленький рассказ, — продолжала Изабелла, — и вы сможете поделиться своими впечатлениями при встрече.
        Она засмеялась, заметив недоверчивый взгляд мистера Эшфорда.
        - Вы правы в своем удивлении, Эшфорд, ведь вы знаете не все. Помните, я говорила вам, что сочиняю историю? Что ж! Погодите, когда услышите ее! Мисс Остин согласилась прочесть ее и дать мне пару рекомендаций.
        Он взглянул на меня.
        - Весьма любезно с вашей стороны.
        - Могла ли я отказаться? — пожала я плечами.
        - И в самом деле. — Мистер Эшфорд встал, насупившись. — Прошу простить меня, мисс Остин. С нетерпением буду ждать вашего ответа относительно пятницы. Сейчас же вынужден откланяться.
        - Мне тоже пора, — сказала Изабелла, поднимаясь и беря зонтик. — Словами не выразить, как я вам благодарна, мисс Остин, за помощь в этом пустячке.
        - Всегда рада, — ответила я.
        О, удовлетворение, какое способны доставить перо, чернила и бумага, когда можно поверить кому-то события столь удивительные! О, знание, что они будут донесены столь живо заинтересованному адресату! Попробуйте представить, с каким напором душевного волнения и тревоги я излила каждое слово, каждую деталь вышеописанного происшествия в своем письме Кассандре. Я так увлеклась его сочинением, что не заметила, как на дорожке остановилась другая карета — до тех пор, пока Алетия не вошла в гостиную.
        - Ах, Джейн, что за день мы провели!
        Алетия стянула перчатки и с усталым вздохом рухнула на стул.
        - После того как повидаешь столько деревень, замков и усадеб, все они начинают казаться одинаковыми. Все, кроме Пембрук-холла, разумеется. Вчерашняя прогулка, несомненно, была ярчайшим событием недели. Как ты, дорогая? Головная боль прошла?
        - Да. Спасибо.
        - Ты пишешь очередное письмо?
        - Да. Сестре.
        - Разве ты не писала Кассандре не далее как два дня назад?
        - Писала.
        - Я написала всего одно письмо всего одной сестре с тех пор, как мы уехали, а ты, похоже, пишешь своей едва ли не каждый день. Ты заставляешь меня чувствовать себя виноватой. Я же собиралась кое о чем тебя спросить. Только о чем вот? Мистер Мортон с папой отправились смотреть каких-то поросят, которых мистер Мортон подумывает приобрести и жаждет выяснить мнение папы на этот счет. Я умолила их прежде завезти меня домой, поскольку мысль о том, чтоб битый час слушать споры двух мужчин о достоинствах и недостатках хрюшек, совершенно не радовала меня. А! Я вспомнила!
        Она внезапно выпрямилась, глаза ее загорелись интересом.
        - Служанка сказала, к тебе приходили два посетителя, пока мы отсутствовали. Два! Это правда? С кем же ты знакома в здешних краях? Кто решил повидать тебя?
        - Во-первых, мисс Изабелла Черчилль.
        - Мисс Черчилль? Как удивительно. Хотя, погоди, конечно, вы же встречались прежде. И что она хотела?
        - Спросить моего совета. По-видимому, она нашла новое занятие.
        - И какое же?
        - Потерпев неудачу в музыке и рисовании, — ответила я, — она начала писать.
        Я прочла историю Изабеллы, коротенький рассказ о приключениях девушки, донельзя наивный и далеко не законченный, похожий по манере на мои собственные юношеские работы, за исключением того, что она не обладала достаточным языковым мастерством.
        «Я никогда не осмелюсь сообщить ей об этом», — горестно подумала я.
        После того как Алетия ушла вздремнуть, я выбралась в сад на прогулку. Голова моя полнилась мыслями об огорчительных событиях последних двух дней. Ах, как я теперь жалела, что отправилась в эту поездку или, по крайней мере, пренебрегла своими тревогами и согласилась посетить Пембрук-холл!
        Когда Алетия вынудила меня раскрыть ей личность моего второго гостя, я рассказала ей, со всем возможным спокойствием, о любезном приглашении мистера Эшфорда нанести повторный визит в его семейное гнездо. Она была удивлена, но обрадована и не понимала, что заставило его оказать нам подобную честь, ведь я, по мнению Алетии, знакома не с ним, а только с Черчиллями. Я решила не просвещать ее, предпочитая подождать, пока мы действительно окажемся в компании сего джентльмена и правда станет очевидной сама по себе. Мы посмеялись в предвкушении реакции мистера Мортона на приглашение, которая, как мы предсказывали, несомненно будет восторженной.
        Мой смех, однако, прозвучал неискренне. Я не могла не думать о предстоящем без разочарования и досады.
        Против воли дважды за два дня терпеть присутствие мистера Эшфорда — мучительно само по себе, а теперь меня ожидала и третья встреча. Несомненно, мистер Эшфорд явился сегодня без какого-либо намерения пригласить нас в свое поместье. По его поведению, его голосу, самим его словам казалось ясным, что он прибыл с совершенно иной целью и изобрел званый ужин лишь в связи с неожиданным присутствием Изабеллы.
        Я догадывалась, что подлинной целью его визита было открыть наконец все и освободить сердце от груза вины. За последние несколько часов размышлений мое воображение нарисовало слова, которые он мог произнести, выдайся случай нам поговорить с глазу на глаз. Он мог бы объяснить, что после нашей встречи в Лайме остался мною совершенно очарован. По возвращении в Дербишир, однако, занялся делами имения и получил напоминание (по всей видимости, от отца), что приближается к возрасту, в котором мужчина обязан жениться. Казалось вполне естественным и разумным выбрать молодую женщину, столь любимую его семьей. Он знал Изабеллу всю жизнь, мог бы сказать он, и всегда относился к ней с симпатией. Год или два назад, когда она достигла расцвета женственности, ее красота и достоинства пленили его.
        Уговор состоялся, он собирался жениться на Изабелле и считал себя несвободным. А затем мы снова встретились в Саутгемптоне. Он оказался не готов к влечению, которое испытал. Схожесть наших взглядов, мои чары и ум (или еще какая чепуха в этом роде) потянули нас друг к другу. Он знал, что должен рассказать о своей помолвке, он каждый день бранил себя за трусость, но боялся, что если поведает мне правду, то я откажусь его видеть (разумеется, я так и поступила бы). Однако поскольку он с самого начала полагал меня лишь другом и считал, что я чувствую то же самое, то не видел особого вреда в нашей близости.
        Затем он повернулся бы ко мне (воображала я) с выражением глубочайшей искренности во взоре (один из его многочисленных талантов) и произнес бы: «То, что вы узнали о моей помолвке из другого источника, навеки останется для меня непростительным промахом. Я надеюсь, вы сможете забыть эту обиду и мы сохраним нашу дружбу, ведь я всегда крайне высоко ценил вас, и так далее, и так далее».
        Этот воображаемый разговор, от которого у меня неприятно свело живот, был прерван далеким криком и звуком моего имени. Я оглянулась и увидела, как мистер Мортон выходит из приходского домика и машет мне.
        «О нет! — подумала я. — Ну что еще?»
        Алетия, наверное, рассказала мистеру Мортону о приглашении отужинать в Пембрук-холле, и ему необходимо разделить со мной свою радость. Священник неуклюже поспешил ко мне, насколько позволяли его длинные толстые ноги и массивный торс. Я быстро пошла к нему по гравиевой дорожке, и мы встретились у розария.
        - Мисс Остин! — воскликнул он, поравнявшись со мной и пытаясь отдышаться. — Прошу вас оказать мне особую честь, прогулявшись со мной наедине.
        - Сад принадлежит вам, мистер Мортон. И поблизости, похоже, никого нет.
        Его фырканье немного напомнило смешок.
        - Чувство юмора, мисс Остин, — одно из множества ваших чудесных качеств.
        - Вы слишком добры, мистер Мортон.
        - Я говорю чистую правду. Вы женщина на редкость очаровательная и полная неожиданных открытий.
        Он зашагал рядом и, как я и предполагала, заговорил с немалой восторженностью.
        - Да, кто бы мог вообразить в день вашего приезда, что вы знаете Черчиллей, — вы, женщина из респектабельной семьи, разумеется, но совершенно не влиятельная, которая большую часть жизни провела в графстве Гемпшир! И что благодаря этой связи вы станете проводником в семейство Эшфордов! Как волнительно! Я только что узнал о любезном приглашении мистера Эшфорда и не в силах выразить словами, с каким удовольствием предвкушаю сие событие.
        - В словах нет нужды, мистер Мортон. Я прекрасно представляю ваши чувства.
        - Охотно верю, мисс Остин. Вы поразили меня как женщина с богатой фантазией — вот еще одно качество, которым я восхищаюсь. Быть способным узреть большее, что находится пред вами, быть способным преобразить свои потаенные мысли в конкретный замысел, а затем и воплотить оный — от самого простого начинания, например установки полок в шкафу спальни, до самого сложного, такого как эскиз и высадка розовой клумбы, — все это нуждается в живом воображении и страстной преданности идее творения. Каковыми качествами, льщу себе, я неизмеримо счастлив обладать и каковые всегда с превеликой радостью наблюдаю в других.
        Я попыталась придумать достойный ответ, но образ мистера Мортона, который страстно размещает полки в шкафу, так развеселил меня, что пришлось приложить все усилия, чтобы не рассмеяться. Меж тем мы дошли до деревянной скамьи в тени большого вяза.
        - Прошу вас, окажите мне честь и посидите со мной минутку, мисс Остин, — сказал священник.
        Я села. Он опустил свое огромное тело рядом со мной и вдохнул ароматы сада.
        - Ну разве здесь не чудесно?
        - О да, сэр. Очень мило. Наверное, вы гордитесь своим садом.
        - Так значит, вы не сочли бы неприятным проводить здесь больше времени?
        - Почему бы и нет? Я люблю свежий воздух. Я была бы счастлива час или два занимать себя прогулками по саду каждое утро нашего пребывания здесь.
        - А были бы вы так же счастливы продлить свой визит?
        - Продлить свой визит? — с удивлением повторила я. — Это прекрасно, сэр, не сомневаюсь, но мы с друзьями через несколько дней должны вернуться домой.
        - Точно ли должны, мисс Остин?
        - Несомненно. Матушка и сестра с нетерпением ждут меня. Мы вскоре переезжаем.
        - Понятно.
        Мистер Мортон повернулся ко мне, лицо его оживилось сильнее, чем я когда-либо видела.
        - Я не должен более занимать вас пустой беседой, мисс Остин, я прямо перейду к делу. Кажется, я говорил вскоре после вашего приезда, что до недавнего времени не имел возможности обзавестись женой, но обстоятельства существенно переменились. Теперь я склонен жениться и выбрал вас, мисс Остин, на роль будущей спутницы моей жизни.
        Я была столь поражена, что произнесла лишь «мистер Мортон», прежде чем хлынул поток его слов.
        - Я вижу, вы удивлены и взволнованы, но, прошу, не переживайте так. Я понимаю, подобные предложения женщины вашего статуса получают не каждый день. Но то, что вы находитесь не в цвете юности и к тому же небогаты, не имеет для меня никакого значения. Ваши достоинства, я уверен, заключаются в другом. С того самого мига, как я впервые увидел вас, я обнаружил все признаки умной, порядочной и работящей женщины, не слишком избалованной, которая способна сводить концы с концами при скромном доходе; короче говоря, идеальной жены священника.
        - Мистер Мортон, прошу вас… — начала я, но он не унимался.
        - Льщу себе мыслью, что многое могу предложить женщине: достойный дом и средства к существованию и, как вы сами видите, весьма красивый сад, расположенный всего в двух милях от поместья почтенной леди Делакруа, которая, я уверен, одобрит мой выбор. Это не говоря уже об обществе, которым мы, несомненно, станем наслаждаться благодаря вашему знакомству с двумя великими дербиширскими семействами, упомянутыми нами ранее. Мне остается только уверить вас в необыкновенной силе моей привязанности. Могу ли я сказать, как горячо люблю и восторгаюсь вами! Вы ответите мне согласием, мисс Остин, и сделаете меня счастливейшим из смертных?
        Глава 20
        - Так вот каким… в конце концов… был итог его речи? — спросила Кассандра, стараясь придушить смешок, когда мы сидели на садовой скамейке у коттеджа Фрэнка и Мэри в Олтоне. — Вы сделаете меня счастливейшим из смертных?
        Я вернулась всего полчаса назад, спешно покинув Дербишир. Уверившись, что матушка на самом деле не на смертном одре, а, напротив, плотно и с удовольствием кушает, я при первой же возможности увлекла прочь сестру, чтобы наедине угостить ее выдающейся историей моего несостоявшегося брака.
        - Прямо так и сказал, — подтвердила я.
        - И что ты ответила?
        - Я ответила: «Сэр, хотя я прекрасно сознаю, сколь лестно для меня ваше предложение, но, по моему глубокому убеждению, из всех женщин на свете я меньше всех могла бы составить счастье такого человека, как вы».
        - И как он принял твой отказ?
        - Мои слова, к несчастью, ничуть не остудили его пыл. Он настаивал, что я скромничаю.
        - Нет!
        - Да. Он заявил, что ему известно, будто многие женщины при первом предложении отказывают тому, чью руку склонны принять, в попытке показаться более желанными.
        - В жизни не слыхала, чтобы какая-нибудь женщина так поступила.
        - Я тоже. Боюсь, нам никогда не постичь, где он черпает сведения о привычках и взглядах женщин, достигших брачного возраста. В любом случае я объяснила ему, и как можно понятнее, что совершенно серьезна и ни за что не выйду за него замуж.
        - Полагаю, в конце концов он принял твой отказ с достоинством?
        - Напротив. Он расстроился и уверил меня, что не нуждается в моем присутствии, чтобы продолжать общение с семействами Эшфордов и Черчиллей. После чего потопал обратно в приходской домик и остаток дня не обмолвился со мной ни словом.
        - Ах, Джейн! Как оскорбительно!
        - Когда я поведала о произошедшем Алетии и сквайру и стало ясно, что я более не желанный гость в этом доме, сквайр тут же принес извинения за наше немедленное возвращение в Гемпшир. Он написал письмо мистеру Эшфорду, прося прощения за нашу неспособность принять его любезное приглашение отужинать в Пембрук-холле, что еще больше разгневало мистера Мортона. К моему облегчению, мы тронулись в путь ранним утром следующего дня.
        - Печально, разумеется, что с тобой поступили так неучтиво, но предложение не может быть плохо само по себе, даже если ты не в восторге от сделавшего его мужчины. То, что он так высоко тебя оценил, способно лишь польстить тебе. И я благодарна ему за то, что он невольно поспособствовал скорейшему твоему возвращению.
        Я с любовью улыбнулась Кассандре.
        - Честное слово, ты во всяком ненастье увидишь красное солнышко. Неважно, насколько отвратительно кто-то себя ведет, ты всегда найдешь для него пару добрых слов. Полагаю, следующим ты похвалишь мистера Эшфорда и заявишь, будто я должна быть благодарной ему за то короткое время, что мы провели вместе, зная, что джентльмен его богатства и положения никогда не женится на незначительной женщине вроде меня.
        Кассандра помрачнела.
        - Поверь, — сказала она, — я не знаю, как истолковать его поведение. Мне против воли кажется, что в помолвке мистера Эшфорда с Изабеллой кроется нечто большее, чем нам известно. Если бы только он сумел все объяснить! Как жаль, что всякий раз, когда он, несомненно, пытался поговорить с тобой об этом, ему мешали.
        - В его распоряжении были три долгие недели в Саутгемптоне.
        - Верно. Тогда он, по-видимому, поступил дурно. И все же я считаю его хорошим человеком. Я не могу представить, что мы обе столь жестоко ошиблись в нем.
        - Можешь думать что угодно, — сказала я, — я же более не желаю об этом говорить. Чудо, что я сумела вернуться из Дербишира невредимой.
        Через несколько дней Алетия неожиданно явилась повидать нас, принеся поразительную новость, а именно письмо, которое получил сквайр.
        - Папа отдал его мне, как только оно пришло, — объявила Алетия, сунув послание мне в руки. — Я поняла, что, невзирая на расстояние, немедленно должна показать его тебе.
        Письмо, как я увидела, прислал мистер Мортон.
        - Какое дело может быть у мистера Мортона к твоему отцу? — удивилась я. — Он благодарит его за визит или выговаривает за то, что взял с собой гостью, выказавшую столь недостойное поведение?
        - Прочти, — засмеялась Алетия, — и сама все поймешь.
        Хартсфорд, Дербишир,
        пятница, 5 мая 1809 г.
        Дражайший сэр!
        Хотелось бы верить, что Вы и Ваша дочка прекрасно поживаете и насладились благополучным возвращением из моей скромной обители. Я желал бы, будь это в моей воле, лично обратить к Вам свои речи, но поспешность Вашего отъезда сделала сие невозможным, так что я вынужден доверить свою просьбу бумаге. Я льщу себе надеждой, что Вы не удивитесь содержанию моего послания. Однако молю позволить мне начать с короткого, но, уверен, необходимого вступления. Вы, без сомнения, осведомлены о некоем предложении, которое, основанное на величайшей ошибке, было недавно сделано подруге Вашей дочери, оставим ее имя непроизнесенным. Прошу поверить, что мои истинные, чувства оказались, как я теперь вижу, ослеплены достоинствами, которыми, как мне почудилось, обладала эта подруга, а именно связью с семейством Черчилль и, через них, с самими Эшфордами. Но об этом я не стану более говорить, все в прошлом, все забыто. Время и экономия диктуют мне без промедления перейти к цели сего письма. Я прекрасно помню Ваш рассказ о печальных обстоятельствах, которые падут на головы Ваших незамужних дочерей в случае Вашей смерти
(прискорбного события, которое, уверен, не наступит еще несколько лет). Мысль о том, что мисс Алетия, сколь угодно хорошо обеспеченная, будет в этом случае вынуждена оставить Ваш дом в Мэнидауне, чтобы освободить место для Вашего сына и наследника с семейством, несомненно, на редкость неприятна. Сия забота занимала все мои мысли после вашего отъезда и заставила осознать расположение, которое, если подумать, я испытывал с момента знакомства с Вашей дочкой. Короче говоря, дражайший сэр, не кто иной, как Ваша дорогая мисс Алетия, пленила мое сердце. Я пишу, чтобы просить Вашего благословения и позволения обратить свои самые искренние чувства к Вашей дочери и предложить ей руку и сердце, что, не сомневаюсь, будет столь же приятно для Вас, сколь и для самой леди. Остаюсь, дорогой сэр, с почтительнейшим поклоном Вашему семейству, Ваш доброжелатель и друг
        Лусиан Мортон.
        - Честное слово, я невероятно удивлена, — сказала я, сложив письмо и вернув его Алетии.
        - Можешь себе представить? Он написал это на следующий же день после нашего отъезда! Поверить не могу, что мужчина способен переосмыслить свои чувства столь быстро и решительно, да еще без малейшего поощрения с моей стороны.
        - Прошу, пусть мой отказ не помешает тебе принять решение. Если хочешь согласиться, соглашайся. У него премилый розовый сад и, насколько я поняла, превосходный набор полок в шкафу спальни.
        Алетия засмеялась.
        - Я лучше проведу остаток жизни в одиночестве и без гроша в самой маленькой комнатке на чердаке, чем еще пять минут под крышей этого человека.[41 - Алетия Бигг (1777 -1847) так и не вышла замуж. Когда в 181З году сквайр умер, они с сестрой Элизабет покинули Мэнидаун, чтобы освободить место для Харриса и его семейства, и вместе поселились в домике в Уинчестере, где и провели с удобством много лет.]
        - Боюсь, твой батюшка будет жестоко разочарован.
        - О да, ведь он продолжает напоминать мне, что сестра составила весьма приличную партию со священником старше ее. Но я не Кэтрин.
        - Я тоже, — ответила я.
        Остаток мая и весь июнь мы провели в Годмершеме, ожидая окончания ремонта в нашем будущем доме. В отличие от прошлых визитов каждый день в элегантном обширном поместье служил теперь болезненным напоминанием о куда более внушительном имении в Дербишире и о джентльмене, живущем там. Всякий раз, когда мысли о мистере Эшфорде настигали меня, я распекала себя за то, что еще не выкинула их из головы. Настанет время, верила я, когда мне и вправду удастся признать, что все в прошлом.
        Эдвард, который продолжал горевать о потере жены, оказался рад нашему обществу, хотя много времени проводил вне дома, приглядывая за работами в Чотон-коттедже. Приятно было хоть недолго побыть с многочисленными племянницами и племянниками, но, конечно, они не оставляли мне возможности писать. И, как всегда, мне казалось, что я тут не совсем к месту. Когда парикмахер приходил укладывать волосы девочкам, он, понимая наши стесненные обстоятельства, обслуживал нас с матушкой и сестрой по сниженной цене, за что мы были благодарны и остро смущены одновременно.
        Седьмого июля 1809 года мы с облегчением и взволнованным предвкушением распрощались с Годмершемом. Кассандра решила остаться еще на несколько дней, а Марта вскоре обещала присоединиться к нам, но мы с матушкой отчаянно желали обустроить дом, который наконец могли назвать своим собственным.
        Ранее, во время пребывания в Элтоне, матушка чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы вынести экскурсию по коттеджу, пока тот полон рабочих, посему мы имели возможность лишь бегло осмотреть его снаружи.
        - Боже, боже, он совсем рядом с дорогой, — разочарованно цокала языком матушка, когда мы высадились из кареты брата и уставились на Чотон-коттедж, залитый жарким июльским солнцем. — Столь небольшое огороженное пространство — единственная защита от опасности столкновения с экипажем, у которого понесла лошадь.
        - Проезжающие могут стать интересным развлечением, — сказала я, повысив голос, поскольку не далее как в четырех ярдах внезапно пронеслась карета с шестеркой лошадей, отчего земля загудела у нас под ногами.
        - О да, интересным, — произнесла матушка, кашляя и отмахиваясь от поднявшейся пыли.
        Чотон располагался (а также располагается и, уверена, еще долго будет располагаться после того, как я покину эти края) посреди прелестной лесистой местности, зеленые долины которой поросли буками. Владения Эдварда обширны. Они включают собственно усадьбу, стоящую на ближайшем склоне холма за церковью, парк и фермы, а также деревню примерно в тридцать коттеджей, большинство арендаторов которых работает на фермах Эдварда.
        Коттедж управляющего, построенный по меньшей мере сто лет назад, не был коттеджем в привычном понимании слова. Двухэтажное, прочное на вид здание из красного гемпширского кирпича, с высокой крышей и двумя чердачными комнатами когда-то служило постоялым двором и представлялось весьма просторным для четырех женщин. Дом располагался посреди деревни Чотон, в месте, где дорога из Госпорта пересекалась с Уинчестер-роуд, оживленной артерией, связывавшей Портсмут с Лондоном.
        - Что ж, мы в долгу перед Эдвардом и счастливы иметь хоть какое-то жилище, — заявила матушка, изучая скромный кирпичный фасад, асимметрия которого была вызвана многочисленными перестройками дома. — Хотя я буду скучать по обществу, магазинам и развлечениям Саутгемптона.
        - Что до меня, то я взволнована при одной мысли о перспективе снова жить в деревне, — сказала я, когда кучер выгрузил багаж и мы направились к двери. — Что касается магазинов и общества, то до Олтона легко дойти пешком в хорошую погоду, и он достаточно велик, чтобы там находилось отделение лондонского банка Генри. А до усадьбы, церкви и приходского домика всего десять минут ходьбы.
        Внутри дом оказался куда более респектабельным — уютным, новым и пахнущим свежей краской, так что даже матушкино настроение начало улучшаться. Парадная дверь вела в довольно большую прихожую, слева от которой располагалась приятная гостиная с низким потолком, камином, литой каминной полкой и грубыми побеленными стенами. Наша скудная мебель, посланная вперед нас, как попало стояла в комнате, ожидая приезда хозяев.
        Результаты ремонта поразили нас: большое окно в гостиной (которое, в соответствии с былым использованием дома в качестве гостиницы, выходило прямо на дорогу) из-за шума заложили и превратили в книжный шкаф. Чтобы придать нижнему этажу более радостный вид, Эдвард велел прорезать красивое готическое окно в стене, смежной с садом.
        - Ах! Ну не прелесть ли! — воскликнула матушка. — У Эдварда всегда был прекрасный вкус. Вид из этой комнаты очень мил, и освещение хорошее. Ты должна поставить здесь свое новое фортепиано, Джейн.
        Матушка, сестра и Марта много месяцев назад решили в складчину купить мне фортепиано. Сей щедрый поступок — особенно ввиду того обстоятельства, что ни одна из них не испытывала такой нужды в музыке, как я, — едва не заставлял меня прослезиться всякий раз, когда я думала о нем. У меня не было своего инструмента с тех пор, как мы уехали из Стивентона девять лет назад. Я пообещала себе разучить контрдансы, чтобы развлекать племянников и племянниц, когда те решат доставить нам удовольствие своим обществом.
        - Нам повезло отыскать такой прекрасный инструмент всего за тридцать гиней, — сказала я. — Он замечательно встанет в этом углу, а здесь, у камина, я могу пристроить письменный стол.
        Вестибюль соединял гостиную с просторной столовой, окна которой выходили на дорогу, а узенькая лестница вела в шесть уютных спален наверху.
        - Спальни, конечно, очень маленькие, — заметила матушка, — но хорошо, что их шесть, учитывая, что все они уже распределены.
        Было решено, что мы с Кассандрой, как обычно, разделим одну комнату. Марта и матушка получат каждая по своей. Одну предоставим гостям, а остальные пойдут слугам, которых матушке еще предстоит нанять: кухарке со служанкой и разнорабочему.
        - Похоже, Эдвард потратил много сил, обустраивая коттедж, — сказала матушка, — хотя, как по-твоему, не слишком дерзко будет попросить добавить еще и туалет?
        - Не следует надеяться на роскошь водопровода в деревенском доме, мама. Но Эдвард сказал, что починил насос на заднем дворе и выкопал новую выгребную яму под уборную.
        В глубине первого этажа располагалась кухня, а за домом, через двор, конюшня, амбар для зерна и хлебопекарня.
        - Марта будет на седьмом небе, когда увидит это! — воскликнула матушка. — Она поможет кухарке опробовать самые новые рецепты. Однако не представляю, зачем нам конюшня, ведь мы не можем позволить себе экипаж.
        - Возможно, если станем придерживаться самой строгой экономии, то однажды сумеем завести ослика и тележку, — предположила я.
        - Меня в тележке с осликом увидят только после дождичка в четверг, — фыркнула матушка.
        Тем не менее сад ее порадовал: густо посаженные кусты, благоуханный жасмин, бесчисленные клумбы, на которых вперемешку цвели турецкие гвоздики и водосбор, много высокой травы и фруктовых деревьев. Вокруг сада бежали симпатичная гравиевая дорожка и высокая грабовая изгородь, которая укрывала его от шумной дороги и помогала сохранить уединение и тишину.
        - Лучшего сада я никогда не желала, — довольно произнесла матушка. — Газон потребует постоянной стрижки, но мы наймем рабочего присматривать за ним. А клумбам не хватает любовной заботы и доброй прополки, но я справлюсь. Места так много, что я смогу посадить прекрасный огород с разными овощами и картофелем. Да что там, с настоящего момента я оставлю домашнее хозяйство на вас, девочки, и посвящу остаток дней работе в саду.
        Через три дня после переезда мы отпраздновали рождение второго ребенка Фрэнка и Мэри, мальчика по имени Фрэнсис. Вторые роды Мэри оказались куда более простыми и быстрыми, чем первые, и радость по этому случаю побудила меня написать брату стихотворение.
        Чотон, 26 июля 1809 г
        Любезный Фрэнк, предайся наслажденью
        Наследника безоблачным рожденьем,
        Которое не причинило столько боли,
        Сколь первое явленье Мэри в данной роли.
        Пусть он растет тебе благословеньем,
        Любовь родителей заслуживает с рвеньем.
        Пусть щедро наделят его Искусство и Природа
        Дарами, что ему положены от рода.
        Пусть в нем увидят добрые сердца
        Дотошнейшую копию отца!
        В подобном же роде я продолжала еще несколько строф, перечисляя различные качества, при помощи которых, я надеялась, ребенок станет, если ему улыбнется удача, точно таким же, как его великолепный отец. В конце стихотворения я добавила:
        А сами мы отлично поживаем,
        О чем тебе и в прозе сообщаем.
        Перо Кассандра быту посвятит
        И дома в Чотоне удобство восхвалит.
        Мы в нем уже премного отыскали
        Того, что прежде пламенно желали.
        Когда ж порядок в нем хозяйка наведет,
        Он все дома на свете превзойдет,
        Будь их достоинства малы иль безграничны,
        А залы велики иль лаконичны.
        Стихотворение замечательно выражало все мои бьющие через край чувства. Наш дом был немного эксцентричным, одни комнаты излишне малы, другие изуродованы переделками, но он был нашим и поэтому — лучшим домом на свете. Радостные хлопоты обустройства поглотили нас на многие недели.
        - Куда мне поставить этот канделябр, мама? — спросила Кассандра как-то утром, развернув означенный предмет.
        - На каминную полку. Нет-нет, на буфет, — ответила матушка с неожиданным волнением, — подле серебряного блюда. Поставь посередине, чтобы чайные ложки оказались с одной стороны, а черпак для чая, столовые и десертные ложки — с другой. Да, именно так, клянусь, великолепное зрелище!
        - Едет утренняя карета из Уинчестера! — крикнула Марта, и наш покой нарушил внезапный грохот экипажа, пронесшегося прямо под окнами.
        - По ней часы можно сверять, — довольно кивнула матушка, поскольку начала разделять мое мнение, что постоянный поток карет и телег — желанное напоминание о большем мире, что пульсирует неподалеку от нашей двери.
        Видеть семью в таком приподнятом настроении было лучшим лекарством от любого уныния. Я улыбнулась и вновь обратилась к ящику, который разбирала, когда услышала стук в дверь. Я открыла — то оказался почтальон.
        - Добро пожаловать в наши края, мисс, — сказал он, протягивая мне несколько писем.
        Я поблагодарила. Он коснулся шляпы и шагнул было к двери, но, увидев адрес на первом конверте, я быстро подозвала его обратно.
        - Пожалуйста, верните отправителю, — тихо попросила я, протягивая ему письмо, подписанное рукой мистера Эшфорда.
        - Но ведь имя и адрес верны, мисс? Разве вы не мисс Джейн Остин?
        - Она самая, — признала я, гадая, как мистеру Эшфорду удалось разыскать меня.
        Бросив взгляд на матушку и сестру, я обнаружила, что они, слава богу, по-прежнему заняты в столовой.
        - И все равно отказываетесь от письма? — озадаченно уточнил почтальон.
        - Отказываюсь, — решительно подтвердила я, — и буду более чем благодарна, сэр, если впредь вы станете возвращать всю корреспонденцию данного лица, адресованную мне, буде таковая придет.
        Он поднял брови в безмолвном понимании.
        - Хорошо, мисс, Я прослежу за этим. Доброго дня, мисс.
        - Кто это был? — крикнула матушка из соседней комнаты, после того как я закрыла дверь за почтальоном. — Пришла почта, Джейн?
        - Да, мама, — ответила я. — Но радоваться нечему. Одни счета.
        Глава 21
        В отличие от лет, проведенных в Стивентоне, наша жизнь в Чотоне была скромна. Никаких балов, редкие приглашения на ужин. Мы быстро отыскали необходимых помощников, вскоре прибыло мое фортепиано и несколько других нужных вещей, и жизнь наша стала налаживаться.
        Матушка всецело посвятила себя саду, где проводила почти все время, сажая картофель, пропалывая цветочные клумбы и овощные грядки, и откуда каждый день выходила в приподнятом настроении, облаченная в зеленую робу, как простая поденщица, в запачканной грязью одежде и обуви.
        Кассандра и Марта сами распоряжались, что приготовить, и при необходимости помогали на кухне. Наша новая кухарка оказалась приятной и способной женщиной, стоившей каждого пенни из своих восьми фунтов в год, но, поскольку она занималась еще и стиркой каждые две недели, ей не всегда удавалось справиться с работой. К тому же Кассандра вновь взялась за акварельные наброски. Как-то раз она фактически загнала меня в угол и заставила позировать для неформального портрета, сходство которого с оригиналом, к досаде сестры, все домашние нашли весьма приблизительным. С тех пор никто не пытался написать мой портрет.[42 - Существует несколько профессиональных изображений всех братьев Остинов, но простой акварельный набросок Кассандры (который ее любящая племянница Анна назвала «ужасно непохожим») остается единственным «портретом» Джейн Остин. В попытке улучшить его в 1869 году была написана репродукция-миниатюра, а по ней изготовлена гравюра, которую в 1870 году использовал в «Воспоминаниях о Джейн Остин» Джеймс Эдвард Остин-Ли.]
        Единственными назначенными мне обязанностями были хранение ключа от буфета с вином и приготовление завтрака — дела необременительные, поскольку домочадцы считали, что я должна посвятить все время написанию моей книги.
        Мне очень хотелось вернуться к работе. Каждую тихую минутку прошедших месяцев, будь то прогулка по достопримечательностям с друзьями, долгая поездка в экипаже или ночное бдение в попытках уснуть, мои мысли обращались к «Чувству и чувствительности» и «Первым впечатлениям», книгам, которые я так и не закончила. Новые идеи время от времени приходили мне в голову, но возможность хотя бы записать их выдавалась редко.
        «Наконец, — подумала я, — настало время».
        Недавняя поездка в Дербишир — образ Пембрук-холла по-прежнему ярко горел в моем воображении — заставила меня нетерпеливо ожидать возвращения к «Первым впечатлениям», которые нуждались в переделке, обрезке и прополке. Но в то же время в моих мыслях царили Элинор и Марианна, Эдвард и Уиллоби. Творческий поток, который высвободился еще в Саутгемптоне, не переставал бурлить глубоко внутри меня. Переработка только началась, и я знала, что она долгое время будет требовать исключительного моего внимания, если я намерена когда-нибудь ее завершить. С какой радостью я предвкушала, что вновь возьмусь за перо и смогу вернуть своих персонажей к жизни!
        Тишина сельской местности, невзирая на непрекращающийся парад карет за окном, уединение и размеренность дневного распорядка создавали идеальную обстановку для писательской деятельности. С энергией и удовольствием я погрузилась в творчество.
        Я рано вставала, надевала белый чепец и спускалась из спальни раньше всех остальных. Холодными утрами служанка разжигала огонь в камине, и я иногда сразу садилась за рукопись, пока на рассвете в голову еще приходили свежие мысли. Бывало, что сперва я играла на фортепиано. Поскольку оно стояло в дальнем углу гостиной, мои упражнения не нарушали сон домочадцев. В девять утра я заваривала чай и поджаривала тосты для всей семьи и после доброй беседы возвращалась к камину или в спальню, где остаток утра писала в счастливом уединении.
        Работа не всегда шла бойко. Я решила, что, верно, была одержима во время того творческого шквала в Саутгемптоне. Случалось, что я по три часа трудилась над единственным абзацем, вымарывая едва ли не каждую строчку и придумывая ее заново в тщетной попытке достичь совершенства. В другие дни я могла в едином порыве сочинить полглавы, но лишь для того, чтобы позже, поразмыслив, счесть ее бессмыслицей и бросить с досады в огонь.
        Выдавались и удачные дни, когда слова лились, словно дождь с крыши, и перо мое едва поспевало за мыслями, дни, когда речи и поступки персонажей, казалось, стекали прямо с моих пальцев — просто переносились из головы на кончик пера, с пера на бумагу без сколько-либо заметных усилий.
        Мои герои продолжали говорить друг с другом у меня в воображении, даже когда я не работала. По-видимому, им было все равно, где я нахожусь — обедаю за столом или сижу в гостиной, штопая носки или зашивая одежду для бедных. Внезапно кусочек диалога или остроумный поворот фразы приходили мне на ум, и я со смехом отбрасывала вилку или иглу и бежала к столу, чтобы записать свежий перл, прежде чем мимолетная мысль канет в небытие.
        Когда в комнату, где я работала, входил кто-то из прислуги или заглядывал с визитом кто-либо, не принадлежащий к близким родственникам, я быстро прятала исписанные страницы и бралась за рукоделие, опасаясь, что меня застанут за сочинительством. Между прихожей и службами[43 - Службами назывались кухня, конюшни и прочие помещения, где занимались домашней работой, в противоположность спальням, столовой и гостиной, в которых обитало семейство.] находилась дверь, которая распахивалась в обе стороны. Открывалась она со скрипом, и я приветствовала это маленький недочет, не позволяя его исправить, поскольку он извещал меня о появлении гостей.
        Времена года сменяли друг друга. Облетело лето, пришел и ушел Михайлов день, и наступила осень с ее проливными дождями, пронизывающими ветрами и вихрями хрупких коричневых листьев. Вскоре тихий снежок посыпался за нашими окнами. Мне говорили потом, что наше первое Рождество в Чотоне отпраздновали радостно и весело, а зима 1810 года выдалась очень холодной и сухой, но точно сказать не могу, так я была увлечена сочинительством.
        Время от времени заезжал Генри, когда банковские дела приводили его в Олтон, пару раз он брал на прогулку меня и Кассандру. Осенью нас навестил Эдвард, захватив с собой старшую дочь Фанни. Шестнадцатилетняя Фанни была прелестной девушкой, одной из радостей моей жизни. После смерти матери она стала отцу преданным и неоценимым другом, и мы неизменно наслаждались обществом их обоих.
        Днем я часто ходила с Мартой или Кассандрой по магазинам в Олтоне или прогуливалась к одному из многочисленных прудов или к ручью за дорогой. Я смутно припоминаю, как несколько раз проведывала арендаторов Эдварда, Мидлтонов, прекрасных людей, чьи имена я одолжила для персонажей своей книги.[44 - Джейн имеет в виду сэра Джона и леди Мидлтон из «Чувства и чувствительности».] Но главным образом мы жили в уединении. В наш семейный быт редко вторгались друзья или соседи, и все мои мысли принадлежали работе.
        Эта работа, в силу своей специфики, часто воскрешала воспоминания о некоем джентльмене: воспоминания, которые я вновь и вновь стремилась изгнать из памяти.
        Когда я перелистнула календарь с февраля на март, то поняла, что с тех пор, как я в последний раз видела мистера Эшфорда, прошло десять месяцев.
        «Должно быть, он уже женат», — предположила я, и у меня свело живот при одной мысли об этом.
        Домоправительница в Пембрук-холле сказала, что бракосочетание назначено на следующий год, но на какую дату? Образ мистера Эшфорда, навеки связанного с незрелой, жеманной Изабеллой, вызвал новый укол боли в моей груди.
        «Надеюсь, она до смерти надоест ему, — мелочно подумала я. — Мне все равно, что с ними станется. Я не буду беспокоиться об этом».
        У меня есть работа, дом, семья. Я в жизни не чувствовала себя счастливее. Ни в чем ином я никогда не нуждалась.
        Внеся последние исправления в роман, я начала вслух читать его домочадцам.
        - Чудесная книга! — восторженно воскликнула Марта однажды вечером. — Кажется, что женщины в твоей истории живут и дышат. Элинор замечательный человек, а Марианной я просто восхищаюсь. Но меня не покидает ощущение, что мужчины очень дурны.
        - Несомненно, они дурны, — согласилась матушка, покачав головой, и вернулась к вышивке. — Полковник Брэндон, кажется, неплох. Но Эдвард и Уиллоби, мужчины, которые пленили сердца твоих леди, оба обручены с другими женщинами! Настоящие мерзавцы!
        - Вы еще не все слышали, матушка, — возразила Кассандра, бросив на меня понимающий взгляд. — Возможно, их поступкам есть причина, объяснение, которое откроет все и приведет к доброму исходу.
        - Это вряд ли, — отрезала матушка. — Особенно в случае Уиллоби. А он сперва мне так понравился!
        - И мне, — со вздохом призналась Марта.
        - Он был совершенно замечательным, — согласилась Кассандра.
        - Так и задумано, он должен нравиться людям, — сказала я. — Я всячески старалась сотворить его обаятельным, образованным, умным, красивым, нежным — наделить его всеми качествами, какие Марианна с ее романтической чувствительностью могла пожелать найти в мужчине, — чтобы вы могли понять и не осудить ее увлечение.
        - А он без объяснений оставил ее! — рявкнула матушка. — И уехал, чтоб жениться на другой. Ужасный, ужасный человек! Что заставило тебя написать такое?
        - У Джейн светлая голова, мама, — произнесла Кассандра, заботливо взглянув на меня.
        Я быстро отвернулась, надеясь, что другие не заметят даже следа страдания в моих глазах. Матушка и Марта ничего не знали о мистере Эшфорде, и я хотела, чтобы они навсегда остались в неведении.
        - Что ж, она воспользовалась светлой головой, чтобы создать очень темную историю, если вас интересует мое мнение! — воскликнула матушка. — Очень темную. Как будто прошлых ошибок Уиллоби недостаточно, ты заставляешь его к тому же совершать поступки, которые невозможно простить! А то письмо, которое он написал Марианне, порывая с ней, будто она — ничто! Я в жизни не слыхала о более жестокой и бесчеловечной вещи. Я всем сердцем ей сопереживаю, Джейн. Когда она заплакала, на мои глаза навернулись слезы, настоящие слезы, честное слово.
        - Рада слышать, мама, — с чувством ответила я, — Несомненно, вы не могли удостоить мою работу более высокой похвалы.
        - Да где ж тут похвала, — закричала матушка, — когда я говорю тебе, что ненавижу мерзавца?
        - Он подлинный мошенник, Джейн, — согласилась Кассандра.
        - Негодяй из негодяев! — вторила ей Марта. — Не могла бы ты быть снисходительнее к нему, хоть самую малость?
        - Не могла бы и не стану, — начала настаивать я. — Уиллоби таков, каков есть. Мир полон мошенников и негодяев. Пусть лучше Марианна узнает об этом в семнадцать лет и извлечет пользу из своих ошибок.
        - По-моему, ты совершенно безжалостна к несчастной, — сказала матушка.
        Я не согласилась. Но когда мы прочли остаток книги, я задумалась, не затуманила ли мои суждения злость на собственную судьбу. Даже я нашла Уиллоби настолько презренным, что в конце концов решила хоть немного обелить его. В одиннадцатом часу, к радости всех домочадцев, я вставила сцену, где Уиллоби возвращается, чтобы извиниться.
        - Спасибо, Джейн, — с облегчением сказала Кассандра, когда я прочла только что написанную сцену вслух. — Мне стало намного лучше.
        - И мне, — согласилась Марта, смахивая слезу. — Хоть Уиллоби и вел себя непростительно, приятно знать, что он искренне любил Марианну и глубоко сожалеет о своих поступках.
        - И все же я считаю, что книга стала бы во всех отношениях лучше, если бы он вообще не женился на другой женщине! — страстно воскликнула матушка. — Право слово, я не понимаю, как ты поступишь, Джейн. Ты же знаешь, мы все ждем счастливого конца. Но какой счастливый конец возможен для бедной Марианны, даже если она не умрет от разбитого сердца?..
        - Вы не забыли о полковнике Брэндоне? — спокойно перебила ее Кассандра. — Он любил Марианну с самого начала.
        - Ах да! — ответила матушка и на мгновение задумалась. — Понимаю. Понимаю. Что ж, отличная мысль. Полковник Брэндон — настоящее сокровище.
        - Я сама бы упала ему на грудь, войди он в эту дверь, — засмеялась Марта.
        - Джейн обещала, что ее книги будут кончаться по меньшей мере одной свадьбой, — сказала Кассандра, — а если получится, то и двумя.
        - Но как же Элинор? — с внезапным отчаянием воскликнула матушка, и рука ее взлетела к горлу.
        - Да, милая, милая Элинор? — спросила Марта.
        - Как ты намерена поступить с ней, Джейн? — вздохнула матушка и безнадежно махнула рукой. — Ее Эдвард практически женат на Люси Стил.
        Печаль кольнула мое сердце, но я заставила себя улыбнуться.
        - Не беспокойтесь. Вы дождетесь счастливого конца, слово чести.
        Я завершила книгу ранней весной, счастливо, как и обещала. Мои семейные критики казались весьма довольными и подбивали меня отдать ее Генри, чтобы посмотреть, не удастся ли ему опубликовать рукопись.
        Я трепетала при одной мысли об этом. Я посвятила книге все свое сердце, душу и разум, отдав два или три года жизни ее рождению. Что, если она не станет продаваться? Что, если все мои усилия окажутся тщетными?
        - Я не уверена, что она готова, — запротестовала я. — Отдельные моменты нуждаются в отшлифовке.
        - Джейн, — твердо сказала Кассандра, — ты не можешь вечно работать над одной и той же книгой. Ты должна сделать копию и отвезти ее в Лондон.
        Я вздохнула.
        - Тогда тебе придется отправиться со мной.
        Глава 22
        Приятно было навестить Генри и его жену Элизу в их доме на Слоун-стрит, длинной нарядной аллее в предместьях Лондона. Помимо их собственного блестящего общества и всех соблазнов находящегося поблизости города, в их пользу говорили также две французские горничные и превосходный французский повар.
        Моя дражайшая кузина Элиза (дочь сестры отца) выросла во Франции, и жизнь ее казалась мне красивой и волнующей, хоть и с трагическим оттенком. Ее первого мужа, графа Жана Капо де Фейида, гильотинировали в 1794 году, а единственный сын умер в детстве. Генри, хоть и был десятью годами моложе Элизы, влюбился в нее в шестнадцатилетнем возрасте и через десять лет наконец уговорил даму сердца принять его предложение. Я всегда восхищалась Элизой. Она была утонченной, музыкальной и очень хорошенькой, с живыми манерами, большими яркими глазами и лукавым личиком в обрамлении легкомысленных кудряшек. Ее способность совершать расточительные покупки представлялась общеизвестной, а платье неизменно оказывалось самым роскошным в комнате.
        Финансовое положение брата часто бывало шатким даже задолго до женитьбы на столь экстравагантной особе, но в те времена банк Генри процветал: он держал в городе несколько удачно расположенных отделений и вел светский образ жизни.[45 - Банк Генри, дела которого в то время шли на удивление хорошо, пятью годами позже обанкротился в результате сложных послевоенных экономических условий. Однако его владелец быстро оправился, вспомнил юношеское намерение принять духовный сан и в 1816 году был назначен викарием в Чотоне.]
        - Уверен, это твоя лучшая работа, Джейн, — с энтузиазмом объявил Генри, когда мы вкушали творения восхитительной cordon bleu[46 - Искусная кухарка (фр).] одним поздним июльским вечером.
        Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы сделать копию «Чувства и чувствительности». Всю дорогу до Лондона я держала ее в сумке на коленях, опасаясь выпустить драгоценную рукопись из виду больше чем на мгновение. Генри с пылким интересом прочел все три тома в первую же неделю после нашего приезда, и сейчас их изучала Элиза.
        - Роман мне нравится, — призналась Элиза. — Я так поглощена чтением, что мне не терпится к нему вернуться.
        - Вы слишком добры, — ответила я. — У книги множество изъянов, я совершенно недовольна ею.
        - Боюсь, она никогда не будет довольна, — вздохнула Кассандра, — хоть и начала писать ее в двадцать два и едва ли не весь последний год провела, совершенствуя каждую главу.
        - Возможно, это не самая подходящая книга для предложения издателю, — тревожно сказала я. — Я не вынесу, если ее купят и забудут, как «Сьюзен». Возможно, мне стоит вернуться и переделать «Первые впечатления».
        - Я тебя не понимаю, — покачал головой Генри. — Эта книга великолепна и к тому же закончена. Ты ведь давно мечтаешь стать полновесным автором? После всех своих усилий ты, несомненно, желаешь увидеть работу опубликованной?
        - Конечно желаю, — согласилась я, — но…
        - Никаких «но», — отрезал Генри. — Мы должны действовать быстро, Джейн. Следует отдать ее на суд, пока полемика сердца и рассудка еще представляет интерес для общества. Когда-нибудь, боюсь, сей предмет, лежащий в основе твоей истории, совершенно перестанет волновать мир.
        Итак, Генри начал поиски издателя, а мы с Кассандрой занялись прогулками по городу и нанесением визитов старым знакомым, Смитам и Кукам, мисс Бекфорд и мисс Мидлтон, у которых находили приятное скромное общество, наслаждались доброй беседой с умными людьми и выпивали огромное количество чая. Погода стояла неизменно хорошая и жаркая. Элиза присоединилась к нам в нескольких вылазках по магазинам, во время которых мы дивились ее выносливости, расточительности и поразительному чувству цвета и стиля (как-то раз она купила больше шляпок, чем я когда-либо видела). Мы с Кассандрой обходились более практичными приобретениями: штопальным хлопком, шелковыми чулками и перчатками, хотя в одной лавке я обнаружила десять ярдов клетчатого муслина прелестной расцветки, за которые пришлось заплатить по семь шиллингов за ярд.
        Одним особенно примечательным вечером Генри взял нас на спектакль в «Лицеум». Элиза, простудившись накануне, предпочла остаться дома. Я не вспомню, что за пьесу мы тогда смотрели и какие известные актеры в ней играли. Память об этом жива во мне из-за людей, с которыми довелось повстречаться в антракте.
        В тот теплый летний вечер в театре было жарче, чем хотелось бы. Опустился занавес после первого акта, и, пока Генри беседовал с другом, мы с Кассандрой перебрались в фойе, где, несмотря на изобилие людей, царила относительная прохлада. Мы и полминуты не провели там, когда услышали знакомый пронзительный голос: «Вот так вот! Мисс Остин! Мисс Джейн Остин!» — и увидели, как миссис Дженкинс, чудовищно выглядевшая в своем атласе и жемчугах, пробивается сквозь толпу с племянницей Изабеллой на буксире.
        Мое сердце подскочило от удивления и тревоги, в особенности при виде Изабеллы, столь юной и прелестной в платье из бледно-розового шелка, с такой же лентой в темных волосах, украшенных букетиком цветов.
        - Леди! Леди! — крикнула миссис Дженкинс, и обе женщины, шелестя юбками, подошли к нам. — Вот радость-то! Мы сто лет не виделись, право, сто лет! Изабелла, ты помнишь Джейн и Кассандру Остин? Моих дорогих подруг из Саутгемптона, которые, к несчастью, переехали?
        - Рада нашей новой встрече, — сказала Изабелла, протягивая руку и прохладно улыбаясь.
        Я вспомнила, как миссис Дженкинс пообещала продолжить свои набеги на Лондон с племянницей, даже когда та выйдет замуж.
        «Совершилось ли уже бракосочетание?» — гадала я.
        Длинные белые перчатки Изабеллы не позволяли понять, носит ли она кольцо.
        - Как чудесно встретить вас, — сказала я вежливо, хотя сердце мое колотилось так громко, что я едва соображала, что к чему. — Вы обе прелестно выглядите.
        - О! Благодарю вас, — ответила пожилая женщина. — Не жалуюсь, не жалуюсь. Пока я могу каждое утро вставать с улыбкой и целый день проводить с племянницей, все прочее мне безразлично.
        Она осведомилась о здоровье матушки и поинтересовалась, пришелся ли нам по вкусу новый дом.
        - Что привело вас в Лондон? — спросила она, насытившись нашими рассказами.
        - Мы навещаем брата Генри, — уклончиво ответила я.
        Давно ли вы в городе, леди? — осведомилась Кассандра.
        - С самого начала сезона, — сказала миссис Дженкинс.
        - Все было просто божественно, — заявила Изабелла. — Сперва ежегодная выставка в Королевской академии, затем водоворот восхитительных балов и вечеров, Дерби и, разумеется, Аскот. Ах, у меня голова идет кругом при одной только мысли об этом! Но сейчас, — добавила она, недовольно хмурясь, — сезон почти закончился. Все леди думают лишь о том, в какие загородные дома отправятся и кого там встретят, а мужчины говорят об одних только тетеревах, тетеревах, тетеревах.[47 - Кульминацией лондонского сезона был трехмесячный вихрь вечеров, балов и спортивных соревнований, который, как правило, начинался после Пасхи и продолжался до 12 августа, когда заканчивалась сессия парламента и открывался сезон тетеревиной охоты. Весь свет покидал Лондон и возвращался в деревню, где посвящал остаток года охоте и травле мелких животных, в особенности тетеревов, серых куропаток, фазанов и лис. Парламент не собирался вновь до конца года, когда охота прекращалась и лисы начинали размножаться.]
        - Несомненно, вы с нетерпением предвкушаете возвращение в деревню после столь долгой отлучки, мисс Черчилль, — сказала я, и желудок мой завязался узлом крепче любого морского. — Или мне следует говорить… вы уже миссис Эшфорд?
        Изабелла нахмурилась.
        - У вас нет оснований полагать, что я уже замужем, мисс Джейн, ведь в таком случае мне никогда бы не позволили оставаться здесь так долго и весело проводить время с тетушкой.
        - Но она выйдет замуж, и скоро, — радостно сказала миссис Дженкинс. — Свадьба назначена на последнюю неделю декабря. Она будет рождественской невестой.
        - Как мило, — выдавила я и быстро добавила: — Как ваши труды, мисс Черчилль?
        Изабелла недоуменно уставилась на меня.
        - Мои что?
        - Труды. — Повернувшись к миссис Дженкинс, я пояснила: — Мы с мисс Черчилль имели удовольствие встретиться в прошлом году в Дербишире, где мне представилась возможность прочесть историю ее собственного сочинения.
        Взор юной леди прояснился, и она хохотнула.
        - Ах, вот вы о чем! Но это было так невероятно давно, я обо всем позабыла! Я собиралась послать вам записку, мисс Джейн, с благодарностью за добрые слова, но мне так и не удалось завершить тот рассказ. Писать — ужасно утомительное занятие и требует слишком много времени. У меня сразу начинает болеть голова.
        - Видели бы вы подушечку для иголок, которую она вышивает, — вставила миссис Дженкинс. — По собственному эскизу чертополоха.
        - Уверена, подушечка весьма изящна, — ответила я.
        В надежде окончить разговор я собиралась произнести какое-нибудь извинение и вернуться в свое кресло, когда внезапно рядом с Изабеллой появился красивый молодой джентльмен в темно-синем вечернем костюме.
        - Добрый вечер, миссис Дженкинс, леди, — вымолвил он с официальным поклоном. — Мисс Черчилль, что за неожиданная радость найти вас здесь. Надеюсь, я не помешал?
        Изабелла повернулась к нему с реверансом и притворно-застенчивой улыбкой.
        - Разумеется, нет, сэр.
        Лицо миссис Дженкинс стало непроницаемым. Я задумалась, кем может быть этот джентльмен.
        - Душный вечер, не правда ли? — произнес он.
        - О да, довольно тепло, — ответила Изабелла.
        - Если вы желаете подышать свежим воздухом, мисс Черчилль, — сказал он, — у нас есть еще несколько минут до поднятия занавеса. Я с удовольствием сопровожу вас ко входу в фойе, где, как я заметил, немного дует из открытой двери.
        - Вы так заботливы! — восхитилась Изабелла.
        - Прошу прощения, сэр, — отрезала миссис Дженкинс, — но она не может принять ваше приглашение.
        - Тетя, дорогая, умоляю, не будьте столь старомодны. Ничего дурного не случится, если я вместе с другом схожу подышать воздухом, и, как вы видите, в комнате полно дуэний.
        Изабелла повернулась к джентльмену и взяла его под руку.
        - Я буду исключительно благодарна, сэр, если вы покажете дорогу, — добавила она.
        Молодые люди ушли вместе, а миссис Дженкинс, нервно озираясь, с укоризной захлопнула веер.
        - О боже! Мне никогда с этим не смириться. Наша Изабелла слишком смела.
        - Кто этот джентльмен? — поинтересовалась я.
        - Его зовут Веллингтон. Он из весьма приличной шропширской семьи и когда-нибудь унаследует имение дядюшки. В этом сезоне он посетил, по-моему, решительно все мероприятия и явно не на шутку увлечен Изабеллой, хотя я недвусмысленно дала ему понять, что она обручена с другим. И все же она настаивает, что они просто добрые друзья. Я предупредила, что женщине ее положения совершенно не подобает так часто показываться в обществе постороннего мужчины, но она настаивает, что я переживаю из-за пустяков.
        - С виду их общение действительно вполне невинно, — заметила Кассандра, глядя через фойе на главный вход, у которого стояла Изабелла и, улыбаясь, беседовала с мистером Веллингтоном.
        - Возможно, вы правы, — ответила миссис Дженкинс, — но осторожность не помешает. О боже, тут и впрямь жарко. Мисс Остин, не окажете ли вы любезность сопроводить меня к двери, откуда мне откроется лучший обзор на племянницу и сего молодого повесу?
        - С удовольствием, миссис Дженкинс, — согласилась Кассандра. — Я на секундочку, Джейн, — извиняясь, добавила она.
        Пока я наблюдала, как миссис Дженкинс и Кассандра направляются к Изабелле и ее другу, за моей спиной раздался мужской голос с густым шотландским акцентом:
        - Никто так не пленяет леди, как симпатичный мужчина в темно-синем костюме.
        Я обернулась и увидела хорошо одетого джентльмена лет тридцати девяти с приятным лицом. Он наблюдал за Изабеллой живыми умными глазами и весело улыбался.
        - Хорошо сшитый костюм и красивое лицо безусловно могут вскружить голову девушке, сэр, — ответила я, — но не наружность, а душа — вот что поистине пленяет леди.
        Джентльмен поднял брови и перевел взгляд на меня.
        - Сказано подлинным певцом современной романтики, мисс…
        - Остин. Мисс Джейн Остин.
        Я протянула ему руку в перчатке, и он принял ее с поклоном.
        - Приятно познакомиться, мисс Остин. Я — мистер Вальтер Скотт.
        Я чуть не ахнула вслух и не смогла скрыть свое изумление и благоговение. Мне никогда и в голову не приходило, что я встречу писателя столь прославленного, чьи стихи я многажды перечитывала, — и все же вот он, стоит передо мной в лондонском театре.
        - Мистер Скотт! — воскликнула я, вновь обретя дар речи. — Какая честь и удовольствие познакомиться с вами, сэр! Вы настоящий поэт, сэр.
        - Благодарю, — скромно ответил он, скупая улыбка и приглушенный голос выдавали его недовольство, — но вам, боюсь, более пристало читать Вордсворта.
        - Прошу не путать. Его труды мне тоже нравятся, конечно, но я безмерно восхищаюсь живыми описаниями и неподдельным пафосом ваших баллад. Могу ли я осведомиться, над чем вы работаете в настоящее время?
        - Над очередной небольшой поэмой.
        - О чем она?
        - Об англичанине по имени Уэверли, который отправился на Северное нагорье во время второго якобитского восстания. — Мистер Скотт со скучающим видом махнул рукой. — По правде говоря, я начинаю уставать от баллад, в особенности своих собственных. Я прекрасно понимаю, что навсегда останусь лишь второстепенным поэтом.
        - Возможно, настало время, — дерзко и не подумав заявила я, — отойти от поэзии и выбрать новое направление.
        Едва слова слетели с моих уст, как я ощутила, что краснею. Что завладело мной? Кто я такая, чтобы давать советы знаменитому писателю?
        Мистер Скотт встретил мой смущенный взгляд широкой улыбкой.
        - И какое новое направление вы предложили бы, мисс Остин?
        Звонок возвестил о начале второго акта. Толпа направилась в зал, но мистер Скотт стоял и ждал моего ответа.
        - Прозу, — ответила я.
        - Прозу? — удивленно повторил он.
        - Именно, сэр. В последнее время она вошла в моду. Возможно, вам следует превратить вашего Уэверли в роман.
        - В роман? — засмеялся мистер Скотт. — Что за романтическая идея! Вы правда верите, что публика с интересом воспримет роман о выдуманных исторических фигурах?
        - Почему бы и нет?
        - Да потому, что прежде такого не бывало.
        - Все когда-нибудь случается впервые, мистер Скотт. И если кто-то и сумеет написать настоящий роман об истории и любви, так это вы, сэр.
        Он снова засмеялся.
        - Смею сказать, если я и совершу такую попытку, то никогда не помещу свое имя на обложку.
        - Как и я, сэр, — согласилась я тоже со смешком. — Но я уверена, что он будет популярен.
        Мистер Скотт кивнул, лицо его стало задумчивым, он еще раз поблагодарил меня за добрые слова и с рассеянным поклоном удалился, бормоча под нос:
        - А мысль любопытная. Роман…[48 - Сэр Вальтер Скотт (который получил баронетство в 1820 году и с тех пор стал именоваться сэром) в свои ранние годы был популярным, но второстепенным поэтом. Поворотный момент в его литературной карьере наступил в 1814 году после издания его первого романа «Уэверли», опубликованного анонимно, равно как и другие произведения, последовавшие за ним вплоть до 1827 года. Вальтера Скотта часто называют отцом исторического романа. Позже он сделался пылким почитателем работ Джейн Остин, заявляя, что она обладает «утонченной манерой» и «даром описывать затруднительные положения, чувства и характеры обычной жизни, чудеснее которого я никогда не встречал».]
        Мои собственные литературные амбиции, в отличие от надежд мистера Скотта, казалось, были обречены на неудачу. Несмотря на то что Генри несколько недель старался изо всех сил, он оказался неспособен заинтересовать издателей моей книгой.
        - Это первый роман неизвестного автора, — с некоторым разочарованием объяснял Генри, глядя на титульную страницу, которая гласила: «Чувство и чувствительность. Роман в трех томах. Написан леди», — Не только неизвестного, но еще и безымянного! С теми ограничениями, что ты мне поставила, Джейн, сложно убедить кого-нибудь хотя бы прочитать его. Если ты позволишь мне сознаться, что книга написана моей сестрой, то, возможно, удастся добиться чьей-нибудь благосклонности.
        - Нет, — решительно отказалась я. — Довольно и того, что ты представляешь автора. Я убеждена, что издатели выше оценят работу, если не заподозрят в ее авторстве одного из твоих родственников.
        - Я думаю, она права, Генри, дорогой, — сказала Элиза. — Роману пойдет на пользу, если сочтут, что твои личные интересы не затронуты.
        - Возможно. — Генри пожал плечами. — Это единственная твоя забота, Джейн? Если мне безмерно посчастливится отыскать издателя, тогда ты поставишь на романе свое имя?
        - Нет. Я хочу остаться анонимной.
        - Но почему? — сердито воскликнул Генри.
        - Точно не знаю. Сложно объяснить.
        Я отчаянно хотела опубликоваться, это верно, и в то же время мысль об известности оскорбляла меня.
        - Одно дело — писать для семьи и близких друзей. Но если этой книге суждено выйти в свет, мне будет крайне неуютно сознавать, что незнакомцы знают мое имя и делают обо мне необоснованные выводы.
        - Я понимаю чувства Джейн, — сказала Кассандра, с состраданием сжимая мою руку.
        - Я думаю, вы обе просто смешны, — бросил Генри.
        - А разве ты не знаешь, как люди относятся к романисткам? — гневно возразила я. — Более скромные особы моего пола показывают на них пальцем, глазеют, отпускают замечания, подозревают в ученом гоноре и избегают их общества. Я не вынесу испытующих взоров. Я лучше стану ходить по канату.
        - Возможно, циркачке было бы проще издаться, — заметил Генри.
        - Джейн, дорогая, — нежно произнесла Элиза, — ты чудесная писательница. Уверена, читатели отнесутся к тебе с почтением. Ты должна гордиться тем, что делаешь. Нет нужды прятаться за анонимностью.
        - Она навек погрязнет в анонимности, если мне не удастся продать ее книгу, — мрачно усмехнулся Генри.
        - Отнеси ее еще куда-нибудь, — предложила Кассандра.
        - Я обратился ко всем, кого знаю.
        - Тогда обратись к тем, кого не знаешь, дорогой, — сказала Элиза.
        - Что ты предлагаешь, дорогая?
        - Я думаю, нам пора устроить скромный вечер.
        В представлении Элизы скромный вечер был soire на двадцать пять пар, назначенный еще до конца недели. Событие затевалось с некоторой поспешностью, поскольку кузине казалось, что его необходимо провести до двенадцатого августа, то есть до конца сезона, когда все лучшие лондонские семейства разъедутся по деревням.
        По настоянию жены Генри пригласил своих самых богатых клиентов и друзей, а также знакомых, которые могли иметь связи в издательских кругах. Меня переполняла благодарность за усилия, предпринятые ради моего блага, и, хотя я возражала, что никогда не смогу отплатить, Элиза настаивала, что любит давать вечера и все лето собиралась устроить хоть один, а повод просто великолепен.
        Я переживала, что надеть, поскольку мое лучшее платье, прелестный белый муслин с рукавчиками-пелеринами, выглядело несколько поношенным. Платье Кассандры, приятного бледно-лимонного оттенка, казалось немногим лучше. Элиза помогла украсить наши наряды новыми поясками и оборками из тонкого кружева и вызвала парикмахера, чтобы сделать нам прически.
        Как всегда случается накануне подобных событий, в предшествующую неделю не обошлось без множества волнений, тревог и неприятностей, но в конце концов, когда в восемь вечера начали съезжаться гости, все проблемы благополучно разрешились. Дом был изящно декорирован цветами, буфет ломился от изобилия заманчивых закусок, а гости, элегантно одетые и толпящиеся в гостиной, казались совершенно довольными.
        Мы с Кассандрой вели в дальнем углу приятную беседу со своими друзьями Куками, когда Элиза (облаченная, разумеется, по последней моде в божественное белое шелковое платье, корсаж и подол которого украшены кружевом, жемчугом и розовыми атласными розочками) взяла меня под руку и увлекла на другой конец комнаты.
        - Видишь того плотного джентльмена? — тихонько заговорила она, прикрываясь веером. — Он адвокат в издательском доме. А про того бородатого джентльмена в фиолетовом костюме Генри сказал, что у него есть друг, который знаком с братом издателя. Несомненно, здесь не меньше полудюжины мужчин, у которых могут оказаться полезные связи. Генри полон решимости побеседовать со всеми сегодня же.
        - Я в долгу перед вами обоими, — призналась я.
        На моем лице, наверное, отразилось волнение, поскольку Элиза весело улыбнулась.
        - Не бойся, Джейн, он просто трудится в роли твоего представителя, на чем ты твердо настояла. Твоя тайна в полной безопасности.
        - Спасибо, — с облегчением ответила я.
        Когда Элиза извинилась и ускользнула поприветствовать очередного гостя, рядом со мной внезапно появился Генри.
        - Ах вот ты где, сестрица дорогая! Ты ни за что не догадаешься, кто явился ко мне в контору сегодня утром в поисках тебя — как гром среди ясного неба!
        Я обернулась и, к безмерному удивлению, увидела перед собой мистера Эшфорда.
        Глава 23
        Я смотрела на мистера Эшфорда, и на меня поочередно накатывали волны гнева и смятения. Я чувствовала, как пылают щеки и отчаянно колотится сердце. Ради всего святого, гадала я, что он здесь делает? И почему, беспомощно думала я, при каждой встрече с ним я испытываю такой всепоглощающий и очевидный прилив эмоций?
        - Ты, возможно, не помнишь мистера Эшфорда, — сказал Генри, весело и безмятежно улыбаясь, чем причинил мне новую боль. — Мы познакомились с ним несколько лет назад, во время нашей с тобой поездки в Лайм.
        Лицо мистера Эшфорда, как всегда красивое, побледнело от волнения. Когда наши взгляды скрестились, я поняла, что он опасается, как будет встречен, и сознает, что не заслуживает ласкового приема.
        - Разумеется, я помню мистера Эшфорда, — ответила я, злясь на дрожь в собственном голосе.
        Я опустила глаза, сосредоточившись на его ярко-синем костюме и изысканно расшитом жилете.
        - Как ты догадываешься, я был рад снова его увидеть, — продолжал Генри, — и он не мог бы явиться в более подходящий момент. Я поведал ему о сегодняшнем вечере и сообщил, что он прямо-таки обязан прийти и перемолвиться словечком с тобой, Джейн.
        Он поклонился мистеру Эшфорду.
        - Приятно было с вами побеседовать, добрый друг, — добавил он. — А теперь прошу меня извинить, я должен вернуться к обязанностям хозяина.
        - Премного благодарен, — поклонился в ответ мистер Эшфорд, и Генри исчез.
        Наступила неловкая тишина — мистер Эшфорд повернулся ко мне.
        - Я только что узнал, что вы в городе, от… — Он осекся и покраснел. — Вы прекрасно выглядите, мисс Остин, — сообщил он, собравшись с духом.
        - Как и вы, мистер Эшфорд, — сухо ответила я, моля Бога, чтобы мое собственное волнение казалось менее заметным, чем его, и чтобы лихорадочное биение моего сердца нельзя было разглядеть сквозь тонкую ткань платья.
        Он вздрогнул от моей холодности.
        - Ваш брат сказал, что вы закончили свою книгу. Я очень рад за вас. Желаю большого успеха.
        - Спасибо.
        Несколько мгновений мы оба молчали. Я отчаянно пыталась собраться с мыслями. Должна ли я воспользоваться случаем и вполне определенно заявить ему, что думаю о нем и о его поведении в прошлом? Или же избрать уже опробованный путь, любезно улыбнуться и поздравить с предстоящим бракосочетанием? Я склонялась к последнему, когда наконец он нарушил тишину.
        - Мисс Остин… Уже долгие месяцы я хочу, я должен с вами поговорить…
        - Нам не о чем говорить, мистер Эшфорд, — отрезала я.
        Слова слетели с моих губ, прежде чем я успела сдержать их.
        - Я не виню вас за то, что вы сердитесь. Как и за то, что вернули мои письма. Но прошу, поверьте, я никогда не желал причинить вам боль. И я…
        - Да что вы знаете о моей боли, мистер Эшфорд?
        К моей досаде, нежданные слезы обожгли мне глаза. Я была не в силах более выносить этот мучительный разговор.
        - Прошу прощения. Очень любезно, что вы зашли. Но разве вы не должны проводить вечера со своей нареченной?
        Я рванулась прочь сквозь толпу, радуясь своему спасению. Но не успела я скрыться в дальней гостиной, где не было пока гостей, когда, к своему смятению, услышала за спиной быстрые шаги и голос мистера Эшфорда:
        - Мисс Остин! Прошу вас, подождите!
        Я бросилась через пустую комнату к карточным столам в глубине.
        - Я буду очень благодарна вам, сэр, если вы немедленно уйдете.
        - Я не могу уйти. Прошу, мисс Остин! Выслушайте меня.
        - Вы не можете сказать ничего такого, сэр, что я желала бы услышать.
        - Я слишком долго ждал, я более не в силах это выносить, вы обязаны выслушать меня! В день, когда родилась Изабелла, наши отцы решили, что мы должны пожениться.
        Страдание в его голосе остановило меня на полпути.
        - Они заключили священный договор, двое старых друзей, — продолжал он, — венчание назначили после того, как Изабелле исполнится восемнадцать. Мне было семнадцать лет в день ее рождения. Я возражал, я умолял отца передумать, но тщетно. Никто не хотел учитывать мои или ее желания. Их увлекала лишь мысль объединить две великие семьи.
        Я медленно повернулась к нему. Он стоял в ярде от меня и говорил со все возрастающим волнением. Истерзанный вид и мука, написанная на его лице, вызвали во мне прилив боли и сострадания, от которого разрывалось сердце.
        - Я часто был в отъезде, в школе, пока она росла, ни на мгновение не забывая, что эта маленькая девочка, это дитя когда-нибудь станет моей женой. Отец ясно дал понять, что в этом состоит мой долг, — произнес мистер Эшфорд низким, полным злости голосом. — За годы жизни я, разумеется, узнавал других женщин, но никогда не позволял себе чувствовать к ним ничего серьезнее дружбы. Я не мог, потому что у меня не было выбора. Я научился ценить Изабеллу как сестру и надеялся, что этого хватит. Но затем, — его голос наконец смягчился, — затем я познакомился с вами.
        Когда его глаза встретились с моими, в его взоре было столько нежности, что мое сердце чуть не остановилось.
        - Я сразу же понял, едва мы впервые увиделись в Лайме, что между нами возникла глубокая и редкая связь, нечто, о чем большинство людей лишь мечтает. Я знал, конечно, что должен рассказать вам о своих обязательствах перед Изабеллой, но все было так волшебно в тот первый день! Вы казались такой оживленной, а наша беседа — столь волнующей, что я боялся разрушить чары. Я пообещал себе, что все открою завтра, на пикнике, но завтра так и не наступило. Я вернулся домой с тяжелым сердцем, полагая, что никогда более вас не увижу, и покорился судьбе. Но каждый миг, когда мне приходилось терпеть общество Изабеллы, служил напоминанием о том, как мы друг другу не подходим. Я не любил ее и никогда не полюблю, и ясно, что она не полюбит меня. Я вновь молил отца расторгнуть помолвку, но он лишь гневался и настаивал, что это противно чести. Я был несчастен. Дня не проходило, чтобы я не думал о вас. В следующем марте, мисс Остин, я приехал в Саутгемптон специально, чтобы разыскать вас.
        - Разыскать меня?
        Мой голос показался мне таким тонким и слабым, что я едва узнала его, в то время как голос мистера Эшфорда, напротив, становился все более уверенным.
        - Я больше не в силах был выносить это. Я стремился выяснить, существуете ли вы на самом деле, существует ли то, что я чувствовал, или все это лишь мои фантазии. Тогда я еще надеялся, что рано или поздно мне удастся убедить отца освободить меня от обязательств или что, по крайней мере, мы сможем стать друзьями. Я намеревался сразу же рассказать вам об Изабелле, но не решался произнести ни слова. То время, которое мы провели в Саутгемптоне, было счастливейшим в моей жизни. Шли дни, моя привязанность к вам крепла, и начать разговор становилось все сложнее: я боялся, что вы прогоните меня прочь.
        - Непременно прогнала бы, — прошептала я, смахнув непрошеную слезу.
        Я сказала бы больше, но чувства лишили меня дара речи.
        - Джейн! — нежно воскликнул он, делая шаг ко мне. — Все те долгие месяцы, что мы провели врозь, лишь о вас одной я думал и помышлял, хоть и понимал, что нам не быть вместе. Сердце мое, вы проникли мне в душу. Мое поведение в Саутгемптоне я сам считаю дурным, нечестным и трусливым, и я всегда буду сожалеть о нем. Но всему виной оказался страх потерять вас и знание, что, связанный отцовской клятвой и ожиданиями Изабеллы, я не имел права говорить с вами… до сих нор.
        - До сих пор?
        - Недавно кое-что изменилось, весьма неожиданно… — Он глубоко вдохнул, собираясь с мыслями. — Мне рассказали в строжайшей тайне, но я не могу хранить ее от вас. Изабелла, приехав в Лондон, по-видимому, проводила много времени в компании одного нового знакомого, мистера Веллингтона.
        Мое сердце забилось чаще.
        - Я видела его.
        - Прошлым вечером она пришла ко мне, чтобы поведать огромный секрет. Она сказала, что мистер Веллингтон просил ее руки.
        - Ее руки?!
        - Она вежливо объяснила, что всегда намеревалась исполнить давнишнее обещание наших отцов, но отныне ее чувства направлены на другой объект. И что она глубоко сожалеет обо всех страданиях, которые это может мне причинить.
        Я отвернулась, голова у меня шла кругом, я боялась почувствовать надежду.
        - И как отнесся к этому ее отец? — сумела вымолвить я.
        - Она расскажет ему в будущем месяце, когда тот вернется из Вест-Индии. Мы договорились молчать, пока она не откроется батюшке и не получит его благословение. Излишне упоминать, что я освободил ее от нашей помолвки без малейших сожалений или упреков, за что она была безмерно мне благодарна.
        Меня затопили чувства столь глубокие, что мне захотелось выбежать из комнаты, но, поскольку в доме, полном людей, не осталось места, где я могла бы избегнуть внимания, я лишь закрыла лицо руками и только тогда разразилась слезами радости.
        - Простите меня, — услышала я полный страдания голос мистера Эшфорда, — я думаю только о себе. Прошу вас, мисс Остин, прошу вас, не плачьте.
        Мои слезы текли столь бурно, что я не могла произнести ни слова. Мистер Эшфорд, со лбом, изборожденным морщинами боли, предложил мне носовой платок, который я с благодарностью приняла. Пока я пыталась собраться с силами, он продолжил говорить.
        - Мои обстоятельства изменились столь существенно, что я… но, возможно, прошло слишком много времени с тех пор, как…
        Он напряженно ждал, пока я вытирала глаза и шумно сморкалась, каковые действия ничуть не способствовали романтической атмосфере момента.
        - Мисс Остин, — решительно продолжил он, — вы позволили мне объясниться, и я открыл вам свою душу. Я знаю, что не имею права ни о чем просить вас. Если вы не разделяете моих чувств, прошу, скажите немедленно, и я уйду, чтобы никогда более вас не побеспокоить.
        - Я не могу так сказать, — ответила я, с радостной улыбкой поднимая глаза.
        - Значит, — произнес он с предвкушением, — вы даруете мне надежду?
        - Если мои глубочайшие нежность и восхищение даруют вам надежду, то да.
        Он быстро преодолел пространство между нами, взял мою руку, поднес ее к губам и поцеловал, все это время пристально глядя мне в глаза.
        - Так, наконец, я волен произнести слова, которые так долго мечтал сказать. Я люблю вас, Джейн, моя дорогая Джейн. На вас одной я хочу жениться. Вы выйдете за меня, Джейн? Вы станете моей женой?
        Счастье переполняло мое сердце, и я подумала, будто сплю.
        - Да, — едва слышно ответила я. — Стану.
        Он подарил мне улыбку чистой радости, затем наклонил голову и… осмелюсь ли я сказать?.. коснулся моих губ своими и поцеловал меня.
        Этот волнительный момент был грубо прерван, когда внезапно в открытую дверь ворвалась растерянная Кассандра, выкликая мое имя. Увидев нас в глубине комнаты, Кассандра в замешательстве замерла, ее рука метнулась ко рту.
        - О! Простите! — вымолвила Кассандра, густо покраснев. — Мне очень жаль.
        Мистер Эшфорд отпустил меня и сделал два шага назад.
        - Кассандра… — начала я, но она уже повернулась и убежала.
        Глаза мистера Эшфорда встретились с моими, и мы разразились смехом, после чего он заключил меня в объятия и поцеловал снова, и снова, и снова.
        Глава 24
        Некоторые могут пожаловаться, что август в Лондоне сродни месяцу в Аиде: жаркие, душные нездоровые испарения, исходящие от Темзы, вызывают легочные болезни, улицы своим запахом и видом напоминают конный двор, а слепящее солнце, отражаясь от зданий и мостовых, пагубно влияет на цвет лица. Но я всем скептикам говорю «фи». Лондон — замечательное место в любое время, а в тот блаженный август 1810 года я и вовсе позабыла обо всех его недостатках. Au contraire,[49 - Напротив (фр).] через остаток этого месяца и весь последующий я проплыла, окутанная совершенством мечты.
        Я не рассказывала о своей тайной помолвке никому, кроме сестры, и заставила ее пообещать ни словом не обмолвиться ни единой душе. Мистера Эшфорда огорчала необходимость ожидания. Он сказал, что хочет объявить миру о своей любви ко мне и немедленно назначить дату венчания. Но Изабелла умоляла его не афишировать ее связь с мистером Веллингтоном, покуда о той не станет известно ее батюшке, прибытие которого из Вест-Индии намечался в лучшем случае через месяц. Отец мистера Эшфорда находился сейчас в Дербишире, но намеревался вернуться в Лондон в октябре. Мы порешили, что лучше всего будет лично сообщить новость сэру Томасу, когда тот приедет в город, после того как Изабелла официально обручится с мистером Веллингтоном.
        Между тем мистер Эшфорд поставил себе целью, чтобы я посетила все достопримечательности Лондона, а он послужил моим проводником. Сперва мы поднялись по 378 ступеням на Каменную галерею у купола Святого Павла и насладились оттуда превосходной панорамой города, который тянулся вдоль реки, от Биллингзгейта до Вестминстера. Его границы были четко очерчены полями и рощами на севере и юге, а западная оконечность начиналась у Гайд-Парк-Корнер. Вдали мы видели деревню Паддингтон и несколько пастбищ под названием Белгрейвия.
        Мы пришли в восторг от того, что некогда было королевским городом Вестминстером в Уэст-Энде, где гордо возвышались дворцы Сент-Джеймс и Уайтхолл, а также бесподобное Вестминстерское аббатство и здание парламента. Потом мы заплатили за переход по старому Лондонскому мосту, к западу от Тауэра, где полюбовались, как мимо проплывает множество больших и маленьких кораблей.
        Поскольку почти весь высший свет перебрался в деревенские дома, в городе стало относительно тихо, хотя нам все же приходилось повышать голоса, чтобы перекрикивать беспрестанный грохот экипажей, пронзительные возгласы уличных торговцев, вульгарные песенки бродячих музыкантов и звон колокольчика над лотком со сдобой — какофонию звуков, от которой у меня раньше болела голова, а теперь я ею наслаждалась.
        Миссис Дженкинс в то лето дважды заходила к нам, и мы с сестрой нанесли ответный визит.
        - Ах, милочки! — горестно вскричала эта добрая леди при нашей второй встрече. — Право, я не представляю, что затеяла Изабелла. Она пишет письма дни напролет и сама получила несколько посланий, но отказывается сообщать, с кем состоит в переписке. Все мои попытки запретить ей что-либо бесполезны.
        Поскольку я была связана обещанием не упоминать о ее романе с мистером Веллингтоном и о разрыве помолвки с мистером Эшфордом, я не могла пролить свет на эту историю, но постаралась умерить горе миссис Дженкинс посредством утешительных замечаний относительно благоразумия Изабеллы.
        За эти шесть летних недель мы посетили больше кафе, чем, наверное, я видела за все предыдущие тридцать четыре года моей жизни, и несколько раз вкушали пищу в уединении фамильной резиденции Эшфорда на Парк-лейн, окна которой выходили на бескрайние зеленые просторы Гайд-парка у западной границы Мейфэра. За великолепными комнатами этого дома, пустыми в отсутствие отца и сестры, следили верные, но скромные слуги, которые, казалось, стремились удовлетворить любую прихоть мистера Эшфорда.
        Мы ездили на концерты и в театры, побывали в Ливерпульском музее и Британской галерее, не забыли и о модных лавках на Бонд-стрит, где я не осмелилась осведомиться о ценах и отказалась позволить мистеру Эшфорду что-либо мне купить.
        На некоторых экскурсиях нас сопровождала Кассандра (которая подумывала вернуться в Чотон, но была убеждена восторженной Элизой остаться на все лето), на других — еще и Элиза с Генри. Но поскольку в наши годы компаньонка не так уж и необходима, как правило, мы предпочитали проводить время в обществе друг друга. Одним из наших любимых занятий стало бродить по Кенсингтон-гарденз, по роскошно и буйно цветущим аллеям. Там мы нашли свою особую скамейку с видом на прелестный пруд, к которой возвращались снова и снова, просто чтобы сидеть и говорить, поверяя сокровенное и греясь в радости присутствия друг друга.
        Как-то днем в середине сентября, когда мы болтали на своей любимой скамейке в саду, мистер Эшфорд объявил, что закончил читать мою книгу.
        - Неужели? — ответила я, и сердце мое сжалось от внезапной тревоги.
        Попытка Генри отыскать издателя, несмотря на все его связи, не увенчалась успехом. По настоянию мистера Эшфорда я дала ему рукопись. Я с трепетом ждала его реакции, поскольку опасалась, что он не сможет не узнать некоторые ситуации в романе, которые, очевидно, были вызваны к жизни нашими встречами.
        - Он остроумно и прелестно написан и в точности таков, как я и надеялся, — сказал он. — Вам следует изрядно гордиться.
        - Я рада, что вам понравилось, — с облегчением ответила я.
        «Возможно, — подумала я, — он так и не заметил своего участия в истории».
        - В настоящее время рукопись прекрасно подпирает кухонную дверь, чтоб не захлопнулась.
        Он засмеялся.
        - Она должна, обязана быть опубликована.
        - Боюсь, мое знакомство с издательским миром ограничивается весьма скромным опытом.
        - Возможно, я сумею вам помочь. У меня есть кое-какие связи. Если вы позволите, я с радостью предприму некоторые усилия на благо вашего творения.
        - Буду вам чрезвычайно обязана. Но вы должны пообещать мне не винить себя, если из этого ничего не выйдет. По правде говоря, я убедилась, что моя скромная книга стала бы плохой сделкой для издателя. Не представляю, чтобы ее удалось продать в количествах, достаточных для возмещения затрат.
        - Я не согласен. Возможно, она несовершенна, но я уверен, это произведение искусства достаточно хорошо для того, чтобы извлечь из его публикации большую прибыль.
        - Что? Несовершенна? — вскричала я в поддельном негодовании. — В каком же отношении, скажите на милость, моя книга — это произведение искусства, которое никто никогда не издаст, — несовершенна?
        - Точно воспроизвести не смогу, — ответил он, — но дело в какой-то мелочи в самом конце. Вроде бы мне показалось, что там чего-то недостает.
        - Понимаю. Если вы когда-нибудь вспомните свои мысли на этот счет, надеюсь, вы поделитесь ими со мной?
        - Разумеется, — улыбнулся он и добавил, искоса бросив на меня взгляд: — Должен признаться, в книге было кое-что еще… это никоим образом не признак несовершенства, но некоторые стороны романа показались мне, как бы это сказать… знакомыми.
        Жаркий румянец затопил мои щеки.
        - Как, неужели?
        - Например: ваша Элинор ощутила глубокую привязанность к некоему Эдварду, довольно скучному, но симпатичному типу, лишь чтобы обнаружить — после того как он покинул ее, ни дав никаких обязательств, — что он давно помолвлен с другой. А позже она одновременно встречает обоих, Эдварда и Люси.
        Смущенный блеск глаз и изгиб бровей мистера Эшфорда выдавали его совершенное понимание собственной роли в появлении данных сцен.
        - Очень драматичные ситуации, — заметила я, мысленно проклиная себя за склонность краснеть.
        - И несомненно, описанные вами с глубоким знанием дела. Должен признать, когда я читал вашу книгу, временами у меня волосы дыбом вставали. То мгновение в гостиной приходского домика мистера Мортона, когда я вошел и увидел вас и Изабеллу, навеки выжжено в моей памяти как одно из самых унизительных в жизни.
        - В моей тоже, — ответила я, мертвея при мысли о боли, которую должно было вызывать чтение подобных сцен. — Теперь вы понимаете, почему я не хотела давать вам книгу.
        - Я рад, что прочел ее.
        Он повернулся ко мне.
        - Скажите, Джейн, я принимаю все слишком близко к сердцу или ваша злость на меня вплетена и в изображение Уиллоби?
        Его лицо было таким серьезным и таким несчастным, что у меня сжалось сердце, и все же но какой-то необъяснимой причине я не удержалась от смеха.
        - Возможно, — признала я. — Не правда ли, Уиллоби просто ужасен?
        - Он — образец себялюбивого грубияна. На другом конце спектра, разумеется, располагаются полковник Брэндон и Эдвард, который, несмотря на все проступки, оправдан как святой.
        - Эдвард не святой! — пылко возразила я, и мой резкий голос заставил стайку птиц внезапно вспорхнуть с соседнего дерева.
        - Несомненно святой. Он так высоко чтит долг и моральные принципы, что до самого печального конца остается предан вульгарной алчной невесте, хотя не единожды имел повод оставить ее.
        - Разве вы вели себя не так же? — тихо осведомилась я.
        Он на мгновение замолчал, сосредоточив внимание на утках, плескавшихся в пруду.
        - Видимо, да, — наконец произнес он, и намек на горечь прозвучал в его голосе. — Но в моем случае долгом было чтить пожелания отца, джентльмена, который посвятил всю жизнь благополучию семьи, а значит, заслуживает моего уважения. Но если б я мог…
        Он со вздохом умолк и взглянул на меня, натянуто улыбаясь.
        - Весьма отрезвляющий опыт — прочесть о своих проступках и их последствиях на бумаге, в особенности когда они изложены в такой прочувствованной манере.
        Он взял мою руку и долго не отпускал ее, с нежностью глядя на меня.
        - Я очень сожалею, Джейн, о всей той боли, что причинил вам в прошлом. Обещаю, что заглажу вину.
        - Я заставлю вас исполнить обещание, мистер Эшфорд, — поддразнила я.
        - Надеюсь, — ответил он. — Но вам не кажется, что настала пора называть меня Фредериком?
        На следующий день, решив сбежать от городского шума, мистер Эшфорд (несмотря на его возражения против подобной официальности, он был и оставался бы моим дражайшим мистером Эшфордом до самого официального обручения) пригласил меня прокатиться в деревню. Мы провели поистине чудесный день за пикником на высоком холме, в тени вязовой рощи, откуда открывался вид на великолепную долину. На обратном пути, избрав другую дорогу, мы внезапно наткнулись на деревенскую ярмарку и выразили обоюдное желание осмотреть ее.
        Оставив шарабан и лошадей с подручным конюха, мы отправились на разведку. Ярмарка оказалась большой, многоцветной и шумной. Акр за акром покрывали палатки, лавки, бродячие музыканты, актеры и толпы оживленных посетителей — в равной мере как сельских джентльменов и леди, так и фермеров, — которые явились торговать, флиртовать, ужинать и развлекаться.
        Пока мы шли по ярмарке, то увидели нескольких покупавших хлеб и сыр краснолицых женщин в выцветших платьях и двух джентльменов, споривших о цене на гнедую кобылу, однако большая часть дел, по-видимому, была завершена. Толпы в основном собирались вокруг петушиных боев, борцовских состязаний и канатоходцев.
        Мы несколько мгновений стояли и смотрели на фокусника, больше забавляясь громкими охами и ахами зрителей, нежели собственно представлением, когда внимание мистера Эшфорда внезапно привлекло совсем другое.
        - Смотрите! — воскликнул он, указывая на цыганский шатер, табличка на котором гласила: «Гадание по руке».
        - Что? Вы имеете в виду цыган? Только не говорите, что желаете узнать свою судьбу.
        - Нет, я желаю узнать вашу, — улыбнулся он, взял меня под руку и потащил в направлении шатра.
        - Ни за что! — крикнула я, смеясь. — Я и гроша ломаного не потрачу на подобную чепуху!
        - Это будет мой грош, — ответил он. — Идемте, Джейн. Вы ведь хотите выяснить, что станет с вашим любимым романом?
        - Ничего с ним не станет, — настаивала я, — и мне не нужна старуха цыганка, чтобы разбить мои надежды или ложно упрочить их.
        Но мистер Эшфорд решил, что я должна пойти, и, посчитав, что вреда в том не будет, я обуздала веселье и позволила отвести меня в цыганский шатер.
        Мы откинули занавеску и вступили в полутемное помещение, освещенное несколькими свечами. Я немедленно обнаружила, к своему удивлению, что цыганка — не старая черная сморщенная старуха, как я ожидала увидеть. Конечно, у нее была смуглая кожа и темные глаза, но она оказалась не старше двадцати пяти и невероятно красива. Она сидела за маленьким круглым столиком, покрытым потрепанной голубой тканью. Яркие шали окутывали ее плечи, а длинные черные кудри свободно стекали по спине, забранные на лбу фиолетовым шарфом.
        - Входите, — проговорила она с неопределенным акцентом, голос ее был приятен и музыкален, точно журчание ручейка.
        Рукой, унизанной кольцами, она указала на два стула перед собой.
        - Прошу, садитесь. У вас есть монета?
        Мистер Эшфорд заплатил ей, объяснил, что гадать предстоит мне, и мы уселись.
        - Дайте мне руку, — велела цыганка.
        Я сняла перчатки и повиновалась, молча сдерживая веселье, пока она, склонив голову, пристально изучала мою ладонь.
        - В вашей жизни будет одна истинная любовь, — заявила цыганка.
        - Всего одна? — беспечно откликнулась я, бросив взгляд на мистера Эшфорда, и он вернул мне улыбку.
        - Всего одна.
        Она надолго замолчала, водя длинными темными пальцами по линиям моей ладони.
        - Вы добры и умны, — сказала она наконец. — Глубоки ваши мысли и чувства. Разрешите посмотреть вторую руку?
        Я перевернула другую ладонь и протянула вперед. Цыганка погладила ее.
        - В этих пальцах невероятная сила. Я чувствую в них жар, волшебство. — Она внезапно нахмурилась. — Ваша линия здоровья, мне не нравится, как она выглядит, она вообще мне не нравится. Она слишком короткая и ужасно неровная. Но… как странно. Ваша линия жизни очень длинная. Я никогда еще не видела такой.
        Внезапно на лице цыганки появилось благоговение. Она ахнула и крепко, до боли сжала мою руку, глядя на меня с неподдельным изумлением, словно узрела второе пришествие.
        - У вас есть дар, миледи! Особый дар!
        - Прошу прощения? — удивленно ответила я, тщетно пытаясь высвободить руку из ее цепкой хватки.
        - Мадам, — забеспокоился мистер Эшфорд, — по-моему, вы причиняете леди боль.
        - Вы не такая, как все, говорю вам! — воскликнула она, глаза ее горели. — Вы будете жить вечно! Вы станете бессмертной!
        - Понятно. Спасибо. Очень интересно.
        Я вырвала руку, мое хладнокровие трещало по швам.
        - Идите и творите свое волшебство, миледи! — крикнула цыганка, яростно всматриваясь мне в глаза. — Идите! Поделитесь им с миром!
        Предсказание цыганки повлекло за собой много разговоров в ближайшие несколько дней. Мистер Эшфорд искренне радовался, что в моей жизни будет лишь одна истинная любовь. Кассандра обеспокоилась моим благополучием, но Генри уверил сестру, что, по его сведениям, длинная линия жизни всегда имеет превосходство над линией здоровья. Элиза нашла поистине чудесным, что я обрету бессмертие, и уподобила меня богиням Диане и Афродите. Сама я решила, что цыганка либо совершенно тронулась умом, либо хорошенько приложилась к джину.
        В конце той недели мы с мистером Эшфордом вернулись в деревню, наняли лодку и медленно поплыли вниз по Темзе, мимо крытых соломой домиков, зеленых лугов, пестрящих полевыми цветами, и высоких вязов.
        Я сидела в лодке напротив мистера Эшфорда, который из-за жары снял пиджак и галстук. Когда он закатал до локтей рукава и расстегнул ворот белой льняной рубашки, я залилась краской, не имевшей ничего общего с летним зноем.
        - Я должен вам признаться, — произнес мистер Эшфорд, укрепив мокрые весла вертикально и позволив крохотному суденышку беспечно плыть по течению.
        - Признаться? — лениво повторила я.
        Моя соломенная шляпка была отброшена в сторону, а лицо — подставлено восхитительному теплу безоблачного голубого неба.
        - Я привел вас сюда в попытке создать наилучшую из возможных оправ той новости, что я намерен сообщить.
        - Неужели?
        По его хрипловатому голосу неясно было, трепетать мне или тревожиться.
        - Какой новости?
        - Утром я получил письмо от Изабеллы. Ее батюшка два дня назад вернулся из путешествия. Она наконец выразила желание выйти за мистера Веллингтона и представила отцу означенного джентльмена.
        Я выпрямилась, вся внимание.
        - И? Что дальше?
        - А то, что… я не стану в точности повторять за ней, перескажу своими словами… ее батюшка нашел мистера Веллингтона весьма приятным, хоть и испытал немалое расстройство, что дочь осмелилась пойти против его выбора, и неловкость оттого, что рушится столь давняя клятва. Не устояв пред восторгами юношеской любви, он даровал свое согласие на брак.
        Я засмеялась смехом чистой радости.
        - Не припомню, чтобы я когда-либо так радовалась помолвке, в особенности между двумя людьми, которых почти не знаю.
        Мистер Эшфорд широко улыбнулся в ответ, но затем посерьезнел и со вздохом покачал головой.
        - Вы не представляете, какое облегчение я испытал, освободившись от угрозы, что нависала надо мной всю сознательную жизнь.
        - Вся эта история служит подтверждением нелепости и старомодности подобных браков. Как может кому-то хватить мужества и дерзости решить, будто два человека подходят друг другу и заключить союз между ними без их согласия? Это лежит за пределами моего понимания![50 - Возможно, презрение Джейн Остин к сватовству уродилось именно в этот миг и вдохновило ее позднее написать «Эмму».]
        - Полностью с вами согласен. Мне остается лишь надеяться, что мой отец окажется не менее благодушен, чем мистер Черчилль. Я считаю дни до его приезда.
        - Когда он ожидается?
        - В начале следующей недели, если верить его последнему письму.
        Он коснулся моей щеки и нежно посмотрел на меня.
        - Милая Джейн, вы знаете, что я скажу в первую очередь, когда увижу отца?
        - «Как съездили, батюшка?» — насмешливо предположила я.
        - Я скажу ему, что влюблен в лучшую женщину на земле и намерен на ней жениться.
        Мягкий толчок сотряс мое тело, и я подумала, что это, должно быть, сердце разрывается от радости, но тут же поняла, что просто наше суденышко ткнулось в берег да так там и осталось, в тени плакучей ивы. Мистер Эшфорд покинул свое место и устроился рядом со мной.
        - Джейн! Я только что понял, чего не хватает в вашей книге.
        - Моей книге?
        Книга была последним, о чем я думала в тот миг. Его бедро и плечо рядом с моими, близость его лица заставляли мое сердце колотиться слишком быстро, а мысли — разлетаться по ветру.
        - В самом конце. Там нет поцелуя.
        - Нет поцелуя?
        - Именно.
        Его голос был совершенно серьезен, но глаза смотрели нежно и шутливо.
        - Элинор получает своего Эдварда. Марианна утешается добрым полковником Брэндоном. Но между обеими парами нет словесных признаний, нет каких-либо проявлений страсти и нет поцелуя. Довольно серьезный промах для романа о любви, как по-вашему?
        - Я предпочитаю писать лишь о том, что знаю сама, — ответила я. — А мое знакомство с данным предметом во время сочинения романа было довольно поверхностным.
        - Нам следует исправить положение, — заявил он и в уединении будуара из листвы коснулся моих губ своими.
        Мы нескоро заговорили вновь.
        - Итак, можно ли ожидать, — хрипло произнес он через какое-то время, — что в вашей следующей книге будет больше страсти и проявлений телесного притяжения между героем и героиней?
        - Вряд ли.
        - Почему же?
        - Кое-что, — тихо ответила я, — лучше оставлять воображению.
        Глава 25
        Первого октября, когда мы наслаждались чудесным ужином с мистером Эшфордом, Генри и сестрами, неожиданно внесли бутылку дорогого вина, и дворецкий Генри начал разливать напиток по бокалам.
        - Я захватил бутылку лучшего своего красного, — пояснил мистер Эшфорд, — поскольку нам необходимо произнести тост.
        - Тост? — с удивлением переспросила я, гадая, не решился ли мистер Эшфорд открыть тайну нашей помолвки, не дожидаясь возвращения отца.
        - Именно. Нам надо отпраздновать важное событие.
        Генри заговорщицки улыбнулся мистеру Эшфорду.
        - Очень важное событие, — подтвердил мистер Эшфорд.
        - Которое, полагаю, представляет огромный интерес для всех собравшихся, — добавил Генри.
        - Момент, достойный французского шампанского, — сказал мистер Эшфорд, — но как я ни старался, его не удалось раздобыть ни за какие деньги.[51 - Из-за войны с Наполеоном, которая повлекла за собой эмбарго, французские товары, такие как шампанское, можно было купить только на черном рынке.]
        - Ах! Вы только посмотрите на них! — с досадой воскликнула Элиза. — Совсем как двое мальчишек, которые лопаются от желания выдать секрет. Ну же, мужчины! Что происходит? Где вы прохлаждались весь день?
        - Где мы прохлаждались? — повторил Генри. — Что ж, мы прохлаждались в Уайтхолле.
        - Но что вы делали в Уайтхолле? — спросила я.
        - Навещали кабинеты Военной библиотеки, — ответил мистер Эшфорд.
        - О боже! — Элиза со скукой закатила глаза. — Прошу, не говорите мне, что весь этот шум из-за нового клиента, которого ты, Генри, отыскал для своего банка в армии, или во флоте, или в парламенте.
        - Холодно, моя дорогая, — улыбнулся Генри. — Вперед, Эшфорд. Это ваша работа. Вы и скажите.
        - Томас Эджертон из Военной библиотеки — старый друг моей семьи. — Мистер Эшфорд глянул на меня. — Две недели назад я отнес ему вашу книгу, Джейн.
        - Мою книгу? Но зачем? К чему библиотеке неопубликованная рукопись? В особенности Военной библиотеке?
        - Потому что она вдобавок и издательский дом… — начал мистер Эшфорд.
        - Издательский дом! — перебила Элиза, и глаза ее загорелись интересом.
        - Причем известный своей проницательностью, — продолжал мистер Эшфорд, — и приверженностью широкому диапазону тем.
        Я услышала, как колотится мое сердце.
        Но несомненно, это не значит… Военной библиотеке и дела быть не может до…
        - Ваш роман понравился, — сообщил мистер Эшфорд, — и его обещали опубликовать.
        Я глядела на него в безмолвном изумлении.
        Вы серьезно? — вскричала Элиза. — Генри, это правда?
        - Каждое слово, моя дорогая.
        - Джейн! — воскликнула Кассандра, касаясь моей руки. — Это замечательно!
        - Ну? Тебе нечего сказать, любезная сестрица? — засмеялся Генри. — Ни остроумного замечания? Ни забавного наблюдения? Ты что, язык проглотила?
        Я не могла говорить. Я купалась в теплоте взоров, обращенных на меня, и взоры эти светились любовью и гордостью. Жаркая волна затопила мое тело, и слезы навернулись на глаза. Я внезапно поняла, что грезила об этом миге едва ли не всю жизнь. Я мечтала о нем, не зная, достижим ли он вообще, с тоской куда более глубокой и отчаянной, чем представляла раньше. И потому подлинное значение случившегося невозможно было осознать за такой короткий промежуток времени.
        - Поздравляю, мисс Джейн Остин, — произнес мистер Эшфорд, чокаясь со мной бокалом, и остальные последовали его примеру. — Вы станете признанной романисткой.
        - Вы понимаете, что это значит? — сказала я позже, когда мы с мистером Эшфордом ненадолго остались наедине и я от всей души поблагодарила его за усилия, предпринятые в поисках издателя.
        - Что сотни или даже тысячи людей наконец насладятся вашей работой? — ответил мистер Эшфорд с теплой улыбкой.
        Он сидел подле меня на диване, и его рука уютно покоилась рядом с моей.
        - Более того!
        От волнения я была близка к обмороку, хотя не знаю, что послужило тому виной — новость о предстоящей публикации или близость мистера Эшфорда.
        - Я хочу сказать, впервые в жизни я заработаю свои деньги. Смогу внести вклад в доход семьи, купить подарки, немного попутешествовать без угрызений совести и больше отдать на благотворительность. И возможно, когда-нибудь, буде мне улыбнется удача продать и другие книги, я смогу сама себя содержать, если потребуется.[52 - Согласно учету доходов, который Джейн Остин вела в 1807 году, она начала год с суммой чуть более 50 фунтов (большую часть денег принесло наследство, которое она получила от друга семьи). Ее скромные расходы составили примерно 14 фунтов на одежду, 9 фунтов на стирку, 4 фунта на почту, 6 фунтов на подарки, 3 фунта на благотворительность и менее 1 фунта на театр и другие развлечения. В тот год она позволила себе роскошь уплатить 2 фунта 13 шиллингов и 6 пенсов за аренду фортепиано.]
        - Не потребуется, моя дорогая, — сказал мистер Эшфорд.
        Он заключил меня в объятия и нежно поцеловал.
        В этот миг дверь гостиной распахнулась. Мы едва отпрянули друг от друга, как влетела Мари, служанка-француженка, и лицо ее было белым от тревоги.
        - Месье Эшфорд, прошу прощения, но у двери джентльмен спрашивает вас, а входить не хочет. По-моему, он очень взволнован.
        Мы поспешили по коридору и увидели слугу мистера Эшфорда, Джона, который ждал в прихожей.
        - Мистер Эшфорд, сэр, — произнес Джон, кланяясь и немного задыхаясь.
        Его шляпа съехала набок, щеки раскраснелись, а волосы растрепал ветер, словно он скакал сюда во весь опор. Я заметила и лошадь, привязанную у дома.
        - Джон! Что стряслось? — спросил мистер Эшфорд.
        - Прошу прощения, сэр. Извините, что беспокою вас, сэр. Но меня безотлагательно послал за вами ваш батюшка, сэр.
        - Мой батюшка? — удивленно переспросил мистер Эшфорд.
        - Да, сэр. Он прибыл в город, сэр, сегодня днем. И он требует, чтобы вы немедленно явились домой, сэр.
        - Спасибо, Джон. Я сейчас же еду.
        - Прекрасно, сэр.
        Джон вернулся к лошади и рысью умчался по улице. Мистер Эшфорд в волнении обернулся ко мне.
        - Простите, Джейн. Мой батюшка…
        - Да, да! Вы должны тотчас отправиться к нему.
        - Да, должен. — Он взял мои руки в свои. — Я поговорю с ним сегодня же вечером. И завтра мы сможем наконец объявить о нашей помолвке.
        Притянув меня к себе, он вновь поцеловал меня.
        - Я люблю вас, Джейн.
        И с этими словами он уехал.
        На следующее утро пришли юридические документы, содержавшие подробности издательского договора между мной и Томасом Эджертоном из Военной библиотеки, джентльменом, с которым мне еще предстояло познакомиться. После завтрака я сидела и изучала договор вместе с Генри.
        - Мистер Эшфорд, похоже, замечательный человек, — неожиданно сказал брат. — И из прекрасной семьи.
        - О да!
        - Вы провели немало времени вместе.
        - Да, провели.
        По лицу Генри я поняла, что он надеется на большую откровенность с моей стороны, и огорчилась, что вынуждена его разочаровать. Однако я знала, что разочарование продлится недолго.
        - Мы друзья, Генри, — со скромной улыбкой ответила я. — Большего я пока не могу сказать.
        - Друзья, — понимающе кивнул он. — Ну конечно.
        Я вновь обратилась к документу и абзацу, который сочла загадочным.
        - Генри, что это значит? «Публикация за счет автора, оценочная стоимость — двести фунтов».
        - Это значит, что мистер Эджертон хочет издать твою книгу, но опасается убытков. А потому потребовал, чтобы автор покрыл все издержки, в том числе расходы на рекламу и распространение. Взамен тебе позволено сохранить за собой авторские права.
        Я ахнула от ужаса.
        - Почему мне никто не сказал? Я не могу заплатить такую сумму! Две сотни фунтов! Это немыслимо!
        - Незачем волноваться, Джейн. Обо всем уже позаботились.
        Я с пониманием уставилась на него и покачала головой.
        - Генри, это огромные деньги. Я не могу позволить тебе финансировать издание моей книги.
        - Я не финансирую его, — ответил Генри, — хотя мне очень хотелось бы. Эту помощь оказал другой человек.
        - Кто же? — пораженно осведомилась я, хотя знала ответ еще до того, как он прозвучал.
        - Твой друг, мистер Эшфорд.
        - Что, если книга не будет иметь успеха? — беспокоилась я в тот день, сидя с иголкой и ниткой и штопая прореху на одном из платьев.
        - Она будет иметь успех, дорогая, — ответила Кассандра.
        - А если нет? Две сотни фунтов! Необходимо продать множество копий книги, чтобы покрыть такую сумму. Мне придется экономить и копить каждое пенни следующие два года. Если книга не принесет прибыли, я верну ему долг.
        - Уверена, ему это не нужно. А поскольку вы скоро поженитесь, я не вижу разницы.
        - Все равно, я так решила. Интересно, почему он не дает о себе знать? Он обещал вернуться сегодня утром, в крайнем случае днем.
        - Еще рано.
        Заглянула служанка Элизы.
        - К вам посетительница, mademoiselles. Миссис Дженкинс.
        - Пожалуйста, просите ее войти, — сказала я.
        Мы уже неделю не виделись с миссис Дженкинс.
        В последний раз она была у нас вскоре после того, как Изабелла сделала свое поразительное объявление о расторжении помолвки и получила благословение отца на брак с мистером Веллингтоном. Миссис Дженкинс оказалась весьма расстроена новостью, почти вне себя, по правде говоря. Что в целом свете, воскликнула она, могло заставить сие неблагодарное создание встречаться за спиной тетушки с одним джентльменом, когда она была обещана другому? И как она могла проявить столь дурной вкус и оставить мистера Эшфорда? Даже если он, как Изабелла неоднократно указывала, в два раза ее старше? Она не сомневалась, что девчонка, скорее всего, потеряла рассудок.
        Мы с Кассандрой успокоили миссис Дженкинс. Мы убедили ее, что сердечные привязанности объяснить невозможно и что брак, основанный на любви, несомненно, обладает большими достоинствами и принесет больше радости, чем тот, что был устроен много лет назад без согласия обеих сторон.
        Я гадала, что могло привести миссис Дженкинс к нам именно сегодня. Неужели новость о нашей тайной помолвке с мистером Эшфордом каким-то образом достигла ее, прежде чем я сама разделила эту радость с близкими?
        Но не успела я поразмыслить, как миссис Дженкинс бросилась рассказывать.
        - Слава богу, вы дома! — в необычайном волнении воскликнула пожилая леди. — Я только что услышала ужаснейшую новость, и я не в силах сидеть на месте, я в бешенстве.
        - Что случилось, миссис Дженкинс? — спросила Кассандра.
        - Моя дорогая Изабелла, как вы знаете, влюбилась в этого мистера Веллингтона, о котором мы так часто говорили, а ее отец, не слушая моего совета, собирался согласиться на брак. Что ж! Я сказала ему и готова была повторить тысячу раз: «Джордж, этот мистер Веллингтон — не джентльмен, он не пара для Изабеллы!» Но он послушался? Нет, не послушался! А теперь выходит, я оказалась права!
        - Что произошло? — в тревоге спросила я, пугаясь все больше.
        - По-видимому, отец Изабеллы, желая больше разузнать о женихе своей дочери, предпринял некоторое расследование его подноготной. То, что он выяснил, стало настоящим потрясением. Мистер Веллингтон, похоже, несколько лет вел роскошную жизнь не по средствам и обзавелся множеством долгов, как карточных, так и прочих. Его дядюшка, от которого он финансово зависим и которому должен был наследовать, давным-давно вычеркнул его из завещания, о каковом факте мерзавец никогда не упоминал. Мистер Веллингтон, похоже, конченый человек в отчаянных обстоятельствах и гонялся только за пятьюдесятью тысячами фунтов Изабеллы!
        - Так он не любил ее? — ошеломленно спросила я.
        - Недостаточно, как выяснилось, — ответила миссис Дженкинс. — Когда отец Изабеллы объявил мистеру Веллингтону, что если тот на ней женится, то приданого не получит, мошенник отозвал свое предложение и растворился в ночи, даже не попрощавшись!
        - Несчастная Изабелла! — воскликнула Кассандра.
        - Счастливая Изабелла, я так считаю! — возразила миссис Дженкинс. — Спасенная в последнее мгновение! Можете ли вы вообразить катастрофические последствия того, что она вышла бы замуж за этого злодея? Но, слава богу, не все потеряно. Ее первоначальная помолвка восстановлена.
        - Восстановлена? — ахнула я, и сердце мое сжалось.
        - Да! И слава богу. Ее отец настоял, что если кто и женится на Изабелле ради денег, так пусть это будет мистер Эшфорд.
        Я была так потрясена, что решила, будто неверно расслышала.
        - Что вы имеете в виду, миссис Дженкинс? Уж конечно, мистер Эшфорд никогда не женится на Изабелле ради денег. Он и сам несметно богат.
        - Да, мы все так считали. — Миссис Дженкинс печально покачала головой. — Его семья всегда была крайне состоятельна. Я уверена, что мистер Эшфорд не представлял всей меры их бед, пока его отец вчера вечером не объявил ужасную новость. Сэр Томас, по-видимому, долгие годы отвратительно распоряжался своими финансами. Он столько денег тратил на любимое поместье и организовывал столько неудачных предприятий, что нуждался в крайне выгодной сделке, чтобы оправиться. Поэтому он вложил остатки состояния в торговые корабли. Он только что узнал, что его корабли, возвращаясь из Испании без охраны, были атакованы и потоплены французами. Бльшая часть экипажа спаслась, а сами суда и весь груз погибли. Ужасная трагедия, не только для моряков, но и для вкладчиков. Сэр Томас конченый человек, его семья на грани банкротства.
        Я не могла дышать.
        - Банкротства?
        - Ужас, правда? Я слышала, сэра Томаса вот-вот хватит удар. Поверьте, мое сердце болит за него и всю его семью. Несчастный так и не оправился после смерти бедняжки жены, расточал деньги, как беспутный мальчишка, скрывал вложения от единственного сына и наследника, который намного умнее его, если хотите знать мое мнение. Теперь им грозит утрата Пембрук-холла и всех земель. Конечно, майоратную собственность[53 - Семьи крупных землевладельцев в Англии девятнадцатого века поколение за поколением сохраняли богатство, положение и власть, поскольку нетронутыми передавали наследникам свои огромные состояния посредством двух нерушимых традиций. Одна из них, первородство, оставляла всю землю старшему сыну, вместо того чтобы делить ее между детьми. Другая, майорат, накладывала ограничения на то, что наследник имеет право делать с имением, чтобы после его смерти старший сын в свою очередь унаследовал собственность целиком, а не заложенной, разделенной или проданной.] он не сможет продать или заложить даже частично. Единственный его шанс сохранить поместье — женить сына на нашей Изабелле, как и намечалось, но
теперь уж Рождества ждать не станут. Свадьба назначена через две недели. Джейн, что с вами?
        - Ничего… — попыталась ответить я, но ни звука не слетело с моих губ.
        - Она потрясена судьбой Изабеллы, — быстро сказала Кассандра, вскочила со стула и встала рядом со мной, положив мне руки на плечи.
        - Последние полчаса я провела с бедняжкой, — сообщила миссис Дженкинс со слезами в голосе. — Она вне себя от горя. Но она молода, она справится. Мистер Эшфорд — хороший человек и удачный улов, несмотря ни на что, да и о титуле не стоит забывать. Однажды Изабелла станет леди Эшфорд и хозяйкой Пембрук-холла, очень, очень приятного места. Если ее деньги смогут спасти его от кредиторов, то я скажу, что все к лучшему: оба вступят в брак не с пустыми руками, а дальше стерпится-слюбится. Так всегда бывает.
        - Несомненно, вы правы, — ровным тоном ответила сестра.
        Внезапно осознав, что миссис Дженкинс, с тех пор как вошла в комнату, все время на ногах, Кассандра предложила ей присесть и освежиться. К моему облегчению, миссис Дженкинс отказалась, настаивая, что ей пора и она заскочила только поделиться новостями.
        Я встала и присела в реверансе.
        - Нет, нет, не утруждайтесь! — воскликнула миссис Дженкинс. — Вам действительно хорошо бы прилечь, мисс Джейн, судя по вашему виду. Я найду дорогу сама.
        Едва леди вышла, как ноги мои подкосились, и я рухнула обратно на стул. Кассандра встала на колени рядом со мной, слезы брызнули из ее глаз, и она обняла меня.
        - Джейн! Ах, Джейн! У меня нет слов.
        Слов не было. Я чувствовала себя слишком потрясенной, чтобы плакать.
        Глава 26
        Записка от мистера Эшфорда пришла на следующее утро.
        Парк-лейн, Мейфэр,
        3 октября 1810 года
        Драгоценная моя Джейн!
        Я очень сожалею, что не смог навестить Вас. Мне только что преподнесли новости самого огорчительного характера относительно дел моей семьи: отец и сестра находятся в таком состоянии, что я боюсь их оставить. Хуже того, я опасаюсь, что Вы можете узнать о наших обстоятельствах, прежде чем мне удастся лично побеседовать с вами. Прошу, прошу Вас, дорогая моя Джейн, не переживайте и не делайте скоропалительных выводов на основании чего-либо, что услышите от других. Я люблю Вас и всегда буду любить. Я приеду, как только смогу.
        С искренней любовью,
        Фредерик.
        Я не знала, как понимать подобное послание. Еще не все потеряно? Он изобрел какой-то неведомый мне выход из катастрофической ситуации?
        Мое сердце разрывалось от боли при мысли о множестве тягот, которые внезапно обрушились на мистера Эшфорда: возможная потеря дома предков, падение семьи, отчаяние и, не дай бог, болезнь отца или сестры. И все же он пишет мне, умоляя меня не переживать.
        Я не могла отправиться к нему, но не могла и сидеть дома, не зная, когда вновь получу весточку от него. С мятущимся сердцем я попросила Генри одолжить мне ландо, и единственного взгляда на мое расстроенное лицо, должно быть, хватило, чтобы он согласился. Я велела кучеру отвезти меня в город, где мы бесцельно катались почти час, пока я наконец не поняла, куда именно хочу отправиться.
        Я вскоре очутилась на знакомой скамейке в Кенсингтон-гарденс, на которой мы так часто сидели с мистером Эшфордом. Почти все цветы увяли, и было по-осеннему зябко. Я плотнее завернулась в шаль, едва ли замечая немногих людей, прогуливающихся по саду. Слезы обожгли мне глаза. Несмотря на оптимистический тон записки мистера Эшфорда, я потеряла надежду. Как, недоумевала я, можно было вообразить, будто нас ждет счастливое будущее?
        Я не знаю, как долго сидела там, прежде чем услышала шаги и голос мистера Эшфорда.
        - Джейн.
        Я обернулась. Тремя огромными скачками он подлетел ко мне.
        - Ваша сестра сказала, что вы поехали в город. Я рискнул отправиться за вами, в надежде, что сумею вас найти.
        Он присел рядом и взял меня за руку, взгляд его был исполнен истинного чувства.
        - Мне очень жаль, что вы услышали обо всем не от меня, Джейн. Я искренне стыжусь.
        - Вам нечего стыдиться, — возразила я.
        - Есть. Мне следовало быть более сведущим в финансовой деятельности отца. Много лет назад, когда я достиг совершеннолетия, он ограничил мои обязанности заботой о недвижимости и арендаторах. Остальное, настоял он, его дела. Он весьма искусно скрывал от меня происходящее. Многочисленные его улучшения в Пембрук-холле казались мне чрезмерными. Несколько лет назад я заподозрил неладное и предложил урезать расходы. Он отказался довериться мне, признав лишь самые незначительные поправки и уверяя, что его вложения поддержат нас. Если б я только знал! Я бы постарался отговорить его от вложения денег в торговые корабли, ведь риск таких предприятий слишком велик. А теперь поздно. Все потеряно.
        - Не все потеряно. Богатство Изабеллы может спасти вас.
        - Я не люблю Изабеллу. Я не женюсь на ней. Мое сердце принадлежит вам.
        - А мое — вам, — ответила я, задыхаясь, — но в браке нет места любви. — С тяжелым сердцем я осознала его намерения. Он не нашел способ спасти семью. Он просто хочет обо всем забыть и сохранить верность мне. — Печальная истина состоит в том, что брак — это сделка, и не более того.
        - Я не верю! Джейн, я не позволю этой… этой кошмарной ошибке, совершенной отцом, погубить мою жизнь. Он, его причуды, его планы на мое будущее слишком долго удерживали меня. Довольно! Честь более не связывает меня с Изабеллой: ее собственные поступки положили тому конец. Вы та женщина, которую я люблю, Джейн. Я хочу провести жизнь с вами.
        - Но как это возможно? Разве вы не утратите Пембрук-холл?
        - Полагаю, утратим. Потеря имения разобьет мне сердце, но это отцовская вина, не моя. Мы как-нибудь переживем это. Я слишком много времени провел, мечтая найти кого-нибудь вроде вас, а когда нашел — моля о чуде, которое позволит нам быть вместе. Мне осточертели мечты и молитвы, Джейн. Я предпочитаю вас любому куску земли и любому количеству денег. Но я должен знать, не изменились ли теперь ваши чувства. Будь я всего лишь мужчиной, которого вы видите перед собой, без гроша в кармане, вы продолжали бы любить меня? Вы не оставили бы меня?
        - Вы же знаете, что не оставила бы, — с дрожью в голосе ответила я.
        - Тогда позвольте мне прийти к вам утром, дорогая. Я куплю разрешение. Мы встретимся с пастором в церкви. К этому времени завтра мы уже будем женаты.
        Мое сопротивление начало слабеть.
        - Я не в силах думать, что это правильно…
        - Нет! Это не может быть неправильно! Преступление против природы — отказаться от такой любви!
        Мистер Эшфорд достал из кармана прелестное золотое кольцо с рубином.
        - Отец когда-то преподнес это кольцо матери, чтобы она носила его, пока не будет готово обручальное. Вы примете его сейчас, Джейн, в знак моей любви?
        - Я не могу… — начала я, но он нежно взял мою руку, снял перчатку и надел кольцо мне на палец.
        Яркий алый камень сверкал в солнечном свете подобно пульсирующему сердцу.
        - Я не знаю, что и сказать, — прошептала я.
        - Скажите «да», Джейн. Скажите еще раз, что выйдете за меня.
        - Да, — тихо ответила я, — выйду.
        Вечером я все рассказала Генри и сестрам, когда мы сидели у камина в гостиной.
        - Я в жизни не слыхала ничего более романтичного, — вздохнула Элиза, прижимая руки к груди, после того как бурно восхитилась моим рубиновым кольцом.
        - Вот истинная любовь — знать, что мужчина от всего откажется ради тебя, — сказала Кассандра. — Я завидую тебе, Джейн. Мистер Эшфорд — лучший из мужчин и идеальная пара для тебя. Я знаю, вы будете очень счастливы.
        - Ты бы отказался от всего ради меня, дорогой? — поинтересовалась Элиза, нежно поглаживая бедро супруга.
        - По-моему, я уже отказался, дорогая, — ответил Генри, и все рассмеялись.
        - Нет, серьезно, дорогой, — настаивала Элиза, — Тебе не кажется, что на свете нет ничего более романтичного и удивительного? Сказать adieu имуществу и богатству, поверить сердцу, все надежды возложить единственно на l'amour?
        - Зависит от размеров имущества и богатства, — шутливо ответил Генри.
        - Ах! Мужчины! — негодующе воскликнула Элиза. — Вы невыносимы.
        Но слова Генри остались со мной эхом беспокойства, подтачивали мою уверенность, хоть я и произнесла: «Да, выйду».
        Я провела бессонную ночь, ворочалась и металась, то пылая, словно в лихорадке, то покрываясь ледяным потом, совсем как в ночь после предложения Харриса Бигг-Уитера. Тогда я страдала от осознания зол, на которые обречен брак, основанный исключительно на приобретении материальных выгод, без любви. Теперь меня терзали видения союза, построенного на совершенно противоположном.
        Наконец я встала и поежилась, когда босые ступни коснулись холодного деревянного пола. Завернувшись в шаль, я подошла к дивану у окна и отдернула занавеску, глядя на соседние крыши и чернильно-синее небо. Я услышала, как Кассандра ворочается на соседней кровати. Через мгновение она присоединилась ко мне на диване, заботливо укутав нас обеих одеялом.
        - Ты передумала? — ласково спросила она.
        Я кивнула.
        - Но почему? Ты любишь мистера Эшфорда, а он любит тебя.
        - Если он женится на мне, Пембрук-холл и все его земли уйдут кредиторам.
        - Я понимаю. Но если он так решил… — начала Кассандра.
        - Ты не знаешь Пембрук-холл, — перебила я, — Это самое огромное, величественное поместье, какое я когда-либо видела, словно из волшебной сказки, каждая комната краше предыдущей. А леса и поля…
        Я осеклась и покачала головой.
        - От такого нелегко отказаться.
        К утру мы собрались. Я заранее почтой отослала длинное письмо мистеру Эшфорду, объясняя, почему должна уехать незамедлительно. Чернила, следует признать, местами расплылись от слез, но смысл, я надеялась, остался ясен.
        Пока кучер Генри готовил экипаж к отъезду в Чотон, я в одиночестве расхаживала по маленькому саду, промакивая глаза платком. Я плакала все утро, и поток слез отказывался иссякать.
        Я услышала, как отворилась калитка, и поняла, что это должен быть он. Узнав его шаги, я глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и попыталась вытереть слезы. С огромным усилием я повернулась к нему. Он стоял не далее чем в ярде, сжимая в руке то самое письмо. Лицо его казалось мертвенно-бледным, голос дрожал.
        - Вы не могли иметь в виду то, что написали.
        - Простите, — судорожно произнесла я, борясь с подступающими слезами.
        - Джейн, не делайте этого. Поехали со мной, сейчас же.
        - Поехали куда?
        - Куда захотите.
        - И как нам жить?
        - Сегодняшним днем.
        - На что мы будем жить?
        - Я найду работу. Я могу принять сан.
        - Вы никогда не собирались становиться духовным лицом.
        - Мужчина может переменить свои намерения. Вдруг я прекрасно подхожу для этого поприща?
        В его глазах застыло сомнение, которое он не в силах был спрятать. Он знал, что я это вижу. В отчаянии он скомкал письмо и бросил его на землю.
        - Я найду занятие.
        - Какое занятие? Чему вас учили, кроме как владеть и управлять огромным поместьем?
        - Этот навык может пригодиться. Я стану бейлифом.[54 - Слово «бейлиф» в то время имело два значения. Первое — судебный пристав, который следил за исполнением решений суда, особенно когда дело касалось конфискации имущества или ареста за долги. На основании ответа Джейн можно сделать вывод, что мистер Эшфорд говорит о других бейлифах — наемных смотрителях или управляющих поместьем, в чьи обязанности входило руководство большой фермой, сбор ренты, разбор жалоб арендаторов и т. д.]
        - Чтобы управлять имуществом другого мужчины?
        - Почему бы и нет? — откликнулся он, но лицо его потемнело при мысли об этом.
        Я знала, что подобная работа унизительна для человека его воспитания.
        - И где мы будем жить, мой дорогой? — тихо спросила я. — В наемном доме с арендованной мебелью?
        - Не нужен дворец, чтобы быть счастливым, — возразил он.
        - Мне — не нужен. Но вам… рожденному в богатстве непросто обходиться малым.
        - Я научусь. Если это означает, что мы сможем быть вместе…
        - Ваша семья владела Пембрук-холлом почти двести лет. Он — часть вас. Он по праву рождения принадлежит вашим детям и внукам, и ваш долг — сохранить его для будущих поколений. Вы знаете, что это так. Если вы откажетесь от него, то когда-нибудь пожалеете.
        - Нет. Джейн…
        - Пожалеете. А если нет, подумайте о своей семье. О бесчестье. Как сможет сэр Томас когда-нибудь вновь высоко держать голову в обществе? А ваша сестра? Вы рассказывали, как нежно любит София свой дом. Но она будет страдать не только от его невосполнимой потери — у нее не останется ни приданого, ни дохода. Как жить вашим родным?
        Мистер Эшфорд медлил с ответом. По его исказившемуся лицу я поняла, что тот же вопрос терзал и его.
        - София может выйти замуж даже без приданого, — наконец произнес он, — а если нет, я раздобуду его как-нибудь.
        - Проще сказать, чем сделать, любовь моя. Я знаю, каково остаться без дома и без гроша в кармане. Слишком высока цена за любовь. Я не могу позволить вам ее уплатить.
        - Джейн…
        - Богатство Изабеллы спасет всех вас. Другого выхода нет. Вы знаете, что я права. Я обязана быть сильной за нас обоих. Вы должны… должны жениться на Изабелле через две недели.
        Глубокая печаль и признание поражения исказили его черты, слезы навернулись на глаза.
        - И быть несчастным остаток своих дней, — тихо сказал он, и голос его был полон злости и невыразимого сожаления.
        Мы долго стояли в унылом молчании, утирая слезы. Я молча сняла рубиновое кольцо с пальца и протянула ему. Он покачал головой и решительно махнул рукой.
        - Оставьте его себе.
        - Я не могу.
        - Я хочу, чтоб оно было у вас. Оно — мое обещание. Я не беру обещаний назад.
        Я вернула кольцо на руку. Он глубоко вздохнул.
        - Я видел, как готовят карету. Куда вы отправляетесь столь поспешно? Домой в Чотон?
        - Да.
        - Где, полагаю, погрузитесь в творчество?
        Я покачала головой.
        - Я никогда больше не буду писать.
        - Пообещайте не делать этого.
        - У меня больше не получится находить удовольствие в размышлениях о любви и дружбе. Несомненно, все читатели на свете прекрасно обойдутся без очередной нелепой истории о мужчине и женщине, которые встретились и с первого взгляда полюбили друг друга.
        - Так расскажите им о другом. Расскажите о мужчине и женщине, которые с первого взгляда возненавидели друг друга.
        - Возненавидели?
        - Они познакомились и стали презирать друг друга. Затем, со временем, когда проявились их подлинные натуры, они начали восхищаться друг другом…
        - …по мере того как преодолевали свою гордость…
        - …и предубеждение.
        Он взял меня за руки. Его понимающий взгляд встретился с моим.
        - Эта история уже написана, верно? И лежит в вашем сундучке? «Первые впечатления» — кажется, так вы назвали ее?
        - Я сочинила подобную историю много лет назад, но она нуждается в переделке и сокращении и… и у меня не хватает духу.
        - Почему?
        - Потому что я знаю, как она должна окончиться.
        - Не соглашайтесь с этим финалом. Станьте богом. Подарите нам еще одну остроумную, романтическую историю Джейн Остин, с такой концовкой, какую сами изберете.
        - Джейн! — крикнула Кассандра, и в ее голосе слышалось извинение. — Кучер готов. Уже поздно, нам пора в путь.
        - Иду.
        Кассандра исчезла в доме. Я повернулась к мистеру Эшфорду. Мы глубоко заглянули друг другу в глаза. Затем бросились в объятия друг друга.
        - Мы больше никогда не увидимся? — спросил он.
        Я почувствовала его слезы на своей щеке.
        - Я буду видеть вас в воображении. И во сне.
        - Я буду хранить вас в сердце, Джейн. Каждый день, каждый час, весь остаток жизни.
        Он обратил ко мне лицо и крепко поцеловал меня.
        Мне хотелось, чтобы поцелуй длился вечно.
        - Прощайте, любовь моя, — сказала я.
        - Прощайте, — прошептал он.
        Я повернулась и убежала, и в сердце моем было столько боли, что я не понимала, почему оно все еще бьется.
        Глава 27
        Я больше никогда не видела мистера Эшфорда. Я не бывала в Дербишире и избегала окрестностей его дома в Мейфэре, когда приезжала в город. Я знала только, что он женился. Предполагаю, финансовая катастрофа его семьи была предотвращена этим браком, поскольку слухи о нависшей над ними угрозе больше не распространялись.
        Генри, Кассандра и Элиза — единственные, кто был посвящен в наши отношения с мистером Эшфордом, — разделяли мое мнение, что лучше всего ни с кем не обсуждать эту историю, а, напротив, вести себя так, словно ничего не произошло. Мы понимали, что любое упоминание о моей связи с ним — и особенно о причине, по которой эта связь оказалась расторгнута, — может пролить свет на финансовые затруднения Эшфордов и тем самым, вероятно, вызвать замешательство всей их семьи.
        Что до меня самой, я знала, что не вынесу сочувственных взглядов и замечаний, которые, несомненно, последуют, если подробности этого романа когда-нибудь станут известны. Поверхностный рассказ может выставить кого-то из влюбленных в невыгодном свете и никогда даже отчасти не раскроет истинных чувств, лежавших в его основе. Я решила, что лучше казаться старой девой, не знавшей любви, чем нелепой трагической фигурой, которая осмелилась полюбить человека выше себя и проиграла.
        Генри сделал вид, что сам нашел издателя для «Чувства и чувствительности» и дал денег на публикацию. Алетия, которая знала лишь о моем знакомстве с семьей Черчилль, как-то осведомилась о них несколько лет спустя, но сей предмет скоро был забыт.
        Я получила короткую записку от мистера Эшфорда после публикации «Гордости и предубеждения». Его теплые поздравления вызвали слезы на моих глазах и боль в сердце. Я сожгла письмо, о чем потом пожалела. У меня ничего не осталось от него, кроме воспоминаний и рубинового кольца.
        Таким образом, история мистера Эшфорда — моего мистера Эшфорда — была забыта. Так лучше, думала я, как для сохранения репутации всех заинтересованных сторон, так и для литературы, ведь много ли проку в повести о разбитом сердце? Любовная история, достойная рассказа, должна кончаться счастливо, не так ли?
        Так мне казалось раньше.
        Но теперь я считаю иначе — теперь, когда я увидела, как, претерпев все превратности жизни, мои племянники и племянницы выросли в прекрасных молодых мужчин и женщин, многие из которых уже вступили в брак. Теперь, когда я утратила истинную любовь, но отыскала ее в своей работе. Теперь, когда я выпустила в мир четыре книги, четыре любимых детища, где они снискали успех больший, чем я когда-либо смела ожидать. Теперь, когда порой мне не хватает сил, чтобы отправиться на прогулку, и все же я неизменно в состоянии держать перо. Теперь, когда я верю, что во всем на свете есть свое счастье, во всем, что хорошо и приятно, равно как и во всем, что печально и горько.
        Я больше не страшусь разоблачения неудач, как своих, так и чужих. Со временем я поняла, что в правде нет позора, а есть одна лишь свобода и что каждая история имеет право когда-нибудь быть рассказанной.
        2 января 1817 года
        Послесловие редактора
        «Чувство и чувствительность», опубликованное в октябре 1811 года, было прекрасно принято критиками и читателями. К июлю 1813 года все копии первого издания оказались распроданы, не только покрыв первоначальные издержки, но и обеспечив автору прибыль около 140 фунтов, после чего в печать вышло второе издание. Вдохновленная успехом, в 1812 году Джейн Остин предложила опубликовать заново переработанные «Первые впечатления», ныне прославленные под заголовком «Гордость и предубеждение». Эджертон, несомненно распознавший потенциальный бестселлер, выкупил авторские права, заплатив за них 110 фунтов.
        Все четыре романа Джейн Остин, выпущенные при ее жизни (другие два — «Мэнсфилд-парк» и «Эмма»), были опубликованы анонимно.
        В первые месяцы 1816 года Джейн Остин начала страдать от неизвестной болезни, которая, по-видимому, периодически давала о себе знать и следующие полтора года. В начале июня 1816 года Джейн отправилась в курортный город Челтнем на воды, но если те и оказали целебное воздействие, то продлилось оно недолго. 18 июля 1816 года Джейн закончила «Доводы рассудка», которые, по-видимому, намеревалась назвать «Эллиоты». Она провела три недели, переписывая конец, после чего отложила книгу. Насколько ранее было известно, более она не писала до января 1817 года, когда приступила к своей последней, незаконченной работе — блестящему отрывку «Сэндитон».
        Несмотря на ухудшение здоровья, в случае Джейн Остин, писательницы столь энергичной (после переезда в Чотон она написала или переписала шесть книг за семь лет), молчание последних пяти месяцев 1816 года сложно объяснить. Почему она не отправила «Доводы рассудка» издателю? Работала ли она над чем-нибудь, и если да, то над чем?
        Теперь у нас есть ответ. Исходя из указанной здесь даты окончания мы можем предположить, что Джейн в это время заканчивала свои мемуары — работу, которой, вероятно, посвящала большую часть свободного времени в последние несколько лет. То, что Джейн Остин вспоминала свой собственный неизвестный любовный роман во время сочинения «Доводов рассудка», помогает объяснить некоторые грани этого произведения, которое многие критики называют наиболее страстно написанной ею историей. Возможно, именно поэтому она оставила «Доводы» при себе. В характере Энн Эллиот из «Доводов» преобладают романтические черты, которые Остин подвергла порицанию в «Чувстве и чувствительности», своем первом опубликованном романе. Последние главы «Доводов» исключительно волнующие, трогательные и напряженные. Когда капитан Уэнтоурт открывает Энн свою любовь, иные его слова откликаются сверхъестественным эхом романтического признания мистера Эшфорда самой Джейн в тот роковой вечер в гостиной Генри на Слоун-стрит.
        Болезнь Джейн Остин прогрессировала. Писательница страдала от изнурительной слабости, лихорадки, изменения цвета кожи и боли в спине столь жестокой, что в мае 1817 года согласилась на переезд в Уинчестер, где о ней должны были позаботиться хирурги местной больницы, которые считались не хуже лондонских. Кассандра преданно ухаживала за ней, но менее чем через два месяца Джейн Остин скончалась.
        На основании симптомов, упомянутых Джейн в письмах, современные врачи предполагают, что она могла страдать от болезни Аддисона — хронической недостаточности коры надпочечников. В настоящее время данное заболевание можно контролировать медикаментами, но в конце концов оно приводит к гибели.
        В своем последнем письме, говоря о болезни, Джейн Остин замечает: «О сем могу лишь добавить, что удивительно, как моя дорогая сестра, моя нежная, бдительная, неутомимая сиделка, сама не заболела от усилий. Мне остается лишь оплакивать свой долг перед ней и тревожную заботу всей горячо любимой семьи о моем здоровье и молить Бога щедро благословить их».[55 - Фай Дейдре ле. Письма Джейн Остин. Письмо № 161, 29 мая 1817 года.]
        Брат Джейн, Генри, рассказывал, что «в течение двух месяцев она терпела все разновидности боли, несносности и скуки», которые сопутствовали ухудшению ее здоровья, «скорее покорно, нежели с действительно приспособляющейся живостью… Она сохранила свои способности, воспоминания, фантазии, нрав и привязанности, нежные, ясные и нетронутые, до последнего… Она скончалась в пятницу, 18 июля 1817 года, на руках своей сестры».[56 - Остин Г. Биографическая справка об авторе. 1818 (сопровождала совместную публикацию «Доводов рассудка» и «Нортенгерского аббатства»).] Ей был сорок один год.
        В том же месяце, 24 числа, Джейн Остин похоронили в северном приделе Уинчестерского собора. Она была третьим и последним человеком, похороненным в соборе в тот год. Вероятно, все устроил Генри, который был знаком с епископом благодаря своему недавнему рукоположению в сан. Длинная благочестивая надпись на могильном камне черного мелкозернистого мрамора (возможно, придуманная братьями, которые сочинили также памятные стихотворения в ее честь) называет ее отца, преподобного Джорджа Остина, бывшего пастора Стивентона, прославляет ее терпение в борьбе с болезнью, но ни словом не упоминает о ее величайшей заявке на бессмертие, а гласит лишь:
        «Щедрость ее сердца, приятность нрава и исключительная одаренность ума заслужили уважение всех, кто ее знал, и самую нежную любовь близких».
        Потерю ее блистательного таланта с горечью воспринял весь мир. Новые поколения открывали для себя ее книги и сокрушались, что, как прежде считалось, она оставила лишь шесть законченных рукописей. Ценность мемуаров Джейн Остин для историков невозможно преуменьшить, ведь в них содержатся ответы на многие вопросы о ее жизни и трудах, которые прежде служили предметом для споров.
        Я должна добавить одно любопытное замечание. Джейн Остин, несомненно, написала эти мемуары через несколько лет после изображенных в них событий. Следовательно, любые незначительные противоречия, если таковые имеются, можно отнести на счет несовершенства человеческой памяти. Читателя наверняка обрадует, что после тщательного исследования было установлено, что почти все подробности относительно дат, времени, людей и мест исторически верны и соответствуют тому, что известно о жизни Джейн Остин. Но есть одно важное исключение. Нет никаких сведений о мистере Фредерике Эшфорде или сэре Томасе Эшфорде, обитавших в Дербишире в то время, равно как и об имении под названием Пембрук-холл.
        Что заставляет задать несколько вопросов.
        Кем в действительности был мистер Эшфорд? Наиболее очевидное предположение, основанное на замкнутой натуре Джейн, состоит в том, что она намеренно изменила имя возлюбленного и название его поместья, защищая тем самым его право на личную жизнь. Только так она могла унять нестерпимую жажду поведать свою историю и одновременно сохранить чужое достоинство. Она знала, что рубиновое кольцо, которое он подарил ей и которое позднее было обнаружено в сундучке с мемуарами, не несет в себе угрозы, поскольку на нем не указано имя.
        Но другое предположение, от которого нельзя отмахнуться, можно выразить словами ее юного племянника Джеймса-Эдварда, торжественно спросившего у тети Джейн в то золотистое утро в Стивентоне: «Вы имеете в виду, что если я поверю в ваш рассказ, то это все равно как если бы он был правдой?»
        Комментарий автора
        Несмотря на все усилия уверить вас в обратном, эта книга — художественное произведение. Однако в романе вымышленные элементы прочно переплетаются с известными фактами о жизни Джейн Остин. Все даты, поездки Джейн и подробности о ее книгах, привычках, личной жизни, членах семьи, близких друзьях и местах жительства приведены в точности.
        Ниже отражен ряд избранных фактов из числа использованных в романе.
        Джейн Остин и ее семья, несомненно, неохотно покинули любимый Стивентон и переместились в Бат после отставки отца, где тот умер в 1805 году, оставив женщин в ужасном материальном положении. Душераздирающий рассказ о его смерти представлен в личной переписке самой Джейн. Она не любила Бат и уехала оттуда со «счастливым чувством спасения», когда вместе с матерью, сестрой и подругой Мартой перебралась в Саутгемптон, чтобы жить на Касл-сквер с братом Фрэнком и его семьей.
        Миссис Остин несколько страдала ипохондрией, что Джейн часто упоминала в письмах и высмеивала в книгах. Писательница была очень близка со своей сестрой Кассандрой, которая до конца жизни Джейн оставалась ее лучшей подругой и доверенным лицом.
        После написания черновиков «Первых впечатлений», «Чувства и чувствительности» и «Сьюзен» в течение 1796 -1799 годов перо Джейн, за исключением нескольких незаконченных работ, молчало десять лет. Мы знаем, что она начала переделывать «Чувство и чувствительность» в 1809 году, после переезда в Чотон-коттедж, и представила его к публикации осенью 1810 года. Все стихи принадлежат Джейн Остин (или миссис Остин), как и письмо, которое она написала Кросби 5 апреля 1809 года. Приведен также его настоящий ответ.
        Предложение Харриса Бигг-Уитера, включая согласие Джейн, ее последующий отказ и поспешный унизительный отъезд из Мэнидаун-парка, хорошо известно биографам и основано исключительно на фактах. Харрис страдал заиканием и действительно угощал гостей отвратительным винным пуншем именно с таким поразительным заявлением. Джейн и вправду вставила три выдуманных объявления о браке в приходскую книгу отца.
        Она несколько раз посетила Лайм-Риджис с семьей и очень любила его. В своих письмах она упомянула несколько прогулок в развалины аббатства Нетли, и по сей день открытые для посетителей.
        Фрэнк Остин на самом деле прекрасно вязал как морские узлы, так и бахрому для занавесок. Маркиза Лэндсдаун определенно запрягала свой диковинный экипаж восьмеркой маленьких пони различных цветов и размеров. Священник, библиотекарь принца-регента, безмерно восхищавшийся работами Джейн Остин, равно как и его господин, действительно написал ей с просьбой запечатлеть историю его жизни, подобно мистеру Мортону в данной книге. Она прислала ему вежливый отказ.
        Все сведения в редакторских примечаниях, предисловии и послесловии подлинны, за исключением находки пресловутого сундучка на чердаке.
        Что подводит нас к вымыслу.
        Миссис Дженкинс, мистер Мортон, Чарльз, Мария и Изабелла Черчилль никогда не существовали, их прототипами послужили различные персонажи романов Джейн Остин. Мы не можем быть уверены, что Джейн когда-либо ездила в Дербишир, с Алетией Бигг и сквайром Бигг-Уитером или без них, равно как и гадали ли ей по руке.
        Хотя отдельные строки, то здесь, то там, взяты из писем или романов Джейн, все ее мысли, переживания и чувства, разумеется, придуманы, как и ее отношения с мистером Эшфордом.
        Насколько нам известно, Джейн Остин в действительности никогда не встречалась с сэром Вальтером Скоттом, однако оба они искренне почитали работы друг друга.
        Ранних черновиков «Чувства и чувствительности» и «Гордости и предубеждения» не сохранилось, поэтому нет способа выяснить, сколько было переписано и когда.
        Всегда считалось, что издателя для «Чувства и чувствительности» отыскал брат Джейн, Генри, но точно никто не знает. Она определенно заплатила за первую публикацию сама, из денег, одолженных у Генри.
        Мей Риджисс, обладательницы ученой степени Оксфордского университета, не существует, равно как и Литературного фонда Джейн Остин. Мей Риджисс — анаграмма моего имени.
        notes
        Примечания
        1
        См. отдельный файл с иллюстрациями. Прим. верстальщика.
        2
        Возможно, Джейн Остин имеет в виду отношения с Томом Лефроем, своим «ирландским другом», с которым недолго флиртовала в возрасте двадцати лет.
        3
        Джордж Остин долго и безукоризненно трудился на духовном поприще: сперва викарием в мужской частной школе Танбридж-Скул, затем, с 1761 года, пастором в Стивентоне, графство Гемпшир (его часто называют просто Гемпс); в 1773 году он присовокупил к своим обязанностям бенефиций Дина соседнего прихода. Церковный бенефиций, как правило, включал приходской домик и скромное жалованье, но, уходя со службы, священник терял и то и другое.
        4
        Отец и мать Джейн Остин, Джордж Остин и Кассандра Ли, познакомились в Бате, где и поженились несколькими годами позже, 26 апреля 1764 года.
        5
        Полагаю, она говорит об одном из своих недавно найденных воспоминаний, которое я пока не читала.
        6
        Имеется в виду континентальная блокада Англии со стороны России и Франции с целью оказания экономического давления. На якорной стоянке Спитхед в районе Портсмута ежегодно проводился торжественный смотр судов военно-морского флота Англии, — Примеч. перев.
        7
        Миссис Остин пережила свою дочь Джейн на десять лет, достигнув почтенного возраста восьмидесяти семи лет.
        8
        В 1807 году Англия еще была вовлечена в длительную войну с Наполеоном.
        9
        Джеймс Остин одно время считался главным писателем в семье, сочиняя как серьезные, так и шутливые стихи. В 1789 году он начал издавать собственный еженедельный журнал «Бездельник», который широко распространялся и высоко ценился, но просуществовал всего четырнадцать месяцев.
        10
        «Сьюзен» опубликовали только после смерти Джейн Остин под названием «Нортенгерское аббатство». Поскольку это была сатира никому не известного автора, высмеивающая популярные «готические романы» того времени, издатель, вероятно, передумал после ее покупки, опасаясь оскорбить признанных авторов и/или потерять деньги, если новая книга не будет пользоваться спросом.
        11
        Спустя долгое время Джейн Остин переработала «Первые впечатления» и отдала издателю под заголовком «Гордость и предубеждение». Многие полагают этот роман вершиной ее творчества.
        12
        Джейн говорит о предложении, сделанном ей другом семьи в декабре 1802 года; это событие подробно изложено в дневнике далее.
        13
        Ссылка на «Доводы рассудка», которые Джейн Остин писала с августа 1815-го по август 1816 года. Это ключевое замечание позволяет определить временной период, в который создавался дневник.
        14
        Stout — дородный, тучный (англ.). — Примеч. перев.
        15
        Небольшая сумочка, затягивающемся шнурком.
        16
        Купальные машины — передвижные раздевалки, которые позволяли не разоблачаться на глазах у прохожих.
        17
        Несостоявшееся падение Джейн с этой лестницы, ныне известной как Бабушкины Зубы, возможно, послужило источником вдохновения для описания падения Луизы Мазгроув с Коба в «Доводах рассудка» — одного из наиболее прославленных эпизодов в истории Лайма. Так, поэт Теннисон, посетив Лайм, воскликнул: «Что вы мне толкуете о герцоге Монмуте? Покажите лучше то место, где упала Луиза Мазгроув!»
        18
        Титул баронета, пусть и весьма завидный, является самым низшим наследственным титулом, следуя сразу после баронов и перед всеми рыцарями, за исключением кавалеров ордена Подвязки. Он не делает своего обладателя пэром. Баронеты не заседают в палате лордов, они могут быть избраны в палату общин, но чаще заняты местными делами графства.
        19
        Вордсворт У. Займется сердце. Перевод А. Парина. — Примеч. перев.
        20
        Фанни Прайс, героиня Джейн Остин, сходным образом восхваляет вечнозеленые в «Мэнсфилд-парке», несомненно отражая чувства автора в отношении данного предмета.
        21
        Через много лет Джейн Остин переписала книгу, изменив имя героини на Кэтрин. Роман был опубликован после смерти писательницы под заголовком «Нортенгерское аббатство».
        22
        Вместе, одновременно (фр.). — Примеч. перев.
        23
        Любопытно, что в «Мэнсфилд-парке» Джейн Остин вложила почти те же слова в уста сэра Томаса, когда тот выговаривает Фанни Прайс за отказ выйти замуж за Генри Крофорда.
        24
        Джейн Остин действительно переделала стихотворение и послала Кэтрин более короткий вариант, без строчки про насморки. Однако, вероятно, оригинал ей тоже нравился, поскольку Джейн сохранила и его.
        25
        Именно такой эпизод Джейн Остин ярко описала во второй главе «Чувства и чувствительности», где презренная Фанни Дэшвуд убеждает мужа лишить наследства овдовевшую мачеху и сестер; предположительно ее вдохновил именно этот разговор.
        26
        «Марджиана, или Уиддрингтонская башня» миссис С. Сайкс, в 5 томах (1808); «Мармион. Повесть о битве при Флоддене», поэма Вальтера Скотта (1808).
        27
        Служанка.
        28
        В то время было принято при разговоре одновременно с несколькими сестрами выделять старшую посредством обращения к ней по фамилии, младшие же сестры назывались по имени или по имени и фамилии.
        29
        Фонарь с непрозрачными боковыми пластинами из рога.
        30
        Вечер (фр.). — Примеч. перев.
        31
        В то время было принято перед ужином разбивать гостей по парам и выстраивать в порядке старшинства для официального выхода к столу. Дело весьма непростое, затрагивающее вопросы общественного и служебного положения, и, несомненно, наиболее волнительный момент для хозяйки вечера. Мистер Эшфорд как сын баронета, по всей видимости, оказался самым высокопоставленным мужчиной, раз был избран для сопровождения хозяйки.
        32
        Доктор Сэмюэл Джонсон (1709 -1784) входит в число величайших английских литераторов: поэт, эссеист, биограф, лексикограф и, по мнению многих, лучший критик английской литературы. Он также был выдающимся остроумцем и стилистом, чьи bon mots часто цитируются и поныне. Джейн Остин чрезвычайно восхищалась его работами.
        33
        Wood — лес, weed — сорняк (англ.). — Примеч. перев.
        34
        Верхняя одежда длиной обычно три четверти и с пуговицами спереди, носившаяся женщинами той эпохи поверх более тонких платьев.
        35
        Фаэтон — легкий четырехколесный открытый экипаж с четырьмя лошадьми. Восемь лошадей в него обычно не впрягали, разве что желая подчеркнуть несметное богатство.
        36
        Несомненно, она не располагала копией рукописи, поскольку в тот момент все вещи были собраны в ожидании отъезда из Саутгемптона.
        37
        Mad (англ.) — бешеный, безумный. — Примеч. перев.
        38
        Джеймс-Эдвард Остин-Ли (в семье его называли просто Эдвардом) был одним из любимых племянников Джейн. В 1836 году он унаследовал имение двоюродной бабушки, присоединив фамилию Ли к Остин. Он стал сельским священником, а позже — викарием. В 1869 году он написал «Воспоминания о Джейн Остин», первую биографию писательницы.
        39
        Похожая сцена в «Гордости и предубеждении» позволяет предположить, что Джейн Остин, несомненно, черпала вдохновение в собственном опыте, который столь успешно использовала в окончательном варианте «Первых впечатлений».
        40
        Фрэнк Остин недавно перевез жену Мэри (которая снова была беременна) и дочь Мэри-Джейн в коттедж в Олтоне, чтобы в течение двух лет, которые он проведет в море, они находились поблизости от его матери и сестер, когда те переедут в Чотон-коттедж.
        41
        Алетия Бигг (1777 -1847) так и не вышла замуж. Когда в 181З году сквайр умер, они с сестрой Элизабет покинули Мэнидаун, чтобы освободить место для Харриса и его семейства, и вместе поселились в домике в Уинчестере, где и провели с удобством много лет.
        42
        Существует несколько профессиональных изображений всех братьев Остинов, но простой акварельный набросок Кассандры (который ее любящая племянница Анна назвала «ужасно непохожим») остается единственным «портретом» Джейн Остин. В попытке улучшить его в 1869 году была написана репродукция-миниатюра, а по ней изготовлена гравюра, которую в 1870 году использовал в «Воспоминаниях о Джейн Остин» Джеймс Эдвард Остин-Ли.
        43
        Службами назывались кухня, конюшни и прочие помещения, где занимались домашней работой, в противоположность спальням, столовой и гостиной, в которых обитало семейство.
        44
        Джейн имеет в виду сэра Джона и леди Мидлтон из «Чувства и чувствительности».
        45
        Банк Генри, дела которого в то время шли на удивление хорошо, пятью годами позже обанкротился в результате сложных послевоенных экономических условий. Однако его владелец быстро оправился, вспомнил юношеское намерение принять духовный сан и в 1816 году был назначен викарием в Чотоне.
        46
        Искусная кухарка (фр).
        47
        Кульминацией лондонского сезона был трехмесячный вихрь вечеров, балов и спортивных соревнований, который, как правило, начинался после Пасхи и продолжался до 12 августа, когда заканчивалась сессия парламента и открывался сезон тетеревиной охоты. Весь свет покидал Лондон и возвращался в деревню, где посвящал остаток года охоте и травле мелких животных, в особенности тетеревов, серых куропаток, фазанов и лис. Парламент не собирался вновь до конца года, когда охота прекращалась и лисы начинали размножаться.
        48
        Сэр Вальтер Скотт (который получил баронетство в 1820 году и с тех пор стал именоваться сэром) в свои ранние годы был популярным, но второстепенным поэтом. Поворотный момент в его литературной карьере наступил в 1814 году после издания его первого романа «Уэверли», опубликованного анонимно, равно как и другие произведения, последовавшие за ним вплоть до 1827 года. Вальтера Скотта часто называют отцом исторического романа. Позже он сделался пылким почитателем работ Джейн Остин, заявляя, что она обладает «утонченной манерой» и «даром описывать затруднительные положения, чувства и характеры обычной жизни, чудеснее которого я никогда не встречал».
        49
        Напротив (фр).
        50
        Возможно, презрение Джейн Остин к сватовству уродилось именно в этот миг и вдохновило ее позднее написать «Эмму».
        51
        Из-за войны с Наполеоном, которая повлекла за собой эмбарго, французские товары, такие как шампанское, можно было купить только на черном рынке.
        52
        Согласно учету доходов, который Джейн Остин вела в 1807 году, она начала год с суммой чуть более 50 фунтов (большую часть денег принесло наследство, которое она получила от друга семьи). Ее скромные расходы составили примерно 14 фунтов на одежду, 9 фунтов на стирку, 4 фунта на почту, 6 фунтов на подарки, 3 фунта на благотворительность и менее 1 фунта на театр и другие развлечения. В тот год она позволила себе роскошь уплатить 2 фунта 13 шиллингов и 6 пенсов за аренду фортепиано.
        53
        Семьи крупных землевладельцев в Англии девятнадцатого века поколение за поколением сохраняли богатство, положение и власть, поскольку нетронутыми передавали наследникам свои огромные состояния посредством двух нерушимых традиций. Одна из них, первородство, оставляла всю землю старшему сыну, вместо того чтобы делить ее между детьми. Другая, майорат, накладывала ограничения на то, что наследник имеет право делать с имением, чтобы после его смерти старший сын в свою очередь унаследовал собственность целиком, а не заложенной, разделенной или проданной.
        54
        Слово «бейлиф» в то время имело два значения. Первое — судебный пристав, который следил за исполнением решений суда, особенно когда дело касалось конфискации имущества или ареста за долги. На основании ответа Джейн можно сделать вывод, что мистер Эшфорд говорит о других бейлифах — наемных смотрителях или управляющих поместьем, в чьи обязанности входило руководство большой фермой, сбор ренты, разбор жалоб арендаторов и т. д.
        55
        Фай Дейдре ле. Письма Джейн Остин. Письмо № 161, 29 мая 1817 года.
        56
        Остин Г. Биографическая справка об авторе. 1818 (сопровождала совместную публикацию «Доводов рассудка» и «Нортенгерского аббатства»).

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к