Библиотека / История / Гортнер Кристофер : " Клятва Королевы " - читать онлайн

Сохранить .
Клятва королевы К. У. Гортнер
        «Никто не верил, что мне предначертано стать великой».
        Так начинается роман об Изабелле Кастильской, одной из самых крупных и противоречивых фигур в мировой истории. О бесстрашной воительнице, объединившей расколотую страну и положившей конец кровавому хаосу. О пылкой христианке, возглавившей испанскую инквизицию и призвавшей к себе в духовники грозного Торквемаду. О мудрой пророчице, отправившей Колумба открывать Новый Свет и тем самым положившей начало эпохе географических открытий.
        Прославленный писатель К. У. Гортнер восстанавливает события бурных молодых лет этой необыкновенной женщины, ее фантастический путь к власти, обретя которую она сумеет изменить монархию, нацию и целый мир.
        К. У. Гортнер
        КЛЯТВА КОРОЛЕВЫ
        Моей племяннице Исабель Гортнер и моей дорогой подруге Джудит Меркль Райли
        Я пришла в эту страну и не намерена ее бросать, презрев свой долг, на радость врагам и на горе подданным.
        Изабелла I Кастильская
        Пролог
        1454
        Никто не верил, что мне предначертано стать великой.
        Я появилась на свет в кастильском городке Мадригал-де-лас-Альтас-Торрес. Меня — здоровую и на удивление спокойную инфанту, чей приход в мир сопровождался звоном колоколов и официальными поздравлениями, но отнюдь не фанфарами, — назвали в честь матери, Исабель Португальской. У отца, короля Хуана Второго, уже имелся наследник от первого брака, мой единокровный брат Энрике; а когда два года спустя родился мой брат Альфонсо, укрепив мужскую линию рода Трастамара, все сочли, что моя участь — сидеть за прялкой в монастыре или стать разменной монетой для Кастилии, выйдя замуж за иноземного принца.
        Как это часто случается, Богу было угодно располагать иначе.
        В моей памяти и поныне свеж день, в который все изменилось.
        Мне не исполнилось и четырех лет, когда отец слег от лихорадки и уже несколько недель не покидал своих апартаментов в алькасаре[1 - Алькасар — испанская или мавританская крепость, дворец. — Здесь и далее примечания переводчика.] Вальядолида. Отца, сорокадевятилетнего короля, прозванного за его правление Эль-Инутиль — Бесполезный, — я знала мало. Помню лишь, как папа, высокий и худой, с грустными глазами и бледной улыбкой, однажды позвал меня в личные покои и подарил гребень, украшенный драгоценными камнями и финифтью в мавританском стиле. С меня не сводил пристального взгляда невысокий смуглый сеньор, который стоял позади отцовского трона, властно положив руку на его спинку.
        Несколько месяцев спустя я случайно услышала от фрейлин матери, что того невысокого сеньора обезглавили и его смерть повергла отца в безутешную скорбь.
        - Lo mato esa Loba Portuguesa,[2 - Его убила Португальская Волчица (исп.).] — говорили дамы. — Португальская Волчица погубила кондестабля Луну за то, что он был фаворитом короля.
        - Тихо! — вдруг прошипела одна из них. — Девочка все слышит!
        Заметив, что я сижу рядом в нише, вся обратившись в зрение и слух, они замерли, словно вытканные на гобелене фигуры.
        Еще через несколько дней меня поспешно разбудили, закутали в плащ и повели по коридорам алькасара в королевские апартаменты; на сей раз, однако, я оказалась в душном зале, где горели жаровни, а в завитках фимиама плыли негромкие голоса коленопреклоненных монахов, поющих псалмы.
        Свет масляных ламп на позолоченных цепях отбрасывал тени на мрачные лица вельмож в пышных одеяниях.
        Передо мной стояла большая кровать с задернутым балдахином.
        Я остановилась на пороге, безотчетно высматривая взглядом невысокого сеньора, хотя и знала, что его нет в живых. Затем заметила любимого отцовского сокола, что сидел в нише, прикованный цепью к серебряной жердочке. Птица повернулась ко мне, в больших зрачках блеснуло пламя.
        Я замерла, и мне вдруг стало невыносимо страшно.
        - Ступай, детка, — подтолкнула меня няня, донья Клара. — Его величество, твой отец, просит тебя подойти.
        Я уцепилась за ее юбку, уткнулась лицом в пыльные складки. Позади послышались тяжелые шаги, и чей-то низкий голос произнес:
        - Это и есть наша инфанта, малышка Изабелла? Ну-ка, покажись, дитя мое.
        Подняв взгляд, я увидела рослого мужчину с бочкообразной грудью, в темном облачении гранда. С полноватого, украшенного эспаньолкой лица на меня смотрели проницательные светло-карие глаза. Этот человек не показался мне симпатичным; скорее, он походил на избалованного дворцового кота, но улыбка заворожила — как будто он улыбался лишь мне одной, искренне и заботливо, и никто его больше не интересовал.
        Мужчина протянул мне удивительно изящную для рослой фигуры ладонь.
        - Я архиепископ Каррильо Толедский, — сказал он. — Идем, ваше высочество. Ничего не бойся.
        Я нерешительно взяла его за руку, почувствовала, как мою ладонь сжимают сильные и теплые пальцы. Облаченные в темные одежды монахи и придворные, казалось, смотрели на нас с тем же бесстрастным интересом, что и сокол в нише.
        Архиепископ поставил меня на скамеечку для ног возле кровати, чтобы я смогла встать рядом с отцом. Изо рта короля с шумом вырывалось хриплое дыхание, восковая кожа обтягивала кости. Глаза его были закрыты, руки с худыми пальцами скрещены на груди, словно у изваяния на искусно отделанной гробнице, какими изобиловали наши соборы.
        Услышав мой испуганный возглас, Каррильо прошептал на ухо:
        - Ты должна поцеловать его, Изабелла. Благослови своего отца, дабы он мог с миром покинуть эту юдоль слез.
        Затаив дыхание, я наклонилась и быстро коснулась губами отцовской щеки, ощутила лихорадочный озноб на его коже, отпрянула — и увидела по другую сторону кровати чей-то силуэт в черном плаще.
        На одно кошмарное мгновение я приняла его за призрак мертвого кондестабля, который, по словам фрейлин, часто посещал замок, жаждая мести. Но затем отблеск света от свечей скользнул по его лицу, и я узнала моего сводного брата, принца Энрике. Меня удивило, что он здесь, — обычно он держался вдали от королевского двора, предпочитая свой любимый casa real[3 - Королевский дворец (исп.).] в Сеговии, где, как говорили, держал стражу из неверных и зверинец с экзотическими животными, которых кормил из собственных рук. Копну растрепанных светлых волос Энрике скрывал алый тюрбан, подчеркивая странный приплюснутый нос и маленькие, близко посаженные глаза, отчего принц походил на взъерошенного льва.
        От его загадочной улыбки по спине пробежал холодок.
        Архиепископ взял меня на руки и вышел, словно никаких важных дел для нас больше не осталось. Из-за его широкого плеча я видела, как собираются вокруг кровати придворные и гранды, слышала, как становятся громче песнопения монахов, и заметила, как сосредоточенно, почти страстно, склонился Энрике над умирающим королем.
        В эту минуту наш отец, Хуан Второй, испустил последний вздох.
        В мои комнаты мы не вернулись. Крепко прижав меня к могучей груди, архиепископ быстро дал знак няне, что ожидала за дверями, и направился вниз по винтовой лестнице. Тусклая луна в ночном небе едва просвечивала сквозь пелену облаков и тумана.
        Когда мы вышли из тени замка, архиепископ бросил взгляд в сторону боковых ворот — темного квадрата, врезанного в дальнюю наружную стену.
        - Где они? — напряженно спросил он.
        - Не знаю, — дрожащим голосом пробормотала донья Клара. — Как вы и просили, я сказала ее высочеству, чтобы ждала нас здесь. Надеюсь, ничего не случилось.
        Архиепископ поднял руку:
        - Кажется, я их вижу.
        Каррильо шагнул вперед, и я почувствовала, как он напрягся при звуке поспешных, но приглушенных шагов — шарканью мягких туфель по булыжникам, а затем шумно выдохнул, когда увидел движущихся к нам людей во главе с моей матерью.
        Королева была бледна, капюшон плаща смялся на ее худых плечах, пропотевшие каштановые волосы выбились из-под чепца. За ней шли перепуганные португальские фрейлины и дон Гонсало Чакон, гувернер моего годовалого брата, которого он нес в крепких руках. Я удивилась, почему они все здесь в такое время? Альфонсо совсем мал, а ночь холодна.
        - Он?.. — задыхаясь, спросила мать.
        Каррильо кивнул. Мать судорожно всхлипнула, не сводя с меня взгляда удивительных зеленовато-голубых глаз, и протянула руки:
        - Изабелла, hija mia…[4 - Дочь моя (исп.).]
        Каррильо опустил меня на землю. Мне вдруг расхотелось с ним расставаться, но я все же двинулась вперед, волоча за собой большой, не по размеру, плащ. Сделала реверанс, как меня учили и как я всегда поступала в тех редких случаях, когда встречалась с матерью перед лицом придворных. Она откинула мой капюшон, и наши взгляды встретились. Все говорили, что у меня глаза матери, только чуть темнее.
        - Дитя мое, — прошептала она дрожащим от отчаяния голосом. — Милая девочка, у нас никого больше не осталось, кроме нас самих.
        - Ваше высочество, вы знаете, что сейчас важнее всего, — услышала я голос Каррильо. — Главное — безопасность ваших детей. После кончины короля, вашего мужа, они стали…
        - Я знаю, кем стали мои дети, — прервала его мать. — Хочу знать другое — долго нам еще осталось, Каррильо? Как скоро придется бросить все и бежать в забытую Богом дыру невесть где?
        - Несколько часов, не больше, — бесстрастно ответил архиепископ. — Колокола еще не звонили — объявление о смерти короля требует подготовки.
        Он немного помолчал.
        - Но это случится очень скоро, самое позднее — утром. Вам придется довериться мне. Обещаю, я позабочусь о том, чтобы с вами и инфантами ничего не случилось.
        Мать перевела взгляд на него, прижав ладонь ко рту, словно в попытке подавить смех.
        - Позаботитесь? Каким образом? Энрике де Трастамара в ближайшие часы станет королем. Если все эти годы глаза мне не изменяли, он точно так же пойдет на поводу у своих фаворитов, как и Хуан. Что вы можете нам предоставить, кроме отряда вашей стражи и убежища в женском монастыре? Собственно, почему бы и нет? Самое подходящее место для всеми ненавидимой чужой вдовы и ее отродья.
        - Дети не могут расти в монастыре, — сказал Каррильо. — Нельзя и разлучать их с матерью в столь нежном возрасте. Ваш сын, Альфонсо, теперь законный наследник Энрике, пока его жена не родит ребенка. Заверяю вас, Совет не станет оспаривать права инфантов. Более того, они дали согласие, чтобы принц и его сестра воспитывались в замке Аревало в Авиле — части вашего наследства.
        Наступила тишина. Я молча смотрела на ошеломленное лицо матери.
        - Аревало, — эхом повторила она, словно ослышалась.
        - По завещанию его величества, — продолжал Каррильо, — инфантам предоставляется богатое содержание и обоим по исполнении тринадцати лет будет пожаловано по отдельному городу. Обещаю, вы ни в чем не станете нуждаться.
        Глаза матери сузились.
        - Хуан почти не видел наших детей, они никогда его не интересовали. Его вообще никто не волновал, кроме этого чудовища, кондестабля Луны. Но теперь вы говорите, будто он оставил им содержание. Откуда вам знать?
        - Не забывайте — я был его духовником. Он последовал моему совету, боясь адского пламени. — Голос Каррильо вдруг стал громче, и я невольно взглянула на архиепископа. — Но я не смогу вас защитить, если вы мне не доверитесь. В Кастилии овдовевшая королева часто покидает двор, но, как правило, детей ей не отдают, особенно если у нового короля нет наследника. Вот почему вы должны уехать сегодня же ночью. Возьмите с собой лишь инфантов и то, что сможете унести. Остальное имущество я вам пришлю, как только представится возможность. Когда окажетесь в Аревало и будет объявлено завещание короля, никто не посмеет вас тронуть, даже Энрике.
        - Понимаю. Но между нами никогда не было дружбы, Каррильо. Зачем вам рисковать ради меня?
        - Скажем так — я предлагаю услугу в обмен на услугу.
        На этот раз мать не смогла подавить горький смешок:
        - Чем я могу быть полезна вам, самому богатому прелату Кастилии? Я всего лишь вдова на содержании, с двумя маленькими детьми и прислугой, которых надо кормить.
        - Узнаете, когда придет время. Можете не сомневаться, вы нисколько не пострадаете.
        С этими словами Каррильо повернулся к слугам матери, которые все слышали и стояли, глядя на нас широко раскрытыми от страха глазами.
        Слегка помедлив, я взяла мать за руку. Прежде никогда не осмеливалась дотронуться до нее без разрешения. Для меня она всегда оставалась прекрасной, но далекой женщиной в сверкающих одеждах, веселой и смеющейся, в окружении ластящихся к ней обожателей — матерью, которую можно любить лишь издали. Теперь же вид у нее был такой, будто она прошла много миль по каменистой местности, а на лице отражались большие страдания, и мне захотелось стать старше и взрослее, чтобы хватило сил защитить ее от жестокой судьбы, отобравшей у нее моего отца.
        - Ты ни в чем не виновата, мама, — сказала я. — Папа теперь в раю. И потому нам нужно уехать.
        Она кивнула, глядя сквозь меня полными слез глазами.
        - И мы едем в Авилу, — добавила я. — Это ведь недалеко, да, мама?
        - Нет, — тихо ответила она. — Недалеко, hija mia, совсем недалеко…
        Но даже мне было ясно — для нее это расстояние составляет целую жизнь.
        Часть I
        ИНФАНТА ИЗ АРЕВАЛО
        1464 -1468
        Глава 1
        - Крепче держи поводья, Изабелла. Не позволяй ему чувствовать твой страх. Иначе он подумает, будто ты хочешь подчинить его себе, и попытается тебя сбросить.
        Я кивнула, сидя верхом на изящном черном жеребце и сжимая в руках поводья. Туго натянутая кожа натирала руки сквозь истрепанные перчатки, и я запоздало подумала, что зря отказалась от новых — их предлагал мне в подарок на недавний день рождения отец Беатрис, дон Педро де Бобадилья. Однако гордыня — грех, который я изо всех сил пыталась побороть, но безуспешно — не позволяла признать нашу бедность и согласиться на подарок, хотя дон Педро жил с нами и прекрасно знал, насколько мы нуждаемся. Точно так же, когда брат заявил, что мне пришла пора научиться ездить на настоящей лошади, гордыня не позволила возразить.
        Так и случилось, что я, тринадцатилетняя девочка, оказалась верхом на прекрасном животном, и мои руки были едва защищены старыми перчатками — кожаными, но тонкими как шелк. Конь, хоть и не слишком крупный, все равно внушал страх — он беспокойно вздрагивал и рыл копытом землю, готовый в любой момент сорваться с места, даже если я не сумею на нем удержаться.
        Альфонсо наклонился ко мне со своей чалой лошади, покачал головой и слегка развел мои пальцы так, чтобы поводья свисали между ними.
        - Вот, — сказал он. — Держи крепче, только рот ему не повреди. И помни — когда идешь рысью, сиди прямо, а если скачешь галопом, наклоняйся вперед. Канела — не глупый мул, вроде тех, на которых катаетесь вы с Беатрис. Это чистокровный арабский жеребец, достойный калифа. Он должен знать, что постоянно находится во власти наездника.
        Я выпрямилась, устроилась поудобнее в резном седле, чувствуя себя легкой словно пушинка. Хотя в моем возрасте у большинства девочек уже начинала формироваться фигура, я оставалась столь плоскогрудой и худой, что моя подруга и фрейлина Беатрис, обладавшая куда более пышными формами, постоянно уговаривала меня побольше есть. Сейчас она так грациозно сидела в седле пестрого мерина, что казалось, ездит на нем всю жизнь. Вьющиеся черные волосы, повязанные лентой под вуалью, выделялись на фоне орлиных черт ее лица.
        - Надеюсь, ваше высочество, — сказала она Альфонсо, — вы позаботились, чтобы этого прекрасного жеребца как следует объездили? Не хотелось бы неприятностей с вашей сестрой.
        - Конечно. Мы с доном Чаконом сами его объездили. С Изабеллой ничего не случится. Верно, hermana?[5 - Сестра (исп.).]
        Я кивнула, хотя меня по рукам и ногам сковывал страх. Как показать этому зверю, что он в моей власти? Словно почувствовав мои мысли, Канела отпрянул в сторону. Я дернула поводья, и он остановился, фыркнул и прижал уши, недовольный рывком за удила.
        Альфонсо подмигнул мне:
        - Видишь? Она вполне с ним управляется.
        Он посмотрел на Беатрис и шутливо спросил:
        - Помощь требуется, сеньорита? — намекая на годы словесных перепалок со своевольной единственной дочерью управляющего нашего замка.
        - Сама прекрасно справлюсь, спасибо, — язвительно бросила Беатрис. — Все у нас с ее высочеством получится, стоит лишь почувствовать этих ваших мавританских жеребцов. На случай, если ты забыл, — нам уже доводилось ездить верхом, пусть даже, как ты говоришь, на глупых мулах.
        Альфонсо усмехнулся, с необычной для десятилетнего мальчика легкостью развернул свою чалую. Его голубые глаза ярко блестели, подстриженные до плеч волосы подчеркивали красивые черты лица.
        - На случай, если ты забыла, — заметил он, — я езжу верхом с пяти лет. Искусство верховой езды приходит с опытом.
        - Верно, — прогремел со своей массивной лошади гувернер Альфонсо, дон Чакон. — Инфант Альфонсо уже стал настоящим наездником. Верховая езда — его вторая натура.
        - Мы в этом не сомневаемся, — вмешалась я, прежде чем Беатрис успела ответить, и через силу улыбнулась. — Пожалуй, мы готовы, брат. Только, умоляю, не слишком быстро.
        Альфонсо пустил лошадь вперед, выехал со внутреннего двора Аревало под подъемной решеткой главных ворот.
        Я бросила неодобрительный взгляд на Беатрис.
        Конечно же, это была ее идея. Устав от ежедневных уроков, молитв и рукоделия, сегодня утром она заявила, что нам требуется физическая зарядка, иначе мы преждевременно превратимся в древних старух. По ее словам, нас слишком долго держали взаперти, что в каком-то смысле было правдой, поскольку в этом году зима выдалась особенно суровой. А когда она спросила разрешения у нашей гувернантки доньи Клары, моя няня согласилась, ибо до сегодняшнего дня верховая езда для нас заключалась в неспешной прогулке верхом на пожилых мулах вдоль стены, что окружала замок и прилегавшее к нему селение, в течение часа перед ужином.
        Но когда я переоделась в костюм для верховой езды и вышла вместе с Беатрис на внутренний двор, там уже был Альфонсо с доном Чаконом и двумя впечатляющего вида жеребцами — подарком от нашего сводного брата, короля Энрике. По словам Альфонсо, черный конь предназначался мне и его звали Канела.[6 - Корица.]
        С трудом подавляя тревогу, я взобралась на жеребца с помощью скамеечки для ног. Однако я еще больше встревожилась, когда поняла, что придется ехать широко расставив ноги, a la jineta,[7 - Верховая езда с короткими стременами (исп.).] подобно маврам, сидя на узком кожаном седле с высоко поднятыми стременами, — незнакомое и не слишком приятное ощущение.
        - Странное имя для коня, — заметила я, пытаясь скрыть мрачные предчувствия. — Корица светло-коричневая, а это создание чернее ночи.
        Канела тряхнул гривой, повернул изящную голову и попытался куснуть меня за ногу. Не слишком доброе предзнаменование.
        - Беатрис, — прошипела я, когда мы выехали на равнину, — почему ты ничего не сказала? Ты же знаешь, я терпеть не могу неожиданностей.
        - Потому и не сказала, — фыркнула она в ответ. — Иначе бы ты не пришла. Заявила бы: мол, нам полагается читать, или шить, или молиться. Можешь говорить что хочешь, но надо же хоть когда-нибудь развлечься.
        - И что же это за развлечение — свалиться с лошади?
        - Ха! Просто представь, будто это очень крупная собака. Да, конь большой, но вполне безобидный.
        - Умоляю, скажи, ты-то откуда об этом знаешь?
        - Потому что иначе Альфонсо никогда не позволил бы тебе сесть на Канелу, — сказала Беатрис, яростно тряхнув головой.
        Именно благодаря своей непреложной уверенности в себе она стала моей ближайшей подругой и наперсницей — хотя в ее присутствии я каждый раз испытывала как радость, так и неловкость.
        Беатрис, будучи старше меня на три года, была полной моей противоположностью. С ее точки зрения, мир за воротами замка — это огромное неисследованное пространство, полное приключений. По словам доньи Клары, причина подобного безрассудства — в том, что мать Беатрис умерла вскоре после ее рождения и отец воспитывал ее в Аревало один, без женского присмотра. Жгучая брюнетка с пышными формами, в отличие от меня, угловатой и златовласой, Беатрис отличалась мятежностью и непредсказуемостью, к тому же порой бывала чересчур откровенна, что никому не во благо. Она даже бросала вызов монахиням в обители августинок, куда мы ходили брать уроки, доводя несчастную сестру Марию до отчаяния бесконечными вопросами. Моя преданная подруга всегда находила радость там, где другие ее не замечали, но при этом доставляла постоянную головную боль старшим и донье Кларе, которая тщетно пыталась объяснить Беатрис, что хорошо воспитанные девушки не должны поддаваться случайным порывам, когда им того захочется.
        - Надо было рассказать донье Кларе правду, — заметила я, с трудом заставляя себя не столь крепко сжимать поводья. — Вряд ли наша прогулка верхом ей понравится.
        - Да какая разница? — Беатрис взмахнула рукой. — Ты только взгляни вокруг!
        Я неохотно послушалась.
        Солнце клонилось к горизонту, отбрасывая дрожащее шафрановое сияние на светлое, словно отбеленная кость, небо. Слева на невысоком холме стоял замок Аревало, тускло-коричневая цитадель с шестью башнями и зубчатой стеной, что граничила с провинциальным торговым городком, носившим то же название. Справа извивалась главная дорога, путь в Мадрид, а вокруг, насколько хватало глаз, тянулись просторы Кастилии — бескрайняя земля, испещренная полями ячменя и пшеницы, лугами и рощицами исковерканных ветром сосен. В неподвижном воздухе чувствовался аромат смолы и запах тающего снега, который у меня всегда связывался с приходом весны.
        - Красиво, правда? — выдохнула Беатрис с блеском в глазах.
        Я кивнула, глядя на окружающие просторы — мой дом почти с тех пор, как я себя помнила. Конечно, я видела их много раз и прежде, со стен замка Аревало и во время наших ежегодных поездок с доньей Кларой в соседний город Медина-дель-Кампо, где проходила самая крупная в Кастилии ярмарка скота. Но отчего-то сегодня все выглядело иначе, как порой бывает, когда вдруг замечаешь перемены, которые внесло время в хорошо знакомую картину, сделав более темными краски и углубив контраст между светом и тенью.
        Будучи практичной натурой, я убеждала себя: все дело лишь в том, что я вижу местность с более высокой точки, сидя на спине Канелы, а не привычного мула. И все же на глазах выступили слезы, а в памяти вдруг возник образ огромного зала, заполненного людьми в бархате и шелках. Впрочем, фантом прошлого тут же исчез, и, когда ехавший впереди Альфонсо помахал мне, я вмиг забыла, что сижу на незнакомом и, возможно, вероломном животном, и вонзила пятки в бока коня.
        Канела устремился вперед. Меня бросило на его изогнутую шею, и я инстинктивно ухватилась за гриву, приподнялась в седле и напрягла бедра. Конь удовлетворенно фыркнул, пустился в галоп, промчался мимо Альфонсо, подняв вихрь коричневато-желтой пыли.
        - Dios mio![8 - О Господи! (исп.).] — услышала я возглас принца.
        Краем глаза заметила Беатрис, которая спешила за мной, крича моему брату и ошеломленному дону Чакону:
        - Кто там что говорил про годы опыта?
        Я расхохоталась.
        Изумительное чувство, сравнимое, пожалуй, лишь с ощущением полета — когда можешь оставить позади классную комнату и учебу, холодные булыжники замка и бесконечные корзины со штопкой, постоянные пересуды насчет денег и переменчивого здоровья матери, когда чувствуешь себя полностью свободной, наслаждаясь скоростью скачки и пейзажами Кастилии.
        Я, тяжело дыша, остановилась на гребне горы, что поднимался над равниной, мой чепчик для верховой езды свисал на ленточках за спиной, а светло-золотистые волосы рассыпались по плечам. Соскользнув с Канелы, я погладила его по взмыленной шее, и он ткнулся мордой мне в ладонь, а затем принялся щипать хрупкие веточки с кустов, что росли среди камней. Я присела на груду оных, посмотрела на приближающуюся Беатрис. Когда она остановилась, раскрасневшись от усилий, я заметила:
        - И все-таки ты права. Нам и впрямь требуется опыт.
        - Опыт! — выдохнула она, спрыгивая с лошади. — Ты хоть понимаешь, что мы только что оставили его высочество и Чакона позади в облаке пыли?
        Я улыбнулась:
        - Беатрис де Бобадилья, ты, похоже, готова оспорить что угодно.
        Она уперла руки в бока:
        - Дабы доказать, что мы чего-то стоим, — да. Если не мы, то кто?
        - Значит, желаешь доказать нашу силу, — сказала я. — Гм… объясни-ка.
        Беатрис плюхнулась рядом со мной, взглянула на заходящее солнце. В это время года в Кастилии светило опускалось медленно, позволяя насладиться захватывающим зрелищем окаймленных золотистой бахромой облаков и красно-фиолетового неба. Зарождающийся вечерний ветер шевелил спутанные черные волосы Беатрис; взор выразительных глаз, в которых читалась каждая ее мысль, стал тоскливо-задумчивым.
        - Я хочу доказать, что мы ничем не хуже любого мужчины и потому должны обладать теми же правами.
        Я нахмурилась:
        - А нам-то это зачем?
        - Чтобы жить как захотим и не извиняться за это — точно так же, как его высочество.
        - Альфонсо не волен делать все, что ему вздумается. — Я поправила чепчик, заткнула ленты под корсаж. — На самом деле он вовсе не столь свободен, как кажется. Если не считать сегодняшнего дня, я почти его не вижу — он постоянно занят упражнениями с мечом, стрельбой из лука и фехтованием, не говоря уже об учебе. Он принц, и у него почти нет времени.
        Беатрис хмуро взглянула на меня:
        - Да, это тебе не шитье, взбивание масла или выпас овец. Будь у нас возможность жить мужской жизнью, могли бы путешествовать по миру, совершать благородные деяния, подобно странствующему рыцарю или Орлеанской деве.
        Мне удалось ничем не выдать невольного волнения, которое вызвали у меня ее слова. Я научилась скрывать свои чувства с тех пор, как мы с матерью и Альфонсо бежали из Вальядолида в ту ужасную ночь десять лет назад, ибо за прошедшие годы я сумела намного лучше понять, что тогда произошло. Аревало не был полностью отрезан от мира, и до меня иногда доходили известия из королевских резиденций в Мадриде, Сеговии и Вальядолиде, подслушанные у наших слуг. Я знала, что после вступления на престол Энрике нам стало опасно оставаться при королевском дворе, ведь тот находился во власти его фаворитов и алчной королевы. В моей памяти навсегда остался осязаемый ужас, охвативший меня в ночь смерти отца, и долгая поездка по темным полям и лесам вдали от главных дорог, на случай если Энрике пошлет вдогонку стражу. Воспоминания детства стали незабываемым уроком — перемены в жизни случаются независимо от того, готовы ли мы к ним, и остается лишь делать все возможное, чтобы пережить их с как можно меньшими потерями.
        - Орлеанскую деву сожгли на костре, — наконец сказала я. — Это и есть та великая цель, к которой надо стремиться?
        - Нет, конечно, — вздохнула Беатрис. — Ее смерть ужасна. Но будь у нас возможность, могли бы повести войска на защиту нашей страны, как и она. Пока же выходит — мы обречены, еще не начав действовать. — Она широко развела руками. — Одно и то же день за днем, неделя за неделей, месяц за унылым месяцем! Неужели именно так воспитывают всех благородных дам? Или мы настолько неразумны, что нам оставлена одна лишь радость — развлекать гостей и услаждать наших будущих мужей, учиться улыбаться между переменами блюд за обедом, не имея права даже высказать свое мнение? Если так, то и замуж выходить, и детей рожать незачем — лучше уж сразу постареть и стать святой.
        Я внимательно посмотрела на подругу. Беатрис всегда задавала вопросы, на которые не находилось простых ответов, пыталась изменить то, что было предопределено еще до нашего рождения. В последнее время я и сама, к своему замешательству, ловила себя на похожих мыслях, мучилась тем же беспокойством, хотя никогда бы в том не призналась. Мне не нравились мысли о будущем, ибо я знала — даже мне, принцессе Кастилии, придется когда-нибудь стать женой того, на кого мне покажут, и вести такую жизнь, какую мой супруг сочтет для меня подходящей.
        - В том, чтобы выйти замуж и заботиться о муже и детях, нет ничего скучного или унизительного, — сказала я. — Такова судьба женщины с начала времен.
        - Ты лишь повторяешь то, что тебе говорили, — возразила она. — «Женщины вынашивают, мужчины обеспечивают». Я же задаю вопрос — почему? Почему у нас должен быть всего один путь? Кто сказал, что женщина не способна взять меч и крест и отправиться в Гранаду, чтобы победить мавров? Кто сказал, что мы не можем сами решать, как поступать, — так же, как любой мужчина?
        - Вопрос не в том, кто это придумал. Так попросту есть.
        Она закатила глаза:
        - Орлеанская дева не вышла замуж. Она не стирала, не шила и не собирала приданое. Просто надела доспехи и пошла воевать за своего дофина.
        - Который выдал ее англичанам, — напомнила я и немного помолчала. — Беатрис, Деву призвал Господь, чтобы она исполнила Его волю. Ее судьбу нельзя сравнивать с нашей. Она стала священным сосудом и пожертвовала собой ради своей страны.
        Беатрис непристойно фыркнула, но я поняла, что завоевала неоспоримое очко в споре, который мы вели с детства. Внешне я оставалась полностью невозмутимой, как всегда в ответ на напыщенные речи Беатрис, но, едва представила, как моя неугомонная подруга, облаченная в ржавые доспехи, убеждает отряд солдат отправиться воевать за родину, меня разобрал смех.
        - Вот, теперь ты надо мной смеешься! — воскликнула она.
        - Нет-нет. — Я с трудом подавила веселье. — Вовсе нет. Я просто подумала: встреться тебе Дева, ты бы не колеблясь пошла за ней.
        - Именно! — Она вскочила на ноги. — Выкинула бы в окно книги и шитье и вскочила бы на первую попавшуюся лошадь. Это же просто чудо — делать что хочешь, сражаться за свою страну, спать под открытым небом на голой земле!
        - Ты преувеличиваешь, Беатрис. Крестовые походы куда тяжелее, чем говорит нам история.
        - Возможно, но, по крайней мере, мы бы хоть что-то делали!
        Я посмотрела на ее руки, словно сжимающие оружие.
        - Уж в таких-то лапищах ты наверняка смогла бы держать меч, — поддразнила я Беатрис.
        Она выпятила подбородок:
        - Это ты принцесса, а не я. Тебе пристало владеть мечом.
        Меня вдруг охватил холод, словно день внезапно сменился ночью. Я поежилась и негромко сказала:
        - Вряд ли я сумела бы возглавить армию. Наверняка это ужасно — видеть, как твоих соотечественников рубят враги, и знать, что смерть может в любое мгновение настичь и тебя. К тому же, — я подняла руку, не давая Беатрис возразить, — вряд ли стоит возвеличивать Орлеанскую деву в качестве примера для нас. Она сражалась за своего принца лишь ради того, чтобы погибнуть жестокой смертью. Подобной судьбы я не пожелаю никому, и уж определенно не себе. Может, тебе это и кажется скучным, но я лучше выйду замуж и рожу детей, в чем и состоит мой долг.
        Беатрис пронзила меня взглядом:
        - Долг — для слабых. Только не говори, будто тоже об этом не думала. Ту историю о рыцарях-крестоносцах из нашей библиотеки ты проглотила, словно марципан.
        Я натянуто рассмеялась:
        - Ты и впрямь неисправима.
        В этот момент подъехали Альфонсо и дон Чакон. Вид у гувернера был весьма озабоченный.
        - Ваше высочество, сеньорита де Бобадилья, вам не стоило скакать столь быстро. Вы могли пострадать. Кто знает, что может таиться в здешних сумерках?
        В голосе его слышался страх. Хотя короля Энрике, казалось, вполне устраивало наше пребывание в Аревало, вдали от двора, его тень преследовала нас постоянно. Я настолько привыкла к угрозе похищения, что перестала обращать на нее внимание. Однако Чакон делал все, чтобы нас защитить, и к любой возможной опасности относился более чем серьезно.
        - Простите меня, — сказала я. — Я виновата. Не знаю, что на меня нашло.
        - Как бы то ни было, я весьма впечатлен, — заметил Альфонсо. — Кто бы мог подумать, что ты окажешься такой амазонкой, сестрица?
        - Амазонкой? Уж точно нет. Я просто испытывала мастерство Канелы. Конь отлично себя проявил, не так ли? Он намного быстрее, чем можно судить по его размерам.
        - Верно, — улыбнулся Альфонсо. — И ты тоже отлично себя показала.
        - А теперь пора возвращаться, — сказал Чакон. — Уже почти ночь. Поедем по главной дороге, и на этот раз без скачек галопом, ясно?
        Снова сев на лошадей, мы с Беатрис последовали в сумерках за моим братом и Чаконом. Я с облегчением отметила, что Беатрис предпочла не капризничать, спокойно шла шагом рядом со мной. И все же, когда мы подъезжали к Аревало под покрытым коралловыми прожилками небом, я опять вспомнила наш разговор и, несмотря ни на что, подумала о том, каково это — быть мужчиной.
        Глава 2
        В замке было необычно пусто для этого времени. Едва войдя в большой зал и увидев, что длинный, покрытый царапинами стол, что стоял в центре комнаты, до сих пор не накрыт к ужину, я почувствовала — что-то случилось. Альфонсо и Чакон расседлывали и чистили лошадей в конюшне. Пока Беатрис снимала с меня плащ, я взглянула на очаг. Огонь еще не разжигали. Единственный свет давали лишь шипящие факелы на стене.
        - Интересно, куда все подевались? — как можно небрежнее сказала я, потирая саднящие от поводьев ладони. — Я думала, донья Клара накинется на нас с упреками.
        - И я, — нахмурилась Беатрис. — Слишком уж тихо.
        Я подумала, не заболела ли моя мать, пока мы катались верхом, и почувствовала угрызения совести. Мне следовало оставаться в замке, а не исчезать столь стремительно, не сказав никому ни слова.
        В зал вошла моя гувернантка, направилась к нам.
        - Вот она, — прошептала Беатрис, но я сразу же поняла, что тревога на лице няни связана не с нами. Если донью Клару поначалу и рассердила наша эскапада, то сейчас речь шла о чем-то куда более важном.
        - Наконец-то, — сказала донья Клара без обычной для нее колкости. — Где вы были, во имя всего святого? Ее величество, твоя мать, хотела тебя видеть.
        Мать хотела меня видеть. Сердце забилось сильнее, и словно издалека я услышала голос Беатрис:
        - Мы были с его высочеством, донья Клара. Помните? Мы говорили, что…
        - Я знаю, с кем вы были, — прервала ее моя няня, — дерзкое дитя. Я спрашивала, где вы были. Вас не было три с лишним часа, если не заметили.
        - Три часа? — Я уставилась на нее. — Но мне показалось…
        Я замолчала, встретившись с ее мрачным взглядом.
        - Что-то случилось? Мама?..
        Донья Клара кивнула:
        - Пока ты гуляла, пришло письмо, которое крайне ее огорчило.
        Внутри у меня все сжалось, и я потянулась к руке Беатрис.
        - Послание из королевского дворца, — сообщила донья Клара. — Я сама забрала письмо у курьера и видела печать. Курьер не стал ждать ответа — сказал, в том нет необходимости. Когда сеньора прочитала письмо, она столь расстроилась, что нам пришлось приготовить ей отвар из ноготков и ревеня. Донья Эльвира пыталась заставить ее выпить, но та никого к себе не подпускала. Ушла в свои покои и захлопнула дверь.
        Беатрис молча сжала мою ладонь. Слова излишни. Если письмо пришло из дворца, в нем не могло быть добрых вестей.
        - Письмо, сейчас, — продолжала донья Клара, — можешь себе представить? После десяти лет молчания! Конечно, она расстроена. Мы прожили здесь столько лет и ни разу не получили приглашения, словно бедные родственники или обуза, от которой решили избавиться. Лишь Каррильо счел нужным присылать нам обещанное содержание, и даже он, Принц Церкви, не в состоянии выбить золото из казны. И вообще, если бы не скотина и урожай, мы бы умерли с голоду. Посмотри вокруг. Нам нужны новые гобелены, ковры на пол, не говоря уже об одежде. Его величество король об этом осведомлен. Он знает, что двое детей не могут питаться одним лишь святым духом и надеждой.
        В ее горячности не было ничего необычного; собственно, жалобы на нашу бедность я слышала столь часто, что почти перестала обращать на них внимание. И тем не менее с моих глаз вдруг словно сошла пелена, я увидела покрытые пятнами плесени и выцветшими портьерами стены, покоробившиеся половицы и разваливающуюся мебель, будто в убогом деревенском доме, а не в жилище вдовствующей королевы Кастилии и ее детей.
        И все же это был мой дом, единственный, который я знала. Я содрогнулась, внезапно вспомнив одетые в бархат фигуры, промелькнувшие в мимолетном видении на гребне горы. Похоже, я не забыла тот далекий королевский двор, где когда-то жила моя семья…
        Как жаль, что я не могу сейчас сходить в часовню — немного побыть одной и подумать. Несмотря на холод и аскетический вид, часовня всегда давала мне утешение в трудную минуту: достаточно было преклонить колени и сложить руки, чтобы обрести покой и сосредоточиться, даже если мне не хватало сил по-настоящему помолиться.
        - Ты должна пойти к ней, — сказала донья Клара.
        Мысленно вздохнув, я кивнула и направилась вместе с Беатрис через зал к лестнице, что вела на второй этаж. На площадке мы встретили старшую фрейлину моей матери, донью Эльвиру. Та сидела на табурете, но, увидев нас, поспешно встала.
        - О Изабелла, дитя мое! — Она прижала ко рту покрытую коричневыми пятнами руку, едва сдерживая слезы.
        У бедной доньи Эльвиры всегда были глаза на мокром месте; я никогда еще не встречала женщину, которая плакала столь обильно и часто, как она.
        Я коснулась ее худого плеча, успокаивая. Преданная служанка приехала из Португалии вместе с моей матерью и оставалась рядом с ней во времена всех испытаний, но, как справиться с мучившими королеву припадками, она не ведала до сих пор. На самом деле в замке этого не знал никто, кроме меня.
        - Не волнуйтесь, — мягко сказала я.
        Эльвира вытерла слезы с морщинистых щек:
        - Когда пришло письмо… пресвятая дева, тебе надо было ее видеть. Она просто обезумела, кричала и плакала. О, это было ужасно! А потом она… она захлопнула дверь и никого не подпускала, даже меня. Я умоляла ее выпить отвар, чтобы отдохнуть и успокоиться, пока ты не вернешься, но она приказала мне уйти. Сказала, что никто, кроме самого Господа, теперь не может ей помочь.
        - Я о ней позабочусь, — пообещала я. — Идите приготовьте еще отвара. Только прежде, чем его принести, немного подождите.
        Я снова ободряюще улыбнулась, глядя ей вслед, и лишь затем повернулась к двери спальни. Как же не хотелось туда входить. Хотелось бежать прочь.
        - Подожду здесь, — сказала Беатрис, — на случай, если понадоблюсь тебе.
        Глубоко вздохнув, я взялась за засов. Внутренний замок сняли некоторое время назад, после того как мать заперлась в спальне во время припадка. Она оставалась там два дня с лишним, и в конце концов дону Чакону пришлось взломать дверь.
        Следы ее ярости я увидела сразу же, войдя в комнату. По полу были разбросаны разбитые флаконы, бумаги, содержимое опрокинутых сундуков. Несколько раз моргнув, чтобы глаза привыкли к полумраку, я шагнула вперед. Моя нога наткнулась на какой-то предмет, тот со звоном покатился по полу, тускло отсвечивая и оставляя за собой влажный след.
        Кубок с отваром доньи Эльвиры.
        - Мама! — сказала я. — Мама, это я, Изабелла.
        До меня долетел слабый запах плесени, обычный для старого замка, под которым протекала река. В темноте начали возникать знакомые очертания. Я различила провисшую кровать, парчовые занавески, что касались устланного тростником пола, ткацкий станок, веретено на прялке возле разбитого окна, незажженную жаровню, а в нише — обитый тканью трон матери, забытую реликвию под балдахином с гербами Кастилии и ее родной Португалии.
        - Мама? — Голос мой дрогнул, и я сжала кулаки, убеждая себя, что бояться нечего.
        Мне приходилось делать это и прежде. Лишь я одна могла увести королеву от опасной грани, а оказывалась она там не раз. Из всех в нашем хозяйстве только я могла ее успокоить, вселить в нее разум, когда ее охватывал припадок. И ни разу она не причиняла мне вреда.
        Послышался шорох ткани, и в тени возле кровати я различила силуэт матери. Вдруг вспомнилась кошмарная ночь, когда умер мой отец, и мне показалось, будто я вижу призрак кондестабля.
        - Мама, я здесь. Выходи. Скажи, что тебя напугало?
        Она осторожно двинулась вперед. Растрепанные волосы обрамляли бледное лицо, длинные белые пальцы мяли платье.
        - Hija mia, он здесь. Снова явился, мой мучитель.
        - Нет, мама. Это всего лишь ветер.
        Я подошла к буфету, щелкнула кремнем, чтобы зажечь свечу, но мать вскрикнула:
        - Нет, не надо света! Он меня увидит! Он…
        Крик оборвался, когда я повернулась к ней, держа в ладонях зажженную свечу. Дрожащий круг света отбрасывал тени высоко на стены.
        - Видишь, мама? Здесь никого нет, только ты и я.
        Ее зеленовато-голубые глаза расширились, обшаривая взглядом комнату, словно она ожидала увидеть таящегося в углу мучителя. Я уже собиралась осторожно отойти назад, когда она внезапно обмякла. Облегченно вздохнув, я поставила свечу в подсвечник и помогла матери сесть в кресло. Подвинув табурет, устроилась рядом, взяв ее ледяные ладони в свои.
        - Знаю, ты мне не веришь, — сказала она, и я почувствовала в ее голосе эхо страха. — Но он был здесь. Я видела, как он стоял у окна и смотрел на меня. Так же, как раньше, когда был жив и хотел показать, насколько он властен над твоим отцом.
        - Мама, кондестабль Луна мертв. Здесь никого нет, и никто не сделает тебе ничего плохого, обещаю.
        Она высвободила свою руку из моей:
        - Как ты смеешь такое обещать? Ты ничего не знаешь и не понимаешь. Никто из мертвых не способен здесь появиться. Но он — может. Он знает — кровавый долг должен быть уплачен.
        По коже у меня побежали мурашки.
        - Мама, о чем ты? Какой долг?
        Она словно меня не слышала.
        - У меня не было выбора, — сказала она. — Кондестабль забрал у меня твоего отца. Он был чудовищем, демоном. Увел моего собственного мужа, но во всем обвиняли меня. Гранды, народ, твой отец — все говорили, что это моя вина. Хуан твердил мне, что тоже хотел бы умереть в тот день, лишь бы остаться вместе со своим любимым другом. Так и случилось — он умер. Даже не пытался жить — ради меня, ради детей. Предпочел этого… это чудовище.
        Мне не хотелось выслушивать подобное. Слова эти не предназначались для моих ушей, ведь я не духовник королевы. Но здесь больше никого не было, и следовало ее хоть немного успокоить, чтобы она подпустила меня к себе. И еще — письмо, главная причина маминой истерики. Требовалось выяснить, о чем там говорилось.
        - Папа умер от болезни, — запинаясь, сказала я. — Просто так вышло. Он болел. У него была лихорадка и…
        - Нет! — Она поднялась на ноги. — Он хотел умереть! Выбрал смерть, чтобы сбежать от меня. Пресвятая дева, вот почему я не знаю покоя, вот почему живу день за днем в бесконечных муках. Если бы я так не поступила, Хуан мог бы жить. Я оставалась бы королевой, и мы занимали бы положение, принадлежащее нам по праву!
        Словно совсем рядом, я услышала женский шепот: «Его убила Португальская Волчица… Португальская Волчица погубила кондестабля Луну».
        Мать уничтожила друга моего отца. Вот почему теперь считала, будто ее преследует призрак, вот отчего постоянно становилась жертвой жутких припадков. Она считала, что кровавый долг лежит на ней самой.
        Я заставила себя встать:
        - Здесь холодно. Давай зажгу жаровню.
        - Да! Почему бы и нет? Зажги огонь. Или еще лучше — принеси факелы и подожги замок. Хоть почувствую вкус того, что ожидает меня в аду. — Она снова начала расхаживать по комнате. — Боже милостивый, что мне делать? Как мне тебя защитить?
        Мать развернулась кругом, и я замерла, готовясь к худшему. Однако она не закричала, не стала бессвязно бормотать или царапать себя, как бывало прежде, лишь достала из кармана платья помятый пергамент и бросила мне. Я подобрала его с полу, повернулась к свече, поймав себя на том, что невольно затаила дыхание. В тишине, нарушаемой лишь завыванием ветра за окном, я начала читать. Письмо было от короля Энрике. Его жена, королева Жуана, родила дочь. Девочку окрестили Иоанной, в честь матери.
        - Энрике добился невозможного, — сказала мать. — У него появилась наследница.
        Я ошеломленно подняла взгляд:
        - Есть повод отпраздновать.
        - О да, — рассмеялась она, — будет пир горой! Они отметят мой конец. Все, за что я сражалась, потеряно навсегда. У меня нет ни короны, ни двора; твой брат Альфонсо лишится наследства. А потом они придут и заберут тебя и Альфонсо, оставив меня здесь гнить в одиночестве, забытую всеми.
        - Мама, это неправда. В письме лишь объявляется о рождении ребенка и ничего не говорится о том, что нас должны куда-то забрать. Ты переутомилась. Давай вместе поищем утешения.
        Положив письмо в карман, я подошла к молитвенной скамье. Это был ритуал, который мать внушила мне с детства, — каждый вечер мы молились вместе.
        Я уже взялась за перламутровую шкатулку, где хранились четки, когда послышался голос матери:
        - Нет, больше никаких молитв. Бог меня не слышит.
        Я застыла:
        - Это… это богохульство. Бог всегда слышит.
        Слова мои, однако, прозвучали не слишком убежденно, и это повергло меня в ужас. Я почувствовала, как на меня наваливается нечто, чего я не способна понять, но что создает между мной и матерью глубокую трещину, и едва не вскрикнула, услышав осторожный стук в дверь. На пороге стояла Эльвира с кубком в руке. Я взяла у нее отвар, и она вопросительно посмотрела на меня. Когда я повернулась, мать снова стояла у кровати, наблюдая за мной.
        - Ах, — сказала она, — наконец-то пришло мое забвение.
        - Это поможет заснуть. Мама, тебе нужно отдохнуть.
        Я подошла к ней, и она послушно выпила отвар, после чего легла на смятые простыни. Она сильно постарела, глаза казались слишком большими на осунувшемся лице, в углах когда-то нежных губ пролегли морщины. Ей было всего тридцать три года — еще молодая женщина, — но казалось, она провела в этой одинокой цитадели тысячу лет.
        - Теперь поспи, — сказала я. — Я здесь и никуда не уйду. Отдыхай, и все будет хорошо.
        Веки ее дрогнули. Я начала напевать под нос песенку, которую знают все дети:
        - Duerme, pequena mia; duerme feliz. Los lobos aullan fuera pero aqui me tienes а mi… (Спи, малышка, спи спокойно. Волки воют за окном, но я здесь, с тобой…)
        Глаза ее закрылись. Она вздрогнула и что-то пробормотала. Я наклонилась ближе, пытаясь расслышать.
        - Я сделала это ради тебя, — сказала она. — Ради тебя и Альфонсо. Убила Луну, чтобы спасти тебя.
        Я неподвижно сидела рядом с матерью, погрузившись в воспоминания о той давней ночи, когда мы бежали из Вальядолида. Никогда не размышляла над тем, какие события привели к нашему изгнанию, но теперь понимала ужасную тайну, что разрывала душу матери.
        Я смотрела на спящую, и мне хотелось за нее помолиться. Она была не права, ей тоже следовало это сделать. Бог всегда заботился о нас, особенно в самые тяжкие часы. Но я не могла избавиться от мысли, что может наступить время, когда и мне придется совершить невообразимое и тень моих деяний будет преследовать меня целую вечность.
        Беатрис ждала снаружи, сидя на табурете. Увидев меня, она вскочила на ноги. Рядом стоял мой брат.
        - Я слышал, мама плохо себя чувствует, — сказал он. — Она?..
        Я кивнула:
        - Ей очень плохо. Надо развлечь ее, побыть рядом. Мы ей сейчас нужны.
        - Конечно. Все, что скажешь, — ответил он.
        Но я знала: брат предпочел бы остаться в стороне, полностью отдавшись оружию и верховой езде. Альфонсо никогда не понимал, почему мать так себя ведет, почему ее пылкие объятия и веселье могут внезапно смениться припадками, что подобны завывающим над равнинами снежным бурям. Я всегда чувствовала: он ее боится, — и делала все, чтобы защитить его от истерик матери. Когда он неловко поцеловал меня в щеку и начал спускаться по лестнице, я встретилась взглядом с Беатрис. Смятое письмо лежало в моем кармане словно камень.
        «Они придут. Заберут тебя и Альфонсо».
        Хотя вся моя душа желала обратного, я понимала — это может оказаться правдой.
        Следовало подготовиться.
        Глава 3
        Последующие дни прошли без происшествий, не оправдав моего беспокойства. Письмо короля я спрятала в сундуке у себя в комнате. Естественно, Беатрис постоянно о нем расспрашивала, и в конце концов я не выдержала и дала ей прочитать. Она удивленно посмотрела на меня и, вероятно, впервые в жизни лишилась дара речи. Интересоваться ее мнением я не стала, ибо мысли мои были заняты предчувствием необратимых перемен.
        Все свободное время я посвящала матери. Припадков и вспышек ярости больше не случалось. Несмотря на худобу, бледность и отсутствие аппетита, она радовалась, как ребенок, каждый раз, когда мы с Альфонсо навещали ее.
        Я была весьма тронута, узнав, что мой брат сделал над собой усилие и выучил для матери португальскую песню, которую с удовольствием исполнил, несмотря на свой не слишком мелодичный голос. Брат не обладал особыми музыкальными талантами, но, когда он пел на родном языке матери, я заметила, как смягчились ее черты и к ней вернулась увядшая красота. Одетая в старомодное придворное платье, она постукивала в такт мелодии пальцами в потускневших перстнях. Ноги ее двигались под подолом платья, словно в замысловатом танце, в котором мама когда-то достигла совершенства, виртуозно танцуя под раскрашенными карнизами больших залов, где она была самой могущественной и популярной женщиной.
        Когда Альфонсо закончил, высоко подняв голову и широко разведя руки, королева неистово зааплодировала, словно желая наполнить комнату собственной радостью, а затем махнула рукой мне:
        - Танцуй, Изабелла! Танцуй с братом!
        Беатрис заиграла на маленьком струнном cavaquinho,[9 - Португальский музыкальный инструмент (исп.).] и мы с Альфонсо взялись за руки и закружились в танце. Брат постоянно наступал мне на ноги и застенчиво улыбался, лицо его раскраснелось от напряжения, но все же он не останавливался.
        - Драться на canas[10 - Тростниковые копья (исп.).] куда проще, — шепнул он мне, и я улыбнулась, почувствовав его уязвленную мужскую гордость.
        Альфонсо предпочел бы продемонстрировать собственную ловкость верхом на коне, с острым колом для охоты в руках, чем рисковать запутаться в собственных ногах на глазах у семьи. Я же, напротив, обожала танцевать, ибо в жизни у меня было мало других удовольствий, и к глазам моим подступили слезы радости, когда мать вскочила с кресла, схватила за руки нас обоих и закружилась вместе с нами в ошеломительном танце.
        - Вот! — воскликнула она, пока мы переводили дух. — Вот как надо! Вам следует научиться хорошо танцевать, дети мои. В ваших жилах течет кровь Португалии, Кастилии и Леона, и жеманные придворные Энрике никогда не смогут вас опозорить.
        Упоминание о придворных повисло в воздухе, словно облако едкого дыма, но мать, похоже, не заметила своей оговорки. Сияя от счастья, она выслушала аплодисменты доньи Клары, Эльвиры и Беатрис, а затем Альфонсо показал нам свое искусство владения мечом, совершил ряд выпадов и обманных ударов посреди комнаты под смех матери и возгласы доньи Клары, чтобы он был поосторожнее и не проткнул случайно одну из съежившихся от страха собак.
        Позже, когда я поцеловала мать на ночь после совместной вечерней молитвы, к которой мы, к моему немалому облегчению, снова вернулись, она прошептала:
        - Хороший был сегодня день, Изабелла. Стоит лишь его вспомнить, и мне кажется, будто я смогу вынести что угодно.
        То был первый намек на нашу общую тайну. Мать обняла меня, и я поклялась, что сделаю все возможное, чтобы отогнать прочь угрожающую нашей семье тьму.
        Несколько дней спустя она объявила о намерении нанести визит в цистерцианский монастырь Санта-Ана в Авиле. Мы уже не раз туда наведывались, я даже брала уроки у монахинь после того, как мать научила меня грамоте. То было одно из моих любимых мест: уединенные галереи, внутренний дворик с фонтаном, грядки с ароматными травами в саду, шелест монашеских одеяний по каменным плитам всегда наполняли меня умиротворением. Благочестивые сестры славились рукоделием, и их прекрасные алтарные занавесы украшали самые знаменитые соборы мира. Я проводила в их обществе многие часы, обучаясь искусству вышивки и слушая бормотание монахинь.
        Донья Эльвира беспокоилась, что путешествие может оказаться утомительным для матери, но донья Клара заявила, что идея превосходная, и помогла нам собраться в дорогу.
        - Вашей матери именно это и нужно, — сказала моя няня. — Среди сестер она почувствует себя лучше, а поездка для нее куда целебнее, чем вонючие зелья Эльвиры.
        Мы отправились в путь на рассвете вместе с доном Бобадильей и четырьмя слугами. Альфонсо, несмотря на его протесты, в последний момент оставили дома под присмотром доньи Клары и дона Чакона, строго наказав ему взяться за учебу, поскольку принц начал чересчур лениться. Я ехала верхом на Канеле, который радостно заржал, увидев меня, и жадно проглотил несколько кусочков кислого яблока из моих рук. Для королевы оседлали старую и послушную кобылу. Лицо матери обрамляла тонкая кремовая вуаль, она оживляла ее лицо и подчеркивала синеву глаз. Донья Эльвира с мрачным видом тряслась рядом с ней на муле, наотрез отказавшись от паланкина. Столь же мрачная Беатрис сидела в седле своего коня, уставившись куда-то в пространство.
        - Я думала, тебе хотелось приключений, — сказала я ей, пряча улыбку.
        - Приключений? — бросила она в ответ. — Какие забавы можно найти в монастыре Святой Анны? Разве что тонкие простыни и чечевичную похлебку.
        Она была права, мысль о поездке в Авилу меня радовала. Если Беатрис, вне всякого сомнения, ждала мгновенных перемен, вызванных письмом, то я с каждым днем вздыхала все с большим облегчением, полагая, что таковых не предвидится. И тем не менее понимала, что моя подруга терпеть не может однообразия. По мере того как Беатрис выходила из подросткового возраста, превращаясь, вопреки собственному желанию, в красивую молодую женщину, она становилась все беспокойнее, хотя никто из нас не осмеливался сказать об этом вслух. Я слышала, как донья Клара вполголоса говорила донье Эльвире, что девушкам вроде Беатрис нужно раннее замужество, чтобы остудить их чересчур горячую кровь, но Беатрис, казалось, не замечала знаков внимания со стороны мужчин, равнодушно проходила мимо свистевших ей вслед слуг. Вечерами в наших комнатах она со смятением разглядывала свои растущие груди и становящиеся шире бедра — свидетельство того, что вскоре она уже не сможет делать вид, будто женственность над ней не властна.
        - Ты могла бы попросить дона Бобадилью взять тебя с собой в город, — предложила я, доставая из седельной корзины завернутые в тряпицу хлеб и сыр, дорожный обед от доньи Клары. — Кажется, донья Эльвира хотела что-то купить. Вчера говорила про ткань для новых платьев и плащей.
        - Да, и тогда папа сможет устроить нам невыносимо долгую прогулку вокруг стен Авилы, — ответила Беатрис. — Будто я уже сто раз этого не видела.
        Я протянула ей ломоть свежевыпеченного хлеба:
        - Хватит дуться. У тебя лицо на кислое яблоко похоже.
        При упоминании яблока Канела навострил уши. Я погладила его по шее. Альфонсо прав: хотя мулы и считались лучшими верховыми животными для незамужних девиц, мои дни езды на недоконях безвозвратно закончились.
        Скорчив гримасу, Беатрис съела хлеб и сыр, затем наклонилась ко мне и сказала:
        - Можешь притворяться как угодно, но я знаю — тебе не меньше моего любопытно, что означает то письмо от короля. Я видела, как ты открывала сундук и заглядывала в него ночью, думая, будто я сплю. Наверняка прочла письмо столько же раз, сколько я видела стены Авилы.
        Я потупила взгляд, думая, что сказала бы Беатрис, поведай я ей, какую тревогу на самом деле внушает мне то письмо.
        - Конечно, мне интересно, — ответила я, понизив голос, чтобы ехавшая впереди мать меня не услышала. — Но, возможно, король хотел лишь сообщить нам, что королева родила дочь.
        - Думаю, да. Но не забывай — сперва его наследником был Альфонсо, и многие утверждают, будто Энрике бесплоден. Возможно, ребенок не его.
        - Беатрис! — чересчур громко воскликнула я.
        Мать обернулась, и я улыбнулась и быстро сказала:
        - Она хочет съесть весь хлеб.
        Мать неодобрительно посмотрела на Беатрис.
        Как только она отвернулась, я прошипела:
        - Как ты можешь такое говорить? Или, еще лучше, где ты вообще такое слышала?
        Она пожала плечами:
        - Слуги сплетничают. Они ходят на рынок, общаются с торговцами. Если честно, это даже не тайна. Все в Кастилии только об этом и говорят — будто королева родила, чтобы избежать того, что случилось с первой женой Энрике. Или ты забыла — его брак с Бланкой Наваррской распался из-за того, что за пятнадцать лет она так и не смогла родить ребенка? Заявляла, что король ни разу не исполнил супружеского долга, но тот утверждал, будто ему помешало некое колдовство. Так или иначе, супругу отправили прочь, и ее место заняла новая королева из Португалии, которая приходится племянницей твоей матери и знает, что двое детей ее тетушки могут однажды поступить с ней так же, как Энрике поступил с твоей матерью.
        Я уставилась на нее:
        - Чушь! Никогда не верила пустопорожним слухам и тебе не советую. Скажи честно, Беатрис, что на тебя нашло?
        Я отвернулась, глядя на приближающиеся стены Авилы. Впечатляющая стена с восьмьюдесятью восьмью укрепленными башнями, что были возведены столетия назад для защиты Авилы от набегов мавров, змеиным кольцом окружала город. Расположившись на отмеченном огромными валунами каменном утесе, где не росли деревья, Авила сурово смотрела с высоты на провинцию-тезку, и строгие башни ее алькасара и собора, казалось, пронзали лазурное небо.
        Несмотря на заявление Беатрис, что все это она уже видела много раз, моя фрейлина приподнялась в седле, на щеках проступил румянец. Я надеялась, что волнение при виде города отвлечет ее от сплетен и рассуждений, которые, подслушай нас кто, не принесли бы нам ничего, кроме вреда.
        Проехав через арку ворот, мы направились к северо-восточной окраине города, где находился монастырь. Вокруг шли по своим делам тысячи людей, слышались крики торговцев и грохот повозок по булыжной мостовой. Но я почти ничего не замечала, размышляя над словами Беатрис. Казалось, я не могу убежать от тени, которую надеялась оставить позади, в Аревало.
        Настоятельница, предупрежденная заранее о высочайшем визите, встретила нас во дворе монастыря. Пока дон Бобадилья и слуги занимались лошадьми, нас провели в общий зал, где уже ждал обед. Беатрис ела так, будто страшно проголодалась, хотя нам подали всего лишь чечевичную похлебку с кусочками свинины, после чего ушла с доньей Эльвирой, надеясь уговорить отца взять их с собой в город. Я осталась с матерью в часовне. А потом, когда ее величество удалилась побеседовать с настоятельницей, давней подругой, которая заведовала монастырем по королевскому указу, я отправилась побродить по саду.
        Меня окружали лимонные и апельсиновые деревья. Несколько монахинь, что молча вспушивали землю, кротко улыбнулись мне, пока я шла по извивающейся тропинке, вдыхая запах розмарина, тимьяна, ромашки и других ароматных трав. Я потеряла чувство времени, грелась в лучах солнца, падавших на ухоженную землю, которая снабжала монахинь почти всем необходимым; им никогда не приходилось покидать благословенные стены. Казалось, будто последних нескольких недель вообще не существовало. Здесь, в Санта-Ане, трудно поверить, что может случиться нечто дурное и в эту мирную обитель вдруг вторгнется внешний мир со всеми его испытаниями и интригами.
        Подойдя к стене, что граничила с аккуратными овощными грядками, я взглянула на стоящую рядом церковь и остановилась. Высоко на шпиле виднелось переплетение веток — одинокое гнездо расположилось на головокружительной высоте.
        - Аистиха — хорошая мать. Она умеет защитить своих птенцов, — послышался чей-то голос.
        Судорожно вздохнув, я повернулась и увидела перед собой до боли знакомое лицо человека, которого никак не ожидала здесь встретить. Вспомнила, как он взял меня на руки и вынес из смертной комнаты отца в ночь…
        - Монсеньор архиепископ, — прошептала я и присела в реверансе из уважения к святому сану.
        Он улыбнулся, обнажив кривые зубы, никак не подходившие к его румяным щекам, толстым губам и крючковатому носу. Столь же контрастировали его ласковый голос и пронизывающий взгляд.
        - Изабелла, дочь моя, как же ты выросла.
        Мысли мои лихорадочно сменяли друг друга. Что делает в Санта-Ане архиепископ Каррильо Толедский? Почему он приехал сюда именно тогда, когда здесь оказались мы? Что-то подсказывало мне — о простой случайности не может быть и речи.
        - У тебя такой вид, будто ты увидела привидение, — усмехнулся он. — Неужели забыла меня?
        - Нет, конечно же нет, — в смятении пробормотала я. — Простите. Я просто… не ожидала вас здесь встретить.
        Он наклонил большую голову:
        - Почему бы и нет? Архиепископы часто совершают путешествия во благо своих братьев во Христе, а здешние сестры всегда были ко мне добры. К тому же я решил, что лучше будет встретиться с твоей матерью вдали от Аревало. Мы с королевой только что о многом говорили, и, когда я сказал, что хотел бы видеть тебя, она ответила, что ты пошла в сад.
        - С моей матерью? — Я уставилась на него. — Она… она знала, что вы будете здесь?
        - Конечно. Мы много лет переписываемся. Она постоянно сообщает мне об успехах твоего брата и твоих собственных. Кстати, я удивлен, что ты одна. Где дочь Бобадильи?
        Архиепископ огляделся вокруг, взмахнув алой мантией с белым крестом, приложил руку ко лбу. Работавшие в саду монахини тайком ускользнули, и теперь, когда остались только я и он, мне показалось, будто воздух наполнился острым запахом шерсти, пота, лошадей и еще одним, дорогим мускусным. Мне не был прежде знаком аромат благовоний служителя церкви, и отчего-то он показался мне неуместным.
        - Беатрис поехала в город купить ткани, — сказала я.
        - Ах вот как! — Улыбка его стала шире. — Но мне говорили, будто вы с ней неразлучны.
        - Да, мы росли вместе. Она моя спутница и подруга.
        - Верно. Без друзей никак, особенно в таком месте, как Аревало.
        Он замолчал, устремил на меня пронизывающий взгляд, сложив руки на округлом животе. Я невольно уставилась на его ладони. Это не были руки служителя церкви — белые, ухоженные и мягкие. Несмотря на полагающийся ему по сану перстень с печатью, пальцы его загорели на солнце и были покрыты шрамами, а под ногтями чернела земля, словно у крестьянина.
        Или воина.
        Сухой смешок вновь заставил меня взглянуть ему в лицо.
        - Вижу, ты столь же наблюдательна, как и скромна. Подобные качества сослужат добрую службу при дворе.
        При дворе…
        Сад словно превратился в хрупкий нарисованный задник.
        - При дворе? — услышала я собственный голос.
        Каррильо указал на каменную скамью:
        - Садись. Похоже, я тебя встревожил, хотя это и не входило в мои намерения. — Он опустился на скамью рядом со мной и негромко заговорил: — Тебе это может показаться странным, учитывая, сколько прошло времени, но его величество король недавно проявил интерес к тебе и твоему брату, поручив мне лично удостовериться, в каких условиях вы живете. Потому я и здесь.
        Сердце мое подпрыгнуло под корсажем. Я глубоко вздохнула, пытаясь сосредоточиться:
        - Как видите, у меня все хорошо. И у брата тоже.
        - Да. Жаль, что инфант Альфонсо не смог приехать, но мне говорили, он недобросовестно относится к урокам и его оставили учиться.
        - Не такой уж он и нерадивый, — быстро сказала я. — Просто иногда отвлекается. Обожает бывать на природе, ездить верхом, охотиться, ухаживать за животными, а мне… мне больше нравится учиться. Конечно, ездить верхом я тоже люблю, но провожу больше времени над книгами, чем он.
        Я понимала, что своим бессвязным лепетом лишь пытаюсь предотвратить неизбежное. Архиепископ никак не реагировал, не сводя с меня внимательного взгляда. Что-то в его глазах беспокоило, хотя я и не знала, что именно. Внешне он нисколько не изменился, все тот же, каким я запомнила его в детстве, — рослый и располагающий к себе, благожелательный и заслуживающий доверия человек, который защитил мою мать в трудную минуту.
        И все же мне хотелось, чтобы он ушел. Я не желала слышать того, что он собирался сказать.
        Боялась, что моя жизнь полностью изменится.
        - Рад, что у вас все хорошо, — сказал он, — тем более учитывая обстоятельства. И тем не менее наш король считает, что вы заслуживаете лучшего. В частности, он просил вас прибыть ко двору и нанести ему визит.
        Во рту у меня пересохло, и я сумела лишь тихо проговорить:
        - Конечно, для меня это большая честь. Но я вынуждена попросить вас передать его величеству, что мы не можем, ради нашей матери. Мы ее дети, и она в нас нуждается.
        Немного помолчав, архиепископ ответил:
        - Боюсь, не получится. Не хотелось бы об этом упоминать, но мне известно о… недомогании вашей матери. Его величество, естественно, ничего не знает, но если проведает, то может счесть, что в таком состоянии женщина не должна и далее обременять себя заботой о сыне и дочери, которые вступают в пору юности.
        Я с силой сжала руки, пытаясь подавить дрожь:
        - Мы… мы ничем ее не обременяем, монсеньор.
        - Никто этого и не говорил. Но вы — часть королевской семьи — жили вдали от двора с тех пор, как ваш сводный брат, король, вступил на трон. Он желает это исправить. — Архиепископ мягко дотронулся до моих стиснутых рук. — Дитя мое, я вижу, ты встревожена. Не облегчишь ли передо мной свою душу? Я служитель Господа, и все, тобой сказанное, останется в строжайшей тайне.
        Мне не понравилось прикосновение его тяжелой руки, и, не в силах сдержаться, я сердито бросила:
        - Мы много лет жили, не получая даже весточки от моего брата-короля, а теперь он вдруг пожелал видеть нас при дворе? Простите, но я не могу не усомниться в его искренности.
        - Понимаю. Но тебе нечего опасаться. У короля по отношению к вам нет дурных намерений; он просто желает, чтобы в столь важный период его жизни ты и Альфонсо были рядом. Тебе ведь хочется увидеть маленькую племянницу, верно? И королеве не терпится оказать тебе радушный прием. У тебя будут учителя, новые комнаты и платья. Альфонсо получит собственную прислугу. Пришла пора вам обоим занять свое место в мире.
        Он не сказал ничего такого, о чем бы я не думала с тех пор, как прочитала письмо короля. Казалось, я всегда знала — рано или поздно этот день наступит. Трагедия привела нас в Аревало, находившийся вдали от привычного нам мира, но королевским детям не пристало влачить существование в продуваемых всеми ветрами замках на краю света.
        - А что с нашей матерью? — спросила я. — Что будет с ней?
        - Его величество не собирается навсегда лишать вас матери. Как только вы обустроитесь при дворе, он пошлет и за ней. Но сперва вы с инфантом Альфонсо должны прибыть в Сеговию, чтобы отпраздновать рождение принцессы Иоанны. Король хочет, чтобы вы оба присутствовали на ее крещении.
        Я посмотрела на него:
        - Когда мы должны ехать?
        - Через три дня. Ваша мать все знает и понимает. Донья Клара, другие фрейлины и прислуга о ней позаботятся. Твоя подруга Беатрис, конечно, может поехать с тобой, и ты будешь писать из королевского дворца так часто, как только пожелаешь. — Он замолчал, и на миг мне показалось, будто на лице его промелькнула неприятная гримаса. — Сожалею, что встревожил тебя, но обещаю — при дворе ты ни в чем не будешь нуждаться. Я хочу, чтобы ты во всем положилась на меня, ибо я твой друг. Я поддерживал вашу мать все эти годы, чтобы вы могли оставаться с ней в Аревало, но даже мои возможности небеспредельны. В конце концов, я всего лишь слуга короля и должен выполнять его волю.
        - Понимаю. — Я встала и поцеловала его протянутую руку.
        Он положил ладонь мне на голову.
        - Милая моя инфанта, — пробормотал он, а затем повернулся и ушел, вздымая за собой мантию.
        «Услуга в обмен на услугу…»
        Вспомнив эти загадочные слова, сказанные много лет назад, я крепко стиснула край скамьи. Я не видела, как Беатрис вошла через открытую аркаду возле монастырских помещений по соседству с садом, вообще не замечала ее, пока не повернулась и не увидела, как моя фрейлина приседает в реверансе перед проходящим мимо Каррильо. Стоило тому уйти, как она подобрала юбки и побежала ко мне. Я расправила плечи, хотя мне казалось, что у меня подкашиваются ноги.
        - Dios mio! — тяжело дыша, воскликнула она. — Это ведь был архиепископ Каррильо? Чего он хотел? Что сказал тебе?
        Беатрис замолчала, вглядываясь в мое лицо.
        - Он пришел за тобой и Альфонсо, да? Забирает вас во дворец?
        Я уставилась туда, где только что скрылся архиепископ, а затем медленно кивнула. Подруга протянула ко мне руки, но я отодвинулась.
        - Нет, — пробормотала я. — Хочу побыть одна. Иди, прошу тебя. Присмотри за матерью. Я скоро приду.
        Я демонстративно отвернулась, оставив ее со страдальческим выражением на лице. Впервые я приказывала, зная, что это причинит ей боль. Но у меня не оставалось иного выхода. Мне было необходимо ее прогнать.
        Не хотелось, чтобы кто-то видел мои слезы.
        Глава 4
        Мы остались на ночь в Санта-Ане, в комнатах для высокопоставленных гостей на втором этаже монастыря. Матери выделили маленькую комнатку, а мы с Беатрис ночевали в соседней. Я не стала рассказывать о встрече с архиепископом, а мать и Беатрис ни о чем не спрашивали, хотя испытующий взгляд подруги преследовал меня весь вечер.
        На следующий день мы вернулись в Аревало. Мать ехала впереди с высоко поднятой головой, беседуя с доном Бобадильей. В нашу сторону она ни разу не взглянула. Едва мы добрались до замка, она направилась в свои покои, за ней поспешила донья Эльвира, нагруженная рулонами ткани, которую они с Беатрис купили в Авиле.
        Когда мы с Беатрис вошли в зал, по лестнице сбежал Альфонсо с луком и колчаном за спиной.
        - Наконец-то, — заявил он. Волосы его были взъерошены, пальцы перемазаны чернилами. — Я уже устал вас дожидаться. Пошли постреляем по мишеням перед ужином. Все эти дни я только и делал, что читал. У меня глаза болят. Нужно немного размяться.
        Я попыталась улыбнуться:
        - Погоди, Альфонсо, мне нужно сказать тебе кое-что важное. — Беатрис повернулась, собираясь уйти, но я положила руку ей на плечо. — Останься. Тебя это тоже касается.
        Я подвела обоих к столу. Альфонсо бросил лук, сел на жесткий деревянный табурет и нахмурился:
        - Ну что еще? Что-то случилось в Авиле?
        - Да. — Я немного помолчала, сглатывая комок в горле, а затем все рассказала, наблюдая за его лицом. Рядом неподвижно замерла Беатрис. Когда я закончила, Альфонсо какое-то время молчал, а затем сказал:
        - И о чем тут волноваться? Мы исполним наш долг, побываем на крещении, а потом нас отправят обратно.
        - Ты, похоже, не понял, — сказала я, бросив быстрый взгляд на Беатрис. — Каррильо говорил, что не знает, как долго мы будем отсутствовать. Возможно, мы вообще сюда больше не вернемся.
        - Конечно вернемся. — Альфонсо провел рукой по волосам. — Это наш дом. Энрике мы никогда прежде не интересовали, и вряд ли теперь что-то поменялось. — Он встал. — Так что, пойдем постреляем?
        Я открыла рот, собираясь возразить, но Беатрис пнула меня по ноге и покачала головой.
        - Иди, — сказала я Альфонсо. — Мы устали. Пойдем посмотрим, не нужно ли чего маме.
        - Ладно, дело ваше.
        Он взял лук и вышел. Тяжело вздохнув, я повернулась к Беатрис:
        - Брат не понимает, что это означает. Как его защитить, если он не хочет меня слушать?
        - Он еще мальчик, — сказала Беатрис. — Чего от него ожидать? Пусть думает, что ничего особенного не случилось. Считает, что едет в гости, а потом вернется. Откуда тебе знать, что будет потом? Возможно, он прав и все это ненадолго. Разве не может такого быть? В конце концов, Энрике никогда раньше не приглашал нас к себе.
        - Да, полагаю, вполне может быть и так, — тихо ответила я. — Прости меня за мое поведение в Санта-Ане. Я вовсе не хотела тебя обидеть. Ты моя единственная подруга, и я не имела права тебя прогонять.
        Она обняла меня:
        - За что извиняться? Ты моя инфанта. Я готова на край света отправиться, лишь бы служить тебе.
        - Похоже, нечто подобное нам и предстоит, — сказала я, высвобождаясь из ее объятий. — Мне нужно проведать мать.
        - Иди, а я начну собираться. — Когда я подошла к лестнице, Беатрис добавила: — Ты сильнее, чем тебе кажется. Помни об этом, Изабелла.
        Я отнюдь не чувствовала себя сильной, поднимаясь по ступенькам в покои королевы. Дверь была распахнута, и изнутри слышались голоса матери и доньи Эльвиры. Я приготовилась к худшему — к сцене, от которой могли бы рассыпаться камни Аревало, но, увидев меня в дверях, мать повернулась к разложенной на кровати ткани и воскликнула:
        - Смотри, Изабелла! Отличный материал для твоего нового платья, правда? Зеленая парча очень идет к белой коже.
        Я взглянула на Эльвиру — та, уныло шаркая ногами, вышла из комнаты. Мать повозилась с тканью, раскладывая рулоны, и развернула отрез черного дамаста.
        - А это, — сказала она, прикладывая ткань к себе и поворачиваясь перед медным зеркалом, — для меня. Вдовам полагается носить черное, но нигде ведь не сказано, что мы должны походить на ворон?
        Я не ответила. Она бросила ткань на кровать:
        - Что ты такая серьезная? Не нравится зеленая? Ладно, вот симпатичная серо-голубая. Вполне подойдет для…
        - Мама, — сказала я, — хватит.
        Она замерла, погрузив руки в груду ткани и не глядя на меня.
        - Не говори ничего, — прошептала она. — Ни слова. Я не смогу этого вынести.
        Я шагнула к ней:
        - Ты знала, что он будет там. Почему меня не предупредила?
        Она подняла взгляд:
        - А чего ты ожидала? Что я могла сделать? Я все поняла, как только пришло письмо, и сказала тебе тогда, что за вами рано или поздно придут. Это цена, которую я должна заплатить, мой долг. Но, по крайней мере, я выплачу его на своих условиях. Каррильо об этом позаботился.
        - На своих условиях? — Я осторожно взглянула на нее. — Мама, что это значит?
        - А ты как думаешь? Этот червяк Энрике не лишит моего сына права на престол. Он не поставит бастарда выше Альфонсо. Будь что будет, но мой сын, в жилах которого течет королевская кровь, должен стать королем.
        - Но у Энрике теперь есть дочь, и ее объявят наследницей. Ты же знаешь, что Кастилия не соблюдает салический закон, — здесь принцесса может унаследовать трон и законно править. Принцесса Иоанна…
        Мать быстро, словно кошка, обежала вокруг кровати:
        - Откуда известно, что она его ребенок, а? Кто вообще может это знать? Энрике никогда не отличался мужской силой в постели и прожил многие годы бездетным — как поговаривают гранды, случилось непорочное зачатие и королеву наверняка посетил ангел! — Она горько рассмеялась. — Никто при дворе не верит в отцовство Энрике, никто не воспринял всерьез этот фарс. Все знают: Энрике слаб и им правят катамиты.[11 - Юноши, состоящие в половой связи с мужчинами.] Сластолюбец — окружил себя охраной из неверных, и его Крестовый поход для завоевания Гранады завершился катастрофой. Глупец — вместо того чтобы заниматься делами королевства — предпочитает декламировать стихи и надевать на своих мальчиков тюрбаны. Рогоносец — отводит взгляд, когда его жена-шлюха ложится в постель с первым попавшимся лакеем.
        Слова матери и злоба на ее лице повергли меня в ужас, и я отшатнулась.
        - Кастилия за этими стенами лежит в нищете, — продолжала она. — Наша казна пуста, власти у грандов больше, чем у короны, а народ голодает. С помощью ребенка Энрике рассчитывает заслужить благосклонность, но в итоге не добьется ничего, кроме раздоров. Грандов ему не обмануть. Они растерзают его, подобно волкам, а когда это случится, мы заявим права на все то, чего он нас лишил. Бросил нас, оставив гнить здесь, но однажды Альфонсо наденет его корону, и тогда Энрике де Трастамара поймет, что презрел нас себе же на погибель.
        Я вспомнила слова Каррильо: «Аистиха — хорошая мать; она умеет защитить своих птенцов», и мне захотелось заткнуть уши. Взгляд матери прожигал меня насквозь, тлея едва сдерживаемой яростью, что накопилась за годы обиды и унижения. Притворяться, будто не понимаю правды, я больше не могла. Движимая гордостью и упрямством, мать потворствовала казни кондестабля де Луны за измену, повергнув отца в смертельное горе. Ее тщеславие стоило ей всего — мужа, положения, нашей безопасности, — но сейчас она считала, что нашла способ вернуть все назад, замыслив заговор с архиепископом Каррильо и недовольными грандами с целью поставить под сомнение законнорожденность новой принцессы и посеять смуту в стане моего единокровного брата. Она не понимала, сколь тяжки подобные обвинения, заставляющие верить в самое худшее о короле и королеве. Стремясь защитить права Альфонсо, она готова строить козни, наносить оскорбления, сражаться и даже, упаси ее господь, убивать.
        - Мы должны это сделать, — сказала она. — Это должны сделать вы — ради меня.
        Я через силу кивнула, чувствуя, к своему ужасу, как к глазам от беспомощности подступают слезы. Я сморгнула их, стиснула зубы, и мать тут же замолчала, нахмурив лоб, словно только сейчас поняла, насколько далеко зашла.
        - Ты… тебе должно быть стыдно, — услышала я собственный шепот.
        Королева вздрогнула, затем подняла голову и бесстрастно произнесла:
        - Я сделаю тебе платье из зеленого бархата, с серо-голубой отделкой. Альфонсо получит новый камзол из синего атласа.
        Она снова повернулась к рулонам ткани, словно я перестала существовать.
        Я выбежала из комнаты и не останавливалась до самой двери моих покоев. Беатрис удивленно повернулась ко мне, оторвавшись от упаковывания нашей одежды в кожаный сундук с медными заклепками.
        - Что случилось?
        - Она сошла с ума, — ответила я, прислонившись к дверному косяку. — Считает, что может использовать Альфонсо против короля, но ей это не удастся. Я не позволю. Буду защищать брата до последнего дыхания.
        Слуги в ливреях грузили во дворе багаж на повозки. Замковые собаки лаяли и прыгали вокруг Альфонсо, по-звериному чуя необратимые перемены. Брат всегда заботился о собаках — брал с собой на охоту и прогулки верхом, кормил, следил, чтобы псарня содержалась в порядке. Я смотрела, как он гладит своего любимца, крупного лохматого гончего по кличке Аларкон. Стоя у дверей замка, я вдруг подумала, насколько прискорбно мало у нас прислуги по сравнению с толпившейся во дворе внушительной свитой, которую прислал Энрике для сопровождения нас в Сеговию.
        Архиепископ Каррильо не приехал, прислал вместо себя племянников — маркиза де Вильену и его брата, Педро де Хирона. Вильена был титулованным дворянином и любимцем короля, Хирон же владел Калатравой, одним из четырех монашеских военных орденов Кастилии, основанных много веков назад для отражения нападений мавров. Оба обладали немалой властью и богатством, но при этом выглядели полной противоположностью друг другу, и единственное, что связывало братьев, — их высокомерие.
        Вильена был высок и худощав, с ровно подстриженными темными волосами, спадающими на лоб. В его внешности чувствовалось нечто зловеще-привлекательное — из-за вытянутого носа и странно холодных желто-зеленых глаз. Он въехал на наш двор с презрительной усмешкой на лице, с откровенным неудовольствием окинул взглядом бегающих повсюду кур и собак, свиней и овец в загонах, скирды сена у стен и компостную кучу, куда мы выбрасывали отходы, будущее удобрение для сада.
        Рядом на черном коне — никогда еще не видела такую огромную лошадь — в сопровождении людей в красно-золотых мундирах ехал Хирон. Гигант с покрытым красными прожилками лицом, густой бородой и глубоко сидящими на мясистой физиономии глазами-бусинками неразличимого цвета; изо рта у него пахло хуже, чем от компостной кучи. Спрыгнув с коня — достаточно ловко для его размеров, — он громко выругался: «А ну, вперед, miserables hijos de puta!»[12 - Несчастные сыновья шлюхи! (исп.).] И начал отдавать приказы слугам, то и дело сопровождая слова яростными ударами огромных ручищ. Стоявшая рядом с нами донья Клара замерла от страха.
        Вильена подошел к нам, и весь его вид тут же переменился. Он преувеличенно вежливо склонился к руке моей матери и заявил, что время не осмелилось тронуть ее красоту. Мать в ответ улыбнулась и затрепетала ресницами; мне же его слова, произнесенные неприятным, слегка гнусавым голосом, показались нелепыми и смешными. От его бархатной одежды исходил столь сильный запах серой амбры, что я едва не закашлялась. Судя по утонченным манерам, он много часов провел перед зеркалом, совершенствуясь в искусстве притворства. На меня же не обращал никакого внимания, лишь едва заметно кивнул, прежде чем повернуться к моему брату. Альфонсо он разглядывал столь пристально, что тот поежился в своем новом жестком камзоле.
        Снова повернувшись к матери, Вильена пропел:
        - Красота инфанта еще больше возвышает вас, сеньора. В нем невозможно признать кого-либо иного, нежели принца безупречной королевской крови.
        Альфонсо озадаченно посмотрел на меня, и я едва не закатила глаза. Улыбка матери стала шире.
        - Gracias, Excelencia,[13 - Спасибо, ваше сиятельство (исп.).] — сказала она. — Не желаете ли вы и ваш брат немного вина? Я открыла особую, выдержанную бочку, специально для вас.
        К нам, громко топоча, подошел Хирон, источая запах пота. Прежде чем его поросячьи глазки уставились на меня, он бросил алчный взгляд на Беатрис, затем ухмыльнулся, показав почерневшие зубы. Я затаила дыхание, почувствовав, как его лапа сжимает мою руку и подносит ее к губам.
        - Инфанта, — прорычал он.
        Гигант столь крепко сжимал мою ладонь, что я не могла высвободиться, и мне стало страшно, что он сломает мне пальцы, словно куриные косточки, но тут между нами возникла донья Клара с кувшином и кубками, и Хирон тотчас же с ворчанием отпустил меня, предпочтя вино.
        После того как Хирон осушил кувшин, а Вильена прошелся по нашему залу, с трудом скрывая изумление от «старомодной», как он выразился, обстановки, братья вернулись во двор присматривать за прислугой.
        Мать отвела меня в сторону:
        - Вильена начинал как обычный паж, но стал влиятельным сеньором Кастилии. Он пользуется благосклонностью Энрике, хотя, похоже, его потеснили с места фаворита, а у Хирона, хозяина Калатравы, больше слуг, чем у самой короны. С этими людьми следует подружиться, Изабелла. Гранды, подобные им, позаботятся о наших интересах и сделают все, чтобы твой брат не лишился права на трон.
        Я уставилась на нее. Нам с Альфонсо предстояло покинуть родной дом. Неужели она полагала, что в этот час я стану усваивать уроки интриг? Я уже была сыта по горло многочисленными советами матери и доньи Клары. У меня кружилась голова от постоянных предупреждений о царившем при дворе разврате, о безнравственной натуре фаворитов моего сводного брата и свободной морали его королевы, об интригах его придворных и опасных амбициях знати. Имена грандов Кастилии и их семейные связи вбивали мне в голову словно катехизис, пока однажды вечером, выйдя из покоев матери, я не бросила в гневе Беатрис, что никогда не снизойду до того, чтобы подслушивать у замочных скважин или прятаться за шпалерами. Беатрис лишь кивнула и сухо ответила:
        - Конечно. Разве инфанта Кастилии может вести себя словно обычная шпионка? Предоставь это мне.
        Глядя, как Беатрис передает наши саквояжи слуге, я не сомневалась — она справится с любой задачей. С тех пор как ей стало известно о нашем отъезде, она прямо-таки сгорала от предвкушения, словно мы готовились к некоему празднеству. Несколько раз в день практиковалась в хороших манерах, хотя реверансы ей никак не давались, и в конце концов заявила, к немалому возмущению доньи Клары, что скорее научится владеть мечом. Сожалела она лишь о том, что ей придется покинуть отца, — дону Бобадилье предстояло остаться с моей матерью. Я восхищалась отвагой Беатрис, хотя и понимала, что ее может ждать неприятный сюрприз. Одно дело — тосковать по приключениям, и совсем другое — самой в них ввязаться.
        Мы стояли на пороге замка, ожидая Альфонсо, который сажал собак на цепь, чтобы они не последовали за нами. Он вел себя стоически, но уверенности в себе ему недоставало, хотя, вняв совету Беатрис, я предпочла не делиться с ним своими опасениями. Встреча с Вильеной стала для Альфонсо первым знакомством с придворным, и я подозревала, что ему несколько не по себе. Похоже, он начинал по-настоящему осознавать, чем может закончиться наш отъезд.
        И все же изо всех сил старался оставаться прежним отважным Альфонсо.
        - Маркиз говорит — нам нужно скоро ехать, если хотим добраться до Сеговии до захода солнца.
        Кивнув, я повернулась к матери, которая ждала в кресле, закутавшись в шаль и прижав к горлу унизанную перстнями руку. Когда она встала, ветер пошевелил ее вуаль, приоткрыв серебристые пряди на висках. Альфонсо поднялся на цыпочки, поцеловал ее в щеку. Она привлекла его к себе, и на глазах ее выступили слезы.
        - Ты — инфант де Трастамара, — услышала я ее голос. — Никогда об этом не забывай.
        Альфонсо отошел в сторону, и я расцеловала мать в щеки:
        - Adios,[14 - До свидания (исп.).] мама. Да хранит тебя Бог. Напишу, как только смогу.
        Она коротко кивнула:
        - И тебя, hija mia. Пусть все у тебя будет хорошо. Ступай с Богом.
        Я повернулась к няне. На моей памяти не было ни дня, когда донья Клара не делала бы мне замечаний, наставляя на истинный путь, не следила бы за мной, уберегая от возможной беды. Но открытого проявления чувств я от нее не ожидала, как, скорее всего, и она от меня. Однако, когда мы обнялись, я почувствовала, как дрогнуло ее крепкое тело и едва заметно сорвался голос:
        - Помни все то, чему я тебя учила. Никогда не поддавайся страсти. Я оберегала тебя сколько могла, но теперь ты должна доказать миру, кто ты есть.
        Едва она отпустила меня, волной нахлынула горечь расставания. Мне вдруг захотелось упасть на колени и умолять мать позволить мне остаться. Но выражение ее лица оставалось безжалостным, и я подошла к Альфонсо, страстно желая взять его за руку и никогда не отпускать.
        Дон Чакон, которому, к моему немалому облегчению, предстояло сопровождать нас во дворец, повел нас к лошадям. Он помог мне сесть на Канелу и занял свое место в свите.
        - Игрушечная лошадка, — проворчал со своего боевого коня Хирон. — Но путь до Сеговии долог, а времени для столь нежных копыт у нас мало. Может, поедешь со мной? У меня в седле полно места.
        - Канела куда крепче, чем кажется, — возразила я, беря поводья. — К тому же это подарок короля.
        По лицу Хирона промелькнула тень. Отъехав от меня, он крикнул слугам, чтобы те трогались с места. Вместе с Альфонсо мы выехали за ворота, и я устремила взгляд вперед, с трудом подавляя желание оглянуться. Внезапно пес Альфонсо, Аларкон, сорвался с привязи и с лаем помчался к нам.
        Вильена замахнулся хлыстом.
        - Не трогайте его! — крикнул Альфонсо.
        Маркиз яростно взглянул на него и пришпорил коня, оставив Альфонсо позади.
        - Нет, Аларкон. Назад! — Альфонсо показал рукой в сторону замка. — Домой!
        Пес заскулил, присел на задние лапы. Альфонсо посмотрел на меня, на этот раз не в силах скрыть ошеломленный взгляд.
        - Он не понимает. Думает, мы уезжаем навсегда. Но мы же не насовсем, да, Изабелла? Мы ведь вернемся, правда?
        Я покачала головой. Щадить его дальше не было никакого смысла.
        - Не знаю.
        Хотя ни я, ни Альфонсо больше не оглядывались, мы оба знали: Аларкон продолжает сидеть у ворот замка, с несчастным видом глядя на пустынную равнину, нам вслед.
        Глава 5
        Прежде мы никогда не путешествовали дальше Авилы, и, когда высокая meseta[15 - Плоскогорье (исп.).] осталась позади, охватившее Альфонсо уныние сменилось естественным любопытством ко всему новому. Привычные нам просторы цвета охры уступили место зеленому ландшафту — сосновым рощам, величественным ущельям, долинам и лугам, где красновато-коричневыми молниями носились стада оленей. Брат даже приподнялся в седле:
        - Видела того оленя? Просто огромный! Здесь наверняка отличная охота.
        - Лучше не бывает, — протянул Вильена. — Король желает лично познакомить ваше высочество с разнообразием нашей дичи. Кабаны, лани, медведи — он охотится на всех. Его величество — мастер охоты.
        Он бросил взгляд на своего брата, который что-то ел.
        - Угу, — проворчал Хирон, — охотиться любит, это точно. Отменно владеет колчаном.
        Вильена неприятно усмехнулся, и я почувствовала некую недосказанность, промелькнувшую между ним и его братом, но лишь улыбнулась в ответ на возглас Альфонсо:
        - Медведь! Ни разу не охотился на медведя!
        Вокруг нас разворачивался зеленый ковер, испещренный крепостями из серого и красновато-коричневого камня. Я знала, что многие замки принадлежат кастильским грандам и изначально возводились в качестве укреплений во время Реконкисты, длившейся века войны против мавров. Теперь же, когда неверные вновь отступили в горы Гранады, крепости эти остались могущественными символами безмерной власти знати, что затмевала богатством и численностью вассалов даже короля.
        Но когда мы проезжали через приткнувшиеся в тени замков деревушки, где с виселиц свисали трупы бандитов с отрубленными руками и ступнями, меня охватила смутная тревога. В полях, потупив взгляд, трудились крестьяне с ввалившимися глазами. В колючей траве паслась худая скотина с проступающими под шкурой ребрами, покрытая грязью и мухами. Бок о бок с родителями работали дети с пожелтевшей кожей, и даже старики и старухи в лохмотьях сидели на крыльце, расчесывая шерсть, или таскали связки хвороста. Над ними словно нависла тень отчаяния, как будто каждый день для них был вечностью в жизни, лишенной радости, уюта и покоя.
        Сперва я подумала, что эту часть Кастилии поразила чума. Услышав весть о страшной болезни, мы всегда запирали ворота Аревало и оставались внутри, пока опасность не минует, потому я не знала, как она выглядит на самом деле. Когда я решилась спросить, почему у этих людей столь несчастный вид, Вильена ответил:
        - Они голодают, как и все им подобные. Лень — болезнь campesinos.[16 - Крестьяне (исп.).] Но времена сейчас не изобильные, и нужно платить налоги. Те, кто этого не делает, знают цену ослушания.
        Он показал на ближайшую виселицу, где догнивало разлагающееся тело.
        - В Кастилии мы не терпим подстрекательства к мятежу.
        Хирон грубо расхохотался. Я недоверчиво уставилась на Вильену:
        - Но мы только что проезжали целые акры невозделанной земли. Почему бедняки не могут там сеять и собирать урожай?
        - Вашему высочеству еще многое предстоит узнать, — холодно сказал Вильена. — Эта невозделанная земля, как вы ее назвали, принадлежит грандам. Она предназначена для их удовольствий, а не для того, чтобы ее терзал какой-то крестьянин с плугом, быками и выводком сопливых детишек.
        - Вся эта земля? Она принадлежит знати?
        Прежде чем Вильена успел ответить, Хирон бросил:
        - Могло быть и больше. Нашим слугам не пришлось бы охранять эти крысиные норы, если бы король не говорил, что мы получаем с них ренту. — Он ударил кулаком в грудь. — Я ответил — нет, пусть сами о себе заботятся, но те трусы в совете оказались в большинстве.
        Я отвернулась, почувствовав, как к щекам приливает кровь. Беатрис приподняла брови, словно говоря, что есть вещи, которых нам, возможно, не понять. Но мне все стало ясно. Я вспомнила слова матери о неутолимой алчности грандов и о желании моего единокровного брата любой ценой держаться от них как можно дальше. Судя по всему, она нисколько не преувеличивала, утверждая, что королевство отдано им.
        Аревало никогда еще не казался столь далеким, как сейчас. Я едва не вскрикнула от радости, увидев наконец вдали темные восточные гребни Сьерра-де-Гуадаррамы, на фоне которых выделялись залитые закатным солнцем шпили Сеговии. За крепостными стенами, в окружении рек Эресма и Кламорес, простирался во всей красе город, а на мысу гордо возвышался алькасар. Когда мы подъехали к городским воротам, я увидела строительные леса на основании продолговатой башни замка, Торре-де-Оменахе.
        - Монсеньор архиепископ, — сказал Вильена, — приготовил для вас жилье в casa real поблизости от алькасара.
        Он нарочито устало вздохнул:
        - У короля вошло в привычку реставрировать дворец, к тому же туда прибыли гранды со своими свитами, так что могу лишь сожалеть, что в самом замке места не найдется.
        Я с трудом скрыла вздох облегчения, хотя и заметила надутые губы Беатрис — знак недовольства тем, что нам не придется жить прямо посреди дворца. Меня утомили путешествие и не отступавшая тревога, и, в отличие от подруги, я предпочитала собраться с мыслями где-нибудь в сторонке, прежде чем нас швырнет в придворную жизнь.
        Мы въехали в шумный город, вдвое больший, чем Авила, и втрое больший по количеству населения. Звон подков наших лошадей отдавался от стен зданий, что стояли вдоль узких улиц, вымощенных булыжником или покрытых утоптанной землей. Мы с Беатрис ехали позади Альфонсо, в окружении Вильены, Хирона, Чакона и слуг. В густом воздухе смешивались запахи конского навоза, дыма, готовящейся еды, кожевенных лавок и кузниц. Мне стоило больших усилий сдерживать Канелу, чтобы конь не встал на дыбы, услышав крик прохожего. Слуги прокладывали нам путь, разгоняя случайно оказавшихся на дороге бедолаг алебардами. Некоторые горожане останавливались, глядели нам вслед и перешептывались друг с другом.
        Интересно, о чем они говорят, думала я, что видят? Девочку-подростка со свободно рассыпавшимися под вуалью волосами и маленького мальчика с деревенской грязью под ногтями — вот что они должны видеть. Двух невинных, оказавшихся в мире, к которому не принадлежат.
        Я посмотрела на Вильену. Он ехал непринужденно, плащ с золотой каймой развевался за спиной, голова высоко поднята, словно в попытке избежать уличной вони. Почувствовав мой взгляд, он обернулся. Мы въехали через выложенные камнем ворота Мудехар в королевский дворец, во внутреннем дворе которого, беспокойно хмурясь, нас ждал Каррильо.
        - Вы опоздали, — сказал он, когда мы спешились. — Его величество просил, чтобы инфанты сегодня вечером нанесли ему визит.
        Он быстро улыбнулся мне:
        - Поспеши, дорогая. Нас ждут в алькасаре через час.
        - Надеюсь, у нас будет время помыться, — шепнула я Беатрис.
        Она хотела что-то ответить, но тут из дворца вышел худой человек среднего роста, в простом черном бархатном камзоле безупречного покроя, из-под которого виднелись изящные ноги в расшитых лосинах. Поклонившись, он проговорил хорошо поставленным голосом придворного:
        - Я Андрес де Кабрера, комендант алькасара Сеговии. Мне предоставлена честь сопроводить ваше высочество в апартаменты.
        В его присутствии я сразу же почувствовала себя свободно. Серьезные черты лица, редеющие волосы и глубоко посаженные карие глаза напомнили мне Педро де Бобадилью, отца Беатрис, хотя Андрес де Кабрера был намного моложе. Лицо Беатрис озарилось улыбкой.
        - Премного благодарны вам за помощь, дон Кабрера, — сказала она.
        - Рад услужить. Сюда, пожалуйста.
        Лишь тогда я поняла, что Альфонсо с нами нет, вокруг были лишь слуги, которые собирали наши вещи. Я заозиралась по сторонам и увидела, что Каррильо уводит принца в противоположную от меня сторону. Дон Чакон послушно шел следом и нес саквояж Альфонсо.
        Меня охватил страх.
        - Куда ведут моего брага? — срывающимся голосом спросила я.
        Кабрера остановился:
        - Его высочеству, естественно, предоставлены отдельные покои. — Он вежливо улыбнулся. — Не беспокойтесь, ваше высочество. Вы увидите его на банкете.
        - О… — Я заставила себя усмехнуться. — Конечно, ну и глупая же я.
        Само собой, Альфонсо теперь предстояло жить в соответствии с подобающим ему положением. Его больше не будет в комнате по соседству, и мы не сможем встретиться, когда захотим. Нас разлучили столь внезапно, что я не могла с этим смириться, но все же шла вместе с Беатрис в похожий на лабиринт casa real, находившийся неподалеку от дворца. Стуча каблуками, мы прошли по отполированным полам залов с кружевной лепниной на выложенных плиткой из яшмы и изумруда стенах, миновали высокие аркады и очутились в лимонного цвета дворике. После городского шума нас окружила роскошная тишина, которую нарушали лишь алмазное журчание воды в невидимых фонтанах и мягкий шорох наших юбок.
        Я уже засомневалась, что смогу найти здесь дорогу без посторонней помощи, когда мы оказались в просторном помещении; его арочные окна, обрамленные резными деревянными ставнями, выходили в сад. Я удивленно остановилась, услышав приглушенное звериное рычание.
        - Что это?
        Кабрера снова улыбнулся:
        - Леопарды его величества; похоже, они проголодались. Пора их кормить.
        - Леопарды? — ошеломленно повторила Беатрис. — Король держит здесь диких зверей?
        - Только двух, — ответил Кабрера. — И уверяю вас, они надежно заперты и хорошо накормлены. В лесном поместье в холмах Эль-Балансина у короля куда больше львов и медведей, а также громадных странных птиц из Африки и прочих созданий. Его величество — большой любитель животных; здесь он обычно сам присматривает за леопардами, но сегодня вечером эта обязанность выпала мне.
        - И он использует этих зверей для охоты? — спросила я, думая, насколько близко экзотические хищники находятся от моих комнат. — Я слышала, он очень любит пострелять по живым мишеням.
        Кабрера нахмурился:
        - Напротив, его величество редко охотится, и никогда — со своими зверями. Он терпеть не может кровопролития, даже запретил в Сеговии корриду.
        - Тут нет боя быков? — Беатрис посмотрела на меня.
        Она слышала, как Вильена рассказывал Альфонсо, что Энрике хотел показать ему охотничью забаву. Судя по всему, маркиз ввел нас в заблуждение. Мне стало интересно, о чем еще солгали нам он и его неотесанный брат, хотя втайне меня порадовало, что Энрике не любит боя быков. Мне они тоже были неприятны; никогда не могла понять, как можно наслаждаться кровью и суматохой на арене. Хотя я росла в сельской местности, где животных постоянно забивали ради пропитания, мне казалось, что превращать страдания живого существа в спектакль для услаждения толпы — ненормально.
        - Покои Альфонсо далеко от нас? — спросила я, расстегивая плащ.
        - Не слишком, — ответил Кабрера. — Его высочество будет жить в алькасаре, где сейчас достаточно многолюдно. Монсеньор архиепископ счел за лучшее поселить вас в более уединенном месте. Однако, если желаете, могу попытаться найти апартаменты поближе к покоям инфанта. Увы, они будут меньше. Все большие комнаты сейчас заняты грандами, приехавшими увидеть новую принцессу.
        - Нет, — сказала я. — Не беспокойтесь. Меня вполне устроят и эти.
        Он отошел в сторону, пропуская двоих слуг, которые принесли сундуки с нашей одеждой и поставили их на покрытый плиткой пол.
        - На полке у окна — таз со свежей водой и полотенца, сеньорита. Сожалею, что не могу обеспечить горячую ванну, учитывая поздний час, но завтра распоряжусь, чтобы вам ее приготовили.
        - Это было бы прекрасно. — Я наклонила голову. — Спасибо. Вы очень добры.
        - Не за что благодарить, моя инфанта. Служить вам — для меня большая честь. Если что-то потребуется, зовите меня. Я в вашем распоряжении. — Он поклонился. — И вы тоже, сеньорита де Бобадилья. Естественно, я и в вашем распоряжении.
        Когда он вышел, я с удивлением увидела на щеках Беатрис румянец.
        - Такой приятный мужчина, — сказала она, — но ведь я не говорила ему, как меня зовут. Откуда он узнал?
        Я не ответила, думая не о Кабрере, которому, как мне показалось, можно доверять, но о Вильене.
        - Беатрис, как думаешь, зачем маркиз нам солгал? Сперва сказал, что король — мастер охоты, но, судя по словам дона Кабреры, это неправда, а потом — что для нас нет комнат в алькасаре. Какая-то мелочная ложь, не вижу в ней смысла.
        - Возможно, мелочная лишь с виду. — Она развязала шнуровку моего платья, оставив меня в чулках и сорочке. — Но первой ложью он завоевал внимание Альфонсо, а с помощью второй, по сути, разлучил нас. К тому же Кабрера сказал, что поселить тебя здесь решил Каррильо, ради уединения. Возможно, на самом деле вовсе не из-за этого, а потому, что тоже хочет держать вас с Альфонсо подальше друг от друга?
        Столь хитроумные выводы мне не понравились. Оставив Беатрис искать в сундуке мое платье, я пошла к тазу с лавандовой водой. Смывая грязь с лица и шеи, думала о том, что еще я выяснила. Если Каррильо и Вильена хотели разлучить нас с Альфонсо, зная, что мы с братом выросли вместе, ими двигала либо жестокость, либо некие более зловещие намерения. Мы только что приехали; неужели они хотели сразу же втянуть Альфонсо в свои интриги? И действовали ли Каррильо и Вильена сообща?
        Я взяла полотенце и уже собралась поделиться своими мыслями с Беатрис, когда снаружи послышался шум. Прежде чем я успела сдвинуться с места, дверь распахнулась и вошли несколько женщин.
        Я не раздевалась ни перед кем, кроме Беатрис, с десятилетнего возраста. Даже донья Клара не осмеливалась войти ко мне без стука. Теперь же я ошеломленно стояла посреди комнаты, глядя на порхающих, подобно фантастическим птицам, женщин и не в силах понять, о чем они говорят. Мое новое придворное платье, сшитое из купленного в Авиле зеленого бархата, выхватили у Беатрис и передавали по рукам. Одна из женщин неодобрительно прищелкнула языком. Другая рассмеялась. Под их веселый смех Беатрис забрала у них платье.
        - Да, оно новое, — услышала я ее голос. — И конечно, к нему есть рукава. Я как раз их искала, когда вы столь грубо сюда ворвались.
        Она яростно уставилась на женщин. Я проследила за ее взглядом, и у меня перехватило дыхание.
        Все они были молоды и одеты в платья, каких я никогда прежде не видела, с большим вырезом, почти открывавшим грудь, и вздымающимися юбками из сверкающей ткани; множество свисающих с пояса шелковых мешочков и украшений подчеркивали узкие талии. Волосы были уложены в замысловатые прически, украшенные тонкими вуалями, гребнями и бусами из жемчужин или монет; губы подкрашены, глаза подведены густой тушью. Некоторые были смуглолицыми — мавританская кровь, — а прямо перед Беатрис стояли темноглазые красавицы с молочно-белой кожей и изящными руками.
        Женщина, у которой Беатрис забрала мой наряд, — зеленоглазая, в обтягивающем красном платье — пожала плечами:
        - Esta bien.[17 - Хорошо (исп.).] Если это все, что есть у инфанты Изабеллы, обойдемся и этим. — Она с извиняющимся видом повернулась ко мне. — Боюсь, у нас нет времени, чтобы найти подходящую одежду, но мы можем принести другие предметы туалета, чтобы добавить привлекательности вашей.
        - А вы… вы кто? — хрипло спросила я.
        Женщина помолчала, словно никто прежде не задавал ей подобного вопроса.
        - Донья Менсия де Мендоса, фрейлина королевы Жуаны. Готова исполнить любое ваше желание.
        Я кивнула, изо всех сил стараясь сохранять самообладание — учитывая, что я стояла босиком в чулках и сорочке.
        - Мне ничего сейчас не требуется, спасибо. Вовсе незачем беспокоиться из-за пустяков.
        Глаза Менсии де Мендосы сверкнули.
        - Это не пустяки. Королева специально прислала нас, чтобы прислуживать вам. Она желает, чтобы о вас хорошо позаботились.
        - Инфанта находится под моей опекой, — сказала Беатрис. — Уверяю вас, я очень хорошо о ней забочусь.
        - Под твоей опекой? — рассмеялась Менсия. — Да ты сама еще из пеленок не вылезла!
        - Мне пятнадцать лет, — ответила Беатрис, — и я вышла из младенческого возраста достаточно давно, чтобы знать свои обязанности, сеньора. Как вам только что сообщила ее высочество, нам ничего не требуется.
        Улыбка исчезла с лица Менсии, подведенные черным глаза сузились.
        - Мы с сеньоритой де Бобадильей, — быстро сказала я, — крайне благодарны ее светлости, но мне не нужны предметы туалета; вкусы мои просты. К тому же я не привыкла к такому количеству слуг и предпочитаю, чтобы сеньорита де Бобадилья обслуживала меня одна, если вы не против.
        Я не увидела особого неудовольствия на лице Менсии, хотя и уловила раздражение в ее голосе, когда она присела в реверансе.
        - Как пожелаете, ваше высочество. — Она многозначительно посмотрела на Беатрис. — Тебе придется привыкнуть к тому, что ты часть королевского двора и находишься под опекой королевы, а ее светлость любит окружать себя культурными женщинами.
        С этими словами она увела всех за собой, оставив нас с Беатрис одних.
        - Вот ведь наглость! — в гневе бросила Беатрис и повернулась к сундуку. Отыскала рукава и начала одевать меня, пока я стояла неподвижно. — Кем себя считает эта Менсия де Мендоса? Культурные женщины! Ты видела, как раскрашены их лица? У шлюх и то меньше косметики. О, будь здесь донья Клара, ее бы удар хватил. Неужели королева позволяет подобным женщинам ей прислуживать?
        Я подавила дрожь, чувствуя, как Беатрис зашнуровывает на мне платье и закрепляет окаймленные бархатом складчатые рукава.
        - Она не простая женщина, — сказала я. — Мендоса — одно из самых знатных семейств в Кастилии. Менсия — дочь гранда.
        - Вот как? — фыркнула Беатрис. — Что ж, мне никогда прежде не доводилось возражать дочери гранда.
        Она повернула меня кругом, взяла из ящика щетку, расчесала мои длинные, до пояса, золотистые волосы, один из тайных предметов моей гордости, хоть я и пыталась это скрыть, поскольку сестры в Санта-Ане говорили, что распущенные женские волосы — лестница для Сатаны.
        - Вот. — Беатрис отступила на шаг. — Посмотрим, что теперь скажет Менсия де Мендоса. Могу поклясться, при дворе нет девушки со столь же безукоризненной кожей или такими же золотыми волосами, как у тебя.
        - Гордыня — грех, — улыбнувшись, возразила я, пока она переодевалась в скромное черное платье и укладывала волосы на затылке.
        Мгновение спустя в дверь постучали, и вошел Каррильо.
        При виде него я выпрямилась. Хотя я знала, что он станет о нас заботиться, как обещал, ибо наше благополучие напрямую связано с его собственным, у меня не возникало сомнений, что он манипулировал моей матерью. Убедил ее отпустить нас, наверняка в обмен на обещание чего-то такого, что он не имел права предлагать. Он был могущественным и безжалостным человеком, и теперь мы ему обязаны. Следовало быть осторожной как в поступках, так и в словах, притворяясь, будто я во всем с ним согласна, что дало бы мне возможность лучше позаботиться о брате. К счастью, мне казалось, что Каррильо ничего иного от меня и не ожидает.
        Он пристально посмотрел на меня:
        - Мне сообщили, что ты пренебрегла вниманием личных фрейлин королевы, хотя их прислали сюда, чтобы прислуживать тебе. Это правда?
        - Да, — слегка озабоченно ответила я. — Я в чем-то ошиблась? Зачем нужны десять там, где вполне может справиться одна?
        Беатрис бросила на меня язвительный взгляд, но Каррильо, к моему облегчению, лишь снисходительно усмехнулся:
        - Ты не воспитывалась при дворе, это ясно. Донья Менсия жалуется, что твоя одежда подходит лишь для работного дома, но, думаю, ты выглядишь вполне очаровательно, даже притом, что платье несколько вышло из моды.
        - Наряд сшила моя мать, и я горжусь, что могу его носить.
        - Ладно, — отрывисто кивнул он. — Гордыня хороша, но в меру, не так ли?
        Он покачал пальцем с золотым перстнем:
        - Нам вовсе не нужно, чтобы с самого начала все пошло наперекосяк. — Каррильо подмигнул Беатрис. — А ты, похоже, отличаешься умением защищать нашу инфанту и заводить себе врагов, юная Бобадилья. Будь поосторожнее с теми, кого оскорбляешь, ладно? Донья Менсия пользуется благосклонностью королевы, а у меня нет ни времени, ни желания улаживать женские ссоры.
        - Конечно, — ответила я, не дав Беатрис возразить. — Больше такого не повторится, монсеньор.
        Я положила ладонь на его руку:
        - Думаю, я готова.
        Улыбнувшись, я последовала за ним на мою первую встречу с королем.
        Глава 6
        В огромном зале в железных подвесных канделябрах над головой горели бесчисленные восковые свечи, освещали золоченые сталактиты потолка, сверкающие, словно радужное небо. С карнизов хмурились раскрашенные статуи прежних королей Кастилии; с их подножий свисали широкие гардины из шерсти и шелка, яркие краски которых отражались в отполированном полу. Сквозь гул голосов слышался смех, мелькали, подобно светлячкам, яркие одежды придворных, и отовсюду исходил запах мирры, духов и благовоний.
        История алькасара была мне знакома. Ледяными зимами в Аревало мы с Беатрис развлекались тем, что читали вслух хроники, в которых излагались биографии королей и королев, живших и умерших за этими стенами. Как и другие крепости Кастилии, алькасар Сеговии — в прошлом мавританская цитадель — был отвоеван у мавров во время Реконкисты. Я готовилась ощутить благоговейный трепет, оказавшись внутри исторического замка, где жили предки, но не могла предвидеть охватившего меня чувства, будто нечто, прежде дремавшее в моей душе, вдруг пробудилось ото сна. Чтобы не таращиться по сторонам, подобно Беатрис, я уставилась на помост в конце зала, где стоял пустой трон.
        К нам подошел Каррильо, велел Беатрис отойти и повел меня к помосту. Придворные расступились, и мне показалось, что они невероятно долго таращатся, прежде чем почтительно склонить головы. Я почти слышала их мысли: «Вот она, единокровная сестра короля»; ощущение было такое, будто меня обнюхивают голодные хищники. Краем глаза я заметила Менсию в красном платье, стоявшую рядом с маркизом Вильеной. Она обнажила зубы в улыбке, и я перевела взгляд на сервированные для вечернего банкета столы, на которых красовались инкрустированные драгоценными камнями блюда с горками андалусских апельсинов, вишен из Эстремадуры, засахаренного миндаля, фиников, инжира и абрикосов, — настоящий сад наслаждений, столь изобильный, что казался почти греховной расточительной тратой.
        Перед помостом Каррильо поклонился и громогласно объявил:
        - Инфанта Изабелла!
        Я присела в реверансе, скрывая замешательство. Почему он обращается к пустому трону? Но тут услышала негромкий голос:
        - Неужели это моя маленькая сестренка?
        Приглядевшись, я увидела рослого мужчину в черном, что возлежал неподалеку на груде подушек с шелковыми кистями возле блюда с яствами. Ему прислуживало стройное создание в платье и со скрытым под вуалью лицом. Вдоль стены выстроился отряд мавританской стражи, с ятаганами в ножнах на боку, в шароварах и тюрбанах, и вид у них был такой, словно они только что прибыли из Гранады.
        - Majestad,[18 - Ваше величество (исп.).] — пробормотала я.
        Энрике встал. В последнюю нашу встречу я была совсем маленькой, а потому не помнила, какого он роста. Теперь же единокровный брат возвышался надо мной всей своей странной, уродливой фигурой. Голова его, увенчанная красным тюрбаном в мавританском стиле, казалась слишком большой для долговязого тела, растрепанные золотисто-рыжие волосы падали спутанными прядями на узкие плечи. Король был одет в черный халат с золотым шитьем, а на его удивительно изящных ногах я заметила загнутые носки красных кожаных туфель.
        Я уставилась на него, забыв обо всем. Мне доводилось слышать, что он похож на нашего отца, но я едва помнила покойного правителя и тщетно пыталась найти хоть какое-то фамильное сходство.
        - Ты красивая, — задумчиво сказал Энрике, словно до этого не задумывался о моей внешности.
        Я посмотрела в его печальные янтарные глаза, слегка выпуклые и с тяжелыми веками. Приплюснутый нос, округлые щеки и мясистые губы не добавляли ему привлекательности; отличал его лишь выдающийся рост. К тому же, хотя одежда в мавританском стиле составляла часть гардероба каждого кастильца, будучи особенно полезной в летние месяцы, сохраняя прохладу, мать позволяла нам ее носить лишь у себя в комнатах. Я вполне могла представить, что бы она сказала, окажись здесь и увидев короля, одетого словно неверный, в наш первый вечер при дворе. Однако робкая улыбка Энрике завораживала, и я наклонилась поцеловать его руку, украшенную перстнем Кастилии. Внезапно он привлек меня к себе и заключил в неуклюжие объятия. От него пахло мускусом, словно от немытого животного. Несмотря на мою чувствительность к ароматам, этот не показался мне неприятным, хотя я полагала, что король должен благоухать вовсе не так.
        - Добро пожаловать, сестра, — сказал он. — Милости прошу в мой дворец.
        Придворные разразились бурными аплодисментами. Продолжая держать меня за руку, Энрике повернулся лицом к залу.
        - Где инфант Альфонсо? — крикнул он, и из толпы придворных появился мой брат, рука об руку с коренастым мальчиком.
        Щеки Альфонсо покраснели — верный признак, что он пил неразбавленное вино, прежде для него запретное. Судя по всему, тоска по оставленному дому сменилась волнением в новой обстановке. Дона Чакона нигде не было видно, хотя обычно он никогда не отходил далеко от Альфонсо.
        - Смотри, кто тут, Изабелла. — Альфонсо кивнул на своего спутника. — Это наш кузен Фернандо Арагонский. Нас поселили в одной комнате, хотя до сих пор он только и делал, что спрашивал о тебе.
        Фернандо поклонился мне.
        - Ваше высочество, — сказал он дрожащим голосом, — для меня это большая честь, хотя вряд ли вы меня помните.
        Он ошибался — я помнила его, или, по крайней мере, знала его имя. Но увидеть его здесь, при дворе единокровного брата, никак не ожидала.
        В жилах наших семейств текла общая кровь предков Трастамара, но вражда и алчность стали причиной войны между Кастилией и Арагоном, длившейся многие столетия. Короли Арагона ревностно охраняли свое маленькое независимое государство, постоянно враждовали с Францией и относились к Кастилии с подозрением, хотя и не настолько, чтобы пренебрегать брачными союзами в надежде однажды посадить арагонского принца на кастильский трон.
        Будучи на год моложе меня, Фернандо, как и мы с Альфонсо, родился от второго брака его отца, Хуана Арагонского, с Хуаной Энрикес, дочерью потомственных адмиралов Кастилии. Фернандо был также наследником Арагона, с тех пор как несколько лет назад умер его старший единокровный брат. Хотя я была наслышана о семье Фернандо, я не знала ничего особо интересного о нем или его королевстве; кроме, возможно, того, что во времена моего детства король Хуан постоянно строил интриги и предлагал Фернандо мне в супруги.
        Я смотрела на своего дальнего родственника-принца и вдруг поймала себя на мысли, что мне очень нравится его лицо: выдающийся нос, пухлые губы и блестящие карие глаза в обрамлении густых ресниц, которым могла бы позавидовать любая женщина. Левый его глаз был чуть меньше и слегка косил, придавая лицу шаловливый вид. Фернандо был невысок, но крепко сложен для своего возраста, густые темные волосы ровно подстрижены на уровне плеч. Особенно меня привлек оливковый оттенок его кожи, ставший на солнце почти бронзовым. Вероятно, он большую часть времени проводил на открытом воздухе, как и мой брат, но если Альфонсо был бледен, словно гипс, Фернандо выглядел смуглым, словно мавр, и во всем его облике чувствовалась необузданная энергия. Хотя оба нисколько не походили друг на друга, меня не удивляло, что они с моим братом ведут себя будто старые друзья, ибо в душе, похоже, имели немало общего.
        Я вздрогнула, поняв, что он не сводит с меня взгляда, и мягко сказала:
        - Как я могу помнить вас, кузен, если мы до сих пор не встречались?
        - Я столько о вас слышал, — ответил он, — что мне кажется, будто мы знакомы всю жизнь.
        Ему было всего двенадцать — мальчишка еще, — но по какой-то необъяснимой причине от слов Фернандо Арагонского у меня перехватило дыхание.
        - Фернандо приехал отпраздновать с нами рождение моей дочери, — сказал Энрике. — Завтра он будет замещать своего отца, так как король Хуан страдает катарактой и не в состоянии проделать столь долгий путь. Надеюсь, мы можем рассчитывать на вновь обретенное согласие между нашими королевствами. Слишком много было раздоров, несмотря на общую кровь.
        - Конечно, ваше величество, — ответил Фернандо, продолжая смотреть на меня. — Нам действительно требуется согласие, особенно сейчас, когда французский паук стучит в наши ворота.
        - Внешняя политика устами младенцев, — расхохотался Каррильо.
        Однако Энрике мрачно ответил:
        - Он прав. Ни Арагон, ни Кастилия не могут позволить себе войны с Луи Французским. Нам действительно нужен мир.
        Фернандо неожиданно повернулся ко мне:
        - Вы отужинаете за нашим столом, ваше высочество?
        Я поколебалась, глядя на короля. Энрике улыбнулся:
        - Почему бы и нет… — Не договорив, он застыл как вкопанный.
        Я удивленно проследила за его взглядом.
        К нам скользящей походкой приближалась женщина с высоко поднятой головой. Стоявшие в проходе к трону придворные склонились в почтительном поклоне. Она шла с плавной грацией, ее стройные бедра охватывал рубиново-золотой пояс, подол бархатного платья цвета слоновой кости был украшен узором из драгоценных камней. За ней следовали женщины, пытавшиеся до этого прислуживать мне в casa real.
        Мне незачем было спрашивать, кто она. Я тоже преклонила колени в глубоком реверансе.
        - Энрике! — с упреком проговорила королева Жуана. — Я понятия не имела о том, что уже прибыли гости. Почему ты ничего не сообщил? Я как раз укладывала нашу pequenita[19 - Малышка (исп.).] спать.
        Она ослепительно улыбнулась Альфонсо, который покраснел как рак, а затем перевела взгляд на меня.
        Трудно было представить, что эта женщина всего минуту назад отошла от колыбели младенца. Невозможно даже поверить, что она вообще когда-либо рожала: стройная, как тростинка, с безукоризненно уложенными вьющимися темно-каштановыми волосами, среди которых виднелись нити жемчужных зерен. Безупречную кожу лица подцвечивали пудра и румяна. Особенно поражали ее глаза, черные, словно оникс, и широко расставленные; их блеск подчеркивали густо подведенные черной тушью ресницы. Королева выглядела словно совершенное творение скульптора.
        - Встань, дорогая, — промурлыкала она. — Дай мне взглянуть на тебя. Ты так выросла. Уже почти женщина. А мы ждали маленькую девочку в кудряшках.
        Она поцеловала меня в щеку, окутав насыщенным запахом розового масла. Вздрогнув, я попятилась, и оценивающе-холодный взгляд королевы пронзил меня словно клинок.
        Послышался скрежет — пажи выдвигали столы для пиршества, а затем раздался голос Энрике:
        - Мы только что обсуждали, кому где сидеть. Изабелла желает ужинать вместе со своим братом и Фернандо. Не вижу никаких причин, почему бы ей…
        - Ни в коем случае, — прервала его Жуана. — Ей следует ужинать с моими фрейлинами, как полагается. Разве ты сам не говорил, что девочка будет под моей опекой?
        Она вытянула в сторону Энрике руку с длинными ногтями, и тот попятился.
        - Перестань, — пробормотал он.
        Пожав плечами, королева взяла меня за руку и повела к ближайшему столу.
        - Подожди, — сказал Энрике.
        Она остановилась.
        - Я считаю, что Изабелла и инфанты должны сегодня ужинать со мной.
        - Но с тобой сегодня ужинает Бельтран де ла Куэва, забыл? Ты обещал…
        - Знаю, что обещал. Но я король и имею право передумать. Бельтран де ла Куэва — вассал. Пусть ужинает с другими моими вассалами, как полагается.
        Я почувствовала, как ее ногти вонзаются в мою руку.
        - Энрике, разумно ли это? Ты же помнишь, как раним Бельтран, а ты пообещал сегодня оказать ему честь.
        - Меня не волнуют его обиды, — холодно ответил Энрике, хотя мне показалось, что ему не нравится спорить, тем более с собственной женой. — Моя семья впервые появилась здесь с тех пор, как я вступил на трон. Сегодня они ужинают со мной. Это приказ.
        Королева коротко рассмеялась:
        - О да, конечно! Можешь не приказывать, дорогой. Но на помосте вряд ли найдется место для всех нас. Хочешь, чтобы мы ели на подушках, словно мавры?
        Голос Энрике стал тверже.
        - Я сказал — Изабелла и инфанты. Ты можешь есть где захочешь. Заодно останется место для Бельтрана де ла Куэвы, достоинство которого ты столь рьяно защищаешь.
        Она застыла — то ли от ужаса, то ли от ярости.
        - Я буду ужинать с ее высочеством, — заявил Альфонсо. — Тогда она тоже сможет быть рядом с семьей.
        Энрике бросил взгляд на Альфонсо:
        - Ты хорошо воспитан, брат мой. Если ее светлость согласна, тогда, конечно же, ужинай с ней.
        Альфонсо с нетерпением взглянул на королеву. Мой брат видел перед собой лишь растерянную женщину; он был слишком юн и неопытен, чтобы понять то, что до боли было ясно мне. Она родила ребенка после многих лет бесплодия, но Энрике относился к ней без какого-либо уважения или любви. Неужели тогда, во время поездки в Авилу, Беатрис говорила правду? При дворе действительно сомневались в том, кто отец ребенка? Не испытывал ли подобных сомнений и мой единокровный брат?
        - Как я могу устоять против подобной галантности? — Королева кокетливо улыбнулась Альфонсо, махнула рукой фрейлинам, и они направились к столу неподалеку.
        Пажи убирали трон и ставили на помосте стол, а я смотрела на архиепископа. Нахмурив густые черные брови, он не сводил взгляда с королевы, которая демонстративно посадила моего брата справа от себя, в окружении фрейлин. Открытое презрение во взгляде Каррильо застигло меня врасплох; его дружелюбная маска на мгновение соскользнула, и я увидела под ней нечто куда более тяжелое и мрачное.
        - Прошу прощения, ваше величество, — сказал он, повернувшись к Энрике, — у меня срочное дело.
        Мой единокровный брат с отсутствующим видом кивнул. Слегка наклонив голову, Каррильо молча вышел. У меня возникла мысль, что его внезапный уход связан с неприязнью к королеве, я уставилась ему вслед и не услышала, как ко мне украдкой подошла Беатрис, пока та не прошептала:
        - Я должна тебе кое-что сказать.
        - Не сейчас, — ответила я. — Найди дона Чакона. Я не знаю, где он, а Альфонсо не следует надолго оставлять наедине с королевой и ее фрейлинами.
        Я заняла свое место на помосте рядом с Энрике, а Фернандо сел с противоположной стороны от короля. Внезапно я поняла, что дрожу — как мне показалось, от усталости и голода. В Аревало к этому времени я уже успевала поужинать, прочесть молитвы и отправиться спать. Но когда перед нами поставили первые блюда — жареную кабанятину с артишоками и тушенную в риохском соусе оленину, — кусок не полез мне в горло. Все мое внимание было сосредоточено на королеве, которая поглощала вино кубок за кубком, пока лицо ее не стало ярко-розовым; наклонившись к Альфонсо, она гладила его по щекам и что-то мурлыкала ему на ухо. За соседним с ними столом сидел в одиночестве брат маркиза Педро Хирон и голыми руками раздирал оленью ляжку. По подбородку его стекал кровавый сок, и он то и дело жестом требовал налить ему еще вина. Вильены нигде не было видно. Не последовал ли он за Каррильо?
        - Наверняка все это кажется тебе весьма странным, — вдруг сказал Энрике; я вздрогнула и повернулась к нему. — Все эти излишества… Мне говорили, в Аревало не было ничего подобного. Как я понимаю, ты, твой брат и ваша мать вели скромную жизнь.
        - Да, это так. Но мы неплохо справлялись. Скромность может стать благословением.
        - И как я вижу, ты предпочитаешь воду, — сказал он, бросив взгляд на мой кубок, который я прикрыла ладонью от пажа с вездесущим кувшином. — Не пьешь вина?
        - От него у меня часто болит голова, даже когда разбавляю.
        Я заметила, что Фернандо наклонился ближе и не отрываясь смотрит на меня.
        - Мне тоже не нравится алкоголь, — сказал Энрике. — Я пью его лишь на государственных приемах. В Сеговии хватает чистой воды; она идет с гор, свежая и холодная. Во времена римлян текла по акведуку, но тот сейчас совсем ветхий. Мне всегда хотелось его починить.
        Он помолчал, покусывая губу, затем вдруг проговорил:
        - Хочу перед тобой извиниться за то, что не проявлял надлежащей заботы о тебе и твоем брате. И дело не в том, что я такой равнодушный. Быть королем… это вовсе не то, что ты думаешь. Я теперь куда лучше понимаю нашего отца, чем когда он был жив.
        Наши взгляды встретились.
        - О чем вы? — тихо спросила я.
        - Когда-то наш отец сказал, что хотел бы родиться простолюдином, чтобы не нести на своих плечах бремя всего мира. — Энрике печально улыбнулся. — Теперь и я часто чувствую себя точно так же.
        Странно было слышать подобное от короля. Монархи правили по божественному праву и отвечали только перед Господом. Родиться таковым считалось великой привилегией, а не проклятием. Внезапно я вспомнила Энрике, каким видела его в последний раз, странную улыбку, с которой он наблюдал, как я целую отца, его фигуру, алчно склонившуюся над телом умирающего. Может, алчность мне лишь привиделась, а на самом деле то была тревога? Ребенку трудно отличить одно от другого, а Энрике не похож на человека, желавшего оказаться в центре всеобщего внимания.
        - Вот почему я так рад тебя видеть, — продолжал он. — Семья должна быть вместе, а мы так мало времени провели в обществе друг друга. Согласна? Рада, что ты здесь?
        Сама не понимая, что делаю, я положила ладонь на его руку. Пальцы мои смотрелись слишком белыми и тонкими на фоне его волосатой веснушчатой кожи.
        - Я счастлива вас видеть, и Сеговия прекрасна. Мне просто нужно время, чтобы привыкнуть. Как вы сами сказали, здесь для меня пока многое в новинку.
        Я заметила, как кивнул Фернандо, и одобрительная улыбка кузена лишь добавила мне доверия. Отчего-то его мнение казалось мне крайне важным, словно он ждал от меня только самого лучшего.
        - Что я могу сделать, чтобы ты почувствовала себя как дома? — обеспокоенно спросил Энрике. — Все из-за твоей матери, да? Тебе не хотелось ее оставлять. Ты по ней скучаешь.
        Я поколебалась, не зная, что ответить. Я действительно тосковала по уютной комнате в Аревало, по ночному лаю собак, по звону посуды, которую расставляли в зале слуги под зловещим взглядом доньи Клары. Но скучала ли я по матери? В этом я не была уверена.
        - Я предлагал привезти сюда и ее, — взволнованно проговорил Энрике, — но Каррильо отсоветовал. Сказал, что она будет слишком сильно влиять на вас, как это обычно бывает с матерями, а Альфонсо нужно привыкнуть к тому, что он второй в очереди на трон.
        Я ничем не выдала тревогу. Знала ли мать, что ее могут пригласить во дворец? Или Каррильо ввел ее в заблуждение, руководствуясь некими тайными мотивами, чтобы разлучить нас с ней?
        Я встретилась взглядом с Энрике. В его глазах не было коварства, лишь искреннее желание помочь, и внезапно у меня возникло желание все ему рассказать. Он — первенец моего отца, мы — брат и сестра, одна семья. Нам следовало защищать друг друга, а не становиться пешками на шахматной доске архиепископа.
        Но я не знала, что ответить. Потом, подумала я. Скажу ему потом, если вдруг что-то случится. Нет, до того, как что-то произойдет. Наверняка до меня дойдут любые слухи, в центре которых окажется Альфонсо, а Каррильо потребуется сотрудничество моего брата. Альфонсо все мне расскажет, он не предаст Энрике, как и я.
        Убрав грязные ножи и подносы, слуги поставили перед нами серебряные чаши с розовой водой, чтобы омыть пальцы, и положили льняные салфетки, чтобы вытереть руки. На галерее заиграли на виолах и лютнях музыканты; едва над залом поплыла музыка, придворные поднялись со своих мест и слуги бросились убирать столы, освобождая пол.
        У меня болела голова. Впечатлениями этого дня я уже была сыта по горло. Но Беатрис куда-то исчезла, и я снова повернулась к Энрике. Следовало поддерживать беседу, пока не найдется подходящий повод удалиться.
        Энрике откинулся на спинку кресла, и на помост скользнуло ранее прислуживавшее королю стройное создание в вуали, положило руки ему на плечи. Вуаль закрывала нос и рот, но над ней виднелись прекрасные темные глаза с накрашенными ресницами и покрытыми золотой пудрой веками. Создание что-то прошептало ему на ухо.
        - Да, радость моя, — промурлыкал Энрике, — чуть попозже. Мне нужно еще немного развлечь публику, хорошо? Потерпи, а пока потри мне спину. Страшно болит.
        Создание сняло вуаль. Я застыла, скорее почувствовав, чем увидев, что Фернандо поднимается и идет вдоль стола ко мне.
        - Ваше высочество, позвольте пригласить вас на танец?
        Я не могла сдвинуться с места.
        Накрашенный мальчик, одетый словно мавританская одалиска, безжизненно улыбнулся мне, лаская ладонями короля. Энрике протяжно застонал и сонно пробормотал:
        - Иди, Изабелла. Потанцуй с Фернандо. Ты молода, и тебе нужно веселиться.
        Фернандо взял меня за руку и потянул, вынуждая встать. Я не чувствовала под собой ног, едва осознавала происходящее вокруг, пока не оказалась посреди зала. Нас окружили придворные, музыка стала громче, и мы закружились в кастильской сегидилье. Я не сводила взгляда с Фернандо, словно он был единственным, кто поддерживал меня в эту минуту.
        Сама не знала, как мне удавалось совершать замысловатые движения ногами — с пятки на носок, поворот, наклонить голову, снова с пятки на носок, — но каким-то образом сумела ни разу не ошибиться, пока наконец не присела в реверансе вместе с остальными дамами. Фернандо стоял рядом со мной, выпятив грудь, ниже ростом и моложе всех остальных мужчин, однако все его существо излучало гордость, от ощущения которой он казался намного старше.
        - Для той, кто вырос вдали от дворца, вы хорошо танцуете, — тяжело дыша, сказал кузен. — Все на нас смотрят.
        - Они смотрят на меня?
        Он кивнул:
        - Да. И пристальнее всего — Бельтран де ла Куэва.
        Оглядевшись, я увидела необыкновенного мужчину в красном бархате. Он не сводил с меня взгляда. На лбу его выступил пот. Бельтран де ла Куэва стоял рядом с королевой, с которой только что танцевал. Густая грива светлых волос падала на его плечи, словно подсвеченная солнцем медь; изящный нос, полные губы и высокие скулы дополняла огненно-рыжая борода — редкость при дворе, где почти все мужчины были чисто выбриты. Он был прекрасен, королевский фаворит, чье право ужинать на помосте я невольно узурпировала. Хотя танец закончился, он продолжал держать королеву за руку, обольстительно улыбаясь, и взгляд его изумрудно-зеленых глаз пронизывал меня насквозь.
        Увидев меня, королева Жуана яростно взглянула на Бельтрана, взяла его другой рукой за подбородок и повернула лицом к себе. Что-то прошептала, и он громко, вызывающе расхохотался.
        - Ходят слухи, она в него влюблена, — прошептал Фернандо, и я снова повернулась к нему. — Говорят, он дает ей то, чего не способен дать король. Вот почему ее ребенка называют «ла Бельтранеха» — дочь Бельтрана.
        Я слышала подобные обвинения от матери и Беатрис и успела увидеть достаточно, дабы убедиться, что возможно все. Но тем не менее высоко подняла голову, не в силах смириться со столь откровенной клеветой в адрес супруги моего единокровного брата.
        - Вы забываете, о ком говорите. Что бы о ней ни рассказывали, она остается нашей королевой.
        - А вам, — ответил он, — не следует столь открыто проявлять свои чувства. Ваше лицо вас выдает. При дворе вам придется научиться притворству, если хотите выжить.
        От его прямых слов я отшатнулась, словно от удара:
        - Благодарю вас за совет и за танец. Но, боюсь, уже поздно. Мне нужно идти.
        Он побледнел:
        - Я вовсе не хотел обидеть…
        - Вы никого не обидели, — прервала я его. — Спокойной ночи, кузен.
        Я протянула руку. Он склонился над ней, коснулся теплыми губами, затем поднял взгляд, и я увидела в нем немую просьбу, но, прежде чем он успел что-либо сказать, я повернулась к помосту. Там было пусто — пажи уже убрали стол с грязными салфетками. Оглядевшись, я увидела Беатрис, пробиравшуюся сквозь толпу с моим плащом в руках. Я быстро взглянула на Фернандо, который продолжал ошеломленно смотреть на меня.
        - Нашла дона Чакона? — спросила я у Беатрис, пока та застегивала на мне плащ.
        - Нет, но я спросила Андреса де Кабреру, и он сказал, что маркиз де Вильена велел Чакону оставаться на месте и распаковывать багаж. И все же гувернер сейчас придет, чтобы забрать Альфонсо.
        - Если сможет его найти, — сказала я.
        В воздухе висел смех и дым; придворные пьяно пошатывались, парочки ускользали в тень. Я никогда прежде не видела подобного бесстыдства; женщины расстегивали корсажи, демонстрируя тело, мужчины похотливо ласкали их. Когда мы подошли к дверям зала, я взглянула в сторону аркады и увидела раскинувшегося на подушках Альфонсо, которого потчевал вином из кубка Хирон. У их ног стояла на коленях женщина в полностью расшнурованном корсаже, с обнаженными сосками. Рука ее скользила вверх по ноге Альфонсо.
        Я задохнулась от ужаса. Беатрис схватила меня за руку, не давая вмешаться. Она вывела меня в коридор, и я с облегчением увидела Чакона, который спешил к моему брату, и лицо его не предвещало ничего хорошего.
        Нас ждал Кабрера в сопровождении четверых внушительного вида мавританских стражников и факельщика.
        - Боюсь, ночью в алькасаре небезопасно, — объяснил он, заметив мое замешательство.
        - Небезопасно? Но я сестра короля, как может этот дворец быть враждебен для меня?
        Кабрера печально взглянул на меня:
        - К сожалению, многие здесь не признают ни королевской власти, ни закона. Никогда не прощу себе, если с вашим высочеством случится что-то дурное.
        Я посмотрела на Беатрис и, поняв по ее мрачному виду, что возражать не стоит, накинула капюшон. Кабрера повел нас по коридорам алькасара, где валялись по углам пьяные придворные рядом с пустыми кувшинами. В воздухе стоял острый запах пролитого вина; члены свит грандов, которых можно было узнать по эмблемам на рукавах, лениво подпирали стены при свете воткнутых в воск на полу свечей. Они плотоядно смотрели на нас, а один взялся у себя между ног и позвал:
        - Идите сюда, hermosas,[20 - Красотки (исп.).] позабавимся!
        Остальные расхохотались, добавляя собственные похотливые предложения.
        Стражники придвинулись ближе, и мы ускорили шаг. Казалось, будто освященное веками великолепие замка разрушилось под полуночным проклятием. Я слышала стоны и ворчание, видела бродящих повсюду собак, которые рычали подобно парам, что по-звериному совокуплялись в альковах.
        Наконец мы вышли через пустую аркаду наружу, на просторы сверкающего ночного города. Кабрера отпер крепкую деревянную дверь в высокой каменной стене. Нас встретила внезапная тишина и влажный запах соседствующего с casa real сада, куда выходили окна моей новой комнаты.
        Раньше мы этой дорогой не ходили. В иных обстоятельствах я бы наслаждалась зрелищем ранних весенних цветов, изящных фонтанов и мощеных дорожек, напомнивших мне монастырь Санта-Ана. Но сейчас меня всецело занимало ощущение опасности. Лишь когда Кабрера провел нас в покои, зажег свечи и поставил за дверью стражу, я выплеснула все накопившиеся чувства:
        - Мы не можем здесь больше оставаться! Я поговорю завтра с Энрике; даже он должен понимать, что здесь нет места ни для меня, ни для Альфонсо.
        - Можешь говорить что угодно, но, боюсь, он не станет ничего делать. — Беатрис посмотрела мне в глаза. — Он покинул зал, как только вы с принцем пошли танцевать. С ним был его… друг.
        Я застыла как вкопанная.
        - Я уже пыталась раньше тебе сказать, — добавила она, понизив голос, словно за стеной нас могли услышать. В Аревало нам никогда не приходилось от кого-то скрываться. — Я подслушала разговоры придворных; они говорят, что королева ненавидит Альфонсо и тебя, поскольку вы угрожаете ее дочери. Говорят, что будет держать вас в плену и сделает все возможное, чтобы лишить вас права на престол. И если она действительно настолько вас боится, что готова даже на такое, значит, скорее всего, слухи верны. Скорее всего, ребенок не…
        Она настороженно замолчала. Я уже упрекала ее за подобные рассуждения по пути в Авилу, но на этот раз они показались мне вполне логичными.
        Я зажмурилась, услышала неподалеку рык сидящих в клетках зверей и представила себе погрязший в разврате и сладострастии алькасар. Перед моими глазами вновь предстал накрашенный юноша, ласкающий Энрике, жуткая картина с участием Хирона и Альфонсо, а когда вспомнила улыбку Бельтрана де ла Куэвы и ревнивый взгляд королевы, почувствовала, что задыхаюсь.
        Что, если королева пошла на распутство, чтобы спасти себя? Что, если новорожденная принцесса — незаконный отпрыск королевы и Бельтрана де ла Куэвы? Если так, то скоро случится та самая катастрофа, которую предсказывала мать; если Энрике сделает девочку-бастарда своей наследницей, это станет оскорблением его данного Богом права на трон. Он разделит мир, разозлит грандов и вызовет хаос. Навлечет гнев Божий на Кастилию — и на всех нас.
        «Ты теперь при дворе. Тебе следует научиться притворству, если хочешь выжить».
        - Что будем делать? — прошептала Беатрис, и я открыла глаза.
        Подруга стояла бледная, в тревоге стиснув руки. Мне следовало быть сильной ради нее и Альфонсо. Я должна была защитить всех нас.
        - Все, что потребуется.
        Глава 7
        Ночью меня мучили тревожные сны. Грезилось, будто я иду по бесконечно длинному темному коридору. Впереди маячила арка, залитая ярким зимним солнцем, но как бы я ни старалась, не могла к ней приблизиться.
        Я проснулась, тяжело дыша и путаясь в простынях. Беатрис лежала рядом — нам обеим было настолько не по себе, что мы жались друг к другу даже во сне. Когда я рассказала ей про сон, подруга ответила, что это предзнаменование многообещающего, но опасного будущего. Практичная во всех отношениях, моя фрейлина тем не менее была суеверна, что, как она заявляла, передалось ей по наследству от предков-евреев, принявших христианство. Я не придала значения ее пророчествам, — возможно, потомки евреев и могли относиться к подобному всерьез, но уж никак не я. У меня была моя вера в Господа, и мне следовало довериться лишь ей одной.
        Когда мы выглянули за дверь, оказалось, что стражники ушли и сад внизу залит лучами прохладного майского солнца. Кабрера принес нам на завтрак теплый хлеб, фрукты и сыр; служанка под надзором изящной пожилой женщины, которая представилась как донья Кабрера, мать Андреса, приготовила нам ванну. Мы с Беатрис с наслаждением погрузились в горячую воду с ароматом розмарина, плескались и хихикали, словно девчонки, каковыми, собственно, и были.
        Но когда мы облачились в платья и направились в алькасар, под золоченым потолком Королевского зала, где нас уже ждали, ко мне вернулась прежняя тревога. Я понятия не имела, что принесет грядущий день, и крайне обрадовалась, заметив Фернандо. Его присутствие внушило уверенность, как и его быстрая улыбка, которой он одарил меня, когда я прошла мимо него к трону. Во дворце лишь он один казался нормальным, свободным от тайных заговоров и интриг.
        Альфонсо уже был в зале, ожидая на помосте у трона вместе с королевской семьей. Он выглядел усталым и бледным, наверняка из-за выпитого накануне вина. Расшитый золотыми нитями синий камзол и веселая шапочка с пером контрастировали с землистым цветом лица. За его спиной стоял архиепископ Каррильо, он улыбнулся мне, как обычно, тепло. Однако на этот раз я настороженно взглянула на него, зная, что он мог преднамеренно помешать матери приехать во дворец вместе с нами. Его расчетливый, хотя и казавшийся безмятежным взгляд внушал мне тревогу, словно он смотрел сквозь меня в некое будущее, доступное лишь ему одному.
        Принцесса лежала на руках королевы Жуаны, закутанная в расшитый жемчугом белый бархат. Едва я присела в реверансе, Жуана протянула младенца мне, предлагая поцеловать нежную детскую щечку. Маленькая Иоанна спала, и на мгновение я растаяла, увидев ее. Столь невинное создание никак не могло стать причиной беспорядков в королевстве.
        - Ты будешь ее крестной матерью, — сообщила мне Жуана с улыбкой, столь же неестественной, как и карминовый цвет ее губ. — Мы приготовили подарок специально для того, чтобы ты вручила ей во время сегодняшних празднеств, — серебряную крещенскую купель, на которой выгравировано ее имя. В конце концов, не может же крестная мать явиться с пустыми руками?
        Я пробормотала слова благодарности, отвернувшись от ее пронизывающего взгляда. Если она и испытывала стыд из-за того, что якобы совершила, то ничем его не показывала, и я вновь начала сомневаться в грязных слухах, в которые почти поверила всего несколько часов назад. При холодном свете дня казалось невообразимым, что она, принцесса из Португалии, сестра нынешнего короля той страны и родственница моей матери, могла решиться на подобное, рискуя короной.
        Я стала рядом с Альфонсо. Энрике сидел на троне, чувствовалось, что ему неуютно в украшенной драгоценными камнями короне и мантии. На лице его проступила щетина, под покрасневшими глазами виднелись синяки. На меня он не смотрел, бросал лишь нервные взгляды на собравшихся, пока герольд зачитывал слова грамоты, дававшей маленькой Иоанне королевский титул принцессы Астурийской — наследницы престола.
        Кортесы Кастилии — парламент, состоявший из представителей каждой из главных провинций королевства, — должны были одобрить право новой наследницы на трон голосованием. Но когда гранды начали один за другим подходить к трону, становиться на колени и подтверждать права принцессы, лица их напоминали гранит, а монотонные голоса, которыми они произносили слова клятвы, придавали церемонии похоронный оттенок.
        - Где графы де Альба, де Кабра и де Паредес? — послышался яростный шепот королевы. — Где гранды из Андалусии — Медина-Сидония и Кадис? Они что, хотят нас оскорбить? Им разослали приглашения несколько недель назад, и они обязаны были явиться, чтобы оказать почести нашей дочери.
        Энрике еще глубже уткнулся подбородком в горностаевый воротник. Когда подошла очередь Альфонсо, Каррильо протянул руку, и мне на мгновение показалось, что он удержит моего брата. Но он лишь погладил его по руке, приободряя. Когда Альфонсо произнес клятву и отошел в сторону, наступила моя очередь. Опустившись на колени перед измученным взглядом Энрике, я сказала:
        - Я, Изабелла де Трастамара, инфанта Кастилии, торжественно клянусь, что признаю принцессу Иоанну законной первой наследницей трона, исключая всех прочих.
        От собственных слов во рту остался неприятный вкус. Я не знала, верила ли я в них сама или нет, не согрешила ли только что, признав дитя, чье отцовство подвергалось сомнению; но когда вернулась на свое место, меня охватило несказанное облегчение. Мать могла возмутиться, вельможи — продолжать ворчать, а придворные — распространять низменные слухи, но дело сделано. Маленькая Иоанна стала наследницей Энрике, если только кортесы не решат иначе. Мы принесли ей присягу. Поклялись. И не могли не сдержать наше слово.
        Наступила гнетущая тишина.
        Энрике встал, выглядел он в королевском облачении до ужаса неуклюже. Я решила, что король что-то скажет, но он лишь повернулся и поспешно спустился с помоста. Из толпы появился его спутник по прошлой ночи, на этот раз одетый в простой камзол и лосины. Вместе они скрылись за боковой дверью, после чего остальные быстро разошлись.
        Остался один Фернандо, который не сводил с меня взгляда.
        Я повернулась к Альфонсо:
        - Идем, брат. Подышим свежим воздухом перед обедом.
        Альфонсо уже собрался шагнуть ко мне, когда послышался голос Каррильо:
        - Сожалею, но с подобным времяпрепровождением придется подождать. У его высочества есть важные дела. Не так ли, мой принц?
        Альфонсо вздохнул:
        - Полагаю, да. Иди, Изабелла. Может, встретимся позже?
        - Конечно, — кивнула я.
        Хотя мне не нравились властные манеры архиепископа, оставалось лишь верить, что Каррильо действует из лучших интересов Альфонсо.
        И все же, поцеловав брата в щеку, я прошептала:
        - Ничего не обещай.
        Альфонсо вздрогнул. Я быстро отпрянула, улыбнувшись Каррильо, который улыбнулся мне в ответ. Затем я направилась к ведшим на помост ступеням, где ждал мой юный кузен из Арагона.
        Фернандо протянул мне руку:
        - Прогуляемся, Изабелла?
        Мы вышли в сад. Беатрис и Андрес де Кабрера благоразумно держались позади.
        День был все еще прохладным, но дыхание лета уже чувствовалось в теплом ветерке и распускающихся на шипастых стеблях бутонах роз. Дорожка под ногами поблескивала от кварца; время от времени нам встречались скамейки, украшенные мозаикой с изображениями героических деяний прежних королей, каждый из которых сражался за отвоевание Кастилии у мавров.
        Рядом со мной размеренно шагал Фернандо. Я не торопилась первой нарушать тишину, просто радовалась передышке и свежему воздуху. Но когда мы приблизились к фонтану и Беатрис с Кабрерой отошли в сторону, позволив нам побыть наедине, Фернандо откашлялся:
        - Мне бы хотелось извиниться за прошлый вечер. Я вовсе не желал вас обидеть.
        Я пристально взглянула на него. Несмотря на молодость, он, похоже, не привык просить у кого-либо прощения, тем более у девушки. Единственный наследник Хуана Арагонского, Фернандо наверняка был основательно избалован, хотя я сомневалась, что он живет в роскоши. Его фланелевый камзол и кожаные сапоги выглядели чистыми, но довольно поношенными, а на колене виднелась заштопанная дыра, хотя и столь хорошо заделанная, что заметить нелегко. Не зашила ли ее мать, кастильская королева Арагона? Чувствовалась опытная рука, а время, чтобы совершенствоваться в швейном искусстве, имелось лишь у женщин королевского происхождения или монахинь.
        - Я уже сказала — извиняться не за что. Я вовсе не обиделась.
        - Но мне не следовало говорить так о королеве, — сказал он.
        - Да, не стоило.
        Я подобрала юбки, усаживаясь на каменную скамью возле фонтана. Вода мерцала на солнце, а в туманной глубине носились яркие разноцветные рыбки. Я посмотрела в глаза Фернандо. Они показались мне прекрасными — темно-карие с медовым оттенком, со слегка раскосыми уголками, которые лишь подчеркивали их блеск. Когда-нибудь от одного лишь его взгляда будут таять сердца, подумала я. Он уже неотразим, хотя еще не стал мужчиной.
        - Сегодня я уезжаю в Арагон, — неожиданно сказал он.
        Мое сердце разочарованно дрогнуло.
        - Так скоро?
        - Боюсь, да. Я получил известие от отца. Моя мать… я ей нужен.
        Губы его дрогнули, и к глазам подступили слезы; я подвинулась на скамейке, освобождая место.
        - Садитесь, прошу вас, — сказала я, и он сел рядом.
        Вид у него был напряженный, словно он опасался дать волю чувствам. Я подождала, пока принц не возьмет себя в руки, а когда он снова заговорил, в голосе его чувствовалась лишь едва заметная дрожь.
        - Королева очень больна. Врачи не знают, что с ней. Она постоянно слабеет. Всегда вставала раньше всех и ложилась последней; весь дворец был на ее плечах. А когда отец начал слепнуть, стала помогать ему во всех делах. Но папа говорит, что она слегла через несколько дней после моего отъезда и хочет меня видеть.
        Он изо всех сил пытался скрыть охватившее его горе. Мне хотелось обнять его, утешить, но это выглядело бы крайне неуместно; собственно, мне вообще не следовало оставаться с ним наедине, даже притом, что Беатрис и Андрес де Кабрера были неподалеку, создавая иллюзию, будто присматривают за нами.
        - Мне очень жаль, — наконец сказала я. — Это ужасно тяжело — терять любимого человека.
        Он кивнул, и на его скулах проступили желваки.
        - Вы потеряли отца и лучше других знаете, какая это боль.
        - Мне было всего три года, когда умер папа. Я едва его знала.
        Он пристально посмотрел на меня:
        - Вы всегда столь честны?
        - Никогда не видела причин вести себя иначе.
        - В таком случае вряд ли вы последуете моему совету — что при дворе необходимо притворяться?
        Я помолчала, размышляя над его словами.
        - Не люблю лгать.
        - Я вовсе не имел в виду, что вам следует врать. Но вам также не стоит слишком откровенно выражать свои чувства. Здесь это небезопасно и неразумно. Здесь есть опасности, которых вы не понимаете.
        - Хотите сказать, двор моего брата знаком вам лучше, чем мне? — спросила я, намереваясь поставить его на место, но тут же поняла, сколь наивно прозвучали мои слова.
        Он знал, что я выросла вдали от дворца, а у него, принца нашего потомственного врага и порой союзника, имелась своя точка зрения, которой, ввиду моего воспитания, у меня быть не могло.
        Однако он вовсе не собирался демонстрировать превосходство или обижаться на меня. Напротив, наклонившись ближе, негромко проговорил:
        - Скоро станет только хуже. Начнутся споры из-за права на престол…
        - Зачем вы такое говорите? У моего брата есть наследница. Не вижу никаких поводов для тревоги.
        Он посмотрел на меня, и во взгляде его промелькнула боль.
        - Вы знаете, о чем я.
        - Да, — сухо ответила я. — Похоже, мы снова говорим о непристойных слухах.
        - Это не просто слухи. Многие из кастильской знати недовольны королем и его выбором наследника. Они не доверяют Бельтрану де ла Куэве или королеве и считают, что право на трон принадлежит вашему брату Альфонсо…
        - Я это уже слышала, — оборвала я его. — Может, достаточно?
        - Простите меня. — Он протянул руку и сжал мои пальцы; я невольно вздохнула. — Но прежде, чем я уеду, должен вас предупредить, ибо это касается будущего наших королевств.
        - Вам поручил передать это мне ваш отец, король Хуан? — спросила я.
        Фернандо поморщился:
        - Я никогда не стал бы говорить за своего отца. Просто хочу помочь вам защитить ваш трон.
        - Трон? — резко переспросила я. — О каком троне вы говорите, умоляю вас! Моя племянница — принцесса Астурийская, наследница Кастилии; если, не дай бог, с ней что-то случится, следующим в очереди на престол стоит мой брат. Он женится и станет отцом детей, которые будут править после него. Я никогда не буду королевой.
        - Нет, будете! Самое горячее желание моего отца — чтобы мы с вами поженились. Вы будете королевой, Изабелла, — королевой Арагона, моей женой.
        Я уставилась на него.
        - Это хороший союз, — добавил он, сжимая мою руку; я никогда еще не ощущала столь теплого прикосновения. — Я знаю, что Арагон меньше и не столь могуществен или богат, как Кастилия, но у нас немало кровных связей. Мы можем сблизить наши королевства, восстановить между ними мир. — Он замолчал, не сводя с меня глаз. — Что скажете? Вам не хотелось бы выйти за меня замуж?
        Я ожидала чего угодно, но только не этого. Встретившись с его страстным взглядом, я с трудом пробормотала:
        - Но вы еще мальчик, а я девица…
        - Нет! — Он повысил голос. — Я не мальчик. На будущий год мне исполнится тринадцать; меня посвятили в рыцари, и я обагрил свой меч, защищая Арагон. В моем королевстве я уже мужчина.
        Ничего, кроме подобных хвастливых заявлений, я от него и не ждала. Но когда я взглянула на наши сплетенные пальцы, мне они вдруг показались похожими на разные пряди шелка из одного мотка: мои — белые и тонкие, его — широкие и смуглые, но и те и другие почти одного размера, с той же безупречной юношеской кожей.
        Почему он вызвал у меня такие чувства — грубоватый, высокомерный и чересчур прямой, несмотря на советы насчет притворства? Я почти его не знала. Но, если честно, мысль, что он мог бы стать моим супругом, казалась мне весьма привлекательной. Всю жизнь мне говорили, что однажды придется выйти замуж ради блага Кастилии. Я никогда не думала, что смогу сама выбрать мужа, но это вовсе не означало, будто меня не интересовало, кто станет моим спутником, и что я не мечтала о том же, о чем грезит любая девушка. В нашем мире полно старых толстых королей, и неудивительно, что меня привлекло обещание дерзкого юного принца.
        Но, конечно, я никогда бы ему об этом не сказала. Не могла рисковать. Сегодня он уезжал в свое королевство, и кто знает, когда я снова его увижу, если увижу вообще?
        Я высвободила руку:
        - Для инфанты Кастилии брачный возраст — пятнадцать лет. Если хотите моего ответа, приходите к тому времени снова, и я вам его дам — после того, как попросите у моего брата, короля, моей руки, — добавила я, не давая ему возразить. — А сейчас не будем терять зря времени, которое у нас еще осталось.
        Я улыбнулась, глядя на его полное уязвленной гордости лицо.
        - Погуляем еще. Расскажите мне про Арагон. Я никогда там не была, так что хотелось бы взглянуть на него вашими глазами.
        С радостью приняв мое предложение, он начал гордо описывать владения своей родины, простиравшиеся от богатых земель северной Уэски до лазурных вод Валенсии на юге. Рассказ его звучал столь живо, что я отчетливо могла представить себе впечатляющие иззубренные горы Арагона, что меняли цвет с фиолетового на голубой под ледяными пиренейскими ветрами, глубокие ущелья, в которых скрывались поросшие фруктовыми деревьями зеленые долины, и засушливые степи, где паслись стада скота и овец. Я видела окруженную стенами столицу Сарагосу в устье реки Эбро, похожий на кружево дворец Альхафери и алебастровые алтарные скульптуры знаменитой Базилики, торговый город Барселону, населенную дикими каталонцами, которым не по душе власть Арагона. Я ощущала вкус крабового супа, якобы предотвращавшего болезни, и знаменитой ветчины pata negra, которую подавали в городе Теруэль. Я узнавала об отважной борьбе арагонского народа против непрестанных вторжений коварных, словно лисы, французов и о многовековых попытках подчинить себе далекие, обожженные солнцем королевства Сицилии и Неаполя.
        - Когда-то под нашей властью находилась большая часть Южной Италии, — сказал Фернандо. — Герцогства Корсиканское и Афинское тоже принадлежали нам. Мы властвовали на Средиземном море.
        Естественно, мне были знакомы просторы моего родного королевства Кастилии и Леона. Но тем не менее меня захватили его откровения о заморских владениях Арагона, предприимчивые мореплаватели которого искали богатства в далеких землях, привозили оттуда сундуки с пряностями, драгоценными камнями и шелками, а также минеральные квасцы, использовавшиеся для окраски тканей, — торговцы платили за них целые состояния.
        - Вы подобны римлянам, — выдохнула я. — У вас целая империя.
        - И чувствуем мы себя так же! — рассмеялся он, показав щель между верхними передними зубами, придававшую ему необъяснимое очарование. — Наше тщеславие превосходит возможности казны, а чтобы поддерживать столь дальние владения, требуются деньги, и немалые.
        Он немного помолчал, и лицо его помрачнело.
        - А после того, как проиграли Константинополь туркам, мы стоим перед лицом серьезной угрозы со стороны неверных. Опасность угрожает всей Европе. Именно так овладели нами мавры много веков назад, и подобное может случиться и снова. Турки способны использовать в качестве прохода Гранаду, так же как мавры использовали Гибралтар.
        Мысль о захлестывающей нас темной волне мавров заставила вздрогнуть, несмотря на все то восхищение, которое вызвали у меня познания Фернандо. Я никогда не задумывалась о катастрофическом падении Константинополя, одного из самых почитаемых городов христианского мира, хотя это случилось два года спустя после моего рождения и потрясло нашу веру до самых основ. Знания мои ограничивались иллюстрированными историями Кастилии, поэмами о трубадурах и романтическими притчами вроде «Книги о доброй любви». Я никогда не видела наш мир с той точки зрения, с какой смотрел на нее Фернандо, считая нас не центром мироздания, а всего лишь его частью. Его слова приводили меня в восторг, словно я стояла на палубе галеона, рассекающего пенные воды на пути к неизвестным берегам…
        - А теперь, — вздохнул Фернандо, — когда этот паук Луи Тринадцатый угрожает северной границе Арагона, нам приходится держать армию наготове. Войска стоят денег, и куда больших, чем вы можете вообразить. Знать не станет призывать своих слуг без денег, а вассалы не пойдут сражаться без соответствующего жалованья. Моя мать умела экономить на расходах на содержание двора, так что мы могли… — Он замолчал и отвернулся. — Не могу поверить, что только что говорил о ней так, будто ее уже нет.
        - Уверена, вы вовсе не это имели в виду, — сказала я.
        Он снова посмотрел на меня:
        - Когда вы рядом, слишком легко забыться.
        Я не ответила. Мы подошли к арочной галерее, окружавшей дворец; сами не заметили, как дважды обогнули весь сад. Когда мы впервые в него вошли, он показался мне большим, настоящим лабиринтом. Теперь же, когда в моей голове все еще звучали слова Фернандо, сад выглядел тесным творением человеческих рук из аккуратных живых изгородей, неестественно подстриженных деревьев и ровных дорожек, ведущих в никуда.
        - Это не ваша подружка? — спросил Фернандо.
        Бросив взгляд в сторону галереи, я увидела Беатрис, которая сидела на каменной скамье рядом с Кабрерой. Он что-то ей говорил, оживленно жестикулируя, а она восхищенно слушала, не сводя с него глаз.
        - Пожалуй, он для нее несколько староват, — усмехнулся Фернандо, — но ей, похоже, все равно.
        Я тут же разозлилась, услышав в его словах недвусмысленный намек.
        - О чем вы? Дон Андрес де Кабрера всего лишь крайне добр к нам. Вряд ли у него есть какие-то виды на…
        Но тут взгляд мой упал на Беатрис, которая слушала Кабреру, кокетливо наклонив голову и шире обычного раскрыв глаза, словно тот был самым обворожительным мужчиной из всех, кого она когда-либо знала. Я стояла перед ней всего в нескольких шагах, но она меня даже не замечала.
        Я подавила смешок. Похоже, он ее все-таки очаровал…
        - Я должен научить вас танцевать, — выдохнул Фернандо.
        От моего веселья не осталось и следа.
        - Что? Но мы танцевали всего лишь вчера вечером. И у меня достаточно хорошо получалось, спасибо.
        - О да, вы прекрасно танцуете, но не знаете арагонских танцев. Вам следует научиться хотя бы одному, чтобы хоть что-то вам обо мне напоминало.
        Схватив меня за руку, прежде чем я успела возразить, он повел меня к мозаичной площадке возле фонтана. Я попыталась высвободиться.
        - Нет, — сказала я, услышав испуг в собственном голосе. — Кто-нибудь… кто угодно может нас увидеть.
        - Кто? — усмехнулся он, оглядываясь в сторону галереи. — Они ничего не заметят, даже если мы выстрелим из пушки. Давайте же, это всего лишь танец.
        - Нет, я в самом деле не могу. Не здесь, не в саду. Это… неприлично.
        Он замер, уставившись на меня.
        - Вы всегда столь серьезны? — спросил он.
        Хотя вопрос его мог показаться обидным, я сразу же поняла, что ничего такого он в виду не имел и им двигало лишь любопытство.
        - Конечно, — ответила я и вызывающе подняла голову. — Я инфанта Кастилии. И должна всегда об этом помнить.
        Он приподнял брови:
        - Всегда? Неужели даже инфанта не может иногда развлечься?
        - Вряд ли танцы в саду можно назвать… — начала я, но он, не обращая на меня внимания, направился к мозаичной площадке, что-то напевая себе под нос, и занял позицию для танца.
        Он сошел с ума. Он действительно собирался это сделать. Танцевать!
        - Этот танец, — сказал он, откидывая со лба волосы, — пляшут крестьяне после сбора урожая, чтобы отпраздновать щедрость природы.
        Еще и крестьянские плясульки, а может, даже и языческие! Мне следовало уйти. Это было непристойно. И сам Фернандо вел себя неприлично. Но я не могла пошевелиться, прикованная к месту видом его крепкой, уверенной фигуры. Отведя назад плечи, он упер руки в бока и, издав губами громкую трель, подпрыгнул и быстро скрестил ноги.
        - Это символизирует снопы пшеницы! — крикнул он, крутясь на месте, совершая замысловатые прыжки и взмахи ногами. — Давайте же! Я вам покажу.
        Он протянул руку. Не в силах поверить в то, что делаю, я шагнула к нему. За нами могли наблюдать из окон дворца возмущенные придворные, любой проходящий через галерею мог нас увидеть. Я взяла руку Фернандо, ощутила тепло его пальцев, не сомневаясь, что Беатрис сейчас наблюдает за нами, раскрыв рот.
        По лбу его струился пот, он широко улыбался.
        - Вы можете споткнуться о свои юбки, — сказал он, кивая на мое платье.
        Я застыла.
        Наклонившись ко мне, он прошептал:
        - Смелее, Изабелла.
        У меня пересохло в горле. Быстро наклонившись, я подобрала юбки и завязала их в узел сбоку бедра, а затем посмотрела на Фернандо.
        - Вам уже приходилось делать это раньше, — сказал он, дерзко скользя взглядом по моим лодыжкам в белоснежных чулках.
        Мне не нравились мои тощие ноги, из-за которых ступни казались чересчур большими.
        - Вопреки тому, что вы могли бы подумать об избалованных инфантах, — резко ответила я, заставив его вновь перевести взгляд на мое лицо, — я выросла в действующем замке, вместе со скотиной. Грязь и навоз были для меня обычным делом. А у меня не так уж много лишних платьев.
        Поклонившись, он шагнул ко мне, обнял рукой за талию.
        - Все намного легче, чем кажется, — прошептал он столь близко, что я ощутила запах его пота. — Просто следуйте моему примеру.
        Сперва я едва не упала — столь быстрым и внезапным оказался его прыжок, за которым последовало все то же сложное движение ногами. Я неуклюже попыталась повторить под его одобрительные аплодисменты, после чего он вновь напел мелодию без слов, напомнившую мне дудочку козопасов на продуваемом ветром утесе, взял меня за руку, повернулся ко мне лицом и сказал:
        - На счет «три» — подпрыгиваем, выбрасываем ногу, поворачиваемся кругом, а потом еще раз и еще.
        - Не получится, — ответила я, собираясь и закрывая глаза, чтобы лучше уловить все нюансы мелодии.
        Услышав напев и почувствовав, как сильнее сжимаются пальцы Фернандо, я затаила дыхание и подпрыгнула, выбросив ноги сперва назад, потом вперед. Как только мы коснулись земли, я повернулась к нему столь быстро, что чепчик едва не слетел с головы. А потом я забыла обо всем, о том, что прилично, а что нет. Сквозь стук крови в ушах услышала свой собственный смех, вырвавшийся на свободу, словно долго просидевшая в клетке птица, и мы снова закружились в танце.
        Мы стояли, тяжело дыша, и держались за руки под аплодисменты плещущейся в фонтане воды. Стук в ушах утих, и наши взгляды встретились. Над головой проплыло облако, закрыв солнце. Во внезапной игре света и тени я вдруг увидела, каким он станет годы спустя, повзрослев, — с более угловатыми скулами, широким лбом, но с теми же живыми глазами и неудержимой энергией. Мне казалось, что улыбка его никогда не изменится, независимо от возраста.
        - Вы вся горите. — Высвободив руку, он коснулся моего лица. — У вас такая нежная кожа, белая, словно луна…
        Не в силах пошевелиться, я чувствовала, как его пальцы скользят по моей коже, радовалась разливающемуся по жилам теплу, пока приятное покалывание не охватило все тело.
        Со стороны собора послышался колокольный звон, возвещая о наступлении полдня, он избавил меня от необходимости отвечать. За спиной послышались шаги, и Фернандо отступил назад. Повернувшись, я увидела, как ко мне спешит Беатрис; судя по ее красным щекам, она была столь же взволнована, как и я. Кабрера с ошеломленным видом стоял возле скамьи. Неужели они нас не видели, столь поглощенные друг другом, что лишь колокола привели их в чувство?
        - Прошу меня простить, сеньорита. — Беатрис неуклюже присела в реверансе. — Я совсем забыла о времени. Вы завершили прогулку? Вам долго пришлось ждать?
        Она поспешно задавала один вопрос за другим, но в голосе ее чувствовались веселые нотки, — похоже, несмотря на всю свою увлеченность, она все-таки нас видела.
        - Нет, — ответила я, подумав о том, насколько заметна моя собственная радость. — Недолго…
        Очарование танца рассеялось, словно благовонный дым или приятный сон. Мне хотелось удержать его, прежде чем оно исчезнет окончательно, заключить в перламутр, в редкую жемчужину. На мгновение мне показалось, будто у меня нет никаких обязательств перед миром, никаких тревог, страхов или сомнений.
        Всего лишь один миг я была свободна.
        - Боюсь, нам нужно идти, — тихо сказала я Фернандо. — Мы должны послушать полуденную службу, а потом переодеться для банкета. Увидимся позже, в зале?
        - К сожалению, нет, — ответил он. — Мои слуги уже наверняка беспокоятся, куда я делся; мы уезжаем задолго до полуденной молитвы. Путь до Арагона займет не меньше двух дней.
        - О… — Я натянуто улыбнулась, несмотря на разочарование. — Спасибо вам. Мне было очень приятно с вами, кузен. Надеюсь, мы еще встретимся.
        - И я тоже надеюсь, моя инфанта.
        От меня не ускользнуло, что он подчеркнул слово «моя», касаясь губами моей руки. Беатрис толкнула меня в бок, и я яростно уставилась на нее.
        - Рад был с вами познакомиться, сеньорита де Бобадилья, — сказал ей Фернандо, и она присела в реверансе, жеманно улыбнувшись:
        - Мое почтение, ваше высочество.
        Он посмотрел мне в глаза:
        - Я напишу.
        Прежде чем я успела вымолвить хоть слово, он зашагал через сад в сторону своих комнат, словно сто раз до этого ходил по незнакомым извилистым дорожкам.
        Я смотрела ему вслед, с трудом подавляя желание позвать его, сказать ему, что он был прав. Мне действительно понравился танец, и даже очень.
        - Он тебе нравится, — сказала Беатрис.
        Я с притворным безразличием кивнула:
        - Довольно забавный мальчишка.
        - Мальчишкой он будет недолго. И он достаточно смел для своего возраста.
        - Верно, а тебе, похоже, тоже пришлась по душе беседа с доном Кабрерой?
        Я удовлетворенно отметила, как щеки ее заливает румянец — несмотря на то что она тряхнула головой и легкомысленно бросила:
        - Кабрера? Ха! Он для меня ничего не значит.
        Вернувшись после молитвы в наши комнаты, мы поспешно переоделись в придворные платья. Когда возвратились в алькасар, я обмолвилась в разговоре с Беатрис, что теперь понимаю, зачем нужен столь обширный гардероб, учитывая количество церемоний, которые нам, похоже, предстоит посещать. Но мне вовсе не хотелось просить Менсию де Мендосу или королеву о помощи, особенно после того, как я успела столь вспыльчиво от нее отказаться.
        - А если поговорить с Андресом — в смысле, с доном Кабрерой? Может, его мать сумеет помочь нам сшить платья? — предложила Беатрис. — Она так добра к нам и наверняка будет только рада.
        - Верно, — кивнула я. — От ее помощи я бы не отказалась, хотя, будь у меня подходящий образец, вполне справилась бы и сама. Зато твое шитье столь же безнадежно, как и твои реверансы.
        Беатрис хмуро взглянула на меня:
        - Как будто кого-то волнует, что я ношу.
        - Дона Андреса де Кабреру, похоже, волнует, — ответила я.
        Она негодующе подбоченилась:
        - Ты что, так и будешь меня весь день поддразнивать? Лучше уж сразу скажи, чтобы я не обращала на тебя внимания.
        - Ох и характер у тебя. — Я поцеловала ее в щеку. — Прости. Обещаю, больше ни словом не обмолвлюсь.
        - Ладно. Хотя о чем тут говорить — забавный мужчина, только и всего.
        Она подмигнула мне, и мы, подавляя смешки, вошли в зал. Под ногами хрустел умащенный розмарином тростник.
        Я направилась к помосту, где уже сидел Альфонсо рядом с Энрике и королевой. Затаив дыхание, я заняла свое место и, видя полный фальши взгляд королевы, решила, что стоит точнее рассчитывать время. Пока что я постоянно опаздывала.
        Пурпурное бархатное платье королевы, казалось, специально подчеркивало ее идеальное декольте; шею украшало сверкающее ожерелье из бриллиантов и жемчуга. Заметив мой взгляд — ибо я никогда еще не видела столь великолепных драгоценностей, — она многозначительно коснулась ожерелья и промурлыкала:
        - Нравится?
        - Очень красиво. — Я не стала добавлять, что оно к тому же выглядит невероятно дорогим.
        - Это подарок Энрике, в честь дня рождения нашей дочери. — Одарив короля снисходительной улыбкой, она вновь повернулась ко мне. Радушный тон ее голоса едва скрывал презрение. — Ты что, опять в том же платье, что и вчера? Изабелла, дорогая, мне следует заняться твоим гардеробом. Ты должна выглядеть подобающе своему положению. Здесь не Аревало; при дворе внешность играет весьма важную роль.
        Мне показалось, будто меня облили ушатом холодной воды. Откуда ей знать, что именно этот вопрос столь меня беспокоит? На мгновение мне вспомнилось, с каким восхищением смотрел на меня Фернандо, когда мы танцевали в саду. Вряд ли его тогда волновало, как я одета.
        - Да, Изабелла, — робко улыбнулся Энрике, — пусть Жуана тебе поможет. Ей известны все последние веяния моды.
        - И еще, — добавила она, и в ее медовом голосе послышались зловещие нотки, — могу дать тебе поносить свои старые драгоценности. Ведь у любой принцессы должны быть красивые украшения, не так ли?
        Я отвела взгляд:
        - Ваше величество, вы очень любезны. Для меня это большая честь.
        - Конечно. — Она отвернулась в зал, куда входили слуги с первыми блюдами.
        Судя по всему, от вчерашних разногласий с Энрике не осталось и следа; королева смеялась и перешептывалась с ним, словно не случилось ничего особенного. Я также заметила, что симпатичный вчерашний партнер королевы по танцам, Бельтран де ла Куэва, обедает вместе с ее фрейлинами, оказывая недвусмысленные знаки внимания Менсии де Мендосе. При свете дня он выглядел еще более впечатляюще в лазурном камзоле с обшитыми мелкими бриллиантами вырезами в итальянском стиле, сквозь которые виднелись воротник и рукава его рубашки. Королева, однако, вела себя так, будто вообще его не замечала; меня же вскоре начала беспокоить необычная молчаливость Альфонсо.
        В конце концов я спросила брата, как прошел день.
        - Все отлично. — Он ткнул ножом в кусок жареной оленины.
        - Непохоже. — Я внимательнее взглянула на него. — Что не так? Тебя заставляют чересчур прилежно учиться? Если хочешь, могу попросить архиепископа Каррильо, чтобы он разрешил мне тебе помогать…
        - Ничего ты не понимаешь, Изабелла, — раздраженно бросил он. — Ты всего лишь глупая девчонка.
        Заметив взгляд Энрике, я попыталась изобразить улыбку, несмотря на неожиданные обидные слова брата, который всегда был достаточно легкомысленным и редко поддавался настроению. Внезапно он показался мне чужим, и я поймала себя на том, что пытаюсь сдержать слезы. После того как меня назвали глупой девчонкой, не хватало еще и расплакаться.
        - Альфонсо, — сказал король, давая понять, что услышал нас, — наверняка Изабелла просто волнуется за тебя и…
        Громкий хлопок двери возвестил о появлении маркиза де Вильены в сопровождении его брата-великана Хирона и шестерых слуг. Они направились к нам, и в наступившей тишине послышалось змеиное шипение извлекаемого из ножен меча Хирона.
        Альфонсо оцепенел, сжал пальцами под столом мое колено. Энрике тоже застыл на троне. Когда гранды приблизились к помосту, королева испуганно взвизгнула, а Бельтран де ла Куэва вскочил с кресла.
        Вильена улыбнулся. Хирон развернулся к фавориту королевы, едва не задев его мечом.
        - Сын шлюхи! — бросил Хирон. — Приблизься еще на дюйм, и я проткну тебя насквозь, а потом скормлю собакам.
        Куэва был безоружен — придворным запрещалось законом носить оружие в присутствии короля. Он стоял, тяжело дыша и слишком поздно осознавая свою ошибку. Хирон махнул рукой, приказывая Менсии и фрейлинам убраться с дороги, а затем с размаху ударил Куэву кулаком в лицо. Фаворит рухнул спиной на стол, сбросив на пол столовые приборы, кубки и блюда.
        Королева завопила. От стены к трону бросились мавританские стражники, выстроились перед помостом. Энрике вцепился в подлокотники трона.
        - Что все это значит, сеньор маркиз? — дрожащим голосом проговорил он.
        Вильена показал на перепачканного вином и едой Куэву, на чьем лице уже проступал солидных размеров синяк. Рыдающая Менсия помогла ему подняться. Придворные попятились, некоторые бросились к дальним дверям, предчувствуя драку.
        - Вы пожаловали этому напыщенному глупцу власть над Сантьяго, высшим военным орденом Кастилии, — прозвенел в наступившей тишине голос Вильены. — После всего, что я для вас сделал, вы даровали ему почести, которые по праву должны принадлежать мне!
        - Как вы смеете!.. — закричала Жуана, но Энрике оборвал ее.
        - Вы забываетесь, сеньор маркиз. Здесь я — король. И я оказываю почести тем, кому пожелаю.
        - Скорее, тем, кому пожелает ваша португальская шлюха, — сказал Вильена, с ледяной ненавистью глядя на Энрике желто-зелеными глазами.
        Я понятия не имела, что именно произошло между ними, но не могла поверить, что кто-то из грандов, как бы он ни был оскорблен, мог осмелиться вести себя подобным образом с монархом.
        - Она не ваша, — продолжал Вильена. — Девочка, которую вы объявили своей наследницей, — не ваша. Я думал, вы этого не знали, но теперь вижу, что наверняка знаете, ибо только в таком случае рогоносец может присваивать титулы любовнику собственной жены.
        - Да, — добавил Хирон, сплевывая в сторону стражников и сжимая меч так, будто ему не терпелось броситься на невозмутимых мавров. — Можешь сколько угодно прятаться за спинами своего неверного сброда, но в конце концов истина Божья восторжествует!
        На одно кошмарное мгновение мне показалось, что Энрике сейчас прикажет стражникам прирезать маркиза, его брата и слуг, но он лишь стоял, весь дрожа, и, судя по ошеломленному взгляду, никак не мог поверить в происходящее.
        - Сделай что-нибудь, — прошипела Жуана. — Арестуй их. Они лгут, это измена.
        - В самом деле? — холодно спросил Энрике, и она отпрянула. Король повернулся к Вильене. — Вы вправе покинуть мой двор, если вы более не согласны с моими порядками. Но предупреждаю: я не потерплю измены, какими бы благими побуждениями вы ни руководствовались.
        - Я запомню, — ответил Вильена.
        Насмешливо поклонившись, он повернулся и направился к выходу. Хирон снова замахнулся мечом на Куэву, чье украшенное синяком лицо залила смертельная бледность, после чего вышел следом за маркизом, бросив несколько непристойных фраз в сторону жавшихся к дверям перепуганных фрейлин.
        Стражники не сдвинулись с места. Энрике проговорил что-то на их родном языке, и они одновременно отступили назад, словно хорошо выдрессированные собаки. Я не сомневалась, что по его приказу они бы не колеблясь убили Вильену и Хирона.
        Жуана сбежала с помоста и бросилась прочь из зала. Ее фрейлины последовали за ней. Оставшийся в одиночестве Куэва умоляюще посмотрел на Энрике, но тот отвел взгляд. Лишь тогда я заметила архиепископа Каррильо, который ворвался в зал через боковую дверь. Вид у него был озабоченный, а за ним следовали Кабрера и часть дворцовой стражи.
        - Ваше величество, — сказал он, — мне только что сообщили. Это произвол! Вильена зашел слишком далеко. Могу ли я…
        - Уведите их, — прошептал Энрике.
        - Идемте, дети мои. Быстро, — повелительно произнес Каррильо.
        Мы с Альфонсо поднялись со своих мест. К нам подошла Беатрис, стоявшая до этого среди придворных. Когда Каррильо выводил нас за дверь, я успела заметить, как Энрике бессильно опустился на трон, закрыл лицо руками, словно ему нанесли смертельный удар.
        В коридоре Каррильо распорядился, чтобы Кабрера отвел нас в наши покои.
        - Проследите, чтобы сегодня они никуда не выходили, — мрачно проговорил он, и я взглянула на Альфонсо, который испуганно жался к архиепископу и его стражникам.
        Кабрера повел нас за дверь; я услышала лязг оружия стражников, что направились вместе с Каррильо и моим братом в другую сторону.
        - Изабелла! — крикнул Альфонсо, и я резко обернулась.
        Брат кинулся ко мне, бросился в мои объятия.
        - Прости, — прошептал он. — Я не хотел. Ты вовсе не глупая. Я просто… я так испугался.
        - Почему? В чем дело, Альфонсо? Почему ты испугался?
        Я оглянулась в сторону Каррильо, тот стоял, раздраженно уперев руки в бока. Его белая мантия, под которой виднелась черная рубаха, падала на обутые в сапоги ноги, а с кожаного пояса толще моей руки свисал меч в ножнах.
        Он тоже носил оружие при дворе. Слуга Господа в облачении воина. Внезапно я представила, как он рычит от ярости на поле боя, размахивает мечом и срубает головы, и сердце мое забилось сильнее.
        - Останься с нами, — сказала я Альфонсо. — Прошу тебя, не ходи с ним.
        Брат покачал головой:
        - Не могу. Я пообещал, что исполню свой долг. Прости, Изабелла.
        Мягко поцеловав меня, он вернулся к Каррильо. Не в силах пошевелиться, я смотрела, как архиепископ обнимает моего брата за плечи и уводит прочь.
        Мне хотелось побежать за ними, потребовать от Альфонсо поклясться, что он не станет рисковать своей жизнью. Но я уже поняла: что бы я ни говорила или ни делала, это ничего не изменит. Он был прав — я всего лишь глупая девчонка, которая ни на что не может повлиять и никак не способна изменить нашу жизнь.
        Именно тогда мне стало ясно, что снова я увижу брата очень не скоро.
        Два дня спустя, когда мы с Беатрис сидели, прижавшись друг к другу в освещенной свечами комнате, и прислушивались к недовольному ворчанию леопардов в королевском зверинце, к нам пришел Кабрера с новостями.
        - Архиепископ Каррильо покинул дворец. Он забрал с собой инфанта, заявил, что ваша мать лично доверила ему Альфонсо. Король потребовал их возвращения, но никто не знает, куда они уехали. У Каррильо немало владений, и он пользуется поддержкой среди своих вассалов. Он может быть где угодно. Я сделаю все, что смогу, для вашего высочества, но…
        - Мне следует позаботиться о себе самой, — закончила я, заставив себя улыбнуться.
        После того как уехали Каррильо и мой брат, Кабрера и Беатрис оставались единственными моими друзьями во дворце.
        Кабрера достал из-под камзола сложенный пергамент. Беатрис молча надела плащ.
        - Читай, мы не станем тебе мешать, — сказала она, шагая следом за Кабрерой к выходу.
        Я долго смотрела на послание, прежде чем сломать восковую печать с символом Арагона и медленно развернуть хрустящую бумагу.
        Там было всего пять слов:
        Будьте смелой, Изабелла. Ждите меня.
        Глава 8
        К тому времени, когда весна сменилась жарким летом, слухи разошлись по всей Кастилии, разносимые торговцами в дальние провинции и города. Женщины распространяли известия среди вассалов, те, в свою очередь, спешили передать их в замки сеньоров. К осени все уже знали о внезапном отъезде Альфонсо из дворца и мятеже маркиза де Вильены, что лишь прибавило всеобщих сомнений в законности происхождения принцессы Иоанны.
        Я не получала вестей от брата или Каррильо и не осмеливалась писать сама. Хотя я продолжала жить в своих апартаментах в casa real, где у меня имелась небольшая прислуга под началом доньи Кабреры, содержавшаяся на деньги короля, за мной постоянно наблюдали, и свобода моя была ограниченна. Любая прогулка за пределы ворот требовала королевского одобрения и соответствующей охраны.
        Беатрис сообщала мне обо всех придворных сплетнях; от нее я узнала, что Вильена и еще несколько грандов собрались в северном городе Бургосе, где объявили о создании союза в защиту прав моего брата. Угроза гражданской войны нависла над Кастилией, подобно ожидающим первого удара грома грозовым тучам, и не проходило дня, чтобы Жуана не требовала от Энрике послать против мятежников войска.
        Она позволила себе подобное даже в моем присутствии, когда однажды утром я сидела в углу ее покоев, стараясь казаться как можно более незаметной.
        - За всем этим стоит Каррильо! — кричала она моему растерянному брату. — Он нашел орудие мести и намерен использовать его против тебя. Зачем ты позволил ему забрать Альфонсо? Ты должен был остановить его, пока мог!
        - Жуана, прошу тебя. — Энрике стоял перед королевой, комкая в руках красный шерстяной тюрбан. — Альфонсо — всего лишь ребенок. Как он может угрожать…
        - Этот ребенок, как ты его называешь, может обратить против нас все королевство! Боже милостивый, неужели ты настолько слеп, что не видишь истину? Во главе так называемого союза стоят Вильена и Каррильо, и они заранее сговорились устроить во дворце скандал, чтобы тайком вывезти Альфонсо. Ты должен положить конец их предательству, пока не стало слишком поздно!
        Энрике склонил голову, пробормотал, что никаких доказательств измены нет и потому он ничего не может сделать. Затем бросил на меня извиняющийся взгляд и поспешно сбежал в свое лесное поместье Эль-Пардо в Мадриде, как он часто поступал, оставив меня на милость королевы.
        - Я не потерплю клеветы в отношении моей дочери — законной наследницы Кастилии, — заявила она, нацелив на меня украшенный перстнями палец. — Если Каррильо осмелится присоединиться к кучке предателей в Бургосе, это будет стоить ему головы — и твоему брату тоже. На твоем месте я бы усиленно молилась, ибо я уничтожу каждого из них, прежде чем они украдут трон у моей дочери!
        Я содрогнулась от ее угроз. Она расхаживала передо мной в ослепительных нарядах, подбоченясь и клянясь отомстить в таких выражениях, каким позавидовала бы и шлюха из таверны. Ее громогласные заявления и постоянное желание продемонстрировать на любом придворном приеме детскую колыбель, где несчастная малышка плакала и кашляла, когда на ее пеленки попадала сажа от факелов, казались мне не более чем трусливой бравадой.
        Куда бы я ни бросала взгляд, повсюду перешептывались придворные; куда бы ни смотрела Жуана, она наверняка видела то же самое. Даже помолвка Бельтрана де ла Куэвы и Менсии де Мендосы не пресекла слухов; напротив, все теперь говорили, что если титул властителя Сантьяго оказался чересчур малой наградой за его усилия в постели королевы, то их вполне вознаградит женитьба на представительнице могущественного клана Мендоса, учитывая, что Бельтран был всего лишь выскочкой с красивой внешностью, в отличие от Менсии, дочери гранда.
        В ответ на эти грязные пересуды Жуана начала требовать от меня полного подчинения, как будто мое публичное унижение могло обуздать болтливые языки. Королева заставляла меня следовать за Иоанной на каждом приеме, подчеркивая мое нижестоящее положение при дворе, и часами сидеть над колыбелью с серебряными погремушками, пока сама она играла в кости с фрейлинами. Вскоре я поняла, что, хотя на публике она изводила всех разговорами о правах дочери, на самом деле маленькая Иоанна нисколько ее не интересовала. Я ни разу не видела, чтобы королева держала младенца на руках в отсутствие посторонних, к тому же, когда она оказывалась рядом, Иоанна сразу начинала беспокоиться, словно чувствуя безразличие матери. Мне было жаль малышку, и я пыталась окружить ее вниманием, хотя и ощущала всей кожей, как вокруг меня медленно смыкается ловушка.
        В апреле 1465 года я тихо отпраздновала свой четырнадцатый день рождения. Прошел год с тех пор, как я в последний раз видела брата. Осыпались цветы миндальных деревьев, земля напиталась жаркими лучами кастильского солнца, и Иоанна делала первые неуверенные шаги, сменив колыбель на помочи. Как только потеплело, мы с Беатрис начали тайком выбираться в сад, чтобы хоть ненадолго спастись от затхлого воздуха дворца и мрачного лица королевы.
        Весело щебеча, Иоанна переваливалась на пухлых ножках, пыталась ловить бабочек, пока няня держала ее за помочи. Мы ходили посмотреть на грациозных пятнистых леопардов в огороженном вольере — точной копии их природной среды, вплоть до спрятанных под листьями оторванных оленьих ног, над которыми кружили мухи. Когда Иоанна уставала и засыпала на руках у няни, мы садились на каменную скамью под аркадой и вели непринужденную беседу.
        Нам часто составлял компанию Кабрера. Верный своему слову, он продолжал заботиться обо мне как только мог. Следил за тем, чтобы нам всегда хватало свечей и одеял, а его мать присматривала за моими комнатами, играя роль почетной фрейлины, и помогала нам с гардеробом — ибо, несмотря на обещания королевы, та так и не дала мне ни одного платья, и мы вскоре износили те немногие, что привезли с собой. В столь напряженные дни я начала воспринимать Кабреру как доброго дядюшку с широким смуглым лбом и умными карими глазами, выглядевшего безупречно в черном бархатном камзоле без каких-либо украшений. Он вел себя дружелюбно, но ненавязчиво, будучи воплощением тактичности. Однако я не преминула заметить, как краснеет Беатрис, когда он к ней обращается, и как, в свою очередь, не сводит с нее взгляда он сам. В свои семнадцать лет она была потрясающе красива и крайне независима. Я чувствовала, что ей нравится внимание Кабреры, хотя она в том и не признавалась. Я не дразнила ее и ни о чем не допытывалась, как и обещала, но мысль о том, что, возможно, она нашла свою любовь, стала для меня одной из немногих
радостей и желанным даром, на который я могла лишь надеяться в будущем.
        От Фернандо вестей не было, хотя я и излила ему свои страхи в письме, которое тайно передала Беатрис. Сперва его молчание причиняло большую боль, чем я ожидала. Мне казалось, что между нами есть нечто исключительное, некое родство, которое он высоко ценил; он говорил, что будет писать, но до сих пор я получила от него лишь одну короткую записку. Мне было стыдно, что я вела себя с ним столь откровенно и позволила себе чересчур увлечься, признавшись во многом таком, о чем никогда бы не сказала никому другому. Но, похоже, разочарование мое оказалось чересчур заметно, поскольку однажды в начале июня Беатрис пришла ко мне в галерею, заявив:
        - Я только что говорила с Кабрерой о делах в Арагоне. Боюсь, хорошего мало.
        Застигнутая врасплох, я подняла взгляд от книги, которую держала в руках.
        - Что случилось? Фернандо?.. — Я не договорила, не в силах представить самое страшное.
        Беатрис задумчиво посмотрела на меня:
        - Так я и думала. Ты хандришь уже несколько недель, с тех пор как мы отослали то письмо.
        - Вовсе нет, — тотчас же возразила я, хотя и знала, что подруга права. Иначе она никогда не стала бы расспрашивать Кабреру, вынюхивая новости для меня. — Ты права, — вздохнула я. — Я действительно тревожилась.
        - И не зря. — Сев рядом, она продолжила, понизив голос: — Он ушел на войну, Изабелла. Французы вторглись на спорное пограничье Каталонии; судя по всему, Арагон и Франция сражаются за него уже много лет. Фернандо возглавляет армию, поскольку его мать все еще очень больна, а отец не может ее оставить. К тому же, похоже, король Хуан…
        - Слепнет, — тихо прервала я ее. — Мы слышали, что у него катаракта, помнишь? Потому Фернандо и был здесь на крещении вместо отца.
        - Да, — кивнула она. — Понимаешь? Он вовсе о тебе не забыл. Сражается за свое королевство, потому и не пишет. Но я уверена — твое письмо дошло, и он наверняка ответит, как только сможет.
        Я прикусила губу и уставилась в пол, стараясь не встречаться с ее многозначительным взглядом.
        - Мы должны молиться о его благополучии, — пробормотала я. — Он так молод для того, чтобы воевать…
        - Верно, а заодно стоило бы помолиться и за тебя.
        - За меня? — Я уставилась на нее. — Почему?
        - Потому, — вздохнула она, — что король неожиданно приехал из Мадрида и хочет тебя видеть. Это мне тоже рассказал Кабрера.
        - Не знаешь зачем?
        Тревога сдавила мне горло, не давая дышать. Я не видела Энрике уже несколько месяцев; он избегал дворца, предпочитая держаться подальше от королевы с ее постоянными упреками.
        - Не знаю. Кабрера хочет сам тебе сказать.
        Она встала и отступила к входу на галерею. Из тени, низко кланяясь, вышел Андрес де Кабрера.
        - Ваше высочество, прошу меня простить. Я не хотел вмешиваться, но считаю, что вас следует предупредить. Королева в ярости. Энрике несколько дней назад встречался с Вильеной и его союзниками втайне от нее. Они предъявили ему ультиматум и… — Он замолчал, словно не зная, как продолжить.
        - Что бы ни случилось, — сказала я, — я должна быть в курсе. Я не могу отправиться в логово льва, не подготовившись.
        - Да, конечно. Вам нужно знать. Похоже, Вильена потребовал от его величества подписать официальное заявление, что принцесса Иоанна — не его дочь, а также лишить Бельтрана де ла Куэву всех званий и передать власть над Сантьяго самому Вильене.
        Я стояла неподвижно, едва дыша.
        - Его величество отказался что-либо подписывать, — продолжал Кабрера. — Вместо этого он настоял, чтобы все разногласия были улажены на специальном заседании кортесов. Вильена согласился, но, едва король уехал, забрал свои слова назад.
        Всё вокруг меня словно окуталось туманом.
        - Он отправился с войском в Авилу, где встретился с Каррильо, вашими братом и матерью. Они низложили короля в виде чучела перед толпой, короновав вместо него Альфонсо. — Кабрера взглянул мне в глаза. — Его величество вне себя от горя. От имени Альфонсо издаются указы. Многие важные города, включая Самору и Толедо, признали власть принца Альфонсо. Это война, ваше высочество, гражданская война. У Кастилии теперь два короля.
        Мир вокруг почернел, и я почувствовала, как подкашиваются ноги. Я бы наверняка упала, если бы Беатрис не бросилась ко мне, подхватив под руку. Она подвела меня к креслу у окна, и я закрыла глаза, моля Бога дать мне силы.
        Наконец наступило то мгновение, которого я больше всего боялась с тех пор, как Каррильо забрал Альфонсо из дворца.
        С отчаянно бьющимся сердцем я отправилась в королевские покои. Занавески были задернуты, комната погружена в полумрак. Энрике сидел в кресле под балдахином, опустив голову. Позади него стоял Бельтран де ла Куэва в красной с золотом одежде, не сводя с меня взгляда, а рядом с ним — Педро де Мендоса, епископ Сигуэнсы и новый шурин Бельтрана, худощавый мужчина с такими же проницательными темными глазами, как и у его сестры. Его считали самым честолюбивым священнослужителем в Кастилии после Каррильо.
        Энрике взглянул на меня, откинул с лица пряди грязных волос до плеч. Глаза его покраснели, и под ними появились тени, щеки под нечесаной бородой ввалились; казалось, будто он постарел на много лет. Опустившись рядом с ним на колени, я почувствовала его несвежий запах.
        - Ваше величество, — тихо сказала я, — простите меня.
        Энрике вздохнул:
        - Значит, ты уже знаешь.
        - Да. Мне рассказал дон Кабрера, и я потрясена. Я не ожидала, что в столь ужасной афере замешан мой брат. Но я уверена, он ни в чем не виноват. У него и в мыслях не было вас оскорбить.
        - Можно подумать, мы этому поверим, — сказала Жуана.
        Я удивленно повернулась и увидела, как она выходит из тени алькова. На ней было обтягивающее черное платье с серебряным шитьем, желтые, словно топаз, глаза ярко блестели, волосы свободно падали на плечи.
        - Столь кроткая и набожная на вид, — насмешливо проговорила она, — столь благожелательная, прямо-таки маленькая монахиня. Но меня не обманешь. Ты — пригретая на груди змея, как и твой брат. Лучше бы вас обоих придушили при рождении.
        - Жуана, basta,[21 - Хватит (исп.).] — сказал Энрике. — Я позвал сюда Изабеллу и хочу услышать, что она скажет.
        - Зачем? — Королева стряхнула руку епископа Мендосы. — Что нового она теперь может сказать? Каррильо и Вильена бросили тебе вызов, собрали войско и короновали Альфонсо вместо тебя. Естественно, она станет умолять, чтобы ее брату сохранили жизнь. Не слушай ее. Ты должен заключить ее в темницу, пока не придет время выдать ее замуж за какого-нибудь иностранного принца, чтобы она никому больше не могла причинить вреда.
        Перед глазами у меня все поплыло. Я не верила, что Альфонсо мог преднамеренно желать свержения нашего брата, который, каким бы он ни был, являлся нашим помазанным на царство королем. Но по угрожающему голосу королевы я поняла, что она не успокоится, пока брат мой не будет убит, а я не окажусь вдали от родины.
        - Жуана, — отчетливо проговорил Энрике, и в голосе его прозвучали нотки, которых я раньше никогда не слышала, — Альфонсо мне не враг. Да, он неправильно поступил, позволив надеть себе корону, но, как мне говорили, он ничего не мог поделать. Судя по всему, ему пришлось смириться, боясь пострадать. Позднее я выясню, кто именно в этом виновен, но сейчас мне хотелось бы знать, что думает Изабелла, моя сестра.
        Упоминание нашего кровного родства не осталось незамеченным. Яростно воздев руки, королева повернулась к Мендосе:
        - Видите? Он меня даже не слушает! Не считает меня достойной дать ему совет, зато внимает этой сладкоречивой твари, хотя она, несомненно, заодно со своим предателем-братом. Я предупреждала, что это рано или поздно случится, но он говорил: «Нет, это моя родня, они меня любят и никогда не обидят». Пусть Каррильо заботится об Альфонсо, а Изабелла может оставаться во дворце. Что ж, смотрите, что из этого вышло! Любуйтесь, как драгоценная родня служит и повинуется своему королю!
        - Хватит! — рявкнул Энрике. — Все вон отсюда! Я хочу остаться наедине с сестрой.
        Бельтран де ла Куэва вывел за дверь Жуану, которая успела бросить в мою сторону злобный взгляд.
        - Будьте с ней помягче, ваше величество, — прошептал Мендоса. — Помните, она пока всего лишь инфанта.
        А затем я осталась одна, не в силах взглянуть в глаза сводному брату, что молча сидел передо мной. Никогда прежде я не ощущала столь остро грозящую мне опасность. Я боялась, что меня бросят в темницу и пошлют войско убить Альфонсо. Я буду опозорена, имя мое — обесчещено. Альфонсо останется в истории мятежником, предавшим единокровного брата, а мне придется либо уйти в монастырь, либо выйти замуж в другой стране и навеки покинуть Кастилию.
        Энрике снова вздохнул, протяжно и с тоской, и я подняла взгляд. Его выпуклые глаза были полны слез, голос дрожал.
        - Поклянись, — сказал он, — что ты ничего не знала. Поклянись, что не участвовала в этом позоре ни словом, ни делом.
        - Клянусь, — прошептала я.
        Король долго смотрел на меня, затем проговорил:
        - Она хочет, чтобы я заключил тебя в тюрьму. Говорит, что вы с Альфонсо — отродье волчицы, всегда желавшей моей смерти. Это правда? Ты хочешь, чтобы твой брат стал королем Кастилии вместо меня?
        У меня перехватило дыхание. Я не могла рассказать ему о том яде, который годами изливала на него моя мать, или о том, как я сама разрывалась между любовью к Альфонсо и преданностью королю. Я пыталась найти ответ, но передо мной лишь разверзалась ревущая бездна, пока я вдруг не услышала собственный голос:
        - Вы мой монарх и повелитель, помазанный Богом на царство. Я никогда не осмелилась бы оспаривать волю Божью.
        Он вздрогнул, словно мои слова его обожгли.
        - Похоже, ты не столь невинна, как говорят. Даже ты знаешь, у кого есть права, а у кого их нет.
        Почти не чувствуя боли в коленях, я смотрела, как он встает и подходит к окну. Он откинул занавески, и комнату залил свет вечернего солнца.
        - Как думаешь, она моя? — вдруг спросил он.
        Меня охватил страх.
        - Она?.. — переспросила я, хотя и без того все поняла.
        Энрике смотрел куда-то в сторону; голос его звучал негромко, будто он говорил сам с собой.
        - Жуана клянется, что она моя, но я в том не убежден — и никогда не был, с самого начала. А если я сам не уверен — как могу требовать этого от других? Как могу считать собственной плотью и кровью ребенка, который, может быть, вообще не мой? — Король невесело усмехнулся. — Она сказала — вполне хватит одного раза. И у нас был этот один раз, в ту пьяную ночь вместе с Бельтраном, когда, по ее мнению, она зачала. Но тогда в постели с ней нас было двое. Откуда мне знать, чье семя пустило корни?
        Он снова повернулся ко мне, и я увидела на его лице муку и сомнения. Энрике не знал правду точно так же, как и я, не знал, чему верить. Затаив дыхание, я увидела, как он наклонил голову, и до меня донеслись его едва слышные слова:
        - Но, конечно, все это не имеет никакого значения. Ибо то, что сделал твой брат, вынуждает меня вести войну — ради нее. — Он посмотрел мне в глаза. — И Альфонсо может умереть — тоже ради нее.
        - Прошу вас, — сказала я, — прошу вас, не трогайте его. Ему всего одиннадцать лет. Он не понимает всей тяжести того, что совершил.
        - Конечно не понимает, — кивнул Энрике. — Откуда ему понять? Вот почему я хотел, чтобы он оставался во дворце со мной; полагал, что, если он узнает меня получше, дважды подумает, прежде чем предать меня. Это моя вина, но не только. Я разрешил Каррильо забрать его, даже много лет зная, что архиепископ презирает меня и сделает все, чтобы свергнуть, в том числе использует в качестве оружия моего брата. Но все-таки Альфонсо на это пошел. Позволил, чтобы ему на голову возложили корону, которую он не имеет права носить.
        Он поднял руку, давая мне знак встать:
        - Хочешь еще что-нибудь сказать?
        Голос мой сорвался — я больше не в силах была скрывать боль.
        - Умоляю вас, ваше величество, не начинайте войну. Позвольте мне поехать к нему. Я вернусь в Аревало, пошлю ему весточку из дома нашей матери. Он приедет, я знаю. И я уговорю его покаяться. Сама доставлю его во дворец, чтобы он просил на коленях о прощении перед всеми.
        Король печально покачал головой:
        - Я знаю, что ты поступишь так, как говоришь, но, боюсь, уже слишком поздно. Я не стану наказывать тебя за проступки брата, но приказываю тебе переселиться из casa real сюда, в алькасар. Беатрис может и дальше прислуживать тебе, но за тобой с сегодняшнего дня будет надзирать Менсия де Мендоса, которой ты должна беспрекословно подчиняться. Ты меня поняла? Твое будущее в моих руках, Изабелла. И не вынуждай меня поступать против моей совести.
        Я кивнула, опустив голову и едва сдерживая слезы.
        - И у тебя больше не будет никакой связи с матерью. Ее лишат прав на Аревало и отправят жить в монастырь. Я ей больше не доверяю. Слишком долго она потворствовала предательству Каррильо.
        Он протянул руку, и я склонилась над ней, поцеловала его перстень. Затем поднялась и пятилась, пока не оказалась в коридоре. Дальше я шла уже вместе с Беатрис, сопровождаемая многозначительными взглядами перешептывающихся придворных.
        Какие бы чувства ни испытывал ко мне Энрике как к сестре, меня все равно подозревали в предательстве, и мне было до отчаяния страшно.
        Глава 9
        В алькасаре меня поселили в апартаментах, соединенных коротким коридором с покоями Жуаны. Позолоченные деревянные панели, гобелены на стенах и покрытые алебастровой плиткой полы своей роскошью маскировали тот факт, что на самом деле это тюрьма. Меня больше не радовали прогулки по саду или посещения собора; мне никуда не позволялось ходить без сопровождения отобранных королевой фрейлин во главе с Менсией.
        Ежедневно мне угрожали, напоминали, что, если найдутся доказательства поддержки мятежников с моей стороны, меня бросят в темницу. Мнение, будто я обладаю подобной властью, могло бы мне даже польстить, если бы меня столь не тревожили известия о войне. Я знала — король назначил Бельтрана де ла Куэву командующим королевским войском, и несколько представителей кастильской знати, включая маркиза де Сантильяну и могущественного герцога де Альбу, откликнулись на призыв Энрике к вассалам встать на его защиту.
        Однако неделя проходила за неделей без вестей из внешнего мира — Жуана распорядилась, чтобы вся переписка направлялась ее секретарю. Наконец, отбросив осторожность, я попросила Беатрис послушать разговоры в галереях и расспросить Кабреру. Оказалось, что королевское войско собралось в Тордесильясе у слияния рек Дуэро и Писуэрга. Последовало кровавое сражение с мятежниками; король и Альфонсо уцелели, но многие другие погибли.
        Моим утешением оставалась молитва. Жуана отказала мне в личном духовнике, заставив посещать мессу вместе с ней, где она едва скрывала скуку, пока ее фрейлины о чем-то перешептывались, не обращая внимания на суетливого священника, ведущего службу. Как только месса заканчивалась, они возвращались в покои Жуаны, где полировали и красили ногти, выщипывали друг другу брови, расчесывали волосы и примеряли всевозможные вуали, туфли и прочие побрякушки, которые Жуана десятками заказывала у торговцев Сеговии.
        Больше всего я презирала ее именно в такие моменты, когда она вела себя так, будто мужчины не проливали кровь, защищая ее дитя, которое она могла зачать во грехе.
        Каждый вечер, после того как меня отпускали с ее безвкусных представлений, я шла в каменную часовню в цитадели и молила Господа помочь всем тем, кто бежал из разоренных войной сел и деревень. Я молилась за бедных и голодных, за больных и убогих, которые всегда страдали первыми. Молилась за мою мать, изгнанную из Аревало, за Фернандо, от которого уже много месяцев не было вестей, но больше всего я молилась за Альфонсо, чья жизнь оказалась в опасности из-за чужого тщеславия.
        С приходом зимы случилось то, чего я не могла добиться молитвами, — воюющие группировки оказались в безвыходном положении. Энрике вернулся в Сеговию, бледный и осунувшийся; он едва замечал меня во время тусклых рождественских празднеств, а после праздника Богоявления уехал в свое охотничье поместье в Мадриде, где и остался «в обществе сладких мальчиков и грязных животных», как издевательски заметила Жуана.
        Пребывая в уединении в Сеговии, я похудела и не находила себе места. Мне приходилось сидеть вместе с Жуаной и ее фрейлинами во время их глупых развлечений, когда королева без меры пила вино и танцевала всю ночь напролет с щеголями в обтягивающих лосинах, строя глазки Бельтрану де ла Куэве, даже когда тот покачивался в кресле рядом с женой. Я не могла забыть слова Энрике о том, как он делил постель с Жуаной и Бельтраном. Глядя, как Жуана непристойно проводит пальцами по мускулистой руке придворного, соблазнительно раздвинув карминовые губы, я вонзала ногти в ладони и едва сдерживала желание вскочить и выбежать за дверь.
        Когда растаял снег, война возобновилась. Беатрис узнала у Кабреры, что несколько городов, включая Толедо, продолжали поддерживать Альфонсо. В Толедо находилось архиепископство Каррильо, самое старое и богатое в Кастилии, и статус этого человека побудил многих наших грандов встать на сторону мятежников. Энрике терял позиции, но я жила в постоянном страхе получить известие о смерти Альфонсо. В глубине души я продолжала верить, что Бог покарает тех, кто стремился низложить законного монарха.
        Я начала поститься, решив, что освященный временем ритуал даст необходимое утешение. Беатрис убеждала меня поесть, говоря, что я не вынесу истощения, но я неделями пила лишь воду, пока однажды холодной мартовской ночью Беатрис внезапно не разбудила меня.
        Приложив палец к губам, она набросила мне на плечи плащ и повела мимо спящей горничной в коридор, через алькасар в ледяную ночь. Перейдя большую площадь, мы оказались перед собором.
        Там нас ждал Кабрера. Я не видела его уже несколько месяцев, и мне очень его не хватало. Но он не дал мне ничего сказать, лишь прошептал, когда мы вошли в похожее на пещеру нутро собора:
        - У нас мало времени. Настоятель монастыря Санта-Крус просит встречи с вашим высочеством; говорит, у него важные новости. Но вам следует поторопиться. Если королева узнает, что я позволил вам встретиться с ним, она лишит меня должности.
        Я кивнула, дрожа от холода. Что могло случиться такого важного, что настоятель старейшего доминиканского монастыря в Сеговии пожелал встречи посреди ночи? Видя поднимающийся от дыхания пар и слыша зловещее эхо собственных шагов, я направилась в сторону деревянного алтаря. Перед образом скорбящей Девы Марии мерцали свечи, отражаясь в хрустальных слезах на Ее щеках и золоченой рукоятке кинжала, торчавшего из закутанной в бархат груди. В воздухе чувствовался запах старых благовоний, который не мог рассеять даже холод.
        Я едва различила незнакомца, что ждал в тени. Он стоял, сложив на груди длинные жилистые руки, худой и высокий, с угловатой фигурой аскета, на плечи накинут черный плащ. Задумчивый взгляд необычных серо-голубых глаз подчеркивали широкий приплюснутый нос и тонкие губы. Наклонив голову с выбритой макушкой, он произнес ровным, негромким голосом человека, который привык к строгим ограничениям и укротил буйство плоти:
        - Ваше высочество, я брат Томас де Торквемада. Для меня большая честь познакомиться с вами.
        Я плотнее закуталась в плащ:
        - Мне сказали, вы хотели со мной поговорить?
        Он кивнул:
        - Прошу прощения, вам, должно быть, холодно. Идемте, сядем возле свечей. Хотя свет их слаб, близость к нашей Богоматери вас согреет.
        Я присела рядом с ним на скамью. Он долго молчал, глядя на страдальческое лицо Девы Марии, затем сказал:
        - Как я понимаю, вы живете в Сеговии уже почти два года без личного духовника. Однако, когда я предложил свои услуги, мне отказали.
        - Вот как? — ошеломленно сказала я. — Я не знала. Мне никто не говорил.
        Он перевел на меня немигающий взгляд. От него исходила энергия, даже когда он не шевелился.
        - Откуда вы могли знать? Я обращался с прошением к королю. Но его не заботило благополучие вашей души. Скорее, наоборот, судя по его поступкам. Однако, несмотря на все их попытки, вы, похоже, твердо держитесь посреди здешнего разврата. У вас чистое сердце.
        Я больше не ощущала холода. Чувствовала себя так, словно меня… признали.
        - Но на вашу долю выпали тяжкие испытания, — продолжал он. — Вы молоды и неопытны; если бы не ваша вера, вы уже могли бы сдаться, предаться распутству и роскоши, поддаться искушению, даже если бы это означало утрату милости Божьей.
        Я уставилась в мраморный пол.
        - Это было нелегко, — тихо сказала я.
        - Верно. И тем не менее вам следует оставаться чистой, ибо от вас потребуется еще многое. Вы должны положиться лишь на собственные убеждения, зная, что даже в самый тяжкий час Господь нас не покинет. Должны поверить, что Он не позволит лжекоролю править Кастилией.
        Я подняла взгляд. В его голубых глазах словно пылал огонь — единственный признак каких-либо чувств на бесстрастном, словно скульптура, лице.
        - Откуда вы знаете? — спросила я. — Откуда вы можете знать?
        Настоятель вздохнул:
        - Сомнение — служанка дьявола, посланная, чтобы заманить нас на путь погибели. Энрике Четвертый оставил собственный трон; он прячется, даже когда его страна становится добычей безбожников. Наша Церковь пронизана гнилью; монахи и монахини презирают священный обет, предаваясь мирскому греху; еретики свободно вершат свои отвратительные ритуалы, а неверные безнаказанно нападают на наши южные земли. Процветают разлад и анархия, ибо народ наш подобен овцам без пастыря. Король все знает, но ничего не делает, чтобы это прекратить. Он отвернулся от своего долга, бросившись в объятия собственной слабости. А теперь он собирается поставить над нами бастарда, отобрав право на трон у того, кто мог бы принести нам спасение. Что бы вы ни думали, моя инфанта, — не сомневайтесь, король обречен.
        Подобные слова об Энрике я слышала прежде лишь от матери, и часть моей души отказывалась их принимать, ибо мне не хотелось видеть брата в столь позорном свете. Однако, несмотря на все мои усилия, я понимала, что суровая оценка Торквемады во многом схожа с моей. Энрике был пропащей душой, человеком, не способным нести бремя короны.
        - И тем не менее он мой король, — наконец сказала я, — поставленный на царство Богом и нашими кортесами. Вы хотите, чтобы я отреклась от священного долга его сестры и подданной?
        Торквемада поднял брови:
        - Я хочу, чтобы вы, ваше высочество, поступали лишь так, как велит вам совесть. Ваш брат, инфант, сражается за то, чтобы спасти Кастилию от проклятия, и да укрепит Господь его руку. Но пока он сражается мечом, вы должны сражаться силой своей воли, ибо вас скоро отправят далеко отсюда. Королева ведет тайные переговоры, намереваясь выдать вас замуж за ее брата, короля Альфонсо Португальского.
        - Альфонсо! — воскликнула я, не сумев сдержаться. — Но он уже вдовец! И у него есть сын от первого брака, наследник. Какую пользу может принести подобный союз мне или Кастилии? Я стану его второй женой, и мои дети не будут иметь никаких прав, если только первый его сын не умрет и…
        Я замолчала, постепенно все понимая.
        - Королева решила меня изгнать.
        - Наверняка попытается, — сказал Торквемада. — Сперва ей потребуется лишить вас права на трон, поскольку, если вы уйдете с пути, мало кто осмелится отрицать права ее дочери-бастарда. Но вы — истинная дочь Кастилии; в ваших жилах течет древняя королевская кровь. И если ваш брат Альфонсо погибнет, должны быть готовы принять у него знамя, ибо вы следующая в очереди на трон. Господь нуждается в вас.
        Я взглянула на свои сплетенные на коленях пальцы, затем снова на него.
        - Что я могу сделать? — прошептала я. — У меня нет никакой власти. Король может выдать меня замуж, за кого захочет. Он меня об этом уже предупреждал. Сказал — мое будущее в его руках.
        Глаза Торквемады блеснули.
        - У вас есть власть. Потому я и здесь — чтобы напомнить вам, кто вы. Сегодня я освобожу вас от всех прошлых клятв, и вы сможете жить в добродетели, следуя лишь велению сердца.
        Он знал, что я принесла клятву верности Иоанне и что связана дочерним долгом повиноваться королю. Однако ему, как и мне, было известно, что Иоанна, возможно, незаконный ребенок, и, хотя мой сводный брат вверг Кастилию в хаос ради того, чтобы сохранить право Иоанны на трон, Торквемада тоже в этом праве сомневался. Я пребывала в бесконечных сомнениях, подвергая им как себя, так и все вокруг. Неужели этот явившийся передо мной аскет — ответ на мои молитвы? Неужели Бог послал Торквемаду, чтобы тот показал мне истину?
        Я соскользнула со скамьи на колени, сжав перед собой руки.
        - Благословите меня, святой отец, — сказала я, — ибо я согрешила…
        Томас де Торквемада наклонился ближе, выслушивая исповедь.
        Когда я вышла из собора, луна уже скрылась за ледяными тучами. Беатрис и Кабрера спешили ко мне со стороны портика. Я поблагодарила Кабреру, пообещав сохранить эту встречу в тайне, и мы с Беатрис вернулись во дворец.
        Входя на цыпочках в свои комнаты, я едва не рассмеялась, потому что вдруг поняла, от какого груза избавилась. Я больше не боялась. Меня не волновало, что Менсия или сама Жуана узнают, что я их ослушалась. Я освободилась от всего, что мучило меня с тех пор, как Альфонсо объявил себя королем. Впервые за несколько недель я даже почувствовала голод; страшно захотелось простой обильной еды, подобной той, которой я обычно наслаждалась в Аревало.
        Я обняла Беатрис.
        - Знаю, что ты мне помогла, — сказала я, — и за это еще больше тебя люблю. Ты моя лучшая подруга. Если тебе когда-нибудь потребуется мое разрешение на замужество, ты его получишь, обещаю.
        Она отпрянула:
        - Выйти замуж? Бросить тебя? Никогда!
        - Никогда — это очень долго. Ладно, у тебя еще остался хлеб и сыр на подоконнике? Если да — давай сюда.
        Она бросилась за едой. Сидя на постели, мы наелись досыта, перешептываясь и бросая крошки мышам, что бесстыдно шуршали по углам. Беатрис ничего не спрашивала о том случившемся в соборе, а я не рассказывала.
        Но мы обе знали, что я готова к сражению.
        Прошло несколько месяцев.
        Я уже проводила в часовне намного меньше времени, чем в библиотеке алькасара — удивительной, всеми забытой комнате с высоким красно-лазурным сводчатым потолком и полками, забитыми древними текстами, массивными томами. Я жалела, что не получила достаточного образования; мне не представилось возможности овладеть латынью или греческим — языками, которыми пользовались ученые, — и потому многие книги оставались для меня недоступны. Я жадно поглощала все, что могла найти на родном кастильском наречии, в том числе законодательные акты Альфонсо Десятого, короля, известного под именем Эль-Сабио[22 - Мудрец.] за его знаменитые «Partidas», ставшие основой нашего нынешнего законодательства. Я также читала другие переводные работы времен короля Альфонсо, в том числе арабские сказки и «Зеркало принцев», многотомный трактат, обучавший монархов принципам надлежащего правления.
        В перерывах между чтением меня каждый раз влекло в угол библиотеки, к потускневшему от времени и пыли медному глобусу известного мира. Меня завораживало изображение Океана — обширного водного пространства, которое никто еще не осмелился пересечь. Многие считали, что за краем Океана ничего не существует, что в его глубинах таятся жуткие чудовища, подстерегающие неосторожные корабли, дабы утащить их в бездну. Другие, однако, полагали, что далеко за пределами наших земель существуют другие, неведомые. Рассказы о далеких берегах и искавших их авантюристах приводили меня в восторг; я зачитывалась хрониками Марко Поло, открывшего путь на восток, теперь потерянный для нас после падения Константинополя, или дневниками португальского принца, известного как Генрих Мореплаватель, который вкладывал средства в бесстрашные экспедиции в Африку.
        Я читала о смельчаках, готовых рисковать всем ради возможных открытий, и забывала, что сижу в одиночестве с пахнущей плесенью книгой — неопытная девушка, никогда даже не видевшая моря. Не помнила ничего, превращаясь в крепкого просоленного моряка, пропитанного морской пеной и привыкшего к зову сирен, в окружении бескрайней голубой глади. Подобные книги доказывали мне, что в нас достаточно смелости, о которой мы не подозреваем, пока не приходит пора испытаний; слова их возбуждали во мне страсть, о которой я даже не догадывалась.
        К тому времени, когда Энрике вернулся в Сеговию после очередного столкновения с мятежниками, я уже чувствовала себя готовой к любым его требованиям. Но когда меня позвали в Королевский зал, где внушительно смотрели из своих ниш золоченые статуи предков, я заметила рядом с Энрике худощавую фигуру Вильены.
        Только теперь мне стало ясно, насколько на самом деле мало я понимала в этом мире.
        Не веря своим глазам, я уставилась на сардоническую улыбку Вильены, на его высокомерную надушенную фигуру, словно не он последние два с лишним года подстрекал народ к мятежу от имени Альфонсо. Меня удивило, что он вообще жив. Подобное предательство заслуживало смерти.
        Я присела в реверансе перед Энрике. Вид у него был смущенный. Спросив, как у меня дела, он выдавил:
        - Мы нашли способ положить конец этой дьявольской войне.
        - Что ж, хорошо, — сдержанно ответила я, размышляя, почему он сказал «мы». Если они с Вильеной больше не враждовали, значит война закончилась? Если так, то где Каррильо и Альфонсо? Несмотря на замешательство, я ничем не выдавала своих чувств, наконец поняв ценность совета, который дал мне Фернандо в тот вечер, когда я прибыла во дворец.
        - Мы рады вашей помощи, ваше высочество, — растягивая слова, проговорил Вильена, — ибо вы — орудие нашего успеха.
        Я не сводила глаз с Энрике. Поерзав на троне, король бросил взгляд на епископа Мендосу, на лице которого застыло мучительное выражение.
        - Скажите ей, — приказал Энрике.
        Мендоса откашлялся. Я относилась к нему с осторожной симпатией еще с тех пор, как он пытался успокоить королеву Жуану в день, когда я узнала о соучастии Альфонсо в мятеже. Хотя Мендоса был братом Менсии и старшим членом древнего и алчного знатного семейства Кастилии, он был беззаветно предан долгу, и его набожность и сдержанность всегда вызывали у меня уважение.
        - Мы считаем… — начал он, в замешательстве морща лоб. — В смысле, мы думаем… близится день рождения вашего высочества, и после того, как по достижении пятнадцатилетия вам будут переданы во владение города Трухильо и Медина-дель-Кампо, в соответствии с завещанием короля Хуана, вашего покойного отца, ваш долг… то есть мы считаем своим долгом…
        - Господи боже мой! — бросил Вильена. — Можно подумать, у нее есть выбор! — Он повернулся ко мне. — Король желает положить конец раздорам. Он предлагает заключить два брачных союза: один — между его дочерью, принцессой Иоанной, и инфантом Альфонсо, после того как принцессе исполнится четырнадцать, и второй — между вами и моим братом, Педро де Хироном. Оба этих брака принесут мир и согласие и…
        Шум в ушах заглушил его голос. Я вспомнила Педро де Хирона, каким видела его в последний раз, — ухмыляющегося великана, который замахивался мечом на Бельтрана де ла Куэву, словно клинок был для него лишь игрушкой.
        Энрике отвел взгляд.
        - Я не даю согласия, — запинаясь, сказала я.
        Вильена грубо расхохотался:
        - Вы ошибаетесь, если полагаете, будто мы в нем нуждаемся.
        Я высоко подняла голову:
        - В том же самом завещании, по которому мне в день пятнадцатилетия передаются два города, мой отец распорядился, что на мой брак требуется одобрение кортесов. Вы советовались с кортесами по поводу моего предполагаемого брака с вашим братом, сеньор?
        Наступила тишина. О завещании мне рассказал Торквемада, ожидая возможного союза с Португалией, и теперь я воспользовалась этим знанием в отчаянной надежде, что такой человек, как Хирон, никогда не получит одобрения кортесов на брак со мной, несмотря на все его могущество и богатство.
        Энрике уставился на меня.
        - С кем она говорила? — прорычал Вильена, поворачиваясь к Мендосе. — Это правда? Нам действительно требуется одобрение кортесов на ее брак?
        Мендоса задумчиво посмотрел на меня:
        - Полагаю, она действительно права. В соответствии с волей короля Хуана кортесы должны одобрить любой предполагаемый союз, в котором участвуют инфанты. Даже его величеству потребовалось их одобрение, когда он хотел жениться на своей второй королеве.
        - Не может быть! Вы говорили, что все можно сделать без лишнего шума, — прошипел Вильена Энрике. — Мы договорились, что я получаю власть над Сантьяго и жену для своего брата, а вы возвращаете себе Альфонсо. Ради этого мне пришлось бросить Каррильо! Теперь он и его волки-мятежники охотятся за моей головой, а эта девчонка осмеливается встать на моем пути!
        - Я инфанта Кастилии, — напомнила я ему. — Вы хотите использовать меня как разменную монету ради вашего тщеславия?
        - Хватит! — Энрике весь дрожал. — Я говорил тебе — ты должна поступать так, как я скажу.
        - Вы просили меня не делать ничего, что вынуждало бы вас поступать против совести, — возразила я. — Ничего такого я и не делала. Однако теперь вы вынуждаете меня поступить против моей собственной совести, нарушив условия завещания отца, чтобы сеньор маркиз мог получить титул, на который не имеет права и каковой по всем законам принадлежит моему брату, инфанту Альфонсо.
        Энрике пошевелил губами, уставившись на меня так, словно вдруг забыл, кто я такая. Наконец он сказал:
        - Как ты смеешь? Ты здесь не правишь. Я больше не могу этого вынести. Ты со своим братом, Каррильо, гранды — все хотят моей смерти, чтобы отобрать все, что у меня есть. — Вскочив на ноги, он закричал срывающимся голосом: — Мне нужны мир и спокойствие! А это означает, что ты должна выйти замуж за Хирона, и тогда ты тоже их обретешь!
        Я стояла, не в силах пошевелиться от ужаса. Энрике выпучил глаза, выставил перед собой скрюченные, словно когти, пальцы. Я попыталась снова возразить, но, прежде чем успела вымолвить хоть слово, он взревел:
        - Убирайся!
        За моей спиной с грохотом распахнулась дверь, послышались быстрые шаги. Лицо короля исказилось от ненависти и страха. Я поняла, что он больше не владеет собой, и меня покинула вся смелость, которую, как мне казалось, я обрела в библиотеке, вся отвага и сила. В таком состоянии он был способен на что угодно.
        Беатрис потянула меня за рукав:
        - Прошу вас, сеньорита. Нам нужно идти.
        По подбородку Энрике потекла слюна. Я силой заставила себя не отводить взгляда. Нужно было запечатлеть этот момент в памяти, чтобы никогда больше не проявить слабости, никогда не сомневаться и не забывать, что именно он меня отверг.
        - Ты это сделаешь, — сказал он. — Выйдешь замуж за Хирона. Иначе пожалеешь.
        Именно это мне и требовалось услышать. Я присела в реверансе почти до полу.
        Вильена ухмыльнулся, положив изящную руку на плечо Энрике. Король вздрогнул, и по спине у меня пробежал холодок — я вспомнила мгновение из своего детства, когда точно так же вел себя с моим отцом кондестабль Луна.
        У меня больше не оставалось сомнений — ничто не спасет Энрике от его судьбы.
        Глава 10
        Нас отправили в алькасар Мадрида — тесную каменную крепость с крутыми лестницами и осыпающимися заплесневелыми стенами. Несмотря на соответствующую обстановку, там не было той неумеренной роскоши, что так свойственна любимой Энрике Сеговии, которой он посвящал все свое внимание и деньги. Король известил в разосланном по всей Кастилии циркуляре — вне всякого сомнения, проверяя искренность мятежников в отношении предлагаемого мира, — что меня перевозят в Мадрид для моей же безопасности, поскольку свободные нравы двора не подобают впечатлительной девице, собирающейся выйти замуж.
        Королева, вынужденная переехать вместе со мной, теперь относилась ко мне с презрением и запрещала видеться с Иоанной. Даже Менсия перестала делать вид, будто ей полагается мне прислуживать, и нас с Беатрис отдали на милость горничной по имени Инес де ла Торре, которую наняла Менсия, чтобы шпионить за нами. Но то ли из жалости, то ли из-за нужды, а может, из-за того и другого вместе, Инес позволила себя подкупить, за несколько лишних монет удовлетворившись тем, что приносила нам еду, застилала кровати и убирала наши комнаты, сообщая затем Менсии лишь самое банальное о нашем поведении.
        Я оказалась отрезана от всех и всего, что знала и любила, — кроме Беатрис. Она пребывала в унынии из-за моего надвигающегося замужества и ее собственной разлуки с Андресом де Кабрерой и однажды вечером схватила старый нож для хлеба и крикнула:
        - Если это чудовище осмелится коснуться хотя бы волоска на твоей голове, я воткну этот клинок в его черное сердце!
        Я принужденно рассмеялась, вспомнив времена, когда она заявляла о желании возглавить Крестовый поход.
        - Да брось, ты же сама знаешь — этим ножиком едва сыр можно порезать. Мы не можем сражаться подобно рыцарям, не имея мечей.
        - Тогда что нам делать? Ждать, пока нас не продадут, словно в рабство маврам? Вряд ли ты сомневаешься, что быть женой Хирона равносильно рабству.
        - Я вовсе не говорила, что мы не должны сражаться. Просто нужно другое оружие, — сказала я, повторяя слова Торквемады. — Нам следует полагаться на наши сердца, подобно львам.
        - У львов есть еще и зубы, — проворчала она, но все же подошла вместе со мной к импровизированному алтарю — его соорудили мы сами — с маленьким мраморным изображением Святой Девы из Саграрио, покровительницы Ламанчи, которая слышит все наши печали.
        Однако я не находила утешения, доверив свою судьбу Богоматери. Меня втайне пугала сама мысль, что придется оказаться в одной постели с братом Вильены. Я продолжала думать о Фернандо, о том, как он поступил бы и что бы сказал, узнав, что меня силой выдали замуж за другого. Казалось, он был уверен, что мы созданы друг для друга, и теперь, в этот страшный час, я всей душой желала, чтобы так оно и случилось. Мысль, что звероподобный Хирон может занять место Фернандо, казалась столь невыносимой, что я готова была умереть.
        В конце концов я написала Фернандо обо всем, надеясь, что он еще не решил, будто я его забыла. По иронии судьбы в Мадриде оказалось намного проще посылать тайные письма; паж, которому Беатрис вскружила голову, переслал мое письмо в Сеговию, а Кабрера передал с курьером в Арагон, так что никто ничего не узнал.
        Но Фернандо не отвечал. Я ждала дни и недели, писала снова, два, три, пять писем, пока мое перо не затупилось, и в конце концов на меня нахлынула черная тоска. Я знала, что война с Францией продолжается, но неужели он не мог послать хотя бы одну короткую весточку?
        «Будьте смелой, Изабелла, — сказал он тогда. — Ждите меня».
        Похоже, он сам перестал меня ждать.
        Я с удвоенным усердием вернулась к молитвам и даже не дрогнула, когда Менсия объявила, что Хирон покинул свой замок и сейчас едет в Мадрид, везя с собой три тысячи солдат и новую кровать для нас двоих. Я даже не взглянула на нее, когда она злорадно рассмеялась и посоветовала мне подготовиться получше, поскольку, как она слышала, Хирон — весьма грубый любовник. Я не позволяла себе усомниться, что каким-то образом удастся от него избавиться. Беатрис постоянно за меня беспокоилась — я слишком мало ела, исхудала и побледнела. Она говорила, что я могу заболеть, и удивлялась, как я могу думать о смерти.
        - Давай я его убью, — упрашивала она. — Один удар — и все.
        Я пропускала ее слова мимо ушей, пока однажды апрельским утром не объявили о его приезде. Когда я поднялась с подушек перед алтарем, перед глазами у меня все поплыло. Шатаясь, я подошла к окну, приоткрыла его, задыхаясь от недостатка воздуха, и увидела кружащую в небе над неприступной цитаделью стаю аистов.
        У меня перехватило дыхание. Беатрис кинулась ко мне, уверенная, что я намерена протиснуться через узкую щель, чтобы броситься на каменные плиты далеко внизу. Я не могла рассказать ей о своих чувствах, поскольку не верила в предзнаменования или предрассудки, ни разу не обращалась к прорицателям, которые кишели во дворце подобно паразитам.
        Но в это мгновение я ощутила, что мои молитвы были услышаны.
        В конце концов я заставила себя поесть и позволила Беатрис искупать меня. Затем явилась Менсия, чтобы поиздеваться надо мной.
        - Он скоро будет здесь, — сказала она. — Остановился переночевать в Хаэне и поздно выехал, но он приедет, можешь не сомневаться. Да он за такой королевской наградой на брюхе приползет, если потребуется.
        - Убирайся с глаз моих, демон. — Беатрис подняла скрещенные пальцы, отгоняя дурной сглаз.
        В иных обстоятельствах я бы отругала ее за подобную глупость, но сейчас лишь сидела и ждала. Скоро должно прийти мое спасение, уже летевшее ко мне на быстрых крыльях, словно аист.
        Ближе к ночи в моих комнатах появилась сама Жуана.
        - Хирон заболел, — сообщила она, пока я спокойно продолжала сидеть в кресле, дошивая алтарный занавес. — Он задерживается в Хаэне, но как только выздоровеет, состоится венчание.
        Я невозмутимо подняла взгляд.
        - Оно состоится, — бросила она, — даже если придется повенчать вас у его постели!
        В ту ночь я спала крепко и без сновидений. Проснувшись позднее обычного, обнаружила, что Беатрис уже одета и смотрит в окно.
        - Беатрис? — спросила я.
        Она медленно повернулась, прижав ладонь к горлу.
        - Ты знала, — проговорила она. — Ни слова не сказала, но увидела тех аистов и все поняла. Почему ты молчала? Я же так волновалась!
        Я приподнялась на локте:
        - Знала — что? О чем ты, ради всего святого?
        - Хирон. Он умер. У него заболело горло и началась лихорадка; он слег в постель и больше не поднялся. Говорят, за день до смерти он видел летевших у него над головой аистов. Он испугался, что это некое предзнаменование, и спросил мнения у своей свиты. Ему ответили, что предзнаменование доброе, поскольку аисты летели в сторону Мадрида. Но оно оказалось дурным. Аисты стали предвестниками его смерти.
        Я перекрестилась и пробормотала:
        - Да упокоит Господь его душу.
        Поднявшись с постели, я накинула халат и подошла к Беатрис, на глазах у которой выступили слезы. Она, взяв меня за руку, поднесла ее к губам и, прежде чем я успела помешать, жарко расцеловала.
        - Кабрера прав, — прошептала она. — Торквемада сказал ему, что сам Господь хранит тебя. У Него свои замыслы на Изабеллу Кастильскую.
        Я отдернула руку, почувствовав, как меня окатило внезапным холодом.
        - Только не говори, будто я… Не желаю слышать подобного. Хирон умер от болезни. Нет никакого Божественного замысла, лишь обычная, рядовая смерть.
        И все же я ощутила ни с чем не сравнимые облегчение и благодарность. Я победила. Расстроила планы как Жуаны, так и Вильены.
        - Хочешь сказать, Господь тут совсем ни при чем? — спросила Беатрис.
        Я нахмурилась:
        - Конечно при чем. Он всегда при чем, но я ничем не отличаюсь от прочих Его детей. Я всего лишь пыль, как и все смертные. Не стоит считать, что этот ужасный случай — часть некоего великого замысла, ибо это не так. Этого просто не может быть. Никакой мужчина, пусть даже столь низменный, как Хирон, не мог бы умереть из-за меня. — Я отвернулась, избегая ее испытующего взгляда. — Принеси завтрак. Есть хочу.
        Она отошла, а я осталась стоять у окна. Посмотрела на небо, но аисты исчезли. Благородные птицы часто гнездились на башнях по всей Кастилии. Я видела пустое гнездо в Санта-Ане в тот день, когда встретилась с Каррильо и жизнь моя изменилась навсегда. Я видела стаю накануне, когда Хирон лежал на смертном одре. Но то были всего лишь птицы, летающие создания, прекрасные, но лишенные души. Они не могли быть посланниками Божественной воли. Считать так означало верить в язычество. И тем не менее одна мысль не оставляла меня. Что, если у Господа все-таки имелся насчет меня свой замысел?
        Гражданская война между моими братьями возобновилась еще с большей жестокостью. Смерть Хирона разрушила как стремления Вильены, так и доверие к нему со стороны других; не имея возможности обеспечить с моей помощью связь с королевской семьей, презираемый мятежниками, которых когда-то поддерживал, он спрятался во дворце под боком у короля. Настояв, чтобы каждый раз, когда он осмеливался выбраться наружу, его сопровождала собственная мавританская стража. Распался и предполагавшийся союз между Иоанной и моим братом, а сторонники Альфонсо захватывали многочисленные провинции, пока у Энрике не осталась лишь горстка преданных ему мелких городов и Сеговия.
        Земля обуглилась, урожай погиб, народ был полностью разорен. Разрушилась всяческая торговля, деньги из-за постоянных требований Энрике чеканить новую монету столь обесценились, что торговцы принимали оплату за товары лишь продуктами. Каждый день Беатрис приносила мне новую историю о страданиях королевства, и всякий раз я думала о том, сколько еще продержится Кастилия, прежде чем под ней не начнет расступаться земля.
        В августе тысяча четыреста шестьдесят седьмого года, четыре месяца спустя после моего шестнадцатилетия, в нескольких милях от Мадрида было замечено войско Альфонсо. Королева Жуана в панике поспешно отослала нас назад в алькасар в Сеговии. Энрике, Вильена и их солдаты отправились навстречу мятежникам, в городе заперли ворота и перестали бить колокола. Жуана расхаживала по своим покоям, словно пантера в клетке Энрике, ожидая известий об исходе сражения.
        Последовав совету Менсии де Мендосы, она отправила маленькую Иоанну в безопасное место, в крепость клана Мендоса, Мансанарес-эль-Реал, на случай если мятежники захватят Сеговию. Намек, что Альфонсо мог бы причинить вред ребенку, привел меня в ярость, но я продолжала с безразличным лицом сидеть на табурете, сложив руки на коленях и глядя на королеву, которая настояла на моем присутствии.
        Внезапно она резко повернулась ко мне:
        - Наше дело правое, и Бог на нашей стороне. Я уже однажды пыталась, но меня переубедил этот напыщенный идиот Вильена. Но на этот раз все будет по-другому. Как только Энрике вернется с головой твоего брата в мешке, я позабочусь, чтобы тебя выдали замуж за моего брата, короля Альфонсо. — Она подняла палец, словно предупреждая возможные возражения, хотя возражать я вовсе не собиралась. — И только попробуй ссылаться на кортесы. Меня не волнует, чье одобрение, по твоему мнению, нам требуется. Я лично отволоку тебя в Португалию, в оковах. Я позабочусь, чтобы тебя выдали замуж и отправили подальше от этого королевства — навсегда.
        Беатрис приподнялась на стуле, яростно глядя на королеву. Бросив на нее столь же злобный взгляд, Жуана приказала своим фрейлинам:
        - Принесите инструменты! Я хочу музыки и танцев. Пришло время победы над нашими врагами. Нужно это отпраздновать.
        Беатрис взглянула на меня. Я смотрела на женщин, что лихорадочно бренчали на лютнях, пока Жуана кружилась перед ними в парчовом платье, сверкая драгоценностями, словно все еще оставалась центром внимания придворных. Я удивлялась, что она не чувствует моей ненависти к ней и та не превращает ее в соляной столб. Я ощущала соленый вкус во рту, чувствовала, как соль течет по моим жилам, ибо теперь понимала, насколько королева не заслуживает сострадания. Прямо сейчас мои братья рубились на мечах на поле битвы, и вокруг них лежали мертвыми мужчины — цвет Кастилии, — а раненых было еще больше. А чем занималась наша королева?
        Она танцевала.
        Будь у меня такая возможность, ушла бы немедленно. Но я лишь сидела и терпела, повторяя про себя молитву святому Сантьяго, военному покровителю Испании, о нашем спасении.
        И оно пришло несколько часов спустя в лице самой Менсии, которая ворвалась в покои в покосившемся чепце и с растрепанными волосами.
        - Народ силой заставил открыть ворота! Битва окончена. Король и Вильена бежали. Сеговия потеряна!
        Жуана замерла на середине танца, растопырив пальцы, словно пытаясь ухватить последний музыкальный аккорд, а затем с нечеловеческим воем бросилась на меня. Я вскочила на ноги, отшвырнула табурет; королева наверняка бы в меня вцепилась, если бы между нами не встала Беатрис. Прежде чем я успела сдвинуться с места, Беатрис схватила Жуану за запястье.
        - Только дотроньтесь до нее, — холодно проговорила Беатрис, — и я позабочусь, чтобы король Альфонсо доставил вас в Португалию в оковах.
        Жуана тяжело дышала; я видела ее оскаленные зубы, стоя позади Беатрис рядом с опрокинутым табуретом.
        - Ваша светлость, — поспешно сказала Менсия, — у нас нет времени. Нужно уходить. Кто знает, что с нами случится, когда явятся мятежники?
        Жуана уставилась на меня, вырвала руку из пальцев Беатрис.
        - Ты останешься здесь, — сдавленно произнесла она. — Останешься и встретишь их, вероломная сука.
        - Мы никуда и не собирались уходить, — ответила Беатрис, которая продолжала стоять передо мной, защищая от обжигающего взгляда королевы.
        Королева и фрейлины выбежали за дверь, и несколько минут спустя в покоях наступила тишина. Казалось, безмолвие опустилось на весь алькасар, на всю Сеговию, даже на саму Кастилию.
        - Нужно подняться наверх, — сказала я.
        - Наверх? — озадаченно взглянула на меня Беатрис.
        Я схватила ее за руку:
        - Да, на стену — посмотрим, как они идут!
        Нас сразу же окутала похожая на поднимающийся из котла пар жара, что повисла над открывшейся перед нами сухой равниной. Сверкая доспехами, в сторону города двигалась неровная линия потрепанных знамен, лошадей и людей. Я приложила руку ко лбу в попытке вглядеться в облако пыли, поднимаемой сотнями копыт и ног.
        - Видишь его? — тревожно спросила Беатрис. — Альфонсо там?
        Я покачала головой, приподнялась на цыпочки и всмотрелась в даль из-за высокой, по пояс, стены. И тут я увидела его — во главе войска, с растрепанными золотисто-белыми волосами, которые ни с чем невозможно было спутать. Позади ехал Каррильо в красной мантии.
        Вместе с Беатрис я бросилась вниз по лестнице, путаясь в юбках. Выбежав через пустые коридоры и покинутые всеми залы во двор, я остановилась, тяжело дыша, и в то же мгновение увидела, как мой брат въезжает в ворота вместе со своим усталым войском.
        Во дворе толпились горожане, что явились сюда в поисках убежища в страхе перед вошедшими в город мятежниками. Когда мой брат сошел с коня, все как один опустились на колени. Он огляделся по сторонам, и я тоже последовала их примеру. Брат направился ко мне, и у меня перехватило дыхание.
        Теперь ему было четырнадцать. Он стал шире в плечах, но оставался столь же стройным и грациозным, унаследовав рост своих предков Трастамара. Черты его сделались более угловатыми, соединили в себе силу отца и португальскую красоту матери. В помятых и забрызганных кровью доспехах, с мечом на боку, он напоминал ожившего архангела-мстителя, и слова приветствия застряли у меня в горле.
        Радостно вскрикнув, Беатрис бросилась к нему с распростертыми объятиями. Он медленно повернулся, глядя на меня, все еще стоявшую на коленях.
        - Hermana, — срывающимся голосом проговорил он, — это ты?
        Я оперлась на его протянутую руку и поднялась на ноги. Хотела поцеловать его руку, в знак уважения к королевскому титулу, на который он заявил свои права, но внезапно почувствовала, что оказалась в крепких объятиях брата, и не смогла сдержать слезы облегчения.
        - Я здесь, — прошептал он. — Я сделаю все, чтобы с тобой ничего не случилось. Мы едем домой, Изабелла.
        Глава 11
        Замок Аревало показался мне невероятно маленьким и унылым — я уже успела забыть, сколь уединенной от всего мира была цитадель, где мы провели детство. И все же я не ощущала ничего, кроме радости, пока мы с Альфонсо ехали к ней в сопровождении Беатрис и Чакона, преданного гувернера моего брата, а также нескольких слуг. К счастью, брат настоял на том, чтобы избавиться от многочисленных советников, с которыми он прожил последние три года.
        Каррильо не был в восторге от решения моего брата вернуться в Аревало. Он убеждал Альфонсо, что его долг — оставаться в Сеговии, проследить, чтобы Энрике полностью лишили остатков власти. Пока наш единокровный брат и Вильена на свободе, предупреждал Каррильо, победу Альфонсо нельзя считать окончательной.
        Но, к моему удивлению и немалой гордости, Альфонсо отказался.
        - Энрике и без того уже достаточно пострадал, — сказал он Каррильо. — Теперь он — изгнанник в собственном королевстве, вынужденный искать поддержки у немногих оставшихся вассалов. Я не стану далее его унижать и хочу объявить перемирие на ближайшие полгода. Скажите ему — если он согласен встретиться с нами, чтобы обсудить условия, у меня больше нет к нему претензий. А пока что мы с Изабеллой намерены нанести чересчур запоздалый визит матери, которая наверняка за нас тревожится.
        Его невозможно было переубедить, даже когда Каррильо, потея и злясь в зале советов алькасара, разразился тирадой о том, на какие лишения пришлось пойти ему ради того, чтобы всецело посвятить себя Альфонсо.
        - В таком случае вам более не придется подвергать себя лишениям, — ответил мой брат. — Займитесь делами епархии в Толедо и прочими, какими считаете нужным. Встретимся в Авиле после Богоявления.
        Оставив Каррильо сидеть с открытым ртом, он схватил меня за руку и вывел из зала, пробормотав:
        - Обойдемся пока без него. Это настоящий тиран.
        Впервые за долгое время я рассмеялась.
        Лишь одно омрачило наш отъезд из Сеговии. Ко мне прибежала Беатрис, и я бросилась в сад, пытаясь помешать, но было уже поздно. Прекрасные леопарды Энрике, ослабшие за годы войны, несмотря на все старания Кабреры, лежали мертвые в своем вольере, пронзенные стрелами. Над ними с луком в руке стоял Альфонсо; когда я, задыхаясь, подбежала к ограде и увидела у его ног окровавленные пятнистые тела, он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, от которого мне стало не по себе.
        Рядом стоял побледневший Кабрера, потрясенный бессмысленной гибелью зверей; однако в ответ на мои протесты он лишь покачал головой. Без единого слова я поняла, что то был акт мести со стороны моего брата, единственный для него способ выплеснуть гнев и тоску по отроческим годам, проведенным в борьбе за принадлежавший ему по праву престол. Несмотря на проявленную к Энрике милость, посредством леопардов он послал ему намек, которым наш единокровный брат пренебречь никак не мог.
        Я отвернулась. Еще несколько недель каждый раз, закрывая глаза, я видела мертвых леопардов и чувствовала боль, побудившую Альфонсо к подобному поступку.
        Но теперь мы снова были дома. Аревало вновь принадлежал матери, вернувшейся из монастыря Санта-Ана. Когда мы въехали в ворота, навстречу нам со слезами радости на глазах вышли измученные неизвестностью слуги.
        Я сама едва не расплакалась, когда донья Клара прижала меня к себе.
        - Mi querida nina,[23 - Дорогая моя девочка (исп.).] — сказала она, — какая же ты стала красивая — совсем взрослая и так похожа на мать.
        Донья Клара взялась сухими узловатыми ладонями за мои щеки. Она заметно постарела, став намного более хрупкой, чем та властная няня, которую я помнила с детства.
        - Как мама? — спросила я.
        Она печально покачала головой:
        - Пока мы были в Санта-Ане, умерла донья Эльвира. Бедняжка подхватила лихорадку. Ушла без страданий, но твоя мать была вне себя от горя и до сих пор еще не вполне оправилась, хотя ей и не терпится тебя увидеть. Она ждет в зале.
        К горлу подступил комок.
        - Проводите меня к ней, — сказала я.
        Оставив Беатрис в объятиях ее отца, дона Бобадильи, и Альфонсо перед его любимым псом Аларконом, который подпрыгивал, пытаясь лизнуть хозяина в лицо, я вошла в замок, где, несмотря на недавнее нашествие вассалов Энрике, ничего, похоже, не изменилось.
        Увидев мать, стоящую перед украшенным зеленью камином, я живо вспомнила те времена, когда приближалась к ней в страхе перед ее припадками, и по спине у меня пробежал невольный холодок. Но в шафрановых лучах сентябрьского солнца, падавших в окна зала, мать выглядела настоящей красавицей в старомодном бархатном придворном платье и потускневших драгоценностях. Лишь приблизившись к ней, я заметила лихорадочный блеск в глазах — знак, что ей требуется успокоительное снадобье, — и чрезмерную худобу. Под сорочкой отчетливо проступали ключицы, а рубиновые браслеты болтались на хрупких запястьях.
        - Hija mia, — проговорила мать с отсутствующей улыбкой, когда я поцеловала ее в щеку. Похоже, она не слышала моего приветствия, глядела мимо меня в сторону порога, откуда доносился смех Альфонсо и присматривающих за его собаками слуг. — Вот видишь? — сказала она. — Разве я тебе не говорила, что Альфонсо за нас отомстит? Взгляни на него — мой сын теперь король Кастилии. Наконец-то мы вновь заняли подобающее нам место. Вскоре вернемся во дворец и навсегда покинем этот ужасный замок.
        Голос ее был полон гордости, а когда Альфонсо подошел к ней и она горячо его обняла, он не стал упоминать о каких-либо тяготах. После ужина мы сели у камина — я возле матери, а Беатрис рядом со своим отцом. Донья Клара вязала где-то сзади, а Альфонсо развлекал нас рыцарскими повествованиями, достойными Эль-Сида, описывал, как он один на один сражался с Энрике, превращая их столкновения в эпическую битву. Мать наклонилась в кресле, хлопала в ладоши и наслаждалась победой над человеком, которого считала ответственным за наши несчастья. Когда на Аревало опустилась ночь, она начала уставать, и Альфонсо проводил ее в спальню. Мать цеплялась за его руку, словно ребенок.
        Я продолжала задумчиво сидеть в кресле, вспоминая, как в свое время брат старался держаться от матери подальше. Беатрис и Бобадилья пожелали мне спокойной ночи, оставив меня наедине с няней.
        - Альфонсо ее осчастливил, — наконец сказала донья Клара. — Что еще нужно матери, кроме сына, на которого она может положиться?
        - Он не сказал ей правду, — ответила я. — Не сказал, что на самом деле случилось или что еще может случиться. Альфонсо пока еще не король Кастилии.
        - Мы с тобой это знаем, но ей это ни к чему; ей все равно не понять, что делать с правдой. — Донья Клара отложила вязание. — Зато ты, похоже, стала еще сильнее духом, чем в детстве. Теперь матери на тебя уже не повлиять, и радуйся, что тебе наконец удалось от нее уйти. Пусть лучше ищет утешения, в котором она столь нуждается в этой юдоли слез, у твоего брата.
        С трудом поднявшись на ноги, она подошла к шкафу, отперла дверцу, достала отделанную кожей и медью шкатулку, которую поставила мне на колени. Несмотря на внешний вид, шкатулка оказалась удивительно легкой.
        - Их делают евреи для хранения важных документов и денег, — объяснила она. — Я купила ее для тебя в Авиле, когда начали приходить письма.
        - Письма? — Моя ладонь застыла на крышке.
        - Да. — Она посмотрела мне в глаза. — Открой, посмотри сама.
        Я не удержалась от удивленного возгласа, увидев внутри перевязанную ленточкой стопку.
        - Их там по крайней мере десяток!
        - Если быть точным — двадцать четыре; я все пересчитала. Что бы ты ему ни говорила, похоже, ты его весьма впечатлила. Письма шли одно за другим — он посылал их с курьером в Санта-Ану. — Она усмехнулась. — Вероятно, личный гонец через всю Кастилию стоил ему целого состояния. Он весьма решителен, этот арагонский принц. Я пойду, а ты читай. Наверняка он много чего хотел тебе сказать.
        Оставшись одна, я сломала печать на первом письме из стопки. В мерцающем пламени свечи передо мной возникли написанные неровным почерком строчки:
        Милая моя сеньорита, получив ваше письмо, я с трудом удержался от желания оставить мою страну и борьбу моего отца против французских волков, чтобы бежать к вам. Я не могу ни спать, ни есть; думаю только о вас и о том, как вы сражаетесь с собственными волками при дворе вашего брата, которые пытаются подавить ваш дух. Но поскольку я не могу быть с вами, чтобы пронзить мечом сердца всех тех, кто желает вам зла, скажу лишь одно: в глубине души я знаю — вы намного храбрее, чем даже сами полагаете. Вы должны противостоять браку, который вам предлагают, ибо милостью Божьей мы с вами вновь встретимся, чтобы понять, связаны ли мы одной и той же судьбой…
        Я замерла, не в силах пошевелиться.
        Фернандо меня не забыл. То был ответ на мое полное страданий письмо, отправленное больше года назад из Мадрида, когда я ждала приезда Хирона. Каким-то образом Фернандо понял, что не стоит рисковать, посылая письмо напрямую, и отправил его в монастырь матери. И останавливаться на этом он не стал. Я продолжала читать другие его письма при тусклом свете свечей в сгущающейся ночи, в обществе лишь дремлющего у ног пса Альфонсо. Меня потрясло, сколь многое знал принц Арагона обо мне, находясь столь далеко. Его извещали обо всех событиях моей жизни с тех пор, как мы виделись в последний раз, даже в дни сто собственных испытаний, о которых он повествовал откровенно и без прикрас, что лишь свидетельствовало о силе духа.
        Мать его в конце концов умерла после долгой и страшной болезни. Едва они с отцом успели ее оплакать, им снова пришлось отправиться на войну с вероломными французами. Хотя тогда Фернандо не исполнилось еще и четырнадцати, он возглавил войско против короля Луи, защищал спорные пограничные графства Руссильон и Сердань и поднимал солдат на отважную борьбу против захватчиков. Оказавшись в серьезном меньшинстве, он проиграл сражение. Теперь же, когда казна Арагона была разорена, народ близок к мятежу, а французы вгрызались в королевство подобно алчным волкам, каковыми они в душе и являлись, Фернандо приходилось укреплять границы, обороняясь от дальнейших нашествий и все это время борясь с нарастающей слепотой отца, которая если не по титулу, то по сути делала принца правителем сражающегося королевства.
        Мы позвали еврейского врача, — ПИСАЛ ОН, — знакомого с мавританским искусством целительства, о котором мы слышали чудеса. Говорят, будто врач этот однажды излечил калифа Гранады от того же недуга, что и у моего отца; будто он может творить чудеса по удалению катаракты. Он выразил уверенность, что зрение отца можно улучшить, однако это опасная процедура, требующая четырех хирургических операций, и я беспокоюсь. Отцу уже шестьдесят с лишним, он ослаб душой и телом после смерти матери, однако настаивает, что это нужно сделать. Говорит, что не хочет быть слепым стариком в день, когда мы с вами обвенчаемся.
        Я улыбнулась, читая эти строки, — это было так на него похоже. В каждой строчке каждого письма содержалась непоколебимая вера, что в конце концов он добьется своего. И каждое письмо, словно подчеркивая этот факт, заканчивалось одними и теми же словами:
        Будьте смелой, Изабелла. Ждите меня.
        Лишь дочитав последнее письмо, я поняла, что провела за чтением всю ночь. Темнота вокруг уже рассеивалась, свечи погасли, кроме одной, которую я несколько раз зажигала снова, обжигая пальцы. Когда она превратилась в лужицу расплавленного воска, я положила шкатулку на колени и закрыла глаза, представляя себе смеющегося, полного неудержимой энергии мальчишку, с которым мы ненадолго встретились в Сеговии. Теперь он стал мужчиной, которого я не знала, — как я могла считать его столь неотъемлемой частью самой себя? Как бы ни пыталась убедить себя, что поступила глупо и чересчур сентиментально, доверив свое будущее самонадеянному обещанию, неотразимой улыбке и стихийному танцу, я понимала — он многому меня научил. Показал мне, что я могу довериться собственным инстинктам и идти собственным путем. А инстинкты подсказывали, что, несмотря на расстояние и множество ожидающих нас испытаний, в этом мире нет никого более подходящего, чтобы разделить со мной жизнь.
        Что бы ни случилось, Фернандо Арагонский и я были предназначены судьбой друг для друга.
        Глава 12
        Ранний снег падал с затянутого свинцовыми тучами ноябрьского неба, укутывал плоскогорье холодной белой мантией. Я всегда любила начало зимы, забывая, что пронизывающий холод рано или поздно станет столь жгучим, что от него словно замерзает дыхание в легких. Хотя и казалось, что мы избежали опасности, вернулись к прежней мирной жизни, это была лишь иллюзия, которая, как я опасалась, рисковала рассеяться раньше, чем кто-либо мог предполагать.
        И все же мы наслаждались свободой, каждый день седлали лошадей и отправлялись на прогулку с доном Чаконом, который рассказывал нам, как он всегда оставался рядом с моим братом, несмотря на все попытки Вильены от него избавиться.
        - Архиепископ Каррильо — человек, которого можно уважать, — сказал Чакон, яростно сверкая черными глазами на бородатом лице. — В конце концов, его задача как священника — наблюдать за благополучием инфанта. Но маркиз — настоящий дьявол; он делал все возможное, чтобы совратить Альфонсо. Однажды ночью даже попытался залезть к Альфонсо в постель. Вот только я лежал рядом на полу на матрасе с кинжалом в руке — видели бы вы его физиономию, когда он о меня споткнулся!
        Я взглянула на Беатрис. После всего, что мы видели во дворце, подобные откровения насчет Вильены никого не удивляли. Я и раньше подозревала, что он пытался оказывать давление на Энрике, а теперь поняла, каким образом.
        - Впрочем, — продолжал Чакон, — по словам его высочества, это уже не в первый раз. Судя по всему, Вильена и его брат Хирон мало чем отличались от мавританских любителей мальчиков. Я бы сказал, это просто отвратительно; нужны ли еще какие-то свидетельства, что оба они прокляты?
        Он сплюнул на землю и немного помолчал, покраснев.
        - Простите меня, ваше высочество, — пробормотал смущенно. — Кажется, я отвык от женского общества.
        Я ободряюще улыбнулась:
        - Понимаю. Ваша преданность моему брату достойна похвалы, дон Чакон. Ему повезло, что рядом с ним были вы.
        - За Альфонсо я готов умереть. Как и за ваше высочество. Для меня вы с братом всегда на первом месте.
        Когда он пустил лошадь галопом, догоняя увлекшегося охотой брата, Беатрис спросила:
        - Все еще сомневаешься, что Бог покарал Хирона за его дурные привычки?
        - Нет.
        Я посмотрела на Альфонсо, который развернул лошадь. Чакон последовал его примеру. Альфонсо быстро поднял лук и выстрелил, сбив в прыжке застигнутого врасплох зайца.
        - Но это не значит, что зло умерло вместе с ним. Вильена все еще жив и полностью управляет Энрике.
        - Потому ты в последнее время столь молчалива? Беспокоишься за Альфонсо?
        - Как я могу не волноваться? — (Альфонсо поднял за задние ноги дергающееся тельце зайца, роняя алые капли на холодную белую землю.) — У Кастилии до сих пор два короля.
        Беатрис пристально посмотрела на меня, почти так же, как и в тот день, когда мы узнали о смерти Хирона. Я отвела взгляд, похлопала по шее Канелу, которому не терпелось размяться после долгого заключения в алькасаре.
        - Вперед, Беатрис! — сказала я. — Поскачем наперегонки. Кто придет последним — будет ощипывать фазанов на ужин.
        Беатрис крикнула, что это нечестно, поскольку мой конь быстрее, но все же приняла вызов, и мы помчались по равнине в сторону замка и жмущегося к нему селения, громко смеясь. Ветер хлестал нас по щекам, развевал наши юбки.
        На какое-то время я забыла о том, что где-то сейчас Энрике наверняка строит планы мести.
        Рождество принесло с собой вьюги и метели, превратив мир за воротами в непроходимую белую бездну. Внутри заледеневшего замка мы подбрасывали поленья в камины, обменивались самодельными подарками и развлекались играми и музыкой, чтобы занять время. Вскоре после Богоявления с матерью случился очередной припадок — первый после нашего возвращения. Она твердила, что слышит бродящих по коридорам призраков, а однажды ночью выбежала босиком и в ночной рубашке на стену и замерзла бы насмерть, если бы за ней не последовала донья Клара, которая еще не спала. Потребовалось немало уговоров — и грубой силы Чакона, — чтобы заставить мать вернуться вниз. К тому времени она посинела от холода, отморозила руки и ноги.
        После этого мы восстановили внешний замок на ее двери, и я спала вместе с матерью на походной койке, на случай если она проснется ночью. Я надеялась, что приступ пройдет, как это обычно бывало, но ей становилось только хуже. Она сопротивлялась, когда мы ухаживали за ее руками и ногами, заявляла, что готова лишиться их в расплату за свои грехи, и впадала в столь сильное возбуждение, что нам приходилось силой вливать ей в горло успокоительное. После она молча сидела, глядя в пустоту, пока я уговаривала ее съесть хотя бы ложку бульона, чтобы не умереть с голоду.
        Ее состояние, вероятно, напоминало Альфонсо о нашем детстве, когда ему приходилось жить под одной крышей с матерью, которую он не мог понять. Он начал много гулять, несмотря на ветер и снег, чинил загоны для животных, убирал конюшни и поддерживал огонь в их жаровнях, чистил и тренировал лошадей. Как только погода улучшилась, он снова стал уходить на охоту, иногда с рассвета до заката, возвращаясь нагруженным перепелами, куропатками и кроликами.
        В апреле мне исполнилось семнадцать. День рождения прошел тихо, как и многие до этого. Мать уже несколько месяцев не выходила из комнат, не замечая пения птиц, возвещавшего о долгожданной оттепели. Чтобы хоть чем-то себя занять, я устроила уборку во всем замке. Велела служанкам выбить пыль из выцветших гобеленов и ковров, прокипятить белье в подслащенной тимьяном воде и проветрить заплесневевшую одежду. Распорядилась отскрести все полы, и даже уборные не избежали моего внимания. Я трудилась вместе со слугами, несмотря на упреки доньи Клары, что могу натереть себе руки, и каждый вечер валилась в кровать, слишком уставшая для того, чтобы видеть сны.
        В июне прибыл курьер с известием от Каррильо. Хотя несчастья преследовали Энрике всю зиму, вынудив его покинуть Кастилию верхом на коне и искать убежища у любого, кто открыл бы ему дверь, с наступлением весны он вновь объявился в Мадриде, где отказался признать свое поражение. Обнаружив, что королева Жуана беременна от очередного любовника, он отправил ее в отдаленный замок и передал Каррильо, что теперь верит в то, что Иоанна не его ребенок. Он готов был назвать своим наследником Альфонсо, но лишь в том случае, если инфант не станет именовать себя королем, пока жив Энрике. Чтобы укрепить позиции Энрике, Вильена подкупом заставил большую часть грандов вновь встать на сторону короля и распространил среди народа слухи, что Альфонсо незаконно узурпировал трон. Каррильо предупреждал, что рано или поздно все рухнет, и сейчас он ехал сюда, чтобы сопроводить Альфонсо в Толедо, где они смогли бы продумать план в свою защиту.
        Вновь нависла угроза гражданской войны, но на этот раз я не собиралась оставаться в стороне. Когда прибыл Каррильо со своими слугами, я уже стояла вместе с Беатрис во дворе рядом с оседланными лошадьми. Архиепископ взглянул на меня из-под густых бровей, сидя верхом на огромном боевом коне, по сравнению с которым мой Канела казался карликом. Пухлые щеки Каррильо покраснели от июньского солнца, со лба из-под широкой соломенной шляпы, подобной тем, что носили в полях крестьяне, стекал пот.
        - Надо полагать, это означает, что ты намерена нас сопровождать? — спокойно спросил архиепископ, словно мы виделись на прошлой неделе.
        Я кивнула:
        - Впредь, куда бы ни отправился мой брат, туда же и я.
        Он расхохотался:
        - Да, Аревало — неподходящее убежище. Я слышал, Альфонсо Португальский все еще жаждет твоей руки. Даже предлагал Вильене страну в Африке, если ты согласишься. Мы не можем позволить, чтобы ты вышла замуж за этого вероломного глупца.
        Я не удостоила его ответом, нисколько не сомневаясь, что он без угрызений совести выдал бы меня за вероломного глупца, если бы это обеспечило трон для Альфонсо. В его глазах я была всего лишь еще одной инфантой, которую можно использовать. Я отвернулась, чтобы обнять донью Клару.
        Она крепко прижала меня к себе и прошептала:
        - Я позабочусь о твоей матери. Обещаю.
        Сев на Канелу, я выехала следом за Альфонсо за ворота.
        Бледно-лиловые сумерки окрасили небо над стенами Авилы, нашей первой остановки по пути в Сеговию, когда на дороге появился юный Карденас — пользовавшийся благосклонностью Каррильо паж родом из южной провинции Андалусии, которого послали вперед в город подготовить для нас ночлег. Он возник перед нами верхом на пони, словно призрак, с побелевшим как мел лицом, и произнес внушающие ужас слова:
        - Авилу поразила чума. Нужно поворачивать.
        Сердце мое забилось сильнее. Страшная зараза в этом году появилась слишком рано — обычно то было проклятие осени. Каррильо отдал приказ слугам двигаться в сторону близлежащего городка Карденьоса, где нам предстояло провести ночь, прежде чем отправиться дальше с первыми лучами солнца.
        - Будем есть и пить только то, что у нас с собой, — сказал он, когда мы спешились, устав от долгого сидения в седле. — Все остальное может быть заражено.
        Альфонсо поморщился:
        - Кто когда-либо заразился чумой от супа? Я не собираюсь после целого дня езды верхом ложиться спать, поужинав лишь орехами и вяленой крольчатиной. Найдите кого-нибудь, кто сможет накормить нас приличной едой.
        Каррильо послал людей на поиски ночлега; местный градоначальник охотно предложил собственный дом, где нам подали поздний ужин из свежей форели, сыра и фруктов. Лучшего за столь короткое время приготовить было нельзя, и мы были благодарны и этому. Потом, усталые, удалились в свои комнаты. Мы с Беатрис разделись и быстро заснули.
        Нас разбудил настойчивый стук в дверь. Это был Карденас, который сказал, что архиепископ хочет немедленно меня видеть. Набросив грязную одежду и натянув на голову сетку, я спустилась за светловолосым пажом. В окнах зала, где мы ужинали накануне, брезжил рассвет.
        Каррильо ждал у двери Альфонсо. Я взглянула на его лицо, и у меня подогнулись колени. Он молча открыл дверь. Внутри неподвижно лежал на кровати мой брат, в рубашке и лосинах. Рядом с ним стоял на коленях Чакон. Услышав, как я вхожу, он поднял на меня полный страдания взгляд.
        - Я так его и нашел, — прошептал он. — Лег спать как обычно, поддразнивая меня, что мне будет холодно в плаще на полу. Но когда я попытался его разбудить, он никак не реагировал. Он… он, похоже, меня не слышит.
        Я стояла, не в силах сделать шаг и напряженно вглядываясь в Альфонсо в поисках предательских чумных бубонов. Горло мое сдавило с такой силой, что я едва могла дышать.
        - Язв нет, — сказал Чакон, почувствовав мой страх. — У него нет лихорадки. Если это чума, то я никогда не видел, чтобы она проявлялась подобным образом.
        Я заставила себя подойти к кровати. Альфонсо был столь неподвижен, что напоминал скульптуру; я не сомневалась, что брат наверняка мертв. Вонзив ногти в ладони, я склонилась над ним, слыша позади тревожный шепот Беатрис:
        - Он…
        Я кивнула:
        - Да, он дышит. — Я коснулась его руки — та была холодна, как будто Альфонсо спал на улице, и ошеломленно взглянула на Чакона. — Если это не чума, то что? Что с ним такое?
        - Покажите ей, — бесстрастно произнес Каррильо.
        Чакон открыл рот моего брата, показал почерневший язык. Я судорожно вздохнула, а когда повернулась, встретившись с безжалостным взглядом Каррильо, уже знала, что он скажет.
        - Это дело рук Энрике. Твоего брата отравили.
        Беатрис, Чакон и я по очереди дежурили у постели Альфонсо. Мы беспомощно наблюдали, как местный врач, которого позвал Каррильо, пускает ему кровь. Кровь текла медленно; несколько раз понюхав ее, врач пробормотал, что не нашел признаков яда. Язык брата распух, но уже не был черным; однако, несмотря на казавшееся улучшение, Альфонсо впадал во все большее оцепенение, словно жизнь медленно и неумолимо покидала его.
        После проведенных у его постели суток я уже падала от усталости с табурета, и Беатрис в конце концов вытолкала меня в зал поесть вместе с Чаконом, которого я отправила еще раньше. Но я не успела пройти дальше коридора, когда послышался ее крик.
        Беатрис, дрожа, стояла возле постели. Подойдя к ней, я увидела взгляд ярко-синих глаз Альфонсо на бледном как мрамор лице. Рот его открылся, послышалось сдавленное бульканье. Изо рта и носа хлынула черная жидкость, тело судорожно дернулось, лицо исказилось.
        А потом он застыл неподвижно.
        - Пресвятая Дева, нет, — прошептала Беатрис. — Нет, пожалуйста. Этого не может быть.
        Я ощутила странное спокойствие, словно все мое тело онемело. Зная, что моего брата больше нет, все же взяла его за запястье, как, я видела, делали врачи, проверяя пульс. Затем осторожно обтерла его лицо от зловещей жидкости и сложила ему руки на груди.
        - Я люблю тебя, Альфонсо, — прошептала я, целуя его в последний раз.
        Рука моя лишь слегка дрогнула, когда я закрыла его глаза.
        - Скажи остальным, — велела я Беатрис. — Нужно подготовить тело.
        Она вышла. Я опустилась на колени, молясь за его бессмертную душу, ибо он не получил последнего причастия перед смертью. Я не плакала, хотя ожидала, что горе низвергнет меня в бездну отчаяния. Ему не исполнилось еще и пятнадцати лет — прекрасному и многообещающему принцу, жизнь которого оборвалась в самом расцвете.
        Я лишилась любимого брата. Моя мать потеряла единственного сына.
        Кастилия утратила надежду.
        Но, стоя на коленях возле его смертного одра и слыша доносившийся из зала шум — крики слуг и восклицания Каррильо, который не в силах был поверить в случившееся, — я думала лишь об одном: теперь я стала новой наследницей Кастилии.
        Часть II
        ЗАПРЕТНЫЙ СОЮЗ
        1468 -1474
        Глава 13
        - Принцесса, ответьте. Они снова здесь. Они ждут.
        Голос настоятельницы доносился до меня, словно с другого берега широкой реки. Я медленно отвернулась от алтаря в часовне Санта-Ана, возле которого стояла на коленях. Сюда я приходила каждый день после похорон брата, ища утешения, которое никак мне не давалось.
        Судя по ее непреклонному виду, я поняла — на этот раз она не примет ответа «нет». Я решила искать убежища в монастыре Санта-Ана в Авиле, несмотря на страх Беатрис перед чумой и требование Каррильо исполнить свой долг. Я видела, как тело моего брата перевозили во францисканский монастырь в Аревало, как его заворачивали в саван, пока монахи пели заупокойную молитву. После того как его погребли во временной нише, я оплатила строительство надгробного памятника и отправилась в замок, чтобы сообщить печальное известие матери. Мать посмотрела на меня пустым взглядом, повернулась и молча направилась назад в свою комнату. Зная, что горе придет к ней позже, ввергнув ее в безутешную бездну, я распорядилась через Беатрис, чтобы мать никогда не оставляли одну, даже ночью, на случай если она попытается что-то с собой сделать.
        Меня нисколько не волновало, что Авила сейчас под карантином, — столь отчаянно хотелось бежать. Как оказалось, болезнь затронула лишь беднейшие кварталы города, и сестры приняли меня с распростертыми объятиями, прекрасно понимая, как могли только монахини в эти дни суеты и горя, что больше всего я сейчас нуждаюсь в уединенном месте для размышлений.
        Заключенная за запертыми на засов воротами, я носила белые траурные одежды, отказалась от всех радостей жизни, подобно монахиням, что следовали лишь ежедневному колокольному звону. Оцепенение, сковавшее меня после смерти брата, вскоре сменилось глубокой скорбью. Я вспоминала, каким он был, когда мы вместе росли в Аревало, и в какой восторг приводила его окружавшая природа; вспоминала его увлекавшимся охотой мальчишкой, что обладал даром усмирять лошадей и собак; и наконец, мятежным принцем, которым теперь ему предстояло остаться навсегда.
        Постепенно я смирялась со случившимся. Ко мне приходило понимание, что нужно как-то жить дальше, и для меня это был самый тяжелый вопрос. Но по мере того, как проходила боль, я каждую ночь лежала без сна, размышляла, что делать, и боролась с парализующим страхом при мысли, что Каррильо стремится с моей помощью завладеть властью, а Энрике собирает армию, чтобы низвергнуть новую королеву, пока Вильена и остальные гранды строят планы, как меня уничтожить.
        Я достаточно много читала о нашей истории, чтобы понять: даже притом, что наследование по женской линии в Кастилии, в отличие от Арагона, не запрещалось, никто на самом деле не верил, что женщина способна править. Те немногие, кому это удалось, сталкивались с безжалостным сопротивлением, жертвуя всем ради сохранения хрупкой власти. В конечном счете никто из них не прожил счастливую жизнь; все заплатили дорогую цену за право называться королевой.
        Не требовал ли Господь того же и от меня?
        Вопрос этот жег меня, словно каленым железом. Если я откажусь от прав наследницы Энрике, соглашусь подтвердить клятву, принесенную Иоанне как принцессе, я повергну Кастилию в хаос, отдав ее на растерзание таким, как Вильена. Они посадят Иоанну на трон после смерти Энрике и выдадут ее замуж за какого-нибудь принца, которым смогут манипулировать, разграбляя королевство, словно собственную кладовую, пока не останется вообще ничего. Но если я решу сражаться, мне придется на всю жизнь заклеймить Иоанну позором незаконного происхождения. Мне придется противостоять тем же силам, которые сделали врагами моих братьев и которые уже слишком дорого обошлись Кастилии.
        Ни одна из возможностей меня не радовала. Однако после месяца молитв и личных терзаний, после постоянных отказов сеньорам, что еженедельно приходили к дверям монастыря, требуя аудиенции со мной, я наконец поняла неизбежную истину.
        То, чего мне хотелось, не имело никакого значения. Не сейчас, когда на карту поставлено столь многое.
        Я посмотрела на настоятельницу, которая относилась ко мне с такой заботой, ни разу не пыталась давать советы, но при обращении называла меня принцессой, — титулом, предназначавшимся законной наследнице, — всегда подтверждая этим, как, по ее мнению, я должна поступать.
        - Сегодня я с ними увижусь, — сказала я, и настоятельница, кивнув, отправилась готовить комнату, где мне предстояло встретить свою судьбу.
        Я преклонила колени и встала.
        В этот день я должна была стать настоящей принцессой, но лишь на моих условиях.
        В приемной на втором этаже монастыря ждали Каррильо, епископ Мендоса, которого я рада была увидеть, и секретарь за столом, вооружившийся пером и бумагой. Хотя Мендоса и исполнял роль советника Энрике, я не забыла ту доброту, которую он ко мне проявил. Четвертым оказался не кто иной, как Вильена, чрезмерно надушенный и одетый в черный с золотом бархат. Желтые глаза его сверкали, словно он собирался получить некую награду. Неужели он и впрямь думал, будто я счастлива его видеть после того, что он совершил?
        Каррильо поспешил ко мне.
        - Мы так рады найти ваше высочество в добром здравии, — сказал он, склонившись над моей рукой.
        Его уважительные манеры застигли меня врасплох; при виде того, как кланяются остальные, вся моя уверенность куда-то исчезла. Я опасалась, что не сумею отстоять свои права перед этими людьми, после того как мною столь долго пренебрегали.
        - Мы тревожились за вас, — проговорил Вильена заботливым тоном, никак не подходившим его холодному взгляду. — Боялись, что ваше высочество может на неопределенный срок забыть о своих обязательствах.
        Я вспомнила тот день, когда они с Хироном ворвались в зал в Сеговии, угрожая Энрике, и поняла — он вовсе не уверен, что я не ввяжусь в драку. Явился, чтобы оценить мою готовность и выяснить все мои слабые и сильные стороны. Вне всякого сомнения, он уже предназначил меня в жены кому-то еще; я представляла себе его ухмылку, с которой он мне об этом сообщит. В конце концов, однажды меня без долгих разговоров уже убрали с дороги, открытой для любых его амбиций. Я вспомнила, что у него есть сын. Возможно, Вильена начал строить планы, намереваясь в будущем обвенчать мальчика с Иоанной? Вполне логичный шаг, если он подкупил кого-то в Карденьосе, чтобы тот подсыпал яд в кубок моего брата…
        При мысли об этом мои кулаки непроизвольно сжались и слова сами собой сорвались с губ:
        - Я никогда не забывала о своем священном долге, сколь бы недостойной его себя ни считала. Я предавалась не удовольствиям, но размышлениям о событиях, приведших меня на этот путь. Хотя я оплакиваю своего покойного брата, инфанта Альфонсо, как преданная сестра, могу сказать, что все обдумала и верю всей душой: пока жив король Энрике, никто другой не может претендовать на его корону. Возможно, будь у Альфонсо наставники получше, он понял бы то же, что и я, и тирания не разделила бы королевство, а народу его не пришлось бы столь страдать. Подобное неугодно самому Господу, и я считаю, что именно оно привело к гибели Альфонсо.
        Я замолчала и перевела дыхание. Каррильо попятился, но я заметила тень одобрения во взгляде Мендосы и нескрываемую ярость в глазах Вильены.
        Я продолжила, прежде чем кто-либо успел мне помешать:
        - И потому прошу вас, сеньоры, с должным смирением — верните королевство моему брату дону Энрике и восстановите мир в Кастилии. Меня вполне устроит титул принцессы Астурийской, наследницы трона, и пусть продлится правление нашего монарха короля Энрике.
        Дело было сделано. Я стояла, высоко подняв голову, посреди мертвой тишины. Первым ее нарушил Мендоса:
        - Ваше высочество, вы мудры не по годам. Вы действительно желаете, чтобы мы передали ваше мнение королю?
        - Да, — ответила я.
        Он кивнул и направился к выходу. Секретарь, что записывал мои слова на пергаменте, поспешил за ним. За ними, коротко поклонившись, последовал Вильена. Я не сомневалась, что Мендоса сделает все возможное, чтобы передать мои истинные слова Энрике, не исказив их ради очередного гнусного заговора, на что вполне был способен заблудший разум Вильены.
        Архиепископ Каррильо долго смотрел на меня, сузив глаза, прежде чем кисло усмехнуться:
        - Отличная работа. Ты меня почти убедила. Даже дипломат не справился бы лучше — выиграла для нас время, нужное для разработки дальнейших планов.
        Подойдя к креслу, освободившемуся после секретаря Мендосы, я спокойно села. Каррильо достал из сумки пачку бумаг и бросил передо мной на стол:
        - Это письма из разных городов, с предложениями поддержать твои претензии на трон. Сеговия, естественно, пока пребывает в нерешительности, но, уверен, как только ты заявишь о своих намерениях, она последует примеру остальных. Твой брат боролся за справедливость и…
        - Я уже заявила о своих намерениях, — ответила я, не глядя на письма.
        Каррильо фыркнул:
        - Этому глупцу Вильене — возможно, но ты же не бросишь все то, за что мы боролись последние четыре года. Альфонсо не мог умереть напрасно.
        - Альфонсо умер, поскольку ему не позволил жить Господь. — Я резко встала, повернувшись к нему лицом. — Господь покарал его, ибо он желал занять трон законного короля. То был Божий гнев, и я, монсеньор архиепископ, не стану его на себя навлекать.
        Он плотно сжал губы. Я внезапно вспомнила тот день, когда он пришел ко мне в монастырский сад. Каким неукротимым он казался! Тогда я его боялась, а отчасти продолжала бояться и сейчас, но теперь я знала — если покажу свой испуг, это ничем мне не поможет. Каррильо питался моими страхами. Все его существование зависело от моей покорности.
        - Хочешь сказать, ты на самом деле имела в виду то, что говорила? Действительно готова от всего отказаться из-за каких-то девичьих представлений о гневе Божьем?
        - Называйте как хотите. Я не стану лгать и не стану поводом для дальнейших раздоров. Если мне предстоит унаследовать трон, я должна взойти на него с чистой совестью, а не ценой крови невинных жертв.
        - Совестью! — Он ударил кулаком по столу. — Как насчет совести Энрике, а? Как насчет того вранья, что он говорил, лживых заявлений, что он провозглашал? Он забрал тебя у матери, чтобы запереть во дворце, объявил наследницей бастарда и, возможно, отравил твоего брата. Хочешь, чтобы его шлюха-королева украла у тебя то, что принадлежит тебе по праву?
        Я взглянула на его сжатый кулак, на мгновение вспомнила бросающую в дрожь сцену из детства — человека за троном моего отца, который протягивает руку, касаясь его плеча… А потом вспомнила самого Каррильо, чья рука лежала на плече Альфонсо, когда вокруг нас рушился мир, уводя брата от меня к мятежу, восстанию, гражданской войне и хаосу.
        К смерти.
        Мне не хотелось разделить судьбу отца или братьев, превратиться в марионеточного правителя, в добычу таящихся за спиной теней. Но именно таковой могла стать моя судьба, если я тщательно не выберу путь, которым буду следовать начиная с сегодняшнего дня. Каждый мой шаг мог привести к славе или трагедии; любой мой выбор имел свои последствия. Судьба моя находилась в моих собственных руках.
        - Вы забыли, с кем разговариваете, — наконец сказала я. — Теперь я наследница Кастилии и вполне могу принимать решения самостоятельно.
        Я уже направилась к двери, когда услышала, как он проговорил сквозь зубы:
        - Если ты откажешься поддержать нашу цель, на какую защиту с моей стороны сможешь рассчитывать? Будь ты наследницей или нет, за тобой все равно придут, заставят выйти замуж за португальского принца и отправят в изгнание до конца жизни. Ты никогда не будешь здесь править, ибо за тебя уже все решили.
        Помедлив, я снова повернулась к нему:
        - Если хотите меня защитить — заключите договор с Энрике, гарантирующий мои права. Я хочу подписать его лично, так что никто не сможет обвинить меня в предательстве. Вы можете также помочь мне обзавестись собственным домом, отдельно от дворца. Я не желаю там жить.
        Судя по его хмурому взгляду, он не ожидал, что сегодня кто-то станет им командовать.
        - Что-нибудь еще?
        Я помолчала, мысленно слыша голос Фернандо — столь отчетливо, будто он стоял рядом со мной.
        «Будьте смелой, Изабелла».
        - Да. — Я взглянула в глаза архиепископу. — Вы сказали — меня заставят выйти замуж против моей воли. А если я поставлю в договоре с Энрике условие, что любой мой предполагаемый брак должен быть одобрен как мной лично, так и кортесами?
        - Одобрен? — усмехнулся он. — Никто еще никогда не слышал, чтобы принцесса решала, за кого ей выйти замуж. Королевские союзы основываются на политической необходимости, а не на личном желании.
        - Не смею спорить, — ответила я.
        Меня удивило, сколь спокойно звучал мой голос, несмотря на отчаянно колотящееся в груди сердце. Впервые я произнесла вслух то, что до сих пор было лишь тайной возможностью.
        - Естественно, политическая необходимость стоит для меня на первом месте. И потому — кто мог бы стать лучшим моим супругом, нежели принц Арагонский?
        Глаза Каррильо расширились.
        - Он просто идеален, — добавила я. — Мы почти одного возраста, и в наших жилах течет общая кровь. Он такой же испанец, а не иностранец, желающий присоединить Кастилию к своему королевству. Он уже воин, возглавил войска в защиту своей страны; он может защитить меня, так же как и я его. Если Кастилия и Арагон объединятся, Франция дважды подумает, прежде чем напасть, и у меня будет командующий для моих войск, когда возникнет такая необходимость. Возможно, мне не позволят носить доспехи или отправиться на поле битвы, но я хочу, чтобы ко мне относились с должным уважением. И он наверняка достоин того, чтобы…
        - Никогда, — прервал меня Каррильо. — Еще ни один арагонец не считался достойным в Кастилии — по крайней мере, того положения, на которое ты хочешь его возвести.
        Улыбка исчезла с моего лица.
        - Я считаю его достойным. Этого достаточно. Или вы думаете так же, как и остальные?
        Каррильо погрузился в молчание:
        - Даже если бы я так думал, — наконец сказал он, и мне показалось, что я заметила на его губах язвительную улыбку, — какая, по сути, разница? Похоже, ты уже все сама решила.
        Он поднял руку, не давая мне возразить.
        - Собственно, я не имею ничего против. Это прекрасный выбор. Все знают, что король Хуан хотел подобного союза много лет, и Кастилия только приобретет, если сам принц считает так же…
        - Он так считает, — сказала я. — Я знаю.
        - Тогда к чему откладывать? — тихо сказал Каррильо, наклонив голову. — Мы добавим к договору условие, которое ты предлагаешь, и отправим королю Хуану личное письмо. Пусть все идет так, как предначертано судьбой.
        Он поклонился, и я едва подавила готовый вырваться смех. Я с трудом могла поверить, что отдала сейчас свой первый приказ в роли будущей королевы Кастилии.
        Глава 14
        Никто не знал, кто и зачем воздвиг четырех каменных быков Гисандо — равнодушные ко всему доисторические создания языческой эпохи, немые символы тех времен, когда Кастилия была раздробленной и безбожной страной.
        Тем не менее мне они казались идеальными свидетелями моего первого политического триумфа, если можно было его таковым назвать. Быки стояли в нескольких милях от Авилы в продуваемой всеми ветрами долине, где невозможно было тайно укрыться. Именно здесь благоухающим сентябрьским утром, всего два месяца спустя после смерти брата, я встретилась с Энрике, чтобы скрепить печатью наше новое соглашение.
        Я ехала верхом навстречу королю, чувствуя, как скапливается пот под моим изысканным платьем, украшенным сотнями драгоценностей — на них настояла Беатрис. Она вернулась ко мне вместе с горничной Инес де ла Торре, которая отказалась работать под началом Менсии и упросила меня взять ее на службу. Я не видела никаких причин ей отказывать: Инес никогда меня не предавала, а я нуждалась еще в одной паре умелых рук. Как со свойственной ей откровенностью заявила Беатрис, больше никто из женщин не вызвался мне служить, пока мое будущее оставалось столь неопределенным. Более того, нам требовалось искусство Инес-швеи. Мои платья стали слишком тесными из-за обильных монастырских ужинов и долгого стояния на коленях, и мне был необходим достойный наряд для встречи с Энрике. Вместе с Инес Беатрис распустила швы на моем красном бархатном платье с серебряной филигранью, добавила к нему несколько вставок из вышитого шелка и новые зеленые атласные рукава, расшитые жемчугом. Поверх него я надела короткий плащ на горностаевом меху — несомненный знак королевской власти. Волосы я оставила свободными под украшенной
драгоценностями шляпкой; даже упряжь моего Канелы была позолочена, а кожаную уздечку украшали мои инициалы.
        Все это — лишь показательное выступление, ибо на самом деле я едва могла позволить себе обычную одежду после оплаты похорон Альфонсо и регулярных сумм, шедших на содержание матери. Но все говорили, что я обязана выглядеть роскошно. Договор, которого добился от Энрике Каррильо, должен был, как утверждалось, впоследствии обеспечить мне приличный доход.
        Но все же, когда я высмотрела среди королевской свиты Энрике в простом черном мундире, моя бравада показалась мне совершенно нелепой. Он постарел; в уголках глаз пролегли глубокие морщины, словно брат слишком много щурился на солнце, а в неухоженной бороде виднелись белые пряди. Но тем не менее он сидел верхом на великолепном белом жеребце — единственной его уступке роскоши — и смотрел на меня без каких-либо признаков трепета или страха.
        Я приказала Каррильо остановиться.
        - Идите и приветствуйте его. Я последую за вами вместе со своей прислугой.
        - Нет, — прошипел архиепископ. — Пусть приветствует тебя первым.
        Я сердито посмотрела на него, устав от постоянных напоминаний, что мы должны вести себя так, будто превосходство на нашей стороне. Конюх помог мне спешиться, и я направилась по каменистой равнине туда, где ждал Энрике, стараясь не смотреть на стоявших рядом с ним Вильену и других грандов, ибо не ожидала от них ничего, кроме презрительных взглядов. Времена, когда Кастилией в последний раз правила королева, минули двести с лишним лет назад, к тому же и ей пришлось нелегко.
        К моему облегчению, Энрике двинулся мне навстречу.
        - Hermana, — пробормотал он. Наклонился и поцеловал меня в щеку; от него пахло конской шерстью, потом и немытым телом.
        - Я глубоко огорчен смертью Альфонсо, — сказал он, — но крайне рад снова тебя видеть.
        Похоже, Энрике заучил свою речь заранее. Как можно вежливее я отстранилась, настороженно улыбнулась в ответ. Теперь, когда мы снова были вместе, на меня нахлынули воспоминания обо всем, что произошло между нами, а следом — разъедающие душу сомнения. Как я могла доверять этому странному, податливому королю, который слишком многое пустил под откос в собственном государстве, поведя войско против брата, чтобы защитить ребенка, который, как он теперь всех уверял, был не его?
        - Я тоже рада вас видеть, — наконец сказала я, остро чувствуя его любопытный взгляд.
        Я забыла о том, насколько успела измениться сама. За последние два года, проведенные мной во дворце, Энрике почти меня не видел, а я больше не была той впечатлительной девочкой, которую он помнил. Только теперь я поблагодарила Беатрис за то, что она убедила меня нарядиться в богатые одежды; в глазах Энрике я наверняка сейчас выглядела так, словно намеревалась отобрать у него скипетр и занять трон.
        Я успела понять, что толика страха внушает уважение.
        Он поковырял землю сапогом, будто наступил на нечто неприятное, и, поджав губы, проговорил:
        - Рад, что ты решила послушаться. Я признаю тебя выше всех прочих как мою наследницу и жалую тебе города Авила, Медина-дель-Кампо, Эскалона и… — Он неуверенно замолчал.
        - Уэте, Овьедо, Молина, Ольмедо и Оканья, — продолжила я. — А также средства на содержание моего жилища в любом из этих городов, где я сочту нужным, и право отказаться от любого брачного предложения, не совпадающего с моим желанием и не одобренного кортесами, — процитировала я наше соглашение, и Энрике удивленно заморгал, словно сова.
        - Да, — пробормотал он. — Конечно. Как скажешь.
        - Я хочу лишь того, о чем мы договорились, и не прошу ничего больше.
        Его глаз дернулся. Меня охватила тревога; я вдруг услышала, как ветер, что обдувает громадных замшелых быков и шелестит в кронах низкорослых сосен неподалеку, шевелит темные плащи наблюдающих за нами грандов.
        Энрике отвел взгляд. Я дала знак Каррильо. Архиепископ подошел к нам с Карденасом, который нес переносной столик с пришпиленным к нему договором, Вильена в тот же миг скользнул вперед, стал рядом с Энрике, словно еще одна маслянистая тень.
        - Если наш договор в силе… — прогремел Каррильо, давая понять, что предпочел бы отшвырнуть столик с договором и обнажить меч.
        Я взглянула на Энрике, и у меня пересохло в горле. В течение невыносимо долгого мгновения он не шевелился и не издавал ни звука. Затем, к моему облегчению, взял смоченное чернилами перо.
        - Нижеследующим объявляю, что королевство наследует донья Изабелла, моя сестра, — нараспев произнес он, — которая в соответствии с данным документом отныне именуется принцессой Астурийской и таким образом получает право на всю собственность, ренту и налоги, причитающиеся обладателю вышеупомянутого титула. Она является единственной законной наследницей и после моей смерти будет объявлена королевой, что подтверждается данным документом и будет провозглашено по всему королевству, а также ратифицировано официальным собранием кортесов.
        Склонившись над столиком, он нацарапал поперек страницы свою подпись. Вильена достал печать Кастилии, вдавил ее в красный воск и поставил штамп на документе.
        - И я, Изабелла, — сказала я, когда перо передали мне, — ради мира и спокойствия королевства нижеследующим заявляю, что король, мой брат, будет обладать своим титулом в течение всей жизни, в то время как я в настоящее время удовлетворяюсь титулом принцессы Астурийской, единственной наследницы Кастилии.
        И тоже подписала документ.
        Пока высыхали печати и чернила, мы с Энрике обнялись, а потом каждый из грандов опустился передо мной на колени, клянясь в верности. Я продолжала улыбаться, хотя и понимала, что данным актом Иоанна официально объявлена бастардом, навсегда лишена прав на престолонаследие. Станет ли сильнее ненавидеть меня королева Жуана, узнав об этом? Что подумает маленькая Иоанна обо мне, о тетушке, которой она доверяла, когда повзрослеет и поймет, что именно я совершила, чтобы обеспечить себе надлежащее место?
        Я убеждала себя, что поступаю так ради Кастилии, ради нашего мира и безопасности, ради памяти о покойном брате и ради текущей в моих жилах королевской крови, не запятнанной прелюбодеянием.
        Когда я вернулась в Авилу вместе с Энрике, чтобы поужинать в монастыре и отпраздновать наше вновь обретенное единство, мне не хотелось думать ни о чем. Но перед моими глазами постоянно вставал образ Альфонсо, который смотрел на меня, стоя над окровавленными телами королевских леопардов.
        Я обосновалась в провинциальном городе Оканья в Центральной Кастилии. Городок был небольшой — всего лишь окруженное стенами и покрытое пылью поселение на краю плоскогорья. Из достопримечательностей — рыночная площадь, приходская церковь и разваливающиеся римские руины. Город едва насчитывал две тысячи жителей. Я нуждалась в деньгах, и хотя в Оканье была низкая арендная плата, ее все же необходимо было платить в ожидании решения бюрократов из королевского секретариата о присвоении мне нового статуса. Более того, не будучи столь древней, как Толедо, или столь знаменитой, как Сеговия, Оканья располагалась таким образом, что я могла отправиться в любой город на встречу с кортесами и при этом оставаться достаточно далеко для того, чтобы следить за каждым своим словом. Здесь мне не угрожали постоянно подслушивающие придворные, готовые заигрывать с Вильеной или королем.
        Город устроил прекрасный парад в мою честь, выставил лучшую свою статую Девы Марии, в синем бархате и кружевах, чтобы благословить мой новый дом — красивую трехэтажную усадьбу с деревянными балками под потолком и облицованными плиткой комнатами. Галерея выходила в закрытый внутренний дворик с фонтаном, окруженный керамическими горшками с зеленью. Я назначила Чакона главным управляющим; Беатрис — почетной служанкой, присматривающей за моими покоями, а Инес де ла Торре я определила себе во фрейлины. А семнадцатилетний паж Каррильо, зеленоглазый и светловолосый Карденас, стал моим главным секретарем.
        Так я обустроилась в своем первом доме в роли принцессы Астурийской.
        Беатрис начала регулярно посещать Сеговию, требуя ковров, столовых приборов и прочей обстановки для нашего дома. Я подозревала, что она и Андрес де Кабрера тайно переписываются, и подозрение мое вскоре подтвердилось, когда, вернувшись однажды вечером, она сообщила, что Андрес наконец попросил ее руки.
        - И ты сказала… — ответила я, пытаясь скрыть боль, пронзившую меня при мысли о том, что я могу ее потерять.
        - Я сказала — пока слишком рано. Может быть, позже, когда ваше высочество будет меньше во мне нуждаться.
        - Беатрис, я всегда буду в тебе нуждаться. Если ты любишь этого человека так, как, судя по всему, любит тебя он, перестань искать оправдания и следуй велению своего сердца.
        Она посмотрела на меня с нескрываемой тоской. Не думала, что однажды наступит день, когда моя верная подруга будет выглядеть столь несчастной.
        - Но нам пришлось бы жить в Сеговии, — сказала она. — Кабрера остается управляющим алькасара и хранителем королевской казны, хотя этот дьявол Вильена не раз пытался сместить его с поста лишь потому, что он полностью предан тебе. Как я могу уехать столь далеко от тебя?
        - Полагаю, это будет нелегко для нас обеих, — тихо произнесла я, — но мы справимся.
        Я хлопнула ее по руке и, подмигнув, добавила:
        - К тому же твоя близость к казне может оказаться весьма полезной. Кто знает, когда мне могут срочно потребоваться деньги?
        Беатрис рассмеялась.
        - Андрес за нее жизнь отдаст ради тебя! — Она обняла меня, и я не сумела сдержать слезы.
        - Возможно, ты следующая, — прошептала она. — Уверена, Фернандо тебя не забыл.
        Она пошла писать письмо Кабрере, а я задумчиво отвернулась к окну. Прошло два месяца с тех пор, как Каррильо послал известие о нашем предложении в Арагон, но в ответ мы получили лишь формальное сообщение от короля Хуана, зрение которого восстановилось после опасной операции, о которой писал Фернандо. Несмотря на немалый интерес, проявленный им к предлагаемому союзу, он не выразил определенного мнения. Каррильо заверял меня, что задержка связана с выкупом за невесту. Арагону вечно не хватало средств, а бракосочетание с принцессой Кастилии — дело нешуточное. Мне не понравилась усмешка Каррильо, с которой он об этом говорил. Меня нисколько не волновало, что привезет Фернандо на нашу свадьбу, кроме себя самого, но Каррильо настаивал на соблюдении всех формальностей.
        Фернандо также прислал мне письмо — выразил соболезнования в связи со смертью Альфонсо и подробно описал продолжающуюся битву за возвращение пиренейских графств, узурпированных Луи Французским. Но, к моему разочарованию, ни словом не упомянул о свадьбе. Конечно, в том не было ничего удивительного, поскольку переговоры должны были идти через наших назначенных представителей, но все же его умолчание задело меня сильнее, чем я ожидала. Письмо выглядело чересчур натянутым и лишенным обычного его многословия, словно ему не хотелось писать — хотя, как мне казалось, даже строчки на бумаге должны были подпрыгивать от радости, что я наконец затронула тему нашего совместного будущего.
        Я начала опасаться, что случилось нечто непредвиденное, и в конце концов тайно написала брату Торквемаде, прося совета. По сути, я нарушила собственный договор с королем, поскольку сперва мне требовалось спросить его разрешения, прежде чем даже задумываться о браке с принцем Арагона. Мне хотелось знать, не совершаю ли я тяжкую ошибку, не оскорбляю ли я Всемогущего, договариваясь о сватовстве с Фернандо за спиной Энрике. Торквемада ответил, что освободил меня от всех предшествующих обязательств перед королем ввиду совершенных Энрике злодеяний, и снова посоветовал следовать собственной вере.
        Избавившись от мук совести, я подумала было вызвать Каррильо из резиденции в Йепесе и потребовать объяснений по поводу задержки, но мне не хотелось, чтобы он знал, насколько для меня важна эта помолвка. Не желала, чтобы кто-то считал, будто я питаю романтические чувства к принцу, которого видела лишь однажды, — чувства, в которых мне тяжело было признаться даже самой себе.
        Я часто думала о Фернандо, особенно по ночам, — как он теперь выглядит, как у него дела и думал ли он когда-либо обо мне. Я не питала никаких иллюзий, что он хранил невинность в плотском смысле. Мужчины не придерживались тех же правил поведения, что и женщины. Хотя мне и не по нраву была мысль, что он спит с другими, я убеждала себя, что как-нибудь с этим смирюсь, если только буду уверена, что он сохранит мне супружескую верность после того, как мы обвенчаемся.
        Как только обвенчаемся…
        Слова эти стали моей молитвой, огнем надежды, но время шло, а от Фернандо не было ни слова, и я начала все больше сомневаться. Ситуация менялась, и, как говорил Каррильо, королевские союзы основывались на политической необходимости, а не на личных желаниях. Не исключено, что мне, наследнице Кастилии, было суждено стать супругой более важной персоны, нежели бедный наследник Арагона, сколь бы привлекательным он ни выглядел для меня лично. Возможно, мне следовало поискать себе принца, обладающего достаточной властью и богатством, чтобы защитить мое право на престол и помочь расправиться с врагами.
        Но сколько бы я об этом ни думала, понимала, что не могу представить себя в роли жены кого-то другого. Как бы ни был беден или богат Фернандо, я не нуждалась ни в ком, кроме него. Свойственное ему упорство могло сплачивать народы, а я могла положиться на его силу, отвагу и готовность расправиться с любым вставшим на его пути. Я до сих пор помнила, как он поманил меня к себе возле фонтана, его дерзкий шепот. В то легкомысленное мгновение я получила от него ценный дар, поддерживавший меня все эти бурные годы, полные опасностей, страха и надежды.
        И самое главное — он стал бы моим союзником, а не господином. Разделял бы мои взгляды на будущее, но не пытался бы отодвинуть меня на задний план. Он понимал, что я должна самостоятельно править Кастилией, как и он — Арагоном. Здесь он был бы моим королем-супругом, как и я там — его королевой-супругой. Вместе мы могли объединить наши королевства, оставаясь при этом независимыми и не пытаясь доказывать, что кто-то из нас сильнее.
        Фернандо научил меня верить в себя.
        И теперь, если будет на то воля Божья, нам предстояло поверить друг в друга.
        В октябре 1468 года Беатрис вышла в Сеговии замуж за Андреса де Кабреру. На церемонии присутствовали все видные члены королевского двора, а также сам король, пожелавший оказать честь преданному слуге.
        Беатрис была бесподобна в бархатном платье цвета лесной зелени — символ постоянства. На густых черных волосах лежал венок из свежих цветов под длинной шелковой вуалью, а шею украшали бусы из серого жемчуга — мой свадебный подарок. Рядом с ней ослепительно улыбался Кабрера, сияя словно солнце. Его радость на мгновение вызвала у меня немилосердную зависть, ибо я поняла, что моя Беатрис, моя подруга детства, теперь принадлежит ему.
        Во время празднеств в алькасаре я наблюдала за Энрике. Я не видела его с тех пор, как мы подписали договор в Гисандо, и его странные взгляды, которые он бросал на всех, кроме меня, вкупе с его неряшливым видом, немало меня обеспокоили. Он постоянно постукивал пальцами по столу и выглядел так, словно много недель не мылся. Рядом стоял Вильена, изящный и щеголеватый как всегда, и что-то бормотал в доверчивые уши Энрике.
        Когда отодвинули столы, освобождая место для танцев, маркиз устремил на меня взгляд своих змеиных глаз. Я замерла. Неужели ему хватит безрассудства пригласить меня на танец? Я надеялась, что смогу воспользоваться моментом, чтобы подойти к Энрике и спросить его о кортесах, собрание которых, несмотря на обещание в Гисандо, так и не состоялось. Каррильо отказался поехать со мной в Сеговию, чтобы обсудить этот вопрос. Но зато он ворвался в Оканью всего за несколько часов до нашего отъезда, послав перед этим несколько разозленных писем, и стал кричать, что все это была лишь уловка и Энрике вовсе не планировал собирать доверенных лиц, чтобы объявить меня законной наследницей.
        - Если поедешь, — предупредил он, — тебя возьмут в плен. Я слышал, эта шлюха Жуана родила очередного ублюдка и пытается вновь добиться благосклонности Энрике. Она сбежала из плена, найдя убежище у семьи Мендоса, и теперь ищет поддержки у Вильены, поскольку тот близок к королю. Если поедешь в Сеговию, то потом пожалеешь.
        Я пренебрегла его словами, ибо не собиралась пропустить свадьбу любимой подруги. Но когда Вильена украдкой направился ко мне, цокая высокими каблуками, я приготовилась к худшему. Пока он ходил в фаворитах у Энрике, мне приходилось ему противостоять, но я никогда не позволила бы ему вновь мне угрожать — не важно, каким образом. Кортесы необходимо было созвать, и я не приняла бы иного ответа, кроме определенной даты.
        - Его величество хочет поговорить с вашим высочеством, — раздражающе-гнусавым голосом сообщил Вильена, со столь небрежным поклоном, что это граничило с оскорблением. — Дело достаточно срочное. Завтра утром вас устроит?
        Я облегченно кивнула, поняв, что он не собирается со мной танцевать.
        - Конечно. Скажите его величеству, что я в его распоряжении.
        - Это, — ответил он, — мы еще посмотрим.
        Прежде чем я успела ответить, он направился обратно к Энрике. Они о чем-то пошептались, и Энрике впервые за этот день посмотрел на меня.
        От его недоверчивого взгляда меня пробрало холодом до костей.
        В ту ночь я никак не могла заснуть. Расхаживала по своим покоям в алькасаре на глазах у несчастной Инес, не знавшей, что сказать и как меня утешить. Отношения между нами пока еще не сложились, и, хотя она преданно мне служила, это была не моя Беатрис. В итоге я не придумала ничего лучшего, кроме как напиться отвара из ромашки, который, вместо того чтобы оказать усыпляющее воздействие, лишь вынудил меня каждые полчаса бегать в уборную.
        Стены золоченой клетки, где в годы юности я провела немало времени в одиночестве и тревоге, казалось, смыкались вокруг меня. Перед мысленным взором возникала зловещая улыбка королевы Жуаны, в ушах слышался торжествующий смех Мендосы. Раз за разом в моем мозгу эхом отдавались слова Каррильо, подобно грохоту барабана перед казнью: «Они возьмут тебя в плен».
        Зачем я приехала сюда, зная, на что способен Энрике? Мне следовало отдать подарок Беатрис в Оканье, объяснив, что не смогу лично присутствовать на свадьбе. Она бы меня поняла — никто не желал моей безопасности больше, чем она. Но вместо этого я пренебрегла предупреждением Каррильо. Со свойственным мне упрямством, я даже на мгновение не задумалась о том, что Энрике способен взять свои слова назад. Теперь же я оказалась в ловушке в его алькасаре, как и во времена мятежа Альфонсо, и лишь Карденас и Чакон на моей стороне. От Каррильо меня отделяли многие мили; пошли я ему сейчас весточку, пока он ее получит, пока склонит своих союзников к каким-либо действиям, может стать слишком поздно.
        Я могу снова оказаться в плену.
        Когда над горизонтом забрезжил рассвет, я уже была готова бежать прочь из Сеговии в ночной рубашке. Несколько раз глубоко вздохнув, я постепенно успокаивалась, пока Инес меня одевала. Я выбрала скромное синее бархатное платье со складчатыми канареечно-желтыми рукавами и велела Инес уложить мои волосы под украшенную турмалинами сетку. На мои плечи и грудь легла непрозрачная шелковая накидка с черным шитьем по краям. В сопровождении Карденаса и Чакона я направилась в личные покои короля, где ждал меня Энрике.
        Когда мы приблизились к двустворчатым дубовым дверям под замысловатой арабеской, я сказала Чакону:
        - Если не выйду через час, немедленно пошлите Карденаса во дворец архиепископа.
        Чакон кивнул, и Карденас с обожанием уставился на меня зелеными глазами. Я знала, что он, если нужно, босиком побежит в Йепес, чтобы предупредить Каррильо, и с облегчением подумала, что у меня все же есть друзья.
        Войдя в зал, я увидела ждавших меня Вильену и Энрике. Больше никого не было — ни грандов, ни слуг, ни замерших в ожидании секретарей. Расправив плечи, я двинулась к ним. Уже одно то, что здесь не было посторонних глаз и ушей, не предвещало ничего хорошего.
        - Ты меня обманула, — с ходу заявил Энрике.
        Я встретилась с ним взглядом, вспомнив, сколь быстро и необъяснимо могут возникать у него подозрения.
        - Обманула? — изображая полное спокойствие, переспросила я. — Каким образом, брат мой?
        - Ты солгала. Сказала, что станешь во всем мне подчиняться, но потом за моей спиной решила обручиться с Фернандо Арагонским. И не пытайся что-либо отрицать. Мы перехватили несколько твоих писем, хотя после прочтения снова их запечатали и отослали дальше королю Хуану. — Он постучал пальцем по золоченому подлокотнику трона. — Судя по всему, у тебя немалый интерес к принцу, и мне, как ты знаешь, он тоже нравится, но, естественно, я не могу позволить подобного. Ты ни за кого не выйдешь замуж без моего разрешения.
        Стоявший позади трона Вильена улыбнулся.
        Я ошеломленно молчала. Они все узнали. Какой же наивной я была! Мне следовало понять, что они наблюдают за мной, словно ястребы. Что теперь со мной сделают? Как бежать из ловушки, которую мне приготовили?
        - Сожалею, что вызвала ваше недовольство, — охрипшим голосом проговорила я, — но по условиям нашего договора я сохраняю за собой право…
        - Нет, — оборвал меня Энрике. — У тебя нет никаких прав, кроме тех, что я сочту нужным тебе дать.
        Он смотрел на меня с ледяным спокойствием, от которого становилось куда больше не по себе, чем от его предыдущих вспышек гнева. Он долго ждал мщения, оказался намного коварнее, чем кто-либо мог предполагать. И одурачил всех нас.
        - Тот договор, — продолжал он, — был фарсом, тяжким оскорблением моего достоинства. Следовало бы арестовать изменников и всех обезглавить. Меня сделали нищим в собственном королевстве, вынудили договариваться с теми, кто злоупотребил моим доверием. Меня унизили.
        Я невольно попятилась. Он встал, нависая надо мной, так что его сгорбленная фигура, казалось, заполнила собой все помещение.
        - Твой брат должен был умереть на эшафоте, — сказал он. — Он избежал моего гнева, но тебе, любимая моя сестренка, его не избежать, если еще раз осмелишься бросить мне вызов.
        Я не могла отвести от него взгляд, даже слыша тягучий голос Вильены:
        - Короля заставили подписать договор в Гисандо под принуждением. Принцесса Иоанна, его дочь, рожденная от его королевы, по праву является законной наследницей Кастилии.
        - Значит, теперь вы снова считаете ее своей дочерью? — спросила я Энрике.
        Король прикусил губу; он не забыл о том, в чем признался мне несколько лет назад. Но прежде, чем я успела воспользоваться преимуществом, Вильена добавил:
        - Но мы готовы оставить вас в очереди на престол, если согласитесь выйти замуж за того, за кого сочтем нужным мы.
        - Мы? — Я повернулась к нему, не веря собственным ушам.
        - Да. — Подойдя к боковому столику, Вильена взял с него красную кожаную папку и махнул ею в мою сторону. — Вашему высочеству надлежит обвенчаться с Альфонсо Пятым, королем Португалии.
        Хотя слова его не стали для меня неожиданностью, мне показалось, будто меня пнули в живот. Энрике выбрал для меня вариант, с которым, как он знал, я вряд ли соглашусь, а это означало, что он, вне всякого сомнения, желал мести. Я бы предпочла плен — по крайней мере, в тюрьме могла бы надеяться на спасение. Но брак с португальским королем, которого часто называли Эль-Африкано за его деяния на ниве мореплавания, с братом королевы Жуаны? Именно о нем предупреждал меня Каррильо. Я стала бы пожизненной пленницей, лишенной права унаследовать Кастилию, в то время как Вильена превратил бы королевство в личную кормушку.
        - Нет, — сказала я прежде, чем успела это понять, внезапно ощутив прилив сил. — Однозначно нет. Несмотря на мою верность королю, я никогда не соглашусь на подобный брак.
        - Кто вы такая, чтобы так заявлять? — бросил Вильена. — Если мы скажем, что вы должны выйти замуж за короля Альфонсо, — значит, так и будет. Ради всего святого, либо вы нам подчинитесь, либо сурово поплатитесь.
        Я встретилась с ним взглядом:
        - Ради всего святого, сеньор, но вы не мой король.
        - Зато я — король. — Энрике пристально посмотрел на меня. — Я твой повелитель и брат, и я говорю: ты должна так поступить. Собственно, я тебе приказываю.
        Я молча смотрела на него. Ничто в его поведении не говорило о том, что влияние Вильены, которое тот на него оказывал уже много недель, хоть сколько-нибудь уменьшилось. Энрике относился ко мне словно к беспомощному созданию из его зверинца, хотя я подозревала, что он больше сочувствовал бы страданиям сидящего в клетке животного, чем моим.
        В это мгновение полностью угасли последние остатки моей любви к нему, которые я столь отчаянно пыталась сохранить и из-за которых в свое время не поддержала Альфонсо, заслужив презрение Каррильо. Я видела перед собой лишь человека, недостойного править этим древним королевством, и я больше его не боялась.
        - Я подумаю над вашим предложением, ибо оно исходит от моего короля, — сказала я, не обращая внимания на Вильену. — А теперь, с вашего разрешения, могу я отбыть в мой дом в Оканье? Здешний воздух мне не подходит.
        Вильена хотел что-то рявкнуть, но Энрике поднял руку.
        - Нет, — ответил он, не сводя с меня взгляда. — Пусть едет. Пошлите с ней сопровождение до Оканьи. Полагаю, она точно так же может поразмышлять над моим приказом и там.
        - Сир, она попытается бежать, — сказал Вильена. — Не забывайте — она лгунья; как и всем женщинам, ей свойственно коварство Евы. Оставьте ее здесь, под стражей, до весны, когда нам предстоит обговорить условия нашего союза с Португалией…
        - Я не сбегу, — прервала я его, все так же глядя на Энрике. — Торжественно обещаю вам, как сестра.
        Он долго смотрел на меня, прежде чем отрывисто кивнуть. Я присела в реверансе до пола. Если они полагали, будто убедили меня подчиниться, — пусть будет так.
        Ибо я никогда не позволила бы им распоряжаться моей судьбой.
        Глава 15
        Вильена взялся сопровождать меня в Оканью вместе с двумя сотнями вооруженных солдат. С высоко поднятой головой я въехала в город, где уже собрался народ. Женщины встречали меня букетами осенних цветов, мужчины снимали передо мной шляпы. Но стоило им увидеть меня в окружении пик и шлемов, как радостные возгласы стихли, а удивление горожан сменилось откровенной тревогой, когда оказалось, что им придется принять войско Вильены, который намеревался остаться в Оканье — следить, чтобы я не сбежала.
        Вильена не осмелился разместить своих людей в моем дворце, но ему удалось вновь переманить к себе на службу Менсию де Мендосу. Когда я вошла в свои покои, она уже меня ждала. Присев в реверансе, объявила, что король назначил ее моей почетной фрейлиной, поскольку Беатрис поселилась в Сеговии со своим мужем.
        Инес нахмурилась. После приключений во дворце мы с ней наконец подружились, и теперь она прямо взглянула в глаза женщине, которая прежде наняла ее, чтобы шпионить за мной, и с которой она порвала, чтобы служить мне.
        - Обслуживать мою госпожу в ее спальне вы не будете, — заявила она. — Эта обязанность принадлежит мне.
        Менсия выпятила губы, намереваясь напомнить Инес о своем благородном звании, но я холодно оборвала ее:
        - Займитесь ужином, донья де ла Куэва.
        От ее внимания не ускользнуло, что я преднамеренно обратилась к ней по замужней фамилии и отправила на кухню заниматься черной работой. Снова сделав передо мной реверанс, на этот раз не столь искренне, она выбежала прочь.
        - Спаси нас, Пресвятая Дева, — проговорила Инес, расстегивая мой плащ. — Что она тут делает?
        - То же, для чего в свое время послала ко мне тебя, — шпионит, естественно.
        Я подошла к дубовому письменному столу, размышляя, успела ли уже Менсия в нем порыться. Перед отъездом в Сеговию я спрятала папку с письмами к Фернандо и его ответами, а также с перепиской архиепископа с королем Хуаном Арагонским и моей собственной с Торквемадой в потайное отделение под нижним ящиком. К моему облегчению, я увидела, что Менсия пока что ничего не нашла. Но теперь, в ее присутствии, ничто в моем дворце не могло долго оставаться в тайне.
        - Инес, — сказала я, протягивая ей папку. — Отдай это Карденасу. Скажи, пусть спрячет в конюшне. — Я невольно улыбнулась. — Полагаю, Менсия считает себя слишком благородной дамой, чтобы копаться в конском навозе.
        Инес ушла. Оставшись одна, я начала расхаживать по комнате. Что мне делать? Что я могла предпринять? Как избежать ловушки, если по всему городу рассеялись солдаты Вильены, а Менсия находится в моем доме? Вильена вернулся в Сеговию, но до этого пригрозил мне крупными неприятностями, если я осмелюсь покинуть Оканью по какой бы то ни было причине. Близилась зима; пока завывал ветер и бушевали метели, вряд ли могло произойти что-либо существенное, но самое позднее в марте Вильене и Энрике предстояло встретиться с португальцами. Они могли договориться в течение нескольких дней и незамедлительно послать за мной, чтобы обручить с королем Альфонсо еще до апреля, до моего восемнадцатилетия.
        Я вонзила ногти в ладони, пытаясь отбросить прочь бесполезные размышления. Нужно бежать, спасаться, найти какое-то убежище. Между мной и Энрике теперь шла война — возможно, необъявленная, но тем не менее.
        Ибо, несмотря на все угрозы моего единокровного брата, я не собиралась выходить замуж ни за кого, кроме Фернандо.
        Стояла безлунная ночь, холодная и безмолвная, обычная для мартовской Кастилии, когда земля еще дремала в объятиях зимы.
        Инес сказала, что Чакон тайно проведет Каррильо через городские ворота. В ответ я лишь нервно усмехнулась. Каким образом? Архиепископа с его внушительной фигурой в характерной красной мантии и с мечом на поясе знают во всех уголках королевства. Трудно представить, что он мог бы пройти где-либо незамеченным. Но в письмах, которыми мы обменивались через Карденаса, неслышно, словно ястреб, проскальзывавшего под покровом снежной бури в Оканью и обратно, Каррильо заверял, что найдет способ.
        И теперь я ждала, расхаживая по потертому полу и нервно поглядывая на дверь, откуда могло прийти мое спасение — или моя погибель.
        За последние несколько месяцев, пока Карденас доставлял мои тайные послания, а Инес вела домашнюю войну с Менсией, численность стражи в моем дворце выросла подобно саранче. Вскоре начало казаться, будто Вильена привел в Оканью настоящее войско. Когда мне не позволили повидаться с матерью в Аревало на Богоявление, я наконец решилась спросить Менсию, почему на улицах так много солдат — по сути, прямо за нашими воротами.
        - Говорят, — с деланым безразличием ответила она, — будто на юге случилось восстание во главе с мятежным маркизом де Кадисом. Его величеству и Вильене пришлось отправиться в Андалусию. Естественно, они беспокоятся, чтобы в их отсутствие вашему высочеству ничто не угрожало.
        - Разумеется, — сухо кивнула я, но в душе моей вспыхнула надежда.
        Кадис, пользовавшийся дурной славой смутьяна темпераментный гранд, владел обширными землями в Андалусии и всю жизнь враждовал со своим соперником, герцогом Медина-Сидонией. Вместе два этих южных аристократа причиняли куда больше хлопот, нежели мавры. Их ссора могла нарушить неустойчивое равновесие сил в регионе, угрожая спокойствию королевства, и наверняка помешала бы встрече с португальцами. В отсутствие Энрике и Вильены — самое меньшее месяц, поскольку Севилья находилась от Кастилии намного дальше, чем Португалия, — у меня имелось достаточно времени, чтобы продумать план бегства.
        Вероятно, так же считал и Каррильо, ибо через несколько дней Карденас принес известие от архиепископа. Упаковав мои саквояжи самым необходимым, Инес отнесла их на конюшню и спрятала под соломой, после чего мы провели несколько тревожных недель, притворяясь, будто занимаемся обычными делами: присматриваем за домом, вышиваем, читаем и ложимся вскоре после захода солнца, чтобы сэкономить свечи. Главное, что нам требовалось, — вогнать Менсию в невыносимую скуку. Когда Инес сообщила, что Менсия увлеклась мускулистым солдатом, с которым она сбегала порезвиться каждую ночь, мне с трудом удалось скрыть неподобающую радость.
        - А ведь замужняя женщина, — фыркнула Инес. — Обычные шлюхи и то разборчивее.
        Убедив себя, что в данных обстоятельствах подобная неразборчивость Менсии мне лишь на пользу, я притворилась, будто не обращаю внимания на следы поцелуев на ее шее и ее удовлетворенную улыбку.
        В тот вечер она вновь отсутствовала, ускользнула, едва услышала, как я закрываю дверь спальни. Инес поспешила вниз, чтобы открыть ворота; нам оставалось лишь молиться, чтобы солдаты, обычно патрулировавшие окрестности, предпочли убраться с холода, ища развлечений в таверне на площади. Судя по отметкам на свече на моем столике, был третий час ночи. Наверняка в столь позднее время стражи снаружи дворца уже нет…
        Я замерла, услышав шаги на лестнице. При мысли, что это могут быть люди Вильены, меня окатило ледяной волной ужаса. О том, что я переписываюсь с Каррильо, вполне могли узнать — наверняка за архиепископом в Йепесе следили, как и здесь за мной. В конце концов, обнаружились же мои письма в Арагон. Dios mio, что, если за мной пришли, чтобы арестовать?
        Я затаила дыхание, услышав стук в дверь, и тут же раздался шепот Инес:
        - Сеньорита? Сеньорита, это мы.
        Отперев дверь, я увидела ее в коридоре в обществе двух рослых фигур в длинных плащах с капюшонами.
        Они вошли, и я облегченно вздохнула. Оба носили одеяние монахов-францисканцев, и я сразу же узнала в одном из них Чакона. Когда второй, тот, что повыше, откинул с лица капюшон, я улыбнулась:
        - Добро пожаловать в Оканью, монсеньор архиепископ.
        Каррильо фыркнул, привычно насупив густые брови.
        - Я же говорил, что ты можешь пострадать. — Он обвел взглядом мою комнату. — Боже милостивый, тут прямо как в логове нищего. Неужели для будущей королевы Кастилии не нашлось ничего получше?
        Забавно, но, несмотря на события прошедшего года, он остался все тем же прежним Каррильо.
        - Мне тут было не так уж и плохо, — сказала я, — пока Вильена не решил напустить своих соглядатаев.
        - Вильена — настоящий змей, — прорычал он, словно маркиз более не был его кровным родственником. — Как только ты займешь подобающее положение, я порублю его на куски.
        Я взглянула на Чакона, и мой управляющий объяснил:
        - Прежде чем мы покинули Йепес, его преосвященство получил предупреждение от сеньора адмирала. Вильена готовит заговор с целью…
        - Измены! — рявкнул Каррильо, заставив меня вздрогнуть. — Мой жеманный племянничек, моя комнатная собачка осмеливается обвинять меня в измене! Что ж, вот он я! Пусть арестует меня, черт побери.
        Он грубо расхохотался:
        - Если, конечно, наши друзья из Андалусии, Медина-Сидония и Кадис, не превратят его раньше в фарш. Или, еще лучше, не сбросят со стен Малаги, на потеху маврам.
        - Монсеньор, — строго проговорил Чакон, — здесь ее высочество.
        Каррильо замолчал, и его румяные щеки покраснели еще больше.
        - Ах да. Прошу прощения. Я всего лишь грубый старикашка, и мне не хватает утонченности.
        Я наклонила голову:
        - Уже поздно. Возможно, нам следовало бы…
        Слова мои повисли в воздухе. Я понятия не имела об их планах, но даже я понимала, что странствующие монахи не ходят в сопровождении вооруженного эскорта или, в данном случае, беглых принцесс. Их одежда ничем не могла помочь моему бегству.
        Я взглянула на архиепископа, и сердце мое ушло в пятки.
        - Вы ведь не заберете меня с собой?
        Каррильо направился к буфету, чтобы налить себе кубок. Похоже, ему не понравилось, что в моем кувшине оказалась лишь свежая чистая вода. То была моя прихоть: везде, где имелась чистая вода (а в городах с действующими акведуками ее более чем хватало), я настаивала, чтобы в моих покоях она занимала место вина. Мне не нравилось, как хмель влияет на людской разум, и теперь я весело наблюдала, как Каррильо, морщась, пьет воду.
        - Это нецелесообразно, — сказал он, ставя кубок. — Сейчас. Вокруг крутится слишком много людей Вильены, и не только здесь, но по всей Кастилии. Похоже, у этого негодяя глаза на затылке. А ситуация с Арагоном пока не разрешилась до конца. Нужно еще решить несколько крайне важных вопросов.
        - Например? — с трудом сдерживая раздражение, спросила я. — Вы говорили, будто короля Хуана привело в ярость известие, что Энрике хочет для меня другого брачного союза. Я думала, он решил благоволить мне и послать к нам представителя Арагона, чтобы формально заключить помолвку.
        Каррильо кивнул:
        - Да, мы получили его согласие, но остается вопрос выкупа, а также папского соизволения на брак между кровными родственниками, поскольку вы с Фернандо — троюродные брат и сестра. Не говоря уже о том, каким образом ты взойдешь на трон. Кастилия всегда должна иметь превосходство над Арагоном; мы не можем позволить втянуть себя в их нескончаемую вражду с Францией или истощить собственную казну, защищая их. На все это требуется время и…
        - Меня не волнует выкуп, — прервала я его. — Что касается соизволения — наверняка его святейшество нам не откажет. А способ, которым я взойду на трон, можно обсудить и позже. Надеюсь, Господу будет угодно, чтобы мне не пришлось в ближайшее время стать королевой.
        Уголки рта Каррильо опустились.
        - После всего, что он совершил, — бесстрастно проговорил он, — ты все еще даруешь этому бесхребетному червяку право на трон?
        - Он наш король, и это право остается за ним до самой смерти. Я не буду воевать с ним, как мой брат Альфонсо, но и игрушкой в его руках тоже не стану. — Я раздраженно взглянула на Каррильо. — Надеюсь, вы понимаете, что я желаю лишь одного — выйти замуж за принца, которого избрала, и поселиться в безопасном месте, где за мной не будет шпионить Вильена.
        - В таком случае я бы предложил тебе покинуть Кастилию, — возразил он. — Ибо если ты настаиваешь на том, чтобы подтвердить права Энрике на трон после того, как выйдешь замуж за Фернандо, в этом королевстве безопасного места для тебя не найдется.
        Едва сдерживаемая ярость, казалось, обжигала мне горло. Я не могла поверить, что он явился сюда лишь затем, чтобы обругать меня. Неужели ему хватало самонадеянности полагать, будто он сможет запугать меня, подчинить своей воле, словно ребенка? Если так, то он серьезно ошибся.
        Мы стояли друг против друга, словно готовые броситься в бой воины, под молчаливыми взглядами Чакона и Инес. Затем, испустив театральный вздох, Каррильо полез в карман своего облачения и достал кожаный футляр для писем.
        Я затаила дыхание, а он неловко усмехнулся:
        - Нет ничего страшного в том, чтобы сперва немного подождать… э-э… на случай, если ваше высочество вдруг передумает.
        Я выдохнула сквозь зубы. Взяла у него футляр, подошла к столу и, открыв крышку, вытряхнула свернутый пергамент со свисающей с него печатью. Я пробежала взглядом длинный текст, едва обращая внимание на витиеватые формулировки соглашений, что описывали всевозможные детали, на которые опирался любой королевский союз, и посмотрела в низ страницы. Там хорошо знакомым мне почерком было написано: «Yo, Fernando de Aragon».[24 - Я, Фернандо Арагонский (исп.).]
        Он подписал нашу помолвку. Он все еще хотел меня.
        Я стояла, не в силах пошевелиться. Как только я подпишу этот документ, пути назад уже не будет. Хотя у меня и не было желания узурпировать трон Энрике, он наверняка воспринял бы это как объявление войны; он запретил мне заключать любые союзы без его позволения и, как только он услышит о брошенном мной вызове, не замедлит с местью. Я готова была рискнуть всем ради принца, которого не видела многие годы, — своим местом в очереди на трон, моим будущим королевы, возможно даже жизнью.
        Моя рука замерла над пером в чернильнице.
        - А соизволение?.. — спросила я.
        - Оно будет ко времени свадьбы. Мы с королем Хуаном уже отправили прошение в Рим.
        Каррильо смотрел на меня немигающим взглядом. Чакон и Инес стояли возле двери, словно статуи. Казалось, весь дворец затаил дыхание — наступила столь глубокая тишина, что я слышала лай собак где-то в полях за стенами.
        Я закрыла глаза, вспоминая Фернандо, каким видела его в последний раз в Сеговии, искренний взгляд его карих глаз, когда он взял меня за руку. «Мы можем сблизить наши королевства, восстановить между ними мир…»
        Взяв перо, я окунула его в чернила и тщательно вывела внизу страницы: «Yo, Isabel de Castilla».[25 - Я, Изабелла Кастильская (исп.).]
        Вот и все. К счастью или к несчастью — я стала невестой Фернандо.
        Я повернулась к Каррильо:
        - Где мне теперь жить? Вряд ли я смогу оставаться здесь и дальше.
        - Не сможешь. — Он подошел к столу, посыпал чернила песком и сдул его. — Думаю, Вальядолид вполне подойдет. Город выразил свою лояльность к тебе, и там у нас есть верные друзья. Сперва мы отправимся в Мадригал, где и переночуем. Будем надеяться, что адмирал, дед Фернандо, к нашему приезду соберет свои войска. Вальядолид — его владения; он позаботится о твоей безопасности, пока мы отправим соглашение о помолвке в Арагон.
        - Понятно. — Я с трудом сдержала улыбку.
        Зря я сомневалась в Каррильо; сколь бы раздражителен и расчетлив он ни был, никто лучше его не знал, как организовать оборону.
        Он откашлялся:
        - Как я уже говорил, нет ничего страшного в том, чтобы сперва немного подождать. Если бы ты решила отправиться на битву за трон, а не к алтарю, войска адмирала пригодились бы тебе не меньше.
        - И впрямь, — ответила я, — если бы все вышло по-вашему.
        Он встретился со мной взглядом:
        - Но вместо этого все вышло по-твоему, ваше высочество. И теперь остается лишь молиться, чтобы вся Кастилия не обрушилась на наши головы. — Он свернул документ и убрал его в футляр. — Советую надеть плащ. Время не ждет.
        Нас уже ждали оседланные лошади. Карденас помог мне сесть на Канелу; накинув отороченный мехом капюшон плаща, я с тоской взглянула на мой дворец. Я прожила здесь недолго, но это был первый дом, который я могла назвать своим, и мне не хотелось его покидать. Устала оттого, что у меня нигде не было дома. С тех пор как покинула Аревало, я ощущала себя потерянной душой в собственной стране.
        - Все бы отдала, — сказала рядом со мной Инес, — чтобы увидеть физиономию Менсии, когда она вернется со своего свидания и обнаружит, что нас нет.
        Я взглянула на нее, и при виде ее улыбки мне вдруг тоже захотелось рассмеяться.
        - Остается надеяться, что ее это опечалит не меньше, чем огорчала нас своим присутствием она сама. — Я в последний раз посмотрела на дворец. — В конце концов, это всего лишь стены, кресла, столы и кровати. Всегда можно купить новые.
        Мы двинулись следом за мужчинами. На улицах не было ни души, с черного неба моросил мелкий дождик. Приближаясь к городским воротам, я напомнила себе, что никто не ожидал моего бегства, и уж точно не сегодня и не в такое время. Вильена приказал окружить город и, по его мнению, наделал достаточно шума, чтобы напугать загнанную в угол принцессу и ее слуг. Его стражники наверняка расслабились, думают, что надежно удерживают меня в руках. Но Каррильо предупредил, что, если кто-то попытается нас задержать, я должна пуститься вскачь галопом и не останавливаться, пока не доберусь до Вальядолида.
        Возле импровизированного укрытия у ворот стояли вокруг дымящейся жаровни трое часовых с бурдюком вина. Увидев нас, они подняли взгляд, нахмурились.
        - Вас же только что впустили? — подозрительно спросил один, глядя на Чакона.
        - Да, — ответил мой управляющий, — а теперь мы уходим. Как мы уже объясняли, в нашем монастыре серьезно болен отец этой сеньориты и он хочет ее видеть.
        Часовой посмотрел на меня и Инес. Я опустила голову, избегая его взгляда.
        - Я вижу двух сеньорит. У них что, у обеих отцы в вашем монастыре умирают?
        - Естественно, с сеньоритой ее служанка, — прорычал Каррильо. — Ты что, никогда раньше не видел женщину со служанкой, свинтус невежественный?
        Я крепче сжала поводья, заметив, как напряглось лицо часового, и сразу же поняла, что говорить так не стоило. Пытаясь показать свою власть, Каррильо лишь оскорбил его, вызвав лишние подозрения.
        - Послушайте, — сказал часовой, — я просто выполняю приказ. Его светлость маркиз де Вильена распорядился никому не открывать ворот от заката до рассвета. А я уже однажды вас пропустил, хотя…
        - Тебе заплатили, — прервал его Чакон, — и, насколько я помню, весьма неплохо.
        - За то, чтобы один раз открыть ворота.
        Часовой перемигнулся с товарищами, те положили руку в кожаной перчатке на рукоять меча. Даже я знала, что вытащить оружие будет нелегко, — на холоде клинки застревали. Однако драться посреди ночи возле ворот желания не было ни у кого, и уж тем более мне не хотелось мчаться напролом по головам часовых, рискуя ранить лошадей.
        - Впрочем, если договоримся — с радостью открою и еще, — добавил часовой, и, несмотря на веселые нотки в его голосе, я ощутила угрозу.
        Он не собирался даже притрагиваться к засовам, не получив от нас мзду, а может, и готов был вызвать подкрепление.
        Неожиданно для всех я пришпорила коня, выехала навстречу часовому. Он ошеломленно уставился на меня, на мгновение сбитый с толку. Подняв руку и не обращая внимания на сдавленный вздох Каррильо, я откинула капюшон. Часовой замер, широко раскрыв рот, будто ему внезапно стало не хватать воздуха.
        - Ты знаешь, кто я? — спокойно спросила я.
        Он кивнул, все так же не двигаясь с места. Я не могла понять, то ли он действительно оцепенел от изумления, то ли уже оценивает внезапно изменившуюся ситуацию, взвешивает возможные положительные и отрицательные стороны.
        - Ты обязан поднять тревогу, — сказала я, — но, как твоя будущая королева, хотя, да будет на то воля Божья, я стану ею еще не скоро, знаю, что ты этого не сделаешь. А взамен, добрый человек, я постараюсь не забыть о том, как ты помог мне этой ночью.
        Достав из седельной сумки бархатный кошелек, я бросила его к ногам часового. Раздавшийся от удара о холодную землю звон вывел часового из оцепенения. Он быстро нагнулся, поднял кошелек и, развязав тесемки, заглянул внутрь. Лицо его озарилось широкой улыбкой. Он взглянул через плечо на товарищей, которые таращились на нас, выпучив глаза.
        - Вот это мне куда больше по нраву, — сказал он и, слегка поклонившись мне, рявкнул своим: — Давайте! Слышали, что она сказала? Открывайте ворота.
        Часовые отодвинули засовы, и мы выехали на темную равнину. Как только оказались за городскими стенами, Каррильо раздраженно бросил:
        - К чему такой риск? Нас могли арестовать.
        - Да, могли, — ответила я. — Но не арестовали. К тому же о том, как я избежала ловушки, пойдут слухи, которые наверняка достигнут ушей Вильены. Пусть теперь сам дрожит от страха.
        Чакон грубо рассмеялся, что бывало с ним редко.
        - Это были ваши драгоценности? — шепотом спросила Инес.
        - Да, — прошептала я в ответ. — Как я уже говорила, мы можем купить новые.
        Пришпорив коней, мы поскакали в Вальядолид.
        Глава 16
        Расположенный на севере Центральной Кастилии у реки Писуэрга, прекрасный город Вальядолид славился богатыми виноградниками, плодородными пашнями и величественным готическим собором Святой Марии с башней в романском стиле.
        Я поселилась во дворце клана Виверо, семейства лояльных адмиралу грандов. У меня болело все тело после трехдневного путешествия в седле по проселочным и лесным тропинкам; мы избегали главных дорог, где нас могли искать королевские патрули, поскольку не питали никаких иллюзий, что о нашем исчезновении никому не доложили. Менсия наверняка подняла тревогу, как только вернулась в опустевший дворец. Но мы рассчитывали, что, пока отправят гонцов к Энрике и Вильене в Андалусию, а затем вернутся их разъяренные ответы, нам хватит времени, чтобы послать в Арагон своих курьеров с подписанными документами о помолвке. Самое большее через несколько недель Фернандо появится в Кастилии, и мы обвенчаемся. И даже Вильене, несмотря на все его коварство, не под силу будет разлучить тех, кого соединил Господь.
        Я едва успела обустроиться, когда ко мне пришел дед Фернандо, дон Фадрике Энрикес, сеньор Медины и адмирал Кастилии. В разукрашенном зале он склонился над моей рукой — невысокий и опрятный, с лысой головой и добрым близоруким взглядом, одетый в темный дамаст, который предпочитала элита королевства. Будучи могущественным грандом страны, адмирал держался в стороне от придворных междоусобиц, поскольку старшей его дочерью была мать Фернандо, любимая королева Хуана Второго Арагонского, вследствие чего он стал мишенью нескончаемых махинаций Вильены.
        Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что он не принес добрых вестей. Я также заметила, что он, похоже, несколько смущен, видя рядом со мной одну лишь Инес. Обычно каждый шаг принцессы сопровождала целая свита.
        - Монсеньор архиепископ Каррильо поселился в монастыре августинок, — объяснила я, поняв, что адмирал слишком вежлив, чтобы вслух высказать свою тревогу. — Он занимается делами, касающимися помолвки.
        Я показала на два резных кресла с высокими спинками, стоявшие перед украшенным зеленью камином.
        - Вы уже завтракали? Принести вам хлеба и сыра? У нас есть и свежий инжир.
        Он покачал головой:
        - Нет-нет, ваше высочество. Спасибо. В этом нет нужды.
        Я улыбнулась, глядя, как он усаживается в кресло, и, хотя была готова ко всему, все же вздрогнула, когда он заговорил:
        - Король Энрике издал ордер на ваш арест. Заявляет, что вы покинули Оканью вопреки его приказу и собственному обещанию. Вас приказано доставить в алькасар в Мадриде, где ваше высочество заключат в тюрьму. Он намерен вернуться из Андалусии, как только сможет снять осаду с принадлежащего Кадису города Трухильо.
        Я с трудом сохраняла хладнокровие. Неужели мне всю жизнь суждено бежать от преследования, получая лишь иногда небольшую передышку?
        - Вашему высочеству пока нечего опасаться, — продолжал адмирал, неверно истолковав мое молчание. — Между нами говоря — в нашем с архиепископом распоряжении имеются восемь с лишним сотен солдат. Солдатам Вильены нелегко будет вас схватить. Но, думаю, вам стоит знать, что король извещен о ваших поступках и намерен всячески мешать. — Он понизил голос, хотя мы были одни, не считая Инес. — Само собой разумеется, король неоднократно заявлял, что о вашем союзе с Фернандо Арагонским не может быть и речи, а если вы ослушаетесь, он сочтет это актом измены.
        Я потрясенно его слушала, хотя вряд ли могла ожидать иного.
        - Да, — сказала тихо. — Спасибо. Я в долгу перед вами за вашу заботу.
        - О, вовсе не забота привела меня сюда, — ответил он с неожиданным весельем в голосе.
        Встав, он подошел туда, где оставил свой плащ, и достал плоскую шкатулку, обшитую лазурным бархатом. Протянул ее мне, и улыбка его стала шире, подчеркнув морщинки в уголках глаз.
        - Подарок на день рождения, — сказал он. — От моего внука, его высочества принца Арагонского.
        Внутри шкатулки на подкладке из белоснежного атласа лежало самое великолепное рубиновое ожерелье из всех, что я когда-либо видела. Ограненные кроваво-красные камни светились, словно в глубине их сияли крохотные солнца, а с соединявших их золотых звеньев свисали большие розово-серые жемчужины.
        - Это бесподобно, — восхищенно проговорила я.
        - И как раз к месту, — вставила Инес. — Как оказалось, у ее высочества закончились драгоценности, а эти как раз подойдут для свадьбы.
        Увидев, как исчезает улыбка с лица адмирала, я закрыла шкатулку:
        - Я предпочла бы лично поблагодарить принца Фернандо за его подарок, но, судя по выражению вашего лица, подобная возможность представится не столь скоро, как я надеялась.
        Он беспокойно вздохнул:
        - Возникли сложности. Французы захватили город Жирону. В силу своего положения наследника Фернандо должен возглавить оборону. — Он достал из-под камзола запечатанный конверт. — Принц просил передать это вам.
        Я взяла письмо, не веря ушам. Сложности? Я понимала, что Арагон в осаде, но что мне теперь делать? Как выживать? Наверняка Фернандо сознавал, что я не смогу держаться бесконечно, и даже сейчас Энрике и Вильена выступают против меня — против нас.
        - Вам, конечно, хотелось бы прочесть письмо наедине, — сказал адмирал и поклонился. — С вашего позволения, нанесу визит вежливости Каррильо. Может, позже поужинаем вместе?
        Я кивнула, скрывая тревогу:
        - Да, конечно. Для меня это большая честь.
        - И для меня, — со всей галантностью ответил он. — Ваше высочество, вы не должны терять веры. Мой внук найдет к вам дорогу, даже если для этого ему придется зарубить всех солдат французской армии.
        Инес вышла вместе с ним. Оставшись одна, я сломала печать на письме, и передо мной возникли написанные четким почерком строки. Чернильные пятна выдавали волнение и плохо заточенное перо.
        Моя дорогая Изабелла, прибыли ваши посланники, и теперь я знаю: то, о чем я столь долго мечтал, но на что даже не надеялся, стало реальностью. Мы будем мужем и женой. Не могу описать словами радость и нетерпение, с которыми ожидаю нашей встречи. Но как уже наверняка рассказал вам мой дед, Арагон стоит перед очередными испытаниями, и я не смею его оставить. Мой отец все так же отважен даже в свои годы и отправил бы меня к вам, невзирая ни на что, но какой же я мужчина, каким же мужем для вас я стану, если брошу королевство, потворствуя своим желаниям? Я знаю, вы никогда бы так не поступили, и потому никогда не поступлю так и я. Бог на нашей стороне; на этот раз я должен победить Луи и его французских пауков, а затем мчаться туда, где сейчас вы. Пока же знайте: вы ежедневно и ежечасно в моем сердце.
        Будьте смелой, Изабелла. Ждите меня.
        Подпись отсутствовала — в ней не было необходимости. Я дала волю слезам, они текли по моему лицу, смывая разочарование, страх, тревогу и разъедающие душу сомнения.
        Я знала, что буду ждать. Я буду ждать, даже если мне самой придется возглавить армию. Мы с Фернандо предназначены друг для друга, и мы найдем путь к тому, чтобы оказаться вместе, что бы ни случилось.
        А когда соединим наши сердца, ничто не разлучит нас, кроме смерти.
        Восемнадцатый день рождения я отпраздновала без фанфар. Новости из Арагона угнетали меня, и почти каждый день до меня доходили слухи о новых угрозах в мой адрес. Ничего определенного не было известно до сих пор, но мы знали, что дела у Энрике на юге идут не лучшим образом и в данный момент он не способен ни на что, кроме угроз. Его солдаты в Кастилии не выражали никакого желания идти в Вальядолид, чтобы вступить в бой с войсками адмирала. Но я не сомневалась, что, как только ситуация в Андалусии разрешится, Вильена с его волками продолжат охоту за мной.
        В конце сентября, после жаркого лета, иссушившего притоки Писуэрги и спалившего урожай на полях, я получила известие, что моя мать слегла с лихорадкой. Я не видела ее больше года и потому решила отправиться в Аревало. Каррильо возражал, твердил, что покидать Вальядолид небезопасно, поскольку ни он, ни адмирал не могут поручиться за мое благополучие, если я отправлюсь «шляться по Кастилии», но пять месяцев почти ежедневного общения с архиепископом истощили мое терпение. Возразив, что вовсе не собираюсь устраивать поездку по королевству, я начала готовиться к путешествию.
        Но когда я уже намеревалась отправиться в путь, прибыла долгожданная королевская делегация. К тому времени известие о моей помолвке с Фернандо уже успело широко разлететься; по сути, первое, что я сделала, — разослала об этом циркуляры по всем крупным городам, демонстрируя тем самым, что не совершила ничего дурного и что мне нечего скрывать. Теперь же у меня не оставалось иного выбора, кроме как последовать своим же заявлениям и согласиться принять людей Энрике.
        Я надела платье из серого бархата и арагонские рубины, сам вес которых придавал мне уверенности. Рядом со мной стояли Каррильо и адмирал. Я стиснула зубы, неожиданно увидев Вильену; тайком бросила взгляд на Каррильо и поняла, что он тоже не знал о присутствии в делегации маркиза. Лицо его столь помрачнело, что мне показалось, будто сейчас он набросится на Вильену и придушит его голыми руками на месте.
        - Сеньор маркиз, — громко и отчетливо сказала я, опережая Каррильо, — искренне надеюсь, что вы прибыли для того, чтобы просить нашего прощения. В противном случае позвольте предупредить, что мы не потерпим слов, каковые вы использовали против нас в прошлом.
        Я наслаждалась внезапной бледностью, залившей его лицо. Я специально именовала себя по-королевски — во множественном числе, чего он не ожидал. Bien.[26 - Хорошо (исп.).] Мне хотелось, чтобы он видел во мне будущую правительницу, а не беспомощную инфанту, над которой он столь часто издевался.
        Насмешливо улыбнувшись, он выхватил из руки слуги впечатляющего вида документ с многочисленными печатями.
        - Помилование для вашего высочества, — объявил он. — Ввиду непредвиденных осложнений на юге его величество не может присутствовать здесь лично, но из уважения к вашей общей крови он дарует вам полное прощение за ваши мятежные поступки, если вы, в свою очередь, откажетесь от незаконной и несанкционированной помолвки с Фернандо Арагонским.
        - Презренный пес! — бросил Каррильо. — Да ты даже ее сапоги лизать недостоин…
        Я подняла руку, сдерживая его, и шагнула вперед, бросив многозначительный взгляд на адмирала. Дон Фадрике наклонил голову, стоя среди шестидесяти вооруженных слуг, находившихся теперь в моем подчинении.
        - Думаете, вам удастся запугать королевского представителя? — сказал Вильена. — Я прибыл сюда со всеми полномочиями короны. Могу приказать арестовать ваше высочество прямо здесь и сейчас.
        Я остановилась в шаге от него, почувствовав тошнотворную вонь его дорогого мускуса, сквозь которую пробивался запах пота. Взглянув на людей из его свиты, многих из которых я встречала или видела за проведенные при дворе годы, я с удивлением узнала среди них бывшего любовника королевы и нынешнего мужа Менсии, Бельтрана де ла Куэву. Он постарел, и его изящные черты несколько огрубели, но глаза блестели как прежде. Бельтран отвел взгляд, и я заметила, что ему не по душе роль, которую он вынужден исполнять.
        Стоило мне это понять, и я ощутила прилив сил. Возможно, Вильена полагал, что имеет власть надо мной, но я подозревала, что все эти сеньоры не явились бы сюда по доброй воле, будь у них выбор. Несмотря на всю их алчность, мало кому понравилось бы видеть, как издеваются над женщиной; Вильена же, как обычно, даже не пытался дружески относиться к тем, от чьей поддержки зависело его грязное дело.
        - В таком случае арестуйте меня. — Я посмотрела в глаза Вильены. — Но прежде, чем сделаете это, вы должны сказать мне в присутствии этих сеньоров, в чем меня обвиняют; даже самый низший крестьянин в Кастилии заслуживает подобного права. В соответствии с договором, который я подписала с его величеством, я не должна вступать в брак без его согласия, но он, в свою очередь, не должен силой принуждать меня к браку не по моему выбору. Он первым нарушил наше соглашение, пытаясь выдать меня за короля Португалии. Соответственно, предлагаю передать наши разногласия в кортесы, и пусть они решают.
        Кошачьи глаза Вильены превратились в щелочки.
        - При жизни короля собрания кортесов не будет никогда, — прошипел он. — Никогда! Вы утратили право называться наследницей Кастилии. Если осмелитесь на брак с Арагоном, сомневаюсь, что вы долго после этого проживете. Король не потерпит подобного мятежа. Если вы ослушаетесь, заплатите за ваши поступки, как и каждый, кто поддерживает ваше недостойное поведение.
        Я моргнула, почувствовав, как его слюна брызнула мне в лицо, встретилась с его пылающим взглядом и сказала:
        - Однажды вам придется пожалеть об этих словах, сеньор маркиз.
        Я целеустремленно направилась к дальним дверям.
        - Это вам придется пожалеть, донья Изабелла! — крикнул Вильена.
        Не оборачиваясь, я услышала, как Каррильо рявкнул:
        - Убирайся, пока я не выстриг блох из твоей шкуры!
        Поднялся шум, который, к счастью, ограничился лишь разгоряченными словами, — тому способствовал грозный вид адмиральских слуг, готовых подавить любой скандал.
        Закрыв за собой дверь, я прислонилась к стене. Сердце отчаянно колотилось. Инес подошла ко мне с платком в руке:
        - Позвольте, я вытру вам лицо.
        Пока она стирала с моих щек слюну маркиза, я слышала приглушенный шум, с которым слуги адмирала выпроваживали королевскую делегацию. Мгновение спустя в дверь ворвался Каррильо, раскрасневшийся и разъяренный, но воодушевленный случившимся. Похоже, он питался чужими раздорами.
        - Этот любовник короля осмелился угрожать мне, что вернется с войском, которое сровняет с землей эти стены. Ха! Пусть попробует. У всех этих высокопоставленных и могущественных сеньоров вид был такой, будто им хотелось сквозь землю провалиться. — Он одарил меня восхищенной улыбкой. — Ты победила. Ты показала им, кто настоящий правитель.
        - Я пока еще не правительница.
        Я взглянула на стоявшего на пороге адмирала, вид у которого был куда менее восторженный. Он прекрасно осознавал ситуацию, в которой мы оказались, не хуже меня понимая, что на этот раз мы не можем позволить себе пренебречь угрозами Вильены. Когда маркиз явится в следующий раз, при нем действительно может оказаться армия и ордер на мой арест.
        - Больше откладывать нельзя, — сказала я, снова повернувшись к Каррильо. — Нужно сообщить Фернандо. Где бы он ни был, он должен приехать ко мне, пока не станет слишком поздно.
        Глава 17
        Над внутренним двориком, где горели, отгоняя насекомых, факелы с ароматом лимона, повисла душная ночь. Я расхаживала по окруженной аркадами площадке, не в силах сидеть в помещении.
        По прошествии почти двух недель я наконец получила известие, что Фернандо в пути, — ему в одежде возчика удалось тайно пересечь границу между нашими королевствами в сопровождении нескольких верных слуг, переодетых погонщиками мулов. С ними был и Карденас, которого я отправила с письмом в Арагон. Пока что Фернандо удавалось избегать патрулей Вильены, о чем мне было известно от графа Паленсии — он сообщал, что мой жених целым и невредимым добрался до его замка. Следующим вечером Фернандо выехал во Вальядолид, воспользовавшись преимуществом, которое давала ему ночь, и за последние два дня о нем больше ничего не слышали.
        Кастилия кишела королевскими соглядатаями. Энрике предоставил казну в полное распоряжение Вильены, а тот нанял многочисленных шпионов, стремясь помешать Фернандо пересечь границу. Однако Андрес де Кабрера и моя отважная Беатрис отказались впустить маркиза в алькасар, несмотря на то что подобным поступком они ставили на себе клеймо изменников. Получив отпор, Вильена начал вымогать средства у не слишком щепетильных грандов в обмен на заманчивые предложения земель и замков. Он поставил своих наемников на каждой дороге и в каждом селении, велев им следить, не появится ли принц Арагонский со своей свитой.
        Инес заверяла меня, что никто не станет искать возчика и погонщиков мулов, но я воображала себе самое худшее. Принца можно было узнать по множеству невольных поступков — по оплате золотом там, где обычно платили медью, по неосторожному приказу слуге, хотя таковых у него не предполагалось. Даже походка и манера речи могли выдать его высокопоставленное положение. Если Фернандо хотя бы на мгновение утратит осторожность и кто-то из людей Вильены это заметит, все будет кончено — для нас обоих. У Вильены имелся приказ короля арестовать Фернандо за въезд в Кастилию без разрешения, с целью брака с запретной для него принцессой.
        Остановившись, я взглянула на окутанную облаками луну, что висела высоко в усеянном звездами небе. Ужасающий летний зной до сих пор не ослаб, хотя уже стоял октябрь. Темно-желтая кастильская пшеница — основа нашего хлеба — увяла, и все предсказывали повсеместный голод. Будто этого мало, в Авиле и Мадригале вспыхнула «черная смерть», унеся сотни жизней. Я писала в Аревало, справлялась о здоровье матери, но не получила ответа, что лишь добавило опасений, не страдают ли она и ее пожилые слуги от нехватки самого необходимого из-за чумы, остановившей жизненно важную торговлю. Ширились дурные предзнаменования, и предсказатели с рыночных площадей выходили на улицы — провозглашали начало апокалипсиса.
        Как они заявляли, прогневался сам Господь.
        Я убеждала себя, что причина не во мне. Я не стремилась к этому браку в своих личных целях и не просила Фернандо покидать Арагон ради меня. Я просила его приехать лишь потому, что у нас не оставалось ни времени, ни выбора; только он мог помочь мне спасти Кастилию. Вместе мы располагали бы большими силами и средствами, чтобы противостоять Энрике. Мой единокровный брат мог кричать о предательстве сколько угодно, но, после того как мы с Фернандо поженимся, Энрике пришлось бы идти на уступки, чтобы избежать войны не только с мятежными грандами Андалусии, но и со всем королевством Арагон.
        И все же меня не оставляло чувство вины. После отъезда Фернандо в Арагоне остались его старый больной отец и орда французских солдат, стремящихся пожрать королевство. Он рисковал собственной свободой, возможно даже жизнью, чтобы исполнить мою просьбу. Не слишком ли я поторопилась? Возможно, следовало подождать, поставить солдат вдоль стен дворца и зарыться словно крот в нору, спасаясь от зимы. Вильена был ленив, несмотря на всю свою напыщенность, и вряд ли стал бы утруждать себя осадой в преддверии близящихся холодов…
        Я продолжала расхаживать по дворику, словно кружа по собственному чистилищу. Даже написала запоздалое письмо Торквемаде, прося у него совета, и он повторил сказанное в ту ночь, когда мы встретились в Сеговии:
        «От вас потребуется еще многое. Вам должно положиться лишь на собственные убеждения и веру, зная, что даже в самый тяжкий час Всемогущий нас не оставит».
        Под аркой, словно из ниоткуда, появилась Инес.
        - Сеньорита, — сказала она, — он здесь.
        Я остановилась, непонимающе глядя на нее:
        - Кто?
        - Принц. Он в зале. Они прибыли всего несколько минут назад. Он хочет вас видеть.
        Она подняла мою шелковую шаль, что лежала скомканной в углу, и накинула ее мне на плечи. Я ошеломленно провела руками по растрепанным волосам.
        - Вас покусали, — с упреком проговорила Инес. Послюнив палец, она стерла пятнышко крови с моей шеи. — Я же вам говорила: пользуйтесь лавандовым маслом, когда выходите вечером на улицу. Ваша чистая кожа привлекает комаров.
        Инес повела меня во дворец. Сердце мое билось столь часто, что я боялась упасть в обморок. Неожиданно мы оказались в дверях залы, и меня ослепил мерцающий свет канделябра.
        Я остановилась, моргая.
        В помещении было несколько человек — мужчины с кубками в руках, а также донья Виверо с подругами, которые переговаривались, собравшись небольшими группами. На полу возле камина лежали собаки. Я заметила раскрасневшегося Каррильо, который что-то кричал недавно прибывшему папскому нунцию; рядом с ним я с облегчением увидела моего дорогого Чакона, который выехал навстречу Фернандо. Бесстрашный юный Карденас устало сидел на подоконнике, лаская пса. Он поднял взгляд, широко улыбнулся и встал. Словно по сигналу, все в зале повернулись ко мне.
        Они низко поклонились. Я продолжала стоять на пороге, словно пространство передо мной превратилось в непреодолимое море. Вперед вышел адмирал вместе с широкоплечим юношей в кожаном камзоле и высоких, запачканных грязью сапогах. Взъерошенные каштановые волосы подчеркивали его высокий лоб; загорелое лицо казалось в тусклом свете столь темным, что сперва я приняла его за мавританского стража, вроде тех, что любил держать рядом с собой мой единокровный брат. Хоть юноша и не был высок, в нем чувствовалась несомненная сила, а мускулистое тело двигалось уверенно и с изяществом, напомнив мне леопардов Энрике.
        Он подошел ко мне, и я заметила веселые огоньки в его глазах, которые благодаря некой алхимии света сверкали, словно янтарь на ярком солнце. Он сжал мои пальцы, и я ощутила тепло его сильной мозолистой ладони. Когда он поднес мою руку к губам, я почувствовала прикосновение пробивающейся на его щеках щетины.
        - Что? — спросил он столь тихо, что лишь я могла его услышать. — Вы меня еще не вспомнили?
        Я уже видела во взгляде его выразительных глаз прежнего мальчика, но тревога и беспокойное ожидание заставили меня забыть о том, что прошли годы. Теперь он был семнадцатилетним мужчиной, а не отважным мальчишкой, что сделал мне предложение в саду алькасара.
        - Я вас не узнала, — услышала я собственный голос.
        - Похоже на то. — Улыбка его стала шире, приоткрыв слегка кривые зубы. — Но теперь, когда вы меня вспомнили, я вам нравлюсь?
        - Да, — прошептала я. — Нравитесь.
        Он снова сжал мои пальцы, словно пытаясь передать некую тайну, и на меня нахлынула волна сдерживаемых до этого чувств.
        - Как и вы мне, моя Изабелла, — сказал он. — Вы очень мне нравитесь, очень.
        Он улыбнулся:
        - Соизволение на наш брак у меня. Мой отец и Каррильо получили его всего за день до моего отъезда из Арагона.
        - Соизволение… да, конечно. Спасибо.
        Я едва обращала внимание на окружающих, на тихий смех Инес и гордый взгляд Карденаса, словно он притащил сюда Фернандо на собственной спине. Все они казались лишь частью общего фона, на котором слышались их приглушенные голоса, словно журчание далекой реки.
        Хотя на нас смотрели десятки глаз, мне чудилось, будто в зале нет никого, кроме нас с Фернандо, и оба мы сознавали, что не мыслим себе жизни друг без друга.
        - Нас ждут, — сказал он, разрушая чары.
        Кивнув, я высвободила пальцы из его руки. Мы вместе повернулись к залу, и все подняли кубки. Послышались здравицы и аплодисменты. Шум поднялся такой, что я пошатнулась и тут же ощутила на талии руку Фернандо.
        И тогда я поняла, что, какое бы будущее ни было нам суждено, вместе с ним я готова к чему угодно.
        В последующие четыре дня во дворце царило оживление. Повсюду разослали объявления о предстоящем бракосочетании, и со всей Кастилии прибыли лояльные нам гранды со свитами. Нам с Фернандо не удавалось найти времени, чтобы побыть наедине, ибо каждую минуту нас окружала публика, но я то и дело встречалась взглядом с женихом, который стоял в другом конце заполненного народом зала, и в такие мгновения мысль о том, что мы наконец нашли друг друга, согревала мне душу.
        Накануне свадьбы мы с Инес лихорадочно трудились над моим платьем, делали последние стежки. Денег, как всегда, не хватало, и последние несколько дней мы не давали отдыха глазам и пальцам, готовя свадебный наряд.
        Открылась дверь, и сперва мне показалось, будто я задремала от усталости и мне снится сон. На пороге стояла Беатрис, уперев руки в бока и широко улыбаясь. Я ошеломленно поднялась на ноги. Ее появления я никак не ожидала, тем более в столь поздний час. Зная, что ситуация в Сеговии крайне напряженная и Кабрера разрывается между постоянными требованиями Вильены и привычной преданностью своей придворной должности, я полагала, что Беатрис не станет рисковать положением мужа ради моей запретной свадьбы.
        - Тебе не стоило приезжать, — прошептала я, обнимая ее. — Это слишком опасно.
        - Ерунда, — усмехнулась она, высвобождаясь из моих объятий. — Можно подумать, Вильена и вся королевская стража смогли бы меня остановить! Я бы ни за что не пропустила такого события.
        Щеки ее округлились и порозовели; несмотря на прежнюю обезоруживающую красоту, в ней появились новые черты. Замужество пошло ей на пользу.
        - А ну-ка, дайте мне иглу, и я вам помогу, — сказала она, расстегивая плащ. — Инес, только взгляни на этот рукав! Неужели тебя не учили правильно скрывать швы?
        Мы просидели всю ночь, смеясь и делясь секретами, словно в детстве. Месяцев разлуки словно как не бывало. Наконец я хлопнула ее по руке и призналась:
        - Не могу представить этого дня без тебя.
        В глазах Беатрис блеснули нечастые для нее слезы.
        Утром она помогла мне одеться, как помогала много раз в детстве и юности. Вплела шелковые цветы в мои длинные, до пояса, волосы и расправила на плечах тонкую, расшитую золотом вуаль. Войдя вместе со мной в зал, Беатрис и Инес остановились позади меня, а я подошла к Фернандо, которому отец специально по этому случаю присвоил титул короля Сицилии. Каррильо вслух прочел папское соизволение, освящающее наш брак при наличии кровного родства, но перед тем, как пришла моя очередь произнести клятву, меня охватила паника.
        Что я делаю? Я бросала вызов своему королю, ставила под угрозу все, что любила и лелеяла. Рисковала получить клеймо изменницы, подвергая опасности свое будущее наследницы, — и все это ради того, чтобы выйти замуж за человека, которого я толком не знала.
        Под моим лазурным парчовым платьем выступил пот. Фернандо неподвижно стоял рядом со мной в отделанном золотом камзоле с высоким воротником. Словно почувствовав мои сомнения, он бросил на меня взгляд и подмигнул.
        На меня нахлынуло нескрываемое облегчение, подобное прохладе после дождя. Я едва не рассмеялась, когда нам на пальцы надели обручальные кольца и мы направились на выходивший во двор балкон. Там еще на рассвете собрался народ с флагами и букетами осенних цветов. При нашем появлении все замахали руками; мужчины поднимали детей на плечи, чтобы те могли лучше нас видеть, жены и дочери хлопали в ладоши, а бабушки смотрели на нас и улыбались.
        - Их королевские высочества Изабелла и Фернандо, принц и принцесса Астурии и Арагона и король и королева Сицилии! — провозгласили герольды.
        Над нами простиралось лазурное безоблачное небо, в воздухе пахло жареным мясом с накрываемого в дворцовом зале банкета. Я смотрела на лица сотен безымянных людей, которые улыбались нам, ненадолго забыв о своих заботах в стремлении разделить нашу радость, и меня охватило чувство бесконечного счастья.
        - Мы делаем это ради них, — сказала я, — чтобы дать им справедливость и уважение. Чтобы дать им мир.
        - Да, — усмехнулся Фернандо. — Но у нас еще будет время о них позаботиться. Сегодня, жена моя, мы делаем это ради нас самих.
        Прежде чем я успела что-либо сообразить, он повернул меня к себе и на виду у будущих подданных страстно поцеловал меня — то был первый наш настоящий поцелуй как супружеской пары.
        На его теплых губах ощущался привкус пряностей и красного вина. Его точеное тело казалось невероятно сильным, руки обхватывали меня, словно мускулистые крылья, вызывая желание растаять в их объятиях. Хотя я никогда прежде не испытывала томления плоти, которое столь часто возвышенно описывают поэты, я ощутила такой жар во всем теле, что издала невольный вздох. Он снова усмехнулся, но на этот раз к радости его примешивалось несомненное желание, которое я почувствовала, когда он прижался ко мне бедрами.
        Он наконец отпустил меня, но я все еще ощущала на губах вкус его поцелуя, и все вокруг плыло у меня перед глазами. Снаружи доносился непристойный свист и аплодисменты.
        - А ты покраснела, — заметил он, и я прикусила губу, пытаясь заглушить болью страстное желание. Бросила взгляд на гостей в зале, которые, включая слуг и пажей, неотрывно смотрели на нас.
        - Все, что мы делаем, обязательно нужно запечатлеть для потомства? — пробормотала я.
        Фернандо откинул назад голову и расхохотался — громко и искренне, словно напоминая мне, что мы до сих пор еще не перестали быть чужими друг другу. Я глубоко вздохнула, отбрасывая дурные предчувствия. Он был мужчиной, а мужчины любили демонстрировать свое искусство как на поле боя, так и в спальне. Для него было вполне естественным желание заявить на меня свои права.
        И я не могла отрицать, что мне это нравилось.
        Когда мы поднялись на украшенный гирляндами помост, я встретилась с понимающим взглядом Беатрис и внезапно пожалела, что не могу ускользнуть вместе с ней. Неожиданно у меня возникло множество неотложных вопросов. Судя по тому, как целовал меня Фернандо, он уже имел опыт плотских отношений, и мне не хотелось его разочаровать, хотя я и не знала в точности, как именно избежать подобного. При мысли об этом стало не по себе. От меня требовалось быть девственницей; по сути, именно это больше всего ценили принцы в невестах. Но теперь я вдруг ощутила беспокойство, что не смогу надлежащим образом удовлетворить моего принца так, как он к этому, возможно, привычен.
        Аппетит мой пропал, несмотря на огромные блюда с жареным поросенком, уткой и цаплей в сливовом и инжирном соусе. Я не сводила глаз с массивных рук Фернандо, который отрезал кусок мяса и поднял кубок. Он воздержался от вина, предпочтя сидр, но демонстрировал превосходный аппетит и громко смеялся, слушая настойчивый шепот склонившегося к его уху Каррильо, который, как наиболее уважаемый наш советник, сидел слева от него. Мой муж улыбался каждому, кто приближался к нему со словами поздравления, и вовсе не казалось, будто он со страхом думает о нашей предстоящей брачной ночи. Мне же она представлялась огромными запертыми воротами в неведомый мир.
        Однако во время последней перемены блюд, перед началом танцев, я внезапно ощутила, что настроение его изменилось. Поставив кубок, он повернулся ко мне. Взгляд его был столь прямым и трезвым на фоне раскрасневшихся лиц неумеренно потреблявших вино гостей, что мне на мгновение показалось, будто я чем-то вызвала его недовольство. Чем именно, я не могла представить — была занята так же, как и он, развлекая сидевших рядом грандов светской беседой и изображая интерес к любому анекдоту или замечанию, брошенному в мою сторону.
        Прежде чем я успела что-то сказать, он положил ладонь мне на руку.
        - Тебе нечего бояться, — сказал он. — Обещаю, я вышвырну их всех до последнего. В спальне не будет никого, кроме нас.
        Он помолчал, и глаза его блеснули.
        - Думаю, простыня, которую мы потом покажем, вполне их удовлетворит.
        Я не осмелилась отвести взгляд, думая, не подслушал ли нас кто за нашим столом. Не зная, пугаться мне или радоваться, я встала, когда он поднялся с места, оставив на грязной скатерти опустевшие тарелки, и спустился в зал. Предполагалось, что мы станцуем лишь один раз, прежде чем нас препроводят в спальню, но, когда заиграла музыка, окутывая нас невидимым коконом, я вспомнила, как мы танцевали в первый раз. Казалось, с тех пор минула целая жизнь; мы были всего лишь детьми, чужаками при чужом дворе. Тогда я отвергла его за дерзость, не зная, что на самом деле он предвидел наше будущее. Теперь же мы стали мужем и женой, готовыми вместе вступить в новую жизнь, и я поймала себя на том, что радуюсь обретенному праву открыто взять его за руку, знать, что наконец-то принадлежу ему. Забыв о трепете перед предстоящей брачной ночью, я наслаждалась возможностью всецело отдаться танцу, которая случалась столь редко. Я заметила, что, несмотря на тяжкие труды в Арагоне, Фернандо, судя по всему, не пренебрегал утонченными манерами, поскольку танцевал легко и непринужденно. А внезапный поцелуй, которым он наделил
меня, когда мы повернулись к придворным, вызвал шквал аплодисментов.
        Вероятно, я покраснела до корней волос, особенно когда веселая толпа увлекла нас вверх по лестнице, сперва в разные комнаты, где уже ждали слуги. Прежде чем войти в свои апартаменты, Фернандо оглянулся, и я увидела в его улыбке лишь ту же непогрешимую уверенность.
        Беатрис и Инес разложили передо мной вышитую льняную сорочку и халат из дамаста. Когда они сняли с меня платье и вуаль, стараясь не задеть цветы в волосах, я почувствовала, что больше не могу молчать.
        - Ну? — требовательно спросила я, яростно глядя на них. — Может, кто-то хоть что-нибудь скажет? Или отправите меня в спальню, словно агнца на заклание?
        Инес судорожно вздохнула:
        - Это же брачная ночь вашего высочества, а не распятие на кресте! Да и что я, собственно, могу сказать? Я девственница.
        Она многозначительно взглянула на Беатрис, которая выпятила губы, словно скрывая улыбку.
        - Что ты хочешь знать, ваше высочество? — спросила Беатрис.
        - Правду. — Я помолчала, а затем прошептала: — Это больно?
        - Поначалу — да. Но если он будет с тобой нежен, после нескольких раз уже не будет так больно. А после еще нескольких раз… что ж, решай сама.
        Беатрис больше не могла сдерживать улыбку; уголки ее губ поднялись, как бывало в юности, когда она совершала какую-нибудь шалость.
        Я едва не рассмеялась. Внезапно мне стало смешно, что я боюсь постели, в которую должна лечь, после всего того, что пришлось пройти, чтобы в ней оказаться. Подняв голову, я молча повернулась и направилась по короткому коридору в брачные покои, где за дверью уже собралась толпа. Не обращая на них внимания, я вошла в освещенную свечами комнату, основную часть которой занимала большая кровать с парчовым балдахином. Рядом стоял Фернандо в окружении небольшой свиты.
        Он поднял взгляд, держа в руке кубок. На нем был открытый халат из темно-красной ткани; под развязанными тесемками доходившей до колен сорочки виднелась загорелая грудь. Даже не глядя, я поняла, что на этот раз в кубке вино. Почувствовала богатый аромат риохского, смешанный с запахом воска от канделябра.
        Он молча смотрел на меня, столь сосредоточенно, что смолкли даже разговоры собравшихся у дверей.
        - Вон, — сказал он, не сводя с меня взгляда. — Все вон.
        Беатрис быстро подошла ко мне, чтобы помочь снять халат, но я жестом отстранила ее, и она направилась следом за Инес к двери, где встретилась с немногими пожелавшими остаться упрямцами, которые считали своим правом засвидетельствовать лишение меня девственности, ибо таков был варварский обычай при каждом дворе Европы. Негодующе взмахнув рукой, она отправила их прочь и закрыла за собой дверь.
        Мы с Фернандо наконец остались одни.
        Мне до сих пор было трудно поверить, что он на самом деле мой муж. Недостаток роста более чем восполнялся осанкой и жизненной силой. Глядя на его выдающийся нос, проницательные глаза, изящный рот и широкий лоб, я отстраненно подумала, что передо мной самый симпатичный мужчина из всех, кого когда-либо встречала. К моему удивлению, сердце мое больше не трепетало и ладони не потели. Я больше не чувствовала прежнего волнения, словно теперь, когда наступил решающий момент, непроницаемое спокойствие одержало верх над смятением, которое мне полагалось испытывать.
        Мужчины и женщины занимались подобным с начала времен, и, насколько я знала, никто еще от этого не умер.
        - Хочешь? — Он потянулся к стоявшему на буфете кувшину и еще одному кубку. — Предполагалось, что мы вместе выпьем из одного кубка, в постели. Голые.
        - Знаю, — слабо улыбнулась я, вновь услышав, от чего он нас избавил. — Но я не люблю вино. У меня от него болит голова.
        Кивнув, он отставил кубок в сторону:
        - У меня тоже. Я почти не пью, но сегодня мне показалось, что все-таки стоит.
        Он замолчал, и руки его неловко повисли, словно он не знал, куда их девать.
        - Почему? — спросила я.
        - Что — почему? — нахмурился он.
        - Почему ты решил, что все же стоит выпить? Нервничаешь?
        Вопрос сорвался с моего языка, прежде чем я успела что-либо сообразить, — я сама не знала, почему его задала. Можно подумать, любой мужчина признается, что нервничает в свою брачную ночь!
        - Да, — к моему удивлению, спокойно ответил он. — Нервничаю. Никогда еще себя так не чувствовал, даже перед тем, как отправиться в бой.
        Он распахнул сорочку, обнажив грудь, блестевшую, словно коричневый атлас, с густыми завитками темных волос в ложбинке между мускулами.
        - Сердце стучит, — сказал он, шагая ко мне. — Слышишь?
        Я приложила руку к его груди. Он был прав. Я чувствовала, как быстро колотится его сердце.
        - Не могу поверить, что ты моя, — прошептал он в тон моим собственным мыслям, глядя мне в глаза: босиком мы были почти одного роста.
        Внезапно я вспомнила наши переплетенные пальцы, похожие на отдельные пряди шелка из одного и того же мотка…
        - «Tanto monta, monta tanto», — прошептала я.
        Он моргнул:
        - Что?
        - Это наш девиз. Он означает «Мы едины». — Я помолчала. — Не читал? Я включила его в наш брачный договор.
        - Да, я читал договор, — с хрипотцой ответил он. — Но, честно говоря, не обратил особого внимания. Меня волновало лишь одно: что в соответствии с ним ты теперь моя.
        Взяв мое лицо в руки, он привлек меня к себе.
        - Вся моя, — прошептал он, и его губы слились с моими, наполнив меня внезапным чувством, будто внутри меня развернулось целое поле огненных лепестков.
        Он подвел меня к кровати и, исследуя языком мое тело, начал шарить пальцами по одежде, развязывая тесемки и ленточки, пока сорочка с шорохом не упала к моим ногам. Кожа моя порозовела от тепла, что исходило от стоявших в комнате жаровен.
        Бросив на меня благоговейный взгляд, он прошептал мне на ухо:
        - Eres mi luna. Ты моя луна. Такая белая. Такая чистая…
        Хотя в глубине души я понимала, что для него я не первая и что ни один мужчина не смог бы так прикасаться к женщине в первый раз, я позволила себе поверить, что оба мы невинны. Я отдалась саду наслаждений, который он во мне посеял, и тело мое напряглось и покрылось потом, отчаянно желая его, пока я не услышала собственный судорожный вздох, охваченная ни с чем не сравнимым чувством.
        Я ощутила, как он вошел в меня, и боль, о которой упоминала Беатрис, оказалась столь острой, что у меня перехватило дыхание, но я не подала виду, не желая, чтобы он хоть что-то заметил, лишь крепче обхватила его ногами, требуя продолжать, все быстрее и глубже, несмотря на проливающиеся под нами остатки моей девственности, окрашивавшие простыню в красный цвет.
        Потом, когда я лежала с ним в обнимку, разбросав волосы по его груди, он спросил:
        - Я был не слишком груб?
        Я покачала головой. Он усмехнулся, гладя мое тело — сперва лениво, потом все быстрее и с все большей страстью. Вновь увидев в его глазах желание, я легла на спину, приглашая его в себя. Даже если и вернется боль, убеждала я себя, с каждым разом она наверняка будет чувствоваться все меньше.
        А когда он содрогнулся, судорожно выдохнув, и жар его страсти заглушил вспыхнувшую во мне боль, я услышала его голос:
        - Подари мне сына, луна моя. Подари мне наследника.
        Глава 18
        Я считала себя женщиной.
        Я представляла, что значит быть женщиной, и старалась в точности этому соответствовать. Но прошли недели после нашей свадьбы, октябрь сменился первым ноябрьским снегом, в каминах трещал огонь, снаружи наш дворец окутывал арктический ветер, а я поняла, что даже не начала ощущать, что такое быть женщиной по-настоящему.
        Устроившись среди мехов на скрипучей кровати, мы исследовали царство плоти подобно двум ненасытным детям, которым нечем больше заняться. Могу представить, как ходили по ледяным коридорам слуги и мои фрейлины и сдерживали смешки при звуках из нашей комнаты, где мы предавались наслаждению, забыв обо всем. Естественно, иногда нам требовалось есть, и мы брали пальцами с тарелок кусочки холодной курицы в гранатовом соусе и ломтики сыра на инжире, восторгаясь тем, что никакой деликатес не сравнится с вкусом нашей кожи. Я снова ложилась, радостно смеясь, пока Фернандо прыгал босиком по холодным плитам пола, подкидывал дрова в огонь, а потом ругался и бросался в постель, холодя мое тело ладонями и пальцами ног.
        - Перестань! — кричала я, когда он обнимал меня, ощупывая ледяными пальцами.
        Но вскоре я уже вновь выгибалась под ним, пока он, вцепившись уже горячими, словно котелок с кипятком, руками мне в волосы, раз за разом наполнял меня своим семенем.
        Богоявление пришло и ушло, как и не бывало. Мы устроили праздник в нашем доме, за который заплатили одолженными у Каррильо деньгами, а после мессы обменялись подарками и вновь укрылись в нашем коконе от завывающих бурь, превративших в пустыню всю Кастилию. Ничто не мешало нашему идиллическому уединению, нашему luna de miel;[27 - Медовый месяц (исп.).] мы довольствовались обществом друг друга, притворяясь, будто весь мир застыл на месте.
        Но, естественно, жизнь продолжала идти своим чередом, и в конце концов нам пришлось выбраться из постели, чтобы отправить тщательно составленное письмо моему единокровному брату. Каррильо сообщил нам, что, узнав о свадьбе, Энрике снял осаду с Андалусии и вернулся в Кастилию, проделав весь путь в мрачном молчании, из которого его не удалось вывести даже Вильене. В своем письме, сочиненном в постели в перерывах между любовными утехами, когда оба мы покусывали кончики перьев, проливая друг на друга чернила, я умоляла его понять меня. То был плод первых наших совместных усилий в роли мужа и жены, которым мы провозглашали официальный новый статус и подчеркивали прежнюю верность королю. И все же, отправляя письмо с курьером, я опасалась, что Энрике уже решил отомстить и наши слова или поступки ничего не смогут изменить.
        Пока длилась зима, нам ничего не оставалось, кроме как ждать. Какое-то время спустя мы с Фернандо выбрались из постели и начали изучать наши общие интересы. Мы обнаружили, что обоим нравится игра в шахматы и карты и что оба мы страстные наездники. Я с удивлением узнала, что, несмотря на любовь к охоте, он тоже ненавидел бой быков, который считал варварством, и соглашался, что мы никогда не позволим устроить корриду в нашу честь. Чрезмерная роскошь тоже была ему не по душе, поскольку он, как и я, вырос в обедневшем замке, где считали каждую монету. Что важнее, он разделял мой оптимизм, глядя на мир с точки зрения того, чего можно достичь, а не того, что уже потеряно. Он отличался крайней самоуверенностью и не любил, когда ему противоречили, и в те первые дни я с радостью позволяла ему высказываться, глядя, как он расхаживает по комнате, строя планы на наше будущее, пока я, сидя у огня, штопала его чулки и рубашки.
        - Стрелы и узы, — сказал он, и глаза его блеснули. — Таким будет наш герб: flechas — для Фернандо и yugo — для Изабеллы, наш символ, увенчанный нашим девизом «Tanto monta». Отличный герб для будущих короля и королевы Кастилии, согласна?
        Я улыбнулась и протянула ему заштопанную рубашку. Глядя, как он просовывает в рукава изящные руки, я скрывала внезапный укол страха, что возник при виде очертаний его тела сквозь много раз стиранную и чиненную ткань. Почувствовав со свойственной ему проницательностью внезапную перемену в моем настроении, Фернандо взял меня за подбородок, повернул лицом к себе.
        - Что такое? — прошептал он. — Почему моя луна столь печальна?
        - Ты знаешь, — ответила я.
        Он запнулся, уставившись на меня.
        - Энрике, — наконец сказал он, и я кивнула.
        - До сих пор не ответил на наше письмо. Сколько, по-твоему, нам еще ждать? У нас нет денег, Фернандо. Как принцессе, мне полагаются во владение разные города, но пока что ни одного так и не пожаловали. За все это, — я обвела рукой комнату, — платит Каррильо. Мы от него зависим.
        - Но в письме мы потребовали всего, что тебе причитается. Вряд ли Энрике откажет нам в средствах к существованию, достойных твоего положения. К тому же мы не требуем многого.
        Я вздохнула:
        - Ты его не знаешь. Его молчание меня беспокоит. Боюсь, он готовит ловушку.
        - Но мы уже женаты, и ты объявлена его наследницей. Что он может сделать?
        Я покачала головой, достала из корзины у моих ног очередной предмет его туалета.
        - Не знаю. Но в любом случае нам следует быть осторожнее. Нельзя допустить, чтобы он победил.
        Судя по тому, как стиснул зубы Фернандо, я поняла, что он никому не позволит одержать над нами верх. Но даже он не мог ожидать того ответа Энрике, который наконец пришел, и передал его не кто иной, как Каррильо.
        Закутанный в тяжелые меха, распространяя вокруг холод дождливого февральского дня, архиепископ бросил пергамент на стол в нашем зале, где мы с Фернандо обедали вместе со слугами.
        - Это от того кретина и его выродка! — рявкнул Каррильо и схватил кубок горячего сидра, поспешно предложенный Карденасом.
        Затем сбросил слои одежды, что окутывали его могучую фигуру, остановился у камина, выдыхая пар, и сделал большой глоток, глядя на потянувшегося к пергаменту Фернандо. Тот прочитал письмо, и краска отлила от его лица.
        Внутри у меня все оборвалось.
        - Что там?
        Фернандо поднял взгляд. Впервые с того дня, когда мы обменялись клятвами, я увидела, что он колеблется.
        - Изабелла, mi amor…[28 - Любовь моя (исп.).] это… я не хочу, чтобы ты…
        - Да скажите вы ей, — прервал его Каррильо. — Она прекрасно понимает, чем рисковала.
        Выхватив письмо у Фернандо, он прочитал вслух:
        - «…таким образом, я не признаю брак доньи Изабеллы с принцем Фернандо законным или канонически обязывающим, поскольку данное на вышеупомянутый союз соизволение является фальшивым. Более того, — он повысил голос, заглушая мой вздох, — моя сестра умышленно отказалась подчиняться моей королевской власти…» и так далее и тому подобное.
        Каррильо бросил письмо мне на колени:
        - Иными словами, он оспаривает ваш брак и может лишить тебя права на престол в пользу Иоанны ла Бельтранехи; по меньшей мере, попытается выдать ее замуж за иностранного принца, который окажет ему помощь, учитывая, что они с Вильеной растратили все свои средства на идиотскую осаду в Андалусии.
        Я сидела, не в силах пошевелиться. Послышался стук упавшего на стол ножа, который бросила Беатрис, спеша ко мне. Собрав все свои силы, я схватилась за подлокотники кресла и поднялась на ноги. Пергамент соскользнул с колен на пол. Фернандо не сдвинулся с места, но Каррильо раскрыл рот, увидев, как я повернулась и без единого слова вышла. Беатрис и Инес последовали за мной. Я не смотрела на таращившихся на меня слуг, хотя и заметила встревоженный взгляд казначея Луиса де Сантанхеля, который тот бросил на Фернандо, своего хозяина. Для меня это стало ударом ножом в сердце, ибо я поняла, что Фернандо поделился своим затруднительным положением с другими, ничего не сказав мне.
        Чувствуя, что задыхаюсь, я поднялась по лестнице в наши покои. Закрыла дверь перед обеспокоенными фрейлинами, повернула ключ в замке и в отчаянии рванула на себе корсаж, пытаясь ослабить его жесткие края, чтобы вдохнуть воздуха. Опустившись на пол возле двери, я прижала руки к груди и закрыла глаза, судорожно дыша. Внезапно раздался стук в дверь.
        Я поняла, кто это, еще до того, как услышала:
        - Изабелла, прошу тебя, впусти меня.
        За этим последовало невнятное бормотание Беатрис и резкий ответ Фернандо. Он снова постучал, на этот раз сильнее:
        - Изабелла, открой. Это я, твой муж. Нам нужно поговорить.
        Слыша его гневный голос, я сперва подумала немного подождать, дать ему выпустить пар, но мне не хотелось скандала, так что я встала и повернула ключ. Войдя, он захлопнул дверь перед носом у Беатрис, и я отступила на середину комнаты.
        - Ты все знал, — сказала я, не давая ему вымолвить ни слова. — Когда? До того, как мы произнесли наши клятвы, или после?
        Он встретился со мной взглядом, и левый глаз его дернулся, как с ним обычно бывало в минуты волнения.
        - Ну? Будешь отвечать?
        - Погоди немного, — бросил он.
        Я шагнула к нему:
        - Чего мне ждать? Я задала простой вопрос.
        - Для тебя всегда все просто, — коротко ответил он. — Хорошее или плохое, черное или белое, святой или грешник — вот как ее высочество донья Изабелла видит мир.
        Его презрительный тон застиг меня врасплох.
        - Но я вижу мир иначе. — Он подошел к стоящему на буфете кувшину.
        Вопреки его словам я успела заметить, что Фернандо на самом деле тайком пьет немного вина по ночам, и велела Инес проследить, чтобы вино всегда было наготове. И теперь, пока он наполнял кубок, я подумала о том, сколько еще нового и удивительного мне суждено о нем узнать.
        - Я вижу и все оттенки серого, — сказал он. — Вижу, что люди могут быть как плохими, так и хорошими, что мы способны на великое зло и великие жертвы. В отличие от тебя, я знаю: ничто в этом мире не столь просто, как тебе кажется.
        - Вне всякого сомнения, ты прав, — помолчав, ответила я. — Я действительно очень многого не знаю. Но соизволение от его святейшества либо законно, либо нет. А судя по словам короля, то, которое получили для нас твой отец и архиепископ Каррильо, незаконно.
        - Мой отец ни в чем не виноват. Он действительно несколько раз запрашивал соизволения из Рима, но этот напыщенный осел, папа Пий, все время тянул с ответом. Наконец он его все-таки прислал, как ты сама видела, но настоял, что оно должно стать действительным только после нашей свадьбы. Кто мог знать, что…
        - Папа Пий умер пять лет назад, — прервала я его. — Соизволение должен был дать папа Павел.
        Я увидела, как Фернандо вздрогнул.
        - Но, по крайней мере, ты ответил на мой вопрос. Очевидно, ты знал, что соизволение фальшивое, еще до того, как мы произнесли наши клятвы.
        - Изабелла… — Он осушил кубок и подошел ко мне, взяв мои руки в свои. — Dios mio, ты холодная как лед, — пробормотал он.
        Я высвободила руки:
        - Не люблю, когда мне лгут.
        Он раздраженно вздохнул:
        - Что нам еще оставалось делать, скажи? Ты писала, что тебе грозит опасность, что Энрике собирается выдать тебя за португальского короля и ты хочешь незамедлительно видеть меня в Кастилии. Но Арагон вел войну с Францией, нам нечем было подкупить папу, который уже принял предложение Вильены отказать нам в соизволении. — Он помолчал, глядя мне в глаза. — Да, это правда. Вильена послал своих представителей в Рим, чтобы разрушить наши планы. Но у моего отца есть друзья в курии, и кардинал Борджиа из Валенсии в конце концов прислал нам соизволение, датированное последним годом жизни Пия.
        - А подпись?..
        Фернандо отвел взгляд:
        - У Каррильо были другие бумаги, написанные почерком Пия.
        - Значит, служитель церкви подделал имя покойного папы. — Я повернулась к окну, за которым пелена дождя скрывала от меня вид города. — И теперь мой брат, король, обвиняет нас, что мы живем друг с другом во грехе и наш брак недействителен в глазах Господа.
        - Это не так. — Фернандо не шевелился, но я заметила в его взоре немую мольбу. — Каррильо заверил меня, что мы законно обвенчаны по всем канонам святых, церкви и самого Господа.
        - Не богохульствуй. — Я невидящим взглядом уставилась в окно.
        - Соизволение — лишь формальность. Да, мы родственники, но дальние, а не брат и сестра. Среди королевских пар бывало и похуже.
        - Для тебя что, только это важно? — Я повернулась к нему. — Насколько все сойдет нам с рук?
        - Нет, конечно нет. Я просто хотел сказать, что…
        - Ибо для меня это и впрямь серьезный вопрос. Нам требуется соизволение, и, насколько оно формальное, значения не имеет. Имя и подпись понтифика оказались поддельными, и нужно это исправить. Нужно потребовать другое, законное и обязательное для всех.
        - Так мы и сделаем. — Он наконец подошел ко мне, снова взял за руки — на этот раз крепче, не давая отпрянуть. — Обещаю, я сам напишу кардиналу Борджиа. Но сейчас не время. У нас есть дела поважнее.
        - Что может быть важнее законности нашего союза? Энрике обвиняет нас в безнравственном поведении, чтобы посадить на трон вместо меня незаконную дочь королевы. — Я невольно повысила голос. — Из-за тебя, твоего отца и Каррильо могут оказаться под угрозой все мои права на Кастилию!
        - Как и наша безопасность, — сказал он, и я замерла. — Ты ушла, прежде чем Каррильо успел рассказать об остальных новостях. Вильена соблазнил грандов на союз против нас. Мы для них враги, Изабелла, — ты и я. Мы не можем здесь больше оставаться. Вальядолид находится на равнине, и потому мы беззащитны. Мой дед предложил нам собственных солдат для охраны, но нам придется укрыться в замке со рвом и толстыми стенами, чтобы не подпустить войско короля.
        Я взглянула в его глаза — те самые откровенные карие глаза, которые, как я подозревала, никогда не могли бы мне солгать, что бы ни произносили его губы, — и не увидела в них обмана.
        - И куда же мы уедем? — прошептала я, содрогнувшись при мысли об очередном поспешном и тайном отъезде. Казалось, будто с тех пор, как в моей жизни появился Энрике, я только и делала, что бежала от него прочь.
        - Каррильо говорит, замок Дуэньяс пока подойдет.
        - Дуэньяс, — уныло повторила я. — Но до него же многие мили.
        - Да, но брат Каррильо — местный градоначальник. Там нам ничто не будет угрожать. — Помолчав, он погладил меня по руке и наконец спросил: — Ты меня прощаешь?
        Я кивнула:
        - Но ты никогда больше не должен мне лгать, Фернандо. Обещай.
        - Обещаю, — прошептал он, наклонившись к моим губам.
        Едва он коснулся меня, я ощутила тепло от вспыхнувшего между нами желания; но, когда мы вернулись в зал, меня охватило тревожное чувство, что мы оскорбили Господа, стремясь как можно скорее пожениться. Я не знала, какие испытания нас ожидают, но опасалась, что нам предстоят многие тяготы.
        И я уже ощущала внутри шевеление новой жизни.
        Глава 19
        Инес склонилась над моим креслом, протягивая чашку с травяным отваром.
        - Доктор Сантильяна говорит, вы должны это выпить. Ромашка помогает от депрессии.
        Я поморщилась:
        - Я беременна — что странного в том, что я хандрю? А от ромашки у меня запор, что мне совсем ни к чему.
        Отослав ее, я неуклюже поднялась, держась за выступающий живот. На седьмом месяце я чувствовала себя так, словно могла родить в любой момент, — ступни и лодыжки распухли, желудок протестовал, и настроение менялось ежесекундно. Случившееся застигло меня врасплох — я ожидала, что останусь деятельной и энергичной до самых родов. В конце концов, мне было всего девятнадцать, и повитуха грубо заверила меня, что девушки моего возраста рожают, «словно коровы в поле».
        Но пока все было совсем иначе. Кроме всего прочего, меня изводила бессонница, и, казалось, лишь мой аппетит остался прежним. Фернандо без конца твердил, что я прекрасно выгляжу, словно Мадонна с итальянской картины, но слова его меня не убеждали. Хотя я никогда не отличалась самолюбием, начала втайне опасаться, что моя фигура больше не восстановится, изуродованная невидимым созданием, которое теперь упрямо толкалось у меня внутри.
        Мальчик, сказала повитуха, это должен быть мальчик. Естественно, Фернандо стал куда внимательнее ко мне, осыпал преждевременными подарками, которые присылал из Арагона его отец. Радовался и Каррильо; каждый раз, приходя к нам с последними новостями и деньгами на оплату наших расходов, он не забывал упоминать, что мальчик повернет ход событий в новое русло. Как бы ни пытался повредить нам Энрике, с рождением инфанта все должно перемениться. Он способен унаследовать и Кастилию, и Арагон. Наш сын мог стать первым королем, правящим обоими государствами.
        - У нас будет мальчик, наследник, — пробормотала я, — а у Энрике нет ничего, кроме той девочки, которую все называют «ла Бельтранеха». — Я облокотилась на подоконник, посмотрела сквозь неровное стекло. — Вся страна придет под наши знамена…
        - Сеньора? — переспросила Инес, возившаяся с моими сундуками.
        Вздохнув, я повернулась к ней. Бедняжка Инес несла на себе основное бремя моего вынужденного затворничества в «тюрьме Дуэньяс», как я начала называть наш замок. Пока я сидела дома, Фернандо часто на весь день уходил со слугами на охоту, бросая вызов не по сезону влажной осени и добывая оленей, кроликов и прочую живность, чье мясо нам требовалось, чтобы пережить зиму.
        Беатрис с неохотой вернулась в Сеговию. После возвращения Энрике в Кастилию Вильена стал сильнее давить на ее мужа, домогаясь казны, и Кабрере требовалась помощь жены. Непостижимо, но между Энрике и Беатрис сложились хорошие отношения; никто, кроме нее, не мог отговорить его подчиниться безумным требованиям Вильены — например, послать против меня армию. Из ее писем я знала, что она в одиночку сумела убедить Энрике на какое-то время оставить нас в покое, ссылаясь на мою беременность. Однако, хотя, возможно, ей и удалось уговорить его не отказывать мне официально в статусе наследницы, даже она была не в силах помешать ему лишить меня дохода, вынудив нас жить в нищете. Я тревожилась, что после рождения ребенка дело этим не ограничится.
        - Мое письмо уже ушло? — спросила я, возвращаясь к креслу и груде одежды, которую чинила, помогая местным вдовам и беднякам, — многие из них терпели лишения из-за продолжавшейся нестабильности в королевстве.
        - Да, Карденас отвез его утром в Сеговию. — Инес помолчала, глядя на меня. — Сеньора, не мое дело спрашивать, но вы и правда рассчитываете, что его величество вам ответит? Это уже шестое письмо за несколько месяцев.
        - Знаю. — Я села. К моей досаде, несколько шагов полностью лишали меня сил. — Но сдаваться не намерена. Даже если он вообще не читает мои письма, я все равно буду их посылать, вновь и вновь подтверждая свою преданность ему как королю и брату, и тогда, возможно, он все же остановится на том, что уже успел совершить.
        - Но ведь дело не в нем, — возразила Инес, и я замолчала, взглянув на нее.
        - Верно, — тихо сказала я. — Вся власть в руках Вильены. Пока этот человек владеет душой Энрике, самое большее, на что я могу рассчитывать, — отсрочка…
        От внезапного спазма перехватило дыхание. Я охнула, инстинктивно схватившись за живот. За первой схваткой последовала еще одна. Этого не могло быть. Я была лишь на седьмом месяце, и оставалось еще два…
        Третья схватка оказалась сильнее. По бедрам потекла теплая жидкость. Когда она добралась до подола, я сказала Инес:
        - Беги скорее за повитухой. Она ошиблась. Я уже рожаю.
        Последующие четырнадцать часов помнила плохо. Я полулежала на стуле для родов — с открытым сиденьем — в жарко натопленной комнате, где стоял душный запах травяных отваров и моих пота и мочи, а надо мной склонились повитуха и ее старые ведьмы. Я попросила закрыть мне лицо шелковой вуалью, чтобы никто не видел страдальческих гримас. Боль была сильной, но не критичной, и я изо всех сил пыталась сохранить достоинство. Я начала читать молитвы Деве Марии, помогающей женщинам при родах, но по мере того, как шло время и тиски боли сжимались все крепче, молитвы мои сменились беззвучными просьбами. Никогда еще я не испытывала подобных мук и готова была отдать что угодно, лишь бы вернуться к прежним страданиям беременной. К середине ночи, глядя на женщин, чьи лица сливались в одно безымянное пятно, и слыша их настойчивые требования: «Тужься», я наконец поняла, что могу умереть. У меня не осталось сил даже дышать.
        На самом деле невидимый призрак смерти всегда преследовал меня, шел по пятам. То было проклятие нашего пола, наложенное после прегрешения Евы. Женщины умирали при родах каждый день, как простолюдинки, так и королевы. Я размышляла о возможном исходе во время ежедневных молитв, готовила к нему свою бессмертную душу; но в часы, когда я пыталась исторгнуть дитя из своей утробы и мой собственный крик отдавался в ушах, подобно вою обезумевшего животного, мысль эта, казалось, заполнила собой весь мой разум.
        А потом, когда над Дуэньясом встало второе октябрьское утро, я открыла рот, и каким-то чудом вместо очередного вопля из него вырвался внезапный вздох облегчения, близкого к наслаждению. Я взглянула между своих забрызганных кровью бедер, увидела, как повитуха подхватывает покрытое слизью тельце, в котором на вид не было ничего человеческого, и с трудом прошептала пересохшими губами:
        - Dios mio, это…
        Женщины сбились в тесную толпу. Я услышала плеск воды, щелчок ножниц и громкий шлепок. Инес, вся в поту, выглядела так, будто сама рожала, она вытерла мне тряпкой лоб, и мы уставились на одетых в черное женщин.
        Они повернулись к нам. Я столь крепко сжала руку Инес, что у нее на несколько дней остался синяк. Повитуха, решившая, что ошиблась в расчетах дня зачатия, подошла ко мне, протянула узловатыми руками голого пищащего младенца.
        - Девочка, ваше высочество, — сухо сказала она. — Как видите, вполне здоровенькая.
        Словно протестуя против своего прихода в мир, моя маленькая дочь издала вопль, и он эхом отозвался в моей измученной душе.
        Фернандо был вне себя от счастья; едва удостоверившись, что со мной все хорошо, он переключил все внимание на маленькую Исабель, названную в честь моей матери. Гордо взял девочку на руки и показал ее, завернутую в бархатные пеленки, всем нашим домашним.
        - Она прекрасна, — прошептал он ночью, проскользнув в мои покои вопреки запрету приходить, пока благословение священника не снимет с меня пятно деторождения. Сел на кровать, где лежала Исабель, сжав возле личика маленькие кулачки, и долго молча смотрел на нее, словно на самую большую драгоценность, которую когда-либо видел в жизни.
        - Я думала, ты будешь недоволен, что это не мальчик, — наконец сказала я.
        - Мой отец действительно расстроен, — ответил он. — И Каррильо тоже. Собственно, монсеньор архиепископ воспринимает случившееся как личную неудачу, бурчит о действующем в Арагоне салическом законе, что запрещает женщинам наследовать трон, и предсказывает катастрофу.
        - Глупый обычай — этот салический закон! — воскликнула я. — Как можно исключить половину детей, рожденных от королевской пары? Если я, женщина, считаюсь способной унаследовать корону Кастилии, почему наша Исабель не может иметь такого же права в Арагоне?
        Он улыбнулся:
        - Я счастлив. Она здорова, а мы молоды. У нас еще будут сыновья.
        Я резко взглянула на него, раздосадованная его безразличием.
        - Да, конечно, — сказала я. — Только прошу тебя, дай мне сперва прийти в себя хотя бы после этого ребенка.
        Его смех разбудил Исабель. Моргнув, она на мгновение открыла прекрасные голубые глаза, а потом снова задремала. Я погладила ее по гладкой нежной щечке, и меня вдруг охватила неожиданная ярость.
        - Не позволю, чтобы с ней что-либо случилось, — сказала я. — Кто угодно может быть недоволен сколько угодно, но нежеланной она никогда не станет.
        Я перевела взгляд на Фернандо:
        - Есть вести из дворца? Полагаю, Энрике сейчас безмерно рад, а Вильена замышляет очередные козни. Ибо из-за этого самого салического закона мы уязвимы по-прежнему.
        Глаза Фернандо блеснули.
        - Не совсем, — загадочно ответил он и, наклонившись ко мне, заглушил мой вопрос поцелуем. — Ты прошла такие испытания, на которые мало кто из мужчин согласился бы добровольно. Так что войну я пока возьму на себя, а ты позаботишься о нашей дочери, ладно?
        Он вышел, прежде чем я успела его остановить. Мне хотелось вскочить с постели, но усталость лишила сил, и я крепче прижала к себе младенца. Хотя у нас была кормилица-крестьянка, отобранная за хорошие зубы, мирный нрав и крепкое телосложение, я втайне кормила Исабель сама, облегчая боль в распухшей от молока груди и создавая дочери репутацию разборчивого едока. Казалось, она росла не по дням, а по часам, и мне нравилось оставаться с ней наедине, забывая обо всех мирских заботах. То был единственный период моей жизни, когда я наслаждалась роскошью. А когда Дуэньяс укутал снег, я могла на время притвориться, будто я — не готовая к бою принцесса, сражающаяся за свои права, но самая обычная мать, всецело поглощенная первенцем.
        Так оно и продолжалось. Я посвящала все свое время Исабель, воздерживалась от каких-либо вопросов к Фернандо, когда он приходил поужинать с нами, хотя и знала, что муж проводит многие часы наедине с Каррильо. Однажды я подслушала через дверь, как они с архиепископом кричат друг на друга, а вскоре Фернандо ворвался в мою комнату с побагровевшим лицом и заявил, что Каррильо — своенравный осел, который слишком много думает о себе и очень мало о других.
        - Если он осмелится еще хоть раз цитировать мне этот окаянный брачный контракт, клянусь, я за себя не отвечаю! Что случилось с нашим tanto monta, если он смеет утверждать, что я должен всегда следовать его мудрым советам?
        Я подошла к камину, чтобы налить ему подогретого сидра.
        - Мы действительно согласились считать его нашим главным советником, это часть добрачного соглашения.
        - И он постоянно о нем напоминает. — Фернандо осушил кубок. — Мне следовало внимательнее читать этот так называемый контракт.
        На миг меня охватила тревога. Каррильо привык поступать по-своему, всегда веря в собственное превосходство, даже когда наставлял Альфонсо. Но Фернандо не был податливым принцем, которому можно диктовать свою волю; своим упрямством мой муж не уступал архиепископу. Не хотелось бы, чтобы они вцепились друг другу в горло — по крайней мере, пока мы ждали ответа на мои бесчисленные и все более негодующие письма Энрике.
        - Возможно, мне тоже стоит бывать на ваших встречах, — сказала я. — Наш брачный контракт хорошо мне знаком и…
        - Нет. — Он столь резко поставил кубок на стол, что Исабель в колыбели проснулась и заплакала.
        Я бросилась к ней, взяла на руки и гневно посмотрела на мужа.
        - С Каррильо я сам разберусь, — сказал он, стиснув зубы, и вышел, решительно расправив плечи.
        Я покачала Исабель на руках, убаюкивая. Инес, которая молча сидела в углу, чиня мою юбку, вопросительно подняла брови.
        На следующее утро я надела лучшее свое серое шерстяное платье, уложила волосы под золоченой сеткой и вошла в зал, где сидели друг против друга за столом Каррильо и Фернандо. Рядом в замешательстве стояли адмирал Фадрике и Чакон.
        - Вы ничего не знаете о том, как ведутся дела в Кастилии, — говорил Каррильо, багровый от ярости. — Это не тихая заводь Арагона, где вы можете захватывать города, когда вам заблагорассудится.
        Фернандо бросил перед ним бумагу:
        - Смотри, старик! Это от градоначальника Торо, и он сам предлагает отдать нам его город. Что тебе еще нужно, а? Нам что, потребовать высеченной на камне декларации? Уж это-то удовлетворит твою непомерную гордыню?
        - Нам требуется одобрение принцессы, — бросил Каррильо, и, увидев, как Фернандо комкает бумагу в кулаке, я перешагнула порог:
        - Я здесь, сеньоры, так что можете просить, что вам нужно.
        Адмирал облегченно вздохнул. Я сразу же заметила, что Фернандо охвачен гневом, но ему пришлось сдержаться, ибо иного выбора у него не оставалось. В соответствии с нашим добрачным соглашением, в котором он признавал превосходство Кастилии над его королевством, Каррильо держал его мертвой хваткой. Интуиция меня не обманула — Фернандо действительно нуждался в моем присутствии, хотя никогда бы в том не признался.
        Я села за заваленный бумагами и перьями стол и спросила, безмятежно глядя на Каррильо и Фернандо:
        - В чем вопрос?
        Con blandura,[29 - Будь мягче (исп.).] напомнила я себе. Добрым словом можно решить почти все, даже со столь разгневанными мужчинами, как эти двое.
        Каррильо поклонился мне:
        - Увы, ваше высочество. Прошу прощения, что вынужден вас огорчить, но, похоже, мы с его высочеством не можем прийти к согласию насчет…
        - Вопрос, — прервал его Фернандо, кладя передо мной бумагу, — в следующем: монсеньор архиепископ, похоже, считает, что нам следует воздержаться от заявления наших прав, хотя ясно как день, что Энрике и Вильена теряют почву под ногами — ценную почву, преимуществами которой мы должны воспользоваться в полной мере.
        - Вот как? — Я просмотрела документ, и сердце мое забилось быстрее. Там говорилось, что Энрике пытается выдать Иоанну ла Бельтранеху за короля Португалии и привез в Сеговию королеву, чтобы та поклялась перед алтарем, что ребенок его. Я недоверчиво подняла взгляд. — Я… мне отказывают во всех правах принцессы. Он официально лишил меня прав на трон.
        - Читай дальше. — Фернандо постучал по бумаге пальцем.
        Я попыталась сосредоточиться. Слова прыгали, словно в тумане, теряя всяческий смысл. В конце концов я прошептала:
        - Не могу прочесть. Скажи, о чем там говорится?
        Фернандо бросил взгляд на Каррильо:
        - Это означает, что, лишив тебя прав на наследство, Энрике совершил последнюю ошибку. По всему королевству начались волнения. От Висайи до Хаэна и во всех городах между ними народ выступает против лишения тебя наследства и выходит на улицы. — Он заговорил быстрее. — Из Авилы вышвырнули приспешников Вильены; в Медина-дель-Кампо клянутся, что будут драться за тебя насмерть. Они говорят, что Иоанна ла Бельтранеха — отродье шлюхи, а ты — единственная наследница Кастилии. Народ хочет тебя, Изабелла. Это письмо — приглашение из Торо прибыть в город. Мы получили десятки подобных писем со всей Кастилии, и во всех городские власти клянутся открыть перед нами ворота.
        - Их просто подкупили, — фыркнул Каррильо. — Обещаниями, которые мы не в состоянии исполнить.
        - Подкупили? — Я взглянула в горящие глаза Фернандо. — Чем? Нам нечего предложить.
        - Лишь обещание мира, справедливости и процветания, — ответил он. — Мы это уже обсуждали, помнишь? Так уж случилось, что это и есть наше tanto monta. В городах знают, что мы можем им предложить, поскольку я послал личных представителей, чтобы те об этом сообщили. Они больше не в силах пережить голод, вражду, обесценивание денег и высокомерие грандов. Все презирают короля, и мы — их единственная надежда на то, чтобы восстановить справедливость. Пришло наше время. Мы должны завладеть королевством.
        - Какими силами? — воздел руки Каррильо. — Слуг, пажей и конюхов? — Он расхохотался. — Собственно, почему бы и нет? Пошлем Чакона, пусть заявит права на Торо от вашего имени!
        - Я окажу поддержку, — спокойно сказал адмирал.
        Каррильо замер. Фадрике шагнул к нам — невысокий, уверенно держащийся, в изящном темном бархатном камзоле.
        - Я обещал вашему высочеству своих солдат и могу призвать еще. Мы наверняка сумеем взять Торо и Тордесильяс.
        - Что насчет остальных? — возразил Каррильо. — Авилы? Медины-дель-Кампо? Сеговии? Сумеете захватить все эти города силами своих солдат, сеньор? Вряд ли даже вам, главе могущественного рода Энрикесов, под силу призвать столько людей.
        Адмирал наклонил лысую голову:
        - Да, верно. Но, как я понимаю, нам поможет маркиз де Мендоса, и свою поддержку предлагает герцог Медина-Сидония в Севилье. Вместе мы сумеем собрать достаточно сил, чтобы король дважды подумал, прежде чем ввести в действие свои указы.
        - Нам поможет маркиз де Мендоса? — Каррильо медленно повернулся к Фернандо. — Но клан Мендоса всегда поддерживал короля. Как вам удалось…
        - Легко, — улыбнулся Фернандо. — Как и любому гранду, сеньору Мендосе приходится вести дорогостоящий образ жизни. В обмен на мое предложение кардинальского сана для епископа, брата маркиза, вместе с существенным жалованьем Мендоса с радостью согласился на наши условия.
        - Кардинальский сан? — Каррильо, побледнев, ошеломленно уставился на него. — Вы пообещали этому сладкоречивому епископу Мендосе награду, которая по праву принадлежит мне?
        - Я ничего не обещал, — холодно проговорил Фернандо. — Это сделал кардинал Борджиа из Валенсии. Он также дал слово прислать соизволение, которое вам не удалось получить, на мой брак с ее высочеством. Так что, как видите, у нее есть все причины отстаивать свою точку зрения.
        Каррильо вытаращился на Фернандо:
        - Он мой! — От его отдавшегося эхом по залу рева вскочили, рыча, дремавшие у камина собаки. — Мой! — Он грохнул мясистым кулаком по столу. — Сан кардинала принадлежит мне. Он должен быть пожалован мне по церковному закону. Я — пожизненный служитель церкви в Кастилии. Именно я поддерживал ее высочество и боролся за ее права все эти годы!
        Он тяжело дышал, с губ его брызгала слюна. Я с трудом подавила желание попросить его вести себя повежливее. Внезапно мне показалось, будто в зале не осталось никого, кроме Фернандо и Каррильо, которые смотрели друг другу в глаза, словно бойцы на арене. Все остальные стали лишь частью фона, не более значительной, чем гобелены, канделябры и ворчащие собаки, превратились в зрителей, наблюдающих за мысленным поединком между человеком, что оказывал влияние на мою жизнь с тех пор, как впервые подошел ко мне в Авиле, и моим мужем, которому я отдала сердце.
        Фернандо не шевелился, не сводил немигающего взгляда с Каррильо. Наконец нарушил повисшую в зале напряженную тишину, повернулся ко мне:
        - Мой дед и я считаем, что осуждающего письма будет вполне достаточно. Если ты публично отвергнешь действия короля, подтвердишь, что считаешь их оскорблением для себя, этого хватит, чтобы обрести лояльность со стороны городов. Нам не требуется армия, хотя мы ее и соберем. Твое письмо, вывешенное на дверях каждой церкви и на каждой площади, удовлетворит всех. Con blandura, — с улыбкой добавил он. — Разве не так ты всегда говоришь?
        За год нашего замужества он узнал меня намного лучше, чем Каррильо. В отличие от архиепископа, понимал, что мне отвратителен бессмысленный хаос правления Энрике, что я предпочла бы поддерживать некое подобие мира, пока мы прокладываем мой неотвратимый путь к трону. Мне не хотелось, чтобы подданные королевства страдали больше, чем уже выпало на их долю. И я не желала, чтобы от моего имени творились смерть и разрушения.
        Я кивнула, чувствуя пронизывающий взгляд Каррильо:
        - Да, именно так я всегда и говорю.
        Переведя взгляд с Фернандо на архиепископа, я вдруг почувствовала, что мне хочется его утешить, — настолько постаревшим и усталым он мне показался. Никогда раньше не замечала кровавых прожилок на его лице, слезящихся глаз, отвисших щек, тусклого серебра в редеющей гриве. Он столь долго был для меня воплощением неутомимой грубой силы, что я не осознавала бремени прожитых им лет.
        - Я сделаю все возможное, чтобы все ваши заслуги, церковные и прочие, были должным образом вознаграждены, — сказала я ему. — Можете не сомневаться, вы останетесь одним из моих самых доверенных советников.
        Он долго смотрел мне в глаза. Я ничего не могла прочитать в его взгляде; казалось, лицо его превратилось в непроницаемую маску. Меня испугала происшедшая с ним внезапная перемена — прежде он всегда открыто проявлял передо мной свои чувства.
        Затем он повернулся и вышел. Никто его не окликнул. Я начала вставать, намереваясь последовать за ним, но почувствовала на рукаве пальцы Фернандо.
        - Нет. Пусть идет, — прошептал он. — Он нам больше не нужен.
        Тяжелые шаги архиепископа смолкли в коридоре. Заскулили собаки, вновь укладываясь на потертый ковер у огня. Адмирал ждал, отведя взгляд. Чакон преданно посмотрел на меня, и мне стало ясно — он не хуже меня понимает, что все только что радикально изменилось.
        После долгих лет постоянного влияния Каррильо я внезапно от него освободилась.
        Я повернулась к Фернандо.
        - Мне нужны перо и чернила, — спокойно сказала я, снова села и пододвинула к себе чистый лист бумаги.
        Я сделала свой выбор.
        Отныне нам с Фернандо предстояло следовать к своей цели в одиночку.
        Глава 20
        В моем письме говорилось: «Если в гневе или следуя дурному совету Энрике откажет мне в праве на трон, это станет немалым оскорблением и позором для королевства. Король ответит перед Господом за совершенное им зло, в то время как принц и я ни в чем не будем виновны».
        То было весьма дерзкое заявление, намекавшее, что Энрике подвергает королевство опасности. И реакция на него в последующие месяцы оказалась именно такой, как предсказывал Фернандо. В городах и селениях, которые прежде поддерживали Энрике или сохраняли нейтралитет, распространяли мое письмо и вывешивали на стенах флаги с нашими переплетенными инициалами и словами: «Кастилия для Изабеллы!» Я пыталась возражать, говорила Фернандо, что не желаю славы узурпаторши, посягнувшей на права Энрике, но муж лишь смеялся.
        - Какие права? Авила, Медина-дель-Кампо и еще шесть городов уже за нас, а сегодня вечером я отправляюсь в Сепульведу, чтобы вышвырнуть оттуда чиновников Вильены по требованию самого города. Если так пойдет и дальше, к Богоявлению вся Кастилия станет нашей.
        Он плавал в своей стихии. Облачившись в кольчугу и доспехи, объединил солдат адмирала и посланные с юга Медина-Сидонией силы в готовое к бою войско, способное крушить стены, отпирать ворота и расправляться с королевскими гарнизонами под покровом ночи, когда лишь луна освещала им путь. К середине тысяча четыреста семьдесят второго года в наших руках оказалось более половины из четырнадцати главных городов Кастилии, а к началу тысяча четыреста семьдесят третьего мы уже были уверены в своей безопасности и перебрались наконец из Дуэньяса в большую новую резиденцию в Аранда-де-Дуэро, возле Вальядолида. Как только мы обосновались в новом дворце, даже самые непокорные гранды, что предпочитали содействовать Энрике и его зловещему фавориту, начали посылать нам тайные обещания поддержки.
        - Кто бы сомневался, — язвительно заметил Фернандо. — Знают, что иначе я сровняю с землей их замки и насажу на пики их головы.
        Хотя я никогда бы не призналась в том вслух, подобное заявление подтверждало неблагоразумное замечание Каррильо, что Фернандо не знает обычаев Кастилии. Раздражать грандов бессмысленно, даже опасно. Гордыня и тщеславие — две стороны одной монеты для этих господ, которые в течение веков изводили, умасливали и игнорировали своего монарха. Их нужно было переманить на свою сторону, укротить — так, чтобы они сами об этом не догадывались; в противном случае они лишь кусались бы, словно дикие псы, каковыми в душе и являлись. Подобное я постоянно наблюдала в детстве — хаос, посеянный Энрике в попытках умиротворить враждующие группировки грандов, междоусобные интриги и союзы, которые связали его по рукам и ногам, превратив в флюгер, вынужденный поворачиваться туда, откуда дует самый сильный ветер.
        Так что, в то время как Фернандо взял на себя военные вопросы, я занялась дипломатическими, в течение многих часов корпела над письмами, пока у меня не начали мелькать темные пятна перед покрасневшими глазами и не выступила кровь на кончиках пальцев. На каждое полученное послание я отвечала лично, не упуская возможности расспросить о здоровье больного члена семьи, поздравить с рождением ребенка или выразить соболезнования в связи со смертью. Я хотела, чтобы обо мне узнали все высокомерные сеньоры, которые могли столь же легко разгромить нас, как и защитить. Исабель всегда оставалась рядом со мной, играла с погремушками или сладко сопела в колыбели у огня. Я трудилась изо всех сил, зная, что внешне незначительные знаки внимания и простой обмен новостями и любезностями могут в конечном счете склонить грандов на мою сторону в момент, когда я больше всего буду в них нуждаться.
        Я представляла себе состояние Энрике, беспомощно наблюдающего, как его королевство восстает против него. Даже Вильена, похоже, слег от отчаяния, глядя, как рушится возведенный на его власти и лжи песочный замок. Хотя мне были не по душе чьи бы то ни было физические страдания, я все же втайне радовалась, что, избавившись от Вильены, смогу наконец навестить мать, не опасаясь усердных патрулей маркиза. Время летело незаметно, и в промежутках между моими трудами и заботой о дочери я едва находила минуту, чтобы вспомнить о матери. Хотя при любой возможности посылала в Аревало деньги и письма, ответы доньи Клары доходили не скоро, и, судя по их тону, дела в замке шли не столь хорошо, как хотелось бы.
        Я надеялась, что Фернандо отправится в Аревало вместе со мной, ведь он так и не познакомился с моей матерью, но отец неожиданно вызвал его в Арагон, чтобы встретить посланников кардинала Борджиа, привезших долгожданное соизволение от папы. Кардинал желал провести переговоры между Арагоном и Францией, а в мире мы сейчас нуждались больше всего. Если Арагону удалось бы отбиться от крупного и агрессивного соседа, у нас освободились бы солдаты для борьбы за Кастилию. Тем не менее после свадьбы мы расставались впервые, и Фернандо мог отсутствовать несколько месяцев. Я знала, что буду отчаянно по нему скучать, хотя и старалась этого не показывать. Упаковав в его седельные сумки чистые рубашки — их я сшила собственноручно — и поцеловав его на прощание, я занялась своими делами, полагая, что так время пролетит быстрее и муж вернется раньше.
        Не зная, в каком состоянии Аревало, я с неохотой оставила мою Исабель, которой было уже почти четыре года, на попечение слуг в нашей новой резиденции. Меня сопровождали Инес и Чакон с отрядом солдат. Стояла весна тысяча четыреста семьдесят четвертого года. Поездка прошла без происшествий, но страхи по поводу дома моего детства оказались обоснованными; замок еще сильнее обветшал, животные сбились в кучу в грязных загонах, а в зале стоял всепроникающий запах плесени и дыма. Мать моя исхудала и сильно постарела, а речь ее блуждала по неясным тропинкам между прошлым и настоящим, словно время было для нее бесконечной рекой. Она говорила об Альфонсо, словно до сих пор живом, но норой как будто не узнавала меня, и ее отсутствующий взгляд пронзал мое сердце словно ножом. Донья Клара, волосы которой побелели, но осанка, несмотря на преклонные годы, осталась прежней, рассказала мне, что мать теперь редко покидает покои, даже в любимый монастырь Санта-Ана не ездит. Как заметила донья Клара, путешествия в столь неспокойное время нежелательны и дорогостоящи, а деньги появлялись лишь от случая к случаю, когда
их присылала я, поскольку Вильена в отместку перестал оплачивать содержание замка из казны.
        - Когда-нибудь нам придется питаться одной курятиной, чечевицей и луком, — сказала донья Клара, а у меня сердце сжалось от известия, что даже дрова, никогда не водившиеся в изобилии на засушливом плоскогорье, приходится экономить и в зале настолько холодно зимой, что мясо можно вешать на потолочные балки, не опасаясь, что оно испортится. — Но мы переживем, mi nina. Что нам еще остается?
        Я сидела с матерью за вышиванием, глядела на ее хрупкие пальцы, втыкающие иглу в ткань, и чувствовала, что сгораю со стыда. Пусть я сама ограничена в средствах, но больше не позволю, чтобы мать жила в столь плачевных условиях. Она преждевременно превращалась в калеку, измученная бездействием и тяжкой жизнью, которую ей приходилось терпеть. По крайней мере, следовало купить новые гобелены, ковры, жаровни и ткань для одежды, а замок — вычистить от верхушки до подвала. Пока Чакон с солдатами чинил полуразвалившиеся загоны и пополнял кладовые свежей дичью, я наступила на горло собственной гордости и написала Каррильо. После его стремительного отъезда из Дуэньяса мы не виделись, несмотря на мои примирительные письма, которые он отвергал, словно «обидчивое шестидесятилетнее дитя», как говорил Фернандо. Теперь же мне самой приходилось унижаться, чтобы получить необходимые средства; и похоже, что-то в моей просьбе смягчило его сердце, поскольку однажды вечером, когда мы собирались ужинать, вошел Чакон и объявил, что гость у ворот требует его впустить.
        - В такое время? — воскликнула донья Клара, видевшая в любом посетителе возможную угрозу.
        Другие женщины тревожно переглянулись; всем им хорошо были знакомы воинственные чиновники Вильены, что постоянно изводили их и запугивали.
        Я велела Чакону пригласить гостя в дом; на ужин у нас было рагу из кролика и салат из сушеных яблок и моркови в миндальном молоке, а того, что могут съесть шестеро, хватит и на восьмерых. Но когда в зал вошла маленькая фигурка в плаще и откинула капюшон, я не сдержала удивленного возгласа. Бросилась к ней с распростертыми объятиями, к изумлению всех сидящих за столом.
        - Как? — прошептала я, обнимая любимую подругу. — Как ты здесь оказалась?
        - Разумеется, из-за Каррильо. — Беатрис улыбнулась и высвободилась из моих объятий. — Он просил передать тебе это.
        Она сунула мне в руку набитый монетами кожаный кошелек.
        - И на словах: Вильена умирает от желудочной опухоли и союз с Португалией для ла Бельтранехи распался. Король расторг брак с королевой и отправил ее в монастырь. Он по горло сыт раздорами и желает лично принять тебя в Сеговии.
        Аревало провожал меня красновато-желтой осенней дымкой. Не желая с радостью бросаться на предложенное Энрике перемирие, я составила осторожный ответ, в котором говорила, что для меня крайне важно благополучие матери и я требую выделить мне давно полагающиеся средства как знак искренности его намерений. Деньги пришли быстро — верный признак, что Вильена действительно при смерти. Однако Фернандо посоветовал мне в письме не приближаться к Сеговии, пока не станет точно известно, что маркиз пал жертвой своего недуга и меня не пытаются хитростью заманить в ловушку. Совет показался разумным, и я продолжала ждать, вызвав Исабель к себе в Аревало и обустраивая замок на полученные от короля деньги.
        Беатрис помогала мне и в деталях расписывала, как мрачный Каррильо прятался от всех в своем дворце в Алькале, пока неожиданно не проявил дерзость и не обратился к королю в попытке вернуть себе монаршее расположение.
        - Он услышал, что Вильена болен, а Энрике блуждает между Сеговией и Мадридом, словно потерянная душа, не в силах смириться с неминуемой потерей фаворита. — Беатрис приподняла бровь; она никогда не скрывала своих чувств и не собиралась делать вид, будто ей хоть сколько-нибудь жаль Вильену. — Энрике согласился встретиться с Каррильо, и они вместе договорились о примирении с тобой.
        Я взглянула на нее, измеряя балдахин над кроватью матери, для которого мы собирались купить новые занавески.
        - Надо понимать, вы с Кабрерой тут совершенно ни при чем?
        - Я этого не говорила. На самом деле очень даже при чем. Именно мой муж доставил королю письмо Каррильо, откопав его, нераспечатанное, из груды заброшенной корреспонденции высотой с сам алькасар. А как только он убедил Энрике принять архиепископа, за дело взялась я. — Она немного помолчала для пущего эффекта. — Сказала Энрике, что, если он помирится с тобой, в Кастилию вернется мир, подобно древу, чьи высохшие ветви вновь зазеленели и не увянут более никогда.
        - Так и сказала? — Мне с трудом удалось скрыть улыбку. — Никогда не думала, что ты еще и поэт.
        - Ради тебя я готова на что угодно, — язвительно бросила она.
        Мы взглянули друг другу в глаза и расхохотались, испугав сидевшую у окна Исабель.
        - Я так по тебе скучала, — сказала я, утирая слезы радости. — Не знаю, как вообще все это время жила без тебя.
        - Но ведь жила? У тебя есть прекрасная дочка, есть та, — она добродушно кивнула в сторону Инес, которая разворачивала рулон нового дамаста, — кто может о тебе позаботиться, не говоря уже о гордом принце-воине, что защищает тебя щитом и мечом.
        - Да, — тихо согласилась я. — Я действительно счастлива.
        Несмотря на прежнюю привлекательную внешность, Беатрис после замужества несколько располнела. Я видела, что подруга счастлива не меньше меня, но вдруг сообразила, что за все это время она так и не зачала ребенка. Вряд ли в том была ее вина. Хотя в бездетности супружеской пары, как правило, винили женщин, румяные щеки Беатрис и ее искрящиеся глаза говорили о крепком здоровье. Возможно, подумала я, дело в том, что Кабрера старше ее. Может, как бывало с женщинами средних лет, мужчины тоже теряли свою силу по достижении определенного возраста.
        - О чем задумалась? — спросила Беатрис, прерывая мои размышления.
        - Всего лишь о том, что безумно рада снова быть с тобой, — ответила я, и она бросила на меня проницательный взгляд, словно видя меня насквозь. Однако ничего не сказала, лишь подхватила на руки смеющуюся Исабель.
        Моя дочь сразу же полюбила Беатрис, называла ее «тетя Беа», и, судя по полному обожания взгляду Беатрис, та тоже глубоко привязалась к девочке. Лучшей матери нельзя было найти; ее постаревший и тяжелобольной отец, дон Бобадилья, лежал прикованный к постели в замке, и ему недолго уже оставалось жить на этом свете, но она проявляла поистине стоическое терпение, готовая ухаживать за ним в любое время дня и ночи. Я надеялась, что, несмотря на все сложности, она все же сможет родить ребенка.
        Наконец в начале ноября, вскоре после того, как мы похоронили дона Бобадилью и Беатрис его оплакала, пришло известие о смерти Вильены. Мой самый чудовищный враг, который преследовал меня со дня смерти брата, предавая и обманывая почти каждого, с кем общался, покинул этот мир. Он умер в страшных мучениях, пожираемый живьем опухолью в желудке, но я не ощутила к нему ни капли сочувствия. После смерти Вильены можно не бояться, что его змеиный язык и изощренные заговоры повлияют на здравомыслие Энрике. Наконец-то у меня появилась возможность восстановить хорошие отношения с единокровным братом и положить конец войне за престолонаследие в Кастилии.
        Я срочно известила о новостях Фернандо. Чтобы письмо дошло до него, а затем прибыл ответ, требовалось по крайней мере две-три недели, так что, попрощавшись с матерью в ее заново обставленном жилище, я отвезла Исабель в Аранда-де-Дуэро, а затем отправилась вместе с Беатрис назад в Сеговию. Несмотря на вновь обретенную уверенность, я не желала, чтобы моя дочь оказалась в королевском дворце.
        Когда перед нами появился алькасар, торчавший, словно клык, в свинцовом зимнем небе, мне стало не по себе. Я не бывала в Сеговии уже семь лет, и у меня не осталось добрых воспоминаний о том времени, что провела в плену этой крепости в арабском стиле. Теперь же я снова здесь — взрослая женщина двадцати трех лет от роду и мать.
        Я повернулась к Беатрис, и по ее напряженному взгляду мне стало ясно, что она понимает мое состояние.
        - Не беспокойся, — сказала она. — Андрес все подготовил вместе с равви Авраамом Сеньеором. Тебе ничто не угрожает.
        С равви я познакомилась, когда прошлый раз жила во дворце. Образованный еврейский ученый всегда пользовался благосклонностью Энрике, несмотря на неприязнь к нему Вильены и прочих, кому не по душе сефардское влияние при дворе. Дон Авраам был главным сборщиком налогов Энрике, а также оказывал неоценимую поддержку Кабрере в борьбе за сохранность казны и драгоценностей короны. Если к моему приему во дворце подключился равви, и впрямь можно не сомневаться в собственной безопасности. Я кивнула и повернула Канелу к главному двору, где меня уже ждали сотни людей.
        Пошел легкий снежок, присыпая украшенные перьями шляпы и роскошные бархатные камзолы опустившихся на колени придворных. Металлический звон подкованных копыт Канелы по булыжникам отдался эхом по всему двору. Неуверенно глядя на море безымянных лиц, я вновь ощутила страх. Что, если Беатрис ошибалась? И, несмотря на все заверения в обратном, Энрике заманил меня сюда, чтобы захватить в плен?
        И тут я увидела стоявшую посреди двора одетую в черное одинокую фигуру в знакомом красном тюрбане.
        Без головного убора я бы его не узнала. Чакон помог мне спуститься с коня, и я приблизилась к королю, скрывая смятение при виде его болезненной худобы. Лицо его пожелтело, под кожей отчетливо проступали скулы. Взгляд обведенных синяками глаз был полон горя, словно у человека, повидавшего множество несчастий. Сморгнув слезы, я присела перед ним в реверансе, взяла протянутую руку с кольцом-печаткой в свои ладони, поднесла к губам.
        - Majestad, — сказала я, — для меня большая честь вновь предстать перед вами.
        Энрике молчал. Дрожа, я подняла взгляд, не понимая, почему он не предлагает мне подняться. Неужели позвал лишь затем, чтобы унизить перед своими придворными? Взгляд его янтарных глаз был устремлен на меня, по щекам текли слезы, смешиваясь со стекающим с тюрбана мокрым снегом, губы вздрагивали. Он молчал потому, что не мог произнести ни слова, охваченный долго сдерживаемыми чувствами.
        Не дожидаясь разрешения, я встала и обняла его, не заботясь о том, что подумают придворные или гранды. Значение сейчас имело лишь одно — кровные узы. Мы были одной семьей, братом и сестрой.
        - Hermano,[30 - Брат (исп.).] — сказала я столь тихо, что лишь он один мог меня услышать. — Мне так жаль.
        Он сдавленно всхлипнул, и его исхудавшее тело прижалось ко мне. Наконец он прошептал, запинаясь, словно ребенок:
        - Нет, это я виноват. Только я. Я проклят. Разрушаю все, чего касаюсь…
        Мы торжественно проехали верхом по улицам, демонстрируя наше примирение народу, который шумно приветствовал нас, размахивал флагами. Небо потемнело, зажглись факелы, и снег растаял, превратился в грязные потоки.
        В алькасаре мы ужинали в большом золоченом зале, сидели вместе на помосте среди множества стоящих на блестящем полу столов, словно между нами ничего не произошло и многих лет вражды вовсе не было. Королю, как всегда, прислуживал юноша — симпатичный мальчик с кротким взглядом и надушенными руками; он подносил ему блюда, наполнял кубок и резал мясо. Позади короля стояла мавританская стража с ятаганами и отсутствующим выражением лица. Для полного ощущения возврата в прошлое не хватало лишь экстравагантного красного платья столь нелюбимой многими королевы.
        Но прежним выглядело далеко не все. Я чувствовала, что с Энрике произошли глубокие перемены. Хотя он сидел на троне, как подобает королю, рядом со мной, признанной наследницей, казалось, будто окружающее его совершенно не интересует. Он глядел на придворных, на грандов и вельмож помельче, которые с притворным подобострастием пили его вино, ели его пищу и оценивали нас взглядами изголодавшихся хищников, и демонстрировал почти полное безразличие, словно перед ним разыгрывалась некая пантомима, не имевшая для него никакого значения.
        Наконец я попросила разрешения удалиться, почувствовав, что устала душой и телом, и, когда поцеловала короля в щеку, он пробормотал:
        - Поговорим завтра, хорошо? Нам нужно столь многое обсудить и сделать…
        Голос его затих, и взгляд стал еще более отстраненным; казалось, он не был уверен: сумеет ли выдержать предстоящие в ближайшие дни испытания?
        - Время у нас есть, — сказала я. — Мой муж далеко, и могут пройти недели, прежде чем он покинет Арагон. Нет никакой нужды спешить. А пока — порадуемся нашему воссоединению, ладно?
        Еще не успев договорить, я почувствовала, как сжалось мое сердце. Отчаянно захотелось, чтобы Фернандо оказался здесь, со мной. Я мечтала увидеть его лицо, коснуться его руки, удостовериться, что он станет моим бастионом, защитит от любых интриг, которые мне суждено пережить.
        Судя по выражению лица Энрике, такие же чувства он испытывал по отношению к Вильене.
        - Да, почему бы и нет? — слабо улыбнулся он. — Давай радоваться.
        Взяв со стола кубок, он осушил его одним глотком. Виночерпий поспешил его наполнить, и у меня не осталось сомнений, что Энрике сегодня напьется до беспамятства, и, судя по желтоватому оттенку его кожи, делал он это каждый день после смерти Вильены.
        Идя через толпу, я ощутила к нему внезапную жалость. Когда Инес догнала меня у дверей и нас препроводили в мои покои — аляповато разукрашенные комнаты, которые когда-то занимала Жуана, — я подумала, нет ли в случившемся с Энрике отчасти и моей вины. Возможно, если бы я следовала велению долга, не шла на поводу у собственного упрямства и чувства противоборства, если бы одарила его сестринской любовью и сочувствием, вместо того чтобы бросать вызов, всего этого могло и не случиться. Может, он обратился бы за советом ко мне, а не доверился алчному маркизу, смерть которого повергла его в такое отчаяние…
        Из размышлений меня вывел судорожный вздох Инес, которая в оцепенении уставилась на призрачную фигуру, словно парившую над мозаичным полом в комнате для аудиенций. Немногочисленные свечи, что отбрасывали больше теней, чем света, придавали пришельцу еще более нереальный вид.
        Вошедший наклонил голову с выбритой тонзурой:
        - Ваше высочество, прошу простить за вторжение.
        Голос его звучал тихо, почти неслышно; бледные глаза в полумраке казались непроницаемыми, словно волчьи.
        - Брат Торквемада… — Я приложила руку к вздрагивающей груди.
        На мгновение подумалось, что это наемный убийца, переодетый доминиканским монахом, — последний акт мести Вильены.
        - Вы нас напугали. Не ожидала увидеть вас здесь в этот час.
        - Как я уже сказал, прошу простить за вторжение. То, что я собираюсь вам сообщить, крайне важно.
        От его немигающего взгляда Инес стало не по себе — руки ее дрожали, когда она зажигала новые свечи. В их неверном свете Торквемада выглядел слишком бледным и худым, словно затворник, что много недель не видел солнца.
        Я жестом отослала Инес в спальню. Мне не следовало оставаться наедине с мужчиной, который не был моим мужем, и, если бы не духовное звание, я отправила бы его прочь, сколь бы важным ни было известие. Но он меня исповедовал, давал советы в минуты сомнений перед помолвкой, а значит, мне ничто не угрожало. Он мог посещать чьи угодно покои в любое время суток — в его обете безбрачия никто не мог усомниться.
        И все же, подчеркивая неуместность визита, я не стала садиться и не предложила сесть ему, а вместо этого сказала:
        - Видимо, у вас и впрямь срочное известие. Я только что приехала. Если бы вы немного подождали, уверяю вас, я нашла бы подходящее время и место, чтобы поговорить.
        - Ждать не было времени, — ответил он. — Господь послал меня к вам, ибо ваш судьбоносный миг почти рядом. Скоро скипетр окажется в ваших руках и перед вами откроется славный путь.
        Меня зазнобило. Слова его напоминали речи тех одиозных прорицателей, что часто проникали во дворец с многочисленными талисманами и предсказаниями судьбы.
        - Прошу вас, — сказала я, — выражайтесь яснее. Я устала. День был долгим.
        Он шагнул ко мне, и я с ужасом разглядела босые ноги под оборванным подолом монашеского облачения, посиневшие от холода и с запекшейся на пальцах кровью. Вероятно, он шел от монастыря до алькасара без сандалий. Я снова содрогнулась.
        - Господь дал вам Фернандо, — нараспев произнес Торквемада. — Он услышал ваши молитвы и даровал вам земную страсть, которой вы столь желали. Дал вам силу, чтобы преодолеть все препятствия и победить врагов, но взамен вы должны поклясться служить Ему. Вы должны почитать Его превыше всего, ибо Он требует этого от вас как Его земной королевы.
        Монах замолчал, и слова его отдались зловещим эхом. Я сглотнула комок в пересохшем горле. Зачем он говорил мне об этом? Неужели явился, чтобы обвинить меня в недостаточной набожности?
        - Уверяю вас, я служу Ему каждый день, — сказала я. — Я всего лишь ничтожная служанка Божья и…
        - Вы станете более чем служанкой, — ответил Торквемада, и я едва не попятилась, когда он склонился надо мной, сверкая глазами на мертвенно-бледном лице. — Вряд ли вы станете отрицать, что тоже видели печать Сатаны на нашем презренном короле. Энрике Четвертый обречен, и смерть уже ползет по его костям. Он оскорбил Всемогущего своими извращениями, отвернулся от добродетели, предался греху. Но вы, — он шагнул еще ближе ко мне, обдав меня запахом застарелого свечного дыма, — вы Его избранница. В вас ярко пылают Его свет и гнев. Лишь вы способны вырвать эти королевства из когтей дьявола и восстановить нашу святость. Только вы можете взять в руки меч, который пронзит сердце зла, поразившего эти земли.
        Я оцепенела, не в силах отвести взгляда, услышала собственный голос:
        - Предсказывать смерть короля — измена.
        - Я не предсказываю. — Он поднял костлявый палец, словно упрекая меня. — Я всего лишь пыль, как и каждый человек, даже король. Он умрет, и вы будете править. И вы должны поклясться, что очистите Кастилию от порока, искорените его, где бы он ни таился, и ввергнете его в бездну ради вашей бессмертной души.
        - Какого порока? — прошептала я, хотя уже все поняла и боялась ответа. — Что вы имеете в виду?
        Он посмотрел мне в глаза:
        - Ересь. Она повсюду. Пронизывает камни, воду и почву этой страны. Таится в смеющемся ребенке, в женщине у фонтана, в человеке на осле, что проезжает мимо вас по улице. Она в воздухе, которым вы дышите. В ложном христианине, что принимает Святое причастие и выплевывает облатку, потворствуя мерзкому греху, или притворяется, будто почитает нашу Церковь, но тайно исповедует иудаизм. Они — гнойная рана Кастилии, больная конечность, которую вы должны отрубить и сжечь, дабы очистить единственную истинную веру.
        Он говорил о conversos, евреях, обращенных в нашу веру. В Кастилии их тысячи, и многие приняли Святое крещение во времена массовых обращений тысяча триста девяносто первого года, последовавших за ужасающей волной насилия против сефардов. Они вступали в брак с христианами, воспитывали как христиан своих детей. Предки Беатрис и Андреса де Кабреры тоже были обращенными, как и многие знатные семейства королевства. Чистота крови — абстрактное понятие, на которое в нашей стране мало кто мог претендовать.
        - Вы просите меня преследовать собственный народ? — недоверчиво спросила я.
        - То, что творится во имя Господа, не преследование. Они нечисты и лживы, марают Церковь раздвоенными языками. Притворяются, будто почитают Пресвятую Деву и святых, но на самом деле лгут. Они всегда врут. Их нужно вывести на чистую воду, разделаться с ними. Уничтожить.
        Забывшись, я тихо рассмеялась:
        - Но их в королевстве больше половины! В моих собственных жилах течет кровь обращенных, и у Фернандо тоже. На самом деле даже вы, брат Торквемада, — потомок обращенных. Значит ли это, что все мы лживы?
        Лицо его ожесточилось. Голосом, полным незнакомого мне чувства, более темного, чем гнев, и более сильного, чем ненависть, — чувства, которого я никогда не испытывала и надеялась, что и не испытаю, — он ответил:
        - Я докажу вам, насколько они лживы.
        Я долго смотрела на него в наступившей тишине, затем высоко подняла голову:
        - Вы чересчур дерзки. Я пока еще не королева и, если будет на то воля Божья, не стану ею еще много лет, ибо это означало бы потерю единственного моего оставшегося в живых брата. Но даже если завтра меня коронуют, я никогда не опущусь до того, чтобы преследовать своих подданных.
        - Это ваш долг. — Он холодно и бесстрастно смотрел на меня. — Вы не должны допустить, чтобы ересь процветала под вашей властью. Бог даровал вам великую честь, но с нею связана и великая ответственность.
        Как он посмел напоминать мне о моих обязательствах после всего, что мне пришлось пережить, чтобы защитить право их исполнить? Мне захотелось, чтобы он немедленно убрался прочь. Стала противна его вопиющая наглость. Я только что вернулась в Сеговию; Энрике был подавлен и болен; я осталась одна, без надежных советников, во дворце, где никогда не чувствовала себя в безопасности, разлученная с мужем и ребенком. Как он мог возлагать на меня столь тяжкое бремя?
        - Я прекрасно осознаю свою ответственность, — сообщила я, и в голосе моем прозвучал металл. — И обещаю вам, брат Торквемада: если надену корону, ересь не будет процветать. Но я не стану карать невинных. Таково мое последнее слово.
        Я наклонила голову из уважения к его духовному превосходству:
        - А теперь прошу меня простить. Мне давно уже следовало отойти ко сну.
        Не дожидаясь ответа, я пошла к дверям спальни. Поворачивая ручку, оглянулась и увидела, что он исчез и внешняя дверь закрыта; свеча рядом с ней ровно горела, словно от его ухода воздух даже не шевельнулся и как будто его вообще здесь не было.
        «Это ваш долг… Бог даровал вам великую честь, но с нею связана и великая ответственность».
        Вздрогнув, я шагнула в тепло спальни, где Инес уже перетряхнула простыни, зажгла жаровни и ждала меня с халатом и щеткой в руках.
        Но как бы я ни пыталась забыться, слова монаха преследовали меня, словно тень.
        Глава 21
        Последующие недели полны были банкетов и путешествий.
        Несмотря на изможденный вид, Энрике решил устроить праздник в честь примирения, так что расписан был каждый час нашего дня. Закутавшись в теплую одежду, мы отправлялись послушать мессу в соборе, посетить важных вельмож в их дворцах, поприсутствовать на выступлении детского хора в приюте, встретиться с богатыми торговцами. Каждый вечер мы надевали громоздкие регалии, чтобы поужинать с придворными, словно тот лишь факт, что мы появлялись вместе и, можно сказать, сидели в одном окопе, мог каким-то образом помешать заговорам и интригам, которые тайно затевали гранды.
        Однако я избегала любых дел с советниками Энрике. Хотя Каррильо тоже прибыл во дворец, и его рослая фигура часто мелькала в нашем окружении, я лишь обменивалась с ним любезностями, пока однажды вечером он не задал бесцеремонный вопрос:
        - Ты собираешься уговорить его объявить тебя наследницей, прежде чем он упьется до смерти? Если нет, то скажи, и я поеду домой. Это единственная причина, по которой я устроил вашу встречу.
        Я многозначительно взглянула на него:
        - Насколько мне известно, он не делал никаких заявлений против. Иоанна ла Бельтранеха признана бастардом, а королева в монастыре. Меня признали наследницей в Гисандо. И, — добавила я, видя его хмурое лицо, — здесь нет Фернандо, а я не могу принимать никаких решений в отсутствие мужа.
        На его губах возникла змеиная усмешка.
        - Ах да. Я слышал, твой супруг все еще сражается с французами в Арагоне — хотя, похоже, он все-таки добыл соизволение, которое обещал Борджиа. Уверен, скоро принц Фернандо почтит своим присутствием наше общество. Сколь ни важны дела в его королевстве, больше всего нас сейчас беспокоит будущее короны Кастилии, не так ли?
        Я воздержалась от ответа, стиснув зубы. Каррильо до сих пор обладал почти сверхъестественной способностью чуять разногласия, а я вовсе не собиралась сообщать ему, что разделяю его чувства. Собственно, недавно я получила письмо от Фернандо, немало меня встревожившее, в нем муж объяснял, что недавний триумф над французами закончился недолгим перемирием, которое те нарушили, как только он повернулся к ним спиной. Вместо мирных переговоров ему теперь приходилось отвоевывать жизненно важные арагонские земли, захваченные французами, и потому он не мог точно сказать, когда вернется. Пока же предупреждал, чтобы я не заключала никаких договоров с Энрике и не посвящала архиепископа в наши дела. «Каррильо не волнует защита твоих интересов, — писал он. — Все, что ему нужно, — добиться благосклонности короля и вновь полностью подчинить тебя себе».
        Мне не понравились его откровенная бесчувственность и неверие в мои способности. В ответ я написала, что пока прекрасно справляюсь со своими задачами и не собираюсь посвящать в них ни Каррильо, ни кого-либо еще. Также просила его как можно быстрее завершить свои собственные дела, ведь его присутствие требуется здесь. Но, похоже, волнение отражалось на моем лице, ибо в ответ на молчание архиепископ лишь хищно улыбнулся. Я поняла, что он чувствует мое одиночество — женщины, оторванной от новой семьи и оказавшейся во власти эксцентричных наклонностей сводного брата.
        Ибо они действительно выглядели экстравагантными. Из-за неумеренного винопития, от которого Энрике воздерживался всю жизнь, он превратился в смехотворную фигуру; к концу вечера бродил, пошатываясь, среди придворных в сопровождении мавров и пажей, бессвязно бормоча и заигрывая с теми, кто был намного ниже его титулом. Он чрезмерно обихаживал фаворитов, не скупился на подарки для всех, но особым его вниманием пользовался симпатичный, но беспутный сын Вильены. Диего, который, унаследовал титул и земли покойного отца, быстро стал причиной моего беспокойства. Сидя в застывшей позе на помосте и наблюдая, как Энрике выставляет напоказ юного Вильену, словно новую любовницу, я вспоминала кошмарные дни, когда была пленной инфантой, бессильной повлиять на свое будущее.
        Я тосковала по дому в Аранде, по своим вещам и слугам. Я ненавидела позолоченную ложь дворца, тайные перешептывания, колючие взгляды и постоянные пересуды, которыми алькасар кишел, словно змеиное гнездо. Мне причиняла боль одна лишь мысль о дочери, малышке Исабель, — о том, как далеко она. Но больше всего я скучала по Фернандо. Глядя на любовные утехи единокровного брата и его нового друга, я почти ощущала, как меня касаются ладони мужа, поднимают юбки и мы, смеясь, падаем на кровать. Я вонзала ногти в ладони, подавляя желание, и напоминала себе, что сейчас не время давать волю страстям.
        В тот вечер, окончательно отчаявшись, я заявила, что намерена в течение часа собрать вещи и убраться из Сеговии. Меня отговорила лишь Беатрис, взяв с меня обещание остаться до Богоявления.
        - Ты должна укрепить свое положение, что бы ни случилось, — сказала она. — Помни, ты не для того проделала столь долгий путь, чтобы в припадке злости все бросить.
        Слушать это было неприятно, но она права. Я не затем сражалась все эти годы за право называться наследницей Кастилии, выйти замуж за избранного мной мужчину и жить так, как считаю нужным, чтобы повернуться и бежать из-за тоски по дому. Но постепенно помимо воли я начала сочувствовать Энрике и несчетное число раз стояла на коленях в часовне, ощущая себя немилосердно жестокой. Я знала, что он заслуживает моей жалости; он все еще оплакивал Вильену и, как бывает со многими, искал утешения не там, где следовало. Однако я не могла примириться с мыслью о появлении нового фаворита, намеревавшегося осложнить мне жизнь, — того, кто нес в своей крови предательскую сущность отца — ни больше ни меньше. Не могла я и понять, почему король, который столь пострадал из-за потворства собственной похоти, так ничему и не научился.
        Декабрь принес морозный ветер со снегом, окутал алькасар ледяной пеленой. Придворные танцевали под свисавшими с карнизов шелковыми флагами, а я сидела с приклеенной к губам улыбкой, ни словом, ни жестом не выдавая растущего страха при виде Энрике, возлежавшего на стеганом ковре в импровизированном шатре на усыпанных блестками подушках рядом с юным Диего Вильеной. Тот ел кусочки куропатки с пряностями из пальцев короля. Я видела, что все за ними наблюдают, видела гримасу отвращения налицо Каррильо и думала: сколько еще осталось до взрыва? До того как какой-нибудь гранд объявит, что сыт по горло столь непристойным поведением, и, движимый завистью, гордостью или негодованием, обнажит меч, как поступил сам Вильена много лет назад.
        А затем наступил роковой вечер. После ужина Энрике ударился в очередной кутеж, я поднялась, собираясь уйти, и внезапно наступила тишина. Я увидела удивленный взгляд Беатрис, а мгновение спустя ее муж, Кабрера, уже бежал к похожему на шатер ансамблю, который Энрике соорудил в алькове.
        Король лежал на подушках, согнувшись пополам. Диего Вильена изо всех сил колотил его по спине, словно Энрике подавился. Лишь Кабрера пришел к королю на помощь; пока я бежала через зал, подобрав юбки, придворные отступали один за другим, возле буфета я заметила одинокого Каррильо — он стоял с кубком в руке, с задумчивым выражением на широком обветренном лице.
        Энрике тяжело дышал, содрогаясь всем телом.
        - Что он ел? Где блюдо? — быстро спросил Кабрера.
        Когда я подбежала к Энрике, он поднял мертвенно-бледное лицо и прошептал:
        - Почему? Почему сейчас, когда я все отдал тебе?
        Лицо его исказилось, он снова согнулся пополам, издав мучительный стон. Изо рта его пошла кровавая пена; он рухнул на колени, бормоча:
        - Больно… Господи, помоги мне… жжет!
        Я склонилась над ним, но юный Вильена оттолкнул меня.
        - Убирайтесь прочь, — прошипел он. — Это ваша работа. Вы сделали это, чтобы завладеть его троном.
        Он упал на колени, обнял корчащегося в судорогах короля.
        Я попыталась протестовать, повергнутая в ужас подобным обвинением. Но прежде, чем успела что-либо сказать, чья-то рука, словно клещи, вцепилась в мой рукав, и я услышала возле самого уха голос Каррильо:
        - Уходи. Немедленно.
        Энрике застонал. Кабрера беспомощно стоял возле короля.
        - Держите меня в курсе, — сказала я, встретившись с его мрачным взглядом.
        Он кивнул. Я знала, что, пока он рядом с королем, никто не попытается официально обвинить меня, но все же, поворачиваясь к своим фрейлинам, почти услышала звенящие в воздухе страшные слова юного Вильены.
        Они винили меня.
        Думали, что я отравила собственного брата.
        Несколько часов я в ярости расхаживала по своим покоям, доказывая собственную невиновность Беатрис и Инес. Наконец ко мне пришел Кабрера.
        - Его величеству стало чуть лучше, — устало сказал он, беря у Беатрис кубок. — Короля отнесли в его покои, однако Вильена заявил, что им нельзя здесь оставаться. Они уехали в Мадрид.
        Я недоверчиво уставилась на него:
        - Но ведь король болен, а до Мадрида почти целый день пути по непростой местности. Они что, с ума сошли? Где Каррильо? Как он такое позволил? Как вы допустили?
        - Ваше высочество, король сам распорядился подготовить лошадей. Он не стал бы слушать ничьих советов.
        - Мадрид — часть маркизата Вильены, — сказала я, поворачиваясь к Беатрис. — Они соберут своих сторонников и выступят против меня. Да поможет нам Бог. Во всем виноват Диего Вильена, который ничем не отличается от собственного отца. Он отравит любое согласие, к которому удалось бы прийти нам с Энрике.
        Поддавшись собственным страхам, я произнесла то, чего не следовало говорить вслух. Ответом на мою вспышку стало неловкое молчание. Я снова повернулась к Кабрере:
        - Сеньор, вы знаете меня еще с тех пор, как я девочкой приехала сюда. Вряд ли вы могли поверить, что я способна…
        Он покачал головой:
        - Всем нам известно, что юный Вильена пытается обольстить его величество, как прежде его отец, и что его пугает привязанность Энрике к вам. На этот счет я бы не беспокоился. Что бы ни говорилось в зале, это нельзя воспринимать всерьез; король был не в своем уме. Но его здоровье остается предметом нашей серьезной заботы.
        Он замолчал, а затем обреченно переглянулся с Беатрис и добавил:
        - Не хотели вас лишний раз беспокоить, но одна из причин, по которой мы столь спешили с вашим примирением, в том, что его величество уже несколько месяцев болен. Страдает от болезни желудка, похожей на ту, что была у Вильены: она вызывает кровавую рвоту и понос. К сожалению, король вредит сам себе, пренебрегая советами врачей, хотя они говорят, что, без меры увлекаясь вином, мясом, верховой ездой и… прочими излишествами, он делает себе только хуже.
        Меня охватило нескрываемое облегчение. Энрике просто болен. Его не отравили.
        И тут я замерла:
        - Вы хотите сказать…
        Кабрера встретился со мной взглядом:
        - Возможно, сейчас, когда мы с вами говорим, он уже умирает. И его больше нет в Сеговии, где мы могли бы за ним присмотреть. Ваше высочество, нужно подготовиться. Если он…
        Я подняла руку, останавливая, и словно в тумане подошла к узкой бойнице, что выходила в сторону цитадели. Темнота и клубящийся снег закрывали обзор; глядя в пустоту, я видела лицо брата, искаженное мукой в мгновение, когда под ним подогнулись ноги.
        «Почему? Почему сейчас, когда я все отдал тебе?»
        Тогда я думала, что он обвиняет меня, но ошибалась. Он уже несколько месяцев знал, что смертельно болен, и не только горе от утраты Вильены убедило его принять решение о восстановлении между нами мира. В глубине души он знал, что время уходит, как и я понимала, что миг, которого я столь долго ждала, за который сражалась и ради которого страдала, быстро приближается. И я была одна, лишь с несколькими верными друзьями. Фернандо в сотнях миль от меня, в охваченном войной королевстве, именно тогда, когда мне предстояло встретить самый критический момент моей жизни. Я снова с отчаянной тоской пожалела, что его нет рядом, готовая эгоистично позволить французам захватить Арагон, лишь бы мой муж оказался здесь.
        Я услышала, как хлопнула дверь. Кабрера ушел.
        Сзади подошла Беатрис:
        - Прошу, выслушай меня. Мы не можем больше ждать. Если мы правы, каждый час на счету. Есть те, кто пойдет на все ради того, чтобы не подпустить тебя к трону. Андрес и архиепископ Каррильо хотят послать доверенного человека в Мадрид, чтобы тот следил за событиями, но им требуется твое разрешение.
        Казалось, я целую вечность не могла произнести ни слова, а когда дар речи наконец вернулся, голос мой был спокоен.
        - Делайте, что считаете нужным.
        Три дня спустя, вечером двенадцатого декабря, загнав во время рискованной скачки двух лошадей, наш шпион принес известие о смерти короля Энрике Четвертого.
        Часть III
        ОБОЮДООСТРЫЙ МЕЧ
        1474 -1480
        Глава 22
        Я проснулась перед рассветом, поспав всего несколько часов. Набросила подбитый мехом куницы халат, откинула за спину свежевымытые волосы и подошла к окну, — потерев замерзшие стекла, взглянула на занимающуюся над цитаделью розовую зарю. Мерцающий переливчатый свет, казалось, исходил из глубины безупречной жемчужины, и я замерла, захваченная открывшимся передо мной зрелищем.
        Будет прекрасный день, подумала я, и тут же послышался звук открывающейся двери. Повернувшись, увидела Беатрис и Инес, они несли части моего платья и украшенную финифтью шкатулку.
        - Выспались? — спросила Инес, осторожно раскладывая бархатную мантию цвета лазури на моем любимом горностаевом меху, нижнюю юбку из темно-красного атласа, накидку с золотым шитьем и украшенный жемчугом и золотой нитью головной убор, на шитье которого ушло несколько лихорадочных часов между похоронным обрядом Энрике и приготовлениями к моему восхождению на трон.
        - Ни капли, — ответила я и подошла к шкатулке, которую Беатрис поставила на стол.
        Она повернула ключ, подняла резную крышку, и я увидела жемчужные нити, сверкающие изумруды, розовые рубины и сияющие бриллианты, перемежавшиеся сапфирами всех возможных оттенков.
        У меня перехватило дыхание при виде почитаемых символов королевской власти, что украшали многих королев Кастилии, от Беренгелы Леонской до печально знаменитой Урраки.
        - Здесь все до последнего, — сказала Беатрис. — Андрес постарался, чтобы Жуана ничего не унесла с собой. Даже послал чиновников в монастырь, где она заточена, — забрать то, что могла украсть, в первый раз сбежав из дворца. Впрочем, у нее оказалось не так уж много.
        Я взяла изумрудный браслет с замысловатыми золотыми звеньями в мавританском стиле.
        - Вряд ли она рада случившемуся, — проговорила я, вспомнив, что когда-то видела тот самый браслет на запястье королевы. Неужели Кабрера отобрал его у нее, пока она бранилась и бесновалась за освященными стенами, откуда освободить ее могла лишь смерть?
        - Она полностью подавлена. Умоляет смилостивиться над ее дочерью. — Беатрис не сводила с меня взгляда, пока я застегивала браслет. Он оказался тяжелее, чем я думала; ограненные квадратные зеленые камни ярко сверкали на фоне моей кожи. — Как ты поступишь? Пока что ла Бельтранеха находится под опекой семьи Мендоса, но ее мать продолжает настаивать, что она дочь Энрике, и сама девочка считает так же. Рано или поздно тебе придется вступить с ней в противоборство.
        - Да, — рассеянно ответила я, зачарованная блеском изумрудов. — Придется. Но не сегодня.
        - Нет, конечно, — кивнула Инес. — Сегодня ваша коронация. Сегодня ваше высочество…
        - Majestad, — прервала ее Беатрис. — Помни, она теперь королева.
        Инес покраснела:
        - Ох, я совсем забыла! Ваше величество, простите меня, пожалуйста!
        Она в замешательстве повернулась ко мне. Я сурово взглянула на нее, но на губах моих тут же возникла улыбка, которую я безуспешно пыталась скрыть, а за моей спиной хихикнула Беатрис.
        Инес топнула ногой:
        - Не очень-то красиво. Я думала, что оскорбила вас!
        Я хлопнула ее по руке:
        - Прости. Меня не волнует, как ты обращаешься ко мне с глазу на глаз. — Я улыбнулась Беатрис, протягивая другую руку. — До сих пор не могу поверить. Какая из меня правительница Кастилии?
        - И тем не менее ты королева, — сказала Беатрис. — И станешь очень медлительным величеством, если мы прямо сейчас не начнем тебя одевать.
        Они хлопотали вокруг, снимали с меня халат и облачали в платье, а я поймала себя на странном ощущении: за прошедшие два дня случилось столь многое, что мне казалось, будто я смотрю на происходящее со стороны. К мертвому Энрике я испытывала такие же смешанные чувства, как и при его жизни. Надев белое траурное платье, я стояла на его отпевании и слушала от кардинала Мендосы, только что получившего сан, страшный рассказ о последних часах Энрике. Он умирал в муках в холодной комнате старого мадридского алькасара, и рядом с ним не было никого, кроме преданных мавров. Слуги и приближенные, включая вероломного Диего Вильену, бросили его, едва стало ясно, что он не выживет. Как сказал Мендоса, к нему отнеслись не с большим уважением, чем к подыхающему псу; кардиналу самому пришлось нанять людей, чтобы подготовить тело Энрике к погребению.
        По обычаю, я не присутствовала на похоронах единокровного брата. Вместо этого заказала мессу в соборе Сеговии, пока кортеж покойного короля ехал в монастырь Санта-Мария-де-Гвадалупе, где ему предстояло обрести вечный покой. Молясь о душе брата, я заставляла себя вспоминать не капризного короля, с детства внушавшего мне недоверие и страх, но странного робкого человека, которого я встретила много лет назад и который отнесся ко мне с любовью. Я бы соврала, сказав, что мне будет его не хватать после всего случившегося между нами, но все же нутром ощущала утрату и одиночество, осознавая, что из троих, в чьих жилах текла кровь нашего отца, осталась только я одна.
        Но при всем желании я не могла оплакивать его и дальше — меня ждали срочные дела. Сложнее всего было решить, объявлять ли о моем вступлении на престол немедленно или подождать возвращения Фернандо. Каррильо убеждал, что нельзя терять времени. Как и Кабрера, он считал, что любая задержка может угрожать моему праву на трон. К тому же у нас не было гарантий, что Фернандо вообще сможет приехать, учитывая войну в Арагоне. И все же я колебалась почти целый день, пока мне не представилась возможность посоветоваться с кардиналом Мендосой, вернувшимся с похорон Энрике. Я доверяла прелату, который придерживался умеренных взглядов, одобрял мои действия и сохранял при этом лояльность Энрике. Он молча выслушал поток моих сомнений и опасений, что я могу оскорбить Фернандо и повредить нашему браку, провозгласив себя королевой в отсутствие мужа, и спокойно ответил:
        - Я понимаю, сколь трудны были для вас последние дни и сколь многому вам теперь приходится противостоять, но вы единственная наследница королевства. Ваш муж, Фернандо Арагонский, получит титул короля-супруга, но у него нет иных наследственных прав в Кастилии, что он сам подтвердил своей подписью на брачном контракте. Право на трон, дитя мое, принадлежит только вам.
        Я провела вечер в мучительных раздумьях, стоя на коленях перед алтарем в моих покоях и моля Бога о наставлении, об ответе, который снял бы с моих плеч бремя вины. Хотя в Кастилии были и прежде королевы, ни одной из них не удавалось успешно править долгое время. Совершала ли я грех гордыни, полагая, что сумею добиться того, чего не смогла до меня ни одна женщина? Королевство, которое мне предстояло унаследовать, превратилось в логово порока и лживости; казна стояла на грани банкротства, народ голодал. Многие гранды, если не все, — не говоря уже о святом отце в Риме и властителях других стран, — сказали бы, что Кастилии требуется жесткое правление принца вроде Фернандо, закалившего в боях отвагу и силу и готового сразиться со многими стоявшими на нашем пути препятствиями.
        Меня тревожила мысль, что Фернандо, скорее всего, сказал бы то же самое.
        Однако, несмотря на все попытки убедить себя, что на роль королевы я не гожусь, часть моей души взбунтовалась. Я не для того боролась столько времени, чтобы теперь уклониться от собственного долга. Корона действительно принадлежала мне как принцессе Трастамара, и в моих жилах текла кровь династии, правившей Кастилией больше ста лет. Мои подданные ожидали, что я взойду на трон, не вынуждая Арагон править вместо меня. Любую задержку или компромисс могли принять за слабость. Я не вправе допустить, чтобы обо мне говорили, будто Изабелле Кастильской недостает уверенности в себе.
        И все же, пока Беатрис надевала на меня головной убор и тщательно расправляла белую шелковую вуаль, а Инес, присев, надевала мне кожаные туфли, я думала о том, что случится, когда Фернандо прочитает мое письмо.
        Зазвонили колокола собора, призывая толпу на оцепленные кордоном улицы, по которым я должна была проехать в сопровождении свиты на plaza mayor.[31 - Главная площадь (исп.).]
        - Быстрее! — сказала Беатрис, застегивая пряжку моего плаща из черного дамаста.
        Вместе с Инес они подняли длинный шлейф, и мы поспешили к цитадели. Там, под ясным зимним небом, столь голубым, что больно было смотреть, ждали представители духовенства и избранные сеньоры, приглашенные на мою коронацию. Низко поклонившись, они сняли шляпы, обнажив лысеющие макушки, редеющие волосы и напомаженные локоны. Я узнала Каррильо в знакомой красной мантии, кардинала Мендосу в украшенном драгоценностями облачении и любимого мужа Беатрис, Андреса, он, как всегда, безупречно выглядел в черном бархате.
        Я остановилась. Кроме меня и моих фрейлин, женщин вокруг не было. Хотя я знала, что матери, жены, дочери и любовницы этих мужчин выстроились вдоль дороги в лучших своих нарядах, желая увидеть меня хоть одним глазком, мне казалось, будто с неба упал луч света, выделив из числа многих лишь меня.
        Я подошла к Канеле. Конь нетерпеливо фыркал, на его роскошной попоне из дамаста изображался кастильский герб в виде замка и стоящего на задних лапах льва. С поводьев свисали дурацкие кисточки, и мне казалось, будто конь едва сдерживает желание их пожевать.
        Поводья держал дон Чакон. Он был одет в накрахмаленный зеленый камзол, густая черная борода подстрижена, карие глаза гордо сверкали. После смерти Альфонсо он неизменно оставался рядом со мной — верный слуга и товарищ, на которого я всегда могла положиться. Его присутствие прибавило мне уверенности. Сегодня, в знак своих заслуг, он получил право вести меня по улицам Сеговии.
        Собралась целая процессия; впереди шел Карденас, высоко подняв обнаженный меч. При виде его толпа смолкла, и я заметила едва скрываемое изумление на лицах стоявших вдоль дороги вельмож. Старый почерневший меч, откопанный по моему приказу из-под груды ржавеющих доспехов в сокровищнице, — священная реликвия королей Трастамара, символ справедливости и власти, и его еще ни разу не несли ни перед одной королевой. Высоко подняв голову, я не сводила глаз с центральной площади, где на украшенном алой материей помосте перед церковью Святого Мигеля меня ждал трон.
        Чакон осторожно помог мне спуститься с коня. Стоя в одиночестве на покрытом кроваво-красным ковром помосте, в окружении тысяч жителей Сеговии, я слышала, как полощутся на ветру королевские знамена и раздается в морозном воздухе крик герольда:
        - Кастилия! Кастилия для ее величества доньи Изабеллы, властительницы этих земель, и для его высочества дона Фернандо, ее мужа!
        Толпа хором повторила его слова, и на глазах у меня выступили слезы.
        На помост поднялся Мендоса с Библией в руках.
        - Majestad, — нараспев произнес он, — вы принимаете всеобщее одобрение и клянетесь нести священный долг, возложенный на вас Господом?
        Положив руку на Священное Писание, я открыла рот, чтобы произнести тщательно подготовленную речь. Но что-то меня остановило. Среди тысяч людей на площади я заметила стоявшую в стороне призрачную фигуру. Бледные глаза его пылали, лицо было белым как мел…
        У меня перехватило дыхание. Я не могла отвести взгляд.
        - Ваше величество? — прошептал Мендоса. — Вашу клятву, будьте любезны.
        Я моргнула, а когда посмотрела снова, фигура исчезла. Сглотнув, я произнесла слегка дрожащим голосом:
        - Принимаю возложенную на меня великую честь и клянусь на Святом Евангелии исполнять заповеди нашей Церкви, соблюдать законы королевства и оберегать общее благо всех моих подданных, возвеличивая королевство по обычаю моих прославленных предков и храня наши обычаи, свободы и привилегии по праву законно помазанной на царство королевы.
        С шелестом, похожим на хлопанье крыльев гигантского сокола, все опустились на колени. Вельможи один за другим выходили вперед, приносили клятву верности. Придворные чиновники передали свои служебные жезлы Кабрере, признавая смену власти, и я преклонила колени перед Мендосой, который начертал знак креста над моей головой.
        - Боже, храни королеву Изабеллу!
        И мои подданные, народ Кастилии, одобрительно взревели.
        Было уже за полночь, когда я наконец вернулась в свои покои. Ноги болели, губы устали от бесконечной улыбки. Я послушала торжественную молитву «Те Deum» и возвратилась на ужин в алькасар, а затем заняла свое место на троне и начала принимать многочасовую очередь доброжелателей, включая настороженных грандов, которые, кланяясь мне, пытались предугадать мои дальнейшие действия.
        Я видела собственное отражение в их зрачках, словно в зеркале. Смотрела на свою белую ладонь, каждый палец которой украшали перстни, на золотистую ткань рукава, свисавшую с пухлой руки неопытной двадцатитрехлетней женщины, и чувствовала неприязнь грандов. Их губы кривились, сдабривая медоточивые поздравления неприятными ухмылками.
        Они не признают меня королевой, пока я не докажу, что сильнее их.
        Эта мысль лишала меня сил. Как только мои столь же уставшие фрейлины раздели меня и, пошатываясь, вышли, гася по пути свечи, я свернулась клубком на постели и закрыла глаза. Нужно послать за дочерью, подумала я. Мне хотелось, чтобы Исабель была рядом.
        Прежде чем заснуть, я прошептала:
        - Фернандо, я жду. Приезжай.
        Ветер усыпал снегом разноцветные флаги и ковры, которые свисали с балконов, приветствуя моего мужа. Едва разнеслось известие, что он в пути, я потребовала, чтобы архиепископ Каррильо, адмирал Энрикес и несколько высокопоставленных грандов встретили Фернандо на полдороге и сопроводили в Сеговию с подобающими его статусу почестями. Он задержался на день, чтобы отдохнуть и переодеться в новую одежду, которую я распорядилась для него подготовить, — бархатный мундир цвета бургундского вина на соболином меху, полусапоги из выделанной кордовской кожи, надушенные перчатки и золотое ожерелье работы лучшего ювелира из Толедо — наследство Энрике, заново отполированное и украшенное нашей эмблемой в виде стрел и уз. Надеясь показать этими подарками свою радость от возвращения, я с нетерпением ждала в зале, представляя, как он борется с зимним ветром, и слыша приглушенные крики толпы, которая собралась, чтобы приветствовать его у ворот города.
        Я надела фиолетовое шелковое платье и уложила волосы в привлекательную прическу, — по крайней мере, я надеялась, что она выглядит таковой. Нетерпеливо дергая болтающуюся нить на манжете, я боролась с желанием выбежать во двор и встретить мужа с распростертыми объятиями, но королева не должна демонстрировать свои чувства на публике. Более того, поскольку я была правительницей, ему полагалось явиться ко мне первым.
        Чувствуя, как по спине под платьем стекает пот, я напряженно вглядывалась в дальние двери. Стояла удушающая жара из-за бесчисленных жаровен и масляных ламп, зажженных, чтобы прогнать вечернюю прохладу. Где он? Что его столь долго задерживает?..
        Послышались голоса и звон подкованных сапог. Я едва не бросилась к вошедшим мужчинам. Придворные все как один поклонились. Я сразу же узнала коренастую мускулистую фигуру Фернандо, который шел ко мне, одетый в новый камзол. Я шагнула к краю помоста, облегченно улыбаясь.
        - Муж мой, — прошептала я почти в слезах, глядя на него, гордого и сильного.
        Он снял шляпу. Волосы его отросли и падали на широкие плечи подобно завесе из темно-коричневого шелка. Квадратный подбородок обрамляла коротко подстриженная борода.
        - Majestad, — натянуто проговорил он, наклонив голову, — для меня большая честь после столь долгого ожидания вновь воссоединиться с вами.
        Я запнулась. Моя протянутая рука осталась нетронутой.
        - И для меня тоже, — наконец сказала я, спускаясь с помоста, чтобы обнять мужа, похудевшего и закалившегося за месяцы войны с французами.
        Он не обнял меня в ответ, а когда я отпрянула, взгляд его был ледяным.
        Казалось, меньше всех на свете он желает видеть меня.
        - Как ты могла?! Как посмела так поступить со мной?!
        Мы стояли в моих личных покоях, куда вежливо удалились после нескончаемого банкета, во время которого я сидела рядом с мужем, чувствуя, как тревога сжимает мне горло. Он почти ничего не ел — а я распорядилась в его честь подать пятьдесят разных блюд — и едва прикоснулся к кубку. Когда ему представили нашу девочку, лишь холодно поцеловал ее, а затем погрузился в размышления, глядя на ужинающих внизу придворных. Я чувствовала, что он едва сдерживает гнев.
        И теперь выплеснул его весь без остатка.
        - Ты унизила меня, — продолжал он, и слова его врезались в меня словно клинок. — Я прочитал твое письмо во дворце моего отца в Сарагосе. Узнал новость, что моя жена провозгласила себя королевой, пока я находился за много миль от нее.
        Развернувшись к столу, где Инес оставила блюдо сушеных фруктов и кувшин вина, он дрожащей рукой до краев наполнил кубок.
        - Так что скажешь? — Он взглянул на меня из-за края кубка. — Во всем виноваты твои советники, позабывшие о моем существовании?
        Слова его обожгли меня словно огнем.
        - Я никого не виню, — ответила я. — Мне самой пришлось принять решение ввиду беспрецедентных обстоятельств. Я действовала в лучших интересах Кастилии.
        - Понятно, — сказал он, отставляя кубок. — Кастилия для тебя важнее меня. Я думал, мы договорились править вместе, на равных, прекратив древние распри между нашими королевствами. Но, похоже, ошибался.
        - Ты очень важен для меня, — дрожащим голосом проговорила я. — Но в Кастилии право монарха превыше всего. Я должна была провозгласить себя королевой, прежде чем…
        Я неловко замолчала под его жестким взглядом, с запоздалым сожалением поняла, что, несмотря на благородные намерения, совершила ужасную ошибку.
        - Кто я для тебя? — тихо спросил он.
        Я вздрогнула:
        - Мой муж, конечно.
        - Нет. Кто я? — повторил он. — Твой соправитель или ты, как многие другие, считаешь, что я, принц Арагона, не имею здесь никаких прав? Полагаешь, что меня должно устраивать положение короля-супруга, единственная забота которого — обеспечить Кастилии наследников?
        Я вскочила с кресла:
        - Как ты можешь такое спрашивать?
        Я понимала, что мне следует сдерживаться, ведь он не повышал голоса. К тому же все его вопросы, сколь бы болезненными они ни казались, выглядели вполне разумно, но рассудок оставил меня. В это мгновение я слышала лишь одно: он во мне сомневается, ему безразлична дилемма, едва не разорвавшая меня на части.
        - Я так мучилась, пытаясь решить, как поступить! — воскликнула я. — Молилась целыми часами! Советовалась со всеми, с кем могла, но в конце концов мне пришлось…
        - Со мной ты не советовалась, — прервал он меня. — Ты даже не спросила меня в письме, что я по этому поводу думаю. Объявила себя королевой, и перед тобой несли меч справедливости. Можно было подумать, что другого монарха, кроме тебя, не существует.
        Я негодующе уставилась на него. После недель смятения и неуверенности, нескончаемых встреч с советниками, попыток укрепить Кастилию, пока он сражался с французами, конечно же, ему не стоило ждать сочувствия с моей стороны! Но тут я заметила нечто в выражении его лица, в его взгляде, и сердце мое дрогнуло. Я поняла, что он сейчас ощущает.
        Страх.
        Фернандо боялся. Решил, будто я хочу лишить его власти, равной моей, сделать объектом насмешек придворных — арагонцем, который спит с королевой, но никак не может повлиять на ее правление. Оскорблена была его мужская гордость.
        На меня нахлынула волна облегчения. Эту проблему я могла решить.
        - Я поступила так, как вынуждена была поступить, — уже спокойнее сказала я. — Мне не хотелось просить тебя уехать из Арагона, когда ты больше всего был нужен там. Так уже случилось однажды, перед тем как мы обвенчались, и я знаю, сколь многого это тебе стоило. Я лишь стремилась защитить наше королевство, пока ты не сможешь приехать и заявить на него права вместе со мной.
        Я заметила, что подчеркнутые мной слова «наше королевство» не остались незамеченными, хотя он ничем не дал этого понять. Он не собирался столь легко сдаваться.
        - Могла и подождать, — пробормотал Фернандо, потупив взгляд.
        - Да. Но тогда мы рисковали потерять Кастилию.
        - Это ты так считаешь. — Он долго молчал, затем неохотно проговорил: — Полагаю, в том есть и моя вина.
        Я продолжала молча стоять, ожидая продолжения.
        - Я подписал тот проклятый брачный контракт, — сказал он. — Мне так хотелось жениться на тебе, спасти от Вильены и Энрике, что я отказался от своих прав — о чем всего несколько часов назад напомнил мне Каррильо, когда я по пути сюда пытался объяснить, что ты поступила не по закону. Он ответил, что это не так. По законам Кастилии ты обладаешь исключительными правами. Ты королева, и после твоей смерти, да случится это как можно позже, наш старший ребенок унаследует Кастилию. Я никогда не стану королем по праву, и Каррильо посоветовал мне об этом не забывать.
        Внутри меня все вскипело. Каррильо зашел чересчур далеко! Неужели он не понимал, что публичный разрыв между Фернандо и мной в столь критический момент — последнее, что мы могли себе позволить? Мы все еще оставались уязвимы, а наша власть в Кастилии непрочна — гранды использовали бы любые разногласия между нами в своих целях. Наше правление могло закончиться катастрофой, не успев начаться.
        Нужно было заделать возникшую между нами трещину и положить конец чрезмерному самомнению Каррильо. Это он, а не Фернандо не имел здесь никаких прав.
        - Мы можем изменить закон, — убежденно заявила я, хотя на самом деле сомневалась, есть ли у нас такая возможность.
        Он поднял взгляд:
        - Что ты сказала?
        - Говорю, мы можем изменить закон. — Я лихорадочно размышляла, пытаясь найти решение. — Соберем специальный совет вроде суда. Изучим все прецеденты, рассмотрим каждый пункт нашего брачного соглашения и исправим все несоответствия, какие только возможно.
        Я замолчала. Понятия не имела, насколько реален мой план, но мне хотелось, чтобы он знал: я готова пойти на все ради того, чтобы нас с ним рассматривали как равных и соответственно к нам относились.
        Он прикусил губу:
        - И ты сделаешь это ради меня?
        - И это, и намного больше, — прошептала я. — В моем сердце ты всегда на первом месте.
        Он крепко прижал меня к себе, прильнул к моим губам, и я почувствовала, как у меня подгибаются колени. Муж подхватил меня на руки и отнес на кровать. Сорвав камзол, начал возиться с рубашкой и лосинами. Не сводя с него взгляда, я пыталась развязать бесчисленные ленточки и шнурки, что удерживали юбки, и замерла, увидев его обнаженным: покрытое шрамами точеное тело, которого я жаждала больше, чем сама осознавала, о котором тосковала и к которому стремилась, как изможденный путник в пустыне — к колодцу.
        - Надеюсь, сегодня ты достаточно голодна, — прошептал Фернандо. — Словно loba в полнолуние.
        Я удивленно взглянула на него и рассмеялась:
        - Ты что, только что назвал меня волчицей?
        - Да. Люблю, знаешь ли, волчиц, — ответил он, улыбнувшись по-мальчишески и вместе с тем сладострастно, отчего я расхохоталась еще громче. — Обожаю преследовать их, охотиться и сдирать с них шкуры, особенно когда они столь серьезно себя воспринимают. Гррр!
        Он бросился на меня, рыча и лапая. Я почувствовала, как слабеет от желания мое тело. Опытными руками он раздел меня, и сердце мое отчаянно забилось. Когда он стащил мою сорочку, растрепав прическу, так что волосы упали мне на плечи, я невольно застонала, ощутив, как твердеет у него между ног от неудержимой страсти.
        - А ты изголодалась, — выдохнул он, а потом оказался на мне, внутри меня, дразня, двигаясь, толкаясь…
        Я обхватила его бедрами, и мир со всеми его заботами, страхами, слабостями и неизбежными разочарованиями перестал существовать.
        Впервые за многие месяцы я радовалась, что я на самом деле всего лишь женщина.
        Я созвала совет на следующей неделе, выбрав в состав коллегии высокопоставленных грандов, в том числе адмирала. Секретарем назначила своего нового духовника, монаха-иеронимита брата Эрнандо де Талаверу. Мои права представлял кардинал Мендоса, а выступать от лица Фернандо я из извращенного чувства мести поручила Каррильо. Я злилась на архиепископа за то, что он разгневал моего мужа, и не сомневалась, что он прекрасно понимает: от него я жду воодушевленной и логичной защиты права Фернандо на равенство нашей монархической власти. К чести Каррильо, он поступил именно так, как я потребовала, добился поддержки шаткой позиции Фернандо даже среди тех грандов, которые пытались ей сопротивляться. Большинство согласилось с тем, что наш брачный контракт — обсуждавшийся с Каррильо в течение нескольких месяцев противоречивый документ, который он считал одним из лучших своих творений, — беспрецедентен и практически невыполним, учитывая наши с Фернандо супружеские отношения.
        Однако, когда встал вопрос о наследовании трона, поднялась уже я.
        - Муж мой, — сказала я, глядя на сидящего на троне Фернандо в красной с золотом мантии, — ввиду существующего между нами союза королевству следует оставить вопрос наследования в нашем ведении. Но поскольку на данный момент Богу было угодно подарить нам дочь, наследницей Кастилии должна стать она. Закон Арагона запрещает ей унаследовать ваш трон. Но однажды ей придется выйти замуж за принца, который сможет править нашей вотчиной себе на пользу, превратив как Кастилию, так и Арагон в вассальные государства, если Богу будет угодно не дать нам сыновей — что, как вы наверняка согласитесь, станет тяжким бременем на нашей совести и обречет на бедствия наших подданных.
        Лицо Фернандо помрачнело. Мои подозрения, что он втайне боролся против жестких законов своего королевства, где наша дочь не могла быть объявлена наследницей, оправдались. Я готова была пойти на многие уступки, даже уступить право ставить его имя перед моим в официальных документах и церемониальных обращениях, выступать в роли верховного главнокомандующего наших войск и вершить правосудие, но лишь в одном была тверда: Исабель должна по праву стать наследницей. Кастилия никогда не подчинится древнему арагонскому закону, запрещающему править женщинам.
        Наконец мой муж кивнул:
        - Согласен. Не будем далее обсуждать этот вопрос.
        Он устало улыбнулся, подошел ко мне и поцеловал в щеку.
        - Ты победила, — прошептал он. — Тебе следовало быть законником, луна моя.
        Подняв мою руку, он громко объявил:
        - Да будет так! В честь нашего соглашения ее величество и я повелеваем изготовить новый герб, с изображением замков и львов Кастилии вместе с золотыми и красными планками Арагона.
        - А под ним, — добавила я, — пусть будут стрелы и узы, переплетенные гордиевым узлом, как символ вечности нашего союза.
        Гранды разразились аплодисментами. Фернандо улыбнулся, порозовев от гордости, и направился вместе со слугами к выходу — переодеться к вечернему пиршеству.
        Я вздохнула и пошла к противоположным дверям, где ждали мои фрейлины, но меня остановил Каррильо. Позади нас писари собирали документы совета.
        - Ты совершила серьезную ошибку, — заявил архиепископ. — Дав ему подобные привилегии, ты отвергаешь принципы, заложенные в вашем брачном контракте, и ставишь под угрозу суверенитет Кастилии.
        Я холодно взглянула на него:
        - Всего лишь позволила моему мужу пользоваться уважением, достойным короля. Я сохраняю за собой единоличное право назначать и повышать в сане служителей церкви; за мной остается последнее слово по вопросам фискальных выплат и сбора налогов, и только я могу объявлять войну. На самом деле, за исключением нескольких уступок, суверенитет Кастилии остается неизменным. Моя дочь унаследует трон после меня, и Фернандо никогда не сможет править здесь сам. Разве не с этим вы советовали ему согласиться, монсеньор?
        Не обращая внимания на мой резкий тон, он пренебрежительно махнул мясистой рукой с массивным перстнем:
        - Ты не знаешь арагонцев так, как их знаю я; они не признают границ. Если ты умрешь раньше его, не оставив сына, он никогда не объявит твою дочь королевой. Он лишит ее прав и превратит королевство в вассала Арагона.
        - Вы слишком далеко зашли, — ответила я. — Он отец моего ребенка, и я связана с ним клятвой. Хоть я и сожалею, что его королевство признает наследование лишь по мужской линии, сделаю все возможное, чтобы между нами сохранился мир.
        - Что ж, — фыркнул Каррильо, — уверяю тебя, для этого потребуется немало уступок.
        Я высоко подняла голову, чувствуя, что уже сыта по горло его покровительственным тоном, и с трудом подавляя желание избавиться от него навсегда.
        - Что вы хотите этим сказать? Выражайтесь яснее, монсеньор.
        - Лишь то, — зловеще проговорил он, — что его величество уже несколько месяцев тебе лжет. В Арагоне у него есть любовница, вот почему он задержался с возвращением. Судя по всему, она беременна и умоляла его остаться. Само собой, это уже не в первый раз, о чем тебе наверняка известно.
        Ни один мускул на моем лице не дрогнул, несмотря на нахлынувшие горячей удушающей волной чувства.
        Каррильо внимательно посмотрел на меня:
        - Или, может, все-таки неизвестно? Я думал, он рассказывал тебе о сыне-бастарде, рожденном от другой женщины до вашей свадьбы. Вряд ли это можно назвать тайной — все в Сарагосе знают, что он души не чает в мальчике. Даже король Хуан принимал ребенка у себя во дворце, осыпал его множеством подарков. Более того, ему намерены в будущем присвоить сан архиепископа.
        У меня перехватило дыхание.
        - Конечно, я знала, — с трудом вымолвила я. — А теперь, вы говорите, у него появилась другая?
        - Да, дочь мелкого вельможи. — Каррильо пожал плечами. — Их нравы в прискорбном состоянии. Неудивительно, что французы стремятся их захватить! У Арагона намного больше общего с этой нацией выродков, чем они сами готовы признать.
        Я стиснула кулаки, изо всех сил пытаясь подавить скорбный вопль. Все смешанные чувства к Каррильо, что копились во мне с тех пор, как он появился в моей жизни, наконец слились в одно-единственное и вполне определенное.
        С меня достаточно. Этот человек исчезнет из моей жизни навсегда.
        - Вы должны немедленно покинуть королевский двор, — сказала я. — Уезжайте в свой дворец в Акунье или Алькала-де-Энарес и оставайтесь там. Я не желаю больше вас видеть.
        Он ошеломленно заморгал:
        - Ты не можешь…
        - Да, могу, — ответила я. — И я сказала именно то, что сказала. Никто не вправе унижать достоинство моего мужа, короля. Даже вы, монсеньор.
        - Но я — твой советник! Я помог тебе завоевать трон. Ты не сможешь править без меня.
        - Мне никто не требуется, чтобы править, и я не нуждаюсь в советнике, который непочтительно относится к принимаемым мной решениям. И потому я приказываю вам покинуть королевский двор. Немедленно.
        - Ты приказываешь мне? — Лицо его посерело, глаза выкатились. — Смеешь прогонять меня, главу епархии Толедо, человека, который счел нужным проложить тебе дорогу к власти? Выставляешь, словно какого-то лакея? Не будь меня, ты бы не стояла сейчас там, где стоишь сейчас, донья Изабелла. Тебя давно бы уже выдали замуж и отправили в изгнание, где ты наплодила бы выводок португальского отродья и провела всю свою жизнь в каком-нибудь продуваемом всеми ветрами замке у моря!
        На приманку я не клюнула.
        - Вы слишком высокого о себе мнения, и наши разногласия стали чересчур велики. Повторять не стану — ожидаю вашего отъезда в течение часа, иначе пошлю за стражей.
        Я протянула ему руку для прощального поцелуя. Не произнеся ни слова, он пренебрежительно повернулся, отвергая знак моего уважения, и тяжело зашагал к двери. На миг остановился, обернулся через плечо.
        - Ты об этом пожалеешь, — бросил он и вышел, громко зовя пажа.
        По моему знаку разбежались и перепуганные писари, оставив меня в одиночестве возле стола. Несколько мгновений спустя вошел Фернандо:
        - Изабелла, mi amor, что случилось? Каррильо только что орал, словно погонщик мулов…
        Я повернулась к нему:
        - Это правда?
        Прежде чем он успел ответить, я все поняла по его лицу, сперва побледневшему, а затем залившемуся униженным румянцем.
        - Значит, он тебе рассказал. Мне следовало догадаться. Этот старый сукин сын не может вынести нашего счастья и никогда не мог. Все, чего он всегда хотел…
        - Это не он нарушил клятву. — Я оперлась о стол, чувствуя внезапную пустоту в душе. — Это сделал ты. И солгал мне.
        - Ради всего святого, я не врал. Это было еще до нашей свадьбы. — Он шагнул ко мне. — Я сам собирался рассказать тебе, Изабелла, клянусь. Мальчик… ему всего два года и…
        - Я не про первого ребенка. А про того, которого ты сейчас ждешь.
        Он застыл. Я почувствовала во рту вкус крови от прикушенной губы.
        - Не оправдывайся, — сказала я. — Та женщина… ты ее любишь?
        - Нет, клянусь тебе, нет! — Он беспомощно взглянул на меня. — Всего лишь миг слабости, безумия. Я был далеко от тебя, от нашего дома; так устал от войны, от бесконечных ночей ожидания атаки французов. Казалось, за мной наблюдает весь мир, ожидая моей гибели. Я… мне требовалось утешение.
        - И потому ты лег в постель с другой женщиной, пока я здесь спорила с матерью, заботилась о дочери, переживала смерть Энрике? Ты предал наши брачные узы лишь оттого, что устал и нуждался в утешении?
        - Да. — Он помолчал, качая головой. — Не стану говорить, что поступил правильно. Не знаю… сейчас я об этом сожалею, но я всего лишь мужчина. Я не идеален, Изабелла, и никогда таковым не притворялся.
        Внутри у меня все сжалось, словно от удара.
        - Ты уверен, что ребенок твой? — спросила я, и мой холодный, бесстрастный голос показался мне чужим.
        Фернандо вздрогнул — судя по всему, об иной возможности он не задумывался.
        - Думаю, да, — тихо ответил мой муж. — У меня нет причин считать иначе.
        - Что ж, хорошо. В таком случае, как только ребенок родится, ты должен позаботиться о его надлежащем содержании. Найдешь для него достойное место — в церкви, если это мальчик, или в прислуге знатной дамы, если это девочка. Мне не хотелось бы, чтобы о короле Кастилии говорили, будто он пренебрегает своими обязанностями.
        Собравшись с силами, я заставила себя задать последний вопрос, ответ на который мне на самом деле знать не хотелось, ибо после этого в реальности случившегося уже нельзя было усомниться.
        - Тот, другой ребенок, мальчик, — как его зовут?
        - Альфонсо, — негромко сказал он. — Как твоего покойного брата.
        - Понятно. — Я взглянула ему в лицо, увидела отразившиеся на нем любовь и чувство вины, печаль и искреннее сожаление — и мне вдруг показалось, что вся жизнь и любовь лежит у наших ног, разбитая вдребезги, подобно хрупкому стеклу. — Пока мы тут сидели, добиваясь равенства и превознося наше tanto monta… что ж, теперь мы действительно равны. На бумаге. Но оба знаем: настоящего равенства между нами никогда не будет, пока один из нас хранит подобные тайны.
        - Изабелла, прошу тебя. Это всего лишь опрометчивость с моей стороны! Она ничего для меня не значила.
        - Возможно. Но для меня значит все.
        Я отвернулась, не желая, чтобы он видел мои душевные страдания.
        - Изабелла, — услышала я его недоверчивый голос, — ты серьезно? Просто уйдешь, хотя я признал свою ошибку? Неужели не дашь мне хотя бы шанса все исправить?
        Словно в туманной дымке, я молча вышла, не обращая на него внимания и едва замечая появившихся рядом Инес и Беатрис, которые повели меня мимо толпящихся в коридоре придворных в зал, где ждали гранды, а затем по винтовой лестнице наверх в мои покои. Когда за мной захлопнулась дверь, мне захотелось выплеснуть всю накопившуюся во мне первобытную ярость и тоску.
        Но вместо этого я услышала собственный шепот:
        - Мне нужно помыться.
        - Помыться? Но здесь нет горячей воды, — сказала Беатрис, взволнованно комкая подол платья. — Придется принести из кухни.
        - Не важно. — Я начала срывать с себя одежду, цепляясь ногтями за тесемки и разрывая тонкую ткань. — Снимите это с меня. Я задыхаюсь. Не могу дышать.
        Беатрис и Инес бросились ко мне и раздевали, пока я не осталась в шелковом нижнем белье, чувствуя, как меня бьет дрожь.
        - Полейте водой из кувшина, — велела я.
        - Сеньора, нет, — выдохнула Инес. — Это вода из акведука, для питья. Она слишком холодная. Смотрите, вы вся дрожите.
        - Лейте!
        Беатрис схватила кувшин и опрокинула мне на голову. Закрыв глаза и вытянув руки, я почувствовала, как течет по моему телу ледяная вода из источника, питавшего римский водопровод Сеговии, и негромко вскрикнула.
        То был единственный звук, который я смогла издать, похожий на испуганный протест угодившего в силки зверька. Несмотря на охватившее меня горе, глаза оставались сухими. Разочарование мое оказалось столь глубоко, что я не могла его выразить. Стояла посреди комнаты, чувствовала стекающие по груди и бедрам ручейки воды, вымораживавшие воспоминания о былой страсти, и хранила замогильное молчание.
        Я позволила Беатрис снять с меня промокшую сорочку, закутать в бархат и усадить в кресло у огня, пока Инес лихорадочно подбрасывала в него угли. За все это время я не произнесла ни слова — лишь сидела, уставившись в пламя.
        Я стала королевой Кастилии. Я преодолела все препятствия на пути к своей цели.
        И я никогда еще не чувствовала себя столь одинокой.
        Глава 23
        Время было моим союзником и моим врагом.
        Предстояло столь многое сделать, готовясь к предстоящим месяцам, что не хватало часов в сутках. И тем не менее каждая ночь казалась мне бесконечной, пока я лежала одна в постели и глядела на тени, что отбрасывало на стены угасающее пламя свечей.
        Вместе с Фернандо мы организовали совет, при выборе кандидатов учитывали их опыт и знания и совершенно не смотрели на аристократическую иерархию. Благородное происхождение ничего не значило, если ему не сопутствовали искренняя преданность королевству и отсутствие чрезмерного самомнения. Заботу о наших шатких финансах мы препоручили известным евреям — равви Аврааму Сеньеору и его коллегам. Верный Кабрера сохранил должность коменданта, Карденаса назначили моим личным секретарем, а Чакон стал главным управляющим. Несколько доверенных арагонских слуг Фернандо, включая его казначея Сантанхеля, заняли желанные посты при нашем дворе.
        Естественно, все это приходилось не по душе грандам, подозревавшим, что наша конечная цель — ограничить их привилегии. В течение столетий им позволялось по своему усмотрению строить крепости и держать целые армии вассалов, и потому, хотя кортесы подтвердили наш монарший статус, несколько городов до сих пор нам не подчинились. А некоторые сеньоры — среди которых выделялись андалусийский маркиз де Кадис и Диего, новый маркиз де Вильена, — яростно оспаривали наше правление, утверждая, что право Иоанны ла Бельтранехи на трон не опровергнуто и поныне.
        Дочь-бастард королевы действительно стала бельмом на глазу. Особенно меня беспокоили доклады, что Диего Вильена якобы пытается проникнуть в замок, где ее держали. Следовало бы приказать заточить ее в монастыре, но, хотя оскорбительное прозвище «ла Бельтранеха» крепко приклеилось к ее имени, для меня она оставалась лишь двенадцатилетней девочкой, лишенной всяческого статуса, которую даже мать не могла защитить от превратностей судьбы. Хотя мы не виделись уже много лет, я до сих пор за нее беспокоилась, вспоминая ту симпатичную малышку, которой она когда-то была. Беатрис упрекала меня за снисходительность, напоминала, что Иоанна — угроза для нас, фигура, вокруг которой могут объединиться мятежники. Но я не могла позволить, чтобы она страдала от непомерных тягот, считая, что ничем их не заслужила. Кроме того, другие влиятельные гранды, вроде адмирала и маркиза де Сантильяны, главы могущественного клана Мендоса, с готовностью подписали клятву верности нам, признавая, что с хаосом в Кастилии должно быть покончено, прежде чем мы придем к необратимому краху. А стратегически важные города —
Медина-дель-Кампо, Авила, Вальядолид и Сеговия — признали верховенство моего права на трон.
        Я решительно бралась за каждую задачу, невзирая на свои личные переживания. Я разделяла гнев Фернандо при виде докладов чиновников, которые рисовали передо мной картину королевства, пронизанного коррупцией на фоне вялости и продажности нашего духовенства. Народ прозябал в нищете из-за плохого урожая и волнений прежних лет, деньги столь обесценились из-за повсеместной чеканки монет во времена Энрике, что торговцы отказывались принимать плату наличными за товары, обрушив наши экспортные рынки, отчего королевство погрязло в долгах. Фернандо предложил сократить количество монетных дворов со ста пятидесяти до пяти и пересмотреть всю систему сбора налогов. То было разумное и рассчитанное на длительную перспективу решение, и я одобрила его, заслужив уважение кастильских советников.
        Однако, хотя мечта о возрождении Кастилии обретала реальные черты, меня не оставляла боль, причиненная предательством Фернандо. Находиться рядом с ним стало слишком мучительно, хотя я никогда этого не показывала. Я улыбалась и внимала каждому его слову, безукоризненно соблюдала все ритуалы, принимала послов, что прибывали со всей Европы по приказу их любопытствующих владык. Каждый правитель стремился должным образом оценить нас, пытался получить над нами преимущество или найти слабости, которые можно было бы использовать. Все они улыбались, наблюдали и ждали — от паука Луи во Франции до мерзкого Альфонсо в Португалии, от высокомерных кардиналов Ватикана до переживавших тяжелые времена Плантагенетов в Англии, с которыми меня связывали родственные отношения. Наградой за наш успех могли стать договоры и союзы, которые позволили бы расширить влияние и укрепить репутацию. Неудача превратила бы нас в отбросы.
        Пока весь мир наблюдал за нашими первыми осторожными шагами в роли правителей, я тщательно скрывала боль. Для потворства собственным желаниям не оставалось ни времени, ни места. И тем не менее случались моменты, когда после ужина в зале Фернандо неуверенно поворачивался ко мне с немым вопросом в глазах. Каждый раз мне хотелось кивнуть, простить и сдаться; вновь ощутить прикосновение его рук, прижаться к нему всем телом. Стыдясь собственных плотских чувств, я исповедалась брату Талавере и услышала от него в ответ, что проступки моего мужа не должны препятствовать исполнению священного супружеского долга перед Фернандо. Брат Талавера не стал напоминать о моих обязанностях королевы, но намек был ясен — хотя наша дочь, Исабель, росла здоровой, я прекрасно понимала, насколько быстро и неожиданно может случиться трагедия. Мы с Фернандо должны были всеми силами хранить нашу родословную, укрепляя положение на троне не только реформами.
        Мы обязаны родить сына.
        Но я не могла просто так сдаться. Казалось, будто я смотрю на собственные поступки со стороны, боюсь их и понимаю, что, отвергая мужа, я ничего не добьюсь, но не в силах поступить иначе. Я оправдывала себя тем, что он ни на чем не настаивал, не гневался — лишь отворачивался и, допив вино, удалялся в свои покои.
        Когда он извинится, убеждала я себя, скажет вслух, что был не прав, тогда и прощу его. И в то же время я понимала, что он на это никогда не пойдет, как и я, — мы были не из тех, кто стал бы унижаться, даже друг перед другом. Фернандо придет ко мне лишь тогда, когда я дам понять, что готова принять его — так же, как он меня.
        Тупиковая ситуация могла длиться вечно, превратив нас в чужаков, деливших друг с другом лишь общую крышу над головой, если бы в игру не вступили более серьезные силы.
        Но именно так оно и случилось.
        Был апрель тысяча четыреста семьдесят пятого года.
        Мы отправились в Вальядолид, на празднество, устроенное в нашу честь влиятельным кланом Мендоса, намеревавшимся открыто объявить о поддержке нашей верховной власти и подавить любое тлеющее недовольство.
        Несмотря на жалкое состояние казны, я по этому случаю почти полностью опустошила ее, зная, что, лишь превзойдя грандов роскошью, мы с Фернандо сможем склонить их на нашу сторону. Наша программа реформ набирала высоту, и нам требовалась любая поддержка.
        Внешне проявляя чудеса любезности, я внимательно наблюдала за вельможами, шумно въезжавшими в город, чтобы воспользоваться нашим великодушием. Хотя честь быть хозяевами праздника принадлежала Мендосам, я сама составила список гостей и намеренно включила в него тех, кто еще не принес нам клятву верности. С едва скрываемым смятением я смотрела, как они приближаются к нашему помосту, открыто демонстрируя свое богатство. Их плащи были расшиты золотом, а драгоценностей их жен и дочерей хватило бы на содержание войска. Далеко не каждый в королевстве страдал от нищеты, и я втайне порадовалась, что рискнула пойти на расходы. Нельзя было допустить, чтобы своим парадом бессмысленной расточительности они превзошли нас, новых правителей Кастилии.
        В день рыцарского турнира на открытом воздухе я надела расшитое изумрудами и золотом парчовое платье — за него я заплатила своим ожерельем, — с отделанными горностаевым мехом свисающими красными рукавами с рубинами на манжетах, и украсила волосы жемчужной сеткой. Фернандо тоже последовал примеру других, выехал галопом на поле в великолепных доспехах толедской работы, блестящий нагрудник которых украшала золотая с серебром вставка, изображавшая нашу эмблему в виде стрел и уз. Сердце мое сжалось, когда он, сидя в седле, поклонился перед троном, по традиции ожидая знака моего уважения. Облаченный в сверкающий металл, он походил на рыцаря из легенд; подавив угрызения совести, я стала смотреть, как он яростно атакует противников, повергая одного за другим.
        Когда мы поднялись, аплодируя, Беатрис прошептала мне на ухо:
        - Не важно, как он поступил, но ты же не собираешься отвергнуть его навсегда?
        Я резко взглянула на нее. Не раз говорила, что на публике ко мне всегда следует относиться с почтением, ибо только тогда раздражительная знать поймет, что я не намерена править по образцу покойного брата, но Беатрис говорила что хотела и когда хотела.
        - Ну? — добавила она, уперев руки в бока. — Что тебе еще нужно? Он только что преломил перед тобой свое копье. Советую предложить этому копью ножны, пока тебя не опередила какая-нибудь дерзкая девчонка.
        Я замерла, а потом, сама тому не веря, ощутила внезапную радость, вынудившую меня крепко сжать губы, чтобы не рассмеяться при всем дворе.
        - Мне передать ему? — спросила она.
        Я решительно подняла голову и прошипела:
        - Да. Только лично. Не хочу, чтобы кто-либо совался в мои дела.
        В тот вечер я со всей тщательностью облачилась в лазурное шелковое платье и смазала дорогим лавандовым маслом запястья и шею. Инес зажигала ароматные восковые свечи в количестве, которого хватило бы, чтобы осветить собор, и в конце концов пришлось сказать ей, что, если она не хочет ослепить Фернандо, ей следует остановиться.
        Волнуясь, я с фрейлинами сидела у камина. Мы делали вид, будто вышиваем, но, конечно, на самом деле прислушивались к каждому доносящемуся из-за двери звуку. Наконец услышали шаги и одновременно встали.
        Я не знала, чего ожидать, пока не увидела стоящего на пороге Фернандо в том же мундире до колен, что был на нем во время вечернего пиршества. Лицо его закрывала тень.
        Сердце мое забилось сильнее.
        Он махнул рукой:
        - Дамы, я хотел бы поговорить с женой наедине.
        Инес и Беатрис поспешно вышли, оставили нас одних впервые за три долгих месяца, казавшиеся теперь, когда я смотрела на его мрачные черты, целой вечностью. Он поднял взгляд, и я увидела в его глазах боль.
        - Изабелла… — начал он, и я кивнула, ожидая столь долгожданного примирения; но только теперь поняла, что не готова его принять, — отчего-то мне казалось, что своим согласием я одобрю те поступки, которые он совершил.
        Однако последующие слова застигли меня врасплох.
        - Мне нелегко об этом говорить, но Альфонсо Португальский объявил нам войну.
        Я уставилась на него, словно он сказал нечто немыслимое.
        - Нам? — услышала я собственный голос. — Но почему?
        - Ла Бельтранеха. — В его взгляде не было упрека, хотя, как и Беатрис, он несколько раз советовал заключить ее в темницу. — В обмен на помощь Альфонсо в завоевании Кастилии она согласилась выйти за него замуж и сделать его королем. По их мнению, она законная королева, а ты узурпировала трон.
        - Но Альфонсо — ее дядя! И она под нашей опекой.
        Фернандо устало вздохнул:
        - Боюсь, уже нет. Пока мы были здесь, она сбежала с Вильеной. Он подписал союз с Альфонсо и убедил присоединиться к ним Кадиса в Андалусии и главу военных орденов Калатравы и Алькантары. Они собрали против нас огромные силы, почти двадцать тысяч человек.
        Я схватилась за спинку кресла. Двадцать тысяч… Подобного я не могла даже представить. Большего мы не могли надеяться собрать без поддержки грандов.
        - Я разговаривал с Сантильяной и адмиралом, — продолжал Фернандо. — Сантильяна, конечно, винит во всем себя — все-таки девочку содержали в его замке. Он говорит, что выделит столько солдат, сколько сможет. Они с адмиралом также собираются убедить других вельмож, чтобы те нас поддержали, но, Изабелла, нам все равно нужна ты.
        - Я?
        - Да. Ты королева. Ты должна объявить войну в ответ. И ты можешь поднять народ. Колеблющиеся города последуют твоему призыву. Чтобы победить Альфонсо, мы должны призвать столько людей, сколько удастся. У нас слишком мало времени, чтобы перейти в наступление.
        Я взглянула на побелевшие костяшки пальцев, сжимавшие кресло, и заставила себя разжать руку. Нельзя поддаваться панике. Я прекрасно понимала грозящую нам опасность — нас легко могли уничтожить. Португалия была маленькой, но сильной страной, не пострадавшей от грабежей и слабых правителей так, как Кастилия. А Альфонсо был закаленным в боях командиром, который поверг в бегство мавров-берберов, накопив в итоге немалое богатство. Если мы не станем действовать быстро и не получим достаточной поддержки от грандов, чтобы противостоять ему и Вильене, наверняка лишимся трона.
        - Конечно, — тихо сказала я. — Я немедленно напишу в каждый из городов. Разошлю указы, предложу полное помилование пленным и другим преступникам, что согласятся вступить в наше войско, сделаю все необходимое.
        Он кивнул, словно именно этого и ожидал.
        - Есть еще одно, о чем тебе следует знать, — произнес муж, и я замерла. — Тут не обошлось без Каррильо. Он помог Вильене добраться до ла Бельтранехи. На сопроводительном письме, которым воспользовался Вильена, чтобы проникнуть в замок, стояла подпись архиепископа.
        «Ты об этом пожалеешь…»
        Меня охватила ярость.
        - В таком случае он за это ответит. Я сама с ним расправлюсь.
        - Нет. — Муж неожиданно шагнул ко мне, взял за руку. — Каррильо опасен. Я не доверяю ему и никогда не доверял.
        Я замолчала, чувствуя тепло его прикосновения сквозь рукав.
        - Он не осмелится тронуть даже волоса на моей голове, — ответила я, но, несмотря на всю смелость подобного заявления, голос мой сорвался — и виной тому была близость Фернандо, а вовсе не страх перед архиепископом.
        Он посмотрел мне в глаза:
        - Изабелла, ты не понимаешь. Если с тобой что-то случится, я этого не вынесу. Я не переживу.
        Его неожиданное признание растопило остатки льда в моей душе. Подняв руку, я погладила его по чисто выбритой щеке:
        - Переживешь, ты должен. Что будет делать без тебя Кастилия?
        В то же мгновение я поняла, что своими словами его простила. Хотя в глубине души понимала, что он снова может уйти на сторону, что, возможно, мужчина вроде него просто не способен поступать иначе, я больше не могла оставаться равнодушной, пусть даже и зная, что иным он уже не станет.
        Какое бы будущее нам ни предстояло, мы должны были встретить его вместе, как муж и жена.
        - Я люблю тебя, — услышала я его шепот и почувствовала, как мне на руку падают его подобные драгоценным камням слезы. — Я не хотел сделать тебе больно. Никогда не желал обидеть или обмануть тебя.
        - Знаю.
        Я привлекла его к себе, и он тихо заплакал на моей груди, обняв меня. Я гладила его по волосам, чувствуя зарождающуюся лысину на макушке, словно знак его слабости.
        Я сильнее, подумала я, когда руки его скользнули к моему поясу, развязывая тесемки платья, — именно убежденность в собственных принципах превозмогла слабость плоти. А потом я ощутила его возбуждение и тепло прижавшихся к моей обнаженной шее губ, пылающих и алчных.
        В последующие несколько часов я больше ни о чем не думала.
        Я сидела верхом на Канеле на открытой всем ветрам равнине за городом Алькала-де-Энарес, до которого добралась без единой остановки, несмотря на возражения Фернандо и опасения адмирала, что, разделившись, мы с Фернандо ослабим наши позиции. Но у нас не было выбора. Чтобы поднять города, требовался кто-то обладающий достаточным авторитетом, а кто мог сделать это лучше меня, их королевы? Тем временем Фернандо, наделенный равной мне властью, мог провозгласить объявление войны и начать вербовать для войска солдат, которых нам крайне не хватало.
        Мы оставили Исабель на попечение Беатрис и Кабреры, строго наказав, чтобы ее никуда не отпускали из алькасара. И теперь я оказалась здесь, возле стен города Каррильо. В случае открытого противостояния он вполне мог подчиниться. Но, глядя на выезжающего из городских ворот Карденаса, которого я послала во дворец Каррильо доложить о моем прибытии, я не была уверена в хороших новостях. Порыв ветра сорвал с его головы шляпу, разметал густые светлые волосы; не обращая внимания, он продолжал скакать ко мне, словно за ним по пятам гнались гончие.
        Я сильнее натянула поводья, и Канела ударил копытом по каменистой земле.
        - Ну? — спросила я, когда Карденас остановился.
        Я чувствовала, что к нам обращены взгляды всех моих спутников — дона Чакона, Инес, других моих секретарей и нескольких слуг, которых я взяла с собой; вполне достаточно, чтобы усилить королевскую ауру, но не настолько, чтобы мешать моей скачке.
        - Он говорит, — запинаясь, сказал Карденас, — что, если вы въедете через одни ворота, он уйдет через другие.
        Я выпрямилась в седле:
        - Он бросает мне вызов?
        Карденас кивнул — чувствовалось, что ему неловко от необходимости передавать подобное известие.
        - Архиепископ сказал, что точно так же, как он возвысил ее величество до нынешнего положения, он может ее и низвергнуть.
        - Этот трус заслуживает петли! — прогремел рядом со мной Чакон. — Он получит, что ему причитается, да поможет мне Бог. Я сам сволоку его на виселицу.
        - Нет. — Я подняла руку, сохраняя видимость спокойствия, которого на самом деле не ощущала.
        - Majestad, — сказал Чакон, — если мы сейчас не поставим его на место, он никогда не угомонится. Он главный в этом деле, и его арест послужит предупреждением для других.
        Я посмотрела на город, на бастионы старого замка, представила себе аистиные гнезда на скрепленных известкой стенах.
        - Слишком поздно, — ответила я. — Даже если я прикажу его арестовать, что случилось — то случилось. Вильена и ла Бельтранеха на свободе; португальцы наступают на мое королевство. Я не стану терять времени, преследуя одного человека, когда можно собрать многих, необходимых нам для сражения.
        Чакон нахмурился:
        - В таком случае куда мы едем сейчас?
        Я решительно развернула Канелу против ветра:
        - В епархию Каррильо в Толедо. Если завоюем город, Каррильо лишится своих доходов, и это станет предупреждением, которое не сможет проигнорировать даже он. — Вполголоса я добавила: — Господь всемогущий сделал меня королевой. Пусть же хранит меня теперь Его милость.
        Толедо встретил меня шумными приветствиями и предложил немало рекрутов для войск и значительную денежную поддержку. Я могла облегченно вздохнуть — капитуляция старейшего духовного центра Кастилии и основного источника доходов Каррильо стала как стратегической, так и символической победой.
        Но борьба моя только началась. Предстояло убедить еще несколько важных городов, включая Бургос на севере, который занимал удобную позицию для нашей обороны, будучи королевской вотчиной. Мне пришлось лично посетить каждый колеблющийся город, добиваясь от него верности, если нужно — на коленях. Следовало обратиться с призывами к любому другому городу с большим населением, поскольку нам до сих пор требовались солдаты, и немало.
        Фернандо прислал срочное известие, что вооруженные до зубов португальцы перешли границу нашей страны. Город Пласенсия в Эстремадуре открыл захватчикам ворота, и там, в высоком соборе над рекой Херте, в компании изменника Вильены и его сообщников-грандов, Альфонсо Пятый и ла Бельтранеха объявили о своей помолвке. К счастью, они не могли обвенчаться, пока не получат папского соизволения на кровное родство.
        Кое-что зная о ненадежности подобных соизволений, я составила страстное обращение в Ватикан — заявила о незаконности любых прав Иоанны на трон и потребовала, чтобы его святейшество отказался освящать ее союз с Португалией. Я добавила личную записку для кардинала Борджиа, который помог распутать ситуацию с моим собственным браком, пообещав ему достойное вознаграждение и нашу вечную благодарность, если он поможет убедить папу.
        Используя Карденаса как посыльного между нами, мы решили, что Фернандо начнет наступление, пока я продолжу прочесывать страну в поисках дополнительных денег и рекрутов. Мне предстояло отправиться в Бургос, затем в Авилу, а после встретиться с Фернандо в крепости Тордесильяс, укрепленной и легко обороняемой.
        Из Бургоса я выехала под страшным ливнем. Мне удалось завоевать верность города после почти месяца переговоров с упрямыми чиновниками, которые боялись, что мы с Фернандо узурпируем их давно устаревшие феодальные права. Я злилась, страдала от недосыпания, и мне не терпелось увидеть мужа. Вдобавок ко всему после нескольких лет засухи небеса, похоже, разверзлись, подобно перезрелому плоду, и излили накопившиеся воды на высохшую землю, наводняя реки и превращая дороги в потоки грязи.
        Затянувшиеся ливни были не меньшей катастрофой, чем их отсутствие; скудный урожай сгниет на корню, задохнется в пропитанной водой земле. Будет еще один год без зерна, с голодом и восстаниями в городах. В данный же момент при подобном потопе мне требовались недели, чтобы добраться до места. Я вглядывалась в сплошную пелену, чувствуя, как прилипает к голове капюшон, а промокшая юбка — к бедрам, и мое негодование росло, столь же неистовое, как и погода.
        Как мог Господь так поступить? Как мог Он отвернуться от меня? Когда Он поймет, что я готова положить собственную жизнь, служа Его цели, каковой наверняка является будущая слава Кастилии? Неужели я недостаточно страдала? Нешто на эту осажденную землю пролилось мало крови, пота и слез? Разве мы не пожертвовали нашими сыновьями, нашими женщинами, нашими средствами к существованию и самим миром? Чего еще Он от нас желал?
        Чего еще Он мог желать от меня?
        Я не осознавала, что кричу, пока в ушах не отдалось эхо моего голоса, за которым последовал яростный удар грома. Канела подо мной вздрогнул и заржал. Я повернулась к спутникам, смотревшим на меня словно на сумасшедшую.
        - Majestad, — сказал Чакон. — Вы слишком устали. Пожалуй, нам стоит вернуться.
        - Ни в коем случае! Мы едем вперед и не остановимся, пока…
        От страшной судороги во внутренностях у меня перехватило дыхание. Я согнулась в седле, бросив поводья, и инстинктивно схватилась за живот. Казалось, будто меня изнутри раздирают чьи-то когти. Вероятно, я покачнулась и начала соскальзывать набок, поскольку какой-то еще не затуманенной болью частью разума услышала крик Чакона, который спрыгнул с лошади и бросился к Канеле, схватил поводья. Ко мне подъехала Инес, поймала меня, прежде чем я свалилась с коня. Собрав всю свою волю, я выпрямилась, хотя могла лишь держаться за рог седла, ошеломленная жестокостью приступа.
        А потом я почувствовала изливающееся из меня липкое тепло. Взглянула вниз и, словно в тумане, увидела красные лепестки, расцветающие между ног. Теряя сознание от боли, я успела подумать, что ничего не знала, даже не подозревала, что могу быть беременна…
        - У королевы кровь! — крикнула Инес. — Быстрее!
        Тьма с ревом сомкнулась вокруг меня. Господь ответил на мой вопрос.
        - Ваше величество, вам нужно отдохнуть, — сказал доктор Диас, наш придворный врач, поспешно приехавший в город Себрерос, где мы остановились всего в нескольких милях от Авилы. — Чтобы восстановить силы, потребуется около недели.
        - Я не могу, — хрипло ответила я. — Фернандо… я ему нужна. В Тордесильясе.
        - Его величеству сообщили о случившейся с вами неприятности. Он не желает, чтобы вы рисковали и дальше. — Диас отвернулся, словно сочтя вопрос решенным, и обратился к Инес: — Оставляю вам этот травяной отвар. Ей нужно принимать рекомендованную дозу в соответствии с расписанием. Если кровотечение возобновится, наложите повязку, как я вам показывал. Мне нужно ехать в Авилу за другими лекарствами, но я вернусь самое позднее завтра вечером.
        - Нас здесь не будет, — сказала я.
        Инес поднялась с табурета. Она просидела со мной всю ночь, пока я металась в лихорадке. Вид у нее был изможденный, но голос звучал твердо.
        - Да, будем, — сказала она врачу, не сводя с меня взгляда. — Gracias,[32 - Спасибо (исп.).] доктор. Ступайте с Богом.
        Он кивнул, надел шляпу и еще раз бросил на меня понимающий взгляд добрых карих глаз. Диас — как и многие наши лучшие лекари, из обращенных — обучался как еврейским, так и мавританским медицинским методикам. Он лечил мою дочь от случайной простуды и прочих мелких недомоганий. Сейчас же спас мне жизнь, хоть и применял врачебное искусство, запрещенное Церковью, чья господствующая доктрина гласила, что болезнь плоти, вызванную прегрешениями души, можно излечить лишь молитвой и покаянием.
        - Вам нужно отдохнуть, — снова сказал он и вышел.
        Придвинув табурет ближе, Инес выжала в таз, что стоял у ног, теплую, пропитанную травяным отваром тряпку и положила мне на лоб. Запах шафрана напомнил о детстве, о засушливых летних месяцах в Аревало, где отважно росла на свободе сорная трава.
        Наконец, набравшись смелости, я спросила:
        - Это был…
        Инес вздохнула:
        - Слишком рано. Не смогли понять.
        Глава 24
        Я взволнованно расхаживала по своим апартаментам в Тордесильясе. Окна высокой башенки выходили на деревушку, носившую имя замка, и широкое русло мутной реки Дуэро далеко внизу, а дальше, насколько хватало глаз, тянулось окрашенное в цвет охры пыльное плоскогорье. Где-то на этой равнине, в окрестностях города Самора, Фернандо сражался с Альфонсо Пятым и его войском.
        Наша последняя встреча была самой короткой из всех, что я помнила. Презрев совет доктора Диаса, я отправилась в Себрерос ровно через два дня после выкидыша. Инес встревоженно суетилась вокруг, Чакон по-отечески возражал, Диас предупреждал о серьезных осложнениях, но ничто не могло изменить моего решения. Все, чего мне хотелось, — бежать из этой жуткой комнаты, от стен которой словно отдавалось эхом несбывшееся обещание, и гнать коня что есть мочи, чтобы вновь увидеть лицо любимого.
        Фернандо ждал меня в цитадели. Я шла по булыжникам под затянутым грозовыми тучами небом и видела грусть на его ожесточившемся лице, в ввалившихся глазах. Я бросилась в объятия мужа, не обращая внимания на собравшихся вокруг солдат, чиновников, придворных и грандов. Прижалась к его пахнущей потом и солнцем шее и прошептала:
        - Прости меня. Мне так жаль.
        Он привлек меня к себе:
        - Изабелла, любовь моя, луна моя, — что бы я без тебя делал?
        Его нисколько не волновал ребенок — только то, что выкидыш едва не стоил мне жизни. Мы вдвоем направились в приготовленные для меня комнаты, украшенные моими гобеленами и мебелью, которые он приказал доставить из Сеговии.
        - Зачем? — проговорила я, чувствуя подступившие к глазам слезы. — Такие расходы…
        - Да ладно. Что значат еще немного мараведи?[33 - Старинная испанская монета.] — улыбнулся он.
        С Исабель все в порядке, заверил он меня в ту ночь, когда мы лежали, обнявшись в постели, и прислушивались к нескончаемому стуку дождевых капель о стены замка. Она под надзором Беатрис и Андреса в алькасаре, где с ней ничего не могло случиться. Мы не говорили о надвигающемся на нас враге, об угрозе, от которой ничто не могло нас защитить. Мы ласкались и целовались, затерялись в запахе и прикосновениях друг друга и по молчаливому согласию больше не упоминали о потере, хотя оба остро ее ощущали.
        Он покинул меня перед рассветом, облаченный в доспехи, во главе собранного нами разношерстного войска, что состояло из вассалов и слуг, добровольцев из отдаленных селений, возчиков, пажей, горожан, мелких вельмож и осужденных, которым заменили тюремное заключение возможностью сражаться за Кастилию. Проезжая по подъемному мосту над ущельем, под развевающимися знаменами с изображением наших стрел и уз, он обернулся и поднял руку в перчатке.
        - Изабелла, mi amor! — крикнул он. — Жди меня!
        И я ждала неделю за неделей, пока влажный июнь сменялся знойным июлем. Мне постоянно докладывали о происходящем курьеры, носившиеся в лагерь Фернандо и обратно; от них я узнала, что Альфонсо трусливо окопался за непреодолимыми стенами Саморы, отказался выйти и сразиться, хотя Фернандо вызывал его на поединок. Солдатам пришлось организовать осаду, копать траншеи и травить колодцы, пока припасы не подошли к концу и наступление, в которое мы вложили столько надежд, средств и сил, не начало разваливаться.
        - Дай нам победу, — молилась я. — Дай нам восторжествовать. Ты забрал у меня дитя, так подари хоть это.
        Я до сих пор не понимала, что попытка договориться с Всемогущим лишь разжигает Его недовольство.
        Двадцать второго июля, когда я расхаживала по комнате в замке Тордесильяс, прибыл гонец с письмом, написанным почерком, которого я сперва не узнала. Я в ужасе прочитала его, взглянула на изнуренного гонца и твердым как камень голосом сказала:
        - Возвращайся и скажи ему, что я запрещаю. Ни одна башня в Кастилии не должна попасть в их руки.
        - Majestad, — съежившись, ответил курьер, — слишком поздно. Португальцы захватили Торо и отрезали снабжение нашего войска. Солдатам не хватает свежей воды и еды. У людей начался понос, пошли разговоры о том, чтобы отказаться от борьбы и перейти на сторону португальцев. Король приказал отступать, прежде чем солдаты начнут дезертировать. Они уже на пути сюда.
        Клочки разорванного письма полетели на пол.
        - Принесите мою шляпу! — крикнула я. — И оседлайте коня!
        Снаружи стояла такая жара, что казалось, где-то рядом поселился изрыгающий адское пламя демон. Задыхаясь, я проехала через подъемный мост, по круто уходившей вниз дороге, мимо деревушки, по дамбе через реку, а затем выехала на пышущую жаром равнину. Там приказала поставить навес и принести складной стул и стол, после чего стала ждать, слушая лишь тяжелое дыхание Канелы, что стоял возле моих секретарей и Инес. Кубок с водой оставался нетронутым на столе. Шли часы. Когда на равнину опустились фиолетовые сумерки, я наконец увидела на окрашенном алым заревом горизонте силуэты измученных бредущих людей.
        Я села на Канелу, подняла руку — знак, что мне не требуется ничье общество, — и выехала навстречу возвращающемуся войску. Во главе его ехал Фернандо с адмиралом; лица их были измождены, с носа слезала обожженная солнцем кожа, грязные волосы спутались. Их доспехи лязгали в корзинах на боках уставших, покрытых пеной лошадей.
        Больше всего меня разгневал именно этот звук — лязг сброшенных доспехов, не запятнанных кровью врага.
        Заметив меня, Фернандо удивленно поднял взгляд, затем пришпорил коня и устремился вперед, словно пытаясь оказаться как можно дальше от солдат, которые не были изначально убеждены в успехе нашего предприятия и тем самым обрекли нас на поражение еще до того, как мы успели ранить хотя бы одного португальца.
        - Изабелла, — запинаясь, начал он, — у меня… у нас не было выбора. Они не оставили бы город; они спрятались за крепостными валами Саморы и осыпали нас стрелами, камнями и собственными отбросами.
        Голос его дрожал от унижения:
        - Альфонсо смеялся надо мной, стоял на стене, смеялся и издевался! Говорил, что у себя в уборной он лучший король, чем я в Кастилии. Он отказался от предложенного мной поединка, заявил, что предпочитает подождать, пока все мы медленно не умрем, словно мухи на дерьме.
        Я не сводила с него взгляда, пытаясь призвать сочувствие, жалость, какое-нибудь чувство из того склепа, где прежде находилось мое сердце. В конце концов я холодно сказала:
        - Тебе не следовало возвращаться, пока в его руках находится хотя бы одна башня Кастилии.
        Глаза его сузились.
        - Что мне оставалось делать? У нас нет осадных машин, нет пушек, нет пороха, и ты это знаешь. Мы оказались прискорбно неготовыми с самого начала.
        - Все это не имеет значения. — Я ударила в грудь кулаком. — Бог на нашей стороне; именно наше дело правое, а не тех, кто пришел похитить то, что ему не принадлежит. Как мог Альфонсо Португальский лишить тебя отваги, поднимающей людей на бой, — с нашей верой и такой армией?
        Он вздрогнул, и голос его стал тверже:
        - Изабелла, предупреждаю тебя — хватит. Тебя там не было, и тебе не понять.
        Но я уже его не слушала. Казалось, все страхи и унижения моего детства собрались воедино в этот невообразимый момент, когда мой муж, прославленный воин Арагона, поджал хвост и бежал от врага, единственной целью которого было отобрать у нас трон.
        - Можешь считать, что я ничего не понимаю, — сказала я. — Многим мужчинам кажется, будто женщины не разбираются в войне, поскольку мы не воюем на поле боя. Но никто не рисковал больше, чем я, ибо я полагалась на моего мужа и короля, которого люблю больше всех на свете. — Голос мой сорвался. — Я рисковала своим сердцем ради добра наших королевств, зная, что, если мы проиграем, я тоже могу всего лишиться!
        Слова мои эхом отдавались по молчаливой равнине. Наше войско не двигалось с места — протянувшиеся на мили тысячи незнакомых мне лиц. Фернандо продолжал неподвижно сидеть на коне, и лицо его походило на застывшую маску.
        - Если бы ты сокрушил стены Саморы, — добавила я, — как наверняка и поступил бы, обладай моей силой воли, Португалия и ее монарх были бы изгнаны из нашего королевства и мы не оказались бы здесь в этот позорный час.
        Он хлопнул ладонью по седлу, и его конь взрыл копытом землю.
        - Не могу поверить. После всего, что нам пришлось вытерпеть, ты жалеешь, что мы вернулись целыми и невредимыми? Пусть мы не выиграли сражение, но и не проиграли.
        - Да? — возразила я. — Может, ты и считаешь, что в поражении есть слава, но меня удовлетворит лишь победа.
        Произнеся эти слова, я поняла, что зашла слишком далеко. Лицо его помрачнело.
        - Что ж, — тихо проговорил он, — в таком случае, боюсь, нам предстоит тяжелая задача, ибо тебя не удовлетворят усилия никого из простых смертных.
        Гнев мой вдруг прошел, и я увидела перед собой реальность — наше войско, оборванное и потрепанное, но, как и пытался сказать мне муж, не потерявшее ни одного солдата, самого Фернандо, живого, а не лежащего мертвым или раненым под грудой трупов. Он приподнялся в седле, и я увидела принца, которого избрала за его упорство и который снова и снова сражался за свое королевство. Передо мной был король, принявший невероятное решение сегодня, чтобы избавить нас от катастрофы завтра, — и мой муж, ради любви ко мне и моему королевству отправившийся на войну против наших врагов, готовый, если потребуется, умереть во благо Кастилии.
        Передо мной с тошнотворной ясностью открывался вид на равнину. Я впервые увидела усталого адмирала, что в замешательстве смотрел на меня со своего коня, и отважных солдат, измученных поносом, голодом и зноем, во взгляде которых читалась душераздирающая смесь благоговейного страха и крушения всех надежд. Я была их королевой, но, вместо того чтобы выразить благодарность за то, что они остались в живых, обругала их за то, что отказались пожертвовать собой.
        Мне захотелось спрятаться от их взгляда. Неужели Фернандо прав? Меня никогда не удовлетворят ничьи усилия, и прежде всего мои собственные?
        - Прости меня, — прошептала я, заставив себя посмотреть в глаза Фернандо и ожидая увидеть в них отстраненность и нежелание быть рядом со мной, возможно навсегда.
        Я раскритиковала его перед солдатами — худшее оскорбление, которое можно нанести командиру, — и он был в полном праве разозлиться. Но он лишь неохотно кивнул, словно слишком хорошо понимал причину моего гнева.
        - Просить прощения не за что, — ответил он. — Проявим же отныне смирение перед Ним, перед кем слабы даже самые могущественные, и, возможно, в час нужды Он одарит нас своей милостью.
        У меня перехватило дыхание. Мне нечего было сказать, и ничто не могло стереть столь бездумно брошенные мною слова. Я развернула Канелу, и мы с Фернандо поехали к замку вместе с маршировавшим позади войском.
        В Вальядолиде мы созвали заседание кортесов, где я выступила со страстным призывом о помощи. На кастильскую землю вступила иноземная армия, и она намеревалась нас уничтожить. Однако представители городов, истощенных прошлыми пожертвованиями, проголосовали против выделения нам новых средств. Как сказал кардинал Мендоса, когда мы устало сидели за столом совета, нам осталось уповать лишь на Церковь. Если я потребую от церковных властей пожертвовать половину их золота и серебра на защиту королевства, мы сможем переплавить их в необходимые нам деньги. В противном случае у нас не оставалось иного выбора, кроме как идти на переговоры с Альфонсо и Вильеной.
        - Ни в коем случае, — сказал Фернандо, взглянув на меня. — Ты ведь говорила — ни одной башни? Мы не можем оставить им ни одной башни.
        Я скрыла улыбку. После стычки в Тордесильясе в наших супружеских отношениях произошли некоторые перемены. Хоть муж и был тогда со мной слишком резок, действуя напоказ, он понял, что я готова сама облачиться в доспехи и взяться за меч, чтобы защитить свой трон, даже ценой жизни, если возникнет такая необходимость. В итоге это лишь распалило его необузданную страсть, с которой он принял меня в спальне. Что интереснее, он стал соглашаться со мной в моменты, подобные нынешнему, оставляя окончательное решение за мной и считая, что в военных вопросах я разбираюсь не хуже любого мужчины.
        - Риму это не понравится, — осторожно сказала я. — Его святейшеству еще предстоит выдать соизволение, которое требуется Альфонсо, чтобы жениться на Иоанне ла Бельтранехе, но, если мы конфискуем сокровища Церкви, он может внезапно счесть нужным именно так и поступить.
        Кардинал Мендоса кивнул:
        - Возможно, но его святейшеству будет дан совет, что победа ваших величеств — в его же интересах, ибо в последующие годы вы станете благочестивыми и щедрыми поборниками веры.
        Намек кардинала был ясен, хотя, стремясь заполучить новый источник средств, Фернандо его не заметил.
        - Да, — ответил мой муж. — Так и сделаем. Изложите ваш совет в письменном виде.
        Он испытующе взглянул на меня:
        - Изабелла, что скажешь? Нам нужны пушки, порох, современное снаряжение. Мы можем купить их у Германии и Италии, но они потребуют плату вперед. Это единственная наша надежда.
        Я знала, что это правда, но все же идея была мне не по душе. Не хотелось навлекать на себя подобный долг перед Церковью, ведь сколь бы старательно мы не исполнили свою сторону сделки, в ней имелся скрытый интерес. Но без свежих ресурсов можно считать, что нас уже свергли с трона. Мы могли и дальше изводить португальцев, чем и занимались после отступления, — перерезали дороги и предавали огню окружающие сельскохозяйственные угодья, чтобы им нечем было поживиться, а также держали их взаперти в Саморе, Торо и нескольких городах в Эстремадуре, которые им удалось захватить. Но изгнать их не могли. Они размножались, словно паразиты, распространяли свое влияние подобно заразе. В конце концов народ устанет сопротивляться и примет их, возможно даже с радостью, если они пообещают достаточно взамен.
        А если это случится, победа окажется на стороне Альфонсо и ла Бельтранехи. И уж они позаботятся, чтобы меня и Фернандо взяли в плен или убили, а затем захватят наш трон.
        Я неохотно кивнула:
        - Пусть будет так. Но лишь на следующих условиях: мы возвращаем все, что одолжим, в течение трех лет. И каждое отчеканенное нами мараведи должно быть использовано в военных целях. Ничто не пойдет в личный кошелек.
        Мендоса наклонил голову в знак согласия. Фернандо целеустремленно поднялся и, склонившись ко мне, прошептал:
        - На этот раз обещаю, что сотру сукиных сынов с лица земли.
        Он знал, что говорил, — слишком глубоки были его позор и гнев. Фернандо Арагонский ни разу еще не оказывался в положении просителя, и теперь он с головой погрузился в снабжение армии, подсчитывал имеющиеся запасы, надзирал за закупками оружия, отслеживал прибывающие поставки и обеспечивал безопасный транспорт от портов до наших базовых лагерей.
        В свою очередь, я занялась вопросами продовольствия, набором солдат и их обучением. Я заключила соглашения с грандами и даже послала Карденаса к мавританскому халифу в Гранаде, с которым подписала договор, пообещав маврам свободу в пределах их королевства и личное заглаживание любых обид, если в их границы вторгнутся гранды из Андалусии. В обмен халиф прислал четыре тысячи лучших лучников, каждый из которых мог выпустить почти без остановки сто стрел, сидя в седле.
        Долгие часы тяжкого труда нисколько меня не тяготили; как и Фернандо, я была вне себя от нанесенных нам оскорблений. От давней привязанности к Иоанне ла Бельтранехе не осталось и следа — все стерли бурные месяцы, в течение которых мы с Фернандо посвящали каждую минуту защите того, что она столь бессердечно предложила Альфонсо.
        Исабель я не видела уже долгое время, хотя постоянно переписывалась с Беатрис. Я не читала, не вышивала и не предавалась прочим женским занятиям, которыми прежде наслаждалась. Помня о попытках Диего Вильены разрушить замок Аревало, я съездила туда ненадолго, привезла новую стражу. Обитатели замка, обреченные на замкнутое существование, почти ничего не знали о происходящих за стенами волнениях, если не считать нехватки припасов, что длилась круглый год. Мать вела себя так, словно мы виделись на прошлой неделе, а потом вообще позабыла обо мне, вновь погрузившись в свой навязчивый бред. Донья Клара постарела и ходила с трудом, но все же отказалась от моего предложения уйти на покой, настояла, что умрет на ногах, как всегда служа моей матери. Не сомневаясь, что так оно и будет, я тем не менее наняла нескольких женщин из селения для домашних работ. Я таила надежду, что, возможно, пришло время привезти мать во дворец, где она исполняла бы роль вдовствующей королевы, а я могла бы лучше о ней заботиться, но во время своего тягостного визита поняла, что публичная жизнь не для нее. Я не могла рисковать;
нельзя допустить, чтобы кто-либо сказал, будто на моем роду лежит пятно безумия, и поставил под угрозу замужество моей дочери. Хотя слухи все равно наверняка бы разошлись, никто не сможет лично их засвидетельствовать. Матери было суждено оставаться в Аревало до смерти, забытой всеми, и я уехала из замка с неодолимым чувством вины, зная, что обрекла самого близкого мне человека на жизнь вдали от всех — ради нее и будущего Кастилии.
        Рождество прошло спокойно. Зима приостановила военный конфликт, и, пока Фернандо, пользуясь затишьем, отправился в Валенсию забрать фалангу присланных из Арагона солдат, я наконец встретилась с Исабель в Сеговии. В свои неполные пять лет она выглядела удивительно красивой — с густыми золотистыми волосами и бирюзово-зелеными глазами, столь похожими на глаза моей матери. Я куталась в меха и радовалась зимним прогулкам по садам алькасара вместе с Беатрис, пока Исабель семенила рядом, зачарованная магией снега. Какое-то время я делала вид, будто в мире меня ничего больше не заботит, кроме как зажжены камины или нет.
        Но наступил Новый год, и еще до того, как растаял снег, Фернандо уехал с вновь снаряженным войском. К нашей кавалерии присоединились свирепые мавры на низкорослых лошадках, на запряженных волами повозках везли германские пушки и итальянский порох, а позади ощетинившейся железом и клинками процессии, словно неуклюжие гиганты, катились масляные осадные машины и катапульты.
        Я опять перебралась в Тордесильяс и вновь получала известия от курьеров и жила в ожидании почты.
        Война началась многообещающе. Португальцы за прошедшие месяцы расслабились и разжирели на добыче из разграбленных городов, и Фернандо, проявив чудеса отваги, быстро захватил Самору. Альфонсо внезапно перешел в наступление из соседнего Торо с целью отвлечь нас, в то время как его предприимчивый сын сумел пробраться мимо наших пограничных патрулей. Он прибыл с подкреплением из Португалии, во что я не могла поверить. Армия, на создание которой мы потратили восемь тяжких месяцев, оказалась в меньшинстве, окруженная со всех сторон океаном врагов.
        Фернандо поспешно отступил за прочные средневековые стены Саморы. Я немедленно послала резервные отряды, чтобы изнурить португальцев и вынудить их отойти в Торо, надеясь таким образом обеспечить Фернандо возможность первого залпа. Однако после трех недель перестрелок и обмена ругательствами через стены стало ясно: возможно, Альфонсо, оказавшись в ловушке в Торо, посреди невыносимого холода, ничего не приобрел, но и мы мало что получили. Остатки золота, одолженного у Церкви, быстро шли на убыль, и Фернандо, застрявший в Саморе, где после предыдущей португальской оккупации не осталось ничего съестного, начал испытывать нужду. Связь между нами стала почти невозможной, но одному или двум курьерам все же удалось до меня добраться.
        «Возможно, нам придется есть лошадей, — писал он, — если в ближайшее время не наступит перелом».
        На этот раз я знала, что, прежде чем сдаться, он именно так и поступит. Я приказала захватить или уничтожить каждый замок в пределах ста миль от Саморы и Торо. Затем поставила гарнизоны на всех перекрестках, лишая португальцев любых путей к бегству, кроме одного, которым они изначально пришли. Я также издала указы, в которых угрожала повесить всякого мужчину, женщину или ребенка, простолюдина или гранда, который осмелится предложить захватчикам хотя бы хлебную корку.
        Ночью, когда начали угасать свечи, а мои пальцы устали от написания посланий вельможам, петиций в города и объявлений для народа, не допускавших и мысли о компромиссе с португальцами, я пошла в часовню и встала на колени перед алтарем. Я ни о чем не молилась, не просила, не обещала. Просто закрыла глаза и вслушивалась в окружавшую меня глубокую тишину.
        Я не могла заснуть, а когда мне это все-таки удалось, приснился наш древний боевой клич «Сантьяго!», утопавший в звоне мечей, ржании лошадей и трясине из крови и грязи, в которую превратилась земля под ногами. Я проснулась, тяжело дыша и комкая в руках простыни.
        Я могу потерять его, подумала я. Фернандо может погибнуть.
        Ветреным мартовским утром, почти два месяца спустя после того, как Фернандо захватил Самору, Инес привела ко мне гонца — мальчишку не старше двенадцати лет. Он опустился на колени у моих ног, промокший насквозь от дождя, а у меня вдруг возникла неуместная мысль о его плаще, столь грязном, что я не могла различить, какого он цвета.
        - Majestad, — прошептал он еле слышным от усталости голосом и достал клочок бумаги, покрытый грязью и ржавыми пятнами.
        Я взяла его, затаив дыхание.
        Печати не было. Чувствуя тревожный взгляд Инес, я повернулась к окну и поднесла бумагу к бледному свету, не решаясь прочесть. Что бы ни говорилось в записке, я не могла сломаться. Не должна упасть в обморок или разрыдаться. Я обязана оставаться сильной. Этого ждал от меня Фернандо, так же как и я от него.
        Развернув записку, я прочитала два слова:
        Мы победили.
        Я сразу же выехала ему навстречу. К тому времени узнала, что Альфонсо приказал отступать, поскольку я лишила его путей снабжения и разрушила все окрестные замки, не оставив португальцам шансов на прибежище. Фернандо пустился в погоню, и два войска столкнулись в болотистом ущелье, где наши солдаты сражались с такой яростью, что разбили врага наголову, хотя и находились в меньшинстве.
        Альфонсо удрал через границу в свое королевство, оплакивая потери. Более половины его людей погибло, их оружие и прочее имущество пополнило нашу казну. Позже я узнала, что Иоанна ла Бельтранеха тоже бежала в Португалию, ища убежища при дворе своего жениха; я поклялась, что ее ноги больше не будет в Кастилии, разве что в качестве моей пленницы.
        Увидев Фернандо на неотесанном деревянном помосте возле поля боя, изможденного, но улыбающегося, в мундире из ярко-красного дамаста, с гордо поднятой головой, я с трудом удержалась, чтобы не броситься к нему. На этот раз наша встреча была насыщена торжественностью, которую он заслужил как воин. Мы пожали друг другу руки, повернулись к аплодирующим солдатам и приняли порванный штандарт Португалии — несший его солдат был порублен на куски, защищая знамя до самого конца. Я пообещала освятить новый собор в Толедо в ознаменование нашего триумфа. Затем мы послушали мессу за всех отдавших жизнь и вернулись домой в Сеговию, к нашей дочери и нашему двору.
        Наконец Кастилия принадлежала нам.
        Глава 25
        У мавров есть старая поговорка: «Каждый мужчина обязан хоть раз в жизни увидеть Севилью». Должна добавить, что то же относится и к женщинам, и летом тысяча четыреста семьдесят седьмого года у меня наконец появился такой шанс.
        Минувший год ознаменовался для нас с Фернандо нескончаемой работой по преодолению последствий войны с португальцами. Мы трудились не покладая рук, карали продажных вельмож, оказывавших Альфонсо тайную помощь, и сравнивали с землей их крепости, лишали прочных стен, за которыми они могли спрятаться. За годы беззаконного правления моего отца и Энрике в Кастилии в изобилии появились частные замки — некоторые гранды до сих пор воображали, будто стоят выше короны. Они собирали дань с окрестных селений, словно феодальные военачальники, усеивали ландшафт укрепленными цитаделями, полными подчинявшихся лишь им слуг. Некоторые даже отвергли наш призыв к оружию во время португальского вторжения, и после войны мы с Фернандо решили, что пора преподать им урок, который они не скоро забудут. Мы объявили, что останутся нетронутыми лишь те замки, на которые получено наше официальное разрешение. Если сеньоры не возьмут на себя снос незаконных владений, мы сделаем это за них и вдобавок наложим на владельца в наказание крупный штраф.
        Мы также созвали кортесы, чтобы далее усовершенствовать законодательство и возродить возглавляемый гражданами Санта-Эрмандад — Святое братство, правоохранительный орган, который, как и многое в Кастилии, был в полной разрухе. С помощью Братства мы намеревались восстановить порядок в дальних провинциях, преследуя мятежных наемников и прочих преступников. Постепенно, город за городом, селение за селением, деревня за деревней — иногда казалось, камень за камнем, — мы подчинили Кастилию нашей власти.
        Обобранный и брошенный португальскими союзниками, во дворец явился Диего Вильена, умолял на коленях о прощении. Готов был лишиться всего, и, в отличие от его отца, у него не было Энрике, на которого он мог положиться. Хотя Фернандо настаивал, что Диего следует отрубить голову, я рассудила иначе — восстановив аристократические привилегии Вильены, мы заручимся поддержкой знати, продемонстрируем, что способны на милость даже перед лицом откровенного предательства. То было рискованное предприятие, но вскоре оно окупилось с лихвой — несколько вельмож, сопротивлявшихся нашему приказу сократить свои владения, хоть и с неохотой, но пришли к нам, дабы поклясться в верности.
        Что касается архиепископа Каррильо, никакого раскаяния с его стороны не последовало. У меня не осталось иного выхода, кроме как приказать ему отказаться от всех мирских благ и навсегда поселиться в монастыре Святого Франциска в Алькале под страхом тюрьмы. Сломленный своими же поступками и брошенный всеми, даже слугами, которые сбежали в ночь с остатками его немногочисленного имущества, он подчинился приказу, отправился под стражей во францисканский монастырь, чтобы прожить там остаток дней в нищете и забвении. Хотя я и сожалела, что столь отважный служитель церкви и воин так низко пал из-за собственной неуступчивости, лично к нему никакой жалости не испытывала. В отличие от Вильены, чья молодость и дерзость швырнули его в объятия безрассудного союза с Альфонсо Португальским, Каррильо преднамеренно мстил мне за то, что я последовала совету Фернандо, а не его. На этот раз о прощении не могло быть и речи.
        И тем не менее, даже когда Каррильо больше не мешал и наш план перестройки королевства быстро продвигался, я продолжала бороться с собственными тревогами. После выкидыша я больше ни разу не зачала, и опытные врачи, с которыми я советовалась, не могли дать внятного объяснения. Все они рекомендовали больше отдыхать и посвящать себя занятиям, подходящим утонченному женскому темпераменту. Похоже, они полагали, что поведение женщины, свойственное мужчине, каким-то образом препятствует зачатию, я же считала это абсурдным. Вряд ли исполнение обязанностей царствующей королевы могло помешать моему освященному Богом женскому предназначению.
        Тревога, однако, не покидала меня, особенно в постели с Фернандо. С тайной помощью Инес я раздобыла отвратительно пахнущий отвар вербены, чтобы успокоить нервы. Я молилась с двойным усердием, даже ездила на север, в Бургос, во время страшной бури, чтобы посетить уединенную часовню Сан-Хуана-де-Ортеги, где находился примитивный каменный рельеф, якобы изображавший рожающую женщину. Часами стояла перед ним на коленях на ледяных плитах, прося поддержки, пожертвовала средства на постройку большой церкви этого святого, но в моей утробе ничто не шевелилось. Месячные оставались нерегулярными, как всегда, но кровь неизбежно шла, зачастую столь сильно, что я стискивала зубы от боли. Я не могла понять, почему Господь, столь многое даровавший, направивший нас к победе над Португалией, не дает нам с Фернандо единственного, столь желанного благословения — принца, который унаследует короны после нашей смерти и навсегда объединит Кастилию и Арагон.
        В конце концов Фернандо заметил мою озабоченность. Ночью в покоях, после того как закончились аудиенции и мы сняли с себя украшенные драгоценностями регалии, он прошептал мне ободряющие слова, пытаясь успокоить.
        - Это случится, когда придет время, — шепнул он, пока я лежала в его объятиях, недвижная, словно камень. — Любовь моя, у нас будет сын, когда Господь того пожелает.
        Мне хотелось кричать, плакать, крушить все вокруг — что угодно, лишь бы выплеснуть тоску и разочарование. От известия, что в Арагоне у Фернандо снова родился мальчик, мне отнюдь не стало легче. Хотя он, поджав губы, отправил гонца прочь с подарком для ребенка, притворившись, будто случившееся ничего для него не значит, это лишь подтвердило его мужскую силу и мою неспособность дать ему то, что имелось у той, другой женщины.
        К лету тысяча четыреста семьдесят седьмого года я едва могла смотреть на него, да и вообще на кого угодно. Мне было столь тоскливо, что я почти обрадовалась, когда пришло срочное известие о новой вражде между самыми могущественными вельможами Андалусии — герцогом Медина-Сидонией и маркизом де Кадисом.
        Фернандо не поверил своим ушам, когда я сообщила, что желаю лично заняться примирением южных сеньоров. Мы уже решили ликвидировать последние остатки аристократического сопротивления в Эстремадуре, так что не могло быть и речи, чтобы в столь критический момент оба отсутствовали в Кастилии. Но если Фернандо поехать не мог, то я была полна решимости. Он пытался меня отговорить, перечислял опасности путешествия в беззаконную, кишащую маврами Андалусию, но я оставалась непоколебима. Поцеловала на прощание его и в замешательстве смотревшую на меня Исабель, собрала вещи, оседлала Канелу и поскакала на юг.
        На юг, в ослепительный белый зной — в цветущий сад Андалусии, где сверкали на деревьях гранаты, фиги, финики и лимоны, словно драгоценности на шее жены султана; на юг, где на берегах голубых заливов возвышались белые стены городов и я могла побыть наедине со своим горем.
        Конечно, я слышала рассказы о Севилье. Кто их не слышал! Один из наших самых старых и больших городов, бывшая столица мавританских захватчиков, до того как в тринадцатом веке их изгнал король Фернандо Третий. Построенная на берегах изумрудного Гвадалквивира, где в порт ежедневно приходили корабли с товарами из Африки и Леванта, из далекой Англии и Нидерландов, Севилья походила на изящное сооружение из белых башенок и сетчатых балконов, повисших над извилистыми улицами в тени великолепных пальм и померанцевых деревьев с несъедобными плодами, из которых извлекали эссенцию с пьянящим ароматом. Здесь, под золоченой поверхностью города, кипели насилие и кровная месть, которыми была печально знаменита Андалусия; здесь, в сердце мира, где давным-давно пришли к недолгому согласию мавры, евреи и христиане, могло случиться все что угодно.
        Я ожидала, что меня приведет в восторг прославленный город отражений, где можно вдохнуть пьянящий, насыщенный ароматом апельсинов воздух и перенестись в то время, когда различия в вере и цвете кожи мало что значили. Так оно и случилось. Но, сойдя с баркаса на мосту Магдалены, где уже собрался народ, приветствуя меня дождем из розовых лепестков и бренчанием гитар, я никому не стала говорить, что причина моей радости — не только красота Севильи. Стоя перед величественными открытыми городскими воротами, я наконец ощутила то, чего почти лишилась навсегда, и у меня сильнее забилось сердце.
        Я вновь почувствовала, что живу.
        Мне предоставили покои в роскошном алькасаре в центре города, рядом с недостроенным каменным собором, что возвышался над разрушенными остатками большой мечети. Повсюду во дворце слышалась и ощущалась вода, она журчала в мозаичных фонтанах, вздымалась по изящной дуге над тихими водоемами в садах и поблескивала в укрытых лилиями прудах. Вода и тепло, соблазнительная смесь, от которой мне хотелось сбросить тесную одежду и пройтись обнаженной, словно дикая кошка, по своим комнатам, переходившим одна в другую подобно лабиринту из сандалового дерева, мозаики и мрамора.
        Официальной приемной я сделала главную залу. Здесь, сидя на троне под балдахином с гербом и потея даже в самом легком платье, я приняла герцога Медина-Сидонию, во власти которого находилась Севилья и большая часть ее окрестностей.
        Высокий и худой, с зачесанными над узким лбом волосами с проседью и сморщенным шрамом на виске, он олицетворял нашу южную гордость. Глядел на меня с легкой снисходительностью, не соответствовавшей его безупречным манерам, — давал понять, что не привык подчиняться кому бы то ни было, а тем более женщине.
        - Воздаю должное вашей светлости, — изящно поклонившись, проговорил он, — и передаю во власть вашей королевской особы ключи от моего города, где вам теперь предстоит безраздельно править.
        Фразы, естественно, были символическими — никаких настоящих ключей, которые он мог бы отдать, у него не было. Он стоял передо мной с пустыми руками, словно одни лишь слова являлись доказательством его верности. И будто не он провел последние десять лет, превращая юг в личную сокровищницу, сражаясь с Кадисом, захватывая принадлежавшие короне земли и замки и позволяя провинции погрузиться в беззаконие, пока он копил несметные богатства и отказывался платить налоги.
        Меня слегка удивило его хладнокровие, хотя я ничем не дала этого понять. Будь у него хоть капля стыда, побледнел бы. Но он лишь заявил:
        - Вряд ли я смогу отдать что-либо еще, пока Кадис на свободе, Majestad. Он с величайшим наслаждением грабит мои земли, похищает мой урожай, моих лошадей, скот, даже крепостных.
        - В таком случае он тоже должен искупить вину за свои поступки и воздать мне должное, — сухо ответила я.
        К моему удивлению, герцог хрипло рассмеялся:
        - Кадис? Искупить вину? Он никогда этого не сделает. Он презирает любую власть, даже своего монарха. Ничем не лучше обычного преступника! Вам следует приказать арестовать его и выпотрошить живьем за неповиновение.
        - В самом деле? — Мне был не по душе тон Медина-Сидонии, и не нравилось, что он пытается указывать, как я должна поступать.
        Герцог, кажется, забыл, что ни он, ни Кадис никогда не имели прав на множество узурпированных ими территорий. В действительности гордый Сидония был не меньшим злодеем, чем его враг, и у меня на мгновение возникла мысль сообщить ему об этом, но я все же взяла себя в руки и сказала:
        - Можете быть уверены, я здесь для того, чтобы вершить справедливость, и я положу конец ссоре между вами и маркизом, с каковой целью сеньор Кадис будет немедленно призван пред мои очи.
        - Посмотрим, — усмехнулся Медина-Сидония, — как много времени ему потребуется, чтобы ответить, если вообще ответит.
        Слова его нисколько меня не разубедили. Ожидая ответа Кадиса на мое послание, я решила проучить герцога на примере. Приказала поставить в зале помост для трона, чтобы каждое утро принимать народ. Едва услышав о моей готовности рассмотреть жалобы, люди выстроились в многочасовую очередь, желая предстать передо мной.
        Я потребовала, чтобы Медина-Сидония посещал эти встречи, поскольку, как я подозревала, мне не рассказывали и половины правды о том, что творится в городе. Под сказочной роскошью Севильи билось темное, извращенное сердце. Каждый стремился получить преимущество, что обычно заканчивалось чьей-то смертью или нищетой, как в случае человека, который пришел ко мне заявить, что терроризировавшие его и соседей воры украли у него стадо коз. Он подал жалобу в местный магистрат, но, вместо того чтобы помочь, ему выписали штраф. Когда он отказался платить, в дом пришли люди в масках и избили его, а его юную дочь, к моему ужасу, изнасиловали у него на глазах.
        - Никто мне не верит, — сказал он мне, комкая шляпу в узловатых руках и нервно поглядывая на Медина-Сидонию, что стоял у моего трона, словно гранитный столб. — Говорят, будто мы все лжем, каждый из нас, хотя я потом выяснил, что все мое стадо продали на рынке. Majestad, прошу вас о справедливости. Мои козы — все, что у меня есть; мне нужно их молоко, чтобы делать сыр и обеспечивать семью. А моя дочь… — Голос его сорвался. — Ее обесчестили. Ни один приличный мужчина теперь ее не возьмет.
        - Подумаешь, еще одна обесчещенная еврейка! — вмешался Медина-Сидония, прежде чем я успела что-либо сказать. Когда я повернулась к нему, он добавил; — Этот человек богохульствует, как и все его грязное отродье. Он отказался подчиниться закону и держаться в пределах своего гетто. Если он настаивает на том, чтобы торговать на рынке своим сыром, как может наш магистрат отвечать за то, что с ним приключается?
        Грубость Медина-Сидонии не стала для меня неожиданностью. Он появлялся во дворце каждый день, одетый в дорогие шелка и бархат, в сопровождении свиты, достойной властителя. На поясе его висел меч прекрасной работы, перчатки и манжеты украшали драгоценные камни и золото; для подобной жизни ему требовался немалый доход. И, как и многие гранды в течение столетий, он наверняка поддерживал магистрат, который, в свою очередь, платил ему процент со всего, что приносили их воровские банды. То был испытанный временем способ вести роскошную жизнь и получать власть над обширными территориями — та самая презренная коррупция, от которой я со всей решимостью намеревалась избавить королевство.
        Не сводя взгляда с герцога, я спросила:
        - Евреям запрещено смешиваться с христианским населением на рынке?
        Я уже знала, что это не так. В отличие от Кастилии, где с терпимостью дела обстояли непросто, Андалусия исторически отличалась большей лояльностью. Разделения христиан и евреев не требовалось здесь уже столетия, хотя многие местные евреи предпочитали оставаться на старых, выделенных им территориях.
        Медина-Сидония удивленно взглянул на меня.
        - Нет, — ответил он, — но с точки зрения здравого смысла…
        - Здравого смысла? Сеньор герцог, даже если бы евреям запрещено было появляться на рынке, что на самом деле не так, у этого человека вымогали деньги, на него напали, у него похитили имущество и обесчестили дочь. Какой здравый смысл в том, что жителям этого города приходится опасаться за свое имущество и даже за жизнь? — Я снова повернулась к просителю, который съежился, будто желая исчезнуть. — Вы знаете людей, которые пришли в ваш дом?
        Он кивнул, и я едва услышала его шепот:
        - Это те же воры. Они поступают так и с другими, с полного ведома магистрата. Обкрадывают нас, потому что мы евреи и не можем использовать оружие для защиты от христиан.
        Я дала знак Карденасу, который выступал в роли моего главного секретаря и руководил комиссией из университетских юристов.
        - Сообщите моему секретарю о том, кто преступники и где их можно найти, — сказала я просителю. — Я прослежу, чтобы их арестовали и… — я многозначительно взглянула на Медина-Сидонию, — судили. В случае если их признают виновными — а я уверена, что так и случится, — их выпотрошат и развесят части их тел на городских воротах как предупреждение другим, что защита Изабеллы Кастильской распространяется на всех ее подданных, независимо от веры или положения.
        Проситель поклонился, по щекам его потекли слезы.
        - Да благословит вас Бог, Majestad, — прошептал он, и Карденас повел его к столу, чтобы записать жалобу.
        - Не следует потворствовать толпе, ваше величество, — услышала я резкий голос Медина-Сидонии. — Этим вы лишь поощряете их вызывающее поведение.
        - Мне кажется, это вы его поощряете, сеньор герцог, — возразила я, яростно глядя на него.
        Он низко поклонился, бормоча извинения.
        Чувствуя металлический вкус во рту, я снова повернулась к очереди просителей. Медина-Сидония знал, чего я ожидаю, и, когда несколько дней спустя мне сказали, что ворота Севильи увешаны разорванными и окровавленными клочьями тел приговоренных, я приободрилась. Если обитатели этого котла беззакония считали, что я пойду на поводу у жалости или уклонюсь от слишком жестоких мер по причине того, что я женщина, то они ошиблись. Что бы ни случилось, я не собиралась останавливаться, пока не добьюсь полного законопослушания. Я продолжала вершить справедливость, невзирая на ранг или пол и не позволяя ни одному преступнику избежать наказания. Чтобы внушить больший страх передо мной и перед столь ужасающе попираемым законом, однажды я намеренно заметила при всех в зале, что для меня нет большего наслаждения, чем смотреть, как вор поднимается на эшафот, — после чего многие ждавшие встречи со мной съежились, а некоторые тайком выскользнули из очереди и сбежали.
        Наконец прибыл епископ Севильи и потребовал личной аудиенции.
        Я выставила Медину Сидонию за дверь и очень этому порадовалась, едва услышав слова епископа. Он слыл добрым человеком, понимающим и сочувствующим, но того, что он сообщил, я не ожидала.
        - Ваше величество, вы проявили себя образцом добродетели, — сказал он, — но народ Севильи… начинает бояться. Многие покидают город в страхе, что ваше присутствие закроет дорогу всем надеждам на милосердие.
        Нахмурившись, я посмотрела на Карденаса:
        - Это правда?
        Карденас заглянул в папку, которую держал в руке, и кивнул, серьезно глядя на меня зеленовато-голубыми глазами:
        - Да, Majestad. Свыше ста дел, о которых мы слышали, остались нерешенными, поскольку либо истец, либо обвиняемый не вернулись, чтобы выслушать наше заключение.
        Я в замешательстве снова посмотрела на епископа:
        - Понятия не имею, в чем дело. Сожалею, что внушила страх моим подданным, ибо не имела подобных намерений.
        - Я никогда так и не думал, — поспешно заверил он. — Просто… в общем, народ более склонен ко злу здесь, на юге, где мы столь долго прозябали под властью ни на что не способных сеньоров и постоянной угрозой со стороны мавров. Прибытие вашего величества — благословение и великая честь для нас. Но, осмелюсь заметить, ту несправедливость, которой наводнена Севилья, не искоренить за одну ночь.
        Слова его прозвучали подобно удару. Со всей ясностью я вдруг поняла, что мои рьяные усилия по восстановлению порядка в Севилье — лишь тщетная попытка оправдать себя в глазах Господа, доказать, что я все еще достойна Его благосклонности. Я оставила дочь и мужа, свои обязанности в Кастилии и отправилась в эфемерное путешествие за искуплением вины. Снова позволила самолюбию взять верх над разумом, так же как и в тот ужасный день в полях возле Тордесильяса, когда я отчитала Фернандо перед нашим войском.
        - Нет, — тихо сказала я. — Полагаю, нет. Вы дали мне мудрый совет, монсеньор.
        Я встала, позволив украшенному драгоценными камнями платью расплыться золотой лужицей у моих ног. Корона врезалась в лоб; мне хотелось удалиться в свои покои, сбросить с себя все атрибуты власти, вдруг показавшиеся столь бессмысленными.
        - Прошу вас, передайте людям, что у меня нет желания отказывать им в милости, — сказала я. — Всем, кто преступил закон, я дарую амнистию за их преступления — при условии, что они не нарушат закон снова. Всем, кроме еретиков и убийц, конечно, — добавила я.
        - Спасибо, Majestad, — кивнул епископ, а потом, когда я уже повернулась, чтобы уйти, добавил: — Что касается еретиков — вам следует кое о чем задуматься.
        Я обернулась:
        - Да?
        - Евреи, — ответил он, и мне показалось, будто от одного лишь этого слова в комнате стало темнее. — Здесь, в Севилье, ненависть к ним в последнее время возросла. Формально они, конечно, не еретики, поскольку не обращены в нашу веру, но после вашего приезда в их квартале произошло несколько случаев, о которых, думаю, вам следует знать.
        Я кивнула, давая знак продолжать, хотя и боялась того, что могу услышать. Мне вспомнился бедняк, у которого украли коз, и я могла лишь представить, о скольких еще таких жутких историях мне не сообщали.
        - Семью козопаса из гетто, чье дело вы слушали, недавно выволокли из дому и забили камнями до смерти, — сказал епископ. — Несколько синагог осквернили, а одну сожгли дотла. Многим евреям запрещают покупать или торговать на рынке или берут с них большую плату.
        Он вздохнул:
        - Боюсь, ничто из этого не ново. Подобная ненависть приходит и уходит, словно чума. Но сейчас некоторые считают присутствие вашего величества оправданием, утверждая, что королева Кастилии не потерпит убийц Христа среди ее подданных, и берут закон в свои руки, хотя вы сами видели, как свершалась справедливость по отношению к еврею.
        - Любой, кто заявит, будто вершит закон от моего имени, рискует понести суровое наказание, — жестко проговорила я. — Евреи этого королевства — также мои подданные и, соответственно, находятся под моей защитой.
        - Да. К несчастью, не так давно евреи Кастилии страдали от принудительного обращения в веру под страхом смерти. Я не желаю больше видеть подобного. Говорят, они сами навлекают на себя страдания, поскольку копят богатства в то время, как христиане голодают, и замышляют заговор вместе с обращенными, желая подорвать авторитет нашей Церкви. Но я не видел никаких тому доказательств.
        Слова его меня удивили. Я не ожидала, что священнослужитель станет ссылаться на ужасы прошлого, официально одобренные церковными властями, или защищать интересы евреев.
        - Я подумаю над этим, — сказала я, взглянув на Карденаса. — Пока же пусть издадут указ, по которому любой ущерб, нанесенный собственности или личности еврея, повлечет за собой немедленное возмездие. Пусть его вывесят на всех городских площадях.
        Вновь посмотрев на епископа, я увидела на его лице нескрываемое восхищение.
        - Должен признаться, сперва я не был в вас уверен, — сказал он. — У нас и прежде бывали правители, обещавшие перемены, но вы, моя королева, превзошли все мои ожидания. Ваш указ во многом поможет возместить урон, нанесенный народу сефардов. Однако… — он помолчал, подбирая слова, — могут быть последствия. Мало кто разделяет ваше понятие о справедливости.
        - Я не боюсь последствий, — улыбнулась я. — Пусть те, кто не согласен, придут ко мне, и они скоро узнают, что значит иметь дело с королевой Кастилии.
        Он поклонился и вышел. К тому времени, когда я выслушала оставшихся за этот день просителей и села ужинать, меня уже не заботили мои личные тяготы.
        Я словно заглянула в будущее и решила избежать его любой ценой. Из тлеющих разногласий между евреями и христианами мог вспыхнуть пожар, угрожавший всему королевству. Я не могла позволить, чтобы наше хрупкое, вновь обретенное единство после стольких лет раздоров вновь оказалось под угрозой.
        - Нужно предпринять дальнейшие действия в защиту евреев, — заявила я на следующий день на утреннем совете. — Хотя я и не разделяю их веру, но не потерплю, чтобы с ними жестоко обходились или обвиняли в подстрекательстве обращенных, которые во всех отношениях правоверные христиане.
        Я замолчала, глядя, как мой духовник брат Талавера понимающе переглядывается с доном Чаконом. Мой управляющий поседел, волосы его поредели, годы наложили свой отпечаток на рослую мускулистую фигуру, но проницательность его никуда не делась, и меня приводили в восхищение те редкие моменты, когда он высказывал свое мнение.
        - Пожалуй, ваше величество, вам стоит пойти с нами на сегодняшнюю проповедь, — сказал он.
        - Проповедь? — нахмурилась я. — Чью? О чем?
        - Лучше, если вы просто придете, — объяснил Талавера, серьезно глядя на меня темными глазами. — Всем не обязательно знать о вашем присутствии. Я устрою так, что вы будете сидеть за ширмой, над кафедрой.
        - Зачем, ради всего святого, мне скрываться?
        - Потому что если оратор будет знать о вас, он может повести себя не столь откровенно, — ответил мой духовник. — Поверьте, Majestad, вам будет весьма интересно то, что он скажет.
        На следующий день я сидела за решетчатой ширмой рядом с Инес, слушала громогласную проповедь доминиканского священника, некоего отца де Охеды, и леденела от ужаса.
        - Они преднамеренно скрывают свое истинное лицо, чтобы никто не мешал им исполнять грязные обряды! — гремел Охеда. — Они презирают наши священные таинства и безгрешность святых, отрицают непорочность Пресвятой Девы Марии. Днем эти двуличные мараны посещают мессу, но по ночам отвергают обряды, приведшие их в лоно Святой Церкви, общаются со своими нечистыми собратьями, подстрекающими их к неповиновению. Их следует найти, вывести на чистую воду и уничтожить, прежде чем зараза погубит всех нас!
        Его слова крайне меня встревожили. Как только мы вернулись в алькасар, я расспросила брата Талаверу, и он сообщил, что слышал схожие донесения о евреях, подбивающих обращенных втайне вернуться в прежнюю веру, притворяясь, будто продолжают следовать нашей. Более того, многие утверждали, что подобное происходило в Кастилии в течение столетий, но праздные священники лишь отводили взгляд, как обычно погрязшие в невежестве и продажности.
        - Конечно, они могут и преувеличивать, — сказал он, — но я также считаю, что вам следует знать все факты, прежде чем вы возьметесь за дело.
        Он сделал многозначительную паузу.
        - Этот путь преисполнен опасностей, — продолжал Талавера, неосторожно повторяя предупреждение епископа Севильи. — Мало кто станет выступать в защиту тех, кого считают ответственными за Распятие нашего Спасителя. Хотя мы исповедовали политику мирного сосуществования с евреями, это вовсе не означает, будто все с ней согласны. Собственно, осмелюсь заметить, что мало кто из христиан пожелал бы видеть их среди нас, будь у них такой выбор.
        - Понимаю, — сказала я. — Спасибо вам, как всегда, за вашу беспристрастность. Я немедленно напишу кардиналу Мендосе и попрошу его ценного совета.
        Вечером, отправив письмо, я стояла у окна и глядела на знойную ночь. Хотя я осуждала любой ущерб, причиняемый евреям, которые преданно служили мне при дворе и были предками многих придворных, включая мою любимую Беатрис, я не могла допустить расшатывания основ нашей и без того потерявшей авторитет Церкви. Вряд ли правление моих предков можно было назвать образцом для подражания, если говорить о следовании религиозным догматам. Годы гражданской войны и борьбы с родовой знатью серьезно подорвали церковные устои; все знали, что многие священнослужители держат при себе наложниц, а монастыри Кастилии погрязли в распутстве, презрев даже основные библейские заповеди. Я была полна решимости вернуть Церкви былую славу. Но из-за последовавших за моим вступлением на трон беспорядков у меня пока не находилось времени, чтобы посвятить себя столь монументальной задаче.
        Моим девизом было «con blandura» — «действовать мягко». Мне не хотелось повторять прошлое; мысль о преследованиях, кровопролитии и страданиях, после всего, что пришлось пережить Кастилии, лишь укрепляла мои принципы, хотя я и понимала, что мне никогда не избежать возможной угрозы единству моего королевства. Чтобы соперничать с другими странами, создавать союзы, которые могли бы удержать на почтительном расстоянии французов и упрочить репутацию уважаемых монархов, Испания должна была выступить единым фронтом — католическим. И среди него не могло возникнуть никаких разногласий, способных подорвать нашу силу.
        Требовалось провести расследование, проверить тревожные заявления насчет обращенных и, если они окажутся истинными, принять меры. Будучи королевой-христианкой, иначе поступить я не могла. Духовное благополучие моего народа было для меня столь жизненно важно, как и их физическое благосостояние, ибо тело — всего лишь временный сосуд, обреченный вернуться в прах, а душа наша вечна.
        Я тосковала по Фернандо. От него приходили письма, описывавшие его деяния в Эстремадуре, где он усердно выслеживал мятежных португальцев и их приспешников. Мне хотелось прижаться к нему, лежа в постели, и излить все свои тревоги, слышать его мудрые суждения и знать, что я не одна и, что бы ни случилось, он всегда будет рядом.
        Закрыв глаза, я представляла его руку на моем запястье, его голос, чуть хриплый от вечернего вина…
        В дверь постучали. Вздрогнув, я плотнее запахнула халат. Инес, успевшая распустить на ночь рыжевато-коричневые волосы, поспешила к двери.
        На фоне мерцающих на стенах коридора факелов возник темный силуэт Чакона.
        - Прошу простить за вторжение, Majestad, но прибыл маркиз де Кадис. Он требует вашей аудиенции.
        - В такое время? — Я хотела отказаться, но замолчала.
        Если Кадис действительно здесь, лучше его принять. Учитывая взаимную ненависть его и Медина-Сидонии, не хотелось, чтобы они случайно встретились, прежде чем у меня появится возможность самой оценить Кадиса.
        - Хорошо, — сказала я, — проводите его в мой личный дворик.
        Когда я вышла из дверей спальни в алебастровый внутренний дворик, где вечерний воздух был насыщен ароматом жасмина, сперва не поверила своим глазам, увидев ожидавшего меня человека. После жалоб Медина-Сидонии на Кадиса в моем воображении возник образ непокорного хищника. Однако низко поклонившийся мне вельможа выглядел удивительно молодо, немногим старше моих двадцати шести лет, среднего роста и худощавого телосложения, с копной огненно-рыжих волос, веснушчатой кожей и зелеными глазами в обрамлении длинных рыжеватых ресниц, с мерцавшими в глубине золотистыми крапинками — глазами, которые могло породить лишь свойственное этой местности смешение кровей.
        Он изящно поклонился мне, шелестя шелковой подкладкой плаща поверх фиолетового камзола с серебряным шитьем. Тщательно выверенный жест, рассчитанный на то, чтобы привлечь собеседника, и я подавила улыбку. Если Медина-Сидония олицетворял строгость андалусийской аристократии, то Кадис являл собой пример ее склонности к театральным эффектам.
        Однако я не подала виду, ибо не могла позволить ни одному мужчине, как бы хорошо он ни был одет, лестью добиться моей благосклонности.
        - Вас звали еще месяц назад, сеньор маркиз. Полагаю, у вас найдется объяснение для столь длительной задержки?
        - Majestad, — ответил он сладким голосом, какому позавидовал бы и трубадур, — у меня нет оправданий, кроме того что вашему гонцу потребовались много дней, чтобы добраться до моего замка в Хересе, поскольку ему пришлось пересечь земли, питающие ко мне вражду по вине Медина-Сидонии, чьи патрули незаконно вторгаются в мои пределы. А я был вынужден изменить свой облик, чтобы пересечь те же самые земли, стремясь к вам всей душой и телом.
        Я с силой топнула ногой:
        - Искренне надеюсь, что вы проделали столь долгий путь не для того, чтобы сообщить мне об этом. Позвольте напомнить, что я ваша королева и не стану благожелательно относиться к тем, кто насмехается над моей властью. Будь вы человек благородного происхождения или простолюдин, но когда я призываю кого-то к себе, ожидаю беспрекословного подчинения.
        Он опустился на одно колено и поднял ко мне столь смиренный взгляд прекрасных глаз, что я услышала невольный смешок Инес. Хотя я ничем этого и не показала, втайне вынуждена была признать, что передо мной воистину потрясающий мужчина.
        - Ваше величество, я в вашей власти, — сказал он, широко разведя руки, — и со всей искренностью заявляю, что нисколько не повинен в том гневе, который вызвал у вас мой враг своей ложью. И я, — со страстью в голосе продолжал он, — пришел не для того, чтобы говорить, — я прибыл, дабы действовать. Примите, моя королева, из моих рук ваши крепости Херес и Алькала, а если вам требуется что-то еще в моей вотчине, я отдам это вам, так же как отдаюсь сам, готовый подчиниться любому вашему приказу.
        Поток его велеречивых слов сменился тишиной. Я взглянула на Чакона, который стоял, скрестив руки на дородной груди и скептически приподняв бровь. На него, кастильца до мозга костей, хорошая внешность или напыщенность не производили впечатления. Но, вновь посмотрев на все еще коленопреклоненного маркиза, я решила принять его заявление за чистую монету. Вне всякого сомнения, он чувствовал свою выгоду и знал, когда воспользоваться преимуществом. Но если почуял мое намерение привести к порядку его необузданный край, чем я занималась по всей Севилье, и счел, что разумнее подчиниться, вместо того чтобы и дальше предательски демонстрировать свое могущество, меня это более чем устраивало. После его капитуляции половина Западной Андалусии — большая часть которой была незаконно присвоена во время правления моих отца и брата — возвращалась под мою монархическую власть вместе с многочисленными замками, городами и вассалами.
        - Сеньор маркиз, — сказала я, — хотя то, что я слышала, свидетельствует о вас не лучшим образом, ваше предложение выглядит вполне искренним. Отдайте мне эти крепости, и я обещаю стать посредником в ссоре с Медина-Сидонией, сохранив честь вам обоим.
        Он широко улыбнулся, показав прекрасные белые зубы:
        - Ваше величество, я ваш покорный слуга. Все, что у меня есть, в полном вашем распоряжении.
        Я позволила себе улыбнуться в ответ. Возможно, он и негодяй, но притом неотразимый.
        - Мой секретарь Карденас оформит договор передачи. Как только ключи от замков окажутся в моих руках, мы сможем обсудить условия вашего покорного служения.
        Я протянула руку, и он в самом деле осмелился коснуться губами моих пальцев, откровенно заигрывая со мной. Большего я не могла и желать. Возможно, Кадис и одержал победу над Медина-Сидонией — едва он узнает о нашей полуночной встрече, у него не останется иного выхода, кроме как тоже покориться, — но в конечном счете настоящей победительницей оказалась я.
        Я укротила самых могущественных сеньоров Андалусии, не пролив ни капли крови.
        Как я и ожидала, Медина-Сидония поспешил превзойти Кадиса и отдал шесть из пятнадцати своих замков, на что Кадис предложил еще десять своих. Посредничество между ними оказалось делом достаточно простым, учитывая, что владения обоих серьезно уменьшились. Я поровну разделила остаток спорной территории, оставив наибольшую долю за Кастилией. В ответ Кадис поклялся объявить за меня священную войну против мавров — я лишь усмехнулась в ответ на подобную дерзость, — а Медина-Сидония предложил познакомить меня с генуэзским мореплавателем, которому он покровительствовал и у которого имелся план, как, миновав захваченные турками пути, добраться до богатств Китая. Я вежливо отклонила его предложение до более подходящих времен, хотя и подавила усмешку, слыша о столь невиданной щедрости. Возможно, мне и удалось укротить Медина-Сидонию, но он не собирался добровольно расставаться с остальным своим богатством или рисковать жизнью, предпочитая сдать клиента, которого наверняка считал недостойным дальнейших трат.
        Умиротворив южную часть моих владений, я начала готовиться к воссоединению с Фернандо и занялась тщательным обновлением древних апартаментов в алькасаре Севильи. Победы, одержанные Фернандо в Кастилии, были не менее важны, чем мои; подчинив себе последнего непокорного гранда Эстремадуры и умиротворив провинцию, он усилил нашу уязвимую границу с Португалией, защитил ее от будущих нападений. Он заслуживал достойного приема, и я была полна решимости его обеспечить.
        Я устала от раздоров. Мне просто хотелось снова быть с семьей.
        В сентябре в Севилью пришла страшная жара; к середине дня на улице можно было жарить яичницу, и все прятались от зноя за закрытыми ставнями. К несчастью, Фернандо прибыл как раз в это время, но, когда он плыл по Гвадалквивиру на украшенном бархатом и гирляндами баркасе, с короной на голове и заново отросшей бородой на широком лице, пронзительные звуки труб герольдов компенсировали малочисленность толпы.
        Я с трудом сдерживалась, видя, как он помогает Исабель и Беатрис сойти с баркаса. Хотя всегда считала, что на публике следует соблюдать этикет — ибо как иначе мы могли внушить непокорным подданным должное уважение к власти? — я нетерпеливо двинулась вперед, вынудив мою столь же пышно одетую и страдающую от жары свиту последовать за мной через мост.
        Глаза Фернандо блеснули.
        - Mi luna, — прошептал он, беря меня за руки, — ты прекрасно выглядишь. У тебя даже щеки загорели.
        Прежде он часто шутил, что солнце отражается от меня, будто от щита. За прошедшие дни, когда мне было не до зеркала, я не заметила, как слегка побронзовела моя обычно бледная кожа. Он тоже прекрасно выглядел. За проведенные в походах месяцы стал еще более мускулистым и стройным, и все его тело излучало энергию, словно у неутомимого молодого бычка.
        Отведя взгляд от его шаловливой улыбки, я увидела, как моя дочь приседает в реверансе.
        - Majestad, — сказала она, и по ее серьезному тону я поняла, что она старательно готовилась. — Для меня большая честь быть рядом с вами и поздравить вас с завершением ваших победоносных трудов.
        Я почувствовала комок в горле:
        - Спасибо, hija mia. Встань, прошу тебя. Дай мне на тебя взглянуть.
        Глядя на нее, я не могла поверить, что она вышла из моей утробы, — столь прекрасна была дочь. В свои без малого семь лет она уже стала гибкой как тростинка, унаследовав эту черту от меня. Волосы ее были темнее моих, глаза, в которых светились янтарные искорки, походили на изумруд с золотыми прожилками. При виде ее по-детски чистых глаз меня охватило чувство вины. Исабель выглядела так, как, скорее всего, и моя мать в ее возрасте, до того как с нее взяли дань муки одиночества и вдовства. Я не была в Аревало и не виделась с мамой уже почти два года…
        - Какая ты красивая, — сказала я, и Исабель просияла, показав дыру на месте выпавшего зуба; затем спохватилась, быстро прикрыла ладошкой рот и покраснела.
        Я взяла ее за руку и улыбнулась Беатрис, заботившейся об Исабель в Сеговии во время нашего с Фернандо отсутствия.
        - Все в порядке, подружка? — тихо спросила я, и она кивнула, столь же прекрасная в лазурном шелковом платье.
        Ее оливковая кожа раскраснелась от жары, на пышной груди проступили капельки пота, черные глаза сверкали. Внезапно мне захотелось схватить ее за руку и взбежать наверх, чтобы поделиться секретами, как когда-то в детстве.
        Вечером я сидела на помосте во дворе алькасара рядом с мужем и дочерью. Мы ужинали и смеялись, делились забавными историями с Беатрис, а город превосходил самого себя, приветствуя в Севилье своих короля и принцессу. Фернандо пил больше обычного, и его рука то и дело проскальзывала под скатерть, лаская мое бедро.
        В ту же ночь я зачала.
        Несколько недель спустя мы отправились вниз по Гвадалквивиру на заслуженный отдых в прибрежном замке Медина-Сидонии.
        Там я впервые в жизни увидела море.
        И с первого же взгляда влюбилась в него, меня захватили огненные отблески солнечных лучей на его постоянно меняющейся поверхности, по которой катились разноцветные волны — от цвета индиго до ярко-изумрудного и сумеречно-аметистового. Шум их, с которым они накатывались на камни, превращался в едва слышный шепот, когда они скользили, теплые и притягательные, по песку между пальцами моих босых ног. Я подобрала юбки, ветерок, насыщенный солью — вкус ее я потом ощущала повсюду, словно она впиталась в кожу, — шевелил мою вуаль, и мне захотелось нырнуть в эту колеблющуюся средиземноморскую гладь, хотя я никогда не умела плавать.
        Я почувствовала, как море зовет меня, подобно некоему языческому желанию, сильному, словно грех.
        Будто повинуясь влечению открывавшихся передо мной водных просторов, что-то шевельнулось внутри меня, и я поняла, что беременна. Не в силах сдержать радость, я повернулась, чтобы позвать Фернандо. Он стоял на берегу с Медина-Сидонией и читал послание, которое только что дал ему герцог. Прежде чем я успела произнести хоть слово, муж направился ко мне. В жестких чертах его лица угадывалась тревога.
        - Что там? — спросила я. — Что случилось?
        Супруг протянул мне пергамент:
        - От кардинала Мендосы. По твоему требованию он провел церковное расследование насчет положения обращенных в королевстве и пишет, что доклады, о которых ты слышала в Севилье, — лишь накипь на поверхности. Судя по словам его чиновников, обращенные во множестве случаев одобряют запретные еврейские практики, делая вид, что следуют нашей вере.
        Во рту у меня пересохло. Мне даже не хотелось смотреть на письмо.
        - Мендоса просит нашего разрешения затребовать эдикт из Рима о создании в Кастилии священного трибунала инквизиции, — продолжал Фернандо. — Это серьезно, Изабелла. Он пользуется поддержкой Торквемады, которому, судя по всему, сообщили о твоей снисходительности к евреям в Севилье, и тот недоволен, жалуется, что мы не слишком прилежно исполняем свой монарший долг. И он, и Мендоса считают, что возрождение инквизиции поможет искоренить лжехристиан и проложить путь к осуществлению высказанного тобой желания реформировать Церковь.
        Я стояла рядом с Фернандо на погруженном в сумерки бескрайнем берегу, слушала раздающийся в морском воздухе смех нашей дочери, знала, что внутри меня растет еще один ребенок, и чувствовала, как меня бьет дрожь.
        Сложив пергамент, я сунула его вместе с печатью в шелковую сумку на поясе.
        - Их требование преждевременно, — сказала я. — Священный трибунал не действует в Кастилии уже много лет и так же нуждается в реформах, как и Церковь. И у нас и без того хватает хлопот. Нам все еще нужно созвать кортесы, чтобы пересмотреть законодательство и ограничить привилегии знати, не говоря уже о том, что, как и от каждого короля до нас, от нас ждут объявления Реконкисты против мавров. Вряд ли сейчас подходящее время, чтобы взваливать на себя еще одно бремя, к тому же столь тяжкое.
        Фернандо смотрел на накатывающие на берег волны, и надвигающиеся сумерки смягчали очертания его орлиного профиля. Наконец он сказал:
        - Вне всякого сомнения, ты права, но было бы ошибкой пренебречь просьбой кардинала. С тех пор как мы взяли на себя власть, весь мир наблюдает за нами, ожидая, что мы потерпим крах, как предшественники. Не хотелось бы, чтобы священнослужители жаловались в Рим, что мы недостаточно благочестивы, ибо, если, как ты говоришь, от нас ждут Реконкисты против мавров, нам потребуется официальное одобрение Рима на Крестовый поход. Его святейшество может отказать в благословении, если мы не проявим готовности избавить Испанию от ереси. К тому же, — добавил он, — разве это столь большое бремя — разделаться с несколькими заблудшими обращенными?
        Я коснулась его руки:
        - Фернандо, речь может идти о многих. Разве ты не понимаешь? Если то, что говорят Мендоса и Торквемада, — правда, это означает, что нашей властью мы обречем на арест и допросы сотни, а может, и тысячи подданных. Это вызовет страх у народа, в то время как нам требуется доверие.
        - Но именно так всегда и было. Инквизицию создал святой Доминик, чтобы отделить заблудших от истинно верующих, спасти и очистить тех, чьим душам грозит проклятие. Лично я не могу поверить, что их тысячи; но если это правда, не лучше ли сразу же вступить с ними в борьбу?
        Он говорил так, словно все было уже предрешено, будто он нисколько не сомневался, что возрождение священного трибунала — единственный разумный выход. Я не нашлась сразу что ответить. Знала, что он столь же набожен, как и я; мы оба постоянно посещали мессы, и в нашем благочестии никто не мог усомниться. Для нас существовала лишь одна Церковь, одна вера. Откуда же этот беспочвенный страх, охвативший меня при мысли, что я могу вступить на подобный путь?
        - В самом ли деле нам это нужно? — наконец отважилась я. — Создавать учреждение, ответственное перед Римом, который получит над нами абсолютную власть? Если мы потребуем от его святейшества подобного эдикта, нам также придется признать его власть. У меня лично нет никакого желания позволять Риму диктовать нам, как и когда поступать.
        Фернандо нахмурился, и я облегченно вздохнула. Как и я, он не стремился посвящать Рим в наши дела. Хотя мы не собирались ссориться со Святым престолом, нам не хотелось, чтобы плоды наших усилий пошли на удовлетворение безграничных потребностей Ватикана, особенно сейчас, когда казна почти пуста. Ради процветания нашей страны мы должны были сами определять внутреннюю политику, даже в столь деликатных областях, как религиозное единство.
        - А если мы потребуем, чтобы инквизиция находилась под нашим управлением? — предложил он. — Как правители Кастилии, мы бы надзирали за ее деятельностью, назначали трибуналы и наблюдателей; могли бы создать новую Святую палату в соответствии с нашими требованиями.
        - Могли бы, — ответила я, застигнутая врасплох столь быстрым решением. Порой Фернандо удавалось необъяснимым образом разрубить узел одним ударом. — Но согласится ли его святейшество? Ни один монарх, о котором мне известно, не получал прежде подобного соизволения.
        - Возможно, ни один монарх об этом не просил.
        Я отвернулась. Ветер усилился, взбивая на воде золотистую пену. Письмо в моей сумке казалось тяжелым, словно камень. Неужели таковы были намерения Господа? Неужели он назначил меня и Фернандо Его огненными сосудами, чтобы очистить нашу веру? Ответа я не знала; вся моя уверенность, обычно столь твердая, меня покинула.
        - Если я соглашусь, — наконец сказала я, не сводя взгляда с перекатывающейся воды, — нам придется действовать как можно осторожнее, с большой осмотрительностью. Кардинал Мендоса должен обещать, что будут приложены все усилия, чтобы мирно вернуть заблудших в лоно Церкви. Я не дам полномочий на более строгие меры, если только у меня не останется иного выбора. И я не хочу, чтобы пострадали евреи. Под следствие должны попадать лишь те, чья приверженность нашей вере вызывает сомнения.
        Я посмотрела на Фернандо. Он мрачно взглянул мне в глаза.
        - Пусть будет так, как ты решила, — сказал он. — Я лично за этим прослежу.
        - Тогда действуй, — тихо ответила я. — Напиши Мендосе и скажи, что мы одобряем его просьбу. Но лишь для того, чтобы получить эдикт; я оставляю за собой право применить его, когда сочту нужным.
        Кивнув, он потянулся к моим рукам:
        - Dios mio, ты холодна как лед. — Он резко взглянул на Инес, что ждала неподалеку с другими фрейлинами. — Ее величеству холодно! Принеси плащ.
        Несколько минут спустя мы спешили по тропинке, ведшей вдоль склона утеса, к замку Медина-Сидонии. Фрейлины о чем-то болтали, щеки Исабель покраснели от солнца. Она радовалась, забыв обо всех внешних приличиях после проведенного за веселыми играми дня.
        - Красиво, правда, мама? — выдохнула она, беря меня за руку, когда мы остановились на вершине, чтобы посмотреть на море, простиравшееся до самого горизонта подобно бескрайнему шелку. — Но оно такое большое. Беатрис говорит, можно плыть по нему и плыть и так и не добраться до края. Наверное, это очень грустно.
        - Да, — задумчиво сказала я. — Думаю, да.
        Глава 26
        Повитухи — которых крутилось вокруг меня с избытком — заверяли, что у меня родится сын. На это указывало все, — по крайней мере, именно так они заявляли, ссылаясь на мои мелкие жалобы и даже на запах моей мочи. Впрочем, то же самое нам говорили, когда я носила Исабель. Но по мере того, как шли дни в алькасаре Севильи, самом роскошном убежище из всех, где можно было вытерпеть тяготы беременности, я замечала, что разговоры старух оказывают забавное влияние на Фернандо. Чем сильнее раздражала меня их беспрерывная суета, тем заботливее он становился.
        Я презирала сложившееся в обществе мнение, будто беременные женщины превращаются в бесполезные создания, а потому преисполнилась решимости принести хоть какую-то пользу в ожидании родов и начала искать учителя латыни. Всегда сожалела, что мне не хватает познаний в этом языке международной дипломатии, и терпеть не могла полагаться на переводчиков, считая, что выгляжу будто некая провинциальная королева, не получившая должного образования. Но от поисков меня отвлек посланник из Англии, который привез в подарок очередную крещенскую купель — у нас их насобирались уже десятки — и, демонстрируя ее нам, упомянул, что его король узаконил первый в их стране печатный станок.
        - Вот как? — Я наклонилась на троне, забыв о распухших ногах в слишком тесных туфлях. — Я слышала, в Италии благодаря подобным станкам становятся доступны утраченные или забытые древние тексты и теперь там возрождаются науки и искусства.
        Посланник улыбнулся:
        - Совершенно верно, ваше величество. Живопись, музыка, поэзия и скульптура процветают под покровительством многих просвещенных правителей, от Медичи во Флоренции до Габсбургов в Австрии, которые обеспечивают своим художникам доступ к классическим текстам. Его светлость король Эдуард Четвертый решил, что столь беспримерное богатство, наука и знания должны процветать и в Англии.
        - Изумительно! — зачарованно проговорила я.
        Я слышала, что печатный станок может произвести сотни книг и займет это вполовину меньше времени, чем при ручном переписывании; имея в своем распоряжении столь замечательные устройства, я могла пополнить наши истощившиеся библиотеки, которыми никто не занимался за годы волнений и гражданской войны. Грамотность в Кастилии была уделом лишь монахов, выдающихся ученых и очень богатых людей; мало кто из простонародья мог позволить себе иметь книги, а тем более их читать.
        Наконец-то у меня появилась возможность заняться важными государственными делами. Я сразу же решила основать благотворительный фонд на нужды образования и велела Карденасу купить двадцать печатных станков из Германии, которые распорядилась установить в Саламанке и других крупных университетских городах. В знак уважения к моим начинаниям из Валенсии прислали первую отпечатанную на станке книгу — гимны Деве Марии, посвященные мне и моему еще не родившемуся ребенку. Изящный том, переплетенный в телячью кожу и остро пахнущий чернилами, привел меня в восторг, о чем я и сказала Фернандо, который лишь усмехнулся в ответ:
        - Не понимаю, из-за чего тут суетиться. Это ведь всего лишь книга, верно?
        Я удивленно посмотрела на него, выпятив живот:
        - Ты что, не понимаешь: имея печатные станки, мы могли бы дать образование каждому подданному королевства?
        Он весело взглянул на меня из-за края кубка, сидя перед тарелкой с остатками жареной куропатки. У нас вошло в привычку ужинать по вечерам в моих покоях, так было удобнее, и мне не приходилось, будучи на шестом месяце беременности, взбираться на помост по предательским ступеням.
        Улыбка его стала шире.
        - Полагаю, под «каждым» ты подразумеваешь и женщин?
        - Конечно. Почему нет? В Италии женщинам разрешено посещать университеты и получать ученые степени. Ты против, чтобы женщины имели право учиться чему-либо еще, кроме домашнего хозяйства?
        - Я? Против? — Он широко развел руками. — Боже упаси!
        Я внимательно посмотрела на него:
        - Ты со мной соглашаешься, потому что так тебе сказали повитухи? Ибо мне прекрасно известно, что среди мужчин бытует мнение — кстати, распространяют его те, кого самих вряд ли можно назвать грамотными, — что образование изначально вредит хрупкой женской морали.
        - Никогда о таком не слышал, — ответил он, — хотя, полагаю, в этом что-то есть.
        Я зашипела сквозь зубы, но взяла себя в руки, увидев блеск в его глазах. Он с трудом удерживался от смеха.
        - Ладно. — Я откинулась на подушки кресла, чувствуя досаду из-за того, что он слишком беззаботно отнесся к столь важному вопросу. — Так или иначе, я намерена издать указ, позволяющий женщинам и заниматься, и преподавать в наших университетах. Собственно, я собираюсь нанять женщину, которая будет учить меня латыни.
        - Интересно, есть ли на свете подобное чудо? — язвительно заметил Фернандо.
        - Если от меня хоть что-то зависит — то будет, — парировала я.
        Больше он сдерживаться не мог. Расхохотавшись, на что я лишь скупо улыбнулась в ответ, он встал и подошел ко мне, чтобы поцеловать.
        - В таком случае — конечно, издавай указ, — прошептал он. — Хотя я нисколько не сомневаюсь, что многие мужчины в Кастилии вскоре пожалеют, что Гутенберг вообще изобрел свою машину.
        - Ты невыносим, — проворчала я.
        Но после того, как он ушел, вновь взяла книгу со столика, погладила золоченую обложку. Самое время показать королевству, что женщины, получив образование, могут служить более высоким целям. Моей Исабель предстояло однажды выйти замуж и выступить в роли нашей представительницы при иностранном дворе. Насколько бы она могла преуспеть, обладая образованием, которого не хватало мне? Вместе с Кастилией она должна пожать плоды новой, просвещенной эпохи; мне хотелось, чтобы женская образованность и желание учиться стали в королевстве обычным делом.
        Однако мою решимость нарушили роды. Настали дни уединения — на несколько недель позже, чем предполагалось, поскольку я отказывалась от него до последнего, — а всего через несколько суток после того, как я осталась в компании своих фрейлин, у меня отошли воды. Несколько часов спустя начались мучительные схватки.
        Задыхаясь под пропотевшим покрывалом и стиснув зубы, я тужилась изо всех своих иссякающих сил. Чудовищная боль раздирала меня изнутри; казалось, я не выживу и ребенок, которого так долго ждала и о котором столь прилежно заботилась в течение девяти долгих месяцев, станет моей погибелью.
        - Тужься, Изабелла, — шептала мне на ухо Беатрис, благословенное прикосновение холодной руки которой я чувствовала под покрывалом. — Повитуха говорит, уже видна головка. Еще немного…
        - Пресвятая Дева Мария, — прошептала я, напрягая мышцы для еще одного толчка. — Пусть это будет сын. Прошу тебя, пусть это будет принц.
        Все, что я знала, все, к чему я стремилась, в одно мгновение сжалось до одного судорожного вздоха и мучительного сокращения плоти, а затем долгожданного потока горячей крови.
        - Есть! — услышала я крик повитухи. — Дитя родилось!
        Отчаянно напрягая взгляд, я смотрела, как повитуха, сгорбившись, перерезает и перевязывает пуповину, обтирает от крови и слизи крошечное белое тельце, переворачивает его и вливает мед в раскрытый рот. Чувствуя, будто все мое тело охвачено огнем, я наконец услышала первый крик, и повитуха с торжествующим видом посмотрела на меня.
        - Кастилия, — объявила она так, будто в том была ее личная заслуга, — обрела принца.
        Мы назвали сына Хуаном, в честь обоих его дедов и нашего святого покровителя Иоанна Крестителя.
        Позднее я услышала, что Фернандо представил его двору со слезами на глазах. Я приходила в себя в своих покоях, намереваясь официально появиться на люди после крещения и совершения надо мной очистительного обряда. Однако Беатрис рассказывала мне обо всем, начиная от гордой осанки моего мужа, который высоко поднял нашего маленького инфанта перед шумно приветствовавшими его придворными — Хуан при этом разразился громким плачем, — до безграничного веселья, охватившего королевство. В Сеговии люди танцевали вокруг костров, а в Саламанке убили сотню быков — известие об этом чудовищном спектакле привело меня в ярость, и я отказалась его одобрить. Старый король Хуан прислал из Арагона огромную золотую крещенскую купель; чтобы перенести ее в церковь Святой Марии, потребовалось шесть человек. Он также написал личное письмо, в котором просил нас простить Каррильо за прошлые обиды и вернуть ему прежние доходы как в качестве жеста сострадания в честь рождения сына, так и из уважения к архиепископу, тяжко сражавшемуся за то, чтобы обеспечить нам право на трон, а теперь повергнутого в «уныние и разорение».
        Я согласилась. В душе моей не оставалось места для гнева. Я отстояла свои права; после восьми лет замужества обеспечила династии принца, который унаследует как Кастилию, так и Арагон. Мною восхищались даже те подданные, которые так и не покорились, а через несколько дней после рождения Хуана последние оставшиеся в Севилье преступники бежали в удерживаемый маврами портовый город Малагу. Слышавшийся по всему королевству колокольный звон вынуждал священников прятать наложниц и бастардов и крепче сжимать в руках Библию, напоминая, что после появления сына-наследника я смогу в полной мере возобновить реформирование Церкви.
        В День святой Марты, через шесть недель после рождения Хуана, мы с Фернандо вместе представили сына жителям Севильи. Ехали по заполненным народом улицам, вдоль которых выстроились кордоны, чтобы дать дорогу нашим лошадям. Солнце палило столь нещадно, что из-под моей украшенной жемчужинами короны стекал пот. Верный Канела, убранный в столь же пышный наряд, нервно вставал на дыбы, и его копыта высекали искры из дымящихся булыжников мостовой.
        Под радостные крики толпы с черепичных крыш взмывали в воздух стаи голубей. Хуан ехал впереди нас в коляске с балдахином, на руках у крестной матери, герцогини Медина-Сидонии. Инфанта сопровождал маркиз де Кадис, безмятежно греясь вместе с ним в лучах славы, а сам Медина-Сидония с королевским знаменем возглавлял процессию в знак нашего уважения к его персоне.
        Внезапно приветственные возгласы смолкли, и все как один подняли взгляд к небу, которое начало быстро темнеть. Я увидела, как удлиняются на земле наши тени. Рядом со мной Фернандо натянул поводья, посмотрел вверх, и его украшенная рубинами золотая корона сползла ему на лоб.
        - Dios mio, — услышала я его шепот. — El sol se apaga.[34 - Солнце исчезает (исп.).]
        - Что? Солнце не может исчезнуть! — воскликнула я, поднимая голову вслед за его полным страха взглядом, несмотря на боль в шее от тяжести короны.
        В пылающем жаром небе скользила темная тень, черной косой перерезая край солнечного диска.
        Вокруг послышались испуганные вздохи. Люди падали на колени. Но я продолжала хранить спокойствие; еще будучи принцессой, я наткнулась в библиотеке в Сеговии на несколько трудов, где описывалось это явление, — насколько я помнила, именовалось оно солнечным затмением, — о чем я и сообщила Фернандо, неподвижно сидевшему в седле.
        - Затмение? — переспросил он, словно никогда не слышал подобного слова.
        - Да. Иногда луна наползает на солнце, закрывая его свет, но потом она уходит, и все снова становится как обычно, — раздраженно сказала я.
        Зной стоял ужасающий, и с меня ручьями лил пот. Мне хотелось добраться до помоста на главной площади, исполнить наш долг и вернуться в тень алькасара, прежде чем все мы изжаримся до смерти в наших нарядах. Я также беспокоилась за сына, который легко мог получить тепловой удар на адской жаре.
        - Но это же дурное предзнаменование, — не веря своим ушам, услышала я запинающийся голос Фернандо. — В тот самый день, когда мы должны представить народу нашего сына, случается… затмение? Вряд ли это добрый знак.
        Я едва не закатила глаза. Несмотря на всю широту владений Арагона, мой муж до сих пор жил в плену предрассудков, будто андалусиец какой-то.
        - Никакое это не предзнаменование, — чуть резче, чем намеревалась, бросила я. — Наш сын уже крещен и благословлен Господом. Просто луна забыла свое надлежащее место, — улыбнулась я, насмешливо глядя на Фернандо. — Уж ты-то, как мужчина, должен хоть что-то об этом знать.
        Он попытался улыбнуться в ответ, но я видела, что муж по-настоящему напуган, словно и впрямь верил, будто нелепое небесное явление предрекает будущее.
        Я нетерпеливо махнула рукой Медина-Сидонии, который с презрением взирал на царящий вокруг ужас:
        - Сеньор герцог, не будете ли вы так любезны…
        Он рявкнул на оцепеневших слуг, что застыли словно статуи и таращились на наполовину закрытое солнце:
        - Вперед! Приказ ее величества!
        Стук копыт наших лошадей отдался нестройным эхом по затихшим улицам. К тому времени, когда мы добрались до заполненной народом площади, затенявший солнце серп луны начал уменьшаться и снова посветлело.
        Я взяла Хуана у герцогини, поднялась на помост и взглянула на безымянную массу людей, вынуждая их наконец отвести взгляд от неба и обратить внимание на меня и дитя на моих руках.
        Я не верила в предсказания и в какие-либо иные силы, превосходящие Господа.
        И Господь не мог допустить, чтобы с моим сыном хоть что-то случилось.
        Ранней весной тысяча четыреста семьдесят девятого года мы покинули сады Андалусии и вернулись в Кастилию.
        Путешествие оказалось долгим из-за маленького Хуана. Сын страдал от желудочных колик, а потому постоянно находился при мне. За последние полгода я дважды меняла ему кормилицу, но тщетно. Стремясь оградить сына от всех невзгод, я даже уступила уговорам и не стала кормить его сама, однако смена кормилиц нисколько не помогала. Я советовалась со множеством ученых-врачей, и еврейских, и мавританских, пожертвовала небольшое состояние Деве Севильской из Антигуа и ее сыну Христу, известным своими целебными дарами. Фернандо заверял меня, что колики бывают у многих младенцев и в том нет ничего необычного, но я ощущала страдания сына всеми фибрами души, не в силах отвлечься на что-либо еще. Исабель ехала в экипаже со мной, Беатрис и Инес по изрытым ямами дорогам, она вполголоса напевала Хуану и трясла перед ним серебряными погремушками, чтобы отвлечь от болей в животе.
        По возвращении в Сеговию я обнаружила, что вновь беременна. Подняв голову от ведра, куда меня стошнило после завтрака, я встретилась с долгим сочувственным взглядом Беатрис. Фернандо настоял на супружеских правах задолго до того, как я почувствовала себя готовой его принять; он не был груб со мной, но не был и любезен, и я как-то раз в редком порыве откровенности пожаловалась Беатрис, что муж не желает слышать слова «потом». Сейчас же ее взгляд все мне объяснил: Фернандо только делал вид, будто слабое здоровье Хуана его не беспокоит. Младенцы умирали каждый день, от колик и прочих недомоганий. Наше престолонаследие оставалось под угрозой, и мы нуждались еще в одном сыне.
        Необходимость эта стала еще яснее, когда до нас дошло известие, что после продолжительной болезни скончался Хуан Арагонский. Фернандо немедленно отправился в свое королевство — на похороны отца и встречу с кортесами, которые, в соответствии с нашим брачным контрактом, оставались независимыми от Кастилии. Мне хотелось поехать с ним — после смерти его отца наши королевства действительно объединялись под общим правлением, — но возможности такой у меня не было, поскольку приходилось заботиться о младенце, ожидая рождения еще одного.
        Третья моя беременность оказалась тяжелой с самого начала. Я тосковала о Фернандо с того самого мгновения, как он вышел за дверь, но сил не хватало, даже чтобы пересечь комнату, — меня постоянно тошнило, а мысли о месяцах предстоящих ограничений внушали ужас.
        Нисколько не улучшило настроения и известие об очередном восстании в Эстремадуре от имени Иоанны ла Бельтранехи, которое задумал старый козел король Альфонсо, чье поражение от наших рук и последующий отказ Рима выдать ему соизволение на брак Иоанны продолжали жечь его изнутри, словно горящая сера. Он подкупил нескольких недовольных мелких вельмож и поднял мятеж в тот самый момент, когда Фернандо стало не до него.
        - Что мне делать? — воскликнула я, глядя на Беатрис. Я сидела за столом и читала последние доклады адмирала, которого поставила во главе войска, посланного на подавление мятежа. — Дон Фадрике пишет, что арестовал всех замешанных в восстании вельмож. Их, естественно, лишили владений и казнили, но ему пришлось поджечь поля, собрать крестьян и гнать португальцев через границу, словно диких собак.
        Я взмахнула бумагой, чувствуя, как гнев вытесняет усталость.
        - Эти негодяи бежали, унося с собой мешки сокровищ, награбленных из наших церквей! Они похитили то, чего мы не можем позволить себе лишиться, и показывали нос нашим солдатам через границу!
        Я бросила бумагу на стол, отчего неровно заплясало пламя свечей.
        - Не могу допустить, чтобы подобное сошло Альфонсо с рук. Похоже, я была слишком наивна, полагая, что изгнание в Португалию успокоит Иоанну. По словам Фадрике, на допросах большинство вельмож признались, что взбунтовались против моего правления, так как Иоанна заявляет, будто она истинная дочь Энрике и единственная королева Кастилии! Как эта девчонка смеет оспаривать мое право на трон, когда каждый знает, что она — дитя любви Бельтрана де ла Куэвы?
        Беатрис помедлила возле кровати, где обрызгивала простыни лавандой и анисом, прежде чем сложить их в сундук.
        - Возможно, стоит предложить им мирный договор, — посоветовала она.
        - Скорее я предложу им артиллерийскую канонаду, — фыркнула я.
        - Кто бы сомневался, — усмехнулась Беатрис. — Но порох недешев, а Альфонсо труслив. Он спрячется в своей крепости, предоставив остальное тебе. Но если ты предложишь мир и настоишь на переговорах с сестрой твоей матери, принцессой Беатрикс, то…
        - …смогу потребовать, чтобы права ла Бельтранехи строго ограничили, — улыбнувшись, продолжила я. — Беатрис, тебе стоило стать дипломатом. Все отлично: Альфонсо не осмелится мне отказать, особенно если я подслащу предложение обещанием подумать о брачном союзе моей Исабель и сына его наследника-кронпринца, которого он не женил на ла Бельтранехе из-за разницы в возрасте. Я могу выиграть в его игре и вместе с тем дать ему то, чего он желает, — высокое положение и в придачу немалое приданое за Исабель.
        Беатрис кивнула, взяла с кровати стопку простыней.
        - Тогда берись за дело, — сказала она. — И мне не придется смотреть, как ты хандришь и волочишь ноги еще восемь месяцев.
        Я рассмеялась, повернулась к столу и, чувствуя, как ко мне возвращаются силы, окунула перо в чернила.
        Король Альфонсо ответил, что встретится со мной у границы, чтобы обсудить мое предложение. По его словам, пора было положить конец раздорам раз и навсегда. Однако, после того как я два дня протряслась в паланкине и прибыла в продуваемый всеми ветрами замок Алькантара, оставив детей на попечение Беатрис, мне сообщили, что король заболел. Лишь после двух недель тревожного ожидания я получила известие, что король посылает саму Иоанну вместе с ее представительницей, моей родной тетей Беатрикс Португальской.
        Я обняла высокую, элегантно одетую кровную родственницу, с которой никогда прежде не виделась. Ее зеленовато-голубые глаза и овал лица до боли напомнили мне мать. Я сразу же почувствовала в Беатрикс союзницу; и действительно, после обмена любезностями она заявила, что желает прочного мира между нашими народами.
        - Мы соседи. Вряд ли есть смысл вцепляться друг другу в глотку, — сказала она, приподняв светлые брови, — учитывая наши общие границы и фамильные связи.
        - Полностью с вами согласна, — ответила я. — Король тоже полагает, что опеку над девочкой следует передать вам?
        - Да. — Беатрикс помолчала. — Боюсь, правда, что у девочки на этот счет иное мнение, — добавила она и поднялась с кресла, чтобы открыть дверь.
        Передо мной появилась Иоанна в роскошном темном бархатном платье, прямая, словно шест. Я заставила себя улыбнуться:
        - Дитя мое, рада тебя видеть! Ты уже совсем взрослая.
        Больше всего меня встревожило, что так оно и было. Я успела забыть, что она уже не та маленькая девочка, с которой я гуляла в садах алькасара, не пухленькая пешка, полностью покорная моей воле. В шестнадцать лет Иоанну можно было бы назвать красавицей, если бы не преждевременная тень горечи на лице. Я втайне пыталась найти в ее облике сходство с моим покойным братом, но видела лишь черты ее матери, королевы Жуаны. Она была стройна как тростинка, с теми же притягательными черными глазами, блестящими волосами и угрюмо поджатыми губами. Я старалась не обращать внимания на ее преднамеренный отказ сделать реверанс или проявить какой-либо иной знак уважения, но при виде ее в мое сердце словно вонзились острые шипы. Передо мной стоял заклятый враг; она вполне могла стать женой какого-нибудь несговорчивого принца, если не королевой самого Альфонсо. Меньше всего я сейчас нуждалась в сопернице, тенью следующей за мной, в номинальной фигуре, за спиной которой могли объединиться мятежники вроде тех, что в Эстремадуре.
        - Ты меня помнишь? — спросила я и по тому, как блеснули ее глаза, поняла, что да, хотя вполне логичным для нее было притвориться, что нет.
        Она промолчала.
        - Ответь ее величеству, — бросила Беатрикс, резко толкнув девушку.
        Глаза Иоанны сузились.
        - Я не вижу здесь королевы, — вызывающе проговорила она высоким гнусавым голосом. — Если только вы не желаете, чтобы я отвечала самой себе.
        Бросив на нее испепеляющий взгляд, Беатрикс повернулась ко мне:
        - Девочка набралась при дворе дурных манер. Слишком долго подвергалась чужому влиянию.
        - Похоже на то, — сказала я, не сводя взгляда с Иоанны, которая продолжала смотреть на меня со столь расчетливой дерзостью, что я невольно сжала кулаки.
        - Значит, считаешь, что имеешь больше прав на корону, чем я? — спросила прямо.
        Иоанна слегка вздрогнула, и я поняла, что она не столь высокомерна, как хотела показать. Несколько мгновений она молча стояла, плотно сжав губы, затем выпалила:
        - Я считаю себя единственной наследницей короля Энрике. А вы, принцесса Изабелла, узурпировали мой трон и распустили слухи о том, что я бастард. Но в моих жилах течет столь же чистая кровь, как и ваша, ибо я тоже происхожу из королевских домов Португалии и Кастилии.
        - В самом деле? — Ни один мускул на моем лице не дрогнул. Внутри же все похолодело. От нее следовало избавиться. Я больше не могла пренебрегать угрозой, которую она представляла.
        - В таком случае, — сказала я тете, — полагаю, нам многое нужно обсудить. Похоже, я была слишком снисходительна, когда строила планы.
        В моем голосе звучала угроза, и реакция Иоанны оказалась именно такой, как я и рассчитывала.
        - Мне никто не сможет помешать! — взорвалась она. — Вам меня не одурачить своими соглашениями и мелочной ложью. Я законная королева Кастилии! И никогда не откажусь от своих прав в вашу пользу. Никогда!
        С ее губ брызгала слюна, тело напряглось. Замешательство на лице Беатрикс сменилось решимостью.
        - Девочка нуждается в успокоительном, — заметила она, после чего встала, подошла ко мне и, взяв за руку, повела к галерее.
        Иоанна стояла не двигаясь, понимая, что на все интриги, на все унижения, которые ей, по ее мнению, пришлось вытерпеть, никто не станет обращать внимания.
        Я не оглядывалась, хотя и чувствовала, как ее взгляд сверлит мне спину.
        Месяц спустя я доброжелательно распрощалась с тетей. А потом стояла на подъемном мосту под порывами развевавшего мой плащ ветра и смотрела вслед удаляющейся португальской свите. Прошли утомительные четыре недели переговоров, в течение которых я отважно сражалась со своим недомоганием. В роли португальской представительницы Беатрикс оказалась куда умнее неистового Альфонсо, она убедительно отстаивала интересы своего народа.
        И тем не менее я победила, отказалась от любых уступок на потерянные территории или деньги, ссылаясь на то, что Португалия напала на нас, а не наоборот. Хотя я согласилась на первоначальное предложение, по которому моей дочери Исабель предстояло стать невестой сына португальского кронпринца, и уступила ключевые права на мореплавание, в одном оставалась непоколебима: Иоанна должна отказаться от любых притязаний на мой трон. Она могла ждать под опекой в монастыре, пока не достигнет совершеннолетия мой сын и можно будет подумать о союзе между ними, — или принести священную клятву прямо сейчас. Чтобы предотвратить дальнейшие интриги от ее имени, я поставила условие, что она ни при каких обстоятельствах не вправе делать необоснованные заявления о своем королевском происхождении.
        На принятие решения предоставила полгода. Глядя вслед удаляющемуся паланкину, я увидела, как откинулась занавеска и за ней в последний раз мелькнуло лицо Иоанны. Ее ненавидящий взгляд пронзил меня словно кинжалом, но в мертвенной бледности ее лица уже читалось поражение.
        Я знала, что она готова умереть, лишь бы не подчиняться моим условиям. Как и ее мать, она страдала чрезмерным самомнением и недостатком здравомыслия. Будет тянуть до последнего, отсрочивать неизбежное, но в конце концов у нее не останется иного выбора. Ей придется доживать свои дни в стенах монастыря в роли нежеланной невесты Христовой, позабытой всем миром.
        И все же, глядя, как Иоанна навсегда исчезает из моей жизни, я содрогнулась, представив себе хаос, который она могла бы вызвать, сумей доказать то, во что столь горячо верила.
        После подписания договора с Португалией мы с Фернандо отправились в Толедо. Там шестого ноября я родила третьего ребенка.
        На этот раз роды длились недолго, всего несколько часов. Когда повитуха поднесла новорожденную девочку, та показалась мне прекраснее всех на свете — абсолютно здоровый младенец с рыжеватыми кудряшками на еще мягкой макушке, молочной кожей и бледными глазами с янтарным оттенком. Девочка спокойно лежала рядом со мной, словно ее внезапный приход в мир никак на нее не повлиял. Хотя мы надеялись на рождение мальчика, мне страстно захотелось защитить ее, прижать к себе, и на меня нахлынула внезапная грусть.
        Как и Исабель, ей предстояло вырасти и однажды отправиться невестой на далекий королевский двор. Я уже научилась сдерживать чувства, когда дело касалось моих дочерей, и с самого начала знала, что, в отличие от Хуана, который останется с нами и унаследует наши королевства, инфанте суждено исполнить свой долг за пределами родины.
        И все же в этом ребенке было нечто столь притягательное, что мне казалось, будто перерезанная пуповина нас не разделила. Девочка оставалась со мной, пока в мою комнату не вошел Фернандо. Он остановился в изножье кровати и недоуменно посмотрел на меня:
        - Ходят слухи, что ты не хочешь отдавать ее кормилице. Дамы возмущены. Думают, ты сама собираешься ее кормить.
        - Она еще не проголодалась. — Я откинула волосики с ее лица. — Смотри, она крепко спит, и так было с самого начала, как только мне ее отдали. Ты когда-нибудь видел столь спокойного новорожденного?
        Обойдя вокруг кровати, он взглянул на девочку:
        - У нее рыжие волосы, как у моей матери.
        - Тогда назовем ее Хуана, — сказала я, — в честь твоей матери.
        Наклонившись, я поцеловала ее в теплый лобик, не успевший еще набить ни одной жизненной шишки.
        - Инфанта Хуана, — повторил Фернандо и улыбнулся. — Да, это ей вполне подходит.
        - Ваши величества, мы должны ввести эдикт в действие.
        Мы сидели в зале совета в алькасаре Толедо; за окнами лил холодный вечерний дождь, предвещая скорую зиму. Было поздно. Только что завершился очередной долгий день переговоров с кортесами, в состав которых входили тридцать четыре прокуратора из семнадцати главных городов Кастилии. Мы с Фернандо прилагали все усилия, чтобы укрепить нашу власть, давая ход амбициозному многолетнему плану по пересмотру законодательства и налоговой системы.
        Усталые, с покрасневшими глазами, мы сидели перед кардиналом Мендосой и духовным комитетом, который два года назад уполномочили расследовать случаи предполагаемой ереси со стороны обращенных. Подперев подбородок украшенной перстнями рукой, Фернандо утомленно смотрел на бумаги, что громоздились перед нами на столе. Старательно собранные скандальные обвинения в адрес священников, которые наставляли паству против Девы Марии и культа святых; тайные свидетельства соседей, видевших, как их друзья едят пресный хлеб и кладут монеты в рот покойникам, подобно евреям; донесения о родителях-обращенных, что стирали крещенское миро со лбов младенцев; даже ничем не подтвержденные жуткие слухи о пытках христианских мальчиков в Святую неделю в насмешку над страстями Спасителя. Из всего этого следовал единственный неизбежный вывод.
        - Вы уверены? — спросил Фернандо хриплым после дневных заседаний голосом. — Нисколько не сомневаетесь, что лжеобращенные ниспровергают нашу Церковь и даже получают от этого выгоду?
        - Да, Majestad. — Мендоса дал знак брату Торквемаде.
        Я напряглась, глядя, как поднимается со своего места аскет-доминиканец в черной мантии на торчащих плечах. Он еще больше исхудал с тех пор, как я видела его в последний раз. Как будто был смертельно болен — одни жилы и кости, в худом лице ни кровинки. Казалось невероятным, что он вообще способен двигаться, но в бледных глазах пылала страсть. Наконец наступил момент, которого он так долго ждал.
        Монах заговорил, и я почувствовала, как меня охватывает страх.
        - Все это правда, — произнес он негромким бесстрастным голосом. — И таких случаев намного больше, чем мы можем вообразить. Мало того что эти грязные мараны тайно исповедуют иудаизм, они еще и вступают в союз с евреями, вымогают ссуды у добрых христиан под непомерные проценты и распоряжаются доступными деньгами. Ни один сефард не возделывает землю и не становится плотником или рабочим; все они стремятся на теплые места с целью нажиться за счет других. Их богатство превосходит роскошь короны. Как и неверные, они едят на золоте, когда многие голодают.
        Слова его не стали для меня новостью; я много лет слышала подобные оскорбления при дворе покойного брата. Но сейчас Торквемада обращался к новой аудитории, пытался найти понимание не у меня, но у Фернандо. Он успел изучить моего мужа издалека с той сверхъестественной прозорливостью, которую когда-то продемонстрировал мне, и обнаружил у короля двойную уязвимость — страх перед необузданной ересью и ярость при мысли о преследующей нас извечной нужде.
        - Говорите, их богатство превосходит наше? — Фернандо выпрямился, его задумчивость как рукой сняло.
        Торквемада наклонил украшенную тонзурой голову:
        - Да, мой король. И, одобрив с вашего разрешения эдикт его святейшества об учреждении инквизиции, мы сможем начать исполнять волю Господню, отделяя чистых от скверных и возвращая былую славу как нашей Церкви, так и вашей казне.
        - Каким образом? — спросила я, опередив Фернандо. — Как именно священный трибунал сумеет пополнить нашу казну?
        Торквемада посмотрел на меня, и мне стало не по себе.
        - Собственность осужденных будет возвращена короне, ваше величество. Ведь это часть условий, которые вы сами поставили перед его святейшеством, не так ли? Вы просили, чтобы все функции святой инквизиции, от назначений на должности до вынесения наказаний, оставались в ваших руках?
        Я стиснула зубы, подавляя желание отвести взгляд. Время словно остановилось и повернуло вспять — я вновь увидела себя в ту ночь, когда впервые встретилась с Торквемадой в Сеговии, полную тревог девочку-подростка, на плечах которой лежало бремя целого мира. Тогда он прочитал мои потаенные желания, дал утешение, которое помогло собраться с силами. Но теперь я уже не была в нем столь уверена. С того дня, когда он пришел, чтобы стребовать с меня обещание, пока Энрике лежал при смерти, во мне росло зерно сомнений.
        «Сомнение — служанка дьявола, посланная, чтобы заманить нас на погибель».
        - Вряд ли они столь богаты, как вы описываете, — ответила я, чувствуя на себе взгляд Фернандо, почти столь же пронизывающий, как и у Торквемады. — И я не уполномочивала никого на какие-либо действия против евреев. Речь шла только об обращенных, о тех, кто сбился с пути нашей веры.
        Торквемада продолжал стоять молча, даже не моргая. Я наконец взглянула на своего духовника, брата Талаверу, тот одобряюще кивнул. Как и мне, ему все больше не нравилось непреклонное стремление Торквемады изгнать евреев из королевства. Хотя во главе назначенного нами комитета стоял кардинал Мендоса, монах постепенно начинал превосходить его в пламенной риторике.
        - А что насчет моей образовательной программы? — продолжала я. — Я просила разослать по всему королевству обученных и опытных прелатов, чтобы проповедовать основы нашей веры, взяв с них обязательство мягко наставлять заблуждающихся, возвращать их в лоно Церкви.
        - Прелаты действительно поступали так, как вы просили, ваше величество, — откашлявшись, сказал кардинал Мендоса. — Среди этих бумаг вы найдете доклады от восьмидесяти прелатов, которые, к несчастью, все как один заявляют, что ересь обращенных в большинстве случаев проникла слишком глубоко, чтобы ее можно было искоренить словом. Особенно печально обстоят дела в Андалусии, где многие мараны бросают вызов Церкви и даже опровергают ее учение, рискуя обречь свои души на вечное проклятие. Ваша обязанность как помазанного Богом монарха — спасти их.
        - Ваше величество, — вдруг сказал Торквемада, — вы, похоже, забываете о том, что обещали посвятить себя искоренению ереси, как только станете королевой. Отказываясь от данного слова, вы сами совершаете ересь…
        Я стиснула подлокотники кресла.
        - При всем к вам должном уважении, — прервал его Талавера, — я духовник ее величества. Уверяю, она преданно служит Церкви, со всей серьезностью относясь к подобным голословным обвинениям…
        - Это не голословные обвинения! — взревел Торквемада, и голос его отдался эхом от покрытых деревом стен запертой комнаты. Никогда не думала, что его легкие способны на такое; не думал, судя по всему, и вздрогнувший Фернандо. — Это правда!
        Он взмахнул рукой, скрючил тонкие пальцы, словно пытался схватить невидимое пламя.
        - Отрицать ее — значит отрицать самого Христа! Лучше войти в рай с одним глазом, чем страдать в аду с двумя.
        Я осторожно взглянула на Фернандо, муж ошеломленно таращился на монаха. У него был свой духовник из Арагона, на которого он полностью полагался, но я чувствовала, как завораживает его гипнотическая сила убеждения Торквемады, и в тот же момент поняла, что сама ее больше не ощущаю. Я уже не верила Торквемаде.
        - Но в наших королевствах всегда были обращенные, — заговорил Фернандо, — и они служили нам верой и правдой. Как узнать, кто еретик, а кто нет?
        Он взял меня за руку, что редко делал на публике, и прикосновение его теплой ладони придало мне уверенности. Возможно, он и чувствовал власть Торквемады, но не собирался ей повиноваться. Его практичная арагонская натура требовала неопровержимых доказательств.
        - Есть истинные обращенные, искренние в своей вере и сторонящиеся тех, кто преднамеренно исповедует мерзкие ритуалы, — ответил Торквемада столь же безмятежно, как и прежде, будто он только что не кричал на собственных монархов, — и есть те, кто лжет. Их нелегко различить, особенно в Андалусии, где они очень долго жили рядом. Вот почему мы требуем, чтобы первый трибунал святой инквизиции был созван в Севилье; это священный труд, и для него требуются отважные сердца. Но как только мы искореним зло, Господь смилостивится над нами. Он проложит нам дорогу к славе и королевству, где все будет едино: единая корона, единая страна, единая вера. Он поможет вам изгнать еретиков, маранов и неверных, чтобы вы могли построить новый мир, в котором будет безраздельно править Испания, на радость праведникам.
        Фернандо сидел не шевелясь. Похоже, его встревожило выражение моего лица, поскольку он вдруг сказал:
        - Нам с королевой нужно посоветоваться.
        Муж помог мне подняться с кресла, обнял за пояс и повел в соседнюю комнату, где горели жаровни и канделябры, прогоняя тьму и холод. Из высокого окна открывался прекрасный вид на город. Вдали, возвышаясь над крутыми мощеными улицами, виднелась изящная башня самого старого в Кастилии собора Святой Марии, построенного Фернандо Третьим, грозой мавров.
        Фернандо у буфета наливал вино, а я подошла к окну, думая обо всех святых храмах королевства, многие из которых пришли в упадок за годы правления моих отца и брата. Не стали ли их ветхость и распутство духовенства причиной той язвы, что разъедала нашу веру? Недавно я издала указ, предписывающий безбрачие для священнослужителей, и создала комиссию из епископов для надзора за реформированием монастырей и назначением новых прелатов. Я также вынудила кортесы выделить средства на реставрацию разрушающихся церквей, включая церковь Святой Марии в Толедо, и на строительство нового монастыря Сан-Хуан-де-лос-Рейес, в ознаменование нашей победы над Португалией.
        - Все, что я делаю, — сказала я вслух, услышав за спиной шаги Фернандо, — я делаю ради возвеличивания Господа и нашей страны. Почему же мне кажется, будто тому, что сейчас творится, нет решения, нет ответа, нет конца?
        - Есть. Только не такой, как тебе хотелось бы.
        Я повернулась к нему.
        - Время пришло, Изабелла. Увиливать мы больше не можем. Мы должны подать пример как монархи-католики. Ересь в наших королевствах терпеть больше нельзя.
        - Ты уверен? — спросила я.
        - Да. Мы помазанные Богом монархи, и Он не может ввести нас в заблуждение. — Фернандо наклонился ко мне; пламя свечей смягчало его жесткие черты. — Это наш священный долг, Изабелла. Ты это знаешь, как и я. Порой нам приходится поступать вопреки велению души, поскольку мы просто не можем по-другому.
        Я взглянула ему в глаза:
        - В таком случае умрут наши подданные.
        - Лишь виновные, только те, кто откажется покаяться. Истинным христианам нечего опасаться. — Он погладил меня по щеке. — Луна моя, у тебя не должно быть сомнений. Ты постоянно думаешь о том, действительно ли мы исполняем волю Господа, и я говорю тебе — да. Иначе и быть не может. Торквемада слишком дерзок, но его слова — глас пророка: единое королевство, единая страна, единая вера. О чем-либо ином не может быть и речи. Мы строим новую нацию для новой эпохи; разве не о том мечтали все эти годы? Это наше время. А как только мы очистим Кастилию и Арагон, обратим свой меч против Гранады. Объявим Реконкисту и навсегда избавим эту землю от неверных.
        Мне хотелось сдаться, признать его твердую веру в нашу судьбу, что оставалась непоколебимой, несмотря на любые обстоятельства. Внезапно я возненавидела собственную слабость, свою несговорчивую женскую душу, которую так легко было ввести в заблуждение, что я перестала верить самой себе.
        - Зачем эти лжеобращенные бросают нам вызов? — прошептала я. — Для чего отрицать истину Господню, обрекать свою бессмертную душу? Не могу поверить, чтобы кто-то согласился на такое добровольно. Они сбились с пути, им просто требуется время, чтобы понять, насколько они согрешили, и покаяться.
        Он привлек меня к себе. Я чувствовала, как бьется его сердце. Он был единственным, за кого я могла уцепиться, затерянная в море сомнений.
        - Еретики — упорствующие грешники, — сказал он. — Пусть их вызывающее поведение тебя не мучит. Мы — король и королева. Что бы мы ни повелевали, это делается для всеобщего блага.
        Взяв за подбородок, он повернул меня лицом к себе:
        - Пусть за дело возьмется Торквемада. Начнет с Севильи, покажет нам, чего он в состоянии добиться. Если его методы нас не устроят, мы вмешаемся. Хотя он и будет надзирать за новой инквизицией, в соответствии с папским эдиктом он полностью отвечает перед нами — и только перед нами.
        Я молчала, вспоминала свои вызывающие слова, брошенные много лет назад, когда Торквемада впервые заговорил со мной на эту тему: «Но даже если завтра меня коронуют, я никогда не опущусь до того, чтобы преследовать своих подданных».
        Два года назад, стоя на берегу моря, я впервые одобрила полученный из Рима эдикт об инквизиции и уже тогда знала, что рано или поздно все придет к жестокому финалу, подобно надвигающейся издали буре, — неумолимая цена, которую я должна заплатить за все, что даровал мне Господь.
        - Я дам согласие, — наконец сказала я, — но только при следующих условиях: во-первых, все конфискованное у осужденных будет использовано на дальнейшие наши усилия по объединению страны. Во-вторых, инквизиция должна ограничить свою деятельность лишь заблудшими обращенными.
        - Bien, — прошептал он. — Я об этом позабочусь. А теперь — готова вернуться?
        Он сжал мою ладонь, и мы вошли в зал, где, скрестив руки на груди, терпеливо стоял Торквемада. Казалось, монах уже знал, что мы скажем.
        - Мы глубоко огорчены всем тем, что услышали, — объявила я, — и, как заверил вас отец Талавера, относимся к данному вопросу со всей серьезностью.
        Я замолчала, обводя взглядом собравшихся.
        - Подготовьте указ на подпись. Мы одобряем инквизицию в Кастилии.
        Я повернулась и быстро вышла, чтобы никто не заметил охватившей меня тоски. В своих покоях велела Инес погасить все свечи, кроме тех, что у алтаря, и встала перед ним на колени.
        - Господь мой и Спаситель, — прошептала я, — услышь мольбу покорной рабы Твоей. Покажи мне истину. Прояви моими устами Твою волю. Да не останется во мне места для заблуждений по невежеству; дай мне силы достичь цели, и пролей Твой свет на эти королевства, столь пострадавшие от зла и разрушений.
        Я склонила голову, ожидая ответа.
        Но Господь не ответил мне в ту ночь.
        Часть IV
        ПАВШЕЕ КОРОЛЕВСТВО
        1481 -1492
        Глава 27
        На обочинах дороги собралась шумная толпа. Мужчины в свежевыстиранных камзолах и лосинах размахивали шляпами с приколотыми к ним гвоздиками; женщины в расшитых шалях держали за руку детей, глядя вслед движущейся процессии. Верхом на лошадях в разукрашенных попонах ехал весь королевский двор — вельможи в одеждах из дамаста с золотым шитьем, дамы в роскошных плащах и развевающихся вуалях, слуги в ливреях и мрачные стражники рядом с бесконечной вереницей запряженных мулами повозок со всем нашим имуществом.
        Я смотрела из окна экипажа на народ, выстроившийся на фоне незнакомых мне ярко-зеленых долин — плодородной родины моего мужа, которую видела впервые. Я изо всех сил пыталась улыбнуться, глядя на его подданных, которые ждали много часов и даже дней, заранее получив известие о нашем прибытии в столицу Арагона Сарагосу, где тамошние кортесы должны были принести клятву верности нашему двухлетнему сыну. То была очередная веха династии, символический союз двух королевств с одним наследником.
        Я вглядывалась в голову процессии, где ехал Фернандо с сидящим впереди него в седле Хуаном, муж махал рукой и улыбался, а я плотно сжимала губы, чтобы удержаться от приказа немедленно доставить сына ко мне.
        - Ничего с его высочеством инфантом не случится, — сказала Беатрис, сидевшая на подушках напротив меня. Инес и мои дочери ехали в отдельном паланкине; Беатрис же недавно призналась мне, что наконец забеременела, и я настояла, чтобы она осталась со мной, зная, сколь тяжело путешествовать в подобном состоянии. — Только послушай, как его приветствуют арагонцы! К тому же там его величество и Чакон, на случай если инфант устанет.
        - Знаю. — Я помахала рукой, поняв, что в толпе меня увидели.
        Мне тоже хотелось ехать верхом, рядом с Хуаном, но, когда мы выходили из алькасара в Сеговии, я споткнулась на лестнице и повредила лодыжку, отчего пришлось удовольствоваться экипажем, что, впрочем, вполне меня устраивало. После многочасового путешествия из Кастилии, после всех тревог о чистоте комнат, где нам приходилось останавливаться, о свежей воде и провизии, не говоря уже о здоровье сына, я чувствовала себя не лучшим образом. К тому же, подумала я, глядя на кожаную папку, распухшую от жалоб и петиций, мне было чем заняться по пути в Сарагосу.
        - Он уже не так страдает от колик, — добавила Беатрис, когда я неохотно задернула занавеску. — Его больше месяца не лихорадит. Так что врачи наверняка правы: ему становится лучше.
        - Должны быть правы, — пробормотала я, — учитывая, скольких я наняла и как много они берут.
        Я помолчала, увидев понимающий взгляд подруги.
        - Исабель никогда столько не болела в детстве, как Хуан, — срывающимся голосом произнесла я, — а Хуана всего лишь в год от роду так энергична, что даже обидно. Почему Господь насылает на нас такие испытания? Мы делали для Хуана все, что могли; слуги отдают ему себя без остатка, а толпа врачей едва не высосала из него всю кровь пиявками и снадобьями. И все равно у него сыпь, сухой кашель и жуткая лихорадка… — Я содрогнулась при воспоминании о многих бессонных ночах у постели сына. — Будто нас за что-то наказывают.
        - Перестань, — сказала Беатрис. — Зачем Господу наказывать тебя или твоего сына? Хуан просто слишком нежный. Но он вырастет сильным, вот увидишь.
        Я рассеянно кивнула в ответ на приветственные крики, зная, что они на пользу как Хуану, которому редко дозволялось бывать на публике, так и Фернандо, радовавшемуся возможности показать сына своему королевству. Полезно это и яростно боровшемуся за независимость народу Арагона, который требовалось убедить вступить в союз с Кастилией. Но меня не оставляли мысли о таящихся повсюду опасностях, от невидимых камней на дороге, о которые могла споткнуться лошадь, до чумных язв на чьей-либо протянутой руке.
        Глубоко вздохнув, я заставила себя переключить внимание на папку. Взяла первую пачку докладов, и внутри у меня все оборвалось. Беатрис, видимо, заметила, как изменилось мое лицо, и усмехнулась:
        - Опять от Торквемады? Что на этот раз сообщает наш ворон?
        Я едва не рассмеялась. Неисправимая, как всегда, Беатрис за глаза называла так моего главного инквизитора, утверждала, что он, где бы ни оказался, всегда накаркивал беду.
        - От кого же еще? — Я скользнула взглядом по первому написанному его плотным почерком абзацу. — Ему нужно больше денег для платы осведомителям. Говорит, что, с тех пор как он учредил наш трибунал в Севилье, арестовано свыше восьмидесяти подозреваемых и еще шестеро осуждены на этой неделе, да смилостивится Пресвятая Дева над их душами.
        Я перекрестилась, чувствуя подступившую к горлу тошноту. Хотя и знала, что иного способа нет, что только огонь может спасти тех, кто отказался отречься, — ибо, лишь испытав адские муки на земле, их души могли обрести спасение в раю, — я не могла вынести мысли, что к тонким ароматам города теперь примешивается запах горящей плоти.
        - Это, значит, скольких он уже сжег? Двенадцать, тринадцать? — спросила Беатрис, выдергивая болтающуюся нитку из корсажа.
        Я не ответила, продолжила читать со все большим изумлением.
        - Только послушай! — воскликнула я. — Он сообщает, что ему нужны деньги, поскольку сотни обращенных бегут в королевство Гранада, где мавры обещают им убежище.
        Я подняла взгляд:
        - Они что, действительно предпочитают жить среди неверных? Но Священный трибунал существует в Андалусии всего полгода; вряд ли количество смертей можно назвать чрезмерным. Торквемада говорит, что массовый исход может повлиять на экономику юга. Торговля быстро сходит на нет по мере того, как обращенные бросают дома и ремесла, зачастую никого не предупреждая.
        - И чего он от тебя ждет? — спросила Беатрис. — Не можешь же ты попросить мавров не пускать беженцев к себе в королевство, хотя, держу пари, они обчищают каждого, кто пересекает границу.
        Нахмурившись, я отложила доклад:
        - Что ж, с этим нужно что-то делать. Подданные должны подчиняться нашим повелениям, а не бежать. Я пошлю Торквемаде денег, а как только мы доберемся до Сарагосы, издам через Фернандо указ, запрещающий без особого разрешения покидать города, где работает инквизиция. Как говорит Фернандо, истинным христианам нечего бояться, ибо им нечего скрывать.
        - Конечно, — кивнула Беатрис, обрадованная, что новость отвлекла меня от тревоги за сына.
        Я открыла следующий доклад и вскоре с головой ушла в работу, позабыв, как всегда, о прочих заботах. По крайней мере, здесь ничто не было надо мной властно; в делах своего королевства я была высшим судьей после Бога, лишь изредка предаваясь волнениям, которые влекло за собой материнство.
        Мы добрались до Сарагосы два дня спустя. Яркое северное небо мерцало подобно серебристому холсту над широкой рекой Эбро, вытянутыми шпилями собора Святого Сальвадора и алебастровыми бастионами дворца Альхаферия, где родилась святая Исабель Португальская, мой предок. Дворец должен был стать нашей официальной резиденцией на время пребывания в городе. Народ Сарагосы встретил нас многодневными празднествами; несколько недель спустя, утомленные чередой мероприятий, в число которых входило возложение цветов покровительнице города, Богоматери из Пилара, мы с Фернандо гордо наблюдали, как кортесы Арагона приносят клятву верности наследнику, нашему сыну.
        Мы пробыли в Сарагосе до ноября, затем вернулись в Кастилию, в наш дворец в Медина-дель-Кампо, где собирались остаться на зиму. Здесь я обнаружила, что беременна, как и Беатрис. И в этом же замке одним холодным днем мы получили известие, которому предстояло решить нашу судьбу.
        Фернандо дремал у огня, охотничьи собаки спали у его ног, а мы с Исабель вышивали алтарный занавес для местного собора. Я то и дело поглядывала на группу женщин, что занимались неподалеку шитьем; беременная Беатрис вернулась в Сеговию, к Кабрере, и оставила вместо себя нескольких местных дам, в большинстве своем молодых и неопытных, и за ними приходилось постоянно наблюдать, чтобы не ударились по глупости в неподобающее поведение. Меньше всего мне хотелось заниматься устройством поспешных свадеб в награду за распутство. Среди них была дальняя родственница Беатрис, Мария де Бобадилья, — темноволосая красотка с пышными формами и удивительными зелеными глазами. Будучи более искушенной, нежели другие девушки, Мария осознавала цену своих достоинств и уже через несколько дней после приезда начала вызывать интерес у здешних кавалеров. Однако беспокоил меня лишь один мужчина, и я в очередной раз пронзила Марию взглядом василиска, заметив, как она посматривает на моего мужа.
        В комнату поспешно вошла Инес в сопровождении юноши в плаще, настолько грязного и пыльного, что его ливрею было почти не разглядеть. Упав передо мной на колени, он достал из-под грязного камзола такой же грязный конверт.
        - Срочное известие от маркиза де Кадиса, — хриплым от усталости голосом проговорил гонец. — Город Саара захвачен маврами. Мой сеньор захватил в ответ мавританскую цитадель Альхама-де-Гранада, но ему требуется немедленное подкрепление, чтобы удержать ее и отомстить за падение Саары.
        Рядом со мной замерла десятилетняя Исабель, широко раскрыв прекрасные зеленовато-голубые глаза. Фернандо пробудился от дремы и успел уловить последние несколько слов гонца.
        - Не может быть, — сказал он. — Саара неприступна, словно монастырь. А в Альхаме — знаменитые горячие источники; это любимое место отдыха халифов вблизи Гранады. Король Абу аль-Хасан Али скорее бросится на собственный меч, чем позволит кому-либо завладеть Альхамой.
        - Да, — добавила я, несмотря на отчаянно бьющееся сердце, — и со времен войны с Португалией у нас мирный договор с королем аль-Хасаном. Он никогда бы так вызывающе его не нарушил.
        - Хотя он еще должен нам самородок из обещанной дани, — мрачно заметил Фернандо, затем поднялся и выхватил послание у гонца.
        Я дала знак Инес, которая налила бедняге кубок вина, пока Фернандо ломал печать на пергаменте.
        Он молча читал, все больше хмурясь, а затем ошеломленно посмотрел на меня.
        - Это правда, — проговорил он с холодной яростью в голосе. — Саара сдалась аль-Хасану; мавританский пес захватил ее в отместку за пограничные стычки, которые у него происходили с Кадисом. Мавры вырезали всех мужчин, а женщин и детей забрали в рабство в горный город Ронду. В ответ Кадис скрытно атаковал Альхаму. Да хранит его Бог — он ударил в самое сердце мавританских владений!
        Муж сунул бумагу мне. Взяв ее дрожащими руками, я пробежала взглядом по строчкам.
        - «„Ay de mi,[35 - Горе мне (исп.).] Альхама!“ — возопил аль-Хасан, услышав о падении Альхамы», — прочла я вслух в затихшей комнате, чувствуя подступивший к горлу комок. — Кадис заявляет, что аль-Хасан страшно отомстил ему и его людям, напав на них столь многочисленными силами, что ему пришлось обращаться за помощью к своей жене и герцогу Медина-Сидонии.
        - Majestad, — хрипло сказал промочивший горло гонец, — мой господин пока противостоит аль-Хасану и его псам, но ему требуется больше людей, чтобы удержать Альхаму и отбить Саару. Он также просил передать вам, что аль-Хасан не в ладах с сыном, принцем Боабдилем, который вышвырнул аль-Хасана из Гранады и заявил права на трон; мой сеньор говорит — все мавританское королевство под угрозой из-за их ссоры.
        - Мавры нападут на нас, мама? — прошептала Исабель.
        Ее дрожащий голос вывел меня из оцепенения.
        - Нет, — быстро сказала я, поворачиваясь к ней. — Конечно нет, hija mia. Они в Андалусии. Здесь мавров нет.
        - Но были. — Она взглянула на меня испуганными глазами. — Маврам ведь раньше принадлежала часть Кастилии, да? Что помешает им прийти опять?
        Я замерла, не зная, как ответить; ее вопрос застиг меня врасплох.
        - Мы их остановим, — сказал Фернандо. — Если придется, мы с мамой загоним всю эту грязную орду в море.
        Он посмотрел на меня:
        - Изабелла, время не ждет. Мы должны помочь Кадису. А ссора аль-Хасана и Боабдиля нам только на руку, если быстро воспользуемся преимуществом.
        - Преимуществом? — переспросила я. — Ты хочешь сказать… что мы должны…
        Он кивнул. Мария де Бобадилья возбужденно захлопала в ладоши.
        - Si, Majestad! — радостно воскликнула она с горячностью, свойственной торговке рыбой. — Мавры — настоящий сброд. Если вы их не истребите, они нас поработят!
        Исабель побледнела. Я представила себе ее ночные кошмары о демонах в тюрбанах, которые добрались до нас, несмотря на то что Гранада в течение столетий оставалась расколотым и ослабленным внутренними раздорами королевством, которое защищали лишь горы Сьерры и прибыльная торговля с турками и другими восточными соседями.
        - Вы пугаете инфанту, — резко бросила я.
        Мария присела в реверансе, демонстрируя соблазнительную грудь в вырезе платья. Проследив за взглядом Фернандо, я сказала еще резче:
        - Нам с мужем нужно все обсудить наедине. Инес, проследи, чтобы о гонце должным образом позаботились; остальных прошу сопроводить инфанту в галерею. Присоединюсь к вам, как только смогу.
        Мы с Фернандо остались одни. С трудом пытаясь подавить охватившую меня ревность, я услышала его голос:
        - Пора объявить Реконкисту, Изабелла. Знаю, мы надеялись, что этого не случится, но мы не можем допустить, чтобы неверные заявили свои права хотя бы на один камень на христианской земле. Мой предок Фернандо Первый отвоевал Саару у мавров четыреста лет назад, и теперь мы должны выступить в ее защиту.
        По моему телу пробежала дрожь. Случилось то, чего я меньше всего ожидала и о чем меньше всего хотелось думать.
        - Ты не хуже меня знаешь, что наша история полна ошибок предков. Каждый раз, что-то приобретая в борьбе с маврами, мы что-то теряли. Реконкисту всегда легче начать, чем победить в ней.
        - И все же мы должны попытаться. — Он подошел и положил руки мне на плечи. — Это наш священный долг как монархов, но, более того, пора положить конец восьми столетиям высокомерия неверных, неудачных перемирий, лжи и обмана. Мавры знают не хуже нас, что подобное положение дел не может длиться вечно. В течение веков они удерживают лучшие земли в Андалусии, средиземноморские порты и сам город Гранаду. Мы должны вернуть то, что принадлежит нам по праву.
        Я посмотрела в его горящие глаза:
        - Разве мы не можем просто выступить на стороне Боабдиля против короля аль-Хасана и послать подкрепление Кадису?
        - Именно так и поступим! Используем Боабдиля, чтобы вогнать клин в сердце мавританского королевства, а потом, ослабив его, окончательно уничтожим. Гранада и ее богатства станут нашими. — Он хрипло рассмеялся. — Только подумай, mi luna, — вся Испания наконец объединится под одной короной, став единой страной с единой верой. Вот наше предназначение; мы должны принять вызов и показать миру, что собой представляют Изабелла и Фернандо.
        Все мое существо протестовало против этого дорогостоящего и катастрофически опасного предприятия, в котором ничто не гарантировало нашей победы. Мало кому из королей удавалось одержать верх над маврами, и победа их никогда не оказывалась полной. Однако Фернандо не терпелось продемонстрировать отвагу в самом важном деле нашей жизни, и свои опасения я оставила при себе.
        Что бы я ни говорила, меня никто не стал бы слушать. Волнение, начавшееся при дворе после того, как разошлось известие о падении Саары, было уже не остановить, и, несмотря на невероятные сложности, которые влекло за собой наше предприятие, мы вынуждены были отвечать. К тому же Фернандо был нрав: священная война против мавров стала нашим предназначением. Мы не могли позволить, чтобы они оставались правителями на христианской земле, удерживая в неволе богатую и желанную часть наших южных владений. Я надеялась, что война случится на моих условиях, после того как наполнится казна и будет наведен порядок в королевстве; мне хотелось самой принять решение, где и когда мы станем сражаться, поскольку из истории знала, что подобный Крестовый поход дорогостоящ, опустошителен и крайне тяжел.
        Но Реконкиста все равно началась, со мной или без меня.
        Я обняла Фернандо, и он прошептал:
        - Ни одной башни, любовь моя. Мы не оставим им ни единой башни, где они могли бы спрятаться.
        И я сдалась, став частью великого Божественного плана.
        В январе тысяча четыреста восемьдесят второго года мы запросили у кортесов средства на войну и затребовали в Риме папский эдикт на Крестовый поход. После мессы в Толедо, где мы с Фернандо молились за порабощенных в Сааре и благодарили Господа за то, что даровал нам освобождение Альхамы, мы поднялись на драпированный золотом помост и объявили о намерении лично отправиться на юг руководить кампанией против мавров.
        Хотя я старалась не высказывать вслух свои сомнения, наши кортесы оказались не столь благоразумны. Они проголосовали лишь за средства на непосредственные расходы, отказавшись одобрить остальное, пока мы не докажем, что наши усилия того стоят. Я постоянно была рядом с Фернандо, который не спал и почти не ел, наблюдая за исполнением наших планов и тайным союзом с Боабдилем, и меня не покидала мысль, что придется оставить детей с Беатрис и Кабрерой в Сеговии. Я не могла взять их с собой на войну на юг, потому что не знала в точности, что нас ждет, и к тому же была беременна. Казалось, будто моя жизнь вдруг перевернулась вверх дном.
        В придачу к разлуке с детьми мне пришлось сократить численность прислуги, на содержание которой нам не хватало денег. Нелегко было решить, кому оставаться, а кому уйти, но я с хладнокровным наслаждением прогнала со службы Марию де Бобадилью. У меня не было доказательств, что она позволила себе нечто большее, чем строить глазки моему мужу, но все же, воспользовавшись возможностью, я выдала ее замуж за нового губернатора Канарских островов и отправила прочь. Когда мимоходом упомянула об ее отъезде Фернандо, он, к моему облегчению, не придал этому никакого значения. Его занимала лишь мысль о том, как обагрить мавританской кровью свой меч.
        К середине апреля мы обосновались в андалусийском городе Кордове, когда-то знаменитой мавританской южной столице, с величественной мечетью с красными колоннами и укрепленным алькасаром. Здесь мы с Фернандо встретились с нашими южными сеньорами и капитанами и решили, что первым шагом станет захват города Лохи, близость которого к Альхаме и Гранаде укрепит оборону и даст красноречивый намек маврам.
        - Нельзя позволить, чтобы аль-Хасан решил, будто мы колеблемся, — сказал Фернандо, когда я пришла в его покои, чтобы еще раз обсудить наши планы. — После захвата Лохи Гранада станет еще уязвимее, и он поймет, что мы не намерены шутить. Это облегчит задачу и гарнизону Кадиса, который удерживает Альхаму почти в одиночку. Лоха здесь, — добавил он, показывая на карту. — Как и большинство городов в Андалусии, она стоит на утесе над ущельем.
        Я взглянула на рисунок местности:
        - Если это ущелье столь глубоко, как кажется, мы не сможем застать город врасплох, как Кадис — Альхаму. Придется устраивать настоящую осаду.
        Он кивнул:
        - Именно этим ты и займешься, любовь моя.
        - Правда? — Я улыбнулась, положив ладонь на вздувшийся живот. — Хочешь, чтобы я в таком состоянии надела доспехи и поехала с тобой?
        - Отличное было бы зрелище, — усмехнулся он. — Но на самом деле мне нужно, чтобы ты занялась обеспечением войск. Никто лучше тебя не умеет экономить, а нам потребуется растягивать те гроши, что сочли нужным выделить кортесы, как можно дольше. Необходимо наилучшим образом подготовить наших солдат. Не забывай, этот волк аль-Хасан нас ждал и у него было достаточно времени, чтобы сплотить силы. Хотя Боабдиль по условиям союза пообещал отказать отцу в любой помощи, у аль-Хасана до сих пор хватает людей и копий.
        Глубоко тронутая доверием Фернандо, я с радостью согласилась помочь, несмотря на усталость и выросший живот. На восьмом месяце беременности я выбивалась из сил почти сразу после пробуждения и носила, подобно местным жителям, лишь свободные халаты, вмещавшие массивный живот и впитывавшие пот, ибо летом Кордова превращалась в еще большее пекло, чем Севилья.
        Во двориках алькасара цвели лаванда, жасмин и розы, столь благоухающие, что от одного лишь прикосновения подола вздымались облака аромата. Однако я проходила мимо них, не замечая, занятая с рассвета до полуночи. Учитывая ограниченность средств, мне приходилось импровизировать, сокращать придворные расходы, чтобы хватило денег на оружие, доспехи и палатки, на скотину, кур и другую живность, а также на вино, ячмень и прочее зерно — все это требовалось для пропитания солдат во время длительной осады. Ночью я корпела над бухгалтерскими книгами вместе с исполнительным Карденасом, проверяла и перепроверяла каждую сумму, заимствовала из собственного кошелька на военные нужды, зная, что непредвиденные события могут потребовать дополнительных расходов.
        Трудам моим пришел конец, когда двадцать восьмого июня у меня внезапно начались схватки во время заседания совета. Минуту назад я представляла реестр необходимых закупок, а в следующую — уже сгибалась пополам от невыносимой боли. На глазах у замолкших сеньоров Фернандо быстро помог мне подняться, а женщины увели в комнату для родов, где и отошли воды, хлынув на вышитые красные кожаные туфли.
        Последующие сутки прошли как в тумане. Фернандо отказывался отходить от меня, презрев обычай, по которому мужчины к родам не допускались. Он вытирал мне лоб смоченной прохладным мятным настоем тряпкой и громко отдавал приказы повитухам, не знавшим, как себя вести в его присутствии. Хотя я не осознавала почти ничего, кроме собственного измученного тела, чувствовала, что он рядом, ощущала прикосновение его руки ко лбу, слышала его шепот, раз за разом повторявший:
        - Тужься, mi luna. Тужься изо всех сил. Я здесь. Я тебя не оставлю.
        Наконец ранним утром, издав гортанный вопль, я произвела на свет четвертого ребенка — девочку. Пока ее обмывали и передавали кормилице, я продолжала тужиться, с недоверием глядя на хлещущий из меня поток крови. Главная повитуха пробормотала, что внутри меня есть еще ребенок, близнец. Когда день сменился ночью, надо мной нависла тень смерти; сквозь полуприкрытые веки я видела ее призрачный облик и распростертые черные крылья. Повитухам наконец удалось выгнать Фернандо в коридор, где собрались вельможи. Его место заняла Инес, побуждая меня к невероятным усилиям, ибо к этому времени я настолько ослабела, что могла лишь тихо стонать.
        Наконец близнец выскользнул наружу вместе со струей вязкой крови. Повитуха быстро подхватила его; увидев, как она поворачивается, чтобы завернуть младенца в пеленку и закрыть его лицо, я взвыла так, что вопль мой отдался эхом по всему алькасару.
        Со слезами на глазах Инес высвободила меня из промокшей сорочки и переодела в чистую ночную рубашку. Когда она укрывала меня пахнущими лавандой простынями, я вцепилась в нее, судорожно шепча:
        - Я хочу ее увидеть. Хочу взглянуть на мое дитя…
        Инес покачала головой.
        - Нет, Majestad, — пробормотала она. — Вы не сможете ее увидеть. А теперь отдыхайте, и да пребудет с вами Бог. С вашей дочерью все в порядке, она сейчас сосет грудь. Другая уже среди ангелов.
        Но это была неправда. Малютка умерла некрещеной, невинная душа, обреченная навсегда пребывать в чистилище. Я была безутешна, не в силах заснуть, пока Фернандо не отдал бесцеремонный приказ кардиналу Мендосе, чтобы тот совершил над телом похоронный обряд и обрызгал святой водой крошечный уродливый череп нашего потерянного ребенка.
        А потом муж заключил меня в объятия и держал так, пока я не заснула, тихо плача.
        Глава 28
        Фернандо отправился на войну с одиннадцатитысячной армией под палящим июльским солнцем, столь жарким, что земля трескалась, словно вываренная кожа. Мне пришлось прощаться с ним, лежа в постели, — я очень медленно приходила в себя. Нашу новорожденную дочь, спокойного и здорового ребенка со светлыми волосами, мы окрестили Марией в честь Богоматери. Я знала, что мне по-настоящему повезло, поскольку после трудных родов у нее не оказалось никаких заболеваний, но я не испытывала к ней почти никаких чувств, словно все мои надежды погибли вместе с ее сестрой-близнецом. Повитуха заверяла, что со временем я полюблю дочь, но вместе с болью в полной молока груди я ощущала лишь тревожную пустоту в душе, сгорая от стыда.
        Пока я ждала новостей об осаде Лохи, заставляя себя время от времени потихоньку прогуливаться по внутреннему дворику в прохладные сумеречные часы, доставили письмо от моей тети Беатрикс из Португалии. Иоанна ла Бельтранеха, загнанная мною в тупик, решила принять священный обет и провести остаток дней в монастыре, чему я была только рада. А вскоре пришло известие о смерти моего старого наставника и врага архиепископа Каррильо.
        Смерть его меня опечалила, хотя и не стала неожиданностью. Я знала, что здоровье его начало ухудшаться с тех пор, как я приказала ему принять монашеский обет, — видимо, ограничения оказались слишком тяжкими для человека, отчаянно любившего жизнь. Я еще долго вспоминала его в расцвете славы, бравого священника-воина, который открыл мне путь к трону лишь затем, чтобы впоследствии восстать против меня, подобно ревнивому любовнику. Хотя я больше не была доверчивой инфантой, которую он изо всех сил стремился подчинить своей воле, мир без него отчего-то казался мне чуть меньше.
        Мысли эти вскоре отошли на задний план, когда появились первые курьеры с новостями из Лохи. Фернандо писал, что местность там невероятно каменистая и опасная; нашим войскам пришлось разделиться и разбить лагеря в нескольких местах, в то время как Фернандо, Кадис, Медина-Сидония и другие гранды наблюдали за расположившимся на утесе далеким городом, пытаясь найти слабое место в его обороне.
        Они ждали слишком долго. Когда уже собирались переместить армию в более безопасное место, мавры из Лохи набросились на них со всей накопившейся за недели лишений яростью. В сражении погибло несколько наших рыцарей. С дрожащими руками я читала подробное описание того, как моего мужа загнал в угол вооруженный ятаганом мавр, желая завладеть его головой. Спасло Фернандо лишь вмешательство Кадиса, яростно бросившегося на его защиту.
        Стоя у ворот алькасара в окружении придворных, я смотрела, как возвращаются оставшиеся в живых. Во главе ехал Фернандо, загорелый, бородатый и забрызганный кровью; в кулаке он сжимал обрывки нашего королевского штандарта.
        Я заставила себя улыбнуться, глядя, как он сходит с коня; урок, преподанный мне годы назад в Тордесильясе, не прошел даром. Сокрушаться по поводу несправедливости нашего поражения и напрасно потраченных времени и денег не имело смысла. Мы просчитались, позабыли в своем рвении и гордости о том, сколь сильным противником могут быть мавры. Теперь же оставалось лишь примириться с последствиями. Я заметила, как облегченно вздохнул Фернандо при виде моей улыбки, несмотря на унижение, которое ему пришлось испытать, публично признав свой разгром.
        - Попробуем еще раз через год, — сказала я, когда он спешился передо мной.
        - Попробуем? — Муж горько усмехнулся. — Не просто попытаемся, луна моя. Я вырву семена из этого мавританского граната, одно за другим. В следующий раз пощады не будет.
        Гордые слова; но пока нам требовалось восстановить поредевшую армию, не говоря уже о том, чтобы предать земле погибших, которых насчитывались тысячи, — организовать похороны, известить родных, выплатить пенсии вдовам. Кордова превратилась в место скорби. Когда Фернандо предложил мне вернуться в Кастилию, чтобы заняться неотложными делами — в том числе запросить у кортесов необходимые средства, — пока он останется охранять границу, я с готовностью согласилась. Мне ничего так не хотелось, как вернуться домой.
        В Сеговии я обнаружила, что мои дети заняты учебой. Исабель оставалась столь же безмятежной. Хуан все еще был худ и бледен, и его до сих пор лихорадило. Хуана превратилась в маленький смерч с густыми кудряшками цвета меди и «несносным характером», как часто поддразнивала ее Беатрис. Моя подруга родила здорового мальчика, в котором они с мужем души не чаяли. Его назвали Андрес, в честь отца, но, отвлекаясь на заботу о новорожденном, Беатрис потворствовала капризам Хуаны. У моей второй дочери обнаружился ранний талант к языкам и музыке, но она постоянно бунтовала против расписанного образа жизни, даже слишком для трехлетней девочки.
        Я строго побеседовала с ней о ее неподобающей привычке сбрасывать туфли и бродить босиком по прудам в саду.
        - Инфанты не должны так себя вести, — сказала я, когда она задиристо ответила, что у нее распухают ноги от жары. — Есть нормы приличия, и их следует соблюдать.
        Хуана надулась и продолжала поступать как и прежде, а потому в воспитательных целях я решила взять ее с собой в давно откладывавшуюся поездку в Аревало — повидаться с матерью. Рассудила, что наедине со мной, вдали от придворных развлечений, она хоть немного образумится. К моему замешательству, во время двухдневного путешествия с ней не было сладу; она подпрыгивала на подушках паланкина, чтобы взглянуть на плоскогорье за окном, тыкала пальцем и оживленно щебетала обо всем увиденном, от устремляющихся к земле орлов до полуразрушенных сторожевых башен на бесплодных горных гребнях. Я озадаченно наблюдала за ней, вспоминая истории о подменышах. Конечно, все это были лишь сказки; но хотя она и напоминала Фернандо цветом волос и характером, порой под ее проницательным взглядом мне казалось, что дочь намного старше, будто в ее теле обитает иное существо.
        Однако, как только мы добрались до Аревало, она успокоилась. Похоже, на нее произвел впечатление уединенный замок под нависшим небом; вытаращив глаза, она молча смотрела на похожих на призраков старых слуг, в течение многих лет не видевших детей. Я пыталась убедить ее, что бояться нечего, что когда-то здесь был мой дом, но радость в глазах девочки вспыхнула лишь при виде замкового пса — потомка любимца моего брата, Аларкона, — улегшегося у ее ног. Похоже, она тоже любила животных, как когда-то Альфонсо.
        Увидев мою мать среди поблекшего великолепия покоев, которые та теперь отказывалась покидать, Хуана замкнулась в себе. Одетая в старомодное платье тех недолгих времен, когда она была королевой, и столь исхудавшая, что запястья ее торчали из поношенных рукавов, словно кости, мать долго смотрела на маленькую Хуану, а потом поманила ее скрюченным пальцем. Та не сдвинулась с места, вцепившись в мою юбку, хотя я и пыталась подтолкнуть ее, чтобы она подошла и поцеловала бабушку.
        - Tan desgraciada, — прошептала мать. — Такая красивая — и такая несчастная, как и я.
        Хуана испуганно приоткрыла рот: даже в ее возрасте была понятна суть сказанного, похожего на зловещее пророчество.
        - Мама, прошу тебя, — нахмурилась я. — Не надо такого говорить. Она всего лишь ребенок.
        - Я тоже когда-то была ребенком. — Взгляд водянистых глаз матери стал отстраненным. — И ты. Юность не дает защиты; жизнь в итоге оставляет шрамы на всех нас.
        После этого я не позволяла Хуане видеться с бабушкой. В Аревало я пробыла достаточно долго, навела порядок в хозяйстве. Старая донья Клара почти ослепла и страдала подагрой, так что я наняла новую экономку для ухода за матерью. А затем собрала вещи, забрала Хуану и вернулась во дворец, готовая сразиться с кортесами за финансирование новой кампании против мавров, обратиться к сеньорам с призывом предоставить солдат для войска, написать письма в Германию и Италию с просьбой продать крупную партию пороха и орудий по сниженной цене и встретиться с моим казначеем, равви Сеньеором, чтобы договориться о ссуде под низкий процент через его ростовщиков, на случай если не хватит выделенных кортесами средств. По традиции после Аревало мне хотелось действовать, и как можно скорее.
        В Сеговии ко мне пришел мой духовник, брат Талавера.
        - Это прислал Торквемада, — сказал он, кладя пергамент на заваленный бумагами стол. — Он слышал, что вы хотите получить денег у еврейских ростовщиков, и теперь вне себя от ярости, заявляет, что, пока он борется за очищение Церкви и Божье благословение вашего Крестового похода против неверных, вы не замечаете дьявола, таящегося среди нас.
        Я взяла письмо, исписанное знакомым плотным почерком Торквемады, и, вздохнув, отложила его в сторону. У меня болела голова, и, чтобы продраться сквозь его жалобы, требовалось возбуждающее снадобье. Лучше было просто их выслушать.
        - Что еще? Наш главный инквизитор никогда не высказывает возражений, не предложив своего решения.
        Худое белобородое лицо Талаверы расплылось в улыбке. В отличие от Торквемады, он воплощал невозмутимое спокойствие; я доверяла ему и знала, что на него можно положиться.
        - Боюсь, все то же самое. Настаивает, что пока евреи на свободе, их влияние препятствует любым попыткам искоренить ересь среди обращенных. Говорит, что закрывать на это глаза мы больше не можем, и требует издания указа: либо евреи принимают нашу веру, либо их изгоняют под страхом смерти.
        - Это все? — бесстрастно спросила я. — Что-нибудь еще?
        Талавера вздохнул:
        - Он утверждает, что прецедент уже есть. Англия и Франция изгнали евреев столетия назад. Мало кто из христианских стран их терпит.
        - И он предлагает мне поступить так сейчас, во время Крестового похода? — Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. — Он берет на себя непосильную задачу. Можете так ему и сообщить. Как я уже говорила, евреи всегда верно нам служили, у нас долгая история мирного сосуществования. Подобные решения не принимаются в спешке, и намерений таких у меня нет.
        - Да, Majestad. — Талавера пошел к двери, остановился, обернулся и тихо сказал: — Рано или поздно наступит час расплаты. Он неизбежен, как бы мы о том ни сожалели.
        Я замерла, встретившись с его мрачным взглядом.
        - Но он еще не настал, — ответила я, хотя чувствовала, что мне не хватает уверенности. — А когда придет время, они смогут принять нашу веру. Да, они сбились с пути истинного и не видят света Спасителя нашего, но достойны искупления. Будучи их королевой, я обязана их защищать, даже наставляя на путь к единственной истинной вере. Мне нужно время. Я не могу творить чудеса.
        Он наклонил голову:
        - Боюсь, чтобы спасти их всех, вам потребуется чудо.
        С наступлением зимы мы воссоединились с Фернандо в монастыре Гвадалупе в Эстремадуре, где находилась наиболее почитаемая святыня Кастилии, черная Мадонна, изваянная святым Лукой. Здесь, среди тенистых галерей и мощенных разноцветным кирпичом двориков, на фоне скрытой туманом неровной горной цепи, мы стали жить одной семьей.
        Большую часть свободного времени я проводила с Исабель. В двенадцать лет она быстро становилась стройной красавицей, чей безупречный цвет лица и светлые волосы придавали ей ангельскую внешность. Все молодые придворные дамы смотрели на нее с тайной завистью, чего она словно не замечала, ее не волновало даже собственное отражение в зеркале. Она предпочитала проводить время за учебой и совершенствоваться в португальском языке, готовясь к замужеству с наследником этой страны.
        Когда она занималась вслух, Хуана то и дело подозрительно поглядывала на нее, а однажды выпалила:
        - Тебе как будто не терпится уехать из Испании, — и недовольно наморщила носик.
        - Моя девочка, — усмехнулся Фернандо. — Испанка до мозга костей.
        Он подхватил Хуану на руки, та взвизгнула и стянула с него шляпу, обнажив почти облысевшую макушку. Я нахмурилась: он слишком к ней благоволил. Даже придумал ей прозвище Мадресита — «мамочка», так как она напоминала ему о покойной матери. Я не раз говорила ему, что она не должна считать, будто чем-то лучше других наших дочерей, ибо ей тоже придется однажды занять предназначенное место в мире, но Фернандо лишь щекотал подбородок дочери со словами:
        - Моя Мадресита станет посланницей Испании, куда бы она ни отправилась, да?
        - Да, папа! — радостно отвечала Хуана, что нисколько меня не радовало.
        Фернандо мог настолько ее избаловать, что впоследствии она не сочла бы ни одного принца достойным женихом, способным сравниться с отцом.
        Мы отпраздновали Рождество под серенады менестрелей, разрезая пироги, из которых вылетали стаи перепуганных воробьев, и украшая ясли резными деревянными фигурками. Легкий снежок создавал праздничное настроение, и даже мороз не был слишком жгучим. На Двенадцатую ночь мы отправились при свете свечей послушать полуночную мессу в собор Сеговии, где доминиканский хор святой Марии возносил хвалу Рождеству Христову. В окружении детей, рядом с мужем и Беатрис, моей подругой на всю жизнь, я преклонила колени для причастия, благодаря Господа за все, что Он мне дал.
        Я не знала, что потребуется от меня взамен в ближайшем будущем.
        Глава 29
        Я проснулась посреди ночи. Хотя у нас, как и полагалось монархам, были раздельные покои, в тот вечер нам с Фернандо удалось поужинать вместе, после чего ему захотелось близости, что в последнее время случалось редко, учитывая нашу занятость. Потом он уснул в моих объятиях, положив голову мне на грудь, пока я поглаживала жесткие волосы на его голове. Среди них я заметила несколько седых волосинок, и меня охватила невыразимая нежность.
        Несколько часов спустя меня разбудил настойчивый стук в дверь. Я отодвинула Фернандо в сторону, и он что-то проворчал, уткнувшись головой в подушку. Накинув халат, я поспешно подошла к двери. Хотя был март и морозы почти закончились, от камней алькасара исходила ночная прохлада, и, когда я приоткрывала дверь, меня била дрожь. Из коридора на меня смотрела Инес. Волосы ее были заплетены под ночным колпаком, она судорожно сжимала полы халата.
        - Что случилось? — спросила я шепотом, чтобы не разбудить Фернандо. — Хуан? Он заболел?
        - Нет-нет, с его высочеством все в порядке, он крепко спит. Прибыл маркиз де Кадис. Хочет вас видеть и говорит, что это срочно.
        Меня охватила тревога.
        - Кадис здесь? Но ведь он должен командовать наступлением в Андалусии по поручению Фернандо, пока тот не приедет сам.
        Я взглянула на кровать. Фернандо не шевелился, погруженный в дрему. В последнее время он трудился неделями, разрабатывал новую военную стратегию и постоянно мотался в Арагон, чтобы выбить дополнительные деньги у своих кортесов. Мы были почти готовы; через несколько недель мне предстояло заняться обременительным переездом двора обратно на юг, а он должен был выехать вперед, встав во главе Крестового похода.
        - Сейчас буду, — сказала я, проводя рукой по нечесаным волосам. — Иди, пока мы не разбудили короля.
        Надев темное платье, я завязала волосы сеткой и набросила на плечи шерстяную накидку. Спускаясь по освещенной факелами холодной лестнице, я услышала мужские голоса. Я расправила плечи и вошла в зал, где увидела Чакона, брата Талаверу и нескольких важных придворных, окруживших маркиза де Кадиса.
        Он опустился передо мной на одно колено. Я в замешательстве уставилась на его запачканную черную одежду, на забрызганные грязью плащ и сапоги, словно он скакал без остановки из Андалусии. Вид у него был настолько изможденный, что казалось, будто маркиз постарел на многие годы.
        - Majestad, — прошептал он под взглядами остальных, — простите меня.
        Я раздраженно подумала, что, скорее всего, он в очередной раз поссорился с Медина-Сидонией. Вероятно, на этот раз пролилась кровь, иначе он не примчался бы сюда.
        - Вы проделали немалый путь ради моего прощения, — заметила я. — Прошу, расскажите, что случилось?
        Кадис молчал. Видя, как глаза его наполняются слезами, я ошеломленно повернулась к брату Талавере.
        - Ужасное поражение, — тихо сказал мой духовник.
        - Поражение? — Я снова взглянула на Кадиса, все еще коленопреклоненного. — Какое?
        - Возле города Малаги, — тихо ответил Кадис. — В ущелье Ахаркия. Медина-Сидония, сеньор Алькантары и я… мы решили войти в ущелье, чтобы выжечь поля и подготовиться к прибытию его величества и взятию Малаги. Но Эль-Сагаль узнал о наших планах и внезапно атаковал нас.
        Тревога во мне вспыхнула с новой силой. В руках грозного мавританского вождя Эль-Сагаля, брата и соперника аль-Хасана, находились ведшие в Малагу плодородные пути, а также сам желанный прибрежный город. Фернандо в течение многих месяцев планировал захватить Малагу, отрезав маврам пути снабжения и устранив важное препятствие на пути к изоляции Гранады.
        - Вероятно, его предупредил Боабдиль, — срывающимся голосом продолжал Кадис. — Мы рассчитывали на его молчание, но он перехитрил нас, объединив усилия с Эль-Сагалем, — вероятно, решил, что вместе они сумеют победить аль-Хасана. Эль-Сагаль застиг врасплох наших солдат в ущелье. Была ночь, и мы почти ничего не видели. Неверные ворвались в ущелье на лошадях с обеих сторон, а их крестьяне швыряли сверху камни. Началась суматоха, и мы оказались в ловушке.
        - Господи помилуй! — Я перекрестилась. — Сколько погибло?
        Кадис судорожно всхлипнул:
        - Свыше двух тысяч, в том числе трое моих братьев. Боже милостивый, эти арабские псы отрезали им головы, насадили на пики и забрали с собой в Малагу. Мне удалось выбраться пешком после того, как подо мной застрелили лошадь, но я видел столько раненых, столько брошенных умирать без слова утешения… Цыгане и крестьяне обыскивали их и расчленяли еще живыми…
        Я отшатнулась, не веря собственным ушам. Чакон поспешил ко мне.
        - Мой муж, король… — запинаясь, пробормотала я. — Нужно сказать ему.
        - Боабдиль сейчас в наших руках, — добавил Кадис, от волнения забыв спросить моего разрешения подняться. — Незадолго до приезда сюда до меня дошло известие, что ничтожного предателя схватили. Он выехал из Гранады, чтобы возглавить набег, думал, наши потери не позволят нам отбиться. Но об этом узнал граф де Кабра и неожиданно напал на Боабдиля. Его держат в плену в алькасаре Кордовы. Его мать-султанша в ярости и готова заплатить за освобождение сына сколько угодно…
        - Следует поразмыслить над ее предложением, — послышался со стороны входа голос Фернандо.
        Все застыли при виде моего мужа с обнаженной головой и в красном с золотом халате. Он подошел к Кадису, который снова упал на колени. Я ожидала, что на голову маркиза обрушится поток ругательств. Случившееся стало для нас катастрофой; в одном злополучном столкновении потеряли больше половины войска андалусийского гарнизона, которое всего несколько недель назад получило новых рекрутов и финансы. Но Фернандо просто остановился перед Кадисом и спокойно проговорил:
        - Можете встать, сеньор. Похоже, вы претерпели адские муки во имя королевства.
        Кадис поднялся, и лицо его исказилось от страха.
        - Ваше величество, прошу вас, простите…
        Фернандо жестом дал ему знак молчать:
        - Не за что просить прощения. Господь, чьи пути ведомы лишь Ему одному, преподал нам урок унижения. Добро на какое-то время наказано, но Он всегда возвращается, чтобы помочь нам. В самом деле, — с натянутой улыбкой сказал мой муж, — разве Он уже не швырнул нам на колени щенка аль-Хасана, предавшего собственного отца?
        Кадис прижал ко рту дрожащую ладонь, сдерживая нахлынувшие чувства. Фернандо повернулся ко мне, протянув руку, и я почувствовала, как его сильные пальцы сжимают мои. Никогда прежде я не испытывала такой гордости, стоя рядом с ним.
        - Мы должны учиться на собственных ошибках, — услышала я его голос. — Нужно оплакать павших и утешить выживших, ни на минуту не забывая, что Господь на нашей стороне. Во имя всего, что для нас свято, — неверные не должны победить.
        В апреле, когда мне исполнилось тридцать два года, мы вернулись в Андалусию. Там, в величественном алькасаре Кордовы с красными порфировыми колоннами и подковообразными арками, где мы с Фернандо сидели на троне под балдахином с нашим гербом — перевязанными узлом стрелами и узами, — перед нами предстал Боабдиль, король-узурпатор Гранады.
        По нашему распоряжению ему предоставили роскошные апартаменты, где он мог пользоваться всем, чем пожелает, кроме свободы. Холеный, с оливковой кожей, длинными черными волосами, окладистой бородой, изящным ртом и длинным носом, принц смотрел на нас проницательным взглядом, скрывавшим его колеблющуюся натуру. После горячих обсуждений в нашем совете мы согласились освободить его при условии, что он станет нашим вассалом и союзником, обязуется платить ежегодную дань в двенадцать тысяч золотых дублонов, отпустить пленников-христиан и предоставить нашим войскам свободный проход через свои владения. В обмен мы обещали поддержать его притязания на трон Гранады, который он хотел отобрать у ставшего ему чужим отца, аль-Хасана.
        Я полагала, что он вряд ли согласится, а если даже и так, то мы встретим ожесточенное сопротивление со стороны его матери. Султанша могла предлагать самый экстравагантный выкуп за сына, но, как бывшая пленница-христианка, ставшая затем одалиской, она славилась умением играть во властные игры. Она могла отвергнуть наши условия и потребовать солидного возмещения; но, к моему удивлению, султанша сразу же согласилась, даже не задумываясь о последствиях нашего союза.
        И потому я лишь язвительно улыбнулась, наблюдая, как принц в развевающемся шелковом халате и феске с кистями опускается на колени, чтобы поцеловать края наших с Фернандо мантий, признавая нас своими повелителями, прежде чем подписать новый договор. Происходящее казалось мне фарсом.
        Поднявшись, мы оба обняли Боабдиля; Фернандо даже расцеловал его в щеки, словно брата. Когда подошла моя очередь, я чуть дольше придержала мавра возле себя, прошептав ему на ухо:
        - Надеюсь, вы выполните условия договора. Если осмелитесь снова нас предать, обещаю, что в этой стране убежища вам не найти.
        Он вздрогнул и отшатнулся, глядя мне в глаза. Я не знала, говорит ли он по-кастильски; мы общались через переводчика. И, судя по всему, понимал он куда больше, чем могло показаться.
        Наклонив голову, я громко сказала:
        - Возможно, таким образом мы придем к гармонии между нашими верами.
        Фернандо хлопнул в ладоши. Обитые медью двустворчатые двери зала распахнулись, и появились слуги, нагруженные прощальными подарками для дорогого гостя.
        Мы с Фернандо понимающе переглянулись, пока Боабдиль ошеломленно рассматривал богатые кожаные седла для восьми белых лошадей, которых мы приготовили для него, сундуки с шелками, бархатом и дамастом, чеканные доспехи из Толедо. Весь сияя, он повернулся и что-то возбужденно забормотал переводчику, который перевел:
        - Его высочество поражен щедростью ваших величеств. Говорит, что вряд ли во всем христианском мире есть более великие монархи.
        Рассмеявшись, Фернандо махнул рукой:
        - Всего лишь знак нашего уважения. Мы с ее величеством полагаем, что сеньор Боабдиль сдержит слово, как подобает истинному принцу.
        - Несомненно, — добавила я, любезно улыбаясь Боабдилю. — Полагаю, мы прекрасно понимаем друг друга.
        Мы сопроводили Боабдиля к воротам алькасара под рев труб и шелест знамен. Эскорт из отобранных нами двухсот кастильских рыцарей должен был проследить, чтобы принц целым и невредимым добрался до гор Гранады. Глядя, как он с высоко поднятой головой выезжает за ворота по усыпанной цветами дороге, вдоль которой стояли ликующие горожане, Фернандо проговорил сквозь зубы:
        - Если Богу будет угодно, еще до конца года этот пес станет лизать пыль у моих ног, когда я выбью двери его драгоценного дворца в Альгамбре.
        - Аминь, — сказала я, высоко подняв голову.
        Пришло время дать маврам почувствовать настоящий вкус нашего могущества.
        Вернувшись в Севилью, я вызвала к себе детей. Предстоял долгий год войны, и мне не хотелось так надолго разлучаться с ними, тем более что Мария все еще сосала грудь. Фернандо просиял, увидев прибывшую из Кастилии процессию; он обожал наших детей и неизбежную суматоху, которую те вызывали, где бы они ни были.
        Однако я не могла позволить себе тратить время впустую, даже на семью. Фрейлинам и придворным дамам я поручила составить опись запасов вина, хлеба, скота и прочей провизии. Исабель и Хуану усадила шить переносные палатки для полевых лазаретов — новшество, на которое я решилась, услышав внушающие ужас сообщения Кадиса о тех, кого бросили умирать в Ахаркии. Я также позаботилась о чашах со святой водой для освящения мечетей. А узнав, что колокольный звон противен маврам, которых призывали на молитву голосом, заказала в Галисии большие колокола — их предстояло везти вместе с войском на переносных башнях, — а также колокольчики поменьше, чтобы вешать на рукава солдат и упряжь мулов и лошадей.
        По всей Андалусии создавались плавильни для отливки пушек и осадного оружия, огромное количество пороха для которых я закупала по сниженной цене в Италии и во Фландрии и хранила его в погребах, расположенных вдоль наших границ; моя тетя Беатрикс даже прислала мне тысячу бочек в подарок. Наш старый враг король Альфонсо Пятый умер, и новый король Португалии, Жуан Второй, всей душой поддерживал Крестовый поход, зная, что Исабель обещана в жены его сыну.
        Четырежды в день я слушала мессу в часовне, молясь о победе. Каждый вечер сидела допоздна с Фернандо, Кадисом и нашими военачальниками, дорабатывала стратегию осады сотен замков и городов, которые следовало захватить, чтобы изолировать Малагу — прославленный порт, что открывался, подобно устрице, в Средиземное море и обеспечивал маврам жизненно необходимую торговлю. Лишь захватив этот город и уничтожив Эль-Сагаля, мы могли отомстить за бойню в Ахаркии, известную теперь каждому христианину как Куэста-де-ла-Матанса — Холм Резни.
        Я не допускала даже мысли о поражении, ежечасно жалея, что не могу взять меч и выступить во главе нашей армии; казалось невероятным, что когда-то я считала, будто женщине следует сидеть дома, пока мужчины рискуют жизнью. Но, похоже, мне суждено было терпеть — я обнаружила, что снова беременна, — и ждать, пока Фернандо маршировал от города к городу, захватывал их один за другим ценой многих жизней, оттеснял неверных все дальше из их владений и отрезал очередные кровавые ломти от гранатового плода Мавританского эмирата.
        К осени тысяча четыреста восемьдесят пятого года мы овладели девяноста четырьмя замками и большей территорией, чем любой христианский монарх до нас. Однако Малага оставалась во власти мавров, как и Гранада. Мы не питали иллюзий, что победа будет легкой; мавры, хоть и загнанные в угол, отличались завидным упорством. Но превосходство было на нашей стороне; мир неверных рушился у них на глазах. Оставив силы гарнизона для охраны завоеванных городов, мы вернулись на зиму в Кастилию, довольные успехами.
        В декабре, в украшенных фресками покоях дворца в Алькале, бывших владениях покойного Каррильо, я легла в постель, чтобы родить пятого ребенка. Как всегда, мы надеялись на сына, но наше разочарование вскоре сменилось тревогой — дочь появилась на свет столь маленькой, что все опасались за ее жизнь. Я уже приготовилась к новой потере, но девочка, ко всеобщему удивлению, не только выжила, но вскоре расцвела. Несколько недель спустя она выглядела совершенно другим младенцем, с бледной, словно перья под совиным крылом, кожей и такими же золотисто-каштановыми волосами, как и у меня, только с более густыми кудрями.
        Фернандо прошептал мне, что это самое прекрасное наше дитя.
        Мы назвали ее Каталина, в честь моей английской бабки со стороны отца.
        Впервые я встретилась с генуэзским мореплавателем в монастыре Гвадалупе в Эстремадуре, куда мы ненадолго прибыли после новогодних празднеств.
        Велась подготовка к весеннему броску против мавров; мы серьезно ослабили их фронт, но затем пришло известие о смерти нашего врага короля аль-Хасана, которая развязала руки его брату Сагалю, и тот сразу же нашел подход к Боабдилю. Вероломный принц клюнул на приманку и втайне примкнул к дяде, продолжая делать вид, что остается нашим союзником, — после смерти аль-Хасана он мог заявить права на Гранаду и не видел дальнейшей необходимости в поддержке с нашей стороны. Меня злила потеря того богатства, которым мы его одарили и которое можно было использовать для пополнения казны, но Фернандо заверял, что вероломство Боабдиля еще нам послужит, как только мы загоним его в угол в Гранаде и он окажется в полной нашей власти. Я предупреждала принца, что он не найдет убежища, если изменит нам, но предательство, по словам Фернандо, могло принести неожиданные преимущества, и я намеревалась воспользоваться ими сполна. Воодушевленный своими достижениями, Фернандо заявил, что в этом году нужно взять Малагу, поскольку падение города ослабит тиски, в которых Боабдиль держал нашу конечную цель — Гранаду.
        В тот день Фернандо стоял возле большого стола в зале монастыря; от дыхания его поднимался пар, несмотря на мягкую январскую погоду. Вместе с канцлером Луисом де Сантанхелем и кардиналом Мендосой он сосредоточенно изучал потертые карты, уточняя нашу стратегию.
        Я сидела у жаровни, грея ноги — они у меня постоянно мерзли после родов, — и просматривала накопившуюся за время рождественских праздников корреспонденцию. Инес и Беатрис присматривали за детьми: Каталина мирно дремала в колыбели, которую качала Хуана; Мария играла в куклы; Исабель с Хуаном тихо читали псалмы. Как это часто бывает в семьях, близкий возраст вовсе не означал теплой привязанности; если Исабель и Хуан почти не отходили друг от друга, то Хуану влекло к Каталине. Марию, похоже, нисколько не интересовало окружающее; в свои три года она была настолько тиха, что удивляла нянек; те заявляли, что никогда еще не встречали такого спокойного ребенка.
        Пока я смотрела на Хуана, недавно оправившегося от трехдневной лихорадки, вошел Чакон и сообщил, что некий мастер Кристобаль Колон требует его принять.
        - Он принес вот это, — сказал Чакон и, неодобрительно хмурясь, протянул мне рекомендательное письмо, опечатанное эмблемой могущественного кастильского гранда герцога де Мединасели.
        - Он хочет увидеться с нами прямо сейчас? — спросила я.
        Меня начинало клонить в дрему, и я подумывала отложить письма и предаться редкому дневному сну. К тому же я не одета для приема посетителей — на мне было простое домашнее черное бархатное платье с поясом, а волосы повязаны белой лентой.
        - Да, — проворчал Чакон. Он уже разменял седьмой десяток, заметно растолстел, но готов был всеми силами защищать нашу семью, стоя на страже подобно мастифу. — Говорит, что приехал с юга, и настаивает, что хочет видеть вас лично. Упрям как мул, ждет во внешней галерее уже три с лишним часа. Я объяснял ему, что вы на совете, а потом будете ужинать, но он за все это время с места не сдвинулся.
        Я кивнула, проглядывая пергамент и смутно вспоминая, что этот мореплаватель был в свое время клиентом Медина-Сидонии. В своем письме герцог де Мединасели объяснял, что Медина-Сидония устал от требований генуэзца и отправил его восвояси. Колон пошел к Мединасели, который поверил в заявление мореплавателя, что у того есть реальный план по преодолению многолетней турецкой блокады Средиземноморья и пересечению океана с целью найти неизведанный путь в Индию. Мединасели был готов частично финансировать его и предоставить корабли, но Колону требовалось наше королевское одобрение. В противном случае он намеревался покинуть Испанию и представить свои соображения королю Франции.
        - Интересно, — пробормотала я, сложила письмо и отдала его своему секретарю Карденасу. — Фернандо, ты слышал? Пришел тот мореплаватель.
        Мой муж поднял взгляд. Щеки его покраснели; судя по всему, он горячо спорил с Мендосой над боевыми планами. Даже в свои пятьдесят девять лет изысканный кардинал оставался опытным генералом, когда-то водившим войска в бой, и у него имелось немало идей, как лучше добиться падения Малаги.
        - Мореплаватель? Какой? — Фернандо яростно взглянул на Мендосу, который невозмутимо отхлебнул из кубка, как всегда не обращая никакого внимания на нрав моего мужа.
        - Которому покровительствовал Медина-Сидония, помнишь?
        Еще не успев договорить, я поняла: ничего не помнит. Он едва помнил, что мы ели на ужин; в эти дни все его мысли занимал Крестовый поход, словно наших прошлогодних побед не хватало, чтобы загладить единственное его поражение. Фернандо не успокоится, пока не поставит Гранаду на колени.
        - Да-да, — раздраженно бросил он. — И?..
        - Он здесь, в Гвадалупе, — улыбнулась я. — Желает нас видеть.
        Фернандо махнул рукой:
        - Что ж, прекрасно, встреться с ним.
        И вернулся к спорам с Мендосой. Я кивнула Чакону:
        - Я приму его. Но предупредите, чтобы был краток.
        Чакон возвратился с высоким широкоплечим мужчиной в простом черном камзоле. Тот снял шляпу, открыв копну рыжеватых волос, среди которых поблескивали седые пряди; когда он поклонился, я отметила его высокомерие и врожденную гордость аристократа.
        Мореплаватель поднял взгляд, и меня удивила исходившая от его бледно-голубых глаз сила.
        - Majestad, — низким голосом проговорил он, — для меня это немалая честь.
        Честь честью, но извиняться за то, что явился без приглашения, он не стал. Я едва сдержала усмешку. Он действительно был хорошо знаком с Медина-Сидонией. Лишь близкий контакт с человеком подобного калибра мог породить такую уверенность в себе.
        - Мне сказали, вам пришлось долго ждать, — проговорила я. — Не хотите грога?
        - Нет, если вы не против.
        Он не сводил с меня глаз, что заметили даже мои фрейлины и начали осторожно поглядывать на него. Большинство мужчин не поднимали взгляда без моего разрешения, а тем более не отказывались от предложенного угощения.
        - Мне многое нужно вам рассказать, — добавил он, и, к своему удовольствию, я увидела легкий румянец на его щеках. — Я действительно долго ждал — два с лишним года.
        - В галерее монастыря? — вставила Беатрис, и он обратил свой серьезный взгляд на нее.
        - Ожидал бы и там, если бы это решило мой вопрос, — сказал Колон, и я нисколько не усомнилась, что он не шутит.
        - Что ж, прекрасно.
        Я небрежно откинулась в кресле, чувствуя, как сильнее забилось сердце. В госте, несомненно, было нечто притягательное, возможно даже слишком. Крепко сложенный, с орлиным носом, задумчивым взглядом и решительным видом, он был лишен свойственной простолюдину покорности, убежденный в присущем ему достоинстве, как обычно бывает лишь у аристократов. Стоял передо мной, высоко подняв голову, словно я должна была ожидать его появления и все происшедшее ранее — лишь интерлюдия перед нашей решающей встречей.
        И я вдруг поняла, что ощущаю то же самое.
        Хорошо поставленным голосом он изложил свою просьбу. Чувствовалось, он заранее тщательно подготовил речь, в которой с пафосом заявлял об абсолютной убежденности в шарообразной форме мира, о вверенных ему тайных картах, о непреклонной вере в то, что неисследованные просторы океана куда обширнее, чем полагает большинство. В речи его не слышалось акцента, что заставило меня усомниться в его словах, будто он сын итальянских шерстобитов. Но сомнения рассеялись, когда он поведал, что в юности потерпел кораблекрушение у берегов Португалии и провел многие годы в Лисабоне в обществе моряков и географов, где труды египетского астронома Птолемея и греческого математика Эратосфена открыли ему глаза на возможность существования битком набитых пряностями, драгоценностями и шелками далеких земель, которые только и ждали, когда их обнаружат и заявят на них права. Я вспомнила, как сама в юности сидела в Сеговии над древними фолиантами и восхищалась тягой к приключениям, что толкала людей на поиски неизведанного. Казалось, будто он инстинктивно чувствовал, каким образом затронуть эти струны в моей душе, и отважно
пытался разрушить разделяющие нас социальные барьеры.
        Конечно, заявления его оставались бездоказательными и притянутыми за уши, и столь же возмутительными выглядели требования титулов и наград за возможные открытия. Никто еще не появлялся перед монархом, прося столь многого и столь мало предлагая взамен.
        Но когда он закончил, протягивая ко мне руки, и смолкло эхо его голоса, в зале наступила полная тишина; даже дети оставили свои игры, слушая его, а я вдруг поняла, что невольно наклонилась вперед в кресле и, опустив подбородок на руки, сосредоточенно внимала гостю.
        Услышав едва различимый стук по дереву, я повернулась и увидела Фернандо, который барабанил пальцами по заваленному картами столу. Его канцлер Сантанхель стоял рядом, выпучив глаза и позабыв обо всем; на тонких губах Мендосы играла легкая улыбка.
        - А вам неплохо удается сотрясать воздух, мореплаватель, — усмехнулся Фернандо. — Хватило бы, чтобы взорвать мавританскую крепость.
        Я внутренне съежилась, услышав, как фыркнул Мендоса. К его чести, мастер Колон лишь наклонил голову, понимая, что не располагает ничем, кроме теорий.
        - Вам известно, что мы ведем войну? — продолжал Фернандо, давая понять, что, несмотря на видимую занятость, он все слышал. — И вы полагаете, мы выделим средства на немыслимое предприятие, поверив лишь вашему слову?
        - Война, которую ведут ваши величества, принесет свет Господень тысячам людей, — ответил Колон. — Я могу помочь вам принести его новым тысячам, построить прочную империю для ваших детей-инфантов — империю, над которой никогда не зайдет солнце.
        - Только в случае, если вы действительно правы, — заметил Фернандо. — Если не свалитесь с края света и не исчезнете навсегда с нашими деньгами и кораблями.
        - Риск есть всегда, — согласился Колон. — Но, похоже, для ваших величеств он никогда ничего не значил. Даже попытка изгнать столетиями владеющих Гранадой мавров, что не удавалось многим до вас, — верх безрассудства.
        - Может, это и безумие, — возразил мой муж, — но мы докажем, что те, кто так говорит, ошибаются.
        Он посмотрел на меня:
        - У нас есть важные дела и нет времени для бесплодных мечтаний.
        Я вынуждена была согласиться. Учитывая обстоятельства, мастер Колон требовал слишком многого. Но мне не хотелось отправлять его восвояси; в глубине души я разделяла его страсть, считала, что сказанное им заслуживает внимания, хотя и не могла разумно объяснить почему.
        - Хотелось бы побеседовать с ним подробнее, — услышала я собственный голос, вставая с кресла.
        Коротко кивнув, Фернандо повернулся к столу, щелкнув пальцами Сантанхелю, который поспешил вновь наполнить его кубок. Наложенное Колоном волшебное заклятие рассеялось, и жизнь вошла в прежнее русло: Каталина проснулась и заплакала, Хуана начала ее успокаивать, а Беатрис подошла ей помочь; Мария продолжала играть в куклы, фрейлины о чем-то перешептывались, Исабель вернулась к чтению, а Хуан подавил зевок.
        Но все это меня сейчас не интересовало. Инес принесла мой плащ. Я накинула на плечи подбитую рысьим мехом парчу и дала знак не сводившему с меня взгляда Колону.
        - Идемте, — сказала я. — Прогуляемся по галерее.
        Хотя Инес следовала на благоразумном расстоянии за нами, для меня ее словно не существовало. Все внимание занимал шедший рядом мореплаватель, из-за чьего высокого роста мне приходилось задирать голову, чтобы взглянуть на его орлиный профиль. В тишине галереи отчетливо раздавался стук его сапог по холодным плитам и шорох поношенных бархатных штанов; при ярком свете солнца, в отличие от царившего в зале полумрака, хорошо было видно, что одежда гостя далеко не новая. И снова меня удивила уверенность мореплавателя в себе. Мало кто мог осмелиться предстать перед королевой не в самом дорогом облачении, даже если для его покупки пришлось бы заложить имение.
        Монастырскую галерею окружал небольшой садик с фигурно подстриженными деревьями и пустыми сейчас цветочными клумбами. Вокруг уходили в лазурное небо украшенные финифтью шпили монастыря. Над гнездом высоко наверху кружил одинокий аист.
        - Действительно чудо, — прошептал Колон, когда я остановилась, наблюдая за птицей, — что они могут без всяких усилий путешествовать туда, куда, несмотря на все наше превосходство, не осмелимся отправиться даже мы.
        Я взглянула на него:
        - Вы имеете в виду полет или мореплавание, мастер Колон?
        Он едва заметно улыбнулся:
        - Для меня это одно и то же. — Он немного помолчал. — Итальянский художник Леонардо да Винчи считает, что когда-нибудь мы сумеем построить машины, которые позволят нам подняться в небо. Говорит, мы превзойдем даже птиц в своих возможностях странствовать по миру.
        - Это и впрямь было бы чудесно, — заметила я. — Но не покажется ли все при этом намного меньше?
        - Мир таков, каким мы его видим, моя сеньора. Воображение не знает границ.
        Я не сразу нашлась, что ответить на его слова, а также на то, что он опустил мой королевский титул, предпочтя неформальное и более чем неуместное обращение.
        - Мой муж, король, прав, — наконец сказала я, когда мы свернули за угол и двинулись по сводчатому коридору. Снаружи пошел легкий снежок, успевая растаять прежде, чем достичь земли. — Идет великий и трудный Крестовый поход, в который мы вкладываем все наши усилия.
        Я помедлила, надеясь, что мне не придется заявлять об очевидном: казна не в состоянии поддержать столь амбициозные планы — по крайней мере, пока не закончится война.
        Он обреченно вздохнул:
        - Вполне ожидаемо. За рубежом вас прославляют как дальновидную королеву воинов, которая силой одной лишь своей воли принесет могущество когда-то осажденной со всех сторон нации. — Он помолчал, глядя на пляшущие снежинки. — Однако некоторые предупреждали меня, что ваша дальновидность не простирается за пределы королевства.
        Я коротко рассмеялась, хотя его замечание больно меня укололо.
        - Слухи меня никогда не интересовали.
        Он повернулся ко мне, не говоря ни слова, и у меня возникло непреодолимое желание заполнить возникшую паузу.
        - Однако те, кто меня критикует, не могут понять поставленных мною целей. На самом деле, хотя мало кто об этом знает, я занимаюсь устройством будущей свадьбы дочери императора династии Габсбургов и моего наследника принца Хуана, так же как и свадьбы наследника Габсбургов и моей Хуаны. Старшая, Исабель, уже обещана португальскому принцу, и я надеюсь на бракосочетание других дочерей с принцами Англии. Так что, как видите, я смотрю и за пределы границ, даже если сейчас основные мои заботы лежат внутри их. Будь это не так, я не стала бы хорошей королевой. Но первым делом — Кастилия. Так я поклялась в день, когда взошла на трон.
        Он наклонил голову:
        - Я не хотел вас обидеть. Вы оказали мне великую честь, согласившись принять, и у меня нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность. Я понимаю, что вы слишком заняты и время, проведенное с семьей, — для вас редкая роскошь.
        Внезапно мне захотелось коснуться его плеча, приободрить, но я лишь сказала:
        - Мне не хотелось бы, чтобы вы отправились с предложением к кому-то другому. Хотя сейчас мы не в состоянии удовлетворить вашу просьбу, я назначу комиссию, которая рассмотрит ваши требования, во главе с моим духовником Талаверой, человеком весьма мудрым. И я готова выделить вам содержание, достаточное, чтобы вы ни от кого не зависели. У вас есть семья?
        - Да, Majestad. Сын, Диего; он учится в монастыре Ла-Рабида.
        - А ваша жена?
        По его лицу пробежала тень.
        - Умерла много лет назад, еще до того, как мы уехали из Лисабона.
        - Простите, — пробормотала я. — Да пребудет с ней Господь. В таком случае я положу вам содержание, достаточное, чтобы вы смогли заботиться о мальчике.
        Я протянула руку, и он склонился над ней, слегка коснувшись губами перстня.
        - Спасибо, Majestad, — сказал он. — Вы действительно великая королева, и для меня большая честь служить вам душой и телом.
        К моему замешательству, я почувствовала, как у меня вспыхивают щеки. Что в этом человеке могло вызвать подобные эмоции? Не знай я себя, испугалась бы, что он мне понравился, хотя и понимала, что физическое влечение — слишком простое объяснение для столь глубоких чувств. Теперь я уже верила, что он и в самом деле тот, кого мне было суждено встретить, часть моей судьбы, которой я не могла избежать.
        Убрав руку, я отступила на шаг:
        - Приглашаю вас отправиться с нашим двором, когда мы будем возвращаться на юг. Но должна предупредить: нам предстоит тяжкий труд, который потребует от каждого всей веры и выдержки, ибо это богоугодное дело.
        - Я никогда не боялся богоугодных дел, — ответил он.
        Повернулся и самодовольно зашагал прочь, не дожидаясь разрешения. Я улыбнулась. Он был не из тех, кто уклонился бы от брошенного Богом вызова, — как, собственно, я и предполагала.
        Хотя он не предложил ничего, кроме собственных слов, меня очаровал этот загадочный чужак, давший мне мимолетное представление о величайшей тайне мира.
        И я поклялась, что, если это будет в моей власти, сделаю все возможное, чтобы он совершил свое путешествие.
        Глава 30
        Я расхаживала по колоннаде, изнемогала на неослабевающей андалусийской жаре, бросала раздраженные взгляды на суетившихся вокруг чиновников и прочих придворных и ожидала новостей с фронта.
        - Где он? — спросила я, наверное, уже в сотый раз у несчастной Инес, пытавшейся поспеть за моими беспорядочными перемещениями. Со лба ее стекал пот, капая на влажный корсаж. — Сколько еще ждать этого гонца? Фернандо с солдатами уехал в Лоху две с лишним недели назад; наверняка уже должны быть известия.
        - Сеньора, его величество предупреждал, что осада Лохи может затянуться, — в очередной раз ответила Инес. — Он сказал, что будет нелегко, поскольку сеньор Боабдиль решил, что город должен достаться ему по праву короля.
        - У него нет никаких прав, — бросила я, — после того как он обратился против нас, объединившись с этим волком Эль-Сагалем.
        Я замолчала, пожалев, что сорвала на ней злость.
        - Прости. Похоже, я схожу с ума. Мне хочется хоть что-то делать, я больше не могу оставаться в стороне, когда другие отвоевывают мое королевство.
        Она сочувственно кивнула. Схватка за Лоху имела особенное значение — именно там Фернандо впервые потерпел сокрушительное поражение от мавров, и теперь город находился в руках презренного червяка Боабдиля как часть его нового союза с Эль-Сагалем. Наше решение отбить город и отправить Боабдиля восвояси в Гранаду могло повлечь за собой серьезные последствия — в случае неудачи Эль-Сагаль с бандами воинов-кочевников получит необходимый повод, чтобы оспорить наши прошлые достижения, устраивая осады и смертоносные атаки на нескольких фронтах.
        Я уже собиралась вновь излить Инес все мои тревоги, когда послышался звук бегущих ног, сопровождавшийся громкими голосами придворных. Ко мне мчался гонец в ливрее, а за ним следовала возбужденная толпа. Он упал на одно колено, вручил мне листок пергамента.
        Не в силах пошевелиться, даже протянуть руку к бумаге, я смотрела на его склоненную голову. Инес взяла послание вместо меня и, следуя моему едва заметному кивку, сломала печать.
        - Что там? — прошептала я, чувствуя на себе взгляд каждого из придворных.
        - Лоха пала, Majestad! — сдавленно ответила Инес.
        - Я еду в Лоху, и дело с концом.
        Советники встретили мое заявление ошеломленным молчанием, за которым последовали встревоженные возгласы:
        - Вы не можете, ваше величество! Подумайте о вашей безопасности, о риске. Мавританский убийца, любое происшествие на дороге, ужасные условия в лагере — все это не для знатной дамы, не говоря уже о царствующей королеве.
        Я позволила себе улыбнуться:
        - Я не могу отвечать за происшествия на дороге или условия в лагере — все это в руках Господа. Что касается убийц — если они представляют такую угрозу, я надену легкие доспехи, изготовленные специально для меня, которые защитят мою царственную особу.
        - Доспехи? — хором выдохнули они, будто я сказала, что нацеплю набедренную повязку.
        Я едва не закатила глаза, заметив насмешливый взгляд Чакона, который сидел в углу, скрестив руки на мощной груди.
        - Хорошо, — согласилась я, — доспехов не будет. Слишком жарко. Только нагрудник и меч, — добавила я, — на случай одного из происшествий, о которых вы так тревожитесь.
        Сеньоры не могли скрыть волнение, но я чувствовала, что беспокоятся они не столько за меня, сколько о том, как бы не пришлось меня сопровождать; пожилые вельможи вроде них не желали оказываться в непосредственной близости от фронта, если имелась возможность этого избежать. Они предпочитали отправлять слуг, сыновей, кого угодно, кто мог бы сражаться вместо них. Их трусость вызывала у меня смех. Вся более молодая знать собралась под нашими знаменами; даже сеньоры средних лет, вроде Медина-Сидонии, по колено ходили в крови неверных во имя нашей славы.
        - Как вы сами мне напомнили, я ваша царствующая королева, — сказала я. — Если встану рядом с мужем в час его победы, это вдохновит наших людей на новые подвиги. И я намерена отправиться туда не как хрупкая женщина, но как воин, готовый сражаться и умереть за Кастилию, подобно им самим.
        Чакон широко улыбнулся, когда я прошла мимо него к двери. Неделю спустя королевский оружейник доставил в мои покои прекрасный нагрудник, изготовленный из закаленного железа и украшенный золотисто-черным сетчатым узором. Изнутри он был выложен красным бархатом на фланелевой подкладке и полностью соответствовал форме моего бюста.
        Когда мастер помог мне его надеть и застегнул ремни, мне показалось, будто меня заключили в камень.
        - Тяжелый, — сказала я, неуклюже поворачиваясь к зеркалу. — Они всегда такие?
        Мастер шагнул ко мне, поправил нагрудник:
        - Это самый легкий из всех, что мне когда-либо доводилось делать, Majestad. Доспехи, которые носят наши сеньоры и его величество, почти вдвое тяжелее, поскольку состоят из нескольких частей для защиты всего тела.
        - Вдвое?
        Я по-новому оценила наших солдат, представив, каково это — взбираться по крутому склону под палящим зноем, таща на себе такую тяжесть. Повернувшись, взяла меч — узкий сверкающий клинок с украшенной рубинами и изумрудами рукояткой в форме короны. Он тоже оказался тяжелее, чем я ожидала. Вернувшись к зеркалу с мечом в руке, я отчетливо вспомнила миг из детства, когда мы с Беатрис смотрели на закат над Авилой и спорили о предназначении слабого пола.
        «Кто сказал, будто женщина не может взять меч и крест и отправиться в Гранаду на войну с маврами?»
        - Она права, — вслух проговорила я и увидела в зеркале взгляд Инес.
        - Кто, сеньора?
        Улыбнувшись, я покачала головой. Беатрис была в Кастилии, заканчивала собирать вещи и готовила моих младших детей к путешествию на юг, чтобы присоединиться к нам.
        Как же она разозлится, узнав, что пропустила такое!
        Усталые и окровавленные солдаты подняли радостный шум, неожиданно увидев меня верхом на белом коне, в нагруднике и с мечом на поясе. Их приветственные крики эхом отдались по зияющим провалами укреплениям разрушенного города, и я поняла, что была права, явившись как одна из них, а не как высокомерная королева, что прибыла пожать плоды их тяжких трудов. Пленные неверные падали на колени, касаясь лбами пыли; их женщины набирали горсти обожженной земли и с рыданиями посыпали ею головы, вне себя от горя.
        - Взгляни на них, — восхищенно проговорил Фернандо. — Они тебя боятся.
        - Неудивительно, — ответила я. Поднялась на помост, повернулась лицом к солдатам и объявила: — Возношу вам сегодня хвалу, ибо, как и подобает рыцарям, вы защитили нашу веру от опасностей, угрожающих нашей стране. Богу ведомо, что наше дело правое, и Он не забудет тех тягот, что вам довелось вынести, вознаградит в раю. Я же от всей души благодарю вас за ваши жертвы!
        В знак уважения к их отваге я сняла широкополую шляпу с кистями, открыв палящим лучам солнца мои потемневшие с возрастом каштановые волосы. Последовал приветственный рев, заставив пленных неверных съежиться. Я восторженно схватила Фернандо за руку, и мы подняли к небу наши ладони с переплетенными пальцами.
        - Tanto monta, monta tanto! — воскликнула я. — Вперед в Малагу, к победе!
        В ту ночь Фернандо принял меня со всей страстью.
        - Ты моя королева-воин, — шептал он, раз за разом входя в меня. — Подари нам сына, mi luna. Подари нам еще одного принца.
        Но несколько недель спустя мои месячные возобновились. Когда прибыла Беатрис с моими детьми, я призналась ей, что после рождения Каталины менструации стали нерегулярны, иногда сопровождались сильными спазмами, хотя мне еще не исполнилось сорока.
        Я расхаживала по алькасару в Кордове, словно львица в клетке, понимала, что не могу даже оправдать свое бездействие необходимостью беречь дитя в утробе, и вдруг осознала, что мне следует делать. Едва услышав, что наша армия окопалась перед Малагой, я надела нагрудник и меч, оставила младших детей на попечение Инес и отправилась с Беатрис и Исабель вдохновить наши войска.
        При виде Малаги, стоявшей на берегу сапфирового моря в окружении гор Сьерра-Бланка, у меня захватило дух. Знойный майский ветер шелестел листьями пальм и финиковых деревьев; над высокими крепостными валами города висела густая пелена дыма и благовоний, пропитанная богатым ароматом трав и пряностей.
        Мавры знали о наших намерениях, предупреждением о которых им послужили события в Лохе. С крепостных стен смотрели пустыми глазницами полуразложившиеся головы наших павших; наша армия, насчитывавшая теперь пятьдесят тысяч человек, двигалась по выжженной равнине подобно ангелам мщения.
        Город со ста двадцатью укрепленными башнями притаился у подножия иззубренных гор, подобно величественному льву. Скрывая боль при мысли об опустошении, которое нам придется причинить, я поддерживала боевой дух солдат и проверяла наличие припасов, ужинала с командирами и следила, чтобы доспехи и меч Фернандо были как следует смазаны, оберегая его от неудачи в бою. Основная надежда была на новые пушки и катапульты, способные крушить стены, с которых мавры могли поливать нас горячим маслом, кипящей смолой или обстреливать отравленными стрелами. Но и рукопашной схватки избежать не удалось, и я без конца тревожилась, наблюдая за боем с безопасного расстояния вместе с Исабель и молясь, чтобы с мужем ничего не случилось.
        В течение многих дней мы штурмовали стены Малаги. В воздухе висело удушающее облако каменной пыли, вынуждая нас завязывать тряпками носы и рты. Пыль оседала везде и на всем: на одежде, постелях, утвари, даже еда и питье были со вкусом песка. Мы знали, что будет нелегко, объясняла я дочери, сидя вместе с ней в шатре и слушая непрекращающийся звон колоколов, который по моему приказу продолжался днем и ночью. Звук этот смешивался со стонами раненых и воплями отчаяния оказавшихся в ловушке жителей Малаги. И все же сверхъестественная выносливость мавров удивляла даже меня; учитывая, что в порту стояли наши корабли, не давая возможности покинуть город, голод и болезни уже должны были взимать свою зловещую дань.
        Наконец через три месяца после начала осады пришло известие, что мавры хотят переговоров. К тому времени стало ясно — подкрепления из Гранады не будет. Горожане прислали праведника, выразившего почтение к моему королевскому статусу, и я согласилась встретиться с ним в своей палатке, пока Фернандо отдыхал после очередного долгого дня командования осадой. Я надела красную королевскую мантию, золоченую сетку для волос и сапфировую диадему, но в последнее мгновение, когда мы уже собирались войти в палатку, Беатрис сорвала с моей головы диадему и бросилась вперед.
        - Что ты делаешь? — прошипела я.
        Она не ответила, и мне осталось лишь ошеломленно смотреть, как она неторопливо входит в богато обставленный шатер и садится на мой трон. Я в гневе уставилась на нее — она что, сошла с ума? Неужели жара и пыль повредили ее рассудок?
        Мгновение спустя вошел рыжеволосый маркиз де Кадис в сопровождении человека в плаще и тюрбане, который бросил яростный взгляд на сидящую на моих подушках Беатрис и, прежде чем хоть кто-то из нас успел среагировать, с воем метнулся вперед, оттолкнув Кадиса и сунув руку под плащ. Я застыла, увидев в его руке кривой кинжал.
        Беатрис пронзительно закричала. Стражники ворвались в палатку, едва не бросив меня на землю. Схватив кричащего что-то на своем языке мавра, они начали выкручивать ему запястья, пока он не выпустил оружие. Кинжал упал на ковер, и я шагнула к нему, чтобы поднять.
        - Нет! — крикнула Беатрис. — Не трогай!
        Краем юбки она осторожно подняла кинжал и показала мне. При виде покрытого гравировкой лезвия, на котором блестела тонкая зеленая пленка, по коже у меня побежали мурашки.
        - Видишь? — прошептала она. — Это яд.
        - Dios mio. — Я недоверчиво взглянула на нее. — Ты спасла мне жизнь. Откуда ты узнала?
        Она пожала плечами:
        - Предчувствие. — Она нервно улыбнулась. — Прости, что сорвала с тебя корону. Но если бы ему удалось, лучше бы он убил меня, чем тебя.
        - Он умрет, — прорычал Кадис. — Его колесуют и четвертуют перед всем городом, чтобы его мерзкие хозяева видели!
        Я повернулась к убийце, которого крепко держали стражники. Он смотрел на меня без тени страха, хотя наверняка знал, что его ждет. Я сомневалась, что он говорит на нашем языке, и потому удивилась, когда он бесстрастным голосом произнес слова, от которых у меня застыла кровь в жилах:
        - На этот раз твой распятый бог тебя защитил. Но знай: отныне каждый час твоей жизни, христианская королева, — час, одолженный у смерти.
        - Уведите его, — прошептала я, высоко подняв голову.
        Разбуженный суматохой, в палатку, пошатываясь, вошел Фернандо. Он схватил меня в охапку, прижал к себе:
        - Луна моя, любовь моя, когда я думаю о том, что могло случиться… — Он крепче обнял меня. — Грязные мавританские псы! Им неведомо понятие чести, если под предлогом переговоров подсылают убийцу. Я сам его убью, голыми руками. Вырву его мерзкое сердце. А потом сровняю этот жалкий город с землей, да поможет мне Бог.
        - Нет, прошу тебя. — Я отстранилась, со слабой улыбкой прося всех уйти. Когда мы остались одни, я тихо сказала: — Мы уже потеряли без малого две тысячи, а еще больше умирают в моих лазаретах. У нас почти закончились припасы. Больше нам не выдержать. Фернандо, боюсь, придется искать мира, даже если это означает отступление от Малаги. Будут другие годы, другие возможности…
        - Нет, — ровно проговорил он. — Отступления не будет. Никто не может угрожать моей жене.
        Он вышел, позвав Кадиса. Я последовала за ним и услышала, как он говорит маркизу:
        - Пошлите герольда к стенам города. Пусть объявит, что, если Малага не сдастся безоговорочно в течение трех дней, мы сотрем город с лица земли и вырежем всех, кто в нем окажется.
        - Фернандо…
        Он повернулся, и я увидела жесткий взгляд его черных глаз на посеревшем лице. Я прикусила губу, поняв, что придется подчиниться его решению.
        Через три дня охваченные отчаянием жители Малаги прислали к нам парламентера с предложением мира. Фернандо разорвал письмо на глазах испуганного гонца:
        - Я сказал — никаких условий. Вообще.
        - Но, ваше величество, — умоляюще проговорил гонец, стоя на коленях, — в городе есть и христиане с евреями. Мой господин Эль-Сагаль заявляет, что, если мы не договоримся, он их всех убьет.
        - Если он тронет хотя бы волос на голове христианина, он об этом пожалеет, — сказал мой муж. — Все вы об этом пожалеете.
        Он наклонился к парламентеру так близко, что я едва расслышала его последующие слова:
        - Я убью вас одного за другим на глазах у ваших семей. Заставлю жен смотреть на вашу казнь, прежде чем убьют их самих. Ни один мавр не останется в живых, будь то мужчина, женщина или ребенок. Передай это своему господину.
        Судорожно вздохнув, гонец с немой мольбой повернулся ко мне. Рядом со мной чуть слышно всхлипнула Исабель. Осада взяла свою дань и с нее; она потеряла в весе и побледнела, под кожей виднелись вены. Приближался день ее бракосочетания, и мы не могли отправить ее в Португалию в столь плачевном состоянии. Дальше тянуть было невозможно.
        - Мы обещаем пощадить вас, — сказала я, повысив голос, — если вы поступите так, как требует король, мой муж. Сдайтесь в течение недели, или я не отвечаю за то, что с вами случится.
        Гонец помчался в тлеющий город. Прежде жители Малаги грубо насмехались над нами со стен, но после того, как мы отправили им катапультой изуродованный обезглавленный труп несостоявшегося убийцы, они притихли, и мы не увидели на стене ни души, наблюдая, как парламентер проскальзывает под массивной решеткой внешних ворот.
        Два дня спустя Малага капитулировала.
        Вряд ли объявление Малаги христианским владением Кастилии можно было назвать поводом для празднества. Наши потери насчитывали почти три тысячи. Выжившим в городе пришлось не многим лучше. Вынужденные есть собак и кошек, а потом и лошадей, после тягостных месяцев непрерывных обстрелов, они покорно смотрели на нас из развалин домов, понимая, что брошены на произвол судьбы.
        Кадис и другие вельможи выступали за массовые казни, настаивали, что жители Малаги должны поплатиться за покушение на мое убийство; более того, Эль-Сагаль бежал еще до капитуляции, наверняка с помощью тех же горожан, что еще больше разозлило грандов. Но я не позволила творить подобную жестокость от моего имени, убеждала Фернандо, что всех их следует продать в рабство, освободив тех, кто мог заплатить выкуп. Фернандо долго упирался, и мне потребовалось несколько часов уговоров, прежде чем он наконец согласился.
        И все же многим предстояло страдать на наших галерах и там умереть. То была страшная цена за Крестовый поход, и меня она нисколько не радовала, даже когда над мечетью Малаги подняли присланный покойным папой Сикстом серебряный крест, освятив ее как собор Санта-Мария-де-Энкарнасьон.
        Тем временем я получила письмо от моего казначея равви Сеньеора, который в свое время договаривался о займах на финансирование нашего Крестового похода. Одна сефардская община желала заплатить выкуп за собратьев в Малаге. После долгих размышлений я приняла их плату в двадцать тысяч дублонов, и четыреста исхудавших мужчин и женщин получили свободу, смешавшись с евреями Кастилии.
        Сколь бы ни малозначительна была подобная милость с моей стороны, я тем не менее на ней настояла.
        Глава 31
        До Гранады, последней драгоценности в разбитой мавританской короне, где прятался за алыми стенами Альгамбры Боабдиль, оставалось рукой подать, но наши солдаты вымотались до предела, и мы решили на зиму отступить в Кастилию.
        Из-за рубежа шли поздравления с успехами; даже Франция, извечный враг, прислала набор статуэток святых для наших вновь освящаемых церквей. Увидев их, Фернандо фыркнул:
        - Конечно, это лишь позолота, а не золото. Французы всегда скупятся, даже если речь идет о богоугодном деле.
        И все же меня интриговала наша новая известность, особенно из-за поступавших брачных предложений для моих детей. Вдобавок к союзу с Габсбургами, о котором я уже вела переговоры, новый английский монарх, Генрих Седьмой, основавший династию Тюдоров после убийства последнего короля Плантагенетов, выразил горячее желание получить мою дочь в жены для своего новорожденного сына Артура. Подобные союзы могли расширить наше влияние, окружить Францию паутиной семейных связей, способных погубить эту алчную нацию. Требовалось тщательно обдумать все предложения, а также назначить послов при каждом из королевских дворов за границей. Поскольку казна, как всегда, была почти пуста, я договорилась об очередных займах у еврейских ростовщиков в Валенсии, предложив в качестве залога несколько моих драгоценностей, которые отдавала им на символическое хранение; в обмен они предоставляли мне средства для пышных приемов прибывающих посланников, чтобы произвести на тех впечатление великолепием нашего королевства.
        Я также бросала все силы на образование детей и свое собственное, не оправдавшее моих изначальных надежд. Узнала от Карденаса об одаренной женщине-ученом, известной по прозвищу Ла Латина, и очень ею заинтересовалась. Беатрис Галиндо, дочь мелкого вельможи, ждала судьба монахини, но еще в раннем возрасте она проявила столь выдающиеся способности к чтению и латыни, что вместо монастыря ее отправили учиться в университет Салерно в Италии, один из немногих университетов Европы, куда принимали женщин. Получив ученую степень по латыни и философии, она вернулась в Кастилию, стала преподавателем в университете Саламанки — непосредственный результат моего указа о том, что женщины должны пользоваться преимуществами высшего образования. По уровню владения языками, а также обширными познаниями в области риторики и медицины она намного превосходила сверстниц.
        Я позвала ее во дворец.
        Когда в мой кабинет зашла хрупкая девушка в простом коричневом шерстяном платье и льняном платке, что скрывал волосы и подчеркивал голубизну глаз и румянец щек, я уставилась на нее, не веря глазам.
        - Вы так молоды, — проговорила я, когда она поднялась после почтительного реверанса.
        - Majestad, мне двадцать лет. — Голос ее звучал тихо, но властно, словно ей ни разу не приходилось его повышать, чтобы быть услышанной. — В девять лет меня отдали в монастырь, где я бы и осталась, если бы моя любовь к учебе не привлекла внимание старших. Я училась в Салерно, но после вашего указа вернулась, чтобы преподавать и заниматься под руководством дона Антонио де Небрихи.
        Заметив мое удивление, она добавила:
        - Дон де Небриха знаменит в ученых кругах как здесь, так и за границей. Сейчас он готовит свод знаний по испанской грамматике, который надеется посвятить вашему величеству.
        - Книгу по испанской грамматике? — рассеянно переспросила я, глядя на набитую кожаную сумку, которую она поставила на пол возле моего стола. — Какая в ней нужда? Я знаю наш язык.
        - Majestad, древние римляне использовали язык, чтобы строить империю. Благодаря им латынь распространилась столь широко, что мы до сих пор продолжаем ею пользоваться. Разве не можем мы поступить так же и с нашим языком? Кастилии пойдет лишь на пользу, если появится больше умеющих читать и писать на родном наречии. Как бы я ни уважала латынь, она доступна куда в меньшей степени.
        Я замерла. Она только что недрогнувшим голосом напомнила мне о моем невежестве. Но я нисколько не обиделась, понимая, что она вовсе не хотела меня оскорбить. Заметив мой взгляд, она показала на сумку и спросила:
        - Хотите посмотреть?
        Я кивнула. Пока она ставила сумку на стол и расстегивала ее, я с трудом сдерживалась, чтобы не захлопать в ладоши от радости, чувствуя себя словно ребенок на празднике Богоявления. Беатрис Галиндо привезла с собой из Саламанки целую стопку книг!
        - Это «De Finibus», — она протянула мне переплетенный кожей тонкий том, — важный трактат об этике, написанный римским философом Цицероном. А это, — добавила она, выбирая другую книгу в прекрасно выделанной телячьей коже, — «Carmen Paschale», эпос пятого века поэта Седулия, основанный на Евангелии.
        Она помолчала.
        - Многие считают его бессовестным подражателем Вергилию, но его интерпретация Библии кажется мне довольно оригинальной. Думаю, мы могли бы начать с него, зная, что вы всегда были поборницей нашей веры, ваше величество.
        У меня чесались руки от желания раскрыть книги, но при виде ее задумчивого взгляда мне стало стыдно.
        - Они на латыни. Я… боюсь, что не слишком хорошо понимаю по-латыни. Учусь, насколько мне позволяет время, но пока что мои успехи невелики. — Я смущенно рассмеялась. — Как вы только что сказали, похоже, латынь не слишком мне доступна.
        Беатрис Галиндо погладила меня по руке, словно лучшую подругу.
        - Скоро научитесь, — пообещала она, — если окажете мне честь, позволив преподавать вам. Я прекрасно владею латынью, что подтверждается моим прозвищем.
        Она улыбнулась, показав симпатичные ямочки на пухлых щеках.
        - Возможно, со временем мы увидим новые прекрасные современные труды, написанные и по-испански, а вы, ваше величество, прославитесь как покровительница нашего возрождения в искусстве.
        Слова ее согрели мне душу. Именно об этом я мечтала — оставить после себя в наследство не только искусство ведения войны. Стремясь к духовному и физическому единству Испании, я верила и в то, что истинно великая страна, которая переживет века, должна быть построена на основе грамотного и всесторонне образованного общества.
        Она придвинула ко мне кресло, и я, затаив от волнения дыхание, раскрыла книгу. Когда несколько часов спустя пришел Фернандо, он с нескрываемым интересом взглянул на присевшую перед ним в реверансе Беатрис Галиндо.
        Я представила гостью, добавив, что она также согласилась заняться обучением наших дочерей, и он улыбнулся.
        - Значит, ты наконец нашла наставницу, — сказал муж.
        Снисходительно усмехнувшись, он жестом велел Беатрис встать и начал зажигать новые свечи.
        - Ты ослепнешь при таком свете! — возмутилась я.
        Не сказав ни слова, он вышел, оставив нас вдвоем, и я поняла, что супруг мой вполне удовлетворен. Он уже знал, что хорошо образованная жена может принести королевству лишь пользу.
        Последующие два года пролетели быстро. Кадис, Медина-Сидония и другие вельможи из Андалусии удерживали рубежи, противостояли многочисленным нападениям мавританских разбойников Эль-Сагаля. Хотя Эль-Сагаль бежал из Малаги, бросив ее на произвол судьбы, он был полон желания отомстить за потерю города, которым когда-то безраздельно правил. И действия его лишь разжигали решимость Фернандо насадить голову мятежного мавра на копье.
        И потому, собрав и снарядив новое войско, мы вернулись на юг, чтобы сосредоточиться на следующей цели — укрепленной Баэсе, принадлежавшей Эль-Сагалю.
        Под защитой горных ущелий и возделанных равнин жители Баэсы окопались в своем городе прочнее остальных мавров, и падение Малаги после нескольких лет безжалостного Крестового похода лишь подхлестнуло их ненависть к нам. Кадис сообщал, что Эль-Сагаль пронюхал о наших планах и, ожидая нашего появления, отправил в город десять тысяч лучших воинов. Горожане накопили запасов на год с лишним, укрепили стены и очистили окружающую местность от посевов, оставили лишь оголенные сады и густые заросли деревьев, ежевики и папоротника, чтобы затруднить проход. К тому же город стоял на крутом склоне в окружении поросших лесом ущелий. Кадис предупреждал, что осада окажется тяжелой и долгой.
        Подобные предупреждения мы слышали и ранее — и одерживали победы. И все же моя душа разрывалась на части, когда я с тревогой прощалась с Фернандо, отправлявшимся во главе сорокатрехтысячного войска в долину Гвадалквивира, что питал равнины Баэсы. Я оставалась во дворце, вновь отданная на милость курьеров, и мне предстояла еще более сложная задача — подготовить мою любимую Исабель к отъезду в Португалию.
        Я тянула до последнего, ссылалась на войну и вечную нехватку средств, а также на то, что Исабель еще молода и ей следует оставаться в кругу семьи. Но дочери шел уже двадцатый год, и терпение португальского короля начинало истощаться. Моя тетя Беатрикс писала, что пора скрепить наше соглашение узами брака, прежде чем какой-нибудь другой монарх предложит невесту сыну короля, принцу Альфонсо.
        - Португалия совсем рядом, — сказала я дочери, когда мы собирали вещи. — Мы сможем ездить друг к другу в гости каждый год, а если захочется, и чаще.
        - Да, мама, — ответила она, тщательно складывая тонкими пальцами без перстней — ей нельзя было носить драгоценности, пока на ее палец не наденут обручальное кольцо — вышитое белье и сорочки, плотные накидки, плащи с капюшонами и украшенные моим любимым горностаевым мехом роскошные платья, которые я заказала специально для нее.
        Я потратила на приданое Исабель целое состояние, взяв огромную сумму в долг ради того, чтобы снабдить дочь всем необходимым на любой климат и время года, словно она отправлялась не в пограничное государство, а в незнакомую заокеанскую страну.
        У меня не раз вставал комок в горле при виде того, сколь стоически она относится к своей судьбе. Я давно готовилась к этому дню, но при мысли, что вскоре Исабель окажется вдали от меня, в собственном дворце, станет женой принца, которого я никогда не видела, мне бывало не по себе. Я с трудом сдерживала желание вцепиться в нее и никуда не отпускать. Она первой из моих дочерей покидала меня; как я смогу вынести подобное еще трижды?
        Понимая мое смятение, Беатрис не отходила от меня ни на шаг до прощания на границе Испании и Португалии, где под фанфары и шелест развевающихся знамен я передала Исабель моей тете Беатрикс и ее свите. Португалия прислала сотни фрейлин, аристократов и чиновников, чтобы с подобающим почетом сопроводить мою дочь в Лисабон, но в соответствии с древним обычаем, по которому королевские женихи не должны сами отправляться за невестами, ее будущего мужа среди них не было.
        Я обняла Исабель посреди продуваемого всеми ветрами поля, и она неуверенно спросила:
        - Как думаешь, он будет любить меня так же, как папа — тебя?
        Впервые она призналась в страхе, который скрывала ото всех под безмятежной маской. Взяв ее лицо в ладони, я прошептала:
        - Да, hija mia. Обещаю.
        Она попыталась улыбнуться. Я готова была пообещать что угодно, лишь бы успокоить ее, но не могла предсказать, станет ли заботиться о ней муж, и она это понимала. Еще раз встретившись со мной взглядом, она отступила назад, решительно повернулась к сотням ожидавших незнакомцев и шагнула в свое новое королевство.
        Стоя рядом с Беатрис, я смотрела, как португальцы окружают мою дочь и ведут к лошади; больше у Исабель не осталось ничего из Кастилии, кроме бывшей на ней одежды и сундуков с приданым.
        Возвращаясь в Севилью, я думала, что сердце мое разорвется от горя. Не могла произнести ни слова, несмотря на взволнованные расспросы фрейлин, боялась расплакаться на виду у всех. В последующие дни я продолжала молча тосковать по Исабель, и даже вмятая подушка на кресле у окна, где она любила сидеть вечерами, вышивая или читая вместе со мной, жестоко напоминала о том, что дочери больше нет рядом. Другие мои девочки были еще слишком малы, чтобы заполнить оставшуюся после Исабель пустоту, а все внимание и время одиннадцатилетнего Хуана занимала учеба и исполнение обязанностей принца. Даже погода, казалось, отражала мое дурное настроение; на Андалусию обрушились редкие для этих краев бури, отчего реки вышли из берегов, уничтожали урожай и смывали целые деревни, словно детские игрушки.
        Через несколько месяцев после отъезда Исабель я получила известие от Фернандо, продолжавшего осаждать Баэсу.
        Мы вне себя от отчаяния. Город с дьявольским упорством противостоит нам, и неверные устраивают засады посреди ночи, исчезая затем в тумане и оставляя после себя мертвецов в луже крови. Бури превратили лагерь в море грязи, и нам едва удается ставить палатки, не говоря уже о том, чтобы заботиться о немногих оставшихся лошадях. Из-за дождя фураж гниет, как и все остальное в этом проклятом месте. Я послал людей вырубить мили лесов и зарослей, поскольку земля столь намокла, что мы не можем их сжечь, но на это потребуются месяцы тяжкого труда, а припасы съестного подходят к концу. Колодцы отравлены трупами, которые сбрасывают в источники мавры, и нам угрожает эпидемия. Лошади умирают, а многие солдаты столь отчаялись, что грозят дезертировать. Они говорят, что Господь отвернулся от нас…
        Я созвала совет.
        - Нужно немедленно послать помощь моему мужу и его людям. Им необходимы лошади, припасы, лекарства и еда. У мавров в Баэсе есть все, чтобы выдержать месяцы осады, так что можно не рассчитывать взять их измором. Если хотим победить, нам требуется столь же хорошее снабжение, как и у них.
        Совет встретил мое заявление мрачным молчанием. Наконец кардинал Мендоса сказал:
        - Majestad, когда его величество отправился в поход, мы выделили ему все, что у нас было. А учитывая недавние расходы на приданое инфанты Исабель… боюсь, ничего не осталось.
        - Как — ничего? — недоверчиво переспросила я. — Что это значит?
        - Именно то. В казне нет средств, которых вы требуете.
        - Не может быть! — воскликнула я, не в силах поверить его словам. Но, глядя на мрачные лица сидевших за столом, почувствовала, как сердце мое уходит в пятки. Я знала, что не жалела денег на прощание с Исабель; меня так заботило ее благополучие, что я даже не задумывалась о возможном долгом сопротивлении Баэсы.
        - Но ведь что-то же мы можем сделать, — сказала я Мендосе.
        Он вздохнул:
        - Всегда есть возможность повысить налоги, но вельможи наверняка станут возражать, к тому же кортесы должны одобрить любые дополнительные запросы…
        - На это уйдут месяцы! Я что, должна бросить короля и наше войско у стен Баэсы без помощи, пока мы будем уговаривать вельмож и ждать, когда кортесы примут решение? Сеньоры, вы члены назначенного нами совета, так что прошу вас, придумайте что-нибудь получше.
        Никто не ответил. Советники лишь в замешательстве отвели взгляд, и я поняла, что иного ответа мне не требуется. Порекомендовать они ничего не могли.
        - Пусть будет так, — заявила я. — Решу этот вопрос сама.
        Я сердито махнула рукой и выставила их за дверь, даже не глядя вслед, а когда наконец подняла взгляд, увидела пристально смотревшего на меня Мендосу. Худой и жилистый, в свои шестьдесят с небольшим он успел немало поучаствовать в нашем Крестовом походе, неоднократно и сам шел в бой во главе своих слуг. Он стал для меня в Кастилии направляющей силой не только из-за его страсти к архитектуре и образованию, но и потому, что отдавал все силы административному надзору за вновь образованной Святой палатой. Он полностью разделял мое желание превратить наше зарождающееся королевство в столь же великую державу, как и другие почитаемые и уважаемые государства Европы.
        - Я знаю, о чем вы думаете, ваше величество, — сказал он, — и прошу вас впредь так не поступать. Вы слишком часто шли по этому пути, и в их руках уже немалая часть вашего имущества. Хотите отдать все королевство евреям, чтобы выиграть войну?
        - Вы сами знаете, я готова заложить последнюю нижнюю юбку, если потребуется.
        - Не следует этого делать. — Он шагнул ко мне. — Торквемада наблюдает за каждым вашим шагом. Вы отказали ему, когда он просил изгнать их, и попросит снова, как только завершится Реконкиста. Нельзя давать им столько власти над собой, иначе они могут замыслить мятеж.
        - Реконкиста еще не завершилась, — ответила я, — и совет не в состоянии помочь, так что другого выхода у меня нет. Пожалуйста, скажите равви Сеньеору, что я хочу его видеть.
        - Majestad, умоляю вас. Что еще вы собираетесь отдать?
        - Лучше вам не знать, раз вас это так беспокоит, — сказала я, многозначительно глядя на дверь.
        Он вышел, не вымолвив больше ни слова. Пока я ждала равви Сеньеора, в дверь проскользнула Инес, спросила, не нужно ли мне чего-нибудь.
        - Да, — ответила я. — Принеси шкатулку с моим свадебным ожерельем.
        Она ошеломленно уставилась на меня. Я раздраженно прищелкнула языком:
        - Мне что, дважды повторять? Неси немедленно.
        Когда она вернулась, я открыла шкатулку и долго смотрела на церемониальное ожерелье из рубинов и жемчуга, которое прислал из Арагона Фернандо перед нашей свадьбой. Я не раз гордо носила его под завистливыми взглядами придворных; то был символ нашей любви, самая дорогая для меня вещь после моей короны.
        С щелчком я захлопнула шкатулку, закрыла глаза.
        - Да будет моя жертва достойна Твоей милости, — прошептала я.
        В тот же вечер я передала шкатулку на хранение равви Сеньеору в обмен на солидную ссуду. Затем собрала свиту и на следующий же день отправилась сквозь бушующую бурю в Баэсу.
        Копыта моего коня утопали в вязкой грязи; дороги местами полностью затопило, и нам приходилось строить импровизированные мосты над пенящимися потоками воды. Сгорбившись в седле и вглядываясь сквозь пелену дождя, я тоже начала сомневаться в том, что Господь нас слышит. А когда наконец добралась до лагеря, передо мной предстало такое жалкое зрелище, какого я еще никогда не видела.
        Навстречу из палатки вышел Фернандо — изможденный и грязный, с темными кругами от бессонницы под глазами. Отчаяние его вполне можно было понять — немногие оставшиеся в живых лошади стояли покрытые язвами, с выпирающими под шкурой костями. Разбитые загоны для скота опустели. Сам лагерь утопал в грязи, по нему бродили полуобнаженные люди с безразличными ко всему лицами, другие же сидели на корточках, на виду у всех опорожняли кишечники. В нос мне ударила отвратительная вонь, словно воздух был пропитан запахом смерти.
        Устало поцеловав, Фернандо повел меня по лагерю, и я поняла, что хуже еще не бывало. Почти половина войска погибла. Другие болели или медленно умирали от кровавого поноса. Когда я навестила переполненный лазарет, где рядами лежали люди на провисших, кишащих вшами койках, они смотрели на меня и плакали, словно дети.
        В ту ночь я сообщила Фернандо, что добыла для нас денег.
        - Мы привезем зерно и выроем новые колодцы, — сказала я. — Восстановим размытые дороги и призовем всех мужчин Андалусии. Если потребуется, пошлем в Кастилию за дополнительными рекрутами и привлечем новые средства. Мы не сдадимся. — Я хлопнула его по руке. — Никогда.
        - Как всегда, ты приносишь надежду, — ответил он. — Но надеждой этот город не завоюешь, луна моя. Приближается зима. Как ее пережить? Когда-то ты советовала мне отступить от Малаги, но я отказался. Теперь же, боюсь, отступление — единственный наш выход.
        Я никогда еще не видела мужа таким подавленным, весь его пыл полностью угас. И тут я поняла, что его казавшиеся неистощимыми резервы подошли к концу; ему уже исполнилось тридцать семь, возраст, когда большинство королей стремятся пожать плоды достижений в молодости. На все время нашего брака пришлось лишь несколько разрозненных месяцев мира; он постоянно или воевал, или готовился к войне. Теперь же сидел передо мной, измученный и павший духом, и считал себя ответственным за крах мечты о единой Испании.
        - Нет, — тихо сказала я, — надеждой этот город не завоюешь. Но мы можем победить и должны это сделать. Свою задачу ты выполнил, предоставь остальное мне.
        - Если кто и в состоянии завоевать Баэсу, луна моя, то это ты, — со вздохом согласился он.
        Никогда не думала, что услышу от него подобные слова; даже зная в душе, что он ценит и уважает мою отвагу, не могла представить, что он добровольно доверит мне столь важную задачу, как захват города. В случае неудачи Крестовый поход можно было считать проигранным и последующее десятилетие мы бы провели, ввязываясь в мелкие стычки, длительные осады и безуспешные сражения, кровью, потом и деньгами отвоевывая весной и летом то, что мавры отбирали бы у нас зимой. В конечном счете наши средства и возможности их получить неизбежно исчерпались бы, а папа и зарубежные монархи-католики вряд ли пожелали бы расстаться со своими богатствами ради продолжения Крестового похода до бесконечности, хотя всем хотелось, чтобы неверных прогнали за Гибралтарский пролив.
        Если мы собирались захватить Гранаду, Баэса должна стать нашей. И у меня появилась идея, как это осуществить, хотя и связана она была с некоторым риском.
        Предоставив Фернандо несколько дней отдыха, я встретилась с другими командирами, чтобы обсудить создавшееся положение. Несмотря на почти полное отсутствие припасов, я заметила, что у нас наверняка осталось достаточно дерева после попыток вырубить лес, который служил естественным бастионом между нами и Баэсой. План мой заключался в том, чтобы накопить побольше древесины и нарубить новой, одновременно я послала за припасами, а также специалистами, кое-что знавшими о том, как покорять неприступные цитадели.
        Собрав трудоспособных мужчин, велела им рубить все подряд. Они уже истребили леса вокруг лагеря, создав похожий на лабиринт проход к надменному городу на холме, но пощадили фруктовые деревья, ибо мы знали, что такое голод. Теперь же я приказала уничтожить все деревья, очистить широкие полосы земли. Из поваленных стволов я велела возвести частоколы, высокие стены и башни — противостоящий Баэсе новый форт, стоящий посреди голой равнины подобно чудовищной поганке.
        Там мы окопались на зиму, укрылись за стенами форта от набегов мавров. Несмотря на холод и снег, не позволявшие перейти в атаку, погода ничуть не лишала меня решимости. Скотину, провизию, пушки и осадные машины, купленные на мое ожерелье, я приказала спрятать в покрытых брезентом фургонах, чтобы весной застичь ничего не подозревающую Баэсу врасплох.
        - Нам нужны еще люди, особенно аркебузиры, канониры и лучники, — заметил Фернандо, который пришел в себя после суровых испытаний и со свойственной ему дотошностью помогал мне руководить восстановлением лагеря.
        - Я уже за ними послала, — заверила я его, — но хотелось бы надеяться, что они нам не понадобятся.
        Повернувшись к заваленному бумагами переносному столу, я протянула Фернандо письмо, на составление которого потратила шесть недель, тщательно выверяя каждое слово и каждую фразу.
        Фернандо в полной тишине прочел его.
        - Изабелла, то, что ты предлагаешь, — осторожно сказал он, — граничит с предательством. Да, Боабдиль вероломен, и у него не больше чести, чем у дворового пса, но даже он не согласится на такие условия. В них нет для него никакой выгоды, кроме обещания сохранить жизнь, о которой ему пока незачем беспокоиться.
        - Вот как? — Я пристально посмотрела на него. — Боабдиль ведь уже продался нам раньше, разве нет? И он не настолько глуп, чтобы не понимать — мы все равно рано или поздно к нему придем, либо с мирным договором, либо с штурмующими его ворота войсками. И ему станет некому нас предавать, после того как мы захватим Баэсу. Думаю, в данных обстоятельствах мое предложение вполне разумно.
        - Разумно? — расхохотался Фернандо. — Ты просишь его лишиться всего, обратиться против себе подобных. Если согласится, он еще больший трусливый идиот, чем я думал.
        Муж помолчал, с влюбленной улыбкой глядя на меня.
        - Не думал, что тебе придет подобное в голову.
        - Когда речь идет о королевстве, — ответила я, — можно и не такое придумать.
        Я тайно отправила письмо в Гранаду. Ответа долго ждать не пришлось; несколько недель спустя я получила известие от своих посланников, что Боабдиль с готовностью согласился на мои условия, как я и предполагала. Написав ответ, я села за письмо Эль-Сагалю, у которого, как я знала, имелись шпионы в Гранаде и который наблюдал за всеми моими действиями из своей цитадели, не в силах как-то на них повлиять.
        Мое предложение было кратким: если он не хочет понести еще одно сокрушительное поражение, подобное Малаге, то должен сдаться. Я предупредила его, что в противном случае на этот раз не уступлю ни пяди, прикажу своей армии не только выжечь, но и просолить землю, на которой стояла Баэса, и убить каждого ее жителя. Но если он примет мои условия, я проявлю милость, пощажу его жизнь и предоставлю ему убежище в специально выделенных владениях в Лас-Альпухаррасе, где он сможет мирно жить со своим народом, сохранив в неприкосновенности все обычаи. Я добавила, что он должен понимать: мы все равно одержим верх, даже если на это потребуется целая жизнь, и никогда не сдадимся. Более того, я с удовольствием отметила, что его племянник Боабдиль не придет ему на помощь, приложив в доказательство подписанный экземпляр нашего нового договора с этим предателем, где говорилось, что после поражения Эль-Сагаля Боабдиль обещает полностью уступить его королевство нам в обмен на собственную безопасность.
        Месяц я собирала войска и оружие под стенами Баэсы, вырубала остатки величественных лесов. Наконец пришел ответ от Эль-Сагаля.
        Он устал сражаться и высоко оценил мое предложение, но предпочел покинуть Испанию и перебраться в Северную Африку. Что же касается его племянника Боабдиля, то он написал: «Пусть Гранада падет».
        Впервые мы увидели Гранаду весной тысяча четыреста девяносто первого года, после того как полностью опустошили окружавшую ее долину, вновь предали топорам, косам и огню сады, пшеничные поля и оливковые рощи, чтобы усугубить тяжкую участь оказавшихся в ловушке горожан.
        Несмотря на почерневшие поля, еще ни один город не казался столь прекрасным, как этот широко раскинувшийся метрополис, которого мы столь жаждали, — фантастическая картина на фоне увенчанных снежными шапками гор, медовые башни Альгамбры в окружении гирлянд кипарисов и сосен. На похожих на извилистые лабиринты улицах толпились тысячи беженцев — евреев, мавров и лжеобращенных, удиравших от опустошения, которое нес наш Крестовый поход.
        Боабдиль в последний момент изменил своему слову, когда на него обрушилось известие о падении Баэсы. Он не ожидал, что его дядя Эль-Сагаль сдастся, и поспешно установил на своих стенах пушки, поклявшись защищать Гранаду до последнего дыхания. Его предательство привело меня в ярость, но после того, как Баэса с обломками когда-то величайшего мавританского эмирата пала к нашим ногам, мы с Фернандо решили, что окончательная победа должна стать бескровной. Гранатовому дереву пришло время принести плоды без принуждения с нашей стороны, и потому мы поставили шелковые палатки и шатры словно на празднике, привели с собой детей, чтобы дать им возможность стать свидетелями исторического события.
        Незадолго до этого нашу семью постигла беда — всего через десять месяцев после свадьбы Исабель молодой португальский принц трагически погиб, упав с лошади, и моя дочь вернулась вдовой. Я проделала весь путь до самой границы, чтобы сопроводить ее домой, и пришла в ужас от случившейся с ней перемены. Худая словно тростинка, в черном вдовьем платье, с коротко подстриженными волосами, она постоянно либо плакала, либо твердила, что уйдет в монастырь. К моему ужасу, заявляла, что Господь хочет, чтобы она принадлежала Ему, и страдания написаны ей на роду. Я пыталась объяснить, что, хотя призвание некоторых из нас и состоит в том, чтобы служить Богу, подобные мысли посещают ее лишь по причине безмерного горя, но мои слова ее не трогали. Дочь отказывалась от любых утешений, так что мне в конце концов пришлось пригласить врачей и назначить специальную прислугу, которая заставляла ее есть и спать и не позволяла дни и ночи напролет стоять на коленях в часовне.
        Оставшись наедине с фрейлинами, я излила перед ними свое смятение.
        - Я отправила в Португалию золотую инфанту, а она вернулась похожей на призрак! Что, во имя всего святого, с ней случилось? То, что моя дочь желает вести религиозную жизнь, достойно восхищения, но у нее есть своя роль в этом мире, и это отнюдь не роль монахини.
        Инес печально вздохнула:
        - Бедное дитя, наверное, она очень любила принца.
        Беатрис встретилась со мной взглядом, и в ее глазах я прочла свои тайные страхи. Моя старшая дочь вела себя так же, как и моя мать, впав в меланхолию после случившейся с ней драмы, и при мысли об этом меня пробрало холодом до костей.
        Преисполнившись решимости, я велела прекратить любые разговоры о монастырях, даже если они приносили утешение Исабель. Все подчинились, но Хуана в свойственной ей манере безжалостно изводила сестру. В одиннадцать лет моя вторая дочь отказывалась признавать хоть какие-то слабости у себя, а тем более у других.
        - Ты похожа на ворону, — заметила Хуана, когда мы вечером сидели в моем шатре после ужина. В открытые клапаны палатки дул теплый ветер, а снаружи на равнинах Гранады, подобно упавшим звездам, горели тысячи костров, возле которых расположились на ночлег солдаты. — Всегда в черном и постоянно хандришь; это нисколько тебя не красит. В конце концов, ты и года не пробыла замужем. Вряд ли настолько его любила.
        Исабель застыла, сидя на табурете, стиснула пальцами алтарный занавес, который мы вышивали.
        - Кто ты такая, чтобы судить? Что ты знаешь о любви или утрате, избалованная самовлюбленная девчонка?
        - Может, я и избалованная, — парировала Хуана, — но, по крайней мере, знаю, что никогда бы никого не полюбила настолько, чтобы обо всем позабыть.
        Исабель судорожно вздохнула.
        - Хватит! — резко сказала я. — Не желаю больше этого слышать. Если хотите ссориться и дальше, делайте это без меня. В самом деле, — я с упреком посмотрела на дочерей, — что на вас нашло?
        Исабель отвела взгляд. Хуана прикусила язык. Я отложила вышивание. Никогда не признавала телесные наказания, но Хуана вела себя чересчур дерзко, и у меня возникло желание…
        - Что это? — вдруг спросила я. — Вроде пахнет дымом?..
        Хуана вскочила на ноги, уронила безнадежно спутанные нитки и бросилась к входу в шатер.
        - Мама, смотри! — выдохнула она. — Лагерь горит!
        Началось столпотворение. Фрейлины побежали в заднюю часть шатра, чтобы забрать из кроваток Каталину и Марию, а я поспешила со старшими дочерьми наружу. К моему ужасу, увидела языки пламени, которые перескакивали, подобно проворным дьяволам, с палатки на палатку, поджигали бархат, шелка и парчу и за несколько минут пожирали все на своем пути. Вокруг слышались крики солдат и придворных; лошади в ужасе ржали и рвались с привязи; в панике носясь вокруг, лаяли собаки. Я не знала, куда бежать; дым уже стал настолько густым, что я едва могла дышать. Передо мной словно из ниоткуда возник маркиз де Кадис, лицо и одежда его были покрыты копотью.
        - Majestad, быстрее!
        - Где мои муж и сын? — закричала я, когда он повел нас по пылающему лагерю к ближайшему холму.
        - С ними все в порядке, — ответил он. — Пожар начался в моей палатке; они там спали, но успели вовремя выскочить. Королевские собаки залаяли, едва увидев пламя.
        - Gracias a Dios.[36 - Слава богу (исп.).] — Я прижала к себе Каталину.
        На фоне зловещей игры огня и теней я увидела лицо Хуаны, бледное и с широко раскрытыми глазами. Восхищенно открыв рот, она жадно следила за происходящим, как будто это была не катастрофа, а веселое представление. «Неужели она ничего не боится? — в ужасе подумала я. — Неужели не осознаёт разрушений и потерь, творящихся вокруг?»
        Словно прочитав мои мысли, Исабель тихо сказала:
        - Ей все равно. Она думает, это игра. У нее ни к чему нет уважения.
        Я шикнула на нее. С Каталиной на руках вместе с несшей Марию Беатрис мы добрались до вершины холма, откуда открывался вид на чудовищный пожар. Из темноты выбежал Фернандо, за которым по пятам следовали его верные собаки. Рядом с ним я заметила нашего сына Хуана в ночной рубашке; в руке он сжимал меч в украшенных драгоценными камнями ножнах. Недавно его посвятили в рыцари в честь тринадцатилетия, и с тех пор он не расставался с оружием даже в постели. Его золотистые волосы спутались, лицо почернело от копоти, но в остальном он нисколько не пострадал, и я почувствовала, как от облегчения к глазам подступают слезы.
        Хуана бросилась в объятия Фернандо. Обхватив ее рукой, он привлек к себе остальных детей, и мы повернулись, глядя, как огромный палаточный городок, символ нашего тщеславия и непредсказуемого поворота судьбы, сгорает дотла.
        Позднее Хуана настаивала, что мавры пустили в лагерь подожженную стрелу, хотя мучимый угрызениями совести Кадис уверял, что кто-то, возможно собака, опрокинул масляную лампу, от которой вспыхнула палатка. Как бы там ни было, мы потеряли большую часть имущества, включая гардероб, и придворным дамам пришлось одалживать нам платья и прочие предметы одежды, пока посланные мной люди ехали в Севилью за новыми вещами.
        С бастионов Гранады над нами насмехались местные жители, полагая, что пожар обречет нас на гибель, но мы не теряли бодрости духа. Хоть наше имущество и превратилось в угли, наша воля к победе оставалась прежней. Я приказала построить на месте сгоревшего лагеря новый город, на этот раз из камня. Мы собирались назвать его Санта-Фе, в честь святой веры, что спасла нас от огненной смерти и привела в безопасное место.
        При виде работающих каменщиков насмешки со стороны Гранады стихли. Санта-Фе должен был стать не только городом, но и знаком нашей решимости. Здесь мы могли при необходимости прожить годы, в единственном не оскверненном маврами месте в Андалусии. В ответ Боабдиль принялся стрелять из пушек и посылать налетчиков, изводя наши войска. Но когда пришла зима и в городе стали голодать, начались бунты. По мере того как гранадцы приходили во все большее отчаяние и гнев, Боабдиль понимал, что у него нет иного выбора, кроме как принять предлагаемые нами условия — полную амнистию для его народа, которому позволялось сохранить свои обычаи, язык и одежду. Любой, кто желал уйти, мог это сделать; мы даже обеспечивали их необходимыми средствами. А пожелавший принять нашу веру мог вступить в лоно Церкви, смыть прошлые грехи святым крещением. В дополнение, став нашим вассалом, Боабдиль получал те же владения в Альпухаррасе, которые отверг его дядя Эль-Сагаль. Однако вернуться в Гранаду он ни при каких условиях не мог — в этом я была непреклонна.
        В январе тысяча четыреста девяносто второго года посланники Боабдиля принесли весть о его капитуляции.
        Когда мы въехали в павший город, последний бастион мавров, шел легкий снежок, словно осыпая нашу процессию мельчайшим пеплом. Люди молча стояли по обеим сторонам дороги, глядели на наши развевающиеся в морозном утреннем воздухе родовые штандарты с гербами. Многие придворные были одеты в традиционные расшитые мундиры в мавританском стиле в знак уважения к величественной цивилизации, оставившей неизгладимый след на нашей земле, но, судя по скорбному женскому плачу, порой доносившемуся из-за зарешеченных окон, местные жители понимали, что мира, который они знали, больше не существует.
        Мы лично приняли капитуляцию Боабдиля у городских ворот, где он бросился перед нами на колени. Фернандо спешился, обнял его, словно такого же монарха, как и он; теперь, в миг нашего торжества, мой муж умел быть великодушным.
        Дрожащими руками и со слезами на глазах Боабдиль протянул ключи от города.
        - Это последняя реликвия нашей империи, — срывающимся голосом проговорил он. — Вверяю вам наши трофеи, наше королевство и себя лично, ибо такова воля Аллаха.
        Сидевшая позади него на прекрасном арабском жеребце коренастая женщина в черном покрывале зловеще смотрела подведенными сурьмой глазами. Дочери собрались вокруг меня, все в новых алых парчовых платьях и традиционных мавританских вуалях, хотя Хуана уже подняла свою и восхищенно взирала по сторонам. Без слов стало ясно, что эта женщина — султанша, мать Боабдиля, сражавшаяся за свободу сына. В ее вызывающем взгляде чувствовалась непреклонная гордость, и я поняла, что именно она послала убийцу в мою палатку, собственноручно отравив кинжал.
        Уезжая прочь с сыном, она в последний раз оглянулась, и во взгляде ее я не увидела ни отчаяния, ни раскаяния — лишь неистовое сожаление, что мне удалось победить там, где она проиграла.
        Мы спустились по дороге к Альгамбре. Приближаясь к печально знаменитому дворцу, построенному на легендах и крови, я вдруг почувствовала, что мне хочется пришпорить коня, наклониться в седле и помчаться галопом к массивным ярко-красным воротам. Но теперь я была королевой, а не дерзкой юной инфантой вроде Хуаны. К своим годам я несколько располнела, как и мой любимый конь Канела, которого я несколько лет назад отправила на заслуженный отдых по причине почтенного возраста, но сегодня гордо восседала на нем, покрытом развевающейся попоной с золотым шитьем. Пусть он и утратил прежнюю быстроту, но он был со мной с самого начала и теперь высоко держал поседевшую голову, словно осознавая всю важность сегодняшнего события.
        Впереди появился стоявший на возвышенности дворец с кирпичными стенами медового цвета, которые, казалось, укоризненно смотрели на нас. Его построили те же архитекторы, что в свое время возвели алькасар в Севилье, по приказу моих предков придерживаясь арабского обычая, по которому правители не должны демонстрировать миру свое богатство, ибо оно вызывает зависть. Я знала, что внутри находится целое королевство несравненной красоты — комнаты с алебастровыми стенами, каменными фронтонами и решетчатыми арками, дворики и аркады в окружении изящных, словно танцовщицы, колонн, усеянные лилиями пруды, в которых отражалось небо, окрашивая стены в цвет лазури, и сады, усыпанные розами, лавандой и жасмином, чей аромат поднимался к куполообразным потолкам залов, охлаждавшихся с помощью замысловатых воздухоуловителей и высоких узких арок, улавливавших и смягчавших свет.
        Но, даже все зная, я оказалась не готова к царившей во дворце величественной пустоте. Вокруг были в беспорядке разбросаны ковры и стеганые подушки, словно обитатели дворца бежали, оставив после себя лишь запах благовоний, повисший в воздухе подобно горестным стенаниям.
        Хуана зачарованно шла на цыпочках, держа за руку маленькую Каталину. Позже она будет сочинять фантастические истории о бросающихся с башен обреченных наложницах и смотрящих с немым упреком призраках умерших халифов. Но сейчас мы шли по плавно перетекавшим одна в другую комнатам; от их покрытых керамикой стен отражалось зимнее солнце, и меня потрясла тишина — настолько полная, что я слышала биение собственного сердца, столь же громкое, как и стук моих каблуков по мраморным полам.
        Казалось, здесь никто никогда не жил. После веков величия и славы мавры словно перестали существовать.
        Снаружи над дворцом подняли наш потертый серебряный крест. Раздался пушечный залп, за которым последовали крики герольдов:
        - Гранада! Гранада для наших монархов, дона Фернандо и доньи Изабеллы!
        Фернандо взял меня за руку, и я ощутила прикосновение его жесткой и мозолистой от рукояти меча ладони. Глядя на него, я увидела вспыхнувшую в глазах страсть.
        - Мы добились своего, mi luna, — сказал он. — Победили. Испания наша.
        Мы опустились на колени, благодаря Господа.
        Свершилось.
        Глава 32
        Поздравления приходили из всех крупных держав Европы; в Риме новоизбранный папа-испанец Родриго Борджиа, известный как папа Александр Шестой, провел специальный крестный ход и мессу в базилике Святого Петра, а также присвоил нам почетный титул монархов-католиков, защитников веры.
        Несмотря на радость от похвал, мне хотелось как можно скорее вернуться к нормальной жизни. Десять лет войны подошли к концу; пришло время восстановить и сплотить нацию, позаботиться о будущем детей и поддержать величие Церкви. Устроившись со всеми удобствами в Альгамбре, я первым делом занялась детьми. Требовалось немедленно возобновить обучение наследников, подготовить их к тем ролям, которые им однажды придется сыграть.
        В частности, Хуана нуждалась в жестком присмотре; несмотря на блестящие успехи в учебе, она не желала никого слушать и проводила немало времени в саду, где носилась туда-сюда, таская за собой маленькую Каталину. Продолжала меня беспокоить и Исабель; она уже пришла в себя после безутешного горя, но все еще настаивала, что ей лучше подошла бы жизнь монахини. Любые разговоры о новом замужестве пресекались на корню, хотя Португалия снова предложила ей мужа, на этот раз дядю покойного принца.
        Одна Мария проливала бальзам на мою душу — послушная девочка, способная, но ничем особо не выделявшаяся. Больше же всего внимания я уделяла моему драгоценному мальчику Хуану, поскольку подозревала, что детей у меня уже никогда не будет. Месячные мои почти прекратились. На худых плечах Хуана теперь лежали все надежды династии; ему предстояло стать первым королем нашего единого государства, и я лично наблюдала за его учебой, помогала овладеть сложным искусством монархической власти.
        Но моя передышка длилась недолго. Всего через несколько недель после того, как мы заявили свои права на Гранаду, пришло известие, что финансировавшие нас евреи требуют срочной аудиенции.
        Когда они предстали перед нами, с озабоченным выражением на бородатых лицах, в пыльных после долгой езды плащах, я приготовилась к худшему. До них уже наверняка дошли слухи о заявлении Торквемады насчет масштабного еврейского заговора с целью подавить сопротивление обращенных и свергнуть инквизицию; скорее всего, они слышали и о мятежах в Кастилии и Арагоне из-за приписываемых сефардам распятий христианских детей и прочих ужасах, якобы совершаемых их собратьями. Как и предсказывал Мендоса, наряду с этими зловещими докладами Торквемада прислал письмо, в котором вновь требовал от меня издать указ, принуждающий всех евреев королевства принять нашу веру под страхом лишения всего состояния и изгнания из страны.
        Я не верила и в половину этих слухов, хотя на публике выражала подобающую случаю обеспокоенность. За всю жизнь я ни разу не видела, чтобы еврей хоть кому-то причинил вред, а уж тем более убивал младенцев и насмехался над нашим Спасителем. Но я больше не могла отрицать, что накопившееся за века напряжение в отношениях с евреями, всегда тлевшее под видимостью традиции мирного сосуществования, которой мы так гордились, после падения Гранады и объединения королевства достигла точки кипения. Торквемада заявлял, что праведные христиане по всему королевству выступают за то, чтобы уничтожить еврейские гетто, разграбить имущество и вышвырнуть их на улицу. По словам главного инквизитора, они больше не могли терпеть евреев в своем окружении. Время, когда в Испании относились к убийцам Христа снисходительно, подошло к концу.
        Хотя у меня не было доказательств, я предполагала, что эти якобы спонтанно возникающие мятежи — часть плана Торквемады, цель которого — поставить в тупик меня и Фернандо. Его люди действовали по всему королевству под эгидой инквизиции, разжигали всеобщий страх, стремясь принудить меня к решению, которое я до сих нор отказывалась принять. Меня приводила в ярость мысль о том, что Торквемада считает, будто может мною манипулировать, но, так или иначе, я не должна рисковать спокойствием Кастилии ради тех, кто не разделял нашу веру.
        И все же, глядя на шестерых жавшихся друг к другу людей, которые проделали долгий путь из Кастилии, чтобы встретиться с нами, а до этого одолжили миллионы на наш Крестовый поход и до сих пор хранили у себя в качестве залога самые большие мои драгоценности, я ощущала их страх, словно свой собственный. Вспомнила, как стояла перед подобной дилеммой много лет назад, но не придала ей значения, сочтя в то время безрассудством отказываться от многовековой политики веротерпимости.
        А когда пожилой равви Сеньеор поклонился, держа в узловатых руках лазурную бархатную шкатулку с моим свадебным ожерельем, я вспомнила слова Талаверы:
        «Рано или поздно придет час расплаты. Он неизбежен, как бы мы о том ни сожалели».
        Равви Сеньеор заговорил еле слышным, уставшим после долгого путешествия голосом:
        - Мы пришли, чтобы просить ваши величества не рассматривать ходатайство главного инквизитора об изгнании нас из королевства. Как вам хорошо известно, мы всегда поддерживали вас всеми имевшимися в нашем распоряжении средствами. Прошу, скажите, чего вы хотите от нас, самых смиренных подданных? Просите чего угодно, и оно будет вашим.
        Фернандо резко взглянул на меня. Он сидел напрягшись, и на лице его застыло непреклонное выражение, которое появлялось, когда он полагал, будто ему бросают вызов. Муж поддерживал требование инквизиции, и я подозревала, что он не питал любви к евреям, хотя они исполняли роль наших казначеев. Какова будет его реакция?
        - Нам ничего не нужно, кроме подчинения нашей власти, — внезапно сказал он. — Как бы мы о том ни сожалели, пришел час доказать свою преданность, и не в виде одних лишь материальных благ.
        Меня потрясло, что он каким-то мистическим образом повторил суть фразы Талаверы. Не ожидал этого и Сеньеор, который испуганно повернулся ко мне:
        - Majestad, мы обращаемся к вам, нашей королеве. Нас много, и мы столь бессильны, что призываем к вашей великой мудрости.
        То была ошибка с его стороны; больше всего злило Фернандо, когда им пренебрегали, предпочитая меня. Прежде чем я успела ответить, Фернандо ткнул пальцем в равви.
        - Полагаете, будто меня тут нет? — угрожающе проговорил он. — Я точно так же здесь правлю; сердце мое в руках Господа нашего, и только перед Ним я в ответе.
        - Фернандо, — прошептала я, — пожалуйста, позволь их выслушать.
        Мой муж побледнел, откинулся на спинку трона, и я спросила равви:
        - Чего бы вы хотели от нас, дон Сеньеор?
        Он поспешно дал знак стоявшим за его спиной людям в черных плащах, и вперед вышел юноша с угловатыми скулами и настороженным взглядом карих глаз — равви Меир, зять Сеньеора, он тоже оказывал финансовую помощь нашему двору.
        - Иди, — сказал ему Сеньеор. — Принеси их.
        Меир и еще двое поспешно вышли и вскоре вернулись с большим сундуком, который поставили перед помостом. Равви Меир отпер крышку на тяжелых петлях. Внутри оказалось несколько мешков, завязанных веревкой и запечатанных красным воском.
        - Тридцать тысяч дукатов, — объяснил Сеньеор, когда остальные отошли назад. — Собраны нашими собратьями в оплату долгов ваших величеств; ростовщики также согласились списать все ваши ссуды и вернуть драгоценности без расчета на возмещение.
        В горле у меня пересохло. Я снова взглянула на Фернандо и по тому, как дернулась жилка на его виске, поняла, что предложение его тронуло. Если отбросить в сторону религиозные соображения, мы жили в крайней нищете, — собственно, лишь стоявшим передо мной было известно, до какой степени. Только они понимали, насколько тридцать тысяч дукатов могут пополнить казну, не говоря уже о списании накопившихся за годы многочисленных долгов.
        - Муж мой, — сказала я, — ты согласен?
        Он сидел неподвижно, и лишь едва заметное подергивание века выдавало работу мысли. Наконец он выдохнул и открыл рот, собираясь что-то сказать, но суматоха у входа остановила его. К своему ужасу, я увидела костлявую фигуру Торквемады, который быстро шагал к нам; сутана развевалась вокруг лодыжек, словно сумрачная пелена, глаза пылали, подобно агатам, на исхудавшем лице, которое с годами стало еще более завораживающим и пугающим.
        Взгляд его упал на открытый сундук, и он повернулся к нам. Сердце мое сжалось.
        - Я слышал, что вы согласились принять этих грязных лжецов, но никак не ожидал увидеть подобного. Иуда Искариот продал нашего Господа за тридцать сребреников, а теперь вы собираетесь продать Его за тридцать тысяч. Так вот же Он — забирайте его и сбывайте задешево!
        Сорвав с груди распятие, он швырнул его к нашим ногам и выбежал прочь. Наступила ужасающая тишина.
        - Оставьте нас, — прошептал Фернандо, глядя на распятие.
        Судорожно вздохнув, равви Сеньеор начал опускаться на колени.
        - Нет! — взревел Фернандо. — Вон!
        Они поспешно удалились; когда двери зала закрывались за равви Меиром, он обернулся, бросил на меня обреченный взгляд.
        Я сидела не шевелясь. Сундук и шкатулка со свадебным ожерельем остались на полу, но я на них даже не взглянула. Не ожидала подобного гнева от Фернандо; казалось, будто вид Торквемады с распятием в руках пробудил в моем муже некие звериные инстинкты, до сих пор тщательно скрываемые.
        Наконец он проговорил дрожащим голосом:
        - Это кровавые деньги. Торквемада прав: мы купили наш триумф за грязные дукаты и теперь обязаны в том покаяться. Мы должны издать указ, Изабелла. Ни один еврей не смеет оставаться в нашем королевстве, иначе мы будем прокляты навсегда.
        Я сглотнула, чувствуя себя так, будто только что проглотила горсть песка.
        - Мы купили триумф за долги, — с трудом выговорила я, — как и многие короли до нас. Нашими финансами всегда заведовали евреи, и ты это знаешь не хуже меня. Они были для нас ценными советниками и казначеями. Что будем делать без них, если они решат не принимать нашу веру?
        Он провел руками по подбородку, и в наступившей тишине послышался шорох его пальцев о бороду.
        - Хочешь сказать, что станешь с этим жить? — Он яростно уставился на меня. — Сможешь жить в страхе, что мы будем вечно гореть в аду за то, что защищали их?
        Не дрогнув и не отводя взгляда, я посмотрела ему в глаза и увидела в них те самые адские муки, которые могли нас ожидать, если я прислушаюсь к сомнениям в моей душе.
        - Нет, — прошептала я и склонила голову, словно бремя выбора уже легло на мои плечи. — Я не сумею с этим жить и не могу просить о подобном всю Испанию. Но это может означать изгнание всего их народа. Как мне принять на себя такую ответственность?
        Фернандо взял меня за руку:
        - У нас нет иного выбора. — Он поднес мои пальцы к губам. — Тебе нужно подумать? — прошептал он, и я кивнула, едва сдерживая желание горько разрыдаться. — Что бы ты ни решила, я с этим соглашусь, — услышала я его слова. — Это твой выбор, и он всегда оставался таковым. Ты — королева Кастилии.
        В тот вечер в своих покоях, где от украшенных эмалью стен еще исходил мускусный запах покоренных одалисок, а за окном щебетали соловьи Гранады, я подошла к алтарю. На нем лежал богато украшенный миниатюрами Часослов и стояли изящные подсвечники, а сверху умиротворенно смотрела Дева Мария с младенцем Христом на руках; Она стояла на облаке в розовато-лиловых одеждах и готовилась вознестись…
        У евреев были дети — дочери, сыновья. У них были матери, отцы, деды, бабушки — семьи. Могла ли я так поступить? Имела ли право одним взмахом пера перечеркнуть столетия мирного сосуществования?
        «Это твой выбор, и он всегда оставался таковым».
        Я простояла на коленях перед алтарем всю ночь, пока последняя свеча не погасла, превратившись в лужицу расплавленного воска и пока мое тело не онемело настолько, что я едва могла подняться. Я сопротивлялась до последнего, думала о том, как мой поступок повлияет на мое правление, и боялась, что содеянное станет преследовать меня до конца дней, навеки лишив душевного спокойствия. Я всегда была против, опасалась последствий, шла на уступки, пыталась найти другие средства, чтобы сократить растущую пропасть между ними и нами. Но теперь выбора не оставалось.
        Выступив в защиту евреев, я рисковала восстановить против себя королевство, которое всю жизнь стремилась защитить. Я отвергла бы Господа, что привел меня к часу триумфа, Господа, позволившего мне, простой женщине, хрупкому сосуду из костей и плоти, совершить то, что в течение столетий не удавалось моим предкам, — изгнать неверных и объединить Испанию под одной короной, сделать ее неделимой страной с единой верой.
        Я рисковала бессмертной душой — единственным, что останется у меня в час смерти.
        Наступил рассвет, ясный и чистый, как обычно бывает в горах. Помывшись, позавтракав и позволив Беатрис смазать мои кровоточащие колени, я распорядилась составить текст королевского указа под названием «Альгамбрский декрет».
        В соответствии с ним каждый еврей, не принявший католическую веру, должен был покинуть Испанию.
        - Что? — Я устало взглянула на Чакона.
        У моего старого управляющего выступал из-под камзола огромный живот, и ходил он теперь намного медленнее, мучимый подагрой. Но разум его оставался столь же проницательным, как и прежде, и он продолжал преданно заботиться о Хуане, тенью следуя за каждым шагом моего сына. Судя по тому, что он появился в такое время, когда большинство придворных спали, отдыхая от жары, а я занималась корреспонденцией, случилось нечто важное.
        - Тот мореплаватель, — повторил он, хмуря густые брови. — Снова здесь. Ждет снаружи. Похоже, он не понимает, что означает слово «нет».
        Я вздохнула, взглянула на испачканные чернилами пальцы:
        - Хорошо, сейчас буду.
        Я поднялась с кресла и встретила взгляд Карденаса, который трудился вместе с Луисом де Сантанхелем, пытаясь решить проблему с плачевным состоянием наших финансов. Указ об изгнании евреев вступал в силу лишь в мае, но уже сейчас, после его обнародования, в Кастилии начался повсеместный хаос, повлияв на уплату налогов и прочих податей.
        Меня осаждали просьбами градоначальники и чиновники со всех уголков королевства, не уверенные в моих окончательных намерениях. В итоге они вынудили меня разработать детальный план, в соответствии с которым должен был исполняться указ. Евреям, решившим покинуть королевство, предписывалось сделать это до первого августа через специально выделенные порты. Им запрещалось брать с собой золото, серебро или монеты, хотя другие ценности разрешались; свои дома и ремесла они должны были продать или передать проверенным христианам. С некоторой неохотой я распорядилась, чтобы всех, кто решил уехать, обыскивали в портах и конфисковывали найденные при них запрещенные предметы, ибо я была полна решимости сократить возможные потери налогов и прочих доходов, не допустив, чтобы мой указ в конечном счете привел к экономическому краху.
        Сантанхель, который сам был обращенным, оказал мне неоценимую помощь. Он уже убедил равви Сеньеора и его семью принять святое крещение, но другие влиятельные евреи, которые сотрудничали со мной много лет, снабжали войска и финансировали мои мероприятия, сопротивлялись указу и уговаривали многих в своих общинах поступить так же. В итоге евреи подвергались вымогательствам и прочим непотребствам со стороны чиновников, в чьи обязанности входило распространять декрет и требовать его исполнения, хотя в соответствии с тем же указом все евреи до самого отъезда оставались под королевской защитой. Я огрубела душой, старалась не обращать внимания на недоверие и ужас, страх и панику, рыдания на площадях и мольбы о милосердии, ибо продолжала надеяться, что, как и в прошлом, жесткие меры повлекут за собой массовые обращения в христианство и предотвратят настоящий исход народа, столь долго называвшего эту землю своей родиной.
        И тем не менее, что бы ни случилось, Кастилия оставалась для меня на первом месте.
        Мое королевство должно было выжить.
        Ко мне, как всегда услужливо, поспешила Инес:
        - Принести шаль, ваше величество? На улице все еще прохладно.
        Я благодарно кивнула, провела грязными ладонями по помятому платью, пытаясь разгладить складки. Позволив Инес накинуть на меня длинную шерстяную шаль, я вышла вместе с ней в переднюю, подумала, что мореплавателю каждый раз удается застичь меня врасплох. К счастью, Фернандо не было — он отправился на охоту. Из-за царившего при дворе бездействия после многих лет Крестового похода муж сделался угрюмым и раздражительным и последние несколько месяцев пребывал в дурном настроении. Мне не хотелось, чтобы мой супруг сорвал злость на мастере Колоне, который вовсе не был виноват, что с задуманным им предприятием так ничего и не решилось.
        Когда я вошла в зал, Колон опустился на одно колено. Я жестом велела ему встать, отметив, что он похудел с того времени, когда я видела его в последний раз, хотя его камзол и плащ выглядели куда лучше — дорогой черный бархат подошел бы любому гранду. Взгляд его бледно-голубых глаз оставался по-прежнему завораживающим, как и его голос.
        - Majestad, — с ходу объявил он, — я шесть лет ждал вашего ответа.
        - Ответа? — Я слабо улыбнулась. — Но, как мне говорили, мой комитет заверил вас, что, хотя ваши намерения переплыть океан достойны восхищения, они слишком необоснованны и рискованны. Более того, они в конечном счете могут стоить вам жизни.
        - Опасность, как вам известно, меня не пугает, — ответил он. — И вы продолжаете назначать мне содержание, хотя ваш комитет рекомендовал прекратить выплаты. Возможно, ошибаюсь, но я полагал, что королева Кастилии сама способна принимать решения.
        Я задумчиво взглянула на него. Беатрис вместе с Хуаной сидели за шитьем в алькове неподалеку, и обе с нескрываемым восторгом смотрели на нас. Беатрис всегда считала мореплавателя любопытной личностью, и Хуана, в душе такая же искательница приключений, разделяла ее интерес.
        - Идемте, — сказала я. — Прогуляемся по саду.
        Мы вышли через Львиный дворик к фонтану, окруженному каменными изваяниями зверей. Колон спокойно шагал рядом со мной, словно мы были одни и за нами не следовала свита слуг. Меня вновь поразила его непринужденная осанка; у него был вид человека, считавшего, что ему отведено немаловажное место в этом мире.
        Весенний день дышал прохладой, как часто бывает в горах, но, по крайней мере, избавил нас от проливного дождя, затоплявшего Андалусию в это время года. Я радовалась бледному солнцу, хотя оно почти не давало тепла. Закрыв глаза, я закинула голову, подставила лицо под солнечные лучи. Казалось, будто прошли века с тех пор, как я последний раз была на улице, свободная от своих обязанностей.
        Вернувшись с небес на землю, я обнаружила, что Колон в замешательстве смотрит на меня.
        - Вы мне не позволите, — сказал он.
        Я покачала головой:
        - Не могу. Пока еще не время. Знаю, я вам об этом уже говорила, но у нас множество неотложных дел. То, чего вы просите, нереально. Даже если бы мы могли это разрешить, многие наши советники считают, что ваша идея — безумие.
        - Я считал, что вы следуете тому совету, какой выберете сами, — ответил он, — поскольку, по мнению некоторых, ваши собственные поступки с самого начала — в своем роде тоже безумие.
        - Вы осмеливаетесь меня упрекать? — резко спросила я.
        Он наклонил голову, и солнце осветило лысеющую макушку. Рыжевато-коричневые волосы поредели, — как и я, он постарел. Напоминание о том, что оба мы смертны, остро укололо меня, подобно дурному предчувствию.
        - Даже не собирался, — сказал он. — Просто имел в виду, что вы поступаете по велению совести и тем самым доказали, что куда достойнее любого из ваших предшественников-монархов. Нисколько не сомневаюсь, что ваше правление станет легендой. Мне лишь хотелось бы сыграть в ней свою небольшую роль.
        От моего гнева не осталось и следа.
        - Мне бы тоже этого хотелось, — тихо ответила я. — Можете остаться с нами; я дам вам влиятельную должность при дворе. Уверена, вы окажетесь очень ценны для нас.
        Он едва заметно улыбнулся:
        - Благодарю вас, Majestad, но, боюсь, если ваша душа принадлежит Кастилии, то моя стремится в море.
        Он низко поклонился, хотя я не разрешала ему уйти. Прежде чем я успела что-либо сообразить, его сильные пальцы раздвинули мои и вложили что-то в мою ладонь.
        Повернувшись, он быстро пошел прочь. Я молча стояла, не в силах сдвинуться с места. Лишь когда он скрылся вдали, я взглянула на подарок, все еще хранивший тепло его рук.
        Миниатюрный галеон, отлитый из бледно-розового червонного золота.
        Перед глазами все поплыло, и я услышала собственный крик:
        - Остановите его! Верните!
        Чакон поспешил следом за Колоном.
        - Похоже, у тебя появилась тайна, — лукаво заметила Беатрис.
        Отвернувшись, я прижала маленький галеон к сердцу — и улыбнулась.
        В пятницу третьего августа тысяча четыреста девяносто второго года дон Кристобаль Колон, недавно получивший звание верховного адмирала и место при дворе, отплывает из порта Палос на трех кораблях — «Нинья», «Пинта» и «Санта-Мария». Сопровождаемый песнями команды, он стоит на носу «Санта-Марии», и ветер развевает серебристые волосы. Он смотрит вперед — только вперед, в сторону горизонта.
        Я представляю, как он плывет мимо монастыря, где обучается его сын, а затем пересекает реку Сальтес, чтобы достичь первых соленых просторов, откуда течения выведут его мимо наших Канарских островов в бескрайний океан.
        Я не знаю и не могу знать, что он найдет, если вообще отыщет хоть что-то; удастся ли ему открыть свой неуловимый путь на Восток, или дорогу ему преградят бесконечные штормы и огромные волны с белыми шапками, где с трудом движутся корабли и блуждают морские драконы. Он отправляется в путешествие, вооружившись лишь своей верой и мечтой — как и юная инфанта, много лет назад впервые покинувшая дом в Аревало, чтобы отправиться навстречу неизвестному.
        Нет, я не знаю, что найдет Колон. Но в одном уверена — он вернется. Мы во многом похожи, он и я; когда-то давно никто не верил, что мне суждено стать великой.
        А теперь я — Изабелла, королева Испании.
        Послесловие автора
        Исследования биографии Исабель Кастильской (более знакомой англоязычной аудитории как Изабелла) — захватывающее и вместе с тем непростое занятие. Изабеллу трудно отнести к какой-либо определенной категории, ибо она является столь же героической, как и противоречивой фигурой. Преисполненная решимости создать объединенную нацию, она часто заблуждалась, движимая преданностью вере, что в итоге положило начало испанской инквизиции, печально знаменитой своими гонениями.
        Правление Изабеллы заложило основы империи, превратившейся в могущественную державу под властью ее внука Карла V и достигшей апогея при ее правнуке Филиппе II. Законы, вступившие в силу в годы ее правления, основанные при ее содействии университеты, где позволялось преподавать первым в Испании женщинам-ученым, восстановленные соборы и монастыри, находившиеся под ее покровительством, темная полоса фанатизма и власти Святой палаты — все это часть ее наследия. Она оказала столь сильное влияние на Испанию, что ее эпоха стала олицетворением славы, — эпоха, остатки которой можно по достоинству оценить и сегодня в виде дошедших до наших дней примеров искусства, музыки, архитектуры и литературы, которые процветали во времена ее царствования.
        Изабелла никогда не ожидала, что станет царствующей королевой, она унаследовала нищую, раздробленную и глубоко разделенную страну, разоренную алчной знатью и слабыми королями. Вместе со своим столь же выдающимся мужем, Фернандо Арагонским, она создала современное государство эпохи Возрождения, готовое занять подобающее ему место на мировой арене. Более того, она проявила немалую дальновидность, поверив заявлениям не слишком известного генуэзского мореплавателя, что в итоге привело к так называемому открытию Нового Света, расширив познания европейцев далеко за пределы их родных земель.
        Спустя века после преждевременной смерти в возрасте пятидесяти трех лет Изабелла продолжает пользоваться как уважением, так и презрением историков. Для некоторых она — достойная восхищения королева, которой, вопреки всему, удалось взойти на трон и привести Испанию через тяготы войны к победе; для других остается ограниченной фанатичкой, развязавшей стихию массовых преследований и ответственной за лишения тысяч евреев, смерть собственных подданных и разграбление Америки.
        Важно помнить, что, как и все мы, Изабелла была обычной, подверженной человеческим ошибкам женщиной — как частью своей эпохи, так и исключением для нее. Она игнорировала традиции, однако следовала им; сама выбрала себе мужа во времена, когда мало кто из принцесс осмеливался на подобное, и вместе с тем верила, что Господь покарает ее, если она не исполнит Его волю, — вот лишь немногие из примеров двойственности ее натуры. Не будучи ни святой, ни жертвой, она поступала так, как, по ее мнению, было лучше для ее королевства, хотя некоторые ее действия, если смотреть на них с точки зрения более просвещенных времен, достойны порицания. В ее защиту можно сказать — она не могла предугадать, что открытия Колумба приведут к уничтожению богатой цветущей цивилизации или что ее последователи разграбят те самые страны, которые они завоевали. Изабелла оставила в своем завещании условие, касавшееся туземных народов дальних стран, которые она никогда не видела, указав, что к ним следует «мягко относиться» и обратить их в христианство. Однако ее завет остался без внимания.
        Изгнание евреев в 1492 году — еще один роковой поступок, омрачивший ее имя. По прошествии столетий невозможно точно узнать о личном отношении королевы к трагедии, вызванной ее указом. Маловероятно, что она не осознавала последствий; и тем не менее ничто в сохранившихся документах не указывает на то, что она замышляла вендетту против евреев, многие из которых, подобно равви Сеньеору, преданно служили ей при дворе. Вне всякого сомнения, она не верила в истинность какой-либо иной веры, кроме католической, как и любой европейский монарх в то время. Существуют также исторические свидетельства, что на нее оказывали немалое давление внешние факторы, включая жестокие мятежи против евреев по всей Кастилии, что в итоге вынудило ее принять соответствующие меры после завоевания Гранады. Особый интерес представляет мнение, что изданию указа об изгнании содействовал Фернандо, у которого имелись на то свои причины. Возможно, Изабелла действительно надеялась, что за указом последует массовое принятие христианства еврейскими подданными, а не их исход; если так, то она серьезно недооценила стойкость людей, в
течение столетий хранивших верность своей религии. Тем не менее сомнительно, что она изначально планировала их изгнание, как заявляют самые яростные ее критики, используя евреев ради их богатства и оттягивая время, пока не представится возможность от них избавиться. Вероятнее всего, она сперва была против подобной идеи и лишь постепенно убедилась в ее неизбежности. Однако, приняв решение, Изабелла требовала беспрекословного его исполнения — как и во всем прочем, что она предпринимала.
        Учредитель испанской инквизиции — еще одна сторона личности Изабеллы, ставящая в тупик даже самых страстных ее поклонников и подливающая масла в огонь ее очернителям. В данном романе я описываю одну из возможных интерпретаций того, как она пришла к столь важному решению, основываясь на тщательном изучении ее характера и мировоззрения. Хотя я нисколько не оправдываю ее действий, есть немало документов, указывающих на неприятие Изабеллой жестокости. Она действительно ненавидела бои быков и запрещала устраивать корриды в свою честь, хотя ее приказы часто игнорировались. Я также не нашел никаких свидетельств того, что она когда-либо лично присутствовала на аутодафе, где сжигали еретиков. Считаю важным отметить, что инквизиция, пусть и не в столь зловещем виде, существовала за столетия до Изабеллы. Уникальность именно ее инквизиции состоит в том, что она сосредоточила свое внимание на так называемых лжеобращенных — тех, кого подозревали в том, что они тайно исповедуют иудаизм, внешне притворяясь праведными христианами. Конечно, террор Святой палаты распространился куда шире, чем могла предвидеть
Изабелла, но, учитывая ее характер, можно предположить, что ей приходились не по душе гонения на подданных, хотя, судя по всему, она считала, что цели оправдывают средства. Это еще один пример противоречивости ее натуры, в которой тем не менее находилось место для человечности. Стоит напомнить, что для Изабеллы, как и многих других в ее время, вера являлась вопросом жизни и смерти души и принципы, которым она следовала, не были простыми проявлениями чрезмерной набожности. Другие монархи разделяли ее приверженность католицизму и обычно запрещали законными и иными средствами любые отклонения от священной доктрины. По иронии судьбы именно эти запреты проложили дорогу протестантской Реформации.
        Невозможно изложить жизнь столь сложную, как жизнь Изабеллы, с помощью ограниченного количества слов. Хотя я стремился описать ее как можно точнее, придерживаясь исторических фактов, должен признаться, что допустил некоторые вольности в датах и событиях, чтобы облегчить художественное жизнеописание. Среди таких вольностей — первая встреча Изабеллы и Фернандо. В соответствии с традицией она и ее будущий муж не должны были видеть друг друга до ночи перед свадьбой. Тем не менее, считая важным подчеркнуть роль Фернандо в формировании характера Изабеллы, я включил в повествование сцену в Сеговии вскоре после ее прибытия во дворец. Я также изменил год рождения Иоанны ла Бельтранехи (она родилась в 1462 году, а не в 1464), чтобы оно совпало с приглашением Изабеллы во дворец, сократил десятилетний Крестовый поход против Гранады и изменил обстоятельства смерти первого мужа Исабель в Португалии (он погиб после пожара в лагере). Подобным же образом я сдвинул дату папского объявления Изабеллы и Фернандо «католическими» монархами, что на самом деле произошло в 1494 году, и упростил ряд других мелких событий
ради легкости изложения. Инес — единственный вымышленный персонаж в романе. Хотя среди фрейлин Изабеллы была девушка с таким именем, нет никаких свидетельств того, что у королевы установились с ней близкие отношения. Точно так же, хотя до нас не дошло имя любимого коня Изабеллы, я назвал его Канела, в честь отважного арабского скакуна, на котором я в молодости ездил в Испании.
        И наконец, я использовал более поздние термины для обращения к королевским особам — то есть «величество» для монарха и «высочество» для принцессы или принца. На самом деле использование титула «Majestad» в Испании началось при внуке Изабеллы Карле V, который счел обращение «высочество» неподобающим для его положения.
        Читатели, интересующиеся тем, что случилось после описанных в этой книге событий, могут прочитать мой первый роман, «Последняя королева», повествующий об истории дочери Изабеллы, Хуаны. Для тех, кто хотел бы больше узнать об Изабелле и ее временах, я рекомендую нижеследующую избранную библиографию. Просьба иметь в виду, что не все эти книги доступны на английском языке.
        Alvarez, Manuel Fernandez. Isabel la Catolica. Madrid: Espasa Calpe, S. A., 2003.
        Azcona, Tarsicio. Isabel la Catolica: Vida у Reinado. Madrid: La Esfera de los Libros, 2004.
        Hume, Martin. Queens of Old Spain. London: Grant Richards Ltd., 1906.
        Junta de Castilla у Leon. Isabel la Catolica: La Magnificencia de un Reinado. Valladolid: Lunwerg Editores, 2004.
        Kamen, Henry. The Spanish Inquisition: A Historical Revision. London: Weidenfeld & Nicolson, 1997.
        Liss, Peggy K. Isabel the Queen: Life and Times. New York: Oxford University Press, 1992.
        Miller, Townsend. The Castles and the Crown: Spain 1451 -1555. New York: Coward-McCann, Inc., 1963.
        Miller, Townsend. Henry IV of Castile. New York: J. P. Lippincott Company, 1971.
        Prescott, William H. History of the Reign of Ferdinand and Isabella the Catholic. New York: J. P. Lippincott Company, 1872.
        Rubin, Nancy. Isabella of Castile: The First Renaissance Queen. New York: St. Martin's Press, 1991.
        Val Valdivieso, M. Isabel de. Isabel la Catolica у Su Tiempo. Granada: Universidad de Granada, 2005.
        Обращение к читателям
        Ежегодно тысячи испанских борзых, известных также под названием гальго, оказываются бездомными, искалеченными и даже убитыми после короткого сезона охоты. Многочисленные группы специалистов и одиночки как в Испании, так и за ее границей стремятся положить конец жестокому обращению с гальго, одним из самых старинных символов испанского благородства. Чтобы побольше узнать об этой кампании, прошу посетить www.galgorescue.org и www.baasgalgo.com. Спасибо за сочувствие.
        К. У.
        Благодарности
        В первую очередь выражаю искреннюю признательность моему партнеру Эрику за постоянную поддержку, а также нашему любимому псу породы корги, Парису. Мой агент Дженнифер Уэлтц из литературного агентства Джин В. Наггар — союзница, подруга и воин, без которой я пропал бы. Она и ее коллеги Тара, Лора, Джессика, Элизабет и Элис — лучшие представители, на каких только может рассчитывать автор. Мне крайне повезло с редактором Сюзанной Портер, которая постоянно верила в меня, а также с помощником редактора Приянкой Кришнан, чья проницательность и интуиция обогатили этот роман. Выражаю также благодарность моему литературному редактору Кейт Норрис за дотошное внимание к деталям и великолепной творческой команде издательства «Баллантайн». Точно так же мне повезло в Великобритании с редактором издательства «Ходдер и Стоутон» Сюзи Дурэ и помощником редактора Франсин Тун.
        Я крайне признателен многим блогерам, участвовавшим в моих виртуальных турах, в особенности Лиззи Джонсон из «Хисторикли обсессед». Я также благодарен моим неутомимым гидам в виртуальных турах Черил Маландринос из «Памп ап ё бук промоушн» и Эми Бруно из «Хисторикл фикшн виртуэл турз». Заниматься рекламой своих книг всегда веселее, когда рядом с тобой такие дамы.
        Книжные сообщества удостоили меня приглашений на личные встречи, а также на беседы по телефону и через скайп. Обожаю беседовать с читателями со всего мира, делиться перспективами в отношении захватывающих исторических персонажей. Особенно благодарен многим клубам в Сан-Франциско и окрестностях, принимавших меня с вином, смехом и неустанной поддержкой. Также хотелось бы поблагодарить команду портала «Букшоп уэст» за то, что держат мои книги на лучшем месте.
        И последнее, но не менее важное: благодарю тебя, мой читатель. Твои отзывы и сообщения часто наполняют жизнью мои долгие часы за письменным столом. Надеюсь доставить тебе не меньше удовольствия и в будущем.
        Чтобы больше узнать о моей работе, посетите сайт www.cwgortner.com.
        notes
        Примечания
        1
        Алькасар — испанская или мавританская крепость, дворец. — Здесь и далее примечания переводчика.
        2
        Его убила Португальская Волчица (исп.).
        3
        Королевский дворец (исп.).
        4
        Дочь моя (исп.).
        5
        Сестра (исп.).
        6
        Корица.
        7
        Верховая езда с короткими стременами (исп.).
        8
        О Господи! (исп.).
        9
        Португальский музыкальный инструмент (исп.).
        10
        Тростниковые копья (исп.).
        11
        Юноши, состоящие в половой связи с мужчинами.
        12
        Несчастные сыновья шлюхи! (исп.).
        13
        Спасибо, ваше сиятельство (исп.).
        14
        До свидания (исп.).
        15
        Плоскогорье (исп.).
        16
        Крестьяне (исп.).
        17
        Хорошо (исп.).
        18
        Ваше величество (исп.).
        19
        Малышка (исп.).
        20
        Красотки (исп.).
        21
        Хватит (исп.).
        22
        Мудрец.
        23
        Дорогая моя девочка (исп.).
        24
        Я, Фернандо Арагонский (исп.).
        25
        Я, Изабелла Кастильская (исп.).
        26
        Хорошо (исп.).
        27
        Медовый месяц (исп.).
        28
        Любовь моя (исп.).
        29
        Будь мягче (исп.).
        30
        Брат (исп.).
        31
        Главная площадь (исп.).
        32
        Спасибо (исп.).
        33
        Старинная испанская монета.
        34
        Солнце исчезает (исп.).
        35
        Горе мне (исп.).
        36
        Слава богу (исп.).

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к