Библиотека / История / Волошин Валерий : " Ленинград Срочно " - читать онлайн

Сохранить .
Ленинград — срочно... Валерий Прокофьевич Волошин
        Книга посвящена первым советским локаторщикам, которые в труднейших условиях ленинградской блокады осваивали и совершенствовали новую для того времени чудо-технику. Благодаря специальным установкам — радиоулавливателям самолетов — они заранее предупреждали ПВО города о налетах. Хваленые фашистские асы не смогли безнаказанно летать над Ленинградом, прицельно сбрасывать бомбы. Оказались безуспешными и попытки германской разведки обнаружить и обезвредить наши локаторы.
        Автор в остросюжетной форме воссоздает малоизвестные события Великой Отечественной войны.
        Пролог
        Июль 1940 года. Москва
        К полигонному полю научно-исследовательского института связи одна за другой подкатывали черные, лоснящиеся на солнце «эмки». Из них выходили военные и штатские и направлялись к двум темно-зеленым ЗИСам с эллиптическими фургонами, на которых возвышались антенны, напоминающие букву «Т». Машины были развернуты радиаторами в противоположные стороны, но стояли на одной линии метрах в двухстах друг от друга. Между ними застыл еще один зеленый фургон — в нем размещался силовой агрегат. Собравшиеся с любопытством поглядывали на необычную технику.
        Разгорающийся день обещал быть жарким. К тому же руководитель испытаний — молодой, с проседью на висках военинженер, с тремя малиновыми шпалами в петлицах гимнастерки, объявил:
        - Товарищи! Сейчас позвонили из Управления ПВО. Сюда едут комдив Блажевич и дивизионный инженер Бордовский. Придется ждать.
        Полковники Лобастов и Соловьев отошли подальше. Разговор настолько поглотил их, что им словно и дела не было до жалящих лучей солнца.
        - Неважнецкие новости привез ты, Дмитрий Васильевич, из Ленинграда, неважнецкие. Правда, мы знали о недостатках в институте после его проверки комиссией, но не думали, что это настолько серьезно.
        - Честно скажу, Михаил Михалыч, лучше бы комиссию не посылали. От нее все беды…
        - Позволь, как прикажешь тебя понимать? — недовольно перебил Лобастов Соловьева. — Это мнение командования округа или твои собственные соображения?
        - А если мои? Что ж, к начальнику службы ВНОС[1 - ВНОС — воздушное наблюдение, оповещение и связь.] округа можно не прислушиваться? Разве вы, инженеры, не для воздушного наблюдения мастерите вот эти штуки? — Соловьев вскинул руку в сторону развернутой на поле установки. — Только извини, Михаил Михалыч, за резкость, чешетесь долго. А мне ждать некогда — воевать придется, наверное, скоро!
        - Ты вот что, говори, да не заговаривайся. Если придется воевать, то не тебе одному. Думаешь, у нас в наркомате об этом меньше твоего пекутся? — сухо обронил Лобастов. — Давай разберемся без эмоций. Ты вот упрекаешь нас. А знаешь, сколько времени прошло с того момента, когда мы вплотную подошли к решению проблемы радиообнаружения самолетов по отраженной волне?.. Мало сделали?.. Верно, мало. Но мы работаем не покладая рук. Кто не мечтает о том, чтобы заранее распознавать местонахождение самолетов противника? Ведь скажи честно, ты бы, наверное, и сегодня уповал на своих «слухачей» и визуальных наблюдателей, если б не пригласили мы тебя в прошлом году в Киевский округ на войсковые испытания установки «Ревень»? — Тонкие губы Лобастова чуть тронула улыбка, в его глазах засветились лукавые огоньки, и строгое, сухощавое лицо представителя Технического управления Красной Армии сразу преобразилось, стало приветливым и добродушным.
        Соловьева вопрос смутил. Он снял фуражку, подставляя слипшиеся редкие волосы легкому ветерку. Как бы оправдываясь, пробасил:
        - А что, разве мои парни плохо поработали в финскую кампанию?
        - Дмитрий Васильевич, воевали твои наблюдатели отменно. И ты свою Красную Звезду не зря получил. Но и наши экспериментальные станции пришлись ко времени. Не потому ли ты теперь меня за горло берешь, требуешь в округ установки? Стало быть, понимаешь их преимущество!
        - Еще бы. Хоть я и дилетант в вашем радиоделе, — признался Соловьев, — но услышал впервые о возможности использования радиоволн для обнаружения самолетов еще в тридцать втором. Был у нас в полку шустрый инженер-одногодичник. Ощепков его фамилия. Потом он ушел от нас, назначили его руководить каким-то конструкторским бюро. Вот он этой идеей просто бредил. Только я не очень верил тогда…
        Так ты и Ощепкова знаешь? — оживился Лобастов. — Значит, тебе легче будет понять меня — все-таки ты был, можно сказать, свидетелем зарождения того, что сейчас имеем. Ну, а что не верил в его идею — так это простительно. В нее многие не верили. Ощепков, безусловно, одаренный, талантливый инженер. Помыкался он, пробивая свое детище…
        Лобастов вздохнул и замолчал на некоторое время, задумавшись.
        - Хорошо, что параллельно к этой же идее подошли и некоторые наши ведущие ученые-физики. Сообща, при поддержке Кирова, Ворошилова, а теперь и Жданова, они убедили сомневающихся. Вот так, уважаемый Дмитрий Васильевич. Заниматься столь насущной проблемой поручили двум ленинградским институтам. И чтобы тебе было понятно, почему мы потом направили в НИИ комиссию, я коротко поясню самую суть развернувшихся изысканий. Интересно?
        - Да, да, Михаил Михалыч, — порывисто шагнул ближе к щуплому Лобастову Соловьев, словно хотел прикрыть его от солнца своей исполинской фигурой.
        - Поначалу поводов для беспокойства не возникало. В тридцать четвертом году инженеры института создали установку «Рапид». Кстати, на ее основе и разработана известная тебе линейная система «Ревень». А когда ученых института возглавил Бонч-Бруевич, то изобретения и авторские свидетельства посыпались как из рога изобилия. Многие управления нашего наркомата начали заключать с НИИ договоры…
        Лобастов вздохнул:
        - Между тем в институте профессора Иоффе дело продвигалось медленней, — сказал он. — Там долго решали: идти ли за коллегами, используя в основном непрерывное излучение радиоволн, или взять на вооружение метод импульсной посылки мощных сгустков энергии. Наконец остановились на последнем. Инженер Кобзарев сконструировал вот этот самый «Редут», испытания которого мы сейчас ожидаем. Скажу, что Бонч-Бруевич начисто отвергал импульсный метод, о чем впоследствии и заявил комиссии. И физтех Иоффе обогнал в исследованиях «Девятку». А у Бонч-Бруевича заказы и договоры не выполнялись. Вот и пришлось направлять к нему комиссию. Теперь понятно? Или опять скажешь, что не так поступили? — испытующе спросил Лобастов.
        Соловьев, нахмурившись, ответил металлическим басом:
        - Выходит, во всем повинен Бонч-Бруевич?!
        - Ничего ты не уразумел, — сухо отчеканил Лобастов. Его маленькие глаза сузились, а лицо стало отчужденным. — В честности Бонч-Бруевича никто никогда не сомневался. Только за радиофикацию, осуществленную им в масштабах всей страны, ему памятник нужно поставить. Не говоря уж о его других заслугах. Только, уважаемый Дмитрий Васильевич, еще раз повторяю: комиссия в НИИ была направлена из-за плохого выполнения им своих обязательств, — снова отчеканил Лобастов и рубанул рукой.
        Но Соловьев с присущей ему напористостью ответил:
        - Что толку от этой комиссии! Руководителей лабораторий переставляют, как оловянных солдатиков, инженеры слоняются по коридорам, не зная, чем заняться… А то, что среди них есть умницы — сам подтвердил только что: с их помощью установку «Ревень» — первую нашу, бо-е-вую запустили, — теперь что, не в счет?.. Был у меня один из них на приеме, Червов…
        - М-да… Неважнецкие новости, неважнецкие. Буду докладывать руководству, — мрачно сказал Лобастов. — Вон, кстати, оно едет, легко на помине…
        Вдали показались два лакированных ЗИСа…
        Берлин
        Будто очнувшись от дремоты, развалившийся на заднем сиденье белого лимузина толстяк в светло-сером кителе вскинул мясистую руку к обрюзглому лицу. Протирая глаза, рявкнул шоферу:
        - В Потсдам не поедем, сразу на виллу!
        Геринг, набычившись, уставился в окно, но было совершенно очевидно, что его мало интересуют помпезные усадьбы с аккуратно подстриженными газонами.
        Он был зол и досадовал на себя за то, что поддался уговорам представителя фирмы «Телефункен» и согласился на эту поездку. «А все из-за свиньи Митке, старого болвана, черт бы его побрал, — в который раз мысленно клял он начальника радиотехнической службы. — Инженеришка несчастный… Шарлатан, лизоблюд, выродок, — задам же я тебе трепку! Еще набрался наглости вводить меня в заблуждение, нашептывал, скотина: «Мой фюрер, примите господина Фрайзена. У него очень ценное для «люфтваффе» изобретение. Это такое оружие, которое возвеличит Германию. А вместе с этим и вас!»… Паршивая овца…»
        Откинувшись на сиденье, он закрыл глаза, пытаясь расслабиться и с раздражением отметил, что опять думает об этих проклятых машинах с четырьмя громоздкими прицепами, напичканными аппаратурой, которые он увидел утром на испытательной площадке фирмы. На кабинах уставились в небо три антенны. Фрайзен, длинный и тощий очкарик, тыкая указкой, пояснял:
        - Первое антенное устройство осуществляет запрос, второе работает на передачу радиоволн, третье — на прием отраженных сигналов…
        Писклявый, монотонный голос Фрайзена раздражал, пришлось резко оборвать инженера:
        - Короче, что вы хотите от меня?
        - Видите ли, установка еще далека от совершенства… — Фрайзен замялся, подбирая слова. Наконец выдавил: — Нужны деньги…
        - Ха-а, и вы думаете так легко заполучить их?! Что дадут моим асам неуклюжие махины, за которые надо платить, видимо, не одну сотню тысяч марок?
        - Неужели вам не ясна перспектива применения новой техники? — искренне удивился Фрайзен. — Ведь она позволит с успехом противостоять налетам авиации противника.
        - Что-о?! Об отражении каких налетов идет речь?! Кто мешал, хотел бы я знать, моим ребятам в Польше? А во Франции? Да я за такие слова…
        Фрайзен, пятясь, лепечет:
        - Простите, ради бога, простите… Вы не так поняли, господин Геринг. Все знают, что ваши пилоты лучшие в мире. Я только хотел… Но ведь аналогичная техника может появиться в других странах. Она причинит вам излишнее беспокойство!
        - У кого могут оказаться эти чертовы антенны?
        - У англичан, например… Наконец, у русских.
        - Вы предполагаете или имеете определенные сведения?
        - Нет, нет. Это лишь мои соображения, вытекающие из оценки уровня развития современной радиофизики…
        - Тогда придержите язык.
        …Он уже усаживался в машину, когда его окликнул маленький тщедушный человек с физиономией фискала.
        - Господин Геринг, моя фамилия Рунге, я всего лишь скромный служащий фирмы. Позвольте сделать небольшое сообщение. Думаю, оно может заинтересовать вас.
        - Слушаю.
        - В этом портфеле лежат особой длины ленты, нарезанные из фольги. Если сбросить эти полоски с самолета, развеять их в воздухе, то сигнал на приемное устройство станции, которую вы осматривали, будет отражаться и от них. Индикатор покажет множество ложных целей. А самолет спокойно тем временем продолжит полет прежним курсом, уже неразличимый с земли. Как видите, аппаратура, которую вам предлагают, совершенно не страшна для летчиков фюрера, — осклабился Рунге.
        - И что же, так можно бороться со всеми подобными станциями?
        - Разумеется, достаточно знать длину волны.
        - Хорошо, Рунге, давайте ваш портфель. Вознаграждение вы получите по заслугам.
        - Благодарю вас, благодарю, господин Геринг, — застыл Рунге в почтительном поклоне.
        «Еще один идиот! Что за день…» Пришлось тут же приказать штандартенфюреру СС:
        - Чтобы и духа этого иудея Рунге здесь не было. И не приведи господь, если он когда-либо снова попадется мне на глаза…
        …Геринг встряхнул головой, как бы отгоняя раздражавшие его воспоминания. Прошуршав колесами по мосту через канал, лимузин въехал в душный Берлин. Вскоре автомобиль остановился у высокого, обвитого плющом особняка с колоннами. Геринг, несмотря на одышку и тучность, энергично поднялся по лестнице в свой кабинет. Открыв несгораемый шкаф, он брезгливо бросил в него портфель Рунге. Набрав код, защелкнул замок, выдохнул:
        - Может, когда и понадобится. А пока — к черту этот блеф.
        Лондон
        - …Послушайте, Мрэй, ваша самоуверенность в конце концов сыграет с нами злую шутку. Премьер лично облетел побережье и выразил крайнее недовольство по поводу ваших радаров. Их антенны видны вдоль береговой линии за десятки миль. А машины и прицепы возле них напоминают цыганские таборы. Одного массированного удара с воздуха будет достаточно, чтобы все надежды, которые мы возлагаем на радиолокационную технику в предстоящей битве за Британию, потерпели полный крах, — военный министр нервно забарабанил пальцами по массивной, глянцево отполированной столешнице и выжидательно уставился бесцветными глазками на расположившегося в кресле напротив дородного адмирала.
        Тот не спеша пыхнул сигарой и не без иронии заметил:
        - Но, сэр, я впервые слышу, что мистер Черчилль еще является и специалистом по радиолокации.
        - Оставим, Мрэй, обсуждение достоинств премьера до другого раза, — осадил его министр. — Вы прекрасно понимаете, что меня интересует.
        - Антенны видны?.. Так что же мне, перепилить пополам вышки, на которых они укреплены? — саркастически улыбнувшись, парировал адмирал. И жестко добавил: — Но тогда радары ослепнут! Сэр, пока еще я не могу запрятать их под землю. Они действительно громоздки.
        - Что же вам мешает улучшить их технические характеристики? Неужели это так сложно, коль известен основной принцип радиообнаружения, который, по вашему утверждению, не доступен никому, кроме нас, англичан?
        «Он ничего не смыслит, оказывается! — подумал адмирал о министре. — Прекрасно, есть возможность свести наконец счеты с этим выскочкой Брайтоном. А то он только и знает, что пыжится да отпускает в мой адрес ядовитые шутки». Мрэй, потупив взгляд, елейно сказал:
        - Вы правы, сэр, сложности здесь нет. Если, конечно, наше техническое ведомство сумеет сконструировать новые магнетроны.
        - Опять вы, Мрэй, пытаетесь свалить свои проблемы с больной головы на здоровую. При чем тут Брайтон и его ведомство? Он и так делает все возможное, уж я лучше вашего знаю, — снова недовольно забарабанил пальцами по столу министр.
        - Но, сэр, наши лампы настолько огромны, что для достижения требуемых качеств радара — один лишь магнетрон понадобится размером с трехэтажный дом. И позиция будет напоминать не табор, в чем вы сейчас меня упрекаете, а целый город!.. Даже русские, судя по проскочившим в печати сообщениям, видимо, имеют магнетроны небольших размеров. А ведь они и близко не подошли к созданию радиолокационной техники, в чем я нисколько не сомневаюсь.
        - Русские?! Вы меня удивили, Мрэй…
        - А мистер Брайтон не хочет этого понять!
        - Хорошо, я переговорю с ним. Но вы-то чего ждете? — с заметным раздражением накинулся на адмирала министр. — Разве трудно было у русских секрет позаимствовать? В конце концов, выкрасть этот чертов магнетрон!.. Неужели мне самому нужно обращаться в «Интеллидженс сервис»?!
        - Сэр, я сам посоветуюсь со специалистами из секретной службы. Вы совершенно правы — нечего ждать у моря погоды, — ответил адмирал.
        - О, кэй, — одобрительно пристукнул ладонью по столу министр и поднялся. Стрелка часов подвигалась к четырем. Ему не хотелось нарушать привычный распорядок дня: в это время он всегда пил чай.
        Москва, испытательный полигон
        Антенны крутились вместе с фургонами. Они вот-вот должны были остановиться: самолет, за которым велось наблюдение, произвел посадку. Руководитель испытаний, отдав последние команды, положил телефонную трубку и теперь листал журнал, бегло просматривая донесения, полученные от оператора установки.
        - Что получается, Шестаков? — с нетерпением спросил его смуглолицый комдив Блажевич, начальник Управления ПВО.
        - Неплохая картина, товарищ комдив, — поднялся из-за стола, заставленного пультами, подполковник. — «Редут» обнаружил цель на удалении шестидесяти километров и «видел» ее практически в течение всего полета.
        - Однако мне показалось, что дважды радиоулавливатель терял самолет из виду? — спросил стоявший рядом дивизионный инженер, начальник Технического управления наркомата Бордовский, всматриваясь в руководителя испытаний цепким взглядом, от которого тот смутился.
        - Но позвольте, товарищи, я пояснял, что цель в эти моменты входила в «мертвую зону», — с нотками нервозности в голосе вмешался в разговор молодой человек в светлом костюме и парусиновых туфлях. — Такова физика распространения радиоволн, что я могу поделать!
        - Не горячитесь, товарищ Кобзарев, — усмехнулся див-инженер. — Вы — разработчики, ваша задача быстрее спихнуть изобретение. Ну а нам, военным, надо четко уяснить в чем его слабость, а в чем сила. Не так ли?..
        Разгорелась полемика. Высказаться хотел каждый: кто-то пытался опровергнуть оппонента изысканными научными выкладками, а иные вообще отказывались «все это понимать», имея на сей счет свое особое мнение. В конце концов комдив раздосадованно воскликнул:
        - Да прекратите, наконец, балаган! Мы не на диспуте. Будем говорить по существу. — И уже спокойно добавил — Простите… Меня интересует вопрос: расчет установки знал о маршруте полета самолета?
        - Что вы, товарищ комдив! Его знали только я и летчик. Я докладывал… — начал было пояснять подполковник.
        - Хорошо, хорошо, — остановил его комдив. — Предлагаю пройти к установке. Познакомимся с испытателями, а? Их мнение тоже интересно знать…
        В тени фургона прямо на траве расположилось человек шесть в комбинезонах. Увидев приближающееся начальство, они вяло поднялись, стряхивая пыль и прилипшие соломинки. Лишь двое, надев шлемофоны, застыли, вытянувшись. Наверное, поэтому к ним первым подошли комдив, дивинженер и Лобастов. Те, отдав честь, поочередно представились:
        - Стажер командного факультета Военно-электротехнической академии связи старший лейтенант Бондаренко!
        - Стажер инженерного факультета академии воентехник второго ранга Осинин!
        - Михаил Михайлович, еще установку на вооружение не приняли, а ты уже кадры готовишь? — с удивлением спросил Лобастова начальник Технического управления.
        - Так точно, товарищ дивизионный инженер. Мы и в Баку на войсковые испытания «Редута» двух стажеров направили…
        - Кстати, а есть ли предварительные данные о ходе войсковых испытаний? — поинтересовался начальник Управления ПВО.
        - «Редут» проявляет себя блестяще, товарищ комдив, — ответил Лобастов. — Налицо его преимущества по сравнению с установкой «Ревень».
        - А если по существу, по-кон-крет-ней?.. Лобастов, в несвойственной ему манере — взволнованно, чуть ли не с вызовом, заговорил:
        - Во-первых, «Ревень» громоздок: в центре передающее устройство, а по бокам, на удалении тридцати километров от него — два приемника. Следовательно, обслуживающего персонала требуется больше. Во-вторых, непрерывно излучая радиоволны, установка создает лишь электромагнитную линию, своеобразный «забор», пересечение которого целью — и фиксирует. Но в какую сторону полетел самолет, мы не узнаем. Например, к границе или, наоборот, от границы… А «Редут» компактен, «видит» почти на сто километров вглубь. Раз! — Лобастов загнул палец на руке. — Может определить дальность до цели. Два! Наконец, точно выдает нам азимут, то есть курс ее полета. Это три!.. Так имеем ли мы право затягивать с принятием такой установки на вооружение? Ее надо срочно запускать в производство! — неожиданно закончил Лобастов.
        - Ишь ты… — одобрительно покачал головой комдив. — Серийное название установки продумали, полковник?
        - А тут и думать нечего, — с готовностью пояснил тот. — «Ревень», вы знаете, запущен как РУС-1, то есть радиоулавливатель самолетов первый. «Редут», видимо, следует считать вторым.
        - Значит, РУС-2. Та-ак… Ну а вы, будущие академики, что скажете? Нужен войскам ПВО этот радиоулавливатель? — с улыбкой спросил комдив стажеров. И шутливо заметил: — Ведь вам придется крутиться на этой карусели. Не укачает?
        - Никак нет! Разве от такого вращения — один оборот в минуту — укачает? — браво щелкнул каблуками широкоплечий старший лейтенант, выпятив грудь. — Будет «Редут» неподступным редутом советского неба!
        - Молодец, старшой, красиво излагаешь! — пророкотал густой бас Соловьева, для которого ответ стажера послужил как бы поводом для того, чтобы самому высказаться. — Нам, товарищ комдив, радиоулавливатели крайне необходимы, — провел он ладонью возле горла. — Хотя бы пяток «Ревеней»…
        Комдив, разведя руками, сказал дивинженеру:
        - Придется, видно, выделить ленинградцам кое-что из первой партии.
        В это время к нему шагнул второй стажер, щуплый, на вид совсем еще юноша.
        - Разрешите обратиться, товарищ комдив? — Он замялся, хотя начальник Управления ПВО смотрел на него доброжелательно. Потом выпалил: — Мы сегодня и часа не вертелись… Но если оператору придется дежурить за экраном длительное время — голова пойдет кругом. Вот вращались бы одни антенны, а фургоны оставались бы в неподвижности.
        - Наконец-то высказано дельное замечание в адрес «Редута», — удовлетворенно сказал комдив. — Товарищи конструкторы, что вы думаете по этому поводу?
        - В процессе производства придется многое совершенствовать, — неопределенно пожал плечами Кобзарев.
        Осинин осмелел и, не обращая внимания на насупившегося Соловьева, добавил:
        - А еще лучше, товарищ комдив, совместить передающую и приемную антенны. Их же согласовывать — морока! А так — одна антенна. С помощью переключателя она работала бы сначала на передачу, затем — на прием. Если и аппаратуру удастся разместить в одном фургоне — тогда станция станет действительно компактной.
        - Ну, это уже фантазия! — разгорячился Кобзарев. — Да такой установки, как «Редут», и теперь наверняка нет нигде в мире! И потом, легко сказать «с помощью переключателя», «разместить»… А вы попробуйте это сделать. За короткий срок всего не решишь. Мы тоже головы ломаем над этой проблемой.
        - Вот и хорошо, напрягитесь еще. Времени у нас в обрез. — И, как бы подводя черту, комдив повторил: — Времени в обрез…
        Члены комиссии направились к машинам, и только полковник Соловьев задержался около установки.
        - Ты чего наговорил? Кто тебя просил лезть со своими идеями? — накинулся он на Осинина. — Да если мне установки не дадут, я тебя… я тебе покажу! А вы, Бонда-ренко, наведите порядок, как старший группы. Развели демократию, понимаешь! Вернетесь в Ленинград — лично спрошу!..
        - Сам получил на орехи, выскочка, и меня подвел, — зло сказал Бондаренко Осинину, глядя вслед удаляющемуся полковнику. — Забыл, что ли, от него зависит наше распределение после академии.
        - Только и думаешь, как бы выслужиться, карьерист несчастный, — отмахнулся Осинин и взбежал по металлической лесенке в аппаратную установки…
        ИЗ СПЕЦИАЛЬНОГО РЕШЕНИЯ НКО СССР:
        «…Принять на вооружение частей ПВО радиоулавливатель самолетов РУС-2 («Редут»)… Сформировать для службы ВНОС отдельные радиобатальоны, вооруженные спецустановками РУС-1 и РУС-2, в войсках Дальневосточного, Закавказского, Киевского, Ленинградского и Московского военных округов…»
        Глава I
        Из материалов по истории службы ВНОС Ленинградского военного округа:
        «…Утром 22 июня 1941 года первые боевые донесения о нарушении воздушных границ на северо-западе немецкими и финскими самолетами передали станции «Ревень»… Отличился старший радист заместитель политрука Шутилов, который передал 64 боевых донесения о налетах вражеской авиации на подступы к городу…»
        Осинин
        Ленинград, первый день войны
        Инженер отдельного радиобатальона воентехник первого ранга Осинин к шестнадцати часам подъезжал на комбатовской «эмке» к Басковому переулку, где находился штаб корпуса ПВО. Его вызвал полковник Соловьев, и настроение Сергея было совсем никудышным: встреча с начальником службы ВНОС не сулила ничего хорошего.
        Последний год учебы в академии пролетел в трудах праведных. Он корпел над дипломным проектом, в котором его руководитель видел основу для диссертации. Перед самым выпуском Сергей во второй раз встретился с полковником Соловьевым в кабинете начальника академии. И горько пожалел о «знакомстве» с ним в Москве. Лишь только Осинин вошел, как Соловьев громогласно объявил:
        - О-о! Это мой старый знакомый. Он-то как раз и необходим нашему округу. Прошу направить его для дальнейшего прохождения службы к нам…
        - Вообще-то слушатель Осинин планируется в адъюнктуру. Он ведь отличник. Но… давайте подумаем, — сказал начальник академии…
        И распределили Сергея во вновь формируемый, засекреченный радиобатальон, инженером. Но больше всего его расстроило то обстоятельство, что командиром батальона был назначен капитан Бондаренко. Такие вот они, непредсказуемые превратности судьбы! Хотя Борис, вроде бы искренне радуясь, дружески пожал ему руку при встрече и сказал, улыбаясь:
        «Значит, опять вместе… Ну, брат, лучше не придумаешь!» — Однако стычка с Бондаренко произошла сразу же по прибытии в Песочную, небольшую станцию в пригороде Ленинграда, где разворачивался батальон.
        Их встретил военком и старший лейтенант, начальник штаба. Наконец-то, дождавшись командира и инженера, перебивая друг друга, они стали докладывать. Но Бондаренко неожиданно резко отчеканил:
        - Все нам известно, в штабе корпуса не зря полдня торчали. Товарищ старший лейтенант, в каком состоянии восемь установок «Ревень», полученных батальоном? Небось мокнут под открытым небом?
        Начштаба растерялся, недоуменно поглядел на комбата и военком. И тогда Осинин вмешался:
        - Мы же знаем, Борис Юрьевич, что четыре установки используются как учебные. Остальные должны находиться на складе. Не так ли? — ободряюще обратился он к начштаба.
        - Так точно… Нужно учить прибывающий личный состав, поэтому пришлось снять с консервации часть станций. Но они в укрытиях, как положено, под охраной…
        А Бондаренко опять не дослушал и перебил старшего лейтенанта:
        - Достаточно. Я потом лично все проверю. А сейчас постройте батальон.
        И, только оставшись вдвоем с Осининым, подчеркнуто официально отчитал его:
        - Видно, урок, полученный в Москве, не пошел вам на пользу, Сергей Алексеевич. Какого лешего суете нос, когда командир разговаривает?! — вдруг вскипел Бондаренко.
        Осинин покраснел, ответил тихо, но с достоинством:
        - Ясно. Учту. Только вас, товарищ капитан, впредь попрошу выбирать выражения…
        С тех пор их отношения стали натянутыми. Как будто и не учились они вместе в академии, не жили в маленькой московской комнатушке на Садовом и не коротали вечеров за чашкой чая, поверяя друг другу самое сокровенное…
        «И зачем Соловьев меня вызвал, Москву, что ли, решил вспомнить? — обеспокоенно подумал Осинин и вдруг мысленно себя одернул: — Да о чем это я? До мелочей ли сейчас? Ведь война!.. Нет, ясно, что-то срочное и важное. А ерунда всякая в голову лезет — видно, нервы… Все же немало покрутились на границе в последнее время, когда разворачивали «Ревени». Торопились, как чувствовали…» Начальника службы ВНОС в его кабинете не оказалось, и Осинин, потоптавшись, направился в отдел разведки, подумав, что полковник, возможно, находится там. По коридору штаба сновали офицеры, хлопали двери. В отделе разведки трезвонили телефонные аппараты, оперативники кого-то вызывали, что-то уточняли, делая пометки на карте, выбегали из кабинета, а возвращаясь, снова хватались за трубки и требовали какую-то «Фанеру», «Непоседу» или совсем уж нечто несуразное: «Африку»! Срочно «Африку»!.. «Ну и позывные, нарочно не придумаешь», — усмехнулся Сергей. Чтобы не мешать, он двинулся к выходу и в дверях столкнулся с полковником. От неожиданности остановился.
        - Не путайся под ногами… Приехал — жди! — Соловьев легонько, словно пушинку, отодвинул Сергея в сторону и гаркнул: — Быстро сведения по Карельскому направлению для доклада начштаба!
        Подбежал офицер с картой, которую полковник от нетерпения чуть ли не вырвал у него из рук. Не взглянув больше в сторону Осинина, Соловьев стремительно вышел. Но вскоре снова появился и подозвал его к себе.
        - Значит, так, рассусоливать мне с тобой, товарищ воентехник первого ранга, некогда. Обстановка… — он махнул огорченно рукой. — Хотел было побеседовать обстоятельно, потому и вызвал. Но теперь не до разговоров. — Полковник оценивающе окинул взглядом Осинина и одобрительно-шутливо пробасил: — А ты малец, да удалец! «Ревени» к сроку подготовил. Идут от них донесения! И Бондаренко тебя хвалит…
        
        У Осинина невольно вырвалось:
        - Как — и Бондаренко?!
        - Да, комбат тобой доволен. Так держать!.. А теперь слушай задачу, — посуровел Соловьев. — Батальону передается станция дальнего обнаружения типа «Редут». Я уже сообщил Бондаренко. Установка стационарная — это экспериментальный полигонный макет физико-технического института, сейчас она находится в Токсово. Необходимо срочно подготовить боевой расчет, принять станцию и начать работу… Кодированные донесения будете сообщать по телефону. Для дублирования связи развернешь радиостанцию. Но пользуйтесь ею лишь в крайних случаях: при обрыве линии, и то во время налета. Сам понимаешь, это для того, чтобы исключить возможность радиоперехвата.
        Кодовое наименование установки — «Редут-1». Работай в Токсово до тех пор, пока не пришлю инженера. Ясно?
        - Так точно, товарищ полковник!
        - Да… Инженера мы уже нашли. Ученый, кандидат наук. Может, слышал о Червове? Нет? Ученик Бонч-Бруевича, заведовал лабораторией, магнетроны изобретал. Доброволец! Призываем его в качестве военинженера третьего ранга. Так что тебе ждать недолго… Вопросы есть?
        Осинин заколебался на мгновение, но все же решился и спросил:
        - А что, товарищ полковник, «Редут-1» есть, значит, должны быть и другие «Редуты»: второй, третий…
        Соловьев нахмурился, недовольно буркнул:
        - Задал бы вопрос полегче. — И, видно вспомнив те, прошлогодние испытания в Москве, напустился на Сергея: — Сам ведь руку тоже приложил: забыл, как со своими идеями перед начальством распинался?! А теперь радиозавод с выполнением заказа тянет. Конструкторы все чего-то дорабатывают.
        Осинин опустил голову. Чтобы как-то смягчить полковника и оправдаться, глухо предложил:
        - А может, попросить пока «Редуты», которые мы тогда опробовали? Из Баку при мне еще одну установку привезли на полигон в Москву. Правда, потрепали ее изрядно. Вдруг они там еще стоят, зачехленные, без дела? — с надеждой посмотрел Сергей на Соловьева.
        - Так они и ждут тебя, — усмехнулся тот. — Хотя… чем черт не шутит. Позвоню-ка в Москву Лобастову!
        …Осинин возвращался в Песочную, а мыслями он уже был в Токсово. «Где взять в боевой расчет старших операторов? В батальоне по пальцам можно пересчитать тех, кто знаком с «Редутом». Но и они отправлены на усиление расчетов РУС-1. Не хватает специалистов. А готовить их должен в первую очередь я — как инженер батальона…»
        Вспомнив о комбате, Осинин почувствовал себя виноватым: «Поспешил вот осудить человека, не разобрался. В сущности, Борис неплохой мужик. За дело болеет. Всей душой. А уж организаторские способности — будь здоров! Попробуй запустить такую махину…»
        Небо серело, закутывалось в грязно-белесый войлок. От Ленинграда фронт находился далеко, и Осинин не догадывался, что уже в эту ночь ленинградцы впервые услышат ставшие потом такими привычными слова: «Воздушная тревога!.. Воздушная тревога!..» Она будет длиться сорок одну минуту, а в районе Песочной рухнет, объятый пламенем, первый сбитый вражеский стервятник, пытавшийся прорваться к Ленинграду. Это и было первое боевое крещение бойцов ПВО.
        Старший оператор Микитченко
        Станция Песочная
        Меня родители нарекли Игорем. Но сколько ни талдычу об этом во взводе, все обращаются ко мне не иначе как Гарик. А мне уже девятнадцать!
        Ох уж эта белая ночь! Чудная она — ни тебе луны, ни звезд. То ли дело в родной Одессе! Тьма-тьмущая, а звезды по всему распахнутому небосводу… А как же теперь мама?! Что будет с ней? По радио передавали — Одессу бомбили!
        Эх, на фронт бы… Ну какой толк сидеть в этой гнилой яме и пялиться на небо. Еще слушать надо: летит — не летит… Только вряд ли сюда фашист долетит — фронт-то вон аж где. Да, незавидная роль, ну какой из меня наблюдатель-«слухач»! Зря, что ли, «Редут» осваивал?..
        Конечно, Коле Калашникову и тем парням, что с «Ревенями» уехали, больше повезло. Мне бы такую жизнь. Уже, видно, воюют… Да-а!.. От Калашникова и пошло — Гар-ри-ик… Чушь какая! Игорь я.
        Тогда, в Баку, мы, остриженные наголо, после баньки впервые надели военную форму. Николай оглядел меня с ног до головы и расхохотался:
        - Ты, паря, случаем не из цирка, не в коверных ходил?
        - На себя лучше погляди, — говорю, — обмундирование торчком, уши как лопухи.
        - Ну ты, говорун, — двинулся вперед Калашников с таким видом, что мне сразу вспомнился его однофамилец из известного лермонтовского сочинения… Правда, этот Калашников долговязый и белобрысый, родом из воронежской Бутурлиновки, но ручищи и у него были не дай боже! Сердце защемило. Калашников и говорит:
        - Пошли-ка, паря, к турнику. — А через минуту, подхватив меня под мышки, легонько оторвал от земли. — Хватайся!
        Делать нечего. Схватился. Повис. Подтянуться не могу. Спрыгнул.
        - Нет, в цирк бы тебя не взяли, — серьезно сказал Николай. — Слабоват. Как кличут-то?
        - Игорем…
        - В общем, так, Гар-ри-ик, будем теперь заниматься, мозоли на ручонках растить.
        Так и прилипло — Гарик да Гарик… А может, подойти завтра к воентехнику первого ранга Осинину, попроситься, чтобы и меня отправили на «Ревень». Чем я хуже других?! Чего торчать в этом окопе — тут еще, чего доброго, комарье сожрет. Зудят, зудят… Но комаров вроде нет. Что же зудит, душу наизнанку выворачивает! А вдруг это…
        Спешно накручиваю ручку телефона, надо сообщить дежурному по штабу. Пусть на всякий случай зенитчиков предупредит. Они поблизости расположились, за рощицей.
        - Товарищ лейтенант, наблюдатель Микитченко докладывает! — кричу в трубку. — Кажется, летит!..
        - Хорошо. Мы уже знаем… — в трубке щелкнуло. Удивляюсь: кто же опередил? Ах да, «Ревени» ведь тоже не дремлют… А я, старший оператор, все зачеты по установке сдал на «пять» — и сижу тут как шут гороховый.
        Выскакиваю из ямы, ну ее к ляду. Отчетливо слышу гул, натужный, тревожный. Забухали зенитки, всполохи разрывов вспороли небо.
        Стою как вкопанный. Где же он?.. Зловещий гул нарастает, и вдруг из-за верхушек сосен выплыл самолет-громадина. Черные кресты на крыльях и фюзеляже приковывают взгляд. Бомбардировщик явно теряет высоту, за ним тянется черный шлейф.
        - Подбили! По-од-би-и-или! — ору не своим голосом. Он проходит надо мной на высоте метров двухсот. И тут сердце сжалось, я ахнул: от брюха самолета отделилась бомба, увеличиваясь в размере, она с чудовищной быстротой падает прямо на меня!
        Цепенею от страха, завороженно смотрю на бомбу. Ноги ватные. «Неужели это конец?! — проносится в голове. — Так глупо погибнуть! И повоевать не пришлось!..»
        Бомбу по инерции относит чуть в сторону. Она ударяется о крышу заброшенного сарая и, срикошетив, отлетает еще дальше, к вещевому складу. Взрыв оглушительной силы сотрясает землю. Крутая волна горячего воздуха шибает в лицо. Уши будто заткнули ватой. Кто-то глухо кричит. Ноги подкашиваются, я уже стою на коленях. В висках бьют молоты, но душа ликует: сбили гада!
        Подбегают санитары с носилками:
        - Что с тобой, Гарик?
        - Живой! Жи-ивой!..
        ИЗ ДНЕВНИКА СТАРШИНЫ КОМАНДЫ РАДИСТОВ МИХАИЛА ГАРКУШИ:
        «…00 часов 45 минут. 23.06.41 г. Стрельба зениток. Тревога! Пролетел самолет. «Наш», — подумал я. От взрыва качнулось караульное помещение. Стекол в окнах как не бывало. Раненых нет, у вещевого склада контузило часового. Перепуганных сколько угодно… Самолет упал у Черной речки. Летчика взяли в плен. Теперь и внушать не надо — это война. Война!»…
        ИЗ КОРПУСНОЙ ГАЗЕТЫ «ЗАЩИТА РОДИНЫ»:
        «…В ночь с 22 на 23 июня две группы «юнкерсов», по девять бомбардировщиков, пытались совершить налет на Ленинград и Кронштадт со стороны Карельского перешейка. Мощный огонь зенитной артиллерии преградил им дорогу. Четырех стервятников сбили батареи Краснознаменного Балтийского флота. Под Ленинградом прославили свое оружие зенитчики батареи младшего лейтенанта А. Пимченкова, сбившие один «Ю-88»…»
        Глава II

26 июня 1941 года
        «…Финские воинские подразделения перешли государственную границу. Принял решение свертывать и эвакуировать спецустановки РУС-1 по мере отхода наших войск. Прошу оказать содействие по обеспечению прикрытия в связи с выводом техники в безопасные районы и указать новые места дислокации для ее развертывания и продолжения боевой работы.
        Бондаренко».
        «…Приказываю: осуществить перебазирование РУС-1 на станцию Песочная в район дислокации штаба радиобатальона. Не допустить захват установок противником вплоть до их уничтожения, сообразуясь с обстановкой. Для прикрытия используйте посты визуального наблюдения из 2-го полка ВНОС, которые располагались вместе со станциями. Они поступают в ваше распоряжение. Комплекты РУС-1, обеспечивая скрытность передвижения, разобщить, ответственные за них выходят на связь в обусловленных точках маршрута. Расчеты радиоприемного оборудования на острове Лавансааре под командованием лейтенанта Матю-шова и радиогенераторного оборудования на острове Валаам под командованием лейтенанта Юрьева передать до особого указания начальникам гарнизонов островов в целях организации связи с Большой землей. О своих действиях информируйте через них.
        Соловьев».
        «…Связь с островами наладил. О продвижении других расчетов и техники РУС-1 информации не имею. Видимо, как и расчет, выходящий из окружения под моим командованием, с боями прорываются к Ленинграду. Приказ о недопущении захвата техники противником успел довести до всех командиров.
        Бондаренко».
        «…Передвигайтесь в ночное время. Для выхода к Выборгу используйте проселочные дороги. О движении докладывайте.
        Соловьев».
        «…Почему молчите? Доложите обстановку!
        Соловьев».
        «…Да ответьте же наконец! Где находитесь?..
        Соловьев».

«Ревеней» короткий век
        На Карельском перешейке
        В течение четырех дней после начала войны «Ревени» неплохо стерегли воздушное пространство. Комбат сам видел их в деле, мотаясь по «точкам», оставив свое хозяйство в Песочной на попечение начштаба и старшего политрука Ермолина. Бондаренко считал, что на границе решалась главная задача, тут находилось большинство его людей, потому именно сюда перебрался и он сам.
        И потом, когда обстановка резко осложнилась, приказ Соловьева о передислокации «Ревеней» в Песочную комбата не смутил. «Ничего, будем считать отступление временным, — успокаивал он себя. — В Песочную так в Песочную… Скорее всего, Соловьев предполагает быстрее сгруппировать установки в одном пункте. А там — распоряжение поступит, где снова разворачиваться».
        Но вскоре последующие события — окружение, мытарства по проселкам без связи (радиостанцию размолотили пули в первой же перестрелке с немецкими автоматчиками), исчезновение расчетов других «Ревеней», так и не появившихся в условленных контрольных пунктах, — выбили Бондаренко из колеи.
        «Конечно, ведь и в мыслях никто не допускал, что есть сила, способная опрокинуть передовые порядки на границе и вклиниться так глубоко на нашу территорию, — рассуждал капитан. — Тем более здесь, на северо-западе, где заблаговременно создавался укрепрайон. Кто думал об отступлении? Нет, ни в каких планах по приведению батальона в различные степени боеготовности такого не предусматривалось. Позиции установок оборудовали на совесть, фундаментально. Месяц крутились как белки в колесе. И вот тебе на… Выборг отрезан. Колонну веду на авось. Если ее можно так назвать: колонна. «Козла» своего бросил, колеса не выдержали. Остались два ЗИСа с продырявленными фургонами и разбитой наполовину аппаратурой да скрипучая полуторка, кузов которой набит бойцами расчета и ранеными «отступленцами», потерявшими своих… Эту птаху тоже подобрали на дороге, — искоса глянул Бондаренко на девушку-военврача, сидевшую в кабине между ним и шофером. — Видно, натерпелась, бедняга, — с жалостью подумал комбат. — Девчонка совсем… Симпатичная», — непроизвольно отметил он.
        Бондаренко вспомнил, с каким решительным видом выскочила она на обочину, размахивая пистолетом в поднятой руке, пронзительно крикнула:
        - Остановитесь!.. Немедленно остановитесь!
        Она была без пилотки, в разорванной гимнастерке, перепачканной кровью.
        - В чем дело, кто такая? — требовательно спросил он, открыв дверцу кабины.
        - Военврач третьего ранга Нина Казакова из второго полка ВНОС. Выхожу из окружения… У меня тяжелораненые, товарищ капитан. Двое…
        Лейтенант, командир ротного визуального поста наблюдения — как представила его военврач — находился без сознания: с перевязанной головой лежал на самодельных носилках, сплетенных из березовых ветвей. Рядом, под развесистой елью, стонал боец, правое плечо которого выпирало массивной перебинтованной глыбой с проступившим поверх марли темным пятном.
        - И вы обоих тащили?! — изумился Бондаренко, смерив взглядом хрупкую фигурку девушки.
        - Волокли вдвоем лейтенанта, — устало пролепетала она, кивнув в сторону красноармейца. — Теперь он обессилел. Много крови потерял…
        Раненых погрузили в фургон и тронулись дальше. Из сбивчивого рассказа Нины Бондаренко понял, что малочисленный пост ВНОС, располагавшийся на колокольне старой церквушки, вступил в неравный бой с прорвавшимися немецкими танками. Казакова оказалась там случайно, объезжая «точки» своего полка. Вооруженные винтовками и бутылками с горючей смесью, вносовцы подожгли три танка и бронемашину, которые, запылав, образовали на дороге пробку.
        Фашисты открыли по церкви огонь прямой наводкой. Сразу же был сражен осколком командир — лейтенант. Нина с трудом его перетащила в нишу и наскоро перевязала.
        Неожиданно стрельба стихла. Она отчетливо услышала: «Рус, сдавайся, ви окружен!» Один из бойцов крикнул: «Комсомольцы не сдаются!» — и швырнул две оставшиеся бутылки. Загорелся еще танк. В ответ засвистели пули. Красноармеец, поджегший танк, пошатнулся, схватившись за плечо… Нина подхватила его и отвела в нишу. И тут от прямого попадания снаряда рухнула крыша колокольни. Лишь Нина с двумя ранеными чудом уцелела в образовавшейся пещере.
        Они затаились, выжидая, пока фашисты займут места в своих железных коробках. Наконец взревели моторы, и танки покатили по дороге…
        Капитан с горечью думал о том, что визуальные посты наблюдения, вероятно, дезорганизованы отступлением.
        Вносовцы мужественно дерутся, гибнут… Оставшиеся, как и его бойцы-радисты, тоже жили этим: как же выбраться из окружения?.. Кто же теперь предупреждает главный пост ВНОС о налетах врага?.. «Прав был Осинин, когда убеждал меня, что РУС-1 хороши лишь тогда, когда они спаяны в единую цепь. Достаточно выйти из строя только одному звену, и все летит в тартарары. Теперь ясно: нужны именно «Редуты». Ох как нужны!.. Интересно, начал ли Осинин работу на установке, которую получили в Токсово?.. Хотя разве один в поле воин?..»
        Неожиданно машина резко затормозила. Бондаренко по инерции подался вперед и едва не стукнулся лбом о ветровое стекло. Вытянув руку, успел упереться в панель.
        - В чем дело? — крикнул Бондаренко шоферу, придерживая левой рукой девушку.
        - Чуть в деревню не въехали, товарищ капитан, — виновато ответил водитель и добавил, оправдываясь: А вдруг там немцы?!
        - Эх, Заманский, Заманский, все тебе что-то мерещится, — пробурчал комбат. Обращаясь к Нине, сказал: — Вы уж простите нашего ли-ха-ча…
        Он выбрался из кабины на песчаную колею. Впереди лес расступался, в светлеющем и расширяющемся коридоре проглядывали очертания изб. К комбату подбежал лейтенант Ульчев, старший второй машины:
        - Случилось что, товарищ капитан?
        - Пока ничего. Деревенька какая-то или лесничество, шут поймет, — озабоченно проговорил Бондаренко. — Неплохо бы разведать. В расчете есть подходящий для этого хлопец?
        - Найдется. Сержант Калашников, ко мне!
        - Да не шуми ты, — одернул Бондаренко Ульчева. А спустя минуту, увидев бегущего к ним долговязого сержанта, недовольно заметил: — Ну и каланча. Его же за версту видно! Или вы, товарищ лейтенант, всех по своему росту подбираете?
        - Зря вы так, товарищ капитан, — обидчиво проронил лейтенант, — Калашников парень что надо. Понадобится, ящерицей проползет — никто не заметит.
        - Ладно. Сержант, пойдете в деревню, — приказал Бондаренко. — Скрытно! Необходимо выяснить, что это за населенный пункт и есть ли там противник. Понятно?
        - Так точно!
        - Выполняйте!..
        Калашников отсутствовал недолго, хотя комбату показалось, что его не было целую вечность. Отправив Уль-чева предупредить бойцов, чтобы те были наготове, он то и дело поглядывал на часы: стрелки словно застыли. Комбат даже поднес часы к уху. «Нет, идут, — услышал он частое тиканье и мысленно себя одернул — Спокойно!»
        Подошла Казакова:
        - Я успею сменить бинты раненым?
        - Только в темпе. Случись что — и ждать будет некогда:
        Поводов для волнения у Бондаренко имелось достаточно. Первый раз они наткнулись на фашистский грузовик с автоматчиками прямо на дороге. Тот с поднятым капотом стоял на обочине, в моторе ковырялся толстозадый водитель, рядом, размахивая длинными руками, ругался офицер в нелепой фуражке с высокой тульей, а в кузове горланили, беспечно развалившись на скамьях, солдаты с закатанными по локоть рукавами. Когда «козел» Бондаренко вынырнул из-за поворота, до гитлеровцев оставалось метров двадцать, а то и меньше. Хватаясь за гранаты, лежавшие на сиденье, он крикнул шоферу: — Сворачивай на поле! К лесу гони-и!.. Он знал: машины, следующие за ним, выполнят тот же маневр — такая была договоренность.
        Бондаренко увидел, что фашистский офицер, показывая одной рукой на их колонну, другой вытаскивал из кобуры пистолет и что-то кричал. Не медля, комбат швырнул в грузовик две гранаты — благо с «газика» заранее сняли тент. Ухнули взрывы. С полуторки забухали винтовочные выстрелы — не растерялись бойцы расчета.
        Комбатовский «козел» и три грузовика подпрыгивали на кочках и мчались к спасительному лесу, когда по ним резанули автоматные очереди. «Петляй, петляй!..» — приговаривал он шоферу, то и дело оглядываясь назад. Один ЗИС, натужно взвывая, несся по прямой. От его фургона отскакивали щепки, он дымился.
        - Олух, станцию погубит! — задохнулся от ярости комбат и бросил своему водителю: — Ну-ка, перегороди ему дорогу. Хоть так свернет в сторону!
        Шофер, шустрый ефрейтор в заломленной набекрень пилотке, крутанул баранку и остановил автомобиль. Комбат тем временем, привстав, показывал рукой на лес. Отбившийся из общего строя ЗИС на полной скорости объехал легковушку. Бондаренко успел погрозить водителю кулаком, но тот вроде бы и не заметил комбата. Солдат уставился в одну точку и, казалось, ничего не видел вокруг. Рядом с ним, откинув назад голову, в неестественной позе привалился плечом к стеклу старший машины. Бондаренко инстинктивно нагнулся: фашистские автоматчики уже цепью бежали по полю, стреляя на ходу.
        - Поехали, поехали, чего стоишь… — заторопил комбат шофера и осекся: ефрейтор был мертв.
        - Гады! Сволочи! — процедил сквозь зубы Бондаренко, с трудом отрывая холодеющие пальцы водителя от руля…
        На лесную поляну комбат выехал последним. Шины «козла» были спущены, ветровое стекло — разбито. Бойцы по приказу лейтенанта Ульчева уже выпрыгивали из кузова полуторки и рассредоточивались на опушке, занимая удобные позиции. Но гитлеровцы сунуться в лес не решились.
        Бондаренко подсчитал потери: двое убитых, четверо раненых — один тяжело. Шофера-ефрейтора и старшего аппаратной наскоро похоронили. Вышла из строя и радиостанция.
        - Нам ее не восстановить, — удрученно доложил радист. Комбат приказал найти водителя злополучного ЗИСа.
        Подбежал краснощекий, рыжий, с испуганными глазами шофер:
        - Красноармеец Заманский по вашему вызову явился! — доложил он елейным голоском, совсем не подходящим к его грузной фигуре.
        - Вы что, очумели от страха? — сурово спросил его Бондаренко. — Ведь я предупреждал: следовать за моей машиной, безоговорочно повторяя все ее маневры.
        - Так точно, товарищ капитан. Но мне старшой приказал: гони напрямки к лесу! Разве можно ослушаться?
        - Старший, говоришь?.. Конечно, с мертвого теперь какой спрос. — Комбат вдруг вскипел: — А то, что я тебе показывал, махал, стоя поперек дороги, — непонятно было?! Такого парня из-за тебя под пули подставил!
        Заманский сник.
        - Простите великодушно, товарищ капитан. Ей-богу, окромя леса ничего не бачил. Скорше к нему хотелось, станцию спасал… И старшой казав…
        - Ничего он уже не мог говорить, — зло оборвал его Бондаренко. — И станцию угробили! За это следовало спросить с тебя по всей строгости военного времени!.. Только у нас теперь каждый водитель на счету.
        - Больше не повторится, товарищ капитан. Я… Я ще…
        - Перестань якать. Сам сяду с тобой и посмотрю, на что ты способен…
        …Потом они еще несколько раз нарывались на фашистов, но все обходилось благополучно. Бондаренко невольно отмечал про себя, что Заманский обладал каким-то необъяснимым чутьем на опасность. То заметит «ненашенский» след колеса и вовремя свернет в лес, уводя за собой остальные машины, и как раз в этот момент проносятся мимо мотоциклисты в темно-зеленых мундирах и в непривычных, похожих на ночные горшки, касках. То услышит раньше него, комбата, «несвойский» гул и уступит дорогу бронетранспортерам с черными крестами на бортах. То первым разглядит издали шлагбаум и гитлеровских солдат…
        «И сейчас — надо же! — первым узрел населенный пункт, — удовлетворенно подумал о Заманском капитан. — Хоть и тормознул резковато, но ведь неспроста!.. Где же сержант, что он так долго ходит? — Комбат нетерпеливо глянул на часы: — Тринадцать минут прошло. Еще мало».
        Но тут перед ним вырос запыхавшийся Калашников:
        - Там хуторок… Никого нет… Можно ехать, товарищ капитан!
        - Погоди, быстроногий, давай-ка подробнее рассказывай. За тобой же никто не гонится? — шутливо спросил Бондаренко.
        Оказывается, проселочная шоссейка, которая вела в хутор, в конце его раздваивалась: одна дорога соединялась с широкой грунтовкой, а вторая — узкой тропочкой уходила вправо, в лес.
        - По ней и надо шуровать, товарищ капитан, — предложил Калашников. — За деревьями ее не видно. Зато мы уж наблюдение установим тики-так, разберемся, что к чему.
        - Соображаешь, — одобрил Бондаренко. — Становись на подножку первой машины, рядом с шофером. Будешь показывать…
        Когда ЗИСы и полуторка втянулись в хутор и до поворота оставалось метров пятьдесят — семьдесят, неожиданно навстречу им, пыля с пригорка, выкатили вражеские мотоциклисты. Тут и чутье Заманского не помогло, столкнулись нос к носу. Он остановил машину, резко распахнул дверцу, столкнув со ступеньки Калашникова, выскочил и затрусил к стоявшему поблизости срубу. Калашников, спотыкаясь, пробежал по инерции несколько шагов, стаскивая с плеча винтовку, примостился на колено и выстрелил по мотоциклистам. Те в ответ резанули длинной очередью из пулемета, заставив сержанта залечь.
        Бондаренко в этот момент, отстреливаясь из пистолета, заорал:
        - Ульчев, выходи вперед!
        Лейтенант вывел полуторку влево от ЗИСов. Из кузова бойцы открыли огонь. Мотоциклисты развернулись и умчались. Напоследок еще раз полоснули из пулемета. Пули просвистели над головами, забарабанили по дому, за которым затаился Заманский. Толстенное бревно гулко лопнуло. Острая щепка впилась шоферу в щеку, и он заматерился от боли.
        - Чего орешь, — прикрикнул комбат. — А ну, мигом в машину! Все отходим в лес! — подал он команду. — Это разведка. Сейчас приведут основные силы. Тогда нам несдобровать. Быстро! Быстро!.. Ульчев и Калашников — прикрывайте!..
        Машины взревели моторами. Потом свернули на просеку с глубокими колдобинами, наполненными водой.
        Через час Бондаренко приказал остановиться. Обходя группки бойцов, справляясь о самочувствии раненых, вдруг заметил за деревом Калашникова, который пытался прижать Заманского к стволу. Шофер хоть и был массивнее сержанта, но не мог оттолкнуть Калашникова от себя. Щека Заманского распухла, он пискляво тянул:
        - Брось, брось, сатана! Брешешь, все брешешь…
        - Сержант, немедленно прекратите! — тут же вмешался Бондаренко. — В чем дело?
        Калашников отпрянул от Заманского, виновато опустил руки. Набычившись, произнес:
        - А вы у него спросите… Где он звездочку с пилотки скрутил и петлицу сорвал? Вторую-то успел срезать только наполовину. У-у… — опять пошел Калашников на шофера.
        Тот отступил ближе к комбату и, преданно глядя на него, истерично выкрикнул:
        - Брешет он, товарищ капитан! Все брешет!.. Петличка оборвалась, зацепил воротом за шось в кутерьме. И пилотка кудысь задевалась…
        - Вот она, — Калашников достал из кармана смятую пилотку. — Я последним отходил, видел, как ты ее вышвырнул. Жаль, не успел пошарить в том месте, где спрятался этот трус, — обратился он уже к капитану. — А то бы показал и петлицу, и звезду.
        Понимая, что комбат его объяснениям не верит, Заманский взмолился:
        - Пощадите, товарищ капитан! Я докажу ще… Бондаренко брезгливо отвернулся, потом бросил через плечо Калашникову:
        - Оставьте его, сержант. Нам сейчас к своим выбраться надо. Там — разберемся…
        На Ладоге, остров Валаам
        Временами лейтенанту Юрьеву казалось, что про них забыли совсем. На острове, кроме его расчета, не было ни души. Когда поступил приказ о свертывании «Ревеней» на материке, а его установка согласно указанию командования стала работать в режиме обычной радиостанции, Алексея полностью поглотили дела: радиограммы сыпались одна за другой — от комбата, начальника гарнизона острова, из штаба корпуса и от флотского начальства. Он их кодировал, дешифрировал, передавал по назначению, снова принимал… А потом вдруг морячки попрыгали в свои посудины и уплыли в неизвестном направлении.
        Юрьев запросил материк, мол, что делать? Ответили коротко: ждите. Он опять отстучал, дескать, сколько ждать и кого? В ответ резанула шифровка: ждите и следите за волной станции первого. Если комбат объявится, то немедленно доложите. Точка.
        Что там творится? Какая на материке обстановка? Ничего не ясно. Потому и ходит Алексей сумрачный, и сказочный Валаам уже не поражает его удивительными шедеврами древнерусской архитектуры. Сейчас на церкви — НП, оттуда ведется наблюдение за входом в бухту. Кто в нее войдет нынче, чье судно? Хорошо, если наше. А если… Тогда бой. Последней гранатой он взорвет установку.
        Юрьев сидел за аппаратурой, надеясь услышать свои позывные, когда с НП раздался тревожный звонок. Дежурный наблюдатель взволнованным голосом доложил:
        - Товарищ лейтенант, идет корабль! Точь-в-точь как в кино!
        До Юрьева сразу дошло, что стояло за словами красноармейца «как в кино». Совсем недавно (а кажется, вечность прошла с того мирного вечера!) им показывали фильм «Подводная лодка Т-9». Ох и здорово действовал ее экипаж! Но нелегко пришлось ему, когда лодка преследовала вражескую шхуну… Но какой же корабль входит в бухту: подводная лодка или шхуна?!
        Лейтенант выскочил на улицу. К острову медленно двигалось судно, замаскированное под шхуну.
        - Тревога! Всем по местам! Оружие к бою!..
        Его лицо было белей стены, у которой он стоял. В руке зажата граната. «Свои или нет?» Алексей уже видел на капитанском мостике фигуру в черном кителе, матросов, копошащихся у счетверенного пулемета в носовой части. Казалось, его стволы нацелены прямо на него, Юрьева, и вот-вот выплеснут они зловещие огненные струи.
        Но тут лейтенант в напряженной тишине услышал такой отборный мат — родной, русский! Разнесся он со шхуны на всю округу. Юрьев побежал к берегу, размахивая руками и крича:
        - Братаны! Мы же свои!..
        У пришвартовавшегося корабля собрался весь юрьевский расчет.
        - Без табака — мука, — улыбаясь, пояснил Юрьев бородатому капитан-лейтенанту, открывшему коробку «Северной пальмиры».
        - Так и быть, лейтенант, выделю вам папирос из своих запасов…
        - Разве мы здесь снова остаемся?
        - Приказано. На остров перебазируется стрелковая дивизия. Она вела тяжелые бои, немцев колотила крепко. Теперь надобно отдышаться малость. Меня затем и послали, чтобы обстановочку на острове разведать. И тебе передать, если у вас все в ажуре, то поступаешь во временное распоряжение комдива.
        - Ясно, — вздохнул Юрьев, — значит, снова ждать.
        - Ждать — не рожать. Видел бы ты, что на Большой земле творится. Фрицы прут, гады. Но ничего. Отомстим сполна… — капитан-лейтенант зло выругался.
        Юрьев, смущаясь, спросил:
        - Интересно, из-за чего вы матерились, когда к берегу подходили? Я хотел уже огонь открывать.
        - Вот-вот, а у меня расчет пулемета замешкался малость.
        - А если б не замешкался?
        - Тогда — амба, — развел руками капитан корабля.
        - Но вы ведь знали, что мы на острове. Как же так?! — возмутился Юрьев.
        - Не знали, а предполагали, надеялись, что вы живы-здоровы. Но за то время, что мы к острову шли, все могло перемениться. Вели вы себя подозрительно. Кто от своих за стенку прячется да из «хлопушек» целится? Я все видел… Ладно, не кипятись, — дружески тронул капитан-лейтенант Юрьева за локоть. — А папиросы бери. Но — взамен выдели чего-нибудь из лакомств для славного экипажа, — неожиданно добавил он. — Знаю, у тебя на острове целый продовольственный склад.
        Юрьев замялся:
        - Дивизия придет… Для них… Будет тебе. Дай ящик печенья. По рукам?
        Алексей с минуту поколебался и протянул руку.
        Глава III
        Телеграмма № 438/54 от 03.07.41 г. Время: 6.12:
        «Совершенно секретно тчк Лобастов Соловьеву тчк Просьба передаче вам двух установок редут института связи удовлетворена тчк Отправка сего числа двадцать три семнадцать спецэшелоном тчк Примите все меры по обеспечению скрытности развертывания станций зпт соблюдению строгой тайны их боевой работы тчк Вводе редутов на участки фронта зпт местах дислокаций информируйте тчк»
        Осинин
        Токсово, у озера Хипоярви
        Утро выдалось росным, туманным. Парила земля, щебетали на все лады птицы. Сейчас бы удочки — да к озеру. Даже не верится, что где-то рвутся бомбы и снаряды, терзает землю, обжигает металл и впитывает она кровь людскую. Как тяжело такое сознавать!
        Осинин только что прослушал последнюю сводку Совинформбюро. Ничего утешительного. Откатываемся назад. И нечем подбодрить бойцов расчета. Может, вовсе не выступать перед ними?.. Ермолин трезвонит каждый день, интересуется, провел ли политинформацию. Старший политрук как чувствует, что для Сергея труднее дела нет. Дотошный старик. Хотя какой он старик — сорока еще нет. Года на два моложе Бондаренко… Да, пропал комбат. Как говорится, ни слуху ни духу. Жалко будет, если случится с ним беда.
        - Товарищ воентехник первого ранга, — высунулся дежурный радист из-за двери автофургона радиостанции, — часовой звонит с КПП. Говорит, военные какие-то приехали. Похоже, начальство.
        - Скажите, сейчас иду, — бросил через плечо Осинин и напрямик, через поляну, побежал к оборудованному невдалеке шлагбауму, закрывающему въезд на территорию позиции «Редута-1».
        В высоком широкоплечем полковнике он без труда узнал Соловьева. Рядом с ним стоял мужчина средних лет, коренастый, форма сидела на нем мешковато, новенькая портупея съехала на бок, а из-под фуражки курчавилась пышная русая шевелюра. Осинин было хотел с ходу доложить обстановку, но Соловьев жестом отмахнулся и весело пробасил:
        - А служба-то поставлена у вас — ни проехать ни пройти! Уж как ни увещевал этого орла — он ни в какую, — показал полковник на невысокого часового. — Фамилия как? — обратился Соловьев к бойцу.
        - Микитченко! — звонко, по-мальчишески, выкрикнул часовой и горделиво добавил: — Стараемся, товарищ полковник.
        Но Соловьев уже смотрел на Осинина.
        - Ну, заждались инженера? Но я слово держу. Знакомьтесь: военинженер третьего ранга Червов. Будет принимать установку.
        Коренастый протянул Осинину руку и, пытливо заглядывая ему в глаза, по-штатски представился:
        - Георгий Николаевич. Очень рад. Очень рад.
        - Осинин… Сергей Алексеевич…
        Начальник службы ВНОС нахмурился и сдержанно заметил, обращаясь к Червову:
        - Вы, товарищ военинженер, вообще-то привыкайте к нашим армейским порядкам. Воентехник хоть и младше вас, но является вашим непосредственным начальником, инженером батальона. Так что прошу любить и жаловать.
        - Как можно, Дмитрий Васильевич. Конечно, конечно, — суетливо закивал Червов крупной головой, — обязательно привыкну.
        - Вот и хорошо. Пошли осматривать хозяйство.
        Слева позицию — небольшую полянку — дугой опоясывали буйно разросшиеся кусты, закрывая ее от шоссе. С противоположной стороны она была как бы отрезана крутым оврагом, спускающимся к озеру, вокруг которого плотным строем вытянулись могучие сосны. Посередине зеленого ковра, на расстоянии ста метров друг от друга, были установлены две двадцатиметровые металлические вышки с антеннами — одна для излучения радиосигналов, другая для приема. А в стороне, у развесистых кленов, примостился приземистый домик. В нем располагалась аппаратура, тут же находилась дежурная смена. У въезда на поляну вытянулся дощатый барак, приспособленный под казарму, где жили бойцы расчета. Опутанный маскировочной сетью, примостился за его торцом, почти у края обрыва, автофургон радиостанции.
        - Ну и как техника, освоили? — спросил у Осинина Соловьев.
        - «Видит» установка прилично, вышки высокие. — Осинин невесело пошутил: — Ее бы законсервировать для будущего музея радиоулавливателей самолетов…
        Соловьеву шутка не понравилась:
        - Что вы хотите этим сказать?
        - Только то, что аппаратура примитивна и несовершенна, — невозмутимо ответил Сергей. — Я с тех пор, как прибыл сюда, только и сижу над ней с отверткой и с паяльником.
        - А я знаю, что институт эксплуатировал установку, и совсем неплохо! — начал закипать Соловьев. — Так, товарищ Червов?
        - Конечно, конечно, Дмитрий Васильевич, — с готовностью ответил тот, — «старушка» себя еще покажет.
        - Не «еще», а с сегодняшнего дня, — подытожил полковник. — Распорядитесь дежурной смене занять свои места. Включайте установку! — приказал он Осинину.
        
        Через некоторое время на экране запульсировала узкая полоска с частыми зубцами. Застывшие в полумраке люди не сводили с нее глаз. Молчали. Вдруг с правой стороны от центра экрана на световой ленте острой иглой выплеснулся отраженный импульс.
        - Есть цель! — воскликнул старший оператор Микитченко, которого Осинин специально заменил на посту у КПП и посадил за экран.
        - Сейчас определим, что за цель. — Сергей придвинул к себе планшет с разбитой на сектора картой воздушного пространства. Остро заточенным карандашом сделал на ней засечку. — Район Сиверской. Самолет взлетел с нашего аэродрома.
        - Один самолет или несколько? — спросил Соловьев. Осинин вгляделся в экран. Микитченко, как бы подсказывая инженеру, вымолвил:
        - «Ноль икс».
        - Что-о?
        - Неизвестно, значит, — разъяснил Осинин. — Но я думаю — один или два самолета. Слишком острая вершина у импульса.
        - Как же так? Нам нужно знать точное количество самолетов в цели. И какого они типа, — не отступал полковник.
        Осинин пожал плечами:
        - Ошибки допустимы. По техническим условиям.
        - Никаких ошибок, — резко перебил Соловьев. — Ни единой! Отвечать будете головой.
        Инженер посмотрел на Червова. Тот стоял с безразличным видом, словно сказанное к нему не относилось. Отметка от цели исчезла так же неожиданно, как и появилась.
        - Наверное, совершил посадку, — прокомментировал старший оператор.
        А через минуту-другую импульс вновь прорезал световую полоску экрана. И опять по форме был похож на иглу.
        - Вот те раз, как он здесь оказался? Ей-богу, тот же самолет, товарищ полковник. — Микитченко сверил местонахождение цели по карте и сделал засечку. — Это уже район Тосно.
        - Вы уверены, что это та самая цель? — спросил Соловьев.
        - Больно похожа, — ответил старший оператор.
        - «Мертвая зона», — проговорил Осинин. — И цель пропала, а потом мы снова ее засекли.
        - Как же исключить «мертвые зоны»? — задумчиво произнес Соловьев. — Ведь за целью надо вести наблюдение постоянно.
        И вот тут наконец подал голос Червов:
        - Нужны еще станции, Дмитрий Васильевич. И расположить их следует так, чтобы каждая перекрывала «мертвую зону» другой.
        - Вы правы, — утвердительно кивнул Осинин. — Ничего не слышно, товарищ полковник, о новой технике?
        - Любишь ты неуместные вопросы задавать, «академик», — недовольно пробурчал Соловьев, снова переходя на «ты». — Лучше внимательно смотри да поясняй, — он ткнул пальцем поверх головы оператора в сторону осциллографа. — Сколько ни вглядываюсь в эту муть зеленую — ни хрена не вижу.
        - Да-а, здесь чутье, даже, можно сказать, талант нужен, Дмитрий Васильевич, — снова высказался Червов. — Не каждый обладает таким воображением, чтобы ориентироваться в пространстве по флюоресцирующей развертке. Вот у товарища, чувствуется, есть такой дар. Как ваше имя-отчество? — наклонился он к застывшему у экрана Микитченко.
        Тот от неожиданности опешил, начал бормотать:
        - Гарик, Игорь…
        - Не отвлекайтесь! Видите, обстановка опять изменяется, — одернул старшего оператора Осинин.
        Но цель пропала и больше не появлялась. Может быть, и пошли бы отраженные от нее импульсы, но зарябили помехи, и на дрожащей, извивающейся змейкой полоске уже никто ничего не мог разглядеть. Микитченко, ссутулившись, обреченно сидел у осциллографа. И Соловьев расстроился вконец. Но что он мог сказать? Ясно одно: «Редут-1» пока не в состоянии выдавать исчерпывающие сведения о воздушных налетах врага. «Может, Червов здесь что-нибудь подтянет? Все же кандидат наук, сам корпел когда-то над этими ящиками», — с надеждой подумал он.
        Затрезвонил аппарат. Главный пост вызывал полковника Соловьева. Он взял трубку, но никак не мог расслышать, о чем говорили на другом конце провода.
        - Гроза, что ли, надвигается? — зло дунул он в трубку. — Алло? Слушаю… Кто?! Неужели? Он, он… Молодчина!.. Кого?..
        Настроение полковника менялось на глазах. Он весело подмигнул Осинину, и инженер батальона подумал: «Неужто дали фрицам под дых? Вот было бы здорово!»
        Соловьев положил трубку:
        - У-уф, что-то душно у вас. — Он снова заговорщицки подмигнул Осинину. — Айда на улицу, проветримся.
        Со стороны Финского залива заходила огромная, в полнеба туча. Изредка ее полосовали огненные вспышки молний, грохотал гром.
        - Сейчас врежет, — сказал Соловьев и рассмеялся. — Будем прятаться или как?
        Инженеры улыбнулись.
        - Можно не прятаться, летний дождь — отличный бодрящий душ! — Осинин еле сдерживал себя, так хотел узнать, какие новости сообщили полковнику, поэтому гроза его совсем не волновала.
        - Ладно, обрадую. Бондаренко вышел на связь. Нашелся комбат! Сообщил, что находится в расположении наших войск под Выборгом. Вместе с техникой. Потери незначительные. Еще и раненых вносовцев вывез…
        «Ну, наконец-то! — радостно подумал Осинин, слушая полковника. — Даже на сердце полегчало. Теперь Борис закрутит. Скорее бы до штаба добрался. Командир есть командир…»
        Вдруг обратил внимание на брошенную вскользь Соловьевым фразу.
        - Как вы сказали — Казакова?! — переспросил Осинин.
        - То ли Казакова, то ли Мазакова, — не расслышал я. Военврач. Знаете ее?
        Осинин замялся:
        - Да так, фамилия знакомая.
        - Ну так вот. Он еще на место не прибыл, а уже требует назначить ее врачом батальона, — продолжил полковник. — Видали каков?! Уж не влюбился ли? Но у него ведь жена, сын, семья крепкая, как я знаю. Да и время — до утех ли сейчас?! Но орел, ничего не скажешь…
        Осинин уже не слушал: «Неужели Нина? Не может быть! Она уехала в Куйбышев, перевелась на военно-медицинский факультет… Писать перестала месяцев восемь назад… Но как она могла попасть сюда? Почему не сообщила? Нет, это не она. Случайное совпадение…»
        - Что с тобой, Осинин? Лица на тебе нет. Заболел? — услышал он откуда-то издалека голос Соловьева. — Ну-ка пошли назад, под крышу. Сейчас и вправду ливанет, зачем зря мокнуть… От твоего самочувствия, товарищ воентехник, многое зависит.
        - Не волнуйтесь, товарищ полковник, я здоров, — попытался улыбнуться Сергей.
        - Дела серьезные назревают, товарищи инженеры, — перешел на деловой тон Соловьев. — Сегодня шифровка пришла. На днях мы получим из Москвы два «Редута». О-о, сразу ожил, и румянец на лице появился, — показал полковник на Осинина. — Да, дорогой, те самые… Еще один вот-вот поступит с радиозавода. Одноантенный вариант, можно сказать, первая ласточка! Значит, будет у нас еще «двойка», «тройка», «четверка». Можно четырьмя «Редутами» перекрыть ваши зоны-невидимки, товарищ Червов?
        - Надо попробовать, Дмитрий Васильевич.
        - Конечно, это уже сила! — воскликнул Осинин.
        - А расчеты сумеем скомплектовать, хватит специалистов? — спросил Соловьев у инженера батальона.
        - Найдем людей. На первых порах одного-двух операторов отсюда можно будет взять.
        - С кем же мне прикажете остаться, Сергей Алексеевич? — решительно возразил Червов.
        По земле и по крыше домика, у которого стояли офицеры, забарабанили крупные капли.
        - Товарищ воентехник! Товарищ воентехник! — со стороны радиостанции бежал радист. — Сталин сейчас будет выступать по радио… Сталин!
        Они кинулись к автофургону. Возле него толпились красноармейцы. Дождь усилился. Приемник потрескивал, и Осинин с ненавистью посмотрел на лиловую тучу, закрывшую небо. Сквозь эфирные шумы прорывался тихий, но твердый голос: Сталин со всей откровенностью излагал народу горькую правду о положении, в котором оказалась страна…
        ИЗ ДОКЛАДА ОБ ИТОГАХ ПЕРВОГО МЕСЯЦА ВОЙНЫ 2-ГО КОРПУСА ПВО:
        «Шесть установок РУС-1 ценой огромных усилий выведены из окружения и перебазированы в район Песочной. Дальнейшее их использование нецелесообразно в виду создавшейся обстановки. Подлежат консервации…»
        Старший оператор Микитченко
        Район Нарвской губы, деревня Логи. Через двадцать дней
        Вот ведь какай жизнь! Только начнутся удачи, и вдруг закрутит, завертит — и снова остаешься с носом. Ну, почему бы мне не прижиться в Токсово? Такой солидный, уважительный инженер принял установку. Культурный человек! Сразу ко мне по имени-отчеству! Не то что некоторые: Гарик да Гарик! А инженер еще похвалил, сказал, дар у меня особый, талант. Не хухры-мухры…
        За что же Осинин перебросил меня в расчет «Редута-3»? Что я ему плохого сделал?.. Станция — колымага! Крутишься вместе с аппаратной кабиной, а она скрипит, дребезжит, дергается… Комиссар, говорят, приехал на «точку». Ребята подшучивают: мол, держись, Гарик, по твою душу.
        Я, правда, сам к старшему политруку пришел, так сказать, на разведку, показал, как рисовать могу. Тут же задание получил, написал два плаката, установку нашу намалевал в красках для учебного пособия. Ермолин похвалил, сказал, что художник я приличный. Если б только этими художествами занимался, а не другими… И строго так глянул. Ох, что будет, что будет?
        А случилось это после обеда. Я, значит, кручусь, минута — оборот, еще минута — еще круг, глаз не спускаю с осциллографа. Дежурю. Кстати, не за себя, за Ивана Пилюлина. Многих ребят укачивает на этом чертовом токосъемнике. А Гарику что? Гарику хоть бы хны… Рядом со мной у телефона красноармеец Веснин — пожилой такой дяденька, выдержанный. В другой машине у передатчика крутится Вовик Щеглов. Ему там особо не за чем следить, лишь бы генератор не чихал да антенна синхронно вращалась с другой антенной. Чтоб я так жил…
        Вовик открыл двери станции, пристроился на ступеньке, закурил «Ракету». И повел неторопливую беседу с наблюдателем Пилюлиным. Щеглов медленно вращается, а Ваня тихонько идет за ним следом, тоже круги наматывает. Щеглов с Волги, окает:
        - Во-от ты, Ваня, как считаешь? Гитлера опосля войны ро-осстреляют иль за о-одно место по-овесют?
        - Думаю, повесят, — отвечает Пилюлин, а сам идет себе, идет, чтоб рядом с Щегловым быть.
        - Кумекаешь верно-о. Я даже число вычислил, когда тако-о сбудется.
        - Да неужели? И когда?! — заволновался Иван и ближе, ближе к Щеглову подался.
        - Это-о, брат, секрет, — отмахнулся Вовик. Но Иван стал просить, умолять, и Щеглов сдался: — А, ладно. Подставляй ушко-о, шепну.
        Вот тут-то Пилюлин голову свою и подсунул. Кузов в тот момент поравнялся с кабиной автомашины. Ванину голову как зажмет между вращающимся кузовом и неподвижной кабиной, как прищемит! Он как заорет благим матом. Эх, жаль парня, жаль…
        А я не слышу. Я весь внимание. Что такое? Вдруг ни с того ни с сего приемная и передающая антенны рассогласовались. Я-то не вижу, что передатчик Иваном заклинило. Дал, понятно, нагрузку посильней… Чуть-чуть нажал, я всегда стараюсь все осторожно делать… Щеглов потом сказал: что ты наделал, Гарик? И Ивана голова затрещала как яичная скорлупа. Сердца у тебя нет.
        А я ничего не слышал. Конечно, надо было выключиться, выйти посмотреть, в чем дело. Но у нас всякое выключение без команды — ЧП, и я еще надеюсь, что все образуется, и, склоняя в сердцах развалюху станцию, еще поддал нагрузочку. Чуть-чуть. И тут услышал!.. Как я себя ругал! Ну что мне Иван плохого сделал! А вот я ему… Чтобы высвободить Пилюлина, пришлось дверь аппаратной снимать. Терпел мужик стойко. Но вот душа неуемная: когда увозили в госпиталь, он все еще Щеглова донимал:
        - Вова, ну скажи, ты же вычислил… ну, когда?
        - Что когда?.. А-а, скоро, Ваня, скоро по-овесют фюрера за одно место, чтоб на земле бо-оле не рождались такие гады!
        И Пилюлин с хорошим настроением отправился лечиться. Но в тот же день вернули его обратно: молодцом держался и врачей убедил, что нечего ему на больничной койке делать. Но разболелся он всерьез, почти неделю скрюченный ходил и не хныкал. Меня старается не замечать. Хотя я-то при чем? Мне из-за него пришлось станцию выключить. Хорошо, что в это время налета не было.
        Вообще, когда дежуришь, есть время о многом передумать, вспомнить маму. Как она там, бедная? Наверное, думает о сыночке своем Игоре. И за Одессу идут тяжелые бои. Лишь бы жива была, родная, а писем нет… Что-то экран замутнел. Тру глаза. Резь какая-то. Неудивительно, смениться отказался, пятый час сижу. Гарик — он такой, Га-рика не укачивает…
        Мать честная! Вижу цель! Еще… еще… Около двадцати самолетов. Курс… на нас, к заливу. Даю команду Веснину:
        - Срочно донесение! Передавай морякам… Начинаю диктовать. Стараюсь и интонацией голоса выразить тревогу. Вот он, мой первый бой! Веснин дублирует по телефону, замечаю, что и тон мой хочет передать, старается. Вдруг запнулся, что-то мямлит, толком понять не могу, почему он данные не диктует, перед кем-то оправдывается?
        - Есть… Так точно… Это не я. Красноармеец Гарик… Есть! — Протягивает мне трубку и смотрит ошалело, будто на проводе сам бог. А что бог? Сейчас каждое мгновение на счету. Беру трубку. Говорю бодро, но осторожно:
        - Слушаю.
        - Это ваши сведения о приближении авиации противника? — Голос в трубке басовитый, строгий, начальственный.
        - Так точно!
        - Что за бред, как это вы можете ви-идеть бомбардировщики, когда район, который вы указываете, давно уже занят немцами? Вы что, за линией фронта?
        - Никак нет, но я ручаюсь!
        - Какого черта панику наводите? — заклокотала трубка. — Да я вас…
        - За свое донесение полностью несу ответственность. Противник в данный момент находится уже… — Смотрю на экран — мать честная! Близко! Стараюсь как можно спокойнее диктовать цифры.
        - Под суд военного трибунала пойдешь! Паникер! — затрещало в телефоне.
        Мне не верят. Это вы Гарику не верите? Перехожу на открытый текст:
        - Если вы сейчас же не примете меры, то можете опоздать, через две-три минуты немецкие самолеты будут над вашей головой. Они летят бомбить флот! Понимаете, фло-от!
        В трубке что-то грохнуло. Обидно! Не то слово, как мне обидно. Но поверил морской начальник или нет?
        Цели совсем близко. Вот они вошли в «мертвую зону». Теперь экран бессилен. Мы свое дело сделали. Выходим с Весниным из станции. После затемненной аппаратной солнце бьет в глаза. Мы жмуримся, запрокидываем головы. Бомбардировщики гудят зловеще: «иду-у, иду-у, иду-у!..» Насчитал двадцать два Ю-88, на два, значит, ошибся. А зенитчики?.. Не слышно и колоколов громкого боя с кораблей. Стервятникам только того и надо. Самолеты спокойно сбрасывают бомбы. Я вижу огромные фонтаны воды, вздымающиеся ввысь. С катеров открыли запоздалый пулеметный огонь, слышатся ружейные выстрелы. Злоба и отчаяние душат меня. И слезы хлынули, черти!.. Веснин успокаивает.
        - Не поверили! Почему-у?!
        Ай да четвертый «Редут»!
        Станция Песочная, в тот же день
        Капитан Бондаренко вызвал к себе Осинина и Червова и устроил им разнос. Его лицо было землистым, осунувшимся — сказались все же мытарства во вражеском тылу. «Кащей Бессмертный, да и только!» — подумал Осинин, а сам вызывающе ответил:
        - Ну, чего вы расшумелись, товарищ капитан! В чем наша-то вина, если ни летчики, ни моряки не верят донесениям «Редутов»? В конце концов, не мы их должны информировать о существовании спецустановок — есть отдел разведки, главный пост, спецслужба. И вы с полковником Соловьевым куда гля…
        - Ты это мне брось! — оборвал его Бондаренко и хрястнул кулаком по столу. — А сколько целей операторы прохлопали?! В батальон влились опытные инженеры из НИИ. Чем они занимаются? Кто бойцов учить должен? Я вас спрашиваю…
        Осинину крыть было нечем. Пытаясь как-то оправдаться, он, опустив голову, произнес:
        - Опыт со временем приходит.
        - И я вот так же должен отвечать Соловьеву, когда он рычит каждый день в трубку: «Наведи порядок! Иначе разжалую!» Да вы понимаете, какая обстановка складывается на фронте? Кто будет ждать, пока ваши операторы поднатореют?.. Не смогли научить, сами садитесь за экран! — безапелляционно отрубил комбат.
        - А кто будет следить за работой техники, Борис Юрьевич? — заволновался Червов, скромно отмалчивавшийся до этого. И тут же пожалел, потому что Бондаренко напустился теперь на него:
        - А вы кандидат наук, такие надежды на вас возлагались. До каких пор ваша установка будет выдавать «ноль иксы»? И вообще, когда вы наконец станете военным человеком? Что за вид у вас: ремень болтается, гимнастерка — как юбка у бабы!..
        Червов нахмурился, кашлянул и ответил сухо:
        - Вы, Борис Юрьевич, со мной так не разговаривайте. И по поводу «ноль иксов» не мне вам объяснять, сами знаете: имеющиеся на установке трансформаторы, потенциометры, лампы не соответствуют условиям эксплуатации и работают в перенапряженном режиме. Станция включается лишь на восемь — десять часов в сутки, остальное время уходит на ремонт. Люди вымотались, глаз не смыкают… К тому же допотопная синхронизация вращения антенн — мехспособом…
        Бондаренко смутился. Потом поднялся из-за стола и нервно прошелся вдоль него. Повернулся к застывшим посреди кабинета инженерам и с отчаянием сказал:
        - Но ведь что-то надо делать. Думать! Придумать! Изобрести! Голова от всего вспухла. Как раскаленный чугунок… Ладно, идите, — устало махнул он рукой. Тяжело опустился на стул, обхватил голову.
        Инженеры вышли из штаба мрачные, подавленные.
        - Мда-а, ну и шумливый же он, — сказал Червов.
        - Попробуй не пошуми, когда такая ответственность навалилась на плечи. Тут самый спокойный может сорваться, — заступился Осинин. — Я вот что думаю, Георгий Николаевич, нам надо в батальоне создать радиотехническую мастерскую. Собрать в нее умельцев, головастых парней. Они будут по «точкам» ездить, регламентные работы проводить на технике, чтоб не барахлила. Наиболее способных подключим к изобретательству, лабораторным исследованиям. «Редуты» надо совершенствовать, их возможности далеко не все исчерпаны.
        - Идея неплохая, — оживился Червов. — Поддержит ли комбат? Специалистов и так не хватает.
        - Поддержит. Уверен. Вот только кого поставить во главе мастерской? Нужен талантливый инженер. Вас не могу предложить, пока токсовский «Редут» не отладим. Если только выбрать из новичков… Подумайте, вы их знаете лучше меня, трудились вместе в институте.
        - Хорошо, — с готовностью откликнулся Червов. — Только надо знать, кто зачислен в батальон. Я ведь все время на «точке», новеньких и не видел.
        - Пройдите к начштаба, ознакомьтесь со списком. Кстати, сегодня еще два инженера прибыло. Я пока не решил, куда их определить. Нам обещают через неделю прислать с радиозавода два-три «Редута». Поэтому эти инженеры будут пока в резерве. — Осинин глянул на часы: — Ну и ну, времечко бежит… Пойду-ка в приемный центр. Созвонюсь с авиацией и флотом. Все же следует их представителей познакомить с радиоулавливателями.
        Они простились. Осинин направился по тропинке к блиндажу, где размещалось хозяйство начальника связи батальона. Червов поднялся по ступенькам к двери штабного барака. Она распахнулась перед ним. На пороге неожиданно выросли его давние знакомые по довоенной работе — Горелов и Купрявичюс.
        - Вот так встреча! Какими судьбами? — воскликнул Червов.
        - Галилей все устроил, — пошутил Горелов и пояснил: — Помните, когда старик телескоп свой создал, то изрек: «Я направил изыскания к небу…» И представляете, приснился мне сон, будто явился Галилей собственной персоной, но не с телескопом, а с телевизором под мышкой, и произнес знаменитую фразу, только с существенным добавлением: мол, ты-то что медлишь? Пересказываю утром в лаборатории — коллеги мне: «Это вам недвусмысленный намек, пора ваши телеканалы, Эдуард Кириллович, к небу прилаживать». Вот я и помчался по вашему примеру в военкомат…
        - Значит, защитить диссертацию не успели? — спросил Червов.
        - Еще придет время. Сначала Гансам надаем по шеям, — рубанул рукой Горелов.
        - Ну а вам, Альгис, случайно не Ньютон совет дал — отказаться от брони? — улыбнувшись, обратился Червов к Купрявичюсу.
        - Нет. Брат надоумил, — серьезно ответил тот.
        В НИИ братьев Купрявичюсов знали все. Выходцам из семьи вильнюсского инженера-электрика немало пришлось поколесить по белу свету после восемнадцатого года. В конце концов они осели в Питере. Старший, Ромас, способный физик, был приглашен в электрофизический институт, работал в группе по созданию «Рапида», потом возглавил лабораторию. Младший, Альгис, в то время рабочий завода «Светлана», учился заочно в институте и изобретал новые конструкции радиоламп. Его пригласил в свою лабораторию Червов. А потом случилась непонятная история с магнетроном…
        «Да нет, ведь доказал же он свою непричастность к пропавшим чертежам. В партию его приняли перед войной…» — мысленно одернул себя Червов.
        Купрявичюс молчание Червова и его испытующий взгляд расценил по-своему. С присущей ему прямотой, выделяя каждое слово, спросил:
        - Вы так и считаете меня повинным в деле с чертежами последнего магнетрона?
        - Ошибаетесь, Альгис. Следственная комиссия во всем разобралась. Зачем ворошить старое?.. И потом, вы ушли из нашей лаборатории по собственной инициативе. Если помните, я уговаривал вас не делать этого. Купрявичюс смутился:
        - Простите, мне показалось… До сих пор не выходит из головы та история… У меня такое чувство, что те бумаги не сожгли по ошибке, как все решили, а как бы и вправду там не были бы замешаны враги!
        - Ну вот еще! — воскликнул Горелов. — Глупость говорите. Какие шпионы могут быть при таком режиме? И лаборант сознался, что паяльник забыл выключить. И пепел нашли на месте пожара. Получил он свое за халатность.
        - Мухина осудили, верно. А я его на работу рекомендовал. Потому и ушел сам из лаборатории, — вздохнул Купрявичюс.
        В это время на крыльцо выскочил Бондаренко.
        - Где ваша пилотка, товарищ красноармеец? — строго спросил он у Горелова.
        Тот растерянно ощупал голову.
        - А вы, — повернулся он уже к Червову, — спокойно относитесь к тому, что солдат одет не по форме?
        Червов только теперь заметил, что Горелов — красноармеец, а Купрявичюс всего лишь младший воентехник. Как же так? И тут его осенило:
        Товарищ капитан, — обратился Червов к Бондаренко, — они мои товарищи по институту. Прекрасные инженеры. Назначьте их ко мне в помощники. Мы живо установку в порядок приведем. Пожалуйста!
        - А не жирно — три инженера на один «Редут»? Впрочем, мне сейчас думать над этим некогда. Осинин с приемного центра позвонил только что — «четверка» на связи! — И комбат, сбежав со ступенек, ринулся по той же тропинке, по которой десять минут назад ушел инженер батальона.
        …«Редут-4» сообщал, что из района Пскова курсом на город шли пятьдесят фашистских бомбардировщиков. Бондаренко запросил по связи Соловьева. Когда тот ответил, повторил доклад «четверки». Закончил взволнованно:
        - В Ленинграде надо срочно объявлять воздушную тревогу!
        - Уже объявили! — пророкотал в трубке голос Соловьева. — И летчиков подняли навстречу. Думаешь, спим мы здесь на главном посту?.. Ну а ошибки быть не может? Что за парень сидит за экраном, надежный?
        Комбат прикрыл ладонью микрофон, спросил у Осинина:
        - Кто старший оператор?
        - Сержант Николай Калашников.
        - Действительно, глазастый, правильно Ульчев мне о нем говорил. — И Бондаренко крикнул в трубку: — Надежный парень, товарищ полковник! Я его знаю, вместе из окружения прорывались.
        - Если так, то будем считать, что это самая серьезная попытка «ворон» прорваться к городу. Что ж, поглядим, что из их затеи выйдет. — В трубке щелкнуло, и стало тихо.
        Такого чудовищного напряжения, казалось, еще никогда не испытывали ни Бондаренко, ни Осинин, ни те, кто находился в приемном центре. Они не могли повлиять на ход событий, не могли помочь. Кроме цифровых донесений, передаваемых «Редутом» через каждые две минуты на главный пост и дублируемых сюда, не поступало никакой информации. Потом и доклады прекратились: цели вошли в «мертвую зону». Оставалось только ждать. Тридцать минут. Час…
        - Неужели этот долговязый и вправду напутал? — заволновался вдруг комбат. — Ну-ка, свяжите меня с «четверкой», переговорю с ним!
        - Не нужно сейчас их тревожить, Борис Юрьевич, — заметил Осинин. — Только помешаем.
        - Ладно, ладно…
        Телефонный звонок всех пронзил словно током. Бондаренко схватил трубку, назвал свой позывной.
        - Слушай, капитан, ай да четвертый «Редут»! И ты молодец! И Калашников твой! — гремел голос полковника Соловьева. — Поздравляю с первой победой! От всей души спасибо! Семнадцать «ворон» сбили. Представляешь — сем-над-цать! Во какая добыча…
        Спустя некоторое время локаторщики из рук в руки передавали «Ленинградскую правду» со статьей «Воздушная оборона города Ленина». Выдержку из нее комбат зачитал перед строем расчета «Редут-4»:
        «Ленинградцы могут с благодарностью называть имя красноармейца радиста Калашникова. 50 вражеских самолетов прокрадывалось к городу, чтобы подвергнуть его бомбардировке. Благодаря бдительности и оперативности Калашникова Н. Н. стервятники своевременно были замечены. В воздух поднялись краснозвездные «ястребки». Враг был рассеян на подступах к Ленинграду».
        Комиссар Ермолин вручил, учрежденное с этого дня, переходящее Красное знамя лучшему расчету «дозора» — как стали называться позиции «Редутов». Вручил не начальнику установки, а Калашникову. Для Николая это было самой большой наградой.
        Глава IV
        Из оперативной сводки службы ВНОС Ленинградского фронта от 30 августа 1941 года. Время 7.00:
        «…Противник подошел к Неве в районе Ивановского и перерезал последние железные дороги, связывающие Ленинград со страной. Пользуясь превосходством в силах, он с юга и с юго-запада вышел к Пулковским высотам и Кировскому заводу… Общая численность фашистских войск составляет свыше 40 дивизий, которые поддерживаются с воздуха соединениями 1-го германского воздушного флота, усиленного 5-м и 8-м авиационными корпусами. По данным разведки, в их составе действует до 2000 самолетов…
        На обеспечение противовоздушной обороны Ленинграда и боевых действий 2-го корпуса ПВО, оперативно подчиненного ему 7-го истребительного авиационного корпуса осталось 62 поста воздушного наблюдения, оповещения и связи. Передовая линия постов проходит на севере по рубежу: Н. Никулесы — Лемболово — Сестрорецк; на юге — Торговый порт — Пулково — Усть-Ижора и далее по реке Нева… На вооружение 72-го отдельного радиобатальона с радиозавода поступило еще три установки РУС-2 («Редут»). Однако в виду быстроменяющейся обстановки сплошное поле радионаблюдения создать не удалось…
        …Бомбардировка города не допускалась…»
        Нас не сломить!
        Песочная. Штаб радиобатальона
        Старший политрук Ермолин собрал партийно-комсомольский актив. Зачитал опубликованное в «Ленинградской правде» воззвание, подписанное Ворошиловым, Ждановым, Попковым. Глухим, с легкой хрипотцой голосом комиссар произносил слова, от которых сжималось сердце: «Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск…»
        Первым взял слово старшина Гаркуша:
        - Как секретарь комсомольской организации штаба батальона заявляю от имени комсомольцев: мы хотим на фронт!
        - А разве вы в тылу? — перебил Гаркушу Ермолин.
        - Да. Но мы хотим на передовую, с оружием в руках бить врага и защищать город!
        - Мы тоже!
        - И мы!
        - Тише, товарищи! Будем соблюдать дисциплину, — остановил не в меру расшумевшихся активистов комиссар. — Пусть воентехник первого ранга Осинин, член комитета комсомола батальона, вам расскажет о городе. Он был вчера в Ленинграде. Пожалуйста, Сергей Алексеевич.
        Осинин поднялся, вышел к столу, кашлянул.
        - Натянули маскировочный чехол на Адмиралтейскую иглу, чтобы не красовалась в центре города ориентиром. Закрасили купол Исаакиевского, шпиль Петропавловской крепости. А памятник Петру обнесли опалубкой и засыпали песком…
        - Это что ж получается! Неужели допускается мысль о бомбежке города? — выкрикнул кто-то с места.
        Осинин, помолчав, продолжил:
        - Смольный сетями опутали, пятнистыми. Летчики рассказывали, что города сверху и не видно…
        - Выходит, подготовились к бомбежкам! Живи — не тужи, так, что ли? — снова раздался удивленный голос, и Осинин не сдержался:
        - Нет, не так. Никто сложа руки не сидит. А подготовились — верно. Все надо предвидеть в такой ситуации. Давайте проанализируем создавшуюся обстановку… Сколько от линии фронта лету до города? Всего ничего, минуты. А сколько времени требуется, чтобы визуальный пост наблюдения, обнаружив воздушного противника, сообщил о нем куда следует, а потом еще чтобы команда дошла бы до летчиков и зенитчиков? Примерно столько же. Но ведь нашим самолетам необходимо время на взлет и на выход на боевой курс. А зенитки нужно подготовить к стрельбе…
        - А что же они спят, почему не дежурят, не баражируют в воздухе? — не унимался иронический голос. — Эдак можно…
        - Зенитчики дежурят, летчики все время в воздухе, — перебил Осинин. — Но этого недостаточно. Поэтому, товарищи, руководство противовоздушной обороны города возлагает большие надежды на нас. Тот, кому положено, знает возможности нашей техники. От нас с вами тоже зависит — быть городу или не быть. И мы стоим на передовой… — Осинин вдруг замолк от изумления. По проходу между табуретками к нему направлялись чернявая девушка в военной форме и комбат Бондаренко. Ермолин тут же скомандовал:
        - Встать!
        - Сидите, сидите, товарищи, — остановил всколыхнувшихся бойцов Бондаренко. — Продолжайте.
        Но Осинин словно онемел. Он неотрывно смотрел на девушку, и все невольно зашушукались. Девушка удивленно вскрикнула:
        - Сергей!
        - Вы знакомы? — в свою очередь удивился комбат. — Ну и ну! — вроде бы с сожалением пробормотал он, качая головой. Потом обратился ко всем присутствующим:
        - Товарищи! Представляю вам назначенного к нам в батальон военврача третьего ранга Казакову Нину Владимировну. Смею вас заверить, товарищ она боевой, мы вместе выходили из окружения. Дело свое знает. В общем, прошу любить и жаловать! Предупреждаю! Приказы и распоряжения медслужбы выполнять безоговорочно!
        Нина и Осинин сели в первом ряду вместе. Сергей успел шепнуть: «Здравствуй!» Нина чуть прикоснулась рукой к его пальцам. Комбат нахмурился и посмотрел на Осинина. Тот смутился, отвел глаза.
        Снова выступал Гаркуша.
        - …Конечно, нам поручена важная задача. Хотя она, может, и незаметная на первый взгляд. Мне мой дядя, академик из Ленинграда, открытку прислал. Чудом, видно, она с Украины ему попала. Пишет женщина. Хотите, прочту выдержки?
        - Давай!
        - Только короче, суть…
        - Вот… — старшина достал из кармана открытку. — «Нет у меня больше моих сыновей-близнецов Вадика и Саши. Вадика фашист убил за то, что он отказался сливать на руки воду, когда тот хотел умыться. А Саша гранатой подорвал четверых извергов у столовой, где раньше была лаборатория. Я не видела, но мне рассказали, что, когда его вешали, он не плакал… Мне тридцать лет, а я совсем седая. Живу в лесу у партизан. Недавно убили того самого фашиста, который погубил Вадика, и еще двух фрицев. И, поверьте, стало легче… Буду мстить, а погибну сама — муж отомстит. А если и муж погибнет, нас не забудут — отомстят другие…»
        Гаркуша спрятал открытку и, не говоря ни слова, сел. В напряженной тишине кто-то глухо пробормотал: «Вот гады!»
        - У меня есть предложение, разрешите? — поднялся белобрысый сержант.
        - А, Калашников, герой четвертого «дозора», — представил его комиссар. — Говорите.
        - О том, что мы сейчас услыхали — все должны узнать, — сказал Калашников, волнуясь. — Предлагаю завести наш комсомольский журнал. Назвать его, к примеру, «Вперед!». В него вклеить эту открытку и записывать события из жизни батальона. А меня прошу послать на передовую!
        - Да вы что! Вы же старший оператор! У нас таких специалистов — раз два, и обчелся! — вскочил Осинин. — Сюда, на это совещание, и то с каким трудом вас отозвали с «Редута». Я был против, — повернулся он к Бондаренко.
        Комбат поднялся, расправляя складки гимнастерки под ремнем.
        - И все-таки, товарищи активисты, — сказал он тихо и озабоченно, — обстановка сложилась критическая. Партийное руководство города приняло решение о формировании новых отрядов рабочего ополчения. Есть приказ об откомандировании в стрелковые части бойцов из нашего корпуса ПВО. Мы и собрали вас, чтобы посоветоваться: батальон должен отправить на передовую боевую команду из ста пятидесяти человек.
        Список составляли шумно. Каждому хотелось в нем оказаться, хотя было оговорено: подготовленные для работы на спецустановках «Редут» остаются на «дозорах». Калашников до того расстроился, что готов был заплакать от обиды. Но тут он услышал фамилию Заманского. Что?! Включают шофера в состав отряда?
        - Он же трус, товарищ капитан! Вы же знаете, — не сдержался старший оператор «четверки». — А трус в бою опасней, чем любая вражина!
        Бондаренко покраснел. Глянул на комиссара. Тот с недовольным видом уткнулся в бумаги, постукивая концом карандаша по столу. Комбату давно хотелось избавиться от Заманского. Определил он его временно в хозвзвод, а теперь подвернулся удобный момент…
        - Есть ли еще возражения по кандидатуре красноармейца Заманского? — спросил капитан.
        - Есть, — ответил комиссар и посмотрел комбату в глаза.
        - Тогда вычеркиваем, — махнул рукой Бондаренко и отвернулся.
        Так и сидел он безучастно, не проронив больше ни слова, пока Ермолин не закрыл совещание. Когда активисты потянулись к выходу, то комбат окликнул Осинина:
        - Сергей Алексеевич, задержись на минутку. Осинин шепнул что-то Нине, рядом с которой шел, и вернулся назад. Бондаренко уже встал со своего места, был он намного выше инженера и шире в плечах. Посмотрел на того исподлобья, оценивающе и спросил:
        - Так вы с Казаковой давно знаете друг друга? Почему же ты раньше ничего о ней не рассказывал?
        - А что было говорить, — пожал плечами Сергей. — Познакомились, когда я на втором курсе учился. На вечере фортепьянной музыки, в консерватории. Шопена слушали. Потом ее перевели на другой факультет, и она уехала. Немного переписывались. И все…
        - Понимаю. Извини за любопытство. Но сам знаешь, у нас служба секретная… А на меня она хорошее впечатление произвела. Потому я и добивался ее назначения в батальон.
        - Я знал об этом. Не был только уверен в том, что именно Нина оказалась с вами в окружении. Спросить как-то не решался.
        - Напрасно. А тут, как я понял… — Бондаренко замялся, видно подбирая слова, и вдруг спросил напрямик: — У вас роман?
        Осинин вспыхнул — обычная его реакция на бестактность. Вызывающе сказал:
        - А ваше какое дело, товарищ капитан?
        Бондаренко сдержал себя. Только скулы побелели и затвердели, словно их прихватило морозцем. Ответил же миролюбиво:
        - Ладно, не ершись. Не хотел я тебя обидеть… И Осинин направился к выходу.
        - …Ну, старшой, давай обнимемся на прощанье. Удачи тебе, дружище, — Бондаренко прижал к себе своего бывшего начальника штаба, похлопал ладонью по спине. Отпустил, чуть подтолкнул его к стоявшему рядом Ермолину. Комиссар тоже крепко обнял старшего лейтенанта:
        - Береги себя и людей. Бейте фрицев и возвращайтесь. Будем ждать.
        Они вышли из штаба. Батальон замер в строю — все бойцы и командиры, за исключением расчетов «Редутов», несущих боевое дежурство. На правом фланге — те, ради которых проводилось торжественное построение.
        - Сегодня мы провожаем своих товарищей на самый передний край обороны города Ленина, — начал взволнованно Бондаренко. — Мы верим в вас и надеемся, что вы не опозорите чести нашего батальона…
        Старший лейтенант скомандовал: «Направо, шагом арш!» Две трети бойцов повернулись и двинулись к станции.
        Они геройски будут драться в составе десанта у Невской Дубровки. В живых останутся единицы…
        Осинин

12 сентября 1941 года. Главная Пулковская высота
        «Редут-4» был развернут неподалеку от обсерватории. Начальник установки лейтенант Ульчев, встретив инженера батальона, показывал свое хозяйство не без гордости. Он считал, что место для дислокации выбрано удачно: станция вела устойчивое наблюдение на большую глубину за линией фронта. К тому же позицию хорошо замаскировали.
        - Уж очень близко от передовой, — сказал озабоченно Осинин.
        - Но, товарищ воентехник, если спуститься с высоты, то эффективность обзора «Редута» снизится вдвое, а то и втрое, — заметил лейтенант.
        - Довод серьезный. А если фашисты прорвутся сюда и начнут обстрел?
        - Их не пустят, — Ульчев показал в сторону окопов: — Там будут стоять до конца. Был у пехотинцев в гостях, разговаривал… Ленинград-то вот он, как на ладони. Дальше отступать некуда!
        Осинин еще раз огляделся. В предрассветных сумерках своими очертаниями город напоминал небрежный эскиз, наскоро набросанный карандашом. Город казался застывшим, неживым из-за плотных клубов дыма.
        Первые бомбы свалились на Ленинград ночью, и Осинину рассказывали, как утром седьмого сентября ленинградцы столпились на Невском у разбомбленного дома и на Дворцовой набережной у особняка, превратившегося в груду битого кирпича. На другой день прорвалась стая бомбардировщиков. И заходила ходуном земля, взметнулись взрывы, рухнули крыши, окутывая пылью мрачных, безмолвно застывших и иссеченных осколками сфинксов.
        Осинин и все, кто высыпали в тот вечер из бараков, видели всполохи пожаров даже в Песочной.
        - Что это?! — воскликнула Нина, испуганно схватив его за рукав.
        Сергей молчал…
        Потом они узнали: горели Бадаевские продовольственные склады. Позже, проезжая через израненный город, Осинин остро ощутил чувство вины за случившееся. Как же его «Редуты» прохлопали этот массированный налет врага?!
        Обидно, досадно, но именно в тот момент наблюдение вела лишь одна установка — «шестерка». Остальные — отступали, чтобы не оказаться в лапах гитлеровцев. «Редут-3» и сейчас был неизвестно где. А ведь его расчет только-только получил новую одноантенную станцию. Старые, вращающиеся кузова вконец рассыпались. Более или менее работающие блоки из них передали в Токсово Червову. И тот на радостях устроил аврал — знал бы Осинин, ни за что бы не разрешил выключить установку для ремонта.
        
        А «Редут-6» обнаружил цели чуть ли не за девяносто километров. Сразу же сообщили об этом на главный пост. Но вдруг на экране осциллографа возникли помехи — были они явно искусственные. И тогда послали в Ленинград сигналы отбоя: вероятно, стая птиц кружила на одном месте, весь квадрат заполнила. А после бомбежки задумались: неужели фашисты применили какой-то новый способ для создания помех? Неужели они догадываются о существовании радиоулавливателей самолетов?
        Осинин поделился своими сомнениями с полковником Соловьевым и Бондаренко. Потому и выехало все батальонное начальство на «дозоры».
        - Значит, вы уверены, что лучшего места для позиции «Редута» не найти? — спросил Осинин у лейтенанта Ульчева.
        Так точно, товарищ воентехник, уверен.
        - Пошли тогда доложим на главный пост, попросим у них «добро», — и Осинин зашагал в сторону радиостанции, замаскированной на косогоре.
        Через несколько минут «Редут» закрутил антенной. Дежурная смена — старший оператор, оператор-телефонист и инженер на четыре часа засели в затемненном фургоне. Осинин, прежде чем закрыться с ними, еще раз обошел «дозор» и осмотрел позицию. «Установка работает, а вроде ничего внешне не изменилось», — удовлетворенно подумал он.
        Осинин не успел вернуться к фургону, как мощная канонада расколола тишину. Содрогнулась земля, и воентехнику показалось, что сейчас у него лопнут барабанные перепонки.
        - В укрытие! Станцию не выключать! — что есть силы закричал Осинин и побежал к установке.
        В аппаратной было жарко. Снаружи ухали взрывы, но «редутчики» внимательно следили за движением вражеских самолетов. Через каждые две минуты их донесения передавались на главный пост.
        Фашисты начали невиданный доселе штурм города, нанося массированный удар в районе Пулковских высот. Танки, самолеты, пехотные части обрушились на защитников важного плацдарма…
        - Что мы тут сидим, как мыши! — не выдержал Калашников. — Не могу больше, товарищ лейтенант. Надо помочь!
        - Отставить, сержант! — остановил его Ульчев. — Вам скоро на пост, менять старшего оператора.
        - Ну, хоть отсюда, товарищ лейтенант, залпом выстрелим по гадам. У нас же оружие!
        - Ни в коем случае! Не хватало, чтобы нас засек их корректировщик…
        Слова Ульчева потонули в грохоте. Фашисты перенесли артогонь на развалины обсерватории. Били методично, через равные промежутки времени. И вдруг стали стрелять бегло, словно по линейке, сначала вправо от нее, потом — влево…
        - Сволочи! Они же нас накроют! — вскричал Ульчев, видя, как снаряды ложатся все ближе и ближе к позиции.
        Надсадный свист заставил всех пригнуться. Рвануло так, что осыпалась земля в блиндаже. Ульчев, а за ним Калашников выскочили оттуда. Ярко вспыхнул сушняк. Осколки впились в фургон аппаратной «Редута». Открылась дверь фургона, и показался Осинин. Его лоб был окровавлен.
        - Ульчев, всех на тушение пожара! Сам — проверь силовую. Калашников — за экран, наблюдение не прекращать! — прохрипел он и присел на лесенку. Добавил, стирая застилающую глаза кровь: — Старший оператор и дежурный офицер убиты. Окажите помощь телефонисту, он ранен в плечо.
        Люди заметались по позиции. Осинин поднялся, держась за металлические перила, сошел на землю и направился к силовой установке. Навстречу ему уже бежал Ульчев.
        - Все в порядке, товарищ воентехник, движок работает, напряжение на фазы подается! — доложил лейтенант и обе-спокоенно спросил: — Вы ранены?
        - Царапина… Где ящики с запасными лампами?
        Ульчев кинулся к машине, выволок зеленый металлический коробок. Инженер осторожно взял его и поднялся в фургон.
        В аппаратной санитар перевязывал оператора-телефониста. Тот морщился и скрипел зубами, но телефонную трубку из рук не выпускал. Калашников диктовал цифры. Потом оторвался от экрана:
        - Товарищ инженер, мощность излучения очень слабая, километров на тридцать, не больше.
        Осинин и сам видел, что осколками повредило ряд блоков, из генераторного отсека струился дымок. Он отключил отсек, заменил несколько ламп, включил его, начал крутить ручки настройки. Ладони были липкими, кровь стекала по лицу, во рту пересохло.
        - Только не выключать… Не выключать установку! — шептал он.
        Калашников напряженно всматривался в экран и выкрикивал в телефонную трубку донесения. Телефонист тихо стонал. А за продырявленными фанерными стенками фургона бойцы боролись с огнем, латали маскировку… Что можно было еще сделать! Натужно крутилась антенна.
        ИЗ ЖУРНАЛА «ВПЕРЕД!»:
        «…Подвиг «Редута-4», расчет которого, оказавшийся под обстрелом, не покинул боевой пост и продолжал вести наблюдение за воздухом, с быстротой молнии облетел все «дозоры». Мы гордимся нашими боевыми товарищами!.. Месть сжигает наши сердца. Нет, врагу нас не сломить!
        Старшина Г. Субботкин».
        Глава V
        Сентябрь 1941 года
        «Совершенно секретно. Соловьев — Лобастову. Последние бои показали, что противник создает искусственные помехи нашим радиотехническим средствам воздушной разведки. Отсюда следует вывод, что он в какой-то мере осведомлен о «Редутах». Полученная информация от товарищей из особого отдела подтверждает мысль и о возможной попытке противника обезвредить установки проведением разведывательно-диверсионных акций. Приняты соответствующие меры, направленные на усиление бдительности личного состава, обеспечение сохранности радиоулавливателей самолетов, их действий в глубокой тайне. Прошу ваших указаний и рекомендаций по использованию рабочих режимов техники в создавшейся обстановке, более скрытному и эффективному ее применению».
        «Совершенно секретно. Лобастов — Соловьеву… Есть решение об эвакуации радиозавода. Последняя изготовленная партия — две установки РУС-2 на днях будут переданы в распоряжение вашего радиобатальона. Разработчики считают, что для повышения помехоустойчивости «Редутов», скрытности их работы необходимо шире использовать имеющийся диапазон радиочастот, своевременное и четкое комбинирование ими. Схему прилагаю…»
        Произошла ошибка
        Латвия, район Цесиса
        Мухин проснулся от резкого толчка в плечо. Встрепенулся, сел на нарах, спросонья ошалело озираясь. Тьма и спертый воздух — точно находишься в погребе. Но, услышав частое, свистящее дыхание, понял, кто стоит рядом. «Опять падла астматическая, змея ползучая», — выругался он про себя и заныл:
        - Ну сколько можно, господин Заманский? Ведь я все рассказал!..
        - Нэ скулы, щенок, корешей побудышь, — зашипел астматик. — Шеф зовет, быстро одевайсь!
        Он зашаркал к выходу, в приоткрывшуюся дверь ворвался сноп света, будто там, за ней, включили кинопроектор, в лучах которого фигура надзирателя запрыгала бесформенной тенью. Дверь глухо прикрылась, снова навалилась темень. «Чертова мышеловка, — тоскливо подумал Мухин, отыскивая наощупь брюки, гимнастерку и натягивая их на себя. — Вот ведь влип — ни днем ни ночью нет покоя. Что им, курвам, от меня надо?»
        Идя за Заманским по выложенному белым кафелем коридору, он невольно сжимался от гулкого буханья сапог. Его мутило: «Лишь бы обошлось без пыток. На все соглашусь! Только бы не видеть красные раскаленные клещи. От одного запаха, который исходит от них, дурно становится, ноги подкашиваются. За что ж такие муки!»
        А поначалу Мухин представлял, что все будет иначе. Не зря же он выкрал из НИИ чертежи, выполняя инструкции Анатолия Моисеевича? Не зря сел за решетку?! И потом, после амнистии, разве не рисковал он, когда роту, в которую был зачислен «для искупления вины», бросили в бой и он сдался в плен? До сих пор поджилки трясутся, когда вспоминается этот кошмар. Запросто мог отдать концы, и жрали бы его сейчас черви на этом чертовом Лужском рубеже. Это счастье, что легко отделался, а затрещина, которую ему влепил рыжий немец, когда он дрожал перед ним с поднятыми вверх руками, — не в счет…
        «А Анатолий Моисеевич?.. — в который раз обеспокоен-но подумал Мухин. — Сука, ведь представился-то как: «Зовите меня просто Адольф». Ясно, на что намекал! Науськивал: «Если случится самое худшее, сидеть вам недолго — вот-вот наступят новые порядки, и тогда почет, слава, деньги — все, что хотите!» Только где ты теперь, гусь носатый? Почему тебя здесь никто не знает? А вместо обещанного суют под нос щипцы из жаровни с угрозой: «Говори правду. Ты русский разведчик?» С ума сойти можно… А эта змея астматическая еще насмехается: «Ну, корешок, нравится в нашем профылактории? Хы-хы-хы…» — Мухин уставился на выпуклый яйцеобразный затылок шаркающего впереди него «опекуна». — Замухрышка. В другом месте я б тебе, падле, одним щелчком желток выпустил!» Надзиратель передернул плечами, задвигал немощной, сутуловатой спиной. Резко обернулся и прошипел:
        - Ты шельмовые мыслишки выкинь! Учти, разговор сейчас будет последний. И не бычься. Начнешь снова щебетать, как птычку поджарю на вертеле. Иды! — кивнул он, ощерившись и пропуская вперед Мухина к железной двери.
        У Мухина сжалось сердце. «Нутром чувствует, гадина», — подумал он с ужасом и плаксиво промямлил:
        - Я с потрохами ваш, господин Заманский…
        - Иды, иды, щенок!
        Комната напоминала операционную. Мухину казалось, что он знает здесь все до мелочей. Горели две мощные, словно прожекторы, лампы: одна освещала покрытый простыней с рыжими пятнами «катафалк», на котором, как на витрине, были разложены всевозможные инструменты, отливающие вороненой сталью, другая — массивный овальный стол, за которым сидел шеф разведшколы. Напротив одиноко стоял табурет, предназначенный для него, Мухина. Как только он опустится на свое место, лампа будет направлена ему в лицо. Он так и не разглядит того, кто станет задавать вопросы, а злобное, свистящее дыхание Заманского, затаившегося сзади гюрзой, обессилит его вконец.
        «Нет, это невыносимо, я ведь ни в чем не виноват!» — и Мухин рухнул, рыдая, на колени, больно ударившись о кафельный пол.
        - Что с вами, господин Мухин, вы больны? — подскочил к нему юркий человек в штатском, неожиданно вынырнувший из затемненной половины комнаты, он помог Мухину подняться, сесть на табурет. Властно бросил Заманскому: — Воды!
        На этот раз лампу не повернули в сторону Мухина, и он, стуча зубами о краешек стакана, всхлипывая, огляделся. Шеф школы — гауптман с утиным бледным лицом, прищурившись, наблюдал за ним. Мухин скосил глаза в сторону штатского. Тот улыбался, укоризненно покачивая головой. Что-то в нем было от Анатолия Моисеевича, приторно-сладкое. И эти прилизанные назад светлые волосы… «Лис, — заключил Мухин, — такая же хитрая бестия, как и много обещавший Адольф. Но лучше говорить с таким, чем с живодерами».
        - Прежде всего, господин Мухин, я хочу передать вам благодарность нашего командования. Нет, нет, — поспешил добавить штатский, увидев, как встрепенулся Мухин, — не за чертежи магнетрона, которые вы продали кому-то другому, но только, к сожалению, не нам. А за любезную информацию о применении вашими соотечественниками средств воздушной радиоразведки. Мы ее оценили.
        - Значит, убедились, что я не врал, — приободрился Мухин. — Что, обнаружили установку?
        - Пока нет, милейший, хотя не скрою, такую цель мы имеем в виду, — «лис» потер руки, как бы отогревая их. Потом сказал — Но факт есть факт: мы теперь бомбим Ленинград, что раньше не удавалось, и скоро от него камня на камне не останется. Господин Геринг снабдил своих летчиков противоядием от русских радаров, как в свое время — от английских… Мы только не предполагали, что русские так далеко продвинулись в радиотехнике. Вы помогли…
        - Каких радаров? Впервые слышу! — беспокойно заерзал Мухин.
        - Неужели? — искренне удивился штатский. — Хотя это английские слова: радар, радиолокация. У вас, как вы изволите называть, улавливатели. Вы, русские, все время кого-то ловите или хотите поймать, к примеру, волшебную жар-птицу, именуемую коммунизмом. Нет так ли?
        - Я не коммунист! Я ненавижу их! — вскочил Мухин. — Я же рассказывал, мой отец был расстрелян большевиками…
        - Успокойтесь, милейший, мы вам верим. Сядьте, пожалуйста, — штатский мягко прикоснулся к плечу Мухина, подойдя вплотную, и Мухин напоролся на его жесткий, властный взгляд, от которого заныло сердце: «Такой прикончит сразу, без угроз и уговоров!»
        Быстрый незнакомец уже суетливо ходил по комнате, обращаясь к шефу разведшколы:
        - Эрнст, не выпить ли нам кофе? Да и глоток вайн-бранда не повредит.
        Говорил только штатский. Начальник школы помалкивал, а Мухин, умиротворенный коньяком и бутербродом, изредка безмятежно поддакивал, совсем не обращая внимания на Заманского, по-прежнему стоящего позади него.
        - Да, милейший, мы с вами почти коллеги, — журчал голос штатского, — магнетроны, радары — моя слабость. Так вы не слышали слова «радар»? Хм-м, как же вы работали на английскую разведку?! — вдруг ошарашил он, опять уставившись на Мухина цепким взглядом.
        - Английск?.. — поперхнулся Мухин. — Что вы… вы…
        - А вы разве не знали? Вас Анатолий Моисеевич не посвятил?
        - Он же назвался…
        - Хватит! — усмехнулся штатский. — Ваши россказни об Адольфе нам надоели! Понимаете, на-до-ели. — Он допил остатки кофе, отставил чашку. — Выкладывайте все! Нас интересуют: система обмена информацией, явки, как вы, сын белогвардейца, сумели проникнуть в научно-исследовательский институт военного профиля, какое задание получили сейчас? Живо! Господин Заманский, не кажется ли вам, что у вашего подопечного язык присох?
        Железные пальцы тут же впились сзади Мухину в шею. Он захрипел от боли, попытался высвободиться, но рука замухрышки-надзирателя оказалась твердой и сильной, как клещи. «Раздавит же позвонки!»
        - Пу-у-сти… Ска-а-а…
        - Говорите, милейший, мы слушаем. Мухин залепетал, растирая шею:
        - Поверьте, это случайность. Адольф, то есть, Анатолий Моисеевич, был художник. Рисовал особняк, в котором когда-то жили мои родители. Мы познакомились. Я сразу понял, куда он клонит, когда он подарил мне свою картину, намекнув, что если я окажу ему услугу, то со временем стану полновластным хозяином этого дома — дескать, придет скоро такое время…
        - О, майн готт, короче! — перебил Мухина человек в штатском.
        - Он мне посоветовал устроиться в НИИ с помощью знакомого, с которым я когда-то работал на заводе «Светлана» и учился заочно в институте. К тому времени он стал заметной фигурой, как изобретатель радиоламп.
        - Фамилия?
        - Купрявичюс — младший.
        - Есть и старший?
        - Да, их два брата. Оба из НИИ. В институте тогда творилась неразбериха: по очереди снимали и назначали директоров, руководителей лабораторий. Во всех анкетах я писал, что мои родители — учителя, убитые бандитами. Проверить было трудно…
        - И помог вам этот Купрявичюс?
        - Альгис устроил меня лаборантом в ту же лабораторию, где работал… После инсценировки с чертежами, задуманной Адольфом, у Купрявичюса начались неприятности. О дальнейшей его судьбе не знаю, так как сам оказался в тюрьме.
        - Яволь. А где и когда вы условились снова встретиться с вашим Адольфом?
        - Нигде. Он сказал, что сам выйдет на меня.
        - Свежо предание, но, увы, верится с трудом. Так у вас, кажется, говорят? Нет, милейший, тут у вас неувязка получается, шито белыми нитками. Говорите правду! Свет! — приказал штатский.
        Мухина мучили порядком. Он кричал, рыдал, извивался ужом, умолял… Но ответить на вопрос, кто такой Анатолий Моисеевич и где его найти, не мог. Наконец его выволокли в коридор. Блондин в штатском, а это был руководитель радиотехнической службы «Абвергруппы-212», уже без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами, устало откинулся в кресле:
        - Произошла ошибка, Эрнст. Мухин — не разведчик, это обычный слизняк.
        - Вероятно, ты прав, Герд. Но кто же так ловко использовал его? — ответил гауптман. — Неужели кто-то из наших?
        - Вряд ли. Ты ведь читал ответ из Берлина на наш запрос. Но думаю, что мы сможем завербовать Мухина. Он будет работать на нас.
        - Ты это всерьез? После такой экзекуции?
        - А что… Посулим особнячок, извинимся за грубость, подсунем письмецо, якобы от его друга — Адольфа. Ошибочка, мол, произошла, милейший, ошибочка! Получите вознаграждение за верную службу.
        - Хочешь с его помощью найти русские радары? Сомневаюсь, — покачал головой начальник разведшколы.
        - Почему? Он имеет к ним некоторое отношение, знает специалистов…
        - Купрявичюса? Я уверен, тот собственноручно приволокет Мухина в НКВД, если встретится с ним. Да и невероятно, что кто-либо из спецов захочет иметь дело с уголовником, хоть и бывшим коллегой.
        - Доля правды в твоих словах есть, милейший Эрнст. Но в жизни всякое бывает. Человеческие чувства, как и пути господни, неисповедимы… А Мухину подыщем помощника…
        Вошел палач-надзиратель. Гауптман спросил его:
        - Ну, привели Мухина в чувство?
        - Оклемался, щенок, от ведра воды.
        - Хорошо, — потер руки шеф радиотехнической службы.
        - Послушай, Заманский, ты рассказывал, что племянник твой где-то у русских служит, под Ленинградом, — вдруг спросил надзирателя начальник школы. — Нет от него вестей?
        - Последнее письмо перед войной получыл, господын гауптман. Служит в каком-то особом подразделении. Не то радыстом, не то шофером…
        - Интересно, интересно, кто он, этот племянничек, — поясните, милейший, — оживился блондин, вскочив с кресла.
        - Што говорыть. Наш кореш, — промямлил Заманский, — господын гауптман знает.
        - Ладно, идите, — сказал бесцветным голосом штатский. — Позаботьтесь о подопечном, он должен быть в форме.
        Но лишь только за Заманским закрылась дверь, как блондин преобразился.
        - Эрнст, неужели уже есть и кандидат в помощники Мухину? Выкладывай, милейший, какой сюрприз ты приготовил?
        - Еще не знаю, подойдет ли тот, о ком ты подумал, для этой роли, но посмотреть на него стоит. — Начальник разведшколы выдвинул ящик стола и достал серый бланк: — Вот, взгляни, пока храню в своей картотеке.
        Блондин пристально вгляделся в фотокарточку, на которой был запечатлен мордастый молодой парень, и хмыкнул:
        - Упитанный племянничек, без особых примет, — но, пробежав глазами по машинописному тексту, воскликнул — Так он член «Айзсарги»!
        - Да, Герд, с сорокового года. Организация своевременно отправила его в родное село, в Белоруссию, дабы он оттуда был призван в армию. Чтобы исключить возможность подозрений о его связях с дядей и, следовательно, с «Айзсарги». Ну, хорош сюрприз? — расплылся в улыбке гауптман.
        - Браво, Эрнст! Будем готовить операцию…
        ИЗ ШИФРПЕРЕПИСКИ:
        «Совершенно секретно. Ленинград — срочно… Полученные данные о разведсети противника, действующей против Ленфронта, предполагают, что радиотехнические службы группы армий «Север» наиболее вероятно проводят подготовку своих агентов в разведывательно-диверсионных органах «Цеппелин-Норд» и «Абвергруппа-212», расположенных на территории временно оккупированной Прибалтики… В их составе в основном члены подпольной буржуазно-националистической организации «Айзсарги», созданной в Латвии нелегально в 1940 году из наиболее реакционно настроенных слоев местной интеллигенции, а также «серых баранов» — буржуазно-помещичьей верхушки, имеющей долговременные связи с разведцентрами Германии… Однако не исключается возможность вербовки агентов из лагерей военнопленных — изменников Родины…»
        «Совершенно секретно. Песочная, ноль второму… Срочно сообщите краткие характеристики на лиц из числа личного состава радиобатальона, кто проживал до службы в армии в Прибалтике, имеет или имел там родственников. Форму прилагаю…»
        «Совершенно секретно. Ленинград — срочно… На Ваш №… сообщаю: младший воентехник Купрявичюс Альгис, литовец, 1910 года рождения, из интеллигенции, проживал в Вильнюсе, член ВКП (б) с марта 1941 года, образование — высшее, бывший научный сотрудник НИИ, доброволец, инженер «Редута-6»… Характеризуется положительно… Больше интересующих Вас лиц в батальоне нет. Ноль второй…»
        ПЕСОЧНАЯ, ШТАБ РАДИОБАТАЛЬОНА
        В батальоне никто не догадывался, что среди бойцов находится солдат, имеющий «родственников» под Ригой, — водитель хозяйства Павел Заманский. Ошибка?! Но ведь в его послужной карточке черным по белому записано людьми ответственными: родился и вырос в Ошмянке, неподалеку от Минска. Сирота. Из родных — жива только бабка. Все подтвердилось, ибо без проверки в батальон не зачисляли…
        А работники особого отдела тем временем скрупулезно занимались Альгисом Купрявичюсом, проходившим по делу Мухина, который, после освобождения из тюрьмы, перебежал на сторону врага. Но чего-либо подозрительного за Купрявичюсом не замечалось: воевал не хуже других, его установка хлопот не доставляла.
        В батальоне произошло ЧП…
        - Леха, привет! — счастливо закричал Ульчев, увидев Юрьева, спрыгнувшего с кузова ЗИСа. — Сколько лет, сколько зим!
        - Володька, здорово, вот не думал не гадал, что в родной обители тебя первого увижу!
        - Неужто только с Валаама? — спросил Ульчев. — Долго же тебе пришлось робинзонить! Я уже и в окружении побывал, и две «точки» поменял со своей «четверкой». Видал, как ее гады размолотили, — он кивнул в сторону изрешеченной осколками установки. — В Пулково чуть было не накрыли…
        - Слышал, — помрачнел Юрьев. — Зато ты теперь герой, гордость батальона!
        - Какое там! — отмахнулся Ульчев. — Еще, думаю, взгреют за то, что неудачную позицию выбрал. Как ты-то сумел пробиться?
        - Вместе со стрелковой дивизией эвакуировали с острова.
        - Тушенки бы сейчас, а к ней чего-нибудь горячительного, — протянул мечтательно Ульчев.
        - Слушай, а ведь у меня есть хлеб и немножко спирта, — вдруг загорелся Юрьев. — Станции сдадим, опечатаем, тогда и можно будет принять по маленькой в честь встречи, а?!
        - Отлично, Леха! Ты волшебник! — радостно воскликнул Ульчев, похлопывая Юрьева по плечу. — Только как же их поскорее сдать? — озабоченно проговорил он. — Начсклада срочно уехал за запчастями. Досталось станции, бедняге…
        - Да-а, — опять помрачнел Юрьев. — И все-таки я тебе, Володя, завидую. — Заметив, что Ульчев кого-то высматривает среди бойцов, спросил: — Кто тебе нужен?
        - Есть тут шустрый паренек. Я за сегодняшний день присмотрелся и понял, что он в хозвзводе — не последняя фигура. Да вот он, на ловца и зверь бежит. — Ульчев зычно позвал: — Товарищ красноармеец!
        Подошел рослый боец в новой шинели. Представился:
        - Рядовой Заманский. Слушаю вас, товарищ лейтенант.
        - Мы должны сдать на хранение технику. Подскажите, пожалуйста, как это побыстрее сделать?
        - Быстро не выйдет. Начальника нэма, а старшина Гаркуша в столовой. Цэ дело важней всякого другого, — сказал боец и с готовностью улыбнулся.
        - А ты не выручишь, дружище? — перейдя на «ты», спросил Ульчев. — Понимаешь, не виделись мы черт знает сколько времени с другом. Утром, наверное, опять разъедемся. Может быть, мы загоним свои станции за ограду твоего склада, не торчать же возле них?
        - Не положено. А вы отрядите охрану. Вон сколько у вас хлопцев, — посоветовал Заманский.
        - Мы своих бойцов сейчас строим и — шагом марш в распоряжение начштаба… — посетовал Ульчев.
        - Ладно, Володя, не огорчайся, подождем, что поделаешь, — сказал Юрьев. Но Ульчев снова обратился к Заманскому:
        - Ну что тебе стоит. Поставим машины, хотя бы рядом с вашей территорией, а ты поглядывай. Придет начальник — кликнешь нас. Мы в офицерской казарме будем.
        - Добре, уговорили.
        Вскоре друзья сидели в небольшой комнате. И, счастливые, вели неторопливую беседу. Но наговориться вволю им не удалось. Ульчев, выйдя во двор, увидел в ночной темноте, где располагался штаб батальона, отблеск огонька. Он подумал, что кто-то закурил возле дощатого настила. Но нет, огонек превратился в оранжевую змейку, поползшую на стену, все выше и выше. Добравшись до крыши, она рассыпалась искрами-звездочками и вдруг взмыла ввысь мощной струей.
        - Пожар! По-жа-а-ар! — что было мочи заорал Ульчев и кинулся к штабу. На бегу он подхватил попавшуюся под руку корягу и, подлетев к занимавшейся огнем стене, начал орудовать палкой, как багром. На помощь подоспел часовой, предварительно выстреливший дважды из винтовки в воздух. Со всех сторон мчались на подмогу люди. Пожар погасили, о чем и доложил перепачканный сажей Ульчев прибежавшим капитану Бондаренко и старшему политруку Ермолину.
        А утром военный дознаватель вызвал к себе Юрьева и Ульчева, отнюдь не в связи с пожаром: когда лейтенанты сдавали материальную часть начальнику склада, то выяснилось, что в аппаратных станции не хватает часов-хронометров. Утрата боевого имущества являлась преступлением. Лейтенанты нарушили инструкцию по передаче техники на хранение, проявили халатность и беспечность. Такое заключение и сделал следователь. И теперь оба, Юрьев и Ульчев, ожидали решения своей участи.
        Бондаренко хотел передать дело в военный трибунал, но Ермолин его не поддержал. Все же пропажа не влияла на боеспособность техники. А лейтенанты как-никак отличились — один на Валааме, а другой на Пулковских высотах, да и при тушении пожара.
        Комбат согласился с доводами комиссара. Но говорил с Ульчевым и Юрьевым сурово. Подводя итог, отчеканил:
        - Объявляю лейтенанту Ульчеву и лейтенанту Юрьеву выговор с удержанием из денежного содержания стоимости причиненного материального ущерба. — Потом устало добавил: — А чтобы служба медом не казалась, вы, Юрьев, поедете к братьям-аэростатчикам с радиостанцией. Командный пункт у них находится в районе больницы Фореля. Там практически передний край, местность постоянно обстреливается. Наладите связь. Справитесь?
        - Можете не сомневаться! Спасибо, товарищ капитан! Костьми лягу, а батальон не опозорю! Да я теперь… — затараторил Юрьев.
        - Только без суеты, товарищ лейтенант, — остановил его Бондаренко.
        Ульчев тем временем подался вперед, заслоняя друга. Комбат усмехнулся:
        - Что, Ульчев, тоже хотите туда, где пострашнее, к черту на рога?
        - Так точно!
        - Поедете на «Редут-6». Инструкции получите… Когда лейтенанты ушли, Бондаренко сказал Ермолину:
        - Ульчев хоть и горячий парень, но голова у него светлая, и не растеряется он в сложной ситуации. Поэтому я и отправил именно его к Купрявичюсу. Товарищи из особого отдела просили усилить там расчет надежными людьми. Почему к «шестерке» такое внимание?
        - Мне тоже не ясно. А кого назначим начальником «четверки»?
        - С ней еще повозиться придется немало, пока отремонтируем.
        - Кстати, я что-то Осинина не вижу. Что он делает?
        Небось в медпункте пороги обивает, — возмутился комбат.
        - Не дело говоришь, — нахмурился Ермолин. — Воентехник от медпомощи отказался даже тогда, когда был ранен на Пулковских высотах. Сам ведь знаешь! И сейчас Осинин на радиозавод уехал за деталями для «четверки», — вздохнул комиссар. — В батальоне все-таки нужна стационарная мастерская.
        - Разве это от меня зависит? — ответил комбат. — Штаты не меняют…
        - Так надо требовать, доказывать там, наверху, что это необходимо!
        - Легко сказать — доказать! — скаламбурил Бондаренко. — Возьми и сделай это сам, ты ведь комиссар. А мне без того достается на орехи…
        Отрывисто заверещал телефон.
        - Во, слышишь, — комбат показал рукой, — зудит…
        Полковник Соловьев сообщил, что пропавший «Редут-3» установил связь с главным постом. Отступая по побережью, расчет столкнулся с немцами у Петергофа, которые отрезали дорогу к Ленинграду. Начальник станции во время рекогносцировки погиб. «Редут» вышел к заливу и находится у форта Красная Горка. И вот теперь необходимо было срочно развернуть установку в Больших Ижорах. Условия там для работы станции отличные: высокий берег, залив — как на ладони, и «видеть» «Редут» должен далеко. Ораниенбаумский пятачок отрезан от города. «Тройка» будет все время находиться под угрозой захвата противником, поэтому необходимо продумать меры по обороне ее позиции. «Редут» по-прежнему должен работать на ПВО Краснознаменного Балтийского флота.
        - Ну, комиссар, что будем делать? — спросил Ермолина Бондаренко, пересказав содержание разговора. — Пошлем туда Осинина?
        - Да, больше послать некого. Везет нашему инженеру. Плыть ему теперь из огня да в полымя.
        - Ничего, комиссар, он жилистый мужик, выдюжит… Куда же делись хронометры? Потеряли они их или завелся у нас воришка?
        - А пожар? Уж не поджог ли это? — озабоченно сказал Ермолин. — Да, не дай бог какой-нибудь стервец в батальоне появился!
        - Что ж, удвоим бдительность…
        Старший оператор Микитченко
        Деревня Большие Ижоры
        У каждого солдата есть свой «главный» бой. Если бы спросили меня: «Гарик, был ли у тебя такой?» — я бы рассказал о своем дежурстве 21 сентября. Пришлось нашему расчету помыкаться, отступая. Командира своего не уберегли. Остановились у Красной Горки.
        Под утро форт открыл огонь по позициям немцев. Кинулись в аппаратную спасать приборы. Основные блоки вытащили из станции и держали их в руках, пока не кончилась пальба: тряска не позволяла оставлять их на месте, пришлось бы потом менять не одну лампу. Особо волновались за здоровенную, похожую на самовар лампу передающего генератора. Запасной нет, другой такой днем с огнем не отыщещь. Ее, пузатую, обхватил Вовик Щеглов, прижал к себе, словно дитя.
        Но хоть и в неудобном мы были положении, а на душе радостно: дубасит наша тяжелая артиллерия по фрицам, не подпускает их к городу.
        Когда нашел нас инженер батальона Осинин, то только присвистнул: «М-да, тут станция скоро в развалюху превратится». Приказал свертываться. Курс — на Большие Ижоры. Там ждет новый начальник установки.
        Вообще Осинин нам, операторам, нравится. Дело хорошо знает и добрый. Добрый-то добрый, но если наметит что-то сделать — никаких послаблений!
        Поэтому, когда в Больших Ижорах на высотке у Черной речки (удивляться приходится, сколько под Ленинградом рек с таким названием!) Осинин приказал нам станцию замаскировать, а вокруг нее отрыть окопы полного профиля, — лопаты замелькали тики-так. Покряхтываем, комья летят в разные стороны, ноют руки — надо спешить. Сколько раз я уже за это время взывал к маме: «Мамочка, родная, помоги мне выдержать, не смалодушничать, остаться человеком!» — молил я беспрестанно, и когда отступали, и когда попали под обстрел, но больше всего — когда вот так рыли землю, вгрызались в нее, сворачивали и разворачивали установку, маскировали… Какой это тяжелый труд — война!
        Пот градом. Саднят кровоточащие ладони. «Давай, давай, парни!» — подзадориваем друг друга. Подтянули уже прямой провод от штаба ПВО Кронштадта — есть телефонная связь! С высоты весь залив перед глазами, стоят корабли Балтийского флота, прорвавшиеся с боями из Таллина. Не все дошли. Но и эта оставшаяся большая часть — могучая сила! То и дело орудия кораблей и фортов открывают огонь.
        - Гарик! Иди быстрее сюда, — зовет меня Осинин.
        Со вздохом облегчения бросаю лопату, выбираюсь из окопа и бегу к станции, у входа в которую стоит воентехник.
        - Ну-ка, бери этот ящичек да тащи в фургон. Поставишь под крышку рундука, где сидишь, — приказывает он.
        Хватаю фанерную коробку. Мать честная! Тя-а-жесть какая! А Осинин поясняет:
        - Здесь противотанковые гранаты. В случае чего — «Редут» столкнем в речку и забросаем ими.
        «Ну и дела, не очень-то приятно сидеть на гранатах. А если шальная пуля-дура бахнет или бомба рядышком плюхнется?» — думаю так, а Осинину бойко отвечаю:
        - Будьте спокойны, товарищ воентехник первого ранга, у меня рука не дрогнет. Только, прежде чем станцию взрывать, парочку гранат в немцев запулю, пусть знают наших!
        - Отставить! Никаких самовольных действий, — строго осадил меня Осинин. — Гранаты достанешь только по приказу. А так — забудь о них.
        Но разве забудешь?.. Сижу я на своем месте старшего оператора, глаз не свожу с осциллографического отметчика и каждым нервом чувствую, как подо мной гранаты подрагивают в резонанс с вращением антенны. Черт бы их побрал!
        Рядом оператор Владимир Щеглов окает в телефон и даже не догадывается ни о чем. Ну и пусть, много будет знать — скоро состарится…
        День тихий и ясный, один из последних дней золотой осени. Станция работает стабильно: мы видим на 160 -180 километров — что значит на высотке стоим! А воздушная обстановка напряженная — немцы ведут разведывательные полеты. Наблюдаем, передаем данные по радиостанции на главный пост в Ленинград.
        Время — около четырнадцати часов. Заметил движение самолетов в районах Дно, Луга со стороны Новгорода. Их количество увеличивается. Почти одновременно наблюдаю подъем самолетов над Сиверской и Гатчиной. Вот это да! Видывал я много целей, но такое скопление в воздухе бомбардировщиков зрю впервые! Не запутаться бы…
        - Вова, начинается работа. Передай на ГП — налет на Ленинград! — командую я. — Сейчас сосчитаю, сколько «ворон» летят…
        Те, что взлетели с аэродромов Сиверской и Гатчины, кружат на месте, видно, поджидают идущих с юга. Прибросил количество: мать честная! Получается что-то более 200 -250 самолетов. Щеглов передает данные на главный пост и в штаб ПВО Кронштадта.
        Вот уже самолеты с Лужского аэроузла подлетели… В глазах зарябило. Что за чертовщина! Помехи? Зову Осинина. Тот что-то подкрутил, щелкнул переключателями — картинка прояснилась.
        - Ну что, Гарик, порядок? Раскусили мы их затею, — довольно говорит Осинин.
        - У меня такое впечатление, товарищ инженер, что там, в небе, происходит какое-то перестроение. Смотрите, массив самолетов двумя мощными колоннами смещается на север и северо-запад, — я показываю пальцем на экран, и вдруг меня осенило: — Ведь не на Ленинград летят, стервецы! Это налет на Кронштадт — на корабли!
        - Очень может быть. Молодец, Гарик! — похвалил Осинин и приказал: — Передавай: идут на нас, идут на нас!
        Смотрю на экран. Азимут — дальность, азимут — дальность… Опять перестроение. Теперь уже три колонны. Остается минут восемь — десять — и они здесь.
        - Ну-ка, дай-ка мне, — выхватил я трубку у Щеглова, пользуясь тем, что Осинин возится у генераторного отсека. Нарушая режим переговоров (будь что будет!), я открытым текстом сказал дежурному офицеру КП ПВО Кронштадта:
        - Товарищи моряки! Вас летят бомбить самолеты. Их так много, что трудно пересчитать, но не меньше трехсот! Заходят колоннами с трех сторон. Объявите воздушную тревогу! Незамедлительно!
        Осинин неодобрительно покачал головой. Почти сразу же по побережью и с кораблей загудели тревожные сирены. «Ну наконец-то, — отлегло от сердца. — Подходите, фрицы, подходите!»
        Заградительный огонь невиданной силы, эшелонированный по высоте, стальной завесой, прикрыл все подступы к кораблям и к крепости Кронштадт. Казалось, вверх стреляло все, что могло стрелять. Трассы зенитных снарядов исчертили небо, расцвели облачка от их разрывов, и скрылось солнце. Налетевшие, будто коршуны, бомбовозы с черными крестами натолкнулись на неодолимую преграду.
        Мы стояли у своего «Редута», с волнением смотрели на развернувшееся сражение. «Юнкерсы» делали попытку за попыткой зайти на боевой курс, чтобы прицельно сбросить бомбы, но тщетно. Потеряв более десятка машин, фашисты стали метать бомбы беспорядочно, не причиняя особого вреда, и разворачиваться восвояси. Но не тут-то было — их встречали огнем наши «ястребки»…
        Рядом с установкой врезался в землю осколок снаряда. Я вспомнил о гранатах и кинулся в аппаратную. За мной Щеглов. Как ни в чем не бывало он уселся на свое место, взял трубку телефона и выжидательно посмотрел на меня. Надо бы продолжать дежурство. «Сказать ему о гранатах или нет? А, ладно, помолчу; мне бы такую жизнь!» На экране плясали иголки отраженных импульсов: ура! — я видел, как драпали хваленые асы. Врассыпную!
        Позвонили из штаба ПВО Кронштадта, начальство морское, наверное, Щеглов радостно заокал: «Спо-о-осибо-о-очки! Счас по-о-озову…» Кликнул Осинина. По разговору было понятно: нам объявили благодарность.
        Сердце радостно забухало. Вот это да!
        Осинин попросил нарисовать схему налета и рассказать о нем другим операторам:
        - Немцы, они — педанты. Не раз повторяют все точь-в-точь.
        И верно. В последующие два дня картина была аналогичной не только по времени, но и по маневру — даже заходили, сволочи, с тех же трех сторон. Но пострадал только линкор «Марат» — бомба попала в башню главного калибра… Наши зенитчики и летчики, вовремя предупрежденные «Редутом», аккуратненько сбивали черных «ворон». Насшибали прилично.
        А гранаты я все-таки перепрятал, убедил Осинина, что немцы к станции не прорвутся.
        СПРАВКА:
        Почти спустя три месяца Япония развязала войну против США, напав на Пёрл-Харбор, самую крупную американскую военно-морскую базу на Тихом океане. К началу декабря 1941 года там были сосредоточены основные силы Тихоокеанского флота США — почти 93 боевых корабля и вспомогательных судов, а также 394 самолета.
        7 декабря 353 японских самолета, поднимавшиеся со своих авианосцев, волна за волной с различных направлений внезапно налетели на Пёрл-Харбор. Американское командование, несмотря на имевшуюся информацию о готовившемся нападении японцев на Пёрл-Харбор, было застигнуто врасплох. Хотя, судя по официальной истории развития радарной техники в США, на вооружении у них уже имелись радиолокационные станции. Японцы же нанесли флоту США весьма ощутимый урон: четыре линкора были потоплены, серьезные повреждения получили остальные линкоры и шесть крейсеров. Кроме того, уничтожено 272 американских самолета.
        Если сравнить налет японцев на Пёрл-Харбор и сентябрьские налеты 1941 года немецко-фашистской авиации на Кронштадт и Балтийский флот, то по своим масштабам они имеют много общего. Только для «люфтваффе» эти атаки закончились провалом. Наш флот, получая предупреждения от «Редута-3» за 15 -17 минут до подхода авиации противника к Финскому заливу, был готов к отпору воздушного нападения. Советские радиолокационные станции «Редут», выпускаемые уже к тому времени серийно, оказались на высоте.
        ИЗ ОТЧЕТА О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ 2-ГО КОРПУСА ПВО:
        «За сентябрь 1941 года на Ленинград было произведено 23 воздушных налета, из них 12 ночных. Это был месяц наиболее напряженных боев, явившихся подлинным боевым экзаменом для воинов ПВО. Из 2217 самолетов противника, пытавшихся прорваться к Ленинграду, на город прошло 675 самолетов. Было сбито 309 и подбито 26 фашистских бомбардировщиков».
        Глава VI
        «Дорогой племянничек!
        Не знаю, отыщет тебя моя писулька иль не отыщет по номеру войсковой части, в которую, как ты сообщил, зачислен на службу. Но то было ще до войны, а сейчас времечко суровое, раскидывает кого куды. Вот и я ноне скитаюсь вместе с другими беженцами — ни кола ни двора. А бабка твоя, Степанья, осталась в Ошмянке. Уж как не увещевал старую, заладила: «Коль суждено помереть, то в ридной хате. А бог даст, дождусь внучка, Павлуху». Жива ли?.. Да и ты, хлопец, цел иль сложил свою головушку? Чи не забув уроки бывалого вояки?.. Береги себя, друже, на тебя наша надежда. Будь добрым бойцом, дюже добрым! Бо в нашем роду пустобрехов и клятвоотступников не было.
        На том кончаю. Ежеле жив и получишь весточку, то черкни пару слов Настеньке Гуренович, с которой ты же-ниховался. Помнишь? Она учительша, в Волхове, живет по улице Комсомольской, 14. А я при школе в сторожах. Жду ответа, как соловей лета.
        Твой дядя».
        Вовсе бы их не знать, но…

1 октября. Порт Осиновец
        Толпа эвакуируемых рвалась на баржу, но образовавшаяся у трапа пробка застопорила проход. Крики, плач детей, возгласы, призывающие к порядку, — все смешалось. Военврач Казакова, вконец отчаявшись, чтобы как-то угомонить отплывающих, среди которых были и семьи офицеров батальона (а их ей надо было посадить на баржу в первую очередь), подбежала к капитану транспорта и с мольбой в голосе выкрикнула:
        - Ну, сделайте чего-нибудь!
        Капитан, рыжеусый дядька в брезентовом плаще и лихо заломленной фуражке с золотистым «крабом», был в не меньшей степени озабочен, он в который раз поднес ко рту рупор и сипло забухтел:
        - Гражданочки, гражданочки! Успокойтесь, всех погрузим. Всех! — Потом он обреченно опустил руки и пожаловался Казаковой: — Да разве с вами, бабами, сладишь! Во-он войско какое прет, в щепу судно разметелят. Хотя бы пару мужиков на подмогу!
        Казакова кинулась к грузовику, на котором вывозили из Ленинграда эвакуируемых, резко отворила дверцу. Сидящий за рулем круглолицый красноармеец, углубившийся в чтение письма, от неожиданности вздрогнул, спешно смял исписанный крупным почерком листок. Но Нина не обратила на это внимания, приказала:
        - Выходите, Заманский! Могли бы и сами догадаться, что нужно помочь людям!
        Шофер с готовностью засуетился, но вылезать из машины не торопился: долго возился с ключом зажигания, что-то засовывал в карман брюк, приговаривая: «Сейчас… сейчас… Я сейчас…» Однако к барже побежал трусцой. Казакова еле успевала за ним. Он попытался было с ходу ввинтиться в «кучу-малу» у трапа, но только внес еще большую сумятицу. «Куда прешь! — посыпалось из толпы. — Бугай, детей задавишь! Помогите, душат!»
        Заманский беспомощно уставился на Казакову.
        Экипаж баржи, в который, кроме капитана, входили одни юнги-подростки, просто не знал, что делать, как навести порядок. И вдруг… музыка. Она неожиданно зазвучала на пристани. Торжественно-тревожная. До боли знакомая. Шопен?.. Да, звучало «Скерцо» великого композитора.
        Оторопелая толпа расступилась, покорно притихла, и Нина увидела покосившийся пыльный рояль. Его, видно, бросил кто-то из эвакуируемых, хотя, наверное, дорог был ему этот инструмент, коль довез его до самой пристани. А теперь сидела за ним, примостившись на чемодане, хрупкая девчушка. Холодный ветер с Ладоги трепал ее легкий плащ, пышные льняные волосы, выбившиеся из-под берета, — точно хотел согнуть девушку. Но аккорды жаворонком взлетали ввысь, потом вдруг стремительно падали вниз. Борьба, страсть — об этом рассказывала музыка. И о победе.
        Люди медленно поднимались по трапу на судно. Нет, это не были отчаявшиеся беженцы, оставляющие город на произвол судьбы. Они были спокойны, они словно бы говорили родному городу: «До свидания! Мы верим, что вернемся!»…
        Опустела пристань. Баржа, отдав швартовы, медленно выходила из порта. Лишь светлая девушка продолжала играть. Нина спохватилась:
        - А как же вы?! — остановила она пианистку. — Вам ведь надо было отправляться вместе со всеми!
        Девушка грустно улыбнулась:
        - Никуда я не поеду. Передумала.
        - Но, наверное, есть решение о вашей эвакуации?!
        - Кто мне запретит остаться! Я коренная ленинградка! — девушка смерила Казакову пристальным взглядом.
        «Да, эта уж если что-то решит, то твердо», — с уважением подумала Нина. Что-то в облике маленькой пианистки показалось ей знакомым. Где-то она уже видела этот вздернутый носик, миловидное лицо, искристые глаза, как вода Ладоги.
        - Как вас зовут? — спросила она девушку.
        - Света… Света Полынина.
        - Так я же была на вашем концерте в консерватории! — вспомнила Нина. — На вечере Шопена. Играли молодые исполнители.
        - Как давно это было! — вздохнула пианистка.
        - Хотите, я вас подвезу до Ленинграда? — предложила Казакова.
        - А вы не могли бы взять меня в вашу часть… Чтобы я так же вот, как вы?..
        - Нет, — покачала головой Нина, — этого я сделать не могу.
        - Понимаю… Тогда я останусь, еще поиграю, — вздохнула девушка и снова присела к роялю…
        Нина тряслась в машине по булыжной дороге и думала о девушке-пианистке, вдохновенно игравшей чудодейственную музыку. Она вспомнила и Осинина. Да, именно на том концерте в консерватории они познакомились. Нине сначала показалось, что военный, случайно оказавшийся в кресле рядом и донимавший ее вопросами: «Нет ли у вас программки?.. А кто сегодня играет — студенты или маститые?..» — обычный ухажер, ищущий необременительных знакомств и приключений. Но что-то помешало ей отшить его. То ли обескуражило честное признание: «В музыке я ни бум-бум, но очень хочу научиться ее понимать», — то ли подзадорило желание показать свое превосходство над молодым человеком, который не отличает Моцарта от Шопена. Позже ей стало стыдно. Она поняла: Сергей хоть и дилетант в музыке, но зато достаточно воспитан и образован. О чем бы они ни говорили, когда Осинин провожал ее после концерта, все лишь подчеркивало его эрудицию.
        Они назначали друг другу свидания не часто, но Нине было всегда интересно с Сергеем. Чувствовала, что он небезразличен ей. Уезжая в Куйбышев, расставалась с Осининым с сожалением и грустью… И вот вдруг такая неожиданная встреча!..
        «Может, это судьба? — подумала Нина. Но тут же возразила себе. — Служим в одном батальоне, а видимся от случая к случаю. И Сережа какой-то другой, замкнутый, боится подойти. Когда с рассеченным лбом приехал с Пулковских высот, на меня и не глянул. А через день — его и след простыл. Нет, не нравлюсь я ему. Правда, при первой, той встрече обрадовался ведь, сама видела. Просил подождать после собрания. А выскочил из казармы словно ужаленный, промчался мимо. Интересно, что ему тогда мог сказать Бондаренко?»
        Припомнился вечер, когда от бомбежки в Ленинграде вспыхнули Бадаевские склады. Она тогда подбежала к Осинину, который вместе с другими офицерами стоял на площадке перед штабным бараком и смотрел на зарево, и он не отодвинулся от нее… Но тут вышел на крыльцо комбат. Заметив их вместе, он позвал Осинина в штаб. «Может, и в самом деле Бондаренко наговорил что-нибудь Сереже? Чушь. Наговаривать-то нечего. А капитан ко мне относится хорошо, всегда приветлив…»
        Заманского, крутившего баранку, охватило беспокойство: «Почему врачиха задумалась, ни слова не скажет? И не спит, холера ее возьми. Неужто заметила, как я дернулся и смял писульку от дядька? А теперь гадае, к чему це?.. Дурень, дурень ты, Павлуха. Все боишься, заячья твоя душа. А чего бояться?! Подумаешь, письмо… Но я никому не казав про дядька, он сам об этом просил… — опять засомневался Заманский. — А узнают, шо сбрехал, потянут ниточку — сразу к стенке!»
        Заманского аж передернуло от страха. Он искоса посмотрел на Казакову, кашлянул.
        - А гарно, товарищ военврач, музакантша женок утихомирила! — начал он издалека.
        - Что? — встрепенулась Казакова. — Ах да, — устало кивнула и отвернулась. Но Заманский, как бы не заметив этого, продолжал:
        - От ведь, туточки все разом кинулись на баржу. Подождать не могли трошки. Не дали письмо прочесть, — Заманский глянул на Казакову. Но та не шелохнулась.
        «Прикидывается, что вымоталась, иль взаправду не оклемалась? Иль затаилась, стерва. Не поймешь це бабье. Не-е, зараз послание дядька геть за окно, от греха подальше. — Заманский сунул руку в карман, нащупал бумажный комок. Но тут вспомнил: адрес! Какой-то Настеньки, которую знать не знал. «Ей же отвечать треба!.. А може, всех их к чертям послать? Не нашла меня писулька…»
        Перед глазами Заманского явственно запрыгало ощерившееся в ухмылке дядькино лицо с клювастым носом. Послышалось вроде бы его шипенье: «Щенок, опять в штаны наложил. Найду, сверну шею, як той птычке!» И он выдернул руку из кармана, точно обжегся. Протер глаза, словно отгоняя наваждение. «Нет, с дядькой шутки плохи», — решил он.
        Больше всего на свете Павел Заманский боялся умереть. С самого детства поселился в нем страх перед смертью. Мать умерла, держа его, трехгодовалого, на руках. Сидела ласкала Павлушу и вдруг откинулась, схватилась рукой за сердце, а он, не понимая, что случилось, теребил, звал: «Мамо, мамо!» И жутко испугался.
        А может, его напугал батько, гроза Ошмянки, правая рука сельского старосты. Оттого, что новая власть лишила его права помыкать людьми, запил он и сек его, Павлуху, за дело и без дела, приговаривая: «Убью, гаденыш!..» Но батька самого убили в пьяной драке.
        Рос Павел с бабкой Степаньей, маминой матерью, тихой и набожной. Собой был приметен, крепко сложен. Девчата с надеждой зазывали его на хороводы, приветливо улыбались при встречах. Приглянулась и ему дочка соседа. Но тут на пути стали хлопцы-соперники. Слово за слово — пошли в ход кулаки. И он убежал. Когда бабка прикладывала примочки к синякам, кляня на чем свет стоит решительных парубков, его душу опять сковал страх: «Ведь могло случиться як с батьком! Нет, к лешему девок, проживу без них».
        Тут-то и объявился дядько, батькин брат. Приехал из Латвии. Полюбился он Павло. Дядько хоть был и в возрасте уже, но силищей обладал необыкновенной. Подковы гнул, Павла приемам борьбы обучал. Но больше всего парню нравились его рассказы о том, как служил дядько управляющим в имении одного богача. Чего только там не приключалось! Погулял дядько на славу, а денег было столько у него, что можно было печку ими растапливать. Правда, пришлось их пока припрятать. «Ничего, Павлуха, — говорил дядько, — час пробьет, возьму с собой, деньжата отроем. Только молчок, никому ни слова!» — предупреждал он.
        И взял. Оказался Павло под Сигулдой вблизи Риги, в красивой вилле на берегу быстротечной реки Гауи. Вот уж где полупцевали его сынки «серых баранов» — так называли там местных толстосумов. «Не хнычь, паршивец, — шипел дядько. — Дело «Айзсарги» — наше, кровное. Иль ты хочешь в кореша к беспартошникам-коммунистам? К тем, кто батьку твоего порешил?! Живо шею сверну, щенок, як птычке!»
        Павел покорно топал лунными ночами за молодыми «яунсарги» «красить морды комсомолятам», старательно чистил по утрам «личное» оружие их отцов — «айзсарги», стволы которого еще пахли дымком, с готовностью выполнял приказы хозяек — «айзсардзе» — и копался в навозной земле, не замечая насмешек и скаля зубы в улыбке в ответ на каждую затрещину. Дураком надо было быть, чтобы не понять, в какую организацию попал он по воле дядька. Но, ощущая постоянный страх перед ее силой, Павел в то же время со злорадством чувствовал, что надежно защищен ею от других смертных.
        Как-то шел он по берегу реки, сгибаясь под тяжестью мешка с мукой, которую намолол на мельнице для «серого барана». Окликнул Павла рыбак, мол, разговор есть, дружище. Заманский узнал в нем одного из активистов местной комсомолии. Испугался: «Что ему треба?»
        - Послушай, парень, я давно наблюдаю за тобой. Неужели нравится спину гнуть, в холуях ходить? — спросил напрямик рыбак. — За этим в наши края приехал?
        - Це ни твоего ума дело, — огрызнулся Павло, пытаясь улизнуть.
        - Да погоди, драться не собираюсь, — встал рыбак, загородив дорогу. — Ты же наш, из батраков. С кем спутался? Может, расскажешь о дружках?
        - Не знаю, ничего не знаю! — нервно выкрикнул Павел и, обойдя рыбака, быстро зашагал прочь. Вслед услышал:
        - Пока не поздно, одумайся! Иначе пожалеешь…
        - Еще поглядим, кто пожалеет, — чертыхнулся Заманский. И рассказал о неприятном разговоре дядько. А утром селение облетела весть: погиб рыбак, утоп…
        Вскоре Павлу пришлось опять возвратиться в Ошмянку. «Обстановка осложнилась, — пояснил ему «серый баран» при прощании. — К тому же скоро тебе в армию собираться. Люди «Айзсарги» и там нужны. Верю, что докажешь свою верность организации! Держи на память», — протянул хозяин ему отполированный браунинг.
        Дядько, стоявший рядом с ним, сказал одобрительно: «Павлуха не подкачает». А провожая к калитке, еще раз грозно напомнил: «Гляди у меня, не балуй. Не то отыщу и як птычку… Как договаривались, писульку пришлы, куды судьбына забросыт…» Павло, правда, выкинул пистолет в мутные воды Гауи. А когда его призвали в армию, то все-таки послал дядьке с оказией письмо о том, что служит в радиобатальоне. И вот теперь…
        «Вовсе бы их не знать, но ведь найдут, прикончат! — обреченно подумал Заманский. — Немец у порога, а они за ними следом придут наверняка. Нет, надо писать какой-то Настеньке… А как же с врачихой быть? Вдруг она заметила, шо скомкав бумагу? Может, тюкнуть ее по темечку…» От этой шалой мысли похолодело в груди, запершило в горле. Заманский зашелся в кашле.
        - Что с вами, простыли? — обеспокоенно повернулась к нему Нина.
        - Та не, тильки есть хочется, — сказал Заманский и сплюнул за окно.
        - Кому сейчас поесть не хочется, — болезненно усмехнулась Казакова. — Потерпите, приедем — чайком угощу.
        «Тю, холера ее возьми, она же ничего дурного не замышляет, — облегченно вздохнул Заманский. — Ишь, на чаепитие кличет. А шо, дивчина вроде гарна. Можно побалакать… Только вот… надо успеть прошвырнуться по хатам уплывших женок офицеров. Пошарить там. Заодно хронометры треба переховать. Ловко же я одурачил лейтенантиков и фитиля подпустил для отвода глаз, — удовлетворенно заулыбался он. — Нехай. А часики на хлебец выменяю. Лишь бы выжить. Придут «айзсарги» — зачтут все сполна…»
        Машина уже подъезжала к городу. Повернувшись к Нине, Павел весело гоготнул:
        - Чаек — дюже гарно!..
        Есть семь «Дозоров»
        Песочная. Штаб батальона
        Чуть позже, на исходе дня, когда Заманский и Казакова еще тряслись в полуторке, в кабинет капитана Бондаренко вошли трое гражданских лиц в шапках-ушанках, телогрейках, перепоясанных солдатскими ремнями, которые обвисали под тяжестью подвешенных гранат. Замыкал троицу незнакомый военинженер, оставивший дверь открытой настежь.
        - Кто такие? — резко спросил комбат.
        Но незнакомцы не торопились отвечать, а повернули головы к двери, явно ожидая еще кого-то. Бондаренко решительно подошел к непрошеным посетителям и потребовал предъявить документы. Неизвестные переглянулись; один из них стащил с головы шапку, обнажив блестящую гладкую лысину, расстегнул верхнюю пуговицу телогрейки и, достав вчетверо сложенную бумагу, протянул ее капитану. Из удостоверения явствовало, что Военный совет Ленинградского фронта «уполномочил директора радиозавода тов. Форштера, старшего военпреда тов. Каратыша, инженеров тт. Черемина и Токачирова проверить работу установок РУС-2». Внизу печать и подпись: «Член Военного совета Ленинградского фронта, секретарь Ленгоркома ВКП(б) А. Кузнецов».
        - Извините, меня никто не предупредил, — пробормотал Бондаренко, — а вас никто не сопровождает?
        - Как это никто! Или я для тебя не авторитет? — в дверном проеме неожиданно выросла фигура полковника Соловьева. — Гостям угощение сообрази.
        За начальником службы ВНОС шагнули в кабинет Ермолин и Осинин. Соловьев пояснил, обращаясь к директору завода:
        - Я сразу комиссара и инженера пригласил, чтобы время не терять. Потому и задержался.
        Вскоре все расположились вокруг комбатовского стола; перед каждым дымилась кружка с крутым кипятком, а для гостей выделили еще из НЗ по маленькому кусочку серо-желтого сахара и по черному сухарику: в этот день в третий раз в городе сократилась норма выдачи хлеба.
        - Итак, начнем с приятного известия, — пробасил Соловьев. — Может, сами скажете? — посмотрел он на директора завода.
        - Приятного мало, — отмахнулся Форштер. — Цеха свернуты, оборудование перевозится на берег Ладоги. Эвакуация, друзья мои.
        - Но ведь два «Редута» вы нам даете?!
        - Да, успели собрать, милостивый государь. Слава богу.
        - Ну вот, чем плохо — будет восемь «дозоров».
        - Семь, товарищ полковник, — поправил Осинин. — Разбитую в Пулково установку восстановить пока не удалось.
        - Ладно, ладно, не будем отвлекаться от главного, — сказал Соловьев. — Военный совет фронта поставил перед нами очень ответственную задачу: в кратчайший срок создать вокруг осажденного города сплошное поле радиобнаружения. Теми средствами, которые у нас имеются в наличии, — подчеркнул Соловьев и многозначительно поглядел на Осинина. — Теперь вкратце об оперативной обстановке: фронт стабилизировался с отходом наших войск на рубеж Лигово, Верхнее Койерово, Большое Кузьмино, Ям-Ижора, Невская Дубровка. Гитлер трубит на весь мир, что теперь, блокировав город бомбежками и огнем артиллерии всех калибров, он сотрет Петербург с лица земли. Конечно, кукиш ему, такому не бывать! И все же… Немецкие бомбардировщики могут, едва миновав линию фронта, тут же начинать бомбометание. Подсчитано: от передовых позиций в районе Лигово до центра города им лететь не больше двух минут, а от наиболее удаленной Невской Дубровки — пять с половиной минут. За это время предупредить о налете обычными средствами наблюдения и оповещения практически невозможно. Поэтому вся надежда — на «Редуты». Такая катавасия получается.
Вот и товарищей с радиозавода прислали, чтобы помочь нам правильно расположить установки, проверить их работу на местах. Ясно?.. Ну, что скажешь, комбат, — обратился Соловьев к Бондаренко, — докладывай свои соображения.
        - Мы уже думали об этом, товарищ полковник, — поднялся Бондаренко, но Соловьев жестом усадил его…
        - От токсовского «Редута» надо плясать. Он стационарный, его быстро не перебросишь… Впрочем, у нашего инженера расписаны все сектора обзора.
        - Вот как! Что ж, давай показывай, чему в академии учили, — оживился Соловьев, повернувшись к Осинину.
        Воентехник тут же разложил карту, на которой разноцветными карандашами были расчерчены овальные лепестки, пересекающиеся друг с другом и образующие своеобразный цветок.
        - Это диаграммы направленности антенн каждой установки, — пояснил Осинин. — При таком расположении «Редуты» перекрывают «мертвые зоны». Создается четыре сектора наблюдения: дальние, ближние подступы к городу, Ладога и Финский залив с Кронштадтом.
        - Что ж, неплохо задумано, — одобрительно сказал директор радиозавода, разглядывая карту. — Но только есть ошибочки… Мда-а, милостивый государь, есть, есть… Как это вы мыслите двумя станциями, установленными в городе, обеспечивать обзор в ближнем секторе? Мне известно, что в районах, которые намечены под позиции, нет ни единого возвышения. Следовательно, излучение будет захватывать лишь высоко летящие цели, а те самолеты, которые полетят на малых и средних высотах?..
        - Один «Редут» поставим на каком-нибудь кургане. Тогда он будет следить и за нижней кромкой неба.
        - Друг мой, но где же вы в Ленинграде найдете такой курган? — усмехнулся Форштер. — Или будете строить специальную возвышенность?
        - Не будем, — вмешался Бондаренко. — Затащим «Редут» на крышу какого-нибудь дома. И делу конец.
        - Идея хорошая. Я даже знаю такую крышу — здание НИИ. На ней институт много испытаний провел. Только как громоздкую машину с фургоном на нее поставишь? — озабоченно потер свою лысину Форштер.
        - А что, завод не поможет? — Бондаренко улыбнулся.
        - Друг мой, первые баржи с оборудованием и рабочими поплыли по Ладоге. Мне бы там сейчас следовало находиться, эвакуацией руководить. Так вот-с… — Форштер опять потер рукой лысину. — Делать нечего. Придется по старой памяти к такелажникам завода «Большевик» обратиться. Не откажут…
        Заводские инженеры напомнили о том, что «Редуты» должны находиться вблизи линии электропередачи.
        Когда все варианты были обговорены и наступило время разъезжаться по «точкам», поднялся Бондаренко.
        - Я должен сделать официальное заявление уполномоченным Военного совета фронта.
        - Пожалуйста, пожалуйста, — суетливо закивал директор завода, — только к чему такие формальности, голубчик?
        - Вопрос серьезный. Да и не голубчик я, а комбат. До каких пор в радиобатальоне, который полностью теперь оснащен новой техникой, будет оставаться неизменным штатное расписание?
        - Погоди, капитан, они-то при чем? — недовольно поморщился Соловьев и пояснил: — Я не раз выходил с предложением поменять штатное расписание в батальоне. Неудобства из-за этого большие, людей не хватает…
        - Радиомастерская нужна позарез! — взволнованно перебил Осинин полковника.
        - Забываетесь, товарищ воентехник. Сколько можно об этом говорить!
        Осинин стушевался, вскочил красный как рак.
        - Садись. А о радиомастерской рано еще думать. Сначала установки настрой, — пробурчал Соловьев.
        - Ну нет-с, позвольте здесь с вами не согласиться. Нужна радиомастерская, да-ас! — поддержал инженера батальона директор завода. — И именно сегодня, чтобы, как вы, милостивый государь, говорите, настроить «Редуты» должным образом. У нас специально бригада таких «настройщиков» создана. Ведь станция, как самый чувствительный музыкальный инструмент, особого внимания к себе требует! Вот-с!.. Обязательно расскажем товарищам Кузнецову и Попкову о ваших заботах, а если удастся, и товарищу Жданову. — Смущаясь, обратился к Соловьеву и Бондаренко: — А за несоблюдение субординации простите, голубчики. Несведущ я в вопросах воинского этикета, хотя и звание генеральское имею.
        Он нахлобучил шапку, поднялся. Встали изумленные офицеры.
        - Товарищ генерал, может, вам охрану выделить? — щелкнул каблуками Бондаренко.
        - Что вы, друг мой, я не знаю, как от этих железяк отделаться, — Форштер ткнул пальцем в ручные гранаты. — У меня радикулит, старческая болезнь. Ну да шут с ними, положено, говорят.
        - Ничего, я буду сопровождать генерала, — пробасил полковник Соловьев, а присутствующие с невольным уважением окинули взглядом его богатырскую фигуру.
        Последующие трое суток. Ленинград, Лесное
        Погода резко ухудшилась, зарядил дождь со снегом. Расчетам всех установок, за исключением «Редута-1» в Токсово, не прекращающего ни на минуту наблюдения за воздухом, пришлось свертывать «дозоры» и перевозить технику по слякотным, вязким дорогам. А «Редут-3» был отправлен даже по воде — в Кронштадт. Перебазировался из Песочной в Ленинград, в Лесное, и штаб батальона.
        …А совсем неподалеку на крышу дома № 9 в Яшумовом переулке поднимали «Захария» с темно-зеленым фургоном. И никто — ни такелажники завода «Большевик», ни редкие прохожие не знали и не догадывались, что за штуковина спрятана в машине, для чего нужно так упираться, чтобы затащить ее на двадцатиметровую высоту? Визжали жалобно лебедки, струился пот по лицам грузчиков.
        Руководил подъемом высокий широкоплечий капитан с воспаленными от бессонницы глазами и сиплым, простуженным голосом. Наконец фургон с грохотом и скрежетом выволокли на крышу — плоскую, забетонированную площадку, и все вздохнули с облегчением. Кто-то с чувством продекламировал:
        - «Опять увенчаны мы славой, опять кичливый враг сражен…»
        Бондаренко узнал любителя поэзии.
        - Сержант Горелов, ко мне! А Пушкина мы еще в вашем исполнении послушаем.
        Через несколько минут комбат отчитывал Горелова:
        - Объясните, товарищ сержант, почему вы без моего разрешения обратились в штаб корпуса с бредовой идеей?
        - Виноват… Я ведь думал, что вы сейчас позвали меня, чтобы похвалить всех нас за подъем техники. Но увы… — Горелов развел руками.
        - Перестаньте паясничать! — вскипел Бондаренко. Но, видимо, слова Горелова заставили его призадуматься: «Прав ведь он. Надо бы людям спасибо сказать, теплым словом отблагодарить. Вон они сгрудились в сторонке, покуривают, прислушиваются к нашему разговору и ждут». Уже спокойно он сказал:
        - Эх, Горелов, не знаешь ты пословицы: «Поперед батьки в пекло не лезь!» Хоть ты без пяти минут и кандидат наук, но все-таки советуйся чаще со старшими.
        Бондаренко повернулся и направился к группе бойцов и рабочих. Он крепко пожал руку каждому:
        - Спасибо, товарищи. Сильны же вы, братцы! Такую махину затащить!
        Люди заулыбались, кто-то солидно ответил:
        - Да чего там, пустяшное дело…
        Горелов стоял в стороне и думал: «Почему комбат напустился на меня?..»
        …С утра комбат сам повел колонну с установкой «Редут-6» к Ладожскому озеру. Двигались медленно: моросил дождь, в лобовые стекла машин била снежная крупа, и колеса скользили по вымощенной булыжниками трассе. Однако до Ваганова добрались без приключений. Спустившись к озеру, комбат выбрал площадку слева от деревушки Коккорево, у самой воды. Отдав распоряжение начальнику «Редута» лейтенанту Ульчеву и инженеру Купрявичюсу развертывать станцию, Бондаренко поехал назад, в Ленинград.
        Уже при въезде в город комбатовский шофер показал на мчащуюся навстречу «эмку»:
        - Товарищ капитан, во-он полковник Соловьев шурует!
        - Ну-ка, посигналь, чтобы остановился, и сам прижмись к обочине, — приказал Бондаренко.
        Обе легковушки одновременно замигали фарами и заскрипели тормозами. Бондаренко перебежал к «эмке» полковника, козырнул.
        - Устраивайся, капитан, впереди, разговор есть, — прогремел Соловьев, сидевший вместе с Форштером на заднем сиденье.
        Комбат узнал, что Соловьев с директором радиозавода побывали на возрожденном четвертом «Редуте», который разворачивался у Волкова кладбища. Там Осинин — и дело движется хорошо. Настроив установку, инженер батальона поведет колонну с седьмым «Редутом» в Манушкино. На главный пост пришла радиограмма о том, что «тройка» уже перевезена в Кронштадт. А в Токсово директору завода приглянулся инженер установки Червов. Толковый специалист…
        - Вот, комбат, каких я тебе инженеров подобрал! — с гордостью заявил Соловьев, дружески похлопывая Бондаренко по Плечу. — Но… одного или двух придется у тебя забрать. — Заметив, что капитан намеревается что-то возразить, сказал: — Погоди, выслушай сначала. Мы сейчас заехали на пятый «Редут» (кстати, там все готово к подъему, ждут тебя), подошел ко мне инженер, голова у него, я тебе скажу, о-го-го как варит! Хоть и сержант.
        - Это Горелов, — уточнил Бондаренко, — помощник начальника установки.
        - Во-во, он самый. Такую идею предложил — дух захватило! Можно создать телевизионную установку, которая сигнал с осциллографа «Редута» сразу передаст на главный пост. Представляешь, сколько сразу времени сэкономим. Ведь картинку, разворачивающуюся перед глазами старшего оператора, будет одновременно видеть и дежурный офицер главного поста. Тот сразу сигнал на КП: налет!..
        - Голубчик, предложение технически очень смелое, — подтвердил Форштер. — Горелов уже давно работает в области передачи телевизионных сигналов на большие расстояния, с довоенного времени. Думаю, если создать ему необходимые условия, он сможет осуществить свою идею.
        - Поэтому я у тебя его заберу, пусть на главном посту работает, — заключил Соловьев.
        - Не отдам. Что хотите делайте… Я до самого товарища Жданова дойду, а не отдам! — взволнованно выпалил Бондаренко.
        - Что-о?! Не слишком ли много на себя берете, капитан! — гневно засверкал глазами Соловьев.
        
        - Но поймите, товарищ полковник, — оправдывался Бондаренко, — сами убедились в том, что только при наличии хороших инженеров «Редут» может выдать тот максимальный результат, который удовлетворит ПВО. А тут — со штатами неразбериха, для станций только подбираем позиции, пытаемся настроить аппаратуру, радиомастерской даже нет! — повернулся он к директору завода. Но тот безучастно смотрел в окно. — И потом, я давно знаю об идее Горелова. И Осинин, и сам он — все уши мне прожужжали.
        - Как! И ты молчал?.. Да я тебя за это, знаешь… — возмущенно повысил голос Соловьев.
        - А зачем раньше времени языком чесать? Если бы я вам обо всех идеях докладывал, которые выдвигают инженеры, операторы, радисты — у вас бы голова кругом пошла. Вы только моего Осинина послушайте — столько предложений! А возможности?..
        - Вот я и хочу Горелову предоставить возможности для работы.
        - Очень хорошо. Но только, товарищ полковник, не забирайте инженера из батальона. Мы уже думали с Осининым, с Ермолиным советовались. Пусть Горелов на пятом «Редуте» и проводит свои изыскания, помощников ему выделим. Тем более теперь станция будет находиться на здании НИИ. Он может там даже опыты лабораторные проводить! Так и сформируется наша радиомастерская.
        - Ох и хитрый же ты, капитан, — не то осуждающе, не то с похвалой пробасил Соловьев. — Ладно, будь по-твоему. Но только я тебя в покое не оставлю, пока вы с этим сержантом не поставите мне на главный пост телевизоры.
        Бондаренко вылез из машины. «Эмка» рванула, обдав капитана мелкими брызгами. Он с минуту постоял, глядя ей вслед, потом пошел к своему зеленому, в пятнах лимузину…
        ИЗ ДНЕВНИКА СТАРШИНЫ МИХАИЛА ГАРКУШИ:
        «Переехали в город. Паршивая штука — воющие бомбы. Самолеты налетают до двенадцати раз в сутки…
        Несколько бомб упало во дворе штаба. Убит красноармеец Олейников. Тяжело ранены Исмагулов, Манжос, легко — Макаров, Монахов, Галинов.
        Дом напротив нас разрушен. Какой-то девушке осколками перебило обе ноги. Ее нашел Устюжинов в развалинах. Отправили в госпиталь…»
        На берегу Ладожского озера
        Как ни старался Купрявичюс настроить приемник, изображение отраженного сигнала на экране не улучшалось.
        Инженер отложил в сторону отвертку и вышел из аппаратной.
        - Ну что? — спросил его Ульчев. Купрявичюс покачал головой. Посоветовал:
        - Не следует пока рыть блиндажи. Придется, наверное, переезжать. Искать более подходящее место.
        - Комбат приказал развернуть «дозор» здесь, — возразил Ульчев и вдруг резко спросил — А может, вы мудрите, в позиции ли дело?..
        Купрявичюс вспыхнул:
        - Нет, это черт знает что! Идите, сами попробуйте, — показал он на дверь фургона.
        - Я не инженер.
        - То-то же!
        Подкатила черная «эмка». Из нее вылезли высокий полковник и неуклюжий штатский в ватных штанах и телогрейке.
        - Начальство пожаловало, сам полковник Соловьев! — изумился Ульчев…
        Вскоре уже на всю округу гремел голос полковника, который поверг Купрявичюса в отчаяние.
        - При чем здесь комбат?! Вы как инженер установки куда смотрели? Почему не подсказали, что условия тут не соответствуют техническим требованиям? — отчитывал он Купрявичюса.
        Штатский — директор радиозавода, тоже подлил масла в огонь:
        - А как вы, милостивый государь, думаете питать «Редут»? От силовой машины? А где брать бензин? Электричества нет!
        - Есть электросеть… — тихо возразил Купрявичюс. — На ириновских торфоразработках.
        - Значит, и «Редут» нужно ставить в Ириновке. Свертывайтесь! — приказал полковник. — А по поводу вашей нерасторопности будет особый разговор.
        …Колонна медленно потянулась назад, от озера к Ленинграду, мимо Ваганова, в шести километрах от которого приютилась на длинном узком косогоре деревенька Ириновка. На самом холме у околицы в туманной дымке вырисовывались очертания церкви. Купрявичюсу понравилось это место еще тогда, когда они проезжали мимо деревни, направляясь к Ладоге. Теперь же он выпрыгнул из кабины и зашагал по лужам в хвост колонны, к «эмке».
        - Что стряслось? — вышел из нее Соловьев.
        - Товарищ полковник, вот отличная позиция для «Редута», — показал Купрявичюс на косогор. — В тот сарайчик у церкви загоним установку, антенну — наружу, замаскируем — никто не догадается. И для землянок удобно, прямо в откосе их выроем — получится что-то вроде пещер.
        - А где линия электропередачи? — спросил Форштер.
        - Если напрямую, то километра два-три будет.
        - Не пойдет, — развел руками директор завода. — Место хорошее, а не пойдет. Так вот-с, друг мой. Не сможете вы подсоединиться к электросети, придется новую линию тянуть. А для этого не дни, месяцы потребуются.
        - Надо будет, и в дни уложимся, — не сдавался Купрявичюс.
        Подошедший Ульчев поддержал инженера:
        - Конечно, построим, чего там…
        - Действуйте, — махнул рукой Соловьев. — Ты, лейтенант, затаскивай на гребень станцию и приступай к оборудованию позиции. А ты, коль проявил инициативу, — он смерил пристальным взглядом Купрявичюса, — иди в контору торфоразработок. Договоришься там о прокладке линии.
        Но когда Купрявичюс приехал в Рахья, где находилось управление, и встретился там с техническим руководителем торфоразработок, то упал духом. Нет, подключиться к линии было можно, только напряжение ее — три тысячи вольт. А это значило, что следует потом еще монтировать понижающую подстанцию.
        - Коль такое дело — пособим. Дам я тебе двух спецов. Они хоть и бабы, но электрики высокой квалификации, — попытался успокоить техрук Купрявичюса.
        - Да разве нас всего два монтера выручат, тем более женщины?!
        - Не скажи, не скажи. Они вкалывают похлеще иного мужика, без нытья…
        На прокладку линии электропередачи вышел весь расчет, не считая дежурной смены и часовых. Бойцы валили лес, рыли ямы, ставили столбы, монтеры тут же взбирались на них, вешали крючья, протягивали кабель… Это был чудовищный, адский по тяжести труд войны.
        Они протянули «высоковольтку» и установили понижающий трансформатор за двое суток! Зато теперь «Редут-6» «видел» великолепно.
        Деревня Манушкино
        Наконец-то Николая Калашникова снова включили в боевой расчет. Только не на «четверку», а старшим оператором «Редута-7».
        В Манушкино прибыли под вечер. Всеми работами по оборудованию «дозора» руководил инженер батальона Осинин, и Калашников старался быть к нему поближе.
        Засветилась на экране полоска электронной развертки. Калашников смотрел на нее, комментируя малейшее изменение зубцов-импульсов отраженного сигнала.
        - Товарищ воентехник, смотрите, какая четкая картинка «местников», уж я ее, дорогушу, запомню! Наверное, лучше всего зарисовать, как вы считаете? Тогда ночью разбуди — и тут же воспроизведешь! А вот цель!
        - Ну-ка, ну-ка…
        - Да вот же, товарищ воентехник, смотрите, — ткнул Калашников в едва заметную, с волосок, полоску. — Видите теперь? Одиночка, от нас отдаляется. Интересно, что за самолет?
        Осинин взял отвертку, подкрутил потенциометр настройки, и полоска проступила на экране четко, обозначилась ее вершина.
        - Нет, это не бомбардировщик.
        - Почему ты так решил?
        - Понимаете, товарищ воентехник, у «юнкерса», например, вершина должна быть более пологая… Вот я чудак-человек, кому объясняю? — хохотнул неожиданно Калашников. — Вы ведь сами нам об этом на занятиях рассказывали! А эту отметочку, — он снова показал на экран, — я тоже запомню…
        Они работали до полуночи. Утром, чуть свет, Осинина снова удивил Калашников, сидевший на пеньке невдалеке от шалаша-землянки и что-то записывающий в тетрадь.
        - Не спится, сержант? — подошел к нему Осинин. — Письмо решил зазнобе написать?
        - Никак нет! — вскочил Калашников. Смущенно добавил: — Решил я, товарищ инженер, книгу написать.
        - Кни-и-игу?.. — протянул Осинин. — И о чем? Калашников смешно почесал затылок карандашом.
        - Понимаете, я спрашиваю себя: много ли есть учебников, наставлений там всяких о «Редутах»?.. Нет ничего. Мы первые их осваиваем, хотя бы вот этот, — кивнул он в сторону установки. — До конца ли мы знаем ее возможности? Наверное, тоже нет. А в книгу я буду записывать все до мелочей. Посмотрите, если есть желание, — он протянул инженеру тетрадь.
        Осинин открыл ее. Калашников описывал ту воздушную обстановку, которую наблюдали они при настройке станции. И не только зафиксировал поведение радиопеленгатора в тот или иной момент, но и попытался зарисовать картинку, высвечивающуюся на экране. А Калашников продолжал:
        - Когда будет заступать очередная смена, я им покажу, смотрите, мол, братцы, что вы можете увидеть. Не теряйтесь в случае чего. Это тому-то и тому-то соответствует. Правда, с рисунками у меня дело туго идет. Но как только я с Гариком встречусь… — Поправился: — С красноармейцем Микитченко. Он все оформит в лучшем виде.
        - Думаю, ты прав. Одобряю твое начинание, — сказал Осинин, возвращая тетрадь. — Золотая получится книга с точки зрения обобщения нашего опыта. Это, брат, ой как нужно!..
        Осинин рассказал о Калашникове командиру и комиссару батальона:
        - Представляете, какую идею подсказал старший оператор? Нужно на каждом «дозоре» завести такую книгу или, вернее сказать, «Журнал характерных импульсов». В него зарисовывать изображения разверток, описывать обстоятельства того или иного воздушного наблюдения, все реакции «Редутов». Это же будет настольная книга операторов!
        - А что, командир, задумка хорошая, — поддержал
        Осинина Ермолин.
        - Согласен. Но только как же быть с сохранением военной тайны? — спросил Бондаренко. — Ведь есть распоряжение: никаких записей, никаких дневников… Вдруг такой журнал попадет в руки врага?
        - А если «Редут» попадет в руки врага?!
        - Что за чушь говоришь, Сергей! Такого не будет никогда, — сказал Бондаренко.
        - Засекретим журналы, как и другие наши документы, прошнуруем страницы, включим в опись «Редутов», ответственными назначим инженеров установок…
        - Убеждать умеешь, — согласился Бондаренко. — Но смотри, Осинин, под твою ответственность, чтобы с точки зрения сохранения тайны все было как надо. Теперь вот еще что. — Бондаренко улыбнулся и торжественно объявил: — Получено разрешение штаба корпуса об организации при «Редуте-5» экспериментальной группы для создания комплексной телевизионной установки, которая будет передавать данные РУС-2 на командный пункт. Техническим руководителем назначается автор проекта — сержант Горелов.
        Осинин вскочил.
        - Смотри, а он сейчас в пляс пустится, — засмеялся Ермолин.
        - Ты особо не радуйся, Сергей, садись, — урезонил инженера комбат. — Определены сроки: три-четыре месяца на эти работы. Если не выполним, спросят в первую очередь с тебя. Ясно?
        - Но ведь такие сроки нереальны, — опешил Осинин.
        - Приказы не обсуждают, — не терпящим возражения тоном отрезал Бондаренко.
        - А как с радиомастерской? — спросил Осинин.
        - Будем ее создавать на базе группы Горелова. Радиомастерская должна стать центром всей изобретательской и рационализаторской работы, — устало заключил Бондаренко.

4 октября, Смольный
        Вечером в кабинет Жданова вошли Форштер и Соловьев, которые доложили члену Военного совета фронта о том, что его указание о создании сплошного радиопеленгаторного поля для обнаружения воздушных налетов противника выполнено. Установки РУС-2 работают надежно.
        - Приятная новость, спасибо. — Андрей Александрович поднялся из-за стола и подошел к большой, во всю стену, карте. — Так где расположены наши «Редуты»?
        Соловьев перечислил. Жданов взял записную книжку и сделал пометки.
        - Хорошо бы поставить пеленгатор и за Ладогу, к Волхову, и, может, не один, — размышлял он. — Очень важно оберегать нашу единственную коммуникационную артерию, связывающую город со страной. Как, товарищ Форштер, завод не даст нам еще парочку «Редутов»?
        - Завод свернул производство и практически полностью уже эвакуировал технику.
        - Это плохо. Но кто-то же да остался на заводе? Наверное, и сырье, и детали, и кое-что из оборудования тоже осталось… Я вот о чем попрошу, товарищ Форштер, прежде чем вы отправитесь в Новосибирск, соберите рабочих, которые не уехали, организуйте из них бригаду. Может быть, подключить к ним специалистов из радиобатальона? Надо собрать еще хотя бы одну установку. Разъясните людям… Если ленинградский рабочий за дело возьмется, он обязательно доведет его до конца!
        - Хорошо, товарищ Жданов, считайте, что я выполнил ваше поручение, — взволнованно заверил Форштер…
        …Если вам, читатель, доведется побывать в Ленинграде в Музее истории Ленинградского военного округа, то обязательно обратите внимание на рукописный фолиант в бархатной обложке, на которой укреплены резные деревянные буквы — «Золотая книга». Да, это та самая, что написана первыми локаторщиками. Полистайте ее и вы почувствуете не только насколько она уникальна по содержанию, но и «услышите голоса» мужественных защитников Ленинграда, ощутите терпкий вкус того далекого времени. Дрогнет сердце, ведь это начало нашей радиолокации.
        ИЗ «ЗОЛОТОЙ КНИГИ»:
        «Сила плюс искусство — вот что решает исход вооруженной борьбы. Нашей силой в борьбе с врагом является передовая техника — «Редуты», а искусством — многочисленные приемы применения этой техники… Было бы неправильно считать, что из «Редутов» нельзя выжать больше отведенной ему максимальной дальности обнаружения в 120 километров…
        Творческая мысль инженеров, старших операторов, их постоянное стремление возможно дальше обнаружить противника привели в ряде случаев к засечке целей на расстоянии 220 -230 км».
        Глава VII
        ЛОБАСТОВ: — Здравствуйте, Дмитрий Васильевич! Очень рад, что предоставилась возможность переговорить.
        СОЛОВЬЕВ: — Приветствую, Михаил Михалыч! Обрадован такой встречей на расстоянии в не меньшей мере. Что нового? Как Москва?
        ЛОБАСТОВ: — Стоит столица незыблемо!.. Но об этом после, если останется время. Сейчас о главном. Как мы поняли из последнего донесения, установки РУС-2 значительно улучшили свою работу и стали на вашем фронте единственным надежным средством воздушного наблюдения.
        СОЛОВЬЕВ: — Так точно, товарищ генерал. Начиная с октября внезапных налетов авиации противника на город не было.
        ЛОБАСТОВ: — Похвально. А как обстоит дело с соблюдением режима?
        СОЛОВЬЕВ: — Засекреченность полная. Усилили охрану «дозоров». Чего-либо подозрительного не наблюдалось.
        ЛОБАСТОВ: — Все равно, Дмитрий Васильевич, бдительность должна быть на первом плане. Наши товарищи из контрразведки проинформировали нас, что противник подозревает о наличии у нас радиоулавливателей, и о том, что мы отводим им важную роль в обороне Ленинграда. Гитлер издал приказ, в котором сулит летчикам «люфтваффе» за каждый обнаруженный и уничтоженный радиопеленгатор железный крест.
        СОЛОВЬЕВ: — Учтем, Михаил Михалыч. Будет им крест, березовый. Хотя мы ощущаем их наглость. Часа два назад они сбросили листовки с угрозой: «Сегодня будем вас бомбить, а завтра хоронить!» Намерены испортить празднование двадцать четвертой годовщины Октября.
        ЛОБАСТОВ: — Надеюсь, отдали распоряжение расчетам «Редутов» глядеть в оба?
        СОЛОВЬЕВ: — Так точно.
        ЛОБАСТОВ: — Тогда желаю удачи. С праздником! О Москве скажу: вечером слушайте радио и завтра утром.
        СОЛОВЬЕВ: — Неужели будет парад?
        ЛОБАСТОВ: — Все. До свидания!

7 ноября Ленинград не бомбили
        Токсово, «Редут-1»
        Надо отдать должное военинженеру Червову: установку довел до ума. Хотя единственным прибором для регулировки «Редута» ему служила обычная неоновая лампочка, по свечению которой определялась мощность излучения. В руках Георгия Николаевича эта эбонитовая «палочка-выручалочка» творила чудеса. На двести километров за линию фронта стал «видеть» «Редут»!
        Между тем Червов нервничал из-за того, что никак не успевает заменить масштабную ленту на экране осциллографа что-нибудь километров на сто пятьдесят. Тогда старшим операторам было бы легче распознавать дальние цели.
        Ругал он себя часто. Даже тогда, когда дела складывались удачно, он вздыхал и высказывался примерно так: «Эх, еще лучше можно сработать, но пока не додумал. Видно, мозги сохнут с голодухи…»
        Начальник «Редута» лейтенант Юрьев, временно назначенный к Червову на стажировку, на эти «охи» инженера в сердцах восклицал: «Что вы так огорчаетесь, Георгий Николаевич! Радоваться надо: вы такого наворотили, та-ко-го!»…
        Однако сейчас Червова волновало другое: немцы начали мудрить. Он отложил свою масштабную ленту и засел в домике дежурной смены вместе с операторами, не сводя глаз с осциллографического отметчика.
        Октябрь их научил: стервятники летают ночью, а днем — только в пасмурную погоду, при большой облачности. Группы небольшие — два — четыре бомбардировщика, а то и вовсе одиночки. Следить за такими целями нетрудно, если нет «зоны провала». Червов вычертил маршруты ночных налетов и заставил бойцов вызубрить схемы назубок: пошли со стороны Витино, значит, дальше они полетят на Ропшу, через Финский залив и на город; двинулись от Сиверской — потом направятся на Красногвардейск, через Среднюю Рогатку и на Ленинград; ну а если выходят от Тосно, то жди их над Колпином, вдоль Невы будут заходить к самому центру города… Только дудки, чопорный педантизм фашистских стратегов рушил их же собственные черные замыслы. «Редут» ни разу не сплоховал, и летчики с зенитчиками отгоняли «ворон».
        Но вот старший оператор обратил внимание на то, что большая группа самолетов взлетела с дальнего аэродрома и пошла от Нарвы. И вдруг, когда приблизилась к Сиверской, — телефонист уже было начал передавать донесения на главный пост, — исчезла! Больше не появлялась, как в воду канула. В чем дело? Неужели появилась новая «мертвая зона»?
        - Может, вы ошиблись? — допытывался Червов у старшего оператора дежурной смены.
        - Никак нет, товарищ военинженер, была группа, а над Сиверской пропала, — уверенно ответил тот.
        «Неужели самолеты сели на аэродром? — терялся в догадках Червов. — Но в Сиверской базируются фашистские истребители, а боец утверждает, что вершина импульсов была пологая, значит, это бомбардировщики. Надо проверить».
        Через некоторое время уже другой старший оператор доложил:
        - Вижу группу, примерно самолетов двадцать, бомбардировщики, взлетели с Дно!
        - Пожалуйста, повнимательней, — попросил его Червов и отдал распоряжение телефонисту: — Дублируйте донесение на главный пост!
        Пошли цифры, цифры, началась обычная работа, а Червов пристально наблюдал за экраном. Вот самолеты подошли к Сиверской. Что это? Количество импульсов уменьшилось! Осталось только два самолета, ошибки быть не может — изображение четкое. Они заходят на Ленинград уже знакомым маршрутом. А где же остальные бомбардировщики?!
        - Этих двух проведите до конца! — взволнованно приказал Червов.
        Самолеты подошли к городу и сравнялись с импульсами от «местных предметов».
        - Следите, следите, они сейчас должны опять появиться…
        - Если не собьют наши, — процедил красноармеец, сидевший у экрана. — О! Вырыл, гад, себе могилку!
        - Молодцы зенитчики, четко сработали, — тоже обрадовался инженер, увидев, что только один импульс вновь появился на экране. (Потом они узнали, что это не зенитчики сбили бомбардировщик, а летчик Севастьянов впервые над ночным Ленинградом протаранил врага.) Второй бомбардировщик ушел обратным курсом. Подойдя к Сиверской, он пропал.
        - Совершил посадку. — Червов совсем разволновался. — А почему же те остальные бомбардировщики отказались от налета на город?.. Пожалели? Добренькими стали? Враки! Да, да, товарищи дорогие, враки все это! Они обязательно полетят на Ленинград. Собирают армаду. Сиверская для них — промежуточный аэродром. Соедините меня с главным постом! — попросил телефониста. — Наблюдений не прекращать!
        Червов доложил о своих предположениях оперативному дежурному на КП корпуса. Вскоре инженер сообщил еще об одной группе немецких бомбардировщиков, взлетевших с Луги, которые произвели посадку, но только теперь не в Сиверской, а на аэродроме в Гатчине.
        Смольный
        В штабе обороны города о донесениях «Редута-1» пока еще знали только два человека — полковник Соловьев и начальник разведывательного отдела фронта комбриг Евстигнеев, которого начальник службы ВНОС успел проинформировать. Но доложить об этом начальству они не успели. После короткого собрания партийного и советского актива в честь 7 Ноября Жданов пригласил к себе представителей командования фронта. На повестке дня стоял один вопрос: как предотвратить бомбардировки Ленинграда?
        - Учтите, предполагаемый налет — не обычная акция, — начал совещание Жданов. — Нам нельзя позволить, чтобы в годовщину Великого Октября фашисты бомбили город. А они намереваются учинить такой разбой, какого свет не видывал. Что будем делать, товарищи?.. Видимо, нашей авиации что-то надо предпринять.
        - У меня в полках на исходе горючее, товарищ Жданов. Если я и отряжу на патрулирование эскадрилью, она не сможет быть долго в воздухе, — сказал командующий авиацией генерал Новиков.
        - Да, лед еще не сковал Ладогу. Зато ледяной шуги столько, что озеро уже не судоходно, — огорченно вздохнул Андрей Александрович. — В Новой Ладоге скопилось и продовольствие, и горючее, а как доставить?..
        - Товарищ Жданов, разрешите доложить, — поднялся полковник Соловьев. — Буквально перед тем как идти сюда, я узнал — мне сообщили, что спецустановки обнаружили сосредоточение больших групп бомбардировщиков противника на аэродромах в Сиверской и Гатчине. Можно попробовать нанести упреждающий удар авиацией.
        - Что значит «попробовать», полковник?! — вскочил Новиков. — Я же говорю, что у меня бензина едва на один полковой вылет хватит. А вдруг там нет никаких бомбардировщиков, а полетят они с другой стороны, — что тогда прикажете делать?! И как ваши наблюдатели могли все так точно определить?
        - Подождите, товарищ Новиков, не горячитесь. Нужно разобраться, — остановил генерала командующий фронтом Хозин. — Товарищ полковник, кому вы еще докладывали об этом?
        - Успел сказать только комбригу Евстигнееву, — ответил Соловьев.
        - И какое мнение начальника разведотдела?
        - Проверять надо…
        - Сколько времени вам для этого нужно?
        - Часов шесть, может, больше. Как повезет разведчикам…
        - Нет, это много. Нам медлить никак нельзя, — прервал их Жданов, который поднялся из-за стола и взволнованно начал прохаживаться по кабинету. Неожиданно звонким голосом он спросил Соловьева — Ну, а верить-то вашим пеленгаторщикам можно? Вы уверены в том, что они не ошибаются?!
        - Уверен, товарищ Жданов!
        - Вы можете соединиться непосредственно с установкой и еще раз спросить того, кто это обнаружил, — убежден ли он в своей информации? — спросил Андрей Александрович.
        - Отсюда? — переспросил Соловьев.
        - Да откуда угодно, только чтобы быстро…
        - Тогда разрешите! — Соловьев направился к телефонам, стоявшим на маленьком столике. Подошел к ним и Жданов, поднял одну из трубок:
        - Сейчас соедините полковника Соловьева, он скажет с кем, — и подал трубку начальнику службы ВНОС.
        Соловьев, связавшись с оперативным дежурным, вызвал первый «Редут». Червова в этот момент в аппаратной не оказалось.
        На связь вышел дежурный старший оператор установки.
        - Товарищ красноармеец, доложите, что там у вас за сведения о скоплении авиации противника на ближних аэродромах?.. Кто интересуется? — Соловьев усмехнулся и посмотрел на Андрея Александровича. Тот согласно кивнул, и полковник, выделяя каждое слово, проговорил — Лично товарищ Жданов интересуется… Да, да…
        Прикрыв ладонью микрофон и слушая доклад, Соловьев начал пересказывать присутствующим, как были обнаружены «Редутом» аэродромы.
        Жданов не выдержал:
        - Спросите еще раз, сам он твердо уверен или это только предположения?
        Соловьев через несколько секунд ответил:
        - Уверен, товарищ Жданов. Говорит, что и инженер Червов тоже уверен. А он ошибиться не может.
        - М-да… Ну что, товарищи, давайте подумаем… Можно ли рискнуть, атаковать вражеские аэродромы?..
        …Через три часа в воздух поднялся 125-й бомбардировочный полк майора Сандалова. Бомбовый удар, который нанесли наши летчики в Сиверской и Гатчине, оказался неожиданным и сокрушительным. Было сожжено на земле 66 фашистских самолетов…
        7 Ноября Ленинград не бомбили.
        А вскоре войскам фронта был объявлен приказ, подписанный Хозиным и Ждановым, о первом награждении советских локаторщиков за боевое применение новой техники. Инженер Червов получил Красную Звезду. Дежурные операторы «Редута-1» — медали «За боевые заслуги»… С этого момента авторитет ленинградских разведчиков неба стал незыблемым.
        Нужен рыбий жир
        Лесное, штаб радиобатальона
        Сейчас, по прошествии стольких мирных лет после описываемых событий, нам трудно представить, что перенесли ленинградцы во время блокады.
        От голода и дистрофии до неузнаваемости преображался облик солдат. На глазах менялся их характер, резче проявлялись те черты, о которых многие и не догадывались. Чем же они питались, как выжили?
        Вот отрывки из документов той поры. Возьмем только один день — 13 ноября. Почему? С этого числа в городе была установлена самая мизерная продовольственная норма: выдавалась «пайка» слипшейся чернухи весом в 125 -250 граммов, в зависимости от того, кому она предназначалась — солдату на передовой или тем, кто находился в «тылу», рабочему у станка, бойцу или ребенку…
        ИЗ ДНЕВНИКА СТАРШИНЫ ШТАБНОЙ КОМАНДЫ РАДИСТОВ МИХАИЛА ГАРКУШИ:
        «После того как немцы захватили Тихвин и перерезали последнюю железную дорогу, совсем стало худо. В городе ни хлеба, ни дров, ни света, ни воды… Артиллерийские обстрелы и налеты авиации длятся почти круглые сутки. Чувствую, что совершенно выбиваюсь из сил. Боже мой, доживу ли я до того времени, когда наемся хлеба. Ложусь спать. Поднимусь ли завтра?..
        Мишу К. судили за 7 буханок хлеба, украденных у него из автомашины по пути от хлебозавода. Конечно, действовала какая-то шкура. Но как он, такой опытный хозяйственник, мог проглядеть! Жалко, хороший парень. Комбат и комиссар не стали заступаться, может, души в этом голоде черствеют. А может, они не имеют права прощать такую оплошность… Блокада жестока, и осилит ее стальная твердость… Жизнь Мишки решена. Он плачет…»
        А В ЖУРНАЛЕ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ 2-ГО КОРПУСА ПВО ТАКИЕ СТРОКИ:
        «С 18.00 13.11.41 до 18.00 14.11.41 на дежурстве оперативная группа № 2 майора Метелева…
        В 18.47 спецустановка № 1 (Токсово) предупредила о крупном налете авиации противника на город. Цели были обнаружены на расстоянии 110 км.
        В 10.05 дежурной сменой установки № 4 (Волково кладбище) был предупрежден налет за 80 км от города. В налете участвовало 20 бомбардировщиков противника…
        Благодаря достаточному упреждению налеты были неэффективными… В общей сложности установками РУС-2 было обнаружено 58 самолетов противника…»
        И это несмотря на голод. Обеспокоенные Бондаренко и Ермолин срочно вызвали военврача Казакову: у старших операторов «Редутов» ухудшилось зрение. Некоторые из них ослепли полностью.
        - Необходимы витамины. Мы уже готовим в медпункте хвойный экстракт. Было бы хорошо, если бы хозвзвод занялся бы заготовкой сосновой хвои. У меня только два санитара да военфельдшер. — Нина, не спрашивая разрешения, тяжело опустилась на стул, устало провела ладонью по опухшему лицу и сказала с горечью — Но тем, кто теряет зрение, хвойная настойка вряд ли поможет. Нужен рыбий жир…
        - Что-о?.. Какой еще рыбий жир? — усмехнулся Ермолин. — Да легче иголку в стоге сена найти!
        Нина пожала плечами и бесстрастно сказала:
        - Другого лекарства предложить не могу.
        - А может, все-таки что-нибудь придумаете, Нина Владимировна? — расстроенно попросил Бондаренко. — Может быть, хлеба по две нормы выдавать…
        - Это тем, кто еще не начал слепнуть. А заболевшим нужен рыбий жир.
        - Та-ак. Где ж его достать? — Бондаренко с усилием потер указательным пальцем висок, а левой рукой придвинул к себе портрет сына, установленный на столе в специальной рамке-подставке. Все в штабе знали, как любит своего сына комбат, как тяжело переживает разлуку с семьей после ее эвакуации. Еще заметили, что когда «бате» нужно принять серьезное решение или найти выход из трудного положения, он всегда вглядывается в фотографию вихрастого улыбающегося мальчика.
        Вдруг капитан воскликнул:
        - Кажется, нашел!.. А ведь точно! — Он вскочил, подбежал к двери, пнул ее ногой. Выйдя в коридор, приказал
        дежурному:
        - Машину мне, срочно! — Обернувшись, сказал застывшим в недоумении Ермолину и Казаковой: — Я сейчас… одна нога здесь — другая там… Может, и привезу рыбий жир. Ждите…
        В кабину фыркающего грузовика Бондаренко забрался по-стариковски, еле переведя дух.
        - Давай-ка жми на мою квартиру… Улица Труда, десять, — приказал он шоферу, не обращая внимания на то, как побелело довольно упитанное лицо бойца.
        Они ехали по городу медленно из-за притушенных фонарей, из-за попадающихся на дороге груд битого кирпича, обрушившихся с домов балконов, чугунных решеток, кусков кровельного железа, над которыми тихо парили снежные хлопья. Словно мотыльки, они липли к ветровому стеклу машины. Глядя на мельтешащие автомобильные дворники, комбат вспомнил о механическом фонарике, непроизвольно проверил, лежит ли тот в боковом кармане шинели. Шофер от его резкого движения вздрогнул непроизвольно, отчего машина вильнула.
        - Ты спишь, что ли? — рассердился комбат.
        - Никак нет, товарищ комбат, померещилось што-то.
        - Повнимательней, повнимательней, Заманский, не по луговине едем, — устало пробормотал Бондаренко, прикрыв веки. Интересно, цела ли двухлитровая бутыль с рыбьим жиром, которую он однажды принес, когда заболел сын?.. Жена подняла Бондаренко на смех, разве жиром можно вылечить ангину? Бутыль эту она запрятала, но куда?..
        - Приихалы, товарищ капитан…
        - Пойдем со мной, Заманский, будешь светить фонарем.
        - А як же машина, товарищ капитан, не можно ее бросать.
        - Что с ней сделается?
        - Да мало ли туточки отчаянных голов шныряет, топлива нема, сольют бензин…
        - Ладно, машина так машина, сиди, дрыхни, — пробурчал Бондаренко и, кряхтя, вылез из кабины.
        Он вошел в подъезд вымершего дома, в гнетущей тишине которого вжиканье его фонарика напоминало беспомощного жучка, залетевшего в западню и не ведающего, как из нее выбраться.
        Бондаренко вспомнил, что у него нет ключа от квартиры. «Может, у дворника есть? Славная девчушка. Она приехала сюда из деревни к родственникам накануне войны. Песни любила вечерами петь, — машинально подумал он, спускаясь обратно на первый этаж. — Кажется, здесь…»
        На стук никто не ответил. Он тронул дверь, которая чуть приоткрылась. Жужжа «динамкой», вошел в комнату и вдруг услышал слабый голос: «Кто там?» Направив в ту сторону вспыхивающий и тут же тускнеющий луч света, он увидел в углу на койке закутанного в тряпье человека. Подошел поближе:
        - Мне дворник нужен, бабушка. Я капитан Бондаренко, жильцом здесь был. Хочу в квартиру войти, а ключа нет.
        - Признала я вас, сами, значит, заявились, — прошептала женщина с иссушенным лицом, впалыми глазами и всклокоченными волосами. — А вы меня не признали… Связка здесь, — скосила она глаза. — Вы простите, стулья я ваши стопила. Хотела и шкаф, да сил нет…
        Бондаренко невольно посмотрел на давно остывшую «буржуйку» с белесым налетом инея, засунул руку под голову дворничихи, вытащил связку ключей и с горечью подумал: «А стоит ли туда подниматься? Если мебель пошла на дрова, то уж что-то съедобное вряд ли уцелело… Как же может измениться человек: была молодуха — кровь с молоком, а теперь тощенькая, одни косточки. И помочь я ей не в состоянии».
        Он вышел на улицу, позвал Заманского. Тот было снова попытался отговориться, но комбат прикрикнул, и боец, понурившись, нехотя поплелся за капитаном. Войдя в свою опустошенную квартиру, в разбитые окна которой дул морозный ветер, Бондаренко сказал шоферу:
        - Давай-ка наберем дровишек. — И пояснил: — Надо печку внизу затопить, женщина замерзает.
        Заманский, как показалось Бондаренко, обрадовался поручению, энергично бросился отрывать крышку небольшой тумбочки. Расправившись с ней, подскочил к книжному шкафу, в котором сиротливо лежали две небольшие книжицы. «А ведь забит был!» — подумал Бондаренко и отметил, что ему совсем не жалко книг, что смотрит на все равнодушно. И двинулся к перевернутой этажерке, прижимавшей этюдник жены. Хотел было вытащить его, но ему помешал Заманский. Подлетев к этажерке с другой стороны, он хрястнул со всего маху по ней ногой:
        - Счас поломаю и эту на дрова, товарищ капитан.
        - Да погоди ты, дай этюдник высвободить…
        - А он только чадить будэ.
        - Я его с собой заберу, рисунки там… Подсвечивая одной рукой фонариком, Бондаренко другой потянул этюдник, и вдруг обнажилась в развороченном полу зияющая дыра.
        - Ничего не понимаю… Неужели тайник?!
        Бондаренко сунул в отверстие руку и вытащил небольшой, но увесистый куль. Он протянул его Заманскому, мол, подержи, но тот отпрянул, будто испугавшись чего-то. Комбат усмехнулся:
        - Однако и трусоват ты, правду люди говорят. Не бойтесь, это не мина, — перешел он на официальный тон. — Светите тогда фонарем.
        Содержимое свертка заставило вздрогнуть и Бондаренко: в темно-зеленой солдатской фляжке оказался рыбий жир, видно, часть того, слитого из бутыли; тут же были засушенные куски хлеба и… часы-хронометр. Капитану стало понятно, что человек, хозяйничавший в его квартире, служил в радиобатальоне.
        - Кто же?! Неужели Юрьев или Ульчев? Может, оба?! У них же пропали такие часы! — не сдержавшись, хрипло воскликнул Бондаренко.
        - Не могу знать, товарищ капитан, — промямлил Заманский.
        - Ничего, узнаю, — заскрипел зубами Бондаренко. — Ну-ка, отдай фонарь, собери дрова и — за мной!
        Но дворничиха, которую хотел расспросить Бондаренко, уже не дышала…
        Басков переулок
        На другой день сменилось командование 2-го корпуса ПВО. Военный совет Ленфронта назначил командиром корпуса-генерал-майора береговой службы Зашихина, военным комиссаром — полкового комиссара Иконникова, начальником штаба — подполковника Рожкова.
        После представления новому руководству Бондаренко направился в отдел разведки. Там было довольно оживленно: офицеры обсуждали предпринятую накануне фашистами ночную бомбежку Москвы. Бондаренко услышал фразу, заставившую сжаться сердце: «Одна фугаска разорвалась на территории Кремля…» И хотя тут же последовало успокоительное: «К счастью, жертв и разрушений нет, только воронка…» — боль не проходила.
        - Что с вами, капитан? — обеспокоенно спросил его появившийся полковник Соловьев.
        Бондаренко смутился:
        - Наверное, то же, что и со многими — дистрофия.
        - Ну, ну, не позволим. Хочешь кипяточку? Или лучше вот, витамин «С» — хвойная настойка.
        - Мне нужен витамин «А» — рыбий жир.
        - Слышал, слышал… И о ночных похождениях тоже. Товарищи из особого отдела информировали, какую штукенцию на квартиру тебе подбросили.
        - Мы мерзавца все равно найдем, — еле сдерживая себя, ответил Бондаренко. — Вот только еще рыбий жир достану…
        - Поможем, уже «бомбим» сануправление фронта, — уверенно пробасил Соловьев и, увлекая за собой капитана, прошел в смежную комнату — в свой кабинет. Плотно прикрыв дверь, сказал: — А теперь по поводу мерзавца. Командование очень обеспокоено, в батальоне, по всей вероятности, орудует враг. Да, да, капитан, — вор, поджигатель — тоже враг! А вы до сих пор в людях не можете разобраться!
        - Товарищ полковник… — начал было оправдываться Бондаренко, но Соловьев его перебил:
        - Плохо. Ничего определенного нет. А одними словами «найдем, найдем» — дело с мертвой точки не сдвинешь.
        - А всех подряд разве можно подозревать?.. Того же Купрявичюса, к примеру. На каком основании? Мужик вкалывает, сил не жалеет, а мы?..
        - Ты не возмущайся, комбат. Основания имеются кое-какие. Купрявичюс в свое время рекомендовал для работы в институт приятеля, который потом к фашистам переметнулся. Это факт, поэтому с Купрявичюса глаз не спускать! — отрезал полковник. — И плохо, если он о чем-то догадывается, очень плохо. Потому что если в батальоне будет создана атмосфера подозрительности, то много не навоюешь. Донесениям «Редутов» перестанешь верить. Это раз. А во-вторых, если и вправду у нас орудует враг, то можно его спугнуть. Затаится, стервец.
        - Как раз это мы хорошо понимаем, товарищ полковник. Поэтому и не торопим события…
        - А возможность ускорить развязку, капитан, была, но ты маху дал! Кла-до-ис-ка-тель! — съязвил он. — Что ж не оставил в целости тайник для приманки? Ведь тот, кто его соорудил, наверняка пришел бы туда еще… Тут бы мы его и сцапали. А?.. Чего молчишь, губы надул?
        - У-у, черт, ведь верно! — не сдержался Бондаренко. — Шляпа я… Но еще не поздно! — с надеждой воскликнул капитан. — О случившемся знает ограниченный круг лиц.
        - А шофер не из болтливых? Не мог он за это время слух распустить?
        - Я предупредил Заманского, товарищ полковник, чтоб язык за зубами держал.
        - А ты уверен, что он нигде не ляпнул лишнего?
        - Не скажет. Даже если очень захочет потрепаться — в конце концов испугается. Ведь узнаю — спуску не дам! Заманский по натуре трусоват.
        - Такой и наговорит с два короба… Нет, не выйдет из этой затеи ни хрена, — Соловьев разочарованно махнул рукой.
        - Выйдет! Разрешите!..
        - Ладно, попробуй. А этого шофера включи в группу захвата. Может, смелей будет…
        Светлана Полынина
        Ириновка
        Мне двадцать лет. На фотографии, которую я разглядываю в полумраке, запечатлена белокурая, с вьющимися волосами девушка, счастливо и беспечно улыбающаяся. Это я снялась за неделю до войны… А сейчас лежу на нарах в темном холодном бараке в сапогах, ватных штанах и телогрейке. А ведь и месяца не прошло с тех пор, как я осталась одна на пристани, вместо того чтобы уплыть со всеми на Большую землю. Рояль сбил с толку, да и девушка-военврач… Пальчики, вы мои пальчики. Сейчас совсем не шевелятся, стали как сучки. Вообще теперь навряд ли и играть буду!..
        Но я не жалею, что попала в комсомольский отряд, собранный из девушек электротехнического завода и посланный на лесозаготовки. Городу очень нужны дрова. Мы валим деревья, вытаскиваем их на большак, распиливаем на чурки, громоздим штабеля, а потом приходят машины и увозят дрова в Ленинград.
        Комкаю фотографию: вот тебе, вот!.. Не было тебя, не было меня… Сегодня я сказала Саше — комсоргу, единственному среди нас парню, да и то чахоточному, что завтра не смогу встать. Он назвал меня дурехой, отдал свою банку с вечерней порцией чуть теплой, похожей на клейстер, жижи. Но я чувствую, что не спасет она меня.
        Подошел Саша.
        - Света, ты спишь?
        Молчу, мне безразлично, что он хочет сказать.
        - Светлана, мне разрешили эвакуировать тебя в Кобону. Ледовая дорога через Ладогу открылась. Завтра пристрою тебя к какому-нибудь транспорту. На Большой земле ты быстро придешь в себя, опять будешь играть в консерватории…
        Милый Саша, как тебе хочется уберечь меня и моих подруг! Надо же, разрешение выхлопотал. Баланду свою отдал… А сам — воробышек, жиденький, все покашливает.
        - Никуда я не поеду, Саша. Пойду со всеми лес валить…Холодное утро, но, к счастью, без метели. Грустно, я еще живу. Волочимся к большаку гуськом, похожие на ведьм…
        Боже мой, что это? Я хочу закричать и не могу — в горле ком. Кто же это сделал? Где мои чурочки?! Только щепочки остались в примятом снегу. Ноги не держат, сажусь, привалясь спиной к сосне, плачу. Удивляюсь: я могу еще плакать?.. Саша и девочки успокаивают. Говорят, что по соседству тоже дрова растащили, но не убиваться же из-за этого! Слезы душат…
        Старший оператор Микитченко
        Итак, я наконец, после всяких передряг на «Редуте-6», четвертым старшим оператором. Прислали меня для усиления — все ослабели. А Гарик, он такой, двужильный!
        На «шестерке» приняли как родного, сразу рыбий жир предложили, а пайка хлеба 250 грамм! Отлично. Попросила меня братва о «трешке» рассказать, мол, как там коллеги поживают. Я на радостях (хватило же сил!) чечетку выбил и песенку, которую в Кронштадте сочинил, спел: «Крутится, вертится славный «Редут», фрицы и гансы от нас не уйдут…» Понравилась, решили разучить.
        Начальник установки лейтенант Ульчев — энергичный мужик. Да вот только выдумал физкультурой заниматься: делай раз, делай два… Это с нашей-то кормежкой! На счете «три» — уже не могу ни ногой, ни рукой пошевелить, дух выходит, да еще холод страшенный. Весной обещает нам волейбол организовать, говорит, площадку спортивную разобьем, мяч будем гонять. Какой мячик, какая зарядка — просто ошалел от голода…
        Решил я в заготовители дров податься. После работы хоть «буржуйку» растопить можно. И снова везенье: только вошла наша бригада в лес, а дрова — вот они, готовенькие, сложены недалеко от дороги. Кто тут постарался, когда — неизвестно. Но при живом хозяине разве лежали бы они брошенные, запорошенные снегом? Черта с два! Короче, потащили мы их в гору на «дозор»…
        Потрескивают дрова. Скоро на дежурство, а пока я развалился на нарах и вспоминаю родной город, ласковое море… Откуда-то издалека доносится голос лейтенанта Уль-чева: «Делай р-раз, делай два-а…»
        «Тебе — батальон». Из журнала «Вперед!»:
        Зорко почетную вахту несешь,
        Зорко ты город родной стережешь…
        Глаз твой не дремлет, вечно глядит:
        Чей самолет и куда он летит?..
        Радио весть Ленинграду несет: —
        Город, летит на тебя самолет!
        Город, готовься! — Город готов. —
        Небо пестрит от родных «ястребков».
        Быстро зенитчик к орудию встал,
        Солнцем прожектор большой засверкал…
        Старшина Г. Субботкин.
        Глава VIII
        Из боевых распоряжений:
        «…Докладываю: 6 декабря с. г. в батальоне произошло чрезвычайное происшествие. В 3.24 во время наблюдения за самолетами противника вышла из строя установка «Редут-6». Причина — отказ осциллографического отметчика. Через два часа неисправность была обнаружена и устранена инженером Купрявичюсом, после чего станция снова включилась в работу. По утверждению воентехника 1-го ранга Осинина отказ вызван конструкторско-производственной недоработкой. В целях исключения подобного даны указания на все «дозоры» провести техническую профилактику «Редутов» согласно поочередному графику, исключающему ослабление воздушного наблюдения.
        Бондаренко».
        «…Немедленно назначьте расследование ЧП на «Редуте-6» для привлечения инженера установки Купрявичюса к суду военного трибунала. В состав комиссии направляю военного дознавателя — представителя штаба корпуса. Инженера батальона Осинина к расследованию не привлекать.
        Соловьев».
        Пора ставить точки над «i»
        Лесное
        - …Не выходит у меня из головы Купрявичюс, комиссар, — вздохнул Бондаренко. — Похоже, что Соловьев решил избавиться от инженера. Случай представился… Может, и прав полковник. Коль имеются подозрения, зачем испытывать судьбу?
        - Нет, командир, если помнишь, я придерживаюсь другого мнения, когда дело касается судьбы человека.
        - Ты на Заманского намекаешь? Так я бы и сегодня с ним простился — ненадежный он! Глазенки вечно шныряют, будто где-то нашкодил. Лучше подскажи, куда его деть. Тем более что бензина нет, машина обездвижена.
        - Однако, по отзывам бойцов, шофер достойно вел себя в засаде, устроенной на твоей квартире.
        - Что толку, комиссар. Подлец-то не выявлен, на свободе гуляет. Вот если только теперь…
        - Ну, перегибаешь, командир. Все шишки сваливать на Купрявичюса не надо. Мое мнение: подозрения относительно инженера шиты белыми нитками. Факты о другом говорят. И Осинину я верю. А он, как ты знаешь, за Купрявичюса горой. В общем, я сам поеду на «шестерку». Тем более что речь идет о коммунисте. Пора ставить точки над «i».
        Ириновка. На другой день
        На «шестерке» Ермолина догнала новость: ему присвоили очередное звание — батальонного комиссара. Запасных шпал, чтобы прикрутить еще по одной в петлицы, при нем не оказалось. Однако военный дознаватель, капитан, прибывший от полковника Соловьева и успевший уже несколько часов покрутиться на «точке», любезно предложил две новенькие шпалы, которые вытащил из нагрудного кармана гимнастерки.
        «Запасливый», — почему-то с раздражением подумал о нем Ермолин, но знаки отличия взял. Спросил:
        - Какие первые впечатления, долго думаете здесь пробыть?
        - Нет, картина ясная. Купрявичюс халатно провел регламентные работы на установке. В гнезде под одной из ламп оказался парафин, который, став изолятором, вывел из строя отметчик, — уверенно ответил капитан. — Можно писать заключение.
        - А вы не торопитесь? Парафин-то откуда взялся? Ведь не Купрявичюс его туда залил!
        - Все может быть, товарищ батальонный комиссар…
        - Послушайте, — резко перебил капитана Ермолин, — вы сами по образованию кто? Инженер?
        - Никак нет. Юрист. Но…
        - А вот инженер батальона Осинин утверждает, что парафин из-за высокой температуры накалившейся лампы, расплавившись, вытек из конденсатора, расположенного рядом. Конструкторская недоработка! Неисправность вроде бы проста, но на самом деле не каждый способен обнаружить ее. А Купрявичюс все-таки справился. Теперь благодаря ему, кое-что изменив, мы исключим аналогичные аварии на других «Редутах». Так в чем же, товарищ юрист, виноват Купрявичюс?
        Капитан смутился и тоже с нотками раздражения в голосе ответил:
        - Неужели вы не понимаете, что если бы Купрявичюс своевременно проверил контакты, когда делал профилактику, то выключение установки в момент налета можно было бы избежать!
        - Почему вы считаете, что он их не проверял? Осциллограф-то работал, а следовательно, изолятор-парафин в тот момент под цоколь лампы еще не затек, — парировал Ермолин. — Нет, уважаемый, разбираться нужно досконально, а то загубим достойного человека.
        - Но полковник Соловьев инструктировал меня…
        - Не думаю, чтобы он дал вам указание собрать непроверенную информацию. Или не так?
        - Да нет… — замялся капитан.
        - Ну вот, видите! В общем, считаю, что надо вжиться в обстановку, понаблюдать за работой инженера, а потом делать выводы. Согласны? — И, не дожидаясь ответа, комиссар закончил — Значит, договорились…
        Купрявичюс в ту ночь заступал оперативным дежурным «Редута», и Ермолин решил идти вместе с ним. Ночь выдалась звездной. Хрустел под ногами снег, а снизу, от дороги, доносился несмолкаемый гул моторов: спешили от Ладоги машины с продовольствием в Ленинград.
        - У меня сейчас такое чувство, товарищ батальонный комиссар, — сказал Купрявичюс, — как будто от нас все зависит. Именно от «шестерки», от остальных «Редутов» батальона.
        - Это верно, и я думаю об этом… Вы спускались вниз, к дороге, лозунг читали?
        - А как же! Я, наверное, всю жизнь буду помнить эти слова: «Товарищ, Родина и Ленинград твоих трудов не забудут никогда!»
        - Правильно, это из письма товарища Жданова к работникам ледовой трассы. Так вот, как вы считаете, они относятся лично к вам — инженеру радиоустановки, и к каждому из расчета «шестерки»?
        - Никто не знает, для чего мы здесь стоим, чем занимаемся. Но мы-то знаем, что защищаем небо над Дорогой жизни, а значит, тоже на совесть потрудились здесь!..
        - Мыслишь верно, — перешел на доверительное «ты» комиссар, — но нужно не просто трудиться, а работать с двойной, тройной отдачей.
        Они медленно пошли по тропинке вверх, к церкви. Рядом с ней притулился заброшенный сарай, на крыше которого «выросла» березка, маскировавшая «Редут».
        - Стой, кто идет?! — послышался окрик часового.
        - «Ленинград»! — назвал Купрявичюс пароль.
        - «Москва», — отозвался часовой, пропуская офицеров к установке.
        Светлана Полынина
        Все-таки решили меня эвакуировать. Саша силой втащил в машину, направляющуюся в Кобону. «Это приказ, так что подчиняйся. Оклемаешься — возвращайся…»
        Я не подчинилась: сошла и с первой автоколонной, следовавшей навстречу, еду теперь в Ленинград. Если я не могу больше работать на лесозаготовках и стала для отряда обузой, то мне самой решать, куда податься. Почему я должна уезжать в тыл?! Так хочется хоть чем-то, пусть самым малым, но помочь городу, моему Ленинграду!
        - Красавица, что молчишь, зовут тебя как?
        Шофер, бородатый дядька с добрыми глазами, хочет меня расшевелить. Отвечаю:
        - Нашел красавицу, волосы выпали, ноги как у слона. Ведьмой меня зовут. Ведьма Света.
        Дядька крякнул, прокашлялся:
        - Прости меня, дурака старого. На, держи, — протянул он мне луковицу.
        Боже мой! Настоящая, огромная, а какая пахучая! Я прижала ее к губам, представила вкус, и голова пошла кругом.
        - Ешь, ешь, косы снова вырастут.
        Надкусила ее вместе с шелухой. Хрустит лук, сладкий, как яблоко. «Надо же поблагодарить его», — только теперь дошло до меня. Но поняла, что ничего сказать не смогу. Наверное, он догадался, успокоил:
        - Помолчи, милая, полакомься. Вишь, ночь звездную крупу по небу как рассыпала, а коршунов фрицевских нету, слава богу. Пока не налетели, нам это на руку: докатим потихоньку до города и, глядишь, назад успеем вернуться…
        За поворотом слева потянулся косогор. Посреди девственного снега выделяются темные избы — это Ириновка. Вспомнила подружек. На прошлой неделе ревели мы все белугами. Жалко было нашего летчика. Он вел бой прямо над делянкой, где мы лес рубили. Один против стаи стервятников. Его «ишачка» подбили, летчик посадил самолет на небольшую полянку неподалеку от нас. Когда мы приплелись к самолету, там уже были какие-то бойцы. Откуда они взялись? Говорят, на бугре у церкви их землянки. Они нас к самолету не подпустили. Летчика вытащили, а он был уже мертв…
        Вдруг меня осенило: «Приеду в Ленинград и сразу в военкомат. Попрошусь на фронт. Умолять буду. Слабая? Ничего, окрепну. Лишь бы только взяли. На любую службу, но — на фронт!..»
        На дежурстве
        Старший оператор Микитченко обнаружил цель на расстоянии 145 километров в районе Луги. Оператор Веснин забубнил в телефонную трубку цифры — пошло донесение на КП Ладожского бригадного района ПВО и главный пост. Купрявичюс, прокладывая на планшете маршрут цели, коротко бросил сидевшему позади него Ермолину:
        - На нас летят, товарищ батальонный комиссар!
        - Сколько самолетов в цели? — спросил Ермолин.
        - Не меньше двадцати «юнкерсов».
        - Понятно. Массированный удар по ледовой дороге решили произвести, сволочи. Угадали время, обозы сейчас растянулись. Лишь бы наши не проморгали.
        - Не подпустят. Мы на что?
        - Внимательней, внимательней, хлопцы, не отвлекаться, — Ермолин нервно потер рукой щеку. Если бы не полумрак аппаратной, то было бы видно, как горело его лицо.
        Цифры, цифры. Оборот антенны — минута. Опять цифры… Внезапно на экране полоска задрожала, переломилась, разобрать что-либо стало невозможно. Запахло гарью.
        - Товарищ инженер! — вскрикнул Микитченко. Купрявичюс вскочил. Он отключил высокое напряжение и открыл дверцу генераторного отделения. Все увидели горел трансформатор.
        «Пропало дело, — с отчаянием подумал Ермолин, — теперь, пока исправишь, фрицы десять раз отбомбятся. Но что он делает?! С ума сошел?!»
        Купрявичюс обрывал провода. Еще рывок, еще… Готово. Инженер быстро закрыл отсек и врубил передатчик. Послышалось монотонное зудение, будто влетел шмель — заработала генераторная лампа. На экране осциллографа появилась развертка.
        - Что рты разинули? Передавайте донесение, быстро! — скомандовал Купрявичюс операторам, которые с изумлением смотрели на инженера. Те засуетились, в эфир снова понеслось: «Ноль шесть, пятьдесят пять — тридцать шесть, двадцать, девяносто, два тридцать одна…» Это означало, что «Редут-6» сообщает: в квадрате 55 -36 находится 20 самолетов противника, курс — 90, время — 2.31. Перед этим последнее донесение было передано в 2.30. Всего минуту боролся Купрявичюс за жизнеспособность установки!
        Но Ермолин по-прежнему не находил себе места. До тех пор, пока командование авиакорпуса не выслало навстречу «юнкерсам» эскадрилью ЯКов. Истребителей поддержала зенитная артиллерия с прожектористами. К Дороге жизни фашисты не прорвались.
        Наступила передышка, военком устало спросил инженера:
        - Слушай, Альгис, объясни, пожалуйста, что ты там нафокусничал, — показал он на генераторный блок.
        Купрявичюс обернулся:
        - Умные люди наш радиоулавливатель создавали. — Пояснил: — Конструкторы такую ситуацию предвидели, потому продублировали цепь трансформатора автоматическим смещением развертки. Я знал об этом, поэтому порвал провода и перешел на автомат. Здорово придумано, верно?
        - Да-а, — покачал головой Ермолин, а про себя подумал: «Опростоволосился, маху дал. Нет, пора мне за книжки браться — установку знать надо! А Купрявичюс молодец. Надо же каков! Не растерялся, а в матчасти — с закрытыми глазами разбирается. Его к награде надо представлять, а не дело фабриковать! Так и напишу в акте следственной комиссии».
        ИЗ НАГРАДНОГО ЛИСТА ИНЖЕНЕРА «РЕДУТА-6» К ОРДЕНУ КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ:
        «Установка, техническое руководство которой возглавляет тов. Купрявичюс, охраняет жизненную трассу г. Ленина — Ладожское озеро и наши базы на мысе Осиновец, в Кобоне и Морье… Внес ряд ценных рацпредложений и практически внедрил на технике. При налетах на трассу, г. Волхов и мыс Осиновец, благодаря его четкой работе по настройке аппаратуры, расчет сумел обнаружить авиацию противника на расстоянии 140 -150 км, тем самым помог своевременно изготовиться активным средствам ПВО к отражению налетов. Авиация противника не смогла пройти безнаказанной…»
        Осинин
        Через двадцать дней
        В цехе бывшего радиозавода бригада рабочих и четверо бойцов батальона во главе с сержантом заканчивали сборку «Редута». Осинин привел пятого солдата — Заманского. Чтобы установку поставить за Ладогу к Новому году, как пообещали Жданову, нужны были дополнительные руки…
        - Здорово, Андреевич! Подмогу я тебе привел, будет на подхвате! — сиплым от простуды голосом прокричал Осинин на ухо сержанту Пилюлину, который вытачивал какую-то втулку на стареньком токарном станке. Тот обернулся, увидев инженера батальона с круглолицым бойцом, кивнул и показал чумазую пятерню: мол, еще пять минут станок будет работать, а после отключат электроэнергию. Осинин понял:
        - Работай, работай, Андреевич, я подожду!
        Он подал знак Заманскому следовать за ним и направился к машине с фургоном. Возле нее копошились люди, движения их были замедленны, будто на них были не ватники, а тяжелые латы, как у средневековых рыцарей. И ходили они, с трудом переставляя ноги. Осинин понял, что рабочие настраивают один из готовых блоков.
        Вдруг в цехе разом все стихло: остановился станок, прекратился зудящий звук работающей аппаратуры. «Шабаш! Сегодня больше ни одного киловатта не дадут», — подытожил кто-то из сборщиков. Только пятнадцать минут в холодный мрак цеха подавалась электроэнергия, отобранная у иссякающего электрического ручейка, который питал город. Рабочие положили инструменты и потянулись гуськом к чуть тлевшей на бетонном полу кучке головешек.
        - Ну-ка, Заманский, подшуруй костерок, — негромко сказал Осинин, — у такого и не обогреешься.
        Заманский с готовностью подкинул два полена и раздул огонь. Сборщики расселись вокруг. Осинин обратился к старшему из них:
        - Как дело движется, Павел Павлович? Орлы-то мои не подводят?
        - А ты поди разбери, где твои, а где мои, — грубовато ответил тот. — Все на ладан дышим… И этот, мордастый, — кивнул в сторону Заманского, — поотощает, не узнаешь его. — Он поморщился, потом отвернулся от Осинина, как бы показывая, что продолжать разговор ему не хочется.
        Осинин промолчал, окинул взглядом сидевших. Он действительно с трудом узнавал бойцов своего батальона. В стеганках и ватных штанах, в красноармейских шапках-ушанках, почерневших от копоти, они мало чем отличались от штатских. Лица у парней заострились…
        Подошел сержант Пилюлин, старик стариком, как и все, обросший щетиной.
        Так и работаем, в час по чайной ложке, — чертыхнулся Он. — Вы бы, товарищ воентехник, бензину литров десять выбили, тогда мы движок пустили бы.
        - Добро, Андреевич, постараюсь. Какие будут еще вопросы?
        - Перед вашим приходом один рабочий умер, прямо в цехе. С утра еще возился, нас подбадривал, а потом присел, и все. Работящий был… Друг Пал Палыча.
        Понял Осинин, почему бригадир сегодня не в духе. Подошел к нему, мягко тронул за плечо:
        - Вы меня простите, Павел Павлович, я не знал. А помощника принимайте в бригаду… Успеем ли к Новому году? Вроде бы всего ничего осталось, а?
        - Как не успеть. Надо, — буркнул рабочий. Возвращался Осинин в скверном расположении духа.
        А тут объявили: «Воздушная тревога!» Девушка-дружинница МПВО с повязкой на рукаве остановила его:
        - Пройдите, товарищ командир, в убежище!
        Как Осинин ни отпирался, ни доказывал, что ему нужно побыстрее попасть в часть, дежурная оставалась непоколебимой…
        - Ладно, где ваш склеп, пошли, — махнул он рукой.
        
        Но бомбоубежище оказалось в подвале дома, соседствующего с НИИ, на крыше которого стоял «Редут-5». Осинин обрадованно удивился: «И как только я раньше не додумался, что «дозор» совсем рядом, надо было сразу объяснить, а теперь для спора не осталось сил». И он, ни слова не говоря, свернул в калитку решетчатых ворот института. Сопровождавшая его девушка было ринулась следом, но дорогу ей преградил часовой-наблюдатель.
        Осинин обернулся и сказал окончательно растерявшейся дружиннице:
        - Извините, но я предупредил, что тороплюсь в часть. А вам сюда нельзя, поэтому на чай приглашаю после победы.
        Не узнал Светлану Полынину Осинин.
        Он и не предполагал, что следующая встреча с ней состоится намного раньше обещанного чая, и ему придется немало повозиться, чтобы научить Свету радиолокационному делу…
        Его встретил помкомвзвода, доложил: начальник установки после дежурства отдыхает, инженер — на крыше с дежурной сменой, группа сержанта Горелова в лаборатории. Происшествий за прошедшие сутки на «дозоре» не случилось.
        Осинин решил посмотреть, как действует установка во время налета. Но восхождение по широким лестницам оказалось настолько трудным, что перед последним пролетом Сергей, тяжело, прерывисто дыша, лег прямо на площадку. Он уже сожалел о затее, а когда заставил себя встать и двинулся по ступеням вверх, послышался сигнал отбоя воздушной тревоги.
        Осинин вышел на крышу, ветер хлестанул по лицу так, что перехватило дыхание.
        Дверь аппаратной открылась, из нее показался Горелов, натягивающий телогрейку. Он жмурился, словно вышел из подземелья. Горелов теперь был начальником радиомастерской, а по совместительству выполнял обязанности помощника начальника установки по техчасти. Он успел подружиться с Осининым, который искренне привязался к неунывающему выдумщику инженеру.
        - О, кого я вижу! Добро пожаловать в наши пенаты! — обрадованно приветствовал Осинина Горелов.
        - Пошли в твои апартаменты.
        Под лабораторию телевизионных работ было отведено небольшое помещение в верхнем этаже здания. Горелов натаскал сюда детали, аппаратуру, оставшиеся после ликвидированного НИИ телевидения. Пробил и с трудом перевез он и телевизионную испытательную установку «КИТУ» с завода «Радист», где она бездействовала.
        - Кстати, ты послал авторскую заявку в Комитет по делам изобретений? — спросил Осинин.
        - Описание подготовил. Все некогда…
        - Не тяни, — Осинин взял исписанные мелким почерком листы, на которых выделялись обведенные рамочкой формулы и схемы, изображающие одну и ту же катодно-лучевую телевизионную трубку. «Да, это совершенно иной метод передачи информации, — удовлетворенно подумал он. — Потери времени практически сведены к нулю. Развертка получится кругового обзора. То, что «видит» «Редут», сразу же будет воспроизводиться на телеэкранах, оборудованных на командных пунктах. И не в линейном изображении, которое сейчас с трудом приходится разгадывать старшим операторам. А сразу можно сверять отметки-импульсы от целей на карте…
        - Слушай, Эдик, а ведь тогда мы сможем наводить наши истребители на воздушные цели. Только командуй пилотам: вперед, братцы, в такой-то квадрат, бейте там стервятников…
        - Пока братцы в этот квадрат прилетели, гансы уже фьюить — ив другом месте.
        - Но на КП увидят их маневр и уточнят задание нашим пилотам, — не сдавался Осинин.
        - Как уточнят? Ведь если даже по рации, и то нужны минуты. Ну, пусть даже минутки. А фрицы тем временем улизнут. Тем более что «Редуты» не выдают такую важную координату, как высоту. Вот я и мечтаю: поставлю свои телевизоры на Басковом, потом установлю их на самолеты! Летчик на борту будет видеть то же, что и операторы на земле наблюдают. Тут уж он не промахнется!
        - Размах у тебя! — присвистнул Осинин.
        - А тебе почему бы не взяться за конструирование высотной приставки? Тогда «Редут» сможет определять высоту полета цели.
        Думал о создании высотной приставки Осинин уже давно. Рассказал об этой идее Червову. Вопрос упирался в одно: не было макета, на котором можно проводить эксперименты. А заниматься им недосуг: надо завершить сборку «Редута» на заводе. Нужны радиоулавливатели за Ладогой. Очень нужны.
        - Легко сказать «взяться», — только и ответил Осинин Горелову.
        …К штабу он шел не спеша, экономил силы. Из головы не выходил разговор с Гореловым. «Сборка новой установки бригадой Пал Палыча отнимает у всех много сил и времени. Правда, она вот-вот будет готова. А дальше что? Если в цехе найдется в запасе генераторная лампа, то можно еще один «Редут» собрать!»
        У проходной он встретил Нину и разволновался не на шутку.
        - Прости, что не нашел случая раньше найти тебя… Сказал и смутился, увидел, как округлились ее глаза, от изумления застыло лицо. Заблестели слезы, она замерла, по-бабьи прижав кулачки к груди. И вдруг Нина уткнулась ему в плечо. Спина ее вздрагивала, он гладил ее и шептал:
        - Все будет хорошо!
        Нина взяла его под руку, но, сделав несколько шагов, отстранилась:
        - Повисла на тебе, бесстыжая, а ты сам еле ноги волочишь. Извини.
        - Ну что ты, — остановился Осинин и опустил голову. Он попытался ей возразить, но Нина прижала кончики своих пальцев к его губам:
        - Молчи. Я все понимаю, спасибо, что душа твоя не замерзла. С наступающим тебя Новым годом! Постой здесь, пока я уйду. И сохрани тебя судьба…
        ИЗ ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ КОМАНДОВАНИЯ КОРПУСА ПВО ТОВАРИЩУ ЖДАНОВУ А. А.:
        «Ваше указание о сборке в цехах бывшего радиозавода установки РУС-2 выполнено. Принято решение придать ее Свирскому бригадному району противовоздушной обороны под кодовым названием «Редут-8» и развернуть в районе Волхова… По мнению инженера отдельного радиобатальона, который руководил сборочными работами и испытанием станции, имеется возможность изготовить еще один радиоулавливатель самолетов… К работам приступаем немедленно…»
        Глава IX
        - Алло?! Герд, у меня для тебя приятная новость!
        - Слушаю, Эрнст!
        Только что пришло донесение: Физик вышел на Племянника! В контакт пока не вступил, наблюдает…
        - О, майн готт! Чего он тянет! Но я рад, рад, Эрнст, спасибо! Значит, как мы и предполагали, Племянник не забыл уроки «Айзсарги», сообщил свои координаты через почтовый ящик.
        - Да, Герд. Физик видел, как Племянник входил в проходную радиозавода.
        - Отлично!.. Но почему Физик медлит? Черт побери, я всегда говорил, что он слизняк.
        - Ты прав, он опасается вступать в контакт, боится провала…
        - Что-о?! Племянник на подозрении? Или есть основания не верить ему? Эрнст?!
        - Успокойся, Герд, все проще. Племянник, как считает Физик, — мелкий спекулянт и воришка. Физик думает, что рано или поздно он попадется на этом.
        - Тем более, в таком случае надо действовать решительно! Нам, милейший Эрнст, нельзя терять ни минуты. Физик должен завербовать Племянника и приступить к операции. Понятно?
        - Яволь, шеф, будет исполнено!..
        Вербовка
        Начало января 1942 года. Ленинград, Лесное
        Мухин мерз у забора хлебозавода. «Придет же он наконец, курва! — выругался он про себя. — Вторую ночь дубею на морозе. Ну, держись, племянничек, уж я за все ласки твоего дядечки с тобой рассчитаюсь! Прибежишь, сволочь, никуда не денешься. Желудок запоет — прибежишь…»
        Мухин ждал Заманского. Он давно следил за тем, только не знал, почему тот сутками торчит на радиозаводе. Но когда Заманский выскакивал из проходной, то шнырял по одним и тем же улицам: днем шел на рынок, где среди спекулянтов он был, видно, своим человеком, ночью — к пекарне, где подстерегал со специальным крюком машины или подводы с хлебом. Наловчился, подлец, хоть буханку, но украдет. Но в последнее время и Племяннику пришлось потуже затягивать ремень. Мухин услышал случайно, как он жаловался своему дружку по рыночным махинациям: мол, то ли дело, когда баранку крутил, сам себе хозяином был. А теперь каждая отлучка из части опасна.
        После этого Мухин решил не связываться с Племянником, еще чего доброго, задержат его милиционеры вместе с Заманским. Проинформировал «хозяина» радиограммой в Цесис. В ответ приказ: немедленно завербовать Племянника!
        Похоже, тень шмыгнула от забора. Мухин вгляделся. «Ага-а, явился, субчик, не запылился. Сейчас и поговорю с тобой, «птычка», — он сунул руку в карман полушубка, нащупывая рукоятку «вальтера».
        Из загона хлебозавода, фыркая белым дымом, выполз ЗИС. Повернул налево, в сторону Мухина. К нему тут же метнулся отделившийся от забора человек. Неуклюжий на вид, он прытко подпрыгнул, взмахнул рукой и тут же присел на корточки. Мухин, не мешкая, в два прыжка оказался перед ним, наступил валенком на прут, на который была нанизана буханка, чернеющая на снегу.
        - Попался, подлец! — прохрипел Мухин. — Кто таков? Откуда? Признавайся!
        Заманский вскочил, кинулся на Мухина, но тот нанес хлесткий удар ребром ладони по горлу Племянника, который словно подкошенный упал. В желтом свете луны блеснул пистолет.
        - Пристрелю на месте! — грозно рявкнул Мухин.
        - Нет! Подождите, — залепетал со стоном Заманский. — Не губите!
        - То-то же, сука! — удовлетворенно процедил Мухин и спрятал оружие. — Выкладывай, кто таков? Не то живо в милицию сдам!
        Заманский выпалил:
        - Я из секретного радиобатальона. На радиозаводе счас роблю в команде.
        - Что там делаете?
        - Яку-то станцию варганим.
        - Радиостанцию?
        - Угу-у, только антенна як деревяка, шоб лучше самолеты бачить…
        - Так ты специалист?
        - Нет, мое дело шо-то кому поднести, подать, подержать, костер запалить…
        Мухин вытащил коробку «Северной пальмиры»:
        - Закуривай, небось забыл запах махорки, если даже со жратвой в вашей секретной части туго. Ишь, воровать приловчился! Давно я за тобой смотрю. — Показал на крюк: — Удивляюсь, как ты еще не влип. Рынок с сегодняшнего дня забудь. Ноги чтоб там твоей больше не было. Это мой приказ, понял? Впредь зови меня Физиком. Будем знакомы, Племянник.
        
        - Как?.. Это шо ж т-таке? — заикаясь, промямлил За-манский, пятясь к стене. Его пробирала дрожь. «И откуда он взялся, чертяка? Как же вырваться? Нет, от такого целым не уйдешь, пришибет на месте… Почему он меня Племянником назвал? Неужели что-то знает?..»
        - Поклон тебе от дяди, Павлуха. Не забыл «Айзсарги»? — вдруг спросил Мухин.
        От неожиданности Заманский поперхнулся дымом. Мухин похлопал его ладонью по спине:
        - Будет, будет… Что, не рад привету? — дружески подмигнул он. — Дядька твой велел кланяться…
        - Шо ж ты сразу не казав, кобель! Т-ты ж заикой меня чуть не сробил! — разозлился Павло, осмелев. — Та я дядьке пожалуюсь, он за такие шуточки шею…
        - Это я тебе сверну шею, как «птычке», — резко перебил его Мухин. — Будешь мне мозги тут пудрить. Или не понимаешь, кто меня послал?
        - Понимаю, понимаю, — заскулил Заманский.
        - Вот и молодчина. Теперь ты поступаешь в мое распоряжение, Племянник. Вот так-то. Я тебя могу судить, могу миловать. — Он достал из внутреннего кармана полушубка небольшую плоскую бутылку с завинчивающейся пробкой: — Глотни.
        Заманский, отхлебнув, закашлялся:
        - Зараза, крепка!
        - Спирт. За хорошую работу хозяева наши его не жалеют, — удовлетворенно хохотнул Мухин и припал к горлышку. Протянул Заманскому ломоть хлеба с салом, мол, закусывай, не то захмелеешь.
        У Заманского закружилась голова. Он уминал сало за обе щеки, и жизнь уже казалась ему безоблачной. «Ну и шо, если даже завербовал меня этот хмырь? Так и дядько, видно, на него робит. Один черт, шо «Айзсарги», шо немчура, лишь бы кормили. Теперь хоть харч самому добывать не надо. Физик прокормит. А сведения потребует, так шо знаю, скажу, в крайнем случае сбрешу. Про деньжата еще надо побалакать…» — думал Заманский и уже по-свойски пообещал Мухину:
        - Шо треба разузнать — кажи. Мигом проведаю, в лучшем виде. Только сразу обговорим, шо — почем.
        - О, да ты сообразительный мужик, далеко пойдешь, — похвалил Мухин. — Не зря мне тебя хвалили. — Вдруг глаза его сузились, и он с угрозой сказал: — Но гляди, будешь водить за нос — пощады не жди!
        - Не маленький, башка шурупит, — огрызнулся Заманский. — Как платить будешь?
        - Свое получишь сполна. Сначала рассказывай, кто командир батальона? Каков его состав?
        - Бондаренко командир. Был капитаном, на Новый год майора дали. Горластый. Я в его квартире чуть не прокололся, — оскалился Заманский, вспоминая. — Потом расскажу. — Снова отхлебнул из фляжки и закончил: — А вообще я мало чего знаю, потому что в хозвзводе числюсь, а там нас в секреты не очень-то посвящают.
        - Жаль. Так ты много не заработаешь, — покачал головой Мухин. — Слушай внимательно. Меня интересует прежде всего, сколько станций в батальоне, которые обнаруживают самолеты. Где они находятся, как их выявить. Подробней разузнай о той, что на заводе мастерите. Понятно? Начнем с этого. Жду тебя через три дня, только не здесь. Я сам подойду к проходной радиозавода, как стемнеет. И гляди у меня, проболтаешься кому-либо, сам себя погубишь. Сразу к стенке поставят!..
        Через три дня Заманский доложил Физику:
        - Станции называются «Редутами». Штук пять-шесть их будэ. Но ту, которую заканчиваем на заводе, кличут «девяткой». Вроде пойдет она за Ладогу. Где-то по пути возьмут на нее опытных спецов. Их не хватает.
        - Не врешь? — сурово спросил Мухин.
        - Ей-богу! Сам слыхав, як балакали меж собой инженер Осинин и наш отделенный сержант Пилюлин…
        Вместе с буханкой хлеба и куском сала Заманский получил новое задание. Операция «Племянник» началась…
        Старший оператор Микитченко
        Ириновка. Через двадцать дней
        Я и оператор Вовик Щеглов едем за Ладогу, нас зачислили в расчет «Редута-9». Представляете — у нас уже есть «девятка»! Уму непостижимо, практически своими руками собрали.
        …Я дежурил третий час, когда дверь аппаратной открылась.
        - Гарик, собирай-ка свои вещи да иди в землянку, — сказал вошедший лейтенант Ульчев.
        Он посторонился и пропустил в фургон старшего оператора.
        «За что? Почему?!» — моему недоумению не было предела.
        Парень, который подменял меня, шепнул:
        - Не волнуйся, Гарик, повезло тебе, на Большую землю поедешь. Пока, дружище…
        Щеглов уже уложил свой вещмешок и переминался с ноги на ногу у входа в землянку, поджидая меня. Рядом с ним стоял воентехник второго ранга Купрявичюс. Он предупредил:
        - Ты, Гарик, только ребят не разбуди. Им скоро заступать…
        - А я не хочу на Большую землю. Почему меня?! —
        выпалил я и обиженно отвернулся от инженера.
        - Хочу, не хочу — для деток разговоры, товарищ красноармеец, — строго одернул меня подошедший Ульчев. — Приказы не обсуждаются. Две минуты на сборы — и живо вниз, к дороге. Там вас ждут.
        - Есть две минуты на сборы!
        С Ульчевым лучше не спорить. В нем военная косточка глубоко сидит, никакими уговорами не возьмешь. А для меня в путь собраться — пара пустяков. Жалко, с ребятами попрощаться не придется. Ну да ладно, может, свидимся…
        Ульчев с Купрявичюсом пожали нам руки, поблагодарили за службу. Инженер успокоил: «Это вам, парни, доверие оказывают. Начинать работу на новой установке всегда трудно, сами знаете. Ее ведь сколько еще настраивать надо!..»
        Снег поскрипывал под ногами, когда мы шли с горы к дороге. Справа на обочине стояла колонна. Возле «Редута» прогуливался лейтенант, мой новый командир, и я постарался не оплошать: доложил звонко, на одном дыхании.
        - Да тише ты, не на параде ведь! Маленький, а горластый, — с укоризной сказал лейтенант и добавил: — Только ты теперь не рядовой красноармеец, а младший сержант, назначен к нам командиром отделения операторов.
        «Вот это да…» И я от радости гаркнул пуще прежнего:
        - Служу Советскому Союзу!
        - Что, не понимаешь русского языка? — сердито оборвал меня начальник установки. — Я же просил: тише! Нельзя к себе внимание привлекать, да и расчет разбудишь. Мне и так кажется, будто кто-то следит за нами, — и он озабоченно огляделся по сторонам.
        - Ерунда все это, товарищ лейтенант, — подал голос подоспевший инженер установки. — Это тени. Переинструктировали нас, когда отправляли сюда. Вот и мерещится всякая чертовщина.
        - Ладно, поживем — увидим. По машинам! Залезайте в силовую, — приказал мне и Щеглову лейтенант, — там только один боец, вам просторно будет. Поехали…
        Когда тронулись, я припал к окошку, чтобы еще разок глянуть на Ириновку. Луна забежала за тучку. От дороги в сторону березнячка, окаймляющего деревенское кладбище, метнулась темная, на фоне снега, фигурка человека. Померещилось? Нет, точно видел.
        - Ты спать будешь? — спросил Вовик Щеглов.
        - Я хочу на ледовую дорогу посмотреть. Ведь по озеру поедем. — И подумал: «Не забыть бы доложить лейтенанту о человеке, который убежал в березняк. Осторожность не помешает. Ведь не зря нас предупреждают о бдительности каждый день!..»
        ИЗ ДНЕВНИКА СТАРШИНЫ МИХАИЛА ГАРКУШИ:
        «11. Февраль 1942 г.
        Начали получать по 700 грамм хлеба. Блокада еще держится крепко, но все воспрянули духом. Через Дорогу жизни идет вся помощь. Прибыло в батальон 20 человек сибиряков. Как-то удивительно видеть перед собой здоровых, краснощеких людей. Буду учить их на радистов, комбат поручил».
        Придется передвинуть «Редут»
        Лесное. Штаб батальона
        В канун 24-й годовщины Красной Армии из штаба корпуса в батальон пришло две шифровки. В первой сообщалось, что на подходе, на этот раз уже с Большой земли, еще один «Редут». И с эвакуированного радиозавода, который в тылу уже развернул выпуск установок, вскоре поступит станция. Было решено «Редут-10» через Ладогу не переправлять, а разместить его в районе Соколий. Теперь нужны новые расчеты.
        - Где же взять людей?! — озабоченно сказал Бондаренко. — Ведь и так в батальоне недоукомплектованы штаты…
        - Придется все же прислушаться к совету корпусного начальства: призвать в батальон женщин, — улыбнулся Ермолин.
        - Что-о?! Никогда не дам на это согласия! — отрезал Бондаренко. — Не хватало, чтобы у нас на «дозоре» любовь начали крутить. Обойдемся внутренними резервами.
        - Как знаешь, — пожал плечами батальонный комиссар. — Во втором полку ВНОС уже служат девушки. Рано или поздно и нам девчат придется набирать.
        - Лучше поздно. А сейчас не надо и говорить на эту тему… Что же делать? — Майор связался с дежурным по штабу: — Пригласите ко мне Осинина… Нет?.. Тогда Чер-вова. — Он положил трубку и сердито произнес: — Вечно этого Осинина на месте нет.
        - Поэтому Червов и назначен вторым инженером батальона, — сказал Ермолин. — А Осинин, ты же знаешь, ламповую проблему решает. Пошел на «Светлану», вдруг в ее цехах после эвакуации завода остался кто-то из рабочих. Может быть, удастся ремонт ламп организовать.
        - Неплохо было бы…
        В кабинет вошли Червов и Осинин.
        - О, когда ж это ты, Сергей Алексеевич, вернулся? — удивился батальонный комиссар.
        - А что стряслось?..
        Комбат пригласил инженеров сесть и протянул шифрограмму:
        - Вот ознакомьтесь и доложите свои соображения.
        - Это же здорово! — воскликнул Осинин, прочтя шифровку. — Одиннадцать «Редутов», а?!
        Червов улыбнулся, добавил:
        - С комплектованием расчетов предвижу сложности. На радиостанции-то мы найдем сибиряков. А кого операторами назначить?
        - Видишь, инженер сразу сообразил, в чем загвоздка, — вздохнув, сказал комбату Ермолин. — И я про то же…
        - Операторов подготовим из тех же сибиряков. Неделя сроку еще есть, сам засяду с ними, — заявил Осинин. — Двух старших операторов снимем с других «дозоров». А потом расчеты восполним…
        - Когда потом? Легко же у тебя, Осинин, все получается, — покачал головой Червов.
        Сергей вспыхнул. Хотел было что-то возразить, но в последний момент раздумал, махнув вяло рукой, отвернулся, насупившись. Вмешался комиссар:
        - Легко? С виду только так кажется. Поработать придется много. Расскажи, Сергей Алексеевич, что там в цехах «Светланы» творится? Выкрутимся ли? Запасы ламп ведь иссякают, а Большая земля новых не шлет.
        - Надо кого-то отправлять в Москву. За генераторными колбами. Без этого не обойтись, — ответил Осинин. — А на заводе жизнь теплится. Удивляюсь я ленинградским рабочим. Есть нечего, света нет, да и самого завода, можно сказать, нет! А они копошатся, возятся… С ремонтной бригадой договорился, что часть ламп она нам восстановит.
        - Спасибо тебе, товарищ инженер, — сказал Бондаренко. Он смутился: видно, понял, что напрасно за глаза ругал Осинина. — А кого послать в Москву? — тихо спросил комбат.
        - Думаю, Купрявичюса, — не задумываясь, ответил Осинин. — Он ведь специалист по лампам.
        - Как же я сниму инженера с «шестерки», которая одна только и следит за воздухом над Дорогой жизни? Нет, ищи другого, — покачал головой Бондаренко. — Купрявичюса из Ириновки никуда ни на шаг не отпущу! Есть еще причина для этого.
        Бондаренко выдвинул ящик стола и достал листок. Озабоченно зачитал:
        - «Совершенно секретно тчк Соловьев Бондаренко тчк В районе Ириновки запеленгована работа вражеского передатчика тчк Есть предположение зпт что радист информировал противника о «Редуте-6» тчк На дозор направлен наш сотрудник тчк Примите меры по усилению бдительности зпт охраны дозора тчк О мероприятиях информируйте тчк».
        - «Девятка» тоже сообщила, что, когда двигалась от Ириновки, один из операторов заметил подозрительного человека. Придется, видимо, менять дислокацию «шестерки», — добавил Бондаренко.
        - Больно место хорошее. И линию специально тянули, — вздохнул Осинин. — А может, повременим? Вдруг все это случайность или ошибка.
        - Враг мог уже передать сведения о местонахождении «Редута». Что тогда? — спросил комбат.
        - Если так, то налет наверняка бы уже состоялся. Немцы не станут ждать, тут же забросают «дозор» бомбами, — не сдавался Осинин.
        - А если передвинуть «Редут»? — предложил Ермолин..
        - Конечно, лучше его перебросить, — согласился Червов. — Метров на пятьдесят в сторону от церкви. И хорошо замаскировать. Технические характеристики станции вряд ли изменятся. А прежнюю позицию сохраним — как бутафорию. По-прежнему охранять будем…
        - Правильно, Георгий Николаевич. Так и сделаем! — завершил разговор комбат.
        Это был Мухин…
        Ириновка, на другой день
        После бессонной ночи Купрявичюс еле волочил ноги. Оборудование и подготовка запасной позиции для «Редута» вымотали и инженера, и всех свободных от дежурства. Обессилевшие бойцы отдыхали в землянках. Альгису тоже хотелось спать, но он вспомнил, что договорился встретиться сегодня с главным инженером торфоразработок. По нынешним временам «шестерка» забирала много энергии, которой и раньше-то не хватало ириновским торфоразработчикам, добывавшим для Ленинграда топливо. Начальник установки Ульчев сам хотел сходить в контору. Но Купрявичюс сослался на то, что Ульчеву надо поговорить с прибывшими на «дозор» капитаном из особого отдела и помощником нач-штаба батальона Юрьевым.
        Уже почти рассвело. Купрявичюс наклонился и растер снегом лицо. У входа в контору обмахнул валенки. Главный инженер, распахнув дверь кабинета, напутствовал какого-то крепыша с бородкой…
        - А-а, пожаловал! Входи, входи, коллега, жду тебя! — обрадовался главный инженер, протягивая Купрявичюсу руку. — Через порог не здороваются, — добавил он и мимоходом бросил бородачу: — Ну, будь, Платоныч, помогай, как договорились…
        Тот, надвинув на лоб шапку, посторонился, пропуская Купрявичюса, и юркнул мимо него в коридор. У Альгиса отчего-то тревожно засаднило сердце.
        - Кто это? — спросил он главного инженера, оглядываясь на дверь.
        - О, добрая душа! Хозяйственник с Большой земли, перевозками занимается. Отвоевал свое, списали вчистую после ранения. Но все одно рвется на передний край…
        - Фамилия как, фамилия! — нетерпеливо перебил Купрявичюс.
        - Читко… Иван Платонович. Я документы смотрел. Никак, знакомы? — удивился главный инженер.
        - Читко… Читко… — поморщился Купрявичюс. — Нет, ни о чем не говорит… Фу-ты, напасть какая! Но я же видел его, и не раз, нутром чувствую!
        И вдруг он вспомнил уполномоченного особого отдела фронта, который приезжал на установку еще осенью и беседовал с ним. Тогда, заканчивая разговор, тот сказал: «Предупреждаю, если объявится каким-то образом Мухин, немедленно сообщите нам! Он изменник Родины!..»
        «Точно! Человек, который только что был здесь, похож на Мухина! Надо проверить…»
        Купрявичюс, не говоря ни слова, выбежал из кабинета. Но крепыша и след простыл. Альгис метался возле барака, не зная, в какую сторону податься.
        - Где он может быть?! — требовательно спросил он у выскочившего на крыльцо главного инженера.
        - Не знаю, — пожал тот плечами. — Видно, к тракту двинул, говорил, что порожняком в Кобону возвращается. А в следующий рейс с Большой земли телогрейки сюда завезет.
        - Он тебе привезет! Быстрее к дороге… — И Купрявичюс тяжело побежал. Главный инженер потрусил за ним, выкрикивая на ходу:
        - Он и военными интересовался, вами, значит? Чего, мол, они тут в тылу шастают… Столько постов — ни проехать ни пройти, а на передовой каждый штык дорог…
        - А ты ему что? — спросил Купрявичюс, задохнувшись от бега и переходя на шаг.
        - Ничего особенного, говорю. Охраняют, значит, надо.
        - А где располагаемся… спрашивал?
        - Н-не помню… И так все знают, что у церкви…
        К утру, как правило, трасса была пустынной. Они увидели, что из кювета на дорогу выбрался человек.
        - Это он… Сто-о-ой! — закричал Купрявичюс. Человек оглянулся и тут же метнулся к лесу.
        - Не уйдешь! Сто-о-ой!.. — Купрявичюс вытащил из кобуры пистолет и дважды выстрелил в воздух.
        Преследуемый остановился, прицелился. Сухо щелкнули выстрелы, точно палкой заколотили по дереву. Выронив оружие, Купрявичюс охнул и сел в снег. Главный инженер, опустившись на колени, едва не плакал:
        - Это что ж такое… У-би-и-или!
        Он поднял пистолет. Но беглец уже скрылся в лесу. Главный инженер выстрелил несколько раз наугад и снова склонился над Купрявичюсом. Тот еле дышал…
        Услышав пальбу, прибежали капитан-особист и Ульчев с Юрьевым. Купрявичюс открыл глаза:
        - Это был Мухин, — с трудом сказал он и опять прикрыл веки.
        - …Ведь я требовал от вас усиления бдительности! — разъярился полковник Соловьев, когда комбат доложил ему по телефону о случившемся. — Что с инженером, жить будет? — спросил он.
        - Пуля прошла навылет ниже плеча. Но легкое вроде бы не задето. Казакова говорит, что должен выкарабкаться, — ответил Бондаренко.
        ИЗ ДОНЕСЕНИЯ О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ 2-ГО КОРПУСА ПВО ЗА ФЕВРАЛЬ 1942 ГОДА:
        «…В течение месяца авиация противника налетов на Ленинград не производила. Германские ВВС сконцентрировали все внимание на ледовой дороге через Ладожское озеро, пытаясь сорвать перевозку грузов… 26 числа с 20.00 до 20.23 городу была объявлена «воздушная тревога». По данным спецустановок РУС-2, появилось четыре цели. Однако, не дойдя до зоны действий активных средств ПВО, самолеты резко изменили курс на северо-восток… Бомбардировщики произвели бомбометание в районе деревни Ириновка. Позиция «Редута-6» не пострадала…»
        Глава X
        Телеграмма № 28/144 от 30.03.42 г.
        Время 10.35:
        «Совершенно секретно тчк Лобастов Соловьеву тчк Информирую зпт что активизация разведывательных полетов авиации противника на Ленинград носит не обычный характер тчк По имеющимся разведданным им планируется массированный воздушный удар по кораблям Балтфлота тчк Срочно примите надлежащие меры по усилению воздушной радиоразведки тчк»
        Провал «Ледового удара»

4 апреля 1942 г. Басков переулок, 16
        «Айсштос» («Ледовый удар») — так называлась эта крупнейшая воздушная операция фашистов. Они привлекли к ней более ста самолетов. Геринг считал, что его асы легко расправятся с флотом русских: корабли были лишены маневра, закованные льдами, они неподвижно громоздились у набережных Невы на зимних стоянках. «Без флота Петербург быстро падет, — бахвалился он, — ибо лишится мощной поддержки дальнобойной корабельной артиллерии, которая доставила немало неприятностей войскам группы армий «Север».
        …Майор Бондаренко находился на главном посту. Таков был порядок: когда заступал на смену очередной наряд радистов и операторов, то кто-нибудь из начальства обязательно присутствовал здесь. Для боевого дежурства сюда подбирались люди надежные, проверенные, уже не раз зарекомендовавшие себя с самой лучшей стороны, такие, как, например, сержант Калашников. Бондаренко заметил, как тот после короткого инструктажа, проведенного оперативным дежурным, по-хозяйски устроился за пультом с телефонами, как удобно положил перед собой планшет с картой, листки-бланки для цифровых данных…
        Подошел начальник главного поста, и Бондаренко не удержался, спросил:
        - Ну как мои орлы? Молодцы, не правда ли?
        - Не было случая, чтобы ваши парни подвели…
        - Только, знаешь, капитан, не нравится мне, что ты здесь этих девушек насажал, — кивнул Бондаренко на девушек-телефонисток. В военной форме они казались подростками.
        - А где народ взять? Вот и набрали первую партию девчат-добровольцев. Блокадницы. Со временем все подразделение главного поста практически женским будет. А вы когда своих операторов замените? — спросил начальник поста.
        - Дудки, капитан, — недовольно ответил Бондаренко, — к моим установкам женский пол подпускать нельзя!
        - Да ну?! Как же работать станете? Мы ведь опять отряд, который вольется в стрелковую часть на Невской Дубровке, готовим. Приказ по корпусу уже есть. Мужики на передовой нужны.
        Бондаренко помрачнел. Вдруг насторожился и кивнул в сторону оперативного дежурного:
        - Вроде бы что-то неладно. А тот громко объявил:
        - По донесению «Редута-4», на удалении 115 километров в районе Тарновичей обнаружена группа: тридцать Ю-88. Курс — Ленинград. Оперативное время — 18.05. Объявляю городу «воздушную тревогу»!
        Бондаренко и начальник главного поста кинулись к своим рабочим местам. У комбата радиобатальона здесь, на Басковом, тоже был оборудован командный пункт, связывающий его со штабом батальона и «Редутами». «Что это, серьезная атака, о которой предупреждали в последнее время, или только разведывательный полет? — подумал Бондаренко. — Давно «люфтваффе» нас не беспокоило». И он передал всем «Редутам» единый сигнал:
        «Внимание!»
        Через две минуты поступил доклад уже с «пятерки»: «Ленинград — срочно… Видим группу, больше 30 «юнкерсов» в сопровождении «мессеров»…»
        Сомнений быть не могло — начался массированный налет на город. Еще через две минуты «Редут-4» сообщил о новой цели в тридцать самолетов противника. Бондаренко с удовлетворением отметил: «Хорошо мы расположили установки: ишь как красиво работают! Фрицы ведь наверняка на разных высотах подкрадываются».
        Он слышал, как пошли команды на КП истребительного корпуса и зенитной артиллерии. И средства ПВО флота были незамедлительно приведены в боевую готовность. Навстречу вражеской армаде взлетели истребители.
        Майор связался с первым, вторым, седьмым «Редутами»:
        - Обратите внимание на перекрытие «мертвых зон».
        - …Товарищ майор, не хотите на наш экран взглянуть? Видимость на диво… — Это его позвал Горелов.
        Бондаренко заколебался: бой идет, нужно ли отвлекаться? Но Горелов добавил:
        - У вас вся воздушная обстановка перед глазами будет!
        Комбат соединился с приемным центром батальона, приказал Осинину:
        - Бери управление на себя. Я буду контролировать по телевизору. Посмотрю, что это за хреновина такая…
        Когда Бондаренко встал у шкафа с вмонтированной телеаппаратурой, то ахнул. На белом круговом светящемся экране, который в диаметре был больше трубки осциллографа «Редута», мерцали яркие точки. Они с каждым оборотом флюоресцирующей радиальной полоски все ближе продвигались к центру экрана, окаймленного цветком с причудливыми лепестками.
        - Отражения от местных предметов вокруг «Редута-5», только в развернутом, круговом изображении, — обвел пальцем лепестки Горелов.
        - А это что? — показал Бондаренко на мигающие точки, отделившиеся от центра экрана в направлении к ярким, похожим на жуков кругляшкам, ползущим в три ряда.
        - Наши истребители. Они с фашистами встретятся над Финским заливом, — ответил Горелов и обвел пальцем район, к которому приближались «жучки».
        Бондаренко вгляделся и понял, что на экран как бы наложена обычная карта. Место, указанное Гореловым, по своим очертаниям соответствовало контурам Финского залива.
        - Вот это картина! — довольно воскликнул комбат. — Все ясно и понятно. По осциллографу «Редута» намного труднее представлять воздушную обстановку. А тут — пожалуйста: точки поменьше — наши, другие — фрицевские бомбовозы… Ох и много же их! Трудно будет…
        Бондаренко почувствовал, что пол помещения начал слегка подрагивать, будто под ним заработал движок. Он посмотрел в сторону пульта управления начальника поста. Капитан кричал по телефону, и Бондаренко услышал грозное: «Артобстрел!»
        А над Финским заливом наши летчики вступили в тяжелый бой. Бондаренко и Горелов видели, что яркие точки постепенно таяли. Но большая группа самолетов настойчиво рвалась вперед, к центру экрана. Нашим истребителям, видно, трудно было сдержать такую армаду врагов. Комбат подбежал к начальнику главного поста:
        - Передайте зенитчикам: штук шестьдесят «ворон» к городу прорываются.
        - Пятьдесят восемь, товарищ майор! «Редутчики» ваши уже доложили. Молодцы ребята! Ай да молодцы!..
        Бондаренко подмигнул капитану:
        - Не забудь об этом Соловьеву сказать!
        …А полковник Соловьев и генерал-майор Зашихин находились на командном пункте корпуса, расположенного этажом выше главного поста. Сюда поступала исчерпывающая информация от оперативного дежурного и начальника главного поста. Соловьев знал, что фашисты методично обстреливают наши зенитные батареи. Но зенитчики держались стойко…
        Когда вражеские самолеты подошли к границе города, батареи открыли плотный огонь. «Юнкерсы», сбросив куда попало бомбы, повернули обратно. Но часть бомбардировщиков только имитировала уход на юг. Развернувшись, они попытались пробиться к городу вдоль Невы, с юго-востока. Об этом маневре тут же посыпались доклады с «Редутов».
        Проскользнувшие фашистские стервятники применили пикирование. Их встретили залпы зенитных батарей. Самолеты метались из стороны в сторону, стремясь скорее освободиться от бомб и побыстрее выйти в сторону Финского залива. Операция «Ледовый удар» не была осуществлена, зато двадцать пять гитлеровских бомбардировщиков было сбито и десять — повреждено.
        - Поздравляю, товарищи, с победой! — объявил Зашихин офицерам командного пункта. — Отлично сработала авиация, зенитчики. Особо отмечаю действия расчетов установок РУС-2. Попрошу товарища Соловьева представить мне по ним материал отдельно!
        - Есть, товарищ генерал!
        - Дежурным сменам наблюдение за воздухом не ослаблять! Сами знаете: коль немец решился на налет, то повторит его обязательно. Посему бдительность и еще раз бдительность!
        Генерал оказался прав. Ночью фашисты послали на Ленинград восемнадцать бомбардировщиков. Но и их вовремя заметили «Редуты». Через заградительный огонь зенитчиков к городу долетело лишь восемь самолетов. Небо прорезали прожекторные лучи, забухали орудия, и «юнкерсы» повернули обратно…
        СТАВКА «ЭЙХЕНГАЙМ» БЛИЗ ВИННИЦЫ, НА ДРУГОЙ ДЕНЬ
        Из защищенного массивными железобетонными глыбами перекрытий «Дубового дома» фюрера, впоследствии названного «Вервольфом» («Оборотень»), в Берлин тянулись несколько бронированных кабелей, и шеф «люфтваффе» не находил себе места: вот-вот затренькает черный аппарат-прямой связи, а в трубке послышится голос Гитлера, который наверняка сразу спросит: «Айсштос?..» А Герингу хвалиться нечем. Провал. Полный крах.
        Тяжелая дверь приоткрылась, в бункер опасливо заглянул его адъютант, который доложил:
        - Он прибыл…
        - Проси! Немедленно! — Геринг встал в ожидании срочно вызванного из Пскова командующего 1-м германским воздушным флотом.
        Вошел высокий сухощавый генерал. Выжидательно застыл.
        - Я слушаю! — взвизгнул Геринг и засеменил по мягкому ковру, устилавшему бункер.
        - Мы потеряли лучших летчиков. Русские точно знали маршруты к Петербургу, их зенитные батареи били наверняка, а истребители ожидали нас над Финским заливом, — скороговоркой забубнил генерал.
        Геринг перебил:
        - Чушь! Вы несете чушь! — истерично закричал он. — Откуда русским было знать о планируемой операции?! За месяц — ни единой бомбежки города! Разведывательные полеты проходили словно по нотам. Вы сами утверждали, что усыпили бдительность русских…
        - Да… Но теперь я уверен, что у противника имеются радиопеленгаторы. И если раньше я спокойно относился к разговорам об их существовании, то сейчас не могу понять, почему наши соответствующие службы их не уничтожат? Почему у нас нет такой же техники? — спросил генерал.
        Геринг отступил на шаг и сел в кресло. Вспомнил громоздкие прицепы с антеннами, которые ему показывали на полигоне фирмы «Телефункен» летом сорокового года. Как же он, Геринг, тогда просчитался, не поверив в их перспективность?! Денег пожалел? Или его сбил с толку иудей своими чудо-лентами из фольги? «Черт бы их побрал, — выругался про себя Геринг. — Помехи не мешают русским следить за моими летчиками… А вдруг обо всей этой истории узнает фюрер?! Что я скажу в свое оправдание?»
        Геринг хрипло предложил командующему сесть в кресло напротив.
        - Обсудим ситуацию спокойно. Если мы выделим в ваше распоряжение такие же станции, которые имеются у русских, — многозначительно сказал Геринг, — какую они вам принесут пользу?
        - По крайней мере, я тоже буду знать о передвижении самолетов противника, — сухо ответил генерал.
        - И это все?! Ха-ха… Мы что, отсиживаемся в обороне? Ваш штаб подвергается бомбежкам?
        - Можно, наверное, попробовать пеленговать русские установки нашими станциями, — пояснил генерал. — Какая нам польза от того, что агент «Абвергруппы-212» указал на районы Ириновки у Ладожского озера и Волхова, где будто бы имеются русские пеленгаторы? Бомбили мы Ириновку по квадратам. Но сомневаюсь в том, что вывели установку из строя.
        - Что сообщил агент?
        - Ничего особенного. Он был обнаружен, и ему пришлось скрыться.
        - Это черт знает что! — разъярился Геринг. — Его надо вернуть! Надо забросить еще агентов! Искать! У-ни-что-жить!.. — Геринг сжал кулаки. — А вы бомбите до тех пор, пока от этой Ириновки камня на камне не останется!
        - Слушаюсь! — вскочил генерал.
        - «Айсштос» мы повторим. Хватит вам двадцать дней, чтобы накрыть хотя бы те установки русских, о которых мы знаем?
        - Я постараюсь, — щелкнул каблуками генерал. Командующий 1-м германским воздушным флотом не успел еще выйти из бетонированного подземелья, а Геринг уже орал в телефонную трубку: шефу «люфтваффе» нужен был Фрайзен, этот инженер-очкарик из фирмы «Телефункен».
        Осинин
        Лесное, штаб радиобатальона, несколько дней спустя
        Его вызвал комбат и хмуро сказал:
        - Пришел приказ: тебе присвоили звание военинженера третьего ранга. Так что поздравляю!
        Осинин вытянулся, хотел, как и положено в таких случаях, отчеканить: «Служу Советскому Союзу!», но Бондарен-ко остановил его:
        - Я был против твоего повышения в звании, учти. Но Соловьев настоял. Сегодня многих отмечают в связи с преобразованием нашего корпуса в армию ПВО. Вот так-то.
        - Выходит, я и не заслужил повышения? — зарделся Осинин.
        Комбат замялся. Потом с присущей ему резкостью выпалил:
        - Мнение старших не всегда учитываешь.
        - Это вы спор по поводу Купрявичюса имеете в виду? — усмехнулся Осинин. — Я и сейчас считаю, что инженеру после ранения не место на «шестерке».
        - А где ж ему место?
        - Ну, хотя бы на «девятке», за кольцом. Пусть окрепнет человек. Или в Москву давайте его пошлем, за колбами.
        - Кого ж тогда в Ириновку направим? Фрицы будто ошалели, каждый день утюжат ее «юнкерсами». По-твоему, это случайно? — горячился комбат. — Купрявичюс там каждый бугорок знает. Уж он-то сумеет отвести станцию вовремя в безопасный район.
        - Вон «семерку» в Манушкино постоянно обстреливают из минометов: там ведь до линии фронта рукой подать. На нынешней позиции у станции определенный сектор обзора, а передвинем ее — и нарушится общая картина воздушного наблюдения. Пока все отладишь — время потеряешь. Так и с «шестеркой»… А Купрявичюс заранее подготовил запасную позицию, разработал возможные варианты. Теперь любой другой инженер там справится.
        - Если так ставишь вопрос, тогда поедешь в Ириновку сам, Червов здесь останется.
        - Ладно, — пожал плечами Осинин. — Разрешите идти?
        - Погоди, — Бондаренко испытующе посмотрел на Осинина. С неожиданной теплотой в голосе добавил: — Кончай, Серега, ерепениться. Давай поговорим по душам. Садись. Любое мое слово воспринимаешь в штыки…
        - Знешь, Борис, — Осинин тоже перешел на «ты», — а мне кажется наоборот — это ты мои предложения постоянно подвергаешь критике. Почему?
        - Я — командир. Прежде чем принять решение, должен семь раз отмерить, только потом — резать. Неужели не ясно?
        - Мерку-то каждый раз сам определяешь, немудрено и ошибиться — не там, где нужно, отрезать, — усмехнулся Осинин. — Вот сейчас ты, чтобы свое самолюбие потешить, в Ириновку меня направляешь. А то, что я с высотной приставкой вожусь и с моим отъездом работа застопорится, тебя как будто и не волнует. Хотя бы с отделом связи согласовал…
        - Дался тебе этот отдел, — недовольно буркнул Бондаренко, опять раздражаясь. — Только бюрократию разводим.
        Осинин по привычке возразил:
        - Не думаю. Новый отдел поможет нашу технику в порядке содержать.
        - Что-о? — вскочил комбат. — Мы не бережно к ней относимся?
        - Конечно. Антенны крутятся круглые сутки на износ. В один прекрасный момент застопорятся. Да кому я объясняю! — в сердцах воскликнул Сергей. — Ведь ты и сам не раз ставил вопрос о графике попеременного выключения установок для профилактики. А бесит тебя, товарищ майор, другое: от Соловьева отодвинули подальше…
        Осинин тут же пожалел о сказанном. Бондаренко аж затрясло. Комбат стукнул кулаком по столу, не зная, что сказать от ярости. Осинин не стал ждать, поднялся и вышел из кабинета, тихонько притворив за собой дверь. «И это называется поговорили по душам. Крепко я его задел. Хоть и правду сказал, но, видно, зря, зря я так…» — думал он с досадой, шагая по темному коридору.
        А все началось с преобразования корпуса в Ленармию ПВО. Этим подчеркивались и заслуги «редутчиков». Командующим стал генерал-майор Зашихин, членами Военного совета — тоже люди авторитетные — председатель Ленгорисполкома Попков, бригадные комиссары Веров и Иконников. Утвердили в новой должности — помощника начальника штаба армии по службе ВНОС и связи — полковника Соловьева. Ему по-прежнему подчинялись разведотдел, радиобатальон, а теперь еще и отдел связи.
        Через пару дней после этих перемен комбат вернулся из штаба корпуса злой как бес. Вызвал Осинина.
        - Вот жизнь пошла, — пожаловался Бондаренко. — С одной стороны разведотдел давит, с другой — связисты. К Соловьеву теперь и не проберешься.
        - А в чем дело, товарищ майор? — спросил Осинин.
        - Хотел я поменять начальников расчетов — направить Ульчева с «шестерки» на «пятерку», — рассказывал комбат. — Разведотдел согласился. В этот момент вошел начальник новоиспеченного отдела связи. Узнал о моем намерении и давай пытать: «А чем это вызвано?.. А вы с инженерами своими согласовали?..» Это и с тобой, значит… Черт знает что! Да раньше, с Соловьевым, я бы мигом все решил!
        - По-моему, правильно, — заметил Осинин. Помолчал и добавил: — Я против смены начальников…
        …Осинин вышел на крыльцо штаба. Прищурился, светило яркое солнце. «Вот и весна пришла, — подумал он. — Долго же мы ее ждали! И нечего горевать. Комбат ругается? Так на то он и комбат, остынет. Вспыльчивый, конечно, а свое дело любит, людей любит. А я-то их люблю? Наверное, люблю… Наверное или — люблю? Люблю!..» Он распахнул шинель, снял шапку и неловко, будто человек, недавно начавший ходить после болезни, пнул попавшийся на дорожке камешек.
        Он не видел, что в этот момент из окна на него смотрел Бондаренко — глаза у майора были добрыми и спокойными.
        …Осинин ввалился в медпункт разрумянившийся, оживленный. Военфельдшер — пожилая женщина, ефрейтор, всплеснула руками:
        - Милый, да у тебя, поди, жар, никак, простуду схватил! Доктор! — позвала она. — К вам больной заявился!
        Из-за белой перегородки выглянула Казакова. Увидев Осинина, спросила:
        - Заболел?
        Осинин мотнул головой и неожиданно для себя выпалил:
        - Соскучился! Пришел навестить… Нина улыбнулась:
        - Подожди. Я сейчас.
        Осинин вышел на улицу. «А что я ей скажу? Ведь что-то надо говорить? — тоскливо подумал он. — И зачем приперся? Ну, встретились тогда, поддержал ее в трудную минуту, так сразу невесть что вообразил… Война, блокада, люди страдают, а тут — ухаживать вздумал! Нет, надо уходить подобру-поздорову», — решил он и медленно двинулся по тропинке к штабу.
        - Сережа!.. — остановила его Казакова.
        Осинин оглянулся. Она стояла в накинутой поверх белого халата шинели, без шапки, и легкий ветерок трепал ее серебристые волосы.
        - Простудишься! — обеспокоенно воскликнул Осинин.
        - Ты разве не знаешь, что мы — медики, не болеем? — засмеялась Нина. Потом насупилась и с обидой в голосе сказала: — Я тебя давным-давно жду, а ты, выходит, только сейчас «со-ску-чил-ся»… Ладно, знаю, как ты занят!
        - Да я и теперь спешу: в радиомастерской ждут, на «шестерку» надо собираться, — промямлил Сергей. — А о тебе я… — Он хотел сказать «всегда помню», но не решился. — Понимаешь, настроение какое-то такое, весеннее, что ли. Солнышко пригревает, а тут Бондаренко чего-то на меня напустился.
        - Поэтому ты вспомнил обо мне. Придется попросить майора, чтобы он чаще тебя «на ковер» вызывал. Иначе, скажу, Осинина никакими силами в медпункт не заманишь.
        - Точно так. А я буду знать, что как только комбат мне всыпал, значит, ты меня ждешь и пора бежать на свидание…
        - О! Легок на помине. — Нина увидела идущего по тропинке Бондаренко и тихонько добавила: — Чего это он каждый день в медпункт наладился заглядывать?.. Не то что некоторые, — с укором посмотрела она на Сергея.
        Бондаренко подошел, поздоровался с Ниной, а Сергею сказал:
        - Пилюли понадобились, что ли? Ишь, красный как рак… Что, доктор, серьезная у него болезнь?
        - Думаю, серьезная, — строго ответила Нина, — но таблетки не помогут.
        - Что такое? — тотчас встревожился Бондаренко.
        - Успокойтесь, товарищ командир, я пошутила. Инженер здоров. Он просто так заглянул. А что, нельзя? — внимательно посмотрела она на комбата.
        - Выходит, я помешал, — усмехнулся Бондаренко. — Тогда извините. Зайду в другой раз…
        - Я тоже пойду, — голос Сергея стал тусклым.
        - Хорошо, Сережа, иди, — согласилась Нина. — Навещай, буду рада, — и скрылась в дверях домика. Она поняла, отчего расстроился Осинин…
        «Нет, надо обязательно объясниться с Бондаренко!» — подумала Казакова, приподняв марлевую занавеску на окне и глядя на удаляющегося Осинина.
        Но когда вновь появился Бондаренко, Нина ничего ему не сказала. Так и сидели они молча друг перед другом. Минут через пять майор ушел…
        - Комиссар, у Осинина с Казаковой роман, что ли?
        - Гм-м, не замечал, командир. До романов ли теперь?
        - А почему бы и нет. Что, разве мы уже и не люди? Вот скажи, почему ты до сих пор холостяк? Тебе ведь за тридцать пять давно перевалило?
        - Э-э, Борис, разве это беда? Не успел жениться до войны. И теперь рад, а то сейчас бы мучился, беспокоился, как там жена, дети. Ничего, победим, выберу невесту…
        - Что ж, может, и верно. Но бывает ведь так: вдруг понравится человек, и ничего с собой поделать не можешь… хотя есть жена.
        - Если честно, то я к этому плохо отношусь: легкомысленных отношений не люблю…
        
        ИЗ ОТЧЕТА О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯХ ВОЙСК ЛЕНИНГРАДСКОЙ АРМИИ ПВО:
        «…В конце апреля противник произвел четыре крупных налета. Однако и они не увенчались успехом… Их главный объект — вновь корабли Краснознаменного Балтийского флота. Истребители и зенитчики сбили 38 и подбили 19 самолетов врага. Корабли не понесли урона… Установки РУС-2 заблаговременно оповещали о появлении бомбардировщиков на подступах к городу…»
        Глава XI
        - Рад тебя видеть, Герд! Как и обещал, прибыл в твое распоряжение.
        - Господин гауптман, вы опоздали.
        - Не понимаю… почему опоздал? Ровно десять. И вообще, Герд, что за официальный тон, ведь мы одни?
        - Пока что одни. А опоздали вы, господин гауптман, в своей работе. Как ни печально, но вам придется теперь отвечать за это.
        - Ничего не понимаю! Что за намеки? Объясни.
        - Не прикидывайтесь. Неужели не ясно, для чего я вас сюда вызвал? Ваши агенты бездействуют?!
        - Но, шеф, я уже объяснил: Физик засветился. Он скрылся, отстреливаясь. Вынужден был бросить радиостанцию. Его ищут. Добрался до Волхова. Связался через почтовый ящик с центром…
        - И вы считаете, что этого достаточно?! А радары русских как стояли, так и стоят! Хотя наш агент даже служит в расчете одной из установок. Почему же Физик и Племянник до сих пор не сообщили их точных координат? Почему не наводят на них нашу авиацию? Ракетниц нет? Я вас спрашиваю?!
        - Напрасно вы так, шеф…
        - Мне крайне неприятно отчитывать такого опытного разведчика, как вы. Но что поделаешь! Информацию о ходе операции затребовал сам господин Геринг. Немыслимо! И все по вашей милости, милейший!
        - Но еще ведь не все потеряно?
        - О, майн готт! Геринг посылает сюда вызванного из фирмы «Телефункен» своего физика. С пеленгаторами. Нам не доверяют… Понимаете, что это значит для нас? Если вы, милейший, не примете срочных мер, вам придется отправиться на фронт, и, боюсь, уже не гауптманом…
        - Я все понял. Приказывайте, шеф.
        - Нужно немедленно вернуть Физика в Ириновку. Пусть делает что угодно. Взорвет станцию или наведет на нее наши бомбардировщики — мне все равно. Главное, чтобы установка русских была уничтожена! Задействуйте и Племянника. Хватит ему брюхо отращивать за наш счет. Вам ясно?!
        - Яволь!..
        Конец операции «Племянник»
        Май 1942 года, станция Войбокало под Волховым
        Заманский был зачислен в расчет «девятки» еще на заводе, когда завершалась сборка «Редута». Учли, что он шофер, знает хорошо двигатель, значит, сможет работать и на силовом агрегате. Комбат подписал приказ о назначении его электромехаником.
        Заманский ликовал. Он надеялся, что, уехав на «дозор», отделается от Мухина, который требовал невозможного: выкрасть карту с обозначенными позициями «Редутов». Заманский и не слыхал о такой, и не ведал, где ее раздобыть.
        Но вскоре Заманский с грустью понял: от Мухина ему скрыться не удастся. Тот обязал его разузнать, когда отправится колонна и каким двинется маршрутом. Заманский решил не ходить на очередную встречу. Перед отъездом Мухин сам отыскал его, и не где-нибудь, а на территории завода.
        - Что, падла, думал скрыться? — прошипел он. — Гляди, враз кончу, а не я — другие отыщут! Дядька твой же и придушит!
        Заманский рассказал все, о чем знал.
        - То-то же. Теперь слушай мой приказ, — сказал Мухин, выслушав его. — Как только доберешься, сообщи о местонахождении. Как?.. Очень просто: мы ведь знаем, что позиция для установки оборудована где-то за Ладогой. Отправишь письмо в Волхов, по уже знакомому тебе адресу. Поинтересуешься у своей девушки, жива ли она, здорова, не забыла ли тебя, составь одну фразу так, будто вспоминаешь населенный пункт, где когда-то гулял с ней, а я пойму, что именно там развернут ваш «дозор». И тебя найду. Но гляди, — пригрозил Мухин, — не напишешь, будет как той «птычке»…
        Вскоре Заманский отправил послание неизвестной Настеньке. Очень короткое. В конце письмеца он вывел дрожащей рукой: «Помнишь Войбокало, как мы гуляли с тобой».
        И Мухин вновь объявился. Он подошел к Заманскому тогда, когда электромеханик, получив письма и газеты для расчета установки на полевой почте соседей-разведчиков, беспечно возвращался в расположение «дозора».
        - Ба-а! Вот так встреча! — вдруг вырос перед Заманским усатый ефрейтор с вещмешком за плечом. — Не узнал?.. — И тихо приказал: — Быстро в сторонку, не привлекай внимания!
        На этот раз Мухин очень спешил.
        - Времени у меня нет. Вконец измотали патрули, — выругался он и, нервно закурив, развязал вещмешок. — Вот, держи, — протянул сверток, — здесь ракетница, припрячешь. На днях начнутся бомбежки железнодорожной станции. Тогда и выстрелишь, обозначишь свою «точку». Там же, — Мухин показал на завернутую в тряпку ракетницу, — деньги, премия твоя.
        Мухин бросил окурок на землю, затоптал его каблуком:
        - Ну, бывай, племянничек. На обратном пути, через недельку-другую, забегу. Не стрельнешь — самого пристрелю. Такой приказ тоже есть.
        Племянник не успел ничего вымолвить в ответ, а Мухин уже скрылся. Заманский развернул сверток: такой пачки рублей ему в руках держать еще не доводилось. «Заховаю так, что ни одна ищейка не найдет. И «пушку» спрячу, — решил он, спешно завертывая ракетницу в тряпку и рассовывая по карманам деньги. — А вдруг и вправду пристрелит, гадюка, як не пальну? — Тревожно засосало под ложечкой. — Брешет он! В крайнем случае я ему сбрешу… Откуда он узнает — пустил я ракету или нет?..»
        А Мухин тихими переулками уже подходил к железнодорожному вокзалу. Там было довольно многолюдно, и он мог чувствовать себя относительно спокойно: немцы изготовили добротные документы, Мухин получил их через почтовый ящик вместе с грозными инструкциями — будь они неладны!
        Он проклинал своих хозяев из «Абвергруппы», ругал советскую контрразведку. Хорошо, что удалось прихлопнуть Купрявичюса, который узнал его в Ириновке… «Только бы до Ириновки добраться, а там — «насвечу» ракетами и ходу! Плевать мне, попадут их бомбы на установку или нет. Главное, вовремя смыться».
        Открылась входная дверь приземистого серого здания вокзала, из него вышли двое военных. Тот, что повыше — с повязкой на рукаве — дежурный?! Показывал что-то другому, видно приезжему, офицеру. Мухин принял левее, ближе к деревцам, окаймляющим площадь: зачем лезть на глаза. Офицеры — теперь их можно было разглядеть получше — казалось, не замечали его…
        - Нет, этого не может быть! — прошептал изумленный Мухин. — Но… похож как… Купрявичюс?! Живой?!
        Мухин присел, нащупал внутри мешка пистолет.
        - …Спасибо, товарищ лейтенант! Теперь я сам найду.
        - Счастливо, товарищ воентехник!
        Купрявичюс пошел напрямик, через площадь. Офицер с повязкой скрылся в здании вокзала. «Кажется, пронесло! Ух ты, черт, — Мухин поднялся, — нет, надо мотать отсюда!»
        Он смотрел на удаляющегося Купрявичюса и чувствовал, как в душе поднимается ненависть к этому человеку. «Кончу, падлу, не жить ему на свете! — Но тут же одернул себя: — Ведь влипну! Скорее на поезд. Благо в Ириновке теперь меня наверняка никто не узнает. А там вернусь, рассчитаюсь с литовцем. Заодно племянничка проверю…»
        Мухин бросился к станции, откуда призывно загудел паровоз.
        Ириновка, через 20 дней
        …Бондаренко велел помощнику начальника штаба лейтенанту Юрьеву, который одновременно являлся и военным дознавателем батальона, ехать на «шестерку»:
        - Поедешь с технической летучкой. Осинин вызывает для проведения регламентного ремонта. Разберись в обстановке. Чую, назревают там события: опять чужой передатчик засекли в эфире. А о последних непонятных событиях на «дозоре» сам знаешь. Особисты по своему плану действуют. Вопросы есть?
        - Все ясно, товарищ майор! Вот только… — замялся Юрьев.
        - Что еще? — нетерпеливо откликнулся комбат.
        - Разрешите велосипед с собой взять! — выпалил лейтенант.
        - Зачем он тебе?
        - По округе покатаюсь, присмотрюсь.
        - Ладно, валяй. Только еще раз предупреждаю: Шерлока Холмса из себя не строй. Твоя задача в первую очередь не допустить на «дозоре» чэпэ. А сыщики найдутся и без нас. Выполняйте!
        Воентехник Горелов категорически возражал, чтобы в тесный фургон техлетучки запихивали еще и велосипед. И только узнав от Юрьева, что это комбат разрешил «подобное безобразие», начальник радиомастерской махнул рукой: мол, тебе же, лейтенант, хуже — будешь всю дорогу сидеть скрюченным в три погибели.
        Лейтенант очень дорожил своей машиной, которую нашел в чулане заброшенного дома. Юрьев почистил ее, выпросил у хозяйственников немного солидола и смазал цепь, острозубый диск и втулки колес. Бондаренко оценил сообразительность Юрьева и посоветовал остальным офицерам, в целях экономии горючего, для передвижения использовать тоже велосипеды. Бензина не хватало. Только на три машины, не считая комбатовской «эмки», выдавали его со строгим учетом. Две полуторки возили продукты и разные хозяйственные грузы. Третья — «техническая летучка» — совсем недавно была смонтирована на шасси машины силового агрегата. Командовал летучкой Горелов. Он все-таки оборудовал телевизионный пункт «Редут-5» — главный пост» и теперь поочередно проводил на «Редутах» профилактику-настройку. Ему помогал механик из его телевизионной группы, он же был и шофером. После их посещений станции как бы омолаживались: зорче глядели за линию фронта. В Ириновке летучку встретили Осинин и Ульчев. За ними подошли операторы, телефонисты, все свободные от наряда бойцы расчета. И тут из фургона, громыхая велосипедом, кряхтя и чертыхаясь,
выбрался Юрьев. Осинин удивился: «Для чего это штабной дознаватель пожаловал?» Юрьева всегда встречали настороженно.
        - Все, Горелов, больше я в вашу тесную карету ни за какие деньги не сяду, — вытирая лоб, сказал Юрьев. — Надо было добираться своим ходом: крутил бы себе педали, озон вдыхал.
        - Я предупреждал вас! — огрызнулся Горелов. Ремонтники пошли в гору, к «Редуту».
        - Здорово! — хлопнул Юрьева по плечу лейтенант Ульчев. — Ты погостить к нам?
        - Угу. А что это твои орлы на бугор высыпали, как будто представления ждут. Порядка у тебя маловато, а, Володь?
        Ульчев растерянно обернулся, тихо шепнул Юрьеву:
        - Да ты что, Леха, у нас ведь праздник сегодня — летучка приехала!
        - Шумно чересчур, не по-военному как-то, Володя, распустил ты их…
        - Зачем спешить с выводами, товарищ лейтенант? — раздраженно заговорил Ульчев, покрываясь красными пятнами.
        - Выводы… А вы выяснили, кто телефонную связь повредил? — сухо спросил Юрьев.
        - Я же докладывал, — вздохнул горестно Ульчев, — обнаружили обрыв недалеко от озера. Может, это и не человек, а зверь какой-то, или осколком резануло…
        - Ладно, разберемся. Куда велосипед поставить?
        - В мою землянку, там и постель вам приготовим. Вы надолго? — спросил Ульчев и, покраснев, добавил: — Извините, сдайте свой продаттестат, сами понимаете…
        Потом они пили чай. Беседа не клеилась. Юрьев больше помалкивал, скупо отвечая на вопросы, а Ульчев просто не знал, о чем еще спрашивать.
        - Вот что, Володя, поговорим серьезно. Кто обнаружил обрыв линии?
        - Только моих парней не подозревай, пожалуйста! Мы весь лес обшарили в округе — ни души! Капитан-особист днюет и ночует здесь, ищет, а все попусту. Нет, Леха, я уверен, что не человек повинен в обрыве линии, — твердо сказал Ульчев.
        - А три дня назад, когда вы радиостанцию маскировали, почему вдруг отключился один канал? А авария на высоковольтке — здесь тоже не человек виноват?! Как другу скажу тебе, строго между нами: снова в вашем районе появился передатчик.
        - Да ты что?! Вот это, Леха, уже серьезно.
        Утром Юрьев сел на велосипед, а Ульчев направился к установке, в которой хозяйничали инженеры Осинин и Горелов.
        Ульчев тихонько, словно непрошеный гость, протиснулся в аппаратную «Редута»:
        - Не помешаю?
        Осинин, держа в зубах какие-то проводки и переключая ручки настройки, жестом пригласил остаться. Ульчев топтался у входа, не зная, чем заняться. Наконец Осинин протянул ему отвертку и прошепелявил:
        - Помогай, коль пришел.
        Сам взял паяльник, вынул изо рта проводки и задымил парафином. Минут через двадцать, окончив, сказал довольно:
        - Готово. А у тебя как, «внук» Галилея?
        Из-за стойки с аппаратурой послышался голос Горелова:
        - Норма. Сейчас выберусь, и будем включать установку. Дверь станции резко распахнулась.
        - Ульчева здесь нет? — заглянул Юрьев. Увидев друга, он заговорщицки подмигнул: — Пошли скорее, дело есть!
        - Что-нибудь случилось, товарищ лейтенант? — спросил его Осинин.
        Юрьев замялся, ответил как-то неуверенно:
        - Да как сказать… Думаю, товарищ военинженер, что нужно еще один пост выставить по охране «дозора». Мне необходимо посоветоваться с Ульчевым.
        - Ну, ну… Только не забудьте потом и меня, как старшего здесь на «дозоре», обо всем проинформировать.
        - А как же, товарищ военинженер, обязательно! — заверил Осинина Юрьев.
        - …Володя, я, кажется, напал на след радиста.
        - Иди ты!.. Бежим, сообщим…
        - Тише, тише, дружок. Я на тайничок напоролся, мы там засаду устроим. Сами возьмем диверсанта, и — баста!
        - Как это сами? — не понял Ульчев. — А инструкции?
        - Ты, Володя, маленький, что ли… Время упустим, смоется, гад…
        Ульчев колебался:
        - Осинина надо все-таки предупредить, Леха. Случись что, потом как врежут нам!
        - Какой же ты трусоватый.
        - Это я?! А кто мне о дисциплине, о порядке нудел? — скривился Ульчев, голосом подражая Юрьеву. — Нет, Леха, не уговаривай. Рискованное дело. Инженеру нужно доложить, он замкомбата, пусть принимает решение.
        - Ну, как знаешь, — обиженно нахмурился Юрьев. — Не хочешь, не надо. Только как друга прошу, держи пока язык за зубами. Я ничего тебе не говорил. Как-нибудь один справлюсь, — он подхватил с земли велосипед.
        - Леха, погоди! — крикнул Ульчев и пошел за ним.
        Юрьев остановился. Обернувшись, улыбнулся:
        - Я знал, что ты согласишься. Молодчина! Значит, так… Пара хлопцев надежных найдется в твоем расчете?
        - Найдется. Есть у меня сибирячки — братья-близнецы.
        - Их посадим в овражке, у озера. Я покажу место. А мы с тобой займем главную позицию.
        Из сарая, в котором был замаскирован «Редут», вышли Осинин и Горелов.
        - Куда это вы направились? — крикнул лейтенантам Осинин. — Ульчев, прикажите дежурной смене занять места. Через десять минут включение.
        - Есть! — откликнулся Ульчев и шепнул Юрьеву: — Вот видишь, совсем забыли мы с тобой о боевом дежурстве. Сибирячкам-то надо в станцию лезть, а не в овражек.
        - Подмени их другими операторами, — зашептал Юрьев. — А этих в засаду — как наметили.
        - Что ж я скажу инженеру? Он обязательно спросит, почему я включил в боевой расчет других людей.
        - Ну придумай что-нибудь…
        Осинин тем временем разговаривал с Гореловым. Механик уже отогнал летучку к землянкам.
        - …Когда в Лесное вернешься? — спросил Горелов. — Дел много. Червов с высотной приставкой один зашивается. Да и мне мотаться по «дозорам» не с руки. Хочется провести эксперимент — поставить телеприемник на истребитель. Вдруг да и получится!
        - А ты Бондаренко попроси, — с иронией перебил его Осинин.
        - Что ты, Серега! Комбат говорит, что после того как на капэ телевизоры установили, соединив их с «пятеркой», меня из батальона чуть не забрали, он еле отстоял. А если я самолетами займусь — наверняка переведут в какой-нибудь НИИ.
        - И хорошо сделают. Ты же, Эдик, прирожденный изобретатель и пользу должен приносить в государственном масштабе. А Бондаренко дальше батальона не видит. Есть толковый инженер — пусть никуда не рыпается, ведь за ним, как за каменной стеной. Вот и меня заслал сюда. Видите ли, или Купрявичюса на «шестерку», или сам туда поезжай. Можно подумать, у нас других инженеров нет.
        - Может, в штарм обратиться, объяснить ситуацию?
        - Думаешь, там не в курсе? Наверняка знают, что я здесь торчу. Обидно, но Бондаренко убедил полковника Соловьева, что такая расстановка сил более целесообразна, и готово. Ладно, будем работать. Червову передай: скоро я ему подошлю кое-какие расчеты. Уверен, сдвинется с мертвой точки дело с приставкой. Ну, счастливо.
        По тропинке к станции прибежали офицер и два бойца — дежурная смена.
        - Что-то не так, — забеспокоился Осинин. — Сейчас же Ульчев с близнецами заступать должны. При чем тут третий расчет?
        - Ничего страшного, — успокоил Горелов. — Ну, пока… Вскоре летучка запылила к трассе на Ленинград.
        В 12.00 28 мая «Редут-6» включился в наблюдение. Осинин, так и не поняв, почему не явился Ульчев, отправился искать лейтенанта.
        В 16 часов инженеру самому пришлось исполнять обязанности оперативного дежурного. Операторы остались на вторую смену, так как братьев-сибирячков на «дозоре» не оказалось. Осинин не на шутку разволновался, связался по телефону с представителем особого отдела. Тот ответил спокойно: «Я догадываюсь, в чем дело. Подождем до сумерек, появятся».
        Два часа у экрана прошли сравнительно тихо. «Редут» провел несколько целей вдоль линии фронта. Вдруг старший оператор резко остановил антенну и уставился в развертку на экране. Прошло двадцать пять секунд.
        - В чем дело, сержант? — окликнул Осинин. Круговой обзор дожен быть непрерывен, для пеленгации цели обычно требовалось шесть — восемь секунд, а тут — задержка. Наконец старший оператор вымолвил:
        - Дальняя групповая цель, товарищ инженер. Расстояние сто тридцать, на азимуте сто девяносто. Точное количество самолетов пока определить не могу.
        - Спокойно, сержант, спокойно, — Осинин поставил точку на планшете, — это район Луги.
        Он встал со своего места и подошел к экрану. Справа, на краю линейной развертки, слабо пульсировал отраженный импульс.
        «Это налет», — подсказало ему чутье. Инженер быстро составил донесение. Боец-оператор передал его по телефону и записал в журнал. «Хорошо все-таки, что успели профилактику провести, — подумал Осинин, — вовремя!»
        Импульс увеличился, а протяженность его по шкале достигла не менее десяти километров. В группу входило около пятидесяти бомбардировщиков. Их маршрут совпадал с железной дорогой Луга — Ленинград. Сомнений не было — налет на город. Почти месяц фашисты не пытались прорваться к Ленинграду.
        Цель была уже близко, когда старший оператор снова остановил антенну.
        - Сержант, цель! — крикнул Осинин, что означало: время вышло, пора передавать очередное донесение.
        - Товарищ инженер, самолеты, кажется, повернули, — растерянно ответил старший оператор.
        Осинин подскочил к нему. На трубке осциллографа бешено плясали импульсы в виде одного сгустка со множеством вершин. Некоторые выбросы перекрывали весь экран. Инженер вцепился в ручку реверса антенны. Пеленг взят! Осинин метнулся к планшету, поставил точку, соединил ее с предыдущей. Сердце сжалось: «юнкерсы» повернули к Ладоге, они летели бомбить Дорогу жизни, базу и порт в Осиновце, корабли Ладожской флотилии.
        Осинин схватил телефонную трубку, открытым текстом предупредил КП Ладожского дивизионного района ПВО:
        - На вас идут пятьдесят «ворон»!
        - Понял, — услышал он четкий ответ. Сердце вроде отпустило.
        - Сержант, цель?!
        - Совсем близко, товарищ инженер. Еще несколько засечек, и она сольется с «местными» предметами.
        - Значит, сейчас будет над нами. — И он приказал оператору: — Передавайте!
        - Товарищ инженер! — воскликнул тот. — Связи нет! С берега не отвечают!
        - Вызывайте радиостанцию! — И опять Осинин с благодарностью вспомнил Горелова, который смонтировал на станции новую систему, разработанную им и Червовым. Теперь оператор мог нажатием кнопки включаться в сеть радиостанции и, не теряя времени, диктовать в микрофон донесение. Перед отъездом Горелов опробовал новинку — все было прекрасно. Сейчас радиостанция молчала.
        - Что случилось?! Как же теперь передавать донесения, товарищ инженер?!
        - Ведите цель и записывайте донесения в журнал, — приказал Осинин и выскочил из аппаратной.
        Он хотел броситься к машине с радиостанцией, замаскированной метрах в ста от установки, но от неожиданности остолбенел: по багряному небу вдоль озера медленно и грозно двигалась армада «юнкерсов». Их тупые, сигарные тела напоминали зловещих акул, выискивающих добычу. И тут разом все небо вспучилось облачками разрывов зенитных снарядов. Осинин не предполагал, что в районе Осиновецкого порта так много зениток. С бомбовозов посыпались темные точки. Но вот запылал один бомбардировщик, с воем спикировав в лес, откуда поднялся красный столб. Разлетелся на куски второй «юнкере», за ним упал ведущий самолет…
        Он увидел Ульчева с несколькими бойцами, которые чинили силовой кабель питания рации. Ульчев, шмыгая носом, начал объяснять:
        - Я ему говорил, убеждал его по-человечески: давай предупредим. А он свое: сами, мол, справимся. А теперь… Ранен он, товарищ инженер!
        Осинин увидел у покосившейся сосны скрюченного от боли Юрьева, прижимающего рукой бедро. Рядом валялся разбитый велосипед. Юрьев стонал и ругался:
        - Гад, рыбаком прикинулся… И как только он успел по кабелю шарахнуть! Потом я гнался за ним, а он в упор, подлец, из-за дерева в меня выстрелил. Сволочь! Ничего, от капитана и сибирячков хрен уйдет!..
        В этот момент из темного леса на опушку, ломая с треском сухие ветки, вышли люди. Они волокли упирающегося человека. Впереди шагал капитан, он тащил портативную рацию. Подойдя к Осинину, бросил ее и, переведя дух, сказал:
        - Знакомьтесь, это Мухин — предатель и изменник Родины!
        ИЗ ЖУРНАЛА «ВПЕРЕД!»:
        «Красноармейцы Путютины задержали «любителя рыбной ловли», оказавшегося диверсантом… Преступник Мухин имел целью нарушить работу установки, вывести ее из строя. Во время налета он пытался выстрелить из ракетницы, чтобы обозначить месторасположение «дозора», но был схвачен и обезоружен…
        Выше бдительность, товарищи!..»
        Юрьева отправили в медсанбат. Ранение было неопасное, но он потерял много крови. И его, и Ульчева ожидали неприятности за самовольство. Смягчало их поступок лишь то обстоятельство, что, обнаружив у озера тайник диверсанта, а потом и его самого, действовали они смело, с благими побуждениями. Но наказания заслуживали…
        На следующий день гитлеровцы повторили налет на Осиновецкий порт. На «шестерке» дежурили Ульчев и отличившиеся братья-близнецы. Связь на этот раз работала безукоризненно, и наши истребители встретили «юнкерсы» еще на подступах к Ладоге. Завязалось воздушное сражение. Заградительный огонь не меньшей силы, чем накануне, открыли зенитки. За два дня было сбито семьдесят четыре стервятника.
        Сразу же после допроса Мухина из штаба батальона на «Редут-9» была послана радиограмма: «Немедленно задержите электромеханика Заманского и под конвоем доставьте к ноль первому». Но Заманского арестовать не успели…
        Станция Войбокало, в то же время
        Заманский ждал и страшился обещанного появления Мухина. Или еще хуже — дядьки, о котором тот напомнил. Мухин вообще казался Заманскому сущим дьяволом…
        Прямых налетов на станцию не было. «Редут» четко засекал «ворон», загодя выдавал о них сведения, и зенитчики не давали им особенно разгуляться. Заманский в такие моменты выбегал из землянки или из силовой электростанции, отковыривал кусок дерна, закрывающего тайник, и хватался за ракетницу. Только вот нажать на курок не мог, боялся. Чутье ему подсказывало: если он выстрелит, пропадет наверняка.
        После таких встрясок он, как правило, прикладывался к бутылке, пользуясь тем, что землянка электромехаников находилась в стороне, у склада горюче-смазочных материалов. Денег на водку хватало. Когда начинало приятно шуметь в голове, он уже ничего не боялся… И не замечал, что новый инженер установки воентехник Купрявичюс хмуро приглядывается к нему.
        В то утро «девятка» провожала сержанта Гарика Микитченко и с ним еще трех бойцов в Ленинград, в штаб батальона. Больше сотни «редутчиков» направлялось в стрелковую бригаду на Синявинский выступ: войска Ленфронта готовились к прорыву блокадного кольца, и нужно было мобилизовать все силы. Заманский тоже вначале попал в эту группу, но Купрявичюс не отпустил: «Электромеханик мне нужен. Назначьте другого».
        Заманский обомлел: «Неужели воентехник догадался о чем-то? — Но тут же успокоил себя: — Ерунда, я же ничего здесь не сделал. Разве что водочку пил? Но и этого никто не знает. Но ракетницу надо перепрятать…»
        Через час объявили о налете.
        Нервничая, Заманский выскочил из аппаратной силовой установки.
        К железнодорожной станции Войбокало приближались два «мессера». Обычно такие вылазки фашисты предпринимали в разведывательных целях. Но если позволяла обстановка, они стреляли на бреющем полете и метали бомбы. Поэтому зенитчики, предупрежденные «Редутом», открыли огонь. Один «мессер» с воем помчался к земле. Сбросив бомбу, он попытался было взмыть вверх, но при выходе из пике снаряд саданул его прямо по серо-пятнистому брюху, и самолет, кувыркнувшись, с грохотом упал за лесополосу.
        Заманский схватил ракетницу, но кто-то сзади сбил его с ног, прижал к земле.
        - Гад!.. Вот ты, оказывается, кто?! Не зря я за тобой следил.
        Заманскии узнал голос инженера. Он изо всех сил рванулся и, сбросив с себя Купрявичюса, еще не окрепшего после ранения, кинулся почему-то к землянкам.
        - Стой, ублюдок, все равно не уйдешь! Стрелять буду!
        Заманский неожиданно сам обернулся и пальнул из ракетницы в воентехника, но не попал: малиновая ракета с шипением врезалась перед Купрявичюсом в землю и, срикошетив, отлетела в сторону. Заманский отшвырнул ракетницу и понесся пуще прежнего.
        - Нет, я стрелять не стану! Я тебя живьем возьму, судить тебя будем!
        Фашистский летчик заметил, как яркая блестка малиново вспыхнула и погасла. Выйдя на боевой курс, он бросил самолет в пике. Две бомбы со свистом устремились к земле…
        На «Редуте» дежурные следили за экраном. А свободные от смены находились в одной из землянок на занятиях. Чувствовали бойцы себя не очень спокойно: частили зенитки, ревели самолеты. Но командир был неумолим: «Не отвлекаться, товарищи бойцы, это разведполет. Ну-ка, кто мне расскажет об эффекте Допплера?..» Но когда где-то совсем рядом они услышали шум борьбы, усидеть никто не смог: «Быстро на выход!»
        Выскочившие первыми увидели, что у дверей в крайнюю командирскую землянку воентехник Купрявичюс пытался выкрутить руки Заманскому, прижать того к стене. Но ему было трудно справиться со здоровенным детиной, который отбивался, слезливо причитая: «Пустите, хрястом-богом прошу!» Бойцы кинулись на помощь инженеру, но в это время послышался пронзительный вой. Кто-то крикнул: «Ложись!»
        Заманский отшвырнул Купрявичюса и юркнул в землянку. Купрявичюс впрыгнул за ним:
        - Не уйдешь, подлец!
        Первая бомба упала на полянку, чуть в стороне от землянок. Заманскии рухнул на пол. Купрявичюс навалился на предателя. Но тут обрушился свод землянки…
        Старший оператор Микитченко
        Кораблик маленький. Ладога спокойна и величава. Тихо шуршат за бортом волны. Я закрываю глаза, и чудятся мне черноморские лиманы, мы с мамой покачиваемся в лодке, всплеск весел, солнце… Жива ли она, моя родная?
        Вспомнилась служба на «девятке». Славные парни там, работящие. Одного, правда, я так и не понял — электромеханика Заманского. Угрюм, неразговорчив и взгляд отводит. Может, натура такая у него или ноша на душе тяжелая, а поделиться с кем-нибудь совесть не позволяет — всем тяжело сейчас. А он «старушку» собирал.
        Это мы «девятку» «старушкой» называем. Делали ее наши парни с рабочими из старого макета, на котором до эвакуации завода настраивалась аппаратура для серийных станций. Даже блоки в ней стоят не в стойках, а на обычном письменном столе. Собрали ее в самую лютую стужу и за Ладогу отправили. У меня теперь стаж старшего оператора приличный. Только вот везло мне, везло, а под конец фортуна взяла да отвернулась от меня.
        А сначала приказ пришел: меня и еще двух операторов за четкие и своевременные оповещения о налетах представить к награде. Сказано — сделано. Помчался нарочный с наградными листами в штаб. Несколько дней я гоголем ходил. Еще бы, хоть и не за награды воюем, но ведь приятно, когда к медали дело идет! Приехать с ней в Одессу — ух! Мне бы такую жизнь!..
        А у «старушки» болезнь была. Ее антенну мотор крутит через червячный редуктор. Червяк бронзовый, а шестерня стальная. «Подъела» со временем она его. Антенна при вращении изрядно дергаться начала. А шестерня жует червяк медленно, но верно.
        Купрявичюс доложил в Ленинград. Вскоре умельцы в радиомастерской новую бронзовую завитушку выточили и прислали на «дозор». Но как выкроишь время, чтобы ее поставить? Мы работаем круглосуточно. Антенна — на последнем издыхании вращается.
        Наконец Купрявичюс договорился с начальством, и нам разрешили в 24.00 выключиться на два часа из воздушного наблюдения для проведения ремонта. У нас все готово. В небе обстановка спокойная. В полночь еще раз запрашиваем КП, как, мол, не отменяется перерыв? Отвечают — валяйте! Порядочек, выключаем установку. Мне Купрявичюс командует: «Давай, Гарик, на крышу!»
        Забрался я наверх. Напарник мне помогает. Всего минут сорок прошло, а дело вот-вот закончим. Ликуем! Предполагалось на замену червяка полтора часа, запросили с запасом — два, а тут!.. А тут команда по телефону: «Срочное включение!» Инженер отвечает: «Не можем, еще минут десять надо». «Ничего не знаем. Что вы там возитесь! Кто на крыше?» Купрявичюсу ничего не оставалось, как назвать меня, Гарика, значит. А я слышу и кричу с крыши: «Порядок, товарищ инженер, можно врубать высокое напряжение!»
        Включение… Кажется, что лампы накаливаются слишком медленно. Антенну крутит новый редуктор. Вроде ажур. А что в воздухе? Наблюдаю уходящие от Волхова одиночные и парные цели. Всего не менее пятнадцати — двадцати самолетов. Это фашисты улетают, отбомбившись. Горько. Прозевали мы налет. Но почему же нас никто не подстраховывал?!
        А командование уже мечет гром и молнии на нас. Конечно, ему виднее… Сгорел мой наградной лист, без дыма…
        …Ленинград. Двое суток добирались мы до тебя, ты по-прежнему гордый и суровый стоишь на твердыне-земле и будешь стоять вечно. Такова воля всего народа. Я видел, как Большая земля помогает тебе. Я считаю себя ленинградцем, верным твоим бойцом. Ты моя вторая родина, с которой мы связаны кровью, голодом, стужей — всем, что пришлось испытать нам вместе. И как бы ни сложилась жизнь — я всегда останусь с тобой, дорогой мой Ленинград!
        - Гарик, ты что, стихи читаешь? — спрашивает меня попутчик.
        - Нет, в любви признаюсь, в вечной.
        - А-а… Да-а… — ребята тоже внимательно присматриваются к городу. А он уже пробуждается…
        
        В Лесном, во дворе штаба, встречаюсь с комиссаром Ермолиным.
        - Очень хорошо, Гарик, что ты приехал, краски и кисть по тебе соскучились.
        - Нет, — отвечаю, — я же на передовую собрался.
        - Еще успеешь. Расскажи-ка лучше, как все было?
        - Что было? Я не понял.
        - Значит, без тебя «девятку» бомбили?
        - Как?! Не может быть!
        - На войне все может быть… Геройски погиб воентехник Купрявичюс. Есть еще убитые и раненые.
        - А «Редут», товарищ батальонный комиссар? Он цел?!
        - Цел. Техника не пострадала. Послушай, Гарик, оказывается, Заманский с диверсантом спутался. Может быть, именно он и самолет на «девятку» навел? Купрявичюс его придушил. Землянку завалило, разрыли ее, а инженер… Не полез бы он за этой мразью — живым бы остался…
        - Когда на передовую, товарищ батальонный комиссар… — Я не мог больше ждать, хотел рассчитаться за все с фрицами.
        - Ты опытный специалист, поэтому в пехоту тебя не отпустим. Денек порисуешь плакаты: ничего не поделаешь, очень нужна нам, брат, наглядная агитация. А после этого на «семерку» поедешь, к дружку своему, Калашникову. Новое пополнение в батальоне не скоро появится. А на «дозорах» знающих, умелых операторов осталось — раз-два, и обчелся. Так что не ропщи, браток.
        …В сорок четвертом был взят в плен один из руководителей радиотехнической службы группы армий «Север». Допрашивал его полковник Соловьев.
        СОЛОВЬЕВ: — Что вы можете сказать об операции «Племянник»?
        ПЛЕННЫЙ: — Только то, что она потерпела крах. Мы так и не уничтожили ни одного вашего «Редута».
        СОЛОВЬЕВ: — Предпринимали ли вы еще какие-либо диверсионные акции против наших радиоулавливателей?
        ПЛЕННЫЙ: — Да. За ними мы охотились все время. Ибо нашу авиацию постоянно преследовали неудачи. О причине мы догадывались — ваши установки… Засылали агентов, самолеты совершали специальные разведывательные полеты. Мы привлекли нашего крупного изобретателя в данной области: пытались запеленговать ваши радары с помощью своих установок. Физик, к сожалению, не смог этого осуществить. Его станция была чересчур громоздка и ненадежна в эксплуатации… Как разведчик я восхищен постановкой радиолокационной службы у вас. Ее организация так и осталась для нас тайной за семью печатями…
        Глава XII
        Из «Золотой книги» (лето 1942 г.):
        «Цель была обнаружена в районе Луги. Самолет летел с типичной скоростью бомбардировщика. Когда он подошел к району Лисино, импульс от него уменьшился, а затем слился с отражениями от «местных» предметов. Старший оператор сообщил об исчезновении цели.
        Спустя шесть минут в районе Шапки появилась новая цель, которая, пройдя 35 -40 километров к линии фронта, пропала.
        Когда разобрались, проследили движение этих двух целей и сверили их скорости по времени, то стало ясно: отраженные импульсы были от одного и того же самолета. Однако главный пост получил о нем неполные данные и не имел возможности своевременно предупредить активные средства ПВО. Вражеский бомбардировщик, беспрепятственно проникнув в город, сбросил бомбы».
        Бомбы упали в район Смольного
        До этого случая «Редуты» еще пару раз пропустили одиночные цели. Началось расследование. Бондаренко объявили, чтобы он готовился к отчету на Военном совете в Смольном. Все понимали, что это такое: может войти туда комбатом, а выйти… Нужны веские доказательства, что ЧП — случайность.
        Однако контрольные замеры, проведенные Осининым и Червовым, свидетельствовали о том, что маху дали некоторые старшие операторы. В основном из-за неопытности: новых людей не успевали тщательно обучать. В этом повинны были, конечно, и инженеры. Сказалось и долгое отсутствие Осинина, которого комбат отправил на «шестерку», и недоукомплектованность батальона…
        - Теперь-то ты понимаешь, что дальше тянуть нельзя, надо связываться с военкоматами и набирать пополнение, тренировать его! — доказывал Ермолин комбату.
        - Хорошо, будь по-вашему, — как-то безразлично согласился Бондаренко и приказал присутствующему на совещании начштаба: — Призывайте женщин… Сколько бойцов нам не хватает по штату?
        - Двести пятьдесят, Борис Юрьевич, минимум.
        - Что?! Вы хотите, чтобы у нас было женское подразделение? — вскипел Бондаренко, но, вспомнив о предстоящем отчете, махнул рукой: — Ладно, что поделаешь. Набирайте… Но только… — потряс кулаком, — чтобы не шашни крутили, а рвались в бой! Какие еще предложения есть? Что мне Военному совету докладывать?
        - Надо, Борис Юрьевич, поменять местодислокацию «семерки», — сказал Червов. — В Манушкино очень часты артобстрелы. Мы с Осининым вычислили: в Мяглово она проявит себя лучше.
        - Где это Мяглово?
        - Рядом с Колтушами, неподалеку от бывшей лаборатории академика Павлова.
        - Ладно. Еще кто хочет что-нибудь сказать?
        - Разрешите? — поднялся Осинин. — Надо бы вам, товарищ майор, на Военном совете рассказать о высотной приставке, которую мы делаем.
        - Вы ее сначала опробуйте, что языком раньше времени трепать? — отрезал Бондаренко.
        - Сейчас тактику борьбы с авиацией противника нужно пересматривать. Чтобы не было таких казусов, какие случились, — загорячился Осинин. — Фрицы отказались от массированных налетов, не по зубам они им больше. А самолет-одиночку нелегко обнаружить, но еще труднее проследить за его движением по всему маршруту. И сбить такой бомбардировщик непросто. Имея приставку и определяя высоту полета цели, наши «Редуты» могут наводить истребители на рыскающих «ворон» и днем, и ночью. Мне кажется, надо теперь учить наших операторов взаимодействию с летчиками. Тогда ни один фриц к городу не подлетит, его перехватят!
        Бондаренко оживился:
        - Та-ак, по-моему, это уже серьезно. Не детский лепет в оправдание от меня услышат, а то Колтуши, Мяглово… Мы и сами с усами решать. Новая тактика — вот это предложение! Слушай, Сергей Алексеевич, я тебя попрошу, напиши мне об этом докладную записку.
        …Но не спасла она Бондаренко на заседании Военного совета фронта, хотя и показалась многим присутствующим интересной.
        - Предлагаю освободить майора от командования радиобатальоном, — сухо изрек генерал Говоров. — За слабую подготовку специалистов. Дожили. Бомбы начали падать рядом со Смольным. В худшие дни блокады не было такого.
        - Не будем торопиться, товарищи, — возразил Жданов. И обратился к Говорову: — Леонид Александрович, давайте примем окончательное решение после того, как ознакомимся с радиопеленгатором! Мы не очень-то хорошо знаем, что из себя представляет «Редут». Ни вы, ни я, да и другие члены Военного совета в глаза установку не видели.
        - Думаю, что и после знакомства с работой пеленгаторщиков мое мнение не изменится, — глухо и равнодушно ответил Говоров.
        Для посещения наметили «Редут-5». Теперь Бондаренко пожалел, что откомандировал с него Горелова на летучку. «Кто же сможет показать установку? — мучился комбат. — Нынешний начальник расчета растеряется, начнет путаться. Придется, наверное, Осинину или Червову поручить. А что, они мои замы, лучше них рассказать о «Редуте» никто не сумеет, — решил Бондаренко. — Пусть сами определяют, кого посадить за экран и телефон. На то они и инженеры…»
        Червов предложил на место старшего оператора — младшего сержанта Микитченко. Осинин взбунтовался, мол, зачем пыль в глаза пускать? Микитченко, Калашников — асы, но они не входят в состав расчета «пятерки». Пусть за экраном находится дежурная смена, как обычно.
        - А вдруг что-либо проворонят, — забеспокоился Бондаренко. — Вам-то что. А тут — последний шанс, — промолвил он упавшим голосом, и инженеры почувствовали, что комбат расстроен не на шутку.
        «Да, трудно ему будет, если его снимут, — подумал Осинин. — Жаль, конечно, Бориса. Мужик-то он неплохой, и для батальона сделал много…»
        - Не волнуйтесь, товарищ майор, — успокоил он его. — Хуже будет, если командующий узнает, что на установке люди подставные, из других подразделений. Пусть все будет как есть. Уверен, что расчет «пятерки» не подведет.
        Задолго до прибытия на «дозор» высокого начальства комбат проинструктировал расчет. Старшего оператора, ефрейтора, предупредил:
        - Не вздумай оборачиваться. А то небось захочется на командующего поглазеть или на товарища Жданова. Ни в коем случае не отвлекайся, все внимание на экран, ясно?
        - Так точно, товарищ майор. Что я, не понимаю?!
        На «дозор» прибыли только Говоров и Зашихин. Жданов остался в Смольном. Он было собрался ехать вместе с генералами, но когда уже садился в машину, то выскочивший следом офицер связи доложил:
        - Ставка вызывает на переговоры генерала Говорова или товарища Жданова. — И уточнил: — Того, кто будет на месте.
        - Я останусь, Леонид Александрович, — сказал Жданов Говорову, — а вы поезжайте.
        - Может, наоборот? Может случиться так, что товарища Сталина будут интересовать проблемы чисто военного характера?
        - А вы считаете, что член Военного совета фронта не сможет ему ответить?
        - Извините, Андрей Александрович, вы меня не так поняли…
        - Полно, полно, Леонид Александрович. Посмотрите радиопеленгатор. Это важно. Надо, в конце концов, разобраться с майором Бондаренко. Лучше вас этого никто не сделает.
        …Бондаренко, сопровождающий генералов, приоткрыл дверь. Червов докладывал ровным, бесстрастным голосом, будто читал лекцию в аудитории перед студентами. Но как только Говоров с нескрываемым любопытством начал задавать вопросы, а Червов толково, без запинки, отвечать на них, комбат успокоился. Сожалел он только о том, что в небе не было ни одного самолета. Червов, рассказывая об импульсах, стал говорить об изображениях «местных» предметов на экране. Бондаренко подумал, что генералы не смогут в полной мере представить себе, как это трудно — разглядеть на их фоне импульс от цели, определить его характер, маршрут полета.
        Вдруг старший оператор, который сидел как натянутая струна, не сводя с пульсирующей развертки глаз, выкрикнул:
        - Цель! — Приостановив на мгновение вращение антенны и запеленговав обнаруженный самолет, он доложил: — Удаление сто тридцать, на курсе девяносто…
        Червов тут же отреагировал:
        - Извините, товарищ командующий, — сказал он Говорову, — но мне необходимо приступить к выполнению обязанностей оперативного дежурного. Разрешите?
        Говоров кивнул, а сам придвинулся ближе к экрану осциллографа, прищурился, стараясь разглядеть, какие происходят изменения в мерцающей картинке. Старший оператор, почувствовав, что над ним склонились, не удержался, оглянулся. Увидев рядом с собой строгое, с щепоткой усов лицо генерала Говорова, а справа от командующего Зашихина, которого в армии все, даже те, кто никогда не видел генерал-майора, узнавали по калининской бородке, солдат вскочил и застыл по стойке «смирно». У Бондаренко в сердце что-то оборвалось. Но Говоров мягко положил руку на плечо старшего оператора:
        - Сиди, сынок, сиди… Покажи-ка нам, где эта цель?
        Старший оператор сел и ткнул пальцем в экран:
        - Вот она… Видите иголку, только с ушком на острие?
        - Да, да… Кто бы мог подумать. Очень похоже…
        - Цель появилась в районе Луги, товарищ командующий, — подошел с планшетом Червов, показывая Говорову карандашом засечку на карте. — Разрешите передать донесение на главный пост?!
        Через каждые две минуты сыпались в эфир цифры. На экране, ближе к нулевой отметке шкалы, выплеснулись две полоски. Тип вражеского самолета старший оператор сразу определил. Объяснил и что собой представляют новые отметки:
        - Наши истребители, взлетели с комендантского аэродрома.
        - Таким образом производится наведение, майор Бондаренко? — обратился к комбату Говоров.
        - Так точно. Только если бы наши летчики хотя бы примерно знали высоту, на которой идет стервятник, им было бы намного легче его перехватить.
        Пилоты с врагом не разминулись. «Юнкерс» был сбит Героем Советского Союза старшим лейтенантом Пидтыканом.
        Говоров и Зашихин были довольны. Спускаясь по лестнице, они оживленно переговаривались. Выйдя во двор института, залитый солнцем, Говоров сказал Бондаренко:
        - Неплохо вы тут устроились, как в санатории. Воздух-то какой! — Командующий фронтом улыбнулся, потом уже серьезно посмотрел на майора и добавил: — А ты не обижайся. Взбучку за дело получил, товарищ комбат… Расчет дежурной смены представь к наградам.
        - Есть, товарищ командующий!..
        Бондаренко смотрел вслед пылящей по дороге черной долгоносой машине до тех пор, пока она не скрылась за поворотом. Он что-то тихо, сам себе, говорил.
        Подошел Червов, спросил:
        - Вы что-то сказали, Борис Юрьевич?
        Бондаренко махнул рукой и ответил:
        - Говорил, что отца своего я в свое время зря не послушался. Шил бы теперь сапоги! — Он вздохнул, но неожиданно рассмеялся.
        …Вскоре все «дозоры» облетела новость: «Комбату нашему подполковника дали и наградили орденом. Лично товарищ Говоров ходатайствовал!..»
        Светлана Полынина
        Каменный остров, штаб радиобатальона
        Рвалась, рвалась я на фронт, в военкомате через день пороги обивала… И попала!
        Все девчонки мечтали радистками стать: в тыл врага попасть. Поэтому, когда объявили, что из нас будут готовить радисток, мы обрадовались. На деле все оказалось далеко не так, как нам хотелось. Теперь реви не рези, а слезами горю не поможешь. На передовую нас не пошлют, здесь будем отсиживаться, да еще ни в коем случае нигде нельзя говорить о том, где мы служим.
        …А я ведь поверила старшему лейтенанту Юрьеву! Высокий, голубоглазый, прихрамывает, сразу видно, боевой офицер. В кабинет девчонок по одной вызывает, вопросы задает, которые порой врасплох застают. Решили — разведчик он. Я прямо спросила его об этом. Юрьев хотел сначала шуткой отделаться, а потом серьезно сказал: «В своем роде да». Тогда я ему заявила: «Записывайте меня в вашу часть первой». Со мной под начало к Юрьеву попросилась Маша Савченко, она тоже, как и я, дружинница МПВО. Пожары тушила, раненых выносила, «зажигалки» песком забрасывала. И она имела право выбора, в любую часть могла попроситься. А вот влипла… И Тося Люликова, Шурочка Иванова, Люда Красновская… Всех, кто расстроился, и не перечислишь.
        
        Не хотел Юрьев Катю Смирнову записывать, мол, мала, и семнадцати нет, ребенок! Но мы уговорили его. Дескать, пропадет девчонка, уже какой день голодает: родители погибли, карточки продовольственные потеряла, поэтому и замарашкой выглядит маленькой. Но она трудяга и комсомолка!
        Повел нас Юрьев строем на Каменный остров. Пояснил: там находится штаб теперь уже вашего, девушки, радиобатальона. Мы, говорит, недавно в белокаменные хоромы переехали, а раньше по баракам мыкались. Место и вправду понравилось: на берегу Невки, кругом дубы-великаны, аллейки песочком посыпаны. В большом полукруглом дворце с колоннами госпиталь расположился. А наш штаб — двухэтажный, длинный-длинный дом, чуть в стороне, словно корабль.
        - Вот здесь, девчата, — сказал Юрьев, — вы и жить, и служить будете. Подравняйтесь! Наш командир порядок любит.
        Мы подтянулись, а Юрьев поднялся по ступенькам и скрылся за дверью. Вскоре он появился с усталым и мрачным подполковником. Едва Юрьев скомандовал: «Смирно!», как подполковник напустился на него:
        - А это что за детский сад? — Он показал на Катеньку Смирнову. — Я же тебя инструктировал, каких нам бойцов надо!
        - Сирота она, товарищ подполковник, жалко стало.
        - «Жалко», — передразнил комбат. — А мне теперь кормящей мамашей быть прикажешь?!
        Юрьев красный стоит. Чувствую, вот-вот сорвусь. Сдерживает одно: еще отчислят из разведчиц-радисток. Знала бы я, какой разведчицей буду, ни за что бы не стерпела такой грубости! Правда, напряженную обстановку разрядил батальонный комиссар — коренастый, рассудительный такой. Вышел он с девушкой-военврачом. Вот кому я обрадовалась! Это же та самая девушка, с которой я повстречалась осенью на Ладоге, когда нас отправляли в эвакуацию. Сразу вспомнилась пристань, одинокий, покосившийся рояль…
        Комиссар говорил ласково, улыбаясь:
        - Вот какие красавицы к нам прибыли! Ну, здравствуйте, дорогие, добро пожаловать!
        Заулыбались и мы. А военврач спокойно скомандовала:
        - Девушки! На-пра-во! В баню шагом марш!..
        Смешными мы стали, надев форму. А может, жалкими? Гимнастерки нам велики, если бы не ремни, так они бы и подолы юбок скрыли. Худые ноги белеют выше голенищ сапог, будто карандаши. Мы опять выстроились перед штабом, и подполковник Бондаренко, приложив руку к козырьку фуражки, на этот раз торжественно объявил:
        - Дорогие товарищи бойцы! Поздравляю вас с прибытием в наш радиобатальон!
        Тут-то мы и узнали, что нас ожидает. Изучим радиотехнику и будем сутками сидеть в каких-то фургонах. Маша Савченко едва не расплакалась:
        - Мы же из МПВО едва вырвались, чтобы на фронт попасть. А получается что?.. Опять придется о налетах оповещать.
        - Ничего, все равно сбегу отсюда. Хоть санитаркой, лишь бы на передовую! — сказала Иванова, самая старшая из нас, ей уже двадцать два стукнуло.
        - Ну и отправят в штрафную роту, — возразил кто-то.
        - А штрафная, я слышала, всегда в самом пекле. Мне это и надо, — отпарировала Иванова, и все на нее посмотрели с уважением.
        Я тоже подумала: «Здесь служить не буду. Пусть через штрафную роту, но уйду на фронт…»
        ИЗ ДНЕВНИКА СТАРШИНЫ МИХАИЛА ГАРКУШИ:
        «Принят кандидатом в члены ВКП(б). После мотаний по «дозорам» отозвали в штаб помощником начальника связи. Юрьев велел поселиться пока у него в кабинете. Удивительно только, почему меня назначили на эту должность, а не офицера?.. Вдобавок поручили мне и заботу о новом пополнении. Провожу занятия с прибывшими женщинами. В свободное время солдаточки распелись, расплясались, хотят концерт художественной самодеятельности устроить…»
        Старший оператор Микитченко
        Деревня Мяглово, через двадцать дней
        У меня пока никаких изменений в биографии. На «семерку» приехал, а там Коля Калашников! У него медаль «За боевые заслуги» на груди сверкает…
        В Мяглове все-таки неплохо. Больше всего, конечно, сам
        «Редут» радует. Стоит на высотке и очень далеко «видит», что приходящие цели, что уходящие. Калашников рекорд поставил: за двести семьдесят километров «юнкере» разглядел и следил за ним по всему маршруту. Я тоже могу обнаружить цель километров за двести пятьдесят. Коля говорит, что станция так работает благодаря нашему инженеру. Я, конечно, заслуг воентехника не отрицаю. Но в Мяглово нам еще и сама местность благоприятствует, помех мало, а воздух какой-то особенный, родниковый. Далеко текут по нему радиоволны. Предложил я Калашникову и этот фактор записать в «Золотую книгу», даже пообещал картинку нарисовать — парящую, легкую. В ответ услышал суровую прозу: «Это надо еще проверить, Гарик. Вот изменится погода, проведем контрольные измерения… А ты пока импульсы рисуй». Коля парень обстоятельный.
        Книгу, которую он пишет, действительно можно назвать золотой. Я старший оператор, а на этом «Редуте» новичок. Сколько времени нужно, чтобы освоить его, прочувствовать, сжиться с ним. Полистал книгу, в рисуночках разобрался, и что вы думаете? В первое же дежурство за экраном был спокоен: Калашников так подробно описал все «местники», импульсы от разных целей, что никакие неожиданности не пугают. Не книга, а диссертация. Я так и сказал ему: мол, быть тебе, Коля, доктором наук, после победы сразу защититься сможешь: есть ученый труд! А он в ответ показал на запись в «Золотой книге»: «Приобретенный боевой опыт и личное совершенствование старших операторов — результат критического отношения к своей и чужой боевой практике».
        - Ясно? — спрашивает.
        - Ничего не ясно.
        - А то, Гарик, что это прежде всего наши ошибки, огорчения, удачи и неудачи. Они могли быть забыты спустя время. А так — мы их не только помним, но они нас еще и учат. Воевать, работать, жить — всему учат! Чтоб бомб на Ленинград как можно меньше падало.
        - Выходит, то, о чем ты пишешь, нужно теперь, а потом, в будущем, и не пригодится?
        - Как же не пригодится! Ведь это боевой опыт первых «редутчиков», понимаешь?! Он в историю войдет. Кстати, Гарик, кончится война — поступлю я в университет, историком хочу стать.
        - Ты что, Коля! У тебя же все задатки радиотехника! Ты же радист до мозга костей! Лучший оператор в батальоне!
        - Хватит трепаться. А то заносит тебя — «доктор наук», «лучший оператор»… Пафоса у тебя, Гарик, столько, что на весь батальон хватит!
        В общем, с Калашниковым не помечтаешь! Он уже старшина, под его началом быть совсем непросто. Вроде бы друзья, а никаких послаблений! Он тоже вместе со всеми пашет за двоих… Но когда наступает передышка, приятно с ним поговорить, поспорить, душу излить. Порой он одергивает меня: расфантазировался! Я в ответ стараюсь не заводиться. Понимаю, серьезность всегда положительно характеризует человека. Хотя как быть с эмоциями? Не седовласые же мы аксакалы. Калашников, я знаю, считает: в нашем деле чувствам волю давать нельзя. Иначе отвлекаться начнешь, а цель улизнет…
        Но сам-то, сам! Прежде чем в женскую землянку войти, чтобы порядок проверить, у входа и топчется, и накашляется до хрипоты. А вылетает оттуда пунцовый, будто из баньки, а вслед хиханьки-хаханьки несутся. Был бы я старшиной, приструнил бы этих мадонн эфира в два счета. Какие из них операторы? Какие радисты? Учили, учили их при батальонном штабе, только чему? Им слово — они в ответ сто. Острят пулеметными очередями, а меня малышом называют или Гаврошем. Меня, которого знают от Кронштадта до Волхова! А по моим донесениям насшибали столько «юнкерсов», что, переплавь их на рельсы — до Одессы, наверное, дорогу можно будет протянуть.
        Я Калашникову жаловался, мол, наведи дисциплину, что за обращения такие к сержанту: «Гаврош, принеси… Малыш, покажи…» А Калашников успокаивает:
        - Не обращай внимания, Гарик. Их сейчас нужно быстрее специалистами сделать… Да, знаешь, девчата попросили для марша слова написать, чтобы вся наша боевая жизнь в нем воспевалась. Может, напишем вместе с тобой?
        Ну, думаю, все, дожили!
        - Кто это попросил? — спрашиваю. — Поконкретнее, пожалуйста. Девчат на «дозоре» больше десяти.
        - Все и просили.
        - И эта?!
        - А-а… Люда Красновская тоже, ей первой эта идея о марше в голову пришла, — и Николай покраснел.
        В общем, крышка Калашникову, влюбился, я вижу, он по самые уши в Красновскую. До такой степени, что даже на комсомольском собрании при всех заявил: «Беру над Красновской шефство: сделаю из нее классного оператора!»
        Вот тебе и эмоциональная устойчивость!..
        Согласился я марш написать, коль так надо. Калашников пообещал, что будет это марш батальона — не шутка! С мелодией сначала сложности были. Выручил инженер установки, толковый мужик!
        Сразу же после моего приезда на «семерку» Калашников меня просветил: ты, мол, не смотри, что с виду инженер неприметный. До войны работал он над системами орудийной наводки, которые устроены по тому же принципу, что и «Редуты». А это значит, человек в нашем деле соображает!
        Однако мне инженер показался странным на первом же дежурстве. Началось оно в четыре утра. Самое паршивое время! Особенно когда в небе спокойно, целей нет. Сидишь у экрана истуканом, глаза таращишь до рези, а потрепаться ни с оператором, ни с дежурным офицером нельзя. И заснуть боишься — под трибунал попасть можно.
        И вот кемарю я, видно, перед первыми петухами. «Местные» помехи на экране тополями кажутся, лампы светятся, точно под южным солнцем печешься, а что-то так шелестит, словно волны выплескиваются, омывая песок. Благодать! И вдруг — что это? Неужели человек-амфибия в рог трубит, восседая на дельфине? Мать честная, такие звуки издает, что спина похолодела. Тру глаза: нет, картинка на экране не изменилась', отраженных от целей сигналов нет. Кто же так стонет, гудит, душу выворачивает? Вроде бы труба играет. Глянул на инженера и перепугался: оказывается, это он, сложил ладони лодочкой и изображает то ли американца трубача Луи Армстронга, то ли нашего одесского кумира Леню Утесова. Ну, думаю, засиделся инженер, сдвинулось у него по фазе что-то в голове. А он поиграл себе так минут пять и снова в карту-планшет уставился. После смены я к Калашникову:
        - Слушай, Коля, по-моему, инженер не того, — я покрутил пальцем у виска.
        - Че-го?!
        - Понимаешь, во время дежурства он вдруг начал изображать из себя музыканта, гнусаво так, жуть!
        - Ясно. Значит, браток, тебя ко сну потянуло. Первый раз на дежурстве, а так начинаешь!
        - Кого ко сну?! Коля, да ты что?!
        - Именно. Инженер тебя таким образом будил. Деликатный он человек, понимаешь? Другой бы так взгрел! С дежурства бы снял — вот тогда бы я на тебя посмотрел, как ты бы «затрубил»! Кстати, Гарик, воентехник первого ранга действительно трубач отменный… Он, когда война началась, сначала в народное ополчение пошел. В районе Автово был ранен: граната рядом с ним разорвалась. Пришел на «семерку» с осколком в носу. Времени, чтоб в госпиталь лечь, не было, обстановка не позволяла. Военврач Казакова прямо на «дозоре» лицо ему разбинтовала и хрящи выправила…
        Совсем по-другому отношусь я сейчас к инженеру. Раньше героев себе представлял бравыми, удалыми. А теперь убедился, что тихие, неприметные, совсем не богатырского сложения люди могут быть смелыми и мужественными. Такие, как Купрявичюс. Или наш инженер. Мне подобные люди нравятся…
        А инженер нет-нет да и устроит нам концерт: наловчился трубе подражать: «Ту-у… ту-ту-ур!..» Правда, если случается это в аппаратной станции, я сразу вздрагиваю: понял, мол, вас!
        Чаще всего наш инженер наигрывает мелодию «Все выше, и выше, и выше…». Я Калашникову предложил позаимствовать этот мотив у летчиков для нашего марша, они не обидятся, мы им помогаем. Калашников поддержал меня и тут же выдал припев:
        Все зорче, точнее и дальше
        Бросают «Редуты» свой взгляд.
        Мы знаем, за нашей спиною
        Победу кует Ленинград…
        Но с остальным текстом дело шло туго. Впрочем, строчки первого куплета вроде ничего получились:
        Храня покой родного Ленинграда,
        Стоит на страже семьдесят второй.
        И ни мороз, ни лютая блокада
        Не умертвили город дорогой…
        …Незаметно пролетело мое дежурство. Слышу снаружи глухие голоса, заскрипела лесенка. Я обычно сообщаю своему сменщику о сложившейся обстановке, но Калашникову говорить ничего не приходится — он мастер. Коля сам шепотом мне рассказывает:
        - Понимаешь, три строчки следующего куплета придумал, а четвертую никак не могу. Послушай: «Мы видим — враг поднялся с аэродрома и курс свой взял на город дорогой. Слова команд несутся в микрофоны…» А дальше?..
        - Встречает гадов летчик молодой! — выпалил я, усмехаясь: все равно Калашникову не понравится.
        - Гарик! Ты голова! Записываем!.. Прекрасный куплет получился!
        Я вышел из станции, довольно улыбаясь. Свежо. Листва на березках пожелтела. С хорошим настроением иду к кухне… «Юнкерс»! Неожиданно вынырнул и ползет прямо на меня. Кричу что есть сил: «Во-оздух!»… Засвистели бомбы. Упал, вжался в землю. Подхлестывает какой-то азарт, хочется встать, закричать: «Все равно промажешь, сволочь!»
        Раздались взрывы сзади. И тут меня охватил испуг: «Там же «Редут», радиостанция, землянки!»…
        К счастью, все обошлось благополучно. Калашников и инженер вышли из аппаратной.
        - Я же видел его, видел! — чертыхался Калашников. — Вел по маршруту, пока цель с «местниками» не слилась.
        - Вполне возможно, — согласился инженер. — Впредь нам следует быть осмотрительней.
        …Сразу же после этого случая я предложил Калашникову две строчки к следующему куплету марша: «Пусть рвутся рядом мины и снаряды, в свои машины мы идем как в бой…»
        - Да ну, опять ты, Гарик…
        - А что, не так? — перебил я Колю. Он подумал и согласился…
        - …Командир, оказывается, это у тебя роман с Казаковой назревает, а не у Осинина?
        - Тебе до этого какое дело, Михаил Филиппович? Или это тоже в твои комиссарские обязанности входит?
        - Конечно. Моя наипервейшая забота — думать о моральном облике моего комбата. Как же ты жене свои ухаживания объяснишь?
        - Я не собираюсь перед тобой отчитываться, товарищ батальонный комиссар! Как хочешь, так и понимай!
        - Гм-м… Ладно, хотя и озадачил ты меня. Но коль я не авторитет для тебя по должности, то буду говорить с тобой как мужик с мужиком. Ты чего, старый перечник, к девушке пристал, проходу не даешь? Ведь ей во сто крат тяжелей живется средь мужской братии. А ты — командир, пользуешься тем, что она слова тебе поперек сказать не может!.. До слез дело…
        - Да погоди ты! По-го-ди! Не забывай все-таки, что я комбат и старше тебя по званию.
        - А перед совестью мы с тобой в каких званиях? В равных. Поэтому ответь: что дальше думаешь делать?
        - Не знаю.
        - Ты что, всерьез любишь?
        - Не знаю… Может быть.
        - Но ведь она…
        Ты хочешь сказать — не любит меня? Пожаловалась?
        - Нет, просто душу открыла. К Осинину ее сердце тянется. Да и он к ней, впрочем, неравнодушен.
        - А что мне делать, Миша?
        - Не знаю, Борис… На мальца-удальца своего чаще гляди, который с фотокарточки на твоем столе улыбается…
        Глава XIII
        СОЛОВЬЕВ: — Извини, Михаил Михайлович, что так назойливо вызывал к аппарату. Но есть необходимость посоветоваться.
        ЛОБАСТОВ: — Не тяни, Дмитрий Васильевич, что волнует?
        СОЛОВЬЕВ: — Второй и шестой «Редуты» работают с перебоями. Хромают и остальные РУС-2. Причина: износ генераторных ламп. На все наши заявки с Большой земли ни ответа ни привета. Что делать?
        ЛОБАСТОВ: — Разберусь. Хотя, сам понимаешь, сейчас на повестке дня — Сталинград. Все в первую очередь отправляется туда. Но и вам, конечно, лампы нужны.
        СОЛОВЬЕВ: — Может, послать на электрозавод представителя радиобатальона, авось ускорит отправку?
        ЛОБАСТОВ: — Не возражаю. Только учти, как мне известно, такие лампы — крайний дефицит. Производят их поштучно, по заказу для новых установок. Без согласования с управлением тыла вряд ли что выйдет.
        СОЛОВЬЕВ: — Время не терпит. Пока будем согласовывать, все станции замрут.
        ЛОБАСТОВ: — Делай одновременно: отправляй человека и обговаривай вопрос с тыловиками. Я со своей стороны подключусь. Будь здоров!..
        Неожиданная встреча
        Октябрь 1942 года, Москва
        Горелов проснулся от непривычных ощущений — он лежал на кровати, на накрахмаленной простыне — чудно после нар! Сколько же он проспал? За окнами еще темно и тихо. Слышно лишь, как посапывает лейтенант Уль-чев, который устроился в противоположном конце их гостиничного номера-люкса на точно таком же широченном ложе. Шик, не верится!.. А ведь они в Москве, и какой славный и волнующий день был у них!
        Он приподнялся, щелкнул выключателем настольной лампы, стоявшей на тумбочке у кровати. Посмотрел на часы: до утра еще далеко. А ведь думал: только бы прилечь — высплюсь вволю.
        Горелов погасил свет, но понял, что сон больше не придет. В голове начали раскручиваться события последней недели.
        В тот час, когда его вызвал Бондаренко, Горелов и не предполагал, что ему предстоит такое необычное задание.
        - Поедете в Москву на электрозавод, получите генераторные радиолампы. Лейтенант Ульчев обеспечит их доставку сюда. Он парень хваткий, справится, да и лично заинтересован — на его «шестерке» лампа нужна как воздух, — угрюмо сказал Бондаренко. — Командировочные предписания и продаттестаты возьмете у начальника штаба.
        - А накладные?
        - В том-то и дело, что никаких накладных у нас нет, — горько усмехнулся комбат. — Собирались Купрявичюса посылать как добытчика, у него связи были… Но не судьба. А вы все-таки с ним вместе работали до войны. Надеемся, что сможете использовать старые контакты со специалистами. Должны люди войти в наше положение.
        - Но это же явная авантюра! — разволновался Горелов. — Кто же мне просто так лампы выдаст?
        - Это приказ! — безапелляционно оборвал его Бондаренко. — Не выполните — пеняйте на себя!
        Осинин, провожая начальника мастерской, попытался мягко объяснить суть предстоящего задания:
        - Пойми, Эдуард, во что бы то ни стало надо выбить хотя бы пять колб и десяток ремкомплектов к ним. На заводе должны тебя помнить, по крайней мере, там наверняка слышали о таком инженере Горелове. И приедешь ты не со стороны, а из Ленинграда, из блокадного, борющегося. Кто же тебе откажет? Соловьев пообещал, что нашу просьбу поддержит техуправление наркомата…
        Однако в пути Горелова не покидали сомнения. Он был мрачным, хмурым, как Ладожское озеро, по которому шли они с Ульчевым на утлом суденышке. Моросил холодный дождь, волны окатывали палубу, лейтенанта тошнило, а Горелову было невмоготу и от тесной рубки, в которой они пристроились, и от стонов Ульчева, и от штормовой качки, а больше всего от мучившего его вопроса: кого молить в Москве о помощи, к кому обратиться?
        Он вспомнил Альгиса Купрявичюса. Тому было бы проще. Его имя в электропромышленности действительно знали. Жаль, погиб такой изобретатель ламп, никого не щадит война…
        До Вологды добирались на паровозике — «кукушке», который медленно тащил порожний состав, растянувшийся, казалось, до самого горизонта. Они забрались на платформу, без толку прячась от дождя и ветра — продувало со всех сторон. Ульчев считал, что им крупно повезло с товарняком.
        - Нет, нет, обратно будем по-другому добираться, — кричал он Горелову, чтобы тот его услышал сквозь грохот движущегося поезда. — Вы только колбы достаньте, товарищ воентехник, а уж я их довезу, будьте спокойны. Но на пароходе — ни в коем случае!
        Горелов усмехнулся в ответ:
        - Конечно, подождем, пока лед скует Ладогу. На машине озеро и переедем.
        Ульчев, не расслышав, переспросил. Но Горелову не было охоты пускаться в рассуждения о надежности существующих видов транспорта. Его напугала мелькнувшая мысль: «А вдруг и вправду придется до зимы обивать пороги, чтобы заполучить колбы? Нет, этого нельзя допустить!»
        В Вологде едва они сказали военному коменданту о том, что едут из Ленинграда, как открылась «зеленая улица». Им даже билеты на поезд до Москвы выделили в спальный вагон (хотя среднему начсоставу предписывалась жесткая плацкарта). В столовой — отвели душу. А вокруг — расспросы, подбадривающие слова… Нет, с Ленинградом и ленинградцами вся страна!
        Горелов чувствовал себя от радушного приема не в своей тарелке. На платформе, прощаясь с военным комендантом — пожилым капитаном, опирающимся на клюку, Горелов ни с того ни с сего попросил:
        - Большое вам спасибо. Только посадите нас в общий вагон.
        - Да ты что! Погляди, каково там, около него — яблоку негде упасть. Набьется как селедка в бочке!
        - Но ведь здесь женщины с детьми, видно, не одни сутки поезда ждут.
        Капитан неодобрительно хмыкнул, посмотрел на ожидающую толпу.
        - Я все равно не смогу всем помочь, — со вздохом произнес он. Потом дружелюбно хлопнул Горелова по плечу: — А вы, ленинградцы, молодцы. Это по-нашему, по-военному. Давайте билеты.
        Ульчев долго не мог успокоиться, сокрушался, зажатый в переполненном тамбуре:
        - И кто вас за язык дернул, товарищ инженер, чтобы от купе отказаться? Сейчас бы чаек попивали, а тут — стой истуканом, ни вздохнуть, ни охнуть.
        - Держись, лейтенант, в Москве я тебе «люкс» устрою, — весело отвечал Горелов. У него поднялось настроение.
        И вот — Москва! Сколько дум и чаяний было связано с ней там, за блокадным кольцом! Она по-военному строга, во всем чувствуется дисциплина и порядок. Многочисленные зенитки, обнесенные бруствером из мешков с песком, застывшие в небе диковинные баллоны, похожие на дирижабли, огромные плакаты на стенах домов, призывающие к борьбе с врагом…
        Но, придя на завод, никого из знакомых по работе в НИИ Горелов не встретил. Приняли их с Ульчевым по меньшей мере как героев — настолько магически действовало слово «Ленинград». Когда Горелов сказал главному инженеру о лампах, тот вздохнул, а потом махнул рукой:
        - Хорошо. Только смотри, чтобы представители других заказчиков не прознали. Они, понимаешь ли, днюют и ночуют в цехе. Каждый хочет заполучить готовую продукцию тепленькой и сразу же отправить ее на свои заводы. Что поделаешь, величайший дефицит, каждая колба на учете. Но ленинградцам поможем. Давай документы, наложу резолюцию, и шагай в отдел сбыта.
        - А без документов? — тихо проронил Горелов.
        - Это как же?
        - Расписку оставлю, что получил на нужды нашего радиобатальона, и…
        - Э-э, браток, это не дело. Мне сразу голову снимут, — прервал Горелова главный инженер.
        - Что же делать?
        - На заводе тебе никто не поможет. Нужно или в наш наркомат обращаться, или через военное ведомство хлопотать, другого пути не знаю.
        Наступило тягостное молчание. Горелов прекрасно понимал — убеждать, просить, умолять не имело смысла. Он поднялся:
        - Пойду я… Надо еще на ночлег где-то устраиваться. Уже в дверях главный инженер остановил его:
        - А знаешь, давай попытаемся. Сейчас у директора — заместитель наркома электропромышленности. Пошли к нему. Только, чур, не пасовать. Расскажешь и о своем батальоне, и о том, как воюете.
        В кабинете директора кроме самого хозяина, тучного и лысеющего человека, в военном кителе без знаков различия, находился еще один мужчина в штатском. Он сидел спиной к вошедшим и что-то говорил, будто вбивая каждое слово. По его акценту Горелов определил, что тот прибалтиец. Директор, глянув на непрошеных гостей, нахмурился:
        - Нельзя ко мне, я занят!
        Но главного инженера это нисколько не смутило, он шагнул вперед и громко сказал:
        - Товарищ заместитель народного комиссара, к нам прибыл инженер из Ленинграда, выслушайте его!
        - Вам же директор ясно сказал, — недовольно пристукнул по столу блондин и обернулся. — Что за срочность! — И осекся. Медленно встал, изумленно воскликнул: — Горелов?! Это ты?
        Горелов не верил глазам: перед ним стоял — кто бы мог подумать! — Ромас Купрявичюс, старший брат погибшего Альгиса, с которым Горелов в свое время работал в институте. В начале войны Ромас уехал в Москву руководить конструкторским бюро…
        Горелов протянул Купрявичюсу руку, смущенно улыбнулся:
        - Здравствуй, Ромас! Они обнялись.
        - Рассказывай, почему здесь оказался? Ты ведь вместе с Альгисом воевал? — спросил Купрявичюс, усадив Горелова. Пояснил директору и главному инженеру: — Больше двух лет не виделись. Это друг моего погибшего младшего брата… — Ромас помрачнел. Потом потер лицо рукой, словно отгоняя горькие думы. — Вот так-то… Скажи, ты его видел перед тем… ну, как его бомбой?
        Горелова как прорвало. Он рассказал о Ленинграде, о блокаде, о тяжелой зиме, о мужестве людей, об установках, об Альгисе, других своих товарищах, которые выжимали из новой несовершенной техники все возможное и невозможное.
        - Вот и меня с начальником «Редута» прислали на электрозавод не от хорошей жизни. Задыхаемся без запчастей. Кто нам поможет, если не вы! — закончил Горелов.
        - Так ты не один приехал? — удивился Купрявичюс и, обернувшись к директору завода, улыбнулся: — Не тот ли это лейтенант, которого я шуганул из цеха?.. Собрал, понимаешь, вокруг себя невест, — пояснил он Горелову. — Им работать надо, а они лясы точат. Пришлось и директору сделать замечание, почему это посторонние по заводу разгуливают.
        - Что поделаешь, товарищ заместитель наркома. Вы сами ленинградец, понимаете. Для питерцев все двери открываются, — развел руками директор. — Как они еще не вытащили изделия за территорию?..
        - С лампами не все так просто. На дружеские отношения в этом деле не надейся. Отдохни денек-другой, а мы тем временем подумаем, чем сможем вам помочь, — сказал Купрявичюс, прощаясь с Гореловым.
        …Утро подкралось незаметно.
        - Товарищ инженер, не спите? — прошептал Ульчев.
        - Угу-у…
        - И как вам удалось такие апартаменты для нас выхлопотать? Красота!
        - Я же обещал.
        - А-а, мне казалось, что вы разыгрываете… С колбами-то как? Я, между прочим, вчера время зазря не терял: разведал кое-что на заводе, кое с кем переговорил. Можно сказать, почти договорился, пообещали лампы — да попался на глаза начальству. Один такой грозный, блондинистый — как напустится на меня. Ну, думаю, ничего…
        
        - Не «ничего», а влип. И меня подвел, директор завода из-за тебя неприятный разговор имел. Думаешь, после такого дадут нам колбы? — ответил Горелов, явно подшучивая над лейтенантом.
        Но Ульчев все принял за чистую монету:
        - Что же делать?! — замер он. — Бес меня попутал: девчата окружили, о Ленинграде расспрашивали… А кто он такой, этот начальник? Неужели на него управы нет?!
        - Заместитель наркома электропромышленности. Кстати, нам «люкс» организовал, — ошарашил Ульчева Горелов. — Поднимайся, будем заниматься зарядкой.
        Все последующие часы Ульчев слонялся по номеру, не зная, куда себя деть. Видя, что Горелов никуда не торопится, он несколько раз порывался спросить его о чем-то, но лишь глубоко вздыхал и продолжал бесцельное хождение. Инженер читал газеты, искоса поглядывая на мечущегося лейтенанта: пусть немножко поволнуется этот храбрец, подумает.
        Зазвонил телефон. Подскочил Ульчев, снял трубку.
        - Алло?.. Это из Наркомата электропромышленности. Товарища Горелова ждет заместитель наркома. Машина к гостинице послана. Передайте ему, пожалуйста.
        - Кто звонил? — спросил Горелов.
        - Вас, товарищ инженер, спрашивали, — промямлил Ульчев. — Машина вот-вот прибудет.
        - Ладно, я поехал, а ты, Володя, отсюда ни на шаг, жди…
        Лишь только Горелов появился на пороге кабинета, Купрявичюс довольно воскликнул:
        - Ну, дружище, в рубашке ты родился! Хватит вам десять колб и двадцать комплектов запчастей к ним?
        - Это вдвое больше, чем мне приказано привезти, — растерянно ответил Горелов.
        - Совсем ты, Эдик, лукавить не умеешь, — засмеялся Купрявичюс. — Вообще-то задал ты мне задачку. Пришлось выходить на больших руководителей. Хорошо еще, что о положении ваших «Редутов» и твоем вояже знают и поддерживают вас. Что ж ты сразу не сказал об этом?
        - Я и сам не знал. Инженер нашего батальона Осинин на что-то такое намекал, но если бы я тебя, Ромас, не встретил, то не знал бы, к кому обратиться.
        - Есть такой генерал Лобастов. Слышал? Нет? Он из вашего наркомата и курирует все, что связано с техникой радиообнаружения. Когда я свою станцию для зенитчиков разработал, он был председателем приемной комиссии. Толковый мужик. — Купрявичюс оживился, видно что-то вспомнив. — Недавно он меня по старой памяти пригласил на демонстрацию «Редута» нашим союзникам, англичанам. Приезжала делегация. Интересно было наблюдать, как они ходили вокруг установки, диву давались. Все никак не могли понять, почему на «Редуте» одна антенна и для приема, и для передачи сигнала. А если бы англичане еще узнали, Эдуард, о твоем телевизионном центре приема и передачи радиоимпульсов?.. Вот это был бы фурор!
        Ты же сам не видел мой «телевизор»! — искренне удивился Горелов.
        - Зато много слышал о нем. Ты что думаешь, если я стал замнаркома, то, значит, бросил свои исследования? Не интересуюсь новыми разработками? А я ведь по-прежнему по совместительству руковожу конструкторским бюро. Время такое: приходится растягивать сутки на тридцать часов. А знаешь, почему мы тебе даем такое количество генераторных ламп? — спросил он. — Хотим поддержать тех, кто на заводе «Светлана».
        Там бригаду возглавляют Полевой и Рязанов, я их знаю.
        - Очень хорошо! Вот и передашь им часть колб, — пояснил Купрявичюс. — , Они будут вашему же радиобатальону текущий ремонт производить. И кроме того, они хотят создать генераторную лампу для «Редута» с другим катодом, из дешевого и менее дефицитного материала. Вот скажи, при какой температуре приходится вам в аппаратной установки работать, особенно летом?
        - До пятидесяти градусов, а то и больше доходит. Как в парилке, — ответил Горелов.
        - А они предполагают, что колба с так называемым оксидным катодом будет меньше нагреваться…
        - Мощность излучения уменьшится, соответственно сократится и расстояние, на котором можно обнаружить цели, — усомнился Горелов.
        - Надо сделать так, чтобы мощность увеличилась или хотя бы осталась прежней! — Купрявичюс взял Горелова за локоть. — Очень прошу тебя, Эдуард, помоги Полевому и Рязанову. Был бы жив Альгис, я бы, конечно, к нему обратился бы. Но теперь…
        - Я ведь телевизионщик. У меня своих забот хватает. — Сейчас нам везде успевать надо.
        - Хорошо, Ромас. Что в моих силах, сделаю. Спасибо тебе огромное!
        Провожать Горелова Купрявичюс вышел на улицу. Было сыро, ветрено, и он поеживался в костюме. Горелов забеспокоился, как бы Ромас не простудился.
        - Скажи, Эдуард, — спросил Купрявичюс, — а хотелось бы тебе остаться здесь и не возвращаться в Ленинград?
        Горелов опешил:
        - Должность хочешь предложить?
        - А что? Работы, необходимой стране и фронту, сейчас и здесь невпроворот.
        - Нет, Ромас Из Ленинграда я никуда — до победы, — покачал головой Горелов. — Слишком много меня с ним связывает. Мне еще с фрицами посчитаться надо и за семью, и за брата твоего. И разве я могу бросить радиомастерскую?!
        - Другое услышать я и не предполагал, — грустно улыбнулся Купрявичюс. — Но хочу предупредить, твоей идеей о передаче телевизионного сигнала непосредственно на самолет очень заинтересовались. Хочешь не хочешь, а придется тебе все-таки перебираться в НИИ. Когда? Не знаю. А блокаду пробьем. Ленинград немцам не по зубам, под Сталинградом завязли…
        Внимание привлек высокий лейтенант, который, чеканя шаг, приближался к ним.
        - Это еще что за парад? — удивился Купрявичюс.
        - Я же ему приказал в гостинице меня ждать! — Горелов пояснил: — Лейтенант отвечает за доставку груза.
        - Узнаю, его я и попросил из цеха.
        Ульчев щелкнул каблуками и отрубил во весь голос:
        - Разрешите обратиться, товарищ заместитель народного комиссара?!
        Купрявичюс кивнул:
        - Только потише, пожалуйста, слух у меня неплохой.
        - Извините меня, больше этого никогда не повторится, честное слово! — выпалил Ульчев. — Меня надо наказывать, а не товарища Горелова…
        - Погодите, погодите, кого наказывать, за что? — недоуменно развел руками Купрявичюс. И тут только понял, о чем ведет речь лейтенант. — Успокойтесь, я не сержусь, — сказал он Ульчеву и, обращаясь уже к Горелову, добавил: — Кстати, после его беседы наши девушки на вахту встали и не ушли с завода, пока для нужд Ленинграда две нормы не выполнили. Их продукцию вы и заберете…
        Перелет
        Они летели на видавшем виды темно-зеленом «Дугласе». Ульчев страдал от болтанки. Он прижимался лбом к иллюминатору, будто хотел выдавить стекло, и что-то бормотал.
        Наконец самолет сел в Тихвине, чтобы заправиться и выждать удобный момент для перелета опасного участка, на котором можно было напороться на фашистские истребители. Ульчев, спрыгнув на землю, заявил Горелову:
        - Все, баста! Рожденный ползать, летать не может. Вы летите, товарищ инженер, а я как-нибудь до Кобоны доберусь, а там — через Ладогу.
        - Не глупи! Ты отвечаешь за доставку колб!..
        Когда из-за облаков выскочил «мессер» и атаковал их самолет, Ульчев первым бросился на помощь к стрелку. Горелов же не на шутку испугался: пули могли прошить обшивку «Дугласа» и повредить лампы. Инженер распластался на полу, прикрывая коробки с колбами своим телом. К счастью, летчики оказались опытными — они перевели «Дуглас» в пике и повели самолет над самой землей. «Мессер» потерял «Дуглас» на фоне темного леса.
        На смольнинском аэродроме их встретили Бондаренко и Осинин, которые приехали на полуторке, захватив двух бойцов. Солдаты перенесли драгоценный груз из самолета, аккуратно сложив его в кузове.
        - А ты говорил «ава-антю-юра», мол, не дадут ламп, — смеясь, сказал комбат Горелову.
        - Случай помог, товарищ подполковник. '
        - Вся наша жизнь, дорогой мой, в основном из случаев и состоит. Надо только, чтобы они на нас работали. Мы ведь именно на этот случай и рассчитывали…
        - У меня, товарищ подполковник, в Москве тоже случай был, — оживился Ульчев, — думал: или пан — или пропал. Полчаса работницам втолковывал, мол, надо, девчата, две нормы выдать на гора — это для нашего батальона, значит. А они же вокруг меня собрались, не работают, слушают. Тут как тут — начальство, ну, думаю, влип… Зато потом, — вот, товарищ воентехник не даст соврать, сам заместитель наркома благодарность вынес, сказал: «Перевыполнили план девчата, забирай их продукцию!»
        Давно так громко и заразительно не смеялся Горелов. Прыснули и Бондаренко с Осининым. Ульчев смутился, а Горелов, вытирая выступившие слезы, попросил комбата:
        - Товарищ подполковник, переведите этого фантазера к нам, в радиомастерскую. Он ведь выдумщик!
        - Фантазеры и среди начальников расчетов незаменимые люди. Лейтенанта «шестерка» уже заждалась, — серьезно, в обычной своей манере ответил Бондаренко…
        Вскоре в действующем цехе завода «Светлана» наладили ремонт генераторных радиоламп.
        А Горелов испытал новую колбу Полевого и Рязанова, в которой вместо ценного вольфрамового катода был установлен оксидный катод. Результаты превзошли все ожидания. «Лампа пригодна для надежной эксплуатации. Дальность обнаружения целей не уменьшилась, температура накаливания снижена вдвое…» — сделал заключение Горелов.
        Зато Бондаренко огорчился не на шутку, когда в батальон пришел приказ об откомандировании в Москву начальника телевизионного центра и радиомастерской Горелова. Того ждала исследовательская работа по оснащению телевизионной техникой авиации.
        …Некоторое время спустя «редутчики» записали в исторический формуляр радиобатальона: Указом Президиума Верховного Совета СССР инженер Горелов за внедрение телевизионных систем в войсках Красной Армии был награжден орденом Ленина.
        Глава XIV
        Из боевого приказа… ШТАРМ ПВО от 7.12.42 г. Ленинград:
        «…В связи с планируемой наступательной операцией и возможным скоплением авиации в воздухе ввожу новые значения сигналов для средств разведки «Редут»:
        «33» — цель, уходящая от пункта, потеряна и больше не наблюдается (посадка, падение и т. п.);
        «44» — цель, приходящая к пункту, потеряна, но может появиться («мертвая зона» и т. п.), требуется усиление бдительности;
        «77» — цель опознана как свой самолет, наблюдение за ней прекращается, огонь не ведется;
        «66» — цель продолжает находиться в том же квадрате, в котором она указана по предыдущему донесению (кружится);
        «22» приказ «Редуту» прекратить наблюдение за целью, так как ее уже ведет другой «Редут»…
        Начальник Службы ВНОС и СВЯЗИ полковник Соловьев».
        Светлана Полынина
        Басков переулок, главный пост
        «Каким-то ветром шаловливым мне снова в сердце занесло желанье быть опять счастливым и юным старости назло…»
        В углу листа, на котором выведены эти строки, размашисто написано: «Телефонистке-оператору Светлане Полыниной». Надо же, послание в стихах лежало на моем рабочем столе, у пульта. Что это, признание в любви? «…А сердце, полное желанья любви, надежд и грез, забыло дни своих страданий, тоски мучительной и слез…» А это уже больше походит на исповедь о пережитом. Но задушевные мысли доверяют только близким и верным друзьям. Кто же меня таким своим другом считает? Писал, вероятно, человек немолодой, коль снова хочет стать «юным старости назло». Интересно, интересно…
        Я смотрю на себя в зеркальце. С небольшого пятигранного осколка на меня взирает знакомое лицо, точно такое, как на… фотографии, которую я порвала в темном бараке, когда работала на ириновских «болотах». Так же вьются локоны (быстро же они отросли!), ямочки появились на щеках… Только взгляд у меня теперь другой: не осталось и следа от былой беспечности. Не кокетливая девочка-пианистка, а боец… Хотя какой из меня пока боец — горе луковое…
        Я вздыхаю, подношу ближе к глазам зеркало, и «фотография» расплывается. Ловлю себя на мысли, что хочется сейчас растоптать зеркальце, но — оно не виновато. Я осторожно устанавливаю осколок на прежнее место. Настроение отвратительное. Что же будет теперь с беглянками? Бондаренко и Ермолин сказали, что их отдадут под суд военного трибунала. Пока девушки сидят на гауптвахте. А все из-за меня, я первая кашу заварила, а затем сама — в кусты. Дрянь!
        После сдачи экзаменов нас, новоиспеченных телефонисток-операторов, построили. Приехал в батальон полковник Соловьев, чтобы отобрать несколько человек для дежурств на главном посту. Но мы все хотели попасть на «дозоры». Как говорила Иванова, оттуда легче будет дать деру в пехоту, передовая рядом.
        Только Соловьева увидели — разом всем захотелось понравиться полковнику. Той же Ивановой, к примеру, но ее на «дозор» определили. А я попала в команду Соловьева. Сердце от радости готово было выпрыгнуть.
        Почему так? Полковник солидный, в возрасте, женат. Казалось бы, молодые больше должны меня интересовать. А тут все наоборот. Неотразимое впечатление производит этот Соловьев.
        А вдруг это он написал мне стихи?! Нужна я ему больно. Не тот он человек, чтобы стихи сочинять. Он даже на Любавину — ноль внимания. А она среди нас самая видная, с него глаз не сводит…
        Мы на главном посту заменили парней, они теперь постоянно находятся в расчетах «Редутов». Дежурим через сутки по двенадцать часов. После смены возвращаемся с Баскова переулка в штаб батальона на Каменный остров. Отсыпаемся, занимаемся, под командованием лейтенанта Юрьева выполняем хозработы. С нетерпением ждем, когда нам снова идти на пост.
        Нет, на дежурстве совсем непросто. К моему пульту пять «Редутов» подсоединено. Помню первый налет в мою смену. Все пять лампочек разом замигали. С каким «Редутом» выходить на связь? Растерялась. Трубку телефонную прижала к уху и застрочила карандашом на бланке донесение. Неудобно. Трубка выскальзывает, не цифры, а каракули какие-то вывожу. А другие лампочки на пульте вот-вот перегорят. Готово, записала донесение! Положила его на стол оперативному дежурному и подключилась к следующему «Редуту». В трубке, слышу, орут благим матом: «Вы что, уснули? Почему молчали до сих пор? Сколько вызывать можно?!»
        Ответила кодом: «00», мол, прекратите болтовню, да еще открытым текстом! Урезонился абонент на том конце провода. Снова схватила карандаш, чтобы цифры успеть записать. А оперативный дежурный в это время команду дает:
        - Полынина, запросите «семерку» по цели 248. Что они там медлят?!
        В общем, пришлось мне тогда покрутиться.
        Теперь вроде бы освоилась, но когда в небе полным-полно самолетов, — тяжело. И всегда волнуюсь: лишь бы не перепутать донесения. Что из этого выйдет, я себе представляю. Комбат однажды, во время сдачи дежурства, меня ошарашил:
        - Вы, Полынина, прошляпили «юнкерс». Что будем делать?!
        Дар речи потеряла, стою истуканом. А комбат усмехается и говорит:
        - Слишком вы, Полынина, легковерны. Я пошутил. А вы всегда должны быть уверены в своей работе!
        Потом я случайно услышала разговор начальника главного поста с комбатом. Капитан доказывал Бондаренко: дескать, нехорошо, товарищ подполковник, вы поступаете, разве можно так пугать человека! А Бондаренко ему в ответ, мол, надо закаливать характер бойца. Она теперь и промаха не допустит, и за себя, в случае чего, постоит.
        Так я и не решила, кто в этом споре был прав. Комбат наш чересчур строг, порой даже груб, но я все-таки уважаю его. Мне с ним спокойно. А начальник поста — добрый, мягкий человек. Постой, постой! Уж не он ли мне подсунул стихотворное послание? Обещал и портрет мой написать, как выдастся свободная минута. Если честно признаться, то не очень мне хочется ему позировать. А вот полковника Соловьева он нарисовал — просто загляденье…
        Эх, не о том я думаю. Как перед девчонками теперь буду оправдываться?..
        Ну, хорошо, идею я подала. С нами ведь на главном посту «Редуты» не только цифрами изъясняются. К примеру, есть такой Микитченко, старший оператор, надоел мне: чуть затишье — он уже трезвонит: «Девушка, девушка, как поживаете? Вы любите мечтать? А может, напишете мне письмо? Мне никто никогда еще не писал…» Короче, фигли-мигли разводит. Девчонки, которые на «семерке» служат, говорят, что ничего в нем особенного: маленький шкет, одессит, на них он — ноль внимания. Зубоскалить любит, прозвал нас мадоннами эфира.
        В свободную минуту, если начальства рядом нет, иногда и я с подружками болтаю. Раскидала нас судьба. Они на «Редутах» сидят у телефонов. Как же не обменяться новостями! С «пятеркой» свяжешься — там Маша Савченко. Пока расскажет о своей методике приручения начальника установки — умрешь со смеху. Недавно она на него и на инженера Осинина жалобу отправила комбату. Мол, начальник «Редута» чересчур опекает, а инженер батальона, наоборот, придирается, дополнительные зачеты по матчасти заставляет только ее одну сдавать. Значит, неравнодушен.
        «Дурочка, — говорю ей, — о ком писать, об Осинине? Он вообще сухарь». Я сразу его узнала, вспомнила, как загоняла инженера в бомбоубежище.
        Но чаще всего я с Ивановой болтаю.
        - Ты знаешь, — говорит она мне, — мимо нас все время пехотинцы движутся, в сторону Марьино и Невской Дубровки. Что-то серьезное готовится.
        А я возьми и ляпни:
        - Значит, у тебя с девочками есть хорошая возможность уйти с ними на передовую.
        - Идея! Умница ты, Светка! Только уговор: когда нас хватятся, то ведь сначала на главный пост будут звонить. Получишь телефонограмму — попридержи ее, чтобы успели мы до линии фронта дойти. А уж оттуда нас никакими силами не вытащишь! Лады?
        - Лады! — беспечно заверила я и позавидовала подругам.
        А сегодня… я как будто почувствовала, почему замигала лампочка на пульте и заныл зуммер. Брать трубку не хотелось. У стола оперативного дежурного о чем-то переговаривались тихо полковник Соловьев и начальник поста. Мне показалось, что они поглядели в мою сторону. Я сняла трубку, назвала свой позывной.
        
        - Срочно соедините с подполковником Бондаренко! — крикнул требовательный голос на другом конце провода.
        - Не знаю такого, — ответила я и добавила кодом «00».
        - Фу-ты, — чертыхнулся абонент и исправил оплошность: — Первого дайте!
        - Полынина, что-нибудь серьезное? — поинтересовался полковник Соловьев.
        - Не знаю, товарищ полковник. Просили соединить с командиром батальона.
        - Сколько можно объяснять, — с возмущением воскликнул Соловьев, — лишь в крайних случаях следует допускать какие-либо переговоры! Вдруг налет! А линия занята! Пусть передают телефонограммой и быстро освобождают канал! — приказал он.
        Спустя минуту я записала доклад начальника «Редута»: «Дезертировали с «дозора» рядовые Иванова, Некрасова, Рябова. Принятые меры по задержанию результатов не принесли. Беглянки пользуются покровительством стрелкового батальона, направляющегося на передовые позиции…»
        Теперь мне надо было сообщение как можно дольше продержать у себя. Все складывалось удачно — Соловьев собирался уходить. Но меня будто бес попутал.
        - Товарищ полковник, не хотите ли взглянуть на телефонограмму? — остановила я Соловьева.
        - Что там еще? — недовольно взял он из моих рук листок. Посмотрел на меня рассерженно и отчитал: — Это и есть экстренный случай! А вы время теряете, вместо того чтобы тревогу бить! — И кинулся к телефону…
        В погоню за девчонками на комбатовском «козле» помчались Бондаренко и Ермолин. Вернулись они к вечеру, перед сменой дежурства. На главном посту уже находился полковник Соловьев. Я невольно услышала их разговор.
        …Девочки все продумали и действовали решительно. Пешую колонну стрелкового батальона они подкараулили, следя из своей землянки за дорогой. Когда та показалась, высыпали гурьбой и побежали вниз. С «дозора» им вслед закричали:
        - Эй, мадонны эфира, куда это вы?
        - На кудыкину гору! — весело ответила Иванова. Но тут же поправилась: — Вы не волнуйтесь, товарищ командир. Мы только помашем платочками, воодушевим пехоту и назад!
        А от дороги неслось:
        - Сюда, сюда, красавицы!
        - Ловите миг удачи, сколько женихов!..
        Девчонкам только этого и надо: они сиганули через сугроб — и скатились к обочине. Шеренги смешались, приостановилась колонна. Тут же перед взятыми в кольцо пленницами вырос старший лейтенант с автоматом наперевес. По тому, как почтительно пропустили его в круг бойцы, девушки догадались, что офицер — старший колонны. Иванова, не теряя времени, выпалила:
        - Товарищ командир, возьмите нас с собой на фронт. Мы все можем: стрелять, накладывать перевязки, работать с рацией и телефоном, готовить, стирать…
        - А любить?!
        - И любить! — Иванова обернулась и с вызовом добавила — Но только парней мужественных и смелых, а не пошляков! Мы уверены, что вы все храбрецы. Ведь вы идете бить врага! Не то что некоторые тыловики… Кстати, вот они, легки на помине, — показала она на спускавшихся с косогора начальника «Редута» и двух вооруженных сержантов.
        Они подошли к пехотинцам, начальник «Редута» степенно козырнул:
        - Здравствуйте, товарищи! Извините, что наши девушки помешали. Ну-ка, давайте живо на «точку», — обратился он к беглянкам.
        - Кто вы такой? — недружелюбно спросил пехотный старший лейтенант.
        - Я командир технического подразделения. А это — МОИподчиненные, — показал начальник «дозора» на девушек.
        - А я командир стрелкового батальона. И со всей ответственностью заявляю: девушки — мои бойцы! — сухо отрезал старший лейтенант.
        Однако и лейтенант Ульчев был не менее решителен. Он скомандовал сержантам:
        - Арестовать дезертирок! А вы, старший лейтенант, еще ответите за самоуправство.
        - Отставить! Только сделайте шаг, и мы вас обезоружим, — осадил «редутчиков» пехотный командир. — К вашему сведению, дезертиры на передовую не бегают. А мы идем в бой!
        По колонне пронесся одобрительный ропот. Она сомкнулась, как бы защищая торжествующих беглянок. Старший лейтенант скомандовал:
        - Шаго-ом марш!..
        Бондаренко и Ермолин догнали колонну перед линией фронта. Девочки к тому времени освоились: нарядились в белые маскхалаты и мало чем отличались от других пехотинцев. Иванова шла рядом со старшим лейтенантом и беззаботно щебетала, когда возле нее на краю обочины затормозил «козел», а из машины выскочил Ермолин. Бондаренко остался в машине.
        Старший лейтенант заслонил Иванову:
        - В чем дело, товарищ майор? — Не шуми, дорогой, я и так знаю, что ты грозен и тверд, как скала, — вкрадчиво сказал Ермолин. — Отпускай подобру наших девчат из своего батальона, и пожмем друг другу руки.
        - И не подумаю, — заупрямился старший лейтенант. — У меня каждый штык на вес золота. Боец Иванова, стать в строй! — И, отдав честь, обошел Ермолина.
        Ермолин двинулся следом, но теперь он уже говорил жестко, с металлом в голосе:
        - Одумайтесь, комбат. У вас могут быть большие неприятности. Вы не знаете, кто эти девушки-красноармейцы!
        - Они прежде всего патриотки, — бросил через плечо возбужденный старший лейтенант, — и не хотят отсиживаться в тылу…
        - Вот оно что… Поверьте, комбат, мне как замполиту: вас ввели в заблуждение!
        - Разве там, где они присоединились к колонне, передний край? — усмехнулся пехотный командир.
        В этот момент «козел» снова подъехал к старшему лейтенанту и Ермолину и остановился. Дверца распахнулась, на подножку вылез Бондаренко и выпрямился во весь рост.
        - Пора кончать комедию, — вдруг зычно крикнул он. — Батальо-он, слушай команду: сто-ой! Напра-а-аво!..
        Колонна будто ткнулась в неожиданное препятствие, и бойцы нехотя повернулись. Старший лейтенант подскочил к Бондаренко:
        - По какому пра…
        - Молчать, старший лейтенант! Обращайтесь к старшему по званию как положено! — И снова скомандовал: — Красноармейцы Иванова, Некрасова, Рябова, выйти из строя на пять шагов!
        Шеренги всколыхнулись, выпуская понурившихся беглянок.
        - Ко мне! — приказал им Бондаренко и тут же обратился к притихшим пехотинцам: — А вам, товарищи бойцы, желаю победы в предстоящих боях!
        - Товарищ подполковник, разрешите…
        - Не разрешаю, старший лейтенант, — не терпящим возражения тоном снова оборвал Бондаренко комбата пехотинцев. — Командуйте, ведите колонну!
        - …Как теперь думаете поступить? — спросил Соловьев комбата и замполита.
        Я даже привстала, но ответа не расслышала. Неужели девочек отдадут под суд? Неужели не спасет их то обстоятельство, что бежали-то они на передовую?.. А я тоже хотела. Или пойти к комбату и все рассказать?
        Так я и сделала. Вошла в кабинет Бондаренко и сразу выпалила: мол, не девочки виноваты, а я. Сама подбила их, сама и погоню организовала — вот такой оказалась стервой.
        - Вы меня не удивили, я догадывался об этом, — хмуро сказал Бондаренко. — Идите.
        - Как?! Мне на гауптвахте место, ведь я не меньше их виновата.
        - Ваше место, Полынина, на главном посту: нас ждут большие события. И попробуйте только сплоховать! — пригрозил он.
        - А как же девочки?
        - Я их отправил… на «дозор» обратно…

«Искра» вскрывает «Фляшенхальс»

12 января 1943 года, Невская Дубровка
        Шлиссельбургско-синявинский выступ фронта в полосе между железной дорогой Волхов — Ленинград и южным побережьем Ладожского озера гитлеровцы называли «Фляшенхальс» — бутылочное горло. Они сознавали, что это самый уязвимый участок блокадного кольца, и укрепляли его непрерывно. На этом небольшом лесисто-болотистом клочке земли было сосредоточено пять фашистских дивизий, сотни орудий, танков. Разветвленная система различных инженерных сооружений, противотанковые и противопехотные препятствия, сплошные минные поля, узлы сопротивления, связанные с тремя линиями траншей полного профиля, напичканных десятками огневых точек на каждый километр, а по плотности — войсками вдвое выше, чем предусматривалось немецкими уставами, — все это позволяло фашистам быть уверенными в том, что их позиции неуязвимы.
        Но именно сюда нацеливали удар наши стратеги. Чуть больше десяти километров отделяло друг от друга войска Ленинградского и Волховского фронтов. Преодолеть их было очень нелегко, но жизненно необходимо. До этого все попытки наших войск пробиться через оборонительный заслон гитлеровцев в районе Невской Дубровки успеха не принесли. Ставка Верховного Главнокомандования направила директиву войскам двух фронтов о проведении операции по прорыву блокадного кольца под кодовым названием «Искра».
        …Ближе к 9.00, к огорчению наших летчиков, повалил снег, и над землей нависли густые серые облака.
        Но летчики взлетели. На мерцающих экранах «Редутов», к удивлению старших операторов (погода нелетная!), выплеснулись отраженные от самолетов сигналы. Пошел от «дозоров» на главный пост и командные пункты районов ПВО кодированный сигнал — две семерки.
        9.30. Артиллерия и авиация Волховского и Ленинградского фронтов и Краснознаменного Балтийского флота обрушили удар страшной силы на позиции врага в шлиссельбургско-синявинском выступе. Отзвуки канонады, длившейся 2 часа 20 минут, вызвали ликование локаторщиков. Хотя они и понимали, что это лишь первая фаза наступления.
        Старшину Калашникова охватил азарт. Он пеленговал цели, определял количество и тип самолетов, но самое интересное — вычислял и… высоты, на которых летали в зоне боевых действий!
        Высотная приставка к антенне — чудо какое-то: легкая, сверкающая дюралюминиевыми трубками… Молодцы инженеры! Вот только слышал Калашников от Осинина, что не хватает этого самого дюралюминия. Поэтому были собраны пока лишь две приставки. Одну испытывает в Токсово на Карельском направлении военинженер Червов. Там самолет специально для этой цели выделен, чтобы кружить над установкой. А здесь, на «семерке», военинженер Осинин проверяет новшество в боевых условиях.
        Трудно освоиться со второй прозрачной шкалой, укрепленной на экране осциллографа. Рассчитывали ее по высотам все те же Червов и Осинин, они сумели первоначальную ошибку в исчислении высоты плюс-минус восемьсот метров свести до трехсот! Теперь Калашников мог выдавать такие данные о целях, о которых раньше только мечтали.
        Какой-то непонятный импульс появился у самой границы электронно-лучевой трубки. Калашников схватился за ручку реверса антенны. Так и есть: цель. Нет, он впервые видит такой рисунок. Обе прорезавшие развертку иголки почти слились. Но их две, значит, в цели не менее двух самолетов. Какого же они типа, чьи?..
        Калашников привычно определил азимут и дальность: самолеты не наши, поднялись с территории, занятой врагом. Они быстро приближались к району, где барражировало звено «ястребков». Вот бы им сообщить!
        - Товарищ инженер, взгляните, непонятная цель! — позвал Калашников Осинина, контролировавшего работу высотной приставки. Вполголоса сказал оператору Красновской: — Людок, передай на главный пост: две четверки, квадрат тридцать восемь — двенадцать. Пусть усилят бдительность.
        - Конфигурация импульсов, прямо скажем, необычная, — посмотрел на экран Осинин. — Что думаешь, старшина?
        - Это не «мессеры», товарищ инженер, но скорость их движения как у истребителей. Не могут ведь бомбардировщики так быстро двигаться?
        - А вдруг это пресловутые «вульфы», о которых в последнее время немцы трезвонят как о непобедимых? Давай-ка определим высоту цели, — предложил Осинин старшему оператору. — Идут примерно на четырех тысячах. А наши?.. — Он сделал несколько засечек на шкале. — Значительно ниже. Плохо. У фашистов более выгодное положение для атаки. Красновская, срочно соедините меня с командным пунктом летчиков!
        …Пара новейших истребителей врага «Фокке-Вульф-190» спешила прикрыть свою автоколонну, следовавшую с подкреплением для терпящих поражение войск. Наша четверка самолетов под командованием капитана Литовкина сквозь дымку облаков заметила растянувшийся внизу обоз. Только Литовкин отжал ручку управления от себя, как услышал в наушниках:
        - Внимание! Ноль семнадцатый! «Редут» сообщил, выше вас два фрица на машинах неизвестного типа!
        Не успел капитан оглядеться, как «фокке-вульфы» открыли огонь. Самолет Литовкина чудом увернулся от них — вот что значит вовремя предупредили с командного пункта. На помощь командиру бросили свои истребители летчики его звена, и Литовкин первым вступил в бой.
        «Вульфы» попытались воспользоваться своими хвалеными скоростными качествами на вертикалях. Они резко взмыли, чтобы снова оказаться в выгодном для атаки секторе. Но наши самолеты не отстали. Литовкин, стреляя, будто прилип на своем истребителе к хвосту одного из стервятников. «Непобедимый» «вульф» с воем закувыркался к земле. Он врезался неподалеку от фашистской автоколонны. Та остановилась: гитлеровцы, бросив машины, побежали от них врассыпную. «Ястребки», пустив несколько очередей по второму «фокке-вульфу», не стали его преследовать, а, сделав боевой разворот, спикировали на безропотно застывшие автомашины…
        - Товарищ инженер, смотрите, одному фрицу капут пришел, а другой улепетывает! — радостно объявил Калашников.
        - Проследи курс, старшина. А я его высотной приставкой прощупаю, — скомандовал Осинин. Через несколько минут инженер взволнованно сказал: — Он снижается, его наверняка подбили!
        - К Ладожскому озеру летит, товарищ инженер, — недоуменно пожал плечами Калашников.
        - Вот и я говорю, до аэродрома своего фриц не дотянет, на лед будет садиться. — Осинин довольно потер руки и добавил шутливо оператору Красновской, подражая Калашникову: — Людок, соедини опять с летчиками, а потом с главным постом…
        Вскоре Осинин узнал, что, воспользовавшись их данными, наша аварийно-техническая команда ночью на льду Ладоги, вблизи от берега, тогда еще занятого фашистами, отыскала «фокке-вульф» и оттащила его в свое расположение. Фашистскую новинку отремонтировали, изучили, полетали на нем. Летчики пообещали: «Будем эти «вульфы» теперь бить со знанием дела!..»
        Светлана Полынина
        Басков переулок, главный пост
        Теперь я знаю, что такое настоящая запарка. Удивляюсь, как оперативные дежурные и начальник поста из огромной пачки заполненных нами бланков по докладам «Редутов» выбирают нужные номера целей и ни на минуту не выпускают их из поля зрения. Спим мы урывками. Все время наготове, вдруг потребуется кому-то помощь.
        Зато в курсе всех событий: недолго осталось ждать до прорыва блокады!
        «Редуты» помогают в этом всеми силами. Днем работают на средства ПВО, которые обеспечивают проведение наступательной операции. Ночью охраняют город. Но немцы о бомбежках Ленинграда сейчас и не помышляют. Похоже, всю авиацию они бросили на поддержку своих отступающих «гренадеров»… Зенитчики, прикрывающие наступление, сбили больше тридцати «ворон». И летчики штук двадцать кокнули! Это по предварительным данным, поступающим на главный пост. Кое-что значим и мы, «редутчики». А я, дурочка, еще бежать отсюда хотела…
        А Иванова с девчонками?.. Ох, уж эта Иванова! Меня поначалу она совсем не признавала. На связь выйдет и только цифрами шпарит, как заведенная дублирует донесение оперативной смены. Я ей намекала: мол, давай объяснимся, перекинемся парой слов. Она в ответ: «00», — и точка… А тут, ночью, вижу, замигала лампочка на пульте: ее «Редут» на связь просится. Обрадовалась, неужели, думаю, решила подруга переговорить со мной? Взяла трубку, слышу, Иванова кричит открытым текстом:
        - Света, фрицы к вам подлетают, поднимай мужиков! Оказывается, налет на город. Видно, понадеялись гансы проклятые, что бомбежка города спасет их от разгрома в районе шлиссельбургско-синявинского выступа. Только не вышла у них затея. Иванова вовремя предупредила. Мужики на зенитных батареях поставили мощное огневое заграждение, и ни один «ворон» к Ленинграду не прорвался. Похвалили за это и нас. Комбат объявил Ивановой благодарность. Заслужила! Правда, предупредил: кодировать в следующий раз донесения надо. Это и послужило поводом для нашего объяснения с Ивановой. Оно было поначалу бурным: мол, опять ты, Света, подвела меня под монастырь — откуда Бондаренко узнал, что я вас «будила» открытым текстом?! Не знала Иванова, что донесение о налете я также, как и она, прокричала дежурному главного поста. Мне и самой влетело… Потом наша беседа полилась ровно. Рассвет долгий, тихо в эфире, а мы шепчемся:
        - Знаешь, Света, не могу я забыть лейтенанта-пехотинца.
        - Побежишь к нему на передовую?
        - Нет, Света, хватит дурью маяться. Наше место на «дозоре». А ему я напишу. Живым бы только остался.
        - Слушай, а напиши ему в стихах. Мне недавно целую поэму подсунули. Без подписи, правда, но все равно приятно!
        - Да я же никогда стихи не сочиняла.
        - А ты попробуй. А хочешь, я за тебя настрочу?
        - Думаешь, у тебя получится?
        - Можешь не сомневаться!
        - Даже не знаю, все-таки письмо от меня, а напишешь ты. Нехорошо как-то…
        - Не понравится — сама перепишешь, прозой.
        - Лады, уговорила ты меня, Светка. Только поторопись. Я хочу письмо отправить в момент прорыва блокады. Надеюсь, ты мне об этом сразу сообщишь?
        - И не сомневайся!
        - Эх, Света, тогда ты тоже обещала… Скажи, а почему все-таки телефонограмму о нашем побеге ты сразу вручила Соловьеву? Выслужиться хотела?
        - Нет. Надеялась, что он внимание на меня обратит.
        - Ты что, еще не рассталась с розовой мечтой?! Не маленькая девочка, соображать должна…
        - Ладно, Иванова, хватит. Все прошло. У меня к полковнику не то чувство, которое ты имеешь в виду. Лучше скажи, ты такого Микитченко знаешь? Он все мне трезвонит, просит, чтобы и я ему письмо черкнула на «дозор». Не видела, какой он из себя?
        - Видела, когда на «семерке» была. Пиши, Света, не прогадаешь.
        - Нет. Я сначала для твоего старшего лейтенанта постараюсь…
        Полковник Соловьев вбежал на главный пост осунувшийся, бледный. Всю неделю он сюда не заглядывал, находился на командном пункте, рядом с командующим армией. По его взволнованному виду мы сразу все поняли. Кто-то крикнул: «Ура!» Все дружно подхватили… Я бросилась к телефону:
        - Иванова?! Готово твое письмо. Записывай… — я начала диктовать: — Метель надрывно в поле воет, тревожно обостряя слух. В заснеженном фургоне трое, небо города стерегут. Сигнал пульта горит лишь мгновенье, глаз не смыкает усталый солдат. «Береза»! Я — «Ель», прими донесение: цель… курс… время… квадрат!.. — Спрашиваю: — Пойдет так, Иванова, нравится?
        - Да… Но нет ни слова о любви?
        - Все там есть. Можешь посылать старшему лейтенанту!
        - Но я ведь хотела…
        - Какая же ты недогадливая, Иванова. Посылай немедленно! Время!
        ИЗ ДНЕВНИКА СТАРШИНЫ МИХАИЛА ГАРКУШИ:
        «18. Январь 1943 года.
        Блокада прорвана! В городе ликование и радость. Никто не думает спать, хотя наступила ночь. Люди обнимаются, целуются, поют песни, танцуют… Мне тоже хочется пуститься в пляс!..
        По радио передают сообщение: «Мы давно ждали этого дня. Мы всегда верили, что он будет…» На глаза наворачиваются слезы. Очень правильные, запоминающиеся слова разносятся из репродуктора: «Мы чернели и опухали от голода, валились от слабости с ног на истерзанных врагом улицах, и только вера в то, что день освобождения придет, поддерживала нас. И каждый из нас, глядя в лицо смерти, трудился во имя обороны, во имя жизни нашего города, и каждый знал, что день расплаты настанет, что наша армия прорвет мучительную блокаду…»
        Как счастлив я, что тоже причастен к этому! Мой вклад в сегодняшнюю победу совсем мал. Но я честно делал то, что мне было поручено в радиобатальоне. И так может сказать, наверное, любой из нас. Все могут: «Мы сделали все, что от нас зависело, чтобы приблизить этот час!..»
        Глава XV
        «Что делать, время настолько сжато, что почти не вижу тебя. И не смог придумать ничего лучшего, чем уподобиться школьнику-юнцу, тайком сочиняющему любовную записку. Я представляю, конечно, смехотворность такого отчаянного шага. Казалось бы, куда проще перед выездом на «дозор» забежать к тебе в медпункт и попросить: «Доктор, послушайте мое сердце». Или просто сказать: «Здравствуй, мой славный друг!.. И — до свидания». А вот не могу, пишу.
        До сих пор в глазах залитая лунным полусветом площадка перед штабным крыльцом, кружащиеся под баян пары, и мы с тобой. Помнишь, в день прорыва кольца блокады? Признаюсь, это был первый в моей жизни белый танец. Ты решилась пригласить меня. Спасибо. Следующий танец за мной. Уверен, он не за горами, погонят скоро фрицев по дороге в ад.
        Нина, не сердись за это сочинение. Когда я уезжаю куда-нибудь, я всегда смотрю на твои окна. И возвращаясь, тоже смотрю. Правда, так ни разу тебя и не увидел. Ты хоть изредка вспоминаешь бедолагу-инженера?
        С. О.».
        «Сергей, милый. Очень хорошо, что ты написал. Очень хочется получать твои записки снова и снова. В них я узнаю доброго и чуткого человека, с которым произошла такая удивительная встреча в ту зиму. Помнишь?..
        Напрасно ты не заглядываешь в медпункт. А почему меня обходишь стороной, особенно на глазах у комбата? Стесняешься? Ревнуешь? Но ведь я тебя пригласила на вальс, а не его. И с нетерпением буду ждать твоего приглашения. Я всегда помню военинженера, который наверняка нравится женщинам. Внимательней гляди на окна!
        Н.».
        «…Назови хотя бы одно из того положительного, что может во мне нравиться. Ты не ошибаешься, Нина?..
        С. О.».
        «…Хотя бы твои глаза. Нет, они у тебя ничем особенным не выделяются. Может, только чуть грустные, но они никогда не лгут…
        Н.».
        Важное решение
        Басков переулок, штаб армии ПВО
        Прорыв блокады не избавил город от вражеских налетов и бомбардировок. Ночью 26 января 1943 года дежурной сменой «Редута-6» в составе старшего лейтенанта Ульчева и братьев-сибиряков, которые отличились при задержании диверсанта Мухина, был обнаружен фашистский бомбардировщик, шедший курсом на Ленинград. Как только самолет пересек линию фронта, то его сбили зенитчики. Взятого в плен обер-лейтенанта доставили в отдел разведки армии ПВО.
        Допросив летчика, полковник Соловьев доложил командующему: противник перебросил в район Пскова на аэродромы Кресты и Карамышево две группы пикирующих бомбардировщиков, которым приказано атаковать Ленинград и наши наступающие войска.
        - Пленный показал, товарищ командующий, что немцы изменили тактику налетов. От бомбардировок по площадям они из-за малой эффективности отказались. Каждому экипажу теперь дается конкретная цель. У пленного имелась карта Ленинграда, в качестве объекта для бомбометания летчику был определен Финляндский вокзал, — закончил Соловьев.
        - Но для того чтобы прицельно бомбить, нужна хорошая видимость, а бомбардировщик вылетел ночью. Как это понимать? — спросил генерал.
        - У немцев есть приказ: для бомбардировок использовать ночь, летают они в ясную лунную погоду. Или в сумерках.
        - Что ж, условия и для нас подходящие, — усмехнулся командующий. — Зенитчики доказали. Однако, Дмитрий Васильевич, надо усилить воздушную радиоразведку. Пора нам всерьез заняться наведением наших истребителей на самолеты противника в любое время суток, с помощью установок «Редут». Прикажите подполковнику Бондаренко представить свои соображения на этот счет, учтите мнение летчиков.
        Соловьев, не медля, связался с комбатом радиобатальона. Рассказал о разговоре с командующим:
        - Берите Червова, Осинина и приезжайте ко мне. Я созвонюсь со штабом авиакорпуса, попрошу, чтобы прибыл их представитель. Вместе будем думать. Время не ждет.
        Нельзя сказать, что до этого не стремились выводить точно наши самолеты на самолеты противника по командам с земли. С конца сентября сорок второго года специально для таких целей была выделена установка «Редут-11», развернутая в деревне Коломяги. Ее использовали только для наведения наших истребителей, патрулировавших в воздухе, на самолеты врага. Расчет станции произвел несколько удачных наведений. Особенно отличился старший оператор Егоров.
        В ночь с 29 на 30 ноября сорок второго года Егоров засек на экране осциллографа южнее Ленинграда фашистский бомбардировщик, приближающийся к городу. В воздухе в это время патрулировал на самолете «харрикейн» гвардии майор Молтенинов. Егоров передал на командный пункт авиакорпуса данные о местонахождении бомбардировщика. Оттуда их сообщили по радио нашему летчику.
        Трудно было предугадать высоту, на которой подкрадывался враг. Однако, хорошо изучив маршруты движения и тактику ночных налетов одиночных самолетов противника, дежурная смена «Редута» выдала информацию и о примерной высоте полета «Хейнкеля-111». Молтенинов не разминулся со стервятником. Бомбардировщик был освещен прожектором. После нескольких атак Молтенинов сбил его.
        Было еще несколько удачных случаев четкого взаимодействия летчиков и «редутчиков». Как-то раз, когда две четверки наших истребителей, эшелонированные по высоте, прикрывали Ленинград, группа, которая дежурила ниже, была вовремя предупреждена «Редутом»: «Внимание! К вам подкрадываются «мессеры». Слева, атакуйте!»
        Ведущий группы старший лейтенант Шишкань тут же направил свой истребитель в боевой разворот и смело атаковал стервятников. Один «мессер» сразу же был сбит. Второго подбил его ведомый.
        В общем у летчиков «Редуты» пользуются авторитетом. Полковник Соловьев достал из стола отзыв командира авиакорпуса генерала Ерлыкина, который ему переадресовал командующий армией. Пробежал глазами строки подчеркнутые красным карандашом: «…Благодаря своевременному предупреждению о налетах вражеской авиации командование 7-го истребительного авиационного корпуса имеет достаточно времени для подъема своей авиации. Донесения «Редутов», при отсутствии других источников разведки и обнаружения в блокированном городе, вполне уверенно используются для наведения нашей истребительной авиации на авиацию противника. Они способствовали тому, что нашим корпусом с октября 1941 г. по ноябрь 1942 г. сбито 342 фашистских самолета… На основе данных станций «Редут» командования истребительных полков и эскадрилий уверенно принимают решения на вылет своей авиации и с благодарностью отзываются о боевой работе радиобатальона…»
        Соловьев отложил бумагу в сторону: «Все это так, но…» Но чаще случалось, что наши истребители проскакивали мимо цели. Теперь, с появлением высотных приставок, «Редуты» могли сообщить еще одну координату о нахождении цели и приступать к широкому применению наведений. Но как их лучше организовать? Это наверняка потребует изменений во всей системе радиооповещения и воздушной радиоразведки. А она уже апробирована, хорошо себя зарекомендовала… Такие мысли одолевали полковника Соловьева, пока он ждал представителей радиобатальона и штурманской службы авиакорпуса.
        Как и предполагал Соловьев, всевозможных «но» они высказали достаточно. Инженеры Червов и Осинин, испытавшие накануне высотную приставку, сразу же обратили внимание на ряд технических условий, при которых возможно точное и устойчивое наведение самолетов «Редутами». Во-первых, для наведения истребителей недопустимо наличие больших «мертвых зон». Поэтому «Редуты» нужно располагать вдали от зданий, телефонных и телеграфных силовых линий — лучше всего на аэродромах. Это также позволит осуществлять надежную связь между оператором наведения и КП авиаполка, что являлось вторым важным условием успешного наведения. В-третьих, чтобы обеспечить наибольшую точность в определении местонахождения цели, установку необходимо «облетать» своими же самолетами, то есть для данного аэродрома откалибровать шкалу определения высоты. На оповещение о налетах такая установка одновременно работать не сможет и, следовательно, выпадет из общего звена созданного вокруг Ленинграда кольца радиообнаружения.
        С этим не мог смириться Бондаренко. Потому что «Редуты», обеспечивающие наведение, тогда надо было передавать в оперативное подчинение летчикам.
        - А там, где начинается авиация, там кончается порядок. Я буду закручивать гайки, укреплять дисциплину, а вы… — посмотрел Бондаренко на скуластого майора-летчика с Золотой Звездой.
        - Почему у вас такое мнение об авиации?! — вспыхнул майор.
        - Не я поговорку придумал, — парировал Бондаренко.
        - Посмотрели бы, какой у нас порядок: иначе не было бы побед в воздухе.
        - Так это в воздухе, а я говорю о земле.
        - Довольно, товарищи офицеры, — вмешался Соловьев и добавил: — В батальоне накоплен немалый опыт двойного подчинения «Редутов». Установка в Кронштадте на моряков замыкается — жалоб на расчет нет. «Восьмерка», «девятка» и «десятка» вообще за тридевять земель расположены, на Волховский фронт работают — однако и о них хорошие отзывы. Будем надеяться, что и с летчиками накладок не произойдет.
        …Военный совет Ленинградской армии ПВО принял решение: две вновь прибывшие с радиозавода установки РУС-2 расположить на аэродромах под кодовыми наименованиями «Редут-01» и «Редут-02», оборудовав их высотными приставками. Для прочих «Редутов» вводилась градация по степени боевой готовности. Постоянное наблюдение за воздухом в основных секторах должна была осуществлять половина имеющихся в батальоне установок. Остальные станции будут находиться в резервах первой и второй очереди. Они включаются по приказу оперативного дежурного главного поста для усиления наблюдения на наиболее напряженных участках. Переход из резерва первой очереди на боевую работу — две минуты; из резерва второй очереди в резерв первой очереди — десять минут. Принятые меры не должны были позволить врагу активизировать налеты на город.

…А сердце не камень
        Штаб радиобатальона, на другой день
        Нина стояла у окна комнаты для приема больных: вот-вот, как она знала, появится машина технической летучки. Осинин с начальником радиомастерской собирался ехать на «Редут-5», куда были доставлены с Большой земли две новые установки. Неожиданно дверь резко распахнулась: майор Ермолин с порога крикнул:
        - Скорее… С комбатом… Сердце!..
        От медпункта до кабинета Бондаренко надо было пробежать по длинному штабному коридору метров пятьдесят. Когда Нина и Ермолин поравнялись с радиомастерской, из нее выходил Осинин со своими помощниками. Увидев Казакову с санитарной сумкой и взволнованного замполита, Сергей крикнул им вдогонку:
        - Что стряслось?!
        Ермолин, обернувшись на ходу, лишь махнул рукой. А военврач и не посмотрела в сторону инженера.
        - К комбату, что ли… Точно, к нему! — определил начальник радиомастерской, увидев, что Казакова и Ермолин заскочили в кабинет Бондаренко.
        - Ждите меня на улице, — сказал Осинин. — Я узнаю, в чем дело…
        Бондаренко лежал на койке. Нина достала шприц с камфорой, расстегнула на груди ему гимнастерку. Комбат открыл глаза и прошептал:
        - Клешнит… сердце…
        - Молчите, вам нельзя говорить, — строго сказала Нина.
        Она сделала укол, потом начала прослушивать Бондаренко.
        В кабинет заглянул Осинин. Казакова коротко бросила:
        - Нельзя!
        Тот послушно прикрыл дверь.
        - Его нужно в госпиталь. Спазмы сердечной мышцы. Возможно, инфаркт, — вполголоса сказала Нина Ермолину.
        Комбат услышал и слабо возразил:
        - Н-нет, доктор… М-мне лучше…
        - Может, правда не надо? Госпиталь рядом, понадобится срочное вмешательство — успеем принять меры, — предложил Ермолин.
        Нина сидела на краешке кровати. Увидев, что подполковник пытается пошевелиться, протестующе положила руку ему на грудь:
        - Не двигайтесь. Или вас обязательно придется госпитализировать.
        Бондаренко понял, что Казакова в госпиталь отправлять его уже не собирается. Он взял ее ладонь и прижал к губам. Нина не сопротивлялась. Даже тогда, когда приоткрылась дверь и в кабинет опять заглянул Осинин. Инженер пробормотал:
        - Значит, обошлось?
        - Да, да, — спешно ответил Ермолин с интонацией, как бы говоря: не мешайся!
        Осинин на этот раз плотно закрыл за собой дверь кабинета. Через несколько минут с улицы донеслось урчание мотора. Нина поняла, что это уезжает техлетучка. Она не сдвинулась с места. Ее рука покоилась на груди Бондаренко. А комбат засыпал, и его лицо стало спокойным и умиротворенным.
        …Он не пролежал и недели. Сначала без возражений глотал таблетки, порошки и соглашался на уколы. Вечерами просил Казакову побыть с ним, рассказать о новостях. Через несколько дней она заметила, что Бондаренко слишком пристально смотрит на нее, когда они остаются вдвоем. Поняв, что вот-вот между ними должно произойти объяснение, она прекратила вечерние осмотры.
        Тогда Бондаренко закапризничал, и Нина была снова вынуждена появиться в палате вечером. Комбат накричал на нее, упрекнул в невнимательности к больному. А потом неожиданно признался в любви.
        - Нет, это невозможно. Мне другой мил, — сказала Нина, вспомнив Осинина, который теперь перестал даже записки свои присылать и вообще старался не попадаться ей на глаза. Внимательно взглянула на комбата: выдержит ли его больное сердце отказ?
        Все обошлось, лицо комбата не дрогнуло…
        А утром его не оказалось на месте. Нина нашла Бондаренко в кабинете; подполковник отдавал распоряжения по телефону. Ее увещевания невозмутимо оборвал:
        - Сам знаю, здоров или нет… Пилюли фельдшер и сюда принесет.
        Нина, не зная, как убедить заупрямившегося Бондаренко, села к столу и написала рапорт, в котором просила перевести ее в другую часть. Демонстративно положила его перед комбатом.
        Бондаренко внимательно прочитал и размашисто наложил на листке резолюцию: «Не возражаю»…
        Старший оператор Микитченко
        Углово, через двадцать дней
        Выдержке моей пришел конец: я ему врезал. У стоявших позади него двух летунов от изумления вытянулись физиономии. Мой командир только охнул и неодобрительно покачал головой: «Гарик, Гарик, разве так можно?!» А штурман полка майор Литовкин громко захохотал, выдавливая из себя с придыханием:
        - Ну и ну, отродясь такого замысловатого набора слов не слышал. Во-о дает сержант!
        - Чему вы радуетесь, товарищ майор? — с возмущением сказал он Литовкину. — Сержант оскорбил офицера, ведущего группы, а вы…
        - Полно, лейтенант, мы в куртках, он не видит знаков различия, — попытался его успокоить Литовкин. — Хотя, конечно, это непорядок… Вы что такое себе позволяете! В общем, так. я сам лично проверю вашу квалификацию, сержант, заодно и вашу шарманку, — он показал на «Редут». — Я был о ней высокого мнения. Но если то, что говорят пилоты, правда, в чем я на сто процентов уверен, — пеняйте на себя!..
        - А если я прав, тогда как? — спросил я, подрагивая от холода (им-то хорошо, «меховушки» натянули, а тут выскочил из аппаратной в одной гимнастерочке!).
        - Тогда он извинится, — дружески хлопнул Литовкин по плечу ведущего группы истребителей, которая «облетывала» «Редут». — Явитесь на КП для получения условий полетного задания через сорок минут. Ясно?
        Они направились к смутно виднеющимся вдалеке аэродромным постройкам. Мой командир пошел за ними следом, надеясь уладить конфликт. Я вбежал в аппаратную. Надо бы подшить свежий подворотничок, решил я, на КП придется идти, еще нарвусь на начальство. Снял гимнастерку, протер суконкой медаль «За оборону Ленинграда». Что ж, вызов принят. Давно пора показать летунам — без нас они полуслепые. Ишь, «Редут» для них шарманка!
        Все-таки капризная штука жизнь. Зачем, спрашивается, надо было меня с «семерки» снимать и бросать в эту карусель, именуемую наведением? Или других мало? Будто я затычка для всяких дыр. А как славно мы с Колей Калашниковым «ворон» караулили! Только за неделю до моего отъезда фрицы семь налетов предприняли на наши войска, больше двухсот пятидесяти самолетов в них участвовало. Да не вышло у них ничего. Зенитчики нашими данными хорошо научились пользоваться. Не то что некоторые пижоны летуны…
        Вначале меня, конечно, порадовало предложение Оси-нина. Дело новое: воздушные капканы фашистам расставлять, наводить на них наши «ястребки». Хоть не хотелось с <семеркой» расставаться, а соблазнился. Формировали расчеты «Редута-01» и «Редута-02» во дворе бывшего института, на крыше которого наша «пятерка» стоит. Формировали в основном из женщин, что поделаешь, мужики нынче дефицит. У меня же к радистам в юбках особое отношение. За исключением одной, она на главном посту — телефонистка. А с остальными я не сюсюкаюсь. Тем более что, в отличие от установок, работающих на оповещение, на нашей, предназначенной для наведения, только один старший оператор — это я. К тому же я еще и старшина расчета. Еще в него включили старшего радиста, старшего электромеханика — дружка моего по «шестерке», — вот и вся мужская братия. Поэтому я с первых дней к девушкам только по уставу, на «вы» обращаюсь. Иначе, знаю, порядка не будет.
        Уберечь наших девиц от кавалеров, прямо скажу, нелегко. Только развернули «Редут», разбили «дозор», а летчики-налетчики тут как тут. Сами из себя хороши: хромовые сапоги, бриджи светло-синего сукна, куртки кожаные, а под ними кителя с иголочки с погонами (только ввели новшество, а они уже фасонят!), на фуражках с лакированными козырьками — крабы. Увидит женщина такого — не устоит. Но и Гарик не хухры-мухры, хоть и в обмотках, и шинелька пообтрепана, а голос на что! Голос у меня — ого-го! — телефонами и микрофонами натренирован. Сразу: стоп! Вы куда, товарищ? Назад! Объект секретный. Читать умеете? Вот табличка: «Проезд и проход категорически запрещен!» Может, поэтому на меня пилоты зуб точат?.. Но не думаю, они промашку дали по собственной инициативе, а на меня свалить хотят. Не учли только одного: Гарика на мякине не проведешь!
        Судите сами. Звену истребителей предстояло барражировать вдоль линии фронта в зоне Карельского перешейка. Я должен был в случае обнаружения самолетов противника сообщить на КП штурману полка координаты цели и произвести наведение. Теперь в составе дежурной смены нет оперативного офицера. Вместо него на командном пункте план-шетист, который по моим докладам составляет схему полета.
        Включил я высокое напряжение за несколько минут до старта звена, любуюсь разверткой на экране — привычное дело. Смотрю, полетели, соколики. Докладываю на КП. Через две минуты снова докладываю. Вижу группу хорошо, в небе по курсу полета больше никого — пасмурно. Линия фронта уже близко от них… Но что такое? Отклоняются мои «ястребки», поворачивают влево, к Финскому заливу. Я штурману: мол, видно, облачность мешает, сбились, говорю, ваши парни с курса на столько-то градусов, не мешало бы помочь им выправить маршрут.
        Литовкин тут же связывается с ведущим группы, предупреждает: так, мол, и так, разучились, что ли, ориентироваться?.. А ведущий, пижон несчастный, отвечает: летим точно по курсу, находимся в квадрате… В общем, в том, в каком и следует им быть.
        Литовкин выдает мне ответную «квитанцию»: мол, ври, дорогой, да не завирайся — мои летчики правильно летят, а ты, сержант, протри глаза. Тогда я кричу в трубку, но пока еще по-доброму, с улыбочкой: мол, ошибаетесь, друзья-гвардейцы братского авиаполка, не туда летит ваше звено, уже над флотом нашим барражирует, а не над пехотой, как по заданию положено.
        Штурмана, наверное, заколотило от такой информации. Слышу, опять запрашивает по радио борт ведущего истребителя: «Доложите, где находитесь?»
        А ведущий — душа его заблудшая — в ответ невозмутимо опять ему мозги компостирует: «Летим над линией фронта в Карельской зоне. Какие будут приказания?»
        Тут меня уже начало трясти. Вы что, Гарику не верите?! Напоминаю оператору бойцу Ивановой: «Фиксируй в журнале все мои доклады — азимут, расстояние, квадрат, время…» С трудом сдерживаясь, передаю Литовкину: не я вас обманываю, а ваши горе-летуны!
        Это было последней каплей в переполненном море. Началась буря: полет прекратился, летчиков вернули на аэродром и привели к «Редуту» на разбор. Я выбежал навстречу разгоряченный. И вот здесь-то ведущий, сразу видно, салажонок необстрелянный, мне нагло говорит:
        - Вы что, сержант, тень на плетень наводите?! Мы шли строго по маршруту, а вы нас компрометируете…
        Однако мне пора к Литовкину бежать. Поглядим еще, кто извиняться будет!
        КП авиаполка — небольшой двухэтажный домик с выпирающим посередине полуовальным застекленным балконом, очень похожим на терраску. Я решительно поднялся по лестнице и тихонько открыл дверь.
        Литовкин и лейтенант — тот самый ведущий, из-за которого весь сыр-бор разгорелся, — сидели за длинным столом, заваленным картами, и о чем-то толковали. Правее них, на возвышении, восседал за пультом капитан-летчик в фуражке и с красной повязкой руководителя полетов. Перед ним аэродром — как на ладони. Позади стола штурмана стоял планшет размером с большую карту, с разграфленным на сектора воздушным районом. Возле него крутились два солдата и наша планшетистка-оператор Некрасова. По тому, как с ней перешептывались бойцы, а она игриво мурлыкала в ответ, подрисовывая что-то на планшете и весело тряся кудряшками, было ясно: акклиматизировалась единственная представительница расчета РУС-2 здесь — лучше не бывает.
        Я кашлянул и громко доложил о прибытии. Руководитель полетов даже не шевельнулся, чуть скосил глаза. Планшетисты тоже не обратили на меня внимания. Только Некрасова сразу посерьезнела и усерднее заскрипела мелком по прозрачной пленке. Обернулись на мой голос Литовкин и лейтенант… Мать честная! — Литовкин — Герой Советского Союза! А у лейтенанта, которого я посчитал за юнца желторотого, ордена Ленина и Красного Знамени. Мгновенно пронеслось в голове: «Может, и вправду, Гарик, ты маху дал? Вдруг «Редут» не так настроен, а ты глотку дерешь?!»
        - Давай сюда, сержант, — позвал меня Литовкин, а я почувствовал, что ноги к полу приросли, не сдвинуться. — Смелее, сержант, не тяни время.
        Я подошел, присел на предложенный стул, боясь глубоко вздохнуть.
        - Вникай… О маршруте полета я никому не скажу. Только сам буду знать, куда полечу, — хитровато улыбнулся Литовкин. — Но мой полет подробно описан здесь. Пакет опечатан, можешь проверить. Он останется у лейтенанта, лица заинтересованного, это гарантия, что раньше срока пакет тебе в руки не попадет. Взлетаю в четырнадцать тридцать пять. Вылет боевой. Следи за мной своей шарманкой и записывай, как положено, в журнал донесения. После посадки сверяем наши записи. Идет?
        - Вопрос, товарищ майор. А если появится цель противника?
        - Связываешься с капэ и осуществляешь наведение. За штурмана — он, — Литовкин кивнул на лейтенанта и многозначительно добавил — Вник?
        Что тут непонятного. Мчусь к «Редуту». Вместе с техником установки тщательно проверяем аппаратуру, ориентировку антенны. Ажур. Невольно задумался: «Почему же лейтенант всех за нос водит? Ошибся, а признать не хочет…»
        «Редут» включил за десять минут до вылета Литовкина. Рядом сидит ефрейтор Иванова (пожалуй, единственная среди радисток, кто на щеголей-летунов и их комплименты внимания не обращает), напомнил ей:
        - Пиши в журнале разборчиво. Экспертиза предстоит.
        - Знаю, — недовольно усмехнулась она. — За последнее время столько бумаги исписала, что каллиграфический почерк выработался.
        Строчит она и по своей охоте с утра до вечера, если не занята службой. Запросы шлет, разыскивает какого-то старшего лейтенанта-пехотинца, тяжело раненного при прорыве блокады. Но пока без толку. Переживает, бедняга. Вот это я понимаю, серьезное отношение к мужчине!
        Истребитель взлетает. Сначала доносится снаружи натужный гул его мотора. А через несколько минут с левой стороны экрана выплескивает отраженный от него импульс. Полетели… Ага, курс на восток, к Ладожскому озеру. Пометим…
        Литовкин вдруг резко разворачивает свою машину и меняет направление движения. Пеленгую: пошел к линии фронта, на юг. Высота? Две тысячи (плюс-минус пятьсот) метров… Пересек линию фронта. Разведывательный полет? Теперь смотри в оба, Гарик. Как бы гансы откуда-нибудь не вынырнули. Снова разворот. Отсчитываю градусы… Мама родная! Почти на встречном курсе запульсировала цель. Быстро определяю: «Хейнкель-126», летит вдоль линии фронта. Нажимаю кнопку вызова дежурного штурмана командного пункта. Слышу в трубке голос лейтенанта. Докладываю ему:
        - Наведение. По курсу… Квадрат семнадцать — четырнадцать. Цель. Один самолет «рама». Высота четыре с половиной.
        До Литовкина информация прошла без задержки: я вижу, отметка от его самолета отклонилась по шкале — тот набирает высоту. «Рама» вильнула, пересекла линию фронта и углубилась на нашу территорию. Даю поправку на курс. Литовкин четко выполняет маневр; отраженные от самолетов импульсы сближаются. Но это у меня, на экране. Сойдутся ли самолеты в небе? Волнуюсь. Еще раз уточняю курс, расстояние между истребителем и «рамой», высоту… Встреча! «Рама», круто развернувшись, опять летит за линию фронта. Литовкин ее преследует. Неожиданно импульс от «рамы» исчезает. Посадка или падение? Уточняю квадрат: на карте в этом месте условий для посадки нет — лес, болото…
        Со своим командиром стоим у фургона «Редута». Я нервно курю. В руках у меня журнал донесений. Со стороны КП полка к нам идут Литовкин с группой пилотов, оживленно переговариваясь. Чуть сзади от них — понурый лейтенант. Мне почему-то стало его жалко. Впрочем, одернул я себя, еще неизвестно, чья взяла.
        Протянул Литовкину журнал. Он взял его, обернувшись, сказал лейтенанту:
        - Отдай ему конверт.
        Я только глянул на листок с записанным маршрутом полета — ажур! Худо лейтенанту, на нем лица нет. Говорю Литовкину:
        - «Рама» вроде плюхнулась? Поздравляю!
        Он захлопнул журнал:
        - Все точно. Твоя победа, сержант!
        - Нет. «Шарманки», — съязвил я.
        - Будет обижаться. Завтра на «Редут» всех летчиков приведу. Согласен, командир? — обратился Литовкин к моему старшему лейтенанту. — Сержант с ними занятие проведет…
        - Хорошо, приводите летчиков, — довольно ответил начальник установки.
        Интересный был тот день. Со всех эскадрилий собрались пилоты у «Редута». Я рассказывал, показывал, заводил их группами в фургон. Потом в воздух поднялся самолет, а мы следили за ним по экрану осциллографа. Точность проводки удивила летчиков. Правда, тот самый лейтенант несколько раз вздыхал и жаловался пилотам: «Ну и жизнь пошла, братцы. В небе теперь от контроля не скроешься. Никакой самостоятельности!»
        Литовкин в конце занятий не выдержал:
        - Не то говоришь, дружок. Забыл, что ли, про уговор?
        Лейтенант покраснел и, не мямля, громко извинился передо мной. Что тут скажешь, молодец!
        ИЗ ИТОГОВ БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЙ ЛЕНИНГРАДСКОЙ АРМИИ ПВО:
        «23 марта 1943 года установка «Редут» обнаружила на удалении сто пятьдесят километров девять бомбардировщиков противника. По командам с земли они были перехвачены Героем Советского Союза капитаном Сергеем Литавриным, старшим лейтенантом Григорием Богомазовым и младшим лейтенантом Василием Макухой. Расстроив боевой порядок противника и обратив его в бегство, летчики сбили по одному Ю-88…
        В мае 1943 года было семь случаев наведения истребителей по данным установок «Редут», из них пять закончились перехватом противника. В результате пять самолетов врага сбиты. За июнь 1943 года благодаря наведению «Редутами» летчики истребительного авиакорпуса сбили десять Ю-88…»
        Глава XVI
        Телеграмма от 12.05.43 г.:
        «Совершенно секретно. Соловьев — Лобастову. Зимне-весенние бои показали, что авиация противника несет большие потери. Инициатива в воздухе полностью перешла в наши руки. Благодаря надежности и бесперебойной работе спецустановок «Редут» враг не может спокойно и безнаказанно летать в небе Ленинграда. Ни один его налет на город не был внезапным и не увенчался успехом. Полагали бы возможным рассмотреть вопрос о представлении 72-го отдельного радиобатальона к правительственной награде…»
        Осинин
        Каменный остров, штаб радиобатальона
        Осинина и Калашникова принимали в члены партии. Дела рассматривались в алфавитном порядке, и старшине предложили первому подняться, чтобы ответить на вопросы. Осинин позавидовал старшему оператору: Николай был спокоен. А он, Сергей, волновался.
        «Надо взять себя в руки», — подумал он. Начал припоминать встречи с Калашниковым. Толковый парень, любознательный. Задумал написать «Золотую книгу» и сдержал слово. Привез ее Калашников с собой на партсобрание, ходит она сейчас по рядам, вызывая одобрительный шумок в учебном классе радистов, в котором собрались коммунисты. Молодец Николай! Он и рекорд в батальоне поставил по дальности обнаружения целей — двести семьдесят километров! А какие головоломки Калашников разгадывал — уму непостижимо! Взять последний случай, после которого старшину наградили орденом Отечественной войны.
        Это произошло 21 марта. Со всех наблюдавших за воздухом «Редутов» поступил на главный пост сигнал: «Вижу цель!» Начали сыпаться донесения. Но на главном посту не могли определить, сколько же летит самолетов и откуда они движутся. Данные с установок вроде бы имели отношение к одной и той же цели, но сведения о курсе были противоречивыми.
        Первым разобрался Калашников. Передал: десять «юнкерсов» подкрадываются к городу с различных направлений, но на одной и той же высоте и одинаковом удалении от Ленинграда. Придумали фокус гитлеровцы, видно, понадеялись, что такой маневр введет в заблуждение нашу противовоздушную оборону. Не тут-то было! Осведомленные о замысле фашистов, зенитные батареи открыли на пути бомбардировщиков мощный заградительный огонь. Стервятники, сбросив бомбы, в основном вне черты города, кинулись наутек. Но их уже ждали наши истребители…
        Кто-то тихонько тронул сзади Осинина. Он обернулся: дошла до него очередь посмотреть «Золотую книгу». Сергей взял ее, хотя не раз читал записи Калашникова. Открыл последнюю страницу — на чем старший оператор остановился? Подзаголовок гласил: «Смотрите на Дно!» И далее: «Весь апрель и май немцы производили ночные налеты на Ленинград и район Синявино. Дежурный главного поста майор Шилин смену, заступающую в 20.00, встречал словами: «Смотрите поглубже на Дно!» Почти ежедневно, как только стрелки часов показывали 21.30, старший оператор засекал появившуюся в том районе цель…» Тут же была нарисована схема маршрутов бомбардировщиков противника из района Дно. «Потрепали тогда фашисты нервы, — подумал Осинин, закрывая тетрадь и передавая ее соседу, — только не вышло из их затеи ничего».
        Одна ночь, с 12 на 13 апреля, особо запала в памяти. С девяти вечера и до половины третьего утра шли на город вражеские бомбардировщики с юга, юго-запада и юго-востока. В батальоне никто не спал. Даже те, кто не нес боевое дежурство, находились рядом с постами, готовые в любой момент подстраховать, прийти на помощь. Сорок одну одиночную цель обнаружили в ту ночь «Редуты» и своевременно выдали по каждой точные координаты. К Ленинграду сумел прорваться лишь один самолет, который смог сбросить бомбы на окраине города, не причинив серьезного вреда.
        Но фашисты — педанты. Уж если заладили налет, пусть и с треском провалившийся, обязательно будут его повторять по той же схеме. Весной не проходило дня и ночи, чтобы «Редуты» не засекали от двадцати до сорока «ворон», посылая срочные донесения летчикам и зенитчикам, которые уверенно увеличивали счет своим победам.
        Осинин вспомнил свою недавнюю встречу с тезкой-летчиком майором Сергеем Литовкиным, с которым они согласовывали вопросы взаимодействия. Когда Осинин приехал на аэродром, Литовкин только что вернулся из полета. Разгоряченный, шел он по полю вместе со своими пилотами. «Непобедимая шестерка», — охарактеризовал эту группу стоявший рядом командир полка. А Литовкин подошел к Осинину и с ходу ему сказал:
        - Ну, спасибо, инженер, твоим «редутчикам»! Сейчас такую карусель мы с их помощью устроили фрицам — надолго запомнят.
        Они полетели на перехват бомбардировщиков в район Колпино — Красный Бор. Но вскоре «Редут» их перенацелил: «Юго-западнее Волховстроя сорок «ворон» под прикрытием до двадцати «мессеров» и «вульфов».
        Шестерка Литовкина отважно ринулась на врага. После первой атаки строй бомбардировщиков был рассеян. Литовкин со своим ведомым сбили по одному ХЕ-111. Остальные стали беспорядочно сбрасывать бомбы в лес и уходить на запад. Преследуя их, наша группа метким огнем вгоняла в землю бомбардировщик за бомбардировщиком. Не помогли стервятникам прикрывавшие их «мессеры» и «вульфы». Каждый из группы наших летчиков сбил по самолету. А Литовкин — бомбардировщик и МЕ-109.
        - Первая атака — всегда наша! — твердо сказал он Осинину. — И за «Редутами» в этом — не последнее слово.
        Осинин тогда посмотрел на майора, штурмана полка, Героя Советского Союза, которому всего двадцать лет от роду, и подумал: «Вот какой боевой почерк у аса. Атаковать первым и баста!»
        Сейчас Сергею подумалось: «А что я достиг в свои двадцать три года? О каких своих достижениях я могу твердо сказать вот здесь на партийном собрании? А говорить придется, очень скоро…» — и он снова разволновался.
        …Калашникова в члены ВКП(б) приняли единогласно. Председательствующий на собрании Ермолин поздравил старшего оператора…
        - Инженер-капитан Осинин, — объявил Ермолин, — кандидатский стаж у Сергея Алексеевича истек.
        Пока Ермолин знакомил коммунистов с документами, Осинин опять разволновался. Подумал: «Когда вступал в кандидаты, дрейфил меньше, хотя обстановка была куда тяжелее. А сейчас и техника безотказно работает, и напридумывали сколько для нее новшеств, и победы ежедневные по донесениям «Редутов», и с едой более-менее наладилось, а нервишки стали тряпичными. Почему так?..»
        Осинин вспомнил, что в начале войны в батальоне было только девять коммунистов. Теперь их — больше сотни! И он вступал в кандидаты с верой, что станет сильнее и тверже, сможет больше сделать. Так оно и вышло. Но отчего же возникло это беспокойство?..
        - Есть предложение послушать товарища Осинина, — донесся до Сергея, словно издалека, голос Ермолина.
        Осинин поднялся, быстро прошел к столу президиума. Успокоился. Да и что ему бояться, сыну бедного тверского крестьянина. Разве могли его родители мечтать о том, что он выучится на инженера?..
        Ему задавали вопросы. Осинин отвечал. Ведь «Редут» стал «дальнобойней», чувствительней к целям, менее «пробиваем» помехами. Сейчас можно измерять и высоту полетов…
        - Все это хорошо. Мы знаем об успехах. А недостатки?.. Есть они у вас? — спросил подполковник Бондаренко, который сидел за первым столом и легонько постукивал пальцем по шляпке ключа-макета для обучения радистов, будто отбивал азбуку Морзе.
        Осинин пожал плечами:
        - Есть, наверное. И недостатки, и ошибки. Взять хотя бы первоначальные расчеты…
        - Я имею в виду недостатки в личном плане, — опять прервал его комбат, — в характере, в поведении, в отношениях к товарищам, подчиненным, к слабому полу, наконец. Под вашим началом сейчас много женщин-бойцов.
        - Я их обучаю, устраиваю контрольные проверки по знанию техники, — начал было развивать мысль Осинин, но, встретившись с Бондаренко взглядом, осекся. Глухо проронил: — Бываю, порой, сух, не общителен… что еще…
        В его голове теснились мысли: «О каких недостатках спрашивает Бондаренко? И при чем тут женщины?.. Ах да, на партсобрании вопросы можно задавать любые, а отвечать на них надо как на духу. Но не рассказывать же здесь о том, как в первый раз влюбился! Когда босым, в залатанных штанцах отмахивал по семь кэмэ до райцентровской школы, а моя пассия — учительница математики, узнав о моих сокровенных вздыханиях и вволю насмеявшись, заявила: мол, кто же с такими незнайками будет дело иметь — учиться тебе, дружок, надо, и много учиться. Так и учился, никого не замечал, пока не встретил Нину».
        Вспомнив Казакову, Сергея вдруг осенило: «А может, комбат из-за Нины затеял сейчас этот разговор о моем отношении к женщинам? Но ведь из-за него у нас прекратились встречи, переписка, а Нина избегает меня!.. Не буду ничего говорить, сорвусь еще ненароком, а ему только на руку». И Осинин понуро опустил взгляд.
        - Если вопросов к Осинину больше нет, — Ермолин окинул взглядом аудиторию, — как, товарищи?.. Пожалуйста, выступайте.
        Поднялся Бондаренко.
        - Осинин — инженер, надо прямо сказать, грамотный, активный товарищ, много сделал для батальона, словом, молодец! Правда, чересчур он сух с нашими девчатами… Жалоба даже на него была, мол, обижает инженер, придирается с зачетами. Потешная жалоба, без оснований, но была. Вот и подумалось: вдруг на него еще кто-нибудь в обиде? — Бондаренко пристально посмотрел на Осинина. — Конечно, с подчиненными надо быть построже. Но мы должны всегда помнить, что женщина есть женщина. Ей бы в туфельках да в платьице вальсировать, детей рожать да воспитывать, а она в сапогах и в телогрейке, — похоронка на отца, брата, мужа… Нельзя нам ее обижать! Понял, Осинин? Считаю, что Осинин достоин быть членом партии. Предлагаю принять его.
        «Бондаренко хорош!» — чертыхнулся про себя Осинин.
        Лес рук взметнулся — за!
        После собрания Сергей направился к кабинету Бондаренко, решив спросить того, что он имел в виду, говоря о жалобах от женщин? У двери он неожиданно столкнулся с Червовым.
        - Георгий Николаевич, вы когда приехали? — удивился Осинин.
        Только что, иду докладывать. Но я уже знаю о вашей радости, поздравляю! — пожал Червов руку Сергея.
        - Спасибо… Тогда вы идите к комбату, а я подожду. Хотя очень хочется послушать ваш доклад.
        - Нет, нет, это пока тайна… — И Червов вошел в кабинет.
        Но через несколько минут Бондаренко вызвал к себе всех заместителей, в том числе и Осинина.
        Награждение
        Инженер-майор Червов на пять дней был командирован в Особую Московскую армию ПВО для изучения боевого опыта локаторщиков столицы. Дружба между бойцами противовоздушной обороны Москвы и Ленинграда зародилась давно. В трудные блокадные дни москвичи и ленинградцы вступили друг с другом в боевое соревнование по истреблению фашистских стервятников.
        - Вот теперь, Георгий Николаевич, докладывай, — разрешил Бондаренко после того, как все замы комбата собрались. — Покороче, основное. Я вижу, ты письменный отчет подготовил, его и зачитай нам.
        - В восемнадцатом радиополку тринадцать радиоулавливателей самолетов, столько же, сколько и у нас, — начал Червов.
        - Вот ведь как! А у нас только батальон, а не полк, — вздохнул Бондаренко.
        Червов хоть и не любил, когда его перебивали, продолжил, заглядывая в разложенные перед ним листки:
        - На вооружении радиополка полустационарная станция «Пегматит». Познакомился я с ней в Балабаново. В Юхнове был на «Редуте» двухантенного варианта типа нашей «двойки». Он у них, так же как и у нас, единственный. А в Люберцах и во Внуково обследовал два английских радара МРУ-105.
        - Интересно, интересно. Какая станция лучше: «Редут» или эта их эмрэу? — опять прервал инженера Бондаренко.
        На этот раз Червов нахмурился. Он собрал свои бумаги и отложил их.
        - Так будет лучше. Начнем пресс-конференцию. Значит, чья установка лучше? Одним словом здесь не скажешь. У английского радара есть достоинства, например, специальное устройство — гониометр, которое позволяет очень точно определять азимут и высоту цели. Но…
        В это время в кабинет заглянул старший лейтенант Юрьев. Извинившись, он сказал с порога:
        - Товарищ подполковник, радиограмма!
        - Срочная? — недовольно спросил Бондаренко.
        - Да как сказать…
        - Тогда обождите! — повысил голос комбат. — Продолжай, Георгий Николаевич, что у англичан «но»?
        - Громоздкая станция, хрупкая, капризная… Хотя не это главное. У них постоянный сектор обзора, а у «Редута» — круговой. Английский радар не может осуществлять пространственную селекцию. Поэтому он не в состоянии определить местонахождение самолетов при наличии большого количества целей, находящихся на одном расстоянии от позиции и на различных азимутах. Калашников ни за что бы не разгадал хитрость немцев, когда десять «юнкерсов» шло к городу с разных сторон, если бы сидел за экраном МРУ-105. Эта станция не определяет и высоту полета цели, если авиация идет эшелонированно. В общем, в условиях Ленинграда наш «Редут» лучше, и английский радар у нас применять нецелесообразно, — закончил свои рассуждения Червов.
        - А я что говорил! — воскликнул Бондаренко. — Молодчина, Георгий Николаевич! Ты это там описал? — показал он на докладную записку. — А то Соловьев меня донимает: давай заявку на получение такой же хреновины. Чувствовал я, надо потянуть резину. Лучше пусть еще один «Редут» дадут — это надежнее!
        В кабинет опять заглянул Юрьев.
        - Товарищ подполковник, прочтите радиограмму, в ней тако-о-ое! — попросил он.
        - Ладно, давай.
        Комбат быстро просмотрел текст, отпечатанный на специальном бланке. Потом вскочил ошеломленный, прохрипел, глубоко дыша:
        Товарищи! Друзья!.. — Он схватился рукой за сердце, тяжело опустился на стул. Другой рукой протянул радиограмму Ермолину: — Прочти!
        Ермолин начал читать глухо. Но по мере того как он вникал в содержание сообщения, его голос креп, набирая силу. Замполит встал. Поднялись и остальные офицеры, кроме Бондаренко, который все еще держал руку на груди, а на глазах его выступили слезы.
        Радиограмма гласила:
        «Объявляю Указ Президиума Верховного Совета СССР «О награждении орденами войсковых частей и соединений Красной Армии».
        Заместитель Народного комиссара обороны Маршал Советского Союза Василевский.
        Указ Президиума Верховного Совета СССР
        За образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество наградить орденом Красного Знамени 72-й отдельный радиобатальон.
        Председатель Президиума Верховного Совета Союза
        ССР Калинин
        Секретарь Президиума Верховного Совета Союза ССР
        Горкин Москва — Кремль. 19 июня 1943 г.».
        Через двадцать дней
        - Леха, привет! Меня встречаешь? Во-от здорово! — Ульчев соскочил с подножки грузовика, здоровенный, почерневший от солнца, и сгреб в охапку Юрьева, стоявшего у КПП.
        - Кончай, старина, сентименты разводить. Я всех встречаю — должность такая, штабная, век бы ее не знать, — пояснил Юрьев, пытаясь разомкнуть крепкие руки. — Хватит, Володя, подчиненные смотрят, — вполголоса сказал он. — Командуй им выгружаться и строиться.
        Ульчев внял совету друга, но удивился его хмурому виду. Пока бойцы расчета с гомоном спрыгивали из кузова и топали затекшими ногами, он спросил:
        - Ты чего, Леха? Какая оса тебя цапнула?
        - А-а, надоела кутерьма, — отмахнулся Юрьев. — Кому праздник, а кому сплошная нервотрепка. Бегаешь, как мальчик на побегушках, да еще накачки со всех сторон от начальства. Одному надо так, другому эдак.
        - Не расстраивайся, такое событие в батальоне, — заулыбался Ульчев. — Ты ведь и сам в конце концов начальник.
        - Когда на «дозор» приезжаю. А здесь — дошло до того, что песочком дорожки посыпаю. А «бате», видите ли, не нравится цвет, подавай ему красный песок. Разве бывает такой? Глина красная.
        - Понимаю, Леха, досталось тебе, видно, на орехи, — вздохнул Ульчев. — Да не бери в голову. У меня на «дозоре» тоже недавно — пошел инженер силовую линию проверять. И десяти минут не прошло, гляжу, возвращается с двумя генералами. Я бегом к ним с докладом. Оказались начальник штаба фронта генерал Гусев и начальник связи фронта. Представляешь?!
        - Не может быть! Почему нас не информировал?
        - Нечем было хвалиться. Они ехали с рекогносцировки и увидели инженера. Поинтересовались, кто он, откуда. А потом решили с «дозором» познакомиться. Ну, осмотрели сначала внешне. Генерал Гусев мне и говорит: мол, слабоват порядок в вашем подразделении, товарищ старший лейтенант, хоть бы песочком тропинки облагородили. А я возьми и ляпни в ответ: сегодня еще не успели освежить, а вообще, каждый день их посыпаем. Он, естественно, усомнился — дорожки-то наши к зямлянкам отродясь такого материала, как песок, не знавали, чернота сплошная.
        - Я тебе, Володя, всегда говорил, что нет у тебя на «дозоре» порядка, — с укоризной сказал Юрьев. — Теперь жди «телеги». И мне заодно влетит.
        - Да погоди ты, слушай, что дальше было, — хохотнул довольно Ульчев. — Пока инженер генералам установку демонстрировал, я с двумя бойцами давай землю бурить: лопата сверкала — любой бы пехотинец позавидовал. Яму та-акую вырыл — до песка добрался. В общем, вышли из фургона на божий свет генералы и глазам не верят: дорожки красноперые, играют медью на солнышке. Поэтому не волнуйся, не будет «телеги». Но я взял за правило: расчет территорию «дозора» скоблит тики-так.
        Увидя, что его бойцы построились, Ульчев дружески подтолкнул Юрьева:
        - Командуйте, товарищ распорядитель бала!..
        После многочасовой беготни помначштаба Юрьев доложил командиру батальона о том, что люди со всех «дозоров» прибыли. На месте построения, как и на всей территории, наведен должный порядок. В общем, подразделение готово для участия в церемонии награждения.
        Комбат вместе с Ермолиным корпел над своей речью, с которой должен был выступать на митинге. Выслушав Юрьева, сказал:
        - Хорошо. Проверю сам. Подожди.
        Юрьев вышел из кабинета Бондаренко, чтобы узнать, нет ли сообщения из штаба армии о времени приезда в батальон командующего и членов Военного совета.
        Но дежурный по штабу уже сам бежал по коридору ему навстречу:
        Товарищ старший лейтенант, позвонили. Через час будут здесь, — отрывисто доложил он.
        Юрьев облегченно вздохнул:
        - Труби всем сбор, а я — к комбату!
        Однако напрасно Юрьев понадеялся на то, что Бондаренко откажется теперь от своего намерения еще раз все проверить. Пока бойцы строились на центральной аллее, комбат в сопровождении старшего лейтенанта прошел по всему маршруту, по которому должны были проехать высокие гости.
        У ворот КПП стояла регулировщица с погонами младшего сержанта, в пилотке набекрень, чудом держащейся на ее пышных льняных волосах. Она щелкнула каблуками и, лихо очертив жезлом по воздуху замысловатый жест, отдала честь. Бондаренко улыбнулся:
        - Вижу, вижу, Полынина, даром время не теряла. Ишь, как закрутила! Так и действуй. Не оплошаешь — отпущу с Микитченко в театр, как просила.
        - Правда?!
        - А что с вами поделаешь, молодежью. Кстати, на концерте Шопена будешь играть?
        Так точно, второе «Скерцо»!.. Товарищ подполковник, а разрешите и мне после того, как машину с командующим встречу, прибежать на вручение?.. Так хочется…
        - Всем хочется, Полынина. Думаешь, тем, кто боевое дежурство сейчас несет, легко? Или тем, кто на «Редутах» остался?..
        Бондаренко и Юрьев направились дальше. Дойдя до поворота на центральную аллею, комбат удивленно остановился: аллея была засыпана золотистым песком.
        - Вот это да! Совсем другое дело. Где достал? — довольно воскликнул он.
        - Дружок помог. Подсказал, как добыть.
        - А ты, товарищ пээнша, начинаешь в службе соображать, — похвалил Юрьева Бондаренко. — Так дело пойдет, глядишь, генералом станешь со временем. Но запомни мой совет: никогда не перечь начальникам. Допустим, вызывают тебя и говорят, что надо то-то и то-то сделать, а ты чувствуешь, что это невозможно. Не спеши ответить «нет». Наоборот, всегда козыряй: «Есть! Будет выполнено!» Что, Юрьев, глаза вытаращил? Думаешь, подхалимажу учу тебя, чинопочитанию? Нет, товарищ старший лейтенант, учу дисциплине. Ибо когда ты придешь после получения невозможного задания к себе, с друзьями-помощниками посоветуешься и… сделаешь все как миленький! Понял, старшой?..
        Юрьев кивнул, но испытующего взгляда комбата не выдержал, смутился.
        - Может, и не все понял, но вижу, что кое-что дошло, — заключил Бондаренко. — Ладно, пора, а то мы заговорились с тобой. Беги в строй. Я следом пойду. Дашь знак начштаба, пусть встречают комбата. Это и будет последняя репетиция…
        Светлана Полынина
        Я глядела им вслед, и такая накатывала тоска. Ну, почему комбат именно меня назначил регулировщицей? Все стоят в парадном строю. А тут — промчатся мимо черные лимузины. Подумаешь, в театр комбат пообещал отпустить с Игорем! Хотя, конечно… не знала я, что почти всю блокаду театры в городе работали, а когда узнала, — так захотелось пойти! Не меньше, чем сейчас на центральную аллею хочется. Девочки и место в строю держат. Иванова сказала, что рядом с ней — в предпоследней шеренге.
        Иванова — вот ведь настырная! Нашла все-таки своего старшего лейтенанта. В госпитале, что по соседству. Жалко парня, ослеп, сильный ожог получил. Но как она его любит. Он ее к себе не подпускает, а она: «Все равно замуж за тебя выйду, дурачок родненький». И через нас ему телефонограммы шлет с «дозора».
        А я пока что не решила… Игорь Микитченко славный, отзывчивый, правда, в музыке абсолютный профан. Когда первый раз мне его девочки показали (замполит его вызвал плакаты рисовать), он на меня особого впечатления не произвел. И ростом не удался, и собой неприметный. Потом познакомили нас, заговорили мы. Он учтивый, предупредительный, робкий. Всех художников знает наперечет. Видно, читает много. Спросил:
        - А вам какие книги по душе?
        Я вспомнила, что в последнее время девчонки на Тютчеве помешались, и ответила:
        - Люблю Тютчева, только трудно его книжки найти, в нашей библиотеке его нет.
        А через несколько дней Игорь мне книгу принес. На ее истертой картонной обложке чернилами было выведено «Федор Тютчев». Читаю теперь запоем…
        - Товарищ регулировщик!.. Младший сержант!
        Меня зовут?.. Оборачиваюсь и… душа в пятки. Задумалась, кулема, проморгала — это же командующий армией генерал Рожков выглядывает из открытого окна черной машины! Я его помню еще полковником, когда он был начштарма и приходил на главный пост. Он что-то говорит шоферу и манит меня пальцем. Подлетаю к машине, докладываю. Генерал перебивает:
        - О суженом замечтались, ничего вокруг не видите? Чувствую, что настроен он благодушно. Я робко улыбаюсь в ответ. На заднем сиденье вижу членов Военного совета — председателя Ленгорисполкома Попкова, в темно-зеленой офицерской гимнастерке без погон, и полковника Иконникова, который, приветливо смотрит на меня.
        - Золушка, да и только. Где батальон построен, куда нам ехать прикажете? — спрашивает генерал.
        - До поворота на центральную аллею, товарищ командующий. Там стоянка для машин обозначена, — прорвало меня, и я было подробно начала объяснять дорогу. Но Рожков отрывисто бросил шоферу:
        - Поехали!
        ЗИС мощно рванул с места. За ним мимо проскочила «эмка», в которой я хорошо разглядела полковника Соловьева. Он погрозил мне кулаком.
        Я стащила с рукава повязку с буквой «Р» — миссия моя окончена. «Шляпа! Курица общипанная! — кляла я свою нерасторопность. — Зо-луш-ка лупоглазая, будет тебе теперь театр одноактный от комбата. — В голову стукнула мысль — А что, если побежать все-таки на построение? Все равно, семь бед — один ответ!..»
        Я бросилась напрямую. Ветка больно полоснула по щеке. От обиды готова была зареветь белугой. Впереди за кустарником, совсем близко, — грянуло: «Здра-авия жела-аем, това-арищ генера-ал!» Потом прокатилось троекратное: «Ура-а-а!»…
        К черту предосторожности! Я полезла напролом. С хрустом продралась через декоративную «оградку» и воткнулась в строй, подтолкнув на шаг вперед Иванову. Она от неожиданности ойкнула. Оглянувшись, осуждающе прошептала:
        - Боже, кто это тебя так разукрасил, кобылица ненормальная…
        Посередине, перед строем, придерживая за древко знамя с переливающимся на солнце орденом, выступал генерал-майор Рожков. Сзади него, чуть левее, стояли Попков и Иконников. Командующий говорил:
        - Награждение вашего радиобатальона боевым орденом Красного Знамени обязывает офицеров, сержантов и красноармейцев умножать традиции. Священный долг каждого из вас высоко нести это Знамя, своей добросовестной боевой работой добиться преобразования части в гвардейскую!..
        Вот она, торжественная минута! Командующий вручает знамя с орденом комбату. Бондаренко целует полотнище. Я вижу, как он взволнован, как напряжено его лицо. Комбат отдает знамя замполиту Ермолину, который тоже притрагивается к нему губами и передает его дальше знаменосцу старшине Калашникову, рядом с которым застыли ассистенты.
        Комбат шагнул вперед, его высокий голос разносится далеко. Он говорит от нашего имени:
        - Мы оправдаем эту награду боевыми делами в борьбе с немецкими захватчиками, защищая город Ленина от налетов воздушных стервятников. Еще выше будет наша бдительность, еще весомей вклад в совершенствование отечественной техники. Заверяем Военный совет армии!..
        Старший оператор Микитченко
        Если бы мне, дальнозоркому Гарику, уважаемому героями-летчиками за точные наведения, сказали бы еще с утра, что отведут такую роль, я не поверил бы и, наверное, обиделся бы. Во время концерта я должен бегать по сцене, волоча занавес туда-сюда, да так, чтобы никто из зала не видел меня…
        Конечно, я сам виноват в том, в каком положении оказался. Наверное, краска одурманила мои мозги: две недели без отдыха плакаты рисовал по заданию Ермолина. Украшал к торжественному событию — территорию и клуб. Поэтому и сунулся к Калашникову, как к ведущему-конферансье: мол, посодействуй, друг, хочу в концерте петь.
        Ты-ы! Пе-е-еть! — удивился Николай. — Ни на одной же репетиции не был. Да и со слухом у тебя не все в порядке, сам знаешь.
        - Да ты меня в хор поставь, последним номером, когда наш марш будут исполнять. Мы же его сочинили. Авторов должны знать в лицо, — привел я, казалось, убедительный довод. Хотя причина была другой: мне надо доказать Светлане, что и я кое-что в музыке соображаю. Так хочу ей понравиться!
        Но Калашников начал убеждать:
        - Знаешь, Гарик, не обижайся, только не стоит тебе на сцену выходить. Ты в строю хо-ро-шо пел. Я впереди шел со знаменем и то слышал, как ты голосил из последней шеренги.
        - Ну вот, видишь, выходит, могу.
        - В строю, может, и сойдет. Но на концерте… Голос, Гарик, у тебя очень громкий, — отказал мне Николай.
        А перед началом концерта позвал меня на сцену Гаркуша. Я по лестнице туда мигом взлетел.
        - Что, петь буду?
        - Обязательно, Гарик. Но сначала надо помочь в очень важном деле. Маху мы дали, некому занавес открывать. Возьмешься? — спросил Гаркуша.
        - Да ну… Вот еще занятие… А в хор поставите?
        - Добре, будешь в хоре. Правда, Николай? — обратился он к Калашникову.
        Калашников как-то странно осклабился и мотнул головой в знак согласия. И тут я увидел Светлану. Она улыбнулась. Участь моя была решена… Успокаивает только то, что скоро Света будет выступать. А там и последний номер — хор.
        Сначала, правда, накладка произошла. Калашников вышел стихи читать о блокаде, о «редутах». Но что-то вяло начал, объяснил потом, мол, растерялся. Увидел, что командующий и члены Военного совета о чем-то переговариваются в первом ряду, и показалось, что они не слушали его. И вдруг товарищ Попков, председатель Ленгорисполкома, поднялся, вышел на сцену и подошел к Николаю. Тот замолк. Тишина в зале наступила… Товарищ Попков обнял Калашникова за плечи, заглянул ему в глаза и спросил:
        - Ты, сынок, в Ленинграде разве не служил?
        - Я здесь с первого дня войны, — глухо ответил Николай.
        - Почему тогда так стихи такие читаешь? Начни снова. Думаю, у тебя получится. — Попков ободряюще улыбнулся и вернулся в зал.
        И вот тогда Калашников выдал — мурашки по коже! Вспомнилось все: заснеженный, голодный Ленинград, адский труд, погибшие товарищи… Да, Калашников задал тон. Каждый, кто выступал после него, сумел затронуть самое сокровенное.
        И вот — играет младший сержант Светлана Полынина. Шопен. Звуки торжественные. А она, она-а! Сам не заметил, как влюбился. Все по телефону ей трезвонил. Голос у нее нежный, как у мамы. Просил ее письмо мне написать. Света написала о том, как работала на лесозаготовках в первую блокадную зиму, как решила любыми путями попасть в армию. Из письма я узнал, что наши стежки-дорожки и раньше пересекались. Оказывается, это я ее дровишки на «дозор» тягал. Просто кошмар!.. Здорово играет. И чудится мне, будто я дома. Приехал к маме вместе со Светланой. И нет ничего приятнее этих минут… Готовится к выходу хор. Я начинаю волноваться. По замыслу, все участники концерта выходят на сцену. Интересно, где должен стоять я? Прицеливаюсь так, чтобы попасть вперед, поближе к центру, к Свете. Кто-то сзади тянет меня за гимнастерку. Это еще что такое?! Оборачиваюсь. Калашников умоляюще говорит:
        - Гарик, прошу тебя, не пой, только рот открывай! Прошу-у!..
        Зазвучал марш. Гаркуша запевает вместе со Светланой. Я хочу тоже подпеть, но не могу рта открыть. Столько глаз, столько глаз!
        Хор выстрелил припев. Я начал чувствовать себя уже лучше. О чем, бишь, просил меня Калашников? Ага, видимость создавать. Начинаю тихонько мурлыкать. Зрители в зале встают. Запели! И командующий, и товарищ Попков, и комбат… Все поют и хлопают в такт! А я?! В горле у меня булькнуло — и наконец-то прорвался голос. Хорошо его слышу. Все слышат. Света смотрит ободряюще…
        Пусть рвутся рядом мины и снаряды,
        В свои машины мы идем как в бой,
        Стоит всегда на страже Ленинграда
        Краснознаменный семьдесят второй!
        Все зорче, точнее и дальше
        Бросают «Редуты» свой взгляд,
        Мы знаем, за нашей спиною
        Победу кует Ленинград!
        Осинин
        Вечером счастливые локаторщики разъезжались на «дозоры»; для тех, кто оставался и не нес дежурство или сменился с постов, праздник еще не окончился. Около штаба слышались звуки баяна, веселые голоса и смех. Играл любимец батальона Гаркуша.
        А Осинин искал Казакову, искал встречи с ней. Но она после вручения Знамени исчезла. Конечно, можно было зайти в медпункт. Но что-то мешало Осинину это сделать. Он медленно продвигался вдоль стены штабного здания…
        Танцевало человек двадцать. Червов вальсировал с капитаном медицинской службы; он приветливо помахал Осинину рукой:
        - Куда вы запропастились, Сергей Алексеевич? В круг давайте, в круг…
        Постояв пару минут, Осинин решил: «Пойду-ка я спать. Завтра с зарей снова в поход — по «дозорам». Он уже хотел подняться по ступенькам, чтобы войти в здание штаба, но его позвали.
        Бондаренко стоял в стороне один, на него почти не падал свет, поэтому Осинин его сначала не заметил.
        - Что, Сергей, не откликнулся на приглашение Червова, не интересуют танцы-шманцы? — спросил Бондаренко, когда Осинин подошел к нему. — Понимаю. Тоже капитана медслужбы хотел бы в партнерши. Только другого… — он чиркнул зажигалкой, прикуривая папиросу, усмехнулся — Да ты не смотри волком. Я ведь по-дружески. У самого сердце клешнит.
        Добавил он вовремя. Осинин готов был взорваться и наговорить колкостей. Но слова Бондаренко, сам тон, каким они были произнесены, выражение его лица, отчетливо высветившееся на миг, остановили инженера. Сергей понял, что Бондаренко хочет поговорить по душам, на равных. Поддерживая это, он участливо проронил:
        - Коль так, зачем куришь? Табак для сердца гиблое дело.
        - А-а, что для моего мотора не гиблое. Радость? Любовь? Или взбучка?.. Все к одному.
        - Чересчур близко все воспринимаешь.
        - Иначе не могу. Не мо-гу и баста! Мы, кстати, не о том говорим, отклонились от темы, так сказать. Разве ты ни о чем не хочешь меня спросить? — Бондаренко затянулся папиросой и выжидательно посмотрел.
        Осинин замялся:
        - Да… не знаю даже. Вообще, был вопрос после партсобрания. Только теперь…
        - Выслушай меня… Знаю, стал я у вас с Казаковой на пути. Каюсь. Стыдно признаться, когда у меня сердце прихватило и я ходил каждый вечер в медпункт, желая ее увидеть, — это была не прихоть. Но… и не любовь. Теперь это понимаю. На меня в ее присутствии накатывало удивительное душевное спокойствие, я ощущал какое-то необъяснимое внутреннее освобождение от повседневных забот, взваленных на меня по воле рока, то есть войны. Достаточно было просто постоять около нее, ничего не говоря… Но это точно не любовь, Сергей. Я люблю жену, сына… Мне трудно объяснить. А ты напыжился, не замечаешь ее. Она переживает, мучается… любит тебя.
        Бондаренко перевел дыхание, испытующе глядя на изумленного инженера, словно хотел убедиться, все ли тот правильно понял. Продолжил отрывисто, жестко:
        - Знаешь, почему она завтра уезжает?
        - Как? Куда?!
        - Откомандировывается в распоряжение медотдела армии. Вместо нее и врач уже прибыла. Червов танцует с ней…
        Осинин был ошеломлен, ошарашен новостью. Он резко развернулся и побежал, перепрыгивая через ступеньки крыльца. Едва ли дошел до его сознания смысл слов, которые Бондаренко выкрикнул ему вслед:
        - Даже если бы я не подписал рапорт, ее все равно бы забрали от нас — решение было принято раньше!..
        Осинин ворвался в медпункт, ничего не объясняя дежурному фельдшеру, влетел в кабинет Казаковой. Нина что-то писала. Увидев Осинина, отбросила ручку, обхватила голову руками, отвернувшись от инженера.
        - Нина! Я пришел сказать… Прости… Я тебя люблю! — выпалил Сергей.
        Некоторое время она сидела неподвижно, потом выпрямилась, поправила прическу и тихо сказала:
        - Запоздало твое признание. К чему теперь слова? Осинин поник, но тут же снова с жаром заговорил:
        Ты вправе на меня обижаться. Я виноват. Но честное слово, я все время думал о тебе, хотел объясниться… Ведь только потому, что ты мне дорога, что я люблю тебя, слышишь!.. Мне трудно найти слова в оправдание своей глупой ревности. Поверь, куда бы ни забросила меня судьба, я всегда буду мыслями с тобой, я всегда буду тебя ждать. Ты только позови!
        - И будешь присылать свои записки, как раньше?
        - Да!
        - Вот и дождалась… Надо было раньше просить о переводе. Ты, наверное, хочешь пригласить меня на обещанный вальс?
        По ее глазам Осинин понял, что Нина его простила, что она больше не сердится, что она любит его.
        - Приглашаю тебя на вальс!..
        Эпилог
        …В Токсово хорошо бродить летним утром по берегу озера Хипоярви. Свежо. Играет рыбешка. Любит Юрьев идти по росной траве, когда звон стоит в ушах от щебета, стрекотанья.
        Закуковала кукушка. Ноги скользят, Юрьев обхватывает рукой пахучий ствол сосны, чтобы удержаться. Года, годы… Шаг, другой. Сосны могучие, прямые, как солдаты. Высоко сквозь их кроны он видит, как полощется в серебре небо.
        А вот и поляна. Смотрит влево, там на краю тесовый дом — единственное, что здесь осталось от войны. Сейчас в нем лыжная база. Юрьеву и другим ветеранам-локаторщи-кам, кто приезжает сюда ежегодно, всегда тут отводят комнату. И тогда бывает шумновато. Но сегодня тихо. Грустно.
        «Неужели придется одному день коротать? — подумал он. — Да, время бежит… Бежит время. А ведь совсем, кажется, недавно — третьего июля — все, как один, собирались…»
        Он подошел к крыльцу, снял из-за плеч ранец, доверху заполненный грибами. Вздохнул с сожалением: «Зря старался, угощать некого…» Неожиданно услышал за спиной:
        - Никак, сыроежек набрал! Сойдет. Помнишь, в блокаду почему-то и они не попадались. Трава одна.
        Юрьев стоял и не верил своим глазам.
        - Приехал… — прошептал он. — Сергей Алексеевич, дорогой, приехал!
        Они крепко обнялись, оба седовласые, крепкие, о которых говорят: «Есть еще порох в пороховницах!» Уселись прямо на крыльцо, рядышком. Юрьев взволнованно заговорил:
        - Я, грешным делом, думал: «Не приедет Осинин». Говорили, что прихварываешь, совсем будто бы расклеился, как супругу похоронил. Потому и не стал тебе звонить, чтобы лишний раз не тревожить.
        - Было, Леша, было… — вздохнул Осинин. — Сам знаешь, кем для меня была Нина… А кого ждешь? Кто подъехать собирался?
        - Признаться, уже и не ждал кого-либо. Калашникову позвонил — сказали: профессор в командировке, где-то на симпозиуме историков. И жену с собой взял. Академик Горелов уехал на испытание нового космического телемоста. Семья Микитченко, как всегда, в разъездах: он — с художественной выставкой, она — с концертами, на этот раз повезла консерваторских лауреатов к строителям БАМа. Иван Пилюлин обещал прилететь. Да в последний момент Уралмаш заказ срочный получил, а бригадиру отлучаться с завода в такой момент как-то не с руки. Еще генерал Червов собирался на встречу, да… знаешь, наверное…
        - Слышал. В голове не укладывается, что нет больше Червова. Он все хотел, чтобы на этой поляне памятник локаторщикам поставили, нашему «Редуту».
        - Хорошо бы… Воевали-то втайне. Ну а теперь… Кто знает, что в войну здесь вышки с антеннами торчали? Разве не нужно об этом помнить потомкам?!
        - Не заводись, Леша, не заводись. О нас не забудут. Ленинград-то стоит, красавец! Хотя сколько бомб фашисты пытались сбросить на него! — Осинин достал папиросы. — Закурим?
        - Зря ты, Сергей Алексеевич, начал это баловство, — покачал головой Юрьев. — Я давно бросил. Володя Ульчев отговорил, когда после войны он стал тренером сборной страны по волейболу.
        - Да-а… и Ульчев умер, — снова тяжело вздохнул Осинин. — Рано он… Все же блокада по сей день на нас сказывается. Не сидели бы мы с тобой тут, не считали бы потери… На зимние каникулы я с внуком поехал в музей округа. Под фотографией Бондаренко надпись: «Первый командир боевых «Редутов». И годы его жизни указаны. Экскурсовод, дающий пояснения, добавил: «Погиб на посту». Ну, шестиклашка, естественно, вопрос: мол, а при каких обстоятельствах, война-то уже к тому времени кончилась? В ответ услышал: инфаркт. Но сердце подполковник надорвал в боях. Поэтому считается, что погиб… Задумался мой Митька… — Осинин поднялся, отряхивая брюки. — Ладно, товарищ пээнша первый, вспомнили друзей-товарищей, еще вспомним, а пока, думаю, пора нам заняться грибами…
        Вскоре зашипела на плите сковорода. Грибы получились на славу.
        Осинин и Юрьев потом долго гуляли. Они смотрели на закат, на поляну. Наверное, слышались им голоса тех, кого не было рядом, кто не смог сегодня приехать на встречу…
        ИЗ ЖУРНАЛА «ВПЕРЕД!»:
        «Победу встречали свадьбами. Было чудесное, можно сказать, сиреневое время — все утопало в душистом цветении. Многие девушки стали сержантами, почти все удостоены наград… В боях за Выборг «Редут-3» попал под сильный артогонь. Сержант Спиридонова ползком, под обстрелом, добралась до установки, забрала всю документацию. С подоспевшими на помощь бойцами оттащила из опасной зоны и спасла установку. Награждена медалью «За отвагу».
        Сержант Елена Дударенко».
        «…Ремонтировали установку там же, в Выборге, в радиомастерскую не потащили. Я насчитал 140 пробоин в фургоне. А восстановили мы «Редут» за неделю! Хорошо мы знали нашу технику…
        Лейтенант Сентянин».
        «Система радиообнаружения самолетов с середины 1943 года стала настолько совершенной, что практически с этого времени к Ленинграду не прорвался ни один вражеский бомбардировщик. Их вовремя перехватывали с помощью данных «Редутов» наши истребители, а мы еще осваивали совершенно новое дело — диспетчеризацию. Без нее немыслима сегодня работа любого аэродрома: слежение за движением самолетов в ближней и дальней зонах, их проводка по очередности, осуществление слепой посадки… Тогда полк бомбардировщиков ТУ-2 сел на наш аэродром, который должен был поддерживать наступление войск фронта на Карельском перешейке по освобождению Выборга. Из-за тумана — ни зги не видно. Мне приказали «сопроводить» самолеты-махины в район боевых действий и показать «дорожку» на свой аэродром. Весь полк поднялся в воздух — зрелище великолепное! А потом я вел наши бомбардировщики и сажал, подавая команды с земли. Так что не боюсь ошибиться, но первыми в СССР внедряли и осваивали диспетчеризацию самолетов — «редутчики» Ленинграда.
        Сержант Лозовой».
        «Есть факты, о которых не упоминается ни в литературе о блокаде, ни в хронике ПВО. Например, о последней попытке фашистов произвести массированный налет на Ленинград. А он был, уже после полного освобождения Ленинграда, в ночь с 3 на 4 апреля 1944 года. Более двадцати «юнкерсов» поднялись с аэродромов и пошли над Ладожским озером к городу. Я сидел у экрана «Редута». Заметил бомбардировщики еще в районе Сортавалы и довел до Ириновки, где наши зенитчики открыли по ним сильный огонь. Один бомбардировщик был сбит, остальные, беспорядочно сбросив бомбы, преследуемые истребителями, кинулись врассыпную. Не состоялся налет… И последний самолет под Ленинградом был сбит с помощью нашей установки, 8 марта 1945 года. В 13.49 засек его «Редут» в 230 километрах юго-восточнее города. Ю-88 шел на высоте 8 тысяч метров. На перехват поднялись истребители… Стервятник упал в 29 километрах северо-восточнее Гдова, неподалеку от деревни Журавов Конец… Ну, а сколько вообще передали «Редуты» донесений, сколько сбито было с их помощью вражеских самолетов — точную цифру назвать сложно. Хотя мы подсчитывали для исторического
формуляра части…
        Старшина Барышников».
        От автора
        Читатель уже, наверное, убедился в том, что в книге все основано на реальных фактах. Изменены фамилии героев; некоторые персонажи (а наделены они действительными, свойственными советским воинам качествами) следует воспринимать в качестве собирательных образов. Боевая жизнь радиобатальона с его разбросанными «дозорами», постоянное перемещение людей диктовали это обстоятельство. Подлинные имена я оставил только в документах, приведенных в дневнике и в журнале «Вперед!». Со многими из тех, кто воевал на «Редутах», к счастью, удалось встретиться, беседовать. Я их всех от души, искренне благодарю за оказанное содействие в сборе материала.
        Конечно, важны, думаю, и некоторые цифры. Очень признателен сотрудникам Центрального архива Министерства обороны СССР за оказанную помощь в работе над книгой. Среди документов есть много данных, подтверждающих все, о чем вспомнили ветераны. По документам выходит и следующее:
        За 1941 -1945 годы установками «Редут» Ленинграда было обнаружено одиночных и групповых целей — 115 586.
        С общим количеством самолетов в них — 237 249.
        Из них заходили в зону постов ВНОС и опознаны как самолеты противника — 72 671.
        Операторами станций было передано всего донесений — 1 194 583.
        Было сбито, подбито и уничтожено на земле самолетов противника: нашей авиацией — 1267.
        Зенитной артиллерией — 566.
        Вот, пожалуй, и все…
        Москва — Ленинград — Рига — Москва 1983 -1985
        notes
        Примечания
        1
        ВНОС — воздушное наблюдение, оповещение и связь.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к