Библиотека / История / Архипова Наталья : " Викинг Страсти По Владимиру Святому " - читать онлайн

Сохранить .
Викинг. Страсти по Владимиру Святому Наталья Анатольевна Архипова
        К премьере фильма «ВИКИНГ» - самого ожидаемого исторического блокбастера этого года!
        Захватывающий роман о подвигах и страстях одного из самых прославленных князей Древней Руси, которому и посвящен этот фильм, - ВЛАДИМИРА СВЯТОГО.
        Он пришел к власти на мечах викингов - но возвысил славян, навсегда избавившись от норманнского засилья.
        Он крестил Русь огнем и мечом - но в народной памяти остался под языческим прозвищем Владимир Красно Солнышко.
        Он причислен к лику Святых - но при жизни обладал огромным гаремом из тысяч наложниц.
        Он пролил реки крови - но подарил Руси великое будущее!
        Наталья Архипова
        Викинг. Страсти по Владимиру Святому
        Пролог
        Давно это было…
        Или совсем недавно?
        Что для человечества тысяча лет? Ничтожно мало.
        А для человека? Полсотни поколений между нами и ними.
        Как знать, о чем думали наши столь далекие предки, что их волновало, чему радовались? Особенно если ценности имели иные. Даже вечные понятия - любви, добра, верности, чести, самой жизни со временем несколько изменились.
        Князю Владимиру Святославичу сообщили, что все готово:
        - Собрались, княже.
        - Все?
        Зачем спросил, понятно ведь, что все ни за что не соберутся. Просто волновался, вопреки всем стараниям держаться уверенно, это волнение было заметно даже ближней охране.
        - Нет, не все, но многие.
        Князь Владимир кивнул и шагнул в дверь, невольно пригнувшись у притолоки. Высок князь, хоть и двери тоже немаленькие, все же терем княжий, но кланяться приходится. Ближнему гридю-охраннику вспомнилась шутка, что есть то, чему даже князья кланяются, - дверной притолоке. Раньше бы сказали, что богам, а ныне все переменилось…
        На берегу Почайны и впрямь собралась большая часть Киева. Стояли, переговаривались, недоуменно пожимали плечами…
        - К чему князь приказал собраться?
        Не может быть тайной то, что известно нескольким людям, обязательно разойдется дальше. Так и тут.
        - Крестить всех будет.
        - Чего?! Как это?
        Знающий шептал, стараясь спрятаться от внимания дружинников:
        - Ну, да. У меня сродник в дружине, так сказывал, их всех еще в Корсуни крестили.
        - Это как же? - все не верили окружающие.
        Дружинники настороженно поглядывали на уплотнявшуюся вокруг знатока ситуации толпу. Тот зачастил скороговоркой, понимая, что договорить не дадут, а сам он может пострадать:
        - В воду всех загнали, объявили, чтобы своих богов забыть, а верить в цареградского.
        - Как это - своих богов забыть?
        Над спинами и головами взвилась плеть. Любопытных враз разметало в стороны, а сам болтун, прикрывая голову руками, завопил:
        - А я что, я ничего!
        Возможно, побили бы и сильней, на том урок ему - не болтай лишнего, но раздался крик:
        - Князь! Князь Владимир Святославич едет!
        Князь Владимир действительно приказал киевлянам собраться на берегу Почайны:
        - Кто не со мной, тот против меня.
        Быть против любимого князя Красна Солнышка не хотели, вот и пришли.
        Владимир смотрел на толпу, ждавшую его, с волнением. Он знал, что скажет, вернее, душой чувствовал эти слова. И верил, что киевляне душой их воспримут…
        За тринадцать лет до этого…
        Глава 1
        Сватовство
        В Новгороде все знали, к кому нужно сначала идти со своей вестью, не важно, хороша она или плоха, кто правит городом. Но гонец был киевский и пошел сразу, как приказано, - к князю Владимиру Святославичу. И гридь, сидевший без дела, новенький, он и провел.
        Только потому молодой князь Владимир узнал печальную новость раньше своего наставника Добрыни Никитича.
        Добрыня - уй князя Владимира, то есть брат его матери Малуши. Наставник добрый и даже слишком заботливый, не своим умом живет юный новгородский князь, а Добрыниным. Но это к лучшему, сильный строптивый Новгород, обидевшись на выбор Святослава Игоревича, который прислал в город младшего из сыновей, вышвырнул бы князя-мальчишку, не будь за его спиной умевшего договариваться уя.
        Действительно, когда князь Святослав Игоревич перед уходом в последний свой поход на Болгарию разделил Русскую Землю меж совсем юными сыновьями, многие были недовольны, но более всего Новгород. Этому граду достался не просто младший княжич Владимир, но робичич - сын князя от рабыни.
        Добрыня справился, убедил новгородцев, что им же лучше, кого надо, подкупил, кого надо, отправил в Киев, а кого и «случайно» посек мечом. Так посек, что ни Владимира, ни Добрыню не заподозрили. Княгиня Ольга не ошиблась, когда-то решив, что наставником маленького княжича будет его уй Добрыня.
        Он хозяин, не в Новгороде, конечно, но на княжьем дворе.
        Добрыне Никитичу сразу донесли, что к князю гонец прибыл из Киева. Уй поспешил к племяннику. Не время гридей за бестолковость ругать, что не к наставнику гонца привели, а к самому князю, это успеется.
        Владимир стоял на крыльце, глядя куда-то вдаль. Что бы это значило? Киев далеко, там сидит Ярополк, который слаб, но все же опасен. Просто у старшего из сыновей князя Святослава Игоревича Ярополка, оставленного княжить в Киеве, советчик есть, которого бояться стоило, - Свенельд. Стар уж варяг, однако черный совет всегда готов дать.
        Что там случилось, ежели гонец спешно в непогоду прибыл?
        Предчувствия Добрыню не обманули, весть и впрямь была важной.
        Добрыня поднимался по ступенькам не торопясь, негоже солидному человеку спешить и тем свое нетерпение выказывать. Но и Владимир не суетился, как стоял, молча, так и остался стоять, даже глазом на дядю не повел. Пришлось тому поинтересоваться:
        - Гонец был?
        - Да, Олег погиб.
        «Погиб» могло означать что угодно, погибнуть можно в бою, на охоте, даже свернув шею на крутой лестнице. Злясь на племянника, Добрыня тем не менее не торопил. Сам же воспитывал у князя выдержку.
        - Лют Свенельдич на ловах в его землю заехал и князю попался.
        Ого! Лют Свенельдич, сын черного варяга, конечно, он ничего не боялся и вполне способен охотиться в чужой земле, но одно дело охотиться, другое - убить древлянского князя. Неужели в пылу охоты вместо оленя князя Олега подстрелил?
        Оказалось, совсем наоборот. Это Олег Святославич приказал убить нахамившего ему Люта.
        - И Свенельд пошел на Олега?
        Свенельд простить второму сыну князя Святослава убийство своего Люта, конечно, не мог. Это война Киева с Овручем, война двух братьев. Да… конечно, победит Киев, куда Олегу против Свенельда, но задуматься стоило.
        Владимир сокрушенно помотал головой:
        - Нет, Свенельд стар уже, но киевляне пошли. Олег с дружиной удирал за стены Овруча, его на мосту и столкнули вниз. Случайно, но столкнули. Погиб там…
        Вот это да! Древлянского князя собственные дружинники попросту отпихнули в сторону, удирая? Позорная смерть.
        - А Ярополк?
        - Сидит в Киеве, скорбит из-за гибели брата.
        Добрыня невольно усмехнулся: вот оно, бабкино воспитание, вместо того, чтобы наказать всю древлянскую дружину, а то и Древлянскую землю, князь слезы льет, брата жалеючи. А это все княгиня Ольга, как христианкой стала, так словно подменили. За гибель своего мужа князя Игоря Искоростень безжалостно сожгла - весь Род должен за убийство князя платить. А потом тоже всех «жалела», о непротивлении злу и насилию твердила.
        - Ярополк хоть и твердит, что не крещен, а ведет себя, как христианин, - фыркнул в усы Добрыня.
        - Но ведь брата жалко.
        - Чего жалеть князя, который не сумел ни град свой защитить, ни дружину в руках удержать? Это все?
        - Да, разве мало?
        Добрыня поморщился: учишь, учишь этого голубоглазого недотепу… Чья в нем кровь, если мягкотел? Князь Святослав своей рукой младшего брата казнил, когда о его предательстве богов узнал. Князь Игорь Рюрикович печенегов когда-то так в бараний рог согнул, что только недавно посмели голос подать. Да и Ольга была ох как крута. Куда все в нынешних князьях девалось?
        - Женить тебя хочу. Невесту нашел.
        Владимир вскинулся изумленно, не ко времени дядя разговор завел, но тот не обратил на взгляд князя внимания, продолжил:
        - Алохию за себя возьмешь.
        - Кто это?
        Добрыня сумел спрятать довольную ухмылку в усах. Послушен князюшка, не спросил, почему дядя решает за него вопрос женитьбы, поинтересовался только самой девкой.
        - Крепкая, красивая, нужная. Нечего тебе девок в постель таскать, пора семьей обзаводиться.
        - А если она нехороша окажется? - усомнился Владимир.
        - Вот тогда и будешь девок щупать. В следующую седмицу свадебный пир сотворим.
        - Да ведь Олег погиб?!
        Добрыня снова поморщился:
        - Они тебя признавали? С тобой знались? Ты у них на свадьбах бывал? Чего же плакать? Погорюешь до завтра и будет.
        Глядя вслед уходившему Добрыне, Владимир вздохнул с легкой завистью. Как бы он хотел уметь вот так же переступать через любые преграды, которые Рок ставит на пути. Добрыню ничто не берет, был конюхом, придверником (тогда и свел свою сестру Малушу с князем Святославом), хранителем золотой казны… Во всем тверд, ничего не страшится.
        Вот бы и молодому князю так!
        Да пока не получается, значит, надо во всем наставника слушать и учиться у него. Владимир еще раз вздохнул, но уже полегче: повезло ему такого уя иметь, куда бы он без Добрыни?
        Князь Владимир был прав, хотя бы потому, что и его самого на свете без ловкости Добрыни не было бы, и даже родившись, мог оказаться навсегда задвинутым далеко-далеко, как многие до него и после. Мало ли у князя Святослава сыновей и дочерей не от жены, а от любушек рождалось, да только Владимир в княжьем тереме оказался и на правление в Новгород посажен. А все Добрыня Никитич, его уй… Руки не опустил, даже когда разгневанная княгиня Ольга выслала пузатую Малушу в Выбуты. И сестре твердил, что потерпеть нужно, своего времени дождаться, чтобы признал князь Святослав Владимира сыном. Не упоминал, что сначала княгиня-мать должна признать мальца своим внуком, но это и без того понятно, князь Святослав только в своей дружине Хозяин, а в Киеве и в княжьей семье его мать Ольга.
        Но и тут Добрыня постарался.
        Шагая прочь от крыльца, на котором остался размышлять о своей никчемности князь, Добрыня вспоминал, как княгиня Ольга впервые увидела маленького Владимира.
        Добрыня юнцом был, когда ее муж князь Игорь Рюрикович из похода вернулся и на Древлянскую землю вдруг собрался. Немолод уже, но все еще силен, меч в руке крепко держал и в седло птицей взлетал. Много лет прошло, но у Добрыни все перед внутренним взором стоял этот князь, его голубые, каким бывает весеннее небо, глаза под темными ресницами, прямой нос и затаившаяся в уголках губ усмешка.
        Да и как можно забыть, если перед Добрыней каждый день живое напоминание деда - Владимир. Так бывает, сын не на отца похож, а на деда или бабку. Владимир на князя Игоря Рюриковича.
        Вот потому, когда княгиня Ольга после долгого отсутствия приехала в Выбуты, Добрыня приказал сестре своей Малуше дома сидеть, как мышке за печкой, а сынишку ее, от князя Святослава Игоревича рожденного, с собой взял и незаметно вперед выставил, чтобы заметила княгиня. Все верно рассчитал, Ольга почти прошла мимо, да наткнулась на голубые мальчишечьи глазенки. Это взрослые согнулись в поклоне, мальчишка стоял, с интересом разглядывая богато одетую суровую женщину.
        Вот тогда и решалось - дальше ли их с Малушей и Владимиром выселят или, напротив, приблизят.
        Княгиня Ольга внимательно посмотрела на мальчика и вдруг приказала Добрыне:
        - Придешь в терем. С ним.
        И пошла дальше, словно их и на свете не было. Но Добрыня знал, какова княгиня, что этих трех слов достаточно, чтобы слуги с поклоном в княжий терем пропустили. Еще Добрыня знал, что не все, кто туда входит, выходят обратно. Но племянника привел, заранее научив, как отвечать на все вопросы.
        Отвечать не пришлось, княгиню вовсе не интересовали способности Владимира. Снова внимательно посмотрела и поинтересовалась:
        - Чей?
        - Малушин, княгиня.
        - Здоров?
        - Да.
        Владимир стоял, крутя головой то на дядю, которого привык считать большим и сильным, то на ту самую разодетую женщину, перед которой его большой дядя гнулся, словно былинка. Первый вывод, который сделал мальчик, - большие люди не самые сильные, можно быть женщиной, но сильнее Добрыни. Полезная сообразительность…
        Княгиня Ольга только кивнула и так же коротко приказала:
        - Привезешь в Киев и будешь при нем дядькой. Только ты и он.
        О Малуше ни слова, словно и не было матери Владимира на свете.
        Сама Малуша возмутилась:
        - Нет, я свое дитя никакой княгине не отдам! Владимир мой, я его родила!
        - От кого родила, глупая? - фыркнул Добрыня.
        - Ну и что, что от князя Святослава?
        Она еще долго то плакала, уговаривая, чтобы не забирали единственное дитя, то проклинала, но не княгиню, ту проклинать опасно, а свою горькую судьбину, то умоляла взять ее с собой… Пожалев сестру, Добрыня дал обещание, выполнять которое не собирался. Он сказал, что, как только устроится в Киеве, постарается убедить княгиню, что мальцу нужна мать рядом. Малуша поверила…
        Добрыня знал, что ни о чем просить не будет, потому что княгиня не допустит новой встречи князя Святослава с Малушей, слишком мало времени прошло, чтобы тот забыл горячие ласки Добрыниной сестры.
        Малуша, когда прощалась с сынишкой, долго стояла перед ним на коленях, обнимая и орошая слезами, тот удивлялся плачу матери, ведь уходил-то с любимым уем. И когда Добрыня сказал, что пора, доверчиво вложил свою ладошку в большую ладонь дяди.
        Владимир ушел, не оглядываясь, как и сам Добрыня, словно чувствовал, что вся прежняя жизнь закончилась.
        В Киеве они были чужими. Княгиня определила всего вдоволь, но старшие сыновья князя Святослава Игоревича косились, а чуть повзрослев, стали называть младшего брата робичичем - рожденным рабыней. Остальные не лучше, на княжьем дворе еще не забыли Малушу и, увидев Добрыню с Владимиром, все правильно поняли. Сам князь Святослав Игоревич только взглядом скользнул, Добрыня не был уверен, что он не забыл мать Владимира.
        Но деваться уже некуда, голубоглазый укор князьям остался жить в Киеве вместе со своим дядей. Не так все мыслил Добрыня, но исправить ничего не мог. Оставалось надеяться, что со временем что-то удастся изменить.
        Никто Малушу в Киев не пустил, а нарушить княжью волю она не посмела и через три года тихо угасла от тоски. Говорили, что последним ее желанием было увидеть сына. Владимир об этом не узнал, Добрыня никогда не упоминал о его матери в Киеве, а если тот и спрашивал, то отмалчивался. Так лучше, ни к чему жить у бабки-княгини и тосковать о матери-рабыне.
        Остальные тоже не упоминали, и Владимир быстро забыл о матери. Детское сердце может тосковать сильно, но оно легко отвлекается, слишком велик и интересен мир, чтобы только тосковать.
        Владимиру пятнадцать только исполнилось, пушок на подбородке, как ни скоблит острым клинком, едва пробивается, рановато бы князя женить, но надо. Не потому, что девок портить научился. Дядя постарался избежать такого поворота дел, какой сам когда-то устроил князю Святославу с Малушей, девки Владимиру «попадались» проверенные, опытные и подарков в подоле не приносили.
        Но женить князя надо из соображений деловых. Алохия - дочь богатейшего боярина, единственная дочь, за которой и дадут много, и в наследство оставят. А недавно Добрыне тайно донесли (на то он и княжий советчик), что отец Алохии зело болен, хотя и вида не подает. Долго не протянет, значит, надо торопиться, чтобы родственники не набежали да у дочери наследство не отобрали.
        Владимиру сказал, что Алохия крепка и хороша собой, хотя сам ее в глаза не видел. Ничего, стерпится, слюбится, а для удовольствия вон девки есть. Князь не простолюдин, чтобы о пригожести жены думать, главное, чья дочь и что принесет в приданое. К тому же кто мешает еще одну красы ради взять?
        Самому Владимиру вовсе не хотелось жениться. Одно дело девок по углам щупать или озираясь красться в горницу к Параше, чтобы там сходить с ума от ее пышного горячего тела, но совсем другое - жену иметь. А ну как не так что-то будет?
        Но он обреченно согласился. В конце концов, все женятся.
        - Сегодня поедем невесту смотреть.
        Владимир только вздохнул, прекрасно понимая, что не только он невесту, а ее родня на самого князя глазеть будет. Обычно Владимир на людях редко появлялся, с боярами да купцами Добрыня беседы вел, на рынок князь лишь в оружейные ряды ходил.
        В Киеве его разглядывали из любопытства, мол, повезло робичичу в княжью семью попасть, словно он не из семьи. В Новгороде просто глазели, но привычка дичиться уже была.
        Однажды Владимир с горечью выговорил:
        - Зачем меня мать от князя родила? Был бы обычным человеком, жил бы как человек.
        Взгляд Добрыни стал жестким, а тон недобрым:
        - А ты как живешь?
        Владимир замялся, не зная, что ответить.
        - Чего тебе не хватает? Ты князь новгородский. То, что Новгород пока не слишком почитает, так заслужить надо. А мать корить не смей, она сделала для тебя все, что смогла. И ты не знаешь, что такое быть простым человеком. Это значит быть ничем. Там тоже заслужить свое место надо, чтобы не оказаться в самом низу.
        Осторожно, исподволь внушал Добрыня племяннику, что тот не робичич, хотя и рожден от рабыни. Мельком упоминал о сожженном его бабкой княгиней Ольгой Искоростене, о том, что почти уничтожила она древлянское племя, а княжеский род и вовсе извела.
        Всего этого в Киеве говорить нельзя было, иначе сегодня сказал - до завтра оба не дожили. Княгиня, когда Искоростень сожгла, детей древлянского князя Мала Малушу и Добрыню в живых не ради того оставила, чтобы сестра дите от князя Святослава родила, а Добрыня ему глаза раскрыл на бабкины деяния. Нет, княгине было нужно долгие годы держать при себе древлянских княжну и княжича как заложников. Пока они живы, у древлян есть надежда возродить свой род, но они будут послушны, чтобы не убили Малушу и Добрыню. А Малуша и Добрыня - наоборот, будут послушны, чтобы княгиня не уничтожила остатки древлян по лесам.
        Но не на положении князей жили дети Мала, княгиня хитра, она сделала Малушу и Добрыню ключницей и ключником, а ключники принимали рабство добровольно. Отказаться тогда значило подставить шею под топор.
        Но Добрыня перехитрил княгиню. Они с сестрой приняли рабство, но потом Малуша слюбилась с князем Святославом. Не потому, что любила его или он ее любил, просто так вышло, вернее, так задумал Добрыня. Роди Малуша дочь, мало что изменилось бы, но, к счастью, родился сын - последний княжич древлян.
        Узнав, что Малуша понесла от Святослава, княгиня Ольга не просто зубами скрипела, она бесновалась так, что девки вырванные волосы клочьями выносили и синяки от людей прятали. Но поделать ничего не могла, отправила Малушу с глаз долой в Выбуты, однако признав ее свободной. Не ключница больше, чего же в рабстве держать?
        Родила уже свободная княжна Малуша от князя Святослава сына, но того все равно звали сыном рабыни - робичичем.
        Все вытерпел Добрыня, долгие годы неизвестности, опасений за жизнь и свое племя, многие годы рабства, волнение за сестру, живущую в Выбутах. Но получилось, как задумал - стал Владимир княжичем, пусть и робичичем. И еще многие годы Добрыня опекал племянника уже в Киеве.
        И новгородцам его сторговал, намекнув, что не станет совсем еще юный князь (десяти ведь не было!) ни во что вмешиваться, зато его именем будут суд судить… Согласились, и вот уже много лет Добрыня учил и опекал молодого князя теперь в Новгороде.
        Три десятка лет он лелеял надежду возродить свое племя и отомстить пусть не самой варяжке на киевском престоле, то хотя бы ее детям! Три десятка лет копил силы и учил Владимира. Мало чему пока научил, но он и не мог делать этого прямо, приходилось осторожничать, Киев был силен.
        Уже не было с ним Малуши, она умерла от тоски по сыну, но ради мести за свой род Добрыня был готов пожертвовать не только сестрой. Он и собой давно бы пожертвовал, если бы не надежда привести на киевский престол сына Малуши, то есть сделать древлянского князя хозяином Руси.
        Однако пока этот князь мало годился для такого. Владимир с удовольствием учился ездить верхом, охотился, но еще охотней портил девок. Приходилось признавать, что пока мститель никудышный. Добрыня лелеял надежду, что со временем племянник исправится.
        И вдруг в Киеве свара между братьями и гибель Олега. А Владимир не готов выполнить задуманное Добрыней. Но дядя не унывал, все впереди, а пока нужно перехватить богатства Ставра, чтобы не достались никому другому.
        Вот и поспешил Добрыня сосватать своего племянника, которому и шестнадцати-то не было, за единственную боярскую дочь Алохию. Только сделать это нужно было тонко, чтобы перехитрить Ставра, которому совсем ни к чему в зятьях робичич.
        Двор Ставра богат, пожалуй, богаче княжьего. И почти все это достанется единственной дочери - Алохии. У боярина были два сына и еще две дочери, да не повезло, один сын погиб, второго лихоманка забрала после купания в ледяной полынье вместе с санями, старшая дочь в младенчестве умерла, а еще одна взрослой уже. И жена Ставра померла, осталась только Алохия.
        Может, потому он так дочерью дорожил, переборлив в женихах был?
        Но от такого предложения не отказываются…
        Добрыня Никитич во двор въехал хозяином, словно он сам князь и женить решил своего сына-наследника. Все бы хорошо, но Ставр прекрасно помнил, кто мать князя Владимира Святославича, и, как к тому в Киеве относятся, тоже знал. Но того не знал Ставр Любомирович, что ныне у молодого князя стало одним братом меньше. Добрыня постарался, чтобы новость пока не разошлась по Новгороду, рассчитывая выложить ее в нужную минуту, чтобы качнула она чашу весов в сомнениях богатого боярина в пользу Владимира.
        Боярин Ставр Любомирович сам вышел встречать князя и его уя, как положено. Добрыня цепким взглядом уловил лихорадочный блеск глаз и легкое покашливание хозяина богатого дома. С трудом спрятал довольную усмешку - не наврал свой человек, служивший боярину, болен тот, хотя и скрывает. Хорошо, когда твой соперник не знает, что ты знаешь его тайны…
        - Проходите в дом, дорогие гости.
        Ишь ты, не стал никак величать Владимира. В том своя хитрость, ведь сказать «князь», значило поставить младшего по возрасту впереди старшего, а всем известно, кто над кем хозяин в этой паре. Ловок, ловок Ставр, потому и богат.
        Конечно, не дело князю с наставником самим приходить с таким вопросом, но Добрыня и тут схитрил. Если отправить сватов или взять с собой важных людей, то можно в случае отказа получить щелчок по носу. А так у княжьего наставника повод был не дарить зря богатые дары, не кланяться и не привлекать чужих - у князя брат погиб, не к лицу Владимиру праздновать.
        В боярском тереме врассыпную бросились любопытные девки, запрыскали, зашушукались в дальних углах и за неплотно прикрытыми дверями. Любопытно, и ничто их не берет. Может, и боярская дочь среди них? Поди разгляди, но Владимир держался важно, по сторонам не смотрел.
        В большой нижней горнице слуги поспешно метали на столы всякую всячину. Хоть и не ждал дорогих гостей Ставр Любомирович, но на таком богатом дворе всегда найдется чем попотчевать, тем более Добрыня Никитич к обеденному времени подгадал.
        Пока слуги столы расшитыми скатертями покрывали да миски с холодными мясом и рыбой расставляли, грибочки да огурчики любовно пристраивали, на серебряных блюдах несли копченых гусей, здоровенного осетра, тетерку, за ними икру да соленья разные… Ставр Любомирович позвал гостей присесть в стороне на широкие покрытые дорогими, привезенными от персов коврами лавки. Богато жил боярин, всего в доме вдоволь - и еды, и питья, и товаров заморских, кубков прозрачного стекла, в которых меды играли, и посуды серебряной с диковинными зверями да птицами по краям, и таких вот ковров.
        Запах уже стоял такой, что слюнки сами собой текли, а ведь еще ни пирогов, ни жаркого, ни ушного не поспело…
        Добрыня скромно сообщил, что они ненадолго, только поговорить. Он так ловко повернул разговор, что Владимир и не заметил, как речь уже шла о дочери боярина и о самом князе, мол, пора молодым семьи создавать, деток на свет пускать, наследничков. Боярин насторожился, не так в Новгороде боярышень сватали, надо бы с почестями да дарами, а княжий уй скромничает. Понятно, что рисковать не желает и отказ получить при свидетелях не желает, вот и решил разведать. Только мог бы и без племянника прийти, о делах поговорить. Что-то заставило Добрыню Никитича спешить. Только вот что?
        Добрыня Никитич беседу вел степенно, цену себе зная, но и Ставр ее знал, как и свою тоже. Усмешку также ловко прятал, не выдавая, никаких обещаний давать не хотел. О дочери говорил уклончиво, мол, молода еще, в девках бы побыть, да и самому без нее тошно будет, одиноко.
        Владимир даже духом воспрянул, радуясь, что сватовство срывается, но не тут-то было. Добрыня Никитич согласно кивнул:
        - И то верно, пусть девка еще погуляет. Не ко времени я все это задумал, да вот князю пообещал, что сделаю, решил, несмотря ни на что, обещание выполнить.
        Ставр явно насторожился, понимая, что у Добрыни есть что-то за пазухой, но кивнул. Однако не пригласить дорогих гостей за стол нельзя, его уже накрыли, потому хозяин попросил отведать разносолов.
        Тут и Алохию увидели. Она хоть и молода еще, но на правах единственной хозяйки должна гостям чарку с поклоном поднести.
        Теперь Владимир смотрел во все глаза, хотя уже и радовался, что свободным остался. Дочь Ставра была хороша - статная, белокожая, светловолосая, а глаза под темными ресницами серые. Поклонилась, уронив косу почти до пола, но глаза вскинула на Владимира. Щеки девичьи полыхнули смущенным румянцем, отчего стала еще краше.
        Молодой князь даже пожалел, что сватовство срывается.
        А вот Добрыня Никитич словно и не расстроился из-за уклончивого ответа боярина, с удовольствием чарку выпил, крякнул, к столу сел. Пришлось и племяннику садиться.
        - Я уж не знаю, Ставр Любомирович, не обессудь, ежели больше не сможем сватов прислать. Сами пришли, потому, как видно, придется в Киев ехать.
        Голос у Добрыни почти скорбный, тихий. Боярин невольно насторожился:
        - А чего? Неужто у Новгорода будет другой князь?
        Как он радовался, что не дал опрометчивого обещания! Княжья воля она в Киеве, захочет Ярополк Святославич отправить младшего брата к дреговичам, например, никуда не денется молодой князь, поедет и туда. Их отца Святослава Игоревича на свете нет, кто знает, что теперь будет с робичичем, поговаривали, что его братья не очень жалуют.
        Но Ставр Любомирович рано обрадовался, Добрыня Никитич все с тем же скорбным видом поведал:
        - Князь Олег Святославич погиб. А Ярополк Святославич, сказывают, горюет очень. Очень горюет, даже ослаб так, что и сам готов за братом отправиться к праотцам.
        Хитрый дядя у Владимира, не сказал, что Ярополк просто переживает, но и того, что болен, тоже не сказал.
        - Верно, придется ехать, Киев нельзя без пригляда оставлять ни на день.
        Если бы Ставр Любомирович припер собеседника к стенке и спросил, почему это Киев должен остаться без пригляда, тому пришлось бы ответить, что князь Ярополк Святославич в поход собирается, но на то и был расчет у Добрыни, что не припрет, не потому что не посмеет, просто боярину и в голову не придет усомниться. Он умный и хитрый, но на стороне Добрыни полуправда.
        Так и случилось.
        Ставр Любомирович осторожно уточнил:
        - Князь Олег погиб? Где, как?
        Добрыня Никитич без утайки рассказал об Овруче и о рве. Сокрушенно подытожил:
        - Вот так-то…
        И тут такой подарок - к Ставру пришел его родич Година Рябой, у которого купеческие дела велись, в том числе и в Киеве. Увидев гостей, насторожился. Ставр позвал к столу, сообщил:
        - Князь Олег Святославич в Овруче погиб.
        - Знаю про то. Соболезную, князь. Кому теперь Древлянская земля отойдет?
        Владимир, до сих пор задумчиво щипавший копченого гуся, плечами пожал и неожиданно сказал очень умно:
        - Пока к Киеву…
        Словно разрешил старшему брату немного потешить себя владением погибшего Олега.
        Это «пока» решило все, хозяин и его сородич решили, что у Владимира есть надежда прибрать к рукам все. Было о чем подумать… Киевский князь Ярополк Святославич повинен в гибели брата, хотя руку к этому не прикладывал. А Владимир Святославич, как младший брат погибшего, права на месть имеет, даже если это месть старшему. О Ярополке слышно, что слаб он, мягкотел. Конечно, и от этого мальчишки ждать чего-то не стоит, но кто знает. К тому же у него уй хитрый есть, такой подскажет, когда потребуется.
        Чаша весов сомнений качнулась в пользу Владимира Святославича, боярин Ставр покачал головой:
        - Князь Владимир Святославич мою Алохию сватает, Година.
        - Да ну?
        Это была не лучшая весть для самого Годины, у того целых три дочери-невесты, узнай он о намерении князя жениться, подсуетился бы и предложил какую-то из своих.
        Желая набить себе и дочери цену и стремясь выпутаться из положения, в которое сам себя загнал увертливым ответом, Ставр покачал головой:
        - Да я говорю, что молода еще очень.
        И тут же получил удар. Година поддержал его:
        - Да, моя Светозара постарше на годик будет. И покрепче тоже.
        Ни для кого не укрылось, что безразличие в голосе купца деланое. А тот продолжил:
        - Думаю, что пора и ее невестой объявлять. Много за дочерьми дам, для каждой уже все заготовлено.
        Говорил для Добрыни Никитича, а смотрел при том на Ставра. Добрыня усердно хлебал ушное, прикусывая пирогом и делая вид, что ничего не слышит, будучи занят трапезой.
        Владимир знал дочерей Годины, средняя Веселка ему нравилась, она живая и лукавая. Старшая тоже ничего, только бы не младшая - кривозубая Маешка. Может, удастся убедить выдать сначала среднюю? Князь уже забыл о стоящей в стороне с закушенной губой Алохии и ее серых глазах.
        Со двора боярина Ставра князь уходил уже женихом, хотя и жалел об этом.
        - Лучше бы среднюю дочку Годины сосватать, она живей этой Алохии.
        Добрыня зло выговорил в ответ:
        - Година купец, а Ставр боярин. Негоже князю на купеческой дочке жениться!
        Надо же тому случиться, что навстречу попались им дочери купца Годины Рябого. Сам действительно рыжий и рябой, а две старшие дочери удались в мать - брови темные вразлет, кожа белая с румянцем, глаза лукавые под пушистыми ресницами. Только у старшей они карие, а у средней - Веселки - голубые. Хороша!
        Князю и его ую поклонились низко, старательно сдерживая смешки и пряча любопытство, но стоило шагнуть дальше, тут же прыснули в рукава.
        Владимир не удержался и кивнул им вслед:
        - Нужно было взять Веселку, а Ставрову дочку второй женой.
        Добрыня только коротко бросил сквозь зубы, чтобы слуги не слышали:
        - Дома без чужих ушей поговорим!
        Дорога до княжьего терема далась Добрыне нелегко, плотно закрыв дверь покоев, в которых собирался делать внушение племяннику, он буквально зашипел:
        - Ставр за тебя и первой женой дочку отдаст только в надежде, что ты Ярополка за Олега убьешь.
        Владимир стал словно вкопанный, вмиг забыв о дочерях Годины и о предстоящей женитьбе на Алохии тоже.
        - Что я сделаю?! Ты обещал Ставру, что я убью Ярополка за Олега?!
        - Я ничего ему не обещал, кроме того, что ты будешь хорошим мужем, в чем сомневаюсь. А Ярополку отомстить за брата ты обязан.
        - Какой он мне брат? Да они оба одинаковые братья. Они меня знать не знали, презирали столько лет, а я теперь одному за другого мстить должен?!
        - А как иначе ты собираешься на киевский престол сесть?
        - Что?.. - спросил уже растерянно. - Я не собирался…
        - Да, ты же мечтал быть простым смердом, или гридем, или вовсе рабом. Тебе престол ни к чему, ты забыл, что ты сын не только Малуши, но и князя Святослава! А еще, что мать твоя тоже не в капусте найдена, а в княжьем тереме рождена княгиней и от князя!
        С каждым словом голос Добрыни становился все громче, к концу он гремел уже на весь терем.
        - Но я…
        - Что ты? Даже если бы твои братья не были князьями, ты обязан отомстить за гибель Олега. Он кровный брат! Иначе тебе ничьего уважения не видать: ни княжеского, ни боярского, ни даже холопского.
        Владимир сидел, растерянно глядя прямо перед собой. Он не любил Ярополка, но и Олега тоже. А старшие братья не любили младшего. Но одно дело не любить, к тому же уехать далеко от них и жить по-своему, совсем другое воевать с Ярополком и править Киевом. Молодой князь чувствовал, что растерян, по-настоящему растерян.
        Это понял и Добрыня. Рано племяннику такое на плечи брать, не готов он, но время не терпит. Не отомстить сейчас - будет ли еще повод пойти против Ярополка? Сказывают, в Киеве его любят. Хотя киевляне таковы, что их любовь завоевать нетрудно, но все же. Попытался объяснить Владимиру уже мягче:
        - Тебе зятем Ставра надо стать, чтобы он дружину оплатил и новгородцев с тобой поднял. А купеческую дочь, если Година за тебя отдаст, можно и второй женой взять. Только не ту, которую ты норовишь глазами облапать, а старшую или даже младшую, тут как получится.
        Несчастный юноша только вздохнул. Он хорошо владел мечом, прекрасно держался в седле, был ловок и силен, но идти во главе новгородцев против старшего брата не готов. Если бы против кого-то другого, на печенегов там или даже болгар, тогда да, а на Ярополка Владимир всегда смотрел как на продолжателя отцова дела. Не любил, завидовал, но признавал старшим братом и наследником Киева.
        В таком состоянии Владимир не заметил важных слов Добрыни о своей матери-княжне. А зря, потому как это для Добрыни Никитича и было главным, куда важней кровной мести Ярополку. Дядя много лет внушал, что тот не только потомок князя Святослава, но и князей древлянских, что он последний древлянский князь, потому как и Мала Древлянского, и его сыновей княгиня Ольга извела, оставив только детей - Малушу и Добрыню.
        В Киеве Добрыня этого открыто не говорил, а в Новгороде исподволь напоминал частенько. Однажды Владимир поинтересовался у дяди, мол, выходит, что тот сам древлянский князь, если отец князем был. Добрыня помрачнел и коротко ответил:
        - Нет! Я раб, а рабы князьями не бывают.
        - Ты раб?
        - Как и твоя мать. Мы сие добровольно приняли, когда подрастешь, скажу зачем. А пока учись всему, чтобы сильным князем стать.
        - Древлянским?
        - Сначала новгородским.
        Владимир был еще слишком юн, чтобы серьезно о таких вещах думать, а Добрыня терпеливо ждал своего часа. Час этот пришел рановато, не готов еще племянник, совсем не готов… Но деваться некуда, придется использовать и такую возможность.
        Свадьбу сыграли скромную и быструю. Свадебный пир был богатым (тут Ставр уступить не мог, все же выдавал замуж единственную дочь), но недолгим. Все делали вид, что верят названной Добрыней причине, мол, у князя брат только что погиб, не до пиров. Но все понимали, что Добрыня хочет взять все, что можно, у Ставра Любомировича и дать взамен как можно меньше. Он словно давал понять, что Алохия хоть и первая жена, но совсем не важна для князя, а Ставр Любомирович, несмотря на его богатство, всего лишь боярин.
        Ставр обиделся и давно пожалел, что согласился на такое замужество Алохии, но отступать было поздно.
        Семейная жизнь не просто не удалась, она и не могла удаться.
        Жена оказалась крепкой, красивой девушкой, совершенно неопытной, но очень желающей угодить мужу. Князь же, несмотря на юный возраст, опыт имел немалый, и наивная послушная жена ему быстро надоела.
        А когда мужчине, да еще и такому красивому любителю женщин, надоедает собственная жена, он начинает гоняться за чужими.
        Сколько слез пролила Алохия, знали только она сама да служанки, сушившие по утрам подушки. Каждая хорошенькая холопка становилась добычей Владимира, каждая симпатичная боярышня или купеческая дочь удостаивалась его внимания. На счастье князя, ни у чужих жен, ни у драгоценных дочек осечек после близости с ним не бывало, а рождение ребенка у рабыни только приветствовалось - появлялся лишний раб.
        Алохия быстро понесла, что позволило Владимиру вовсе не появляться в опочивальне у жены.
        Роды были тяжелыми, но сын, названный Вышеславом, родился крупным и крепким.
        Это на время примирило Владимира с женой, но, к ее несчастью, знахарка потребовала немного подождать, и князь снова пустился во все тяжкие, а его несчастная жена снова принялась орошать подушку слезами.
        Боярина Ставра злили не только семейные несчастья дочери и собственная болезнь, но и собственная ошибка. Поверив, что Владимир Святославич вот-вот отправится на Киев на своего брата, чтобы отомстить за другого брата, Киев захватит и поставит под руку Новгорода, Ставр отдал за него единственную дочь и вложил немало средств на вооружение княжьей дружины.
        Но Владимир никуда так и не пошел. Он охотился, бился учебными мечами со своими гридями, тискал девок по углам и изредка наведывался к беременной жене, чтобы помаяться у нее в опочивальне несколько минут с пустыми вопросами.
        Делами Новгорода по-прежнему занимался Добрыня, да и какие дела, если Новгороду князь нужен только ради дружины, а воевать не с кем. Новгородцы не захватывали чужие земли, соседи сидели достаточно смирно, год прошел спокойно.
        И вдруг…
        - Ярополк Рогволодову дочь посватал…
        Владимир не понял, почему дяде это не нравится. Ну, сосватал старший брат княжну Полоцкую, что в том? И так без жены засиделся. Сказывали, что сватал разных заморских княжон, да как только там узнавали, что князь не крещен, так и отказывались.
        Владимир недоумевал:
        - Да ведь крещен он! Я знаю, что крещен.
        Дядя фыркал:
        - Вестимо, бабка ваша крестила мальца от князя Святослава втайне. Но как он о том киевлянам сказать может? Вот и живет двоеверцем. А двоеверие вдвойне наказуемо!
        Добрыня не раз заводил разговор о том, что кругом повинен киевский князь - и брата убил, чего бог Род не простит, и двоеверец, и слаб слишком… Но разозлить Владимира так, чтобы отомстить захотел, не получалось. Молодому князю хватало и Новгорода.
        Он плечами пожал:
        - Ярополк с Рогволодом дружны, даром что киевский князь полоцкому в сыновья годится.
        - А ты никак рад, что твои противники вместе будут?
        И снова племянник не обратил внимания на слова дяди, фыркнул:
        - Так ежели Ярополк крещен, как он Рогволодову дочку взять может? Или полоцкий князь о том не ведает?
        Добрыня воспользовался подвернувшимся случаем, посоветовал:
        - Вот ты и объясни.
        - А дочь у Рогволода хороша?
        - Сказывают, очень.
        - Так, может, мне посватать?
        В первое мгновение Добрыня едва не плюнул в сторону князя в сердцах: чтоб ему! О чем бы речь ни зашла, все переводил на девок, словно иного в жизни не существует. И без того Алохия который месяц слезы льет. Только Рогволодовой дочки не хватало.
        Но дядя умел соображать быстро, и едва Владимир закончил фразу, как Добрыня уже не только не злился на племянника из-за ненужного интереса к девкам, но и успел продумать все, чем такой поворот дела грозит и чем выгоден.
        Грозил столкновением с Ярополком. Посватать уже сосватанную братом княжну значило плюнуть в лицо киевскому князю. Такого Ярополк простить не должен. А если простит? Но тогда покажет всем, что слаб.
        В любом случае это означало столкновение с Киевом. Столкновение, которого так ждал Добрыня, но к которому пока все еще не готов Владимир. Но не ждать же, когда их внуки поссорятся?
        И Добрыня насмешливо усмехнулся:
        - Тебе Алохия не позволит.
        - Буду я ее спрашивать! Отправлю сватов к Рогволоду, объясню ему, что Ярополк крещен, а я нет.
        А вот этого Добрыне вовсе не было нужно. А ну как Рогволод и впрямь поверит и отдаст дочку за новгородского князя? Тогда не видать поддержки Ставра и тех, кто за ним стоит.
        Но отговаривать племянника он не стал, все равно гонца сам пошлет, что надо, то и скажет. Да так, чтобы отказал гордый полоцкий князь новгородскому.
        Ставр Любомирович с горечью чувствовал, что жизнь подходит к концу. Многое было в этой жизни - и счастье, и горе, и любовь, и ненависть, и радость, и беда. Но вот пришла лихоманка, от которой спасу нет, лучшие лекари не помогали, самые дорогие дары богам не спасали, саднило в груди, тяжело дышать, все чаще кашель нападал такой, что подолгу остановиться не мог.
        Если б не это, разве он сейчас позволил бы Добрыне Никитичу по-своему повернуть?
        Когда князь стал зятем, Ставр Любомирович был уже смертельно болен, не то прибрал бы князюшку к рукам, не позволил без толку мотаться по окрестным деревням и портить девок без счету. Но и на старшего брата - киевского князя Ярополка Святославича - натравливать тоже не стал. Всему свое время, а вину Ярополку можно припомнить, когда у самого сил будет побольше. Владимиру стоило бы сначала Новгород под себя крепко взять, и будь он поумней, давно попросил бы у тестя в том помощи, а не ссорился с женой.
        Не будь Ставр так болен, он и Алохию бы приструнил, заставил терпеть все выходки Владимира, ради киевского престола стоило потерпеть. Но боярин понимал, что сам ничего не успеет, а помогать зятю, чтобы тот потом об этой помощи забыл, не хотелось. Ставр решил лучше оставить большое наследство внуку, завещать ему в Новгороде много всего, а пока повзрослеет опекуном назначить не его отца, а своего племянника. И Алохии оставить доброе наследство, но так, чтобы Владимир до него добраться не смог.
        Главный доход Ставра - торговля мехами, в дальних северных землях, куда ходили люди боярина, соболей да куниц столько, что не перебить. Шкурки на боярский двор тюками привозили исправно, а дальше такие купцы, как Година Рябой, превращали шкурки в золото и серебро. Если ты умен и не ленив, в Новгороде можно стать очень богатым человеком.
        У боярина свои люди всюду, он вести получал так же, как Добрыня, а иногда и раньше. Когда сообщили, что киевский князь Ярополк сосватал полоцкую княжну Рогнеду, Ставр Любомирович порадовался за Рогволода, которого неплохо знал. Конечно, это означало, что при желании путь на юг для новгородцев перекрыть еще легче, но ведь Рогволод и без того держался с киевским князем.
        У Рогволода сильные сыновья, у них хорошая дружина. Но все это Ставра беспокоило мало.
        И вдруг новость: князь Владимир решил тоже сватать Рогнеду Рогволодовну.
        Первое, что спросил Ставр, услышав о такой глупости:
        - Он рехнулся? Сватать сосватанную девушку, да еще и невесту старшего брата!
        Добрыня, сообщивший такую весть, выглядел довольным. Неужели это он придумал?
        Ставр тяжело дышал, хотя сильное тело не желало уступать смерти. Глаза впали, щеки тоже, но ум был светлым и проницательным.
        - Князю мало одной жены?
        Добрыня понимал, что с этим человеком надо говорить открыто, потому вздохнул и объяснил:
        - Рогволод не отдаст дочь за Владимира, коль Ярополку сосватана. Но Ярополк взъярится.
        Боярин в очередной раз показал, что способен предвидеть события не хуже самого Добрыни:
        - Ты хочешь выманить Ярополка на Владимира, чтобы нашему князю поневоле пришлось с братом схлестнуться?
        - Ничего от тебя не скроешь, - проворчал Добрыня, хотя было заметно, что догадкой сородича он доволен.
        - Смотри, не перехитри сам себя.
        Не нравилась Ставру эта увертливость княжьего уя. Хитрым нужно быть не меньше, чем сильным или умным, но и для хитрости граница есть. А еще меньше ему нравилось поведение зятя. Он мальчишка, семнадцати нет, но блудлив по-взрослому. Алохия обижается, и она права, мог и потерпеть, пока дите носила, лучше бы свою силушку на дело приберег. В Новгороде ждали, что князь на Киев пойдет за брата мстить, готовились поддержать, Ставру завидовали - вона за кого дочь отдал, скоро Владимир над Ярополком верх возьмет и станет в Киеве княжить. А тестя, мол, в Новгороде оставит.
        Право отомстить у Владимира было, пусть он и сводный брат, робичич, но мог поднять меч на киевского князя, никто бы и слова против не сказал, наоборот, подсобили.
        Но Владимир и не собирался мстить и захватывать Киев, он женился, быстро сделал Алохии дитя и принялся девок по углам тискать, вызывая у жены ревность, а у тестя презрение.
        Усмехнулся Ставр:
        - А если Рогволод согласится отдать дочь за Владимира?
        Добрыня поморщился, ему не нравилось, что в Новгороде не один Ставр, большинство бояр не звали князя по отчеству, только Владимиром. Конечно, он еще мальчишка, но ведь князь же.
        - Значит, возьмет второй женой.
        - Это ты мне говоришь?
        Дяде Владимира пришлось постараться «не заметить» явной угрозы, прозвучавшей в голосе боярина. Но ему удалось, хмыкнул как ни в чем не бывало:
        - У князя должно быть несколько жен. Не он один такой.
        - Только не с моей дочерью. Не для того я ее растил, холил, чтобы Владимир Алохию в ряд с другими ставил. Не нравится мне то, что ты делаешь, Добрыня Никитич, совсем не нравится. И племянника погубишь, и нас всех. Не Владимиру с Ярополком Святославичем тягаться, хотя и тот слаб. Нет больше на Руси сильных князей… Смотри, не подведи нас всех под беду.
        Сказал и ушел, а Добрыня, глядя вслед почерневшему от болезни Ставру, только зубами заскрипел:
        - Ишь, раскаркался, ворон черный.
        Сколько раз он потом корил себя за то, что не послушал родственника, и сколько раз радовался, что не послушал! Судьба Владимира, да и всей Руси могла бы сложиться совсем иначе.
        Но гонец к Рогволоду Полоцкому с предложением отдать его дочь Рогнеду Рогволодовну за новгородского князя Владимира Святославича все же был отправлен. Конечно, Добрыней Никитичем, который все готов сделать ради дорогого племянника, даже полоцкому князю насолить.
        С этого дня судьба Владимира круто изменилась.
        Сам он едва ли сознавал, что же наделал. Им двигал мальчишеский задор и желание насолить брату. О том, что будет после этого сватовства, не думал совсем. А стоило бы.
        Согласись Рогволод - Владимир потерял бы поддержку Ставра и его сторонников, тесть и без того обижен на зятя за слезы своей единственной дочери. Откажи полоцкий князь - он становился врагом Владимира, и Рогволода следовало наказать, только хватит ли у Владимира сил, ведь сыновья старого Рогволода сильны. Но в любом случае Владимир становился врагом Ярополка.
        Добрыня понимал, что играет с огнем. Он точно знал, что Рогволод из двух братьев выберет старшего, а если оскорбленный Ярополк пойдет на Владимира, Новгород непременно встанет за своего князя, не может не встать. На Руси обиженных любят и многое им прощают.
        Знал Добрыня и еще одно, о чем не говорил ни племяннику, ни Ставру: Древлянская земля не забыла Искоростень и готова помочь сыну Малуши взять Киев. Весть об этом на днях принес свой человек. Как только Ярополк пойдет на Владимира, Новгород вынужден будет встать за князя, а в нужный час Киев получит удар в спину от древлян.
        Зажатому с севера новгородцами, а с юга древлянами, Ярополку будет тяжело выстоять. К тому же киевскому князю припомнят убийство брата, не важно, виноват он в нем или нет.
        Владимир не подозревал, до какой степени является игрушкой в руках своего дяди, он по-мальчишечьи радовался возможности хоть как-то насолить старшему брату.
        Полоцк предки разумно поставили - на высоком берегу Полоты, округу видно, крепостные стены крепкие, да и дружина у князя хороша. А для тех, кто с добром приплывал, удобные спуски к воде и пристани имелись.
        Конечно, не как Киев на Днепре, но полочанам и того торга, что был, хватало. Лучше на Полоте сидеть, да не подвергаться бесконечным нападениям и разорениям, как Киев.
        В общем, полочане были довольны своим торгом, своим городом, своим князем. Рогволод держал княжество крепко и правил твердой рукой.
        Рос город, росла семья князя Рогволода. Двое взрослых сыновей, внуки уже, старшие дочери замужем, при родителях оставалась только младшая красавица Рогнеда. Всем удалась - рослая в отца-варяга, статная и стройная в мать, светлые с рыжиной волосы, брови вразлет и глаза, взгляд которых не всякий умел выдержать. Надменна княжна, цену себе знала. Можно бы и замуж, да до последнего времени подходящего жениха не имелось.
        Дождалась - сосватал Рогнеду Рогволодовну сам киевский князь Ярополк. Куда уж выше на Руси? Рогволод дал согласие. Он хорошо знал Великого князя, тот будет во власти умной Рогнеды, а значит, никогда Киев не станет воевать Полоцк. Рогволод радовался готовящемуся браку.
        В Киеве беда - брат встал на брата. Что там произошло в лесу, когда князь Олег убил Люта Свенельдича, в Полоцке не знали, только это убийство привело к вражде братьев и гибели Олега. Князь погиб нелепо - удирая от дружинников Ярополка за спасительные стены Овруча, воины Олега устроили давку на крепостном мосту и потолкали друг дружку в ров. Вместе со многими столкнули и князя, позже его нашли со свернутой от падения шеей. Воевода Свенельд мог радоваться - Ярополк остался у власти один. Тот, конечно, горевал из-за смерти среднего брата, считая себя виновным, но претендовать на Киев больше некому, робичич Владимир не в счет.
        Вот тогда Свенельд и предложил Рогволоду сосватать Рогнеду киевскому князю. Хотя Свенельд вскоре помер, все же был стар, но дело сделать успел. Рогволод никому не говорил о своей договоренности с киевским воеводой, полоцкий правитель вполне оценил умный ход своего сородича. Все складывалось хорошо.
        Не нравилось в будущем зяте Рогволоду только одно: его нерешительность.
        Киевляне простили Ярополку гибель Олега, а для древлян что тот, что другой братья чужие. Их собственного князя Мала еще княгиня Ольга извела вместе со всем семейством. Конечно, Рогволод знал историю о Маловской дочери Малуше, что сына от князя Святослава родила, но кто брал в расчет и детей Мала, и его внука. Владимир младший из княжичей, к тому же Малуша уже рабыней была. А мало ли сыновей и дочерей рождались от князей в дальних городах и весях у служанок или просто чужих жен? На то он и князь, чтобы плод от него желанным был для любой, тем более от князя Святослава Игоревича - настоящего воина. И у самого Рогволода тоже семя далеко раскидано.
        Нет, для своей дочери Рогволод такого не хотел бы, но на то Рогнеда и Рогволодовна, чтобы не быть как все. Она сумеет нерешительного Ярополка в руках держать.
        Князь Ярополк княжну сосватал, но в Киев все не забирал. И это было унизительно, хотя Рогволод старательно делал вид, что сам не спешит отправлять свою любимицу в Киев.
        Братья Рогволодовичи на ятвягов собрались, надо было кое-кого наказать за самоуправство. В Полоцке только старый Рогволод, но новгородский князь к нему посла и отправлял.
        Словиша спешил в Полоцк со странным, даже опасным поручением.
        В Полоцке его и трех сопровождавших дружинников встретили спокойно, князь, даже рожденный рабыней, все равно князь. Словиша оставил двух своих людей во дворе при лошадях, приказав не разнуздывать, мол, не задержимся, а с двумя другими прошел в большой зал, где сидел Рогволод.
        Добрыня знал, кого отправить в Полоцк, Словиша не так давно служил у Рогволода, поссорился и ушел от князя. Он свободный человек, перейти на службу волен хоть к кому. Почему ушел? Захотел взять в жены дальнюю Рогволодову родственницу, что жила на его дворе скорее из милости. Князь отказал. Ладно бы просто сказал, что не отдаст или что сговорена с кем-то, но Рогволод унизил Словишу. Тот и ушел.
        Увидев Словишу, Рогволод и не узнал дружинника, разве всех упомнишь?..
        Услышав, что тот от новгородского князя Владимира Святославича, не удивился, с чем мог прислать Владимир своего посланника? Только с поздравлением по поводу сговора Рогнеды за Ярополка. Так велел обычай и вежливость. И что посольство не очень представительное, тоже понятно, не молодой еще Владимир в Новгороде правит, а его дядя Добрыня. Не хочет княжий уй прогибаться перед Рогволодом, вот и прислал разве что не скотника со своего двора. Этот «посол» кого-то Рогволоду смутно напоминал, но мало ли похожих людей?
        Заносчив Добрыня не в меру, а перед полоцким князем что ж заноситься и важничать? Полоцк и без Новгорода и Киева крепко стоит, то, что с Ярополком породнятся, так это скорее Рогволодово снисхождение, чем честь, оказанная киевским князем.
        Ладно, мысленно посмеялся Рогволод, у которого с утра было благодушное настроение, пусть поважничает Добрыня Никитич, скоро придет Рогволодово время, станет Рогнеда киевской княгиней, тогда и Добрыне с его племянником заносчивость припомнится.
        Но когда Словиша начал говорить, добродушное настроение князя вмиг слетело.
        Словиша не поздравлял, он передал пожелание князя Владимира Святославича видеть княжну Рогнеду Рогволодовну своей второй женой!
        Князь даже глаза вытаращил:
        - В Новгороде не ведают, что моя дочь за киевского князя Ярополка Святославича сосватана?
        - Сосватана не значит жена. Откажи князю Ярополку и отдай ее за моего князя.
        Старый Рогволод повернулся к жене и захохотал:
        - Ты только послушай, что предлагает этот щенок! Позови Рогнеду, пусть тоже послушает!
        Рогнеда вошла в трапезную, привычно гордо неся свою красивую голову. Эта княжеская стать воспитывалась в ней с самых малых лет. Княжне внушали, что она лучших кровей, что она красавица. Так и было, породниться с Рогволодом женитьбой на Рогнеде мечтали многие, да только княжна меньше как за равного себе князя и не помышляла.
        Рогволод показал дочери на посланника князя Владимира:
        - Рогнеда, новгородский князь Владимир сватает тебя за себя. Не хочешь ли за него замуж?
        Рогнеда с изумлением смотрела не на огромного новгородца, принесшего такую весть, а на отца. Почему тот спрашивает, ведь она сосватана за Ярополка? Неужели киевский князь посмел отказаться от уговора?! Но глаза полоцкого князя открыто смеялись, и княжна поняла, что отец просто хочет поиздеваться над посланником. Она презрительно повела плечиком:
        - За робичича? Нет, отец, разуть робичича не хочу! Я за Ярополка сватана, за него и хочу!
        Рогволод был доволен ответом дочери, такой и ожидал. Пусть новгородец увидит, что предложение его князька вызывает у Рогволодовичей только смех.
        - А тебя я вспомнил. Ты уже получал от меня отказ для себя, теперь желаешь получить за князя? Зря я тебя тогда просто выставил, надо было обвалять в дегте и перьях.
        Словиша с усмешкой склонил голову и удалился. Князь фыркнул вслед:
        - Пусть Владимир будет благодарен, что не выкинул его посланника за дверь как щенка! Робичич посмел просить в жены высокородную княжну!
        Как расслышал Словиша слова князя, произнесенные вполголоса, неизвестно, но у двери вдруг обернулся и покачал головой:
        - Не пришлось бы, князь, плакать за свое бахвальство…
        Словишу спасло только то, что Рогволод и остальные просто замерли от таких слов, а конь посланника стоял рядом с крыльцом. Полоцкий князь заскрипел зубами:
        - Щенок! Тотчас же пошлю к Ярополку с известием о его наглости, пусть ответит братцу за обиду своей невесты!
        Сама Рогнеда тоже полыхала гневным румянцем. Вот еще, идти замуж вместо высокородного киевского князя за его брата, рожденного рабыней-ключницей! Не бывать тому! Даже если бы и не была сосватана за Ярополка, все равно Владимир не ровня, не пошла бы за такого.
        Рогволод, кажется, понял мысли дочери, осторожно поинтересовался:
        - А если бы еще не сосватал Ярополк, пошла бы?
        Рогнеда гордо вскинула голову:
        - За робичича даже в неволе не пошла бы!
        Князь расхохотался:
        - А он, говорят, хорош собой. Глаза синие-синие, как у его деда князя Игоря Рюриковича, статен, высок…
        - Ну и что?! Его мать ключница!
        Вечером Рогволод жаловался жене:
        - Времена пошли дурные. Каждый щенок мнит себя матерым псом. Кабы не моя хромота и ранение, сам отправился бы в Новгород наказать наглеца!
        Княгиня покачала головой:
        - Наказывать дело Ярополка Святославича, не твое. Не ярись раньше времени, пусть братья сами разберутся.
        В ее голосе была тревога.
        - Чего ты боишься? Кто это Рогволода унижал безнаказанно?
        - Сердце чует беду. Неспокойно что-то.
        Если бы знала княгиня, как окажется права! Но человеку не дано знать наперед, как любое его слово отзовется.
        Словиша вернулся из Полоцка не просто с отказом, но с оскорбительным отказом! Полоцкая княжна ответила, что не желает разуть робичича.
        Добрыня усмехнулся:
        - А чего ты ждал?
        Владимиру хотелось сказать, что он не ждал ничего, что сама задумка сватать уже сосватанную невесту нелепа, а Ярополка только разозлит. Но он лишь дернул плечом:
        - Мог бы просто сказать, что другому обещана. Робичича она разуть не хочет! Ишь, какая…
        Добрыня не обращал внимания на гнев племянника на надменную Рогнеду, он ждал, когда взбесится Ярополк. Но киевский князь повел себя совершенно непонятно и для Добрыни, и для Рогволода. Он промолчал, словно не заметив наглости младшего брата.
        Это страшно обидело полоцкого князя и разозлило Добрыню.
        - Это его христианский обычай!
        - Какой? - удивился Владимир.
        - Коли тебя ударили по левой щеке - подставь правую.
        - А разве у нас не так? Тоже ведь так говорят.
        - Да, но продолжают. Забыл? «Коли тебя ударили по левой щеке - подставь правую за то, что позволил себя ударить!» Нет больше князей в Киеве! Да и не было.
        Вторая выдумка тоже принадлежала Добрыне, но подвел он хитро, Владимир словно и сам придумал:
        - Так ведь жену не только сосватать, но и умыкнуть можно?
        Зачем Владимиру, у которого уже была жена и даже сын, который ни разу не видел Рогнеду, только слышал, что та хороша собой и надменна, умыкать полоцкую княжну?
        Ладно, об этом не подумал сам новгородский князь, когда тебе едва исполнилось семнадцать и кровь играет вовсю, затмевая разум, думается плохо. Но почему согласился Добрыня?
        Ставр, узнав, что князь собирает дружину, заподозрил неладное, сам пришел к Владимиру:
        - Куда пойдешь, Владимир Святославич?
        Тот дернул плечом: мало того, что дядя с советами лезет, так теперь тесть добавился. От укоров за свою дочь к наставлениям, как себя князю вести, перешел?
        Ответил почти надменно:
        - Рогволода за неуважение наказать хочу.
        - За какое, князь? Рогволод Полоцкий никогда невежлив не был.
        Добрыня слушал, пока не вмешиваясь.
        - За зазнайство.
        - В чем оно, в том, что отказал тебе в засватанной дочери? Зачем тебе княжна, одной жены мало?
        Владимир усмехнулся:
        - А твоей дочери не захочется быть старшей женой, когда гордая полочанка во вторых ходит?
        - Моей дочери хочется вообще быть женой, князь, а не лить слезы всякий день. Натворишь бед с дурной подсказкой, всем миром не расхлебаем.
        Не обмануло боярина сердце-вещун, не послушал его доброго совета Владимир, напротив, прислушался к подстрекательским речам Добрыни.
        Узнав, что князь с дядей и дружиной все же ушел в Полоцк, Ставр со вздохом сообщил Алохии:
        - Быть тебе вдовой. Зато освободишься.
        Несчастная женщина взвыла:
        - О чем ты говоришь, отец?!
        - О том, что моего глупого зятя Рогволодовичи просто убьют.
        Но боярин Ставр ошибся. Добрыня Никитич, как всегда, рассчитал точно - Рогволодовичей не было в Полоцке, они еще не вернулись.
        Рогволод появлению новгородского князя удивился. Владимир думает, что, увидев его голубые глаза, Рогволод или его дочь растают и согласятся сменить князя Ярополка на младшего брата, который и в Новгороде сидит из милости Киева и самих новгородцев? Ну, князь мальчишка глупый, с ним ясно, а почему его разумный уй Добрыня допускает?
        Но увидев насмешку в глазах Добрыни Никитича, понял, что не все так просто.
        - Князь Владимир, я рад твоему приезду, но чем он вызван?
        - Я за твоей дочерью приехал, князь Рогволод.
        Уже чуя недоброе, Рогволод все еще пытался решить дело по-хорошему.
        - Рогнеда сосватана за твоего старшего брата, князь. - Хотел добавить, что Владимир знает об этом, но не стал. - Кто же просит засватанную невесту?
        - Я. И я не прошу. Твоя дочь мне дерзко отказала.
        - У нее крутой нрав, князь.
        Рогволод уже понял, что ничего хорошего не выйдет. Этот щенок точно подгадал, когда сыновей с дружиной в Полоцке не будет, пользуясь силой, он сейчас вынудит Рогволода расторгнуть помолвку с киевским князем и согласиться на брак Рогнеды в качестве второй жены. И тогда оскорбленному Ярополку не останется ничего, кроме как разорить Полоцк.
        Конечно, Ярополк тоже виноват, чего тянуть со свадьбой? Сосватал и брал бы в жены, но старший из сыновей князя Святослава Игоревича невесть в кого удался - воин хороший, а нерешительный, не в отца. Вот и дотянул.
        Однако злился Рогволод не на Ярополка, а на новгородского князя, который явился требовать того, что ему принадлежать не могло.
        Рогволод решил вытерпеть все, не противиться, но и ничего не обещать. Нельзя сватать княжну, пока прежняя помолвка не расторгнута, полоцкий князь решил стоять на этом твердо. Он так и сказал Владимиру.
        Голубые глаза князя заискрились жесткой насмешкой:
        - О помолвке думать надо было, когда я сватал. Попросил бы подождать, объявил моему братцу, что Рогнеда не про его честь, и отдал дочь мне. Второй женой. Но если бы протянул, то стала бы и третьей, в Новгороде кроме боярышень еще и купеческие дочери есть…
        Это была откровенная пощечина. Рогволод не мог не знать, что у Владимира уже есть жена - дочь боярина Ставра - и что немало купцов согласилось бы выдать за князя своих дочерей.
        Рогволод тянул, сколько мог, он даже решил предложить Владимиру обсудить все во время пира, но тот отказался. Святославич прекрасно понимал, почему тянет полоцкий князь, - надеется, что успеют сообщить его сыновьям и те вернутся. Но Добрыня предусмотрел и это - вокруг Полоцка для перехвата люди поставлены, не допустят гонца к Рогволодовичам. К тому же те слишком далеко.
        - А ныне мне она женой не нужна…
        - А кем?!
        - Посмотрю, может, за своего конюха отдам, а может, просто рабыней сделаю.
        - Она княжна!
        Это последнее, что он успел сделать. Не будь Рогволод ранен на охоте, он оказал бы большее сопротивление, но и только. Когда трое или четверо на одного, даже сильный человек проиграет, если безоружен. Рогволода скрутили и связанного усадили на лавку.
        В руках двух дюжих дружинников билась княгиня Полоцкая. Ей даже затолкали кляп в рот, чтобы криками не привлекла в терем защитников.
        - Ну, так что, князь, все еще желаешь выкинуть меня за ворота? - Словиша острием кинжала поднял подбородок Рогволода. - Или уже передумал?
        Рогволод только зубами заскрипел.
        В ту минуту в покои ввели Рогнеду. Девушка смотрела на незваных гостей с недоумением, но когда увидела отца, попыталась броситься к нему:
        - Отец! Что это?!
        Ее остановили, правда, не смея скрутить, как князя и княгиню.
        С княжной стал говорить Владимир:
        - Так я тебе не люб? Не достоин тебя, Рогнеда Рогволодовна?
        Девушка горделиво выпрямилась:
        - Я Ярополкова невеста, князь Владимир Святославич. Помни о том и отпусти моих родителей, как бы худо не было.
        Бровь князя изогнулась:
        - Была невестой. Не думаю, что киевский князь тебя возьмет после моих дружинников.
        Рогволод от таких слов зарычал, пытаясь порвать путы, веревка попала на не сросшуюся еще кость, и в глазах у полоцкого князя почернело. Сквозь меркнущее сознание он услышал, как в покои вернулся Добрыня и посоветовал:
        - Бери ее, Владимир, уж скорей, да уходим. Горожане собираться начали, как бы беды не накликать.
        По указке Добрыни из покоев наружу с ним вышли четверо, в самой комнате кроме Владимира и Словиши остались еще двое. У молодого князя с дядей был уговор перекинуть Рогнеду через седло и умчать в Новгород, мол, куда она там денется - и разуть согласится, и детей рожать тоже. И Рогволод не станет противиться, пришлет людей с миром.
        Но когда Добрыня приказал брать Рогнеду, и Словиша, и сам Владимир поняли совсем иначе. Собирающиеся горожане увезти сворованную княжну не позволят, значит, Добрыня имел в виду совсем иное?
        Словиша об уговоре князя и его дяди не знал, а потому в словах Добрыни не усомнился.
        Рогнеда стояла, озираясь и ища спасения, которого не было.
        Она заметила облизывающегося Словишу, который, видно, прикидывал, что будет первым, кто получит заносчивую полочанку.
        Мать Рогнеды повисла на руках у дружинников без памяти. Ее просто положили на ковер.
        Владимир вдруг решил не сразу отдать Рогнеду дружинникам, а самому сначала взять ее. Так поступали варяги - первым брал самую красивую женщину тот, кто возглавлял набег, если женщина нравилась и было желание.
        Рогнеда нравилась, и желание появилось. На мгновение Владимир даже пожалел, что так все сложилось, согласись она выйти за него замуж, красивая жена была бы и дети красивые.
        Даже будь у Рогнеды ее кинжал, с пятью сильными мужчинами все равно не справилась, но хотя бы вонзила его себе в сердце. Но она была безоружна - только ногти и зубы. Поняв, что сейчас произойдет, девушка в ужасе закричала и стала отбиваться, как разъяренная кошка. Рогнеда рычала, кусалась, царапалась… Ее крик привел в чувство и отца, и мать, но помочь дочери Рогволод с женой не могли. Князь лишь в бессильной ярости катался связанным по полу, а княгиня била ближайшего дружинника по ногам, пока тот не ударил ее саму по голове, чтобы затихла.
        Ударить пришлось и Рогнеду. Потеряв сознание, она не перестала биться под Владимиром, видно, слишком страшно терять честь. Но вскоре и Рогнеда обмякла. Сопротивление поваленной на пол княжны только распалило князя, он наскочил так, как не наскакивал на девок даже во время набегов на соседские заимки, когда нужно было очень спешить. Рядом стоял в ожидании своей очереди Словиша.
        Но очередь не дошла.
        В дверь ворвался встревоженный Добрыня, окинул взглядом неприглядную картину, понял, что племянник принял совет взять девушку буквально и последовал ему, но ругать было некогда.
        - Князь, уходим! Да брось ты эту девку, слышишь? Пошли скорей!
        В голосе Добрыни звучала тревога. Это плохой признак.
        Владимир вскочил, не глядя на распростертую на полу Рогнеду, на вопрос Словиши «А с этими что делать?», заданный о родителях девушки, не задумываясь, сделал жест поперек горла.
        О Рогнеде и желании ею обладать Словиша забыл уже через несколько мгновений за дверью покоев, когда на его голову опустилось что-то тяжелое. Правда, слуга, обрушивший на новгородца первое, что подвернулось под руку, - бадью, тут же был убит дружинником, но раскроить череп бывшему свату и убийце князей успел.
        Из княжьего терема Владимир и Добрыня со своими людьми выбирались, разя слуг налево и направо, к воротам пробивались сквозь толпу возмущенных горожан, а выходили и вовсе под защитой тучи выпущенных стрел и прикрывшись щитами.
        В Полоцке уже поняли, что у князей не все в порядке, поспешили на двор, а там незваные гости навстречу… Против стрел и мечей безоружные полочане поделать ничего могли. От неожиданности горожане промедлили и позволили князю с его дружиной выйти и даже удрать.
        Рогнеда пришла в себя не сразу, а когда открыла глаза, пожалела, что открыла.
        Она с трудом поднялась на корточки, подползла к отцу и матери, с ужасом вглядываясь и не веря, что самое страшное произошло, прошептала:
        - Родные, простите, что не умерла, прежде чем он обесчестил меня… Я отомщу…
        И без сил упала поперек родительских тел без чувств.
        Так ее и нашли слуги.
        Через день в Полоцк вернулись братья Рогволодовичи.
        Они почернели от страшных новостей.
        Рогволодовичи решили, что жизнь положат, чтобы отомстить новгородскому убийце.
        - Удрал тать в Новгород, не догонишь. А если и догнать, то с новгородцами воевать придется.
        Рогволодовичи понимали, что на их стороне правда и Полоцк силен, но воевать с Новгородом только со своей дружиной значило положить лучших в ней людей. За родителей отомстят, но княжество погубят. Было решено собрать и вооружить еще людей, чтобы не с голыми руками, не с рогатинами на Новгород идти.
        А вот просить помощь в Киеве почему-то в голову не пришло. Но и Ярополк не подумал отомстить за убийство несостоявшегося тестя. Он даже не поинтересовался судьбой своей невесты, чему та была рада.
        В Полоцке решили:
        - Сами отомстим!
        Только что теперь делать с сестрой, Рогнеда крута, может и в Полоту с верхней башни прыгнуть. Или вон в погребальный родительский костер.
        Рогнеда поняла их сомнения, глядя сухими горящими глазами, заверила:
        - Я ничего с собой не сделаю, пока не отомщу. Сама в седло сяду и меч в руки возьму, чтобы иметь возможность ему горло перерезать!
        Все, кто слышал, не усомнились, что так и будет.
        Погребальный костер полоцкого князя был огромен. Вместе с ним по настоянию Рогнеды положили и всех полочан, погибших во время ужасного визита новгородского князя. В основном это были слуги, вставшие на пути людей Владимира, безоружные против вооруженных, они были посечены.
        Троих убитых новгородцев хоронить не стали и родственникам их трупы отдавать тоже, выбросили за городские стены на съедение птицам и зверям.
        В центре города на площади, где князь Рогволод совсем недавно собирал людей, чтобы объявить о предстоящей свадьбе своей дочери Рогнеды с киевским князем Ярополком Святославичем, теперь бушевало пламя. И Рогнеда, глядя на рвущиеся к небу языки, шептала клятву о мести, обещая убить князя Владимира Святославича!
        Княжну поддержали и кривичи, Рогволода, несмотря на его жесткую руку, любили и уважали, страшная гибель князя была ударом для его людей. Как ни скрывали, но большинство догадалось о бесчестье Рогнеды Рогволодовны, особенно когда князь Ярополк не забрал названную невесту в Киев. В том не было ее вины, но поплатилась она. Владимир не просто убил родителей полоцкой княжны, он погубил и ее жизнь. Теперь им вдвоем не жить.
        Отомстить и за смерть родителей, и за сестру должны Рогволодовичи, это их святая обязанность.
        Сразу после погребальной тризны в разные концы Полоцкого княжества поспешили гонцы с сообщением о подлости князя Владимира Святославича. Несли весть об убийстве князей, об отвергнутом сватовстве, вот только о бесчестии Рогнеды ни слова. Не стали братья о том никому поверять, даже из слуг мало кто знал, хотя многие быстро догадались…
        В ответ на страшную весть в Полоцк потекли вооруженные люди, княжество было готово мстить за Рогволода и его княгиню.
        - Не Новгороду объявляем войну, но князю Владимиру Святославичу! Пусть его выдадут на расправу! - такое послание полетело на Волхов.
        Но Рогволодовичи опоздали…
        Глава 2
        Варяг
        В Новгороде была ночь, когда в дверь княжьей опочивальни постучал слуга:
        - Князь, тебя Добрыня Никитич кличет. Срочно.
        На постели вскинулась Алохия:
        - Что случилось?
        Владимир раздраженно отмахнулся:
        - Ничего, спи!
        Нелюбимая жена не радовала даже пышным, послушным телом. Именно послушанием и раздражала, своей готовностью подстроиться, сделать, как лучше ему. А князю хотелось сопротивления, уже которую ночь он невольно вспоминал бешеную ярость полоцкой княжны. А Алохия? Наверное, и в таком страшном случае постаралась, чтобы насильнику было удобней!
        Понимал, что несправедлив к жене, нечестен с ней, но поделать с собой ничего не мог.
        Но сейчас не до Алохии. Дядя никогда не звал его посреди ночи, если возникали какие-то вопросы, решал их сам и только потом вскользь упоминал об этом племяннику. Новгородом правил Добрыня, а не его племянник-князь. И с этим никто не спорил, в том числе сам Владимир.
        Вызов посреди ночи означал какую-то немыслимую опасность.
        Что душой кривить, Владимир и сам понимал, откуда может быть эта опасность, но он все равно надеялся на умение дяди все рассчитать заранее, обо всем договориться или защитить, если договориться не удастся.
        И все же, что случилось? Оскорбленный Ярополк вызывает его в Киев? Вознамерился устроить судилище там?
        Добрыня Никитич мерил шагами свою опочивальню, покусывая ус.
        Впервые в жизни Владимир видел, чтобы дядя был так встревожен. Князю казалось, что Добрыня Никитич всегда спокоен и уверен в себе, его ничем не испугать, он знает, что и когда сделать, как поступить, и словно предвидит последствия любого поступка.
        Почему же теперь он так волнуется?
        Но спрашивать об этом нельзя, не ответит.
        Добрыня сказал сам:
        - Из Полоцка весть принесли. Рогволодовичи против тебя силу собирают и в Новгород прислали, чтобы тебя выдали за убийство князей. Я пока гонца перехватил, да только надолго ли спрячешь.
        - А… Рогнеда? - осторожно поинтересовался князь.
        - Сдалась тебе эта девка! - разозлился Добрыня. - Попугал бы и ладно, так нет, полез со своим… на непаханое поле. А Рогволода зачем убить приказал?
        Дядя обвинял его в том, что сам же и затеял. Это означало, что дело плохо.
        - Что теперь делать?
        - Не знаю! - почти взревел Добрыня. - Если новгородцы узнают, в чем Рогволодовичи тебя обвиняют, то, чем подвиги совершал, сами отрежут.
        Мгновение Владимир смотрел на дядю с недоумением, да ведь Добрыня сам призвал наказать девку в случае отказа, пусть, мол, Ярополку достанется порченой. Сказать об этом не успел, Добрыня заявил:
        - Бежать надо спешно.
        - Бежать?!
        - Завтра будет поздно.
        - Ночь на дворе. Алохия с Вышеславом спят.
        - Ты никак бабу с собой тащить собрался? Племянник, ты глуп. На кону его жизнь, а он о бабе думает. Алохию отец защитит, у него силы достанет, а тебя некому.
        - Так и я могу Ставровых людей поднять, к тому же наши собственные дружинники есть. Да новгородцы встанут. Неужели полочан не осилим?
        - Думаешь, Ставр станет за блудливого зятя своих людей класть? Или новгородцы за тебя стеной встанут, чтобы ты и дальше их девок портил? Нет, Владимир, Новгород больше не твой, он тебя выдаст на съедение. Хорошо если твоего Вышеслава княжить оставят. Бежим.
        - С Алохией и сыном попрощаться хочу.
        Но Добрыня не позволил и этого. Бежали как тати в ночи на небольшой ладье с тремя только дружинниками, захватив запасную одежду, оружие и большой ковчежец с золотом. Владимир смотрел на чернеющие на предрассветном небе крепостные стены новгородского Детинца и гадал, сможет ли вернуться. И вообще, куда они плывут, где может найти пристанище опальный князь?
        А вот это загадка, ведь в Киев ему нельзя, Ярополк только и ждет, чтобы наказать обидчика. Вернее, пока не ждет, но дурные вести быстро летят.
        Владимир с дядей плыли на север, как сказал Добрыня, сначала по Волхову в Альдейгью, а там будет видно. Погони не было, но в Альдейгье все равно рассиживаться нельзя.
        Чтобы быстрей уйти от Новгорода, взялись за весла все, в том числе и князь.
        Владимир работал веслом и размышлял. Он был чужим в Киеве, братья смотрели свысока, не обижали, нет, но и в свою компанию не брали. Ярополк и Олег сыновья Преславы, а он робичич, рожденный Малушей. Владимир мог быть сильней, умней, хитрей, но всегда был на ступеньку ниже потому, что его мать носила на руке связку ключей от княжьих закромов.
        Всю свою недолгую пока жизнь Владимир разрывался между желанием стать выше братьев, подчинить себе весь мир или уйти в вольное братство сильных мужчин, где никто не считается с происхождением, где главное ты сам, а не то, кем была твоя мать.
        Совсем недавно казалось, что возможно первое, он был князем Новгорода, способного потягаться силой с Киевом, теперь же оставалось только второе.
        В детстве маленький Владимир с завистью смотрел на рослых, огромных по сравнению с ним бородатых мужчин, хохотавших и разговаривающих грубыми голосами, на их обветренные лица, заплетенные в косички бороды, блестящие доспехи, на то, как легко они ворочают огромные тяжеленные весла. Варяги…
        Княжич попытался и взяться за такое весло, но не сумел даже поднять его над водой. И меч варяжский ему был не по силам.
        Прошли годы, не только поднимать меч, но и рубить им научился, а весло вот теперь пришлось взять в руки. И легче оно за это время не стало.
        Владимир чувствовал, что это весло вообще тяжелеет с каждым гребком, а руки просто отваливаются.
        Ничего, золото позволит нанять варяжскую дружину и вернуться с силой, которой и Рогволодовичи вряд ли смогут противостоять! Конечно, обидно вот так - тайно, но бывает, когда беда оборачивается победой. Едва стены Новгорода скрылись из вида, Владимир воспрянул духом. Нет, новгородцы не станут гнаться за своим князем, им проще признать, что он бежал, и развести руками.
        В Альдейгье почувствовали сложное положение князя и его дяди и этим воспользовались. За хорошую ладью, способную идти под парусом и пересечь хотя бы Русское море, запросили столько, что ни о каком найме варяжской дружины речи после этого идти не могло. Но и выхода не было. Добрыня купил кнорр - небольшой драккар викингов, годный больше для перевозки товаров, чем для войны, но они не собирались воевать. Владимиру объяснил просто:
        - В Хедебю или Сигтуну не пойдем, а здесь и кнорра с его скоростью хватит.
        - А куда пойдем?
        Ответа не получил…
        Владимир усмехнулся: князь-изгнанник… Да нет, не изгнанник, сам сбежал, что еще хуже. На Руси князь, который бежал, больше князем не считался.
        Нево озеро-море строптивое, еще седмица - и начнутся бури, на которые оно гораздо. Говорят, что Озерный бог с Морским спорят, все поделить бывшее море, которое теперь озеро, не могут, потому и гневливое оно.
        Золота в ковчежце осталось на дне, ради такого и грабить глупо. Команду на сам кнорр подобрали такую, что с ней тоже только грабить. Покупка оружия «съела» последние деньги, но без него никак. Что толку от отменного меча у князя, если его люди на его судне без щитов и хороших луков?
        Только кормчего Добрыня взял опытного, из новгородских. Кормчий на судне главный, он важней конунга, особенно если в море. В бою распоряжается конунг, а в море кормчий.
        Добрыня о чем-то долго беседовал с ним в стороне, они рисовали прутиками на земле и сразу стирали, закончилось все недоуменным вопросом кормчего и утвердительным ответом Добрыни, после чего и его собеседник тоже кивнул.
        На следующий день после того вышли из Альдейгьи.
        Владимир никогда не ходил в эту сторону, сюда вообще без надобности не ходили. Не только Нево строптиво, и на Волхове пороги пройти непросто. Но вот жизнь заставила…
        Князь слышал, что купеческие ладьи, как выйдут из устья Волхова, поворачивают на запад, чтобы, обогнув большой мыс, войти в реку Нево, соединяющую Нево с Варяжским морем. Река тоже строптива, как и все в этих краях, у нее пороги, а осенью ветер разворачивает воду обратно из моря в Нево, из-за чего Озерный злится и начинаются бури.
        Но, выйдя из Волхова, они почему-то повернули на восток и пошли на виду у берега, который скоро свернул на север. Владимир услышал, как заворчали гребцы, но кормчий прикрикнул на них, и все смолкло.
        Нево пожалело их, не наслав бури или даже сильного встречного ветра, что часто бывает в этих местах. Все равно мощь озера-моря чувствовалась, они шли в виду одного берега, а другой оставался где-то далеко на заход солнца. Кормчий сказал, что ширина Нево больше шестидесяти верст, а длина и вовсе две сотни. Северный берег весь, как у сканов, изрезан шхерами, в северной половине острова с удобными бухтами.
        - Чем они живут?
        Добрыня с изумлением посмотрел на задавшего вопрос племянника:
        - Грабежом!
        - Кого здесь грабить, даже рыбаков не видно?
        - Здесь два пути проходят от сканов - в Новгород и дальше на юг и через Белое озеро и булгар в Хвалисское море к арабам.
        - И караваны грабят?
        Добрыня довольно хмыкнул:
        - А как же!
        - Надо навести порядок.
        - Об этом, князь, нужно было думать, пока в Новгороде сидел. Об этом, а не о девках.
        Хотелось спросить, как надеется дядя пройти мимо этих самых грабителей, но Владимир не решился, понимая, что дядя снова его высмеет.
        Князь покрепче ухватил рукоять весла. Вода здесь такая, что ли, но весло становилось с каждым взмахом все тяжелей.
        К вечеру пристали к берегу, быстро разбили лагерь, но широко располагаться не стали, и кормчий, и сам Добрыня Никитич явно чего-то боялись. Вокруг ни дыма, и с воды ничего не было видно, чего они пугаются?
        - Здесь воинственные местные жители?
        Добрыня помотал головой:
        - Нет, опасность там, на воде…
        Значит, дядя все же боится этих самых озерных разбойников.
        С первыми лучами двинулись дальше, к полудню вместе с берегом повернули снова на запад, и тут произошла встреча, которую явно ждали и которой боялись. Впереди показались три драккара, тут же поспешивших к их кнорру. Добрыня крикнул:
        - Щит!
        Племянник, недавно сменившийся на веслах, бросился подать ему обычный червленый щит, но дядя отмахнулся, принимая другой у ближайшего дружинника. Щит странный - внутри он был белым. Именно этой стороной Добрыня и прикрепил его на нос. Только тут Владимир заметил, что голова дракона снята, а ее место пустует.
        Да, он слышал о таком обычае: голову снимали и прикрепляли белый щит, чтобы показать, что идут с миром.
        Верно, с тремя двадцативесельными драккарами одним кнорром не повоюешь. Но что-то подсказывало, что Добрыня сам искал встречи с этими людьми. Варяги? Но золота больше нет, нанять их не на что, самим наниматься в дружину, конечно, почетно, но едва ли возьмут…
        С приблизившегося первым драккара что-то закричали, в ответ Добрыня упомянул имя Харальда Свирепого.
        Их кнорр окружили, на борт прыгнули несколько хорошо вооруженных крепких викингов, а к рулевому веслу встал еще один. Дальше следовали именно так: впереди шел один драккар, позади другой, третий отправился дальше по своим делам, но и этих двух хватило бы в случае сопротивления. Однако никто сопротивляться не собирался.
        Они подошли к большому острову, оказавшемуся группой островов с множеством удобных бухт и хорошими проходами во внутренние озера.
        На берегу заметили приближение конвоируемого драккарами кнорра, как обычно, вперед выступили похватавшие оружие мужчины. Даже при том, что два драккара свои, опасаться все равно стоило.
        На берег новгородцы сошли спокойно, но в окружении вооруженных крепких людей чувствовать себя уверенно не получалось. Добрыня оглядывался…
        - Эй, Добрыня Хитрый, ты ли это? - раздался громоподобный голос со стороны. При звуках этого голоса варяги повели себя иначе, они расступились, явно выказывая уважение его обладателю.
        - Харальд, я не ошибся, когда направлял нашу ладью сюда, - обрадовался Добрыня.
        Владимир смотрел на дядю во все глаза, значит, тот знал, куда плывет, он знаком с хозяином этих мест? Почему же не сказал?
        - Как ты узнал, что я здесь?
        - Брунгильда сказала.
        Харальд хмыкнул чуть смущенно, хотя казалось, что смутить эту гору мышц невозможно:
        - Эта женщина всегда все знала. Куда спешишь?
        - Сейчас никуда. Мы переживем у тебя зиму?
        Харальд нахмурился:
        - Тебе нужна помощь?
        - Нужна.
        - Хорошо. Пойдемте в дом. Ветер поднимается. А это кто? - Он кивнул на Владимира, смерив князя цепким взглядом с головы до ног.
        - Это мой племянник Владимир, сын Малуши.
        - Постой, постой… Малушин сын ведь князь в Новгороде, я так слышал.
        - Был князем. Говорю же - помощь нужна.
        Очередной порыв ветра хлестнул их ледяными брызгами, даже варяги не любили зря мокнуть, потому все отправились в большой длинный дом, темневший в стороне.
        По пути Владимир осторожно поинтересовался:
        - Откуда ты знаешь этого Харальда?
        - Наши матери сестры.
        - Ты сын варяжки?!
        - Нет! Мою тетку захватили на торге в Киеве, никто из киевлян не вступился, когда Хамунд Рыжий Любаву увез. Только через много лет она сумела весточку передать, что замуж за викинга вышла, троих сыновей и пять дочерей родила. Один из этих сыновей - Харальд. Он бывал в Киеве, когда ты был совсем малышом. Тогда мы и встретились. У него наш знак родовой, по знаку догадался, а уж потом он рассказал о матери со славянскими корнями.
        - А кто такая Брунгильда?
        - Тебе лучше не знать. - Когда у Добрыни такой голос, то продолжать расспросы бесполезно и даже вредно для здоровья. Владимир перевел разговор на другое.
        Ели, пили, славили в тостах Харальда Свирепого и его отца Хамунда Рыжего… Снова ели, снова пили… На Владимира уже перестали обращать внимание, рядом с рослыми, сильными мужчинами он чувствовал себя мальчишкой.
        К Владимиру подсел молодой мужчина:
        - Я Торкиль, сын Харальда. Мы с тобой двоюродные братья, если наши бабки сестры.
        - Да, наверное, так.
        - Я слышал, что ты конунг в своей земле?
        - Был конунгом, - постарался скрыть вздох Владимир.
        - Тебя выгнали?
        Князь с неохотой процедил сквозь зубы:
        - Нет, сам ушел.
        - Ладно, - согласился Торкиль, - потом расскажешь. Это мои старшие братья от первой жены Харальда Торн, Бьерн и Эйнар. Не советую с ними связываться, сначала убивают, потом думают. Но они завтра уйдут на свой остров.
        Горы мускулов имели маленькие головки, причем с совершенно плоскими лбами, Владимир даже подумал, что убивают они головами, оттого и сплющились. Но его внимание привлекли следующие слова нового брата:
        - А это моя сестра Хельга.
        Князь едва не распустил слюни от восторга - варяжка была хороша какой-то дикой грацией и спутанной кое-как копной светлых волос. Но услышал уточнение Торкиль и понял, что ко всем нужно подходить с особой осторожностью:
        - Она замужем вон за тем рослым воином. Это Хеги, он берсерк.
        Владимир слышал о таких воинах, которые впадают в бессознательное состояние, когда начинают биться, зато они практически непобедимы, а сами способны уничтожить толпы врагов. Толпой можно и берсерка одолеть, но обычно толпа при виде этакого просто редеет, а поредевшая толпа уже не толпа, а собрание будущих трупов.
        Вообще-то все люди на Земле собрание будущих трупов, но одним до этого состояния еще далеко, а вот тот, кто встал на пути у берсерка, приблизился к таковому вплотную.
        Князю как-то сразу расхотелось разглядывать змеиную грацию Хельги, но на всякий случай уточнил:
        - А разве берсерки имеют жен?
        - Почему нет? - удивился Торкиль. - Не всегда же он в трансе, только когда в бою.
        - А у тебя есть жена?
        - Была.
        Так они беседовали, смешивая славянские слова со сканскими, что-то переспрашивая, что-то объясняя. Постепенно Владимир успокоился, никто не собирался нанизывать его на вертел, хотя дядя словно забыл о племяннике.
        Торкиль предложил отправиться спать к нему в дом, сказав, что места хватит.
        Спросить у дяди? Но этим он покажет, что держится за полу одежды Добрыни. Владимир кивнул:
        - Если твой отец не против.
        - Отец? Как он может быть против?
        - Но ведь он хозяин этого дома.
        - Он конунг, ему принадлежит многое, но не наши жизни, когда мы не в бою и не в деле. Каждый волен жить своей жизнью. Я не могу пойти к монахам или уйти с острова, не сказав об этом конунгу, просто потому, что он должен знать, почему меня нет рядом. А спать или есть, брать женщину или заводить детей могу.
        - У вас здесь много детей?
        - Немного, но есть. Здесь мало свободных женщин, потому и детей мало.
        - А нельзя привезти больше?
        - От женщин одна беда. Достаточно рабынь. Они и по дому поработают, и одежду сошьют, и ночью ублажат. У меня есть пара симпатичных. Пойдем.
        Ночь получилась приятной, две рабыни ублажали их до самого рассвета, причем девушки явно были обучены этому занятию, Владимир остался доволен.
        - Где ты их взял?
        Торкиль пожал плечами:
        - Купил на невольничьем рынке. Они рады этому, лучше ласкать одного меня или моих друзей, как ты, которых не бывает слишком много, чем очень многих за плату.
        - У них не бывает детей?
        - Нет, они знают, как этого избегать.
        Разумно, разумно…
        Утром, выйдя из хижины, чтобы отлить, Владимир увидел, как одна из рабынь пытается одновременно отогнать большущую свинью и закрыть калитку. Это ей удалось бы, но калитка перекосилась, чтобы починить, требовалось всего лишь стукнуть лежавшим рядом обухом топора. Видно, это и собиралась сделать девушка, но не успела, пришлось бороться с настырной свиньей, решившей выбраться на волю во что бы то ни стало.
        Рассмеявшись, Владимир подхватил топор и привел калитку в надлежащее состояние.
        - Спасибо, - поблагодарила девушка и, подхватив большую бадью, поспешила к следующему загону.
        Князь попытался вспомнить, она ли была так ласкова во тьме, но, прикинув объемы фигуры, решил, что не она. А жаль…
        - Эй, мужчина должен держать в руках меч, весло, кружку с добрым пивом или бедра красивой женщины. Работу в поле и по дому оставь рабам. - Недоуменно вскинутая бровь Торкиля лучше всяких слов показала Владимиру отношение нового родственника к ситуации. Князь отбросил топор в сторону.
        - Это не она была с нами ночью?
        - Нет, конечно. Эта неумелая и строптивая. А еще она сумасшедшая. Но если ты ее хочешь…
        - Хочу. Люблю строптивых.
        - Ладно. Пойдем в дом.
        Дядя не поинтересовался, где и как ночевал племянник. Зато поинтересовался Харальд:
        - Вольдемар, Торкиль привел к тебе рабынь?
        - Да, он дал своих.
        - Двух на двоих сильных мужчин? Или ты так устал за время пути, что хватило только их? Торкиль, возьми еще пару, жена в Новгороде не должна мешать мужчине в моем доме развлекаться.
        Только к вечеру у Владимира появилась возможность задать Добрыне интересовавший его вопрос:
        - Ты сказал, что мы переживем зиму. А потом куда?
        - Не знаю. Сейчас главное - выжить здесь.
        - Мы можем не выжить?
        - Конечно, особенно если ты будешь задавать глупые вопросы.
        - Но ты же брат их главаря?
        - Владимир, в этом мире кровное братство может значить куда меньше, чем сознательное. Большинству из них некуда деваться, кроме как служить Харальду или его соседям. Вернутся в родные места и будут казнены.
        - За что?
        Добрыня пожал плечами:
        - Кто за что, у каждого свое.
        - Так здесь преступники?
        Дядя внимательно посмотрел на племянника:
        - Ты считаешь себя преступником из-за убийства Рогволода?
        Владимир опустил голову:
        - Да. Рогволод не сделал мне ничего плохого и был гостеприимен. Он не заслуживал быть убитым.
        - Если ты скажешь это здесь, то в твою сторону будут плевать с презрением. Рогволод допустил несколько ошибок. Он был слишком самоуверен и надеялся на своего будущего зятя. Полоцкий князь не выставил даже приличную охрану, не говоря уж о том, что сам не оказал никакого сопротивления.
        - Он был ранен, а выставлять охрану против меня нелепо, я же брат Ярополка.
        - Ты глупец, если думаешь так! Разве можно доверять брату?
        - А кому тогда можно? - окончательно растерялся Владимир.
        - Только тому, кому выгоден союз с тобой, и только пока он выгоден! Если ты этого не поймешь, то лучше бы оставаться в опочивальне у Алохии и не мечтать о киевском престоле.
        Владимир хотел сказать, что он и не мечтает, но не рискнул возражать, дядя был слишком яростен.
        Добрыня смягчил тон:
        - Я не знаю, сумеем ли мы вернуться, но пока ты здесь, постарайся научиться как можно большему, то, что умеют варяги, может пригодиться кому угодно.
        - Владеть мечом?
        - Не только. Скорее брать от жизни то, что хочешь взять. Жизнь короткая штука, если упустишь время, другого может не оказаться.
        Ночью к нему пришла та самая девушка.
        - Как тебя зовут?
        - Торви. Но я не сплю с мужчинами.
        - Зачем тогда пришла?
        - Ты другой. Помоги мне бежать.
        - Что?! Куда здесь можно бежать, вокруг же море?
        - Не море - большое озеро. Но это не важно. Я христианка, а здесь есть монастырь. Помоги мне бежать туда?
        Владимир слышал о христианах, крещеной была его бабка княгиня Ольга, рядом с ней всегда вились старухи-приживалки, которые только и знали бормотать свои молитвы, сложив кисти рук, узловатые от прожитых лет. Они шамкали беззубыми ртами и смотрели на него с ненавистью, шипя: «Язычник!»
        - Разве христианки бывают молодыми и красивыми? - рассмеялся князь.
        - Тсс! - приложила палец к его губам Торви.
        - Ну, хорошо, мы что-нибудь придумаем. Но чтобы не заподозрили, ты все же должна спать со мной. Иначе мне будет трудно объяснить…
        Он и сам не знал, что именно объяснить, но понимал, что в надежде получить помощь, она будет сговорчивей. Почему-то не хотелось насиловать эту девушку, напротив, хотелось, чтобы она была покладистой. Делая внушение, Владимир стянул с нее рубаху и привлек к себе на ложе. Рука ловко нырнула в нужное место и…
        - Ты беременна?!
        - Тсс! Да, - зашептала на ухо Торви. - Ты можешь взять меня столько раз, сколько пожелаешь, но никому не говори о моей беременности и помоги бежать.
        Желание брать ее пропало. Владимир отстранился, он ожидал получить девственницу, а христианка оказалась ушлой женщиной.
        - Куда ты собираешься бежать?
        - Я же сказала - в монастырь. Там мне помогут. Я не хочу, чтобы мой ребенок родился рабом!
        - Эй, о чем это вы шепчетесь? Идите лучше к нам, вместе будет веселей, - позвал из-за тонкой дощатой стенки Торкиль.
        Торви с ужасом и мольбой уставилась на Владимира. Тот усмехнулся:
        - Нам и вдвоем хорошо, верно, Торви?
        Юная женщина что-то проворковала и решительно уселась на князя верхом. Он блаженствовал и без умелых рабынь Торкиля. Торви умела не меньше и сама получала удовольствие от их близости, несмотря на осторожность из-за большого уже плода.
        Возможно, из-за этого Торви вдруг перестала просить о побеге, ублажая Владимира несколько ночей подряд.
        Но без конца это продолжаться не могло, ее живот рос, и скоро это стало бы заметно женщинам, с которыми она вместе работала, ела, мылась… Все знали, что Торви не спала с мужчинами, сразу возник бы вопрос: чей ребенок. Об этом жестко спросил и Владимир.
        - Я дочь короля. Христианского короля.
        - А ребенок чей?
        Торви молчала.
        - Чей?!
        - Одного человека. Не спрашивай, ты же все равно не знаешь.
        Владимиру надоели ее секреты, стало противно, и он согласился:
        - Беги, когда хочешь. А почему ты не можешь бежать днем?
        - Днем рядом со мной всегда Старуха и другие женщины. К тому же сразу увидят. Нужно ночью. Завтра сделаешь вид, что ты много выпил и заснул…
        Он сделал, вернее, действительно слишком много выпил и действительно заснул. Сквозь дрему слышал, как она поцеловала и легко, несмотря на свое положение, скользнула с ложа прочь.
        А утром сообщили, что Торви попыталась бежать, но до рассвета не успела пробраться вокруг озера, видно, не подозревала, что то, что издали выглядит как лесная опушка, в действительности берег внутреннего озера. Она не дошла до монастыря, но не пожелала быть пойманной и вернуться обратно и бросилась в море.
        Торкиль рассказал, что никакая она не дочь христианского короля, такие здесь никогда не бывали. Родила Торви Старуха, которая, возможно, христианка и, возможно, дочь какого-то короля. Но Старуха сумасшедшая, живет на острове очень давно, ее привезли рабыней с далекого юга. Все, что девушка наговорила Владимиру, оказалось давнишней выдумкой самой Торви, а ребенок у нее от Хеги, и боялась она не рабства будущего ребенка, а мести Хельги.
        Монахи забрали тело Торви, чтобы похоронить. Никто не возражал, мало того, Харальд предложил и Старухе уйти в обитель, но та отказалась.
        Все это показалось таким ужасным, что надолго отвратило Владимира от любых рабынь - опытных или неопытных.
        Близость с Торви и ее трагедия отвлекли Владимира и от его собственных невеселых мыслей, и от трудностей на новом месте.
        Добрыня ворчал, что князь и тут нашел себе проблемы с женщинами.
        - Оскопить тебя надо было в детстве, что ли? Займись делом, наконец!
        - Каким?
        - Я в первый же день посоветовал тебе научиться у варягов всему, чему только научат, но ты вместо этого снова полез под юбки.
        - Они ничему не собираются меня учить, я не подросток.
        - Ты хуже. Тем хоть можно приказать или по шее дать, а ты делаешь вид, что чего-то стоишь, и надуваешь щеки. Орать на тебя при всех не могу и приказывать тоже, иначе уважать никогда не будут, но сделай хоть что-то сам!
        - А как же то, что ты мне внушал все время?
        - Что? - удивился Добрыня.
        - Что я древлянский князь, последний из своего рода.
        - Одно другому не мешает! Древлянскому князю тоже хорошо бы владеть мечом и знать, чего он хочет помимо того, чтобы щупать девок! Ты даже в Полоцке умудрился нагадить!
        Владимир обомлел:
        - Но не ты ли подбил меня на нападение на Полоцк?
        - Мы ехали умыкнуть дочь Рогволода, а не насиловать ее и не убивать князя! Если бы ты просто забрал княжну и объявил ее своей женой, а не бесчестил, Рогволод согласился на это. Но ты залез на дочь и убил князя, нажив целых два княжества врагов.
        - Почему два?
        - Потому, что Новгород тоже не простит, прежде всего Ставр!
        - И что теперь делать?
        Все же Владимиру едва исполнилось семнадцать, рослый и сильный, он нуждался в помощи мудрого советчика.
        - Думать головой, а не передним местом! И прекрати видеть только женщин, в мире хозяйничают мужчины!
        Владимир словно проснулся. И впрямь чем целую седмицу занимался? Ночью развлекался с женщинами, а днем отсыпался. Разве для этого забрался так далеко от дома?
        Какого дома, где у него дом?
        Кто он вообще теперь такой?
        В Киеве, где рос мальчишкой, его ждет смерть.
        В Новгороде, где остался сын, тоже.
        Он никому и нигде не нужен, живет в выдуманном мире, как жила Торви. Чем он лучше этой дурочки? Она объявляла себя дочерью короля, а он конунгом.
        Удивительно, но в ответ на такие укоризненные мысли захотелось отомстить. Кому? Всем!
        Ярополку, чья мать была законной женой, а не рабыней.
        Рогволодовичам, которые имели право ему мстить.
        Алохии, которая была верной и любящей женой, хотя ее об этом не просил.
        Рогнеде, унизившей отказом.
        Но чтобы мстить, нужно иметь силы или деньги. Второго нет и не будет, разве что добыть разбоем, как делают те, у кого они сейчас живут. Чтобы были люди, нужно стать настоящим викингом, безжалостным, способным повести за собой, а не прятаться за спиной Добрыни.
        Вон как тот на носу драккара.
        К берегу действительно подходил драккар, один из трех встретивших их, когда прибыли. Еще тогда Владимир обратил внимание на варяга, явно командовавшего на этом судне. Драккар куда-то ушел и теперь возвращался с добычей. Добычи было много, корабль тащил тяжелогруженую баржу.
        Варяги на берегу приветственно кричали и размахивали руками. Вот за таким сильным и удачливым вождем они готовы отправиться куда угодно, даже на Полоцк, даже на Киев!
        - Значит, я должен стать таким! - заявил сам себе Владимир. Что-то подсказывало ему, что это не так просто. Но иного выхода не было. Долго держать их в качестве гостей Харальд не будет, нужно либо утверждаться самому, либо садиться на рум к другому. Второе устраивало Владимира мало, натертые за два дня работы тяжеленным веслом мозоли еще не прошли. Лучше уж на нос драккара, чем за весло.
        Первым он привлек на свою сторону добродушного Свана.
        Взял меч, надел легкую и прочную кольчужку под просторную рубаху и встал в пару к Свану, чтобы потренироваться.
        Тот с сомнением покосился на князя:
        - Вольдемар, если я ударю, будет больно. Здесь всерьез бьются.
        Владимир мог бы обидеться, ведь не давал повода усомниться в своей силе, хотя и повода ее продемонстрировать не было. Но князь не желал портить отношения с теми, с кем предстояло жить многие месяцы, он спокойно усмехнулся:
        - Не жалей меня, лучше пожалей моих врагов.
        - Ха! - хлопнул себя по бокам Сван. - Хорошо сказал, клянусь Локки!
        У Свана же Владимир попытался расспросить о том варяге на носу драккара.
        - Это Рагнар. Он силен и удачлив, но принес клятву Харальду. Видишь, сходил в набег.
        - Это я вижу. Как ты думаешь, почему он так удачлив?
        - Его боги любят.
        Что и говорить, достойное объяснение. Но Сван тут же добавил то, что крайне заинтересовало Владимира:
        - Все, кого Рагнар не любит, делятся на две части - тех, кто уже на том свете, и тех, кто там скоро будет.
        - А те, кого любит?
        Сван задумчиво пожевал губами.
        - Я таких не припомню.
        - А как же вы все, если он никого не любит?
        - Чего все? - Сван, как и большинство часто получавших удары по голове, соображал туго. Владимиру пришлось объяснить:
        - Если он вас не любит, почему вы живы?
        - Кто тебе, славянин, сказал, что он нас не любит?
        Славянин - это ругательство сродни «слабаку», относящее человека к тем, кого Рагнар отправляет на тот свет с особым удовольствием.
        - Если нет тех, кого Рагнар любит, значит, остальных он НЕ любит?
        Но Свана оказалось не так просто запутать, его голова думала плохо, но если уж начинала это делать, то вполне справлялась с заданием.
        - Есть еще те, к кому он равнодушен.
        Вот теперь Владимир вынужден был протянуть:
        - А-а-а…
        Наблюдая за Рагнаром, Владимир сознавал, что если и нужно учиться, то у вот этого варяга.
        Рагнар не знал сомнений, для него в жизни все было ясно, словно боги вкладывали это понимание прямо в его голову. Варяг мог ответить на любой вопрос, прекрасно владел мечом, копьем, боевым топором, мог много выпить, не пьянея, его обожали женщины, да и все братство тоже.
        Владимир уже понял, что если сумеет усвоить жизненную правду Рагнара, то сумеет и все остальное - встать во главе, захватить, отомстить…
        А если Рагнара еще и заполучить вместе с его людьми!..
        Однако не станешь же, словно мальчишка-несмышленыш ходить следом и задавать вопросы. Если задавать, то надо так, чтобы Рагнар сам пожелал объяснить разницу между его ценностями и теми, к которым князь привык в прежней жизни.
        Но для этого нужно завоевать доверие Рагнара.
        И князь пожертвовал собой, не видя иного выхода.
        Бои бывали не только учебные, тупыми мечами, но и вполне серьезные, когда бойцы друг друга не жалели. До убийств не доходило, но ранения случались.
        Когда в одном из таких боев на виду у всех перед Рагнаром встал Владимир, раздался смех. Князь и впрямь выглядел хрупким юношей рядом с рослым здоровенным варягом. И дело не в силе и размерах, просто против Рагнара вообще вставал только Уве, даже Хеги не всегда рисковал это делать.
        - Рагнар, если я окажу тебе достойное сопротивление, то ты поплывешь со своими людьми вместе со мной на Русь.
        Варяг окинул наглеца насмешливым взглядом и расхохотался:
        - Хоть в Валгаллу!
        Харальд хотел остановить намечавшийся неравный бой, но рука Добрыни легла на его плечо:
        - Пусть попробует…
        Понимая, что не победит, Владимир все же бился, не жалея себя. Чтобы завоевать внимание Рагнара, он должен оказать достойное сопротивление.
        Должен!
        Оказать!
        Сопротивление!
        В голове уже не просто звенело, он порой сам не понимал, что делает, но уворачивался от прямых ударов, уходил в сторону, проскальзывал, когда казалось, что меч вошедшего в раж Рагнара сейчас разнесет голову…
        Владимир устал и уже начал думать, как достойно признать поражение, когда Харальд остановил поединок своей властью.
        - Рагнар, остановись. Ты достаточно погонял мальчишку, но, согласись, он не сдался без боя.
        Варяги довольно загалдели, им понравился ловкий славянин. Мало кто мог так долго продержаться против Рагнара.
        - Да, ты ловок, славянин!
        Князь с трудом удержался на ногах после серьезного дружеского толчка в бок со стороны своего соперника.
        - Рагнар, а ты убил бы меня, не окажи я сопротивления?
        Владимир должен бы сказать «не останови тебя Харальд», но предпочел не отдавать лавры победы, сведя все хотя бы к ничьей. Но и собственное сопротивление достойным тоже не назвал, хотя мог бы. Рагнар этого не заметил (не сильны воины в словесных тонкостях), он удивленно пожал плечами:
        - Конечно.
        - Но, Рагнар, зачем тебе убивать меня, что пользы с того?
        - Погибнув в бою, ты попал бы прямо в Валгаллу, - снова изумился непонятливости славянина боец. Хотя что с них взять, с этих славян. Но следующий вопрос Владимира заставил его недоуменно задуматься.
        - Это я, а ты? Получилось бы, что ты убил достойного противника, ничем тебя не обидевшего.
        Рагнар почувствовал, что запутывается окончательно. Получалось, что, продли он поединок и убей этого щенка, обидел бы Одина? Нет, славянин не такой уж щенок, дрался неумело, но отчаянно. Но…
        Рагнар хохотнул, скрывая, что ему не по себе, и хлопнул Владимира по спине со словами:
        - Хорошо, что я не убил тебя, славянин. Будет кого учить драться по-мужски.
        Вокруг согласно загалдели, кажется, учить Владимира владеть оружием по-настоящему готовы многие. Косточки князя заныли при одной мысли об этом предстоящем учении, но он взял себя в руки и напомнил:
        - Рагнар, ты обещал, если я окажу достойное сопротивление, отправиться вместе со мной на Русь.
        Тот с изумлением подтвердил собственные слова:
        - Обещал.
        - Так пойдешь?
        - Сначала сам научись владеть оружием.
        - Тогда пойдешь? - не отставал Владимир.
        - Вот прилип! Пойду.
        - Все слышали? Когда я научусь владеть мечом по-настоящему, Рагнар и его люди пойдут со мной на Русь!
        Князь снова схитрил, он не сказал «если я научусь», он сказал «когда». Это обрекало его на тяжелейшую учебу, но Рагнара на обязанность следовать за князем, причем условия не оговаривались. Знать бы Рагнару, к чему это приведет, возможно, он был бы яростней в поединке или во время следующего обучения.
        Рев окружающих подтвердил обязательство Рагнара, что привело того в ярость.
        - Щенок!
        Владимир повернулся к богатырю:
        - Рагнар, сегодня я противостоял тебе больше хитростью. Научи меня противостоять силой и умением.
        И снова раздались одобрительные возгласы. Пожалуй, этот мальчишка чего-то стоил…
        Позже Добрыня осторожно поинтересовался у подопечного:
        - Ты хоть понимаешь, каково тебе будет?
        Тот вздохнул:
        - Понимаю. Эти люди нужны мне, с ними можно не бояться ни Рогволодовичей, ни Ярополка. А золота и серебра у меня нет, придется платить синяками и ранами.
        Добрыня снова с трудом спрятал улыбку в усах.
        Он поговорил с Харальдом, а тот с Рагнаром, объяснив, что, если варяги сразу угробят Владимира, пользы от этого не будет никому, лучше и впрямь научить того владеть мечом.
        - Но тогда мне придется плыть на Русь с вами! - возмутился Рагнар.
        - Почему ты этого не хочешь? На Руси красивые женщины и много богатств, - вкрадчиво сообщил Добрыня.
        - Тогда почему твой мальчишка оттуда удрал?
        - Рагнар, - Добрыня почувствовал, что пришла его очередь очаровывать варягов, - разве мало достойных вынуждены даже не юношами, но сильными мужами бежать из родных мест, не имея возможности победить своих врагов? Чтобы глупо погибнуть, много ума и везения не нужно, а вот чтобы выжить и отомстить, нужно. Если ты научишь Владимира правильно держать меч и поможешь отомстить обидчикам, - он чуть не сказал, что тот щедро заплатит, но вовремя сдержал язык и продолжил иначе, - то хвалу тебе вознесут до самых небес к Одину. Владимир знал, кого просить об учебе.
        Рагнар засопел от таких слов, богатыри тоже падки на лесть.
        Добрыня решил, что беседу пора заканчивать, пока под воздействием крепкого пива не наобещал чего с три короба, встал и уронил на прощание:
        - А на Руси и правда красивые женщины и много богатств.
        - Ты куда? - заплетающимся уже языком (выпил половину бочонка, и как в него только влезло?) поинтересовался Харальд.
        - Отолью.
        Вторым варягом, у которого Владимир мечтал бы поучиться, был Уве.
        Он заметно умней Рагнара, возможно, не столь силен, но куда более ловок, а главное - никто лучше Уве не владел мечом. Сколько Владимир ни наблюдал, ему не удавалось проследить движения Уве, столь стремительными те были.
        Но Уве двигался не только стремительно. Однажды Владимир проследил за ним и обнаружил, что у варяга есть свое укромное место на берегу, где в землю врыт большой столб. Вот вокруг этого столба Уве ежедневно в любую погоду и совершал странные движения. Он словно парил медленно-медленно. Если бы делал быстро, получалось, что рубит столб и так и этак, или бьется с воображаемым противником. Многие варяги поступали так же, необязательно биться с кем-то, можно и с самим собой. Но все делали это очень быстро, как можно быстрей, потому что в бою от скорости зависит твоя жизнь. Уве вместе со всеми тоже делал быстро, быстрей остальных, а на берегу двигался как во сне.
        Хотелось спросить, что это. Но тогда пришлось бы признать, что подглядывал, и уверенности, что Уве объяснит, не было. Варяг князя презирал.
        А однажды во время тренировки Уве что-то приказал Владимиру, причем что-то такое, что и выполнять было необязательно и звучало довольно унизительно. Хорошо, что никто не слышал, но Владимир все равно стерпеть не смог.
        - Почему я должен это делать?
        - Здесь не спрашивают, а выполняют. - Уве Сильный недобро усмехнулся в бороду. - Выполнишь, тогда можешь поинтересоваться зачем.
        - Знаешь, в чем разница между мной и тобой? - спокойно ответил Владимир, вытирая меч пучком травы. - В своей земле я конунг и привык думать всегда.
        На лице Уве не дрогнул ни один мускул, лишь сверкнул злой взгляд:
        - Знаешь, в чем разница между твоей землей и нашей? В том, что сейчас тебя там нет, ты здесь.
        Смерил презрительным взглядом и пошел, не оборачиваясь, но через пару шагов выразительно сплюнул себе под ноги.
        Владимир понял, что заносчивостью заработал смертельного врага. Здесь не считались со слабыми и правил один закон - закон силы. Свою правоту можно доказать одним способом - убив противника. Или погибнув самому. Несогласных не бывало, их просто убивали, либо они сами умирали.
        Помня об этом, варяги не ввязывались в споры и старались не задевать других. Хорошо это или плохо, но такой подход позволял Харальду держать своих людей в кулаке. Но здесь никогда не убивали исподтишка, все споры только в открытом бою. Можно было не опасаться погибнуть из-за чьей-то подлости, ведь это люди могут не увидеть ее, боги все видят. Один не посадит за пиршественный стол Валгаллы недостойного, как бы тот ни надувал щеки.
        Пока Владимир всего этого не знал, ему, неоперившемуся птенцу-чужаку, многое прощали, не обращая внимания на задиристость и неподобающие слова. Но теперь он пожелал стать своим в этом братстве, значит, должен жить по их законам. Уве не будет подстерегать новенького с кинжалом за ближайшим уступом скалы, но найдет повод задеть того, чтобы убить в поединке. И никто не осудит, ведь это будет честный поступок.
        Конечно, погибнуть, сражаясь с Уве, это прямой путь в Валгаллу, Владимиру даже завидовать будут, но ему отчаянно хотелось жить. У него не было княжества, не было возможности вернуться домой, увидеть сына и жену, хотя Алохию князь вспоминал меньше всего, он не знал, что будет дальше, но все равно хотел жить. Семнадцать лет возраст зарождающейся силы, становления, взлета, плохо, если на взлете погибнешь.
        Любая встреча с Уве могла стать последней, но и избегать его нельзя. Варяги не терпят малодушия и трусости, немедленно растеряешь все, чего сумел добиться, станешь посмешищем. К тому же он желал учиться у Уве, а не враждовать с ним!
        Владимир нашел выход. Он даже дяде ничего не сказал.
        Уве сидел на берегу, глядя с высоты на гладь Нево.
        Северный и южный берег моря разительно отличались друг от друга. На юге, где впадает Волхов, берега низкие, болотистые, а здесь сплошные шхеры, скалы, гранит. Не фьорды, конечно, но и не ровная линия. Здесь волны о скалы бьются, как в родных для Уве местах, о которых скоро останутся совсем смутные воспоминания. Он любил рев моря, когда вода спорит с камнем, соленые брызги, особенный запах, который ни с каким другим не спутаешь. Но здесь вода пресная, а прилива нет вовсе…
        Краем глаза Уве увидел подходившего славянина, этого заносчивого мальчишку, который его так раздражал. Неумеха, глупец, а туда же: конунг! Это слабые славяне могут стать конунгами по рождению, в мире, где жил и который любил Уве, такое признание можно только заслужить. Мальчишка ничем не заслуживал. Он хитер, но этого мало.
        - Уве, я просить пришел.
        - О чем? - поморщился варяг. - Чтобы не убивал?
        - Чтобы научил биться хотя бы немного похоже на себя.
        - Ты уже просил об этом Рагнара.
        Славянин пытается его перехитрить? Глупо, Уве не Сван, он соображает так же быстро, как движется.
        - Рагнар хороший боец, он очень силен и ловок. Но у тебя есть какой-то секрет, разгадать который я не могу, - честно признался Владимир.
        - А с чего ты взял, что я стану раскрывать тебе свои секреты? Ты этого не достоин.
        - Наверное. Но позволь быть рядом, наблюдать, как ты тренируешься.
        - Что я делаю?
        - Я видел, как ты как-то странно танцуешь на берегу. Хочу понять, что это. Это не ритуал, ты явно учишь чему-то свое тело. Чему? Во время поединков ты движешься быстрее всех, быстрее Рагнара и даже Харальда, я это видел. Но в танце словно плывешь.
        - Знаешь, - Уве задумчиво посмотрел на Владимира, - тебе повезло. Вчера я прогнал бы тебя, а если снова стал подсматривать, и вовсе убил. Но сегодня мне почему-то не хочется этого делать. Даже если я открою тебе свой секрет, это тебе мало поможет, славянин.
        - Почему?
        - Ты живешь не битвой, не воинским умением. Оно для тебя лишь подспорье. А то, что умею я, требует занятий только им.
        - Но попробовать-то можно?
        - Ты прилипчивый, как растение с колючками. Ладно, смотри.
        Уве встал, подошел к столбу, врытому в землю на берегу, и резким взмахом меча нанес по столбу удар. Кажется, ничего трудного, на столбе осталась выщербина шириной чуть шире лезвия клинка.
        - Повтори. Ты должен точно попасть в этот же след.
        - Это невозможно? - Владимир понял, что есть какой-то подвох.
        - Это возможно.
        Следующий молниеносный удар Уве еще углубил эту выщербину, но ни единой лишней щепочки не отлетело, второй удар точно повторил первый.
        - Попади туда же.
        Владимир взмахнул мечом, стараясь делать это так быстро, как только мог, и… Отлетевшая щепка обнажила свежий скол довольно далеко от метки Уве. Тот потребовал:
        - Я сказал попасть точно.
        Князь бил и бил, он примерялся, мгновенно вскидывал меч, резко ударял, но результат был тем же.
        Ни один удар не был столь же точен, как у Уве, даже если меч попадал, то попросту расширял выщерблину, о чем свидетельствовали щепки вокруг.
        Уве надоело наблюдать, он усмехнулся:
        - На дровосека сгодишься. Хватит рубить мой столб.
        Подошел ближе и поинтересовался:
        - Я что тебе приказал?
        В другое время Владимира возмутило бы слово «приказал», но только не сейчас, когда сам же попросил научить.
        - Попасть по твоей зарубке.
        - Верно. Я разве приказывал делать это быстро?
        - А что толку от медленного движения меча?
        - А что толку от неточного? - парировал варяг. - Смотри.
        Он снова поднял меч, но теперь не стал бить быстро и резко, а медленно поднес острие к зарубке и точно коснулся ее середины.
        - Повтори. Так же медленно повтори.
        Получилось не очень хорошо.
        - Повтори медленней и много раз.
        Владимир повторял и повторял, пока рука была в состоянии поднимать меч. Уве даже перестал обращать на него внимание, но как только князь ускорял движение, во Владимира летел камешек и следовал окрик:
        - Я сказал делать медленно!
        К тому времени, когда клинок точно попадал по зарубке, Владимиру начало казаться, что Уве попросту поиздевался над ним. Конечно, как же он сразу не догадался! Варяг решил посмеяться и заставил размахивать мечом тысячу раз, долбя по деревяшке.
        Но Уве пообещал:
        - Завтра, когда сотню раз попадешь точно, рука сама начнет ускоряться.
        На следующий день к сотому удару Владимиру казалось, что руки не то что ускориться, но и вовсе двигаться не смогут, болело все тело. Меч не тяжелый, у Уве, да и у самого князя боевой куда тяжелей, но тяжесть не главное. И все же наставник был прав - с каждым ударом клинок все точней попадал по зазубрине.
        Точность была основной в требовании варяга.
        Но что дальше?
        Уве сделал еще пару зарубок и заставил бить поочередно в определенной последовательности, но сначала медленно-медленно. Позже Владимир сообразил, что удары по столбу получались такими же, как в бою.
        Зазубрины прибавлялись, с каждой новой движения становились все сложней, запоминать их последовательность - тоже. Но тело уже привыкло, к тому же каждое следующее задание Уве состояло практически из набора предыдущих, потому осваивалось легче. Владимир сначала повторял все медленно, сотни раз проходил показанное, пока клинок не начинал без малейшей запинки попадать туда, куда должен, потом ускорялся и ускорялся.
        - Уве, удивительно, когда я начинаю двигаться быстро, даже не замечаю, как двигаюсь. Тело и руки словно делают все сами.
        - В этом и есть основная часть учебы. Твое тело должно запомнить каждое очень точное движение, чтобы и в бою ты не думал, пока оно будет делать все за тебя.
        - Выходит, голова в бою и не нужна? - хохотнул князь и… тут же полетел на землю, сбитый ловкой подножкой наставника.
        Варяг стоял над учеником, насмешливо блестя глазами:
        - Вот для этого и нужна голова. Ты должен видеть все вокруг, слышать вокруг, а еще замечать любую опасность и предупреждать нападение.
        - Ясно, - вздохнул Владимир, поднимаясь на ноги.
        Постепенно помимо столба добавились движения без него. И снова медленно-медленно Уве показывал, как должен идти меч, как встречать клинок врага, как уходить от удара, если отбить невозможно.
        Наверное, это выглядело нелепо - двое рослых мужчин исполняли на берегу какой-то дикий танец. Словно во сне двигалась рука с мечом у одного, второй так же медленно отвечал. Много раз одно и то же движение, удар - ответ и снова удар - ответ. Но удар словно в толще воды, и ответ не быстрей.
        И бесконечные удары по столбу, причем теперь уже такие, чтобы сам столб не разрушали - рука должна настолько тонко чувствовать движение клинка, чтобы остановить его, лишь коснувшись препятствия.
        Добавлялись новые движения, но повторялись и повторялись старые. Теперь все светлое время суток Владимир проводил с Уве на берегу. Однажды наставник, довольный возросшим умением князя, добродушно пробасил:
        - Ты становишься воином, Вольдемар. Достойным соперником в бою. Будет жалко убивать тебя.
        - Ты хочешь меня убить?
        - А чего же ради я учу тебя? Чтобы ты мог оказать мне достойное сопротивление и с честью умереть от моего меча. Тебя ждет Валгалла.
        Что и сказать - обнадежил…
        Так и учили его вдвоем - Уве умению биться, Рагнар умению жить, как варяг.
        - Хороший враг…
        - Мертвый?
        - Нет, - усмехнулся в ответ Рагнар, - мертвый он уже не враг. Хороший тот, с кем тебе предстоит сразиться. И чем он сильней, тем лучше. Отправиться в Валгаллу лучше от меча сильного врага. - Он сладко потянулся и мечтательно добавил: - Я люблю вид врагов перед боем. Смотришь на тех, кого должен убить или кто может убить тебя, и сердце радуется.
        Владимир содрогнулся.
        - Ты радуешься при виде врагов? Никого не боишься?
        - Да, врагов нельзя бояться, на них надо смотреть просто как на тех, кого надо убить. Не смей думать о том, что они сильны или что у них есть родственники, которые могут отомстить. Пока идет бой, ты должен думать только о своей победе, даже если против тебя три десятка человек. Даже твоя гибель от их оружия будет твоей победой, ведь в таком случае Один заберет тебя в Валгаллу.
        Владимиру оставалось только тайком вздыхать и стараться не выдать своего отношения к подобным словам.
        - Как относиться к тем, кого ты обидел?
        Рагнар ответил так, словно речь шла не о людях, а о надоедливых насекомых:
        - Убить. Если ты не сделаешь этого, они придут, чтобы убить тебя. И тогда тебе все равно придется их убить! - расхохотался богатырь, довольный собственным остроумием.
        - Рагнар, где ты родился?
        - Там, - махнул гигант в сторону запада. - Далеко.
        - А как здесь оказался?
        - Надо было где-то быть.
        Что и говорить, ответ исчерпывающий. И ведь переспрашивать не будешь, себе дороже.
        - На Руси говорят, что лежачего не бьют.
        Рагнар не соглашался:
        - Бить нужно любого.
        - Но если он слаб и беспомощен?
        У варяга сомнений не было, он был во всем уверен:
        - Самый слабый враг может метнуть тебе в спину копье. А если он слаб настолько, что и копье не поднимет, то надо помочь ему покинуть землю, так справедливей, чем оставить умирать или быть растерзанным зверьем. А если выживет, то вы все равно столкнетесь. Врагов убивают всех до единого, любой оставшийся в живых, даже если он еле жив, опасен.
        Рагнар не привык говорить так длинно, потому после тирады об убийстве врагов надолго замолчал, словно израсходовав весь дневной запас слов. Только к вечеру он ни с того ни сего вдруг объявил Владимиру:
        - Да, врагов нужно убивать всех до единого.
        Сказал так, будто весь день продолжал начатый еще утром разговор.
        Однажды Уве кивнул в сторону юго-восточной оконечности острова:
        - Там живут странные люди.
        - Чем странные?
        - Молятся одному богу и не берут в руки оружие.
        - Я таких в Киеве видел, они у моей бабки княгини Ольги подвизались.
        Уве помотал головой:
        - Эти здесь давно, твоей бабки и в помине не было, когда уже молились.
        - И вы их не трогаете? В рабов не обращаете?
        - А чего их трогать? Рабов и без того хватает, а эти безвредные, зато лечить умеют хорошо. Кровь останавливают, раны заживляют… Пусть живут. Хочешь посмотреть?
        На следующий день Уве повел своего ученика в сторону от жилья варягов. По пути махнул рукой куда-то:
        - Все там живут, а мы пойдем к особенному, он отдельно на острове.
        Им действительно пришлось перебраться на меньший остров на небольшой лодчонке, которая наверняка пошла бы ко дну, не вычерпывай Владимир из нее воду берестяным ковшиком, пока Уве быстро греб к другому берегу. Проливчик узенький, утонуть не успели.
        - Вон он. Авраамом зовут.
        Человек в черном одеянии при виде приближавшихся варягов выпрямился, отложив в сторону широкий заступ, которым расчищал снег.
        - Авраам, я привел к тебе…
        Договорить Уве не успел, мужчина вдруг поклонился, но не ему, а Владимиру:
        - Буде здрав, князь Владимир Святославич. Давно Русь тебя ждет, давно…
        - Что? - обомлел Владимир. - Откуда ты меня знаешь?
        Он растерянно оглянулся на Уве, мол, когда ты успел рассказать обо мне монаху? Но Уве и сам смотрел с изумлением, причем на Владимира.
        - Ты и впрямь конунг? Я думал, Хитрый зовет тебя так в шутку.
        - Я был новгородским князем, пока не бежал к вам.
        - А будешь киевским и всей Руси. Идите в дом, у вас мокрые ноги, а ветер сегодня холодный.
        Домом это можно было назвать с большой натяжкой, но там горел огонь, у которого можно высушить промокшие в протекающей лодке ноги. И ветер действительно ледяной с самого утра.
        - Что ты сказал о том, кем я буду?
        Но монах сделал вид, что не услышал вопроса князя, он протянул им по кружке с горячим напитком:
        - Пейте. Я ждал вас.
        - Ты знал, что мы придем?
        И снова монах не ответил на вопрос, напротив, задал свой:
        - Как твой бок, Уве?
        - Гниет.
        - Покажи.
        Варяг подчинился требованию человека, рядом с которым казался просто великаном, подчинился, словно ребенок. Посмотрев на незаживающую рану на боку (Владимир даже не догадывался, что она существует), Авраам покачал головой и приказал сесть ближе к огню.
        Он промыл рану каким-то снадобьем и просто выковырял ее середину. Князь видел, как потемнели от боли глаза Уве, но варяг не проронил ни звука, молча терпел, пока монах совершал свои действия. Тот приложил к ране какие-то травы, покрыл ее чистой тряпицей, мхом, перевязал длинной полоской и велел опустить рубаху. Снова протянул питье, но уже другое, и мешочек с травами:
        - Это заваришь в кружке и будешь пить каждый день семь дней. А это распаришь и приложишь к ране завтра, а если нужно, то еще три дня. Если не полегчает, пришлешь его за мной. Сам не ходи. И не терпи зря, не в боли дело, сгниешь ведь.
        Уве только коротко кивнул:
        - Нам идти пора. Пойдем, Вольдемар.
        - Останься пока здесь, не дойдете. Скоро ночь, завтра утром отправитесь. И окрепнешь немного.
        - Дойдем…
        - Тебе нужно лежать, а не ходить на холодном ветру.
        - Дойдем, - снова твердо повторил варяг.
        Монах поднялся, сокрушенно качая головой:
        - Я провожу вас.
        Обратно они переправлялись на другой лодке - прочной и сухой, монах набросил на плечи Уве большую медвежью шкуру, стараясь укрыть рану. Он помогал Владимиру тащить тяжелевшего с каждым шагом варяга, уже на их острове поинтересовавшись:
        - Доведешь ли?
        - Доведу! - самонадеянно пообещал князь и, конечно, ошибся.
        Уве горел огнем, тяжелел с каждым шагом и немного погодя просто осел на землю. Тащить здоровенного варяга на своих плечах Владимир не смог, к тому же у Уве ранен бок. Пришлось затащить его за скалу, укрыв от пронизывающего ветра. Теперь предстояло решить - бежать ли за своими, пытаться вернуться за помощью к монаху или остаться рядом с Уве, пока тот не придет в себя.
        Стремительно темнело, и Владимир выбрал последнее. Он не надеялся, что сумеет ночью найти среди этих скал место, где оставил Уве. Князь успел наломать хоть немного валежника и снести в кучу, но заварить траву, чтобы промыть рану и дать напиться варягу, оказалось не в чем. Они не собирались оставаться на ночь, потому ничего не взяли с собой. Жалеть об этом, как и о том, что не остались у монаха, бесполезно.
        Все, что теперь мог Владимир, - поддерживать огонь и отирать пот со лба Уве.
        А Уве становилось все хуже, он горел в огне и начал бредить. Тяжело терять наставника и друга, а вот нелепо тем более. Владимир уже ничем не мог помочь, как ни старался. Даже просто воды рядом не было, вернее, она была, но как найдешь в темноте, если не знаешь, где искать?
        Проклиная это приключение, князь собирал на руку влагу с камней и прикладывал ее к губам Уве, тот ловил холодные капли с жадностью и снова впадал в забытье.
        Вдруг послышались шаги - кто-то приближался к их убежищу! Но это не зверь, шел человек. Владимир не успел подумать, как встречать нежданного гостя, как из-за уступа показался тот самый монах.
        Он не стал ничего спрашивать и объяснять, просто подошел к Уве и скомандовал князю:
        - Подержи.
        Владимир держал голову Уве, пока монах разжимал его зубы ножом, а потом вливал какое-то питье. Уве закашлялся, но открыл глаза:
        - Авраам…
        - Подложи дров в костер, нужно нагреть воды.
        Князь послушно занялся тем, что приказал монах. Над костром повис небольшой котелок, принесенный Авраамом. Монах снова заварил травы, еще раз промыл и перевязал рану Уве, напоил того каким-то отваром, дал выпить и Владимиру.
        - Как ты узнал, что нам нужна помощь, и нашел нас?
        - Об этом было нетрудно догадаться, а огонь в темноте виден издалека. Ты поступил правильно, стараясь согреть Уве, без этой помощи он бы погиб.
        - Без твоей тем более.
        - Не давай ему напрягать тело, пока рана не затянется, иначе даже я не помогу.
        - Ты маг?
        - Нет, - усмехнулся монах. - Просто меня научили собирать и заваривать травы.
        - Но ты узнал меня, никогда не видев раньше?
        - Я знал, что ты на острове, князь.
        - Откуда ты знаешь мое будущее? Расскажи, что со мной будет?
        Авраам покачал головой:
        - Нет, князь Владимир Святославич. Скажу только, что оно великое. Ты будешь князем всей Руси, сделаешь много ошибок и принесешь много бед и радости людям.
        - Расскажи, как все это будет.
        - Человеку нельзя рассказывать его судьбу, иначе он будет поступать именно так, как предсказано, либо наоборот и все испортит. Судьбу вообще нельзя предсказывать. Я скажу тебе только одно: наступит час, когда тебе придется сделать главный выбор, и от него будет зависеть не только твое будущее, но и будущее твоих сыновей. Спи, князь, скоро уже рассвет…
        Владимир чувствовал, что глаза просто слипаются, а в голове туман. Он погрузился в сон, а монах долго смотрел на едва видное в свете небольшого костра лицо будущего крестителя Руси.
        - Разве можно рассказать тебе обо всех преступлениях, которые ты совершишь или совершат по твоей воле? Как об искуплении тоже. Живи - это единственный способ узнать, что предстоит.
        Владимир очнулся вдруг. Уже рассвело, костер горел, но монаха рядом не было, зато лежала аккуратная кучка наломанного валежника, которого хватило бы на несколько часов.
        Уве спал спокойно, гореть почти перестал и скрипеть зубами от боли тоже.
        В сумке, оставленной монахом, нашлись копченая рыба и травы, в котелке над костром кипела вода.
        Но позаботиться об обеде для себя и Уве Владимир не успел - издалека послышался мощный голос Рагнара:
        - Эй, Вольдемар, отзовитесь!
        - Я здесь! - вскочил на ближайший камень князь.
        Рагнар пришел не один, с ним было четверо варягов. Они быстро соорудили носилки, осторожно уложили Уве, погасили костер и отправились обратно.
        - Рагнар, как вы догадались, что мы в этой стороне острова?
        Варяг изумленно уставился на Владимира:
        - Мы не догадались. Пришел монах с дальнего острова, с которым дружит Уве, сказал, где вы и что вам нужна помощь.
        Уве пришел в себя не сразу, но его рана, которую теперь промывал Владимир, быстро затягивалась. Рагнар, увидев эту рану, только кивнул:
        - Хорошо, что монах вырезал старую плоть, она погубила бы Уве. Нельзя терпеть гноящуюся рану, это опасно.
        - Где он поранился?
        - В бою. Это давно было, но Уве никогда не обращал внимания на такие мелочи, а недавно она открылась и стала гнить. Теперь будет жить.
        Когда Уве пришел в себя, Владимир попытался выяснить, что это за монах, но варяг ничего толком не знал и сам. Ответил, что тот помогал лечить раны, только и всего. О прорицательстве не знал ничего.
        Владимир решил сходить на маленький остров сам.
        Авраам встретил его спокойно:
        - Тебя прислал Уве за помощью?
        - Нет, Уве выздоравливает. Он благодарит за спасение и передал вот это.
        В большом коробе, который князь притащил на загривке, были продукты. Варяги добывали их в поселениях на побережье, не всегда праведно, обычно попросту отнимая у жителей, не успевших спрятать. Но как же иначе? Кто станет покупать продовольствие у не умеющих защитить его?
        - Благодарю. Возьмешь травы, они помогут не только Уве.
        Но все расспросы монах предвосхитил одним заявлением:
        - Если хочешь спросить о своем будущем - не трать понапрасну время и слова. Я больше ничего не скажу, да и не нужно тебе. Живи, князь. Живи, как живется, господь сам наставит тебя на путь истинный, если уж избрал для тебя такой.
        - Какой?
        - Ты снова пытаешься вызнать свое будущее. Но я не маг, я не знаю этого, поверь. У меня другая вера.
        - Расскажи о своем боге.
        Авраам снова покачал головой:
        - Твое время еще не пришло, князь. Еще не пришло.
        - Как узнать, что оно пришло?
        Ответом было молчание. Но Владимир не сдавался, он кивнул на крест с распятием:
        - Вы поклоняетесь кресту, на котором был распят ваш бог? Поклоняетесь орудию пытки и убийства? Но чем же хуже меч? Он хотя бы убивает сразу.
        - Ты не готов.
        Глядя в спину выходящему из хижины монаху, Владимир поморщился:
        - Он просто хороший знахарь.
        Больше князь на тот островок не ходил и о распятом на кресте боге старался не думать. Он видел такое распятие у своей бабки и хорошо помнил, что все говорили о приносящем беду и разлад этом знаке.
        Конечно, так и есть! Она крестила Олега и Ярополка вопреки воле князя Святослава Игоревича, и ни к чему хорошему это не привело.
        Владимир впервые в жизни ничего не рассказал дяде и вопрос задал не ему, а Рагнару:
        - Что ты знаешь о христианах?
        - Наслушался монаха?
        - Нет, он мне ничего не сказал. Так ты что-то знаешь?
        - Христиане слабы, они только и умеют страдать и терпеть, когда надо браться за оружие и применить силу. Разве можно почитать бога, который позволил распять себя на кресте и поощряет пустые страдания?
        - Ты считаешь, что страдать нельзя?
        Рагнар с изумлением уставился на князя, потом обхватил его шею крепкой рукой, приблизил лицо к своему лицо и объяснил, глядя в глаза:
        - Запомни: страдать вообще нельзя! Если настоящий варяг страдает от боли, он терпит молча, вон как Уве. Если из-за предательства или потери чего-то - мстит.
        - А если от потери дорогого человека?
        Рагнар, уже выпустивший шею Владимира и шагнувший в сторону, обернулся:
        - О чьей-то смерти плакать тоже нельзя. Если человек был достоин, то он в Валгалле, это радостное событие. Или в Ирии, как вы, славяне, там называете. А если погиб по чьей-то вине, то за его смерть нужно просто отомстить.
        Да, он прав, он совершенно прав!
        Умершие дорогие люди в Ирии. Но Владимиру некого было помянуть, он никем не дорожил. Мать? Даже не помнил, а проклинал за рождение от князя не раз. Пусть потом смирился со своей судьбой, но это не ее заслуга.
        Алохия и сын? Женился по воле дяди, жену не любил, может, потому и сыном не дорожил тоже.
        И даже Добрыня, которого раньше почитал, как своего главного наставника, и во всем слушался, теперь не казался ни таким уж мудрым, ни имеющим безусловного права распоряжаться его делами и судьбой.
        Судьба… Что там знает этот монах, чего не желает сказать?
        - Рагнар, монах может знать мою судьбу?
        - Монах? Не знаю. Он тебе что-то сказал?
        - Он предрек какую-то великую судьбу, но в чем она, не сказал.
        Варяг с удовольствием расхохотался:
        - Это и я тебе могу предречь! Проще простого: Вольдемар, тебя ждет великая судьба! Только, знаешь, понятие величия у всех разное. Величие викинга - победить как можно больше врагов и умереть в бою, чтобы попасть прямиком к героям. В чем ты видишь величие?
        - Победить своих врагов…
        - У тебя много врагов, Вольдемар? Ты так неуверенно говоришь об этом, что я сомневаюсь в их существовании вообще. Чего ты хочешь от жизни? Не знаешь… Вот когда поймешь, тогда и решишь, в чем величие для тебя самого.
        Владимир подумал, что уж точно не в горах трупов и гибели с мечом в груди. Ему как-то хотелось жить.
        Рагнар это понял, усмехнулся:
        - Ты не викинг, не варяг. И никогда им не станешь, как бы ни старался. Ты рожден славянкой, а значит, слаб, как все славяне!
        - Но Харальд тоже рожден славянкой.
        - И тоже слаб!
        Владимир хотел напомнить, что они считают Харальда своим конунгом и подчиняются ему, но не успел, Рагнар вдруг предложил:
        - А если хочешь узнать свое будущее, то лучше спросить у Брунгильды.
        Снова это имя!
        - А где она?
        - Где угодно. Хочешь?
        - Да.
        Закутанная в черное фигура была больше похожа на тень от крошечного светильника в полутьме пещеры, но эта тень отбрасывала еще одну тень, что свидетельствовало, что первая живая. Или наоборот? В какое-то мгновение Владимиру показалось, что тени движутся каждая сама по себе.
        Присмотреться не успел, раздался усталый женский голос:
        - Проходи, князь Владимир Святославич. Давно пора бы прийти. Выйди, Рагнар, это не для твоих ушей.
        - С радостью. Не люблю, когда ты пророчествуешь.
        Варяг скрылся в двери, а Брунгильда поинтересовалась:
        - Что ты хочешь узнать?
        - Монах сказал мне, что у меня великая судьба. В чем она?
        - Значит, ты поверил монаху, не сомневаешься в величии и желаешь лишь знать, как его достичь?
        Внутри у Владимира похолодело, он осторожно уточнил:
        - Это не так?
        Женский смех был молодым, удивительно молодым для мудрой ведуньи.
        - Так, конунг Вольдемар. Но величие возможно лишь для тех, кто не прячется ни за чьей спиной. Невозможно победить бурю, не выходя из гавани. Ты не станешь великим, сидя в хижине монаха. Твое величие не в этой бухте, а далеко от нее. Выбирай. И не сомневайся: дорогу пройти может только тот, кто шагает, а поразить мечом тот, кто его поднял.
        Владимир вышел из пещеры в задумчивости. Каждый из прорицателей предрек ему великую судьбу, но никто не сказал, в чем она. Однако эта Брунгильда права - не сделав ни шагу, невозможно дойти до конца пути.
        Значит, следовало убедить дядю и Рагнара, что пора двигаться на Русь.
        - Ну, что тебе сказала прорицательница?
        - Чтобы я оторвал свою задницу от теплой шкуры и отправился завоевывать великое будущее.
        - Так прямо и сказала? - расхохотался Рагнар.
        Князь не видел, как из темного угла пещеры, куда не доставал слабый свет единственного светильника, к закутанной в темное фигуре шагнул… его собственный дядя.
        Добрыня протянул провидице массивный браслет со словами:
        - Ты молодец, Гудрун, хорошо справилась. Кажется, наш Вольдемар поверил и готов хоть что-то сделать ради своего величия.
        Девушка с явным удовольствием сбросила темную накидку, открыв прелестное юное лицо, вполне соответствующее голосу.
        - Только не вздумай кому-то об этом рассказать. Ты знаешь, что бывает с теми, кто меня обманывает.
        Девушка в ответ поморщилась:
        - Рагнар уже все подробно объяснил, но только от своего имени.
        Князь Владимир решил, что ему пора возвращаться на Русь, а Рагнару сдержать свое обещание и отправиться вместе с ним.
        Добрыня не стал рассказывать Владимиру, что новгородцы выплатили огромную виру за убийство полоцкого князя, Рогволодовичи виру приняли, значит, мстить не имеют права. Но и в Новгороде сбежавшего князя вряд ли захотят видеть. Это позор - бежать так, как они бежали, однако выбора тогда не было. Смерть еще хуже. Владимир не смог бы противостоять двум Рогволодовичам, он и сейчас не сможет, несмотря на всю учебу, разве что с помощью людей Рагнара. И еще обмана.
        Харальд был недоволен намерением молодого князя забрать лучшую часть их дружины с собой, но варяг умен, он прекрасно сознавал, что ему самому недолго осталось и его людям нужно чем-то заняться. Нельзя держать молодых и сильных при себе только потому, что ты сам стал слаб. Пусть идут - решил Харальд. Добрыня обещал, что они захватят не только город обидчиков его племянника, но и Киев.
        Варяга не могло обмануть растущее умение князя Владимира, это не варяжский конунг, как бы ни размахивал мечом. В его происхождении есть та самая червоточина, которая не позволит стать настоящим викингом, он наполовину славянин.
        Харальд никому бы не признался, что видит эту червоточину, поскольку такая же есть у него самого. Во Владимире от отца половина варяжской крови, но по матери он такой же, как сам Харальд, - древлянин. А древлянин даже наполовину это не варяг наполовину. Ему без помощи других не обойтись.
        - Хорошо, племянник, Рагнар со своими людьми пойдут с тобой на Русь. Но там они возьмут все, что пожелают. Ты на это согласен?
        Что князь мог ответить? Если не согласен, то и разговаривать не о чем. Но славянин так устроен, что готов отложить на завтра не только собственную смерть, но и оплату своей жизни.
        - Согласен.
        - Клянись на мече, который повернется против тебя, если только нарушишь свою клятву.
        Поклялся.
        Оставалось надеяться, что захотят немногого…
        К Владимиру подошла рабыня, одна из тех, что ублажала его по ночам. Князь даже имени ее не знал - ни к чему. И голоса ни разу не слышал, тоже ни к чему.
        - Ты уходишь? - спросила шепотом с затаенной надеждой на что-то. На что может надеяться рабыня?
        - Да, пора.
        Девушка была хороша, но она рабыня, а от этих людей Владимир старался держаться как можно дальше…
        - Возьми меня с собой?
        - Куда?! - расхохотался князь. - До первой волны, чтобы сунуть тебя туда головой?
        Он уже сделал шаг в сторону, но вдруг услышал:
        - Я ношу под сердцем твоего сына.
        Бровь Владимира взлетела, выражая крайнее удивление:
        - Моего? Ты, которая ублажает всех, смеешь утверждать, что ребенок мой, да еще и сын?
        - Я за это время ни с кем не была, кроме тебя.
        Глаза юной женщины не лгали, но к чему она Владимиру? Да и сын здесь на острове или с собой в походе не нужен вместе с его матерью.
        - Но вы же умеете избавляться от плода. Сделай это.
        - Я христианка, я не могу.
        Он все же ушел, но обернулся:
        - Как тебя зовут?
        - Гудрун. - Девушка сделала шаг к князю, вся потянулась навстречу надежде, что передумает, возьмет ее с собой. Нет, не взял. Викинги не думают о таких вещах, как рождение детей у рабынь. Даже если родится сын, этого для женщины достаточно - воспитывать сына героя.
        Князь пытался убедить сам себя, что осчастливил дуреху уже тем, что спал с ней. Небось с Хеги тяжелей. Или вон с огромным Ренди, который двум девкам своим весом ребра поломал.
        - Что тебе сказала Гудрун? - Рагнар чем-то обеспокоен.
        - Что носит под сердцем моего сына.
        - Ты поверил?
        - Даже если это так, мне все равно.
        Подошел и Добрыня:
        - О чем вы спорите?
        - Гудрун от Владимира ребенка ждет.
        Добрыня нахмурился:
        - Всюду ты нагадить успеваешь!
        - Чем худо, что от сильного мужчины рождаются сильные дети? - расхохотался Рагнар. - У меня много детей по всему побережью.
        Владимир дернул плечом:
        - Меня не беспокоит эта рабыня. Пошли, работы много!
        Никто не видел, как Добрыня сначала передал Харальду пару серебряных монет, потом увел Гудрун подальше от жилья, посадил в лодку и отвез на маленький остров.
        - Иди туда. Там монах живет. Один он, не бойся.
        - Я знаю. Это Авраамий.
        - Ему скажешь о ребенке Владимира. Харальд будет присылать вам еду. Но если ты когда-нибудь еще…
        - Не бойся, ни ты, ни твой племянник обо мне больше не услышите. - Юная женщина вскинула на плечо большой мешок и зашагала в центр маленького острова навстречу спешившему к ней монаху.
        Кнорры варягов отплывали от острова, чтобы пересечь огромное озеро, которое некогда было морским заливом и даже теперь звалось морем за свои размеры и свой крутой непредсказуемый нрав. Это не были огромные драккары викингов, на каких они раньше передвигались по морю на западе, драккарам с их глубокой посадкой трудно передвигаться по неглубоким извилистым рекам Руси, можно сесть на мель и стать легкой добычей местных жителей. Прошли те времена, когда одно появление боевых кораблей викингов на горизонте лишало людей способности двигаться и сопротивляться. Теперь даже франки давали отпор, а об ильменских словенах и говорить нечего.
        Владимир не оглядывался, во-первых, это дурная примета, во-вторых, его действительно занимало только то, что впереди.
        Князь стоял на носу, цепко держась за натянутый канат и вглядываясь в озерную даль. И впрямь море… Он никогда не был на море, но вот эти водные просторы, где не видно земли, впечатляли.
        Что ждет его впереди?
        И вдруг в шуме ветра и волн послышался голос предсказательницы:
        - …дорогу может пройти только тот, кто шагает…
        Но тут же:
        - Я ношу под сердцем твоего сына.
        Владимир даже замер, вслушиваясь в говор волн. О, боги! Это же один и тот же голос! Как он сразу не догадался?
        Князь резко повернулся к дяде:
        - Брунгильда это Гудрун? Ты обманул меня?
        Добрыня выдержал бешеный взгляд племянника, усмехнулся:
        - В чем? Брунгильда может вселяться в любую из женщин, какую пожелает. Когда ей нужно пророчествовать.
        - Гудрун носит мое дитя.
        - О ней позаботятся, Владимир, - Добрыня встал и шагнул ближе к племяннику, чтобы даже ветер не отнес его слова к дружинникам, - прекрати сомневаться. Сомнения разрушают твою силу. И прекрати переживать из-за женщин! Если уж сделал что-то, то забудь. Это их судьба - носить и рожать детей от мужчин. Твое дело иное. Ты князь, помни об этом!
        Глава 3
        Месть
        О приближении варяжских ладей к Новгороду сообщили сначала дальние нижние дозоры, что охраняли покой большого города с севера ниже по течению Волхова, потом и ближние. Но сообщали без сигнала тревоги, значит, караван торговый.
        Все равно опасно, северные гости без кольчуг и мечей не плавают даже если на торг. К тому же ладей слишком много, не иначе целая дружина прибыла.
        Потому ухнуло било, гулко сообщая, что нужно быть осторожней.
        Народ новгородский заволновался. Жизнь такова - пахать паши, рыбачь или пируй, но за меч рукой держись, в крайнем случае, за рогатину.
        Но голос человека с первой ладьи показался знакомым:
        - Эй, Новгород, пошто князя не встречаете?
        - Владимир Святославич, ты ли это? - отозвался дружинник на берегу.
        - Я! - с удовольствием расхохотался рослый взрослый мужчина в княжьем плаще.
        Возможно, его встретили бы совсем иначе, но всех до такой степени поразила произошедшая с Владимиром перемена, что об ином и не подумали.
        - Дружину варяжскую привел.
        Владимир никак не мог понять, почему народ не кричит от восторга и не бросается приветствовать своего князя. В Альдейгье им сказали, что Новгород живет по-прежнему, что Ставр умер, а княгиня Алохия с сыном в порядке.
        Рагнар поинтересовался:
        - Они не хотят принимать тебя, Вольдемар? Наказать их?
        - Нет, что ты! Просто не узнают. Изменился сильно. Подождите меня здесь.
        Оставив варягов, выгружавшихся на берег чуть в стороне от остальных судов под присмотром Добрыни, Владимир в сопровождении пары охранников бросился на княжий двор к Алохии и Вышеславу. Только сейчас он вдруг осознал, как соскучился по жене и сыну.
        Его явно не ждали и даже не желали!
        Алохия смотрела на мужа с непонятной смесью ненависти и жалости.
        - Новгород заплатил за твое преступление огромную виру, князь. Мой отец умер от позора, а я отдала все, что получила в наследство, только бы выкупить у Рогволодовичей жизнь нашего сына. Они не кровные местники больше, живи спокойно. Только не здесь. Не навлекай беды на город и нас с сыном.
        У Владимира заходили ходуном желваки. Пока он мужал среди варяжской дружины, его родственники в Новгороде выкупили его жизнь у Рогволодовичей.
        Год назад он как нашкодивший щенок уполз бы в свои покои и пересидел, пока злость старших не уляжется, но сегодня за его плечами был тяжелый опыт варяжской вольницы, а за спиной сама варяжская дружина. Все синяки, едва зажившие раны, побитые косточки взывали к иному. А еще двойное пророчество…
        Нет… Он варяг и будет поступать так, как учил его Рагнар. Он пойдет и убьет Рогволодовичей, теперь он это может.
        Алохия не верила своим ушам:
        - Ты хочешь мстить Рогволодовичам за свое преступление? За то, что убил их родителей и обесчестил сестру?
        Владимир сказал ей то, что услышал от Рагнара:
        - Тех, кого ты обидел, надо убивать. Если ты не сделаешь этого, когда-нибудь они придут и убьют тебя. И тебя с моим сыном тоже.
        - Тех, кого ты обидел, надо убивать? Тогда убей и меня тоже. Меня ты обижал с первого дня после свадьбы. На, - Алохия протянула мужу клинок.
        Он круто развернулся и бросился прочь из ее опочивальни.
        Доброго слова вслед не услышал, но и проклинать непутевого мужа, от которого видела столько бед, Алохия тоже не стала. За прошедшие месяцы она повзрослела даже больше мужа.
        Зря он спешил в Новгород, никто его здесь не ждал. Надо было сразу в Полоцк.
        Но кто он сейчас? Если город не примет своего князя, то Владимир вовсе не князь новгородский. Захлестнула новая обида почему-то на Рогволодовичей, словно те виноваты в его вине.
        По неписаным законам убийство выкупалось либо смертью виновного, либо большим выкупом, и чем знатней убитый, тем больше этот выкуп. Если вира принята, мстить больше нельзя. Владимир удрал за море, а воевать с Новгородом, чтобы убить ни в чем не повинного маленького Вышеслава, за которого потом будет вечно мстить его род, Рогволодовичам не хотелось.
        Рогволод был князем, а потому вира получилась огромной, Алохии пришлось отдать все, что осталось после отца. Многое обменяла у Годины и других купцов на серебро, добавила все свое, продала быстроходные ладьи, что принадлежали Ставру, большие амбары на берегу Волхова, запасы скоры - пушнины. Со слезами на глазах ставила свои печати на связках с великолепными соболями, куницами, беличьими шкурками перед продажей. Купцы покупали дорого, себе в убыток, только бы помочь юной княгине.
        Все ушло в Полоцк, но Алохия не жалела, теперь Рогволодовичи не станут мстить маленькому Вышеславу, а это главное, это важней серебра и мехов.
        На берегу Рагнар с Уве разглядывали тын новгородского Детинца.
        Крепок, огромен, такой не возьмешь с налета. Пожалуй, в четыре человеческих роста, толстенные лесины вкопаны в землю на треть, стоят плотно. За верхушками частокола виден второй ряд, а там явно третий и четвертый. Между первым и вторым рядом земляная насыпь, по которой ходят дозорные, но стрелой их не возьмешь ни прямой, ни навесной.
        Рагнар кивнул приятелю:
        - Хорошо сделано, крепко.
        Тот согласился:
        - Да, постарались.
        К ним подошли еще несколько человек. Варяги стояли, указывая друг другу на заостренные колья поверху, на щиты, на узкие мосты, перекинутые снизу к въездным проемам, которые так легко убрать. На сами ворота - тяжелые, кованые…
        Хвалили, языками цокали, не понимая, кого Вольдемар боялся в столь защищенном городе.
        Это обсуждение не могло остаться незамеченным со стороны новгородцев. Над частоколом немедленно показались лучники, а из ворот поспешно выбежала пара десятков дружинников и окружила варягов полукольцом, натянув тетивы своих луков.
        Рагнар с товарищами выхватили мечи. Порубить эти два десятка слабаков Рагнару представлялось делом минутным, но он понимал, что это лишь начало. Кто знает, какая сила ждет их вот за этими стенами? Не заманил ли Вольдемар их в ловушку? Только зачем?
        От берега к ним бежал Добрыня, размахивая руками:
        - Эй, эй! Совсем ополоумели?! На княжью дружину с луками и стрелами?
        Добрыня встал перед варягами, словно мог заслонить их от стрел своей тушей.
        Его узнали, но это не смутило защитников. Старший лучник спокойно посоветовал:
        - Стой, где стоишь, Добрыня Никитич. Нет у нас князя, сбежал твой Владимир, как нашкодивший хорек. А что дружину привел, так мы и с ней справимся. Скажи, чтоб опустили мечи и убирались восвояси.
        - Вы как князя встречаете?! - попробовал начать сначала Добрыня, с тоской думая о том, что сам Владимир убежал на княжий двор и может оттуда попросту не вернуться.
        Но он ошибся, вернулся князь, позади шеренги лучников раздался его голос:
        - Это мои люди! Почему луки подняли?
        Владимира пропустили к Рагнару и товарищам (туда уже подтянулись и остальные, варяжская дружина стояла, готовая напасть и порубить в крошево всех, находящихся на берегу) и луки опустили по команде старшего, но стрелы с них не сняли, готовые вскинуть и метнуть целую тучу.
        - Не князь ты нам больше, Владимир Святославич. Иди своей дорогой, - миролюбиво, но твердо посоветовал старший лучник. - К чему варяжскую дружину с собой привел?
        - Я вас не трону, на Полоцк пойду.
        - На По-олоцк… - чуть насмешливо протянул лучник. - Там тебя ждут… Очень ждут.
        - Не твое дело. В город, - Владимир с усмешкой кивнул на стены Детинца, - не пойду, не бойся, никого не трону. Так своим трусам и передай. Но здесь нас не трогайте, не то худо всем будет.
        В голосе князя звучала непривычная новгородцам твердость и уверенность. Они знали юного Владимира как мальчишку, только и умеющего девкам юбки задирать да по окрестностям носиться. Теперь перед ними стоял взрослый сильный мужчина, способный свернуть шею быку. Но не в силе дело, а в уверенности, которая сквозила в каждом взгляде, движении. Настоящий князь.
        Лучники отступили, а Владимир обернулся к Рагнару:
        - В город не пойдем. Не стоит связываться. Переночуем здесь на берегу. Только охрану хорошую выстави. А утром через Ильмень дальше двинемся. Наша цель Полоцк. Вот там можно будет пограбить вволю.
        Тот только коротко кивнул:
        - Теперь понимаю, почему ты ушел отсюда, Вольдемар. Мне эти новгородцы тоже не нравятся, но если ты говоришь не трогать - не тронем. Придет время и этого города.
        - Хорошо, - согласился Владимир.
        Они действительно разбили большой лагерь на берегу, распугав остальных торговых гостей и просто рыбаков.
        Плохо, что купить еды не удавалось. Владимир понимал, что голодных варягов удержать не получится и округа будет разграблена. Врата Детинца закрыты, стена ощетинилась многочисленными луками.
        Но новгородцы хитры, на берег к устраивающимся на ночевку варягам бочком пришел давний новгородский знакомый - Бредята. Вернее, пришел к Добрыне, памятуя, что именно уй у Владимира главный советчик.
        Начал с простых приветствий и осторожных расспросов, где были да куда направляются.
        Добрыня усмехнулся:
        - А чего же самого князя не спросишь? Вон он с дружиной своей.
        - Ладно, крутить не буду, спрошу прямо: чего вам тут надо?
        - Сейчас еды да питья. Сам понимаешь, люди долго гребли, проголодались, а купить невозможно. Боюсь, как бы сами не взяли на Торговой стороне или вон на ладьях.
        - Грабить Новгород? - зло прищурился Бредята.
        - Продайте еду, грабить не станем. А завтра поутру через Ильмень дальше пойдем.
        - Куда? - Щербина меж зубов у Бредяты на миг мелькнула и спряталась за бесформенными губами. Не раз бывал бит за то, что лез не в свое дело, но нос совать не перестал. Но сейчас он был выгоден Добрыне, небось не сам пришел, а прислан, чтобы разведать. А если варяги его башкой в Волхов сунут и подождут, пока дергаться не перестанет, так невелика потеря для города.
        Добрыня вовсе не собирался обсуждать с этим битым слизняком планы племянника. Он наклонился ближе и заговорщически сообщил:
        - На Киев пойдем.
        - Ну да? - не поверил Бредята.
        - Да. А может, и дальше на Царьград. Пока не решили, посмотрим, как по пути примут.
        - А Новгород чего же разорять не станете?
        Добрыне очень хотелось назвать мужика дураком. Они сидели под крепкими стенами сильного уже города, были голодны, а внутри за стенами сын князя Владимира - лучший заложник, какого можно найти. Да и от самого князя новгородцы не отказывались. Кляли, конечно, что пришлось виру платить, но заплатила Алохия, городу от этого большой потери не было, а полочан новгородцы всегда недолюбливали.
        В городе опасались, но только не разорения, а простой стычки с варяжской дружиной или того, что князь поставит своих новых приятелей над Новгородом.
        Сначала новгородцы встретили Владимира и его приятелей настороженно, но когда поняли, что им его появление ничем не грозит, даже поддержали. Напасть на Полоцк? А почему бы и нет? Вины теперь перед Рогволодовичами нет, нападение не будет кровной местью, просто набег на слишком разбогатевших после виры соседей.
        Нашлось немало тех, кто пожелал пойти на Полоцк вместе с Владимиром. А потом можно и дальше на Киев и - страшно подумать - Царьград! Вот где, говорят, златом даже улицы выстланы, как в Новгороде деревянными плахами. Отчего бы не отодрать себе такую плашку?
        Новгородское войско получилось большим.
        Это привычно для людей - новгородцы вовсе не были злы на полочан и не грабители по натуре, но если есть возможность поживиться, почему бы ею не воспользоваться? А еще больше шли за компанию: соседи идут, и я пойду. О гибели, как обычно в таких случаях, никто не думал.
        На Волхове и вдоль берега Ильменя плотно борт к борту встали ладьи желающих отправиться на Полоцк. До него полтысячи верст тяжелого пути - с волоками, непроходимыми лесами и непролазными болотами, где предстояло тонуть, таскать эти самые ладьи на себе на берег, толкать на катках, снова сносить в воду… Следовало поторопиться, потому как вода на Ловати по ту сторону Ильмень-озера не держится долго, пройдет половодье, уйдет и высокая вода, скреби тогда днищем по камням…
        К Владимиру на берегу подошел Дедилец, новгородский купец из не очень богатых, тех, кто всюду ходил сам, а не отправлял людей.
        - Князь, дозволь сказать…
        Владимир кивнул, распорядился, чтобы продолжали без него, и отошел в сторону с Дедильцом.
        - Что не так?
        - Все так, только я вот что сказать хочу. - Дедилец взял прутик и принялся рисовать на песке. - Я в Полоцк не раз хаживал и жил там долгое время, округу по-всякому знаю, что с востока, что с запада, что с севера, что с юга.
        Владимир внимательно слушал и следил за веточкой, помечавшей на сыром песке кружки и извилистые линии.
        - Полоцк на берегу Полоты стоит, рядом с Двиной, но не на ней. Это удобно, и подплыть можно, и враг прямо не наскочит. От Двины нас ждать будут. А можно часть войска с другой стороны отправить по самой Полоте, она из Неклочь-озера вытекает. Там точно застав нет, хорониться не от кого. Вокруг Неклоча болота и места черные, безлюдные. Если напасть с двух сторон, так лучше получится.
        Владимир немного подумал и хмыкнул:
        - А как мы узнаем, когда с двух сторон нападать? Да и что толку нападать на крепостные стены?
        - Есть место, где Полота близко к Двине подходит, версты три лесом, не более, ну, пять, коли ноги беречь станешь.
        - Если подойти по Двине, встать и вызвать Рогволодовичей в поле биться, а варяжскую дружину по Полоте отправить, чтобы в спину ударила…
        - Да! - обрадовался тому, что князь сразу схватил его задумку, Дедилец. - От Ловати разделиться можем, я до Неклочи и по Полоте проведу.
        Это был большой риск, но он увеличивал шансы на победу.
        - Я подумаю, только молчи пока об этом, чтобы никто не знал.
        Дедилец кивнул:
        - Я, княже, о том же просить хотел. Не ровен час кто-то из болтливых проговорится и дойдет до полочан.
        Владимир попросил Добрыню найти ему среди сидящих в яме или даже просто рабов полочан, но не мальчишек, а чтобы окрестности знали.
        Дядя покачал головой:
        - Кривичи своих не выдают, Владимир. Не скажет ничего, даже если пятки жечь станешь.
        - Я ему и не буду предлагать предать, только посмотрю внимательно.
        Привели двоих, но Владимир сначала велел одного убрать подальше. Добрыня с интересом наблюдал за племянником, гадая, что тот задумал.
        Кривич и впрямь на все вопросы отвечал, что не знает, запамятовал, давно там не бывал, а в Новгороде по голове били… Князь спокойно расспрашивал его о Двине, о крепости, о том, есть ли рядом с крепостными стенами города поле. Но вот он спросил про Полоту и про то, близко ли та подходит к Двине. Кривич заметно напрягся. А после вопроса о том, откуда вытекает Полота и много ли петляет, хоть и пожал плечами, но вскинутый взгляд и проскользнувшее беспокойство дало понять, что Владимир на верном пути.
        Второй оказался чуть слабее, на вопрос об озере Неклочь принялся убеждать, что места там непроходимые, что лучше не соваться, но убеждал слишком рьяно и беспокойно, чтобы не понять, что почуял опасность для своего города.
        Владимир приказал вырезать языки обоим тут же:
        - Чтобы даже во сне не проболтались, о чем спрашивал.
        - Да к чему тебе это?
        Князь рассказал дяде о придумке Дедильца. Так и решили сделать - часть варяжской дружины и новгородцев повести по Полоте, подождать друг друга и напасть с двух сторон.
        - По Ловати сам людей поведу, надежней будет, - решил Добрыня.
        Рагнар, с которым поговорили тайно, сначала хохотнул:
        - Хочешь утопить нас в болоте?
        - Зачем? - пожал плечами Владимир. - Вы же еще ничего не сделали. С вами Добрыня пойдет и его люди из Новгорода. Только Уве и тех, кого он выберет, со мной отправь.
        - Ладно, уговорил, - кивнул Рагнар. - Хитрый ты, ох, какой хитрый…
        У них все получилось, как было задумано.
        Весть о том, что вернувшийся из-за моря князь Владимир привел с собой варяжскую дружину и пошел на Полоцк, поспела до берегов Полоты куда раньше самой дружины.
        Будь Рогволод жив, он сообразил бы выставить дозоры со всех сторон. Рогволодовичи тоже выставили, но недостаточно частые, к тому же дальние дозоры доносили, что новгородское войско движется обычным путем по Двине. А еще, что варяжская дружина хоть и сильна, но не столь велика, как могла бы быть.
        Братья смеялись:
        - Даже варяги не хотят служить предателю и трусу. Будь князь Владимир настоящим мужчиной, он не стал бы бегать за море, а сразился с одним из нас на поле.
        - Нельзя позволять ему осадить город. Если увидим, что по пути князь не наберет еще много воинов, то лучше встретить его в поле перед Полоцком и разбить сразу.
        Братья обсуждали со своими воеводами то, как расположить дружину, чтобы легче поразить врагов, как только те сунутся на берег. А Рогнеда не могла найти себе места.
        - Что тебя беспокоит, сестра? Наша дружина сильна, горожане поддерживают нас и готовы стеной встать за город.
        - Вы выйдете за крепостные стены в поле все?
        - Да, почти. Так легче разбить новгородцев.
        Старший из братьев задумался над вопросом сестры, хмыкнул:
        - А ведь она права. Войско князя Владимира не так велико, как должно быть. Нам донесли, что от ладей не видно было ни Волхова, ни Ильмень-озера. Куда же делась часть воинов?
        - Может, они растянулись, чтобы не мешать друг другу?
        - Или разделились! Да, к Полоцку по Двине можно подойти с двух сторон - сверху и снизу по течению. Мы их ждем сверху, но часть могла пройти от Новгорода другим путем - на Освейское озеро и по Дриссе, чтобы выйти в Двину ниже по течению. Тогда они придут с запада.
        Если бы только Рогволодовичи знали, как близки были к разгадке! Ошиблись только в одном - Добрыня с помощью Дедильца вел варягов и отобранных новгородцев не по Дриссе в Двину, а прямо по Полоте. Прохода их через болота вокруг Неклочи и сплава по совсем неглубокой Полоте не ждал никто.
        Когда войско Владимира подошло до условленного места и пристало к берегу, не высаживаясь, в Полоцке решили, что угадали верно, и отправили часть своей дружины ниже по течению Двины, чтобы быть готовыми к удару с тыла. Они не подозревали, что тыл будет совсем не там. И как раз на Полоте все было почти оголено.
        Ладьи Владимира двигались по Двине медленно, чтобы подойти к условленному дню. Но в оговоренном месте гонец от Добрыни их не ждал. Пришлось остановиться почти в виду крепостных стен города. Стояли, поджидая, но словно в нерешительности. Новгородцы начали ворчать, мол, чего князь боится-то? Неужто испугался одного вида крепостных стен или дружину Рогволодовичей, вышедшую в поле перед ними?
        Наконец, поздно ночью прибежал гонец с сообщением: Добрыня с варягами уже недалеко от города. На вопрос, почему опоздали, помотал головой:
        - Река петлявая, словно заяц на снегу. А идти надо тихо.
        Его отправили обратно с уговором: на рассвете.
        Рогволодовичам донесли, что новгородцы ночью высадились и все же двинулись к городу.
        Когда забрезжил рассвет, Владимир со своими людьми действительно стояли на одном краю поля, а на другом выстроились ряды полочан.
        Владимир подозвал к себе воеводу Радима:
        - Ждать нельзя, сейчас пойдут на нас и могут оттеснить слишком далеко от Добрыни.
        К князю пробился, легко раздвигая плечами даже самых рослых новгородцев, Уве.
        - Покажи мне твоих обидчиков, чтобы я знал, чьи головы тебе принести, Вольдемар.
        А Владимиру уже стало не по себе. Ему никогда не приходилось участвовать в большой битве, причем против своих же славян. Одно дело учиться даже у варягов, где и мечи не закругленные, и друг друга не жалеют, но совсем иное видеть напротив славянские лица и понимать, что либо ты их убьешь, либо они тебя.
        Шевельнулось сомнение, то ли он затеял, но размышлять было поздно.
        Две темные в рассветных лучах массы вооруженных людей двинулись навстречу друг другу.
        Они схлестнулись не на жизнь, а на смерть. Но у полочан были два преимущества. Во-первых, их заметно больше, чем новгородцев, которые уже ворчали из-за отсутствия части варяжской дружины. Во-вторых, за спиной полочан их родной город, и защитники прекрасно понимали, что сделают с ним захватчики.
        Князь Владимир вовсе не был опытным полководцем, Улоф командовал только своими варягами, а Уве и вовсе бился сам за себя.
        Неудивительно, что удача стала быстро и неуклонно перевешивать в пользу Рогволодовичей с их дружиной.
        - Где же Добрыня и Рагнар?! - почти с тоской взмолился Владимир, понимая, что еще немного и новгородцы просто побегут к своим ладьям, оставив князя наедине с полоцкими князьями.
        - Я увидел твоих врагов, Вольдемар. Это они? - ткнул в сторону гарцующего на коне старшего Рогволодовича.
        - Наверное. Почему нет дяди с Рагнаром и остальными варягами?
        Уве только отмахнулся, викинг никогда не обращает внимания на такие мелочи, как отсутствие поддержки, пока жив, надо биться самому. Оставив Владимира сомневаться, он со звериным рыком ринулся в сторону Рогволодовича.
        Надо отдать должное сыну убитого полоцкого князя, даже когда Уве просто подрубил ноги его коня, князь продолжил биться пешим. Старшему брату на помощь поспешил младший. Теперь против Уве были два сильных, хорошо тренированных и умело действующих в паре противника. Варяг даже расхохотался от удовольствия. Бой прекращал быть скучным, он становился очень интересным!
        Если до сих пор, пробиваясь к князьям, Уве просто косил по пути ополченцев, то теперь от него потребовалось все умение, чтобы противостоять сразу двоим.
        Имей Владимир возможность наблюдать этот бой, он непременно отметил бы каждое движение Уве, которое сам отрабатывал замедленно, а потом с ускорением. Но князю было некогда, ему тоже пришлось применять навыки, полученные на острове.
        Владимира уже заметили, к нему прорвался опытный боец, так что развлекаться наблюдениями оказалось не ко времени. Вот теперь он смог сполна оценить услугу, оказанную Уве. Тело работало словно само по себе, отражая наносимые удары, нанося свои, а голова успевала замечать и то, что делает противник, и что творится вокруг. Князь справился с первым нападавшим, потом со вторым…
        А в голове билась одна мысль: где Добрыня? Они не могут не слышать звуки боя, почему не приходят на помощь? Неужели Рогволодовичи перехитрили и сумели не пропустить ту часть дружины уже здесь, возле самого города?
        Дважды князь оказывался на краю гибели, причем по собственной вине.
        В первый раз он отвлекся на крик, возвещающий, что Уве удалось убить старшего из Рогволодовичей. Владимир с трудом увернулся от прямого удара.
        Второй раз не смог не отреагировать на крики за спинами полочан, возвещавшие, что в бой в их тылу вступают варяги Рагнара и новгородцы Добрыни. Этого не ожидали защитники Полоцка, они дрогнули, а вот бившийся с Владимиром рослый кривич своего не упустил. Тренированное тело князя помимо его воли успело уклониться, но удар получился все равно крепким. Спасла только кольчуга, хотя синяк заживал долго.
        А его собственный меч успел опуститься ниже щита противника и перерезать тому незащищенное сухожилие под коленкой.
        На крики из-за спины отвлекся и младший Рогволодович. Тело Уве тоже сделало свое дело, меч нашел щель между пластинами доспеха и проник в нее, а затем в тело младшего из князей.
        Рогволодовичей больше не было, оставалась одна Рогнеда, и юной женщине нужно не просто выжить, но и отомстить князю Владимиру. За всех отомстить - за отца с матерью, за братьев, за себя. За поруганную честь и поломанную судьбу. Из всех Рогволодовичей осталась одна Рогнеда. Она варяжского рода, а варяги, не задумываясь, отдают свои жизни за смерти врагов.
        Только бы сумела отомстить, - мелькнуло в голове младшего из Рогволодовичей, прежде чем свет в его очах погас.
        Гибель обоих князей и появление врагов из леса, откуда их никто не ждал, сломили полочан, но бежать им не позволили. Ни к чему плодить врагов в лесах, которые ты не знаешь. Враги должны быть либо убиты, либо связаны, чтобы отправиться на рынок рабов.
        Часть оставшихся в живых защитников все же прорывалась к воротам. Допустить этого тоже нельзя.
        - Рагнар, ворота! - так Владимир не кричал ни разу в жизни.
        Это был рык викинга, от которого содрогнулись все, кто оказался рядом.
        Ближе других к мосту действительно был Рагнар с его людьми. И тут полочане допустили ошибку. Они держали ворота открытыми до последней минуты, надеясь, что их родичи сумеют добежать и укрыться за стенами. Не оставлять же их снаружи на погибель?
        Не успели, первыми добежали варяги. Вход в город оказался открыт.
        Князь Владимир не видел, как Рагнар с товарищами расправился с немногочисленными защитниками на стенах и в воротах, его отвлекло другое.
        Откуда прилетела эта стрела, сразу даже не поняли. На лучника набросились, когда сама стрела была уже в горле Уве!
        - Уве! - Владимир ужаснулся, не зная, как помочь наставнику.
        А варяг поднял глаза к небу и прошептал:
        - Один… я… иду…
        Были ли облака на небе в день битвы, прорезался ли сквозь них свет, чтобы Один мог забрать Уве к себе, - неизвестно, но рука варяга больше не подняла его меч ни для медленных движений, ни для молниеносных…
        Пустившего стрелу мальчишку держали за руки двое, он не ждал ничего хорошего и смотрел прямо, не боясь смерти. Владимир даже разбираться не стал, его рука независимо от мыслей сделала молниеносное движение, потом второе обратно, и мальчишка с продырявленным княжьим мечом горлом повис на руках у державших его новгородцев, заливая кровью себя и их.
        Владимир бросился в город. Он знал, что сделает с надменной княжной, из-за оскорбления которой началась вся эта заваруха и погиб Уве.
        Отдаст княжну на потеху любому желающему, а потом сгонит всех Рогволодовичей, всех, кто имеет хоть какое-то родство с этой семьей, в терем, прикажет водрузить ладью с погибшими друзьями и устроит из терема огромный погребальный костер!
        - Владимир, - окликнул его Добрыня, но князь только отмахнулся.
        Рогнеде было тревожно. Братья вышли навстречу новгородцам, чтобы не допустить осады Полоцка. Многие говорили, что это ошибка, что лучше закрыться за крепкими стенами. Скоро зима, никуда новгородцы не денутся, уйдут. Но Рогволодовичи рвались в бой.
        Они получили огромную виру за гибель родителей и не пошли на Новгород, но заплатившие виру вдруг пришли сами. Почему? Ходили слухи, что князь-обидчик Владимир Святославич вернулся из-за моря с большой варяжской дружиной. Но ведь и в Полоцке варягов полно. Предстояла нехорошая драчка, в которой погибнут многие.
        Как бы Рогнеда хотела взять меч в руки и встать рядом с братьями! Но не могла, и тому была веская причина…
        Княжна ходила по своей опочивальне, сжимая руки и моля богов подарить помощь Рогволодовичам. Пусть этого князя приведут к месту погребального костра и позволят ей казнить. О, с каким удовольствием она будет это делать!
        Рогнеда то пыталась представить, как будет казнить князя Владимира, если он осмелится снова появиться в Полоцке, то как это сделают братья на поле боя (жаль, хотелось бы самой). Но картины были смазанными, смерть ненавистного человека никак не удавалось представить!
        Напротив, сердце-вещун беспокоилось, словно предчувствуя беду.
        Нет! Братья справятся, они убьют кровного врага! После выплаты виры Владимир и его маленький сын уже не считались кровниками, но простить его Рогнеда не могла все равно. Ведь кроме убийства Рогволода и его жены, за которое щедро выплатила виру Алохия, было еще бесчестье самой Рогнеды. Да, она больше не могла мстить за отца и мать, но за себя-то могла!
        Рогволодовичи не кричали о бесчестье сестры, но забыть его не могли.
        Сколько прошло времени, Рогнеда не знала.
        Во дворе раздались шум, конское ржание, крики, затопали сапогами явно вооруженные люди. Встревоженная княжна прервала свое занятие. Кто-то спешил уже к опочивальне, но это не знакомые шаги одного из братьев, значит, прислали весть?
        А тревога сжала сердце так, что не вдохнуть.
        Она поднялась, чтобы взять кинжал из большого поставца в углу, но не успела. Дверь рывком распахнулась, и на пороге возник рослый мужчина в ярком плаще. Его лицо и одежда были в крови, но это неудивительно, кто же из боя выходит чистеньким…
        Несколько мгновений они стояли и безмолвно смотрели друг на друга, с трудом узнавая.
        Только пронзительно-голубые, как весеннее небо, глаза на обветренном загорелом лице выдавали в вошедшем князя Владимира Святославича. Он не просто вырос, за прошедший год князь стал крепким мужчиной - раздался в плечах, обрел мужественный вид.
        Рогнеда почти не видела его во время прошлой несчастной встречи, когда тебя насилуют, едва ли станешь разглядывать, хорош ли собой насильник. Помнила только пронзительно-голубые глаза. Но сейчас этот варяг был хорош!
        И все-таки не любовалась Рогнеда, а с ужасом соображала. Появление в ее опочивальне князя Владимира означало, что ее братья проиграли битву, ненавистный ей человек победил!
        А Владимир замер, увидев не только Рогнеду. Всех женщин материнство красит, любая хорошеет, став матерью, даже если хорошеть больше невозможно. Рогнеда была очень красивой юной девушкой и стала еще более красивой юной матерью.
        Да, она пыталась закрыть собой люльку, в которой гукал малыш. Именно маленький Изяслав не позволил его матери взять в руки меч и выйти вместе с братьями на бранное поле, ничто другое Рогнеду не удержало бы. И когда ноги князя Владимира затопали по переходам терема к ее опочивальне, Рогнеда как раз закончила кормить сынишку и положила его в люльку.
        Владимир перевел глаза с юной матери на люльку ребенка, шагнул ближе, отодвинул ее рукой, как ни старалась заслонять собой, глянул. Голубые глаза засветились каким-то особенным светом.
        - Наш сын?
        - Мой сын!
        - И мо-о-ой… - с удовольствием протянул князь.
        Рогнеда могла говорить что угодно, перед Владимиром лежала его собственная копия, с любопытством таращившая такие же голубые глаза.
        Князь наклонился ближе и тут… Тонкая струйка ударила ему прямо в лицо!
        Владимир не отстранился, даже не заслонился рукой, так и терпел, пока сынишка делал свои дела. Опочивальню потряс довольный хохот князя:
        - Пометил!
        Он вынул ребенка вместе с пеленками, как Рогнеда ни силилась удержать. Повернулся к ней:
        - Сына я заберу. Хочешь быть с ним - пойдешь со мной!
        Что оставалось делать несчастной матери? Убить отца означало погубить дитя.
        Князь поднес малыша ближе к окну, неловко держа того в мокрых пеленках.
        - У него есть имя? - поинтересовался уже через плечо, даже не удосужившись повернуть голову в ее сторону.
        - Изяслав!
        - Хорошее имя. Пусть будет так. Сына отправлю в Новгород к Алохии.
        - Нет!
        Рогнеда поняла, на что Владимир обрекает ее саму. Жить в разлуке с единственным ребенком (она не сомневалась, что других больше не будет!), понимая, что его кормит и растит чужая женщина, да еще и Алохия, которая не может относиться хорошо к отпрыску Рогволодова рода, даже если тот ни в чем не виноват…
        - Ты можешь поехать с ним.
        - Князь, оставь нас с Изяславом здесь, молю тебя. Зачем он тебе, у тебя есть старший сын?
        - Сыновей много не бывает, - довольно расхохотался Владимир. - Можешь родить мне еще, этот вон какой крепкий получился!
        Он привязал ее, связал по рукам и ногам, накинул петлю на шею не веревками, не цепями - сыном. Рогнеда могла ненавидеть Владимира сколько угодно, но пока в его руках жизнь ее дитя (несчастная женщина считала ребенка только своим!), она будет делать все, что ни потребует князь.
        Владимир передал Изяслава Рогнеде, усмехнулся:
        - Ночью приду. А охрану сейчас выставлю. И кинжал убери, чтобы ненароком не пораниться.
        Наметанным взглядом он успел заметить, как Рогнеда несколько раз покосилась на большой поставец, словно прикидывая, успеет ли добраться до него. Значит, там было что-то нужное ей. Что? Это могло быть только оружие.
        Князь сам проверил поставец, покрутил в руках клинок, усмехнулся:
        - Хорош, но слабоват. - Неожиданно приставил острие к горлу самой Рогнеды: - Для меня готовила? Ждала? Ждала-а…
        Ноздри красавицы раздувались от гнева. Пожалуй, не будь у нее на руках ребенка, набросилась бы на князя и задушила безо всякого оружия. Вернее, не задушила, с ним не справишься, но хотя бы попыталась.
        Князь, казалось, наслаждался ее ненавистью и беспомощностью.
        - Не люблю покорных женщин, куда интересней, когда тебя ненавидят. - Владимир поднял ее лицо острием клинка за подбородок, довольно рассмеялся: - Ты подаришь мне еще сына!
        - Нет!
        Он даже не обернулся у двери в ответ на этот вопль отчаянья. С ней остался только довольный смех князя и пронзительно-голубые глаза их сына, который с интересом взирал на родительскую перепалку.
        Полоцк разорили по праву победителей. Это право признавалось всеми. Победитель мог взять все - от имущества и чести побежденных до их жизней. Но жизнями не разбрасывались, лучше захватить побольше пленников, которые станут рабами и принесут доход. Только если человек уж очень сопротивлялся, он отправлялся к праотцам. А женщин вовсе не убивали, зачем же отказываться от товара и удовольствия.
        Толпы полочан связанными лежали или сидели подле городских стен пока внутри. Женщин разбирали по двум признакам - красоте и молодости и способности хоть что-то делать. Но даже тех, кто сопротивлялся и пытался укусить, ударить, оскорбить победителей, избивали, связывали и оставляли для торга.
        Князь желал уничтожить полочан, а потому приказал никого не жалеть.
        - Мы могли бы предложить выкуп… - осторожно намекнул один из горожан.
        - Что ты говоришь? У вас есть чем выкупать?
        Человек придержал язык, но было уже поздно. Он все сказал, когда пятки припекли раскаленным клинком, но рассказал, только чтобы умереть поскорей.
        Через два дня был сложен большой погребальный костер. Немного остывший Владимир не стал сжигать людей, но туда сложили все, что только могли найти в разоренном городе.
        За это время князь побывал в опочивальне Рогнеды, снова брал ее, наслаждаясь сопротивлением красивого тела, а потом отправил в Новгород в сопровождении хорошей охраны. К ней самой приставил огромную варяжку Ингрид, с наказом скорее убить княжну, чем позволить ей бежать или кому-то ее отбить.
        - Рогнеда или в Новгороде или мертвая.
        - Я поняла, конунг. Ты пришлешь за ней?
        Князь пожал плечами:
        - Я еще не решил, что с ней делать. Пусть пока кормит моего сына. Потом подумаю.
        Владимир стоял перед огромным погребальным костром рядом с Рагнаром и старался сдержать слезы.
        - Уве погиб… Глупо погиб…
        - Вольдемар, Уве викинг, он ушел к Одину с мечом в руке.
        Погибли двенадцать варягов, не самые сильные, но это была ощутимая потеря.
        Предстояло думать, что делать теперь.
        Садясь в ладью, Рогнеда оглянулась на родные стены и увидела огромный столб дыма, поднимавшийся за ними. Полоцк превратился в единый погребальный костер для погибших варягов и приведенных с князем людей. А вот защитников города никто хоронить не стал, забрав с убитых все ценное, их сбросили в кучу в том самом поле.
        Рогнеда заметила, что какие-то старик с мальчиком таскают трупы к Полоте, видно, чтобы увезти и похоронить по-людски. Заметила, но ничего не сказала, чтобы не привлекать внимание своих насильников. Теперь уже бывшая княжна прижала к груди сына:
        - Ты мой, ты только мой, Изяслав. Этот убийца тебе никто.
        - Что ты там ворчишь? - нахмурилась Ингрид.
        - Успокаиваю ребенка.
        Алохия не поверила своим глазам и ушам:
        - Князь прислал сюда Рогнеду и ее щенка?!
        - Да, княгиня, - сокрушенно развел руками боярин Братыня. - Приказал охранять хорошо, чтобы чего с собой или дитем не сделала.
        Алохии понадобилось усилие, чтобы справиться с захлестнувшим гневом. Братыня заметил, как побелели костяшки пальцев княгини в крепко сжатых кулачках. Пожалуй, опасаться стоило не Рогнеду, а Алохию, это несчастная новгородская княгиня могла в гневе что-то сделать с полочанкой!
        - Где она?
        - Во дворе.
        - Сейчас буду.
        Это хорошо, что ненавистная женщина во дворе, разговаривать с ней сверху будет проще. Зачем князь приказал привезти эту добычу, да еще и с ее дитем сюда? Откуда у незамужней Рогнеды сын? И как она, Алохия, должна относиться к той, из-за которой потеряла все свое богатство, полученное от отца?
        Братыня что-то говорил о невиданной добыче, привезенной из Полоцка, мол, вернули виру с лихвой. Алохия фыркнула:
        - Вернуть виру - это не добыча!
        Но беспокоила ее не вира, хотя Алохия и нуждалась в средствах. Куда важней присутствие дочери Рогволода. Зачем Владимиру понадобилось присылать ее?
        Рогнеда действительно стояла посреди двора под любопытными взглядами княжьих слуг.
        Только глянув на нее, Алохия замерла. Даже издали видно, что княжна хороша, очень хороша. Но главное - ребенка она держала не за руку, а на руках! И это был младенец, завернутый в пеленки.
        Новгородская княгиня даже глаза прикрыла на мгновение. Этого ребенка Рогнеда могла родить только от… Вот почему Владимир прислал ее в Новгород и приказал беречь и мать, и дитя!
        Снова побелели костяшки пальцев в сжатых кулачках, снова понадобилось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы справиться с собой.
        - Ты дочь Рогволода?
        Рогнеда вскинула голову, спокойно глянула в глаза Алохии:
        - Да.
        И новгородская княгиня вдруг поняла, что, беседуя с полочанкой с высокого крыльца, не столько унизит ее, сколько проиграет сама. Сделала приглашающий жест:
        - Проходи в дом, поговорим.
        Рогнеда подчинилась.
        Они стояли в большом зале, где князь обычно устраивал свои пиры, и смотрели друг на дружку, каждая пытаясь что-то понять про соперницу. Хотя какие они соперницы - одна княгиня, вторая рабыня, одна у себя дома и хозяйка, вторая только потому и жива, что на руках сын. И все же были равны.
        - Сын?
        - Да, - кивнула Рогнеда.
        - Кто его отец?
        Зеленые глаза встретились с серыми, обе встречу выдержали, не опустились.
        - Тот же, что и у твоего.
        Взгляд Алохии начал темнеть, но Рогнеда продолжила:
        - Только ты родила своей волей, а я насилием. И сюда не сама приехала - рабыней привезли.
        Понимала ли, что может княгиня с ней сделать после этого? Конечно. Рабыня есть рабыня. Но Рогнеда больше не желала ни сына прятать, ни сама прятаться.
        Алохия чуть нахмурилась, пытаясь понять, что же ей теперь делать с этим нежданным подарком от мужа.
        - Хорошо. Князь велел позаботиться о своем сыне. Ребенок будет жить в тереме, место найду и кормилицу тоже. А ты…
        Договорить не успела, Рогнеда покачала головой:
        - Нет, сын будет со мной. Не в тереме, ни к чему это. Посели нас где-то подальше, чтоб тебе на глаза не попадались. Твоей вины в его рождении нет, но и моей, княгиня, тоже. Не желала такого, но от Изяслава не откажусь.
        Они снова смотрели в глаза друг другу, но уже иначе - без ненависти, хотя и недоверчиво.
        - Князь приказал охранять хорошо и тебя, и сына.
        - Не бойся, я ничего не сделаю, хорониться от меня не надо. Я просила князя оставить нас в Полоцке, но… Он и Полоцк сжег, и нас к тебе прислал. Понимаю, что нежеланные гости, но не моя вина.
        - Изяславом сына назвал?
        - Я назвала.
        Алохия не выдержала, подошла ближе взглянуть. Да, сомневаться не стоило - Рогнеда держала на руках точную копию князя Владимира. Вздохнула.
        - Поселитесь в доме, что достался мне от матери. Там не очень просторно, но тебе хватит. Слуги есть?
        - Нет, со мной только Ингрид.
        - Кто это?
        - Варяжка, которой князь поручил меня скорее убить, чем отпустить.
        - А… эта? - Алохия усмехнулась, вспомнив рослую крепкую девушку, оставшуюся за дверью. - Слуг дам, но немного. И все, что нужно, тоже дам. Но не очень щедро - сама ныне небогата, все, что было, отдала твоим братьям как виру.
        - Алохия, - окликнула ее Рогнеда, когда княгиня была уже у двери, - я не хотела твоего мужа, он силой взял. И сюда тоже силой прислал. А виру они всю вернули, взяв с добавкой.
        - Я знаю! - резко бросила Алохия, не оборачиваясь.
        Две брошенные Владимиром женщины стали жить в Новгороде.
        Дом, который Алохия выделила Рогнеде и Изяславу, действительно не был ни богат, ни велик. Но ей вполне хватило.
        Рубцы на душе затягиваются медленней всех остальных, а некоторые и вовсе остаются кровоточить всю жизнь. Новгород иной, чем Полоцк, Рогнеда страшно тосковала по родным местам, вспоминала братьев, которым не смогла даже сложить погребальный костер. Ингрид рассказала ей о хитрости с наступлением с двух сторон, о том, как проходил и чем закончился бой между князем Владимиром и Рогволодовичами. Варяжка утверждала, что это был честный бой, что если новгородский князь и перехитрил полоцких, то это его право, кто мешал выставить дозоры со всех сторон?
        Только вот о личном мужестве князя ничего не говорила, словно того и не было на поле боя. Рогнеде все равно, она знала одно: именно Владимир погубил всех ее родных, а теперь держит на положении рабыни. А теперь к этому добавлялось еще одно, о чем бывшая княжна пока молчала.
        Алохии доносили, что Рогнеда взяла себе всего четверых слуг - одну служанку для себя, одну для работы по дому и двору и двух мужчин для того же. Варяги охраны, которых вместе с Рогнедой прислал Владимир, предпочли вернуться домой на север. Рогнеда успокоила княгиню: ей бежать некуда. Если уж варяги пошли против варягов Рогволодовичей, то куда деваться ей с ребенком? Алохии не нравилась эта покорность, что-то подсказывало княгине, что Рогнеда только делает вид, что смирилась, но повода для нападок соперница не давала, приходилось просто ждать и быть начеку.
        Ближе к осени Рогнеда вдруг попросила Алохию позволить ей… ходить в лес.
        - Это еще зачем?
        - Не знаю, княгиня, - развел руками боярин Братыня, через которого Алохия так и продолжала общаться с соперницей.
        - Чем она там вообще живет? Что делает?
        - Позвать, чтобы сказала?
        - Нет, - поднялась со своего места Алохия, - сама посмотрю. Прямо сейчас!
        Рогнеда не ждала гостей, на небольшом дворе происходило странное действо - две женщины бились мечами. Конечно, тупыми и с закругленными концами, но как бились! Ингрид это положено, все же охранница, а Рогнеда… Рогволодовна владела мечом отменно, хуже, чем варяжка, но лучше многих дружинников.
        И все же не умение и не ловкость привлекли внимание Алохии. Сделав знак Братыне, чтобы не окликал Рогнеду, княгиня некоторое время внимательно присматривалась. Да, женское чутье ее не обмануло, оно сразу подсказало то, что теперь подтверждал и внимательный взор…
        Но Ингрид заметила гостей, что-то сказала Рогнеде и опустила меч. Бывшая княжна тоже обернулась.
        Алохия с грустью отметила, как хороша дочь Рогволода - яркий румянец на щеках, блестящие зеленые глаза, растрепавшиеся рыжеватые волосы…
        - Княгиня, я не ждала твоего прихода…
        - Я должна предупреждать или просить у тебя разрешения? К чему ты учишься владеть мечом?
        Рогнеда отдала свое оружие Ингрид и пригласила Алохию в дом, по пути заметив:
        - Я не учусь, уже умею, просто бьемся с Ингрид, чтобы не забыть.
        Алохия проследовала внутрь и огляделась. Бедно, но чисто, простые лавки застелены ткаными половиками, а не коврами, как в княжьем тереме, стол выскоблен до белизны, посуда на полке вымыта…
        - Зачем тебе в лес?
        - Я не сбегу и Изяслава с собой брать не буду.
        - Я спросила зачем?
        - Летний день год кормит. Грибы пошли, и ягоды пока есть. Хочу набрать и насушить.
        - Ты? Тебе мало того, что я присылаю?
        - Достаточно, но я не хочу сидеть у тебя на шее. Хватит того, что из милости живу в твоем доме.
        Алохия снова ответила вопросом:
        - Ты беременна?
        По тому, как вскинулась Рогнеда, поняла, что попала в цель.
        - Да.
        - От него?
        - Меня, кроме князя Владимира Святославича, никто не насиловал! - зло фыркнула Рогнеда.
        - Снова насильно?
        В голосе новгородской княгини звучало насмешливое недоверие.
        - С кинжалом у горла едва ли можно делать это добровольно.
        - Князь знает?
        - Откуда? Он обо мне и думать забыл. Забыл бы еще и о сыне, - зло фыркнула Рогнеда.
        И снова Алохия не ответила, молча встала и направилась к выходу.
        - Так я могу ходить в лес?
        - Куда хочешь! Если ты и рабыня, то не моя!
        - Спасибо, Алохия.
        Алохия замерла на пороге на мгновение, потом вдруг обернулась:
        - Я родилась в этом доме…
        Почему сказала, не знала и сама. Просто вспомнилось. Рассказывали, что мать отправилась рожать в старый родительский дом. Это воспоминание никак не относилось к Рогнеде, но почему-то заставило сердце Алохии дрогнуть.
        Весь вечер она размышляла, как повела бы себя, окажись на месте Рогнеды. Поняла одно: дочь Рогволода не соперница, она вовсе не отбирала князя у жены, наоборот, оказалась жертвой, и ей куда трудней, чем новгородской княгине.
        Утром отобрала кое-что из утвари в закромах и отправила в дом к Рогнеде.
        К вечеру в ответ принесли большую корзину отборных грибов, видно, полочанка воспользовалась разрешением ходить в лес. Ишь ты! - невольно восхитилась Алохия.
        В следующий раз она пришла только со служанкой и двумя гридями-охранниками, снова оставила всех во дворе, а сама немного поиграла с маленьким Изяславом, который так забавно перебирал ножками, пытаясь ходить вдоль лавки.
        - Ты знаешь, что князь на Киев пошел?
        - Я ничего не знаю о князе, он не шлет мне вестей.
        - Не жалко князя Ярополка? Он может последовать за твоими братьями.
        И тут Алохия услышала то, что ее очень удивило:
        - Мне твоего мужа жалко. Хуже нет - брат на брата.
        - Он вправе мстить за князя Олега.
        - Чего же он не делал этого раньше? И моего отца он в отместку за князя Олега убил?
        Княгиня взвилась:
        - Я за твоих отца и мать виру выплатила!
        После того они не виделись пару месяцев, пока однажды Рогнеда сама не попросила пустить ее к княгине. Алохия насторожилась:
        - Что ей нужно? Я же велела дать все, что может понадобиться в доме. Рожать ей рано… Неужели что-то узнала о князе?
        Но все оказалось иначе.
        Нет, Рогнеда по-прежнему ничего не знала о князе Владимире, и ей ничего не было нужно от Алохии.
        - Прости, княгиня, что вмешиваюсь. Можешь не обратить внимания на мои слова или вовсе не слушать. Но, может, тебе пригодится…
        Сначала Алохия видела только округлившуюся фигуру полочанки, для несчастной княгини это было тяжело, ведь после того как они с князем Владимиром зачали Вышеслава, муж больше не желал жену. А вот Рогнеде сделал двоих детей. Силой взял. Почему? Что в ней такого, чего нет в самой Алохии?
        Вынуждена признать, что есть что-то. Она не просто вызывающе красива, но сразу понятно, что женщина сильная, очень сильная. С такой не всякий мужчина совладает, а князь любил непокорных. Сама Алохия в этом проигрывала, она очень любила мужа и не могла не только отказать ему в ласках, но и ревновала, и даже следила за князем, убирая любую красивую служанку, на которую тот бросал пристальный взгляд. Сколько ссор из-за того было!
        А Рогнеда князя Владимира ненавидела. Может, в том все дело - мужчине нужна самка, которая его не хочет?
        Алохия понятия не имела о том, какой раздрай в душе у самой Рогнеды, как та борется с собой потому, что снятся голубые как весеннее небо глаза князя.
        Но тут разговор пошел совсем не о связавшем их мужчине.
        - Твои люди возят хорошие шкуры с севера.
        Алохия в ответ молчала, но потому что размышляла о себе и Рогнеде. А та, приняв отстраненное молчание за внимание, продолжила:
        - Но ты отдаешь их новгородским купцам очень дешево.
        А вот это уже не ее дело! Алохия отвлеклась от мыслей о неверности и предпочтениях князя Владимира.
        - Хочешь купить дороже? - ее голос искрил насмешкой.
        - Могла бы - купила, но ты знаешь, что у меня ничего нет. И купила бы для того, чтобы самой отвезти на торг.
        - Я не жена купца и не дочь!
        - Я тоже, - кивнула Рогнеда. - Но знаю, к кому можно отвезти скору на запад и продать дорого, во много раз дороже.
        Княгиня хмыкнула в ответ:
        - Хочешь заманить моих людей с товаром в свои силки?
        - Зачем мне это? К тому же я рядом, ты всегда сможешь спросить, если что случится.
        - Я не буду биться с купцами за место на рынке. Они мне помогли, когда была надобность.
        Алохия даже поднялась, давая понять, что разговор окончен. А Рогнеда осталась сидеть и лишь покачала головой:
        - У меня и в мыслях не было, княгиня, тебя с новгородскими купцами ссорить. Займи место полоцких, пока оно пусто.
        А ведь это хорошая мысль! Почему она не пришла в голову самой Алохии? Но та подумала о недовольстве, которое вызовет такой поступок у новгородских купцов, и снова покачала головой:
        - Что скажут в Новгороде, если я вдруг не стану продавать им привезенные с севера шкурки?
        - Алохия, ты можешь брать скору у тех людей, у которых брал мой отец, я назову их имена. И не завозить добычу в Новгород совсем. Можно прямо по Двине пройти тем путем, каким ходили наши люди. Конкурентов не будет, князь Владимир вырезал и увел в рабство большинство знатоков.
        Почему-то последние слова насторожили Алохию:
        - А почему ты вдруг решила сказать мне об этом?
        Полочанка вздохнула:
        - Увидела на рынке раба из отцовских добытчиков. Думаю, не он один. Выкупи Радима, он тебе сторицей вернет потраченное серебро в первый же год.
        - Или сбежит, как только окажется за околицей.
        - Нет, ему лучше ходить под твоим началом, чем прятаться по лесам.
        Разговор был еще долгим, но через неделю не один Радим - еще десяток полочан, действительно уведенных новгородцами в рабство, были выкуплены и отъедались на княжьем дворе перед отбытием на север. На том, чтобы поторопиться, настаивала Рогнеда, Алохия прислушалась. Вот-вот на землю падет первый снег, встанут реки и начнется зимняя охота. В начале зимы шкурки самые хорошие, зверь еще не протер, не растерял подпушек, потому добытчики и стремятся как можно больше взять в начале зимы.
        Поверив Рогнеде и ее людям, Алохия потратила немалые средства и сделала все почти тайно, не привлекая внимания новгородцев. Всем было сказано, что отправляет людей к князю в Киев, если тот, конечно, уже взял город.
        Теперь оставалось ждать. Но люди вернутся не скоро, сначала нужно все закупить у местных охотников на севере, а когда вскроются реки (Рогнеда настаивала, что лед по Двине пройдет раньше середины весны), добраться до моря, наторговать на рынках прибрежных городов и привезти добытое в Новгород.
        - Если они привезут добычу, часть ее достанется тебе, - щедро обещала Алохия. Рогнеда только кивнула.
        - Я многое могу посоветовать из того, что делали отец и братья, все это разорено, но возродить можно. Люди будут только рады, если ты возродишь, им на что-то жить нужно.
        По подсказке Рогнеды Алохия выкупила многих рабов, приведенных новгородцами из разоренного Полоцка. Конечно, далеко не всех, ведь большую часть их отвезли на другие рынки, но и купленных хватило, чтобы на спешно расширенном дворе Рогнеды и на другом - за городской стеной - заухали тяжелые молоты кузнецов, застучали молотки бондарей и зазвенели молоточки злато - и среброкузнецов. Немного погодя одни женщины сели за ткацкие станки, а другие взялись за иглы и шелковые нити. Не только скупкой и торговлей пушниной жил Полоцк при Рогволоде, много в нем было умельцев, не все погибли на поле боя, не все из тех, кто выжил, попали рабами именно в Новгород и попались на глаза Рогнеде. Но те, кто попал и понял, что теперь под опекой своей бывшей княжны, трудились с благодарностью.
        Это быстро принесло плоды.
        Весной от отправленных в район Белого озера и дальше Радима и его людей пришла хорошая весть - скоры взяли немерено, больше, чем ждали, и с выгодой. Все собранное отправили по Двине на рынки, куда раньше возили люди Рогволода. Доход будет большой.
        А еще позже Рогнеда родила еще одного сына, названного Ярославом. И хотя она жила по-прежнему отдельно от Алохии, они стали настоящими подругами.
        Князь Владимир был где-то там далеко, от него не приходили вести, князю не до брошенных женщин и детей, он решал свои задачи.
        Это вполне устраивало и Алохию, и Рогнеду. Женщины подружились и теперь старались сделать все, чтобы не зависеть от князя и материально. Обе понимали, что тому достаточно прислать дружину, чтобы все их благополучие закончилось, но надеялись, что успеют встать на ноги.
        Владимир даже не подозревал, что в Новгороде против него вызревает женский бунт, который много опасней любого другого. Не военный, не ради захвата власти, а ради выживания и независимости. Две умные красивые женщины, родившие князю сыновей, не желали жить из его милости!
        Но обе понимали, что до времени это нужно скрывать, что в Новгороде немало лишних глаз и ушей, и свободны в действиях они, только пока сам Владимир занят Киевом.
        Князь Владимир и его дядя не обманули Рагнара - на Руси действительно были богатые города и красивые женщины.
        Но уже на следующее утро после победы над Полоцком Добрыня задумался.
        Упоенные победой люди Рагнара вместе с новгородцами и всеми, кто пожелал поучаствовать в разорении Полоцка, отдыхали. Они оплакали погибших, сложив огромный погребальный костер, разорили округу, отдохнули, но что делать дальше, не знали.
        Идти куда-то еще опасно, скоро зима, зимой драккары встанут на берегу, а для саней нужны лошади и корм для них. Что делать с новгородцами? Привести всех в Новгород - значит потерять боевой запал, за зиму даже варяги заскучают, новгородцы разбредутся по домам, а дружина Рагнара попросту начнет грабить окрестности и насиловать женщин. Чем еще заняться варягу от безделья?
        Но размышлял только Добрыня, князь же, стоило обсохнуть первому пиву на усах на пиру в честь победы, а не в память погибших, поднял тост за…
        - Теперь на Киев!
        На мгновение, показавшееся Владимиру слишком длинным, установилась тишина, которую взорвал голос Рагнара:
        - На Киев!
        Добрыня смотрел, как ликуют варяги и пришедшие с Владимиром новгородцы, молча. Князь повернулся к нему:
        - Ты не согласен, дядя?
        Уй поднял свой кубок:
        - На Киев, князь!
        - Тогда почему ты так озабочен?
        - Киев не Полоцк, а дружина Ярополка не воины Рогволода. К тому же ты потерял многих.
        Конечно, он был прав, но Владимир расхохотался:
        - Ярополк трус, мы справимся с ним, как справились с Рогволодовичами. Разве не так?
        Говорил громко, его слушали, потому в ответ раздался рев:
        - Так, князь!
        - Я князь, дядя. Князь!
        - Ты глупец, но на Киев идти придется, - проворчал себе под нос Добрыня.
        Позже Владимир подошел к сидевшему в стороне Добрыне:
        - Почему ты против похода на Киев?
        - Я не против, просто рано, ты не готов. И я не готов.
        - Почему? Смотри, какая силища.
        - Что ты будешь делать с Ярополком, если победишь?
        Князь снова с удовольствием рассмеялся:
        - Я возьму Киев и буду править! Ты же этого хотел?
        - Я спросил не о Киеве, а о его князе, твоем брате. Что ты сделаешь с Ярополком, если победишь?
        - Я одолею его в поединке у всех на виду, если Ярополк не погибнет в бою.
        - Владимир, Ярополк не варяг, хотя его предки варяги. Он не станет с тобой биться. Неужели ты не понимаешь, что в Киеве совсем не та власть и иные законы, чем у Харальда на острове? Если хочешь навязать свои, победить мало. Прежде чем делать хоть шаг в сторону Киева, ты должен решить для себя, как поступишь с братом. Его нужно убить в любом случае, даже если честного поединка у всех на виду не будет. Ты меня понимаешь? Это не месть, а самосохранение. Если Ярополк останется жив и даже будет своей участью доволен, всегда найдутся те, кто отомстит за него.
        Добрыня поднялся с камня, чтобы уйти.
        - Но, дядя, если он уступит власть и попросит прощения?
        - Взять Киев по праву сильного и победить Ярополка в поединке - не одно и то же. На Руси любят обиженных и норовят помочь им. Ты думаешь, почему я натравливал тебя на Рогволода и Полоцк?
        - Ради его дочери?
        - Глупец! Когда по вине Ярополка погиб Олег, ты имел право мстить и смог бы сделать это, не нажив врагов, во всяком случае, многих врагов. Но ты был юн и слаб. А потом только нападение самого Ярополка на тебя могло дать тебе право в ответ захватить Киев после победы над ним. Я ждал, что он пойдет на тебя в прошлом году, и это было бы для тебя хорошо. Эка невидаль - обиженная невеста! Кто признал бы это поводом, достаточным для мести? Но Ярополк нерешителен, а Свенельда уже нет. Киевский князь проглотил обиду, и у тебя нет повода нападать на него. Потому Киев будет стоять за своего князя.
        - Но если я его одолею, Киеву придется встать под меня.
        - Ты не Вещий Олег, убивший киевских князей прямо в их доме, да и Киев уже не тот.
        Если честно, Владимир не вполне понимал дядю. Добрыня мечтал отомстить за свой погубленный род, мечтал захватить Киев, а сейчас, когда такая возможность появилась, вдруг проявляет нерешительность. Какая разница, как Владимир захватит Киев, главное захватить, а киевляне подчинятся сами.
        - Что же делать?
        - Не знаю, пока не придумал. И молчи о нашем разговоре, даже Рагнару ничего не говори, слышишь?
        - Ты не доверяешь Рагнару? - нахмурился Владимир.
        - Доверяю, просто пока никому ничего не стоит знать. Да и сам забудь. Иди на Киев, князь Владимир Святославич, остальное мое дело…
        На Киев!
        Поверив в удачливость младшего из Святославичей, за ним увязалось множество желающих поживиться, просто размять косточки и тех, кто надеялся получить место рядом с новым князем.
        Впереди шли варяги, не сомневающиеся ни в чем, потому и остальным не приходило в голову, по какому праву князь Владимир Святославич собирается воевать Киев у своего старшего брата Ярополка Святославича, который ничем его не обидел и на киевском престоле сидел как наследник князя Святослава Игоревича.
        Но еще раньше войска в Киев отправились нужные люди - среди киевлян искать тех, кто готов переметнуться к будущему князю и предать нынешнего. Послал этих нужных людей уй Владимира Добрыня Никитич. И не было в таком поступке ничего необычного. Как же иначе, если существуют два права - право силы и право предательства. Второе Добрыня взял на себя. Цель оправдывала средства - на кону были Киев и вся Русь.
        Глава 4
        Киев
        Идти предстояло привычным торговым путем с волоками через Касплю из Двины в Днепр, а там до самого Киева.
        Но едва двинулись вверх по Двине от Полоты, как отправленные вперед разведчики принесли дурную весть: перед Гнездово их ждут. Князь Ярополк Святославич не пришел на помощь Рогволодовичам, но он вовсе не желал допустить младшего брата на свои земли.
        - Дружина меж Двиной и Днепром стоит. Не пройти, - сообщил разведчик.
        Но нашлись те, кто знал все реки-протоки, подсказали, что можно и не ходить до волоков на Гнездово, а спуститься по небольшим рекам - Улле, Бобру - до самой Дручи, а уж по ней и до Днепра много южней того места, где их ждут.
        И снова драккары пробирались страшно петлявшими речками, а пешие месили грязь и продирались сквозь подлесок, спрямляя путь.
        Но на Дручи их ждала новая неприятность. Предателей всегда и везде хватало, кто-то предавал полочан и киевлян, а кто-то самого князя Владимира.
        - Князь, здесь нас тоже ждут. Видно, предупредили, как мы будем идти.
        Неудивительно, что Ярополковы воеводы по Днепру прошли быстрей, чем Владимир со своей ратью по мелким речкам и с волоками.
        Выгрузились, встали, а что делать дальше, не знал никто.
        В дело вступил Добрыня Никитич. Немного погодя ему донесли, кто стоит во главе противников, дядя Владимира только усмехнулся:
        - Ярополк тебе подарок сделал, Владимир.
        - Чем?
        - А Блуда прислал, да еще и во главе тех, кто против христиан! Убрал из Киева недовольную христианами часть дружины…
        - Что это нам даст?
        - Блуд злато и серебро любит, а еще чтоб его почитали. Злата у тебя после Полоцка достаточно, отправляй подкуп к Блуду.
        - А если они то злато возьмут, а все равно не уступят?
        - Тогда разобьем и все обратно отнимем.
        Владимир не понимал:
        - Мы и без того можем разбить.
        Но, подумав, решил, что дядя прав. Негоже людей терять там, где можно сохранить. Кивнул:
        - Отправь надежных людей к Блуду.
        - У меня ненадежных нет, - поморщился Добрыня.
        Битва на Дручи показалась войску князя Владимира детской игрой, подняв настроение после тяжелых волоков и обнадежив.
        Владимир чувствовал себя мерзко.
        Насколько же лучше у викингов, жестоко, даже зверски жестоко, но понятно: убей или будешь убит. А здесь бесконечное предательство.
        - Почему они предают своего князя?
        Добрыня объяснил, словно неразумному ребенку:
        - У предательства обычно одна понятная всем причина - золото. Научись этим пользоваться, и станешь реже вынимать меч из ножен.
        - Ты говоришь как презренный ромей! Это в Царьграде вечно всех подкупают. Отец погиб из-за подкупа.
        Добрыня в ответ согласно кивнул:
        - Да, так и есть. Но Византия стоит столько лет и еще стоять будет. Знаешь, это плохо, но золото часто оказывается крепче любого другого металла. Небольшие кружочки пересиливают острый клинок и любую отвагу, делают покладистыми любых врагов и готовыми предать любых защитников.
        - И ты рад этому?!
        - Нет, но если есть возможность, то пользуюсь. Владимир, прошли те времена, когда без золота и серебра можно было обходиться, тогда все наши племена были независимы и жили иначе, но если уж это вползло в нашу жизнь, надо научиться им пользоваться.
        - Мерзко… - передернул плечами князь.
        Киев не Дручь, по мере приближения к городу решимость варягов возрастала, а вот у остальных несколько снижалась.
        Князь на переднем драккаре, чья драконья голова не была заменена белым щитом, смотрел на приближающиеся стены Киева и вспоминал детство.
        - Вольдемар, ты отсюда?
        - Я родился не здесь, но прожил в Киеве почти шесть лет. Киевом правили мой дед, моя бабка, мой отец, а теперь правит мой старший брат.
        Глаза Рагнара прищурились:
        - Ты готов присягнуть ему? Готов дать клятву и воевать под его началом? Почему ты не сказал об этом сразу, а обещал, что мы будем завоевывать Киев?
        Владимир в ответ нахмурился. Оказалось, что призывать варягов и остальную дружину воевать Киев, поднимая кубок в разоренном Полоцке, одно, а делать это сейчас на виду у киевских стен - совсем другое.
        - Я не собираюсь присягать брату, а хочу взять Киев.
        - Ты говоришь это слишком неуверенно.
        - Рагнар, - Владимир повернулся к варягу и впился в него взглядом, - что я должен делать с братом, если тот будет готов присягнуть мне?
        Варяг развел руками:
        - По-моему, принять его с его дружиной к себе и вместе еще что-нибудь завоевать.
        Владимир отвернулся, снова уставившись на вырастающую Гору.
        - А Добрыня говорит, что должен убить его в любом случае, даже если стану князем Киева, а брат обещает быть послушным.
        - Твой дядя знает твоего брата?
        - Да, и лучше меня. Я помню Ярополка мальчишкой, а он с самого рождения.
        - Тогда твой дядя прав. Видно, он понимает то, чего не понимаешь ты.
        Владимир ударил кулаком по шее дракона:
        - Дядя твердит, что всегда найдутся те, кто пожелает мстить именем моего брата.
        Ответный тон варяга был жестким:
        - Ты никогда не станешь настоящим викингом, хотя Уве и научил тебя приемам боя. Перед тобой богатый город, в нем правит человек, за которого тебе могут мстить. Ты боишься их мести? Как добиться, чтобы не мстили? Просто уничтожить всех, кто может это сделать!
        Владимир вдруг ужаснулся правоте этих слов, невольно вспомнив, кто такой он сам.
        - Рагнар, ты прав. Когда-то вот этим городом правила моя бабка, она отомстила за убийство своего мужа, уничтожив род другого моего деда. Оставила только Добрыню и мою будущую мать. Добрыня растил меня как мстителя. Я приплыл, чтобы отмстить. Не самой бабке, ее уже давно нет, но ее роду, ее внуку.
        - Так пойди и сделай! И не бей моего дракона, он может обидеться.
        - Вперед на Киев!
        Но как только дошло до дела, Владимира снова обуяли сомнения. Киев закрыл ворота и мог сидеть так очень долго, среди замерзших новгородцев и собранных по пути желающих повоевать начался разброд. Просто захватить город не получалось, никакого честного поединка двух князей не предвиделось, никакой битвы в поле, как у Полоцка, тоже.
        Владимир был готов выйти против Ярополка и сразиться, применив все навыки, полученные от Уве, он рвался в бой, казалось, что только так он сможет искупить гибель Уве. Но киевский князь не собирался биться с младшим братом. А киевляне стояли на стороне своего князя - робич Владимир, насильник и убийца, пришел, чтобы захватить Киев? Они решили помочь Ярополку и стоять насмерть, вернее, верили, что сам Владимир долго не простоит. Приближалась зима, им-то в домах ничего, а осаждающим под открытым небом куда трудней.
        Осада не получалась полной, слишком много людей понадобилось бы, чтобы перекрыть все подступы. В бреши туда-сюда проникали люди, целыми возами привозившие продовольствие и оружие, да и нанятые защитники тоже подходили.
        Сидеть всю зиму, даже разорив округу, действительно невозможно. К тому же это не вражеская земля, после захвата Киева в нем предстояло править, Владимир не мог позволить варягам поживиться там, где потом должен собирать дань сам.
        - Они уйдут, а мне оставаться.
        Добрыня морщился, еще немного и племянник сбежит. Это крах всей жизни. Ну уж нет!
        Новые люди отправились за стену с приветами и посулами кому надо.
        Добрыня сам разбудил Владимира среди ночи:
        - Отправь прочь свою девку.
        Князь сделал знак рабыне, чтобы исчезла, и сел, укрываясь от холодного воздуха, проникшего от входа, меховой накидкой.
        - Что случилось?
        - Оденься и выйди. Я не стану разговаривать с голым, даже если он князь! - презрительно фыркнул Добрыня.
        Очень хотелось надавать молодому князю тумаков. Решалась его судьба, а этот щенок и ночи без девки в постели провести не может! Обидней всего Добрыне было за собственную судьбу и планы. Он жизнь положил, чтобы привести племянника под эти стены, и теперь ничего не жалел, чтобы тот за них попал князем, а Владимир только и думает, что об удовольствии.
        Кулаки сжимались от досады, но другого племянника не было, приходилось помогать этому…
        - Так что случилось? - поинтересовался всклоченный Владимир, застегиваясь на ходу.
        - Утром ты пойдешь брать этот город, - показал Добрыня рукой на киевские стены.
        - Для этого меня нужно было вытаскивать из постели на мороз?
        Не будь неподалеку дружинников, которые хоть и не слышат, о чем говорят князь и его уй, но видят, Добрыня все же врезал бы Владимиру от души. Но пришлось только зашипеть:
        - Потому что утром ты узнаешь, что князь Ярополк Святославич покинул Киев и бежал.
        - Чего? С чего ты взял? - Но тут же подумал, что Добрыня никогда и ничего не говорит просто так, спросил иначе: - Откуда ты знаешь?
        - Знаю.
        - Нет, киевляне стоят за своего князя, они даже мне так ответили.
        - Стояли, пока не сбежал. Я нашел тех, кто убедил князя это сделать.
        Владимир обомлел. Не вполне понимая, что делает, метнулся в сторону своего шатра, тут же вернулся:
        - Но это значит…
        - Бери Киев, Владимир, в нем больше нет князя.
        - Тогда чем ты озабочен, что не так?
        Владимир хорошо знал дядю, чтобы не заметить, что тот действительно озабочен.
        - Плохо, что Ярополк бежал в Родню. И скорее всего, с казной.
        Князь расхохотался и махнул рукой:
        - Возьмем и Родню, и казну. Сейчас главное - Киев.
        - Ты прав, сейчас главное Киев.
        Владимир сказал Рагнару, что старший брат испугался, только не сказал, чего именно.
        Сам он вышел к городским стенам и насмешливо потребовал от киевлян позвать своего князя на переговоры.
        - Пусть мой старший брат выйдет на стену, я не стану с ним биться, если Ярополк боится взять меч в руки.
        - Тогда зачем он тебе? - спросили со стены.
        - Хочу спросить, сколько он даст за вас всех. Сколько серебра предложит, чтобы мы не брали Киев штурмом и ушли дальше на Царьград.
        - А чего же так не уйдешь? В самый раз по Днепру плыть к морю! - расхохотался воевода.
        - А мы сейчас не поплывем. Завтра еще дружины подойдут с двух сторон, хватит, чтобы бреши перекрыть и вас совсем без подвоза оставить.
        - Хватит болтать! - зашипел на племянника Добрыня.
        - Ты не уверен, что Ярополк бежал?
        - Уверен, только ты слишком долгие разговоры ведешь.
        Владимир подумал, что дядя прав, но уступать не стал, усмехнулся:
        - В самый раз, чтобы они проверили про князя. - И вдруг закричал: - Эй, даю срок до полудня! Коли не надумает князь Ярополк отдать мне Киев или виру за город, какую я назову, так пустим в ход греческий огонь.
        - Какой огонь?! Откуда он у тебя?! - донеслось сверху, но в ответ раздался только хохот князя, повернувшегося к городу спиной.
        Глядя на развевающийся алый плащ, воевода только головой покачал:
        - Самоуверенный юнец.
        - Там это… - рядом топтался гридь, не решаясь что-то сообщить.
        - Что? - нахмурился воевода.
        - Князя Ярополка Святославича, бают, нет нигде.
        - Как это нет?!
        - Дак я чего… как сказали…
        - Что сказали?! - Воевода готов был тряхнуть гридя как грушу, чтобы тот передал нормально, что приказали. Тот, видно, почувствовал, что сейчас будет, собрался и выпалил:
        - Князя Ярополка Святославича нет в княжьем тереме, на княжьем дворе и в Киеве. - Сказав это, как-то сник и уже тише добавил: - Убег он…
        На них уже с ужасом косились со всех сторон, будь рядом не дружина на стене, а люди на улице или площади, столпились бы. Воевода бросился вниз, коротко приказав оставшимся:
        - Смотреть в оба!
        Лучшие люди города уже собрались на княжьем дворе.
        Да, князя Ярополка Святославича и впрямь не было в Киеве. В его опочивальне рыдала жена-гречанка Наталья, слуги разводили руками:
        - Утек… Как есть утек…
        Боярин Ивор хмурился больше других:
        - Казны нет. С собой ее князь унес.
        - Может, чтобы нанять воев и напасть с тылу? - раздался чей-то не очень уверенный голос.
        Остальные загалдели:
        - Хорошо бы…
        - Да, так!
        - Наверное!
        - Чего же в Киеве сидеть и ждать? Наймет дружину еще и вернется.
        - А что же нам не сказал?
        - Чтобы кто не сболтнул лишнего раньше времени.
        Ивор сообразил:
        - А где Блуд? Он уж должен знать, куда ушел князь и когда вернется.
        Блуда тоже не было, зато примчался отрок, сообщивший, что князь укрылся в Родне, поскольку больше киевлянам не верит.
        - Что?! Кому он не верит?!
        Отрок сжался под бешеным взглядом боярина, залепетал:
        - Мне так сказать приказано. Князь Ярополк Святославич укрылся в Родне.
        - Вот почему Владимир был так смел…
        Воевода пробурчал под нос, но его услышали:
        - Какой Владимир? Где смел?
        Пришлось рассказать о требовании, выставленном младшим из Святославичей городу.
        До полудня оставалось совсем немного времени.
        - Кабы была казна, так ее отдать не жаль. Может, ушел бы?..
        - Ага, князей не знаешь? И казну взял бы, и Киев!
        - И без того возьмет, ежели ему помощь придет, а наш князь далече.
        - Не далече он, а шкуру свою спасает.
        - Может, потому и утек, что о подмоге Владимировой прослышал?
        - Как есть! Блуд небось все прознал и подговорил князя бежать!
        - А у того своей головы на плечах нет?
        К полудню на стену над воротами отправился боярин Ивор.
        Владимир, прокричав свои условия, о которых даже не задумался, размышлял теперь. Что делать, если они откажутся открывать ворота? Если вообще не обратят внимания на его требования? Если Ярополк вернется, как ушел? Да еще и помощь приведет…
        Добрыня неожиданно предложил:
        - Я вместо тебя поеду. Негоже князю под стенами мотаться.
        Князь только коротко кивнул.
        В полдень Добрыня в сопровождении двух всадников приблизился к воротам. Там уже ждали.
        - А где князь?
        - Мой или ваш? - усмехнулся в ответ Добрыня. - Мой князь будет речи вести только со своим братом князем Ярополком Святославичем. Он пришел?
        Боярин Ивор только зубами заскрипел:
        - Князь ноне занят очень. Два дня на раздумье просит.
        Это боярин сказал уже от себя - в последнюю минуту в голову пришло.
        Добрыня расхохотался:
        - Тугодум ваш князь. Если он и в бою так быстр, то ему цены нет. Довольно тянуть. Зовите князя, поговорим. Если недужен, так на носилках несите.
        - Сказал же - два дня просим.
        Добрыня стал серьезен и презрительно фыркнул:
        - Боярин, завтра к полудню может быть поздно. И без того сидим уже столько, ждем, когда ваш князь одумается. Поторопи Ярополка Святославича, варяжская дружина не привыкла так долго сидеть.
        Он сделал знак и… В сторону ворот полетел горящий горшок, пущенный крепкой рукой сопровождавшего Добрыню варяга. Конечно, урона не нанес, разбился о ворота, но то, что потекло по воротам и стене, горело!
        Пользуясь мгновенным замешательством на стене, Добрыня и его сопровождающие отскочили подальше, заслонились щитами на случай, если метнут стрелы.
        - Это чтобы поняли, что мы не шутим!
        Боярин и дружинники смотрели вслед удалявшимся всадникам с ужасом. Греческий огонь… Значит, он все же есть у осаждающих!
        Откуда им было знать, что этот горшок со страшной горючей смесью, которую и водой не потушить, один-единственный. Добрыня его за большие деньги у греков выкупил устрашения ради.
        Теперь оставалось ждать, испугаются ли киевляне.
        - Может, сразу на Родню? - предложил Владимир. - Ярополка там возьмем.
        - А Киев за спиной оставишь, чтобы ударили?
        Хуже нет - ждать да догонять!
        Особенно если ждать нечего.
        Да, Ярополк Святославич удрал из Киева, но это не значило, что сам Киев откроет ворота перед его младшим братом. А стоять зимой под городскими стенами и впрямь невыносимо.
        Ночь для Владимира прошла беспокойно, он даже не вспомнил об услужливой рабыне, всегда готовой ублажить князя. О такой мелочи, как женщина на ложе, он не задумывался вообще.
        Рагнару рассказали о чуде с горшком, содержимое которого горело даже в воде. Варяг подошел к князю:
        - У тебя есть вода, которая горит?
        - Нет, это был единственный горшок. У ромеев купили дорого. Но там, - он указал на городские стены Киева, - знать об этом не должны.
        - А жаль, что один. И жаль, что ты все сразу о ворота ухнул, надо было намочить наконечники стрел и горящими через стены послать. Заполыхал бы город, сами ворота открыли.
        - Ты думаешь, стоит разорять город, которым я собираюсь править? Нет, пусть лучше немного помучаются и сдадутся сами.
        - А я бы сжег… - покачал головой Рагнар.
        Он давно хотел спросить, что будет, когда они возьмут Киев. Куда дальше? Здесь варягам нечего больше делать, а они уже слышали о том, что далеко на юге, куда можно попасть вот по этой реке, есть богатейший город ромеев, который русы зовут Царьградом. Там золотом улицы выстланы, а самоцветы в стены вделаны просто так для красоты. Об этом неустанно твердили новгородцы и примкнувшие к ним по дороге.
        Владимир вознамерился остаться править в Киеве? Но ведь его дед князь Игорь Рюрикович (об этом тоже рассказали новгородцы) воевал тот самый Царьград, а до того князь Олег Вещий, и отец Владимира князь Святослав Игоревич тоже в Киеве не сидел. Все они имели несметные богатства от ромеев.
        Рагнар решил заставить князя Владимира после Киева пойти на Царьград. Жаль, что сейчас зима, не то можно бы и сейчас это сделать.
        Придется сначала взять Киев. А что до предложения Рагнара сжечь город с помощью горящих стрел, так ведь и это у предков князя было. Княгиня Ольга сожгла так какой-то из городов. Зря Владимир позволил метнуть единственный горшок в ворота. Или не единственный и его дядя Добрыня лжет? Этот хитрый славянин вполне способен обмануть даже собственного князя-племянника.
        Вечером, когда вовсю пылали костры, изводя окружающий лес (варяги быстро научились у новгородцев таскать целые лесины и укладывать их в костер одним концом, чтобы прогорали постепенно, позволяя не подкладывать то и дело, а просто передвигаться вдоль огня), со стороны города показался всадник.
        - Князь, посланник едет. Или сдаются киевляне, или сообщают, что князь Ярополк Святославич вернулся.
        Владимир только глазом скосил в сторону сказавшего это Дедильца. Может, Рагнар прав и нужно было единственный горшок с греческим огнем придержать ради стрел и в случае отказа поступить с Киевом так, как княгиня Ольга поступила с Искоростенем? Почему Добрыня о том не подумал? Но теперь жалеть уже поздно.
        Гонца провели к Владимиру, который сидел у огня с людьми Рагнара, вспоминая бои на острове. Взрывы хохота то и дело оглашали окрестности, пугая в темноте не столько людей (откуда им там взяться?), сколько хищников.
        Князь сделал вид, что не замечает киевлянина, принялся рассказывать, как Уве бился сразу с тремя и со всеми справился. Подняли кубок за Уве, который теперь в Валгалле, но воспитал многих хороших бойцов.
        - И за тебя, князь Вольдемар! Тебе он тоже много синяков наставил, но научил отменно! - объявил Ульф. Его поддержали десятки голосов, хриплых от криков и холода, грубых, как и их обладатели, решительных и насмешливых.
        - Да, учеба Уве была нелегкой, зато полезной!
        Владимир словно только сейчас заметил гонца, изумленно приподнял бровь:
        - А ты кто? К нам хочешь? Так ведь чтобы к нам попасть, надо ой как постараться. Даже я бока намял, пока научился хотя бы половине того, что умеют вон они, - князь кивнул в сторону своих товарищей.
        - Я приехал передать: на рассвете.
        - Что на рассвете - князь Ярополк Святославич выйдет биться со мной один на один, чтобы я показал то, чему меня научил Уве Сильный, Киев откроет ворота или мы метнем в город лавину греческого огня, а потом войдем сами? Когда все сгорит…
        Гонец знал, что произойдет, но не желал говорить.
        - Так князь Ярополк выйдет биться со мной?
        - Нет!
        Дружинник взлетел в седло, Владимир сделал знак, чтобы не держали, но захохотал вслед:
        - Отпустите его, у них нет князя!
        Это была правда, горькая правда для киевлян. Князь Ярополк больше поверил боярину Блуду, подкупленному Добрыней, чем своим горожанам, он в ночи тайно бежал в Родню. Та часть казны, что хранилась в Киеве, была почти израсходована на поставку продовольствия и дров во время осады. О существовании второй за пределами города знали очень немногие, а о точном местонахождении и вовсе один человек - ближний дружинник Варяжко. Даже сам князь только приблизительно.
        Варяжко не противился уходу князя Ярополка из Киева, понимая, что нескольких горстей злата на дне ковчежца вряд ли хватит для прокорма большого города зимой, нужно было набирать новых дружинников и нападать на Владимирово войско с другой стороны. А для этого нужна вторая большая часть казны. Значит, нужно бежать.
        Он на то и рассчитывал - что князь из Родни отправит его за казной и все начнет сначала.
        Еще не забрезжил рассвет, а Владимир уже был на ногах.
        Не он один, Добрыня и варяги тоже.
        Всю ночь вокруг их стана за окрестностями, часто сменяя друг друга, внимательно следили часовые. Назначенный час на рассвете мог быть попыткой ослабить бдительность осаждавших, чтобы напасть неожиданно. Но ничего не произошло.
        Перед самым рассветом князь вышел из своего шатра одетым и в доспехах, словно и вовсе не спал. Наверное, так и было.
        К Владимиру подтянулись те, кто мог и должен находиться рядом. Из шатров выходили остальные, у костров потягивались те, кто ночевал без крыши над головой. Пофыркивали лошади, потрескивали дрова, негромко перекликались люди. Чувствовалась всеобщая напряженность, тревожность, словно вот-вот должно случиться что-то важное.
        Так и было, если киевляне не сдадут город, нужно либо штурмовать его, либо уходить. Уходить некуда, как бы ни хорохорился Владимир, он не знал, куда деваться приведенному под стены города войску. Это киевлян можно стращать походом на Царьград, но по льду драккары не потащишь. Зима на Руси особое время, она часто выступала защитницей, а в данном случае противницей, причем куда страшней княжьих дружин.
        - Что станешь делать, коли не откроют? - Добрыня спросил тихо, чтобы не услышал никто другой.
        - Не знаю, - честно признался Владимир.
        Вот с таким и отправились к воротам Киева.
        На стене полно народа, князь даже подумал, что может рухнуть, фыркнул:
        - Защитнички высыпали, едва порты натянув.
        Он был не прав, на стене стояли только дружинники Киева, это была сила немалая, пусть и недостаточная для настоящей защиты. Но можно не сомневаться, что не меньше их внизу, а если придется, рядом встанут все от мала до велика.
        На Владимире позолоченный доспех, часть которого он взял в Полоцке, алый плащ, меч в дорогих ножнах. А вот шлема нет, не хотелось в мороз надевать металл даже на подшлемник, лучше хорошая шапка. Если придется, можно быстро заменить, его слуга Иверко держал викингский шлем наготове - без рогов по бокам, но с хорошим наносником.
        Двигались медленно.
        Вперед выехали втроем: сам князь, Добрыня Никитич и Рагнар, остальные держались на два шага сзади.
        Владимир вздохнул: штурмовать Гору значило уложить добрую половину людей, если вообще не всех. Единственный путь тот, по которому они ехали, но он не шире трех всадников, да и то если шагом. Остальное облито водой, которая на морозе превратила склон в почти отвесный каток. В этом преимущества крепостей на крутых берегах, их никто не штурмует зимой.
        Еще немного, и им будет сложно развернуться, можно попасть под стрелы защитников, тогда никакая кольчуга не спасет. Князь сделал знак остановиться. На морозе над всеми поднимались облачка пара, похрапывали, перетаптываясь, кони, переминались с ноги на ногу и люди. Может, киевляне на это и рассчитывали - постоят-постоят осаждающие и вернутся обратно? Владимир чувствовал, что начинает звереть, Рагнар рядом тоже.
        Наверное, прошло не так много времени, но дольше тянуть Владимир не стал. Нужно уходить, запереть город со всех сторон и больше не жалеть киевлян. Добрыня ошибся, полагаясь на их разум, значит, надо дать свободу злости приведенной дружины, которая найдет слабое место у защитников. Добрыня наверняка знает, чем пропитал Свенельд наконечники стрел, когда по приказу княгини Ольги поджег Искоростень.
        Владимир больше не жалел киевлян, если посмели так насмехаться над ним, заставив перетаптываться на морозе на виду у всего города, то и он посмеется. Не важно, что кого-то знал раньше, кто-то с ним в родстве, кто-то готов служить… Как в Полоцке, останутся жить только те, у кого петля раба на шее. И их не повезут на славянские рынки, нет, киевляне будут проданы булгарам и хазарам, чтобы все остальные поняли, как опасно насмехаться над князем Владимиром Святославичем.
        Прав был отец, когда безжалостно вырезал жителей Преславы, небось так же вот издевались над князем. И княгиня Ольга права, что расправилась с древлянами, только так можно добиться подчинения! Рука сжала поводья лошади так, что невольно потянула их, лошадь беспокойно захрипела и начала подниматься на дыбы.
        - Тихо, тихо!
        Владимир повернулся к Рагнару (он больше не желал слушать дядю):
        - Ты никогда не брал таких крепостей?
        - Нет, Вольдемар, но попробовать можно.
        - Здесь нужно придумать что-то серьезное, и быстро придумать.
        Договорить не успел, Рагнар кивнул вперед:
        - Смотри.
        От ворот Киева к ним выехали три всадника. Ворота при этом остались открытыми, но подъехать к ним невозможно - дорога слишком узка и опасна. Чуть левей или правей кони просто поломают ноги.
        - Прикажи остальным отъехать туда, где можно будет развернуться. Пусть стоят и смотрят.
        Добрыня понял, почему князь отдал такое распоряжение - если в случае необходимости будет разворачиваться вся толпа, то давки не миновать, а один из братьев уже погиб в давке в Овруче. Неужели киевляне решили поступить похоже?
        Теперь перед Киевом остались только трое всадников.
        Навстречу ехали тоже трое.
        Владимир чувствовал, что начинает промерзать, конь под ним все чаще переступал ногами, тоже замерз. Накатывала злость, но он не подавал вида. Ничего, придет время - отыграется за все, и за эти минуты ожидания на морозе.
        Всадники подъехали степенно. Это были боярин Ивор, воевода-варяг Рольф еще из Свенельдовых и воевода киевский Рудый.
        - Здрав буде, князь Владимир Святославич, - поклонился, не сходя с коня, Ивор.
        - И тебе здравствовать, боярин, прости, не ведаю имени-отчества.
        - То не важно, не за себя говорю - от Киева. Владимир Святославич, ты верно вчера нашему посланнику сказал, нет у нас ныне князя, ушел из города наш Ярополк Святославич, твой старший брат.
        Да что же он тянет, холодно же так!
        Голубые глаза Владимира были словно льдинки, обычно яркие, они на морозе будто застыли, хотя внутри клокотала ярость на тянущих время киевлян. Уже хотел сказать, что если боярин приехал торговаться, то это лучше сделать у огня. Начал поворачивать голову, чтобы приказать воинам вернуться в стан и развести костры пожарче, отогреваясь.
        Но тут услышал то, чего не ждал.
        - Князь Владимир Святославич, твои дед, бабка и отец владели Киевом, был князем и Ярополк Святославич, пока сам не ушел. Ныне Киев признает тебя своим князем!
        Боярин поклонился до самой конской шеи.
        - Милости просим в твой город. К полудню приедут лучшие люди, чтобы здесь тебе гривну передать, если примешь, да в город проводить.
        Только Добрыня мог понять, что чувствовал робичич Владимир, слыша такие слова, но князь сумел справиться, он кивнул:
        - Киев принимаю, но я с дружиной, - повернулся, повел рукой, - и немалой. Их на морозе не оставлю.
        - Всем найдем место, князь, чего уж тут. Только вели не разорять…
        Ах, вот они чего боятся…
        Хохотнул, по-прежнему блестя холодными глазами:
        - Коли примете с честью, так не обидим.
        Глядя вслед удалявшимся посланникам, Владимир поинтересовался:
        - Почему они стали такими сговорчивыми?
        - Новгородцам и тем князь нужен, а уж Киеву тем более, - фыркнул Добрыня. - Кто еще может таковым быть? К тому же я город обещал спалить, а это в зиму куда тяжелей, чем тебя князем признать.
        Было решено всем в город не идти, Рагнар повел часть своей дружины и прибившихся к ним новгородцев вокруг, чтобы войти с другой стороны, откуда подвозили продовольствие. Объяснил просто:
        - Всегда надо быть готовым к предательству, даже со стороны тех, кто смирился и встречает тебя с восторгом. Тогда ты сможешь избежать немало поражений.
        Владимир сделал городу подарок - он запретил грабежи, обещая щедро одарить дружину и помогавших из княжеской казны.
        - И где ты ее возьмешь?
        Князь с изумлением уставился на дядю:
        - Как это где?
        - Я тебе еще тогда сказал, что Ярополк унес казну с собой.
        - В Родню? Возьмем Родню, возьмем и казну. Ты что-то слишком много сомневаешься, дядя.
        Добрыня попытался объяснить племяннику свои сомнения, мол, какова же размером казна, если Ярополк сумел увезти ее тайно? Но когда тебе всего восемнадцать и кровь бурлит в жилах, а от восторженных криков закладывает уши, едва ли такие «мелочи», как пустая казна, волнуют.
        Нет казны? Зато есть мечи и удаль, добудем!
        Дяде объяснил просто:
        - Я помню, что Родня - родовой центр и обитель волхвов. Но помню, как князь Олег Вещий поставил под себя вятичей - он окружил капище и вынудил племя выйти, чтобы его спасти. Так и я - окружу Родню, и Ярополк выйдет сам.
        - Князь Олег потребовал дань, получил ее и ушел, а тебе здесь оставаться!
        - А кто сказал, что я останусь? - заблестел глазами Владимир. - К чему мне Киев?
        У Добрыни дрогнуло сердце, неужели племянник вспомнил, что он древлянин, и намерен перенести столицу в Овруч? Конечно, Киев расположен лучше, но в нем можно оставить наместника, как в Новгороде. Скажи Владимир, что так и есть - расцеловал бы его, не обращая внимания на дружинников.
        Но князь расхохотался:
        - Может, я Царьград брать пойду?
        Вместо поцелуя получил презрительную гримасу дяди:
        - У тебя нет золота, чтобы заплатить варягам здесь!
        - Оно в Родне вместе с Ярополком, ты же сам сказал.
        - Сомневаюсь, Владимир, чтобы там осталось много.
        - Почему? Ты думаешь, Ярополк отдал казну кому-то? Ничего, мы заставим его признаться кому и отберем.
        Добрыня смотрел на племянника слишком серьезно, чтобы тот не начал понимать, что дело плохо.
        - Владимир, ты стоял под Киевом долго, все это время в город с другой стороны с опасностью для жизни доставляли еду и оружие. И даже дрова. Думаешь, бесплатно, просто жалея киевлян? Нет, как я выяснил, князь щедро платил. Ярополк не глуп, он понимал, что киевляне все вернут сторицей. А расхлебывать теперь тебе…
        - Хорошо, возьмем Родню и увидим.
        - Только не обещай больше ничего, что можешь и не выполнить.
        Князь встал перед киевлянами открыто, бездоспешно, словно показывая, что ничего дурного не ждет и не боится.
        Нашлись те, кто потом пожалел, что стрелу не метнул, но большинство встречало с восторгом.
        - Я никого ни в чем не неволил. Сами признали меня своим князем. - Владимир оглядел толпу и вдруг понял, что признает вроде как приглашение на княжеский престол, как в Новгороде. Сами пригласили, сами и прогнать право имеют? Нет уж, этому не бывать! Неожиданно глаза князя превратились в льдинки, а в голосе зазвенел металл: - Правильно признали, вам долго не продержаться, а взял бы город - отдал на разграбление.
        - Князь Владимир Святославич?! - ахнула толпа, обнадеженная боярами-переговорщиками в том, что бесчинств не будет.
        Князь насмешливо приподнял бровь:
        - Я же сказал, что верно поступили. Живите спокойно, покуда ничего дурного против меня не замышляете, я вас не обижу. А нет, - он развел руками, - тогда уж не взыщите.
        - Князь Владимир Святославич, да мы за тебя!..
        - Да мы к тебе всей душой!
        - Прости уж нас неразумных, что сразу ворота не открыли…
        - Мы за тебя стеной…
        - Ладно, сейчас пир, а там видно будет! - расхохотался Владимир. Толпа киевлян поддержала его восторженными криками.
        Этот князь был им куда более люб, чем строгий и тихий Ярополк Святославич. Некоторые киевляне даже завидовали сами себе - вот повезло с князем!
        - Ты не забыл, что дружине платить нужно?
        - Не забыл, - чуть поморщился в ответ на напоминание дяди Владимир. - Отбери самых надежных, чтобы при себе оставить, вторую часть присмотри, их в Новгород отправим, когда Родню возьмем.
        - Владимир, Родня не Киев, там тебя вот так встречать не станут, там поддержали Ярополка. И тебе ни осады, ни разграбления Родни не простят. Плохо, что Ярополк туда ушел, очень плохо. Обидишь Родню - не простят.
        - А я туда не пойду. Для того у меня Рагнар есть!
        Ну и хитер племянничек! - восхитился Добрыня, глядя на удалявшегося князя.
        Тот действительно развел руками перед Рагнаром:
        - Мой старший брат сбежал в Родню с казной.
        Варяг все понял сразу:
        - Хочешь, чтобы мы взяли эту твою Родню?
        - Там город небольшой, воев мало. Справитесь.
        - Ты хочешь, чтобы мы без тебя это сделали?
        - Я не могу оставить вот этих, - Владимир кивнул в сторону пировавших вперемежку вчерашних осажденных и захватчиков.
        - Но тогда казна наша.
        - Все, что возьмете, - ваше.
        Рагнар внимательно посмотрел на князя, хмыкнул:
        - Я не буду заставлять тебя клясться, так поверю.
        - Рагнар, я отберу часть твоих людей, а взамен возьми моих. Мне нельзя оставаться только на вольнице, нужны и опытные воины.
        - Ладно, нам больше достанется! - На громоподобный хохот Рагнара обернулись те, кто за общим гвалтом его расслышали.
        - Владимир, они не так много там возьмут, - напомнил племяннику Добрыня.
        - Тем хуже для Ярополка.
        Родня в полутора сотнях верст от Киева, у нее не столь крепкие стены, но у дружины нового киевского князя хватило ума не брать их штурмом. Окружили плотным кольцом, не позволяя подвозить продовольствие и дрова.
        И без того, и без другого зимой очень тяжело. Слишком тяжело для небольшого города, который к осаде не готовился, поскольку крепостью не был.
        Князь Ярополк пошел на переговоры сам, он был готов отдать все, что имел. И отдал. В том числе жизнь.
        Нет, убил его не Владимир, но боярин Блуд, который еще в Киеве убедил своего князя, что нужно бежать из осажденного города, поскольку киевляне только делают вид, что поддерживают, постарался и тут. Князя Ярополка убили, как только тот вышел из комнаты, где беседовал с Добрыней Никитичем. Боярин Блуд проследил, чтобы все прошло как надо.
        Он не знал одного: князь Ярополк не сообщил о запасной, неиспользованной части казны, место хранения которой знал лишь его ближний дружинник Варяжко. Ярополк намеревался приказать Варяжко открыть тайну, чтобы самому получить разрешение уйти на юг, но не успел. Отпускать того, кто потом может отомстить, нельзя. Князь был убит, но вот Варяжке удалось бежать. Он вряд ли сумел забрать с собой казну, возможно, она на века осталась лежать в земле, а сам дружинник ушел к печенегам и многие годы успешно воевал против князя Владимира, пока и его не настиг клинок предателя…
        Владимир сидел, глядя на пламя свечи и не замечая его.
        Услышал шаги Добрыни, поднял голову:
        - Ну?
        - Его больше нет.
        - Больше нет… Больше никого из Рюриковичей, кто мог бы заявить свое право на Киев. Ты рад, дядя, что остался только я?
        - Скоро будет еще…
        Добрыня присел, протянул к огню озябшие руки.
        - Что? Откуда появится?!
        - У Ярополка осталась беременная жена.
        - Как это? Рогнеда же в Новгороде?
        О Рогнеде вспомнил? Добрыня усмехнулся:
        - Рогнеда была невестой, а здесь, в Киеве, у него осталась жена. Помнишь глазастенькую девчонку, что князь Святослав Игоревич из похода привез? Все шутил, что Ярополкова невеста будет.
        - Помню. Из монастыря какого-то. И что, какая же она жена? Ярополк же крещен, я точно знаю, что крещен.
        - Да, но и Наталья крещена. И венчали их, пока в осаде сидели, об этом многие знают.
        Князь встал, прошелся по комнате, снова остановился у огня, задумчиво глядя на языки пламени.
        - И что я должен с ней сделать? Головой в прорубь, а слуг перебить? Вдруг сына родит? Небось, на сносях?
        - Нет, срок маленький. Но ни ее, ни слуг ты перебить не можешь, да и не нужно. Возьми ее женой, что тебе мешает? И объяви дите своим. Если будет сын, так уже который по счету, он тебе мало опасен, к тому же воспитаешь его сам…
        - Не хочу! После Ярополка…
        - А я тебя с ней спать не заставляю. Женой объяви.
        - Хороша хоть? - выдавил не сразу, почему-то казалось уж очень оскорбительным взять женщину после старшего брата.
        - Очень хороша. Только учти, что она не виновата ни что сюда привезли, ни что женой сделали. Не мсти ей за брата.
        - Она христианка? - схватился за последний довод Владимир.
        - Когда это ты спрашивал, какой веры девка? - фыркнул Добрыня.
        Наталья не противилась, женой князя Владимира быть не хуже, чем женой князя Ярополка. Увы, не женщине выбирать.
        К тому же новый князь хорош собой. Голубоглазый мальчишка, которого Наталья помнила по первому году жизни в Киеве, когда князь Святослав Игоревич привез ее саму, превратился в рослого красивого мужчину. Глаза остались такими же ярко-голубыми с тысячей оттенков от василькового до холодного ледяного, черты лица теперь были иными - мужественными, удивительно привлекательными. Такому вслед оборачивались бы и без красного княжьего плаща на плечах.
        К чему же противиться?
        Князь объявил Наталью женой, как только узнал, что та носит под сердцем дитя его старшего брата. Это тоже обычно, если родится сын, то станет наследником после самого Владимира.
        И сама Наталья хороша, вполне достойна быть княгиней. Лицо, фигура словно выточены из мрамора, большие темные глаза, красивые руки, лебединая шея… Она приняла нового мужа с радостью, хоть тот и не был крещен. Священник благословил, напомнив, что ребенок, который родится, непременно должен быть крещен.
        Гречанка с удовольствием ласкала бы кудри князя Владимира и родила ему еще много сыновей и дочерей, но сам князь не слишком ценил ее общество, больше развлекаясь с другими.
        - Ему все равно кого брать - княгиню или рабыню?! - возмущалась женщина.
        Добрыня в ответ разозлился:
        - Да ты будь счастлива, что тебя берет! Мог бы отправить куда-то подальше.
        - Никуда не мог, я княгиней была и без него!
        - Без него, может, и была, а с ним будешь ли - от тебя зависит. Это у вас, христиан, венчанную жену некуда деть, а у нас запросто - отдаст другому и забудет.
        Наталья фыркнула в ответ, как кошка:
        - Я Ярополкова сына ношу!
        Добрыня вдруг схватил женщину за волосы, откинул ее голову назад, зашипел в лицо:
        - А вот об этом забудь! Это Владимиров сын, а не Ярополка! Запомнила?
        Та испугалась взрыва ярости княжьего дяди, как только отпустил, отскочила к стене подальше от его цепких пальцев:
        - Я князю пожалуюсь!
        Добрыня устало опустился на лавку, вздохнул:
        - Послушай меня. Если хочешь жить здесь на княжьем дворе и зваться княгиней, то не перечь и не вздумай назвать дите, сын то или дочь, Ярополковым. Всем скажешь, что от Владимира понесла.
        - Но у Владимира уже есть сын, значит, мой вторым получится?
        - Четвертым.
        - Что?! Откуда у него столько?!
        В ответ услышала смех Добрыни:
        - Сколько их вообще, знают только боги, но у Алохии сын, и у Рогнеды двое.
        - Рогнеда не княгиня!
        - Но сыновья-то Владимировы… Послушай мой совет: будь покорна и не вздумай упоминать имя Ярополка ни при князе, ни при мне, ни вообще. Запомнила?
        - А иначе что?
        Добрыня только развел руками.
        Наталья проплакала после того всю ночь, а утром объявила, что ждет дитя от нового князя. Даже знавшие, что это не так, ее не осудили, лучше быть не первым сыном нынешнего князя, чем единственным убитого, к тому же сбежавшего из города.
        Добрыня, услышав такое решение Натальи, только одобрительно хмыкнул, Владимир, кажется, не обратил никакого внимания.
        Добрыня дал Наталье дельный совет для сохранения положения княгини, но не жены князя Владимира. Тот терпеть не мог покорных, а уж заискивающе улыбающихся особенно. Он вообще перестал появляться в покоях нежеланной жены, девушек и женщин и без нее хватало. Объяснил просто: чтобы не навредить драгоценному плоду.
        Сам Владимир все чаще вспоминал строптивую полочанку, которая, даже будучи взятой насильно, не подчинилась. Конечно, после гибели всех ее родных и разорения Полоцка клинок к горлу не приставлял, но их сынишка был в это время в соседней опочивальне под присмотром Ингрид, и Рогнеда об этом знала. Для нее сын оказался дороже собственной жизни. Сопротивлялась, билась, как птица в силках, голову отворачивала… Каждый раз насиловал снова и снова, каждый раз близость как поединок, в котором он побеждал, потому что в конце концов прекрасное тело Рогнеды против ее воли отвечало. Это и было самым восхитительным - когда она против воли рвалась навстречу, стонала и билась уже совсем иначе. Такого не бывало ни с кем, все остальные женщины либо послушны, либо противились до конца, не откликаясь.
        Рогнеда… Рыжая зеленоглазая полочанка… Как она там?
        - Мне нужна Рогнеда!
        - Что?! Зачем тебе дочь Рогволода?
        - Не произноси при мне этого имени. Она живет в Новгороде?
        - Ты же туда отправил ее.
        Добрыне вовсе не хотелось обсуждать с племянником этот вопрос. Живет и живет, к чему вмешиваться?
        - Я спросил, как она живет.
        - Хорошо. Не трогай ты их с Алохией. Девок здесь мало?
        - У меня там два сына! - напомнил Владимир.
        - Три, - спокойно отозвался дядя.
        - Как три? Один у Алохии, второй у Рогнеды. Откуда еще?
        - У Рогнеды двое, - Добрыня спокойно продолжил потягивать вино из большого кубка.
        - У Рогнеды двое сыновей?! Когда она второго родила?
        - Через девять месяцев после того, как ты ее в Полоцке снова взял. Твой сын, на тебя, говорят, похож, как и первый.
        - Почему ты мне не сказал?!
        - У тебя другие заботы были. Владимир, оставь их в покое.
        Добрыне хотелось напомнить об их планах по поводу Древлянской земли, но князь был настойчив:
        - Пусть приедет вместе с детьми!
        - А Алохия тоже?
        - Алохия? Нет, Алохия с Вышеславом пусть останутся в Новгороде. Должен же быть у них князь!
        Добрыня только вздохнул. Племянник вышел из-под контроля, он не просто стал своенравным и строптивым, но больше не советовался с дядей, предпочитая поступать по-своему.
        И часто это «по-своему» оказывалось разумней дядиных советов. Добрыня ко всему подходил, как привык, мечта о величии своего племени древлян заслоняла все остальное, а Владимир вдруг оказался словно выше на голову, этот голубоглазый мальчишка смотрел и видел дальше. К счастью, у Добрыни хватало ума это признать, половину своей цели он уже достиг - посадил Владимира на киевский престол, вторую - возвышение племени древлян над остальными - тому еще предстояло выполнить. Но что-то подсказывало дяде, что племянник вовсе не собирался этого делать!
        И вот тут у мудрого Добрыни начинались страдания.
        Будучи рожденным далеко от древлянского племени, воспитанным в Новгороде и повзрослев среди варягов, Владимир словно не чувствовал груза ни одного из племен, князь был над ними всеми и всех воспринимал одинаково. Даже киевлян, чьим князем считался прежде всего, не выделял. А о подвластной земле говорил просто: «Русь».
        И в этом было что-то, поднимавшее Владимира над его дядей, делавшее сильней и мудрей наставника.
        Но не подчиниться воле князя нельзя, даже если ты его дядя и наставник. Добрыня со вздохом снарядил посланника в Новгород, наказав привезти Рогнеду с сыновьями, но не очень спешить при этом. Была надежда, что Владимир передумает или просто забудет, тогда можно бы немного подержать рыжеволосую красавицу с ее сыновьями вдали, а потом и вовсе отправить обратно в Новгород или в Полоцк, который требовалось возрождать, чтобы не прибрали к рукам соседи. Кому, как не сыновьям Рогнеды, возрождать Полоцк?
        Глава 5
        Княгиня
        В Новгород прибыл гонец от князя Владимира.
        В жизни всегда так - стоит во что-то поверить, как боги тебя этого лишают!
        Две женщины, пострадавшие от князя Владимира уже подружились по-настоящему, нашли занятие помимо воспитания своих сыновей, которое помогло забыть голубые глаза обидчика или хотя бы не так часто вспоминать их. Вновь организованная добыча пушнины обещала принести немалый доход, выкупленные на рынке рабов полочане старательно трудились на свою новую хозяйку, все сделанное ими хорошо продавалось, также принося доход.
        Рогнеда рискнула обещать, что со временем выкупит их у Алохии и отправит обратно к семьям. Не все согласились, у кого-то уже не было семей, кто-то точно знал, что и семья также продана, кто-то не хотел начинать в разоренном Полоцке все сначала, решив лучше обосноваться в Новгороде.
        И вот теперь все это рушилось одним приказом далекого киевского князя приехать к нему.
        - Зачем я ему нужна? Снова унижать?
        Но сколько бы ни восклицала Рогнеда, а противиться воле князя Владимира не могла. Его власть над Русью и женщинами.
        Как часто единственным оружием женщины оставалась только покорность судьбе!
        Выжить в мире, где главное право - право силы, можно либо будучи сильней всех, либо покорившись.
        И это для крепких мужчин, а что же женщине? Конечно, бывали воительницы, бравшиеся за меч, завоевывавшие независимость тоже силой, но только если у них не было детей, либо те достаточно взрослые, чтобы встать рядом с матерью и тоже взять в руки оружие. А если оба еще за материнский подол цепляются?
        Даже сама себе Рогнеда не признавалась, что в глубине рада такому вызову. Хорошо жить самой по себе, хозяйничать вместе с Алохией, растить сыновей, учить их тому, чему должен бы учить отец… Но как часто ночами снились голубые глаза киевского князя - убийцы ее родных. Разум требовал мщения, сердце сжималось от гнева, а тело желало новой встречи с его руками, его телом. И ничего Рогнеда с собой поделать не могла!
        Разве можно любить своего обидчика, убийцу своих родных, захватчика твоих земель? Оказывается, можно. Любовь странная штука, она не спрашивает, кто тот, к кому возникает. Рогнеда не простила, не забыла ничего из произошедшего, не перестала мечтать о мести, но при этом жаждала князя не меньше Алохии.
        Она старалась не думать о Владимире, о возможной встрече с ним, хотя делать это было трудно, перед ней копия отца - маленький Изяслав. Ярослав удался больше в деда Рогволода. Похож на князя и сын Алохии Вышеслав, мальчик высок для своих лет, только глаза серые, а не голубые.
        Даже лучше самой Рогнеды ее понимала Алохия. Брошенная жена тоже надеялась на встречу с мужем, но не на вызов в Киев, а на его приезд в Новгород. Но тот как бежал когда-то в ночи к варягам, так и появился пред ее глазами всего дважды - вернувшись с дружиной и перед уходом на Полоцк. Ушел и забыл их с Вышеславом, а ведь этот сын первенец, ему следующим князем становиться.
        Алохия жила соломенной вдовой - и муж есть, и забыл о ней. Красивая женщина умирала от тоски по мужчине, выбросившему ее из головы сразу после первой ночи. Не нужна! Хоть плачь, хоть убейся, хоть с Детинца в Волхов вниз головой - не нужна!
        А Рогнеда вон нужна, вызвал с детьми. Почему?!
        - Алохия, я все сделаю, чтобы князь не тронул тебя и Вышеслава. Я постараюсь внушить, что ты все делаешь ради вашего сына. Вышеслав старший княжич, ему наследовать все, помни об этом. Ты сильная, ты сможешь вырастить из него достойного князя.
        - Почему он позвал тебя, а не меня? - Большие серые глаза Алохии были полны слез. Она так надеялась, что муж приедет сам, увидит повзрослевшего Вышеслава, порадуется, будет благодарить ее, а потом… Ну, хоть одну ночку еще, чтобы родить еще одного сына! - Почему тебя, ведь я жена! А у тебя есть два сына.
        - Для того чтобы еще унизить, неужели ты этого не понимаешь?! Князь Владимир разобрался с Киевом, можно и развлечься. Не стерпел, что мы здесь без него обошлись, надо свою власть показать, вот и позвал.
        - Почему тебя? - упрямо повторила Алохия.
        Рогнеда метнулась по комнате, только подол платья взлетел. Фыркнула:
        - Потому что трус! За тобой Новгород, новгородцы не позволят унижать и поинтересуются, куда ты подевалась. А за мной никого, обо мне никто не спросит, что ни делай. Мои защитники еще не подросли! - Выплеснув все, без сил опустилась на лавку. - Я сама для них защитница, потому и терпеть все буду.
        Подсела к Алохии, взяла ту за руку:
        - Не забрось то, что мы начали. Не ради меня или себя, для Вышеслава, твой сын не должен зависеть от милости его отца. Иначе он никогда не станет твоим защитником от князя.
        Алохия вдруг всхлипнула:
        - Я не хочу от него защищаться. Пусть бы унизил, избил, даже убил, только позвал…
        - Алохия…
        В голосе Рогнеды слышалась такая боль, что новгородская княгиня разрыдалась окончательно. Рогнеда прижала ее голову к своей груди, гладила светлые волосы, успокаивала. Она понимала подругу по несчастью, хотя положение у них было разным. Алохия законная жена, и свадебный пир был, пусть не на весь мир, и сын рожден законным, и мстить не надо, и княгиня, Новгород за ней.
        Сама Рогнеда теперь и не знала, кто она - если княжна, то бывшая, если жена князя, то неназванная, если мать его сыновей, то незаконнорожденных и отцом забытых.
        Но было одно, их объединяющее и даже уравнивающее, - князь Владимир. Как бы Рогнеда ни прятала сама от себя мысли и желания, но стоило заглянуть в свое сердце, понимала, что забыть короткие и ужасные минуты близости с князем не может и не думать о нем тоже не может. Проклинает, мечтает отомстить, ненавидит и при этом… мечтает снова ощутить на своих губах его губы, а на своем теле его руки.
        От этого ненавидела еще сильней. И убить мечтала жарче.
        Услышав приказ ехать в Киев, Рогнеда испугалась. Но не унижений для себя, хотя понимала, что непременно будут, а этого самого собственного тайного желания снова быть с князем.
        Она ни словом, ни взглядом, ни малейшим намеком ни разу не дала понять Алохии, что втайне жаждет отца их детей. Но княгиня все поняла сердцем. Любящая женщина чувствует все, в том числе и такое.
        - Ты тоже хочешь князя.
        - Нет!
        - Хочешь. Я не виню тебя, это не по твоей воле. Но ты не сможешь быть с ним счастлива, как и я, - вздохнула княгиня. - Наверное, надо было тебя убить, но он все равно не полюбил бы меня.
        - Я убью его! - вдруг жестко произнесла Рогнеда.
        - Не сможешь. Ладно, иди, тебе пора.
        Они обнялись, как сестры перед долгой разлукой.
        - Я буду постоянно твердить князю о тебе и Вышеславе.
        Алохия рассмеялась:
        - Надеешься, что он позволит тебе быть рядом? Нет, женщин Владимир только использует. Иди…
        - Ну, это мы еще посмотрим! - заявила Рогнеда сама себе, поднимаясь в ладью, которая должна нести ее с сыновьями в Киев навстречу неизвестно чему.
        На что Рогнеда надеялась, отправляясь в Киев?
        Она и сама не могла бы сказать. Но надежда умирает последней, пока человек жив, он надеется, даже если совсем не на что.
        Новгородцев Киевом не удивишь, у самих и Детинец крепок, и торг не меньше, а то и больше киевского, и шума столько же. И все же когда впереди показалась Гора и киевские стены на ней, Рогнеда позвала сыновей:
        - Вон Киев. Ты будешь править там.
        Сказала Изяславу, он же старший. Но мальчик помотал головой:
        - Нет.
        Не успела спросить почему, как младший Ярослав громко произнес:
        - Да!
        Рогнеда только рассмеялась в ответ. Устами младенца глаголет истина?
        Все оказалось так и не так…
        Князь обошел Рогнеду, которая одной рукой прижимала к себе головку Изяслава, а другой держала заснувшего от волнений Ярослава. Изяслав, вцепившийся в материнский подол, смотрел на Владимира ярко-голубыми глазенками с любопытством, смешанным со страхом.
        - Хм… жить будете подле Киева, нашел место. И звать я тебя буду… Гориславой!
        - У меня свое имя есть, князь, - Рогнеда постаралась, чтобы ее ответ не звучал вызовом. Больше всего женщина боялась, что князь отберет детей. Она готова хоть в избу смерда, только со своими малышами. И готова ради этого вытерпеть унижение.
        - Мне твое имя не нравится. Ты Горислава!
        - Как велишь. Дозволь нам идти? Дети устали.
        Ее покорность, с одной стороны, обезоружила, с другой - разозлила. Хотелось сделать что-то, чтобы увидеть гнев в зеленых глазах, но Владимир никак не мог придумать что. А у Рогнеды на руках проснулся Ярослав и испуганно заплакал. Его тут же поддержал Изяслав.
        Рогнеда присела, опустив младшего с рук, обняла обоих, прижала к себе, успокаивая:
        - Тихо, тихо. Сейчас князь нам позволит, и мы пойдем…
        Нет мужчин, которые спокойно переносили бы женские слезы, но еще меньше они любят детские. Не выдержала не Рогнеда, а сам Владимир:
        - Иди! Блуд скажет куда.
        Боярин Блуд постарался спрятать сочувствие, проводил Рогнеду к повозке, которая повезла их к новой жизни. Владимир с крыльца смотрел, как устраивала детей гордая полоцкая княжна, как подтыкала соломку и мех, чтобы не растрясло, укутывала, чтобы не продуло. Поморщился:
        - Клуша!
        - Она же мать, - укорил за плечом Добрыня.
        Князь круто развернулся и отправился прочь.
        Рогнеду устроили далековато - в Вышгороде, всего вдоволь, но она тосковала по новгородской воле и по Алохии.
        Может, если бы приехала и княгиня, им удалось наладить свою жизнь в Берестове, как наладили в Новгороде? Понимала, что этого не будет, да если бы и случилось, ни к чему хорошему не привело, но все равно скучала.
        Рогнеда ходила по терему княгини Ольги и пыталась представить, как жила здесь эта знаменитая женщина, бабка князя Владимира. Ей было нелегко, пока не завоевала свое место рядом с мужем. Рогнеда не надеялась что-то завоевать, она была достаточно умна, чтобы понимать - князь никогда не посадит рядом с собой им же обесчещенную женщину, ту, родных которой он убил. Ей никогда не бывать киевской княгиней. Все чаще возвращалась мысль: позволил бы уйти в Полоцк…
        Князь стал приезжать в Вышгород, где повторялось то, что было в Полоцке - сначала Рогнеда сопротивлялась, как могла, Владимир брал ее почти силой, но потом подчинял себе, ее тело откликалось. Видно, именно такая женщина была нужна князю - непокорная душой, но желающая его телом.
        Рогнеда помнила свое обещание, данное Алохии в Новгороде, к тому же действительно хотела иметь подругу рядом. Она не была уверена, что Владимир поселит первую жену здесь же, но все же спросила об этом.
        Умная женщина допустила ошибку - спрашивать или просить мужчину нужно после ночных ласк, а не когда он приезжает раздраженный и еще неудовлетворенный. Владимир фыркнул:
        - Какое тебе дело до Алохии и Вышеслава?
        Рогнеда усмехнулась, словно услышала нечто неразумное.
        - Алохия помогла мне выжить в Новгороде, и мы стали сестрами.
        Ему нечего было возразить. Эта женщина не позволяла себя унизить, все попытки сделать это оборачивались унижением для него самого.
        - Две клуши!
        И все-таки нашел, чем взять:
        - А почему ты волосы носишь, словно замужняя женщина? Разве я брал тебя замуж?
        Рогнеда обомлела. Он совсем с ума сошел? Или желание унизить и подчинить затмило все остальное? Позорить мать своих сыновей?
        Взять себя в руки стоило усилий…
        Рогнеда повернулась, вскинула на него полные холодной ярости зеленые глаза:
        - Ты желаешь, чтобы я носила волосы распущенными по-девичьи? Так?
        Она сняла головной убор и выдернула все державшие волосы булавки. Больно, но вытерпела.
        Волна золотистых с рыжиной волос покрыла всю спину. Настоящая валькирия…
        Князь с трудом поборол желание зарыться лицом в эту волну, пахнущую травами, и взять Рогнеду снова. Но он знал, что тогда ее власть над ним станет еще сильней.
        - Не-ет… ты Горислава… рабыня… Значит, и волосы должна остричь.
        Вот теперь дыхание перехватило совсем.
        - Ты хочешь, чтобы твои сыновья звались робичичами, потому что рождены от рабыни?
        От столкнувшегося синего и зеленого взглядов во все стороны полетели искры, но ни он, ни она глаз не отвели. Владимир постарался смотреть насмешливо:
        - Я назову их княжичами, но ты от этого рабыней быть не перестанешь, надменная дочь Рогволода.
        Рогнеда даже не думала, что делает. Все так же не отводя взгляда, она протянула руку к рукоделию, нащупала ножницы и…
        Князь с ужасом смотрел на падающие на пол рыжие пряди, понимая, что случилось непоправимое. Этого Рогнеда ему никогда не простит…
        - Так или еще короче?
        - Дура!
        Дверь за князем грохнула сильно, открыли ее с трудом. Заплакал Ярослав, а внутри у Рогнеды беспокойно толкнулся следующий ребенок.
        Она сама стояла, бездумно глядя вслед Владимиру и успокаивающе поглаживая живот. Обернулась к Ярославу и Изяславу:
        - Не бойтесь, маленькие, идите оба ко мне.
        Опустилась прямо посреди рассыпавшейся по полу отрезанной гривы, прижала к себе сыновей и горько расплакалась - впервые за все это трудное время.
        Князь Владимир умчался в Киев тотчас, а среди слуг разнеслось: он постриг Гориславу, объявив рабыней! Правда, князь ничего не сказал, как теперь обращаться с этой рабыней, потому все сделали вид, что так и должно быть.
        Добрыня, узнав, ужаснулся:
        - Ты с ума сошел! Сам всю жизнь проклинал, что рожден от рабыни, а сыновей на то же обрекаешь?
        - Кто же думал, что эта дура волосы обрежет?!
        - Она сама отрезала?
        - Сама.
        Но Добрыне все равно не верилось:
        - Вот так взяла и отрезала?
        По тому, как слегка смутился племянник, понял, что тот лжет.
        - Не ты ли приказал?
        - Да, сказал, что не может носить волосы, словно замужняя женщина, поскольку я на ней не женился. Что она вообще должна постричь их, поскольку рабыня.
        - И Рогнеда постригла?
        - Она Горислава!
        - Владимир, судьба послала тебе женщину, достойную тебя, но ты сделал все, чтобы она тебя возненавидела. Ненависть матери передастся ее сыновьям. Зачем тебе ненависть твоих сыновей?
        - Помимо ее щенков у меня есть другие сыновья.
        - Кто? Вышеслав, мать которого обижена не меньше? Святополк, что и вовсе не твой?
        - Будут еще. Обойдусь!
        Добрыня только вздохнул. Что за смесь у племянника? То разумен так, что диву даешься, то глуп хуже барана. Натворит дел, потом сам и мается, но ни смириться, ни прощения попросить… Не умеет ни ошибки свои признавать, ни виниться. Благодарным быть тоже не умеет.
        Добр, дружина его любит, людей и приласкать, и одарить может, но только чужих. А тех, от кого зависит хоть в малой степени, способен унизить. Дружину варяжскую прочь отослал, при себе только самых слабых оставив. Зачем? Не так уж много требовали люди Рагнара. Пусть тех, с кем Владимир пришел, почти не осталось, в боях погибли и Уве, и Кнорр, и многие другие. Но ведь оставшихся обманул, кто после того поверит?
        Не в варягах дело, свои тоже это видят, постепенно зародится понимание, что князь кого угодно предать способен. Это худо, можно посреди толпы одиноким остаться.
        Что-то подсказывало дяде князя, что так в жизни племянника и будет…
        Где червоточина, в чем?
        А еще - когда придет очередь самого Добрыни также быть униженным и вышвырнутым из жизни племянника, которого он сделал князем? И что тогда делать Добрыне?
        Мысль о самом себе заслонила беспокойство из-за Рогнеды с ее сыновьями. Тем более Владимир вдруг объявил, что у него есть новое важное дело.
        Не все о женах думать, Добрыня завел разговор о самом Киеве:
        - Киевлян не так уж трудно под себя поставить, их кто только не ставил - и Аскольд с Диром, и князь Олег, и дед твой князь Игорь крепко держал, и бабка твоя княгиня Ольга правила, и Ярополк… А хазарины пришли, и их терпели бы. Киев мало под себя взять, князь, в нем сесть прочно требуется.
        - Сам о том думал. Что для этого сделать советуешь?
        - Дружина сильная нужна, чтоб и подумать о непослушании боялись, не то слово сказать или рогатину поднять.
        Владимир встал, прошелся по покою, постоял, губу кусая, помотал головой:
        - Нет, всегда найдется тот, кто не убоится. А за одним и другие пойдут. Другое мыслю.
        - Ну? - Добрыня внимательно вглядывался в племянника, кажется, Владимир не только возмужал телом, но и повзрослел духом, стал умней. Что-то подсказывало Добрыне, что князь нашел выход, до которого не додумался он сам.
        Искать было необходимо, искать и найти, потому как Владимир чужой в Киеве. Чужим был, чужим и остался. Не потому, что новгородский князь, Киев его отчина, но потому, что робичич. Это проклятье будет с ним всегда.
        Когда-то Владимир укорял Малушу, что родила его от князя, мол, был бы рожден от боярина, жил бы в свое удовольствие, а тут попрекают матерью-ключницей. Потом пожалел, что укорял, но ведь он прав. Будь он единственным сыном князя Святослава Игоревича, или умри Ярополк и Олег своей смертью в детстве, никто бы не противился. Но Ярополк, которого в Киеве любили, умер по воле Владимира. Это сейчас киевляне князю поклоняются и против него худого не мыслят, но пройдет совсем немного времени, припомнят и Ярополка, и то, что Владимир робичич.
        - Двух зайцев одной стрелой убить хочу, - отвлек дядю от размышлений Владимир.
        - Кто за двумя зайцами погонится… Забыл?
        - Это если они в разные стороны бегут, а если в одну? Печенеги Руси сколько лет уж покоя не дают. Скажи, - Владимир вдруг уселся напротив Добрыни, впился в его лицо взглядом, свои глаза блестели, точно солнечные лучи на воде в ясный день, - ты слышал о Змиевом валу?
        - Слышал.
        Он что, новый вал копать вздумал? Так ведь по преданию богатырь Кожемяка свой вал Змием пахал, а у Владимира Змия нет, и хорошо, что нет.
        - Я о том валу, что степняков от Руси отсекал. Вала уж нет, но граница быть должна. Надобно крепости вдоль границы со Степью поставить, понимаешь?
        - И кто в тех крепостях жить будет? Откуда ты на границе со Степью столько людей наберешь, ежели оттуда испокон века в лес бегут, чтобы не быть сожженными каждый год.
        Владимир даже рукой воздух рубанул, словно услышал что-то, о чем сам думал:
        - Вот! Людей на окраине нет, потому и защищаться невозможно. Я помню, как печенеги Киев осадили, а мы с бабкой Ольгой в тереме сидели, пока… князь Святослав, - он явно хотел сказать «отец», но не сказал, назвав Святослава просто князем, - не примчался, чтобы Курю отогнать. А будь у нас крепости далеко от Киева, разве смог бы Куря до Киева дойти?
        - Где людей возьмешь? - напомнил Добрыня.
        - Из новгородской и других земель привезу. Мало ли там безземельных да молодых, которым деваться некуда, потому как младшие? Всем клич кину, чтобы в дружину новую шли и на строительство крепостей заодно.
        - Хм… Это твой второй заяц, что ли? - поскреб пятерней затылок Добрыня.
        - Второй?
        - Ну, крепости вместо вала - первый, люди со всех концов Руси - второй?
        Князь вскочил, с удовольствием рассмеялся:
        - Тогда еще и третий есть! Чем варяжские дружины сильны? Воинским братством. Там не важно, с какой ты стороны, был бы воином хорошим и верен данной клятве, так?
        - Так.
        Добрыня готов был восхититься мудростью племянника, да, молод, но умен князь, ничего не скажешь.
        - Вот такое братство и надо создать в крепости, а чтоб по своим родам не разбились, в каждую из разных земель людей привезти. Встанет крепость, а в ней и новгородцы, и полочане, и вятичи, и кривичи, и все остальные. Всех понемногу, а объединены одним - защитой Руси. Понимаешь? А во главе вон по варягу поставлю, те их быстро мечи в руках держать научат.
        У Добрыни лишь одно сомнение осталось:
        - А пойдут ли?
        - К себе на службу позову, плату достойную определю, вооружение собрать помогу.
        - А… понимаешь, князь, еще и бабы нужны, иначе сам знаешь, варяжская дружина хоть и крепка, но страшна иногда бывает.
        Владимир расхохотался:
        - Прав ты, уй, прав. И девок да баб найдем! Сам по городам и весям поеду, чтоб набрать. А киевляне?.. Куда они денутся, вместе со всеми строить будут и в дружину пойдут. Понимаешь, если у меня и на севере, и на юге будут свои люди, то и Киеву никуда не деться. Сила она не только в варяжской дружине или в клинках, но и в том, чтобы заставить понять, что я Хозяин этой земли. А где сижу - в Киеве или в Новгороде, а то и вовсе в Полоцке - все равно.
        - Ну, Полоцк, это ты хватил…
        - Не только крепости, грады по всей земле нужны, чтобы не плыть от одного до другого неделями, не зависеть от метелей, медведей, местных татей.
        - И это ты хватил…
        - Будет, все будет! - обнадежил дядю Владимир. - Лиха беда начало. Начнем, а Русь подтянется.
        - Это кто ж тебя всему научил?
        - Думал много. Пока свои раны у варягов зализывал, пока под Родней стоял и тут в Киеве тоже. Дед мой князь Игорь Рюрикович со Степью воевал, столько сил положил. Отец князь Святослав Игоревич воевал, погиб в Степи. Ярополк воевал. Неужто и мне, и моим сыновьям только тем и заниматься? Никогда Русь не встанет, если будет лучших людей в поле класть. Новгород потому богатеет, что торгует, а не воюет.
        - И Новгород воюет.
        - Не столько, сколько другие. Полоцк воевал редко - встал быстро, Гнездово богатеет на глазах, Альдейгья и то, пока на нее не набегали, сказывают, богатая была. Малые крепости должны границу со Степью стеречь, чтобы, пока степняки до Киева доберутся, сил уже не осталось.
        - Этому ты у варягов научиться не мог…
        - Не мог, - согласился князь. - Но слышал их предания о больших городах, о знаменитых торгах, о набегах и понял, что надо сделать на Руси.
        - А почему до сих пор молчал?
        - Не время было.
        Вот тебе и мальчишка, который только вчера, словно нагадивший щенок, за морем прятался! Ай да князь…
        Но говорить одно, а дело делать - другое.
        Добрыня Никитич опасался, что дальше слов и восторженного блеска глаз у Владимира дело не двинется.
        Ошибся наставник, князь не только придумал, но большую часть воплотил в жизнь. Конечно, ему пришлось воевать со Степью, как и с непокорными племенами тоже, но княжьей волей встали новые крепости по границе Руси, словно стражи. И роль свою сыграли.
        И снова стоял над Днепром уй князя Владимира, с тоской глядя на медленно текущую воду.
        Он пожертвовал всем - свободой, собственной жизнью, собственными устремлениями ради того, чтобы вырастить Владимира и сделать его князем всей Руси. Много лет сначала мечтал, что Малуша станет княгиней, потом что просто родит сына от Святослава, потом что этого сына удастся сделать княжичем, потом много лет воспитывал Владимира, сделал все, чтобы тот получил Новгород, чтобы вырос и сумел отомстить. Добрыня много лет вел племянника к стенам Киева, к киевскому престолу и добился своего.
        Но все это ради мести и возрождения Древлянского рода, возвеличивания Древлянской земли над остальными.
        Отомстил? Он мечтал отомстить варягам Свенельда и ему самому. Свенельд умер раньше, да и дружины его давно нет. Варяжка княгиня Ольга умерла, князь Святослав погиб, князь Олег и вовсе нашел нелепую смерть (как тогда радовался Добрыня, сочтя его гибель местью самой Древлянской земли!), князь Ярополк оказался слишком слаб, чтобы насладиться его убийством.
        Но главное не это.
        Владимир князь, но ему и в голову не пришло перенести столицу в Овруч или хотя бы уехать самому. Тот, на кого Добрыня рассчитывал в возвышении Древлянской земли над остальными, задумал нечто, что перемешает все племена. И никакого возвышения одного не будет.
        Добрыня пытался понять, чего же чувствует больше - разочарования из-за рухнувшей мечты, боли из-за этого или… где-то внутри рождалось новое чувство - радости.
        Сколько племен на Руси? Никто и не знает, даже союзы племен огромны и многочисленны. Ильменские словене, кривичи, радимичи, древляне, поляне, вятичи, дреговичи… Все говорят на одном языке, верят одним богам, живут одним обрядом… Но нет у них единства, потому и приходят на землю все, кто сильней, убивают, грабят, уводят в полон.
        Владимир прав - от Степи страдают южные племена, а остальным и дела нет. А кто поможет Новгороду, реши завтра напасть Харальд или его соплеменники? Никто не пришел на помощь Полоцку, не защитит Чернигов, да и Киев тоже. Славяне, а все врозь.
        Их пробовали объединить, вернее, взять под свою руку все князья - Олег Вещий и Игорь Рюрикович, княгиня Ольга, да и князь Святослав Игоревич тоже. Но пытались лишь взять под свою руку, дань платить заставляли и врагам мстили, если те подвластные земли разоряли. Но месть - это позже, когда уже исправить нельзя, когда сотни славян уже с веревками на шеях на невольничьих рынках.
        Пока славяне будут врозь, их все бить будут. Варяжская дружина за золото защитит князя, но не людей в Пскове или Чернигове, Турове или Ростове, Овруче или Белом озере.
        Князья звали разные племена с собой на Царьград, хазар, булгар или Болгарию, но это грабеж, а как заставить ильменцев защищать вятичей, а дреговичей встать за полян? Как сделать так, чтобы одно племя болело за другое, даже если до него два месяца пути с волоками? Когда-то ильменцы позвали над собой варягов, но это все равно, что волков звать овец охранять, что потом с теми охранниками делать?
        Но вот это самое трудное - убедить своих же соплеменников, чтобы под твою руку встали или самому встать под чью-то. Как заставить словен признать главенство полян, дреговичей покориться древлянам, а радимичей вятичам? Только силой, но на любую силу есть другая сила. Как иначе договориться между собой?
        Добрыня мудр, он не раз размышлял над этим, но его глаза всегда застилала надежда поставить свое племя над остальными. А племянник, которого он воспитывал как сына и как древлянина, оказался еще мудрей. Владимир, научившийся многому и у варягов, лучше дяди понял, что единственный выход - не просто объединить под своей рукой все племена, а перемешать их хотя бы в каком-то деле. Только дело может заставить забыть, кто кого главней и важней! Только настоящее, большое дело сможет заставить русичей понять, что они едины.
        Если племена будут едины - Русь станет непобедима, ей не страшны никакие степняки, варяги, ромеи и кто-то еще.
        Все существо Добрыни захлестнула радость оттого, что его племянник, которого дядя ругал за беспутство, блуд, бестолковость, ротозейство, вдруг оказался не просто мудрей - он словно поднялся на дядиных плечах и глянул вперед. Это лучшее, что может испытать отец, воспитатель, наставник - понять, что ученик, воспитанник, сын превзошел его!
        Одновременно это оказалась боль из-за рухнувшей собственной мечты. Древлянское племя не будет самым сильным, оно не встанет во главе новой Руси.
        Никакое другое не будет.
        Князь намеревался встать во главе новой единой Руси, забыв о том, кто он сам и кто привел его в Киев!
        - А варяги? - беспокоился Добрыня.
        Рагнар с его людьми не смогли хорошенько поживиться в Родне, казна, увезенная Ярополком из Киева, действительно оказалась пуста, а вторую часть Варяжко не выдал. Догнать его не смогли, он утек в Степь, хотя и золото с собой тоже не увез.
        Но ловкость Владимира при делении варяжской дружины удалась, часть людей Рагнара уже перешли на службу к киевскому князю, другую Добрыня успел отправить в Новгород для поддержания порядка и помощи Алохии с малолетним Вышеславом, а оставшаяся подле Канева была хоть и опасна, да только своим разбоем в округе.
        Рагнар ничего от Владимира требовать не мог, ведь они сами упустили Варяжко с казной, киевский князь не виноват…
        Варяг прислал в Киев сказать, что весной они отправятся в Царьград, звал с собой, но Владимир отговорился, мол, не может оставить Киев, желал удачи, а сам отправил в Константинополь совет быть осторожней с варяжской вольницей.
        Добрыня снова качал головой: ловко у племянника получилось. Княгиня Ольга была от Свенельда с его дружиной зависима, что велел, то и делала, хотя выглядело это как ее воля. Князь Святослав и вовсе погиб из-за Свенельдова предательства. Ярополк под ним сидел, даже против брата пошел в угоду черному варягу. А Владимир перехитрил.
        Было ли дело в том, что сам Свенельд уже умер, а таких сильных и хитрых больше не нашлось, или все же младший Святославич хитер сам по себе? Добрыне нравилось думать, что второе, хотя он и понимал, что Рагнару со Свенельдом не потягаться. Да и сам Добрыня во времена черного варяга сидел тихо, своего часа ждал.
        Избавившись от варяжской угрозы, Владимир вдруг что-то затеял в Киеве.
        Он уже который день уходил беседовать с волхвами.
        Добрыне не нравилось то, что племянник больше не советуется, а то и вовсе не ставит в известность, что хочет сделать. Дядя чувствовал, что стремительно теряет власть над племянником и даже простое влияние на него.
        - Что ты задумал?
        - Капище новое поставить хочу.
        Глаза князя блестели от удовлетворения своим решением. Владимир был рад задумке, но не как раньше - словно ребенок новой игрушке, нет, казалось, он увидел впереди что-то, чего еще не видят другие.
        - Владимир, капище - дело волхвов, не твое. Тебе своих дел мало?
        Князь в ответ на сомнения Добрыни рассмеялся:
        - Не ты ли рассказывал, что в древние времена князь и был главным волхвом в своем племени? Это потом поделили - князю дружина, а волхвам капище.
        - Так то давно было, уже быльем поросло.
        - Возродить хочу. Пришло время князю над всем главным стать, и над капищем тоже.
        Добрыня смотрел на своего воспитанника и не знал, радоваться или плакать. С одной стороны, вроде вырос сокол, оперился, вон как высоко летать захотел, с другой - а ну как крылья обожжет? И не слишком ли высоко полет наметил? Никогда воробью не подняться так высоко, как жаворонку, но и жаворонок не чета соколу. Но и сокол как бы высоко ни летал, а до солнышка не достанет. Как понять, по себе ли князь высоту выбрал?
        Но и мешать нельзя, крылья птицам подрезают, чтоб летать не могли. Оставалось только поддерживать. Сам когда-то объяснил, что небо есть, сам сказал: «Лети!»
        - Владимир, у древних князей, что одновременно и волхвами были, одно племя, одни боги. А у тебя под рукой столько разных племен, что не счесть. И боги у них разные, одни Симарглу поклоняются, а другие Макошь больше чтут. Кого величать будешь?
        - Думал о том.
        Оказалось, он уже все обговорил с волхвами, рассудили так: во главе Перун, как покровитель княжий, помимо него солнечные боги - Дажьбог и Хорст, каждый за свое солнце «отвечающие» - один за летнее, второй за зимнее; к тому же Макошь, без нее куда же; а еще Стрибог и Симаргл.
        - Экая у тебя тяга к огню, - покачал головой Добрыня.
        - Так ведь без него никуда.
        - Тебе той кумирни, что есть, мало показалось?
        - Не-ет… - с удовольствием протянул князь. - Не в ней дело. Капище вне княжьего двора поставлю, чтобы все требы приносить могли.
        - Кто все, Владимир?
        - Все, кто в наших богов верит.
        Удивительно, но он так и сделал!
        Новое капище сложили вне теремного двора, к изумлению киевлян. Князь словно равнял их с собой, сначала присутствуя при установке идолов, а потом и принося вместе с волхвами жертвы.
        Издревле князья были словно в стороне, Киев хоть и имел княжий престол, но княжьим городом не был. Княжий каменный замок стоял в стороне, да и на сам княжий двор в Киеве горожан не допускали, ни к чему всем видеть жизнь князя и его семьи. Каменный замок построили еще при Аскольде и Дире, теремной деревянный двор в городе возвел для своих наездов князь Игорь, княгиня Ольга любила свой Вышгород, князь Святослав и вовсе походы, а Ярополк сидел в замке.
        Новый князь сломал все правила - он поселился на теремном дворе, а новое капище поставил вне его! Владимир словно делился с киевлянами своей жизнью, своей верой. Это не могло не вызвать отклика.
        Но Добрыню все равно волновал вопрос: зачем? И уй не успокоился, пока не получил на него ответ:
        - Киев смесь разных людей. Сколько здесь разных вер! Иудеи, магометане, те Тору поклоняются, а другие вон Христа чтут. Более всего христиан стало, их бабка Ольга привлекла. Хочу своих богов над другими поставить. Те боги, коим князь поклоняется, главные! Об этом все помнить должны, христиане в том числе.
        В этом была какая-то высшая разумность, которую даже Добрыня не сразу постиг. А ведь племянник прав - он должен показать, что его боги главные, что остальные здесь только гости.
        Волхвы, конечно, поддержали.
        Кумиров устанавливали всем миром. Огромный истукан Перуна был хорош - златоусый, сребровласый, он возвышался над остальными как хозяин. Княжий бог, дружинный. Так и должно быть.
        - Десятину дохода на капище жертвую!
        Присутствующие от таких слов ахнули. Богов щедро одаривали, но чтоб так…
        Но и купцов и земледельцев князь тоже не обидел - не подле теремного двора, не в центре, но ближе к торжищу на Подоле встал обновленный кумир Велеса. Сам Владимир этого бога не особенно почитал, но для других истукана велел поставить.
        Всех привлек к себе князь - волхвов новым капищем, купцов истуканом Велеса, лучших мужей киевских и дружину пирами, что устраивались на теремном дворе. А простых горожан ласковостью своей.
        О Рогнеде Добрыня вспомнил не скоро - когда князь вдруг объявил, что опальная Горислава третьего сына родила.
        - Всеволодом назвал.
        - Я съезжу, посмотрю. - Добрыня постарался, чтобы в голосе не прозвучала просьба.
        Владимир только коротко кивнул.
        В Предславино Добрыня поехал с утра, чтобы успеть вернуться до вечера.
        Во дворе, который князь отвел для жизни Рогнеде с сыновьями, гарцевал какой-то рыжеволосый юнец, осваивая удары на скаку, он раз за разом срубал наставленные на шестах флажки. Добрыня даже залюбовался тем, как юноша ловко и вовремя пригибается, чтобы не задеть головой натянутые веревки, выпрямляется, рубит и скачет дальше.
        Усмехнулся:
        - Ловок юнец.
        Хотел сказать, что готов взять его в свою дружину, но услышал от сопровождавшего слуги:
        - Это хозяйка.
        - Кто?
        - Рогнеда… Или Горислава, как ее надо звать?
        Рогнеда развернулась в конце двора и увидела гостя. Через несколько мгновений она уже осаживала коня рядом с дядей своего мучителя.
        - Здравствуй, княгиня, - приветствовал ее изумленный Добрыня.
        Юная женщина была чудо как хороша в мужской одежде и с короткими рыжими волосами, удерживаемыми только простой полоской тесьмы - оберегом.
        Она легко слетела с коня на землю и насмешливо ответила:
        - Приветствую тебя, князь. Но я не княгиня, а рабыня.
        Добрыня не стал спорить, предложил:
        - Пройдем в дом.
        Сказал и пошел, не обращая внимания на Рогнеду. Услышал, как та похлопала лошадь по шее:
        - Ты молодец.
        В покоях, повинуясь жесту Рогнеды, служанки быстро подхватили малышей и скрылись с глаз.
        Дождавшись, когда дверь закроется, Добрыня вдруг заявил Рогнеде:
        - Я тоже не князь. Был княжичем, как и ты. Как и ты, стал рабом, но добровольно. Как тебе удалось подружиться с Алохией?
        Изумленная Рогнеда не успела отреагировать на первые две фразы и вынуждена ответить на вторую:
        - Она умней вашего князя!
        - Нашего князя. Только две хитрые женщины могли придумать то, что придумали вы с ней.
        - Что?
        Рогнеда почувствовала досаду. Неужели их с Алохией задумка раскрыта и князь Владимир попросту отберет у новгородской жены то, что они с таким трудом заработали?!
        - Не бойся, князь не знает о том, что ты помогла Алохии выкупить своих людей и приставить их к делу.
        - Что же ты ему не рассказал?
        Добрыня улыбнулся:
        - С дороги квасу не предложишь?
        Рогнеда опомнилась, хлопнула в ладоши:
        - Эй, принять дорогого гостя! И квасу ему.
        - Хорошо, - улыбнулся Добрыня. - Потом поговорим с глазу на глаз.
        Он отведал яств, приготовленных слугами Рогнеды, отметив, что ее трапеза отличается простотой, но вкусна и сытна. Обошел двор, осмотрел постройки.
        После сытного обеда, во время которого разговор шел обо всем и ни о чем, Добрыня улегся поспать. Он явно намеревался остаться до следующего дня, потому Рогнеда распорядилась приготовить опочивальню для гостя и отправилась заниматься своими делами.
        Добрыня и не собирался спать, немного погодя он осторожно выглянул из своей комнаты, убедился, что никто не видит, и выскользнул на боковое крыльцо.
        Слух не обманул княжьего дядю, на дворе раздавался детский смех - это Рогнеда учила держаться в седле своих сыновей. Четырехлетний Ярослав сидел впереди матери, а пятилетний Изяслав уже сам на небольшой лошадке. Что-то насторожило Добрыню в посадке младшего из братьев, слишком крепко держала его мать, а он сам цеплялся за луку седла, словно только на ее и на свои руки рассчитывал.
        - Ты учишь сыновей держаться в седле?
        Рогнеда нахмурилась, но ответила с вызовом:
        - У них нет отца и воспитателя тоже нет. Приходится матери. Но я тоже справляюсь. Почему ты не спишь?
        - Не дают уснуть мысли. Когда закончишь, скажи, чтобы позвали меня. Мы так и не поговорили.
        - Я закончила.
        Рогнеда спрыгнула с лошади, держа Ярослава под мышкой, передала мальчика слуге и увлекла Добрыню в дом, явно чтобы тот не видел ребенка.
        Но дядю князя не обманешь.
        - Что не так с ногами Ярослава?
        - И об этом тебе донесли…
        - Нет, сам заметил. Ты слишком крепко его держала.
        - Скажешь князю, что у моего сына слабые ножки?
        - Рогнеда, я не враг тебе.
        Она резко повернулась, глаза оказались напротив глаз Добрыни, в зеленых очах княгини-рабыни металось пламя ярости:
        - Так скажи своему князю, он тебя слушает, чтобы отпустил меня с сыновьями в Полоцк!
        Добрыня устало покачал головой:
        - Слушает, конечно, больше, чем тебя, но куда меньше, чем хотелось бы. И в Полоцк тебе нельзя, рано еще.
        - Почему?
        - Ты станешь легкой добычей.
        Она в ответ фыркнула как рассерженная кошка:
        - Я никогда легкой добычей не была, даже для твоего князя!
        - Не была. Но у тебя дети, и этим ты слаба. Пока слаба. Станешь сильна, когда они вырастут.
        Он был прав, тысячу раз прав! Не будь Изяслава, Рогнеда убила бы князя Владимира еще там, в Полоцке, вышла бы на поле боя вместе с братьями и даже без оружия голыми руками задушила за родителей. Но трое мальчишек, для которых она единственная защита, связывали не только руки и ноги - саму жизнь. Добрыня сказал верно - пока сыновья не подросли, она никто, и дело не в отрезанных волосах или необходимости кланяться, она не может противиться, чтобы не навредить им.
        - Ты знаешь мою историю?
        - Какую? - удивилась Рогнеда.
        - Знаешь, кто я?
        - Уй князя…
        - Это не все. Слушай меня внимательно и постарайся понять, что услышишь. Ты хочешь, чтобы возродилось полоцкое княжество?
        Конечно, это могла быть просто хитрость, чтобы обвинить Рогнеду в желании бежать, навредить князю Владимиру или просто непослушании, но ей почему-то показалось, что синие глаза Добрыни не лгут.
        - Хочу.
        - Когда-то много лет назад княгиня Ольга разорила Древлянскую землю и сожгла Искоростень. Не буду рассказывать почему, не о том речь. После этого столицей стал Овруч. Погиб и князь Мал, и вся наша семья, кроме двоих - меня и Малуши. Можно было попытаться убить маленького тогда княжича Святослава, навредить как-то еще, погибнуть с честью, но я решил иначе. Я хотел возродить Древлянскую землю, отомстить за свой род и своих родных. А для этого нужно было не только выжить, но и стать сильней.
        Добрыня встал, подошел к небольшому оконцу и долго смотрел в него, хотя увидеть что-то вряд ли мог - бычий пузырь, которым оно затянуто, не слишком прозрачен. Разве что видел свое прошлое или свои мечты…
        Рогнеда молчала потрясенная, никто, даже отец, любивший младшую дочь больше других детей, не разговаривал с ней так откровенно.
        - Для этого понадобилось стать рабом и сестру сделать рабыней. Мы стали. Рабами у княгини, погубившей наших родных, стали. И верно служили, пока Малуша не превратилась в красивую женщину, а княжич Святослав в юношу. Малуша не раз могла выйти замуж, ключница княгини не просто рабыня, она особенная. Но моя сестра знала одно: она должна родить сына от Святослава. Только этот ребенок мог стать не рабом, но княжичем и продолжить наш род. И родила. Но мы просчитались. Рождения Владимира княгиня Ольга Малуше не простила, хотя ничего поделать с внуком не могла. Она удалила Малушу насовсем, а меня поставила рядом с Владимиром. Знаешь, сколько лет я ждал его рождения, а потом когда он станет киевским князем?
        Рогнеда недоверчиво поинтересовалась:
        - Ты предлагаешь мне столько же лет копить силы для мести князю Владимиру?
        Добрыня довольно хохотнул:
        - Ты умная женщина, даже умней, чем я ожидал. Да, я много лет копил силы для мести и сумел сделать последнего древлянского княжича князем Киевским. Но от тебя единственная месть, которую приемлю и допущу, - если ты вырастишь из сына умного, сильного князя полоцкого и мой глупый племянник поймет, что ты лучшая женщина, встретившаяся ему в этом мире, встанет перед тобой на колени и признается, что любит.
        Рогнеда против собственной воли полыхнула смущенным огнем, вызвав у Добрыни улыбку.
        - Ты была княжной и теперь княгиня, Рогнеда дочь Рогволода, даже если этот глупец зовет тебя иначе. Но твое время еще не пришло, жди и готовься. Ты молодец, что учишь сыновей тому, чему должен учить отец. Только не внушай ненависть к нему, это разрушит и их души тоже. Будь умней князя, княгиня, мы с тобой еще много хороших дел сделаем. А пока терпи. Чем смогу - помогу, постараюсь, чтобы Владимир как можно скорей понял, какова ты на самом деле и что он любит тебя.
        Добрыня поднялся:
        - А теперь мне пора. Подумай над моими словами, но никому о нашем разговоре не рассказывай, даже отцу своих детей. Я пришлю хорошего знахаря, посмотреть ноги Ярослава. Давно у него так?
        - Одна ножка только. Наступать больно, он старается не ходить. Это с рождения.
        Добрыня кивнул.
        - Поеду.
        - Доброго пути…
        Уже садясь на коня, дядя князя вдруг наклонился к стоявшей рядом Рогнеде:
        - А волосы отрасти, так хороша, но с длинными волосами, думаю, все же лучше…
        Глядя вслед удалявшемуся Добрыне, Рогнеда пыталась понять, что же ей теперь делать с этим советом и этим знанием.
        Добрыня сказал, что князь ее любит…
        - Нужна мне его любовь! - дернула плечом женщина. Но забыть об этих словах уже не могла.
        Она ненавидела Владимира за унижение, за насилие, за убийство своих родных и гибель своего рода. Ненавидела настолько, что готова была убить. И одновременно… желала. Против своей воли, против здравого смысла, против собственной жажды мести. Ее тело желало его, но не того мальчишку, что обесчестил ее во время первой встречи, а Владимира-варяга - сильного, жестокого, даже безжалостного. Так бывает… Говорят, что от любви до ненависти всего один шаг, но ведь и обратно тоже.
        Это не была любовь светлая и радостная, скорее любовь-ненависть, та, которая добром никогда не кончается.
        Еще в Новгороде снились голубые как васильки глаза, его руки, его властные губы. Рогнеда хорошо понимала Алохию, испытавшую власть Владимира однажды и страстно желавшую повторения. Понимала беду этой женщины, ее огонь, сжигающий все внутри, но помочь ничем не могла.
        Алохия тоже ненавидела мужа потому, что не могла вернуть. Да и принадлежал ли Владимир новгородской жене в действительности? Разве что по закону, который над князьями не властен.
        Близость с Владимиром Рогнеду не радовала, он чувствовал ее внутреннюю силу, всегда старался сломать, а она понимала, нутром чувствовала, что стоит поддаться и станет никем, будет выброшена, как Алохия, как десятки других. Она и не против, если бы после того отпустил с детьми в Полоцк. Пусть было бы тяжело забыть, бороться со своими снами и желаниями, но готова и на это. Но ведь не отпустит.
        Для князя особое удовольствие - унижать ее, ломать, наблюдая, как мучается. Главное, чтобы Владимир не понял ее слабое место. Хотя не так уж трудно сообразить, что у всякой женщины - это ее дети.
        Нет, Добрыня прав, нельзя позволить Владимиру нанести самый болезненный, самый страшный удар - отобрать детей. Она должна быть умней, хитрей, должна все вытерпеть, пока мальчики повзрослеют, но и потом повести себя так, чтобы князь не разлучил, а всех вместе отправил в Полоцк.
        Рогнеда вернулась в дом и долго сидела, глядя на спящих сыновей. Да, чтобы эти мальчики вернулись на родину предков, чтобы стали там сильными правителями, она готова вытерпеть все.
        Но и согнуться под князя нельзя, если она станет покорной овечкой, Владимир заподозрит неладное.
        Рогнеда вздохнула, ей предстояло пройти нелегкий путь по жердочке над пропастью, не упасть самой и не увлечь за собой детей.
        Она стала осторожней, но вскоре получила новый удар. Произошло то, чего так боялась.
        Все же донесли Владимиру о Ярославе, приехал, потребовал показать. К тому времени знахарь уже мальчика посмотрел, сказал, что это поправимо, но надо постараться. Рогнеда и старалась - каждый день подолгу держала сына под мышкой, чтобы ножки привыкали к нужному положению, туго перетягивала, несмотря на боль и его слезы, поглаживала, успокаивала, как могла. Ярослав стал уверенней себя чувствовать, хотя до полного выздоровления еще далеко. Он уже ходил, но больше полагался на руки, а не на ноги. На больную ногу почти не опирался.
        А всего-то был вывих при рождении, попади малыш на глаза опытному лекарю, заметили бы сразу, ножку вправили и все пошло бы как надо. Но рядом с Рогнедой не было такого лекаря, а князь сыном не интересовался. Когда приехали в Киев, было уже поздно просто вправлять, ребенок боялся опираться на больную ногу, чтобы не вывихнуть снова. Боль преследовала его, как ни старалась Рогнеда облегчить ее.
        Присланный Добрыней лекарь все вправил, посоветовал перетягивать и, превозмогая боль, учиться наступать.
        Владимир, увидев калечного сына, взъярился, накричал на Рогнеду, что не сумела здорового родить! Та губы кусала, но молчала. Повторилось то, что было не раз, Владимир и сам не знал, чего ждал от Рогнеды - то ли изъявления покорности, то ли, напротив, встречного гнева. И то, и другое плохо, но Рогнеда не выдержала, взвилась, ответила, что и отцу надо бы сыном интересоваться, не только матери.
        В ответ князь приказал Блуду забрать ребенка!
        Рогнеда бросилась защищать, но Владимир остался непреклонен: теперь воспитывать княжича будет Блуд. Горю матери не было предела. Блуд же, поднимая малыша на руки, шепнул Рогнеде:
        - Не бойся, княгиня, не обижу Ярослава. И тебе весточки буду слать часто.
        Последней помощью, которую в Киеве Добрыня оказал Рогнеде, был совет князю объявить полочанку княгиней, чтобы признать законными ее сыновей.
        - К чему ты Рогнеду рабыней держишь? Чтобы иметь возможность избить или убить? Но ведь все равно не можешь. Если кто и достоин твоей княгиней быть, так это она.
        - Она отказала, - с ехидцей напомнил Владимир.
        - То было давно. К тому же Рогнеда была сосватана. Сейчас признай женой.
        - Чтоб она тут в Киеве порядок наводила?
        - Твоя бабка много лет прожила в Вышгороде, в Киев переехала лишь тогда, когда князь Игорь погиб. Рогнеде не нужен Киев, да ей и честь зваться твоей женой тоже не нужна.
        - Тогда к чему объявлять? - изумился князь.
        Что-то дядя мутит, небось полочанка его и подговорила. Добрыня всякий раз как в Вышгороде побывает, учит и учит его.
        - Сыновей ради!
        Владимир и сам желал бы посадить Рогнеду княгиней.
        Наталью после рождения Святополка отпустил, в монастырь ушла грехи отмаливать.
        Хорошенько подумав, он решил, что так и сделает - объявит Рогнеду своей женой и княгиней.
        Только не подумал о том, как это сделать. А потому, не желая и в малом уступить женщине, родившей ему уже трех сыновей и дочь и носившей еще одного ребенка, единственной женщине, которую любил по-настоящему, князь все испортил и тут.
        Князь Владимир приехал в Вышгород с большим ларцом подарков, чем несказанно удивил Рогнеду.
        И подарки были княжескими.
        Ему бы пир закатить, каких было в Киеве множество, пусть не в Киеве, так хоть в Вышгороде, на пиру объявить красавицу-полочанку своей женой и княгиней, но Владимир просто надел ей на шею золотую княжескую гривну:
        - Теперь ты княгиня.
        Рогнеда с изумлением смотрела на Владимира:
        - Вот так все просто?
        - А чего тебе еще? Все же не девочка, вон детей сколько, чтобы я к тебе сватов засылал.
        В ответном взгляде было столько всего намешано - презрения, гнева и даже жалости!
        - Да, князь, сватов засылать и впрямь поздно.
        Рогнеда отвернулась, чтобы не выдать себя, справиться со слезами.
        Она справилась, а он…
        Вот только слез не хватало! Владимир никогда не видел Рогнеду плачущей, даже когда было совсем плохо, она закусывала губу до крови и терпела.
        Выскочил за дверь, словно ошпаренный, но, взлетая в седло, успел сказать слугам:
        - Рогнеда Рогволодовна теперь ваша княгиня!
        Вроде подарок, да еще какой! Но снова все наперекосяк, как и остальное в их жизни.
        Почему-то отношения этих двоих, богом созданных друг для друга, не складывались. И причиной тому не первое насилие, а возникшее после него ожидание противодействия. Рогнеда ждала от Владимира новых унижений, а он сопротивления, и каждый стремился занять оборону, вместо того чтобы открыть сердце.
        Оказывается, можно любить друг друга, рожать детей и быть при этом несчастливыми.
        Когда-то Добрыня спрашивал племянника:
        - Чего тебе не хватает? Чего может не хватать тому, у кого есть все?
        Не хватало всего лишь понимания.
        Добрыня Никитич и сам понимал, что его время прошло. Слишком долго ждал своего часа, а когда тот настал, оказалось, что и не час вовсе, а всего лишь минутка. Да и минутка мгновением показалась.
        Он столько лет сначала опекал маленького мальчика, воспитывал беспокойного мальчишку, учил неразумного отрока, наставлял бездумного княжича. Княжич стал князем, Владимиру двадцать пять уже, ему давно не нужны никакие наставления, и Добрыня остался рядом с племянником не у дел. Не потому, что плох или неразумен, а потому, что Владимир словно на коне, на голову выше, ему и видно лучше, и движется быстрей.
        Но главное - Владимир дорогу избрал другую. Добрыня для него желал быть прежде древлянским князем и за свой род отомстить. Но мстить оказалось некому, месть Ярополку никакого удовлетворения не принесла, да и не виновен тот был в трагедии Искоростеня. И древлянский род Владимир тоже поднимать не стал. Никакой не стал, он стал русским князем, а не князем отдельного племени. Этот голубоглазый мальчишка сделал то, что не сумели (или не хотели) сделать его дед и бабка.
        И Русь подчинилась, точно грибы после дождя на юге росли города-крепости, населенные самым разным людом.
        В Киеве князь словно вышел за пределы теремного двора, заняв город, он открыл ворота, впустив киевлян на свои пиры, и сам стал вмешиваться в жизнь города. И город ответил признательностью. Конечно, князя, с которым можно поднять кубок или запросто оказаться рядом, любят куда больше, чем надменного, разговаривающего только с лошади или запершегося в своем замке правителя.
        Князь Святослав предпочитал Киеву чужбину, киевляне отвечали ему равнодушием, Ярополк Святославич старался сидеть в своем замке, отстраняясь от горожан, те вскоре после гибели и думать о нем забыли.
        Владимир звал на пиры, помогал неимущим, с удовольствием рубил головы черным петухам, принося их в жертву Перуну рядом с дружиной, лил масло в огонь Дажьбогу и сыпал зерна Макоши вместе с простыми горожанами… Он не чинился, хотя и своего места не забывал, был ласков и добр настолько же, сколь и тверд и даже жесток.
        Его любили, стали называть Красным Солнышком.
        Владимиру необязательно знать, что это прозвище придумал и пустил в народ его дядя Добрыня.
        Но в том и беда, что больше дядя ничего не смог дать, оставалось только самому верой и правдой служить тому, кого он поднял на своих плечах. Служить, не ожидая благодарности. И дело не в том, что Владимир вообще не умел быть благодарным, просто учитель и наставник не имеет права ждать, чтобы сказали спасибо. Если учит ради этого, то не научит ничему. Высшая радость для наставника - понимать, что ученик превзошел и пошел дальше. Пусть не оглядывается, это плохая примета.
        Самое трудное для учителя - понять, когда ученик стал самостоятельным, когда опека превратилась в обузу, понять, чтобы вовремя уйти в тень, со стороны наблюдая за успехами ученика. Если этого не происходит, значит, плох или учитель, или ученик, или оба.
        Ученик был хорош, он не просто превзошел учителя, но и научился двигаться без подсказки. Владимиру больше не был нужен Добрыня. Дядя понял это вовремя, предпочтя уйти, чем быть отодвинутым в тень рукой раздраженного князя.
        К чести Владимира тот попытался отговорить:
        - К чему тебе Новгород, разве в Киеве плохо?
        И снова Добрыня показал, что умеет не уронить достоинства любой ситуации.
        - Князь, тебе я больше не нужен, ты сам справишься. Даже мое умение договариваться и подкупать не нужно. А вот в Новгороде Вышеславу еще пригожусь хотя бы советами.
        Спасительный повод отправить наставника подальше, не обижая.
        - Ну, раз так…
        - Он не будет тебе мешать, Вышеслав будет новгородским князем, даже если ты выберешь взамен себе киевского из других сыновей. Зато на севере будет спокойно.
        - Хорошо. Ты прав, езжай.
        - Но если буду нужен - позови.
        И оба подумали, что лучше бы этого не случилось…
        Добрыня уехал, не прощаясь и не оглядываясь. Много лет он мечтал покорить Киев, много лет мечтал отомстить. Покорил его племянник, а месть… она вышла совсем не такой, как мечтал.
        Почему он попросился в Новгород, а не в Овруч, на землю своих предков?
        Не хотел напоминать самому себе о несостоявшемся, к тому же Овруч слишком близко к Киеву и никогда уже не станет самостоятельным. А Новгород далеко, тот станет. Добрыня решил начать все сначала - он поможет Вышеславу стать настоящим князем, поможет завоевать независимость от Киева.
        - И тогда еще посмотрим, князь Владимир, кто прав.
        Эта мысль никак не вязалась с тем, что думал и делал Добрыня до сих пор, да и с тем, что будет думать и делать дальше.
        Он действительно будет помогать князю Вышеславу Владимировичу до самой своей и его смерти. Они умрут в один год, есть версия, что вместе во время сватовства к надменной шведской королеве Сигрид Гордой. Одна из легенд утверждает, что Сигрид, раздосадованная сватовством двух юношей, одним из которых был князь из Гардарики, попросту сожгла их после пира, заперев все двери, чтобы не выбрались. Считается, что это младший из сыновей Рогнеды Всеволод, но этот княжич был слишком юн (двенадцать лет), чтобы свататься к шведской вдовой королеве. К тому же княжич был крещен, а королева язычница и менять веру не собиралась (она объявила войну норвежскому королю, посмевшему посвататься и потребовать от невесты креститься, вышла замуж за его соперника, вместе с мужем победила обидчика и жестоко расправилась с ним).
        Скорее Сигрид Гордую сватал именно восемнадцатилетний Вышеслав, поддержанный своим честолюбивым дедом Добрыней. Оба поплатились.
        Но это версия.
        Глава 6
        Крещение. Опала
        Добрыни рядом больше не было.
        Это не помешало князю успешно ходить в походы, подминая под себя то радимичей, то ятвягов, то поляков.
        Снова и снова женился, отказываясь от прошлой жены, брал следующую, жены исправно рожали сыновей и дочерей. Не все дети выживали, но и тех, кто выжил, хватало - у князя Владимира помимо Вышеслава и трех сыновей Рогнеды Изяслава, Ярослава и Всеволода были еще Рогволодовский Святополк, которого он признал своим, и еще семеро сыновей, рожденных разными женами, и девять дочерей (три из них Рогнеды).
        Последняя жена, болгарка, хоть и была крещена, согласилась стать супругой языческого князя. Она много рассказывала о трагедии болгарского царя Бориса, ослепившего собственного сына из-за ослушания, о том, как крестили болгар, каково это - жить крещеным.
        Болеслава умела рассказывать занятно и добродушно.
        В этом мире многое меняли женщины, недаром говорят, что ночная кукушка дневную всегда перекукует. Болеслава уже тяжела, почти на сносях, потому с ней только беседы вести и можно. Ее князь никогда не унижал, как Рогнеду, никогда не пытался взять силой, хотя и не любил так, как строптивую полочанку.
        Во время бесед пытался понять, почему царь Борис выбрал христианскую веру. Болеслава этого не знала, но, что могла, объясняла.
        Все чаще Владимир приходил к мысли, что капище ничего не решило, Киев единым не стал. А еще, что не зря все земли вокруг от сонма богов отказываются в пользу единобожия. На западе уже все крещены, на юге тоже, хазары магометане, а их каган иудей, викинги и те крестятся один за другим.
        Что в этом такого, чем такая вера отличается от их родной? Всегда ли сами славяне в Перуна да Велеса верили или было иначе?
        Попробовал поговорить с волхвом, что Перуну требы приносил. Спросил, всегда ли славяне верили только в этих богов. Седой суровый старик нахмурился:
        - Вижу, к чему речь ведешь, князь. Да, главным был и есть Род…
        Он еще долго объяснял суть верований, Владимир слушал, пытаясь осознать, что же его тревожит.
        - А жертвы людские ранее приносили?
        - Глупости говоришь, князь! Никогда не приносили, только кровь жертвенных животных. Так куда ее еще девать, если мясо съедается?
        - А юношу христианского и его отца как же?
        - Твои варяги и сделали! Тору в жертву принесли, а не Перуну, Перун человеческой крови не приемлет, только пролитую в бою.
        - Почему все вокруг стали креститься, даже викинги?
        - Они крестятся, а ты не смей! Береги веру своих предков, князь, ты же не только варяг через князя Игоря, но и древлянин от матери. Запомни одно: человека берегут те боги, в которых он верит, которым поклоняется. Поможет тебе на Руси христианский бог? Или иудейский? Или магометанский? Предки всегда знали, что в каждой земле свои боги, им и надо поклоняться, их законы исполнять. А ты думаешь о том, чтобы на Русь законы чужого бога принести. Кто тогда и тебя, и всех русичей защитит?
        Разговор получился тяжелым, волхв обещал, что родные боги не просто откажутся помогать, если люди станут молиться чужому, они накажут отступников.
        - Тебе Киевом завладеть кто помог? Иудейский бог или Перун?
        Владимир хотел сказать, что предательство Блуда и глупость Ярополка, но промолчал. Но не смог промолчать о другом:
        - В Киеве вдоль всего Днепра и на Почайне стоят ладьи купеческие. Самые разные - и наши, и христианские, и иудейские… Если буря налетает, то всех топит. Как и град посевы у всех одинаково бьет - и у тех, кто крестился, и у тех, кто Велесу молится. В чем разница? И солнце светит одинаково.
        Волхв убеждал, что на Русской земле правят свои русские боги, но Владимир возражал:
        - Наши боги правят на нашей земле, как Один или Тор, если там живешь, то им требы приносить надо. А вот те, у кого единый бог, будь то иудеи, христиане или магометане, защищает их по всей земле, и они приносят требы своему богу, а не местному, где бы ни жили.
        И снова волхв предупреждал князя, что с огнем играет, боги обиды не прощают:
        - Откажешься от них, пеняй на себя.
        Не отказался, но расспросы продолжил. Теперь уже у служителей других вер.
        Каким чудом об этом сомнении узнал иудей, неизвестно, но пришел беседовать первым.
        - Один Бог есть, князь Владимир. Яхве это.
        Рассказывал о главном в своей вере, о правилах поведения, о Торе, о том, что иудеи по всему свету едины.
        - А Земля ваша где?
        Развел руками собеседник, мол, разбросал Бог евреев по всей Земле.
        - Чтобы всех в свою веру обратили? Проповедовать, как вон христиане ходят с крестами?
        Снова чуть смутился иудей:
        - Нет, князь, - голос вкрадчивый, тихий…
        Владимир уловил, что что-то здесь не так, продолжил настаивать:
        - Разве вы не учите своей вере всякого, чтобы больше единоверцев было?
        - Иудейская вера - вера избранных. Нам не нужны все подряд.
        - Потому в Хазарии каган и его окружение иудейское, а остальные магометане? - догадался Владимир.
        - Ты прав, князь, очень прав…
        - Хорошо, иди, я подумаю над твоими словами.
        Он подумал.
        Не так уж давно князь вынес капище за пределы теремного двора, чтобы приносить требы Перуну и другим богам вместе с киевлянами, стал приглашать лучших людей, а потом и просто желающих на дружинные пиры, сделал все, чтобы стать в Киеве своим, чтобы быть выше, но среди остальных. Он иначе не мыслил себе жизни, потому как сидеть, запершись в замке, оградившись даже от собственных горожан, это не дело. Да, князь во главе, поскольку самый сильный, самый умелый, лучший.
        Так у викингов - вождь непременно лучший воин, он до самой смерти, вернее, гибели не может стать слабее, в том залог выживания племени. Люди пойдут за тобой куда угодно, если будут знать, что ты один из них, только лучший. При этом ты можешь быть предателем, подлецом, кем угодно, но самым удачливым, самым умелым, самым сильным.
        Это Владимир уяснил для себя на острове у варягов навсегда. Ты можешь обмануть врагов? Хвала тебе, если это принесет пользу твоей дружине, твоему племени, твоему народу. Мало кто задумается, прав ли ты, если ты успешен.
        Но если проиграешь, непременно спросят, достоин ли быть во главе.
        Все законы викингов твердили, что вождь должен быть выше, но среди своих людей. Тот, кто пытается совсем отгородиться, обычно долго не живет.
        Иудей предлагал ему отгородиться с самого начала, став избранным в вере. Но если князь примет иудейскую веру, то какими останутся другие русичи?
        Нет, иудейская вера князю Владимиру не подходила совсем.
        - Недаром вас раскидал Бог по всей Земле. Не про нас такое…
        - Князь Владимир Святославич, наслышан о твоих богословских беседах. Говорят, ты о вере расспрашиваешь? Не слушай иудеев, они лживы.
        Владимир смотрел на огромную шапку из яркой ткани, накрученную вокруг небольшой головы, и думал о том, кто же разносит эти слухи.
        - Ты хочешь рассказать о своей?
        - Если ты пожелаешь выслушать.
        - Говори, - согласился князь.
        Велеречивый старик подробно поведал о пророке Мухаммеде, о Коране, о прелестях загробной жизни в обществе семи десятков гурий, о свете ислама. Уже наслышанный о запретах и ограничениях иудаизма, Владимир поинтересовался запретами ислама.
        Запрет кушать свинину его просто покоробил, а вот запрет на вино рассмешил:
        - Да как же не пить, когда пир? Что вы на пирах пьете?
        - Только воду, князь. Пьяный человек неразумен, он подобен свинье.
        - Наверное, но без медов какое же веселье? Нет, все хорошо в меру, нам без медов и веселья никак. Никакие гурии твои не помогут. И с ними лучше тоже после хорошего меда дело иметь. Нет, не пойдет.
        Священник обиделся, но возразить ничего не смог.
        Еще одна беседа состоялась почти нечаянно. Монах-франк пришел просить разрешения проповедовать в Киеве. Ему посоветовали сначала обратиться к князю, вот он и обратился.
        После долгого и тяжелого пути монах был изможден, невероятно тощ и столь же грязен. Оглядев его с ног до головы, князь вдруг приказал отмыть его, накормить и уложить спать:
        - Завтра придешь, о твоей вере побеседуем, а пока прими мое гостеприимство.
        На следующий день монах выглядел уже куда лучше, хотя худоба никуда не делась.
        Князю только что принесли скорбное известие, что в Царьграде по глупости погиб Рагнар - желая перепрыгнуть с одного судна на другое, промахнулся, свалился между ними за борт, а тут подоспела волна, и варяга попросту раздавило бортами. Прошедший столько битв, убивший столько врагов и получивший столько ранений, Рагнар погиб нелепо.
        - В этом мире жизнь человека не стоит ничего. Боги играют нашими судьбами.
        Франк возразил:
        - Но есть другая вера, где бог один, и он милосерден.
        - К кому?
        - К тем, кто в него верит.
        Владимир повернулся к проповеднику всем телом, насмешливо окинул взглядом.
        - Неужели достаточно всего лишь поверить и дальше жить, как пожелаешь? А если я буду жить по-прежнему? Или нужно приносить какие-то жертвы? Тогда чем твой бог отличается от наших?
        - Жертвы не нужны. Достаточно жить по божьим заповедям.
        - Каким?
        Монах мгновенно ожил, в его глазах появился блеск, морщины на худом лице разгладились…
        Слушая перечисление заповедей, данных Моисею, князь хмурился. Впрочем, он и не дослушал:
        - Все это же говорят и наши волхвы. Никто не призывает быть плохим, только у всех требования к хорошим разное. Для Одина лучшая жертва - убитые враги, для Перуна кровь черного петуха, для Велеса вон ковш с зерном… Если я буду жить по заповедям твоего бога, он защитит меня от всего - от беды, от разорения, от пожара, от болезней, от засухи? От чего еще защитит - от врагов, от убийств? Но как он может защитить меня от меча того, кто в него не верит? Как он защитит тебя, если я вот прямо сейчас приставлю к твоему горлу нож?
        Владимир сделал резкое движение, и острие клинка впрямь уперлось в горло франка.
        - Ну?
        Тот замер, беззвучно шепча молитву.
        - Князь! Князь Владимир Святославич! Княгиня Болеслава сына родила! - Голос повитухи звенел радостью.
        Клинок опустился, по шее франка потекла капелька крови.
        Владимир, не отрываясь, смотрел в темные глаза проповедника:
        - Это твой бог тебя спас?
        Тот только пожал плечами, с трудом переводя дыхание:
        - Пути Господни неисповедимы.
        Князь только махнул рукой, но у двери обернулся:
        - Никуда не уходи, поговорить хочу.
        Франк закивал:
        - Дождусь, князь, дождусь.
        - Куда ты денешься! - усмехнулся в усы Владимир.
        Он вернулся к разговору, с порога озадачив монаха заявлением:
        - Цареградского императора Василия Болгаробойцу так прозвали за то, что ослепил пятнадцать тысяч болгар. Своих же - христиан. Я не спрашиваю, куда смотрел ваш бог, когда столько христиан пострадало, ответь: бог покарал византийского императора?
        - Так ведь не убил, а лишь ослепил…
        Франк просто не знал, что ответить.
        Владимир фыркнул досадливо:
        - Да им легче было бы погибнуть, чем слепыми век доживать! А родным каково? Значит, не покарал? Живет император, как жил…
        Римлянин, наконец, нашелся:
        - Так это же греческий император!
        Князь изумленно уставился на собеседника:
        - У вас что, боги разные?
        - Нет, один, но по греческому обряду…
        - У Одина всюду требования одни, у Перуна тоже. Вы же о равенстве пред богом твердите? А ваш император Оттон и мухи не обидел? Все заповеди соблюдал?
        - Но грех отмолить можно…
        Честно говоря, священник уже раскаялся, что ввязался в спор с князем, тот задавал крайне неудобные вопросы.
        - Император Оттон как только нагрешит, начинает молиться? А после боя как же?
        - Не он один, за него монахи молятся.
        Голубые глаза прищурились:
        - Он платит монахам золотом, чтобы те за него грехи отмаливали?
        - Не совсем так…
        - Один требует души убитых врагов, Перун воинской доблести, Велес труда, а ваш бог… золота? Потому в ваших храмах столько золота?!
        Франк снова что-то мямлил, но князь уже не слушал, он прикрыл глаза, сделал выпроваживающий жест:
        - Иди… Совсем уйди. Верно отец сделал, что вашу веру с запада не принял. И не смей болтать на торжище или на улицах, узнаю - по частям домой отправлю. Уйди сам и другим накажи, чтоб не появлялись.
        Через несколько дней князь вдруг вызвал к себе Дедильца.
        - Поедешь к Добрыне в Новгород с моим наказом.
        Дедилец заданию подивился, но приказ исполнил точно.
        Не менее удивился и Добрыня Никитич, кто бы не удивился, услышав этакое:
        - На маленьком острове близь острова Харальда живет монах Авраам. Срочно привезти к князю. Ему сказать одно слово, мол, Владимиру про веру поговорить нужно. Иначе монах не поедет.
        - Знаю я того монаха, только к чему он князю?
        Дедилец руками развел:
        - Не ведаю.
        Он же и отправился на островок, привез, но не одного Авраама, вместе с ним был мальчонка лет десяти. Едва глянув на мальчика, Добрыня вздохнул:
        - Гудрун действительно сына родила. Авраам, не вези его в Киев, отнимет. Оставь у меня.
        - В Гнездово оставлю, там есть кому присмотреть до моего возвращения. Если в срок не вернусь, вернется Андрей к тебе, отправишь его на остров.
        Непогода задержала монаха с мальчиком в Новгороде на три недели, провожал его уже крещеный Добрыня Никитич, а сопровождал крещеный Дедилец. Велика сила слова, произнесенного от души умным человеком.
        Князь Владимир поселил Авраама в Вышгороде, приезжал на беседы, но о его сыне ни разу речь не зашла, князь не подозревал о существовании мальчика.
        - Как ты монахом стал?
        - Я до восемнадцати лет калечным жил - ходить не мог. А потом пришел к нам проповедник, о Христе рассказывал, новой вере учил. Я поверил, крестился, молился, и вот… Как на ноги поднялся вдруг, так и пошел, чтобы до Валаама добраться, в обители в монахи постричься.
        - Зачем?
        Глаза князя просто впились в изможденное лицо монаха. Тот не смутился, ответил спокойно:
        - Чтобы и свои, и чужие грехи отмолить. В том числе твои, князь Владимир Святославич.
        - Я тебе золото дать должен?
        - Нет, мне не нужно золото.
        - Но ведь монахи его берут с удовольствием? Мне священник, что с запада пришел, это подтвердил.
        Монах покачал головой:
        - Нет, князь, монахи не берут. Хотя и среди священников стяжателей немало. В том тоже наши грехи. И их отмаливать кто-то должен. Потому и живу в скиту.
        - Почему нельзя отмолить в Киеве?
        - Здесь суета, а с богом говорить душой нужно, без людской суеты вокруг.
        Некоторое время Владимир сидел молча, Авраам не мешал князю думать. Наконец тот задал следующий вопрос:
        - Вы все говорите, что бог един, но называете его по-разному и молитесь тоже. Магометане вон приходили, тоже все твердили про наказы, про то, что жить праведно надо…
        Авраам рассказывал о пророках, о Моисее, об Иоанне Крестителе, о пришествии Мессии…
        - Ты откуда так хорошо все знаешь, если живешь далеко на острове? Тебе рассказали те, кому рассказали в Царьграде?
        Какой-то свет вмиг озарил лицо Авраама:
        - Ты задал очень важный вопрос, князь. Я знаю не от тех, кто пришел из Царьграда. На Руси есть те, кто слышал все от учеников первого ученика Христа.
        - Что? Каких учеников?
        Авраам рассказывал об Андрее Первозванном, о его путешествии по будущей Руси, о том, что он оставил своих учеников на Валааме, на Соловецких островах и еще много где.
        - И их не уничтожили?
        - Нет.
        - Почему? Они должны были учить своей вере тех, среди кого жили, или она тоже избранная?
        - Нет, не избранная, она для всех. Учили. Не все выжили, но если ты подумаешь над тем, что говорили эти последователи, то поймешь, что не столь уж их речи отличны от вашей веры.
        Монах объяснял суть оставленного апостолом Андреем учения, и князь понимал, почему не убили его последователей.
        - Как прощение за грехи вымолить?
        - За тебя отмолят, князь. Ты только дальше не греши. Живи по совести да для себя пойми, в чем грешил.
        - А прежние грехи как же? Ты на печи лежал, там грешить не получалось, а я жил - девок портил, детей рожал, предавал, приказывал убивать и сам убивал… Это как?
        - Если поймешь, в чем был грешен, покаешься, бог и простит. Он милостив к раскаявшимся грешникам, даже более милостив, чем к праведникам.
        - Так лучше сначала нагрешить, чтобы бог больше любил тебя?
        - Грешить сознательно - худший грех, такой едва ли простится.
        Слово за словом, беседа за беседой, спор за спором, в которых не было победителей, были только раздумья после…
        - Жаль, что тебя не слышит Добрыня, он немало подобного мне твердил в детстве.
        - Он все это уже слышал и крестился.
        - Что?! Добрыня крещен?
        - Да, князь, то его выбор.
        - А… свинину есть можно?
        - Что? - изумился вопросу монах.
        - Свинину ваша вера есть позволяет? Или какие еще есть запреты?
        - Посты есть, когда не стоит мясо кушать, но и в такие дни многим дозволяется.
        - Но запреты-то есть? Говори прямо, не юли.
        - Есть, но они для разумного человека исполнимы. Мужеложество, скотоложество и прочее запрещено…
        - А заповеди, разве они не те же, что у франков?
        - Те же, ведь мы же христиане. Но что тебе не нравится в заповедях, князь?
        - Не возжелай жены ближнего своего… - расхохотался Владимир.
        - Да, в этом, князь, ты грешен сверх меры. Даже я не отмолю.
        - В какой земле защищает вас ваш бог?
        - В любой.
        Наступил день, когда Владимир объявил:
        - Крести и меня тоже.
        - Этого не могу сделать здесь, нет с собой того, что нужно.
        - А где есть? - нахмурился князь, которому страшно не нравились все эти нелепые ограничения и правила.
        - В церкви в Киеве.
        После крещения, проведенного без шума и огласки, Владимир заговорщически сообщил Аврааму:
        - Боярина с важным делом в Царьград отправил - невесту там найти. Небось за некрещеного не отдали бы царскую дочь, а за христианина теперь отдадут. - И уже серьезно добавил: - Сыновей крестить хочу всех, чтоб с детства в этой вере были.
        - Вышеслава Добрыня крестит, если будет готов. А остальных… твоя воля, князь.
        Рогнеда не могла поверить своим ушам:
        - Как это - крестил? Князь стал христианином, то его дело. Но как он мог крестить княжичей без моего ведома?!
        - Да, княгиня. Он отец… - развел руками боярин, принесший эту весть.
        Князь крестил всех сыновей от старшего Изяслава до новорожденного Глеба. За сыновей других жен Рогнеда не переживала, но своих!.. Представить, что ее сыновья стоят на коленях перед разрисованными досками и молятся… Или что они готовы подставить одну щеку, если их уже ударили по другой! Или что могут иметь всего одну жену.
        Нет, пожалуй, вот это ей подходило. Она страдала из-за множества женщин у Владимира. Не раз думала над этим и поняла, что, будь у князя единственной, стала бы не просто послушной, но лучшей женой в мире. Однако князь не знал удержу, помимо четырех жен (как только куда-то девалась одна, например, как Наталья уходила в монастырь, он тут же брал новую) держал еще множество наложниц, даже в Вышгороде, если ему что-то не нравилось у Рогнеды, просто уходил к своим наложницам.
        Можно ли такого любить?
        Конечно, нельзя, но она любила. Проклинала себя, пыталась справиться, но любила. И точно знала, что он тоже любит. Женщины такое душой чувствуют, к тому же князь всегда возвращался. Возвращался, чтобы снова попытаться унизить, поссориться, взять ее силой, а потом умирать от восторга и счастья в ее объятьях. С обеих сторон это была трудная любовь, делающая их счастливыми и несчастными одновременно. Но справиться с собой оба не могли, вот и мучились.
        Но что будет теперь?
        Князь христианин, значит, у него не может быть несколько жен. Кого он выберет из тех, что есть? Уж, наверное, не ту, с которой ему так трудно.
        Крещение Владимира значило крах жизни для Рогнеды. У нее оставались только дети, но князь и их крестил!
        Как он мог так поступить, даже не спросив ее, мать детей?! Вот чего ради вдруг увезли в Киев Изяслава. Сын слишком мал, чтобы понять, что произойдет. Ярослав и Всеволод и вовсе ничего не поймут.
        Беда пришла, откуда не ждали…
        Рогнеда приехала в Киев сама без вызова. И пришла не к князю, а к старшему сыну.
        - Пойдем со мной.
        - Куда?
        Но мать объяснять не стала.
        Они отправились недалеко - к капищу, которое соорудил сам же Владимир.
        Рогнеда положила руку на плечо мальчика:
        - Посмотри, княжич Изяслав. Это твой настоящий бог - Перун. Тот, которому поклонялись твои деды князья-воины Святослав и Рогволод. Твои прадеды, твои предки. Ты не можешь предать его в угоду ромеям, для которых главное - золото.
        - Почему ты здесь? - голос князя был строг как никогда.
        Она даже не оглянулась, осталась стоять, как стояла, только чуть дернула плечом:
        - Я приехала к своим сыновьям.
        Владимир подошел ближе, уловил запах трав от ее волос, с трудом сдержал себя от желания зарыться в эту уже отросшую рыжеватую гриву, опрокинуть Рогнеду прямо здесь, снова испытать ее сопротивление и ее страсть. Его голос стал глух.
        - Я тебя не звал.
        Рогнеда все же повернулась, зеленые глаза сверкнули бешенством:
        - Я княгиня, а не рабыня, а потому могу ездить и без вызова. Я приехала к своим сыновьям.
        Стояла прямая, готовая биться до последнего.
        Будь они не посреди Киева и не на капище, действительно взял бы ее силой. Но пришлось сдержаться и коротко приказать идти в терем:
        - Поговорить хочу.
        - Пойдем, Изяслав…
        Князь пришел следом, гнать Изяслава не стал, видно, не до того, но разговор начал не сразу - не мог подобрать слова.
        Объяснил, что крестился, выбор веры обсуждать не станет, детей крестил всех, для них так лучше, но теперь нужно кое с чем разобраться.
        Рогнеда слушала, ничем не выдавая своих мыслей. Она уже поняла, что услышит что-то более неприятное, чем крещение детей без ее согласия.
        Так и есть.
        - Я теперь христианин, не могу иметь несколько жен. Должна быть одна и крещеная, чтобы обвенчаться с ней по христианскому обряду.
        Чего она ждала, что предложит и ей креститься, чтобы можно было это сделать? Да, именно этого. Ждала, пытаясь понять, готова ли на такую жертву.
        А услышала иное.
        Владимир сообщил, что намерен жениться на царской дочери, а Рогнеде предложил тоже креститься и после того стать… женой боярина Дедильца. Не имя возмутило Рогнеду, она знала Дедильца, он хороший человек, умный, честный, хотя и провел князя с его людьми тайными путями на Полоцк, он был бы хорошим мужем.
        Но креститься, чтобы стать боярыней? К чему же было называть ее княгиней?
        - Ты предлагаешь мне стать рабыней?
        - Какой рабыней? - не понял ее князь. - Да не рабыня ты! Назвал же княгиней при всех.
        - А теперь предлагаешь стать рабой твоего бога?
        - Да. Разве это так страшно?
        Рогнеда вскинула голову:
        - Наши боги нас рабами не кличут. Нет, князь, ты можешь делать, что хочешь, но не я. В Полоцке у отца царицей была, здесь, хоть и недолго, княгиней, снова рабыней стать не хочу.
        Не зная, что ответить, он круто повернулся и вышел вон.
        Изяслав изумленно смотрел на мать:
        - Почему отец хочет отдать тебя другому?
        - Потому, что хочет взять другую жену.
        Это было непонятно. Княжич многого не понимал в отношениях родителей и вообще во взрослой жизни. Ярославу проще, у того есть Блуд, у наставника как у мужчины спросить можно, а его наставник только и знает буквицам учить да пальцем в какие-то письмена тыкать. Изяслав и не против бы, но буквицы чужие, запомнил их все, но что читал - не понимал.
        - Эта жена хочет жить в этом тереме вместо тебя?
        - Не только, сын.
        - И ты ничего не можешь поделать?
        Несколько мгновений Рогнеда молча смотрела в пустоту, потом тряхнула головой:
        - Могу! И сделаю.
        Изяслав почему-то понял, что спрашивать не стоит - не ответит.
        Неужели действительно боги распорядились так, чтобы она всю жизнь уступала Владимиру и терпела от него обиды и даже надругательства? Сердце женщины захлестнула смертельная тоска, хотелось выть, метаться по опочивальне, кого-нибудь избить…
        Рогнеда долго была не в себе, на ее счастье, князь ушел, потому не видел свою жену вот такой - с остановившимся взглядом, искаженным досадой и злостью лицом. Постепенно княгиня опомнилась, стало уже не просто больно, а горько. Взял силой, опозорил, убил отца, мать, братьев, теперь не считается с ее честью, на ложе кого только не бывает… Ну почему у нее такая доля?!
        Убить себя? А дети? Сыновья еще совсем малы, как они без матери? И вдруг пришло решение - убить Владимира! Вся тоска последних лет, вся горечь, вся обида вылилась в это страшное решение.
        К этому подтолкнул и неожиданный, страшный по своей сути подарок. Купец привез большой ларец, скорее короб. Перекупил у кого-то, но больше ничего толком сказать не мог, кроме как:
        - Это из Полоцка, княгиня. Не твое ли?
        Короб был и впрямь полоцкий и принадлежал когда-то ей. Потрепанный, побывавший, видно, во многих руках, из всех серебряных запорных пряжек осталась всего одна… А внутри…
        Увидев, Рогнеда с трудом сдержала слезы. Щедро одарила купца, купила у него всякой ненужной всячины, выпроводила, заперлась в опочивальне и дала волю слезам, перебирая содержимое короба.
        Там оказался ее свадебный наряд, который готовила для свадьбы с Ярополком до начала всех бед. Конечно, украшения пропали, кое-что даже с самой одежды оборвали, но основное сохранилось.
        Надо же случиться такому, чтобы именно это вернулось к ней теперь, когда судьба решалась! Переполненная чаша опрокинулась…
        Владимир приехал в Вышгород вскоре. Он собрался уходить на болгар и просто не мог не побывать у Рогнеды. Князь не боялся погибнуть в бою или по пути, но знал, что вернется обратно уже с женой либо невестой, значит, больше не сможет бывать в этой опочивальне, пахнущей травами, как и волосы ее хозяйки.
        Держался так, словно ничего не произошло, словно не было этого унизительного для Рогнеды разговора в Киеве. Просто старался об этом не думать. Владимир позволил княгине увезти Изяслава в Вышгород, но остальных мальчиков оставил, как и прежде, в своем замке. Блуд учил Ярослава ходить, Всеволод уже хорошо держался в маленьком седле. Там же воспитывались и остальные княжичи от других жен, братьям лучше вместе.
        Владимир не стал говорить Рогнеде, что намерен, возвращаясь в Киев, забрать с собой и Изяслава, ему тоже лучше вместе со всеми.
        Он мог ничего не говорить, Рогнеда все почувствовала сердцем. Поняла, что это последняя их ночь, что у нее единственная возможность расквитаться за все - и за счастье, и за причиненную боль.
        За первое расплатилась сполна, такой страстной Владимир ее еще не знал, оттого было в сто раз больней расставаться.
        Ночь близилась к рассвету, последнему рассвету, который они встретят в объятьях друг друга, - это понимали оба.
        Рогнеда смотрела в полутьме опочивальни на такое красивое и любимое лицо и просто не могла совершить задуманное. Нож в ее руке дрожал как осиновый лист на ветру. Но внутри уже вызрело страшное решение: если не хочет принадлежать только ей, то не будет ничьим! Оскорбленная женщина, готовая мстить за свою поруганную честь, за бесконечные измены мужа, за гибель родных, не думала о том, что потом будет с ней самой… Рогнеда не заметила капнувшей со щеки слезы.
        Князь вдруг открыл глаза и перехватил ее руку с кинжалом.
        - Ты?! Ты что?!
        Клинок со звоном полетел на пол, а Рогнеда метнулась к стене, по привычке прикрываясь меховой накидкой.
        Владимир никак не мог осознать, что произошло:
        - Ты хотела меня убить?!
        И тут княгиня выпрямилась, в ней снова заиграла кровь древнего рода:
        - Да! Ты уничтожил мой род, полонил землю моего отца, но теперь не любишь ни меня, ни моего младенца! - Она не смогла бы объяснить, почему говорила только об одном сыне, точно и не было двух других, младших.
        - Чего тебе не хватает?! Злата, серебра, скоры, челяди - всего вдоволь. Княгиней назвал…
        И тут случилось совершенно непонятное, Рогнеда вдруг… разрыдалась. Наружу выплеснулась давнишняя женская обида:
        - Ты… с другими… свадьбу… А меня… только насильно… Даже наряда… не было…
        Владимир, как и многие мужчины, не переносил женских слез, сначала опешил:
        - Какого наряда?
        Рогнеда окончательно залилась слезами:
        - Сва-адебного-о-о…
        Глупее ничего не придумать - только что желала его убить, мстя за свою сломанную судьбу, а укорять стала из-за какого-то наряда! Но это выплеснулось само собой, как последняя капля в переполненной чаше становится первой, когда выливается.
        Почему-то вид плачущей Рогнеды окончательно рассердил князя, на миг показалось, что она такая же, как все. Швырнул в сторону что-то, попавшее под руку, даже не заметил что, закричал:
        - Тебе свадебный наряд нужен?! Надень его и станешь ждать меня вечером здесь же. Только это будет твой последний вечер! В том наряде и похороню!
        Владимир выскочил из опочивальни, сам не сознавая, что делает, метнулся по терему, пугая гридей и холопов. Крушил все, что попадалось под руку, таким князя никогда не знали. Он мог быть ярым, даже бешеным, но чтоб так…
        А у Рогнеды слезы вдруг прекратились сами собой. Нет, она не испугалась, страха почему-то не было, была опустошенность, вместо ужаса предстоящего почему-то наступило спокойствие. Владимир взял силой, полюбив, она покорилась, а теперь вот платит за эту покорность. Надо было убить его в первый же день, хотя бы за родных отомстила. Теперь убить уже не сможет, а он сможет, дети без матери останутся, да еще одного ребенка она снова под сердцем носит…
        Княгиня долго сидела, глядя в пустоту, потом вдруг велела позвать к себе старшего сына. Мальчик еще мал, чтобы ему объяснять родительские споры. Гладя светлую головку ребенка, Рогнеда снова лила слезы. Никого на свете у нее нет, только вот эти мальчишки, но они слишком малы, чтобы защитить свою мать, о девчонках и говорить нечего - крохи. И тут Рогнеда решилась - она должна уехать от князя, забрав с собой всех пятерых детей, пусть живет со своими новыми женами, сколько бы их ни было. Но для этого надо, чтобы сегодня вечером Владимир не выполнил своего обещания.
        Добрыня долго терпел, чтобы поднять на своих плечах племянника, даже благодарности не заслужил в ответ, но это не важно. Она также сделает все, чтобы поднять Изяслава и остальных сыновей. Трое сыновей плечом к плечу, может, и четвертый будет… И пусть князь Владимир сидит в Киеве со своими женщинами и льстивыми боярами! Они ему много сыновей нарожают. А ее сыновьям не нужен Киев. Они полоцкие княжичи, таковыми и останутся. Она поднимет Полоцк заново и княжество тоже, ее сыновья станут сильней своего отца!
        Но для этого сначала нужно выжить, потому как князь на подъем меча легок, ох как легок…
        Рогнеда приказала достать из своих коробов сшитый для не состоявшейся свадьбы с Ярополком наряд. Примерила - впору, точно и не родила четверых детей. От последней беременности толстеть пока не стала, надеть можно. Старательно нарядилась, снова кликнула к себе маленького Изяслава. Сын поразился наряду матери:
        - Ой, мамо, какая ты красивая!
        Та едва сдержала слезы, нет, она не должна плакать, сейчас не должна. Достала припрятанный меч, вложила в руку сына:
        - Изяслав, послушай меня. Когда сюда войдет отец, шагнешь ему навстречу и скажешь: «Думаешь, ты тут один ходишь?»
        - И все? - Глаза ребенка довольно блестели, ему дали в руки настоящий меч, который тяжело не только поднимать, но и просто держать, но мальчик готов терпеть. Только не понимал, зачем матери надо пугать отца. Но послушался, встал в углу, дожидаясь.
        Ждать пришлось недолго, Владимир действительно был крайне зол на жену и решил казнить ее прямо на ложе. Но навстречу ему вдруг шагнул Изяслав. Голос мальчика дрожал, но он смог заслонить мать от отцовского гнева, дрожащим голоском произнес, что велела Рогнеда. Владимир замер, потом с досадой отшвырнул в сторону свое оружие:
        - Да кто ж думал, что ты здесь?!
        Рогнеда смотрела на мужа широко раскрытыми сухими глазами. Так и врезалось ему в память - красивая, но точно каменная жена и сын, поднявший меч против отца.
        Князь выскочил из опочивальни и больше туда не возвращался. Всю ночь он прометался по одинокому ложу, скрипя зубами и разрывая на части одежду, попавшую под руку. Что теперь делать с Рогнедой - не мог придумать. Оставлять в Киеве княгиню, поднявшую руку на мужа, да еще и привлекшую к своей мести сына, князь не мог. И он впервые поведал о своих бедах боярам. Никогда прежде не делал этого, но сейчас Добрыни рядом не было, вот Владимир и решился. Пусть, как скажут бояре, так и будет.
        Жизнь княгини спас Блуд, это он доказал, что убивать Рогнеду несправедливо, она хорошая мать. Но и держать в Киеве тоже нельзя. Блуд предложил выделить Рогнеде ее удел и отправить туда вместе с сыном, вставшим против отца.
        Рогнеде передали волю мужа на следующий день, она выслушала молча, не удивляясь, что не казнили. Но когда Блуд сообщил, что княгиня поедет в новый град Изяславль в полоцкой земле только со старшим сыном Изяславом, не удержалась:
        - А Ярослав?! А Всеволод?!
        Блуд сокрушенно покачал головой:
        - Они, княгиня, останутся здесь, у отца.
        - Не-ет… нет, я заберу их с собой!
        - Княгиня, не спорь с волей князя, можешь и этого дитя лишиться.
        Рогнеда схватила Блуда за руку, умоляюще заглянула в глаза:
        - Помоги! Помоги взять детей!
        Кормилец Ярослава снова сокрушенно покачал головой:
        - Не навлекай на себя новой беды, княгиня, и так едва отстояли… Езжай с одним Изяславом, там видно будет…
        Глаза Рогнеды полыхнули зеленым огнем, губы сжались:
        - Хочет меня сыновей лишить?! Не выйдет, я его самого их лишу!
        Блуд вдруг погладил ее по плечу:
        - Смирись пока, Рогнеда, смирись… - Он впервые назвал ее по имени, это было необычно, но княгиня в запале даже не заметила. Однако у нее хватило ума все же прислушаться к словам кормильца.
        - Ничего, я просто выкраду и Ярослава, и Всеволода! Выкраду, дай срок, - пообещала то ли князю, то ли самой себе Рогнеда.
        Владимир не выдержал и приехал попрощаться перед отплытием Рогнеды и Изяслава. Себе объяснял, что хочет обнять сына, хотя прекрасно понимал, что еще больше хочет увидеть опальную Рогнеду и услышать от нее мольбу о прощении.
        Попроси Рогнеда, пообещай, что крестится, пусть даже замуж не выйдет, но станет жить в Вышгороде, Владимир простил бы. Не забыл, но простил. Изяслав еще мал, его еще можно переломить, но Рогнеду…
        Красавица-полочанка была готова к отплытию, скарб уложен, осталось только подняться в ладью и отплыть, когда на берегу вдруг показался князь в сопровождении двух всадников. Сердце Рогнеды ухнуло, что он еще придумал?! Владимир вполне мог приказать Изяславу остаться, тогда она потеряла бы все.
        Рогнеда многое передумала за два дня, прошедших после попытки убить князя. Поняла, что самое страшное после потери детей - потеря этого человека, пусть исковеркивавшего ее жизнь, пусть столько раз унижавшего, временами просто ненавистного, но все равно самого любимого мужчины на свете.
        Только одно теперь могло отвратить Рогнеду от Владимира - боль, причиняемая им их детям. Но он хоть и никудышный отец, а сыновей не обижал. Дочерей же просто не замечал.
        Князь спешился, бросил поводья гридю и направился к их ладье. Все, кто был рядом с Рогнедой, поспешили прочь. Она сделала знак служанкам, чтобы забрали девочек, а сама осталась стоять с Изяславом, положив руку сыну на плечо.
        Это длилось совсем недолго, но за эти короткие мгновения Рогнеда успела понять, что если сейчас князь потребует от сына остаться, то она попросту набросится на него снова, выхватит меч и… будь что будет.
        Поняла и другое: если Владимир предложит остаться ей даже ценой крещения, она согласится, потому что жить вдали от этих пронзительно-голубых глаз невыносимо совсем.
        Владимир подошел, внимательно вглядываясь в лицо Рогнеды, пытаясь понять, почему на нем столько тревоги. Более внимательный мужчина понял бы, что она боится оставить сына. Но у князя в голове билась совсем иная мысль - он не желал, чтобы они уплывали оба!
        - Я привез хорошего кормчего, он путь знает. И охрану еще, мало ли что.
        - Спасибо, князь.
        Голубые глаза не отрывались от зеленых.
        Голубые просили: останься!
        Зеленые молили: оставь!
        Но…
        Изяслав позвал:
        - Мама, а мы до самого конца плыть будем?
        - Не знаю…
        - Вам пора! - очнулся Владимир.
        - Да, князь. Прощай.
        Нет, она не попросила пощадить, простить, оставить.
        Не смирилась гордая Рогнеда ни со своим тогдашним бесчестьем, ни с именем Горислава, ни с необходимостью делить мужа со многими женщинами и терпеть его бесконечные попытки унизить.
        Владимир с тоской смотрел вслед удалявшимся ладьям, чувствуя, что потерял что-то неизмеримо важное.
        Глядя на текущую навстречу воду и слушая ее журчание, Рогнеда пыталась понять, не лучше ли было убить себя тогда, после перенесенного позора. На носу стоял Изяслав, мальчик удался в отца - высок, строен, синеглаз. Залюбовавшись сыном, Рогнеда вдруг поняла, что нет. Ведь если бы она тогда бросилась в Полоту, не родился бы Изяслав и другие дети. Ярослав и Всеволод проживут и без нее, им отец нужней, чем мать, а вот девочки, с обоих боков прижавшиеся к матери, без нее не обойдутся.
        Рогнеда прожила в специально построенном Изяславле (ныне это Заславль) двенадцать лет.
        За это время повзрослел Изяслав, наверняка не без участия матери молодой полоцкий князь сумел восстановить Полоцк. Он женился и основал новую династию Полоцких князей.
        Легенда гласит, что Рогнеду все же крестили незадолго до смерти. Крестили принудительно и сразу постригли в монастырь, где она вскоре умерла. Изяслав пережил мать всего на год.
        После его смерти Полоцкое княжество навсегда отделилось от Киевской Руси.
        Владимир ушел в поход на болгар по просьбе византийских императоров, он делал все, чтобы не думать о Рогнеде и ее детях, вообще не думать о женщинах, но это даже в походе не получалось.
        Никто не понимал, почему князь так переживает. Неужели столь сильно любит Рогнеду, что и дня без нее прожить неспособен? Так ведь не казнил же жену, легко наказал. За покушение на его жизнь должен был голову отрубить на месте или вон зверью в лесу скормить. А он лишь сослал.
        Верный Дедилец попытался осторожно вызнать, но спросить у самого князя не решился, бочком подошел к Велеславу.
        Тот подтвердил опасения Дедильца:
        - Сам не пойму. Чего он к этой Рогнеде так прилип сердцем? Столько красивых женщин вокруг, послушных, на все готовых. Теперь и их сторониться стал, словно опасается, что любая с собой клинок на ложе принесет.
        Велеслав не стал говорить, что лично проверяет каждую, которую князю на ночь предлагает.
        Попробовали предложить Владимиру иное:
        - Князь, может, отправить гонца?
        - Куда?
        - Чтоб вернул княгиню?
        Владимир головой помотал:
        - Нет, не нужно. Пусть там посидит, ей урок будет и Изяславу тоже.
        - Жалеешь, что не казнил?
        - Нет, не то. Не могу понять, ведь казалось, что она меня любит. А оказалось - ненавидит в глубине души.
        Велеслав вздохнул:
        - Знаешь, князь, от ненависти до любви один шаг, так ведь и обратно тоже. Рогнеда ревновала тебя к другим женщинам. Эти женщины… от них никогда не знаешь, чего ждать. Но ты не беспокойся, я теперь каждую, которая к тебе подходит, сначала проверяю, чтобы ничего с собой не принесла.
        Князь поморщился:
        - Я не боюсь быть убитым, даже Рогнеда не посмела, а уж у остальных тем более духа не хватит.
        - Тогда что тебя беспокоит, что княгиня вдруг возненавидела? Так сам сказал: посидит там, урок ей будет, снова полюбит, и еще как!
        - Они все меня любят, не только жены, женщины, все - мужчины, дети, девы, дружинники, старики… Но что если у каждого за пазухой свой камень, если эта любовь только кажется? У стариков - только пока я их содержу, у дружины - пока пиры устраиваю и щедро оплачиваю, у женщин - только пока подарки дарю и каждой лгу, что она единственная. Говорят, дети любят тебя просто за то, что ты такой сильный, за то, что ты есть. Но мой сын, который оружие получил из моих рук, мной восхищался и мне подражал, ненавидит меня настолько, что это же оружие против меня поднял. Где любовь? Чему верить?
        - На этот вопрос, наверное, может ответить только бог.
        Будь рядом Добрыня, тот сумел бы объяснить непонятное, но дядя далеко в Новгороде присматривал за Вышеславом и Алохией.
        Удивительно, но оказалось, что с женщинами трудней справиться, чем с Ярополком. Кто мог ожидать от смирной, слабой Алохии такой твердости духа. Это все Рогнеда ее научила…
        Снова Рогнеда.
        Владимир даже мысленно называл ее этим именем, хотя требовал, чтобы откликалась на Гориславу. Догадывался, что все зовут Рогнедой, и только при нем с запинкой переходят на обидное имя. Он ничего не смог сделать с этой женщиной. Обесчестил, а она родила сына и мечтала отомстить.
        Поселил у Алохии, чтобы еще сильней унизить, но она склонила первую жену на свою сторону и помогла той встать на ноги. Он надеялся, что Алохия унизит полочанку, причинит той боль, как умеют только женщины, но они стали сестрами…
        Чего только не делал! Но Рогнеда сама остригла волосы, как у рабыни, а голову не склонила. Владимир любил и ненавидел эту женщину. Не мог без нее, тосковал, в каждой взятой на ложе красавице видел дочь Рогволода, а стоило увидеть ее саму, делал все, чтобы сломать, заставить склонить гордую голову. Рогнеда опускала, но именно опускала, а не склоняла. И как гибкая былина после урагана, выпрямлялась снова.
        И вот теперь это…
        Если бы сейчас Рогнеда согласилась креститься, он выбрал бы ее и обвенчался. Даже то, что отправил в Царьград боярина с необычным наказом, не помешало, сговор не женитьба, тем более императоры что-то не торопились. Между Рогнедой и всеми другими женщинами Владимир выбрал бы ее - непокорную и самую любимую женщину на свете. Но полочанка категорически отказалась менять веру сама и запретила это делать детям.
        Владимир скрипел зубами: впервые Рогнеда доказала, что глупа, куда глупей, чем он думал! Ему была нужна эта вера, нужен один бог, а не десяток! Нужны послушные священники, а не строптивые волхвы, у каждого племени свои.
        А она уперлась, словно чем-то обязана этим истуканам. Словно они защитили ее тогда в Полоцке, защитили ее родных или соплеменников. Где были волхвы, где были боги, которым поклонялись полочане, когда Владимир насиловал княжну? Нет, они не защитили.
        Боги вообще позволяют сильным людям все, Рагнар был прав, когда твердил это.
        Князь решил, что обойдется без глупой женщины, упертой и строптивой не в меру. Пусть поживет в глуши, ведь он распорядился поставить им с сыном терем далеко от Полоцка. Если умна - попросится обратно. Дочери Владимира не интересовали, а вот старший сын Рогнеды волновал. Поднявший на отца меч княжич был очень похож на самого Владимира.
        Вдруг вспомнилось, как он сам не раз мечтал расправиться с отцом, особенно когда тот отправил его в далекий Новгород, а Ярополк смеялся, что на съедение диким медведям. Новгород оказался большим и богатым, и медведей на улицах не было.
        Что ждет его сына? Чего он сам может ожидать от сыновей?
        Князь вдруг содрогнулся при мысли, что ни один из сыновей не надежен. Даже маленькие, они волчата.
        Вышеслава в Новгороде Алохия воспитала так, что и Добрыня, пожалуй, переломить теперь не сумеет. Изяслав на отца меч поднял. Святополк и вовсе чужой, это Ярополково семя, как бы Владимир ни внушал всем, что сам породил мальчика. Остальные либо совсем малы, либо чем-то нехороши.
        Разве что совсем маленькие Борис и Глеб… Они еще ничего не понимают, и их мать христианка, с ней не нужно спорить. Вот кого он сможет воспитать как своих сыновей, вложить в них свои мысли, свою душу. И не доверит никакой жене, сам, все сам…
        А жены… их было немало, и еще будут.
        Или нет, ведь он уже христианин, а христиане не имеют много жен.
        Это даже понравилось. Хорошо, что Рогнеда уехала, Владимир вдруг почувствовал, что обрел свободу. Да, он сможет жениться так, как захочет, например… например, на византийской царевне! А почему бы и нет? Разве он не князь, разве не вправе выбрать себе жену сообразно своему положению?
        Вот чего не понимала (куда ей!) Рогнеда - став христианином, он стал равным многим правителям Европы, равным даже заносчивым византийским императорам. Конечно, Русь меньше Восточной Римской империи, но ведь многие государства меньше ее. Чем польский король Болеслав, тесть Святополка, лучше?
        Конечно, ему, киевскому князю Владимиру Святославичу, недостает только высокородной супруги. И он получит византийскую принцессу! Какую - не важно, при дворе всегда есть незамужняя родственница. Интересно, каковы дочери у императора Василия.
        Да, ради этого стоило креститься!
        Мысль о скорой женитьбе на близкой родственнице, например, дочери византийского императора, так понравилась Владимиру, что он и думать забыл о Рогнеде и остальных женах. Породниться с императорской фамилией, что может быть важней!
        Отъезд строптивой княгини, вернее, теперь уже бывшей княгини, больше не казался катастрофой, как и попытка маленького сына поднять оружие против отца. Изяслав просто еще мал и глуп, его Рогнеда подучила. Глупая женщина своей строптивостью сама лишила себя возможности остаться княгиней, а своего сына стать следующим князем Киева.
        Выход был найден, и настроение князя поднялось. Он больше не страдал из-за полоцкой княжны.
        Позже он понял, что сердце не обманешь, долго еще каждая рыжеволосая стройная девушка вызывала сердечную боль и страстное желание метнуться в Изяславль и самому привезти Рогнеду в Киев вопреки всем законам и правилам.
        Отправленный в Константинополь боярин Всеволод - человек опытный в самых разных деликатных делах, не раз договаривавшийся с неудобными соперниками, вернулся так быстро, как сумел.
        У князя привычно шумел пир. Над большими ямами с разведенными в них кострами на вертелах жарили целые туши, умопомрачительный запах разносился далеко по всему городу. Хватало всего - и мяса, и овощей, и пирогов, и медов, и заморских вин… Поднимали чаши и кубки, провозглашая тосты за князя, дружину, за будущие успехи… Потом тосты закончились и начался пир, когда все равно за что пить, а иногда и что.
        Вовсю старались гусельники, ложкари, песенники, гостям было весело, они подпевали, снова пили, ели, даже начинали ссориться, хватая друг друга за грудки, но спорщиков тут же осаждали, наливая еще медов. Все знали, что драк у князя на пирах не бывает, того, кто заведет ссору, больше не допустят.
        Дружина беспокоилась, что, став христианином, князь Владимир Святославич прекратит устраивать пиры, но он не перестал созывать гостей. Гостем мог стать любой, просто дружина сидела ближе к князю и получала лучшие куски и блюда. Но и киевляне не были обижены. Голоден или попировать не прочь? Приходи, как почуешь запах жареного мяса или просто услышишь веселый гвалт от княжьего двора. Если ты не тать, чисто одет и твердо держишься на ногах, проходи, ешь, пей, но только не задирайся.
        Такие же правила князь Владимир завел везде - где князь, там и пир для всех.
        Вот и теперь далече от дома поступал так же - кроме дружины позвал местных жителей (тем более быки да овцы на вертела у них же взяты).
        Императоры Византии приуныли, когда против них свой же полководец Варда Фока мятеж поднял, помощь от Киева потребовалась. Князь, и без того чуявший, что дружине размяться требуется, да и другим не помешало бы, давненько в походы не ходили, откликнулся. Варду разгромили, тогда и поехал в Константинополь боярин Всеволод - князю византийскую невесту искать.
        Пора бы уж и вернуться, давненько уехал. Князю Владимиру надо бы решать, куда отправляться - то ли в Константинополь за невестой, то ли обратно в Киев несолоно хлебавши. Об этом знали только близкие, остальным необязательно.
        Пир был в разгаре, когда князю сообщили, что приехал боярин Всеволод Широкий.
        Владимир велел звать на пир:
        - Пей и ешь, небось в Царьграде таким не накормят! Потом поговорим.
        Боярин ел и пил, но дело свое знал, успел рассказать, что… у императора Василия не то что дочерей, и семьи-то вовсе нет, а у его брата-соправителя девки больно молодые, им еще в куклы играть, а не замуж выходить.
        Владимир начал мрачнеть, но боярин успокоил:
        - Высватал я тебе, князь, сестру императорскую, царевну Анну Романовну.
        - Ну-ка, ну-ка…
        - Да, дочь прежнего императора Романа и его красавицы жены Феофано.
        Всеволод словно в чем-то извинялся. Это насторожило Владимира, чуть прищурил глаза:
        - Что не так? Вдова, с детьми или уродина?
        - Нет! - почти обрадовался боярин. - Говорят, красива, мать-то красавица известная.
        В этом слове прозвучало что-то насмешливое, но Владимир внимания не обратил, подогнав Всеволода:
        - Не тяни!
        - Детей нет, она и вовсе замужем не была.
        - Так чего же?
        - Двадцать пять лет царевне.
        Владимир закусил ус. Двадцать пять… В таком возрасте не замужем только калека.
        И снова боярин успокоил:
        - У них, князь, порядок такой - царевен от себя не выдавать. Ни разу такого не бывало, чтобы царевну на сторону отдали.
        - А куда ж девают?
        - Во-от… - довольно протянул Всеволод, - потому и сидят до сроку, когда в монастырь отправляться пора. Или при братьях да дядьях до старости в девках живут. Бают, и царевна Анна так - добра, умна, хороша, а замуж не отдают.
        - А еще хоть сватали?
        - Да-а… - с готовностью подтвердил боярин, хотя понятия не имел, так ли это. - Много раз.
        Владимир усмехнулся:
        - Врешь. Но я верю.
        Тут Всеволод вспомнил рассказы о сватовстве какой-то принцессы со стороны императора Западной Римской империи Оттона и немедленно сообщил об этом князю.
        Тот приподнял бровь:
        - За императора не отдали, а за меня отдать готовы?
        - Готовы. Но просили время на размышления.
        - Чего же размышлять, если согласны?
        Всеволод развел руками:
        - Князь, да ведь императорская дочка, негоже как-то сразу соглашаться.
        - Сколько размышлять будут? А то я теперь крещеный, мне жен брать нельзя. Да и царевна твоя испортиться может, не первой же свежести девка.
        Шутка вышла так себе, но вокруг с готовностью рассмеялись.
        Владимир решил ждать ответ.
        Боярин вернулся из Константинополя три седмицы назад, уже лето заканчивалось, а ответа все не было.
        - Хорошо, я отправлюсь туда сам. Глупо сидеть женихом и чего-то ждать. Сыновья смеяться будут. Небось как увидит меня царевна, так сама поскорей из терема выбежит…
        Он шутил, но чувствовал, как растет внутри совсем не христианское чувство злости и даже ненависти к будущей жене и ее братьям. Не будь он христианином, уже взял бы себе новую жену, а то и нескольких, но вот не может.
        Но не объявлять же в Киеве, что отправляется в Константинополь торопить невесту и ее братьев? Нет, сказал, что повоевать болгар да Таврию собрался. Дружина была довольна…
        Глава 7
        Покаяние
        Они, не торопясь, добрались до устья Днепра. Вперед давно высланы двое послов отдельно друг от друга, чтобы, если что случится с одним, другой донес весть, что киевский князь с дружиной движется на юг. Не свадебные послы, но с намеком, чтобы поспешили императоры, и сестра их тоже.
        И вот уже само устье, лиман. А что дальше?
        - Князь, посол, которого ты отправлял в Царьград, прибыл.
        - Зови!
        Вовремя, нечего сказать, не то пришлось бы стоять на якоре в устье или заявляться в Золотой Рог незваным гостем. Любят эти императоры тянуть…
        - Ну, что?
        Мирослав с поклоном передал свиток с печатью. Печать красная, свиток из дорогого пергамента. Значит, императорский.
        - На словах что передали? - Владимир не стал читать при Мирославе, тот выглядел подозрительно смущенным.
        - Ничего, князь, только это.
        - Иди. Отдыхай.
        Стоило сломать печать и развернуть, как порадовался, что не вслух сказали, а написали.
        Базилевсы размышляли…
        Владимир зубами скрипел от злости, даже теперь, когда он столь силен и способен, как когда-то его предок князь Олег Вещий, поставить на колени заносчивый Константинополь, ему дают понять, что он не достоин быть мужем старой девы, поскольку он робичич, а она рождена императрицей от императора!
        Кто такая эта царевна? Ее мать хуже рабыни, сказывали, что в непотребном месте ее тогдашний наследник престола Роман нашел, голой в кабаке танцевала и посетителей ублажала. Но попала в постель царевича, вернее, он в ее постель, околдовала и стала невесткой императора. А уж потом и тестя отравила, и собственного мужа, и второго мужа позволила убить у себя на глазах. Мать шлюха и убийца, а дочь от него, князя Киевского, нос воротит?
        Владимир просто забыл все наставления священника, забыл, что крещен, зато вспомнил, что надменных императоров можно заставить силой.
        - Мы идем на Корсунь!
        - Почему Корсунь, князь?
        - Потому, что я так хочу!
        Конечно, их ждали в Босфоре, наверняка были готовы горшки с греческим огнем, готовы старые суда, которые поджечь не жаль, поджечь и толкнуть в сторону ладей киевского князя. Владимир помнил рассказы Добрыни о неудачном походе князя Игоря Рюриковича и его сожженном этим огнем флоте.
        Константинополь не отдает греческий огонь в чужие руки, значит, в Корсуни такого нет. Захватив город, который византийцам дорог, вполне можно диктовать свои условия.
        Корсунь совсем рядом, нужно только полуостров обогнуть, помочь Византия не успеет, даже если постарается. Они решили унизить киевского князя? Еще посмотрим, кто кого унизит!
        Корсунь закрылась, засела за крепкими крепостными стенами, такие не одолеть штурмом. Но это было все, что там смогли.
        Владимир встал вокруг, запер подвоз в город еды, объявил, что будет стоять хоть три года, пока не возьмет город.
        Зачем? Не столь уж велика и важна Корсунь, хотя отменно расположена. Расчет был прост - Константинополь придет Корсуни на помощь, тут князь и напомнит о слишком долгом сватовстве, и заставит извиняться.
        Ромеи Херсонес любили, ценили, но освобождать из осады не торопились.
        Это было унизительно - сидеть под неприступными стенами города, которому никто не приходил на помощь и жители которого не очень-то беспокоились из-за осады, а лишь издевались, кривляясь на стенах. На их месте он поступал бы так же, но внизу на своем было тошно.
        Продовольствия в городе достаточно, воды тоже. На стены не взобраться, и пусть не три года, но стоять можно было долго. Под градом насмешек горожан и на посмешище всему остальному миру.
        Владимир стоял, издали глядя на стены Корсуни. Уйти? Но это будет не менее унизительно, чем стоять. Чем дольше длится это положение, тем сильней пострадает потом Корсунь, но жители города, похоже, этого не боялись…
        Стены высокие, за них не заглянешь, не поймешь, что творится там внутри.
        Вдруг его осенило!
        Позвал воевод, объяснил.
        Со следующего дня под стенами начало твориться что-то непонятное. Осаждающие, прикрывшись нарочно сколоченными огромными щитами, что-то делали. Подкоп? Но под эти щиты землю носили, а не уносили!
        Правитель Корсуни собрал Совет. Вопрос был один: что делают снаружи эти русы?
        Подкоп бесполезен, его не сделаешь слишком широким, чтобы могли прорваться сразу много людей, а по одному осажденные перебьют нападающих раньше, чем те нанесут последний удар мотыгой, пробивая отверстие.
        - Они делают не подкоп, а насыпь!
        На внесшего такое предложение смотрели с непониманием.
        - Да, они сделают насыпь вровень со стенами и смогут обстреливать нас снаружи, да и попасть на саму стену тоже.
        Что же делать?
        Решение приняли тоже удивительное. Жители Херсонеса сделали подкоп под собственную стену там, где дружина князя Владимира насыпала землю снаружи. Одни снаружи работали днем, насыпая землю, другие внутри крепостных стен ночью уносили ее и укладывали посреди города.
        Бесконечно так продолжаться не могло, но продолжалось. Дружина начала роптать первой. Положение становилось безвыходным. Владимир был готов объявить, что возвращается в Киев, а на Корсунь и даже Царьград пойдет следующей весной, и тогда обидчики за все ответят.
        И тут…
        Сообщений оказалось сразу два - одно снова на пергаменте с красной императорской печатью, второе принесено стрелой из-за стены.
        Императоры сообщали, что их сестра поставила условие: она должна лично убедиться, что князь крещен, а для того желает увидеть, как он окунется в купель. Обозвав царевну старой дурой, Владимир отшвырнул императорское послание и взялся за другое.
        Неведомый предатель сообщал, что Корсунь получает воду не из колодцев, как все думают, а по трубам, перекрыть которые можно с востока. Чтобы предатель потом мог получить свои тридцать сребреников, часть листа была неровно оторвана. Понятно, кто предъявит оторванный клочок, тот и получит награду.
        Князь сгоряча пообещал:
        - Если правдой окажется - крещусь заново! Ищите!
        Нашли и разрушили трубы, которые многие годы несли воду в город, легко, крушить - не строить.
        Ни один город без воды не выстоит. Даже без еды может держаться долго, но не без воды.
        Человек с клочком, совпадающим с предательской запиской, нашелся сразу, он сам пришел и показал пергамент.
        - Как тебя зовут?
        - Анастас.
        - Анастас Корсунянин… Что еще хорошего есть в Корсуни?
        - Дочка у правителя хороша.
        - Покажи где.
        Он показал. Князь посмотрел. Убедился. Согласился. Не так чтоб уж очень, но миленькая, разве что смугловата.
        Эта девочка не была ни в чем перед ним не виновата, но в ту минуту она воплощала в себе все унижение, которое Владимир испытал за свою жизнь. И сумасшедшая ярость, столько лет копившаяся в сердце, застила не только глаза, но и разум. Юная красавица заплатила за все…
        Позже Добрыня спросил у князя, не представлял ли тот на месте дочери корсунского правителя Рогнеду.
        - Рогнеду? - удивился князь. - Нет, Рогнеда сопротивлялась, а эта была послушна.
        Тех, кого ты обидел, нужно убить. Иначе они придут и попытаются убить тебя. Так учил его Рагнар. Рогнеда подтвердила слова варяга. И теперь христианин Владимир поступил так, как поступил язычник Вольдемар. Он обесчестил дочь на глазах у родителей, а потом убил родителей на глазах у дочери.
        Пройдет много лет, и его собственный сын, рожденный от этого бесчестья, придет, чтобы спасти отца от убийц. Но спасет не потому, что отец, а чтобы князь сумел по-настоящему искупить свои грехи. И еще четыре десятилетия, когда все будут считать его умершим, бывший князь Владимир будет каяться и молить о прощении за себя и своих детей сначала в глухом скиту, а потом в основанной им обители.
        - Князь, что ты ответишь императорам?
        Владимир окинул взглядом монаха, привезшего послание и ждущего ответ.
        - Передай императорам, что с их сестрой будет то же, когда я Константинополь возьму. Не хочет за меня замуж - пойдет на развлечение моей дружине, но сначала я сам позабавлюсь!
        Монах ахнул:
        - Да ведь ты же христианин, князь?!
        - А христиане безгрешны? Не вынуждайте меня грешить, и я буду добрым христианином.
        Монах отбыл, потянулись дни ожидания. Вернее, ждал князь, а его дружина грабила Корсунь, окрестности были разорены давно.
        Чего он ждал? Приезда надменной царевны? Стоило ли?
        Нет, князь о царевне и даже своем сватовстве не думал, с ним творилось что-то неладное.
        Князю предлагали самых красивых девушек, приводили опытных женщин, несли серебро и злато, но он словно ничего не видел. Такого с Владимиром никогда не бывало, таким его дружина не знала. Князь мог отступить, передумать, уйти, даже удрать, но не превратиться в мятущееся существо.
        Дружинники шептались:
        - Словно околдовали…
        - Эка невидаль - город захватили…
        - Да и девок мало ли где и каких попортили…
        А Владимир которую ночь не мог заснуть. От бессонницы покраснели и слезились глаза. Стоило их закрыть, как перед мысленным взором появлялась окровавленная Елена, протягивающая руки к своей дочери:
        - Зачем я тебя родила для бесчестия?!
        Эта картина уже была однажды в его жизни. Пожалуй, с нее и началось все.
        Владимир вдруг отчетливо вспомнил то, что долгие годы прятал глубоко в себе, потому, что думать об этом было неприятно и даже страшно. Князь Рогволод, избитый и связанный, весь в крови, рычал сквозь разбитые губы и выбитые зубы:
        - Проклинаю тебя, щенок! Жизнью своей за позор моей дочери заплатишь! Всех Рюриковичей проклинаю до двадцатого колена!
        Рогволода убили, проклятье осталось. Откуда ему было знать, что собственное потомство проклинает?
        Владимир никогда не рассказывал Добрыне об этих словах, сначала не мог прийти в себя от сотворенного, потом научился у варягов не обращать внимания, а потом показалось, что справился. Он загнал это воспоминание глубоко в свою память, чтобы не всплывало даже при виде Рогнеды.
        Рогнеда Рогволодовна… Любил и любит ее, чего уж там скрывать. Любит сильней, чем любую другую женщину, и разлюбить никогда не сможет. Но каждое мгновение с ней - это воспоминание о том страшном дне. Она никогда не напоминала, кроме последней ночи, но и тогда не за себя высказала, а за убитых родных. Понимал ведь, что не простит, но отказаться от нее не мог.
        Это и впрямь было похоже на колдовство - Владимир вдруг стал вспоминать всех, кого убил сам или убили по его приказу, всех, кого обесчестил, унизил, обидел. Не он один, так поступали все вокруг, даже христиане. Не только викинги твердили: убей или будешь убит, разве не так крушили черепа и кости врагам, соперникам или просто добыче христиане?
        Чем больше думал, тем сильней мучила бессонница, из-за которой слезились глаза, и голова болела так, словно по ней ударили боевым топором, вмяв шлем в кости. Однажды даже осторожно проверил рукой, не получил ли и впрямь удар, сгоряча не заметив? Нет, голова как голова, без вмятин. Но раскалывалась даже от громких звуков. А глаза от яркого света болели, приходилось прятаться в полутьме.
        Наверное, нужно было срочно уходить из разоренной Корсуни, но Владимир чего-то ждал.
        Из Константинополя пришел ответ, что царевна спешит к своему жениху.
        Владимир только поморщился:
        - Может, не торопиться, не очень-то и нужна.
        Она приплыла скоро.
        На пристани царевну встретил только корсунский священник, стал что-то торопливо объяснять, принцесса спрашивала, он отвечал… Наконец, Анна кивнула:
        - Пойдемте к нему.
        Князь встречать не вышел - яркий свет был уже просто невыносим, потому Владимир сидел в комнате с одной-единственной свечой. В голове не просто гудело, там вспыхивали какие-то молнии, словно Перун гневался у него внутри или Тор бил своим молотом.
        Царевна Анна, войдя внутрь, даже не сразу увидела будущего мужа. Толпившиеся позади придворные дамы и служанки с беспокойством оглядывались. После великолепия императорского дворца Константинополя разоренная Корсунь казалась ужасным местом, а небольшая темная комната и вовсе норой или тюрьмой.
        Анна повернулась к своим дамам:
        - Вы можете идти. Мне нужно поговорить со своим супругом.
        Закрыла дверь за собой плотней и присела на стул перед столом, за которым, отвернувшись от свечи, сидел Владимир.
        Даже в полутьме было видно, что князь красив. Да, измучен болезнью, неудачами, чем-то еще, но хорош собой.
        - Я Анна, дочь императора Романа.
        - И шлюхи Феофано? - усмехнулся князь.
        Сейчас эта женщина была так далека от того покоя, который ему необходим! Хотелось просто прогнать, но для этого потребовалось бы открыть двери, кого-то позвать, закричать, а голова и без того раскалывалась.
        Царевна словно не заметила нелестную характеристику собственной матери. Она неожиданно поинтересовалась:
        - Чего вы хотите, князь?
        - Что?
        Дура? Если требовал в жены, то чего же хотел?
        - Чего вы сейчас хотите?
        Владимир очень хотел, чтобы она ушла, но сказал иное:
        - Не знаю, чего больше - убить себя или всех, кто вокруг.
        Анна неожиданно согласилась:
        - Тогда мы хотим одного и того же. Я тоже хочу убить всех вокруг.
        - Начните с меня… Одна жена уже пыталась.
        - Князь, вам надо заново креститься, чтобы смыть все прежние грехи. Станет много легче.
        - Угу… Как после бани.
        Анну передернуло от этих слов, но она сдержалась, тем более Владимир сделал полупрезрительный выпроваживающий знак, давая понять, чтобы невеста ушла.
        - Я распоряжусь, чтобы приготовили купель.
        В ответ последовал еще один выпроваживающий жест.
        Анна вышла вон, плотно прикрыв дверь. Хорошо, что придворные не слышали, не то завтра весь Константинополь знал бы, как киевский дикарь обращается со своей женой. Даже не женой, а пока еще невестой.
        Царевне стоило усилий взять себя в руки, но она сделала вид, что просто ничего не видит после полутьмы комнаты. Подозвала к себе священника, что-то тихо сказала, тот закивал, засуетился. Остальных попросила:
        - Подождите нас во дворе, здесь слишком мало места и слишком жарко. Попробуйте найти тень сами, я не могу вам помочь.
        Она держалась по-королевски, извиняясь, что в разграбленной Корсуни не может предоставить своим придворным хорошие условия, но думала только об одном: как заставить этого дикаря хотя бы выйти из комнаты к купели.
        Он крещен? Это не столь уж важно, викингов крестили по многу раз, она должна лично убедиться, что это произошло с человеком, который, возможно, будет ее мужем…
        Царевна вышла, а Владимир остался сидеть, прикрыв глаза. Что она там сказала?
        Смыть все грехи… Хорошо бы. А что смывать:
        - Разорение птичьих гнезд?
        - Деготь, тайком влитый в бочку с медом у противного грека-торговца на торжище в Киеве?
        - Умоляющие глаза Дануты: «Не позорь меня, князь, отец убьет!»?
        - Обиду Алохии?
        - Бесчестье Рогнеды?
        - Убийство Рогволода?
        - Убийство его сыновей?
        - Гибель Ярополка?
        - Гибель стольких детей в Родне?
        Убийства, убийства, убийства… Сколько их было? Не счесть. Для Рагнара все было просто - убей или будешь убит, а для него самого? Сколько раз убивал или приказывал убить, хотя мог сохранить жизнь?
        Сколько раз женщин бесчестил просто так, потому что князь, потому, что все можно!
        Упивался своей властью, вседозволенностью. Ответ держал только перед богами, как учил Рагнар, но потом от Одина отказался ради Перуна - свой же славянский бог. А Перуна сменил на всепрощающего Христа.
        Владимир подошел к распятию, пытаясь разглядеть сквозь застилающий глаза туман:
        - Ты меня простил? Что простил, а что нет? Или все простил - убийства, предательства, жестокость? Потому, что совершались они над язычниками? Но ведь я, поднимая меч, никогда не спрашивал, в каких богов человек верит, убивал и все! Рагнар учил так: убей или будешь убит. Никто никогда не спрашивал, не один я.
        В комнату заглянул слуга:
        - Все готово, князь.
        Владимир откликнулся:
        - Иду.
        И снова глянул во все понимающие глаза распятого сына божьего.
        - Ты меня простил только потому, что я готов поклоняться тебе? Готов носить крест на шее и читать молитвы? Ты меня простил и еще простишь в будущем, если я попрошу? Как ТЫ можешь меня простить, если я сам себя не могу?! Если все, что натворил, не просто грузом - гранитным камнем побольше валунов Валаама на душе лежит! Как я могу избавиться от прошлого, если сам себя ненавижу за него?! Царевна говорит, что грехи смыть крещением можно. Нельзя, что сотворил, с тобой и по ту сторону жизни. Я сам себя не прощу…
        Дверь открыли, Владимир, почти ничего не видя не только из-за опухших век, но и из-за слез, шагнул к купели. Князь не замечал ни собравшихся, ни широко распахнутые глаза византийской царевны, ни богатые расшитые золотом одеяния священников, ни множество свечей. Он вообще ничего не видел, двигаясь, как слепой.
        Главное творилось в душе, и окружающие люди не имели к этому никакого отношения, разве что мешали своими вопросами и советами.
        Владимир шагнул в купель. Окунуться? Вода прохладная и приятно холодила его пылающее тело.
        А внутри бились мысли, далекие от внешнего действа.
        - Но как жить дальше, если мерзок сам себе?! Я не могу жить так, как жил все годы. Я не прошу тебя ПРОСТИТЬ, я прошу помочь стать другим. Помоги мне стать другим! Помоги, если ты все можешь!
        Владимир вдруг явственно услышал голос Авраама, который говорил о покаянии. Монах больше года назад твердил ему, что, чтобы смыть прежние грехи, надо их осознать и покаяться! Господь благоволит к раскаявшимся грешникам даже более, чем к праведникам, ибо обновленная душа чище.
        Князь чувствовал, что слезы заливают глаза. Или это вода, в которую окунулся с головой? Вода купели… Она… она смывала этот крик о помощи вместе с теми самыми гранитными валунами на душе. Она очищала саму душу.
        Владимир вдруг понял, что произошло то, чего он давно жаждал, ради чего искал богов, веру, самого себя, - он ничего не забыл из своего прошлого, ничего себе не простил, но это действительно прошлое, а новое начиналось вот сейчас, когда ПОКАЯЛСЯ.
        Князя трижды окунули и…
        - Свет! Я вижу свет!
        Им, не пережившим такое, не понять, что не свет свечей или даже солнечного дня увидел Владимир, а свет самой жизни.
        ПОКАЯНИЕ.
        В душе.
        Признание перед самим собой, что так, как жил еще вчера, сегодня уже жить не может.
        Нет, не отпущение грехов, но их осознание и желание отринуть…
        Вокруг что-то говорили, радовались, поздравляли, а князь не понимал, как они могли узнать о том, что творилось в его душе.
        Потом было разочарование: никто ничего не узнал, никто ничего не понял, даже Анна. Радовались прозрению, крещению, свадьбе. Радовались возвращению.
        А он жил словно во сне, стараясь не расплескать это новое чувство, родившееся там, в купели.
        И больше всего хотел поделиться этим своим новым счастьем, новым состоянием с киевлянами. Не с царевной, не с суетливыми священниками, а со всеми теми, кто называл его своим князем, кто терпел столько времени, любил, как дети любят родителей, - несмотря ни на что, прощая непонимание, окрики, наказания.
        Как рассказать им всем, что покаяние способно смыть все с души, не заставить забыть, но очистить?
        Князь пытался понять, как это сделать, и не мог.
        А в Киеве вдруг пришло в голову, что нужно позвать всех прямо на берег Почайны и превратить реку в купель, чтобы и у них смыло и рекой унесло ненависть, злость, обиды, неправду. Не для того ли столько испытал он сам, столько нагрешил, столько тяжести имел на душе, чтобы своим примером показать, как от нее избавиться?
        Да, соберутся они на берегу, объяснит им князь, что произошло с его душой, последуют его примеру и…
        Берег Почайны затих, даже дыхание затаили. Что-то скажет князь?
        Ходили слухи, что крестился он, что женку из Царьграда привез - царскую сестру, и даже о том, что всех крестить собрался. Только никто не понимал, как это. Как может человек вдруг веру сменить, ту, в которой его предки жили и предки его предков? Ту, с которой родился, вырос, детей растил.
        Что-то тут не так.
        Слышно (шепотом говорили самые болтливые), что идолов собрались с их мест сбросить. Но богов обижать себе дороже, если враз громом не поразят, то так отомстят, что и врагу не пожелаешь.
        Не единожды глупые люди пытались чужих истуканов сбрасывать, степняки вон всегда так делали, чтобы славян вроде как защиты лишить, так глупость это. Не в истуканах боги, а в душах. Идола можно нового вырезать, но из души веру не выкорчуешь и огнем, даже если убить человека, умрет только тело, а вера останется. Она во всем живом.
        Можно даже чужим богам требы приносить, так купцы в Царьграде делали, чтобы местный бог не обижал, и у свеев тоже Одину даров не жалели. Но вера своя оставалась, возвращались домой и снова несли своим ковши с зерном, плоды трудов своих, резали черных петухов, устраивали бои во славу Перуна… В чужой земле чужие боги, а на своей - свои, исконные, те, которым предки поклонялись. А душа и думы у человека, где бы он ни был, всегда дома остаются.
        Не мог князь этого не знать. А если знал, то к чему слушать болтовню глупцов?
        Князь Владимир Святославич смотрел на притихшую толпу и пытался подобрать слова, чтобы объяснить, что он сам чувствовал, когда каялся. И там, в Корсуни, и по дороге все казалось легким и понятным, казалось, так просто объяснить это свое понимание…
        Не о крещении он думал, а о всеобщем ПОКАЯНИИ, чтобы и их души, людей, которых он любил и которые любили его, тоже очистились этим покаянием.
        Шли мгновения, а слова не находились.
        Князь Владимир хотел стать новым пророком в своей земле, но забыл об одном: даже библейским пророкам понадобились долгие годы и много проповедей, чтобы хоть часть соплеменников даже не поверила, а лишь поняла их речи.
        Он сам шел к ПОКАЯНИЮ многие годы и путем трудных размышлений, но захотел привести свой народ вдруг.
        Когда в звенящей тишине Владимир это осознал, понял, что нет таких слов, чтобы вмиг объяснили все его чувства и думы, он просто махнул рукой:
        - Крестите…
        Киевлян крестили в водах Днепра.
        Самых упорных загнали в реку плетьми, но большинство окунулись сами, не понимая, зачем любимому князю это надо.
        А Русь…
        Крестить не значит сменить веру, свою РОДНУЮ ВЕРУ, ту, которая на этой Земле родилась и всегда на ней будет, народ сохранил в душе. И выкорчевать ее оттуда можно только вместе с душой, а земным людям этого не дано.
        Послесловие
        Князь Владимир Святославич прожил столько же лет христианином, сколько до того язычником, - двадцать семь с половиной. Он умер 15 июля 1015 года в Берестово за день до назначенного выступления на своего непокорного сына Ярослава Владимировича, правившего Новгородом. Ни Вышеслава, ни Изяслава уже не было в живых. А «сын двух отцов» Святополк сидел в Киеве в тюрьме по воле своего названого отца князя Владимира.
        Умер Владимир Святославич странно - вдруг разболевшись; тело князя не видели даже его дружинники, оно той же ночью было завернуто в ковер и тайно вынесено через пролом в стене терема. Только через несколько дней тело доставлено в Киев и захоронено в Десятинной церкви рядом с захоронением его христианской супруги Анны Византийской. Киевляне оплакивали князя, но видели ли они, кто завернут в ковер?
        Через три десятка лет князь Ярослав Владимирович перенес туда же останки братьев Владимира - князей Ярополка и Олега Святославичей.
        А еще через две сотни лет все саркофаги оказались погребены под руинами Десятинной церкви, когда ордынцы захватили Киев.
        Следующие двести лет никто почему-то не вспоминал о могиле святого равноапостольного князя Владимира и не пытался ее найти. А когда все же раскопали, то достали лишь голову и кисть руки, их расчленили и увезли по разным городам.
        Ни тогда, ни теперь мощи святого князя чудес не являют, к лику святых его причислили за то, что принес на Русь христианскую веру.
        Любимые сыновья князя Владимира Святославича Борис и Глеб Владимировичи погибли вскоре после отца, причем еще более нелепо и загадочно - были убиты не в бою, а тайно, но в окружении их собственных дружин. Их похоронили, но места захоронений точно неизвестны.
        А через несколько лет после этого в глухом лесу возле Торжка построил скит брат одного из дружинников князя Бориса. Именно Борису намеревался передать власть в Киеве князь Владимир. Когда бояре, якобы присланные сыном Владимира Святополком Окаянным, убивали Бориса, они заодно отрубили голову его близкому дружиннику якобы ради золотой гривны у того на шее. Едва ли гривна на шее простого дружинника была богаче украшений самого князя, а бояре столь жадны до золота. Разве что это была княжеская гривна? И сам дружинник вовсе не дружинник, а князь Борис с княжеской гривной на шее, а в его одежде в шатре находился слуга …
        Брат несчастного разыскал своего родственника, забрал голову с собой и хранил всю жизнь - сначала в скиту, а потом во вставшей на месте скита обители. А позже этот монах привел еще одного ученика, которого любил и оберегал, словно собственного сына.
        Основатель монастыря прожил долгую жизнь, хотя в лесу появился уже пожилым человеком. Согласно завещанию похоронили его с той самой головой, оставшейся нетленной…
        Через много-много лет, когда могила старца была вскрыта, оказалось, что и его мощи, и голова его брата по-прежнему нетленны и способны совершать чудеса исцеления. Как и мощи его воспитанника…
        Этот монастырь существует и поныне, но мощей там нет, их вывезли в Москву и… потеряли… Или нет и они хранятся в запасниках, дожидаясь своей очереди в раскрытии тайны смерти князя Владимира, его сыновей Бориса и Глеба и таинственного монаха с чужой головой в сумке?
        А монах Валаамского скита Авраам действительно существовал и жил именно там. Позже он переселился к Ростову и на берегу озера Неро поставил скит, тоже превратившийся в большой монастырь.
        Когда на остров Валаам в Ладожском озере, называемом местными Русским морем, пришли первые монахи-христиане, не знает никто. Даже официальная наука признает, что монастырь существовал в конце X века. Житие Авраама Ростовского и вовсе утверждает, что тот приплыл на остров и был пострижен в монахи в давно существовавшей там обители в 960 году.
        А легенда гласит, что это Андрей Первозванный - первый ученик Христа, побывавший в этих местах в середине первого века, оставил на Валааме своих последователей из числа славян.
        Христианская вера, причем принесенная первым апостолом, уже давным-давно была на Руси, когда новорожденный будущий «Креститель Руси» издал первый младенческий крик, возвещая о своем приходе в этот мир.
        Недаром говорят, что все новое - это хорошо забытое старое.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к