Библиотека / История / Авенариус Василий : " Бироновщина " - читать онлайн

Сохранить .
Бироновщина Василий Петрович Авенариус
        За все тысячелетие существования России только однажды - в первой половине XVIII века - выделился небольшой период времени, когда государственная власть была в немецких руках. Этому периоду посвящены повести: "Бироновщина" и "Два регентства".
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        I. Гоффрейлина и деревенская простота
        Обмнявъ корону герцогини курляндской на всероссійскій царскій внецъ, императрица Анна Іоанновна первые два года своего царствованія провела въ Москв. 16 января 1732 года совершился торжественный въздъ ея въ Петербургъ, гд она и оставалась уже затмъ до самой кончины. Но питая еще, должно быть, не совсмъ пріязненныя чувства къ памяти своего Великаго дяди, взявшаго въ свои мощныя руки управленіе Россіей еще при жизни ея отца, а его старшаго, но хилаго брата, она не пожелала жить въ построенномъ Петромъ, на углу Зимней канавки и Милліонной, дворц (въ настоящее время Императорскій Эрмитажъ) и предоставила его придворнымъ музыкантамъ и служителямъ; для себя же предпочла подаренный юному императору Петру II адмираломъ графомъ Апраксинымъ домъ по сосдству на берегу Невы (почти на томъ самомъ мст, гд стоитъ ныншній Зимній дворецъ) и, значительно его расширивъ, назвала "Новымъ Зимнимъ дворцомъ".
        Не любила Анна Іоанновна и Петергофа, этой лтней резиденціи Петра I, гд, кром большого каменнаго дворца съ обширнымъ паркомъ и фонтанами, имлись къ ея услугамъ еще два деревенскихъ домика въ голландскомъ вкус: Марли и Монплезиръ. Унаслдовавъ отъ своего дда, царя Алекся Михайловича, страсть къ охотничьей потх, она здила въ Петергофъ только осенью, чтобы охотиться, для чего въ тамошнемъ звринц содержались всегда «ауроксы» (зубры), медвди, кабаны, олени, дикія козы и зайцы.
        Для лтняго пребыванія Императорскаго Двора въ Петербург хотя и имлся уже (существующій и понын) петровскій Лтній дворецъ въ Лтнемъ саду, на берегу Фонтанки, но по своимъ не большимъ размрамъ и простой обстановк онъ не отвчалъ уже требованіямъ новаго Двора; а потому тамъ же, въ Лтнемъ саду, но лицомъ на Неву, былъ возведенъ "новый Лтній дворецъ", настолько обширный, что въ немъ могли быть отведены особыя помщенія еще и для любимой племянницы государыни, принцессы мекленбургской Анны Леопольдовны, а также и для всесильнаго герцога Бирона.
        Однимъ іюньскимъ утромъ 1739 года весь новый Лтній дворецъ былъ уже на ногахъ, а задернутыя оконныя занавси въ опочивальняхъ принцессы Анны и ея гоффрейлины, баронессы Юліаны Менгденъ, все еще не раздвигались: вдь и той, и другой было всего двадцать лтъ, а въ такіе годы утромъ дремлется такъ сладко!
        Но вотъ каменные часы въ пріемной баронессы пробили половину девятаго. Нежившаяся еще въ постели, Юліана нехотя протянула руку къ колокольчику на ночномъ столик и позвонила камеристк Март, помогавшей ей одваться, а затмъ убиравшей ей и голову. Четверть часа спустя молодая фрейлина сидла передъ туалетнымъ зеркаломъ въ пудермантел съ распущенными волосами, а Марта расчесывала ихъ опытною рукой.
        Родомъ Марта была эстонка изъ крпостныхъ. Вынянчивъ маленькую баронессу въ родовомъ имніи Менгденовъ въ Лифляндіи, она, вмст съ нею, переселилась и въ Петербургъ, когда, по смерти Юліаны, родной его братъ, президентъ петербургской коммерцъ-коллегіи, баронъ Карлъ-Людвигъ Менгденъ, выписалъ къ себ племянницу для оживленія своего дома. Когда же затмъ Юліана, расцвтшая гордой красавицей, была пожалована въ гоффрейлины принцессы, — вмст съ нею во дворецъ попала и ея врная Марта. По привилегіи прежней няни, Марта и теперь еще позволяла себ въ разговор съ своей госпожой касаться сокровенныхъ ея тайнъ.
        - Экая вдь краса! говорила она на родномъ своемъ язык, любовно проводя черепаховымъ, въ золотой оправ, гребнемъ по пышнымъ темнорусымъ волосамъ баронессы, — Вотъ бы увидть хоть разъ меньшому Шувалову, — совсмъ бы, поди, голову потерялъ.
        - Не называй мн его, не называй! — прервала ее на томъ же язык Юліана, и нжный румянецъ ея щекъ зааллъ ярче.
        - Да почему не называть? — не унималась старая болтунья. — Слава Богу, кавалеръ изъ себя пригожій и ловкій, камеръ-юнкеръ цесаревны Елисаветы, пойдетъ, наврно, еще далеко…
        - Пока онъ на сторон цесаревны, — ему нтъ ходу.
        - Такъ почему бы теб, мой свтъ, не переманить его на свою сторону?
        - Да онъ и не нашей лютеранской вры, а православный…
        - Попросить бы государыню, такъ, можетъ, ему и разршатъ перейти въ лютеранство.
        - Такъ вотъ онъ самъ и перейдетъ!
        - Да этакому шалому мужчин все ни почемъ. При твоей красот да при твоемъ умньи обходиться съ этими втрогонами…
        - Замолчи, замолчи!
        - Я-то, пожалуй, замолчу, да сердца своего теб не замолчать… Никакъ стучатся?
        Легкій стукъ въ дверь повторился. Камеристка пошла къ двери и, пріотворивъ ее, стала съ кмъ-то шептаться.
        - Ну, что тамъ, Марта? — спросила нетерпливо ея молодая госпожа. — Что имъ нужно?
        Марта притворила опять дверь и доложила, что говорила съ пажемъ; прибыла, вишь, изъ деревни сестрица покойной младшей фрейлины, баронессы Дези Врангель.
        - Можетъ подождать! — произнесла Юліана, насупивъ брови.
        - Но вызвана-то барышня вдь, кажись, по желанію самой принцессы?
        - Гмъ… А гд она? Внизу y швейцара?
        - Нтъ, тутъ же въ гостиной. Не лучше ли теб ее все-таки принять?
        - Хорошо; пускай войдетъ.
        Въ комнату вошла робкими шагами двочка-подростокъ того переходнаго возраста, когда неуклюжая отроковица въ какой-нибудь годъ времени превращается въ граціозную молодую двушку. Простенькое траурное платье, сшитое, очевидно, деревенской мастерицей, было не въ мру коротко, а соломенная шляпка съ черными же лентами была стараго фасона и сильно поношена. Въ довершеніе всего двочка сдлала такой уморительный книксенъ, не зная, куда дть свои длинныя руки, что не по годамъ степенная и холодная гоффрейлина не могла удержаться отъ легкой улыбки.
        - Добраго утра, дитя мое, — сказала она ей по-нмецки и указала глазами на ближній стулъ: — садись. Я, какъ видишь, не совсмъ еще одта; но мы будемъ видться съ тобой теперь запросто всякій день, а потому стсняться мн передъ тобой было бы глупо.
        - Еще бы не глупо, — согласилась двочка, присаживаясь на кончикъ стула; но, замтивъ, что улыбка исчезла вдругъ съ лица фрейлины, она поспшила извиниться: — Простите! Врно я не такъ выразилась?
        - Да, моя милая, при Двор каждое свое слова надо сперва обдумать.
        - Но увряю васъ, мн и въ голову не приходило, что вы глупы…
        - Вотъ опять! Если кто и выражается о себ рзко, то не для того, чтобы другіе повторяли.
        - Сглупила, значить, я? Ну, не сердитесь! Вдь я же не нарочно…
        Въ своемъ наивномъ раскаяніи двочка такъ умильно сложила на колняхъ свои большія красныя руки, — что строгія черты Юліаны опять смягчились.
        - Твое имя вдь, кажется, Елизавета?
        - Да; но дома меня звали всегда Лилли.
        - Такъ и я буду пока называть тебя этимъ именемъ. Ты лицомъ мн напоминаешь покойную Дези; но она была, конечно, красиве тебя. Ты ничуть не заботишься о своей кожъ; только начало лта, а ты вонъ какая — совсмъ цыганка! Врно, въ деревн ходила безъ зонтика?
        Лилли разсмялась.
        - Potztausend! Да покажись я къ коровамъ съ зонтикомъ, онъ мн въ лицо бы фыркнули!
        - Такія выраженія, какъ "potztfusend!" и «фыркать» ты навсегда должна оставить. Здсь ты, благодаря Бога, не въ коровник. Да ты сама, чего добраго, и коровъ доила?
        Лилли вспыхнула и не безъ гордости вскинула свою хорошенькую головку.
        - Доить я умю, умю бить и масло, потому что какъ же не знать того дла, которое теб поручено? Я вела въ деревн y моихъ родственниковъ все молочное хозяйство. Стыдиться этого, кажется, нечего.
        - Стыдиться нечего, но и хвалиться нечмъ: баронесс такая работа, во всякомъ случа, не пристала.
        - Да какая я баронесса! Чтобы поддержать свое баронство надо быть богатымъ. Есть и богатые Врангели; но мы изъ бдной линіи; отецъ мой управлялъ только чужимъ имніемъ.
        - Чьимъ это?
        - А Шуваловыхъ въ Тамбовской губерніи. Когда отецъ умеръ, насъ съ Дези взяли къ себ родные въ Лифляндію.
        - Тоже Врангели?
        - Да, но изъ богатыхъ. Смотрли y нихъ за молочнымъ хозяйствомъ мы сперва вмст съ Дези… Ахъ, бдная, бдная Дези!
        При воспоминаніи о покойной сестр глаза Лилли увлажнились.
        - Да, жаль ее, жаль, — сочла нужнымъ выказать свое сочувствіе Юліана. — Говорила я ей, чтобы не ходила она къ больному ребенку тафель-деккера, что не наше это вовсе дло. Нтъ, не послушалась, заразилась сама оспой, и уже на утро четвертаго или пятаго дня ее нашли мертвой въ постели.
        - Значить, ночью при ней никого даже не было! — воскликнула двочка, и углы рта y нея задергало.
        - Лечилъ ее придворный докторъ, онъ же давалъ вс предписанія, и намъ съ тобой критиковать его заднимъ числомъ не приходится.
        - Да я говорю не о доктор, а o другихъ…
        Фрейлина насупилась и сама тоже покраснла.
        - О какихъ другихъ? Если ты говоришь обо мн…
        - Ахъ, нтъ! Простите еще разъ! Но я такъ любила Дези, и здсь, въ Петербурга, y меня нтъ теперь больше никого, никого!
        - А я, по твоему, никто? По вол принцессы, теб отведена комната тутъ рядомъ съ моею, чтобы я могла подготовить тебя для Высочайшаго Двора. Въ душ грустить теб не возбраняется, но догадываться о твоей грусти никто не долженъ; понимаешь?
        - Понимаю…
        - Ты, можетъ быть, не слышала также, что государыня въ послднее время много хвораетъ? Сказать между нами, она страшно боится смерти. Поэтому она не можетъ видть ни печальныхъ лицъ, ни траурныхъ платьевъ. У тебя, надюсь, есть и нарядныя свтлыя?
        - Есть одно блое кисейное, которое мн сдлали на конфирмацію.
        - Стало быть, недавно?
        - На Вербной недл.
        - И длинне, надюсь, этого?
        - О, да. Кром того, въ немъ оставлена еще и складка, чтобъ можно было выпустить.
        - Прекрасно; посмотримъ. А перчатки y тебя есть?
        - Только дорожныя вязанныя; но пальцы въ нихъ прорваны…
        Губы Юліаны скосились досадливой усмшкой.
        - Я, пожалуй, одолжу теб пару свжихъ лайковыхъ.
        - Да на что въ комнатахъ перчатки?
        - А что же, ты съ такими гусиными лапами и пойдешь представляться принцесс?
        Лилли смущенно взглянула на свои "гусиныя лапы" и спрятала ихъ за спину, а незабудковые глазки ея расширились отъ испуга.
        - Ахъ, Богъ ты мой! И какъ я стану говорить съ принцессой?
        - Сама ты только, смотри, не заговаривай; отвчай коротко на вопросы: "да, ваше высочество", "нтъ, ваше высочество".
        - Я завяжу себ языкъ узломъ… Или этакъ тоже не говорится?
        Гоффрейлина возвела очи гор: будетъ ей еще возня съ этой "Einfalt vom Lande" (деревенской простотой)!
        - Реверансы y тебя тоже совсмъ еще не выходятъ. Вотъ посмотри, какъ ихъ длаютъ.
        И, вставъ со стула, Юліана сдлала такой образцовый реверансъ, что y Лилли сердце въ груди упало.
        - Нтъ, этому я никогда не научусь!
        - При желаніи всему въ жизни можно научиться. Ну?
        II. Неожиданная встрча
        За нсколько минутъ до десяти часовъ баронесса Юліана повела Лилли къ принцесс. Двочка была теперь въ своемъ бломъ "конфирмаціонномъ" плать, съ цвтной ленточкой въ косичк и въ блыхъ лайковыхъ перчаткахъ. При приближеніи ихъ къ покоямъ Анны Леопольдовны, стоявшій y входа въ пріемную ливрейный скороходъ въ шляп съ плюмажемъ размахнулъ передъ ними дверь на-отлетъ. Въ пріемной ихъ встртилъ молоденькій камерпажъ и на вопросъ гоффрейлины: не входилъ ли уже кто къ ея высочеству? — отвчалъ, что раньше десяти часовъ ея высочество никого вдь изъ постороннихъ не принимаетъ.
        - Это-то я знаю; но бываютъ и исключенія, — свысока замтила ему Юліана; посл чего отнеслась къ Лилли: — я войду сперва одна, чтобы доложить о теб принцесс.
        Лилли осталась въ пріемной, вдвоемъ съ камерпажемъ. Тотъ, не желая, видно, стснять двочку, а можетъ быть и самъ ея стсняясь, удалился въ глубину комнаты; доставъ изъ карманчика камзола крошечный напилочекъ, онъ занялся художественной отдлкой своихъ ногтей. Лилли же въ своемъ душевномъ смятеньи отошла къ окну, выходившему на Неву. Хотя глаза ея и видли протекавшую внизу величественную рку съ кораблями, барками, лодками и плотами, но мысли ея летли вслдъ за гоффрейлиной, докладывавшей только что объ ней принцесс.
        "Что-то она говорить ей про меня? Какъ я сама понравлюсь принцесс? Сдлаютъ ли меня также фрейлиной, или нтъ? Да и сумла ли бы я быть придворной фрейлиной? Вотъ испытаніе!"…
        Она закусила нижнюю губу, чтобы не дать воли своему малодушію; но сердце y нея все-же продолжало то замирать, то сильне биться.
        Тутъ за выходною дверью раздались спорящіе голоса. Спрятавъ свой напилочекъ, пажъ съ дловой миной направился къ выходу и выглянулъ за дверь.
        - Что тутъ за шумъ?
        - Да вотъ, ваше благородіе, — послышался отвтъ скорохода, — человкъ Петра Иваныча Шувалова хочетъ безпремнно видть баронессу.
        - А это что y тебя?
        - Конфеты-съ, — отозвался другой голосъ.
        - Такъ я, пожалуй, передамъ.
        - Господинъ мой, простите, веллъ передать въ собственныя руки: не будетъ ли, можетъ, какого отвта. Гд прикажете обождать?
        - Пожалуй, хоть здсь въ пріемной, — снизошелъ камерпажъ: — баронесса сейчасъ должна выйти.
        Лилли оглянулась на вошедшаго. То былъ молодой ливрейный слуга съ коробкой съ конфетами въ рукахъ. Она хотла уже отвернуться опять къ окошку, но молодчикъ издали поклонился ей, и въ этомъ его движеніи ей припомнилось что-то такое давно знакомое, да и глаза его были устремлены на нее съ такимъ изумленіемъ, что сама она вглядлась въ него внимательне и вскрикнула:
        - Гриша!
        Молодчикъ съ новымъ поклономъ приблизился уже прямо къ ней.
        - Вы ли это, Лилли?… Лизавета Романовна… — поправился онъ. — Какими судьбами?…
        Все лицо его сіяло такою сердечною радостью, что и сама она ему свтло улыбнулась.
        - Хоть одинъ-то человкъ изъ своихъ! — сказала она и покосилась на камерпажа.
        Но тотъ деликатно отретировался снова въ свой дальній уголъ, гд занялся прежнимъ важнымъ дломъ, не показывая вида, что слушаетъ. На всякій случай она все-таки заговорила тише:
        - А я тебя, Гриша, съ перваго взгляда даже не узнала… Или тебя зовутъ теперь уже не Гришей, а Григоріемъ?
        - Григоріемъ, а чаще того Самсоновымъ.
        - Отчего не Самсономъ? Ты такой вдь великанъ сталъ, и усы какіе отростилъ!
        - Усища! — усмехнулся, красня, Самсоновъ и ущипнулъ пальцами темный пушокъ, пробивавшійся y него надъ верхнею губой. — Не нынче-завтра сбрить придется! — прибавилъ онъ со вздохомъ.
        - Что такъ?
        - А такъ, что при господахъ моихъ, Шуваловыхъ, я вторымъ камердинеромъ состою, камердинерамъ же, какъ и самимъ господамъ, усовъ не полагается. Но вы-то, Лизавета Романовна, за три года какъ выровнялись! Совсмъ тоже придворной фрейлиной стали: въ лайковыхъ перчаткахъ…
        - А ты думаешь, он мои собственныя? Фрейлина Менгденъ, спасибо, одолжила. Съ трудомъ вдь застегнула: руки y меня куда толще, чмъ y ней.
        Для наглядности двочка растопырила вс десять пальцевъ; но отъ этого одна пуговица отскочила.
        - Вотъ бда-то! А y меня тутъ ни иголки, ни нитки…
        - Такъ вы бы вовсе ихъ сняли, коли вамъ въ нихъ неспособно.
        - Ну да! Мн и то порядкомъ уже досталось отъ фрейлины за то, что лапы y меня красныя, какъ y гусыни, что загорла я, какъ цыганка.
        - Здсь, въ Питер, вы живо поблднете, похудете. За-то будете водить знакомство съ высокими особами, ходить въ шелкахъ-бархатахъ, кушать всякій день мармеладъ да пастилу, да шалей (желе)… А все же таки въ деревн, я такъ разсуждаю, вамъ жилось вольготнй?..
        - Ужъ не говори! А помнишь, Гриша, какъ мы скакали съ тобой верхомъ безъ сдла черезъ канавы да плетни? То-то весело было!
        - Здсь зато вы можете здить и зимой, хоть каждый день, мелкой рысцой или курцъ-галопомъ въ манеж.
        - Въ манеж? Нтъ, все это не то, не то! Ach du liber Gott!
        - Что это вы, Лизавета Романовна, ахаете по-нмецки? Словно нмка.
        - А кто же я, по твоему?
        - Какая ужъ вы нмка, Господь съ вами! Родились въ Тамбовской губерніи, говорите по-русски, какъ дай Богъ всякому, будете жить здсь при русскомъ Двор. Покойный вашъ батюшка (царство Небесное!) тоже былъ вдь куда больше русскій, чмъ нмецъ.
        - Это-то правда. Онъ не разъ, бывало, говорилъ намъ съ сестрой, что мы — врноподданные русской царицы, а потому должны считать себя русскими. При крещеніи ему дали имя Рейнгольдъ, но называлъ онъ себя также по-русски Романъ.
        - Изволите видть! Такъ и вы, Лизавета Романовна, смотрите, не забывайте ужъ никогда завта родительскаго. Вы будете здсь вдь въ нмецкомъ лагер.
        - Разв при здшнемъ Двор разные лагери?
        - А то какъ же: нмецкій и русскій. Мои господа, Шуваловы, — въ русскомъ, потому что оба — камеръ-юнкерами цесаревны Елисаветы Петровны.
        - Но вдь сама-то государыня — настоящая русская, и принцесса Анна Леопольдовна теперь тоже, кажется, уже православная?
        - Православная и точно такъ же, какъ сама государыня, въ дл душевнаго спасенія и преданіяхъ церковныхъ крпка.
        - Такъ что же ты говоришь?
        - Да вдь государыню выдали замужъ за покойнаго герцога курляндскаго, когда ей было всего на-все семнадцать лтъ. Тогда-жъ она и овдовла, но оставалась править Курляндіей еще цлыхъ двадцать лтъ, докол ее не призвали къ намъ на царство. Тутъ-то вмст съ нею нахлынули къ намъ эти нмцы…
        - Откуда, Гриша, ты все это знаешь?
        - То ли я еще знаю! Вдь y господъ моихъ промежъ себя да съ пріятелями только и разговору, что про придворное житье-бытье. А я слушаю да на усъ себ мотаю.
        - На свое усище? — усмхнулась Лилли. — Но нмцы, какъ хочешь, — народъ честный, аккуратный…
        - Это точно-съ; отъ нмцевъ y насъ на Руси все же больше порядку. Да бда-то въ томъ (Самсоновъ опасливо оглядлся), бда въ томъ-съ, не въ проносъ молвить, что власть надъ ними забралъ непомрную этотъ временщикъ герцогъ…
        - Биронъ?
        - Онъ самый. А ужъ намъ, русскимъ людямъ, отъ него просто житья не стало; въ лютости съ русскими никакихъ границъ себ не знаетъ. Только пикни, — мигомъ спровадитъ туда, куда воронъ костей не заносилъ.
        - Кое-что и я объ этомъ слышала. Да мало ли что болтаютъ? Если государыня дала ему такую власть, то врно онъ человкъ очень умный, достойный, и есть отъ него большая польза. Что же ты молчишь?
        - Да какъ вамъ сказать? — отвчалъ съ запинкой Самсоновъ, понижая голосъ до чуть слышнаго шопота. — Объ ум его что-то не слыхать; дока онъ по одной лишь своей конюшенной части; а пользы отъ него только его землякамъ, остзейцамъ, а паче того ему самому: два года назадъ, вишь, пожалованъ въ герцоги курляндскіе! А супругу его, герцогиню, съ того часу такая ли ужъ гордыня обуяла…
        - Она вдь тоже изъ старой курляндской семьи фонъ-деръ-Тротта-фонъ-Трейденъ.
        - И состоитъ при государын первой статсъ-дамой, досказалъ Самсоновъ, — шагу отъ нея не отходить. Такъ-то вотъ подъ курляндскую дудку вс y насъ пляшутъ!
        - И русская партія?
        - Не то, чтобы охотно, а пляшетъ. Противоборствуетъ герцогу открыто, можно сказать, одинъ всего человкъ — первый кабинетъ-министръ, Волынскій, Артемій Петровичъ. Вотъ, гд ума палата! На три аршина въ землю видитъ. Дай Богъ ему здоровья!
        - Но я все же не понимаю, Гриша, что же можетъ подлать этотъ Волынскій, коли Бирону дана государыней такая власть?
        - Много, встимо, не подлаетъ; подъ мышку близко, да не укусишь. А все же государыня его весьма даже цнитъ. Прежде, бывало, она всякое утро въ 9 часовъ принимаетъ доклады всхъ кабинетъ-министровъ; а вотъ теперь, какъ здоровье ея пошатнулось, докладываетъ ей, почитай, одинъ Волынскій. И Биронъ его, слышь, побаивается. Кто кого сможетъ, тотъ того и сгложетъ.
        - Это что-жъ такое? — насторожилась Лилли когда тутъ изъ-за оконъ донесся звукъ ружейнаго выстрла. — Какъ-будто стрляютъ?
        - Да, это врно сама императрица, — объяснилъ Самсоновъ. — У ея величества дв страсти: лошади да стрльба. Съ тхъ поръ же, что доктора запретили ей садиться на лошадь, y нея осталась одна лишь стрльба. Зато вдь и бьетъ она птицъ безъ промаха на лету, — не только изъ ружья, но и стрлой съ лука.
        - Но ты, Гриша, такъ и не досказалъ мн еще, изъ-за чего хлопочетъ ваша русская партія?
        - А изъ-за того, что доктора не даютъ государын долгаго вку. Буде Господу угодно будетъ призвать ее къ себ, кому воспріять посл нея царскій внецъ: принцесс ли Анн Леопольдовн, или нашей цесаревн Елисавет Петровн?
        - Вотъ что! Но y которой-нибудь изъ нихъ, врно, больше правъ?
        - То-то вотъ, что разобраться въ правахъ ихъ больно мудрено. Цесаревна — дочь царя Петра, а принцесса — внучка его старшаго братца, царя Іоанна Алексевича {Для большей наглядности мы прилагаемъ здсь родословную Дома Романовыхъ отъ царя Алексёя Михайловича до середины XVIII вка.}. Но какъ сама-то ныншняя государыня — дочь того же царя Іоанна, и принцесса ей, стало быть, по плоти родной племянницей доводится, то, понятное дло, сердце ея клонитъ больше къ племянниц, какъ бы къ богоданной дочк, хотя та по родителю своему и не русская царевна, а принцесса мекленбургская. Эхъ, Лизавета Романовна! кабы вамъ попасть въ фрейлины къ нашей цесаревн…
        - Нтъ, Гриша, покойная сестра моя была фрейлиной при принцесс…
        - Да вдь вы сами-то душой больше русская, а въ лагер вороговъ нашихъ, не дай Богъ, совсмъ еще онмечитесь!
        - Принцесса вызвала меня къ себ въ память моей сестры, и я буду служить ей такъ же врно, — ршительно заявила Лилли. — Довольно обо мн! Поговоримъ теперь о теб, Гриша. Отчего ты, скажи, y своихъ господъ не выкупишься на волю?
        Наивный вопросъ вызвалъ y крпостного камердинера горькую усмшку.
        - Да на какія деньги, помилуйте, мн выкупиться? Будь я обученъ грамот, цыфири, то этимъ хоть могъ бы еще выслужиться…
        - Такъ обучись!
        - Легко сказать, Лизавета Романовна. Кто меня въ науку возьметъ?
        - Поговори съ своими господами. Поговоришь, да?
        - Ужъ не знаю, право…
        - Нтъ, пожалуйста, не отвертывайся! Скажи: «да».
        - Извольте: «да».
        - Ну, вотъ. Смотри же, не забудь своего общанія!
        Въ разгар своей оживленной бесды друзья дтства такъ и не замтили, какъ гоффрейлина принцессы возвратилась въ пріемную. Только когда она подошла къ нимъ вплотную и заговорила, оба разомъ обернулись.
        - Что это за человкъ, Лилли? — строго спросила Юліана по-нмецки.
        Какъ облитая варомъ, двочка вся раскраснлась и залепетала:
        - Да это… это молочный братъ мой…
        - Молочный братъ? — переспросила Юліана обмривая юношу въ ливре недоврчивымъ взглядомъ. — Онъ много вдь тебя старше.
        - Всего на три года.
        - Такъ его мать не могла же быть твоей кормилицей?
        - Кормила она собственно не меня, а Дези. Но такъ какъ Дези мн родная сестра, то онъ и мн тоже врод молочнаго брата.
        - Какой вздоръ! Съ той минуты, что ты попала сюда во дворецъ, этотъ человкъ для тебя уже не существуетъ; слышишь?
        - Но онъ игралъ съ нами въ деревн почти какъ братъ, научилъ меня здить верхомъ… даже безъ сдла…
        - Этого недоставало!
        Фрейлина круто обернулась къ Самсонову и спросила по-русски, но съ сильнымъ нмецкимъ акцентомъ:
        - Ты отъ кого присланъ?
        - Отъ господина моего, Шувалова, Петра Иваныча, къ вашей милости. Вы изволили намедни кушать съ нимъ миндаль — Vielliebchen; такъ вотъ-съ его проигрышъ.
        Нжно-розовыя щеки молодой баронессы зардлись боле яркимъ румянцемъ.
        - Хорошо, — сухо проговорила она, принимая конфеты.
        - А отвта не будетъ?
        - Нтъ! Идемъ, Лилли; принцесса уже ждетъ тебя.
        III. Мечтанія принцессы
        Сынъ фельдмаршала графа Миниха, камеръ-юнкеръ Анны Іоанновны, а по ея смерти — сперва гофмейстеръ, а затмъ и оберъ-гофмейстеръ при Двор Анны Леопольдовны, даетъ въ своихъ «Запискахъ» такую, быть можетъ, нсколько пристрастную, но очень картинную характеристику молодой принцессы:
        "Она сопрягала съ многимъ остроуміемъ благородное и добродтельное сердце. Поступки ея были откровенны и чистосердечны, и ничто не было для нея несносне, какъ столь необходимое при Двор притворство и принужденіе… Принужденная жизнь, которую она вела отъ 12-ти лтъ своего возраста даже до кончины императрицы Анны Іоанновны (поелику тогда, кром торжественныхъ дней, никто посторонній къ ней входить не смлъ и за всми ея поступками строго присматривали) вліяла въ нее такой вкусъ къ уединенію, что она всегда съ неудовольствіемъ наряжалась, когда во время ея регентства надлежало ей принимать и являться къ публик. Пріятнйшіе часы для нея были т, когда она въ уединеніи и въ избраннйшей малочисленной бесд проводила… До чтенія книгъ была она великая охотница, много читала на нмецкомъ и французскомъ языкахъ, и отмнный вкусъ имла къ драматическому стихотворству. Она мн часто говорила, что нтъ для нея ничего пріятне, какъ т мста, гд описывается несчастная и плнная принцесса, говорящая съ благородною гордостію".
        О чемъ, однако, преданный Анн Леопольдовн царедворецъ деликатно умолчалъ, это — удостовряемая другими современниками, необычайная для ея возраста наклонность къ покою, къ dolce far niente, доходившая даже до небреженія о своей вншности.
        Когда Лилли, слдомъ за фрейлиной, вошла къ принцесс, та, едва только вставъ со сна, нжилась опять на "турецкомъ канапе", съ неубранными еще волосами, въ "шлафор" на распашку. Но въ рукахъ y нея былъ уже романъ, который на столько приковалъ ея вниманіе, что стоявшая на столик рядомъ чашка шоколада осталась недопитой. При вид входящей Лилли, миловидныя и добродушныя, но апатичныя, какъ бы безжизненныя черты Анны Леопольдовны слегка оживились.
        - Подойди-ка сюда, дитя мое, дай разглядть себя.
        Сказано это было по-нмецки. Съ ранняго дтства находясь въ Россіи, принцесса говорила совсмъ чисто по-русски; но, окруженная нмками, отдавала все-таки предпочтеніе нмецкой рчи.
        - Она напоминаетъ свою сестру Дези, — замтила тутъ Юліана.
        - Да, да, и станетъ еще красиве.
        - Позвольте, ваше высочество, не согласиться. Двочка Богъ-знаетъ что заберетъ себ еще въ голову.
        - Да вдь она же не слпая, зеркало ей и безъ меня то же самое скажетъ? А для меня еще важне зеркало души — глаза человка: по глазамъ я тотчасъ угадываю и душевныя качества. У тебя, дитя мое, сейчасъ видно, душа чистая, какъ кристаллъ, безъ тни фальши. Наклонись ко мн, я тебя поцлую.
        - На колни, на колни! — шепнула обробвшей Лилли Юліана, и та послушно опустилась на колни.
        Взявъ ея голову въ об руки, Анна Леопольдовна напечатлла на каждый ея глазъ, а затмъ и въ губы по поцлую.
        - Ну, теперь разскажи-ка мн, что ты длала y своихъ родныхъ въ деревн?
        Своей лаской принцесса сразу покорила доврчивое сердце двочки. Лилли принялась разсказывать. Принцесса слушала ее съ мечтательной улыбкой и временами только сладко позвывала.
        - Да это настоящая пастушеская идиллія! промолвила она съ элегическимъ вздохомъ. — А я томлюсь здсь, въ четырехъ стнахъ, и во вкъ, кажется, не дождусь того благороднаго рыцаря, что избавилъ бы меня изъ неволи!
        - У вашего высочества есть уже свой рыцарь, и не простой, а принцъ крови, — замтила боле разсудительная фрейлина.
        - Не говори мн объ немъ! и слышать не хочу! — съ нкоторою даже запальчивостью возразила принцесса.
        - Принцъ намченъ вамъ въ супруги самой государыней еще шесть лтъ назадъ, не унималась Юліана. — Вамъ можно было бы, ужъ я думаю, привыкнуть къ этой мысли.
        - Никогда я къ ней не привыкну, никогда! Былъ y меня разъ свой рыцарь безъ страха и упрека…
        - Не оставить ли намъ этотъ разговоръ? — прервала фрейлина, косясь на стоявшую тутъ же двочку.
        - Чтобъ она вотъ не слышала? Да вдь сестра ея все знала, и сама она тоже, такъ ли, сякъ ли, скоро узнаетъ; не все ли ужъ равно? Но за что, скажи, удалили тогда Линара, за что?!
        - Да какъ же было его не удалить? Я, признаться, вообще не понимаю вашей бывшей гувернантки, г-жи Адеркасъ, что она поощряла ваши нжныя чувства…
        - У нея, милая, было сердце; она понимала, что въ груди y меня тоже не камень. А ей за это было приказано въ двадцать четыре часа убраться вонъ изъ Петербурга!
        - Да, ее вжливо попросили вернуться домой къ себ въ Пруссію. Не заступись за нее тогда прусскій посланникъ Мардефельдъ, съ нею, врно, поступили бы еще круче. Мардефельдъ же вдь и рекомендовалъ ее, потому что она ему близкая родственница, и чрезъ нее, нтъ сомннія, преслдовалъ свои политическія цли.
        - Да я-то, скажи, тутъ причемъ? Какое мн дло до этой глупой политики, когда y меня говоритъ сердце!
        - Ваше высочество я особенно и не осуждаю: вамъ было тогда едва 17 лтъ и вы начитались пламенныхъ рыцарскихъ романовъ. Но зачмъ тревожить прошлое? За три года графъ Линаръ усплъ не только жениться y себя въ Дрезден, но и похоронить жену; о своемъ здшнемъ роман онъ, поврьте мн, давнымъ-давно и думать пересталъ.
        - Зачмъ ему забыть, если я не забыла? А теперь онъ опять свободенъ…
        - Вы, принцесса, все упускаете изъ виду, что вы — наслдница россійскаго престола, и супругомъ вашимъ можетъ быть только принцъ крови.
        - Но зачмъ мн выходить именно за этого косноязычнаго Антона-Ульриха?
        - Это выборъ самой государыни; его нарочно вдь выписали для васъ изъ Брауншвейга, обучили русскому языку…
        На этомъ разговоръ былъ прерванъ появленіемъ камерпажа, который доложилъ, что его свтлости герцогу Бирону угодно видть ея высочество.
        - Да мн-то не угодно его видть! — объявила принцесса.
        - Должно быть, y него до васъ какое-нибудь экстренное дло, — вступилась фрейлина.
        - Герцогъ прошелъ сюда прямо отъ государыни императрицы, — пояснилъ пажъ.
        - Значитъ, придется ужъ его принять, настаивала Юліана. — Только ваше высочество еще въ утреннемъ неглиже…
        - Стану я для него наряжаться!
        - Да и не причесаны…
        Принцесса взялась рукой за прическу. Убдясь, должно быть, что въ такомъ вид принимать всесильнаго временщика, дйствительно, не совсмъ пристойно, она повязала себ волосы лежавшимъ тутъ отоманк блымъ платкомъ и запахнула на груди шлафрокъ.
        - Ну, что же, проси!
        IV. Прощай, мечты!
        Герцогу курляндскому Эрнсту-Іоганну Бирону въ то время шелъ 49-й годъ. Въ молодости онъ, надо было думать, былъ "писанный красавецъ" — въ нмецкомъ, разумется, вкус. Съ годами же подъ его энергичнымъ подбородкомъ образовался жировой кадыкъ, и гладко-выбритое лицо его, почти четвероугольное, замтно обрюзгло. Тмъ не мене, въ своемъ пышномъ парик съ буклями до плечъ, въ шелковомъ, ярко оранжевомъ, расшитомъ золотомъ кафтан, съ голубою андреевскою лентой черезъ плечо и съ блестящею звздой на груди, этотъ рослый и осанистый, пышущій здоровьемъ мужчина производилъ впечатлніе очень внушительное, хотя и отнюдь не благопріятное: холодно-жестокій взглядъ его срыхъ глазъ и плотоядный, широкій ротъ невольно отъ него отталкивали.
        - Имю счастье пожелать вашему высочеству добраго утра, — началъ онъ по-нмецки деревянно-оффиціальнымъ тономъ, преклоняясь съ надменностью восточнаго сатрапа. — Баронесс Юліан мое почтеніе.
        При этомъ взоръ его скользнулъ и въ сторону Лилли и на минутку на ней остановился, точно изучая ея вншность.
        - Это — младшая сестра покойной моей фрейлины Дези Врангель, — пояснила Анна Леопольдовна, нехотя поднявшаяся съ отоманки на встрчу непрошеному гостю.
        - Я такъ и полагалъ, — отозвался временщикъ и съ милостивой улыбкой шагнулъ къ двочк. — Настоящій персикъ и прямо съ втки.
        Мясистая рука его протянулась къ ея свжему, загорлому личику. Но оцнить высокую ласку Лилли не сумла и звонко хлопнула его по рук.
        - Aber, Lilli! — ужаснулась Юліана.
        - Sapperlot! — сорвалось и съ губъ герцога; въ глазахъ его сверкнула такая зврская злоба, что y Лилли колни задрожали.
        Но бывалый царедворецъ, видно, уже спохватился, что подобныя «буршикозныя» междометія не совсмъ умстны въ присутствіи принцессы, и счелъ долгомъ извиниться передъ нею:
        - Не взыщите, ваше высочество…
        - Разв съ васъ можно взыскивать, когда вы полжизни проводите на конюшн? — былъ сухой отвтъ.
        "Это въ отместку за меня!" пробжало въ голов y Лилли.
        Бирона, всей душой преданнаго своему конюшенному вдомству, передернуло; можно было ожидать, что при своей неудержимой вспыльчивости онъ дастъ волю своему гнву. Благоразуміе, однако, одержало верхъ, и онъ приступилъ сряду къ предмету аудіенціи прежнимъ деревяннымъ тономъ, точно раскусывая каждое слово:
        - Государыня императрица поручила мн передать вашему высочеству свою непреложную Высочайшую волю.
        - Волю государыни я всегда чту и готова исполнить, если то въ моей власти, — отвчала Анна Леопольдовна. — Въ чемъ дло?
        Герцогъ взглянулъ на Юліану и Лилли.
        - Дло столь деликатное, — заявилъ онъ, — что всякое постороннее ухо здсь излишне.
        - Лилли Врангель можетъ сейчасъ вытти; отъ Юліаны же y меня нтъ тайнъ.
        - Есть тайны государственныя, принцесса, которыя раньше времени не сообщаются и самымъ приближеннымъ лицамъ.
        - А это такая государственная тайна?
        - М-да. Долго я не держу вашего вниманія.
        Принцесса пожала плечами и предложила обимъ барышнямъ вытти изъ комнаты. Т молча повиновались и притворили за собою дверь.
        Любопытство, свойственное вообще прекрасному полу, не было чуждо, видно, и гоффрейлин. Она опустилась на ближайшій къ двери диванчикъ и указала Лилли мсто рядомъ съ собой; причемъ не утерпла, впрочемъ, сдлать ей шопотомъ серіозное внушеніе за давишнюю безтактность съ герцогомъ.
        - Ужъ не знаю, кто былъ боле безтактенъ: онъ или я! — оправдывалась двочка. — Какъ онъ сметъ лзть своей противной лапой мн въ лицо!
        - Вреда теб оттого вдь никакого бы не было. Ты не должна забывать, что для герцога y насъ законовъ не писано. Сколько изъ петербургскихъ дамъ были бы польщены такимъ его вниманіемъ!
        - А сами вы тоже были бы польщены?
        Очередь возмутиться была теперь за красавицей-гоффрейлиной.
        - Ты забываешься! Притомъ онъ видлъ въ теб еще полуребенка…
        - Но я все-таки изъ старинной дворянской семьи; а онъ, говорятъ, изъ простыхъ придворныхъ служителей, и фамилія его даже не Биронъ, а Bhren…
        - Самъ онъ производить свой родъ отъ знаменитаго французскаго герцога Бирона, — по праву или самозванно — судить не намъ. Мы должны считаться съ тмъ, что онъ теперь на самомъ дл. Теперь онъ всми признанный герцогъ курляндскій, и въ рукахъ его — не одна Курляндія, но и вся Россія съ ея милліонами подданныхъ. Но тише! дай послушать.
        Об приникли ухомъ. Сквозь толстую дубовую дверь, притворявшуюся плотно, донесся все же довольно явственно раздраженный голосъ герцога:
        - Еще разъ повторяю, что такова воля государыни! А я даю вамъ еще на выборъ того или другого.
        - Да не хочу я ни того, ни другого! — крикнула въ отчаяніи принцесса.
        - Воля государыни! — повторилъ Биронъ. — И ршеніе свое вы должны объявить мн сейчасъ же. Итакъ?
        Въ отвтъ послышалось какъ будто рыданіе.
        - Извергъ!.. — пробормотала Юліана и сорвалась съ дивана.
        Она схватилась уже за ручку двери, но вдругъ отлетла назадъ и заняла свое прежнее мсто на диван.
        - Что такое? — спросила Лилли.
        - Онъ сейчасъ выйдетъ.
        Въ самомъ дл, дверь съ шумомъ распахнулась, и временщикъ не вышелъ, а выбжалъ отъ принцессы. Видъ y него былъ положительно страшный: это былъ бшеный зврь, но не левъ, гордый царь пустыни, а матерый быкъ, приведенный въ ярость краснымъ платкомъ. Когда онъ пробжалъ мимо, Юліана и Лилли возвратились къ принцесс.
        Анна Леопольдовна лежала распростертой на своей отоманк, уткнувшись лицомъ въ вышитую подушку. Плечи ея нервно вздрагивали.
        Юліана первымъ дломъ пошла въ сосдній покой за валеріановыми каплями: Лилли узнала ихъ тотчасъ по рзкому запаху, который распространился по комнат. Когда же капли оказали на плачущую свое успокоительное дйствіе, фрейлина не замедлила справиться, что ее такъ разстроило.
        - Все кончено… — былъ безнадежный отвтъ.
        - Т.-е. какъ такъ кончено?
        - А такъ, что я выхожу замужъ.
        - За принца Антона-Ульриха?
        - Ну да… Ахъ ты, Боже мой, Боже мой!
        - Но какъ же это, скажите, герцогу удалось все же убдить васъ?
        - Онъ принесъ мн категорическое повелніе тетушки. Доктора даютъ ей вдь не боле двухъ лтъ жизни; такъ она хочетъ, чтобы еще до ея смерти y меня былъ сынъ — будущій императоръ…
        - Чтобы такимъ образомъ при ней еще русскій тронъ былъ твердо упроченъ? Желаніе государыни, ваше высочество, вполн понятно, и откладывать дло, дйствительно, уже не приходится. Но чего я все-таки не понимаю: отчего герцогъ посл своей успшной миссіи вышелъ отъ васъ такимъ разсерженнымъ?
        - Да представь себ, Юліана, наглость: "Не хотите вы, — говорить, — принца брауншвейгскаго, такъ возьмите принца курляндскаго". Я сначала даже не поняла.
        " — Какого такого? говорю.
        " — А старшаго сына моего, Петра.
        " — Да ему, говорю, — всего вдь пятнадцать лтъ!
        " — Но онъ уже ротмистръ кирасирскаго полка.
        " — Ротмистръ, который потшается тмъ, что обливаетъ дамамъ платья чернилами, а съ мужчинъ срываетъ парики! Нтъ, говорю, если ужъ выбирать изъ двухъ золъ, то лучше взять меньшее: вмсто мальчика-ротмистра, взрослаго генерала".
        - И увнчаннаго уже на войн лаврами, — досказала Юліана: — за свою храбрость принцъ Антонъ-Ульрихъ заслужилъ вдь два высшихъ ордена: Александра Невскаго и Андрея Первозваннаго.
        - "За свою храбрость"? Такой робкій человкъ не можетъ быть храбрымъ. Онъ не похожъ даже на мужчину!
        - Да, съ дамами онъ нсколько застнчивъ, — потому, можетъ быть, что заикается. Но собой онъ очень и очень недуренъ…
        - Перестань, пожалуйста, Юліана! Съ чего ты взяла мн его расхваливать?
        - Да разъ онъ длается вашимъ супругомъ, такъ надо же вамъ показать его и съ свтлыхъ сторонъ.
        - То-то, что онъ для меня черезчуръ уже свтелъ: совершенный блондинъ, даже рсницы блыя!
        - Но блондины и раньше были вашею слабостью; вдь и нкій дрезденскій рыцарь далеко не брюнетъ…
        - Ты, Юліана, точно еще насмхаешься надо мной.
        - Служить вамъ можетъ нкоторымъ утшеніемъ, что участь вашу раздляютъ почти вс коронованныя особы; хоть бы вотъ молодая королева прусская, Елисавета-Христина.
        - Но y той супругъ — не чета Антону-Ульриху Фридриха II уважаетъ вся Европа.
        - Тмъ хуже: онъ не выноситъ вида своей супруги, съ которой его насильно повнчали, встрчается съ нею только въ торжественныхъ случаяхъ, а она, бдная, говорить, его все-таки, безумно любить, изнываеть по немъ! Вотъ это, точно, не дай ужъ Богъ. А когда же, скажите ваша свадьба?
        - Не знаю и знать не желаю! Вотъ наша доля — доля принцессъ крови… Ахъ, и ты еще здсь, Лилли? Благодари Бога, моя милая, что ты не принцесса, что можешь вытти разъ замужъ за человка, котораго всмъ сердцемъ любишь!
        V. Ha смарку
        Хотя принцесса Анна Леопольдовна съ принцемъ брауншвейгскимъ (точне говоря, брауншвейгъ-бевернъ-люнебургскимъ) Антономъ-Ульрихомъ оффиціально еще и не обручились, но съ другого же дня ни для кого при Двор не было уже тайной, что негласная помолвка состоялась, и что такимъ образомъ вопросъ объ этомъ брак, много лтъ уже назадъ задуманномъ императрицею, ршенъ безповоротно. Вс интересы придворныхъ вращались теперь около предстоящаго брачнаго торжества и ожидаемыхъ съ нимъ всевозможныхъ празднествъ. На ту же тему бесдовали межъ собой и два молодыхъ камеръ-юнкера цесаревны Елисаветы Петровны, братья Шуваловы, сидя y себя дома подъ вечеръ за ломбернымъ столомъ.
        Карточная игра, преимущественно азартная — въ банкъ-"фараонъ", въ «бириби», въ «ла-мушъ» и въ «квинтичъ» (отъ французскаго названія "quine") въ ту пору при нашемъ Двор процвтала. Какъ только выдавался свободный вечеръ, ломберные столы разставлялись поперемнно то въ собственныхъ покояхъ императрицы, то y герцога курляндскаго, то y его добраго пріятеля, второго кабинетъ-министра, графа Остермана. Въ "русскомъ лагер" карты составляли также самое обыденное развлеченіе. Главный столпъ русской партіи, первый кабинетъ-министръ Волынскій, за массою государственныхъ длъ, рже другихъ увлекался игрой. Сама же цесаревна играла очень охотно, и ея придворная молодежь питала ту же слабость. Если почему-либо въ елисаветинскомъ дворц не устраивалось игры, то зеленый столъ открывался врно y кого-нибудь изъ ея сторонниковъ.
        Въ описываемый вечеръ обычные партнеры Шуваловыхъ еще не прибыли, но, въ ожиданіи ихъ, братья забавлялись игрой вдвоемъ, — пока, впрочемъ, игрой не азартной, а «коммерческой» — въ пикетъ.
        - Ты, Петя, нынче что-то очень ужъ разсянъ, — говорилъ старшій братъ, Александръ Ивановичъ, записывая свой выигрышъ мломъ и тасуя затмъ колоду: — разносишь четырнадцать дамъ! Въ голов y тебя врно опять пятнадцатая дама?
        - Ты думаешь: Юліана Менгденъ? — отозвался Петръ Ивановичъ. — Нтъ, если я и пріударяю за нею, то больше для фигуры, чтобы быть всегда au courant на счетъ всего, что творится въ ихъ лагер. Вертится въ голов y меня все этотъ марьяжъ принцессы! Какое положеніе займетъ наша цесаревна? Досел ей, родной дочери Великаго Петра, были равные онёры съ принцессой. Отнын же принцесса выдвигается на первый планъ, становится полноправною наслдницей престола.
        - Буде y нея не родится сынъ, напередъ уже предназначенный быть императоромъ,
        - Да не все ли это одно?
        - До совершеннолтія опекать его будетъ она же, мамаша. Но при ея вяломъ темперамент Биронъ живо приберетъ правленіе къ рукамъ и станетъ полновластнымъ падишахомъ.
        - А твой добрый пріятель Липпманъ — его первымъ визиремъ! — съ усмшкой досказалъ старшій братъ.
        При имени придворнаго банкира Липпмана, бывшаго въ тоже время шпіономъ, наушникомъ и ближайшимъ совтчикомъ Бирона, — Петръ Ивановичъ сердито поморщился.
        - Не называй мн этого христопродавца! сказалъ онъ. — Деретъ такіе безбожные проценты…
        - Охота жъ теб съ нимъ связываться: интригантъ и каналья прекомплектная. Но ты, Петя, смотришь слишкомъ мрачно. Ты забываешь, что y насъ есть Волынскій…
        - Да, докол жива государыня, намъ, русскимъ, кое-какъ живется. Книгъ она, кром божественныхъ, правда, не читаетъ, окружила себя бабьемъ да скоморохами; но Артемія Петровича она все же принимаетъ съ докладами. Природнаго здраваго смысла y нея много, да и любитъ она свой народъ. Но разъ ея не станетъ, — прощай матушка Россія! Настанетъ царствіе нмецкое. Первымъ падетъ, увидишь, Волынскій; а тамъ и намъ съ тобой придется укладывать сундуки…
        - Въ мста не столь отдаленныя.
        - А можетъ, и въ весьма отдаленныя. Что-то будетъ, братъ, что-то будетъ?!
        Со стороны входныхъ дверей донесся сочувственный вздохъ. Оба брата съ недоумніемъ оглянулись: въ дверяхъ стоялъ второй ихъ камердинеръ, знакомый уже читателямъ Гриша Самсоновъ.
        - Ты чего тутъ уши развсилъ? — строго замтилъ ему старшій баринъ. — Господскія рчи, знаешь вдь, не для холопскихъ ушей.
        - Не погнвитесь, сударь, отозвался Самсоновъ. — Но и y нашего брата, холопа, душа русская и по родин своей тоже скорбитъ.
        - А помочь горю все равно тоже не можешь.
        - Одинъ-то, знамо, въ пол не воинъ; но найдись побольше такихъ, какъ я…
        - Что такое?! — еще строже пріосанился Александръ Ивановичъ. — Да ты никакъ бунтовать собираешься?
        - Покол здравствуетъ наша благоврная государыня Анна Іоанновна, бунтовать никому и на мысль не вспадетъ. Когда же ея въ живыхъ уже не станетъ, да придетъ то царствіе нмецкое, такъ какъ же русскимъ людямъ не подняться на нмцевъ?
        - Вонъ слышишь, Петя, слышишь? — обернулся Александръ Ивановичъ къ младшему брату. — А все ты съ своимъ вольномысліемъ: пускаешься въ бесды съ холопьями какъ съ равными…
        - А мн, знаешь ли, такая простота ихъ даже нравится, — отозвался "вольномыслящій" брать. — Воочію видишь, какъ пробуждается человкъ, какъ начинаетъ шевелить мозгами. Ну, что же, Самсоновъ, говори, надоумь насъ, сдлай милость, какъ намъ въ т поры быть, что предпріять.
        Добродушная иронія, слышавшаяся въ голос младшаго барина, вогнала кровь въ лицо «холопа».
        - Вы, сударь, вотъ сметесь надо мной, — сказалъ онъ, — а мн, ей-ей, не до смху.
        - Да и мн тоже, — произнесъ Петръ Ивановичъ боле серіозно. — Говори, не бойся; можетъ, что намъ и вправду пригодится.
        Самсоновъ перевелъ духъ и заговорилъ:
        - Цесаревна наша вдь — подлинная дочь своего великаго родителя: душа y нея такая жъ русская, умъ тоже острый и свтлый. И народъ объ этомъ хорошо знаетъ, крпко ее любитъ, а про гвардію нашу и говорить нечего: вс какъ есть до послдняго рядового души въ ней не чаютъ, готовы за нее въ огонь и въ воду…
        - Ну?
        - Такъ вотъ, коли будетъ ужъ такая воля Божья и пробьетъ государын смертный часъ, — кому и быть на ея мсто царицей, какъ не цесаревн? Вся гвардія, а за ней и весь народъ, какъ одинъ человкъ, возгласить: "Да здравствуетъ наша матушка-государыня Елисавета Петровна!"
        - Ну, подумайте! Очумлъ ты, паря, аль съ ума спятилъ? Не дай Богъ, кто чужой тебя еще услышитъ… — раздался тутъ изъ передней ворчливый старческій голосъ, и оттуда выставилась убленная сдинами голова перваго камердинера Шуваловыхъ, Ермолаича. (Ни имени, ни прозвища старика никто уже, кажется, не помнилъ; для всхъ онъ былъ просто Ермолаичъ).
        - Это ты, старина? — обернулся къ нему старшій баринъ. — Убери-ка его отсюда; не то еще на всхъ насъ бду накличетъ.
        - Шалый, одно слово! У него и не туда еще дума заносится.
        - А куда-же?
        - Да хочетъ, вишь, грамот обучиться. Ну, подумайте!
        - Да, ваша милость, не откажите! — подхватилъ тутъ Самсоновъ. — Вкъ за васъ Богу молиться буду.
        - Мало еще своего дла! — продолжалъ брюзжать старикъ. — Батожьемъ-бы поучить — вотъ те и наука.
        - Слышишь, Григорій, что умные-то люди говорятъ? — замтилъ Александръ Ивановичъ. — Знай сверчокъ свой шестокъ.
        - Прости, Саша, — вступился младшій брать. — Есть еще и другая пословица: ученье — свтъ, а неученье — тьма. Отчего мы съ тобой изъ деревни до сихъ поръ толковаго отчета никакъ не добьемся? Оттого, что прикащикъ y насъ и въ грамот, и въ ариметик еле лыко вяжетъ. Я, правду сказать, ничего противъ того не имю, чтобы Григорій поучился читать, писать, да и счету.
        - А я ршительно противъ того. Ну, а теперь вы, болтуны, убирайтесь-ка вонъ; мшаете только серіознымъ дломъ заниматься.
        - Иди, иди! чего сталъ? — понукалъ Ермолаичъ Самсонова, дергая его за рукавъ. — Тоже грамотей нашелся! Ну, подумайте!
        Нехотя поплелся тотъ за старикомъ. Господа же принялись опять за свое "серіозное дло".
        - Уморительный старикашка съ своей поговоркой, — говорилъ Александръ Ивановичъ, собирая карты. — Экая шваль вдь пошла, экая шваль: ни живого человческаго лица! Ну, подумайте!
        Дйствительно, счастье ему измнило; брать его то-и-дло объявлялъ квинты, четырнадцать тузовъ и насчитывалъ за шестьдесятъ и за девяносто. Александръ Ивановичъ потерялъ терпніе.
        - Нтъ, въ пикетъ теб теперь безсовстно везетъ! — сказалъ онъ. — Заложи-ка лучше: банчикъ.
        - Могу; но сперва дай-ка сосчитаемся.
        При разсчет оказалось, что запись младшаго брата превышала запись старшаго на двнадцать рублей.
        - Вотъ эти двнадцать рублей и будутъ моимъ фондомъ, объявилъ онъ.
        - Только-то? Тогда я ставлю сразу ва-банкъ.
        Но счастье не повернулось: карта понтирующаго была бита и фондъ банкомета удвоился.
        - Ва-банкъ!
        Фондъ учетверился.
        - Ва-банкъ!
        - Да что-жъ это, братъ, за игра? — замтилъ Петръ Ивановичъ. — Ты будешь этакъ удваивать кушъ, пока не сорвешь наконецъ банка?
        - Это — мое дло.
        - Ну, нтъ! Предлъ ставкамъ долженъ быть. Еще два раза, такъ и быть, промечу.
        - Еще десять разъ, голубчикъ!
        - Ладно, пять разъ — и баста.
        Но вс пять разъ удача была опять на сторон банкомета. Проигравшійся съ досады плюнулъ и помянулъ даже чорта.
        - Полторы тысячи съ лишкомъ! Да y меня и денегъ такихъ нтъ.
        - Такъ вотъ что, Саша, — предложилъ Петръ Ивановичъ. — Я смараю теб всю сумму; уступи мн только вс права на Самсонова. — Какъ такъ?
        - А такъ, что до сихъ поръ онъ принадлежалъ намъ обоимъ; а впредь онъ будетъ исключительно мой.
        - Что за фантазія!
        - Ну, чтожъ, идетъ?
        - Идетъ!
        Петръ Ивановичъ стеръ со стола всю свою запись, а затмъ крикнулъ:
        - Самсоновъ!
        Самсоновъ показался на порог.
        - Подойди-ка сюда. До сегодняшняго дня y тебя было двое господъ: вотъ Александръ Ивановичъ да я. Теперь мы заключили съ нимъ полюбовную сдлку: онъ уступилъ мн вс свои права на тебя.
        Сумрачныя еще черты молодого камердинера просвтлли.
        - Такъ-ли я уразумлъ, сударь? У меня будетъ одинъ всего господинъ — ваша милость; а y Александра Иваныча одинъ Ермолаичъ?
        - О Ермолаич y насъ рчи не было; онъ остается при томъ, при чемъ былъ. Но ты, понятное дло, не долженъ отказываться помогать иногда старику.
        - Да я со всмъ моимъ удовольствіемъ.
        - А такъ какъ надъ тобой нтъ отнын уже другой власти, опричь моей, то я разршаю теб обучиться и грамот, и письму, и счету.
        Самсоновъ повалился въ ноги своему единственному теперь господину.
        - Ну, это ты уже напрасно, этого я не выношу! — сказалъ Петръ Ивановичъ. — Не червякъ ты, чтобы пресмыкаться. Сейчасъ встань!
        - За это слово, сударь, благослови васъ Богъ! — произнесъ глубоко-взволнованный Самсоновъ и приподнялся съ полу. — Мы хоть и рабы, а созданы тоже по образу Божію…
        - Ну, вотъ, и пожинай теперь свои плоды! — замтилъ брату по-французски Александръ Ивановичъ. — Онъ считаетъ себя настоящимъ человкомъ!
        - А что-же онъ по твоему — животное? — отозвался на томъ-же язык младшій братъ; посл чего обратился снова къ Самсонову. — Но учителя для тебя y меня еще нтъ на примт. Разв послать за приходскимъ дьячкомъ?..
        - Да чего-же проще, — насмшливо вмшался снова Александръ Ивановичъ: — отправь его въ des sciences Академію: тамъ учеными мужами хоть прудъ пруди.
        - А чтожъ, и отправлю, — идея вовсе не дурная, — только не къ нмцамъ-академикамъ, а къ русскому-же человку, секретарю Академіи, Тредіаковскому. Онъ обучалъ русской грамот вдь и принца Антона-Ульриха.
        На этомъ разговоръ былъ прерванъ рзкимъ звонкомъ въ передней: то были ожидаемые Шуваловыми партнеры, и весь интересъ пріятельской компаніи до самаго разсвта сосредоточился уже на «капитальномъ» вопрос: ляжетъ-ли такая-то карта направо или налво.
        VI. Секретарь де-сіянсъ Академіи на служб и на Олимп
        Своего будущаго учителя, Василья Кирилловича Тредіаковскаго, Самсоновъ не имлъ еще случая видть, а по наслышк не могъ составить себ объ немъ сколько-нибудь яснаго представленія. Нкоторое время уже спустя, горемычный піита-философъ, привязавшись, повидимому, довольно искренно къ своему способному ученику, въ минуты откровенія повдалъ ему урывками свое прошлое. Изъ этихъ урывковъ для Самсонова постепенно выяснилось, что Тредіаковскій былъ сыномъ приходскаго священника и родился въ Астрахани въ 1703 году. Первые азы онъ одоллъ въ мстной приходской школ, но затмъ былъ перемщенъ въ латинскую школу при католическомъ костел монаховъ-капуциновъ "для прохожденія словесныхъ наукъ" на латинскомъ язык. Вліяніе на него отцовъ-капуциновъ и въ религіозномъ отношеніи сказалось при окончаніи двадцатилтнимъ бурсакомъ курса: когда родитель вздумалъ тутъ женить его на одной священнической дочери, чтобы открыть ему такимъ образомъ путь къ священническому сану, сынъ сбжалъ изъ-подъ внца въ Москву. Благодаря основательной подготовк въ латыни, онъ былъ принятъ въ славяно-греко латинскую академію при московскомъ
Заиконоспасскомъ монастыр прямо въ классъ реторики. Но его мечтою было — "вящшее усовершенствованіе" въ заграничныхъ академіяхъ. И вотъ, съ грошами въ карман, онъ пшкомъ добирается до Петербурга, находитъ тамъ "вождленную оказію" и на голландскомъ корабл плыветъ въ Амстердамъ. Русскій посланникъ при голландскомъ Двор графъ Головкинъ, даетъ ему y себя временный пріютъ "съ изряднымъ трактаментомъ", пока юноша не научается говорить по-французски; а затмъ отпускаетъ его съ миромъ "по образу пшаго хожденія" въ Парижъ, гд тамошній посолъ нашъ князь Куракинъ точно также принимаетъ его "на даровой коштъ" въ свой домъ. Въ парижскомъ университет молодой человкъ заканчиваетъ свое образованіе по наукамъ философскимъ и математическимъ, а въ Сорбон — по богословскимъ. Въ то же время онъ участвуетъ и въ публичныхъ диспутахъ, пишетъ не только русскіе, но и французскіе стихи, переводитъ на русскій языкъ, частью прозой, частью стихами, сочиненіе "зда на островъ любви". По возвращеніи въ Петербургъ онъ мается три года безъ мста, "испытывая всякія огорчительныя неожиданности и реприманты", пока, наконецъ, въ 1733 году не
пристраивается на казенную должность секретаря "де-сіянсъ Академіи", съ жалованьемъ въ 360 р. асс. и съ обязательствомъ: "1, стараться о чистомъ слог россійскаго языка, какъ простымъ слогомъ, такъ и стихами; 2, давать лекціи въ гимназіи при Академіи; 3, трудиться совокупно съ другими надъ лексикономъ, и 4, окончить грамматику, которую онъ началъ, также и переводить съ французского и латинскаго на россійскій языкъ все, что ему дано будетъ". Теперь-же онъ, "какъ истинный сынъ, отечества, полагалъ всю славу и удовольствіе въ доблестномъ выполненіи сихъ начальственныхъ предначертаній".
        Все это, какъ сказано, Самсоновъ узналъ уже впослдствіи. Когда онъ подходилъ къ главному, украшенному колоннами, порталу академическаго зданія, онъ не зналъ даже, молодой-ли еще человкъ Тредіаковскій, или же онъ такого же преклоннаго возраста, какъ этотъ сгорбленный старичокъ въ очкахъ, что поднимался только-что по ступенямъ высокаго крыльца. Пропустивъ старичка впередъ, Самсоновъ вошелъ вслдъ за нимъ въ прихожую.
        - Здравія желаю вашему превосходительству! — почтительно-фамильярно привтствовалъ старичка украшенный нсколькими медалями швейцаръ, снимая съ него старенькій плащъ съ капюшономъ, тогда какъ подначальный сторожъ принималъ шляпу и палку.
        - Господинъ секретарь здсь? — спросилъ старичокъ по-русски, но съ сильнымъ нмецкимъ акцентомъ.
        Отвтъ былъ утвердительный.
        - А господинъ совтникъ?
        - Тоже-съ; сейчасъ только прибыли.
        Старичокъ направился къ двери съ надписью, которую Самсоновъ за неграмотностью не могъ прочесть, но которая гласила: "Канцелярія".
        - Врно, академикъ? — отнесся Самсоновъ къ швейцару.
        Тотъ не удостоилъ его отвта, оглядлъ его ливрею критическимъ окомъ и спросилъ въ свою очередь:
        - Да ты къ кому?
        - Къ господину Тредіаковскому, Василью Кириллычу.
        - Отъ кого?
        - Отъ моего господина.
        - Да господинъ-то твой кто будетъ?
        - А теб для чего знать?
        Швейцарскія очи гнвно вспыхнули: какой-то юнецъ-лакеишко и сметъ дерзить ему, многократному «кавалеру»!
        - Коли спрашиваю, стало, нужно. Ну?
        - Господинъ мой — камеръ-юнкеръ цесаревны, Петръ Иванычъ Шуваловъ.
        - Ты съ письмомъ отъ него, значить?
        - Съ письмомъ.
        - Да ты, чего добраго, къ намъ на службу мтишь? Ступай себ съ Богомъ, ступай! Секретарь y насъ — послдняя спица въ колесниц и ни какихъ мстъ не раздаетъ.
        - Я и не ищу вовсе мста.
        - Такъ о чемъ же письмо-то?
        Назойливость допросчика надола допрашиваемому.
        - Въ письм все расписано, да письмо, вишь, запечатано. Какъ распечатаетъ его господинъ секретарь, такъ спроси: коли твоя милость здсь всхъ длъ вершитель, такъ онъ теб все въ точности доложить. А теперь самъ доложи-ка обо мн.
        Такою неслыханною продерзостью оскорбленный до глубины души, «кавалеръ» весь побагровлъ и коротко фыркнулъ:
        - Подождешь!
        Приходилось вооружиться терпніемъ. Около стны стоялъ для постителей ясневаго дерева ларь. Самсоновъ пошелъ къ ларю и прислъ. Но начальникъ прихожей тотчасъ поднялъ его опять на ноги:
        - Ишь, разслся! Вонъ въ углу мсто: тамъ и постоишь.
        Длать нечего, пришлось отойти въ уголъ. Въ это время изъ канцеляріи стали доноситься спорящіе голоса, врне, одинъ голосъ, трубный, звучалъ недовольно и повелительно, а другой звенлъ виноватой скрипящей фистулой. Первый принадлежалъ, должно быть, "совтнику", начальнику канцеляріи, второй же — секретарю.
        - Здорово его отчитываетъ! — замтилъ сторожу швейцаръ, выразительно поводя бровью.
        - Допекаетъ! — усмхнулся тотъ въ отвтъ. — Врно, опять что проворонилъ.
        - Не безъ того. Съ нашимъ братомъ изъ себя какой вдь куражный, а передъ начальствомъ и оправить себя не уметъ.
        Дверь канцеляріи растворилась. Первымъ показался опять старичекъ-академикъ. Провожавшій его до порога "совтникъ", сухопарый и строгаго вида мужчина, покровительственно успокоилъ его на прощанье: "Wird Ailes geschеhеn, Geehrtester" ("Bce будетъ сдлано, почтеннйшій"), и повернулъ назадъ.
        Въ тотъ же мигъ проскользнуло въ прихожую третье лицо, судя по потертому форменному кафтану съ мдными пуговицами — секретарь, чтобы выхватить изъ рукъ швейцара плащъ академика и собственноручно возложить его послднему на плечи.
        - Не поставьте въ вину, ваше превосходительство, что нкая яко бы конфузія учинилась, — лебезилъ онъ: — вышерченное дло по регламенту собственно мн не принадлежительно; но отъ сего часа я приложу усиленное стараніе…
        - Schon gut, schon gut, Неrr Confusionsrat! — прервалъ его извинительную рчь академикъ и, поднявъ на него глаза, спросилъ съ тонкой улыбкой: — Вы, врно, живете теперь опять не въ Петербург y насъ, а на Олимп?
        - Именно-съ, на Олимп y батюшки моего — Аполлона и сестрицъ моихъ — музъ, хе-хе-хе! Компаную пснопніе на предстоящее священное бракосочетаніе ея высочества принцессы Анны.
        - Ja, ja, lieber Freund, das sieht man wohl. (Да, да, любезный другъ, оно и видно).
        При этомъ руки старика протянулись за подаваемыми ему сторожемъ шляпой и палкой. Но сынъ Аполлона съ такою стремительностью завладлъ опять тою и другою, что самъ чуть не споткнулся на палку, а шляпу уронилъ на полъ.
        - Richtig! (Врно!) — сказалъ академикъ, наклоняясь за шляпой. — Есть поговорка: "Eile mit Weile". Какъ сіе будетъ по-русски? "Тише дешь…"
        - "Дальше будешь", — досказалъ швейцаръ. — Правильно-съ, ваше превосходительство. Поспшишь — людей насмшишь. Счастливо оставаться.
        - Проклятая нмчура!.. — проворчалъ Тредіаковскій вслдъ уходящему, отирая не первой свжести платкомъ выступившій y него на лбу потъ; затмъ счелъ нужнымъ сдлать внушеніе швейцару: — ты-то, любезный, чего суешься, гд тебя не спрашиваютъ?
        - А ваше благородіе кто просилъ исполнять швейцарскую службу? — огрызнулся тотъ.
        - Церберъ, какъ есть треглавый Церберъ! А теб тутъ что нужно? — еще грубе напустился Тредіаковскій на замченнаго имъ только теперь молодого ливрейнаго лакея, который былъ, очевидно, свидтелемъ его двойного афронта.
        - Я съ письмомъ къ вашему благородію, — отвчалъ, выступая впередъ, Самсоновъ и подалъ ему письмо.
        Сорвавъ конвертъ, Василій Кирилловичъ сталъ читать. Почеркъ писавшаго былъ, должно быть, не очень-то разборчивъ, потому что читающій процдилъ сквозь зубы:
        - Эко нацарапано!
        Пока онъ разбиралъ «нацарапанное», Самсоновъ имлъ достаточно времени разглядть его самого. Тредіаковскому было тогда 36 лтъ; но по лунообразному облику его лица съ двойнымъ подбородкомъ и порядочному уже брюшку ему смло можно было дать вс 40. Бритва, повидимому, нсколько дней уже не касалась его щекъ; волосатая бородавка на лвой щек еще мене служила къ его украшенію. На голов его хотя и красовался, по требованіямъ времени, парикъ съ чернымъ кошелькомъ на затылк, но мукою онъ былъ посыпанъ, вроятно, еще наканун, а то и два дня назадъ: только тамъ да сямъ сохранились еще слипшіеся отъ сала клочки муки и придавали владльцу парика какъ бы лысый видъ.
        "Ровно молью поденъ", невольно напросилось Самсонову сравненіе.
        Разобравъ наконецъ письмо, Василій Кирилловичъ воззрился на посланца.
        - Это который же Шуваловъ? — спросилъ онъ. — Меньшой?
        - Такъ точно: Петръ Иванычъ; они оба камеръ-юнкерами y цесаревны.
        - Знаю! А y кого, опричь цесаревны, онъ еще содержимъ въ особливой аттенціи?
        - Кто ему доброхотствуетъ? Да вотъ первый министръ Артемій Петровичъ Волынскій къ нему, кажися, тоже благорасположенъ.
        Тредіаковскій поморщился и потянулъ себя двумя перстами за носъ.
        - Гмъ, гмъ… Амбара немалое… Мужъ г-нъ Волынскій достопочтенный, великомудрый и y благочестивйшей въ большомъ кредит; но… но за всмъ тмъ отъ его благорасположенія можно претерпть ущербъ.
        "Ты самъ, стало быть, нмецкой партіи?" сообразилъ Самсоновъ и добавилъ вслухъ:
        - Господинъ мой въ добрыхъ отношеніяхъ также съ гоффрейлиной принцессы, баронессой Менгденъ. Еще намедни я относилъ ей коробку ея любимыхъ конфетъ.
        - О! онъ съ нею ферлакуритъ? Это мняетъ дло. Баринъ твой, изволишь видть, проситъ взять тебя въ науку. Всегда великая есть утха прилежать къ наукамъ. Он же отвлекаютъ въ юности отъ непорядочнаго житія. Благодари же Создателя, что направилъ тебя ко мн. До трехъ часовъ дня я занятъ тутъ въ канцеляріи боле важной матеріей, по сихъ поръ. (Онъ провелъ рукой надъ переносицей). Съ четвертаго же часа ты можешь застать меня на квартир. Жительствую я здсь же, въ Академіи, но со двора.
        - Покорно благодарю, ваше благородіе; нынче же по вечеру отпрошусь къ вамъ.
        - Приходи, приходи, любезный. А господину Шувалову мой всенижайшій поклонъ и привть.
        Солнце еще не сло, когда Самсоновъ поднимался по черной лстниц академическаго зданія въ верхній этажъ, гд Тредіаковскому была отведена скромная квартирка въ одну комнату съ кухней, часть которой была отгорожена для прихожей. Колокольчика y двери не оказалось; пришлось постучаться. Только на многократный и усиленный стукъ впустилъ молодого гостя самъ хозяинъ. Вмсто форменнаго кафтана на немъ былъ теперь засаленный халатъ съ продранными локтями, а вмсто парика — собственная, всклокоченная шевелюра; въ рук y него было гусиное перо: очевидно онъ былъ только-что отвлеченъ отъ бесды съ сестрицами своими — музами.
        - Прошу прощенья, сударь, — извинился Самсоновъ: — я никакъ помшалъ вамъ…
        - Ничего, любезный, — снисходительно кивнулъ ему Тредіаковскій; — y меня ни часу не пропадаетъ втун; "carpe diem", сирчь "пользуйся днемъ, колико возможно".
        - А я думалъ уже, не пошли-ли вы прогуляться, да и прислугу отпустили со двора: погода славная…
        - "Поютъ птички со синички,
        Хвостомъ машуть к лисички"? —
        врно; благораствореніе воздуховъ. Но нашъ брать, ученый, бодрость и силу изъ книгъ почерпаетъ. А что до прислуги, то таковой я второй годъ ужъ не держу. Была старушенція, да Богу душу отдала. Съ того дня живу какъ перстъ, самъ себ господинъ и слуга.
        Говоря такъ, Василій Кирилловичъ прошелъ въ свою комнату и услся за столъ, безпорядочно заваленный бумагами, а Самсонову милостиво указалъ на другой стулъ, дырявый, y стны.
        - Садись ужъ, садись, да чуръ — съ оглядкой: одна ножка ненадежна.
        - Коли дозволите, я вамъ ее исправлю, — вызвался Самсоновъ: — захвачу изъ дому столярнаго клею…
        - И благо. Чего озираешься? Не вельможныя палаты. Года три назадъ, еще приватно на мытномъ двор проживающий, погорлъ до тла; одн книги изъ огня только и вынесъ; омеблемента и поднесь еще не обновилъ.
        "Омеблементъ", дйствительно, былъ очень скуденъ и простъ. Даже письменный столъ былъ тесовый, некрашенный. Единственнымъ украшеніемъ небольшой и низкой комнаты служили дв полки книгъ въ прочныхъ, свиной кожи, переплетахъ.
        - А разв г-нъ совтникъ не испросилъ вамъ пожарнаго пособія? — замтилъ Самсоновъ.
        Василій Кирилловичъ безнадежно махнулъ рукой.
        - Станетъ этакій ферфлюхтеръ хлопотать о русскомъ человк!
        - А на него и управы нтъ?
        - На Іоганна-Данилу Шумахера управа? Га! Этому Зевесу и нмцы-академики въ ножки кланяются. Одначе, пора намъ съ тобой и за дло. Ты грамот-то сколько-нибудь обученъ?
        - Нисколько-съ.
        - Какъ? и азбуки не знаешь?
        - И азбуки не знаю.
        - Эхъ, эхъ! Когда-то мы съ тобой до реторики доберемся.
        - А это тоже особая наука?
        - Особая и преизрядная; учитъ она не только красно говорить, но еще чрезъ красоту своего штиля и къ тому слушателей приводитъ, что они врятъ выговоренному; подаетъ она и искусный способъ получать милости отъ знатныхъ лицъ, содя тебя властителемъ надъ человческими сердцами.
        - Куда ужъ мн заноситься такъ далеко! Дай Богъ сперва хоть научиться простой грамот да цыфири.
        - Да, цыфирь, иначе математика, находится тоже въ столь великомъ почет, что изъ оной знать надлежитъ по меньшей мр наиспособнйшее и наіупотребительнйшее — четыре правила ариметики. Нын же начнемъ съ первыхъ азовъ родной рчи. Принцъ Антонъ-Ульрихъ, при прізд шесть лтъ тому въ Питеръ, не зналъ по-русски и въ зубъ толкнуть. Мн выпало тогда счастіе обучать его какъ нашему языку, такъ равно и россійской грамот. Начерталъ я для его свтлости наши литеры и каллиграфныя прописи. Теперь оныя и для тебя пригодятся: честь, братецъ, немалая.
        Съ этими словами Тредіаковскій досталъ съ полки переплетенную тетрадь, гд въ начал была имъ «начертана» крупнымъ шрифтомъ русская азбука, а дале — прописи. Такъ какъ его первый ученикъ, принцъ брауншвейгскій, прибывъ въ Россію на 20-мъ году жизни, умлъ уже, конечно, и читать, и писать по-нмецки, то учителю не было надобности обучать его русскимъ буквамъ и складамъ по тогдашнему стародавнему способу: "Азъ, Буки — Аб", "Буки, Азъ — Ба" и т. д. Выговаривалъ Василій Кирилловичъ русскія буквы по-нмецки: "А, Бе". Къ этому упрощенному пріему обратился онъ и съ своимъ новымъ ученикомъ и былъ пріятно пораженъ, съ какою быстротою и легкостью тотъ схватывалъ первоначальную книжную мудрость.
        - О! да этакъ y тебя и чтеніе скоро пойдетъ какъ по маслу, — сказалъ онъ. — Вотъ постой-ка, есть y меня тутъ нкая торжественная пснь: еще въ бытность мою въ Гамбург сочинена мною на коронацію нашей благоврной государыни императрицы. Самъ я буду читать, а ты только слди за мной.
        И, развернувъ на стол передъ ученикомъ большой пергаментный листъ, онъ сталъ, не торопясь, но съ должнымъ паосомъ, считывать съ листа свою "пснь", водя по печатнымъ строкамъ ногтемъ:
        - "Да здравствуетъ днесь Императриксъ Анна
        На престолъ сдша Увнчанна"…
        - «Императриксъ» — это что же? — спросилъ Самсоновъ. — Императрица?
        - Ну да; но по-латыни.
        - А зачмъ же было не сказать то же по-русски?
        - Высокая, братецъ, матерія требуетъ и штиля высокаго. Для тебя сіе, я вижу, еще тарабарщина. Прочитаю-ка теб нчто боле доступное, — про грозу въ Гааг, город голландскомъ: самъ ее испытавши, тогда жъ и восплъ. Слушай.
        И Самсоновъ услышалъ, какъ "набгли тучи, воду несучи… Молніи сверкаютъ, страхомъ поражаютъ, трескъ въ лсу съ Перуна, и темнетъ Луна… Вс животны рыщутъ, покою не сыщутъ; біютъ себя въ груди виноваты люди… руки воздваютъ, на небо глашаютъ."
        Голосъ чтеца гремлъ, очи метали молніи. И вдругъ изъ тхъ же очей свтлый лучъ, а изъ устъ медовые звуки: "О, солнце красно! Стань опять ясно, разжени тучи, слезы горючи… А вы, Аквилоны, будьте какъ и оны; лютость отложите, только прохладите… Дни намъ надо красны, пріятны и ясны."
        Неизбалованный слухъ Самсонова ласкало со звучіе римъ, а потому на вопросъ: "каковы стихи?" — онъ отвчалъ вполн чистосердечно:
        - Превосходны-съ!
        Василій Кирилловичъ самодовольно улыбнулся.
        - Это, братецъ ты мой, только цвточки; а ужъ ягодки у меня!..
        "Однако онъ меня своими ягодами, пожалуй, еще обкормитъ! Хорошаго понемножку," подумалъ Самсоновъ и взялся за картузъ.
        - Ты что жъ это, уже во-свояси? — съ видимымъ сожалніемъ спросилъ декламаторъ.
        - Да, ваше благородіе, пора. Много вамъ благодаренъ…
        - И есть за что. Сама вдь государыня императрица какъ меня цнитъ! До гробовой доски не забуду, какъ плъ я передъ нею сочиненную мною на голосъ оду на новый 1733 годъ!
        - Сами же и пли?
        - Собственной персоной. Голосомъ Богъ не обидлъ. Государыня изволила возлежать въ своемъ кресл y пылающаго камина, а я, смиренно проползши отъ порога до ея стопъ на колняхъ, въ такой же позитур плъ свою оду; когда жъ доплъ, ея величеству благоугодно было державною дланью ударить меня по ланит. Незабвенная оплеушина!.. Ну, прощай, любезный, утшилъ ты меня. Завтра, о сю же пору, жду тебя опять неуклонно.
        VII. Прогулка по Лтнему саду
        Нсколько дней уже Лилли Врангель провела подъ кровлей Лтняго дворца, но не удостоилась еще представленія императриц. Изъ всхъ обоего пола обитателей дворца она боле или мене сошлась пока только съ нмкой мадамъ Варлендъ, которой были поручены главный надзоръ надъ дворцовыми птичниками и дрессировка для государыни разныхъ птицъ. Въ Зимнемъ дворц былъ отведенъ для пернатыхъ, какъ она слышала, особый дворъ; въ Лтнемъ же саду имлась даже цлая "менажерія": въ одной большой общей клтк содержались всевозможныя лсныя пташки, нкоторыя "заморскія" птицы и всякая домашняя; соловьи и орлы сидли въ отдльныхъ клткахъ; точно такъ же отдльно помщалось и разное мелкое зврье: мартышки, сурки и т. п.
        Собственно на «птичный» дворъ ни гулявшая въ Лтнемъ саду посторонняя публика, ни жильцы Лтняго дворца вообще не имли доступа. Но для Лилли мадамъ Варлендъ длала изъятіе изъ общаго запрета, такъ какъ двочка съ такимъ неослабнымъ интересомъ относилась къ ея питомцамъ. Чего-чего не узнала отъ нея Лилли! Такъ, напр., что большая клтка оставляется на зиму подъ открытымъ небомъ, но отъ морозовъ и снга покрывается войлочнымъ чехломъ; что всего больше хлопотъ и заботъ y мадамъ Варлендъ съ выучкой одного сраго, съ краснымъ хохолкомъ, красавца-попугая, который, по приказу государыни, выписанъ нарочно изъ Гамбурга и будетъ подаренъ его свтлости, герцогу курляндскому, въ день его рожденія — 13-го ноября; что и русскихъ-то птицъ не такъ легко получать въ желаемомъ количеств: хоть бы вотъ купецъ Иванъ Симоновъ подрядился наловить 50 штукъ соловьевъ по 30 коп. за штуку (легко сказать! этакія деньги!), а къ осени надо, во что бы то ни стало, раздобыть еще сотню; про обыкновенныхъ пичугъ: скворцовъ, зябликовъ, щеглятъ, чижей, — и говорить нечего…
        - Да на что вамъ, помилуйте, все еще новыхъ да новыхъ птицъ, когда y васъ ихъ здсь и безъ того хоть отбавляй? — недоумвала Лилли.
        - А мало ли ихъ требуется для всхъ чиновъ Двора? — отвчала мадамъ Варлендъ. — Всякому пріятно получить этакую пвунью даромъ. Ну, а потомъ весной въ Благовщенье ея величество любитъ выпускать собственноручно на волю цлыя сотни мелкихъ птахъ, да еще…
        - Что еще? — не унималась Лилли, когда та, глубоко вздохнувъ, запнулась.
        - Государыня до страсти, знаешь, любитъ стрлять птицъ на-лету… Ну, что же длать? Бдняжки приносятъ свою жизнь, такъ сказать, на алтарь отечества! А не хочешь ли, дитя мое, разъ прогуляться? Вдь ты не видла еще всхъ здшнихъ диковинъ?
        Тогдашній Лтній садъ состоялъ изъ трехъ отдльныхъ садовъ: первые два занимали ту самую площадь между Фонтанкой и Царицынымъ Лугомъ, что и ныншній Лтній садъ; третій же, какъ ихъ продолженіе, находился тамъ, гд теперь инженерный замокъ съ его садомъ. Диковины первыхъ двухъ садовъ были слдующія: свинцовыя «фигуры» изъ "Езоповыхъ фабулъ," «большой» гротъ съ органомъ, издававшимъ звуки посредствомъ проведенной въ него изъ пруда воды; «малый» гротъ и "маленькіе гротцы", затейливо убранные разноцвтными раковинами, два пруда: «большой» — съ лебедями, гусями, утками, журавлями и чапурами (цаплями), и "прудъ карпіевъ", гд можно было кормить рыбъ хлбомъ; оранжереи и теплицы; затмъ еще разныя «огибныя» и «крытыя» дорожки, увитыя зеленью бесдки и проч.
        Третій садъ былъ предназначенъ не для гулянья, а для хозяйственныхъ цлей: часть его была засажена фруктовыми деревьями и ягодными кустами, а другая раскопана подъ огородныя овощи.
        Только-что Лилли съ мадамъ Варлендъ вышли на окружную дорогу, отдлявшую второй садъ отъ третьяго, какъ вдали показались два бгущихъ скорохода, а за ними экипажъ.
        - Государыня! — вскрикнула Варлендъ и, схвативъ Лилли за руку, повлекла ее въ ближайшую бесдку.
        - Да для чего намъ прятаться? — спросила Лилли. — Я государыню до сихъ поръ вдь даже не имла случая видть…
        - Когда ея величество недомогаетъ, то лучше не попадаться ей на глаза. Сегодня она длаетъ хоть опять прогулку въ экипаж — и то слава Богу. Сейчасъ он продутъ… ч-ш-ш-ш!
        Об притаились. Вотъ пролетли мимо, какъ втеръ, скороходы; а вотъ послышался, по убитой пескомъ дорог, мягкій шумъ колесъ и дробный лошадиный топотъ. Сквозь ажурный переплетъ бесдки Лилли, сама снаружи невидимая, могла довольно отчетливо разглядть прозжающихъ: въ небольшой коляск, запряженной парой пони тигровой масти, сидли дв дамы, изъ которыхъ одна, боле пожилая, очень полная и высокая, сама правила лошадками.
        - Да это же вовсе не государыня! — усомнилась Лилли, когда экипажъ скрылся изъ виду.
        - Какъ же нтъ? — возразила Варлендъ. — Та, что правила, и была государыня.
        - Не можетъ быть! На ней не было ни золотой короны, ни порфиры…
        - Ахъ ты, дитя, дитя! — улыбнулась Варлендъ. — Корона и порфира надваются монархами только при самыхъ большихъ торжествахъ.
        - Вотъ какъ? А я-то думала… Но кто была съ нею другая дама? У той лицо не то чтобы важне, но, какъ бы сказать?..
        - Спесиве? Да, ужъ такой спесивицы, какъ герцогиня Биронъ, другой y насъ и не найти. Она воображаетъ себя второй царицей: въ дни пріемовъ y себя дома возсдаетъ, какъ на трон, на высокомъ позолоченномъ кресл; платье на ней цною въ сто тысячъ рублей, а брилліантовъ понавшено на цлыхъ два милліона. Каждому визитеру она протягиваетъ не одну руку, а об заразъ, и горе тому, кто поцлуетъ одну только руку!
        - Вотъ дура-то!
        - Что ты, милая! Разв такія вещи говорятся вслухъ?
        - А про себя думать можно? — засмялась Лилли. — Вы, мадамъ Варлендъ, ее, видно, не очень-то любите?
        - Кто ее любитъ!
        - А государыня?
        - Государыня держитъ ее около себя больше изъ-за самого герцога. Въ экипаж она садитъ ее, конечно, рядомъ съ собой, но въ комнатахъ герцогиня въ присутствіи государыни точно такъ же, какъ и вс другіе, не сметъ садиться. Изъ статсъ-дамъ одной только старушк графин Чернышевой ея величество длаетъ иногда послабленіе. "Ты, матушка, я вижу, устала стоять?" говорить она ей. "Такъ упрись о столъ; пускай кто-нибудь тебя заслонить вмсто ширмы, чтобы я тебя не видла."
        - А изъ другихъ дамъ, кто всего ближе къ государын?
        - Да, пожалуй, камерфрау Юшкова.
        - Какая же она дама! Вдь она, кажется, изъ совсмъ простыхъ и была прежде чуть ли не судомойкой?
        - Происхожденіе ея, моя милая, надо теперь забыть: Анна Федоровна выдана замужъ за подполковника; значитъ, она подполковница.
        - Однако она до сихъ поръ еще обрзаетъ ногти на ногахъ y государыни, да и y всего семейства герцога?
        - Господи! Кто теб разболталъ объ этомъ?
        - Узнала я это отъ одной камермедхенъ.
        - Отъ которой?
        - Позвольте ужъ умолчать. За мою болтовню съ прислугой мн и то довольно уже досталось.
        - Отъ принцессы?
        - Ай, нтъ. Принцесса не скажетъ никому ни одного жесткаго слова. Ей точно лнь даже сердиться. Нотацію прочла мн баронесса Юліана: "Съ прислугой надо быть привтливой, но такъ, чтобы она это цнила, какъ особую милость. Никакой фамильярности, чтобъ не вызвать ее на такое же фамильярничанье, которое обращается въ нахальство"…
        - А что жъ, все это очень врно. Совты баронессы Юліаны вообще должны быть для тебя придворнымъ катехизисомъ. Она, конечно, объяснила теб также, какъ вести себя съ государыней?
        - О, да. Улыбаться можно, но не ране, какъ только тогда, когда сама государыня улыбнется, а громко смяться — Боже упаси! Да мн теперь и не до смху; какъ подумаю, что придется тоже представляться государын, такъ y меня душа уходитъ въ пятки. Такъ страшно, такъ ужъ страшно!..
        - Да ты и вправду вдь дрожишь, какъ маленькая птичка, — замтила начальница птичника, нжно гладя двочку по спин. — Ну, полно же, полно. Приметъ тебя государыня вдь не при общемъ пріем, а совсмъ приватно, запросто, въ своемъ домашнемъ кругу. Изъ 6-ти статсъ-дамъ будетъ, вроятно, одна только безотлучная герцогиня Биронъ.
        - Но герцогиня, сами вы говорите, такая гордячка…
        - При государын она и рта не разваетъ.
        - А оберъ-гофмейстерина?
        - Княгиня Голицына? Та посл смерти своего мужа-фельдмаршала, вотъ уже девятый годъ, почти не показывается при Двор. Будутъ только фрейлины, да приживалки, да шуты.
        - Но скажите мн, пожалуйста, мадамъ Варлендъ (баронессу Юліану я не ршилась спросить): для чего государыня окружила себя шутами? Вдь есть же боле благородныя развлеченія?
        - Видишь ли… На вс эти куртаги, банкеты, спектакли надо являться въ корсаж, фижмахъ, букляхъ, надо самой вести придворные разговоры. Не такъ давно еще не проходило вдь дня безъ какихъ-либо празднествъ; завели итальянскую оперу, нмецкую трагедію… Герцогъ выписалъ нарочно нмецкую труппу изъ Лейпцига. И что за роскошь была въ нарядахъ! Никто не смлъ прізжать ко Двору второй разъ въ одномъ и томъ же плать. На нарядахъ многіе даже до тла раззорялись, влзали по уши въ долги. Но вотъ съ тхъ поръ, что государыня чувствуетъ себя такъ плохо, вс эти оффиціальные выходы слишкомъ ее утомляютъ, и она почти не показывается изъ своихъ аппартаментовъ. Тамъ фрейлины развлекаютъ ее народными пснями, приживалки — разсказами о привидніяхъ и разбойникахъ, а шуты — своими глупостями. Изъ шутовъ, сказать между нами, одинъ только можетъ назваться человкомъ: это Балакиревъ, который былъ шутомъ еще y царя Петра.
        - Но есть вдь между ними, кажется, и титулованные?
        - Есть-то есть: два князя и одинъ графъ…
        - Но какъ т-то ршились сдлаться шутами?
        - Не по своей охот, конечно, а разжалованы въ шуты, — одинъ изъ-за своей жены, интригантки, а два другихъ за то, что тайнымъ образомъ перешли въ католичество: государыня вдь очень набожна и крпко держится своего православія.
        - Мн называли еще какого-то любимца государыни Педрилло?
        - Ну, этотъ неаполитанецъ не столько шутъ, какъ мошенникъ. Зовутъ его собственно Піетро Мира; былъ онъ y насъ сперва пвцомъ буффъ въ итальянской опер и скрипачомъ въ оркестр; но своими забавными дурачествами сумлъ снискать расположеніе государыни, и она сдлала его своимъ придворнымъ шутомъ. Теперь онъ исполняетъ всякія порученія ея величества, гд можетъ извлечь для себя пользу, играетъ за нее въ карты, а выигрышъ кладетъ себ въ карманъ. Для него да еще для другого шута изъ португальскихъ жидовъ, Яна д'Акоста, тоже изряднаго плута, учрежденъ даже особый шутовской орденъ — святого Бенедетто.
        - А кром шутовъ, y государыни есть вдь и шутихи?
        - Ну, т просто безобидныя болтушки. Съ одной, впрочемъ, милая, будь осторожна — съ карлицей-калмычкой: y нея бываютъ и презлыя шутки.
        - Я слышала, кажется, ея имя: Буженинова.
        - Вотъ, вотъ. Крещена она Авдотьей, прозвище же Буженинова ей дано за то, что любимое ея кушанье — буженина, вареная свинина съ лукомъ и перцомъ.
        - Но, что до меня, то я не могла бы проводить цлые дни въ обществ дураковъ и дуръ!
        - Бога ради, моя милая, не высказывайся только такъ откровенно при другихъ! Тебя не сдлаютъ тогда не только фрейлиной принцессы, но и камеръ-юнгферой.
        - Да мн все равно, чмъ бы ни быть, хоть камермедхенъ, лишь бы поскорй! А то висишь на воздух между небомъ и землей…
        Желаніе двочки исполнилось уже на слдующее утро.
        VIII. Анна Іоанновна въ домашнемъ быту
        Когда дежурный камеръ-юнкеръ съ низкимъ поклономъ пропустилъ Анну Леопольдовну и сопровождавшихъ ее Юліану и Лилли въ царскіе покои, — навстрчу оттуда имъ неслись звонкіе переливы женскаго хора. Когда же он переступили порогъ той комнаты, гд плъ хоръ, пніе было властно прервано не женски-густымъ голосомъ:
        - Будетъ, двки! Пошли вонъ!
        Пвицы-фрейлины, смолкнувъ, послушно удалились въ смежную комнату. Властный голосъ принадлежалъ сидвшей y открытаго въ садъ окна, пожилой дам. Если бы Лилли даже и не видла ее мелькомъ наканун прозжающею въ экипаж, то уже потому, что изъ всхъ присутствующихъ она одна только сидла, y нея не оставалось бы сомннія, что то сама императрица.
        Въ 1724 году голштинскій камеръ-юнкеръ Берхгольцъ, будучи въ Митав y двора Анны Іоанновны (тогда еще герцогини курляндской), описывалъ ее такъ:
        "Герцогиня — женщина живая и пріятная, хорошо сложена, недурна собой и держитъ себя такъ, что чувствуешь къ ней почтеніе".
        За пятнадцать лтъ, однако, вншность ея сильно измнилась. Необычайная дородность, особенно поражавшая въ утреннемъ свтлоголубомъ капот, при отсутствіи корсета; головной уборъ — красный платокъ, рзко выдлявшій смуглость лица, и всего боле долговременная болзненность длали ее на видъ значительно старше ея 46-ти лтъ… Брови она еще красила, но румяниться и блиться уже перестала, и, вмсто воды и мыла, употребляла для очищенія кожи только топленое масло, отъ чего цвтъ ея кожи казался еще смугле. Выпуклые, широко-разставленные глаза будто опухли и были окаймлены темными кругами; углы рта были страдальчески опущены.
        При появленіи любимой племянницы, впрочемъ, хмурыя черты императрицы нсколько прояснились. Еще боле обрадовалась лежавшая y ея ногъ левретка: съ веселымъ лаемъ она вскочила съ своей вышитой подушки и, виляя хвостомъ, подбжала къ принцесс. (Въ скобкахъ замтимъ, одному изъ титулованныхъ шутовъ, бывшему камергеру, было поручено кормить эту собачку и приносить ей каждый день отъ «кухеншрейбера» кринку сливокъ).
        - Здравствуй, Цытринька, здравствуй! — поздоровалась Анна Леопольдовна съ собачкой; затмъ, подойдя къ своей царственной тетк, пожелала ей добраго утра, поцловала руку и тутъ же представила ей Лилли:
        - Вотъ, ваше величество, моя маленькая фаворитка.
        Государыня взоромъ знатока оглядла снизу вверхъ стройную, гибкую фигуру двочки.
        - Молодая березка! А я вдь и то думала, что ты еще коротышка. Недотрога какая! По щек даже не смй потрепать. А щечки-то какія алыя! На алый цвтокъ летитъ и мотылекъ.
        "Ну, ужъ мотылекъ!" вспомнила Лилли про Бирона, но на словахъ этого, конечно, не выразила, а только пуще зардлась.
        - Ну, Богъ проститъ, — милостиво продолжала императрица. — Ты вдь хоть и нмка, а говоришь тоже по-нашему?
        Сама Анна Іоанновна, не смотря на то, что цлыхъ двадцать лтъ провела въ Курляндіи, все еще не освоилась хорошенько съ нмецкою рчью, а потому попрежнему предпочитала русскій языкъ.
        - Говорю, ваше величество, отвчала, — ободрившись, Лилли. — Я родилась въ Тамбовской губерніи…
        - О! да y тебя и выговоръ-то совсмъ русскій, чище еще, чмъ y покойной сестрицы. Можетъ, ты и русскія псни пть умешь?
        Лилли замялась. Мало-ли распвала она въ дтств разныхъ псенъ съ своими сверстницами, дворовыми двчонками! Но государыня, чего добраго, прикажетъ ей еще пть сейчасъ при всхъ…
        - Ну, что же молчишь? Отвчай! — шепнула ей сзади по-нмецки Юліана.
        - Простите, ваше величество, — пролепетала Лилли: — y меня хриплый голосъ…
        - Ну, тогда теб цна грошъ.
        Юліана, имвшая уже случай слышать, какъ звонко Лилли заливается въ своей комнатк, не хотла обличить ее въ явной лжи, но сочла все таки полезнымъ пристыдить ее немножко и доложила государын, что двочка зато мастерица здить верхомъ, даже безъ сдла, какъ деревенскія дти.
        - Скажите, пожалуйста! — улыбнулась Анна Іоанновна. — Ну, когда-нибудь посмотримъ y насъ въ манеж, непремнно посмотримъ.
        Въ это время въ саду закаркала громко ворона.
        - Проклятое вороньё! — проворчала государыня и выглянула въ окно. — Такъ и есть: опять надъ моимъ окномъ! Точно имъ и другого мста нтъ. Подайте-ка мн ружье!
        - О, mein Gott! — послышался сдавленный вздохъ изъ устъ стоявшей около царскаго кресла придворной дамы.
        Не смя до сихъ поръ отвести глазъ отъ императрицы, Лилли только теперь взглянула на эту барыню, въ которой тотчасъ узнала вчерашнюю спутницу государыни, герцогиню Биронъ. Небольшого роста, но съ пышнымъ бюстомъ, 36-ти лтняя герцогиня была бы и лицомъ, пожалуй, даже недурна, не будь ея кожа испорчена оспой, не напускай она на себя чрезмрной важности и не имй она, кром того, непохвальной привычки то-и-дло приподнимать брови, — что придавало ея самимъ по себ правильнымъ чертамъ выраженіе пугливаго высокомрія.
        - Какъ это ты, Бенигна, не привыкаешь на конецъ къ выстрламъ? — замтила ей Анна Іоанновна. — Ну, да Господь съ тобой! Дайте мн лукъ и стрлы.
        - Eccolo, madre mia! Вотъ теб мой самострлъ, — подскочилъ къ ней вертлявый, черномазый субъектъ, въ которомъ, и безъ шутовскаго наряда, не трудно было узнать любимца царицы Педрилло по его звучному итальянскому говору и, казалось, намренному даже искаженію русской рчи (что мы, однако, не беремся воспроизвести). — Но, чуръ, не промахнись.
        - Кто? я промахнусь? Ни въ жизнь!
        - А вотъ побьемся объ закладъ: какъ промахнешься, такъ подаришь мн за то золотой. Хорошо?
        - Хорошо.
        Натянувъ самострлъ, государыня, почти не цлясь, спустила стрлу. Въ тотъ же мигъ ворона, пронзенная стрлой, слетла кувыркомъ внизъ, цпляясь крыльями за древесныя втви, и шлепнулась замертво на земь.
        - Per Dio! — изумился Педрилло и съ заискивающею беззастнчивостью неаполитанскаго лаццарони протянулъ ладонь:
        - Ebbene, made, una piccola moneta.
        - Это за что, дуракъ?
        - Да мн ночью приснилось, что ты все же подарила мн золотой, и я положилъ его уже себ въ карманъ.
        - Такъ можешь оставить его y себя въ карман.
        Неаполитанецъ почесалъ себ ногою за ухомъ, а товарищи его разразились злораднымъ хохотомъ.
        Тутъ вошедшій камеръ-юнкеръ доложилъ, что кабинетъ-министръ Артемій Петровичъ Волынскій усерднйше просить ея величество удостоить воззрніемъ нкій спшный докладъ.
        Анна Іоанновна досадливо насупилась.
        - Скажи, что мн недосужно. Вчно вдь не впопадъ!
        - А то, матушка-государыня, велла бы ты спросить его: гд блая галка? — предложилъ одинъ изъ шутовъ.
        - Какая блая галка?
        - Да какъ же: еще на запрошлой масляниц, помнишь, повелла ты доставить въ твою менажерію блую галку, что проявилась въ Твери. Ну, такъ докол онъ ее не представитъ, дотол ты и не допускай его предъ свои пресвтлыя очи.
        Государыня усмхнулась.
        - А что жъ, пожалуй, такъ ему и скажи.
        Камеръ-юнкеръ вышелъ, но минуту спустя опять возвратился съ отвтомъ, что, по распоряженію его высокопревосходительства Артемія Петровича, тогда-же было писано тверскому воевод Киревскому, дабы для поимки той блой галки съ присланными изъ Москвы помытчиками было безъ промедленія отправлено потребное число солдатъ, сотскихъ, пятидесятскихъ; что во всеобщее свдніе о всемрномъ содйствіи было равномрно въ пристойныхъ мстахъ неоднократно публиковано и во вс города Тверской провинціи указы посланы; но что съ тхъ поръ той блой галки никто такъ уже и не видлъ.
        - Пускай пошлетъ сейчасъ, кому слдуетъ, подтвердительные указы, — произнесла Анна Іоанновна съ рзкою ршительностью.
        Не отходившая отъ ея кресла герцогиня Биронъ, наклонясь къ ней, шепнула ей что-то на ухо.
        - Hm, ja, — согласилась государыня и добавила къ сказанному: — буде-же y Артемія Петровича есть и въ самомъ дл нчто очень важное, то можетъ передать его свтлости господину герцогу для личнаго мн доклада.
        Камеръ-юнкеръ откланялся и вновь уже не возвращался.
        Между тмъ къ императриц подошла камерфрау Анна Федоровна Юшкова и налила изъ склянки въ столовую ложку какой-то бурой жидкости.
        - Да ты, Федоровна, своей бурдой въ конецъ уморить меня хочешь? — сказала Анна Іоанновна, впередъ уже морщась.
        - Помилуй, голубушка государыня! — отвчала Юшкова. — Самъ вдь лейбъ-медикъ твой Фишеръ прописалъ: черезъ два часа, молъ, по столовой ложк. Выкушай ложечку, сдлай ужъ такую милость!
        - Да вотъ португалецъ-то, докторъ Санхецъ, прописалъ совсмъ другое.
        - А ты его, вертопраха, не слушай. Степенный нмецъ, матушка, куда врне. Ты не смотри, что на видъ будто невкусно; вдь это лакрица, а лакрица, что медъ, сладка.
        - Сласти, Федоровна, для двокъ да подростковъ, а въ наши годы-то что тлу пользительнй.
        - Да чего ужъ пользительнй лакрицы? Пей, родная, на здоровье!
        - Дай-ка я за матушку нашу выпью, — вызвалася тутъ Буженинова, карлица-калмычка, и, разинувъ ротъ до ушей, потянулась къ подносимой цариц ложк.
        Но подкравшійся къ ней шутъ д'Акоста подтолкнулъ ложку снизу, и все ея содержимое брызнуло въ лицо карлиц.
        Новый взрывъ хохота царицыныхъ потшниковъ. Не смялся одинъ лишь Балакиревъ.
        - Ты что это, Емельянычъ, надулся, что мышь на крупу? — отнеслась къ нему государыня.
        - Раздумываю, матушка, о негожеств потхъ человческихъ, — былъ отвтъ.
        - Уменъ ужъ больно! вскинулся д'Акоста. — Смяться ему, вишь, на дураковъ не пристало. Словно и думать не умютъ!
        - Умный начинаетъ думать тамъ, гд дуракъ кончаетъ.
        - Oibo! возмутился за д'Акосту Педрилло. — Скажи лучше, что завидно на насъ съ нимъ: не имешь еще нашего ордена Бенедетто.
        - Куда ужъ намъ, русакамъ! Спасибо блаженной памяти царю Петру Алексевичу, что начальникомъ меня хоть надъ мухами поставилъ.
        - Надъ мухами? — переспросила Анна Іоанновна. — Разскажи-ка, Емельянычъ, какъ то-было.
        - Разскажу теб, матушка, изволь. Случалось мн нкоего вельможу (имени его не стану наименовать) не однажды отъ гнва царскаго спасать. Ну, другой меня, за то уважилъ бы, какъ подобаетъ знатной персон; а онъ, вишь, по скаредности, и рубля пожаллъ. Видитъ тутъ государь, что я пріунылъ, и вопрошаетъ точно такъ-же, какъ вотъ ты, сейчасъ, матушка:
        " - Отчего ты, Емельянычъ, молъ, не веселъ, головушку повсилъ?
        " - Да какъ мн, - говорю, — веселымъ быть, Алексичъ: не взирая на весь твой фаворъ, нтъ мн отъ людей уваженія, а нтъ уваженія оттого, что всхъ, кто теб служитъ врой и правдой, ты жалуешь своей царской милостью: кого крестомъ, кого чиномъ, кого мстомъ, а меня вотъ за всю мою службу хоть бы разъ чмъ наградилъ.
        " - Чего-жъ ты самъ желаешь?" спрашиваетъ государь.
        "Взялъ я тутъ смлость, говорю:
        " - Такъ и такъ, молъ, батюшка: поставь ты меня начальникомъ надъ мухами.
        "Разсмялся государь:
        " - Ишь, что надумалъ! Въ какомъ разум сіе понимать должно?
        " - А въ такомъ, говорю, — и понимать, что по указу твоему дается мн полная мочь бить мухъ гд только самъ вздумаю, и никто меня за то не смлъ-бы призвать къ отвту.
        " - Будь по сему, говоритъ, — дамъ я теб такой указъ.
        "И своеручно написалъ мн указъ.
        "Долго-ли, коротко-ли, задалъ тотъ самый вельможа его царскому величеству пиръ зазвонистый, по-ноншнему — банкетъ. Пошла гульба да бражничанье; употчивались гости — лучше не надо. Я же, оставшись въ прежнемъ градус, хвать изъ кармана добрую плетку и давай бить на стол покалы, стаканы да рюмки, а посуда-то вся дорогая, хрусталя богемскаго. Ну, хозяинъ, знамо, ошаллъ, осатанлъ, съ немалымъ крикомъ веллъ своимъ холопьямъ взять меня, раба божья, и вытолкать вонъ. Приступили они ко мн — рать цлая, дванадесять тысячъ. А я учливымъ образомъ кажу имъ пергаментный листъ за собственнымъ царскимъ подписомъ:
        " - Вотъ, молъ, царевъ указъ, коимъ я надъ мухами начальникомъ поставленъ; а исполнять царскую службу я за долгъ святой полагаю.
        "Отступились т отъ меня, гости кругомъ хохочутъ-заливаются, а я съ плеткой моей добираюсь уже до самаго хозяина. Пришелъ онъ тутъ въ конфузію, затянулъ Лазаря:
        " - Ахъ, Иванъ Емельянычъ! такой ты, молъ, да сякой, есть за мной теб еще малый должокъ…
        " - Денегъ твоихъ, батюшка, теперь мн уже не надо, — говорю: — дорого яичко къ Христову дню".
        - Умно и красно, похвалила Анна Іоанновна разсказчика. — Могъ-бы ты, Емельянычъ, и мн тоже иной разъ умнымъ словомъ промолвиться.
        - Молвилъ-бы я, матушка, словечко, да волкъ недалеко, отвчалъ Балакиревъ, косясь исподлобья на супругу временщика.
        Сама герцогиня Бенигна, плохо понимавшая по-русски, видимо, не поняла намека. Царица же сдвинула брови и пробормотала:
        - Экая жарища… Квасу!
        - Эй, Квасникъ! не слышишь, что-ли? — крикнуло нсколько голосовъ старичку въ дурацкомъ колпак, сидвшему въ отдаленномъ углу въ корзин.
        Въ отвтъ тотъ закудахталъ по-куриному.
        Былъ то отпрыскъ стариннаго княжескаго рода, разжалованный въ шуты (какъ уже раньше упомянуто) за ренегатство. Главная его обязанность состояла въ томъ, чтобы подавать цариц квасъ, за что ему и было присвоено прозвище «Квасникъ». Въ остальное время онъ долженъ былъ сидть "насдкой" въ своемъ "лукошк" и высиживать подложенный подъ него десятокъ куриныхъ яицъ.
        Не усплъ, однако, князь-Квасникъ выбраться изъ своего лукошка, какъ Педрилло, подскочивъ, опрокинулъ лукошко и покатилъ его, вмст съ "насдкой", по полу. Тутъ подоспли и другіе потшники, стали, смясь, валить другъ дружку въ одну кучу, а еще другіе взялись за музыкальные инструменты: трубу, тромбонъ, бубенъ, — и комната огласилась такимъ человческимъ гамомъ и музыкальной какофоніей, что хоть святыхъ вонъ выноси. Мало того: царицына левретка Цытринька не хотла, видно, также отстать отъ другихъ и разлаялась во все свое собачье горло.
        И вдругъ все кругомъ разомъ смолкло, застыла въ воздух передъ громовымъ, какъ-бы магическимъ возгласомъ:
        - Неrrgottssapperment!
        На порог стоялъ грознымъ истуканомъ герцогъ Биронъ, одинъ лишь изъ всхъ царедворцевъ пользовавшійся привилегіей входить къ императриц безъ предварительнаго доклада.
        - Здравствуйте, любезный герцогъ, — привтствовала его Анна Іоанновна. — Вы ко мн, я вижу, по длу?
        Она указала глазами на какую-то бумагу въ его рук.
        Биронъ обвелъ всхъ присутствующихъ суровымъ взглядомъ и произнесъ, не обращаясь ни къ кому въ отдльности:
        - Чернилъ и перо!
        Мигомъ появилось и то, и другое.
        - Господинъ Волынскій просилъ меня подать это къ аппробаціи вашего величества, продолжалъ по-нмецки герцогъ и началъ было излагать обстоятельства дла.
        Но императрица перебила его на полуфраз:
        - Да вы сами-то прочитали бумагу?
        - Прочиталъ, и признаю предлагаемую мру дйствительно полезною.
        - Да? больше мн ничего не нужно.
        И на положенной герцогомъ на подоконникъ бумаг послдовала требуемая Высочайшая "аппробація".
        - Не дозволите-ли намъ, государыня, теперь удалиться? — заявила тутъ Анна Леопольдовна.
        - Я васъ, милыя мои, не задерживаю; съ Богомъ!
        - А какую вашему величеству угодно опредлить диспозицію на счетъ моей бдной сиротки: чмъ быть ей при мн?
        Царица взглянула на Лилли; но при этомъ глаза ея уловили устремленный также на двочку непріязненный взоръ временщика, и она признала нужнымъ спросить:
        - А ваше мнніе, господинъ герцогъ?
        - Да чтожъ, — отозвался тотъ, — двица эта какъ-никакъ изъ баронессъ; нижней прислугой быть ей не подобаетъ. Ваше высочество ею довольны?
        Онъ вопросительно взглянулъ на принцессу.
        - И весьма даже довольна, — подтвердила Анна Леопольдовна.
        - Въ такомъ случа она могла бы быть опредлена на первое время… младшей камеръ-юнгферой. Я вообще противъ того, чтобы обходить на служб старшихъ.
        - Такъ пускай, значитъ, и будетъ, — ршила государыня и кивнула племянниц и ея фрейлин на прощанье головой.
        Новая камеръ-юнгфера принцессы не удостоилась кивка, тмъ мене «безъ-мена», т.-е. цлованія рукъ.
        IX. Принцесса обручается
        Бракосочетаніе принцессы мекленбургской съ принцемъ брауншвейгскимъ, долженствовавшее обезпечить престолонаслдіе въ Россійской имперіи, было окончательно назначено на вторникъ, 3-е іюля. Такъ какъ со дня ихъ негласнаго сговора оставалось впереди не боле трехъ недль, то приготовленія къ свадьб происходили, что называется, на почтовыхъ. Сама невста, не смотря на свою флегму и отвращеніе къ этому браку, была какъ-то невольно охвачена общимъ оживленіемъ, особенно когда ей приходилось примрять новые наряды. Но никогда Лилли не видла принцессу въ такомъ радостномъ возбужденіи, какъ однимъ утромъ, когда императрица взяла ее съ собой во флигель дворца, гд придворный ювелиръ Граверо съ своимъ молодымъ помощникомъ Позье рзали и шлифовали разные драгоцнные каменья, полученные недавно съ азіатскимъ караваномъ. Сама государыня заглядывала туда раза по два, по три въ день. Теперь она предоставила своей возлюбленной племянниц полную свободу выбирать какіе угодно каменья для новыхъ ожерельевъ, браслетовъ, брошекъ и колецъ и заказывать для нихъ, по собственному вкусу, оправы. Будучи весь день въ наилучшемъ
расположеніи духа, Анна Леопольдовна одарила всхъ своихъ приближенныхъ, въ томъ числ и Лилли, изящными издліями того же Граверо. Только съ приближеніемъ рокового дня свадьбы, она замтно пала опять духомъ.
        Еще до брачнаго обряда слдовало оффиціально оформить сватовство брауншвейгскаго принца. Заочнымъ сватомъ согласился быть родной дядя жениха, императоръ "римскій" (какъ величали тогда императора австрійскаго) Карлъ VI; замстителемъ же его выступилъ чрезвычайный посланникъ австрійскій при нашемъ Двор, маркизъ Ботта-де-Адорно.
        Торжественный въздъ маркиза Ботта въ Петербургъ состоялся изъ Александро-Невской лавры за два дня до свадьбы, — въ воскресенье, 1-го іюля. Въ понедльникъ, 2-го іюля, происходилъ въ стнахъ Зимняго дворца самый церемоніалъ сватовства. Хотя Лилли и не принадлежала еще къ свит августйшей невсты, но, благодаря своему дворянскому происхожденію, получила все-таки разршеніе съ нкоторыми другими дамами смотрть изъ боковыхъ дверей на весь церемоніалъ въ большомъ тронномъ зал.
        Въ самой глубин обитомъ краснымъ сукномъ возвышеніи въ двнадцать ступеней, передъ золотымъ трономъ, осненнымъ балдахиномъ, стояла сама императрица. И безъ того очень высокаго роста, она, въ своемъ царскомъ внц и порфир съ длиннйшимъ шлейфомъ, казалась еще выше. Видъ y нея былъ на этотъ разъ поистин царственно-величавый; не опирайся она одной рукой на стоявшій рядомъ столъ, нельзя было бы и подозрвать ея тлесныхъ недуговъ, не позволявшихъ ей долго ни стоять, ни ходить.
        По ступенямъ возвышенія съ обихъ сторонъ были разставлены высшіе сановники и камергеры въ расшитыхъ золотомъ мундирахъ, въ орденахъ и звздахъ, а внизу — камеръ-юнкеры. Вдоль всего огромнаго зала размстились въ три ряда: съ правой стороны-представители иноземныхъ державъ и россійскаго дворянства, а слва — дамы, имющія пріздъ ко Двору.
        Отъ этого невиданнаго еще ею дотол, ослпительно-блестящаго собранія y Лилли въ глазахъ зарябило. Такъ она не была даже въ состояніи, да не имла бы и времени, хорошенько разглядть цесаревну Елисавету Петровну, стоявшую въ первомъ ряду дамъ, поблизости отъ трона. Но одно ее все таки поразило: въ числ присутствующихъ не было ни самого герцога Бирона, ни его супруги, первой статсъ-дамы царицыной, и ей невольно подумалось:
        "Не хотятъ ли они такимъ образомъ выразить протестъ, что сыну ихъ принцесса предпочла иностраннаго принца?"
        - Маркизъ Ботта! — заговорили тутъ около нея дамы, и она увидла малорослаго, плотнаго мужчину въ иностранной форм, мрными шагами и съ гордо-вскинутой головой направляющагося черезъ весь залъ къ императриц.
        Поднявшись вверхъ на пять, на шесть ступеней къ трону, посланникъ отвсилъ монархин установленный поклонъ, накрылся, по обычаю своей страны, раззолоченной шляпой съ плюмажемъ и произнесъ небольшую привтственную рчь на нмецкомъ язык; посл чего, снявъ опять шляпу, подалъ государын письмо отъ внценоснаго заочнаго свата.
        Отвчала ему точно такъ же не сама императрица: заговорилъ отъ ея имени по-русски стоявшій на верхней ступеньк высокій и осанистый сановникъ, окидывая изъ-подъ своихъ пушистыхъ бровей стоявшаго нсколькими ступенями ниже приземистаго австрійца еще боле гордымъ взглядомъ.
        "Первый министръ, Артемій Петровичъ Волынскій! — догадалась Лилли. — Точно такъ свысока долженъ смотрть и орелъ на коршуна, взлетвшаго къ его высямъ."
        Волынскаго смнилъ графъ Кейзерлингъ, посланникъ брауншвейгь-вольфенбюттельскій, чтобы сказать также нсколько словъ и подать письмо отъ своего государя, герцога вольфенбюттельскаго. Несмотря на сотни присутствующихъ, кругомъ царила такая мертвая тишина, что каждое слово говорившихъ долетало до противоположнаго конца зала.
        По окончаніи рчей, Анна Іоанновна, опираясь на руку Волынскаго, спустилась съ троннаго возвышенія (два камерпажа поспшили подхватить волочившійся за нею тяжелый шлейфъ) и прослдовала въ большую, празднично-разукрашенную галлерею, гд придворные чины и дамы размстились въ томъ же порядк.
        - А вотъ и нареченный женихъ, — замтила вполголоса одна изъ сосдокъ Лилли. — Но какъ онъ жалокъ, Боже милосердный!
        - Какъ есть агнецъ передъ закланьемъ, — отозвалась другая.
        И точно: въ своемъ бломъ шелковомъ, расшитомъ золотомъ кафтан, съ женоподобнымъ лицомъ и распущенными а l'enfant до плечъ, завитыми свтло-блокурыми волосами, бдный принцъ брауншвейгскій шелъ между двумя рядами придворныхъ къ стоявшей подъ балдахиномъ въ конц галлереи цариц шаткой поступью и съ миной осужденнаго. Невнятно пробормотавъ что-то, — должно-быть, личную просьбу не отказать ему въ рук царицыной племянницы, — онъ, по знаку Анны Іоанновны, сталъ рядомъ съ нею съ правой стороны, а его сватъ, маркизъ Ботта, съ лвой.
        Тутъ два высшихъ придворныхъ чина: кабинетъ-министры Волынскій и князь Черкасскій, ввели въ галлерею и подвели къ императриц племянницу-невсту. Видъ y Анны Леопольдовны былъ не мене убитый, какъ y Антона-Ульриха; а когда тетушка-царица объявила ей, что вотъ принцъ брауншвейгскій проситъ ея руки, — самообладаніе окончательно оставило бдняжку; она кинулась на шею къ государын и разрыдалась.
        Такая чисто-семейная сцена, не предусмотрнная церемоніаломъ, до того всхъ озадачила, что все кругомъ замерло, не смя шелохнуться. Сама Анна Іоанновна, строго сохранявшая до сихъ поръ свою царственную осанку, не смогла также подавить свое волненье: изъ-подъ рсницъ ея на голову припавшей къ ней племянницы закапали слезы.
        Не потерялся только маркизъ Ботта. Обратясь къ императриц съ новой рчью, онъ раскрылъ сафьяновый футляръ, въ которомъ оказался свадебный подарокъ «римскаго» императора — великолпная золотая цпь — «эсклаважъ», вся усыпанная драгоцнными каменьями и крупными жемчужинами. Дрожащими еще руками Анна Іоанновна приняла цпь и надла ее на шею невсты; посл чего сняла съ пальцевъ принца и принцессы обручальныя кольца и вручила жениху кольцо невсты, а невст — кольцо жениха.
        - Будьте счастливы, мои дти! Благослови васъ Господь Богъ и Пресвятая Матерь Божія! — проговорила она растроганнымъ голосомъ и обняла обоихъ.
        Первою поздравить вновь обрученныхъ подошла цесаревна Елисавета. Обнимая принцессу, она тихонько стала утшать ее.
        - Оставь! ты ее еще больше разстроишь! — властно замтила ей императрица, и цесаревна отошла, чтобы дать мсто другимъ поздравителямъ.
        Стоя объ руку съ женихомъ, Анна Леопольдовна принимала поздравленія съ натянутой улыбкой сквозь слезы и, казалось, едва держалась на ногахъ, такъ что Антонъ-Ульрихъ долженъ былъ ее поддерживать, хотя y него самого видъ былъ не мене жалкій.
        Всмъ присутствующимъ стало не по себ: вс украдкой переглядывались, перешоптывались. Лилли услышала опять около себя пересуды, причитанья придворныхъ кумушекъ:
        - Не къ добру это, охъ, не къ добру!
        - Не обрученіе это, а словно похороны!
        - Смотрите-ка, смотрите: уже уходятъ! Невмоготу, знать, пришлось.
        Толпившіяся въ дверяхъ торопливо посторонились, чтобы пропустить обрученныхъ.
        Слдовавшая за принцессой баронесса Юліана кивнула по пути Лилли, чтобы та не отставала. Когда, рядомъ комнатъ, достигли наконецъ собственныхъ покоевъ Анны Леопольдовны, послдняя высвободила свою руку изъ-подъ руки жениха и, коротко поблагодаривъ: "Danke!", въ сопровожденіи Юліаны и Лилли вошла въ открытую камерпажемъ дверь, которая тотчасъ опять захлопнулась передъ озадаченнымъ принцемъ.
        X. Эсклаважъ и новая дружба
        .
        - Ахъ, я бдная, бдная! — воскликнула Анна Леопольдовна, ломая руки, и повалилась ничкомъ на свое «канапе».
        - Что вы длаете, принцесса! — испугалась Юліана: — вы совсмъ вдь изомнете вашу чудную робу и сломаете, пожалуй, фижмы…
        - Я задыхаюсь… Разстегни меня…
        - Да вы хоть бы присли, — сказала Юліана и, наперерывъ съ Лилли, принялись разстегивать ей платье и распускать шнуровку.
        Въ это время дверь снова растворилась, и вошла цесаревна Елисавета вмст съ молоденькой гоффрейлиной.
        - А я хотла тебя, дорогая Анюта, еще отдльно поздравить, — заговорила цесаревна, подсаживаясь къ принцесс, и крпко чмокнула ее нсколько разъ. — Поздравляю отъ всей души!
        - Есть съ чмъ!.. — отвчала Анна Леопольдовна, какъ избалованный ребенокъ, капризно надувая губки. — Мужъ не башмакъ — съ ноги не сбросишь!
        - Да зачмъ его сбрасывать? Если не теб самой, то твоему будущему сыну суждено носить царскую корону.
        - Сыну отъ постылаго мужа! Не нужно мн ни сына, ни короны! Сколько разъ вдь говорила я тетушк, что съ радостью уступлю теб вс мои права…
        - Вздоръ несешь, душенька. Ты государын родная племянница, а я ей только кузина…
        - Но зато въ десять разъ меня умне! Не понимаю, право, почему ты, тетя Лиза, всегда еще такъ мила со мной…
        - Ея высочество цесаревна со всми обворожительно мила, — вмшалась дипломатка Юліана.
        - А главное, гораздо разсудительне васъ, принцесса: если ужъ государын благоугодно было назначить васъ своей наслдницей, такъ вы обязаны безпрекословно повиноваться.
        - Я и повинуюсь, выхожу замужъ за этого… Не знаю, какъ и назвать его!
        Она залилась опять слезами, и Елисавет Петровн стоило не малаго краснорчія, чтобы нсколько ее успокоить.
        - Любоваться имъ теб не нужно; но другимъ-то своей нелюбви къ нему ты не должна слишкомъ явно показывать. Царствующія особы должны стоять на такой высот надъ толпой, чтобы казались ей всегда высшими существами, неподверженными человческимъ слабостямъ.
        - Да ты сама-то, тетя Лиза, разв держишь себя такъ?
        - Я, милочка моя, никогда не буду царствовать… А какой прелестный y тебя "эсклаважъ!" — перемнила она тему и стала разглядывать драгоцнный подарокъ «римскаго» императора на ше принцессы.
        - Подлинно esclavage! — вскричала Анна Леопольдовна, срывая съ себя цпь и бросая ее на полъ. — Для того только мн ее и навсили, что бы я никогда, никогда не забывала, что стала отнын невольницей!
        Лилли подняла цпь съ полу и, по молчаливому знаку Юліаны, отнесла на столъ. Во время предшествовавшаго разговора она имла полный досугъ разсмотрть цесаревну. Юліана не даромъ назвала послднюю «обворожительной». Хотя черты лица ея и не принадлежали къ числу такъ-называемыхъ «классическихъ», но овалъ ихъ былъ очень мягокъ и изященъ, а кожа отъ природы такой нжности и близны, что не нуждалась ни въ какой искусственной косметик. Привлекательный обликъ обрамливался спускавшимися на пышныя плечи локонами русыхъ, съ золотистымъ отливомъ, волосъ, съ искрящеюся надъ челомъ брилліантовой діадемой. Но ярче всякихъ брилліантовъ искрились подъ соболиною бровью жгучіе глаза, дарившіе всхъ и каждаго, "какъ рублемъ", такою плнительною улыбкой, что обаянію ея подпадали одинаково и сильный, и прекрасный полъ.
        "Неужели ей уже тридцатый годъ? — думала Лилли, не отрывая восхищеннаго взора отъ царственной красавицы. — Она, право же, свже каждой изъ насъ"…
        И взоръ двочки, сравнивая, скользнулъ въ сторону юной спутницы цесаревны, на которую до того она почти не обращала вниманія, но на которую теперь невольно также заглядлась.
        - Что вы такъ смотрите на меня? — съ улыбкой спросила та, подходя къ ней, и взяла ее подъ руку. — Отойдемте-ка подальше.
        - Простите, что я такъ смотрла… — извинилась Лилли. — Но y васъ такое удивительное, точно фамильное сходство…
        - Съ кмъ? съ моей кузиной?
        - Съ кузиной?
        - Ну да, съ цесаревной: вдь я же — Аннетъ Скавронская. Отецъ мой, графъ Карлъ Скавронскій, былъ родной братъ императрицы Екатерины Алексевны. А вы вдь баронесса Лилли Врангель?
        - Да… Но отъ кого вы, графиня, могли слышать про меня?
        - Какъ не слыхать про такую прелесть! Слухомъ земля полнится, — улыбнулась опять въ отвтъ Скавронская. — Нтъ, милая Лилли, вы не конфузьтесь; я говорю чистую правду. Мн давно хотлось познакомиться съ вами; y меня нтъ вдь никого для конфиденціи; а васъ вс такъ хвалятъ… Хотите, подружимтесь?
        - Помилуйте, графиня… Я же только младшая камеръ-юнгфера принцессы…
        - Да и я тоже годъ тому назадъ была въ род какъ бы камеръ-юнгферы y моей кузины. Вамъ сколько теперь лтъ? Пятнадцать?
        - Да, съ половиной.
        - Ну, а мн… съ тремя половинками! разсмялась Скавронская. — Вы вдь атташированы уже къ принцесс. Черезъ годъ васъ точно такъ же сдлаютъ фрейлиной, да еще чьей? наслдницы престола! Ну, что же, хотите имть меня подругой?
        - Я была бы счастлива, графиня…
        - «Графиня»! А мн называть васъ, не правда ли, «баронессой»? Нтъ, давайте говорить сейчасъ другъ другу «ты». Хорошо?
        - Хорошо. Но по имени какъ мн называть васъ?
        - Опять «васъ»! Называй меня просто «Аннетъ», а я тебя буду называть «Лилли». Какое хорошенькое имя! Совсмъ по теб: вдь ты настоящая полевая лилія, — не то, что твоя гувернерка.
        - Какая гувернерка?
        - Да Менгденша. Это ужъ не полевой цвтокъ, а оранжерейный, махровый, безъ всякаго полевого аромата.
        Лилли съ опаской оглянулась на Юліану; но та не желала пропустить ничего изъ бесды принцессы съ цесаревной, и ей было не до новыхъ двухъ подругъ.
        - Да, вс говорятъ, что мы съ кузиной похожи другъ на друга, — продолжала болтать Скавронская. — Но куда ужъ мн противъ нея! Даже когда она серіозна, глаза ея свтятся… А если бъ ты видла, какъ она танцуетъ! Это — сама Терпсихора. Да вотъ на придворныхъ балахъ ты скоро ужо увидишь.
        - Да я еще не придворная дама! — вздохнула Лилли. — Даже на свадьб принцессы мн нельзя быть.
        - Это-то правда… Но подъ самый конецъ, въ воскресенье, будетъ большой публичный маскарадъ съ танцами. Въ маск туда тебя, пожалуй, пустятъ; я попрошу за тебя. Это будетъ такое великолпіе, что ни въ сказк сказать, ни перомъ описать, прямая мажесте. Для меня этотъ маскарадъ иметъ еще особое значеніе… Вотъ идея-то!
        - Какая идея?
        Не отвчая, Скавронская подвела Лилли къ простночному зеркалу.
        - Смотри-ка: мы съ тобой вдь почти одного роста.
        - Да что ты задумала, Аннетъ?
        - А вотъ что, слушай. Только, милая, ради Бога, ни слова своей Менгденш!
        - О, я — могила. Но, можетъ быть, это что-нибудь нехорошее?
        - Напротивъ, очень даже хорошее… Мн надо въ танцахъ непремнно поговорить съ однимъ человкомъ. Но долго съ однимъ и тмъ же кавалеромъ танцовать нельзя; поэтому мы съ тобой обмняемся потомъ костюмами…
        - Ахъ ты, Господи! — вырвалось y Лилли, да такъ громко, что цесаревна оглянулась и спросила, что y нихъ тамъ такое.
        - Да вотъ Лилли хотлось бы ужасно быть на большомъ маскарад посл свадьбы принцессы, — отвчала Скавронская и подвела подругу за руку къ Анн Леопольдовн: — Ваше высочество, великодушнйшая изъ принцессъ! слезно умоляемъ васъ взять ее также съ собой на тотъ маскарадъ!
        Принцесса обернулась къ своей фрейлин:
        - Какъ ты полагаешь, Юліана?
        - Невозможно, ваше высочество, — отвчала та, — Лилли — младшая камеръ-юнгфера…
        - А старшихъ нельзя тоже допустить туда вмст съ нею?
        - Это было бы противъ регламента: если допускать на придворныя празднества, какъ равноправныхъ гостей, лицъ изъ низшаго персонала, то что же станется съ самыми празднествами, на которыя приглашены вс иностранные посланники? Вы знаете, какъ строго ея величество относится въ этихъ случаяхъ къ этикету. Притомъ для вашихъ камеръ-юнгферъ нельзя было бы длать исключенія: камеръ-юнгферамъ самой государыни пришлось бы тоже дозволить быть на маскарад; на всхъ пришлось бы шить маскарадныя платья…
        - Правда, правда, — согласилась Анна Леопольдовна: — на всхъ это вышло бы слишкомъ дорого, а расходовъ теперь и безъ того такая масса…
        - Простите, принцесса, — еще убдительне заговорила Скавронская. — Ho o всхъ камеръ-юнгферахъ y насъ не было и рчи. Мы говоримъ только объ одной Лилли; она y насъ вдь не простая камеръ-юнгфера, а ближайшая кандидатка во фрейлины.
        - Въ самомъ дл, моя дорогая, — поддержала ее тутъ и цесаревна: — отчего бы намъ не доставить двочкамъ невиннаго удовольствія попрыгать тамъ вмст? Вдь маскарадный костюмъ какой-нибудь швейцарки, напримръ, обойдется не Богъ-всть въ какую сумму.
        Анна Леопольдовна переглянулась опять съ своей фавориткой. Та, однако, все еще не совсмъ поддавалась и отвтила за нее:
        - Во всякомъ случа, надо получить сперва согласіе оберъ-гофмаршала, который уже испроситъ разршеніе государыни императрицы.
        - Ну, все это пустая формальность, и я вполн уврена, милая баронесса, что вы, если захотите, сумете уговорить Лвенвольде, — сказала Елисавета Петровна, приподнимаясь съ канап, и стала прощаться съ принцессой.
        Скавронская воспользовалась этимъ моментомъ, чтобы шепнуть Лилли:
        - Ты будешь, значитъ, швейцаркой? Другого костюма, смотри, не бери! Да пришпиль себ еще на грудь блую лилію; тогда я тебя сразу узнаю. Сама я буду турчанкой; костюмъ мой уже шьется. Итакъ — до маскарада!
        XI. Свадьба и банкетъ
        Церковный обрядъ столь рокового для будущей «правительницы» брака ея съ не мене злосчастнымъ принцемъ брауншвейгскимъ былъ совершенъ въ назначенный день, 3-го іюля 1739 г., въ Казанскомъ собор, безъ всякихъ отступленій отъ опредленнаго церемоніала. Сколько въ это утро принцессой было пролито слезъ, — объ этомъ знали только приближенныя ей лица женскаго пола, обряжавшія ее къ внцу. Когда она наконецъ появилась изъ своихъ покоевъ въ брачной фат и діадем со вплетенной въ волоса миртовой вткой, опухшіе глаза ея были тусклы, но сухи, выраженіе лица было мертвенно-безжизненно, движенія — машинальны; бдняжка, видимо, примирилась съ своей горькой участью.
        Въ запискахъ современниковъ сохранилось обстоятельное описаніе всего свадебнаго позда, отличавшагося необычайною пышностью. Чтобы не утомлять читателей, упомянемъ только, что императрица хала въ одной карет съ невстой; непосредственно передъ ними — герцогъ курляндскій; а ему предшествовали его два сына-подростка съ своими слугами, скороходами и гайдуками, 24 собственныхъ его скороходовъ, 4 гайдука, 4 пажа, шталмейстеръ, маршалъ и два камергера съ ливрейными его слугами, — вс одтые въ цвта родной своей Курляндіи: оранжевый и голубой; за каретою же государыни слдовала цесаревна Елисавета со свитой, а за цесаревной — герцогиня курляндская съ дочерью и также со свитой.
        Внчалъ обрученныхъ архіепископъ новгородскій; а по совершеніи таинства епископъ вологодскій Амвросій, извстный своимъ краснорчіемъ, произнесъ витіеватую проповдь, въ которой, по поводу древности и знатности рода бракосочетающихся говорилось, что родъ принца Антона-Ульриха славою, "первйшимъ богатырямъ не уступающею", почти всю Европу наполнилъ, ибо происходитъ отъ Витекинда Великаго, въ XІІІ-мъ вк владвшаго Саксоніею, многократно воевавшаго съ самимъ римскимъ императоромъ… Такое же благословеніе Божіе видно и въ крови и фамиліи принцессы Анны: родъ ея происходитъ отъ королей Оботрицкихъ или Вандальскихъ, отъ коихъ происходилъ Прибыславъ II, послдній король вандальскій, "но первый принцъ врою Христовою просіявшій"… Кто же была мать принцессы, "о томъ и говорить не надобно, понеж всмъ довольно извстно есть: родиться отъ толь преславной крови есть особливое, дивныхъ судебъ Божіихъ исполненное благословеніе"…
        Объ эмблемахъ въ герб принца брауншвейгскаго велерчивый панегиристъ отозвался такъ: "Вижу въ твоемъ герб, свтлйшій принцъ, три льва, два золотые, одинъ съ короною, а третій лазоревый въ золотомъ пол, кровавыми сердцами исполненномъ; львы изображаютъ твою крпость, мужество и великодушіе, а сердца горячую любовь къ Богу, отечеству, особливо къ невст, данной теб нын отъ десницы Вышняго".
        При этихъ словахъ преосвященнаго Анна Леопольдовна, какъ многими было замчено, глянула искоса съ недоумніемъ на стоявшаго рядомъ съ нею молодого супруга, точно и не чаяла въ немъ такихъ «львиныхъ» качествъ. Когда проповдникъ затмъ перешелъ къ восхваленію ея самой, а также ея царственной тетки, принцесса впала опять въ прежнюю апатію.
        По окончаніи молебствія императрица взяла въ свою собственную карету уже обоихъ новобрачныхъ, и поздъ двинулся, при пушечныхъ и ружейныхъ салютахъ, обратно къ Зимнему дворцу. Здсь приносились общія поздравленія. Вся церемонія длилась съ 9-ти часовъ утра до 8-ми вечера, посл чего вс поздравители разъхались по домамъ, такъ какъ не только были до-нельзя измучены, но и страшно проголодались. Только теперь и государыня съ молодыми сла за столъ, къ которому была приглашена одна лишь цесаревна Елисавета. Тотчасъ же посл стола имъ пришлось опять переодваться къ вечернему балу.
        "Было уже около трехъ часовъ утра, когда я вернулась къ себ, полумертвая отъ усталости писала супруга резидента англійскаго Двора, леди Рондо, въ Лондонъ. — Невозможно составить себ понятія о великолпіи наряда каждой изъ дамъ, которыя вс были въ робахъ, несмотря на то, что свадьба происходила въ іюл мсяц, когда тяжелыя платья очень неудобны".
        За свадьбой послдовалъ цлый рядъ празднествъ. На другой день, въ среду, вс присутствовавшіе наканун на свадьб «банкетовали» въ Лтнемъ дворц подъ звуки итальянскихъ каватинъ и пасторалей.
        Лилли, не допущенная на свадьбу, не была, приглашена, конечно, и на банкетъ, но совершенно неожиданно для ней самой выступила на банкет дйствующимъ лицомъ. Произошло это такъ:
        Несмотря на согласіе принцессы, «Менгденша» (какъ теперь и сама Лилли называла уже про себя "гувернерку") все еще не удосужилась переговорить съ оберъ-гофмаршаломъ о дозволеніи двочк быть на заключительномъ воскресномъ маскарад. Лилли позволила себ ей о томъ напомнить; но фрейлина коротко ее обрзала:
        - Ты думаешь, что y меня только и есть теперь заботъ, что о теб? При удобномъ случа скажу какъ-нибудь Лвенвольде.
        Но такого случая ей, должно-быть, не представилось. Такъ наступило банкетное утро. Лилли повдала свое горе мадамъ Варлендъ, единственной, принимавшей въ ней боле сердечное участіе.
        - Что же длать, дитя мое? — сказала та. — Чтобы поразсяться, пойди-ка, посмотри, какъ мадамъ Балкъ убираетъ банкетные столы.
        Г-жа Софія Балкъ, придворная кастелянша, съ подчиненными ей прислужницами и прачками, нсколько дней уже занималась убранствомъ банкетныхъ столовъ въ особой "овошенной палат", куда придворный кухеншрейбергь Иванъ Василевскій поставлялъ ей изъ своего запаса требуемое количество искусственныхъ цвтовъ, а садовый мастеръ Микель-Анджело Массе изъ оранжерей Лтняго сада — живые цвты. Скатерти на столахъ подшпиливались булавками и перевязывались алыми и зелеными лентами; сверху устанавливались пирамиды цвтовъ, а на главномъ стол, за которымъ должны были помститься сама императрица, молодые, цесаревна Елисавета да герцогъ Биронъ съ своимъ семействомъ, ставилась еще банкетная горка, украшенная короной, скипетромъ и золочеными мечами.
        Лилли нашла работу кастелянши почти законченною; столы были перенесены уже изъ "овошенной палаты" въ «Большой» залъ, гд мадамъ Балкъ отдавала послднія приказанія. Увидвъ входящую Лилли, она ее привтствовала съ радушной простотой:
        - А! это вы, баронесса? Полюбуйтесь нашей работой, полюбуйтесь.
        Очень довольная, казалось, что есть передъ кмъ похвалиться, она, подбоченясь обими руками, принялась обстоятельно объяснять двочк разницу между банкетами и обыкновенными «куртагами»: куртаги при Двор бываютъ вдь каждую недлю по два раза: по четвергамъ да воскресеньямъ; хотя на нихъ и съзжаются особы четырехъ первыхъ классовъ да гвардейское офицерство, но забавляются тамъ только карточной игрой да ушами хлопаютъ на «камерную» музыку итальянцевъ. «Банкеты» — "совсмъ иное дло: они даются только въ царскіе и другіе торжественные дни.
        - Да что же вы молчите, баронесса? — прервала сама себя словоохотливая кастелянша, какъ будто обиженная тмъ, что не слышитъ похвалъ. — О чемъ вы задумались?
        - Я вспоминаю свадебные столы y насъ въ Лифляндіи… — отвчала Лилли.
        - Да что они тамъ разв еще нарядне?
        - Не нарядне, нтъ; но…
        - Но что?
        - Вмсто этихъ искусственныхъ цвтовъ и лентъ, тамъ все живые цвты; кресла молодыхъ увиты гирляндами, а куверты — внками изъ розъ и миртовъ.
        - Но вдь это, въ самомъ дл, должно быть премило! Какая жалость, право, что я раньше-то этого отъ васъ не слышала…
        - А разв вы не поспете еще это сдлать?
        - Да о всякомъ отступленіи отъ регламента надо доложить оберъ-гофмаршалу.
        - А я бы ему и не докладывала! Понравится государын и молодымъ, такъ гофмаршалъ и рта не разинетъ.
        - Какая вы храбрая! Разв ужъ сдлать маленькую пробу надъ креслами и кувертами молодыхъ?
        - Ну, конечно, мадамъ Балкъ. Вы сами увидите, какъ это красиво.
        - Ахъ, баронесса, баронесса! Посадили вы мн блошку въ ухо… Попробуемъ ужъ на вашъ и на мой страхъ.
        И энергичная барыня послала тотчасъ къ садовнику за зеленью и цвтами. Черезъ полчаса времени кресла обоихъ молодыхъ были уже въ пышныхъ гирляндахъ, а приборы ихъ — въ розахъ и миртахъ.
        Тутъ влетлъ камерпажъ и махнулъ рукой капельмейстеру на хорахъ. Оттуда грянулъ торжественный маршъ. Вс кругомъ заметались.
        - Ея величество вышла изъ своихъ покоевъ!
        Лилли успла только юркнуть въ боковую дверь, но, обернувшись на бгу, замтила еще оберъ-гофмаршала и маршала, чинно и важно съ своими маршалскими жезлами открывавшихъ шествіе передъ императрицей и молодыми съ ихъ свитой.
        Добжавъ къ себ, двочка остановилась посреди комнатки и глубоко перевела духъ.
        "А что, если мадамъ Балкъ вдругъ назоветъ имъ меня? На всякій случай перевязать косичку хорошенькой бархаткой"…
        Едва она справилась съ этимъ дломъ, какъ. влетлъ пажъ.
        - Вы здсь, баронесса? Пожалуйте къ государын.
        Сердечко въ груди y нея такъ и екнуло, душа въ пятки ушла.
        - Мадамъ Балкъ тоже тамъ?
        - Тамъ. Она же и говорила про васъ.
        - Такъ и есть! Но государыня не гнвается?
        - Ай, нтъ, напротивъ, она въ самомъ лучшемъ расположеніи духа.
        Это нсколько подбодрило Лилли. Когда она входила въ «Большой» залъ, сотни глазъ направились на нее. Сама же она видла только государыню за главнымъ столомъ, да стоявшую за ея кресломъ, рядомъ съ прислуживавшимъ камергеромъ, г-жу Балкъ.
        - Такъ вотъ она, наша искусница, — промолвила Анна Іоанновна своимъ густымъ, почти мужскимъ баритономъ, окидывая Лилли ласковымъ взглядомъ. — Ты оказала намъ въ сей великій день преизрядную радость. Чмъ бы и намъ тебя порадовать?
        "Проси же, проси!" подбивала сама себя Лилли, и сокровенное желаніе было y нея уже на губахъ. Но губы ея не размыкались, а застнчивый взоръ умоляюще скользнулъ на новобрачныхъ.
        Поддержки ждать отъ нихъ ей было, однако же, безполезно. Оба сидли какъ въ воду опущенные, а y принцессы глаза были еще заплаканы, и блдность щекъ не скрашивалась даже наложенными на нихъ румянами.
        Лилли взглянула тутъ на цесаревну, и что же? Та тотчасъ пришла къ ней на помощь:
        - Ваше величество! двочка обробла. Не дозволите ли мн дать за нее отвтъ?
        - Говори.
        - У нея одна мечта — попасть въ это воскресенье на публичный маскарадъ.
        - Охъ, дтство, дтство! И танцовать, врно, до страсти любишь?
        - Люблю, ваше величество… — смущенно пролепетала Лилли.
        - Но прыгаешь еще, можетъ, трясогузкой? Такъ балетмейстеръ нашъ Флере маленько тебя подучитъ.
        Милостивый прощальный кивокъ, — и оторопвшей, но счастливой двочк оставалось только сдлать возможно граціозный благодарственный реверансъ.
        Конецъ I части.
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ

* * *
        I. Контрабандой
        Къ середин свадебной недли весь Дворъ до того изморился, что въ четвергъ была сдлана общая передышка.
        Въ пятницу же съ самаго полудня въ Зимнемъ дворц состоялся парадный балъ-маскарадъ, къ которому были допущены только особы высокопоставленныя или «аташированныя» къ Царской фамиліи. Для тхъ же избранныхъ особъ былъ въ субботу на придворной сцен оперный спектакль-gala.
        Зато къ назначенному на воскресенье, 8-е іюля, заключительному «публичному» маскараду (какъ значилось въ разосланныхъ печатныхъ приглашеніяхъ) "имли пріздъ вс придворныя и знатныя персоны и чужестранныя, а также дворянство съ фамиліями, кром малолтнихъ, въ приличныхъ маскахъ, съ тмъ, чтобъ платья пилигримскаго и арлекинскаго не было, тако жъ не отваживались бы вздвать какихъ непристойныхъ деревенскихъ платьевъ, подъ опасеніемъ штрафа".
        Братья Шуваловы, уже по званію камеръ-юнкеровъ цесаревны, присутствовали при всхъ перечисленныхъ празднествахъ, но и ихъ, подобно Лилли Врангель, всего боле интересовалъ воскресный маскарадъ, для котораго оба заблаговременно заказали себ «пристойныя» платья: старшій братъ, Александръ, — плащъ бедуина, а младшій, Петръ, — доспхи средневковаго рыцаря.
        Петру Ивановичу, однако, такъ и не пришлось пощеголять въ своихъ доспхахъ. Въ самый день маскарада онъ дежурилъ днемъ во дворц цесаревны.
        Когда онъ тутъ съ дежурства собрался во свояси и взбгалъ къ себ наверхъ въ третій этажъ, по обыкновенію, черезъ дв ступени на третью, то второпяхъ оступился; нога y него подвернулась, и невыносимая боль едва-едва дала ему возможность доплестись до дивана въ кабинет. Самсоновъ слеталъ тотчасъ же за лейбъ-хирургомъ Елисаветы Петровны, Лестокомъ. Тотъ, ощупавъ больное мсто, нашелъ, что опасности никакой нтъ, но что вытянута жила и что паціенту обязательно должно пролежать день-другой съ арниковой примочкой на сильно-опухшей ног. Такъ старшій Шуваловъ, завернувшій передъ маскарадомъ домой, чтобы облечься въ свой блый бедуинскій плащъ, засталъ младшаго брата въ самомъ дурномъ настроеніи распростертымъ на диван съ компрессомъ на ног и съ книжкой въ рукахъ.
        - Значитъ, богиня твоя Діана на маскарад тебя такъ и не дождется? — замтилъ онъ. — Если она про тебя спроситъ, то что сказать ей? что прикованъ къ своему дивану?
        - Ну да, какъ Прометей къ скал! — проворчалъ въ сердцахъ Петръ Ивановичъ.
        "Подлинно Прометей! иронизировалъ онъ самъ надъ собой по уход брата. — Точно мальчишка поскользнулся и самъ себя наказалъ! Тамъ вс уже съзжаются на общее веселье, а ты вотъ лежи пластомъ и утшайся какой-то книженкой. Какъ это глупо, ахъ, какъ глупо!"
        Въ это время изъ передней донесся нетерпливый звонокъ, а затмъ стукъ отворяемой двери и возгласъ Самсонова:
        - Вы ли это, Михайло Ларивонычъ?
        - Собственной, братъ, персоной, — отвчалъ веселый голосъ, и въ комнату ворвался красивый молодой офицеръ.
        - Воронцовъ! — вскричалъ Шуваловъ и, полуприподнявшись на диван, протянулъ ему об руки. — Какъ ты вырвался сюда, дружище?
        Пріятели крпко обнялись и расцловались.
        - Да что y тебя, Пьеръ, съ ногой-то? — спросилъ Воронцовъ.
        Петръ Ивановичъ сталъ объяснять. Тутъ въ дверяхъ показался старшій камердинеръ, Ермолаичъ.
        - Съ пріздомъ, батюшка, Михайло Ларивонычъ! Нежданый другъ лучше жданыхъ двухъ; аль только на побывку?
        - На побывку, старина, и контрабандой.
        Старикъ всплеснулъ руками.
        - Самовольно, значитъ, безъ вдома герцога?
        - Похоже на то.
        - Эка гисторія! Да вдь тебя, батюшка, онъ самъ же и спровадилъ отсел къ чорту на кулички въ линейные полки? Какъ провдаетъ про твое самовольство, такъ жди отъ него всякихъ пакостей: разжалуетъ въ рядовые, а не то и въ арестантскія…
        - Богъ не выдастъ — свинья не състъ! — былъ легкомысленный отвтъ. — Ну, а теперь, старина, можешь опять благородно отретироваться въ собственные аппартаменты. У насъ съ Петромъ Иванычемъ свои приватныя дла.
        - Приватныя дла! Ну, подумайте! — ворчалъ себ подъ носъ старикъ, "благородно ретируясь". — И покалякать-то толкомъ не дадутъ…
        - Такъ разв и полковой командиръ не знаетъ о твоей отлучк? — продолжалъ, между тмъ, допрашивать Шуваловъ.
        - Командиръ-то знаетъ; но отлучился я подъ претекстомъ якобы къ роднымъ въ деревню. Были y насъ, видишь ли, на дняхъ большіе маневры. Я съ моей ротой пробрался ночью окольными путями въ тылъ непріятелю, напалъ врасплохъ на ихъ главную квартиру и захватилъ самого командира со всмъ его штабомъ въ постели.
        Шуваловъ расхохотался.
        - Однако! Воображаю, какъ они тебя благодарили. Ну, и ты увелъ ихъ въ свой лагерь?
        - Взялъ съ нихъ только слово считать себя военноплнными. Это ршило исходъ маневровъ. Мой командиръ хотлъ было представить меня за то вн очереди къ слдующему рангу…
        - А ты неужели отказался?
        - Отказался, и по двумъ причинамъ: во-первыхъ, было бы не по-товарищески на чужой оплошк выгадывать себ служебный фортель… Во-вторыхъ…
        - Ну, что же во-вторыхъ?
        - Во-вторыхъ, я могъ выпросить себ, замсто того, негласный отпускъ, который былъ мн до зарзу нуженъ, чтобы… чтобы оглядться здсь опять въ придворныхъ сферахъ.
        - Ты, Мишель, и лгать-то безъ запинки не умешь. Скажи прямо, что не въ-терпежъ стало въ долгой разлук съ своей душой-двицей.
        - Да ты, Пьеръ, это про кого?
        - Про кого, какъ не про ту, изъ-за которой собственно ты и вылетлъ тогда изъ Петербурга.
        - Отъ тебя, братъ, я вижу, ничего не скроешь. Но ты еще не знаешь, что y насъ съ нею были уже декларасіоны, что мы тайнымъ образомъ помолвлены.
        - Нчто подобное я уже подозрвалъ. Вдь вы съ графиней Анной Карловной замтили другъ друга еще тогда, когда ты былъ кадетомъ въ шляхетскомъ корпус.
        - Да, цесаревна прізжала къ намъ въ корпусъ зачастую съ своей кузиной на всенощныя, отстаивала всю службу. Уже тогда мы поняли съ Аннетъ, что созданы другъ для друга. Когда же я вышелъ въ офицеры, мы обмнялись кольцами. Ни теб, никому другому я объ этомъ пока не сказывалъ, чтобы не было, знаешь, медизансовъ. Но Биронъ чрезъ своихъ ищеекъ все-таки, видно, кое-что пронюхалъ…
        - И разлучилъ васъ, потому что ты, какъ мужъ кузины цесаревны и притомъ офицеръ гвардіи, могъ быть для нмецкой партіи весьма опасенъ.
        - Ну, вотъ. А на дняхъ я получилъ цидулочку отъ Аннетъ, что нынче-де на публичномъ маскарад въ Лтнемъ дворц мы могли бы встртиться безъ всякой опаски. Раздобыть бы только приличный костюмъ…
        - И входный билетъ, безъ котораго тебя не впустятъ, — добавилъ Шуваловъ. — На твое счастье я, какъ видишь, не въ состояніи воспользоваться ни своимъ костюмомъ, ни своимъ билетомъ, и могу отдать ихъ въ полное твое распоряженіе. Самсоновъ!
        - Иди, иди! — донесся изъ лакейской ворчливый голосъ Ермолаича. — Начудесилъ, ну, и кайся.
        - Да что y васъ тамъ? — теряя уже терпніе, крикнулъ Шуваловъ.
        - Не одтъ я, сударь… — отозвался наконецъ Самсоновъ.
        - Вретъ, вретъ! одтъ! — обличилъ его старикъ. — Чего сталъ, шелопутъ. Иди, иди на расправу. Ишь ты! ровно быкъ передъ убоемъ упирается.
        И съ напряженіемъ всхъ своихъ старческихъ силъ, Ермолаичъ втолкнулъ въ комнату къ господамъ средневковаго рыцаря.
        Въ первый моментъ Петръ Ивановичъ готовъ былъ, кажется, не на шутку разсердиться, но юный «шелопутъ» въ своихъ, на видъ тяжелыхъ стальныхъ, на самомъ же дл картонныхъ доспхахъ, оклеенныхъ только сверху серебряной бумагой, остановился посреди комнаты въ такой безупречно-рыцарской поз, что господинъ его, зараженный смхомъ пріятеля, самъ также добродушно разсмялся.
        - Ахъ, ты, шутъ и пьеро! Вдь пустить его этакъ на придворный маскарадъ, такъ никто, пожалуй, не призналъ бы въ немъ лакея.
        - Ну, а теперь, Самсоновъ, разобалакивайся-ка опять, — сказалъ Воронцовъ: — на маскарадъ отправляюсь сейчасъ я вмсто твоего барина.
        - Ваше благородіе, Михайло Ларивонычъ! взмолился тутъ Самсоновъ. — Явите божескую милость: возьмите меня тоже съ собой!
        - Эко слово молвилъ! Тебя все равно вдь не пропустятъ.
        - Меня-то съ вами пропустятъ: многіе служители придворные меня въ лицо знаютъ; а для послугъ, неравенъ часъ, я могу вамъ еще пригодиться.
        - Нестерпимо, вишь, любопытенъ посмотрть тоже на этакій маскарадъ, — поддержалъ его Ермолаичъ. — Возьми-ка его ужъ, сударь, чтобы теб одному, гршнымъ дломъ, какого дурна тамъ не учинилось. Малый онъ шустрый.
        - А чтожъ, и въ самомъ дл, - обратился къ Воронцову Шуваловъ. — Пускай ужъ идетъ съ тобой; все врне. Про рыцарскій костюмъ мой слышала отъ меня до сихъ поръ одна только особа. По походк, по голосу она, чего добраго, догадается, что это не я, а кто другой.
        - Ну, походку и голосъ можно всегда измнить. А кто та особа?
        - Юліана Менгденъ. Сама она, имй въ виду, будетъ маскирована Діаной.
        - О! la belle Julie? Но мн она, ты знаешь, не опасна. Ну, что же, Самсоновъ, скоро ли?
        II. Венеціанская ночь
        "Публичнымъ" маскарадомъ въ Лтнемъ дворц завершался, какъ сказано, циклъ всхъ придворныхъ празднествъ по случаю вступленія въ бракъ наслдницы престола; уже поэтому онъ долженъ былъ быть еще пышне и разнообразне бывшаго за два дня передъ тмъ «параднаго» маскарада въ Зимнемъ дворц. Тамъ танцовали четыре кадрили, по 12-ти паръ въ каждой, и каждая кадриль въ одноцвтныхъ домино; а ужину, приготовленному въ галлере, былъ приданъ видъ сельскаго праздника: столы и скамейки были вс въ зелени и цвтахъ. «Публичный» же маскарадъ долженъ былъ происходить, въ начал вечера, среди настоящей природы, подъ открытымъ небомъ — въ Лтнемъ саду и на прилегающей къ нему рк Фонтанк въ вид "венеціанской" ночи, а танцы и ужинъ потомъ — въ стнахъ дворца. Неудивительно, что большинство приглашенныхъ на этотъ совершенно исключительный праздникъ ожидало его съ большимъ нетерпніемъ.
        Едва ли, однакожъ, не боле всхъ волновалась Лилли Врангелъ. Всякій день вплоть до воскресенья являлся къ ней, согласно выраженной императрицею вол, французъ балетмейстеръ придворнаго театра, мосье Флере, толстенькій старичокъ съ пухлыми розовыми щечками, въ голубомъ фрак съ остроконечными фалдами, со скрипицей въ одной рук и съ хлыстомъ въ другой. Наставляя двочку въ па и пируэтахъ, онъ безцеремонно выгибалъ ея станъ, вывертывалъ ей носки и локти. Каждое движеніе онъ иллюстрировалъ ей сперва самъ, и, приподнимая кончиками пальцевъ свой ласточкинъ хвостъ, подпрыгивалъ съ легкостью мячика. Когда же ученица, подъ пискъ его скрипицы, принималась выдлывать то же самое, онъ съ отечески-нжной улыбкой похлестывалъ ее по ногамъ:
        - Plus haut, chre demoiselle, un peu plus haut! (Выше, милая барышня, еще немножко выше!)
        На такое обращеніе Лилли пожаловалась было баронесс Юліан, но получила въ отвтъ:
        - Вс мы, моя милая, прошли ту же школу. Какъ видишь, это не то, что скакать верхомъ безъ сдла!
        "А какъ охотно я поскакала бы опять!" — вздохнула про себя двочка, не подозрвая, что вскор ей дйствительно суждено скакать такъ, да еще публично.
        Хотя она за эти дни изрядно подучилась y мосье Флере въ придворныхъ танцахъ, хотя сшитый для нея скромный, но живописный костюмъ швейцарки бернскаго кантона и обрисовывалъ очень мило ея стройную талью, а подъ маской ее врядъ ли кто и узналъ бы, — но по наслышк ей было извстно, что маски, межъ собой даже не знакомыя, свободно разговариваютъ межъ собой и говорятъ другъ другу «ты». Ну, что, если и съ нею тоже кто-нибудь этакъ заговоритъ?
        Нарядилась Лилли въ свой костюмъ еще за цлый часъ до начала маскарада, чтобы, въ качеств камеръ-юнгферы, помогать при одваніи принцессы; причемъ не забыла, конечно, какъ просила ее Аннетъ Скавронская, приколоть къ груди блую лилію.
        Въ XVIII вк и y насъ, по примру Западной Европы, знаніе миологіи древнихъ грековъ и римлянъ считалось однимъ изъ краеугольныхъ камней образованія людей высшаго круга. Проблы въ другихъ научныхъ познаніяхъ такъ удобно вдь прикрывались въ свтской болтовн аллегоріями изъ жизни миическихъ небожителей и героевъ. А при маскарадахъ обойтись безъ миологіи положительно не было уже возможности. Анна Леопольдовна, посвященная еще съ дтства своей гувернанткой, мадамъ Адеркасъ, въ таинства этой «науки», выбрала себ сперва было для маскарада роль Ніобеи.
        - Кто, бишь, была Ніобея? — спросила ее царственная тетка, не столь свдущая въ тонкостяхъ миологіи.
        Принцесса объяснила, что Ніобея, дочь Тантала, лишившись всхъ своихъ дтей, была обращена Зевсомъ въ камень, источавшій неизсякающія слезы. Императрица справедливо возмутилась и повелла изготовить для племянницы одяніе богини плодородія и матери земли, Цереры. Одяніе вышло необычайно, пожалуй черезчуръ даже богато, потому что было все заткано золотыми колосьями, сплетенными межъ собой гирляндами изъ голубыхъ васильковъ и пунцовыхъ маковъ.
        - Я въ этомъ не выйду, ни за что не выйду! — запротестовала Анна Леопольдовна, когда увидла себя въ трюмо въ образ Цереры.
        Юліана принялась ее уговаривать: что костюмъ ей очень къ лицу, что сама государыня вдь его выбрала, что другого и нтъ…
        - Ну, тогда я вовсе не выйду! — ршила принцесса. — Еще подумаютъ, что я на радостяхъ такъ разрядилась…
        - И пускай думаютъ: на васъ и на вашихъ будущихъ дтяхъ — вся надежда русскаго народа.
        - Не говори мн объ этихъ дтяхъ! Никогда ихъ y меня не будетъ…
        - Такъ для чего же вы тогда вышли замужъ? А вонъ въ саду и военная музыка заиграла…
        Лилли подбжала къ окошку.
        - И масокъ уже сколько!
        Тутъ вошелъ камерпажъ императрицы съ докладомъ, что ея величество чувствуетъ себя еще слишкомъ усталой и выйдетъ только позже прямо въ танцовальный залъ, а потому проситъ принцессу вмст съ принцемъ спуститься въ садъ безъ нея.
        - Вотъ видите ли, ваше высочество, — сказала Юліана: — вы должны замнить государыню; выбора вамъ уже нтъ.
        - Ахъ, Боже, Боже! Пускай еще больше смеркнется…
        - Да вдь теперь y насъ въ Петербург блыя ночи.
        - Ну, все же будетъ хоть немножко темне.
        - А принцъ, врно, ждетъ васъ.
        - Подождетъ!
        Послдній отблескъ вечерней зари погасъ уже на верхушкахъ Лтняго сада, и въ темной листв его загорались разноцвтные фонарики. Въ пестрой толп замаскированныхъ, кружившейся около главнаго крыльца дворца въ ожиданіи выхода Высочайшихъ особъ, замчались уже признаки нетерпнія, когда на крыльц показалась Церера объ руку съ Нептуномъ. Хотя оба были также въ черныхъ маскахъ, но ни для кого кругомъ не было сомннія, что то принцесса съ своимъ молодымъ супругомъ, — и вс почтительно передъ ними разступились.
        Лилли, шедшая во свит рядомъ съ Юліаной, старалась и въ осанк, и въ походк копировать гордую гоффрейлину; подъ маской, придававшей ей небывалую смлость, она выступала такъ непринужденно, что никому бы и въ голову не пришло, что это — подростокъ-камеръ-юнгфера, а не такая же придворная дама.
        Сама Лилли съ жаднымъ любопытствомъ озиралась на мелькавшихъ мимо нихъ маскированныхъ. Въ памяти ея были еще живы святочные вечера въ тамбовской усадьб Шуваловыхъ. Тамъ ряженые шумной гурьбой вваливались въ барскія хоромы съ замазанными сажей лицами, въ вывороченныхъ овчинныхъ тулупахъ, въ самодльныхъ личинахъ: медвдя съ поводаремъ, бабы-яги, журавля, индйскаго птуха и т. п.
        Здсь чинно и важно расхаживали, въ сверкающихъ золотомъ и алмазами, шелковыхъ и бархатныхъ одяніяхъ, древніе боги и богини, представители всевозможныхъ народностей всхъ пяти частей свта, причемъ то, что израсходовано было каждымъ на себя для одного этого вечера, могло бы осчастливить на весь вкъ цлое семейство деревенскихъ ряженыхъ.
        Когда Лилли тихонько замтила объ этомъ Юліан, та сдлала ей серіозный репримандъ: какъ это она можетъ еще вспоминать о простомъ народ, когда вокругъ нея сливки общества, да еще въ такихъ дивныхъ нарядахъ! Вотъ хоть бы эта Уранія…
        Она указала на величавую женщину въ полупрозрачномъ голубомъ одяніи, усыпанномъ алмазными звздами, въ алмазномъ ожерель и въ алмазной же діадем.
        - Уранія, кажется, одна изъ девяти музъ? — замтила Лилли.
        - Ну да: богиня астрономіи.
        - А кто жъ она на самомъ-то дл?
        - На самомъ дл это — первоклассная комета на нашемъ придворномъ небосклон, залетвшая къ намъ изъ Венеціи, графиня Рагузинская.
        - Но фамилія y нея какъ-будто не итальянская?
        - Рагузинская она по покойному мужу, который родомъ былъ изъ Иллиріи. Впрочемъ, и самъ онъ назывался прежде какъ-то иначе; переселившись еще при цар Петр въ Россію, онъ переименовался въ Рагузинскаго, такъ какъ родился въ Рагуз. Женился онъ, когда ему было уже чуть ли не подъ семьдесятъ.
        - Но сама она, кажется, еще молода?
        - Да, ей и теперь не больше, какъ лтъ двадцать пять.
        - Но какъ она ршилась выйти за такого Маусаила!
        - Богатство, моя милая, несмтное богатство! Началъ онъ торговать, говорятъ, въ Архангельск; расторговавшись, сдлался агентомъ многихъ иностранныхъ торговыхъ домовъ; посылался русскимъ правительствомъ съ разными порученіями за границу, а потомъ и чрезвычайнымъ посланникомъ въ Пекинъ, чтобы заключить торговый договоръ съ китайцами. За это его сдлали тайнымъ совтникомъ.
        - А посл и графомъ?
        - Нтъ, графскій титулъ онъ купилъ себ самъ на старости лтъ въ Венеціи, какъ купилъ тамъ и жену. Богаче ея невсты нтъ y насъ теперь во всемъ Петербург. И вотъ, точно для нея, венеціанки, устраивается теперь эта венеціанская ночь… Но смотри-ка, смотри: вдь Пьеръ Шуваловъ все-таки здсь; а далъ еще знать черезъ брата, что y него случилось что-то съ ногой.
        - Гд же онъ?
        - Да вонъ рыцарь. Длаетъ, что меня не замчаетъ!
        - Но знаетъ ли онъ, что вы — Діана?
        Фрейлина не дала уже отвта. Принцесса и принцъ подошли къ спуску къ рк, гд стояла цлая флотилія шлюпокъ съ зонтиками, увшанными также цвтными фонариками.
        - Какъ есть Венеція! — говорили другъ другу маскированные, размщаясь по шлюпкамъ.
        "Венеція!" повторяла про себя и Лилли, подсаживаясь къ Юліан, занявшей мсто рядомъ съ принцессой.
        Тогдашняя Фонтанка, берега которой еще не были обложены гранитомъ, въ дйствительности, очень мало походила на венеціанскіе каналы, омывающіе мраморныя ступени гордыхъ палаццо. Но въ шлюпк, среди богато-наряженныхъ масокъ, въ волшебномъ полусумрак отъ разноцвтныхъ фонариковъ, неизбалованной зрлищами Лилли невольно сдавалось, что она въ настоящей Венеціи. Когда же тутъ съ задней шлюпки, предоставленной итальянскимъ опернымъ пвцамъ, раздалась еще звучная баркарола, и подъ ея переливы вся флотилія выплыла изъ Фонтанки на Неву, какъ бы изъ лагунъ на морской просторъ, — иллюзія стала еще обманчиве. Двочка безотчетно начала сама подпвать, такъ что Юліана должна была сдлать ей внушеніе.
        Когда флотилія, повернувъ обратно въ Фонтанку, приближалась опять къ пристани y Лтаяго сада, со стоявшей y противоположнаго берега барки грянулъ сигнальный выстрлъ и къ сумеречному небу начали взлетать, шипя и лопаясь, ракета за ракетой: швермеры, жаворонки, римскія свчи; затмъ по обоимъ концамъ барки, съ шумомъ водопада, завертлись огненныя колеса, а по середин загорлся огромный транспарантъ, представлявшій какую-то аллегорическую картину. Смысла ея Лилли, однако, такъ и не успла разгадать: весь Лтній садъ вдругъ освтился бенгальскими огнями, и вс сидвшіе въ шлюпкахъ поспшили, вслдъ за принцессой, сойти на берегъ.
        - А вонъ и Гриша! — обрадовалась Лилли, увидвъ Самсонова, который въ своей ливре и безъ маски стоялъ въ сторон, прислонившись къ дереву.
        - Какой Гриша? — спросила Юліана.
        - Да мой молочный братъ, что служитъ y Шуваловыхъ.
        - Можетъ быть, онъ здсь только со старшимъ своимъ господиномъ… Вотъ что, Лилли, пойди-ка, спроси его: дйствительно ли Пьеръ Шуваловъ остался дома?
        - Такъ подойдемте къ нему вмст.
        - Да разв я могу оставить принцессу! Ты вдь въ маск и преспокойно войдешь потомъ одна во дворецъ. Смотри только, не заболтайся съ нимъ.
        - Нтъ, нтъ.
        Очень довольная представившимся ей случаемъ обмняться опять хоть парою словъ съ товарищемъ дтства, съ которымъ не видлась съ первой встрчи въ Петербург, Лилли подошла къ Самсонову.
        - Здравствуй, Гриша!
        Онъ сразу узналъ ее по голосу.
        - Это вы, Лизавета Романовна? А я-то все гляжу гляжу, вс глаза себ проглядлъ; подъ маской и не узнать: которая вы? Мн надо еще поблагодарить васъ…
        - За что?
        - Да за то, что не велли безъ пути болтаться. Я теперь вдь и книжки уже читаю, и съ прописей списываю, и задачки ршаю.
        - Вотъ какъ! А кто же тебя всему этому учитъ?
        - Учитъ меня мужъ ученый, Василій Кириллычъ Тредіаковскій.
        И въ короткихъ словахъ онъ разсказалъ, какъ сдлался ученикомъ академическаго секретаря.
        - А для чтенія онъ, врно, даетъ теб все больше свои собственныя сочиненія? — спросила съ улыбкой Лилли, которая какъ-то слышала также про непомрное самомнніе стихотворца-философа.
        - Встимо, не безъ того; но занятне всего для меня все же дв рукописныя книжки: одна — лтописца московскаго съ царства Іоанна Васильевича Грознаго по царство тишайшаго царя Алекся Михайловича; другая — боярина Матвева въ бытность его въ Голландіи. Все мое досужное время такъ на это и уходитъ. Очнуться не успешь, какъ и день прошелъ.
        - Вотъ видишь ли, Гриша. Я такъ уже за тебя рада! Пожалуй, Тредіаковскій возьметъ тебя потомъ еще писцомъ въ свою канцелярію.
        - Тамъ, Лизавета Романовна, тоже не рай земной. Да и господинъ мой, Петръ Иванычъ, меня отъ себя не отпуститъ.
        - Ахъ, да, кстати, Гриша; хорошо, что про него напомнилъ. Гд онъ теперь: здсь тоже или дома?
        - Дома: лежитъ въ растяжку на диван съ перевязанной ногой.
        - Ей-Богу?
        Самсоновъ перекрестился.
        - Вотъ вамъ крестъ. А что?
        - Да намъ попался тутъ между маскированными тоже какой-то рыцарь…
        Самсоновъ усмхнулся.
        - Ты чего ухмыляешься, Гриша? Врно знаешь, кто онъ такой?
        - Можетъ, и знаю.
        - Скажи! ну, скажи!
        - А вы никому не перескажете?
        - Никому, кром баронессы Менгденъ.
        - Въ такомъ раз, простите, не смю сказать.
        Любопытство двочки было сильно возбуждено.
        - И мн одной не скажешь?
        - Вамъ одной?.. Побожитесь тоже.
        - А безъ того ты мн не вришь?
        - Врю, врю. Это, изволите видть, одинъ давнишній другъ и пріятель господъ Шуваловыхъ, Воронцовъ Михайло Ларивонычъ. Герцогъ за что-то выслалъ его изъ Питера, а онъ тайкомъ, вишь, сюда пожаловалъ, чтобы побывать тоже на этомъ маскарад. Петръ Иванычъ и одолжилъ ему свое собственное рыцарское платье.
        "Значитъ, ему же Аннетъ и назначила здсь свиданіе!" — сообразила Лилли.
        - Теперь-то мн все ясно! сказала она вслухъ. — Но мн пора уже итти. Прощай, Гриша!
        III. Лилли танцуетъ
        Танцовальный залъ сіялъ сотнями зажженныхъ восковыхъ свчей на люстрахъ и канделябрахъ; воздухъ кругомъ былъ напоенъ благовонными куреньями. Въ ожиданіи Высочайшаго выхода, маскированные становились рядами по двумъ продольнымъ сторонамъ зала.
        Лилли очутилась, сама не зная какъ, въ заднемъ ряду, прижатою въ уголъ. Тщетно поднималась она на цыпочки, чтобы высмотрть Юліану или Аннетъ. Ни той, ни другой въ зал не было, какъ не было никого изъ Царской фамиліи и семейства Бирона. Вс они, очевидно, должны были участвовать въ церемоніал Высочайшаго выхода.
        И вотъ, предшествуемая оберъ-гофмаршаломъ графомъ Лёвенвольде, котораго, не смотря на его черную маску, не трудно было узнать въ этомъ крылоногомъ встник боговъ съ золотымъ жезломъ, обвитымъ двумя змями, — въ дверяхъ изъ внутреннихъ палатъ показалась императрица. Сама она, въ отличіе отъ всхъ своихъ гостей, не была замаскирована и была одта въ бло-атласную робу съ богатыми по подолу узорами, съ тяжелымъ пятиаршиннымъ шлейфомъ, поддерживаемымъ двумя пажами. Полный бюстъ ея былъ сжатъ въ корсет съ острымъ мыскомъ, точно въ стальномъ панцыр; а на открытыя плечи спускались локоны высоко-взбитой прически, украшенной жемчужною, съ брилліантами, діадемой. И вс эти самозваные небожители раболпно преклонялись передъ земною, но настоящею царицей.
        Появленіе ея было привтствовано съ хоровъ шумнымъ маршемъ. По болзненному состоянію въ послднее время сама не участвуя ни въ какихъ танцахъ, государыня сдлала знакъ слдовавшимъ за нею начать "англійскій променадъ". Въ первой пар выступила принцесса Анна Леопольдовна съ англійскимъ резидентомъ Рондо въ образ султана Гаруна-аль-Рашида, во второй — съ принцемъ Антономъ Ульрихомъ цесаревна Елисавета въ вид русской боярыни, въ третьей — Юнона съ Марсомъ, въ которыхъ, по ихъ надменной осанк, Лилли съ перваго взгляда признала супруговъ Бироновъ.
        Пара слдовала за парой. Вотъ и средневковый рыцарь объ руку съ турчанкой. Такъ, значитъ, и есть! Вдь Аннетъ выбрала себ костюмъ турчанки.
        Тутъ окружающіе ряженые справа и слва стали парами примыкать также къ общему ряду «променирующихъ».
        - Позвольте, барышня, итти съ вами? — услышала Лилли около себя звучный голосъ съ мягкимъ малороссійскимъ говоромъ.
        Передъ нею стоялъ стройный, статный бояринъ. Видя ея нершительность, онъ прибавилъ:
        - Я Разумовскій. Меня послала къ вамъ сама цесаревна.
        Лилли, уже не колеблясь, подала ему руку. Но, идя съ нимъ въ "променад", она старалась припомнить, что слышала про Разумовскаго:
        "Да! Вдь это тотъ самый малороссъ, который y себя на Украйн былъ простымъ пастухомъ, но за свой чудный голосъ былъ взятъ пвчимъ въ приходскую церковь и y дьячка научился церковному пнію и грамот; а потомъ, когда набирали въ Малороссіи пвчихъ для придворнаго хора, попалъ и въ Петербургъ, сдлался здсь пвцомъ-солистомъ цесаревны и, наконецъ, управляющимъ ея имніями"…
        Размышляя такъ о своемъ кавалер, Лилли двигалась объ руку съ нимъ подъ звуки марша, въ нескончаемой верениц маскированныхъ, по всей анфилад парадныхъ аппартаментовъ дворца, чтобы затмъ возвратиться снова въ танцовальный залъ.
        Тутъ на смну «променада» оркестръ заигралъ ритурнель къ контрдансу. Разумовскій, не выпуская руки Лилли, сталъ съ нею въ рядъ танцующихъ.
        "Чудакъ! думала про себя Лилли. — Послали его ко мн, такъ онъ считаетъ священнымъ долгомъ не отходить отъ меня уже цлый вечеръ. И хоть бы ротъ раскрылъ! А то молчитъ, какъ рыба. Ободрить его разв?"
        - Вы вдь, кажется, въ особенномъ фавор y цесаревны? — начала она разговоръ.
        - Благодтельница она моя… — пробормоталъ онъ. — Разумомъ острая, сердцемъ добрая, жалостливая…
        И опять застнчиво умолкъ.
        Начался контрдансъ. Тогда танцовали его совсмъ не такъ, какъ въ наше время: и кавалеры, и дамы самымъ старательнымъ манеромъ выдлывали отдльныя па. Впервые въ жизни танцуя на большомъ придворномъ балу, Лилли прилагала съ своей стороны все усвоенное ею отъ придворнаго балетмейстера умнье, чтобы не ударить въ грязь лицомъ. Тмъ не мене она невольно поглядывала все въ одну сторону, любуясь на молодую боярыню, каждое движеніе которой было полно неподражаемой граціи.
        - Вдь это цесаревна? — спросила она своего кавалера. — Она, въ самомъ дл, не танцуетъ, а порхаетъ…
        - Якъ ластивочка, якъ витеръ y поли! — отозвался Разумовскій съ непритворнымъ обожаніемъ.
        Только-что контрдансъ пришелъ къ концу, какъ къ нимъ подлетла Скавронская и, подхвативъ Лилли подъ руку, увлекла вонъ изъ зала.
        - Ну, милочка, теперь пойдемъ переодваться.
        - Но ты танцовала вдь уже съ своимъ рыцаремъ и променадъ, и контрдансъ.
        - Да, но твоя Менгденша обратила уже вниманіе; она принимаетъ его вдь за своего Шувалова.
        - Такъ ты съ нимъ еще не наговорилась?
        - Куда! Вдь мы съ Мишелемъ не видлись больше года. Онъ прибылъ сюда изъ своего полка безъ всякаго разршенія…
        - Какъ! И Биронъ, значитъ, тоже ничего не знаетъ?
        - Ничего, и не дай Богъ, чтобы узналъ: вдь онъ же и выслалъ Мишеля изъ Петербурга. Я все это теб какъ-нибудь разскажу. Но сейчасъ будетъ менуэтъ. Чтобы танцовать опять съ нимъ, я должна быть въ другомъ вид; мы съ тобой опять обмняемся костюмами.
        Въ Юліан, дйствительно, заговорила уже какъ-будто ревность: пользуясь паузой въ танцахъ, она подошла къ своему воображаемому рыцарю. Хотя Воронцовъ и слышалъ давеча отъ Петра Шувалова, что гоффрейлина принцессы будетъ замаскирована Діаной, но положительно забылъ уже про ея существованіе. Когда она вдругъ предстала теперь передъ нимъ въ образ двственной богини охоты съ полумсяцемъ во лбу, съ колчаномъ; полнымъ стрлъ, черезъ плечо и съ золотымъ лукомъ въ рук, - онъ невольно вздрогнулъ.
        - Что, трепещете, г-нъ рыцарь? — обратилась къ нему по-французски Юліана. — Вы нарочно будто убгаете отъ меня.
        - Трепещу, божественная, и убгаю безъ оглядки: отъ вашихъ стрлъ нтъ никому вдь пощады, — отвчалъ Воронцовъ, стараясь измнить свой голосъ. — Горы и дебри кругомъ оглашаются стонами раненыхъ вами зврей…
        - А вы какой же зврь: олень, кабанъ или заяцъ?
        Въ такомъ шутливомъ дух продолжалась ихъ болтовня нсколько минутъ, когда Юліана завидла возвращающихся въ залъ швейцарку и турчанку.
        - Вотъ и ваша турчанка, — сказала она. — Но она, боюсь я, обратитъ васъ въ свою магометанскую вру; а многоженство y насъ строго запрещено! Поэтому позвольте дать вамъ въ спутницы добрую христіанку.
        И, подойдя съ нимъ къ швейцарк, которую принимала за Лилли, она объявила ей, что вотъ г-нъ рыцарь желалъ бы протанцовать съ нею менуэтъ. Швейцарка робко протянула ему руку, но когда отошла съ нимъ вонъ, то прыснула со смху:
        - Она хотла наказать насъ обоихъ, но мы ей великодушно простимъ!
        Къ турчанк въ то же время приблизился Разумовскій, считавшій ее Аннетъ Скавронской, и почтительно просилъ «графиню» не отказать ему въ менуэт. Волей-неволей Лилли пришлось войти въ роль подруги и занять съ нимъ въ третій разъ мсто въ ряду танцующихъ.
        Подъ медленный ритмъ менуэта, этого по истин аристократическаго танца, задвигались по зал безчисленныя маски, съ изысканной граціей обмниваясь съ сосдями направо и налво почтительно-важными поклонами.
        Есть секта «скакуновъ», доходящая въ своихъ фанатическихъ "радніяхъ" до такого экстаза, что заражаетъ наконецъ и постороннихъ зрителей.
        Нчто подобное случилось въ настоящемъ случа и съ Лилли, которая, впрочемъ, и раньше ужъ была большой поклонницей менуэта. Увлеченная примромъ всхъ окружающихъ, она всмъ существомъ своимъ отдалась прелести изящныхъ тлодвиженій, согласованныхъ съ музыкальнымъ ритмомъ. Ей было теперь уже не до пустыхъ разговоровъ съ своимъ кавалеромъ, которые нарушили бы только гармонію танца.
        Но на этотъ разъ молчальникъ счелъ себя, видно, обязаннымъ занять мнимую кузину цесаревны:
        - А слышали, графиня, послднюю новость?
        - Какую?
        - Ось казусное діло: до ужина изъ дворца ни души уже не выпустятъ.
        - Это почему?
        - А потому, что сюда, слышно, пробрался въ маск непрошенный гость. Передъ ужиномъ вс должны будутъ снять маски; тутъ его, сиромаху, и сцапаютъ. Нехай Богъ его милуе!
        Лилли ахнула.
        - Но кто это распорядился? — спросила она. — Врно самъ герцогъ?
        - Врагъ его знае. Видлъ я только, что Липпманъ вертлся все вокругъ него да около; а гд этотъ Искаріотъ, тамъ врно ужъ какая ни есть каверза и пакость.
        Куда двались беззаботность и упоеніе Лилли! Ей было теперь уже не до менуэта; она то и дло поглядывала на Воронцова, какъ ни въ чемъ не бывало танцовавшаго со Скавронской. Съ послднимъ же звукомъ оркестра она подлетла къ Воронцову со словами:
        - Спасайтесь: васъ узнали и хотятъ арестовать!
        IV. Съ чернаго крыльца
        Посл своего разговора съ Лилли, Самсоновъ нкоторое время еще послонялся по иллюминованному саду. Когда же вс маскированные вошли во дворецъ, и изъ-за освщенныхъ оконъ танцовальнаго зала донеслись звуки торжественнаго марша, онъ ршился попытать счастья: не удастся ли ему также пробраться во дворецъ.
        Въ дверяхъ параднаго крыльца торчалъ саженный швейцаръ съ золотой булавой, а за нимъ въ вестибюл толпились всевозможныя лакейскія ливреи.
        "Этихъ дальше не пустили; значитъ, и мн тутъ нтъ ходу, разсуждалъ самъ съ собою Самсоновъ. — Обойдемъ кругомъ.»
        Со стороны Фонтанки, дйствительно, оказалось заднее крыльцо, оберегаемое единственнымъ сторожемъ-инвалидомъ; но тотъ сперва также остановилъ его:
        - Куда прешь? Пошелъ, пошелъ!
        Самсоновъ сталъ объяснять, что ему бы только однимъ глазкомъ взглянуть, какъ господа тамъ танцуютъ… Инвалидъ перебилъ его:
        - Сказано теб, что дло нестаточное. Отойди до грха!
        - Ну, пусти, дяденька, радлецъ, отецъ родной! Тебя отъ того вдь не убудетъ. Пусти!
        - Сказано разъ: "не пущу", ну, и не пущу!
        Такъ Самсоновъ, по всему вроятно, и отъхалъ бы ни съ чмъ, не найди онъ поддержки въ дворцовой служительниц, возвращавшейся въ это время съ иллюминаціи тмъ же чернымъ ходомъ и узнавшей въ немъ шуваловскаго человка.
        - Да ублажилъ бы ты старика: сунулъ бы грошъ въ зубы, — вполголоса посовтовала она Самсонову.
        Онъ пошарилъ y себя по карманамъ: вмсто гроша, нашелся тамъ цлый алтынъ.
        - На-ка-сь вотъ, дяденька, на добрую чарку.
        Устоять противъ такого соблазна было уже свыше силъ ворчуна. Пробурчавъ что-то подъ носъ онъ пропустилъ обоихъ.
        Хорошо знакомыми ей, видно, закоулками дворца двушка провела Самсонова къ винтовой лстниц.
        - По этой лстниц, - сказала она, — ты, прямо выйдешь на хоры.
        - Ну, спасибо, родная.
        На хорахъ, кром придворнаго оркестра Самсоновъ засталъ уже десятка два такихъ же любопытныхъ, скучившихся въ сторонк на двухъ скамейкахъ передъ ажурными перилами.
        - Не найдется ли, матушка, и для меня мстечка? — обратился онъ къ сидвшей съ краю на задней скамь старушк, повидимому изъ придворныхъ приживалокъ.
        Та воззрилась на него и тотчасъ съ готовностью отодвинулась къ сосдк.
        - Какъ не найтись для тебя, касатикъ, — найдется.
        Отсюда, между головъ сидвшихъ на передней скамь, сквозь прорзы въ перилахъ, было видно, какъ на ладони, все, что происходило внизу, въ танцовальномъ зал. Отъ пестроты и роскоши мелькавшихъ тамъ маскарадныхъ костюмовъ y Самсонова вначал въ глазахъ рябило. Понемногу онъ, однакожъ, приглядлся; а комментаріи, которыми обмнивались сидвшія около него дв кумушки, облегчали ему еще опознаться въ этомъ одушевленномъ калейдоскоп. Но, любуясь блестящимъ зрлищемъ маскараднаго бала, онъ, вмст съ тмъ, не упускалъ изъ виду ни швейцарки, ни рыцаря, хотя т ни променада, ни контрданса не танцовали другъ съ другомъ.
        Посл контрданса швейцарка на нсколько минутъ исчезла съ турчанкой, и когда возвратилась, то на менуэтъ приняла приглашеніе рыцаря. Не подозрвая, что швейцаркой одта теперь уже не его "молочная сестра", а Скавронская, Самсоновъ не могъ надивиться несвойственной Лилли развязности въ обращеніи съ своимъ кавалеромъ.
        Тутъ къ нимъ подлетаетъ опять турчанка. Что она говоритъ рыцарю? Наскоро приложившись къ ручк своей дамы, онъ удираетъ изъ зала. Знать, не спроста!
        Самсоновъ такъ стремительно поднялся съ своего мста, что привелъ въ сотрясеніе всю скамейку; об кумушки сердито на него оглянулись. Но его и слдъ простылъ.
        Дверь, за которою исчезъ Воронцовъ, была въ сторону параднаго крыльца. Самсоновъ поспшилъ туда же. Благодаря своей ливре, онъ не обращалъ ни чьего вниманія. Въ проходной комнатк около вестибюля онъ столкнулся лицомъ къ лицу съ Воронцовымъ.
        - А я къ вамъ, Михайло Ларивонычъ. Васъ, врно, хватились?
        - Да, хотятъ, слышно, арестовать. Ожидаютъ только, должно быть, конца бала, чтобы не длать переполоха.
        - Такъ вамъ бы крадучись уйти.
        - Пытался; но y параднаго хода стоятъ два жандарма; а швейцаръ мн объявилъ, что раньше ужина никого изъ гостей не приказано выпускать.
        - Изъ гостей? Такъ намъ, слугамъ, значитъ, выходить не возбранено? Переодться бы вамъ въ мою ливрею и утечь съ задняго крыльца.
        - А ты самъ-то, братецъ, что же?
        - Самъ я надну ваши рыцарскіе доспхи и останусь тутъ за васъ, чтобы вамъ было время убраться изъ Питера по добру по здорову.
        - Ты, видно, о двухъ головахъ! Къ ужину вс вдь должны будутъ снять маски, и теб придется также показать свое лицо.
        - И покажу.
        - Но съ тобой чиниться уже не станутъ…
        - Богъ милостивъ. Скажу, что нарядился, молъ, въ доспхи своего господина сдуру безъ его вдома, чтобы побывать тоже разъ на этакомъ придворномъ маскарад. Ну, знамое дло, по головк не погладятъ, накажуть, а все же не такъ, какъ вашу бы милость: вамъ, офицеру, всю жизнь бы испортили.
        - Это-то врно… Ну, Самсоновъ, золотой ты человкъ! Этой услуги я теб во вкъ не забуду. Но гд намъ переодться?
        - А за переборкой въ мужской уборной. Войдемъ вмст и выйдемъ вмст: никому и не въ домекъ.
        Сказано — сдлано. Когда, немного погодя, оба вышли опять изъ уборной, никому изъ попадавшихъ имъ навстрчу и въ голову не приходило, что шествующій впереди благородный рыцарь — въ дйствительности слуга, а скромно плетущійся за нимъ слуга — благородный рыцарь.
        Самсоновъ отъ природы былъ очень примтливъ и безъ затрудненія нашелъ выходъ изъ дворцоваго лабиринта къ черному крыльцу. Здсь, кром дежурнаго сторожа, стояли теперь также два полицейскихъ аргуса съ саблями на-голо. Но ливрейнаго слугу они выпустили въ садъ безъ всякихъ разспросовъ, а настоящій слуга въ образ рыцаря возвратился опять, скрпя сердце, на парадную половину дворца.
        V. Рыцарь и браминъ
        Изъ танцовальнаго зала на Самсонова пахнуло тропическою жарой и неулегшеюся еще посл танцевъ пылью, смшанною съ запахомъ человческаго пота и парфюмерныхъ благовоній. Разгоряченныя танцами маски обоего пола расхаживали взадъ и впередъ одиночно или по-парно, прохлаждаясь холодными напитками и мороженымъ, которые разносились кругомъ придворными лакеями.
        Вдругъ къ нему подпорхнули дв женскія маски: швейцарка и турчанка.
        - Ты все еще здсь, Мишель? — замтила ему вполголоса швейцарка. — Какое безумство!
        - Вы ошибаетесь, Лизавета Романовна, отвчалъ Самсоновъ. — Я не Михайло Ларивонычъ…
        - Это — Гриша! — вмшалась турчанка. — Они врно тоже, какъ мы, обмнялись платьемъ. Правда, Гриша?
        Теперь и Самсоновъ узналъ ее по голосу.
        - Правда, Лизавета Романовна, отвчалъ онъ. — Михайла Ларивоныча въ моей ливре никто не задержалъ, и теперь его, врно, уже не нагонятъ.
        - Слава теб, Господи! — облегченно вздохнула Скавронская. — Но какой ты самъ безстрашный! Вдь теб это такъ не сойдетъ. Знаешь что, Лилли: мн уже изъ реконесанса надо его тоже выручить; я поговорю съ цесаревной…
        - А я съ принцессой! — подхватила Лилли. — Раньше намъ съ тобой надо, однакожъ, опять переодться. А ты, Гриша, тмъ временемъ уберись здсь куда-нибудь подальше.
        "Ахъ вы, милыя, хорошія! — подумалъ Самсоновъ, когда дв подруги упорхнули снова вонъ. — Но куда мн здсь убраться? Разв что въ буфетъ".
        И онъ спросилъ y проходившаго мимо лакея: гд буфетъ?
        - А пожалуйте, сударь, за мною, — предложилъ тотъ и провелъ его въ длинную стеклянную галлерею, въ конц которой былъ устроенъ роскошный буфетъ, а подъ высокими окнами были разставлены небольшіе мраморные столики.
        Идя за лакеемъ, Самсоновъ разслышалъ за собою чьи-то семенящіе шаги, слдовавшіе за нимъ въ стеклянную галлерею.
        Едва онъ тутъ прислъ за одинъ изъ свободныхъ столиковъ, какъ за сосднимъ столикомъ расположился маленькій толстенькій человчекъ, наряженный индйскимъ браминомъ, и потребовалъ себ бутылку шампанскаго.
        "А что жъ, не угоститься ли мн тоже всласть, пока еще не посадили на хлбъ и на воду?" сказалъ себ Самсоновъ и приказалъ подать себ чего-нибудь посытне. Минуту спустя столикъ его былъ уставленъ всевозможною «сытною» сндью: былъ тутъ и страсбургскій пирогъ, и балыкъ, и ростбифъ…
        - Въ буфет y насъ, простите, сударь, одна холодная закуска, — извинился прислужникъ: — горячая будетъ къ ужину. А изъ винъ что прикажете: легкаго какого, али стараго бургонскаго?
        - Нтъ ли y васъ простого квасу? — Спросилъ съ полнымъ ртомъ Самсоновъ, уписывая страсбургскій пирогъ за об щеки.
        - Простого ква-су? — протянулъ слуга и отрицательно покрутилъ головой. — Нтъ-съ, простыхъ русскихъ питій y насъ не полагается. Изъ дамскихъ прохладительныхъ есть оршадъ, лимонадъ: оршадъ первый сортъ — изъ миндаля и апельсиновъ на «гуляфной» вод, а лимонадъ — на лучшемъ «ренскомъ».
        - Такъ дай мн хоть лимонаду, что ли.
        - И что вамъ за охота, г-нъ рыцарь, пить всякую дрянь, коли есть нектаръ, питье боговъ? — заговорилъ тутъ браминъ и, поднявшись изъ-за стола съ длинногорлой бутылкой въ рук, подошелъ къ Самсонову. — Человкъ! еще одинъ покалъ.
        Характерное картавое произношеніе съ придыханіемъ уже само по себ выдавало въ немъ семита; а когда онъ въ добавокъ, задыхаясь, должно быть, подъ маской, отвязалъ ее и обнаружилъ такимъ образомъ одутловатое лицо съ хищнически-загнутымъ носомъ и выпуклыми, воспаленными глазами, — Самсоновъ тотчасъ узналъ въ немъ придворнаго банкира и бироновскаго совтчика, въ контор котораго получалъ уже какъ-то деньги для своего господина.
        - Вы слишкомъ любезны, г-нъ Липпманъ… — пробормоталъ онъ, не ршаясь прямо отказаться. А тотъ безцеремонно подслъ уже къ нему и, наливая ему полный «покалъ», продолжалъ съ тою же развязностью:
        - И вамъ бы, г-нъ рыцарь, снять свой шлемъ; разв вамъ не жарко?
        При этомъ глаза его зорко вглядывались въ глазныя отверстія шлема рыцаря и въ нижнюю часть его лица, видимую изъ-подъ слегка приподнятаго для ды забрала.
        "Гляди, гляди, — меня-то не узнаешь!" думалъ про себя Самсоновъ, а на вопросъ отвчалъ, что "нтъ, не жарко".
        - А чокнуться все же можно и осушить покалъ.
        Длать нечего, — пришлось чокнуться и осушить. Игристый напитокъ Шампаньи разлился y юноши огнемъ по жиламъ, ударилъ ему съ непривычки въ голову. Онъ не то, чтобы опьянлъ, а исполнился беззавтной отваги.
        "Погибать, такъ погибать! По крайней мр натшусь еще надъ этимъ мерзавцемъ".
        Онъ самъ уже налилъ себ второй бокалъ и съ задорной усмшкой спросилъ банкира, правда-ль, что тотъ прибылъ въ Питеръ лтъ двадцать назадъ съ грошомъ въ карман.
        - Побольше: съ полтиной, — отвчалъ Липпманъ, ни чуть какъ будто не обидясь, а напротивъ, самодовольно улыбаясь. — Во всякомъ гешефт, г-нъ рыцарь, только начало трудно. Въ первый годъ изъ полтины y меня стало пятьдесятъ рублей, во второй — триста, а въ третій — десять тысячъ.
        - Изъ трехъ сотъ рублей въ одинъ годъ десять тысячъ! Это какимъ же чудомъ?
        - Не чудомъ, а казенной поставкой. Подрядился я поставить для арміи десять тысячъ епанчей…
        - Десять тысячъ епанчей на триста рублей? Значитъ, одну епанчу за три копейки? Кто вамъ это повритъ!
        - Хе-хе-хе-хе! Триста рублей моихъ пошли только на первую смазку, чтобы получить поставку. (Онъ наглядно показалъ пальцами, какъ смазываютъ.) Другіе брались поставить кто по восемь рублей, кто по семь, а я по шесть рублей за штуку. Ну, поставка и осталась за мною.
        - Да по сколько же вамъ самимъ обошлась каждая штука?
        - По сколько? (Онъ лукаво подмигнулъ однимъ глазомъ.) По шесть съ полтиной.
        - Такъ, стало-быть, въ прямой себ убытокъ?
        - Мн епанчи, что поставилъ, по полтин убытку.
        - А то еще за какія жъ?
        - За т, что не поставилъ.
        - Простите, г-нъ Липпманъ, но я васъ не понимаю.
        - Не понимаете? Ха! А дло, кажется, ясное: по квитанціи я сдалъ будто бы вс десять тысячъ штукъ, а взаправду приняли отъ меня шесть тысячъ.
        - Такъ что за непоставленные четыре тысячи вы положили себ въ карманъ ни за что, ни про что, двадцать четыре тысячи рублей?
        - "Ни за что, ни про что" — пхе! За труды-съ. Да и то не двадцать четыре, а только половину — двнадцать тысячъ.
        - А остальныя двнадцать тысячъ пошли въ чужіе, что ли, карманы?
        - А то какъ же? Извстно, за коммиссію, подлились совсмъ по-братски. Никому не обидно.
        - Окром казны-матушки да бдныхъ солдатиковъ.
        - Казна-матушка не плачетъ, а солдаты тоже не остались безъ епанчей.
        - Да вдь на четырехъ тысячъ человкъ ихъ не хватило?
        - Новыхъ епанчей не хватило, но старыхъ — сколько угодно. Хе-хе-хе-хе!
        И, чрезвычайно довольный эффектомъ, произведеннымъ на наивнаго собесдника ловкой аферой, Липпманъ наполнилъ оба бокала въ третій разъ.
        - За казну-матушку!
        - Не лучше ли за ея грабителей?
        Это было уже не въ бровь, а въ глазъ. Банкиръ не выдержалъ, быстро всталъ со стула и прошиплъ:
        - Это вамъ, сударь мой, такъ не сойдетъ!
        "Наконецъ-то отвязался!" — сказалъ самъ себ Самсоновъ и принялся опять за ду.
        Но насться всласть ему все-таки не пришлось. Отъ входныхъ дверей раздался знакомый ему голосъ:
        - Ба, ба, ба! онъ и въ самомъ дл тутъ. А я за него отдувайся!
        Передъ нимъ очутился бедуинъ, въ сообществ двухъ другихъ маскированныхъ. Рыцарь нашъ едва усплъ отереть себ салфеткой ротъ и опустить забрало.
        - Чего же ты, Петя, притворялся инвалидомъ? — продолжалъ Александръ Шуваловъ. — А Юліана Менгденъ мн проходу не даетъ: "Каинъ! гд братъ твой Авель?" — "Дома, говорю, — прикованъ, какъ Прометей, къ скал-дивану". — "Неправда, говоритъ, — я сама съ нимъ говорила. Отыщите мн его". А ты, глядь, и вправду тутъ. Ступай-ка, ступай, пока не совсмъ еще впалъ въ немилость.
        Разуврять теперь въ своей личности не приходилось. Промычавъ что-то себ подъ носъ вмсто отвта, Самсоновъ бросилъ на столъ салфетку и, слегка прихрамывая, точно нога y него еще не совсмъ въ порядк, не спша двинулся вонъ изъ галлереи.
        VI. Маски снимаются
        Въ танцовальномъ зал только-что кончилась опять пауза, и съ хоръ полились заунывно-тягучіе звуки «русской», безъ которой въ т времена не обходился ни одинъ балъ. Простонародный танецъ давно уже, однако, не находилъ въ высшемъ обществ прежняго сочувствія; пары собирались вяло; никому какъ-будто не хотлось начинать.
        Тутъ въ дверяхъ появились рука объ руку молодой бояринъ съ молодой боярыней и показали примръ другимъ. Что боярыня эта — цесаревна Елисавета, знали, надо думать, вс присутствующіе; что кавалеръ ея — Разумовскій, догадывались, вроятно, очень многіе. Общее вниманіе тотчасъ сосредоточилось на этой пар, и вс на нее за любовались, даже т, что собрались было уже танцовать. Да и какъ, право, было не залюбоваться!
        Съ какою воздушною легкостью и граціей боярыня плыла мимо своего боярина, помахивая шелковымъ платочкомъ передъ его закрытымъ маскою лицомъ! Какъ бойко онъ, въ свою очередь, выбивалъ дробь ногами, какъ залихватски забрасывалъ пятки!
        Никто изъ зрителей, однако, не ршался первымъ захлопать, пока стоявшая въ дверяхъ императрица не подастъ знака. У нея одной, какъ уже сказано, лицо не было прикрыто маской. На устахъ ея заиграла также устало-грустная улыбка. И вотъ она подняла сложенныя на таль руки и ударила въ ладоши. Въ тотъ же мигъ весь залъ кругомъ зазвучалъ оглушительными рукоплесканіями.
        Въ цлой имперіи не нашлось бы, пожалуй, ни души, кром одного единственнаго человка, кто ршился бы теперь открыто заявить свое несогласіе съ выраженнымъ государыней одобреніемъ. Этотъ единственный человкъ, Марсъ-Биронъ, поманилъ къ себ перстомъ Меркурія-Лёвенвольде и отдалъ ему какое-то приказаніе. Оберъ-гофмаршалъ покорно наклонилъ голову и, выступивъ впередъ, громогласно крикнулъ капельмейстеру на хорахъ:
        - Grossvater!
        Всмъ было ясно, что слишкомъ благопріятное впечатлніе отъ русской пляски ненавистникъ русскаго народа, герцогъ курляндскій, счелъ нужнымъ ослабить нмецкимъ свадебнымъ танцемъ, которымъ тогда и въ нашихъ придворныхъ сферахъ, какъ y бароновъ въ остзейскомъ кра, заканчивались, обыкновенно, свадебные балы. Въ "гросфатер" обязательно принимали участіе какъ вся молодежь, такъ и маститые сановники съ ихъ пожилыми супругами; поэтому вдоль всего огромнаго зала мигомъ образовалась змевидная лента "ддушекъ" и «бабушекъ» всхъ возрастовъ и званій, начиная съ самого Бирона и кончая Лилли. И вся вереница, въ тактъ медленному темпу музыки, заковыляла старческой походкой, хоромъ подпвая нелпйшую псню:
        - "Als der Grossvater die Grossmutter nahm,
        Da war der Grossvater ein Brautigam,
        La-ri, la-ri, la ra!
        ("Когда ддушка посватался къ бабушк, ддушка сталъ женихомъ, ла-ри, ла-ри, ла-ра!")
        Вдругъ ковыляющій темпъ разомъ переходитъ въ бшеный плясовой. Каждый кавалеръ хватаетъ свою даму за об кисти рукъ и длаетъ съ нею бочкомъ козлиный скачекъ назадъ и затмъ впередъ, чтобы перемниться мстомъ съ сосдней парой, во все горло припвая:
        - "La-ri, la-ri, la-ralla-la!
        La-ri, la-ri, la-ra!"
        Лилли не разъ уже танцовала въ Лифляндіи этотъ патріархальный свадебный танецъ, — танцовала съ дтскимъ увлеченіемъ. Теперь онъ показался ей до-нельзя пошлымъ, и она готова была убжать вонъ. Но кавалеръ не выпускалъ ея рукъ, и ей поневол приходилось также подпрыгивать и подтягивать:
        - "La-ri, la-ri, la-ralla-la!"
        La-ri, la-ri, la-ra!".
        "Гд-то теперь Гриша? Да вонъ онъ, бдняга, въ своихъ рыцарскихъ доспхахъ стоитъ y выступа стны, опершись на свой мечъ, не шевельнется, словно окаменлъ на мст. Что-то сейчасъ его ожидаетъ, Боже милосердый!"
        Наконецъ-то и заключительный куплетъ. Барабанъ и литавры гремятъ въ послдній разъ. Кавалеръ жметъ ей руки и откланивается.
        - Милостивые государи и государыни! — возглашаетъ оберъ-гофмаршалъ. — Танцы кончены: прошу снять маски.
        Вотъ и роковой мигъ. "О, Гриша!"
        Дрожащими отъ волненья пальцами Лилли отвязываетъ свою маску и оглядывается. Какъ эти разгоряченныя, глянцовитыя отъ пота, истомленныя лица не подходятъ къ свжимъ и пышнымъ нарядамъ! Ужели и она сама такая же красная?
        Но всхъ красне и противне упитанная бычачья рожа Бирона. И какимъ вдь жестокимъ инквизиторскимъ взглядомъ озираетъ онъ всхъ окружающихъ, видимо, отыскивая между ними того, о которомъ ему донесли его шпіоны! Но искомаго на лицо не оказывается: брови герцога сдвигаются еще мрачне.
        Тутъ вынырнувшій позади его браминъ — банкиръ, приподнявшись на цыпочки, шепчетъ ему что-то на ухо. Взоръ Бирона устремляется на прикованную все тамъ же къ выступу стны, неподвижную фигуру средневковаго рыцаря.
        - Господинъ рыцарь! — раздается на весь залъ повелительный голосъ съ рзкимъ нмецкимъ акцентомъ. — Прошу къ намъ.
        Рыцарь отдляется отъ стны, подходитъ; но забрало его все еще опущено.
        - Откройте ваше лицо!
        Малодушествовать уже не приходится. Рыцарь поднимаетъ забрало, и сотни глазъ съ недоумніемъ видятъ совсмъ незнакомыя имъ, благообразныя черты юноши съ легкимъ пушкомъ надъ верхнею губой. Всхъ боле, конечно, разочарованъ самъ инквизиторъ; но за это долженъ по платиться разочаровавшій.
        - Государь милостивый! Кто вы есть такой?
        Въ голос временщика прорывалась такая злоба, что сердце y Самсонова въ первомъ замшательств все же захолонуло, языкъ прилипъ къ небу. За него отвчалъ бедуинъ:
        - Ваша свтлость! Смю доложить, что это — слуга моего брата, Петра Ивановича Шувалова. У брата было уже заготовлено это рыцарское платье для сегодняшняго вечера; но внезапно онъ заболлъ…
        - И послалъ сюда замсто себя лакея? — досказалъ взбшенный герцогъ.
        - Нтъ, ваша свтлость, — заговорилъ тутъ, оправясь, самъ Самсоновъ: — господинъ мой тутъ не при чемъ. Учинилъ я это безъ спроса…
        - За что и будешь примрно наказанъ, дабы впредь чинить тому подобное никому повадно не было! — подхватилъ съ негодованіемъ старшій Шуваловъ, очень довольный, казалось, что можетъ такимъ образомъ отвести ударъ отъ себя и брата.
        - …Никому повадно не было, — повторилъ послднія слова его Биронъ и обернулся къ стоящему тутъ же старцу-капуцину съ отвислыми щеками и съ бездушно-суровымъ взоромъ подъ нависшими бровями:
        - Ваше превосходительство, Андрей Иванычъ! извольте взять сего человка…
        - И допросить? — добавилъ капуцинъ, который, въ дйствительности, былъ не кто иной, какъ начальникъ канцеляріи тайныхъ розыскныхъ длъ, генералъ Ушаковъ, безжалостность котораго при "пристрастныхъ допросахъ" была общеизвстна.
        - И допросить, какъ законы повелваютъ, — подтвердилъ герцогъ.
        - Будетъ исполнено, ваша свтлость.
        "Прощай, блый свтъ!" подумалъ про себя Самсоновъ, бросая прощальный взглядъ на Лилли.
        Та, умоляюще сложивъ руки, тихонько аппелировала только что къ своей принцесс. Но Анна Леопольдовна, пугливо поглядывая на императрицу, отрицательно покачала головой: лицо государыни, съ стекловиднымъ взоромъ, съ плотно-сжатыми губами, какъ бы окаменло. Давно изучивъ малйшія движенія въ чертахъ своей августйшей тетки, принцесса сознавала, должно-быть, свое собственное безсиліе склонить ее къ отмн распоряженія герцога.
        Но нашлось другое, боле сильное духомъ существо — цесаревна Елисавета Петровна. Неожиданно для всхъ она обратилась къ императриц убжденно и убдительно:
        - Ваше величество! Сегодня — послдній день празднованія замужества принцессы Анны, наслдницы россійскаго престола. Не дайте же омрачить этотъ свтлый день наказаніемъ человка, вся вина коего состоитъ лишь въ томъ, что ему, какъ доброму врноподданному, хотлось тоже насмотрться на этотъ праздникъ изъ праздниковъ. Отдайте ему его вину!
        Слабовольная, но мягкосердая Анна Леопольдовна, слыша изъ чужихъ устъ то самое, что сама она не имла духу сказать въ защиту этого несчастнаго, обреченнаго уже не всть къ какимъ пыткамъ въ подвалахъ тайной канцеляріи, присоединила теперь и свою просьбу къ просьб цесаревны; — Простите его, государыня, ради меня простите!
        - И ради меня тоже, — ршился подать голосъ и новобрачный. Анна Іоанновна переводила взоръ свой съ цесаревны на принцессу, съ принцессы на принца, — и пасмурное чело ея начало проясняться.
        - Совсмъ простить, словно безвиннаго, — не много ль будетъ? — промолвилась она густымъ своимъ голосомъ и вопросительно глянула на герцога.
        - Чего ждать потомъ отъ самихъ господъ, если прощать такія вольности ихъ рабамъ? — замтилъ по-нмецки герцогъ.
        - Правильно. Онъ будетъ наказанъ, но — не нами. У него есть свой господинъ; тотъ пускай съ нимъ и расправляется по-своему. А что же, графъ, ужинъ? — обратилась государыня къ оберъ-гофмаршалу Лёвенвольде.
        - Ужинъ готовъ, ваше величество, — отвчалъ тотъ съ поклономъ.
        - Такъ прошу дорогихъ гостей откушать, чмъ Богъ послалъ.
        Чиннымъ порядкомъ вс двинулись слдомъ за царственной хозяйкой. Только въ дверяхъ столовой произошло небольшое замшательство; послышалась хлесткая оплеуха и звонъ разбитой посуды.
        - Это что же такое? — спрашивали другъ друга озадаченные гости.
        Разсыпанные на самомъ порог пирожки и черепки служили имъ нкоторымъ уже отвтомъ; а затмъ выяснилось, что подъ тяжелую руку Бирона подвернулся по пути его слдованія лакей съ пирожками къ бульону; ну, его свтлости надо же было хоть на немъ сорвать свое сердце!
        До Самсонова никому уже не было дла. Онъ вышелъ изъ танцовальнаго зала въ противоположныя двери къ парадному крыльцу, гд его никто уже не останавливалъ. Въ горл y него и безъ ужина стояли еще страсбургскій пирогъ и… герцогъ курляндскій. Съ какимъ наслажденіемъ втянулъ онъ теперь въ себя полною грудью прохладный ночной воздухъ!
        Господина своего онъ засталъ уже въ постели, но не спящимъ.
        - Такъ мн тебя, стало-быть, по заслугамъ наказать? — усмхнулся Петръ Ивановичъ, выслушавъ его докладъ. — Вотъ твое наказаніе.
        Онъ указалъ на столбецъ червонцевъ на ночномъ столик.
        - Чего смотришь! Бери, бери! — это теб оставилъ Михайло Илларіонычъ. Теперь ты и самъ можешь расплатиться за уроки съ своимъ прецепторомъ Тредіаковскимъ.
        VII. Безъ сдла
        Цлую недлю при Двор шли еще толки и пересуды о неслыханной продерзости шуваловскаго камердинера, — продерзости, за которую должны были, вмсто него, жестоко поплатиться главный швейцаръ Лтняго дворца и нсколько служителей: по «нещадномъ» наказаніи «кошками» на герцогской конюшн, вс они безслдно и навсегда исчезли съ дворцоваго горизонта.
        На слдующей недл эту устарвшую уже тему вытснила новая, животрепещущая — замтное охлажденіе императрицы къ новобрачной чет. Догадокъ и сплетенъ по этому поводу, какъ всегда нельзя было обобраться. Наиболе же обоснованными представлялись дв:
        При своемъ обрученіи Анна Леопольдовна получила въ презентъ отъ августйшей тетки драгоцнный перстень, сдланный придворнымъ ювелиромъ Граверо по личнымъ указаніямъ императрицы. Между тмъ, среди многочисленныхъ колецъ на пальцахъ принцессы не оказалось вдругъ этого самаго перстня. На вопросъ государыни: что это значитъ? — племянница, не умвшая притворяться, виновато призналась, что оправа перстня была слишкомъ старомодна, и что молодой помощникъ Граверо, Позье, передлалъ эту оправу по ея собственному вкусу. Императрица, понятно, была оскорблена и огорчена; а Биронъ не преминулъ съ своей стороны подлить еще масла въ огонь.
        - Принцесса сама не знаетъ, чего хочетъ! — будто бы сказалъ онъ. — Даже подарки ея величества не по ней, и вдь только потому, что государыня не признаетъ новйшихъ французскихъ модъ и не читаетъ французскихъ романовъ.
        Второю, боле серіозною причиной для неудовольствія императрицы была та настойчивость, съ которою принцесса и принцъ-супругъ ея требовали отпуска имъ изъ казны общанной имъ уже прибавки на содержаніе своего собственнаго придворнаго штата, въ сумм 80-ти тысячъ рублей въ годъ. Несмотря на протестъ Бирона, государыня въ конц концовъ подтвердила свое общаніе. Зато молодому принцу пришлось испытать на себ всю грубость, на какую былъ способенъ зазнавшійся временщикъ и которую тотъ не осмливался вымстить непосредственно на принцесс, наслдниц престола. Когда Антонъ-Ульрихъ явился въ пріемный часъ всесильнаго герцога принести ему отъ имени своего и принцессы "душевную признательность за милостивйше назначенную субсидію", Биронъ не постснялся въ присутствіи постороннихъ отчитать его:
        - Ваша свтлость благодарите меня за такую милость, о которой потомъ будете горько плакать. До сихъ поръ васъ и жену вашу содержали какъ родныхъ, но вы сами пожелали сдлаться чужими…
        - Да я-то-то-то тутъ приче-че-чемъ? — заикаясь еще боле обыкновеннаго, пробормоталъ растерявшійся принцъ.
        - Вы — мужъ вашей жены и отвчаете за нее по пословиц: Mitgefangen — mitgehangen (вмст пойманы — вмст и повшены)! — продолжалъ герцогъ въ томъ же рзкомъ тон. — У васъ самихъ, принцъ, я готовъ врить, доброе сердце; вы искренно любите принцессу и потому длаете все по ней; но уврены ли вы, что и она васъ любитъ?
        - Увренъ! — отвчалъ Антонъ-Ульрихъ. — Что за странный вопросъ!
        - Вопросъ не столь странный, какъ вамъ, быть-можетъ, кажется. Я, по крайней мр, слышалъ отъ самой принцессы, когда вы въ первый разъ сватались къ ней, что женщина можетъ простить мужчин всякій недостатокъ, кром одного: что онъ не мужчина.
        - Да какъ вы, герцогъ, можете говорить мн въ лицо такія вещи…
        - Я повторяю только слышанное къ вашему свднію. Лично противъ васъ, принцъ, я ничего не имю и могу дать вамъ только одинъ совтъ: вмсто того, чтобы слушаться во всемъ принцессы, удалите отъ нея всхъ тхъ, кто внушаетъ ей подобную ересь.
        - Вы говорите о баронесс Юліан? Но противъ нея я безсиленъ…
        - Изволите видть. Такъ какъ же, согласитесь, можно было дать вамъ съ принцессой еще особое придворное положеніе? Если я отговаривалъ отъ этого государыню, то для вашей же пользы.
        О самомъ Антон-Ульрих Биронъ отозвался секретарю австрійскаго посольства Пецольду еще откровенне, когда тотъ, при случайной встрч съ герцогомъ въ Лтнемъ саду, позволилъ себ замолвить слово за принца:
        - Вс знаютъ, какая геніальная голова — этотъ принцъ. Если его женили на принцесс Анн, то, разумется, ужъ не изъ-за его великаго ума. Напрасно вашъ Дворъ воображаетъ, что можетъ распоряжаться y насъ въ Петербург, какъ y себя въ Вн. Если же y васъ способности брауншвейгскаго принца цнятся такъ высоко, то я съ удовольствіемъ склоню императрицу разршить ему отъздъ въ Вну, гд такъ нуждаются въ умныхъ государственныхъ мужахъ.
        И вс эти рзкости сходили съ рукъ всемогущему временщику. Въ довершеніе своего униженія, Анна Леопольдовна, по настоянію императрицы, должна была лично отправиться на поклонъ къ Бирону, чтобы заявить о своемъ «добровольномъ» отказ отъ отдльнаго Двора. Торжествующій герцогъ, милостиво принявъ такое заявленіе, общалъ ей съ своей стороны не давать уже поводу къ неудовольствіямъ. Наружный миръ между враждующими партіями нмецкаго лагеря былъ возстановленъ, и государыня возвратила племянниц прежнее свое благорасположеніе.
        Первою страстью Бирона, какъ уже знаютъ читатели, были лошади. Состоя самъ во глав конюшеннаго вдомства, онъ не жаллъ никакихъ средствъ казны для своего вдомства, въ которомъ, кром всевозможныхъ штатныхъ должностей, начиная отъ оберъ-шталмейстера и кончая рейтъ-пажами, однихъ мастеровъ и нижнихъ служителей числилось 293 человка. Дворецъ умершаго въ 1736 году кабинетъ-министра Ягужинскаго (на Фонтанк, на противъ Лтняго сада) былъ отведенъ подъ манежъ для верховой зды; причемъ перестройка его, возложенная на знаменитаго архитектора Растрелли, обошлась немного-немало, въ 100 тысячъ рублей, — для того времени сумма огромная. Къ манежу прилегали обширныя каменныя конюшни, обставленныя такими удобствами и съ такою роскошью, что сложилась даже поговорка:
        "Съ лошадьми герцогъ обходится, какъ съ людьми, а съ людьми, какъ съ лошадьми".
        Лошади для этихъ конюшенъ выписывались изъ Голштиніи, изъ Англіи и даже изъ Аравіи, и всякое такое обогащеніе конюшенъ составляло при Двор въ нкоторомъ род событіе. Сама вдь императрица была большая любительница лошадинаго спорта и почасту зазжала въ манежъ, гд для нея были устроены еще особые покои, чтобы ей можно было тамъ принимать съ докладами министровъ, а то и иностранныхъ пословъ.
        Въ теченіе лта 1739 года, особенно знойнаго, Анна Іоанновна, страдая постоянно приливами къ голов, значительно рже уже заглядывала въ манежъ. Съ сентябрьскими заморозками ей нсколько полегчало, и когда тутъ баронъ принесъ ей пріятную всть, что съ Дона пригнана цлая партія молодыхъ казачьихъ скакуновъ, государыня не только сама собралась въ манежъ, но пригласила туда, отъ имени герцога, также принцессу и цесаревну. Это былъ, такъ-сказать, мостъ къ окончательному умиротворенію ихъ общаго врага, и об: Анна Леопольдовна и Елисавета Петровна, ршились прибыть въ манежъ съ полною свитой. Такъ-то, въ свит принцессы, попала туда и Лилли, а въ свит цесаревны — младшій Шуваловъ въ сопровожденіи своего юнаго слуги, Самсонова.
        Отъ Зимняго дворца (куда Высочайшій Дворъ перебрался уже на зимній сезонъ) тронулся длинный поздъ каретъ къ бироновскому манежу. Три дня уже моросилъ, не переставая, осенній дождь, и передъ входомъ въ манежъ образовалась цлая лужа. хавшей во глав позда царской карет пришлось остановиться посреди этой лужи. Когда тутъ спрыгнувшій съ запятокъ гайдукъ распахнулъ дверцы кареты и спустилъ подножку, — Анна Іоанновна, при вид лужи, замедлилась опереться на руку подбжавшаго изъ-подъ навса генералъ-полицеймейстера Салтыкова. Тогда Салтыковъ, не задумываясь, сорвалъ съ своихъ плечъ епанчу и накрылъ лужу. Благосклонная улыбка была ему наградой. Налегшись теперь всмъ своимъ грузнымъ тломъ на руку догадливаго начальника полиціи, государыня, по епанч, какъ по ковру, прослдовала въ манежъ, y входа въ который была встрчена самимъ герцогомъ Бирономъ.
        Лилли, сидвшая вмст съ Юліаной въ одной изъ ближайшихъ каретъ, была свидтельницей этой сцены. Но когда и до нихъ дошла очередь выходить изъ своей кареты, генералъ-полицеймейстерская епанча была уже убрана. Высаживалъ ту и другую изъ кареты, правда, придворный лакей; но шаги Юліаны стснялъ очень некстати пышный шлейфъ, такъ что она поневол должна была ступить носкомъ въ воду. Лилли же, y которой не было шлейфа, перепорхнула подъ навсъ, ни чуть не замочивъ ногъ.
        - Что значитъ умть скакать безъ сдла! — не безъ колкости замтила ей Юліана.
        Манежъ длалъ честь его строителю или, врне, «приспособителю», Растрелли: несмотря на его обширность, въ немъ было много свта отъ высокихъ, восьмиугольныхъ оконъ по обимъ продольнымъ стнамъ; а громадныя печи изъ заграничныхъ цвтныхъ кафлей по четыремъ угламъ поддерживали комнатную температуру даже въ холодное время года. Въ глубин были устроены амфитеатрально сиднія для зрителей; а по середин амфитеатра, подъ пунцовымъ балдахиномъ съ золотой бахромой, возвышались тронообразныя кресла.
        О намреніи императрицы прибыть въ манежъ, очевидно, дошло и до свднія всхъ трехъ кабинетъ-министровъ: не желая упустить удобнаго случая для доклада неотложныхъ длъ, были налицо съ портфелями подъ мышкой не только Волынскій и князь Черкасскій, но и графъ Остерманъ, который изъ-за застарлой мучительной подагры почти никогда не покидалъ дома. На глубокій поклонъ тріумвировъ государыня отвтила только мимоходомъ наклоненіемъ головы и затмъ не обращала на нихъ уже никакого вниманія.
        Все вниманіе свое, точно такъ же, какъ и другіе, прибывшіе вмст съ нею и размстившіеся на амфитеатр, она отдала небольшой кавалькад донцовъ, выхавшей изъ конюшенъ. Въ знакъ привта цариц, приподнявъ на голов шапки и опустивъ долу острія пикъ, т объхали сначала шагомъ, но съ независимо-молодцоватымъ видомъ, весь манежъ; затмъ пустили своихъ поджарыхъ, но статныхъ коней рысью, посл того галопомъ и, наконецъ, во весь опоръ.
        Императрица сидла неподвижно въ своихъ креслахъ, и никто изъ окружающихъ не осмливался еще проявлять свое одобреніе.
        Но вотъ манежные конюхи установили на арен нсколько искусственныхъ загражденій изъ древесныхъ втвей вышиною въ два аршина, и лихіе наздники съ пиками наперевсъ и съ зычнымъ гикомъ принялись одинъ за другимъ брать эти загражденія. Тутъ пробудились наздническіе инстинкты и въ самой государын: она ударила ладонь о ладонь, и въ тотъ же мигъ, какъ по команд, все кругомъ также захлопало.
        Пока убирались барьеры, казаки дали своимъ взмыленнымъ конямъ перевести духъ передъ дальнйшимъ ристаньемъ. Вдругъ передній казакъ пронзительно свистнулъ, — и скакунъ его взялъ съ мста въ карьеръ, а за нимъ и другіе. Началась джигитовка: подхватываніе съ земли на-лету брошенной шапки, моментальное соскакиванье наземь и вскакиванье опять въ сдло, всевозможныя эволюціи въ воздух пикой, и т. д. Нечего говорить, что присутствующіе любители скаковыхъ зрлищъ пришли уже въ полный восторгъ, и хлопкамъ, ликованьямъ не было конца. Казаки же, прозжая опять шагомъ мимо амфитеатра, съ побдоноснымъ видомъ откланивались съ высоты своихъ сделъ.
        - И все? — отнеслась императрица по-нмецки къ герцогу.
        - Есть еще одинъ жеребенокъ, — отвчалъ тотъ. — Войско донское желало бы имть счастье принести его въ даръ вашему величеству…
        - Значитъ, онъ общаетъ сдлаться украшеніемъ нашихъ конюшенъ?
        - Первымъ алмазомъ, государыня.
        - Посмотримъ этотъ алмазъ.
        По знаку Бирона, старикъ-казакъ вывелъ подъ уздцы жеребенка-двултка караковой масти. Опираясь на руку герцогини Биронъ, Анна Іоанновна спустилась внизъ на арену. За государыней поднялись съ мстъ и другіе, въ томъ числ также Анна Леопольдовна съ Юліаной и Лилли.
        Да, то не былъ обыкновенный жеребенокъ, а прелестнйшая, одушевленная картинка! Подъ лоснящеюся, какъ атласъ, темно-гндою шерстью играла, казалось, каждая жилка. Ни секунды не зная покоя, лошадка переминалась все время на всхъ четырехъ ножкахъ, точно выточенныхъ геніальнымъ токаремъ, и каждымъ такимъ движеніемъ выказывала гармоничный на диво складъ всего тла. Но изящне всего была все-таки головка, на которую была накинута легкая, какъ бы игрушечная уздечка изъ красныхъ ремешковъ, богато выложенныхъ серебромъ. Задорно вскидывая эту чудную головку, жеребенокъ прялъ ушами и поводилъ кругомъ своими большими, умными глазами, словно говоря:
        - Любуйтесь, господа, любуйтесь! Такой красоты никто изъ васъ вдь еще не видывалъ, да никогда боле и не увидитъ.
        - Хорошъ, милый, безмрно хорошъ! — похвалила его государыня. — Уздечка хороша, а самъ того еще краше.
        - Уздечка наборная, лошадка задорная, — отозвался съ самодовольствомъ польщенный старикъ-казакъ. — Ни удилъ, ни сдла она еще не вдаетъ.
        - Такъ на нее разв еще не садились?
        - Пытались наши молодцы, матушка-государыня, пытались, да не дается: всякаго досел сбрасывала.
        - Что бы теб, Лилли, попытаться? — насмшливо замтила по-нмецки Юліана.
        Слова эти достигли до слуха Анны Іоанновны и напомнили ей первый разговоръ съ Лилли.
        - А и вправду не хочешь ли покататься? — сказала она шутя. — Теб вдь и сдла не нужно.
        - Подсадите-ка барышню! — указалъ Биронъ стоявшимъ тутъ же рейткнехтамъ на Лилли, выхватывая изъ рукъ одного изъ нихъ плетку. — Ну, что же?
        Ослушаться герцога значило подпасть подъ его гнвъ и немилость. Не пришла Лилли еще въ себя, какъ была поднята дюжими руками на воздухъ, и усажена на спину жеребенка; а Биронъ со всего маху хлестнулъ его плеткой. Лошадка отчаяннымъ прыжкомъ рванулась впередъ такъ внезапно, что старикъ-казакъ выпустилъ изъ рукъ поводья. Лилли успла только ухватиться за гриву лошадки и мчалась уже по манежу. Но, сидя бочкомъ безъ опоры для ногъ, она при крутомъ поворот не могла уже удержаться на спин лошадки и чувствовала, какъ соскользаетъ. Еще мигъ — и она повиснетъ на грив.
        Жестокая шутка злопамятнаго курляндца грозила окончиться катастрофой. Вс присутствующіе съ замираніемъ сердца слдили за бшеной скачкой; самъ Биронъ уже не улыбался, а кусалъ губы. а съ Анной Леопольдовной сдлалосъ дурно. У нсколькихъ придворныхъ дамъ нашлись тотчасъ, конечно склянки съ нашатырнымъ спиртомъ, а нсколько придворныхъ кавалеровъ бросилось вонъ со всхъ ногъ за стаканомъ воды. Оказать какую-нибудь помощь погибающей наздниц никто изъ нихъ и не думалъ.
        Но помощь все-таки подоспла: изъ группы столпившагося y входа служительскаго персонала отдлился молоденькій лакей и подбжалъ какъ разъ во-время, чтобы подхватить падающую наздницу. Только стоя уже твердо на ногахъ. Лилли взглянула на своего избавителя.
        - Это ты, голубчикъ, Гриша? Безъ тебя бы мн конецъ…
        - Долгъ платежомъ красенъ, Лизавета Романовна. Проводить васъ до вашего мста, или вы дойдете уже одн?
        - Дойду, дойду…
        Пока онъ неотступно глядлъ ей вслдъ, какъ она перебиралась черезъ манежъ къ амфитеатру, неукротимый Буцефалъ, обжавъ кругомъ манежа, мчался опять мимо. Къ немалому, должно-быть, удивленію лошадки, на спин y нея очутился тутъ опять кто-то. Но этотъ наздникъ сидлъ уже не по-дамски, а по-мужски и крпко сжималъ бока ея шенкелями, какъ въ тискахъ. Она взвилась на дыбы, забрыкалась передними и задними ногами.
        Вдругъ ее ошеломилъ ударъ кулакомъ по лбу, и въ глазахъ y нея потемнло: они были накрыты шейнымъ платкомъ наздника. Такой небывалый еще способъ укрощенія такъ поразилъ лошадку, что она мигомъ присмирла и, дрожа всми фибрами тла, остановилась, какъ вкопанная. Всадникъ, попрежнему держа ее въ шенкеляхъ, потрепалъ ее ласково по ше, по крупу. Когда она нсколько поостыла, онъ снялъ платокъ съ ея глазъ и тронулъ поводья. Послушная, какъ овца, она затрусила впередъ мелкой рысцой. Дохавъ такъ до амфитеатра, Самсоновъ съ сдла склонился передъ государыней, а затмъ соскочилъ наземь и передалъ поводья старику-казаку.
        Первый къ Самсонову подошелъ Петръ Ивановичъ Шуваловъ, чтобы выразить ему свое удовольствіе. За нимъ подошли и другіе, въ томъ числ самъ герцогъ.
        - Это вашъ человкъ, г-нъ Шуваловъ? — спросилъ онъ. (Грамматическія неправильности въ его русской рчи, какъ и прежде, не считаемъ нужнымъ повторять въ нашемъ разсказ.)
        На утвердительный отвтъ Биронъ справился дале, не тотъ ли самый это негодивецъ, что самовольно явился на придворный маскарадъ въ костюм рыцаря.
        - Тотъ самый, ваша свтлость; но молодо-зелено…
        Герцогъ погрозилъ Самсонову пальцемъ.
        - Еі di verflucнеer Kerl! Вотъ что, г-нъ Шуваловъ. Онъ мн нуженъ для манежа. Отдайте мн его.
        - Простите, герцогъ, но онъ и мн самому нуженъ.
        - Какъ камердинеръ? Такъ я пришлю вамъ другого.
        - Еще разъ прошу не взыскать: я къ нему такъ привыкъ, что ни на кого его не промняю.
        - Schockschwerenot! Да вдь y васъ онъ весь вкъ свой не пойдетъ дальше камердинера, а y меня онъ сдлаетъ карьеру, дослужится до берейтора…
        - Ну, что, Григорій? — обратился Петръ Ивановичъ къ Самсонову. — Что ты самъ на это скажешь?
        - Кланяюсь земно его свтлости за великую честь, — отвчалъ Самсоновъ съ низкимъ поклономъ. — Но отъ добра добра не ищутъ…
        - Извольте слышать, ваша свтлость, — подхватилъ Шуваловъ. — Мы съ нимъ, такъ сказать, энсепарабли…
        Свтлйшій, вмсто отвта, повернулся къ господину и слуг спиной. Такъ сдлка и не состоялась.
        Между тмъ императрицу обступили три кабинетъ-министра, умоляя выслушать нсколько наиспшнйшихъ длъ. Анна Іоанновна поморщилась, но уступила.
        - Тебя, Андрей Иванычъ, я третій годъ совсмъ уже не вижу, — замтила она графу Остерману, тяжело опиравшемуся на свой костыль. — Все еще страдаешь своей подагрой?
        - И подагрой, ваше величество, и хирагрой, — отвчалъ со вздохомъ Остерманъ, въ подкрпленіе своихъ словъ закатывая подъ лобъ глаза и корча плачевную гримасу. — Только необходимость личной аудіенціи заставила меня выхать въ этакую погоду.
        - Въ такомъ раз я приму тебя раньше другихъ. Ужъ не взыщи, Артемій Петровичъ, — извинилась государыня передъ первымъ министромъ Волынскимъ.
        - Но посл меня, ваше величество, посл меня, — безаппеляціонно вмшался тутъ, подходя, Биронъ.
        - А y васъ что, любезный герцогъ?
        - У меня готовый уже указъ о той важной реформ, коею вы столь интересовались.
        - Коли такъ, то первая аудіенція, конечно, принадлежитъ вамъ.
        - Извстно вамъ, господа, что это за важная реформа? — спросилъ Волынскій своихъ двухъ со товарищей по кабинету.
        Т отозвались невдніемъ.
        На слдующій день недоумніе ихъ разъяснилось. Высочайшимъ указомъ, распубликованнымъ въ "С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ": y рейтъ-пажей, лейбъ-кучера, лейбъ-форейтора и боле мелкихъ служителей конюшеннаго вдомства зеленые кафтаны съ красными обшлагами и красныя епанчи замнялись кафтанами и епанчами изъ желтаго сукна, а красные камзолы черными.
        VIII. Азартъ
        Пока высшія сферы Петербурга проводили время въ разнообразныхъ развлеченіяхъ, русская армія, подъ начальствомъ фельдмаршала графа Миниха, переносила всякія лишенія и проливала потоки крови въ войн съ Турціей. Ршительный поворотъ въ этой кампаніи произвело взятіе русскими, 19-го августа 1739 г., турецкой крпости Хотина; почему, по полученіи, спустя три недли, извстія о томъ въ Петербург, во всхъ столичныхъ церквахъ, 12-го сентября, было благодарственное молебствіе, а вечеромъ въ Зимнемъ дворц — балъ. Къ немалой досад придворныхъ модницъ, однако, танцы на этотъ разъ происходили въ «закрытыхъ» платьяхъ и продолжались всего до 11-ти часовъ вечера, такъ какъ, по случаю кончины герцога голштинскаго, при Двор былъ наложенъ трауръ. Нкоторымъ, впрочемъ, утшеніемъ служило имъ ожидаемое вскор полное замиреніе турокъ, которое не могло не сопровождаться соотвтственными празднествами.
        Вслдъ за донесеніемъ Миниха пришла въ Петербургъ изъ Фрейберга и торжественная ода на взятіе Хотина, сочиненная молодымъ студентомъ Михайлой Ломоносовымъ, отправленнымъ нашей Академіей Наукъ за границу для подготовленія къ академической дятельности. Ода эта, впрочемъ, была оцнена при Двор не столько нмецкой партіей, сколько русской, — приверженцами цесаревны Елисаветы. Списокъ съ нея досталъ себ и Петръ Ивановичъ Шуваловъ, который прочелъ ее затмъ также своему юному камердинеру. Тотъ пришелъ въ неописанный восторгъ и выпросилъ себ оду, чтобы списать ее и выучить наизусть.
        - Изволь, — сказалъ Шуваловъ. — Только смотри, не заикайся объ ней Тредіаковскому.
        - Почему же нтъ, сударь? Стихи Василью Кириллычу, наврное, тоже очень понравятся.
        - Ни, Боже мой! Ему было предложено вдь отъ Академіи воспть ту же самую преславную викторію. Но покудова онъ очинивалъ свое перо, какой-то, вишь, студентъ изъ-за тридевять земель прислалъ уже готовую оду; вотъ теперь онъ и имени Ломоносова слышать не можетъ.
        Ломоносовская ода состояла не боле, не мене, какъ изъ 280-ти стиховъ; но Самсоновъ, благодаря счастливой памяти, черезъ нсколько дней, дйствительно, зналъ ее всю наизусть.
        При Двор тмъ временемъ и Ломоносовъ, и самъ герой Хотина были уже забыты. Увеселенія зимняго сезона: балы, банкеты, концерты, спектакли оперные, драматическіе и балетные, смнялись одни другими; но самымъ обычнымъ, а для очень многихъ и любимымъ препровожденіемъ времени (какъ мы уже говорили) была карточная игра и притомъ азартная. Однимъ изъ самыхъ ярыхъ игроковъ былъ герцогъ курляндскій; а такъ какъ основная цль всякаго азарта — благовиднымъ манеромъ обобрать своего ближняго, обобрать же недруга все-таки не такъ зазорно, какъ добраго пріятеля, — то Биронъ ни мало не чуждался партнеровъ враждебнаго лагеря, а, напротивъ, разсылалъ имъ прелюбезныя приглашенія на свои картежные вечера; дамъ же, какъ принимающихъ всякій проигрышъ черезчуръ близко къ сердцу, вообще не приглашалъ.
        Такимъ-то образомъ, однимъ ненастнымъ октябрьскимъ вечеромъ, въ числ явившихся въ бироновскій дворецъ на маленькій «фараончикъ», оказались также сторонники цесаревны Елисаветы: первый министръ Волынскій, лейбъ-хирургъ цесаревны Лестокъ и двое ея камеръ-юнкеровъ, братья Шуваловы.
        Игра происходила въ двухъ гостиныхъ: въ одной очень просторной — за нсколькими столами и въ другой поменьше — за однимъ. Воздуху въ начал и тамъ и здсь было вполн достаточно. Но отъ свчей, лампъ и множества гостей понемногу стало тепло и даже жарко, а отъ табачнаго дыма и душно. Играющіе, впрочемъ, этого какъ-будто не замчали. Взоры всхъ были прикованы къ рукамъ своего «банкомета», который привычнымъ жестомъ металъ карты направо — для себя, налво — для «понтеровъ». Каждый изъ понтеровъ, выбравъ себ изъ другой колоды одну или нсколько «счастливыхъ» картъ, клалъ ихъ на столъ и накрывалъ своимъ «кушемъ» — ассигнаціей или звонкой монетой, при проигрыш увеличивалъ ставку или мнялъ карту, а при выигрыш загибалъ на «счастливой» одинъ или нсколько угловъ разнообразнымъ манеромъ, что имло свое, хорошо извстное всмъ игрокамъ, каббалистическое значеніе. У одной стны на особомъ стол была приготовлена цлая батарея бутылокъ, графинчиковъ, стакановъ и рюмокъ, чтобы играющіе могли временами "укрпляться". Лица y всхъ были сильно разгорячены — не столько, однако, отъ возвышенной температуры и выпитаго вина, сколько
отъ игорной лихорадки, выражавшейся также въ неестественномъ блеск глазъ, въ нервныхъ движеніяхъ и въ радостныхъ или бранныхъ восклицаніяхъ,
        Братья Шуваловы играли въ большой гостиной, но, по взаимному уговору, за разными столами. Петръ Ивановичъ, игравшій съ перемннымъ счастьемъ, перенялъ наконецъ «талью» и высыпалъ на столъ всю бывшую y него въ карманахъ наличность, какъ «фондъ» для своего банка. Заложилъ онъ банкъ какъ разъ во-время: онъ «билъ» карту за картой, и вскор передъ нимъ наросла цлая груда червонцевъ и ассигнацій.
        - Передаю талью, — объявилъ онъ. — Надо отдышаться…
        Разсовавъ весь свой выигрышъ по карманамъ, онъ отошелъ къ столу съ винами и опорожнилъ залпомъ полный стаканъ; затмъ прошелся нсколько разъ взадъ и впередъ, обмахиваясь платкомъ. Въ ушахъ y него звучало только «бита», «дана», "pli", долетавшіе къ нему какъ отъ окружающихъ столовъ, такъ и изъ меньшей гостиной, гд игралъ самъ свтлйшій хозяинъ съ важнйшими сановниками.
        "Неужели вс мы тутъ поголовно рхнулись? — подумалъ Шуваловъ. — Все, кажется, люди неглупые, а безсмысленне занятія, право, не выдумаешь. Можетъ-быть, есть еще здравомыслящіе въ кабинет?"
        Онъ заглянулъ въ сосдній хозяйскій кабинетъ. Здсь, дйствительно, оказались трое неиграющихъ: австрійскій посланникъ маркизъ Ботта, Волынскій и Лестокъ, мирно бесдовавшіе о текущихъ политическихъ и общественныхъ длахъ.
        Кстати скажемъ тутъ нсколько словъ о Лесток. Происходя изъ семьи французовъ-реформатовъ, съ отмной нантскаго эдикта эмигрировавшихъ изъ родной своей Шампаньи въ Германію, Іоганнъ-Германъ Лестокъ родился въ 1692 г. въ небольшомъ люнебургскомъ городк Целле (въ 35-ти верстахъ отъ Ганновера). Перенявъ первые пріемы хирургіи отъ своего отца, не то бородобрея и мозольнаго оператора герцога люнебургскаго, не то его лейбъ-хирурга, онъ собрался окончить свое образованіе въ Париж, но за что-то угодилъ тамъ въ тюрьму, а когда отсидлъ свой срокъ, то поступилъ лкаремъ во французскую армію. Слухи о карьер, которую длали иностранцы при русскомъ Двор, соблазнили его вскор попытать также счастія въ Россіи. Сумвъ понравиться царю Петру, онъ сдлался его лейбъ-хирургомъ, а по смерти Петра — лейбъ-хирургомъ же его любимой дочери, цесаревны Елисаветы. Въ данное время y него за плечами было уже 47 лтъ; тмъ не мене, онъ одвался по послдней парижской мод, носилъ парикъ съ самоновйшимъ «тупеемъ» — "en aile de pigeon", и врожденныя французамъ живость и невозмутимая веселость длали его везд желаннымъ гостемъ.
        - Ah, m-r Shouwaloff! — обратился онъ къ входящему камеръ-юнкеру цесаревны на родномъ своемъ язык (русской рчи онъ за вс 25 лтъ своего пребыванія въ Россіи не далъ себ труда научиться). — Колесо фортуны вамъ, видно, измнило?
        Петръ Ивановичъ, вмсто отвта, забрянчалъ звонкой монетой, наполнявшей его карманы.
        - О! Кого жъ вы это ограбили?
        - Прежде всего, кажется, васъ самихъ, любезный докторъ, Вы что-то очень уже скоро исчезли отъ нашего стола.
        - Исчезъ, потому что отдалъ вамъ свою дань: пять золотыхъ.
        - Не больше?
        - Нтъ, y меня ассигнуется всегда одна и та же цифра, ни больше, ни меньше. Проиграю — и забастую; а улыбнется разъ мадамъ Фортуна, такъ я обезпечу себя уже на нсколько вечеровъ.
        - Да, вы, докторъ, выдерживаете характеръ, какъ настоящій европеецъ, — замтилъ маркизъ Ботта. — Русскій человкъ отъ природы уже азартный игрокъ и во-время никогда не остановится. Карманъ азартнаго игрока — ршето, бочка Данаидъ: сколько туда не наливай — все утечетъ до капли.
        - Вашъ покорный слуга, г-нъ маркизъ, какъ видите, составляетъ блестящее исключеніе, улыбнулся Шуваловъ. — А y васъ въ Вн, скажите, разв играютъ меньше, чмъ y насъ въ Петербург?
        - Въ азартныя игры — куда рже. Мы предпочитаемъ игры коммерческія, боле разумныя и спокойныя.
        - Что бостонъ и вистъ боле разумны — я не спорю. Но чтобы они были и боле спокойны, — простите, маркизъ, я не согласенъ: вдь какъ бы хорошо вы сами ни играли, плохой партнеръ безпрестанно портитъ вамъ кровь, особенно, если онъ воображаетъ себя еще хорошимъ игрокомъ. Какъ бы вы ни сыграли, — вы всегда виноваты. А попробуйте-ка оправдываться, что сыграли по правиламъ, "По правиламъ! Точно не бываетъ и исключеній! Лучше бы, право, и за столъ не садиться, если играешь какъ сапожникъ".
        - Да, русскіе вообще очень экспансивны, — тонко усмхнулся Лестокъ. — Вы отнюдь не дипломаты.
        - Есть между нами и дипломаты, которые ведутъ себя дипломатами и за картами. Но такой дипломатъ, если и не станетъ бранить васъ въ лицо, зато взглянетъ на васъ съ такимъ изумленіемъ, такъ снисходительно пожметъ плечами, испуститъ такой выразительный вздохъ, — что васъ въ жаръ броситъ, вы растеряетесь и невольно уже сдлаете явную ошибку, которая зачтется вамъ потомъ, конечно, на весь вечеръ. Нтъ, ужъ Господь съ ними, съ этими коммерческими играми! То ли дло банкъ, гд бой на жизнь и смерть.
        - La bourse ou la vie? Грабежъ среди благо дня, — виноватъ: среди блой ночи.
        - Нтъ, докторъ, это не простой грабежъ, а благородный бой съ равнымъ противникомъ, въ своемъ род турниръ.
        - Такъ что же вы не побьете главнаго борца?
        - Кого, герцога? То-то, что онъ не равный борецъ: самъ онъ терпть не можетъ проигрывать и какъ бы требуетъ, чтобы вс слагали передъ нимъ оружіе.
        - А было бы вовсе не вредно хоть разъ пустить ему кровь, — замтилъ молчавшій до сихъ поръ Волынскій. — Вы, Петръ Иванычъ, нынче вдь въ изрядномъ, кажется, выигрыш? Что бы вамъ сорвать y него банкъ?
        - А ваше высокопревосходительство меня благословляете?
        - Благословляю отъ всей души. На всякій случай, впрочемъ, докторъ, не возьметесь ли вы быть секундантомъ молодого человка. Почемъ знать? Можетъ-быть, ему понадобится и хирургическая помощь.
        - Будемъ надяться, что не понадобится, — улыбнулся въ отвтъ Лестокъ и своей легкой, эластичной походкой послдовалъ за Шуваловымъ во вторую гостиную, гд игралъ герцогъ съ избранными партнерами.
        IX. Человкъ на карт
        Сорвать тотчасъ банкъ y Бирона Шувалову не представилось, однако, физической возможности: металъ банкъ не самъ хозяинъ, а одинъ изъ гостей — генералъ-полицеймейстеръ Салтыковъ.
        - Diable! — выбранился съ досады Петръ Ивановичъ и сталъ перебирать лежавшую на боковомъ столик къ услугамъ понтеровъ колоду.
        - А вы разв не выждете тальи герцога? — спросилъ его шопотомъ Лестокъ.
        - Да скучно, знаете, ждать! Притомъ надо пользоваться счастьемъ, пока везетъ. На какую бы карту врне поставить?
        - А y васъ нтъ своей врной дамы сердца, червонной дамы?
        - Дама-то есть, — отвчалъ Шуваловъ, вспомнивъ объ Юліан Менгденъ, — но червонная ли она и врна ли, — еще вопросъ. Сдлать разв пробу?
        Отыскавъ въ колод червонную даму, онъ подошелъ къ играющимъ и попросилъ y банкомета разршенія поставить также карту.
        - Сдлайте одолженіе, — съ холодною вжливостью отвчалъ Салтыковъ. — Но наименьшая ставка y насъ — золотой.
        Петръ Ивановичъ вспыхнулъ и, положивъ свою карту на столъ, насыпалъ сверху, не считая, цлую горсточку золотыхъ.
        - Съ мста въ карьеръ, молодой человкъ, — замтилъ Биронъ.
        - Да, ваша свтлость, курцъ-галопа я не признаю.
        Банкометъ началъ метать. Дама легла направо.
        - Дама бита! — возгласилъ Салтыковъ и загребъ къ себ всю ставку.
        - Курцъ-галопъ-то все же врне, — усмхнулся герцогъ.
        - Ein mal ist kein mal! — отозвался по-нмецки Шуваловъ и, доставъ изъ кармана новую, еще большую горсточку золотыхъ, накрылъ ими ту же карту.
        - Дама бита! — повторилъ банкометъ, и вторая ставка точно такъ же перешла въ его владніе.
        - Zwei mal ist nichts, — подзадорилъ молодого игрока съ своей стороны Биронъ.
        - Не горячитесь, — услышалъ Шуваловъ за собою тихій голосъ Лестока. — Не забывайте вашей главной цли.
        Но того обуяла уже игорная страсть, да къ тому же взоры всхъ играющихъ были обращены на него. Онъ выгрузилъ на столъ все, что y него было въ карманахъ и золотомъ, и смятыми ассигнаціями.
        - Все это на одну карту? — нашелъ нужнымъ спросить его Салтыковъ.
        - Ваше превосходительство затрудняетесь принять такую крупную ставку?
        Очередь покраснть была теперь за оберъ-полицеймейстеромъ. Отвчать онъ счелъ ниже своего достоинства.
        - Дама бита! — раздалось въ третій разъ.
        - Prrr! angekommen! дохали! — сострилъ герцогъ, и кругомъ послышался сдержанный смхъ.
        - Не совсмъ… — пробормоталъ Шуваловъ сквозь зубы и досталъ свой бумажникъ.
        Но бумажникъ оказался пустъ: давеча, закладывая банкъ, Петръ Ивановичъ выложилъ на столъ все, что y него тамъ было, и обратно потомъ ничего уже не клалъ. Биронъ, наблюдавшій за всми его движеніями, хотлъ, должно быть, его окончательно пристыдить и иронически предложилъ ему поставить на карту своего камердинера, который вдь также такой мастеръ скакать во весь карьеръ.
        - И поставлю! — воскликнулъ Шуваловъ, потерявшій уже голову.
        Лестокъ дернулъ его сзади за рукавъ; но онъ оттряхулъ его отъ себя и обратился къ банкомету:
        - Вы, генералъ, видли вдь тоже моего человка, Самсонова, въ манеж?
        - Видлъ, — отвчалъ Салтыковъ. — Лихой наздникъ.
        - Обошелся онъ мн самому въ полторы тысячи рублей. Не позволите ли вы мн поставить его на карту въ этой сумм?
        Въ иное время банкометъ, быть можетъ, и сталъ бы возражать противъ столь высокой оцнки вовсе ненужнаго ему человка; но самолюбіе его было уже слишкомъ больно задто, и онъ отвчалъ коротко:
        - Извольте.
        Однако и четвертая дама упала направо.
        У Петра Ивановича потемнло въ глазахъ; онъ долженъ былъ ухватиться за край стола, чтобы не упасть.
        - Вамъ, генералъ, — этотъ Самсоновъ вдь ни къ чему, обратился тутъ Биронъ къ Салтыкову. — Уступите-ка мн его. Что вы съ меня за него возьмете?
        - Простите, господа, — запротестовалъ Шуваловъ, — но это было бы противъ основныхъ правилъ игры: все, что выиграно банкомъ, остается въ касс банка до конца тальи, и не можетъ быть изъято оттуда.
        - Но оно можетъ быть выиграно! — вскричалъ Биронъ. — Я ставлю на карту противъ того Самсонова т же полторы тысячи.
        - Ваша свтлость врно не откажете прежнему владльцу раньше васъ отыграть его себ? Прошу о томъ со всей аттенціей и решпектомъ.
        Герцогъ, чванливо фыркая, обвелъ окружающихъ игроковъ враждебно-вопрошающимъ взоромъ. Никто изъ нихъ не ршился открыто принять сторону его молодого противника; но выраженіе ихъ лицъ не оставляло сомннія, что общія симпатіи все-таки на сторон Шувалова.
        - По статуту моего дома, г-нъ Шуваловъ, — произнесъ онъ сухо-дловымъ тономъ, — за симъ столомъ играютъ только на чистыя деньги.
        Петръ Ивановичъ весь поблднлъ и затрясся. Но самообладанія y него все-таки достало еще на столько, чтобы отвтить съ должною сдержанностью:
        - Деньги я въ одинъ моментъ добуду…
        - Schn! Подождемъ еще одинъ моментъ и два, и три момента, — великодушно согласился съ усмшкой Биронъ, увренный, очевидно, что такой суммы легкомысленному камеръ-юнкеру цесаревны сейчасъ все равно не откуда будетъ взять.
        Первыя попытки Петра Ивановича въ этомъ направленіи, дйствительно, были безуспшны. Когда онъ, вмст съ Лестокомъ, возвратился въ большую гостиную и обратился къ своему спутнику съ просьбой — Бога ради его выручить, — тотъ напомнилъ ему свое неизмнное правило — не издерживать на игру въ одинъ вечеръ боле пяти червонцевъ.
        - Впрочемъ, и безъ того, cher ami, я ни гроша не далъ бы вамъ взаймы, — добавилъ онъ самымъ дружелюбнымъ тономъ: — не потому, чтобы не хотлъ васъ выручить (о, я готовъ для васъ на всякія моральныя жертвы), а потому, что хочу сохранить съ вами прежнія добрыя отношенія; между должникомъ и кредиторомъ, будь они лучшими пріятелями, отношенія тотчасъ портятся; это — аксіома.
        - Я забылъ, докторъ, что вы вдь не русскій съ душой нараспашку и всякій душевный порывъ взвшиваете на всахъ благоразумія! — съ горечью проговорилъ Шуваловъ и подошелъ къ столу, за которымъ игралъ его старшій братъ.
        Но и тому не везло: на стол передъ нимъ лежало всего нсколько серебряныхъ рублей, изъ которыхъ одинъ онъ ставилъ только-что на карту.
        - Вашъ братъ тоже сидитъ на мели, — замтилъ Лестокъ. — Если вы ужъ непремнно хотите отыграть своего человка, то есть здсь еще одинъ русскій, который скоре другихъ войдетъ въ ваше критическое положеніе…
        - Вы про кого это говорите, докторъ?
        - Да про нашего премьера: y него вдь тоже натура широкая.
        - Вотъ это врно!
        И, уже не колеблясь, Петръ Ивановичъ завернулъ въ хозяйскій кабинетъ и подошелъ къ Волынскому, бесдовавшему еще тамъ съ австрійскимъ посланникомъ.
        - Не возьмите во гнвъ, ваше высокопревосходительство, — началъ онъ, — но я въ такомъ безвыходномъ амбара…
        Тотъ не далъ ему договорить и поставилъ вопросъ прямо:
        - Вы проигрались?
        - Въ пухъ и прахъ, и все на той же проклятой дам червей! Да дло для меня не въ проигранныхъ деньгахъ; Господь съ ними…
        - Такъ въ чемъ же?
        - Въ томъ, что проигралъ я и дорогого мн человка…
        - М-да, это ужъ совсмъ непростительно.
        - Сознаю, ваше высокопревосходительство, и каюсь! Главное, что герцогъ иметъ еще противъ него зубъ и не-всть что съ нимъ сотворитъ…
        - Да это не тотъ ли молодчикъ, котораго онъ хотлъ купить y васъ тогда въ манеж?
        - Тотъ самый. Помогите, Артемій Петровичъ, отецъ родной!
        - Это было бы безполезно: завтра вы его опять поставили бы на карту.
        - Клянусь вамъ…
        - Не клянитесь: грхъ взяли бы на душу. Выигралъ его y васъ, говорите вы, самъ герцогъ?
        - Нтъ, Салтыковъ; но герцогъ готовъ поставить уже противъ него полторы тысячи.
        - Ого!
        - Да Самсонову моему цны нтъ. Я завтра же верну вамъ всю сумму…
        - Которую займете y ростовщика за безбожные проценты? Нтъ, мы сдлаемъ это иначе. Изъ когтей герцога я бднягу вырву; но самимъ вамъ придется съ нимъ уже распроститься. — Я сейчасъ вернусь, — предупредилъ Волынскій маркиза Ботта направился черезъ первую гостиную во вторую.
        - Въ вашемъ банк, генералъ, разыгрывается живой человкъ по имени Самсоновъ? — обратился онъ къ банкомету.
        - Да, ваше высокопревосходительство, — отвчалъ видимо удивленный Салтыковъ. — Но разыгрываю я его не отъ себя.
        - Знаю; его вамъ проиграли, и теперь онъ въ вашей касс. Идетъ онъ въ полутора тысячахъ?
        - Точно такъ.
        - Такой суммы y меня случайно съ собой не имется; но надюсь, что я пользуюсь y васъ кредитомъ?
        - Еще бы! На всякую сумму.
        - Благодарю васъ. Такъ я ставлю за него на даму полторы тысячи.
        Свтлйшій хозяинъ молчалъ до сихъ поръ съ видомъ затаенной злобы. Сослаться на «статутъ» своего дома передъ первымъ кабинетъ-министромъ ему было уже неудобно, тмъ боле, что и нкоторые изъ его сановныхъ партнеровъ играли уже на млокъ.
        - А я ставлю столько же и одинъ рубль, — объявилъ онъ, высокомрно пріосанясь.
        - Дв тысячи, — по-прежнему не возвышая голоса, сказалъ Волынскій.
        - И рубль! — выкрикнулъ не своимъ голосомъ Биронъ.
        - Три тысячи.
        - И рубль!
        - Четыре тысячи.
        Хмуро-багровое лицо курляндца исказилось безсильною ненавистью.
        - Infamer Mensch! — пробурчалъ онъ, скрежеща зубами.
        - Повторите, герцогъ, что вы изволили сказать? — спросилъ Волынскій съ тмъ же наружнымъ спокойствіемъ, но вспыхнувшій въ глазахъ его зловщій огонекъ выдавалъ поднявшуюся въ душ его бурю. — Я не совсмъ разслышалъ.
        - Это было не про васъ… — уклонился герцогъ, задыхаясь. — Ну, и проигрывайте на здоровье!
        - Ваша свтлость, значитъ, отступаетесь? — переспросилъ его Салтыковъ.
        - Nun ja, zum Kuckuck!
        Банкометъ сталъ снова метать. На этотъ разъ дама наконецъ ему измнила и вскрылась налво.
        - Дама!
        - Самсоновъ, стало быть, отъ сего часа уже мой? — произнесъ все такъ же невозмутимо Волынскій.
        - Вашъ! — отвчалъ Салтыковъ. — Но теперь вы имете дло уже не со мной, а вотъ съ г-номъ Шуваловымъ.
        - Завтра же поутру, ваше высокопревосходительство, онъ будетъ въ вашемъ дом, - подхватилъ стоявшій тутъ же Шуваловъ. — Ужъ какъ я вамъ обязанъ — словъ y меня нтъ!
        Въ душ онъ, однако, еще такъ досадовалъ, негодовалъ на самого себя, что, не дождавшись ужина, убрался во-свояси. Когда тутъ дверь ему открылъ Самсоновъ, — при вид безмятежнаго и заспаннаго лица юноши, y Петра Ивановича не достало духу признаться, что онъ съ нимъ сдлалъ.
        "Узнаетъ все равно поутру", — успокоилъ онъ себя. Но настало утро, Самсоновъ подалъ кофе, молчать доле уже не приходится; а сказать всю правду попрежнему такъ совстно…
        - Вотъ что, Григорій…
        - Что прикажете?
        - Вчера, ты знаешь, былъ картежъ y герцога Бирона… Онъ завелъ опять рчь о теб, просилъ продать тебя ему…
        - Боже упаси! Но вы, сударь, ему отказали?
        - Прямо отказать, ты поймешь, было очень трудно. По счастью былъ тамъ и Волынскій Артемій Петровичъ…
        - И вступился за меня?
        - Да… т.-е. перебилъ тебя y герцога… Теб, голубчикъ, будетъ y него куда лучше еще, чмъ y меня: ты знаешь вдь, какая онъ сила при Двор..
        Самсоновъ вдругъ все понялъ.
        - Скажите ужъ напрямикъ, ваше благородіе, что проиграли меня въ карты!
        - Ну да, да… Dieu me damne! И врать-то, какъ слдуетъ, не умю…
        Отъ горькой обиды y Самсонова навернулись на глазахъ слезы.
        - Не думалъ я, сударь, что я для васъ гроша не стою!
        - Напротивъ, голубчикъ, ты пошелъ въ цлыхъ четырехъ тысячахъ рубляхъ; только мн-то отъ нихъ ничего не перепало; по губамъ только по мазали. Ну, не сердись, прости!
        И бывшій господинъ крпко обнялъ своего бывшаго слугу.
        - Богъ вамъ судья… — прошепталъ Самсоновъ. — А когда жъ мн явиться къ г-ну Волынскому?
        - Я общалъ ему прислать тебя еще нынче съ утра. Ты не слишкомъ вдь сердитъ на меня, а?
        Самсоновъ махнулъ только рукой, какъ бы говоря:
        "Что пользы сердиться на такого шелопая?"
        X. Читатель знакомится ближе съ главою русской партіи
        Не безъ сердечнаго трепета предсталъ Самсоновъ передъ Артеміемъ Петровичемъ Волынскимъ, первымъ, посл Бирона, вершителемъ судебъ русскаго народа.
        - Смотришь ты всякому въ глаза прямо и смло: это мн любо, — промолвилъ Волынскій, оглядвъ благообразнаго и статнаго юношу строгимъ, но, вмст съ тмъ, и благосклоннымъ взглядомъ. — Только смлости, юной прыти этой y тебя не въ мру, кажись, много. Самъ я видлъ, какія штуки ты выдлывалъ въ манеж. Муштровать лошадей ты — мастеръ. Но и самому теб нужна еще муштровка. Ну, кубанецъ, — обернулся Артемій Петровичъ къ стоявшему тутъ же дворецкому, — возьми-ка его въ свои руки, да доложи мн потомъ, на что онъ всего больше годенъ. Можете оба итти.
        Дворецкій, Василій Кубанецъ, продувной выкрестъ изъ татаръ, былъ вывезенъ Волынскимъ еще изъ Астрахани (гд Артемій Петровичъ былъ прежде губернаторомъ) и сумлъ вкрасться въ его полное довріе. Неудивительно, что въ званіи дворецкаго y перваго министра онъ сильно зазнался. Отъ зоркаго глаза его, однако, не ускользнуло, что Самсоновъ понравился его господину; а потому и самъ онъ отнесся къ нему довольно снисходительно.
        - Наслышанъ я о теб, прыгунъ, наслышанъ, — сказалъ онъ. — Куда я тебя теперь суну? Настоящее мсто было бы теб на конюшн…
        - У господъ Шуваловыхъ я былъ по камердинерской части, — заявилъ Самсоновъ. — Кабы твоя милость опредлила меня къ особ Артемія Петровича.
        - Ишь, куда хватилъ! И впрямь прыти этой y тебя не въ мру много. Вдаетъ тою частью y насъ старый камердинъ Маркелъ Африканычъ; съ нимъ теб и поговорить-то за честь, а не то, чтобы… Да, можетъ, ты еще и изъ брыкливыхъ…
        - Стану брыкаться, такъ отослать на конюшню всегда поспешь. А Маркелу Африканычу я былъ бы за сподручнаго. Старику все же было бы легче.
        - Нтъ, любезный, передокладывать сейчасъ о теб Артемію Петровичу я не стану. Поработаешь y меня перво-на-перво и въ буфетной.
        Вначал вся остальная прислуга въ дом относилась къ новому молодому товарищу съ извстнымъ предубжденіемъ, и самому Самсонову въ этомъ чужомъ кругу было не совсмъ по себ. Но его собственная обходительность и веселый нравъ, его расторопность и ловкость заслужили ему вскор общее расположеніе. А тутъ старикъ-камердинеръ крпко занедужилъ и слегъ.
        - Ну, Григорій, — объявилъ Кубанецъ Самсонову, — докладывалъ я сейчасъ о теб: что малый ты, молъ, умлый и со смекалкой. Докол Африканычъ нашъ не встанетъ опять на ноги, ты заступишь его, якобы его сподручный. Смотри плошай!
        И «малый» не «плошалъ», живо приноровился къ привычкамъ и требованіямъ своего новаго господина, такъ что когда недлю спустя Африканычъ, совсмъ уже расклеившись, сталъ слезно проситься на поправку въ деревню къ старух-жен и дтямъ, — просимый отпускъ былъ ему тотчасъ разршенъ, а Самсоновъ вступилъ, хотя и временно, но въ безконтрольное уже исполненіе обязанностей перваго и единственнаго камердинера.
        Въ кабинет Артемія Петровича, надъ письменнымъ столомъ висло подъ стекломъ въ золотой рамк его "родословное древо" {Это родословное дерево, расписанное для А. П. Волынскаго переводчикомъ Академіи Наукъ, небезъизвстнымъ въ свое время писателемъ Григоріемъ Николаевичемъ Тепловымъ (1720 -1779), сохранилось и по настоящее время въ семь Селифонтовыхъ къ которымъ перешло изъ семьи Волынскихъ.}.
        Въ отсутствіе хозяина, убирая его кабинетъ, Самсоновъ имлъ полный досугъ разсмотрть эту родословную. Родоначальникомъ Волынскихъ, какъ оказалось, былъ князь Димитрій Боброкъ-Волынецъ, современникъ великаго князя Димитрія Донского, женатый на его родной сестр, княжн Анн.
        Когда Самсоновъ упомянулъ объ этомъ дворецкому Кубанцу, тотъ указалъ ему еще, среди развшаннаго на другой стн разнаго оружія, на старинную, поржавлую саблю, которою, по семейному преданію Волынскихъ, прародитель Артемія Петровича сражался въ рядахъ Димитрія Донского въ Мамаевомъ побоищ на Куликовомъ пол.
        Отъ того же Кубанца, а также и отъ другихъ домочадцевъ, Самсоновъ постепенно узналъ про своего новаго господина всю вообще «подноготную».
        Отца своего, который былъ воеводой въ Казани, Волынскій лишился еще въ раннемъ дтств. Не желая оставить мальчика на рукахъ мачехи, одинъ изъ родственниковъ, бояринъ Салтыковъ, взялъ его къ себ въ домъ. Подъ благотворнымъ вліяніемъ своего пріемнаго отца, человка для своего вка очень просвщеннаго, даровитый юноша настолько выдавался среди своихъ сверстниковъ, что обратилъ на себя вниманіе царя Петра. Двадцати шести лтъ отъ роду онъ былъ уже царскимъ посланникомъ въ Персіи, а три года спустя — губернаторомъ во вновь учрежденной Астраханской губерніи. При Екатерин I онъ былъ переведенъ изъ Астрахани губернаторомъ же въ Казань. Съ воцареніемъ Анны Іоанновны онъ былъ назначенъ воинскимъ инспекторомъ въ Петербургъ, затмъ оберъ-егермейстеромъ и, наконецъ, въ апрл 1738 г., первымъ кабинетъ-министромъ.
        Что касается семейной жизни, то Волынскій былъ женатъ дважды: сперва на двоюродной сестр Петра I, Нарышкиной, потомъ на не мене родовитой Еропкиной. Овдоввъ вторично, онъ воспитаніе своихъ трехъ малолтнихъ дтей отъ второго брака: двухъ двочекъ и мальчика, предоставилъ нянямъ, чтобы всецло отдаться своей государственной дятельности. Ходили, правда, слухи, что онъ, ради своихъ малолтокъ, собирался жениться еще въ третій разъ, и намтилъ уже будто бы себ невсту въ дочери графа Михаила Гавриловича Головкина, но, за длами, такъ и не привелъ своего намренія въ исполненіе.
        Пока Биронъ способствовалъ его возвышенію Волынскій для виду дружилъ съ нимъ; достигнувъ же поста перваго министра, онъ сбросилъ маску открыто выступилъ главою русской партіи и нажилъ себ такимъ образомъ во временщик, глав нмцевъ, непримиримаго врага. Такъ какъ сотоварищи его по кабинету; Остерманъ и Черкасскій, склонялись оба скоре въ сторону Бирона, то Артемій Петровичъ озаботился окружить себя единомышленниками изъ образованныхъ «фамильныхъ» русскихъ людей. Ближе всхъ къ нему были: гофъ-интендантъ Петръ Михайловичъ Еропкинъ, оберстеръ-кригскоммисаръ едоръ Ивановичъ Соймоновъ, президентъ коммерцъ-коллегіи графъ Платонъ Ивановичъ Мусинъ-Пушкинъ, совтникъ бергъ-коллегіи Андрей едоровичъ Хрущовъ и инженеръ (впослдствіи извстный историкъ) Василій Никитичъ Татищевъ. Въ этотъ же патріотическій кружокъ имли доступъ еще нкоторые сочувствовавшіе его цлямъ сановники, два архіерея, два врача (въ томъ числ Лестокъ), нсколько офицеровъ и, наконецъ, извстный поэтъ-сатирикъ князь Антіохъ Кантемиръ, русскій посолъ сперва въ Лондон, а потомъ въ Париж.
        Въ качеств камердинера Артемія Петровича, Самсоновъ зналъ въ лицо всхъ участниковъ патріотическаго кружка, чаще же другихъ видлъ, конечно, пятерыхъ выше названныхъ «конфидентовъ» хозяина и трехъ его секретарей: Яковлева, Эйхлера и де-ла-Суда.
        Весь день y Волынскаго былъ распредленъ по часамъ: начинался онъ съ пріема просителей и съ докладовъ подчиненныхъ; затмъ слдовали совщанія съ сотоварищами по кабинету, засданія въ сенат и разныхъ коммиссіяхъ. Доклады y императрицы происходили вн очереди, такъ какъ Анна Іоанновна, какъ уже знаютъ читатели, принимала такіе доклады крайне неохотно и только въ самыхъ неизбжныхъ случаяхъ. Вечера же, свободные отъ обязательныхъ выздовъ во дворецъ и къ другимъ сановникамъ, Артемій Петровичъ проводилъ до глубокой ночи y себя въ кабинет за чтеніемъ и подписываніемъ служебныхъ бумагъ или же въ откровенныхъ бесдахъ со своими «конфидентами».
        Прислуживая бесдующимъ, Самсоновъ невольно и вольно перехватывалъ на-лету обрывки этихъ бесдъ, и все боле знакомился такимъ образомъ съ личными воззрніями и характеромъ своего господина.
        XI. Макіавелли и Іуда-предатель
        - Дивлюсь я теб, Артемій, — замтилъ однажды Еропкинъ, который, какъ братъ второй жены Волынскаго, былъ съ нимъ на «ты»: — какъ это ты, скажи, досел еще не перегрызся съ Бирономъ и Остерманомъ и словно даже ладишь съ ними…
        Артемій Петровичъ пожалъ плечами.
        - Либо съ волками выть, либо съдену быть, сказалъ онъ. — Что станется съ нашей матушкой Россіей, если я перегрызусь съ ними? Россію они съдятъ, а мною закусятъ. По-невол обращаешься къ метод Макіавелли, и длаешься, когда нужно, глухъ и нмъ.
        - Но оба: и Биронъ, и Остерманъ не упускаютъ случая клеветать на тебя.
        - Клевету любятъ, клеветниковъ презираютъ. На дняхъ еще я такъ и сказалъ государын: "оправдываться, ваше величество, я считаю для себя унизительнымъ, да и напраснымъ: правда говоритъ y васъ здсь, во дворц, такимъ тихимъ и робкимъ голосомъ, что до вашихъ ушей слова ея, все равно, не доходятъ".
        - Однако, Артемій Петровичъ, это уже вовсе не похоже на Макіавелли! — воскликнулъ одинъ изъ собесдниковъ.
        - О, кабы я былъ Макіавелли! большая часть людей вдь недалеки и упрямы, а упрямаго человка, все равно, не переупрямишь, не переубдишь. Упрямство — шестой органъ чувствъ y тхъ, y кого слабы остальныя чувства. Лзетъ этакій упрямецъ правой рукой въ лвый рукавъ кафтана, — ну, и пускай. Самъ бы потомъ ужъ замтилъ, опомнился. А я вотъ, нтъ-нтъ, да и ляпну: "куда, дуракъ, лзешь!" Ну, онъ изъ амбиціи на зло еще ползетъ дальше и оборветъ всю подкладку, а то и самый рукавъ. Да, будь я Макіавелли!..
        "Макіавелли… Макіавелли…" — повторялъ про себя Самсоновъ, тщетно отыскивая въ своей памяти это незнакомое ему имя. А на другой день, улучивъ минуту, когда старшій изъ секретарей Артемія Петровича, Яковлевъ, былъ одинъ въ кабинет, онъ спросилъ его: кто такой — господинъ Макіавелли?
        Яковлевъ на него и глаза выпучилъ.
        - Да ты, братецъ, отъ кого слышалъ его имя?
        - Вечоръ Артемій Петровичъ съ пріятелями поминали объ немъ, словно бы о великомъ хитроумц.
        - Да, такого другого хитроумца поискать!
        - А что онъ, здшній или москвичъ?
        Яковлевъ расхохотался.
        - Не здшній онъ и не москвичъ, а разумникъ всесвтный, родомъ же итальянецъ и жилъ слишкомъ двсти лтъ до насъ. Столь мудраго государственнаго мужа еще не бывало, да врядъ ли когда и будетъ.
        - Такъ не его ли поученія наши господа вмст по вечерамъ и читаютъ?
        - Весьма возможно. Ну, да все это, братецъ, не твоего лакейскаго ума дло! — спохватился тутъ секретарь. — Ступай.
        Догадка Самсонова была совершенно врна. Волынскій и его сообщники сообща изучали и обсуждали политическія сочиненія Макіавелли (1469 -1527), особенно его знаменитое "Il principe" ("Правитель"), а также сочиненія голландца Липсія (1547 -1606) и нкоторыхъ мене извстныхъ политиковъ Западной Европы. Одни сочиненія читались въ русскомъ перевод (какъ напр. "Политическія ученія" Липсія въ перевод или, точне, въ передлк іеромонаха Кохановскаго), другія — въ оригинал; причемъ, за недостаточнымъ знаніемъ Волынскимъ иностранныхъ языковъ, его шуринъ Еропкинъ переводилъ прочитанное тутъ же по-русски. Татищевъ въ свою очередь знакомилъ пріятелей съ своей рукописной еще тогда "Исторіей Россійской", которая, указывая на "поврежденіе нравовъ" русскаго народа, давала возможность проводить параллель между русскимъ государствомъ и иностранными.
        Слыша эти чтенія и разсужденія по ихъ поводу только мимолетно и урывками, Самсоновъ, при своемъ научномъ невжеств, не могъ, конечно, вынести изъ слышаннаго сколько-нибудь ясное представленіе о томъ, что такъ занимаетъ собесдниковъ. Но, обладая наблюдательностью и природною сметкой, онъ догадывался, что эти горячія пренія происходятъ не-спроста.
        - Вотъ какъ польскіе сенаторы живутъ, замтилъ однажды Волынскій: — ни на что не смотрятъ, все-то имъ можно. Самъ круль ихъ не сметъ ни чего сдлать польскому шляхтичу; а y насъ что? Всего бойся, даже за доброе дло берись съ опаской да съ оглядкой, а врне вовсе за него не приступай. Отчего все наше неустройство? — Отъ того, что сильные міра сего не знаютъ узды своему произволу. Дворъ и барство безмрно роскошествуютъ, тратятъ не свои только, но и казенные доходы безотчетно, какъ воду. А купечество притсняется, раззоряется; крестьяне изнываютъ подъ непосильными работами и незаконными поборами; законы наши противорчатъ одинъ другому. Не даромъ y народа сложилась пословица: "законъ — что паутина: муха завязнетъ, а шмель проскочетъ". Судьи наши крючкотворствуютъ въ пользу того, отъ кого имъ больше посуловъ. Охъ ужъ эти посулы!
        - Грхъ сладокъ, а человкъ падокъ, — отозвался одинъ изъ пріятелей. — Однакожъ и этакій гршникъ охотно поможетъ ближнему въ бд. Душа y русскаго человка все же еще не совсмъ заглохла.
        - Душа, а не совсть. Совсть y большинства — что палка: когда нужно, онъ на нее упирается, а когда ея не нужно, онъ ставитъ ее въ уголъ. Испортились мы теперь, русскіе люди: мы другъ друга димъ и сыты бываемъ!
        - Все отъ нашего великаго невжества и скудоумія.
        - Отъ невжества — да, но не отъ скудоумія. Русскій человкъ отъ натуры ни мало не скудоуменъ. Оттого-то y меня сердце такъ и сосетъ обида. Перве всего намъ должно просвтить себя отъ темноты: для воеводъ и прочихъ гражданскихъ чиновъ нужна высшая школа — университетъ; для духовенства — духовная академія; для разночинцевъ — низшія школы; для крестьянъ — школы грамотности.
        - Но вдь вы, Артемій Петровичъ, еще года четыре назадъ подали въ генеральное собраніе кабинета министровъ свои препозиціи объ экономическихъ нуждахъ Россіи?
        Волынскій глубоко вздохнулъ и поднялъ глаза кверху.
        - Подалъ, — и все какъ въ воду кануло: самовластью куда повадне въ мутной вод рыбу ловить. Такъ вотъ, господа, дабы обуздать самовластье, мною составленъ нын генеральный прожектъ на иной фасонъ. Шляхетство должно быть тоже допущено къ участію въ управленіи государствомъ по свободному изъ своего корпуса выбору. Въ верхнюю палату — сенатъ — выбирались бы люди фамильные, родословные; въ нижнюю палату — отъ шляхетства средняго и низшаго… {Кром своего генеральнаго проекта о новомъ государственномъ стро, Волынскимъ было написано еще нсколько разсужденій: "О гражданств", "О дружб человческой", "Какимъ образомъ судъ и милость государямъ имть надобно" и другія.}
        - Прости, мой другъ, — прервалъ Артемія Петровича Еропкинъ. — Надумано все это прекрасно; но не есть ли то нкій обманчивый фантомъ? Гд мы возьмемъ сейчасъ учителей для твоихъ высшихъ и низшихъ школъ? Гд мы наберемъ теперь же просвщенныхъ людей хоть бы на высшія должности?
        - На первое время мы будемъ посылать для сего недорослей изъ знатныхъ фамилій въ заграничныя школы, гд бы они подготовлялись къ поприщу государственности и къ подвигамъ отчизнолюбія, какъ длывалъ уже то незабвенной памяти царь Петръ Алексевичъ.
        - А Биронъ со товарищи, ты думаешь, такъ вотъ и попустятъ твои конъюнктуры? Они вдь тоже выдаютъ себя за радтелей о благ общемъ и слав монаршей.
        - Съ ними я буду имть, встимо, не малую прю. Ну, а станутъ они намъ поперекъ дороги, — продолжалъ Волынскій, и глаза его засверкали фанатическимъ огнемъ, — такъ мы всхъ ихъ выметемъ одной метлой!
        - Ты все забываешь, другъ милый, что они за спиной государыни, какъ за каменной стной.
        - Особа ея величества для меня священна. Но y меня изготовляется для государыни еще особая промеморія, которая, крпко надюсь, возыметъ свое дйствіе. Въ записк сей я вывожу на чистую воду вс ихъ подвохи и вымыслы, и въ чемъ ихъ закрытая политика состоитъ.
        - Эхъ, Артемій, Артемій! Какъ звался, бишь, тотъ юный безумецъ, что привязалъ себ на спину восковыя крылья и взлетлъ къ солнцу, да упалъ внизъ и разбился до смерти? Икаръ, что ли? Ты давно уже не юнецъ, а боюсь, такой-же Икаръ; не растопились бы на солнц твои восковыя крылья! Недруги твои не дремлютъ и постараются тебя погубить.
        - Ну, что-жъ, — воскликнулъ Артемій Петровичъ. — Господь Богъ, Вседержитель и Сердцевдецъ, видитъ мое сердце. Для блага своего народа я готовъ и голову на плаху сложить. Таковъ моей натуры чинъ и складъ. Но мы съ ними еще до послдняго поборемся, и кто кого въ конц концовъ одолетъ, — бабушка еще на-двое сказала.
        Въ это время въ кабинетъ робко заглянула нянюшка, ведя за руку четырехлтняго сыночка хозяина.
        - Не погнвись, батюшка, — заговорила она, — но въ дтской птенчику твоему слышенъ былъ отсюдова твой зычный голосъ, и онъ ни за что, вишь, не давалъ уложить себя въ кроватку, докол твоя милость не благословитъ его.
        - Золотой ты мой мальчикъ! поди сюда, поди! — съ необычною y него нжностью подозвалъ къ себ мальчугана отецъ.
        Взявъ его кудрявую головку въ об руки, онъ поцловалъ его и затмъ оснилъ крестнымъ знаменіемъ.
        - Счастливъ ты, сыночекъ, что такого отца имешь. И самъ ты, уповаю, станешь разъ тоже усерднымъ ревнителемъ объ истинной польз отечества; въ семъ упованіи я почерпаю бодрость и силу. Ну, ступай теперь съ Богомъ, и спи себ спокойно: отецъ твой бодрствуетъ за тебя и за всю нашу родную матушку-Русь.
        Самсоновъ, который былъ свидтелемъ этой сцены, глубоко умилился сердцемъ.
        "Пусть онъ иной разъ и не въ мру крутъ и суровъ съ нами, своими рабами, — подумалъ онъ. — Но онъ любитъ свой родной народъ, готовъ жизнь свою за насъ отдать, — и это ему не за такіе еще грхи зачтется! Только какъ-то еще выгоритъ его записка?"
        Узналъ о томъ Самсоновъ уже въ одинъ изъ ближайшихъ дней. Съ утра отправясь съ докладомъ въ Зимній дворецъ, Волынскій возвратился оттуда самъ не свой. Сорвавъ съ себя орденскую ленту, онъ не далъ Самсонову даже снять съ него форменный кафтанъ, а крикнулъ:
        - Яковлева!
        Когда тутъ старшій кабинетъ-секретарь появился въ дверяхъ, Артемій Петровичъ подступилъ къ нему съ сжатыми кулаками и обрушился на него съ позорнйшимъ обвиненіемъ:
        - Криводушный ты человкъ, Іуда-предатель! Я тебя въ люди вывелъ, къ себ приблизилъ, на груди пригрлъ, а ты, змя подколодная, меня же кусаешь, брызжешь на меня своей ядовитой слюной!
        Тотъ стоялъ передъ разсвирпвшимъ начальникомъ ни живъ, ни мертвъ, и лепеталъ поблвшими губами:
        - Да дерзнулъ ли бы я, ваше высокопревосходительство, предпріять что-либо противъ васъ, моего главнаго куратора? Служилъ я не щадя силъ, старался всегда съ пунктуальностью выполнять начальственныя предначертанія… Самъ Богъ — мой свидтель…
        - Молчать! Еще имя Бога, безбожникъ, берешь въ свои нечистыя уста! — прервалъ его Волынскій и замахнулся уже рукой, но тотчасъ опустилъ опять руку.
        - Не хочу и рукъ марать о такую гадину!
        - Завряю же ваше высокопревосходительство, что я ничему не причиненъ… У меня и думано ничего такого не было. Наклепалъ, знать, на меня Эйхлеръ, либо де-ла-Суда…
        - Молчать, говорю я! — гаркнулъ еще громче Артемій Петровичъ и ногой притопнулъ. — Ты, мерзавецъ, радъ и на своихъ товарищей взвести свои собственныя провинности, потопить ихъ за то, что служатъ они мн честно и неподкупно. Я подалъ нынче государын записку о новомъ государственномъ устройств, а она мн въ отвтъ, что таковая ей уже доподлинно извстна, что сочинялась она y меня на тайныхъ ночныхъ сборищахъ неблагомыслящими людьми. Когда же я сталъ допытываться, кто посмлъ выдать о моихъ ночныхъ собраніяхъ и воровскимъ манеромъ списать ту записку, — государыня не сочла нужнымъ скрыть отъ меня, что получила списокъ отъ графа Остермана, а Остерманъ отъ тебя. Стало-быть, ты — креатура Остермана и присяжный врагъ своего народа. Себя я усплъ очистить передъ ея величествомъ отъ лживыхъ нареканій; она вняла моимъ добрымъ побужденіямъ и общала принять ихъ въ соображеніе. Тебя же, сударь мой, за твои ковы и шиканы она отдала мн въ руки: какъ за благоразсужу, такъ съ тобой и поступилъ бы.
        Предатель повалился въ ноги начальнику и, всхлипывая, обхватилъ его колни.
        - Ваше высокопревосходительство! кормилецъ мой, радлецъ! Каюсь: грхъ попуталъ… Но его сіятельство графъ Андрей Иванычъ общалъ обезпечить меня потомъ довольственною жизнью на весь вкъ… Въ разсужденіе великаго искушенія и многочисленнаго семейства нашло нкое помраченіе ума… Пощадите!
        Артемій Петровичъ съ гадливостью оттолкнулъ ногой пресмыкающагося.
        - Прочь! Не ради тебя самого, а только ради твоего семейства я, такъ и быть, тебя пощажу. Но чтобы въ Петербург и духу твоего уже не было! Сегодня же сбирай свои пожитки, а завтра, чмъ свтъ, отправляйся на постоянное жительство въ Выборгъ… Самсоновъ! выведи его вонъ.
        Не ожидая ужъ, пока молодой камердинеръ поможетъ ему подняться, отставленный секретарь вскочилъ съ полу и выскользнулъ въ дверь.
        XII. Попугай мадамъ Варлендъ
        Третью ночь уже подъ рядъ Марта, эстонка-камеристка баронессы Юліаны, мучилась зубною болью. Помщалась она за занавской въ маленькой передней къ спальнямъ своей госпожи и Лилли. Привыкнувъ въ деревн вставать спозаранку, Лилли и теперь спала подъ утро чуткимъ сномъ. И вотъ, еще до разсвта (дло происходило въ первой половин ноября), ее разбудили сдавленные стоны изъ передней. Она прислушалась.
        "Да это Марта! Врно, опять зубы… Какъ бы помочь ей? Пойти, посмотрть…"
        Спичекъ тогда еще не было изобртено, и огонь выскался огнивомъ изъ кремня. А такъ какъ такое добываніе огня было довольно мшкотно, то въ спальняхъ на ночь, обыкновенно, зажигался ночникъ. Такой же ночникъ горлъ и y Лилли. Съ ночникомъ въ рук, въ одной сорочк да въ туфелькахъ, она прошла въ переднюю и отодвинула занавску передъ кроватью камеристки.
        - Что, Марта, зубы теб все спать не даютъ? — спросила она ее участливо по-эстонски.
        - Это ты, милая барышня? — плаксиво отозвалась Марта. — Гд тутъ заснуть ужъ… Охъ!
        При этихъ словахъ она приподняла голову съ изголовья. Одну щеку y нея, оказалось, такъ раздуло, что носъ совсмъ свернуло въ сторону. Лилли не могла удержаться отъ смха.
        - На кого ты похожа, Марта! Ну, ну, не сердись. Еслибъ ты сама могла видть себя въ зеркал… Но посл опухоли зубная боль, говорятъ, проходитъ.
        - "Проходитъ"! — проворчала Марта, бережно прикрывая ладонью свою вздутую щеку. — Такъ дергаетъ, такъ дергаетъ, ой-ой!
        - Ахъ, бдная! Я сама не знаю зубной боли, и никакихъ капель отъ зубовъ y меня нтъ… Но вотъ что: есть y меня кельнская вода; она, слышно, очень помогаетъ. Сейчасъ принесу теб…
        - Не нужно, милая барышня, оставь. Знаю я эту кельнскую воду: вс десны разъстъ. Съ вечера я положила себ на щеку горячій мшечекъ, — вотъ этотъ самый; такъ сперва словно полегчало. Да за ночь, вишь, остылъ…
        - А что въ немъ такое? — полюбопытствовала Лилли, ощупывая небольшой пузатый мшечекъ. — Онъ будто пескомъ набитъ.
        - Нтъ, аржаной мукой съ кухонною солью. Какъ нагрть его на горячей плит да потомъ приложить къ щек, такъ боль помаленьку и утихаетъ.
        - А что, Марта, въ кухн, врно, вдь развели уже огонь подъ плитой? Схожу-ка я на кухню…
        - Что ты, душечка, Господь съ тобой! Да ты вдь и не одта…
        - Одться недолго.
        - Такъ лучше же я сама…
        - Нтъ, нтъ, Марта. Ты только хуже еще простудишься. Лежи себ, лежи; я мигомъ…
        И, возвратясь въ свою комнатку, Лилли живой рукой одлась, а затмъ, съ ночникомъ въ одной рук, съ мшечкомъ въ другой, цлымъ рядомъ горницъ и коридоровъ направилась къ черной лстниц, чтобы спуститься въ нижній этажъ дворца, гд была кухня. Вслдствіе ранняго часа, весь дворецъ былъ погруженъ еще въ сонъ и точно вымеръ. Тамъ и сямъ только мерцали одиночныя масляныя лампы; но скуднаго свта ихъ было достаточно для того, чтобы показать Лилли всю безлюдность громаднаго зданія, и отъ звука собственныхъ шаговъ ей становилось жутко.
        Вотъ опять совсмъ неосвщенная проходная комната…
        "Богъ ты мой! Кто это сидитъ тамъ на диванчик?.."
        Двочка остановилась съ бьющимся сердцемъ и, приподнявъ въ рук ночникъ, пристально вглядлась.
        "Да это дежурный лакей! Усталъ тоже, бдняга, за ночь и клюетъ носомъ".
        На цыпочкахъ она прошмыгнула дале, чтобы не тревожить спящаго.
        Тутъ изъ боковой комнаты донесся къ ней рзкій картавый голосъ.
        "Врно, опять кто-нибудь изъ прислуги; еще кого разбудитъ!"
        Заглянула она и въ эту комнату. Лампы тамъ хотя и не было, но зато топилась большая кафельная печь, и пылавшія съ трескомъ растопки освщали ближайшіе предметы своими яркими вспышками. Передъ большой клткой съ попугаемъ стоялъ парень въ косоворотк и засунутыхъ въ голенища шараварахъ, — должно-быть, истопникъ, который только-что затопилъ печь и со скуки, видно, радъ былъ случаю подразнить глупую птицу.
        - Ты что тутъ длаешь? — спросила, подходя, Лилли, стараясь придать своему голосу возможную строгость.
        Парень отороплъ.
        - Да я ничего-съ, барышня… Поговорилъ только малость съ попугаемъ…
        Но самъ же попугай уличилъ его.
        - Живодеръ! живодеръ! — полушопотомъ прокартавилъ онъ, вызывающе поглядывая изъ-подъ своего наряднаго краснаго хохолка то на парня, то на барышню.
        - Это ты его научилъ! — воскликнула Лилли. — Да вдь это никакъ тотъ самый, котораго мадамъ Варлендъ готовитъ для герцога?
        - Ну, и пущай услышитъ! — съ явнымъ ужъ озлобленіемъ возразилъ истопникъ. — Живодеръ и есть: съ родного батьки моего кошками шкуру содралъ!
        Лилли ахнула.
        - И отецъ твой померъ?
        - Помираетъ; дай Богъ до Рождества дотянуть.
        - Это ужасно! Но, врно, старикъ твой шибко передъ нимъ провинился?
        - Знамо, не безъ того… Да вольножъ было этимъ конюхамъ нмецкимъ хвалиться, что герцогъ ихъ такой и сякой, чуть не помазанецъ божій. Ну, а батька мой, гршнымъ дломъ, подвыпилъ, да спьяну и выложилъ имъ на чистоту всю истинную правду: что герцогъ ихъ, молъ, вовсе-то не знатнаго рода, а тоже изъ подлаго люда. Ну, т и пойди, донеси самому, а онъ какъ распалился тутъ гнвомъ…
        Оправдываясь такимъ образомъ, басистый парень возвысилъ голосъ. Попугай въ свою очередь, не желая отстать отъ него, издалъ пронзительный свистъ и провозгласилъ заученную отъ г-жи Варлендъ фразу:
        - Hoch lebe Seine Durchlaucht! Hurra! hurra! hurra!
        Дверь въ спальню Варлендъ растворилась, и оттуда выглянула она сама въ ночномъ чепц, въ ночной кофт.
        - Ты ли это, дитя мое? — удивилась она. — Какъ ты сюда попала, и кто это съ тобой?
        Лилли стала по-нмецки же объяснять ей. Истопникъ, не выжидая конца объясненія, далъ тягу. Впрочемъ, и сама Варлендъ не дослушала, а можетъ-быть, со сна толкомъ и не разобрала.
        - И зачмъ было снимать мой платокъ съ клтки? — перебила она двочку, звая во весь ротъ.
        - Сняла его нея…
        - Ну, все равно; прикрой опять этого крикуна и ступай-ка тоже спать.
        "Слава Богу!" — облегченно вздохнула про себя Лилли, когда голова почтенной дамы скрылась за дверью.
        Подогрвъ цлительный мшечекъ на плит въ кухн, она отнесла его Март и тогда уже улеглась сама въ постель досыпать свой прерванный сонъ.
        Когда она въ обычный часъ проснулась, ея ночная прогулка представлялась ей какъ бы сновидніемъ, и только когда на глаза ей попалась Марта съ повязанной щекой, въ памяти ея возстали вс отдльные моменты прогулки. Первымъ побужденіемъ ея было — открыться во всемъ Юліан Менгденъ. Но когда она встртилась снова лицомъ къ лицу съ корректной до щепетильности, замороженной въ придворномъ этикет, гоффрейлиной, — y нея духу на то не хватило.
        Прошло нсколько дней. О попуга говорили, но только какъ о сюрприз для герцога.
        "Попугай, врно, забылъ уже то слово", — ршила Лилли и совсмъ было успокоилась.
        Подходило 13-ое ноября — день рожденія герцога. Но наканун государыня вдругъ прислала за принцессой, чтобы вмст съ нею сдлать репетицію.
        - А ты что же, моя милая? — обернулась Анна Леопольдовна къ Лилли, когда, въ сопровожденіи Юліаны, выходила уже изъ комнаты.
        - Мн нездоровится… — пролепетала двочка, чувствуя, какъ сама мняется въ лиц. — Позвольте мн, ваше высочество, остаться…
        - Пустяки, пустяки! Попугай тебя разсетъ. Идемъ.
        Длать нечего, — пришлось итти.
        Мадамъ Варлендъ съ своимъ питомцемъ въ клтк была уже въ пріемной передъ внутренними аппартаментами императрицы. Клтка на всякій случай была накрыта зеленымъ тафтянымъ колпакомъ, чтобы попугай преждевременно не выболталъ всей своей премудрости. Мимоходомъ кивнувъ его воспитательниц и стоявшему тутъ же придворному лакею, Анна Леопольдовна съ своей маленькой свитой вошла къ государын; слдомъ лакей внесъ клтку, а мадамъ Варлендъ замыкала шествіе.
        Кром герцогини Бенигны, весь штатъ придворныхъ приживальщиковъ и шутовъ обоего пола оказался также налицо. Никому, видно, не хотлось пропустить занимательной репетиціи. Посл первыхъ привтствій Анна Іоанновна обратилась къ г-ж Варлендъ:
        - Ну, мадамъ, начинай!
        Та дернула за шнурокъ, и зеленый колпакъ раздвинулся. Окружающіе вполголоса стали восхищаться пернатымъ красавцемъ.
        - И какъ вдь на всхъ посматриваетъ! — замтила сама государыня. — Точно понимаетъ, что имъ любуются. Ну, что же, мадамъ?
        Варлендъ, нагнувшись къ клтк, шепнула что-то попугаю, и тотъ крикнулъ во всю мочь:
        - Schn guten Morgen! Gut geschlafen? (Добраго утра! Хорошо ли спали?)
        - Какъ четко вдь выговариваетъ! — одобрила опять Анна Іоанновна. — Онъ y тебя и псни поетъ?
        - Jawohl, Majestt, — отвчала Варлендъ и снова подсказала своему ученику что-то шопотомъ.
        - "Freut euch des Lebens"! — засвисталъ онъ начало извстной нмецкой псни.
        - Вторую строчку онъ тоже знаетъ, — но не такъ еще твердо, извинилась учительница.
        - До завтра, смотри, подучи его, — приказала императрица. — А поетъ тоже чисто, что свирль. Ну, еще что же?
        - Hoch lebe… — можно было разслышать подсказываніе мадамъ Варлендъ.
        И послушный воспитанникъ не замедлилъ гаркнуть:
        - Hoch lebe Seine Durchlaucht! Hurra! hurra! hurra!
        Но, o, ужасъ! вслдъ затмъ онъ прокартавилъ полушопотомъ, однако, совершенно внятно:
        - Живодеръ! живодеръ!
        Можно себ представить, какое впечатлніе должно было произвести на всхъ такое публичное поруганье всесильнаго временщика, въ присутствіи не только его супруги, но и самой императрицы. Послдняя, словно ушамъ своимъ не вря, молча повела кругомъ глазами. Но никто не смлъ поднять на нее глазъ; вс обмерли и потупились. Одна только герцогиня Биронъ, плохо понимавшая по-русски, съ недоумніемъ вопросила:
        - Aber was Неiss das: Schivadr? (Да что это значитъ: живодеръ?)
        Тутъ Балакиревъ, питавшій къ герцогу курляндскому, какъ большинство русскихъ, глубокую ненависть, не утерплъ пояснить:
        - Das Неisst: Schinder.
        Герцогиня всплеснула руками:
        - Ach, Herr Jesus!
        Императрица же, сверкнувъ очами, указала Балакиреву на выходъ:
        - Вонъ!
        Теперь только ни въ чемъ не повинная Варлендъ пришла въ себя отъ своего оцпеннія. Co слезами стала она клясться, что ей-Богу же не учила этому попугая.
        - Такъ кто же научилъ, кто? — спросила Анна Іоанновнана.
        - Die ist's! — ткнула герцогиня пальцемъ на Лилли, растерянный видъ которой, дйствительно, какъ-будто давалъ поводъ къ такому подозрнію.
        Но тутъ вступилась за нее та же мадамъ Варлендъ. Ея объясненіе звучало такъ искренно и правдоподобно, что ни y кого, казалось, не оставалось уже сомннія на счетъ виновности истопника, котораго Лилли застала передъ клткой.
        - Но ты все же слышала, какъ онъ училъ попугая? — обратилась государыня уже прямо къ Лилли. — Не лги y меня, говори всю правду!
        - Слышала… — призналась двочка, дрожа всмъ тломъ.
        - Ахъ, разбойница! Но умолчала ты о томъ съ какого умысла?
        - Я думала, что попугай забудетъ… да боялась еще, чтобъ съ этимъ человкомъ не сдлали того же, что съ его старикомъ-отцомъ…
        - А съ тмъ что сдлали? Сказывай, ну!
        - Его наказали, по приказу герцога, такъ нещадно, что онъ теперь умираетъ…
        - Умираетъ! — подхватила апатичная вообще, но сердобольная Анна Леопольдовна. — Сынъ ожесточился изъ-за отца. Ваше величество! не отдавайте его-то хоть на избіеніе!
        - Бить его на тл не будутъ, не волнуйся, — проговорила государыня глухимъ голосомъ, и по выраженію ея лица видно было, какъ тяжело ей дать такое общаніе.
        - Но его все же накажутъ?
        - Безъ всякаго наказанія оставить его нельзя чтобы другимъ не было повадно. Страха божьяго не стало на нихъ, окаянныхъ! А озорного попугая своего, мадамъ, убери вонъ, да чтобы не было объ немъ впредь ни слуху, ни духу; поняла?
        Мадамъ Варлендъ, должно-быть, хорошо поняла, потому что съ того самаго дня красавецъ-попугай словно сгинулъ.
        Конецъ II части.
        ЧАСТЬ III
        I. Ледяная статуя
        Дни рожденья и тезоименитства членовъ какъ Царской Фамиліи, такъ и семьи герцога Бирона, праздновались при Двор одинаково торжественно: поутру въ Зимнемъ дворц бывалъ създъ "знатнйшихъ персонъ" и иноземныхъ посланниковъ для принесенія поздравленій, а вечеромъ — балъ. То же самое было, разумется, и 13-го ноября 1739 года, когда герцогу исполнилось 49 лтъ.
        Во время утренняго пріема поздравителей Биронъ былъ видимо не въ своей тарелк, - что достаточно объяснялось, пожалуй, нанесеннымъ ему наканун заочнымъ «афронтомъ» съ попугаемъ. Тутъ, однако, разнесся слухъ, что виновный истопникъ подвергся уже и заслуженной кар. Его не били, нтъ: въ этомъ отношеніи его свтлость строго подчинился выраженной государыней вол. Но отъ наказанія вообще «преступникъ» не былъ избавленъ, и изобртательный въ такихъ случаяхъ умъ курляндца придумалъ для него небывалую еще пытку. Парня отправили на придворный конюшенный дворъ, находившійся въ конц большой Конюшенной улицы y рчки Мьи (нын Мойка), раздли здсь до-нага, привязали къ столбу y водокачалки и стали окачивать ледяной водой на двадцатиградусномъ мороз. Но исполнители экзекуціи переусердствовали: окачивали несчастнаго до тхъ поръ, пока тотъ, покрывшись ледяной корой, не обратился въ "ледяную статую". Такъ передавалось по крайней мр на пріем шопотомъ изъ устъ въ уста, — передавалось съ глубокимъ возмущеньемъ, но въ лицо свтлйшему новорожденному т же уста льстиво улыбались. Самъ же онъ не могъ скрыть своего раздраженія:
истязать «делинквента» до смерти y него все-таки, должно быть, не было намренія.
        На вечернемъ балу главный интересъ, по крайней мр, прекрасной половины человчества сосредоточился, прежде всего, на дамскихъ туалетахъ, отличавшихся, какъ всегда, большимъ разнообразіемъ и великолпіемъ. Особенную зависть y многихъ возбуждала герцогиня Биронъ, увсившая себя, ради семейнаго торжества, всми фамильными брилліантами и другими драгоцнными каменьями; но сама она, видимо, всего боле гордилась своимъ головнымъ уборомъ и, какъ китайскій болванчикъ, качала головой, чтобы сидвшая на ея напудренномъ парик съ буклями райская птица съ длиннйшимъ разноцвтнымъ, металлическаго блеска, хвостомъ и съ распушенными золотистыми крыльями колыхалась, точно вотъ-вотъ взлетитъ сейчасъ на воздухъ. На бду подъ этимъ уборомъ было ея собственное, испорченное оспой лицо съ туповато-надменной улыбкой. Это не помшало, однако, такому бывалому царедворцу, какъ Лестокъ, выразить ей свое "нелицемрное" восхищеніе:
        - Сегодня, герцогиня, вы превзошли себя! Васъ можно сравнить разв съ павлиномъ, распустившимъ колесомъ свой пышный хвостъ.
        Этотъ сомнительный комплиментъ недалекая герцогиня приняла за чистую монету и подарила льстеца «очаровательной» улыбкой.
        И вдругъ y нея явилась соперница въ лиц молодой иностранки, графини Рагузинской. Все платье красавицы-венеціанки было усыпано крупными жемчужинами, изъ которыхъ каждая стоила сотни, если не тысячи рублей. Мало того, что вс гости такъ и «пялили» теперь на нее глаза, но даже сама государыня, слдившая за танцами въ открытыя настежь двери сосдней гостиной, замтила герцогин:
        - А знаешь ли, Бенигна: эта Рагузинская, какъ всегда, опять царица бала.
        Бенигна позеленла отъ досады.
        - Спору нтъ, что танцуетъ она хорошо, собой недурна…
        - И одта богаче меня и тебя.
        - А ваше величество врите, что вс эти жемчужины на ней настоящія?
        - Ты какъ скажешь, Буженинова? — отнеслась Анна Іоанновна черезъ плечо къ стоявшей позади ея карлиц-калмычк, которая одна лишь изъ всего шутовскаго персонала допускалась на придворные балы для ближайшихъ послугъ своей царственной госпожи. — Ты знаешь вдь немножко толкъ въ жемчужинахъ: ходила со мной не разъ въ мастерскую этого Граверо; вонъ на Рагузинской жемчужины, по твоему, поддльныя али нтъ?
        - Не знаю, матушка, — отвчала шутиха: — чего не знаю, того не скажу; не знаю. А вызнать теб, изволь, могу.
        - Да какъ же ты вызнаешь?
        Карлица съ комической ужимкой лукаво усмхнулась.
        - Это ужъ мой секретъ! Только ты, матушка, исполни потомъ мою малую просьбицу.
        - А въ чемъ твоя просьба?
        - Насидлась я, вишь, въ двкахъ: выдай ты меня замужъ за добраго молодца!
        - Помяни, Господи, царя Соломона и всю премудрость его! Кто тебя, дуру, возьметъ-то?
        - Родимая! кормилица! — взмолилась Буженинова жеманно и плаксиво. — Молодой квасъ — и тотъ играетъ.
        Шутиха даже всхлипнула.
        - Ну, разрюмилась! — сказала Анна Іоанновна. — Ладно. Для такой пригожицы жениха какъ не найти; только кличъ кликнуть. Но напередъ дознайся все же на счетъ жемчужинъ.
        - Сейчасъ дознаюсь.
        - Да ты куда, дура, куда? — крикнула государыня, когда карлица мимо нея юркнула вдругъ въ танцовальный залъ.
        Но та ея уже не слышала или не хотла слышать. Въ танцахъ наступила только-что пауза, и Рагузинскую тотчасъ же окружило нсколько поклонниковъ. Обмахиваясь веромъ, она съ снисходительной улыбкой выслушивала расточаемыя ей любезности. Въ это время къ нимъ подлетла шутиха и протиснулась между кавалерами къ самой Рагузинской.
        - Дай-ка-сь, сударушка, и мн насмотрться на твои галантереи. Фу ты, ну ты! И сама-то жемчужина, и вся-то въ жемчужинахъ! А он y тебя настоящія?
        Не успла та отстраниться, какъ нахалка наклонилась къ ея платью и впилась зубами въ одну изъ крупнйшихъ жемчужинъ. Но венеціанка пришла уже въ себя и хватила ее на отмашь такъ хлестко по щек, что она съ визгомъ отшатнулась.
        - Да за что же это, за что?.. Я пожалуюсь самой матушк-государын…
        - Ступай, жалуйся, — отвчала Рагузинская съ спокойнымъ достоинствомъ. — Ежели ты сдлала это по ея приказу, то можешь доложить, что благородныя венеціанки не носятъ поддльныхъ драгоцнностей. Если жъ приказа ея не было, то будь довольна, что проучена, и своей жалобой не безпокой ея величество по-пустому.
        Какъ прибитая собаченка, поплелась карлица обратно къ императриц, къ которой между тмъ подошли Биронъ и нсколько придворныхъ и были такимъ образомъ также очевидцами описанной сейчасъ сцены.
        - Ну, что, Буженинова? — спросила съ улыбкой государыня. — Отъхала не солоно хлбавши?
        - Задави ее козелъ! Ручки-ножки еще трясутся… Никакого политеса…
        - А что же жемчужины настоящія?
        - Настоящія, матушка, охъ, самыя настоящія!
        - И плюхи тоже самыя настоящія? — съ грубымъ смхомъ замтилъ герцогъ.
        - Первый сортъ, батюшка, какъ и твои ледяныя статуи, — огрызнулась калмычка.
        Биронъ весь побагровлъ и не нашелся даже, что сказать.
        - А вы ее не слушайте, — герцогъ, вступилась Анна Іоанновна. — Что взять съ глупой ефелы? Но дабы впредь она вела себя благопристойнй, мы ее, непутную, окрутимъ съ добрымъ человкомъ.
        - Этакую-то монстру?
        - Для кого монстра, а для кого картинка! — обидлась Буженинова. — На вкусъ и цвтъ товарища нтъ. Царица общалась выдать меня за мужъ и отъ царскаго слова своего не отступится. Только силкомъ за немилаго, матушка, не выдавай!
        - А ты кого-нибудь себ уже, небось, намтила?
        - Намтила, матушка, что грха таить. На него глядя, индо слюна бжитъ.
        - Кто же этотъ королевичъ твой?
        - А князь Квасникъ.
        - Эко слово брякнула! Онъ какъ-никакъ все же благороднаго корени отрасль; а ты что? Ты и вся-то мизиннаго его перстика не стоишь.
        - Онъ — князь, а я — первая твоя затйница и забавница: два сапога — пара. И стану я сіятельной княгиней, и урядишь ты, матушка, мн княжескую свадьбу…
        - Дура ты, да не совсмъ! — улыбнулась Анна Іоанновна. — Вотъ герцогъ подаритъ на свадьбу твоему муженьку шелковую плетку.
        - А мн домъ хрустальный… съ ледяными статуями.
        - Такъ лучше жъ и весь домъ ледяной, — подхватилъ одинъ камергеръ: — тамъ и свадьбу сыграли бъ.
        По губамъ Бирона пробжала недобрая усмшка.
        - Das ware hicht so libel! (Это было бы недурно!)
        - Ну, чтожъ, коли быть Ледяному дому, такъ пускай и будетъ, — ршила царица. — А кто же, герцогъ, его построитъ?
        - Построитъ его нашъ первый государственный строитель, г-нъ Волынскій. Попросите-ка сюда г-на Волынскаго! — отнесся онъ къ подавшему счастливую мысль камергеру.
        Казалось, онъ радъ былъ случаю взвалить на плечи своего главнаго недруга, и безъ того обремененнаго важнйшими государственными длами, эту новую работу, которая ни мало не входила въ кругъ его обязанностей и должна была его еще принизить въ глазахъ всего Двора.
        Такъ понялъ и самъ Волынскій, когда ему объяснили, чего отъ него требуютъ. Но, не желая дать торжествовать своему противнику, онъ не показалъ виду, что оскорбленъ, и, склонившись передъ государыней почтительно, но не раболпно, спросилъ, безотмнная ли то резолюція ея величества.
        Самой ей стало теперь какъ-будто не по себ.
        - Да, Артемій Петровичъ, пожалуйста, не отказывайся, — отвчала она мягко, словно извиняясь. — Никто иной, какъ ты, не сумлъ бы исполнить сіе столь благоуспшно. Женихъ хоть и шутъ, но титулованный; будетъ зрителей великое стеченіе…
        - Такъ вашему величеству угодно, чтобы свадьба была поистин княжеская, но, съ тмъ вмст, все же шутовская, скоморошья?
        - Вотъ, вотъ; со всякими тамъ огнями артофіальными, переодваньями и гисторіями потшными. Не мн тебя учить.
        - Слушаю-съ. Но ледъ на Нев должной толщины для Ледяного дома будетъ не раньше, почесть, января мсяца.
        - Ну, чтожъ; намъ вдь не такъ ужъ къ спху. Пригони, примрно, ко дню моего рожденья, а то и ко времени карнавала на масленой недл. Тогда, дастъ Богъ, и миръ съ Турціей заключимъ. Заразъ и отпразднуемъ.
        - И ваше величество соизволяете на учрежденіе для сей надобности особой скоморошьей или, лучше скажемъ, маскарадной коммиссіи?
        - Даю теб, Артемій Петровичъ, на все полную мочь. Да въ расходахъ много не стсняйся. Впередъ знаю, что все теб и на сей разъ, какъ и всегда, удастся къ полному нашему удовольствію.
        II. Ледяной домъ
        Всякая новость старетъ и забывается; забылась и бироновская ледяная статуя, на смну которой ожидались теперь Ледяной домъ и ледяная свадьба. Ледяной домъ или "ледяныя палаты", какъ называли его оффиціально въ длопроизводств "маскарадной коммиссіи", ршено было возвести на Нев между Зимнимъ дворцомъ и главнымъ адмиралтействомъ, а для ледяной свадьбы устроить "національную процессію", для которой изъ разныхъ мстъ имперіи выписать полтораста паръ населяющихъ ее всевозможныхъ племенъ въ національной одежд {*}. (Но такъ какъ пути сообщенія y насъ въ ту пору были очень первобытны, то выписанныя «пары», особенно изъ отдаленныхъ мстностей, прибывали довольно мшкотно; тотчасъ же по прибытіи он замыкались въ особомъ зданіи на такъ-называемомъ "Слоновомъ двор". (Дворъ этотъ, находившійся въ конц третьяго Лтняго сада около Симеоновскаго моста, на томъ, приблизительно, мст, гд въ настоящее время стоитъ циркъ Чинизелли, получилъ названіе «Слоноваго» отъ содержавшагося тамъ индйскаго слона.)
        {* Приводимъ здсь, для примра, одинъ изъ посланныхъ въ провинцію указовъ, а именно Казанскому губернатору:
        "Указали мы для нкотораго пріуготовляемаго здсь маскарата выбрать въ Казанской губерніи изъ татарскаго, черемисскаго, мордовскаго и чувашскаго народовъ, каждаго по три пары мужеска и женска пола пополамъ, и смотрть того, чтобъ они собою были не гнусныя, и убрать ихъ въ наилучшее платье со всми приборы по ихъ обыкновенію, и чтобъ при мужескомъ пол были луки и прочее ихъ оружіе и музыка, какая y нихъ употребляется…"}
        Недоброжелатели Волынскаго не упускали между тмъ случая прохаживаться на его счетъ, какъ руководителя этой шутовской зати. Ядовите другихъ подтрунивали надъ нимъ двое: адмиралъ графъ Головинъ, который не могъ простить Артемію Петровичу открытіе имъ злоупотребленій въ адмиралтейств, и бывшій посланникъ нашъ въ Париж, а въ данное время оберъ-шталмейстеръ Высочайшаго Двора князь Куракинъ, враждовавшій съ нимъ на личной почв. Желая угодить своему давнишнему «протектору», Тредіаковскій сочинилъ про Волынскаго тяжеловсную, но довольно злую псенку, а Куракинъ позаботился распространить ее между придворными; среди тхъ нашлись, конечно, услужливые люди, подсунувшіе стихотворный пасквиль самому Волынскому. Вспыльчивый и крайне самолюбивый, Артемій Петровичъ былъ страшно взбшенъ — не столько даже на Куракина, сколько на самого автора пасквиля.
        - Блоха вдь, а туда же — кусаться! — говорилъ онъ своимъ пріятелямъ. — Попомнитъ онъ еще меня!
        - Невеличка блошка, а спать не даетъ, — отозвался Еропкинъ. — Да не много ли чести блох, что ты такъ сердишься на нее?
        - Rira bien, qui rira le dernier (хорошо смется, кто послднимъ смется), — утшалъ съ своей стороны Лестокъ.
        Наконецъ-то, въ начал января (1740 г.), когда въ разныхъ мстахъ Невы стали вырубать ледъ для городскихъ ледниковъ, по середин рки противъ Петропавловской крпости была отгорожена большая площадь для добычи самаго чистаго строительнаго матеріала, а между дворцомъ и адмиралтействомъ былъ поставленъ деревянный заборъ вокругъ мста, намченнаго для Ледяного дома. Обитатели двухъ верхнихъ этажей Зимняго дворца имли бы, впрочемъ, возможность смотрть и поверхъ того забора, если бы только окна дворца, обращенныя на Неву, значитъ на Сверъ, отъ сильныхъ крещенскихъ морозовъ не покрылись ледяными узорами. Обледенли окна и въ комнатк Лилли Врангель; но барышню нашу это не затрудняло: она влзала на подоконникъ и высовывалась изъ форточки. Такъ она изо дня въ день могла слдить за тмъ, какъ постепенно выростаетъ и разукрашивается Ледяной домъ.
        Длиною домъ былъ въ 8 саженъ, шириною въ 2 1/2 и вышиною въ 3. Накладывались ледяныя плиты какъ кирпичи, одна на другую, обливались тотчасъ водой и силою мороза скрплялись прочне, чмъ лучшимъ цементомъ. Когда ледяное зданіе было доведено до крыши, то впереди оно украсилось ледянымъ крыльцомъ съ рзнымъ фронтисписомъ, а крыша — ледяной галлерейкой съ ледяными статуями. По четыремъ угламъ дома воздвигались ледяныя пирамиды, по сторонамъ крыльца появились ледяныя пушки и мортиры, а передъ ледяными же воротами съ горшками ледяныхъ цвтовъ и сидящими на нихъ ледяными птицами — два большихъ ледяныхъ дельфина. Въ послднихъ же числахъ января около дома, откуда ни возьмись, выросъ вдругъ громадный ледяной слонъ, а на спин y него и по бокамъ — по ледяному персіанину.
        Лилли такъ заглядлась на это послднее чудо, что не разслышала даже, какъ позади ея отворилась дверь, и замтила вошедшую только тогда, когда та взяла ее за талію и стащила съ подоконника.
        - Ахъ, это вы, Юліана?
        - Съ ума ты сошла, моя милая, что въ такой морозъ высовываешься изъ форточки!
        - Въ деревн я къ морозу давно привыкла, — отвчала съ беззаботнымъ смхомъ Лилли, затворяя форточку, — а теперь свтитъ еще солнце… И какъ хорошъ теперь на солнц Ледяной домъ: точно весь хрустальный! А эти дельфины, этотъ слонъ… Выгляните сами только на минуточку…
        - Чтобы схватить воспаленіе легкихъ? Благодарю покорно! — сказала Юліана. — Другое еще дло, если бъ въ шуб побывать тамъ на мст…
        - Дорогая Юліана! вотъ было бы чудно! Пойдемте сейчасъ, уговоримъ принцессу…
        Лилли такъ порывисто обняла и поцловала чопорную фрейлину, что та не успла даже уклониться и не знала, сердиться ей или нтъ.
        - Ну, ну, ну! Ты все забываешь, что ты уже не ребенокъ, а большая барышня, и не въ деревн, а во дворц.
        - Но вы попросите принцессу, да? Она сама, можетъ быть, тоже пойдетъ съ нами?
        Юліана уже не упорствовала. Анна Леопольдовна, какъ всегда, отдыхавшая на своей отоманк съ романомъ въ рукахъ, выслушала обихъ съ обычной флегмой, но отъ посщенія съ ними Ледяного дома наотрзъ отказалась.
        - Скоро и безъ того вдь увидимъ. Свадьба карликовъ будетъ уже 6-го февраля; остается, стало быть, всего дв недли.
        - А потомъ опять ее отложатъ! — воскликнула Лилли. — Вдь сперва назначили ее въ январ, на канун дня рожденія государыни…
        - Да; но въ этотъ же день будетъ торжественное вступленіе нашихъ войскъ. Волынскій совершенно правъ, что такому національному торжеству не вмстно быть въ одинъ день съ шутовскою свадьбой. Если же вамъ, мои милыя, ужъ такъ не терпится осмотрть этотъ Ледяной домъ, то ступайте туда одн безъ меня.
        - Да безъ васъ, принцесса, насъ туда не пустятъ!
        - А я скажу Эйхлеру.
        Эйхлеромъ, который, въ качеств не только секретаря Волынскаго, но и тайнаго секретаря самой государыни, постоянно бывалъ y нея за приказаньями, дло было ей доложено, и съ ея стороны отказа въ столь скромной просьб наслдницы престола, разумется, не было. Самъ Эйхлеръ вызвался быть путеводителемъ гоффрейлины принцессы.
        Когда они втроемъ: Юліана, Лилли и Эйхлеръ, морознымъ, но солнечнымъ утромъ спустились на Неву къ Ледяному дому, то y ледяныхъ воротъ, къ немалому удивленію Лилли, ихъ встртилъ ея товарищъ дтства, Самсоновъ, притомъ не въ лакейской уже ливре, а въ довольно щегольской суконной однорядк и въ мховой шапк.
        - Да вы откуда его знаете? — спросилъ по-нмецки Эйхлеръ Лилли. Та объяснила.
        - То-то онъ такъ просилъ меня взять его сегодня съ собой! — улыбнулся Эйхлеръ. — Могу съ своей стороны засвидтельствовать, что такого "молочнаго брата" вамъ нечего стыдиться: я нашелъ въ немъ очень полезнаго сотрудника.
        - Но вдь онъ — камердинеръ г-на Волынскаго…
        - Былъ имъ. Когда мн пришлось посылать во вс концы Россіи требованія о присылк «маскараднаго» персонала для шутовской свадьбы, y меня не достало переписчиковъ. Тутъ оказалось, что Самсоновъ уметъ тоже писать, и почеркъ y него преизрядный. Съ разршенія моего шефа, я привлекъ его къ переписк; потомъ и къ сведенію счетовъ; а наконецъ и ко всему маскарадному длу, потому что никто лучше его не знаетъ объясняться съ этими безмозглыми инородцами. Господь его вдаетъ, какъ это онъ подлаживается къ ихъ младенческимъ понятіямъ, какъ уметъ втолковать имъ все, что нужно. Словомъ, молодецъ на вс руки! — заключилъ Эйхлеръ и покровительственно похлопалъ Самсонова по плечу.
        - Не понимаю, г-нъ Эйхлеръ, какъ вы можете говорить такъ много на мороз! — замтила Юліана, пряча свой покраснвшій уже носъ въ муфту.
        - А вы, баронесса, озябли? Простите великодушно! Сейчасъ затоплю для васъ каминъ.
        - Это гд?
        - Да тутъ же въ Ледяномъ дом.
        - Ледяной каминъ?
        - Да, и ледяными дровами. Прошу за мною.
        Проведя ее на крыльцо Ледяного дома, а оттуда въ одну изъ двухъ комнатъ, онъ зажегъ въ ледяномъ камин ледяныя же полнья, облитыя, какъ потомъ разъяснилось, нефтью.
        Тмъ временемъ Лилли и ея "молочный братъ", стоя на двор передъ ледянымъ слономъ, заболтались о порученныхъ надзору Самсонова инородцахъ и прибывшихъ вмст съ ними животныхъ. Особенно заинтересовали Лилли самодскіе олени.
        - А правда ли, Гриша, что олени бгутъ еще скоре лошадей?
        - Какъ втеръ! Я нсколько разъ уже здилъ съ самодами на взморье.
        - Счастливецъ!
        - Такъ вы, Лизавета Романовна, охотно тоже покатались бы на оленяхъ?
        - Мало ли что!
        - Я вамъ это, извольте, устрою.
        - Ты, Гриша? Но какимъ образомъ?
        Онъ загадочно усмхнулся.
        - Это ужъ мое дло.
        Тутъ на ледяномъ крыльц показалась опять Юліана въ сопровожденіи своего путеводителя. Ледяныя дрова ея не согрли, и, вся продрогнувъ, она заторопилась домой. Такъ Лилли на этотъ разъ и не пришлось заглянуть внутрь Ледяного дома. Прощаясь съ Самсоновымъ, она успла только спросить его, когда же онъ устроитъ ей общанное; на что получила отвтъ:
        - Потерпите ужъ до ледяной свадьбы!
        III. Пвецъ поневол
        Съ 27-го января, когда вступили въ Петербургъ возвратившіяся изъ Турціи побдоносныя войска, общее настроеніе при Двор было уже празднично-приподнятое. У многихъ царедворцевъ такому настроенію, по правд сказать, не мало способствовало ожиданіе предвидимыхъ, по случаю заключенія мира, "царскихъ милостей", пожалованіе которыхъ должно было послдовать, впрочемъ, только въ средин февраля на масленой недл.
        Войска съ музыкой и распущенными знаменами продефилировали мимо Зимняго дворца, офицеры — съ лавровыми внками, солдаты — съ еловыми втками на шлемахъ и каскахъ. Вслдъ затмъ состоялся пріемъ императрицею героевъ-офицеровъ, сановныхъ поздравителей и секретаря нашего посольства въ Константинопол Неплюева, привезшаго ратификацію мира. Несмолкающіе залпы съ Петропавловской крпости возвстили населенію столицы о прекращеніи войны.
        Слдующій день — день рожденія Анны Іоанновyы — праздновался еще пышне. Утромъ — торжественное богослуженіе, пріемъ поздравленій и пушечная пальба; въ полдень — банкетъ-gala съ итальянской музыкой инструментальной и вокальной и, во время тостовъ, опять пальба; вечеромъ — балъ, на которомъ сераскиръ Очакова Колчакъ-паша, во глав плнныхъ турокъ, на турецкомъ язык благодарилъ государыню за оказанное гостепріимство; а посл бала — «блестящая» иллюминація и фейерверкъ которые, по обыкновенію, были увковчены затмъ "С-Петербургскими Вдомостями" Особенно эффектнымъ на этомъ фейерверк (по словамъ газеты) былъ главный шитъ, представлявшій "высокое рожденіе Ея Императорскаго Величества въ образ на колесниц сидящей зари съ блистающей утреннею звздою на которую Россія, подъ образомъ жены въ надлежащемъ убор и радостнымъ видомъ взирая, гласно какъ бы надписанныя слова живыми рчами говоритъ: — Коликое возвщаетъ намъ благополучіе".
        Все это было, однакожъ, только какъ бы предвкусіемъ къ невиданному еще зрлищу — свадьб карликовъ съ "національной процессіей". Подробности держались пока еще въ тайн. Извстно было только, что въ особой "камер" Слоноваго двора усердно происходятъ репетиціи танцевъ, которые будутъ исполняться въ день свадьбы участниками процессіи; но допускались къ этимъ репетиціямъ исключительно только члены маскарадной коммиссіи и ближайшіе ихъ сотрудники. Въ числ послднихъ, какъ уже упомянуто, былъ и Самсоновъ, который такимъ образомъ былъ свидтелемъ всхъ происходившихъ тамъ комическихъ и трагикомическихъ сценъ. Такъ присутствовалъ онъ и при одной подобной сцен, оставившей въ немъ надолго очень тягостное впечатлніе.
        Было то 4-го февраля, т.-е. за два дня до шутовской свадьбы. Прибывъ подъ вечеръ на Слоновый дворъ съ другими членами коммиссіи на "генеральную репетицію", Волынскій откомандировалъ состоявшаго также въ его распоряженіи кадета Криницына въ Академію Наукъ за секретаремъ ея, Васильемъ Кирилловичемъ Тредіаковскимъ. Возвратился Криницынъ въ самый разгаръ танцевъ и впопыхахъ подбжалъ къ Волынскому,
        - Ваше высокопревосходительство… ваше высокопревосходительство…
        Тотъ нахмурилъ брови.
        - Эко запыхался, торопыга! А Тредіаковскаго такъ и не привезъ?
        - Привезъ… уфъ! Онъ сейчасъ будетъ жаловаться вамъ на меня… Не слушайте его…
        - Да что y тебя вышло съ нимъ?
        - Я сказалъ ему, будто бы его вызываютъ въ Кабинетъ ея величества…
        - Это зачмъ?
        - Да чтобы онъ не артачился хать: нравомъ онъ очень ужъ амбиціонный…
        - Ну?
        - А когда онъ тутъ по дорог замтилъ, что везутъ его вовсе не въ Кабинетъ, то схватилъ меня за шиворотъ: "Ты куда везешь меня?" Да обозвалъ меня такимъ словомъ, что я не смю и выговорить…
        - Ладно! дальше.
        - Узнавши же отъ меня, что мы демъ на Слоновый дворъ по требованію вашего высокопревосходительства, но для какой надобности — мн, дескать, не вдомо, — онъ сталъ чертыхаться и общалъ принести на меня жалобу…
        - Ладно, — повторилъ Артемій Петровичъ и обратился къ показавшемуся въ это время въ дверяхъ Василью Кирилловичу:
        - Поди-ка-сь сюда, сударь мой, поди.
        Піита нашъ, въ своемъ секретарскомъ мундир, при шпаг и съ треуголкой подъ мышкой, приблизился не безъ чувства собственнаго достоинства, но, при вид пылающаго гнвомъ взора перваго кабинетъ-министра, невольно растерялся. Путаясь въ словахъ, онъ сталъ объяснять, что вотъ этотъ самый юнецъ облыжно пригласилъ его въ Кабинетъ ея величества и привелъ тмъ его, Тредіаковскаго, въ великій страхъ, толь наипаче, что время уже позднее; что слъ онъ съ непутящимъ мальчишкой на извозца въ великомъ трепетаніи…
        На этомъ, однако, объясненіе его было прервано Волынскимъ.
        - Да какъ ты смешь называть моего посланца "непутящимъ мальчишкой"! Онъ исполнялъ только мое приказаніе, а понося его, ты отказываешь и мн въ должномъ решпект…
        И неудовольствіе свое Артемій Петровичъ подкрпилъ двумя звонкими пощечинами, которыми (какъ заявлялъ впослдствіи самъ Тредіаковскій въ своей челобитной) "правое ухо ему оглушилъ, а лвый глазъ подбилъ". Хотя ручная расправа высшихъ съ низшими была тогда не въ такую ужъ рдкость, тмъ не мене, для секретаря "де ла сіянсъ Академіи", философа и стихотворца, такое обращеніе съ нимъ въ присутствіи всхъ членовъ коммиссіи и даже "подлыхъ людей" было нестерпимо; почему онъ и при дальнйшемъ разговор не выказывалъ требуемой субординаціи.
        - Ну, а теперь къ длу, — заговорилъ снова Волынскій. — Въ голов y тебя хоть и сумятица неразборная, да есть все-таки нкій даръ слагать вирши.
        - Сподобился божественной Иппокрены, — пробурчалъ съ нкоторою уже гордостью Василій Кирилловичъ, которому не могло не польстить признаніе за нимъ поэтическаго дара даже со стороны столь безпардоннаго государственнаго мужа.
        - Ты это о чемъ? — спросилъ съ недоумніемъ Артемій Петровичъ, боле свдущій въ ученіяхъ западныхъ политиковъ, чмъ въ миологіи.
        - Сподобился я, говорю, того животворнаго ключа, что забилъ изъ-подъ копыта парнасскаго коня, именуемаго Пегасомъ.
        - Не при сей ли самой оказіи тебя и пришибло конскимъ копытомъ? Ну, да для дурацкой свадьбы, такъ и быть, можешь опять осдлать своего Пегаса.
        - Такъ ли я уразумлъ ваше высокопревосходительство? Вамъ благоугодно, чтобы я сочинилъ стихи для дурацкой свадьбы?
        - Ну да; на то ты сюда и вызванъ.
        - Прошу отъ сего меня уволить, понеж дурацкія шутки благородному человку непристойны!
        - А злостные пасквили сочинять пристойно? Еще учить меня вздумалъ, что пристойно, что нтъ!
        И въ новомъ порыв раздраженія Волынскій (какъ выражено въ той же челобитной злосчастнаго стихокропателя), "всячески браня, изволилъ вновь учинить битіе по обимъ щекамъ въ три или четыре пріема".
        - Говорить съ тобой, сквернавцемъ, я больше не стану, — сказалъ онъ. — Полковникъ Еропкинъ дастъ теб краткую матерію для твоихъ виршей. И чтобы на утріе, слышишь, он были готовы!
        При своемъ благоговніи передъ Артеміемъ Петровичемъ за его заботы о благ родного народа, Самсоновъ былъ тмъ боле огорченъ его дикой выходкой. Чудака-учителя своего ему было искренно жаль; тотъ хотя и отказался давать ему уроки съ переходомъ его къ главному недругу Бирона, но все-таки продолжалъ снабжать его книгами. На слдующій день его огорченіе и жалость получили еще новую пищу.
        По словамъ самого Тредіаковскаго, онъ, по возвращеніи домой, заслъ тотчасъ за сочиненіе заказанныхъ ему «виршей». Тутъ, "размышляя о своемъ напрасномъ безчестіи и увчьи, онъ разсудилъ поутру пасть въ ноги его высокогерцогской свтлости".
        Однако, и на этотъ разъ ему не повезло. Не дождался онъ еще выхода Бирона въ «антикамеру», какъ вошелъ Волынскій. При вид Тредіаковскаго, явившагося, очевидно, искать противъ него защиты y временщика, Артемій Петровичъ не могъ сдержать своего горячаго нрава, снова далъ волю своимъ рукамъ, посл чего отправилъ бднягу на Слоновый дворъ, гд нижніе служители сорвали съ него рубашку и "били его палкою безчеловчно, такъ что спина, бока и лядвеи его вс стали какъ уголь черный". Затмъ онъ былъ запертъ до утра на хлбъ и на воду въ «холодную», служившую обыкновенно для вытрезвленія подобранныхъ на улиц въ пьяномъ вид обитателей Слоноваго двора.
        По счастью, въ описываемый день y Василья Кирилловича не оказалось тамъ товарищей, и потому никто не мшалъ ему исполнять возложенную на него работу. Но работа не спорилась. Подперши голову обими руками, онъ бормоталъ про себя всевозможныя римы; потомъ вдругъ схватывалъ свое гусиное перо и скриплъ имъ по бумаг. Но, перечитавъ вполголоса написанное, онъ сулилъ кому-то сквозь зубы чорта, зачеркивалъ какое-нибудь слово, а то и цлую строку, и ожесточенно грызъ бородку пера, пока не находилъ наконецъ боле удачнаго слова или стиха.
        Вдругъ дверь за нимъ скрипнула. Онъ оглянулся. При тускломъ свт нагорвшаго сальнаго огарка онъ съ трудомъ разглядлъ вошедшаго,
        - Самсоновъ! — проворчалъ онъ, и губы его отъ озлобленія перекосились. — Тоже надъ скорбной главой поглумиться захотлось?
        - Господь съ вами, Василій Кириллычъ! Когда же я-то глумился? — отвчалъ Самсоновъ, ставя на столъ передъ нимъ кружку молока и тарелку съ двумя битками. — Раньше принесть, простите, не способно было: того гляди, кому-нибудь изъ господъ бы еще на глаза попался
        - Такъ ты ко мн самъ отъ себя?
        - Да, на свой страхъ. Держать васъ здсь приказано вдь неисходно безъ выпуску; а васъ, я чай, голодъ уже пронялъ. Кушайте на здоровье!
        Черстваго вообще душою стихотворца такая неожиданная внимательность какъ-будто тронула.
        - Ну, спасибо, другъ, сугубое на томъ мерси, — сказалъ онъ. — Блаженъ мужъ, иже не иде на совтъ нечестивыхъ. Въ смиренномудріи и покорств судьб утсненная добродтель нмотствуетъ; что пользы противу рожна прати? Но утснителя моего и персональнаго врага Немезида, рано ль, поздно-ль, не минуетъ! Надругается надъ тобой, а ты длай передъ нимъ еще благоговйную морду! Тьфу! тфу!
        - Горячъ Артемій Петровичъ въ гнв своемъ, точно, и крутенекъ, — сказалъ Самсоновъ, — но отходчивъ. Полно вамъ крушить себя! Вотъ какъ изготовите заказанные стихи…
        - Торопокъ ты больно. Такъ сразу вотъ по заказу и изготовишь! Схватили соловья за горло: "Пой!" Чорта съ два! А въ такомъ дл помощи и не жди.
        - Да, въ чемъ другомъ, а по стихотворной части пособить вамъ я не могу. Будь тутъ въ Питер господинъ Ломоносовъ…
        - Типунъ теб на языкъ! — вскричалъ Тредіаковскій и, пріосанясь, свысока оглядлъ юношу. — Ты кого это назвалъ?
        - А господина Ломоносова, что сочинилъ такую прекрасную оду на взятіе турецкой крпости Хотина, — отвчалъ Самсоновъ, забывшій уже сдланное ему полгода назадъ его бывшимъ господиномъ Петромъ Шуваловымъ предостереженіе. — Не стихи это, а музыка:
        "Что такъ тснитъ боязнь мой духъ?
        Хладютъ жилы, сердце ноетъ!
        Что бьетъ за странный шумъ мой слухъ?
        Пустыня, лсъ и воздухъ воетъ!
        Въ пещеру скрылъ свирпство зврь;
        Небесная отверзлась дверь;
        Надъ войскомъ облакъ вдругъ развился;
        Блеснулъ горящимъ вдругъ лицомъ;
        Умытымъ кровію мечомъ
        Гоня враговъ, герой открылся…"
        Нсколько разъ Василій Кирилловичъ порывался остановить декламацію; наконецъ онъ съ такою силой хватилъ по столу кулакомъ, что кружка съ молокомъ подпрыгнула, и часть содержимаго выплеснулась на столъ и на вирши.
        - А ну его къ бсовой матери! Прекрати!
        - Не буду, Василій Кириллычъ, не буду! — спохватился Самсоновъ. — Но ваши же вдь академики отправили господина Ломоносова доучиваться въ чужіе края…
        - «Господина»! «господина»! Какой онъ «господинъ»? Сынъ простого рыбака, да бжалъ еще, не спросясь, изъ-подъ отчаго крова. Я бы его, бездльника и каналью, не въ чужіе края отправилъ, а въ свои же россійскіе, паче отдаленные.
        - Такъ изъ него, по вашему, не выйдетъ ученаго?
        - Га! Чтобы изъ смерда да вышелъ ученый? Смхота, да и только! Напляшутся они еще съ нимъ. И вдь наглость-то какая: присылаетъ и мн оттуда, понимаешь: мн! свою дурацкую оду; мало того: въ особомъ еще посланіи опровергаетъ мои правила стихосложенія. "За наилучшіе, — говоритъ, — велелпйшіе стихи почитаю, которые изъ анапестовъ и хореевъ состоятъ: поднимаяся тихо вверхъ, матеріи благородство, великолпіе и высоту умножаютъ…" Ну, и прочая тому подобная ахинея!
        "Ужъ не зависть ли тебя, батюшка, гложетъ? — пробжало въ голов y Самсонова. — Посмотримъ, каковы-то будутъ завтра твои собственныя вирши…"
        - Не могу ли я вамъ, Василій Кириллычъ, еще чмъ служить? — спросилъ онъ вслухъ, озираясь въ убогой каморк, всю обстановку которой, кром некрашеннаго тесоваго стола да табурета, составлялъ грязный мшокъ, набитый соломой. — Больно ужъ y васъ тутъ непріютно.
        - Претерпвый до конца — той спасется. Наговорились съ тобой — и будетъ. Спасибо, другъ, и проваливай. Печенку мн только разбередилъ, эхъ!
        IV. Ледяная свадьба
        Въ свадебное утро, 6-го февраля, многихъ ожидало нкоторое разочарованіе: оказалось, что внчать шута и шутиху въ дворцовой церкви (какъ предполагалось вначал) признано неудобнымъ и что они сейчасъ посл заутрени уже повнчаны въ ближайшей къ Слоновому двору приходской церкви Симеона Богопріимца и Анны Пророчицы, въ присутствіи двухъ лишь свидтелей отъ маскарадной коммиссіи, посаженной матри — царицыной камерфрау Юшковой, посаженнаго отца — шута Балакирева и дружка-шута Педрилло.
        Зато любители невиданныхъ зрлищъ были вполн вознаграждены свадебнымъ поздомъ, который, незадолго до полудня, тронулся отъ Слоноваго двора по Караванной на Невскую першпективу и къ адмиралтейству, а оттуда, черезъ Дворцовую площадь, мимо Зимняго дворца по Милліонной.
        Впереди величаво шествовалъ громадный слонъ, покачивая на своей спин желзную клтку, а въ клтк — празднично разряженныхъ «молодыхъ». За слономъ тянулись непрерывной вереницей разноплеменные позжане на верблюдахъ, коняхъ, оленяхъ, ослахъ, волахъ, собакахъ, козлахъ и свиньяхъ, съ принадлежащею каждому роду (какъ говорилось потомъ въ оффиціальномъ отчет) музыкаліею и разными игрушками, въ саняхъ, сдланныхъ на подобіе зврей и рыбъ морскихъ, а нкоторые въ образ птицъ странныхъ".
        Такъ какъ окна Зимняго дворца, обращенныя на Дворцовую площадь, — стало быть, на югъ, — не обледенли отъ мороза, то стоявшая y одного изъ этихъ оконъ, въ свит принцессы Анны Леопольдовны, Лилли Врангель могла любоваться свадебнымъ поздомъ на всемъ его протяженіи. Но взоры ея внимательне всего останавливались на трехъ самодскихъ саняхъ, запряженныхъ рогатыми бгунами Полярнаго круга. Когда тутъ первыя сани поравнялись съ ея окномъ, сидвшій въ нихъ съ своей самодкой самодъ поднялъ голову, какъ бы ища кого-то глазами въ ряд оконъ дворца, и вдругъ, въ знакъ привтствія, взмахнулъ своимъ мховымъ треухомъ.
        - Кому это онъ кланяется? — замтила стоявшая около Лилли Юліана.
        - Конечно, намъ съ вами! — засмялась въ отвтъ Лилли, но самое ее не охватило при этомъ не бывалое волненіе: "Неужто это Гриша? Вдь онъ общалъ прокатить меня потомъ на оленяхъ… Да нтъ, быть не можетъ…"
        Однакожъ сердце ея продолжало учащенно биться.
        Какъ только "національная процессія" скрылась изъ виду, императрица, а за нею и весь Дворъ спустились на главное крыльцо, чтобы ссть въ поданныя туда парадныя кареты. Дло въ томъ, что кульминаціонный пунктъ свадебнаго празднества предстоялъ въ бироновскомъ манеж. Маскарадный поздъ, двигаясь шагомъ среди необозримой толпы народа, взялъ путь съ Милліонной на Царицынъ лугъ, обошелъ его дважды и затмъ черезъ Симеоновскій мостъ завернулъ уже по той сторон Фонтанки къ манежу. Придворный же поздъ выбралъ кратчайшій путь по набережной Невы и такимъ образомъ прибылъ на мсто еще за нсколько минутъ ране.
        Отъ одного конца манежа до другого были разставлены накрытые столы съ приборами и скамейки для «молодыхъ» и трехсотъ персонъ позжанъ. Пройдя на другой конецъ манежа къ амфитеатру, государыня заняла свое тронообразное кресло подъ балдахиномъ, а принцесса съ супругомъ, цесаревна, представители иностранныхъ державъ и вс придворные размстились кругомъ на амфитеатральныхъ сидньяхъ, откуда свободно можно было обозрть весь манежъ.
        Тутъ входныя двери широко распахнулись, чтобы впустить «молодыхъ», снятыхъ со спины слона. Ожидавшій ихъ y входа съ другими членами маскарадной коммиссіи Волынскій махнулъ платкомъ, — и изъ угла манежа грянулъ привтственный тушъ трубачей. Новобрачные, какъ пара гномовъ, приходились рослому и статному предсдателю коммиссіи едва по поясъ, а потому по всему амфитеатру пронесся легкій смхъ, когда онъ съ преувеличенною почтительностью проводилъ ихъ черезъ весь манежъ на верхній конецъ ближайшаго къ амфитеатру стола и усадилъ тамъ на почетную скамью, покрытую турецкимъ ковромъ. По мр появленія остальныхъ участниковъ маскарадной процессіи, члены коммиссіи указывали имъ точно такъ же предназначенное каждому мсто за столами.
        Глаза Лилли искали, однако, только представителей одной національности — самодовъ.
        "Ну, конечно, это онъ, онъ! На цлую вдь голову выше остальныхъ, да и куда ихъ красивй. Какъ-то онъ станетъ сть ихъ національныя кушанья, приправленныя, говорятъ, ворванью?"
        Вотъ прислуживавшіе столующимъ придворные лакеи поставили передъ шестью самодами и самодками большую мису съ какой-то похлебкой. Самсоновъ хлебнулъ ложку, хлебнулъ другую — и скорчилъ такую гадливую гримасу, что Лилли съ трудомъ удержалась отъ громкаго смха.
        "Но голодать же онъ не станетъ. Какъ-то онъ дальше поведетъ себя?»
        А повелъ онъ себя очень практично: отнесся къ сидвшимъ насупротивъ великорусскимъ молодымъ мужикамъ и молодкамъ, и т охотно подлились съ нимъ своимъ обильнымъ обдомъ, состоявшимъ изъ щей съ ватрушками и пряженцами, изъ жареной баранины съ кашей и изъ оладьевъ, а потомъ угостили его еще и своими напитками: брагой и медомъ. Съ своей стороны Самсоновъ старался, видно, отплатить имъ забавными шуточками, потому что молодицы то-и-дло фыркали въ рукавъ. Лилли даже досада взяла:
        "Какъ имъ съ нимъ весело! Хоть бы разъ сюда глянулъ".
        Вначал трапезующіе стснялись, должно быть, присутствія матушки-царицы и были заняты главнымъ образомъ утоленіемъ голода и жажды, къ концу же обда, благодаря хмльнымъ напиткамъ, ободрились, и весь манежъ загудлъ какъ улей.
        Тутъ изъ боковой двери появился долговязый субъектъ въ "потшномъ" плать и въ маск. Съ подобострастными поклонами въ сторону императрицы, онъ подошелъ къ новобрачной чет и принялъ торжественную позу.
        - Кто это чучело? — шопотомъ спрашивали другъ друга зрители на амфитеатр.
        Нкоторые же узнали его по журавлиной походк.
        - Да это стихотворъ де сіянс Академіи Тредіаковскій!
        - Но для чего онъ въ маск?
        - Свадьба маскарадная, такъ какъ же иначе?
        - Нтъ, господа, лицо y него еще въ синякахъ отъ тяжелой руки Волынскаго.
        - Ч-ш-ш-ш! Дайте жъ послушать, господа.
        И среди всеобщаго молчанія раздался патетически-гробовой голосъ «стихотвора», ни мало не соотвтствовавшій «гумористичному» содержанію его стиховъ:
        - Здравствуйте, женившись, дуракъ и дурка,
        Еще …тота и фигурка!
        Теперь-то прямое время намъ веселиться,
        Теперь-то всячески позжанамъ должно бситься.
        Ну, мордва! ну, чуваши! ну, самоды!
        Начните веселье, молодые дды!
        Балалайки, гудки, рожки и волынки!
        Сберяте и вы, бурлацки рынки.
        Гремите, гудите, брянчите, скачите,
        Шалите, кричите, пляшите!
        Свящи, весна,
        Свищи, красна!
        Невозможно намъ имть лучшее время:
        Спрягся ханскій сынъ, взялъ ханское племя,
        Ханскій сынъ Квасникъ, Буженинова ханка,
        Кому того не видно, кажетъ ихъ осанка.
        О, пара!
        О, не стара!
        Не жить они станутъ, но зоблить сахаръ.
        И такъ надлежитъ новобрачныхъ привтствовать нын,
        Дабы они все свое время жили въ благостын:
        Спалось бы имъ да вралось, пилось бы да лось.
        Здравствуйте жъ, женившись, дуракъ и дурка,
        Еще …тота и фигурка!"
        Трудно себ представить, чтобы эта пошлая рубленная проза могла придтись по вкусу кому-либо изъ Царской Фамиліи или придворныхъ. Но государыня въ своемъ благодушномъ настроеніи милостиво захлопала, и весь Дворъ послдовалъ ея примру. Это было хоть нкоторой наградой бдному автору за перенесенныя имъ тлесныя и душевныя страданія. Отвшивая на вс стороны поклонъ за поклономъ, онъ пятился назадъ бочкомъ-бочкомъ, пока не уперся въ стну, и затмъ скрылся за тою же дверью.
        Обдъ между тмъ пришелъ къ концу. По знаку Волынскаго, многочисленною придворною прислугой посуда, столы и скамейки были живо убраны; подъ самымъ амфитеатромъ были поставлены для карликовъ-новобрачныхъ два дтскихъ креслица, и на очищенной арен начались національные танцы позжанъ, выступавшихъ послдовательно при звукахъ "музыкалій" и псенъ каждой народности.
        Такого разнообразнаго балета при русскомъ Двор никогда еще не было видано, и каждая народность поощрялась боле или мене щедрыми хлопками. Такъ дошла очередь и до самодовъ.
        "Ай, Гриша, Гриша! какъ-то ты теперь вывернешься?" вздохнула про себя Лилли.
        Вывернулся онъ, однако, опять на диво: выдлывалъ сперва все то же, что и другіе самоды, подпрыгивалъ, присдалъ и кружился точно такъ же, только куда ловче и изящнй. Когда же т окончили свой танецъ и, тяжело отдуваясь, отошли въ сторону, онъ совершенно уже экспромтомъ пустился въ русскую присядку, да такъ лихо, съ такимъ прищелкиваньемъ пальцами, гикомъ и при свистомъ, что весь амфитеатръ загремлъ отъ рукоплесканій и криковъ "браво!".
        - Скажи-ка, Артемій Петровичъ, — обратилась императрица къ Волынскому; — неужели это тоже самодъ? Лицо y него слишкомъ пригоже, да мн словно бы даже знакомо.
        - Ваше величество не ошиблись, — былъ отвтъ. — Это тотъ самый малый, Самсоновъ, буде изволите припоминть, что проштрафился на маскарад въ Лтнемъ дворц, а потомъ отличился здсь же, въ манеж.
        - То-то вотъ! Но какъ же онъ попалъ въ эту національную компанію?
        - Одинъ изъ самодовъ, государыня, опился вечоръ до безчувствія и до сегодняшняго утра еще не протрезвился. А Самсоновъ состоялъ y меня при Слоновомъ двор, подглядлъ, какъ они пляшутъ, и взялся замстить пропоицу.
        - Пропоицу накажи, какъ заслужилъ, а плясуна я сама награжу: передай ему этотъ перстень.
        Наступилъ третій и послдній фазисъ шутовского празднества — Ледяной домъ. «Молодые» въ своей клтк на слон и сопровождающая ихъ разноплеменная свита направились туда окружнымъ путемъ по главнымъ улицамъ, чтобы дать лишній разъ обывателямъ столицы насладиться рдкимъ зрлищемъ; государыня же со всмъ Дворомъ свернула опять на набережную и въ нсколько минутъ была уже y спуска къ Ледяному дому, откуда ее привтствовали громогласными салютами ледяныя пушки и мортиры.
        Спустились уже раннія зимнія сумерки, и только въ сторону взморья небо алло еще вечернею зарей. Но небесныя краски положительно блднли передъ огнями Ледяного дома. Изъ пастей двухъ ледяныхъ дельфиновъ вылетали фонтаны горящей нефти. Ледяной слонъ, издавая оглушительный ревъ, выпускалъ изъ хобота огненный же водометъ на высоту 3 1/2 саженъ. Въ ледяныхъ пирамидахъ по сторонамъ Ледяного дома свтились, сквозь круглыя окна, большіе зажженные фонари съ вертящимися "смшными фигурами". Такія же "смшныя картины" просвчивали сквозь ледяныя стекла самого Ледяного дома.
        - Ты, Артемій Петровичъ, на сей разъ превзошелъ себя, — похвалила Анна Іоанновна посл подробнаго осмотра всхъ наружныхъ диковинъ. — Какъ-то удалось теб внутреннее убранство?
        Об комнаты Ледяного дома были уставлены теперь полною домашнею утварью, которая сдлана была точно такъ же изъ чистаго льда, но выкрашена "приличными натуральными красками". Въ гостиной, служившей одновременно и столовой, находились: изящной рзьбы столъ, два дивана, два кресла и рзной поставецъ съ чайной посудой, стаканами, рюмками, блюдами. На стол красовались большіе часы и лежали игральныя карты съ марками. По двумъ же угламъ комнаты стояли два ледяныхъ купидона съ повязанными глазами.
        Въ спальн, кром двухспальной ледяной кровати, имлись ледяные же: туалетъ, два зеркала и табуретикъ. На туалет горли намазанныя нефтью ледяные шандалы, а въ камин пылали облитые нефтью же ледяныя дрова.
        - Обо всемъ-то вдь ты позаботился, Артемій Петровичъ, одобрительно промолвилась снова императрица. — Только дрова твои мало что-то грютъ. Ну, да y молодыхъ супруговъ кровь горячая! — прибавила она, оглядываясь съ усмшкой на окружающихъ, которые не замедлили разсмяться надъ всемилостивйшей шуткой.
        V. Лилли отмораживаетъ щеку
        Такъ какъ отъ Ледяного дома до Зимняго дворца было, какъ говорится, рукой подать, то по отъзд царской кареты нкоторые изъ придворныхъ не сли уже въ свои кареты, а пошли пшкомъ. Въ числ послднихъ были также Юліана и Лилли, которыхъ проводить до дворца взялся младшій Шуваловъ. Когда они поднялись съ Невы на берегъ, то застали уже здсь «молодыхъ», которыхъ только-что снимали со спины слона. Тутъ же оказался и Самсоновъ со своими оленями.
        - А олени уже поданы, Лизавета Романовна, — сказалъ онъ, приподнимая на голов свой самодскій треухъ.
        - Что такое, Лилли? — обратилась гоффрейлина, недоумвая, къ своей юной спутниц.
        - Онъ общалъ покатать меня на оленяхъ… пролепетала Лилли.
        - Та-та-та-та! — вмшался со смхомъ Шуваловъ. — Да ты, Григорій, скажи-ка по чистой совсти, не самъ ли и опоилъ вчера самода?
        - Былъ грхъ, ваше благородіе, — признался Самсоновъ. — Но безъ того я не сдержалъ бы своего общанія Лизавет Романовн…
        - Дорогая Юліана! покатаемтесь вмст? — попросила Лилли.
        - Ужъ не знаю, право…
        - Смю доложить, — вмшался Самсоновъ, — что мсто y меня въ саняхъ только для одной особы.
        - А ее одну безъ себя я не пущу! — объявила Юліана.
        - Но онъ же "молочный братъ", а съ братомъ какъ же не пустить? — вступился Шуваловъ.
        - Да вы не бойтесь, сударыня, за Лизавету Романовну, — успокоилъ гоффрейлину съ своей стороны Самсоновъ. — Я подвезу ее потомъ въ сохранности къ самому дворцу.
        Согнавъ съ саней сидвшую еще тамъ самодку, онъ посадилъ на ея мсто Лилли, бережно окуталъ ей колна оленьимъ мхомъ, самъ услся рядомъ и, гикнувъ на оленей по-самодски, погналъ ихъ подъ откосъ на Неву.
        - Смотри, не отморозь носа и ушей! — поспла только крикнуть еще вслдъ Юліана.
        Отвчать Лилли не пришлось: они уже внизу, на льду, огибаютъ вокругъ Ледяного дома и несутся во всю оленью прыть въ сторону взморья.
        - Какъ хорошо, ахъ, какъ хорошо! — вырвалось изъ груди восхищенной Лилли.
        Загнувъ на спину свои втвистые рога, олени летли впередъ, какъ на крыльяхъ. Вотъ они промчались и въ пролетъ межъ двухъ плашкаутовъ Исаакіевскаго моста, и впереди открылась снжная рчная равнина. А надъ этой равниной, на самомъ горизонт, тамъ, гд недавно закатилось зимнее солнце, тяжелый облачный пологъ какъ по заказу раздвинулся, и на чистомъ фон неба вечерняя заря, прежде чмъ совсмъ потухнуть, заиграла усиленнымъ заревомъ, заливая волшебнымъ розовымъ отблескомъ и всю блоснжную рку, и оба ея берега съ домиками и опушенными снгомъ деревьями.
        - Смотри-ка, Гриша, — заговорила Лилли: — мы точно догоняемъ солнце, сейчасъ его догонимъ…
        - И догонимъ! — отозвался Самсоновъ. Замахнувшись длиннымъ шестомъ, служившимъ. ему замсто бича, онъ такъ зычно гикнулъ на оленей, что т еще понаддали, а сидвшая неподалеку стая воронъ, каркая, разлетлась въ стороны.
        - Какъ ты напугалъ ихъ! — разсмялась Лилли. — А тамъ-то что за красота!
        Олени вынесли ихъ уже на самое взморье, на морской просторъ. И закатъ, казалось, запылалъ еще ярче, будто и вправду покажется сейчасъ солнце. Лилли глянула на сидвшаго рядомъ съ нею молодого возницу: весь онъ былъ объятъ тмъ же огненнымъ сіяньемъ.
        - Ты, Гриша, точно въ огн! — сказала она. — А я, посмотри-ка?
        Онъ повернулъ къ ней голову, — и въ глазахъ его отразилось то же сіянье, но какъ бы усиленное еще собственнымъ его огнемъ.
        - Знаете ли, Лизавета Романовна, кто вы теперь такая?
        - Кто?
        - Сказочная царевна!
        - А ты самъ врно Иванъ-царевичъ, что увозитъ меня на край свта?
        - И увезу!
        Въ голос его звучала такая восторженная нота, что Лилли даже жутко стало.
        - Нтъ, Гриша, — сказала она серіозно. — Ты еще насъ опрокинешь; дай-ка мн править.
        Онъ безпрекословно отдалъ ей возжи; но тутъ вдругъ на пунцовой отъ мороза щекъ ея онъ за мтилъ блое пятнышко.
        - У васъ щека отморожена!
        Отнявъ опять y нея возжи, онъ остановилъ оленей и подалъ ей комъ снга.
        - Вотъ потрите, да хорошенько, хорошенько!
        Она принялась оттирать отмороженную щеку.
        - Если бы ты зналъ, какъ это жжетъ!
        - Тмъ лучше.
        - Ну да! Вотъ посмотри: прошло или нтъ?
        - Прошло, — отвчалъ онъ — и, точно на него нашло затмніе ума, губы его прикоснулись къ ея щек.
        Лилли съ крикомъ выскочила изъ саней и быстрыми шагами пошла обратно въ сторону Петербурга. Не сдлала она, однако, и двадцати шаговъ, какъ Самсоновъ въ саняхъ нагналъ уже ее и похалъ рядомъ.
        - Простите, Лизавета Романовна, меня окаяннаго! — умолялъ онъ раскаяннымъ тономъ. — Сами вы вдь назвали меня Иваномъ-царевичемъ… Словно необоримая сила тутъ меня толкнула… Ну, простите! До Петербурга вдь еще верстъ пять…
        Она, не отвчая, ускорила только шаги.
        - Ну, будьте умненькой, сядьте! — продолжалъ онъ. — Я самъ, поврьте, еще больше васъ терзаюсь. До города я ни разу на васъ глазъ не подниму, ни словомъ не промолвлюсь. Все равно вдь не дойдете и въ пути еще замерзнете.
        Послдній аргументъ былъ настолько убдителенъ, что она, попрежнему не удостоивая его отвта, ршилась, однако, ссть, дала и обложить себ опять ноги теплымъ оленьимъ мхомъ.
        Не слыша уже ни гика, ни свиста, олени затрусили мелкой рысцой. Самсоновъ еле шевелилъ возжами, а Лилли уткнулась лицомъ въ свою муфту. Вся зимняя картина кругомъ разомъ перемнилась. Отъ догорающаго заката они повернули обратно къ сумеречной тьм, и чмъ дальше, тмъ глубже погружались въ эту безпросвтную тьму. Потухло совершенно и свтлорадостное возбужденіе на душ y Лилли, но гнвъ ея также остылъ и уступилъ мсто боле спокойному разсужденію:
        "Назвала его Иваномъ-царевичемъ, а онъ сей часъ и вообразилъ ужъ… Вотъ глупый-то! Подломъ вору и мука."
        Вдали замелькали огоньки Петербурга, а немного погодя на вспыхивающемъ горящею нефтью фонъ Ледяного дома вырисовался и темный силуэтъ Исаакіевскаго моста. Мысли Лилли невольно перенеслись къ новобрачнымъ въ Ледяномъ дом, и сердечко ея наполнилось жалостью.
        - А вдь карлики-то до утра тамъ, пожалуй, замерзнуть! — проговорила она вслухъ. — Не отдать ли имъ эту оленью шкуру? Она очень гретъ…
        Самсоновъ издалъ въ отвтъ только какой-то нечленораздльный звукъ.
        - Ты что тамъ бурчишь?
        Тотъ же глухой звукъ.
        - Что y тебя языкъ во рту примерзъ?
        - Я, Лизавета Романовна, вдь общался молчать… Все вотъ думаю, не придумаю, чмъ бы мн откупиться… Знаю! Я брошу здсь перстень, что пожаловала мн нынче государыня.
        Онъ снялъ перчатку съ правой руки и взялся уже за перстень, какъ оказалось, съ огромнымъ рубиномъ, окруженнымъ брилліантиками.
        - Не смй! — остановила его Лилли. — Ты долженъ особенно дорожить этимъ подаркомъ.
        - Но вину мою вы мн такъ и не отпустите?
        - И не жди! И на глаза мн ужъ не показывайся!
        - Помилосердуйтесь! Назначьте хоть какой-нибудь срокъ.
        - Хорошо, — смилостивилась она: — сегодня 6-е февраля? Такъ ровно черезъ годъ въ этотъ самый день ты можешь явиться ко мн во дворецъ.
        - Лизавета Романовна! черезъ полгода?
        - Сказано разъ: черезъ годъ, такъ тому и быть. А вотъ уже и Ледяной домъ. Ты не забудешь отдать карликамъ эту полость?
        - При васъ же ее отдамъ.
        Окликнувъ стоявшаго y ледяныхъ воротъ часового, Самсоновъ передалъ ему отъ имени будто бы Волынскаго, оленью шкуру для новобрачныхъ а повезъ затмъ Лилли дале до самаго дворца. Когда тутъ сани остановились y бокового крыльца, Лилли сошла съ саней со словами:
        - Итакъ до 6-го февраля будущаго года.
        Она ожидала, что онъ еще разъ повторитъ свою просьбу, и тогда, быть можетъ… Но онъ пожелалъ ей только на прощанье упавшимъ голосомъ:
        - Храни васъ Богъ!
        Такъ закончился для нихъ памятный день ледяной свадьбы карликовъ,
        Что касается самихъ новобрачныхъ, то на другое утро ихъ нашли въ Ледяномъ ихъ домъ въ полуобморочномъ состояніи, прижавшись другъ къ дружк, около потухшаго ледяного камина, и если въ нихъ теплилась еще искра жизни, то благодаря лишь покрывавшей ихъ теплой оленьей шкур.
        Былъ еще одинъ страдалецъ, долго помнившій ледяную свадьбу, — Василій Кирилловичъ Тредіаковскій. Но свою обиду онъ на этотъ разъ не перенесъ уже молча, а вошелъ съ челобитной къ своему главному начальнику, президенту Академіи Наукъ, барону Корфу. Корфъ съ своей стороны откомандировалъ къ жалобщику академика-доктора Дювернуа, и тотъ донесъ, что… "на квартиру къ помянутому Тредіаковскому ходилъ, который, лежачи на постели, казалъ мн знаки битья на своемъ тл. Спина была y него въ т поры вся избита отъ самыхъ плечъ дале поясницы; да y него жъ подъ лвымъ глазомъ было подбито и пластыремъ залплено. Для предостереженія отъ загнитія веллъ я ему спину припарками и пластырями укладывать, чмъ онъ чрезъ нсколько дней и вылчился"…
        Этимъ донесеніемъ до поры до времени и ограничилось участіе академическаго начальства къ своему злосчастному секретарю: обидчикъ его, первый кабинетъ-министръ, былъ еще въ слишкомъ большомъ фавор y императрицы. Самъ Василій Кирилловичъ, однако, не стерплъ и забжалъ съ задняго крыльца еще къ Бирону, а этому его жалоба послужила желаннымъ оружіемъ, чтобы погубить наконецъ своего ненавистнаго соперника.
        VI. Арестъ Волынскаго
        Вторая половина Масляной недли 1740 г. была посвящена празднованію мира съ Турціей: посл чтенія герольдами на площадяхъ мирнаго договора, съ бросаніемъ въ народъ золотыхъ и серебряныхъ жетоновъ, слдовали: молебствія, разводы съ пушечной пальбой, во дворц маскарадъ — для купечества, а на Дворцовой площади жареные быки съ фонтанами краснаго и благо вина — для народа, которому царица съ балкона бросала также горстями деньги; по вечерамъ же ежедневно фейерверкъ и иллюминація (на которую, сказать въ скобкахъ, по счетамъ придворной конторы, было отпущено отъ Двора одного говяжьяго сала 550 пудовъ). Для обывателей это быль пестрый калейдоскопъ непрерывныхъ увеселеній, для придворныхъ же чиновъ, какъ доводится, посыпались еще, какъ изъ рога изобилія, щедрыя пожалованія. Въ числ пожалованныхъ не былъ забыть и предсдатель маскарадной коммиссіи, Волынскій, удостоенный денежной награды въ 20 тысячъ рублей.
        За этимъ наступило затишье Великаго поста, — для Артемія Петровича — затишье передъ бурей. По поводу требованія саксонско-польскимъ правительствомъ возмщенія ему убытковъ отъ прохожденія русскихъ войскъ чрезъ Польшу во время войны съ турками, онъ не воздержался указать императриц на чрезмрную расточительность Двора, особенно безконтрольные расходы герцога курляндскаго, истощающіе и безъ того скудные рессурсы казны.
        - Будетъ! — сухо оборвала его Анна Іоанновна. — Твоими трудами, Артемій Петровичъ, по свадьб карликовъ я много довольна и не обошла тебя наградой…
        - За что я имлъ уже счастье принести вашему величеству мою всенижайшую благодарность, — подхватилъ Волынскій. — Но горько мн, государыня, отдавать моихъ русскихъ братьевъ чужеземцамъ на утсненіе…
        - Ты опять свое! Не гоже намъ твои рчи слушать. Языкъ y тебя — острая бритва. Берегись, какъ бы теб зря самому не порзаться!
        Посл этого въ обращеніи съ нимъ государыни Артемій Петровичъ не могъ уже не замтить нкотораго охлажденія; а чрезвычайно чуткая ко всякимъ такимъ симптомамъ высочайшей немилости вельможная знать не замедлила съ своей стороны использовать эту немилость. Записной придворный остроумецъ князь Куракинъ, обдая разъ во дворц вмст съ Бирономъ и другими приближенными царицы, сталъ восхвалять ея царствованіе, столь же славное-де, какъ и царствованіе царя Петра Алексевича.
        - Въ одномъ лишь ваше величество ему уступаете, — добавилъ онъ со вздохомъ, — въ одномъ!
        - Въ чемъ же это? — спросила Анна Іоанновна.
        - Царь Петръ зналъ господина Волынскаго за такія дла, что накинулъ ему уже веревку на шею, а ваше величество по мягкости сердечной вотъ уже десять лтъ не имете духу затянуть петлю.
        Острота, не смотря на ея грубость, вызвала на губахъ государыни улыбку; Биронъ же съ громкимъ смхомъ чокнулся съ острословомъ — и вс близсидящіе не преминули сдлать тоже.
        Нашлись, понятно, добрые люди, которые довели объ этомъ случа до свднія Волынскаго. Терпніе крайне самолюбиваго государственнаго мужа наконецъ лопнуло. Цлую ночь до утра просидвъ со своимъ секретаремъ Эйхлеромъ за письменнымъ столомъ, онъ услалъ секретаря спать и кликнулъ Самсонова.
        - Вотъ что, Григорій, — сказалъ онъ: — могу я довриться теб? Ты не выдашь моей тайны?
        - Помилуйте, ваше высокопревосходительство! — воскликнулъ Самсоновъ. — Всякая тайна ваша въ груди y меня какъ огонь въ кремн скрыта. Лучше я дамъ руку на отсченіе…
        - Ну, рука-то твоя мн и нужна. Почеркъ y Эйхлера нечеткій, а y тебя весьма даже изрядный. Такъ вотъ y меня, видишь ли, изготовлено секретное доношеніе государын императриц, о коемъ, окром тебя да Эйхлера, ни одна душа человческая не должна до времени знать, чтобы не пошло въ огласку; понялъ?
        - Понялъ-съ.
        - Возьми же сіе и перебли возможно чище на царской бумаг,
        Взялъ Самсоновъ "доношеніе", сталъ его переблять; но чмъ дале писалъ онъ, тмъ тревожне становилось y него на душ; а когда дописалъ до конца, то тяжелымъ предчувствіемъ, какъ желзными тисками, грудь ему сдавило: въ докладной записк своей Артемій Петровичъ открывалъ государын глаза, безъ всякой уже утайки, на цлый рядъ возмутительныхъ жестокостей и злоупотребленій временщика-курляндца, который въ конц концовъ должны были возстановить и противъ нея, государыни, любящій ее русскій народъ.
        Самсоновъ ршился подлиться своими опасеніями съ Эйхлеромъ; но тотъ прервалъ его:
        - Да ты не видишь, что ли, что дло идетъ здсь о пресченіи непорядковъ?
        - Какъ не видть. Но, неровёнъ часъ, государыня осерчаетъ. Все это можно бы сказать помягче, просить, а не требовать.
        - Гд надо просить, тамъ не требуютъ, а гд надо требовать, тамъ не просятъ!
        - И удостоится ли еще записка воззрнія государыни? Отведутъ ей очи…
        - Самъ Артемій Петровичъ, я думаю, гораздо лучше насъ съ тобою знаетъ, что длать, а мы только его исполнители.
        Опасенія Самсонова, однако, оказались не напрасными. "Секретное доношеніе" Волынскаго было передано императрицею самому Бирону для представленія своихъ объясненій, а тотъ категорически заявилъ, что считаетъ ниже своего герцогскаго достоинства оправдываться отъ злостныхъ извтовъ человка, который осмлился нанести побои секретарю Академіи Наукъ Тредіаковскому въ императорскомъ дворц, въ собственныхъ его, герцога, покояхъ и тмъ выказалъ неуваженіе къ особъ самой государыни.
        - Служить вмст съ Волынскимъ я доле не могу! — заключилъ герцогъ. — Либо онъ, либо я!
        Разсказывали, что Анна Іоанновна никакъ сперва не соглашалась пожертвовать Волынскимъ, проливала слезы, но что Биронъ стоялъ на своемъ. И вотъ Волынскому было прислано изъ дворца оффиціальное извщеніе, что ея величеству до времени не благоугодно видть его при Дворъ.
        - Ну, что я вамъ говорилъ, Артемій Петровичъ! — не удержался тутъ замтить ему Эйхлеръ. — При Двор слагаются теперь про васъ уже всякія небылицы: что вы бунтовщикъ и конспираторъ, что и башкирскіе-то бунты, и поджоги въ разныхъ мстахъ не обошлись безъ вашихъ наущеній.
        Волынскій горько улыбнулся.
        - Еще бы! — сказалъ онъ: — Теперь я и злодй, и разбойникъ, потому что этому курляндцу надо, во что бы то ни стало, стереть меня съ лица земли. Не даромъ вспомнишь поговорку Разумовскаго: Не говори: "гопъ!", пока не перескочишь.
        Настало Свтлое Христово Воскресенье. Все населеніе столицы встртило его радостно на за утрен при перезвон колоколовъ. Одинъ только первый кабинетъ-министръ съ своими малолтками-дтьми да немногими изъ самыхъ преданныхъ ему слугъ сидлъ y себя въ четырехъ стнахъ. А когда поутру явился къ нему Эйхлеръ поздравить съ Свтлымъ Праздникомъ, Артемій Петровичъ поникъ головой и угнетенно промолвилъ:
        - Господь Богъ знаетъ и вс дурныя мои, и вс добрыя дла. Да будетъ же надо мною Его святая воля! Но недруги мои, я чую, ищутъ теперь только претекста, чтобы довести меня до плахи.
        Предчувствіе его не обмануло. Въ конюшенной контор выкопали старое дло, изъ котораго усматривалось, что два года назадъ изъ этой конторы были отпущены 500 руб. дворецкому Волынскаго, Василью Кубанцу, на "партикулярная нужды" его господина. Тотчасъ послдовалъ указъ объ арест Кубанца. Подвергнутый начальникомъ канцеляріи тайныхъ розыскныхъ длъ, генераломъ Ушаковымъ, "пристрастному допросу", калмыкъ повдалъ о таинственныхъ собраніяхъ въ дом Волынскаго, съ цлью будто бы ниспроверженія престола, а кстати наплелъ на своего благодтеля и всевозможныя другія провинности, начиная съ того времени, когда тотъ былъ еще губернаторомъ въ Астрахани, гд обиралъ будто бы и праваго, и виноватаго, похитилъ даже будто бы изъ монастыря драгоцнную ризу, украшенную жемчугомъ и самоцвтными каменьями, стоимостью свыше 100 тысячъ рублей. Этихъ голословныхъ показаній выкреста-татарина оказалось совершенно достаточно, чтобы объявить Волынскому и остальнымъ «заговорщикамъ» домашній арестъ и нарядить надъ ними слдственную коммиссію. Едва только усплъ Артемій Петровичъ сжечь въ камин наиболе компрометирующія бумаги, какъ къ нему
нагрянули чины отъ "заплечнаго мастера" (какъ называли тогда лютаго генерала Ушакова) и опечатали все, что еще не было сожжено. Вслдъ затмъ начались допросы Волынскаго и его сообщниковъ, а 18-го апрля домашній арестъ былъ распространенъ и на всхъ его домочадцевъ. Возвратясь опять подъ вечеръ съ такого допроса (разумется, подъ конвоемъ), онъ позвалъ къ себ Самсонова.
        - Ну, Григорій, — объявилъ онъ, — намъ придется съ тобой распроститься и, думаю, ужъ навсегда.
        - Но за что, сударь, такая немилость?! — воскликнулъ Самсоновъ. — Чмъ я это заслужилъ?..
        - Напротивъ, — отвчалъ Артемій Петровичъ: — тобой я какъ нельзя боле доволенъ и потому не хотлъ бы губить тебя вмст съ собой. Покамстъ ты ничмъ еще не опороченъ, а я (онъ мрачно усмхнулся), я — государственный преступникъ! Но и тебя, совсмъ ужъ безвиннаго, мои злоди могутъ притянуть къ отвту: вдь послдняя моя докладная записка государын переблена твоей рукой. Сегодня меня допытывали, кто ее переписывалъ. Я отвчалъ, что самъ. Мн, понятно, не поврили: мой почеркъ имъ слишкомъ хорошо извстенъ.
        - Но они должны же понимать, что вы хотли одного добра…
        - Видитъ Богъ, что такъ, да не задалось! Имъ-то разв нужно добро? Злой человкъ — врагъ добра. Имъ надо было утопить меня въ болот — и утопятъ; самъ себя за чубъ уже не вытащишь! Теперь мн осталось одно — выдержать до конца. Ты же еще молодъ, и путь въ теб, я чаю, будетъ. Посему теб надо спасаться, и теперь же.
        Глаза Самсонова наполнились слезами.
        - Нтъ, Артемій Петровичъ, — сказалъ онъ:- простите, что я прямо васъ такъ называю, — въ бд я васъ уже не покину; пусть они длаютъ со мной тоже, что хотятъ…
        - Эхъ, милый ты человкъ! Мн-то ты этимъ вдь ни чуть не поможешь. Меня все равно возьмутъ въ застнокъ, а изъ застнка одна дорога — подъ топоръ.
        Волоса y Самсонова отъ ужаса шевельнулись на голов.
        - Да быть этого не можетъ! — въ отчаяньи вскричалъ онъ. — Вдь государыня же знаетъ, какъ вы ей преданы…
        - Жалуетъ царь, да не жалуетъ псарь. А теперь я и ея величества благопріятства лишился. Умлъ я жить — сумю и умереть. Теб же быть щитомъ я уже не могу, и оставаться теб y меня нельзя ни одного часу. Какъ бы вотъ теб только выбраться изъ дома: y всхъ выходовъ караулъ поставленъ.
        - Какъ-нибудь да выберусь, это ужъ моя забота… — пробормоталъ со вздохомъ Самсоновъ. — Но не могу ли я что сдлать, если не для васъ самихъ, то хоть бы для вашихъ дтокъ? Когда васъ (не дай Богъ!) уже не станетъ, кому пещись о сироткахъ? Не дадите ль вы мн отъ себя къ кому-либо записочку…
        - Спасибо, любезный, за добрую мысль. Постой-ка, дай пораздумать…
        Склонившись головой на руку, Волынскій погрузился въ думу.
        - Да! никого другого въ виду нтъ, — заговорилъ онъ снова. — Самые близкіе мн люди вс сидятъ точно такъ же ужъ подъ арестомъ. За другими единомышленниками моими, я увренъ, установленъ тоже строгій надзоръ, да и сами они отъ тебя теперь, пожалуй, открестятся. Есть въ Петербург одинъ только человкъ, очень сильный и вн всякихъ подозрній: это — фельдмаршалъ графъ Минихъ. Онъ хоть и изъ нмцевъ, но не клевретъ Бирона и служить русскому престолу врой и правдой. Со мной онъ всегда тоже ладилъ, и исполнитъ, уповаю, мою предсмертную просьбу: не оставить моихъ малютокъ.
        Взявъ перо и бумагу, Волынскій сталъ писать. Дописавъ, онъ вложилъ записку въ конвертъ, запечаталъ и отдалъ Самсонову.
        - Въ письм къ фельдмаршалу я кстати помянулъ и о теб, - сказалъ онъ: — лучшаго покровителя теб не найти; а такъ какъ обыска y него, наврно, не будетъ, то въ дом его ты какъ y Христа за пазухой.
        - Премного благодаренъ, сударь! Но не во гнвъ спросить: чмъ я буду y него? такимъ же крпостнымъ человкомъ?
        - Пишу я ему, что самъ бы далъ теб сейчасъ вольную, но что это теб ни къ чему бы не послужило: тебя все равно забрали бы въ тайную канцелярію и — аминь! Такъ вотъ я передаю тебя на собственное его усмотрніе: что онъ поршитъ съ тобой, то и благо. Корыстолюбивъ онъ (что грха таить!), зло жаденъ къ деньгамъ (у кого нтъ своей слабости!), но не криводушенъ и справедливъ. Самъ ты только служи ему такъ же честно, какъ мн, - и онъ тебя, врно, не обидитъ. Ну, а теперь простимся…
        Когда тутъ Самсоновъ припалъ губами къ протянутой ему рук, Артемій Петровичъ наклонился надъ нимъ и поцловалъ его въ голову.
        - Дай Богъ теб всякаго успха, а меня не поминай лихомъ!
        Это были послднія слова, которыя слышалъ въ своей жизни Самсоновъ изъ устъ великаго патріота, заране уже обреченнаго на позорную смерть.
        VII. Скачка съ препятствіями
        Въ настоящее еще время существуетъ въ самомъ близкомъ сосдств отъ Невскаго проспекта Волынскій переулокъ названный такъ при Аннъ Іоанновн по ея первомъ министр. Проходитъ этотъ переулокъ, параллельно Невскому, отъ рки Мойки до большой Конюшенной, и все пространство по правую его сторону принадлежало нкогда Артемію Петровичу Волынскому. Главное зданіе, въ которомъ жилъ самъ Волынскій, выходило на Конюшенную; надворныя же строенія тянулись до самой Мойки; причемъ незанятые постройками промежутки вдоль переулка отдлялись отъ него высокимъ досчатымъ заборомъ. Въ забор имлись дв калитки; но передъ каждой изъ нихъ во двор расхаживалъ часовой съ ружьемъ; а по переулку взадъ и впередъ разъзжалъ конный жандармъ. Такимъ образомъ, всякая попытка Самсонова перелзть черезъ заборъ была бы, по всей вроятности, замчена часовыми, а жандармъ не преминулъ бы тотчасъ нагнать бглеца. Приходилось пуститься на уловку — отвлечь вниманіе часовыхъ и завладть лошадью жандарма.
        Взявъ изъ поставца въ столовой полный штофъ тройной водки и чарку, Самсоновъ спустился во дворъ и направился къ одной изъ калитокъ.
        - Ты куда? — гаркнулъ на него часовой. — Назадъ!
        - А ты, брать, знать, раскольникъ? — спросилъ Самсоновъ. — Вина не уважаешь?
        - Да это y тебя нешто вино?
        - Нтъ, молоко… отъ бшеной коровы. Артемій Петровичъ y насъ душа-человкъ: видитъ, что съ утра тутъ добрые люди подъ ружьемъ маются; какъ не подкрпить этакимъ молочкомъ?
        - Эй, Оршкинъ! — окликнулъ часовой своего товарища. — Подь-ка сюда.
        Когда Самсоновъ налилъ первому полную чарку, тотъ перекрестился размашистымъ крестомъ; "Господи, благослови!" и опорожнилъ чарку. Но тройная была, видно, очень ужъ забористая: онъ такъ и остался стоять съ открытымъ ртомъ, какъ галченокъ.
        - Подлинно отъ бшеной коровы… — промолвился онъ наконецъ. — Индо духъ захватило.
        - Эхъ ты! — презрительно замтилъ ему подошедшій товарищъ и, принявъ отъ Самсонова свою чарку, привычнымъ взмахомъ опрокинулъ ее въ глотку, посл чего только причмокнулъ и крякнулъ. — А знатное пойло! Ну-ка, миляга, еще на другую ножку.
        - Да сколько васъ всхъ-то тутъ будетъ? — спросилъ Самсоновъ.
        - Опричь насъ двоихъ, y заднихъ воротъ на рчку еще двое, да конный стражникъ, жандаръ.
        - Ну, вотъ. А потомъ одинъ никакъ еще тутъ по переулку разъзжаетъ?
        - Этотъ то зарокъ далъ не пить.
        - Что такъ?
        - Крпко тоже хмлемъ зашибался; да посл зароку капли въ ротъ не беретъ. Лучше и не подходи, — изругаетъ.
        "Этотъ путь, стало быть, отрзанъ! — сказалъ себ Самсоновъ. — Черезъ главное крыльцо на Конюшенную тоже не выбраться: въ швейцарской — полицейскій офицеръ, на крыльц — двое часовыхъ, а на улиц — конный стражникъ. Остается одинъ выходъ — черезъ заднія ворота".
        - Ну, что жъ, — произнесъ онъ вслухъ: — коли такъ, то, пожалуй, угощу васъ еще по второй.
        Угостивъ того и другого, онъ пошелъ къ заднимъ воротамъ. Ворота были заперты; калитка въ нихъ плотно притворена. Приставленные здсь два караульныхъ встртили Самсонова сперва не мене сурово, какъ и ихъ товарищи во двор, но излюбленный народный напитокъ сдлалъ ихъ также сговорчиве. Гарцовавшій передъ воротами жандармъ равнымъ образомъ не отказался отъ доброй чарки. Но Самсоновъ объявилъ, что за калитку къ нему не выйдетъ: не приказано, молъ, такъ и шагу туда не ступить.
        - Стану я изъ-за тебя слзать съ коня! — заворчалъ жандармъ.
        - Твое дло, — отвчалъ Самсоновъ. — Сиди себ да облизывайся; а винцо-то за рдкость, прямо съ господскаго стола.
        - Что и говорить! — подтвердилъ одинъ изъ караульныхъ: — въ жисть такого не пивалъ: все нутро ожгло! Дай-ка-сь, я ему поднесу.
        - Какъ же! Самъ, небось, и выпьешь? Нтъ, пускай слзаетъ; изъ моихъ рукъ и приметъ.
        Забранился опять жандармъ, однакожъ спшился и вошелъ къ другимъ подъ ворота, оставивъ калитку за собой полуотворенной.
        - Чмъ богатъ, тмъ и радъ, дяденька, — сказалъ Самсоновъ, съ поклономъ подавая ему штофъ и чарку: — угощай себя ужъ самъ, сколько душа требуетъ. Да съ плеткой теб не способно; дай ка-сь, я подержу, прибавилъ онъ, отнимая y него плетку.
        Оба караульные жадными глазами слдили за тмъ, какъ «дяденька» наливаетъ себ свою порцію, и одинъ его еще предостерегъ:
        - Да ты осторожнй! половину даромъ разольешь.
        Самсонова вс трое хватились только тогда, когда онъ юркнулъ въ калитку и захлопнулъ ее за собой. Когда они тутъ, одинъ за другимъ, выскочили также на улицу (жандармъ еще со штофомъ въ одной рук, съ чаркой въ другой), Самсоновъ верхомъ на жандармской лошади скакалъ уже къ Зеленому (теперь Полицейскому) мосту. Сзади его грянулъ выстрлъ, мимо уха его просвистла пуля. Онъ и не оглянулся. Но y самаго моста ему волей-неволей пришлось осадить лошадь: по Невской першпектив, поперекъ его пути, тянулась похоронная процессія.
        Похороны были богатыя и притомъ иноврческія: впереди, въ черныхъ одяніяхъ, шли факелбщики, съ пылающими факелами; за ними на дрогахъ, запряженныхъ шестеркой парныхъ лошадей въ черныхъ попонахъ и съ наголовниками изъ черныхъ страусовыхъ перьевъ, слдовалъ обитый чернымъ сукномъ гробъ, безъ покрова, но зато весь покрытый пальмовыми втками и роскошными внками изъ живыхъ цвтовъ. Надъ гробомъ покачивался черный балдахинъ съ пучками черныхъ страусовыхъ перьевъ по угламъ. За дрогами выступалъ пасторъ въ черномъ бархатномъ "берет" и черномъ "талар"; за нимъ — толпа дамъ и мужчинъ, дамы — въ глубокомъ траур съ разввающимися креповыми вуалями, мужчины — съ креповыми же повязками на шляпахъ и лвомъ рукавъ. За пшеходами виднлся еще цлый рядъ пустыхъ каретъ. Процессія двигалась торжественно-медленно около самой панели, а на мосту — около перилъ. Самсоновъ снялъ картузъ и набожно перекрестился.
        Вдругъ за спиной его раздался конскій топотъ. Онъ обернулся: къ нему мчался конный жандармъ, очевидно, тотъ, что разъзжалъ по переулку. Гд ужъ тутъ пережидать! Скачи да кричи…
        - Гей, поберегись! поберегись! Дорогу!
        Визгъ дамъ и ропотъ мужчинъ. Но дорогу-таки дали, Самсоновъ пустился вскачь черезъ першпективу по берегу Мьи (Мойки) къ Блому (теперь Красному) мосту.
        И снова позади его гремятъ по булыжной мостовой кованныя копыта: жандармъ, по его примру, не постснился нарушить погребальное шествіе, чтобы нагнать его во что бы то ни стало.
        Въ настоящее время по лвому берегу Мойки, отъ Полицейскаго до Краснаго моста, кром углового — y Невскаго — дома графа Строганова, стоять одни лишь казенныя зданія (Николаевского сиротскаго института, Воспитательнаго Дома и Училища глухонмыхъ). Въ 40-хъ годахъ XVIII столтія здсь были дачи разныхъ вельможъ, между прочимъ, также и оберъ-гофмаршала графа Лёвенвольде. Только-что Самсоновъ поравнялся съ воротами графской дачи, какъ оттуда показалась пара кровныхъ рысаковъ съ каретой. Отъ налетвшаго на нихъ вихремъ всадника рысаки шарахнулись въ сторону, и всадникъ проскочилъ мимо, провожаемый проклятіями пузатаго кучера. Жандармъ же подосплъ только тогда, когда кучеръ выхалъ уже совсмъ изъ воротъ и сталъ заворачивать лошадей въ сторону Невскаго, совершенно загораживая такимъ образомъ путь по узкой набережной Мойки. Вслдствіе этой задержки, преслдователь отсталъ отъ преслдуемаго на лишнюю сотню шаговъ. Когда первый миновалъ только блый мостъ, второй приближался уже къ слдующему — Синему.
        - Держи его, держи! — неумолчно доносился вслдъ ему зычный ревъ жандарма.
        И нашелся человкъ, внявшій этому кличу, — ражій дворникъ, сгребавшій передъ однимъ домомъ въ кучу накопившуюся за зиму грязь. Съ поднятой въ рукахъ лопатой онъ выступилъ на середину улицы. Но Самсоновъ съ налету сшибъ его съ ногъ, а самъ полетлъ дале.
        Вотъ и Синій мостъ. Тутъ только бглецъ нашъ отдалъ себ отчетъ въ томъ, что цль его вдь — фельдмаршалъ Минихъ. Домъ фельдмаршала былъ на Васильевскомъ острову, по набережной большой Невы, между 11-й и 12-й Линіями (гд теперь Морской корпусъ). Единственнымъ же сообщеніемъ съ Васильевскимъ островомъ служилъ тогда Исаакіевскій мостъ между сенатомъ и адмиралтействомъ, напротивъ церкви Исаакія далматскаго. Стало быть, туда!
        На широкомъ пространств отъ Синяго моста до Исаакіевскаго былъ для скачущаго полный просторъ. Такъ какъ, однако, Исаакіевскій мостъ былъ построенъ недавно — въ 1727 году, — то для возмщенія произведенныхъ на него расходовъ существовалъ еще такъ-называемый "мостовый сборъ", и вс перезжающіе или переходящіе черезъ мостъ должны были вносить мостовому сборщику установленную лепту, становясь для этого въ очередь. Самсоновъ дожидаться, понятно, не сталъ и не въ очередь прорвался на мостъ. Сборщикъ кричалъ вслдъ ему что-то; но онъ летлъ впередъ безъ оглядки, безъ устали работая плеткой, потому что за нимъ по деревянной настилк моста стучали уже копыта жандармскаго скакуна.
        Недалеко отъ конца моста встртилось новое препятствіе: навстрчу хали, обгоняя другъ друга, два лихача-извозчика, а на островъ, очевидно — на биржевую таможню, тянулся обозъ нагруженныхъ ломовыхъ подводъ. Произошла нкоторая заминка.
        - Задержите его, ребята! — вопилъ ломовикамъ жандармъ.
        - Эвона! Такъ для тебя и задержимъ! — былъ ему отвтъ. — Скачи, малый, улепетывай!
        Сейчасъ вотъ и конецъ мосту; но на углу — будка, а передъ будкой — будочникъ съ алебардой. Завидвъ скачущихъ другъ за другомъ Самсонова и жандарма, онъ выбжалъ впередъ и протянулъ передъ первымъ свою алебарду въ видъ рогатки.
        - Стой!
        Самсоновъ стегнулъ свою измученную уже лошадь со всего маху и гикнулъ. Какъ окрыленная, она всми четырьмя ногами взвилась на воздухъ. Но будочникъ еще выше поднялъ алебарду. Лошадь задла за нее задними копытами, перекувырнулась, да такъ и осталась лежать, придавивъ собой одну ногу всадника.
        "Пропалъ! — ршилъ про себя Самсоновъ. — Притвориться разв мертвымъ?"
        - Эй, ты, долголь еще лежать-то будешь? — окликнулъ его жандармъ.
        - Знать, шибко убился, до обумертвія, — подалъ голосъ будочникъ. — Да и лошадь, вишь, на него навалилась.
        - Такъ подыми ее, за хвостъ-то.
        Сталъ будочникъ тащить ее за хвостъ.
        - Ну, ну, вставай, что ли!
        Лошадь сдлала попытку приподняться, но опять повалилась.
        - Да ты бы въ бокъ ее лебардой! — командовалъ жандармъ.
        Алебарда подйствовала: посл новаго усилія лошадь поднялась на ноги, но дрожала еще всми членами.
        - Эхъ, эхъ! и колна-то себ какъ отшибла! — замтилъ будочникъ. — А бгунокъ твой все еще безъ памяти.
        - Такъ растолкай его!
        Сталъ будочникъ расталкивать "бгунка", но тотъ по-прежнему не подавалъ и признаковъ жизни.
        - Нтъ, какъ есть мертвое тло!
        - Эка служба каторжная! — пробурчалъ жандармъ, нехотя слзая наземь.
        Но едва только онъ подошелъ къ "мертвому тлу", какъ тло ожило, схватило его за об ноги, и самъ онъ растянулся на земл. Въ тотъ же мигъ Самсоновъ вскочилъ на ноги и — на собственную лошадь жандарма.
        - Вотъ такъ такъ! Ай, молодца! Ха, ха! — раскатисто загрохотали ломовики, свидтели всей этой сцены. — Ну-ка, лови его теперь, лови!
        Пока ошеломленный жандармъ пришелъ въ себя да собрался нагонять бглеца на оставленной ему чужой лошади, съ трудомъ передвигавшей свои разбитыя ноги, — того и слдъ простылъ.
        VIII. Фельдмаршалъ графъ Минихъ
        .
        Во второй половин апрля солнце заходить въ Петербург довольно поздно — около 8-ми часовъ вечера. Когда описанная сейчасъ скачка съ препятствіями пришла къ концу, солнце было уже за горизонтомъ; но темноты еще не наступило, а потому хать къ дому графа Миниха прямымъ путемъ по набережной y всхъ на виду было бы безразсудно.
        Проскакавъ внизъ по Кадетской линіи до большого проспекта, Самсоновъ завернулъ по проспекту налво, а когда миновалъ нсколько линій, то взялъ опять направо и мчался такъ все впередъ, пока не достигъ Малаго проспекта.
        Здсь въ т времена была еще почти сплошная дичь и глушь: кое-гд лишь убогій домишко, а то заборы, огороды или по-просту пустыри, поросшіе кустарникомъ.
        Весь Малый проспектъ, и вверхъ и внизъ, точно вымеръ; свидтелей, значить, не было. Сойдя съ лошади, Самсоновъ потрепалъ ее сперва въ благодарность по ше; потомъ сорвалъ съ куста добрый хлыстъ (плетку во время паденія онъ потерялъ), повернулъ лошадь головой въ сторону большой Невы и вытянулъ ее хлыстомъ. Неприготовленная къ такому обращенію посл испытанной только-что ласки, она сдлала воздушный прыжокъ и ускакала вонъ.
        Теперь только Самсоновъ оглядлъ свое платье: сверху до низу оно было забрызгано, замазано уличною грязью. Онъ взялся за голову: и картуза на немъ уже не было! Ну, какъ въ такомъ видъ предстать передъ фельдмаршаломъ?
        На помощь ему пришла сама природа. Съ Ладожскаго озера нагнало дождевую тучу, закрапалъ дождь и вдругъ полилъ какъ изъ ведра.
        Подставляя подъ ливень, какъ подъ душъ, то лицо и грудь, то бока, то спину, Самсоновъ смылъ съ себя вс слды улицы, а затмъ, въ виду сгустившихся уже сумерекъ, ршился двинуться къ конечной своей цли. Четверть часа спустя онъ входилъ подъ колоннаду крыльца фельдмаршалскаго дома. У входа горли два масляныхъ фонаря, а потому стоявшій за стеклянною дверью швейцаръ могъ хорошо разглядть всю неприглядную фигуру юноши, съ непокрытой головы и всей одежды котораго вода бжала ручьями. Поэтому же онъ встртилъ входящаго далеко нелюбезно:
        - Чего лзешь параднымъ ходомъ! Еще наслдишь тутъ y меня…
        - Ужъ не взыщи, почтеннйшій, — съ скромною развязностью извинился Самсоновъ, хотя сердце подъ камзоломъ y него сильно стучало. — Я къ его сіятельству фельдмаршалу по самонужнйшему длу. Ну, ужъ погодка!
        - А картузъ твой гд?
        - Картузъ?.. Да на мосту, вишь, втромъ съ головы сорвало и въ Неву снесло.
        - Гмъ… — промычалъ съ нкоторою какъ бы недоврчивостью швейцаръ. — Да какъ я пущу тебя къ его сіятельству въ такомъ обличь? Тебя кто послалъ-то?
        "Кого ему назвать? Назову-ка сына фельдмаршалскаго; вдь, онъ каждый день, почитай, дежуритъ въ Зимнемъ дворц."
        - Послалъ меня къ своему родителю молодой графъ; государыня его нынче дольше задержала…
        - Почто же ты о томъ сряду не сказалъ? Ты малый, не финтишь ли?
        Въ это время къ крыльцу подкатила карета.
        - Да вотъ и самъ молодой графъ! воскликнулъ швейцаръ и выбжалъ на улицу.
        Сквозь стеклянную дверь Самсонову было видно, какъ швейцаръ, открывъ карету и высадивъ своего молодого господина, началъ что-то наскоро ему докладывать.
        "Смлость города берегь!" — сказалъ себ Самсоновъ и сталъ y самаго входа.
        Такимъ образомъ, молодой Минихъ, входя, тотчасъ его увидлъ.
        - Это онъ и есть? — спросилъ онъ швейцара.
        - Онъ самый, ваше сіятельство.
        - Ты что это наплелъ на меня? — обратился онъ къ Самсонову. — Да постой, лицо твое мн словно знакомо…
        - Ваше сіятельство не разъ уже меня видли, — отвчалъ Самсоновъ и прибавилъ шопотомъ: — Присланъ я къ господину фельдмаршалу подъ кровомъ глубочайшей тайны, дабы чести его порухи не было.
        - Отойди-ка, — сказалъ Минихъ швейцару. — Кто жъ это прислалъ тебя?
        - Артемій Петровичъ Волынскій.
        При имени павшаго въ немилость кабинетъ-министра молодой графъ поблднлъ и нахмурился.
        - Ты, врно, съ письмомъ отъ него? — спросилъ онъ.
        - Съ письмомъ; но мн велно передать его въ собственныя руки вашего батюшки.
        - Я уже передамъ; а ты здсь обождешь.
        И, взявъ письмо Волынскаго, сынъ фельдмаршала удалился.
        Минуты ожиданія были для Самсонова томительны и страшны.
        "А ну, какъ старый графъ не захочетъ ввязаться въ это дло и отошлетъ меня назадъ, или просто прикажетъ арестовать меня?"
        Ждалъ онъ, пожалуй, десять, много двадцать минутъ, но протянулись, сдавалось ему, цлые часы, пока не явился наконецъ денщикъ и не повелъ его съ собой. Поднявшись по широкой, устланной ковромъ лстниц во второй этажъ, они черезъ пріемную прошли въ графскій кабинетъ. Освщался кабинетъ столовой лампой, покрытой большимъ абажуромъ, а потому въ немъ царилъ мягкій полусвтъ.
        Старикъ-фельдмаршалъ сидлъ за письменнымъ столомъ въ кресл, но, несмотря на свои 57 лтъ, сидлъ по-солдатски браво, какъ говорится: точно аршинъ проглотилъ. Благодаря строгому образу жизни, правильныя черты лица его и теперь еще не расплылись, не обрюзгли. Съ головы до пятокъ онъ былъ такъ сухощавъ и крпокъ, что ему можно было предсказать очень долгій вкъ; здоровый организмъ его только больше все высыхалъ бы и становился бы оттого еще какъ бы прочне. Въ свтло-голубыхъ глазахъ его, почти лишенныхъ бровей, свтился сухой же и трезвый, непреклонный умъ; блдныя губы были скептически сжаты.
        "Вотъ кто привыкъ повелвать!" мелькнуло въ мысляхъ Самсонова.
        Графъ Бурхардъ Христофоръ Минихъ не даромъ началъ свою военную карьеру подъ начальствомъ двухъ знаменитыхъ полководцевъ: принца Евгенія Савойскаго и герцога Мальборугскаго. Затмъ онъ отличился, какъ инженеръ, постройкою въ ландграфств гессенъ-кассельскомъ канала между двумя рками; въ 1717 году поступилъ въ саксонско-польскую армію съ чиномъ генералъ-маіора, а въ 1721 году, по предложенію русскаго посланника въ Варшав князя Долгорукова, перешелъ навсегда на русскую службу, на которой сперва выказалъ себя достройкою Ладожскаго канала и учрежденіемъ перваго y насъ кадетскаго корпуса. Въ данное время онъ былъ президентомъ военной коллегіи, генералъ-фельдцейгмейстеромъ, главнымъ начальникомъ инженернаго корпуса, и, въ качеств генералъ-фельдмаршала, въ войнахъ съ врагами Россіи покрылъ русское оружіе неувядаемою славой.
        Выславъ вонъ денщика, фельдмаршалъ подозвалъ къ себ Самсонова, приподнялъ абажуръ на ламп и, прищурясь, внимательно вглядлся въ лицо юноши, точно изучая его характеръ; а затмъ замтилъ по-нмецки сидвшему тутъ же сыну:
        - Знаешь ли, онъ мн нравится.
        - Осмлюсь доложить вашему сіятельству, — заявилъ тутъ Самсоновъ, — я понимаю по нмецки.
        - А! Гд жъ ты научился этому языку?
        Самсоновъ объяснилъ, что наслышался въ дтств отъ управляющаго имніемъ своихъ прежнихъ господъ, Шуваловыхъ, барона Врангеля и его дтей.
        - Такъ ты, пожалуй, и говоришь тоже по-нмецки?
        - По малости.
        - Это облегчитъ еще дло. Но скажи-ка, какъ тебя пропустили ко мн? Вдь вс y васъ тамъ подъ арестомъ?
        - Я, ваше сіятельство, не спрашиваясь, убгомъ убгъ.
        И въ нсколькихъ словахъ онъ повдалъ о своей "скачк съ препятствіями".
        - Прехвально; не даромъ же пишетъ Артемій Петровичъ, что ты — малый ловкій и умлый, въ одно ухо влзешь, а въ другое вылзешь, — сказалъ старый графъ и указалъ глазами на лежащее передъ нимъ на стол вскрытое письмо: — Знаешь ты, о чемъ онъ меня проситъ?
        - Сказывалъ онъ мн, что въ уваженіе доброй пріязни кланяется вашему сіятельству земно быть малюткамъ его заступникомъ, буде съ нимъ самимъ что недоброе случится. Умилосердуйтесь надъ ними!
        - Докол самъ онъ живъ, о дтяхъ его говорить нтъ здраваго резона, — сухо прервалъ фельдмаршалъ. — Содержатся они нын купно съ нимъ безъ выпуска. Чинить что-либо касательно ихъ ничего пока невозможно. Вопрошаю я о теб самомъ: вдь ты — крпостной Артемія Петровича?
        - Крпостной-съ.
        - Что воспослдуетъ съ его другими крпостными — одному Богу извстно. Тебя же онъ отъ сего часу отдаетъ въ мое распоряженіе, дабы и теб жилось, и мн отъ тебя была нкая польза. Но быть за тебя въ отвт и претерпть ущербъ мн не приходится. Посму и для отвода очей мы съ сыномъ положили услать тебя не медля изъ Петербурга. Завтра же, чуть свтъ, ты отправляешься въ Лифляндію, въ вотчину сына Ранценъ. Управляющій вотчиной давно уже просить прислать къ нему отсюда волонтера, что помогалъ бы ему присматривать за рабочими да за конскимъ заводомъ. Ты вдь, слышно, большой мастеръ укрощать лошадей?
        - Готовъ служить вашимъ сіятельствамъ съ истинною ревностью, чмъ только умю, — уврилъ Самсоновъ. — Отнын я вашъ по гробъ жизни.
        - Ну, вотъ; такъ въ Ранцен ты будешь волонтеромъ. Чмъ ты былъ досел — и тамъ не должно быть гласно. Имя твое вдь Григорій?
        - Такъ точно-съ.
        - А родился ты въ какой губерніи?
        - Въ Тамбовской.
        - Такъ, дабы тебя не опознали, ты въ Ранцен будешь называться Григоріемъ Тамбовскимъ.
        - Но мн, ваше сіятельство, придется еще выправить новый видъ на жительство…
        - Въ моей вотчин отъ тебя никакого вида не потребуютъ, — вмшался тутъ молодой графъ. — Я дамъ теб записку къ моему управляющему; для него это будетъ врне всякаго документа. А платье для тебя найдется въ моемъ гардеробъ.
        Такъ Самсоновъ-Тамбовскій на слдующее же утро безпрепятственно и безслдно исчезъ изъ Петербурга.
        IX. "Казненъ невинно"
        Полицейскіе чины, допустившіе побгъ одного изъ арестованныхъ въ домъ Волынскаго, благоразумно умолчали передъ своимъ грознымъ начальствомъ про свою оплошность. Бглецъ для всхъ, кром Миниховъ отца и сына, какъ въ воду канулъ. Не подозрвала ничего, конечно, и Лилли Врангель, не видавшая своего "молочнаго брата" со дня «ледяной» свадьбы.
        "Какой вдь послушный! — не безъ самодовольства думала она. — Вотъ уже третій мсяцъ глазъ не кажетъ. Посмотримъ, выдержитъ ли онъ искусъ до конца?"
        Тутъ и до нея дошелъ слухъ объ арест перваго кабинетъ-министра со всми его домочадцами, и ожидающая Самсонова участь не на шутку стала ее безпокоить. При случайной встрч съ младшимъ Шуваловымъ она ршилась спросить его, не слышалъ ли онъ чего про своего бывшаго камердинера.
        - Весь домъ Волынскаго оцпленъ, — отвчалъ Шуваловъ: — ни одна мышь не проскользнетъ ни туда, ни оттуда. Но въ государственномъ преступленіи Волынскаго Самсоновъ врядъ ли замшанъ.
        - Я сама такъ думаю; но y него, можетъ быть, станутъ выпытывать какія-нибудь важныя признанія… взведутъ на него небывалый провинности…
        - М-да, за противное ручаться трудно. У генерала Ушакова на этотъ счетъ своя опредленная система. Что можно узнать — я узнаю. Главное — не тужите.
        И она не тужила. Но прошло боле недли, а втреный камеръ-юнкеръ цесаревны не показывался, точно забылъ уже данное общаніе.
        "28-го числа — день коронованія государыни; въ церкви будетъ молебствіе: тутъ Шуваловъ врно, подойдетъ опять къ намъ и y меня уже не отвертится!" — ршила Лилли.
        Дйствительно, когда 28-го апрля весь Дворъ съхался въ Зимній дворецъ, и въ 11 часовъ въ придворной церкви началась литургія, Шуваловъ сталъ подбираться къ стоявшей позади принцессы Анны Леопольдовны баронесс Юліан. Но та, строго соблюдая, въ присутствіи остальныхъ придворныхъ, установленный этикетъ, не повела и бровью, съ смиренно-набожной миной слдя за торжественной службой. Петру Ивановичу ничего не оставалось, какъ обратиться вспять. Когда онъ тутъ проходилъ мимо Лилли, глаза ихъ встртились; но на ея вопросительный взглядъ онъ пожалъ только съ сожалніемъ плечами.
        "Значитъ, никакихъ встей!"
        Относительно же процесса Волынскаго до нея съ разныхъ сторонъ доходили всевозможные слухи, которые, переходя изъ устъ въ уста, разростались, подобно снжному кому, до чудовищныхъ размровъ. Такъ, разсказывали, будто бы Волынскій, поднятый на дыбу, подъ кнутомъ сознался, что замыслилъ полный государственный переворотъ: всхъ нмцевъ, начиная съ Бирона, хотлъ будто бы выгнать изъ Россіи; принцессу Анну Леопольдовну, вмст съ ея супругомъ, принцемъ Антономъ-Ульрихомъ, посадить на корабль и отправить во-свояси въ Германію; императриц Анн Іоанновн предложить свою руку, посл же внца или въ случа ея отказа заточить ее въ монастырь; съ цесаревной Елисаветой Петровной поступить точно такъ же, а самого себя провозгласить императоромъ всероссійскимъ.
        У сообщниковъ Волынскаго, какъ гласила та же молва, были равнымъ образомъ вымучены въ застнк самыя тяжкія обвиненія какъ противъ нихъ самихъ, такъ и противъ Волынскаго. Самсонова, однако, въ числ пытаемыхъ не называли, и это отчасти успокаивало Лилли.
        Съ 20-хъ чиселъ мая, когда въ сыскной канцеляріи приступили къ "пристрастному допросу" Волынскаго, въ здоровьи императрицы, давно уже страдавшей подагрой и каменной болзнью, обнаружилось замтное ухудшеніе. Прописываемыя ей докторами лкарства она принимала съ большимъ, отвращеніемъ, а то и вовсе не принимала.
        - Ваши лкарства мн, все равно, ничмъ не помогутъ; главная моя болзнь вотъ гд! — говорила она, указывая на сердце, и на глазахъ y нея при этомъ выступали слезы.
        Тогда доктора стали настаивать на перезд ея за городъ — въ Петергофъ. Сначала она и слышать о томъ не хотла, такъ какъ не любила Петергофа. Но когда ей доложили, что Волынскаго, по всей вроятности, ожидаетъ смертная казнь, съ нею сдлался нервный припадокъ съ мучительными болями, и она отдала распоряженіе о немедленномъ отъзд изъ Петербурга, чтобы не быть тамъ въ день казни. Вмст съ государыней перехала на лто въ большой петергофскій дворецъ и Анна Леопольдовна съ своей свитой. Здсь же, въ Петергоф, 23-го іюня 1740 г., Анной Іоанновной былъ подписанъ приговоръ, съ нкоторымъ, впрочемъ, смягченіемъ сентенціи суда относительно Волынскаго, котораго судьи находили нужнымъ до смертной казни посадить еще живымъ на колъ.
        Четыре дня спустя, раннимъ утромъ, въ Петербург на Сытномъ рынк, близъ Петропавловской крпости, вокругъ высокаго деревяннаго помоста стеклась огромная толпа народа поглазть на казнь "великихъ заговорщиковъ". Осудили ихъ вдь на точномъ основаніи законовъ, стало быть, и жалть ихъ гршно! Тмъ не мене, y многихъ изъ зрителей, надо думать, дрогнуло сердце, когда y помоста появились искалченные уже пыткой осужденные, во глав съ бывшимъ первымъ кабинетъ-министромъ Артеміемъ Петровичемъ Волынскимъ, y котораго ротъ былъ повязанъ платкомъ, пропитаннымъ кровью, такъ какъ ему раньше уже вырвали языкъ, и кровь не унималась…
        И совершилась публичная казнь: Волынскому была отрублена правая рука, а затмъ какъ самъ онъ, такъ и ближайшіе его два друга, Хрущовъ и Еропкинъ, сложили голову подъ топоръ. Соймоновъ и Эйхлеръ были наказаны кнутомъ, де-ла-Суда плетьми, а графу Мусину-Пушкину "урзанъ" языкъ, посл чего вс четверо отправлены въ Сибирь — первые трое на каторгу, а послдній въ вчную ссылку.
        Замолвилъ ли фельдмаршалъ графъ Минихъ съ своей стороны за сиротъ Волынскаго доброе слово, о которомъ просилъ его ихъ отецъ, — сказать мы не умемъ. Если же замолвилъ, то безуспшно; двухъ маленькихъ дочекъ Артемія Петровича отправили въ отдаленный сибирскій монастырь для постриженія въ свое время въ монахини, а сыночка — въ Камчатку для отдачи его на 16-мъ году жизни навсегда въ гарнизонные солдаты.
        Изъ конфискованнаго въ казну имущества осужденныхъ значительная часть была роздана, какъ полагалось, въ награду разнымъ "преданнымъ слугамъ отечества". Считая себя также однимъ изъ таковыхъ слугъ, Василій Кирилловичъ Тредіаковскій не замедлилъ теперь выступить также претендентомъ на частицу наслдства Волынскаго. Въ слезномъ всеподданнйшемъ прошеніи, по пунктамъ, съ присущимъ ему семинарскимъ краснорчіемъ, жалуясь на претерпнныя имъ отъ своего "жестокаго мучителя и безсовстно-злобнаго обидителя нестерпимое безчестье и безчеловчное увчье, притомъ въ самомъ ея императорскаго величества аппартамент", піита нашъ просилъ, "дабы повелно было изъ оставшихся посл Волынскаго пожитковъ учинить ему, просителю, милостивйшее наградительное удовольствіе".
        Но прощенію этому до времени не было дано ходу, такъ какъ императрицу вообще не желали безпокоить чмъ бы то ни было, что было связано съ именемъ Волынскаго. Что сама она не могла еще забыть покойнаго и приняла во вниманіе его указанія на необходимость упорядочить государственный средства, доказывалъ, между прочимъ, сдланный сенату въ іюл того же года въ именномъ указ Высочайшій выговоръ:
        "….Весьма удивительно, что нын въ деньгахъ недостатокъ явился. Вс нужнйшія государству нашему полезныя дла упущены и до того дошли, что о пополненіи государственныхъ доходовъ ни малой надежды нтъ, въ сборахъ многіе непорядки явились, и оттого сборы умаляются; доимки въ нсколькихъ милліонахъ состоятъ, казенныя деньги частными лицами похищены и другими коварными вымыслами захвачены"…
        Всегда богомольная, Анна Іоанновна проводила теперь цлые часы въ молитвахъ, какъ бы ища въ духовномъ общеніи съ Богомъ облегченія наболвшей душ.
        Особенно же, какъ передавали шопотомъ, она была потрясена признаніемъ, безотчетно вырвавшимся y одного изъ судей Волынскаго. Въ ихъ числ былъ также шуринъ послдняго, Александръ Нарышкинъ. Вмст съ другими подписавъ приговоръ, Нарышкинъ похалъ домой; но въ экипаж онъ впалъ въ обморочное состояніе, а по возвращеніи домой съ нимъ сдлалась горячка.
        - Я извергъ! — кричалъ онъ въ бреду: — я осудилъ невинныхъ, я послалъ на смерть своего брата!
        Считаемъ умстнымъ по этому поводу привести здсь замчательный отзывъ Екатерины Великой, которая, вскор по вступленіи своемъ на престолъ, просмотрла все дло о Волынскомъ: "Сыну моему и всмъ потомкамъ совтую и поставляю читать сіе Волынскаго дло отъ начала до конца, дабы они видли и себя остерегали бы отъ такого беззаконнаго примра въ производств длъ. Злоди Волынскаго взвели на него измнническій умыселъ, будто онъ себ присвоить хотлъ власть государя, что отнюдь на дл не доказано. Волынскій былъ гордъ и дерзостенъ въ своихъ поступкахъ, однако не измнникъ, но, напротивъ того, добрый и усердный патріотъ и ревнитель къ полезнымъ поправленіямъ своего отечества"…
        На могильной же плит Волынскаго (у церкви Сампсонія на Выборгской сторон), по приказанію Екатерины, была добавлена надпись: "Казненъ невинно".
        X. Лилли няньчитъ наслдника престола
        Какъ только перездъ Двора на лтнее пребываніе въ Петергофъ былъ окончательно ршенъ, были приняты самыя энергичный мры къ приведенію въ надлежащій видъ какъ большого петергофскаго дворца, такъ и лежащаго подъ нимъ Нижняго сада. "Зимнія" палаты, предназначенныя для самой государыни, выходили на солнечную сторону, и такъ какъ она, по своему болзненному состоянію, не могла спускаться въ садъ, то единственная ея прогулка изъ опочивальни была на стеклянную галлерею, служившую столовой для "придворныхъ кавалеровъ". Для защиты отъ солнечнаго зноя на этой галлере были устроены полотняныя ширмы, подъ прикрытіемъ которыхъ императрица сидла по часамъ въ кресл, вдыхая свжій ароматъ посянныхъ внизу "для плезиру ея величества" (какъ значилось въ счетахъ дворцовой конторы) ржи, овса, ячменя и гречи.
        Къ услугамъ всхъ другихъ обитателей петергофскаго дворца были тнистыя аллеи Нижняго сада, гд вс фонтаны были капитально исправлены и выложены раковинами, пруды вычищены, дороги и дорожки заново утрамбованы, въ «приличныхъ» мстахъ поставлены зеленыя «лавки» и проч., и проч. Но гуляющихъ было мало. Общее настроеніе во дворц, особенно на половин принцессы Анны Леопольдовны, было очень тревожное и удрученное, какъ бы передъ неминуемой катастрофой. Шопотомъ обмнивались разными предположеніями относительно будущаго, такъ какъ, по отзыву врачей, дни государыни были сочтены. Передавали за врное, что посолъ нашъ при датскомъ Двор Бестужевъ-Рюминъ, сторонникъ Бирона, вызывается изъ Копенгагена въ Петербургь для замщенія открывшейся посл Волынскаго вакансіи кабинетъ-министра. Такимъ образомъ, было основаніе опасаться, что Биронъ, не скрывавшій своего нерасположенія къ принцесс, воспользуется въ ршительную минуту случаемъ устранить ее отъ престола.
        Въ это-то время совершилось событіе, разомъ разрядившее грозовую атмосферу Двора: 12-го августа y Анны Леопольдовны родился сынъ; стало быть, имлся законный, мужескаго пола наслдникъ престола! А опека надъ нимъ ближе всего, конечно, должна была принадлежать ей же, родной матери.
        Для герцога курляндскаго это было, безъ сомннія, страшнымъ ударомъ; онъ не давалъ себ и труда скрывать свою досаду. Супруга же его, при всей своей ограниченности, умла лучше притворяться, выказывала особую нжность къ новорожденному принцу и выговорила себ право пеленать его собственноручно. Боле же всхъ, даже боле самой матери, обрадовалась государыня: по ея приказанію, колыбель младенца въ тотъ же день была перенесена въ комнату, смежную съ ея собственной опочивальней, и для него была взята здоровая кормилица изъ простыхъ бабъ сосдней чухонской деревушки. Затмъ въ Петергофъ были вызваны два почтенныхъ академика Академіи Наукъ: Крафтъ Георгъ-Вольфгангъ и Эйлеръ Леонардъ, которымъ было поручено, какъ «астрогнозамъ», составить по небеснымъ свтиламъ «гороскопъ» новорожденнаго. Въ наше время объ астрологіи говорятъ не иначе, какъ съ снисходительной улыбкой. Въ т времена и большинство ученыхъ врило, что y каждаго смертнаго есть "своя звзда", и оба академика вывели для сына принцессы Анны Леопольдовны такой ужасающій гороскопъ, что не ршились предъявить его больной цариц, а представили ей другой, вполн
благопріятный. По странной случайности, однако, первоначальный гороскопъ, какъ говорятъ, до точности врно предсказалъ трагическую судьбу первенца Анны Леопольдовны.
        Надо было выбрать и имя для маленькаго принца. Между молодыми родителями заране уже происходили по этому поводу оживленные споры. Принцъ Антонъ-Ульрихъ, какъ лютеранинъ, хотлъ дать сыночку нсколько именъ и все нмецкихъ; онъ никакъ не могъ взять въ толкъ, что православные получаютъ при крещеніи всего одно имя и притомъ лишь изъ тхъ, что значатся въ православныхъ святцахъ. Императрица своимъ властнымъ голосомъ положила конецъ пререканіямъ:
        - Родитель мой былъ Іоаннъ; такъ пускай же и наслдникъ мой будетъ Іоанномъ!
        Возражать ужъ не приходилось.
        Для Лилли Врангель царственный младенецъ былъ также свтлымъ лучомъ въ окружающихъ, потемкахъ. Покои принцессы находились на противоположной сторон дворца, а потому Лилли по нскольку разъ въ день навщала маленькаго принца Іоанна, чтобы приносить молодой матери извстія о состояніи его здоровья. Вначал y нея вышло изъ-за этого даже столкновеніе съ самой герцогиней Биронъ. Когда Лилли входила разъ въ дтскую, герцогини тамъ не было. Кормилица, только-что откормивъ младенца, укладывала его въ, колыбельку. Не досыта ли онъ насосался, или же грубыя руки дюжей чухонки обращались съ нимъ недостаточно нжно, — но онъ запищалъ.
        - Ахъ ты, мой птенчикъ! — сжалилась Лилли и, вынувъ ребенка изъ колыбели, начала его убаюкивать колыбельной псенкой.
        За этимъ застала ее герцогиня.
        - Да какъ ты смешь его трогать! — запальчиво напустилась она на непризванную няню и выхватила маленькаго принца изъ ея рукъ.
        Тотъ не оцнилъ, однако, этой чести и заявилъ громкій протестъ.
        - Вотъ видите ли, ваша свтлость, — замтила Лилли: — y меня онъ совсмъ уже утихъ, а вы его опять разбудили.
        - Я же и виновата? Ты забываешься!
        И въ сердцахъ герцогиня принялась такъ размашисто укачивать младенца, что онъ разорался уже благимъ матомъ. Такъ ламентаціи его въ полуотворенную дверь царицыной опочивальни достигли и до слуха Анны Іоанновны, и сама она появилась на порог.
        - Что вы тутъ длаете съ нимъ?
        Герцогиня мотнула головой на Лилли:
        - Да все вотъ она!
        - У меня, ваше величество, онъ уже уснулъ, — почтительно присдая, стала оправдываться Лилли, — но герцогиня отняла его y меня. Я знаю, какъ няньчиться съ дтьми…
        - Гд же ты этому научилась?
        - У кузины моей въ Лифляндіи: y нея такой же крошка-сыночекъ, и я всегда укладывала его спать.
        - Ну, посмотримъ, какъ-то ты сладишь съ нашимъ крикуномъ. Отдай-ка ей его назадъ, Бенигна.
        Принявъ «крикуна» отъ герцогини, Лилли тотчасъ удостоврилась въ главной причин его неудовольствія.
        - Да его надо перепеленать!
        И точно: какъ только она перемнила пеленки, маленькій принцъ пересталъ кричать и задремалъ. Тогда она опустила его въ его нарядную колыбельку и прикрыла не мене наряднымъ одяльцемъ.
        - Ну, что, Бенигна, что ты теперь скажешь? — обратилась императрица къ герцогин.
        Та бросила на Лилли далеко не дружелюбный взглядъ и замтила, что "его высочеству наскучило наконецъ плакать".
        - Ну, конечно, — улыбнулась государыня. — Во всякомъ раз обходиться съ нимъ она уметъ, и ты ей напредки уже не препятствуй.
        На шестой день посл рожденія новаго наслдника престола состоялись его крестины. Происходило таинство не въ дворцовой церкви, а въ собственной опочивальн ея величества, въ присутствіи цесаревны Елисаветы, кабинетъ-министровъ, иностранныхъ пословъ и придворныхъ особъ обоего дола, изъ которыхъ, впрочемъ, многія, за тснотою помщенія, должны были оставаться на смежной галлере. Будучи единственной воспріемницей своего внучатнаго племянника, Анна Іоанновна, несмотря на свое тяжкое недомоганье, первую половину обряда держала его на рукахъ, не садясь въ поставленное за нею кресло. Въ двухъ шагахъ позади ея стояли герцогиня Бенигна во всемъ блеск своихъ брилліантовъ и чухонка-кормилица въ своемъ безвкусномъ національномъ наряд.
        Царственный младенецъ, передъ тмъ накормленный, велъ себя вполн благоприлично, изрдка лишь въ полусн издавая неопредленные звуки. Но вотъ главный придворный священникъ взялъ его изъ рукъ августйшей воспріемницы, чтобы троекратно погрузить въ купель, — и комната огласилась такимъ раздирательнымъ крикомъ, что государыня, принявъ его обратно отъ священника, поспшила передать его герцогин, кормилиц.
        Но бдный ребенокъ не хотлъ угомониться. Анна Іоанновна, въ изнеможеніи опустившаяся уже въ свое кресло, растерянно оглянулась. Увидвъ тутъ въ дверяхъ дтской, среди десятка женскихъ лицъ, и Лилли, она сдлала ей знакъ.
        Можно себ представить общее удивленіе, когда робкими шагами, съ густымъ румянцемъ смущенія на миловидномъ личик, приблизилась молоденькая камеръ-юнгфера принцессы и отобрала вопящаго младенца въ свою очередь y кормилицы. Какъ и прежде, на рукахъ y нея онъ почти тотчасъ присмирлъ.
        По окончаніи священнаго обряда, государыню обступили сановные поздравители, чтобы наперерывъ одинъ передъ другимъ принести ей наилучшія пожеланія. Двоихъ изъ поздравителей: Бестужева-Рюмина и Миниха-сына, Анна Іоанновна съ своей стороны поздравила: Бестужева — вторымъ кабинетъ-министромъ и Миниха — камергеромъ при наслдномъ принц Іоанн Антонович.
        Лилли воспользовалась общей сутолокой, что бы, сбывъ новоокрещеннаго кормилиц, самой стушеваться. Но ее удержала за руку безотлучная спутница цесаревны, Аннетъ Скавронская.
        - Постой же, милочка! И поздороваться не хочешь? Если-бъ ты знала, какъ ты была мила! Старики — и т даже спрашивали: "Кто эта прелесть?"
        - Перестань, Аннетъ, говорить вздоръ…
        - Вовсе не вздоръ. Ты распустилась, право, какъ цвтокъ…
        - Ну, прошу тебя, Аннетъ! Лучше скажи-ка: какъ ты провела лто?
        - Да какъ его проводить въ город? Хорошо еще, что окна нашего дворца выходить на Царицынъ Лугъ, гд все лто стоять лагеремъ войска. На зеленой мурав раскинуты ихъ блыя палатки и происходить всякія экзерсиціи, кампаменты военные; на солнц такъ и сверкаютъ ружья и сабли…
        - Такъ что ты, пожалуй, и думать забыла про своего Воронцова?
        - Т-с-с-с! Вдь никто здсь ничего еще и не подозрваетъ…
        - А онъ все еще въ своемъ линейномъ полку въ провинціи?
        Скавронская глубоко вздохнула.
        - Ужъ и не говори! И когда-то еще оттуда выберется! А я вотъ сохни тутъ и сокрушайся… Иной разъ, знаешь, просто отчаянность находить. А что, Лилли, твой Самсоновъ?
        Лилли не то смутилась, не то разсердилась.
        - Какой онъ «мой»! Отвратилась отъ него душа моя…
        - Что такъ?
        - Да такъ. Съ самаго дня свадьбы карликовъ я ничего объ немъ не знаю… Да и знать не хочу!
        Въ это время сквозь окружающій многоголосый гулъ чутки слухъ ея разслышалъ за сосднею дверью дтскій плачъ.
        - Прости: маленькій плачетъ!
        И она скрылась въ дтской.
        XI. Катастрофа надвигается
        Въ какой зависимости тлесное здравіе находится отъ расположенія духа — особенно наглядно можно было видть на императриц Анн Іоанновн: со дня рожденія принца Іоанна, обезпечивавшаго престолонаслдіе, y нея проявился необычайный подъемъ духа, отразившійся тотчасъ на аппетит, а затмъ и на всемъ организм. Она не только стала ежедневно вызжать въ открытой коляск, но предалась снова и своей до страсти любимой потх — охот.
        До апрля 1740 г. придворными охотами, въ качеств оберъ-егермейстера, завдывалъ Волынскій. Посл его казни, "командующимъ надъ охотами" былъ назначенъ одинъ изъ любимцевъ Бирона, полковникъ второго Московскаго полка фонъ-Трескау. Давно страдая одышкой отъ ожирнія сердца и всего вообще тла, онъ разсчитывалъ, должно-быть, что, при болзненности государыни, новая должность будетъ для него синекурой. Осмотръ петербургскихъ звринцевъ: Малаго и Екатерингофскаго, трехъ дворовъ для содержанія зврей придворной охоты: Зврового, Слоноваго и Ауроксовъ (зубровъ), а также садковъ въ дворцовыхъ садахъ, онъ отложилъ до возвращенія государыни осенью въ Петербургъ и жилъ въ свое удовольствіе на казенной дач, отведенной ему при петергофскомъ звринц. Какъ вдругъ, громомъ изъ яснаго неба, послдовалъ высочайшій приказъ — къ завтрашнему же дню приготовить «гоньбу» оленей. Господи Ты Боже мой, что сталось съ бднымъ фонъ-Трескау! Почтенный толстякъ заметался, какъ угорлый: въ петергофскомъ звринц не оказалось потребнаго числа оленей, а въ цломъ Петергоф необходимаго количества полотна для огражденія той части Нижняго сада,
гд должна была происходить гоньба. Полковникъ поскакалъ въ Петербургъ и за оленями, и за полотномъ. Вернулся онъ оттуда уже подъ утро; но къ опредленному часу все было готово для гоньбы. Нижній садъ огласился звуками охотничьяго рога, лаемъ гончихъ и ружейной пальбой.
        Не усплъ фонъ-Трескау перевести духъ посл гоньбы оленей, какъ ему было предписано устроить «парфорсную» охоту на лосей, кабановъ, дикихъ козъ и зайцевъ. И такъ изо дня въ день.
        Не описывая боле подробно этихъ облавъ и травлей, укажемъ лишь на краснорчивыя цифры, сохранившіяся въ "С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ" 1740 г.: по 26-е августа императрицей самолично было застрлено 9 оленей, 16 дикихъ козъ, 4 кабана, 1 волкъ, 374 зайца, 68 дикихъ утокъ и 16 большихъ морскихъ птицъ.
        Въ конц августа погода рзко перемнилась: пошли непрерывные дожди; ни о прогулкахъ, ни объ охот не могло быть уже и рчи. Душевное настроеніе, а съ тмъ вмст и здоровье государыни разомъ опять ухудшилось. Она не покидала уже опочивальни, никого не желала видть, кром своей камерфрау Юшковой да герцогини Биронъ. По совту врачей, было ршено переселиться опять въ Петербургъ, — на первое время еще въ Лтній дворецъ. Но перебраться затмъ въ Зимній Анн Іоанновн такъ и не было уже суждено. Къ участившимся подагрическимъ припадкамъ и болямъ въ почкахъ прибавилась безсонница, а затмъ и кровохарканье. Первый лейбъ-медикъ Фишеръ глядлъ очень мрачно; другой придворный врачъ, португалецъ Санхецъ, успокаивалъ окружающихъ, что нмецъ смотритъ на все сквозь черныя очки, что пока никакой опасности нтъ.
        Но лейбъ-медикъ нмецъ оказался правъ. 6-го октября, за обдомъ, императрица вдругъ закатила глаза и головой склонилась на бокъ: съ нею сдлался глубокій обморокъ. Такъ, въ безпамятств, ее и перенесли на постель.
        Во дворц поднялся, понятно, страшный переполохъ; созвали общій консиліумъ придворныхъ врачей. Даже оптимистъ Санхецъ опшилъ; а Фишеръ прямо объявилъ, что онъ ни за что уже не отвчаетъ, и что если болзнь будетъ итти тмъ же ускореннымъ ходомъ, то вскор вся Европа облечется въ трауръ.
        Такой приговоръ побудилъ Бирона къ ршительнымъ дйствіямъ: на случай кончины государыни слдовало безъ всякаго промедленія точно опредлить порядокъ управленія государствомъ впредь до совершеннолтія малолтняго наслдника престола. Оберъ-гофмаршалъ графъ Лёвенвольде лично объхалъ всхъ трехъ кабинетъ-министровъ и фельдмаршала графа Миниха, чтобы пригласить ихъ къ вечеру того же дня на тайный совтъ во дворецъ герцога.
        Принцесса Анна Леопольдовна собиралась уже итти ко сну, и Лилли заплетала на ночь косу, когда ушедшая уже къ себ Юліана снова вошла къ нимъ.
        - Простите, ваше высочество, — сказала она, — но зять мой, молодой Минихъ, желалъ бы васъ сію минуту видть.
        - Онъ, врно, присланъ своимъ отцомъ?
        - Да, фельдмаршалъ только-что вернулся домой отъ герцога…
        - Такъ проси, проси!
        - Но ваше высочество не можете же принять его въ ночномъ туалет.
        - Отчего же нтъ? Онъ — камергеръ моего малютки и самъ женатъ. Пускай войдетъ.
        Гоффрейлина пожала плечами; ничего, дескать, съ нею не подлаешь! — и ввела въ комнату молодого сына фельдмаршала.
        - Войдите, войдите, — сказала ему Анна Леопольдовна когда онъ въ видимой нершительности остановился въ дверяхъ. — Вы съ встями о секретномъ совщаніи y герцога?
        - Да, ваше высочество, — отвчалъ Минихъ — Отецъ мой пріхалъ бы и самъ, но нашелъ, что будетъ осторожне извстить васъ черезъ меня. То, что я имю сообщить, однако, предназначено только для вашего высочества…
        Онъ покосился при этомъ на Юліану и Лилли.
        - Он ничего не разболтаютъ; можете говорить свободно, — сказала принцесса. — Кром вашего отца, y герцога были и вс три кабинетъ-министра?
        - Только двое младшихъ: Остерманъ не явился, отговариваясь простудой и подагрой. Прежде чмъ подать свой голосъ, эта старая лиса хочетъ выждать, какое теченіе при Двор возьметъ верхъ. Вмсто него, герцогъ допустилъ къ совщанію графа Лёвенвольде. Его мой отецъ засталъ уже тамъ; кабинетъ-министровъ еще не было. Герцогъ былъ въ слезахъ…
        - Я тоже плачу, — замтила принцесса, утирая глаза рукавомъ своей ночной кофты, — но плачу потому, что теряю любимую тетушку. Герцогъ же плачетъ съ досады, что теряетъ власть.
        - Этого онъ и не скрываетъ, хотя выразился въ нсколько иной форм: "съ кончиной моей благодтельницы, удостоившей меня безграничнаго доврія (говорилъ онъ моему отцу), вс мои заслуги передъ Россіей будутъ забыты, такъ какъ y меня гораздо больше враговъ, чмъ друзей; есть враги и среди нмецкой партіи. Вы, графъ, — настоящій нмецъ"…
        " - Простите, герцогъ, — перебилъ его мой отецъ: — по происхожденію я хотя и нмецъ, но служу русской монархин. Какъ человкъ военный, я вренъ своей присяг и не принадлежу ни къ какой партіи: ни къ русской, ни къ нмецкой.
        " - Но, стоя вн партій, вы тмъ безпристрастне можете понять всю мою скорбь…
        " - Скорбь вашу я вполн раздляю, какъ всякій врноподданный ея величества, — отвчалъ отецъ. — Что же собственно до персоны вашей свтлости, то я прекрасно также понимаю, сколь горько должно быть вамъ, стоявшему столько лтъ у кормила правленій, передать это кормило въ другія, мене опытныя руки.
        " - Вотъ именно! — вскричалъ герцогъ. — Вдь наслдникъ еще младенецъ въ колыбели. Въ прежнія правленія малолтнихъ царей народъ былъ недоволенъ временными правителями; какъ-то онъ будетъ доволенъ новыми? Между тмъ, ближайшіе враги наши, шведы, не перестаютъ вооружаться и выжидаютъ y насъ только внутреннихъ безпорядковъ, чтобы атаковать насъ. Вы, графъ, блестящій полководецъ и въ конц концовъ, нтъ сомннія, управитесь съ ними. Но во что обойдется Россіи такая новая война! Потребуются новые тяжелые налоги, поднимется ропотъ въ народ; а слабой ли женской рук задушить гидру народную? Для этого нужна рука желзная…"
        - У меня рука, дйствительно, не желзная, — съ волненьемъ прервала разсказчика Анна Леопольдовна. — Но тетушка еще до моего замужества выбрала меня своей наслдницей…
        - То же самое сказалъ герцогу и мой отецъ. Но герцогъ на это возразилъ, что таково было желаніе ея величества до рожденія наслдника мужескаго пола. Съ рожденіемъ же принца Іоанна государыня выразила твердую волю, чтобы этотъ принцъ, а не кто иной, наслдовалъ посл нея престолъ. Въ это самое время прибыли князь Черкасскій и Бестужевъ-Рюминъ. Пріхали они въ одной карет и нарочно, какъ оказалось, захали еще передъ тмъ къ Остерману. Но тотъ и на словахъ уклонился отъ ршительнаго отвта.
        - Ну, разумется! И что же они y герцога поршили насчетъ регентства?
        - Когда зашла рчь о кандидатахъ на регентство; Черкасскій, пошептавшись съ Лёвенвольде, прямо заявилъ:
        - Если ужъ кому быть регентомъ, то только, тому, кто досел съ такимъ искусствомъ управлялъ государственнымъ кораблемъ."
        - По крайней мр, откровенно! — вырвалось y Анны Леопольдовны. — И Лёвенвольде тотчасъ поддержалъ это предложеніе?
        - И Лёвенвольде, и Бестужевъ: въ карет онъ съ Черкасскимъ, врно, ужъ сговорился.
        - А фельдмаршалъ?
        - Отецъ мой былъ поставленъ въ крайне-щекотливое положеніе. Что бы онъ ни возражалъ, — онъ остался бы въ единственномъ числ, и мнніе его, все равно, не прошло бы. На выздоровленье государыни надежда вдь еще не потеряна, не вс медики еще отчаиваются. Надо было выиграть время. Поэтому отецъ предложилъ выслушать сперва мнніе лучшихъ русскихъ людей. Герцогъ понялъ, что напроломъ итти нельзя, и заявилъ, что самъ онъ ни на что не ршится, докол не узнаетъ мннія другихъ благонамренныхъ патріотовъ. Прежде всего государынею долженъ быть подписанъ манифестъ о назначеніи принца Іоанна наслдникомъ престола.
        - А манифестъ будетъ скоро изготовленъ?
        - Этою же ночью на дому y Остермана. Но герцогъ, вмст съ манифестомъ, можетъ подсунуть къ подписи ея величества и декларацію о регентств. Такъ вотъ завтра же, пока будутъ присягать наслднику, а посл присяги сенатъ съ генералитетомъ станутъ разсуждать о регентств, не можете ли ваше высочество повидать государыню, чтобы убдить ее ни за что не подписывать декларацію о регентств Бирона.
        - Да вдь меня къ тетушк не пускаютъ, и тогда не пустятъ.
        - М-да, этого отецъ мой не предвидлъ. Герцогиня Биронъ, конечно, заодно съ мужемъ и получила отъ него строгую инструкцію. Но кто въ такомъ случа могъ бы предостеречь ея величество?..
        - Я! — неожиданно подала тутъ голосъ молчавшая до сихъ поръ Лилли.
        Анна Леопольдовна недоврчиво воззрилась къ молоденькой камеръ-юнгфер.
        - Ты, дитя мое? Да какъ же ты это сдлаешь?
        - А очень просто: дтская маленькаго принца находится вдь рядомъ съ спальней государыни. Въ дтскую мн дозволено входить во всякое время. Я понесу принца къ государын, да тутъ и попрошу ее отъ вашего имени, ради Бога, не подписывать ничего о регентств, пока васъ не выслушаетъ.
        - Смотрите, что вдь выдумала! Ты какъ думаешь, Юліана?
        - Планъ недуренъ…
        - А ваше мнніе, графъ?
        - Если никому другому доступа къ государын нтъ, то придется обратиться къ этому послднему средству.
        - Значить, на немъ и остановимся.
        XII. Послдніе дни Анны Іоанновны
        На слдующее утро на набережной большой Невы передъ Лтнимъ дворцомъ были выстроены четыре полка лейбъ-гвардіи въ парадной форм. Къ главному подъзду подкатывали карета за каретой, изъ которыхъ высаживались военные генералы въ киверахъ и каскахъ съ пышнымъ плюмажемъ и статскіе чины въ обшитыхъ золотымъ позументомъ треуголкахъ. Въ числ статскихъ оказался и больной старикъ, котораго прямо изъ кареты посадили въ кресло и внесли такъ въ подъздъ.
        "Остерманъ! — догадалась Лилли, стоявшая y окна. — И его, стало быть, удалось уговорить Бирону, чтобы имть еще лишнюю поддержку. Пора въ дтскую".
        Супруга временщика, ни мало, конечно, не подозрвая, что внезапная атака готовится со стороны дтской, не заглядывала уже туда и ни шагу не отходила отъ ложа императрицы. Самъ же герцогъ, вполн полагаясь на бдительность герцогини въ царской опочивальн, собралъ въ своихъ собственныхъ покояхъ, кром вчерашнихъ сотоварищей, еще нкоторыхъ изъ наиболе преданныхъ ему сановниковъ, чтобы заручиться и ихъ одобреніемъ сочиненнаго ночью проекта манифеста. Въ числ этихъ преданныхъ были, разумется, и трое главныхъ дятелей процесса несчастнаго Волынскаго: князь Куракинъ, своимъ злымъ языкомъ подавили первый поводъ къ этому позорному процессу, генералъ-прокуроръ князь Трубецкой, предсдательствовавшій въ комиссіи, осудившей Волынскаго, и генералъ Ушаковъ, его истязатель и исполнитель жестокаго судебнаго приговора.
        Нечего говорить, что противъ проекта манифеста о престолонаслдіи ни поднялось ни одного голоса.
        Когда же Биронъ затронулъ вопросъ о регентств впредь до достиженія принцемъ Іоанномъ 17-лтняго возраста, Лёвенвольде поспшилъ заявить съ своей стороны, что вотъ господа кабинетъ-министры и фельдмаршалъ графъ Минихъ еще вчера выставили первымъ кандидатомъ на регентство герцога, но его свтлость не ршается принять на себя столь отвтственное званіе. Тутъ и т изъ присутствующихъ, которые не участвовали во вчерашнемъ совщаніи, стали хоромъ упрашивать Бирона не отказываться. Не высказывался одинъ только Остерманъ. Угнздившись въ глубокомъ кресл, хмурясь и значительно поводя глазами, онъ видимо очень внимательно слдилъ за каждымъ словомъ другихъ, и временами только, когда кто-нибудь на него слишкомъ пристально взглядывалъ, корчилъ гримасу какъ бы отъ внезапной подагрической боли, кашлялъ въ платокъ и утиралъ себ лобъ.
        - А вы, графъ, того же мннія, какъ и мы вс? — приступилъ къ нему уже прямо Лёвенвольде. — Или y васъ иныя препозиціи?
        Тутъ y Остермана сдлался страшный пароксизмъ кашля. Ворочая зрачками такъ, что видны были одни блки, онъ кашлялъ безъ перерыва нсколько минуть, то забрасывая голову, то опуская ее на грудь, — что можно было, при желаніи, принять и за знакъ согласія. Такъ истолковалъ это движеніе и Биронъ, который обратился къ присутствующимъ съ благодарственною рчью (по обыкновенно, по-нмецки):
        - Глубоко тронутъ, милостивые государи, вашимъ лестнымъ довріемъ и постараюсь оправдать его всми мрами. Возлагаемое вами на меня бремя весьма тяжко, но въ уваженіе къ великимъ благодяніямъ государыни императрицы, изъ горячей привязанности къ ея высокой фамиліи и по собственному моему расположенію къ слав и благоденствію Россійской имперіи, я не считаю себя въ прав отказаться. Но манифестъ о престолонаслдіи еще не подписанъ, а сенатъ и генералитетъ созваны уже въ дворцовую церковь. Вы, графъ Остерманъ, какъ первый министръ, благоволите прочитать государын проектъ манифеста и поднести къ подписанію, а затмъ спросить соизволеніе ея величества, кого ей угодно будетъ назначить посл себя регентомъ.
        Въ кашл Остермана наступила небольшая пауза, и онъ имлъ на этотъ разъ возможность отвтить:
        - Прочитать манифестъ и отдать его къ подписи, извольте, я могу. Но вопросъ о регентств возбужденъ не мною; прошу отъ него меня и теперь избавить.
        - Но кто же въ такомъ случа, помилуйте, доложить объ немъ государын?
        - Ни я, ни мои сотоварищи по кабинету: мы вс трое одинаково заинтересованы въ томъ, чтобы регентомъ былъ не кто иной, какъ ваша свтлость. Всего безпристрастне въ настоящемъ случа, мн кажется, могъ бы выступить нашъ досточтимый фельдмаршалъ графъ Минихъ.
        - Совершенно справедливо! — въ одинъ голосъ подхватили оба другихъ кабинетъ-министра. — Императрица такъ уважаетъ ваше сіятельство…
        Фельдмаршалъ сталъ было тоже отговариваться; но герцогъ и вс присутствующіе присоединились тутъ къ настояніямъ трехъ кабинетъ-министровъ; Миниху ничего не оставалось, какъ уступить.
        - Теперь, господа, къ государын, - сказалъ Биронъ, и вс, слдомъ за нимъ, двинулись къ царской опочивальн.
        Дежурившій y входа туда камергеръ доложилъ о нихъ и затмъ пригласилъ всхъ войти. Ни одинъ изъ спутниковъ герцога не имлъ еще случая видть Анну Іоанновну со времени ея перезда изъ Петергофа, а потому всхъ поразила ужасающая перемна, происшедшая съ нею за ка кія-нибудь пять-шесть недль. Цлая горка пышныхъ подушекъ подпирала спину и голову полулежавшей на своей постели, смертельно больной монархини. Но тучный корпусъ ея, не заключенный по-прежнему, какъ въ панцырь, въ стальной корсажъ, своей безформенной массой глубоко вдавился въ пуховую подпору. Голова точно такъ же безсильно склонилась на одинъ бокъ.
        Только когда Остерманъ (оставившій свое кресло за дверью и опиравшійся теперь на испанскую трость) выступилъ впередъ съ пергаментнымъ листомъ въ рук и началъ докладывать, что, согласно выраженной ея величествомъ вол, заготовленъ высочайшій манифестъ о назначеніи принца Іоанна Антоновича наслдникомъ всероссійскаго престола, каковой манифестъ онъ будетъ имть счастіе сейчасъ прочитать на предметъ одобренія онаго ея величествомъ, — Анна Іоанновна повела глазами въ сторону герцогини Биронъ, стоявшей y ея изголовья, и чуть внятно прошептала:
        - Принца…
        Нсколько тугая на ухо герцогиня склонилась ухомъ къ губамъ государыни и переспросила, что ей угодно.
        - Принца принеси!
        Обдленная и мыслительною способностью Бенигна съ недоумніемъ оглянулась на своего супруга.
        - Ея величество требуетъ, чтобы принцъ-наслдникъ присутствовалъ при чтеніи манифеста! — рзко замтилъ ей по-нмецки герцогъ.
        - Ja so! — поняла она наконецъ и поспшила въ дтскую.
        Здсь маленькій принцъ оказался на рукахъ Лилли. Расхаживая взадъ и впередъ, она его укачивала, тогда какъ чухонка-кормилица, проведшая съ нимъ безпокойную ночь, прилегла на кровать.
        - Вставай! вставай! — затормошила ее герцогиня.
        - Государыня врно желаетъ видть принца? — догадалась Лилли.
        - Ну да, да! А гд его парадное одяло?
        "Или теперь, или никогда!" ршила про себя Лилли и, наскоро завернувъ младенца въ «парадное» одяльце, проскользнула въ царскую опочивальню. Тутъ, однако, неожиданно очутившись передъ цлымъ собраніемъ государственныхъ мужей въ раззолоченныхъ мундирахъ, она растерялась и приросла къ полу. Влетвшая за нею герцогиня не замедлила отнять y нея малютку-принца. Но сдлала она это опять слишкомъ порывисто; одяльце развернулось, и отъ холоднаго дуновенья, а, можетъ быть, и отъ неумлаго обращенья, засыпавшій уже царственный младенецъ разомъ пробудился и заявилъ о своемъ неудовольствіи во все свое младенческое горло. Сановники украдкой переглядывались. Императрица не выдержала и отрывисто замтила своей не по разуму усердной статсъ-дам:
        - Отдай его ей, отдай… Дура!
        Послднее слово пробормотала она, впрочемъ, уже настолько невнятно, что разслышали его, должно быть, только сама герцогиня да Лилли. Возражать, конечно, не приходилось, и принцъ перешелъ обратно на руки къ Лилли. И, странное дло! едва только прижала она его къ своей груди, какъ безутшный, точно попавъ въ родное лоно, мигомъ успокоился.
        Теперь Остерманъ имлъ возможность прочитать государын и ея наслднику манифестъ, — что и исполнилъ не слишкомъ тихо и не слишкомъ громко, дабы, съ одной стороны, ея величество могла разслышать каждое слово, а съ другой — не было нарушено душевное равновсіе ея наслдника. На стол, по распоряженію Бирона, заране ужъ былъ приготовленъ письменный приборъ. Когда Остерманъ, закончивъ чтеніе, поднесъ манифестъ императриц, герцогъ вручилъ ей обмакнутое имъ въ чернила лебединое перо. Умирающей стоило, повидимому, большого усилія начертать даже свое имя. Посл этого вс присутствующіе сановники по очереди стали подходить къ столу, чтобы царскую подпись «контрасигнировать» и своимъ рукоприкладствомъ.
        Когда тутъ Минихъ, откланявшись вмст съ другими, взялся уже за ручку двери, Биронъ остановилъ его:
        - А что же, графъ, ваше общаніе? Или забыли?
        Поморщился фельдмаршалъ, но, — длать не чего, — подошелъ снова съ поклономъ къ государын и заговорилъ слегка дрогнувшимъ голосомъ:
        - Ваше императорское величество! Вс мы желали бы, чтобы главнымъ кураторомъ по-прежнему былъ его свтлость герцогъ курляндскій, и вс о томъ всеподданнйше просимъ.
        Отвта онъ, однако, не дождался: Анна Іоанновна лежала безъ всякаго движенія, какъ бы въ летаргіи, уставивъ мутный взоръ въ пространство.
        - Ну, что жъ, идемте! — въ сердцахъ проговорилъ Биронъ, и оба вышли вонъ за другими.
        Трепетавшая своего грознаго супруга и повелителя, герцогиня Бенигна не спускала съ него своихъ испуганныхъ глазъ, пока дверь за нимъ не затворилась. Тутъ только она обратила вниманіе, что Лилли все еще няньчится съ принцемъ.
        - Дай его сюда! — прошипла она и, отобравъ y нея спящаго младенца, вынесла его въ дтскую.
        Лилли это только и нужно было. Приблизившись къ больной, она заговорила вполголоса:
        - Ваше величество! Меня прислала къ вамъ принцесса Анна Леопольдовна…
        Императрица, словно очнувшись изъ забытья, повела на нее недоумвающимъ взоромъ.
        - Принцесса умоляетъ васъ, — продолжала Лилли: — не подписывайте бумаги о регентств, пока она сама не переговоритъ еще съ вами! Ради Бога, ваше величество, ничего не подписывайте!
        При послднихъ словахъ Лилли невольно настолько возвысила голосъ, что герцогиня въ полуоткрытую дверь ее услышала и тотчасъ же возвратилась. Схвативъ Лилли за руку, какъ провинившагося ребенка, она потащила ее вонъ въ дтскую, а здсь накинулась на нее, какъ фурія:
        - Что ты говорила государын? что?
        - Ничего я не говорила…
        - Вотъ я пожалуюсь герцогу и твоей принцесс…
        - Жалуйтесь; принцесса моя, во всякомъ случа, повритъ мн скоре, чмъ вамъ.
        - Дерзкая двчонка! Чтобы и ноги твоей здсь никогда не было!
        Лилли уже не возражала и вышла вонъ, говоря себ:
        "Что можно было сдлать — я сдлала; а теперь — будь что будетъ!"
        Было же вотъ что:
        По прочтеніи въ дворцовой церкви подписаннаго императрицею манифеста, вс собравшіеся тамъ высшіе воинскіе и гражданскіе чины приняли присягу новому наслднику престола. Были приведены къ присяг по-ротно и выстроенные передъ дворцомъ гвардейскіе полки. Въ то же время сдлано было распоряженіе объ объявленіи манифеста во всхъ столичныхъ церквахъ. Сочиненіе же "деклараціи" о регентств было поручено Бестужеву-Рюмину.
        По настоянію баронессы Юліаны, Анна Леопольдовна сдлала еще разъ попытку проникнуть къ своей августйшей тетк, но герцогиня Биронъ, какъ и раньше, не допустила ея до нея: лейбъ медики, дескать, строго-настрого запретили безпокоить умирающую.
        Между тмъ Бестужевъ изготовилъ какъ "декларацію", такъ и челобитную отъ имени сената, синода и генералитета о назначеніи будущимъ регентомъ герцога курляндскаго, и ни y кого изъ этихъ "знатнйшихъ" особъ не оказалось настолько гражданскаго мужества, чтобы не подписаться подъ общей челобитной. Доложить челобитную государын, по требованію герцога, взялся Остерманъ. Удостоился онъ аудіенціи только черезъ два дня. И что же? Анна Іоанновна, выслушавъ докладчика, не подписала деклараціи, а положила ее себ подъ изголовье, со словами:
        - Оставь… Я еще подумаю…
        Всть объ этомъ, понятно, ни для кого изъ придворныхъ не осталась тайной.
        - Вотъ видите ли, ваше высочество! — заликовала Лилли. — Государыня меня тогда услышала. Помяните мое слово: регентшей будете вы!
        - Ужъ право, не знаю, радоваться ли мн этому или нтъ! — вздохнула принцесса. — Въ государственныхъ длахъ я ничего не смыслю…
        - Вмст мы какъ-нибудь въ нихъ и разберемся, — замтила Юліана. — А останься все управленіе въ рукахъ Бирона, такъ намъ съ вами совсмъ житья бы уже не стало.
        Тутъ вдругъ явился камергеръ принца-наслдника, графъ Минихъ-сынъ.
        - А я къ вашему высочеству посредникомъ отъ герцога курляндскаго.
        - Что же ему еще отъ меня нужно? — удивилась Анна Леопольдовна.
        - Вопросъ о регентств все еще виситъ на воздух.
        - Да я-то тутъ причемъ?
        - Безъ регентства государство остаться не можетъ. Такъ вотъ не соблаговолите ли вы, для ускоренія дла, просить также герцога принять на себя регентство, а потомъ сказать объ этомъ и ея величеству.
        - Да что онъ съ ума, видно, сошелъ! — вскричала Юліана. — Чтобы принцесса сама же просила его отнять y нея власть?
        - Власти я не ищу, отозвалась съ своей стороны принцесса. — Но въ государственныя дла я не мшаюсь, а предложеніе герцога нахожу по меньшей мр страннымъ. Жизнь моей тетушки хотя и въ большой опасности, но, съ Божьей по мощью, она можетъ еще поправиться.
        - Такъ ему, значитъ, и передать?
        - Такъ и передайте.
        Биронъ на этомъ, однакожъ, еще не успокоился. На слдующее утро передъ Анной Леопольдовной предстала цлая депутація высшихъ сановниковъ съ тмъ же предложеніемъ. Но отвтъ имъ былъ тотъ же. Тогда временщикъ ршился на послднюю мру — лично уговорить государыню, и что ему это наконецъ удалось, доказывало то, что вслдъ за тмъ, 16-го октября, Остерманъ былъ снова вызванъ на аудіенцію къ императриц. Оставался онъ y нея съ полчаса времени, а когда вышелъ, то объявилъ ожидавшему его Бирону, что декларація ея величествомъ, слава Богу, подписана и положена камерфрау Юшковой на храненіе въ шкатулку съ драгоцнностями, стоящую около царской кровати, а также что государын благоугодно теперь же видть принцессу Анну съ принцемъ-супругомъ и цесаревну Елисавету. Возвратилась Анна Леопольдовна оттуда въ свои собственные покои вся въ слезахъ.
        - Государыня васъ еще узнала? — спросила Юліана.
        - Узнала… Она была такъ ласкова и со мной, и съ цесаревной… Герцогъ общалъ ей, что отказу намъ ни въ чемъ не будетъ…
        - А вы такъ и поврили его общанію?
        - Если онъ его не сдержитъ, то это будетъ на его совсти.
        - Да y этого изверга разв есть совсть! И вы ничего не возражали?
        - Гд ужъ тутъ было возражать! Докторъ Фишеръ сейчасъ только сказалъ мн, что сегодня тетушк немножко легче, потому что Остерманъ своей аудіенціей приподнялъ ея нервы; но что за этимъ наступитъ реакція, и завтра все будетъ уже кончено.
        Лейбъ-медикъ оказался правъ. На другой день, 17-го октября 1740 года, y умирающей отнялась лвая нога, а къ вечеру начались предсмертныя конвульсіи. Когда принцесса съ супругомъ и цесаревна пришли къ ней въ послдній разъ проститься, государыня была еще въ сознаніи. Благословивъ ихъ поочередно, она послала за своимъ духовникомъ съ пвчими и за высшими придворными чинами. Первымъ подошелъ старикъ Минихъ, и она его еще узнала.
        - Прощай, фельдмаршалъ… — былъ ему ея послдній привтъ.
        Началось соборованіе, а когда дыханіе ея окончательно прекратилось, двери опочивальни открылись настежь для всхъ желающихъ поклониться ея праху. Среди общихъ всхлиповъ и воплей обращала на себя вниманіе не столько принцесса, мать наслдника престола, тихо плакавшая въ углу, сколько герцогъ-регентъ, который въ искренней, казалось, горести рыдалъ громче всхъ и метался по комнат, какъ полоумный. Впрочемъ, уже черезъ пять минутъ онъ настолько оправился, что могъ выйти въ смежный залъ и предложить генералъ-прокурору князю Трубецкому прочесть вслухъ всмъ собраннымъ тамъ сановникамъ декларацію о назначеніи его, герцога, регентомъ.
        Недолго погодя, еще до полуночи, заунывный звонъ со всхъ городскихъ колоколенъ возвстилъ населенію столицы, что благоврная царица Анна Іоанновна отошла отъ сей жизни въ вчную, — отошла на 11-мъ году своего недоброй памяти царствованія и всего 3 мсяца и 20 дней спустя посл своего даровитйшаго подданнаго, безвременно погибшаго Волынскаго.[1 - Регентству Бирона, а затмъ и принцессы Анны Леопольдовны будетъ посвящена особая повсть, въ которой читатель встртитъ снова многихъ изъ дйствующихъ лицъ настоящей повсти.]
        Конецъ.
        notes
        Примечания
        1
        Регентству Бирона, а затмъ и принцессы Анны Леопольдовны будетъ посвящена особая повсть, въ которой читатель встртитъ снова многихъ изъ дйствующихъ лицъ настоящей повсти.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к