Две подружки Александр Федорович Шишов
        В сборник Александра Шишова вошла повесть «Две подружки» и рассказы о сельских ребятах.
        Александр Федорович Шишов
        Две подружки
        
        Две подружки
        У дяди Куприяна — на переправе
        Варе надоело быть с бабушкой. Увязалась она за своей подружкой Юлей. Прибежали девочки на речную переправу, к дяде Куприяну, и никто не видел, как шмыгнули на паром. А там спрятались за возами. Маленьких на паром не пускают. Да за всеми разве усмотришь?
        - Ты хоронись за меня, а я — вот за это колесо. Не зевай, — сказала бойкая Юлька Варе, тихонько ткнув ее в бок локтем.
        А Варя и без того знает, как нужно прятаться, чтобы никто не увидел. Прятаться — дело не трудное. Она прижалась к горячему плечу Юли и затаила дыхание.
        Отсюда девочки ничего не видели, кроме оглобель, ошинованных колес да лошадиных ног, бьющих подковами по дощатому настилу. Пахло здесь дегтем, гнилым сеном, бензином и — хуже всего — табачищем. Варя поморщилась и чихнула.
        - Нельзя, услышат, — остановила ее Юля.
        - Я не… не буду, — ответила Варя, а сама опять: — Чих!
        - Вот ты какая!..
        - Чих! Чих!
        - Закрой нос чем-нибудь.
        Варя закрыла нос руками крепко-накрепко и перестала слышать запах табака.
        Нагруженный паром еще не трогался с места. Хлюпал на воде, скрипел и кренился то в одну, то в другую сторону. Лошади нетерпеливо толкали телеги назад, ржали: подзывали к себе маленьких жеребяток-сосунков.
        - Ай, как страшно-то! — оробев, шепнула Варя.
        - Не бойся, — ответила Юлька. — Паром сейчас отчалит. Только бы дядя Куприян не увидел…
        - А увидит — что тогда?
        - В жару он злой. Узнаешь!..
        - Чего узнаю-то?
        - Турнет веревкой.
        - А где у него веревка?
        - Найдет.
        Девочки бывали на берегу и раньше — знали, что у дяди Куприяна, главного переправщика, на пароме много дел. Где же тут доглядывать за посторонними? Он сигналит. Он управляет рулем. Он снимает причальные тяжи. И он же осипшим от речной сырости голосом подает команду.
        - Пше-о-ол вперед! Полный! — Тут же услышали они. Крикнул дядя Куприян, осмотрелся и в полное свое удовольствие закурил цигарку.
        - Тах-тах-тах, — застрекотал мотор, пуская жидкий дымок. Лязгнула мокрая цепь, вылезая из воды, натянулась, и паром, качаясь, погнал по широкой реке большие упругие волны.
        Варя от страха даже глаза закрыла. Ей показалось, что высокий песчаный берег пошатнулся и побежал от них — все дальше и дальше.
        Кругом одна вода. Куда ни глянь, все колышется. И бездна воды.
        - Ты что, зашлась? — спросила Юля.
        - Лошади утонут, и мы… — тихонько ответила Варя, цепляясь за обод колеса.
        - Все бы так тонули! — нарочно спокойным голосом произнесла Юля.
        На самом деле ей было страшновато. Лошади — и те присмирели: перестали пятиться и бить по настилу копытами.
        Просидели Юля и Варя за колесами телег, пока паром не причалил к другому берегу. А как только причалил, сошли и сразу — в кусты. Так и не увидел переправщик, дядя Куприян, девочек.
        - Вот здесь дождемся подводы и — дальше, — толковала Юлька подружке. — Здесь не боишься?
        - Нет. Только дома бабушка будет искать, искать… а меня нет и нет…
        - Бабушка да бабушка! А сама в коровий лагерь захотела. Еще там хныкать будешь!
        - Не буду.
        - А то лучше иди к своей бабушке, — рассердилась Юлька.
        А вот и подвода
        Следующим рейсом переправлялись доярки. Сидели они на пароме, не слезая с широкой телеги, загруженной бидонами и подойниками, а дядя Куприян окуривал их новой цигаркой.
        На прощание они помахали ему рукой, а одна из женщин крикнула:
        - Будь весел, голову не вешай — завтра в тот же час свидимся…
        Юля и Варя не зевали: как только подвода выкатила на торную дорогу, выбежали из кустов ей навстречу.
        - Вы здесь зачем? — тотчас же услышала Юля недовольный голос своей мамы — Ольги Петровны.
        - Мы на телят поглядеть, — застенчиво сказала Варя.
        А Юля даже ногой топнула.
        - Берите нас с собой, вот и все! Сколько раз обещали, а не берете! — И на ее глаза набежали слезы.
        Дояркам пришлось остановить лошадь. Юлина мама, поправив сбившуюся косынку, насмешливо спросила:
        - Куда это мы вас возьмем?
        - Туда, — ответила Юля.
        - Куда — туда?
        - В коровий лагерь и в лесной домик…
        Женщины переглянулись, а одна из них, самая добрая, покачала головой: не обратно же девочек гнать.
        - Малых к реке пускать — беды наживешь. Лучше уж они при нас будут, — посоветовала.
        - Забота с вами! Ну, залезайте на телегу что ли, — сказала Юлина мама.
        Шустрая Юля, а за ней и Варя мигом взобрались на ступицу колеса, а потом дальше. Вот они и на телеге, счастливые, веселые.
        Вороную лошадь стегнули вожжой по крупу, и телега, бренча посудой, покатила между ивовых кустов.
        Воздух накалялся. Облака стояли в стороне, словно снежные горы. Трясясь в телеге, доярки говорили, что в лугах растут добрые травы, что жаркие дни на пользу, только бы почаще перепадали дожди да погуще ложились серебристые росы. Ветер бы не очень бушевал — хлеба в колос пошли.
        Когда отъехали немного, Юлина мама стала добрее и уступчивее:
        - Ну, садись уж ко мне на колени. Куда бы ни пошли, все они вдвоем, словно связанные.
        Юлька, утерев короткий, в веснушках, нос, села, а Варю взяла к себе на колени другая тетя. У Вари мама работает не на ферме, а в полевой бригаде, выращивает кукурузу.
        - Где же вы платья вымазали? Смотрите, да ведь это у вас на платьях колесная мазь!
        - И правда, колесная мазь! — сказали другие женщины.
        Варя робко ответила:
        - Мы на пароме под телегой сидели, чтобы дядя Куприян не увидал. Он и не увидал.
        - За это вам следует шлепков надавать, — опять с досадой проговорила Юлина мама. — В полдень жара наворотит — узнаете, как там, в лагере, «хорошо»…
        - А мы в реке отсидимся. — Юлька все больше и больше смелела.
        - На реке — водопой. На быка нарветесь. Рога-то у него, как штыки.
        Варя уже и перетрусила.
        - Не бойся, мама это нарочно говорит, пугает. Я знаю, — шепнула ей Юлька.
        Уже в лагере
        Луг весь в цветах: голубые колокольчики, ромашка, дрема, но больше всего белой и красной кашки. И тут же, рядышком, перелесок. Высокие белостволые березы раскинулись зеленой листвой, как шатры, сучьями сплелись и не пропускают знойных лучей. Как солнце ни пали, а здесь — тень и прохлада.
        На лугу и устроен летний лагерь для колхозных коров. Выгнали их сюда пастись на все лето.
        Едва лошадь остановилась, доярки начали снимать с телеги бидоны и подойники. Подошел в жилете и войлочной шляпе пастух, дядя Василий, а за ним большой лохматый пес Трезор. Пес вывалил язык — видно, ему очень жарко.
        Ольга Петровна сняла сперва свою Юльку, а затем и Варю.
        - Далеко не убегайте, искать не будем, — сказала им.
        - Мы только здесь, — успокоила Юля.
        - Рядышком, — поддержала ее Варя.
        - Убежите, так… Одни с вами хлопоты!
        А куда убегать девочкам? Самое интересное — здесь. Ведь такой кругом лес-то! И скоту привольно, травы много — ешь досыта. Вода в реке чистая — пей вдоволь. А если дальше идти, за Утиное болото, начинаются настоящие дебри. Лес там называют дремучим. Сосны и ели, развесив сучья, дремлют… или шепчутся — словно во сне.
        Пастух затрубил в рог. Коровы пошли в загон. Идут и идут. Сколько их — не счесть. Загон длинный, покрытый толем, земля посыпана речным песком. Столбы гладко выстроганы и побелены известью. Ближние прясла из жердей тоже побелены известью. В кормушки доярки навалили прямо с воза только что накошенной вики.
        Началась дойка. Запахло парным молоком.
        У Юлиной мамы породистые коровы, хорошие — ярославки. Черные, как жуки, а морды у них белые, словно повязаны платочками. Юлька знала всех-всех маминых коров: зимой не раз ходила на ферму.
        - Вот это — Солониха, — с гордостью стала она рассказывать своей подруге. — Ты знаешь, сколько она дает молока?
        - Много, — ответила Варя.
        - «Много»! А сама не знаешь, сколько. Видишь, вымя у нее какое?
        - Вижу.
        - А вот это Сильва, ее дочь. Тоже много дает.
        - Ага, целый бидон.
        - Ты дурочка.
        - Ну, два бидона.
        - Два раза дурочка.
        Варя не сердилась на подружку. Каждый раз ненасердишься: временами Юлька совсем суматошная.
        Чтобы никому не мешать, они пробирались вдоль стойла тихонько-тихонько. Коровы отмахивались хвостами от мух и слепней. Юля прошла, а Варя зазевалась немного, и какая-то корова как стегнет ее хвостом.
        - Не заглядывайся, — сказала Юлька.
        - Я и не заглядываюсь.
        - А то еще поддадут. Вон какие у них хвостищи. Меня один раз зимой корова хвостом чуть с ног не сбила. Только в то время я еще маленькая была.
        В белом халате, с подойником, Ольга Петровна подошла к Солонихе. Обмыла ей вымя, вытерла полотенцем и, присев на скамеечку, стала перебирать набухшие соски. Девочки тут же присели на корточки и увидели, как пенится и прибывает молоко в ведре. Им тоже хотелось подоить. Юля полезла было руками к вымени, но мама прикрикнула на нее.
        А тут где-то рявкнул бык. Варя так и задрожала от испуга. А Юля сказала:
        - Пойдем, посмотрим на быка.
        - Что ты, что ты!
        - Не бойся, он на привязи.
        - И не выдумывай, — завопила Варя и замахала руками.
        Бык-бычище — здешний хозяинище
        А Юля не забоялась. Обежала кругом ветвистый дуб, к которому был привязан здоровенный бычище. Черная шерсть на быке лоснилась. Чтобы не очень-то он озоровал, через губу продели ему железное кольцо. Бычина скоблил ногой землю и, захлебываясь, мычал.
        - Тебе жарко! — сказала Юля и помахала над его мордой зеленой веткой.
        Бык уперся широким лбом в дерево, острые рога выставились.
        Варя, выглядывая из-за соседнего дерева, закричала:
        - Юлька, отойди, а то зареву!
        - Не отойду.
        - Говорю, отойди. Скажу твоей маме.
        - Сказывай.
        Юлька еще ближе подошла к бычищу. Варя от страха глаза зажмурила. А бык походил, походил вокруг суковатого дуба да и запутался передними ногами в веревке. Запутался и упал на колени. Воткнул рога в землю и еще громче зарычал.
        Тут и Юля испугалась.
        - Варька, беги! Скажи — бык-то завалился… Скорее беги!
        - Куда бежать-то?
        - Туда!
        - Да куда туда-то?
        - Вот бестолковая! Бык-то сдохнет!
        Варя пустилась бежать в сторону загона быстро-быстро, как только могла. Сказала там — и опять к Юльке на выручку.
        Будто назло, медленно, шаркая ногами, пошел к ним пастух, дядя Василий. Зачем-то еще нагнулся. Поднял что-то. Понюхал. Бросил. Глядит куда-то в сторону. Вот досада! Да что он: понимает или не понимает — бык-то на коленях, в землю рога воткнул, кричит! А он там идет — не идет.
        И еще невидаль: следом за пастухом — Трезор!
        А бык свирепо косится круглым покрасневшим глазом и рычит. Дядя Василий, наконец, подошел, похлопал рукой по его жирному загривку, по морщинистой шее и сердито пробурчал:
        - Не стоится тебе смирно-то, все бы блажь выказывать, землю ворочать…
        Юлька тут же сунулась:
        - Он поесть хочет. Ему надо дать клеверу.
        Пастух как бы и не заметил Юлю и Варю. Потрогал у быка кольцо в губе, высвободил веревку, и бычина опять поднялся на ноги. Девочки с облегчением вздохнули: думали — быка уведут в хлев да покормят. А дядя Василий сел на пенек у куста и, не торопясь, из прядей льна стал вить кнут.
        Вьет он кнут и что-то непонятное напевает, вроде: бры, бры, бры… ве, ве, ве…
        У ног пастуха, положив голову на вытянутые лапы, улегся Трезор. Одним глазом пес дремлет, а другим подглядывает: дескать, откуда и зачем появились здесь две девчонки, нельзя ли на них поурчать да полаять?
        Подружки подошли к пастуху с другой стороны — подальше от Трезора.
        - Дядя Василий, куда вы загнали телят? — спросила Юля.
        - Телят-то? — переспросил пастух. — Телята у меня на покое.
        - Мы приехали посмотреть на них, — сказала Варя.
        Дядя Василий не ответил. Продолжал вить кнут да напевать это же: бры, бры… ве, ве…
        Девочкам хотелось дернуть его за шляпу или за жилет, чтобы он рассказал им что-нибудь о телятах, а пастух занимался своим кнутом: все вьет его и вьет — а кнут длиннющий — и в самый конец вплетает волосянку.
        Юля и Варя разговаривают с дядей Василием, а сами с опаской поглядывают на Трезора, на его ощеренную пасть и высунутый язык.
        - Какой пес большой! Юлька, отойди, а то как тяпнет! — беспокоится за подругу Варя.
        - Ну, уж так и тяпнет, — отвечает Юля. Ей не терпится, хочется поговорить с пастухом.
        - Дядя Василий, твой Трезор не кусается?
        - Как сказать, может и того…
        - А что он язык высунул?
        - Язык-то? Видно, любо ему, вот он и того, высунул…
        Девочки обрадовались, что пастух с ними заговорил, опять о своем:
        - Мы на теляток хотим поглядеть.
        Дядя Василий сначала закончил свое дело, а лотом кнутовищем указал в сторону леса:
        - Телята с того края березняка. У коров свой загон, а у телят — свой.
        Эти малыши просят почесать у них под горлом
        В подлеснике, куда указал пастух, Юля и Варя разыскали телячьи домики. А домики такие: с крышами и окошками. У телят даже своя кухня есть. Девочки пришли в тот час, когда одна из телятниц, тетя Даша, подогревала малышам пойло. И так-то жара невыносимая, а она стоит у плиты и не уходит, только фартуком утирает с лица пот.
        - Что это за девочки к нам сюда забрели? Не из леса ли какие заблудшие? — спросила тетя Даша.
        Подружки переглянулись.
        - Нет. Мы на телят пришли посмотреть, — ответила Юля.
        - Мы им травы нащиплем, — сказала Варя.
        Но телятам травы не нужно. Они уже нагулялись. И теперь телят, которые поменьше, поят молоком, а остальных — простоквашей. Тетя Даша утирает им мордашки полотенцем, а они смешно отфыркиваются.
        - Спать, спать! Ступайте в свои хлевы, — прогоняет их тетя Даша, — а то солнце вас доймет, слепни закусают…
        Юля и Варя погладили телят, почесали у них под горлом — то у одного малыша, то у другого. Уродились телята в своих мамок: сами черные, мордашки белые. А название у каждого свое: Стрекоза, Сорванец, Задира…
        Девочки не теряли времени — заглянули и в хлев. Полы там деревянные, стены и потолки побелены. На столбике — градусник.
        - Гляди-ка, Варька, здесь на полу мусор. Давай уберем! — предложила Юля.
        - Давай, — согласилась Варя.
        В подлеске они наломали березовых веток, на скорую руку связали их, и получилась метелка. В углу хлева нашли скребок. Юля взялась за метлу, а Варя за скребок.
        И тут же песенку сочинили:
        Подметаем и скребем —
        Убираем мусор!
        Уберемся и придем.
        Кому еще мы нужны?
        Тетя Даша заглянула в хлев и увидела, как у девочек все ладно получается! Сразу они догадались, где плохо-то, — половицы продрали добела.
        - Почаще бы вы здесь бывали! — сказала телятница.
        - А чего делать? — обрадовалась Юля.
        - Найдутся дела. С вами веселее…
        - Придем, — ответили Юля и Варя вместе.
        …В лесу и лугах такая тишина — даже птиц не слышно.
        Разомлев от жары, девочки еле бредут. Говорить им ни о чем не хочется. В ушах так и звенят кузнечики. А солнце палит и палит — нет от него спасения. Ветерка бы! Да где же его взять? Посидеть бы в тени, да нельзя: Юлина мама станет искать.
        Варя шла, шла и тут же прилегла на мягкую траву. Раскинула руки.
        - Я попить хочу, — сказала.
        - Давай нарвем щавелю и поедим — пить не захочется.
        - Давай.
        Варя сорвала высокие стебли щавеля и, морщась, разжевала. А Юля засмеялась:
        - Что ты, выплюнь! Это — конский щавель, он невкусный.
        Тут они нашли несколько матренок, сочных, душистых, и с аппетитом съели.
        - Давай клевер сосать — там мед! — предложила Юля.
        - Давай!
        На ходу они срывали клеверные головки и, выдергивая лепестки, сосали. Но меду в них было так мало!..
        - Мед весь собрали пчелы и шмели! — с досадой сказала Варя и стала скучной-скучной.
        Юле захотелось развеселить подружку. Она сорвала пышный одуванчик и, когда Варя подошла поближе, сильно подула. И в руке у Юли осталась одна плешивая головка цветка. А Варя от усталости опять присела на траву и в изнеможении закрыла глаза.
        Юля сейчас же начала хитрить:
        - Выйдет еще кто-нибудь из леса…
        Варя сразу приободрилась:
        - Кто может выйти?
        - Мало ли кто. Я слышала в овраге урчали, вот так: ур, ур, ур-р… А потом: ха-ха, ха-ха!..
        И трусливая Варя поверила. Пошли они проворнее. Варя впереди, а Юля за ней. Вернулись в самый раз, когда доярки, закончив дойку, парное молоко в бидонах опускали в погреб, на лед, а со льда брали бидоны с утренним молоком и ставили на телегу.
        - Вот они, наши девочки! Угостите их холодным молочком, наверное, они проголодались, — сказала одна из доярок Ольге Петровне.
        Юлина мама стояла на дне погреба, принимала бидоны и размещала их. Ей и передали пребольшую кружку.
        - Налей-ка им, да пополнее. Замучились они…
        Юля попила холодного молока, дала Варе. Варя попила, отдышалась, еще попила и отдала Юле. Юля пила, пила и опять передала кружку Варе.
        - Еще, — еле отдышавшись, попросила Варя.
        Налили еще до самых краев. Молоко свежее, вкусное, прохладное, только в жару такое молоко и пить. Сразу вся усталость прошла. Опять девочкам захотелось бегать, собирать цветы.
        - Далеко не отлучайтесь, — сказала Юлина мама. — Подвода скоро пойдет к переправе.
        - Ладно! — крикнула Юлька и стремглав побежала к реке.
        Варя — за ней.
        Девочкам не хочется отсюда уезжать
        - Пойди сюда. Не тебе, что ли, говорят? Пойди ко мне, — Юлька с силой потянула подружку в кусты. — Домой не поедем.
        - Как это — домой не поедем? — Варя в недоумении посмотрела на нее.
        - А вот так: останемся в коровьем лагере ночевать. Вечером-то здесь интереснее. Костер зажгут. Жуков будет полно. Ночные бабочки полетят. Совы появятся. Ты видала когда-нибудь сову?
        - Нет, не видала, — ответила Варя.
        - А летучую мышь?
        - Не видала.
        - Ну вот, увидишь, — соблазняла ее Юлька.
        Варе вначале показалось — страшно: совы, летучие мыши, а может, и волки. Но ведь все, что страшно, — интересно. Она смотрела, не мигая, на шуструю Юльку и хотела ей довериться. А затем спохватилась:
        - Нет, я не останусь.
        - Почему?
        - Дома бабушка… — протянула Варя.
        - Вот маленькая! Без бабушки она не может.
        - Меня искать будут.
        - Тише, нас уже ищут, — погрозив пальцем, шепнула Юлька и притянула подружку к себе. — Останемся здесь, вот и все. Говори «да».
        Варя поколебалась, а потом тихонько сказала:
        - Да.
        Как же с Юлькой не согласишься, когда она того хочет? Попробуй, не согласись — дружить не будет или… столько придумает разного, что потом не обрадуешься. Девочки затаились: нет их, ищи не ищи — не найти, шарь не шарь — не нашаришь.
        И тут же услышали голос Юлиной мамы:
        - Ау! Где же вы? Юля, Варя, ау!..
        Ольга Петровна быстро прошла вблизи. Девочки сквозь кусты увидели ее пестрое порхающее платье, но не откликнулись.
        - Куда же они подевались? Вот хлопоты! Лошадь замучилась на жаре, а им что!
        Вначале Юлина мама говорила ласково, а теперь уже сердито.
        И другие доярки искали девочек.
        - Ау, ау!.. Где же вы? — кричали они на весь лес.
        Только все понапрасну: кусты-то хоть и при дороге, а поди-ка, найди того, кто в них захочет спрятаться.
        Юлина мама побежала к реке. Тут-то она было и наткнулась на девочек, да они не зевали — перебежали на другое место. Она уже зло бранилась:
        - Одно наказание с такими детьми! Не миновать — палку брать! Из-за них лошадей задерживай.
        Варя терпела, терпела и пошевелилась.
        - Не шебаршись, — приказала ей Юлька.
        - Что-то ползет у меня по ноге, — тихо сказала Варя.
        - Ничего не ползет.
        - А вдруг мышонок! — Варя сжалась.
        - Какая-нибудь жужелица.
        - Нет, что-то мохнатое.
        - Ну, гусеница.
        - Ой! — невольно вырвалось у Вари — большие синие глаза округлились. Она наверное бы закричала, выдала себя, но Юля вовремя больно ущипнула ее.
        - Нет, вы только подумайте — пропали и пропали. Что делать? Лошадь придется отпускать, — услышали они — Юлина мама понемногу сдавалась.
        Мимо кустов плавно прокатилась нагруженная бидонами телега. Что-то бренчало на ней: наверное, крышка, не туго привернутая к бидону.
        Из кустов девочки слышали, как Юлина мама наказывала вознице:
        - Скажи бабушке Вариной или — кого там увидишь — матери: в лагере, мол, их девочка осталась. Не искали бы они ее.
        Возница, удаляясь, ответил:
        - Увижу, так скажу.
        Но Юлина мама еще раз повторила:
        - Зайди нароком да передай, чтобы Варина бабушка знала. А то еще наищутся…
        Юлька обняла Варю:
        - Слышишь, тебя мать и бабушка искать не будут.
        Как только телега с бидонами уехала, подружки выбрались из кустов и — в сосняк, что за березовой рощей. Прыгая, запели на все лады:
        Вот и мы!..
        Вот и мы!..
        На окрайке прислушались: где-то дятел выстукивал своим острым носом. Известно, дятел стучит по сухим деревьям да по дуплам, оттого и получается громко, словно — в барабан.
        В лесу девочкам стали попадаться грибы: волнушки, лисички, сыроежки. Варя с жадностью сорвала вместо красноголового подосиновика мухомор. Увидела Юля и закричала:
        - Брось, это мушья смерть!
        - Боровичок-то? — спросила Варя.
        - Что ты! Видишь, головка у него крапленая? Это мухомор.
        Варя бросила и руки о траву вытерла. Поплевала на ладони и еще раз вытерла.
        Здесь же, „у можжевеловых кустов, девочки увидели грибы-дождевики: кругленькие, серые, высохшие на солнце. Да ведь сколько их! Уродились они, должно быть, от одного дождя.
        - Вот эти будем собирать, — предложила Юля.
        - Куда их! Это поганки.
        - Ну и что же, поганки? Так, играть. Видишь, из них можно самовары делать.
        Юля сняла один гриб-дождевик, положила на ладошку и стала с Варей разглядывать со всех сторон.
        - Сюда воткнем палочку — будет кран, а сюда согнутый прутик — будут дужки, — сказала Юля.
        Варя обрадовалась.
        - Ой, вон сколько можно наделать самоваров — всех гостей чаем напоить!
        Только она присела на корточки и собралась сорвать один из дождевиков, как хитрая Юлька наступила ногой. Гриб — пых… и нет его, одна темная пыльца.
        - Обманули дурочку — поиграли в дудочку!.. — прыгая на одной ноге, запела Юлька.
        Варя погналась за ней. Бегая по поляне, девочки наступали на пузатые грибы-самовары, а они под ногами только — пых-пых-пых… От пыльцы можжевеловые кусты как бы затуманились.
        - Ты меня обманула! — крикнула Варя. — Вот я тебя сейчас — достану. — И, сломив дубец, погналась за Юлькой…
        Они бежали узкой, совсем мало нахоженной тропой. Юлька впереди, а Варька с дубцом за ней. За Юлькой раскачивались ветви кустарника и Варю — хлесть по ногам, хлесть по рукам, хлесть по голове.
        Варя закрыла глаза и не увидела, как свернула в сторону — потеряла подругу.
        - Где ты, Юлька? Где?
        А Юлька только и ждала случая подсмотреть; что будет делать Варя одна, без нее.
        - Где ты, Юля?
        Юлька, спрятавшись в высоком папоротнике, молчала.
        Варя догадалась, что подружка притворяется, и больше звать не стала: «Не откликаешься, ну и не надо…» — Пошла совсем в другую сторону.
        Юля перебегала от одного дерева к другому и не выпускала Варю из вида, а когда та ушла уже далеко, закричала:
        - Куда ты, так и заблудиться недолго. — Подошла к Варе. — Ты что, плачешь?
        - Нет, мне в глаз соринка попала.
        - Ты бы не глядела на макушки дерев.
        Варя промолчала: а куда же еще глядеть, когда собьешься с тропы или дороги?..
        Юля хотела вынуть у подружки из глаза соринку, но соринка сама выпала. Девочки опять было побежали, но — стоп…
        Она увидели застрявшую машину
        Варя в недоумении посмотрела на Юлю, а Юля — на Варю.
        - Машина, — сказала Юля.
        - Ага, — согласилась с ней Варя.
        - Она застряла.
        - Ага, — чуть слышно вымолвила Варя.
        Так и есть — невдалеке от них урчала легковая машина: должно быть, хотела выбраться из колеи, а не могла — силенки не хватало. Чем усерднее месила вязкую грязь, тем глубже колеса зарывались в землю.
        Девочки из-за лохматой сосны стали наблюдать. Их никто не видит, а они всех видят.
        Наконец, открылась дверка. Пригнувшись, из машины вышли два дядьки. Юля сразу узнала дядьку с усами. Приезжал он не раз в колхоз и разговаривал с ее мамой: «Как дворы, чем кормите коров, каковы удои?» — спрашивал.
        - Это Петр Иванович, зоотехник. Он в лагерь пробирается, — сказала Юля.
        - Двое их.
        - А то шофер.
        - Вот бы нам покататься, — неожиданно для самой себя проговорила Варя.
        - Ишь, чего захотела. Садись, где стоишь…
        - Сама садись, где стоишь.
        Подружки подошли поближе к машине. Как всегда, смелая Юлька впереди, а Варя за ней. Шофер вытер рукавом вспотевший лоб, лениво посмотрел на девочек — ничего не сказал. Наверное, подумал: это грибницы или ягодницы. Зоотехник Петр Иванович принес охапку еловых веток и бросил под задние колеса машины. Девочки немного посторонились.
        - Говорил я вам, Петр Иванович, надо было ехать со стороны реки в лагерь. Крюк невелик, — произнес шофер, очень не довольный тем, что машина завязла в колее.
        - Не миновать и здесь дорогу прокладывать: частые гости будем, — нисколько не печалясь, сказал Петр Иванович.
        - Вот теперь намучаемся. Давайте еще лапнику.
        С тем же усердием Петр Иванович опять принялся обламывать зеленые сучья елей.
        Юлька подтолкнула Варю.
        - Давай и мы.
        - Чего?
        - Ломать сучья. Хочешь прокатиться?
        Петр Иванович сразу оценил усердие девочек.
        - Вот спасибо. И в лесу есть добрые люди…
        Юлю похвали — она не будет потрафлять. А Варя только и ждет того, чтобы ее старания увидели, — тогда она делается еще расторопнее. Ничего, что руки в кровяных уколах. Наломанные сучья девочки бросали к ногам шофера, а тот заминал их в грязь.
        Опять сел за руль. Машина заурчала, задрожала, зашаталась: взад — вперед, взад — вперед, а выбраться не может.
        Водитель вылез, сплюнул, стал браниться.
        - Не нужен лапник, давайте вагу.
        Петр Иванович на плече принес вагу — целое бревно. Шофер взял у него из рук это бревнище и одним концом — под заднюю ось машины.
        - Налегайте, — сказал, а сам опять сел за руль.
        Петр Иванович налег на бревно, даже покраснел от натуги. Машина забила задними колесами, но ни с места, только прутья перемалывает.
        - Девочки, помогайте! — крикнул из кабины шофер.
        И вышло, как в той сказке, где дед и бабка тянули пребольшую репку, только не было ни Жучки, ни мышки: как только Юля и Варя налегли на вагу, так машина и выбралась.
        - Вы в наш коровий лагерь? — осмелев, заговорила Юля.
        - А то куда же, — весело отозвался Петр Иванович, довольный тем, что они все же проедут напрямую, как ему хотелось.
        Подобрел и шофер.
        - Ну, так что же, мелюзга, если по пути — садитесь, — пригласил он девочек.
        Юля с Варей не растерялись. Где и когда перепадет такое счастье — прокатиться на легковой машине!
        Сразу блаженная улыбка засветилась у них на лицах, как будто ехали они не лесом, а широкой улицей города. Юлька толкала локтем Варю: дескать, добились своего, — а сама строго смотрела вперед. Варя поняла ее, хотела толкнуть в бок, но в это время с ними заговорил Петр Иванович…
        Когда подъехали к загону, доярки очень удивились: из машины выпрыгнула Юля, а потом и Варя.
        - Вот они, пропащие! А мы-то их ищем, на весь лес зовем! — сказала одна из женщин.
        Юлина мама стояла тут же и молчала. Черные брови ее сдвинулись. Юля знала: когда мама кричит — лучше, а когда молчит — ничего не может быть хуже…
        Петр Иванович, быстрый, проворный, сразу велел дояркам взять тетради и сесть за стол. Перед Ольгой Петровной оправдался:
        - Задержались. Лесом впервые ехали. Вот помогли нам выбраться девочки.
        Юлина мама недобро ответила:
        - Уж коли не было бы вас, дали бы мы этим девочкам… деру.
        - За что же? — удивился зоотехник.
        - Они знают — за что!..
        Юля покраснела, опустила глаза. Мать знала: когда ее дочь провинится, у нее загораются уши. Так вот и сейчас: Юля стоит у всех на виду, а щеки у нее горят, и уши у нее горят.
        Доярки уселись за стол, сколоченный из неструганных досок. А ножки у него — простые колья, вбитые в землю. Петр Иванович стал объяснять, как нужно переходить на электродойку коров.
        Девочки тоже присели к столу и стали слушать. Только им не очень-то слушалось. А тут еще с верхних сучков березы на стол упала какая-то букашка.
        - Ай, божья коровка! — крикнула Варя и сцапала ее.
        - Дай мне, — попросила Юля.
        - Не дам.
        Юля стала вырывать. На них зашикали. Юльку дернули за косу, а у Вари косы нет, так ей погрозили пальцем. Девочки и выронили из рук божью коровку. Варя скоро забралась к одной тете на колени. Та приголубила ее, и она задремала. Наверное бы, и уснула, да Юлька заметила, что Варя клюет носом, и больно ущипнула ее.
        - Ой! Кто это меня? — крикнула Варя.
        Чтобы Юлька и Варя не мешали заниматься, зоотехник послал их доглядывать за машиной. И девочки побежали к машине, стоявшей в стороне, под деревьями.
        Юлька совсем раздурачилась: просунула руку в кабину и дала сигнал. Она и сама не ожидала, что получится такой сильный гудок.
        Со стороны реки тотчас появился шофер, на ходу застегивая ворот рубашки. Он покупался, да мало, думал — гудок подал Петр Иванович, чтобы ехать. Поняв в чем дело, строго сказал:
        - Так озорничать могут только мальчишки…
        - Мы не озорничаем, — сказала робко Варя.
        - То-то машина сама загудела?
        - Сама, — ответила Юля, заложив руки за спину.
        Вечером в лагере еще занятней
        Как только солнце опустилось за гребень леса, в лугах и над рекой поднялся густой-прегустой туман. Однако туман держался недолго — ветер разогнал его. А тут и ветер утих. Деревья застыли в дреме. В воздухе появилась разная кусачая мошкара.
        Над загоном стоял комариный писк: дзи-зи-зи, дзи-зи-зи…
        Пастух дядя Василий, сняв войлочную шляпу, озираясь, сказал:
        - Погода сегодня со всячинкой, — хотя ни кто его об этом не спрашивал.
        Он сел на низко срезанный пенек, свернул цигарку, не торопясь, как и все делал, набил ее крепким самосадом и, подумав, сказал:
        - Лягушки расквакались к непогоде… К тому же и ласточки летают низко. — Почесал за ухом, поглядел на Юлю и Варю. — На земле муравья не увидишь, а вы, голенастые, все еще места себе не нашли…
        Девочки подумали: «Вот какой дядя Василий неровный — то от него слова не добьешься, то сам со всеми заговаривает». Они пододвинулись было к нему поближе. Юля спросила:
        - Скажите, пожалуйста, костер будет?
        И Варя из-за спины подруги спросила:
        - Когда костер загорится?
        Пастух, может быть, и ответил бы, да девочек услышала Ольга Петровна. Она закричала:
        - Остались, думаете, здесь хорошо? Вот пускай вас донимают комары! — Пошумела, пошумела и сжалилась: — Ступайте в общежилку. Завернитесь там в одеяла и спите. Костер опасно разводить — сухота везде…
        Девочкам не хотелось уходить из загона. Здесь уже стали появляться ночные бабочки. Вон сколько их льнет к свету фонарей. Женщины в белых халатах процеживают молоко.
        Юля подмигнула Варе:
        - Не уйдем.
        Варя кивнула: не зря же ехали сюда, перебирались через реку, прятались в кустах…
        От комаров избавиться не так уж трудно. Подружки наломали веток и стали ими обмахиваться. Веток они наломали было и пастуху, чтобы и тот отгонял от себя надоедливых комаров, но дядя Василий только ухмыльнулся в бороду.
        - Я вот их ядреным самосадом, так они от меня за версту держатся. — Он затянулся и выпустил изо рта да еще из носа целые струи дыма.
        Юля поморщилась, а Варя даже чихнула, но от пастуха не отошли. Юлька как бы невзначай спросила подружку:
        - Ты слыхала, как ночью совы кричат?
        - Не слыхала, — ответила Варя.
        - А я слыхала. Они кричат вот так… — Нахохлившись, Юля хотела изобразить, как кричит сова, но ничего у нее не вышло.
        - По-разному сова кричит, — сказал дядя Василий.
        - А как же?
        - Ну, бывает, сова кричит, как человек. А то мяукает, мурлычет, как кошка. — Он опять пустил струю дыма. — Бывает, и как малое дите — плачет. А то, вроде больной человек, заохает и застонет — с непривычки испугаетесь. Ночью здесь и куст обернется медведем.
        - Мы небоязливые. Да, Варька? — сказала Юля.
        Варя, конечно, ответила «да», и они начали притоптывать, приплясывать да еще напевать:
        Быка мы не боимся!
        Трезора — не боимся!
        Медведя — не боимся!
        Ольга Петровна, увидев их, на этот раз совсем рассердилась. Взяла пребольшую палку и погналась за Юлей и Варей. Конечно, она палкой их не тронула, но накричала:
        - Велено вам убраться в общежилку, а вы еще здесь! Вот я вас достану!
        Подружки присмирели: ничего не поделаешь, надо уходить в домик-общежитие.
        В этом домике все было, как в настоящем: печь, крючки и вешалки, на стенах разные полочки, шкафик с посудой, часы-ходики, как живые: все тик да тик… На столе в жестяной банке цветы, а рядом с цветами керосиновая лампа — на случай, когда погаснет электричество. Вместо кровати — нары из досок.
        Девочки тотчас же стали наводить порядок. Да и поссорились. Из-за пустяка поссорились: Варя хотела, чтобы лампа-коптилка горела ярко, а Юля не хотела. Варя фитиль вывертывала, а Юля убавляла.
        - Уж ты задавала… — сказала Варя.
        - Это ты задавала, — перебила Юля.
        - Нет, ты.
        - Нет, ты.
        И стали они пререкаться.
        - Я нос в сторону не ворочу, а ты воротишь, — сказала Варя.
        - Не ври, это ты воротишь.
        - Тебя все равно не переспоришь.
        - Вот и не надо спорить.
        Разобидевшись одна на другую, девочки уселись порознь. Юля делала вид, что ей очень весело, гораздо веселее, чем подруге, а Варя — ни за что не хотела уступить — делала вид, что ей во много раз веселее, чем Юле. Так они долго бы просидели, да сон сморил их. Сначала Варя ткнулась в подушки, а тут и Юля.
        Девочек встревожила ночная гроза
        Только доярки пришли в общежитие, только легли отдохнуть, как услышали раскатистый гром.
        Услышала гром и Юлька.
        - Мама, что это там?
        - Гроза находит. Спи.
        - Сама-то не спишь…
        - Ну, то я. А вон Варя спит, и ты спи.
        Ветер зашумел в лесу еще сильнее. Затрещали деревья. Все осветила молния. Обрушился дождь. Ольга Петровна, поднявшись с постели, зажгла лампу, приоткрыла было окно, а затем сразу и захлопнула.
        - Нехорошо. Василий угнал коров за Утиное болото. Растеряет стадо-то, — в тревоге сказала она и стала собираться.
        - Мама, а я? — спросила Юля.
        - Завернись в одеяло и спи, — уже сердито ответила Ольга Петровна и ушла.
        Поднялись и другие доярки. Да так одна за другой и ушли в темень.
        На улице шел такой ли крупный дождь, а гром все усиливался. Забеспокоилась и телятница тетя Даша:
        - Мои-то детки как там? Хоть над ними и кровля, а побегу, проведаю. — И она, набросив на голову платок, закрыла за собой дверь.
        Юля еле растормошила Варю.
        - Вставай. Слышишь, как гремит?
        - А? Чего?
        - Гроза!
        Варя вскочила, вспомнить никак не может, где она находится. А тут так грянуло, будто обломилась кровля. От грома огонек в лампе вытянулся, дрогнул и погас. Варя от испуга помертвела. На этот раз и смелая Юля не очень-то храбрилась. Они выбежали на крыльцо. Страшно, а все же хочется посмотреть на грозу.
        В небе чертила зигзагами огненная молния. Раскаты грома усиливались. Девочки закроют крепко ладонями глаза, но как только молния вспыхнет, все равно ослепит их.
        - Давай запремся, — предложила Варя.
        - Давай, — согласилась Юля.
        Они наложили на дверь щеколду. Прислушались. А ветер все выл и гнул деревья.
        - Ой, я не люблю, когда темно, — прижимаясь к подруге, сказала Варя.
        - Ночь — вот и темно…
        - Давай зажжем свет, откроем дверь — может, кто там из наших страдает.
        - Давай.
        Они засветили лампу, сняли щеколду. Юле стало страшно, когда она подумала, что доярки по грозе ушли в лес, а ее мама впереди всех. Слезы сами полились из глаз.
        Варя начала утешать:
        - Придут. Коров соберут и придут…
        Так и есть, когда гроза стихла, возвратилась и Юлина мама. Пришли и другие женщины, промокшие до нитки. Захотелось всем крепко и блаженно спать.
        Укрывшись одним одеялом, Юля и Варя заснули. Поспали вдоволь, как и следует. А вот доярки поднялись с зарей. Девочки не услышали, как они ушли доить коров.
        Юля отзанавесила окно, и яркое солнце все в домике позолотило: и стол, и скамейки, и печку, и все, все… Из леса донесся сюда птичий гомон. Ну, прямо, как в волшебном царстве, про которое пишется в книгах.
        Юлька принялась тормошить подружку:
        - Вставай, лежебока! На улице-то как хорошо!
        И вовсе Варя не лежебока. Она открыла глаза вместе с Юлькой.
        - Ой, сколько пичужек! — крикнула Варя, и ее светлые брови изогнулись.
        - Это дрозды так гомонят, — объяснила Юля и оттеснила от окна подружку.
        Варя усомнилась:
        - А может, и не дрозды. В лесу много птиц…
        - Давай и мы петь. Влезай на окно, — скомандовала Юлька.
        Они уселись на подоконник, свесили ноги на улицу и, болтая ими, запели выученную еще в детском саду песню:
        Вместе с солнышком встаем,
        Вместе с птицами поем:
        - С добрым утром!
        С ясным днем! —
        Вот как славно мы поем!
        Знали девочки и другие песни, да увидели они на столе завернутый в лоскут марли пирог с луком и в кринке молоко. Покушали и — на улицу.
        Варя как ступила босыми ногами на землю, так сразу и присела: роса на траве обжигающе холодная.
        А Юлька храбрилась:
        - Давай по росе бегать.
        - Вот тоже! Зачем?
        - Для здоровья. По траве босиком ходят от нервов. Ты ведь нервная… Вот побегаешь и вылечишься. Многие так делают. Из города в деревню приезжают лечиться.
        - А в городе нет росы?
        - Нет. Роса вся у нас, в деревне.
        Ноги у девочек сразу стали красные, в пупырышках. Варя сделала два маленьких шажка и — не может, опять присела, натянув на колени платье.
        - Роса на солнце недолго держится, лечись, — подбадривала подружку Юля, а сама то одну, то другую ногу поджимала под себя, как цапля на болоте.
        - Ну, побежим, — осмелела Варя.
        Они крепко взялись за руки и пустились по лощине. Юлька тянула на густую траву, а Варя — где поголее, где поменьше росы. Но ведь Юльку разве одолеешь? Она всегда и во всем первая…
        После грозового дождя в каждом венчике цветка и на каждом зеленом листочке остались капельки воды, и теперь они на солнце заблестели, залучились.
        На краю леса подружки с разбегу остановились — увидели на земле гнездышко, свитое из сухих травинок. А в этом крохотном гнездышке — желторотых, совсем еще голеньких птенчиков.
        - Ай, чье же это? — крикнула Варя. — На самой тропе свила птичка. Какая бестолковая! Кто шагнет и — раздавит.
        Юля сразу догадалась, как это произошло. Указала на вывороченную с корнями ель. Гнездышко на боку лежит. Оно упало с дерева. Огромная ель, падая, подломила еще березу, да еще осину, да еще куст орешника. В лесу гроза понатворила разных дел.
        - Несчастные! — запричитала Юля.
        Взяла птенчика на ладошку. Он неуклюже забарахтался, пискнул и открыл большущий рот.
        И Варя взяла птенчика. И ее птенец разинул рот.
        Тут над их головами раздался жалобный птичий писк. Девочки обрадовались: нашлась мама у птенцов. Наверное, она принесла червяков да букашек.
        Нашли они Солониху и — домой
        Роса подсохла. Ноги у девочек уже не зябли. На солнце, как и вчера, стало жарко.
        Юлька уводила свою подружку дальше и дальше. Ей хотелось посмотреть на Утиное болото, белых и желтых кувшинок набрать.
        Не дошли они до болота, как услышали: что-то в кустах завозилось.
        - Кто это? — Варя схватила за руку Юльку.
        - Не бойся, — сказала Юля, хотя сама тоже перепугалась.
        Кустами пробиралась корова. Остановится, прислушается и опять, с треском ломая ветви, лезет.
        - Ай, да ведь это Солониха! — закричала Юля. — Она стадо ищет.
        - А где же здесь стадо?
        - Погоним ее в лагерь.
        Варя обрадовалась тому, что они выберутся из леса. Ей вовсе здесь не нравилось. Ну их, болотные кувшинки! Растут они в воде. Юлька еще пошлет доставать, а сама на берегу… как барыня.
        Корове не хотелось слушаться девочек. Да как же не послушаешься, когда Юля и Варя взяли по хворостине и с обеих сторон наседают?! Она мотала головой, грозя поддеть рогами, но подружки спуску не давали.
        - Ах ты, гуляка!
        - Вот мы тебя!
        Скоро встретились им Юлина мама и пастух. А с ними желтобровый Трезор. Как раз разыскивали Солониху.
        Ольга Петровна отчитывала дядю Василия, а дядя Василий тоже не уступал:
        - Баловница — твоя Солониха. Ищет, где бы погулять на хлебах. Вот я ей бубенец на шею привяжу.
        - Чего хочешь делай, только чтобы она из стада не уходила.
        Когда пригнали Солониху, дядя Василий так и сделал: погладил ее и навязал ошейник. А на ошейнике — медный бубенец. Как только она пошевелит головой, бубенец зазвенит.
        - Вот, так-то далеко не уйдешь. А уйдешь, так я тебя услышу. Трезор тебя услышит, — пригрозил дядя Василий.
        Девочки гуляли недолго. После полдневной дойки Ольга Петровна, собирая людей, обошла весь загон, наказала, кому оставаться, а кому домой ехать, и спросила:
        - А где же Юля и Варя?
        Они отозвались.
        Девочки набрали по охапке луговых цветов. Подвода, нагруженная бидонами, пошла к переправе.
        Юлина мама пыталась было запеть, но никто ей не подтянул: в полдень не до песен — все изнемогают от жары.
        А как подъехали к реке, женщины одна за другой — в воду. Из воды уже весело закричали:
        - Подавай, Куприян, да не очень торопись!..
        Дядя Куприян, босой, с высоко подсученными штанами, вышел из землянки, вырытой в крутолобье горы, и погнал паром порожняком.
        Паром уже прибыл. Дядя Куприян уже и лошадь на дощатый настил завел, а женщины все купаются да купаются.
        - Эй, будет вам! — закричал он. — Отчалю! Вот право же, отчалю!..
        Заработал мотор. Доярки испугались, оделись в кустах и — на паром. А некоторые — не очень-то: сделали из платьев чалму и вслед за паромом пустились пересекать реку вплавь.
        Юля и Варя стояли с дедом Куприяном рядышком — у руля. Им теперь незачем прятаться. И паром не так перегружен, как вчера. Всего лишь вчера? Девочкам кажется, что это была давно-давно.
        Опенки
        Бывает же так: пойдешь в лес собирать одно, а найдешь другое. Вера и Паня пришли в молодую сечу собирать кисличку-костянику, а увидели там под кустами много тонконогих опенок. Куда ни глянут, везде семейками растут опенки. Головки у них крапленые, а на шейках — перепонки, словно белые косынки.
        - Ой, сколько! — широко открыв глаза, закричала Вера.
        Но Паня схватила ее за локоть.
        - Не кричи. Только мы одни будем знать, где растут опенки. Побежим за корзинами. Да поскорее…
        - Давай в фартуки собирать, — присев на корточки, предложила Вера.
        - Вот тоже — скажет. В фартуке много ли унесешь? Нужны корзины.
        И они пустились бежать в село. А молодой лес плотный: березы, осины, ольха да кусты черемухи сплелись ветвями — ну, прямо такая ли чащоба: того и гляди, лицо поцарапаешь или платье порвешь.
        Выбравшись на прогалину, залитую солнцем, девочки огляделись: как бы не потерять им дорогу.
        Паня, запыхавшись, сказала:
        - Как найдешь грибы да расскажешь кому-нибудь, грибы-то в тех местах и не растут.
        - Вот и неправда, неправда! — возразила ей Вера. — Мне бабушка говорила другое: чем больше людей собирает грибы, тем их больше родится. Она говорила: «Придешь в лес-то да аукнешь, кто-нибудь тебе откликнется, вот туда и иди. Где народ, там и собирай…»
        Тогда Паня придумала другое:
        - А ты не слышала, там, в овраге, кто-то промычал вот так: гм… гм… гм…
        - Нет, не слышала.
        - Ну вот, то-то же.
        - А мы возьмем с собой Машу Карасеву да Борю Орешкина, вот и не забоимся.
        - Куда их! Вдвоем-то больше наберем.
        - Маша — подруга. А с Борей учимся в одном классе.
        - Про Борьку Орешкина мне и не говори. Он всегда на меня собаку науськивает. Маша тоже…
        - Что тоже? Все ты выдумываешь!
        - Нравится тебе Маша — и водись с ней. В лес ходи с ней, на реку ходи. И в школу…
        Домой Паня явилась запыхавшаяся. Лицо потное, красное. Реденькие волосы торчат во все стороны. Отломила она кусок пирога, схватила большую корзину и, не дождавшись Веры, опять в лес. По дороге оглядывалась: не увязался ли кто за ней.
        Вера же не из таких. Она скорее свое отдаст, чем скряжничать будет. На колхозном огороде, где собирали с гряд репчатый лук, сказала про опенки Маше Карасевой и Боре Орешкину. А там запросились и другие ребята.
        - Идемте. Вместе веселее собирать, — приглашала Вера.
        Маша взяла корзину, Боря — лукошко. И другие мальчики и девочки лукошки и корзины нашли.
        Забежали они за Паней, а ее бабушка с крыльца, недовольная, ответила:
        - Ушла она. Вот только…
        - Что же это нас не дождалась?
        - А чего же ждать? Сами знаете, где лес-то…
        - Конечно, знаем. Только мы хотели все вместе, — ответила Вера.
        Тонконогие опенки росли по всей сечи, но на старых пнях берез и осин их было больше. Все, как один, ровные, крепкие, и головки у них одинаково крапленые, должно быть, уродились, после одного дождя.
        А тут неожиданно Маша закричала:
        - Я белый нашла!
        Всем захотелось посмотреть на белый гриб. В сечах они редкие гости. Растут белые в старых, замшелых лесах. Счастливица Маша тем временем сняла еще белый, да с прибавой. Один — большой, коричнеголовый, а под его шляпкой другой — маленький братик. Когда все стали любоваться грибом, у корня нашли еще братика. Только братик тот был с бородавку.
        Вера и Боря начали шарить в кустах. Белые не растут в одиночку: нашел один — не отходи, тут же ищи другой. У Веры засветились глаза: и она нашла.
        А Боре Орешкину не повезло. Он туда, сюда — нет. Все бугорки поднял.
        - Мне не везет. Если я найду, то раздавленный.
        Девочки пожалели его.
        - Давайте поищем белый для Бори, — предложила Вера.
        Прилежно искали, но больше такой гриб им не попадался. Тогда Маша Карасева отдала свой: ведь она сорвала два. Теперь у них стало поровну, и Боря повеселел, заулыбался.
        - А где же Паня? — спросили ребята.
        Вера, забыв обиду, стала звать Паню:
        - Ау, ау!
        То Вера крикнет, то Маша. Лес здесь без конца и края — за сутки не пройти. На ветру шумит он густой кроной, а в ненастье гудит, как в трубу. Боря приложил ко рту рупором ладони и аукнул во все горло. Там, где-то далеко, от его голоса раскатилось эхо: у-у-у!..
        Ходили они, собирали грибы и не догадывались, что подружка-то их, Паня, заблудилась. Как это получилось — сама она не понимала. Когда с корзинкой примчалась в сечу, все думала, как бы не сбиться с дороги да не уйти, куда не следует.
        «Справа-то что у нас будет? — спрашивала Паня. И сама себе отвечала: — Ах, да, тут должно находиться Утиное болото. А что левее? Вот и забыла!»
        Девочка на миг останавливалась, а, вспомнив, удалялась еще быстрее, только мелькали длинные и тонкие ноги.
        Вот это раскорчевки. А дальше должна встретиться самая широкая просека. Там в землю врыты высокие стальные башни. На башнях фарфоровые тарелки. И электрические провода тянутся.
        «Где же эти башни и провода?» — опять спрашивала она. Никто ей не мог ответить. Как только Паня поняла, что заблудилась, сейчас же у нее навернулись горькие непроглатываемые слезы.
        «Не нужно мне никаких опенок, только бы выбраться отсюда».
        Но все дороги и нахоженные тропы исчезли, не стало видно светлых лужаек и прогалин. В ногах шуршала сухая опавшая листва, и льнула к ним холодная осока. А тут еще совсем рядом с шумом взлетел тетерев. Пане страшно стало — она схватилась за сердечко, постояла немножко.
        С верхушек высоких берез и осин опадали тронутые багрянцем листья. В одном месте Паня наткнулась на куст перезревшей малины. На ходу сорвала ягоду, но в рот так и не положила. Ничего не хотелось: ни грибов, ни ягод. Скорее, скорее домой, пока светит солнце.
        Но где он, дом-то? В которой стороне? Вот был бы с ней кто-нибудь, указал. Она вытерла слезы, понимая, что слез никто не увидит и ей не посочувствует.
        Обидела подружку: изменила ей. И ради чего!..
        С Верой они ходят вместе в школу, сидят за одной партой. Сколько раз Вера помогала ей делать домашние задания! Давала читать книжки, за уроками делила пополам новенькую промокашку.
        - Я только сниму кляксу и отдам тебе, — бывало, скажет Паня.
        - Да уж бери насовсем.
        Было и так: Паня свои цветные карандаши прибережет, а у Веры выпросит и рисует, рисует. В пенале свои перья есть, а у Веры возьмет «только на сегодня», да так и оставит на все время. Чего бы ни попросила, Вера всегда даст и худого не скажет.
        «Ой, если уж Вера от меня откажется, с кем же я стану дружить? Маша Карасева никогда не будет такой верной подружкой». Попросила Паня раз у Маши тетрадь в косую линейку, а та показала ей кукиш и ответила:
        - Такую тетрадку можешь найти в своей сумке.
        Вот она какая, Маша-то!
        С Борей Орешкиным и другими мальчиками не подружишься — они водят собак. У Бори собака с ягненка, злющая — на всех лает. И хорошо бы только лаяла, а то так и норовит схватить за ноги…
        Как только Паня подумала о собаках, сзади нее что-то фыркнуло и завозилось. Это был еж, а для Пани он обернулся чуть ли не волчицей. Не зря говорят: у страха глаза велики.
        Высокая жесткая трава, казалось, связывала ей ноги, хлестала головками засохших цветов по голым коленям. «Наверное, в траве ползают ужи», — решила Паня, и опять ей стало страшно-страшно. Она очень их боялась. Когда ребята брали в руки ужа, она закрывала глаза и убегала подальше. А теперь в траве-то палка, а ей кажется — это уж. Шелохнется в кустах какая-нибудь пичужка, а ей думается: кто-то крадется, чтобы схватить ее. Под ногами хрустнет валежина: Паня от страха так и присядет, решит, что из ружья охотник выстрелил.
        Бежала она, бежала и сама не знала, куда.
        По сторонам и впереди стали неподвижные зеленые дубы. Их окружали березы и осины. Как поглядела Паня на них от корней до вершин, так в глазах и помертвело: ведь уже темнеет. Где же дом? Где же село? За дубами опять чащоба — глаза выколешь. Да какие-то овраги и балки. «Вот тут уж непременно водятся волки!..» — подумала Паня, заторопилась и упала в колючки. Из корзины просыпалась вся рябина. Это Паня поначалу, как пришла в лес, нахватала рябины.
        Куда бы Паня ушла, долго ли проблуждала — неизвестно, только здесь-то, среди заросших балок и оврагов, она услышала издалека голос Веры:
        - Ау! Ау!
        Хотела отозваться и не смогла — в горле пересохло. А сердечко затрепетало от радости. Скорей, скорей. Она побежала туда, откуда доносился зов. А тут послышались еще голоса и еще… Силенок у Пани прибавилось, лес посветлел. Опять стали попадаться лужайки да полянки.
        Скоро она выбралась на дорогу. А на дороге, у столбов, села, закрыла лицо руками и разразилась слезами.
        - Ты о чем? — подходя, спросили Вера и Маша.
        Паня ответила не сразу:
        - Вы набрали опенок, а я нет.
        Девочки переглянулись, посмеялись.
        - Я тебе из своей корзины опенок положу. Хочешь? — спросила Вера.
        - И я тебе дам, — сказала Маша.
        И все мальчики и девочки взяли из своих лукошек понемногу опенок и положили в Панину корзину.
        На рыбалке
        Задумано это было давно. Сидор Матвеевич, щуря хитроватые глаза, говорил своему внуку:
        - Установится тепло, Еня, потешу я тебя — поедем на рыбалку. Рыбы в нашей Буранке полно: тут тебе и окунь, и усатый сом, а то налим, язь, шустрые плотвицы. А выловишь красноперку — залюбуешься. Истинно, рыбка эта не простая, а золотая: глаза оранжевые, плавники малиновые, спинка зеленая, а бока отливают золотом.
        Лучше бы дед не говорил этого. Мальчик теперь сам не свой. Только и разговору:
        - Когда же на рыбалку? Когда?
        Однажды Сидор Матвеевич пришел с фермы, ночью с зажженным фонарем набрал в банку выползней у старого остожья и тихо разбудил внука:
        - Собирайся, Еня.
        Они выехали чуть свет на маленькой просмоленной лодчонке. На воде стоял плотный туман. Река будто дымилась. Мальчик, ежась от холода, поглядывал, как на востоке разгоралось солнце.
        Сидор Матвеевич легко взмахивал то одним, то другим веслом, то обоими вместе, а слух его был насторожен: на правом берегу рокотали тракторы.
        - Плохо дело, Еня.
        - А что, дедушка?
        - Видишь, трактора работают? Рыба не любит шума, прячется.
        Но тракторы уходили на дальние концы полос, и рокот их моторов слышался все тише и мягче.
        На широком плесе Сидор Матвеевич положил весла и, взяв из лодки камень, привязанный к веревке, бесшумно опустил на дно реки. Лодка стала — как на якоре.
        - Здесь опробуем…
        Они начали разматывать волосяные и шелковые лески. Еня делал все то же, что и дед. Насадили на острые крючки выползней. Сидор Матвеевич поплевал на извивавшегося червя, поплевал и Еня.
        Дед с кормы, а внук с носа лодки выбросили на воду поплавки.
        В кустах щебетали дрозды, над водой кружились белые чибисы, где-то у самого берега вспорхнула стая уток-крякуш, но рыболовов ничто не могло отвлечь: все их внимание было устремлено на поплавки.
        Рыба ловилась хорошо — Сидор Матвеевич вытягивал то ерша, то плотвицу. Каждый раз Еня бросался ему на помощь, и лодка сильно качалась.
        - Тише, внучек, тише! Лодка у нас вертлява. Да и рыба пугается…
        - Да-а, у тебя ловится, а у меня нет! — жаловался мальчик и просил деда посадить на его крючок самого жирного выползня.
        Скоро и у Ени красный поплавок закачался на воде. Еня обрадовался, дернул… вытащил уклейку и расстроился пуще прежнего.
        - Нужна мне такая…
        - Ничего, внучек, ничего. Мы ее на живца обратим: на маленькую попадет большая. Ну-ка, где у нас там жерлица? — спросил дед. — Давай мы посадим уклейку на жерлицу.
        Еня подал снасточку. Дедушка одним крючком задел уклейку за губу, другим — под хребетик и передал внуку.
        - Отпускай понемногу поводок. На твое счастье!..
        Мальчик долго сидел, не шевелясь, а дед то и дело клал в кошелку рыбу.
        - Брошу я живца, — не выдержал наконец Еня. — Чего напрасно-то его держать?
        - А ты подергивай, заставляй приманку играть.
        Еня стал подергивать, и скоро поводок в его руке натянулся, да так туго, как будто мальчика кто стаскивал с лодки.
        - Попало, дедушка! Что-то тяжелое попало! Вырывается!
        - А ты крепче держи, крепче.
        Большая рыба метнулась в сторону, ударив хвостом по воде, закружила, хотелось ей уйти в глубину, но жилковый поводок не оборвать. И, обессиленная, она покорно пошла к лодке. Сидор Матвеевич подхватил сачком и насилу рыбу в лодку втянул.
        - О-о, да это жерех! Молодец, Еня! — сказал дед, радуясь удаче.
        Еня повеселел. Сдвинул на затылок шапчонку, расправил плечи. Он уже представил, как будет рассказывать своим приятелям, что поймал жереха. Они, конечно, не поверят. Тогда он приведет их домой и покажет рыбу, которая сейчас бьется у его ног, на дне лодки.
        С берега снова донесся рокот. Тракторы, вспахав дальние края полос, приближались к реке. Туман мало-помалу рассеялся. Только теперь дед с внуком заметили, что в кустах у самой воды разбита палатка и горит костер. У палатки телега, на телеге железная ребристая бочка с горючим. Рядом ходит выпряженная лошадь, пощипывая молодую зелень.
        Сидор Матвеевич поднял на веревке камень со дна реки, и лодку отнесло течением на быстрину.
        - У бережка еще зацепимся. Может, парочку налимов поймаем, — сказал он.
        В это время трактористы, оставив свои машины, подошли к реке. Набрав воды в пригоршни, умылись. Увидев рыболовов, один из них, что постарше, крикнул:
        - Угостили бы нас рыбкой-то!
        - Ась? — спросил Сидор Матвеевич.
        - Рыбки бы дали на уху!
        А Сидор Матвеевич опять:
        - Ась? — И налег на весла.
        Еня подумал: «Что это дед, оглох? Хорошо слышал, а тут сразу и оглох».
        Наклонившись к его плечу, сказал:
        - Они, дедушка, просят рыбы на уху.
        - Рыбы? А вот когда наловим… Еще не наловили.
        Мальчик посмотрел на деда с удивлением.
        У берега они снова забросили крючки, но рыба уже не брала.
        Солнце залило яркими лучами реку и зеленевший луг. На кустах перепархивали с ветки на ветку пичужки и неустанно щебетали. Где-то в небе парил жаворонок.
        Еня сидел грустный, задумчивый и глядел в сторону черного, вспаханного поля. Потом спросил:
        - Дедушка, я отдам им своего жереха?
        Сидор Матвеевич часто заморгал глазами.
        - С чего это ты такой добрый?
        - Сам ты говорил: землю-то они нашего колхоза пашут.
        - Ну, и что же?
        - Они для нас, а мы для них…
        Мальчик погладил рукой жереха, вытянувшегося у его ног на дне лодки и крепко уснувшего. В кошелку жерех не вошел.
        Сидор Матвеевич помолчал, почесал в бороде, должно быть, ему стало совестно. Поразмыслив, заговорил по-другому:
        - Ну что же, Еня, снеси, подари им свою рыбу. Это неплохо, коли от души.
        Причалила лодка к берегу, мальчик прихватил рыбу за жабры и поволок.
        У палатки, на костре, что-то в котле готовилось. Небольшая семейка трактористов и сеяльщиков, да еще подвозчиков горючего, с деревянными ложками, усаживалась в кружок.
        Еня, подбежав к ним, сказал:
        - Вот это вам, — и положил у кустов на траву своего жереха.
        Но трактористы и сеяльщики только полюбовались большой и красивой рыбиной, но не взяли ее.
        Еня, возвратившись к лодке, сообщил:
        - Дедушка, не надо им. Они говорят: «Мы только хотели узнать, добрые вы или нет». Сами меня угощали курятиной: садись да садись с нами хлебать варево…
        Сидор Матвеевич, потупив взгляд, заерзал на месте. Затем, засучив рукава, стал перебирать в кошеле улов.
        - Жерех для ухи крупен, внучек, а плотвицы и ерши в самый раз. Снеси-ка, — сказал он.
        - А ты сам пойди, снеси.
        - Да как-то мне совестно. Пожадничал я, а рыбы-то мы с тобой наловили вдоволь.
        Еня выручил деда, снес трактористам на уху мелкой рыбы.
        Домой они возвратились довольные друг другом.
        Прибава
        Настина мама, Мария Петровна, много лет работает в колхозе дояркой. У нее десять коров — чистокровных ярославок. Как-то прибежала она в полдень домой, расстроенная, хмурая:
        - Вот наказанье! — говорит. — Пеструля-то из стада ушла, пропала. Пастухи недосмотрели!
        - Мама, а куда она ушла? — спросила Настенька и тревожно на нее посмотрела.
        - Где-нибудь в лесу. Боюсь, не увязла бы в болоте. Тяжелая она у меня, да и время-то у нее подходит к отелу. Пойдем на розыски, дочка!
        - Пойдем! — живо отозвалась Настенька.
        - Обуйся и оденься потеплее.
        Мария Петровна набросила на плечи ватник, покрыла голову старенькой шалью, взяла со стола ломоть хлеба и завернула в фартук.
        Добежали мать с дочкой до молодой сечи, где пасся колхозный скот. Пастух, высокий парень с медной трубой, повешенной на ремне через плечо, тоже пошел с ними на розыски, оставив со стадом подпаска.
        - Мария Петровна, не сердитесь на меня, уж я как следил…
        Доярка молчала, плотно сжав тонкие губы. Чувствуя за собой вину, пастух подыскивал оправдания:
        - Пеструля как ни на есть, а хитрая коровенка…
        - Не коровенка, а корова.
        - Я знаю, что она по удою-то хороша, да вот телится под осень.
        И правда, была уже осень. Вереницей тянулись серые облака, на небе кое-где образовывались разводья, в них иногда показывалось солнце. Оно золотило лес, озимые поля и, не успевая подсушить на молодой отаве росу, снова пряталось в облаках.
        Пастух остановился и, поразмыслив, сказал, виновато поглядывая на доярку:
        - Вы, Мария Петровна, с дочкой идите обочиной леса, а я обогну болото да спущусь в низину. Кричите мне, как что увидите…
        - Ладно, — ответила за мать Настенька.
        За пастухом погнался его большой рыже-бурый пес. У собаки на ошейнике зазвенел колокольчик. Колокольчик подвешен был для того, чтобы на собаку не напали волки.
        Лес в тех местах тучный, глухой: сосна и ель в обхват да лозовая береза, бугристая, в комле. По лесу обрывистые овраги да пересохшие болотины, заросшие острой, как ножи, осокой.
        - Пеструля, Пеструля! — звала Мария Петровна, прислушиваясь и зорко поглядывая по сторонам.
        Настенька шла неподалеку от матери и тоже звала. Под ногами хрустели и неожиданно стреляли сухие сучья и валежник. Ноги заплетались в густом папоротнике или вязли в пышном мхе. Настенька подумала: «Наверно, здесь водятся волки». И как только подумала об этом, сердце ее сжалось от страха.
        Они пересекли гладко выкошенную и уже заросшую травой ложбину и опять углубились в лес. Пастух ушел далеко, чуть была слышна его труба: ду-ду-ду… Верхушки сосен и елей сомкнулись, и когда солнце появлялось, то проникало сюда слабо-слабо. По земле сновали беспокойные тени.
        - Мама, страшно-то как! — сказала Настенька.
        - А ты об этом не думай и бояться не будешь.
        - Само думается…
        Мария Петровна пожалела, что взяла девочку с собой. Да и дом остался без надзора. Лучше бы позвать кого с фермы. Впопыхах-то не смекнула.
        Перешли они в молодую рощицу. И здесь высились те же сосны и ели, шумливые березы и осины. На облыселом шиповнике рдели поздние ягоды.
        Девочка устала. Ноги расцарапала в кровь. Только она не хотела говорить об этом матери.
        - Пеструля! Пеструля! — кричали они уже в один голос.
        У Марии Петровны сбилась шаль с головы на, плечи, выцветшие волосы перепутались. Беспокойное сердце ее ныло от досады все на того же пастуха, который и сам теперь мучается, невесть где пропадая.
        - Ты посиди, дочка, отдохни, а я обойду вот эту рощицу и приду опять сюда.
        Настя села на низко срезанный пенек, с краю небольшой прогалины. Только мать отошла, вдруг девочка услышала в молодом ольшанике, у самого подлеса, какой-то шум. С опаской поглядела в ту сторону, а потом подумала: «А что, если это Пеструля?» Стала к тому месту осторожно красться. И вдруг как закричит на весь лес:
        - Мама, мама! Вот она, Пеструля-то! Здесь!..
        На помятой траве, у ног коровы, девочка увидела телят и закричала еще громче:
        - Пеструля здесь отелилась! Двоих принесла! Где ты? Беги скорее!
        А Мария Петровна была уже рядом.
        - Батюшки мои, двойня! — сказала она, и у нее сразу пропала всякая обида на этого чернявого, немного бесшабашного парня — пастуха. Одно волнение улеглось — появилось другое, но не такое уж тягостное. Как-нибудь доберутся они до дому.
        Большая черная корова, с белыми пятнами на боках и на спине, с загнутыми кверху рогами, старательно облизывала новорожденных. Обрадовавшись знакомому голосу, она тихо промычала, как бы извиняясь перед хозяйкой за то, что отстала от стада.
        Мария Петровна ласково потрепала корову по гладкой шее и отдала ей взятый для себя хлеб.
        - Что же теперь делать-то? — советовалась она с дочкой. — От телят ее не уведешь. Да и оставить их нельзя.
        Она во весь голос кликнула пастуха. И Настя кликнула. Но пастух их не услышал. Должно быть, ушел далеко: последний раз он трубил за Утиными болотами.
        - Настя, надо бежать за лошадью. Найдешь ли дорогу-то? — сказала мать. — А то здесь, с Пеструлей, оставайся.
        - Что ты, я скорее тебя сбегаю! Только… выведи меня на луг.
        Мария Петровна вывела дочку на луг, а сама вернулась к корове с телятами.
        Солнце опускалось ниже и ниже, набежала туча. Ветер закачал макушки деревьев. По желтеющим листьям застучали редкие капли дождя. Настеньке никогда не приходилось отлучаться так далеко от дома. То было страшновато ей, а тут, как нашли Пеструлю, и сил прибавилось, и бояться она перестала, сбросила с ног башмаки и, босая, без оглядки бежала и бежала в деревню.
        Вдруг девочка услышала, как что-то зазвенело: дзинь-дзинь… Она присела на корточки, затаилась, а затем увидела: прямо на нее выскочил рыже-бурый пес с колокольчиком на ошейнике.
        Настенька легко вздохнула и, замахав руками, закричала:
        - Ступай, скажи своему хозяину: нашли мы Пеструлю-то! Нашли с телятами. Я за лошадью бегу.
        Здесь она услышала: ду-ду-ду… Пастух где-то был неподалеку. Сказать бы ему, да некогда — мама заждется.
        Когда Настенька выбралась на знакомую, наторенную колесами дорогу, сердечко шибко стучало в груди.
        На ферме девочка застала заведующего — усатого сердитого дядьку — Семена Ивановича Вихрова. Увидела его — сказать надо, а слова не выговариваются, так замучилась.
        - Нашли? — спросил он.
        - Пеструля отелилась… Мама велела на лошади… Два теленка, — еле выговорила Настенька.
        И Семен Иванович сразу повеселел, глаза его стали добрыми.
        - А куда ехать-то?
        - В лес. Я покажу. Скорее!
        Пока запрягали лошадь да накладывали в телегу свежего сена, Настенька забралась на передок телеги, свесила ноги.
        - Скорее, дядя Семен, а то темно станет…
        А дядя Семен не очень-то торопится. «Ему хоть ночь — не ночь: он и не забоится. А каково там маме-то!» — думала девочка.
        Когда выехали, она стала усердно сама погонять лошадь кнутом.
        Дорога повела лесом, такая узенькая, темная, неровная, осыпанная желтыми листьями… Попадись встречная подвода — не разъехались бы. «Ау, ау, ау!» — раздавалось в разных концах. Кто бы это мог быть? Под вечер за грибами и орехами не ходят. Настенька, дрожа всем телом, забеспокоилась. Дядя Семен закутал ей плечи дождевиком и сказал:
        - Послал я женщин вам на помощь — разыскивать Пеструлю. Вот они и перекликаются. Не бойся.
        На развилке, как сворачивать вправо, Настя увидела сломанный сучок на дереве — заприметила его.
        - Вот здесь ехать, здесь. Теперь уже близко до них. Сворачивать никуда не надо.
        Семен Иванович остановил лошадь и сильно, на весь лес, аукнул. От его голоса раскатилось эхо. И тотчас же ему ответила труба пастуха.
        Вот и приехали на ту самую поляну, где нашли Пеструлю. Настенька увидела мать и обрадовалась. Да и Мария Петровна, истомленная ожиданием, обрадовалась.
        - Ну вот, всех ввела в хлопоты наша Пеструля! — сказала она. — Не надо бы пускать ее в стадо, а я пожалела — на дворе она тоскует…
        Телят положили на сено, в телегу, голова к голове. Они отфыркивались. И Настеньку посадили в телегу, потому что она больше всех бегала. Лошадь пустили шагом. За телегой пошла Пеструля, а следом — все: Мария Петровна, Семен Иванович, пастух и рыже-бурый пес с колокольчиком.
        На другой день Настя привела на ферму своих подруг — поглядеть на детей Пеструли. Девочки восторгались, гладили телят. А Семен Иванович сказал Настеньке:
        - Ты нашла теляток — ты и давай им клички. Только, чтобы первая буква была «П» — так, как зовется их мать.
        Настенька подумала, подумала и назвала бычка Полосатый, а телочку — Прибава, потому что мама ей дома говорила, что эта телочка родилась «сверх плана».
        Рыжик
        Рыжик — это пес с длинной шеей и отвисшими бархатными ушами. Глаза у него темные, с косым прорезом. Живет он на два дома — то у Феди Черемисова, то у Кости Баляба. А Федя и Костя — закадычные дружки-однолетки. Да к тому же еще и дома их на одной улице.
        По весне как-то, с разливом реки Буранки, увидели они в кустах заблудившегося щенка.
        - Чур, мой щенок! — что есть силы закричал Федя.
        - Нет, мой! Я увидел первый, только не сказал «чур», — заявил Костя и, оттолкнув приятеля, забрал вздрагивавшего песика.
        - А я тебе не уступлю. Понял? Не уступлю! — горячился Федя. — Если хочешь, давай его растить вместе. Он будет твой и мой.
        - Ну, давай, — согласился Костя. — А назовем — Шариком. Он маленький и круглый.
        - Маленький сейчас. А когда вырастет? Лучше — Рыжик. Видишь, он рыжий.
        И щенок стал у них общим. Дружки варили ему каждый день суп или молочную кашицу. Ловили для него в реке скользких гольцов и плотвиц. Промышляли мяса.
        Один раз Костя принес в пузырьке рыбьего жира. Пес не сразу разобрался, фыркнул носом, а когда разобрался — запросил еще.
        - По две ложки в день, как лекарство. Так велел дядя Павел, — сказал Костя.
        Что Костя Баляба ни делал, всегда ссылался на своего дядю Павла Семеновича, известного всей округе охотника. Ну, если велел дядя Павел, Федя Черемисов, конечно, соглашался.
        Пес заметно толстел. Все больше отрастали у него лапы и уши. Научился брехать и «молотить» хвостом. Вот только не понимал слова «тубо», а оно означало — «нельзя».
        Как-то ребята купались в реке. Щенка заставили стеречь штаны и рубашки. А он принялся кататься по песку да трепать их штаны.
        Из воды Костя и Федя кричали:
        - Тубо! Рыжик, тубо!
        А он не понял.
        Костя Баляба разозлился, хотел постегать его ремнем, но Федя прикрыл собой.
        - Он еще маленький. Чего от него хочешь?
        - Вот того…
        - Сам не знаешь — чего.
        Не прошло и двух дней, Рыжик забрался на соседний двор. Перепугал там гусыню с гусятами. Одного гусенка малость покалечил, а черного кота загнал на хлев и — такой ли шум поднял! Хорошо, что хозяев не было дома.
        Сидя у забора, на бревне, подперев ладонями подбородки, приятели задумались. Как быть? Нужны собаке домик и цепь, а то наживешь неприятностей. Раздобыли они досок и гвоздей, сколотили будку, да такую, что можно самим там жить. Натрусили свежего сена.
        Конура Рыжику понравилась, а цепь нет. Жалко было смотреть на него, когда надевали ошейник: весь он сжимался, пищал, казался самым несчастным.
        Костя Баляба ни с того ни с сего сердился на Федю.
        - Ты научил его гоняться за гусями да за кошками.
        - Нет, ты! — отвечал ему Федя.
        - Нет, не я.
        - И не я.
        Они схватились было за воротники. Костя — узкоплечий, с кадыком на тонкой шее, задира. Федя не так уж задирист и ростом меньше своего дружка, но жилистый — поди-ка, возьми его! Первый Федя не нападет, но если на него наскочили — не уступит.
        Только настоящие друзья, как бы ни препирались, — не подерутся. Ну, а если такое случится — тут же помирятся.
        - Ничего ты не знаешь, Рыжика могут убить, — опять сердясь, сказал Костя.
        - Это почему же?
        - А вот потому: намордник надо одевать.
        Рыжик некусачий. Кто бы к нему ни подошел, ко всем ластится. Намордник такой собаке не нужен. Но Костя Баляба узнал, опять от того же Павла Семеновича, что есть закон неписаный, а может быть, и писаный: если собака без намордника, каждый может в нее стрелять или бросать чем попало.
        Понемногу дружки приучили Рыжика к наморднику, а там — и к поводку.
        Однажды заречные ребята, товарищи Феди и Кости, увидев на улице щенка, спросили:
        - Чей это? — и хотели его погладить.
        Костя Баляба похвалился:
        - Мой. Рыжик, тубо! — приказал он и так сильно дернул за поводок, что щенок опрокинулся на спину и заскулил.
        Федя чуть не заплакал. С тех пор он не особенно-то доверял поводок своему приятелю. Когда отправлялись за реку или в лес, тихонько: освобождал Рыжика от намордника и поводка. Пес гулял вволю. Кажется, не корми его хлебом, а только дай покататься по траве, да поползать на животе, да спрятаться в кустах, да погавкать на сороку или ворону.
        Рыжик доверчиво прижимался к Феде, лез на грудь лапами, а Костю — только лизал в руку.
        - Давай покажем его дяде Павлу. Он сразу узнает: хороший пес или нет, — потребовал Костя Баляба.
        - Хороший, — ответил Федя.
        - У собаки должен быть нюх.
        - Рыжик еще не вырос.
        - Дядя Павел узнаёт, как только они народятся.
        Павел Семенович жил в соседней деревне, рядом с лесной пустошью. Ранней весной и осенью по первой пороше промышлял охотой.
        Высокий, сутулый, выйдя на крыльцо, он откашлялся, встретил ребят радушно. Присел на корточки перед Рыжиком и от зависти даже языком причмокнул.
        - Добрая животина. Видать, от настоящей легавой.
        Охотник погладил племяша Костю по ершику волос и подарил ему старенькую, залатанную оловом трубу.
        Приятели отсюда двинулись прямо в поле, на пробу. А в наших местах — где поле, там и перелески.
        Лето входило в самую красу. В полях созревали хлеба. В перелесках и на порубях полно было ягод. Другой бы раз друзья и пособирали, но сейчас это их не занимало. Рыжик сразу показал себя: сунулся в балку, заросшую ольхой, и загавкал — нашел там большущего ежа.
        Федя стал отманивать Рыжика. Но где там! Тот еще сильнее подает голос.
        - Надо его ткнуть мордой в ежа, пусть уколется, — сказал Костя и хотел уже спуститься в балку.
        Но Федя запротестовал:
        - Погоди, сам ткнется.
        Так и вышло: Рыжик окровянил свой благородный нос о колючки ежа и отступился. Скоро на окраине леса он поднял белку. Голову задрал высоко, лезет в кусты, от злости перекусывает палки. А белка, распушив рыжий хвост, не боясь, легко перемахивает с елки на елку.
        - Пусть Рыжик найдет зайца, — потребовал Костя, — а то я его огрею ремнем.
        Приятели принялись татакать. Пес начал уже понимать, чего от него хотят: пошел не по прямой, стал делать круг за кругом. Отыскал и зайца. Только заяц-то и хвоста не показал, ушел невесть куда. Голос Рыжика доносился совсем издалека, будто из-под земли. Костя Баляба надул щеки и скорее начал трубить, звать Рыжика. А то еще заблудится… Костя трубил, Федя, заложив в рот два пальца, свистел, а там, где-то в лесу, в оврагах, всякий раз отзывалось эхо.
        Пес появился с высунутым языком, сильно раздувая бока.
        На обратном пути Федя Черемисов вел на поводке собаку и мечтал:
        - Вот бы теперь нам ружье…
        А товарищ его, Костя Баляба, думал о другом. Он думал о том, как бы завладеть псом, чтобы Рыжик и в лес и в поле ходил только с ним, отзывался только на его голос. У деревни заявил:
        - Рыжик должен быть твоим или моим.
        Федя обиделся:
        - Не хочешь со мной дружить? Ну что же, я не зареву.
        - Нет, я с тобой буду дружить, но только хочу, чтобы у собаки был один хозяин.
        - А как это мы сделаем, раз он у нас общий?
        - Пусть Рыжик сам решит. Придем в лес и разойдемся в разные стороны. Пойдет пес за тобой — твоим будет, а за мной — моим.
        Нелегкую задачу задал Костя Баляба своему приятелю. Федя загрустил: лучше бы Рыжик был общий. Кто его хозяин — неважно. В лес и в поле он все равно ходит со всеми. Может найти белку, может найти лису или зайца… Только стреляй — не промахнись. Но Костя вот уже третий день настаивает на своем:
        - Довольно, а то набаловали его…
        - Чем же набаловали?
        - А вот тем же.
        Федя наконец согласился.
        Пришли они в лес, спустили Рыжика с поводка и стали расходиться, как условились: Костя в одну сторону, Федя в другую.
        Рыжику это не понравилось. Он начал метаться и жалобно скулить. Подбежит к Феде, поластится и опять бросится на зов Кости. Овраги и кусты ему нипочем: вмиг он то здесь, то там, только мелькает в траве его хвост.
        Федя не догадался, что Костя Баляба дома набрал в карманы кусков хлеба. Нет, нет, да и бросит псу кусочек. Нет, нет, да и бросит. А сам, не оглядываясь, уходит дальше и дальше. Федя посвистел, потатакал и отступился. На глазах навернулись слезы. Никогда с ним такого не бывало.
        Шел Рыжик за Костей, пока у того в карманах был хлеб, а кончился хлеб — стал часто оглядываться да прислушиваться. Костя уже уверился, что собака досталась ему. Перейдя овраг, хотел посадить ее на поводок. А Рыжик вильнул хвостом и — нет его, ищи — свищи…
        - Рыжик, а-та-та-та… Рыжик, на вот, на вот!
        Теперь кричал Костя. Кричал до хрипоты в горле, но пса уже не было.
        Когда вышел Костя Баляба на зеленую, залитую солнцем поляну, то увидел Федю Черемисова, веселого, счастливого: у ног его, высунув язык, лежал Рыжик.