Сыщик с плохим характером Валентин Михайлович Ховенко
        Первая повесть из цикла детективных историй, в которых действуют школьник Дима Ширяев и его друг Степа.
        Степа — говорящий ворон. Он настоящий сыщик, этому ремеслу его научил майор милиции Московского уголовного розыска. Дима и Степа вместе с друзьями Федей Масловым и девочкой Симой расследуют дело о похищении маршальской Звезды с бриллиантами.
        Валентин Ховенко
        Сыщик с плохим характером
        Когда раздался телефонный звонок, мне снилось, будто я целуюсь со Светкой Алябьевой. И это было так классно, что я сказал себе: к черту, не стану просыпаться. Тем более что ботаничка болеет и первого урока не будет. Но телефон звонил и звонил. Я схватил трубку и рявкнул:
        - Алло!
        - Дима, — сказал знакомый голос. — Я тебя не разбудила?
        Сердце мое выполнило сальто — Светка!
        Светка была предательницей. Я сделал вид, что не узнал ее:
        - А кто это?
        На том конце подрастерялись. Алябьева дышала в трубку и молчала. Подмигнув себе, я повысил голос:
        - Кто звонит, черт возьми?
        Кротко, как зайка, она пролепетала:
        - Света Алябьева.
        Прикинувшись, что мне по барабану, я пробормотал, как бы справляясь с чудовищным зевком:
        - А, это ты.
        По идее, она должна была обидеться — хотя бы слегка. Но Светка не обиделась.
        - Я тебя не вижу, Дима. Ты где?
        Схватив телефонный аппарат, я рванул с ним к окну. По пути я споткнулся о валявшуюся на полу гантель и расшиб мизинец на ноге, но боли почти не почувствовал. Притаившись у окна, я выждал пару секунд, а потом медленно, как бы нехотя отодвинул занавеску.
        Она стояла на балконе с радиотелефоном в руке. На ней был незнакомый мне бирюзовый халатик с каким-то рыжим зверьком на кармане — белка, наверное. Смотрелась Алябьева потрясно. Помахав мне рукой, она сказала в трубку:
        - Ширяев, ты мне очень нужен.
        Тоном мороженого судака я осведомился:
        - Ты в этом уверена?
        - Уверена, — ответила Светка. — Очень-очень нужен. Правда, Дима.
        Что-то такое было в ее голосе — и я дрогнул.
        - Что-нибудь случилось?
        Она сказала, что случилось. Но это не телефонный разговор, и я должен срочно спуститься во двор, к беседке.
        Я взглянул на часы — и ахнул: шесть! Если Алябьева сумела встать в такую рань, значит, действительно произошло что-то серьезное. Притворство окончательно соскочило с меня.
        - Хорошо, спускаюсь!
        У Светки стряслась беда.
        Ее дед, инженер-полковник в отставке, коллекционировал ордена, медали и прочие военные штучки. Он уже второй месяц лежал с ногой в госпитале. И пока дед там тусовался, Светка не нашла ничего лучшего, как взять и похвастать коллекцией перед Сережкой Кривулиным из шестого «Б».
        Красавчик пришел в восторг и попросил на один день маршальскую звезду с бриллиантами — самую ценную вещь в коллекции. Ему, мол, необходимо скопировать звезду для школьного спектакля. И эта ненормальная имела глупость согласиться. Кривулин унес маршальскую звезду домой и держал ее у себя целых четыре дня. А вчера вдруг заявил, что она: тю-тю! Кто-то спустился с крыши по веревке, разбил окно и обчистил квартиру.
        Светка сердито сказала, что только сейчас въехала, про какой спектакль шла речь. Я спросил, про какой. А про такой, ответила она, где главную роль — фронтовой санитарки — должна играть эта выдра Алка Присыпкина. Если б она сразу догадалась про Алку, то ни за что не дала бы Сережке свою звезду.
        Я сухо заметил, что Кривулина на порог нельзя было пускать, а не то чтоб доверять ему звезду с бриллиантами.
        Она горячо заверила, что я сам не знаю, как прав: деда в любой момент могут выписать из госпиталя, и, явившись домой как снег на голову он сразу кинется к своим медалям. Старик всегда так делает, возвращаясь из госпиталя, потому что соскучивается по коллекции. Причем в гневе дед бывает страшен: недаром у него, помимо ноги, два микроинфаркта на нервной почве!
        Мне стало жаль Светку. Я спросил, чем могу помочь. Она ответила, что не знает. Просто ей очень плохо, а я единственный на свете человек, который ее понимает.
        Я ощутил острый укол нежности и обнял Алябьеву за плечи. Как всегда, она попросила посмотреть наверх: не стоит ли у окна кто-нибудь из домашних. Никто не стоял. Светка закрыла глаза и приблизила ко мне свои чудесные полные губы. Мы стали целоваться.
        Через полчаса она вдруг затихла. Я заглянул ей в лицо: крупные, как крыжовник, слезы катились по щекам.
        - Ширяев, — жалобно проговорила Светка, — ты же умный. Придумай что-нибудь!
        Я стал усиленно думать. Но ничего такого выдающегося в голову не приходило.
        - В милицию сообщили?
        Светка уныло кивнула. С кончика ее носа свисала прозрачная аптечная капля. Я бодро заверил:
        - Увидишь, все обойдется. Найдут!
        Светкины губы запрыгали, уехали куда-то на бок и она некрасиво, как ребенок, зарыдала:
        - Да-а! Сережка сказал, милиция предупредила: такие кражи практически не раскрываются.
        - Дурак твой Сережка! — заметил я, понимая, что все правильно: маршальская звезда накрылась медным тазом.
        - Что же мне теперь делать, Ши-ря-ев?
        Светкины рыдания рвали мне душу, и я вдруг ляпнул:
        - Я сам отыщу тебе ее!
        - Кого? — удивилась Алябьева, внезапно перестав плакать.
        - Звезду.
        Она отстранилась и недоверчиво посмотрела на меня.
        - Каким образом, Дима?
        - Пока не знаю, — честно признался я. — Но найду!
        Дома я понял, что погорячился. Как искать эту чертову звезду, было совершенно непонятно.
        Главное, нельзя было посоветоваться с Юркой, братом-десятиклассником, умотавшим в субботу на сборы в Саратов. В прошлом году брат выполнил норму кандидата в мастера спорта и заявил перед отъездом, что чувствует: вот-вот он поплывет на мастера.
        Порывшись в Юркином столе, я нашел старый цейсовский бинокль, к которому, разумеется, мне строго-настрого запрещалось прикасаться.
        Кривулин жил в том же доме, что и Светка, на последнем этаже.
        Я навел окуляры на Сережкино окно. Разбитое стекло уже успели заменить: новенькая створка выгодно отличалась от прочих чистотой и прозрачностью.
        Переводя бинокль на крышу, я увидел обшарпанную будку слухового окна. Будка стояла совсем близко к краю, чем, вероятно, и воспользовался грабитель. Веревки уже не было: то ли унес с собой вор, то ли смотал следователь, чтобы отправить в криминалистическую лабораторию.
        Я вернулся к окну. На подоконнике торчал из горшка какой-то цветок, лежала неслабая стопка книг и в самом углу виделось что-то желтое. Я не сразу сообразил, что это Сережкино плечо в майке. Красавчик сидел за столом и усердно, как дятел, зубрил что-то перед школой. Пару хочет исправить, с невольным сочувствием подумал я.
        Я решил узнать у него подробности кражи. Но кривулинского телефона у меня не было. Я звякнул Федьке Маслову.
        Кто-нибудь другой сразу бы насторожился: мол, зачем это ему телефон соперника? Но Федька, хоть и был моим лучшим другом, благополучно проморгал Светкино предательство. Маслов, святая простота, все это время продолжал считать, будто я и Алябьева по-прежнему вместе.
        Если я говорил, что вечером занят и не смогу зайти к нему на новую компьютерную игру, толстяк в ответ вздыхал, но его добрые наивные глаза прямо-таки лопались от понимания.
        Федька без звука дал Сережкин номер.
        Набирая Кривулина, я еще не знал, как подкачусь. Но, когда трубка откликнулась Сережкиным голосом, меня осенило.
        - Привет, Крива! — сказал я. — Это Шира.
        - Ира? — не расслышал он. — Какая Ира?
        - Шира, а не Ира! Ширяев Дима из шестого «А». Слушай, тебе случайно не нужна новая французская «косуха». Стас, дружбан Юркин, сдает по дешевке.
        Он ответил, что ему сейчас не до курток. Может, я слыхал: их обокрали. Я не слыхал. Сережка стал рассказывать.
        Оказывается, их грабанули, когда они всей семьей были на даче. Взяли лишь самое ценное: деньги, пару икон и «ювелирку». Прикинувшись чайником, я небрежно спросил, какую именно «ювелирку». Кривулин замялся. Разную, ответил он. Милиция считает: была наводка. Они всегда ездят на дачу по понедельникам, когда у отца в театре выходной. И кто-то определенно знал это.
        Под конец он все-таки поинтересовался, почем сдают «косуху». Я нарочно выдал крутую цену. Красавчик ужаснулся, и мы расстались.
        Итак, была наводка.
        Чувствуя себя ловким сыщиком, который раскрутил недалекого, но ценного свидетеля, я уселся за стол и достал чистый лист бумаги. Нужно было составить список подозреваемых.
        Минут через пять я скис.
        Перебирая в уме тех, кто мог знать, что в ночь с понедельника на вторник Кривулиных не будет дома, я понял: знать мог каждый. Отваливая на дачу, Сережкина семья обычно долго усаживалась в раздолбанный зеленый «жигуль» с погнутым багажником на крыше. Как правило, в последний момент оказывалось, что они что-то забыли: то плед, то журнал, то минералку. И вся банда подробно и громко выясняла, кто виноват и кому придется подниматься наверх за оставленной вещью.
        В курсе был весь двор. Только идиот не сумел бы к двум прибавить два и получить четыре.
        Я вздохнул и стал собираться в школу.
        На полпути, у ворот стадиона «Факел», меня вдруг как молнией ударило. Я подумал: а не сам ли красавчик спер драгоценную звезду? Неспроста же во всех детективных романах преступления совершают те, на кого меньше всего думаешь!
        А что? Ночь. В небе мерцают всякие-разные млечные пути. Родители, навкалывавшись в театре, крепко спят. Сережка вылезает из окна дачи, садится на последнюю электричку и чешет в город. Здесь он спокойно грабит собственную квартиру и как огурчик первой утренней электричкой возвращается назад. Не замеченный никем Кривулин ныряет в постель. А потом, когда его будит мать, говорит, сладко потягиваясь:
        - Наконец-то я выспался. Воздух тут такой клевый!
        Алиби обеспечено. Версия была замечательной. Чем больше я размышлял о ней, тем больше убеждался, что нашел разгадку.
        Кривулин недаром мне не нравился. Еще до Светки. Чувствовалось, что этот артист способен на все. Главное, Сережка не умел играть в футбол. Ну абсолютно! Я не поставил бы его даже на ворота.
        Но, когда я занес ногу на ступеньку школьного крыльца, моя шикарная версия вдруг скукожилась, как мяч, который с ходу напоролся на ржавый гвоздь. Я понял, что на самом деле никаких улик против Кривулина нет. Догадка моя рваного червонца не стоит! Допустим, и скажу: звезду взял ты. А он ответит: я не брал, ты что. И я умоюсь!
        Вторым уроком была алгебра.
        Светка в школу не пришла: переживала, наверное. Я сидел рядом с Федькой, смотрел в пространство и думал о маршальской звезде.
        Алгебраичка Наина Ибрагимовна, по прозвищу Лошадь Пржевальского, как всегда некстати, вызвала меня к доске. Решая какой-то нескончаемый, длинный, как солитер, пример, я вдруг вспомнил о Симе.
        В прошлом году я шел себе по Второй Парковой и ел мороженое. Кто-то тихо свистнул за моей спиной. Я обернулся.
        В раскрытом окне первого этажа сидел парнишка с короткой белой челкой и, глядя на меня, улыбался во весь рот.
        - Чего тебе? — спросил я довольно неприветливо.
        Продолжая сиять, он поманил меня ладошкой. Я доел мороженое и подошел.
        - Мальчик! — сказал парнишка тонким голосом. — У меня к тебе большая просьба.
        На всякий случай я нахмурился:
        - Какая еще просьба?
        - Понимаешь, рисунок улетел! — Он показал подбородком на бумажный листок, повисший в кустах. — Ты не мог бы подать его мне?
        От окна до кустов было метра три. Я фыркнул:
        - А ты сам, пацан, что — безногий? Вылезай и подними!
        Парнишка ответил, что, во-первых, он не мальчик, а девочка. А во-вторых, ног действительно как бы нету: они не ходят с детства.
        Рисунок, надо сказать, был классный. На нем изображалась та самая Вторая Парковая улица. Правда, с первого взгляда ничего нельзя было понять: мазня — и только! Но если листок отнести на вытянутую руку и прищуриться, то все становилось ясным: вот дом, мот парк, вот церквушка.
        Позже, когда мы подружились, Сима призналась: она бросила листок нарочно. Я спросил зачем.
        - Просто настроение было хорошим! — засмеялась девочка. — Я увидела тебя и…
        Я подумал тогда, что, наверное, ей очень одиноко и Сима искала предлог, чтобы пообщаться с первым попавшимся прохожим. Но я ошибался: друзей у нее было навалом. Во всяком случае, не меньше, чем у меня. Симу любили за характер.
        Мне запомнился Симин рассказ про одного ее приятеля, который раскрыл отпадный случай пропажи золотого кольца.
        Симина мать затеяла стирку и на глазах у всех положила обручальное кольцо в блюдце на журнальном столике. А потом по радио врубили Лучано Паваротти — и вся семья рванула на кухню слушать. Сима на своей инвалидной коляске — тоже. Когда минут через двадцать мать вернулась в комнату, кольца не было. Испарилось! Причем никто из посторонних в квартире не появлялся. Окно, правда, оставалось открытым. Но прямо под окном дремала на половике черная немецкая овчарка Ядвига, потрясный, обученный в собачьей спецшколе сторож.
        Самый большой прикол был в том, что рядом с блюдцем лежало сто сорок долларов — и ни одной копейки не тронули! Семья терялась в догадках. Перелопатили сверху донизу всю квартиру, но кольца не нашли. Тогда Сима подключила своего приятеля, и уже через час он вручил ей пропажу.
        - Ну и кто же в результате взял кольцо? — спросил я, заинтригованный.
        Сима тонко улыбнулась:
        - А у тебя есть какие-нибудь предположения?
        Предположений у меня не было.
        - Сорока! — рассмеялась она. — С дерева заметила блестящую цацку, схватила и унесла к себе в гнездо. Их много в нашем парке.
        Я удивился:
        - А что же овчарка лопухнулась?
        Оказалось, птиц она всерьез не воспринимает. Ядвига натаскана на людей.
        - Надо же! — сказал я. — И твой приятель обо всем догадался?
        Сима как-то странно взглянула на меня.
        - А он очень умный, Степа. Мозги — как компьютер!
        Лошадь Пржевальского с обычным садистским выражением лица влепила мне пару. Но, как говорится, я даже бровью не повел. Я понял, кто поможет мне найти Светкину звезду.
        Не дожидаясь конца уроков, я бросился на Вторую Парковую.
        Слушая меня, Сима на глазах скучнела. Когда я закончил, она спросила: эта девочка, у которой дедушка в госпитале, в самом деле красивая?
        Я ответил, что Светка очень даже ничего, и вдруг почувствовал, как краснею.
        Инвалидная коляска, в которой сидела Сима, жалобно скрипнула.
        Я обозвал себя кретином: надо было сказать, что Алябьева — кикимора.
        Словно прочитав мои мысли, Сима заметила:
        - Дима, пожалуйста, всегда говори мне правду, ладно? Тем более что я все равно вижу, когда люди врут.
        Я смущенно кивнул. Девочка вздохнула:
        - Даже не знаю, как быть. Вряд ли Степа возьмется помочь тебе.
        - А что я — рыжий? — пошутил я.
        Она задумчиво посмотрела на меня.
        - Во-первых, у него сложный характер: Степа много перенес в детстве. А во-вторых…
        Сима запнулась.
        - Что, во-вторых?
        - Во-вторых, я, честно говоря, не очень уверена в тебе, Дима. Не обижайся, но ты бываешь иногда…
        - Грубым? — подсказал я.
        - Вроде того.
        Я ухмыльнулся:
        - Все будет тип-топ. За меня не беспокойся!
        Но Симу что-то продолжало тревожить. Она тронула своей маленькой горячей ладошкой мою руку.
        - Дима, я действительно могу на тебя положиться?
        - Ну да! — Я пожал плечами. — Он что, хрустальный, этот Степа?
        И тут до меня дошло: парень элементарно влюблен в Симу, и она боится, что Степа будет ревновать ее ко мне. Я уже открыл было рот, чтобы сказать об этом, но девочка меня опередила:
        - Только не забивай себе голову ерундой! Это совсем не то, что ты подумал. Сделаем так: я поговорю со Степой и сразу же позвоню тебе, идет?
        Через час Сима действительно позвонила. Кажется, все в порядке: он согласился. Она опять завела шарманку про своего Степу. Про то, какой он необычный и сложный. Но я не возникал. Я уже понял, в чем дело.
        Парень был инвалидом. Причем по-крупному. Например, у него имелся какой-нибудь очень уж жуткий горб. Сима волновалась, что я травмирую Степину психику, когда при виде горба шары у меня полезут на лоб — и бедный парень это заметит.
        Но я ошибался. Горба не было. Все оказалось гораздо чуднее!
        Сима долго и подробно объясняла мне, где и когда мы встретимся со Степой, а в конце вдруг выдала такую фишку, что я чуть было не выронил чашку с чаем, которую держал в руке.
        Место было глухое. Ржавый остов заброшенной карусели почти скрывался в зарослях высокой, по грудь, крапивы.
        Оглядевшись, я присел на трухлявый пень и сделал вид, будто читаю «Спорт-экспресс». Прислушиваясь к малейшему шороху, я ждал Степу.
        Появился он внезапно.
        Неприятный скрипучий голос произнес откуда-то сверху:
        - Ты опоздал на полторы минуты!
        Я вздрогнул и поднял голову.
        На голой, тронутой мхом ветке старого ясеня сидела большая ворона, голенастая, как бройлер, сутулая и носатая. Птица держалась строго в профиль, в упор глядя на меня немигающим глазом. И хоть Сима предупредила о том, кто такой Степа, в первый момент я подумал: розыгрыш! Посадили чучело из кабинета зоологии, а голос пустили из спрятанного где-то в листьях магнитофона.
        Но ворона шевельнулась и, повернув голову, уставилась на меня другим глазом. Глаза были разные: один — синий, другой — зеленый.
        Мне сделалось не по себе. Я сидел на пеньке, задрав голову, и молчал.
        - Значит, так, парень! — проскрипел Степа. — Если хочешь, чтоб я впредь имел с тобою дело, изволь не опаздывать. Ни-ког-да! Ясно?
        Я обалдело кивнул.
        Кого-то он мне напоминал. Но я не мог сообразить кого.
        С недовольным видом ворон прошелся по ветке. Из груди лихо торчало сломанное пуховое перышко, словно Степа недавно побывал в какой-то переделке.
        - Встань! — приказал он вдруг.
        Я невольно подчинился.
        - Подними!
        Пошарив вокруг глазами, я увидел в траве сплющенную в лепешку банку из-под «пепси».
        - Когда будешь уходить из парка, опусти ее в урну для мусора.
        Я возразил:
        - Это не моя! Вся ржавая… Сто лет здесь валяется!
        Его взгляд удовлетворенно блеснул.
        - Чао! Как говорится, счастливо оставаться!
        И Степа сгруппировался, собираясь взлететь.
        Я поспешно нагнулся за банкой.
        Он, казалось, был разочарован.
        - Ладно, — ворон почистил о ветку свой огромный клюв. — Что там у тебя? Выкладывай!
        Заворачивая банку в газету, я начал:
        - Ну, в общем… один человек украл у другого человека… это… ну, одну вещь, которая…
        - Стоп! — яростно заскрежетал Степа и с такой силой долбанул клювом по ветке, что с нее посыпалась труха.
        Я замер.
        - Парень! Ты что, недоразвитый?
        Я молчал.
        - Заруби себе на носу: говорить нужно кратко, ясно и по делу. Первое: что пропало?
        - Маршальская звезда с бриллиантами.
        - Так! У кого она пропала?
        - У моей одноклассницы.
        - Когда?
        - Вечером в этот понедельник. Вернее, ночью.
        - Где находилась звезда?
        Я рассказал все, что знал.
        Выслушав меня, Степа запустил свой грандиозный рубильник под крыло и с ожесточением выкусил оттуда какого-то паразита.
        - Дело твое поганое! — заключил он. — Темное. Запутанное. Гнилое. Ни за что бы за него не взялся! Но Сима очень уж просила.
        Я возразил, что, наоборот, дело предельно ясное: звезду похитил Сергей Кривулин. Осталось лишь узнать, где он ее прячет, забрать и вернуть Светлане Алябьевой.
        Степа насмешливо посмотрел на меня левым, зеленым, глазом.
        - Тебя Димой, кажется, зовут?
        - Ну, Димой.
        - Большой дурак ты, Дима! — сообщил ворон и выжидательно уставился: не возникну ли я.
        Но я уже раскусил его тактику и решил не давать ему повода слинять.
        - A у тебя что, есть другая версия?
        Ворон не успел ответить.
        Где-то неподалеку, за кустами, послышался собачий лай. Степа прислушался. Лай приближался. Ворон засуетился, стал перебирать ногами ветку, а потом, панически взмахнув крыльями, исчез в листве. Я оглянулся. Из крапивы вынырнул шоколадный подросток-доберман. Это был совершенно безобидный кобелек с веселой мордой искателя приключений. За ним выполз хозяин, приволакивавший ногу тучный старик в спортивном костюме. Он опирался на дорогую палку с костяной рукоятью и дышал трудно, всем ртом, как звероящер. Скользнув по мне равнодушным взглядом, старик потащился дальше. Пес, задрав ногу, добросовестно оросил то, что когда-то было каруселью, и побежал догонять хозяина.
        - Нас не должны видеть вместе!
        Степа уже сидел на своей ветке и выкусывал из подмышки очередного паразита.
        - И вообще, о том, что и расследую эту кражу, ни одна живая душа не должна знать. Понял? Даже отцу родному — ни звука!
        Я кивнул.
        - Если не Кривулин, то кто, по-твоему, мог украсть звезду?
        Ворон усмехнулся.
        - Кто угодно! Например, ты.
        Я опешил.
        - Почему — я?
        - А почему — он?
        - Ну, — начал я. — Как тебе сказать…
        - Потому что он у тебя девочку увел, да?
        Я надулся.
        - Ладно, — проскрипел Степа. — На всякий случай проверим твоего Станиславского. Давай адрес дачи!
        Адрес я не знал.
        - Чтоб к утру у меня был адрес!
        Я ахнул:
        - К утру? Но как же я…
        - Меня не колышет! — перебил Степа. — Твои трудности! Встречаемся завтра в восемь тридцать. Без адреса дачи можешь не приходить.
        - В восемь тридцать? — опять напрягся я. — А школа?
        Ворон вперился в меня сердитым взглядом.
        - Послушай, друг, ты меня уже достал! Кому нужна звезда: мне или тебе?
        Я молчал.
        - Есть предложение: расплеваться! — заявил он. — Мы с тобой больше не знакомы. Разбежались и забыли! Ясно?
        Прикинувшись шлангом, я стал говорить, что он просто не так меня понял и что я все сделаю в лучшем виде. Завтра, например, явлюсь без опоздания — тютелька в тютельку. А что касается банки из-под «пепси», то обязательно брошу ее урну.
        - Попробуй только не бросить! — хмыкнул ворон.
        Он навесил на меня еще кучу разных поручений и, не прощаясь, сгинул в чаще.
        Выходя из ворот парка, я понял, кого напоминает мне Степа — брата Юрку. Тот тоже любит брать людей за горло. Нет, с этим носатым Шерлоком Холмсом надо завязывать. С меня достаточно Юрки!
        Когда я переступил порог квартиры, мать крикнула из кухни:
        - Дима! Уже два раза звонила Света Алябьева. Что-то срочное. Перезвони!
        Я набрал Светку.
        - Ну! Что со звездой, Дима? Нашел?
        Я устало сказал:
        - Идет работа. Дело оказалось темным, запутанным, гнилым. Но свою звезду ты получишь! Кстати, ты случайно не знаешь адрес Сережкиной дачи?
        - Записывай!
        Я записал. И только положив трубку, удивился: откуда Светке известен адрес?
        Утро выдалось паршивым. Моросил холодный дождь. Снаружи к оконному стеклу прилип объеденный гусеницами кленовый лист. Был только конец сентября, а на дворе, казалось, стоит глубокая осень.
        Я понял, что ни в какой парк, конечно, не пойду. Слава богу, вороны дрыхнут в такую погоду! Даже говорящие.
        Но, растревоженный будильником, я уже не мог заснуть.
        Пришлось одеться и, собрав для отвода глаз школьный рюкзак, тащиться на свидание со Степой. С этого идиота станет припереться и под дождем!
        Ворона не было.
        На ветке, где он вчера сидел, вода постепенно сбегалась в увесистые капли — и те одна за другой срывались в лужу. Они внятно хлюпали мне:
        - Дурак… дурак… дурак…
        Я честно простоял у ясеня десять минут, а потом побрел к выходу.
        Дождь врезал сильнее — и мне пришлось укрыться в какой-то полусожженной беседке.
        - А я решил было, что ты совсем уже без мозгов! — сказал скрипучий голос.
        Степа сидел на обуглившейся перекладине под самой крышей беседки и смотрел на меня пронзительным зеленым глазом.
        Пошарив в карманах, я протянул ему листок с адресом дачи. Интересно, подумал я, умеешь ли ты читать, умник?
        Ворон покосился на листок и ехидно заметил:
        - К твоему сведению, «улица Водопьянова» пишется с мягким знаком.
        «Вот гад!» — подумал я и, скомкав листок, бросил его на землю.
        Степа так злобно зыркнул на меня, что я, как тютя, быстренько нагнулся, поднял бумажку и сунул в карман.
        - Снимай рюкзак! — отрывисто приказал он. — Чую, принес.
        Я вынул из рюкзака большой шматок мяса. Согласно Степиной инструкции мясо всю ночь провисело за окном: оно должно было основательно протухнуть.
        Ворон набросился на еду. Придерживая шматок то левой, то правой ногой, он клювом отрывал от него крупные сочащиеся куски и жадно проглатывал.
        - Свинина… — проворчал Степа между двумя атаками на мясо. — Терпеть не могу свинину! Мы с тобой, кажется, договаривались о говядине, нет?
        - Извини, — промямлил я, — у нас в холодильнике оказалась только свинина.
        - Протухло тоже недостаточно, — продолжал он. — Правда, тут ты не очень виноват: ночь была холодная. Завтра принесешь пельменей! Лучше всего — Черкизовского комбината. Смотри, много не бери — полкило достаточно. А то я налопаюсь, и мозги ворочаться не будут.
        Расправившись с мясом, он уселся на своей перекладине, прикрыл глаза и затих.
        Испугавшись, что Степа заснет, я поспешно сказал:
        - Хочу доложить насчет тех четырех дней, когда звезда находилась у Сережки Кривулина.
        - Валяй! — отозвался он каким-то спертым голосом.
        Я рассказал, как вечером позвонил опять Сережке и заявил, что Стасу, мол, дозарезу нужны деньги — и поэтому он наполовину сбавил цену на «косуху». Артист оживился, но заметил, что с отцом и матерью сейчас совершенно невозможно разговаривать. После того ограбления они и слушать не хотят о покупках! Как бы между прочим я поинтересовался, не нашла ли милиция вора. Сережка кисло вздохнул: ищут. Я спросил: и кто приходил к ним в квартиру накануне кражи?
        Выяснилось, там перебывала куча народу. Во-первых, в пятницу заглядывал сосед-алкоголик: якобы за дрелью. Во-вторых, в субботу забегали Беляев и Трухнов. В-третьих, в воскресенье приходила подруга Сережкиной матери со своей дурой-племянницей. Эти сидели и трепались полдня. И наконец, самое главное: и понедельник вломился какой-то мужик с рыжей бородой и чемоданом.
        Он будто бы ошибся квартирой. Ему, дескать, нужно было на последний этаж, дверь — направо, но в другом подъезде. Причем возник этот придурок с чемоданом за час до их отъезда на дачу. Кривулин сказал, что глаза у него так и шарили по прихожей!
        Я спросил: а борода была похожа на натуральную? Сережка подумал и ответил, что не уверен.
        Степа молчал. Обожрался все-таки, подумал я.
        - Кто такие Беляев и Трухнов? — наконец спросил он, не размыкая век.
        Я удивился. Мне казалось, что в первую очередь нужно нацелиться на бородача. В крайнем случае — на алкоголика.
        Ворон отмахнулся:
        - Их-то милиция прощупала в первую очередь! Но я проверю.
        Сашка Беляев был клевым парнем и играл в нападении. Я - по центру. Он - слева. Колька Трухнов бегал в защите. Может, я и поставил бы Коляна в нападение. Он был юрким и цепким, но ударчик, честно говоря, был у него не очень. Во всяком случае, ни тот, ни другой явно не тянули на преступника.
        Я сказал об этом Степе. Он хладнокровно осведомился, не было ли у них в последнее время денежных затруднений. Я ответил, что были. Но это еще ничего не значит: с деньгами у всех сложности. Ворон проронил:
        - Кражу совершил дилетант.
        - Кто? — не понял я.
        Он открыл один глаз и насмешливо глянул на меня.
        - В квартиру забрался совсем еще зеленый вор. Скорее всего, пацан.
        - С чего ты взял?
        - Я осмотрел вчера окно и чердак. Злоумышленник использовал обычную бельевую веревку. На балке, к которой ее привязывали, и нашел пару ворсинок.
        - Профессионалы обычно используют что-нибудь понадежнее: нейлон или тонкий стальной трос.
        - Понятно, — пробормотал я.
        - Окно грабитель разбил так, как будто делал это впервые в жизни: половинкой кирпича. Она до сих пор валяется внизу, на клумбе. К ней прилипли мелкие крошки стекла.
        - А как надо разбивать? — спросил я.
        - Обычно стекло выдавливают. Это красиво и, главное, бесшумно. Иногда его действительно разбивают. Но матерый домушник предварительно наклеивает на стекло липкую ленту: чтоб не сыпались осколки.
        - Класс! — сказал я. — Откуда ты все это знаешь, Степа?
        Он пропустил вопрос мимо ушей.
        - Покажи обувь!
        Недоумевая, я поднял ногу в раскисшей кроссовке.
        - Тридцать девятый размер, — определил Степа. — У преступника был сорок первый. На чердаке полно пыли — остался отпечаток ботинка.
        Я загорелся:
        - Надо срочно узнать, какой размер у Сережки Кривулина!
        - А я узнал. Сегодня утром, когда Кривулин направлялся в школу, я ждал его у крыльца подъезда. Сергей спустился по ступенькам — и…
        - Ну! — не выдержал я. — Какой?
        Степа невозмутимо ответил:
        - Сорок первый.
        - Вот видишь! — ахнул я. — Я же говорил!
        - Это Кривулин свистнул у Светки маршальскую звезду! У, двуличный!
        Постным голосом ворон заметил:
        - Во дворе у вас живет много людей. Даже слишком. Следов — море! Знаешь, сколько прошло за утро с сорок первым размером?
        - Сколько?
        - Десятка полтора.
        Я слегка увял. Он продолжил:
        - Мне нужны подробные сведения о Беляне и Трухнове — раз. Я хочу попасть в комнату, где находилась звезда — два. Надо тщательно осмотреть это место.
        - Форточка! — оживился я. — Нет проблем! Ты попадешь туда через форточку.
        Степа поморщился.
        - Проблемы есть, парень. Я посмотрел: форточка в комнате то открыта, то закрыта. Я намереваюсь попасть туда завтра на рассвете. Предварительно ты под каким-нибудь предлогом зайдешь к Сергею и отвинтишь крючок.
        - Какой… крючок? — опешил я.
        Ворон смерил меня долгим внимательным взглядом.
        - Крючок, на который запирается форточка.
        - А как я отвинчу?
        Он опять взглянул на меня как на недоумка.
        - Отверткой, которую ты заранее положишь в карман.
        - А если Кривулин все время будет торчать и комнате?
        Степа нахохлился.
        - Как ты догадываешься, меня это не колышет. Крючок нужно ликвидировать — и точка!
        Я задумался.
        То, что он требовал, мне не нравилось. И даже очень. Допустим, я действительно туда зайду. Допустим, навешаю какую-нибудь лапшу и выпровожу красавчика из комнаты. Но как быть с чертовым крючком? В любую секунду Кривулин может вернуться и застукать меня на окне с отверткой в руке. Та еще сцена будет! Шекспир и рядом не валялся.
        Но я понимал, что, если вякну сейчас хоть слово, носатый взъерепенится и навсегда закроет лавочку.
        - Ладно, Степа. Что-нибудь придумаю!
        Он помолчал.
        - Это еще не все.
        - Ясное дело, не все! Надо еще снять с петель дверь кривулинской квартиры. Желательно — к обеду! — сострил я. — Ради бога! Мне это — раз плюнуть.
        Степа на остроту не отреагировал.
        - Сдается мне, у тебя есть бинокль. Наверняка должен быть.
        Я поразился.
        - Какой еще бинокль?
        - Обыкновенный. Чтоб за девочками подглядывать.
        - Ошибаешься! — оскорбился я. — Я за ними не подглядываю.
        - Значит, брат подглядывает. Короче, бинокль есть?
        Я нехотя кивнул:
        - Ну есть.
        - Будешь меня подстраховывать. Завтра восход солнца в семь сорок две. Ровно в шесть ноль-ноль ты должен стоять у своего окна с биноклем в руках и наблюдать. Если через двадцать минут я не выберусь из форточки наружу, ты отправляешься к Кривулиным и действуешь по обстановке.
        - То есть?
        - Если я жив и нахожусь в их руках, забираешь меня. Если мертв, тоже забираешь. А труп относишь к Симе. Мешок у тебя найдется?
        - Найдется, — пробормотал я, потрясенный. — Для сменной обуви.
        - Отлично! Захвати мешок.
        Я спросил:
        - А зачем — к Симе? У нее что, живая вода в кране?
        Ворон усмехнулся.
        - Она меня в парке похоронит. Сам понимаешь, мне эти сантименты ни к чему. Но Сима…
        Я закивал.
        - Хорошо, Степа! Я все сделаю. И с крючком, и все такое. Можешь на меня положиться. Честно!
        - Вот и ладушки! И последнее: я передумал насчет пельменей. Знаешь, все-таки тесто. Купишь полкило баранины. Лучше с костью. Если с обыском все пройдет нормально, жду тебя здесь в восемь.
        Первое, что я увидел в прихожей, были Федькины ботинки. У зеркала стоял знакомый портфель с наклейкой-ковбоем.
        Меня взяла злость. Мог бы сначала к себе зайти! Утешало, что дома только бабушка.
        С кухни слышалось тихое позвякиванье посуды.
        На всякий случай я решил пробраться незамеченным. Сделав несколько шагов на полусогнутых, я вдруг замер, вернулся к двери и, понимая, что это глупо, поднял с пола ботинок Маслова.
        На подошве стояла вполне безобидная цифра сорок.
        Федька тюленем распластался на диване, очки на шнурке косо свисали с левого уха. Он спал.
        У Маслова была потрясающая нервная система. Он умел классно расслабляться и дрыхнуть в любой, казалось бы самой неподходящей, обстановке: в трамвае, на уроке, в лифте. Однажды мы с ним отправились за город на рыбалку — и Федька, умудрившись закемарить за рулем велосипеда, въехал в огромный стог сена.
        Сняв с подушки куриное перышко, я пощекотал Федькин нос. Он уморительно сморщился, дернул головой, но не проснулся. Набрав полную грудь воздуха, я выдал:
        - Маслов, к доске!
        Федька вскочил. Очки чиркнули по щеке.
        - Дима! Куда ты пропал? — запричитал он. — Я так переволновался! Тебя в школе целый день не было, а бабушка тоже ничего не знает.
        Я нахмурился.
        - Надеюсь, ты меня не продал?
        - Ты же знаешь, что я не трепло.
        - Допустим. Но что ты ей напел?
        Федька виновато мигнул.
        - Я сказал, что забыл дома очки и поэтому не видел: был ты на уроках или нет.
        - Гениально! — протянул я насмешливо. — Ты что, держишь мою бабку за слабоумную? У нее, между прочим, два высших образования.
        - А где ты был, Дима?
        Я не ответил. У меня прорезалась идея.
        - Федя, скажи, ты настоящий друг или так, барахло?
        Маслов насупился. От обиды глаза его за стеклами очков потемнели и увлажнились. Он отвернулся к окну. «И ты еще спрашиваешь!» — как бы говорил весь его вид.
        Я озабоченно прошелся по комнате.
        - Федька, ты нужен мне для одного важного дела. Только, чур, ничего не спрашивать. Это секрет. Причем не только мой. Просто скажи: могу я на тебя рассчитывать?
        - Да, — тихо, но твердо ответил он.
        - Тогда слушай! Сейчас мы с тобой пойдем к Сережке Кривулину.
        - Зачем?
        - Смотреть ящик. В полуфинале «Реал» бьется с «Миланом». Но у нас телевизор сломался, а у тебя все смотрят «Династию». Ты следишь за моей мыслью?
        Он озадаченно кивнул.
        - Мы разведем с Сережкой ля-ля, а потом ты его как-нибудь отвлечешь… О! Скажешь, что хочешь в сортир! Пойдешь, значит, в сортир. А потом вернешься в комнату и объявишь, что смыв не работает. Пускай, мол, Кривулин сходит с тобой и поможет насчет смыва.
        - А дальше? — спросил Маслов.
        - Все! — бодро ответил я.
        Он подумал.
        - А зачем его отвлекать?
        Я вздохнул.
        - Мы же договорились, ты ни о чем не спрашиваешь!
        - Я понял, ты хочешь остаться один в Сережкиной комнате, да?
        Я сухо заметил:
        - Может быть.
        Федька взволнованно засопел. Схватил с подоконника велосипедный насос, качнул раза два пустой воздух и взмолился:
        - Дима! Прошу тебя, не надо.
        Я сделал круглые глаза:
        - Что не надо?
        Он тревожно огляделся и прошептал:
        - Ты хочешь у него что-то… взять?
        Я хмыкнул: Федька думал, что я решил обокрасть красавчика. Так сказать, по второму кругу.
        - Я не могу пойти, Дима! Я, конечно, обещал, но не могу! Это очень некрасиво, то, что ты собираешься сделать. Очень!
        Маслов чуть не плакал.
        Я торжественно, как в кино, поднял вверх руку.
        - Клянусь, что ничего плохого не будет! А будет только хорошее. Но это — секрет.
        Федька потребовал:
        - Поклянись нашей дружбой!
        Я поклялся.
        Но толстяк не успокоился.
        - Поклянись футболом! Скажи: если я сейчас обманываю друга, пускай больше никогда и жизни я не выйду на футбольное поле.
        Это было, конечно, слишком! Но я сказал то, что он хотел, и мы отправились к Кривулину.
        Все прошло гладко. Даже лучше, чем я мог надеяться.
        Федька вполне квалифицированно заманил Сережку в сортир. Я подкрался — и осторожно запер двери сортира на задвижку.
        Удачно было то, что и отец Кривулина, и мать, и даже семилетняя Дашка находились в тот вечер в театре: почти вся семья участвовала в каком-то придурошном спектакле.
        Обнаружив, что не может выйти из сортира, красавчик забарабанил в дверь и заорал так, как будто его режут.
        Еще до их похода в туалет я предусмотрительно врубил телевизор на полную громкость. Так что, когда дело было сделано: крючок отвинчен, а они освобождены из плена — я на голубом глазу заявил, что ни фига не слышал.
        Кривулин ошарашенно разглядывал задвижку на двери сортира: все не мог понять, как это она сама по себе взяла и закрылась.
        Федька, этот тихоня, заметил, что у него дома один раз тоже такое было. Наверное, вибрация виновата: звук телевизора чересчур сотрясал воздух. Самое смешное — Сережка поверил. Он вдруг успокоился и даже спросил, какой в Милане счет.
        Когда мы с Федькой очутились на лестничной клетке, он упорно прятал взгляд.
        - Эй, Маслов! — я весело хлопнул его по пухлому, «диванному» плечу. — Ты чего?
        Толстяк угрюмо молчал.
        - Смотри! — Я рывком вывернул оба брючных кармана. — Черт возьми, Федька! Неужели ты думаешь, что я способен на воровство?
        Устыдившись, он захлопал глазищами, а потом сказал с застенчивой улыбкой:
        - Знаешь, Дима, а смыв у них действительно работает неважно.
        В тот вечер ничего больше не случилось.
        А потом пробился по телефону Стас и спросил, когда возвращается брат. Я ответил, что и сам толком не знаю, и поинтересовался, сколько ему должен Юрка. Стас заметил, что не в этом дело. Он звонит просто так: давно не виделись.
        Семья Стаса уехала из нашего двора года два назад. Он жил теперь на другом конце Москвы, ходил в какую-то новую выпендряжистую школу и тосковал по старой компании. Даже вольную борьбу, которой Стас занимался у нас, он бросил — далеко ездить.
        Я положил трубку и понял, что тоже скучаю по брату, хоть тот и жуткий доставала Первые дни после его отъезда я, как обычно радовался, что живу в комнате один и никто не капает мне на мозги. Но потом мне начало не хватать Юрки.
        Вспомнилось, как прошлым летом он и учил меня классному неберущемуся удару «сухой лист», когда мяч летит в ворота не по ровной дуге, а как бы вертясь из стороны в сторону. Ударчик пошел у меня не сразу — Юрка возился со мной недели две. Я подумал что брат, наверное, также любит меня, но признается. С этой мыслью я уснул.
        Будильник прозвенел без десяти шесть, секунду я соображал, почему поставил его на такую рань, а потом до меня дошло, и я бросился к Юркиному столу за биноклем.
        Кривулинская форточка была распахнута Интересно, обнаружил ли красавчик, что нет крючка?
        Ворон появился в четыре минуты седьмого.
        Сначала Степа присел на выступ под окно и как бы невзначай заглянул через стекло в комнату. Меланхолично тюкнул клювом и раме, словно не удержавшись при виде шального жучка, а потом всплеснул крыльями и очутился в форточном проеме. И здесь он не стал особенно задерживаться и скользнул вовнутрь.
        Все шло как по маслу. Оставалось дождаться, когда Степа пошустрит в кривулинском логове и вынырнет назад.
        От нечего делать я стал разглядывать соседние окна.
        На ними еще спали. И только в одном окне горел свет. Лампочка была голой, без абажура, и я догадался, что это квартира алкоголика. Того самого. Я даже вспомнил, как его зовут — дядя Миша.
        У алкаша были гости: несколько малокровных теней шаталось где-то в глубине кухни. Гудя по количеству пустых бутылок на подоконнике, компашка гудела всю ночь. Интересно, сказал я себе, откуда у дяди Миши деньги? Может быть, он выручил их за маршальскую звезду с бриллиантами, которую ничего не стоило спустить по дешевке у любого метро?
        Переводя окуляры на Сережкино окно, я похолодел: форточка была закрыта.
        И понял, что произошло.
        Кривулин услышал сквозь сон шорох Степиных крыльев, поднялся с постели и — от греха подальше — захлопнул форточку. Отвлекшись на алкоголика, я упустил этот момент.
        Если Сережка снова уснет, то ничего страшного не случится: Степа толкнет форточку и вылетит наружу. Но если красавчик обнаружит птицу и поймает ее, то… мои ладони сжимавшие бинокль, вмиг стали мокрыми.
        Изо всех сил я всматривался в кривулинское окно, но за ним, казалось, ничего не происходит — в темном стекле равнодушно отсвечивало утреннее небо.
        Часы показывали семь девятнадцать. До конца контрольного срока оставалось пять минут. Если Степа не появится, придется пилить к Кривулиным.
        Дверь, конечно, откроет не Сережка, а его отец, невыспавшийся и злой, — артисты поздно встают. Я начну вешать ему какую-нибудь дикую лапшу, а он шуганет меня так, что я скачусь с лестницы как бобик!
        Ворон не появился. Ни через пять минут, ни через десять. Я сосчитал до ста. Потом до тысячи. Его не было. Я опустил бинокль. А может, никуда не идти? Степу все равно уже не спасешь. Сам виноват. Не надо был почем зря шуршать своими крыльями!
        Отойдя от окна, я осторожно лег в постель! На душе было гадко.
        С плаката, висевшего над диваном, на меня смотрел король футбола Пеле. Ночник до бровей освещал его улыбающееся лицо. Изумленный невеселый взгляд короля, казалось, говорил, «Не знал я, что ты такой козел, Ширяев!»
        Когда я вышел во двор, небо уже прилично посветлело. Бросив затравленный взгляд на окно, я поплелся к кривулинскому крыльцу. Из кармана куртки торчал мешок для сменной обуви.
        Вдруг что-то черное камнем сорвалось с крыши и, просвистев у моего плеча, превратилось в крупную птицу. Я радостно ахнул:
        - Степа!
        Заложив крутой вираж, ворон ушел косо в небо и скрылся за домами. Полет у него был деловой. Мне показалось, Степа что-то нес в клюве. Неужели звезду?
        Я помчался в парк.
        Словно испытывая мое терпение, Степа появился только в восемь. Как, впрочем, и договаривались вчера.
        - Ну! — закричал я. — Где она?
        Ворон стрельнул в меня глазом и промолчал.
        - Где звезда, Степа?
        Он сердито проскрипел, что не знает, где она.
        Разочарованный, я вытащил из-за пазухи пакет с бараниной и стал смотреть, как Степа яростно расправляется с ней.
        Покончив с завтраком, ворон тщательно почистил клюв о кору ясеня, а потом заявил, что я болтан и безответственный человек, с которым нельзя иметь дела.
        Кривулин действительно проснулся. Но уже после того, как сыщик завершил осмотр и убрался наружу. Сидя на крыше, Степа слышал твердый шлепок закрывающейся форточки.
        Он видел, как я растерялся на своем посту, и на всякий случай решил понаблюдать за мной. И, как оказалось, правильно сделал.
        Я спросил:
        - А что ты все-таки нашел там, Степа?
        Он не ответил.
        Ладно, подумал я, у меня тоже есть секрет — пьянка у алкоголика, которого я обязательно мы веду на чистую воду. Причем, прошу заметить, без посторонней помощи!
        Степа опять начал доставать меня насчет Неляева и Трухнова. Я сказал, что все выяснил: Сашка в ту ночь был у бабки в Чертаново, а Колян мирно дрых дома. Правда, что касается долгов, то вчера оба расплатились с Мартышкой, шустряком из четвертого подъезда. Зато и у того и у другого размер обуви — тридцать восемь, а вовсе не сорок один!
        - Все это требует проверки, — скрипнул Степа.
        Самодовольно ухмыльнувшись, я вынул из кармана блокнотик, где были адреса не только Сашки, Коляна и Мартышки, но даже чертановской бабушки.
        Ворон мельком взглянул на мои каракули и отвернулся.
        Уязвленный, я поинтересовался:
        - Что, опять мягкий знак?
        Он аккуратно опорожнил кишечник прямо на ветку ясеня, а потом сдержанно заметил:
        - У меня фотографическая память, старик.
        Чтобы сбить с него спесь, я сказал, что, по-моему, поиски звезды застопорились, вперед мы почти не продвигаемся.
        Степа возразил, что, наоборот, сегодняшнее утро, возможно, ключевой момент поисков.
        - Да? — удивился я. — Это еще почему?
        - Потому! — отрезал он.
        Ворон задумчиво прогулялся по своей ветке.
        - С сегодняшнего дня применим новую тактику. Будешь как можно больше трепаться во дворе об этой звезде. Причем намекай, что знаешь про нее такое!
        - Какое — такое?
        - Неважно! Просто делай таинственное лицо — и все.
        - А кому делать?
        - Всем! Светке, друзьям, бабушке, почтальону, дворнику, черту лысому!
        - Ага! — догадался я. — Ты хочешь, что это дошло до грабителя?
        Он кивнул.
        - Но грабитель — Кривулин! Может, его сразу и намекнуть?
        Степа возразил, что насчет Сережки мне пора успокоиться: он не вор. Вчера он побывал на кривулинской даче. Алиби красавчика подтвердилось. В ту ночь тот просидел с друзьями у местного озерка, горланя с ними под гитару всякую дребедень. Ворон подслушал разговор двух высушенных старушек в панамках. Из за этого кошачьего концерта сердечные до утра не сомкнули глаз. По их словам, истошно вопил сынок заслуженного артиста России Николая Кривулина.
        Жаль, — пронеслось в голове. — Но в запасе у меня алкаш. Этот не подведет.
        Ворон продолжал:
        - По идее, вор должен обратиться к тебе с расспросами об этой звезде.
        - Как это? — не понял я.
        - Дело в том, что со звездой не все в порядке. Преступник обнаружит это, сунется к тебе — и мы его вычислим!
        - Что значит не все в порядке? — спросил я, озадаченный.
        Степа не успел ответить. Зыркнув куда-то вверх, он вдруг сорвался с ветки.
        В воздухе его стремительно атаковала какая-то ворона. Сыщик попытался увернуться, но та все же долбанула его клювом. Степа уронил перо и, позорно петляя, скрылся в глубине парка.
        Чужак присел на маковку елки и, трепеща от злобы, пустил вслед беглецу длинное хриплое карканье.
        Он был заметно меньше Степы. В полете перья на концах крыльев не смыкались, отчего ворона выглядела какой-то растрепанной.
        Я чувствовал себя обязанным как-то поквитаться с нею за Степин позор. Поднял с земли шишку и запустил ею в ворону. Шишка не долетела до маковки метра два.
        Растрепа презрительно посмотрела на меня и не спеша смылась.
        Я пошел к Симе.
        У девочки был врач. Мне пришлось довольно долго маяться на кухне, развлекаясь с умницей Ядвигой и разглядывая развешанные на стенах рисунки. Среди них было несколько моих портретов. По-моему, неудачных.
        Наконец Сима появилась, бледная и прозрачная, как инфузория-туфелька, но со своей обычной сияющей улыбкой на лице.
        Она выслушала мой рассказ о последних событиях и предположила, что теперь Степа сам им идет меня, когда посчитает нужным. О растрепанном чужаке, долбанувшем сыщика, Сима сказала коротко: жена.
        Вспомнив, как наш Шерлок Холмс трусливо улепетывал от нее, я засмеялся. Девочка нахмурилась.
        - Ты зря, Дима. Они очень любят друг друга. Просто жена не одобряет его хобби: расследование преступлений.
        Я спросил, откуда вообще Степа взялся и кик Сима познакомилась с ним.
        - В санатории. Мне было тогда очень плохо. Я лежала как бревно. А он часто прилетал, ходил по перилам балкона и время от времени посматривал на меня. Взгляд у него был умный-преумный, почти как у моего папы. Однажды я стала говорить ему всякие хорошие слова: про то, какой он замечательный. А он взял и ответил! Представляешь? Оказывается, он все понимал. Я ужасно обрадовалась — и вдруг начала поправляться. Во всяком случае, температура у меня упала. Правда, мама говорит, что просто подействовало новое лекарство. Но я уверена: это Степа помог. Ты, кстати, заметил, какой он внимательный и деликатный?
        Я буркнул, что заметил. Особенно деликатность.
        Она засмеялась.
        - А где Степа научился говорить? И вообще рассуждать как человек?
        Сима покачала головой.
        - Это чужая история, Дима. Там все непросто. Если Степа захочет, он сам тебе откроется.
        - А как по-твоему, звезду он все-таки найдет?
        Девочка задумалась и ответила, что если звезду можно еще найти, то Степа найдет.
        - Что значит «еще»?
        - Ее могли увезти за границу и там продать.
        Я спросил озабоченно:
        - Это он так сказал?
        Сима кивнула.
        - Он еще говорил, что ты ему понравился.
        Она опять засмеялась.
        - Брось! — не поверил я.
        - Правда. И что ты ему хорошо помогаешь!
        Это был сюрприз.
        - Но у тебя, Дима, есть один недостаток. То есть не один, конечно. Но этот ему особенно не нравится!
        - Какой? — напрягся я.
        Сима порозовела и отвела глаза.
        - По его мнению, ты слишком ревнив.
        Прошло два дня. Степа не давал о себе знать.
        Все это время я усиленно намекал всем и каждому, что о пропавшей маршальской звезды с бриллиантами мне известно кое-что сногсшибательное. Но особого интереса никто не проявлял. И только Светка Алябьева по утрам, когда я входил с рюкзаком в класс, вопросительно таращила на меня свои глазищи: нашел — не нашел?
        А потом нарисовался рыжебородый.
        Мы как раз сыграли вничью с шестым «Б», и я забил четыре гола. В самом конце игры Сашка Беляев отдал мне клевый пас — прямо под мою любимую левую ногу. Если б не кочка, «бэшкам» пришлось бы вынимать из копилки пятую банку: в последний миг мяч подпрыгнул — и я промазал.
        Мы с Сашкой стояли у метро, пили «фанту» и обсуждали этот момент.
        Из толпы вышли чьи-то ноги в нечищеных коричневых ботинках. Ботинки были как ботинки. Разве что на одном шнурок был, как положено, коричневый, а на другом — черный. Рядом возник на тротуаре чемодан.
        Я поднял глаза.
        Мужик с рыжей, цвета спелой морковки, бородкой прикуривал сигарету.
        В животе у меня сделалось жарко. Я сразу въехал, что это тот самый тип, который вломился к Кривулину, якобы перепутав квартиру.
        Беляев стоял к типу спиной. По моему изменившемуся лицу он понял, что я кого-то увидел. Сашка обернулся.
        И здесь произошла такая фишка. Мой приятель, наткнувшись взглядом на морковку, вдруг развернулся и, не говоря ни слова, быстрым шагом пошел прочь.
        Рыжий уронил сигарету, подхватил чемодан и кинулся догонять Сашку. Недоумевая, я дернул следом. Переулок назывался Кривоколенным. Впереди несся Беляев, за ним пыхтел морковка со своим чемоданом, а позади трусил я.
        Сашка, не оглядываясь, шмыгнул в какую-то подворотню.
        Она вела в глухой, задрипанный дворик. Когда я там появился, Беляев уже сидел верхом на бетонном заборе, а рыжий прыгал, как орангутанг, пытаясь ухватить его за ногу. Сашка, двинув преследователя кроссовкой в ухо, упал по ту сторону забора. Мужик тормознул на секунду. Азартно ухватившись руками на край, он вскарабкался на забор и лихо перемахнул.
        Я хотел было повторить этот маневр, но в лицо мне бросился чемодан, сиротливо стоявший на земле.
        Чемодан был потертым, но вполне еще ничего, плотная свиная кожа, два замка, углы схвачены металлическими нашлепками.
        Я присел на кирпич, чтобы собраться с мыслями.
        Степа, черт возьми, оказался прав. Неизвестно, как Колян, но Сашка точно замешан в краже. Ни у какой чертановской бабки он и думал ночевать! Рыжий был у них разведчиком, а Беляев — исполнителем. Это он спускался в понедельник по веревке. Как водится у воров, Сашка награбленное зажал. И пошли разборки!
        Я решил ждать.
        «Морковка» наверняка вернется за своим чемоданом. Было бы правильным на время спрятать его.
        Оглядевшись, я заметил в углу двора подвальное окно с остатками стекол. Оно было до середины завалено бесхозными картонными коробками и сильно пахло кошками.
        Чемодан оказался тяжеленным. Его словно набили камнями! Я втиснул свой трофей подвал, замаскировал коробками и для прочности прикрыл сверху листом ржавого кровельного железа, который нашел под забором.
        Когда я закончил и, довольный собой, отряхивал ржавчину с ладоней, мой взгляд упал на окно третьего этажа. В нем стояла старуха очень похожая на писателя Гоголя. Она держала в руках кастрюльку и с большим интересом смотрела на меня.
        Приняв независимый вид, я отвалил в сторонку.
        Бородач не появлялся.
        Я отправил в рот пластинку жвачки и опустился на кирпич.
        Я размышлял о том, как запросто можно обмануться в человеке. Никогда бы не подумал, что Сашка Беляев, наш правый край, который выдает такие классные пасы, способен снюхаться с бандой.
        Мне вспомнилась его мать, Ольга Борисовна, вполне приличная женщина. Она носила большие строгие очки и работала биологом в научном институте. Ольга Борисовна вечерами пропадала в командировках по краям и мирам в поисках каких-то потрясающих букашек, у которых то ли росли лишние усики то ли, наоборот, усики на фиг отсутствовал!
        Отца у них не было, и мать научила Сашку варить себе щи, крутить котлеты и даже печь яблочный пирог. Кстати, обед, сбацанный Беляевым, почему-то нравился мне больше, чем то, что я ел дома.
        Но самое смешное — Сашка был отличником. И хотя лично я отличников не переваривал, с ним все было по-другому. Беляев получал свои пятерки как бы между прочим, не делая из этого события. Списывать у него был одно удовольствие! Если задачка у меня не вытанцовывалась, он никогда не выпучивал глаза, как некоторые: мол, такая плевая задачка Шира, а ты лажаешься.
        Рыжего бандита все не было. Прошел целый час, а он не появлялся. Я встал и пошел домой.
        У метро мне подумалось: зря я не заглянул в чемодан. А вдруг там что-нибудь ценное? Например, бриллианты. Или, допустим, золотые самородки. От бандитов всего можно ждать.
        Вернувшись во дворик, я застукал двух ломких девчонок-первоклашек, которые уже разбросали коробки и, тужась, тащили из тайника мой чемодан.
        - А ну, брысь, мелюзга! — шуганул я их.
        Отойдя на несколько шагов, девчонки внимательно наблюдали, как я борюсь с чемоданом.
        - А что там лежит? — спросила одна из них, мордатенькая, с босяцкой царапиной на носу.
        - Бомба! — отрезал я.
        - Да? А почему ж тогда она не тикает? — отметила другая, тощая стервочка в желтом беретике.
        - Не ваше дело!
        Я поволок чемодан в подворотню. Девчонки двинули следом.
        - А ну, валите по домам, малявки!
        Они не отставали. Мордатенькая сказала мне в спину:
        - Я знаю, что там у него в чемодане! Там мертвый человек сидит. Весь черный, а язык вывалился…
        Отдуваясь, я выполз в Кривоколенный переулок.
        Первоклашки шли сзади и дразнились: — Мафия! Мафия!
        Поставив поклажу на тротуар, я сделал вид, будто нагибаюсь за камнем.
        Девчонки отпрянули. Но едва я взялся за ручку чемодана, снова пристроились за моей спиной.
        - А вон милиционер идет! — счастливым голосом сказала стервочка. — Сейчас мы ему все расскажем!
        Навстречу действительно шел с дипломатом в руке толстый милицейский капитан.
        Я вдруг подумал, что это выход.
        - Извините! — обратился я к толстяку. — Я чемодан нашел. Вон там, во дворе.
        Милиционер приостановился и с тоской посмотрел на меня. Ему явно не улыбалось терять со мной время.
        Я бодро добавил:
        - Вот! Несу в милицию.
        Он обрадовался:
        - Молодец, мальчик!
        И, переложив дипломат из одной руки другую, капитан пошел дальше. Я присмотрелся: из дипломата торчал хвостик зеленого лука.
        …Светка засмеялась:
        - Ты что, поселиться у нас решил?
        Она раскрыла дверь пошире. Я втащил чемодан в прихожую.
        Заглянул Светкин отец, высокий румяный красавец с сочными губами. Он что-то жевал.
        - Здрасьте! — сказал я вежливо.
        Мужчина посмотрел на чемодан.
        - Уезжаешь куда, Дима?
        Я скромно потупился:
        - Белье несу в прачечную.
        В комнате Алябьева набросилась на меня:
        - Давай рассказывай!
        Я подробно изложил ей события сегодняшнего дня. Когда я закончил, она соскочила с дивана, прикрыла дверь поплотнее и шепотом приказала:
        - Открывай!
        Я помялся:
        - А вдруг там правда бомба?
        Светка сразу отошла от чемодана подальше.
        - Зачем же ты припер его сюда? — нахмурилась она. — Надо было к себе домой отнести!
        Я пожал плечами:
        - А если там золото?
        Мы сидели на диване, смотрели на чемодан и молчали.
        - Ладно! — решила наконец Алябьева. — Давай рискнем!
        Я подошел к чемодану, присел на корточки и осторожно нажал на один замок. Он не поддавался.
        - На ключ закрыто!
        Светка куда-то сбегала и принесла кусачки.
        Один за другим я изжевал кусачками оба замка, но перекусить их так и не смог. Рассердившись, я вырвал их с мясом.
        - Все! — Я вытер рукавом мокрый лоб. — Можешь открывать!
        Она напряженно дышала мне в затылок.
        - Лучше ты, Дима.
        Я протянул руку к крышке чемодана.
        - Стой! — сказала вдруг Алябьева.
        Она посмотрела на меня.
        - Давай на всякий случай простимся!
        Светка подставила губы — и минут сорок мы сладко, может быть последний раз в жизни, целовались.
        Когда мы все-таки оторвались друг от друга, она, побледнев, показала глазами на чемодан.
        - Ну, Дима!
        Сердце мое прыгало в груди как мячик. Я медленно протянул руку и поднял тяжелую крышку…
        Чемодан был набит книгами.
        Все прояснилось в тот же день.
        Сашкина мать и бородач, тоже ценный биолог, ловили букашек в горах Киргизии. Рыжий по уши втрескался в Ольгу Борисовну. И когда та уехала домой, «морковка» буквально на стенку полез (он был местный). Через пару недель рыжий схватил чемодан и рванул и Москву, чтобы, как говорится, навсегда остаться у ног любимой женщины. Ольга Борисовна сказала: как Саша. Моему приятелю жених ни капельки не понравился. И бородач в отчаянии бегал за Беляевым, чтобы как-нибудь подружиться. «Он меня уже заколебал со своей дружбой!» — жаловался Сашка. В день приезда «морковка» действительно ошибся квартирой: Беляевы, как и Кривулины, жили на последнем этаже — только в другом подъезде.
        Я сидел на химии и радовался, что Сашка Беляев никаким боком не замешан в краже. Но вчерашний день загадал новую загадку. Дело было так. Я отмокал вечером в ванной, когда постучала бабушка:
        - Дима, тебя к телефону!
        Она протиснула аппарат. Я поставил его на пол, улегся поудобнее и сказал: «Алло!» На том конце было тихо, и я хотел уже было повесить трубку. Но потом в телефоне что-то прошуршало — и раздался какой-то тоскливый вой. Как будто у собаки скоропостижно скончался хозяин, и она переживала. Вой то слабел, то усиливался, словно его относило ветром. И вдруг до меня дошло, что это не собака, а волк. Я рассердился:
        - Во, идиоты!
        И бросил трубку.
        Выйдя из ванной, я поинтересовался у бабушки, какой болван меня спрашивал. Она пожала плечами.
        - Голос был незнакомый. Вежливый такой…
        А что, оборвалось?
        - Мальчик или девочка?
        Бабушка подумала:
        - Даже не знаю. Плоховато было слышно. Я только разобрала: «Пожалуйста, Диму!»
        Утром, когда я одевался, звонок повторился.
        Я снял трубку и проговорил:
        - Слушаю!
        Пошуршав, как и вчера, трубка старательно завыла волком. И снова вой относило ветром, Я стоял в одном ботинке и недоумевал. Наконец вой закончился — пошли короткие гудки.
        …Химичка объясняла что-то про валентность. Но я не слушал. Я анализировал «волчьи» звонки.
        Во-первых, было ясно, что звонки предназначаются именно мне. Когда подошла бабушка, позвали Диму, а сегодня, услышав мой голос, завыли сразу. Во-вторых, это, конечно, был магнитофон: пауза, шуршание, ветер, который то приближает вой, то относит. Запись, похоже, сделана в лесу. Скорее всего, переписано с какого-то фильма. Оба раза прямо посреди воя отчетливо слышался сухой треск как будто выломали в чаще палку. Наверное, какой-нибудь супермен готовился к поединку со свирепым зверем. В-третьих, этими звонками меня хотят напугать. И понятно — зачем. Чтобы я прекратил расследование кражи. Степина тактика начинала срабатывать: до вора дошло, что я могу его разоблачить, — и он засуетился.
        Я перебрал в уме подозреваемых. Их осталось двое: дядя Миша и Колян. Но алкаш вряд ли мог знать мой телефон.
        Линейкой я ткнул в спину сидящего впереди Трухнова. Колян обернулся.
        - Слушай, ты мне вчера случайно не звонил?
        - Нет, — очень натурально удивился он.
        - А сегодня перед школой?
        - И сегодня нет. А что?
        Глаза у него были честные-пречестные. Я даже слегка засомневался.
        - Да так, ничего. Кто-то звонил, а у нас, понимаешь, телефон барахлит.
        - Это не я, Шира.
        Как бы между прочим я поинтересовался:
        - А магнитофон у тебя есть?
        Я знал, что есть. Мне было интересно, что Трухнов ответит. Он ответил:
        - Ну да. А тебе что, нужно?
        - Нет, я так спросил.
        - А, — сказал он.
        Вообще-то Колян был странным парнем.
        Он не собирал ни фотографии футболистов, им фантики от жвачек, ни импортные бутылки из-под пива, как делают все нормальные люди. Трухнов коллекционировал прикольные газетные заголовки. Он аккуратно вырезал их ножницами и наклеивал в специальный альбомчик.
        Газет, кстати, у него было навалом. Колян торговал ими в свободное время у метро. Непонятно только, как, зашибая на газетах приличные бабки, он умудрился задолжать Мартышке!
        Парта моя была предпоследней в третьем ряду и стояла у окна.
        Место это считалось в классе самым клевым. Первого сентября я даже поцапался из-за него с Севкой Григорьевым, нашим главным качком. Севка так задвинул мне тогда кулаком под дых, что я целых пять минут не мог вспомнить, как меня зовут! В тот раз он как бы победил и занял заветное место. Но в жизни главное не сила, а характер. Уже на следующей химии я появился в кабинете раньше Григорьева и спокойно уселся у окна. Он, естественно, стал выступать. Мы опять потолкались. Григорьев как бы опять победил. Так повторялось на каждой химии. Сломался Севка на пятый раз. Он походил-походил вокруг, но заводиться не стал. Плюнул и отвалил на малопрестижную первую парту. А я посадил рядом верного оруженосца Федьку Маслова, и мы с ним зажили у окна как короли.
        Окно выходило в узкий школьный двор. За ним теснились коробки частных гаражей, вокруг которых обычно происходили разные интересные события: то всем колхозом толкали неисправную машину, то жгли вонючий костер из автомобильных покрышек, то выпивали.
        За гаражом стоял квартал старых домов. Еще с лета дома начали готовить к выселению. И даже стали строить вокруг высокий деревянный забор.
        Увидел я его не сразу.
        Сначала мои глаза, не зацепившись, скользнули по крыше, где у кирпичной трубы прилепилась крохотная черная фигурка. Потом я присмотрелся: точно — дядя Миша! Что алкаш там делал, было непонятно. Руками он производил какие-то странные поступательные движения, как рыбак, вытаскивающий невод из морской пучины. И тут до меня дошло: веревка. Дядя Миша травил невидимую отсюда веревку, вероятно свисавшую с крыши вниз. Я ахнул. Алкаш грабил квартиру! Вскочив на ноги, я выдал:
        - Роза Викторовна! Живот! Можно выйти?
        Химичка знала меня как облупленного и привычно нахмурилась:
        - До звонка десять минут, Ширяев. Потерпишь!
        Но, решительно отодвинув Федьку, я уже пробирался на выход.
        Наверное, что-то такое было в моем лице, потому что Роза Викторовна перестала возникать и лишь проводила меня пристальным взглядом.
        Дом, на крыше которого шуровал бандит, был жилым наполовину. Квартиры верхних этажей уже зияли мертвыми, без занавесок, окнами. Но на нижних этажах виднелись кое-где цветы за стеклами, между рамами стояли уютные бутылки кефира, а в одном окне красовалась новенькая, только из магазина, кукла Барби.
        Я рванул в крайний подъезд. Перемахивая через щербатые, давно немытые ступени, я ликовал: сейчас я застукаю вора на месте преступления. Припертый к стене, дядя Миша наверняка расколется. Он поймет что лучше по-хорошему вернуть звезду, или загреметь в тюрьму. А главное, наш великий сыщик Степа, который в самый ответственный момент неизвестно куда пропал, останется с носом. Иногда, мстительно думал я, кражи раскрываются и без участия нахальных говорящих воронов!
        Этажи закончились, и я очутился перед обитой железом дверью, на которой еще читалась облупившаяся надпись: «Чердак № 3». Дверь была прикрыта, но, как и следовало ожидать, замка не наблюдалось. «Сковырнули!» — мелькнуло у меня. И как бы в подтверждение догадки я увидел на полу ржавый мамок со сломанной дужкой.
        Было важно, чтобы дверь открылась бесшумно. Я подумал, что, если открывать постепенно, эта сволочь обязательно заскрипит. Пришлось рискнуть — распахнуть ее коротким сильным рывком. Дверь отвратительно хрюкнула и отворилась. В нос шибанул запах мышиного помета и застарелой пыли.
        Я прислушался. На чердаке было тихо. Оглянувшись зачем-то на лестничную площадку, я скользнул вовнутрь.
        Здесь оказалось темно, как в гробу. Но чердаке некоторое время мои глаза стали различить крохотные лучики света, то тут, то там пробивающиеся из щелей прохудившейся кровли. В дальнем конце помещения света было побольше, и я понял, что там открыт замок, ведущий на крышу.
        Постояв пару минут, я осторожно двинул в сторону люка. На полу валялись обрезки досок, битое стекло, пушистая от вековой пыли кровля. Нужно было следить, куда ставишь ноги.
        Сделав в темноте несколько шагов, я было не въехал лбом в гигантскую балку, пересекавшую чердак. Переживая свою встречу с балкой, я приостановился.
        Над головой раздался внятный хруст железной кровли. По крыше ходили. Я усмехнулся: дядя Миша делал свое черное дело, не подозревая, что час расплаты близок. И тут же уловил приглушенный смех, голоса. Алкаш был не один. Мне это не особенно понравилось. Но, поразмыслив, я пришел к выводу что слежку нужно продолжать.
        Я решительно пошел к люку. Даже слишком решительно, потому что тут же наткнулся ногой на какой-то порожний бидончик для молока, и он, громыхая, покатился по полу.
        Я замер.
        Голоса и смех наверху оборвались. Преступники насторожились. По идее, теперь они должны были спуститься с крыши и заглянуть на чердак, чтобы узнать, в чем дело. Я дернул в самый темный угол и притаился за балкой.
        Но время шло, а никто не появлялся. Больше того, разговоры на крыше возобновились. Пронесло, подумал я.
        Я осторожно подобрался к люку. В четырехугольнике пронзительно голубого неба медленно плыли белые купеческие облака. В них весело кувыркалась стайка домашних голубей.
        На крышу вела небольшая деревянная лесенка. Правда, лесенка не доставала до пола и, чтобы попасть на нее, нужно было встать на ужасно шаткий ящик из-под фруктов.
        Когда я высунулся наружу, все во мне замерло от восторга.
        Подсвеченные осенним солнцем крыши домов — красные, серые, зеленые, коричневые — нестройно, с перепадами, уходили вдаль. Кое-где сверкали золотые головки церквей. И на самом горизонте угадывалось и дымке плечистое здание сталинской высотки со шпилем. Внизу монотонно гудел город.
        Внезапно позади меня захрустела и завибрировала кровля. Кто-то сюда шел. От взора бандита мою голову скрывала отброшенная крышка люка.
        Я быстро пригнулся. И как раз вовремя! Человек подошел и громко захлопнул крышку.
        От испуга я выпустил из рук перекладину лесенки — и загремел вниз. Левая моя нога проломила фруктовый ящик. С ящиком на ноге я упал навзничь и затих.
        Наверху повозились с замком. Потом опять раздался грохот шагов — бандит уходил.
        Я перевел дух. Сел и стал вытаскивать ногу из чертова ящика.
        Нужно было выбираться отсюда. Уже не таясь, я пошел на выход. Нога саднила.
        Когда я потянул на себя железную дверь, та не поддалась. Я похолодел. Отвлекшись на ящик, я проморгал момент, когда кто-то из воров запер дверь снаружи.
        Меня охватила паника. Изо всех сил я задергал ручку двери. Но все было впустую. Я очутился в ловушке. Охотник сам стал дичью. Впрочем, я не был уверен, что преступники знали об этом. Возможно, они меня даже не заметили.
        Я сел на пол, прямо в толстую мохнатую пыль, и заплакал.
        Потом я уснул.
        Когда я проснулся, свет сквозь щели уже не пробивался. Я догадался, что наступил вечер.
        Подергав опять проклятую дверь, я принялся бесцельно бродить по чердаку.
        Положение мое было отчаянным. Я мог сколько угодно колотить в дверь, звать на помощь, но никто не услышал бы: верхние этажи уже выселены, а нижние — далеко.
        Я попробовал было выбить крышку люка, чтобы попасть на кровлю и уже оттуда поорать людям. Но эта зараза держалась так крепко, что минут через двадцать я спекся и решил зря не расходовать силы: они мне еще понадобятся.
        Неизвестно, когда сюда заглянут люди. Может быть, завтра. А может, через неделю, месяц или год. Хорошо, если обворованные дядей Мишей жильцы заявят в милицию. Придет следователь, захочет посмотреть, откуда грабитель спускался по веревке, — и меня, наконец, обнаружат. Но, если хозяева в отъезде или просто наплюют на милицию, мне конец. В каком-то дурацком журнале я прочитал, что без пищи человек может обходиться самое большее две недели, а без воды — считанные дни. Мне стало жаль себя. И мать, и отец уже наверняка вернулись с работы. Бабушка накрыла на стол. Они сидят на кухне и журчат про то, какие сложные операции были сегодня в больнице: родители оба пахали хирургами, но в разных отделениях. Про меня никто даже не вспоминает. Думают, что я забурился где-то с ребятами. Ближе к ночи все, конечно, забегают как ошпаренные. Кинутся звонить моим друзьям, теребить милицию, обшаривать морги. Но все будет тщетно! В это время их сын будет тихо угасать на грязном чердаке. И лишь равнодушные ко всему мыши будут знать, где он нашел свой последний приют.
        Я сидел в темноте на полу. Рука моя машинально шарила в пыли. Пальцы наткнулись вдруг на какой-то округлый предмет. Ощупав его, я понял: будильник. Стекло отсутствовало, но ушко для завода звонка было на месте. От нечего делать я завел его и встряхнул — будильник бойко затрещал. Трещал он долго, минуты две. «Молодец!» — похвалил я будильник и завел снова. Он снова заверещал. На третий раз внутри него что-то смачно хрястнуло — и будильник умолк. На чердаке сделалось как-то особенно тихо.
        И тут я уловил голос Юрки. Брат как будто с кем-то спорил. Это, конечно, была фигня: Юрка находился в Саратове. Я понял, что у меня уже едет крыша.
        Потом мне показалось, что дверь заскрипела и чердак осветился. Кто-то Юркиным голосом крикнул:
        - Ау, Дима! Ты здесь?
        На всякий случай я отозвался:
        - Я здесь, Юра!
        Получилось так глухо, словно меня душили подушкой.
        Кто-то, похожий на Стаса, засмеялся:
        - Голос из подполья!
        Я оглянулся.
        Юрка и Стас стояли в двери с фонариками в руках.
        - Ты что здесь делаешь, придурок? — спросил брат. — Мать уже с ума сходит!
        От радости из моих глаз брызнули слезы. Чтобы скрыть их, я наклонился и сделал вид, будто отряхиваю пыль со штанины.
        - Тебе что, по морде дать? - рявкнул Юрка.
        - Да?! — вскинулся я. — Меня здесь заперли, понял? С утра тут сижу!
        Брат и его приятель как-то странно смотрели на меня.
        - Ты чего, Димка? — улыбнулся Стас. — Дверь не была на замке. Мы сразу взяли и открыли. Ты просто толкал ее не в ту сторону!
        Я остолбенел.
        …Втроем мы сидели в нашей комнате. Вымытый и накормленный, я рассказывал Юрке и Стасу свои приключения — с того самого момента, когда Светка сообщила о пропаже звезды. Правда, я опустил все, что было связано с вороном Степой: мне не улыбалось нарваться на их насмешки. Когда я закончил, брат решительно поднялся.
        - Пошли!
        - Куда? — удивился я.
        - К твоему алкашу! Надо с ним разобраться.
        Стас заметил:
        - Полдвенадцатого ночи, Юрка.
        Тот сжал губы:
        - Тем лучше!
        Я подхватил:
        - Точно! Нагрянем — пока он еще не до конца спустил награбленное.
        Окна в квартире дяди Миши еще светились. Юрка надавил своей огромной ладонью на замурзанную кнопку звонка. Дверь распахнулась.
        - О! — обрадовался дядя Миша. — Интеллигенция хочет выпить.
        Он был в черных трусах до колен и грязных Полых валенках с отрезанными голенищами.
        - Спортсмены не пьют! — сурово заявил Юрка. — Поговорить надо.
        Мы вошли в квартиру и поговорили.
        Выяснилось, что у алкаша есть зять, бригадир грузчиков. Бригада подрядилась перевезти рояль доценту консерватории: со старой квартиры на новую. Инструмент не пролез в двери. Пришлось извлекать его через балкон с помощью лебедки, колесико которой крепилось на крыше. Дядя Миша подшустрил и заработал на две бутылки.
        Про звезду с бриллиантами мы даже не заикнулись: было ясно, что алкаш здесь ни причем.
        Когда мы оказались во дворе, Юрка задрал голову и спросил:
        - Где конкретно тут грабили?
        Я показал ему кривулинское окно. Там уже было темно — Сережка вовсю дрых.
        Стас начал прощаться: ему еще предстояло пилить домой через пол-Москвы. Мы с Юркой проводили его до метро. Напоследок они ото шли в сторонку и стали о чем-то жарко шептаться. Брат что-то требовал. Друг не соглашался. Сколько я помнил себя, эта парочка вечно спорила. Долговязый Юрка быстро заводился, но был отходчивым. Стас, маленький и настырный, любил довести его до белого каления, а потом вдруг взять и полностью признать Юркину правоту. На обратном пути я спросил:
        - Ну, как прошли сборы? Ты уже поплыл на мастера?
        Брат небрежно кивнул.
        - Поздравляю, Юрка!
        - На тренировке — не в счет, — отмахнулся он. — Результат нужно давать на соревнованиях. Через неделю поедем в Венгрию на юношескую Европу. Вот там и посмотрим, чего я стою!
        Это было вполне в Юркином духе: о том, что его включили наконец в сборную страны, сообщить как бы между прочим.
        Мы не спеша шагали по ночной улице. Кое-где в подворотнях мелькали подозрительные тени. Но я был спокоен. Рядом был Юрка. Пару раз мой локоть как бы невзначай коснулся мощной руки брата.
        На перекрестке два амбала в одинаковых кожаных пиджаках лениво, через губу, попросили у нас закурить. Юрка хладнокровно сообщил, что мы не курим. Пиджаки оживились и хотели было возникнуть, но, покосившись на широченные плечи брата, передумали.
        Уже лежа в постели, я спохватился:
        - Слушай! А как ты допер, что я сижу на этом чердаке?
        - Нам позвонили, — отозвался Юрка сонным голосом. — Только я приехал с вокзала, а тут…
        - Позвонили? — изумился я. — Кто?
        - Откуда я знаю! Какая-то девчонка. То ли Нина, то ли Зина.
        - Сима! — воскликнул я.
        - Ну да, Сима. Сказала, что ты застрял на чердаке. Продиктовала адрес. Давай спать, Димка!
        Я не отставал:
        - А как Сима узнала, где я?
        - Отвяжись, а? Мне в шесть утра вставать на тренировку, кретин!
        Через минуту брат уже спал. Утром я позвонил Симе.
        - Привет! - как всегда, обрадовалась она. — Я думала, ты еще вчера позвонишь.
        Я спросил про чердак.
        - Это Степа! — засмеялась девочка. — Он все о тебе знает: где ты находишься и что делаешь.
        - Он что, следит за мной?
        Она возразила:
        - «Следит» плохое слово. Он просто опекает тебя. Да, Дима! А что там у тебя все время звенело? Степа слышал с крыши! Будильник, что ли?
        - Послушай, — нахмурился я. — А чего это наш Шерлок Холмс все время прячется? По-прежнему жены боится? Мне нужно кое-что рассказать ему.
        - Хорошо, я передам.
        Мы помолчали.
        - А брат твой Степе совсем не понравился! — сообщила Сима. — Говорит, сразу чувствуется, что у него плохой характер.
        - Ни фига себе! — хмыкнул я. — Характер хуже, чем у ворона, поискать! А туда же: критикует других.
        Она засмеялась, а потом сказала:
        - Дима, вот еще что! Степа надеется, что ты помнишь: о нем никому ни слова. Даже брату!
        Я ответил, что помню.
        Последним уроком была литература. Нам раздали проверенные сочинения на тему «Русь! Куда же несешься ты?» Ошибок я сделал, как обычно, вагон и маленькую тележку. За грамотность — пара. Зато тема была раскрыта на трояк. Общая оценка — трояк с двумя минусами. У Маслова оказалось два пятерика. Федька провернул свой коронный финт: нафигачил «Русь» в стихах. Это всегда действовало безотказно. Жаль, сокрушался толстяк, что нельзя в стихах решать задачки по алгебре.
        Он вдруг сказал:
        - Смотри, какая ворона интересная! Сидит себе и сидит. На людей — ноль внимания. Я повернулся.
        За нашим окном примостился на ветке Степа. Для отвода глаз сыщик держал в клюве пустую коробочку из-под йогурта. Ворон делал вид, будто целиком поглощен драгоценной добычей. Наконец он поднял голову и встретился со мной глазами. Как бы в нечаянном испуге Степа выронил свою коробочку и, взмахнув крыльями, плавно ушел в сторону парка. Намек я понял. Отделавшись на крыльце школы от Маслова, я направился в парк.
        По дороге я зашел в какой-то задрипанный магазинчик и попросил взвесить триста граммов ветчины.
        Плотная, похожая на Шварценеггера, продавщица читала роман. Не поднимая глаз от книги, тетка сообщила задумчиво:
        - Она — зеленая.
        - Отлично! Беру!
        Шварценеггерша продолжала читать. Я нетерпеливо постучал монеткой по прилавку.
        - Пожалуйста, триста ветчины!
        По-прежнему не отрываясь от романа, она спросила:
        - Для собаки, что ли?
        - Ну да! Такая зануда: не ест свежее.
        Продавщица вздохнула, заложила книгу сторублевкой и бросила на весы заветренный шмат ветчины. Цвет у него был не зеленый, а скорее, серый.
        - Похуже ничего нету? Знаете, чтоб с запашком!
        Она покосилась на меня:
        - Разыгрываешь, небось?
        Я вздохнул:
        - Если честно, это не собака.
        - А кто?
        - Крокодил. Вот такой длины!
        - Гена? — прищурилась она.
        - Почему Гена? Гоша! На птичьем рынке приобрели.
        Женщина убрала ветчину и опять уселась за роман.
        - Иди, мальчик, уроки делай!
        Я пожал плечами и вышел.
        …Степа переспросил:
        - Значит, воет волк, а потом — отбой?
        - Ну! И никто ничего не говорит. Ни слова.
        - Очень интересно. Ты понимаешь, что это значит?
        - Конечно! Он не хочет, чтобы я узнал голос. Это кто-то из своих. Но кто? Трухнов и Беляев отпадают. Федька Маслов тоже. Кривулина ты сам отмазал. Мартышка, что ли?
        - О Вите Мартынове я справлялся, — заметил ворон. — Он не способен спуститься с крыши по веревке. У парня страх высоты. Именно поэтому Мартышкин дедушка застеклил лоджию: внук боялся выходить на нее.
        - Ты подслушал разговоры во дворе? — догадался я.
        Он кивнул.
        - А вчера я летал в Саратов.
        Я опешил.
        - Зачем?
        - Твоего брата проверял.
        - Ты в своем уме? — возмутился я.
        - Это для тебя он брат, а для меня — такой же подозреваемый, как и все. В принципе он мог бы на один день смотаться из Саратова в Москву и ограбить квартиру. Но оказалось, все в порядке. Юра с соревнований не отлучался.
        - Саратов — это же бог знает где! На Волге!
        - Я летал на самолете, — сказал Степа.
        Я засмеялся.
        - Пожалуй, мне пора! — засобирался сыщик. — Хочу проверить еще одну любопытную версию.
        - Какую?
        Он промолчал.
        - А мне что делать, Степа? Продолжать трепаться во дворе про звезду? Всех уже тошнит от нее!
        Ворон внушительно проскрипел:
        - Ты делаешь важное дело, Дима. Очень важное. Если ты думаешь, что расследование преступлений — это сплошные погони, перестрелки и все такое, то ошибаешься. Девяносто процентов усилий сыщика уходит на кропотливую скучную работу. Без нее никак не обойтись.
        Я заметил в траве полуистлевший прошлогодний окурок. С нарочитой брезгливостью поднял его двумя пальцами и отправил в карман куртки.
        - Потом в урну выброшу!
        Степа промолчал. Решив, что почва подготовлена, я спросил:
        - А как ты вообще заделался сыщиком, Степа? Ведь не с бухты-барахты?
        Ворон наклонил голову и оценивающе посмотрел на меня, как бы прикидывая, стоит ли рассказывать, а потом проронил сдержанно:
        - У меня был хороший наставник.
        - Сыщик?
        - Майор Московского уголовного розыска.
        - Человек? — удивился я.
        - Естественно. Воронам воинских званий пока еще не присваивают. Николая Даниловича оболгали и уволили из органов. А у него — два ордена Красной Звезды! Он страшно переживал. А тут подвернулся я — ну, и…
        - Как это, подвернулся?
        Степа помрачнел.
        - Знаешь, что такое дачный сортир?
        - Кто же не знает! Будка с таким сердечком. А в полу — круглая дыра. Спускаешь штаны, присаживаешься — и вперед.
        - Вот-вот, — сухо подтвердил он. — Когда мне от роду было три месяца, я попал в выгребную яму под сортиром. Мальчишки швырнули.
        - Сволочи! — вырвалось у меня.
        - Выбраться я не мог и стал уже захлебываться в вонючей жиже. А Николай Данилович меня вытащил. Принес домой, отмыл. От меня потом еще месяц пахло. Он был холостяк, и я стал жить у него. Майор всему меня научил: говорить по-человечьи, летать и многому другому. В сыскном деле он был гений! Со временем мы с ним нашли того, кто его подставил, и вывели на чистую воду. В тюрьме сейчас. Жуткий тип. Полковник, между прочим. К сожалению, в отставке здоровье Николая Даниловича пошатнулось — прошлой весной он умер.
        - Неужели ничем нельзя было помочь?
        Степа вздохнул:
        - Застарелая язва желудка. Светлый был человек, редкая умница.
        - Жаль, что мы раньше с тобой не встретились! — воскликнул я. — У меня отец — отпадный хирург. Он бы ее вырезал, язву — и все!
        Ворон печально тюкнул клювом по ветке.
        - Конечно, жаль. Правда, Николая Даниловича оперировали в лучшей клинике города Франкфурта. Это в Германии. Я организовал. Но, видно, не судьба.
        - Организовал? Ты? — поразился я. — А как же виза, заграничный паспорт, деньги?
        - Это была не проблема. — Степа, разминаясь, потрещал сначала одним крылом, потом другим. — Не забывай, что я могу проникнуть практически куда угодно: и в банк, и в посольство.
        Я стоял с открытым ртом и обалдело смотрел на него.
        - Когда будешь покидать парк, не забудь про окурок! — усмехнулся ворон.
        …Расположившись на Юркином диване, мы со Светкой резались в подкидного. Когда брата не было дома, я всегда занимал его диван, хотя у меня имелся точно такой же. Юркин почему-то казался уютнее.
        Светка вдруг спросила:
        - Дима, а что там с моей звездой не в порядке? Ты ребятам рассказываешь…
        Я сделал таинственное лицо:
        - Секрет.
        Но Алябьева тащила и тащила из меня жилы, и я объяснил:
        - Это просто приманка! Вор должен забеспокоиться — и выйти на меня, чтобы узнать, что да как.
        Зазвонил телефон. «Волк!» — мелькнуло у меня. Я осторожно поднял трубку.
        - Алло!
        Глухой и далекий, как со дна океана, голе проговорил:
        - Через десять минут будь в кафе «Ромашка». Один!
        Кафе «Ромашка» было через дорогу.
        - А кто это? — спросил я.
        Голос ответил:
        - Это по поводу цацки со стекляшками. Приходи один, понял?
        И трубку повесили.
        Светка вопросительно смотрела на меня.
        - Насчет долга, — небрежно сказал я. — Один парнишка хочет баксы отдать. Посиди! Я туда и сразу обратно.
        Она надула губки.
        - Я с тобой, Дима.
        - Нет! — отрезал я. — Ему не нужны лишние свидетели.
        Алябьева сделала квадратные глаза:
        - А почему?
        - Из тюрьмы смылся!
        Я сунул ей в руки журнал «Футбол».
        Если бы Светка увязалась за мной, наверное, не произошло бы то, что произошло.
        Застегивая на ходу куртку, я вошел в лифт и стал вспоминать, где я слышал этот голос. Говорили явно через платок или через перчатку, но голос все-таки показался мне знакомым! Спустившись на первый этаж, я шагнул из глубины — и вдруг что-то с силой обрушилось меня сзади. В глазах потемнело. Я вырубился.
        …Очнулся я оттого, что кто-то хлестал меня рукой по щекам. Я открыл глаза — отец.
        - Тебе плохо, Дима?
        Он стоял на коленях и тревожно всматривался в мое лицо. Я повел глазами — подъезд.
        - Не шевелись!
        Отец нащупал у меня пульс.
        - Тебя не тошнит, сынок?
        - Нет, — прошептал я. — Голова…
        Он взял меня на руки. Кабина лифта все еще оставалась открытой.
        Мы поехали вверх. Я обнимал отца за шею. От него резко пахло больницей. Перед глазами у меня все кружилось, и я их закрыл.
        Проспал я до утра.
        Когда стало светать, я ощутил в комнате какое-то движение.
        Юрка стоял у окна, затылком ко мне, и, стараясь не шуметь, работал с гантелями.
        Я смотрел на его широкую, сбитую из мышц спину. Закончив качаться, брат обернулся. Мы встретились взглядами.
        - Ну, как ты?
        - Нормально. Кто-то шмякнул меня по башке!
        Юрка нахмурился и присел ко мне на постель.
        - Кто это был?
        - Не знаю.
        Он мягко положил ладонь на мое плечо.
        - Может, это из-за того ордена, Димка?
        Я кивнул.
        - Знаешь, ты бы завязывал со своим расследованием! Для этого милиция есть.
        - Милиция, — поморщился я.
        - Тебе что, больше всех нужно? Подумаешь, звезда! Дрянь с бриллиантами. К тому же бракованная. Кончай с этим, а? Если мать узнает, что у тебя был не просто обморок… Я не сказал ей. Еще чего!
        Брат встал.
        - Поигрался в сыщики — и хватит, Димка! Ты же видишь: это не шутки. За кражей не пацаны стоят, а кто-то посолиднее. С этого дня не выходи один из квартиры! Пойдешь в школу — я с тобой, понял?
        - Ладно.
        - Правда, десятого я в Будапешт отчаливаю.
        Мне стало грустно.
        - Надолго?
        - На четыре дня.
        Он пошел принимать душ. Я позвонил Симе и рассказал, что стряслось. Она обещала передать Степе. Мы помолчали.
        - Дим, ты хочешь выйти из игры, да?
        Интуиция у нее была, конечно, потрясная.
        - Не знаю, — пробормотал я. — Пока не решил. А ты как считаешь? Надо?
        Поскольку дело касалось Светки, я был уверен: она ответит, что надо. Но Сима сказала:
        - Понимаешь, принять решение должен ты сам! Я знаю, ты смелый мальчик. Но все оказалось серьезнее, чем мы думали. Если ты оставишь поиски звезды, никто тебя не упрекнет. Даже Степа.
        В школу я, конечно, не пошел, хотя голова почти не болела. Валялся в постели и мучился: чей же вчера был голос?
        Зашла бабушка. Проверила, пью ли я лекарство, и предупредила, что выйдет ненадолго в магазин.
        Я заснул.
        Мне снилось, будто мы с кем-то играем в футбол. Я бью пенальти. Разбегаюсь, щелкаю «щечкой» — и мяч позорно проходит мимо ворот. Вдруг я замечаю, что, оказывается, вратарем был дядя Миша в обрезанных валенках. Он смеется. А голос Степы говорит откуда-то сверху:
        - Ширяев, тебе бы в защите играть! На большее ты не способен. Алябьева почему бросила тебя ради Кривулина? Потому что ты бьешь пенальти левой ногой!
        Я злюсь. Хватаю с земли палку и швыряю ею в ворона. Но это, оказывается, не палка, а змея. Она начинает извиваться в полете и, зацепившись за ветку дерева, повисает на ней вареной макарониной. Сыщик сердито стучит клювом по коре — сыплется труха.
        Я проснулся.
        Степа стоял на моем столе и заглядывал одним глазом в стакан с микстурой.
        - Фу, какая гадость! Терпеть не могу лекарств.
        - Привет! — сказал я. — Ты как здесь очутился?
        Взглянув на распахнутую форточку, я засмеялся:
        - Тебе бы шпионом быть, Степа! Выкрадывать секретные документы и так далее.
        Ворон почистил клюв об угол тумбочки.
        - Мне предлагали.
        - Серьезно? — удивился я. — Ну, и?..
        - Скучно, Дима. И потом, жена не советовала: длительные заграничные командировки. Я, говорит, и так редко тебя дома вижу. А у нас дети. В этом году четверо.
        - Ого!
        Он заметил на тарелке недоеденный бутерброд с сыром и вопросительно посмотрел на меня.
        - Ешь! — кивнул я. — Если мало, я еще принесу.
        Его зверская манера расправляться с пищей всегда поражала меня. Склевав сыр, Степа проговорил:
        - Ну, выкладывай!
        Я стал рассказывать. Когда я дошел до того момента, когда отец внес меня в лифт, ворон вдруг прислушался.
        - Кажется, вернулась бабка!
        - Я ничего такого не слышал.
        Он взлетел на форточку.
        - Завтра в восемь на том же месте. Прихвати полкило сыра!
        - У меня строгий постельный режим, Степа! Мне даже в туалет вставать нельзя. И потом…
        Я отвел глаза.
        - Честно говоря, я еще не решил: буду продолжать расследование или нет.
        Ворон пристально, не мигая, смотрел на меня.
        Я осторожно потрогал руками голову и, прикрыв глаза, откинулся на подушку.
        Скрипнула дверь. В комнату заглянула бабушка. Решив, что я сплю, она испарилась.
        Я взглянул на форточку: пусто.
        После школы пришли проведать Федька, Сашка и Колян. Они почему-то решили, что я сломал ногу. Эта нога меня особенно возмутила. Я пытался выяснить, кто пустил слух, но ничего не добился: каждый валил на другого. Когда они отчалили, позвонила Светка. Похоронным тоном она сообщила, что деда завтра выписывают.
        Я промямлил:
        - Извини, что так и не нашел твою звезду. Не получилось. Я уже наступал этому гаду на пятки, но, видишь, меня вывели из строя!
        Она заметила, что с самого начала знала: ничего у меня не выйдет, но молчала.
        Повесив трубку, я обнаружил, что испытываю огромное облегчение. Я вдруг до конца понял смысл поговорки «гора свалилась с плеч». Народная мудрость — это вещь! С наслаждением я вперился в свой детектив.
        Притащился с тренировки брат. Не глядя на меня, он швырнул в угол сумку и сел за учебники.
        Опять поворот не заладился, подумал я. Поворот был у Юрки слабым местом. Когда пловец проходит кусок дистанции и, отталкиваясь от стенки бассейна, поворачивает, теряется куча времени. Брат давно бился над техникой поворота: у него то получалось, то опять заклинивало.
        Потом объявился Стас.
        Они расставили шахматы.
        Я сидел рядом и советовал Юрке, как ходить. Он шуганул меня:
        - У тебя с головой и раньше было не очень-то! А теперь… Тебе велели лежать — значит, лежи, следователь несчастный!
        Стас вдруг возник:
        - Что вы все из него мимозу делаете? Подумаешь, по башке дали!
        Он поднял рубашку — на животе был рваный белый рубец.
        - Видали?
        - Что это? — спросил я.
        - Два года назад ножом на катке пырнули. И ничего! А вы тут развели…
        Юрка процедил сквозь зубы:
        - Ходи, Стас!
        Подмораживало. В лужах пробовали свои силы робкие слюдяные льдинки.
        Я стоял у ворот парка и старательно озирался: не идет ли кто за мной? Никто не шел. Я прошмыгнул в парк.
        Вчера вечером, когда я уже засыпал, опять прорезалась Алябьева. Она выпалила, что звонили из госпиталя: у деда поднялось давление, решено задержать его на два дня.
        - Понятно, — кисло пробормотал я.
        - Что понятно? — рассердилась она. — У нас на звезду есть еще два дня!
        Я промолчал.
        - Ты неважно себя чувствуешь, Дима?
        - Голова немного болит.
        - Может, таблетки какие-нибудь занести?
        - Не надо. У меня врачами вся квартира набита.
        - Значит, ты понял? Имеется целых два дня! Нужно их полноценно использовать.
        - Полноценно — это как? — подколол я ее.
        Светка озадаченно молчала.
        - Послушай! А почему Сережка Кривулин не ищет тебе эту звезду, а? Он ее проворонил — вот пусть и…
        Она тихо проронила:
        - А сам ты не догадываешься почему?
        И Алябьева повесила трубку.
        Я не был уверен, что ворон меня ждет. После вчерашнего Степа запросто мог махнуть на все рукой.
        Но он был на месте, нахохлившийся и хмурый.
        - Рябины на ветках много! — заискивающе сказал я. — Значит, зима будет холодной.
        Степа не отреагировал.
        Я развернул пакет с сыром и призывно положил на пенек. Он не шелохнулся.
        - Степа! — с жаром проговорил я. — Не бери в голову! Я, конечно, буду стоять до конца. Просто вчера обидно стало: ищем эту дурацкую звезду уже лет сто, а результат: ноль целых, ноль десятых.
        Ворон молча слетел к пеньку и стал колошматить сыр. Я понял, что прощен.
        Внезапно за моей спиной заржала лошадь. Степа подпрыгнул от испуга, но не улетел. На полянку выехала парочка на чистеньких гнедых лошадках. Он, лет пятнадцати, с цыганскими кудрями, в кожаной безрукавке, и она, в серебряном комбинезоне, тоненькая, как рябина. Влюбленные разговаривали, глядя друг на друга, и не заметили ни меня, ни ворона. Я подумал, что мы со Светкой тоже хорошо смотрелись бы на таких лошадках. Жаль только, нет у меня кожаной безрукавки!
        Ворон, заканчивая завтрак, проскрипел:
        - Вспомни! Когда ты говорил во дворе с кем-то о звезде, не было ли каких-нибудь странностей? Может, какие-то расспросы? Подозрительные замечания?
        Я зажмурился и стал вспоминать.
        Подбирая остатки сыра, Степа ожесточенно шуршал на пеньке бумагой.
        - Нет, — вздохнул я. — Ничего такого. Чтоб она провалилась, эта звезда! Дрянь бракованная.
        Он вдруг замер. Поднял голову. У основания клюва сидела крупная сырная крошка.
        - Что ты сказал?
        Я пожал плечами.
        - Ничего.
        Ворон сверлил меня взглядом.
        - Повтори то, что ты только что произнес, Дима!
        - Я сказал: «проклятая звезда».
        - А потом?
        Я подумал.
        - «Дрянь бракованная»!
        Степа просиял:
        - Вот!
        Ничего не понимая, я уставился на сыщика.
        - Где ты это слышал: «дрянь бракованная»?
        - Не знаю. А что?
        Он взлетел на ветку и в волнении пробежался по ней вперед-назад.
        - Помнишь, я осматривал комнату Сергея Кривулина?
        - Ну, да.
        - Ты еще все время спрашивал, что я там нашел!
        - Помню, конечно.
        Так вот! Я нашел там маленький бриллиантик. Под стол закатился. Наверное, грабитель уронил звезду на пол и впопыхах не заметил, что при падении один камешек от нее отскочил.
        - Ух, ты! А где сейчас этот бриллиантик?
        - Я спрятал его в дупле, — ответил Степа. — Место надежное! Уверен, когда преступник принес трофей домой и как следует разглядел звезду, он решил, что она ему так и досталась — без одного бриллианта. Не исключено, вор сверился с каталогом: у маршальской звезды шесть бриллиантов. Значит, одного нету. Пока не вставишь недостающий камешек, звезду по хорошей цене не продашь. Досадно! Вот откуда — «дрянь бракованная».
        - Блеск! — обрадовался я. — Теперь надо вспомнить, кто говорил мне эти слова, — и дело в шляпе. Это и есть бандит.
        - Именно!
        Я задумался.
        Сыщик ждал, глядя на меня во все глаза.
        - Послушай, Степа. Знаешь, что? Пожалуйста, полетай где-нибудь минут пятнадцать. А то ты меня собой смущаешь.
        Ворон с готовностью улетел.
        Мне всегда лучше думается, когда я хожу.
        Я начал делать вокруг ясеня концентрические круги. Льдинки в лужах хрустели под ногами. Через пару минут я уже знал имя вора.
        Когда Степа вернулся и увидел мое ошарашенное лицо, он хмыкнул:
        - Даже так?
        Я проговорил жалобно:
        - Но он же находился в Саратове! Ты сам проверял.
        Степа пояснил:
        - Юра не воровал звезду. Он был наводчиком. Непосредственный исполнитель — Стас. Тот еще приятель!
        Я продолжал сопротивляться:
        - Но зачем это Юрке?
        - Долги! — объяснил ворон. — И Юра, и Стас должны были одному типу кучу денег.
        - Какому типу?
        - Массажисту, который с пловцами работает. Я его видел: темная личность. Они взяли у него в долг, но вовремя не отдали. Наросли проценты…
        - А, — сказал я.
        - Массажист угрожал все рассказать их родителям и потребовать долг. От такой суммы, я думаю, ваши хирурги хлопнулись бы в обморок! И Стас придумал: ограбить какую-нибудь квартиру. Твой брат долго не соглашался, но… Стас слышал, что за границей хорошо идут иконы, и давил на Юру: подбери квартиру с иконами.
        Степа прогулялся по ветке.
        - Мне сразу не понравилось, что у вас дома имеется бинокль. Почти половина квартирных краж совершается с предварительным осмотром объекта через окуляры бинокля. Квартира Кривулиных оказалась идеальным вариантом. Я проверял: иконы можно было заметить через окно. Думаю, твой брат поставил Стасу условие: ограбление должно произойти тогда, когда он будет в отъезде. Юра считал, что так для него безопаснее. Кстати, оба могли ничего не знать о маршальской звезде. Она стала, так сказать, приятным сюрпризом. Правда, звезда же их и погубила!
        Я судорожно сглотнул:
        - Мне надо срочно поговорить с Юркой!
        - Поговоришь. Но вначале мы заберем звезду и вернем ее Светлане Алябьевой. Адрес Стаса знаешь?
        - Не знаю.
        - У брата наверняка записан. Ночью, когда он будет спать, загляни к нему в записную книжку.
        - Нет! — сказал я. — Не стану!
        Степа нахмурился.
        - Это же родной брат! — воскликнул я. — Как ты не понимаешь! Ты хочешь, чтоб я его предал?
        Ворон усмехнулся.
        - Кстати, о предательстве. Неужели ты думаешь, твой братец не догадывается, кто угостил тебя по голове железной трубой?
        - Какой… трубой?
        - Рядом с подъездом я нашел в кустах обрезок трубы. На ней — два твоих волоска.
        Я молчал, подавленный.
        - Значит, так, Дима! — жестко проговорил сыщик. — Сегодня ночью ты узнаешь адрес Стаса. Мы с тобой забираем у этого негодяя звезду, после чего ты обо всем сообщаешь брату. Я уверен, Юра захочет явиться с повинной.
        - Как это?
        - Явка с повинной — это когда преступник сам приходит в милицию и сознается в преступлении. Милиция обожает такие вещи.
        Слово «преступник» по отношению к Юрке больно резануло ухо. Я тяжело вздохнул:
        - Ладно, Степа. Я согласен.
        Дальше я жил, как в тумане.
        Когда на следующий день я вышел из метро «Новые Черемушки» и отыскал по бумажке дом Стаса, Степа уже поджидал меня на козырьке нужного подъезда.
        Я знал, что Стаса сейчас нет дома: они договорились с Юркой прошвырнуться в Сокольники на хоккейный матч.
        Дверь открыл отец Стаса. Я сказал, что пришел «по поручению брата: нужно срочно взять одну Юркину книгу. Отец помнил меня по тем временам, когда они жили в нашем дворе, и разрешил поискать.
        Оставшись на минутку в комнате один, я распахнул форточку, а потом, прихватив с полки «Боевые корабли мира», распрощался.
        Началось самое нудное. Мы со Степой ждали, когда мать и отец Стаса отвалят из квартиры. Было воскресенье, и они никуда не спешили.
        Ворон сидел на своем козырьке и деловито долбал клювом какой-то сухарик. Вокруг него завистливо прыгали три воробья. Степа не отгонял их, но те не рисковали приблизиться к сыщику вплотную.
        Я расположился на детской площадке, осторожно выглядывая из-за деревянного медведя с отбитой лапой.
        Наконец родители Стаса показались из подъезда. Они уселись в голубой «фольксваген» и укатили.
        Выйдя из-за медведя, я подал Степе условный сигнал: снял с головы кепку, почесал макушку и снова надел.
        Ворон полетел завершать операцию.
        Он присел на форточку, для порядка огляделся по сторонам и прыгнул вовнутрь.
        Отвязанные воробьи принялись азартно терзать остатки сухарика.
        Звезду Степа искал полтора часа.
        - Вот хитрая сволочь! — жаловался потом сыщик. — Знаешь, где она была? В старой кроссовке! Он завернул ее в тряпочку, впендюрил в кроссовку и спрятал на антресолях. Да еще, негодяй, завалил сверху всяким барахлом! Я измучился, пока откопал ее. Два пера, к черту, сломал.
        …Ядвига страстно понюхала воздух, фыркнула и отошла подальше: овчарке не понравился едкий запах клея.
        Она засмеялась.
        Я вздохнул.
        Сима посмотрела куда-то в сторону и проговорила напряженным голосом:
        - Звони, Дима! Обрадуй свою девочку. Поеду пока чай поставлю.
        Она уехала на своей коляске.
        Я стал набирать номер. Но не Светкин, а свой собственный. Нужно было открыться брату.
        - Правильно, — одобрил Степа. — Сначала самое трудное. Легкое и приятное — на закуску!
        Мать сказала, что Юрки нет. Голос у нее при этом был убитый.
        - Ты где, Дима? Немедленно домой!
        - Я с друзьями.
        - Знаю я ваших друзей! Марш домой!
        - Да в чем дело-то? — спросил я.
        Сима намазывала клеем макушку бриллиантика. Время от времени на бриллиантик падало солнце — и тогда он вспыхивал пучком цветных лучей. Намазав как следует камешек, девочка зачем-то подышала на него и поместила в ямку на звезде.
        - Как будто так и было! — удовлетворенно заметила она, любуясь своей работой.
        Я сказал:
        - Красивый все-таки орден.
        Степа возразил:
        - Это не орден, а знак отличия. Звезда автоматически выдавалась тем, кто становился маршалом. Ее на шее носят.
        Ворон сидел на столе и склевывал уже вторую котлету.
        Сима приставила звезду к моей шее.
        - А тебе идет, Дима!
        Она огорченно помолчала.
        - У Юры большие неприятности, Дима. Они с отцом отправились в милицию. И этого Стаса потащили. Тут одна ужасная вещь выяснилась. Ужасная! Потом узнаешь. Короче, быстро домой!
        - Ладно, — сказал я. — Уже иду!
        Степа, тюкнув на блюдце последний кусочек котлеты, поинтересовался:
        - Что-то случилось?
        Я кивнул:
        - Явка с повинной.
        Ворон подозрительно взглянул на меня.
        - Скажи честно, старик: ты вчера предупредил брата?
        Я обиделся:
        - За кого ты меня принимаешь? Мы же с тобой договорились: пока не заберем звезду, я молчу!
        Степа проворчал:
        - Что с того, что договорились.
        Я вскинулся:
        - Ты зря, Степа! Насчет милиции Юрка сам придумал. Без меня. Ты его не знаешь. Он вообще-то отличный парень. Жаль, конечно, что теперь Венгрия накроется. Только человек попал в сборную — и…
        Ворон пригнулся и заглянул под край блюдца: не закатилась ли туда нечаянно котлетная крошка.
        - А может, и не накроется!
        - Ты считаешь?
        - Скорее всего, твоему брату, как новичку, дадут год-два условно.
        - Условно?
        - Ну да. Дескать, даем подсудимому возможность исправиться. Но не в тюрьме, а на свободе. Что-то вроде последнего предупреждения.
        - Класс!
        Я готов был его расцеловать.
        Сима задерживалась со своим чаем. Я опять схватил телефон и, приготовив ликующую улыбку, набрал Алябьеву.
        Светкин отец ответил, что ее нет дома.
        - Передайте, пожалуйста, Свете, что я нашел ей то, что искал! Она знает. Эта вещь уже у меня. В целости и сохранности. Кстати, как чувствует себя дедушка? Еще не выписали? Завтра? Отлично! Значит, пусть Света не волнуется: все в порядке. Она когда вернется? Поздно?.. В театр? В какой… театр?
        Сердце у меня сжалось в комочек и упало вниз, к пупку.
        - Извините… — пробормотал я и повесил трубку.
        Степа громко хмыкнул за моей спиной. Я обернулся.
        - Не думай! Это просто так. У Сережки, наверное, случайно оказался лишний билет — вот она и…
        - Ясное дело, просто так.
        Он стал тщательно чистить о подоконник свой чудовищный клюв.
        Я готов был его убить. Характер у ворона был, конечно, мерзопакостный.