Маркус и Диана Клаус Хагерюп
        Этот необыкновенно смешной, умный и обаятельный роман переведен на 12 языков и получил множество наград, включая самую престижную норвежскую — Брагеровскую премию. Его можно сравнить с детскими произведениями Роальда Даля и Эриха Кестнера.
        Нельзя не согласиться с норвежской газетой «Dag-bladet», написавшей: «Торжественно и честно заявляем — это одна из самых блестящих книг, прочитанных за последние годы».
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        Не было человека трусливей Макакуса. Так называли Маркуса Симонсена, боявшегося высоты и темноты. Маркуса Симонсена, уверенного в том, что его поразит гром, стоит только ему наступить на люк, и ни за что на свете не решавшегося зайти в лифт. Маркуса Симонсена, трясущегося при виде пауков, собак и всего, чего вообще можно в этом мире бояться. А больше всего — девочек. Они пугали его до полусмерти и одним взглядом вгоняли в краску. А глядели на него часто. Хотя особо смотреть было не на что. Маркус был самым худеньким мальчиком в 6«Б» классе. У него были волосы песочного цвета и толстенные очки в коричневой оправе. Из-за них он походил на старичка, хотя ему было всего тринадцать. Впрочем, он выглядел старше не только из-за очков. Таким его делал страх. Когда он бродил взад-вперед по школьному двору вместе с Сигмундом, он ходил медленным шагом, понурив голову. «Как старый гном», — говорил Райдар, владелец горного велосипеда за много тысяч крон, пробежавший шестидесятиметровку за 8,3 секунды. У Маркуса вообще не было велосипеда. От одной мысли о том, чтобы выезжать на раскачивающейся железяке с
колесами, ему становилось дурно. Лучше ходить в школу пешком, и это тоже очень рискованно, считал он. Собаки без поводка, водители-дальтоники, не отличающие красного от зеленого. Никогда не знаешь что случится. Лучше не подвергать себя лишней опасности. Но есть ли хоть что-нибудь, что ее в себе не таит? Маркус сомневался. Он шел по жизни, как по канату.
        Общался он исключительно с Сигмундом, как это ни странно. Сигмунд был самым высоким и способным мальчиком в классе. Отец Сигмунда был математиком, и Сигмунд потряс весь класс сочинением о происхождении Вселенной. Он написал о Большом Взрыве, черных дырах и сжатой Вселенной так естественно, будто это было описанием поездки на Канарские острова. Кроме того, он читал книги по-английски. По меньшей мере четыре девочки в классе были тайно влюблены в Сигмунда, а тот воспринимал это с величайшим спокойствием.
        — Смотри, Муна уставилась на тебя, — прошептал Маркус однажды, когда они прогуливались на перемене, потому что Сигмунд и Маркус не ходили, они прогуливались взад-вперед по школьному двору.
        — Нет, — медленно проговорил Сигмунд. — Скорее, она уставилась на тебя.
        Тогда Маркус покраснел и наклонил голову еще ниже к земле.
        — Этого-то я и боялся, — прошептал он.
        — Если девчонки таращатся, надо таращиться им в ответ, — сказал Сигмунд, — тогда они в два счета перестанут.
        — Тебе легко говорить. Ты выше ста семидесяти. А я всего сто пятьдесят.
        — Да, — сказал серьезно Сигмунд, — наверно, я остановлюсь только на трех метрах.
        — Тогда ты попадешь в Книгу рекордов Гиннесса, — ответил Маркус.
        — Не хочу в Книгу рекордов Гиннесса. Хочу стать астрофизиком.
        Маркус понятия не имел, что такое астрофизик, но он не понимал, почему это должно помешать Сигмунду попасть в Книгу рекордов Гиннесса, и высказал свое соображение.
        — Сколько, по-твоему, астрофизиков записано в Книгу рекордов Гиннесса? — спросил Сигмунд.
        — Не знаю.
        — Ни одного.
        — Значит, ты будешь первым.
        — Если я буду три метра ростом, у меня не будет времени, чтобы стать астрофизиком. Мне будут постоянно мешать. Привет, Муна! — крикнул он.
        Муна посмотрела на них. Она встретилась взглядом с Сигмундом и покраснела.
        — Сильно занята, Муна?
        — Чего?
        — Ты подготовилась к контрольной по истории?
        — Я… Я не знаю. А что?
        — Ну если ты не подготовилась, как же ты можешь тратить время на то, чтобы так глазеть на Макакуса.
        Муна покраснела еще больше, открыла учебник, который она держала, и притворилась, будто читает изо всех сил.
        — Вот как надо ставить на место неподобающих девиц, — сказал Сигмунд.
        — Я не могу. Послушай. Тебе обязательно звать меня Макакусом?
        — Тебя же все Макакусом зовут.
        — Да, но ты можешь называть меня Маркусом.
        — Я ведь твой друг?
        — Да.
        — Именно поэтому я зову тебя Макакусом, — сказал серьезно Сигмунд, — остальные все равно тебя так зовут. А когда я тебя так называю, это уже не кличка. И ты к этому привыкнешь.
        — Нет, не привыкну.
        — Откуда ты знаешь? Я только что начал тебя так называть.
        Подобные дискуссии Маркус и Сигмунд могли вести часами. Они могли углубиться в самые невероятные доводы, которые приводили к самым непредсказуемым выводам. Никто, даже они сами не понимали, почему они подружились. Они отличались, как небо и земля, и, может быть, именно поэтому они и подружились.

*
        Маркус жил в красном деревянном доме в паре километров от школы. Они переехали из центра города два года назад, после смерти его матери. Теперь они с отцом жили одни. У него не было братьев и сестер, но у него была фантастическая коллекция автографов. Маркус охотился за автографами. Настоящими автографами. Ему было слишком страшно просить у известных людей автограф, если он встречал их на улице, поэтому он писал письма. Сотни фантастических, хорошо написанных писем, полных слепого восхищения. Он сидел, склонившись над бумагой, с карандашом в руках, и весь его страх как ветром сдувало. И самое странное, он вживался в придуманные образы настолько, что почти верил тому, что писал, хотя врал безбожно. Без тени смущения он мог написать известному поэту:
        Уважаемый Улаф Стайнгримссон!
        Я сижу в кресле-каталке, вся в слезах. Я вдова восьмидесяти четырех лет. К сожалению, я почти ослепла и не могу читать Ваши стихи сама. Но я попросила моего внучка, кудрявенького Маркуса Симонсена, читать их вслух. Должна признаться, что они чертовски хороши. Раньше мне больше нравился Александр Пушкин, но теперь Вы стали моим любимым поэтом. Дело в том, что маленький Маркус собирает автографы. Сказать, что мальчик — любовь моей жизни, не будет преувеличением. Не могли бы Вы, уважаемый Улав Стайнгримссон, послать ему свой автограф, столько радости принес бы он и молодому, и старому сердцу. Я потратила часть своей пенсии на конверт и марку и надеюсь, Вы меня не разочаруете.
        С уважением,
        Ауд Симонсен (84 года)
        P.S. Удачи Вам в получении Нобелевской премии, которую Вы честно заслужили.
        Или звезде спорта:
        Уважаемый Турмуд Юнсен!
        Поздравляю с победой в чемпионате Норвегии. Вы прыгаете через препятствия как пантера. Назвать Вашу силу «первобытной мощью» — значит не сказать ничего! Дело в том, что я тоже должен был бегать с препятствиями. Вы, конечно, обо мне не слышали, потому что я так и не дошел до старта. Могу поклясться, Вам любопытно узнать почему. Ответ прост: допинг! И как Вы думаете, кто дал мне его? Мои родители. Они хотели сделать из меня олимпийского чемпиона. А вместо этого превратили в ничто. Никогда в жизни я больше не смогу преодолеть ни одного препятствия. Единственное, что мне осталось, — это хранить автографы моих друзей по спорту, и потому я пишу Вам — Турмуд Юнсен, Вы всегда были моим идеалом. Если бы Вы могли прислать мне свой автограф, я бы вынимал его и радовался в минуты, когда горечь готова одолеть меня, что бывает весьма часто.
        Спортивный привет от Маркуса Симонсена (18 лет).
        P. S. Удачи в получении олимпийского золота, которое мне уже не грозит.
        Подобные письма он писал пачками и почти всегда получал ответы. На стенах его комнаты висели присланные ему фотографии знаменитостей со всего света, а ящики комода были забиты письмами с автографами и ободряющими словами. Письма доставляли радость ему самому и его отцу, который собирал марки, работал в офисе и был таким же трусливым, как Маркус. В сущности, они различались только возрастом, а в остальном были ужасно похожи. Тот же цвет волос, та же шаркающая походка и такие же очки. Маркус был худым, а Монс Симонсен — толстым, вот и вся разница. На работе его называли Кротом. Маркус этого не знал, но и отец не знал, что сына называют Макакусом.

*
        Все началось со школьного похода. Похода в горы, о котором учитель Скуг объявил в 6«Б» классе на уроке норвежского как о приятном завершении учебы:
        — Прежде чем вы вольетесь в ряды подростков, когда мальчики научатся быть мужчинами, а девочки — женщинами…
        — С грудью и критическими днями, — сказал вполголоса Райдар, но учитель Скуг сделал вид, будто не слышит, поскольку он был человеком мирным и по возможности избегал неприятностей.
        — Девочки взрослеют раньше мальчиков, — сказала Эллен Кристина.
        — А вот и нет, — горячо отозвался Пер Эспен. — У Райдара вот волосы уже и наверху, и внизу, а у вас ни у кого еще нет.
        Маркус и несколько девочек покраснели, но Эллен Кристина не сдавалась. Она свысока посмотрела на Пера Эспена и сказала презрительно:
        — Ну прямо!
        — Правда, господин учитель, — сказал Пер Эспен, — мальчики лучше?
        — Мы так по-разному взрослеем, — осторожно ответил учитель Скуг.
        — Только не Райдар! — сказал Пер Эспен. — Ой!
        Он сидел за партой перед молодым человеком с волосами и наверху, и внизу и подскочил на месте, когда кончик карандаша воткнулся ему в спину.
        — Когда мы поедем? — спросил Сигмунд.
        Маркус посмотрел на него с благодарностью. Он сидел, склонив голову к парте, и со страхом ждал, когда его спросят, где у него растут волосы.
        — В последние выходные мая, — сказал учитель Скуг. — Я подготовил бланк заявления, который вы можете взять для родителей, но надеюсь, поедут все.
        — Главное, чтоб детей не народилось, — пробормотал Райдар, но тут, по счастью, раздался звонок.

*
        Был вечер пятницы, и до отправления автобуса от школы оставалось два часа. И Маркус, и его отец с ужасом ждали похода. Монс знал, что три дня без сына он проведет, постоянно опасаясь, что Маркус утонул в горном озере, заблудился в тумане или свалился в пропасть. Маркус не знал, чего он боится, но стертые ноги казались самой незначительной проблемой. Оба делали вид, будто все в порядке. Так было всегда.
        — И высоко вы подниметесь? — спросил Монс.
        — Да, — ответил Маркус, — надеюсь.
        — До альпийских лугов?
        — Даже дальше, я думаю.
        — Бедняги те, кто боится высоты, — весело сказал Монс.
        — Да уж, — сказал Маркус, — бедняги.
        Маркус никогда не рассказывал отцу, что он до смерти боится высоты. Да и не нужно было, потому что Монс сам боялся высоты, и вместе они никогда не ходили в горы и не забирались на высокие башни. Оба скрывали друг от друга свой страх, но, поскольку оба боялись до смерти, проблем не было. Монс помогал Маркусу собирать рюкзак, пока тот не стал походить на маленького объевшегося слона. Монс вытер со лба пот.
        — Ну, кажется, мы собрали все самое необходимое.
        — Кажется, собрали.
        — Давай еще раз пробежимся по списку, — сказал Монс. — Шерстяные носки, теплое белье, простое белье, рубашки, свитера, шарф, варежки, теплый комбинезон, тренировочный костюм, кроссовки, резиновые сапоги, куртка от дождя, плавки, полотенце, зубная щетка, зубная паста, таблетки от головы, пластырь, градусник, эластичный бинт, рыбий жир, сетка от комаров, фотоаппарат, шашки… Насколько я тебя знаю, ты же сыграешь с мальчиками партию?
        Маркус кивнул:
        — Одну или две, конечно.
        — Компас, пижама, темные очки, запасные очки, солнцезащитный крем, веревка…
        — Веревка?
        — Да, никогда не знаешь, когда в горах может пригодиться веревка. Сухое молоко, спички…
        — Папа, я не курю.
        — Я знаю, Маркус. Просто на всякий случай.
        — На случай, если я все-таки захочу покурить?
        — На случай, если придется разводить костер.
        — А-а.
        — Носовые платки, спрей для носа, шоколад, бинокль, спальник, лопата…
        — Она мне не нужна.
        — Точно? Все равно возьми.
        — Зачем?
        — А вдруг тебе захочется закопаться.
        Маркус серьезно посмотрел на отца:
        — Я уверен, что мне не захочется закопаться, папа.
        — А если вы попадете в пургу?
        — Мы не попадем в пургу. Учитель сказал, что там даже снега нет.
        — Тогда лопата нам не нужна, — сказал Монс с облегчением и дружески толкнул Маркуса в плечо. — Мой сын — покоритель гор.
        Маркус толкнул отца в ответ:
        — Мой самый лучший отец.
        Хотя Маркус и Монс почти никогда не рассказывали друг другу о своих чувствах, они были настоящими друзьями. Маркус не говорил отцу о своих страхах только потому, что понимал — страх заразное чувство. То же самое испытывал Монс. На самом деле они уже давным-давно друг друга раскусили, и это только крепче связывало их.
        Монс помог Маркусу надеть рюкзак.
        — Тяжелый?
        Маркуса зашатало из стороны в сторону, но потом он поймал равновесие.
        — Немного. Может, вынуть градусник?
        Монс засмеялся:
        — Может, напроситься к тебе в носильщики?
        Тон был шутливым, но Маркус знал, что сказано было на полном серьезе. Его тело слегка онемело.
        — Лучше не надо, папа. Я же теперь подросток, знаешь ли.
        — Да, в самом деле.
        — С грудью и критическими днями.
        — Ты это о чем?
        — То есть с волосами и наверху, и внизу.
        — Что?
        Маркус стоял прямо, но его тянуло вниз. Рюкзак весил минимум тонну. Он улыбнулся отцу:
        — В другой раз, папа. В другой раз мы пойдем в горы вместе.
        — Только ты и я?
        — Да, только ты и я, папа, и мы заберемся на самый верх!
        Монс Симонсен улыбнулся. На самом деле оба очень грустили, и оба знали об этом, но никто не хотел говорить о своих мыслях.
        — Договорились, — сказал Монс и снова толкнул Маркуса.
        Тяжеленный рюкзак все-таки опрокинул его на пол. Монс наклонился над сыном.
        — Маркус! Ты не ударился?
        Маркус улыбнулся в ответ:
        — No problem, папаша, но, может, ты мне поможешь донести рюкзак до машины?
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        На школьном дворе было весело и шумно, и когда они с отцом вышли из машины, Маркусу показалось, что все сразу уставились на него. Монс открыл багажник, а девочки, говорившие громче всех, вдруг зашептались. В воздухе повисло ожидание. Когда отец захотел помочь ему надеть рюкзак, Маркус незаметно покачал головой. Монс поставил рюкзак на бугорок и обнял Маркуса:
        — Будь осторожен, мой мальчик.
        Он говорил тихо, но Маркусу послышался рокот.
        — У меня есть номер мобильника Скуга, — сказал Монс, — хочешь, я позвоню вечером и пожелаю тебе спокойной ночи?
        — Не звони нам, мы сами позвоним, — пробормотал Маркус.
        Он не обернулся, когда Монс сел в машину, но когда машина завелась, он все-таки обернулся. Он помахал, глядя на заднее стекло, и понял, что отец смотрит на него в зеркало, а одноклассники уставились ему в затылок. Он наклонился над рюкзаком и невдалеке услышал тихий голос:
        — Сейчас последует попытка установить мировой рекорд среди макак по поднятию тяжестей.
        Не получилось. Маркус старался казаться невозмутимым, присаживаясь на корточки и просовывая руки под лямки рюкзака. Затем он попробовал встать, но его потянуло назад. Он уперся коленом в землю, наклонил туловище вперед и медленно встал на ноги. Лицо его побагровело. Кто-то захлопал. Он медленно повернулся, посмотрел в небо и попытался сделать вид, будто он радуется прекрасной погоде. Потом на негнущихся ногах пошел к автобусу, где стояли другие ученики. Он был самым маленьким мальчиком в классе, но у него был самый большой рюкзак.
        — Бинокль взял? — спросил Сигмунд.
        Маркус кивнул.
        — Если вечером будет хорошая погода, я покажу тебе созвездие Возницы, — сказал Сигмунд. — Что у тебя в рюкзаке?
        — Только самое необходимое.
        — Ты что, решил поселиться в горах, Макакус?
        К ним подошел Райдар.
        — А что у тебя в рюкзаке, Райдар? Только зубная щетка и презервативы?
        Райдар не нашелся что ответить, презрительно фыркнул, отошел в сторону и приобнял Эллен Кристину.
        — Он думает, он крутой, но на самом деле труслив, как заяц, — прошептал Сигмунд.
        — Да, похоже на то, — прошептал в ответ Маркус и дал Сигмунду помочь снять рюкзак. Сигмунд не был папой, да и вообще могло же ему быть все равно.
        Они вошли в автобус, и Маркус заметил, что Муна прихватила гитару. Значит, будет общая песня, и получается, что ты будешь делать то, чего совершенно не желаешь, впрочем, так в жизни обстоит с большинством дел.
        Маркус и Сигмунд нашли свободные места в середине автобуса.
        «Четыре часа насильственной общей песни, — подумал Маркус — В окружении врагов».
        В поход отправились два учителя — Виктор Скуг и Карианна Петерсен. Карианна была самой популярной учительницей в школе. Ей еще не исполнилось тридцати, и она чемпионка округа по спортивному ориентированию. Кроме того, она знала массу песен. Скугу было за сорок. Он играл на пианино и пел в хоре. Похоже, выходные будут долгими.
        Муна сидела впереди. Они проехали ровно восемь минут, и тут она открыла чехол с гитарой.
        — Вот наш шофер, — пропела она, — вот наш шофер.
        Он весел, ловок и хитер.
        А если вдруг он не хитер,
        Какой же он тогда шофер?
        Вот наш шофер, вот наш шофер.
        Он весел, ловок и хитер.
        — Когда в поход ведут ребят, — начала Карианна Петерсен, сидевшая рядом с Муной, —
        Они нисколько не грустят,
        А если вдруг и загрустят,
        Тем только хуже для ребят.
        — Подхватывайте, ребята!
        И ребята подхватили:
        — Когда в поход ведут ребят,
        Они нисколько не грустят.
        — Твоя очередь, Эллен Кристина, — весело крикнула она.
        — В погожий день, в погожий день, — начала Эллен Кристина.
        И так пошло дальше по автобусу. Один за другим одноклассники начинали стишок, который заканчивался общей песней. Спели про погожий день, про одного спортсмена, про праздники, фотографа, принца, скаута и многое другое. Кто-то рифмовал, кто-то только пытался, но все сочиняли свой маленький стишок. В какой-то момент Маркус заподозрил, что они тайно репетировали. Скоро очередь должна была дойти до него. Он судорожно искал нечто, о чем можно спеть, но его мозг был словно черная дыра. Он с сомнением посмотрел на Сигмунда, который пел:
        — Вот вам микрон, вот вам микрон,
        И в сите не застрянет он.
        А если вдруг застрянет он,
        Какой же он тогда микрон?
        Вот вам микрон, вот вам микрон.
        И в сите не застрянет он.
        Маркус закрыл глаза и уронил голову на грудь, пытаясь издать храп. Сигмунд толкнул его в бок:
        — Твоя очередь, Маркус.
        Маркус захрапел громче, но не помогло. Сигмунд вцепился ему в руку. Он был лучшим другом, но даже он не мог всего понять.
        — Давай, Маркус! — крикнула Карианна Петерсен.
        Она крикнула из лучших побуждений, потому как была простодушной и верила, что общая песня укрепит дружбу в классе и никто не будет чувствовать себя ненужным. В ее жизни все было слишком хорошо, чтобы она могла понять, что стеснительные могут стать еще стеснительнее, а одинокие еще более одинокими.
        — С автографом… — тихо пропел Маркус сиплым голосом, — с автографом.
        Потом он в ужасе замолчал. Ни одно слово на свете не рифмовалось с автографом. Он закрыл глаза.
        — Замечательно, Маркус, — крикнула Карианна Петерсен в поддержку.
        Особенно его это не поддержало.
        — С автографом, — пробормотал он сипло.
        — Отлично! — крикнула Карианна Петерсен. — С автографом!
        Маркус чувствовал, что теряет сознание.
        — С автографом, — прошептал он.
        Наконец Карианна Петерсен поняла, что ему нужна помощь.
        — С автографом, — пропела она, — с автографом…
        Но и она не могла найти рифму к автографу.
        — Как хорошо с автографом! А если без…
        Она ободряюще посмотрела на Маркуса. Он уперся головой в сиденье перед собой и замер.
        — Без автографа, — пропел Сигмунд, — то, значит, без автографа.
        — С автографом, — нестройно подхватил хор.
        — Как хорошо с автографом!
        Ну вот и все. Могло быть лучше, но могло быть и хуже. Он остался в живых, и еще многие не спели свой стишок, так что до следующей общей песни было много времени.
        — Тупой макак, — запел Райдар, — тупой макак.
        С мозгами у него никак.
        А если вдруг с мозгами как,
        Какой же он тогда макак?
        Тупой макак, тупой макак,
        С мозгами у него никак.
        Ни Карианна Петерсен, ни учитель Скуг не понимали, почему среди учеников упоминание макака вызвало небывалое ликование, но то, что настроение снова стало превосходным после неудачного стишка про автограф, было очевидным, поэтому они тоже ликовали, и Карианна Петерсен подмигнула Маркусу, чтобы и он присоединился ко всеобщей радости. Маркус подмигнул в ответ обоими глазами. Тут зазвонил мобильник учителя Скуга. Муна перестала играть.
        — Алле. Да. Что? Да, конечно. Да, все в порядке. Что? Конечно, настроение отличное. Скажу.
        Он сложил мобильник.
        — Это был отец Маркуса.
        Маркус посмотрел на окно и подумал, возможно ли открыть его и выпрыгнуть.
        — Он позвонил пожелать нам приятного пути!
        Слабые аплодисменты раздались в автобусе, Муна снова начала играть, и Пер Эспен запел:
        — У папы сын, у папы сын
        И дня не проживет один.
        «Вот теперь я засну, — подумал Маркус. — Если как следует расслабиться, я засну».
        И ему удалось заснуть, прислонившись головой к плечу Сигмунда, который сидел и размышлял о тайнах звездного неба.
        Класс пел свои песни, обменивался впечатлениями от прошлых походов в горы, рассказывал анекдоты, ссорился, ел шоколад и чипсы, рыгал, отгадывал загадки и прикидывал, сколько еще ехать. Маркус был совсем в другом месте. Он был в Голливуде, где ходил от дома к дому в Беверли-Хиллз и собирал автографы. Арнольд Шварценеггер только что пригласил его на бокал овощного сока, но тут автобус остановился. Всё, приехали.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        Смеркалось. Мотель, в котором они собирались ночевать, располагался на высоте тысячи шестисот метров над уровнем моря. На следующий день планировалось подняться еще на семьсот метров к домику Туристического общества. Поход должен был длиться четыре часа, и Маркус решил, пока еще возможно, о нем не думать. Он взглянул на гору — на серо-голубую тень, заслонявшую вечернее солнце. Далеко наверху он заметил несколько белых пятен. Наверное, снег или маленькие ледники с глубокими трещинами. Что бы там ни было, наверняка что-нибудь неприятное, что придется преодолевать без лопаты, которой нет на случай обвала. Существует столько разновидностей обвалов снежных лавин или камнепадов. Не важно, что начнет обваливаться, Маркус был уверен, что он обязательно в этот момент окажется поблизости. Вдалеке кто-то заблеял, очевидно, волк забрался в стадо овец. Ему про это рассказывали. С волками шутить нельзя, а он вовсе и не думал. Он хотел залечь на дно во время всего похода. Глубоко на дно. Теша себя слабой надеждой, что у него может подняться температура и он пролежит весь следующий день в мотеле, Маркус
проследовал за остальными в вестибюль, где очень толстая и очень милая дама встретила их и рассказала, что на ужин подадут горную форель и сливовый компот. Мысль о том, что рыбная кость может застрять в горле и его придется спешно транспортировать в безопасную больницу, несколько взбодрила.

*
        Их поселили в двух комнатах. Девочки и Карианна Петерсен ночевали в самой большой, а мальчики и учитель Скуг — в самой маленькой. Тесновато, но, по счастью, никто из мальчиков не взял с собой гитару. И это радовало. За Сигмундом он зашел в спальню и с грохотом уронил рюкзак на пол. Кажется, что-то разбилось. Градусник? Тогда ртуть разольется по рюкзаку. Очень неприятно. Он медленно открыл рюкзак, в страхе, что ртуть прыснет ему в глаза. Насколько он знал, ртуть — очень опасное вещество, распространяющееся повсюду. Нет, не градусник. Кружка, подарок от мамы. Белая кружка, на которой она написала «Маркус» красными буквами. Теперь она раскололась на три больших черепка. На одном было «М», на другом «АРК», а на третьем «УС». Он грустно оглядел осколки.
        — Мир развивается от порядка к хаосу, — рассеянно сказал Сигмунд. — Думаю, ее можно склеить, — добавил он, заметив несчастный взгляд Маркуса. — Можешь взять мою кружку, я буду пить из крышки термоса.
        — Ей почти столько же лет, сколько мне, — сказал Маркус. — Как ты думаешь, это знак?
        Девять из десяти человек либо засмеялись над ним, либо спросили, что он имеет в виду под словом «знак». Только не Сигмунд. Он понял, что Маркус имеет в виду знак того, что он сам скоро разобьется, точно так же как кружка. Задумчиво он посмотрел на осколки.
        — Вряд ли, хотя никогда не знаешь. Лучше быть осторожным.
        — Вот и я так думаю, — ответил Маркус рассеянно и начал раскручивать свой спальник.
        Почти у всех мальчиков были современные спальники. Довольно новые и тем не менее потертые — явный признак бывалых туристов. У Маркуса спальник был старый, тяжелый, серый, слегка сбившийся, да и еще и молнию заедало, зато совсем неиспользованный. Монс спал в нем два раза в течение месяца, когда сам был в молодежном походе уже почти тридцать лет назад.
        — Только мумии спят в таких, — сказал Пер Эспен, которому на Рождество подарили синий супермодный спальник.
        — Да что ты знаешь о мумиях, Пер Эспен? — спросил Сигмунд. — Кроме того, что ты читал в комиксах?
        Пер Эспен не ответил. Он был вторым по росту с конца и знал, перед кем не стоит выделываться.
        Маркус сдался в борьбе с молнией и решил использовать спальник просто как одеяло.
        — Готовы, мальчики? — спросил учитель Скуг. — Все в порядке, Маркус?
        — Да, надеюсь, — ответил Маркус.
        Ни одной рыбной кости в горле у него не застряло, но он почти не ел форель. Тошнота притупляла чувство голода, и он ел ровно столько, чтобы никто не заметил, что он не ест. После ужина все собрались в гостиной послушать инструкции на завтра. После короткой общей песни было велено ложиться спать.
        — Завтра будет длинный день, — сказал учитель Скуг, — времени уже пол-одиннадцатого, и вам всем нужно как следует выспаться. Мы с Карианной останемся и распланируем завтрашний день. Мы придем через полчаса, и в комнатах должно быть тихо.
        После того как отклонили одиннадцать протестов, громко заявленное предложение сыграть в викторину и тихо объявленное сыграть в покер на раздевание, ученики пожелали спокойной ночи учителям и, почистив зубы, забрались в спальники. Карианна Петерсен и учитель Скуг заказали по лимонаду, сели у окна с видом на гору, которую предстояло завтра покорить.

*
        — Шарон Стоун… — шептал Вигго. — У Шарон Стоун груди, как горы. Она снималась в «Плейбое».
        — Мелани Гриффит круче, — пробормотал Пер Эспен, — я бы не прочь затащить ее под одеяло, правда, Райдар?
        — Она замужем за Доном Джонсоном, — сообщил Райдар, — а его под одеяло затаскивать мне совсем не хочется.
        — Да нет же, они развелись, — шепотом возразил Вигго. — По-моему, Мелани Гриффит свободна на рынке, так сказать.
        — Они почти все разведены, — пробормотал Лейф Оге, — они женятся, потом занимаются сами знаете чем, а потом разводятся.
        Родители Лейфа Оге только что развелись, поэтому он был большим специалистом по разводам.
        — Только не Диана Мортенсен, — сказал Сигмунд, — она никогда не была замужем.
        — Точно, — ответил Вигго, — Диана Мортенсен такая симпатяжка. Но, по-моему, она была вместе с Майклом Дугласом.
        — Все были с Майклом Дугласом, — с видом знатока отрезал Райдар.
        — Только не Мелани Гриффит, — сказал Вигго, — потому что она замужем за Доном Джонсоном. Если, конечно, они не развелись, — добавил он на всякий случай.
        — Пол Ньюман никогда не разводился, — сказал Пер Эспен, — он постоянно женат. И мама с папой тоже.
        — Что значит «постоянно»? — спросил Сигмунд.
        — Ну, все время.
        — Со времен Большого Взрыва?
        — С возникновения Вселенной.
        — Заткнитесь! Я хотел сказать…
        — Десять очков Шарон Стоун, — сказал Вигго, — и девять Диане Мортенсен, восемь…
        И пока мальчики из 6«Б» обсуждали, кто из незамужних, замужних и разведенных звезд Голливуда самая сексуальная, Маркус тихо прошептал Сигмунду:
        — Кто такая Диана Мортенсен?
        — Ты что, не знаешь?
        — Нет, только не говори никому.
        — Диана Мортенсен родом из Хортена [1 - Хортен — маленький город в Норвегии к югу от Осло.] , но живет в Голливуде. Она играет в «Деньгах и власти».
        «Деньги и власть» были нескончаемой американской мыльной оперой, которую показывали по телевизору каждую среду.
        — Ты что, не видел?
        — Нет.
        — Тут я с тобой солидарен. Паршивый сериал, но он идет сразу после «Безграничной Вселенной». Я видел пару серий.
        — А она… она красивая?
        — Да, ужасно красивая. Но, по-моему, ей живется несладко.
        — Почему?
        — Не знаю. Она выглядит такой грустной. За всем этим гримом. У меня в бумажнике ее фотография.
        — Зачем?
        — Не знаю, — безразлично произнес Сигмунд, — просто случайно.
        — Можно посмотреть?
        — Да, только другим не показывай.
        Сигмунд достал сложенный листик бумаги и дал его Маркусу, который нырнул под спальник и зажег фонарик.
        Диана Мортенсен сидела на краю бассейна. Ее кожа была невероятно белой, волосы выбелены, а губы сияли ярко-красным. Она смотрела на Маркуса большими глазами, такими же синими, как ее бикини. Хотя лицо было повернуто на камеру, она сидела к ней спиной. Она опиралась на руки. Рот был полуоткрыт. Диана улыбалась, но в то же время выражение ее лица было удивленным, немного испуганным. Было видно одну грудь. С другой стороны бассейна стоял здоровый парень в плавках. Он выглядел очень внушительно.
        Маркус сглотнул и погасил свет. Он глубоко вздохнул и снова его зажег. Она по-прежнему улыбалась, но ему показалось, она испугалась еще больше. Сосок на груди был маленьким и красным. Ей было не больше двадцати. Он почувствовал, как рука Сигмунда тянется под спальник.
        — Что это ты там делаешь?
        — Ничего.
        — Отдай фотографию.
        Маркус снова потушил свет и протянул Сигмунду фотографию, которую тот случайно вырезал из журнала.
        — Я видел ее груди.
        — Только одну.
        — Да, — прошептал Маркус. — А кто тот тип с другой стороны бассейна?
        — Ее охранник.
        Сигмунд положил фотографию обратно в бумажник и взглянул на остальных, которые как раз обсуждали, сколько очков дать Джулии Роберте — четыре или три. Так что они могли спокойно продолжать.
        — После того как сделали фотографию, он попытался отнять фотоаппарат, но фотографу удалось смыться. А когда снимок напечатали, Диана Мортенсен подала на фотографа в суд.
        — Зачем?
        — Она считала, что он нарушает спокойствие частной жизни, но проиграла.
        — Что, у нее нет частной жизни?
        — Нет, суд счел, что она все подстроила.
        — Что?
        — Села полуголой. Суд посчитал, что это был пиар и что она все заранее просчитала.
        — Тогда бы она не была такой испуганной.
        — Суд посчитал, что это игра.
        — Тогда суд ничего не понимает, — прошептал Маркус.
        — Я тоже так думаю.
        — Если бы я был судьей, я бы запретил этому фотографу снимать на всю его жизнь, — с горечью прошептал Маркус.
        В полумраке Сигмунд кивнул:
        — Ее называют норвежской Мэрилин Монро.
        — А это кто?
        — Актриса, которая жила давным-давно. Она тоже была секс-символом. Она умерла, когда ей было чуть за тридцать. Никто не знает, было это убийство или самоубийство. Жестокий мир.
        — Да, пожалуй, — ответил Маркус.
        — Мальчики, закрываем глаза!
        Учитель Скуг покончил с лимонадом и планами на завтра. Он забрался в спальник. Тут раздался шепот:
        — Три очка.
        — Простите, что?
        — Три очка, господин учитель.
        — Что ты имеешь в виду, Райдар?
        — Джулию Робертс, она получает три очка.
        — Повезло Джулии Робертс. А теперь спим.
        Двенадцать мальчиков и один мужчина, уснув, тяжело задышали, и никто не услышал тихого голоса из-под старого спальника возле окна:
        — Диана Мортенсен, десять очков.

*
        Диана заснула на краю бассейна, спиной на мраморном парапете, голой грудью к сверкающему солнцу. Наверно, больно так лежать без подстилки и одеяла. По счастью, он прихватил свой новый синий супермодный спальник. Ему было бесконечно жаль ее. Потому что, несмотря на всемирную известность секс-символа, она была всего лишь пугливой маленькой девочкой, которую, кроме него, никто не понимал. Он очень хорошо чувствовал, каково ей было. Он был ее охранником и еще старшим братом. Когда-то он тоже был маленьким и трусливым. Он подошел к ней тихо, чтобы не разбудить. Быстрым движением расстегнул молнию на спальнике. С таким спальником нет никаких проблем. Раз плюнуть. Он осторожно накрыл ее спальником и прошептал:
        — Не бойся, Диана. Я с тобой.
        Вспышка света, более яркого, чем солнце, взорвалась у него перед глазами. Фотограф! Проклятый фотограф, который никак не оставит их в покое.
        — Отдай фотоаппарат! — заорал он.
        — Что случилось?
        Маркус уставился на до смерти напуганного учителя Скуга. Он накрыл его своим серым спальником и собирался ударить учителя по щеке.
        — Макакус ходит во сне, господин учитель.
        Свет включил Райдар. Он стоял у двери, красный от еле сдерживаемого смеха. Маркус быстро отдернул руку.
        — Макакус?
        — Я имею в виду Маркус, господин учитель.
        Теперь проснулись все. Учитель Скуг был обескуражен.
        — Не знал, что ты ходишь во сне, Маркус.
        Маркус не отвечал. Оставалось только одно — сделать вид, что он все еще спит. Медленно, как лунатик, он поднял спальник и пошел к входной двери.
        — Помогите, привидение! — отчаянно прошептал Пер Эспен, но Сигмунд остановил смех, который уже было начал раздаваться:
        — Тс! Его нельзя будить.
        — Почему это? — спросил Вигго. — Он же не может так ходить всю ночь.
        — Если разбудить лунатика, у него может быть сильный шок.
        Стало настолько тихо, насколько двенадцать мальчиков могли одновременно сдерживать взрыв смеха, а он периодически прорывался наружу.
        Маркус почувствовал, как Сигмунд осторожно взял его за руку и помог дойти до кровати.
        — Замечательно, Сигмунд, — прошептал учитель Скуг, — надо за ним присматривать.
        — Предоставьте это мне, — пробормотал Сигмунд и помог Маркусу залезть в спальник.
        — Как тебе удалось расстегнуть молнию? — прошептал он немного позже, когда остальные заснули.
        — Мне приснилось, что я ее расстегнул, — прошептал Маркус в ответ.
        — Я так и подумал. Сны могут быть такими же реальными, как сама реальность.
        — Да, — ответил Маркус, — пожалуй.
        Четыре часа спустя зазвонил будильник учителя Скуга. Была половина восьмого, и Маркус понятия не имел, спал он или нет.
        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
        — Мост такой узкий, господин учитель, — сказал Пер Эспен.
        Они поднимались к домику и дошли до первого препятствия — бурного ручья, который Маркусу показался скорее речкой. По обеим сторонам ручья лежали огромные камни, ставшие от зеленой горной воды совсем гладкими.
        «Камушки — специально, чтобы поскользнуться», — подумал Маркус, в сущности пребывавший в неплохом настроении. Завтрак прошел на удивление безмятежно. Никто не упомянул ночной эпизод. Некоторые девочки, может, и смотрели на него немного странно, но они всегда так смотрели.
        Возможно, учитель Скуг сказал, что Маркус все еще может впасть в шок, если кто-нибудь начнет смеяться над его лунатизмом, а может, все так радовались предстоящему походу, что просто-напросто про него забыли.
        Его рюкзак был намного легче, чем вчера. По предложению Сигмунда он оставил наименее необходимое в мотеле. Почти все. Конечно, он все еще ужасался походу, но ощущение катастрофы было не таким острым, как накануне.
        — Это не мост, это доска, — сказала довольная Муна, — запросто пойду первой.
        Муне легко. Она занималась гимнастикой и умеет держать равновесие. Кроме того, на ней были горные ботинки, которые точно приклеились к скользющей доске. Она ступила на доску и слегка подпрыгнула. Девочки пришли в восторг. Маркус прикусил язык. На нем были резиновые сапоги, и он не занимался гимнастикой.
        Он решил, что не пойдет последним, но и первым тоже. Было бы хорошо пройти двенадцатым или четырнадцатым, перед Сигмундом, как можно более незаметно.
        Райдар снял ботинки.
        — Господин учитель, можно я перейду вброд?
        — Нет, — сказал учитель Скуг, — ручей очень бурный. Ты можешь поскользнуться на камне.
        «Ручей сметает, — подумал Маркус, — несет тебя, беспомощного, к водопаду, и прощайте все…»
        Очередь дошла до него. Он осторожно ступил на доску. Казалось, что ручей только его и ждет. Он забурлил еще сильней. Наверное, водяному сообщили, что приближается обед, и тот за ним поспешил. М-да, может, он и почувствовал легкий испуг, но ведь он был в хорошем настроении и мог пошутить над собой в минуту опасности.
        «Надо только думать о чем-нибудь другом», — рассуждал он.
        Одновременно думать о чем-нибудь другом и о том, куда ставить ногу. Вот в чем задача. Еще три шага — и он на твердой почве или на скользком камне — зависит от того, как посмотреть.
        — Ты суеверен, Макакус? — крикнул Пер Эспен, который спокойно перешел через мостик и был необычайно собой доволен.
        «Еще два шага», — думал Маркус.
        — Ты переходишь тринадцатым, ты знаешь?
        Он перелетел. Прыжок тигра. Мировой рекорд по прыжкам с места. Он приземлился на живот и быстро уцепился за камень. Одна рука наткнулась на что-то острое, и он знал, что пойдет кровь.
        — Какого черта ты прыгнул? — спросил учитель Скуг.
        — Мне… мне захотелось.
        — Осторожнее надо, детка.
        Маркус медленно поднялся и взглянул на руки. Так и есть. С ладони сочилась кровь, но вполне возможно, никто не обнаружит. Он заметил, что никто не смеется. Одноклассники, скорее, смотрели изумленно. Как бы новыми глазами. Он не понимал почему, пока не заговорила Карианна Петерсен:
        — Да ты безумец, Маркус.
        — Да нет, — скромно ответил Маркус, — мне просто нравится прыгать.

*
        И вот они поднялись выше зоны лесов. Маркус шел вместе с Сигмундом по узкой земляной тропинке, поднимавшейся вверх по склону, словно бурый шрам. По обеим сторонам тропинки лежали камни. Казалось, что они только недавно свалились с вершины. Но Маркус не боялся. Теперь он был безумцем. Исполнителем смертельных прыжков. Ему надо было беречь репутацию. Может, она и была ложной, но как-никак репутация. Он взглянул на платок, который держал в руке. Красное пятнышко было небольшим, и кровь остановилась. За ними шел только учитель Скуг. На всякий случай. Он мог успокоиться. Ничего не случится, покуда Маркус не повернется и не посмотрит вниз. А ведь стоит ему обернуться, как у него закружится голова и тогда может произойти все, что угодно. Но вниз он не смотрел. Он смотрел вверх, туда, куда невозможно было упасть.
        — Ты что, идешь во сне, Макакус?
        Это спросил Райдар. Он был по меньшей мере на сто метров выше. Потрясающе звучало эхо. Особенно когда оно ответило: «Во сне, Макакус!»
        Теперь надо было сохранить добрую репутацию, пока она снова не стала дурной. Он опустил голову, сжал зубы и побежал наискосок по склону, прочь от тропинки прямо по вереску. Вдали он услышал, как кричит учитель Скуп
        — Маркус!
        И гора ответила: «Маркус!»
        Во рту он чувствовал привкус крови, но не останавливался. Он смотрел вниз на склон и бежал вверх по зеленому, красному, фиолетовому, розовому, белому и золотому ковру. Разноцветный лишайник, карликовые березы и вереск, трава и листья. Он посмотрел вверх. Над ним, словно дом, возвышался огромный валун. Отличный валун для таких безумцев, чтобы на него залезать и наслаждаться природой.
        — Стой! — Это был Сигмунд.
        Маркус начал карабкаться на валун.
        «Догони, — подумал он, — пожалуйста, догони!»
        Вот он забрался на валун. Он стоял спиной к долине, и взор его был устремлен ввысь.
        «Давай! Пожалуйста, пока я не обернулся!»
        — Что это ты делаешь, Макакус?
        Сигмунд залез на валун и уставился на Маркуса большими испуганными глазами. Маркус никогда его таким не видел. Такими могут быть только друзья.
        — Пожалуйста, — протянул он, — пожалуйста, не называй меня Макакусом.
        Сигмунд обнял его за плечи:
        — Больше не буду, Маркус.
        Маркус улыбнулся:
        — Я поднялся сюда один. Видел?
        Сигмунд кивнул. Казалось, он вот-вот разрыдается.
        — Да.
        — Я хотел посмотреть на вид, понимаешь. Поэтому я и забрался.
        — Только не смотри, — сказал Сигмунд, — это совсем необязательно.
        — Не обязательно все понимать, — прошептал Маркус.
        — Что это вы там делаете, мальчики? — Это был учитель Скуг. Он покраснел, задыхался и был совсем недобрым.
        — С горами нельзя шутить. Вы же понимаете, что мы должны быть вместе.
        — А мы вместе, господин учитель, — сказал Сигмунд и слегка толкнул Маркуса в плечо прежде чем убрать руку.
        — Я просто хотел посмотреть на вид, — сказал Маркус.
        — Понимаю, — ответил учитель Скуг, — но тебе следует сдерживать свой авантюризм.
        Маркус кивнул, и учитель Скуг, который не хотел, чтобы его считали строгим, подмигнул ему.
        — Должен признаться, отсюда в самом деле открывается прекрасный вид. Посмотри, какая красивая сон-трава [2 - Сон-трава — голубой цветок, распускающийся ранней весной. Занесен в Красную книгу.].
        — Pulsatilla vernalis, — сказал Сигмунд.
        — Конечно, — сказал учитель Скуг. У него тоже была репутация, которой он дорожил, и он не хотел, чтобы ученики поняли, что он не знает латинского названия. — Какая красивая пульсатилла, Маркус!
        Маркус обернулся и посмотрел вниз на склон горы.
        — Да, — пробормотал он, оседая на валун. Там он и улегся, рассматривая кружащееся над головой небо. — Пульсатилла очень красивая.

*
        У стены домика сидели мужчина и женщина лет двадцати. Лица их были загорелыми, а улыбки — белозубыми. Казалось, что они вышли прямо из рекламы про альпинистов. Мужчина курил трубку и изучал карту. Женщина просто загорала, Маркус подумал, что это хозяева домика, но пара заговорила по-датски. Оказалось, что это туристы и они идут на ледник.
        — Ой, господин учитель, а мы не можем пойти на ледник? — спросила Муна.
        — Нет, — сказал учитель Скуг. — Думаю, на сегодня приключений достаточно. Сначала немного поедим, а потом мы с Карианной подготовим для вас викторину.
        — Викторина — это же детский сад, — пробормотал Райдар, — идти по леднику куда круче.
        — И намного опаснее, — сказала Карианна Петерсен.
        — Мой дядя тысячи раз ходил по леднику, — сказал Пер Эспен. — Он говорит, что это очень круто.
        — Ты же сам не ходил, Пер Эспен, — сказала Карианна Петерсен. — Ты же не ходил по леднику.
        — Нет, — сказал Пер Эспен, — но мне ужасно хочется.
        Маркус не знал, то ли от горного воздуха, то ли от облегчения, что он добрался доверху и никто (кроме Сигмунда) не обнаружил, что он боится высоты, то ли просто из-за какого-то глупого упрямства, но он произнес полнейшую ерунду. Он не хотел этого говорить. Оно само выплеснулось у него изо рта, как ярость, которую уже не остановить.
        — Я ходил по леднику, — сказал он так громко, что все, даже датчане, его услышали.
        — Правда, Маркус? — спросил учитель Скуг немного удивленно. — Тогда ты знаешь, что это не шутки.
        Маркус и хотел было помолчать, но ярость продолжала бушевать.
        — Да, надо привыкнуть к горам. Иначе будет плохо.
        — Врешь, — сказал Пер Эспен.
        — Если ты ходил по леднику, то я — Арнольд Шварценеггер, — усмехнулся Вигго.
        — Мы с папой каждое лето ходим на ледник, — сказал Маркус и постарался проглотить язык.
        — Отлично, Маркус, — обрадовалась Карианна Петерсен. — Тогда, может быть, ты прочитаешь нам небольшой доклад.
        — Доклад?
        — Да, о путешествии по леднику.
        — Когда?
        — Вечером, — отозвалась Эллен Кристина, — перед общей песней.
        — Отличная мысль, — сказал учитель Скуг.
        Маркус хотел возразить, что ему нужно время на подготовку, но презрительные взгляды недоверчивых одноклассников заставили ярость бушевать дальше.
        — Легко, — ответил он, — могу рассказать что-нибудь о своих впечатлениях.
        — Договорились, — сказал учитель Скуг, кивнул датчанам и зашел в домик.
        Домик был меньше вчерашнего мотеля, оставшегося далеко внизу. Здесь не было толстой доброй женщины, подававшей форель и компот из чернослива. Стоял только кухонный шкаф, набитый консервами, лимонадом и шоколадом, за которые можно было заплатить, оставив деньги в ящике на стене. Была еще старомодная плита, дрова, сложенные в коробку, а за домиком бежал ручеек, из которого можно было черпать свежую ледяную горную воду в ведерко, стоявшее у стены домика. Тропинка вела мимо дома, по бурой земле и по белым пятнам снега наверх на ледник, напоминавший сине-зеленое снежное небо.
        В викторину играли командами по четыре человека. Команда Маркуса была привилегированной благодаря Сигмунду, который знал и норвежские, и латинские названия цветов, кустов и лишайников: можжевельник, ягель, кукушкины слезки, болотный слепень, зверобой.
        Мысль о том, что еще до сумерек он должен прочесть серьезный доклад о путешествии по леднику, не давала Маркусу возможности вкусить радость победы. До начала доклада оставалось несколько часов, а время летело удивительно быстро и в то же время медленно. Каждая секунда была словно вечность, но каждый час — словно секунда.

*
        Учитель Скуг отодвинул кофейную чашку.
        — Ну, ребята, — сказал он, — теперь пора Маркусу начинать.
        В доме настала полная ожидания тишина.
        — Пожалуйста, — сказал учитель Скуг.
        Маркус встал. Его слегка покачивало, и он чувствовал, как язык наливается тяжестью.
        — Путешествие по леднику, — начал он, — это как бы… путешествие по леднику.
        Он остановился и с сомнением оглядел одноклассников. Кто-то достал карандаш и бумагу, чтобы записывать, другие же сидели в полной уверенности, что он влипнет по самые уши, да так, что можно будет установить мировой рекорд. Ни учитель Скуг, ни Карианна Петерсен не понимали, что происходит. Они ведь верили, что он маленький, но лихой безумец, привыкший к горам. Во всяком случае, им хотелось верить, потому что они уже давно пытались разгадать, чем же живет этот застенчивый мальчик, который на уроках почти ничего не говорит. То, что он вдруг оказался опытным альпинистом, только подтвердило их теорию о том, что во всех есть скрытые таланты.
        — Когда собираешься на ледник, очень важно взять с собой теплую одежду.
        Сигмунд кашлянул. Был ли это тайный сигнал? Не ляпнул ли он что-нибудь?
        — Если, конечно, не светит солнце, — сказал он медленно. — Тогда теплая одежда не так важна.
        — А как насчет ботинок? — пробормотал Райдар.
        Кто-то прыснул. Наверняка Эллен Кристина.
        — С шипами, — прошептал Маркус. — Альпинистские ботинки с шипами.
        Все началось со смеха Пера Эспена. Слова покатились изо рта Маркуса, сначала бессвязно:
        — Когда мы с папой в прошлом году ходили на ледник… было… очень холодно… Дул такой ветер… почти ураган.
        Кто-то свистнул. Он знал, что это был сигнал об опасности, но ему было наплевать. Он уже завелся.
        — Да, — сказал он громко, — просто буря!
        — Буря, — прошептала Муна.
        Маркус продолжал:
        — Мы с папой оглядели ледник. Хороший совет был бы очень кстати. Надвигался туман…
        — Откуда? — спросил Вигго.
        — Он… он… опускался!
        — Так я и знал, — сказал Вигго, он был одним из тех, кто записывал.
        — Тсс! — сказал учитель Скуг.
        — Опускался туман, — продолжал Маркус, — лыжню за нами занесло. Что нам было делать? Развернуться?
        — Нет! — воскликнули хором четыре мальчика и три девочки.
        — Нет! — воскликнул Маркус в ответ. — И мы не развернулись! Мы продолжали путь! Мы продолжали путешествие по леднику!
        Он попытался остановиться, но было невозможно. Слова набегали все быстрее и быстрее. Он понятия не имел, что говорит. Да и говорил-то не он. Все приходило само собой и хоронило его мысли в ужасном вихре безумных фантазий и невероятного вранья.
        — С другой стороны горы стоял теплый домик. В нем было спасение. Мы согнулись и шли. Ледник был скользким, как каток!
        Он перевел дыхание. В комнате воцарилась мертвая тишина. В этот момент открылась дверь. Зашли датчане. Уставшие, но довольные. «Ладно, пусть заходят! Двумя слушателями больше, двумя меньше, какая разница».
        — Мы расстелили куртки и поехали по леднику, в спину дул ветер, а мы ликовали и смеялись. Впечатление было потрясающим.
        Он справился. Точно так же, как написать письмо с просьбой об автографе. Все получалось само собой. Надо было просто выдержать.
        — Мы и раньше знали, что путешествие по леднику может быть опасным. Но страшнее всего на леднике — трещины. Да-да, трещины — главный враг альпиниста. И что мы увидели вдалеке?
        — Трещину, — сипло прошептал Пер Эспен.
        — Да! — воскликнул Маркус. — Трещину, и такую глубокую, как… невероятно глубокую трещину! И мы с папой скользили прямо в сторону трещины! Ой-ой-ой!
        Он не знал толком, зачем выкрикнул «ой-ой-ой». Как-то некстати пришлось. Но это уже не играло никакой роли.
        — Да, — воскликнул он, — ой-ой-ой! И хороший совет пришелся бы кстати еще раз. Я был легче папы, и скорость у меня была больше, я и скользил быстрее. Трещина приближалась. Ой-ой-ой! Я подумал, настает мой смертный час, но вот… за спиной я услышал шум. Кто-то шел конькобежным шагом. Это был папа. Он, собственно, был когда-то конькобежцем. Он подоспел как раз вовремя. Я попытался затормозить, но буря переросла в… ураган! Я закрыл глаза, и когда подумал, что настал мой самый смертный час, папа ухватил меня за рюкзак. Изо всех сил он потянул меня назад. Мы покатились к трещине и остановились всего в метре от черной дыры!
        Маркус замолчал. В голове гудело. Будто он читал доклад во сне. Пол под ним ходил ходуном.
        «Только я хожу во сне, — подумал он, — сейчас нельзя просыпаться. А то может быть сильный шок».
        Он открыл рот. Слова больше не вылетали. Он оглядел лица вокруг. Они были совершенно заледеневшими. Теперь же лед начал таять.
        «Не надо таять, — подумал он. — Пожалуйста. Не тай!»
        — И что дальше? — спросила датчанка, оттаявшая первой.
        — Мы пошли домой, — сказал Маркус тихо, — а потом… мы сошлись на том, что путешествие удалось на славу.
        В этот момент зазвонил мобильник учителя Скуга.
        — Это твой отец, Маркус, — сказал он медленно. — Интересуется, как у тебя дела.
        — Отлично, — сказал Маркус и упал в обморок.

*
        В домике была дополнительная спальня. Вообще-то там собирались ночевать датчане, но они оставили комнату Маркусу и устроились с остальными так тесно, словно селедки в бочке. Никто его не дразнил. Все молчали, когда учитель Скуг провожал его в комнату. Он подумал, как все странно. Чем больше он влипал, тем меньше его дразнили. М-да, может, они решили, что он сошел с ума. Сумасшедшие ведь бывают опасны. Может, он тоже опасен. Нельзя этого не учитывать. Полностью свихнулся, стал непредсказуемым и смертельно опасным. Бомба замедленного действия, которая взорвется, когда угодно. Он уставился в потолок и начал считать трещины в балках. Трещин было много, и, очевидно, с годами их становилось все больше. В конце концов потолок когда-нибудь обвалится. Может, даже сегодня ночью. Пока он спит. «Мир развивается от порядка к хаосу», — говорил Сигмунд, а Сигмунд обычно не врет. Это он сам врет. Но не намеренно, просто чтобы выжить.
        — Тридцать одна, — считал он, — тридцать две, тридцать три.
        Дверь открылась. Он закрыл глаза и захрапел.
        — Маркус! — Это был Сигмунд. — Как дела?
        Маркус открыл глаза.
        — Отлично.
        — Меня можешь не обманывать.
        — Думаешь, мечтать — это все равно что обманывать?
        Сигмунд посмотрел на него как-то настороженно.
        — Не знаю. Зависит, наверно, от того, о чем мечтаешь.
        — Я мечтаю, что все станет по-другому.
        — Тогда это — не обманывать. Это — надеяться.
        — Какой ты умный, Сигмунд.
        — Да, — сказал Сигмунд серьезно. — Иногда я думаю, не гений ли я.
        — А ты хвастаешься точно так же, как я.
        — Это не хвастовство, это реальность.
        — И со мной так же, к сожалению.
        — Что?
        — Реальность. Как ты думаешь, на меня ночью обрушится потолок?
        — Нет, — сказал Сигмунд, — не обрушится. — Он подошел к окну и выглянул на улицу. — А я вижу Сириус.
        Маркус поднялся с кровати:
        — Где?
        — Там. Звезда, которая так ярко светит. Но тому свету, который мы видим сейчас, понадобилось больше восьми лет, чтобы дойти досюда. То, что мы видим, — это Сириус восемь лет назад.
        — Хотел бы я там оказаться, — сказал Маркус.
        — Где?
        — На Сириусе. Восемь лет назад. Они спят?
        — Да.
        — Могу поспорить, что я им снюсь.
        — Почему это?
        — Мне кажется, кто-то смеялся.
        — Глупо думать о себе так плохо.
        — Смеяться тоже плохо.
        — Я не смеюсь, — сказал Сигмунд.
        — Нет, — сказал Маркус, — но только потому, что ты — гений.
        Он пошел назад к кровати. Сигмунд отправился к двери. На пороге он обернулся:
        — Могу я для тебя что-нибудь сделать?
        — Можешь сломать мобильник учителя Скуга?
        — Нет, не могу.
        — Тогда достань мне адрес Дианы Мортенсен.
        — Зачем это?
        — Просто так. Интересно, где она живет. У тебя что, есть адрес?
        — Он указан под фотографией, чтобы фанаты могли писать.
        — Я и есть фанат, — сказал Маркус.
        Сигмунд кивнул:
        — Я тоже. Совершенно случайно.

*
        Дорогая Диана Мортенсен!
        Я — норвежский альпинист и миллионер. Сейчас лежу один в домике высоко в горах, недавно выбравшись из трещины, в которую имел несчастье упасть. Я отморозил несколько пальцев на ногах, сломал пару ребер и кое-где поцарапался, но в остальном я в прекрасной форме. С мобильного я позвонил в Красный Крест, и рассчитываю, что помощь прибудет в течение ближайших нескольких часов. Пишу Вам, потому что нашел здесь в домике журнал, где прочел об ужасной истории, приключившейся с Вами. Должен сказать, что очень хорошо Вас понимаю. Если бы я был Вашим телохранителем, то сбросил бы фотографа в ближайшую трещину в горах. Я хочу, чтобы Вы знали, что много норвежских альпинистов думают о Вас, жалеют Вас и желают Вам всего самого лучшего. Раз уж я пишу это письмо, должен признаться, что у меня есть особенное хобби. Дело в том, что я собираю автографы. Наверное, Вы удивитесь, но, будучи миллионером, я часто встречаю интересных людей. Собирать автографы — хобби весьма увлекательное для одинокого миллионера. Сейчас я не женат. Горы и бизнес отнимают все мое время. И я, как Вы понимаете, — одинокий миллионер, точно
также, как и Вы — одинокая кинозвезда. Я это вижу по Вашим глазам. Но не бойтесь, Диана Мортенсен. В один прекрасный день и Вы, и я встретим подходящую пару.
        С уважением из норвежских гор от
        Маркуса Симонсена, миллионера.
        P.S. Если письмо Вам покажется немного странным и наивным, наверное это оттого, что я получил небольшое сотрясение мозга, когда падал в трещину. Из-за этого я, как ни странно, чувствую себя мальчишкой. Как Вы можете понять из слов и почерка.

*
        Маркус проснулся с ручкой в руке. Письмо упало на пол. Он подобрал его и положил в конверт не перечитывая. Иначе бы только пожалел. Он решил отправить письмо из мотеля.
        Спуск был хуже, чем подъем. Теперь он был вынужден смотреть вниз. Он шел на негнущихся ногах, короткими шагами, опустив голову, и глядел под ноги. На один метр вперед. Дальше и быть не могло. Спустившись, он забрал вещи, бросил письмо в ящик и вместе с остальными зашел в автобус. Там он сидел молча и слушал общую песню. Репутация была испорчена, а ноги сводило судорогой. Он мечтал попасть на Сириус и ужасался будущей жизни.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        До летних каникул оставалась неделя, но Маркус отказывался идти в школу.
        — Кажется, у меня небольшая температура, — сказал он.
        — Надо срочно позвонить врачу, — ответил Монс и с ужасом уставился на градусник, который Маркус нагрел до 42.
        — Да нет, не надо, — сказал Маркус, — у меня почти нет температуры.
        — Все будет хорошо, — сказал отец и помчался к телефону.
        Когда пришел врач, температура упала до 36,9.
        — Парень здоров как бык, — сказал он. — Наверно, что-то с градусником.
        — Хорошо бы, — пробормотал Маркус и слабо улыбнулся отцу.
        Врач ушел, и Маркус начал одеваться. Отец смотрел на него с опаской.
        — Как самочувствие, мой мальчик?
        — Отлично, — ответил Маркус и сел на кровать. — Чуть-чуть голова кружится.
        — Я отвезу тебя в школу.
        — Да не надо, папа. Вряд ли я упаду в обморок по дороге в душный класс.
        — Ты не хочешь идти в школу, так, Маркус?
        — Нет, папа. Ни за что на свете.
        — Почему?
        Они смотрели друг на друга целых четыре бесконечных секунды, и Маркус знал: отвечать не нужно. Монс как-то неуклюже погладил его по голове.
        — Все будет хорошо, вот увидишь.
        — Когда?
        — В конце концов.
        — Нет, папа. В конце концов будет очень плохо.
        Монс грустно посмотрел на сына. Ему так хотелось его приободрить, но в голову ничего не приходило.
        — Мне не надо было звонить, да? — спросил он тихо.
        — Ничего страшного.
        — Тебя дразнили, потому что я звонил?
        — Нет. Ты звонил, потому что меня дразнят.
        Монс порылся в кармане в поисках сигарет, хотя не курил уже полгода.
        — Что ты хочешь, чтобы я сделал, Маркус?
        — Останься со мной, папа.
        Первым заплакал Монс.
        — Все не страшно, папа, — тихо сказал Маркус. — Ты же здесь.
        — Мне надо на работу.
        — Позвони и скажи, что у тебя… звенит в ушах.
        — Откуда ты знаешь?
        — Отгадал, — сказал Маркус. — Поиграем в шашки?

*
        Сигмунд пришел в половине седьмого узнать, как дела. Маркус сказал, что все отлично. Ему просто пришлось остаться дома и ухаживать за отцом, у которого случился внезапный приступ звона в ушах. Сигмунд рассеяно кивнул.
        — Надеюсь, тебе не пришлось протыкать дырки в барабанных перепонках господина Симонсена? — спросил он.
        Монс сказал, что ему уже намного лучше и что Маркус спокойно может пойти в школу на следующий день.
        — Всему свое время, — сказал Маркус. — Можно нам одно мороженое, папа?
        — Можно даже два.
        — Большое спасибо, господин Симонсен, — ответил Сигмунд. — А в глазах у вас мелькает, когда звенит в ушах?
        — Нет, не мелькает.
        — Потому что, если мелькает, вам надо к врачу.
        — Ну хватит уже говорить о моих ушах, — сказал Монс, которому на мгновение показалось, что в глазах мелькает со страшной силой, но потом он сообразил, что в ушах у него не звенит, по крайней мере когда об этом никто не спрашивает.
        — И как, Сигмунд, дела нынче в школе?
        — Спасибо, хорошо. Похоже, молодежь забавляется, господин Симонсен.
        Монс посмотрел на Сигмунда с некоторым недоумением: он никогда не был уверен, смеется мальчик над ним или нет, но Маркус говорил, что просто он такой. Тем не менее Монс всегда чувствовал себя неуверенно, но утешался тем, что, наверно, именно такой друг Маркусу и нужен.
        — Пойду принесу мороженое, — пробормотал он и пошел на кухню.
        — А я сегодня подрался, — сказал Сигмунд и улыбнулся Маркусу.
        — С кем это?
        — С Райдаром.
        — Спасибо.
        — Не за что меня благодарить. Райдар сам начал.
        — То есть?
        — Он обозвал меня мини-профессором.
        — Нехорошо-то как.
        — Да, но я нажаловался директору.
        — Как хорошо.
        — Да, я не дам себя в обиду.
        — И я тоже, — сказал Маркус.
        — Хочешь поужинать с нами, Сигмунд? — спросил Монс, вернувшись из кухни.
        — Большое спасибо, господин Симонсен. По телевизору сегодня идет «Безграничная Вселенная». Очень интересная передача.
        — Ну да, — пробормотал Монс и протянул каждому по шоколадному мороженому.
        — Большое спасибо, господин Симонсен, — сказал Сигмунд, — шоколадное мороженое я тоже люблю.
        — Тоже?
        — Да, если нет клубничного под рукой.
        — Есть, — сказал Монс, который уже начал немного злиться. — У меня есть клубничное мороженое… под рукой. Сейчас поменяю.
        — Не обязательно, господин Симонсен. Я просто пошутил.
        — Ты, наверно, часто шутишь, Сигмунд.
        — Я борюсь за выживание, — сказал Сигмунд и развернул обертку шоколадного мороженого.
        После ужина они смотрели «Безграничную Вселенную», сидя рядышком на диване. Сигмунд записывал. Монс пытался сделать вид, что все и так знает, а Маркус с нетерпением ждал следующей передачи.
        — Ну вот, — сказал Монс и встал, чтобы выключить телевизор.
        — Как насчет короткой партии в шашки перед уходом Сигмунда?
        — А как насчет следующей передачи, господин Симонсен? — спросил Сигмунд.
        — А что там? Тайны колец Сатурна?
        — Нет, папа, — сказал Маркус, — там сериал «Деньги и власть».
        — Он ужасен, но иногда бывает забавно посмотреть плохое кино, — сказал Сигмунд. — Я позвоню домой и спрошу, можно ли еще у вас остаться.
        В «Деньгах и власти» рассказывалось про две богатые семьи, которые боролись за лидерство в строительной отрасли США. В этот вечер показывали тридцать четвертую серию. Каким образом Монс не знал о сериале, было для Маркуса загадкой, однако правда заключалась в том, что про сериал он знал и даже смотрел его. Он с нетерпением следил за ним втайне от сына, который за исключением суббот не смотрел телевизор после девяти часов вечера.
        В тридцать четвертой серии семьи боролись за разрешение на строительство в Нью-Йорке самого большого в мире небоскреба. Безобразные методы борьбы за контракт у семьи Смитов и у семьи Джонсов не знали ограничений: шантаж, взятки, воровство, фальсификация чеков, похищение людей, насилие и убийства. В «Деньгах и власти» было все. Все были негодяями, кроме двоих. Зато эти были запредельно хорошими. К тому же они были влюблены друг в друга. Это была несчастная любовь, которая все время сталкивалась с препятствиями. Одного звали Генри, он был студентом-юристом и младшим сыном семьи Смитов. Его играл Билли Паркер, восходящая звезда Голливуда, страдающая запоями. Но к спиртному он был неравнодушен в реальной жизни. В «Деньгах и власти» он, напротив, никогда не пил ничего крепче чая. Второй была Ребекка Джонс. Она была единственным ребенком и против воли семьи получила профессию медсестры. Никто, кроме госпожи Смит и госпожи Джонс, не знал, что она приемный ребенок. На самом деле у госпожи Смит была когда-то тайная связь с брокером Флорианом Симмсом. Она забеременела, и с госпожой Джонс, которая не могла
иметь детей и была ее подругой, заключила договор, что она сможет выкупить ребенка, когда он появится на свет. Когда Ребекка родилась, госпожа Смит дала взятку акушерке в частном роддоме, чтобы та признала ребенка мертворожденным. Потом она отнесла ребенка госпоже Джонс, которая в тот момент лежала в наркологической клинике. Когда госпожа Джонс вернулась домой, она появилась с Ребеккой и, сияя от радости, рассказала мужу о совершенно неожиданном рождении. Генри и Ребекка, таким образом, приходились друг другу единоутробными братом и сестрой. Это выяснилось после ужасной аварии в сорок первой серии.
        Ребекку Джонс играла Диана Мортенсен. Она выглядела еще моложе, чем на фотографии, но в тридцать четвертой серии ей и было не больше восемнадцати. Маркус предполагал, что ничьей груди в «Деньгах и власти» он не увидит. И не ошибся. Что, в сущности, было странно, потому что все непрерывно прыгали друг к другу в постель. Вдоль и поперек, и стар и млад. Поцелуи, объятия и потом — на полной скорости в спальню. Красивая музыка, оголенные бедра, взволнованные лица, розовые простыни, двигающиеся вверх-вниз, но никаких грудей. Сигмунд рассказывал, что американцы спят друг с другом в сериалах так же, как выпивают на улицах. Они могут влить в себя сколько вздумается, только бутылка при этом должна быть в бумажном пакете. Все разрешается, только не в открытую. В «Деньгах и власти», как только герои заходили в помещение, они тут же что-нибудь себе наливали и спали друг с другом повсюду, а вот как — можно было только догадываться. Что было не так-то трудно.
        Единственным персонажем сериала, кто не пил и не спал с кем попало, была Диана Мортенсен. Она в основном бродила туда-сюда с грустным видом, когда не ухаживала за старыми и немощными. Тогда она была доброй, гладила их по голове и находила нужные слова, чтобы приободрить. Но когда она выходила из комнаты и оставалась одна, она опять становилась такой же грустной. Маркус не был уверен, грустила ли она из-за всех этих старых и немощных, или потому, что ей самой было очень плохо, ведь она ни с кем не спала, уж точно не со своим единоутробным братом, которого она любила. Если бы ей захотелось переспать с кем-нибудь другим, наверно, у нее бы получилось. В этом Маркус был уверен. Предложений хватало, но когда они поступали, Диана Мортенсен краснела и бранилась на того, кто дерзнул, а потом шла дальше своей дорогой и выглядела еще грустней.
        Маркус никогда не видел, чтобы люди краснели так прекрасно, как Диана Мортенсен, и это вовсе не выглядело так, будто она смущена. Она краснела глядя им прямо в лицо, и они сами просили прощения. Они просили прощения, потому что она краснела. Никогда ничего подобного он не видел. Когда он краснел, никто прощения не просил. Совсем наоборот. Над ним смеялись. Однако никто не смеялся над Дианой Мортенсен. А то бы они получили. Ведь у нее же был еще и темперамент. Да, мистер Джонс, который считал себя ее отцом, называл ее дикой кошкой. Вот это прозвище! Дикая кошка! Как бы он сам хотел, чтобы его так называли! Дикий кот Маркус! До такого у него, конечно, нос не дорос, и никто никогда не назовет его диким котом, даже домашним котом и то не назовет. Он — Макакус. Раз и навсегда.
        — Да, слабо, слабо, — сказал Монс, выключив телевизор.
        — Я же вас предупреждал, господин Симонсен, — сказал Сигмунд.
        — Можно заранее догадаться обо всем, что случится дальше, — продолжал Монс. — Семья Смитов получит разрешение на строительство и потом…
        Сигмунд покачал головой:
        — Нет, разрешение на строительство получит семья Джонсов.
        — А ты откуда знаешь?
        — Все движется в этом направлении, господин Симонсен.
        — А я думаю, что разрешение на строительство получит Диана Мортенсен, — сказал Маркус, — а потом она его передаст старым и немощным.
        И отец, и Сигмунд улыбнулись с некоторым превосходством.
        — К сожалению, мой мальчик, — сказал Монс, — в жизни так не бывает, только в сказках.
        — Пап, а это что, не сказка?
        Монс посмотрел на часы и зевнул.
        — Ну, мальчики, пора бы уже отправляться спать.
        — А как поживают ваши уши, господин Симонсен?
        Уверив Сигмунда, что уши пребывают в полнейшем порядке, Монс проводил его до дверей, пожелал сыну спокойной ночи и пошел спать. Он заснул быстро, и ему приснилось, что недоросль-врач тринадцати лет пробивает ему дырки в обеих барабанных перепонках. А в соседней комнате его сыну снилось, как хорошо сдружились дикий кот и макак.
        ГЛАВА ШЕСТАЯ
        К своему удивлению, Маркус пережил последнюю неделю в старой школе. Конечно, его периодически дразнили и спрашивали, по какому леднику они с отцом собираются путешествовать этим летом. Он краснел двенадцать или четырнадцать раз и, когда прогуливался взад-вперед по школьному двору вместе с Сигмундом, брел так же медленно, а голова его склонялась так же низко, как и раньше. И тем не менее он добрался до конца года без особенно крупных неприятностей. Может быть, потому что он жил в собственном мире. В мире, где царили деньги и власть, где он пережил свою первую серьезную любовь к Ребекке Джонс, которая была на самом деле не Ребеккой Джонс, а переодетой кинозвездой Дианой Мортенсен, и где он был не самым маленьким и самым трусливым мальчиком в классе, а известным миллионером и альпинистом Маркусом Симонсеном, также именуемым Диким Котом.
        В течение этой недели он пережил не менее девятнадцати серий «Денег и власти», в которых он сам был главным героем, а Диана Мортенсен — главной героиней. Когда звонок зазвонил в последний раз, уже было лето, Диана рассталась с Генри и должна была тайно венчаться с Маркусом.
        У Сигмунда, в свою очередь, неделя тоже была полна событий. Он рассказал четырем девочкам, что он еще слишком молод, чтобы связывать себя обязательствами, еще раз подрался с Райдаром, передал подарок учителю Скугу и держал в честь него глубокомысленную прощальную речь.
        — Мы пробыли здесь шесть лет. Для нас, ставших, как сказал учитель Скуг, сегодня подростками, это время тянулось долго. А что, в сущности, есть время? Как говорил поэт Гюннар Райсс-Андерсен, «время — это расстояние в заколдованном пространстве». И мы бы хотели, чтобы вы запомнили нас именно такими, учитель Скуг. Каким бы большим ни было расстояние между нами, помните, что мы постоянно находимся в том же пространстве. В пространстве, которое вы окропили своими познаниями, чтобы мы затем смогли стать настоящими гражданами. Со временем. Поэтому примите этот будильник. И когда он зазвенит, не задавайтесь вопросом: «По ком звонит колокол?» Ибо он звонит по вам.
        Сказано было сильно, даже для Сигмунда, и когда Маркус спросил, как же он смог написать такое, Сигмунд поведал, что ему помогал отец.
        — Только не говори никому. Они думают, я такой.
        — А ты разве не такой? — спросил Маркус, а Сигмунд посмотрел на него серьезно и ответил:
        — Нет, в сущности, я обычный мальчишка.
        Шесть долгих лет закончились, и два совершенно обычных мальчишки медленно вышли из школьных ворот. Там они остановились и какое-то мгновение смотрели друг на друга, а потом Маркус поднял голову и крикнул так громко, что его услышали двести учеников и четырнадцать учителей:
        — Ура-а-а!

*
        — Тебе письмо, — сказал Монс.
        — Все, — сказал Маркус, — я свободен. Четырнадцать бутербродов с клубничным вареньем, одиннадцать стаканов какао и шестнадцать мороженых!
        — Из Америки, — сказал Монс. — Не знал, что ты переписываешься с кем-то в Америке, Маркус.
        Маркус, который уже направился на кухню опустошать холодильник, остановился:
        — А?
        — Вот. На конверте не указан отправитель. Как ты думаешь, кто это?
        — Думаю, кто-то из Америки, — ответил Маркус и понял, что краснеет так, как никогда в жизни еще не краснел.
        Он выхватил письмо и устремился в свою комнату, там он вскрыл конверт, прочел подпись, рухнул на стул и снова встал, не заметив, ударился или нет.
        — Тебе поесть приготовить? — крикнул отец.
        — Я не хочу есть, — Маркус попытался крикнуть в ответ, но крик больше напоминал стон.
        — Без еды и без питья человеку нет житья! — раздалось из гостиной, но Маркус не слышал.
        Никаких сомнений. В конверте с письмом лежала Диана Мортенсен, улыбавшаяся ему с фотографии. Он дышал, как паровоз, читая:
        Дорогой Маркус Симонсен!
        Пишу, чтобы поблагодарить Вас за Ваше письмо. Я получаю много писем: письма от подростков-фанатов, письма от старикашек и письма с предложением выйти замуж. (Подумайте только! Мне, крошке, предлагают выйти замуж!!!) Но Ваше письмо было особенным. Не только потому, что оно пришло с моей родины, а я обожаю норвежские горы, но и потому, что я прочла между строк, что Вы — один из немногих, кто может меня понять. Да, я в самом деле одинока, но об этом мало кто знает. Большинство думает, что я жесткая и холодная, но где-то в глубине я по-прежнему маленькая румяная девочка, которая, исполненная надежд, покинула маму с папой и всех друзей, чтобы покорить Голливуд и весь мир. Да, дорогой Маркус Симонсен. Я — Золушка, но где же мой принц? У кого моя вторая хрустальная туфелька? Еще раз большое-пребольшое спасибо за Ваше письмо. Оно согрело.
        Всего доброго, Диана Мортенсен.
        P. S. Я послала фотографию с автографом, о котором Вы просили. Вы наверняка еще женитесь, но никто лучше меня не знает, как трудно найти правильного человека. Так много хотелось бы мне написать, но ко мне через полчаса должен прийти парикмахер. Придется ограничится тем, что близкие говорят, что у меня есть чувство юмора, а мой любимый писатель — Уильям Шекспир. Я мечтаю сыграть в «Ромео и Джульетте». Подумайте только — я, глупышка, в роли Джульетты! Еще раз спасибо.
        Диана

*
        — Вот — пять бутербродов, — сказал Монс, который зашел в комнату как раз после того, как Маркус запихнул письмо и фотографию в карман. — Могу сделать еще одиннадцать после того, как ты съешь эти, если ты… Маркус, что случилось?
        Маркус замер на краю кровати. Он уже не был красным как помидор, он был очень бледен. Глаза округлились, взгляд застыл, и дыхание стало тяжелым.
        — Ничего, — прошептал Маркус. — Все в порядке. — Он откашлялся и попытался говорить естественно. — Все очень даже хорошо. В сущности.
        Чтобы подчеркнуть, что все в порядке, он добавил:
        — А у тебя как дела, папа?
        Он постарался говорить совершенно нормальным голосом, но перешел на фальцет помимо своей воли.
        Монс удивленно посмотрел на него, Маркус слабо улыбнулся.
        — Кажется, у меня начал ломаться голос, — пропищал он. — М-да, пожалуй, мне лучше пройтись.
        Он медленно пошел к двери, пытаясь насвистывать. Свист прозвучал как шипение гуся.
        — Ты куда?
        — Не знаю, решил просто прогуляться.
        — А как же еда?
        Он с недоумением посмотрел на отца:
        — Еда?
        — Да, бутерброды, которые я сделал? Ты их уже не хочешь?
        — Хочу, — сказал Маркус и попытался весело засмеяться. — Я совсем забыл про еду. Ха-ха!
        Он взял бутерброды с подноса и сложил их вместе. Варенье потекло по пальцам.
        — Люблю большие бутерброды, — объяснил он и выскочил за дверь.

*
        Сигмунд жил в том же квартале, чуть ближе к центру. Он ехал на велосипеде к Маркусу, и они встретились ровно на полпути между своими домами. Часто бывало, что, не договариваясь заранее, они одновременно шли друг к другу в гости. Сигмунд считал, что они находятся на одной космической волне и посылают друг другу электрические колебания. «Нам с тобой, — говорил он, — не нужен телефон. Достаточно просто подумать друг о друге».
        Он затормозил и остановил Маркуса, несущегося навстречу.
        — Привет, — сказал он спокойно. — Я так и думал, что встречу тебя.
        Честно говоря, Маркус не верил в космические волны Сигмунда. Потому что частенько бывало, они не встречались на полпути. А когда встречались, так только потому, что очень часто ходили друг к другу в гости. Но уверенности у него не было, с Сигмундом никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Если кто и был забит по уши космическими волнами, так это Сигмунд.
        — Я получил письмо, — простонал Маркус.
        — Интересно, — сказал Сигмунд. — А я думал позвать тебя купаться.
        — От Дианы Мортенсен! Я получил письмо от Дианы Мортенсен, ужасно длинное письмо!
        В кои-то веки Сигмунд замолк.
        — Только подумай! Она написала обо всем на свете, о том, какое у нее настроение… что на самом деле она безумно одинока… что она любит природу… что она мечтает сыграть шекспировскую Джульетту… и все такое.
        К Сигмунду наконец-то вернулся дар речи.
        — Джульетту, — сказал он.
        — Что?
        — Ты хотел сказать Джульетту. Джульетту из «Ромео и Джульетты».
        — Да, а что? — ответил Маркус, который уже позабыл всего Шекспира и полностью отдался следующей мысли. — Может быть, я нахожусь на одной космической волне еще и с Дианой Мортенсен, а?
        У Сигмунда было много хороших качеств. Но один из немногих недостатков заключался в том, что он не выносил ситуаций, которых не контролировал сам. Когда он чувствовал, что кто-то другой ведет, он пытался его перебороть, становился надменным, высокомерным и начинал иронизировать. Сейчас он совершенно не владел ситуацией.
        — Вообще-то говорят «космическая волна», Симонсен, — унизительно обронил он.
        — Почему ты назвал меня Симонсеном? — спросил Маркус, который совсем не замечал того, что его друг изо всех сил старается быть лидером.
        Сигмунд сдался:
        — Но, Маркус… почему… ну почему?..
        — Почему она мне написала?
        Сигмунд молча кивнул, и настоящий герой дня начал рассказывать.
        Когда он закончил, он дал письмо от Дианы Мортенсен Сигмунду, который его прочел, не говоря ни слова и ни секунды не задумываясь о том, кто сегодня герой дня. Он сложил письмо обратно, отдал его Маркусу и посмотрел на друга новым взглядом.
        — Черт возьми! — сказал он.
        — Она думает, я миллионер, — сказал Маркус.
        Сигмунд кивнул и хихикнул. Никогда в жизни Маркус не видел, как Сигмунд хихикает. Он думал, что хихикают только девчонки, но Сигмунд хихикнул не зло, а приятно, что означало: теперь у них есть общая тайна. Невероятная тайна, в которую были посвящены только они. Маркус тоже хихикнул:
        — Что будем делать?
        Размышляя над ответом, Сигмунд снова стал важным и серьезным.
        — Не знаю… — сказал он медленно, — пока не знаю. Предлагаю пойти искупаться. Когда мои члены опущены в воду, мне легче думается.

*
        Ехали оба молча. Сигмунд вел велосипед, а Маркус сидел на багажнике, они ехали по лесной тропинке, которая вела к бухте, где Сигмунд обычно прыгал с камней в воду, а Маркус плескался и собирал ракушки. Не то чтобы он не умел плавать, ему просто не нравилось. У него был свой особенный метод плавания. Когда он болтал ногами, руками он тормозил. Кроме того, море вообще не очень-то его вдохновляло. Его чудовищно напугал фильм «Акулы-2», который он посмотрел на видео, а море было еще полно крабов, медуз и скатов. Он видел электроската в аквариуме в Бергене и был убежден, что если у них в бухте и водится какой-нибудь электроскат, то он непременно наткнется на Маркуса. Рано или поздно. Скорее всего рано.
        Пляж был забит народом. Кто-то загорал, кто-то непрерывно забегал в воду и выбегал обратно, брызгал и лил воду на загорающих, кто-то плавал, кто-то нырял, хватал плавающих за ноги и тянул на дно. Райдар и Эллен Кристина стояли в воде и перекидывались мячом. Когда Сигмунд с Маркусом пришли, Райдар им помахал.
        — Ты заблудился, Макакус, здесь нет ледников!
        Почему-то Эллен Кристина делала вид, что не замечает их.
        — Она по мне с ума сходит, — сказал Сигмунд. — Без сомнений. Пойдем в другое место.
        Другая бухта находилась неподалеку. Там было не так хорошо купаться, потому что дно было полно камней, зато там было тихо, а у самого выхода из бухты стоял валун, с которого Сигмунд прыгал в воду.
        Маркус сел на камень, подтянув к себе коленки, и смотрел на Сигмунда, который плыл спокойными широкими гребками. Он вынул письмо и еще раз прочел его. С прошлого раза оно стало еще лучше. Такое какое-то искреннее и открытое. Человеку нужно помочь. Он посмотрел на море. Сигмунда не было.
        «Помогите! — подумал Маркус. — Он утонул!»
        Он как раз собирался звать на помощь, но тут голова товарища показалась из воды прямо около камня.
        — Ты должен ей написать, — сказал Сигмунд и вскарабкался на камень. — Ты ей нужен!
        Маркус даже не заметил, что промок от воды, которую стряхнул на него Сигмунд.
        — А?
        — Ты должен написать ей еще одно письмо. От имени миллионера.
        — Но я же не миллионер.
        — Дело в том, — продолжал, вытираясь, Сигмунд, — что Диане Мортенсен плохо. Ей нужен кто-то, кому можно довериться. Могу поспорить, что она ждет не дождется твоего следующего письма. Если ты расскажешь ей, кто ты на самом деле, ей будет очень неприятно. И тогда ты будешь виноват.
        — С чего это?
        — Просто я это чувствую. Вспомни про Мэрилин Монро. Ты себе никогда не простишь, Маркус.
        — Если что?
        — Если не напишешь ей письмо.
        — От имени миллионера?
        — Да.
        — Боюсь, мне не удастся соврать ей еще раз, Сигмунд. Не Диане Мортенсен.
        — Я тебе помогу, — сказал Сигмунд спокойно. — У тебя с собой нет ручки и бумаги?
        — Есть, — ответил Маркус, — случайно.

*
        — Ну вот, — сказал Сигмунд, — неплохо, сказать по правде. Прочти вслух.
        «Дорогая Диана! — начал Маркус — Да, мне кажется, я теперь могу называть тебя просто Диана. Ощущение связи между нами, которой препятствует время и расстояние, усилилось после того, как я прочел твое последнее письмо. Я просто узнал в нем собственные чувства и впал в глубокую меланхолию, но одновременно испытал большую радость. Радость оттого, что ты существуешь. Теперь я скромно надеюсь, что ты тоже испытаешь такую же радость от моего письма. Диана, меня тешит слабая надежда, что я смогу подарить тебе немного непосредственности и жизнелюбия, которые нам так нужны, чтобы радоваться простым вещам. Я сам часто наслаждаюсь природой. Маленький цветок сон-травы с розовыми листьями и голубыми лепестками, карликовая береза, которая крепко цепляется за каменистую землю, ледник в его замерзшей красоте и солнце, когда оно, свежее и отдохнувшее, поднимается над горами. Когда я все это вижу, я понимаю, что живу! Что я и природа — это одно целое и что времени в каком-то смысле больше не существует. Да, Диана, я часто задумывался, что же такое время, и понял, что согласен с поэтом Гюннаром Райсс-Андерсеном,
который сказал так: „Время — это расстояние в заколдованном пространстве"! Если ты понимаешь, о чем я. Ты — в Голливуде, а я — в Норвегии, но мы находимся в одном пространстве, а космические волны, которые соединяют твою жизнь с моей, не знают государственных границ. Я часто говорю: „Радуйся малому!"
        Я знаю, что ты, как и я, ищешь смысл жизни, но я знаю также, что именно в этом ты его и найдешь. В маленькой птичке, сидящей на ветке перед твоим окном, в дуновении ветра, развевающего твои волосы, в доверчивом взгляде маленького поклонника. Если ты понимаешь, о чем я.
        И не забывай, Диана, что, как бы ни было тяжело, где-то в мире живет маленький миллионер и думает о тебе.
        С уважением, восхищением и искренней дружбой,
        Маркус».
        Они писали письмо два часа. Содержание придумал Сигмунд, но большинство предложений сформулировал Маркус. Он ведь был специалистом писать от чужого имени. Пока они сочиняли, ему казалось, что письмо великолепно, но, когда он прочел его вслух, он засомневался. Немного испуганно посмотрел на Сигмунда.
        — По-моему, немного…
        — Немного что?
        — Немного по-взрослому как-то.
        — То есть?
        — Так по-взрослому, что даже как-то по-детски, если ты понимаешь, о чем я.
        Сигмунд не понимал, о чем говорил Маркус.
        — Оно взрослое, потому что Маркус Симонсен — очень взрослый мужчина. Ему… двадцать шесть лет.
        — Двадцать шесть?
        — Да, тебе тринадцать, так? И мне тринадцать с половиной. Миллионер Маркус Симон-сен — это ты и я вместе. Поэтому двадцать шесть. Он такой же умный, как я, и в три раза умнее тебя.
        — Что?
        — Я же в два раза умнее тебя, так?
        — Нет, не умнее!
        — Но у тебя больше фантазии, чем у меня, — успокаивая друга, сказал Сигмунд, — фактически в два раза больше.
        Маркус не очень-то успокоился, но он не успел еще ничего сказать, как Сигмунд продолжил:
        — Кстати, думаю, мы добавим еще десять лет, раз я такой зрелый. Ему будет тридцать шесть. Дай письмо.
        Маркус дал ему письмо, и Сигмунд зачеркнул «маленький миллионер» и вместо этого написал «тридцатишестилетний миллионер».
        — Ну вот, готово, — сказал он. — Заберу домой и распечатаю на папином компьютере.
        — Привет!
        На камне за их спиной появилась Эллен Кристина. Она была в синем купальнике и с мокрыми волосами. Сигмунд встал.
        — Я думал, ты играешь в мяч с Райдаром.
        Эллен Кристина откинула мокрые волосы со лба.
        — Фу… — сказала она по-детски. — Можно здесь немного посидеть?
        — Садись, — сказал Сигмунд. — Мы все равно уходим. Пошли, Маркус.
        Маркус знал, что пока они шли к велосипедам, Эллен Кристина по-прежнему сидела на камне и неотрывно смотрела на море, не потому что ей хотелось сидеть, а потому что она так сказала и потому что она не хотела, чтобы Сигмунд обнаружил, что сказала она так из-за него.
        — Может, нам вернуться? — спросил он.
        — Зачем это?
        — Ну да, — пробормотал Маркус, — правильно.
        — Что правильно?
        — Что у меня в два раза больше фантазии.
        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
        Монс мог уйти в отпуск только в начале июля, и у них еще не было никаких планов на лето. Маркусу это нравилось, потому что он никогда не знал, чего можно ожидать от путешествий. За границей могли украсть паспорт и деньги, а в Норвегии могла сломаться машина на какой-нибудь магистрали. Сигмунд тоже сидел дома. «Деньги и власть» по телевизору продолжались серия за серией, и Маркус вместе с Сигмундом основали собственный тайный фан-клуб Дианы Мортенсен. То есть скорее это был не фан-клуб, а организация в ее защиту. Они назвали клуб «ПД», что значило «Помоги Диане!» Главный штаб клуба находился на краю леса над старым карьером, который люди использовали для нелегальной свалки и спортивной стрельбы в выходные. Ни Маркус, ни Сигмунд особо не умели строить дома, но они раздобыли несколько досок и нашли в карьере старый брезент. Там же они старательно собрали архив Дианы Мортенсен, состоявший из фотографий и газетных и журнальных вырезок. Письмо и фотографию, которую она прислала Маркусу, они положили в коробку из-под конфет, на которую поверх изображения королевы Сони они наклеили фотографию Дианы
Мортенсен. Тайные встречи проводились раз в два дня, а на повестке дня всегда был один пункт: Диана Мортенсен.
        Чем больше они ее обсуждали, тем больше беспокоились, а через десять дней, не получив ответ на письмо, они заволновались всерьез.
        — Не нравится мне это, — сказал Сигмунд. — Это молчание невыносимо.
        — Может быть, она поняла, что мне всего тринадцать, — сказал Маркус.
        Сигмунд рассеянно на него посмотрел:
        — Ни один тринадцатилетний мальчик такого письма не напишет.
        — Может, она подумала, что мне помог отец или еще кто-нибудь.
        — В таком случае, она без сомнения бы связалась с твоим отцом.
        — Почему это?
        — Потому что письмо задело ее за живое.
        — Откуда ты знаешь?
        — Все, хватит говорить про письмо, — сказал Сигмунд, — будем говорить о Диане.
        — А чем мы сейчас занимаемся?
        — Нельзя бежать от действительности, — серьезно сказал Сигмунд,
        Маркус взглянул на него растерянно:
        — То есть?
        — Ты не хуже меня знаешь, что у Дианы проблемы. Какой смысл объяснять ситуацию тем, что она не смеет написать тебе. Если она не пишет, значит, ее проблемы еще больше, чем я думал.
        — Думаешь, ее хватил паралич?
        — Я ничего не думаю. Я знаю только, что дело серьезно.
        Маркус кивнул:
        — Да, пожалуй.
        Под своим брезентом они принесли присягу, и присяга звучала так: «Всё для Дианы!»
        — Что будем делать? — спросил он.
        Сигмунд посмотрел на часы и вскочил.
        — А, черт! Мне надо домой обедать!
        — Думаешь, наркотики? — спросил Маркус, голова которого по-прежнему была забита проблемами Дианы Мортенсен.
        — Нет, — сказал Сигмунд. — Думаю, вареная треска.
        — Я имею в виду Диану. Думаешь, у нее проблемы с наркотиками?
        — Если так, то наша задача это выяснить и спасти ее.
        — Господи, Сигмунд! Как же мы сможем? Мы ведь здесь, а она в Голливуде.
        — Да, — рассеянно сказал Сигмунд, когда они выходили из хижины. — В этом-то и проблема.
        Потом он весело помахал Маркусу и устремился вниз по склону. Когда он спустился в карьер, он обернулся и крикнул:
        — Я ненавижу треску, но она полезна для мозгов! Так что сойдет. Всё для Дианы!
        — Всё для Дианы! — крикнул в ответ Маркус.
        Он снова заполз под брезент и вынул фотографию из конфетной коробки. Он готов был расплакаться, но сдержался.
        — Проблемы не только у тебя, Диана, — прошептал он. — Мне тоже нелегко.

*
        На следующий день пришло письмо. Маркус и Сигмунд договорились открывать всю почту из Голливуда вместе, но он не вытерпел. Прошло ровно тридцать секунд с тех пор, как он вынул письмо из ящика, а он уже лежал на кровати и читал:
        Дорогой Маркус!
        Прости, что не ответила раньше, но сейчас в моей жизни полнейший беспорядок. Роберт де Ниро явно в меня влюбился. Не понимаю почему. Я ведь всего-навсего простая норвежская девчонка. Но я не хочу себя ни с кем связывать. Не сейчас. И не с Робертом де Ниро. Чувствую, что он не тот самый человек. Твое письмо было замечательным. Ты знаешь, Маркус, я купила себе маленького волнистого попугайчика. Он такой милый, особенно когда сидит на жердочке в клетке и чистит перья. Я назвала его Маркусом. Надеюсь, ты ничего плохого не подумаешь. И хотя он меня радует, мне от него бывает и грустно. Птицы не должны сидеть в клетке, правда же? Вообще-то я хочу его выпустить, но я не знаю, справится ли маленький Маркус один в огромных городских джунглях. Иногда я сама чувствую себя маленькой птичкой. Я мечтаю избавиться от всех этих коктейлей, слащавых лиц, зависти. Просто распрямить крылья и вылететь на свободу высоко-высоко вместе с моим маленьким Маркусом.
        Когда Маркус дочитал до этого места, его настолько переполнили чувства, что слезы потекли ручьем по щекам, а буквы поплыли перед глазами. От следующих предложений поплыла вся комната:
        Я пишу это письмо сегодня, потому что только что узнала, что премьера моего последнего фильма «Лабиринт любви» состоится в августе в Норвегии. Когда меня пригласили украсить премьеру, я решила согласиться. (Подумай только, Маркус. Я, крошка, — и украсить премьеру!) Во всяком случае, я воспользуюсь возможностью и проведу отпуск у мамы с папой в Хортене. Расслаблюсь, буду самой собой. Если ты окажешься в наших краях, может быть, мы могли бы встретиться и выпить по бокалу шампанского? Я буду думать о тебе.
        Твоя Диана
        — Мы должны были распечатать его вместе! — сказал Сигмунд, когда они час спустя сидели под брезентом. Он злился, но в то же время был взбудоражен.
        — Я не удержался.
        — Ладно, хватит об этом, — сказал Сигмунд резко, — надо готовиться.
        — К чему это?
        — К встрече с Дианой. У нас остался всего один месяц.
        — Ой! — сказал Маркус и сглотнул.
        — В каком смысле «ой»?
        — Я… я не могу встретиться с Дианой Мортенсен.
        — Ты должен.
        — Зачем это?
        — Ты ей нужен.
        — Нет, не нужен!
        — Нет, нужен. Читается между строк. Она приезжает в Норвегию не из-за фильма, а из-за тебя.
        — Ой!
        — Можешь перестать говорить «ой»?
        — Сколько захочу, столько и буду говорить «ой».
        — Что за детский сад, Макакус!
        — Не называй меня Макакусом!
        — Не ты разве хвастался, что у тебя так много фантазии?
        — Я не хвастался. Это ты хвастался.
        — Хорошо, тогда кто же ходит с папой по леднику каждое лето?
        Они редко ссорились, а когда до этого доходило, Маркус всегда сдавался, на этот раз страх перед встречей с Дианой Мортенсен был сильнее досадного чувства от ссоры с Сигмундом.
        — Если я встречусь с Дианой Мортенсен, я упаду в обморок.
        — А если не встретишься, случится что-нибудь похуже. Подумай о Мэрилин Монро.
        — Зачем мне о ней думать?
        — Она покончила с собой.
        — Гад вонючий, — сказал Маркус и пошел домой.
        Через час он позвонил Сигмунду.
        — Встречаемся, — прошептал он.
        — Что?
        — Встречаемся в «ПД». Через полчаса.

*
        — Как мы будем готовиться?
        Он спросил тихо, почти шепотом, но совершенно отчетливо без дрожи в голосе. Он знал, что если не примет приглашение Дианы Мортенсен на бокал шампанского в Хортене, то никогда себе этого не простит.
        — Сделай вид, что ты Маркус Симонсен-младший.
        С ужасом он уставился на Сигмунда. Его не удивило, что у того готов план, но его потрясло, насколько этот план безнадежен. Диана хотела увидеть не младшего, а старшего. Предстать перед ней в образе жалкого миллионерского сынка было бы бедной, просто ничтожной заменой настоящему миллионеру, который, к сожалению, был не настоящим, а всего лишь бредовой идеей какого-то тринадцатилетнего идиота.
        — У Маркуса Симонсена нет сына. Он не женат.
        — У него есть сын от предыдущего брака. Маркус Симонсен-младший.
        Маркус почувствовал, что вспотел. Становилось трудно уследить за всеми возникающими Маркусами Симонсенами. Был настоящий Маркус Симонсен — он сам. Потом был фальшивый миллионер и альпинист Маркус Симонсен и еще более фальшивый Маркус Симонсен-младший, который был им самим, но одновременно им и не был.
        — Почему его зовут «младший»? — спросил он сипло.
        — Сыновей миллионеров всегда зовут «младшими».
        — Но я же не сын миллионера.
        — Нет. Ты должен притвориться.
        — Но она не хочет встречаться с младшим. Ей нужен старший.
        — Да, но младший — вылитая копия отца. Он встречается с Дианой и возвращает ей веру в жизнь, точно так же как поступил бы старший.
        Маркус гулко засмеялся. Легко было Сигмунду сидеть себе спокойненько и использовать супермозг для планов. Ему не надо притворяться никаким «младшим». А почему это, кстати? Он был старше и умел говорить куда лучше Маркуса. Блестящая идея! Он ее предложил. Сигмунд слегка побледнел, но голос звучал презрительно, когда он сказал:
        — Струсил?
        — Да, — ответил Маркус, что было правдой.
        — Ты первым написал письмо. Так что и ответственность вся на тебе.
        — Только, чур, не младшим. Ты его придумал. Так что ответственность за младшего на тебе.
        Сигмунд оценивающе посмотрел на Маркуса.
        — Сыграем в орлянку. Орел — выигрываешь ты, решка — я.
        Маркус и слова не успел сказать, как Сигмунд вынул из кармана монету и подкинул ее. Выпал орел.
        — Я выиграл, — с облегчением сказал Mapкус, — с Дианой встречаешься ты.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Ты же проиграл.
        — То есть ты хочешь сказать, что встретиться с Дианой — это проиграть?
        — Нет, но…
        — Так-то ты ее ценишь? Она вдруг стала прокаженной, что ли?
        — Не то я хотел сказать…
        — Если ты думаешь, что она так ужасна, я не понимаю, зачем ты вообще писал ей. Проиграть! Встретиться с человеком, на которого половина Норвегии мечтает взглянуть хотя бы мельком. Я бы рассматривал это как победу!
        — Ну вот и встречайся с ней вместо меня.
        — Нет, — сказал Сигмунд спокойно. — Я проиграл жеребьевку. Ты выиграл. Везунчик!
        Маркус знал, что спорить бесполезно. Не важно, что бы он ни сказал, Сигмунд все равно бы вывернул все его слова наизнанку, на свой лад, а Сигмунд хотел, чтобы с Дианой встретился Маркус. Он сдался.
        — А где ты будешь, когда я с ней встречусь? — спросил он слабым голосом.
        — Я буду поблизости. Расслабься.
        — Я никогда не расслаблюсь, — пробормотал Маркус, — и я не знаю, как ведут себя сыновья миллионеров.
        Сигмунд улыбнулся ему:
        — Зато я знаю.
        Маркус вздохнул:
        — Да, я так и думал.

*
        Уже темнело, когда они закончили писать список того, что Маркус должен быть выучить, чтобы убедить Диану в его настоящем миллионерстве: вызубрить правила игры в гольф и в теннис, узнать, как торгуют на бирже, ознакомиться с курсами валют, привыкнуть ходить в костюме и галстуке, выучить правила хорошего тона, отточить умение вести беседу и еще научиться вести себя естественно в дорогих ресторанах. В общем, потратить свои летние каникулы практически полностью на то, чего он совсем не хотел.
        — Разве так все это необходимо? — спросил он обреченно.
        — Всё для Дианы! — сказал Сигмунд и похлопал его по плечу.
        — Ну да. Всё для Дианы. Когда начинаются репетиции?
        — Завтра. А сейчас мы напишем письмо Диане.
        — О том, что я хочу с ней встретиться?
        — Нет, думаю, пусть лучше это будет сюрприз. Мы напишем, что у тебя есть сын.
        — Нет у меня никакого сына.
        — Что у миллионера есть сын.
        — Ну да, — сказал Маркус, — сын ведь может сломать летом ногу.

*
        Дорогая Диана!
        Спасибо за письмо. Какая приятная новость, что ты приезжаешь в Норвегию в августе. Увидеться с тобой было бы верхом моих желаний. Может, мы могли бы вместе ненадолго сходить в горы или сыграть в гольф, если мне удастся отменить важную встречу, назначенную на это время. Кстати, мой сын тоже хотел бы с тобой встретиться. Да, я ведь не писал тебе, что у меня есть сын. От предыдущего брака. Мальчик целиком пошел в отца. Мой кудрявый мальчуган любопытен, как белка, и быстр, как рысь. Но в то же время он вдумчивый паренек. Я ничего не скрываю от Маркуса-младшего. Сейчас он читает Шекспира. Между прочим, у него есть актерские способности. Я не удивлюсь, если в один прекрасный день он сыграет Ромео из «Ромео и Джульетты». Он — утешение и радость для отца в тяжелые минуты. Да, дорогая Диана. Я рассказал немного о сыне. То, что ты называла своего попугая Маркусом, меня порадовало и вселило гордость. От этого я чувствую себя еще ближе к тебе. Может, я тоже куплю себе птичку. Маленькую Диану, которая будет будить нас с сыном каждое светлое летнее утро своим веселым щебетанием.
        Надеюсь ты еще напишешь.
        Твой Маркус
        Про кудрявого мальчугана, любопытного, как белка, и быстрого, как рысь, придумал Маркус, но когда он перечитал письмо, пожалел об этом.
        — Может, вычеркнем кудрявого мальчугана?
        Сигмунд покачал головой:
        — Зачем? «Кудрявый мальчуган» звучит превосходно.
        — Но у меня нет кудрей.
        — Нет, сейчас нет. Но когда ты увидишься с Дианой, они у тебя будут.
        — Этого-то я и боялся, — сказал Маркус и заклеил конверт.
        ГЛАВА ВОСЬМАЯ
        — Какой вес у теннисного мяча?
        — Он должен весить не менее 56,70 грамма и не более 58,46 грамма.
        Сигмунд кивнул.
        — Какой он длины?
        — У теннисного мяча нет длины, — сказал Маркус, — он круглый.
        Сигмунд записался в спортивный зал на теннис в одиннадцать часов. Сейчас было четверть одиннадцатого, и они сидели в кафе и зубрили правила. Сигмунд был в белых шортах, белой футболке с повязкой на голове. Маркус был в коричневых бриджах и голубой футболке. Ракетки они взяли напрокат в зале. Оба ни разу не играли в теннис, но Сигмунд захватил с собой книгу под названием «Как лучше играть в теннис».
        — Я имею в виду, какого мяч диаметра?
        — Не понимаю, зачем мне это знать!
        — Диаметр теннисного мяча составляет максимум 6,668 сантиметра и минимум 6,35 сантиметра.
        — Она точно не спросит меня, какой диаметр у теннисного мяча. И между прочим, про вес она меня тоже не спросит.
        — Откуда ты знаешь?
        — Никого на свете не интересует, сколько весит теннисный мяч.
        — Почему же никого, Стефана Эдберга, например.
        — Кто такой Стефан Эдберг?
        — Теннисист.
        — Диана Мортенсен не теннисистка.
        — Ну да, а чем, ты думаешь, кинозвезды занимаются в свободное время?
        — Они… наверно, расслабляются.
        — Именно. И играют в теннис. Как насчет ракетки?
        — Что с ракеткой?
        — Как она должна выглядеть?
        — Мне плевать, — сказал Маркус.
        Сигмунд кивнул еще раз:
        — Можешь плевать, сколько вздумаешь. Нет никаких правил относительно размера или формы теннисной ракетки.
        — Дичь какая, — кисло сказал Маркус.
        — Что?
        — Что теннисный мяч не может быть больше…
        — …6,668 сантиметра.
        — Да, а ракетка вполне может быть длиной несколько километров. Тогда я сооружу себе ракетку длиной с целый корт и стану чемпионом мира.
        — Хватит о ракетке, — сказал Сигмунд. — Теперь переходим к «вежливости на корте».
        В течение следующих сорока минут они изучили не только «вежливость на корте», но и правила игры, подсчет очков, то, как держать ракетку, подачи и необходимые удары: удар справа, удар слева, смеш и удар с лёта.
        Маркусу казалось, что голова забита сотнями теннисных мячей, весом минимум 56,70 грамма, которые носились туда-сюда. Он порядком запутался, но Сигмунд, казалось, держит все под контролем.
        — Ну вот, ты овладел основной теорией, — сказал он, и они вошли на корт.
        — Овладел?
        — Да, теперь осталось только научиться играть.
        — А ты умеешь?
        — Нет, но я видел по телевизору. Не так уж это и трудно.
        Оказалось, трудно. У обоих чувство мяча было слабо развито. Те редкие разы, когда им удавалось отбить мяч, он летел либо в сетку, либо прямо под потолок. Иногда он исчезал за сеткой, отделявшей друг от друга два корта. Если Маркус был худшим на свете теннисистом, то Сигмунд был на втором месте с конца, но он отказывался в этом признаваться. Каждый раз, когда он промахивался, он находил этому объяснение. Более того, он делал вид, будто промахивается нарочно.
        — Как ты думаешь, почему я сейчас послал мяч в потолок?
        — Потому что не смог отправить его через сетку.
        — Нет, я показывал тебе, как не надо отбивать мяч. Ты обратил внимание, как я криво держал ракетку?
        — Да.
        — Вот так делать не надо.
        — Понятно.
        — И мой удар был тому доказательством.
        Так или иначе, Маркусу удалось перекинуть мяч через сетку. Сигмунд отбил подачу, и мяч устремился за ограждение на соседний корт.
        — Ну вот, я снова отбил неправильно. Понимаешь?
        — Я уже давно все понял, — пробормотал Маркус и пошел за мячом.
        Эллен Кристина пришла в спортзал вместе с Муной. «Последнее время она встречается повсюду», — подумал Маркус. У обеих девчонок были загорелые, почти коричневые ноги и белые короткие юбки. А у него были коричневые штаны и короткие белые ноги. Как люди отличаются друг от друга.
        — Привет, Макакус! — сказала Муна. — Не знала, что ты играешь в теннис.
        Маркус попытался что-нибудь ответить, но выдал только какой-то хрюк. Эллен Кристина подошла к ограждению, и он заметил по ее спине, что она улыбается Сигмунду.
        — Привет, Сигмунд! Ты здесь?
        — Нет, — сказал Сигмунд, — я в Лондоне.
        — Хотите… хотите сыграть пара на пару?
        — Нет, лучше по отдельности.
        Эллен Кристина развернулась и пошла назад к Муне.
        — По-моему, она меня преследует, — сказал Сигмунд, когда Маркус вернулся с мячом. — Она наверняка позвонила мне и узнала, что мы здесь. Она все время звонит.
        Маркус кивнул:
        — Да она в тебя влюблена.
        — Да, но шансов у нее не больше, чем у капли дождя в пустыне. Так, теперь мы потренируем подачи.
        Сигмунд сказал «мы», но имел в виду Маркуса. Он отложил ракетку и собирал мячи, которые Маркус пытался запустить через сетку. Спрашивать, почему он не старался отбить подачи, было бесполезно. Это бы только привело к новому безнадежному спору. Кроме того, легко было догадаться, что Сигмунд не хотел, чтобы Эллен Кристина обнаружила, что не один только Маркус ни на что в теннисе не годится. Он подавал и подавал, на восток, на запад, на север и на юг. Иногда он слышал слабое хихиканье с другого корта, но он сжимал зубы и смело выдавал свои слабые и безнадежные удары, пока не истек час занятия.
        — К концу стало лучше, — заметил Маркус и вынул мяч, застрявший в сетке.
        — Неужели? — сказал Сигмунд рассеянно и покосился на соседний корт.
        — Привет, девчонки!
        Эллен Кристина со скоростью молнии оказалась у ограждения.
        — Да?
        — Не хотите с нами пообедать?
        Маркус ушам своим не мог поверить.
        — Ой, — прошептал он, но только он это и услышал.
        Эллен Кристина просияла. Она выглядела так, будто выбила семь правильных очков в лото.
        — Пообедать? Где? У тебя дома?
        — Нет, в ресторане «Звезда».
        — Ой, — снова сказал Маркус. Немного громче, но его по-прежнему никто не услышал.
        Ресторан «Звезда» находился в центре города, и там можно было танцевать. Он был очень изысканным и страшно дорогим.
        Маркус уронил теннисный мяч. Он медленно покатился к Сигмунду, который подобрал его и начал равнодушно перекидывать из одной руки в другую. Муна тоже подошла к ограждению, и девчонки о чем-то зашептались. Эллен Кристина покраснела, а Муна подозрительно посмотрела на Сигмунда.
        — Ты серьезно?
        — Если не хотите, можем и других пригласить. Нам все равно.
        Он повернулся к Маркусу, который уходил. Чудовищно медленно.
        — Правда, Маркус?
        — Да-кх, — прокашлял Маркус. У него в горле застрял ком. Гигантский ком.
        Эллен Кристина попыталась сделать вид, что все в порядке.
        — С удовольствием. И когда?
        — В следующую субботу, — сказал Сигмунд, — в шесть часов.
        Маркус в растерянности попробовал что-то сказать, но Сигмунд вытолкал его с теннисного корта. Ком все еще стоял в горле, и он отчаянно кашлял. Когда они входили в раздевалку, он услышал, как девочки вопят от радости.
        — Ты рехнулся, — простонал он. — Я не хочу идти в ресторан с Эллен Кристиной.
        — Это я с ней пойду. Твоя — Муна.
        — Она не моя.
        — Расслабься. Только на один вечер.
        — Я понятия не имею, как вести себя в ресторане.
        — Вот именно. Поэтому-то мы туда и пойдем.
        — А мы не можем пойти вдвоем?
        — Это будет не совсем правильно.
        Маркус отчаянно пытался найти способ избежать похода в ресторан.
        — У меня нет денег. «Звезда» наверняка самый дорогой ресторан в городе.
        — У меня есть деньги, — сказал Сигмунд дружелюбно, — я накопил на компьютер.
        Он подмигнул Маркусу и пошел в душ.
        — Нельзя же тратить накопленные деньги на ресторан! — крикнул Маркус и заранее знал, что ответит Сигмунд:
        — Всё для Дианы!

*
        — Есть ли у нас книги по этикету? — переспросила библиотекарша и с интересом посмотрела на двух мальчиков по другую сторону стойки.
        — Да, — ответил Сигмунд. — Мы бы хотели немного поучиться хорошим манерам.
        Библиотекарша была пожилой дамой, проработавшей в местной библиотеке более сорока лет. До пенсии ей оставалось всего полгода. Она любила детей, но не всегда одобряла их выбор.
        — Вы уверены, что не хотите чего-нибудь более увлекательного? — спросила она осторожно.
        — Хорошее поведение может быть очень увлекательным, — серьезно ответил Сигмунд.
        Маркус сглотнул и кивнул. Он был на сто процентов согласен.
        Дама просияла, как утреннее солнце.
        — Совершенно верно, мой мальчик. Но мало кто в вашем возрасте это понимает.
        — Да, — сказал Сигмунд, — мы особенные.
        — Охотно верю, — сказала дама с восхищением. — Сейчас посмотрим… У нас, конечно, есть старое издание тысяча девятьсот шестидесятого года. Но оно толщиной с Библию.
        — Библия хороших манер, да, — сказал Сигмунд. — Я ее знаю.
        Дама взглянула на него подозрительно. Не всегда было легко догадаться, говорит ли Сигмунд серьезно или шутит.
        — Неужели ты ее читал?
        — Листал, — сказал Сигмунд легко. — А что-нибудь более современное у вас есть?
        — Да-а-а, у нас есть «Хорошие манеры в девяностые годы». В ней только сто девяносто страниц.
        — Это как раз подходит. Можно взять два экземпляра?
        — Два?
        — Да, мы хотели использовать книги в нашем клубе.
        Маркус содрогнулся. Не думает же Сигмунд раскрывать секретный клуб библиотекарше? Он сильно ткнул указательным пальцем в спину друга, но напрасно. Сигмунд уже сам понял, что вот-вот их выдаст.
        — Я имею в виду… э-э-э… в нашем клубе этикета.
        Теперь дама в самом деле была в полнейшем восхищении. Она нашла два экземпляра книги и предложила помощь, если понадобится дополнительная литература по теме.
        После того как Сигмунд поблагодарил за предложенную помощь, а Маркус наступил на незавязанные шнурки, они покинули библиотеку и библиотекаршу, которая снова обрела веру в современную молодежь.

*
        Маркус лежал в кровати и читал. Он дошел до девятой страницы «Как следует представляться»:
        «Сегодня более чем когда-либо важно уметь правильно себя подать. Первое впечатление часто бывает решающим: очень важно выглядеть радостно и приветливо и, кроме того, представить свое имя так, чтобы остальные легко могли его запомнить, либо при помощи визитной карточки, либо произнося его громко и четко…»
        Он положил книгу на одеяло. Выучить предстоит очень много. Если что-то в этой жизни он упустил, так это как уметь себя подать. Первое впечатление было, как правило, так себе. Он попытался вспомнить, когда в последний раз он выглядел радостно и приветливо, но ничего не вспомнил. А когда он четко произносил свое имя? Никогда. Мрачный и малоприветливый, он дошел до того, что его стали называть Макакусом, а тем, кто его так называл, он не предложил ничего, даже визитной карточки. Это все и объясняло. Может, именно поэтому его и дразнили. Потому что он выглядел так безрадостно. Он никогда не видел, чтобы радостных дразнили. Раньше он думал, что они радостные, потому что их не дразнят, но теперь он понял, что все наоборот. Они были радостными не потому, что их не дразнили, а их не дразнили, потому что они были радостными. Он стал жертвой чудовищного недоразумения и даже не подозревал, что разгадка находится за углом. В местной библиотеке. Эта книга была ни больше ни меньше практическим пособием к тому, как прожить счастливую жизнь. Дальше он читал, словно в горячке.
        «Какие правила регламентируют поцелуй в щеку? Надо ли целовать левую и правую щеку и в таком случае которую щеку следует целовать первой? Следует ли дотрагиваться губами до щеки другого человека или нет? Отличаются ли правила в Норвегии от других стран?»
        Это было ужасно интересно. Когда он встретит Диану, он точно попадет впросак, если не будет знать, в какую щеку ее целовать. В том, что целовать в щеку ее придется, он, к сожалению, не сомневался. Приветливая улыбка, четко произнесенное имя Маркуса Симонсена-младшего и поцелуй в щеку — это минимум, что она от него потребует. В книге был ответ.
        «Сложно поцеловать человека в щеку элегантно. Посмотрите, как это делают члены королевской семьи — сначала они целуют в правую щеку, а затем в левую. Всегда сперва подносится правая щека к правой щеке другого человека, а затем левая щека к левой. Очень трудно выполнить это совершенно безупречно».
        Да уж! Точно так же, как танцевать. Совершенно невозможно сделать правильные шаги, когда пытаешься о них думать. Он знал об этом из печального опыта посещения танцевальной школы, куда его отправила мама, когда ему было семь. Если он думал, что надо сделать один шаг вправо и два влево, получалось все наоборот. Он спотыкался, как задумчивый пешеход, в то время как другие, не думая вовсе, парили ритмично взад-вперед по паркету. «Не думай так много, Маркус, — говорил учитель танцев. — Надо просто естественно двигаться под музыку». Но для того, чтобы двигаться непринужденно, надо много упражняться. До него начало доходить, что план посещения ресторана с Эллен Кристиной и Муной был не так уж и глуп. Там он во всем сможет поупражняться.
        С такими мыслями он погрузился в сон, в котором он естественно и приветливо встретил Диану Мортенсен. Он как раз собирался поцеловать ее — в левую щеку? — как раздался голос отца:
        — На помощь!
        Он снова ходил во сне. Теперь он стоял, наклонившись над отцом, и самым приветливейшим образом улыбался.
        — Ох, Маркус. Это ты? Я думал… о боже, Маркус! Мне приснился такой страшный сон… и когда я проснулся… я подумал… ты убийца… ты что, ходишь во сне?
        Монс протер глаза, и оба начали приходить в себя.
        — Да, — сказал Маркус, — мне тоже снился сон.
        — А что? Ты так неприветливо улыбался.
        — Мне снилось, что я очень приветлив.
        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
        — Папа, по современному этикету полагается носить перчатки?
        Маркус стоял перед зеркалом в коридоре и рассматривал лицо. Он зачесал мокрые волосы на сторону, оставив ровный пробор. Монс шел из гостиной и беспокойно поглядывал на сына. Он не понимал, что происходит. Очевидно, что Маркус в последнее время стремительно развивается. В течение четырех дней он стал значительно вежливей. Он открывал отцу дверь, когда тот шел на работу, постоянно напирал на то, что его зовут Маркус, что Монс, в общем-то, и так знал, и непрерывно улыбался той самой приветливой улыбочкой, с которой он ходил во сне. Казалось, что вот-вот он станет совершенно взрослым, а Монс не был уверен, хотелось ли ему этого. Если бы Маркус не был его собственным сыном, он бы сказал, что мальчик вот-вот превратится в пижона.
        — Откуда мне знать, — сказал он немного нервно, — я не очень-то об этом задумывался.
        — А я знаю, — сказал Маркус. — По этикету не обязательно ходить в перчатках.
        — Приятно слышать, — вздохнул отец.
        — Только если хочешь добавить к весеннему костюму красивый аксессуар. В остальном же сегодня ходят без шляпы и перчаток, если на улице не слишком холодно. Но, папа, что нам делать, если мы категорически против того, чтобы гости приходили к нам в джинсах?
        — Над этой проблемой я тоже не очень много думал, — сказал Монс и посмотрел на часы.
        Маркус кивнул:
        — И ведь многие не думали. Но время от времени хочется, чтобы костюм был со стилем, а смокинг или фрак надевать не хочется, правда же?
        — Конечно, иногда хочется быть стильным.
        Маркус открыл дверь и приветливо улыбнулся отцу:
        — Хорошего тебе дня, папа.
        Монс тяжело вздохнул и медленно, опустив голову, пошел вниз по дороге.
        Маркус стоял в дверях и смотрел ему вслед. У него был комок в горле. Может, он и вел себя как джентльмен, но чувствовал себя идиотом. Каждый раз, когда он вежливо кивал отцу, ему хотелось вместо этого броситься ему на шею, но он не мог. Он должен был упражняться в хороших манерах, пока поведение его не станет естественным и он не сможет идти по жизни с поднятой головой. Пока что идти с поднятой головой было ужасно. Казалось, что тебя придавливает несколько тонн страха и беспокойства. Если бы он мог выбирать, он бы потратил больше времени на изучение хороших манер. Семьдесят или восемьдесят лет, например. Но у него не было выбора. Завтра предстояло идти в ресторан «Звезда», а через две недели в Хортен приезжала Диана Мортенсен. Кстати, им до сих пор не пришел ответ на последнее письмо. Может быть, она передумала или получила потрясающую роль, из-за которой ей пришлось остаться в Голливуде. Тогда он мог немного расслабиться. И наслаждаться детством как можно дольше. М-да, может, это и не было наслаждением, но, по крайней мере, детство было лучше, чем эта вежливость. Он прочитал книгу четыре раза и
обсудил каждую главу с Сигмундом в штаб-квартире. На бумаге все было так просто, а в реальности все было куда хуже. Точно так же, как в танцевальной школе. Может быть, всем и необязательно танцевать всю свою жизнь или правильно себя подавать. Он не знал. Он знал одно: если кому-то и надо было учиться себя подавать, и учиться очень быстро, так это ему.
        Он закрыл дверь и снова уставился на свое отражение в зеркале. Гладко зачесанные волосы лежали на голове, как свежий асфальт. Он был похож на гангстера. Нет, никуда не деться. Пусть будут кудри. Он радовался, словно преступник пожизненному заключению.
        В дверь позвонили. Он, как мог, растрепал волосы и открыл. Пришел Сигмунд.
        — Привет, — сказал он, — я взял напрокат смокинги.
        — Это необходимо? — спросил Маркус. — А мы не можем просто надеть костюмы?
        — Нет, надо придерживаться стиля, знаешь ли. Письмо сегодня не приходило?
        — Нет.
        — Еще придет, — весело сказал Сигмунд. — Надевай смокинг.
        — А до завтра нельзя подождать?
        — Нам же надо проверить, как он на тебе сидит.
        Маркус ощутил легкую надежду.
        — Да, может, он не подойдет. Тогда…
        — Тогда возьмем другой смокинг.
        — Ну да.
        Смокинг сидел как влитой. Маркус посмотрел на себя в зеркало, и ему почти даже понравился молодой человек, который смотрел на него. Смокинг был черным с красным поясом, красными кантиками на лацканах и с красным платочком, который Сигмунд идеально сложил и положил в нагрудный карман. Никто бы не заметил, что пуговицы на манжетах не из настоящего золота.
        — Элегантно, — сказал Сигмунд.
        Маркус кивнул.
        — Можно его теперь снять?
        — Нет, думаю, тебе стоит походить в нем сегодня, чтобы привыкнуть. Так, теперь волосы.
        — Что с волосами? — спросил Маркус, хотя отлично знал, что его ждет.
        — Надо их завить.
        — А нельзя подождать до встречи с Дианой?
        — Нет, нельзя, — решительно ответил Сигмунд. — Завтрашний обед — это генеральная репетиция, а на генеральной репетиции все играют в гриме и костюмах, так же как на премьере.
        — Я отказываюсь гримироваться! — вскрикнул Маркус.
        Где-то надо было ставить точку. Правда, он поклялся делать всё для Дианы, но «всё» значило всё, кроме грима!
        — Расслабься, — сказал Сигмунд, — завить волосы значит примерно то же, что загримироваться. Я прихватил щипцы моей сестры.
        Через пять часов Маркус медленно, опустив голову, расхаживал по гостиной с завитыми волосами и в смокинге, а тем временем Сигмунд забрасывал его вопросами о том, как себя ведут в ресторане.
        — Кто первым подходит к столу, мужчина или женщина?
        — Если стол заказан и метрдотель показывает дорогу к столу, гости следуют за ним, и мужчина или пригласивший гостей идет последним, — механически сказал Маркус.
        — А если пара самостоятельно идет за столик?
        — Тогда мужчина идет первым.
        — Правильно. Кто где должен сидеть, если в ресторане места с одной стороны оказываются у стены?
        — Тогда надо найти другой ресторан.
        — Я серьезно, Маркус!
        — Тогда дама должна сесть у стены с видом на зал. Поиграем в шашки?
        — Нет. Мы пригласили гостей в ресторан. Чего мы ожидаем от метрдотеля или официанта?
        Маркус тяжело вздохнул и ответил как можно лучше. Пройдя один раз все правила поведения в ресторане, они начали сначала. В половине пятого Маркус знал главу наизусть. Метрдотеля и официантов в ресторане «Звезда» ожидало нечто. И Монса тоже. Без четверти пять они услышали, что он открывает входную дверь.
        — Скорее, — сказал Сигмунд, — беги на кухню за стаканом воды.
        — Зачем это?
        — Обычная вежливость. Он наверняка хочет пить после долгого рабочего дня.
        Маркус пошел на кухню, а Сигмунд остался в комнате встречать Монса.
        — Привет, Сигмунд, ты здесь?
        — Добрый день, господин Симонсен. Тяжелый был день в офисе?
        — Так, ничего. А где Маркус? У меня для него небольшой летний подарок.
        Монс вынул футбольный мяч из полиэтиленового мешка и показал его Сигмунду. В этот момент из кухни вышел Маркус с подносом, на котором стояло два винных бокала, наполовину наполненных водой.
        — Хочешь стакан воды, папа?
        Монс обернулся. Маркус приветливо ему улыбался.
        — Ааааааааааааааааа!
        Отец закричал, как кот, забравшийся на дерево, отошел на шаг назад, рухнул в кресло, где и остался лежать на спине и чудовищно стонать. Футбольный мяч покатился по полу и исчез под телевизором.
        — Может, ты не хочешь пить? — спокойно спросил Маркус.
        — Ты… ты… похож на…. маленького лорда Фантлероя! — сипло прошептал Монс.
        — Правда, господин Симонсен? — отозвался довольный Сигмунд. — Он очень стильный.
        Монс Симонсен был мирным человеком, и его взгляды на воспитание детей были вольными. Если Маркус приходил домой, как обещал, и не таскал сумки у старушек, он мог делать все, что угодно. Если бы он показался отцу с зелеными волосами и серьгами в носу и в ушах, Монс бы немного замялся, но не потребовал бы, чтобы Маркус немедленно перекрасил волосы в естественный цвет и вынул серьги. Может быть даже, он сам бы проколол себе ухо в знак солидарности с сыном. Конечно, он носил бы серьгу только дома. На работе это могло привести к кривотолкам. Но эти проклятые кудри заставили его вскипеть. Монс уже так давно не сердился, что забыл, как это делается, и именно поэтому гнев его был яростным.
        Он встал, глядя на Маркуса с открытым ртом и дыша, как бык, нападающий на матадора. Потом он зарычал.
        — Тебе нравится моя прическа, папа? — спросил Маркус, который все еще улыбался, хотя чувствовал надвигающуюся катастрофу.
        Тут Монс взорвался:
        — Ты похож на… Ты похож на… прощелыгу! — крикнул он.
        — Что вы хотите этим сказать, господин Симонсен? — с интересом спросил Сигмунд.
        — А ты заткнись… ты… Жабеныш! — ревел Монс.
        Жабеныш заткнулся. Маркус больше не улыбался. Он замер, а отец скакал по комнате, размахивал руками и орал на него, выкрикивая слова, совершенно новые для них обоих, но он произносил их медленно, потому что никак не мог найти правильное слово, которое бы отразило переполнявшую его ярость.
        — Ты похож на… каракатицу! — ревел он. — На ужа! На гориллу! Разгладь этот проклятый парик, кудрявый… макак!
        — Не называй меня макаком, папа, — тихо сказал Маркус. — Пожалуйста. Меня так в школе называют.
        — Что?
        — Меня называют Макакусом.
        Монс осел как мешок и, бессильно свесив руки, смотрел на Маркуса.
        — Маркус… я… я не знал… я…
        Он шагнул к Маркусу и беспомощно взмахнул руками. Это было одновременно попыткой показать, что ему неловко, и просьбой, чтобы сын обнял его. Маркус шагнул назад, к двери на кухню.
        — Мне казалось, ты подумаешь, я красивый.
        — Ты красивый, Маркус. Ты… очень красивый. Я просто…
        — Почему же ты назвал меня макаком?
        — Я не хотел… Ты никакой не макак. Это я макак. Хочешь… хотите мороженого? Я купил… клубничное мороженое.
        Маркус не отвечал. Он повернулся спиной к отцу и отправился в свою комнату. Они услышали, как изнутри поворачивается ключ.
        Сигмунд встал:
        — Да, пойду-ка я домой.
        Монс не отвечал. Сигмунд обернулся в дверях и сказал в ободрение:
        — Это просто проблема поколений, господин Симонсен. Не берите в голову. Так всегда бывает.
        Монс постоял в комнате, вынул три клубничных мороженых из бумажного пакета, пошел на кухню и положил их на скамейку. Он вернулся в гостиную, уселся на диван и уставился на фотографию на стене. Он сам ее сделал, десять лет назад: его жена сидела на раскладном стуле и держала Маркуса на коленях. Она улыбалась, а Маркус смеялся. Когда она умерла, он спросил, не снять ли фотографию со стены, но Маркус ответил «нет». Монс кротко улыбнулся фотографии. Потом закрыл лицо руками и заплакал. Когда он перестал плакать, он пошел на кухню сварить кофе. Как бы он хотел вычеркнуть последние полчаса из жизни и вместе с Маркусом съесть мороженое!
        Он не знал, что Маркус сидит в своей комнате и точно так же, как Монс, чувствует себя виноватым. Он отлично понимал, что Монс не хотел назвать его макаком, он просто был в шоке, увидев сына в смокинге и с кудрями. Он отлично знал, что смущение отца было куда сильнее ярости. Он хотел открыть дверь, ворваться в гостиную и сказать, что виноват и что больше никогда в жизни не будет завивать волосы. Но он не мог. У него не было сил. Его одолело какое-то дурацкое упрямство или трусость. Да, настоящая трусость. Нужно было сказать только одно слово или улыбнуться. Нет, не улыбнуться. По крайней мере, не приветливой улыбкой. И речь шла вовсе не о приветливости. Речь шла о тоске. Они вдруг оказались так далеко друг от друга, и ему стало так ужасно тоскливо.
        «Почему я не выхожу? — думал он. — Надо просто выйти».
        И он вышел.
        Он бросился к двери, повернул ключ и вбежал в гостиную. Отец сидел за чашкой кофе. Он выглядел таким одиноким. Когда вошел Маркус, он встал, шагнул к нему, остановился и провел рукой по волосам. Маркус тоже остановился. Они стояли и смотрели друг на друга. Одному было тридцать девять лет, у него были редкие волосы, на нем был серый костюм и рубашка в голубую полоску. Другому было тринадцать, у него были кудрявые волосы, и на нем' был смокинг и красный пояс. Оба не знали, кто сделал первый шаг, но они обнимались так, что их сердца чуть ли не забились друг о друга.
        — Я скучаю по маме, — прохныкал Маркус. — Папа, папа, я так по ней скучаю!
        Отец погладил его по кудрям.
        — Мальчик мой, — прошептал он, — мальчик мой, мальчик мой.
        Так они и стояли, пока хорошее снова не стало хорошим. А плохое стало немного лучше.
        Маркус вынул красный платок из нагрудного кармана и высморкался.
        — Не надо пачкать красивый платок, — прошептал Монс.
        Маркус улыбнулся. Собственной улыбкой.
        — Можно. Это же носовой платок.
        Монс улыбнулся в ответ:
        — Хочешь что-нибудь?
        — Да. Хочу клубничное мороженое.
        — О господи! Мороженое! Оно же наверняка растаяло!
        — Ничего страшного, — сказал довольный Маркус. — Сладкое клубничное молочко тоже вкусное.

*
        Утром он лежал в ванне и повторял:
        — Садитесь и спокойно изучите меню вместе с метрдотелем. Тогда вы сможете в деталях обсудить вина, цены, закуски и т. д. В некоторых ресторанах можно сидеть в отдельном помещении, выбирая блюда…
        Маркус сглотнул. Неужели им придется сидеть в отдельном помещении в «Звезде»? Он надеялся, что не придется. Почему-то мысль об отдельном помещении пугала еще больше, чем мысль о забитом сотней посетителей ресторане. Это само по себе было мерзко, но сидеть в отдельной комнате с Сигмундом, Муной и Эллен Кристиной было еще хуже. Ему казалось, он потеет, хотя члены его были погружены в воду, как сказал бы Сигмунд.
        — Как следует есть салат?
        — Маркус, ты не утонул?
        — Нет, папа. Я лежу и расслабляюсь.
        Он пролежал полчаса в ванне, и вода начала остывать. Он не замечал этого, потому что сам был разгорячен. Он без проблем мог бы пролежать в ней целый день. Однако сам он был не без проблем.
        — Салат едят либо одной вилкой, либо ножом и вилкой, но, даже если очень захочется быть педантичным, все-таки не стоит резать салат ножом.
        Он и не собирался быть педантичным, но у него было острое предчувствие, что Сигмунд будет.
        — Маркус! Хватит, выходи!
        Он вздохнул и поднял тело из воды. Потом он надел спортивный костюм, который лежал на полу ванной. Он договорился с Сигмундом выйти на утреннюю пробежку. Маркус редко бегал, но Сигмунд сказал, что это его расслабит. Его одолевали сомнения, но главным все равно был Сигмунд.
        Когда он пришел на кухню, Монс с удивлением посмотрел на него.
        — А куда делись… твои дивные кудри?
        — Остались в ванне.
        — Как это?
        — Я помыл голову.
        Монс, казалось, снова почувствовал себя виноватым.
        — Но, Маркус… Совсем не обязательно было. Я уже начал к ним привыкать.
        — Я не специально, — ответил Маркус, надевая кроссовки.
        — Ты куда?
        — Побегаю.
        — Таких бы мальчиков побольше в доброй старой Норвегии, — весело пропел Монс.
        Маркус его прервал:
        — В следующий раз, когда будешь покупать мне спортивный костюм, купи другого цвета.
        — Какого?
        — Защитного, — сказал Маркус и вышел из дому, опустив голову. Отец не должен думать, что все в порядке только потому, что вчера они вместе съели растаявшее клубничное мороженое.

*
        Маркус и Сигмунд медленно бежали по тропинке в сторону карьера. Они добежали до штаба и заползли под брезент.
        — Зачем ты избавился от кудрей?
        Маркус ждал этого вопроса. Пока они бежали, Сигмунд был мрачным и неприветливым. Иногда он косился на Маркуса, будто ему что-то в нем не нравилось.
        — Они смылись.
        — Смылись?
        — Да. Случайно.
        — Кудри не смываются случайно.
        — Я думал, что они накрепко приделались.
        — Мы не можем завить новые. Сестра уехала на дачу. И взяла с собой щипцы.
        — Обидно.
        Маркус старался показаться грустным. Сигмунд взглянул на него рассеянно:
        — Вместо этого мы сделаем пробор посередине.
        — Нет! Только не посередине! Я отказываюсь! Я буду похож на гангстера!
        — Нет, не будешь. Будешь прекрасно выглядеть. Конечно, не так замечательно, как с кудрями, но зато очень представительно.
        После пары бесполезных протестов Маркус сдался. За пробор посередине проголосовал один голос против одного. Вкратце спланировав вечерний визит в ресторан, после многочисленных уверений Маркуса, что он спокоен, они закончили встречу, в два голоса сказав:
        — Помоги Диане!
        Когда они вышли из клуба, то увидели в карьере человека. В руке у него был автомат, и он смотрел на какие-то жестяные коробки, сложенные в штабеля.
        — Эй! — крикнул Сигмунд. — Не стреляй! Маркус схватил его за руку:
        — Молчи. Вдруг он в меня попадет.

*
        — Очень красиво, Маркус, — немного нервно сказал Монс. — Тебе идет пробор посередине.
        Когда Маркус рассказал, что он идет обедать вместе с Сигмундом и двумя девочками, отец очень удивился, но все же испытал облегчение. Это объясняло поведение сына в последние дни. Мальчик переживал первую влюбленность и теперь хотел произвести впечатление на юную даму. В тринадцать лет, конечно, рановато. Сам он впервые влюбился, когда ему было четырнадцать. Тогда он пригласил соседскую девочку в кино, но не посмел прийти. Ему казалось, что Маркус так же застенчив, но, значит, он ошибался. Его сын, похоже, собирается вырасти настоящим светским львом. Приятно, но и немного грустно. Монсу в самом деле казалось, что смокинг и пробор были уже чересчур, но, с другой стороны, он не очень следил за модой. В его молодости было модно носить брюки-клеш и прическу, как у «Битлз». А теперь, значит, смокинг и пробор. Все меняется. Он дал Маркусу сто крон, которых, он считал, хватит на гамбургеры и кока-колу в фаст-фуде. То, что обедать дети идут в ресторан «Звезда», ему и в голову не приходило, а Маркусу не пришло в голову ему об этом сказать. У него же должны быть свои секреты, особенно от близких.
        — Завтра я его расчешу, папа.
        — Как хочешь, мой мальчик. Лишь бы тебе было хорошо.
        Маркус рассеянно кивнул:
        — Пока, папа.
        — Пока… Кстати, подожди!
        Монс побежал в гостиную и принес красный платок, в который Маркус сморкался накануне.
        — Ты забыл.
        Платок был выстиран и поглажен. Монс попытался сложить его красиво, но не получилось.
        — Папа, я сам.
        Легким движением руки Маркус элегантно сложил платок и положил его в нагрудный карман. Монс посмотрел на него с восхищением.
        — Если тебе надо будет высморкаться, то…
        —…сделай это максимально беззвучно, отвернувшись от других. Я знаю, папа.
        — А я — нет, — пробормотал Монс, пока дверь закрывалась за Маркусом, который направлялся на свою великую генеральную репетицию ресторанного этикета.
        ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
        Эллен Кристина и Муна уже ждали, когда такси с Маркусом и Сигмундом остановилось у ресторана «Звезда». В этом была первая ошибка. Никогда нельзя заставлять дам ждать.
        — Здесь что, свадьба? — спросил водитель такси, когда Сигмунд протянул ему купюру в пятьдесят крон.
        — Нет, просто маленькая частная вечеринка.
        Шофер покосился на Маркуса и хмыкнул:
        — Норвежская мафия, что ли? Ха-ха.
        — Ха-ха, — сказал Маркус сдавленным голосом и вышел из машины.
        На Сигмунде был белый смокинг с черными лацканами, черные брюки и черный пояс. У обоих на шее красовалось по белому шелковому шарфу. Сигмунд носил смокинг, словно в нем родился. Он оставил свою обычную прическу, но, собственно говоря, генеральная репетиция была не его. Он был режиссером и прихватил с собой блокнот и карандаш, чтобы ' записывать возможные ошибки у исполнителя главной роли. «Очевидно, ему придется часто пользоваться блокнотом», — подумал Маркус и попытался приветливо улыбнуться девочкам. Он был уверен, что они засмеются от одного его вида, но они не засмеялись. Они уставились на него, раскрыв рты.
        — Добрый день, дорогие дамы, — сказал Сигмунд и изящно поклонился.
        — А где Маркус? — спросила Эллен Кристина.
        — Здесь, — пропищал Маркус.
        — Ты… кажешься таким взрослым, — сказала Муна без какого-либо намека на иронию в голосе.
        — Стильно, — сказала Эллен Кристина. — Я тебя даже не узнала.
        — Изменение радует, — пробормотал Маркус. Он внезапно почувствовал себя намного лучше, но все еще не был уверен, не затишье ли это перед бурей или взрывом хохота.
        — Вы тоже неплохо смотритесь, — добавил он осторожно и очень удивился, когда обе девочки покраснели. Обычно ведь краснел он сам, когда девочки заговаривали с ним. Он понял, они и в самом деле считают, что он хорошо выглядит. Да-да, о вкусах не спорят, и слава богу. Он заметил, что обретает наилучшую форму.
        — Простое платье всегда можно украсить маленькой элегантной сумочкой или парой милых туфель, — дружелюбно сказал он.
        — Мне подарили их на день рождения, — прошептала Муна и глянула на свои серебристые туфельки.
        — А в газету поместили объявление об имениннице? — вежливо спросил Маркус.
        — Что?
        — Тогда тебе бы пришлось учитывать, что объявление посчитали бы приглашением к тебе в гости.
        Сигмунд начал несколько беспокоиться, но Маркус этого не замечал. Он в самом деле был в ударе.
        — Объявление в газете приводит к тому, что многие забытые знакомые, например бывшие одноклассники, напоминают о себе и поздравляют.
        — Идем, — сказал Сигмунд.
        — И это самое приятное в днях рождения, — сказал Маркус громко, четко и открыл девочкам дверь.
        Когда Муна прошла мимо него, он весело ей подмигнул. Она вздрогнула и поспешила зайти в ресторан.
        — Не стоит преувеличивать, — прошептал Сигмунд, когда они сдали шелковые шарфы в гардероб, однако Маркус уже совсем вошел в роль светского льва И пути назад не было. Теперь надо было только продержаться.
        — Меня зовут Маркус, — сказал он гардеробщику.
        — Да? неужели?
        — Да, и я бы хотел подчеркнуть это. Маркус!
        Гардеробщик оценивающе посмотрел на него.
        — Никогда не забуду, — сказал он медленно.
        — Надеюсь, — спокойно ответил Маркус.
        Девочки пошли в туалет. Ожидая их, Сигмунд присел на стул. Маркус продолжал переговариваться с гардеробщиком:
        — У вас есть отдельное помещение, где мы могли бы спланировать обед?
        — Нет, — как-то злобно сказал гардеробщик. Он решил, что, очевидно, в ресторан «Звезда» заявился напыщенный гусенок.
        — Нет так нет, — сказал Маркус. — Обсудим меню спокойно с метрдотелем.
        — Да, можно и так, — пробормотал гардеробщик.
        В этот момент из туалета появились девочки. От них сильно пахло духами. Сигмунд поднялся, и Маркус кивнул гардеробщику.
        — Маркус, — сказал он. — Так меня зовут.
        Совершив короткий променад до дверной ручки, Маркус и Сигмунд пропустили девочек вперед. Там их и встречал метрдотель. Он был почтенным пожилым господином в полосатых брюках и темном пиджаке. У него были седые волосы и рост почти два метра. Маркус присвистнул. Он не знал, что метрдотели бывают такими высокими.
        — Вы заказывали столик? — осведомился он. Казалось, он не замечал, что разговаривает с детьми. Он слегка шепелявил, но голос его был глубоким, густым и таинственным.
        — Да, — сказал Сигмунд, — на имя Маркуса Симонсена-младшего. На четыре персоны.
        Столик заказал Сигмунд, но он умолчал, что заказал его на имя Симонсена-младшего. Маркус заметил, что девочки смотрят на него с некоторым удивлением. Метрдотель кивнул и пошел первым в сторону столика в глубине ресторана.
        — Пожалуйста, — сказал он. — Официант сейчас подойдет.
        — Меня зовут Маркус, — сказал Маркус, — такое у меня имя.
        — А меня зовут Дал, — сказал метрдотель и исчез, не обсудив с ними в тишине и спокойствии меню.
        Возникла небольшая пауза. Эллен Кристина и Муна разглядывали мальчиков, особенно Маркуса, потому что они все еще не могли поверить собственным глазам. Маркус обратил внимание, что обе накрасились. В сущности, он считал, что краситься девушкам не стоит, но он ведь и сам слегка изменил свою внешность. К тому же он больше не был просто Маркусом, он был Маркусом-младшим, а Маркус-младший не считает, что краситься нехорошо. И был в этом совершенно уверен. Молодой и подвижный официант принес меню.
        — Ну, мальчики, — сказал он, — вышли в свет с дамами?
        — Меня зовут Маркус, — отчеканил Маркус, но официанта это нисколько не впечатлило.
        — Не желаете ли выпить что-нибудь перед едой? — спросил официант.
        — Охотно, — ответил Сигмунд. — А что у вас есть?
        — У нас есть шампанское, шерри, виски, кампари, минеральная вода, фанта, кола, лимонад, сок и просто вода.
        Маркус засомневался на секунду, не заказать ли ему шампанского, но Сигмунд, который понял, что официант просто пытается шутить, опередил его.
        — Четыре колы. On the rocks.
        — Yes, sir, — сказал официант и удалился.
        — Что значит «on the rocks»? — спросила Эллен Кристина.
        — Со льдом, — ответил Сигмунд.
        Он сидел на диванчике, спиной к окну, рядом с Эллен Кристиной. Маркус не был уверен, правильно ли это с точки зрения этикета. Правда Сигмунд был на полгода старше него, а Эллен Кристина была на четыре месяца старше Муны. Когда молодая пара приглашает пожилую пару, то, конечно, пожилая сидит на диванчике лицом к залу. Но фактически приглашал всех Сигмунд, и тогда, наверное, молодая пара должна сидеть у окна. Он размышлял об этом, пока изучал меню. Меню было большим, а его уверенность в себе становилась все меньше и меньше. Прекрасный выход отнял все силы, и теперь все закуски, горячие блюда и десерты затанцевали у него перед глазами.
        — Ну, — сказал Маркус, — что мы закажем?
        Сигмунд повелительно посмотрел на него. Маркус уставился в меню. Он понятия не имел. Вообще-то он совсем не был голоден. Маленького кусочка пиццы было бы более чем достаточно, но в меню пиццы не было.
        — Честно говоря, не знаю, — сказал он медленно. — А что вы хотите?
        — Решай ты, — сказала Муна.
        — Мы не очень-то привыкли ходить в ресторан, — сказала Эллен Кристина, — закажи что-нибудь, что тебе нравится.
        Маркус кивнул. Он сидел, опустив голову, как в старые времена. Уши горели, а смокинг впивался ему в шею.
        — Да, — сказал Сигмунд, — дома не заставляют гостей выбирать блюда, так зачем же выбирать в ресторане?
        Он тоже изучил книгу и знал наизусть целые абзацы. Девочки кивнули довольно, а Маркус больше всего на свете захотел свернуть ему шею.
        — Ну что, вы решили?
        Это с колой пришел официант.
        Все четверо уставились на Маркуса. Он назвал наугад:
        — Четыре анчоуса в уксусном соусе, четыре говядины а-ля боургуигнон и четыре апельсиновых суфле.
        Он читал названия в меню, изнемогая от жара и боли, и рассчитывал на то, что у лучшей еды самые сложные названия. Он выговаривал названия разных блюд с ужасающей скоростью и произносил все так, как было написано. Очевидно, неправильно, потому что официант, казалось, растерялся.
        — Не могли бы вы повторить, пожалуйста?
        Маркус повторил.
        — Что такое боургуигнон? — спросил официант.
        Маркус показал в меню.
        — Это произносится бургиньон. И означает французское блюдо из говядины.
        — Я знаю, но я обычно говорю «боургуигнон».
        — Почему?
        — Так проще, — сказал Маркус и откашлялся.
        У него защекотало в носу. Как положено чихать в ресторане? Как можно более беззвучно и отвернувшись от всех?
        — Боургуигнон, — пробормотал официант, записывая заказ, — запомню. Какие напитки предпочитаете к еде?
        Маркус растерянно посмотрел на Сигмунда, стараясь сдержать чих. По счастью, Сигмунд расшифровал сигнал и проявил себя как истинный завсегдатай ресторанов и как настоящий друг.
        — Сок к закуске, кола к горячему и лимонад с десертом.
        — Какого года? — спросил официант.
        — Вы настоящий шутник, — сказал Сигмунд.
        Официант кивнул:
        — Вы тоже не лыком шиты.
        И тут Маркус чихнул. Полузадушенным чихом прямо на официанта. Из глаз брызнули слезы, а в носу по-прежнему щекотало. Официант незаметно вытер несколько капель со щеки и быстро удалился, как раз вовремя, чтобы не услышать, как тонкий голос прошептал:
        — Меня зовут Маркус.
        После хорошего начала следует ожидать небольшого падения. Чих Маркуса был большим падением. Чих был из тех, которые так просто не утихают. У Монса было то же самое. Когда он начинал чихать, он не мог остановиться по крайней мере полчаса. Случалось, что они чихали вместе и потом громко смеялись. Сейчас никто не смеялся. Наоборот, и девочки, и Сигмунд сделали вид, будто ничего не заметили. Они горячо обсуждали прочитанные книги, просмотренные фильмы, выигранные партии в теннис и учителей, которые им не нравились. Но все время они украдкой смотрели на него, ожидая следующего чиха. Каждый раз, когда он чихал, Муна нечаянно облокачивалась на стол, будто он как раз собирается что-то сказать или будто ее особенно заинтересовали его последние слова. Когда он чихнул четырнадцатый раз, приступ закончился. Пробор уже не был таким ровным, а красный платок весь покрылся зелеными и желтыми пятнами. Официант принес сок и анчоусы. Падение продолжалось.
        Анчоусы в уксусе считаются изысканной закуской, и их особенно хорошо есть летом на веранде, однако мало кому в возрасте тринадцати лет нравится это блюдо. Оно состоит из анчоусов, нарезанного яйца, репчатого лука, петрушки и заправки. И очень соленое.
        — Это и есть анчоус в уксусном соусе? — спросила Эллен Кристина и подозрительно посмотрела на свою тарелку.
        — Точно, — сказал Маркус и смело запихнул анчоус в рот. Он был гладким и скользким, и ему показалось, что живым. Больше всего ему хотелось выплюнуть его обратно, но он засосал его, как спагетти.
        — Восхитительно! — простонал он и выпил сок залпом.
        — Хочешь, можешь и мою порцию съесть, — сказала Муна.
        — И мою, — сказала Эллен Кристина, — мы на диете.
        — сторожнее с диетой, — сказал Сигмунд, — не навредите себе.
        Сигмунду нравилась взрослая еда. Он ел свой анчоус медленно и с хорошим аппетитом. Маркус с благодарностью посмотрел на него.
        — Мы просто хотим сберечь аппетит для горячего, — сказала Эллен Кристина.
        — Да, — добавила Муна, — для боургуигнона.
        Она свалила свои анчоусы на тарелку к Маркусу.
        — Большое спасибо, — сказал он и улыбнулся бледной, но приветливой улыбкой.
        Эллен Кристина протянула свою тарелку через стол.
        — Пожалуйста.
        Сигмунд оторвал взгляд от своего анчоуса и улыбнулся Маркусу.
        — Повезло, — сказал он.
        — Можешь взять, — сказал Маркус.
        Сигмунд покачал головой:
        — Нет, спасибо. Слишком остро для меня. У меня не такие взрослые вкусы, как у тебя.
        Девочки активно закивали и выразили свое восхищение взрослостью вкусов Маркуса. Это все и решило. С беззвучным вздохом он взял тарелку Эллен Кристины и переложил ее содержимое в свою. На ней лежало четырнадцать филе анчоусов. Они напоминали расчлененного осьминога. Он ел их в тишине под восхищенные взгляды друзей. Когда последнее филе поплыло вниз по пищеводу, остальные попросились обратно. Он глотал и глотал, и в конце концов ему как-то удалось утопить их в желудочном соке. Но тут появился официант с говядиной.
        Говядина по-бургундски — это классическое французское блюдо, в котором содержится много вкусного. Хотя мясо готовится в красном вине, его можно есть детям, потому что алкоголь испаряется при готовке. Блюдо, которое подавалось в ресторане «Звезда», состояло из говядины, моркови, сельдерея, лука, чеснока, томатной пасты, бекона и грибов. Блюдо было очень сытным, и подавалось оно с вареным рисом с шафраном. Порции были большими, но официант уверил их, что во Франции порции обычно еще больше.
        — Замечательно, — сказала Эллен Кристина и кивнула на Маркуса, — потому что он ест как слон.
        — Ростиком невелик, а живот большой, да? — сказал официант и подмигнул Эллен Кристине.
        — Принесите, пожалуйста, стакан воды, — сказал Маркус.
        Он понятия не имел, как он справился с мясом, но у него по крайней мере хватило сил сказать «нет, спасибо», когда официант предложил ему добавки. Впрочем, это было все, на что он был способен. Он попытался расслабить пояс, но тот крепился под смокингом на крючках. И тут официант принес апельсиновое суфле. Огромный десерт, напоминающий гигантский, разбухший сахарный хлеб, покрытый сахарной пудрой. Он готовился из пшеничной муки, масла, молока, сахара, апельсинового сока и яиц. Десерт подавался слегка теплым и был гордостью ресторана «Звезда». Девочки были счастливы, Сигмунд расслаблен, а Маркус чувствовал себя Гуффи, объевшимся на обеде у бабушки Дак. Он медленно поднес ложку к суфле, издал рокочущий звук, что-то среднее между рыганием и зевком, медленно, как старик, встал из-за стола.
        — Извинит… — пробормотал он, не открывая рта.
        Он шел быстро, короткими шагами через весь ресторан в туалет, в котором он распрощался с двенадцатью филе анчоуса, восемью кусочками бекона, четырьмя луковицами, пятьюдесятью граммами говядины и платком разных цветов. Когда он вернулся в гардероб, он был в полуобморочном состоянии.
        Гардеробщик оторвался от газеты:
        — Это тебя зовут Маркус?
        Маркус открыл рот, чтобы ответить, снова его закрыл и побежал обратно в туалет.
        — Тебе нравится наш туалет? — спросил гардеробщик, когда Маркус опять вышел.
        — Симонсен, — сказал Маркус. — Маркус Симонсен-младший.
        — Ах вот как, — сказал гардеробщик, — а я думал, старший.
        Когда он вернулся, остальные уже закончили есть, и рядом со столиком стоял официант.
        — Ваше суфле остыло, — сказал он.
        — Ничего страшного, — сказал Маркус, — я больше не буду.
        Официант поднял брови:
        — Вам не нравится наше суфле?
        С Маркуса было достаточно. Он посмотрел официанту прямо в глаза и сказал в припадке растерянного мужества:
        — Я пригласил гостей в ресторан. Чего я могу ожидать от метрдотеля и официанта?
        — А? — сказал официант, но Маркус продолжал громким монотонным голосом, словно говорил заученный текст, как, в сущности, оно и было:
        — Во-первых, я ожидаю вежливого, а никоим образом не унижающего меня, обращения. Главная задача метрдотеля и официанта заключается в том, чтобы гостям было комфортно, а самая большая возможная их ошибка в том, чтобы доставить гостям неудобство или заставить их почувствовать себя униженными. Талантливый официант мгновенно понимает сам, когда он необходим за столиком, и гостю не приходится ему махать рукой, но при этом он никогда не надоедает своим присутствием. Он не спрашивает навязчиво, понравилась ли гостю еда, и он не исправляет гостя, если тот нечаянно неправильно произносит название французского вина!
        Это попало в точку. Девочки посмотрели на него с восхищением. Сигмунд активно вел запись в блокноте, а официант таращился на него, открывая и закрывая рот, как рыба, только что оказавшаяся на суше. Сигмунд убрал блокнот в карман и улыбнулся официанту:
        — Мы бы хотели рассчитаться, если вас это не затруднит.
        Официант кивнул и тихо, быстро удалился.
        — Здорово он получил, — сказала Эллен Кристина.
        Мона восторженно кивнула:
        — В жизни ничего более жесткого не слышала!
        — Я не дам себя в обиду, — сказал Маркус и начал искать платок, который он оставил в туалете.
        Официант вернулся и принес счет. Не говоря ни слова, он положил его перед Маркусом и незаметно снова удалился. Маркус посмотрел на счет и подвинул его Сигмунду. Он поели ровно на тысячу шестьсот пятьдесят крон. Сигмунд медленно встал.
        — Простите, — сказал он, — нам надо выйти на секунду и… — он посмотрел на Маркуса, — причесаться.
        — Не думал, что будет так дорого!
        Сигмунд только что сполоснул лицо. Он вытерся одним из сложенных у раковины красивой стопкой полотенец.
        — У тебя сколько денег?
        Маркус стоял рядом, покрасневший и возбужденный. Случилось самое худшее. А он только что разнес официанта. Вряд ли стоило рассчитывать на сострадание с его стороны.
        — Тысяча крон.
        — Позвони отцу!
        — Не смею. Он рассвирепеет, если узнает, что я потратил сэкономленные деньги на ресторан. К тому же мне кажется, что ты бы тоже мог что-нибудь заплатить.
        — Но у меня только сто крон!
        — Тогда ты и звони отцу.
        — Нет!
        — Я сам позвоню.
        Маркус тяжело вздохнул. Он был уверен, что Монс поможет выбраться им из кризиса, но он не был уверен в том, что последует. Да, но всему свое время. Похоже, это было единственным выходом, а то, что Сигмунд берется разрешить практическую сторону вопроса, его немного утешало. Он вернулись к столику, где их ждал официант.
        — У нас небольшая проблема, — сказал Сигмунд.
        Официант вопросительно посмотрел на него.
        — Мы, к сожалению, спутали сотенную купюру с тысячной.
        Официант на удивление оживился.
        — Ага, — сказал он.
        — Это значит, что у нас с собой только тысяча сто крон.
        Официант широко улыбнулся:
        — Я позову метрдотеля.
        Метрдотель не улыбался. К тому же он был уже не два, а четыре метра ростом.
        — Вы что, не можете заплатить? — медленно сказал он.
        — Мы в туалет, — сказали девочки хором и быстро встали.
        — Понятное дело, — сказал официант. Он стоял за спиной у метрдотеля и, похоже, от души забавлялся.
        — Заплатить — это не проблема, — сказал Сигмунд.
        — Приятно слышать, — ответил метрдотель.
        — И мне тоже, — сказал официант.
        — Если вы позволите нам воспользоваться телефоном, мы свяжемся с Симонсеном-старшим, он приедет и заплатит, и на этом дело будет закрыто.
        Метрдотель достал мобильный телефон и протянул его Сигмунду. Маркус уставился в стол и чувствовал себя анчоусом.
        — Здравствуйте, господин Симонсен. Это Сигмунд. Я сижу вместе с младшим. Да, Маркусом. Послушайте, господин Симонсен, мы сидим в ресторане «Звезда». Что? Да, в «Звезде». Что? Да. Ресторан «Звезда». Что? Нет, мы просто сидим, отдыхаем, но тут у нас возникла одна проблема.
        Удивленный Монс несколько раз прерывал Сигмунда, но тому в конце концов удалось путано объяснить, что им не хватает шестисот крон, чтобы расплатиться.
        — Все в порядке, — сказал он метрдотелю.
        — Дайте мне телефон.
        Сигмунд вернул телефон.
        — Это Дал. Что? Да. Договорились, господин Симонсен. Нет, никаких проблем. Что? Да, насколько я понял, они очень хорошо провели время.
        Он выключил телефон и улыбнулся Маркусу. Теперь он снова был не больше двух метров ростом.
        — Да, мальчики, все разрешилось наилучшим образом. Твой отец будет здесь в течение часа.
        — Очень надеюсь, — сказал Маркус.
        А потом начались танцы. Или неритмичная спортивная гимнастика, или прыжки, или то, чем можно было назвать неуклюжие движения, которые Маркус выделывал на танцполе, прихватив Муну. Он не очень-то заботился о том, что остальные пары смотрели на них с удивлением. Он совершенно не замечал, что Сигмунд подает знаки, чтобы он немного приутих. Вечер и так провалился. Скоро приедет папа и заберет его. Хуже уже ничего не случится, а он, по крайней мере, продемонстрирует всем танец, который они запомнят на всю жизнь. И ему удалось. Он видел мультик, в котором Дональд Дак и Долли танцуют, не держась друг за друга. Он начал точно так же. Его ноги выделывали па наподобие барабанных палочек, а сам он в этот момент прыгал, держа спину прямо, согнув колени и вытянув руки, которыми он греб в воздухе, головой же при этом он двигал взад-вперед, как офисной печатью. Муна пыталась ухватить его за руки. Он сжал руки в кулаки и протянул партнерше указательные пальцы, так же как Дональд. Потом он начал раскачивать руки взад-вперед в такт голове и при этом все время приветливо улыбался. Муна отступила, с опаской глядя на
один указательный палец, который остановился всего в паре сантиметров от ее глаз, там он задержался и секунду дрожал в воздухе, потом удалился, и на его месте возник другой указательный палец. Маркус загнал себя и Муну на самый дальний край танцпола. Там он и остался и прыгал вверх-вниз, а указательный палец двигался со страшной скоростью, как иголка на швейной машинке. Остальные посетители продолжали танцевать, но их интерес к паре в углу не утихал. Он только рос. Маркус видел много мультфильмов, и ему очень понравился танец воинов-индейцев, который показывали в «Счастливчике Люке». Одну руку он поднес ко рту, согнул спину, выпрямил и снова согнул, издавая воинственный клич:
        — Ункачаккен! Ункачаккен! Ункачаккен!
        Музыканты-поляки закончили играть быструю мелодию, и певец запел:
        — I just call to say I love you… [3 - Я звоню, чтобы сказать: «Я люблю тебя…» (англ.)]
        Маркус изящно поклонился и протянул руки Муне. Она прижалась к стене и в ужасе
        смотрела на Маркуса.
        — Спасибо за танец, — прошептала она.
        — Ты больше не танцуешь?
        — Я не смогу так, как ты, — сказала она тихо, — никто не сможет.
        Мгновение Маркус подыскивал подходящую цитату из книги.
        — У молодежи собственный стиль, — сказал он спокойно.
        Они вернулись к столику, где сидел Сигмунд и вел запись в блокноте, а Эллен Кристина пила лимонад и смотрела на него влюбленными глазами.
        — Что это за танец вы исполняли? — спросила она.
        — Современный, — сказал Маркус.
        — Невероятно. А как он называется? Он на секунду задумался.
        — Называется Маркушка, — сказал он.
        — Так вот вы где сидите? — сказал Монс, подойдя к столику.
        На нем были старые вельветовые брюки, потрепанная рубашка и серый пиджак с кожаными заплатками на локтях. Он заметно отличался от одетых по-праздничному посетителей ресторана «Звезда». Настроение резко упало.
        — Да, — сказала Эллен Кристина.
        — Нам очень весело, — сказала Муна.
        — Приятно слышать, — сказал Монс. — Я только что вошел.
        — Вот как, — дружелюбно заметил Сигмунд. — Но ваш костюм, пожалуй, несколько не…
        Он замолчал. Иногда даже Сигмунд понимал, когда стоит придержать язык.
        К столику подошли метрдотель и официант. Монс доплатил по счету. Все друг друга поблагодарили. Метрдотель и официант исчезли.
        — Не хотите стакан лимонада, господин Симонсен? — спросил Сигмунд.
        — Я отвезу тебя домой, — сказал Монс и направился к гардеробу.
        Все четверо встали. Маркус забыл подвинуть стул Муны, но она сама справилась. Монс достал деньги, чтобы заплатить гардеробщику, но тот сказал:
        — Не нужно. Этот, которого зовут Маркус, попросил внести стоимость в счет.
        — Правда? — сказал Монс и вышел на улицу глотнуть свежего воздуха.
        — Это твой отец? — спросил гардеробщик, протягивая Маркусу шелковый шарф.
        Маркус молча кивнул.
        — А ты, оказывается, застенчивый!
        Маркус не отвечал.
        — Если бы я был твоим отцом, я бы тратил деньги не только на тебя, но и на себя тоже. Ему нужен новый пиджак.
        В машине ехали молча. Когда высадили девочек, они вежливо поблагодарили и сказали, что вечер был незабываемым. Сигмунд, выходя из машины, протянул руку Монсу и сказал:
        — Большое спасибо, господин Симонсен, я ни за что не забуду…
        — Я тоже, — сказал Монс, — и твои родители, раз уж на то пошло. Я позвонил им и сказал, где вы проводите время.
        — А можно я переночую у тебя, Маркус? — спросил Сигмунд.
        Но этого никто не услышал, потому что Монс уже нажал на газ своей старой «Лады», и отец с сыном неслись домой к крайне неприятному разговору.
        После того как отец основательно посвятил Маркуса в тайны своего бюджета, он отослал сына спать. Тот сам предложил в качестве наказания за растрату отправиться спать без ужина. Монсу такое предложение не показалось забавным. Он не злился, он вообще почти никогда не злился, но он был каким-то опустошенным, и это напомнило Маркусу маму, когда он делал что-то не так. А это было еще хуже. В какой момент ему захотелось все рассказать: о письмах, фан-клубе, об упражнениях, которые надо было делать перед встречей с Дианой Мортенсен в Хортене. Может, отец бы его понял, а может, и нет. Он об этом так и не узнал, потому что ничего не рассказал.
        — Спокойной ночи, — пробормотал он и пошел в свою комнату. У него болели голова и живот.
        Он заснул, и ему приснилось, что он дерется с охранником, официантом и метрдотелем, которые были не людьми, а чудовищами.
        — Мы научим тебя хорошим манерам, мерзавец! — рычало чудовище-охранник.
        — Смерть невежливым! — кричало чудовище-официант.
        — Мы приготовим из него деликатес-с, — шепелявило чудовище-метрдотель. — Говядину-суфле Маркус в уксусном соусе.
        Когда он проснулся в холодном поту, было два часа ночи. Он вылез из кровати, пошел в ванную, выпил литр воды и избавился от последних остатков сбившегося пробора на голове. Он стоял и смотрел в зеркало, пока не узнал собственное лицо. За его спиной возник Монс. Он стеснительно посмотрел на Маркуса. Ясно было, что он сожалеет, так же, как сожалела мама, когда она злилась или была опустошенной.
        «Папа раздвоился», — подумал Маркус, сам не зная почему. Но он знал, что теперь наступит облегчение, а весь груз вины можно свалить на отца. Он, конечно, сейчас будет просить прощения, хотя на самом деле прощения должен просить не Монс, а Маркус.
        — Прости, папа, я больше так не буду, — сказал он в зеркало.
        Облегчение, которое при этом испытал Монс, заполнило всю ванную.
        — Так — это как? Не будешь ходить в ресторан «Звезда»?
        — Нет, не буду таким зверски приветливым.
        Монс снял полотенце с крючка и протянул ему.
        — Приятно слышать.
        Остаток ночи Маркус спал рядом с Монсом на мамином месте в двуспальной кровати. Он уже давно там не спал и знал, что спит там в последний раз. Ему было тринадцать. Рядом лежал отец и делал вид, что спит. И было так замечательно!
        ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
        Две недели они ничего не слышали от Дианы Мортенсен. Первую неделю каждый день звонила Муна, но Маркус не хотел с ней встречаться и каждый раз находил новые предлоги, пока она не перестала звонить. Клуб «Помоги Диане» по-прежнему проводил собрания на карьере, но все было как-то сдержаннее. Маркус сдал «Хорошие манеры в девяностые годы» в библиотеку и отказался учиться играть в гольф. Вместе с Монсом они начали планировать поездку в Данию. Диана Мортенсен все больше и больше становилась ненастоящей.
        За неделю до их предполагаемого отъезда в ящике оказалось письмо. Голубой конверт с американской маркой. Мистеру Маркусу Симонсену. Он вскрыл его так, будто там лежала бомба с часовым механизмом, прочел четыре раза, почесал неудавшийся пробор и позвонил Сигмунду. Полчаса спустя он сидел под брезентом и пытался унять дрожь в руках, а тем временем Сигмунд читал:
        Дорогой Маркус!
        Большое спасибо за твое последнее письмо. Тебе повезло, что у тебя есть сын. Я очень люблю детей. Я участвовала в съемках рекламы мыла, и там моим партнером был мальчик, которого звали Мелвин Хендерсон. Настоящий очаровашка и очень талантливый. Когда ты написал о Маркусе-младшем, я вспомнила о нем. Они наверняка бы стали закадычными друзьями, если бы повстречались. Но они, наверно, никогда не встретятся. Разве жизнь не полна случайностей? Вот ты, например, написал, что я, может, смогу встретиться с тобой в Хортене. Я приезжаю третьего августа и пробуду там некоторое время. Я больше не играю в «Деньгах и власти». Я поссорилась с продюсером и прямо сказала ему все, что я думаю о его дурацком сериале, а сценаристы в результате вывели меня. Я выпадаю из небоскреба во время демонстрации в защиту окружающей среды. Но я только рада. Дело в том, что я просто не могу быть нечестной. Я всегда говорю что думаю, и если меня не могут уважать такую, какая я есть на самом деле, мне все равно. И подумай только, Маркус, всему причина — какая-то дурацкая ссора из-за денег. Ведь Билли получает гонорар в два раза
больше, чем я, просто за то, что он вроде как известен. Здесь, в Голливуде, все определенно думают только о деньгах. Ты наверняка прочтешь об этом в местных газетах, потому что серия, в которой я выпадаю из окна, будет показана в Норвегии через неделю. Пожалуйста, не верь тому, что там будет написано, Маркус! Они распространяют так много неверных слухов, прямо ужас. Мой агент говорит, что для моей карьеры только полезно, что я вышла из «Денег и власти». Сериал становится все менее популярным, и количество зрителей стремительно падает. Я счастлива, что закончила в нем сниматься, пока не поздно. У меня множество других предложений, но я не знаю пока, что выбрать. Сейчас я снимаюсь в увлекательной рекламе полоскания для рта. Сначала я грустная, а потом я полошу рот и улыбаюсь. Забавная роль, потому что я проживаю состояние от грусти к счастью за двадцать секунд. Может, ролик выйдет в Норвегии к осени.
        Да, как ты понимаешь, дел у меня достаточно, но иногда я мечтаю от всего этого избавиться. А теперь мечта станет реальностью. Я очень рада. И еще больше я обрадуюсь, если осуществится моя вторая мечта. Мечта встретиться с тобой. Да, и с твоим сыном тоже. Я, как уже писала, очень люблю детей. Да, дорогой Маркус, как ты понимаешь, сейчас моя жизнь в полном беспорядке. В общем, я приезжаю в Хортен третьего августа. Вспоминай обо мне иногда!
        Твоя Диана
        Сигмунд поднял взгляд от письма. Он довольно улыбался.
        — Я так и знал! Диана, here we come! [4 - Диана, вот и мы! (англ.)]
        Маркус пожалел, что показал письмо Сигмунду, но он был в точности как Диана: он не мог врать.
        — Я не могу с ней встретиться.
        — Почему это?
        — Я… я буду в Дании.
        — Ты должен сказать отцу, что больше хочешь поехать в Хортен.
        — Никто не едет в отпуск в Хортен.
        — Едут. Там масса достопримечательностей.
        — И что же?
        — Например, Морской музей. И еще много красивых памятников.
        — Кому же?
        — Например, памятник сподвижнику Роальда Амундсена капитану Оскару Вистингу.
        — Откуда ты знаешь?
        — Я читал о Хортене. И тебе стоит почитать. А еще там есть замечательный музей фотографии. И музей ретро-автомобилей. Твоему отцу понравится. У него же самого ретро-автомобиль.
        — Нет. Он просто немного старый.
        — Мы можем жить в гостинице «Гранд-океан». Это гостиница для игроков в гольф.
        — Я же сказал, что отказываюсь играть в гольф.
        — Чтобы жить в такой гостинице, не обязательно играть в гольф.
        — Я не смогу быть Маркусом Симонсеном-младшим.
        — Сможешь. В ресторане «Звезда» ты был просто великолепен.
        — У меня потом целую неделю болел живот.
        — Тогда будь самим собой.
        — Что?
        — Она пишет, что не может быть нечестной. Тогда ей наверняка нравятся честные люди.
        — Но я уже был нечестным.
        — Да, но теперь ее письмо заставило тебя понять, что честность должна быть прежде всего.
        — Нет!
        — Кроме того, она любит детей.
        — Вряд ли она обрадуется, увидев меня.
        — Просто расслабься. Я буду все время рядом. Если что-то пойдет не так, я помогу.
        Маркус как раз собирался спросить, каким образом Сигмунд собирается помогать, но тот его опередил:
        — Идем к тебе и поговорим с твоим отцом.
        — Но…
        — Ты что, мне не доверяешь?
        — Доверяю, но…
        — Хорошо, договорились.
        — Почему всегда последнее слово остается за тобой?
        — Потому что я всегда прав, — сказал Сигмунд и встал.

*
        — Вы играете в гольф, господин Симонсен?
        — Нет, но можно попробовать научиться.
        — Правда? Тогда вам стоит провести отпуск в гостинице «Гранд-океан», одна на всю Норвегию гостиница для игроков в гольф.
        Маркус, Сигмунд и Монс сидели вокруг кухонного стола и завтракали. Маркус надеялся, что Сигмунд сразу же выпалит свою идею об отпуске в Хортене. Тогда Монс, конечно, откажется, и всю историю благополучно забудут. Но Сигмунд был умнее.
        — Да что ты говоришь? — сказал Монс.
        — Точно, — сказал Сигмунд. — Она расположена среди замечательных полей для гольфа. Всего в часе езды находятся поля в Вестфолле, Хьекстаде, Боррегорде, Шеберге, Унсое, Богстаде и Дрёбаке.
        — Боже мой!
        Монс с интересом посмотрел на Сигмунда. Маркус беспокойно заерзал. Сигмунд заметил, что рыбка вот-вот клюнет, и продолжил:
        — Можно, например, провести пару дней на прекрасном поле в гольф-клубе Бурре.
        — Да, было бы забавно, — сказал Монс. —. Хочешь еще какао, Сигмунд?
        — Да, спасибо. В гольф-клубе Бурре хорошая атмосфера как для профессионалов, так и для начинающих играть в гольф любого возраста! А гостиница «Гранд-океан» с радостью разрешит все практические вопросы, например скидки на игру, заказ поля и кэдди[5 - Кэдди — помощник игрока, который носит его клюшки и имеет право давать ему советы по ходу игры.].
        Монс посмотрел на него с некоторым удивлением.
        — Скажи, Сигмунд, твои родители, очевидно, как-то экономически заинтересованы в этой гостинице?
        — Нет, господин Симонсен. Просто меня так захватывает, стоит только начать рассказывать о ней. Игра в гольф среди норвежской природы. Что может быть лучше?
        Маркус чувствовал, что Сигмунд скоро перегнет палку, но его товарищ полностью держал все под контролем. У него получалось произносить самые неестественные предложения самым естественным образом. Если он не станет астрофизиком, его бесспорно ждет блестящая карьера в рекламе. Монс улыбнулся Маркусу:
        — Может, стоит об этом подумать к следующему лету?
        — Подумайте сейчас! — сказал Сигмунд воодушевленно. — В гостинице «Гранд-океан» есть сто комфортных номеров, порт для яхт, хорошая парковка, прекрасная еда и отличный сервис за разумные деньги.
        — В этом году мы собираемся в Данию, — сказал Монс, — но спасибо за совет.
        Сигмунда было не остановить.
        — Зачем отправляться в отпуск за границу, когда здесь, на родине, поля для гольфа такие зеленые и свежие?
        Теперь-то отец должен догадаться, что здесь не все так просто. Но нет.
        — Ты прав, но, понимаешь, мы с Маркусом очень хотели пойти в Тиволи[6 - Тиволи — парк аттракционов в Копенгагене.].
        — Могу поспорить, что он еще больше хочет отправиться в гостиницу «Гранд-океан». Правда, Маркус?
        Пока Сигмунд разглагольствовал, Маркус сидел тихо и ковырялся в еде. До самого конца он надеялся, что отец решит в пользу Дании. Он действительно очень хотел пойти в Тиволи. Он даже слабо надеялся, что отважится прокатиться на американских горках. Тогда будет о чем рассказать новым одноклассникам, до того как они начнут называть его Макакусом. «А я этим летом был в Тиволи. Катался на американских горках». Хорошее было бы начало трех долгих лет в новой школе. Но теперь Сигмунд зацепил отца на крючок и передал ему удочку. Осталось только дернуть.
        — Мне все равно, — сказал Маркус.
        Таким образом он предоставил отцу решать и одновременно показал Сигмунду, что не добровольно подписывается на затею, а под сильным давлением. Монс с удивлением посмотрел на него:
        — Ты что?
        — Да. Решай сам, папа, — смело сказал он.
        «Пошлите меня хоть на северный полюс, хоть куда. Мне все равно», — думал он.
        — Конечно, это будет дешевле, — сказал Монс. — Может, все-таки это хорошая идея.
        — Это потрясающая идея, — сказал Сигмунд. — А можно я тоже поеду с вами?
        — Да, если твои родители разрешат, — сказал Монс.
        — Разрешат, точно. Я уже предвкушаю.
        — Ну тогда решено, — сказал довольный Монс. — Где находится эта гостиница?
        — В Хортене, — пробормотал Маркус.
        Монс посмотрел на них круглыми глазами. Как рыба, которая оказалась на суше, но сама этого не поняла.
        — В Хортене?
        — Там даже есть лужайка на крыше, на которой можно разогреться перед игрой в гольф и потренироваться на собственной лунке, — быстро сказал Сигмунд. — Я позвоню домой, спрошу, можно ли мне ехать с вами.
        Родители Сигмунда не без оснований немного волновались, что их сын вырастет слишком быстро и пропустит детство. Ему было все-таки всего тринадцать лет, хотя он и говорил по-взрослому. Их как-то успокаивало, что лучшим другом Сигмунда был застенчивый Маркус, который к тому же был на несколько месяцев младше. Поэтому они не отказали Сигмунду в просьбе поехать вместе с Маркусом и его отцом в Хортен. Монс тоже радовался дружбе между мальчиками. Он боялся, что Маркус вырастет одиноким, но было очевидно, что с Сигмундом он расцветает. Конечно, он расцветал немного слишком быстро, ну да бог с ним. Расцвет есть расцвет, считал Монс.
        Сигмунд провел у них весь день и с энтузиазмом руководил планированием поездки в Хортен. Он вынул пару рекламных брошюр, которые ненароком оказались у него в кармане. Монс с интересом их прочел и обнаружил ровно те же предложения, которые использовал Сигмунд, нахваливая гостиницу «Гранд-океан». Монс почувствовал облегчение оттого, что мальчик не высосал эти прекрасные формулировки из собственного пальца, а просто выучил их наизусть. Значит, он все-таки не такой ненормальный. Монс заказал один одноместный и один двухместный номер в гостинице и уже предвкушал, как он возьмет клюшку. Он считал гольф весьма безопасным видом спорта. Самое страшное, что может случиться, ему попадет в голову мяч, но даже Монс слабо верил в такую возможность.
        Вечером все трое сидели на диване, пили кока-колу, ели чипсы и смотрели очередную серию «Денег и власти».

*
        Ребекка Джонс стояла на узком карнизе открытого окна небоскреба. «STOP THE MADNESS»[7 - «Остановите безумие» (англ.)] было написано на плакате, который она держала над головой. Она выглядела еще грустнее, чем обычно. Люди внизу на улице казались лилипутами. И неудивительно, потому что окно, у которого она стояла, было на шестьдесят восьмом этаже.
        — Ей надо было встать пониже, — сказал Монс. — Никто не может прочесть надпись на плакате.
        Ни Маркус, ни Сигмунд не отвечали. Они механически с огромной скоростью уплетали чипсы.
        — Чтобы прочесть эту надпись снизу, надо смотреть в телескоп, — продолжал Монс.
        — Сейчас она упадет, — прошептал Маркус.
        — Нет, — сказал Монс, успокаивая. — Так бывает только в жизни, но не в фильмах.
        — Поспорим? — спросил Сигмунд, не отрывая глаз от экрана.
        — Поспорим? О чем?
        — Упадет или не упадет.
        — Ладно. На пятьдесят эре?[8 - Эре — мелкая монета, одна сотая кроны. Пятьдесят эре — полкроны.]
        — Нет. На шикарный обед в ресторане «Фишляндия».
        — Что?!
        В гостинице «Гранд-океан». Если она упадет, вы нас угощаете, если она не упадет, угощаю я.
        Монс посмотрел на экран. Ребекка Джонс все еще стояла на окне. Хорошо бы преподнести Сигмунду маленький урок, как бы в отместку за предыдущее. Он был уверен, что именно Сигмунд втянул Маркуса в этот безумный поход в ресторан, а теперь парень хочет еще раз поразвлечься. Монс улыбнулся сам себе. Может получиться действительно весело. Когда Ребекка вскарабкается обратно, он, извиняясь, взмахнет руками и скажет, что, к сожалению, Сигмунду обед обойдется слишком дорого, но долг платежом красен и слово надо держать. Это его проучит. Конечно, они не станут есть шикарный обед, но он не скажет ничего, пока они не доедут до Хортена. Он скажет несколько назидательных слов о том, как опасно спорить, и пригласит мальчиков на пиццу.
        — Ладно, — сказал он. — Надеюсь, у тебя достаточно денег.
        Пока он говорил, Диана Мортенсен мешком рухнула с небоскреба.
        Хотя Маркус и был готов к тому, что произойдет, он задрожал. Ему пришлось на секунду закрыть глаза. Когда он их открыл, Диана Мортенсен лежала на асфальте лицом вниз. Маркус вдруг чудовищно возненавидел жадного продюсера.
        — Нехорошо как, — тихо сказал он.
        Монс уставился на Сигмунда круглыми глазами, забыв про отвисшую до дивана челюсть.
        — Но… но… откуда вы знали, что…?
        — Мы подозревали, — сказал Сигмунд. — Вы проиграли.
        — Но… но… я не думал… То есть… мы же не всерьез спорили?
        Сигмунд посмотрел на него с осуждением:
        — Долг платежом красен, господин Симонсен, и слово надо держать.
        ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
        Первое августа. Паром был на пути из Мосса[9 - Мосс — городок, расположенный на противоположном от Хортена берегу Осло-фьорда.] в Хортен. Он был набит водителями-дальнобойщиками, туристами и прочей публикой, которая ехала кто в отпуск, а кто из отпуска. Последние пять дней по всей восточной Норвегии шел проливной дождь, и настроение на борту было безрадостным. В кафетерии в отделении для курящих сидел Монс Симонсен, который, сам того не подозревая, был тождествен Маркусу Симонсену-старшему, норвежскому миллионеру и альпинисту. Он пил черный кофе, курил трубку и недоумевал, как же он тут оказался. В отделении для некурящих сидел его сын Маркус, то есть Маркус-младший, вместе со своим другом Сигмундом. Они договорились, что Маркус должен быть только чуть-чуть честным. Он должен играть Маркуса-младшего, но он не должен завивать волосы и делать вид, что отлично знает хорошие манеры девяностых годов. Он должен быть самим собой. Самым обычным сыном миллионера.
        Сигмунд считал, что так будет лучше всего. Он, конечно, мог заставить Муну и Эллен Кристину поверить, что он был маленьким джентльменом, но Диана Мортенсен наверняка много общается с подростками, привыкшими к светской жизни, и конечно заметит, что его вежливость не совсем естественна. Слегка невоспитанный, грубоватый сын миллионера сгодится лучше, считал Сигмунд. Маркус сказал, что не считает себя ни невоспитанным, ни грубоватым. Это было чуть ли не хуже, чем быть радостным и приветливым.
        — А как тогда насчет молчаливого и задумчивого парня? — спросил Сигмунд. — Ты же такой и есть.
        — Я не молчаливый и не задумчивый. Я стеснительный и рассеянный.
        — Но кажешься молчаливым и задумчивым. И в этом твоя прелесть.
        Хотя Маркус знал, что Сигмунд просто льстит ему, чтобы он согласился действовать по плану, он обрадовался. Молчаливый и задумчивый. Да, пожалуй, таким он и был.
        Он стал смотреть на море и на дождь, который оставлял следы на окне. Путешествие из Мосса в Хортен занимало сорок минут. Дул сильный ветер, и паром раскачивался на волнах. Маркус был молчалив, задумчив, и его тошнило. Очевидно, он был одним из первых, кого укачало на пути из Мосса в Хортен. Тоже своего рода рекорд.
        — Ты не хочешь допить свою кока-колу? — спросил Сигмунд.
        Маркус быстро пошел в туалет, но его укачало не достаточно, чтобы его вырвало. Когда он вернулся, у столика стоял Монс.
        — Ну, мальчики. Пора спускаться к машине.
        На палубе для автомобилей было прохладно. Пахло машинным маслом, бензином и дизелем. От этого Маркусу легче не стало. Они сели в машину и ждали, когда их выпустят на сушу. Монс пытался завести двигатель.
        — По-моему, меня сейчас вытошнит, — сказал Маркус, севший на переднее сиденье рядом с отцом.
        — Мешок, срочно! — крикнул Монс. — Сигмунд, есть там сзади мешок?
        — Нет, — сказал Сигмунд.
        — Ульп, — сказал Маркус.
        Машины впереди поехали.
        — Попробуй потерпеть, пока мы не выедем на берег! — сказал Монс и попытался снова завестись. Не вышло.
        — Ну давай! — пробормотал он отчаянно и повернул ключ. Двигатель слегка кашлянул. Машины сзади засигналили.
        — Гульп, — сказал Маркус.
        — Открой окно! — крикнул Монс и снова повернул ключ. — Только не в машину! Ай, вот, завелась. Я просто поставил неправильную передачу. Потерпи, Маркус, мы сейчас выедем отсюда.
        Машина медленно покатилась из парома. Маркус высунул голову в окно. Он глотал и глотал воздух, пока они проезжали мимо человека, регулирующего движение. И вот они въехали в Хортен. Он справился с морским путешествием, и его даже не стошнило, а через два дня он увидится с Дианой Мортенсен.

*
        Монсу достался одноместный номер с видом на парковку, а мальчикам — двухместный номер с видом на порт. Распаковывая вещи, они готовились к великой встрече.
        — Я буду Дианой, — сказал Сигмунд, — а ты самим собой. Вы встречаетесь впервые. Что ты скажешь?
        — Думаю, я ничего не скажу. Я же вроде как молчаливый и задумчивый.
        — Ты должен что-то сказать. Ты не можешь все время быть молчаливым и задумчивым.
        — Тогда я скажу «добрый день», — сказал Маркус.
        — Хорошо, а потом?
        — Потом спрошу о… том, как она доехала, наверно.
        — Ну и спрашивай]
        — О чем?
        — Спроси меня, хорошо ли она доехала.
        — Ты же не знаешь.
        — Как можно быть таким тормозом! Я — Диана, так?
        — О'кей. Добрый день.
        — Ты кто?
        — Почему ты спрашиваешь, ты же знаешь.
        — Да, а Диана не знает.
        — Ах да.
        — Ты кто?
        — Не скажу, — прошептал Маркус.
        — Что?
        — Я же должен быть самим собой. А если я — это я, я точно не скажу, кто я. Как-то слишком неловко.
        — Скажи, кто ты!
        — Я — Маркус-младший, — пробормотал Маркус.
        — Неужели! — сказал Сигмунд и лучезарно улыбнулся. — Мне так нетерпелось с тобой повидаться. Нам о многом надо поговорить.
        — Как ты доехала? — просипел Маркус.
        — Замечательно. Как чудесно снова вернуться в Норвегию. Твой отец много о тебе рассказывал.
        Маркус с трудом пытался найти ответ, но придумал только:
        — Меня зовут Маркус.
        — Не обязательно повторять это дважды.
        — Я бы хотел это подчеркнуть. Меня зовут Маркус.
        — Забудь хорошие манеры. Будь самим собой.
        — Я не могу, — грустно ответил Маркус.
        — Ты же сам хотел.
        — По-моему, я все равно не смогу быть самим собой.
        — А кем ты тогда хочешь быть?
        — Лучше всего никем, — тихо произнес Маркус.
        Сигмунд вздохнул:
        — Все. Пути назад нет. У тебя есть спортивная одежда?
        — Да, спортивный костюм.
        — Надень его.
        — Зачем это?
        Может, ты так немного расслабишься.
        — Но я же не могу встречать Диану Мортенсен в спортивном костюме!
        — Можешь. Миллионеры часто ходят в спортивных костюмах.
        Маркус надел костюм.
        — Походи взад-вперед.
        Маркус походил. Как-то он не очень расслабился.
        — И как я выгляжу? — нервно спросил он.
        — Неплохо, но чего-то не хватает.
        — Сам вижу.
        — Надень вот это.
        Сигмунд достал черную бейсболку. На ней было написано «GOLFER».
        — Нет, не надену, — сказал Маркус и надел бейсболку.
        — Задом наперед.
        — Зачем?
        — Так будет круче.
        Маркус крутанул бейсболку.
        — Хорошо. Походи взад-вперед еще раз. Свободно и легко.
        Он попробовал. Сначала было плоховато, но Сигмунд был терпеливым тренером, который умел подбодрить ученика.
        — Да, вот так, да. Так куда лучше. Теперь я снова Диана. Что ты мне скажешь?
        — Меня зовут Маркус.
        — Нет!
        — Знаешь, сколько весит теннисный мяч?
        — О'кей, — медленно произнес Сигмунд, — попробуем еще. Надень свой выходной костюм.
        Маркус захватил с собой темный выходной костюм, белую рубашку и галстук и собирался надеть его на обед в ресторане «Фишляндия». Он переоделся.
        — И как я выгляжу? — нервно спросил он.
        — Стильно. А теперь пройдись.
        — Куда?
        — Взад-вперед. Так, да. Отлично. Элегантно. Теперь говори!
        — А что мне сказать?
        — Что угодно. Только говори. Сделай вид, будто ты сын миллионера, который всю жизнь ходит в костюме.
        — У меня не получится.
        — Получится. Просто вживись в костюм. Так же как ты вживаешься в свои письма. Ну, давай.
        Маркус медленно заговорил. Сначала с сомнением, а потом все живее и живее. Не думая, он воспроизводил слова точно так же, как рассказывал о леднике или писал письма, и, пока говорил, он обнаружил, что уже больше не Маркус Симонсен. Он стал Маркусом-младшим. Он рассказал о любви к норвежской природе, о забавных эпизодах из школьной жизни, об одноклассниках, которые ему завидуют, потому что у него больше карманных денег, об увлекательных теннисных чемпионатах, которые он выиграл, об интересных поездках в экзотические страны, о докучливых репортерах из желтой прессы, которые преследовали Маркуса-старшего, об одиночестве оттого, что он не такой, как все. Потому что, в конце концов, он был другим. Не такой, как все, сын миллионера. И самое удивительное, было не заметно, что он сочиняет. Все казалось правдой. Он не делал вид, будто он Маркус Симонсен-младший. Он был Маркусом Симонсеном-младшим. Слова текли сами собой. Он только принимал их и передавал дальше и все это время расхаживал взад-вперед по номеру. Иногда задумчиво, сложив руки за спиной, иногда возбужденно жестикулируя. Наконец он остановился
перед Сигмундом и посмотрел ему в глаза, печально улыбаясь.
        — Ты знаешь, Диана, — сказал Маркус, — иногда я мечтаю стать самым обыкновенным мальчиком. Ты меня понимаешь?
        Сигмунд молча кивнул. Он был сражен. Он надеялся, что ему удастся вытянуть из Маркуса скрытые таланты, но о таком невероятном перевоплощении он даже не мечтал.
        — Ну как? — с опаской спросил Маркус. И секунды не прошло, как он снова стал самим собой.
        — Это было… гениально.
        — Ты серьезно?
        — В жизни ничего круче не видел. Как тебе удалось?
        — Не знаю. Просто получилось, и все.
        Сигмунд энергично кивнул.
        — Понимаю, — сказал он.
        Маркус знал, что Сигмунд не понимает. Пожалуй, Сигмунд соображал лучше него, но у него не было достаточно фантазии, чтобы понять, что Маркусу становится гораздо легче, когда он не думает. Когда он думал, все сбивалось, как в танцевальной школе. Но когда он не думал, он в самом деле становился другим человеком. Он не мог объяснить этого, но знал, что так оно и было. И это было вовсе не сложно. А даже легко. Неприятно легко. Все легко, когда только тебе удается не быть самим собой.
        — По-моему, я больше способен не быть самим собой, чем быть им, — сказал он медленно.
        — Да, — отозвался Сигмунд, — ты здорово преобразился.
        Он сказал это с некоторым превосходством, и Маркус знал, что это из-за неуверенности.
        — Это совсем не сложно, — сказал он в ободрение, — хочешь попробовать?
        Сигмунд посмотрел на часы.
        — В другой раз. Твой отец ждет нас в холле.
        Маркус кивнул. Он был вполне доволен, но в то же время во рту у него остался неприятный привкус. Наверное, остатки морской болезни.
        Когда они выходили из комнаты, Сигмунд открыл дверь и пропустил Маркуса вперед. И это показалось правильным и неправильным одновременно.

*
        Монс сидел в холле и читал местную газету. Когда мальчики спустились, он таинственно на них посмотрел.
        — Знаете, кто приедет сюда в четверг? — спросил он.
        — Нет, господин Симонсен, — ответил Сигмунд, — ни малейшего представления.
        — Диана Мортенсен!
        Как мальчики удивились!
        — Да что вы говорите! — сказал Сигмунд.
        — Вот так сюрприз, — пробормотал Маркус и покраснел.
        — Ну да, — довольным голосом произнес Монс. — Ее привезут из аэропорта на лимузине. И в этой гостинице в ресторане «Фишляндия» в честь нее в четверг организуется прием. Могу поспорить, здесь будет толпа журналистов.
        — Да уж, можно предположить, — сказал Сигмунд.
        Монс подмигнул Маркусу:
        — Послушайте, ребята, у меня есть идея.
        — Как интересно, — сказал Сигмунд.
        — Я же обещал угостить вас обедом в ресторане «Фишляндия». Может, попробуем заказать столик на четверг?
        — Идея просто великолепна, — сказал Сигмунд.
        — Восхитительно, — пробормотал Маркус.
        Монс улыбнулся ему:
        — Если повезет, тебе, может быть, удастся взять у нее автограф. Вот будет здорово!
        — Да, — сказал Маркус, — будет здорово.
        — Иду заказывать столик прямо сейчас, — сказал Монс, — будем надеяться, что свободные места еще есть.
        — Да, — сказал Сигмунд, — в самом деле, стоит надеяться.
        — Потому что иначе будет ужасно обидно, — сказал Маркус и сжал кулаки за то, чтобы ресторан был уже забит на четверг.
        Но места были. Один свободный столик, который им и достался. Маркус закрыл глаза. Если бы он только мог перестать думать, все было бы хорошо. Но чтобы перестать думать, он должен не думать, что он должен перестать думать, а перестать думать очень трудно, когда предстоит встретить девушку, о которой все время думаешь.
        — О чем ты думаешь? — спросил Монс.
        — Ни о чем, — ответил Маркус.
        — А почему ты в костюме?
        — Не знаю.
        — Оставь его на четверг, — сказал Монс, — а сегодня мы пойдем есть пиццу.
        Весь вечер Маркус упражнялся в недумании. И Монс, и Сигмунд были в отличном настроении. Они запихивали в себя пиццу, и Маркус, как мог, старался от них не отстать.
        На следующее утро Монс взял напрокат все для игры в гольф. Он хотел потренироваться на крыше, а Маркус и Сигмунд отправились изучать город Хортен. Непрекращающийся дождь уже не имел никакого значения. Для настоящего игрока в гольф моросящий дождик не является препятствием, и Монс забивал свои мячи, одевшись в плащ и бейсболку, одолженную у Сигмунда, а мальчишки шлепали по лужам в городе, ели мороженое и арахис. Потом все трое отправились в Морской музей, где они увидели памятник не только капитану Оскару Вистингу, но и еще нескольким известным мореплавателям, в том числе капитану Лейфу Велдигу Ульсену — первому норвежцу, погибшему во время антифашистского сопротивления 9 апреля 1940 года. Сигмунд был потрясающим гидом. Он знал очень много о Морском музее, и благодаря ему посещение музея для остальных двоих стало настоящим событием. Потом они пообедали в гостинице и пошли в кино смотреть американскую комедию, от которой настроение у Монса и у Сигмунда стало еще лучше. Настроение же Маркуса, напротив, неуклонно ухудшалось. Теперь оставались всего одна ночь и один день. Обратный отсчет начался, и не
думать было уже невозможно. Когда он лег спать, он начал считать полоски на пижаме. Их было тринадцать, как он и подумал. Он вздохнул, пожелал Сигмунду спокойной ночи и выключил свет.
        Он резко сел в кровати. Он проснулся с чувством, что произойдет что-то ужасное, но понятия не имел, где он. Он увидел, что Сигмунд стоит у окна, и мгновенно все вспомнил. Он быстро лег обратно и подумал, что стоит еще немного поспать. Отложить начало нового дня еще на полчаса, а потом…
        — Смотри, дождь перестал!
        Сигмунд раздвинул занавески и подошел к кровати. Маркус делал вид, что спит.
        — Просыпайся, Маркус! Великий день настал!
        Маркус слегка приоткрыл глаза. Да, настал великий день. А завтра он уже будет позади. Так он обычно думал, когда собирался идти к зубному, но сегодня все будет куда хуже, чем какой-то просверленный зуб. Все было так чудовищно, что даже мысль о завтрашнем дне его не радовала. Потому что после сегодня все будет совершенно иначе. Он переживет самое низкое падение в своей жизни, и от последствий этого падения он уже никогда не избавится. Они будут преследовать его всю оставшуюся жизнь. Сколько ни представляй себе, что ты сын миллионера, тебя все равно разоблачат. В этом он был уверен. А после разоблачения ему уже никогда больше не удастся перестать думать. От ужасающей мысли о встрече с Дианой Мортенсен он становился еще трусливее, еще растеряннее, еще застенчивее. Тогда он действительно станет настоящим Макакусом. Раз и навсегда. Медленно он встал с кровати. — Да, — сказал он, — день настал.
        ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
        — Что вы будете, ребята?
        Монс оторвал взгляд от меню. Он сидел рядом с Сигмундом лицом к залу. Маркус сидел по другую сторону стола и смотрел в стену за их спиной. Он сел туда сразу же, как они вошли. Отец предложил поменяться с ним местами, чтобы он получше смог разглядеть Диану Мортенсен, когда она войдет, но он отказался. Не очень-то его интересовали кинозвезды, сказал он, поэтому он бы хотел просто спокойно пообедать. Он слабо надеялся, что ему удастся отложить встречу с Дианой на пару дней. Если Монс спросит, не хочет ли он взять у Дианы автограф, он скажет, что перестал их собирать. Сигмунд, конечно, обязательно подмигнет, а он сделает вид, что не заметил. Может быть, ему очень повезет и он отравится едой, тогда он сможет спокойно пойти в номер. В общем, возможности есть. Он оценил все и ни в одну не поверил.
        — Рыбу, — сказал он, — я хочу рыбу.
        Монс засмеялся:
        — Конечно. Мы же в рыбном ресторане. Какую рыбу?
        — Я хочу филе зубатки с креветками, — сказал Сигмунд, — и колу, если можно.
        — Я буду камбалу, тушенную в белом вине, — сказал Монс. — А что тебе, Маркус?
        — Здесь есть сырая рыба?
        Он слышал, что рыба может испортиться, хотя в таком хорошем ресторане это было мало вероятно.
        — Есть копченый лосось, — немного удивленно сказал Монс, — но почему сырую рыбу?
        — Мне нравится сырая рыба.
        — Ты раньше не говорил.
        — Нет. Поэтому говорю сейчас.
        Он начал потеть еще до того, как они зашли в ресторан, а теперь рубашка промокла насквозь. Он сам себе казался рыбой. Мокрый насквозь, он направлялся на самое дно моря, где крабы и опасные хищные рыбы только и ждут, как бы его проглотить. Пиджак тоже начал намокать, а руки казались губками, пропитанными теплой водой. Если ему сегодня придется пожимать Диане Мортенсен руку, оба в этот момент примут небольшой душ.
        — А что ты будешь пить, Маркус?
        — Стакан воды.
        — А колы ты не хочешь?
        — Да, спасибо.
        — Нет, если хочешь воду, конечно, заказывай воду.
        — Да, спасибо.
        — Так что ты хочешь, воду или колу?
        — Может быть, он хочет и того и другого? — спросил официант, который уже стоял у столика и записывал.
        — Большое спасибо, — сказал Маркус.
        Официант ушел, а Монс начал рассказывать истории о рыбалке в тех местах, где он отдыхал ребенком. Сигмунд слушал с интересом. Маркус не слышал ни единого слова, но механически кивал каждый раз, когда отец делал паузу.
        — Рыбалка на муху, — говорил Монс, — по-моему, лучше всего. Я, конечно, не великий рыбак, и крючок с мухой несчетное количество раз цеплялся за дерево у меня за спиной. Но зато было очень весело.
        — Да, господин Симонсен, охотно верю, — ответил Сигмунд.
        — Надо нам, Маркус, с тобой попробовать как-нибудь, — сказал Монс в восторге.
        — Что?
        — Рыбалку на мух.
        — Они что, вкусные?
        Монс собрался объяснить, что рыбалка на мух не значит, что они будут ловить мух, но в этот момент послышался смех и громкие голоса и в зал из гардероба вошли люди. Какой-то мужчина сказал:
        — Да, Диана, здесь вы можете попробовать свежайшую морскую рыбу.
        Потом послышался радостный визг, и голос, который нельзя было не узнать всякому, кто смотрел «Деньги и власть» крикнул так громко, что весь ресторан поневоле услышал:
        — О, как я люблю эту страну![10 - Перефразированная первая строка норвежского гимна: «Да, мы любим эту страну».]
        Диана Мортенсен вернулась домой.
        Сигмунд и Монс застыли каждый со своей булочкой в руке. Они восхищенно уставились на Диану, продолжая автоматически жевать. Казалось, они смотрят телевизор, да так они себя и чувствовали. Они смотрели мыльную оперу из Хортена, а Диана Мортенсен была так же далеко и так же близко, как Ребекка Джонс, когда она стояла на окне шестьдесят восьмого этажа. Все было нереально. Это был сюжет из фантастического сериала о жизни Дианы Мортенсен. А они были зрителями. Маркус таращился в стену. Ему казалось, что он поднимается на самые большие в мире американские горки. У него страшно свело живот, но обернуться уже было поздно. Скоро он полетит вниз. Будет ужасно, но хуже всего будет, когда он достигнет вершины. Секунда, когда вагончик замирает на самом верху. Там он сейчас и был.
        — Смотри, Маркус, — прошептал отец.
        — Она стоит прямо за твоей спиной, — прошептал Сигмунд.
        Их голоса были не голосами, а ветром, завывающим на самой вершине.
        — Повернись, — шептал Сигмунд. — Повернись, Маркус.
        Он не хотел. Но ему пришлось. Назад пути не было. Он повернул голову. Медленно и неестественно. И окаменел, оставшись сидеть без движения, а вагончик американских горок полетел вниз.
        Диана Мортенсен стояла посреди ресторана. На ней была короткая белая юбка, белая шелковая блузка и белый пиджак. Шею украшала золотая цепочка с зеленым камнем. Волосы были золотистыми, кожа бледной, как слоновая кость, и контуры груди виднелись под блузкой. Она стояла лицом к Маркусу. Но он знал, что она его не видит. Она смотрела на трех фотографов, которые ее снимали, и улыбалась белоснежными зубами, глаза ее излучали радостное удивление. Она наклонила голову так, что прядь волос опустилась на один глаз, потом она чуть запрокинула голову, провела рукой по волосам и в это же время выгнулась немного вперед, так что контуры груди стали еще очевиднее. Она развела руки и улыбнулась остальным посетителям, словно просила прощения за беспокойство. Но фотографы не сдавались. Они ее заполучили и не отпускали. Вспышки освещали ее лицо, а она все улыбалась и улыбалась. Три кровожадных фотографа поймали ее в ловушку. Они ничего не знали. Они не подозревали, что известная кинозвезда Диана Мортенсен на самом деле птица. Посаженная в клетку, она мечтает распустить крылья и свободно полететь высоко в небо, где
наконец-то сможет быть собой, а не успешной куклой Барби, как все о ней думали.
        Маркус почувствовал, как запылали щеки. Жар распространялся. Он пробрался внутрь головы и охватил мозг. Невидимые языки этого пламени сжигали весь страх, застенчивость и неуверенность, преследующие его всю жизнь. Мысли горели, а потом переплавились в кипящую ярость, заполнившую его и превратившую в кого-то другого. Он уже не был Маркусом Симонсеном. И Маркусом Симонсеном-младшим он тоже не был. Он был ее братом. Единственным человеком на всем белом свете, который понимал, каково ей. Однажды он тоже был маленьким и напуганным. Но когда-то давным-давно. Теперь он старший брат и телохранитель Маркус. Единственный, кто мог защитить ее от мирового зла. Он встал.
        — Сейчас не время для автографа, — сказал отец. — Подожди, пока они закончат фотографировать.
        Маркус окинул его холодным взглядом.
        — Иногда парень может поступить, как хочет, — сказал он.
        Он повернулся спиной к столику и быстрым шагом направился мимо фотографов к Диане. Она по-прежнему улыбалась, когда он подошел к ней, но он заметил, что улыбка была вымученной. Девушку мучили, и его задачей было ее от этих мучений избавить.
        — Я помогу тебе, Диана, — сказал он спокойно. — Я знаю, каково тебе.
        Не дожидаясь ответа, он повернулся к фотографам:
        — О'кей, парни. Думаю, на сегодня хватит.
        Сначала все стихло. Потом фотографы захмыкали. Неудивительно. Люди и раньше над ним смеялись. Роли это никакой не играло.
        — Да, — сказал он спокойно, — очень забавно, да? Чертовски смешно, скажем так. Что может быть смешнее, чем мучить того, кто не в состоянии постоять за себя? Но теперь конец вашему празднику.
        Так и случилось. В ресторане воцарилась мертвая тишина. Монс встал из-за стола. Он был красным, как помидор. Сигмунд тянул его за рукав.
        — Сядьте, господин Симонсен, — прошептал он. — Думаю, лучше сесть.
        Монс рухнул на стул и втянул голову в плечи.
        — Вы что, не понимаете, что она тоже человек? — сказал Маркус громким и ясным голосом. — Человек! Но вы же не знаете, что такое быть человеком! Вы думаете, она просто кукла. Кукла, с которой можно делать все, что пожелаешь. Вы крадетесь за ней повсюду и снимаете ее, чтобы заработать денег, много денег, и стать богатыми, как… — он не нашел другого имени… — дядюшка Скрудж.
        Сначала казалось, он раздражает фотографов, но вдруг тот, который смеялся, поднял фотоаппарат и начал снимать. Маркус взмахнул руками, чтобы защитить Диану, но фотограф продолжал щелкать, а за ним и двое других. Их лица скрывались за фотоаппаратами. Они были похожи на чудовищ, изрыгающих смертельно опасные молнии, но они целились не в Диану. А в него. В Маркуса Симонсена — телохранителя.
        — Стреляйте! — крикнул он. — Мы вас не боимся!
        Он услышал шаги за спиной. Диана подошла к нему и встала рядом. Он обнял ее, стараясь защитить. Она все еще улыбалась. Кажется, она даже радовалась. Он обнял ее за талию. Теперь, наверное, она чувствует себя в большей безопасности. И на это у нее были все основания. Он не подведет.
        — Да, вот мы! — воскликнул он. — Вы думаете, вы нас захватили врасплох, но вы ошибаетесь. Мы улетим… и полетим высоко и свободно. А вы, вы просто жалкие убогие… макаки!
        Он замолчал. Стоял не двигаясь и не думая. Молнии сверкали, а Диана улыбалась. Она похлопала его по макушке и подмигнула фотографам.
        — Какой ты милый, — сказала она. — Как тебя зовут?
        — Меня зовут Маркус, — сказал Маркус, — Маркус Симонсен. Так меня зовут.
        Он споткнулся. Когда он услышал звук собственного имени, он больше не мог не думать. Огонь в мозгу погас, а мысли покатились снежной лавиной. Что он наделал? Почему он здесь стоит? Теперь-то он точно сошел с ума. Совершенно рехнулся. Беспомощно краснея и не видя фотографов, он уставился на Монса. Оттуда ждать помощи было бесполезно. Отец был таким же красным и смущенным. Господин Помидор-младший и господин Помидор-старший. Вот их и подали к столу. Он уставился в пол.
        Фотографы перестали щелкать. За спиной он услышал что-то вроде бормотания. Наверное, кто-то смеялся. И впереди, и сзади. Он закрыл глаза и захотел стать невидимым, но не получилось. Очевидно, он был самым заметным персонажем во всем ресторане. А завтра он станет самым заметным во всей стране, когда в газетах появится его фотография и статьи. Скандал в тринадцать лет. «Маленький поклонник попадает впросак в ресторане „Фишляндия"». «Сумасшедший подросток досаждает кинозвезде и утверждает, что она — птица».
        Он почувствовал руку на своем плече. Наверное, полиция приехала за ним.
        — Простите, — пробормотал он, — я не хотел.
        Он заметил, что кто-то наклонился над ним.
        — Ты и есть Маркус?
        Нет, не полиция.
        — Маркус-младший?
        Голос был тихим и мягким и так близко к его уху, что от чьего-то теплого дыхания у него по спине побежали мурашки. Он молча кивнул и открыл глаза. Ее лицо было совсем близко. Она поцеловала его в щеку. Он снова закрыл глаза и почувствовал, что летит. Диана Мортенсен взяла его за руку, и он устремился в небо.
        — Как приятно с тобой познакомиться, — сказала она громко. — Я много о тебе слышала. Нам есть о чем поговорить.
        Она лучезарно улыбалась. Он попытался приветливо улыбнуться в ответ. Вероятно, улыбка вышла немного напряженной. Ведь он был на пути в небо и к тому же на грани обморока.
        — Я знаю, сколько весит теннисный мяч, — пробормотал он.
        — Я знала, что у тебя есть чувство юмора, — сказала Диана и засмеялась.
        Как по указке, все начали смеяться. Кроме Монса, Сигмунда и его самого. Но смех был не зловредным, смех был приятным, дружелюбным, смех, говорящий: «Привет». Смех, говорящий: «Так ты дружишь с Дианой?» В следующую секунду его окружила толпа празднично настроенных незнакомых людей, и все очень хотели поздороваться с мальчиком, о котором Диана так много слышала. Фотографы уверяли его, что они не хотели досаждать Диане, их пригласили. Кто-то из гостей заметил, улыбаясь, что иногда полезно получить взбучку, но все согласились, что способ знакомства Маркус избрал непривычный и что почти всех он удачно надул. Диана держала его все время за руку и улыбалась, будто была невероятно счастлива с ним познакомиться. Пожилой человек, который, очевидно, был хозяином вечеринки, спросил, не хочет ли Маркус присоединиться к ним, но Маркус ответил, что он с отцом. Как только он это сказал, глаза Дианы стали еще больше.
        — Твой отец здесь? — прошептала она.
        Он кивнул:
        — Да, вон он сидит.
        Она посмотрела мимо него, в сторону столика, за которым, съежившись, сидел ярко-красный Монс и разглядывал тарелку. Сигмунд сидел рядом. Он смотрел на Диану огромными глазами, и когда она посмотрела в их сторону, с ним случилось нечто, чего Маркус никогда не видел: он покраснел.
        — Как ты думаешь, твой отец не хочет пересесть за наш столик? — спросила Диана.
        Маркус покачал головой.
        — Нет, — пробормотал он. — Он… он боится… фотографов.
        Диана кивнула:
        — Понимаю. Может, я тогда подойду и поздороваюсь с ним?
        — Нет, — быстро ответил Маркус. — Не стоит.
        Диана все смотрела на Монса. Он распрямился и встретился с ней взглядом. Она осторожно улыбнулась. Он молниеносно склонил голову, взял нож и вилку, начал царапать тарелку, обнаружил, что она пустая, отложил вилку и повернулся к окну. Даже затылок у него покраснел.
        — Я понимаю, что он не хочет со мной сейчас встречаться, — прошептала Диана. — Передай ему от меня привет.
        Маркус кивнул.
        — Вы где остановились?
        — Здесь, в гостинице, — ответил Маркус. — Папа играет в гольф на крыше. Ну, мне пора.
        — Увидимся, — сказала Диана.
        — Да, — сказал Маркус и пошел к столу, одновременно с официантом, который нес еду..
        — Что, черт возьми, это было? — прошептал Монс.
        — Я поздоровался с Дианой Мортенсен, — ответил Маркус и съел кусочек лосося. В сущности, он оказался вкусным.
        — Но… но… ты что, с ней знаком?
        — Немного, — сказал Маркус, — я написал ей письмо с просьбой об автографе. Она ответила, и потом мы с ней обменялись еще парой писем.
        — Ты не рассказывал, — сказал Монс и поднял бокал.
        — Нет, — сказал Сигмунд спокойно, — есть многое, чего вы не знаете, господин Симонсен. Сейчас она явно хочет поднять бокал вместе с вами.
        — Ты это о чем?
        — Она подняла свой бокал и смотрит на вас. Наверно, хочет выпить с вами.
        — Зачем ей со мной выпивать?
        — Возможно, вы ей нравитесь.
        Монс покосился на Диану. Она улыбалась ему, и он натужно улыбнулся ей в ответ. Она кивнула и подняла бокал.
        — Вы должны выпить, господин Симонсен, — сказал Сигмунд, — иначе получится невежливо.
        Монс поднял бокал навстречу Диане. Он глотнул из бокала, вино попало не в то горло, и он закашлял как можно тише. Оказалось, он кашляет громко.
        — Ничего не понимаю, — пробормотал он. — Я совершенно ничего не понимаю. Ты что, писал ей обо мне, Маркус?
        — Немного, — сказал Маркус и съел еще кусок лосося. Теперь он был не таким вкусным
        За едой Монс пытался узнать, что писали друг другу Маркус и Диана. Маркус отвечал как можно более уклончиво, а Монс тоже не мог полностью сконцентрироваться на его ответах. Он все время косился на Диану и каждый раз встречался с ней взглядом. Когда они закончили есть, вспотел не один только Маркус. Монсу тоже требовался душ. Они заплатили и встали из-за стола. Диана тоже встала. Наверно, она собиралась в туалет. Когда они вышли в холл, она уже ждала их. Секунду казалось, что Монс собирается вернуться в ресторан, но он передумал и продолжал путь. Она протянула ему руку.
        — Спасибо, что приехали, — тихо сказала она.
        Он механически взял ее за руку.
        — Я, вот, отец Маркуса, — пролепетал он.
        — Подумать только, что мы наконец-то встретились, — мягко произнесла Диана.
        — Да, хе-хе, — пропищал Монс.
        Он отпустил ее руку и прыгнул к лестнице в сопровождении сына.
        Сигмунд остался вместе с Дианой.
        — Он немного молчаливый, — объяснил он.
        Похоже, Диана его не услышала. Ее взгляд устремился к пустой лестнице.
        — Я тоже вроде как молчаливый, — сказал Сигмунд.
        Диана обнаружила его.
        — Что ты сказал?
        — Что… я… можно мне ваш автограф?
        ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
        Монс зашел в номер вместе с мальчиками. Он был здорово взбудоражен и сбит с толку. Маркус тоже. Сигмунд, напротив, полностью контролировал ситуацию. В бумажнике у него лежал Дианин автограф, и он был очень доволен обедом. Монса неотступно преследовало чувство, что он ключевая фигура в этой игре, но что за игра, он никак не мог понять.
        — Я требую разъяснений! — нервно сказал Монс.
        — И вы получите их, господин Симонсен, — сказал Сигмунд. — Я полагаю, ваше требование полностью обоснованно.
        — Неужели? — отозвался Монс уже спокойнее.
        Маркус прикусил губу и в отчаянии подмигнул Сигмунду. Если он расскажет Монсу о Маркусе-старшем и Маркусе-младшем, в номере наверняка произойдет взрыв.
        — У тебя глаза болят, Маркус? — спросил Монс.
        — Что? А, нет, просто… — Он посмотрел на часы. — Я просто немного устал. — Он прикрыл рот рукой и сделал вид, что зевает. — Пожалуй, пора спать. Тяжелый был сегодня день. А-а-а-а, как я устал. Спокойной ночи, папа.
        Все было бесполезно. Монс сел, а Сигмунд вынул бутылку кока-колы из мини-бара.
        — Пожалуйста, господин Симонсен. Думаю, вам надо как-то себя поддержать.
        — Я лучше выпью пива, — сказал Монс.
        — Хорошо, а я ложусь спать, — пробормотал Маркус.
        Он начал раздеваться, и пока Сигмунд рассказывал, он надел пижаму, лег и натянул одеяло на голову. Он сделал вид, что заснул мгновенно, но на самом деле слышал каждое слово.
        У Сигмунда было много талантов. Маркус знал, что он, очевидно, станет блестящим астрофизиком или удачливым рекламщиком. Теперь он демонстрировал свои дипломатические способности. Они тоже не были ординарными. Когда Монс усаживался и открывал бутылку пива, в воздухе веяло опасностью, но когда Сигмунд закончил свое объяснение, настроение в номере стало дружественным. Почти что даже веселым. Гениальный дипломат точно знал, что стоит подчеркнуть, а что не стоит упоминать вовсе.
        Он рассказал Монсу о несправедливом обращении с Дианой Мортенсен, как она стала жертвой несправедливого суда, на котором ей отказали в компенсации ущерба за фотографии ее груди. Он рассказал о клубе «Помоги Диане», о письмах, которые они писали, и о том, как она им обрадовалась и что она сама хотела познакомиться с Маркусом в Норвегии.
        — Письма подписывал Маркус, — сказал Сигмунд, — я не люблю выпячиваться. Хотите верьте, хотите нет, господин Симонсен, но я предпочитаю держаться в тени.
        Монс открыл вторую бутылку пива.
        — Я тоже.
        Из кровати доносился громкий храп.
        — Он спит, — сказал Сигмунд, — он это действительно заслужил. У вас храбрый сын, господин Симонсен.
        Монс кивнул:
        — Да, он пошел в мать. Продолжай, Сигмунд.
        Сигмунд продолжал. Пришло время для признаний. Он рассказал, что они на самом деле знали, что Ребекка Джонс выпадет из небоскреба, но они не хотели, чтобы Монс платил за них в ресторане. Спор был только шуткой или «мальчишеством», как сказал Сигмунд. У него с собой были деньги от родителей и ясное указание угостить Монса и Маркуса еще более шикарным обедом. Он вынул бумажник и раскрыл его.
        — О чем речь, — сказал Монс обиженно, — ты же мой гость.
        Сигмунд вздохнул:
        — Да-да. Хорошо. Думаю, спорить не стоит.
        — Совершенно, — сказал Монс удовлетворенно. — Продолжай! Что вы написали обо мне?
        Храп в кровати усилился.
        — Писал Маркус, — сказал Сигмунд.
        — И что он написал?
        Под одеялом воцарилась мертвая тишина, но оснований для опасения не было. Настал момент вранья.
        — Он рассказал только, как он вас любит.
        — Правда?
        Одеяло заходило вверх-вниз. Маркус дышал, как паровоз.
        — Да, он написал, что вы лучший на свете отец. Что вы честный, великодушный и что вы ненавидите несправедливость.
        — Правда?
        Голос Монса был не очень уверенным.
        — Да, но я должен признаться еще в одном.
        — В чем?
        — Он еще немного приврал.
        Из кровати донесся мощный храп.
        — Приврал?
        — Да. Он написал, что это вы объяснили нам, как несправедливо с ней поступили.
        — Правда написал? Но почему?
        — Я не уверен, господин Симонсен, но думаю, потому, что он такой ужасно скромный. Он вроде как не мог признаться, что сам все понял.
        — Да, — сказал Монс, — голос стал совсем неуверенным, а в глазах застыли слезы, — Маркус всегда был очень скромным мальчиком. И поэтому она так обрадовалась мне.
        — Наверно.
        — Я не хочу отнимать у Маркуса его заслуги, — сказал Монс. — Мы должны рассказать ей правду.
        — Вы похожи на своего сына, — сказал Сигмунд, тронутый словами Монса. — Вы точно такой же скромный.
        — Правда? — спросил Монс.
        — Да, абсолютная.
        — Я спущусь и расскажу ей прямо сейчас.
        — Не надо, господин Симонсен. Я сам пойду.
        — Ты сам хочешь?
        — Да, — спокойно ответил Сигмунд, — это самое меньшее, что я могу сделать.
        — Тогда, думаю, я пойду лягу, — сказал Монс с облегчением.
        — Конечно. Только, пожалуйста, закрывайте дверь осторожно, чтобы не разбудить Маркуса.
        — Да. Он замечательный, правда, Сигмунд?
        — Лучший, господин Симонсен. Он — самый лучший!
        Монс прокрался из номера в коридор.
        — Можешь вылезать, — сказал Сигмунд, — отца мы пережили.
        Маркус встал и зашатался по комнате. Он открыл рот, словно собирался что-то сказать. Потом передумал и достал колу из мини-бара. Он сделал большой глоток и уставился на Сигмунда.
        — Как… как… Как тебе удалось?
        — Легко, — сказал Сигмунд.
        — А что нам теперь делать?
        — Я пойду и приведу Диану.
        Маркус уронил бутылку на пол.
        — Но… но… Нет, не надо.
        — Расслабься, — сказал Сигмунд, — послушай, что я скажу.

*
        Маркус сидел перед зеркалом в номере и смотрел на свое отражение. Он приветливо улыбался. Вот — он младший. Специалист по хорошим манерам. Вот — он нахмурил брови. Он стал телохранителем. Специалистом по устранению навязчивых фотографов. Он сидел неподвижно и просто смотрел на себя. Вот — он сам. Маркус Симонсен. Тринадцати лет. Специалист по тому, как не быть Маркусом Симонсеном. Он опять посмотрел на свое отражение. Совершенно обычное выражение лица. Не радостное, не грустное, даже не испуганное. Только какое-то вопрошающее. Будто кто-то хочет с ним познакомиться. Он кивнул зеркалу. Осторожно улыбнулся. Кивнул еще раз. Отражение открыло рот, и он услышал шепот:
        — Не уходи от меня.
        Он лег на кровать и смотрел в потолок, пытаясь не думать. Типичная ситуация. Как правило, он старался не думать, но, как только он пробовал, у него не получалось. Он встал с кровати и начал расхаживать по номеру. Он надел спортивный костюм, как они и договорились. Он постарался ходить по-разному, и тем не менее все казалось неестественным. Сколько времени прошло с тех пор, как Сигмунд ушел? Пять минут или полчаса? Он понятия не имел. Он остановился перед зеркалом, достал расческу и начал причесываться. Сколько причесок существует в мире? Миллион? Отражение было несчастным. Он посмотрел в глаза самому себе и начал думать. Наконец-то он нашел слово, которое искал с тех пор, как Сигмунд вышел:
        — Нет!

*
        — Мы немного задержались, но вот мы пришли, — сказал Сигмунд, открывая дверь и впуская в номер Диану Мортенсен.
        Маркус не отвечал. Он сидел, согнувшись перед зеркалом, в своей обычной одежде: в брюках, которые были ему великоваты, в зеленой рубашке и красных носках. Перед ним лежал лист бумаги. Рядом с бумагой лежала ручка.
        — К тебе гости, — сказал Сигмунд, и в голосе его звучала неуверенность.
        Все было неправильно. Он сказал, что Маркус должен поговорить с Дианой о чем-то очень важном, а когда они пришли, он, как они договаривались, должен был принять ее раскованно, одетый в спортивный костюм, с бокалом шампанского из мини-бара на подносе. Он должен был рассказать, что старшему, к сожалению, пришлось спешно уехать. Один из его товарищей-альпинистов заболел, и ему срочно надо искать замену. Через два дня они уезжают в Непал, а вернется он только в ноябре. Маркус-младший и его близкий друг Сигмунд остаются в Норвегии. Младший привык быть один, и старший бы очень обрадовался, если бы Диана сочла возможным провести мальчиков по городу на следующий день. Такой план подготовил Сигмунд, и Маркус согласился без каких-либо возражений. А теперь Маркус сам что-то надумал. Он втянул голову в плечи еще сильнее и продолжал смотреть на лист бумаги.
        — Привет, Маркус, — сказала Диана. — Что ты хотел мне рассказать?
        Он не отвечал.
        — Наверно, он написал стихотворение, — прошептал Сигмунд. — Он часто пишет стихи в одиночестве.
        Он еще не сдавался и надеялся, что Маркус только слегка изменил тактику в последний момент.
        — Я тоже пишу стихи, — сказала Диана. — Я очень люблю поэзию.
        — Не написал я никакого стихотворения, — пробормотал Маркус.
        — Ты что же, роман пишешь? — спросил Сигмунд, который уже не на шутку начал волноваться.
        Маркус медленно поднялся. Он смотрел в пол и так крепко сжимал листок бумаги, что пальцы побелели.
        — Это письмо.
        Голос был тихим и невнятным. Он сглотнул и покраснел. Он был застенчивым, испуганным и совершенно естественным.
        — Очень приятно получить письмо, — сказал Диана.
        Она произнесла это дружелюбно, но немного нетерпеливо. Она очень любила детей, особенно когда рядом были фотографы. Когда фотографов не было, ей становилось скучно с ними.
        — Оно не мне, — сказал Маркус, — оно — тебе.
        Диана просияла:
        — От твоего отца?
        — Нет, от меня.
        Может, Диана была и не самой лучшей актрисой, однако разочарование ей удалось скрыть и восторг в ее голосе был почти что естественным:
        — Ты написал письмо мне? Как мило, Маркус.
        Она протянула руку, но Маркус сказал:
        — Я хотел бы сам его прочитать тебе вслух.
        — Пойду-ка я прогуляюсь, — сказал Сигмунд, который уже направлялся к двери. У него не вышло.
        — Не уходи, — сказал Маркус. — Я хочу, чтобы ты тоже послушал.
        Сигмунд обернулся в дверях.
        — Не желаете ли бокал шампанского, госпожа Мортенсен? — спросил он.
        Диана покачала головой. Она смотрела на Маркуса, который стоял прямо перед ней и смотрел в пол.
        — Ну, читай же, — сказала она, — я не кусаюсь.
        — Хе-хе, — напряженно хихикнул Сигмунд. Он сел на кровать и приготовился к худшему.
        Маркус начал читать. Очень медленно, очень тихо и очень отчетливо. Он читал Диане, он читал Сигмунду, но больше всего он читал самому себе:
        Дорогая Диана Мортенсен,
        Маркус — это я. Маркус Симонсен. Я сам писал все письма. Все это — сплошная неправда. Папа не миллионер, поэтому я тоже не сын миллионера. Все называют меня Макакусом, потому что я очень трусливый. Я боюсь всего на свете. Единственное, что у меня хорошо получается, так это не быть самим собой. Это очень легко, но я не знаю, может, не все должно так легко даваться. Я бы хотел попробовать сделать что-нибудь посложнее, а самое сложное для меня — это быть Маркусом. Мне стыдно, что я наврал тебе. Но мне не только стыдно. Если бы я тебе не наврал, не думаю, что я понял бы, что на самом деле я не хочу врать. Больше мне нечего написать. Прости.
        Привет от Маркуса Симонсена, тринадцати лет. От меня самого.
        Он напряженно поклонился Диане и вручил ей письмо. Потом он отвернулся, подошел к окну и стал смотреть на улицу.
        Сигмунд сидел, теребил одеяло и делал вид, что его нет. Диана стояла посреди комнаты с письмом в руках.
        Маркус знал, что сейчас может случиться все, что угодно. Она может разозлиться, может засмеяться или просто уйти. Это не имело никакого значения. Все кончилось. Диана Мортенсен. Маркус-младший. Все было ненастоящим. Все превратилось в фильм. И теперь фильм кончился. Он почувствовал какое-то опустошающее облегчение. Он стоял у окна и смотрел на звезды. Они были настоящими. Он услышал ее шаги.
        — Маркус.
        Было невозможно понять по голосу, злится она или нет. Это не имело никакого значения.
        — Вон Сириус, — сказал он.
        — Что?
        Ее голос был слабым, как дуновение ветерка. Дуновение перед штормом.
        — Сириус восемь лет назад. За столько времени свет от звезды доходит до Земли. Хотел бы я там сейчас оказаться.
        — Где?
        Она действительно говорила так тихо или просто была очень далеко?
        — На Сириусе, — сказал он, — восемь лет назад.
        Она положила руку ему на плечо. Потом сжала пальцы. Он повернул к ней голову. И тут случилось то, чего он ожидал меньше всего. Диана Мортенсен заплакала. Ее тело дрожало. Она кусала губы, а слезы текли по щекам и рисовали черные полосы на бледном лице. Она плакала, как ребенок, маленькими короткими всхлипами, пытаясь вытереть слезы розовым платочком, который покрывался красными, черными и желтоватыми пятнами от всех красок на ее лице. Она отпустила его плечо и поднесла руки к глазам, наклонив голову вперед так, что он увидел корни ее волос, не золотистые, а песочные. Он хотел погладить ее по волосам, но не посмел. Ему было всего тринадцать лет, и он понятия не имел, как утешать несчастных кинозвезд.
        — Извини, — пробормотал он.
        Она убрала руки от глаз и подняла лицо. Потом улыбнулась. Печальной улыбкой, которую Маркус уже видел сотни раз.
        — Ну и как? — спросила она.
        — Что?
        — Мои слезы. Похожи на настоящие?
        — Потрясающе, — раздался голос Сигмунда.
        Он сидел на кровати, вскрыл пакетик арахиса и с восхищением смотрел на Диану.
        — Я ведь хорошо умею плакать, да? — весело сказала она. — Я буду играть в «Ромео и Джульетте» и должна все время упражняться.
        — Конечно, мы не будем мешать, — сказал Сигмунд. — Правда, Маркус?
        Маркус не отвечал. Его вдруг озарило, и он все понял. Не когда она плакала, но когда он увидел полосы на ее лице, русые волосы у корней и улыбку, которая была не ее собственной, а выученной на киностудии где-то далеко-далеко. Улыбку Ребекки Джонс. Он увидел то, что было ненастоящим. Белая кожа была не ее — это была косметика. Золотистые волосы были не ее. Они были покрашены. Красные губы были не ее. Он были нарисованы. Диана Мортенсен была не Дианой Мортенсен.
        — Врать совсем не обязательно, — сказал он тихо.
        — Ой! — раздалось с кровати.
        — Что ты сказал?
        Ее глаза сверкнули. Но значения это тоже уже не имело. Он знал, что это не по-настоящему.
        — Я знаю, каково врать. И я тоже думаю, что быть самим собой — самое сложное.
        Пакетик арахиса у Сигмунда захрустел. Диана смотрела на Маркуса. Он смотрел на нее. Слабая краска показалась на ее щеках под слоем косметики. Она открыла рот. Помада слегка размазалась по щекам. Маркус сказал серьезно:
        — Ты тоже краснеешь.
        Диана не двигалась. Она краснела все больше, но не говорила ни слова. Через окно пробивался свет Сириуса.
        — Ты бы тоже хотела оказаться там, правда? — спросил Маркус.
        Диана снова попыталась улыбнуться. Но у нее не получилось. Ребекка Джонс умерла.
        — Но мы видим не Сириус. Мы видим то, чего уже больше нет.
        Диана Мортенсен сказала:
        — Меня даже не Дианой зовут. Меня зовут Метте.
        — Да, — спокойно ответил Маркус, — я так и думал.

*
        Сигмунд опустошил пакетик арахиса и начал есть чипсы. Он был смущен, принижен и тих. То, что происходило в номере последние четверть часа, было непостижимым даже для его развитого интеллекта, хотя результат оказался таким, на какой он и рассчитывал. Диана, нет, Метте Мортенсен и Маркус-младший, нет, Маркус Симонсен, стали лучшими друзьями. Сначала она опять заплакала. Когда она закончила, она обняла Маркуса, а он обнял ее и даже ни капли не покраснел, Сигмунд же, который привык быть хозяином положения, сидел на кровати и чувствовал себя полным идиотом. Они засмеялись, а Сигмунд ни за что на свете не мог понять, над чем они смеются.
        — Они действительно называют тебя Макакусом? — спросила она.
        — Ну да, — ответил он.
        — А ты знаешь, как называли меня?
        — Мэрилин Монро? — Сигмунд попытался встрять в разговор, но его никто не заметил.
        — Меня называли Метте Мышь.
        И они засмеялись еще громче. Сигмунд тоже попробовал засмеяться, но получилось неестественно, поэтому он предпочел сунуть в рот чипсы и ждать следующего откровения. Долго ждать ему не пришлось.
        — Честно говоря, я отвратительная актриса, — сказала Метте Мортенсен.
        — Я тоже, — сказал Маркус.
        И они снова засмеялись. Сигмунд не понимал, что в этом такого смешного, но промолчал. Он понимал, что настал момент, когда даже гениям стоит заткнуться.
        — Поэтому меня и выгнали из сериала, — сказала Метте. — Зрители считали меня смертельно скучной.
        — Все зрители — идиоты, — сказал Маркус.
        — И я никогда не встречалась с Робертом де Ниро.
        — Я тоже.
        — А в «Лабиринте любви» я появляюсь всего на восемнадцать секунд.
        — А я вовсе не появляюсь.
        — Тем хуже для Голливуда, — сказала Метте Мортенсен.
        — Да, им, наверно, очень обидно.
        — Мой агент сказал, что реклама полоскания для рта — это мой последний шанс.
        — И как она прошла?
        — Ужасно. Когда ее показали в кино, продажи упали на двадцать процентов. Они надеются, что в Норвегии пойдет лучше. Здесь все считают меня звездой.
        — Ты и есть звезда, — сказал Маркус и, сам не зная почему, добавил: — Ты же… Сириус.
        Сигмунд почувствовал, что должен что-нибудь сказать.
        — Какие они все-таки гады, — сказал он. Оба посмотрели на него.
        — Кто? — спросила Метте Мортенсен.
        — Ну… — нервно сказал Сигмунд, — они, в общем.
        Он отчаянно искал правильные слова.
        — Я имею в виду… этих… этих судей, которые не выплатили тебе компенсацию за фотографии.
        Метте засмеялась:
        — Ну да, они были совершенно правы. Потому что мой агент все подстроил.
        — То есть?
        — Он считал, что это поможет моей карьере.
        Теперь с Сигмунда было достаточно. Он тихо встал и пошел к двери.
        — Пойду в холл и… поиграю немного в гольф, — сказал он.
        Когда Сигмунд ушел, Маркус вдруг немного испугался, но когда он посмотрел на Метте, он понял, что она точно так же нервничает.
        — Только никому не рассказывай, — попросила она.
        Он покачал головой.
        — И своему другу тоже.
        — Нет. Я ему доверяю, как самому себе. Она засмеялась:
        — Сомневаюсь.
        — Да, но он здорово умеет хранить тайны. Когда ты уезжаешь?
        — Я не уезжаю. Когда я спущусь, у меня возьмут интервью. И я рассажу, что решила закончить карьеру, потому что устала от этой суеты.
        — А они тебе поверят?
        — Это их дело.
        Он на секунду задумался.
        — Ди… Метте.
        — Да.
        — Я подумал, не могла бы ты…
        — Что?
        — Попросить этих фотографов не давать мои фотографии в газеты.
        — Почему?
        — Не знаю. Как-то это все неудобно.
        — Хорошо, — сказала Метте.
        — А если они откажутся?
        — Тогда я откажусь от интервью.
        Маркус вздохнул с облегчением:
        — Большое спасибо.
        Наступила небольшая пауза. Оба не знали, что сказать. И они смущенно друг другу улыбались.
        — И что ты теперь будешь делать? — тихо спросил Маркус.
        — Буду работать у отца в магазине. Подумай только, я, глупышка, буду работать в магазине.
        Оба засмеялись.
        — А ты что будешь делать, Маркус?
        — Пойду в новую школу, — сказал Маркус и открыл ей дверь.
        ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
        Была суббота в сентябре, и по вечерам уже становилось темно. Первый месяц в новой школе оказался не таким ужасным, как он боялся. По-прежнему несколько человек его дразнили, и прозвище Макакус он прихватил с собой из начальной школы. Но он сам объявил, что его так называли.
        — Значит, тебя зовут Маркус Симонсен, — сказал учитель.
        — Да, но обычно меня называют Макакусом.
        Класс засмеялся, но смех был мягче. Трудно дразнить человека за то, как он сам себя называет.
        — А еще я краснею, — сказал он, — и, в общем, довольно часто.
        Тут смех стал еще мягче и в конце концов совсем затих.
        Они попали в один класс вместе с Сигмундом и по-прежнему неспешно прогуливались взад-вперед по школьному двору, углубившись в удивительные разговоры.
        — Фантазия, — говорил Маркус, — это не то, что ты думаешь, а то, что ты чувствуешь.
        — Нельзя почувствовать фантазию, Маркус…
        — Макакус.
        — Хорошо, Макакус. Нужно думать, прежде чем почувствуешь.
        — Нет, не нужно. Нужно чувствовать, прежде чем подумаешь.
        — Это невозможно. Ты, например, не можешь почувствовать, что свету Сириуса восемь лет, прежде чем подумаешь об этом.
        — И ведь нельзя подумать о свете, прежде чем не почувствуешь его.
        Так они могли углубляться в споры и никогда не приходить к общему мнению. Никто не понимал, почему Маркус и Сигмунд подружились, но их это ничуть не заботило.
        — Не обязательно все время все понимать, — говорил Маркус, и в кои-то веки Сигмунд соглашался.
        У Эллен Кристины и Сигмунда начался роман, а Маркус и Муна целовались перед фаст-фудом однажды вечером в августе. Они оба покраснели. Все было замечательно, но когда она спросила, не научит ли он ее танцевать Маркушку, он сказал, что на самом деле не умеет танцевать. Он просто делал вид. Ее это поразило, и она сказала, что можно только мечтать, чтобы все мальчики были такими же скромными. Но таких скромных больше не было. Маркус, в сущности, согласился. Он единственный был Маркусом.
        В это утро он сидел в комнате и писал письмо Роберту де Ниро. То есть писал не он. Писала молодая норвежская актриса Марика Симонсен. По-норвежски. Так он мог перестать думать. А потом можно будет перевести. Имея пятерку с минусом за последнюю контрольную по английскому, можно было рассчитывать, что перевод удастся.
        Марика обратила внимание на мягкую складку вокруг рта у Роберта и интересовалась, был ли он на самом деле таким крутым, как в фильмах. Конечно, все это не ее ума дело, но она просто хотела написать, чтобы сказать, как бы одиноко он себя ни чувствовал, в Норвегии всегда будет безработная молодая актриса, которая его понимает. Он не обязан отвечать, но если ему будет не очень затруднительно, не мог бы он послать свой автограф ее младшему брату, Маркусу Симонсену. Он отличный парень, но не решается сам написать. На самом деле он просто невероятно труслив. Возможно, он самый трусливый в мире мальчик. Он боится всего, чего только можно бояться на этом свете: высоты и темноты, велосипедов, ледников и девочек.
        Пока он писал, его все больше и больше трогало то, что он пишет, и когда он написал: «Но больше всего он боится быть Маркусом», он так растрогался, что даже пара слез капнула на бумагу. Он растер их по листу, и чернила немного растеклись. Выглядело стильно, но не достаточно. Чего-то не хватало. Он не знал чего.
        — Что-то случилось, Маркус?
        Монс стоял в дверях и смотрел на него с беспокойством.
        — Нет, папа.
        — Ты плачешь?
        — Нет.
        Казалось, что Монс вот-вот скажет какую-нибудь глупость. Поэтому он передумал и кивнул.
        — Понимаю, — сказал он.
        Маркус улыбнулся:
        — Да, я знаю.
        — Тебе письмо.
        — Да?
        — Да… из Хортена.
        Он протянул Маркусу большой серый конверт.
        — Ты его не откроешь?
        — Это личное, папа.
        — Пожалуй, — сказал Монс и медленно пошел к двери. Он открыл дверь и обернулся.
        — Если что, я в гостиной.
        Маркус не отвечал, и Монс тихо прикрыл за собой дверь.
        Это было не письмо, а фотография: Маркус Симонсен Телохранитель Младший размахивает руками. Выражение лица у него было угрожающим. «Диана» Мортенсен стояла за ним. Она лучезарно улыбалась и смотрела на Маркуса большими удивленными глазами. Внизу на фотографии она написала: МАРКУСУ С ПРИВЕТОМ ОТ СИРИУСА.
        Он положил фотографию на стол и заметил, что больше не грустит. Он был в хорошем настроении. Он посмотрел на письмо Роберту де Ниро, взял ручку и подписал внизу страницы: «Я и есть Маркус».
        Потом он удовлетворенно вздохнул, сложил листок и пошел в гостиную, где сидел отец и делал вид, что читает газету.
        — Это от Ди… от Метты, — сказал Маркус и протянул ему фотографию.
        — Да, я так и подумал, — сказал Монс. — Как прия… А почему «привет от Сириуса»?
        — Потому что все было давным-давно, — сказал Маркус Симонсен и покраснел.
        notes
        Notes
        1
        Хортен — маленький город в Норвегии к югу от Осло.
        2
        Сон-трава — голубой цветок, распускающийся ранней весной. Занесен в Красную книгу.
        3
        Я звоню, чтобы сказать: «Я люблю тебя…» (англ.)
        4
        Диана, вот и мы! (англ.)
        5
        Кэдди — помощник игрока, который носит его клюшки и имеет право давать ему советы по ходу игры.
        6
        Тиволи — парк аттракционов в Копенгагене.
        7
        «Остановите безумие» (англ.)
        8
        Эре — мелкая монета, одна сотая кроны. Пятьдесят эре — полкроны.
        9
        Мосс — городок, расположенный на противоположном от Хортена берегу Осло-фьорда.
        10
        Перефразированная первая строка норвежского гимна: «Да, мы любим эту страну».