Библиотека / Детская Литература / Третьяков Юрий : " Рассказы " - читать онлайн

Сохранить .

        Рассказы Юрий Фёдорович Третьяков
        «ПОТОМСТВЕННЫЙ МАСТЕРОВОЙ»
        А как хорошо было сначала!
        Даже снег выпал. Долго и с нетерпением ожидали его ребята, а он все где-то задерживался.
        Еще вчера знаменитый в пятом «Б» математик и знаток наук маленький и тщедушный Комаров всех напугал, разъяснив, что этой зимой снега очень просто может и не быть, потому что на солнце что-то усилилось или, наоборот, ослабло, и по этой причине во всех странах происходят немыслимо какие засухи и наводнения, так что, если снега и не будет, то ничего особенного. И вообще, стоит только перегородить Берингов пролив, — а это при нынешней технике такой пустяк, что и говорить не стоит, — то круглый год будет только лето.
        Школьный чемпион по лыжам и конькам Слава Войленко хотел было за эти мрачные пророчества слегка наказать Комарова хоккейной клюшкой, которая сейчас без дела пылилась на школьном шкафу, но вмешались любители жарких стран и тропического климата. В классе их оказалось большинство, они обрадовались и целую перемену рассуждали, как бы здорово было, чтоб пальмы запросто росли во дворах и на улицах, а попугаи летали повсюду, как простые вороны и воробьи. Даже Войленко смягчился и сказал, что он бы у себя посадил бананы.
        И вот снег пошел.
        Он падал пушистыми хлопьями, большими, как белые перышки. Хлопья неслись очень густо, обгоняя друг друга, будто стараясь наверстать упущенное время и поскорее прикрыть грязную замерзшую землю, крыши домов и голые сучья деревьев.
        Ребята из первой смены тоскливо глазели в школьные окна, а вторая смена никак не могла усидеть дома за книжками. Кое-где уже катили снеговые шары, хоть они слизывали снег до самой земли и получались грязные, с налипшими сухими листьями. Кое-где сражались снежками. А самые нетерпеливые, достав давно готовые лыжи, старательно шлепали в них где по снегу, а где и по голым земляным кочкам. И только ребята из пятого «Б» не участвовали во всех этих торжествах. Сегодня они встали спозаранок, чтобы успеть приготовить уроки, чем вызвали немалое удивление своих домашних, а сейчас трудились в пустой комнате возле раздевалки.
        Школа только недавно переехала в это здание, поэтому неизвестно, что было в этой комнате раньше.
        Зато теперь будет зоокабинет. И не какой-нибудь жалкий живой уголок, как в соседней железнодорожной школе, а самый настоящий, со всеми нужными приспособлениями и оборудованием по последнему слову техники. Все это должны были сделать ребята из пятого «Б», в котором учились лучшие в школе мастера.
        Из них самыми прославленными были Радик и Женька. Пока они показали свои способности не в полную силу — это было еще впереди!
        Сперва пришлось приводить комнату в порядок. Там был свален всякий ненужный хлам: заляпанные известью носилки и ведра, сломанные стулья, старые метлы и целые груды мусора. Ребята вытащили все это на свалку, вымыли полы, окна, смели со стен паутину.
        Потом два школьных художника — Радик и Валька Сомов — нарисовали масляными красками на стенах две картины: Радик — медведицу с медвежатами в сосновом лесу, а Валька — рыб под водой.
        Известный специалист по содержанию птиц и животных в неволе Витька Витамин, специально приглашенный на этот случай из соседнего класса, картины одобрил.
        - Подходяще. Особенно медведи похожи. Пусть, какие звери тут будут жить, смотрят и думают, что в живом уголке лучше, чем на воле, потому что медведь, например, их уж съесть не может. От этого у них настроение улучшится…
        Остальные ребята с ним согласились. Это было первое Радиково торжество. И Женька торжествовал вместе с ним. Ведь он, хоть сам и не умел рисовать, здорово помогал: разводил краски и мыл кисти, так что весь пропах керосином и закапал маслом не только брюки, но даже и фуражку.
        А сегодня началась настоящая работа. Столяры под руководством богатыря Войленко и рыжего въедливого Сеньки Иваноза стругали сосновые доски — для особых тумбочек, куда ставить аквариумы.
        А сами аквариумы должны были сделать Радик и Женька.
        Столярничать мог всякий мальчишка в классе, не зря на уроках труда извели столько досок. Может, и не так хорошо, как Войленко или Санька, но, в общем, дело это нехитрое. А вот соорудить аквариум, чтоб он был большой, красивый и не протекал, — это не каждый может.
        Аквариумов было запланировано сделать целых десять штук. От самых громадных, где б содержались комнатные и речные рыбы, до самых маленьких — для пиявок и улиток.
        И не зря завхоз инвалид Як Яклич, когда к нему явилась делегация из пятого «Б» с бумажкой, где сам директор написал: выдать ученикам таким-то столько-то стекла и алмаз, чтоб резать, — не поверил и пошел к директору. Он вернулся злой и принялся ворчать:
        - Ступайте за мной… Мне — что… Мое дело подчиненное… Воспретить не имею права. Сказали — выдай: на, бери, кромсай ее, коли в мелкие дребезги! Колоть вы мастера… Тут уж вы спецы наивысшей квалификации! Тут уж только руками развести! Чего ухмыляешься? Это ж тебе стекло-о! Дубина! Его же не так отрезал — обратно не приставишь, шуточное дело, его ж с умом надо резать, а не то чтоб… абы как!
        - Ничего! — сказал Радик. — Сделаем! Еще получше.
        - «Получше»… Держи вот алмаз, да потеряй мне из него зернышко!..
        Он даже отправился следом за ребятами, тащившими двухметровые листы стекла, и все никак не мог успокоиться:
        - Матушка ты моя, стекло! А я-то его доставал, старался… Не-ет, это вам не тяп-ляп, это же особенная специальность —стекольщик или тоже вот — кровельщик…
        К счастью, в ворота въехала автомашина с дровами. Ян Яклич остановился и принялся ругать шофера за плохие дрова. А когда он явился в будущий зоокабинет, заранее сокрушаясь о погибшем стекле, стекло уже было разрезано как надо, так аккуратно, что и остатков почти не оказалось, Як Яклич молча оглядел и пощупал края отреза, взял у Радика алмаз, проверил, цело ли зернышко, и пошел к двери.
        - Что? — ехидно спросил Санька. — Вот вам и «в мелкие дребезги»!
        Як Яклич остановился и повернулся к нему:
        - А резал кто? Радик! Петра Иваныча сын, так? Он же потомственный мастеровой, у него же врожденная квалификация. Не то, что ты!
        - А я что? — обиделся Санька.
        - А то, как ты доску фуганишь? Ты ж материал портишь! Дай-ка фуганок! Гляди! Видал? Видал? Дошло, нет? То-то! Так чего вам еще выдать? Листовой цинк и кровельные ножницы? Пошли двое со мной!
        Когда цинк и ножницы были принесены, Радик громко объявил:
        - Сейчас начнется самое важное!
        После похвалы Як Яклича, который редко кого хвалил, а все больше ворчал и ругался, все почтительно прислушивались к его словам.
        - Давай, Женька, разметку начинать, — сказал Радик и пояснил остальным: — Разметка — это самое важное. Сначала разметим, а потом уж начнем полосы нарезать… Потому что — чуть маленький перекос, все пропало! Верно, Женька?
        - Перекос ни в коем случае нельзя допустить, — важно согласился Женька. — Исправить тогда будет трудно.
        - Сначала нарежем, потом будем углы гнуть… для остова аквариума. Углы в особенности трудно будет рассчитать.
        Комаров, которому по слабосилию было доверено всего лишь просеивать цемент, вдруг поднял голову и сказал:
        - Углы я помогу рассчитать.
        Такого нахальства Радик не ожидал! Нельзя было терпеть, чтоб каждый вмешивался и лез со своей помощью!
        - «Углы-ы»… — передразнил он Комарова. — Чего б ты понимал в углах! Ты вон сей лучше, чтоб комков не было, чем об углах беспокоиться! А то получится у тебя такой цемент, что только собачники из него строить!
        - Я сею… — испугался Комаров.
        - Ну и сей.
        Весело шла работа! Шуршали рубанки, звенела пила, падала стружка, пахло сосной, кровельные ножницы в умелых руках Радика и Женьки со скрежетом отгрызали ровные полосы цинка.
        Явился любопытный Витька Витамин. Он хоть к общей работе допущен и не был, но тем не менее дома усидеть не мог, так как не переносил, чтоб хоть что-нибудь происходило без него. Он все тщательно осмотрел, особенно стекла, и удивился.
        - Ого! Это, значит, такие громадные аквариумы будут? А как же их продувать? Резиновой грушей их не продуешь!
        - Придумаем! — подмигнул ему Санька. — А то тебя призовем!
        - Нужен такой моторчик, — сказал Витамин. — Маленький электромоторчик, как в магазине «Природа». Так тихонько тарахтит, а вода в аквариуме все время: буль, буль, буль… И — пузырьки!
        - Я могу его сконструировать! — заявил вдруг Комаров. — В пятьдесят ватт…
        - «Сконструировать»… — осадил зарвавшегося хвастуна Радик. — Ты вон сей лучше! Тоже мне: ватт! Понимал бы ты чего-нибудь в ваттах!
        Но Комаров, вместо того чтобы скромно замолчать, разгорячился и начал размахивать руками:
        - Нет, кроме шуток! Я видел такой… моторчик! Я знаю, как его делать! Я могу…
        - Может, ты и атомную энергию можешь? — ехидно спросил Радик.
        - Этого я не могу, а вот моторчик…
        - Ну тогда и помалкивай!
        Однако ребята заинтересовались, и все смотрели на Комарова.
        - А как он будет работать? — спросил Войленко.
        - Он будет работать от проводки! Там будет такой поршень… Он будет подавать воздух в резиновые такие…
        - Итак, начинаем проверять, нет ли перекоса! — громко сказал Радик, но на него никто и внимания не обратил. Никому не было дела до того, как точно и умело, словно лист бумаги, изрезали они с Женькой цинк, — все думали только о моторчике, который, конечно, не сумеет сделать этот несчастный Комаров, только хвалится.
        - А долго его придется делать? — спрашивал Войленко.
        - Да что там его слушать! — зло сказал Женька. — Что он может сделать? Треплется только! «Моторчик, моторчик»… Слышите — первую смену отпустили! Значит, на сегодня работу прекращаем. Пошли, хватит его слушать! Он наговорит!
        Уколы
        В этот день даже классный руководитель Анна Ефимовна — грузная, седая и на вид очень строгая, — отметив в журнале, кого нет, некоторое время не приступала к проверке домашнего задания по арифметике, засмотревшись в окно на летящие снежинки.
        Все в классе это сразу заметили и уставились в окна с таким интересом, будто видели снег в первый раз.
        Один только Витька Крюков ерзал на парте взад-вперед и озирался по сторонам. В общем-то беспокоиться было уже поздно, от этого домашнее задание в тетрадке не явится.
        Он был самый большой в классе, и лицо у него было большое, и рыжие веснушки большие, как кляксы.
        Домашние задания ему выполнять было некогда. Он не успевал читать книги, причем никаких других книг не признавал, кроме военных приключений, и даже разговаривал особенным образом.
        Если, скажем, ему надо было списать что-нибудь у Комарова, он выражался так:
        - «Дай скопировать, — с презрением воскликнул капитан Витема, беря его за шиворот!»
        Комаров, втянув голову и осторожно высвобождая воротник, отдавал со вздохом свою чистенькую тетрадочку, и Крюков поощрительно стукал его по спине:
        - «Порядок, — заметил капитан Витема, идя обратно в свой кабинет».
        Учить уроки он не любил, но получать единицы и двойки не любил еще больше. Поэтому ему часто приходилось прибегать к различным, как он говорил, военным хитростям. Сейчас, придав своему лицу болезненное, жалкое выражение, он поднял руку:
        - Анна Ефимовна, можно выйти?
        - Что случилось?
        Анна Ефимовна отвела глаза от окна и внимательно взглянула на Крюкова.
        - Меня… тошнит… — сдавленным голосом произнес Крюков, усиленно глотая слюну.
        - Конечно, я могу это представить, — сказала Анна Ефимовна. — Когда человек не выучил урока, его всегда тошнит, а когда он все выучит, он чувствует себя великолепно, его не тошнит. Это каждый знает… Ты, конечно, читал книжку, как ловят всяких шпионов или там диверсантов, и теперь у тебя нет домашнего задания, и ты боишься, что тебя вызовут, так лучше выйти, погулять себе по коридору, чем так волноваться…
        Класс захохотал, довольный, что сразу разоблачили пройдоху Крюкова, и как это здорово всегда у Анны Ефимовны получается: не поймешь, то ли она шутит, то ли всерьез говорит!
        Но Крюкова смутить было трудно.
        - Так, значит, можно, Анна Ефимовна?
        Анна Ефимовна пожала плечами:
        - Выйди… Только ненадолго, потому что спросить я тебя всегда успею, когда понадобится…
        Крюков, не забывая держать у рта носовой платок, опрометью выскочил из класса.
        Началась проверка домашнего задания.
        Радик и Женька сидели на лучшем месте — возле самого окна, как и подобало людям авторитетным и уважаемым.
        В окно можно было в любую минуту увидеть школьный двор.
        Вот на крыльцо выскочил крошечный первачок, без пальто, в несуразно огромной шапке с торчащими, как у зайца, ушами, в огромных подшитых валенках. Подняв лицо вверх, он принялся ловить ртом снежинки, потом заметил ледяную дорожку, разбежался и лихо проехался по ней своими валенками, потом еще. Только нацелился проехаться в третий раз, как вышла няня — тетя Поля — и, взяв за руку, увела упирающегося первачка в школу.
        Потом показался Крюков, тоже увидел дорожку, тоже немного покатался и побежал в подъезд, съежившись и тряся озябшими руками.
        Минуты через две он ворвался в класс и шепотом сообщил:
        - Уколы!
        И показал пальцами, как вкалывают иглу и нажимают поршень шприца.
        В классе началось беспокойство, движение и говор.
        - В чем дело, Крюков? — спросила Анна Ефимовна. — Что там стряслось такое?
        - Врачи пришли! — паническим голосом объявил Крюков. — Уколы делать! Уже пятый «А» повели!
        - Могу себе представить, как это вам страшно! — покачала головой Анна Ефимовна. — Вы так боитесь всякой боли, что просто ужас! Вчера Иванов и Войленко, когда вышли из школы, так колотили друг друга об лед, катались по земле и сцеплялись руками и ногами, что я думала, они больше не встанут, а они поднялись и пошли, как ни в чем не бывало.
        - Это мы не дрались, — объяснил довольный Войленко. — Вы не думайте, Анна Ефимовна. Это спортивная борьба… Называется —самбо.
        - Разведчики и шпионы так всегда дерутся, — добавил Крюков с глубоким знанием предмета. — Шпионы дерутся хуже, поэтому их и ловят… Об этом есть в книжке…
        - Я не знаю, как это называется, — перебила его Анна Ефимовна. — Я это говорю затем, что все вы такие чахлые, как мимозы… В прошлом году я как-то посмотрела в окно, оно выходит у меня прямо на снежную гору, пусть прогульщики примут это к сведению, — и что я увидела? Я увидела, что гора вся черная от детворы, они там спозаранок кишат, как муравьи. Я удивилась: в честь чего сегодня такое небывалое оживление? Оказывается, занятия в школах отменены по случаю сильного мороза, чтоб кто-нибудь не замерз по дороге в школу…
        - Я ухо отморозил, — сказал Крюков.
        - Это очень жалко. Но все-таки давайте прекратим переговариваться, ничего ужасного нет, всем делают уколы, и никто еще от этого не умер. Будем продолжать урок. Пусть к доске выйдет Крюков. После прогулки он, наверное, чувствует себя лучше и решит нам вот эту задачку…
        Застигнутый врасплох, Крюков побрел к доске…
        На перемене все любопытные столпились возле учительской, где находились врачи, и, когда открывалась дверь, жадно заглядывали внутрь. Там виднелись белые халаты, на столе бесшумно вздрагивало синее пламя, сверкали какие-то металлические предметы, пахло лекарствами.
        От всего этого Радику и Женьке стало совсем не по себе, хоть и немало в своей жизни износили они всевозможных ран, ушибов, порезов и царапин и могли считаться по этой части людьми привычными.
        Ученики пятого «А», которым укол уже сделали, горделиво прохаживались тут же и на вопросы пренебрежительно отвечали:
        - А! Чепуха!
        Як Яклич, ковыляя по коридору, покрикивал на толпившихся ребят:
        - Расступись-ка! Что за базар? Не паникуй! Всем хватит!
        А Комаров опять был в центре внимания. Пожалуй, и болезни не было, которой бы он не болел на зависть лентяям, обладавшим прямо-таки железным здоровьем. Он болел иногда по месяцу и все равно получал пятерки. Всех врачей он называл по имени-отчеству.
        Сейчас Комаров стоял, окруженный ребятами, и хвалился самым бессовестным образом:
        - Прививку от тифа мне делать не будут! Я им уже болел в позапрошлом году. Теперь у меня уже получился иммунитет.
        - Что-о?
        - А это значит, что я больше не заболею, потому что уже болел.
        - Ишь ты… — завидовали слушатели.
        - Глянь, расхвалился… — кивая на Комарова, сказал Радик Женьке.
        - Здорово нахальный этот Комар, — согласился Женька. — Везде он суется, все знает.
        - А если я болел? — спросил он у Комарова. — И мне не будут.
        - И тебе… А почему же…
        - Как же… — начал припоминать Женька. — То ли в прошлом, то ли в позапрошлом году чем-то болел… Еще горло у меня было завязано…
        - Значит, у тебя была ангина!
        - Вспомнил: она! — обрадовался Женька. — Но я тоже много кое-чем болел, будь уверен! Это сейчас почему-то перестал, а маленький — только и дела: коклюш там или еще что. Я даже свинкой болел! Может, скажешь, и у тебя свинка была?
        - Не была, — сознался припертый к стенке Комаров.
        - То-то! — торжествовал Женька. — А у меня была!
        - А мышиным тифом ты болел? — спросил Комарова Радик.
        - А скажешь, ты болел?
        - Я хоть и не болел, но зато мой брат болел! Да вон он сам. Может подтвердить!
        Среди любопытных находилось несколько первачков во главе с младшим братом Радика Сашкой, который хоть и учился каких-то три месяца, но уже обзавелся в своем классе авторитетом и огромным количеством товарищей.
        - Желтухин! — грозно окликнул его старший брат. Желтухиным он сам его прозвал, потому что решил, что Сашка чем-то похож на скворца с таким именем из книжки «Детство Никиты». Желтухин своего прозвища не любил и поэтому откликнулся очень угрюмо:
        - Ну, чего?
        - Поди сюда!
        Желтухин подошел.
        - Говори: ты болел мышиным тифом?
        - Ну и болел… Ну и что?
        - Больше ничего. Ступай отсюда, хватит здесь шнырять! Распустился!
        И Радик объяснил ребятам:
        - Понятно? Мышиный тиф — это тебе не какой-нибудь там обыкновенный, которым каждый может заболеть. Он происходит от всяких крыс и мышей. Обязательно надо, чтобы тебя крыса или мышь укусила: без этого ты нипочем не заболеешь, как ни старайся…
        Но Комаров не дал Радику досказать про эту редкую и таинственную болезнь.
        - Вообще уколов и бояться нечего! Один укол — это пустяк! Когда я заболел малярией, мне сделали тридцать!
        - Тридцать! — ахнули потрясенные слушатели.
        - Да. По уколу в день и так — целый месяц!
        И тут в коридоре появился Крюков. Напрасно он у доски мямлил и тянул время: времени ему как раз хватило, чтоб получить двойку.
        Он шел, держа одну руку в кармане, другой придерживая засунутые за пазуху книжки.
        - Эй, Крюк, куда? — окликнул его Радик.
        Крюков медленно глянул через плечо:
        - Капитан Витема, не захотя никаких уколов, направился по направлению домой!.. Двойку поставили, да еще укол им делай… Рыжих нет! Я не как вы!
        - А что — мы?
        - «Вам слабо, — заметил капитан Витема, презрительно улыбаясь…»
        - Как это — слабо? — вдруг возмутился Радик.
        - А так… Вы народ такой.
        - Какой?
        - Такой вот… Боитесь.
        - Это вот, может, он боится, — показал Радик на Комарова. — А мы, будь уверен! Женька, выкинь в форточку наши портфели, мы тебя внизу подождем!
        Женька заколебался было, да и самому Радику, по правде сказать, не так уж хотелось уходить, но все дело испортил Комаров.
        - Напрасно вы, — сказал он.
        - Как так?
        - Все же делают.
        - Мало ли что! Одно дело — ты, другое — мы! Мы вот не делаем! Тоже — сравнил! И вообще, чего тебе нужно?
        - Ничего.
        - Ну и молчи! Пошли, Крюк!
        Комаров прикусил язык, а Радик гордо прошел мимо замолчавших ребят к раздевалке.
        Там за маленьким столиком сидел Як Яклич, пил из кружки чай и читал журнал «Техника — молодежи».
        - Эй, орлы! Сколь далеко направились?
        - Мы сейчас придем. Нас послали… — пробормотал Радик, поспешно отыскивая свое пальто. Уже одетый Крюков пришел ему на выручку.
        - Что это у вас за журнальчик. Як Яклич? А-а, «Техника»… Это неважный журнальчик… Я, Як Яклич, смог бы вам достать что-нибудь из военных…
        - Тебе какое дело, ах ты, дылда! — вскипел неизвестно почему Як Яклич. — Ты порядочного-то журнала сроду не видал! Верзила! Напрасно ты, Родион, с ним связался… Я его давно приметил. По справедливости его не книжкой надо учить, а палкой!
        - Так уж и палкой! — поднял нос Крюков.
        - Именно! Да потолще какой!
        Як Яклич начал вставать, и Крюков, не дожидаясь, что за этим последует, выскочил на улицу, Радик за ним.
        «Масса удовольствий»
        Снег падал и падал. Было тепло, тихо и белым-бело все вокруг.
        Радик, Женька и Крюков не спеша шли по улице, изо всех сил стараясь наслаждаться прогулкой.
        - А это ничего, что мы убежали? — в который раз спрашивал Женька, самый совестливый из всех троих.
        - Конечно! — бодро подхватил Радик. — Смотри, как здорово: снег идет! Они там сидят, а мы себе гуляем, дышим.
        Он отломил сосульку и сунул в рот:
        - Видел? Они там парятся да двойки получают, а я вот сосульку ем! Верно ведь?
        - Это так…
        - Вы еще никогда не смывались с уроков? — спросил Крюков. — Нет? Зря. Получим массу удовольствий! Какой же ты ученик, если ни разу не прогуливал? Так… Шляпа!
        - Как Комар! — ввернул Радик.
        - Вот-вот! Наподобие его! Я, когда учился в железнодорожной школе, вот там — пацаны! Только и знают — бродят вокруг школы целыми массами! Противно им в школе быть! Они себе гуляют возле железной дороги, наблюдают вагоны, паровозы. Мы можем туда махнуть, меня там все знают!
        - Далеко.
        - А куда пойдем? А то поблизости маскироваться тяжеловато. Тут нас с ходу запеленгуют: стой, почему не в школе?
        - А верно: что мы завтра будем говорить? — спросил Женька.
        - Хо! Уже испугался! Бери пример с меня. Анна Ефимовна говорит: «Крюков показывает пример, каким не надо быть ученику, его надо поместить в стенгазете». А мне ничего! Пускай помешкают. А завтра мы скажем, что не хотели делать укол. А она знаешь что ответит? «Ай-ай-ай, вы такие взрослые мальчики, как вам не стыдно, у меня сын Эмма (это имя такое — Эммануил) меньше вас и то ничего подобного не боится…» Вот что она ответит! А этот Эмма и правда ничего не боится: глянула бы она, как он дерется, как цепляется за машины — она небось не знает! А задира! Я ему говорю: «Зачем тебя зовут Эмма?» А он: «А тебе чего не хватает?» Я говорю: «Это девчачье имя». А он: «Давай стукнемся!»
        - А ты? — заинтересовался Радик.
        Но Крюков сделал вид, что не расслышал.
        - Зато в жочку лучше его нет игрока, хоть обойди ты все городские и железнодорожные школы. Анна Ефимовна нам не велит в жочку играть, а у самой сын — прямо чемпион! Правой ногой набивает сто раз, левой — восемьдесят. И жочка у него особенная: половинка мелкокалиберной пули, а к ней пришит кусочек вот с такой длинной шерстью меха, пушистого, как заячий хвост. Я говорю: «Это от какого зверя мех?» А он: «От тебя!» Анна Ефимовна, она забывчивая ужасно, все забывает. Раз говорит мне: «Где у тебя домашняя тетрадка, она, наверное, совсем пустая? Я проверю!» Тут я скорей у Комара все содрал, а она и не проверила. Это потому, что у нее голова забита арифметикой, алгеброй и разной там тригонометрией!
        - А правда, ребята, говорят, что она пишет научную работу? — спросил Женька.
        - Пишет, пишет, а как же! Это я точно знаю! Это я и говорил. Я раз ей письмо домой носил и поглядел на столе: страшно научная, ничего не поймешь — одни закорючки, буковки и числа! Она знаешь как разбирается! Она профессором может стать!
        - И что же она тогда будет делать?
        - Будет выдумывать какие-нибудь новые правила, задачки составлять, примеры… А нам потом их учи! Древние люди никаких задачек не решали, а как даст кому-нибудь, так тот с катушек! Вот в сорок седьмой железнодорожной школе из одного только нашего класса оставалось на второй год шесть человек! Вот это был класс! Теперь таких нет. У нас ребята недружные.
        - Ну, это ты брось, — сказал Радик. — У нас дружные ребята.
        - Я не в этом смысле. Вот, например, когда я учился в четвертой школе — это где элеватор, — раз сотворили мы над одним учителем такую потеху…
        В чем эта потеха заключалась, Крюков так и не рассказал. Он вдруг замолк, повернулся кругом и поспешно зашагал назад.
        - Ты чего?
        - Тревога! Директор! — не оборачиваясь, проговорил Крюков.
        Радик и Женька без оглядки понеслись за ним, обогнав всех прохожих впереди себя, пока не попался им переулок, куда они и свернули, чтобы отдышаться от испуга и быстрой ходьбы.
        - Отважные разведчики под командованием капитана Витемы скрылись в снежной пелене! — сказал Крюков. — Тоже, называется, директор… Гуляет по улицам, когда надо присутствовать в школе. Только учеников своих пугает!
        - Куда ж мы теперь?
        - Подожди… — начал соображать Крюков. — Здесь нам быть нельзя, кто-нибудь встретится. В этом районе постоянно наша соседка бродит. В какой магазин ни зайди, а она там! Знаю. Пойдем на вокзальный рынок! Никогда не были? Какие там продаются… собаки! Неимоверное количество, масса собак! Все страшно породистые — доги, бульдоги… моськи…
        - И овчарки? — заинтересовался Женька, питавший особую любовь к овчаркам.
        - Овчарок там даже и за собак не считают! Разве что какая-нибудь совершенно громадная. Есть у нас мелочь на автобус?
        Радик и Женька вывернули карманы и кое-как набрали мелочи на три билета.
        - А обратно как поедем? — спросил осторожный Женька. — На обратно у нас уже денег нет.
        - Обратно мы пойдем пешком. Я вам по дороге покажу массу всяких интересных… домов! Да и время как раз пройдет, чтоб можно было домой являться! «За мной, — воскликнул капитан Витема, шагая по снежной пелене!»
        Автобус быстро привез ребят к вокзалу.
        Всю дорогу Крюков описывал достоинства собак, продававшихся на рынке.
        Сойдя с автобуса, он долго озирался по сторонам.
        - Ты что, не знаешь, где этот базар? — подозрительно спросил Радик. — Ты, может, на нем и не был?
        - Как это не был? — ни капельки не смутился Крюков. — Просто надо сориентироваться! Ага!
        Он двинулся следом за старушкой с пустой кошелкой в руках, и старушка привела ребят к огороженной штакетником площадке за вокзалом, полной людей.
        - Вот он! — радостно воскликнул Крюков. — А вы говорили!
        Количество собак он сильно преувеличил. По правде сказать, после долгой толкотни в толпе ребята отыскали всего одну собаку. Она была привязана к забору, имела вид жалкий и ободранный и тоскливо глядела в землю.
        Крюков осмотрел ее с видом знатока.
        - Понятно? Чем не собака? Сразу видно, породистая. Это какой, теть, породы? — обратился он к озябшей хозяйке. — Очевидно, служебно-оборонный терьер?
        - Може, и он… — равнодушно согласилась хозяйка. — Я в них не разбираюсь…
        - Сколько стоит?
        Хозяйка чуть оживилась.
        - Да сколько дадите. Какая ей цена! С рук бы сбыть, Может, так возьмете? Замерзла я с ней стоять.
        - Нет, — покачал головой Крюков. — Нам нужна овчарка. Какая побольше. Где тут овчарки, теть, что-то я забыл, а? А эту собаку вы лучше не отдавайте, а отдайте в дрессировочную школу. Там ее научат ловить всяких нарушителей!
        Хозяйка собаки только махнула рукой.
        Больше на рынке ничего интересного не было.
        Ребята пошли назад.
        Проходя мимо железнодорожной школы, они увидели в окнах прилежно склоненные головы. Что-то незаметно было, чтоб здешние ученики бродили «целыми массами», как расписывал Крюков. Только один мальчишка, высунув голову в форточку, крикнул:
        - Эй, Крючина! Ты зачем в наши края?
        - Да так… гуляем… — сквозь зубы ответил Крюков. — У нас ребята не то что здесь: мы, когда хотим, мы… гуляем. Сейчас вот ходили на рынок — поглядеть на собак! А вы учитесь…
        И он, как ни в чем не бывало, проследовал дальше.
        Последнее удовольствие заключалось в том, что Крюков вздумал принять участие в сражении снежками, происходившем между двумя группами каких-то незнакомых ребят. Он метко влепил снежок в шапку одного из сражающихся, после чего обе воюющие стороны вдруг объединились и обратили наших друзей в самое паническое бегство.
        Наконец возле одних ворот Крюков остановился и сказал:
        - А вот здесь я живу! Ну, я пошел домой. Я бы вас к себе позвал, да боюсь — дома никого нет, и ключ потерялся, как назло! Неплохо мы сегодня провели время, а? Никогда я еще так не веселился! В общем, приветик!
        - Приветик…
        Крюков шмыгнул в ворота, а Радик и Женька побрели дальше, не зная, как убить часы, оставшиеся до конца уроков.
        Повсюду дворники сгребали снег в кучи, и машины куда-то его увозили.
        - Зачем вы снег увозите? — от нечего делать спросил Радик у одного дворника, показавшегося приветливее других.
        - А как же? — удивился дворник, сдвигая шапку на затылок и обтирая потный лоб.
        - Пускай бы лежал…
        Дворник с усмешкой оглядел Радика и Женьку с ног до головы.
        - Такая наша функция, понятно? Чтоб вот вам, лодырям, удобнее было прогулки свои совершать да занятых людей бестолковым разговором…
        - Лодырям? — обиделся вдруг Женька. — Может быть, мы по делам идем!
        - Оно и видно… — ответил дворник, отворачиваясь. Когда Радик и Женька отошли подальше, Женька тряхнул головой:
        - Интересно, как он узнал, что мы прогульщики? Наверное, вид у нас такой. Пошли быстрей!
        Что происходило потом
        Когда Радик и Женька появились в классе, никто из ребят даже не поинтересовался, где они вчера были, как время провели: все собрались у доски, на которой Комаров начертил мелом какие-то колеса, палочки, стрелки и объяснял:
        - …А оттуда воздух поступает вот в эту трубку — общую, а она будет разветвляться уже.
        Радик толкнул в бок Войленко:
        - Ну как? Здорово вам вчера вкололи?
        Войленко рассеянно кивнул, не отрывая глаз от чертежа.
        - Крепко? — спросил Радик.
        - Что? Ах, ты вон о чем. Да ну… так… Зря вы не стали. А откуда вон там воздух возьмется? — спросил он у Комара.
        Волей-неволей Радику и Женьке пришлось послушать объяснения Комарова, чтоб тотчас его раскритиковать.
        Но сделать это им так и не пришлось.
        Анна Ефимовна, несмотря на свою научную работу, ничего не забыла. Она вошла в класс и сказала Радику и Женьке именно так, как изображал вчера Крюков:
        - Ай-ай-ай, вы такие храбрые мальчики и так испугались какого-то несчастного укола? Почему вы вчера убежали?
        - А мы не хотим! — сказал Радик.
        - Почему же?
        - Они нам не нужны, мы и так здоровые.
        Анна Ефимовна всплеснула руками:
        - Мне очень нравится: они не хотят себе делать укол, они совсем здоровые! А когда вы сделаетесь совсем больные, тогда будет уже поздно, к вашему сведению! Тогда вы будете лежать в постели и глотать всякие лекарства или там микстуры и пропускать уроки, а потом сидеть и хлопать ушами! А потом вы скажете: мы не хотим учить арифметику, подавайте нам астрономию или какую-нибудь такую палеонтологию! Все это вы будете учить, когда настанет время, сколько вам заблагорассудится, а сейчас будьте добры учить арифметику и решать задачки на проценты, а астрономия от вас никуда не убежит и палеонтология тоже, можете мне поверить…
        Радик и Женька молча переминались с ноги на ногу. Остальные разглядывали их, будто какую диковинку.
        Только Крюков стоял в стороне и с большим интересом читал «Правила поведения учащихся», вывешенные на стене.
        Но одно ухо у него было повернуто к Анне Ефимовне.
        - А сейчас берите ваши шапочки и — марш в поликлинику! — заключила Анна Ефимовна. — И Крюков тоже, хоть он и делает вид, что это его совершенно не касается, изучает правила поведения! Это похвальное занятие, почитать их ему очень полезно, они ему так мало известны. Надеюсь, хоть сейчас он что-нибудь усвоит. Слышишь, Крюков?
        - А? — пробудился Крюков. — Что вы сказали, Анна Ефимовна?
        - Ты все прекрасно слышал, два раза повторять я не намерена!
        И Анна Ефимовна вышла из класса.
        Все это время Комаров нахально торчал впереди всех и выражал свое согласие с тем, что говорила Анна Ефимовна, кивками и хихиканьем.
        Потом он сказал:
        - Да сходите, что вы, в самом деле!
        - Что-что? — оторопел Радик.
        - Сходите, говорю.
        - А ты кто такой?
        - Да не только я. Вот — все.
        - Кто — «все»?
        - Ну… мы… ребята.
        - И ты, что ль?
        - Ну… и я… А я что?
        - Ска-а-а-жи… — уничтожающе протянул Радик. — Па-адумаешь, персона какая! Еще указывает! Захотим — пойдем, захотим — не пойдем! Не пойдем — и все!
        - Да хватит тебе, Радик! — вмешался Войленко.
        - А чего он? Указывает! Стану я из-за всякого… Пошли, Женьк!
        Даже на улице Радик не мог успокоиться.
        - Указчики! Мы сами себе указчики!
        Женька понуро брел сзади и помалкивал, зато Крюков сочувствовал:
        - Ишь, как он себя хозяином здесь держит! Всего в прошлом году приехал, а уже командует! Я вот, например, целых восемь лет учусь. Я еще с Женькиным старшим братом учился, который сейчас в ремесленном. Я со многими учился! Все порядки знаю, и то… Сегодня он приказывает: делай укол, завтра скажет: давай я на тебе верхом поеду, послезавтра…
        - Верно! Но только у него ничего не выйдет! Мы никого не боимся! Как бы нас не испугались! — бахвалился Радик. — Мы можем чуть не весь класс вызвать один на один!
        - И Войленко?
        - Ну… Войленко, конечно, нет. Зато мы с Войленко — вот как! — Радик сложил вместе два указательных пальца. — Мы с ним летом втроем — он, я и вот Женька — знаешь, сколько рыбы переловили? Каждый день ходили.
        - А Саньку?
        - Санька не станет из-за какого-то там Комара… Сравнил: мы и Комар! Мы все можем!
        - «Законно, — заметил капитан Витема». — Только не очень хвалитесь.
        - Хвалимся? Мы? — вспыхнул Радик. — А хочешь, мы тебя сейчас с этого мостика спихнем? Тогда узнаешь, хвалимся мы или нет!
        Крюков тотчас отодвинулся от края мостика и покачал головой:
        - Это ни к чему. У меня такое дело: ботинки велики, набьется в них снег, и пропало все! И вообще мне надо в одно место — дело есть в читальне. Вы, конечно, на укол не пойдете? И правильно! Я тоже. «Всего! — воскликнул капитан Витема, уходя в неизвестном направлении».
        - Значит, не пойдем? — спросил Радик Женьку, когда Крюков ушел.
        - Вообще-то… — неуверенно начал было Женька, но Радик его решительно перебил;
        - Нельзя Крюка подводить! Раз договорились — значит, все. А то будет не по-товарищески!
        - Оно так…
        - Ну и порядок! Погуляем минут тридцать и придем, как будто сделали!
        Радик и Женька уселись в парке на такую скамью, чтобы были видны большие часы на столбе, и принялись ждать.
        Тоскливо и медленно шло время. Казалось, стрелки часов и не двигаются, но друзья терпеливо отсидели, сколько полагается.
        В школьных воротах они увидели Радикова брата —Желтухина — с товарищем.
        Первоклассники с чрезвычайно деловым видом возвращались откуда-то, махая руками, пронзительно спорили о чем-то непонятном:
        - А вот и неправильно! И вовсе это не четвертый но мер! Четвертый номер — розовый, а это — третий!
        - И зеленые — третий?
        - Зеленые — это второй! Вот красные — третий!
        При этом они сосали что-то сладкое, по всей видимости-ириски.
        - Эй, вы! — окликнул их Радик.
        Первачки остановились и подозрительно глянули не Радика с Женькой.
        - Вы чего тут расхаживаете?
        - Мы не расхаживаем! — независимо ответил Желтухин. — Это вы расхаживаете, а у нас пустой урок, и мы уполномоченные!
        - Мы уполномоченные купить нитки, — добавил его ушастый товарищ. — Мы теперь вышиваем на уроке труда. Крестиками…
        - Врете! Вы, наверное, гуляете?
        - Это вы гуляете! — заявил Желтухин. — Вас послали делать укол, а вы не пошли и гуляете, что?
        И откуда они все это знали?
        - Ириски на какие деньги купили? На уполномоченные?
        - Мне мама дала двадцать копеек, и у Стародубцева было шесть копеек!
        - Верно, — подтвердил Стародубцев. — У меня ровно шесть!
        - А ну, покажите нитки, может, вы врете! И давайте нам по ириске!
        Стародубцев полез было в карман, но Желтухин дернул его за рукав:
        - Стародубцев, не показывай им! Не давай им, Стародубцев! Бежим скорей, а то опоздаем!
        Быстро работая локтями, они пронеслись через двор и, очутившись на крыльце, задорно закричали:
        - Что, поймали? Что, поймали? Прогульщики! Скажем вот!
        Радик погрозил им кулаком.
        - Глянь, как они осмелели! — сказал он Женьке. — Совсем от рук отбились! Я им покажу! Они у меня узнают!
        - Это надо, — кивнул Женька. — А то никакого от них житья не будет! Только вот интересно: как они все пронюхали?
        - Это народ такой… О! Звонок! Пошли!
        В коридоре они наткнулись на Анну Ефимовну.
        - Ну как? — спросила она. — Не умерли? Я так и знала! Завтра у меня занятий нет, послезавтра будьте добры остаться после уроков, чтоб я вам объяснили все, что вы прогуляли, потому что это важно!
        И она пошла дальше, а из класса высыпали ребята, и впереди всех — Крюков!
        - Ты это так? — удивился Радик, — В читальню не пошел?
        - Каждый человек, — наставительно сказал Крюков, — может сначала собираться в читальню, а потом раздумать. Вот я и раздумал.
        - Ну, сделали? — спросил Войленко.
        - Тоже раздумали! — усмехнулся Радик. — И вообще, что вы привязались? Тебе больше всех надо?
        - Не мне.
        - А кому? Ну, кому? Ему, что ль? — Радик показал на Комарова, который сейчас участия в разговоре не принимал, а стоял в отдалении. — Я ему дам!
        - Ладно! — одернул его Войленко. — Что ты все «дам» да «я»! Только и слышно! А кому ты дашь? Может, и мне?
        - Я не про тебя… — сразу сбавил тон Радик.
        - Ну, а кому? Никому ты не дашь! И Комарову тоже! Чем он хуже вас?
        - А лучше? — изумился Радик.
        - А хуже? — спросил Санька. Окружающие недобро молчали.
        Радик обернулся было к Саньке, но Войленко, крепко взяв его за рукав, повернул к себе лицом:
        - Чем хуже, скажи? Что слабее? Так я вот — сильнее… И вы можете это проверить. Хоть сейчас, хоть…
        - Чего тут проверять, — миролюбиво сказал Женька. — Это и так известно.
        - Не в этом, конечно, дело, — сказал Войленко.
        - А в чем? Ну, в чем?
        - А в том, что вы себя лучше других ставите!
        - Как какие-нибудь бароны! — захохотал Витька Витамин, пришедший насладиться происходящими событиями.
        - «Отойдите от нас, мы герои?» — продолжал Войленко. — А какие вы уж такие подвиги совершили? «Мы — мастера…» А может, мы не хотим таких героев? Скажем: «Катитесь вы, такие мастера, знаете куда… и без вас обойдемся!»
        - Обойдетесь?!
        - А ты думал нет? Еще как! Возьмем и отстраним от работы!
        - Ну и отстраняйте! Не заплачем!
        - И отстраним!
        - И ладно!
        - И ладно!
        - Анну Ефимовну опять обманули! — сказал Санька.
        - Подумаешь! — все еще не сдавался Радик. — Мы обманули, не ты!
        - Она с вами по-человечески! — продолжал, не обращая внимания, Санька. — Поверила вам. Другая бы вас за шкирку да к директору — и катись за родителями! А эта будет с вами после уроков оставаться, втолковывать! Может, ты думаешь, ей без вас мало дела? Ого! У нее дела побольше вашего! Она, может…
        - Знаем, какое у нее дело! — брякнул Радик. — Задачки выдумывать? На кой они…
        - «На кой!» «Задачки!» Эх ты, дуб! — махнул рукой Войленко и отошел. За ним пошли все ребята. На Радика с Женькой никто даже не взглянул.
        Витька Витамин засмеялся и побежал в свой класс, видно, рассказать, как ребята отшили зазнавшихся мастеров Радика и Женьку.
        Они остались одни.
        Даже Крюков, обычно с огромным удовольствием принимавший участие в таких спорах, на этот раз послушал минутку, потом принялся шарить по карманам, поднял глаза вверх, будто что-то вспоминая, и повернувшись, исчез.
        Начался урок рисования. На этом уроке всегда было весело: разрешалось ходить по классу, только не шуметь.
        Лучшие рисовальщики — Радик и Валька Сомов — всегда получали задания отдельно, куда труднее, чем другие.
        Радик сидел на одной стороне класса, Валька — на другой. Поэтому класс разделялся на два лагеря: одни считали, что Радик лучше, другие были на стороне Вальки.
        Вот и сейчас учитель рисования Виктор Николаевич вынул из портфеля черного каменного слоника с поднятым хоботом и на задних ногах.
        - Это вот будут рисовать наши художники!
        Пока ребята разглядывали слоника и выспрашивали, почему он стоит на задних ногах, почему он черный, из какого камня он сделан, где такой камень добывается, и кто его сделал, и каким инструментом, и где его достал Виктор Николаевич, — Радик, у которого все было заранее приготовлено, начал рисовать.
        Обычно болельщики взволнованно кочевали от одного художника к другому, рассуждая, у кого лучше получается, а сейчас только верный Женька подбадривал своего друга:
        - Выходит!
        - Ух, мирово!
        - Ну, точно!
        Никто не подошел к Радику сообщить, как идут дела у Вальки.
        Наконец Женька не вытерпел и подошел к группе болельщиков, молчаливо предававшихся созерцанию Валькиного мастерства. Но никто даже внимания на него не обратил.
        - Хе! До Радика далеко. Помолчав, Женька повторил:
        - У Радика лучше.
        - Где уж нам до вас! — ехидно ответил Санька, болевший раньше за Радика, а другие засмеялись.
        Женьке ничего не оставалось, как отойти.
        - У них хуже, — сообщил он Радику, но Радик почему-то не почувствовал от этого никакой радости.
        Наконец оба рисунка были окончены. Виктор Николаевич принялся рассматривать их, сравнивать.
        Никто не спрашивал нетерпеливо, как раньше:
        - Ну, как?
        - У кого, Виктор Николаевич?
        - Правда же, у Радика лучше?
        - У Сомова лучше!
        - На этот раз, — сказал Виктор Николаевич, пряча оба рисунка в портфель, — Радик справился лучше. Как вы думаете?
        И опять болельщики вместо того чтобы устроить по этому поводу ужасающий шум, осыпая насмешками побежденных и всячески превознося победителя, равнодушно промолчали.
        И Крюков, всегда заранее несогласный с любым решением учителя и тотчас вступавший в длительные пререкания, помалкивал.
        Только спустя некоторое время лениво ответил Войленко:
        - Что ж, лучше так лучше. Ничего особенного. Сегодня у одного лучше, завтра — у другого…
        По дороге домой Женька сказал:
        - А здорово они обиделись. Я даже не ожидал.
        - Ну и пусть! — махнул рукой Радик. — Подумаешь.
        - Завтра строить пойдем или нет?
        - Пойдем, а как же без нас?
        - Тогда я тебя возле скверика подожду. Вместе чтоб прийти. А то по одному как-то…
        Одиночество
        Они немного опоздали.
        Войленко и Санька уже достругали доски и сейчас шлифовали их. Несколько человек сидели на корточках вокруг Комарова, измеряя и раскладывая по кучкам полосы цинка, нарезанные вчера Радиком и Женькой.
        - Куда же ты кладешь? Это — вон туда! — командовал Комаров. — Это же для среднего!
        А цемент сеял уже Витька Витамин.
        - Здорово! — сказал Радик.
        Ребята продолжали заниматься каждый своим делом, только Витамин, поставив на пол ситечко, встал и выпучил на Радика с Женькой глаза.
        - Ребята, гляньте, кто пришел! — радостно провозгласил он, и все вдруг, как по команде, обернулись, будто только того и ждали.
        - Ска-ажи, пожалуйста! — вроде бы ужасно удивился Войленко. — Так это, значит, вы?
        - Ну, а кто же? — с дурацким видом кивнул Женька.
        - Мы… — так же дурацки подтвердил Радик.
        Витамин зажал рот рукой и отвернулся, трясясь. Кое-кто чуть слышно захихикал.
        - Вот как… — продолжал Войленко. — А вам чего?
        - Работать пришли.
        - А вы разве со всеми будете работать? А мы думали…
        - Да нет! — рассудительно объяснил Санька. — Ты не понял! Разве они со всеми будут! Они так пришли… Ну, указать… Со всеми им нельзя.
        - Эх, я! — Войленко хлопнул себя по лбу. — Верно-верно! Как же так? Я все думаю: чего они пришли? Витамин! Чего стоишь? Не видишь что ли, кто пришел: сам Радик с Женькой, а он стои-ит!
        - А что?
        - Что? Стулья где? Ты думаешь, они тебе, как ты, что ль? Им так нельзя, им надо стулья…
        Радик и Женька так были ошарашены, что Женька, ничего уже не соображая, сказал:
        - Да зачем? Не беспок…
        - Как же, как же… — давился от смеха Войленко. — Никак невозможно… Сейчас-сейчас! Витамин! Долго ты там будешь копаться!
        Витамин, скинув стружки с сиденья единственной табуретки, выволок ее на середину комнаты и начал усердно обтирать рукавом.
        Будто ошпаренные, выскочили из комнаты Радик и Женька, а вслед им донесся голос Войленко:
        - Вот видишь! Я говорил — стулья им надо, а не табуретку, дурак!
        На крыльце Радик и Женька поглядели друг на друга и ничего не смогли сказать.
        Только через некоторое время Радик вздохнул:
        - Да-а-а… Ишь, как они…
        Женька печально шмыгнул носом:
        - Здорово…
        - Ты скажи как, а?
        - Да-а…
        - А ведь из-за чего все произошло? — продолжал Радик, кривя душой, — Из-за пустяка! Из-за укола! Подумаешь — укол!
        - Конечно! — сразу понял друга Женька. — Стоит ли шум поднимать из-за какого-то несчастного укола!
        - Как будто бы мы не можем его сделать!
        - Сто раз можем!
        - Они думают, что мы боимся.
        - Так и думают!
        - А нам это и вовсе ничего не стоит.
        - Совсем пустяк!
        - Вот пойдем — и сделаем!
        - Пошли! — обрадовался Женька. — Айда!
        Это, конечно, не означало, что они собираются идти кому-то на уступки, просто надо было доказать, что уколов они не боятся!
        Все оказалось настолько просто и быстро, что Радик с Женькой были даже немного разочарованы.
        Когда отыскали нужного врача и начали сбивчиво объяснять, в чем дело, врач только спросил:
        - Из какого класса? Значит, дезертиры, беглецы?
        - Да нет… Мы так…
        Врач заглянул в какую-то бумагу:
        - Верно. Только вас двое и осталось. Крюков еще вчера сделал.
        - Разве Крюков сделал? — изумился Радик.
        - А как же… — ответил врач, вписывая что-то в маленький клочок бумажки. — Обязательно сделал… Непременно сделал. Значит, сейчас ступайте с этой бумажкой в четвертый кабинет!
        - Вот это да! — сказал Радик, отыскивая четвертый кабинет. — Ну и Крюк! А еще: и я не буду! Вот она какая «взрослая читальня»!
        - Нас втравил, а сам скорей…
        Они поспели в школу вовремя, и в кармане у Радика лежала справка, которую им выдали одну на двоих, но показать ее было некому: уроков Анны Ефимовны сегодня не было, а ребята продолжали по-прежнему не замечать Радика и Женьку.
        На переменах они тоскливо слонялись по коридору, стараясь казаться развязными и независимыми.
        А перемены проходили, как обычно, только как бы без участия Радика и Женьки.
        Войленко носился с какой-то особенной лыжной мазью; ковырял ее, нюхал и даже чуть не пробовал на язык. Он совал ее под нос всем, кроме Радика и Женьки.
        Крюков сидел за партой и складывал какие-то трепаные листочки, шепотом их подсчитывая.
        - Ты что же, Крюк? — сказал ему Радик. — Оказывается, укол-то сделал?
        - Кто, я? — поднял глаза Крюков. — А как же! Как все, так и я. Я никогда не отделяюсь. Не то что некоторые…
        - А чего ж ты нам головы морочил?
        Но Крюков не знал, что такое смущение:
        - Каждый человек может захотеть делать себе уколы! «Понятно? — задал вопрос капитан Витема, погружаясь в бумаги».
        Потом Радик весело обратился к Войленко:
        - Ну вот мы и сделали этот укол! Ты уж думал…
        - А я тут при чем? — пожал плечами Войленко. — Мне, что ль, его делали?
        - Верно, верно! — подтвердил Женька. — Не веришь?
        - Сделали так сделали. Подумаешь, достижение какое…
        И Войленко пошел прочь.
        В довершение всего Як Яклич, который, видно, еще ничего не знал, проходя мимо Радика, хлопнул его по плечу:
        - Ну, рабочий класс, как дела? Даем стране угля?
        - Даем… — вяло ответил Радик, а спешивший куда-то Витамин, ухмыляясь, остановился.
        - Чего смеешься? — спросил его Радик.
        - А так… Это, понимаешь, книжка такая есть… Называется «Отверженные». Очень толстая книжка.
        - Витамин! Витька! — отчаянным голосом позвали его откуда-то из-под лестницы. — Сюда! Да скорей!
        - Сейчас! — крикнул Витамин. — Так вот… Я ее не читал, а вам надо, потому что вы…
        - Да Витамин же! Да скорее! — еще отчаяннее раздавалось из-под лестницы, и Витамин, не договорив, бросился туда — веселый, счастливый, всем нужный.
        Последняя капля
        Собираясь утром на работу, отец вдруг спросил у Радика:
        - Ну, как там ваше строительство?
        - Ничего… Идет… — пробормотал Радик, отворачиваясь, чтоб не было видно, как он покраснел.
        Желтухин, пивший за столом чай, фыркнул.
        - Ты чего? — спросил отец.
        - Это я так…
        Торопливо надевая спецовку, отец говорил:
        - Коллектив — это великое дело. Стоит за что-нибудь взяться сообща — горы сдвинешь! Ты как там, не роняешь рабочей марки? Смотри! Да не зазнавайся.
        Когда отец ушел, Радик хотел было влепить Желтухину подзатыльник за его неуместное хихиканье, но тот поглядывал так ехидно, что Радик решил расправу отложить и сел за уроки.
        Он раскрыл учебник и начал читать, а сам думал только об одном. И отец, и Як Яклич, знали бы они, какая у них с Женькой «рабочая марка»… Об этом даже думать было тошно.
        А тут еще к Желтухину явились гости — Стародубцев и какой-то сопливый первачок.
        Они принялись что-то обсуждать в соседней комнате, сперва тихо, а потом все азартнее и громче. Радик заткнул уши, но не мог заглушить их назойливые голоса.
        - Внутри она должна быть пустая!
        - Она провалится!
        - Ничего не провалится! Там же будут доски! Внутри пустая, а где ехать — доски, а сверху и с боков — снег, как она провалится?
        - А где столько досок возьмешь?
        - Як Яклич даст. Видел, какие большие лежат возле сарая! Такие толстые, не продавишь их и трактором, не то что санками!
        Радик догадался: это они снежную гору строят на школьном дворе. То-то они вчера там все сновали, суетились! Тоже — строители! Что они могут построить? Вот если б за это дело взялся пятый «Б» — это б была гора!
        Но тут Радик вспомнил обо всем и снова погрузился в чтение. Прочитал страничку раз, другой, однако в голове ничего не оставалось. А все эти паршивые сопляки: вон как они там начали сопеть, хихикать, возиться и грохотать стульями!
        - Эй, вы! — грозно крикнул Радик. В соседней комнате тотчас затихло.
        - Чего ты? — недовольно спросил Желтухин.
        - А то! — со злостью заорал Радик. — А то, что навел тут полный дом! Орут тут, стучат!
        - А что, мы тебе мешаем?
        - А то не мешаете! Полный дом… Собрал тут… Сейчас всех повыгоню!
        После минуты молчания раздался дрожащий от обиды голос Желтухина:
        - Что я, не могу товарищей к себе привести? Сам со всеми поругался, хочешь, чтоб и я… С самим никто не водится, хочешь, чтоб и со мной…
        В другое время за такой разговор дать бы обнаглевшему Желтухину хорошенько и выставить бы всю его банду за дверь, но теперь Радик только пробормотал:
        - Не твое дело! Я тебе дам…
        - Да-а-ам… — издевательски сказал Желтухин. — А будешь ко мне придираться, можно и папе кое-что рассказать…
        Этого еще не хватало!
        - Ладно! — заорал Радик. — Учту!
        И, схватив портфель, побежал к Женьке. Больше податься было некуда.
        Но и у Женьки происходило приблизительно то же самое. Еще за дверью Радик услышал громкие голоса.
        Войдя, он увидел, что Женька стоит посреди комнаты, красный, с набухшим носом, со слезами на глазах.
        - Ну и ладно! Ну и пускай! — грубо говорил он. Его мать сидела за столом, склонив голову набок и подперев ее рукой, печально и недоуменно глядя на Женьку.
        - Вот, Радик, — сказал она, — может, ты объяснишь, что такое с ним сотворилось? Был ребенок как ребенок, а со вчерашнего дня, ну, как с цепи сорвался! То ему не так, это ему нехорошо, ни с кем толком поговорить не хочет, соседке нагрубил, кошку чуть ботинком не пришиб, а уж кошка-то чем виновата… Может, у вас в школе что неладно?
        - Ничего, теть Вера! — бодро сказал Радик.
        - Покоя не дают! — упорствовал Женька.
        - Кто ж тебе не дает?
        - Все!
        - Тогда тебе надо где-нибудь келью сыскать, вот как в старое время отшельники были.
        - И найду!
        - Закрыться там и сидеть, чтоб никто…
        - И закроюсь!
        - Радик, да ты признайся, может, у вас там что в школе…
        - Да нет, теть Вер, ничего, это он так, — жизнерадостно заверил ее Радик и, чтобы избежать дальнейших вопросов, сказал: — Женька, пошли ко мне уроки учить!
        Женька, ни на кого не глядя, подошел к столу, запихал в портфель несколько, каких попало, учебников и молча начал одеваться.
        - Ты хоть перед школой поесть-то зайди, воин… — напутствовала его мать.
        - Не зайду! — буркнул упрямый Женька.
        Комаров
        Небо было голубое, яркое, без облаков, искрился под солнцем снег, слепил глаза и хрустел под ногами, морозные иголочки кололи нос и уши, а на душе у друзей было сумрачно.
        В который раз за эти дни брели они без дела, куда ноги приведут, и Женька угрюмо критиковал окружающее:
        - И зачем этот снег только нужен! И так холодно, а от него еще холоднее. Лучше б его не было. А потом растает — будет грязь. И вообще все так паршиво…
        Проходя мимо озябших, но энергичных городских голубей, суетившихся вокруг специальных кормушек, построенных прямо на тротуаре, Женька махнул на них ногой:
        - Ну вы, дармоеды! Развелось этих голубей — пройти нельзя… Кормушек им зачем-то понаделали! Пусть бы подыхали! Ничуть не жалко.
        - Пойдем к реке, — сказал Радик.
        - Зачем?
        - А так…
        - Пойдем, все равно…
        Они дошли до окраины города, до высоких снеговых круч. По ним лишь кое-где ползали одинокие фигурки, потому что только сегодня ночью ударил настоящий морозец и сковал рыхлый снег.
        - Глянь, — толкнул вдруг Женька Радика, — сам Комар выполз из своего комариного гнезда.
        И верно: Комаров стоял один на краю самой крутой горы и, согнувшись, прилаживал лыжи. Радика и Женьки он не видал. Под горой какие-то предусмотрительные лыжники, когда снег был еще сырой, соорудили трамплин.
        - Неужели хочет съехать? — разинул от удивления рот Женька. — Вот осел. Там же и лыжни еще нет! Там, кто умеет, и тот…
        - Ишь, копается… — злорадно сказал Радик. — Согнулся в три погибели… Подойти, что ли, сзади, да подтолкнуть — вот и поедет: куда лыжи, куда что.
        - Поглядим! — развеселился Женька. — Поглядим, как он сейчас кувыркнется! Лыжни же нет, а он катается, как черепаха!
        Наконец Комаров кончил возиться с креплениями, выпрямился, перехватил палки получше, чуть пригнулся, чтоб оттолкнуться, и снова выпрямился.
        - Боится, комариная душа!
        Мало-помалу Комаров придвинулся к самому краю горы и вдруг внезапно поехал, нелепо взмахивая палками и поднимая то одну, то другую лыжу. Странно, что он все-таки достиг трамплина и, раскорячившись наподобие лягушки, шлепнулся в снег.
        - Вот как! — подпрыгнули от удовольствия Радик и Женька, жадно глядя, как Комаров будет вставать и что у него станет с лыжами, потому что после такого полета любым лыжам — каюк!
        Но Комаров не вставал. Он даже не шевелился, и одна лыжа у него торчала вверх.
        Это было так страшно, что Радик и Женька, не сговариваясь, бросились вниз, увязая, падая и черпая валенками снег.
        Они наклонились над Комаровым. Глаза у него были открыты, он ошалело глядел на Радика и Женьку, потом медленно улыбнулся:
        - В-в-вот эт-то я п-падал! — с трудом проговорил он.
        - Испугал же ты нас! — сказал Радик, переводя дух.
        - Мы уж думали, ты разбился, — сказал Женька.
        - Я… и раз-бился… т-только н-не с-совсем… — объяснил Комаров, продолжая лежать.
        - Что же ты не встаешь?
        - Мне н-надо помочь…
        - Это я так…
        - Давай руку!
        Как и нужно было ожидать, одна лыжа переломилась пополам. Неопытный Комаров прикрепил их к валенкам наглухо, и, чтоб поднять пострадавшего, пришлось валенки снять. При этом оказалось, что у него слегка вывихнута ступня. Для бывалых людей такие вывихи составляли сущие пустяки. Женька придержал Комарова за плечи, а Радик так умело дернул ногу, что в ней что-то хрустнуло, а Комаров ойкнул.
        - Ну, лучше? — осведомился лекарь. Больной неуверенно кивнул.
        Затем, собрав остатки лыж и поддерживая ковыляющего Комарова под мышки, они полезли по сугробам в гору, часто останавливаясь, чтоб дать отдых ноге.
        - Спа-сибо, что увидели… — сказал Комаров, очутившись наверху и заикаясь все меньше. — А то б так я и лежал… И не мог встать…
        - Ладно, чего там… — смутился Радик и, чтобы Комар этого не заметил, грубо спросил:
        - Какой же дурак так крепления делает?
        - Я д-думал, что… чем крепче, тем лучше… Не соскочат… А то они у меня… соскакивают…
        - Эх, ты… Ты б хоть кого из ребят взял.
        - А я стеснялся, — просто объяснил Комаров. — Я хотел сначала один попрыгать. Если упаду, никто не увидит. И смеяться никто не будет, а то некоторые смеются…
        - Это ты напрасно. Одному нельзя.
        Радик и Женька хорошенько отряхнулись сами, выбили снег из валенок, отряхнули Комарова, и на душе у них повеселело.
        Загудел гудок на фабрике. Двенадцать! Через полчаса начало уроков.
        - Ты как, можешь идти? — спросил Комарова Радик.
        - Могу. Спасибо.
        - Ну уж ладно, пойдем мы тебя проводим!
        - Да я ничего… Я уж почти… И заикаться, видимо, перестал.
        - Это что! — сказал Женька. — Это даже и сравнить нельзя, как шлепнулся я позапрошлой зимой! С такого же трамплина. Какой-то гад возьми да и посыпь его золой! Я заикался тогда ровно целую неделю!
        Они проводили Комарова до самого его дома, который оказался совсем близко.
        - Значит, тут ты живешь? Ничего домик, — великодушно похвалил Женька. — Будем теперь знать.
        Пока Комаров собирал свои учебники, Радик с Женькой поджидали его на улице.
        - А ничего, оказывается, парень, этот самый Комар, — сказал Радик.
        - Да… Я и не ожидал. Кататься не умеет, а все-таки не испугался, сам съехал.
        В школу они явились втроем.
        Хороший конец
        Развеселившиеся немного Радик и Женька совсем сникли, как только в класс вошла Анна Ефимовна.
        Положив на стол журнал, она сняла очки и оглядела ребят:
        - Прямо-таки исключительно редкий случай: все на месте, даже Крюков. Надо это где-нибудь записать…
        Тут Радик встал и, чувствуя, как быстро и сильно краснеют щеки и уши, подошел к столу и положил перед Анной Ефимовной вчерашнюю справку из поликлиники.
        Анна Ефимовна взяла ее и близко поднесла глазам:
        - Что это такое?
        - Это справка… насчет… ну, что мы сделали… этот самый… ну, укол…
        В классе воцарилась небывалая тишина, даже Крюкое перестал шуршать чем-то под партой и во все глаза уста вился на учительницу, приготовившись либо захохотать, либо отпустить подходящее замечание.
        - А зачем мне справка? — подняла брови Аний Ефимовна. — Я и так вам верю, не нужна мне ваша справка. Вы же хорошие мальчики. Вы же не позволите…
        - Тогда мы не сделали… — сказал Радик так же решительно, как летом прыгал с вышки в речку. — Вот… когда вы нас посылали…
        Брови Анны Ефимовны поднялись еще выше.
        - Тогда что же это получается? Получается, что вы меня обманули?
        Радик промолчал, а за него ответил со своего места Женька:
        - Обманули…
        При общем молчании Анна Ефимовна внимательно пригляделась к Радику и Женьке.
        - Ай-ай-ай, и вы, наверное, думаете, что это просто замечательно?
        - Что ж замечательного? — охотно согласился Радик, радуясь, что самое тяжелое уже позади.
        - Ничего в этом замечательного и нету, — подтвердил и Женька.
        Крюков, сочтя, что настал самый подходящий момент захохотать, так и сделал, но никто его не поддержал. Анна Ефимовна укоризненно глянула в его сторону, и он тотчас умолк, придав своему лицу серьезное и внимательное выражение.
        - Так вас нужно наказать, как вы об этом думаете?
        - Само собой…
        - Обязательно, — с готовностью откликнулись Радик и Женька.
        Анна Ефимовна вдруг улыбнулась:
        - Скажите, пожалуйста, какие они вдруг сделались сознательные! Но если вы уж сами раскаялись, то надо вам, наверное, сделать снисхождение, теперь, кажется, такой порядок?
        Радик и Женька не успели ответить, что никакого снисхождения им не надо, как со своего места отозвался Войленко.
        - Конечно, сделать!
        И весь класс вдруг загалдел.
        - Сделать!
        - Сделать, Анна Ефимовна!
        - Конечно, сделать!
        Крюков решил, что теперь-то уж смешно, опять захохотал, и опять его никто не поддержал, и ему осталось только с недоумением поглядывать по сторонам.
        Комаров поднял руку:
        - То, что они пропустили, я им объясню, вы не беспокойтесь, Анна Ефимовна!
        - Ты уж объяснишь, Комарь под глазом фонарь! — вмешался Крюков. — Ге-ге!
        - Что-то ты, Крюков, сегодня очень веселый, — обратилась к нему Анна Ефимовна. — Может быть, ты предчувствуешь, что в субботу в семь часов состоится родительское собрание и твой отец обязательно должен на нем присутствовать?
        Крюков сразу поскучнел и начал тереть щеку:
        - Отец… Вряд ли что получится. Он у меня, знаете, в субботу заболел… то есть в командировку едет…
        - Я так и думала, — кивнула Анна Ефимовна. — На этот случай я заготовила маленькое письмо, передай ему, будь добр, пусть он его прочитает и распишется, что читал… может быть, и вам дать по такому письму? — обратилась она к Радику и Женьке. — О вас тоже есть что сказать, можете не беспокоиться.
        - Им не надо! — опять сказал Войленко. — Они и так скажут!
        Крюков тем временем со всех сторон разглядывал запечатанный конверт, бормоча:
        - «Дело пахнет керосином, — заметил капитан Витема, погружаясь в задумчивое состояние…». Анна Ефимовна, а почему только мне такое письмо?
        - Стало быть, тебе такая привилегия! — засмеялся Санька, — В отличие от других… Как ты капитан… И вообще…
        Этот урок промелькнул для Радика и Женьки незаметно.
        А после звонка к Радику подошел Войленко:
        - Радик, — сказал он, как будто ничего и не было, — пойдем глянем, что-то у нас там не получается: цемент, понимаешь, плохо застывает, крошится…
        Возле раздевалки Радик, сопровождаемый товарищами, увидел Желтухина, который сам с лицом, сплошь выпачканным мелом, зажав своего Стародубцева в углу, старательно пачкал меловой тряпкой и его.
        - Желтухин! — строго окликнул его старший брат. — Ты чего тут вытворяешь? Что за безобразие?
        - А ты что за указчик? — начал было Желтухин, но, увидев Радика с товарищами, удивился, сбавил тон и жалобно заныл:
        - Все Желтухин да Желтухин… А что Желтухин. Какой грозный…
        - А ты думал! А ну, иди умойся!
        Желтухин и Стародубцев, то и дело оглядываясь, бочком двинулись к баку с водой и начали умывать друг друга с таким же старанием, с каким пачкались за минуту до этого.
        Будущий зоокабинет был ярко освещен солнцем. Светились свежеоструганные доски, сверкало стекло, готовое для аквариумов.
        Женька глянул в окно и сказал:
        - Хорошая погода установилась! Я люблю, когда снег! Сильно мне такая погода нравится.
        «ЭЛЕКТРОСИГНАЛЫ» НА СОРНЯКАХ
        1
        Шурка знать ничего не хотел: он шел на ходулях!
        Это происходило во дворе дома № 25 по Электросигнальному переулку. А с высоты Шурка мог даже видеть, что делается в соседнем дворе, — такие это были громадные, невиданные ходули! Всякие мелкие ребятишки, побросав свои дела, бежали отовсюду, чтобы насладиться великолепным зрелищем: вот Шурка идет на ходулях! В раскрытом окне третьего этажа самый несчастный во дворе мальчик Боря, по прозвищу Жиртрест, которого никуда не пускали без мамы, свесился вниз, одной рукой вцепившись в подоконник, другой отчаянно отбиваясь от кого-то невидимого, пытавшегося затащить его обратно в комнату.
        Шурка чувствовал себя как космонавт. Глядя на зрителей сверху вниз, он кричал:
        - Уйди! С дороги!
        И это было только качало. Все каникулы Шурка решил посвятить хождению на ходулях. Может, он и вовсе отвыкнет ходить на ногах — будет только на ходулях!
        На скамеечке возле одного подъезда сидел степенный краснощекий мальчишка, грыз семечки и плевал шелуху в кулак. Это была нелюбимая во дворе личность по прозвищу Осел. Он хоть и приехал недавно из деревни, но никого не боялся и обо всем говорил: «Это что! Вот у нас, в Верхнем Оселке…» За это его и прозвали — Осел.
        И сейчас, когда Шурка с ним поравнялся, он выплюнул шелуху и громко сказал:
        - Подумаешь! У нас, в Верхнем Оселке…
        Так как руки и ноги были у Шурки заняты ходулями, он только и смог сделать, что плюнул на Осла, но не доплюнул. Осел тотчас тоже плюнул и тоже, конечно, не доплюнул. Куда ему!
        А Шурка пошел дальше.
        Он миновал молодой сад, который этой весной жильцы посадили во дворе, площадки с песком, деревянные грибы и беседки для малышей.
        Ребята постарше — Шуркины друзья — предпочитали собираться за сараем, где были свалены старые ящики, бревна и обрезки досок.
        Они и сейчас находились там. Это была грозная дружная сила, известная в округе как «электросигналы»: Калина, Никупя, Лелик и Ерш — все из одного класса.
        Футболист Калина сидел в своем синем свитере и бутсах на ящике, свесив руки, как отдыхающий боксер. Никуля полулежал на бревне. Лелик на корточках наблюдал какую-то букашку, ползущую по своим делам, он был натуралист. А трудяга и мастер на все руки Ерш обстругивал палку для метлы, которую он пообещал дворничихе.
        Шурка появился из-за угла, как привидение, и произнес шипящим хриплым голосом, каким, по его мнению, должны разговаривать привидения:
        - А в-вы ш-ш-што тут…
        Но ни у кого особенного восторга его появление не вызвало. Один только Ерш встал, зачем-то пощупал ходули и опять сел.
        - Вот и он! — сказал Никуля. — Ну как?
        - Никак! — ответил обиженный Шурка. — Что «как»?
        - Ты уже знаешь?
        - Ничего я не знаю! — сказал Шурка, переступая все время, чтобы не упасть. — Включу вот сейчас свои ходули и пойду до самого вон того дома!
        - Он не знает? — изумился Никуля. — Нас же в колхоз посылают! И тебя!
        Шурка, не удержав равновесия, рухнул на землю.
        - Чего врешь!
        - Верно, верно! Да спроси! — показал Никуля на остальных электросигналов, и те молча кивнули.
        - А зачем?
        - Мы ж шефы! Ты ж сам, помнишь, голосовал?
        Шурка вспомнил: верно, голосовал…
        - Я думал, это так…
        - Вот тебе и так!
        - А может, я не хочу?
        - Мало ли что! — сказал Калина. — Теперь уже нельзя не хотеть. Голосовал ведь! Все едем.
        - Ну раз все, то ладно, — согласился Шурка, вздохнув. — Только что мы там будем делать? Я это пахать-сеять не умею… И коров этих самых не то, что боюсь, а как-то не люблю… Потому что неизвестно, что у нее в голове… Вот лошадей — люблю! Знаешь черную лошадь, в булочную хлеб привозит? Я на ней верхом сидел даже… один раз! А в колхозе я сяду на какую-нибудь и — поскачу!
        Эта мысль пришлась электросигналам по душе.
        - Пожалуй, и я поскачу… — задумчиво сказал Лелик.
        - И я! — откликнулся Ерш.
        - Все поскачем! — радостно закричал Калина.
        - Так вам и дадут скакать! — охладил их радость зловредный Никуля. — Работать заставят, а скакать у них самих много желающих найдется.
        - А что там надо работать? — поинтересовался Шурка.
        - Полоть! — объяснил Ерш со знанием дела. — Сорняки, траву то есть, дергать. Сильно она у них там выросла.
        - У них выросла, а мы ее дергай… — усмехнулся Никуля. — На наш двор, когда мы деревья сажали, небось не пришли помогать, а мы иди… Давайте не поедем?
        - Давайте! — сразу согласился Шурка.
        - Не поедем! — воскликнул Калина.
        - Пускай их сорняки растут, хоть до самого неба! — сказал Лелик. — Нам какое дело!
        - А вообще-то, — сказал Ерш, любуясь законченной ручкой для метлы, — что такого — траву дергать? Даже интересно! Я эту траву могу дергать хоть целый день! Поедем, поможем им, чтоб они не плакали…
        - Ну, ехать так ехать… — равнодушно согласились электросигналы.
        - Чуть-чуть для смеха поработаем, — сказал Никуля. — А потом найдем, чем заняться. Будем по ночам не спать, никто не запретит, — не спи хоть целый месяц. Разводить костры, воровать с огородов всякий горох, морковку. Таскать за рога козлят, баранов…
        - А если деревенские пацаны начнут задираться, — сказал Калина, — отлупим их так, что они завоют у нас на всю деревню!
        - И пускай дают нам меду, — продолжал Никуля, — каждому по большой тарелке… А как же! Раз мы приехали им помогать — нечего жаться. А то соберем свое барахло и — домой! Мы не навязывались… А вообще кто-нибудь был в деревне?
        - Я нет.
        - Я тоже.
        - А на даче считается?
        - На даче не считается!
        - Ну, тогда и я не был.
        Никуля вдруг хлопнул себя по лбу:
        - Эх, самое главное забыл! А куда мы едем, знаете? В Верхний Оселок, откуда наш Осел приехал!
        - Он там на лавочке сидит! — обрадовался Шурка. — Пошли у него разузнаем чего-нибудь!
        Увидев приближающихся электросигналов, Осел встал и поглядел на подъезд.
        - Не бойся! — крикнули ему. — Не тронем! Одну вещь надо узнать.
        Упорный, задиристый Осел опять сел и пренебрежительно сказал:
        - Загрозили! Боялся я, как же… Ждите!
        Хитрый Никуля, подмигивая электросигналам, начал разговор:
        - Видал у Шурки какие ходули? У вас, в Верхнем Оселке, таких больших, наверное…
        - Ху-у! — сразу встрепенулся Осел. — Да у нас имеются в два раз поболе! У нас… У нас любой ходит на ходулях с малолетства! У нас ребята…
        - Какие уж у вас и ребята… — подкачивал Никуля.
        - У нас? У нас ребята — будь спокоен! Все ребятки удалые, поудалей будут и меня!
        - А что, если поедем поглядим? — спросил Шурка.
        - Давай ехай! — горячился Осел. — Там тебе шею сразу намылят! Там тебе любой как даст — ты и хвост откинешь! Там народ трудовой!
        - Да что там… Ни речки у вас там нет, ни леса…
        - Как нету? — Осел от возмущения начал заикаться. — Почем ты знаешь? Ты там был? Там не речка, ручей называется — Журавлиха, так получше разов в сто будет вашей реки Заржавой! Да еще пруд какой! Такого пруда тебе и во сне не приснится!
        - Хорошо там?
        - А то нет! Тут что? Скука. А там — мирово!
        - А ослы у вас там есть? — спросил Шурка.
        - А то… — начал было Осел, но спохватился, умолк и вдруг, стуча по асфальту сапогами, как копытами, побежал в подъезд. Через минуту он появился на своем балконе и запел издевательским голосом:
        - Шурей-бурей продал курей за сто рублей! Хе-хе! Хе-хе! Хе-хе!
        При этом он приплясывал и кривлялся. Пропев свой куплет раз пять, он скрылся, довольный.
        - Наверное, все они там так же… — сказал Калина. — Одичали в своем Верхнем Оселке. Дергают, дергают свою траву, а потом возьмут да и одичают! Но ничего, мы им покажем!..
        2
        С самого начала дело пошло не так, как ожидалось. Среди мальчишек и девчонок, толпившихся на школьном дворе, электросигналы не нашли ни одного знакомого: все был народ из первой смены да из младших классов, а учительница, которая должна была сопровождать школьников в колхоз, была незнакомая, электросигналам она сразу не понравилась.
        - Ну и ладно! — сказал Шурка, вертя свой портфель, где вместе с кое-какими продуктами лежали самые необходимые в деревенской жизни предметы: рогатка, театральный бинокль, крючки и книга «Справочник следопыта». — Пошкодничаем тем немного и убежим куда-нибудь в леса дня на три…
        Правда, в кузове автомашины электросигналы заняли лучшее место — прямо за кабиной, где от борта до борта лежала доска, как скамейка, но интересного в дороге ничего не случилось. Да и сама дорога оказалась до обидного короткой.
        Проехали городские домики, и началось поле. Оно до самого горизонта было чем-то засеяно — не то пшеницей, не то коноплей. По посевам летали обыкновенные вороны. Только один раз ребята увидели двух больших зеленых птиц. Они сидели на проводах, потом взлетели и начали играть и кувыркаться в воздухе.
        - Сизоворонки, — сказала учительница, но электросигналы ей не поверили.
        Через полчаса опять завиднелись крыши, и машина въехала на улицу, застроенную обыкновенными одноэтажными домиками, каких полно в городе. Только стояли они на большом расстоянии друг от друга, между ними были сады, огороды и везде стояли скворечники, где один, а где два и три.
        - Вот и приехали! — сказала учительница, когда машина остановилась у кирпичного, крытого черепицей большого дома с вывеской: «Клуб».
        - Как, уже? — удивился Шурка. — Это и есть Оселок?
        - Ну да.
        - Ну и Оселок! — разочарованно сказал Никуля и шепотом добавил: — А! Все равно убегать.
        Учительница пошла в клуб, а Шурка достал из портфеля рогатку и выпрыгнул из кузова.
        - Ты куда? — спросил Калина.
        - Пойти подстрелить парочку воробьев себе на ужин, — небрежно сказал Шурка и заглянул в ворота клубного двора.
        Так и есть: целая туча воробьев расклевывала там навоз. Только Шурка стал к ним подкрадываться, они вспорхнули и полетели дальше, за длинный сарай. Шурка прошел за ними. Там стояла пустая легковая машина, и среди двора красовался маленький мальчишка в трусах. Глядя на свою тень, он на все лады примерял новую военную фуражку с красным околышем и блестящим козырьком. Фуражка была ему велика, сползала на уши и никак не могла надеться набекрень, как хотел мальчишка. Шурка поднял с земли тяжелую зеленую сливу, вложил ее в рогатку, несильно стрельнул мальчишке в голую спину, а сам присел за машиной, осторожно выглядывая: что будет делать мальчишка? А тот пощупал себя между лопатками, долго оглядывался по сторонам, заметил сливу, поднял ее, помял, даже надкусил. Потом, отшвырнув сливу в сторону, опять начал озираться и вдруг увидел Шурку, неосторожно высунувшегося из-за легковой машины. Только тогда мальчишка наморщил лицо и заревел, да так здорово, что откуда-то прибежали еще двое мальчишек, ростом с Шурку. Мальчишка, заливаясь настоящими слезами, показал на Шурку, и Шурка, не дожидаясь, что будет
дальше, побежал обратно к грузовику. Там все, кроме электросигналов, таскали свои пожитки в клуб, а возле машины разговаривал с Зоей Ивановной какой-то дядька с чапаевскими усами.
        - Давай залезай! — крикнул Шурке Никуля, — Сейчас поедем!
        - Куда?
        - На клин!
        - На какой клин?
        - В самые дебри! — ликовали электросигналы.
        - Неужели нельзя разместить всех в одном месте? — пожимала плечами учительница. — Как же они там будут без надзора?
        - Они не маленькие, — сказал дядька с чапаевскими усами. — Да и мы тоже. Верно я говорю? — подмигнул он электросигналам.
        - Точно! — заорали электросигналы. — Даешь клин!
        Учительница опять пожала плечами, дядька махнул рукой, и машина поехала.
        - Какой это клин? — спросил Шурка.
        - А кто его знает… Этот дядька говорит — в клубе разместить всех нельзя, а но клину требуются ребята. В сене будем жить, понял?
        …Это оказалось длинным, с двумя дверями сараем, крытом соломой. Напротив сарая стояли пустая телега и бочка на колесах. Вся земля вокруг была запорошена соломой. Пахло конюшней и еще чем-то хорошим — настоящим деревенским. А кругом были огороды. Огороды такие же, как на пришкольном участке, только в тысячу раз больше — куда ни глянь, одни огороды. Только где-то на горизонте что-то синело, какие-то кустики. Да рядом в зеленой травке протекал тоненький, как нитка, ручей.
        Возле сарая стоял старик в рваной телогрейке — точный дед Штукарь. Машина уехала, а ребята молча глядели на него, ожидая, что дед сейчас должен сказать что-нибудь смешное. Но дед протянул Лелику корявую черную руку:
        - Ну, здравствуешь!..
        - Здрасте… — смутился Лелик.
        Дед поздоровался с каждым за руку, а Калину потряс за плечо:
        - Молодец! Крепкий паренек!
        Калина выпятил грудь и отошел, молодецки поводя плечами.
        Никуля решил поговорить с дедом на деревенском языке:
        - Ну, как урожай? — спросил он. — Зеленя ничего? Дед захохотал:
        - Ничего, ничего! Добрые!
        - Дедушка, а где у вас протекает Журавлиха? — спросил Шурка.
        - А вот, — дед показал на ручей.
        - А лес где?
        - У нас не лес, а вырубка. Во-он синеет, — дед кивнул в сторону кустиков на горизонте.
        - А настоящий, большой?
        - Один у нас! Больше никакого! Ну, тащи свои пожитки. За мной.
        Дед открыл одну дверь сарая. Сарай был до половины забит сеном.
        - Вот тут определено ваше местожительство. Упаси бог курить цигарки, сгорим все.
        В сарае было прохладно. Где-то под кровлей чирикали и пищали воробьи. За стеной лошадь жевала и фыркала.
        Тем временем солнце уже спустилось до самого горизонта. Небо в той стороне было красное.
        - Опять заря красная, — покачал головой дед. — Снова дождика не будет, ах ты…
        - А зачем он нужен? — удивился Никуля.
        - Как же не нужен? — в свою очередь удивился дед. — Дождик-то?
        - Конечно! — сказал Никуля. — Будет грязь. Дед остолбенело глянул на Никулю.
        - Смотрю я на тебя, большой ты парень, ловкий, а дурачок. Как же без дождика, а посохнет все, ты это думал?
        Никуля отошел и тихо сказал Шурке:
        - Пускай дождик лучше пойдет, когда нас здесь но будет. Тоже дед хитрый. А я в тапочках.
        Остальные злектросигналы допытывались у деда:
        - А там лошадь?
        - А в ночное мы поедем?
        - Дедушка, а где записывают в ночное? Дед равнодушно сказал:
        - У нас в ночное не ездють. Давно. У нас в хозяйстве две лошади. Лошади старые, находются на стойловом содержании…
        - А посмотреть можно?
        - А то что ж…
        Дед растворил другую дверь, и ребята с любопытством заглянули внутрь. Там стояла лошадь с длинной, какой-то вытертой шерстью.
        - Ну и лошадь! — сказал Никуля. — Какая-то горбатая…
        Дед укоризненно и строго глянул через плечо:
        - Ты состаришься, тоже будешь горбатый. Я молодой был — молодец, вот почище его, — он кивнул на Калину. — А сейчас хоть в утиль списывай, как устарелую технику… А конь старый, давно пенсию заслужил, его жалеют… И вы с ним не озоруйте. Нехорошо.
        Шурка все больше разочаровывался: речки нет, леса нет, скакать не на чем. Наврал все Осел.
        Дед сказал:
        - Харч вам положен с завтрашнего дня, а пока ешьте у кого что есть свое!
        - А костер можно развести?
        - Валяйте. Только чтоб пожару не наделать!
        Шурка немного ожил: ну, раз приехали, хоть у костра посидеть! — и побежал собирать щепочки.
        Запылал костер. Шурка достал из своего рюкзака куски колбасы, насадил на палочку и сунул в огонь. Огонь облизал колбасу, она зашипела, затрещала, сразу покрылась копотью. Шурка вынул ее, попробовал: очень здорово, хоть и горчит. Но зато даже не похожа вкусом на колбасу! Глядя на него, остальные ребята тоже начали печь: кто колбасу, кто хлеб, кто сыр…
        Стемнело. Дед тоже сидел у костра на полене и сшивал какой-то ремень. Ерш присматривался и вел с дедом разговор:
        - И я так умею!
        - Ну?
        - Умею! Вы думаете, не сумею?
        - Да брось.
        Никуля, таинственно появившись откуда-то из темноты, на минуту отозвал Ерша.
        - Мы сейчас пойдем на разведку. Я и Лелик… Пойдем как будто спать, а сами обследуем, какая у них тут картошка, морковка растет. Тут горох есть! А вы деда заговаривайте…
        - Ладно, — сказал Ерш.
        Он отошел к догорающему костру, и Шурка, лежа в сарае на шуршащем сене, услышал его голос:
        - Дедушка, вы б какую-нибудь сказку рассказали…
        Сено не было душистым, как ожидал Шурка, пожалуй, от него даже пахло пылью. За стеной фыркала и равнодушно жевала лошадь, а снаружи в открытую дверь доносился голос деда:
        - Значит, пошли они, кобель и медведь, вместе. Глядь, навстречу им жеребец. Медведь давай землю лапами рыть, а сам спрашивает: «Кобель, кобель?» — «Чего?» — «Глянь на меня — глаза красные?» Кобель говорит: «Красные!» Медведь еще сердитее землю рвет: «А что — шерсть взъерошилась?» — «Взъерошилась!» — «А хвост поднялся?» — «Поднялся!» Тут медведь налетел на жеребца — в клочки порвал!
        Калина захохотал. Видно, сказка ему нравилась.
        …Проснулся Шурка оттого, что кто-то толкал его в бок.
        - Шурка… слышишь?.. Шурк…
        - Чего? — спросонья не понял Шурка.
        - На. — Никуля сунул ему в руку что-то мокрое.
        - Что это?
        - Морковки!
        Шурка, не открывая глаза, сжевал зеленые, горькие, все в песке хвостики моркови и опять заснул под шепот Никули и Калины.
        - Ну и морковь! — говорил Калина. — Мелкая какая, она бы большая выросла!..
        - Так тогда нас здесь уже не будет! — отвечал Никуля. — Были б яблоки, за яблоками б полезли. А то зачем же мы ехали?
        3
        Когда Шурка открыл глаза, было уже совсем светло. Очень громко чирикали воробьи — все разом. Видно, они отдохнули за ночь и сейчас старались вовсю. Электросигналы спали или делали вид, что спят, потому что снаружи дед разговаривал с учительницей.
        - Без всякого сомнения! — говорил дед, — Все будет в порядке. Ребята они смирные. Я за ними присмотрю.
        - Так я буду на вас надеяться, — сказала учительница и, видимо, ушла.
        Шурка подождал немного, отряхнул куртку и вышел из сарая. Солнце только еще вставало и было такое красное, что смотри на него сколько хочешь простым глазом. Трава была сплошь покрыта росой, даже на вид холодной.
        Поднимался синий дымок от костра, над которым висело закопченное ведро. В ведре что-то булькало и бурлило.
        Дед сидел на чурбаке и ковырял свой ремень.
        - С добрым утром! — сказал Шурка. Дед подумал и ответил:
        - И вас также… Встаете, значит? Валяй, валяй! Вон уже каша всем готова. Только ты вот что… Иди-ка сядь сюда. Чего скажу.
        Шурка с опаской присел на краешек чурбака, догадываясь, о чем скажет дед.
        - Тут учительница ваша приходила. Я уж ей не стал жаловаться, но только это не дело — по ночам моркву топтать. Это как называется? Озорство, больше ничего. За вас совестно. Ай вы зеленой морквы не видали? Да я вам спелой принесу. Хоть ведро — ешьте…
        - Это не мы…
        - Брось… Так вот и передай своим друзьям.
        Шурка пошел в сарай. Оказалось, что электросигналы все проснулись и с интересом глядели на Шурку.
        - Ну как? — спросил Никуля.
        - Подъем! — сказал Шурка. — Старик уже кашу сварил.
        - Уже сварил! — обрадовался Калина. — Это хорошо! Молодец дед! О чем вы с ним толковали?
        - За морковь ругается, — сказал Шурка. — Говорит, наверное, моркови в жизни не видали, голодные… Обещал сегодня нам принести полное ведро, чтоб мы могли наесться хоть раз в жизни.
        - А зачем она нам, — буркнул Калина. — Я ее не люблю. Особенно, когда она еще не выросла…
        - А чего ж вы ее рвали? — спросил Шурка.
        - А как же? — удивился Никуля. — Мы ж договаривались, чтоб все рвать: картошку там, морковку… Я ее не люблю… Только раз договаривались, ничего не поделаешь.
        - Давайте сегодня день получше поработаем, чтоб дед не обижался за морковь! — предложил Ерш. — Прополем ему его огород. Сколько мы там сорвали — пустяк! Еще вырастет. Поработаем, значит, сегодня?
        Пока они ели кашу, явился вчерашний дядька с чапаевскими усами. Он нес на плече шесть тяпок.
        - Налетай! — сказал он, свалив их на землю. — Бери по штуке! Это вам орудия производства. Сейчас я вас разведу по местам. Айда за мной! Один останется тут — деду помогать!
        - Я могу остаться! — сразу вызвался Никуля. Остальные ребята разобрали тяпки и пошли за дядькой по огороду. Везде росли одни помидоры. Шурке, да и остальным, никогда не приходилось видеть столько помидоров в одном месте. Вообще это были довольно жалкие, вялые кустики. Зато сорная трава, окружавшая их, как видно, чувствовала себя превосходно. Сколько ее было! И мелкая травка, и ромашка, и какие-то неизвестные цветочки, и высокие колючие кусты с широкими листьями, ростом Шурке до пояса, во все стороны топырили свои ветки. Кое-где, далеко друг от друга, ковырялись деревенские мальчики с тяпками.
        Они миновали грязный заросший пруд. Это, наверное, и был тот самый пруд, которым хвастался Осел.
        Первый деревенский мальчишка, к которому подошли электросигналы, был тот самый, кто вчера хотел погнаться за Шуркой. Он выпрямился, отер локтем лоб и с любопытством, как показалось Шурке, поглядел на Шурку.
        - Идут дела? — спросил дядька. Мальчишка кивнул.
        - Получай себе подручного, ну вот хоть бы его, — дядька легонько подтолкнул Шурку в плечо.
        - Я хочу, чтоб… — начал Шурка, но дядька его оборвал:
        - Не на базаре! Хочешь работать — работай, а не торгуйся… Пошли дальше!
        И Шурка остался вдвоем с мальчишкой.
        Они некоторое время постояли молча, стараясь не глядеть друг на друга. Чтоб дальше так не стоять, Шурка схватил рукой за макушку самый большой куст и дернул. Но куст, крепкий, как веревка, и не думал выдергиваться. Шурка схватил куст покрепче и сморщился: в ладонь впились мелкие невидимые колючки.
        - Это ж осот! — быстро сказал мальчишка. — Его не выдернешь! Его надо вот так!
        Мальчишка ударил тяпкой под корень, и куст сразу повалился. Мальчишка, улыбаясь, оглянулся на Шурку — зла он, видно, не помнил.
        - Готов! А вот этот? — нацелился он на другой куст. — Стоишь? А мы тебя вот так! Ага! Не любишь? А ты — ишь какой вырос! Готов!
        - Правильно, — сказал Шурка. — А то, глянь, как они, гады, разрослись. Все помидоры через них повяли.
        - А мы потом польем! — бодро сказал мальчишка. — Они у нас зазеленеют!
        Шурка облюбовал куст осота и срубил его с одного удара. Потом второй, потом третий… Выходило не хуже, чем у деревенского! И тот одобрил:
        - Можешь! Всего десять рядов надо нам пройти! Один я уже прошел!
        Ряды помидоров были такие длинные, что даже конца их не виднелось.
        - Много так? — ужаснулся Шурка.
        - Чего много? — с удивлением спросил мальчишка, — Это много? Разве это много? Как начнем!
        И он набросился на сорняки так, что они не успевали валиться. Шурка пошел по другому ряду, стараясь не отставать. Однако тягаться с мальчишкой он не мог. Мальчишка очень скоро далеко его обогнал. Он иногда оглядывался на Шурку, кивал ему или помахивал рукой и опять врубался в сорняковую гущу. «Задается, — подумал Шурка. — Конечно, если этим все время заниматься…» Но, дойдя до конца своего ряда —конец появился неожиданно, — он перешел на Шуркин ряд и пошел ему навстречу. Когда они сошлись, мальчишка изобразил на лице радость по поводу встречи и протянул ладошку:
        - Здрасте!
        Шурка подумал, что мальчишка ничего, хороший.
        - Я тебе буду помогать, — сказал мальчишка, — пока ты совсем не привыкнешь. А раз мы с гобой закончили по ряду, имеем право окунуться в пруду. Бежим!
        И мальчишка побежал вперед, взбрыкивая, как жеребенок. Одновременно он чмокал губами, изображая цоканье копыт, и подхлестывал себя по ногам хворостиной.
        Вода в пруду была теплая, а дно заросло какими-то мягкими травами. Ребята разделись и залезли по шею. Побарахтавшись в воде, мальчишка вылез и гордо спросил:
        - Ну как, здорово? Мировое ведь место наш Верхний Оселок?
        Шурка сразу вспомнил про Осла, хотел было расспросить про него, но мальчишка, на ходу одеваясь, уже бежал обратно:
        - Поскакали! Осталось всего семь разов. А потом — обед!
        Солнце поднималось все выше и выше. Шурка давно бросил где-то рубашку, и жаркие лучи прямо-таки пронзали его спину. Сам же Шурка, позабыв про все, богатырски сокрушал сорняки. Кусты осота валились у него почти с одного удара, а про мелкую травку и говорить не стоило! Плохо только, что лицо все время заливалось потом — самый что ни на есть горячий воздух собирался как раз вокруг лица. И никакого ветерка не было, чтоб его сдунуть, а обтирать лицо было некогда — Шурка старался не отстать от мальчишки.
        И вот наконец последний ряд был пройден! Шурка с удовольствием оглядывал поле битвы, усеянное трупами сорняков, почти не слушая мальчишку, который деловито говорил:
        - Значит, так… Сейчас обед: мы — дома, а вас там дед спрашивает!.. А солнышко начнет садиться, возьмемся за поливку! Лады? Ух ты! Наши уже глянь — потянулись! Да и ваши тоже! Ну, я побежал!
        4
        Так приятно было отдыхать, что и разговаривать не хотелось. Электросигналы лежали в тени сарая. Шурка разглядывал свои ладони с неизвестно откуда взявшимися пузырями.
        - Ого, мозоли появляются, — похвалился он, — интересные какие…
        Лелик сравнил его мозоли со своими и позавидовал:
        - Скажи! А у меня какие-то маленькие… Почему так?
        - Значит, ты работал хуже.
        - Ладно, успею еще, — успокоил себя Лелик. — Через денек у меня побольше будут.
        - Через какой денек? — забеспокоился Никуля. — Мы ж сегодня вечером смываемся?
        Электросигналы промолчали. Например, Шурке почему-то уже не очень хотелось «смываться».
        Калина, щупая поясницу, сказал, ни к кому не обращаясь:
        - Ишь, пояс больно… Видно, какие-то мускулы у меня недоразвиты. Мелкие какие-нибудь… Придется еще работать, чтоб они до конца доразвились.
        - И у меня! — обрадовался Шурка. — Я, пожалуй, тоже поработаю.
        - А мне дед обещал показать, как плести из хвороста корзинку, — соврал Ерш. — Пока не научусь, никуда отсюда не уйду.
        - Так договаривались же… — заныл Никуля. — А теперь врете. Думаете, я не понимаю? Поясница, корзинка… Просто боитесь. Нанялись эти помидоры полоть…
        - А хоть бы и помидоры! — сказал Ерш. — Люди трудились, сажали их, а они засохнут. Их тут тыщи штук!
        - Они что — твои? Наняли тебя?
        - Мало ли что! — вдруг со злобой обернулся к нему Калина. — Не нанялись, а надо помочь! А кому захочу, всегда помогу! Когда у тебя с пацанами из второго подъезда чего-то там вышло, я за тебя заступился? А что я с этого имел? Только что губу мне разбили.
        - Так я свой. А тут деревенские. Еще сам собирался их лупить…
        - Мало ли что! Если всех лупить, надо тысячи рук иметь: одни деревенские, другие из второго подъезда, третьи так… Они нам ничего плохого не сделали… Подумают — какие одичалые приехали. Хочешь — лупи сам! Только я за тебя заступаться не буду! И вообще — нечего тебе тут сачковать! Дед без тебя обойдется! С завтрашнего дня — со всеми на работу!
        Никуля сразу умолк, потому что с разозленным Калиной шутки были плохи!
        Жара спадала. Тень от сарая делалась все длинней и длинней.
        Явились деревенские ребята. Каждый нес по два ведра и по две кружки.
        Шуркин знакомый еще издали улыбался Шурке;
        - Опять вместе будем?
        - Давай! — кивнул Шурка, забирая у него ведро.
        Они черпали воду из глубоких ямок. Ямки были выкопаны по берегу пруда и соединены с прудом канавками. Сколько из них ни черпай воду — ее не убавлялось. Грязноватая теплая вода пахла тиной. В ней плавали крошечные лягушата. Они то и дело попадали в ведро. Шурка вынимал их, и лягушата спешили обратно в ямку. Наверное, там был их дом.
        Под каждый помидор полагалось вылить кружку воды. Земля жадно, с шорохом пила воду. А под землей ее с нетерпением ожидали корни. Шурке было приятно, что больные от жажды кустики помидоров наконец-то напьются! И никакой жадный осот уже не может отнять их порцию воды.
        Одно было плохо: Шурка таскал и таскал воду — ведро за ведром, — десять напившихся кустиков, сорок, шестьдесят… Все равно политый участочек оставался очень маленьким рядом с неполитым.
        Сойдясь с мальчишкой возле ямки, Шурка спросил:
        - У тебя уже сколько? У меня сто десять!
        - А я не считаю, — сказал мальчишка. — Чего их считать? Ты просто поливай, и все. Они сами потом сочтутся.
        Шурка так и сделал. Он даже перестал лягушат вылавливать, тем более что они прекрасно находили дорогу домой. И верно: политый участок стал расти быстрее, зато и ходить за водой к ямке приходилось все дальше.
        Когда уже совсем смерклось и стало прохладно, особенно когда вода выплескивалась из ведра на босые ноги, Шурку явился проведать Ерш. Он стремительно вышагивал, размахивая руками, зато мальчишка, который работал вместе с ним, еле плелся и, подойдя, сразу сел на землю.
        - Ну, как? — справился Ерш у Шурки. — Кончаешь, нет? А мы уже свой добили участочек! Так это что! Завтра попрошу, чтоб дали раза так в два побольше! А то руки-ноги у меня только расходились, а он и весь! Видно, придется вам помочь, а то будете вы тут копошиться до завтрашнего утра! Поможем им, Кирыч? — обратился он к замученному спутнику.
        - Ну что ж… можно, — уныло пробормотал Кирыч.
        - Нечего нам помогать, — сказал Шурка. — Мы и сами справимся.
        - Они справятся! — сразу оживился Кирыч. — Ничего. Они, глянь, сила!
        - Жалко! — вздохнул Ерш. — Главное, руки-ноги у меня разошлись! А когда они разойдутся, остановить их бывает трудновато. Да. Порядком приходится потрудиться, чтоб они успокоились, такое уж у них устройство, ничего не поделаешь… Ну, пошли, Кирыч!
        А Шурка со своим мальчишкой поливали до тех пор, пока совсем стемнело и помидоров стало не видно. Тогда они пошли домой.
        И тут Шурка опять вспомнил про Осла:
        - А у нас во дворе один ваш живет…
        Шедший впереди мальчишка так быстро обернулся к Шурке, что они чуть не столкнулись лбами.
        - Василий? Так это ж наш Васька! Неужели? А? Ты скажи! Нет, ты правду? Как же так? Он же вас все время в письмах описывает!
        - Как описывает? — осторожно спросил Шурка.
        - Да по-всякому! Вчера еще письмо прислал. Пишет, там Шурка какой-то на ходулях его учит ходить! Есть там такой?
        - Есть… Как раз я сам…
        Мальчишка от восторга затопал ногами.
        - Не, ты правду? Вот так так! Значит, учишь?
        - Учу… Пока он просто… Присматривается… Но скоро, пожалуй, начнем практику проходить.
        - Дела! Ну, дела! — восторгался мальчишка. — Он пишет… Сильно вы его там уважаете?
        - А что? — уклончиво сказал Шурка. — Отчего не уважать? Ничего он плохого не делал…
        Прощаясь с Шуркой на развилке тропки, мальчишка все радовался:
        - Расскажу ребятам — вот удивятся! Ну, удивятся! Завтра же я к тебе его брата приведу. В какого ты из рогатки-то стрелял — его брат! Хо-хо! А ты знаешь еще что? Меня тоже Шуркой звать! Здорово?
        Электросигналы уже лежали в сарае, но не спали, хохотали над чем-то. Дед и неутомимый Ерш возле костра подшивали ремень сразу с двух концов. Ерш что-то рассказывал деду.
        - Ужин твой вон в ведре. Ешь прямо оттуда. Наши уже поужинали и спать легли. Слышишь, хохочут? Это они так спят. И я спать не могу: все еще руки мои никак не могут остановиться. А ты знаешь, что Никуля смылся? Вот жлоб.
        - Может, он и вправду захворал, — сказал, посмеиваясь, дед. — Говорят, живот схватило… Машина была попутная, чего не взять? Да и то сказать: баба с возу — кобыле легче… Ну и как же, — обратился он к Ершу, — стало быть, спрятался он в дереве, а тигра что?
        - А тигр всегда приходит доедать, чего не доел, обязательно.
        - Ах ты, мать честная! — удивился дед.
        Шурка жадно ел прямо из ведра свой ужин. Ерш горячо рассказывал:
        - Охотник-то, понимаете, сидит себе в дупле, и тигр достать его оттуда не может!..
        - Ловко! — хлопал себя по коленкам дед.

* * *
        На другой день солнца не было. Оно только чуть просвечивало сквозь серую пелену, покрывавшую небо.
        И это было хорошо: полоть не жарко! А неполотого оставалось порядочно. Поэтому электросигналы явились на работу даже раньше деревенских. Шурка и припомнить не мог — спал он или нет: казалось, только закрыл глаза, и вот уже надо вставать.
        За завтраком Шурка рассказал ребятам про Осла.
        - Будем знать, — сказал Калина. — А вообще мы его и не трогали. А теперь и вовсе не будем.
        Сначала у Шурки все болело, особенно больно было нагибаться, но постепенно боль стала проходить и часа через два совсем прошла.
        Деревенский Шурка привел с собой того самого маленького мальчишку в военной фуражке — Ослова брата. Мальчишка сразу же проникся к Шурке уважением и начал помогать — собирал сорняки в кучу, шнырял по участку проворно, как мышь. Фуражку он не снимал, хоть она и причиняла ему громадные неудобства, сползая то на нос, то на затылок. И когда, закончив к середине дня прополку, деревенские и электросигналы собрались вместе на влажной бархатной травке у пруда, мальчишка этот сидел в центре, как именинник, и упивался разговором про своего столь известного везде брата.
        - Так в вашем доме и живет? — допытывались деревенские.
        - Да. Только в другом подъезде.
        - Ну, и как он там?
        - Нормально… — выкручивались электросигналы, — Он парень такой… безвредный…
        - Да ну? — удивлялись деревенские. — А здесь он как озоровал. Всегда у него голова была пробита: то он с дерева падает, то с крыши, то еще откуда…
        - И у меня голова была пробита! — бахвалился младший брат. — Вот тут. Только сейчас все уже прошло. На меня горка с посудой упала. Рассказать, как она падала? Ну, можно я расскажу? Расскажу-у-у!
        Рассказать про это событие ему не пришлось. Куда-то исчезнувшие было Ерш и Кирыч принесли большой старый бредень.
        - Дед дал! — радостно объявили они. — Велел наловить карасей в пруду. На обед нам! Ура!
        …Оступаясь и завязая, а иногда окунаясь с головой. Ерш и Кирыч шли с бреднем, а остальные толпой валили по берегу следом.
        Никто не заметил, откуда появилась на берегу учительница, приехавшая сюда вместе с электросигналами.
        - Что это такое? — закричала она. — Что я вижу? Немедленно вылезти из болота! Вы утонете! Слышите? Вы слышите меня?
        - Слышим! — откликнулся Ерш и обратился к Кирычу. — Давай держи ближе к тем кустам, там самая должна быть рыба… Так я и утонул…
        - Немедленно вылезать! Мы едем домой!
        - Почему домой? — удивились электросигналы.
        - Бюро прогнозов сообщило, что начинаются дожди!
        - Эх! — вздохнул Калина. — Вечно эти дожди, когда не нужно!
        После долгой торговли Ерш все-таки согласился вылезти из пруда, и ребята с учительницей пошли по тропинке к сараю, где издали виднелась крытая брезентом машина. Первые редкие капли дождя застучали по земле.
        - Эх, жалко, что рано вы уезжаете! — сказал Шурке его тезка.
        - А мы еще приедем! — пообещал Шурка. — Вот посмотришь!
        Ерш, смекнувший, что его за непослушание могут в другой раз не взять в колхоз, пошел на хитрость.
        - А ведь и правда я мог утонуть! — обратился он к учительнице. — Это вы правильно сказали…
        Учительница обрадовалась:
        - Вот видишь! Это — болото, трясина. Может засосать!
        - Верно! — охотно согласился Ерш. — Когда мы сюда в другой раз приедем, больше я в это болото не полезу. Чего в нем хорошего? Одна грязь. Мы ведь еще будем приезжать?
        - Посмотрим, — сказала учительница.
        …Все деревенские, стоя под дождем, который все усиливался, махали руками вслед машине, увозившей электросигналов обратно в город.

* * *
        Дождь шел всю ночь. Утром он ненадолго перестал, и проглянуло солнце. На неровном асфальте стояли лужи, и сам асфальт блестел. В остальном все в городе было по-старому, будто Шурка никуда и не уезжал.
        Только за сараем, куда Шурка пришел повидаться с друзьями, среди электросигналов восседал довольный Осел и разглагольствовал:
        - Чего и толковать — теперь и сами видали! Поискать надо такого хорошего пруда, как у нас в Верхнем Оселке… Своими глазами видали теперь, какой он есть…
        Вслед за Шуркой подошел Никуля. Вид у него был такой, будто ничего не случилось.
        - А! Ты все Оселком своим хвалишься? — обратился он к сразу замолкнувшему Ослу. — Видали мы его! Ну-ка, подставляй спину, я на тебе разок проеду!
        Осел осторожно оглядывался по сторонам. Калина встал с ящика.
        - Подожди! — сказал он Никуле. — А может, он на тебе хочет проехать? Ты тут отдохнул, сил набрался, пока мы работали… Ну-ка, подставляй ты спину! Васек, садись на него!
        - Да вы что? — отступил Никуля. — Шутите, что ли?
        - Не шутим, — сказал Калина. — Значит, не хочешь? Он чуть подтянул рукава свитера и, царапнув бутсой доску, обернулся к Ершу:
        - Ерш, а Ерш? Что — глаза у меня покраснели?
        - Покраснели! — радостно подхватил Ерш. Никуля еще попятился.
        - А шерсть взъерошилась? — продолжал Калина.
        - Взъерошилась! — воскликнул Шурка, вспомнив дедову сказку.
        - А что хвост…
        Никуля повернулся и быстро пошел прочь. Калина опять сел на ящик и обратился к Ослу:
        - Давай рассказывай, Васек, дальше…
        - А чего рассказывать? — ухмылялся Васек, бывший Осел. — В общем, такого хорошего Оселка ни в каком другом месте не найдешь…
        Электросигналы слушали его с удовольствием. В общем, он все верно говорил.
        ОБЩЕСТВЕННОЕ ПОРУЧЕНИЕ
        Портсигар Жене дал рыжий Славка из первой смены. Вернее, Женя сам у него взял, потому что Славка поступил нечестно: еще раньше присвоил Женин мячик, нечаянно залетевший на крышу, и с тех пор старался больше не показываться Жене. А когда однажды встретился с ним на улице, сразу стал смотреть в небо, будто увидел там что-то интересное, а сам пошел быстрее, юркнул в какие-то ворота и скрылся.
        Тогда Женя подстерег его после уроков возле школы, схватил за рукав и тряхнул:
        - Где мячик?
        - К-какой мячик? — заморгал рыжими ресницами, будто не понял, заика Славка.
        - Какой? Не знаешь? Какой на крыше нашел — вот какой!
        - Я м-мячика н-никакого не находил… П-пусти, Женька… н-ну не надо! У меня одна вещь есть…
        - Покажи! — сказал Женя.
        Славка порылся в карманах и достал портсигар. Портсигар был очень хороший — никелированный, новенький; нажмешь сбоку какую-то штучку, и обе створки бесшумно распахнутся, сожмешь их пальцами, портсигар — щелк! — и закрылся. На крышке нарисована лошадиная голова, над ней подкова, как дуга, и написано выпуклыми буквами: «Давай закурим».
        - Давай! — радостно сказал Женя, кладя портсигар себе в карман. — Закурим!
        Женя вообще-то не курил, да и не собирался, но сейчас понял, почему не курил: портсигара не было. Теперь портсигар есть и пятнадцать копеек, что дала мама на бутерброд, есть.
        Он хотел было хорошенько толкнуть Славку, так как слышал, что Славка променял мячик на сломанные наушники, но раздумал и сказал:
        - Ладно уж, иди!
        Славка попробовал плестись следом и клянчить: мол, портсигар лучше чем мячик и поэтому пусть Женя покажет ему еще медную трубку…
        - Я тебе сейчас покажу трубку, — произнес Женя, останавливаясь, — и это будет такая трубка…
        Догадливый Славка сразу расхотел смотреть трубку и отстал.
        На углу приветливая тетя продавала папиросы: пачки и коробки за стеклом лотка, разноцветные, яркие, как коврик.
        - Тетя, — вежливо сказал Женя, — а какие у вас есть папиросы, что за пятнадцать копеек?
        - Вот, пожалуйста, маленькая — «Казбек». Двенадцать копеек, — улыбнулась тетя и показала Жене красивую пачку с черным силуэтом всадника, скачущего на фоне синих гор.
        Сорт папирос и любезность продавщицы чрезвычайно понравились Жене: он вступал в новый и своеобразный мир курильщиков!
        Женя переложил толстые, душистые, оставляющие на пальцах позолоту папиросы в портсигар, потом, закурив одну, зажал ее в зубах и, пуская голубой дым, отправился в школу.
        Но ему пришлось испытать некоторое разочарование: ожидаемого удовольствия он почему-то не чувствовал, напротив — во рту стало горько, противно и появилось огромное количество слюны: Женя даже не успевал ее сплевывать.
        Он попробовал плевать, как один знакомый парень, не вынимая папиросы изо рта, но первый же плевок попал на штаны. Женя моментально обтер их рукавом и оглянулся — не увидел ли кто?
        Попробовал затянуться «в себя», но закашлялся, голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Еще затягиваться Женя не рискнул, а просто дымил, сплевывая на каждом шагу.
        Он все же мужественно докурил папиросу до конца и стрельнул окурком в урну: это получилось великолепно, как у настоящего курильщика, и немного вознаградило Женю за первую неудачу. Хоть его и поташнивало, но тяжелый портсигар так приятно оттягивал карман и так интересно было чувствовать себя курильщиком, что Женя подумал: «Ничего, привыкну! Все привыкают, и я привыкну».
        В школу он чуть не опоздал —поспел ко второму звонку.
        - Ой… — сразу же подозрительно повел носом Женин сосед, толстый и тихий Коля Иванов, — ты… курил, что ли?
        - Ага, — самодовольно сказал Женя, достал портсигар и, открыв его, повертел перед носом Коли. — Вот «Казбек» курю!
        - Придумал! — сказал Коля тоненьким от возмущения голосом. — У нас никто в классе не курит, а он один выискался — курильщик!
        - Ну и пусть! — покраснел Женя. — Сам знаю! Никто не курит, а я вот курю! Захотел и — курю! У тебя не спросил.
        - Дакак хочешь… Кури, пожалуйста.
        Коля отвернулся, надул толстые губы и замолчал — обиделся. Женя тоже отвернулся и тоже замолчал. «Подумаешь, обижается!»
        Пока шел урок, Женя совсем пришел в себя, только во рту остался скверный привкус.
        Едва по коридору няня пронесла звонок, Женя, чутким ухом уловив его чуть слышное позвякивание, забеспокоился, заерзал, принялся совать тетрадки в парту. И не успела еще уйти учительница, как он выскочил из класса, только дверь хлопнула: так не терпелось ему поскорее попасть за угол школы, где собиралось несколько неисправимых курильщиков.
        Коля посмотрел ему вслед, потом встал и подошел к окну, выходящему на школьный двор. Тотчас же у окна появились классный организатор Олег Чуканов, длинный, близорукий и рассудительный парень, и председатель совета отряда, черноголовый и шустрый Боря Скворцов.
        - Курить пошел? — спросил Олег, кивнув на мелькнувшего через двор Женю. — Вы с ним что — поссорились? Борька видел его сегодня на Первомайской: идет — дымит!
        - Надо что-нибудь предпринимать! — горячо сказал Боря. — Надо с ним поговорить!
        - Говорить — не поможет… — покачал головой Коля, — это такой упрямый, такой упрямый…
        - Да-а… — сказал Олег, — задача… но так просто сказать, конечно, нельзя… Позор!.. Надо придумать что-нибудь. Зови-ка еще ребят…
        Тем временем за углом Женя уже угостил из своего портсигара неимущих и всю перемену дымил папироской и горделиво поглядывал на «первачков», оставивших беготню, чтобы поглазеть, как старшеклассник Женя выпускает дым из носа (он только что научился).
        Полному удовольствию помешал лишь какой-то незнакомый большой мальчишка, который без всякой причины (очевидно, по наущению злопамятного Славки) неожиданно налетел на Женю и гнался за ним до самого подъезда; там дежурный учитель поймал мальчишку за рукав, а Женя благополучно заскочил в класс.
        Поэтому на следующей перемене он курить не пошел: смирно сидел за партой и рисовал карикатуру на мальчишку и на себя.
        Рисовать карикатуры было для Жени первым удовольствием: на промокашках, тетрадных обложках, случайных листках бумаги были увековечены в карикатурах самые различные события Жениной жизни. Иногда его злободневные рисунки, выполненные мелом, можно было видеть на заборах и стенах — привычка, являвшаяся для художника источником множества неприятностей.
        Сейчас Женя изобразил мальчишку, особо тщательно отделав его всклокоченные волосы, курносый нос и тоненькие ноги, длинные — через весь лист. Себя художник представил удирающим и показывающим острый язык.
        Он не заметил, что через плечо на рисунок глядел Олег Чуканов, и вздрогнул, когда тот сказал:
        - Здорово похоже… Это кто? Подожди, не говори, — знаю! Это — Володька, не помню, как фамилия, — из девятого «А». А это — ты? Верно?
        - Верно…
        - Сильно у тебя получается… Все равно как в «Крокодиле».
        - Ну, оно, конечно, не как в «Крокодиле». Там, знаешь, такие художники, что… — И польщенный Женя покраснел.
        - Подвинься-ка, — сказал Олег, — мне нужно поговорить с тобой кое о чем…
        «Насчет курения, Колька наябедничал, — сразу смекнул Женя, — вот пристали!»
        Он постарался принять вид неприступный и независимый, насколько можно.
        Но разговор оказался совсем о другом.
        - Ты все просил общественное поручение, — сказал Олег, — мы тебе придумали. Видел стенгазету? Карикатур мало, да и плохие…
        - Верно! — забеспокоился Женя. — Никуда не годные… Головастики какие-то. А карикатуры, они бывают такие… Нужно, чтоб они были похожие и чтобы были смешные…
        - Вот. Так тебя — ребята постановили — в редколлегию…
        - Меня?
        - Да. А что?
        - Ребята?
        - Ну, конечно!
        - Ой… А смогу?..
        - Тебе лучше знать…
        - А если я… не сумею?..
        - Сумеешь! Еще как! Ну, будешь, что ли?
        - Б-буду…
        - Тогда подожди меня после уроков. Вместе к редактору пойдем…
        Все остальное время до конца уроков Женя был горд и обеспокоен. Очень даже замечательно: вот вывесили газету, и все толпятся, смеются и указывают кое на кого пальцами, а те и не знают, куда спрятаться, потом приходит вторая смена, и все опять смотрят и смеются, потом на родительское собрание приходят родители и тоже смотрят…
        Для этого нужно, чтобы карикатуры были похожие и обязательно смешные.
        Наконец кончились уроки. Женя и Олег пошли в пустой класс, где за двумя сдвинутыми столами с бумагой, чернильницами, красками и цветными карандашами заседало четверо ребят — все старше Жени.
        - Игорь, вот я привел, — тронул Олег за плечо десятиклассника в очках, который что-то вычеркивал на бумажке.
        - Этот самый? — поднял голову Игорь. — Художник? Берите стулья, садитесь.
        - Я пойду, — сказал Олег.
        - Ну, всего, — ответил Игорь и обратился к Жене, как к старому знакомому: — Материала, знаешь, куча, а не оформлено. Прямо зашиваемся… Ну, значит, сейчас попробуем… Слушай, а ты домой не очень торопишься, может, сейчас что-нибудь сделаешь?
        - Конечно!
        Жене стало приятно, что этот серьезный, занятый редактор разговаривает с ним, как с нужным для газеты человеком, который может чем-то помочь «зашивающейся редакции».
        - Значит, так. Тем много. Пока, если хочешь, возьмешь две. Темы такие. В седьмом «А» Сашка Рыбкин, знаешь, самый длинный, вчера не пошел на первый урок — математику, а вместо того согнал на спортплощадку «первачков» и заставил их с ним в футбол играть…
        - Видел! — засмеялся Женя. — Первачки маленькие, а он с ними бегает, кричит на них, дерется, — все равно как курица и воробьи…
        - Вот. Это — раз. Во-вторых, некоторые курят. Видел — за углом?..
        - Угу. Видел, — опустив глаза, сказал Женя и ощутил в кармане тяжесть своего портсигара.
        - Вот список. Самые «активные», так сказать. Их надо получше, посмешнее. Еще сделаем подписи в стихах. Это — вон Юра сочинит, а рисунки твои. Сможешь?
        - Постараюсь…
        - Делай. Вот карандаши, из альбома рви бумагу, вон, если понадобятся, краски…
        Женя выбрал карандаш самый мягкий, самый черный, вырвал лист плотной гладкой бумаги и с бьющимся сердцем провел первую жирную, бархатную линию…
        Сначала и рука дрожала и было трудно сосредоточиться, но постепенно смешная сторона обоих происшествий так увлекла Женю, что, забыв обо всем, он рисовал все увереннее и увереннее, иногда задумчиво кусая кончик карандаша, что-то быстро стирая резинкой и беззвучно трясясь от смеха.
        На другой день, входя в школу, Женя еще в дверях услышал крики сверху, где в коридоре была вывешена стенная газета, а в ней Женины карикатуры:
        - Сюда! Тащи! Пусть поглядит!
        На середине лестницы он увидел Сашку Рыбкина, который, весь красный, смущенный, упирался и старался ухватиться за перила, а двое веселых мальчишек тянули его наверх — один за рукав, другой подталкивал сзади:
        - Иди же! Иди — ну! Иди на себя смотри!
        - Дане пойду я… — бормотал Сашка и отмахивался то от одного, то от другого. — Ну, пусти, чего тянешь?.. Видел я!.. Что — сто раз смотреть, что ли? Пусти, говорю…
        - Тащите, тащите! — радостно вопили сверху, топая ногами. — Врет он! Не смотрел!
        «Первачки» скакали около и, указывая на Сашку пальцами, оглушительно верещали, как воробьи:
        - Он! Он! Он вместо уроков в футбол играл! На Валерку Федорова из первого «В» упал, чуть не задавил! Меня прямо по спине стукнул! Он! Он! Похож!
        В коридоре собралась почти вся вторая смена. К газете — не протолкаться. Приходящие, работая локтями, пролезали вперед, глядели и начинали хохотать. Потом выбирались из толпы и бежали по классам — оповещать тех, кто еще не видел. Шумели:
        - От здорово! Кто это так, а?
        - А Вовка-то, Вовка!.. И нос!
        - Озирается, как бы кто не увидел! А вон тот в руках папироску прячет!
        - А похож, а? Вовка, ты похож? Ну, говори — похож? Скажешь, не похож?
        - Да похож… Подумаешь… Только я никогда с земли окурков не поднимал — неправильно…
        - Не поднимал? Не поднимал? А позавчера —не поднимал? За школой — забыл?
        - Это я свои… Еще утром положил…
        - То-то — «положил»! Это там свои или не свои — я не знаю. Поднимал — и все!
        Кто-то увидел Женю:
        - Вот он! Ура-а-а! Художник!
        - Он, да?
        - Он самый! Ух, Женька, здорово!
        - Женька, Женька! Поздравляю, Женьк!
        Женю обступили со всех сторон, поздравляли. Вдруг, откуда ни возьмись, появился мальчишка, что гнался вчера за ним до самого подъезда, протолкался вперед и ехидно сказал:
        - А себя-то художник забыл нарисовать! Сам-то курит получше всех — да!
        - Кто… курит?.. — тихо спросил Женя.
        - Ты куришь!
        - Курит! — вылез вперед какой-то вредный «первачок». — И даже дым из носу пускал — я видел! У тебя портсигар есть! Что? Ага!
        Кругом притихли.
        - Верно! — вдруг безжалостно проговорил стоявший в отдалении Коля Иванов. — Сам мне показывал. И папиросы «Казбек».
        Кто-то сзади пощупал карман Жениных штанов и воскликнул:
        - Есть! Вот!
        Жене стало жарко. Он часто задышал и, зачем-то достав портсигар, хрипло сказал:
        - Ну, есть… Только это не мой… Это я взял у одного…
        - Ну, у кого, у кого? — азартно допытывался мальчишка.
        - У Славки… рыжий такой… из первой смены… Но было видно, что никто не верит…
        - Да-а-а… — насмешливо сказали из толпы. — Это бывает…
        И вдруг случилось чудо: по лестнице поднимался сам рыжий Славка! Он шел следом за каким-то мальчишкой и совал ему сломанные наушники. Мальчишка мотал головой и, оборачиваясь, показывал Славке кулак.
        - Славка! — вскрикнул Женя так громко, что тот даже присел и втянул голову в плечи. — Славка, иди-ка сюда скорей!
        Славка подошел, с опаской глядя на молчавших ребят, моргал, соображая: что случилось? Женя показал ему портсигар:
        - Говори, чей? Твой ведь?
        - Н-нет, не мой…
        - Как не твой! Как не твой! — не своим голосом заорал Женя. — А кто мне вчера его дал?
        - Эт-то моего дяди…
        - Ну, значит, твой?
        - Н-ну мой…
        - А если твой, то и бери его! На!
        Женя всунул портсигар Славке в карман, взял Славку за плечи и повел к лестнице, говоря:
        - Иди со своим портсигаром. Да чтоб мячик отдал. Понял? Ну, иди, иди…
        Потом он стал толкаться среди ребят, с обиженным видом оправдываясь:
        - Ну вот… Не мой это… А я что? Я разве курю? Не курю я никогда… А вы уж сразу…
        Он не видел, как за его спиной Коля и Олег посмотрели друг на друга, переглянулись с другими ребятами и улыбнулись.
        САШКА И НОВИЧОК
        Было еще рано, в классах полутемно и пусто — одна только уборщица тетя Поля разливала из жестяного чайника чернила по чернильницам и протирала мокрой тряпкой классные доски, когда в четвертый «А» пришел новичок.
        Новички всегда стараются в самый первый день прийти раньше всех: как-то немножко даже страшно очутиться сразу в классе, уже полном совсем незнакомых ребят, — лучше уж с каждым, кто приходит после тебя, знакомиться отдельно.
        Новичок отыскал дверь, на которой была табличка 4 «А», отворил ее смело: наверное, думал, что в классе никого нет, а там — Сашка Рындин. Длинный, курносый, конопатый и озорной. Он давно сюда явился, успел уже испачкать классную доску: тетя Поля протерла ее тряпкой, а Сашка изрисовал загадочными носатыми рожицами и сейчас развлекался тем, что переставлял чернильницы на партах: кому — получше, кому — похуже.
        Такой уж у Сашки характер: встанет чуть свет, и дома ему не сидится — скорее бы в школу, к ребятам; а на уроках уже считает время: когда же звонок и — домой! Он все видел, все замечал, до всего ему было дело: в минуту разглядел, какой этот незнакомый мальчишка тщедушный и — сразу видно — робкий, уши у него большие, а шея тонкая, краснеет, как девчонка, и портфель у него совсем новенький (у самого Сашки портфель был старый, весь ободранный, потому что он им очень ловко кидался и дрался, а если на пути попадалась какая-нибудь ледяная горка, ложился на него животом и съезжал, как на санках). Сашка сразу догадался: это — новичок. Он оставил в покое чернильницы и — руки в карманы — важно оглядел незнакомца.
        - Здрассьте… — сказал новичок, покраснев так, что краснее быть, наверное, уж никак нельзя.
        - Привет, — сказал Сашка, не тронувшись с места и не моргнув.
        - Это — четвертый «А»?
        - Четвертый «А». А ты чего?
        - Да вот… Я у вас буду теперь учиться. Я из сорок восьмой школы…
        - У нас учиться?.. Как бы тебе сказать?.. У нас все укомплектовано… Да. К тому же вот программа. Догнать сумеешь?
        В эту минуту Сашка Рындин — уже не Сашка Рындин: он — строгий директор школы Иван Кондратьевич и говорит так, будто решает вопрос: принять этого парнишку в школу или, может быть, не принимать?.. А новичок стоит перед ним, как сам Сашка вчера в коридоре перед директором: тот всю большую перемену стыдил Сашку за то, что у Сашкиного пальто оторвался хлястик, а вся спина и локти оказались в мелу, — как будто Сашке видно, что у него на спине!
        Удовлетворившись подавленным видом новичка, Сашка наконец смилостивился:
        - Да ты не бойся. У нас хорошо. Свободных мест сколько угодно. Где хочешь сидеть? Вот тут — прямо передо мной — хочешь?
        Новичок обрадовался.
        - Хочу.
        - Давай иди сюда. Суй в парту портфель. Вот. Сейчас тебе чернильницу поставим, любую. Самую хорошую. Вот ту, розовую, хочешь?
        - Хочу.
        Теперь Сашка — уже не суровый директор школы, он — радушный хозяин, он даже смахнул своей шапкой несуществующую пыль со скамейки.
        - Рядом со мной почти. Ребят не бойся. Никто не тронет. Раз я сказал — значит, все. Хочешь семечек?
        Сашка порылся в карманах, достал горсть перемешанных с сором и крошками подсолнухов, дал новичку.
        - На. Только на пол не плюй. В кулак, а потом в печку, а то тетя Поля ругается. Тебя как звать?
        - Олег.
        - Олег? Ну вот…
        Чем бы таким еще удивить новичка?
        - В перышки играешь?
        - Нет…
        - Ну, это ерунда. Могу прямо сейчас научить. Есть лишнее перо?
        Олег суетливо расстегнул портфель, вынул пенал (Сашка скривился: пенал! Как в первом классе!), а из него — десяток перьев и все — новенькие. Обучить новичка играть в перышки было для Сашки пустяк, а показать, как играют старые мастера-чемпионы, — еще легче: каких-нибудь пять минут, и все десять перьев — у Сашки в карманах. Новичок этот совсем разиня: играть надо с умом, а он кидает как попало.
        На первый раз выигрыш Сашка великодушно возвратил.
        Тут понемногу стали собираться ребята. Скоро вокруг Сашки с Олегом — не протолкаться: всем интересно — новички не каждый день приходят!
        Олег очень стеснялся: спросят у него какую-нибудь самую ерунду, а он отвечает, как учительнице, — длинно, подробно, а сам оглядывается на Рындина — за поддержкой. Сашка кивал и поддакивал и даже кое-что пытался сам за него рассказать.
        Очень ему было приятно: вот Олег этот — тихоня и ребят, наверное, боится — краснеет все, а вот Сашка захочет — и может в любое время за него заступиться: тронь только кто-нибудь! Пожалуй, в другое время Рындин и первый стал бы задирать новенького, но сейчас он все думал: что бы еще сделать такое, чтоб новичок увидел, какой он, Рындин, выдающийся и авторитетный человек в классе.
        Стали ребята прыгать у стены вверх: кто выше достанет рукой, и Рындин прыгал и достал выше всех.
        А Олег все никак не мог обвыкнуться — держался поближе к Сашке, и тот окончательно решил, что новичок — мальчишка никуда не годный и с ребятами ему нипочем не сойтись.
        Прозвенел звонок. Сашки это не касалось: он все прыгал у стены, стараясь перекрыть свой же рекорд. Зато Олег моментально очутился на своем месте и разложил на парте новенькую тетрадку и новенький учебник, обернутый чистой газетой (Сашкины и тетрадь и учебник были не то чтоб очень грязные, а так: кляксы, какие-то масляные пятна, откуда взялись — неизвестно…).
        Вошла учительница Ольга Ивановна. Сашка прошмыгнул к своей парте, сел.
        Ребята тотчас загалдели со всех сторон:
        - А у нас новенький!
        - Ольга Ивановна, у нас новенький!
        Громче всех провозгласил это Рындин.
        - Я вижу, — сказала Ольга Ивановна, взглядывая на Олега. Тот покраснел и встал. — Из другой школы?
        - Ага. Он, Ольга Ивановна, из сорок восьмой, — выскочил Сашка. — Они, Ольга Ивановна, там по русскому языку знаете, что уже проходят? Они…
        - Ты, Рындин, помолчи. Я, кажется, с ним разговариваю. Он и сам сказать сможет.
        Сашка не обиделся, замолчал и кстати смекнул: не иначе как сейчас Ольга Ивановна вызовет новичка к доске — посмотреть, как тот знает материал, а поэтому-то, может быть, не успеет проверить домашнее задание. Сашка задание это не выполнил — не потому, что не сумел, а просто вчера в парке прямо около Сашкиного дома заливали каток, он там помогал кому придется, пока сторож не выгнал…
        Как Сашка думал, так и вышло.
        Олег пошел к доске, и Ольга Ивановна принялась спрашивать его по всему пройденному материалу. Олег отвечал, да как! Сашка и все ребята удивились прямо: как это можно так хорошо правила знать!
        Ровными, круглыми буквами — без самой малейшей ошибочки! — писал новичок на доске предложения и разбирал их без запинки!
        Рындин все равно принялся подсказывать: показать, что он и сам знает русский язык не хуже, но все слушали только новичка, а на Сашку не обращали внимания.
        Этого Сашка перенести не мог: принялся толкать ногой под партой сидящего впереди мальчишку. Толкнет и закричит плаксивым голосом:
        - Ольга Ивановна, чего Рыжов лезет?
        - Рыжов, перестань! — говорила Ольга Ивановна.
        - Де я ничего… — оправдывался ни в чем не повинный Рыжов, оглядываясь на Рындина: вот уж, мол, человек.
        Через минуту опять Сашкин голос:
        - Ну, Ольга Ивановна, ну чего он толкается!
        - Рыжов, удалю из класса!
        - Да он, Ольга Ивановна, сам же толкается и сам же кричит!
        - Рыжов и Рындин, если вы не хотите, чтобы я вас удалила обоих, сидите смирно.
        Сашка не унялся и продолжал толкаться — только уже молча. Рыжов сидел и чуть не плакал. Такое хоть кому не понравится: ребята оглядывались на Сашку и возмущались: «Разошелся…» — только потихоньку, такой уж человек был Сашка Рындин: с ним попробуй свяжись — не обрадуешься…
        Зазвенел звонок на перемену. Ольга Ивановна свернула журнал, взяла его под мышку и вышла. Олег подошел к Сашке:
        - Саша, послушай, что я тебе скажу… Ну зачем ты… Сашка с интересом прищурился: что это хочет сказать ему новичок?
        Но тут дверь со стуком отлетела, на пороге появился растерзанный мальчишка из соседнего пятого «А» и завопил что есть мочи:
        - Сашка!! Иди скорей!!
        - Куда?
        - Воробья ловить!
        Сашка всплеснул руками и ринулся вон.
        Оказывается, в соседний класс кто-то принес в кармане воробья — самого настоящего, живого. На перемене этот воробей вырвался и стал летать под потолком. Ребята бегали за ним по партам и шумели на всю школу.
        Поймать воробья необходимо было именно Сашке. Лучше Сашки никто этого, конечно, сделать не мог!
        Полетав по классу, воробей опустился на верх железной печки — высокой, до потолка — и притаился там.
        Сашка воздвиг сложное шаткое сооружение из стола, парты и табурета, бесстрашно влез на него — все, наверное, удивились такой смелости — и чуть было не схватил воробья рукой, но тот вспорхнул и полетел к окнам. Там его и поймали.
        А Сашка увидел: на самом верху печки в пыли лежит «трактор» — самодельная игрушка из катушки, резинки, спички и кусочка мыла. Кто его туда забросил — неизвестно: значит, Сашка мог взять его себе. Он зажал находку в кулаке, сорвался с грохотом со своей пирамиды и побежал: звонок уже звенел.
        Продержать игрушку весь урок в кармане Сашке было не под силу. Он поместился за Рыжовым так, чтоб учительница не видела, достал трактор и приступил к пробе: накрутил резинку, поставил игрушку на парту и разжал пальцы. Трактор тихонько затрещал и пополз вверх по парте. Потом Сашка повернул его и заставил ползти вниз. Вниз трактор полз еще быстрее, дополз до края и свалился на пол. Сашка только хотел нагнуться и поднять его, как Ольга Ивановна вызвала:
        - Иванов!
        Толстый и неуклюжий Сашкин сосед заерзал, поднимаясь, и Рындин с ужасом услышал, как под его ботинком что-то хрустнуло. «Трактор раздавил!»
        - Что ты сделал! — забыв, что он на уроке, вскрикнул Сашка и изо всей силы толкнул своего соседа в бок. Ничего не ожидавший Иванов с шумом вывалился в проход и сел на полу, оторопело взглядывая то на Сашку, то на учительницу.
        В классе наступила тишина. Ольга Ивановна сказала:
        - Рындин, выйди сейчас же из класса!
        Все смотрели на Сашку, поэтому он не мог уйти сразу и начал торговаться:
        - А чего он? Смотри под ноги, когда встаешь… А то он как медведь все равно… У меня, может, этот самый трактор…
        Вдруг Олег — этот маленький, тщедушный, лопоухий новичок — обернулся к грозному и могучему Сашке Рындину и негромко сказал, прямо глядя ему в глаза:
        - Выходи!
        И сразу во всем классе как взрыв: ребята закричали, затопали, застучали крышками парт:
        - Выходи отсюда!
        - Выходи!
        - Кому говорят!
        Сашка весь как-то съежился, сник, ни на кого не глядя, засунул в свой портфель тетрадки, взял шапку и пошел к двери.
        - И позови мне свою маму! — сказала вслед Ольга Ивановна.
        Дальше было и совсем уже невесело: Сашка сходил за мамой, которая — такой уж, наверное, обычай у всех мам — всю дорогу охала, вздыхала и жаловалась на свою несчастную судьбу. Потом на перемене они сидели в учительской, вернее, сидели Ольга Ивановна и мама, а Сашка стоял и мял шапку. Они разговаривали, и разговор был такой, что у Сашки сжималось горло и на глаза лезли слезы, и, чтобы этого не заметили, он неотрывно смотрел в окно на школьный двор…
        Вот мимо окна прошли несколько Сашкиных товарищей. Они о чем-то горячо спорили. Олег шел в середине и был уже не тот, что утром: он уверенно доказывал что-то то одному, то другому, и те кивали.
        Сквозь открытую форточку Сашке удалось услышать кусочек их разговора. Он думал, что теперь только и будут говорить о нем, но, оказывается, ребята спорили совсем о постороннем: Олег объяснял им, как надо пугать собак.
        - Собаку всегда можно испугать! Нужно только встать на четвереньки, и получится, что ты вроде тоже сделался большой громадной собакой на четырех лапах…
        Ребята захохотали, представив себе эту картину. В другое время Сашка тоже с удовольствием поговорил бы о собаках, но сейчас было не до этого…
        - И собака — любая! — сразу страшно удивится: что же это такое стряслось, как же это так, в чем дело… То был обыкновенный человек на двух ногах, а то сразу стал на четырех… И тут она испугается!
        Вид у Олега был такой, будто он учился в этой школе с первого класса.
        ПТИЧЬЯ СТОЛОВАЯ
        Стоят два дома в лесу. Живут в них сторожа. И еще мальчишки: в одном доме братья Гриша и Павлик, в другом — толстый Сережка. Грише уже семь лет и толстому Сережке семь, а Павлику только пять с половиной.
        Зима. Завалило все снегом. Выйдут Гриша и Павлик во двор, потаскают санки, поковыряют лопатой сугроб и — домой. Залезут на теплую печку, сидят и шепчутся. Скучно.
        - Давай, — говорит Павлик, — копать под снегом нору. Будем копать, копать, до самого огорода прокопаем.
        - Зачем? — пожал плечами рассудительный Гриша. — Ну, прокопаем, а потом?
        - Залезем туда и будем сидеть!
        - Ну, посидим-посидим и вылезем. Все равно не интересно.
        - Тогда давай слепим из снега медведя.
        - Сейчас не лепят. Надо, чтобы снег был липкий.
        Между мальчишками растянулся старый кот. Лежит, зажмурив глаза, и мурлычет. Он такой жирный и ленивый, что его можно таскать за шиворот и как угодно, — он смирно свесит лапы и только кончиком хвоста шевелит.
        В сенях кто-то завозился, зашаркал, потом отворилась дверь и вошел толстый Сережка в длинном до пят пальто («Это на рост сшито», — объяснял он всем), в здоровенных валенках, в шапке с торчащими ушами. Щеки его, как всегда, красные. Под мышкой у Сережки какой-то ящик, а в ящике кто-то прыгает и шуршит.
        Обрадовались Гриша и Павлик, свесились с печки:
        - Сережка, это у тебя что?
        - Хлопушка, — басом сказал Сережка, расстегнул пуговицы и как-то сразу вылез из пальто и валенок. — Сам строил. Ловить птиц. Хорошая, ага?
        Сережка всегда говорил «ага».
        - А шуршит кто? — спросил Павлик.
        - Птица там сидит. Живая. Только сейчас поймал. Поставил и поймал.
        Сережка подал хлопушку на печку и, пыхтя, залез сам.
        Осторожно приоткрыли ребята хлопушку, заглянули — верно: птица.
        Кот сразу перестал мурлыкать, встал, потянулся и подошел к ящику. Его щелкнули по голове и спихнули с печки.
        - Ой, какая хорошая! — всплеснул руками Павлик, всматриваясь в щель.
        - Синица, — солидно пояснил Сережка. — Они сейчас голодные. Сами лезут. Вчера одна к нашему окну подлетела. Села и смотрит. Потом носом в стекло — стук, стук! Я сколько угодно могу поймать. Наделаем хлопушек и будем ловить, ага?
        - Зачем ловить? — спросил Павлик.
        - Просто так. Сейчас мы ее достанем.
        Сережка поднял верхнюю крышку, сунул под нее руку и принялся ловить синицу. Вдруг — фрр! — синица выпорхнула, облетела комнату, бросилась в окно, но, ударившись о стекло, упала на пол. Кот моментально схватил ее и метнулся под печку.
        Ребята закричали, засуетились, поспрыгивали на пол, стали совать под печь ухватом. Кот, забившись в укромный угол, злобно ворчал оттуда, но вылезать не хотел.
        - Съест теперь, — набросился Гриша на Сережку, стоявшего с открытым ртом. — Через тебя все! Зачем ловил? Просили тебя ловить? Вот не буду с тобой играть!
        - И я не буду, — сказал Павлик почти плача.
        - Ладно, — важно сказал Сережка, влезая в пальто и валенки. — И не надо. Один буду играть. Еще получше. Ага! — И ушел, забрав хлопушку.
        Из-под печки показался кот, облизнулся и мяукнул.
        - Кис-кис-кис… — умильным шепотом позвал его Гриша, протягивая одну руку со сложенными пальцами, а другой незаметно беря веник. Но хитрый кот повернулся и ушел обратно под печку — наверное, спать.
        - Они голодные, — выговорил наконец Гриша, — а он их ловит…
        «Они» — это были синицы, а «он» — Сережка, с этой минуты уже не товарищ.
        - Знаешь что? — вдруг, захлебываясь, заговорил Павлик. — Давай знаешь что сделаем? Давай сделаем птичью столовую!
        - Птичью столовую? — на этот раз Гриша заинтересовался и повернулся к брату.
        Скоро столовая была готова.
        Прямо за огородом на круглой полянке, загороженной со всех сторон от ветра молодыми елочками, как забором, снег был расчищен, сделаны из снега столы, на них — куски фанеры. Каждое утро на столы сыпали корм: зерна и пшено, раскрошенные кусочки хлеба и кашу, остававшиеся от обеда.
        Теперь уж Гриша и Павлик не скучали — все искали корм. Первыми пронюхали про столовую воробьи — целая стая, постоянно обитавшая во дворе, во главе со старым воробьем, которому кот недавно выдрал хвост. Они совсем переселились в столовую и ссорились, дрались и орали так, что было слышно во дворе. Больше всего воробьям нравились хлебные крошки и каша.
        Потом прилетела стайка аккуратных синичек. Желтогрудые, черноголовые, белощекие, они поскакали по веткам, с любопытством оглядываясь, и одна за другой слетели на столы. Облюбовав маленькие обрезки сала, синицы склевали их и разлетелись по яблоням, оглашая сад радостным цвиканьем.
        Постепенно столовая наполнялась: прилетел снегирь с красной грудью, толстый и сонный, похожий на Сережку. Он поклевал немного и потом сидел надувшись и важно скрипел что-то — видно, только для своего удовольствия.
        Откуда-то явились хлопотливые серенькие птички, наспех пообедали и опять улетели по каким-то своим делам.
        Раз приходил, осторожно ступая по снегу и после каждого шага брезгливо отряхивая лапы, кот. Распугав птиц, он обследовал столы и поспешно побежал домой — наверно, у него мерзли лапы.
        Гриша и Павлик сидели в уютной голубой пещере, вырытой в сугробе, и сквозь специально сделанную щель наблюдали: столовая была хорошо видна.
        Кроме постоянных воробьев, которые наклевались гречневой каши и теперь, вереща изо всех сил, бестолково скакали по веткам, в столовой было еще много разных птиц.
        Гриша и Павлик любовались и радовались:
        - Смотри, смотри! Вон еще снегирь! Еще больше, чем тот… да?
        - А синиц-то одна, две, три, четыре, — старательно загибал пальцы Гриша, но сосчитать не мог, так как в школу еще не ходил и умел считать только до десяти, а синиц было больше.
        - А шумят! Это они рады и разговаривают, верно? Вот бы узнать, о чем они разговаривают!
        - Я знаю, — сказал Гриша, — они разговаривают: «Хорошая столовая?» — «Хорошая». — «И кто ее только сделал?» — «Не знаю». — «Надо полететь другим сказать».
        - Верно, — восторженно подхватывал Павлик. — Полетят и, если какую другую птицу увидят, скажут: «Есть хочешь?» А она скажет: «Хочу». А те скажут: «Ну, полетим в столовую». — «А где столовая?» А столовая-то здесь!
        - Павлик, смотри, — Сережка…
        И в самом деле: через огород, проваливаясь выше колен в снег и метя его полами пальто, шел Сережка.
        Выбравшись на полянку, Сережка остановился. Глядя на столовую, он шмыгал красным от холода носом, тер его варежкой.
        Так стоял он долго и все смотрел, смотрел…
        Потом повернулся, торопливо затопал по своим следам обратно и тяжело перевалился через плетень.
        - Он, наверное, сломать хочет! — схватил Павлик Гришу за рукав.
        - Не сломает, — сказал Гриша. — А мы-то? Дадим, что ли?
        Скоро Сережка появился опять. Он тащил сноп конопли, такой большой, что едва обхватывал руками. Отдуваясь, свалил его на полянке.
        - Сережка! — тихо позвали Гриша и Павлик. Сережка вздрогнул, обернулся, посмотрел по сторонам.
        Гриша и Павлик не вытерпели и захихикали:
        - Сережка, ты что делаешь?
        Тут уж Сережка увидел в щели Гришины и Павликовы глаза и, как ни в чем не бывало, сказал басом:
        - А, вон вы где. А я думаю — кто? Это — конопля. Щеглам. Они хлеб не клюют. Конопляные зерна любят.
        - Лезь к нам, Сережка!
        - Ладно, — сказал Сережка. — Вместе будем играть, ага?
        ШМЕЛИНАЯ ПАСЕКА
        Чемоданы, еще не открытые, стояли в передней. Бабушка радостно охала. Мама сидела на стуле, не успев снять измятый в вагоне пыльник. А Толя уже бежал по саду.
        В конце сада был высокий забор. В заборе — скрытая кустами сирени дыра. За дырой — другой сад. Там жил Юрик, самый лучший Толин друг. Толя с мамой целый месяц были в Крыму, а Юрик жил дома, скучал, писал Толе письма и просил скорее приезжать.
        Дыра была по-прежнему на месте. Никто ее не заколотил. Только сирень разрослась гуще. Толя лег на живот, пролез в соседний сад, встал, стряхивая с себя налипшие травинки и комочки земли, и увидел Юрика.
        В зарослях черемухи и сирени скрылась маленькая лужайка. Никто про нее не знал, кроме Толи и Юрика. Они всегда там играли. Это была очень уютная лужайка, вся в желтых одуванчиках и беленьких кашках.
        Юрик сидел на корточках спиной к Толе и что-то делал.
        - Юрик! — крикнул Толя.
        Юрик оглянулся, вскочил и, улыбаясь все шире и радостнее, шагнул к Толе:
        - А… Приехал? Как здорово, а? Уж приехал! А я тебя и не ждал так скоро! Здорово, а?
        Дома Толю ждал запертый на замок желтенький чемоданчик, а в нем хранились несметные сокровища, собранные в Крыму: отполированные морем разноцветные камешки, удивительные ракушки, кипарисовые шишки, засушенные мухи-цикады с крыльями как из жести, сухая змеиная шкура, которую Толе посчастливилось найти во время экскурсии в горы и с огромными трудностями сохранить и спрятать от мамы в чемодане. Была еще плетеная корзиночка с фруктами, которую Толя всю дорогу держал на коленях. Она предназначалась в подарок Юрику.
        А в эту минуту Толя забыл обо всем и смотрел мимо Юрика, разинув от удивления рот.
        Было чему удивляться!
        Часть лужайки была расчищена от травы, выровнена, посыпана песком и огорожена крошечным заборчиком из выстроганных планок. Заборчик был как настоящий, только маленький. Даже маленькая калитка привешена на маленьких петлях. И закрывалась она на маленький засов. Заборчик огораживал четыре маленьких улья, тоже как настоящие — на ножках, с покатыми крышами и летками.
        Толю удивило не это. Юрик считался известным мастером и вечно стругал всякие палки и щепки своим перочинным ножом.
        Толя увидел чудо: прилетел откуда-то мохнатый шмель с золотым кольцом на брюшке, весь измазанный цветочной пыльцой, тяжело приземлился на дощечку у летка, повозился и заполз в улей. А второй шмель пулей вылетел из другого улья и скрылся в голубом небе.
        - Ну… как ты… Ух ты, загорел! — заговорил Юрик, моргая длинными ресницами и протягивая руку. А Толя все смотрел на узкую щель-леток, куда залез шмель.
        - Это… что? — спросил он.
        - Шмелиная пасека, — просто сказал Юрик, как будто удивляясь, что можно не знать такой простой вещи. — Разве я тебе про нее не писал? Правда, здорово?
        - Ага, — сказал Толя. — А… какая она внутри?
        - Сейчас покажу, — сказал Юрик. — Иди сюда. Только осторожно, забор не поломай.
        Шмель вылез из летка и взвился в небо. Друзья осторожно вошли в ограду и присели. Юрик поднял над одним ульем крышу, и Толя увидел внутри соты с ячейками, как у пчел. Одни были заделаны, в других что-то блестело. По сотам ползал громадный пузатый шмель, не похожий на других.
        - Это матка, — шепотом сказал Юрик, — Она не кусается, не бойся.
        - А блестит что? — спросил Толя тоже шепотом.
        - Мед. Хочешь попробовать?
        Толя кивнул.
        Юрик взял соломинку, один конец вставил в ячейку, другой себе в рот и выпил из ячейки капельку меда.
        - На, попробуй.
        Толя попробовал. Какой этот мед был чудесный! Не какой-нибудь простой, а особенный, шмелиный!
        - Пей еще, не бойся, — сказал Юрик. — Шмели натаскают.
        И Толя выпил мед еще из нескольких ячеек.
        Но не мед было главное. Главное, что пасека своя, маленькая, вроде игрушечной. За ней можно самим ухаживать, следить, огораживать ее заборчиком, посыпать песком. Вот это было здорово!
        - Во всех ульях шмели?
        - Нет. Только в том и в том. А те — пустые. Но и туда наловим.
        - Как же наловишь? По одному, что ли?
        Юрику стало смешно:
        - Что ты! По одному разве их наловишь? Всех сразу. Вместе с гнездом. Я потом покажу, как. Можно даже сегодня.
        - А кто тебя научил эту пасеку делать?
        - А когда тебя не было, к нам один мальчишка приезжал. Из колхоза. Тоже Толькой звать. Хороший мальчишка, только какой-то смешной. Такой весь конопатый. Все книжки читал. У меня, сколько было, все перечитал. Я говорю «Давай играть», а он читает, «Золотой ключик» себе выпросил. Я ему отдал. Пусть. У него там, в колхозе, журавель есть. Ручной. Головастиков ест. У них у всех ребят там такие пасеки. Мы, говорит, из них скоро колхоз организуем. А сейчас рассказывай про Крым. Привез чего-нибудь?
        Пришлось с пасеки уходить. У Толи дома Юрик ел виноград и персики, жадно перебирал камешки, нюхал кипарисовые шишки, щупал змеиную шкуру и все расспрашивал про Крым — как там да что, а Толя думал только про шмелиную пасеку и про шмелей — как их ловят. Но Юрик спрашивал, и Толик рассказывал про девятый вал, про ловлю крабов среди камней, про кипарисы, горы, пароходы и ядовитых сколопендр. Юрик, никогда не бывавший в Крыму, слушал и завидовал. А Толе Крым за месяц надоел, и он жалел, что вот без него приезжал конопатый Толька, который не хотел играть, а читал книги, держит у себя ручного журавля, питающегося головастиками, и знает секрет шмелиной пасеки.
        Наконец они отправились на охоту за шмелями.
        Юрик взял с собой маленькую лопатку, которую он сам наточил, и картонную коробку с круглыми дырками по бокам.
        - Это что? — спросил Толя.
        - Это временный улей, — сказал Юрик.
        Толя думал, что шмели водятся где-нибудь в дремучем лесу. Но Юрик, выйдя за поселок, остановился возле большой мусорной кучи, где когда-то давно сваливали навоз и мусор со всего поселка, положил коробку и лопату на землю и присел на ржавое ведро.
        - Ты что — устал уже? — удивился Толя, приготовившийся к длинному и трудному пути.
        - Нет, — сказал Юрик. — Мы уже пришли. Тут где-то гнездо.
        Толя удивился еще больше: вот уж не думал, что красивые черно-золотистые шмели, которых все привыкли видеть лишь на цветах, могут жить на этой отвратительной мусорной куче, где валяются ржавые консервные банки, битые стекла, рваные калоши да дохлые кошки.
        - Где-то здесь, — сказал Юрик, внимательно оглядываясь. — Видишь, какой старый навоз и мусор. Наверное, года три лежит. Такой они любят. Тут где-то и норка. Только я позабыл. Как прилетит шмель, надо проследить.
        Плохо веря, Толя сел на землю и стал смотреть в небо. Он долго смотрел. Солнце уже закатывалось, глазам было больно. И шея болела, потому что Толя все вертел головой, ожидая шмелей. Вдруг что-то загудело.
        Совсем близко опустился мохнатый шмель, покопался возле маленькой норки и залез в нее.
        - Есть! — сказал Юрик, схватывая лопатку.
        Когда шмель отнес свой мед и улетел, Юрик посовал в норку хворостинкой.
        - Определяем направление.
        Потом принялся быстро копать, стараясь, чтобы земля не засыпалась в норку. То и дело он определял хворостинкой направление. Когда прилетали нагруженные шмели, Юрик и Толя отходили в сторону. Шмели, гудя, летали кругом — беспокоились за свое гнездо.
        - А они на нас не набросятся? — с опаской спросил Толя, прислушиваясь, как гудит шмель, делая вокруг него круги.
        - Нет, — сказал Юрик, стоя на коленях и разгребая землю руками и ножом. — Эти — смирные. А вообще-то могут укусить — надо осторожнее. А вот есть желтые — те ужасно злые. Мне Толька все рассказал. Смотри: вот оно, гнездо.
        Толя увидел большой кокон, сделанный из соломы, травинок и каких-то неизвестных хлопьев. Юрик осторожно разворошил кокон, и в нем оказались соты, такие же, как в маленьком улье в саду, а по ним ползала матка.
        Юрик взял обеими руками соты вместе с маткой и переложил в картонную коробку.
        - Вот, — сказал он, вытирая лоб. — Самое главное — матка здесь. Теперь для них гнездо не там, а в коробке. К вечеру они сюда все соберутся. Они матку не бросят, потому что она их мать, а они ее дети. Она их всех вывела. А теперь других выводит.
        Они с Толей отошли и стали смотреть.
        Шмели прилетали и, натыкаясь на развалины своего гнезда, лезли в коробку. Увидев, что соты с медом там, а их матка жива и здорова, они успокаивались и летели по своим делам.
        - Надо дождаться вечера, — сказал Юрик. — Они соберутся в коробку, тогда мы ее заткнем и отнесем на пасеку. А завтра пересадим в улей. Так и будут у нас жить.
        Солнце опускалось все ниже, и шмели стали по одному возвращаться в свое гнездо. Сначала они беспокоились, потом находили, где их матка, лезли в коробку и оставались там. Скоро их собралось очень много, а когда совсем стемнело и шмели больше не прилетали, Юрик заткнул коробку, взял ее под мышку, и они с Толей пошли домой.
        Утром Толя встал рано-рано и побежал посмотреть, что там делают шмели. Но, оказывается, шмели встали еще раньше и разлетелись по своим делам — такие они были работяги: вставали чуть свет и летели за медом. Одна только большая шмелиная матка ползала по ячейкам — прибиралась по хозяйству. В ячейках блестел мед. Толя нашел на земле огрызок соломинки, выпил мед из одной ячейки и из другой. Матка злилась и шевелила лапками — жалко ей было меду. Толя боязливо косился на нее — как бы не вцепилась. Хоть Юрик и сказал, что она не кусается, а все-таки лучше быть от нее подальше. Но матка крепко берегла свое добро и, улучив момент, вползла Толе под палец. Почувствовав ее колючие лапы, Толя изо всей силы махнул рукой: матка полетела в одну сторону, коробка — в другую, а сам Толя сел прямо на заборчик. Заборчик хрустнул и повалился.
        - Что ты сделал! — раздался сзади отчаянный крик.
        Подоспевший Юрик поднял коробку и заглянул туда.
        - А матка… матка где?
        - Там… — Толя, глупо улыбаясь, ткнул пальцем в ту сторону, куда улетела матка. Юрик, ползая по траве на коленях, отыскал матку, посадил обратно в коробку и набросился на Толю:
        - Кто тебя просил трогать? Хозяйничает тут! Забор сломал…
        - А чего она кусается? — вызывающе сказал Толя, перестав улыбаться.
        - Вот и не ври! Матка не кусается. Сам ты кусаешься, наверное.
        - Я-то не кусаюсь… — сказал Толя. — А вот ты так кусаешься. Потому что ты пес, собачий нос. Вот ты кто. Гав-гав!
        Фамилия у Юрика была Песков, и Юрик не обижался, когда его так дразнили, а сейчас почему-то обиделся, покраснел и сказал звонким от слез голосом:
        - А, ты еще и дразнишься… Ну и уходи отсюда… Это не твой сад, и пасека не твоя… и я с тобой больше не играю.
        - Ну и уйду, — сказал Толя. — Подумаешь, расхвалился своей пасекой. Я сам сделаю получше твоей. Гав-гав-гав!
        И ушел. Очутившись в своем саду, он еще немного полаял вопле забора, но Юрик не отозвался. И Толя решил дыру в заборе забить, потому что больше никогда с этим жадобой он играть не будет, а пасеку заведет свою. Он принес молоток и гвозди и прибил поперек дыры большую доску. Юрик со своей стороны прибил другую доску, потому что каждому было ясно, что поссорились они на веки веков.
        Толя, не откладывая, приступил к строительству своей пасеки.
        Он выбрал в саду подходящее местечко — бугорок на солнышке, выщипал всю траву, выровнял землю, принес с речки песочек, белый и мелкий, как сахарный, посыпал пасеку песочком. Вокруг пасеки сделал плетень: вбил колышки и оплел их тоненькими хворостинками. Хороший получился плетень, совсем как настоящий, потому что вокруг пасек всегда не заборы бывают, а плетни. Трудился и радовался: вот я строю свою маленькую пасеку, и не какую-нибудь, а шмелиную! Игрушечная пасека — как хорошо!
        В сарае Толя разыскал ящик, сбитый из тоненьких липовых дощечек, разорил его и сделал три маленьких улья. Ульи получились лучше, чем у Юрика. Крышки у них Толя обил жестью, чтобы не затекал дождь. Раскрасил ульи яркими красками. Шмелям в таких нарядных домиках будет жить веселее и приятнее.
        Когда пасека была готова, Толя долго любовался ею со всех сторон, придумывал, что бы еще подделать. Но больше подделывать было нечего.
        Теперь только шмелей наловить, и — посмотрим, чья пасека лучше!
        На другой день Толя отправился на ловлю. На знакомой мусорной свалке ему сразу повезло: за какой-нибудь час он отыскал шмелиную нору. Толя собрался бежать за лопатой, но потом подумал: а что если, пока он будет бегать, придет Юрик и захватит это место?
        Он остановился, размышляя, и вдруг увидел тщедушного мальчишку, который шел мимо с сачком и банкой в руке. Это был Мухолов. Он всю жизнь собирал какие-то коллекции и поэтому ловил всех жуков, мух и бабочек, которые ему только попадались, и насаживал их на булавки. За это, а еще за хитрость мальчишки его не любили и гнали отовсюду.
        - Эй, Мухолов! — крикнул Толя.
        Мухолов несмело приблизился, готовый л случае чего сразу удрать.
        - Хочешь абрикос?
        - Какой абрикос?
        - А вот. На! — Толя достал из кармана абрикос и дал Мухолову.
        Тот взял, подозрительно оглядел со всех сторон, помял пальцем: не начинен ли подарок чем-нибудь, осторожно разломил, надкусил, потом моментально съел, а косточку рассмотрел и положил в карман.
        - Хороший, — сказал он. — А еще есть?
        - Есть.
        - Ну дай.
        - Дам. Только надо за ним сходить домой. Побудь здесь, а я принесу. Я сразу вернусь.
        Мухолов подозрительно посмотрел на Толю:
        - Э, я знаю! Ты уйдешь и не придешь. Лучше я с тобой схожу. Там и дашь, чем обратно идти. А?
        - Нет, — сказал Толя, — кому-нибудь надо здесь побыть. А придет Юрик — не пускать его. Так и скажи: «Это место Толя занял». И пусть ищет другое себе.
        Мухолов подумал.
        - Да-а… Ему так скажешь, а он мне как надает. Я с ним не слажу.
        - Я сразу вернусь! Да он, может, и не придет.
        - А что тут караулить-то? — упорствовал Мухолов.
        - Шмелей. Мы шмелей ловим.
        - А, шмелей! — сразу успокоился Мухолов. — Шмелей у меня сколько хочешь разных. А вам зачем? Для коллекции?
        - Низачем! — рассердился Толя. — Хочешь — карауль, а не хочешь — не карауль, иди, куда шел. За абрикосы мне кто угодно будет караулить!
        - Ладно, — поспешно сказал Мухолов. — Я покараулю. Только за это, знаешь, сколько мне нужно абрикосов? Три.
        - Ладно, — сказал Толя и побежал домой.
        Мухолов положил сачок и банку на землю, заметил какую-то козявку и присел над ней, раздумывая, достойна ли она быть наколотой на булавку.
        Скоро прибежал запыхавшийся Толя с лопатой:
        - Юрик был?
        - А как же! — сказал Мухолов. — Пришел с сачком. Как разорался! «Ты чего тут делаешь?» Я говорю: «Уходи, это наше с Толей место», а он как за мной погонится, как закричит: «Дурак твой Толя! Я его на одну руку вызываю! Только связываться неохота, а то бы я всех шмелей переловил и Тольке надавал. И пусть он лучше мне не попадается!» И ушел. Принес абрикосы?
        - Врешь ты, — сказал Толя. — Что-то на Юрика не похоже. А ты свисток известный.
        - А вот не вру! Спроси хоть кого! И даже меня по голове стук пул, не то два раза, не то три… Ну, где же абрикосы-то? Вот, попробуй, какая у меня на голове шишка! Я, говорит, ему покажу, будет знать! А ты обманываешь, абрикосы не отдаешь…
        - «Покажу»! — сказал Толя. — Это мы еще посмотрим, кто кому покажет… Да на твои абрикосы, пристал.
        - Ишь какие, — ухмыльнулся Мухолов, жадно пряча два абрикоса в карман, а третий засовывая в рот. — А у тебя их дома много?
        - Нет больше. Ты лучше вот что… Ты не видел, где шмели живут?
        - Нет, — равнодушно сказал Мухолов, подбирая сачок и банку. — Только мне и дела за вашими шмелями гоняться. Сам ищи. А мне надо траурницу — бабочка такая — ловить.
        - Траурница твоя — ерунда, — сказал Толя. — А вот, если найдешь, где шмели живут, я тебе дам цикаду.
        - Цикаду? — сразу заинтересовался Мухолов. — А это кто?
        - Муха такая. В Крыму живет. Во — большая. А крылья, как из слюды.
        - Я знаю сколько угодно шмелиных гнезд! — У Мухолова загорелись глаза. — А когда ты покажешь эту цикаду? У меня в коллекции ее как раз нет. Почти все есть, а ее нет.
        - Когда ты покажешь, тогда и я покажу! Завтра утром, хочешь?
        - Ладно. Я к тебе приду. Только ты ее никому не отдавай, мне отдашь.
        Отойдя, Мухолов крикнул:
        - А Юрик тоже шмелей собирает?
        Толя не ответил, и Мухолов ушел.
        Вечером к Толе на пасеку переехала шмелиная семья. Одно плохо: порадоваться не с кем — не с Мухоловом же! Что-то там, у Юрика? Толя тихонько походил вокруг забора, заглядывая во все щели: ничего не видно.
        Утром пришел Мухолов. Он стоял на улице и вызывал Толю: посвистит, посвистит, потом крикнет «То-ля!», потом опять посвистит.
        - Чего так долго? — сказал он, когда Толя вышел. — Я уже думал, тебя дома нет. Где цикада-то?
        Толя вынес ему цикаду. Мухолов с любовью осмотрел ее, пощупал жесткие крылья, радостно захихикал, достал из кармана картонную коробочку и спрятал цикаду туда. После этого он сделался скучный и сказал:
        - Знаешь, Толь, надо ее домой отнести. А то она испортится. А шмелиное гнездо я тебе покажу потом… завтра…
        - Ну и цикаду завтра получишь! Дай сюда! Дай, тебе говорят! Врешь ты все, никакого ты гнезда не знаешь!
        - Знаю, — запищал Мухолов, вцепившись в карман. — Честное слово, знаю! Окола моста! Только там сейчас Юрик ходит… Он, наверное, подсмотрел… Ты его прогони. А какие там шмели большие! А Юрик этот меня увидел, как крикнет: «Я, говорит, тебя с твоим Толькой — в речку! Всех шмелей моих половили!».
        - «Моих»! — рассердился Толя. — Купил он их, что ли? А в речку еще неизвестно кто кого закинет! Тоже мне — силач! Вот он сейчас узнает, чьи шмели. Может, я давно их нашел! Пошли!
        Сжав кулаки. Толя быстро пошел к мосту. У моста он оглянулся и увидел, что Мухолова с ним нет. И Юрика нигде не было видно. Наверное, соврал Мухолов.
        На всякий случай Толя решил обследовать окрестности моста. Шмелиное гнездо он увидел еще издали. Да какое! Такая огромная шмелиная семья Юрику и не снилась: шмели поминутно влезали в нору и вылетали обратно, они носились в воздухе и пили воду в лужицах. Это были совсем особенные шмели — желтые. Такой породы и у Юрика не было.
        Толя подошел поближе и посовал в норку прутиком. Под землей раздался гневный гул. Толя выдернул прутик, и из норы вырвалось несколько разъяренных шмелей.
        Раз! Похоже было, что раскаленная иголка вонзилась Толе в ухо. Раз! Раз! Сразу две иголки, одна — в шею, другая — в другое ухо.
        - Ай-ай! — закричал Толя, махая руками и прыгая то туда, то сюда. Но злющие шмели налетали на Толю со всех сторон: укол в щеку, в затылок!
        - В воду, Толька, в воду! Это — желтые! Скорей!
        Неизвестно откуда появившийся Юрик в одних мокрых трусах, отчаянно отмахиваясь от шмелей, которые с радостью набросились на его голое тело, схватил Толю за руку и потянул к реке.
        Толя опомнился, только очутившись в холодной зеленой воде. Когда кончился воздух. Толя вынырнул, огляделся, рядом с ним вынырнула голова Юрика, скороговоркой сказала:
        - По течению плыви, как можно дальше, ныряй! — и скрылась, потому что несколько злых желтых спикировали сверху.
        Толя и Юрик долго ныряли по течению, пока последний шмель не отстал. Потом они вылезли на берег и стали считать «раны». У Толи распухли уши и повисли, как у слона, щека раздулась, ныл затылок. У Юрика заплыл глаз, и все тело покрылось красными шишками с беленькой серединой.
        - Что ж ты, не видел, что ли? Это же желтые! — сказал Юрик. — Их нельзя трогать — страшно кусучие! Мне это гнездо сегодня Мухолов показал. Я увидел, что желтые, и не стал трогать.
        - Как? — спросил Толя. — Мухолов?
        - Ну да! — сказал Юрик. — Пришел ко мне и говорит: я знаю, где живут шмели. Дай мне вот в эту коробку маленьких гвоздиков, я тебе покажу. А Тольке, говорит, ничего не рассказывай, а то он обещал тебя и меня в речку спихнуть.
        - Чего врешь? Это ты мне грозил, а не я! За то, что я будто всех твоих шмелей переловил.
        - Он мне тоже так говорил! — обрадовался Юрик. — Значит, он врал. Я и не думал грозить. А шмелей — хочешь, я тебе своих отдам?
        - Нет, — сказал Толя. — У меня пасека хуже, давай лучше я тебе своих отдам.
        Они долго спорили, кто кому должен отдать своих шмелей, и, наконец, решили устроить одну общую пасеку у Юрика.
        Потом пошли искать Мухолова.
        Они свернули на тихую Садовую улицу, где жил Мухолов, и неожиданно столкнулись с ним.
        - Вот он! — крикнул Толя. — Где моя цикада?
        - Попался! — крикнул Юрик и схватил Мухолова за воротник. — Отдавай гвоздики!
        Мухолов вдруг заревел таким отвратительным кошачьим голосом, что Толя и Юрик на миг оторопели. Мухолов пустился бежать, втянув голову в плечи и подвывая на бегу.
        Толя и Юрик помчались за ним.
        К счастью Мухолова, навстречу шла какая-то тетя с кошелкой. Мухолов вцепился ей в руку:
        - Тетя! Тетечка! Гляньте, что они делают. Они меня бить хотят!
        Тетя остановилась:
        - Это что за хулиганство? За что вы его?
        - За то, что он Мухолов!
        - Он всех букашек мучает!
        - И обманщик!
        - Врут они, теть! — выл Мухолов, прячась за ее спину. — Я никого не трогаю, ловлю себе коллекцию, а они как на меня напали, как начали бить… Вот, попробуйте, какая у меня на голове шишка…
        Толя и Юрик шли следом, не отставая. Они надеялись, что тетя зайдет сейчас в какой-нибудь дом и оставит Мухолова им на расправу. Но добрая тетя проводила Мухолова до самого его двора. Мухолов заскочил в калитку и задвинул засов.
        Еще некоторое время Толя и Юрик слонялись возле Мухоловова дома, заглядывали в щели забора, изо всех сил кричали, вызывая Мухолова на бой.
        Наконец из калитки выскочил какой-то большой парень и погнался за ними, но не догнал.
        - Скажите Мухолову, пусть он нам не попадается! — крикнули ему Толя и Юрик.
        И они, дружно взявшись за руки, отправились домой. Укушенные места болели. Но теперь все случившееся вспоминалось с удовольствием. Юрик, махая руками, рассказывал, как неожиданно напали на него желтые шмели, и как было больно, и как он бежал к речке, ничего не видел, а шмели нападали на него сверху.
        - Прямо самолеты! — восхищался Юрик.
        - Здорово! А что нас шмели покусали, даже хорошо. Это, говорят, для здоровья полезно. Я по радио слышал. Только это было про пчел. Но шмели ведь все равно что пчелы. Правда?
        - Конечно!
        - Мухолов будет помнить! Теперь побоится нос за калитку высунуть.
        Придя домой. Толя схватил клещи и побежал в сад. Там уже раздавался скрежет выдираемых гвоздей. Это Юрик со своей стороны отрывал доску, которая загораживала дыру в заборе.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к