И настанет весёлое утро (сборник) Ирина Петровна Токмакова
        Школьная библиотека (Детская литература)
        У каждого человека есть любимые книги, с героями которых не хочется расставаться. Для многих поколений читателей - это стихотворения, сказки и повести И. П. Токмаковой, которые вошли в этот сборник, - «Где спит рыбка», «В чудной стране», «Сосны шумят», «Счастливо, Ивушкин!» и многие другие.
        Для среднего школьного возраста.
        Ирина Петровна Токмакова
        И настанет весёлое утро
        Стихотворения, сказки, повести
        «Настало весёлое утро…»[Статья печатается в сокращении.]
        Если по порядку, то было так.
        Пой-ка, подпевай-ка:
        Десять птичек - стайка…
        Эта - зяблик.
        Эта - стриж.
        Эта - развесёлый чиж.
        Ну а эта - злой орлан.
        Птички, птички, - по домам!
        И двухлетняя девочка проворно ложится на пол, смешно изображает на лице ужас и ловко уползает под кровать…
        Так началось моё знакомство с поэзией Ирины Токмаковой. Под кровать уползала моя дочь, а стихи «Десять птичек - стайка» читала с выражением её мама.
        Десять лет спустя я увидел в газете «Правда» статью Токмаковой. Она писала, что современная детская литература, и в особенности обращённая к малышам, должна прежде всего учить… взрослого, учить его обращению с ребёнком!
        Писательница была права, и я знал это уже по опыту.
        Ирина Петровна работает для самого маленького слушателя и читателя - для дошкольников и младших школьников. Пишет стихи, песенки, повести, сказки и пьесы. И во всех её произведениях идут рядом и дружат быль и небылица. Послушайте, почитайте стихотворения «В чудной стране» и «Букваринск», «Котята» и «Скороговорка», другие произведения, и вы согласитесь со мной. ‹…›
        Стихотворения Токмаковой простые, короткие, звонкие, легко запоминаются. Они также необходимы нам, как и первые слова.
        По-разному каждый из нас познаёт мир: одним познание даётся легко, другим труднее. Одни взрослеют быстрее, другие помедленнее. Но в любом случае никто из нас не обходится без родного языка, без слов и выражений самых простых. Они чудесным образом соединяются в ту прочную нить, которая связывает родные слова и между собой, и с мудростью сказки, и с радостью и печалью нашего времени. С самых ранних лет вместе с узнаванием родного языка ребёнок погружается в определённую культуру. Потому и говорят: «Слово, язык - это целый мир».
        С помощью слов узнают себя и других. Слова можно повторять, декламировать, петь, ими можно интересно играть.
        Откуда же Ирина Петровна - взрослый человек - так хорошо знает первые слова детей? Или она их выдумывает, сочиняет?
        Хорошие детские книжки получаются лишь у того писателя, который не забыл, как это - быть маленьким среди взрослых. Такой писатель ясно помнит, как дети думают, чувствуют, как ссорятся и мирятся, - помнит, как они растут. Если бы не помнил, не нашёл бы слов, которым вы сразу поверите.
        «Сколько же надо помнить!» - может удивиться кто-то из вас.
        Помнить и правда надо много. Но всё запомнить про детство не может даже детский писатель. И тогда он сочиняет, придумывает интересные истории, которые вполне могли быть на самом деле.
        Как на горке - снег, снег,
        И под горкой - снег, снег,
        И на ёлке - снег, снег,
        И под ёлкой - снег, снег,
        А под снегом спит медведь.
        Тише, тише… Не шуметь.
        Чем раньше пробуждается в человеческой душе чувство любви к родному городу, селу, дому, друзьям и соседям, тем больше душевных сил становится у человека. Ирина Петровна помнит об этом всегда. Более полувека она ни на один день не расстаётся со стихами, сказками, повестями, а значит, и с вами - своими читателями.
        Это мы немножко поговорили об особенных взрослых.
        Теперь поговорим об особенных детях. Это легче, потому что дети - все особенные. Только особенный человек играет в докторов и космонавтов, в «дочки-матери» и в принцесс, в учителей и разбойников, в диких зверей и продавцов. В таких играх всё как на самом деле, как в жизни, - всё «по правде»: серьёзные лица, важные поступки, настоящие обиды и радости, настоящая дружба. Значит, детская игра не просто забава, а мечта каждого о завтрашнем дне. Детская игра - это уверенность в том, что надо подражать лучшим делам и поступкам взрослых, это вечное ребячье желание поскорее вырасти.
        Вот Ирина Петровна и помогает детям: пишет, сочиняет книжки про всё на свете. Но пишет не просто, чтобы развлечь ребёнка, нет. Она учит серьёзно думать о жизни, учит серьёзным поступкам. Об этом её повести, например «Сосны шумят», «Ростик и Кеша», стихотворения «Я слышал», «Разговоры» и многие, многие другие.
        У всех есть любимые игрушки. Вырастая, вы ещё долго не расстаётесь с ними: расставляете на шкафах, полках, усаживаете на диван, на пол. И правильно делаете!
        Любимые игрушки, особенно куклы и зверюшки, - часть детства, детский мир, дети сами его сочинили вокруг себя. В таком мире можно жить сколько угодно, ведь кругом друзья. Этот мир населяют красивые герои - озорные и послушные, смешные и трогательные, честные и преданные. Зачем же с ними расставаться!
        Точно такой же жизнью живут и детские книжки - самые лучшие ваши друзья и советчики. У игрушки, например Дюймовочки или медведя, спросишь о чём-нибудь. Дашь им минутку помолчать-подумать и сам же за них себе отвечаешь. Интересно! А вот книжка сама отвечает нам голосами своих героев на любые вопросы. По-моему, ещё интереснее! Одну из таких книжек вы держите сейчас в руках.
        Любое известное произведение Токмаковой, вошедшее в книгу «И настанет весёлое утро», обязательно заставит вас найти и вспомнить другие стихи и прозу Ирины Петровны, её переводы произведений для детей с армянского, литовского, узбекского, таджикского, английского, болгарского, немецкого и других языков. Токмакова вообще много переводит - помогает писателям других стран прийти со своими книжками к детям, читающим по-русски. Так читатели и писатели с помощью книг учатся друг у друга хорошему, лучше и быстрее понимают, что человек рождается и живёт для счастья - для мира, для людей, а не для горя - для войны и уничтожения всего живого. А если человек этого не понимает, его жизнь проходит впустую, никому не приносит ни радости, ни пользы. Значит, зря родился…
        И всё же радости и печали в нашей жизни часто идут рядом. Взрослые, много пожившие люди говорят: «Так устроен мир».
        Интересно, что писатели и дети, не сговариваясь, чаще всего отвечают на это так: «А мы хотим сделать мир лучше».
        Правильный ответ.
        Чужого горя не бывает, не должно быть. Поэтому детские писатели всегда ищут причины хороших и плохих поступков взрослых и детей:
        Я ненавижу Тарасова:
        Он застрелил лосиху.
        Я слышал, как он рассказывал,
        Хоть он говорил тихо.
        Теперь лосёнка губастого
        Кто же в лесу накормит?
        Я ненавижу Тарасова.
        Пусть он домой уходит!
        Когда человек стремится к лучшей жизни, он хочет справедливости не только для себя, но обязательно и для других. А «другие» - это не только люди, это - всё живое вокруг. Ирина Токмакова много пишет о природе, умеет личное состояние своих героев - детей и взрослых, деревьев и цветов, домашних и диких животных - сделать интересным каждому читателю. Даже в коротеньком стихотворении она мудро очеловечивает природу, раскрывает содержание ежедневных забот и дерева и зверя.
        Один мой товарищ рассказывал мне как-то о своей дочери. Её воспитывала бабушка. Она за внучку делала всё: и уроки, и работы по дому и огороду. Кроме внучки и бабушки в доме жил ещё пёс Лель. И вот однажды бабушка заболела.
        Бабушка заболела - значит, не истопила печь, не поставила чай. А внучка не умела этого делать.
        И что же случилось? Пёс Лель выскочил на улицу и стал носить в дом дрова и укладывать на бабушку! Собака знала: дрова и бабушка дают тепло. Внучка, видя, что собака по своему разумению что-то делает, начала под бабушкиным руководством растапливать печь и греть чай. Девочка, которая ничего не умела, вскипятила чай и напоила старого человека. А после этого позвала соседей, чтобы помогли.
        Я вспомнил этот случай, когда впервые читал известную повесть-сказку Токмаковой «Счастливо, Ивушкин!». В ней автор даже выдаёт нам очень важный, пожалуй, огромный секрет: как выйти из безвыходного положения!
        Оказывается, для этого не надо падать духом.
        Каждому из нас, детей и взрослых, но детям всё-таки больше, очень хочется познать мир. Желание так велико, что «в один прекрасный день» непременно почудится, будто всё вокруг запело-заговорило. Почему? Да потому что хочет объяснить себя.
        Вот тут писатель и поможет нам, детям и взрослым, услышать дерево и реку, луг и бабочку, лошадку и соловья, таинственный чердак и печную трубу…
        Волшебное часто возникает из хорошо знакомого. Потому взрослые и любят говорить: «Вещи имеют душу. Особенно старые, любимые вещи».
        Вполне вероятно - и многие из вас это переживали - увидеть и в поле каждую былинку, и в небе каждую звезду, и «всю природу в свои объятья заключить». Это помогает дышать и расти.
        У ежа зимою спячка,
        Это значит, ёжик спит.
        На дворе сидит собачка,
        Дом хозяйский сторожит.
        Ходит кот по краю крыши,
        Окунь - в проруби речной.
        Из трубы всё выше, выше
        Улетает дым печной.
        Идёт человек - мальчик или девочка - цветущим лугом. Травы душистые - выше колен, а то и носа касаются. Жизнь вокруг душистая, цветная, поющая, летающая, текучая, светящаяся.
        Идёт человек и чувствует, как любят его воздух и вода, день и вечер, земля и травы, ночь и утро, дом и бабушка, луна и облака.
        Вот тебе и повседневность. Вот тебе и быт. Вот тебе и дом родной! Из них и творится наш духовный и художественный мир.
        Как научиться замечать отблески детства, не замечаемые никем на свете? Как сегодня отыскать слова, которые задевали бы вас, которые вам хотелось бы спеть или просто прокричать?
        Если по порядку, то снова получится так.
        Пой-ка, подпевай-ка:
        Десять птичек - стайка… —
        читает нараспев, с выражением бабушка - бывшая мама бывшей двухлетней девочки.
        - «Ну а эта - злой орлан!» - пытается прокричать двухлетний белобрысый мальчишка - сын бывшей двухлетней девочки.
        И бабушка отвечает ему, как двадцать лет назад отвечала его «пугливой» маме:
        - «Птички, птички, - по домам!»
        И этот белобрысый мальчик-птичка плюхается на пол и ловко уползает под кровать.
        Настало весёлое утро…
        Нет, друзья, видно, не суждено мне разогнать этот шумный домашний птичник.
        Ах, Ирина Петровна, Ирина Петровна!
        Жители Востока говорят: «Буква - это воспоминание о слове».
        Детская литература - это воспоминание о жизни, которую каждый из нас нафантазировал себе в детстве. А через детство проходят все.
        Прошла через него и Ирина Токмакова…
        Владимир Александров
        Весело и грустно
        Стихи
        Зёрнышко
        Поиграем
        На лошадке ехали,
        До угла доехали.
        Сели на машину,
        Налили бензину.
        На машине ехали,
        До реки доехали.
        Трр! Стоп! Разворот.
        На реке - пароход.
        Пароходом ехали,
        До горы доехали.
        Пароход не везёт,
        Надо сесть в самолёт.
        Самолёт летит,
        В нём мотор гудит:
        У-у-у!
        Зёрнышко
        Выйди, выйди, солнышко,
        Мы посеем зёрнышко.
        Скоро вырастет росток,
        Потянется на восток,
        Потянется на восток,
        Перекинется мосток.
        По мосточку пойдём,
        В гости к солнышку придём.
        Дождик
        Дождик, дождик, капелька,
        Водяная сабелька.
        Лужу резал, лужу резал,
        Резал, резал, не разрезал,
        И устал,
        И перестал.
        Ай да суп!
        Глубоко - не мелко,
        Корабли в тарелках:
        Луку головка,
        Красная морковка,
        Петрушка,
        Картошка
        И крупки немножко.
        Вот кораблик плывёт,
        Заплывает прямо в рот!
        Десять птичек - стайка
        Пой-ка, подпевай-ка:
        Десять птичек - стайка.
        Эта птичка - соловей,
        Эта птичка - воробей.
        Эта птичка - совушка,
        Сонная головушка.
        Эта птичка - свиристель,
        Эта птичка - коростель,
        Эта птичка - скворушка,
        Серенькое перышко.
        Эта - зяблик.
        Эта - стриж.
        Эта - развесёлый чиж.
        Ну а эта - злой орлан.
        Птички, птички, - по домам!
        Аист
        Аист, аист длинноногий,
        Покажи домой дорогу.
        Топай правою ногой,
        Топай левою ногой,
        Снова - правою ногой,
        Снова - левою ногой,
        После - правою ногой,
        После - левою ногой.
        Вот тогда придёшь домой!
        Каша
        Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ли!
        Не ворчите вы, кастрюли!
        Не ворчите, не шипите,
        Кашу сладкую варите,
        Кашу сладкую варите,
        Наших деток накормите.
        Тили-тили
        Тили-тили-тили-тили,
        Мы по воду не ходили,
        Приходил Егорка,
        Приносил ведёрко.
        Мыли-мыли-мыли-мыли,
        Бело-набело отмыли.
        Лишь головка одна
        Всё черным-черна!
        Баиньки
        Баиньки, баиньки,
        Прибежали заиньки,
        Сели на скамейку,
        Попросили лейку,
        Поливали огород,
        Где капуста растёт.
        Сонный слон
        Динь-дон. Динь-дон.
        В переулке ходит слон.
        Старый, серый, сонный слон.
        Динь-дон. Динь-дон.
        Стало в комнате темно:
        Заслоняет слон окно.
        Или это снится сон?
        Динь-дон. Динь-дон.
        Где спит рыбка
        Ночью темень. Ночью тишь.
        Рыбка, рыбка, где ты спишь?
        Лисий след ведёт к норе,
        След собачий - к конуре.
        Белкин след ведёт к дуплу,
        Мышкин - к дырочке в полу.
        Жаль, что в речке, на воде,
        Нет следов твоих нигде.
        Только темень, только тишь.
        Рыбка, рыбка, где ты спишь?
        В чудной стране
        В одной стране,
        В чуднй стране,
        Где не бывать
        Тебе и мне,
        Ботинок чёрным язычком
        С утра лакает молочко
        И целый день в окошко
        Глазком глядит картошка.
        Бутылка горлышком поёт,
        Концерты вечером даёт,
        А стул на гнутых ножках
        Танцует под гармошку.
        В одной стране,
        В чудной стране…
        Ты почему не веришь мне?
        Усни-трава
        Дальний лес стоит стеной,
        А в лесу, в глуши лесной,
        На суку сидит сова.
        Там растёт усни-трава.
        Говорят, усни-трава
        Знает сонные слова;
        Как шепнёт свои слова,
        Сразу никнет голова.
        Я сегодня у совы
        Попрошу такой травы:
        Пусть тебе усни-трава
        Скажет сонные слова.
        Медведь
        Как на горке - снег, снег,
        И под горкой - снег, снег,
        И на ёлке - снег, снег,
        И под ёлкой - снег, снег,
        А под снегом спит медведь.
        Тише, тише… Не шуметь.
        Невпопад
        На помощь! В большой водопад
        Упал молодой леопад!
        Ах нет! Молодой леопард
        Свалился в большой водопард.
        Что делать - опять невпопад.
        Держись, дорогой леопад,
        Верней, дорогой леопард!
        Опять не выходит впопард.
        Крокодилы
        Прошу вас, не надо съезжать по перилам,
        Вы можете в зубы попасть крокодилам!
        Они притаились на каждой площадке
        И всех, кто съезжает, хватают за пятки
        И тащат на дно африканского Нила.
        Прошу вас, не надо съезжать по перилам!
        Лягушки
        Чьи там крики у пруда?
        - Квасу, квасу нам сюда!
        Ква-ква-квасу, просто-ква-ши,
        Надоела нам вода!
        Скороговорка
        Был кашеваром кашалот,
        А кашеедом - кит.
        Но простудился кашалот,
        Стал сильно кашлять он, и вот —
        Стал кашеедом кашалот,
        А кашеваром - кит.
        Радость
        Праздник первомайский
        Это праздник,
        Это праздник,
        Это праздник первомайский,
        Это лёгкий-лёгкий шарик,
        Это новая рубашка,
        Это флаги, флаги, флаги,
        Это красные балконы,
        Это праздник первомайский,
        Это лёгкий-лёгкий шарик,
        Это мама, это папа,
        Это песенка такая!
        Кораблик
        Летний ливень лужи нлил —
        Целые моря!
        Дача встала у причала,
        Бросив якоря.
        Только мой корабль отважный
        Борется с волной.
        И не важно, что бумажный
        Парус надо мной.
        Мне грустно
        Мне грустно - я лежу больной.
        Вот новый катер заводной.
        А в деревне - лошади.
        Папа мне купил тягач,
        Кран игрушечный и мяч.
        А в деревне - лошади.
        Мне грустно - я лежу больной.
        Вот вертолётик жестяной.
        А в деревне - лошади.
        А я в деревне летом был,
        Я лошадь серую кормил.
        Она сухарь жевала
        И головой кивала.
        Тёплый вечер
        Тёплый вечер.
        Тёплый ветер.
        Кусочек тёплого неба.
        Кусочек тёплого хлеба.
        Молоко парное, тёплое очень.
        - Мамочка, тёплой ночи!
        Я слышал!
        Я ненавижу Тарасова:
        Он застрелил лосиху.
        Я слышал, как он рассказывал,
        Хоть он говорил тихо.
        Теперь лосёнка губастого
        Кто же в лесу накормит?
        Я ненавижу Тарасова.
        Пусть он домой уходит!
        Жду
        Как пятница долго тянется.
        Я не играю. Жду.
        Друг мне сказал: - В пятницу
        Я непременно приду. —
        И вот уже очень поздно,
        И мама велела спать.
        Но он же совсем взрослый —
        Не мог он неправду сказать!
        Живи, ёлочка!
        Мне ёлку купили!
        Мне ёлку купили!
        В лесу на опушке её не рубили.
        А сделали ёлку на добром заводе
        Хорошие дяди, весёлые тёти.
        Скорей приходите,
        Скорей поглядите
        На ёлку из тонких серебряных нитей:
        Вся в хвое мохнатой,
        Блестящей и пышной,
        Задень —
        И она зазвенит еле слышно.
        А ёлка лесная осталась живая.
        Стоит на опушке,
        Макушкой кивая.
        Кому?
        Никому!
        Просто - ветру, метели,
        Такой же красивой
        Неспиленной ели!
        Зимняя картинка
        У ежа зимою спячка.
        Это значит, ёжик спит.
        На дворе сидит собачка,
        Дом хозяйский сторожит.
        Ходит кот по краю крыши,
        Окунь - в проруби речной.
        Из трубы всё выше, выше
        Улетает дым печной.
        Куда в машинах снег везут
        Куда в машинах снег везут?
        Наверно, в странах жарких
        Его ребятам раздают
        На Новый год в подарках.
        Получат полные кульки —
        И все бегом играть в снежки!
        Снежинки не долетают,
        На жарком солнце тают,
        И только лужи там и тут…
        Куда в машинах снег везут?
        Радость
        Радость - если солнце светит,
        Если в небе месяц есть.
        Сколько радости на свете,
        Не измерить и не счесть!
        Только радостные слышат
        Песню ветра с высоты,
        Как тихонько травы дышат,
        Как в лугах звенят цветы.
        Только тот, кто сильно любит,
        Верит в светлую мечту,
        Не испортит, не погубит
        В этом мире красоту.
        Джумбо
        Я лепить никогда не учился,
        Но слон у меня получился.
        И я назвал его Джумбо.
        И он быстро так приручился!
        Плим
        Ложка - это ложка,
        Ложкой суп едят.
        Кошка - это кошка,
        У кошки семь котят.
        Тряпка - это тряпка,
        Тряпкой вытру стол.
        Шапка - это шапка,
        Оделся и пошёл.
        А я придумал слово,
        Смешное слово - плим.
        Я повторяю снова:
        Плим, плим, плим!
        Вот прыгает и скачет
        Плим, плим, плим!
        И ничего не значит
        Плим, плим, плим!
        Ящерка
        А у меня есть ящерка!
        Живёт она в старом ящике.
        И я её утром кормлю.
        И я её очень люблю.
        Ничья кошка
        Это ничья кошка,
        Имени нет у неё.
        У выбитого окошка
        Какое ей тут житьё?
        Холодно ей и сыро.
        У кошки лапа болит.
        А взять её в квартиру
        Соседка мне не велит.
        Голубая страна
        А я рано утром залез на сосну,
        Увидел вдали голубую страну,
        Голубых людей,
        Голубых лошадей,
        Голубых-голубых индюков.
        А я поздно вечером влез на сосну,
        Увидел вдали золотую страну,
        Золотых людей,
        Золотых лошадей,
        Золотых-золотых индюков.
        А если б я ночью залез на сосну,
        Увидел бы я никакую страну,
        Никаких людей,
        Никаких лошадей,
        Никаких-никаких индюков.
        Ну зачем?
        Я могу и в углу постоять.
        Час могу, два могу или пять.
        Я не брал эту запонку красную.
        Ну зачем говорите напрасно вы?
        Я могу и в углу постоять.
        День могу, два могу или пять.
        Я не брал эту запонку красную,
        Ну зачем говорите напрасно вы!
        Скоро в школу
        С добрым утром!
        Дождик каплю уронил,
        Словно бы горошинку.
        Мне послышалось, спросил:
        - Ты не спишь, Алёшенька?
        Воробьишки гомонят,
        Севши в ряд на жёрдочку.
        - С добрым утром! - говорят,
        Слышно через форточку.
        Лёгкий тюль от ветерка
        На окне колышется.
        Радио издалека:
        «С добрым утром!» —
        слышится.
        - С добрым утром! - я пою
        Маме, папе, бабушке,
        И дождю, и воробью,
        И траве-муравушке.
        - С добрым утром! - я кричу,
        Чтоб погромче вышло,
        Чтоб по всей стране, хочу,
        Людям было слышно.
        Я вскочил с постели быстро,
        Папин я включил транзистор.
        Мне ответил кто-то в нём:
        «С добрым утром,
        с добрым утром
        И с хорошим днём!»
        Новая квартира
        Нам вчера ключи вручили:
        Мы квартиру получили.
        Раз,
        Два,
        Три,
        Четыре
        Будет комнат в той квартире!
        Снится мне или не снится
        Этот сказочный простор?
        Можно будет расселиться,
        Как мечтал я до сих пор.
        Съездим мы на Птичий рынок,
        Там накупим разных рыбок
        И для них стеклянный дом,
        Чтобы рыбки жили в нём.
        Купим клетку, чижика
        И котёнка Рыжика.
        Катю, Лену, Гришку, Тишку
        Сразу в гости приглашу.
        И сестрёнку, и братишку
        Я у мамы попрошу.
        Но сказала мама строго:
        - У тебя фантазий много!
        Мы ковёр сначала купим,
        Люстру, лампы, мебель, бра…
        Для чего квартира людям,
        Неужели для ковра?
        Скоро в школу
        Слыхали радостную весть?
        Мне скоро будет ровно шесть!
        А если человеку шесть
        И у него тетрадки есть,
        И ранец есть, и форма есть,
        И счётных палочек не счесть,
        И он читать старается,
        То значит, он (вернее - я),
        То значит, он (вернее - я),
        Он в школу собирается!
        Почитай мне, мама!
        Когда мне книжечку читает мама,
        Совсем не то, что сам себе читаю.
        Хотя я буквы все прекрасно знаю
        И «Айболита» сам уже прочёл.
        Но если мама с книжкой сядет рядом,
        Как эту книжку слушать интересно!
        Как будто в рубке капитан отважный,
        Который не боится злых пиратов,
        Как раз и есть - я сам!
        Или хожу в дозор я на границе,
        Или в ракете направляюсь к солнцу,
        И космонавт бесстрашный - тоже я,
        Прошу тебя, ты почитай мне, мама.
        Сегодня будто стану птицей
        И бедную Дюймовочку спасу!
        Один дома
        Я один остаюсь,
        Я совсем не боюсь.
        За окошком темно.
        Это мне всё равно.
        Свет повсюду включу.
        Посижу, помолчу.
        Занавешу окно.
        Папа с мамой - в кино.
        Я один остаюсь.
        Я совсем не боюсь.
        Может, в кухню схожу.
        За столом посижу.
        К чаю пряники есть.
        Но не хочется есть…
        Кто-то в стенку стучит.
        Телевизор молчит.
        Я в ответ постучу.
        Телевизор включу.
        Время быстро пройдёт.
        К нам чужой не зайдёт.
        Холодильник урчит.
        Кто-то в стенку стучит.
        Папа с мамой в кино
        Очень-очень давно…
        Телефон
        Звон в квартиру прибежал
        По цветному проводу.
        Телефон задребезжал
        По какому поводу?
        Трубку в руки я беру,
        Что я в ней услышу?
        Скажет слово кенгуру?
        Или слон подышит?
        Может, пёсик, осмелев,
        Что-то в трубке тявкнет?
        Ну а если грозный лев
        Прямо в ухо рявкнет?
        Это мне звонит жучок,
        Маленький, хорошенький…
        Вдруг я слышу:
        - Ты, внучок?
        Что молчишь, Алёшенька?
        И совсем не кот, не кит,
        Кончились загадки.
        Это бабушка звонит:
        Всё ль у нас в порядке?
        - Лучше в гости приходи, —
        Я её упрашиваю, —
        Дома я сижу один,
        Корабли раскрашиваю.
        Телефон такой чудной:
        Я не вижу, где ты?
        Понарошку - ты со мной,
        А по правде - нету!
        Купите собаку
        Не верблюда, не корову,
        Не бизона, не коня,
        Я прошу вас,
        Чтоб щеночка
        Вы купили для меня.
        Пёсик —
        Хвост, четыре лапки —
        Много места не займёт.
        Он не слон и не горилла,
        Не кабан, не бегемот.
        Въедет в новую квартиру —
        Будет тоже новосёл.
        Он не волк и не лисица,
        Не медведь и не осёл.
        Пёсик съест совсем немного:
        В кухне косточку сгрызёт,
        Он не рысь, не лев, не пума,
        Не медведь, не кашалот!
        Имя я щенку придумал,
        Я его видал во сне.
        Я мечтаю:
        Вот бы завтра
        Мой щенок пришёл ко мне!
        Бабушкина сказка
        - Что ты смотришь телевизор,
        И хоккей, и матч по регби,
        Авто-мото-велогонки,
        И чего-то там ещё!
        Ты же бабушка,
        И значит,
        Знать должна ты много сказок
        Про Ивана и Жар-птицу,
        Про весёлого портняжку
        И про всех богатырей.
        Выключаем телевизор!
        «Жили-были…»
        Кто, скажи?
        Мы играли в хохотушки
        Мы играли в хохотушки,
        Мы визжали, как свинушки,
        Мы скакали, как лягушки,
        Вбок и задом наперёд.
        Мы решили: кто захочет,
        Тот нас всех перехохочет,
        Всех один перехохочет,
        Всех один пересмеёт.
        Мы смеялись и смеялись,
        Лопнуть со смеху боялись,
        Даже по полу катались:
        Всех нас разом смех берёт!
        Я могу сказать вам честно:
        До сих пор нам неизвестно,
        Кто сумеет, кто захочет,
        Кто нас всех перехохочет,
        Всех один пересмеёт?
        Обижалки
        Мы с моей соседкой Галкой
        Сочиняли обижалки.
        Вот придёт обидный срок,
        А у нас готово впрок:
        Я скажу ей - ты ворона,
        А она мне - ты глухарь.
        Я скажу ей - макарона,
        А она мне - ты сухарь.
        Я ей - мышь!
        Она мне - крыс!
        Стой-ка!
        Чем мы занялись?
        Для чего нам обижалки?
        Мы стоит соображаем:
        Мы совсем друг друга с Галкой
        Никогда не обижаем!
        Ссора
        Ты меня заобижала,
        А скажи - зачем?
        Леденец в руке зажала,
        Я же весь не съем!
        Я просил совсем чуточек,
        Крошечку просил.
        Осторожно уголочек
        Я бы откусил.
        Ну и что ж, что он английский —
        Этот леденец.
        Был тебе я другом близким.
        Всё. Теперь конец.
        Ты меня заобижала.
        Уходи. Пора.
        Лучше б кошка забежала
        Просто со двора.
        Молока бы ей из кружки
        В блюдце б я налил.
        О тебе, плохой подружке,
        Сразу бы забыл.
        Фигурное катание
        Когда решили детям
        Придумать наказание,
        То очень долго думали,
        Всё думали и думали
        И наконец придумали
        Фигурное катание.
        Фигурное верчение —
        Коньком по льду черчение.
        От этого мучения
        Нигде нет облегчения:
        Берут телепрограммы
        И там находят мамы
        Фигурное катание,
        Топтание, мотание,
        Велят смотреть и подражать,
        На тренировках поднажать…
        Урок мне дайте пробный,
        А вдруг я неспособный!
        Я лидером не буду.
        Я всё перезабуду.
        Вы сядьте и подумайте,
        Подумайте, подумайте
        И для меня придумайте
        Другое
        Интересное
        Занятие!
        Письмо
        Вы знаете, а сочинить письмо
        Не так-то просто.
        Я пробовал сегодня.
        Написал:
        «Дедуля, здравствуй,
        Как ты поживаешь?»
        И подписал: «Алёша».
        Придумать больше
        Ничего не мог.
        А вы писали письма?
        Правда, трудно?
        Подарили собаку!
        Нет, не просто говорили,
        В самом деле подарили,
        В день рожденья подарили
        Очень славного щенка!
        Он малюсенький пока.
        От него такой лесной
        Тёплый-тёплый запах.
        Он идёт смешной-смешной,
        Путается в лапах.
        Подрастёт щеночек мой —
        Он поправдашний, живой!
        Песенка, которую Алёша сочинил на прогулке
        Хорошая собака
        Пошла гулять одна.
        Хорошая собака
        Увидела слона.
        Подумала с улыбкой:
        «Откуда этот слон?
        Наверно, по ошибке
        Сюда притопал он!»
        Она его спросила:
        - Ты правда, что ли, слон? —
        В ответ ей очень мило
        Махнул ушами он.
        - Я дам тебе ватрушку,
        Ты хочешь или нет? —
        Он сообщил на ушко
        Собаке свой ответ.
        Но где ж была ватрушка?
        А это их секрет!
        Гномов маленький народ
        Утренний гном
        К нам по утрам приходит гном.
        В Москве приходит, прямо в дом!
        И говорит всё об одном:
        - Почаще мойте уши!
        А мы кричим ему в ответ:
        - Мы точно знаем: гномов нет! —
        Смеётся он: - Ну нет так нет,
        Вы только мойте уши!
        Грустный гном
        По весёлой наковаленке
        Дождь постукал и затих.
        Что ты плачешь, гномик маленький?
        Заходи в наш добрый стих.
        Здесь живут смешные сказочки,
        Им по многу-многу лет.
        На столе в хрустальной вазочке
        Горка яблок и конфет.
        Фея с ласковой улыбкою
        Встретит гнома у ворот.
        В сердце золотою рыбкою
        Радость светлая плеснёт.
        Только доброе пророчится.
        Только счастье впереди.
        Плакать больше не захочется.
        Не стесняйся, заходи!
        Брусничный гном
        Под кустом брусничным
        Жил да был когда-то
        Гномик симпатичный,
        Гномик бородатый.
        Собирал он шишки
        На лесной опушке,
        Славно пёк коврижки
        На сосновой стружке
        И под шелест вишни,
        И под плач метели
        Всё играл чуть слышно
        На своей свирели.
        Как-то раз сорока
        Рассказала гному,
        Что неподалёку
        Гномик незнакомый
        Под кустом черничным
        Возле старой ели
        Также преотлично
        Свищет на свирели.
        Гномик удивился
        И, тряхнув бородкой,
        Тут же удалился
        Бодрою походкой.
        Куст привял брусничный
        И к земле пригнулся.
        Гномик симпатичный
        Больше не вернулся.
        Если звук знакомый
        Вдруг услышишь летом,
        Знай, что это гномы
        Свиристят дуэтом!
        Гномик пишет
        Светит крошка лампиошка,
        Свет даёт плохой.
        А под лампой гномик-крошка,
        Ах, совсем глухой!
        Сутки, сутки, снова сутки,
        Колпачок в пыли.
        Он не слышит, как минутки,
        Топая, прошли.
        Как листочки отрывает
        Старый календарь.
        Как комарик напевает
        То же, что и встарь.
        Ничего-то гном не слышит
        И не хочет знать.
        Только пишет, только пишет
        В толстую тетрадь.
        Что на листике тетрадном
        Накалякал гном?
        Что бы он хотел сказать нам,
        Вряд ли разберём.
        Занавешено окошко.
        Гном не ляжет спать.
        Светит крошка лампиошка
        Прямо на тетрадь…
        Странный гном
        Этот гномик просто комик:
        Не с крыльца он входит в домик, —
        С чердака заходит в дом
        Этот странный-странный гном.
        Пробирается на кухню,
        Где очаг вот-вот потухнет,
        Раздувает угольки,
        Вызывает огоньки.
        В голубой большой кастрюльке
        Начинает что-то булькать.
        Кашу, суп или жаркое,
        Или что-то там другое
        Этот странный-странный гном
        Заправляет так потом:
        Перец, сахар, соль, корицу
        Кориандр и горчицу
        Сразу сыплет этот гном
        И чуть-чуть польёт вином…
        Ну а как стряпню заправит,
        Он её на стол поставит,
        Посредине поместит
        И в два пальца засвистит.
        В тот же миг тропой знакомой
        Прибегают к дому гномы,
        Не успев к столу присесть,
        Начинают сразу есть.
        Каша, суп или жаркое,
        Или что-то там другое —
        Всё с тарелок в рот летит.
        Ну и странный аппетит!
        Маленький гном
        Возле леса, на опушке,
        Там, где выросли волнушки,
        Рядом, в крохотной избушке,
        Гномик маленький живёт.
        Он грибов не собирает,
        Он в избушке прибирает,
        Варит кашу, сам стирает
        И тихонечко поёт:
        - Хорошо в лесу живётся,
        Хорошо в лесу поётся! —
        Пропоёт и засмеётся.
        Так за днём проходит день.
        Если выйдешь на опушку
        Да найдёшь грибок волнушку,
        Ты гляди - его избушку
        Ненароком не задень!
        Добрые гномы
        Как? Вы разве не знакомы?
        Даже не бывали тут?
        Вы не знаете, что гномы
        В перелеске тут живут?
        Там, где стройные осинки
        Целый день в ладоши бьют,
        Там, где тонкие тростинки
        Из речушки воду пьют…
        Здесь они живут - два брата —
        У излучины реки.
        Поселились здесь когда-то
        Эти гномы-добряки.
        И с тех пор, хоть день, хоть вечер
        Или даже, скажем, ночь,
        Если болен - то полечат,
        Поспешат скорей помочь.
        Пить дадут, кто пить захочет,
        И кормить им всех не лень.
        То кузнечик к ним заскочит,
        То заглянет жук-олень.
        Берегут и охраняют
        Всё живое, всех подряд,
        Жив ли, цел ли, проверяют
        И тихонько говорят:
        - Веселись, пляши и прыгай
        Прямо, вбок и кувырком,
        Ты живи и с Красной книгой
        Будь вовеки не знаком.
        Пугливый гном
        У ручья, под старой ивой,
        Гномик жил - такой пугливый!
        Говорил: - Ой, ветер дует,
        Что-то злое наколдует?
        Дождик льётся, льётся, льётся.
        Чем всё это обернётся?
        Что за темень? Солнце, где ты?
        Ой, на небе солнца нету! —
        Бум! Свалилась с ёлки шишка.
        - Всё, конец, теперь нам крышка!
        Птицы мудрые сказали:
        - Крышка нам? Ну нет, едва ли.
        Добрый ветер зла не хочет,
        Просто листики щекочет.
        Дождик худа не желает:
        Он ромашки поливает.
        И не страшно, и не жутко,
        Просто солнце на минутку
        В небе облачко накрыло.
        С нами облачко шутило.
        Покатилась шишка с ели?
        Что ж пугаться, в самом деле!
        Это белочка без спешки
        Из неё лущит орешки.
        Не пугай себя напрасно,
        Помни: в мире всё прекрасно.
        Не пугай себя напрасно,
        А живи светло и ясно.
        Восьмой гном
        Эта сказка тебе так знакома —
        «Белоснежка и семеро гномов».
        Белоснежка пришла к гномам в дом…
        Ну, ты знаешь, что было потом.
        Правда, ты не имеешь понятья:
        Брат восьмой был у гномиков-братьев.
        Только с ним приключилась беда:
        Заблудился в лесу он тогда.
        Всё шагал и шагал понемногу
        И совсем потерял он дорогу.
        За часами и дни пролетели.
        Путь ему преграждали ели,
        И вставали дубы на пути.
        Ах, куда же, куда же идти?
        Но вдруг на опушку он вышел.
        Вон же дом их под красной крышей!
        Это братиков дом и его.
        Только что же в нём нет никого?
        Братья-гномы на свадьбе гуляют,
        Белоснежкину свадьбу справляют.
        Как от века известно в народе:
        Белоснежка за принца выходит…
        В старой сказке настала развязка,
        Потому что окончена сказка.
        Что поделаешь, гном опоздал:
        В сказку гномик восьмой не попал!
        Новый год у гномов
        Что, у гномов новоселье
        У раскидистой ветлы?
        Всё кружится каруселью:
        Песни, шутки, смех, веселье
        И накрытые столы.
        Старший гном вниманья просит,
        В руки взяв бокал с вином.
        - С Новым годом! - произносит. —
        Пусть он радость всем приносит! —
        Поздравляет гномов гном.
        Тополиный пух летает,
        Нежно иволга поёт.
        Потому что так бывает,
        Потому что наступает
        Летом гномский Новый год!
        Деревья
        Берёза
        Если б дали берёзе расчёску,
        Изменила б берёза причёску:
        В речку, как в зеркало, глядя,
        Расчесала б кудрявые пряди,
        И вошло б у неё в привычку
        По утрам заплетать косичку.
        Ели
        Ели на опушке —
        До небес макушки —
        Слушают, молчат,
        Смотрят на внучат.
        А внучата - ёлочки,
        Тонкие иголочки —
        У лесных ворот
        Водят хоровод.
        Яблонька
        Маленькая яблонька
        У меня в саду,
        Белая-пребелая,
        Вся стоит в цвету.
        Я надела платьице
        С белою каймой.
        Маленькая яблонька,
        Подружись со мной!
        Ива
        Возле речки, у обрыва,
        Плачет ива, плачет ива.
        Может, ей кого-то жалко?
        Может, ей на солнце жарко?
        Может, ветер шаловливый
        За косичку дёрнул иву?
        Может, ива хочет пить?
        Может, нам пойти спросить?
        Осинка
        Зябнет осинка,
        Дрожит на ветру,
        Стынет на солнышке,
        Мёрзнет в жару…
        Дайте осинке
        Пальто и ботинки —
        Надо погреться
        Бедной осинке.
        Сосны
        Сосны до неба хотят дорасти,
        Небо ветвями хотят подмести,
        Чтобы в течение года
        Ясной стояла погода.
        Рябина
        Красненькую ягодку
        Мне дала рябина.
        Думал я, что сладкую,
        А она - как хина.
        То ли эта ягодка
        Просто не дозрела,
        То ль рябина хитрая
        Подшутить хотела?
        Дуб
        Дуб дождя и ветра
        Вовсе не боится.
        Кто сказал, что дубу
        Страшно простудиться?
        Ведь до поздней осени
        Он стоит зелёный.
        Значит, дуб выносливый,
        Значит, закалённый.
        Разговоры
        Ходит солнышко по кругу…
        Ходит солнышко по кругу,
        Спит в лесу лосиха,
        Мы идём с тобой по лугу
        Тихо, тихо, тихо.
        Мы походим по опушке,
        Мы найдём тропинку.
        Вон сорока на верхушке
        Клювом чистит спинку.
        Вон на камне придорожном,
        Словно вросшем в землю, —
        Осторожно, осторожно! —
        Ящерица дремлет.
        Слышишь, звякнул колокольчик
        На лесной лужайке.
        Есть у нас магнитофончик,
        Маленький всезнайка.
        Он на тоненькую плёнку
        Пишет разговоры:
        Что сказал комар зайчонку,
        Лягушачьи споры…
        Целый день он с нами ходит,
        А настанет вечер,
        Разговоры переводит
        В звуки нашей речи.
        Тихо, тихо. Ни словечка.
        Мы нажали кнопку.
        Так о чём спросила речка
        Узенькую тропку?
        И о чём поведал ветер
        Листьям дикой груши?
        Мы узнаем всё на свете.
        Посиди. Послушай.
        Что ореховый куст сказал зайчонку
        - Стой, Зайчонок, не беги
        По тропинке узенькой,
        Лучше ты побереги
        Хвостик свой кургузенький.
        Лис крадётся вдоль тропы.
        Вряд ли ищет он грибы!
        Разговор синицы и дятла
        - Вынь-вынь,
        Вынь, вынь, вынь
        Червячка из глубины,
        Кинь-кинь,
        Кинь, кинь, кинь
        На дорожку у сосны.
        Накорми подруг! —
        Тук-тук-тук!
        Тук!
        Разговор тропинки и речки
        - Речка, речка, где тут брод?
        - Вот!
        Разговор старой ивы с дождём
        - Восемь - у дороги,
        Девять - на лугу…
        - Что ты, Дождь, считаешь?
        Может, помогу?
        - Две - под старой елью,
        Возле стога - шесть…
        - Что ты, Дождь, считаешь,
        Да не можешь счесть?
        - Тороплюсь ромашки
        Все пересчитать,
        Десять - на опушке,
        Под осиной - пять…
        Ну, как просчитаюсь,
        Долго ль до беды!
        Вдруг на всех не хватит
        У меня воды!
        Разговор большой ели и мушки
        - Ты кому, большая Ёлка,
        В небе пасмурном киваешь?
        И не ты ли втихомолку
        Тучи с тучами сшиваешь?
        - Что ты, глупенькая Мушка,
        Я не шью и не тачаю,
        Я тихонько на верхушке
        Ветер маленький качаю.
        Разговор татарника и спорыша
        - Твой цветочек, братец Спорыш, —
        Недомерок и заморыш.
        То ли дело я цвету —
        Людям видно за версту!
        - Я не спорю, брат Татарник,
        Ты большой, почти кустарник,
        Ты - богач,
        А я - бедняк…
        Я - целебный,
        Ты - сорняк!
        Песенка дубовых сеянцев
        Ты росток,
        И я росток.
        Раз - листок,
        И два - листок.
        Подрастём ещё чуток,
        И - чего же проще! —
        Ты - дубок,
        И я - дубок,
        Я - дубок,
        И ты - дубок,
        Станем рядом бок о бок,
        Вот и будет роща!
        Разговор ветра и осинок
        - Здравствуй, ветер!
        Ветер, здравствуй,
        Ты куда летишь, вихрастый,
        Что поднялся до зари?
        Погоди, поговори!
        - Я спешу, осинки, в город,
        Я несу приветов ворох,
        Должен их сегодня сам
        Разнести по адресам.
        Площадям и переулкам,
        Фонарям, тоннелям гулким,
        Перекрёсткам и домам
        Я приветы передам
        От тропинок и дорожек,
        От рябинок-тонконожек,
        От калиновых кустов,
        От малиновок, дроздов,
        Чтобы город стал весенним,
        Чтоб пришло туда веселье,
        Чтоб запахло там весной,
        Светлой радостью лесной!
        Разговор лютика и жучка
        - Лютик, Лютик, что хохочешь?
        - Да ведь ты меня щекочешь,
        Так листочки мне щекочешь,
        Что не хочешь - захохочешь!
        Колыбельная лосёнку
        Спи, Лосёнок тонконогий,
        Ночь уже пришла.
        На пригорке у дороги
        Дрёма расцвела.
        От гнилушек - слабый свет,
        На траве - медвежий след.
        Сонно сосны повторяют
        Песенку одну.
        Звёзды с облака ныряют
        Прямо в глубину.
        Сено смётано в стога.
        У тебя растут рога.
        Месяц прятки затевает,
        Выглянул - исчез…
        Здесь зверей не убивают,
        Это добрый лес!
        Завтра утром рано-рано
        Встанешь - и иди.
        Ни ловушек, ни капканов
        Нету на пути.
        Будет так, как повелось.
        Спи, мой мальчик. Спи, мой Лось.
        Колыбельная реке
        Гаснет в небе зорька алая:
        Приготовилась ко сну.
        Спи-усни, речушка малая,
        Не гони вперёд волну.
        Укроти воды движение,
        Бег бессонный прекрати.
        Звёзд небесных отражение
        Ты не путай - не мути.
        Укачай икринки-бусинки,
        Сом усатый пусть уснёт.
        Пусть рачок совсем малюсенький
        В мягком иле прикорнёт.
        Спит цветок душистой таволги,
        Спит кузнечик - не куёт.
        Месяц, вниз сойдя нендолго,
        Возле брода воду пьёт.

* * *
        Тихо-тихо. Ни словечка.
        Сонно гнутся травы,
        Да ворчит устало речка
        Возле переправы.
        Голос филина во мраке
        Прозвучал над бором.
        Сколько разных, сколько всяких
        В мире разговоров!
        К ночи - глуше, к тру - звонче,
        То слышней, то тише…
        Завтра наш магнитофончик
        Снова их запишет.
        Март
        Март пришёл!
        Как хорошо!
        Мы открываем форточки.
        Сугробы присели на корточки.
        Солнце в лужице отражается.
        Весна!
        Весна приближается!
        Ручей
        Бежал ручей по камешкам,
        Бежал, бежал, бежал…
        Потом в глубокой лужице
        Лежал, лежал, лежал…
        То снова он помчался вскачь,
        То будто бы уснул…
        Увидел речку - прыг туда
        И сразу утонул!
        Весенняя картинка
        Воздух воробьиный и синичий,
        Говор, гомон, свист и щебет птичий.
        В лёгоньком пушке берёзы крона.
        На верхушке - смелая ворона.
        Первой травки выглянувший стебель.
        Белый голубь в синем-синем небе.
        Ручеёк, бегущий по канавке.
        Две бабуси у крыльца на лавке.
        Солнышки мать-мачехи на взгорке…
        На носу веснушки у Егорки.
        Весна
        К нам весна шагает
        Быстрыми шагами,
        И сугробы тают
        Под её ногами.
        Чёрные проталины
        На полях видны.
        Верно, очень тёплые
        Ноги у весны.
        Верба
        Под соснами - проталинки,
        Там снег растаял первым.
        А сколько зайцев маленьких
        Сидят на ветках вербы!
        Они не сходят вниз.
        Они боятся лис?
        В летнем небе
        В летнем небе ворон ворону
        Что-то тихо говорит.
        Отлетит немного в сторону
        И над облаком парит.
        Парашютисты
        Из шариков пушистых
        Над пёстрым летним лугом
        Летят парашютисты
        Вдогонку друг за другом.
        Едва земли коснутся —
        Уснут, как на диванчике.
        А по весне проснутся…
        И будут - одуванчики!
        Сенокос
        Сенокос, сенокос!
        Луг остался без волос!
        Он пострижен косами,
        Он побрызган росами.
        Как причёска эта
        Хороша для лета!
        Летним утром
        Тихо, тихо, ни души,
        Только шепчут камыши,
        Только плавают неслышно
        Краснопёрки и ерши.
        Не спеши, не мельтеши,
        Свежим ветром подыши,
        Летним утром возле речки
        Зори больно хороши!
        Кончается лето
        Кончается лето!
        Кончается лето!
        И солнце не светит,
        А прячется где-то.
        И дождь-первоклассник,
        Робея немножко,
        В косую линейку
        Линует окошко.
        Осенние листья
        Опустел скворечник,
        Улетели птицы,
        Листьям на деревьях
        Тоже не сидится.
        Целый день сегодня
        Всё летят, летят…
        Видно, тоже в Африку
        Улететь хотят.
        Ветрено!
        Ветрено,
        Ветрено,
        Вся земля
        Проветрена!
        Ветер листья с веток
        Разогнал по свету:
        Липовый,
        Берёзовый,
        Жёлтый лист
        И розовый,
        Красный,
        Разноцветный,
        Старый лист газетный…
        Солнечно,
        Ведренно…
        Ветрено!
        Ветрено!
        Туман
        Кто-то ночью утащил лес.
        Был он вечером, а утром исчез!
        Не осталось ни пенька, ни куста,
        Только белая кругом пустота.
        Где же прячутся птица и зверь?
        И куда ж за грибами теперь?
        Дождик плачет
        За окошком плачет дождик,
        Дождик не кончается…
        Раз он плачет - это, значит,
        С летом он прощается.
        Осень
        Осень лисьим шагом
        Крадётся по оврагам,
        Вдоль речек и речушек
        И вдоль лесных опушек.
        Крадётся и при этом
        Всё красит лисьим цветом:
        Берёзка стала жёлтой,
        Рябина стала рыжей,
        И покраснели клёны.
        А осень ближе, ближе…
        Она прогонит лето.
        Как печально это!
        Осенний подарок
        Ветер с запада летел на восток,
        Оборвал кленовый листок.
        Он родился прошлой весной,
        Весь такой красивый, резной,
        Жёлтый, по краям - красный,
        Лист кленовый - такой прекрасный!
        Я дарю тебе его от души.
        В толстой книжке его засуши.
        Он тебя согреет зимой.
        Лист осенний - подарок мой.
        В ноябре
        В ноябре замёрзнут лужи
        И наступит время стужи.
        Будем мёрзнуть, как моржи.
        Где стрижи? И где чижи?
        Нет ни пчёл, ни мушек даже,
        Снег летит, как пух лебяжий,
        Разлетается, вьюжит,
        В зимнем воздухе кружит.
        Он ложится на бульвары,
        На ларьки, на тротуары,
        На дома, на гаражи…
        Лето будет, не тужи!
        Снежинки
        Стоит фонарь на улице,
        Под ним снежинки кружатся,
        Снежинки пляшут - двести пар,
        Боятся лечь на тротуар:
        На тротуаре дворник злой
        Вовсю орудует метлой.
        Снег-скульптор
        Снег падает тоненькой сеткой,
        Ложится на голые ветки.
        Он скульптор - он лепит скульптуры,
        Забавные с виду фигуры.
        Вот зайка, вот кошка, вот ваза,
        Вот лайка, матрёшки - две сразу,
        А слоник - детёныш слоновый
        Разлёгся на ветке сосновой…
        По саду брожу и брожу,
        На эти скульптуры гляжу,
        Глядел бы на них целый век.
        Какой ты талантливый, снег!
        Оттепель в городе
        В декабре - ни вьюг, ни стужи,
        Под ногами - лужи, лужи,
        С неба льётся снегодождик,
        Или сыплет дождеснег!
        Глядя в лужи удивлённо
        Ходит мокрая ворона,
        Во дворе с утра гуляет
        Мокрый-мокрый человек.
        Ни снежков, ни снежной бабы,
        Ну один сугроб хотя бы!
        Ни на санках,
        Ни на лыжах —
        Впору хоть на лодке плыть!
        Что, зима, творишь ты сдуру?
        Ну-ка, мерь температуру,
        Видно, ты неосторожно
        Умудрилась грипп схватить!
        Голуби
        Голуби, голуби —
        Раз, два, три…
        Прилетели голуби
        Сизари.
        Сели и нахохлились
        У дверей.
        Кто покормит крошками
        Сизарей?
        В зимнем лесу
        Ель, берёза и сосна.
        Тишина. Тишина.
        В небе звёздочка видна,
        Чуть видна.
        Кто-то с неба сыплет снег
        Крупяной, крупяной.
        Заяц дремлет под сосной
        Смоляной.
        Сойка зябко прячет клюв
        Под крыло, под крыло.
        Дует ветер-ветродув.
        Всё бело.
        Дрогнет ветка, скрипнет сук,
        Весь в снегу, весь в снегу.
        Где-то прячется барсук —
        Ни гугу.
        И медведь в берлоге спит
        И во сне, и во сне
        Видит: леший там сидит
        На сосне.
        Ходят ёлки
        Ходят ёлки по одной,
        Ходят парами,
        Тротуаром, мостовой
        И бульварами.
        Скоро, скоро Новый год,
        Вся с иголочки,
        К вам придёт и к нам придёт
        Гостья-ёлочка!
        Новый год
        Новогодний тихий вечер
        Тихо с облака слети.
        Ты зажги на ёлке свечи,
        Добрым светом освети.
        Вместе с ветром и метелью
        Сердце песенку поёт.
        Счастье, радость и веселье
        Нам приносит Новый год.
        Новый год, Новый год,
        Новым дням - новый счёт,
        Ты кружись, кружись быстрее
        Новогодний хоровод.
        Рождественская песенка в лесу
        Есть песня у метели
        И есть у ручейка,
        Есть песенка у ели
        И у березняка,
        У вербы на опушке,
        У жабы и лягушки,
        У рыжика, волнушки
        И у бурундука.
        И надо слушать песни,
        Молчать и не дышать,
        Потом все песни вместе
        Слегка перемешать.
        И будет светлый-светлый
        Прекрасный звонкий звон.
        И в Рождество сегодня
        В лесу раздастся он!
        Сказочка о счастье
        Котята
        На свете есть котята —
        Касьянка, Том и Плут.
        И есть у них хозяйка,
        Не помню, как зовут.
        Она котятам варит
        Какао и компот
        И дарит им игрушки
        На каждый Новый год.
        Котята ей находят
        Пропавшие очки
        И утром поливают
        Укроп и кабачки.
        Котят купить просили
        Продукты на обед.
        Они сходили в город
        И принесли… конфет.
        Натёрли пол на кухне
        Касьянка, Том и Плут,
        Сказали: «Будет кухня —
        Совсем замёрзший пруд».
        И весело катались
        По кухне на коньках.
        Хозяйка от испуга
        Сказала только: «Ах!»
        Котята за капустой
        Ходили в огород.
        Там у капустных грядок
        Им повстречался крот.
        Весь день играли в жмурки
        Котята и кроты.
        А бедная хозяйка
        Грустила у плиты.
        Косили на опушке
        Касьянка, Плут и Том.
        Нашли в траве щеглёнка
        С оторванным хвостом.
        Они снесли больного
        К щеглихе-маме в лес
        И сделали припарки,
        Примочки и компресс.
        Ходили как-то к речке
        Касьянка, Том и Плут,
        Проверить, хорошо ли
        В ней окуни живут.
        Приходят, а у речки
        Лежит старик судак
        И до воды добраться
        Не может сам никак.
        Скорей беднягу в воду
        Забросили они
        И крикнули вдогонку:
        «Смотри не утони!»
        Сказала раз хозяйка:
        «Схожу куплю букварь,
        Неграмотный котёнок —
        Невежда и дикарь».
        И в тот же вечер дружно
        Уселись за столом,
        И выучили буквы
        Касьянка, Плут и Том.
        А после, взявши ручки
        И три карандаша,
        Такое сочинили
        Послание мышам:
        «Эй, мыши-шебуршиши,
        Бегите из-под крыши,
        Бегите из подвала,
        Пока вам не попало».
        И подписались все потом:
        «Касьянка, Плут и Том».
        Кукареку
        Захотел Петушок
        Сочинить стишок,
        Написатькукареку
        И к нему ещё строку.
        Нокукареку потерялось,
        Ничего от него не осталось:
        Нику, ника, ни ре…
        Увидал он Хрюшку на дворе.
        - Хрюшка, - говорит Петушок, —
        Я хотел сочинить стишок:
        Написатькукареку
        И к нему ещё строку.
        Нокукареку потерялось.
        Ты не знаешь, куда оно девалось?
        Хрюшка головой покачала:
        - Нет,кукареку я не встречала.
        Не печалься, тебе яхрю-хрю
        Вместо него подарю.
        Говорит Петушок:
        - Нет, спасибо,
        Мнекукареку найти бы.
        Собрался Петушок,
        Взял дорожный мешок
        И пошёл шагать —
        Пропажу искать.
        Видит: навстречу Кошка,
        Кошка идёт, мягконожка.
        - Кошка, - говорит Петушок, —
        Я хотел сочинить стишок:
        Написатькукареку
        И к нему ещё строку.
        Нокукареку потерялось.
        Ты не знаешь, куда оно девалось?
        Кошка головой покачала:
        - Нет,кукареку я не встречала.
        Не грусти, я тебе удружу —
        Мяу-мяу тебе одолжу.
        Говорит Петушок:
        - Нет, спасибо,
        Мнекукареку найти бы.
        Вздохнул Петушок,
        Подтянул ремешок,
        До реки дошагал —
        Очень устал.
        Видит: скачет Лягушка,
        Известная всем болтушка.
        - Лягушка, - говорит Петушок, —
        Я хотел сочинить стишок:
        Написатькукареку
        И к нему ещё строку.
        Нокукареку потерялось.
        Ты не знаешь, куда оно девалось?
        Лягушка головой покачала:
        - Нет,кукареку я не встречала.
        Ты возьми себе лучшеква-ква —
        Для стихов неплохие слова.
        Говорит Петушок:
        - Нет, спасибо,
        Мнекукареку найти бы.
        Грустный Петушок
        Срезал посошок,
        На закат взглянул,
        Домой повернул.
        Дома ужин ждёт.
        Дома - детки.
        Глядь - на крылечке Наседка.
        - Муженёк, - кричит, - я так устала,
        Всёкукареку твоё искала!
        Утащили его цыплята,
        Непослушные наши ребята.
        Целый день с ним они провозились,
        Говорят - кукарекать учились.
        Впредь храни ты его аккуратно.
        А теперь получай обратно!
        Тут Петушок сочинил стишок:
        Написал -кукареку!
        И ещё -кукареку!
        И третью строку -кукареку!
        Вечерняя сказка
        Я целый день бродил в лесу.
        Смотрю - уж вечер на носу,
        На небе солнца больше нет,
        Остался только красный след.
        Примолкли ели. Дуб уснул.
        Во мгле орешник потонул,
        Затихла сонная сосна.
        И наступила тишина:
        И клёст молчит, и дрозд молчит,
        И дятел больше не стучит.
        Вдруг слышу: ухнула сова,
        Да так, что вздрогнула листва.
        - Уху! Уходит время зря,
        Потухла на небе заря.
        Давай утащим крикуна,
        Пока не вылезла луна. —
        Другая буркнула в ответ:
        - Я не доела свой обед. —
        И снова первая: - Уху!
        Ты вечно мелешь чепуху!
        Мы не успеем долететь,
        Ведь могут двери запереть.
        Бросай обед, летим сейчас,
        Возьмём его, и кончен сказ. —
        Раздвинул ветки я плечом
        И крикнул: - Совы, вы о чём?
        Почистив клюв, одна из них
        Мне отвечала за двоих:
        - На свете странный мальчик есть.
        Он сам умеет кашу есть,
        Линкор умеет рисовать
        И злых собак дрессировать.
        Но только скажут: «Спать пора», —
        Он рёв заводит до утра:
        «Не гасите
        Огня,
        Не просите
        Меня,
        Всё равно
        Не усну,
        Всю постель
        Переверну,
        Не желаю,
        Не могу,
        Лучше к совам
        Убегу…»
        Мы рассудили: так и так,
        Раз этот маленький чудак
        Ночами не желает спать,
        Ему совёнком надо стать.
        В дупло мальчишку принесём,
        Пять страшных слов произнесём,
        Дадим волшебную траву
        И превратим его в сову.
        Тут совы с места поднялись
        И в тьму ночную унеслись.
        Я знал, куда они летят,
        Кого заколдовать хотят!
        Ведь это Женька, мой сосед,
        Ему пять с половиной лет,
        А он все ночи напролёт
        Кричит, буянит и ревёт:
        «Не гасите
        Огня,
        Не просите
        Меня,
        Всё равно
        Не усну,
        Всю постель
        Переверну,
        Не желаю,
        Не могу,
        Лучше к совам
        Убегу…»
        Как этих сов опередить?
        Как Женьку мне предупредить?
        Никто не сможет мне помочь:
        Совсем темно, настала ночь.
        Тумана дымка поднялась,
        На небе звёздочка зажглась…
        Я дятла кинулся будить:
        - Послушай, дятел, как мне быть?
        Мой лучший друг попал в беду,
        А я дороги не найду… —
        Подумал дятел, помолчал
        И головою покачал:
        - Никак ума не приложу,
        Слетаю мышку разбужу. —
        Сейчас же прибежала мышь
        И пропищала: - Что грустишь?
        Ведь мой знакомый старый крот
        Прорыл прямой подземный ход.
        Ты можешь прямиком идти,
        Там не собьёшься ты с пути. —
        И, несмотря на темноту,
        Бегом помчался я к кроту.
        Но здесь опять ждала беда:
        Ход шириною был с крота!
        Ну как в дорогу я пущусь,
        Когда я в нём не умещусь?
        Придётся поверху брести.
        Да как во тьме тропу найти?
        Тут не помогут мне очки.
        Но дятел крикнул: - Светлячки! —
        И прилетели светлячки,
        Такие добрые жучки,
        И сразу отступила мгла,
        И я помчался как стрела,
        Как скороход,
        Как вертолёт,
        Как реактивный самолёт!
        Вот я и дома. Раньше сов!
        Обычный Женькин слышу рёв:
        «Не гасите
        Огня,
        Не просите
        Меня,
        Всё равно
        Не усну,
        Всю постель
        Переверну,
        Не желаю,
        Не могу,
        Лучше к совам
        Убегу…»
        Я крикнул: - Женька, брат, беда!
        Ведь две совы летят сюда!
        Вот заварил ты кутерьму! —
        И всё я рассказал ему.
        И Женька сразу замолчал,
        Как будто в жизни не кричал.
        И больше он по вечерам
        Не поднимает тарарам.
        Как только скажут: «Спать пора», —
        Он засыпает до утра.
        А совы по ночам не спят:
        Капризных стерегут ребят.
        Сказка про сазанчика
        Жил Сазанчик в приветливой речке.
        Жил он в самом уютном местечке,
        Где качалась прохладная мгла
        И трава золотая росла.
        Утром солнце всходило зелёное,
        Солнце доброе, нераскалённое,
        Зайчик солнечный плыл по волне,
        Было тихо в речной глубине.
        Вниз скользил водяной паучок
        На прозрачной, невидимой нитке,
        Проползали бесшумно улитки,
        Пятясь, шёл пучеглазый рачок.
        А на дне, среди мягкого ила,
        Всякой всячины множество было:
        Червяки, червячки, червячищи…
        Словом, лучше еды и не сыщешь!
        Жил Сазанчик в приветливой речке,
        Прогуляться любил недалечко:
        В камышовую рощу мохнатую,
        На речную полянку покатую,
        Где трава, и тростник, и песок,
        И весла голубого кусок.

* * *
        Как-то раз плыл Сазанчик неспешно,
        А куда, сам-то знал он, конечно.
        Было тихо в речной глубине,
        Зайчик солнечный плыл по волне,
        И зелёное солнце светило,
        И Сазанчику радостно было.
        Только кто там нырнул в глубину,
        Серой тенью метнулся по дну?
        Оказалось, большая Лягушка,
        Подплыла, зашептала на ушко:
        - В речке, братец, плохое житьё,
        Ерунда и еда, и питьё!
        Знал бы ты про чудесные страны,
        Где ещё не бывали сазаны!
        Комаров там несметные тучи,
        Мошек всяких и мушек летучих!
        Не успел оглянуться - и сыт.
        Тёплый дождик с утра моросит,
        На траве, как на мягкой перинке,
        На боку полежишь и на спинке,
        Вот туда бы ты переселился,
        То-то пжил бы, повеселился! —
        Стало скучно Сазанчику в речке,
        Неуютно в уютном местечке,
        Он подумал: «Чего же мне ждать,
        В глупой речке зачем пропадать?»
        И куда-то поплыл за Лягушкой,
        Большеротой хвастуньей квакушкой.
        А навстречу ему Окунёк:
        - Эй, Сазанчик, тебе невдомёк:
        Рыбам жить можно только в реке,
        Сгинешь ты от реки вдалеке! —
        Но Сазанчик махнул плавником
        И не стал говорить с Окуньком.

* * *
        Вот и берег. Большая страна
        Над спокойной водою видна.
        И Сазанчик глядит не дыша:
        До чего же страна хороша!
        Заросла камышом и осокой,
        Небосвод голубой и высокий,
        Сколько мошек и мушек летучих,
        И комариков целые тучи,
        И огромные бабочки есть.
        Можно целую тысячу съесть!

* * *
        Ускакала куда-то Лягушка,
        Поспешила, наверно, к подружкам.
        А Сазанчик подпрыгнул разок
        И упал на горячий песок.
        Солнце светит огромное, жгучее,
        Душным зноем и сушит, и мучает,
        Нет ни тени, ни ветерка,
        И осока-трава так жестка!
        Эх, Сазанчик, попал он в беду —
        Даже думать забыл про еду!

* * *
        Стал Сазанчик метаться и биться,
        Шепчет: - Надо назад возвратиться,
        В камышовую рощу мохнатую,
        На речную полянку покатую,
        Где трава, и тростник, и песок,
        И весл голубого кусок. —
        Еле-еле до речки добрался,
        Сам не помнит, как жив он остался!
        А в реке - столько свежей воды!
        А в реке - столько вкусной еды!
        Светит доброе солнце зелёное,
        Не горячее, не раскалённое,
        И трава золотая растёт…
        И счастливый Сазанчик плывёт!
        Сказочка о счастье
        На свете жил один король,
        Богатый и могучий.
        Всегда грустил он
        И порой
        Бывал мрачнее тучи.
        Но вечно хныкать и тужить
        Бедняге надоело.
        Вскричал король:
        «Нельзя так жить!» —
        И с трона спрыгнул смело.
        Но вмиг порушить злой удел
        Не в королевской власти.
        И вот король в карету сел
        И покатил за счастьем.
        Король в окошечко глядит,
        Карета бодро катится.
        Постой-ка, кто там на пути?
        Девчонка в драном платьице.
        - О всемогущий мой король,
        Подать хоть грошик мне изволь!
        - Эй, попрошайка, пропусти
        Скорей мою карету.
        Сойди немедленно с пути,
        Ведь я за счастьем еду! —
        Сказал король и укатил.
        А в синем небе месяц стыл…
        Карета мчится наугад,
        Бог весть в какую сторону,
        Вдруг - на пути стоит солдат,
        Израненный, оборванный.
        - О мой король, - вскричал солдат, —
        Тебя я видеть очень рад!
        Прошу покорнейше: устрой
        Меня ты в услужение.
        Я за тебя стоял горой,
        Я, право, бился как герой,
        Я выиграл сражение.
        - А ну, служивый, пропусти
        Скорей мою карету.
        Сойди немедленно с пути,
        Ведь я за счастьем еду! —
        Сказал король и укатил.
        А в синем небе месяц стыл…
        Карета мчит во весь опор,
        Конь скачет что есть духу.
        Вдруг на дорогу вышла с гор
        Сутулая старуха.
        - Прости, любезный мой король,
        Старуху одинокую.
        Мой дом - вон видишь, за горой,
        С утра ушла далёко я.
        Ношу из леса я дрова —
        Тяжёлая работа.
        Гляжу вокруг, едва жива,
        А вдруг поможет кто-то…
        - А ну, старуха, пропусти
        Скорей мою карету,
        Сойди немедленно с пути,
        Ведь я за счастьем еду! —
        Сказал король и укатил,
        А в синем небе месяц стыл…
        Вот лето кончилось. Жара
        Сменяется ненастьем.
        Король торопит:
        - В путь пора,
        Ещё немного - и ура! —
        Своё настигну счастье!
        И всё бы кончилось бедой,
        Сомнений в этом нету,
        Да старец с белой бородой
        Остановил карету.
        Перекрестившись, не спеша,
        Торжественно и строго
        Сказал: - Заблудшая душа,
        Король, побойся Бога!
        Ты ищешь счастья для себя,
        Ты странствуешь по свету.
        Но, только ближнего любя,
        Найдёшь ты счастье это.
        Скорей послушайся меня:
        Обратно разверни коня.
        Дитя согрей и накорми,
        Солдата в сторожа найми,
        Всё это сделай,
        Но сперва
        Старушке ты поможешь:
        До дома довезёшь дрова,
        Распилишь и уложишь…
        Тут вышла полная луна,
        И осветила путь она:
        Нелёгкий путь —
        Обратный путь,
        Путь к счастью,
        Не куда-нибудь…
        Король поныне во дворце
        Всем людям помогает.
        И счастье на его лице
        Как ясный день сияет!
        Сказка про пончики
        Дама червей
        Утром в кухне своей
        Испекла королевские пончики
        Для знатных гостей
        Самых разных мастей,
        Положив их студить на балкончике.
        А червонный валет
        Восемнадцати лет
        Утащил их и съел в одиночестве.
        И никто не видал,
        И никто не сказал:
        «Как не стыдно вам, ваше высочество!»
        Вскоре гости пришли:
        Дамы и короли,
        И трефовые, и бубновые.
        Все в парче и мехах,
        Разодетые в прах
        И закутаны в мантии новые.
        Тут король наш червей
        Крикнул даме своей:
        - Погляди, кто пожаловал в гости к нам!
        Сам к столу подавал,
        Даже сам разливал
        Вкусный суп из телячьих хвостиков.
        Весь обед королева была весела,
        Обглодала подряд два индюшьих крыла,
        Запивая французским бульончиком,
        А потом приказала валету червей
        Королевский десерт принести поскорей
        И попотчевать каждого пончиком.
        Но, вернувшись, валет
        Доложил: - Их там нет!
        Видно, их утащили разбойники.
        Я искал на полу,
        Шарил в каждом углу,
        На столе, в сундуке, в рукомойнике.
        Впрочем, может быть, кот,
        Что в подвале живёт, —
        Вы об этом подумайте сами, —
        Верно, он их и съел:
        На меня он глядел,
        Шевеля виновато усами.
        - Постыдись-ка, валет,
        Ты несёшь сущий бред,
        Ведь коты не питаются пончиками.
        И, заметить позволь, —
        Крикнул с сердцем король, —
        Им не надо беретов с помпончиками!
        Эй, позвать сюда слуг
        Да поставить всех в круг,
        Сам я буду вести разбирательство.
        Знаю я, кто украл,
        Крошки все подобрал,
        Да осталось одно обстоятельство.
        Так случилось, что вор,
        Позабыв про позор,
        Подбородок платочком не вытер.
        А ему на беду,
        У людей на виду
        Весь сироп от варенья и вытек!
        Тут все стали глядеть,
        Головами вертеть,
        Будто вора не видели сроду,
        А валет наш червей
        Трёт сильней и сильней
        Неиспачканный свой подбородок.
        Королева, крича:
        - Эй, позвать палача! —
        Каблуками стучала от злости.
        И не знали, как быть,
        Надо ль есть или пить,
        Все её королевские гости.
        Но король речь держал,
        Горячо возражал
        Против смертной валетовой казни:
        - Раз уж пончиков нет,
        То червонный валет
        Вряд ли что сотворит безобразней!
        Пусть червонный валет
        Ближних несколько лет
        Гложет только горелую корку.
        А на завтрашний день
        Принесите ремень
        Да задайте хорошую порку!
        На родной земле
        Предание
        Россы победили. Тишина над лугом.
        Воины расселись по смолёным стругам[2 - Струг - старинное русское парусно-гребное речное судно.].
        С неба ночь спускалась
        Утицею серой,
        Песня расплескалась
        Над рекою Мерой:
        - Не летай к нам издалёка, чёрный ворон,
        Не топчи земли родимой, злобный ворог,
        На тебя у нас мечи да стрелы.
        И не быть тебе живым да целым.
        И поплыли струги по волнам, по волнам,
        В городище, что звался Холохолна.
        И луна, сестрица солнца Ярилы,
        Скатный жемчуг им дорогой дарила.
        Лунный жемчуг не тонул - качался,
        Светлый путь по реке намечался.
        Только воин Доброгост победе не радуется,
        Он вперёд не глядит, всё назад оглядывается,
        Меч булатный сжимает рука.
        Чем победа для него горька?
        О своей он и не думает ране:
        Братья не вернулись с поля брани.
        «Ой ты, брат мой Бушуй, брат мой Ждан,
        Я напрасно вас искал да напрасно ждал.
        Нету вас ни на юру, ни в сыром бору,
        Нет на берегу да на речном ветру.
        Где-то вас настигли вражьи меч и стрела?
        Не могли мы вас найти, да, видно, смерть нашла.
        Знаю я, враги над вами не смеются:
        Россы в плен живыми не сдаются.
        Ой ты, лес, лес, тёмный лес, бор сырой,
        Ты от чёрного воронья братьев скрой.
        Вы, четыре ветра, братьев не оставьте,
        Вместо нас над ними тризну справьте».
        Взмахи вёсел - раз, два! - друг за другом
        Движутся по светлой Мере струг за стругом.
        Соловей умолк. Дрозд прокричал.
        Вон и Холохолны крепкий причал.
        Соловей уснул. Проснулась кукушка.
        Заалела боровая опушка.
        Дунул ветер.
        Дуб шагнул из тумана.
        Тяжело глаза открылись у Ждана.
        Боль в ногах, ноют грудь и плечо.
        Голове, что в огне, горячо.
        Меч лежит с перебитым клинком.
        Рядом шлем, мятый шлем с шишаком.
        А под ним постель не постель - ой жестка!
        А над ним ель - ель высока.
        Прилетел ветерок, правнук
        Стрибога-ветра, сел на ель.
        Перепутал у ели ветки, как у пряхи кудель.
        Говорит: - Ты послушай, ель, смоляная сестра,
        Как разбили злобных ворогов россы вчера,
        Да остался на поле воин раненый Ждан,
        Да Бушуй, меньший брат его, погибает от ран.
        И услышал Ждан тихий шёпот, словно сквозь сон,
        Точно кто зовёт его, чей-то вздох, чей-то стон.
        И увидел он: поодаль, среди горьких трав,
        Брат Бушуй белый лежит, словно выпил отрав.
        И со лба сбегает тонкая и багряная нить,
        Еле слышно шепчут губы бледные: - Пить! —
        Ой как берег крут, ой как Ждан ослаб.
        Если б Мера сама да испить дала б!
        - Государыня быстра река,
        Что торопишь волну,
        И зачем ты, быстра река,
        Камни катишь по дну?
        Долгий век тебе, река,
        Берег к берегу шить,
        Что бежать тебе, река,
        Да куда спешить?
        Ты поишь волка серого
        И медведя поишь,
        Государыня река Мера,
        Ты меня услышь!
        Как бежит твоя волна,
        Словно конь без узды,
        Государыня быстра реченька,
        Дай для брата воды!
        И взметнулась волна в реке, точно конь гнедой,
        До краёв Жданов шлем налила водой.
        Прилетают ветры - улетают,
        Жар по лугу кубарем катают.
        Кузнецы-зеленцы звенят в мураве.
        Братья Ждан и Бушуй лежат на траве.
        Вышел из лесу Лось, как выплыл.
        Воздух носом втянул, как выпил.
        Глаз у Лося приветлив, взгляд светел.
        Он под елью братьев приметил.
        Говорит он: - Горько вам досталось,
        Вы ещё потерпите малость,
        Вот вам свежие ветки еловьи,
        Постелите себе в изголовье.
        Я пройдусь по травам по росным,
        Поклонюсь цветам живоносным.
        Выходил Лось на луга, на угры[3 - Угор - возвышенность, холм.],
        Наклонясь, говорил слова-уговоры:
        - Упади, тень, тень от дубравы,
        Укажи, тень, тень,
        На цветы, на травы.
        Добрый ветер, дохни,
        Прогони за леса
        Ветер чёрный.
        Шевельнись, листок,
        Распустись, цветок
        Животворный.
        Возвратился Лось
        И принёс цветы братьям.
        Говорит: - Без них
        Вам не жить - не быть
        И не встать вам.
        Как первый цветок,
        Золотой кружок,
        Золотой круг —
        Да не сам-друг,
        Лепестки вокруг.
        Лепесточки малы,
        Как зубочки целы,
        Белою каймой,
        Будто снег зимой.
        Говорил братьям Лось:
        - Вот найти довелось
        Золотой кружок,
        Милу солнцу дружок.
        Вы ромашкой его назовите,
        Из него густо зелье сварите. —
        Научал он Бушуя со Жданом:
        - Приложите вы зелье к ранам,
        В теле жар понемногу остынет,
        Злая боль ваши раны покинет.
        У второго цветка
        Ножка тонка,
        Как стрела в небеса,
        Вот и вся краса.
        Да листочки-плошки
        Тоненьки, плоски,
        Светлой строчкой стрчены,
        Пушком оторочены.
        Говорил он Бушую со Жданом:
        - Приложите вы листья к ранам,
        Лист целебный не скоро вянет,
        Он глубокие раны затянет.
        Тот цветок растёт в придорожье,
        И зовётся он подорожник.
        Ходит солнце синею тропкой.
        Продолжает Лось неторопко:
        - Вот и третий цвет,
        От Ярилы привет,
        На тоненькой дудочке
        Солнышка чуточка.
        Листья сборчатые,
        Узорчатые.
        А из листьев отвар
        Остудит жар,
        На сон укачает,
        Голове полегчает.
        Всю болезнь как рукою снимет,
        А цветку - одуванчик имя.
        Сладким мёдом пахнуло с луга.
        Братьям любо глядеть на друга.
        Лось повёл костяными рогами,
        Перебрал тростяными ногами,
        То ль ушёл в тёмный бор, то ль уплыл,
        Лёгкий след свой росой запылил.
        А в Холохолне россы тризну правят по братьям,
        Пенный мёд и хмельную брагу пьют из кованых братин[4 - Бртина - старинный большой шаровидный сосуд.],
        Ложки стучат, гудочки гудят, жалейки[5 - Жалйка - русский народный музыкальный инструмент в виде дудки.] плачут,
        Да горят костры, да храбрецы над пламенем скачут.
        Только Доброгосту ни куска не съесть, не сглотнуть глотка.
        Так печаль его темна, так утрата его горька.
        Вышел он к Мере на берег, на дубовый причал,
        Говорит: - Речной ветер, ты б хоть весть мне домчал,
        Где да как погибли братья, где покой обрели,
        Да могло ли быть, что вороги их в полон увели? —
        Но молчит речной ветер, только волны морщит
        Да на водах колеблет золотой лунный щит.
        Доброгост снова просит: - Сизый сокол мой,
        Облети леса-поля да вернись домой,
        Ты высмотри, сизый сокол, братья где полегли,
        На лугу ль, во сыром ли бору, на краю ль земли. —
        Да притомился сокол, никуда не летит,
        На осинушке горькой молчком сидит.
        И сошёл Доброгост к Мере, прямо к самой воде.
        Рассказал реке Мере о своей беде:
        - Государыня быстра река,
        Что торопишь волну,
        И зачем ты, быстра река,
        Камни катишь по дну?
        Ты постой, быстра река,
        Не беги, не спеши,
        Ты о братьях родимых
        Мне, река, расскажи.
        И взметнулась вода в реке, точно конь гнедой.
        - Жив твой брат Бушуй да и Ждан живой.
        Ты садись-ка в чёлн да греби, я тебе помогу.
        И увидишь ты братьев своих на моём берегу.
        Ель взмахнула ветвями,
        Точно крыльями птица.
        У Бушуя и Ждана
        Стали светлыми лица.
        В небе зори погасли,
        День с собой увели.
        И луна показалась
        Из-за края земли.
        В рощах дробным раскатом
        Кличет дятел-желн,
        Луг оделся туманом,
        Плещет в речке волна.
        А на волне в челне - Доброгост,
        Добрый гость.
        Чёлн в осоке шуршит,
        Доброгост на берег спешит.
        А перед ним Ждан и Бушуй, как у орла два крыла.
        - Здравствуй, брат! Нам родная земля умереть не дала!
        Помогли нам река и трава, и помог нам зверь лесной.
        Не тревожься, брат! Снова мы сильны, как дубы весной.
        Уплывает чёлн, и во тьме уже не видать челна,
        Только бор шумит, над рекой только песнь слышна:
        - Не ярись ты, враг, и на россов ты не ходи войной.
        Непокорен росс. Не отдаст он тебе земли родной.
        Верен меч в руке, и надёжен щит, и стрела остра.
        Духом крепок росс. И земля к нему, словно мать, добра.
        Животворны цветы на родном лугу, там, где он родился и рос.
        И в родном краю, на родной земле вечно жив и бессмертен росс!
        Сосны шумят
        Повести
        Сосны шумят
        Ночь
        Сейчас ночь. Тамара не спит. Тетя Нюра, которая дежурит сегодня, сидит в уголке. Там на маленьком столике горит коптилка - баночка с керосином, а в ней фитилёк. Ребята спят. А Тамара не спит. Тамара плачет. Рядом стоит Валина кроватка. Вале три года. Он ещё очень маленький. Он ничего не понимает и не помнит. Он спит спокойно. А Тамара - большая. Ей уже шесть. Тамара знает, что сейчас война. Что её привезли в деревню Сосновку, в «глубокий тыл», из Минска. В Сосновке она живёт с ребятами в светлом деревянном доме, который раньше был школой, а теперь он называется Дом ребёнка. В Минске осталась Тамарина мама. Тамара всё время ждёт маму.
        Ночью она не может спать. Она слушает, как шумят за окном сосны. В открытую форточку пахнет дождём. Ночью Тамаре кажется, что мама никогда не приедет. И она тихонько плачет, чтобы не услышала тётя Нюра. Потом она засыпает.
        Олеся
        А утром в большое незанавешенное окно весело светит солнце. Тётя Нюра кричит: «Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно!» В школу никто не ходит, это просто у тёти Нюры будилка.
        Прибегает Олеся. Олеся - большая девочка, дочка Веры Александровны - заведующей.
        - Ребята! - говорит она. - Тётя Нюра отпускает вас после завтрака со мной гулять. Собирайтесь скорее.
        Она помогает тёте Нюре принести с кухни кашу. Ребята старательно выскребают кашу из глиняных мисок. Добавки не будет. Тётя Нюра говорит, вздыхая: «Война…»
        Собрались. Построились парами. Тамара, как всегда, в паре с Инночкой-красавицей. Её так зовут, потому что так её называет папа. Инночкин папа на фронте. Он пишет ей письма, а тётя Нюра читает их два раза: один раз Инночке, а потом всем ребятам. Инночкин папа написал: «Всё будет хорошо, Инночка-красавица, мы обязательно победим фашистов».
        Тамара думает: «Какие они - фашисты? Наверно, толстые, красномордые и косоглазые». Из-за них мама не едет за Тамарой…
        Олеся выводит ребят во двор. Высокие сосны окружили дом, как будто играют в каравай. Кажется, сейчас запоют: «Каравай, каравай, кого любишь - выбирай!» Но у них получается только бесконечное «ш-ш-ш-ш», и они с досады размахивают ветками и сыплют на землю сухую хвою.
        Олеся говорит:
        - Тамара, ты будешь за старшую. Построй ребят полукругом, а я сбегаю за Альфой.
        Альфа - это Олесина овчарка. Сейчас они будут её дрессировать. Ребячий круг смыкается. Олеся и Альфа - в середине. Ушки у Альфы - торчком, шерсть серебристо-серая. Она виляет хвостом и дрессироваться не хочет.
        Олеся кричит ей:
        - Альфа, сидеть, сидеть!
        Альфа нехотя садится. Олеся гладит её по голове. Надо бы дать ей сахару, но сахару у Олеси нет. Утром она сама пила противный сладковатый чай с сахарином.
        - Альфа, лежать! - командует Олеся.
        Альфа и не думает ложиться. Она увидела Кашлатика - рыжего важного кота, который эвакуировался из Москвы вместе с Олесей и Верой Александровной.
        Альфа бежит по кругу, потом прорывает его там, где стоит маленький Валя, и кидается за котом. Кашлатик, не хуже белки, одним махом взлетает на сосну. Альфа на него громко лает, ребята хохочут. На этом дрессировка кончается.
        Рояль и Сметан Сметаныч
        Как-то раз в коридоре шёл странный разговор. Заведующая Вера Александровна и завхоз Исаак Маркович разговаривали друг с другом сердито и непонятно.
        Тамара ходила в бельевую за наволочками и всё слышала.
        - Я знаю, что война. Ну и что же? - говорила заведующая. - Нам ведь не только их растить, нам их и воспитывать надо. Вкус им прививать. Развивать чувство прекрасного.
        - Вы фантазёрка! - кричал завхоз, размахивая левой, единственной рукой. - Это нереально. У нас нет на это денег. Мне нужны лошади. Лошади, а не фигли-мигли! Мне нужно возить дрова со сплава. Я же не могу навозить дров на всю зиму на одном нашем дохлом Мишке! Мне нужно платить за лошадей. Я должен их а-рен-до-вать!
        Так они покричали и ушли.
        А на следующий день шуму в коридоре было ещё больше. Ходили какие-то чужие дядьки. Открывали двери. Вторая половинка, которая была на крючке, открываться не хотела. Её колотили топором. Кто-то говорил:
        «Снимите с петель, снимите же её с петель!»
        И наконец много людей сразу внесли в коридор через кухню (ребятам ходить в эту дверь запрещалось) большущий рояль. Его поставили в коридоре, в углу, и он стоял там, как испуганный чёрный слон. Ребята подходили к нему, гладили его и ждали, что же будет дальше.
        А дальше было вот что. После полдника к ребятам пришла Вера Александровна и сказала:
        - Возьмёте каждый свой стульчик и пойдёте в коридор.
        В коридоре за роялем сидел высокий, очень худой старик.
        - Это Степан Степанович, Вера Александровна. - Ваш учитель. Садитесь все возле рояля.
        Ребята пошумели, повозили стульчиками и наконец расположились и затихли.
        Степан Степанович сказал:
        - Мы сейчас выучим песенку. - И заиграл. И запел. Он пел тихим голосом смешную песенку:
        Мой маленький ослик на рынок пошёл,
        Мой маленький ослик сто крынок нашёл.
        Ни красных, ни белых,
        Ни битых, ни целых,
        Мой маленький ослик сто крынок нашёл!
        Ребята быстро выучили песенку про ослика. А потом Степан Степанович рассказал им, что у него есть сын и что его сын - лётчик, он воюет с фашистами и с фронта прислал Степану Степановичу песню, которую любят петь лётчики. Это была взрослая, серьёзная песня. Но Степан Степанович спел её ребятам, и они запомнили припев и подпевали:
        Петлицы голубые,
        Петлицы боевые,
        Я вижу вас при свете и во мгле.
        Лети, мой милый сокол,
        Лети, мой друг, высоко,
        Чтоб было больше счастья,
        Счастья на земле!
        А вечером, когда все легли спать и тётя Нюра вышла из комнаты, был такой разговор.
        - Тамара, а Тамара… - шептал Валя. - Это что - сокол?
        - Птица такая.
        - Тамара, а про какой же тогда самолёт мы пели? Ведь про него поют, что он сокол, а как это - самолёт и сокол?
        - Наверно, такой волшебный самолёт, - шепчет в ответ Тамара. - Как птица. У него белые железные крылья.
        - И он ими машет, да?
        - Машет. И на них красные звёзды.
        - И он убьёт всех фашистов?
        - Убьёт. И тогда приедет моя мама.
        - И моя?
        - И твоя…
        Степан Степанович стал приходить к ребятам часто. Ребята полюбили его. Им всё нравилось в старом учителе: и как тихо и мягко он разговаривает, и как красиво поёт, и как прямо и ровно ходит - как военный. Только маленький Валя никак не мог выговорить его имени и отчества правильно. У него получалось что-то вроде «Сметан Сметаныч». Ребята так и стали звать своего учителя - Сметан Сметаныч. За глаза, конечно. А то ещё обидится. Они ведь не со зла, а просто передразнивают Валю.
        Репертуар
        Однажды, когда Сметан Сметаныч пришёл на урок, с ним вместе появилось непонятное слово: «репертуар».
        - Нужен же репертуар, - говорил он тёте Нюре и Вере Александровне. - Помилуйте, как же так - просто взять и выступать?
        Потом на урок прибежала Олеся и тоже говорила: «Репертуар, репертуар».
        Ребята толком ничего не поняли. Но с этого урока стали не просто все хором петь песни, но каждый ещё дополнительно разучивал свою песенку или стишок.
        Инночка-красавица выходила на середину коридора и объявляла:
        - Моцарт. «Колыбельная». - И начинала петь тоненько-тоненько:
        Спи, моя радость, усни…
        Валя тоже выходил на середину. Он читал стихи. У него получалось так:
        Взяй баясик
        Каяндасик.
        То есть «взял барашек карандашик». Смешно, конечно, но над ним не смеялись. Хвалили даже. Валя ведь маленький.
        А Тамара танцевала под музыку.
        Когда Степан Степанович играл что-нибудь красивое и медленное, ей так и хотелось медленно поднимать руки и кружиться. Олеся как-то случайно увидела, как Тамара в уголке, в коридоре, кружится и приседает.
        - Степан Степанович, - сказала она, - а Тамара-то у нас настоящая балерина. Не поставить ли нам ещё и балетный номер?
        - Превосходная мысль! - обрадовался он. - Она будет танцевать «Сентиментальный вальс». Неплохо, а?
        И он заиграл красивую музыку, а Олеся показывала, что надо делать, и Тамара плавно поднимала руки, и ходила по кругу на цыпочках, и у неё было очень радостно на душе.
        Госпиталь
        Скоро выяснилось, что «репертуар» - это всё вместе: и песня лётчиков, и Инночкин Моцарт, и «Баясик», и Тамарин вальс, и всё-всё, что ребята выучили со Сметан Сметанычем. А учили они это всё не просто так, а потому что их пригласили в гости раненые из госпиталя; а чтобы раненым было интересно, ребята и приготовили «репертуар».
        Олеся сшила Тамаре белое платьице из марли с коротенькой юбочкой и множеством оборок. Это называлось «пачка». Всем ребятам починили ботинки.
        И вот наконец Вера Александровна пришла и сказала:
        - Завтра едем.
        Утром после завтрака в телегу запрягли Мишку. На дно телеги положили сено и байковые одеяла. Взяли с собой хлеб. Тётя Нюра сказала:
        - Мало ли что…
        И ещё взяли с собой горшок - тоже «мало ли что». И ещё два бидона с водой.
        Потом нарядились. Потом пришёл Степан Степанович. И Вера Александровна. И Олеся. И все поехали. Мишка шёл медленно. Его погоняли, но он всё равно шёл медленно, потому что ему было тяжело. Все нервничали и боялись опоздать.
        Потом у Мишки порвался какой-то чересседельник. Потом Тамара захотела пить, и все захотели пить, и тётя Нюра всех поила и ругалась.
        Наконец проехали большое поле и въехали в город и так затряслись по булыжной мостовой, что языки во рту задрыгали и заныло в животе. Свернули на ту улицу, где был госпиталь. У ворот их дожидалась тётенька. Она была в белом халате, а из-под халата выглядывала военная гимнастёрка. Она кинулась навстречу и закричала:
        - Ну что же вы, ну где же вы? Раненые ждут. Обед уже скоро. Ну, скорее, скорее…
        Вошли в госпиталь. Там пахло свежей масляной краской, варёной капустой и каким-то знакомым-знакомым лекарством. Прошли белыми гулкими коридорами, поднялись по каменной лестнице, потом протопали по деревянным ступенькам и вдруг очутились на сцене. На сцене стоял такой же рояль, как у ребят дома.
        А в зале на стульях и на подоконниках сидели раненые в серых халатах.
        Фашисты ранили их на войне, и теперь они лечились в госпитале, чтобы снова поехать на фронт и выгнать фашистов с нашей земли.
        Ребята выстроились в два ряда. Степан Степанович заиграл. Ребята запели «Петлицы голубые».
        Тамара танцевала. Она плавно поднимала руки, и опускала их, и вставала на цыпочки, и приседала, и кружилась.
        Когда кончился танец, раненые закричали и захлопали в ладоши, а один раненый хлопал ладонью по коленке, потому что у него не было второй руки. Степан Степанович снова заиграл Тамарин вальс, и она танцевала всё сначала. А Валю заставили три раза подряд прочесть «Баясика».
        Потом звонил какой-то звонок, приходили тётеньки в белых халатах, говорили:
        - Товарищи, ведь обед, идите же, наконец, в столовую!
        Но никто не двинулся с места до тех пор, пока ребята не исполнили весь свой репертуар до конца.
        Иней
        Настала зима. Вода в затоне замёрзла, покрылась льдом. Олеся каталась по льду на коньках, а ребят туда не пускали.
        Потом затон замело снегом. И всё кругом замело снегом, так что возле дома приходилось самим прокапывать дорожки. Завхоз Исаак Маркович всё-таки достал лошадей и навозил дров, и в доме жарко натапливали печи.
        Однажды, когда ребята вышли во двор гулять, они увидели такое, чего раньше никто из них не видел.
        Светило солнце. Небо было светло-голубое, как летом. Сосны стояли тихо, не шевелились. Они были белые-белые, каждая веточка, каждая иголочка была покрыта чем-то белым, чем-то сахарным.
        - Ой как красиво! - сказала Тамара. - Как в сказочной книжке.
        - Это иней, - сказала тётя Нюра.
        А ребята даже не галдели, как обычно. Они стали на крыльце и молча смотрели на сосны. Кругом была тишина. И было слышно, как кто-то вдалеке, в деревне, рубит дрова.
        Вечерняя сказка
        И ещё Исаак Маркович достал керосиновые лампы. Не какие-нибудь коптилки, а настоящие, со стеклом. Они горели светло и уютно. И вечером, когда за окнами было темно и тихо, ребята садились вокруг столика с лампой, и тётя Нюра рассказывала им сказку:
        - «В некотором царстве, в некотором государстве жил старый старик, и было у него три сына: Иван Большой, Иван Меньшой да Иван - Средний брат.
        Жили они дружно, пахали, сеяли, землю свою лелеяли. Всё было бы хорошо, да напало на их землю злое Чудище.
        Днём-то тихо, а ночью - лихо. Только стемнеет - налетает Чудище на города и деревни. Как дохнёт огнём - так дым столбом.
        Горит город, горят деревни, люди гибнут, дети остаются сиротами. Ходят дети по дорогам, плачут, убиваются, а Чудище над ними насмехается. Как налетит Чудище на поле, так людям недоля: вытопчет пшеницу, сожжёт рожь - ни колоска не соберёшь.
        Говорит старик своим сыновьям:
        „Собирайтесь-ка все трое: Иван Большой, Иван Меньшой да Иван - Средний брат. Нечего сидеть да горевать, надо с Чудищем воевать. Поешьте посытней да садитесь на коней. В добрый вам час“.
        Так братья и сделали.
        Выехали они в поле, стали темноты дожидаться. Вдруг слышат - из-под земли доносится голос:
        „Эй, Иван Большой, Иван Меньшой да Иван - Средний брат. Это я говорю, ваша Земля. Вы обо мне радели, сил своих не жалели, сеяли, пахали, устали не знали. Теперь настал мой час с вами за добро добром расплатиться. Видите, вон среди поля дуб стоит? В дубе том чудесная сила, а Чудищу - могила. Отломите себе по суку от того дуба да Чудище этими дубинами и бейте“.
        Дождались братья темноты. Налетело Чудище на поле, стало пшеницу губить. Тут поднял Иван Большой свою дубинку и огрел Чудище по голове. Замахнулся Иван Меньшой дубовым суком - Чудищу в хвост угодил, а Иван - Средний брат своей дубинкой Чудищу хребет переломил.
        Тут Чудище и сдохло.
        Спилили братья дуб, выкорчевали пень, а в яму Чудище свалили да засыпали. Поклонились они родной Земле, поблагодарили за совет и помощь и вернулись к отцу с победою…»
        Сказка кончилась. Сначала все молчали. Потом Валя говорит:
        - Чудище больше никогда не вернётся?
        - Нет, не вернётся, - успокаивает его тётя Нюра.
        - А дальше что?
        - А дальше будем спать.
        Валя капризничает, он просит, чтобы ему рассказали, что было дальше. Но уже поздно. Все ложатся спать и быстро засыпают. Тамара засыпает тоже.
        Идёт война народная
        Однажды ребят никто не разбудил. Никто не спел им: «Дети, в школу собирайтесь…» Валя открыл глаза первый. Ребята ещё спали. Разговаривать было не с кем. Он пощипал паклю из стенки. Потом сунул мизинец в расщелившееся бревно. Мизинец застрял. Валя его подёргал и вытащил. Из щели выбежал и побежал к потолку маленький чёрный паучок. Вале надоело молчать.
        Он подёргал Тамарино одеяло.
        - Тамара, а я видел во сне мыльную лошадь. Она была вся красивая, как мыльные пузыри.
        Тамара посильнее зажмурилась, потом поняла, что она не спит, и открыла глаза.
        - Ой, ребята, как светло! - закричала она. - А где же тётя Нюра?
        В коридоре радио пело всем известную и почему-то страшную песню «Идёт война народная…». За стеной на кухне тётя Маруся-водоноска громыхала вёдрами. На дворе запрягали Мишку: Исаак Маркович собирался в город за продуктами. А тётя Нюра не приходила.
        Потом прибежала Олеся. У неё были красные глаза и какое-то не такое лицо.
        - Ребята, быстро одеваться и в умывальную, - сказала она. - Старшие, помогите маленьким застегнуть лифчики. Умоетесь - садитесь за столики. Я сейчас принесу кашу.
        - А тётя Нюра?
        - Тётя Нюра не придет. Тётя Нюра плохо себя чувствует.
        А днём ребята узнали, что тётя Нюра получила «похоронную». Тёте Нюре написали, что её муж отважно сражался за Родину и погиб как герой.
        Тётя Нюра пришла на другой день. Была она как обычно. Только бледная. И всё время туго стягивала косынкой голову.
        Ребята вели себя тихо. Даже маленький Валя не капризничал совсем.
        Ёлка-сосна
        Приближался Новый год. Ёлка. Только вот не были ёлочных игрушек. Олеся принесла бумаги. Её выкрасили карандашами в разные цвета и выпросили у Исаака Марковича клей. Олеся разрезала бумагу на узенькие коротенькие полоски и научила ребят клеить из них цепи. Склеиваешь колечко, потом продеваешь полоску в это колечко и склеиваешь концы - получается два колечка вместе. Нанизываешь много-много колечек разного цвета, и получается длинная красивая ёлочная цепь.
        Вера Александровна дала немного ваты. Вату смачивали клеем и скатывали в виде морковок. А когда клей засыхал и морковки твердели, их раскрашивали красной краской, приклеивали зелёный бумажный хвостик и ниточку - чтоб вешать. Пока красили и клеили, все с ног до головы выпачкались краской и клеем. Зато было весело.
        Олесю кто-то из деревенских угостил орехами. Она их грызть не стала. Принесла ребятам. Орехи тоже раскрасили и приклеили к ним ниточки.
        Всё было готово.
        Олеся, и тётя Маруся-водоноска, и сам Исаак Маркович отправились в лес за ёлкой. Пошли и пропали. Ребята совсем их заждались. Стало темнеть. Вера Александровна беспокоилась за Олесю. Наконец пришли. Все в снегу, носы - красные, брови - белые, замороженные, как сосульки.
        Оказалось, зря исходили все ближние леса. Не растут в них ёлки. Ничего не поделаешь. Срубили маленькую сосенку. Тетя Маруся принесла ведро с песком. Сосенку укрепили в ведре. Запахло снегом и лесом.
        Ну и пусть не ёлка. Пусть сосна. Всё равно красивая. Ветки - свечками, прямые, с голубоватой хвоей. И нарядная: на ней яркие цепи, пёстрые орешки и морковки - как настоящая.
        Пришёл Степан Степанович. Ёлка-сосна ему очень понравилась. Он играл. Ребята пели «В лесу родилась ёлочка». А потом приходил Дед Мороз. Он был с длинной белой бородой, в красном пальто с мехом, только без палки. Потому что у этого Деда Мороза была только одна рука, а в ней он нёс корзину. В корзине лежали аккуратно свёрнутые кулёчки из газетной бумаги, а в них по целому яблоку, по две жареные белые лепёшки, по комочку розовых конфет-подушечек и по куску толстого наколотого шоколада.
        Настал Новый год.
        Весна
        Постепенно стало теплеть. У сосновых стволов снег стаял, показалась чёрная земля. Около самого берега распустилась верба. На ветках качались маленькие пушистые зайцы.
        Ребята набрали сосновых веток, наломали вербы, принесли домой.
        Запахло весной.
        Огород
        Скоро снег совсем растаял. Вера Александровна выхлопотала «гектар», это земля за домом, за соснами - большое поле. Там теперь пашут и будут сажать огород - «подсобное хозяйство».
        У ребят тоже будет огород - прямо позади сарая. Они сами вскопали землю, а тётя Нюра показала, как делать грядки. Вышло семь грядок.
        Олеся пошла в деревню, а потом к Исааку Марковичу - добывать семена. Она принесла в пакетиках маленькие гладенькие семечки: и длинные, и узкие, и плоские, и овальные, и круглые - в виде шариков с шипами. В каждом семечке сидела свёкла, или морковка, или репка. Надо было теперь посадить их в землю и поливать водой.
        Скоро грядки зазеленели. На них появились тонкие зелёные росточки - всходы.
        Прогулка на лодках
        На затоне была лодочная пристань. Две или три лодки болтались на причале. Остальные лежали кверху дном - на берегу.
        До войны сюда по воскресеньям приезжали люди из города - отдыхать и кататься.
        А теперь Олеся иногда училась грести да деревенские переезжали на ту сторону - на картофельное поле.
        Однажды вечером тётя Нюра сказала:
        - Если все ребята, все-все, лягут спать быстро и тихо и будут как мышки в норке, тогда завтра поедем кататься на лодках.
        «Мышки» сначала заорали как сумасшедшие, захлопали в ладоши, но потом притихли. Гуськом пошли умываться, не гремели рукомойником, не брызгались и тихонько улеглись спать.
        Тётя Нюра никогда не давала пустых обещаний. На следующий день после полдника пошли на пристань. Разместились в трёх лодках и поплыли по затону. А где кончался затон, была протока. Въехали в протоку и поплыли по ней - прямо в реку Радомлю.
        Над протокой сплелись ветками вётлы, сделали зелёную крышу. Листья отражались в воде, сквозь них просвечивало солнце, прямо рядом с лодками солнечные лучи ныряли и плавали на воде.
        Выбрались на Радомлю и поплыли против течения. Радомля - широкая, по берегам лес.
        Плыли долго, плескались водой, раскачивали лодку - пугали тётю Нюру. Потом все хором пели речную песенку:
        Реченька быстрая,
        Ты куда течёшь?
        Ты куда, реченька,
        Лодочку несёшь?
        Я теку меж лугов,
        Я теку в лесу,
        К морю, морю синему
        Лодочку несу.
        В первой лодке на вёслах сидел дядя Митя - из деревни. Когда от протоки отплыли довольно далеко, дядя Митя стал грести к берегу; он разогнал лодку, и она с шуршанием заползла на берег. Остальные две причалили рядом.
        На берегу, в высокой траве, росли крупные лесные колокольчики, пахло разными цветами и тёплой травой. В воздухе стоял ровный и тонкий звон: жужжали пчёлы, трещали кузнечики.
        Тётя Нюра сказала:
        - Погуляем здесь и нарвём домой букеты. Не ходите далеко, и пусть никто не лезет в воду.
        Ребята разбрелись по берегу. Валя срывал цветы очень коротко, прямо у самого цветка, так что они не годились в букеты, и подбегал с каждым цветочком к тёте Нюре:
        - А этот цветочек кто?
        - Это лютик, - объясняла тётя Нюра.
        - Что значит лютик?
        - Он лютый, как волк, он кусается, - вмешалась Тамара. И засмеялась.
        Валя надулся и отошёл, а через секунду приставал снова:
        - А это что?
        - Это ромашка.
        - А это?
        - Это мята.
        - Мятая? А кто её измял?
        - Медведи, - опять поддразнила Тамара.
        Потом тётя Нюра плела всем венки из ромашек. Один венок остался лишний. Не хватило головы.
        - А кто без венка? - спросила тётя Нюра.
        Никто не ответил. Все только вертели головами в белых ромашках.
        Тётя Нюра забеспокоилась и быстро всех пересчитала. Одного кого-то не было. Тётя Нюра стала выкликивать по именам. Валя не отозвался.
        - Да где же он? Валя-а-а! Никто не ответил.
        - Валя! Валя! - стали звать ребята. Опять никакого ответа. Тётя Нюра побледнела.
        - Все стойте на месте, - сказала она. - Я пойду поищу.
        Она скрылась в кустах. Потом вышла из кустов и снова ушла. Потом вернулась. Вали нигде не было. Недавно он был тут, только что приставал с цветами и… вдруг исчез.
        Ребята всё кричали и звали, но Валя не отзывался.
        Тётя Нюра позвала дядю Митю, он привязал лодки и тоже пошёл искать Валю.
        Тётя Нюра нервничала, бегала то к ребятам, то в лес. Потом остановилась как вкопанная, ещё больше побледнела и побежала к реке. Она подумала, наверно, что Валя пошёл к речке и упал в воду. Но дядя Митя успокоил её. Он всё время сидел в лодке, к реке никто из ребят не подходил.
        - Пусть бы ребятишки поискали, - сказал он. - Давайте всем миром по кустам поищем.
        - Нет-нет, - запротестовала тётя Нюра. - Так они все перетеряются.
        - Авось нет. А ну, ребята, берись все за руки, - скомандовал он.
        Пошли все разом. Стеной.
        - Куда ему тут пропасть? Сейчас сыщем.
        Ребята пошли вытянутой цепочкой, крепко держась за руки.
        Тётя Нюра шла сзади и всё время всех пересчитывала.
        Вдруг Инночка-красавица споткнулась. Её правая нога ушла куда-то под землю, и она упала носом вниз и потащила за собой тех, кого держала за руки. А из ямы, которая была скрыта высокой травой, неслись истошные крики:
        - Ой, медведи!.. Медведи! Медведи!..
        Все кинулись к яме, и тётя Нюра выволокла оттуда ревущего, перепачканного Валю.
        - Как ты туда попал?
        - Я провалился, я не нарочно!
        - А почему ты не откликался?
        - Да-а, а медведи?
        - Какие медведи?!
        - Я боялся, что услышат медведи!
        - Какие медведи?
        - Лесные, - проговорил Валя сквозь слёзы и заревел так, что его не скоро удалось успокоить.
        Поплыли домой. Солнце садилось. Лес по берегам Радомли потемнел, только кое-где ярко вспыхивали в закатном солнце стволы сосен. Было тихо. Какая-то птица поскрипывала в кустах.
        - Это коростель, - сказала тётя Нюра. Ребята примолкли.
        Валя задремал.
        Когда выплыли из протоки в затон, увидели, что на пристани кто-то стоит. Это была заведующая, Вера Александровна.
        Тамара заболела
        Тамара отодвинула миску с супом:
        - Не буду.
        Тётя Нюра не поняла:
        - Что, горячо, что ли?
        - Не буду.
        - Совсем не будешь? Не хочешь есть?
        - Не хочу.
        - Не капризничай, Тамара, мы же пойдём потом сосновые шишки собирать. И Олеся пойдет. И Альфа. Кушай, детка.
        - Никуда не пойду. Ни с кем. Я спать хочу.
        Тётя Нюра пощупала Тамарин лоб.
        - Ого! Да ты уж не захварываешь ли? После обеда позвали Веру Александровну.
        Она посмотрела Тамару, послушала, постукала по спине, поглядела горло, надавив на язык холодной блестящей пластиночкой - шпателем.
        - Ничего, Тамусик, - сказала она весёлым голосом. - Скоро поправишься. - А потом вышла за дверь, вздохнула и совсем уже невесело сказала тёте Нюре: - И где она могла зацепить? Сыпь. Горло красное. Похоже, что скарлатина. Уложите её в изоляторе, я через час зайду.

«Олеся, ты моя мама?»
        Тамаре больно глотать. Глазам жарко. Голова горит. К ней часто приходит Вера Александровна.
        Изоляторная сестра тётя Зоя всё время кладёт ей на голову мокрое, холодное полотенце. Полотенце сразу нагревается. Тётя Зоя мочит его в тазу, выжимает и кладёт снова.
        Кто-то в белом халате входит в изолятор. Тамаре больно повернуть голову. Тамаре трудно открыть глаза. Кто-то подходит к кровати, садится рядом и говорит шёпотом что-то хорошее.
        Тамара с усилием поднимает веки. Это Олеся пришла. Она сама сменила холодный компресс. Она где-то раздобыла настоящую конфету в бумажке и положила её в Тамарин горячий кулак.
        Добрая, хорошая Олеся. Тамаре хочется плакать.
        - Олеся, может, ты моя мама? - спрашивает она неожиданно.
        Олеся глядит грустно и качает головой. Она гладит Тамарины растрёпанные волосы. Она знает, что Тамарина мама погибла в Минске во время фашистского налёта. Но она не может сказать этого Тамаре. Она говорит:
        - Может, ты поспишь? - И на цыпочках выходит в коридор.
        Поэты
        Тамара уже поправлялась, когда заболел Валя. Потом Инночка-красавица. Потом в изоляторе не хватило места: заболели ещё пять человек.
        Но всё-таки настал день, когда поправились все. Тётя Нюра встречала всех радостно и весело. Когда в комнату вошёл бледный, похудевший Валя, она так и ахнула:
        - Валенька, мальчик, как ты вытянулся! А Тамара, которая вернулась из изолятора на неделю раньше, пританцовывала вокруг него и пела:
        Мальчик с пальчик влез в карманчик,
        Мальчик с пальчик влез в карманчик…
        - Тётя Нюра, хорошие я стихи сочинила? Инночка-красавица сказала:
        - Я тоже умею. Знаешь, что я сочинила?
        На кровать улёгся кот,
        У него болит живот.
        Это про Кашлатика.
        - А откуда ты узнала?
        - Что?
        - Что у него живот болел?
        Инночка застеснялась, а потом хитро прищурила свои голубые глазёнки и сказала:
        - Он мне сам сказал. Вот.
        - Ну и ладно, - сказала Тамара. - А у меня ещё другой есть стих, я в изоляторе, когда лежала, сочинила.
        Цветик-семицветик, радостный цветок,
        Вот бы у тебя бы выросли бы ножки.
        Валя, который всё это молча слушал, вдруг сказал:
        - Плохой стих.
        - Почему это?
        - Нерифменный. Он - нерифменный.
        - Сам ты нерифменный, - обиделась Тамара. - Э-э, Валька нерифменный!
        - Ну тебя, ну тебя, Томка! Вмешалась тётя Нюра, развела поэтов по разным углам.
        Если бы кто-нибудь подошёл к тому углу, где Валя возил по полу кубики, то он услышал бы такое бормотание:
        Самолёт летит, гудит,
        Наш советский лётчик
        Вдаль глядит.
        Показались танки - трах, трах!
        Разбомбили всех фашистов.
        Наши победили!
        Потом всё бормоталось сначала.
        Урожай
        Пока болели, наступил август. Кто не был в изоляторе, вместе с тётей Нюрой и Олесей ухаживали за огородом. Поливали, носили воду из затона. Пололи. Прореживали морковку и свёклу.
        Росточки окрепли.
        У морковки выросла красивая вырезная ботва.
        Огурцы зацвели маленькими жёлтыми граммофончиками. К ним прилетели пчёлы. Протискивались внутрь жёлтого цветка и вылетали оттуда с довольным жужжанием. Потом жёлтые цветы завяли и отвалились. Появились маленькие огурчики - пуплята.
        И вот однажды был назначен день, когда весь обед должен был готовиться из овощей с ребячьего огорода. Вечером пошли на огород с тётей Нюрой. Позвали Олесю. Пригласили Веру Александровну.
        Вале доверили выдернуть первую морковку. Он уцепил морковку за пушистый хвост, дёрнул. Ярко-оранжевая, кургузенькая, с кусочками сырой земли, она была похожа на улыбающуюся рожицу.
        Тамара сказала:
        - Здравствуйте, Морковка Валентиновна!
        И все засмеялись. Потом все дёргали по очереди: морковку, ещё морковку, свёклу. Выдернули несколько кустиков картошки - на суп.
        А на следующий день был невероятно вкусный обед. И всем давали добавку.

«Здравствуй, Инночка-красавица!»
        Однажды утром, после завтрака, открылась дверь, вошла Вера Александровна, а с ней высокий военный. Он быстро оглядел всех ребят по очереди и воскликнул, протягивая руки:
        - Здравствуй, Инночка-красавица!
        Инночка поглядела на него своими круглыми синими глазами, и вдруг закричала, и бросилась к нему, и уткнулась лицом в его гимнастёрку. Это был Инночкин папа!
        А дело было так. Инночкиного папу ранило осколком в ногу. Его отправили в госпиталь. Доктор-хирург вынул у него осколок.
        Теперь нога у него совсем не болит. И он опять уезжает на фронт. А целых два дня он пробудет с Инночкой. И со всеми ребятами тоже.
        Незнакомые люди
        Никто ничего не знал, никто не слыхал этого разговора. И Тамара тоже не слышала.
        Пришли как-то к Вере Александровне двое незнакомых людей. Мужчина и женщина. Женщина протянула ей какую-то бумажку.
        Она сказала:
        - Муж уже больше не сможет вернуться на фронт. Он просил, настаивал, но врачи не признают его годным. Будет работать на заводе. У нас никогда не было детей. А сейчас так много сирот. Мы хотим взять себе ребёнка. Не бойтесь, мы воспитаем его, как родного. Мальчика или девочку - всё равно.
        Никто не слыхал этого разговора. Просто к ребятам пришли двое незнакомых людей. Они разговаривали с ребятами, играли, смотрели, как ребята обедали. Потом ушли.
        Назавтра они приехали снова. Они привезли цветные карандаши и две настоящие тетрадки. Из тетрадок вынули скрепки, и всем ребятам хватило листочков. Все рисовали.
        Тамара нарисовала дом, и забор, и дорожку и подарила гостье свой рисунок. Женщина ласково погладила её по головке…
        Вечером, когда Олеся пришла сказать ребятам «спокойной ночи», Тамара подозвала её к своей кровати. Она стала шептать Олесе на ухо:
        - Олеся, мне кажется, сегодня приходила моя мама. Это моя мама? Да, Олеся?
        Олеся смутилась. Что сказать Тамаре? Она уже слышала, что этим людям понравился мальчик - Толя Нестеров и на днях они, наверно, за ним придут.
        - Олеся, это моя мама. Ты не веришь? Тамара расплакалась.
        Мама и папа
        Неизвестно, по каким делам Вера Александровна ездила в город. Мало ли у заведующей в городе дел!
        А на следующий день опять приехали те двое. Они привезли с собой узелок. В узелке было платье для девочки, туфли, кофточка и панамка. Они прошли прямо к Вере Александровне. Вера Александровна позвала Тамару к себе. Она сказала:
        - Тамара, ты теперь будешь жить не в Сосновке, а у мамы с папой. Твои мама и папа пришли за тобой.
        И Тамара ушла. Она обещала приезжать к ребятам и к тёте Нюре, она со всеми попрощалась, и Вера Александровна дала ей большой пакет на дорогу. У тёти Нюры текли слёзы, но она сказала, что это от радости. Она поцеловала Тамару, поправила на ней панамку, застегнула пуговицу на кофточке и сказала:
        - Ну, в добрый час! До свидания.
        Сосны шумят
        Сосны шумят. Машут ветками, сыплют жёлтой хвоей на землю, на крышу деревянного дома, к дверям которого прибита вывеска: «Средняя школа».
        Война кончилась давно. Кончилась славной, незабываемой победой.
        Давно уже в деревне Сосновке нет Дома ребёнка.
        Все дети стали взрослыми. Но они до сих пор помнят этот деревянный дом и сосны, которые всё шумят и шумят в вышине.
        А ещё они помнят тех людей, которые в те далёкие трудные годы старались сделать их жизнь беззаботной и радостной.
        Ростик и Кеша
        Глава первая.
        Пришёл Кеша
        Наконец Ростика оставили в покое. Теперь он сидел на крылечке изоляторного домика и больше не кашлял. Елизавета Елизаровна, сказав: «Нет, это не пертуссис», - удалилась в свой кабинет.
        «Пертуссис» - на докторском языке означает «коклюш».
        Ростик обрадовался. Выходит, никакой у него не коклюш. Славно!
        «Славно», - подтвердила весёлая берёзка, которая росла рядом с крылечком. Так, во всяком случае, показалось Ростику. Куст орешника молча кивнул, но не потому, что хотел принять участие в разговоре, а потому, что как раз в этот момент, раздвигая ветки, из куста выбиралась собака. Она остановилась перед Ростиком, шумно подышала, свесив язык, и спросила:
        - Ты кто?
        - Ростик, - ответил Ростик.
        Собака осторожно приблизилась, понюхала Ростикову коленку.
        - А я - Кеша, - сказала она. - Я тебя не боюсь?
        - Нет, - сказал Ростик. - С чего бы это?
        Собака вильнула хвостом, завернув его колёсиком.
        - Ты не бросаешь в собак камнями?
        - Да ты что?!
        - А палки не бросаешь?
        - И палки не бросаю.
        Кеша опять вильнул хвостом-колёсиком.
        - Ты мне помоги, - сказал он.
        - Хорошо, - сказал Ростик. - А как?
        - Надо поговорить с Глебом.
        - Кто это - Глеб?
        - Самый хороший человек на свете. Он взял меня к себе вчера на всю жизнь. И назвал Кешей. Правда, хорошее имя?
        - Да. А как тебя раньше звали?
        - Звали… - сказал Кеша грустно. - Тузиком звали. А потом - Развелитутсобак.
        - Не может быть! Такого имени нет.
        - Вот я и думаю, не должно быть.
        - А почему ты убежал от Глеба?
        - Я убежал?! Я не убегал. Меня выгнали!
        - Глеб?
        - Да почему Глеб! Дедушка выгнал. Бросил в меня камень, а потом палку, а потом… ботинок.
        - За что же?
        - Он сказал… Как это он сказал? В общем, нехорошо сказал. Глисты.
        - Да уж… - Ростик даже смутился. - Ну и что же теперь?
        - Я вот тебя прошу: помоги мне.
        - Что же нужно сделать?
        - Не знаю… - Кеша помолчал, опустив голову. Потом поглядел на Ростика. - Пойдём со мной, ты Глеба позовёшь. Он ведь ждёт, а дедушка меня даже к калитке не подпустит. Пойдём.
        - Я не могу, - огорчился Ростик.
        - Почему?
        - Я ведь не один живу. Я в детском саду. На даче.
        - А почему ты сидишь здесь один?
        - Потому что тут изолятор.
        - Я не знаю такого слова… - вздохнул Кеша.
        - Изолятор? Ну, в общем, больных сюда отделяют от здоровых.
        - Ты больной?
        - Нет. Я рисину вдохнул, из рисовой каши. Закашлялся. А они подумали - заболел. А потом передумали.
        - Чего же тогда оставили тебя здесь?
        - Так… На три дня. На всякий случай.
        - Ну вот, - сказал Кеша. - Со мной ведь и случился случай.
        Кеша подошёл к Ростику и положил ему голову на колени. Ростик эту голову погладил. Одно ухо у Кеши было рыжее, и кончик хвоста тоже рыжий. И на белом боку рыжее пятно. Глаза у Кеши были большие, тёмные и невесёлые. Видно, Кеше в жизни несладко пришлось.
        - Понимаешь, - сказал Ростик, - если я уйду, меня будут искать и беспокоиться.
        - А если попросить, чтоб отпустили?
        - Шутишь? - сказал Ростик. - Меня ни за что не отпустят.
        Колёсико Кешиного хвоста развилось и повисло прутиком.
        - Ничего не поделаешь, - сказал он и зевнул долгим, нервным зевком. - Я так долго был ничьей собакой, я думал…
        Кеша не успел договорить.
        - Пошли! - перебил его Ростик.
        - С ума сошёл! - всплеснула веткой берёза.
        - Я не больной, - решительно сказал Ростик. - Я просто вдохнул рисину и закашлялся. Значит, мне можно ходить. Мария Васильевна ушла с ребятами за ромашками. Обед ещё не скоро. Пошли, Кеша, ну что ты стоишь!
        Кеша сорвался с места, нырнул в ореховый куст, распугал солнечных зайчиков.
        Они с Ростиком выбежали на тропинку, которая спускалась вниз по косогору. На косогоре толпились сосны. Они не по-доброму шумели. То одна, то другая выбегала на тропинку, стараясь преградить Ростику путь.
        Спуск кончился. Ростик и Кеша выскочили на полянку и пошли шагом. Тропинка перестала петлять и двинулась через луг - ровная и прямая. Ростик огляделся. Высоко над лугом летала какая-то большая птица, подолгу плавала в воздухе, раскинув крылья. Луг уходил далеко, там вдалеке сливался с небом. Нигде не было видно жилья, только трава, трава - ярко-зелёная, густая и блестящая.
        - Кеша, где живёт Глеб? - спросил Ростик.
        - Там, - ответил Кеша, - где дома. За большой водой.
        - За рекой?
        - Да, наверно, за рекой.
        Кеша бежал впереди, как бы указывая дорогу. Ростик вдруг остановился. Кеша тоже остановился.
        - Кеша, - сказал Ростик, - почему тебя раньше звали Тузиком?
        Кеша тут же развернул своё колесико и свесил его прутом.
        - Так было, - сказал он нехотя. - В щенячестве.
        - Где?
        - Не «где». В щенячестве. Ну, как это называется? В детстве.
        - Что было?
        - Хозяева были, одни там. Люди. Они и назвали меня Тузиком.
        - А их как звали?
        - Никак не звали. Это хороших хозяев зовут как-нибудь. А плохие - просто хозяева.
        - Что ты у них делал?
        - Стерёг сад. Сперва вишни. Потом яблони. - Кеша сказал это точно через силу, и Ростик подумал, что эти люди, наверно, очень обидели Кешу. - На цепь посадили, - продолжал Кеша. - А зачем?
        - На цепь?
        - На цепь. И потом уехали. Яблоки забрали. Мешки. Варенье. Банки. А меня оставили.
        - На цепи?
        - На цепи.
        - Что же с тобой было дальше?
        - Оборвал цепь. Сначала думал - приедут. Ждал. А потом сорвался. Ну ладно, пойдём скорее, что мы стоим?
        Кеша заторопился.
        Ростик тоже прибавил шагу и вскоре издали увидел реку.
        Река широкая, вода в ней спокойная, гладкая; берег тоже широкий, белый чистый песок, на песке редкие, низкие кустики.
        Мимо быстро прострекотала моторная лодка.
        Ветер принёс запах бензина. Потом ветер ещё раз слетал к реке и вернулся с запахом водорослей и свежей речной воды.
        Глава вторая.
        Разные люди на пароме
        Паром, построенный из досок и брёвен, плоский, похожий на большой плот, отвалил от берега. Вода зачмокала у его бортов. Паромщик покрутил колесо, приделанное к борту, потом ушёл в маленькую дощатую будочку, у которой не было двери, а на стене снаружи был приклеен плакат: ПОЧАЩЕ ПРОВЕТРИВАЙТЕ ПОМЕЩЕНИЕ. Один конец плаката отклеился, его трепал свежий речной ветерок.
        Ростик и Кеша пристроились за большими мешками, набитыми чем-то твёрдым. Паром скользил по воде медленно и спокойно, слегка покачивался.
        - Ты не испугаешься дедушки? - спросил Кеша у Ростика.
        - Нет, не испугаюсь, - ответил Ростик, правда не совсем уверенно. Конечно, он боялся чужого, незнакомого дедушки. Но ведь надо же помочь Кеше!
        - Он, наверно, не будет бросать в тебя ботинком, - размышлял Кеша. - Это ведь в собак бросают ботинки.
        - Ну, не все же бросают, - успокоил его Ростик. - Только злые люди бросают. А Глеб тут, на даче?
        - Он у дедушки. Летом - у дедушки.
        - А всегда где?
        - Всегда - это когда холодно?
        - Ну да. Зимой, осенью…
        - Он живёт с мамой в городе.
        - Ну, значит, он тут, на даче, - сказал Ростик.
        Берег понемногу отбегал назад. На мостках какой-то босоногий парень длинной удочкой вытащил маленькую рыбку. Белые утки подплыли к прибрежной осоке, громкими голосами сообщили ей, видимо, важные новости и уплыли.
        Вода хлюпала под плоским днищем парома, спрашивала: «Ладно ли так, ладно ли так?»
        Солнце усыпало речку весёлыми бликами. С того берега тянет приятным смоляным дымком. Небо ясное - ни облачка. Не будет ни туч, ни дождя, ни грозы. Ростик прислонился к мешку, зажмурил глаза, улыбнулся. Как хорошо на реке!
        - Это чтой-то такое тут?! - вдруг рявкнул мешок, и Ростик вздрогнул.
        Из-за мешка выдвинулась какая-то незнакомая тётя.
        Ростик посмотрел на неё испуганно.
        - Чья собака? Развели тут собак! Кеша опустил хвост.
        - Дитё от ей болячками забросает! Ростик оглянулся. Где у этой тёти «дитё»?
        Рядом стояли только два её мешка, как два огромных шкафа в химчистке на углу Ростикова дома.
        - Чья собака?
        - Это моя собака, - сказал Ростик.
        - Глядите-ка! Его собака! А если она тут всех угрызёт?
        - Как это - угрызёт? Почему?
        - Я не люблю кусаться, - сказал Кеша.
        - Ишь лает! - Тётя отскочила в сторону, стукнувшись о свой же набитый мешок.
        Ростик понял, что она не разбирает Кешиных слов.
        - Он не кусает людей, - сказал Ростик.
        - Как это - не кусает? Собака есть собака. Ты знаешь, что у ей на уме?
        «У неё», - поправил про себя Ростик, но ничего не сказал, а только взглянул исподлобья.
        - Вы, гражданочка, не кричите, оно так некрасиво, - сказал кто-то из-за мешка, а вслед за словами возник невысокий старичок. Он был в белых брюках и немножко прихрамывал.
        - Чего?! - Тётя тут же кинулась на старичка.
        - А вот чего, - сказал старичок. - Понимать надо. Дитёнок об собаке позаботится. После - ещё о ком. А потом о товарище, с которым вместе в бой придётся идти. А вы всё хотите, чтоб дерево без корня да без комля было.
        - Понёс… - сказала тётя презрительно. На шум из будки вышел паромщик.
        - Собаки подлежат провозу в намордниках, - сказал он, не вникая в суть спора. - Где намордник?
        Сердце у Ростика неприятно застучало. Старичок сказал:
        - Да ведь он, собака-пёс, смирнёхонько стоит.
        - Я никого не трону, - сказал Кеша.
        - Лаять воспрещается, - сказал паромщик. - Собаки подлежат провозу в намордниках. Согласно инструкции. Да.
        - Да ведь не посерёд же реки гнать его будешь! - возмутился старичок.
        - Инструкцию нарушать, хоть и посерёд реки, не велено! - строго заметил паромщик.
        - Ростик, - сказал Кеша, - я поплыву. Ничего.
        Кеша подлез под перила, прыгнул мордочкой вперёд, вынырнул, мотнул головой и поплыл, мелко-мелко перебирая лапами, пытаясь плыть рядом с паромом, но всё-таки слегка отставая.
        Кеша не сводил глаз с Ростика, а Ростик стоял возле перил. Он сощурился и молчал. Старичок подошёл к нему и погладил по голове:
        - Ты, цыплачок, то и сё, не расстраивайся. Гляди, как плывёт! Ишь ты, собака-пёс! Умная. Всё понимает. Бессловесный только. Сказать не может.
        «Может!» - хотел было возразить Ростик. Но промолчал. Доплыть бы до того берега! Вот он уже хорошо виден. У того берега тоже пристань, и растёт осока, и плавают утки. Такие же белые. Доплыть бы и найти Глеба, и чтоб у Кеши наконец настала хорошая жизнь.
        Паром причалил. Ростик неуверенно сошёл на землю. Он на мгновение потерял Кешу из виду и очень испугался. Ростику вдруг показалось, что он заболевает и что у него поднимается температура.
        Но вот он увидел Кешу. Кеша быстро приближался к берегу, ровно перебирал лапами и изредка лакал речную воду. Потом он коснулся лапами дна и пошёл в воде. Выбрался на берег, передёрнул шкуркой, отряхнулся.
        Ростик погладил мокрую собачью шерсть. Кеша вильнул хвостом и улыбнулся.
        У берега лежали две большие лодки, кверху чёрными, просмолёнными спинами. Белый козлёнок с маленькими бубенчиками под подбородком щипал траву.
        Берег поднимался отлого. К посёлку от реки вела разъезженная песчаная дорога. У дороги рос старый тополь-осокорь, недалеко от него стояла купа бузинных кустов. Листья и ягоды у бузины поседели от дорожной пыли, которую тучами поднимали машины и телеги.
        Ростик и Кеша двинулись вверх по дороге. Кешина густая шерсть быстро высыхала на солнышке, мокрые слипшиеся лохмы расправлялись.
        - Нам далеко идти? - спросил Ростик.
        - Близко, - сказал Кеша, радуясь скорой встрече с Глебом.
        Глава третья.
        Ростик без Кеши
        Идти по улице посёлка было весело. Сирени-то, сирени! В городе такого не увидишь. Белая, лиловая, розовая, простая, махровая, она залила все сады и палисадники. Гроздья сирени горделиво покачивались на ветру:
        «Полюбуйтесь-ка нами! Мы красивые, мы махровые, мы персидские…»
        А из-за другого забора поднимались ветки, усыпанные белыми цветами:
        «А мы белые, изящные, светлые, прозрачные, душистые…»
        Возле каждой калитки стояла маленькая лавочка. Ростику на такой лавочке очень хотелось тихо посидеть, поглядеть в небо и немножко поболтать ногами. Только некогда, потому что Кеша торопится. Обгонит Ростика, а потом оглянется: идёшь?
        «Какой умный, какой симпатичный пёс Кеша, - думает Ростик. - Вот сейчас придём к этому самому деду, позовут Глеба… - Но тут какая-то нерадостная мысль шевельнулась у Ростика: - А хорошо бы ты, Кеша, был моей собакой! - Этого Ростик не сказал и даже не подумал - это у него так почувствовалось внутри. - Одно ухо рыжее, и хвостик рыжий, и рыжее пятно на белом боку… Интересно, что за человек этот Глеб?»
        - Глеб хороший, - сказал Кеша, точно угадав его сомнения.
        Ростик ничего не возразил, молча перепрыгнул через канаву. Теперь они шли по узенькой улочке. Тротуаров на этой улочке не было. Ростик и Кеша шагали посередине по тёплой и мягкой, мелко размолотой пыли, оставляя в ней аккуратные следы.
        Вдруг из-за угла вывернула рыжая корова. Следом за ней посыпались овцы, потом пошли ещё коровы, коровы, коровы… Они заполнили улочку, шли, задевая заборы палисадников раздутыми боками, и от этого возникали какие-то шершавые звуки. Слышались выстрелы пастушьего кнута, окрики, мычание, блеяние.
        Проходившая мимо Ростика чёрная корова с белой метиной на лбу остановилась, уставилась на него, нагнула голову и нацелилась своим единственным рогом. Второй был у неё обломан, и от этого она казалась Ростику особенно грозной. Он забрался на лавочку, стоял неподвижно, держась за штакетник и не сводя глаз с чёрной коровы. Но она только мотнула головой и, повернувшись, пошла вслед за остальными.
        Постепенно коровий поток стал редеть. Шествие замыкал пастух, который больше не стрелял кнутом, а просто перекинул его через плечо. Кнут волочился за ним в пыли, как длинный и тонкий хвост. Ростик слез на землю.
        Дорога была совершенно испорчена, изрыта следами копыт и зашлёпана коровьими лепёшками. У противоположного забора качалась обломанная ветка сирени.
        А Кеша где? Кеши нигде не было! Ростик позвал. Кеша не откликнулся.
        - Кеша! Кеша! Кеша! Тихо.
        Ростик добежал до угла. Ростик вернулся.
        - Кеша! Кеша! Кеша!
        Где же он? Ушёл со стадом? Зачем? Забежал в какой-нибудь двор? Почему не возвращается?
        Скрипнула калитка. Кеша? Нет, не Кеша.
        Из калитки выглянула старая-престарая бабушка.
        - Иван! Ванюшка!.. Сынок, ты Ванюшку не видал?
        - Нет, - сказал Ростик. - А Кеша к вам не заходил? - спросил он с надеждой.
        - Какой? Шуранин, что ль? Так он не Кеша, он Паша.
        - Я Пашу не знаю. Кеша - собака.
        - И точно, он как собака… - сказала бабушка, видимо за что-то сердясь на Шураниного Пашу. - Сынок, иди пособи-ка мне! Подержи бидончик. Керосину нальём. Руки-то у меня дрожат. Ванюшку кликала - Ванюшка нейдёт.
        Поглядев через плечо, не появился ли Кеша, Ростик вошёл вслед за бабушкой во двор. На крыльце стоял керогаз. Рядом - бидон с керосином. Бабушка сняла приделанный к керогазу жестяной бочонок, отвинтила крышку.
        - Вот налей-ка, руки у меня что-то дрожать стали. Корову-то ещё доить могу, а вот налить - расплёскиваю.
        Ростик поднял бидон. Он был полный, тяжёлый. Ростик даже слегка покачнулся. В жестяной бочонок полилась широкая керосиновая струя. Немного плеснулось Ростику в сандалик.
        - Спасибо, сынок, - сказала бабушка, завинчивая крышку. - Молочка хочешь?
        Ростик поспешно отказался и выбежал за калитку. А вдруг Кеша его там ждёт? Но нет. Нет! Нет! Нет! Что же будет? Кеша без Ростика не сможет поговорить со своим Глебом! А Ростик сам? Он, во-первых, не знает дороги обратно на пристань. А во-вторых, во-вторых… Как же он так вот просто потеряет Кешу, и не поможет ему, и не узнает о нём ничего, и вообще, как же он без Кеши?… Ростик всхлипнул.
        - Ты чего тут делаешь, эй? - Это к Ростику подошёл босой мальчик. Был он какой-то очень уверенный в себе. - Ты чей дачник?
        - Я ничей.
        - Не дачник?
        - Нет.
        - А как звать?
        - Ростик.
        - Ростислав, значит. А я - Иван. Мальчик протянул Ростику руку.
        - Рукопожатие - древний обычай, - сказал он таким голосом, каким говорит диктор по радио. - В древние времена племенные вожди протягивали друг другу правую руку, чтоб показать, что у них нет оружия… А когда День геолога, знаешь?
        Ростик мотнул головой: нет.
        - Эх ты! Четвёртого апреля. А знаешь, какие планеты видно в апреле?
        - Нет.
        - Сатурн. Чего смеяться-то?
        Ростик вздохнул. Он вовсе и не думал смеяться.
        - А ты чего такой?
        - Какой?
        - Вроде собрался реветь.
        - У меня собака пропала.
        - Овчарка?
        - Нет. Кеша.
        - Кешей звать? Он борзая? Борзые могут бежать со скоростью сто километров в час.
        - Нет, не борзая. Умная очень собака.
        - Они все умные. Собаки сражаются на войне.
        - Как - на войне?
        - Во время Великой Отечественной войны специально обученные собаки с привязанными к спинам минами бросались под фашистские танки и взрывали их.
        Иван выпалил всё это одним духом, глядя не на Ростика, а куда-то вверх, в небо, точно он не просто говорил, а читал. Потом он посмотрел на Ростика и увидел, что ему не удалось утешить собеседника.
        - Ну погоди, что-нибудь придумаем. Иван стал думать. Он чудно вытаращил глаза и вытянул губы трубочкой.
        - Вот чего. Пошли к дедушке Колдырю.
        - К кому?
        - Ну, дедушка такой.
        - Твой?
        - Нет. Вообще. Общий. Фома Никитич. А прозвище - Колдырь.
        - Что это значит?
        - Ну, знаешь, на берёзе бывает такой крепкий нарост. Называется кап. А ещё, по-деревенски, колдырь. Его топором не отрубишь. Пилить и то трудно.
        - А дедушку почему так зовут?
        - Крепок потому что. И правильный человек. Все так говорят. Он придумает, где твою собаку искать. Пошли!
        - А далеко идти?
        - За Светлую Рощу, на смолокурню… Ба! - крикнул Иван в калитку. - Ба, я на смолокурню пошёл!
        - Ванюшка, иди хоть поешь. Я оладушков напекла!
        Ростик проглотил слюну.
        - Пошли, Ростислав! - скомандовал Иван.
        Ростик тронулся вслед за Иваном. Повернули за угол, откуда недавно так неожиданно появилось стадо.
        «Может быть, и правда этот дедушка Колдырь сумеет разыскать Кешу? - думал Ростик. - Наверно, сумеет, раз Иван так о нём говорит». У него немножко посветлело на душе и появилась надежда.
        Улица оказалась очень длинной. Ростик с любопытством глядел по сторонам. Очень интересно идти по посёлку. Дома все разные. Вот маленький - брёвна серые, окошки у него крошечные. А вот большой - брёвен не видно, он обшит сверху досками. Доски выкрашены коричневым, а наличники у окон белые. Нарядный дом! У всех домов подряд - и у больших и у маленьких - высоченные телевизионные антенны были не на крышах, а на длинных-предлинных шестах, вкопанных прямо в землю рядом с крыльцом. Боком к улице, не огороженный забором, стоял маленький сарайчик. На нём была укреплена большая выцветшая вывеска: ГРИБОВАРОЧНЫЙ ПУНКТ. Для убедительности на ней были изображены две лисички, два гриба неизвестного Ростику названия и плёточка клюквы. На дверях сарайчика висел огромный замок, а рядом с сарайчиком валялось несколько рассохшихся бочек. Грибной сезон ещё не начался. Возле сарайчика на земле что-то сосредоточенно клевала стайка скворцов. Когда Иван и Ростик прошли мимо, скворцы все разом улетели. Ростик опять забеспокоился о Кеше.
        - А дедушка не рассердится? - спросил он Ивана.
        - С чего бы это? За что?
        - Ну, что мы пришли.
        - Никогда он не сердится без дела. Дедушка Колдырь - он добрый.
        - А Кешу он найдёт?
        - Сказал тебе, дедушка Колдырь что-нибудь придумает.
        Улица кончилась. Дорога взяла влево и миновала большой пустой сарай, перед которым валялась какая-то странная вещь: два колеса, и к ним приделаны железные рёбра - точно рентгеновский снимок грудной клетки, как Ростику делали перед отправкой на дачу.
        - Это копнитель, - сказал Иван. - На покосе сенокосилка работает, а с ней копнитель, вот этот вот. Только в этом году ещё не косили: рано ещё, травы ещё соку не набрали. У нас луга пойменные. На пойменных лугах преобладают многолетние злаки: овсяница, тимофеевка.
        Иван опять говорил как диктор.
        - А ты откуда всё знаешь? В школе, что ли, проходят? - спросил Ростик.
        - Не. В школе проходят родную речь, а я численники читаю.
        - Что? Книги такие?
        - Численники. Ну, календари. Там про всё есть. Я уже за два года прочёл. Теперь ещё за тот год прочту. И за этот. Всё буду знать.
        Ростик подумал, что Иван - человек стоящий.
        Вскоре дорога пошла под горку и с разбегу влетела в сосновый лес. Роща была в самом деле светлая. Сосны росли не очень часто, не мешали друг другу. Солнечные лучи ныряли в мягкий мох и точно подсвечивали его изнутри. Оранжевые стволы сосен то ярко вспыхивали под солнцем, то гасли. Небо просвечивало сквозь сосновые ветки, которые всё время чуть покачивались, чуть шевелились, то пропуская свет, то задерживая его. Всё время слышался ровный шум, и этот шум успокаивал Ростика, ему казалось, будто сосны говорят: «Найдёшь Кешу, Кешу найдёшь». Потом сосны немного отодвинулись от дороги, и образовался прогал. Дорога устремилась в этот прогал и вывела ребят на опушку. Земля на опушке была чёрная, трава - чёрная, солнце отражалось в чёрных жирных лужах.
        - Вот и смолокурня, - сказал Иван. - Сегодня не курят.
        Ростик увидел две огромные печи не печи - не поймёшь. Эти вроде бы печи были круглые, сложены из кирпича и обмазаны глиной. На каждой печи было по трубе, похожей на ту, что бывает на крыше. Между печами была вделана деревянная избушка - слепая, без окон. На крыше у неё тоже торчала труба, только не кирпичная, а железная. Возле домика лежали в смоляной луже три железные бочки. Рядом был вкопан дощатый щит на ножках, такой, как в городе бывают доски объявлений. Он был покрашен красным, а вместо объявлений на нём висел топор, тоже красный, и красное же ведро.
        Вокруг смолокурни были навалены горы сухих выкорчеванных пней. Ещё одна гора из пней была нагружена на прицеп. Его только что притащил сюда трактор. Трактор что-то невнятно бормотал, пытаясь развернуться.
        На отшибе стоял домик. Возле него небольшой участочек был огорожен частоколом. На частоколе висели - сушились пучки каких-то жёлтых цветов.
        - Бессмертник песчаный, - сказал Иван.
        - А где же дедушка? - спросил Ростик испуганно.
        - Найдём. Дедушка Колдырь! - закричал Иван изо всех сил.
        - Здеся, кто меня?
        - Он, должно, на огороде, - догадался Иван.
        Скрипнула калитка. Показался дедушка Колдырь. Да это же старичок с парома! Только в чёрных старых, залатанных брюках.
        - Ты что, Ванюш? А, и ты тут, чурачок? И собака-пёс с тобою?
        - Нет, - ответил за Ростика Иван. - Дедушка, собака куда-то у него пропала. Может, кто привязал? А то бы она его по следам нашла. У собаки нюх острее человека в двенадцать тысяч раз!
        - Должна бы найти, - подтвердил дедушка. Он подошёл к огорчённому Ростику и положил ему руку на плечо. - Никак, керосином? - понюхал он воздух.
        - Я бабушке помогал наливать, - сказал Ростик.
        - Да на себя плеснул?
        - Только немного в сандалик попало. Ничего, уже высохло.
        - Эх ты! Да ты керосином свой запах отбил. Как же она, собака-пёс, по следу найдёт? Не может она тебя найти.
        Ростик приготовился плакать.
        Глава четвёртая.
        Кеша без Ростика
        Когда Кешины влажные ноздри ожёг едкий запах коровьего стада, он отскочил к забору, но не к тому, где стояла лавочка, а на противоположную сторону. Стадо заполнило улицу. Оно разделило Кешу с Ростиком и двигалось непрерывным грозным потоком. Одна корова, рыжая, опустила голову и мотнула ею в Кешину сторону. Кеша кинулся вдоль забора. Копыта топали по пыли, пыль лезла в нос и в глаза. Пока ещё невидимый и не пахнущий, щёлкал кнутом пастух. Острое коровье копыто бухнуло где-то рядом с Кешей. Кеша увернулся. Бежать было некуда: стадо текло, заполнив всю улицу. Кеша вжался в забор. Забор вдруг подался, и Кеша провалился внутрь. Куда это? Ах, вот что! Это отворилась калитка. Открылась и закрылась за ним. Кеша постоял молча. Калитка не открывалась. Кеша тихонько царапнул её лапой. Калитка не шелохнулась.
        - Откройся, - попросил он. Калитка и не подумала.
        - Ростик! - позвал Кеша.
        Но Ростик стоял на лавочке по другую сторону стада и не мог его услышать.
        - Собачка! - сказал вдруг чей-то густой, точно шмелиный, голос. - Иди сюда, собачка.
        Кеша оглянулся. Девочка спрыгнула с гамака, который висел на столбах в глубине двора, и подошла к Кеше.
        - Калитка не открывается, - сказал он. - Выпусти меня, пожалуйста. - Он легонечко вильнул хвостом.
        - Ты хорошая собачка, - продолжала девочка своим смешным басом. - Ты будешь у меня жить.
        - Извини, - сказал Кеша, - но я не могу. Меня ждут. Выпусти меня.
        - Ну что ты лаешь? Я тебе бантик повяжу, хочешь?
        - Выпусти, выпусти!
        - Ты лайка? Что ты всё лаешь? А, понимаю, ты голодная.
        «Не понимаешь, - подумал Кеша. - Вот Глеб понимает. Ростик понимает. А ты - нет».
        - Идём, идём!
        Кеша поплёлся за девочкой в дом. Он слышал, что на улице топот стих, перестало пахнуть молоком и коровьей шерстью. На крыльце он сделал ещё одну попытку:
        - Ростик!
        Но Ростик в это время наливал бабушке керосин.
        Что же делать, что делать?! Есть, конечно, выход - укусить. Чтоб закричала, заплакала и выгнала его эта девочка. Но Кеша не мог. Он не сумел бы объяснить почему. Он не знал просто, что врождённое благородство не позволяет собаке обидеть ребёнка.
        Девочка привела Кешу на кухню. Там на столе стояла сковородка и чем-то аппетитно пахло.
        - Вот, - сказала девочка. - Ешь котлеты. Тётя Нора нажарила. А я их не люблю.
        Она подняла крышку, ткнула вилкой в котлету и стряхнула её на пол. Кеша съел. Он был очень голоден. Может быть, и не надо бы есть в этом доме, где он всё равно не мог оставаться. Может, и не надо бы. Но съел. И даже лизнул половицу, где только что была котлета.
        - Ариадна!
        Хлопнула дверь, и на кухню вошла пожилая женщина в короткой юбке, в тенниске и в кедах на шерстяной носок.
        - Ариадна, откуда на кухне собака?
        - Тётя Нора, она будет у нас жить.
        - Нет. Этого не будет.
        - Тётя Нора, мне скучно. Мне не с кем играть. С Иваном ты не разрешила. Я буду играть с собачкой.
        - Вздор. Иван тебе не общество, а от собаки ты получишь инфекцию. Играть мы будем в теннис.
        - Я не хочу в теннис.
        - Теннис продлил мне молодость и сделал содержательной жизнь. Теннис - очаровательный вид спорта.
        Кеша не знал, что такое теннис, но ни о чём не спросил.
        - Ариадна, бери ракетку, мы идём на корт!
        - Ну, тётя Нора, это же не корт, это просто поляна возле пруда на задах.
        - Фи, какие ты говоришь слова!
        - Все так говорят. Там огороды, а за ними огородные зады. За забором. У пруда.
        - Перестань болтать! Бери ракетку. Я обещала твоим родителям сделать из тебя человека.
        - А я кто?
        - Всякий человек должен уметь играть в теннис.
        - Тётя Нора, а собачка останется дома? - спросила девочка с надеждой.
        - Ариадна, не ерунди!
        - Тётя Нора, ну разреши… Её будут звать Пират. Нет, Джек. Нет, Рекс. Рекс, поди сюда!
        Тётя Нора взяла две теннисные ракетки - маленькую и побольше - и двинулась к калитке. Калитка послушалась её и открылась. Кеша выскочил первым и тут же позвал:
        - Ростик!
        Нет, Ростика нигде не было. Кеша перебежал улицу. Ростика нет. Лавочка пахнет Ростиком. Кеша кинулся обнюхивать дорогу. Слабый коровий запах, чей-то чужой запах… Керосин! Опять керосин! Кеша чихнул.
        Ариадна оглянулась:
        - Рекс, Рекс, идём с нами!
        Кеша немного проводил девочку и тётю. Из вежливости. Потом незаметно отстал и побежал обратно. Где-то здесь должен быть Ростик. Опять та же лавочка. Пахнет Ростиком. Куда потом девался Ростик? Куда пошёл? Никаких следов ни у забора, ни у другого забора, ни посреди дороги - нигде! Что же будет с Ростиком? Он заблудится. Кеша сам его сюда привёл, Ростик ведь не знает обратной дороги! И с ним хорошо. Ростик - настоящий друг. Он добрый. Ростик - он ведь всё понимает… Нет, нет нигде его следов! Как же быть, как теперь быть?
        - Ты чего, ласковый, потерялся, а?
        Посреди улицы стоял человек. Очень высокий. Синеглазый. Улыбался. Кеша не испугался его, подошёл.
        Человек присел перед Кешей на корточки прямо на пыльной дороге. Это был лейтенант Грошев. Лейтенант милиции Грошев.
        Глава пятая.
        Тревожно
        Воспитательница Мария Васильевна была расстроена. Подумать только! Второй день на даче - и вдруг пожалуйста: один уже в изоляторе. Она медленно поднялась на крылечко, держа на развёрнутых ладонях полную тарелку супу, и позвала:
        - Ростик!
        Ответа не последовало.
        - Харитонов! - крикнула она, уже немного сердясь. - Отвори мне дверь, у меня руки заняты!
        Молчание.
        Мария Васильевна пристроила тарелку на перила и дёрнула ручку.
        В изоляторе было тихо. Ветер отдувал от окна марлевую занавеску, на подушке отдыхал солнечный зайчик.
        Берёза молчала. Очевидно, она решила ни во что не вмешиваться.
        - Ростислав! Тихо, тихо, тихо.
        Забыв про тарелку с супом, Мария Васильевна спустилась с крылечка и обошла изоляторный домик.
        Мальчика нигде не было.
        - А-а, наверное, Елизавета Елизаровна увела его в кабинет и осматривает.
        Мария Васильевна двинулась в сторону врачебного кабинета, но не дошла. Елизавета Елизаровна шла навстречу.
        - Ну что? Туссис? Я хочу сказать - кашель.
        - Елизавета Елизаровна, Харитонов у вас?
        - Я иду в изолятор посмотреть его, я ведь и спрашиваю: кашляет?
        - Его нет.
        - Кашля нет?
        - Да Харитонова нет!
        - Что вы говорите, Мария Васильевна! Как можно, чтобы инфицированный ребёнок не находился в изоляторе? Правда, может быть, это и не пертуссис, но всё-таки его нельзя пускать в группу, опомнитесь!
        - Его нет в группе, ребята обедают.
        - Я вас не понимаю, Мария Васильевна, уж извините великодушно…

* * *
        - Ребята, кто видел Ростика?
        - Я его вчера видел, а потом ведь его в изолятор изолировали?
        - Мария Васильевна, а я видел лягушку, а Павлик говорит, что это жаба. А это не жаба: у неё пупырышков нет!
        - Я спрашиваю: Харитонов не приходил сюда?
        - Не.
        - Нет.
        - Не приходил.
        - А ночью филин прилетает. Если не спишь.
        - Павлик, это моя ложка, отдай!
        - Ну, быстро, чтобы всё съели - и умываться!

* * *
        - Уже три часа. А вдруг он заблудился?
        - Елизавета Елизаровна, ну где тут можно заблудиться? Три сосны, да три берёзы, да луг до самой реки - всё видно… Паршивец!
        - Боже мой, как же я забыла про реку! А вдруг он упадёт в воду?!
        - Пойдёмте сходим к реке. Там паром, люди, спросим… Вот паршивец!
        - Я с ума сойду!

* * *
        - Вы давно здесь?
        - Давно, дамочки, давно. Некому ездить - в поле работают. Работа есть работа.
        - А мальчика не видели тут?
        - Рыбу ловил тут какой-то.
        - Да нет, маленького, шесть лет.
        - А кто его знает!
        - Ну а… скажите, умоляю вас… тут… никто… не утонул?
        - Как же, утонул.
        - Что?!
        - Когда?
        - Да вот когда я ещё пацаном был, в тридцать восьмом году, что ли… Мужик один утопился, вроде как тронутый.
        - Зачем же вы так испугали нас?

* * *
        - Алло! Дежурный слушает.
        - Это пореченская милиция?
        - Да.
        - У нас пропал ребёнок.
        - Что?
        - Ребёнок.
        - Какой ребёнок? Откуда вы звоните?
        - Это детский сад льнокомбината.
        - Попрошу подробнее. В котором часу? Приметы?
        - А он не… Мы боимся, что утонул.
        - Нет, сегодня несчастных случаев на воде не зарегистрировано. Так, я вас слушаю.
        - Мария Васильевна, вы. Говорите вы, я не могу, я с ума сойду!

* * *
        - Ну, что они сказали?
        - Сказали, будут искать, позвонят… Вот паршивец!
        - Кто? Милиционер?
        - Да при чём здесь милиционер! Милиционер очень вежливый.
        - Кого же вы ругаете?
        - Харитонова ругаю. И оставила-то всего на один час. Не разорваться же мне! Дуся обещала присмотреть. Она и заходила к нему.
        А потом обедом занялась. Запереть надо было его!
        - Мария Васильевна, а что, если…
        - Что?
        - Что, если он вздумал домой?
        - Да с чего бы это? Парень с трёх лет в саду. Никогда ему ничего такого в голову не приходило.
        - Может быть, позвоним родителям?
        - Так они же на работе.
        - На льнокомбинат позвоним.
        - Да зачем это? Мать тревогу поднимет. А он, может, сейчас явится.
        - Вы думаете? Вы думаете?
        - Я пойду погляжу ребят. Вроде спят все. И в изолятор ещё схожу.

* * *
        - Это кто там не спит? Павлик?
        - Мария Васильевна, а Ростик нашёлся?
        - Он не терялся. Спи, Павлик.
        - Мария Васильевна, а где он?
        - В изоляторе. Спи.
        - А его скоро в группу переведут?
        - Не мешай ребятам, Павлик, спи.
        - Сплю.
        Глава шестая.
        Лейтенант Грошев
        - Ну что, ласковый, хозяина потерял? - Лейтенант Грошев погладил Кешу по голове. - Я смотрю, что ты всё от забора к забору бегаешь. Ищешь кого?
        Кеша поглядел на него недоверчиво и побоялся ответить: поймёт или не поймёт, неизвестно ещё.
        - Ты здоров? Нос прохладный. Значит, здоров. Вроде бы ты расстроен чем-то, а? Зовут-то тебя как?
        - Кеша, - решился ответить Кеша.
        - Кеша? Хорошо тебя назвали.
        Кеша поднял глаза на лейтенанта Грошева. Потом Кешин хвост качнулся и быстро-быстро замелькал в воздухе. И наконец весь Кеша - от хвоста до кончика чёрного влажного носа - наполнился радостью. Понимает! Кешины слова не кажутся ему пустым, бессмысленным лаем.
        - А я в милиции работаю. Я - лейтенант Грошев, - назвал себя Кешин собеседник. - А ты где живёшь?
        Ну где может жить бездомная собака, которая то и дело переходит от надежды к отчаянию? И Кеша, испытывая полное доверие к лейтенанту Грошеву, как, например, к Глебу или Ростику, рассказал ему свою короткую собачью жизнь.
        - Потерялся, говоришь?
        - Потерялся, - подтвердил Кеша. - Надо его найти. Он без меня обязательно заблудится. Ростик - он дороги сам не знает.
        - Да… - задумался лейтенант. - Ну вот что, ласковый, тут я с одним заявлением разберусь, мой этот участок теперь, понимаешь? Словом, работу кончим, тогда и приятеля твоего поищем. Может, к дедушке Колдырю сходить? У него вечно ребятня толкается, точно там не смолокурня, а пасека.
        Кеша не успел спросить, что это - смолокурня или пасека. Откуда-то издалека раздался крик, слов нельзя было разобрать, но было ясно, что это крик какой-то неприятный.

* * *
        Лейтенант Грошев и Кеша пошли на голос. Быстро прошли узким проулочком между двумя заборами и оказались у маленького круглого пруда. На пруду, недалеко от берега, плавали гуси. Они держались стайкой. Время от времени заводили разговор ржавыми голосами. На берегу тётя Нора и Ариадна ракетками кидали друг другу теннисный мячик. А кричала та самая тётка с парома, которая назвала Кешу самым ненавистным ему словом «Развелитутсобак». У тёти Норы было каменное лицо, у Ариадны - испуганное. Теннисный мячик говорил: пок-пок-пок.
        - Что случилось? - спросил лейтенант Грошев. - Вроде по радио хорошую погоду обещали, а тут гром гремит.
        - Вот, товарищ милиционер, полюбуйтесь. Я тут птицу пасу, а они на выпасе который день мяч гоняют. Гусю от этого вред.
        - Ну? Гуси спортом, стало быть, не увлекаются?
        - Да какой тут спорт? - не поняла его тётка. - Штраф надо наложить, и всё тут. Я уже и заявленьице писала.
        - Прочёл с интересом, - сказал лейтенант Грошев.
        - Вы, значит, наш участковый будете?
        - Да уж и есть с сегодняшнего дня.
        - Вот и ладно. Значит, я там всё описала. Непорядок, чтоб гусей пугать.
        - Это и есть перепуганные гуси? - кивнул лейтенант Грошев в сторону пруда.
        - Мои, как же, мои это гуси.
        - Да вроде у них настроение бодрое, а?
        - Чегой-то? - не расслышала тётка.
        Тётя Нора, пока лейтенант Грошев говорил, стояла неподвижно, как статуя в парке, и глядела куда-то вдаль, поверх гусиных голов.
        Ариадна сначала испугалась, увидев милиционера, потом, почувствовав, что бояться нечего, подняла голову.
        - Рекс, Рекс, тётя Нора, это же наш Рекс! - загудела басом Ариадна.
        Она кинулась к Кеше.
        Кеша попятился, вспомнив о несговорчивой калитке, попытался спрятаться за ногу лейтенанта Грошева. Вид собаки вызвал у тётки новый прилив красноречия.
        - Видите, видите, товарищ милиционер! Собак водют. Собака тоже может гуся угрызть. Штраховать, одно слово!
        - Кого штрафовать, собак, что ли? Тётка на мгновение оторопела, но, поняв, что лейтенант Грошев шутит, сама захихикала. Потом, боясь, чтобы её не перебили, стала быстро-быстро говорить:
        - Я в город молоко вожу. Мне одна женщина, учёная очень, даже сказала: от собак деревьям извод, сохнут они, значит…
        - Что же они, собаки, керосином, что ли, заряжены? - перебил её лейтенант. - Всё дело-то яйца выеденного не стоит, нашли о чём заявление писать. Ну люди, ну гуси, ну собаки… В мире надо жить, вот что!
        - А штраховать? - спросила тётка.
        - Да некого и не за что, - спокойно ответил ей лейтенант Грошев.
        Он козырнул сначала тётке с парома, потом тёте Норе и быстро пошёл прочь. Кеша кинулся за ним.
        - Ты чего это, ласковый? Рексом тебя зовут?
        - Да нет. Я же рассказывал. Это там, где калитка.
        - А-а, ну-ну, - сказал Грошев, думая о чём-то своём. А потом сказал, видимо что-то додумывая, вслух: - Грамотные. Пишут. Руки грамотные, а души тёмные. - И обращаясь к Кеше: - Ну вот и пришли!
        Домик милиции был маленький, в четыре окна, обшит досками и покрашен синей краской.
        Палисадника у домика не было, а прямо возле крыльца цвёл куст сирени и росла мальва - вытянулась уже, но ещё не цвела, раскачивала на ветру длинные стебли с бутонами.
        - Это наше отделение, - сказал лейтенант Грошев.
        На вывеске было написано: «ПОРЕЧЕНСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ МИЛИЦИИ».
        - Погоди на крылечке, я сейчас, ласковый, и пойдём тогда.
        - А они меня не прогонят?
        - Кто - они? Тут народ хороший. Никого не бойся.
        Кеша сел.
        Лейтенант Грошев зашёл в синий домик и очень быстро вышел.
        Кеша тут же поднялся ему навстречу.
        - Вот дела-то какие. Ещё поработать надо. Какой-то пацан Харитонов пропал. Убежал из детского сада. Харитонов. А как звать - неизвестно. Дежурный не понял. Два раза, говорит, переспросил. Отвечают: «Хвостик». А какое же это имя для пацана - Хвостик? Ну, ласковый, пойдём искать. Поможешь мне, ладно? А потом уж и твоего приятеля разыщем.
        Глава седьмая.
        Преступники в бузине
        - Ты погоди, цыплачок, - утешал дедушка Колдырь. - Ну не плачь, не плачь, я это так сказал. Сейчас уладим. Иди-ка сюда.
        Дедушка повёл Ростика за дом. За домом были грядки. Над молодыми ещё огуречными плетями, покачиваясь, расцветали маки.
        К стволу высокой и голой, одной-единственной на огороде сосны был прибит рукомойник. Кусок серого хозяйственного мыла лежал на блюдечке, прямо на земле.
        - Мой ноги-то, - сказал дедушка и большим пальцем правой руки нажал носик рукомойника.
        Из рукомойника потекла тёплая, нагретая на солнце вода. Ростик сбросил сандалии.
        - Ну вот, то и сё, вроде керосин отбили.
        - А всё-таки как собака-то, дедушка, а? - спросил Иван.
        - Собака-пёс? Искать будем. Только тебя-то вот, цыплачок, как бы маманя искать не стала.
        - А мама в городе, на работе. Она на льнокомбинате работает.
        - Ну, стало быть, не угадал. Бабаня, стало быть.
        - Нет, бабушка далеко живёт, в Пензе.
        - С кем же ты живёшь?
        - С детским садом.
        - С кем, с кем?
        - Ну, на той стороне, - вмешался Иван. - За переправой. Сад. Льнокомбинатский.
        - А-а-а, то-то я тебя на пароме видал. С собакой-псом. Погоди, дак тебя там хватились небось, в саду-то!
        Ростик опустил глаза.
        - Я не знаю, что делать, - честно признался он.
        Ростику пришлось рассказать дедушке Колдырю всю историю с самого начала.
        - Глеб, говоришь? - переспросил дедушка. - У кого же это внучонок Глеб?
        - А есть ещё Кирилл и Мефодий, - некстати вылез со своей учёностью Иван. - Они азбуку сочинили. Чего смеяться-то? Буквы изобрели.
        - Да это, никак, Митрия Глебыча, - продолжал размышлять дедушка. - У них всегда в роду Глебы. Да, Митрий Глебыч, он как можжевеловый корень, карактерный… Вот чего, чурачки. Людей так нельзя тревожить. Ты, Ванюш, давай на паром да мальца в его детский сад проводи. А то они там измытарются, чай, уже заискались.
        - А как же Кеша? - приуныл Ростик.
        - Да схожу к Митрию Глебычу, погляжу. Может, он, собака-пёс, туда сам придёт.
        - Кеша умный, - сказал Ростик.
        - Ясно, умный, - подтвердил дедушка. - Ну, в добрый час, цыплачки. Ванюшка, ты потом зайди, я тебе камеру-то залепил, сохнет.
        Иван и Ростик пошли обратно к посёлку. Некоторое время шли молча. Солнце зашло за облако. В роще было уже не так светло. И на душе у Ростика тоже было мрачно.
        - Ростислав, слышь, на минутку домой зайдём, есть охота. Бабушка оладьев напекла.
        Вот и лавочка. Вот и калитка. Иван нырнул во двор. Ростик остался ждать. Сколько собачьих следов на дороге! А вдруг Кешины? Нет, наверно, не Кешины. Мало ли собак ходит по дорогам!
        Из калитки выглянул Иван. Выражение лица у него было хитрое. Он подмигнул Ростику и скрылся. А через секунду калитка не просто открылась, а как-то с грохотом отпрыгнула. Иван стремительно выкатил со двора мопед.
        - Видал?! - кричал Иван в полном ликовании. - Видал?! Федька мопед запереть забыл. Айда, сейчас до парома доедем!
        - А разве тебе разрешат?
        - А кто спросится-то? Ведь он его не запер!
        Мопед слепил глаза никелем. Сзади, за седлом, был голубой багажник. Иван скомандовал:
        - Садись на багажник, Ростислав! Сейчас до парома доедем.
        Ростик влез на багажник, сел. Иван взгромоздился в седло, нажал на педали. Мотор не завёлся. Ивана это не смутило.
        - Слезай! С горы поедем, он с горы заведётся.
        Иван почти бегом повёл мопед за красные резиновые ручки. Ростик поплёлся за ним, последний раз с тоской оглянувшись на собачьи следы. Кешины? Или не Кешины? Может, дурак, что не подождал на лавочке? Может, Кеша приходил?
        Иван выкатил мопед на дорогу. Она спускалась вниз крутым скатом и соединялась с большой дорогой, по которой Ростик и Кеша утром поднялись от берега к посёлку. Там торчал уже знакомый Ростику осокорь, и бузинные кусты тоже были на месте. Паромный причал был скрыт за поворотом, зато виднелся тот берег, поросший соснами, и стайка белых уток у того берега, и чья-то лодка возле травы.
        «Как далеко отсюда видно!» - подумал Ростик.
        Солнце опять выглянуло из-за облака. Высоко в небе, неслышный с земли, казалось, медленно плыл-уплывал маленький блестящий самолёт. Запел жаворонок. Ростик поискал глазами, где он поёт, но не нашёл. Возле дороги росла серебристая полынь. Ростик сорвал листок, растёр пальцами, понюхал. Мама всегда так делает.
        - Вроде бы дорога не очень крутая, - сказал Иван. - Чего смеяться-то! Я видел, как с неё раскатили «Москвича», а потом он завёлся. А это - мопед. - Он что-то покрутил возле руля, постучал по голубым щиткам, попробовал, крепкие ли спицы, надуты ли шины. Словом, явно подражал старшему брату Фёдору, владельцу нарядного мопеда. - Ну, садись, Ростислав!
        Ростик опять залез на багажник. Иван, переваливаясь с боку на бок - ноги ещё толком не доставали, - стал жать на педали. Мопед двинулся, как самый простой велосипед. Мотор молчал. Но с горы машина поехала быстрее, и скорость её всё увеличивалась на спуске. И вот уже мопед несётся почти сам по себе, нисколько не желая слушаться Ивана. Иван вцепился в руль так, что у него пальцы стали лиловыми. У Ростика во рту противно дрыгает язык. Какие-то камешки подскакивают с дороги и больно бьют Ростика по ногам и ударяются о спицы, и спицы неприятно взвизгивают.
        Иван напряжённо смотрит на дорогу. А дорога сама как-то странно кидается под колёса. Мопед совсем перестаёт ему подчиняться, он едет вовсе не туда, куда его старается направить Иван. Вот мопед неожиданно свернул с дороги, три раза подпрыгнул на кочках и свалился. Руль свернулся на сторону, и переднее колесо как-то жалко скособочилось. Ростик упал боком. Он ушибся, но не сильно: с багажника всё-таки не так высоко падать. Иван перелетел через руль и расшибся сильнее. На скуле у него краснела ссадина, и руки он ободрал, и колено зашиб. Вид разбитого мопеда здорово его испугал. Он попытался поднять машину, потом опять положил, стал выправлять переднее колесо, но оно не выправлялось. По дороге кто-то спускался к парому. Иван оглянулся. Батюшки мои, милиционер!
        - Иди сюда, прячься! - крикнул Иван и ринулся к кустам бузины.
        Он дёрнул Ростика за руку и втащил его под кусты. Там не было травы, земля была взрыта дождевыми червями, пахло сыростью, каким-то лекарством и погаными грибами. У Ростика на ноге саднила содранная кожа да ныл слегка локоть левой руки. Ему опять, как тогда на пристани, показалось, что он заболевает.
        Глава восьмая.
        Ещё тревожнее
        - Ну что, Мария Васильевна?
        - Да говорят, какой-то лейтенант Грошев его ищет. Говорят, никаких несчастных случаев не было. Успокаивают.
        - Ох, ужас, ужас! Мария Васильевна, давайте звонить на льнокомбинат.
        - Придётся.
        - Звоните, Мария Васильевна.
        - Елизавета Елизаровна, вы звоните, я к ребятам схожу. Они там с Дусей, надо её на кухню отпустить.

* * *
        - Ну вот, молодец, Саша, хорошо вылепил мишку.
        - Это не мишка, это собачка.
        - Ах да, да, хорошая собачка.
        - Мария Васильевна, и у меня собачка.
        - Да, да, и у тебя. Павлик, а ты что так сидишь?
        - Я не так сижу.
        - Но ты же ничего не лепишь.
        - Не леплю.
        - Что ты сегодня капризничаешь, Павлик?
        - Я не капризничаю. Я Ростика жду.
        - Ох, наказание!

* * *
        - Девушка, да послушайте же, девушка, я льнокомбинат просила! Как это - не отвечает? Ну, цех не отвечает, в завком позвоните, я же вам два номера дала.

* * *
        - Ну что?
        - Ничего. Не соединят никак. Сейчас ещё покручу.
        - Давайте я сама.
        - Хорошо, Мария Васильевна.

* * *
        - Поречье? Поречье, что там льнокомбинат? Жду. Алло! Алло! Товарищ Харитонова? Это Мария Васильевна. Из детского сада.
        - Мария Васильевна? Что случилось, Мария Васильевна?
        - Да нет, вы не тревожьтесь, вы только не тревожьтесь!
        - Что случилось? Что с Ростиком?
        - Он кашлял, был в изоляторе.
        - Что случилось? Он заболел?
        - Он ушёл…
        - Как - ушёл? Куда? Я ничего не понимаю.
        - Он недолго был один. Я пришла кормить его обедом…
        - Его с обеда нет?
        - С обеда нет.
        - Боже мой, там ведь река!
        - Да нет, река ничего. Мы в милицию звонили.
        - Почему в милицию? Я сейчас приеду. Алло! Вы слышите? Я сейчас такси возьму и приеду. Где же он, боже мой! Я приеду!
        - Она приедет.
        - Мария Васильевна, я к реке пойду.
        - Хорошо, Елизавета Елизаровна, только вы что-нибудь примите, на вас лица нет!
        Глава девятая.

«Харитонов - это я»
        Иной раз шаг шагнёшь - просто шагнёшь, а другой раз шагнёшь - и что-то важное случится. Уже сколько улиц прошли лейтенант Грошев и Кеша совсем понапрасну, а на этой улице Кеша вдруг что-то почувствовал, заволновался. Это же Глебова улица! Вот гора свежего песка у чьего-то забора, вот сгорбившаяся от старости, дуплистая, вечно о чём-то вздыхающая ива, а вот и Глебова калитка!
        - Ты что это, ласковый? Что тебе померещилось?
        - Здесь, здесь! - крикнул Кеша. - Здесь живёт Глеб. Вот тут, тут!
        Лейтенант Грошев подошёл к калитке. С той стороны сомкнутым строем стояли высокие кусты жёлтой акации. За забором разговаривали два голоса, а людей не было видно из-за густой зелени кустов.
        - Всякий на свой манер воспитывает, - говорил сердитый голос. - Без зверья обойдёмся.
        Другой голос возражал ему:
        - Да не прав ты, Митрий Глебыч. Всякий зверь человека слабее, потому как разум и слова ему не дадены. И оттого ему забота нужна и защита. А забота-то, она душу мягчит. Кто в малолетстве жалость к живому имеет, тот вырастет - к людям душой обернётся, сердцем прилепится.
        - Сказал уж… - опять вступил в разговор сердитый голос. - Псарню в саду разводить не позволю! У меня в саду клубника. И в доме у меня чистота.
        Лейтенант толкнул калитку. Где-то к калитке был приделан звонок. Калитка открылась - звонок позвонил.
        На узкой садовой дорожке стоял Дмитрий Глебович - Глебов дедушка.
        - Ошибка, - сказал он лейтенанту Грошеву. - Сюда милицию не вызывали. Вам нужен дом семь, а наш - девять.
        - Зачем мне дом семь? - удивился лейтенант Грошев. - Мне дом семь совершенно ни к чему. Мне Глеб нужен.
        - Глеб? Когда же это он накуролесил? Он и за калитку-то вчера не выходил!
        - А где он?
        - Нету. Увезли. Заболел, и увезли.
        - Куда?
        - На аэродром, - сказал Дмитрий Глебович с раздражением. - Фокусы.
        - Какие фокусы?
        - Лечить.
        - Как - лечить?
        - Так вот. Новомодные фокусы. Парень коклюшем заболел, кашляет, так ему вместо тёплого молока с мёдом самолёт прописали. На самолёте, мол, если, мол, по воздуху полетать, кашель, мол, проходит. Фокусы и один пустой расход.
        - А, поздорову ли, милок!.. - Это лейтенанта Грошева приветствовал возникший из-за куста акации дедушка Колдырь. - Ну дак, то и сё, бывай, Митрий Глебыч.
        Он обошёл Глебова дедушку, сойдя с узкой дорожки - на ней было не разойтись, - и вместе с козырнувшим Дмитрию Глебовичу лейтенантом Грошовым вышел за калитку. Калитка опять позвонила.
        Кеша, не дозевав очередной нервный зевок, подбежал к ним.
        - Вот ты где, собака-пёс! - поразился дедушка Колдырь. - А цыплачок-то уж какой иск из-за него принял.
        - Тут что-то все друг друга обыскались! - усмехнулся Грошев. - Я тоже насчёт всяких «цыплачков» розыск веду… Фома Никитич, тороплюсь, хочу до пристани дойти.
        Лейтенант Грошев и дедушка Колдырь, слегка прихрамывая, пошли рядом, а Кеша за ними сзади - шаг в шаг.
        - Так что это за «цыплачок»?
        - Да тут один из-за собаки-пса из детского сада вбежки убежал.
        - А кто такой? Из какого сада? Как фамилия?
        - А я не пытал фамилию. Из льнокомбинатского сада. А что, хватились?
        - Одного какого-то хватились. Запутаешься тут с ними! Их тут вроде бы целых два бегают.
        - Ну, я этого-то назад наладил. Ванюшку с ним к парому послал.
        - Так. Съезжу-ка я на ту сторону, узнаю. Вышли на дорогу, ведущую к пристани.
        Показалась купа бузинных кустов. На дороге никого не было, но Кеша насторожился. Он остановился, его чёрный нос заходил из стороны в сторону.
        Ветер, долетевший от бузины, принёс знакомый запах. Кеша помчался к кустам:
        - Ростик! Ростик!
        В ту же минуту дедушка Колдырь взмахнул руками, удерживая равновесие. Он споткнулся о колесо искалеченного мопеда. Лейтенант Грошев сделал шаг к нему. В этот момент из бузинных кустов выполз на дорогу перепуганный Ростик, а в противоположную сторону, прочь от дороги, шастнул Иван.
        - Ванюшка! Ах ты, ботало коровье, стойка! - Голос у дедушки Колдыря был необычный, сердитый.
        - Та-ак, - сказал лейтенант Грошев. - Это что, марсиане тут приземлились? - Он показал на разбитый мопед.
        - На Марсе воздуха в восемь раз меньше, чем в земной атмосфере, - мрачно сказал Иван. - Там человеческие существа обитать не могут.
        - Да? Поди ж ты! Так это, может, кто-то чужой мопед разбил, а?
        - Ты чего ж это в сад-то не вернулся? - спросил Ростика дедушка Колдырь.
        - А ты кто такой? - одновременно спросил его лейтенант Грошев.
        - Ростик.
        - А Харитонов кто? Он с тобой?
        - Харитонов - это я, - прошептал Ростик.
        - Ты?
        Лейтенант Грошев захохотал.
        - «Хвостик»! Дежурный-то не понял! Ростик, значит, а не «хвостик», как это я не догадался! Ну, небеса проясняются. Значит, вместо двух пропаж - одна, и та нашлась.
        Он опять засмеялся, а потом строго сказал Ивану:
        - Ну вот что. Ты давай транспортируй мопед домой, получай за это порцию благодарности, а завтра чтоб в отделение пришёл.
        - Зачем? Я ничего не сделал… - заканючил Иван. - Это Федькин мопед, не чужой.
        - Я уж понял, что Федькин.
        - Так я что? Я его в детский сад вёз, я не виноват, это центр тяжести сместился…
        - Разговор у меня с тобой завтра будет, профессор.
        Хмурый Иван поднял машину. Ни на кого не глядя и ни с кем не простившись, стал толкать упирающийся мопед вверх по дороге. Маленькая аккуратная птичка трясогузка, которая в этот момент переходила дорогу, отлетела в сторону и опять зашагала, недовольно покачивая хвостиком.
        - Ну что, милок? - обратился дедушка Колдырь к лейтенанту Грошеву. - Я, может, пойду? Завтра утром смолу курим, там разобраться надо бы.
        - Идите, Фома Никитич. Я сейчас на катере его отвезу.
        Кеша поглядел на Ростика, потом на лейтенанта Грошева.
        «А что же будет со мной?» - спрашивали его глаза.
        Глава десятая.

«У каждой собаки должен быть хозяин»
        Елизавета Елизаровна не отрываясь глядела на дорогу, которая вела через луг к реке. А мама ходила взад и вперёд, от кривой сосны до пенька и обратно. Елизавета Елизаровна держалась за щёку, как будто у неё только что вырвали зуб.
        На дорожке показалась возбуждённая Мария Васильевна.
        - Нашёлся! Звонили! Сейчас привезут.
        И все трое, как ребята, когда играют в салочки, побежали вниз и через луг - к реке. Маму осалить мог бы разве что только ветер - так быстро она неслась к берегу.
        Вот и берег. Милицейская моторка гонит волны сразу вверх и вниз по течению и шумит, и кричит что-то неразборчивое. Вот уже видно всех, кто сидит в катере.
        «Они нашли его с ищейкой, - думает Мария Васильевна. - Вот паршивец!»
        «Наконец-то нашёлся! Но откуда и зачем с ними собака?» - думает Елизавета Елизаровна.
        «Сыночек, целый, живой!» - думает мама и не замечает ни милиционера, ни собаки.
        Мотор замолкает. Катер наполовину наползает на берег. Прибрежные волны и мокрый песок приветствуют Ростика по-своему: песок шуршит, а волны плещут, точно хлопают в ладоши.
        Первым перешагивает через борт улыбающийся лейтенант Грошев, следом спрыгивает Кеша - хвост ещё колечком, но колечко свесилось. А потом, ухватившись за руку лейтенанта Грошева, из лодки выбирается Ростик. Он минутку стоит на сыром песке, сандалики подмокают, потом он бросается к маме и устраивает рёв - громкий, безутешный, очень дошкольный рёв. И мама берёт его на руки, как маленького, и все идут к детскому саду. И сосны чуть-чуть расступаются, чтобы все могли идти рядом. Мама, не спуская с рук, несёт тяжёлого Ростика. Он перестал реветь и теперь только иногда вздрагивает и всхлипывает, лейтенант Грошев рассказывает, как всё было, и Кеша - нога за ногу, нос опущен - ковыляет рядом с ним.

* * *
        Елизавета Елизаровна и Мария Васильевна ушли к ребятам. Ругали Ростика. А как же! Столько заставил всех волноваться. А потом простили. Успокоились, что цел, и простили. Они ведь обе добрые.
        Елизавета Елизаровна спросила:
        - Но ты определённо не кашлял?… Нет, это не пертуссис.
        Теперь Ростик сидит у мамы на левом колене, а Кеша - рядом с правым, и мама гладит его правой рукой.
        - Может быть, я сама виновата, - говорит мама лейтенанту Грошеву. - Я не выношу чёрствости в людях. Я сама приучила его оказывать помощь тем, кто слабее. Читала ему книжки, и, когда мы гуляли… Сама виновата, - перебивает она себя. - Вот он что натворил.
        Мама вздыхает и гладит сразу двумя руками - Кешу и Ростика.
        - У вашего сына был трудный выбор, - говорит лейтенант Грошев. И, помолчав, добавляет: - У каждой собаки должен быть хозяин. Каждая собака имеет на это право.
        - Да, - согласилась мама. - Да, конечно. Но что же будет с этим хорошим псом?
        Кеша насторожил уши. Оглядел каждого по очереди.
        - У меня их четверо, - сказал лейтенант Грошев, почему-то смущаясь. - Прямо ума не приложу. Что делать, ласковый, а?
        Кеша вильнул хвостом, моргнул, ничего не ответил. Глеб уехал. А больше Кеша ничего не знает.
        - Эх… - сказала мама. - Во-первых, я работаю. Во-вторых, квартира маленькая. - Ростик не понял, зачем мама про это говорит. - Но, - продолжала она, - сын у меня растёт, помощник. А квартиру в завкоме уже обещали. Значит, дадут. А? - обратилась она к Ростику.
        И начался страшный шум. И Ростик повис у мамы на шее. И Кеша подпрыгивал, чтобы лизнуть маму непременно в кончик носа. И лейтенант Грошев улыбался и почему-то благодарил.

* * *
        И вот мама уехала назад, в город, и Кеша ушёл с ней - на верёвочке: где же тут возьмёшь поводок и ошейник для своей собаки!
        И Ростик уснул - не в изоляторе, а в группе, на своей кровати, рядом с кроватью Павлика.
        И задремал ореховый куст, и выплыл месяц и осветил берёзу. И она стояла красивая и тихая - все спят, и ей до утра не с кем поговорить.
        Сестра Летница
        Повести-сказки
        Счастливо, Ивушкин!
        Глава первая.
        Луша
        Ивушкин не подслушивал. Просто они думали, что он спит, а он - проснулся. Разбудило противное слово «диссертация», которое шипело за дощатой перегородкой и извивалось там, как змея.
        - Ну конечно, сразу же после защиты диссертации, - говорил папин голос.
        - Как только защитишь диссертацию? - спрашивал мамин.
        - Как только диссертацию утвердят и присвоят звание, - объяснил папин.
        - Филипп будет жить в угловой, там балкон и солнце, - продолжал мамин голос.
        Филипп - это он и есть, Ивушкин. Его зовут Филиппом в честь дедушки. Только он привык, что он - Ивушкин. Так его звали в яслях и в детском саду. Это тогда, когда они жили в городе. Но вот уже два года, как семья агронома Ивана Филипповича Ивушкина перебралась в деревню. Два года, два прекраснейших года они прожили в этом славном доме. В нём есть большие сени и лесенка оттуда на чердак, где пахнет сухими листьями и тёплой крышей, где лежит старый угольный утюг, который умеет превращаться в пароход, где кем-то оставлены чёрные, прокопчённые крынки. Внутри крынок темно и таинственно, и кажется, кто-то там на дне шебаршит, и дышит, и живёт.
        И ещё в этом доме есть русская печь, в которой разжигается настоящий домашний костёр. Костёр горит живым огнём, а потом превращается в красные угли. По ним бегают синие огоньки, а после они куда-то исчезают, и угли накрываются пушистым серым одеялом, и гаснут, и ложатся спать.
        Да что говорить! Главное-то всё-таки не это! Главное, что в доме - нет, не в доме, а в крытом дворе, куда ведёт из сеней маленькая скрипучая дверка, - живёт Луша!
        Вот про Лушу-то и пошёл дальше разговор, который не должен был слышать Ивушкин, но услышал, вроде как бы подслушал, хотя подслушивать некрасиво и стыдно, но если человек проснулся утром, то в чём же тут его вина?
        - Что сказал дядя Кузьма? Они возьмут Лушу на конюшню? - это спрашивала мама.
        - Варенька, ну посуди сама: зачем им в хозяйстве такая старая лошадь?
        - Ну ты хоть погоди, Фильке не говори: он разнервничается.
        - Я и сам расстроен, да что поделаешь? Дело в том, что семья Ивушкиных переезжала обратно в город.
        Папа Иван Филиппович написал в деревне какую-то диссертацию. Это много-много листов бумаги, напечатанных на машинке, и какие-то листы с непонятными линиями, похожими на зубцы горного хребта, которые называются «диаграммы». И вот теперь почему-то из-за всей этой бумаги папа больше не будет работать в деревне Высоково, и они не будут жить больше в этом замечательном доме, всеми пятью окошками - на тихую речку Меру, на луг, покрытый красной смолкой, и колокольчиками, и ромашками, и дрёмой. В городе им дают трёхкомнатную квартиру, а папа будет работать в НИИ. Ивушкин пока ещё не очень понял, что это значит. Самое ужасное, что во всех этих трёхкомнатных квартирах люди почему-то не держат лошадей. И вот теперь… Теперь от него что-то скрывают, что-то плохое обязательно должно случиться с Лушей.
        - Из хозяйства они её списали, - это сказал папа. - Она списанная, понимаешь? - повторил он.
        От этого непонятного, чем-то смертельно угрожающего слова у Ивушкина внутри что-то заболело, как умеет болеть зуб. Ивушкин тихонько застонал.
        Шёпот за стеной прекратился. В комнату вошла мама с таким лицом, точно завтра Первое мая или Новый год.
        - Филюшка, ты не спишь?
        - Проснулся, - мрачно буркнул Ивушкин.
        Он был уже большой: осенью - в школу. Он понимал, что, если зареветь, завопить, заскандалить, всё равно ничего не получится. Он решил подождать, подумать хорошенько.
        - Филюшка, вставай, приберись немножко. Я пошла в Родово, в магазин, у меня вся соль вышла. Папа уезжает на дальнее поле, сейчас за ним «газик» придёт.
        И действительно, на дороге тут же что-то заурчало, и, переваливаясь на дорожных колдобинах, к дому подкатил колхозный «газик». Ивушкин видел в окно, как папа сел рядом с шофёром Кирюшей и укатил.
        - На столе в кухне молоко в жбанчике и коржики. Поешь, посуду сполосни и подмети, ладно, Филюшка? Сделаешь?
        - Сделаю, - ответил Ивушкин как-то уж очень неприветливо.
        Видно, мама была занята своими радостными мыслями, раз она не обратила внимания на то, что её всегда ясный и ласковый мальчик хмур и чем-то озабочен.
        Взрослые люди иногда впадают в страшное волнение по пустякам, а бывает, проходят мимо вещей важных и серьёзных.
        Как бы там ни было, мама, взяв сумку, маленький кошелёчек в виде кошачьей головы и повязав от солнца косынку в синий горошек, легко сбежала с крыльца и направилась в соседнюю деревню Родово, где был магазин.
        Ивушкин остался один. Он глядел на окно, на отставший уголок пожелтевшей марлюшки. Сейчас марлю трепал ветер в том месте, где откнопилась кнопка. Марлю прикрепили весной - от комаров. А сейчас комаров нету. Ивушкин отогнал эту ненужную мысль. Прислушался. На комоде тикал будильник. Тикал, тикал - у него никогда ни на что другое не хватало фантазии. Гнал время, гнал время, дуралей! А время, наоборот, надо бы остановить, чтоб можно было хорошенько во всём разобраться!
        Что значит «списанная»? Ивушкин вспомнил, что про бороны, которые долго валялись у сараев на главной усадьбе колхоза, в Худяках, и которые недавно наконец свезли как металлолом, тоже кто-то говорил «списанные». Списанные - значит, негодные, ненужные, ничьи. Но Луша!!! Луша умница, труженица, добрая, душевная, такая рассудительная, такая, такая… Да, любимая, ну и что? Ивушкин её любил, потому что Луша его друг и прямо так и говорит ему об этом.
        Ах нет, пожалуйста, не начинайте сразу же говорить, что это чудо или что так не бывает.
        Умела Луша говорить, умела! И только всем было недосуг прислушаться, а может, просто все в это заранее не верили. А уж раз не веришь, так разве услышишь?
        Тик-так, тик-так, тик-так!..
        Тьфу ты, пропасть!
        Ивушкин встал и оделся. С кем посоветоваться? Поговорить с конюхом, дядей Кузей?
        Ещё неизвестно, что из этого получится. Единственный друг Валька, который старше на два года и очень умный, укатил к бабушке в Макарьев.
        Дождаться маму? А зачем? Это ведь она сказала: «Ты хоть Фильке не говори». «Не говори»… А что «не говори»? Что они уезжают в этот проклятый город, он знает. Что «не говори»? Про Лушу? Куда, куда они собираются её девать?
        На дворе что-то брякнуло. Может, Луша, пытаясь урезонить надоедливых мух, задела копытом стену?
        Ивушкин поспешил на двор. Дверь скрипнула. Луша скосила на Ивушкина большой лиловый глаз, передёрнула серой в светлых пятнышках шкурой, махнула хвостом, спросила, позабыв поздороваться:
        - Сегодня купаемся, Ивушкин? - Потом заметила, что с ним что-то происходит. - Ты что не такой? Что-нибудь случилось?
        - Случилось.
        - Что?
        - Беда, вот что.
        - Какая?
        Луша спросила спокойно, точно он просто ей сообщил, что к ним залетала бабочка.
        - Ну мы же переезжаем в город!
        - Почему ты кричишь? Переедем, и всё. Ивушкин мучился ужасно. Он не знал, как сказать, чтобы сразу не огорчить, не обидеть Лушу.
        - Луш, но ты ведь лошадь.
        - Да ну? - притворно удивилась Луша. - Вот новость-то!
        Ивушкин даже и не улыбнулся.
        - Лошади в городе не бывают, - сказал он уныло.
        - А кто бывает?
        - Машины. Легковые и грузовики. УАЗы, МАЗы, КамАЗы.
        - Да будет тебе! Таких и слов нет.
        - Есть. Это марки машин.
        - Ты смотри!
        - Луш, ладно тебе, ведь не до шуток.
        - Ивушкин, я не понимаю. Ты объясни. Деваться было некуда. Пришлось объяснять.
        Луша сразу посерьёзнела, погрустнела.
        Два года вместе. Она так привязалась к Ивушкиным. Любила возить Ивана Филипповича в поле, пастись тихонько у обочины, пока он распекал младшего агронома и бригадира. А уж как она любила Ивушкина!
        Ивушкин был лёгкий, почти невесомый! Они вместе неслись через луг и влетали в Меру, там, где пологий бережок и маленькая золотистая песчаная отмель. Мера взрывалась брызгами, в каждой капельке отражались сразу и луговые цветы, и солнышко, и прибрежные ракитовые кусты, от этого капельки речной воды делались разноцветными и на душе у обоих становилось весело, легко и разноцветно.
        А зимой! Ивушкин насыпал Луше овса, садился рядом на маленькую скамеечку, которая осталась от прежних жильцов (хозяйка, сидя на этой скамеечке, доила корову Ромашку). Ивушкин усаживался на скамеечку, и они с Лушей беседовали…
        А что же теперь получается? Вся семья уедет в город, где эти «разы, двазы, мазы», а она останется одна - голодная, холодная, печальная и никем не любимая? Брошенная?
        «Так не бывает, - думала Луша. - Разве своих бросают?»
        Что-то во всём этом не было похоже на правду, что-то кололось и царапалось в голове, или в душе, или где уж там - неизвестно, где-то внутри. Не вязалось, не верилось. Но Ивушкин объяснил всё складно, и выходило всё так.
        Ах, не надо было, не надо было Ивушкину просыпаться и слушать разговор! Тогда бы не получилось столько разных тревог.
        Впрочем, тогда не получилось бы и сказки, которую пережили Ивушкин и Луша. А у кого в детстве не бывает сказки, тот вырастает сухим, колючим человеком, и люди о него ушибаются, как о лежащий на дороге камень, и укалываются, как о лист осота.
        Забегая вперёд, я вам скажу: Ивушкин вырастет хорошим человеком. Добрым, душевным, понимающим. Может быть, и оттого, что в детстве у него была Луша и с ними обоими случилась сказка.
        Потому что дальше было так.
        Глава вторая.
        Вихроний
        - Ивушкин, ты думаешь, в этом нет никакой ошибки? Они уедут? Тебя возьмут, а меня - нет?
        - Ну я же слышал! Ты понимаешь?
        - Но они хорошие. Они твои папа и мама. Папа и мама не бывают плохими.
        - Луш, я не сказал, что они плохие. Только они не всё понимают. Они - взрослые.
        - Значит, я тебя больше никогда не увижу, так, что ли?
        Ивушкин не ревел только потому, что рёвой он не был. Внутри у него всё плакало и всхлипывало по-девчачьи. Он молчал, бессмысленно уставившись взглядом в пол. По полу полз муравей, пытаясь утащить соломину в четыре его собственных роста. Куда он её волок? В лес?
        В лес…
        - Луша, - сказал Ивушкин, - ничего другого не остаётся.
        - Что ты говоришь? - дёрнула своими аккуратными серыми ушками Луша.
        - Я говорю, - повторил Ивушкин каким-то севшим, с хрипотцой голосом, - что ничего другого не остаётся. Нам надо убежать.
        - Как это? Куда?
        - Так. Уйдём. В Синий лес, например.
        - Ты думаешь, так будет правильно? Правильно - неправильно, для Ивушкина в тот момент это никакого значения не имело. Он не хотел - впрочем, что я! - просто не мог расстаться с Лушей, её надо было срочно, быстро спасти от этого страшного слова «списали». Больше ни одна мысль не помещалась у Ивушкина в голове. А уж правильно ли он поступает и даже как ему здорово за это влетит, он не думал. Не думал он и о том, как мама будет тревожиться, когда, вернувшись, не обнаружит его дома. Забыл, а впрочем, должно быть, никогда толком и не знал, как обмирает мамино сердце, когда она теряет из виду своего ребёнка, как волнуется папа, когда сын бродит неизвестно где. Хотя, может, и меньше, чем мама, потому что чувствует, что сын - мужчина, что просто так, ни с того ни с сего, не пропадёт.
        Ивушкин когда-нибудь сообразит, что заставлять волноваться других людей не годится. Он узнает, что это называется эгоизмом. Всё поймёт и постарается так не поступать.
        Но это будет потом. А пока что, в тот день, первого августа, когда будильник с электрической батарейкой внутри показывает без четверти двенадцать и тихонечко тикает и тикает, Ивушкин окончательно принимает решение.
        - Пошли!
        - Хорошо. Пошли. - Луша вздохнула длинным, печальным, протяжным вздохом: - Ффухх!
        И вот они уже идут через главную усадьбу в Худяках по просёлку, в сторону Синего леса.
        В Худяках народу на улице мало. Все - в поле. Им попались навстречу только две старые-престарые бабушки да совсем маленький мальчонка. Этим решительно не было никакого дела до того, куда Ивушкин ведёт среди дня старую Лушу. Может, в Угольки на кузню, может, в Синий лес за волнушками…
        Пыль на дороге пахла тепло и уютно. В ней аккуратно отпечатывались Лушины копыта и кеды Ивушкина.
        Над головами проносились деревенские ласточки, которые по дурной привычке всегда выбирают самое неподходящее место для игры в догонялки и ни на кого не обращают внимания.
        Луша и Ивушкин миновали поле, покрытое кучами соломы, похожими на отдыхающих львов.
        «Пресс-подборщик здесь не работал», - отметил про себя Ивушкин и тут же про это забыл.
        Вот и Синий лес. Они за лето бывали здесь уже сто раз. Тут они любят входить в лес - возле старой липы. Луша чуть-чуть пригнулась, и они сразу оказались в прохладе и тишине.
        Всё здесь было как обычно. Рядом с обгорелым осиновым пнём лежал вот уже второе лето и ржавел неизвестно кем и зачем принесённый обруч от бочки. Посреди обруча цвёл лютик, и цвёл колокольчик, и рос кустик земляники. Один листок сделался по-осеннему красным и вроде светился, точно под ним горела маленькая лампочка. Пропел свою всегдашнюю песенку зяблик. Слетела на землю еловая шишка. Как всегда, всюду синели полянки, сплошь покрытые вероникой. Она цвела здесь всё лето.
        Может, лес потому и называется Синим?
        Луша остановилась. Ивушкин тоже.
        - Ивушкин, постой, - начала Луша каким-то торжественным голосом, как будто собиралась сообщить по радио важные новости.
        - Ты что, Луш? Ну чего тут стоять, на опушке, когда всякий может увидеть.
        - Конечно. Но ты подумай всё-таки, хорошо ли так - взять и убежать. А? Ты всё-таки подумай.
        - Да перестань. Трусишь ты, что ли? Сейчас не про это надо думать, а про то, где нам спрятаться, где укрыться, чтоб не нашли.
        - В «Нигде и никогда», - сказал незнакомый суховатый голос из травы.
        Ивушкин и Луша поглядели друг на друга.
        - Что ты сказал, Ивушкин?
        - Я - ничего. Это кто-то, неизвестно кто.
        - Известно. Это я сказал. И повторяю: в «Нигде и никогда» укрыться очень удобно.
        Листики травы шевельнулись у самых Лушиных копыт. Из травы выпутался ёж. Вроде бы ёж как ёж, может немного больше обычного ежа. Но разговаривал, несомненно, он. Больше было некому.
        Ивушкину показалось, что ёж даже вежливо поклонился.
        - Вихроний, - представился он.
        - Ежи разве умеют говорить?! - не очень-то деликатно воскликнул Ивушкин.
        - Ах, люди, люди!.. - вздохнул ёж Вихроний. - Как они сопротивляются всему естественному и стараются втиснуть всё в свои представления!
        Он говорил так мудрёно, что Ивушкину пришлось переспросить.
        - Да ведь ты только что говорил с лошадью! - сказал Вихроний уже по-другому, обыкновенно. - Ну, раз ты знаешь, что лошадь говорит, почему бы не говорить и ежу?
        - В самом деле, Ивушкин, - заметила Луша.
        Ивушкин растерялся.
        - Да ты… да вы… не обижайся, - нескладно пробормотал он.
        - Говори мне «ты» - так проще, - смягчился ёж.
        Луша оправилась от этой неожиданности раньше Ивушкина и начала беседовать с Вихронием, как со старым знакомым.
        - Его зовут Ивушкин, - сказала она. - А меня - Луша.
        - Это мне известно: ваше совместное пребывание здесь мной постоянно фиксировалось.
        - Ты что, заговариваешься, что ли? - спросила Луша сердито.
        - Вовсе нет, - ответил ёж. - Ну, попросту я видел вас всякий раз, как вы приходили сюда играть или собирать сыроежки.
        - Мы тут играли одни, - заметил Ивушкин. - Валька - в Артеке.
        - Совершенно верно. Однако визуально…
        - Или говори понятно, или умолкни! - оборвала его Луша.
        - Ну, лошадь, с тобой не забалуешь! - засмеялся ёж как-то совсем по-человечески.
        - Объясни, - потребовала Луша.
        - Это я и пытаюсь сделать. И если вы оба постоите спокойно и послушаете, вам всё станет ясно, потому что лица у вас довольно смышлёные и вселяют надежду, что вы не совсем уж тупицы.
        На такие речи ежа Ивушкин только вдохнул побольше воздуха и проглотил его, а Луша фыркнула.
        - Это страна «Нигде и никогда», - продолжал ёж.
        Ивушкин и Луша стали с удивлением оглядываться.
        - Нет, вы не вертите головами. Так её решительно нельзя разглядеть.
        - А как же тогда? - спросил Ивушкин.
        - Сейчас всё растолкую. Только сначала я должен удостовериться, правильно ли я вас понял. Правда, что у вас возникла надобность укрыться, так сказать, найти укромное прибежище, чтоб вас и не видно, и не слышно было и всё прочее в этом же роде?
        - Правда, - мрачно подтвердил Ивушкин. Луша молча кивнула.
        - С вами случилась беда?
        - Случилась, - сказал Ивушкин.
        - Тогда всё правильно, - удовлетворённо заметил ёж, точно они сообщили ему про себя вовсе не грустное, а радостное известие. - В «Нигде и никогда» вы попадёте в невидимое пространство. Оно из вашего леса не видно. Вас оттуда никто не заметит и не найдёт.
        - И надолго мы туда попадём? - опасливо спросила Луша.
        - На этот вопрос ответить нельзя. Потому что там времени нет. Там неизвестно - долго или недолго: нельзя определить. Потому страна и называется «Нигде и никогда».
        Ивушкину стало не по себе. Как же так - уйти куда-то и сделаться невидимым, вроде быть и вроде бы даже и нет! А как же мама с папой, и Валька, и вообще всё остальное?
        Рыжая белка перепрыгнула с ветки на ветку. Зяблик снова пропел свою короткую песенку. Несколько раз по сухой берёзе стукнул дятел. С дальних лугов залетел в лес запах сена. Осинка начала перебирать листиками. Снова шлёпнулась на землю шишка.
        Как же быть: соглашаться или не соглашаться?
        - А почему же ты, - спросила дотошная Луша, - если нас так часто видел, ни разу к нам не вышел и с нами не поговорил?
        Она всё-таки сомневалась в том, что ёж сообщал им правду. Может, это он просто так?
        - Ясно почему, - ответил Вихроний не задумываясь. - Вы были весёлые и счастливые. Вам не надо было укрываться и прятаться. Я не был вам нужен. А теперь - нужен. Вот я и пришёл. Сейчас я произнесу необходимые слова. Перед вами появятся двери. Вы не зевайте. Как только створки распахнутся, сразу же идите за мной.
        Луша хотела ещё о чем-то спросить, но Вихроний остановил её:
        - Пока помолчите. - Он нахмурился, сосредоточился и проговорил:
        Совершись, чудо,
        Совершись!
        Из ниоткуда,
        Дверь, появись!
        В зелёном пригорке
        Скрипнули створки,
        У ветра за спиной,
        Передо мной.
        И в самом деле, маленький зелёный пригорочек вдруг стал расти, расти, и в нём обозначились двери, и обе их половинки распахнулись настежь, и все двинулись в таком порядке: сначала ёж Вихроний, следом Луша и, наконец, Ивушкин.
        Как только они вошли, двери за ними захлопнулись и исчезли, пригорок снова уменьшился до своих обычных размеров. На поляне в Синем лесу не осталось ни души. Только шевельнулся колокольчик. Только пролетела белая бабочка-капустница. Где-то далеко-далеко пропищал чей-то транзистор. Было ровно двенадцать часов. На поляне воцарилась непривычная, очень неподвижная тишина.
        Но вы не пугайтесь. Ничего плохого не случилось.
        Потому что дальше было так.
        Глава третья.

«Нигде и никогда»
        Как только они прошли через двери, обе створки за ними закрылись и двери растаяли.
        - Добро пожаловать в «Нигде и никогда»! - торжественно приветствовал их Вихроний. - Теперь вы как следует спрятаны. - И он улыбнулся им приветливо и повёл своим острым кожаным носиком.
        Вихроний очень понравился Ивушкину. Ему казалось, что Вихроний хоть и покрытый колючками ёж, а совсем-совсем добрый, и умный, и надёжный какой-то.
        Это и на самом деле было так.
        Ивушкин и Луша стали оглядываться вокруг. Что это за страна «Нигде и никогда»? Куда они попали?
        Кругом было зелено от листьев, пёстро от цветов; сразу стало ясно, что страна эта - лесная. Вокруг росли высоченные деревья с толстыми красноватыми стволами, под деревьями была густая трава, тоже необычайно высокая, мягкая, ласковая. В ней что-то шелестело, шептало, непрерывно двигалось. Небо было бледно-голубое, каким оно бывало у них в Высокове на рассвете. По небу иногда пробегали небольшие чистенькие облачка. Странность была в том, что на небе одновременно находились солнце, и луна, и звёзды. Как же это так?
        Вихроний заметил их удивление.
        - Совершенно верно, - подтвердил он. - У нас и солнце, и луна - всё вместе. Время тут не идёт. Нет ни дня, ни ночи. А всё сразу. Нет минут. Нет секунд. Нет часов, будильников, ходиков…
        Не успел Вихроний это проговорить, как послышалось совершенно отчётливое тиканье: тик-так, тик-так, тик-так!
        - Что такое?! - воскликнули Луша и Ивушкин в один голос. - Часы тикают!
        Вихроний рассмеялся.
        - Вы принесли тиканье с собой, как, бывает, кто-нибудь приносит с собой запах сеновала, или парикмахерской, или кухни, откуда он только что пришёл. Вы явились оттуда, где идёт время, где есть минуты и секунды. Где есть часы. Тиканье слышится от вас.
        - Как странно!
        Ивушкину стало неуютно. Вихроний заметил это и поспешил его успокоить:
        - Да ничего страшного! Просто по этому тиканью все будут узнавать, что вы нездешние, только и всего!
        - Вихроний, - сказала Луша, которую рассудительность и здравый смысл не покидали даже в этих необычных обстоятельствах, - Вихроний, теперь не худо бы обсудить, что нам делать. Не топтаться же здесь до самой ночи…
        Луша вдруг умолкла, сообразив, что никакой ночи вовсе и не будет.
        - Давайте рассуждать, - сказал Вихроний.
        - Давай, - охотно согласилась Луша.
        - Ваша беда в чём заключается?
        - Ты же знаешь: меня хотят увезти в город без Луши, - пробурчал Ивушкин.
        - А ты, соответственно, не хочешь.
        - Да как же я захочу?! - крикнул Ивушкин, и голос у него сорвался. - Друзей не бросают!
        - Подожди. Не кричи. Я понял. Значит, пока вы здесь, тебя увезти не могут. Тебя всё равно что и нету. Увезти того, кого нету, нельзя. Ты согласен? Значит, пока всё в порядке. Так?
        - Ну, - буркнул Ивушкин.
        - А дальше? - поинтересовалась Луша.
        - А вот как быть дальше, надо спросить сестру Летницу.
        - Чью сестру? - не понял Ивушкин.
        - Она, видишь ли, всем сестра. Она обо всех заботится. Обо всех печалится. Всех любит. И всех понимает.
        - Вот как! - удивилась Луша.
        - Она мудрая и может дать самый мудрый на свете совет.
        - Всё это хорошо и ладно, - сказала Луша. - Только где она, как нам её увидать?
        - Пойдём к ней скорее! - заторопился Ивушкин. - Спросим, что надо сделать, чтобы Лушу тоже взяли в город! Вихроний, ну пойдём, пожалуйста!
        Вихроний вздохнул. Видно, что-то его удерживало.
        - Понимаете, - стал объяснять Вихроний, - всё совсем не так просто, совсем не просто… В «Нигде и никогда» есть одно очень злое существо - чёрная птица Гагана. Птица Гагана очень опасна. А для сестры Летницы - в особенности. Потому что сестра Летница одно на свете только и не может - не может оборониться от её неукротимого зла. И поэтому к сестре Летнице непросто дойти и найти её нелегко. Она - там, где её не найдёт птица Гагана. Я вам подскажу начало пути. Другие вам тоже помогут.
        - Ты нас проводишь хоть немного? - спросил Ивушкин.
        - Я должен быть возле ворот, - с сожалением сказал Вихроний. - Если мне удастся найти кого-нибудь, кто меня ненадолго заменит, я нагоню вас. Только вряд ли: все здесь заняты своим делом. Но вы не бойтесь. Я вам сейчас расскажу, как идти. Ивушкин, ты меня не слушаешь?
        Ивушкин действительно его не слушал. Он прислушивался к шёпоту и шелесту деревьев, потому что в этом шелесте различил слова: «Вихроний привёл печального мальчика и печальную лошадь. Мальчика зовут Ивушкин, а лошадь зовут Луша, и они друзья и ни за что не хотят расставаться. Вихроний укрыл их в нашей стране, и они собрались в путь к сестре Летнице…»
        - Вихроний, кто это говорит?
        - Деревья, - просто сказал Вихроний, точно в этом не было ничего необычного.
        - Деревья разве умеют?
        - Всё живое умеет говорить, - сказал Вихроний, чуть-чуть вроде бы даже обидевшись.
        - А у нас, в Синем лесу, они не говорят, - сказал Ивушкин.
        - Говорят. Это вам только кажется, что они шелестят без смысла.
        Вот так новость!
        - Вихроний, а почему деревья рассказывают про нас с Лушей?
        - Запоминают. Вот и повторяют потихонечку. Деревья всё-всё запоминают.
        - А у нас?
        - И у вас тоже. Деревья всё помнят. Просто они ещё не знают, как сказать, чтобы людям было понятно. Научатся когда-нибудь. Ведь вот наши-то научились.
        - Всё это хорошо и ладно, - снова сказала Луша, которую все эти загадочные вещи не могли сбить с основного направления мыслей. - Нам-то с Ивушкиным как дальше быть?
        - Вы идите сейчас вот этой тропкой, видите? Вдоль неё растёт гусиный лук, видите? Идите прямо, никуда не сворачивайте, а как дойдёте до старой ивы с дуплом, так у неё и спросите, куда вам дальше идти. Поняли? Не сворачивайте никуда!
        - Пошли, Ивушкин, - решительно позвала Луша. - Тебе спасибо, ёж. Будь здоров.
        - До свидания, Вихроний, - промолвил слегка растерянный Ивушкин.
        И они двинулись по тропинке, с двух сторон поросшей не таким, как в Высокове, а крупным-крупным, с большими цветами, гусиным луком.
        - Доброго пути! - пожелал им Вихроний. И когда они уже совсем почти скрылись из виду, крикнул вдогонку: - Только не верьте Развигору!
        Но они торопились вперёд и слов его не расслышали.
        Они шли и шли прямо и прямо по тропе. Деревья продолжали шептать, шелестеть, что-то вспоминать, что-то друг другу рассказывать.
        Вдруг Ивушкин метнулся в сторону.
        - Луша, постой! - крикнул он. - Какая необыкновенная, прекрасная бабочка! Погоди!
        И он скрылся за кустами. Луша в недоумении остановилась.
        А Ивушкин гнался за бабочкой необычайной величины и красоты: она была золотисто-голубая и точно отливала перламутром. Она то вспархивала к вершинам деревьев, то пряталась в густой траве. Ивушкину так хотелось её поймать и рассмотреть хорошенько! Но бабочка никак не давалась. Вот она замерла на нижней ветке дерева, похожего на липу, он подскочил, схватил и осторожно разжал ладони, но в них ничего не оказалось. Он с удивлением посмотрел на свои руки и тут же услышал тоненький смешок. Он огляделся. Никого не было видно, но смешок повторился:
        - Хи-хи-хи!
        Ивушкину показалось, что смех доносится откуда-то снизу, из-под ног. Так оно и было! Смеялась… трава.
        - Что ты смеёшься? - растерянно спросил Ивушкин.
        - Смеюсь, потому что ты пытаешься поймать бабочку. А её поймать нельзя.
        - Почему?
        - Это неуловимая бабочка! Трава вдруг замолчала.
        - Ой, как ты странно тикаешь! Ты нездешний? Конечно, нездешний, - ответила она сама себе.
        Так вот оно что! Неуловимая! Как же её поймаешь?
        А где Луша?
        Ивушкин вертел головой и не видел ни тропинки, ни Луши. Он метнулся вправо, потом влево. Тропинки не было.
        - Луша-а-а! - позвал он громко. «Слушай-ай-й!» - ответило лесное эхо.
        - Ты кого зовёшь? - спросила смешливая трава.
        - Лушу.
        - Не знаю, - сказала трава.
        - Луша-а! - снова закричал Ивушкин.
        Кинулся в сторону, вернулся. Прислушался. Кусты ломались, трещали, всхлипывали. Кто-то двигался к нему через кусты. Ивушкин закрыл глаза, а когда открыл, увидел, что перед ним стоит Луша.
        - Ивушкин, Ивушкин, куда же ты подевался? Я думала, что ты уж пропал совсем. Какой же ты легкомысленный, Ивушкин!
        Луша, потеряв его из виду, растревожилась. И теперь только, найдя Ивушкина невредимым, постепенно успокаивалась. Она подошла к нему, тепло и влажно подышала в ухо.
        - Ну, пошли обратно на тропу. Нам же надо дойти до дуплистой ивы. Смотри хорошенько, чтобы нам её не прозевать.
        И они пошли, как им показалось, обратно.
        Но не тут-то было! Сколько ни искали Ивушкин с Лушей за кустами и кустиками, деревцами и деревьями, тропа не находилась. Не было никаких сомнений: они заблудились.
        Луша остановилась и задумалась. А Ивушкину вдруг сделалось тоскливо и одиноко, хотя Луша была тут, рядом с ним. Что же это была за тоска? Даже не то чтобы он осознал, как он виноват перед папой и мамой. Даже не то чтобы он почувствовал, что хочет домой, или что хочет есть, или ещё что-нибудь. Просто как будто оборвались какие-то ниточки, которые его ко всему привычному и своему привязывали, и он оказался один, совершенно один.
        Луша почувствовала такое его настроение и потёрлась о его щёку своей щекотной шерстяной щекой.
        - Ну, Ивушкин, ладно уж… Не падай духом. Только не падай духом. Сейчас мы отыщем тропинку, и всё ещё образуется.
        И всё действительно в конце концов образовалось, но не сразу. Далеко не сразу!
        Потому что дальше было так.
        Глава четвёртая.
        Осторожно: слова!
        Тропинка не находилась. Она каким-то образом совершенно потерялась. У Ивушкина в голове от поисков и кружения по лесу стал образовываться лёгкий туман. Луша бодрилась. Она уговорила Ивушкина сесть верхом и пошла наугад, прямо через лес, раздвигая грудью кусты и подлесок. Шли они, как им казалось, довольно долго. Но как определить точно, если в этой стране ни минут, ни часов нет совсем?
        Не темнело, не светало. Высоченные деревья тянулись вверх, к спокойному блёклому небу, были деревья и пониже. Попадались кусты в цвету. Но вот постепенно лес начал редеть, и они вышли на обширную поляну.
        На поляне стоял маленький аккуратный, вроде игрушечного кубика, домик с треугольной крышей, с резным крыльцом и квадратными окошками. Стены и крыша были одинаково зелёными, потому что были сплошь выложены мхом. От этого домик выглядел забавным, мягоньким, тёплым, точно меховым.
        Перед домом на траве стояли корыта, тазы, деревянные ушаты и шайки. Они были наполнены водой, и в них что-то мокло. Чуть поодаль горел небольшой костёр, и над костром в стиральном баке что-то кипело.
        - Куда-то мы пришли, Ивушкин. Попробуем здесь спросить, как искать нашу тропинку.
        - Попробуем. Но только у кого же мы спросим? Тут что-то никого не видно.
        - А ты покричи.
        - Мне вроде боязно, Луш.
        - Ивушкин, ну с чего это ты стал такой робкий?
        - Но ведь мы с тобой, Луш, не у себя в Высокове. Мало ли что тут может случиться. Вдруг выскочит какой-нибудь опасный зверь.
        - Всё равно спрашивать надо. Иначе мы до конца жизни сестру Летницу не отыщем, - решительно заявила Луша. Она собралась с духом и крикнула: - Эй, есть тут кто-нибудь? - И копнула землю копытом.
        Никто не откликнулся.
        - Хозяйка! - позвал Ивушкин так, как обычно звали у калитки маму вышедшие из леса и сбившиеся с пути туристы.
        Но и ему никто не ответил.
        Кипевший на костре бак выпустил струйку пара. Вдруг послышались шаги, шорох веток, чей-то вздох, и на поляну вышел енот. Он нёс на плечах коромысло. На коромысле висели два ведра. В вёдрах было что-то белое. Видимо, он вернулся с речки или ручья, прополоскав там это белое, отстиранное. Простыни не простыни, чехлы не чехлы, неизвестно что, в общем, какое-то, по-видимому, бельё. Он тяжело опустил вёдра на траву, поднял с земли верёвку, скатанную в клубок, стал её натягивать между двумя толстенными стволами. При этом он без конца вздыхал и бормотал про себя:
        - Ох, сколько же у меня работы! Сколько работы! Бедный Нотя, бедный старый Нотя… Стирке никогда не будет конца, никогда не будет конца…
        Он стал развешивать стирку на верёвке, зажимая прищепками, чтобы не унёс ветер. Белое в вёдрах не было простынями, потому что было не простынной, а неизвестно какой самой разнообразной формы: в виде рыбы, в виде двугорбого верблюда, в виде черепахи, даже в виде слона…
        Развесив всё, енот ещё раз тяжело вздохнул и направился к баку. При его приближении крышка сама поднялась, и он стал мешать кипящее бельё чисто обструганной палочкой.
        Потом он отошёл от бака и стал тыкать той же палочкой в тазы и ушаты, в которых что-то мокло.
        - Ну как можно, как можно так неаккуратно обращаться со словами, - бормотал он. - Ведь грязи-то, грязи-то - не оберёшься! Хоть бы кто-нибудь помнил, кто-нибудь бы жалел старого Нотю!
        - Простите… - начала было Луша.
        Но енот не обернулся. Он продолжал ворчать себе под нос:
        - Уж полощешь-полощешь, отбеливаешь-отбеливаешь…
        - Скажите, пожалуйста… - решился обратить на себя его внимание Ивушкин.
        Нет, не обратил. Енот продолжал заниматься своим делом, как будто их вовсе рядом с ним и не было.
        - Вот овсяный жмых! - выругалась Луша.
        Енот отложил палку и медленно к ним повернулся.
        - Как?! Кто-то бранится? И где же? Прямо возле моего дома? Ну и дожил я, ну и дожил!..
        Видно было, что енот расстроился необычайно. Личико его сморщилось в тоскующую, обиженную гримаску, на глубоко спрятанные глаза навернулись слёзы.
        - Извините, - забормотали Ивушкин и Луша.
        - Да что уж… - вздохнул енот.
        - Мы не хотели вас расстраивать.
        - Да ладно уж. Давайте знакомиться. Нотя. И можно на «ты», по-дружески.
        - Отчего ты расстроился? - спросила его Луша после того, как они с Ивушкиным представились. - Я же ничего ужасного не сказала.
        Старый Нотя опять вздохнул. Потом стал прислушиваться.
        - Почему вы так странно тикаете? Тик-так, - сказал он задумчиво. - Что это?
        - Это не мы тикаем, - пояснила Луша. - Это тиканье просто к нам прицепилось, как запах. У нас дома так тикает время.
        - Ах, время! - воскликнул енот. - Так вы нездешние! Не то бы вы поняли, отчего я расстроился!
        - Мы и правда нездешние. И мы действительно не поняли, - согласилась с ним Луша.
        - Вот ведь какое дело, новые мои друзья, - начал рассказывать енот. - На всём свете так неаккуратно обращаются со словами! А ведь сказанное слово никуда не девается. Сказано - значит, оно уже есть.
        - Ну и что? - подивился Ивушкин.
        - А то, что слова бывают разные. Хорошие слова, немножко подержавшись возле земли, улетают на звёзды и там превращаются в прекрасные цветы. Звёзды радуются и начинают светить ещё ярче. Это они так возвращают радость на землю. И тогда всем делается хорошо. Вы не думайте, что звёзды просто так светят, от нечего делать. Чем больше чистого звездного света, тем лучше живётся всему живому: людям, зверям, птицам, деревьям, кустам. Поэтому чем больше хороших, красивых слов говорится, тем радостнее всем.
        - Вот это да! - подивился Ивушкин такому неожиданному обороту.
        - Молчи, Ивушкин, не перебивай, - одёрнула его Луша.
        - Да только беда, что плохих слов говорят почти столько же!
        - Как это? - опять не удержался Ивушкин.
        - Да так… - вздохнул Нотя. - У одних плохое слово вылетает, потому что человек брякнул не подумавши, у других - потому что человек ночью во сне с бабушкой поссорился, у третьих - душа невоспитанная. Да мало ли ещё почему!
        - Да ты-то что так расстраиваешься? Ведь не тебе же все плохие слова достаются!
        - Да как же не мне, когда мне! Плохие слова куда деваются?
        - Куда? - полюбопытствовала Луша.
        - Как только на земле кого-нибудь обидят или расстроят, так после этого слова сразу же летят на облака. И расплываются на них уродливыми грязными кляксами. Если не успеешь выстирать, такой безобразный грязный дождь на землю польётся - ужас!
        - Так это ты облака стираешь, да?! - изумился Ивушкин.
        - Облака, - сокрушённо покачал головой Нотя. - Ловлю сачком - и стираю, и стираю. И развешиваю. И высушиваю. И отпускаю обратно на небо. Без передышки. Хоть бы люди поняли наконец, что плохое слово не просто так - брякнул, и до свидания. Это каждый раз - грязное пятно на чистом облаке, а бедному Ноте - работа, работа, работа…
        Вода из бака стала убегать в костёр. Поленья зашипели. Нотя пошёл мешать облака палочкой.
        - Нотя! - обратилась к еноту Луша. - Послушай, Нотя, как нам выйти к старой дуплистой иве?
        - К иве? Да ведь отсюда к ней никакой дороги нет. А зачем она вам? - спросил Нотя.
        - Ива подскажет нам, как искать сестру Летницу. Нам очень-очень нужен совет, как нам быть дальше, - сказал Ивушкин.
        - Да, - сказал Нотя, - сестра Летница всё знает и может дать самый мудрый совет.
        - Куда же нам идти отсюда, Нотя?
        - Иву вам не найти. Вы и вправду заблудились.
        - Как же нам быть? - с испугом спросил Ивушкин.
        - Ничего, можно и другой дорогой пойти. Идите по той дороге, которая начинается прямо за моим домом. Идите себе и идите. На развилке увидите куст жимолости. Это очень воспитанный куст, который никогда не говорит плохих слов. Он мой друг. Скажите, мол, Нотя велел кланяться и просил показать вам, как дальше идти к сестре Летнице.
        Ивушкин и Луша поблагодарили доброго Нотю и двинулись в путь.
        - Только не верьте Развигору! - крикнул енот им вдогонку.
        Но они его уже не услышали. И очень жаль.
        Потому что дальше было так.
        Глава пятая.
        Чужая беда
        Сухая песчаная дорога начиналась действительно сразу за домиком енота. Дорога была широкая, с зелёными островками посредине. На островках росли маленькие деревца-дети. Они ничего не рассказывали, не повторяли для памяти, а только мурлыкали какие-то детские припевочки. Одно напевало:
        Ходит-бродит солнце,
        Ходит-бродит месяц.
        Кто на чистом небе
        Звёздочки развесит?
        А другое отвечало:
        И не я,
        И не ты,
        Не деревья, не кусты.
        Цвет калины, расцветай!
        Зяблик, зяблик, вылетай!
        Видно, это была какая-то песенка-игра - считалочка, что ли? Ивушкин и Луша слышали такую впервые.
        Впрочем, они стали уже привыкать к тому, что деревья всё время что-то говорят своё, поэтому шли, не останавливаясь и не особенно прислушиваясь, а стараясь, главное, не пропустить развилку дороги, где им должен был встретиться на пути вежливый и воспитанный куст цветущей жимолости и рассказать, куда двигаться дальше.
        - Ивушкин, ты не устал? - спросила Луша заботливо. - Может, я тебя немножко прокачу, а?
        Ивушкин мотнул головой.
        - Да не хмурься ты! Сейчас дойдём до куста, и он нам скажет, как нам дальше идти к сестре Летнице.
        Луша не успела договорить. Справа от дороги кто-то, пока невидимый, звал на помощь. Они остановились.
        - Луш, по-моему, кто-то стонет. Слушай! Они оба примолкли. Теперь им показалось, что справа, в кустах, кто-то, тихонько всхлипывая, плачет.
        - Может, это так шелестят деревья, а, Луш? - неуверенно сказал Ивушкин.
        - Нет, не похоже, - откликнулась Луша. - Ивушкин, - сказала она решительно, - там в лесу, за кустами, кто-то плачет и этот кто-то зовёт на помощь. Нет, вовсе это не деревья шумят! С кем-то стряслась беда!
        То ли им почудилось, то ли было на самом деле: кусты сами раздвигались, расступались, давая им пройти.
        Луша шла первой, глядя под ноги, предупреждая Ивушкина, когда попадалась ямка или рытвинка, чтобы он не упал и не ушибся. Голос того, кто плакал, становился ближе, значит, они двигались в правильном направлении.
        Кусты кончились, начался ельник. Ели были огромные, и лапы их с тёмной длинной хвоей доходили до самой земли.
        Возле большой ели кто-то лежал.
        Это была лосиха. Она лежала и не двигалась. Заметив Лушу и Ивушкина, подняла голову. Они увидели, как из её глаз медленно, одна за другой, катятся слёзы.
        - Что с тобой? Почему ты лежишь и плачешь? - спросил Ивушкин.
        А Луша подошла и подышала на неё - тепло, ласково, успокаивающе.
        - У меня горе. Очень большое горе, - начала говорить лосиха и вдруг замолчала, прислушиваясь. - Что это такое странное?
        Они тоже прислушались, но ничего странного не услышали.
        - Тик-так, тик-так? - с недоумением произнесла лосиха.
        Ах вот оно что! Они-то уже попривыкли и не обращали внимания на то тиканье, которое сопровождало их в стране «Нигде и никогда».
        - Ничего, - сказала Луша. - Не пугайся. Это время тикает. Это наше время, к тебе оно не относится.
        - Время? - переспросила лосиха. - Тикает? Как это страшно!
        - Да нет, ничего страшного, успокойся, - сказала Луша. - Так расскажи, в чём твоё горе? Может, мы сумеем тебе помочь.
        И вот что оказалось.
        Лосиху звали Светлина. Она жила вместе со своим лосёнком в домике на еловой опушке. Он никуда от неё не отходил и любил слушать сказки. Да, между прочим, звали лосёнка Люсик.
        Луша, с её обстоятельностью, хотела было спросить, сколько ему лет, большой он или маленький, но не спросила. Каких же лет, если тут нет времени? Должно быть, лосёнок так и оставался лосёнком всегда и никогда не делался большим лосем… Она в этих рассуждениях запуталась и не сказала вслух вообще ничего.
        Лосиха тем временем продолжала рассказывать, как ни с того ни с сего пришло в голову Люсику, что он не маленький, а взрослый и сильный лось. И стал он убегать от своей мамы Светлины.
        А последний раз и вовсе не вернулся. Не дождавшись своего лосёнка в домике на еловой опушке, растревоженная Светлина отправилась на поиски. У неё уже и сомнений не осталось, что придётся набраться сил и отваги и двигаться в страшные места, где обитает птица Гагана, потому что иначе куда бы мог потеряться маленький Люсик? Кроме злобной птицы, его никто не мог обидеть. И вот двинулась она к бездонному оврагу. Но не дошла. Попала ногой в расщелившееся дерево, упала и сломала переднюю ногу.
        Дерево говорит, что предупреждало её, что в стволе у него расщелина, но Светлина шла, глубоко погрузившись в свою тревогу, и предупреждения не услышала.
        И бедная лосиха опять заплакала тихими горькими слезами.
        - Ты постой, не реви! - грубовато сказала Луша.
        А Ивушкин тут же ей напомнил:
        - Луш, не вздумай ругаться. Не прибавляй Ноте работы!
        Луша ругаться не стала.
        - Действовать надо, а не плакать, - только и сказала она.
        - Я не могу подняться! - в отчаянии воскликнула Светлина. - У меня сломана нога. - И она опять, хоть и побаивалась Лушу, заплакала.
        - Ивушкин, помнишь, когда Буян ногу сломал, что тогда делали?
        Ивушкин отлично помнил. Бык Буян, своенравный и взбалмошный, как-то, отбившись от стада, зачем-то помчался к забору, которым был огорожен домик правления, и попал передней ногой между штакетинами. Ой, что было! Буян рухнул на землю и ревел, как пароход! Никто не решался к нему подойти, пока шофёр Кирюша не сгонял на «газике» за ветеринаром Иваном Карловичем и тот не побоялся подойти к Буяну и сделал ему какой-то укол.
        А что же было потом-то? Ах да! Потом взяли дощечки - называли их лубки - и приложили к ноге и прибинтовали.
        - Так и мы сделаем, - скомандовала Луша.
        Но легко было командовать. Во-первых, неизвестно, как и из чего делать лубки, - досок никаких рядом не было, а деревья тут были говорящие и совсем как люди. Как же ты от них будешь ветки отламывать? А потом - бинтовать-то чем?
        Но всё оказалось достижимым. Дерево с расщелиной само сбросило несколько крепких веток. Правда, с бинтами дело обстояло хуже. Пришлось Ивушкину снять рубашку, скинуть маечку и с великим трудом изорвать её на бинты. Майка была новенькая, трикотаж хорошего качества, он никак не хотел рваться. Вот если б ножницы! Но ножниц, естественно, неоткуда было взять.
        Луша помогала, придерживала палочки, Ивушкин бинтовал больную ногу Светлины. Повязка получилась ничего себе, вполне грамотная, Иван Карлович наверняка бы Ивушкина похвалил. Светлина со стоном поднялась. Ступать ей было очень больно.
        - Ивушкин, ничего не поделаешь, - сказала Луша.
        Ивушкин понял её и без слов. «Ничего не поделаешь» обозначало, что, несмотря на чёрную птицу Гагану, и страшный бездонный овраг, и прочие опасности, придётся идти самим разыскивать этого маленького самонадеянного лосёнка, по имени Люсик, потому что убитая горем мать едва может ковылять, и хорошо, если доковыляет до своего дома на еловой опушке.
        - Луш, ничего не поделаешь, - подтвердил Ивушкин. - Слушай, Светлина, а дом твой далеко?
        - Нет. Здесь - за большими елями, на опушке.
        - Сама дойдёшь?
        - А как же Люсик?
        - Да пойдём мы с Ивушкиным искать твоего Люсика. Куда ж денешься!
        - Спасибо, спасибо вам, нездешние, тикающие гости, - сказала Светлина и чуть было снова не заплакала. - Только разве вы не боитесь?
        Луша увидела слёзы в её глазах и постаралась ответить помягче:
        - Ну а если и боимся, так что? Я же сказала, мы пойдём и найдём его.
        - Нет… - вздохнула Светлина. - Если боитесь, то не найдёте.
        - Как же это так? - спросил Ивушкин.
        - Потому что мост через овраг виден только тому, кто бесстрашен. Тому, кто боится, мост не показывается, и тогда овраг перейти нельзя. Он - бездонный. А за оврагом ведь ещё через тёмное поле надо пройти. Над ним нет ни луны, ни солнца. Там кромешная тьма.
        - Ладно, - сказал Ивушкин. - Мы не испугаемся. И значит, мост мы увидим. А с тёмным полем как быть? Фонарей там, уж наверное, нету?
        - Я не знаю, что такое фонари.
        - Ну, ночью лампы такие большие зажигают на улицах.
        - Я не знаю, что такое ночь.
        - Ну когда солнце уходит и светят луна и звёзды.
        - Так не бывает, - сказала Светлина.
        - Долго объяснять. Лучше скажи, как нам в темноте дорогу искать? - спросила Луша всё ещё раздражённо.
        - Если ты будешь на меня сердиться, то дорогу через поле вам не найти.
        - Да почему же?
        - Поле надо переходить со светлым чувством. Тогда и дорогу будет видно. А если нет, тогда недобрые болотные огоньки, слуги Гаганы, завлекут вас в трясину.
        - Ладно. Я уже не сержусь, - сказала Луша. - Только не плачь ты так жалобно. Найдётся твой Люсик.
        - Обязательно найдётся, - сказал Ивушкин, надевая свою ковбоечку на голое тело. - Иди домой. И жди. А мы пошли…
        И вдруг Ивушкин осекся. А куда - пошли? Где этот овраг?
        - Дорогу-то нам кто укажет? Куст жимолости? - спросил он.
        - Ой нет! - забеспокоилась Светлина. - Куст жимолости растёт совсем в другой стороне!
        Луша и Ивушкин переглянулись. Значит, им придётся пока оставить свои поиски и отложить встречу с сестрой Летницей! Ну, ничего не поделаешь: чужая беда - она ведь тоже беда. И значит, надо в этой беде помогать и о своей пока что не думать.
        - Вы идите здесь, через еловый подлесок. От большого красного мухомора сверните влево, а там отсчитайте три моховые кочки. И если не раздумаете, то как раз и окажетесь возле оврага. А если не решитесь, тогда вы к нему не выйдете.
        - Как тут всё чудно устроено, да, Луш? - заметил Ивушкин.
        - Чудней уж и некуда, Ивушкин, - отозвалась Луша. - Но всё равно - надо идти.
        И они двинулись по тому пути, который указала Светлина. Решимость их по дороге, конечно, нисколько не ослабла, и вскоре они оказались на краю глубоченного оврага. Был ли он на самом деле бездонным? Да похоже на то, кто его там знает. Склон его уходил вниз, вниз, вниз, и глядеть туда было жутко, и перед глазами всё начинало как-то противненько плыть и кружиться.
        По склону росли кусты. Ветки их были усеяны колючками и мелкими жёлтенькими цветочками, которые издавали довольно неприятный запах.
        Они стали внимательно приглядываться. Никакого моста решительно нигде не было видно. С противоположной стороны скатился небольшой камешек и полетел, точно в пропасть. Смотреть на это было жутко.
        Что ж это такое? Неужели они так и не наберутся храбрости? Не увидят таинственный мост, о котором говорила Светлина? Не найдут попавшего в беду лосёнка Люсика?
        Нет, нет! Всё это им в конце концов удалось. Но не сразу. Совсем даже не сразу. Потому что дальше было так.
        Глава шестая.
        Развигор
        - Ивушкин, ты не трусишь? - спросила Луша.
        - Когда это я трусил? - обиделся Ивушкин.
        И напрасно обиделся. Потому что в этот раз ему было страшно.
        - Похоже, и правда у этого оврага дна нет, - заметила Луша.
        - Похоже, - согласился Ивушкин.
        - Что же это за мост такой? Я пока никакого моста не вижу. А ты?
        - И я не вижу. Я думаю, Луш, может, его и вовсе нет, может, это так только говорится.
        - А на самом деле?
        - А на самом деле перепрыгивать придётся. Да широко-то как! Ты видала, как камешек полетел. Видала?
        Ивушкин заглянул в овраг и поёжился.
        - Как же нам его перепрыгнуть?
        - Ты и не пытайся, Ивушкин. Ты на меня садись. Я вот только немножечко постою, вспомню, как я рядышком с мамой на сладком лугу жеребёночком паслась, а потом разбегусь да вместе с тобой и прыгну. Я перепрыгну, ты не бойся. Сейчас… Сейчас…
        - Ах нет, нет, милые мои, зачем же так рисковать? - сказал кто-то над ними голосом приятным, мелодичным, и прямо откуда-то с высоты, с неба что ли, к ним спустился… некто.
        Кто именно, трудно было определить. Он походил на человека, но был расплывчат, воздушен, прозрачен, то опускался на траву, то покачивался в воздухе.
        - Мы не знакомы, но это не важно. Мы познакомимся. Нет, мы обязательно подружимся. Я - Развигор. Я - прохладный ветерок. А Развигор - это мое имя. Вы недавно прибыли? Я обожаю новых людей, новых зверей, новых друзей, новые впечатления! Вы мне очень нравитесь! Просто невероятно как! К тому же вы так странно, так обаятельно, так необычно тикаете. Вы оттуда, где есть время?
        «Развигор? - мелькнуло у Ивушкина в голове. - Я вроде бы такого имени не слышал, а?»
        «Кто-то что-то про него говорил, - подумала Луша, - или нет? Что-то не помню».
        Развигор был лёгок, он так приятно улыбался, так приветливо помахивал руками.
        «Кого только тут не встретишь!» - подумал Ивушкин.
        «А он такой приятный!» - подумала Луша.
        Развигор продолжал:
        - Вам надо перебраться через овраг? Я вам помогу!
        - Вот спасибо! - сказала Луша.
        - Я вам обязательно помогу. Однако не сразу. У меня самое что ни на есть гостевое настроение. И я вас приглашаю к себе в гости.
        - Луш, мы не пойдём, - ответил Ивушкин, обращаясь почему-то к Луше, а не к приглашавшему их Развигору.
        Что-то Ивушкину с самого начала не нравилось в нём. А Луше, напротив, он казался очень милым и приятным.
        - Правда, мы спешим, - сказала Луша нехотя.
        - Далеко?
        - Нам надо найти пропавшего лосёнка. Может, ты знаешь, как его быстрее найти? Раз ты - ветер, должен везде летать, - сказал Ивушкин.
        - Ну конечно. Я всё знаю. Всё расскажу. Во всём помогу. Только сначала ко мне. Перекусить. Отдохнуть. В скромный мой домик.
        «Скромный домик» оказался большим домом, сплетённым из ивовых ветвей. Ивовые кусты были посажены большим квадратом, ивы были живые, ветки были покрыты душистыми зелёными листьями. Ветки заплетались, образовывали стены с дверными и оконными проёмами, в которых поблёскивали голубые прозрачные стёкла. Дом был весёлый, красивый, в него очень хотелось войти.
        Как только Развигор и оба его гостя приблизились, листья на стенах приветливо зашелестели: «Входите, входите, добро пожаловать!» Двери сами собой распахнулись, и Развигор не то вошёл, не то влетел в них, указывая дорогу.
        Как только Развигор скрылся в доме, Ивушкин сказал:
        - Луша, ну зачем мы сюда идём?
        Он замешкался у порога. Его не пускало внутрь какое-то неприятное чувство. Но Луше так понравился шелестящий домик и его любезный хозяин, что она и слушать ничего не стала. И куда только подевалась её постоянная рассудительность?
        - Ивушкин, но ведь Развигор обещал нам помочь.
        - Мне что-то не верится…
        - Когда ещё в жизни удастся побывать в гостях у ветра? В городе, что ли, ты его встретишь?
        Луша не вполне убедила Ивушкина, но продолжать топтаться у порога было неудобно, и они вошли. Луша - осторожно ступая, Ивушкин - нехотя переставляя ноги. И оказались в мило обставленной комнате.
        - Располагайтесь, располагайтесь, - просил их Развигор.
        В комнате был постелен пушистый зелёный ковёр, стояли мягко пружинящие, застланные мягким зелёным бархатом - а может, это был мох? - диваны.
        Луша смутилась. Она не привыкла к такой обстановке. В её дворе, в стойле, было значительно проще.
        - Не смущайтесь, будьте как дома.
        Развигор вылетел из комнаты, влетел обратно, поставил перед Ивушкиным два бокала и блюдо с ягодами.
        - Угощайтесь. Роса. Берёзовый сок. Земляника. Ведь там, откуда вы прибыли, принято есть.
        Опять вылетел. Мгновенно вернулся. Поместил перед Лушей огромное блюдо с овсом.
        - Овёс дикорастущий, уж извините. Но отборный, отборный, уверяю вас, очень высокого качества, вполне достойный вас. Кушайте и рассказывайте. Мне так интересно! Так интересно всё про вас узнать!
        Ивушкин из вежливости ел ягоды. Есть в общем-то не хотелось. Как они потом вспоминали, в «Нигде и никогда» они ни разу не только не испытывали голода, но даже аппетита не почувствовали. Луша аккуратно прихватывала с блюда овёс, неспешно его пережёвывала и рассказывала Развигору все их беды и приключения. Развигор слушал. Вроде бы внимательно. Но иногда перебивал Лушу своими замечаниями, которые, казалось бы, никакого отношения к её рассказу не имели. Они касались только самого Развигора: он не упускал случая, чтобы что-нибудь не сказать о самом себе.
        Луша рассказала ему о том, какие беды ей сулит переезд Ивушкина в город.
        - А вот я, - сказал Развигор, - я так люблю переезды. Я тогда от одного только любопытства к новому становлюсь ещё легче, ещё прохладнее.
        И он засмеялся и украдкой поглядел на себя в зеркало.
        Белый, лёгкий, то вдруг розовый, расплывчатый, улыбчивый, прохладный, красивый.
        Он самому себе очень нравился. И ему очень нравилось нравиться. Он всячески старался, чтобы хорошее впечатление о нём усилилось и укрепилось.
        Луша всё рассказывала, а Развигор кивал и время от времени вставлял замечания, каждое из которых начиналось со слов: «А я…»
        Когда Луша закончила свой рассказ, он задумался, потом сказал:
        - Я, пожалуй, знаю, где вам искать лосёнка. Это наверняка дела птицы Гаганы. Она не очень-то добра. - Развигор вздохнул. - За тёмным полем есть неодолимый дуб. А под тем дубом растёт трава улови-ветер. Это её Гагана там посеяла. Добыла где-то за горами, за долами, принесла в клюве и посеяла. Мы-то с этой травой враги. Она никакому ветерку подуть не даёт - ловит. И всякого, кто ни подойдёт, - ловит. И держит цепко - не вырвешься. Несимпатичная трава, ничего не скажешь. Ах уж эта Гагана! Клюв у неё, вы слыхали, - медный, а когти - железные.
        - Что это, вертолёт, что ли? - буркнул Ивушкин.
        - Я вашей шутки не понял, - ласково отозвался Развигор.
        - Ивушкин, тут тебе МАЗов и КамАЗов нет, не забывайся! - оборвала его Луша. Она боялась, что Ивушкин обидит их обходительного хозяина.
        - А как мы через овраг перейдём? - сурово спросил Ивушкин. - Мы никакого моста не увидели. Хотя и не трусили.
        - Ах, да не беспокойтесь! Всё уладится, - уверил их Развигор. - Я непременно вас переправлю.
        - Вот видишь, Ивушкин, - сказала Луша с упрёком в голосе. Мол, обрати внимание на то, как он заботлив и мил.
        - Ну, тогда пошли скорее к оврагу, - попросил Ивушкин.
        - Что вы, что вы, и слышать не хочу! - закричал Развигор. - Вы у меня ещё так мало погостили! Погостите ещё, прошу вас! Сейчас я вам покажу свой сад.
        Высокая дверь сама открылась и выпустила их в сад.
        Батюшки мои! Каких тут только не было деревьев!
        И самые обычные, известные Ивушкину, и те, которые он знал из книг, а были и такие, каких ни в книжках, ни в кино, ни по телевизору Ивушкин ни разу не видал.
        - Нравится? - спросил Развигор. Луша усиленно закивала.
        - Это моя скромная коллекция деревьев. Я коллекционирую деревья, понимаете?
        - Откуда вы их берёте? - спросила Луша.
        - Ах, да по-разному, по-разному, - отвечал небрежно Развигор. - За некоторыми далеко пришлось летать самому. А некоторые дарят: дарят друзья, ветерки, ветерочки, добывают в дальних странах и дарят. - Он неопределённо покрутил рукой в воздухе, отчего обоих обдало прохладным, пахнущим молодыми листьями ветерком.
        - Не хотите ли отдохнуть? Вот тут - шёлковый гамак, - предложил он Ивушкину, - а тут, пожалуйста, свежее, душистое сено.
        - Ивушкин, а? - взглянула на Ивушкина Луша.
        - Нет, Луш, - сказал Ивушкин жёстко. - Нам надо найти лосёнка. Мы же обещали! Нам необходимо идти.
        - Что ж… - без особой радости согласилась Луша.
        Ей казалось, что всё-таки Развигор поможет им перебраться через овраг и поможет найти лосёнка, и вообще, что он друг, и даже очень надёжный.
        Но она ошибалась. Она очень даже ошибалась. И надо было хорошенько слушать, когда умный Вихроний с самого начала предупреждал: «Только не верьте Развигору!» - и не надо было торопиться, а лучше прислушаться повнимательнее, когда добрый усталый Нотя крикнул им вслед: «Только не верьте Развигору!»
        Тогда бы они сразу его поняли. Он был незлой, симпатичный, но такой неверный, такой ненадёжный! Но они не прислушались. За это им пришлось пережить печальное разочарование. Потому что дальше было так.
        Глава седьмая.
        Бездонный овраг и поющий лес
        Развигор только дунул, только дохнул лёгким, прохладным, душистым дыханием, и - пожалуйста! - они снова оказались возле бездонного оврага.
        Ивушкин глядел на тот берег с тоской. Что ни говори, а страшно…
        Луша подняла глаза на Развигора. Развигор улыбался.
        «Вот сейчас, сейчас он нас перенесёт через овраг!» - думала Луша с замирающим сердцем.
        - Прощайте, - сказал он вдруг. - Вряд ли мы с вами когда-нибудь увидимся.
        Луша мотнула головой, почти что не поняв, что он сказал.
        - То есть как это - прощайте?
        - Ты же обещал нам помочь перебраться через овраг! - вознегодовал Ивушкин, забыв в сердцах, на «вы» или на «ты» надо говорить с прохладным ветром.
        - В самом деле?… - рассеянно спросил Развигор.
        - Вы что же - нас прямо тут и бросите одних? - удивилась Луша.
        - Ну почему же брошу. Я просто удалюсь. По своим делам.
        - А как же мы? Как же я? Ты же сказал… Вы же сказали… Ты же сказал такое слово… И ты обещал помочь. Это… это что… неправда? Ты нас обманывал?
        - Ну почему же? Когда я говорил, я так чувствовал. Так думал. Там.
        - А здесь?
        - Здесь - нет.
        - Как же так может быть?
        - Переменился. Выдохся. Охладел. Я же прохладный ветер.
        И действительно, тут же повеяло прохладой. Ивушкину показалось, что он мёрзнет. Лушина грива разлетелась по ветру. Возникло такое чувство, будто разом настала осень. Но нет. Никаких времён года не случается в стране «Нигде и никогда». Это просто Развигор взвился в небо и исчез. Истаял.
        Луша стояла понуро, молчала. Ивушкин тоже как-то не сразу пришёл в себя. Но он был не так потрясён предательством Развигора, потому что тот ему чем-то сразу не понравился.
        - Ивушкин, - сказала Луша грустным голосом, - Ивушкин, возьми-ка ты в руки хороший прут!
        - Это ещё зачем?
        - Отстегай свою глупую старую лошадь!
        - Да ладно, Луш!
        - Отхлещи её, чтоб неповадно было ей так раскисать, так доверяться тому, кому верить нельзя. Боюсь, никогда мы через этот овраг не перейдём. Никогда. Я сделалась какая-то слабая. Мне что-то страшно.
        Они долго молчали, и казалось, этому молчанию не будет конца. Как же им быть? Развигор обещал им помочь, так их уверил в своей дружбе и вроде бы окружил заботой. А теперь что? Вот снова стоят они над крутым склоном, беспомощные. И никакого моста и в помине нет, а там где-то пропадает маленький лосёнок Люсик, и плачет, и волнуется, ждёт бедная его мать с переломанной ногой.
        - Луш, хватит так стоять, надо что-то делать! - встрепенулся наконец Ивушкин.
        - И то - хватит, - сказала Луша уже другим, бодрым голосом. - Помогать нам некому. Мы с тобой бояться не будем.
        Ивушкину при этих словах показалось, что в душе его страх перед оврагом отступает, а его место занимает злость на Развигора и желание не зависеть от такого неверного, ненадёжного существа. И по мере того как исчезал страх, проступали очертания моста, точно он сам собой наводился через овраг. Вот одна лёгкая дощечка. А вот рядом вторая. Вот увиделась и третья. Выросли тонкие перильца. Светлина сказала правду. Мостик стал ясно виден, как только ими овладела решимость и отвага.
        - Видишь, Ивушкин, видишь! - обрадовалась Луша. - Никогда не надо падать духом! А ну-ка быстренько садись на меня верхом и зажмурься. У тебя от высоты может закружиться голова.
        - А ты как же? - спросил Ивушкин.
        - У меня в жизни больше никогда голова кружиться не будет! - решительно заявила Луша. Лушины копыта твёрдо и уверенно застучали по дощечкам.
        Они благополучно перебрались на другую сторону бездонного оврага.
        Деревья на этой стороне росли часто-часто. И был густым кустарник и подлесок. Солнечные лучи проникали сюда с трудом и казались тоненькими, редкими, косо натянутыми между небом и землёй золотыми нитками. Лунные и звёздные лучи не проникали совсем.
        Шелест этого леса был особенный: сначала раздавался просто шорох, и всё, а потом из него, как деревья из тумана, начинали выступать слова, после они снова погружались в шорох и становились непонятными.
        - Луш, слушай. Луша прислушалась.
        - Ивушкин, по-моему, деревья поют.
        - Но только не всегда понятно. Иногда просто шелестят, и всё.
        Они оба затаили дыхание и прислушались.
        - Слышишь, Ивушкин, слышишь? Вот опять шелест превращается в слова.
        И действительно, Ивушкин различил слова странной песенки.
        Под алою аркой зари
        Ты стой и тихонько смотри,
        Как входит в ворота
        Таинственный кто-то,
        Ты стой и тихонько смотри.
        Приносит он солнечный блеск,
        И шорох, и шелест, и плеск,
        И грустные звуки,
        И песни от скуки,
        И шорох, и шёпот, и плеск.
        Потом звуки песенки стали затихать, слова забормотались и перешли в шелест листьев, а потом стали опять немного превращаться в слова, ещё чуднее прежних:
        А в правом кармане его
        Решительно нет ничего:
        Ни шёпота ели,
        Ни песни, ни трели,
        Решительно нет ничего.
        Там в правом кармане дыра,
        Большая, как лисья нора,
        И в ней, точно в бездне,
        Всё тут же исчезнет,
        Такая уж это дыра!
        Потом опять листья зашелестели неразборчиво, и снова зазвучали слова:
        Когда ты отправишься в путь,
        Ты песенку эту забудь.
        В дороге она
        Совсем не нужна,
        Ты песенку эту забудь!
        И потом снова песня перешла в шелест, и Луша с Ивушкиным почувствовали, что они не запомнили из этой песенки ни единого слова.
        - Луша, - сказал Ивушкин, когда песенка уже больше не возобновилась, - через овраг-то мы с тобой перебрались, но ведь нам ещё тёмное поле надо перейти. А где оно?
        Да, вот вопрос! Поля никакого не было, вокруг были одни только поющие деревья. Рядом рос малюсенький невзрачный кустик. Он не пел. Стоял молча. Поэтому Луша решилась обратиться к нему.
        - Послушай, дружочек, - сказала она, - ты не смог бы нам объяснить, как нам пройти к тёмному полю?
        Кустик заметно испугался.
        - Ой, а зачем вам? Говорят, там темно и страшно. Правда, я сам не видел.
        - Нам нужно перейти через поле, - сказал Ивушкин.
        - Ой! - опять ойкнул маленький куст. - А вы не боитесь?
        - Нет! - отрезала Луша. - Так знаешь ты или не знаешь, как туда пройти?
        - Надо идти по тополям.
        - Лошади не умеют ходить по деревьям, - сказала Луша, и к её голосу примешалась капелька отчаяния.
        - Да нет, - успокоил кустик. - Я не то хотел сказать. Просто от тополя к тополю. По стволам. Они выходят к тёмному полю. От них я про него и слыхал.
        - Ах вот что!
        Луша немного успокоилась, вдохнула воздух мягкими влажными ноздрями, повела головой.
        - Вон там, Ивушкин. Вон оттуда пахнет горьковато-сладковатым тополиным духом. Ты устал? Пойдёшь или поедешь?
        - Не устал я, Луш. Я пойду рядышком.
        И они двинулись на тополиный запах.
        Один большой тополь действительно рос неподалёку. Он тут же им указал, куда идти дальше, а там второй тополь направил их к третьему, третий - к четвёртому, и так тополя передавали их «из рук в руки», пока не кончился поющий лес и они не очутились на опушке. Последний тополь махнул веткой, указывая направление. Они в этом направлении и собрались идти, но только успели шагнуть шаг, как вдруг точно кто-то мгновенно выключил солнце, и луну, и звёзды, и сделалась кромешная слепая темнота. Вроде бы даже стало холодней, но это только показалось, потому что глаза перестали что-либо различать.
        - Луша, ты где, Луша? - забеспокоился Ивушкин.
        - Здесь я. Подойди ко мне, Ивушкин. Ивушкин подошёл, нащупал рукой тёплый Лушин бок, ухватился пальцами за гриву.
        Вдали пробежали несколько огоньков. Один, другой, третий… Но они ничего не осветили, и от них стало как-то тоскливо. Ивушкин вспомнил, что говорила Светлина. Это, видно, и были блуждающие огни. Но почему они появились? Разве Ивушкин и Луша, отложив свои дела, отправились на поиски Люсика не со светлым чувством?
        - Луш, разве это плохо, что мы пошли лосёнка искать?
        - По-моему, нет, - ответила Луша задумчиво.
        - Почему же тогда мелькают эти тоскливые огоньки?
        Луша не успела ответить, потому что по полю пробежал слабый мерцающий синеватый луч.
        «Как прожектор в кино про пограничников», - подумал Ивушкин.
        Луч дрогнул, остановился, приблизился к земле и улёгся спокойно, высветив дорогу, которая перерезала поле прямо поперёк.
        - Видишь, Ивушкин, - сказала Луша, - никогда не надо падать духом раньше времени. Вот и дорога. Ну, садись верхом, и поехали.
        Ивушкин забрался Луше на спину, и они двинулись вперёд - по голубоватому лучу. Это был хороший, добрый луч, он в конце концов приведёт их туда, куда надо. И всё в конце концов получилось неплохо. Потому что дальше было так.
        Глава восьмая.
        Люсик
        Казалось, тёмному полю не будет конца. Они всё шли и шли, вернее, шла Луша, а Ивушкин сидел у неё на спине и вглядывался, вглядывался. Никогда в жизни не встречал он такой темнотищи. Даже когда однажды в Худяках в клубе погас свет на фильме «Карлсон, который живёт на крыше», так в зале какое-то всё-таки было мерцание света от человеческих рук и лиц. А потом кто-то зажёг спичку. А тут - ну ничего, ничегошеньки не видно вокруг, точно совершенно ослеп. Ивушкин так бы и решил, да глаза его всё-таки различали луч, лежащий вдоль всей длины дороги.
        И вдруг луч света неожиданно погас. Луша остановилась, точно у неё на каждой ноге было по хорошему тормозу и кто-то на них сразу сильно нажал. И тут же впереди они увидели дубовую рощу. В небе опять, как и прежде, светили солнце, луна и звёзды.
        - Луша-а-а!
        - Ивушки-и-ин!
        Они закричали оба разом, потому что оба одновременно увидели за невысокой дубовой порослью огромный дубище. Комель у него был такой широченный, что если бы Ивушкин и его друг Валька взялись за руки, а один из них взял Лушу за уздечку, а другой за хвост, всё равно им бы этот дуб не обхватить, а если бы на помощь пришли бы ещё и папа с мамой, так и то - сомнительно.
        Крона дуба раскинулась над всем лесом, точно дуб разметал руки в желании всех защитить и загородить от ему одному известной опасности.
        - Луш, это он… - Ивушкин вдруг перешёл на шёпот.
        Этот дуб внушал ему трепет.
        - Он, - сказала Луша. - Неодолимый дуб.
        - Где же нам Люсика искать, как ты думаешь?
        - Подойдём да у дуба и спросим, - предложила Луша.
        Ах да! Ивушкин иногда забывал, что в этой стране всё живое - даже кустик, даже самая маленькая былин ка, - все умеют говорить.
        Они подошли к высоченному дубу и посмотрели вверх. Но спросить ни о чём не успели. Что-то захлестнуло им ноги, опутало, и они разом упали. Оба тут же попытались вскочить, но снова упали и в чём-то так запутались, что не могли и пошевелиться.
        - Луша, Луша, что меня держит?! - в испуге крикнул Ивушкин. - Я не могу шелохнуться, Луш!
        - Ивушкин, и я не могу, и меня что-то держит. Тебе не больно?
        - Нет. Только коленку ссадил немного. Что это, что в нас вцепилось? Ой, Луша!
        Луша дёрнулась, но опять не смогла выпутаться и встать и не знала, что ответить Ивушкину. Что-то прочно держит. А что? Было очень неудобно и, прямо сказать, жутковато.
        Вдруг кто-то не очень громко произнёс:
        - Вссстать и не пытайтесссь!
        - Кто это говорит, Луш?! - в ужасе прошептал Ивушкин.
        Но ответила ему не Луша.
        - Трава улови-ветер. Я вассс поймала, я вассс не отпущу.
        Трава? Так это трава их так опутала? Луша немного успокоилась. Ну, с травой-то уж они как-нибудь справятся.
        - Отпусти сейчас же! - сказала Луша. - Ты ветер лови, а мы никакой не ветер, как ты легко могла и сама заметить.
        - Ветер, - сказала трава. - От всякого идущего, летящего, бегущего делается ветер. И я его ловлю.
        Луша пыталась освободиться, перекусывая стебли травы. Но не тут-то было! Потому что сразу же вырастали новые и опутывали, и держали цепко.
        - Что же ты собираешься с нами делать? - осторожно спросила Луша.
        - Ничего! - засмеялась трава. - Держать. Чтоб от вассс не было ветра.
        - А дальше что?
        - Дальше прилетит хозяйка. Она и решит.
        - А кто такая?
        - Чёрная птица Гагана.
        - Гагана!
        И они, значит, будут лежать здесь, спутанные, пока не прилетит эта злая птица! И они не успеют разыскать Люсика, и вообще - что ж это будет?! Что же будет?!
        Отчаяние охватило обоих.
        Вдруг послышался чей-то низкий, глухой голос. Это говорил неодолимый дуб, обращаясь к траве:
        - Не мешало бы тебе быть поосторожнее. Ивушкин и Луша прислушались.
        - Ссс какой ссстати? - прошипела трава.
        - А с такой, что, если ты их будешь долго держать, ты превратишься в сено.
        - Что такое «сссено»?
        - Это мёртвая трава.
        - Замолчи, сссосед. Я ссслышала про это. Но ведь в нашей ссстране всссе всссегда живы.
        - Именно. Но разве ты не слышишь? Тик-так. Это идёт время. Оно-то тебя и высушит, если ты их не распутаешь и не отпустишь. Это пришельцы. И они принесли с собой тик-так - тень времени. Ты рискуешь превратиться в сено.
        - Ты шутишь? - спросила трава, всё ещё не веря.
        - Нисколько, - решительно сказал дуб. Тогда травяные путы начали ослабевать, ослабевать, крепкие стебли травы улови-ветер разошлись в стороны, и Ивушкин с Лушей смогли подняться.
        - Косилки на тебя нет! - проворчала Луша сердито.
        Она чувствовала себя униженной. Подумать только! Какая-то трава сумела повалить её на землю и заставила лежать спутанной, а при этом трудно было сохранять достоинство.
        Она хотела отпустить по адресу травы ещё что-то ироническое и уничтожающее, но вдруг до них долетел слабый голосок, который звал:
        - Ма-ма!
        - Ивушкин, слышишь? Это, наверно, зовёт лосёнок!
        Жалобный голосок опять позвал:
        - Ма-ма!
        - Ивушкин, он там. Голос слышится со стороны молодого дубнячка. Скорее!
        Ивушкин сел верхом, и они поскакали в том направлении, откуда доносился голос.
        За дубовым молодняком оказалась небольшая поляна. Вся она была покрыта белыми цветами, похожими на ветреницу, которая в Высокове цветёт, едва стает снег. А на этой поляне, опутанный сетью, сплетённой из крепкой болотной травы, лежал лосёнок.
        - Люсик! - крикнул Ивушкин, спрыгивая с Лушиной спины и подбегая к нему.
        Лосёнок плакал.
        Луша стала зубами раздирать крепчайшую сеть, Ивушкин ей, как мог, помогал, пытаясь распутывать узлы.
        До чего крепка была эта сеть! Видно, Гагана её сама сплела. Чего только не сплетёшь, имея железные когти, медный клюв и жестокое сердце, которое глухо к добру!
        Сеть с трудом начала поддаваться. Они так были заняты делом, что не заметили, как над ними нависла чёрная зловещая тень.
        Это была чёрная птица Гагана!
        - Как смеете вы, кто бы вы ни были, прикасаться к моему добру! - закричала она страшным, резким и хриплым голосом. - Берегитесь!
        Со всех сторон ей отозвалось пугающее эхо. Возле Ивушкина сверкнули острые железные когти на вытянутых огромных лапах, зловещим пламенем полыхнул медный клюв.
        Гагана с налёту впилась бы, наверное, Ивушкину в спину, но верная Луша успела её оттолкнуть, и птица только дёрнула Лушу за гриву, отлетела, сделала над ними круг и снова устремилась к Ивушкину. Луша опять её опередила, загородила его от птицы и уже ждала, что острые когти вот сейчас разорвут ей бок. Она замерла, готовая проститься с жизнью, но только защитить Ивушкина. Но вдруг сзади кто-то - ей не было видно кто - закричал:
        - Дуй, я тебе приказываю! Дуй изо всех сил, скорее!
        И действительно, налетел порыв сильнейшего ветра. Луша едва удержалась на ногах. Она оглянулась. На поляне стоял добрый, хороший Вихроний, а рядом с ним Развигор, весь напрягшись, дул изо всех сил, и было видно, как ему, прохладному ветерку, трудно и несвойственно делаться ураганным ветром.
        Птица Гагана, немного поборовшись с ураганом, взмыла в небо и, прежде чем скрыться из виду, крикнула:
        - Я ещё с тобой посчитаюсь, Развигор!
        И когда все немного успокоились, выяснилось, как было дело.
        Развигор похвастался Вихронию, какое у него было смешное приключение с тикающим мальчиком и лошадью и как они собрались к Гагане на поиски пропавшего лосёнка.
        И добрый Вихроний в первый и (скажем, потому что знаем) в последний раз оставил волшебные ворота без присмотра и кинулся на помощь своим новым друзьям. Он-то знал, чем может кончиться встреча с Гаганой. Он и Развигора притащил с собой, потому что ему одному было не одолеть зловещую птицу.
        Все вместе, торопясь, стали высвобождать из сети насмерть перепуганного лосёнка. Он встал на ослабевшие ножки, ещё не понимая, что он свободен, что ему больше не грозит эта страшная птица.
        - Мама! - позвал он.
        Но мама была далеко!
        Что-то в этот момент маленькой иголочкой кольнуло Ивушкина. А как там его мама? Тревожится? Сердится? Как там все дома?
        Развигор подлетел к Луше, но она смотрела куда-то вбок. Даже то, что он помог им прогнать страшную Гагану, Лушу с ним не примирило.
        Луша верила в надёжную дружбу, в обещания, которые не нарушаются, в слова, которые и значат то, что они значат, а не фуфу, сейчас - так, а чуть погодя - этак.
        - Вам больше нечего бояться, милая Луша. Я прогнал злую птицу, - сказал Развигор.
        - Ивушкин, - сказала Луша, точно Развигор к ней и не обращался, - Ивушкин, отряхнись, ты что-то очень запылился.
        Вихроний заулыбался. Луша обернулась к нему:
        - Спасибо, Вихроний. Эта птица убила бы нас, наверно, если б ты не подоспел.
        - Мы с Развигором, - уточнил Вихроний.
        - Ну да, да. Конечно, - сказала Луша холодно.
        - Мне надо спешить назад, - заторопился Вихроний.
        - А нам-то как быть дальше? - спросил Ивушкин, который ещё не очень-то пришёл в себя после пережитого страха.
        - Люсика я провожу, - сказал Вихроний. - И вам надо отсюда скорее уходить. Гагана может прилететь обратно. Поторопитесь.
        - Вихроний, но мы уж совсем теперь сбились и не знаем, куда нам идти, - жалобно пролепетал Ивушкин.
        - Может быть, я провожу и помогу? - предложил Развигор, но в голосе у него не было уверенности. Ему уже хотелось взвиться в небо, полетать свободно, повеселиться. Он устал от серьёзности. Подумать только - пришлось быть ураганом! После такого дела ему нужен был отдых и развлечения.
        - Спасибо, не надо, - отказалась Луша. - Только скажи, Вихроний, куда нам идти.
        - Верней всего вас теперь поведёт к сестре Летнице весёлый мак.
        - Весёлый мак? - удивились Луша и Ивушкин.
        - Да, - подтвердил Вихроний. - Вы сейчас ступайте к Макосейке. Попросите у него мак. Он даст. Он добрый.
        - Видишь, Ивушкин, - успокоительно сказала Луша, - мак приведёт нас к сестре Летнице. И она нас научит, как сделать, чтобы меня тоже взяли в город. И нам не надо будет расставаться.
        - Расставаться не надо. Расставаться - это очень грустно, - вступил вдруг в разговор маленький Люсик.
        - Хорошо тебе говорить, - пробормотал Ивушкин. - Они переезжают, а Луша должна оставаться, да?
        - Это неправильно, Ивушкин, - сказала Луша. - Не правильно.
        - Что - неправильно?
        - Неправильно говорить - они.
        - Почему это?
        - Потому что они - это все остальные. А папа и мама - это всегда папа и мама. Не надо говорить про них «они» - это им обидно.
        - А чего мы вообще с тобой здесь? - вдруг озлобился Ивушкин. - Давай я поеду в город, а ты оставайся в Высокове ничьей лошадью и погибай. Так, что ли?
        - Нет, не так, Ивушкин. Но всё равно. Никогда не говори - «они». Это им обидно.
        В глубине души Ивушкин и сам это понимал. Только он никак не мог примириться с тем, что папа и мама, не поговорив с ним, всё без него решили про Лушу. И так неправильно, так печально решили!
        - Не ссорьтесь, - примирительно сказал Вихроний. - Лучше послушайте, что я вам скажу. Если вы пойдёте опушкой дубовой рощи, то увидите там высокий пень. А от него, как от всего здесь, две тени: одна от месяца, другая - от солнышка. Идите в том направлении, какое вам укажет тень от месяца. И дойдёте до можжевеловой гряды. Там тянется полосой драчливый можжевеловый лес. Через него трудновато пройти, но вы постарайтесь. За этим лесом как раз и живёт Макосейка. А теперь - в путь. Пошли, Люсик, дурашка!
        Люсик весело побежал рядом с Вихронием. Развигор махнул им рукой, улыбнулся, беззаботно взлетел в небо и тут же исчез из виду.
        А Луша и Ивушкин, ещё раз поблагодарив доброго ежа Вихрония, пошли туда, куда он им указал.
        Уходя, Вихроний им крикнул:
        - Да, не забывайте хвалить Макосейку!
        Как и за что хвалить - он не объяснил. Но дальше выяснилось, что это был добрый совет.
        Потому что дальше было так.
        Глава девятая.
        Макосейка
        Луша и Ивушкин шли опушкой дубовой рощи и вскоре действительно увидели высокий пень, который отбрасывал две тени: одну - солнечную, другую - лунную. Они пошли туда, куда падала бледная лунная тень.
        В дубовом мелколесье, по которому они шли, было тихо. Совсем молоденькие дубочки на опушке покачивали тоненькими веточками и только перебирали прозрачными листиками. По траве лунные зайчики убегали от солнечных, взбирались на нижние ветки, солнечные их настигали, солнечный свет перепутывался с лунным, и было это очень красиво. Откуда-то доносились нежный запах черёмухи и медовый аромат цветущей липы. Всё в этой стране цвело одновременно, цвело всегда!
        Луша и Ивушкин шли в тишине, каждый думал о своём, каждый своим удивлением удивляясь тому, что с ними происходит.
        Но тишину неожиданно нарушили звуки какой-то возни, даже, может быть, драки, какие-то выкрики, кто-то будто бы кричал:
        - Чего ты толкаешься? Я тебя сейчас и сам как толкну!
        - Я тебя трогал, да? Я тебя трогал? Кто сам первый полез?
        И тут же мелкий дубнячок кончился, и они оказались перед сплошной полосой не очень высокого, но и не очень маленького, почти что в рост Ивушкина, можжевельника. Каждый можжевеловый куст размахивал колючими своими веточками, бодался с соседом.
        Тут и гадать было нечего: сразу делалось ясно, что можжевельник полон мальчишечьих драк. Опасного в этих потасовках, конечно, ничего не было. Но, согласитесь, и приятного было мало - идти сквозь такой лес, где тебе будет попадать от чужих дурацких драк колючими ветками по чему попало. Никакая дорожка, никакая тропинка через эти дерущиеся можжевеловые заросли не вела.
        - Ивушкин, у меня шкура потолще, - сказала Луша. - Давай-ка усаживайся верхом.
        Надо было продираться сквозь можжевеловые заросли. Вряд ли был какой другой выход. Если бы он существовал, Вихроний непременно сказал.
        Ничего не поделаешь, Ивушкин взобрался на Лушину спину, и она мужественно двинулась вперёд, грудью раздвигая ветки дерущихся можжевеловых кустов.
        Голые ноги Ивушкина тут же покрылись царапинами, и ему пришлось влезть на спину к Луше с ногами и, балансируя и рискуя упасть и ободраться как следует, ехать сидя на корточках, точно он исполнял какой-то цирковой номер на манеже.
        Можжевеловый лес оказался нешироким, и вскоре они сквозь него продрались. Луша почти что и не поцарапалась.
        На опушке можжевельника обнаружилась тропинка, которая вела вдоль леса, а потом круто сворачивала и брала вправо. И бежала эта дорожка через маковое поле необычайной красоты. Уж на что красивыми были луга в Высокове, а такого ни Ивушкин, ни Луша никогда не видывали.
        По одну сторону дорожки цвёл алый мак. На тонких стеблях покачивались красные чаши с иссиня-чёрным узором на дне. И было этих цветов неведомо сколько - видимо-невидимо! Они то плавно кланялись, то распрямлялись, чему-то улыбаясь, чему-то беспрестанно радуясь.
        А по другую сторону цвёл мак белый, и белые его чаши были с таким же узором по дну, и было их столько же, сколько и красных, и они так же приветливо кланялись и так же радостно улыбались.
        - Ух ты! - выдохнули Луша и Ивушкин оба разом. - Красиво-то как!
        Кроме маков, маков, бесконечных маков, ничего не было видно, и они двинулись по стёжке - Ивушкин всё ещё верхом, - правильно полагая, что раз уж тропинка протоптана, то кто-нибудь по ней да должен ходить.
        Так оно и оказалось, потому что послышался тоненький голосок, который напевал песенку:
        Частый дождик, дождик-моросейка,
        В чистом поле ходит Макосейка.
        И тут же они увидели маленького бурого мишку, который занимался, по видимости, очень странным делом. Он наклонялся к деревянной кадке, зачерпывал из неё воду решетом и потом быстро разбрызгивал её над вспаханной жирной землёй.
        Увидев Лушу и верхом на ней Ивушкина, он выпрямился, улыбнулся и сказал вместо приветствия:
        - Сею мак.
        И опять улыбнулся.
        - Мак? - подивилась Луша.
        Ивушкин спрыгнул на землю.
        - Сею мак, - повторил медведь.
        - Какой же мак - ты же воду разбрызгиваешь. Да ещё решетом, - заметила Луша.
        - Нет, ты так не говори. Я хорошо сею мак, - обиделся медведь.
        - Ты - Макосейка? - спросила она.
        - Он самый, - сказал медведь.
        - Хорошо сеешь, - сказала Луша, правда, очень неуверенно и только лишь потому, что вспомнила, что Вихроний велел Макосейку хвалить.
        Медвежья мордочка так вся и просияла от похвалы.
        - Конечно, - быстро согласился он с Лушей. - Хорошо. Потому что ведь я какой мак сею?
        - Какой? - полюбопытствовал освоившийся немного Ивушкин.
        - Весёлый! Не обычный какой-нибудь. А весёлый. Он улыбается. И даже смеётся. Вот. А сеять его надо вместе с весёлыми капельками воды.
        - Молодец! - опять похвалила Луша. Медведь покивал ей, быстро несколько раз нагнулся к кадке и старательно разбрызгал воду.
        - Я такой… - сказал он со вздохом. - Такой, и ничего уж с этим не поделаешь.
        - Какой? - переспросил Ивушкин.
        - Я всё могу делать. Я всё очень даже хорошо могу делать. Но только меня надо хвалить. У меня всё из лап валится, когда меня не хвалят. - И Макосейка опять вздохнул. - А когда меня хвалят, у меня душа веселеет, и тогда я сею весёлый мак. И всё мне хорошо удаётся.
        - А скажи, Макосейка… - начала было Луша, но он её перебил:
        - Тебе хочется головочку весёлого мака?
        - Как ты угадал?
        - Потому что, - сказал Макосейка.
        - Почему? - полюбопытствовал Ивушкин.
        - Потому что. И всё.
        И он опять стал сеять в землю веселые брызги из решета.
        - Какой ты умный, что всё понимаешь просто «потому что»! - снова похвалила Луша.
        И Макосейка опять весь заулыбался. И рот у него улыбался. И глазки. И маленькие аккуратные ушки. И густая бурая шерсть. Он открыл маленький деревянный сундучок, который стоял тут же, возле кадки, и вынул оттуда две маковые головки.
        - Это тебе, - сказал он Луше. - А это тебе, - и протянул обе головки Ивушкину.
        - Да нам хватит и одной, - застеснялся Ивушкин.
        - Берите, берите, - улыбался Макосейка. - Пригодится. Это же весёлый мак!
        - Спасибо. Ты добрый! - снова похвалила его Луша.
        Умница Луша! Хорошая, дельная лошадь!
        - Послушай, а ты не скажешь нам, как найти сестру Летницу?
        - Найдёте, найдёте, - сказал Макосейка. - Найдёте в свой черёд. Только разве есть у вас вода из загорного колодца?
        - Нету никакой воды!
        - Ну вот видите. И у меня нету.
        - Как же быть? Ты, наверно, знаешь?
        - Знаю, - сказал Макосейка. - Надо идти к колодцу и зачерпнуть воды. За белой горой. Вон, глядите.
        Они стали глядеть туда, куда показывал Макосейка. Но там ничего, кроме неба, не было, а по нему плыли белоснежные, хорошо отстиранные Нотей облака.
        - Там ничего нет, - сказала Луша.
        - И мне ничего не видно, - подтвердил Ивушкин.
        - Да как же не видно? - удивился Макосейка. - Ну, глядите ещё.
        Они снова пригляделись, и им показалось, что одно облако вроде бы не двигается. Это и была белая гора.
        - Когда ж это мы туда доскачем? - сказала Луша. - Это сколько же времени пройдёт?
        Но в том-то и дело, что в «Нигде и никогда» никакого времени вообще не было. И до белой горы они добрались по-нашему - в одно мгновение. И это было очень удачно.
        Потому что дальше было так.
        Глава десятая.
        Вода из загорного колодца
        - Я не понял: кто и куда пройдёт? - спросил Макосейка.
        - Время пройдёт, - сказала Луша.
        - Я с ним не знаком, никогда не встречался, - покачал головой Макосейка.
        Ивушкин открыл было рот, чтобы объяснить медведю, что такое время, но ничего убедительного ему не пришло в голову. В самом деле: а как скажешь? Время - это всегда тикающий будильник, у которого внутри сидит электрическая батарейка. Время - это когда кончился длинный и интересный день и уже надо ложиться спать, а спать совершенно не хочется. Время - это то, что, по словам взрослых, все без конца теряют, а вот находить никогда не находят. Однажды Ивушкин слышал, как папа сказал: «В главке только тянут время», но это для объяснения Макосейке, что такое время, никак не годилось.
        - Время - это то, что всегда проходит, - сказала Луша, но Макосейка из этого объяснения всё равно ничего себе не уяснил.
        - Раз вам нужен загорный колодец, значит, надо оказаться за белой горой, - сказал Макосейка.
        - Ты такой умный, Макосейка! - сказала Луша. - Ты объясни попроще, как это - оказаться за белой горой?
        - Да чего же тут объяснять. У вас же есть ноги!
        Выходила какая-то нелепица. Конечно, ноги у них есть. Но ведь до горы, которая едва виднеется, сливаясь вдалеке с облаками, ногами как раз идти далеко. Ноги не заправишь бензином, не включишь зажигание, не нажмёшь на акселератор!
        - Подними правую переднюю ногу, - скомандовал Макосейка Луше.
        Луша так и сделала.
        - Теперь поставь. Подними левую. Теперь правую заднюю. Теперь - левую.
        Луша послушно проделала всю эту гимнастику.
        А Ивушкин стоял и с удивлением смотрел на Лушу и ждал, что же от этого топанья то одной, то другой ногой произойдёт.
        - Что же ты стоишь? - вдруг обратился к нему Макосейка. - Ну же! Правой! Теперь - левой!
        И - трудно себе представить! - не успел Ивушкин опустить левую ногу на землю и отпечатать на ней узорчатый след резиновой подошвы своих кед, как исчез из виду и симпатичный бурый Макосейка, и весёлые, улыбающиеся поля красивейшего алого и белого мака. Всё это куда-то подевалось. И оказались они с Лушей у подножия не очень высокой горы, которая была вся покрыта кустами черёмухи. Черёмуха цвела таким буйным цветом, что гора казалась вспенен ной, как будто неведомый великан развёл целую гору мыла и вот-вот начнёт пускать в небеса огромные и прекрасные мыльные пузыри. А пахло как! Точно кто-то только что разбил огромный флакон с хорошими духами. Из черёмуховых зарослей доносилась звонкая соловьиная песня.
        Первой опомнилась Луша.
        - Ты смотри, Ивушкин, - сказала она, - мы ведь не только горы достигли, мы ведь с тобой уже и через гору перебрались!
        - Интересно, хоть кто-нибудь нам дома поверит, когда мы им расскажем? Валька уж точно скажет: «Ты, Ивушкин, опять сказки рассказываешь». Или скажет: «Это ещё пока наукой не доказано». Он всегда так говорит.
        - Вот мы и докажем, - сказала Луша.
        - Да ведь кто же поверит нам?
        - Ладно, Ивушкин, - вернула его к действительности Луша. - Дома оказаться надо сперва. А потом уж и «поверят - не поверят».
        Действительно! Что это он, о чём думает! Точно не находятся они оба неведомо где, никому не видимые, для всех потерянные. Точно пасёт он Лушу в селе Высокове на лугу за поскотиной. Эх, Ивушкин!
        Вдруг их внимание привлёк звук плещущейся воды. Где-то вода переливалась, тенькала, булькала, напевала. Они обернулись на звук и увидели, что рядом с ними, ну просто в двух шагах, находится низенький колодезный сруб, накрытый чистеньким, гладко обструганным дощатым щитом, а к щиту прибита деревянная ручка, чтоб удобнее открывать.
        Ивушкин кинулся к колодцу, поднатужился, стащил с него крышку.
        Вода была не близко и не далеко. Она плескалась, качалась, смеялась, выдыхая прохладу.
        Луша подошла, опустила голову в сруб. Нет, ни Ивушкин - рукой, ни Луша - мордой дотянуться до воды не могли. И вдруг оба разом поняли, что у них ничего, ну прямо ничегошеньки нет, во что взять воду. Ни чашки, ни плошки, ни фляжки, ни консервной банки, ни даже чайной ложки.
        - Погоди, Ивушкин, ты только не падай духом, - сказала Луша, потому что поняла, о чём он подумал.
        А подумал он, конечно, о том, что вода им просто до зарезу нужна, что без неё им никогда не узнать, как им быть, и никогда домой не вернуться. А раз воду взять не во что, так и думать нечего, что всё образуется. А надо сесть на траву, прямо тут, возле белой горы, и пропасть в этом сладком вареньевом запахе черёмухи.
        Ивушкину представился их дом и маленькая банька, которую мама топила по субботам. Она звала их с папой: «Мужики, париться!» И ещё вспомнил он маленькие мосточки на Мере, и как они с папой стояли на этих мосточках на закате и ловили рыбу на ручейника, и как он, Ивушкин, ещё совсем недавно поймал серебристую рыбку, которая смешно называется «уклейка». Ну зачем, зачем, зачем надо было писать эту шипучую, змейскую диссертацию?
        А Луша вспомнила своё уютное стойло на дворе, и как Иван Филиппович, бывало, чистил её щеткой, и было приятно и щекотно, казалось, что хозяин её любит и что хорошей и доброй жизни не будет конца.
        - Ивушкин, - сказала Луша печальным голосом, - ты послушай меня. Ты только духом не падай.
        - За каким лешим ты мне всё это говоришь?! - завопил Ивушкин в полном отчаянии.
        И вдруг рядом трава зашелестела, из неё со вздохом послышались слова:
        - Ох, нет, нет, не надо браниться, пожалуйста!
        И из травы показалась мордочка. Чья бы, вы думали? Мордочка старого доброго енота.
        - Как ты тут оказался, Нотя?! - воскликнул Ивушкин.
        - Дружеские чувства, что поделаешь… - вздохнул енот. - Мне здесь не приходилось бывать. Я с большим трудом вас отыскал. Никто не мог мне толком сказать, куда вы пошли. Я бы и не нашёл, если бы не Вихроний. Он мне всё рассказал. Вы хорошие ребята, - добавил он, помолчав. - Светлина так счастлива!
        - Недотёпы мы, вот кто, - сказала Луша. - Воду-то нам зачерпнуть нечем. Взять нам её не во что.
        - Я за этим сюда и пришёл, - заметил енот и протянул им маленькое, весело расписанное ведёрочко на шёлковом шнурке. - Подарок от Ноти, - сказал он скромно. - С ним я к вам и спешил.
        - Ну и молодец же ты, Нотя! - обрадовался Ивушкин.
        Но енот, которому надо было неотлучно быть при своей стирке, не дожидаясь их благодарности, вдруг так же неожиданно исчез, как и появился.
        Черёмуха пахла, вода в колодце весело булькала, и было уже не страшно ни Ивушкину, ни Луше.
        - Хватит верёвочки, как ты думаешь, Ивушкин? - спросила Луша озабоченно.
        - А сейчас попробуем.
        Ивушкин залез на сруб и опустил туда ведро на шнурке. Ведро воду не задело.
        - Луш, не хватает!
        - А ты не спеши, - сказала Луша. - Спешить - это неправильно. Надо придумать. Надо исхитриться.
        Ивушкин улёгся животом на край колодца. Перегнулся туда весь. Луша головой прижала его метнувшиеся в воздух ноги. Если бы не она, мог бы Ивушкин рухнуть в колодец! Теперь ведёрко коснулось поверхности воды, легло набок, пустило по воде круги и стало погружаться в студёную весёлую прохладу. Ивушкин потянул шнурок кверху. Сначала ведёрко пошло легко, потом он ощутил его тяжесть, ухватился ещё и второй рукой, потом сполз на землю и поставил ведро.
        Вода в ведре поплескалась, потом успокоилась. И тут настала для Ивушкина и Луши настоящая радость. Потому что дальше было так.
        Глава одиннадцатая.
        Сестра Летница
        С поверхности гладкого водяного зеркала глянуло на них молодое весёлое девичье лицо. Оно всё светилось доброй, ласковой улыбкой. Не было сомнений, что улыбка эта предназначалась именно им.
        - Кто это? - спросила Луша оторопело. Но Ивушкин даже никакой догадки не успел высказать, потому что девушка, а вернее, её отражение в воде обратилось к ним:
        - Я рада, что вы не упали духом и сумели меня найти! Я - сестра Летница.
        - Но где же ты? - спросила Луша. - Ведь не можешь же ты быть в ведре с водой?
        Сестра Летница улыбнулась ещё ласковее.
        - Нет, конечно. Я не могу сказать вам, где я. Я буду ждать вас в своём доме, а приведёт вас ко мне весёлый мак.
        - Мак?! - изумился Ивушкин.
        - Мак, - подтвердила она.
        - Как же это может быть? - не поверила Луша.
        - У вас есть головка весёлого мака?
        - Есть.
        - Вот и возьмите её и бросайте маковые зёрнышки на землю. А как зёрнышко покатится, бросайте второе. А потом - третье. И идите, глядите только на него.
        - А с водой что делать?
        - Ничего. Выплесните её назад в колодец.
        - И мы… и ты… - заговорил Ивушкин, сбиваясь. - Ты не поможешь нам?
        - Помогу, конечно, - сказала сестра Летница. И она опять ласково улыбнулась.
        После этих слов поверхность воды в ведёрке погасла, как экран телевизора, когда кончились передачи.
        В душе у Ивушкина и у Луши, как рыбка в пруду, плескалась весёлая надежда.
        Ивушкин разломал маковую головку, вынул зёрнышко и бросил его на землю, пристально на него глядя, боясь потерять из виду. Зёрнышко покатилось. Они двинулись вслед за ним. Зёрнышко весело бежало по земле, потом останавливалось. Тогда Ивушкин кидал следующее. И оно вновь катилось.
        Куда они шли, трудно было себе представить, потому что зёрнышки были маленькие, глядеть на них надо было сосредоточенно.
        И вот уже побежало-покатилось последнее зёрнышко. И остановилось. Ивушкин остановился. Луша остановилась. Оба подняли головы и оглянулись.
        Цвели яблони. Белые доверчивые цветы покачивались на распахнутых ветвях и тихо напевали - едва слышно, едва различимо, выводили какую-то ласковую мелодию. За яблоневым садом стоял маленький белый домик с зелёным крылечком и зелёными ставенками. С крылечка по зелёным ступенькам спускалась им навстречу сестра Летница. Платье на ней было белое, широкое, длинное.
        И лицо у неё было белое, только на щеках румянец, и то неяркий, она улыбалась ласково и приветливо, и было в ней что-то такое, что сразу вызывало воспоминание о летнем деревенском утре, когда лёгкий туман плывёт над озером, травы стоят в росе неподвижно, а на опушке леса проснулась лазоревка и звонкими капельками роняет свою песенку в траву. И светает, светает, и встаёт из-за леса ясное, нежаркое, хорошо выспавшееся солнышко.
        «Кто же она? - подумал Ивушкин. - Может, это и есть сама летняя заря?»
        - Заходите, заходите, дорогие гости! - поздоровалась она с ними.
        - И мне заходить? - спросила Луша.
        - Ну непременно, - сказала сестра Летница. - Входи, Луша, и ты, Ивушкин!
        - Разве ты знаешь, как нас зовут? - спросил Ивушкин.
        - А как же! - удивилась сестра Летница. - Всегда надо знать, как зовут того, с кем разговариваешь.
        В саду у сестры Летницы под яблонями стоял стол, а вокруг него - четыре лавочки. Ивушкин и сестра Летница сели друг против друга. Луша встала рядом с Ивушкиным.
        - А теперь рассказывайте, а я подумаю, как и чем вам помочь. На ваших лицах написана какая-то печаль. А печали быть не должно. Потому что вы оба - добрые, хорошие и преданные друзья.
        Ивушкин и Луша стали рассказывать сестре Летнице про свою беду, а она внимательно слушала и не перебивала, а только кивала и иногда улыбалась доброй, ободряющей улыбкой.
        - Почему они меня не спросили? - говорил Ивушкин. - Я не хочу - один без Луши. Они не понимают, что Луша - мой друг. Своих не бросают.
        - Я-то думаю, что здесь что-то не так, - говорила Луша. - Но выходит, что так. И я не могу разобраться. Хоть всё это неправильно. И не должно быть. Но Ивушкин сам слышал. Хозяин сказал - «списанная». А это значит не просто ничья, а еще и ненужная.
        - Три комнаты! - продолжал возмущаться Ивушкин. - Очень даже просто - мамина, папина, моя. А Лушина - где? Хотел бы я знать: где Лушина? Им там в городе лошади не нужны. Как это - не нужны? Лошади везде нужны! И вот что теперь делать?
        Что делать? Ты можешь нам как-нибудь помочь?
        Сестра Летница опять улыбнулась своей доброй улыбкой.
        - Видите ли что, - сказала она, - ведь беды-то на самом деле у вас нет!
        Луша и Ивушкин посмотрели на неё с удивлением.
        - Да, да, - сказала сестра Летница. - Вы вернётесь домой, туда, где тикают ваши часы, и тогда узнаете, что беды никакой нет.
        - А как же город? И я? И Луша? - сбиваясь и волнуясь, спросил Ивушкин.
        - Увидишь, - сказала сестра Летница. - Всё будет хорошо. Правда, маленькая беда с вами всё-таки произошла…
        - Какая? - спросили Ивушкин и Луша в один голос.
        - А такая, что вы не знали или забыли, что в каждом человеке и звере, в каждой птице живёт маленький тёплый солнечный зайчик. И если ко всякому-всякому живому существу отнестись с добром (только не притворяться, только по-настоящему!), то в нём этот солнечный зайчик проснётся, и всякий ответит вам тоже добром, потому что почувствует в себе солнышко и жизнь. И если тебе вдруг покажется, что человек - злой или делает плохо, ты сразу же не сердись на него, не обвиняй его. Это значит просто, что солнечный зайчик уж очень крепко заснул. Ты постарайся разбудить его и увидишь, как всё будет хорошо!
        - А как же нам быть?… - начал было Ивушкин.
        Но сестра Летница остановила его:
        - Ты, Ивушкин, очень виноват. - И она печально покачала головой. - Ты не сумел увидеть солнечного зайчика в самых дорогих людях - в папе и маме. Ты подумал о них дурно. Ты даже решил от них убежать.
        Ивушкин вдруг, пожалуй в первый раз, подумал: что же он натворил! Ведь он даже ни о чём не спросил ни маму, ни папу. Просто услышал разговор. И сбежал, и Лушу увёл со двора. Ему стало как-то трудно дышать и горячо лицу и особенно ушам. Словом, ему стало стыдно. Он ощутил в глазах какое-то неудобство, и лицо его стало краснеть. Не знаю, может, он бы и заплакал, но сестра Летница встала со скамейки, подошла к нему и положила ему на голову свою мягкую прохладную руку.
        Жар в лице и в ушах моментально остыл, глаза перестало щипать. Что-то тёплое шевельнулось в нём, радостно запрыгало.
        Что это было? Солнечный зайчик?
        Ему сразу же поверилось, что теперь-то уж всё будет хорошо и что вообще с ним в жизни ничего плохого случиться не может.
        Сестра Летница подошла к Луше, потрепала её серую лохматую гриву.
        И Луша сразу тоже успокоилась и подумала: «Ну ладно - Ивушкин. Но как же я, старая лошадь, могла подумать, что меня выкинут, как негодную ржавую борону?»
        И Луше тоже показалось, что всё обязательно хорошо кончится. Только она немного тревожилась: как же им поскорее вернуться назад в своё село Высоково, которое находится уж решительно неизвестно где?
        - А если, - сказал Ивушкин, - а если всё-таки они не захотят брать Лушу с собой?
        - Ты забыл про солнечного зайчика, - сказала сестра Летница. - Возвращайтесь. Я знаю, что с вами ничего не случится плохого. Только никогда-никогда не говори про маму с папой «они» - как про чужих.
        - Ладно, - сказал Ивушкин. - Понял. Не буду. Не понял я только, как же мы вернёмся. Ведь мы здесь куда только не ходили: и через бездонный овраг, и за белую гору, и по маковым зёрнышкам…
        - Раз ты самое главное понял, - сказала сестра Летница, - то теперь уж ты никогда не заблудишься. Теперь-то уж всё образуется.
        И правда - всё обошлось наилучшим образом.
        Глава двенадцатая.
        Потому что дальше было так
        Сестра Летница махнула рукой, повела своим широким белым рукавом - и вдруг перед Лушей и Ивушкиным в памяти прошли все их странствия, но только в обратном порядке. Вот они идут по маковым зёрнышкам, вот они у колодца под белой горой, вот летит страшная Гагана (в этом месте у Ивушкина ёкнуло сердце), и дальше, дальше, пока они не оказались в том самом лесу, где (кто знает уже теперь когда) они вошли через невидимые ворота в страну «Нигде и никогда».
        Ого! А вот и Вихроний!
        И они оказались у ворот и увидели перед собой Вихрония - живого!
        - Привет, друзья мои! Всё благополучно? Вы нашли сестру Летницу?
        - Нашли, Вихроний, нашли. Спасибо!
        - Вы возвращаетесь назад?
        - Да, - закивали они оба.
        - Сестра Летница помогла вам?
        - Она научила нас про солнечного зайчика, - заметил Ивушкин.
        - И обещала, что всё устроится? - полюбопытствовал Вихроний.
        - Она сказала, что всё образуется, - подтвердила Луша.
        - Она никогда ничего не обещает напрасно. А теперь, когда вы побывали у нас и узнали от сестры Летницы очень-очень важную для жизни вещь и когда она вам сказала, что всё будет хорошо, - значит, так и будет. Уж она об этом позаботится.
        - Как?
        - Я не знаю как. Она всё может.
        - Она - волшебница? - спросил Ивушкин.
        Вихроний покачал головой.
        - Нет. Просто она добрая и всех любит. Ну что же, - добавил он, - давайте прощаться.
        После этих слов Вихроний замолчал, сосредоточился и произнёс, как тогда:
        Совершись, чудо,
        Совершись!
        Из ниоткуда,
        Дверь, появись!
        В зелёном пригорке
        Скрипнули створки,
        У ветра за спиной,
        Передо мной.
        И опять перед ними распахнулись неизвестно откуда взявшиеся двери, и они через них вышли, и двери исчезли. И они снова оказались в Синем лесу!
        Посреди старого ржавого обруча тихонько качался колокольчик. Вокруг синели полянки, заросшие вероникой. Вдалеке чей-то транзистор пропищал шесть раз.
        Который же это был час?
        Домой они возвращались быстро и молча. Они ещё не могли осознать, что все приключения кончились и что они идут домой и пока ещё не знают, каким же образом сдержит своё обещание Летница. А может, ничего и не было? Может, им всё померещилось, придумалось, приснилось?
        Но солнечный зайчик внутри, такой теперь ощутимый, не позволял разрастись опасениям. Дома всё было спокойно. Никого ни в палисаднике, ни в огороде не было.
        - Луш, ты постой здесь, - сказал Ивушкин и кинулся по крылечку в дом.
        Никого нет. Совсем тихо.
        Впрочем, не совсем. Потому что на комоде тикает будильник. Ивушкин поглядел на него. Будильник показывал десять минут первого. Времени совсем не прошло! Как же так? Они ведь ушли без четверти двенадцать!
        Ивушкин начал считать. Пятнадцать минут до Синего леса - если идти медленно. Десять минут - если быстро. Они с Лушей ушли без четверти двенадцать. Он это ясно помнит… А там? Как же - там?
        Ивушкин ничего не успел предположить, потому что заскрипели ступеньки и вошла мама.
        - Филь, ты зачем Лушу вывел? Поить водил? Там же в ведре вода ещё была.
        Ивушкин промолчал.
        - Филюшка, берись за веник. А я обедом займусь, папа сегодня - непоздно. Только заведи Лушу в стойло, там прохладнее, а то её тут мухи одолеют. Филь, да не стой ты столбом, правда же, времени у нас мало!
        Ивушкин горным обвалом обрушился с крыльца.
        Луша скосила на него глаза.
        - Ну что, Ивушкин?
        - Луш, да ведь времени нисколечко не прошло. Только то, что мы до леса дошли и пришли обратно. Как же это?
        - Ну чего ты удивляешься, Ивушкин? Они же ведь так и говорили: время там ещё не началось!
        - Луш, уж давай никому не рассказывать. А не то нас засмеют.
        - Как знаешь! - Луша согнала хвостом с правого бока нахального слепня.
        - Луш, ну подумай, если мы скажем, что были в «Ни где и никогда», нам ведь никтошеньки не поверит.
        - А Валька?
        - А что - Валька? Валька первый и начнёт шуточки выстраивать.
        - Как знаешь, - повторила Луша.
        - Луш, да было ли оно всё, а?
        - Может, и не было. Луша щипнула траву.
        - Ивушкин, а что это у тебя в кармане? Ивушкин сунул руку в карман, вытащил это «что-то» и стал на него пристально смотреть. Это была маковая головка. Он её встряхнул. Внутри зашелестели сухие зёрнышки.
        - А майка? - спросила Луша. Ивушкин пощупал под рубашкой. Майки на нём не было.
        Первого сентября будильник с батарейкой внутри показывал восемь, когда папа, мама и мальчик с букетом вышли из дверей своей новой квартиры. Замок захлопнулся с весёлым звоном, и они быстро сбежали по лестнице с третьего этажа.
        Много ребят с букетами и без букетов шли и бежали по широкому проспекту прямо к школе. Но папа, мама и мальчик с букетом свернули в переулок и быстрыми шагами дошли до ворот с вывеской «Садово-парковое хозяйство». В это время как раз ворота открывались и из них выезжала - нет, вовсе и не машина, что естественно было бы ожидать в городе. Из них выезжала запряжённая в телегу серая со светлыми пятнышками лошадь. На телегу были нагружены какие-то молодые кустики.
        - Я иду в школу, Луш! - крикнул мальчик.
        Лошадь кивнула.
        - Счастливо, Ивушкин! - сказала она мальчику. - Счастливо!
        И настанет весёлое утро
        Глава первая.
        Плохое утро, плохой день, совсем плохой вечер
        Геркулесовая каша на кухне начала подгорать. Папа высунул голову из ванной и, жужжа бритвой, сердито крикнул бабушке:
        - Таисья Гурьевна, даже здесь слышно, что горит! Ну когда ж это, наконец… - И снова скрылся в ванной.
        Бабушка метнулась в кухню, огорчённо понюхала кашу в кастрюльке, переложила её в другую кастрюльку, негорелую, снова понюхала, совсем огорчилась, достала сковородку, стала жарить яичницу, но в это время вспенился и убежал кофе.
        Папа пил кофе стоя, жевал бутерброд с сыром. Яичницу он есть не стал, и мама сказала сердито, что это бабушке назло. У бабушки дёргались губы, когда она заплетала Полине косы. У Полины у одной изо всей группы в их детском саду были косы. Всех остальных девочек мамы водили стричься в парикмахерскую. А бабушке хотелось, чтобы у Полины были косы, как когда-то в бабушкином детстве: все девочки отращивали косички и не носили брюк, а только надевали сатиновые шаровары на гимнастику. Шаровары Полине шить не стали, а косы бабушка всё-таки попросила отрастить и сама заботливо мыла внучке голову то яичным желтком, то ещё ей только одной известным способом. А папа говорил, что это всё - ему назло. Потому что он терпеть не может всё старомодное и считает, что жить надо по-современному, а не назад оглядываться - так и шею можно свернуть.
        В бабушкиной комнате стоял старинный буфет, и большое зеркало в резной раме, и комод из шести ящиков, а на комоде в высоких вазах - сухие цветы и травы. Полине казалось, что это очень красиво, а папа, когда за чем-нибудь входил в бабушкину комнату, каждый раз, выходя оттуда, говорил:
        - Это мне назло.
        А мама на него за это обижалась, и Полина тоже, потому что знали: вовсе не назло; но он на их обиды не обращал никакого внимания.
        Полина думала: вот в телевизоре часто показывают разных дядей и тётей, и все они без конца говорят: «Благополучные семьи - неблагополучные семьи, благополучные-неблагополучные». Передачи эти - скучища, ужас! И слово-то какое-то противное - «получные-неполучные»…
        У них в семье, во всяком случае, всё благополучно. Бабушка так говорит соседке, Ванде Феликсовне Бамбурской, когда та приходит к бабушке в гости и они сидят и долго-долго разговаривают и вяжут. А что это обозначает - «благополучно»? Кто-нибудь объясните это Полине, пожалуйста! Благополучно! Вот-вот!
        Например, сегодня. Не успели встать, а уже бабушке за кашу попало от папы, папе за бабушку - от мамы, бабушка подёргивает губами и молчит - а это значит, вспоминает прошлое. Бабушка всегда - когда так по-особенному молчит, это значит, что она вспоминает прошлое. Дедушку. Небольшой городок Крутогорск, где они жили, и где выросла мама, и где дедушка несколько лет тому назад умер, как бабушка говорит, «от сердца».
        «Благополучно», - ворчит про себя Полина.
        Бабушкины воспоминания и Полинины размышления прерывает папин голос:
        - Между прочим, у меня заседание ровно в десять. - Маме: - Вера, ты готова? - Бабушке: - Таисья Гурьевна, боярышнины косы когда-нибудь заплетутся, наконец? У меня заседание не в двенадцать, не в половине шестого, не послезавтра, а сегодня - ровно в десять!
        Бабушка криво завязывает банты на косах и, махнув рукой, отпускает Полину, мама хватает сумку с рукописями, и они выскакивают на площадку. Мама вызывает лифт, папа, не дожидаясь, пока кабина приползёт на восьмой этаж, несётся по лестнице пешком. Когда Полина и мама выходят из подъезда, красные «Жигули» уже фыркают, и обе двери раскрыты настежь. Никто не видит, что бабушка вышла на балкон и машет рукой.
        Какое невесёлое, плохое утро! Почему такое утро случается не так уж редко в их доме? Полина даже не успевает подумать об этом, как папа тормозит возле детского сада, как мама торопливо её целует, перегнувшись с переднего сиденья, как Полина бежит по дорожке в свою старшую группу, а «Жигули» уже умчались по направлению к маминому издательству, где она работает редактором. Папа, наверно, успеет на заседание. Министерство от издательства близко - рукой подать.
        Так отчего же оно такое плохое, невесёлое, недоброе, это утро?
        - Доброе утро, Полиночка! - окликает её воспитательница Анна Ильинична. - Ты чего это, дружочек, хмуришься?
        И, не ожидая, пока Полина ей объяснит, хлопает в ладоши и кричит:
        - Ребята, строиться, всем строиться! Мы сегодня идём гулять в парк!
        Март! Март! Солнечный мартовский день! Две сороки на верхушке клёна о чём-то спорят хриплыми голосами. Полина прислушивается. О грачах? Не о грачах? Нет, не понять. А вот и сами грачи. Их двое. Чёрные-чёрные. Носят прутики на берёзу, укладывают там на верхних ветках. Вьют гнездо, что ли? Бабушка говорила Полине, что грачи теперь перестали улетать на зиму из больших городов. В городе стало теплее. И есть чем кормиться: много пищевых отходов. Бабушка смешно сказала: «Ты погляди, Полинка, грачи-то совсем обрусели!»
        Точно, когда они улетали в чужие края, они переставали быть русскими грачами и делались, например, индийскими. А куда они улетали раньше? В Африку? В Индию? Надо будет спросить у папы…
        Полина вспомнила сегодняшнее утро, и вообще, как папе стало последнее время всё некогда и некогда и не до неё, и опять нахмурилась.
        Ребята столпились вокруг скамейки, где сидела Анна Ильинична и читала книжку про ослика или козлика. А Полина отошла в сторонку и спряталась за толстым кленовым стволом. Сейчас она будет играть в свою любимую игру. Когда она в неё играет, ей хорошо и радостно. Дело в том, что у Полины есть собака. Та собака, которую она уже давно просит ей купить, которую давно любит, - весёлый, умный, добрый пёс. Его зовут Фокки. Да, та самая собака, которую ей не купили ко дню рождения, а, наоборот, купили ковёр в её комнату. Объясните, пожалуйста, почему собака или ковёр? Ковёр собаке не доставит никаких неприятностей. Собаке очень даже удобно будет спать на ковре. И возиться с Полиной на ковре тоже приятнее, чем просто на полу. Ладно! Как хотят! У Полины всё равно есть собака. Фокки. Это ничего, что Фокки понарошковая собака. Придуманная. Всё равно - он есть.
        - Фокки, ко мне! - позвала Полина. Фокки, чёрный, гладенький, с торчащими ушами и мохнатой мордочкой, тотчас же подбежал к своей хозяйке. Полина погладила его тёплую спинку.
        - Ну, пойдём гулять, пойдём гулять, дурачок!
        Фокки завилял своим коротеньким, обрубленным хвостиком. Полина застегнула на нём ошейник и к ошейнику прицепила поводок. Они пошли гулять по аллейкам. Фокки бежал вперёд, иногда оглядываясь на Полину. Полина с ним беседовала.
        - Понимаешь, Фокки, - говорила она, - я никак не могу понять, что значит «всё благополучно». Мама, как приходит с работы, тут же начинает читать какие-то бумаги, которые называются «рукописи». Вчера я её просила почитать мне книгу, а она сказала, что пока не прочтёт рукопись про модальные глаголы… Ты что-нибудь понимаешь, Фокки? Миндальные - это понятно. Это пирожные такие. Мотальные - тоже понятно. Это когда мотают. Но - модальные? По-моему, так не бывает. «Не мешай, мне не до тебя, у меня, эти самые, „модальные глаголы“…» И папе тоже не до меня. А кому же до меня, Фокки?
        Фокки сочувствовал, не забывая, однако, время от времени поднимать ножку возле кленовых и липовых стволов.
        - Бабушка Тая очень хорошая, - продолжала Полина. - Только знаешь, Фокки, она грустит всё время. И вспоминает Крутогорск и дедушку. Она мне рассказывала о розах. Хочешь, я тебе расскажу? Слушай. Давно-давно - это время называется «сразупослевойны» - в Крутогорске жил один армянин по имени Вардкез. Откуда я это знаю? Ну, бабушка рассказала, конечно. Чудной ты, Фокки, откуда бы мне ещё знать? Он жил там и жил, и он разводил розы. Прекрасные розы, алые и белые. Он их продавал иногда, бабушка говорит, что очень дёшево, а иногда так давал, потому что был он совсем не жадный. И вот бабушка рассказывала, как дедушка приносил ей розы от Вардкеза. Он ходил к нему далеко-далеко, на самый край города, потому что Вардкез жил на самом краю города, который назывался «Козье Болото». То ли правда там козы водились и квакали вместо лягушек, то ли улица эта крайняя так называлась. Я не знаю. И бабушка теперь всегда говорит: «Ничего больше, Полиночка, и не нужно было. Ни ковров, ни хрусталя. Ни дорогих обоев».
        «Ни цветного телевизора?» - спросила я у неё.
        А она засмеялась.
        «Телевизоров, - говорит, - тогда совсем не было. Ни цветных, ни никаких вообще. Дедушка дарил мне розы от Вардкеза, и нам было легко и весело. Мне, ему и Верочке. Каждое утро было таким весёлым!» Ты представляешь себе, Фокки?
        Фокки слушал внимательно, наклоняя головку то на одну, то на другую сторону.
        Он всё понимал.
        - Я как-то спросила у мамы: «Ты помнишь розы от Вардкеза?» - продолжала Полина. - Мама сначала сказала: «Подожди, мне не до тебя! Видишь, я работаю? - А потом улыбнулась и подобрела: - Розы! Конечно, помню! Твой дедушка, мой папа, приносил их моей маме, твоей бабушке. Алые и белые розы. И почему-то от них было весело. Каждое утро было таким весёлым!»
        Фокки тянул поводок, Полина шла вприпрыжку следом. Как хорошо, как славно иметь свою собаку!
        - Полина-а-а-а! - вдруг донеслось до неё. Это звала Анна Ильинична. - Поли-на-а-а-а! Мы уходим! Полина! Строиться!
        И тут произошло то, что происходило всегда, когда кто-нибудь окликал её громким и повелительным голосом. Фокки сильно рванул поводок, и Полина не смогла его удержать в руках. Фокки помчался без оглядки. Петелька поводка подпрыгивала, разбрызгивая воду в лужах натаявшего снега.
        - Фокки, Фокки-и, остановись! - звала Полина.
        Но всё было бесполезно. И она это знала. Её собака, собственная любимая понарошковая собака, когда вмешивался кто-то третий, всегда убегала, уносилась, таяла вдали.
        Полина пошла строиться. Плохо начавшийся день и продолжался плохо, потому что ей совсем мало удалось побыть с Фокки. Но дальше всё пошло ещё хуже. После тихого часа она не захотела вставать. Анна Ильинична посердилась немного, потом забеспокоилась и принесла градусник. Померив температуру, она оставила Полину в постели и только велела выпить тёплого молока. Полине не хотелось, но она выпила.
        Папа задерживался в министерстве, забирать Полину из детского сада пришла мама с двумя тяжёлыми сумками: в одной - продукты, в другой - модальные глаголы. Мама очень затревожилась, одела Полину сама, оставила возле неё сумки, пошла на улицу, поймала такси. По дороге в такси она всё время щупала Полинин лоб и говорила:
        - Что ж это ты, доченька?
        У Полины болела голова и горло. Резало в глазах. Плохой день кончился совсем плохим вечером. Полина заболела.
        Глава вторая.
        Доктор Дорохов. Девочка-звезда
        Кто, скажите на милость, любит болеть? Казалось бы, никто на свете. А вот Полина… Впрочем, нет. Болеть Полина тоже не любит. Кому это может понравиться - температура, и лекарства всякие, и в постели лежать, да ещё в шерстяных носках. Ну что может быть противнее - под одеялом и в шерстяных носках!
        Но дело в том… Дело-то в том, что если Полина заболеет, то мама или бабушка позвонят в детскую поликлинику и придёт доктор Дорохов. А это уже кое-что! Это просто очень даже хорошо! Собственно, почему это так хорошо, Полина не могла бы так вот сразу взять и объяснить.
        Доктора Дорохова зовут Алексей Иванович. Он такой молоденький, что всем хочется называть его просто Алёша. А это невежливо - называть доктора в белом халате и с трубочкой-фонендоскопом просто Алёша. Поэтому, чтобы как-нибудь не оговориться, папа, и мама, и бабушка, и Полина зовут его между собой доктор Дорохов.
        Доктор Дорохов высокий-высокий, и у него такой взгляд особенный, внимательный, и добрый, и понимающий - всё сразу. Полине кажется, что она бы могла рассказать ему про Фокки. Никому из взрослых - только ему.
        Среди дня раздался звонок в дверь, и через несколько минут, вытирая руки и отдавая бабушке на ходу мохнатое полотенце, к Полине вошёл - конечно, он - доктор Дорохов.
        Бабушка пододвинула ему стул, и он сел рядом с Полининой кроватью.
        - Ну что, нашлёпалась по лужам, Веснушка? - спросил доктор Дорохов.
        У Полины и правда по обеим сторонам носа, как только чуть весна, высыпали весёлые веснушки. Но никто её так никогда не называл. Она бы и не позволила. А доктору Дорохову было можно: у него это получалось не обидно и даже ласково.
        Он, как всегда, послушал через трубочку «дыши - не дыши», а потом, словно не доверяя трубочке, приложил ухо к Полининой спине и опять велел то дышать, то не дышать.
        - Ничего особенного, простудилась, - сказал он Полине, беря обе её руки в свои и глядя на неё пристально. - Ты чем-то озабочена, Веснушка? - спросил он тихим голосом. - У тебя плохое настроение?
        Полина посмотрела доктору Дорохову в глаза и кивнула. Не могла не кивнуть. Он понял. Он больше ни о чём не стал спрашивать. Только, уходя, улыбнулся, сказал:
        - Ничего, скоро поправишься, Веснушка! - И еле слышно - или Полине это только показалось? - почти шёпотом, пропел:
        Пёсик в лодочке отчалил,
        Пёсик в лодочке плывёт.
        Не бывает сплошь печали,
        Пёсик радость принесёт.
        Подмигнул, чего обычно никогда не делал, и быстро вышел в коридор. Полина очень удивилась, но, когда, проводив доктора Дорохова, в комнату вернулась бабушка, Полина ничего ей не сказала и только попросила:
        - Бабушка Тая, расскажи мне про Крутогорск.
        - Дак ведь что же рассказывать, Полинушка. Что было, то прошло, того уж нет нигде.
        Бабушка вздохнула.
        - Что, и города нет? - удивилась Полина. - Ты же туда ездила, даже открытки с видами Крутогорска привезла!
        - Город есть. Только он не тот же самый. Новый. Большой. Дома высокие. Каменные. Людей в них много живёт. Чужих.
        Бабушка замолчала, задумалась.
        - Бабуль, - не отставала Полина, - а ты мне про тот Крутогорск расскажи. Ну тот, прежний.
        Полина хитрила немножко. Девочка знала, что бабушка любит тот Крутогорск, где она сама выросла и мама выросла и где раньше был дедушка.
        «Крутогорск маленький, - говорит она обычно. - Но ведь это моя родина!»
        - Бабушка Тая, ну расскажи.
        - Полиночка, обед у меня ещё не готов. Мама придёт с работы усталая, папа придёт с работы голодный. А я борщ затеяла со сморчками.
        - Откуда ты сморчки взяла? Грибов ещё нет! Снег ведь не стаял!
        - Ты разве забыла, дедушкин друг, дядя Йонас, приезжал из Литвы нас с тобой навестить, он нам мешочек сушёных сморчков привёз. Так у меня ещё остались. Вот с ними борщ и варится.
        - Ну, пусть ещё поварится. А ты со мной посиди, расскажи. Я больная. Доктор Дорохов ведь сказал, что больная!
        - Ты кого хочешь уговоришь, - улыбнулась бабушка. - Сейчас только схожу немного газ прикручу. И то - пусть борщ упреет хорошенечко.
        Как только бабушка вышла из комнаты и пока не вернулась, Полина ясно слышала, как в воздухе звучат слова, которые произнести было решительно некому:
        Пёсик в лодочке отчалил,
        Пёсик в лодочке плывёт.
        Не бывает сплошь печали,
        Пёсик радость принесёт.
        Или это всё только кажется?
        - Ну вот, - сказала бабушка Тая, садясь возле Полининой кровати. - Слушай. Вокзальчик в Крутогорске раньше был маленький, но красивый. Как теремок. Весь он был жёлтый, а под крышей бордюр и наличники белые-белые, их каждую весну белили.
        - А где вы жили? - перебила Полина. Хотя она и про красивый вокзальчик, и про то, где жили, слышала не один раз.
        - Где жили? Жили мы на самой крутой горе, на самой верхотуре. Город-то ведь недаром Крутогорском называется. Надо было сначала в гору подняться, потом липовым сквером пройти, а за сквером и начиналась наша улица. Пальмовая называлась. И откуда такое название, никто докопаться не мог. Я даже, когда в школе училась, в краеведческий музей бегала. Там сказали: мол, жил раньше на этой улице некто по фамилии то ли Пальмин, то ли Пальмов. А что за Пальмин или Пальмов и почему улицу в честь него назвали, пока неизвестно. Ну вот. А когда твой дедушка с войны пришёл…
        - Он был герой? - в сотый раз спрашивает Полина.
        - Да нет, Полиночка, героем он не успел стать. Он же был тогда молоденький. Как ему разрешили на фронт добровольцем пойти, тут скоро и война кончилась. Герой не герой, но и трусом не был. Хороший был у тебя дедушка…
        Полина замерла. Она знала, что сейчас будет самый красивый бабушкин рассказ про Вардкеза и его необычайные алые и белые розы.
        Но тут зазвонил телефон. Бабушкина приятельница Ванда Феликсовна долго держала её у телефона, а вскоре пришли мама и папа, и бабушка стала кормить их обедом. После обеда мама только на минутку зашла к Полине, погладила по голове и дала лекарство, снова взялась за свои рукописи, и всем было опять не до Полины. Температура у неё уже спала.
        Полина была только вялая и сонная. Но кто-то всё время говорил и приговаривал:
        Не бывает сплошь печали,
        Пёсик радость принесёт.
        А у неё даже не было сил подумать, кто же это говорит? Бабушка зашла, погасила лампу, и Полина стала задрёмывать…
        Бабушка Тая отгремела на кухне посудой и ушла в свою комнату, к большой дедушкиной фотографии и вазам с сухими травами. Некоторое время в щёлочку под дверью Полининой комнаты проникал свет из коридора, но потом и он погас.
        Полине не спалось, только так, дремалось. Где-то за стеной в соседней квартире кто-то играл и играл на скрипке всё одну и ту же, одну и ту же мелодию.
        Дверь в её комнату никто не открывал. Это точно. Окно тоже было закрыто, потому что Полина простужена и бабушка бережёт тепло. Но вдруг…
        Совершенно неизвестно откуда посреди комнаты оказалась девочка. В комнате сделалось светло как днём не потому, что зажглись лампы, а потому, что девочка светилась. И платьице на ней было светлое, блестящее. Полина села на кровати.
        - Ты мне снишься? - спросила она светящуюся девочку.
        - Но ты ведь не спишь! - сказала загадочная гостья, и от её слов по стенам забегали светло-зелёные огоньки.
        - Кто ты? - шёпотом спросила Полина.
        Ей сделалось страшно. Она никогда в жизни не видела светящихся девочек с разноцветными словами.
        - Не бойся, - сказала девочка. И снова побежали огоньки, но только уже не зелёные, а голубые. - Не надо пугаться. Я - звезда.
        - Как - звезда? Так не бывает! Девочка засмеялась. Огоньков стало ещё больше. Они были всех цветов радуги.
        - Разве ты никогда не видела звёзд на небе? И больших и маленьких…
        - Так ведь то же на небе!
        - У звёзд есть лучи, которые связывают небо с землёй, - сказала девочка.
        - А тебя как-нибудь зовут? - спросила Полина растерянно.
        - Ая. Я - девочка-звезда, и меня зовут Ая.
        - Как же ты здесь оказалась?
        Ая опять засмеялась своим цветным смехом.
        - Это-то совсем просто. Ты лучше спроси: зачем?
        - За-зачем? - машинально переспросила Полина.
        - Так ведь тебе плохо? - сказала Ая.
        - Ничего. Температура уже спала.
        - Я не об этом говорю. Подумай. Полина задумалась. Да, перед девочкой, которая светилась и смеялась разноцветным смехом, что было притворяться! Хотя Полина вообще-то была девочка скрытная и не всякому рассказывала, как там у неё на душе - хорошо или плохо.
        «Сокровенная», - называла её бабушка Тая.
        - Можешь не говорить, - продолжала Ая. - Звёзды знают про людей гораздо больше, чем ты думаешь. А я знаю: и про Фокки, и про ковёр, и про модальные глаголы.
        - Как же так? - робко спросила Полина. - Ты - звезда, но ты не на небе. И вид у тебя - ну совсем как у девочки. Только платье - как будто ты в костюме Снежной королевы…
        - Звёзды умеют иногда принимать человеческий вид.
        Девочка-звезда помолчала.
        - Слушай, - сказала она наконец. - А ведь ты любишь и маму и папу. - Она не спрашивала. Она просто сказала.
        Полина подумала, точно заглянула сама в себя. У мамы тёплые руки, и так хорошо, когда у неё оказывается время с Полиной поговорить. И папа бывает добрым. Он тогда поёт ей:
        Полинет, Полинет,
        Слышишь ты или нет?
        Коровы сжевали пшеницу.
        Это кусочек какой-то французской песенки. И они тогда оба, папа и Полина, весело смеются.
        - Люблю, - сказала она. - И бабушку Таю. Только…
        - Я знаю. Только после того, как получили новую квартиру и так ей радовались, сами все стали какие-то безрадостные. Занятые. И в дом перестало приходить весёлое утро. А жить без весёлого утра нельзя.
        Полина кивнула.
        - Понимаешь, что случилось, - продолжала Ая. - У вас в доме поселились хмурцы. Как только все сделались невесёлыми, так они на вас и напали.
        - Хмурцы? - удивилась Полина. - Кто это? Звери? Насекомые?
        - И не звери, и не насекомые.
        - Кто же тогда?
        - Они такие маленькие существа. Как пылинки. Только пылинки весёлые, а эти - хмурые.
        - Страшные?
        - Да не страшные, а вредные. Они любят, чтобы люди были невесёлые, озабоченные, хмурые. Они плетут хмурость из невидимых хмурых нитей и, как пауки, ловят в них весёлые слова, улыбки, смешинки. Ловят и уносят и прячут где-то в далёких пещерах, куда не заглядывают ни люди, ни звёзды. И очень любят делать людям мелкие пакости.
        - Как же нам теперь быть? - спросила Полина.
        - Тихонечко одевайся, и пойдём.
        - Куда? Мне нельзя, я больная, - испугалась Полина. - Меня гулять не пускают. Доктор Дорохов велел дома сидеть.
        - Ты уже почти здорова, у тебя нет температуры, - сказала Ая. - Вот увидишь, тебе наша прогулка не повредит.
        - А как же мама и папа? И бабушка Тая? Они ведь будут меня искать?
        - Решайся, Полина, - сказала Ая. - Многое зависит от тебя.
        Полина думала всего одну минутку. Потом быстро оделась. Оглядела комнату. Ах да, вот что! Она приготовила бабушке и маме на день рождения рисунки. Бабушка и мама родились в один и тот же день - двадцать третьего марта. Эти рисунки - сюрприз. На одном нарисованы пальмы, на них висят гроздьями жёлтые бананы, а на вершине самой высокой пальмы сидит синяя обезьянка. Почему синяя? Потому что коричневый карандаш сломался. А Полине показалось, что синяя даже лучше - смешнее. На другом рисунке пасутся кони. Красивые разноцветные кони на опушке леса. И солнце в небе светит. И плывут большие, похожие на птиц облака. Полина достала с полки третий том Детской энциклопедии, спрятала рисунки между страницами и поставила книгу обратно в шкаф.
        - Пошли, - сказала она Ае.
        Пока они на цыпочках шли к двери, Ая тихо нашёптывала:
        Мы с тобой уйдём неслышно
        И тихонечко придём.
        Алой розы кустик пышный
        В прежнем времени найдём.
        В небе отсвет голубой.
        Ты не бойся: я с тобой!
        Глава третья.
        Ая рассказывает, что надо делать.
        Странный поезд на границе ветреной пустыни
        Лифт не работал. Лампочки на лестнице горели по-ночному тускло. Но в ту ночь это решительно ничего не значило. Ая, девочка-звезда, новая удивительная подруга Полины, так сияла, что было светло, как в летний полдень.
        Она негромко говорила, спускаясь по лестнице. Слова её тоже светились, но неярко, на стены лестничной клетки взбегал то один, то другой бледно-сиреневый огонёк.
        - Понимаешь, что надо сделать, - говорила Ая Полине. - Надо во что бы то ни стало вернуть в ваш дом весёлое утро. И всё будет хорошо.
        - А как? Это ведь, наверно, совсем невозможно?… - вздохнула Полина.
        - Почему ты так думаешь?
        - Потому что мама никогда не перестанет носить домой свои глаголы.
        - Не может этого быть, - сказала Ая. - Это она берёт дополнительную работу. Потому и домой. Вот увидишь, что перестанет.
        - Да никогда! Они хотят купить цветной телевизор! - воскликнула Полина.
        - Не помогает, - заметила Ая.
        - Как - не помогает? - удивилась Полина. - Не помогает от чего?
        - От хмурцов. Цветной телевизор - хорошая вещь. Но от хмурцов не помогает. И потом - о нём не надо думать специально. Понимаешь?
        - Понимаю, - сказала Полина. - И тогда не будет хмурцов?
        - Меньше, во всяком случае, - задумчиво отозвалась Ая.
        - А что же ещё надо? Чтоб совсем, а? - Полина с надеждой заглянула в синие лучистые глаза.
        - Надо, чтобы хоть раз настало весёлое утро.
        - Ая, ну скажи, скажи, что же для этого мы можем с тобой сделать? Да ещё ночью? Ая, я боюсь!
        Ая остановилась. Это было на площадке между третьим и вторым этажами.
        - Слушай, Полина, - сказала она медленно, немного торжественно. - И пожалуйста, обещай, что ты не будешь бояться.
        - Я слушаю, - прошептала Полина.
        - Мы с тобой, ты и я, и ещё кое-кто, а кто - ты сейчас увидишь, должны вернуть в ваш дом весёлое утро. А для этого нам необходимо достать АЛЫЕ И БЕЛЫЕ РОЗЫ ВАРДКЕЗА!
        - Но ведь он жил давно! Это было, как бабушка говорит, «сразупослевойны». Он был тогда уже немолодой. Его, наверно, больше нет на свете!
        - Что значит - нет? Это ты говоришь совсем даже неточно, - отозвалась Ая.
        - Точно, точно, по-моему, бабушка говорила, что Вардкеза уже нет.
        - Может, сегодня и нет, - заметила Ая. - Но тогда-то он есть.
        - Сразупослевойны?
        - Ну конечно. Он есть тогда. И я ведь есть тогда. Это должно нам как-то помочь.
        - Ая, - сказала Полина, - а может быть, ты одна…
        - Полина, даже и не думай, - перебила её Ая. - Без тебя ничего не получится. Кто это станет со мной разговаривать? Люди пугаются, когда видят перед собой звезду! И вообще… Никто, никто на свете за тебя этого сделать не может. Только ты - для своей семьи. Для папы, для мамы, для бабушки.
        Они спустились до первого этажа; аккуратно придержав парадную дверь, вышли во двор. Но оказались совсем не во дворе, к которому привыкла Полина.
        Тот был ещё слегка завален строительным мусором и с чахлыми липками, которые осенью посадили вдоль тротуара. А этот был какой-то двор не двор, пустырь не пустырь, весь покрытый рыхлым тающим снегом.
        - Сейчас мы ещё кое-кого позовём. Фокки! - крикнула Ая.
        Синий огонёк метнулся куда-то в темноту. И к удивлению Полины, на свет выскочил Фокки, милый Фокки, Полинина заветная, желанная собака! Он так и был, как убежал тогда в парке, - в ошейнике, с вымокшим в лужах поводком.
        После того как Полина и Фокки наконец нарадовались друг другу, Полина вдруг сообразила:
        - Погоди, Ая! Но ведь про Фокки знаю только я одна. В детском саду никто не догадывается даже, и дома тоже. Ведь он есть только для меня - потому что я так одна играю…
        - Ты ведь очень-очень хочешь, чтоб Фокки у тебя был по-настоящему? - спросила Ая.
        - Очень-очень, - подтвердила Полина.
        - Вот он у тебя и есть!
        - Так мой Фокки - теперь настоящий, что ли? - изумилась Полина.
        - Теперь настоящий.
        - Но ведь это же чудо! А чудес не бывает, - добавила Полина неуверенно и погладила Фокки.
        Ая опять, как тогда в комнате, рассмеялась разноцветным смехом.
        - Да как же не бывает, когда бывает! Чудеса встречаются прямо на каждом шагу! Вот увидишь. Сама увидишь!
        Полина вспомнила, как папа говорил бабушке: «Чудес не бывает, Таисья Гурьевна, вещи сами в дом не придут».
        И они, правда ведь, сами и не приходили.
        Это сейчас немного сбивало Полину с толку. И то, что Ая, светлая девочка-звезда, говорила так мудро, почти как взрослая, тоже удивляло Полину. Правда, она подумала: «Ая сказала, что она была тогда, в „сразупослевойны“. А может, она была и раньше? Она ведь звезда! А звёзды всегда светят на небе! Как всё непонятно! Как интересно! Может быть, всё-таки бывают чудеса?»
        Ая наклонилась, стряхнула капли с мокрого поводка, сказала:
        - Ну, Фокки, миленький! Ищи. Нам надо найти дорогу к волшебному вокзалу. Не то поезд уйдёт, и нам придётся ждать другого долго-долго.
        Фокки ткнулся носом в Полинину руку, потом стал пристально нюхать землю, искать дорогу.
        Нет, Полине явно эта местность не была знакома. Но Фокки нанюхал дорогу. Мартовский тающий снег перестал хлюпать у Полины под сапогами. Сапожки почему-то не промокли. А между прочим, могли бы и промокнуть по такой слякоти. Ая шла рядом, как шла бы, например, Полинина детсадовская подружка Люба. Люба ходила очень легко. Полина пригляделась. Нет. Ая шла ещё легче, ещё воздушнее, а вместе с тем она была даже чем-то похожа на Любу. Совсем-совсем немножко. А потом… Да нет! Какая там Люба! Ая вся светилась, и слова её были не только звук голоса, а ещё и блеск и цвет!
        Фокки резво бежал впереди, Ая спустила его с поводка и поводок отдала Полине.
        Ночь всё длилась и длилась. Но как ни странно, время года стало постепенно меняться. У них там, возле дома, был март. А тут вдруг донёсся запах согревающейся майской земли, потом цветущей черёмухи, потом сирени. Но постепенно эти запахи исчезли, и запахло грибами. Дорога вошла в лес. Грибной запах усилился. Деревья в лесу стояли не шелохнувшись. Не качалась ни одна ветка. Не вздрагивал ни один лист.
        Полина вдруг с удивлением заметила, что и веток, и листьев на деревьях вовсе нет. Они высились какими-то странными глыбами. Полина дотронулась до одного из них и сразу же отдёрнула руку. Дерево было холодное и неприятно скользкое.
        - Ая, что это? Куда это мы пришли? - воскликнула она. - Что это за странные, неприятные деревья и почему так пахнет грибами?
        - Это же вовсе не деревья, - сказала Ая. - Ты никогда не видала такого леса. Это сморчковый лес.
        - Сморч-ко-вый?
        - Ну да. Здесь растут гигантские грибы сморчки, высокие-превысокие. Они сами себе деревья и сами себе грибы.
        Полина подумала, что это надо запомнить и обязательно потом рассказать бабушке Тае. Вот она удивится!
        Фокки вдруг кинулся в сторону. Полина испугалась, что он, как это обычно бывало, убежит и исчезнет. Но Фокки тут же вернулся и стал громко лаять.
        - Полиночка, Полиночка! - обрадованно закричала Ая. - Мы дошли. Вот и вокзал.
        Разноцветные огоньки ринулись туда, откуда только что прибежал Фокки.
        - Хотя, кажется, тут нам будет непросто, - добавила Ая задумчиво. - Я вижу одного человека… Вот досада…
        И тут Полина увидела вокзал. Странно. На кирпичном здании, там, где обычно бывает написано название станции, значилось просто слово «ВОКЗАЛ». У единственного перрона стоял поезд. Чудные вагоны - товарные не товарные, пассажирские не пассажирские. Вроде бы такие, в каком Полина с мамой ездили на юг. Но тогда где же окна? И самое удивительное, что поезд стоял без рельсов - прямо на земле. С той стороны, где должен бы оказаться паровоз, или тепловоз, или электровоз, ничего не было прицеплено.
        «Электричка это, что ли?» - подумала Полина. Перед каждым вагоном высилось несметное количество одинаковой величины ящиков. Народу никакого не было. Только вдоль состава ходил один-единственный угрюмого вида человек и грузил эти ящики в вагоны.
        - Здравствуйте, - сказала Ая.
        Человек резко обернулся и молча уставился на всю компанию. Довольно долго помолчав, он сказал неприветливо:
        - Чего надо?
        Фокки гавкнул. Ая велела ему молчать. Полина вообще не знала, что сказать. Заговорила Ая:
        - Если я не ошибаюсь, вы - Шкандыба?
        - Ну Шкандыба. А ты я уже вижу кто. И что это, в самом деле, звёздам на небе не сидится? Чего тебе?
        - Нам надо в город Крутогорск, в «сразупослевойны».
        - Пассажиров не возим. Вон - ящиков полно. Понятно? А тут ещё девчонки, собаки, звёзды… Много охотников наберётся. Помогли бы лучше грузить. А то Шкандыба и тут вкалывай - нагружай, Шкандыба и там вкалывай - разгружай. И кто ты есть - то ли грузчик, то ли машинист, то ли тутошний, то ли тамошний, - сам не знаешь. Ишь, в Крутогорск им занадобилось! В «сразупослевойны», видите ли.
        - Вы не сердитесь, - попросила его Ая.
        - Как же не сердиться, - бурчал Шкандыба. - Не возим мы сегодняшних пассажиров туда. Те времена для здешних прошли.
        - Но я-то могу и там быть и здесь, вы же сами видите, - настаивала Ая.
        - Допустим, вижу. Что я, звезду от девчонки не отличу, что ли? Собака, положим, мысленная. Ей в любом времени можно быть. Ну а подружка-то твоя? Подружка-то - сегодняшняя, здешняя. И без разговоров. И проваливайте! Звёзды, понимаешь ли, собаки, а поезд ещё не нагруженный стоит.
        И тут Ая, улыбнувшись и пустив вдоль вагонов разноцветные огоньки, вдруг хитро сказала:
        - А вы приглядитесь хорошенечко.
        - Чего тут приглядываться? Есть мне когда приглядываться.
        - Девочка тоже тогдашняя, - продолжая хитро улыбаться, говорила Ая. - Разве вы не видите - косы.
        - Чего? - по-прежнему неласково спросил Шкандыба.
        - Косы. Теперешние девочки - стриженые.
        - Это верно, - бурчал Шкандыба. - За модой глядят. Подстригаются по моде с трёхлетнего возраста.
        - Да, да, - закивала Ая. - Верно. И я про то же говорю. Но у этой девочки - косы. Тогдашние косы. Вы что, не видите разве?
        - М-м-м-м, - помычал Шкандыба. - Косы, оно конечно.
        - Ну, значит, и она тогдашняя получается. Ну хоть немножко-то получается?
        - Разве что, - засомневался Шкандыба.
        - Вот и возьмите, возьмите нас с собой!
        - Ты вот звезда - и понимать должна. Нам же ехать через Ветреную Пустыню.
        - Я знаю, - спокойно отозвалась Ая. - Поезд как раз и стоит на границе Ветреной Пустыни.
        - Ну так вас сдует! Продует, и раздует, и выдует!
        - Ты когда-нибудь видел, чтобы ветер сдул откуда-нибудь хоть одну звезду? Ну хоть раз? Ветер подул - и звезда покатилась?
        Ая так горячо убеждала Шкандыбу, что не заметила, как с почтительного «вы» перешла на «ты».
        - Ну ладно, Шкандыба, ну давай попробуем, - не отставала Ая.
        - Тебе хорошо пробовать, ты звезда. А они - люди. Тьфу ты! - добавил он, взглянув на Фокки. - Ну всё равно они - другие.
        - Но я-то ведь вот она, с ними! - сказала Ая громко, и разноцветные огоньки снова побежали вдоль вагонов.
        - Ну ладно. Только давайте быстро помогайте грузить ящики.
        Фокки бегал вокруг и тявкал, а Полина и Ая стали поднимать ящики и по дощатому настилу таскать их в вагоны.
        Странное дело! Одинаковые по форме и величине, они весили совсем неодинаково. Одни были лёгкие, почти невесомые. А другие - не поднять их вдвоём, приходилось звать на помощь мрачного Шкандыбу.
        - Что в этих ящиках? - спросила Полина.
        - В ящиках, барышня, время. Минуты, часы, дни. Те, которые уже прошли. Они упакованы в ящики, - ответил Шкандыба уже не таким грубым голосом.
        - А почему одни полные, а другие пустые?
        - Точно что пустые. Но только пустые те, которые едва поднимешь. Потому что это попусту потраченное время - на болтовню, на безделье, на пустые дела.
        - И… как же?
        - А так. Пустота времени - очень тяжёлая вещь. Можно сказать, неподъёмная.
        - А лёгкие ящики - что же?
        - А лёгкие наполнены действительно нужными, полезными часами. От добрых и полезных дел легко на душе. Вот и ящики лёгкие! А ну - пора! Пора! - вдруг завопил Шкандыба. - Ветер! Открывай границу своей Пустыни! В путь! В путь! По-е-ха-ли!
        Ая быстро прошмыгнула в вагон, втащила за собой Полину и Фокки. Заперла изнутри двери и обхватила-обняла сразу обоих: Полину и Фокки.
        - Ну, держитесь. И только бы у вас не закружилась голова! - сказала она.
        Глава четвёртая.
        Остров говорящих лошадей.
        Где же Ая?
        Легко сказать - «не закружилась»! Поезд понёсся, полетел, точно это не поезд, а космическая ракета, в которых улетают космонавты в далёкое и загадочное небо. Окон в вагоне не было, поэтому не было видно, что делается снаружи, но было слышно, как там дует, завывает, свищет ветер. Сотни, тысячи, миллионы ветров! Фокки опустил обрубок своего хвоста и плотно прижался к Полине. Полина с ужасом прислушивалась к свисту и завыванию ветра и не могла вымолвить ни слова.
        Вау-уу! Воу-уу! Виу-уу! - доносилось снаружи.
        - Ая, тебе не страшно? - спросила Полина.
        - Могло быть и не страшно, - сказала Ая, - но эти увязались за нами, а от них можно ждать всего, чего хочешь. Вернее, чего совершенно даже не хочешь.
        - Кто - эти?
        - Хмурцы. Им так не хочется, чтобы у вас в доме настало весёлое утро. Им тогда придётся убраться вон… Не смейте! Не трогайте запоры на дверях! - закричала Ая сердито, и тёмно-синие огоньки метнулись к двери вагона.
        Полина в синем свете увидела по крайней мере десяток маленьких, безобразных, сморщенных, серых мордочек.
        В то же самое мгновение дверь распахнулась, и в неё с воем ворвался могучий вихрь.
        - Полина! Фокки! - закричала Ая.
        Всё произошло ещё быстрее, чем закрыть и открыть глаза. Вихрь подхватил Полину и Фокки, точно закутал их в плотную простыню, и вынес из вагона. Поезд, нёсшийся на дикой скорости, тут же скрылся из виду. Полина и Фокки даже не успели понять, что они, завёрнутые в плотный, какой-то полотняный туман, стремительно опускаются.
        Так же неожиданно, как и налетел, туманный вихрь растаял, и оба оказались на земле, на траве, в лесу с высокими, по-летнему шелестящими листвой деревьями. В небе занималась заря.
        Сначала они долго лежали на шелковистой траве, не в силах оправиться от потрясения. Первым поднялся на ноги Фокки, лизнул Полину. Полина тряхнула головой. Села.
        - Где мы, Фокки?
        Фокки тихонько гавкнул и заскулил.
        - Фокки, ты знаешь, нам, наверно, всё просто снится, - сказала Полина. - Ну ведь так же всё-таки не бывает? Где Ая?
        Она протянула руку, думая, что Фокки исчезнет. Он не исчезал. Он был тёплый.
        Фокки побежал направо, потом налево. Прибежал. Сел возле Полины. Полина встала. Огляделась. Позвала:
        - Ая!
        Никто не отзывался.
        Только шелестели деревья, только мягко перебирали листьями кусты.
        «Откуда листья? - мелькнуло в голове у Полины. - Ведь сейчас март. Или здесь, где мы очутились, совсем другое время года?»
        - Фокки, если нам это всё не снится, то мы, значит, пропали, да? - говорила Полина, а Фокки молча и печально её слушал. - Мы пропали! А главное - никогда не придёт к нам в дом весёлое утро! Какое уж тут весёлое утро! Папа, и мама, и бабушка Тая проснутся, а меня и вовсе нет. Это ведь будет ужас, а совсем даже никакое не утро, Фокки!
        Слёзы уже накопились в каждом Полинином глазу и собирались сбежать оттуда, как вдруг кусты осторожно раздвинулись и перед ними предстал конь. Красивый белый конь, с длинной шелковистой гривой. Он подошёл к Полине, встал прямо перед ней и низко ей поклонился. И вдруг заговорил, как человек, понятными словами:
        - Приветствую тебя на вечнозелёном Острове Говорящих Лошадей, прекрасная Хозяйка.
        - Но я вовсе никакая не хозяйка, - сказала Полина робко. - Я просто девочка. Меня зовут Полина. А это - Фокки. Честное слово, я ничья не хозяйка! Вот разве что его. - И она показала на Фокки.
        - Не говори так, - продолжал Белый Конь торжественно и грустно. - Идите все сюда! - позвал он, обращаясь в сторону кустарников. - Идите скорее. К нам наконец-то прибыла Хозяйка.
        И вдруг из-за всех кустов стали выходить лошади, лошади, лошади. Их собралось вокруг видимо-невидимо. И каждая прежде всего подходила и кланялась Полине. Девочке не было страшно, потому что лошади вели себя спокойно и учтиво. С тем, что они умеют говорить, как люди, она очень быстро освоилась.
        Когда вокруг Полины собрались, похоже что, все лошади со всего острова, они, окружив её тесным кольцом, снова медленно и молча, как по команде, отвесили ей три глубоких поклона.
        - Я ничего не могу понять, - сказала Полина. - Почему вы мне кланяетесь? Я обыкновенная девочка. Я хожу в старшую группу детского сада и скоро пойду в школу. Мне надо достать алые и белые розы у Вардкеза. Вы, случайно, не знаете, где теперь Ая? Ая - это девочка-звезда.
        Белый Конь, который первым встретил Полину, видимо, и был старшим, он первым и отозвался:
        - Милая Хозяйка, ты говоришь много слов, смысл которых нам неясен. Мы не знаем, что значит «старшая группа детского сада», и мы незнакомы с Вардкезом, и никакая звезда никогда не посещала наш остров. Ты спустилась с неба на вечнозелёный Остров Говорящих Лошадей. Этот остров находится посреди Ветреной Пустыни.
        - Разве бывает остров не в море и не на реке? - удивилась Полина.
        - Не бывает, - ответил Белый Конь. - Наш остров - единственный, который находится посреди Ветров, а не Воды. А теперь послушай, пожалуйста, я объясню тебе кое-что.
        Все лошади дружно закивали головами:
        - Объясни, объясни. Белый Конь продолжал:
        - В давние-стародавние времена один человек держал лошадей. Он наживал на них деньги. И совсем их не любил. А лошади не могут, когда их не любят.
        - Не могут, не могут, - снова закивали стоявшие вокруг Полины лошади.
        - И вот лошади - а это были наши предки - оставили его, долго скитались по свету и наконец поселились на вечнозелёном острове. Это прекрасный остров. Здесь всегда тепло. Здесь вечное лето. Но наши предки быстро поняли, что, каким бы ни было прекрасным место, оно плохо для лошади, если рядом нет человека. Некому сказать ей ласковое слово и потрепать по холке. Некому запрячь в телегу или прокатиться верхом. Лошадь не выносит безделья. Она любит работу. А потом, после дневных трудов, любит ночью пастись на лугу. И чтобы рядом был человек. Чтобы он жёг костёр и вёл бы тихую ночную беседу с друзьями. Словом, лошади нужен хозяин. И наши предки-лошади стали гадать, как им быть. Они спрашивали ветры и солнце, луну и дожди. И то, что те им ответили, они нанесли на пергамент. Но пергамент этот затерялся в пыли веков. Мы не знаем, где он. Мы только слышали от стариков, что хозяин однажды к нам прилетит. И тогда всё опять будет хорошо. Он будет пахать и сеять. Будет скакать верхом и запрягать нас в телегу. И вот - сегодня ты прилетела. Поэтому мы приветствуем тебя и кланяемся тебе. Ты останешься у нас
навсегда. - Я бы осталась с вами, - сказала Полина. - Но я не умею быть хозяйкой и не умею пахать, и сеять, и запрягать лошадей в телегу. Я вообще очень мало чего умею. Скажите мне, пожалуйста, как же мне добраться в город Крутогорск? Ая пропала. Я совсем, совсем не знаю, как мне быть!
        Полина снова собралась плакать. Что ещё остаётся делать в таком удивительном и при этом безвыходном положении? Чтобы удержать слёзы, Полина посмотрела вверх. На небе, хотя уже наступило утро, всё ещё светилась одна малюсенькая звёздочка.
        Глава пятая.
        Полина в отчаянии.
        Облачная птица Чур
        - Ничего, - сказал Белый Конь. - Это ничего. Ни один жеребёнок ещё не остался жеребёнком. Все жеребята становятся лошадьми.
        - Да, да, - согласно закивали остальные лошади.
        - И ты вырастешь и станешь Хозяйкой. И всему научишься. Ты наша. Ты нам нужна.
        Полина молчала.
        И тут случилось нечто совершенно неожиданное. Лошади придвинулись совсем близко к Полине. В одно мгновение она оказалась на спине у пегого коня, и все во главе с Белым Конём помчались, увозя Полину на другой конец острова. Фокки кинулся следом, залаял, заскулил, но ему не угнаться было за лошадьми, и он постепенно отстал и потерялся из виду.
        Лошади добежали до маленькой поляны где-то в самой глубине густого леса и спустили Полину на траву. Полина скорчилась на земле, ткнулась носом в траву и зарыдала, не в силах сладить с горьким своим отчаянием. Мама - далеко. Папа - далеко. Бабушка - далеко. Ая - неизвестно где. Фокки потерялся. И вот она, маленькая и беззащитная, среди лошадей, которые хотят, чтобы она стала настоящей хозяйкой, конюхом, и наездником, и ещё чем-то, что Полина не знает, как называется. Кто делает телегу? А уздечку? Она из какой-то книжки помнила, что у коня бывает уздечка.
        А ещё что? Кажется, вожжи. Больше Полина не знала ничего.
        Она плакала, и плакала, и плакала. Лошади стояли в полном молчании, по-видимому тоже огорчённые. Они так надеялись, что наконец-то на острове появится Человек. И он им поможет. И наконец-то кончится их безделье, которое для лошадей хуже болезни. Потому что лошадь - это умное, доброе и работящее животное. Они надеялись, что девочка вырастет и построит дом. Лошади ведь домашние животные. Они любят жить при доме. Но, видно, что-то такое не получалось. Не сходилось с тем, что предсказывали предки. Человек должен был прилететь. Он и прилетел. Ну, пусть маленькая девочка. Но ведь всё-таки Человек. Но оказывалось, что она может только отчаянно плакать, и больше ничего. Лошадям стало её жалко.
        - Мы приняли тебя за Хозяйку. Мы ошиблись. Извини нас, - сказал Белый Конь. - Только я не знаю, что же нам теперь делать.
        Полина перестала плакать и взглянула на лошадей. Много больших лошадиных глаз глядели на неё с участием.
        - Я знаю, что надо, - проговорила Полина сквозь слёзы. - Только не знаю - как. Надо найти Фокки. Надо добраться до Крутогорска. В то время, которое называется «сразупослевойны». Надо, чтобы нашлась Ая.
        Полина снова всхлипнула.
        - Не плачь, - стал утешать её Белый Конь. - Мы сейчас попробуем посоветоваться с нашими друзьями - маленькими ветерками.
        У Полины шевельнулась робкая надежда.
        Лошади застыли в молчании. Они стали прислушиваться. А по деревьям и кустам прошёл шелест. Шелест стал нарастать. И вот уже не было ни единой веточки, ни единого кусточка, ни единого листочка и травинки, которые не колыхались бы и не шептали. Ветерок растрепал Полинины косы. Потом вдруг всё разом стихло. Белый Конь печально произнёс:
        - Ветерки говорят, что они ничего не могут сделать. Они слабенькие. Им не по силам справиться с Ветрами Ветреной Пустыни.
        - И ничего, ничего нельзя придумать? - спросила, всё ещё на что-то надеясь, Полина.
        Белый Конь тряхнул своей прекрасной гривой.
        - Мне жаль очень. Но - ничего. Совершенно ничего. Если только не…
        - Прости, что перебиваю тебя, - сказал внезапно один из коней. - Настал час Песни. А ведь мы по велению предков должны петь её именно в этот час, чтобы не угасала надежда. Прости ещё раз, что я взял на себя смелость напомнить.
        - Благодарю тебя, - сказал Белый Конь. - Ты ни в чём не виноват. Ты поступил правильно.
        Белый Конь ударил правым передним копытом о землю.
        Это был сигнал начинать песню. И все лошади запели хором, слегка откинув головы назад, точно глядя в небо:
        В небе ясные светила,
        Быстрых птиц полёт,
        Может быть, Хозяин милый
        Скоро к нам придёт.
        Дальше шёл припев:
        Ветер, вей, вей, вей!
        Вихрь, вейся, вейся, вейся!
        Ты не падай духом,
        Эй!
        Ты надейся… Ты надейся!
        Чередой идут века,
        Их немало пролетело.
        Грустно нам без ездока,
        И без дела, и без дела.
        Лошади секундочку помолчали и потом снова выразительно спели припев:
        Ветер, вей, вей, вей!
        Вихрь, вейся, вейся, вейся!
        Ты не падай духом,
        Эй!
        Ты надейся, ты надейся!
        Пропев песню, лошади ещё некоторое время постояли молча, глядя в небо, потихонечку разошлись и исчезли за деревьями.
        Возле Полины остался только Белый Конь.
        - Мне жалко, что всё так получилось, - сказал он. - Мы очень огорчены.
        - И я, - печально сказала Полина.
        По примеру лошадей она тоже поглядела на небо. Солнце всходило ясное, но не горячее. Оно за это время поднялось уже довольно высоко. Чистые пушистые маленькие облачка пролетали мимо, на секундочку скрывая и тут же снова открывая его доброе лицо.
        - Так вот, - сказал Белый Конь, - есть для тебя одна-единственная надежда.
        - Правда? - не поверила своим ушам Полина.
        - Я хотел тебе об этом сказать, когда настало время Песни. К сожалению, это слабая надежда.
        - Ну хоть маленькая-малюсенькая? - почти прошептала Полина.
        - Видишь облака в небе? - спросил Белый Конь.
        - Вижу, очень красивые.
        - Да. Только смысла в них - никакого.
        - А какой вообще может быть от облаков смысл?
        - Слушай. Есть одно могучее облако - облачная птица Чур. Только она может не подчиняться Ветрам Пустыни, и подниматься, и опускаться, и лететь куда захочет.
        - Облачная птица Чур? Я никогда про такую не слыхала.
        - Всё дело в том, как её вызвать с неба… - вздохнул Белый Конь.
        Несмотря на то что солнце уже светило вовсю, та самая маленькая звёздочка всё ещё была видна на небе.
        - Как ты думаешь, - спросила Полина у Белого Коня, - может быть, это Ая?
        - Ты имеешь в виду вон ту маленькую звёздочку?
        - Да.
        - Если это она, если это она, - задумчиво проговорил Конь, - что ж, может быть, ей удастся… Гляди! Гляди! - вдруг перебил он сам себя. - Видишь?
        Полина посмотрела, прищурившись, но всё так же светило тёплое розовое солнышко, мимо него всё так же проплывали чистенькие, беззаботные и, как выяснилось, бессмысленные облака.
        - Да нет, вон там, на самом горизонте!
        На горизонте действительно показалось облако потемнее и побольше других. Оно медленно плыло по небу всё в том же направлении, что и остальные облачка. И вдруг… вдруг оно круто повернуло, как будто сильный ветер подул в другую сторону. Оно направилось к маленькой звёздочке. Вот оно совершенно отчётливо приняло очертания гигантской, с огромным размахом крыльев птицы.
        - Это облачная птица Чур! Нам всего несколько раз удавалось заметить её на небе.
        «Хоть бы она прилетела за нами, хоть бы она прилетела за нами! - быстро-быстро повторила про себя Полина. - Но надо, надо ведь ещё найти Фокки…»
        Облачная птица покружила как раз в том месте, где мерцала звёздочка, потом она точно склюнула звёздочку, и Полина в ужасе закрыла лицо руками.
        Но Белый Конь сказал ей:
        - Не бойся. Значит, эта звёздочка точно твоя подруга Ая.
        Птица становилась всё больше и больше. Птица была всё ближе и ближе. Вот она уже кружит над маленьким островом. Кружит, кружит и вдруг, сложив крылья, устремляется вниз. У Полины замерло сердце. Она зажмурилась.
        Полина открыла глаза, услышав, что её громко окликают:
        - Полинка! Полина! Полиночка! Разноцветные огоньки скакали-плясали по деревьям, по траве, по гриве Белого Коня.
        - Ая!
        Не помня себя, девочка и звезда кинулись друг к другу, и обе чуть не заплакали от радости. Но всё-таки не заплакали. И поэтому мы до сих пор не знаем, как плачут звёзды.
        Глава шестая.
        Фокки ведёт раскопки.
        Птица Чур даёт обещание
        - Полина! - торопливо говорила Ая. - Хмурцы чуть было не погубили тебя! Они хотели, чтобы ты никогда-никогда не добралась до алых и белых роз Вардкеза! Они открыли вагонную дверь! И ветры вас унесли! Шкандыба не может останавливать поезд на такой скорости. Ах, как я за тебя боялась! Если бы не птица Чур!
        - Ая, я не понимаю, раз птица Чур… А почему мы её с самого начала не попросили? Мы ведь тогда могли обойтись без Шкандыбы и этого странного поезда. Или нет?
        - Конечно, могли бы. Но у птицы Чур такой характер. Она редко появляется там, где её больше всего ждут! Такое счастье, что она в этот раз пролетала совсем близко от меня. Спасибо тебе, птица Чур, - сказала Ая с чувством, обращаясь к облачной птице.
        Птица Чур была белая с серыми подкрыльями. Голова и клюв были как у орла, только значительно больше, чем у самого большого орла - кондора.
        - Хватит, хватит! - сказала она резким и, как Полине показалось, ворчливым голосом. - Это, что ли, твоя подружка? Собирайтесь скорее. Я отнесу вас в Крутогорск и, надеюсь, не скоро теперь увижу. Терпеть не могу, когда меня заставляют лететь туда, куда я не собиралась. Я вам не перевозчик.
        - Ты же добрая, птица Чур! - засмеялась Ая. - Не делай вид, что ты сердишься!
        - Я уже сказала: я лечу, куда лечу, я не люблю, когда меня останавливают. Поторопитесь!
        Белый Конь явно собирался обратиться с какими-то словами к птице Чур, но её сердитые речи его, по-видимому, пугали.
        Вдруг по траве проскакали невесёлые тёмно-синие огоньки. Это оттого, что Ая воскликнула с тревогой:
        - Полина, а где Фокки? Полина опустила голову.
        - Он отстал от лошадей и потерялся, - сказала она с тоской.
        - Как же так? Надо его немедленно разыскать! - сказала Ая.
        - Ну вот! - опять заворчала гигантская птица. - Я совершенно не намерена ждать. Летим, иначе я улечу одна.
        - Нет, милая птица Чур, ты этого не сделаешь. Согласись, не можем же мы бросить свою собаку!
        - Бросать никого нельзя, - так же ворчливо продолжала птица. - Друга, собаку, птицу, кошку, подружку. И облако. И дерево. Ничто живое непозволительно бросать.
        Полина, может быть, и спросила бы: «А разве облако - живое?» - но вспомнила, что птица Чур - хоть и такая огромная и даже сердитая - всё-таки облачная.
        - Фокки, ко мне! - без всякой надежды позвала Полина.
        Полная тишина. Фокки, видно, был далеко и поэтому не отзывался.
        - Фокки! Фокки! Фокки!
        Ничего не слышно. Только ровно дышит Белый Конь и сердито хлопает облачными крыльями птица Чур.
        - Ну, скоро ли придёт ваша собака? Самой мне её искать, что ли?
        Белый Конь огорчённо произнёс:
        - Боюсь, тут виноваты мы. Нам так хотелось, чтобы девочка осталась у нас. Мы должны сами поискать собаку. Почтенная птица Чур не сможет её найти: тень от облака закроет листву. А листва слишком густа на острове.
        Он кликнул лошадей и велел им искать Фокки.
        - Птица Чур, добрая птица Чур, пожалуйста, не улетай. Пёсик найдётся. Хмурцы унеслись на поезде со Шкандыбой. Здесь нет врагов!
        - Только скорее! - не преминула ворчнуть птица Чур.
        А как скорее? Ая и Полина обежали всё вокруг, ворошили длинные стебли травы, заглядывали под каждый кустик.
        Ну нет его, и нет его, и нет его решительно нигде!
        - Ая, - всхлипнула Полина, - может, он теперь уже больше никогда не найдётся?
        Время шло. Фокки не находился. Не возвращался и никто из лошадей.
        - Я лечу, куда лечу, и терпеть не могу, чтобы меня заставляли делать то, что я не собираюсь. Я, кажется, это уже всем объяснила, - ворчала птица Чур.
        Было ясно, что ещё немного - и её независимый характер возьмёт верх над её добротой, и она, раскинув свои широченные белые крылья с серыми подкрыльями, унесётся в небо.
        Вдруг из чащи леса донёсся громкий голос одного из коней:
        - Сюда! Сюда! Все скорее сюда!
        Все, кроме птицы Чур, которая только и пробормотала: «Ну наконец-то!» - кинулись в лесную чащу. Первым - Белый Конь, за ним следом Ая и Полина. Одному ему известной самой короткой тропой Конь бежал на призывающий голос. И со всех концов леса к нему тоже бежали остальные лошади.
        И что же они все увидели?
        Фокки, живой и здоровый, ни на кого не глядя и никого не слушая, обеими лапами рыл, рыл, рыл сухую землю. Вокруг него разлетались серые пыльные фонтаны, а он всё копал, копал и копал как заведённый. Яма, которую он вырыл, была уже довольно глубокой. Кажется, он разворошил всю накопившуюся здесь «пыль веков»!
        - Фокки! Это ты? Фокки! Ты нашёлся! Вот радость-то! - воскликнула Полина.
        Но Фокки, поглощённый своей «работой», не услышал её, прыгнул в яму, еле выкарабкался со дна и с восторгом вытащил оттуда нечто очень пыльное. Он положил свою добычу к ногам Полины и стал изо всех сил отряхиваться.
        Полина наклонилась и взяла в руки этот странный «подарок». Это был свёрнутый в свиток пергамент!
        Полина и Ая развернули свиток. Лошади замерли.
        Что же было в нём сказано?
        А в нём ничего не было сказано, а был только нанесён бледный выцветший рисунок. На рисунке изображалась птица, которая была в точности похожа на бледное, будто вылинявшее, изображение птицы Чур. А мужчина… Чудно и непонятно. Мужчина чем-то отдалённо напоминал… кого бы вы думали? Доктора Дорохова!
        - Так всё-таки это должен быть именно Хозяин! - взволнованно произнёс Белый Конь. - И эта Птица! Та самая Птица! Птица должна принести его к нам! Вернёмся скорее к птице Чур и будем её просить.
        Все двинулись туда, где нетерпеливо ждала птица Чур.
        - Ая, что это? - спросила Полина, пока они шли. - Что это Фокки откопал?
        - Гадание лошадиных предков. На нём изображена птица Чур, которая должна принести им Хозяина.
        - А почему он похож на доктора Дорохова?
        - Ты что-то путаешь, - сказала Ая. - Древние лошадиные предки не могли знать твоего доктора Дорохова.
        - Ну, отыскалась ваша собака? - едва завидев всех, закричала птица Чур. - Летим, наконец?
        Ни Ая, ни Полина ничего не успели ей ответить. Потому что все лошади, все до единой, окружили птицу, Белый Конь положил перед ней развёрнутый пергамент.
        - Что это? - спросила птица брезгливо. А все лошади, все до единой, молча стали перед ней на колени.
        - Что это за игры? Что вы хотите от меня ещё, несносная публика?
        Белый Конь заговорил торжественно:
        - Вглядись внимательно, птица Чур! Это предсказание наших предков. На твою долю выпадает помощь и спасение.
        - Что это ещё за «помощь и спасение»? - передразнила его птица.
        - Вглядись хорошенько в этого человека. Это Хозяин, которого мы ждём и о котором поётся в нашей заветной песне. Принеси к нам этого человека через Ветреную Пустыню. Он будет с нами жить. Он построит дом. А мы будем работать. У нас будет дело!
        - Вообще-то я лечу, куда лечу, и никто не волен мной командовать. Но раз вы все так об этом просите, я даю вам обещание: хорошо, я это сделаю, когда настанет час, - ответила птица Чур.
        - О! - счастливо выдохнули все лошади разом.
        - Но ведь я не знаю, где он, откуда вам его принести. Вы мне можете сказать, где он живёт? Кто он?
        - Не-е-ет, - сказали опять все лошади разом. - Мы не знаем.
        - Ну ладно, - сказала птица Чур. - Раз я обещала, я обещала. Облачная птица Чур не бросает слов на ветер. Ей это может слишком дорого обойтись. Так Ветры могут её вообще разнести по кусочку. Нет, птица Чур не бросает слов на ветер, - повторила она. - Я принесу этого человека к вам, как только он будет найден. Хоть я и не перевозчик, - добавила она ворчливо. - А теперь быстро прощайтесь - и в путь! - сказала она Ае и Полине. - Я надеюсь, ваша собака здесь и не занята больше раскопками?
        И вот уже Ая, Полина и Фокки взобрались на спину гигантской птицы и поднимаются в воздух.
        Над ними голубеет ясное, безоблачное небо, в небе прохладно и тихо, а снизу, с вечнозелёного Острова Говорящих Лошадей, до них доносится песня:
        Ветер, вей, вей, вей!
        Вихрь, вейся, вейся, вейся!
        Ты не падай духом,
        Эй!
        Ты надейся, ты надейся!
        Глава седьмая.
        Куда девался Татарский мост?
        Разговорчивый старичок на перевозе
        Птица Чур летела плавно, и лететь с ней было не страшно. Её перья укрывали от ветра, и поэтому Полине было совсем не холодно. Очень скоро птица Чур стала снижаться и опустилась далеко за городом.
        - Терпеть не могу бывать близко от человеческих городов, - сказала она. - Слишком много потом возникает разговоров. Начинаются толки про летающие тарелки и прочее. А я - облачная птица и совсем не желаю, чтобы меня считали посудой, хотя бы даже и летающей. Достаточно того, что я принесла вас в «сразупослевойны». Это то время, о котором вы меня просили. Крутогорск находится вон там… - И она махнула крылом, указывая направление. - Идите и возвращайтесь скорее. Меня ждут там, где меня ждут, а я из-за вас всё никак не могу туда добраться. Ступайте по той дороге. И уж будьте любезны, не заставляйте меня торчать тут сто лет.
        Полина, Ая и Фокки быстро двинулись, куда им махнула птица Чур. Было прохладно. Снег почти стаял, и кое-где маленькими зелёными щёточками пробивалась новая весенняя трава. Дорога шла через сосновый лес. Сосны росли не часто. Бор был светлый. Деревья о чём-то между собой неумолчно переговаривались, время от времени роняя длинные, скреплённые с одного конца двойные иглы. Воздух был душистый, от земли шёл лёгкий пар, и казалось, будто весь лес был затянут прозрачной душистой тканью. Вон и опушка виднеется. Сейчас они дойдут до неё и посмотрят, куда дальше поведёт их дорога. Может, Крутогорск покажется вдали, и тогда они быстро туда пойдут, и отыщут Вардкеза, и попросят у него алые и белые розы.
        Вдруг Полина остановилась, точно ноги её прилипли к земле. Фокки подбежал к ней и заглянул в лицо.
        - Ая! Какой ужас, Ая! - воскликнула она.
        - Ты что, Полиночка, что с тобой? - спросила Ая.
        - Ая, - продолжала Полина, - но ведь тут не Остров Говорящих Лошадей!
        - Я не понимаю, - отозвалась Ая. - При чём тут это?
        - Потому что остров - вечнозелёный. А здесь - ты видишь?
        - Что - видишь?
        - Здесь тоже, как и у нас, весна. Ранняя весна! Наверно, март.
        - Это хорошо, - неопределённо отозвалась Ая. - Весной воздух становится прозрачным, весной звёзды начинают ярче блестеть…
        - Ты не понимаешь, Ая! - начала уже сердиться Полина. - Ты меня не слушаешь!
        - Чего ты вдруг рассердилась? Я и в самом деле не понимаю, что ты имеешь в виду, - сказала Ая.
        - Самое главное. Вардкеза.
        - Мы его найдём.
        - Но, Ая, в марте розы разве цветут? Что-то я совсем запуталась, Ая!
        - Я думаю, у него они цветут круглый год. Даже в марте.
        Уверенный тон Аи немного успокоил Полину. Фокки, понимая, что происходит какое-то волнение, начал было вокруг них бегать, а тут и он утих.
        Вскоре они вышли на опушку соснового бора и вдали, за широким-широким полем, увидели очертания города. Город, как видно, был расположен на холмах. Издали казалось, что он растёт вверх, как дерево. Виднелись дома внизу, а потом повыше, вроде бы прямо над ними, снова дома.
        - Пошли, - решительно сказала Ая. - Это, должно быть, и есть Крутогорск.
        Они долго-долго шли по дороге, ведущей через поле. Дорога была почти совсем пустынна. Только один раз их обогнал грузовик-полуторка. Он показался Полине странным. Маленьким, почти что ненастоящим. Навстречу проехала телега, которую тащила тощая лошадка. Телега громыхала по булыжной дороге. В телеге было довольно много народу, и лошадь медленно тащила всю ораву. Потом навстречу попалась ещё телега - в ней стояли связанные верёвкой три огромных бидона. Мальчик-кучер шёл возле лошадиной морды, помахивая вожжами и приговаривая:
        - Но, Мишка, но же, недалеко уж. Потом он сел боком на край телеги, и его рыжий Мишка пошёл почему-то быстрее. Никто не обратил на путников никакого внимания.
        Ая шла молча, чтобы не бегали разноцветные огоньки и не смущали встречный народ.
        Но вот город начал приближаться, и Полине даже стало казаться, что она уже издали узнаёт кое-что из того, о чём рассказывала бабушка.
        Вон высится старая пожарная каланча. Вон на берегу реки - остатки старинного монастыря, и галки кружат над покосившейся колокольней. Вот тут, напротив, и должен оказаться мост через реку.
        Бабушка говорила, он называется Татарский мост.
        Они подошли к реке. Полина испугалась. Река не была похожа на спокойную речку бабушкиных рассказов. Вода едва не выходила из берегов, она была глинистая, мутная, временами по ней, вертясь, проплывали большие мохнатые льдины.
        Город начинался прямо за рекой.
        - Ты говорила про мост, Полина, а где же он? - спросила Ая.
        - Не знаю. Он точно должен быть тут.
        В голосе у Полины опять, в который раз за это нелегкое путешествие, послышались слёзы.
        Ая задумалась.
        - Я могу перебраться и над водой. Но ты не можешь. А со мной Вардкез не станет говорить. Он испугается. Это только дети не боятся, когда к ним приходит звезда и начинает с ними разговаривать. Взрослые этого не переносят. Они пугаются. Значит, должна с ним разговаривать ты - настоящая девочка. Птица Чур сюда ни за что не полетит. Она уже объяснила почему.
        - Так что же, вернёмся без роз? - почти плача, спросила Полина. - Фокки же нам ничем не поможет. Фокки!
        Фокки опять не было рядом! Но не успели они обеспокоиться или рассердиться, как поблизости раздался отрывистый лай и послышался голос:
        - Это чья тут собака? Не тронет?
        - Фокки! Ко мне! - крикнула Полина. И из-за полуразвалившегося сарайчика, стоявшего на берегу, выскочил Фокки, а за ним следом вышел старичок в прожжённой, вылинявшей телогрейке и в прожжённых валенках. Он курил смешную папиросу не папиросу, а просто газетную трубочку, из которой шёл противный дым.
        - А-а, девочки, - сказал он. - Ваша, что ли, собака?
        - Наша, - сказала Полина.
        - А вы откуда?
        Полине стало вдруг жарко от этого вопроса. Она совсем не знала, что же ей сказать.
        Хорошо, что старичок был разговорчив и сам стал за них отвечать.
        - Ты чего такая? - сказал он, поглядев на Аю. - А-а-а, вы, должно быть, на утреннике в железнодорожной школе были. Ишь в какую звезду нарядилась! Смотри не простынь, больно ты легко одета. Платьице всё аж просвечивает. А вы что же от других отстали? Я уже всех на ту сторону перевёз. Всё жду только, может, какой путник объявится. Я сегодня на перевозе дежурю.
        - Дяденька… - робко начала Полина. - Дяденька, а где же… Татарский мост?
        Старичок посмотрел на неё с большим удивлением.
        - Да ты что, милка, с луны, что ли, свалилась? Не видишь, какой разлив? Озёрный лёд вдруг в реку хлынул, ну мост и снесло. Вода спадёт, снова наводить будут. А ты как же, - он поглядел на Полину подозрительно, - как же ты на ту сторону в школу перебиралась?
        Полину опять бросило в жар. Но старичок снова сам её и выручил:
        - А, должно быть, через железнодорожный мост, в объезд, на лошади, которая хлеб везла.
        Полина на всякий случай быстро закивала.
        - Ты чья же будешь?
        Полина не поняла, что он говорит. Она не знала, что в Крутогорске так спрашивают фамилию.
        - Не Коровина ли? У них внучка вроде такая же - конопатенькая.
        Полина опять молча покивала.
        - Ну дак, чего делать, садитесь, перевезу вас. Ишь махонькие. И собаку везти?
        - И собаку, и собаку, - затараторила Полина.
        - Ладно уж, и собаку. Поехали. А то подружка твоя совсем закоченела, всё молчит да молчит.
        Под берегом оказалась огромная лодка. Старичок усадил их всех на одну скамейку, и на ней осталось ещё много места.
        Он быстро грёб и сам себе в усы приговаривал:
        - Звезда! Нарядилась тоже. А сама дрожмя дрожит. Студёно ведь.
        Вскоре они достигли противоположного берега. Старичок помог им выбраться.
        - Дяденька, - снова набралась храбрости Полина, - а как нам на Козье Болото идти?
        Старичок удивился:
        - Да ведь Коровины не на Козьем Болоте живут? А, понятно, подружку проводить хочешь. Да что ж ты, никогда на Козьем Болоте не бывала? А, ну да, может, бывала, да забыла. Дак вот так берегом идите, потом на Извозную свернёте, а там уж и Козье Болото. Уж почитай все улицы в Крутогорске переназвали, а вот Извозная да Козье Болото так по-старому и остались. Может, ещё Пальмовая…
        Он махнул рукой и пошёл назад, к своей лодке.
        - Спасибо, дяденька, - сказала Полина.
        Ае стоило больших усилий промолчать и не поблагодарить доброго старичка.
        Глава восьмая.
        Вновь песенка про пёсика.
        На кого похож Вардкез?
        И они пошли берегом, как им и было указано. У Полины дух замирал. Это же он, тот самый Крутогорск, город бесконечных рассказов бабушки Таи. И не как на открытках, которые бабушка Тая привезла в прошлом году, когда ездила на дедушкину могилу. Там, на фотографиях, - высоченные дома, как везде, новый детский театр с забавной плоской крышей и огромным блестящим металлическим петухом на стене. А на площади - белый памятник (называется стела), в честь крутогорцев, отдавших свою жизнь за победу над фашистами.
        Шёл март 1946 года. Первая послевоенная весна…
        Перед ними был Крутогорск бабушкиной юности. Стояли одноэтажные и двухэтажные домики вдоль набережной. Собственно, набережной не было - был только спуск к реке. У каждого домика был небольшой палисадничек. Кое-где из дворов доносился приятный запах дыма - это жгли прошлогодние листья. Почему-то набережная в этот час была совершенно пуста. Однако же нет, вон показался человек - он несёт что-то за спиной в мешке. У него одна нога, а руки заняты костылями. Он шёл быстро, не оглядываясь, глядя в землю. Потом пробежала девочка. Полина заметила, какое на ней плохонькое пальтишко. Девочка несколько раз обернулась. Даже постояла. Потом пожала худым плечиком и куда-то побежала.
        К Полине, точно откуда-то издалека, вдруг долетел папин голос: «Чудес не бывает, Таисья Гурьевна!»
        Вот тебе и не бывает! А может, со взрослыми не бывает? А только с детьми?
        Её мысли прервал Аин голос:
        - Посмотри, Полина, вот Извозная. Нам надо сюда свернуть.
        Зелёные огоньки её голоса быстро пробежали по дощатой стене и высокому крылечку углового дома. Возле крылечка рос сиреневый куст. Он был ещё по-зимнему гол. Огоньки на минуточку украсили его живой, трепещущей листвой.
        Они свернули на Извозную улицу. Тут вдоль домов тянулся дощатый тротуар. Доски были старые, размахрённые, а кое-где и вовсе отсутствовали, и было видно, как сквозь чёрную землю пробивается крапива. Некоторые дощечки еле-еле держались, и на них можно было подпрыгивать и качаться.
        Фокки, конечно, тут же провалился лапой в щель. Лапа застряла. Полина с трудом её вытащила, а Фокки при этом повизгивал. Не столько ему было больно, сколько он перетрусил!
        Полина, подпрыгивая на тротуарных досках, время от времени вертела головой в разные стороны. Ещё бы! Ведь это Крутогорск!
        Окна некоторых домов были чисто вымыты, на подоконниках цвели шапочки герани и ещё какие-то цветы - большими колокольчиками. А другие окна были запылённые, немытые, на стёклах были наклеены крест-накрест полоски бумаги. Бабушка Тая рассказывала: это не только в Крутогорске, это везде так наклеивали - чтобы стёкла не вылетали, если будет бомбёжка. Вот они прошли уже почти всю Извозную, дощатый тротуар кончился. Обозначилась улица с правой стороны. Там вообще не было никакого тротуара, середина улицы была разъезжена, в тёмных колеях стояла вода. Они свернули направо, наугад, не очень-то зная, сюда ли им надо. На углу не было никакого обозначения улицы. Но на одном из домиков было написано: «Козье Болото, дом 15». Они остановились.
        - Полина! Вот же Козье Болото! Нам сюда! Нам сюда!
        Ая засветилась, закружилась, разогнала огоньки по влажному, размякшему чернозёму.
        - Мы такие молодцы! Скоро, скоро, скоро настанет весёлое утро! - пела она.
        И Полина, глядя на неё, развеселилась, закружилась и чуть было не запела. И вдруг разом остановилась.
        - Ая! Но это же какой-то пятнадцатый дом. Чей он? Бабушка Тая никогда мне не говорила, в каком доме жил Вардкез. Никогда!
        - В самом деле, - сказала спокойно Ая. - Ещё немножко надо поискать.
        Они прошли по одной стороне улицы. На домах не было написано фамилий хозяев. А если б и были они, фамилии Вардкеза тоже не знали.
        - И нету даже ни одной козы, - мрачно заметила Полина.
        - Какой козы? - не поняла Ая.
        - Но улица-то как называется?
        - Козье Болото.
        - Вот я и говорю - нету ни одной козы. Может, это совсем и не та улица. Хоть и грязно, но болота-то ведь тоже нету.
        - А должно быть? Что тебе бабушка говорила?
        - Бабушка ничего не говорила. Ни про болото, ни про козу. Она просто говорила: «А дедушка с Пальмовой ходил в такую-то далищу - к Вардкезу на Козье Болото!» Вот и всё.
        - Ну так, значит, и называется эта улица. А болото, наверно, было раньше. Раньше-раньше.
        - Когда впервые построили Татарский мост?
        - Может быть, и тогда.
        И Фокки, почувствовав, что не всё в порядке, слегка приуныл.
        - Ладно, Полиночка. Помнишь:
        Ты не падай духом,
        Эй!
        Ты надейся, ты надейся!
        - Как же! Заветная песня Говорящих Лошадей. Как давно это уже было!
        Полина вдруг вспомнила: за городом их дожидается птица Чур.
        - Ая, пойдём скорее. А то вдруг птица Чур улетит, и мы навсегда останемся в тогдашнем Крутогорске!
        - Полина, но ты же обещала не бояться! - сказала Ая. - А ты всё время чего-то опасаешься. Так нельзя.
        Они двинулись дальше. Прошли всю нечётную сторону. Их немного смутило то, что некоторые дома стояли пустые. Тёмные окна были заколочены досками. Но в иных, как видно, жили люди. На верёвках сушилось бельишко. На дворах дрова были сложены в поленницы. На некоторых - небольшой грудой был насыпан уголь. Дома были отгорожены заборами. В заборах - калитки, некоторые с железным дверным кольцом.
        - Полина, постучи в этот дом, может быть, кто-нибудь там есть, - предложила Ая и сама отступила в тень.
        Полина постучала. Но из этого ровным счётом ничего не вышло.
        Никто на стук не ответил, никто не вышел открывать.
        - Странно, - сказала Ая. - Какой-то у них чудной безлюдный час. - И чтобы подбодрить Полину, она опять пропела:
        Ты не падай духом,
        Эй!
        Ты надейся, ты надейся!
        Но даже светлые огоньки её песенки никого не выманили наружу.
        - Ну ладно, - сказала Ая. - Пошли теперь по чётной стороне.
        И они медленно двинулись от дома номер два по чётной стороне. Та же картина. Одни дома заколочены, в других - живут. Но дома почему-то никого не оказывалось.
        И вдруг…
        Нет-нет-нет, этого никак не могло быть! Поэтому Полина сначала даже промолчала. Ей показалось, ей послышалось, что через высокий забор дома номер двадцать два перепорхнула песенка, которую кто-то напевал вполголоса. Но какая это была песенка!
        Пёсик в лодочке отчалил,
        Пёсик в лодочке плывёт.
        Не бывает сплошь печали,
        Пёсик радость принесёт.
        Послушайте, ведь это и была та странная песенка, которую на прощание спел её любимый доктор Дорохов!
        - Ая, - сказала Полина шёпотом, - ты ничего не слышишь?
        Ая прислушалась.
        - Не слышу. Нет, нет, слышу!
        И по забору побежали огоньки, потому что она повторила песенку:
        Пёсик в лодочке отчалил,
        Пёсик в лодочке плывёт.
        Не бывает сплошь печали,
        Пёсик радость принесёт!
        И не успела она допеть, как сама собой распахнулась калитка и показался человек.
        - Кто это тут мне подпевает? - спросил он весело.
        Человек был худощав, высок ростом, темноволос… Он показался Полине очень знакомым.
        Да это же доктор Дорохов! Ах, нет, доктор Дорохов молодой и светлый. А этот - средних лет и темноволосый. Но напоминает, ужасно напоминает доктора Дорохова!
        - Полина! - вдруг закричала Ая. Она так громко закричала, что вся улица осветилась, точно праздничным салютом. - Полина! Да ведь это же Хозяин! Тот, что нарисован на пергаментном свитке! Хозяин! Конюх!
        Да, да, да! Ведь тот, с пергаментного свитка, тоже был немного похож на доктора Дорохова!
        - Я никогда не был конюхом, мои хорошие, - сказал тот, кто стоял в проёме калитки. - И не знаю ничего ни про какой свиток. Вы что-то путаете. Меня зовут Вардкез. Заходите, милые и странные девочки, - повторил он. - И пёсик, ты тоже заходи.
        Он пропустил их вперёд, закрыл калитку на щеколду и по выложенной камешками тропинке провёл к дому. Дом был маленький, но с огромными окнами. В саду, конечно, были только островки тающего снега и никаких, никаких роз!
        Пока они шли, Вардкез всё время напевал:
        Пёсик в лодочке отчалил,
        Пёсик в лодочке плывёт.
        Не бывает сплошь печали,
        Пёсик радость принесёт!
        И, наклонившись, потрепал Фокки по спинке.
        Все поднялись на крылечко, открылась обитая клеёнкой дверь, пропустила всех в тёмные сени, потом - в светлую комнату.
        Вардкез пригляделся к Ае.
        - Ага. Понимаю. Ты - звезда, - сказал он. - Как тебя зовут?
        - Ая, - ответила за неё Полина.
        - Ая? Какое хорошее звёздное имя, - обратился Вардкез к Ае. - Ну так разве не чудо, что звезда пришла к нам на землю и стала девочкой и подружилась с другой, просто земной девочкой. И захотела сделать её счастливой. Разве не чудо, ответь-ка мне, Веснушка?
        Полина замерла. Так её на всём свете называл только один человек - доктор Дорохов.
        - Я знаю, зачем вы пришли. Пойдёмте. Он открыл ещё одну дверь, и там - там!
        Нет, этого описать даже нельзя! Там под стеклянной крышей был - нет, не сад, нет, не цветник, - там был розовый лес! И даже так: Розовый Лес.
        На высоких стеблях чуть покачивались алые-алые и белые-белоснежные розы!
        Совсем не такие, какие продаются в магазине или на базаре. Или даже расцветают на юге. Совсем не такие. Они были живые! Нет, не в том смысле, что они были похожи на людей или там умели разговаривать. Ничего такого не было. Просто это была невероятная живая красота!
        - Правильно, Веснушка, - опять так назвал Полину Вардкез. - Правильно. Эта красота приносит веселье и радость, люди совсем по-другому начинают смотреть на вещи. И тебе нужны, обязательно нужны эти розы.
        Он загадочно улыбнулся и подмигнул, совсем как доктор Дорохов, когда уходил от Полины в последний раз.
        - Ой! - вдруг спохватилась Полина. - Но ведь у нас нет, совсем нет денег. Ни копеечки. Правда, бабушка говорила…
        - Верно она говорила, - перебил её Вардкез. - Я люблю давать людям розы просто так, без денег. Наверно, это оттого, что на том языке, на каком говорили мои папа и мама, слово «вард» значит «роза». А оно, как видите, есть и в моём имени.
        Он подошёл к розам, точно пошептался с ними, и быстро нарезал огромный букет алых и белых роз. Он протянул его Полине.
        - Полина! Какие розы! - воскликнула Ая.
        Разноцветные огоньки разлетелись по всему Розовому Лесу, и Вардкез сказал:
        - Вот видишь, я правильно догадался, что ты звезда.
        В этот момент Фокки, про которого временно позабыли, громко чихнул. Его нежные собачьи ноздри слишком щекотал сильный розовый запах.
        Все пошли назад, в первую комнату, хотя уходить из Розового Леса девочкам не хотелось.
        - Ну вот, - сказал Вардкез, словно ожидая, что гостьи поблагодарят его и уйдут. Но они топтались на месте и не уходили. Он удивлённо на них посмотрел. Потом вспомнил: - Да-а! Что это вы говорили там насчёт хозяина и конюха, я не понял. Какой конюх? Ему тоже нужны розы? Это естественно. Розы нужны всем. Хотите, я сделаю букет и для конюха?
        - Нет-нет, - только и сумела сказать Полина. Она вдруг поняла, что не сможет складно поведать Вардкезу всю историю Говорящих Лошадей.
        Ае пришлось подробно рассказать ему про вечнозелёный Остров Говорящих Лошадей, которым плохо живётся без Хозяина, без дома и без дела.
        Вардкез выслушал её рассказ молча. Потом спросил:
        - Говоришь, очень похож?
        - В точности похож, - подтвердила Полина.
        - Ну что ж. Пусть в нужное время облачная птица Чур прилетит за мной. Надежды должны оправдаться, не так ли, Веснушка?
        А розы? На вечнозелёном острове они будут расти ещё веселее.
        - Только птица Чур ни за что не захочет прилететь за вами в город, - сказала Полина.
        - Это ничего, - ответил Вардкез. - Я найду её за городом! Я догадаюсь, что она прилетела за мной. И приду. Ты так ей и скажи.
        И он улыбнулся. Хорошо-хорошо, весело и по-доброму улыбнулся.
        - Всё будет отлично, вот увидишь, Веснушка! - крикнул он Полине вслед.
        Калитка захлопнулась, и она не увидела, что он снова подмигнул, ну совсем как доктор Дорохов.
        Глава девятая.
        Хмурцы нападают.
        Кто такая Анела?
        Ая, Полина и Фокки, выйдя от Вардкеза, пошли, как им показалось, как раз туда, откуда они пришли. Всю улицу с некрасивым названием Козье Болото наполнял теперь аромат удивительных роз, которые держала в руках Полина. Они прошли довольно далеко, но Извозная, на которую они должны были свернуть, всё никак не оказывалась на своём месте. Уж пора бы им дойти до перевоза. Полина нервничала. Она не знала, что же они скажут теперь доброму старичку, почему они теперь-то возвращаются назад.
        - Что же мы ему скажем? - переспрашивала она Аю.
        - Что-нибудь придумаем, - беспечно отзывалась Ая.
        Полина вообще-то не любила врать. Из вранья всегда получалась какая-нибудь неприятность!
        Дорога неожиданно стала подниматься в гору. На углу они свернули, но попали на какую-то совсем другую улицу, а вовсе не Извозную. Половинка фанерки, на которой было написано название, оторвалась. А на другой половинке было написано только «… арского». Непонятно, что это значило.
        - Ая, мы идём не туда! - сказала Полина.
        - Ты знаешь, Полина, мы, должно быть, как вышли из дому, так и пошли в другую сторону. Давай вернёмся. Мы направо пошли. А нам, наверно, надо было налево.
        Они окликнули Фокки, который что-то обнюхивал возле разбитого фонаря, и пошли обратно. Но когда Полине уже казалось, что они пришли назад к Козьему Болоту и свернули за нужный угол, на трёхэтажном, давно не штукатуренном и не белённом доме стояло: «Ул. Красная». Эта Красная улица пошла опять в гору, в гору, в гору. Им навстречу попалось несколько прохожих. Они спешили куда-то, и Полина побоялась обратиться к ним с вопросом. Ая старалась спрятаться за Полину. Потому что обычному прохожему очень трудно объяснить, почему ты - звезда и вдруг разгуливаешь по городу да ещё разговариваешь блестящими словами.
        Ая и Полина, посовещавшись, решили вернуться и опять всё начать сначала. И тут же заблудились. Все улицы почему-то уводили их круто вверх. И неизвестно по каким причинам город в этот день был какой-то малолюдный.
        Полина всё-таки два раза решилась подойти и спросить дорогу. В первый раз она спросила старушку, которая шла с кошёлкой, тазом и берёзовым веником в руках.
        - Бабуля, как нам к реке пройти? - спросила она.
        - К реке-то? - охотно отозвалась бабушка. - А вы бы лучше, девоньки, в баньку собрались. Нынче топят. Вода горячая. И попариться можно. Благодать! - Но, поняв, что не соблазнила девочек баней, спросила: - А к какой же это вам реке занадобилось? У нас их тут, чай, три. Тура, Хрипанка и Свинуха.
        Кажется, бабушка Тая называла реку Турой.
        - К Туре, к Туре, - поспешила отозваться Полина.
        Вместо ответа старушка вдруг заинтересовалась Полиной:
        - Ты что, нездешняя будешь? Чистенькая да гладенькая. Ишь, пальтушка-то на тебе какая, новёхонькая. И где ж это тебе маманька такую пальтушку справила?
        - До свиданья, бабушка, - торопливо сказала Полина. - Мы сами найдём.
        И Полина, Ая и Фокки быстро пошли дальше, потому что всё-таки, несмотря на Полинины косички, было видно, что она другая. Не здешняя. То, что она не теперешняя, никому решительно не приходило в голову. Второй раз Полина решилась спросить у пробегавшего мимо мальчишки, который нёсся, по-видимому куда-то опаздывая.
        - Тура? - переспросил он. - А вон там, не знаешь, что ли? - И, куда-то неопределённо махнув рукой, тут же скрылся из виду.
        Полина устала. Фокки тоже еле шевелил лапками. Неожиданно они вышли на сквер. Отыскали не очень мокрую лавочку. Сели. Вокруг росли высоченные липы. Ветки были голые, мокрые, с них капало. Дул весенний, прохладный ветерок.
        На Полину вдруг навалилась какая-то тяжесть и тоска.
        Ей показалось, что им никогда отсюда не выбраться, что все их старания - напрасны, что розы завянут до того, как они доберутся до дому, что птица Чур непременно, не дождавшись их, улетит. Ая старалась её ободрить, но безуспешно.
        - Пойдём, Полина. Ну что ты, в самом деле! - Ая даже стала на неё сердиться. Они сделали такое великое дело - достали розы, а Полина всё хмурится и хмурится!
        Но Полину не отпускало какое-то непреодолимое уныние.
        Вдруг Ая вскрикнула:
        - Посмотри, что это?!
        Она наклонилась к букету роз, который крепко держала в руках Полина, и что-то осторожно сняла с одной белой розочки и показала Полине:
        - Видишь?
        - Ничего не вижу!
        - Хмурая паутинка! Отвратительная хмурая паутинка!
        - Откуда? Что это значит?
        - Это значит, что Шкандыба остановил поезд в Крутогорске! Как и обещал!
        - И что, Ая, что? Ну объясни мне, пожалуйста.
        - Ты помнишь, что хмурцы увязались за нами и оказались в поезде?
        - Да, да, помню!
        - Ты поняла, что это они открыли дверь вагона, чтобы вас с Фокки выдуло вон?
        - Поняла, да. Помню, да. Нас точно в простыню завернули.
        - Это я попросила пролетавшее мимо низкое облако.
        - А почему ты не полетела с нами в облаке?
        - Мне надо было вернуться на небо и отыскать там птицу Чур. А эти негодники остались в поезде. И Шкандыба выполнил своё обещание и остановил поезд там, где нужно. Вот они и оказались в Крутогорске. И теперь они охотятся за нами и вовсю стараются, чтобы розы завяли.
        - А где они сейчас? - спросила Полина шёпотом.
        Ая что-то крикнула, осветила сквер, пристально присмотрелась к деревьям.
        - Нет. Сейчас их здесь нет. Но они от нас всё равно не отстанут. Пошли, Полиночка, пошли отсюда! Это они нагнали на тебя такой мрак. Уйдём скорее! Пусть вернутся и не застанут нас здесь. Мы хоть выиграем время.
        Ая потащила Полину за собой наугад. Фокки засеменил следом.
        Сквер вскоре кончился, и вдруг… вдруг Полина увидела на угловом доме слова «Пальмовая улица».
        - Ая! - воскликнула она. - Ая! Это бабушкина улица. Бабушкина и дедушкина.
        Полина так обрадовалась знакомой по бабушкиным рассказам улице! Она стала приглядываться, приглядываться, и вдруг… вдруг старые тополя и клёны, по-мартовски голые и мокрые, стали превращаться… превращаться в пальмы! И вот уже Пальмовая улица превратилась в пальмовую рощу. Вместо клёнов росли пальмы, пальмы, пальмы… И они увидели, как на одной из них прыгает, крутится и кувыркается… синяя обезьянка! Покувыркавшись немного, она села, примолкла, нахохлилась. То ли задумалась, то ли загрустила. Полина и Ая смотрели на неё во все глаза. Немного погрустив, обезьянка вдруг встрепенулась, перекувыркнулась и запела:
        Ты что грустишь, Анела?
        Твоё ли это дело?
        Ну где же ты видала
        Печальных обезьян?
        Качаться с миной постной,
        Ах, неприлично просто,
        Печаль для обезьяны —
        Существенный изъян!
        Пускай грустят питоны
        И бегемот трёхтонный,
        Пусть плачут крокодилы
        И бык мохнатый - як,
        Пусть хнычут дикобразы
        И какаду - все сразу,
        Тебе же, обезьяне,
        Грустить нельзя никак!
        Послушай-ка, Анела,
        Ты что, с утра не ела?
        Сорви скорее с ветки
        И спелый съешь банан.
        Ты синяя, Анела,
        А это - очень смело!
        Ну где же ты видала
        Синих обезьян?
        И обезьянка, ещё раз перекувыркнувшись и перелетев с пальмы на пальму, так весело расхохоталась, так звонко и заразительно, скорчила такую уморительную рожицу, что Полина и Ая не могли удержаться от смеха. Они хохотали, и хохотали, и хохотали, и разноцветные блестящие огоньки Аиного смеха разбежались по всей пальмовой роще, и даже Фокки весело завилял своим обрубленным хвостиком.
        - Всё! - сказала обезьянка. - Мы их прогнали хохотом.
        - Кого? - спросила Полина.
        - Хмурцов! - догадалась Ая.
        - Правильно! - сказала обезьянка. - А теперь бегите, куда вам надо.
        - Как же нам добраться до Туры? - спросила Полина.
        - Вниз, вниз, вниз, под горку, - сказала она.
        - Спасибо тебе, - сказали Ая и Полина вместе.
        - Пустяки! - сказала обезьянка. - Не на чем! И не забудьте - меня зовут Анела! Счастливого пути!
        Как только обезьянка замолчала, пальмовая роща тут же исчезла и они опять оказались на Пальмовой улице и увидели, что она действительно идёт вниз, под гору. Они пустились бегом. Очень скоро эта улица вывела их на набережную, прямо к знакомому старичку с лодкой.
        Какой это был чудесный старичок! Он умел сам отвечать на вопросы, которые задавал.
        - Вы опять - на ту сторону? В школу? - сказал он.
        Полина подумала, что у неё нет никакого правдоподобного ответа старичку. Но он продолжал:
        - Вот и умницы, что букет такой красивый несёте. Елизавете Васильевне будет радость. Хорошая учительница. Старая, заслуженная. Скольких ребят выучила!
        Он быстро перевёз их через мутную, с проплывающими льдинами Туру. А обратная дорога через поле была им уже известна и поэтому показалась короче, чем в первый раз. Вот и пришли! А где же птица Чур? Неужели?…
        Да нет, нет, вот она - белая, с серыми подкрыльями, сердитая-пресердитая.
        - Наконец-то! - сказала она. - Меня ждут там, где ждут. А дождаться, между прочим, не могут.
        Но она перестала сердиться, увидев розы.
        - Красота везде красота, - сказала она немного загадочно.
        Путаясь и перебивая друг друга, боясь, что птица Чур снова станет сердиться, Полина и Ая рассказали ей про человека, который был нарисован на пергаменте.
        - Он живёт в Крутогорске, «сразупослевойны», - сказала Ая. - Его зовут Вардкез.
        Неожиданно птица Чур не рассердилась. Она сказала:
        - Я обещала, что обещала. Птица Чур не бросает слов на ветер. Я отвезу его на Остров Говорящих Лошадей, когда настанет час, как бы чудно его ни звали. Вардкез… Странное имя… Ну, быстро! Куда вам надо? Опять в город? В другой? Нет уж, увольте. В теперешний город? Чтобы меня опять приняли за летающую тарелку, или кастрюльку, или, на худой конец, соусник!
        - Ты оставишь нас в сморчковом лесу, птица Чур, - сказала Ая. - А это лес не теперешний, а волшебный. Оттуда мы дойдём до дому сами.
        Глава десятая.
        Снова дома.
        Бывают же на свете удивительные сны!
        Сморчковый лес оказался на месте. Тут Ая, Полина и Фокки распрощались с птицей Чур. Они её изо всех сил благодарили, но она не стала слушать и тут же улетела.
        - Фокки, - сказала Ая, - ты должен помнить дорогу из сморчкового леса.
        В сморчковом лесу, как и в начале их путешествия, была ночь. Полина взяла Фокки на поводок, и он быстро, уткнувшись носом в землю, побежал и повёл за собой Полину и Аю. Полина ничего другого, кроме острого грибного запаха, не чувствовала.
        Ая напевала свою песенку, и поэтому идти было светло.
        Мы с тобой ушли неслышно
        И тихонечко пришли.
        Алой розы кустик пышный
        В прежнем времени нашли.
        В небе отсвет голубой.
        Ты не бойся: я с тобой.
        Грибной запах кончился.
        - Вот мы и пришли! - громко и светло сказала Ая.
        И тут всё вдруг потемнело вокруг, потемнело в глазах у Полины, глаза сами собой закрылись, а когда открылись… Да что же это такое?
        Бабушка Тая стояла возле Полининой кровати и стряхивала градусник.
        - Проснулась, душенька моя? - ласково сказала бабушка. - Ну-ка, давай смерим температуру!
        Полина ничего не ответила. Что? Что - в самом-то деле? Это был только сон? Сон - и больше ничего? Она было нахмурилась, и вдруг откуда-то издали, нет, даже не издали, а как бы это объяснить? Наоборот, внутри её самой зазвучала песенка:
        Ты что грустишь, Анела?
        Твоё ли это дело?
        Ну где же ты видала
        Печальных обезьян?
        И Полина засмеялась.
        Температура тем временем смерилась, и оказалось, что её нет. То есть не то что совсем нет, а просто тридцать шесть и шесть - совершенно нормальная температура.
        «Тебе наша прогулка не повредит», - услышала она слова Аи. Ничего себе «прогулка»!
        - Вот и хорошо, что нет температуры. Ты помнишь, какое завтра число?
        - Завтра?
        Ах да, ну да же, завтра - двадцать третье марта, мамин и бабушкин день рождения.
        Нет, Полина помнит. Она спрятала в своём книжном шкафчике, в третьем томе Детской энциклопедии, рисунки. На одном - Африка, пальмы, и на одной пальме - синяя обезьянка.
        - Анела, - прошептала Полина.
        А на другом рисунке - красивые лошади на опушке леса.
        «Как там Говорящие Лошади? - подумала Полина. - Принесла ли к ним уже Вардкеза птица Чур? А как узнаешь? Неужели это был только сон? Нет, не может же всё-таки быть…»
        - Бабушка Тая, а папа и мама где? - спросила Полина.
        Ей хотелось кое-что проверить насчёт хмурцов.
        - На работе, дружок. Уже поздно, ты очень долго спала, милая. Сейчас мы будем с тобой завтракать. Доктор Дорохов сказал: надо пить тёплое молоко с мёдом.
        Пока бабушка ходила на кухню греть молоко, Полина всё думала: «Снилось или не снилось? А как же Ая? Такая добрая и светлая девочка-звезда? Новая подруга?»
        Пришла бабушка, дала Полине молока, присела на край постели.
        - Бабушка, а ты знаешь, я видела во сне, что в Крутогорске нет никакого Татарского моста, - сказала Полина.
        - Как это - нет? Куда же он девался?
        - Понимаешь, Тура так сильно разлилась, что мост снесло и через речку перевозят на лодке!
        Бабушка изумлённо поглядела на Полину. Она так долго молчала, что Полина даже испугалась и окликнула её:
        - Бабушка Тая!
        - Полиночка, но ведь это бывало раньше! Я тебе про это не рассказывала. Откуда ты можешь знать?
        - Что бывало раньше? Расскажи!
        - Раньше, когда ещё не было нового железного высокого моста через Туру, деревянный-то каждую весну, как разлив, так и сносило.
        - И что?
        - Да как ты и говоришь - на заречную сторону, к товарному вокзалу и в железнодорожный район, перевозили лодками. Даже ребятишек в школу перевозили. Там была школа-семилетка.
        - А потом как же?
        - А потом новый наводили. До следующего половодья. Но ты-то откуда знаешь?
        - Я же говорю тебе - видела во сне.
        - Бывают же на свете удивительные сны! - сказала бабушка и даже покачала головой.
        - Бабушка, - продолжала Полина, - а на Козье Болото с Извозной улицы надо сворачивать, да?
        - Погоди, дай припомнить. С Извозной… ну да. А это-то кто тебе сказал?!
        - Я же тебе говорю - видела во сне.
        Бабушка пожала плечами. Она не очень-то верила в сны.
        - Бабушка, а раз температуры нет, можно, я выйду погулять во двор? - попросилась Полина.
        - Что ты, что ты, детка! - замахала руками бабушка.
        И Полина поняла, что дальнейшие уговоры бесполезны. А ей так хотелось выйти из дома. Может, там и правда где-нибудь за уголком ждёт её Фокки?
        Папа и мама вернулись с работы вместе и не поздно. Притащили большие сумки со всякой всячиной. Завтра же как-никак двойной день рождения!
        Папа был не хмурый. Забежал поглядеть на Полину, пропел:
        Полинет,
        Полинет,
        Слышишь ты или нет?
        Коровы топчут пшеницу…
        Когда он пел эту французскую песенку, из которой дальше, по-видимому, ни строчки не помнил, это обозначало, что он в хорошем настроении.
        Потом к Полине пришла мама. Дала лекарство. Полина поняла, что рассказать ей что-либо про свой удивительный сон не удастся: мама была вся в хозяйственных хлопотах. Она только спросила Полину:
        - Как ты думаешь, наполеон испечь или уж чересчур большая возня?
        - Испечь, - решительно сказала Полина.
        Она очень любила, когда мама, подвязав фартучек и беленькую косыночку, что-нибудь пекла на кухне. Во-первых, всегда выходило вкусно, а во-вторых, она была так больше похожа на маму, чем когда вечерами напролёт редактировала свои «мотальные глаголы».
        Вечер прошёл быстро. Полине разрешили выйти в большую комнату и посмотреть по телевизору мультфильмы. Правда, они были неинтересные: ничего в них смешного не было, а только какие-то уродцы играли не в поправдашный, а в понарошковый хоккей и без конца орали: «Шайбу! Шайбу!»
        Когда совсем стемнело, Полина на цыпочках подошла к окну и отодвинула краешек шторы. Ей хотелось посмотреть на небо. Может, там светит особенная, ей одной видная звезда. Но небо к вечеру затянуло тучами. Полина вздохнула и отправилась спать.
        Глава одиннадцатая.
        И настало весёлое утро
        А к утру тучи разошлись. Полина проснулась рано. Первым делом она кинулась к окну. Небо светлело. И на нём - была! Была видна маленькая светлая звезда!
        - Ая! - тихонько позвала Полина.
        Звёздочка продолжала мерцать и светиться. Ну смешно же думать, чтобы она могла услышать Полину. Хоть Ая и уверяла её, что от неба до земли не так далеко, как кажется.
        «Спроси у космонавтов!» - говорила она.
        Полина тихонько оделась, подошла к своему шкафчику, где на полках стояли её собственные книги, и вытащила оба рисунка, которые были спрятаны в третьем томе Детской энциклопедии.
        На одном из них было написано: «Милая мамочка, поздравляю тебя с днём рождения! Будь всегда здоровая и весёлая». А на другом - просто: «Милой бабуленьке от Полины. В день рождения». На том и другом рисунках красным карандашом было красиво выведено число - «23 марта».
        Она положила оба рисунка рядышком на стол. И стала ждать, когда в доме проснутся остальные.
        Некоторое время спустя она услыхала, как, стараясь не шуметь, в прихожую вышел папа и, осторожненько щёлкнув замком, куда-то ушёл.
        Интересно, куда же он мог уйти? Ведь сегодня суббота! Неужели опять на работу, на сверхурочную, какую-то там ещё, не поймёшь какую! Но ведь этого же не может быть! Ведь сегодня же бабушкин и мамин день рождения.
        - Ой! - Полина даже зажала рот рукой, так громко она вскрикнула. - Он забыл! Ну да, наверное, забыл, что у мамы и бабушки день рождения. - Она чуть не заплакала. - Забыл!
        Папины «жигули» фыркнули под окном и умчались. Всё снова стихло. Через некоторое время послышались шаги и скрип двери. Из своей комнаты вышла бабушка. Потом мама быстро пробежала на кухню. И вдруг! Вдруг сильно, громко, требовательно зазвонил звонок у двери.
        Он заливался: динь-длинь-блям-бом-длинь!
        «Наверно, телеграмму принесли, - подумала Полина. - От Ванды Феликсовны».
        Она всегда присылает телеграмму, хоть и живёт с ними на одной площадке.
        Мама поспешила к двери. Дверь открылась.
        - А-а-ах! - донёсся из коридора мамин голос. Потом она стала громко звать бабушку: - Мама! Мама, ты только посмотри!
        Папин голос тоже послышался, но Полина не разобрала слов. Полина не выдержала. Она закричала:
        - Ма! Па! Ба!
        Все трое тут же очутились у Полины в комнате.
        У папы в руках был огромный букет прекрасных свежих живых алых и белых роз!!!
        Папа весело улыбался, протягивая розы маме и бабушке:
        - Поздравляю вас, дорогие мои, хорошие женщины! - И он поцеловал сначала маму, потом бабушку.
        У бабушки на глазах появились слёзы. Но она не плакала - она улыбалась.
        - Миленький ты мой, да откуда же ты достал такие розы! Верочка, ты помнишь, Верочка, твой папа приносил нам такие розы от Вардкеза!
        Полина не выдержала и закричала:
        - Да это и есть розы от Вардкеза! Бабушка погладила её по голове и сказала:
        - Глупышка ты… А папа сказал:
        - А знаете, их продавал какой-то очень симпатичный армянин. И почему-то необыкновенно дёшево!
        Потом Полина показала маме и бабушке свои рисунки. При этом она объяснила:
        - Это - Пальмовая роща. А это - Остров Говорящих Лошадей.
        Рисунки всем очень понравились.
        Полина чувствовала себя совсем хорошо, но всё-таки мама позвонила доктору Дорохову. Он сказал, что попозже заглянет.
        В доме была весёлая предгостевая суматоха. Все суетились, что-то говорили, что-то куда-то носили. Но все время от времени подходили и на минуточку застывали перед вазой с удивительными, невиданными розами.
        Папа шёл с горкой тарелок в большую комнату, и вдруг - дзинь! - папа споткнулся, и сразу три тарелки разбились. Полина замерла. Вот сейчас, сейчас весёлое утро будет испорчено.
        Ничего подобного! Бабушка сказала, что посуда по праздникам бьётся к счастью, а папа вдруг заявил:
        - Верочка, я вечно спотыкаюсь об этот ковёр. Давай-ка его свернём, что ли?
        Мама невероятно удивилась. Папа же сам хотел, чтобы во всю комнату был постелен ковёр.
        - Ты знаешь, паркет красивее и гигиеничнее. Ты не думаешь? Давай сдадим ковёр в комиссионку!
        Тут и мама удивила Полину. Она подошла к папе, крепко его обняла и сказала:
        - А что? Давай!
        И это получилось у неё очень весело. Динь-длинь!..
        Снова зазвонил звонок. На этот раз гость был к Полине. Это был доктор Дорохов.
        - Ну, как дела, Веснушка? - спросил он её.
        - Хорошо, - сказала Полина и посмотрела на доктора Дорохова пристально-пристально.
        Он, не обращая внимания на Полинины пристальные взгляды, осмотрел её и послушал, и в горло не забыл слазить, хотя Полине это ужасно не нравилось, потому что она при этом давилась.
        - И правда хорошо, - сказал доктор Дорохов.
        Потом он подошёл к столу и посмотрел на Полинины рисунки.
        - Послушай, - сказал он. - А где же конюх? Кто-то ведь должен заботиться о лошадях!
        И быстро-быстро - Полина не успела оглянуться - нарисовал возле лошадей человека, который был немного похож на него самого, доктора Дорохова, а ещё больше - похож на Вардкеза. Когда доктор Дорохов кончил рисовать, Полина поняла, что птица Чур выполнила своё обещание. На Остров Говорящих Лошадей прибыл Хозяин.
        Доктор Дорохов попрощался и ушёл. Праздничная суматоха в доме продолжалась.
        - Верочка! - опять позвал папа маму. - Раз мы решили отделаться от этого ковра, не взять ли и в самом деле собаку? Ведь Полинка так просит!
        Полина не услышала, что сказала мама, но она уже знала, что у неё будет собака - с чёрными торчащими ушками и обрубленным хвостиком, что эта собака в общем-то уже есть и зовут её не как-нибудь, а Фокки.
        Полина подошла к окну своей комнаты. Звёздочка была еле различима, но всё-таки было видно, как мерцают её лучи.
        - Ая, - сказала Полина, - Ая! У нас настало весёлое утро! - И, помолчав, добавила: - Приходи ко мне когда-нибудь ещё, Ая!
        notes
        Примечания
        1
        Статья печатается в сокращении.
        2
        Струг - старинное русское парусно-гребное речное судно.
        3
        Угор - возвышенность, холм.
        4
        Бртина - старинный большой шаровидный сосуд.
        5
        Жалйка - русский народный музыкальный инструмент в виде дудки.