Библиотека / Детская Литература / Сахарнов Святослав : " Путешествие На Тригле " - читать онлайн

Сохранить .

        Путешествие на «Тригле» Святослав Владимирович Сахарнов
        В книгу вошли три повести о подводных приключениях и рассказы, действие которых связано с морем, с моряками. Автор сам моряк, много лет плавал, часто опускался под воду, наблюдал жизнь удивительных обитателей морского дна.
        Для детей среднего школьного возраста.
        Святослав Владимирович Сахарнов
        ПУТЕШЕСТВИЕ НА «ТРИГЛЕ»
        ПОВЕСТИ
        Путешествие на «Тригле»
        НАЧАЛОСЬ ТАК
        Больше всего на свете я боюсь показаться трусом.
        Когда Марлен спросил: «Хочешь в экспедицию?» — я ответил: «Еще бы!..»
        Ночь я уже не спал.
        За окном мне мерещились горбатые волны и зловещие плавники акул.
        Марлен — ученый и водолаз. Он изучает морское дно.
        А я — художник. Я плохо плаваю. В Севастополь приехал на одно лето, отдохнуть. Зачем мне все это нужно?
        ПРИ ЧЕМ ТУТ Я?

«ТРИГЛА»
        На другой день с чемоданом в руках я пробирался сквозь толпу на пристани.
        - Где здесь экспедиция? — спросил я мужчину в желтой соломенной шляпе.
        Мужчина посмотрел на меня сверху вниз.
        - Прямо.
        Прямо передо мной возвышался белоснежный борт теплохода. На белой краске горели бронзовые окошки — иллюминаторы. Загорелые матросы, как обезьяны, бегали по крутым лестницам.
        А ГДЕ МАРЛЕН?
        Грохнула музыка. Тонкие стальные канаты шлепнулись в воду. Белый борт медленно пополз вдоль причала.
        УУУ-уууу!!!..
        Теплоход описал по бухте широкий полукруг и вышел в море.
        ВОТ ТАК РАЗ!.. А Я?..
        Кто-то схватил меня за рукав.
        - Ты что здесь делаешь? — Позади меня стоял Марлен. — Живей, тебя ждут!
        Рассекая толпу, как ледокол, он повел меня вдоль причала. В самом конце пристани стояла маленькая, выкрашенная в грязно-зеленый цвет шхуна. На ее носу белыми буквами было написано: «ТРИГЛА».
        На палубе стояло несколько человек.
        Шагнув через борт, мы очутились среди них.
        Парень с бородой отвязал канат, оттолкнул ногой нос шхуны.
        Затарахтел мотор.
        «Тригла», покачиваясь, пошла к выходу.
        МАРЛЕН
        Марлена я знал давно.
        Мы вместе росли в деревне под Минском.
        Из всех мальчишек в деревне он был самый отчаянный.
        Однажды ему сказали, что к змеиному яду можно привыкнуть.
        Марлен поймал гадюку и дал ей укусить себя в руку.
        Рука вздулась и почернела. Марлена увезли в больницу.
        Месяц он провалялся там. Мать плакала навзрыд. Рука из черной стала синей, затем желтой.
        Через месяц он вышел, поймал вторую гадюку и дал ей ту же самую руку.
        Горячего, как печка, с деревянной рукой его снова увезли.
        Пролежал он на этот раз неделю. Вернувшись, поймал змею и дал укусить себя в третий раз.
        Рука немного покраснела. И все.
        И вот с таким человеком я должен плыть в открытое море! ЗАЧЕМ?
        ЗАЧЕМ?
        Затем, чтобы искать СЛЕДЫ ДОИСТОРИЧЕСКИХ ЗВЕРЕЙ.
        Так объяснил мне Марлен.
        Миллионы лет назад на месте Крыма бушевало море.
        В море плавали ихтиозавры. Они были похожи и на рыб, и на ящеров. Длинные челюсти. Тело, покрытое чешуей. Рыбий хвост.
        Это были хищники. Они нападали на рыб, на спрутов. Устраивали драки между собой.
        Когда рыбоящер погибал, тело его опускалось на дно. Оно покрывалось известковой корой. Отпечатывалось на камне.
        Шли годы.
        Тонули и всплывали материки.
        Там, где морское дно обнажалось, отпечатки оказывались на суше.
        И вот однажды в Голубой бухте, на скалах, над самым морем, нашли отпечатки двух рыбоящеров.
        Скорченные, раздавленные, распластанные, как листы, они равнодушно смотрели пустыми глазницами в небо.
        Ученые переполошились.
        Неприступные скалы? Пустяки!
        Решили подогнать к берегу баржу, вырезать из скалы плиту с отпечатками ящеров, спустить ее на канатах в баржу и увезти.
        Помешала война.
        В Голубой бухте шли сильные бои. Гремели взрывы. С моря по горе из тяжелых орудий били корабли.
        Отступая, фашисты взорвали склад снарядов, построенный на берегу.
        Полгоры сползло в море.
        Когда после войны в бухту вернулись ученые, отпечатков не было.
        И вот Марлен предложил искать их ПОД ВОДОЙ.
        ЗАНИМАЛСЯ БЫ ОН ЛУЧШЕ СВОИМИ РЫБАМИ.
        В МОРЕ
        «Тригла» вышла в море, и ее начало качать.
        Только чтобы не было шторма!.. Ах, как не нужен шторм!
        О бурях на море я читал много.
        Сначала волны ласково-ласково покачивают корабль.
        Затем они начинают захлестывать палубу.
        Пассажиры вступают в бой из-за шлюпок.
        Наконец, волны переворачивают судно.
        Я с тоской оглядел палубу: всего одна шлюпка. Она лежала у борта, коротенькая и мелкая, как детское корытце.
        КОМУ-КОМУ, А МНЕ МЕСТО В НЕЙ НЕ ДОСТАНЕТСЯ!
        Удивительно, что шхуна еще держится на воде!
        Берег, такой милый и ТВЕРДЫЙ, отступал все дальше и дальше.
        МОИ ТОВАРИЩИ
        - Знакомьтесь, — сказал Марлен, — наш новый товарищ. Художник.
        Я назвал себя:
        - Николай.
        - Дима, — сказал парень с бородой.
        - Кая.
        - Вениамин.
        - Капитан — у руля, — продолжал Марлен, — моторист — в машине. Вот и вся команда. Ну, как тебе здесь нравится?
        - По-моему, мы идем слишком далеко от берега.
        КАКОГО ЦВЕТА МОРЕ?
        В детстве я знал, какой цвет у моря.
        Я любил его рисовать. Брал кисточку, густо разводил кирпичик ультрамариновой краски и проводил в тетради яркую синюю полосу.
        Потом я стал учиться живописи.
        Стал присматриваться к морю.
        Оно оказалось каким угодно, только не синим.
        Однажды я прожил месяц на острове. Море было вокруг меня.
        Утром до восхода солнца оно было белесого, сероватого цвета. Как поле, посыпанное пеплом.
        Поднималось солнце. Поле розовело, по нему ползли лиловые и синие полосы. Полосы росли, ширились, охватывали все море.
        Небо голубело, тянул утренний ветерок — бриз, и море, как чаша, наливалось до краев зеленой или голубой краской.
        При облачном небе море так и оставалось на весь день серым.
        Перед штормом оно чернело и только там, где светился солнечными лучами облачный разрыв — глаз циклона, — делалось изумрудно-зеленым.
        Вернувшись в Ленинград, я снова начал учиться живописи. Я много читал.
        Я узнал, что у теплых берегов Африки и Азии вода зеленая-зеленая, густо настоянная на мелких, невидимых глазу водорослях.
        На Севере вода прозрачная, как кристалл льда.
        Около устья рек в море всегда держится громадное желтое или коричневое пятно. Это река красит воду в цвет своих берегов.
        Когда у пляжа из кварцевого или кораллового песка грохочет прибой, вода взбаламученная — серая, почти белая.
        В Калифорнии есть залив. Вода в нем кроваво-красная от малюсеньких рачков — ночесветок. Ночью такая вода, если ударить по ней веслом, вспыхивает миллионами огоньков. А быстрый дельфин кажется в ней сказочным чудовищем, источающим синее пламя.
        Превращениям моря нет конца.
        Какого же оно цвета?
        Этого не знает никто.
        А «Тригла» все идет вперед.
        Я готовлю кисть и краски.
        Замечательные краски, на чистейшем растительном масле.
        Я буду рисовать.
        Уж если попал на эту посудину, так хоть напишу много-много картин.
        ШТОРМ
        Мы обогнули какой-то мыс, и шхуну начало качать. К горлу у меня подступил комок.
        Я опрометью бросился к борту.
        Потом я лежал в каюте на койке и тихо стонал. Лоб был в испарине. Руки болтались, как чужие. Во рту был вкус медной пуговицы.
        НЕТ, КОНЕЧНО, ЗРЯ ПОШЕЛ Я В ЭТОТ РЕЙС!
        Моя кисть и краски уже валялись под столом.
        ОБЛАКО ПОД ВОДОЙ
        К обеду волны улеглись.
        Впрочем, мы не обедали.
        Мы шли вперед, к Голубой бухте.
        Нас вел капитан. Толстый, волосатый. Он стоял за рулем в одних штанах и фуражке. Сразу было видно — моряк. Всю жизнь водил океанские пароходы. Плыть на такой букашке для него пустяк.
        Мы обогнули мыс — высокий, обрывистый, с белой маячной башенкой наверху.
        За мысом стояла на якоре шхуна — родная сестра «Триглы». Только серая, а не зеленая.
        Марлен замахал шляпой.
        - Привет киношникам!.. Под водой снимают, — сообщил он мне.
        Мы подошли к шхуне.
        - Ну как? — крикнул Дима.
        Его бороду узнали.
        - Порядок, — сказал главный киношник, в черном берете и очках. — Сняли взрыв под водой. Мина. Отличные кадры!
        Тут я заметил, что невдалеке от шхуны расплывается черное маслянистое пятно.
        - Ах, бесовы дети, — рассердился наш капитан, — вот это рванули!
        Марлен сказал:
        - Надо посмотреть, что там на дне!
        Он нацепил ласты, маску и, не ожидая, когда капитан поставит «Триглу» на якорь, прыгнул за борт.
        - Что они там натворили — жуть! — крикнул он, вынырнув. — Николай, иди посмотри!
        Я?
        Этого еще не хватало!
        Пока я раздумывал, Вениамин принес мне водолазную маску и ласты.
        Надев их, я подошел к борту.
        В ЭТОЙ МАСКЕ Я ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗАХЛЕБНУСЬ!
        Авось Марлен не дождется меня и вылезет.
        Не успел я так подумать, как очутился в воде.
        Я барахтался, как в молоке. Вокруг меня висела подвижная белая завеса. Тысячи мелких пузырьков.
        Они клубились, как кучевое облако, а я медленно опускался сквозь него.
        ВОТ УЖАС!
        И тут я вышел из белой завесы. Подо мной было дно. Бурое, каменистое. Надо мной — белое облако. Я висел между дном и облаком. В камнях там и тут блестели серебряные полоски и запятые. Рыбы. Это были рыбы!
        Убитые или оглушенные взрывом, они лежали на дне.
        На обожженных взрывом камнях.
        Мне сжало грудь.
        ДЫШАТЬ! ДЫШАТЬ!
        Я отчаянно замолотил руками и, как пробка, выскочил на поверхность.
        Уф! Маска сползла на грудь.
        Меня втащили на шхуну.
        Марлен был мрачен, как туча.
        - Видал, — обратился он ко мне, — сколько рыбы погубили? «Отличные кадры»!..
        - А пузыри? — спросил я.
        Он ответил не сразу.
        - Белое облако?.. Это от взрыва.
        ИНТЕРЕСНО, КАКАЯ ЗМЕЯ ТОЛКНУЛА МЕНЯ В ВОДУ?
        ВЕНЯ
        Вениамин толкнуть не мог. Он был чересчур занят. Бормоча что-то себе под нос, он готовил аппаратуру. Термометры, вертушки. И пробирки. Сотни пробирок. А еще микроскоп, сачки, марлю…
        Дел у него сейчас невпроворот.
        Он будет «делать станции»: брать пробы забортной воды, записывать ее температуру и соленость.
        Четыре толстенных, только что купленных журнала для записей ожидают его.
        Некогда ему забавляться.
        Не толкал он.
        КАЯ
        И Кая не могла толкнуть.
        Она спала.
        Она спала с той минуты, как шхуна отошла от берега.
        Как выяснилось позже, она всегда спала. На ходу. Сидя. Стоя.
        Кая была врачом. Легководолазам нужен врач. Он нужен им, как воздух, как насос, как ласты.
        Она была самым удивительным врачом, какого мне только приходилось встречать.
        В свободное время, когда она не спала, ОНА ТОЛКАЛА ЯДРО.
        Тяжеленное ядро. Я как-то попробовал и вывихнул руку.
        А она ничего. Ядро летело у нее, как из пушки. Она была чемпионом города.
        А сейчас она спала.
        Спала не просыпаясь. Как спящая красавица. Как февральский медведь.
        - ХР-РР-Р! ФФФ… ХР-РР-Р!
        Где уж ей толкать меня!
        ДИМА
        Дима только-только окончил институт.
        Он был специалист по доисторическим рыбам. ПО РЫБЬИМ ОТПЕЧАТКАМ НА КАМНЕ.
        Дима — это маленький Марлен. Очень дельный и решительный. Только у Марлена бороды нет, а у него борода.
        Замечательная борода.
        - Вы не с Кубы? — спрашивали у него мальчишки.
        - Нет, дети, я не с Кубы! — отвечал Дима.
        - Врет! Конечно, с Кубы! — Мальчишки шли за ним толпой.
        Мог такой человек толкнуть меня? Нет.
        А КТО ЖЕ?
        Капитан стоял у руля. Моторист был в машине. Между прочим, я так его и не видел.
        КТО ЖЕ МЕНЯ ТОЛКНУЛ?
        Наверно, я сам себя толкнул в воду. Так сказал Марлен.
        ГОЛУБАЯ БУХТА
        Вечером мы пришли в Голубую бухту.
        Я даже не понял, что это бухта.
        Мы шли прямо на высокий берег. Он рос, рос, отступил, выбросил в море справа и слева от нас два низких мыса.
        - Пришли, — сказал капитан. — Голубая бухта, — и зевнул.
        Ему, видно, надоели все бухты на свете.
        Он поставил шхуну на якорь, сел и начал штопать носок.
        НАСТОЯЩИЙ МОРСКОЙ ВОЛК!
        Из машины послышался стук молотка. Моторист перестал управлять мотором и начал чинить его.
        Интересно, покажется ли он когда-нибудь?
        ПУШЕЧНЫЕ ЯДРА
        «Тригла» стояла у самого берега.
        Высокая каменная стена, освещенная закатным солнцем, уходила отвесно в воду.
        Стена была покрыта круглыми глубокими вмятинами.
        - Что это? — удивился Дима.
        Капитан отложил носок.
        - Нахимов, — сказал он и подошел к нам. — А может, Лазарев. Кто их знает! Русские адмиралы, прежде чем палить в турок, учились здесь, палили в стену. В упор всем бортом как ахнут!
        У Марлена в руках был бинокль.
        Он внимательно осматривал каждый выступ.
        - Нет отпечатков, — сказал он. — И той скалы нет. Сползла в воду… Показать ее?
        Он протянул мне фотографию.
        Старую, пожелтевшую фотографию Голубой бухты. Одна из скал на снимке была помечена крестиком. Черная скала с белыми полосками.
        - Это и есть отпечатки? — спросил я.
        - Нет. Отпечатков на снимке не видно. Это кварц, минерал такой. Очень приметная скала.
        Интересно, найдем мы ее или нет?
        А сейчас пора спать.
        НОЧЬ
        Это была моя первая ночь в море.
        Мы спали на палубе. Вповалку.
        Шхуна вздрагивала. Слабая волна то и дело поднимала ее.
        Поскрипывал узел, которым был завязан якорный канат. Поскрипывали доски, скрипел руль.
        Надо мной в звездное небо тенью уходила мачта. Верхушка ее запуталась в звездах.
        Тонкий крючок луны цеплялся за вершины гор.
        С берега доносился шум водопада; сладко пахло сухой травой.
        НЕТ, НА МОРЕ НЕ ТАК УЖ ПЛОХО!
        Вздохнув, я положил голову на шершавую Димину ногу и уснул.
        НАЧАЛОСЬ
        Когда я проснулся, моторист уже стучал внизу в машине.
        Капитан протирал суконкой сигнальный фонарь.
        Марлен и Дима готовились к спуску в воду.
        Они надели акваланги — гулкие металлические баллоны, маски, ласты.
        Кая вытащила на палубу сумку с красным крестом.
        Марлен и Дима спустили за борт лесенку, сошли по ней в воду.
        Там, где они исчезли, забили серебряные роднички пузырей.
        Следом за ними в воду полез Веня. Без акваланга. Он будет дежурить на поверхности.
        Мало ли что может случиться!
        Медленно перебирая руками, он переплывал с одного места на другое. Лицо его было задумчиво.
        Я уже знал, о чем он думает:
        КАК БЫ ПОЙМАТЬ ВЕСЛОНОГОГО.
        ДВАДЦАТЬ НОГ
        Это Марлен рассказал мне, о чем мечтает Веня.
        Он хочет сделать ОТКРЫТИЕ. Открыть новое, неизвестное науке животное.
        Сделать это ужасно трудно.
        Рыбы все открыты. Открыты киты, тюлени. Даже лягушки.
        Остались одни рачки.
        Видов рачков тысячи. Они отличаются друг от друга усиками, ножками, глазами.
        Особенно много двадцатиногих рачков с ножками-веслами. Каждый год на земле открывают нового веслоногого рачка.
        ЗДЕСЬ,
          НА «ТРИГЛЕ», ВЕНЯ
                ОТКРОЕТ
                    ЕЩЕ ОДНОГО.

…ХЕЛЬ
        Когда Марлен вылез из воды, он сказал:
        - Ну и дно! Ничего не понять: камни есть, а отпечатков нет. Придется искать по всей бухте!
        С его трусов падали круглые, как пятачки, капли.
        Вот бы его таким нарисовать!
        Стоит на палубе, за спиной акваланг, а с трусов падают большущие бронзовые капли.
        И небо синее-синее.
        - Николай, — сказал Марлен, — посмотри, что я нашел.
        Он протянул руку. В руке лежал красный осколок. Кусок пластмассовой крышки от коробки.
        Немецкие солдаты во время войны хранили в таких коробках масло, сахар, соль.
        Марлен нашел осколок на дне, между камнями.
        На нем было нацарапано по-немецки «hel».
        - ХЕЛЬ… Видно, его звали Михель, — сказал Марлен. — Когда немцы взорвали склад, там было еще много людей…
        Он замолчал.
        Я вспомнил: Марлен воевал под Севастополем. Тут, рядом.
        Я как-то спросил его:
        - Ты кем кончил войну? Офицером?
        - Солдатом.
        Очень странно!
        Я часто представлял себе такую картину: бой, командира батальона убили, Марлен — лейтенант — принял командование, и враг разбит.
        И вдруг — простой солдат!..
        К нам подошел капитан.
        - Вот здесь, хлопчики, — сказал он, — высаживал я во время войны разведчиков. С мотобота. Кто-то с берега из пулемета как полоснет! Хорошо, была у нас дымшашка…
        Но тут Марлен поднял руку.
        - Дельфины! — сказал он. — Скорее к ним! Скорей!
        ДЕЛЬФИНЫ
        Дельфины нам были нужны.
        Дима уверяет, что дельфин после человека — самое умное существо на земле.
        Умнее собаки. Умнее лошади.
        Дельфин может носить за человеком поноску, играть в мяч, прыгать через обруч. Может считать до десяти.
        В Новой Зеландии был дельфин, который катал на себе детей. Прямо по воде. С седлом, как пони. И ни разу не уронил ребенка.
        ДЕЛЬФИНЫ — ЭТО ТЫСЯЧА И ОДНА ЗАГАДКА.
        Они даже плавают как-то по-особенному, не так, как рыбы. А как — точно не знает никто.
        А как они разговаривают друг с другом?..
        Марлен давно мечтал попасть в стаю дельфинов. Поплавать с ними. Посмотреть на них из-под воды.
        - Полный вперед!
        «Тригла» снялась с якоря и направилась к стае.
        Но дельфинов мы нагнать не смогли. Они плыли в десять раз быстрее шхуны.
        Тогда Марлен предложил: он выбросится за борт, шхуна отойдет в сторону, дельфины вернутся и он окажется среди них!
        ЗДОРОВО ПРИДУМАНО!
        Мы так и сделали. Марлен прыгнул за борт.
        А мы ушли.
        Через полчаса наша шхуна вернулась. На то же самое место.
        Тютелька в тютельку.
        Но Марлена здесь не оказалось.
        Что такое?!
        Битый час мы ходили взад-вперед, разыскивая его. Марлена не было!
        Уж не утонул ли он?
        Наконец капитан заметил далеко от шхуны человеческую голову. Человек вяло махал рукой.
        Это был Марлен.
        Его втащили на борт.
        Он ослабел и ругался шепотом.
        Он проклинал нас, море, дельфинов.
        Он говорил, что мы НАРОЧНО целый час ходили вокруг него. НАРОЧНО не замечали знаков. Один раз чуть было НАРОЧНО не зарубили его винтом.
        Что за чепуха!
        И только капитан догадался, в чем дело.
        Со шхуны голова Марлена казалась точкой. На темной воде ее не было видно.
        А для Марлена шхуна на фоне неба все время была видна и казалась совсем рядом.
        - А дельфины? — спросили мы.
        - Не приплыли.
        - Еще бы, — ответил капитан, — так морской зверь к тебе и подплывет! Он человеком обижен…
        И мы услышали историю серого кита по прозвищу Боб.
        СЕРЫЙ БОБ
        Это произошло в Северной Атлантике.
        Летом здесь собираются на промысел рыбаки. Они ловят сельдь.
        Сельдь ходит громадными косяками на отмелях, прогретых солнцем. На отмелях, где тучами роится еле заметный глазу рачок, рыба нагуливает жир.
        Тысячи рыболовецких траулеров со всех концов мира ходят следом за лиловыми селедочными косяками.
        Траулеры, как черные муравьи, снуют по отмелям. Каждый тащит за собой сеть.
        Стучат дизели. Стучат разделочные ножи. Густой запах соленой рыбы стоит над океаном.
        И вот однажды среди кораблей появился огромный кит.
        - Гляди, серый! — удивились рыбаки.
        Серый кит — редкость.
        Рыбаки сказали это на разных языках, но одинаково радостно. Даже кит — развлечение в эти однообразные дни лова.
        В полдень с итальянского судна за борт упал человек. Он поскользнулся (кто-то бросил на палубе селедочную голову) и не успел крикнуть, как очутился в воде.
        На судне хватились его не сразу. Стали искать и, конечно, не нашли.
        - Жаль Антонио, — сказал капитан, — он был хороший рыбак.
        Он мог бы добавить: «И хороший отец». У Антонио было четверо детей.
        - Надо искать его, капитан, все время искать! — сказал молодой моторист. Он впервые видел, как гибнет в море человек.
        Капитан молчал. Уж он-то знал: человека ищут НЕ ДОЛЬШЕ, ЧЕМ ОН МОЖЕТ ПРОДЕРЖАТЬСЯ НА ВОДЕ.
        - Капитан, я вижу вон там что-то серое!
        - Это сегодняшний кит. Гоняется за селедкой.
        - Но он кружится на одном месте!
        Капитан пожал плечами.
        - Можно посмотреть…
        Траулер направился к киту.
        Когда рыбаки подошли, серый великан отплыл в сторону. В том месте, возле которого так долго и упорно кружилось животное, белела матросская куртка. Это был ослабевший, потерявший надежду Антонио…
        С этого дня кит стал другом рыбаков и получил кличку Серый Боб.
        Каждое лето Серый Боб появлялся на отмелях.
        - Здорово, приятель! — кричали ему матросы.
        Шумно вздыхая, Боб медленно проплывал между судами.
        Дважды он попадал в сети. Одну порвал, во второй запутался. Его подтащили к борту траулера и осторожно разрезали сеть.
        После этого случая Боб стал совсем ручным.
        - Не кончится это добром! — говорили старые капитаны, глядя, как Боб лениво переворачивается перед самым носом у кораблей. — Где это видано, чтобы животное лезло на корабль?
        И беда пришла.
        К самому концу сезона на отмели появился английский траулер. Вместо дизелей у него стояла газовая турбина. Капитан его, молодой моряк, впервые получивший под свое командование судно, торопился. Нужно было до ухода рыбы с отмелей набить трюмы.
        Кита он возненавидел с первого же дня.
        - Этот проклятый зверь пугает рыбу, — зло повторял он. — Кому нужен в море цирк!
        Однажды траулер, приготовив сеть, гнался за косяком. Неожиданно перед носом судна вынырнула громадная серая туша. Боб перевернулся несколько раз и, привлеченный необычным звуком моторов, приблизился к самому борту.
        - Осторожнее, капитан! — крикнул кто-то из матросов. — Не пораньте Боба!
        Капитан сделал вид, что не слышит.
        Он уже заметил на горизонте фиолетовое пятно. Косяк!
        - Право руля!
        Корма траулера стремительно двинулась в сторону кита.
        - Эй, приятель!
        Но было уже поздно. Острые, как ножи, лопасти винта врезались в мягкое тело животного.
        Боб рванулся и, оставляя за собой длинный кровавый след, ушел на глубину. Больше его на отмелях не встречал никто…
        - Капитан, это правда? — тихо спросила Кая.
        Капитан с жалостью посмотрел на нее.
        - Разве такое выдумаешь?.. — помолчав, сказал он.
        - А кит… его убили?
        - Н-не знаю. У кита на спине сала — полметра. Могли и не убить… Обиделся кит.
        Мы молчали.
        - А что стало с англичанином? — спросил Веня.
        - Вернулся в Англию. Там вся команда списалась на берег. Пришлось уйти и капитану. Ни один матрос не хотел больше плавать с ним… Вот так.
        ЖЕЛЕЗНОЕ РАСПИСАНИЕ
        Когда мы вернулись в Голубую бухту, Марлен распределил обязанности.
        Он составил железное расписание.
        Веня берет станции. Каждые четыре часа.
        Я веду перепись рыб: где сколько их живет.
        Кая следит за водолазными спусками и заполняет Венины журналы.
        Марлен и Дима два раза в день обследуют дно.
        Все по расписанию, и ни шага в сторону!
        Кроме того, я должен ВСЕМ ПОМОГАТЬ. Так… Так… Картины я, очевидно, должен писать ночью.
        МЕНЯ УЧАТ ПЛАВАТЬ
        - А ты, кстати, плавать с маской умеешь? — спросил Марлен.
        - Не очень… В общем, плохо.
        - Тогда смотри!
        И он мне показал, как надо плавать.
        Надеваешь маску и ласты, ложишься на воду. В маске воздух. Она, как поплавок, держит голову. Дышишь через трубку. Шевелишь ногами. Ласты извиваются, как змеи, и ты плывешь. Руки свободны для работы.
        - Не переплыви сгоряча море! — предупредил Марлен.
        В маске, с ластами я сполз за борт. Зашевелил ногами и — поплыл.
        Долго плыл. Оглянулся — до шхуны шагов десять.
        Так что зря Марлен беспокоился: море я не переплыву. Уж разве что сгоряча.
        ПИСЬМО
        Вторая ночь.
        Я зажег на палубе огарок свечи и написал письмо.
        ПИСЬМО МОРЯКА.
        На клочке бумаги. Огрызком карандаша. Под свист ветра и выстрелы пиратов. «Капитан, где моя шпага?..»
        Вот что я написал:
        Дорогие мама и Зина!
        Не удивляйтесь, если письмо будет пахнуть смолой и солью, — пишу на корабле.
        Второй день плывем по Черному морю. Все идет замечательно. Я боялся, что не будет ни одного шторма, но их здесь достаточно. На днях какие-то олухи взорвали в море мину. Я первый бросился за борт, чтобы обследовать дно.
        Капитан и Марлен (наш начальник) — парни ничего. Если с ними что-нибудь случится, заменять их придется мне. Больше некому.
        Ваш сын и брат Коля.
        Это дурацкое письмо я для чего-то запечатал в бутылку из-под нарзана и бросил в море…
        УТРО
        Проснулся я раньше всех.
        По бледно-желтому небу ползли ватные облака.
        Море было тихим и стальным.
        Я вышел на корму и начал делать приседания.
        - Раз… Два… Раз… Это что такое?
        Метрах в десяти от шхуны покачивалась на воде бутылка. МОЯ БУТЫЛКА С ПИСЬМОМ.
        Я представил: ее вылавливают, раскупоривают и читают вслух письмо.
        СГОРЕТЬ МОЖНО СО СТЫДА!
        Раздумывать было некогда.
        Я перевалился через борт.
        Стуча по воде руками, как утопающий, поплыл к бутылке. Цоп!
        Холодное скользкое горлышко очутилось в моей ладони.
        - Ты что там делаешь?
        Сонно протирая глаза, у борта стоял Дима.
        Я судорожно глотнул воздуху и скрылся с бутылкой под водой.
        Пробка была как камень!
        Чуть не плача, я вырвал ее зубами.
        Буль-буль-буль! Бутылка пошла на дно.
        - Уфф!
        Я вынырнул, отдышался и, стараясь плыть НЕБРЕЖНО, вернулся на «Триглу».
        - Сказочное утро! — бросил я Диме. — Люблю с утра поплавать!
        ПЕРВЫЙ КОСМОПЛАВ
        В это утро я отважился пуститься в настоящее плавание.
        Я лежал на груди, быстро перебирая ластами, и плыл над подводным лесом.
        Дно было покрыто лохматыми, похожими на еловые лапы, водорослями.
        Между ними чернели щербатые кривые камни да светились желтые россыпи гальки.
        Морских рыб я часто рисовал для книг и теперь легко узнавал их.
        На камнях сидели ерши — такие же черные и щербатые, как камни.
        Колченогий краб, смешно взбрыкивая ногами, пробежал по гальке.
        Пронеслись стаей кефали — узкие серебристые рыбы, стремительные, как стрелы.
        Мягкий, рассеянный свет без теней ложился на подводные леса и скалы.
        Это был удивительный, какой-то космический мир.
        А я — первый космоплав.
        Я плыл, не чувствуя веса своего тела, не видя, где начинается и где кончается толща воды.
        Перед моим лицом беззвучно ломалось и распадалось на куски серебристое зеркало.
        Это играл свет на волнах.
        Когда я вернулся на шхуну, то спросил Марлена:
        - Ну как я плыл?
        - Ничего, — спокойно ответил он.
        Я обиделся.
        - В общем, ничего, — повторил наш начальник, — только болтал головой и дрыгал ногами, как курортница.
        Я захлопал глазами от неожиданности. Мне казалось, что я плыл ве-ли-ко-леп-но!
        БЕЛЫЕ МЕШОЧКИ
        Мы работали по расписанию. По железному расписанию, которое составил Марлен.
        Мне некогда было вздохнуть. Про кисть и краски я забыл.
        Я крутился как белка в колесе.
        На свет появились белые мешочки.
        ЭТО ТЕПЕРЬ САМОЕ ГЛАВНОЕ.
        В каждом мешочке лежала рыбья приманка.
        Пахучая-препахучая.
        Мешочки я привязывал к шнурам. У каждого шнура были якорь и поплавок.
        Шнуры я бросал за борт везде, где останавливалась шхуна.
        Я плавал от поплавка к поплавку.
        Я вел рыбью перепись.
        Я висел, сгорбившись, в воде и писал.
        Тупым гвоздем на алюминиевой пластинке.
        Записывал рыб.
        Шнур был туго натянут между якорем и поплавком. На каждом шнуре висели три белых мешочка. У самого дна, посредине и у поверхности.
        Около мешочка толпились рыбы.
        У верхнего — юркая серебристая мелочь.
        У среднего — рыба посолиднее, но тоже отливающая серебром.
        У самого нижнего — ни на кого не похожие обитатели морского дна. Зеленые и бурые — под цвет камней и водорослей.
        Теперь я совсем забыл, что плохо плаваю. Мне некогда было плохо плавать.
        Я плавал хорошо.
        ВПРОЧЕМ, В СЛУЧАЕ ЧЕГО, СПАСАТЬ МЕНЯ ДОЛЖЕН БЫЛ ВЕНЯ.
        ПОДВОДНЫЕ ПТИЦЫ
        Я вывернул один мешочек, и горсть бурых крошек заклубилась около шнура.
        Откуда ни возьмись, на них налетела стая черных бархатных рыбок.
        Хвостик у каждой был раздвоен.
        Рыбки не стояли на месте, не плавали по кругу, как другие. Они причудливо порхали, переносясь с места на место. Черные хвостики не знали покоя. Рыбки вились вокруг медленно тонущих крошек.
        Ко мне подплыл Марлен.
        «Морские ласточки», — нацарапал он на дощечке. Конечно, ласточки… Как же их называть еще?
        ИГЛА
        Прямо подо мной из водорослей торчала серая палка. Вдруг я заметил что палка
        Живая!
        Я решился, набрал воздуху и нырнул.
        Я увидел полянку, поросшую бурыми водорослями, а среди них здоровенную рыбу-иглу. Рыбу-иглу, которых полно в матрасах, набитых морской травой.
        «САМАЯ БЕЗОБИДНАЯ ИЗ РЫБ» — так пишется в книгах.
        Я протянул руку.
        Рыба тронулась с места и пошла на глубину. В камни. Она плыла ужасно нелепо, плыла СТОЯ — головой вверх, хвостом вниз.
        Глубже, глубже…
        Я снова протянул руку, схватил иглу и…
        МНЕ НЕ ХВАТАЕТ ВОЗДУХА!!!
        Изо рта выскочил серебряный пузырек. Перед глазами пошли круги.
        Я потерял сознание…
        Чья-то сильная рука тащила меня наверх…
        Вот все, что я помню.
        О НОГАХ
        Спас меня Марлен.
        Это он заметил: со мной что-то неладное.
        А Веня?
        ОН ДУМАЛ О СВОИХ ДВАДЦАТИНОГИХ.
        Обо мне он забыл.
        НУ КОНЕЧНО, ВЕДЬ У МЕНЯ ДВЕ НОГИ…
        У Марлена с ним был неприятный разговор.
        Веня целый день потом ходил в пятнах. Как жираф. Двадцатиногие, и верно, не давали ему покоя.
        То и дело Веня доставал из-за борта ведро воды. Воду процеживал через марлю.
        На марле оставался комочек голубоватой слизи. ЭТО БЫЛИ РАЧКИ.
        Вернее, в слизи было ЧТО УГОДНО, и рачки тоже. Слизь он осторожно собирал на стеклышко и рассматривал через микроскоп.
        НОВЫЕ ВЕСЛОНОГИЕ НЕ ПОПАДАЛИСЬ.
        РУЖЬЕ
        В каюте, над койкой Марлена висело ружье. Необыкновенное ружье. Для подводной охоты.
        Оно стреляло гарпуном. Две стальные пружины вились бок о бок вдоль металлического ложа.
        - Этим ружьем можно убить кита, — сказал как-то Марлен.
        Я не понял, шутит он или всерьез.
        Разве можно такое страшное оружие оставлять на стене, без присмотра?
        Однажды, когда Марлена не было, я снял ружье со стены и попробовал взвести курок. Тяжелые пружины едва шевельнулись.
        Я понял, почему Марлен не боится за ружье.
        Кроме него, с ружьем никому не справиться!
        БРИЛЬ
        Мы ходили по шхуне растрепанные и волосатые.
        Один Веня в аккуратной соломенной шляпе.
        - Очень милая шляпка. Где ты ее достал? — спросила однажды Кая.
        - Не твое дело, — обиделся Веня.
        - Позор! — сказал Марлен. Он давно присматривался к Вениной шляпе. — На корабле — такая панама! Нас примут за диверсантов и арестуют.
        - Это бриль, — гордо возразил Веня.
        - Вот и хорошо. Выброси его за борт.
        Марлен до сих пор не простил Вене случай со мной.
        МЫ ИЩЕМ, ИЩЕМ, ИЩЕМ…
        Потянулись скучные дни.
        Каждое утро «Тригла» снималась с якоря и шла в «точку» — к заранее намеченному месту.
        Таких «точек» Марлен наметил сорок.
        В «точке» Марлен и Дима осматривали дно. Веня брал станцию. Я записывал рыб.
        Каждый день одно и то же.
        Вначале мы с нетерпением ждали возвращения водолазов. А вдруг сегодня нашли?
        - Нет! — мрачно говорили они.
        И мы привыкли.
        Мы только вопросительно смотрели на них, а они в ответ только качали головами.
        Потом мы перестали смотреть, а они перестали качать.
        Тогда все стали пожимать плечами.
        - Кто знает, где эти камни? — говорили мы. — Может, никаких отпечатков-то и не было?
        Тогда Марлен вытаскивал из бумажника пожелтевшую фотографию.
        - Отпечатки были вот здесь, — показывал он.
        НЕПРАВИЛЬНЫЙ ЯЩЕР
        Я так много думал о древних следах, что как-то ночью мне даже приснился ихтиозавр.
        Большой, серый. Сначала он шел по берегу, а потом поднялся на задние лапы и вошел в воду.
        Он подошел к «Тригле» и, подняв над ней маленькую злую головку на тонкой шее, зловеще замер.
        Я проснулся в холодном поту.
        - Эх ты! — сказал Марлен, когда я рассказал ему сон. — По-твоему, ихтиозавры на четырех ногах? А ну нарисуй.
        Я нарисовал.
        - Это же бронтозавр, сухопутный ящер. А ихтиозавр — морской, вроде зубатого дельфина. Тоже мне художник! Правильного ящера увидеть во сне не можешь!
        Больше неправильные ящеры мне не снились.
        ГДЕ ЖЕ КАМНИ?
        А дни шли.
        Мы съели мясо, капусту. Хлеб зачерствел.
        Мы перешли на консервы. За обедом капитан стал класть на стол, для желающих, сухари.
        - Но где же камни?
        Этот вопрос мучил нас.
        - Кажется, я знаю, — сказал наконец Веня. — Камни выветриваются. За миллион лет камень теряет до половины своего веса.
        Марлен посмотрел на него уничтожающе.
        И тут меня осенило.
        А что, если…
        Нет, не может быть! Слишком просто! Скажешь — засмеют.
        И я промолчал.
        ШПИЛЬ
        На носу шхуны стоял шпиль — здоровенная чугунная тумба.
        Она соединялась с мотором.
        Когда нужно было вытащить якорь, капитан набрасывал на тумбу якорную цепь. Запускали мотор. Тумба, поскрипывая, начинала крутиться.
        Цепь наматывалась на нее, якорь неторопливо и важно показывался из воды.
        - Отличная машина! — говорил капитан и шлепал ладонью по ржавой макушке шпиля. — Черта своротит!
        Ночью Кая сушила на шпиле купальник.
        Больше шпиль не интересовал никого.
        ЯКОРЬ
        Каждый раз, на ночь, мы проверяли, как лежит якорь. Хорошо ли он зарылся в песок?
        Однажды Веня, который нырял к якорю, вернулся обескураженный.
        - Ничего не пойму, — сказал он, стянув с лица маску и разводя руками. — Вчера все было в порядке, а сегодня якорь лежит поверх песка. Кто-то ВЫРЫЛ его.
        - Это еще что такое? — возмутился Марлен. — Дом с привидениями? Кто будет рыться на дне около нашего якоря?
        - Морские духи, — сказал Дима.
        - И все-таки якорь вырыли, — настаивал Веня.
        Дима сложил ладони лодочкой и пошевелил пальцами — это значило: ВОТ ДО ЧЕГО ДОВОДЯТ ДВАДЦАТИНОГИЕ!
        КАК ВЕНЯ СОЧИНИЛ СТИХИ
        Я сидел, привалясь к мачте, и смотрел, как опускается в море солнце. Оно было похоже на лимон. Желтое и приплющенное.
        Рядом со мной сидел Веня.
        Он шевелил губами.
        - Знаешь что, — сказал он, — я, кажется, сочинил стихи. Хорошие стихи: тум-туру-рум-тум, тум-туру-рум-тум… Три строчки сочинил, а четвертую не могу придумать.
        - А ну прочти свои стихи! — сказал Марлен.
        И Веня прочел:
        Шел веселый барабанщик,
        Шел веселый барабанщик,
        Шел веселый барабанщик…
        - Громко плакал и рыдал, — сказал Марлен. — Можешь не стараться, эти стихи я уже где-то читал… Ну и команда! Один ходит в панаме, вторая спит, есть свой Айвазовский. Не хватало Пушкина. А между прочим, время — двадцать ноль-ноль. Кто будет за тебя температуру воды измерять? Раки?..

20.00
        Двадцать ноль-ноль — это восемь часов вечера. По-корабельному.
        Я давно уже понял: на корабле все не так, как на суше.
        Пол называется палуба. Комната — каюта. Наш капитан вместо «кОмпас» говорит «компАс», вместо «маякИ» — «маЯки».
        Но путаннее всего — время.
        Дома у меня на столе стоял будильник. На нем были числа от 1 до 12. Половина пятого была половина пятого. Стрелки я мог крутить, как хотел. Время подчинялось мне.
        На «Тригле» все оказалось не так.
        В первый же день ко мне подсел капитан и объяснил, что время бывает:
        судовое,
        солнечное,
        звездное,
        среднее.
        И каждое — разное. Половина пятого — это может быть:
        и 4.30,
        и 16.30,
        и 16.25,
        и 23.10,
        и все, что угодно.
        На корабле есть такие часы — хронометр. К ним нельзя прикасаться. Когда с хронометром нужно что-нибудь сделать, его выносят на берег и специальные люди колдуют над ним.
        Время — это наука.
        Я понял: время подчиняется ученым и морякам.
        ТРИГЛА
        Я часто думал: почему наша шхуна называется «Тригла»?
        Три иглы?
        Три угла?
        В оркестре есть такой инструмент — триангль. Треугольник. Если по нему ударить палочкой, раздается звон: денн-н-нь…
        Как-то утром мы решили половить рыбу. Я, Дима и капитан.
        За борт на капроновых жилках были опущены крючки с наживкой.
        Капитану повезло. Его жилку сразу потащило в сторону. Он дернул. Жилка задрожала. Неторопливо смотав ее, он вытащил на палубу рыбу.
        Замечательную рыбу. Пеструю, как птица, большеголовую, золотисто-бурую, с голубыми плавниками.
        - Морской петух, — сказал капитан, — тригла.
        Так вот оно что! Наша неказистая шхуна называется именем этой красавицы!
        Я долго разглядывал триглу, а когда вернулся к своей жилке, она была тоже туго натянута.
        Я дернул — что-то сопротивлялось.
        Все лица с любопытством повернулись ко мне.
        Я торопливо начал выбирать удочку.
        Наконец в воде показалось что-то желтое. Еще одна диковинная рыба!
        Я потянул — из глубины всплыл Венин бриль, аккуратно насаженный на крючок.
        Бессовестные!
        Я дернул… и — о счастье! — бриль отцепился. Поблескивая полями, он снова погрузился в море.
        Я оглядел шхуну.
        Кая и Марлен смотрели в сторону.
        Веня улыбался. Его черные волосы свободно развевались по ветру.
        - Кого поймал? — спросил, подходя, Дима.
        Лицо у него было каменное.
        - Триглу, — как можно небрежнее сказал я. — Сорвалась.
        - Ах вот что!.. — Губы у Димы задрожали от смеха. — Рыбу не мог вытащить, — сказал он и ущипнул себя за бороду. — Айвазовский!
        АЙВАЗОВСКИЙ
        Айвазовский был художник.
        Он жил на берегу моря, в городе Феодосии.
        В шторм он раскрывал настежь окна своего дома и писал картины.
        Соленые брызги летели на неоконченное полотно.
        Он писал много.
        Он написал очень много картин. Несколько тысяч.
        И на всех было море.
        Море утреннее и вечернее, море спокойное и в бурю, море у берегов России, Италии, Африки.
        У Айвазовского есть картина «Наполеон на острове Святой Елены». Этот остров находится в Атлантическом океане. На картине бушуют волны. Они пенятся у подножия отвесной скалы. На вершине скалы стоит маленькая фигурка Наполеона.
        Айвазовского не интересовал французский император. Его интересовало только море.
        КАК РЫБЫ СЪЕЛИ МОЮ КАРТИНУ
        А мои картины не писались.
        Картонки, заготовленные для них на берегу, сырели и покрывались плесенью.
        Я уставал. Я работал в воде часами. На шхуне я только спал.
        И вдруг мне в голову пришла блестящая мысль. А что, если написать картину под водой?
        Там так здорово!
        Я рассказал об этом товарищам.
        - Для такого дела не жалко и акваланга, — сказал Марлен. — Пустим тебя на конце, чтобы не утонул. Будешь писать рядом со шхуной.
        Конец — тонкая веревка. Ее прицепили мне за пояс. Чтобы кисти не всплыли, к ним привязали гайки.
        Алюминиевый лист — вместо картона — принес из машины капитан.
        На меня навьючили акваланг, и я полез в воду.
        Пять метров глубины.
        Светло, как в студии!
        Отчаянно пузыря и болтая ногами, я стал устраиваться. Положил лист, краски. Сидеть на дне оказалось страшно трудно. Я все время всплывал и переворачивался вверх ногами.
        Тогда я стал плавать вокруг листа. Подплыву, сделаю мазок — и поплыл дальше. Мазок за мазком.
        И картина начала получаться.
        Я писал подводный лес — бурые разлапистые водоросли и лиловую даль, черные камни и кроваво-красных рыбок-собачек.
        Очень хорошо!
        Но тут появились зрители.
        Стайка черных монашек-ласточек остановилась около меня. Подплыл круглый, как блюдце, с черной отметиной на хвосте карась-ласкирь. Он уставился плоскими глазами на картину и начал задумчиво жевать губами.
        Подошли серебристые кефальки. Самая храбрая из них подплыла к листу и клюнула его. Ее примеру последовали подруги.
        Я не сразу понял, в чем дело. Рыбы выскакивали одна за другой вперед и — тюк! — ударялись губами о картину.
        И вдруг я увидел: они едят краски! Замечательные краски, приготовленные на чистом растительном масле.
        - Кыш! Кыш!
        Я замахал руками и тотчас же очутился метрах в десяти от картины.
        Разбойницы-рыбы почувствовали свободу. Они дружно бросились вперед… и когда я вернулся, на алюминиевом листе лишь кое-где пестрели остатки краски…
        Я дернул за веревку: «Тащите наверх!»
        ПЛОВ ИЗ РАКУШЕК
        Мы работали в Голубой бухте уже неделю, а отпечатки, которые искали, все не давались нам в руки. Мы отощали, нам надоели консервы и черствый хлеб.
        - Сегодня я приготовлю вам плов из ракушек! — сказал капитан.
        ПЛОВ — ЭТО ХОРОШО!
        По этому поводу Марлен объявил выходных полдня.
        Капитан оживился. В его глазах зажглись огоньки.
        Плов — это рис, масло, ракушки.
        Рис и масло были в шкафу.
        Ракушки — на морском дне.
        - Надрать мидий! — распорядился Марлен.
        Бросили жребий.
        Лезть в воду досталось Диме и мне.
        Мы не заставили себя ждать.
        Вот и дно. В некоторых местах ракушки ковром покрывают камни. Но отрывать их ужасно трудно. Висишь вниз головой, отколупываешь по одной, ломаешь об них ногти.
        Мы надрали целое ведро ракушек.
        Мы сломали семь ногтей и порезали четыре ладони.
        Мы устали.
        Только надежда на вкусный обед поддерживала нас.
        УХ, КАК БУДЕТ ВКУСНО!
        ОБЕД
        На шхуне капитан варил рис.
        В кухню не допускался никто. Масло летело в кастрюлю ложками.
        Когда рис был готов, мы уже истекали слюной.
        Но капитан не спешил.
        Он ножом извлек каждого моллюска из раковины и обжарил его на сковородке.
        Запахло водорослями.
        Мы насторожились.
        Жаренные на чистом сливочном масле мидии были брошены в кастрюлю и перемешаны с рисом.
        Каждому навалили на тарелке плова.
        Мы набросились на него, как голодные волки.
        Каждый сунул в рот по полной ложке и…
        Я понял: ЭТО ЧТО-ТО НЕ ТО!
        Первым положил ложку Дима: ему надо посмотреть, как уложены акваланги.
        Вторым сбежал Марлен: оказалось, ему нужно подтянуть ЯКОРНУЮ ЦЕПЬ.
        Кая взглянула на меня большими испуганными глазами. Можно, она сходит за солью?..
        Соль стояла на столе.
        Мы с Веней стеснялись. Нам ужас как не хотелось обидеть капитана.
        Может быть, придет моторист?
        Он опять чинит мотор…
        Я жевал холодного моллюска полчаса.
        Из тарелки пахло йодом и сырой капустой.
        Я не мог спокойно смотреть на кастрюлю. Мне казалось, что моллюски в кастрюле
        Наконец сбежали и мы.
        На палубе нас встретили хохотом.
        Марлен заглянул через люк в каюту. Капитан доедал третью тарелку.
        Моторист так и не пришел.
        МОЕ ОТКРЫТИЕ
        Чем дольше мы работали в бухте, тем веселее становился Веня.
        Каждый комок слизи, отцеженный из ведра, приближал его к победе. Новый вид рачка мог быть открыт с минуты на минуту.
        Его микроскоп горел на солнце, как золотое оружие героя.
        Картины писать мне было уже нечем. Кисти съели тараканы…
        Мне тоже захотелось славы ученого.
        Выждав момент, когда Веня спустился в каюту, я набрал ведро воды и добыл из него немного слизи.
        Острым кухонным ножом я соскоблил слизь с марли на тарелку, комочек слизи размазал по стеклу.
        Вот стекло под микроскопом. На светлом поле копошились прозрачные многорукие твари.
        - Что это?!
        Мои глаза полезли на лоб.
        Прямо посередине светлого поля судорожно двигался по стеклу пятиногий рачок.
        - Ого!
        Я поперхнулся от радости.
        А вон еще… еще… Шестиногие, четырехногие, семиногие рачки так и кишели под микроскопом. Один из них был даже одноногий.
        КАКОЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ!
        - А, и ты смотришь? — Веня стоял рядом и сочувственно моргал близорукими глазами. — Есть что-нибудь?
        - Кое-что есть…
        Я небрежно уступил ему место у микроскопа.
        ВОТ СЕЙЧАС ОН АХНЕТ!
        - Господи! — Из Вениной груди вырвался стон. — Что ты сделал? Ты их всех разрезал! Разве можно скоблить их острым ножом?
        Я сделал вид, что любуюсь облаками.
        Облака медленно плыли над морем.
        Два облака плыли отдельно.
        Одно было похоже на одноногую лошадь. Второе — на трехгорбого верблюда.
        КАПИТАН
        Как-то мы с капитаном чистили якорь-цепь.
        - Вы много плавали? — спросил я его.
        - Много, — ответил он.
        - Вам, поди, это все надоело?
        Капитан промолчал.
        Мы сидели на носу.
        Рядом с нами Веня опускал за борт термометры.
        Говорят, у капитана на берегу дом, сад с вишнями.
        Зачем ему торчать с нами в этой бухте?..
        Кая сегодня наступила на тюбики и выдавила всю краску.
        ШАШКА ДУСТА
        За то, что меня взяли в экспедицию, я решил отплатить добром.
        На шхуне водились тараканы.
        Тараканы были рыжие и усатые.
        Им ничего не стоило прокусить насквозь ботинок.
        Их не брало никакое море. Говорят, на железных кораблях не живут ни собаки, ни кошки. Тараканы же чувствуют себя как дома.
        Вся команда ненавидела их.
        А мне тараканы были не страшны.
        В чемодане у меня лежала шашка дуста.
        НОВЕЙШЕЕ СРЕДСТВО ОТ МУХ, КОМАРОВ И ПРОЧИХ НАСЕКОМЫХ!!
        Когда все вышли из каюты на палубу, я достал шашку из чемодана, поставил ее на пол, и, чиркнув спичкой, поджег.
        Из шашки показалась струйка зеленого дыма.
        «Ага!» — радостно подумал я.
        В шашке что-то затрещало.
        «Разгорается!»
        Я задвинул шашку в угол, откуда особенно часто вылезали тараканы.
        Зашипев, она выбросила густую струю дыма.
        В каюте сразу запахло аптекой. Защипало глаза.
        Дневной свет померк.
        Упав на колени, я пополз к выходу.
        На палубе уже заметили дым.
        - Что с тобой? В чем дело? Пожар?!
        Из дверей каюты клубами валил дым.
        Минута — и палуба скрылась в тумане.
        Раздался кашель.
        Шхуна окуталась густым зеленым облаком.
        Ап-чхи!
        За борт с шумом свалилось чье-то тело.
        СПАСАЙСЯ КТО МОЖЕТ!
        Я бросился в воду последним.
        Отплыв метров на двадцать, оглянулся.
        Шхуна стояла, окутанная ядовитым зеленым облаком. Из облака торчала одна мачта.
        В воде чернели головы команды. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… А где моторист?
        Через час, когда дым улетучился, мы вернулись на шхуну.
        Я немедленно полез в каюту.
        Вот где, наверное, побоище! Страшное дело — горы тараканьих трупов!
        Первое, что я увидел, были два зеленых от дуста таракана. Они сидели на столе и грызли хлебную корку.
        Из машины раздался стук. Моторист тоже был жив.
        КАК МНЕ ПОПАЛО ОТ МАРЛЕНА
        Ох и попало же мне от Марлена!
        Я ВИЖУ ЧТО-ТО НЕПОНЯТНОЕ
        Вечером я опять спустился с аквалангом — посмотреть закат под водой.
        Заката я не увидел.
        Подводный мир был объят какой-то непонятной тишиной. Света становилось все меньше и меньше. Рыбы исчезли.
        И вдруг я заметил прямо под собой здоровенное черное пятно. Со стол величиной. Наверное, камень…
        Затем посередине пятна появились две дыры. Появились и исчезли. Как черные пузырьки. Появились — лопнули. И опять появились.
        Я отплыл на всякий случай в сторону.
        Когда я оглянулся, то на том месте, где только что чернело пятно, стоял желтый столб мути.
        Муть осела. Затаив дыхание, я вернулся на старое место.
        Черное пятно исчезло.
        ЧТО ЭТО БЫЛО ТАКОЕ?
        ВЕНЯ ПРЕДПОЛАГАЕТ…
        Когда я рассказал про черное пятно, никто не засмеялся.
        Капитан пожал плечами.
        - В море все может быть, — сказал он. — Одних рыб сколько!
        Марлен кивнул.
        - Я не хотел говорить, — сказал Дима, — но дня три назад у берега я тоже видел что-то вроде громадной камбалы. Такая рыбина — сам себе не поверил!
        Веня задумчиво смотрел на нас.
        - Знаете, — сказал он, — в библиотеке Академии наук я читал древние книги о морских змеях. И есть люди, до сих пор убежденные в том, что морские змеи действительно существуют…
        Кая зло посмотрела на него.
        - Спасибо, — сказала она. — Первым они сожрут тебя…
        НА СОРОК МЕТРОВ
        - Что, если камни с отпечатками скатились на середину бухты, на самую глубину?
        Мы уже знали: посреди бухты — впадина. Сорок метров.
        - Надо искать и там.
        Это сказал Марлен.
        И время пришло, Марлен опускался на сорок метров.
        Он стоял на палубе в голубой майке, голубых ластах, с аквалангом за плечами.
        Поднятая на лоб маска блестела, как лягушачий глаз. Всплеск — и Марлен ушел в воду.
        За ним в желтой майке и желтых ластах свалился Дима. Я с трубкой и маской сошел в воду последним.
        Кая уселась на борт. У ног ее, как всегда, стояла сумка с красным крестом.
        Мы плыли в три этажа.
        На поверхности плыл я. Из трубки, торчавшей над моим затылком, фонтанчиком вылетала вода.
        На глубине десяти метров держался Дима. Он двигался, как желтый краб, едва перебирая руками и ногами.
        Ниже всех, у самого дна, шел Марлен. Его не было видно. Только иногда в глубине вспыхивали голубые зайчики — солнечные лучи, отраженные от ласт.
        За Марленом и Димой, шипя, поднимались белые гирлянды пузырей.
        Через двадцать минут мы подплыли к борту.
        - Камней нет, — сказал Марлен. Он дышал тяжело, как кит.
        ГРОТ «МАШИНА»
        Мы целый час сидели на борту, свесив ноги, и отдыхали. Потом Марлен спросил:
        - Видишь пар?
        Напротив шхуны из узкой расселины в скале вырывалось белое облачко.
        - А может, это не пар?..
        - Посмотрим?
        Я кивнул. Недалеко, можно посмотреть.
        Плыли мы недолго. Вот и расселина. Под скалой тень. Холодина — брр!
        Волна, идущая с моря, складывалась здесь с отраженной от стены волной. Мы заплясали на воде, как пробки.
        До расселины было рукой подать. Она оказалась низкой пещерой, гротом, в который свободно входила вода. Улучив минуту, Марлен проскочил в грот, а вслед за ним и я.
        Осторожно раздвигая руками ледяную воду, мы держались на месте. В глубине грота чернело отверстие.
        Крадучись, в грот вошла пологая волна. Она подняла нас, затопила отверстие, и тогда из-под воды с шумом вырвалась струя сжатого воздуха.
        Пшш-ш! Ш-ш-шшу!
        Так вот оно что! Мы дождались следующей волны, и в лица нам снова ударила холодная струя. Отверстие в глубине грота вело в небольшую камеру. Вода входила в нее, сжимала воздух, и тот с силой вырывался наружу.
        Пшш-ш! Точно как пар из машины!
        Марлен показал мне жестом: НАЗАД!
        Я поплыл за ним. Со шхуны за нами следили.
        - Ну как? — спросил капитан. — Видели?
        - Видели.
        - Ну и что?
        - Как что?.. Ничего.
        - Паровая машина — вот что. — Капитан сурово оглядел нас. — Десять лет работает. И никто, хлопцы, не знает — как.
        Марлен посмотрел на него. Капитан и глазом не моргнул.
        Я понял: капитан хочет, чтобы там была машина. Чтоб у моря была еще одна тайна. Пусть будет так.
        ЧП
        Пока мы плавали, на шхуне случилось чрезвычайное происшествие — ЧП.
        Веня и Кая поссорились.
        Ко всем женщинам Веня относился свысока. И к Кае тоже.
        Когда мы с Марленом были в гроте, он затеял мытье пробирок. Мой себе на здоровье!
        Но ему помешала санитарная сумка Каи. Она стояла рядом с пробирками.
        Веня отодвинул сумку в сторону. Сумка упала.
        Кая поставила ее на старое место. Звякнуло стекло.
        Веня крикнул.
        Кая подняла бровь.
        Веня отодвинул сумку ногой.
        Тогда Кая молча поднялась, сгребла Веню в охапку и, не раскачивая, бросила за борт. Как ядро…
        - Почему ты такой мокрый? — с удивлением спросил Марлен, когда мы вернулись из грота.
        - Он купался, — мягко сказал Дима.
        - В штанах?
        Марлен пожал плечами.
        Я ПРИДУМАЛ
        Мы плавали в бухте уже десять дней.
        На ногах у нас были лиловые синяки от ласт. Плечи гудели. Мы не справлялись. Бухта была очень велика.
        Вечером Марлен нацарапал карандашом в блокноте какие-то цифры.
        - М-да… — заявил он. — Если так искать, надо еще двадцать дней. Почти месяц!
        В кубрике воцарилась тишина.
        Все сосредоточенно думали.
        - Двадцать, а у нас еды всего на пять. И потом, ведь шхуна нужна другим. Нам ее больше не дадут.
        Тут у меня зачесалась нога и запершило в горле.
        - К-гхе!
        Мне в голову пришла сумасшедшая мысль:
        «А что, если…
        …что, если прицепиться на буксир и плыть за шхуной. А? Ведь здорово? Ведь быстро? Можно успеть и в пять дней…»
        Я выпалил это вслух.
        Веня фыркнул.
        Дима покачал головой.
        - Оборвет! — сказал капитан.
        Только Каю мое предложение привело в восторг.
        - Вот хорошо! — сказала она. — Я хочу на буксир. Действительно, захотели полморя изучить за десять дней! Знаете, кто вы такие? СУМАСШЕДШИЕ!
        Марлен сказал:
        - М-м-м…
        НА БУКСИРЕ
        «М-м-м…» — это значило, не хватало еще, чтобы нас учил художник.
        И все-таки Марлен рискнул.
        Приготовили буксир — канат с палкой на конце.
        Буксироваться решил сам Марлен, напарником он предложил быть мне.
        ВОТ ЭТО ЗДОРОВО!
        Буксир бросили за борт.
        Мы с Марленом прыгнули в воду и уцепились за палку.
        «Тригла» дала ход.
        Нас потащило.
        Вода, такая теплая и ЖИДКАЯ, превратилась в жесткий, холодный поток. Он налетел на нас, выбросил из глубины на поверхность, распластал по воде, с силой прижал к лицу маски.
        - Ох!
        Я вцепился что было сил в палку, втянул голову в плечи, осторожно глянул вниз.
        Подо мной со страшной быстротой проносились пронизанные солнечными лучами голубые глыбы воды. Дна не было видно. Какие-то белые, парящие в воде частички стремительно приближались, яркими искрами вспыхивали у лица и так же стремительно уносились прочь.
        Руки быстро немели.
        На шхуне сообразили, что идут далеко от берега. Они изменили курс.
        Из голубой бездны выступили очертания дна. Промелькнули полянки, усыпанные белыми раковинами. Проплыли черные знакомые валуны. Розовым ковром потянулось дно, заросшее водорослями.
        - Мои руки!..
        Палка, за которую я держался, повернулась, прижалась к канату, придавив пальцы. Я выпустил ее и, беспомощный, с маской, сбитой на ухо, забарахтался в остановившейся воде.
        Вынырнув и сорвав маску, я увидел невдалеке от себя голову Марлена. Поодаль шхуна описывала широкий полукруг, направляясь к нам.
        Нас подняли на борт.
        Оказалось, что первым оборвался Марлен. Широкоплечий, он греб воду, как плуг, и устал раньше меня.
        Как хорошо иметь узкие плечи!
        КТО ТОЛКНУЛ МЕНЯ ЗА БОРТ
        Когда я стоял на палубе и сдирал с головы маску, ко мне подошел Дима.
        - Молодец, — сказал он, — здорово придумал… А знаешь, кто толкнул тебя в первый день?
        - Кто?
        - Мы все. Предложил я. Кая и Веня толкнули. Нам хотелось посмотреть, какой ты.
        Какой я!
        - Пустяки! — ответил я Диме. — А что, если вместо палки на конце буксира сделать петлю?..
        ОТЧАЯНИЕ
        На буксире за шхуной мы в два дня осмотрели всю бухту.
        Камней с отпечатками не было.
        «Тригла», как паук, сновала взад-вперед. Темный след ее винта паутиной ложился на поверхность моря.
        Все напрасно. Подозрительными на дне были только то черные глыбы, около которых я едва не утонул, добывая иглу.
        Мы по очереди облазили их. Осмотрели поверхности. Поковыряли ножом. Камни как камни.
        Единственным человеком, который еще не видел камней, была Кая.
        ПОЛОСКИ КВАРЦА
        Мы сидели понурив головы.
        Марлен сказал:
        - К черту! Камней не найти. Они рассыпались в прах.
        Дима крякнул.
        Капитан почесал живот.
        - Значит, конец, — рассудил он. — Завтра домой!
        КАК ЖЕ ТАК?
        Я хотел было сказать: «Может, еще поищем?» — но меня опередила Кая.
        Она с громом отодвинула ящик, на котором сидела, и подошла к аквалангам.
        С лязгом нацепила на себя баллоны. Нахлобучила на лоб маску. Села на борт.
        Шхуна качнулась.
        Выпуская тучи пузырей, Кая ушла на дно.
        Марлен угрюмо смотрел ей вслед.
        Прошло полчаса.
        Море было как зеркало. Солнце бронзовым жуком ползло вверх по горному склону.
        Белая дорожка пузырей протянулась от берега к шхуне.
        Вода раскололась. Из воды, фыркая, как тюлень, вылезла Кая.
        Она грузно перевалилась через борт и стала перед Марленом.
        - Ну как? — спросил Марлен. — Нашла?
        - Нет.
        Кая выжала волосы, и желтые струйки побежали по ее плечам.
        - Но я, кажется, знаю, где они, — просто сказала она.
        И тут я не выдержал. Я вспомнил свою догадку. Когда Веня сказал, что камни выветриваются, я…
        - У меня тоже есть мысль!
        - Я тоже думал… — нехотя сказал Марлен. — Да разве… — Он не договорил.
        - А ты? — обратился он к Диме.
        Дима пожал плечами.
        Марлен вытащил блокнот и вырвал из него пять листков.
        - Вот, — сказал он. — Пусть каждый напишет, что он думает.
        Огрызком карандаша мы написали, каждый на своем листке, ЧТО МЫ ДУМАЕМ.
        Марлен собрал бумажки.
        - Константин Федотович! — позвал он капитана. — Слушайте.
        И он прочел бумажки вслух:
        Без подписи. Так написать мог только художник…
        - Ценное замечание!.. И вот моя. — Он показал последнюю бумажку, на которой был нарисован такой значок:
        .
        - Я знаю, — сказал Дима. — Это корректорский знак. Он означает: перевернуть букву или рисунок.
        Марлен кивнул.
        - Вся штука в том, — усмехнулся он, — что камни руками не перевернешь. Поэтому я и молчал. Надо было искать до последнего дня.
        Капитан молча наблюдал за нами.
        Бумажки его уже не интересовали.
        - Переворачивать будем шпилем, — лениво сказал он. — Якорь отклепаем, цепь — за камень, и пошла! А потом…
        Он не договорил. Кая, бронзовая и сияющая, подошла к нему, обняла мокрыми руками и звонко чмокнула в щеку.
        ВИРА ПОМАЛУ!
        Капитан метался по шхуне.
        Во-первых, его поцеловали.
        Во-вторых, он действительно придумал здорово!
        Впервые я видел, чтобы он суетился.
        Он сам вытащил на палубу якорь и отклепал его.
        Он сам вплел в свободный конец якорной цепи две петли.
        Он кричал на Марлена и Диму. Он объяснял им, как надо ЗАВОДИТЬ за камень эти петли.
        Марлен и Дима послушно кивали. Затем они ушли на дно. Выбирать камень.
        - Камень нашли — будьте спокойны! — вынырнув, сказал Дима.
        Капитан привязал к якорю пеньковый канат и поставил шхуну на якорь около этого камня — около пузырей, которые пускал над камнем Марлен.
        В воду опустили якорную цепь.
        - Петли заведены! — вынырнув снова, сообщил Дима. — Можно поднимать!
        - Пошел шпиль! — скомандовал капитан. Затарахтел мотор, и круглая тумба шпиля начала вращаться. Цепь, полязгивая, выходила из воды и обвивалась вокруг тумбы ровными кольцами.
        Вот она натянулась.
        - Вира помалу! — сказал капитан.
        Это значило: «Тяни наверх».
        И мотор потянул.
        Шхуна накренилась. Шпиль, повизгивая, сделал три оборота и остановился.
        «Ну и камень!» — подумал было я.
        И тут что-то случилось. Шхуна качнулась и выпрямилась. Цепь глухо стукнула о борт. Шпиль легко завращался.
        - Оборвало! — с досадой промолвил капитан.
        Со дна поднялись облака рыжей мути и пузырей. Вместе с пузырями всплыли головы Марлена и Димы.
        Руками они что-то поддерживали в воде.
        - Идет! Идет! — закричала Кая.
        Из воды медленно вылез обломок скалы. Одна грань его была чистая и блестящая.
        - Раскололся! — довольно пробормотал капитан. — Камень сломали! А?
        Камень со скрежетом перетащили через борт и бережно положили на палубу.
        Марлен, Дима, мы все сгрудились возле него.
        Кая присела на корточки и начала бережно мыть камень.
        Веня покорно таскал для нее воду.
        - Вот… — неожиданно сказал Дима. — Смотрите!
        И он показал пальцем на еле заметные неровности на камне.
        Только когда Кая отмыла весь камень, мы увидели: на камне действительно были отпечатки чьих-то больших ЗУБОВ.
        МОТОРИСТ
        И вот тогда на палубе появился моторист.
        До этого я часто думал: какой он?
        Наверное, весь черный, заросший волосами, с большим носом и могучей грудью.
        Как дух из подземной кузницы.
        И вот наконец он.
        Он вылез из машинного люка. Медленно и торжественно.
        Человек как человек… Худенький, с птичьим носиком, тонкими руками и… лысый.
        Ни единой волосинки на голове.
        - А-а! — сказал он, наклонившись над камнем.
        И все.
        Это все, что он сказал за время нашего путешествия. Сказав это, он подмигнул Кае и снова полез в свою машину.
        УРА!
        Итак, мы достали камень. Пусть не целый, а только кусок.
        Кусок с отпечатками чьих-то зубов.
        Неведомый зверь миллионы лет назад в предсмертной судороге сомкнул свои челюсти. Камень сохранил их след.
        И вот теперь этот след у нас.
        Скоро сюда придет баржа с краном и поднимет все камни.
        Камни будут стоять за стеклами в залах музеев, и тысячи людей, удивляясь, будут подходить к ним…
        МЫ нашли эти камни!
        …Сегодня вечером мы уйдем из Голубой бухты.
        ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ
        Остаток дня мы решили охотиться.
        Охота на рыб с аквалангом — не охота, а избиение. Все равно что охота на зверей из автомашины или с вертолета.
        Настоящие охотники на земле вымерли. Они остались только в воде. Это мы — пловцы без аквалангов, но в масках и с копьями.
        У нас было два копья и Марленово ружье.
        Просили жребий.
        Одно копье досталось Диме, второе — Вене.
        - Не плачь, — сказал мне Марлен. — Поплывешь со мной.
        Он плюхнулся в воду и поплыл, держа перед лицом свою машину, заряженную гарпуном.
        Я плыл сзади. У меня в руках была сетка для добычи.
        ОХ И НАБЬЕМ ЖЕ МЫ РЫБЫ!
        Но скоро я понял: ЭТО ружье не для ЭТОЙ бухты.
        Для марленовского гарпуна вся здешняя рыба — мелочь.
        Мы плавали битый час.
        Мне надоело.
        Но Марлен не сдавался.
        И нам повезло.
        СКАТ
        Я отстал от Марлена, а когда догнал, то увидел — Марлен нырнул.
        В светло-голубой воде он казался розовым великаном. Он висел вниз головой и старательно в кого-то целился.
        Я подплыл ближе.
        Прямо под Марленом раскинулась на песке громадная рыбина. Черный ромб с тонким, как плеть, хвостом. Скат!
        Он мне показался величиной со стол.
        Ба, да ведь это то самое черное пятно, которое когда-то испугало меня!
        Скат лежал на песке, широко раскинув плавники-крылья и едва шевеля хвостом.
        Два отверстия на голове — брызгальца — закрывались и открывались. Скат дышал.
        Время от времени он рылся мордой в песке. Вот кто мог откопать наш якорь!
        Я заглянул Марлену в лицо.
        Он смотрел на ската как зачарованный. Ружье в его руках ходило вверх-вниз, вверх-вниз.
        Сейчас он будет стрелять!
        У ската на хвосте есть зазубренный костяной шип. Раненый скат может нанести этим шипом жестокий удар. Значит, Марлен будет бить наверняка.
        Мне не хватило воздуху, и я на секунду всплыл.
        Когда я вернулся под воду, скат медленно уплывал. За ним — Марлен.
        Скат делал редкие взмахи крыльями и шел как тень. Над самым дном.
        Рыжие лохматые водоросли послушно склонялись перед ним.
        Марлен с тяжелым ружьем, нацеленным на ската, плыл позади.
        Вот скат остановился.
        Теперь или никогда!
        Марлен направил стальное острие гарпуна на голову ската и вдруг, что-то решив, махнул рукой.
        Движение испугало рыбу.
        Скат резко сорвался с места.
        Его громадные плавники поднялись, и он в один взмах очутился далеко от нас.
        Он уходил, как огромная черная птица. Он то парил над морским дном, то взмахивал крыльями и удалялся все дальше и дальше.
        Мы вынырнули.
        Марлен тяжело дышал.
        - Что ж ты, а?.. — начал было я, но взглянул в лаза Марлена и осекся.
        Я впервые видел у него такие глаза.
        В них были восхищение и зависть. Замечательный пловец, он завидовал рыбе.
        - Хочешь? — спросил он и протянул мне ружье.
        Я взял наперевес эту стальную махину с туго взведенными пружинами и хищно заточенным гарпуном.
        Около шхуны я прицелился и выстрелил в круглый коричневый камень на дне.
        С коротким стуком гарпун рассек его пополам.
        ДОМОЙ
        Качаясь на волнах, точно утка, «Тригла» возвращалась домой.
        Был вечер.
        По небу плыли красные перья облаков.
        Тяжелый воздух дрожал над черными зубцами гор.
        Мы сидели на палубе и слушали, как поет Кая. Она пела без слов:
        - А-а-аа-аа-а!..
        Здорово! Вечер. Закат. Песня. И мы.
        Это мы набили каюту до потолка банками с водой, водорослями, рачками, рыбами.
        Мы исписали четыре толстых журнала.
        Мы за двенадцать дней ни разу всерьез не поссорились и не пожелали друг другу зла.
        НИЧЕГО, ЧТО У МЕНЯ НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ НИ ОДНОЙ КАРТИНЫ.
        «Тригла», покачиваясь, шла вперед.
        Небо потемнело, и у горизонта зажглась зеленая закатная полоса.
        Мы уходили все дальше
              и дальше
          от Голубой бухты,
                на дне
            которой
                    лежали
                            наши
                                    камни.
        Трепанголовы
        ЖИЛ СТАРИК СО СВОЕЮ СТАРУХОЙ
        Однажды я сделал рисунки к сказке о рыбаке и рыбке.
        - М-да, — сказали в редакции, где я работал, — ну и рыбак у вас получился! Не рыбак, а молотобоец. И старуха тоже — прямо борец. А это что — корыто?
        - Корыто.
        - Корыто лучше. Это рыбка?
        - Рыбка.
        - Рыбка хорошо. Вы ее по памяти рисовали?
        - По памяти. Это черноморский карась-ласкирь. Видите, на хвосте у него черное пятнышко?
        Я рассказал все ласкирьи приметы.
        - Э-э, батенька, — сказали мне, — какие у вас знания! Так, может быть, вам не старух надо рисовать, а рыб? Может, вам съездить на Дальний Восток? Там готовится книга «Морепродукты». Попробуйте ее иллюстрировать.
        - Что еще за морепродукты? Консервы?
        - Нет, животные. Рукопись пока не поступила. Во Владивостоке ее пишут для нас двое ученых — муж и жена. Им уже сейчас требуется художник. Так поедете?
        - Раз посылаете, — сказал я, — придется ехать. А как будет со сказкой?
        - Не пойдет. Вы только вслушайтесь: «Жил старик со своею старухой…» Это Пушкин. Музыка! А у вас что? Корыто. Да рыбка.
        СОБИРАЮСЬ В ДОРОГУ
        Дома меня ждали сестра Зина и мать.
        - Как — ехать? Да еще на Дальний Восток! — всполошились они.
        - Вот так. Посылают.
        - Это же так далеко!
        - Тихий океан… Мой чемодан не видели?
        Начали собирать меня в дорогу.
        - Альбом, краски, карандаши, — бормотал я.
        - Галстук! — предупредила сестра.
        Галстук я потихоньку вытащил.
        - Батон и кусок плавленого сыра. Я завернула его в тряпочку, — говорила мать.
        - Фотоаппарат, катушки с цветной пленкой…
        - Ложка, стакан, соль…
        - Босоножки…
        - Стоп! Зачем мне босоножки?
        - Как зачем? Сейчас лето, все ходят в босоножках.
        - Но ведь это ДАЛЬНИЙ ВОСТОК! ОКЕАН! ОСТРОВ!
        - Ну и что же?
        Зина положила босоножки рядом с плавленым сыром.
        - А бокс? — вспомнил я.
        - Какой бокс?
        - Водонепроницаемый, для аппарата. Такая желтая камера с ручками.
        - Она лежит в ванной.
        Я принес бокс и тоже уложил его в чемодан.
        Теперь, кажется, все.
        У меня получилось всего два места: тяжелый чемодан и легкий альбом для рисования. Широкий большой альбом — пупырчатые ватманские листы.
        Потом я поехал на аэровокзал и, к своему удивлению, купил билет на тот же день, на вечер.
        Мы начали прощаться.
        - Коля, ты ничего не забыл из нужных вещей? — спросила мать.
        - Ничего.
        - А если пойдет дождь?
        - Сейчас лето.
        - А вдруг?
        Зина протянула мне свой зонтик.
        Я отстранил его.
        Я подошел к вешалке и снял плащ. Старый, поношенный плащ. У него был такой вид, будто он объездил весь земной шар.
        Все моряки носят плащи. В плащах бьют китов и открывают новые земли.
        - Коля, не ленись писать. Обещай присылать письма.
        - Мама, это же далеко. Будем обмениваться телеграммами.
        - Ну хорошо. Только пиши все подробности. Нас интересует каждая мелочь. Вдруг с тобой случится несчастье. Не вздумай скрывать от меня правду!
        В САМОЛЕТЕ
        От Ленинграда до Хабаровска лететь не так уж и долго.
        Я уселся на свое место, сложил на животе руки и стал думать.
        Несколько лет назад я плавал на шхуне «Тригла» по Черному морю. Там я впервые опустился под воду.
        В Черном море ласковая прозрачная вода. От аквалангиста, когда он плывет под водой, во все стороны исходит сияние. Это отражаются от его тела солнечные лучи. На Черном море вся вода пронизана солнечными лучами.
        Плывешь, над головой гнется ломкое стекло — колышется поверхность моря. Внизу дымится лиловая глубина…
        Вот я плыву, вытянув руки вдоль тела. Внизу дно — фиолетовое, поросшее кустиками цистозиры. Подо мной на камне лежит ерш-скорпена. Золотой ерш — в желтых причудливых пятнах. Вся голова в выростах-веточках. Завидя меня, ерш снимается с места и начинает всплывать. Он приближается, растет и становится большим, как собака, прижимается мордой к моей ноге и начинает толкать ее…
        Толк! Толк!
        Я просыпаюсь.
        Я сижу в кресле, вытянув ноги в проход между креслами.
        Девушка-стюардесса осторожно носком туфли отодвигает мою ногу в сторону.
        Я говорю: «Простите!» — и начинаю устраиваться поудобнее. Откидываю кресло — плохо. Наклоняюсь вперед — еще хуже. Сваливаюсь набок.
        Некуда деть ноги!
        Я снова вытягиваю их в проход. На них тотчас же наступает какой-то пассажир.
        ЧТО ЕМУ НЕ СИДИТСЯ?
        Я заталкиваю ноги под переднее кресло. Пробую убрать — ноги застряли. Я потихоньку расшнуровываю ботинки и вытаскиваю по очереди: сперва ноги, потом ботинки.
        Наконец я укрепляю перед собой столик, достаю блокнот и карандаш. Начинаю рисовать. Я рисую самолет, девушку-стюардессу, аквалангиста, от которого исходит сияние, и пятнистого ерша-скорпену. Потом я рисую МОРЕПРОДУКТЫ. Они похожи на людей — с бородами, в масках, очень таинственные.
        ВО ВЛАДИВОСТОКЕ
        От Хабаровска до Владивостока я доехал поездом.
        На вокзале меня встретили ученые — муж и жена. Те, что пишут книгу. Он был большой и шумный, она — тихая и маленькая. Оба в очках и с портфелями.
        Мы шли по владивостокской улице.
        - Морепродукты? О-о-о! — кричал на всю улицу ученый-муж. — У них огромное будущее. Мировой промысел нерыбных уже достиг пяти миллионов тонн. Из них моллюсков — три миллиона, ракообразных — миллион. Десять лет — и рыбы останутся позади. Правда, Лиза?
        Ученая жена кивнула.
        - Моя фамилия Букин! — продолжал кричать он. — А это Лиза. Зовите нас так.
        Он бросился на мостовую и остановил такси.
        Мы поехали в институт.
        В институте вдоль стен стояли стеклянные шкафы. В каждой комнате было много столов. За столами сидели сотрудники и что-то писали.
        - Из морепродуктов Дальнего Востока нас больше всего интересуют… Вы записываете?
        Я достал блокнот.
        Букин подвел меня к стеклянному шкафу.
        - Вот они. Трепанг… Еще трепанг… Морской еж. Мидия. Устрица…
        - Я ел устрицы…
        - Раковина трубача. Водоросль анфельция, осьминог и…
        - Кальмар, — подсказала Лиза.
        - Конечно, кальмар. Но лично я уже много лет работаю над изучением трепангов. Трепанги съедобны и, как утверждают японцы, целебны. У трепангов интересное строение. Полюбуйтесь на них. Красавцы!
        Трепанги в шкафу были похожи на черные капустные кочерыжки.
        - Не забудь, что товарищу надо успеть на катер, — сказала Лиза.
        - Я помню. Всех, кого я назвал, вы должны нарисовать в книге. В ней будут рисунки и фотографии.
        - Я взял аппарат.
        - Прекрасно. А мы все устроили: вы будете жить на острове Попова. Там рыбокомбинат, приветливые, знающие рыбаки. Ловят они не рыбу, а морепродукты. То, что нам нужно. Морепродукты…
        - Прошу вас, — сказал я, — не повторяйте так часто это слово. У меня от него мороз по коже.
        Лиза рассмеялась.
        - До свидания, — сказала она. — Катер ходит от городского причала два раза в день. Не опоздайте. На остров мы послали письмо. Вас там ждут… Адрес острова? Хорошо, мы сообщим его сегодня в Ленинград.
        ОСТРОВ ПОПОВА
        Катер был весь белый и закрытый. Только в носу у него был кусочек открытой палубы.
        Он шел, ударяясь носом о волны. Вода взлетала и падала дождем на палубу.
        Пассажиры были сухие. Они все сидели внутри, под крышей. Все в плащах и резиновых сапогах. Сразу видно — моряки и морячки.
        Я вышел на палубу. Мы проходили маяк. Маленький маяк на конце длинной косы. Волны, которые шли с моря, останавливались около нее.
        Город был уже позади. Катер поворачивал, и за кормой двигался порт: мачты, трубы, краны на причалах, желтые и серые дома на сопках.
        Впереди показалась скала. Она стояла отдельно, одна в море, и была из двух половинок. Одна половинка — задранная вверх, как нос тонущего парохода, вторая — наклонная, как труба.
        Громадный остров заслонил Владивосток. Он закрыл от меня причалы, трубы. Одна телевизионная мачта осталась торчать в небе.
        Мы плыли вдоль берега.
        Через час показался зеленый край нового острова.
        - Кто тут спрашивал остров Попова? — сказал матрос, выходя из рубки. — Вам выходить, гражданин.
        ТЫ, БАТЮШКА, КТО?
        По деревянному широкому причалу пассажиры сошли на берег. Они шли, повизгивая резиновыми сапогами. Только я не повизгивал. На мне были легкие черные полуботинки. Я поднял чемодан, взял под мышку альбом и пошел следом.
        Рыбокомбинат начинался у самого причала.
        За дощатым невысоким забором стояли вытащенные на берег катера. Бревенчатые подпорки держали их. Подпорки упирались в смоленые катерные днища. Днища блестели. Берег пах смолой и рыбой.
        У ворот комбината дежурила старуха.
        Я поставил около нее чемодан.
        - Ты, батюшка, куда? — спросила старуха.
        - Мне бы начальство найти. Я из города.
        - Наниматься пришел?
        - Плавать.
        - Ты, случайно, не трепаншшик?
        Я не понял.
        - Я по казенному делу. Командировочный. Где правление комбината?
        - Контора? Вон она.
        В конторе моему появлению не удивились.
        - Знаем, было письмо, — сказала кудрявая секретарша. — Директор приказал принять и разместить. Жить будете в общежитии, плавать на МБВ-10.
        - МБВ — что? — переспросил я.
        - Десять. Морской бот водолазный номер десять. Фамилия шкипера Телеев… Клава, где сейчас МБВ-10?
        - В море, — донеслось из-за стены.
        - Тогда ждите до утра. Вот вам записка в общежитие, к коменданту.
        Когда я опять проходил ворота, старуха посмотрела на меня и сказала:
        - Нет, батюшка, ты не трепаншшик!.. Комнату снимать будешь? Есть у меня, недорого.
        - Не надо.
        Я нашел общежитие.
        Громадная, с прямой солдатской спиной женщина-комендант прочитала записку, сказала: «Комната, так точно, есть», — и повела меня в конец коридора.
        - Только кровать плохая, — объяснила она, — я вам завтра хорошую дам. Вот ваша комната.
        Открыла дверь.
        Я внес в комнату вещи, разделся и повалился на скрипучую, шаткую кровать.
        В голове у меня ревели моторы, стучали колеса поезда.
        Я лежал с открытыми глазами до тех пор, пока из вечерней темноты не выплыла скала, похожая на тонущий пароход. Она заслонила для меня весь мир, и я уснул.
        ТЕЛЕГРАММЫ
        Утром мне неожиданно принесли телеграмму:
        ВОЛНУЕМСЯ КАК ДОЛЕТЕЛ ТЕЛЕГРАФИРУЙ ПОДРОБНОСТИ ПОЛЕТА
        МАМА ЗИНА
        Как они быстро узнали мой адрес!
        Я ответил:
        ДОЛЕТЕЛ БЛАГОПОЛУЧНО САМОЛЕТЕ ЗАСТРЯЛА НОГА
        КОЛЯ
        Здесь все было правда и были подробности.
        ПРИВЕТЛИВЫЕ РЫБАКИ
        Отправив телеграмму, я пошел искать МБВ-10.
        За забором, около которого я проходил в первый день, прямо на берегу стояли цеха. От цехов в море уходили причалы. Рыбацкие суденышки побольше и поменьше покачивались около них.
        - Где тут МБВ-10? — спросил я.
        Мне показали.
        В самом конце причала стоял низенький деревянный бот. У него был прямой нос, крыша над моторным отделением и рулевое колесо на корме. На носу лежали два зеленых водолазных костюма и стояли два медных глазастых шлема. Белые резиновые шланги, как змеи, свернулись около них.
        Ни корме стоял матрос. Плотный, невысокий, совсем мальчишка.
        - Скажите, не вы будете Телеев? — спросил я его.
        Матрос перешел к носовой каюте и крикнул вниз:
        - Володя!
        - Что?
        - Спрашивают.
        - Кто?
        - Кто вы будете? — спросил матрос.
        - Я, собственно говоря, художник.
        - Художник!
        - Здесь все художники.
        Из каюты на палубу один за другим вылезли три человека. Все они были в ватниках, на одном кепка-блин.
        - У меня есть задание, — сказал я. — Директор комбината разрешил…
        Человек в кепке сказал:
        - Жаботинский, ватник!
        Молодой матрос нырнул в каюту, вылез и положил передо мной на причал старую ватную куртку.
        - Заводи мотор! — сказал человек в кепке.
        Я понял, что это и есть Телеев.
        - Я не умею заводить мотор, — сказал я.
        Телеев поморщился:
        - Я не вам. Заводи!
        Моторист уже сидел в машинном отделении. Оттуда послышался лязг, мотор чихнул и взревел.
        Я понял, что они уходят в море.
        - Подождите, — сказал я. — Я не ожидал, что все будет так быстро… У меня нет с собой аппарата. Он в чемодане.
        Мотор тарахтел. Палуба под ногами Телеева нетерпеливо вздрагивала.
        - Какого аппарата?
        - Фотоаппарата. У меня «Зенит-3М». У меня цветная пленка.
        - Глуши мотор! — сказал Телеев.
        Мотор захлебнулся и умолк.
        - В чем дело? — спросил моторист, высовывая голову из люка.
        - Товарищ — фоторепортер. Надо подождать его.
        - Я не фоторепортер, я художник. И потом, мне надо разобрать вещи, привыкнуть. А то сразу так — в море…
        - Как хотите. Сегодня — солнце.
        - А завтра его не будет?
        Телеев пожал плечами. Моторист в люке тоже пожал плечами. Они пожали плечами и переглянулись.
        Я сошел на причал. Моторист скрылся в машине.
        Снова запустили мотор, матросы отвязали канат, и катер ушел.
        Он ушел в море, а я отправился домой.
        Да, да, сперва надо осмотреть остров. Надо привыкнуть.
        Я взглянул на часы — восемь часов утра.
        ОСТРОВА НА ГОРИЗОНТЕ
        Я шел осматривать остров.
        Желтая дорога вела из поселка в лес.
        Лес был густой, непролазный. Высокая, по пояс, трапп росла между деревьями. На деревьях висели, как плети, тонкие суставчатые лианы.
        Я шел по дороге. Справа от меня между верхушками деревьев чернела большая сопка. Слева шумело море. На верхушке сопки виднелась ровная площадка.
        Я шел по лесу час, второй. Дорога не кончалась и не делала крутых поворотов. Сопка все время была у меня справа, море — слева. Только тень моя передвигалась: сперва она прыгала позади, потом забежала сбоку и, наконец, появилась спереди.
        И тогда я понял, что кружу. Что дорога идет по острову вокруг сопки и что если я пойду по ней дальше, то вернусь в поселок.
        Я свернул к морю, прямо на шум волн. Они шумели совсем неподалеку, но как только я сделал несколько шагов, то сразу попал в болото.
        В невысокой траве лужами стояла вода. Глина не давала ей уйти в землю. Мелкому холодному болотцу не видно было конца.
        Я вернулся обратно. Ноги мокрые. Была не была! Махнул рукой и пошел напролом через лес к сопке.
        Сопка была крутая и скользкая. Лес редел.
        Несколько шагов, и моя голова поднялась над вершиной.
        Вокруг до самого горизонта море! И острова.
        Острова были зеленые. Они плыли по морю; приближаясь к горизонту, становились голубыми.
        На вершине сопки кто-то выложил площадку из камней. ЗАЧЕМ?
        Наверно, задумал когда-то строить дом, заложил фундамент, а бревна для дома затащить сюда не смог. А может, во время русско-японской войны на этой площадке стояли генералы и смотрели в подзорные трубы, как приближаются к Владивостоку серые японские миноносцы?
        Дул ветер, сильный ветер, которого не было внизу.
        На юге, в море, стояла розовая полоса тумана.
        Я обошел площадку кругом и начал спускаться по тропинке вниз. Идти было скользко.
        ОТКУДА ЗДЕСЬ ТАК МНОГО ВОДЫ?
        ДОЖДЬ
        На следующий день я проснулся оттого, что кто-то барабанил по стеклу: тук-тук-тук…
        Я поднял с подушки голову.
        Небо было серое и плоское. С этого плоского неба на землю спускались серые нити. Шел дождь. Крыши домов блестели. Блестели трава и листья деревьев. Дорога около дома потемнела. Из желтой она превратилась и коричневую.
        В дверь постучали.
        - Кто там?
        - Получите кровать.
        Я пошел следом за комендантом в кладовую. Кровати все были с чугунными литыми спинками. Их нельзя мило оторвать от пола.
        - Тяжесть-то какая!
        - Позвольте! — сказала комендант и подняла сразу дно спинки, как перышки.
        Следом за нею я потащил кроватную сетку.
        В комнате комендант поставила спинки — они стали как вкопанные, — бросила между ними сетку. Сетка с лязгом вошла в пазы.
        - Готово, — сказала комендант, — сейчас постелю.
        Она привела в порядок кровать, сдернула со стола старую скатерть, принесла новую, сменила в графине воду. Раз-два — и готово.
        - Не понравится вам у нас, — сказала она на прощание, — быстро уедете.
        - Почему вы так думаете?
        - Знаю. Городским всем не нравится. Что тут? Одно кино.
        - Отчего же только кино? А природа? Острова кругом интересные.
        Комендант посмотрела на меня с недоверием:
        - Какие острова?
        - Те, что рядом.
        - Вы что, их видели?
        - Вчера на верхушку сопки лазил.
        Комендант вздохнула.
        - А вот я там не была. Пятый год на острове и все не собралась. Все некогда. То приезжают, то уезжают, то белье, то кровати… Красивые они?
        - Острова? Очень. Все зеленые, а вода вокруг них голубая.
        Комендант еще раз вздохнула.
        - Счастливо оставаться! — по-военному сказала она и вышла.
        Мне надо было на катер. Я достал из чемодана плащ, надел черные полуботинки и вышел из дома.
        Дорога раскисла и стала липкой. Она присасывалась к подметкам. Полуботинки с писком отрывались от глины: чвик! чвик! Брызги летели во все стороны. Ноги тонули в лужах.
        Когда я дошел до причала, мои черные полуботинки стали желтыми. На катере меня ждали, мы отошли от причала.
        К ОСТРОВУ СИБИРЯКОВА
        МБВ-10 тарахтел мотором, раскачивался на волнах, неторопливо шел вперед. На палубе, кроме меня, был один Телеев. Он стоял на корме за рулем и смотрел вперед. Перед ним на машинном люке лежал бинокль.
        Впереди был западный берег залива.
        С неба падала морось. На люке, на медных водолазных шлемах — всюду были капли. У Телеева промокла кепка. Она была сплющенная, как блин, и блестящая.
        - Скажите, — спросил я, — что мы будем ловить?
        - Трепангов.
        - А где?
        Шкипер пожал плечами.
        Ветер был несильный, но с моря шла тяжелая пологая зыбь. Она лениво раскачивала бот.
        Мы подошли к берегу. Здесь зыбь вела себя совсем по-другому. Она выбегала на мелководье, поднималась горой и с ревом обрушивалась на камни. Вода около берега была мутная и кипела.
        Вся команда вышла на палубу.
        - Нельзя здесь работать! — сказал Телеев. — Придется идти прятаться.
        - К Сибирякову?
        - Туда.
        Ко мне подсел один из матросов.
        - Можно посмотреть? — спросил он и показал на фотоаппарат.
        Прежде чем дать ему камеру, я сам посмотрел через нее на море. В зеленоватом стекле отражались хмурые берега. Шевелилась белесая горбатая зыбь.
        - Сейчас будем проходить кекур Колонну! — сказал матрос. — На ней нерпы живут. Вот она.
        Катер проплыл мимо одинокой, торчащей из воды скалы. Она, и верно, была похожа на колонну. С одной стороны от скалы отходила в море коса. На косе лежало несколько черных тюленей — нерп.
        Услыхав катер, нерпы нехотя поднялись.
        Я взял у Телеева бинокль и стал их разглядывать. У нерп были усатые собачьи морды и блестящие — бусинами — глаза. Кипящая пена подкатывалась под их лоснящиеся бока.
        Самая осторожная из нерп сползла в воду.
        Катер отвернул, оставил кекур Колонну за кормой и направился к острову Сибирякова. Здесь в тихой, укрытой от волны и ветра бухточке Телеев отдал якорь.
        Первым под воду полез он сам.
        ПИТОМЗА
        За бортом пузырилась вода. Гладкий след, который оставался за водолазом, шел кругами. Телеев бродил по дну.
        - Как танк ходит, — с уважением сказал матрос.
        Его звали Володя Шапулин. Пока мы шли к острову, он рассказал мне о команде.
        Шкипер катера, он же старший водолаз, — Володя Телеев.
        Моторист — Самойлов. Прозвище — Дед.
        Матрос — Веня Жаботинский. Второй водолаз — он, Шапулин. И все.
        Команда — четыре человека. Когда много работы, Телеев берет с собой еще одного-двух водолазов.
        Сейчас работы немного.
        - Трепанга стало меньше. Выбрали его, — объяснил Володя. — Надо новые места искать. Раньше, бывало, только спустишься, готово — полная питомза. А сейчас!..
        Питомза — веревочный мешок. В нее собирают трепангов.
        Передо мной около телефона стоял Дед. Он был молод, белобрыс и на деда ничуть не похож. Только нос широкий, как у Деда Мороза.
        Телеев сделал под водой еще круг и начал приближаться к катеру.
        - Стой! — крикнули ему в телефон.
        Пузыри всплывали уже у самого судна.
        На дно опустили на веревке карабин — стальной крючок с защелкой. На карабине — пустую питомзу.
        - Готов! — прохрипел телефон.
        Веревку стали тащить.
        Из глубины показался серый мешок, набитый чем-то блестящим, коричневым.
        Питомзу перевалили через борт, раздернули шнурок, которым она была завязана, и из мешка на палубу хлынул поток шишковатых, скользких, похожих на кедровые шишки червей.
        Это были трепанги. Большие — с ботинок и маленькие — с кулак.
        Пустую питомзу, которую опустили на крючке, Телеев снял и оставил у себя.
        КАКОЕ ЗВОНКОЕ СЛОВО: ПИ-ТОМ-ЗА!
        РИСУНОК
        Трепанги лежали на палубе молча. Они шевелились чуть-чуть, почти незаметно.
        Шапулин и Веня выпотрошили их, промыли, уложили в бочку. Поверх налили воды.
        На палубе стояло три бочки.
        Это наша норма, наш план. Ради этих бочек мы и пришли к острову.
        Я сунул в бочку руку и вытащил оттуда трепанга. На ощупь он был совсем как резиновая игрушка. Упругие шишечки на его спине торчали во все стороны.
        Достал альбом и нарисовал его.
        Первый рисунок для книги готов.
        ОНИ ОЧЕНЬ РАЗНЫЕ
        Домой мы возвращались вечером. Я сидел вместе с Шапулиным на люке. В ногах у него стояли бочки с трепангами.
        - Какие они все разные, — сказал я, — коричневые, желтые, пестрые.
        Шапулин кивнул.
        - Разные, — сказал он. — Другой раз посмотришь на дне, каких только нет. Вон один с краю лежит — совсем черный. А говорят, даже белые есть. Мне не попадались.
        - Белые как снег?
        - Не знаю.
        Сегодня Шапулин опускался последним. На нем был грубый свитер, штаны, связанные заодно с носками. Он сидел как большая шерстяная кукла. В горле свитер был растянут, и шея из него торчала.
        - Я школу после восьмого класса бросил, в техникуме учился, — рассказывал Шапулин. — В сельскохозяйственном. На механизатора. Моторы хорошо знаю. Неделя осталась до экзаменов — уехал. Сюда завербовался.
        - Что же так?
        - Не знаю, понесло… Здесь мотористом сначала был. Не понравилось: стучит сильно. И все время внизу, без воздуха.
        - А как же ваш Дед?
        - Так он настоящий моторист, а я — так.
        На палубу вышел Жаботинский. Он потянулся, сделал упражнение — шпагат и полез на рубку набрать из бочки пресной воды.
        Из открытого люка кубрика повалил голубой ядовитый дымок. Загремели жестяные кружки. Жаботинский готовил чай.
        - Говорят, все животные бывают черные и белые, — сказал Шапулин, — даже слоны… Я учиться зимой хочу. Школу, дурак, бросил. Как думаете, теперь смогу?
        - Теперь тяжело будет. Не знаю.
        - Зимой мы на берегу болтаемся. Я буду стараться.
        БАМБУК
        Рядом с бочками лежал кусок бамбукового ствола. Настоящее бревно, только пустое и внутри с перегородками.
        ЗАЧЕМ ОНО?
        Когда про человека хотят сказать плохое, про него говорят: «Бамбук!»
        Придя домой, мы стали сдавать трепангов.
        - Жаботинский — бамбук! — крикнул Телеев.
        Ага!
        Но Веня не обиделся, а поднял бамбуковый ствол. У каждой бочки была сверху веревочная петля. Жаботинский продел бамбук в такую петлю и положил конец ствола на плечо. За второй конец взялись Дед и Шапулин.
        Они подняли стокилограммовую бочку. Один конец держали двое здоровых парней, второй — маленький квадратный Жаботинский. Осторожно ступая, они понесли бочку с катера в разделочный цех.
        Я вспомнил: Жаботинский — знаменитый силач. Значит, Веня — по праву его однофамилец.
        И еще я понял, зачем на катере бамбук. Тут никакое другое дерево не выдержит.
        ГАЛОШИ
        Дождь лил третий день подряд.
        Я сидел в комнате, как в плену.
        Дорога превратилась в реку из желтой грязи. Лужайки за домом стали черными.
        Я понял: мне нужны сапоги. Резиновые, высокие, как у всех на острове.
        Я надел свои раскисшие полуботинки, отправился в магазин.
        Магазин стоял на горе. Я лез к нему наверх по щиколотку в грязи, скользил, цепляясь руками за кусты. Желтые ручьи текли мне навстречу.
        Я ввалился в магазин и прохрипел:
        - Сапоги!
        Девушки-продавщицы очень удивились:
        - Вы это о чем?
        - Мне нужны сапоги. Резиновые. Сорок второй размер. Срочно. Высокие, до колен.
        - Сапог нет, — ответили девушки.
        Ноги перестали меня держать, и я упал на подоконник.
        - Поймите, — сказал я. — Приехал издалека. Мне надо все время ходить. У меня есть босоножки. Но я не могу в них. Я тону в грязи.
        - Сапоги все разобрали, — сказали девушки.
        - Милые! — взмолился я. — Приехал издалека.
        - Катя, поищи, там какие-то еще есть, — сказала продавщица постарше.
        Та, что помоложе, принесла из задней комнаты миленькие резиновые сапожки.
        - Только такие, — сказала она, — только детские, на пять лет.
        - Мне не пять лет. — Я чуть не плакал. — Мне тридцать четыре года. У меня сорок второй размер!
        - Странный вы человек, — сказала старшая. — Сапоги покупают заранее. Вам говорят ясным языком: взрослых сапог нет. Зимой…
        Я покачал головой. Зимой меня здесь не будет. Я буду ходить дома по асфальту в галошах…
        Стоп! Это идея!
        - А галоши у вас есть?
        - Сорок первый размер.
        - Давайте.
        Я заплатил деньги и получил пару блестящих, словно облитых маслом, галош. Примерил их. На полуботинки галоши были малы. Ничего!
        Я снял полуботинки и надел галоши. Я надел их просто так, на носки.
        Я знал, что спасет меня. БОСОНОЖКИ. Они меньше, а в крайнем случае им можно обрезать носки.
        Пускай никто еще не ходил в галошах, надетых на босоножки. Я буду первый.
        Мне не страшна теперь никакая грязь.
        Я вышел из магазина и пошел самой серединой улицы. Я не шел, а плыл по грязи. Как Колумб к Антильским островам.
        ТЕПЕРЬ ДОЖДЬ МНЕ НЕ СТРАШЕН!
        ЛЕСНЫЕ ВОДОПАДЫ
        Я шел по лесу.
        Лес был мокрый, сырой. В нем хорошо слышались все звуки.
        За мной кто-то шел следом.
        Я сразу заметил это. Шагов слышно не было, но ветки позади то прошумят, то замолкнут. То сзади, то сбоку.
        Я остановился и стал ждать.
        И тут совсем рядом, под соседним деревом, кто-то как забарабанит. Я — туда. Никого.
        Постоял на месте, послушал и понял.
        Шумели капли. Маленькие капли воды. Сорвется капля с самой макушки, упадет пониже на лист. А там, на листе, другая капля лежит. Сольются они, станет листу невмочь держать их, прогнется и уронит — уже две капли. А там, ниже, четыре… восемь… И рухнул вниз дробный лесной водопад.
        Послушал я и пошел дальше. Шел, пока не наткнулся на развалины. Видно, стоял здесь когда-то дом. Только, наверное, очень давно. Тут фундамент когда-то был, здесь — стена… Все погребено в траве, сквозь пол деревья проросли, водой залит подвал.
        Хотел я кирпич поднять, ухватился за него, а он развалился в руке — раскис.
        Видно, здесь когда-то самые первые поселенцы жили. Лет двести назад.
        Обошел я развалины кругом. Куст, под кустом сухой кусок стены. На нем кто-то копотью вывел:
        ЖИЛ В ЭТОМ ДОМЕ… фамилия неразборчиво и год: 1956.
        Вот тебе и двести лет! Всего десять лет, как ушел человек.
        В лесу — как в воде: что упало, затянулось травой, плесенью, мхом — утонуло, ушло на дно.
        Десять лет — как десять метров глубины: кое-что еще рассмотреть можно.
        Пятьдесят — и следов не найти.
        ЕЩЕ РИСУНОК
        - Николай, там осьминога привезли! — сказал мне Дед.
        - Где?
        - На первом причале. На сейнере лежит.
        Я схватил альбом и побежал.
        У причала стоял малый рыболовецкий сейнер — МРС. На палубе в дощатой выгородке была навалена и пластами рыба. Она тускло поблескивала, как жесть.
        Поверх рыбьих приплюснутых тел лежало что-то фиолетовое, в пятнах. Это был осьминог. Он скорчился, застыл и был похож на лепешку студня.
        Вот он какой!
        Я спросил рыбаков:
        - Можно мне его взять?
        - Варить?
        - Рисовать.
        Поздно. Мы уже на завод сообщили. Сейчас его заберут.
        - Я недолго…
        Осьминога вытащили на причал.
        Он был вялый, ни одно щупальце не шевелилось. Глаз не было, только по бокам головы две плотно закрытые щелки.
        Я развел щупальца, присел на корточки и стал рисовать.
        На рисунке я сделал осьминога не таким плоским и дряблым.
        По-моему, получилось хорошо.
        Только кончил, пришли две женщины в ватниках, положили осьминога на носилки и унесли. Он лежал на носилках как пласт. Тело его в такт шагам тряслось и покачивалось.
        Итак, еще один рисунок! Есть еще одно морское животное.
        ПУСТАЯ КОМНАТА
        Каждое утро, когда я шел на катер и проходил ворота, меня останавливала старуха сторож.
        - А, это ты, батюшка? Все ходишь? — спрашивала она.
        - Хожу.
        - Все общим житьем живешь?
        - В общежитии.
        - А у меня комната пустая…
        Старуха вздыхала.
        Однажды я не выдержал.
        - Бабушка, — сказал я, — не беспокойтесь, мне и там хорошо. А комната вам самой нужна.
        - Не нужна теперь, — сказала старуха. — Сын прежде в ней жил.
        - Он что — уехал?
        - Погиб… Водолазом был… Прошлым летом погиб…
        Старуха стояла в воротах и как-то странно, просительно смотрела на меня.
        Я смутился.
        - Если кому-нибудь понадобится комната, я скажу. Я обязательно пришлю таких людей к вам, — сказал я. — Скоро мои знакомые из Владивостока должны приехать.
        Я сказал и подумал, что Букину и Лизе незачем останавливаться у кого-то на один день.
        Просто мне хотелось ободрить старуху. Уж очень невеселой она выглядела.
        ПОД ВОДУ
        На катер для меня притащили легководолазный костюм и помпу.
        - Только сначала сдашь зачеты, изучишь правила, тебя осмотрит врач, — сказал Телеев. — Чтобы все было в ажуре. А то отвечай за тебя.
        - Отвечать все равно придется, — сказал Дед.
        Он не очень-то верил, что на Черном море я уже опускался с аквалангом.
        Для пробы меня опустили на пятнадцать минут около причала, на глубину три метра.
        Сначала надели костюм. Он был как детская матрешка: из двух половинок. Рубаха и штаны надевались на широкое стальное кольцо-пояс. Поверх пояса затягивалось второе кольцо. Половинки соединялись, прижимались друг к другу. Шлем у костюма был мягкий, похожий на капюшон, только с маской.
        Меня одели и начали опускать. Опускали постепенно. Вода была мутная. Ничего, кроме обросшей ракушками причальной сваи, я не видел. С моря шла зыбь. Меня качало и ударяло о сваю. Стук головой, стук! Я сразу попросился наверх.
        - Написано в инструкции: первый раз держать пятнадцать минут, — ответил по телефону Телеев.
        На шестнадцатой минуте меня вытащили.
        - Вот теперь можешь опускаться. Снимай и рисуй под водой сколько хочешь! — сказал Телеев. — Самочувствие как?
        - Ничего. Сваи у вас что — железные?
        - Железные.
        - Чувствуется!
        ЕЩЕ ТЕЛЕГРАММЫ
        Не успел я прийти домой, как мне вручили новую телеграмму:
        ТВОЮ ТЕЛЕГРАММУ ПОЛУЧИЛИ ТЕЛЕГРАФИРУЙ ПОДРОБНОСТИ РАБОТЫ
        МАМА ЗИНА
        Я ответил:
        НАЧАЛ СПУСКИ УДАРИЛСЯ ГОЛОВОЙ О СВАЮ
        КОЛЯ

«ВИСЮ»
        Через два дня я опустился в водолазном костюме в море.
        Мы работали у восточного берега острова.
        Берег был пустынный.
        На нем стояли, как изваяния, каменные столбы.
        - На острове Пасхи в Тихом океане есть очень похожие фигуры, — сказал я, — только они изваяны рукой человека, а эти?
        - Ветер да море, — сказал Телеев. — Бывает, заштормит, так их водой, как ножом, режет.
        Он сидел на перевернутом ящике и отдыхал, прежде чем пойти второй раз под воду.
        Одели и меня. Я взял фотоаппарат, мешочек из полиэтилена, выждал, когда запустят помпу, проверил телефон, закрыл окошко маски и полез за борт.
        Последняя ступенька лесенки. Я шагнул вниз, за окошечком запузырилась вода.
        Меня опускали, держа за шланг и сигнальный конец, Шапулин и Жаботинский.
        Опускали быстро. Мимо прошел черный катерный борт. Наискосок в сторону убежал якорный канат.
        Из голубой тьмы вынырнуло и стало приближаться морское дно.
        Я уже почти касался его ногами, как вдруг дикая боль вошла в уши. Будто в барабанные перепонки кто-то сунул по гвоздю и, проткнув их, стал сверлить мозг. Я закричал.
        - В чем дело? — спросил Шапулин.
        - Стой!
        Спуск прекратили.
        - В чем дело?
        - Уши!
        Меня стали поднимать. Я не чувствовал ничего, кроме боли в ушах. Только когда мое плечо стукнулось о дно катера, боль немного утихла.
        - Ну как? — спросили по телефону.
        Я молчал.
        - Будете выходить?
        - Повисю.
        Я висел под катером, следил, как притупляется боль в ушах, и раздумывал: как надо говорить — «вишу» или «висю»?
        Ни одного правила грамматики вспомнить под водой я не мог.
        НАВЕРНОЕ, «ПОВИШУ».
        - Давайте опускайте! — сказал я наконец. — Только осторожно.
        Потихоньку, с остановками, меня опустили на дно.
        Оно было покрыто крупной белой галькой. Кое-где среди камней росли кустики бурых водорослей. Пучеглазая камбала подплыла и легла рядом.
        Она, наверно, первый раз в жизни видела человека.
        Я присел на корточки, протянул руку и потрогал ее. Рыбина не шевельнулась.
        Я поднял бокс с фотоаппаратом, навел его на камбалу, щелкнул и сообразил, что не взвел затвор.
        Камбала терпеливо ждала.
        Я снял ее три раза подряд. Только тогда она уплыла.
        ТОТ САМЫЙ ТРЕПАНГ
        Кто-то схватил меня за ногу. Я вздрогнул.
        Позади зеленой горой стоял Телеев. Через окошки в шлеме было видно, что он улыбается. На берегу или на катере я ни разу не видел, чтобы он улыбался, а тут под водой — пожалуйста!
        Я уселся, вытянул ноги и стал фотографировать.
        Я фотографировал, как работает водолаз.
        Телеев брел по дну, сильно наклонясь вперед. Он шел, как идут против ветра, рывками таща за собой шланг. В одной руке у него была питомза, в другой — острый крюк с рукояткой — багорок.
        Багорком он подбирал трепангов.
        Трепангов было много. Они лежали толстые, шишковатые, припав плоскими животами ко дну.
        Телеев подходил, накалывал трепанга, стряхивал его с багорка в питомзу. Мешок волочился за ним, как раздутая от проглоченной добычи змея.
        Я пошел было за Телеевым, но скоро отстал: не сразу понял, что идти надо, почти касаясь телом грунта, почти ложась и глубоко зарывая носки галош.
        Каждый шаг давался мне с боя. К тому же я забыл, что меня держит на месте шланг.
        - Потравить? — спросил наконец Шапулин.
        - Потрави.
        Он дал шлангу слабину, и идти сразу стало легче.
        Я не захватил с собой багорок и помогать Телееву не мог. Я уселся около якоря. От него отходил вверх канат. Прямо надо мной на этом канате, как дирижабль на привязи, плавал катер.
        Я снял его и стал собирать в пластмассовый мешок жителей морского дна.
        Их я зарисую на палубе сразу же, как только поднимусь. Пока они живые, пока не изменили форму и цвет.
        На камнях сидело несколько бурых актиний. При моем приближении они спрятали щупальца, сжались, замерли и стали похожи на грибы.
        Лиловые, с красными пятнышками морские звезды копошились среди камней.
        Из-под одной звезды торчал белый раскисший хвост полусъеденной рыбины.
        Я положил в мешок звезду, актинию, несколько трепангов.
        Рядом с полусъеденной рыбиной лежал на гальке еще один трепанг. Он был, наверное, дохлый или больной — бесцветный, желтовато-серый. Я не хотел его брать, но увидел, что шишечки на его спине шевелятся.
        Бросил и его в мешок.
        - Поднимаем! — сказал Шапулин.
        Поднимали меня осторожно, с выдержкой.
        На палубе я снял рубаху и привалился спиной к борту.
        В ушах потрескивало.
        Телеев был еще на дне.
        Он набрал уже третью питомзу.
        Я вытряхнул содержимое своего мешка на доски.
        - О, — сказал Веня, — белый трепанг!
        Я удивился.
        Так вот он какой, знаменитый белый трепанг!
        Очень обыкновенный.
        САМОЕ ВАЖНОЕ В МОРЕ
        Когда мы возвращались домой, нашел туман и закрыл берег. Через серую туманную полосу зеленым пятном пробивалась луна.
        Бот шел вдоль туманной полосы.
        Мы с Телеевым сидели на палубе. Веня стоял у руля.
        - Знаешь, что самое важное в море? — спросил меня Телеев.
        - Компас.
        - А еще?
        - Карта.
        - А если подумать?
        - Мотор. Без мотора пропадешь.
        Телеев встал и запахнул ватник.
        - План, — сказал он. — Без плана не приходи домой.
        Он ушел в кубрик, оставив меня раздумывать над значением своих слов.
        Не выдержав, я полез за ним.
        - Так что же, — шепотом спросил я, — получается? Ерунда? Ведь это не завод, а КАТЕР!
        - Не ерунда, — ответил мне из темноты Телеев. - На первом месте план. Дай дОбычу… Спать-то ты будешь?
        - Посижу наверху.
        Луна и туман по-прежнему красили море зеленью. Бот поскрипывал и покачивался. Он терся бортом о волны, и от этого по палубе растекался слабый, невнятный шум.
        Мы пришли на комбинат под утро.
        СВАДЬБА
        В общежитии было светло, я открыл дверь и не узнал комнату.
        Посреди пола чернела яма. Торчали сломанные доски, и в глубине подполья висела паутина.
        Кто-то кашлянул. Я повернулся. В коридоре стояли комендант и еще два человека. Плечистые, в свитерах с растянутыми воротами. Сразу видно — водолазы.
        - Извините, товарищ, — сказала комендант, — без вас авария получилась. Говорила я им — на цыпочках. А они — вприсядку.
        Водолазы посмотрели друг на друга.
        - Разошлись малость, — сказал один.
        - Свадьба у нас была. Товарищ женился. Такое дело получилось.
        - Вещички ваши я на это время уносила, — сказала комендант.
        Я посмотрел на водолазов снизу вверх.
        ЕСЛИ ТАКИЕ РАЗОЙДУТСЯ!
        - И часто у вас бывают свадьбы? — спросил я.
        - Часто.
        - М-да. Я, знаете, сам люблю потанцевать. Но, конечно, вальс. А тут, как видно, танцевали всерьез.
        - Говорила им, чертям: легче, легче, — объясняла комендант. — Да разве послушают! Придется вам мою комнату занять. Не в яме же спать.
        - Спасибо, — ответил я и вдруг вспомнил старуху и проходной. — Мне здесь давно хорошую комнату предлагают. Очень спокойная семья. Не танцуют.
        - Да бросьте вы, — сказал водолаз. — Мы вам быстро починим. Сейчас чурбачки подложим, доски набьем, покрасим. Денек-два сохнуть будет, а потом — лучше старого. Пол мы вам теперь в две доски настелем.
        - В деревнях на улице танцуют, — сказала комендант. — А тут нельзя: то дождь, то туман… Говорила я им: на цыпочках! Нет дисциплины у людей. Сразу видно — не были в армии!
        - И все-таки я уйду, — сказал я. — Мне там будет лучше.
        СТАРИК СО СТАРУХОЙ
        Я перетащил вещи к старухе.
        - Давно бы так, — сказала она. — Вот твоя, родимый, комната.
        Мы вошли в маленькую, очень чистую комнату. В ней стояли кровать и стол.
        Стена над столом была вся заклеена фотографиями. На каждой фотографии был один и тот же парень — молодой, улыбчивый, в тельняшке или в бушлате.
        - Ваня мой, — сказала старуха и печально кивнула, — как с флота пришел, так одежу военную не снимал. Нравилась она ему.
        - Видно, вы очень его любили. Вы часто ходите к нему на могилу? — спросил я.
        Старуха покачала головой:
        - Нету его здесь. В город увезли и нам не показали. Очень они тогда торопились — все думали, что спасут. Там и похоронили. Только бумажку прислали. На фронте деда моего не убило, а сына тут — без войны… Вон дед идет с причала, все катера из города встречает.
        К дому по дорожке поднимался старик. Он шел прямо, не торопясь. Увидел меня в окне, не удивился, а подошел к крыльцу, скрипнул дверью и — слышно было — ушел к себе.
        - Живи, батюшка, — сказала старуха. — Все нам веселее… Так ты не трепаншшик?
        - Художник я.
        - И это неплохо. Живи. Старика моего звать Иваном Андреевичем. Ты здоровкайся с ним, он это любит.
        Она ушла.
        Я остался в комнате, где были кровать, стол и много-много фотографий.
        ОКТОПУС ВУЛЬГАРИС
        Я шел вдоль комбинатовского забора.
        - Николай! — крикнул кто-то сзади.
        Я оглянулся и увидел Лизу, Букина и какого-то солидного мужчину в черном берете и очках.
        - А-а! — закричал Букин. — Я говорил, мы его быстро найдем. Знакомьтесь!
        Человек в очках помахал рукой. Пальцы у него были толстые и вялые, как сосиски.
        Я протянул ладонь. Человек вложил в нее две сосиски.
        - Очень приятно, — сказал он.
        - Это известный кинорежиссер, — объяснил Букин, — через неделю приезжает сюда его экспедиция. Будут снимать картину про осьминогов. Вы как художник и местный житель можете быть полезны.
        Я посмотрел на режиссера. Его лицо показалось мне знакомым.
        - Простите, — сказал я, — мы с вами нигде не встречались?
        - Возможно, возможно, — сказал он.
        - Постойте… Черное море… Взрыв мины для учебного фильма… Рыбы на дне… Ну конечно, это вы! Помните, наша шхуна подошла к месту взрыва. Я еще нырял, осматривал дно? Знаете, как мы вас называли тогда? Главным киношником.
        - Ах, вот оно что! Припоминаю: был такой фильм. И шхуна, верно, была.
        - А вы все на морскую тему снимаете?
        - Да, знаете, поручают. Один фильм удался, второй…
        - Товарищ режиссер снимает почти все фильмы о морских животных, которые делаются у нас, и он часто ездит за границу, — сказала Лиза.
        - Так чем я могу помочь? — спросил я.
        - Трудно сказать. Пока ясна только общая идея.
        Главный киношник кивнул мне, Букин сказал: «Салют!» Они ушли в контору, а Лиза осталась.
        - Надо работать, — сказала она. — Покажите, что успели нарисовать. Я привезла вам альбом «Животные Японского моря». Но предупреждаю: животные там невыразительные. Их не рисовали, а срисовывали. Где присядем?
        - Все рисунки на катере.
        - Идемте туда…
        Мы сидели на палубе, на потертых нетвердых досках. Я доставал из папки по одному рисунку. Лиза смотрела их. На каждом писала два названия животного: по-русски и по-латыни.
        - Как будет «осьминог»? — спросил я.
        - Октопус вульгарис.
        Около нас сидели Телеев и Жаботинский.
        Лиза улыбалась. Видно, рисунки ей нравились.
        - А это что такое? — вдруг спросила она.
        Это был осьминог, которого я нарисовал на причале.
        - Октопус вульгарис, — гордо ответил я.
        Лиза нахмурилась.
        - Зачем вы срисовали мертвого?
        КАК ОНА ДОГАДАЛАСЬ?
        - Это безобразие! Видите, закрыты глаза, опали надглазные бугорки.
        ВОТ ТАК РАЗ!
        - Мм-м… — сказал я. — Он действительно не шевелился, но я думал…
        Телеев и Жаботинский смотрели на Лизу открыв рты.
        - Найдите живого и рисуйте. Лучше всего подсмотрите его под водой. Нарисуйте его так, чтобы он шевелился даже в книге!
        - Сдаюсь.
        На катер пришел Букин.
        - Хорошо быть художником, — сказал он, взглянул на мои рисунки. — Что ни сделай, все хвалят. В науке у нас, брат, не так! Ухабы!
        - Неизвестно, где их больше, — ответил я.
        СЫН
        Я решил, что пора рассчитаться с хозяевами за комнату.
        - Бабушка, — сказал я однажды, когда старуха пришла ко мне убирать, — скоро месяц, как я живу.
        - Ну и живи.
        - Очень мне хорошо тут у вас. Хорошая комната. Тихо.
        Старуха походила по комнате, остановилась перед фотографиями и сказала:
        - Говорят, Ваня мой, сыночек, на помощь звал, а его не услышали… В город увезли, да так и не привезли обратно, — непогоды сильные в ту пору начались. Кто хоронил, и хоронил ли, не знаем, а у нас только митинг на комбинате был, речи говорили. Старик мой ходил, а у меня сил не хватило… Учительница у соседей живет, та и сейчас к нам приходит. Очень хорошая женщина, молодая. «Лучше вашего Вани никого не было», — говорит. Любила его, что ли…
        Я молчал, не зная, что сказать.
        Поэтому сказал ненужное:
        - Деньги я вам хочу заплатить за первый месяц.
        Старуха посмотрела на меня, силясь понять: к чему это?
        - Один он у меня был сын, Ваня, — сказала она.
        К РЕЙНИКЕ
        - Мне очень нужен живой осьминог, — сказал я наконец Телееву. — Ходим, ходим… Все трепанги да трепанги, а у меня тоже план.
        Телеев промолчал.
        - К Рейнике идем, — сказал мне на другой день Шапулин. — Там около острова меляк. Трепангов мало, зато осьминог есть. Там живет. Я, как опускаюсь, каждый раз его вижу.
        Рейнике — самый крайний из здешних островов. Он как дерево на опушке леса. За ним — море.
        Мы дошли до острова и стали на якорь. Опускался Шапулин.
        Его одели, включили помпу. Телеев шлепнул его ладонью по медной макушке. Шапулин отпустил руки, отвалился от катера.
        Дробное пузырчатое облако заклубилось у борта.
        К телефону — на связь — поставили меня.
        В телефонной трубке было слышно, как шумит, врывается в шлем водолаза воздух. Шапулин скрипел резиной, что-то бормотал. Это он ходил по дну, собирал трепангов.
        - Ну как? — то и дело спрашивал я.
        Молчок.
        И верно. Что «ну как?», когда надо работать.
        Шапулин набрал одну питомзу, взял вторую.
        Я по-прежнему стоял у телефона.
        Однажды мне послышалось, что он сказал слово «ушел».
        - Кто ушел? — всполошился я.
        Шапулин не ответил.
        И вдруг метрах в десяти от катера забурлило. Пробив медным шлемом воду, показался водолаз. На зеленой его рубахе извивалось что-то красное, бесформенное, ногастое.
        - Осьминог! — завопил я. — Осьминог!
        На палубу выскочили Телеев, Дед, Жаботинский.
        Мы стали подтягивать водолаза к борту.
        Он стукнулся шлемом о катер.
        - Осторожно! — закричал я.
        Про фотоаппарат, заряженный чудесной цветной пленкой, я забыл. Он болтался у меня на шее, как маятник, а я то бросался тащить водолаза, то хватался за осьминога. Осьминогу не хотелось на катер. Он присасывался к борту, к водолазному шлему, к лесенке.
        Мы отлепляли его, тащили, кричали.
        Наконец Шапулина вместе с осьминогом перевалили через борт. Осьминог отпустил водолаза и шлепнулся на доски.
        Он был испуганный, красный. Шумно всосав в себя воздух, сгорбился и стал раздуваться, расти вверх. Розовые ноги с белыми кольцами-присосками укорачивались.
        Жаботинский выкатил из трюма пустую бочку.
        Мы подняли и посадили в нее осьминога. Он зашипел. Из-под крайнего щупальца у него торчала белая трубка. Она то сжималась, то раздувалась. Через нее осьминог дышал, выпускал воздух.
        Бочку налили до краев. Осьминог всплыл, затем снова опустился на дно и там застыл, испуганно тараща из-под воды глаза.
        С Шапулина сняли шлем. Он сел рядом с бочкой. Лицо у него было красное и мокрое: здорово устал, пока тащил осьминога.
        - Что будем делать? — спросил Телеев.
        Я подумал, если нарисовать осьминога в бочке, Лиза опять скажет: «Безобразие!»
        - Надо бы его куда-нибудь на мелкое место, в скалы.
        - Трепангов наберем и сходим, — пообещал Телеев. — Ты отдыхать будешь? — обратился он к Шапулину. — Раздевайся. Я за тебя пойду.
        - Долго костюм снимать. Ладно, я еще разок.
        - Питомза где?
        - Около якоря бросил. Найду.
        Через несколько минут он снова полез за борт.
        ОСЬМИНОГ НА ПАЛУБЕ
        Осьминог сидел в бочке.
        Он был по-прежнему красный, как вареный рак, тяжело дышал. Там, где торчала вверх его трубочка, то закипал, то гас родничок. Это животное толчками выпускало из себя воду. Я сел около бочки и стал рисовать осьминога по частям: щупальца, глаза, клюв.
        Тело осьминога было все покрыто мелкими серыми складочками. Как будто его посыпали пеплом. Черные глаза с белыми веками-шторками полуприкрыты.
        Один раз, когда осьминог повернулся, я увидел его клюв, кривой, как у птицы.
        Мы смотрели с осьминогом друг на друга. Каждый из нас думал о своем.
        Осьминог не ждал от меня ничего хорошего. Это было видно по выражению его глаз. От морщинок, которыми были окружены глаза, взгляд его казался стариковским.
        А у меня мысли были веселые: наконец-то смогу нарисовать!
        ДВА БРАТА
        Когда две бочки были заполнены трепангами, Телеев сказал:
        - Идем к Двум Братьям!
        Мы снялись с якоря.
        Скалу Два Брата я знал. Мимо нее мы проходили часто. Она лежит как раз напротив комбината.
        Добирались туда почти час. Подходили осторожно. С кормы Телеев отдал якорь: в случае чего можно стянуться назад.
        Когда нос сел на мель, до берега оставалось еще метров пять.
        Шли по колено в воде. Осьминога нес Шапулин. Он нес его, перекинув через плечо.
        Два Брата — это два больших камня. Когда-то здесь была одна скала. Потом она развалилась пополам. Между камнями получилась лагуна — тихая и закрытия. Воды по пояс, узкий проход соединяет лагуну с морем.
        Проход мы забросали камнями, а в лагуну пустили осьминога.
        Он опустился на дно, заклубился и покатился, как облако лиловатого дыма.
        У меня в руках был аппарат в боксе. Пока осьминог полз по лагуне, я прыгал с камня на камень, снимал его. Потом влез по пояс в воду, опустил аппарат и стал снимать из-под воды.
        Вода была ледяная.
        Осьминог решил проскочить мимо меня. Он поплыл.
        Он плыл легко, быстро, сокращая и раздувая зыбкое тело, с силой выбрасывая из себя воду. Как ракета. Сложенные плетью щупальца свободно развевались.
        Осьминог доплыл до заваленного камнями прохода и повернул обратно.
        Я снимал, пока не остался только один кадр. Тогда я загнал осьминога в камни и стал медленно приближаться к нему.
        Он снова покраснел, испуганно поднял щупальца, развернул их, как зонт.
        Я щелкнул затвором в последний раз, отвалил камни от прохода и вышел из воды.
        Осьминог понял, неторопливо выбрался из расселины, повернулся и поплыл в сторону моря.
        Он уже устал и плыл очень медленно.
        Миновав проход в камнях, наклонил туловище, взмахнул на прощание, как плетью, щупальцами и исчез в глубине.
        КАК БЫЛО
        Я рассказал Телееву, что живу у старухи, у которой погиб сын — водолаз.
        - Знал я Ивана, — ответил Телеев. — Вот как дело-то было…
        Я записал историю, рассказанную шкипером.
        Катер работал в тот день у Рейнике. На якорь стали неудачно. Косу, на которой водились трепанги, проскочили. Когда опустили под воду Ивана, он сразу сказал, что трепангов нет, надо искать, и пошел к берегу. След его пузырей потянулся к мыску. Шел он точно.
        Белый шланг с красной паутинкой телефонного, примотанного к нему, провода полз с катера в воду. Шланг шевелился, как змея.
        - Потрави! — просил Иван.
        Он просил для шланга слабины. В телефоне получалось: по-по-по… Телефон барахлил.
        - Починил бы ты его! — сказал мотористу шкипер. — А то случись что…
        Моторист принес из кубрика отвертку, моток изоляционной ленты, начал искать, где плохой контакт.
        - По-по-по…
        Больше слабины не было.
        - Надо к нему подойти! — сказал матрос.
        Моторист возился у телефона.
        Шкипер сам спустился в машину, врубил муфту на самый малый ход, вылез и переложил руль на борт.
        Нос катера сделал широкий полукруг. Натянутый шланг сразу ослаб.
        - Шланг-то у тебя где? — закричал матросу шкипер.
        Тот метнулся к борту. Легкий, светящийся под водой шланг уходил под катер.
        - Стой!
        Как ударился шланг о винт, никто не слышал. Удар был очень тихий. Винт беззвучно перерубил резиновую трубку. За кормой вспыхнул пузырчатый родник.
        - В воду! В воду! — закричал шкипер.
        Матрос понял. Он сбросил только сапоги и в штанах, в рубашке кинулся за борт. Шланга он не поймал. Перерубленный винтом, он успел лечь на дно.
        Вытащили отрубленный конец.
        На белую резиновую культяпку смотрели с ужасом, расширив глаза.
        В спешке одели второго водолаза. Опускался сам шкипер. Он кружил по дну до тех пор, пока под ноги ему не попал лежащий на гальке шланг. Он пошел по нему и пришел к обрубку. Торопясь и обливаясь потом, побрел назад. Прикрепленный к шлангу, на дне лежал человек. Увеличенный водой, он был страшен и неподвижен.
        Его подняли и увезли в город.
        - Вот оно что… Ну и дело, — сказал я, когда Телеев кончил рассказ.
        - Подсудное, — ответил он. — Подходить под мотором к водолазу запрещено. Юлить надо.
        Я не спросил, что значит «юлить». Раз человек погиб, о чем спрашивать?
        Перед моими глазами стояло наклонное, дымящееся известковой пылью морское дно. Голубой водолаз в раздутом от крика шлеме неподвижно лежал на нем.
        ЗАЧЕМ ЖЕ С РУЖЬЕМ!
        С Главным киношником мы встретились у магазина. Шел дождь. Я был в галошах и босоножках.
        Он — в блестящих резиновых сапогах.
        ИНТЕРЕСНО, КАК ОН ИХ ДОСТАЛ?
        - Здравствуйте! — сказал Главный киношник. — Что делаем?
        - Рисуем.
        - Ах да! Вас зовут…
        - Николай.
        - Чудесно! А ко мне уже приехали люди. Завтра будем снимать сцену: водолаз с ружьем против спрута. Приходите смотреть.
        - Зачем же с ружьем? — удивился я. — Водолазы осьминога вам и так поймают. И снимутся с ним.
        Главный киношник посмотрел на меня, как на маленького.
        - Как вы не понимаете? У нас научно-художественный фильм. У нас сценарий. По сценарию спрут нападает на водолаза. Человека спасает ружье.
        Я пожал плечами. Но раз Букин сказал, что я могу быть полезным, я стал советовать.
        - Сделайте так, — сказал я. — Вы наденете водолазный костюм. Водолаз наденет костюм. Спуститесь вдвоем под воду. Водолаз поймает осьминога, отпустит, выстрелит, а вы снимете.
        Главный киношник даже улыбнулся.
        - Что вы! — сказал он. — Мы сделаем проще. За комбинатом мы выстроили аквариум. Три метра высоты, три метра ширины. Двадцать семь тысяч литров. Нальем пожарными помпами в него воды, пустим осьминога. За осьминогом в аквариум опустится водолаз. Мне обещали дать самого лучшего. Осьминог атакует человека, человек убьет осьминога, и все будет в порядке. Просто?
        - Не думаю.
        - Сразу видно, что вы не работали в кино.
        КИНОСЪЕМКА
        На другой день в полдень все собрались около к аквариума.
        Пришло полпоселка: женщины, дети, рыбаки, водолазы.
        Аквариум стоял на самом берегу. Он был высокий, как дом. Настоящая лестница вела наверх. Толстые прозрачные стенки из пластмассы блестели. Пазы в стенках были замазаны красной замазкой. Она пахла грушевым клеем. Я понюхал воздух. Прямо фруктовый сад.
        Около аквариума бегали молодые киношники. Они устанавливали осветительную аппаратуру. Пожарники готовили шланги.
        Главный киношник и Телеев стояли около самого аквариума.
        ЧТО ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТ ТЕЛЕЕВ?
        И тут я вспомнил, что для съемки обещали дать самого лучшего водолаза.
        Пожарники развернули шланги, включили помпу и начали качать в аквариум морскую воду. Светлая линия поползла вверх по прозрачной стенке. Стенка затрещала.
        - Не лопнет? — спросил Телеев у Главного киношника.
        - Не успеет. Мы быстро. Осьминог здесь?
        Осьминог сидел рядом, в бочке. За ним специально ходил в море катер.
        - Одеть водолаза!
        Телееву уже привязывали к ногам медные галоши. Свинцовые подошвы ушли в песок.
        - Пустить осьминога!
        Бочку подняли наверх и опрокинули в аквариум.
        Через желтоватую стенку было видно, как осьминог, растопырив щупальца зонтом, медленно опускается на дно.
        - Теперь так, — сказал Главный киношник, — будете стрелять, когда я махну рукой.
        Мне было жаль осьминога. Телееву, наверное, тоже. Каждый день он встречается с осьминогами на дне, и никогда они не причиняли ему вреда.
        Телееву дали в руки ружье, заряженное гарпуном, и он полез по лестнице наверх.
        Жаботинский нес его шланг.
        По короткой металлической лесенке Телеев слез в аквариум. За прозрачной стеной он казался большим и неповоротливым. По его медному шлему прыгали рыжие зайчики.
        Осьминог увидел человека и забился в угол.
        Заметив в руках человека ружье, он насторожился.
        Телеев нехотя поднял ружье. Видно, он уже расхотел сниматься. Но было уже поздно. Главный киношник махнул рукой. Телеев навел ружье на осьминога. Осьминог испуганно метнулся в сторону. Бац! — гарпун вылетел из ружья и с размаху ударил в пластмассовую стену. Стена раскололась, и двадцать семь тысяч литров воды хлынули на песок.
        Телеев и осьминог вытекли из аквариума вместе с водой. Они лежали рядом. Вода с шумом стекала по песку в море.
        Первым опомнился осьминог. Он со свистом вобрал в себя воздух, сгорбился и выбросил вперед щупальца. Он полз по мокрому песку, переливаясь и блестя, как стеклянный шар.
        Раз-раз — первые щупальца достигли воды. Осьминог повернулся. Сильная струя воды вылетела на берег. Осьминог исчез в глубине.
        Около Телеева уже хлопотал Жаботинский. Он отвинчивал на шлеме окошечки. Телеев уселся, моргая глазами, и стал соображать, что произошло.
        Народ шумел. По лужам бегали киношники и размахивали руками.
        Главный киношник стоял наверху, на помосте, и смотрел в пустой аквариум.
        Потом он спустился и подошел к нам.
        - Какая силища, а? — спросил он и потер руки. — Ничего, искусство требует жертв! Помню, бросали мы однажды с парашютом корову. Конечно, с самолета. Дверь оказалась узкой. Корова зацепилась рогами и не проходит. Пришлось идти на посадку и заменить самолет.
        - Простите, — сказал я, — зачем корове прыгать с парашютом?
        - Не помню. Наверно, так надо было по сценарию… Тэк-с, а что же теперь делать нам? Время идет.
        - Я предлагал: опуститесь под воду.
        - Это исключено. Придется сделать так. Комбинированная съемка. Отдельно осьминог — отдельно водолаз. Маленького осьминога снимаем в маленьком аквариуме. Стрелять в него будут с воздуха, через воду. Гарпун большой, но мы его потом уменьшим при печати. Затем — у меня есть где-то кадры — аквалангист на Черном море. Склеим аквалангиста и осьминога, и все будет в порядке… Помню, однажды мы в Киеве устроили пожар. Подожгли дом. Дом горит, а артиста, который должен входить в этот дом, нет. Не приехал. Пришлось потушить.
        Я не дослушал. Меня позвал Жаботинский.
        Надо было раздевать Телеева.
        ЕЩЕ ГАЛОШИ
        На остров вернулось солнце.
        Дороги снова стали желтыми, а трава — зеленой.
        Я вытащил из галош босоножки и положил их в чемодан. Ура! А галоши можно выбросить. Как они мне надоели! Даже походка из-за них стала у меня утиной.
        Я хотел вышвырнуть их в окно, но побоялся. Мимо все время кто-нибудь да шел.
        Я бросил галоши под кровать…
        Вечером мы сидели около дома: я, старуха и старик.
        За Амурский залив, за синие сопки опускалось коричневое солнце. Оно тускло светило сквозь дым комбинатовской трубы.
        - Мне скоро уезжать, — сказал я. — Почти два месяца у вас прожил. Хорошее место — остров.
        - Чего хорошего, — сказал Иван Андреевич, — дождь да снег.
        - Осень, говорят, тут очень славная.
        - Тридцать лет здесь живем. До войны приехали, — сказала старуха. — Привыкли. Все нас тут знают. Кем мы не работали: и матросами, и сторожами. Иван Андреевич складом даже заведовал.
        - Интересно, вот летом — катер, а зимой как? — спросил я. — Как до города добираетесь?
        - Зимой дорогу по льду накатывают. Машины, считай, каждый час ходят. Кроме нас, на острове и зверосовхоз, и школа.
        Я представил себе, как по весне ломается лед и эту дорогу уносит в море. Там она и плавает по кусочкам: льдина за льдиной — на каждой отпечатки автомобильных шин. А к острову в это время ни подойти, ни подъехать.
        - Вы молодцы, — сказал я. — Шутка сказать — тридцать лет на острове! Прямо герои.
        - Привыкли мы к тебе, — сказала старуха. — Хорошо ты у нас пожил. А я все собиралась пирог спечь. Может, успею?
        - Горят они, пироги-то, у тебя, — сказал старик. — Как поставишь, так дым.
        Старуха вздохнула:
        - Памяти нет. И откуда ей быть теперь у меня — памяти?
        СТАРИК
        Я провожал Лизу с Букиным на катер.
        Они приезжали проститься со мной.
        На причале я увидел Ивана Андреевича.
        Домой мы с ним шли вместе.
        - Иван Андреевич, — спросил я, — зачем вы все время ходите на причал?
        Он не ответил, остановился, вытащил из грудного кармана записную книжечку. В книжечке лежала сложенная вчетверо вырезка из газеты.
        Через двадцать лет
        Йошкар-Ола (ТАСС). В семью учителей Соколовых пришла радость. Во время войны из Ленинграда был эвакуирован вместе с детским садом и пропал без вести их четырехлетний сын Гриша. Отец и мать тоже были разлучены и встретились только после войны в Йошкар-Оле. Здесь они остались работать. Сейчас оба учителя на пенсии. Неделю назад стол розыска сообщил, что их сын, Григорий Акимович Соколов, жив и работает в Кемерове. Вчера на перроне городского вокзала произошла трогательная встреча. Григорий Акимович вместе с женой и сыном приехал навестить родителей.
        - Приехал навестить, — сказал одними губами старик. — Вместе с женой и сыном. Их сын Григорий Акимович.
        Видно, он знал заметку наизусть.
        Я отдал ему аккуратно вырезанный клочок пожелтевшей бумаги. На сгибе бумага была подклеена.
        Мы молча пошли к дому. Над дорогой в кустах, где строили новую школу, кто-то упорно бил молотком в рельс: день… день…
        ГОЛУБОЙ ОСКОЛОК
        Все было сделано, все зарисовано. Я прощался с островом.
        Я бродил по берегу.
        Среди белой и розовой, обкатанной морем гальки чернели пятна золы от костров. По воскресеньям в солнечные дни здесь гуляют семьями.
        Подошвы вязли в пластах прелой зелени. Пузырчатые коричневые листья морской капусты щелкали под каблуком.
        Весь берег был усеян обломками раковин. Море выбрасывало их годами. Ломкие, побелевшие от солнца, они лежали грудами.
        Один обломок раковины я поднял.
        Он был не такой, как остальные. На вогнутой его поверхности сидела перламутровая шишечка.
        Странное дело!
        Бывает, что внутрь раковины попадает песчинка. У моллюска, живущего в известковом домике, нежное и мягкое тело. У него нет рук. Он не может избавиться от песчинки. Резкая боль заставляет его обволакивать песчинку корочкой перламутра. Один слой, второй. Получается блестящая молочная бусина — жемчуг.
        Чтобы достать жемчуг, искусные пловцы ныряют на дно. Они отдирают от камней крупные иззубренные раковины, складывают их в мешочки у пояса.
        Это очень тяжелый труд.
        А тут прямо под ногами, рядом с золою костров…
        Я присмотрелся к осколку. Еще недавно он был половинкой раковины, по краям — свежий излом, на выпуклой поверхности — мазутный след каблука. Кто-то наступил башмаком — крак! — и прошел мимо.
        Нарост в одном месте имел дырочку. Сквозь нее виднелось что-то темное и блестящее.
        Что, если разбить? Может, из него выкатится темно-голубая жемчужина? А может, всего-навсего серый камешек?
        Я сунул осколок в карман и пошел дальше. Я знал, что никогда не разобью раковину. Она будет лежать у меня дома вместе со всякими редкостями. Будут приходить гости и, взяв в руки, рассматривать ее и спорить.
        А там внутри будет ТАЙНА.
        ЮЛИ-ЮЛИ!
        Я уезжал рано утром. Стараясь не шуметь и не будить стариков, я собрал чемодан, вышел из дома.
        Около проходной меня догнал Иван Андреевич. В руках у него был сверток, перевязанный шпагатом.
        - Вот… — сказал старик, задыхаясь. — Вам… от нас…
        - Зачем такое беспокойство, Иван Андреевич? — сказал я. — Большое спасибо за все. Я не хотел вас будить. Тут, наверное, пирог?
        - Пирог.
        - Вот видите, сколько хлопот. Большой привет супруге. Не поминайте лихом!
        Я положил сверток в чемодан и пошел к причалам.
        ВСЕ-ТАКИ СПЕКЛА ПИРОГ!
        Я зашел на бот проститься с командой МБВ-10.
        Мы пожали друг другу руки.
        - Приезжай! — сказал мне Телеев.
        - Осенью иду в школу! — сказал Шапулин.
        - Книжку пришлите! — попросил Дед.
        Катер почему-то в этот день не подошел к причалу, а стал на рейде. Меня повез к нему Жаботинский.
        Он положил в лодку мой чемодан, взял одно весло, оттолкнулся от берега.
        - А второе весло? — спросил я.
        Веня не ответил. Он вставил весло в веревочную петлю на корме, встал во весь рост и начал раскачивать весло из стороны в сторону. Он раскачивал его и крутил вокруг оси. Весло врезалось в воду, как винт.
        Лодка дрожала и шла вперед.
        - Это называется юлить! — весело сказал Веня. — Юли-юли!
        Так вот как надо было подходить к водолазу!
        - Я писать буду, Веня, — сказал я. — Остров Попова, до востребования, Жаботинскому?
        - Зачем Жаботинскому? Моя фамилия Томский. Жаботинский — прозвище.
        Я вспомнил, как Веня носит на бамбуковой трубке стокилограммовые бочки. Конечно, он — Жаботинский.
        Лодка подошла к катеру. Веня протянул мне чемодан.
        - До свидания! — сказал я.
        Веня поднял руку.
        Лодку относило течением. Веня встал на корме, завертел веслом, и нос лодки тотчас же повернул к берегу.
        Сегодня вечером я улечу домой.
        НА АЭРОДРОМЕ
        На аэродроме во Владивостоке я целый час ждал самолета.
        Проголодался, открыл чемодан и вытащил сверток.
        Попробуем пирог.
        Я положил сверток на стол и развязал шпагат. Внутри была газета, в газете почему-то ДВА СВЕРТКА.
        Я раскрыл первый. Пирог. Обещанный пирог!
        Во втором свертке лежали галоши. Мои галоши. Вымытые и блестящие.
        ЗАЧЕМ ОНИ МНЕ ТЕПЕРЬ?
        Я положил галоши рядом с пирогом и стал думать.
        Выбросить? Невозможно. Теперь это не галоши, а знак доброго внимания и заботы.
        Повезу-ка я их домой. Дома у меня на подоконнике много редких вещей. Там лежат черноморские раковины рапаны, засушенная рыба-игла, бронированный кузовок, который привез мне из Индийского океана знакомый матрос.
        Там я положу одну галошу. Она ведь тоже редкость. Она плавала со мной к островам Рейнике и Два Брата.
        Ее месяц поливало морской водой, и липкая желтая глина пыталась сорвать ее с ноги.
        Вторую я поставлю под диван.
        Пускай стоят. Они еще пригодятся. Ведь мои путешествия не кончились.
        Я уселся поудобнее и стал жевать старухин пирог.
        Он был вкусный и на этот раз непригорелый.
        Радио объявило посадку.
        В ЛЕНИНГРАДЕ
        Когда я прилетел в Ленинград, дверь мне открыла сестра.
        - Ты? — воскликнула она. — А мы думали, тебя уже нет в живых!
        - Это еще почему?
        - Из-за твоих дурацких телеграмм.
        В переднюю вышла мать и упала ко мне на грудь.
        - Ну-ну, мама… — сказал я. — При чем здесь мои телеграммы?
        Мать с сестрой положили их на стол:
        ДОЛЕТЕЛ БЛАГОПОЛУЧНО САМОЛЕТЕ ЗАСТРЯЛА НОГА
        КОЛЯ
        ЗДОРОВЬЕ ХОРОШЕЕ УДАРИЛСЯ ГОЛОВОЙ О СВАЮ
        КОЛЯ
        - И на этом телеграммы кончились. Что мы должны были думать? Признайся: ты сильно разбил голову?
        - Да что ты? Пустяки, чуть-чуть стукнулся. Небольшая шишка.
        - А нога в самолете?
        - Еще легче. Совсем ерунда.
        - Тогда зачем ты нам об этом писал?
        - Ты сама просила писать подробно и писать всю правду.
        Я достал папку с рисунками и стал показывать их. Тут я сразу вспомнил рыбака и рыбку. Вот эти рисунки совсем другое дело!
        Ну и что же, что у меня плохо получаются люди? Я буду рисовать морских животных, буду опускаться на дно, наблюдать, как прыгают плоские, как блюдечки, раковины-гребешки, следить за пучеглазыми бычками, красными глубоководными крабами с колючками. Буду ходить на ночной лов кальмаров и на сбор морской травы анфельции.
        Я могу разглядеть спрятавшуюся в песок камбалу. Мне ничего не стоит нарисовать плывущего, как голубое облако, осьминога.
        Пускай у меня не будет больших, написанных маслом картин. Пускай будут маленькие рисунки в книгах водолазах. Я сделаю много книг о жизни рыб.
        Хорошо, что я слетал на Дальний Восток.
        - Что ты бормочешь себе под нос? — спросила сестра.
        - Это я так, сам с собой. Вспоминаю отлет.
        Радио объявило посадку. Мы вошли в самолет взлетели. Когда самолет поднялся, я увидел в море остров. Это был остров Попова. Самолет качнуло, и остров наклонился: он прощался со мной, остров, около которого водятся осьминоги и где водолазы собирают на дне трепангов.
        Дом под водой
        МЕНЯ ВЫЗЫВАЕТ МАРЛЕН
        Звонок среди ночи. Я вскочил с кровати.
        - Не туда! — закричала из соседней комнаты мать. — К телефону!
        Я закрыл дверь, которую отворил было, и побежал к телефону.
        - Завернись в одеяло, — крикнула сестра, — от окна дует!
        - Да!.. Да!.. — кричал я в телефонную трубку. — Слушаю вас… Кто? Какой парлен?.. Ах, Марлен!.. Какая бухта?..
        Я опустился на стул и начал соображать.
        «Марлена я не видел два года… Наверно, зовет меня опять на Черное море»…
        - Скажи по буквам! — закричал я. — Тебя плохо слышно. Ты откуда? Из Севастополя… Так. Григорий… Ольга… Ласкирь… Улыбка… При чем тут улыбка? A-а, Голубая!
        «Голубая бухта!»
        Я вспомнил: теплый воздух дрожит над вершинами гор… Прямо в воду опускается отвесная скала. Ее поверхность вся изрыта круглыми, как оспины, отметками…
        - Хорошо, я подумаю.
        В трубке что-то щелкнуло, и стало отлично слышно. Голос Марлена раздавался совсем рядом.
        - Нечего думать! — сказал Марлен. — Мы начинаем работы в Голубой бухте. Очень интересно. Приедешь в Симферополь, там тебя встретят и на мотоцикле привезут к нам. Встречать будет человек в белом шлеме. Жду!
        И он повесил трубку.
        «Вот так раз!»
        Я остался сидеть около телефона, завернутый в одеяло.
        «Может, и верно поехать?»
        Через три дня я уже слезал с поезда на перрон симферопольского вокзала.
        Призывы Марлена всегда действовали на меня, как взгляд очковой змеи на мышь.
        НЕУСТОЙЧИВЫЕ МОТОЦИКЛЫ
        Я вышел на привокзальную площадь и первым делом стал высматривать человека в белом мотоциклетном шлеме.
        Вся привокзальная площадь была полна людей в белых шлемах. Они бродили около своих мотоциклов, заводили их — трах-тах-тах! — и, размахивая руками, обсуждали какие-то свои мотоциклетные дела.
        - Что тут происходит? — спросил я одного.
        - Мотопробег Симферополь — Феодосия в честь праздника виноградаря! — ответил мотоциклист.
        В это время какой-то человек в кожаной куртке поднял флаг, другой выстрелил из пистолета, и все мотоциклы, стреляя и взрываясь, умчались.
        Последними укатили на автомашине человек с флагом и человек с пистолетом.
        Площадь опустела. Остался один мотоциклист. Он стоял посреди пустой площади и держал в руке белый шлем.
        Я подошел к нему.
        - Здравствуйте! — сказал я. — Меня зовут Николай. Мы от Марлена?
        - Привет! — сказал он. — От Марлена. Вы когда-нибудь на заднем сиденье ездили? Не упадете?
        - Не упаду, — ответил я.
        Я никогда не ездил на заднем сиденье. И вообще никогда не ездил на мотоцикле.
        ПО-МОЕМУ, ВСЕ ОНИ СЛИШКОМ НЕУСТОЙЧИВЫ.

120 КИЛОМЕТРОВ В ЧАС
        Я нацепил на плечи рюкзак, поставил на сиденье ящик с красками, уселся и положил руки на плечи мотоциклисту.
        - Меня зовут Лёсик, — сказал он. — В детстве меня так звала мама.
        Он пнул ногой свой мотоцикл, и тот затрясся. Машина ревела и подпрыгивала, как ракета перед стартом. И еще она напоминала необъезженную лошадь.
        ОНА ХОЧЕТ СБРОСИТЬ НАС.
        Не успел я так подумать — мотоцикл рывком выскочил из-под меня, я шлепнулся в пыль.
        Стреляя синим дымом, Лёсик сделал по площади круг.
        - Что же вы не держались? — удивился он.
        Я снова уселся и вцепился Лёсику в бока.
        - Не щекотите! — закричал он. — Я боюсь щекотки. Сидите спокойно. Держитесь свободно и в то же время крепко. Понятно?
        Понять этого я не мог.
        Я нашел около сиденья металлическое кольцо и впился в него пальцами. Мотоцикл опять затрясся, рванулся вперед, и мы помчались по симферопольским улицам.
        НЕ СЛИШКОМ ЛИ БЫСТРО?
        Я заглянул Лёсику через плечо. Стрелка спидометра дрожала около надписи «60 километров в час».
        Я крикнул Лёсику.
        - Да. Да, — не дослушав, закричал он. — Это пока. Потом газанем!
        Нас вынесло на шоссе. Мимо мелькнули последние городские дома, мотор выл ликующе и беспощадно. Стрелка дрогнула и покатилась: 100 километров в час… 120…
        Я припал лицом к Лёсиковой спине. Встречный воздух стал твердым и упругим. Он раздувал брючины и тащил ноги назад, хлестал по лицу и расстегивал на груди рубашку.
        Я так тянул вверх кольцо, что оно должно было вот-вот вырваться. Руки онемели. Из-под ногтей сейчас выступит кровь…
        ЧТО ТАМ ПОСЛЕ 120?
        ВНИЗУ — ГОРЫ
        Мы мчались по крымской степи. Узкие и глубокие овраги пересекали степь.
        Мотоцикл затрясся мелкой дрожью: мы съехали с асфальта и затрусили по неровной каменистой тропе.
        Тропа повернула к оврагу, сбежала на его дно и помчалась дальше.
        Стало холодно. Мотоцикл завыл и пополз еле-еле. Я высунул нос из-за Лёсикиного плеча. Овраг превратился в самое настоящее ущелье. Вверху громоздились каменные глыбы, между ними вились узкие тропинки, лилась вниз зелень кустов. Оранжевые верхушки скал горели в лучах утреннего солнца.
        Странный Крым! Там, наверху, ведь степь. Ровные, как стол, распаханные тракторами поля, желтая, пересохшая трава, сусличий пересвист.
        А У НАС, ВНИЗУ, — ГОРЫ!
        ПЕЩЕРЫ
        Мы проехали час, и от нашего мотоцикла пошел пар.
        - Слезаем! — сказал Лёсик и повалил машину набок.
        Я едва успел спрыгнуть.
        Лёсик расстегнул шлем, положил его на землю и лег.
        Сколько я ни встречал мотоциклистов, они все или сидят на машинах, или лежат на земле.
        НАВЕРНОЕ, ОНИ РАЗУЧИЛИСЬ СТОЯТЬ.
        Лёсик вставил в зубы травинку и начал ее жевать.
        Я поднял голову. Прямо передо мной возвышалась удивительная скала. Это была даже не скала, а останец — остаток очень древней горы. Ветры и время сгладили ее вершину, и она стала плоской. Тропа, по которой мы приехали, раздваиваясь, обтекала гору.
        Верхний край был изрыт пещерами. Они опоясывали гору кольцом и смотрели во все стороны, как пустые глазницы. Некоторые дыры были правильной четырехугольной формы. Я потянул Лёсика за штанину.
        - Что это? — спросил я. — Что за пещеры?
        - А? — Лёсик даже не поднял головы. — Это Эски. Я посплю пятнадцать минут. Хорошо?
        ЧТО ЗНАЧИТ ЭСКИ?
        Я подошел к подножию горы.
        Серые, шершавые, источенные водой и ветром камни поднялись надо мной. Они тянулись вверх и заканчивались причудливой вязью ходов.
        Скала возвышалась метров на сорок. Подняться на нее было невозможно. «Что значит Эски?» Знал Лёсик.
        Но он спал.
        Ровно через пятнадцать минут он вскочил, поднял за рога машину, пнул ее, мотор заработал — трах, тах! — я едва успел вскочить на сиденье, и мы уже мчались по тряской дороге.
        Свернув шею на сторону, я смотрел, как удаляется источенная дырками, как сыр, каменная громада.
        Мотоцикл дернул. Мы пронеслись мимо огромного валуна. Он, видно, скатился с вершины останца. В боку его было пробито отверстие, похожее на дверь.
        И КАМЕНЬ СТРАННЫЙ…
        - Держитесь! — крикнул мне через плечо Лёсик. — Сейчас я вас тряхану!
        ОХ, УЖ ЭТА ДОРОГА!
        МОРЕ
        Мотор выл легко и радостно. Дорога пошла вниз, ветер свистел в ушах. Я уже приловчился сидеть и не так тянул на себя кольцо.
        Мы объехали высокую зеленую гору, вылетели на асфальт, промчались по нему и, сделав поворот, очутились на краю обрыва.
        Лёсик едва успел затормозить.
        Под колесом мотоцикла ослепительно и спокойно голубело море. Ровный ветер гнал по его поверхности едва заметные черные морщинки. Зеленый и оранжевый берег петлял внизу.
        - Голубая бухта! — сказал Лёсик.
        Я узнал ее. Вот те скалы, около которых «Тригла» стояла на якоре. Где-то там грот «Машина». Там мы подняли камень с отпечатками древних животных…
        На берегу бухты зеленели палатки. Около них бродили белые и красные букашки — люди.
        ПАВЛОВ И ДРУГИЕ
        Когда мы подъехали к палаткам, навстречу нам вышли здоровенные парни — все в трусах.
        - Это вы художник? — спросил самый громадный из парней. — Я Павлов. А вашего Марлена нет.
        - Как нет?
        - Уехал в Севастополь за аппаратурой. Магнитофоны для записи рыб.
        - Чего?
        - Голосов рыб.
        - Что же делать? — растерянно спросил я.
        - Присматривайтесь… Давайте познакомимся. Я начальник экспедиции. Это мои помощники.
        Рядом с ним стояли три парня. Один в очках и с портфелем, второй с водолазной маской в руке. Третий стоял просто так. Стоял и жевал колосок.
        - Мой заместитель — Джус.
        Парень в очках вежливо наклонил голову.
        - Инженеры-подводники Немцев и Игнатьев.
        Эти тоже закивали.
        - Устраивайтесь. Ваше место в шестой палатке, третья раскладушка с краю. Миска тоже третья, за вторым столом. За питание рубль в сутки.
        Между палатками желтели длинные столы из неструганых досок.
        Я достал из кармана три рубля.
        - А вдруг Марлен не приедет? — сказал я.
        Нее захохотали.
        - Приедет ваш Марлен. Давайте больше.
        ЕГО ЗОВУТ «САДКО»
        Я отнес вещи в палатку и вернулся к Павлову. Я хотел понять, что тут происходит.
        - Что мы собираемся делать? — переспросил Павлов. — Ставить «Садко».
        - Как «Садко»?
        - Подводный дом. У нас экспедиция. Ваш Марлен, например, будет изучать звуки, издаваемые морскими животными.
        - Ага…
        К нам подошел Лёсик.
        - Мне теперь в Севастополь?
        - Да, к Марлену. Не забудь заодно узнать про матрасы.
        - Сделаю.
        Он завел свой мотоцикл и пулей вылетел из лагеря.
        Синий хвост дыма потянулся за ним на гору.
        ВСЕ ПРАВИЛЬНО. САДКО БЫЛ ГОСТЕМ МОРСКОГО ЦАРЯ…
        - Мы должны научиться жить под водой, — сказал Павлов.
        БЕЗ НЕГО НЕ ОБОЙТИСЬ
        Вечером мы сидели на берегу, швыряли в море камин и смотрели, как они прыгают по воде.
        - Если бы я был художником, — сказал Павлов, — я бы писал жизнь на больших глубинах. Помню, как-то опускался на Шикотане — остров такой в Курильской гряде. Скала — обрыв метров сорок. Опустился — ничего не видно. Включил фонарь. Поверите, даже вздрогнул! Скала, а на ней крабы. Да не простые, лиловые, а глубоководные, колючие, красного цвета. Как цветы. Зеленая вода, черный камень и красные крабы. Такого нигде больше не увидишь.
        Он вздохнул.
        - Расскажите, зачем нужен дом, — попросил я.
        - «Садко»?
        Но вместо «Садко» он рассказал про то, как работал один английский водолаз.
        …Дело было в Северном море. Во время войны там был торпедирован английский транспорт с грузом никеля. Судно затонуло на глубине сто восемьдесят метров.
        После войны эти никелевые пакеты решили поднять.
        Сперва нужно было обследовать судно. Опустили водолаза. Это был отличный водолаз, который полжизни провел, опускаясь на самые большие глубины.
        Однако сто восемьдесят метров и для него было пределом.
        Опускали водолаза медленно, с выдержками, все время спрашивая, как он себя чувствует.
        Водолаз достиг дна и, волоча за собой шланги, обошел корабль кругом.
        Шланги были не очень длинные — баллоны со сжатой воздушной смесью были тоже опущены на дно. Но все равно на такой глубине, под таким страшным давлением, человек двигался очень осторожно.
        Водолаз увидел, что судно развалилось на части и никелевые пакеты разбросаны по дну.
        - Самое интересное началось потом, — сказал Павлов. — Знаете, сколько времени пробыл на дне водолаз? Пятнадцать минут. А поднимали его? Никогда не угадаете. Двенадцать часов! Нужно было медленно снизить давление в легких и крови до нормального. Иначе кессонная болезнь или смерть.
        - Знаю, — сказал я. — Если водолаза резко поднять, кровь вскипает, как газированная вода в откупоренной бутылке.
        - Вот-вот. Пятнадцать минут — и двенадцать часов. Это не работа! Нужны дома. Подводные дома, давление в которых равно забортному. Водолаз должен работать и отдыхать без смены давления. Вышел из дома, вернулся, снова вышел. Ходи сколько хочешь.
        Я сказал: «A-а!» Я действительно понял, зачем нужен «Садко».
        - Где сейчас дом?
        - Скоро будет здесь. Его буксируют по морю.
        В бухте кто-то вздохнул.
        - Должно быть, дельфин! — сказал Павлов. — Их тут много.
        Мы помолчали.
        - Для нас самое главное этим летом — наблюдения над человеком. Сколько времени он может прожить в подводном доме? Как будут работать сердце, легкие?.. И дельфина вы скоро увидите, его вот-вот привезут. Будем обучать, себе в помощь.
        ДЕЛЬФИНА?
        Это мне понравилось.
        ГОЛУБАЯ БУХТА
        Я брел к скалам. К тем самым, на которых вмятины от пушечных ядер и где шумит грот «Машина».
        Мои кеды тонули в черной гальке. Я вспомнил, как нашел на тихоокеанском берегу раковину с жемчужиной, нагнулся и стал смотреть под ноги.
        Среди черных, обкатанных водой голышей лежали обломки маленьких розовых раковин. Мелкие, тонкие, которыми продавцы в Севастополе обклеивают рамочки для фотографий.
        Не тот берег! И вода здесь не та. И животные. В Черном море нет осьминогов, морских звезд. Тут никто не ловит трепангов и не собирает колючих длинноиглых ежей.
        Очень благополучное море. Ласковое и тихое…
        Скалы, к которым я шел, подступали все ближе и ближе. Пляж сузился и превратился в тонкую полоску.
        Еще десяток шагов — и галька исчезла. Высокая скала преградила путь.
        Я разделся и, придерживаясь руками за выступы, вошел в воду. Вдоль каменной стены добрел до поворота. Здесь каменная тропинка оборвалась, и я погрузился по шею. Оттолкнувшись от скалы, поплыл. Стена повернула, открылся входной мыс — ровный, отполированный волнами и брызгами каменный обрыв. Где-то тут должна быть «Машина».
        Я прислушался. Тяжелых вздохов, которые издавал когда-то грот, не было слышно. Оспин в каменной стене я тоже не разглядел. Должно быть, море разрушило скалу.
        Я задрал голову и стал высматривать наверху, среди оползневых желтых пятен, то место, где когда-то сорвались и обрушились в воду плиты с отпечатками древних животных.
        Я не нашел и его.
        ЗДЕСЬ ВСЕ ТАК ИЗМЕНИЛОСЬ!
        Я дернул по-лягушачьи ногами и поплыл назад, к тому месту, где светлой горкой лежала моя одежда.

«САДКО»
        Не успел я надеть штаны и майку, как из-за скалы показался черный обрубленный нос буксирного парохода. Потом — решетчатая стрела и, наконец, кран. Плавучий кран на четырехугольном, похожем на ящик, основании.
        Затем показался еще один буксир. Он тащил за собой что-то белое, полупогруженное в воду, похожее на цистерну. Буксир пошел шибче. Перед цистерной запенился и зашумел бурун.
        Сперва я не понял, что тащат, но потом меня осенило:
        ВЕДЬ ЭТО ДОМ!
        Прыгая на одной ноге, я вылил из кед воду и побежал в лагерь.
        В бухте грохотали цепи. Это становились на якоря суда. Буксир… Второй буксир… Кран.
        Только дом остался свободно качаться на воде.
        НЕ ДО МЕНЯ
        До прихода дома мной все интересовались. Павлов, тот заговаривал по нескольку раз в день.
        Теперь все изменилось. Мимо меня пробегали, не обращая внимания. Все были заняты делом. Дом! Пришел дом!
        Между буксирами и берегом сновали шлюпки. Около плавающего дома их все время толпилось штук пять.
        Готовилось что-то серьезное.
        Всем было не до меня.
        КАК ЯКОРЬ?
        Все повторяли слово «якорь».
        - Как с якорем?
        - Якорь обещали к обеду.
        - Не видно якоря?
        - Еще нет.
        - А блины для якоря?
        КАКИЕ ЕЩЕ БЛИНЫ?
        - Якорь… Якорь… Якорь…
        Я не выдержал.
        - Ну, как там с якорем? — небрежно спросил я одного водолаза; тот сидел на корточках и тряпкой с вазелином протирал пружинки от акваланга.
        - А?
        - Я говорю: как якорь, ничего?
        - Не видел, — сказал аквалангист. — Его никто еще не видел. Сегодня должны привезти.
        В это время из-за скалы выполз еще один буксирный катер. Он вел за собой понтон. На понтоне один на другом лежали рыжие чугунные блины. Каждый толщиной в четверть метра. Целый столб.
        Под их тяжестью понтон едва не тонул.
        Катер подтащил понтон к крану…
        И вдруг я увидел, что из-за палатки вышел Марлен. Он был с кудрявым человеком в шортах.
        - Марлен! — закричал я и кинулся к ним. — Наконец-то!
        Марлен остановился и задумчиво посмотрел на меня.
        - А, это ты? — сказал он. — Как якорь?
        Я разозлился. Мы не виделись два года. Нашел о чем спрашивать!
        - Утонул твой якорь.
        Марлен посмотрел на бухту.
        - Нет, вижу, он здесь… Знакомься, это дрессировщик дельфина. Будет готовить животное.
        Человек в шортах протянул мне руку:
        - Рощин-второй!
        Я сунул ему в ладонь два пальца.
        РОЩИН-ВТОРОЙ… А ГДЕ ЖЕ ПЕРВЫЙ?
        ЯКОРЬ ГОТОВ
        Буксиры сгрудились в центре бухты.
        Кран опустил крюк и подцепил им чугунные блины.
        - Придумали же якорь! — сказал Марлен. — Тонн двадцать в нем.
        Он принес бинокль.
        Кран начал медленно опускать якорь в воду.
        Марлен передал бинокль мне.
        Якорь был в воде уже до половины. Вот он скрылся…
        С понтона поползла в воду цепь. Она ползла медленно, как змея, поблескивая и извиваясь.
        Шевельнулся дом. Он качнулся, отошел от буксира и, вращаясь, поплыл к тому месту, где утонул якорь. Там он покружил, выпрямился и стал.
        Теперь он стоял, как скрытая до половины в воде сторожевая башня. Круговой поручень опоясывал ее верхушку. Над башней развевался красный флажок.
        - Дом стоит. Магнитофоны для записи рыб прибыли, — сказал вечером Павлов. — Все есть, нет только дельфина.
        ДЕЛЬФИН САША
        На следующий день появился и дельфин.
        Его тоже доставил буксирный катер. Теперь вся Голубая бухта была забита судами.
        Дельфина привезли в клетке. Вернее, притащили. Клетка плавала, привязанная к четырем резиновым, надутым до блеска баллонам. Дно ее было под водой, крыша чуть поднималась и была в воздухе.
        Когда катер подошел к берегу, Марлен сразу же начал шуметь.
        - Эй, на катере! — крикнул он старшине. — Как привязали клетку? Вы что, не понимаете? Зверя утопите. Ему дышать надо.
        ДЕЛЬФИН — ЭТО МАЛЕНЬКИЙ КИТ. ЕМУ НУЖЕН ВОЗДУХ.
        - Где сопровождающее лицо?
        - Лицо укачалось. Спит, — мрачно ответил старшина. — Разбудить?
        - Будите!
        На палубу вышел, покачиваясь, желто-зеленый человек в дамской кофте.
        - Вы из дельфинария? — спросил Марлен. — Сопровождающий?
        Человек кивнул.
        - Вы знаете, что ваш дельфин чуть не утонул?
        Человек заморгал глазами и положил руку на живот.
        Видно, его здорово укачало.
        - Н-нет.
        Марлен посмотрел на него свирепым взглядом.
        - Почему вы в дамской кофте? — спросил он. — Как зовут вашего дельфина? Чем вы думаете его кормить?
        - Саша.
        Это было все, что смог сказать человек. Он положил на живот вторую руку и полез назад в каюту.
        - Где он ухитрился укачаться? — возмутился Марлен. — На море ведь штиль.
        - Дамская кофта? — сказал, подумав, старшина. — Его жена провожала. Она была в мужском пиджаке. Перепутали, видно. Не шумите. Дельфина звать Саша. Кормить его надо рыбой. Он мороженую ест.
        Старшина объяснил это и пошел на корму — проследить, чтобы клетку побыстрее вели к берегу.
        Тогда из каюты снова высунулся желто-зеленый. В руке он держал бумажку.
        - Распишитесь в получении, — хмуро сказал он. — А то мне не отчитаться. Зверь — он знаете сколько стоит! Вот тут и тут… Два раза.
        Он глотнул слюну и, взяв у Марлена бумажку, исчез.
        МОРСКИЕ КАНАРЕЙКИ И БОЛТУНЫ
        Как-то я спросил Марлена:
        - Что же ты собираешься записывать?
        Он не ответил, отвел меня в палатку и достал из чемодана кассету с тонкой магнитофонной лентой.
        - Вот. Один человек привез, — сказал Марлен. — Из полярной экспедиции.
        Он включил магнитофон.
        Под низкими сводами палатки послышались удивительные звуки.
        Сначала звенели колокольчики. Они звенели тихо и мелодично: тень-тень!..
        Потом послышался шорох и скрип, как будто волокут по полу мешок с битым стеклом. Потом опять: тень-тень!..
        Затем магнитофон замолчал. Началась новая запись. Кто-то чирикал и посвистывал. Весело так: «Свись-свись!» Помолчит, послушает себя и опять: «Свись-свись!» Похоже на канарейку, только резче и солиднее. Сперва один голос, потом второй. Первый: «Свись!» А второй ему отвечает: «Свись-свись!»
        МОЖЕТ БЫТЬ, ПИНГВИНЫ?
        Третья запись была совсем непонятная.
        Кто-то скрипел.
        Сначала он молчал, потом как заскрипит: «Згрр-ррр-ррр… рр… р…» Поскрипел и снова замолчал. И вдруг как забормочет: «Бла-бла-бла!..» Сперва один голос, потом несколько. Галдят, как на базаре.
        - Что это? — спросил я, когда запись кончилась.
        - Отгадай.
        - Первая запись — битое стекло, — сказал я. — Вторая — пингвины. Третья — восточный базар. Угадал?
        Марлен заулыбался:
        - И не гадай. Все записи сделаны под водой. Первая — торошение льда. Льдина наползает на льдину. Звенит лед. Вторая — запись голосов белух, полярных китов. После этой записи их прозвали морскими канарейками. А третья — сам не знаю кто. Охотится кто-то из подводных хищников. Может быть, кашалот, может быть, дельфин. Скрип — это сигнал, с помощью которого он обнаруживает добычу. Поскрипел и замолчал: слушает, с какой стороны придет эхо. А вот кто там бормотал — и вовсе тайна. Эти существа назвали морскими болтунами. Звуки записывают, а кто их издает, не знают. Вот почему мы будем записывать рыб в вольере. Там, по крайней мере, видно.
        - Морские болтуны! — сказал я. — Не киты?
        Марлен пожал плечами.
        - Думаю проверить еще одно интересное сообщение, — сказал он. — Утверждают, что испуганная или гибнущая рыба в момент опасности издает крик. Конечно, не слышный для нашего уха. Этот крик слышат ее товарки. Для них это сигнал: берегись — хищник!
        - Да, вот тебе и мир безмолвия!
        Марлен кивнул.
        - А наш дельфин? — спросил я.
        - Что дельфин?
        - Его ты записывать будешь?
        - Если хватит времени… Думаю на будущий год устроить акустический полигон. Два гидрофона и телевизионная камера. Сижу на берегу, записываю звуки и вижу, кто их издает. Мечта!.. Ты к дельфину ходишь?
        - Еще бы!
        В ЗАГОРОДКЕ
        Каждое утро я ходил к дельфину.
        Около берега был отгорожен сетью кусок бухты. Туда поставили клетку.
        Я приходил, усаживался на берегу и смотрел, что делает Саша.
        Обычно он неторопливо плавал взад-вперед. Доплывет до стенки, повернется и, не всплывая, поплывет обратно. По пути вынырнет, раскроет дыхало — пых! — вырвался вверх белый фонтанчик брызг. Дыхало захлопнулось, дельфин — дальше.
        Иногда Саша начинал плавать кругами. Тогда он набирал скорость и, как серая молния, мчался вдоль загородки. Он доплывал до угла, делал еле заметное движение хвостом и, описав дугу, опять летел вдоль сети. При этом он кренился, как самолет.
        Когда ему надоедало носиться, он подплывал к берегу и внимательно смотрел из-под воды на меня, на палатки, на горы. Поперек Сашиной морды тянулся белый шрам.
        Дельфин смотрел на меня и усмехался.
        В руках у меня был альбом. Толстым угольным карандашом я пытался нарисовать его усмешку.
        РОЩИН-ВТОРОЙ
        Приходил дрессировщик.
        - Рощин-второй! — каждый раз называл он себя и протягивал мне руку.
        - Почему второй? — не выдержал наконец я.
        - Рощин-первый был мой отец. Он работал с морскими свинками. От отца я унаследовал страсть к морским животным.
        …В детстве мы с сестрой Зиной держали дома двух спинок. Они были чуть побольше крыс, пятнистые и прожорливые, все время ели, шевеля розовыми плюшевыми носами и едва слышно похрюкивая.
        ИНТЕРЕСНО, ЧТО МОГУТ ДЕЛАТЬ МОРСКИЕ СВИНКИ В ЦИРКЕ?
        НЕ МОГУТ ЖЕ ОНИ ПРЫГАТЬ ЧЕРЕЗ ОБРУЧ!
        - Какая у вас программа дрессировки?
        - Большая. В задании, которое я получил от Павлова, написано: научить дельфина доставлять в подводный дом письма и газеты, научить приносить работающему под водой человеку инструменты, научить отыскивать заблудившихся под водой аквалангистов.
        - Ого!
        Я с уважением посмотрел на Рощина.
        ВОТ ТЕБЕ И ВТОРОЙ!
        ПОПРОБУЙ ЕЩЕ РАЗ
        Каждый день Рощин с дельфином начинали с разучивания прыжка.
        - С азов! С азов! — говорил Рощин, надевал резиновые сапоги, вешал через плечо сумку с мороженой рыбой и, войдя в загородку, стучал ладонью по воде.
        Саша подплывал к нему и, высунув из воды голубую морду, ждал.
        Рощин хлопал его по макушке, доставал из сумки рыбешку и протягивал ее Саше. Дельфин глотал рыбу и начинал щелкать челюстями.
        - Еще? Нет, нет. Сначала работать.
        Рощин доставал из кармана милицейский свисток. Услыхав трель, Саша от восторга переворачивался и начинал носиться вдоль загородки.
        Тогда Рощин брал палку и, подняв ее над водой, ждал. Он ждал, когда Саша наконец подплывет и прыгнет через нее.
        Я никогда не видел, как дрессируют животных. Я сидел на берегу, смотрел на Рощина и удивлялся.
        Рощин стоит по колено в воде. В одной руке у него палка, в другой — рыба. Свисток!
        Саша подныривает под палку и выхватывает из рук Рощина рыбу.
        - Ну что ты делаешь? — говорит Рощин и достает из сумки новую рыбешку. — Еще раз. Попробуй еще раз.
        Дельфин подплывает и снова крадет рыбу.
        - Что за животное! — жалуется Рощин. — Не понимает русского языка!
        Он снова лезет в сумку.
        - Саша, сюда!
        Саша вертится по одну сторону палки, Рощин размахивает рыбой по другую.
        Рощин замерз и чихает: «Ап-чхи!» Чихая, он закрывает глаза.
        Саша делает короткий бросок, и третья рыба исчезает в его пасти.
        - Негодяй! — кричит Рощин. — Ты будешь прыгать или нет?
        Я по-прежнему сижу на песке и смотрю, как Саша отнимает у Рощина рыбу.
        ДА! ДРЕССИРОВЩИКУ НАДО ИМЕТЬ ЖЕЛЕЗНЫМ НЕРВЫ!..
        САША, РОЩИН, МАРЛЕН
        С севера из-за гор наползли тучи. Погода испортилась. Пошел дождь. Сперва мелкий, робкий. Дождинки, упав на теплую землю, тотчас высыхали.
        Потом облака стали плотными, серыми и опустились к самой воде. По палаткам забарабанили крупные капли.
        Дождь шел час… два… сутки. Тоскливо стало в палаточном городке.
        Мы собрались в палатке номер один — на командном пункте; сидели кто на чем и рассказывали друг Другу разные морские истории.
        Когда дождь кончился, Марлен сказал, что он хочет посмотреть, чему научил Рощин дельфина.
        - Пожалуйста! — согласился дрессировщик. — Обучение несколько затянулось, но я считаю — в целом оно успешно.
        Вместе с Марленом и Павловым к загородке пришел и я.
        Рощин опять надел сапоги и полез в воду. В одной руке у него была палка, в другой — свисток.
        Он свистнул. По свистку Саша должен подплывать и человеку.
        Дельфин и не думал это сделать. Он отплыл в дальний угол и стал шумно дышать: пых! пых!
        - Почему он не плывет к вам? — спросил Марлен.
        Рощин свистнул еще раз.
        - Упрямое животное, — сказал он.
        Пых! Пых!
        Тогда Рощин полез еще глубже. Он хотел выгнать Сашу палкой из угла, но не рассчитал, вода хлынула ему в сапоги.
        Рощин уронил палку и вышел на берег. Тогда Саша двинулся с места, разогнался и перепрыгнул через палку.
        - Та-ак… Что он умеет делать еще? — спросил Марлен.
        Рощин сел. Потоки воды вылились из его сапог.
        - Снимите сапоги. Может быть, они мешают вам работать с дельфином?
        Рощин застонал.
        - Попробуйте так.
        Рощин послушно вошел в воду босиком.
        Он стоял по пояс в воде и свистел. Саша плавал вокруг.
        - Негодяй! — кричал Рощин. — Ты будешь прыгать или нет?
        Он побросал дельфину всю рыбу. Саша рыбу съел, но делать ничего не стал.
        - Вы устали свистеть, — сказал Марлен. — Даю вам еще неделю. Если через неделю дельфин не будет вас слушаться, дрессировку прекратим, а вы уедете.
        Он повернулся и пошел прочь.
        Мы с Павловым побрели следом.
        - Странно, — сказал Павлов. — Я видел в кино океанариум: дельфины прыгают через обруч, играют в кегли, бросают баскетбольный мяч в кольцо.
        - При чем тут океанариум? — сказал, оборачиваясь, Марлен. — Каждый дельфин-афалина легко поддается дрессировке. Это факт.
        - В книжках все просто, — примирительно сказал я. — Попробуй повозись… Скажи лучше мне, что такое Эски? Я давно хотел тебя спросить, да забывал.
        Марлен остановился.
        - Ага, — сказал он, — и ты узнал, что на свете существует Эски? Эски Кермен — это удивительное место. Кактолько выпадет свободный день, пойдем туда.
        Нас догнал Рощин-второй. На плече он нес палку. Им ней висели резиновые сапоги. Синие капли, как слезы, падали с них на песок.
        - Я думаю, за неделю вы все-таки кое-что успеете сделать, — сказал Марлен. — Не может быть, чтобы не успели. Говорят, вы выступали в цирке с морскими львами?
        Рощин неопределенно кивнул.
        Он раскланялся с нами и пошел к себе в палатку.
        - С морскими свинками, вот с кем, — сказал я. — И то не он сам, а его отец, Рощин-первый.
        ЭТО ЕЩЕ ЧТО ТАКОЕ?
        Из Севастополя приехал Немцев и привез матрасы. Замечательные матрасы для подводного дома, из поролона, с приборчиками для поглощения влаги. На таких матрасах акванавты будут не отдыхать, а блаженствовать.
        Так сказал Немцев.
        Посмотреть, как их будут распаковывать, собрались все.
        Каждый матрас был запечатан в пакет.
        Три пестрых пакета лежали у ног начальника экспедиции. Павлов достал перочинный нож и с хрустом вскрыл первый. Из пакета послышался писк.
        Павлов вздрогнул.
        - По-моему, там кто-то сидит, — сказал Марлен. Он с любопытством смотрел, как Павлов осторожно сдирает с матраса разноцветную бумагу.
        Матрас развернулся, как удав, и лег на песок.
        Посреди матраса сидел и ошарашенно смотрел на нас котенок.
        - Это еще что такое? — спросил Павлов.
        - Может быть, его положили против мышей? В каждый матрас по коту.
        Это сказал я.
        Павлов удивленно посмотрел на меня. Он вспорол оставшиеся два пакета, и гибкие блестящие матрасы выползли из них на свет.
        Котов в них не было.
        - Как же ты сюда попала, киса? — пробормотал Немцев и взял котенка на руки.
        - Случайно завернули, — сказал Павлов. — Улегся, дурак, на матрас, и все. Лёсик, поедешь в Севастополь — отвези.
        - Кот пригодится, — неожиданно сказал Марлен. — Я включаю его в программу биологических исследований.
        Павлов пожал плечами.
        - Дело ваше.
        Он нагнулся над матрасами и стал щупать их. Он искал приборчики для поглощения влаги.
        Немцев сказал:
        - Есть предложение — придумать котенку имя. Что, если… Садко?
        - Громко.
        - Машка?
        - Это же кот.
        - Черномор, — сказал Джус.
        - Мрачно.
        - Мальчик.
        - Ерундой занимаетесь, — сказал Павлов. Он наконец нащупал приборчики.
        Немцев вздохнул:
        - Ни одной свежей мысли. Приходится оставить «кис-кис».
        ПОРТФЕЛЬ
        Я уже давно заметил, что Джус повсюду таскает с собой портфель.
        Как-то я не выдержал и спросил:
        - Можно задать вам глупый вопрос? Почему вы всюду ходите с портфелем?
        Он не обиделся:
        - Да, понимаете, привык. Потом, все бумаги с собой. Как придет что-нибудь в голову, сразу на карандаш. Я ведь конструктор, проектировал дом. А что? Очень смешно?
        - Да нет.
        Мы сидели у палатки. Над вершинами гор тянулись серые облачные нити.
        - Ночью я видел вокруг луны светлое кольцо, — сказал Джус. — Погода испортится. Замечаете, уж не так печет?
        ТЕБЕ ПОВЕЗЛО
        В бухте плясали острые волны. Они выскакивали то тут, то там. На верхушке каждой вспыхивал белый хохол, и волна падала.
        Мы с Марленом стояли на берегу и смотрели на бухту. Катера, буксиры, кран сгрудились посредине. В стороне виднелась из воды макушка «Садко». Ветер дул порывами. Наши плащи трещали и развевались.
        - Ну и погодка! — сказал Марлен. — А что, если узнать, на сколько дней обещают ветер?
        Он сходил в первую палатку, вернулся и сказал:
        - Двое суток, не меньше. Тебе повезло — работ не будет, мы сейчас же идем на Эски Кермен. У меня одноместная палатка, захвати еду.
        Когда мы вышли из лагеря, он объяснил:
        - Тут недалеко. Сначала долиной, а потом легкий подъем.
        Мы шли долиной уже третий час. Покатые склоны, засаженные кукурузой. В ней домишки. Пыльные собаки, привязанные у ворот, провожали нас добрыми и взглядами.
        Тропинка, пробитая в жесткой траве, вывела нас к обрыву. Внизу было дно ущелья, белая дорога, впереди — вытянутая, вся в дырках, причудливая скала похожая на корабль.
        ЭСКИ!
        ГОРОД НА СКАЛЕ
        Выпуклые лобастые камни Эски нависали над нами. Они были выдолблены изнутри и светились, как черепа.
        Окна-глазницы смотрели на нас.
        - Эти казематы защищали вход в город, — сказал Марлен. — Представь, мы — враги. Получили бы уже по сотне стрел!
        Мы шли по гладкой известковой плите, деревянные колеса арб выбили в ней две колеи. Посередине темнели ямки — сюда ступали копыта лошадей.
        Дорога сделала крутой поворот, мы очутились в узком проходе между двух скал.
        - Городские ворота. Справа — часовня, слева — комната стражи.
        Я заглянул в помещения. Они тоже были высечены в скале. Хрупкие, тонкие стены местами были пробиты насквозь. Розовый свет наполнял их. Над полом курилась белая пыль.
        Пройдя ворота, мы очутились на вершине горы. Она была плоской, поросла редкими деревьями и кустами кизила. Багряные ягоды светились в траве. Среди кустов зияли черные провалы подземных ходов.
        Испуганные цикады, оборвав пение, замолкали при звуке наших шагов.
        Нигде ни следа домов.
        - Значит, жители обитали в пещерах? — спросил я.
        Марлен покачал головой.
        - Нет. Здесь было много домов, но шесть столетий назад татары во время нашествия сожгли их. Когда-то здесь был настоящий город.
        На поляне, продуваемой ветром, у края обрыва, мы поставили палатку.
        Внизу под нами белел валун с черным отверстием в боку. Тот самый, мимо которого промчал меня Лёсик.
        Я показал на него Марлену.
        - Это часовня, — сказал он. — Люди Эски так привыкли резать камни, что, когда им понадобилась часовня, они выдолбили ее внутри упавшего с горы валуна. Между прочим, первыми русскими, которые увидели Эски, были солдаты Суворова. Они пришли сюда во время русско-турецкой войны.
        Я принес воды, разложил костер и вскипятил чай.
        Облака разошлись. Тусклое солнце двигалось к накату. Прозрачные тени ползли по склонам Эски.
        Я лежал на куске брезента, закинув руки за голову, слушал звон цикад и думал о погибшем городе. Мне слышался топот коней и мерный скрип возков. Перекликались на каменных башнях часовые, и безмолвные женщины с кувшинами на головах, как тени, проходили мимо, звеня медными украшениями.
        Еще я представил себе колонну усталых солдат на отдыхе. Прижимая к груди ружья, солдаты удивленно смотрели вверх. Причудливая плоская гора поднималась над биваком. Серые известковые скалы были усеяны бойницами, узкие ходы вели внутрь.
        Скалы просвечивали насквозь.
        «Пещерный город!» — сказал старый солдат…
        - Ты здорово устал, — донесся до меня голос Марлена. — Полежи, я пойду поснимаю.
        Он взял фотоаппарат и ушел, я закрыл глаза.
        Когда Марлен разбудил меня, была уже ночь. Мы забрались в тесную, узкую палатку и легли бок о бок.
        Звон цикад, от которого сотрясалась скала, было последнее, что я услышал в тот день.
        КТО ВИНОВАТ?
        Мы вернулись в Голубую бухту.
        На берегу у дельфиньей загородки стояли водолазы и что-то горячо обсуждали.
        Мы подошли к ним.
        - Что случилось? — спросил Марлен.
        - Как что? — возмутился Павлов. — Уж вам-то надобно знать. Вы отвечаете за биологию. Дельфин — по вашей части. Саша пропал — вот что!
        - К-как?
        Мы уставились на загородку. Вода в ней была совершенно спокойна. Мы смотрели минуты три. Черная спина ни разу не показалась.
        «Как же он мог уйти?»
        - Волны сдвинули с места сеть. Ее надо было проверять каждый день.
        Около воды стоял Рощин-второй. Он стоял вытаращив глаза и смотрел на море, словно ждал: вот-вот полнится Саша.
        - Дельфин — имущество, переданное этому человеку, — холодно сказал Марлен. — Этот человек отвечает за пропажу.
        Рощин продолжал смотреть на море.
        - Обидно, — сказал Павлов. — Но что сделаешь? Будем работать без дельфина. Ладно. Все равно у вас ничего не получалось.
        Рощин скорбно посмотрел на него:
        - Почему? Он уже узнавал меня.
        - А вы — его, — сказал Марлен. — Больше вы не нужны. Завтра можете уезжать.
        Рощин чуть не заплакал. Он хотел возразить, но только издал горлом непонятный звук: кх-кх-кх…
        МАРЛЕН НЕ ПРАВ: НЕЛЬЗЯ БЫТЬ ТАКИМ ЖЕСТОКИМ.
        - Хватит о дельфине, — сказал Павлов. — Завтра приезжают корреспонденты, а через два дня начинаем погружение. Может быть, наш художник возьмет на себя общение с прессой? Как-никак вы родственные души, служители искусств.
        Он посмотрел на меня.
        Я смутился и сказал:
        - Я что… Я с удовольствием.
        НЕ ТЕ КОРРЕСПОНДЕНТЫ!
        Они приехали на следующий день.
        Ждали не только из газет — из кинохроники тоже, но приехали одни газетчики. Двое мужчин и женщина.
        Один мужчина был маленький и лысый. Он представлял молодежную газету и все время прятался в тень, закрывал голову от солнца. Второй был веселый и толстый. Его прислала областная газета. Этот все время бродил по лагерю и рассказывал смешные случаи, которые бывают с работниками печати.
        Женщина носила огромную шляпу и черные очки. Она ходила следом за толстым мужчиной, ждала, что он расскажет, и говорила:
        - А вы злой! — и легонько ударяла его по руке.
        - Не те корреспонденты! — сказал Павлов. Он отвел меня за палатку и стал чесать подбородок. Я уже заметил: он всегда чешет подбородок, когда чем-нибудь озадачен. — Нам бы кино. Как же так: ставим подводный дом, а кино нет? Надо найти оператора. Придется самому ехать… Вы тут общайтесь с ними, общайтесь.
        И он уехал.
        ЧЕЛОВЕК И СЛОН
        Я разговорился с корреспондентом. С тем, толстым, что рассказывал смешные случаи.
        - Хотите, — сказал он, — расскажу, как я не написал свою лучшую статью?
        - Давайте.
        - Дело было в Ленинграде. Я тогда еще учился на журналиста. Раз меня вызывают и говорят: «Вот первое задание. В университете есть студент, который написал очень ценную работу про слонов. Найдите его и напишите о нем статью». Иду, узнаю — есть такой. Получаю адрес, вечером являюсь. Он дома. Маленькая комнатка, в углу что-то прикрытое простыней. Разговорились.
        Действительно, студент написал работу: «Особенности скелета слона».
        «Вот, — говорит, — в углу кости. Слон».
        «Откуда вы его взяли?» — спрашиваю.
        «Выкопал».
        «Где?»
        «Тут, в Ленинграде».
        Я решил, что парень врет или сумасшедший. Обиделся и ушел. Так статьи и не написал. А потом узнал: чистая правда. Только послушайте, какая история.
        До войны в Ленинграде был слон. Очень знаменитый слон, вернее, слониха — Бетти. А этот парень был юннатом и часто ходил в зоопарк. Можно сказать, они с Бетти были знакомы. Когда настала война, парня забрали на фронт. А Бетти убило шальной бомбой. Ее тело разделили на части и закопали на территории зоопарка. Война кончилась, парень стал учиться. На старшем курсе он стал писать работу о слонах. А о судьбе Бетти он знал. Получил разрешение директора зоопарка, достал лопату и давай копать. Перекопал весь зоопарк. Два месяца искал. И что вы думаете? Собрал весь скелет. Описал его, получилась блестящая работа. Недавно встретил его фамилию в журнале — Вадим Евгеньевич Гарутт. Крупнейший специалист по слонам. Вот так. А я о нем не написал. Смешно?
        Я покачал головой.
        - Не очень. Даже наоборот — печальная история. Человек и слон… Как вам вообще пишется?
        - Так себе. Плохо начинаю. Иной раз интереснейший факт, замечательные люди, а начну писать — скукота. Для меня самое трудное — начало придумать, зацепку. А для вас?
        Я вздохнул:
        - Конечно, зацепку. Поверить в свои силы еще нужно. Обязательно…
        РИСУНКИ
        Я мало рисовал. Мне казалось: ну что рисовать?
        Дельфин удрал. Осьминоги и трепанги в Черном море не водятся. Рыб в бухте?
        Я взял альбом, сел под скалой и нарисовал по памяти все, что случилось в эти дни.
        Я нарисовал, как буксиры тащат огромный кран с наклонной стрелой. Как плавает посреди бухты на боку «Садко».
        Нарисовал похожие на пчелиные соты известковые стены Эски Кермена, выдолбленные изнутри скалы, и черные входы в подземелья среди зеленых кустов кизила.
        Еще я нарисовал Рощина-второго. Он стоял на берегу моря и тоскливо всматривался из-под руки вдаль. Он ждал, не вернется ли дельфин.
        ДАВНЕНЬКО Я НЕ РИСОВАЛ ЧЕЛОВЕКА!
        Когда я кончил рисовать Рощина, около скалы появилась женщина-корреспондент. На руках у нее была кошка.
        - Вот, нашла на берегу, — сказала она. — Это ваш кот? Лагерный? Чуть не утонул.
        - Наш, — ответил я. — Только кошки не тонут, они боятся воды. Отнесите Немцеву, это его кот.
        И женщина ушла.
        ВЕРНУЛСЯ ПАВЛОВ
        Все было готово к постановке дома. Не было только Павлова.
        - Везет! Везет! — раздалось однажды около нашей палатки.
        Мы с Марленом выскочили наружу. Мимо нас пробегали полуголые водолазы.
        - Кто везет? — спросил Марлен.
        - Павлов! Оператора! Бежим!
        Мы побежали.
        По дороге спускался к бухте грузовой «газик». За ним тянулось желтое облако пыли. «Газик» доехал до палаток и остановился. Из кабины вылез Павлов.
        - Пожалуйста. Прошу вас! — сказал он.
        Показался человек. Он лез спиной вперед и тащил за собой желтые кожаные сумки.
        - Знакомьтесь, — сказал, обращаясь ко всем, Павлов, — кинооператор Центральной студии. Будет работать у нас.
        Человек повернулся, и я ахнул. Тот самый киношник, который снимал Телеева с осьминогом! Мой Главный киношник.
        Я толкнул Марлена в бок.
        - Помнишь? — спросил я его шепотом. — Шхуна. Взрыв мины. Рыбы под водой… Это ведь тот самый!
        - Ага.
        МАРЛЕНА НИЧЕМ НЕ УДИВИШЬ!
        - Где мне располагаться? — спросил Главный киношник.
        - В палатке, вместе с художником.
        Павлов подтолкнул меня:
        - Вот он.
        - А мы знакомы, — сказал Главный киношник. — Я очень хорошо помню вас по Тихому океану. Вы еще советовали мне изменить сценарий.
        - Да, это я.
        Я помог ему перенести сумки в палатку.
        - И я вас тоже знаю, — сказал Главному киношнику Марлен. — Помните, вы снимали фильм — взрыв мины под водой? Тут, на Черном море.
        - Я много что снимал, — устало сказал киношник, и я вдруг увидел, что он здорово постарел. — Может быть, и был взрыв мины.
        - Вы все еще снимаете морских животных? И бываете часто за границей?
        - Как вам сказать… В общем, нет. Бросили на «Фитиль». Знаете, такие сатирические фильмы. Бичую недостатки.
        - А-а-а…
        ВОТ ОН УЖЕ И НЕ ГЛАВНЫЙ!
        Я решил называть его для себя теперь просто Киношником.
        - А почему вы тогда здесь? Тут нет никаких недостатков.
        - Попробую тряхнуть стариной: снять документальную ленту. У вас тут надолго затянется?
        - Экспедиция рассчитана на месяц. Но дом поставят завтра-послезавтра.
        Киношник сел на раскладушку и стал расшнуровывать ботинки. Ботинки у него были отличные — прессованная подошва с шипами и медные блямбы вместо пистонов.
        И носки хорошие. И костюм.
        ТОЛЬКО САМ ОН ПОПЛОШАЛ.
        ДЕСЯТЬ МЕТРОВ И ВОЛЬЕР
        Прежде чем погрузить дом, опустили вольер.
        Это было громадное круглое сооружение вроде циркового шатра. Большой сетчатый цилиндр. Его поддерживали на воде пустые бочки. Бочки затопили, и вольер погрузился.
        Можно было начинать постановку дома.
        Мы собрались у лебедки. Она стояла под навесом на берегу и была похожа на горбатого рыжего медведя. Наступил торжественный момент.
        Павлов подумал и сказал:
        - Пошел!
        Мне казалось, что он должен сказать по случаю первого погружения дома речь. Или разбить о лебедку бутылку, как это делают при спуске корабля.
        Но он просто сказал: «Пошел!»
        Завыли электромоторы, скрипнули шестерни. Лебедка ожила. Скрипнул и двинулся с места канат.
        Я стоял метрах в десяти от него и смотрел, как он натягивается, ползет, исчезает внутри лебедки. Она поглощала его. Большой барабан, вращаясь, наматывал канат виток за витком.
        Дом посреди бухты подрагивал, оседал. Вода уже лизала площадку с поручнем.
        «Садко» тонул.
        Наконец исчезли выпуклая верхушка дома, площадка…
        Когда «Садко» скрылся, на поверхность выскочило много пузырей. Вода закипела. Белое пенное пятно постояло несколько минут и растаяло.
        Лебедка застучала быстрее.
        Канат, который выходил из воды и полз к лебедке, нес по воздуху красный лоскут. Это была метка. Когда она подойдет к лебедке, будет «Стоп!». Глубина, которой достигнет дом, будет ровно десять метров.
        - Стоп!
        Красный лоскут остановился.
        - Готово! — сказал Павлов.
        С одного из буксиров спустили шлюпку. Она подошла к месту, где погрузился дом, повертелась и направилась к берегу. В шлюпке сидел Игнатьев.
        - Пузырей нет! — сказал он. — Все в порядке.
        АКВАНАВТЫ
        Мы провожали в дом первых акванавтов — Джуса и Марлена.
        Я очень удивился, когда Марлен стал готовить акваланг.
        - Ты чего? — спросил я.
        - В дом.
        - Жить?
        - Жить.
        Я обиделся:
        - Почему ты мне раньше не сказал?
        - Ты ведь читал план испытаний.
        - Нет.
        Как-то Марлен дал мне тоненькую книжечку в розовом картонном переплете. Она так и называлась: «Эксперимент „Садко“». Но я, вместо того чтобы прочесть, сунул ее под подушку.
        Мы уходили тогда на Эски Кермен.
        - Между прочим, — сказал Марлен, проверяя замок у своего акваланга, — там есть и твоя фамилия. Вернее, ты без фамилии. Там сказано — деятели искусств.
        Я сунул руку под подушку и достал книжечку.
        И верно: «Первый этап. Глубина 10 метров. Экипаж — Марлен, Джус… Последний этап — всплытие. Посещение дома корреспондентами и деятелями искусств».
        - М-да! Только после всплытия.
        В плане было много интересного, даже монтаж на дне буровой вышки.
        - Это еще зачем? — спросил я Марлена. — Тут же нефти нет?
        - Нет. Просто опыт — заработает или нет. А искать нефть будут потом на Каспии. Сперва научиться надо, доказать всем…
        Я стал смотреть, что написано про моего Киношника. Вот звездочка и примечание: «Съемки кино на всех этапах эксперимента, по плану студии».
        Мы вышли с Марленом на берег. Там уже стояли Павлов и около него Джус с портфелем.
        НЕУЖЕЛИ ОН ВОЗЬМЕТ ЕГО С СОБОЙ?
        Вещи акванавтов положили в контейнер. Сверху впихнули портфель.
        ВСЕ-ТАКИ ВЗЯЛ!
        Подошла шлюпка, контейнер отнесли в нее. Туда же сели Павлов, Марлен, Джус.
        На том месте, где недавно стоял дом, качался буек с флажком. Шлюпка ушла к нему.
        МНЕ ВЕЗЕТ
        Вечером я вышел посмотреть на этот флажок.
        ГДЕ-ТО В ГЛУБИНЕ ПОД НИМ — ЖИВУТ ЛЮДИ.
        Я стоял, скрестив на груди руки.
        - Не рисуете? — раздался позади меня голос Павлова. Он незаметно подошел и стал рядом. — Я думал, художники — чуть свободная минута — рисуют. Вон корреспонденты так и строчат. И то им объясни, и это. Еле сбежал.
        Я понял, что не оправдываю его надежд.
        - Понимаете, — сказал я, — мы, художники, такой народ… Как бы сказать проще… Мы смотрим, смотрим, а что получится, сами не знаем. Хотите, я нарисую наш портрет?
        Теперь покраснел он.
        - Бросьте валять дурака, — сказал он. — Я ведь так. Конечно, смотрите. Между прочим, у меня дома есть несколько книг с вашими рисунками. Морских животных вы рисовали?
        Я очень обрадовался:
        - Я. Конечно, я! Это где осьминог, трепанги, кальмары?
        - Ага. Очень хорошо нарисованы. Как живые. Вы в доме хотите пожить?
        Я задохнулся от неожиданности. ВОТ ТАК РАЗ!
        - Хотелось бы.
        - Проверьтесь у врача. Будете жить со вторым экипажем.
        - Я проверялся.
        - Еще раз. Беда — корреспонденты просятся! Вы, я знаю, водолаз, а они-то нет!
        БУДУ ЖИТЬ В ДОМЕ!
        КОМАНДНЫЙ ПОСТ
        В первой палатке, где расположился командный пост, было много проводов, много приборов, стояли телевизор и телефон. Правда, телевизор так и не сумели наладить. Когда его включали, мелькали одни полосы.
        - В доме не хватает света. И еще — много помех, — объяснили телевизионщики. — А так у нас все в порядке.
        Я пришел на командный пункт — дежурил Игнатьев — и попросил, чтобы мне дали поговорить с Марленом.
        Мне казалось, что получится очень интересный разговор: человек первый раз в подводном доме.
        - Минутку, — сказал Игнатьев. — Запишу показания приборов и соединю.
        Он раскрыл толстую тетрадь и начал писать: температура воздуха в доме… давление… влажность…
        - А знаете, — сказал я, — может быть, мне скоро доведется там жить. Павлов обещал.
        Игнатьев кивнул.
        - Как у вас уши?
        Я вспомнил погружение на Дальнем Востоке:
        - Так себе.
        - Продувать надо.
        Он придвинул телефон.
        - Марлена вызывает берег.
        РАЗГОВОР
        - Привет, Марлен, это я — Николай. Ну как там у тебя?
        В трубке шумело. Так шумит воздух в морских раковинах.
        - Ничего, — сказал Марлен.
        И замолчал. Я тоже ничего не придумал. О чем говорить? На этом наш разговор и кончился.
        РАЗРЕШИТЕ, Я ВАМ ПОМОГУ
        Все-таки Павлов разрешил корреспондентам побывать в доме.
        Мы сели на буксир.
        Не больше десяти минут, — сказал Павлов. — Если пробудете в доме дольше, придется потом сидеть в декомпрессорной камере.
        - Сидеть? Сколько времени? — поинтересовался корреспондент с лысиной.
        Павлов посмотрел в книжечку.
        - Два часа… Значит, так, — он сурово посмотрел на нас, — опускаться будут только мужчины. По очереди. С каждым идут трое обеспечивающих. Двое держат на руки, третий — сзади…
        Я вспомнил, как страховал когда-то Марлена, когда тот опускался на сорок метров.
        - Внутри дома, повторяю, находиться десять минут. Ответственный за все погружения Немцев.
        На лысого нацепили акваланг. Он посопел и сказал, что готов.
        - Тогда пошли.
        Немцев первый прыгнул в воду. Потом свалился корреспондент.
        Прыгая, он не придержал рукой маску. Ее сбило, он захлебнулся. Немцев подхватил его под мышки.
        Корреспондент долго плевался и икал.
        - Может, не надо? — спросил, перегнувшись через борт, Павлов. — Ну что там интересного?
        Корреспондент замотал головой. Он снова вставил себе в рот загубник и показал рукой вниз.
        Они нырнули. Четыре пузырчатые дорожки свились в клубок. Вода зарябила. Потом пузыри исчезли.
        - Вошли в дом! — сказал Павлов. — Я думал, не войдут.
        Через десять минут вода забурлила и показались четыре головы. Пловцы работали ластами и отдувались.
        Их вытащили на буксир. Корреспондент стянул со лба маску. Тусклое солнце вспыхнуло на, его лысине.
        - Ух как интересно! — сказал он. — Вот это дом!
        Опустили второго. Этот плавал, как морж, вода вокруг него кипела и расходилась кругами. Он никак не мог погрузиться.
        - Навесьте на него грузы! — сказал Павлов.
        Толстяку повесили на пояс несколько свинцовых плиток.
        Когда, побывав в доме, пловцы вынырнули, толстяк перевернулся на спину и захохотал.
        - Что с ним? — встревожился я. — Может, нервное потрясение? Говорят, есть опьянение глубиной.
        - Ему просто весело, — сказал Павлов.
        Толстяк влез по трапу на буксир.
        - Шикарный дом, — сказал он. — Только я в нем чуть не остался. Туда влез легко — был мокрый и скользкий. А там высох и застрял в люке.
        Он снова захохотал.
        Тогда вперед выступила женщина.
        - Мне этот надеть? — спросила она и тронула рукой акваланг.
        - Пойдут только мужчины, — неуверенно сказал Павлов. Он сказал это, не глядя на нее.
        Женщина подняла баллоны.
        - Разрешите, я вам помогу, — сказал Немцев.
        Павлов отвернулся.
        Немцев почесал в затылке, продул загубник и в третий раз пошел к трапу.
        - Туфли снимите, — сказал Павлов женщине.
        - Ах да…
        - Шут его знает! У нее есть все бумажки, — сказал наш начальник, когда женщина и Немцев скрылись под водой. — Все разрешения. Прошла курсы легких водолазов.
        Эта пара возвратилась ровно через десять минут. Я помог женщине взобраться на буксир. Она сняла плавательную шапочку и отжала волосы. Светлые струйки побежали по немолодому лицу. Она даже не запыхалась.
        - Дом как дом, — сказала она.
        Корреспонденты попросили шлюпку и ушли на берег передавать по телефону свои сообщения в редакции.
        Немцев сказал:
        - А что? Ничего ребята. Первый и второй немного дрыгались, а эта — совсем спокойно. Все-таки десять метров. Не в ванне!
        Я спросил Павлова:
        - А я?
        Он пожал плечами.
        - Стоит ли? Заселим дом вторым экипажем — и пойдете. Не стоит портить впечатление. Насмотритесь.
        Последним опускался в дом сам Павлов. Я сидел на корме и смотрел, как он плывет, поблескивая ластами. Когда он приблизился к дому, навстречу ему выплыла еще одна человеческая фигура. Их было еле видно. Они были как два пятна — дрожащие и неверные.
        Мне показалось, что они пожали друг другу руки.
        Я посмотрел на берег. Из палатки, где стоял у дежурного телефон, вышел маленький корреспондент. Он, как видно, передал свое сообщение, прикрыл голову газетой и побрел к себе в палатку отдыхать.
        ЭТИ ТРОЕ-ТО МОЛОДЦЫ!
        НЕ ПОВРЕДИТ
        Когда мы вернулись на берег, я встретил Игнатьева. Он поманил меня.
        - Соберите себе пакет, — сказал он. — Книжки, бумагу для писем. А то после дома вам еще сидеть в камере — вот где будет скучища.
        Я так и сделал. Завернул в газету карандаши, бумагу. Положил книжку про шпионов. Одна шпионская книжка — от скуки — не повредит!
        В «САДКО»
        Провожать меня пошли на шлюпке Павлов и Марлен.
        Мы выгребли на середину бухты, привязали шлюпку к буйку и стали надевать акваланги.
        - Все взяли? — спросил Павлов. — А щетку?
        - Взял.
        - Послушай… — сказал Марлен. — Я Немцеву говорил уже: будете плавать, присмотрите хорошее дно для акустического полигона. Чтобы чистое было, много рыб и укрытия — камни, что ли.
        - Угу!
        Я бросил в воду полиэтиленовый мешок с зубной щеткой, мыльницей, пастой, слез сам, нырнул. Под водой мешок надулся и, как маленький аэростат, потащил меня вверх. Я ухватился за него. Мешок вырвался и ракетой взвился к шлюпке.
        Я всплыл, поднял маску на лоб и пожаловался:
        - Не хочет тонуть!
        - И не захочет, — сказал Павлов.
        Он достал из-под скамейки сумочку с грузиками, положил внутрь моего мешка грузик и бросил в воду.
        Мешок плавно пошел на глубину. Я еле успел схватить его. Рядом прошумело — это прыгнули из шлюпки Павлов и Марлен.
        Подо мной колыхалось огромное белое пятно. Оно покачивалось и двоилось. Это был «Садко».
        В стороне смутно виднелся вольер.
        Я опустился на верхнюю площадку дома, цепляясь за выпуклую стену, подобрался к иллюминатору.
        Прямо на меня через толстое стекло смотрел Немцев. Он смотрел на меня изнутри очень серьезно и беззвучно шевелил губами. Должно быть, разговаривал с Игнатьевым.
        Сзади кто-то проплыл. Я обернулся. Павлов делал знаки: «Пошли!»
        Мы нырнули под дом. Вот и вход.
        Павлов подтолкнул меня, и я очутился внутри широкой стальной трубы — тамбура.
        В глаза ударил электрический свет, по стеклу маски покатились струйки воды.
        Кто-то подхватил меня под руки.
        Ноги нащупали ступеньку.
        Стоя в воде по пояс — голова и грудь в воздухе, — я снял маску, увидел Игнатьева и сказал:
        - Привет!
        Голос у меня оказался глухой, ватный.
        Снизу меня толкали.
        Я вылез из воды и, сев на лавочку, стал стаскивать с себя снаряжение. Мешок положил на пол. Через белую пленку огоньком светилась зубная щетка.
        ВОТ Я И В ПОДВОДНОМ ДОМЕ!
        У ног колыхалась жидкая прозрачная дверь. Никакой двери в тамбуре не было. Была вода. Сжатый внутри дома воздух не давал ей подняться и залить дом.
        Водяное зеркало раскололось. Показалась голова Павлова. Он спросил:
        - Все в порядке? Располагайтесь!
        И скрылся.
        ДОМ
        Первым делом Немцев показал мне помещения.
        - Осторожно, — говорил он, — тут можно удариться коленом, тут — головой.
        Мы карабкались по железным лесенкам, как белки. В доме было три комнаты — три отсека. Нижний, через который я вошел, жилой и лаборатория.
        В нижнем стояла скамеечка, висели на крючках гидрокостюмы и акваланги.
        Еще тут было много кранов.
        - Ох, сколько их! — сказал я. — И каждый небось нужен.
        - Конечно, воздух, вода.
        - А если не тот повернешь?
        Немцев даже удивился. Он потрогал свои — щеточкой — усы и сказал:
        - Скорее всего, утонете. Или взорветесь… Не шутите. Идемте в жилой отсек.
        В жилом отсеке было все: и столовая, и спальня, и кают-компания. Стояли в два яруса койки, обеденный стол, висело радио.
        Через люк мы поднялись в лабораторию. В ней было много приборов, и она походила на кабину космического корабля.
        Я облазил весь дом и почувствовал, что в нем чего-то не хватает.
        Чего? И вдруг понял: кухни!
        - Где же вы готовите пищу? — спросил я.
        - Как, разве вы не видели? У нас есть шикарная плита с необыкновенной вентиляцией.
        Меня повели снова в лабораторию. У стены стоял никелированный, с пластмассовыми ручками, кучей циферблатов прибор.
        ВОТ ТАК ПЛИТА!
        - Электрическая! — с гордостью сказал Немцев. — Сюда ставите сковородку. Здесь устанавливаете температуру, здесь — время. Закрываете дверцу. И через несколько минут — гудок! Пожалуйте, обед готов… Вы сколько дней пробудете с нами?
        - Десять.
        Он показал мне мою койку.
        - Между прочим, — сказал Немцев, — деликатный вопрос. Вы не храпите?
        - А что?
        - Должен предупредить. Здесь и без того повышенная нагрузка на нервы. Говорят, у американских гидронавтов был случай: один водолаз храпел, так другой чуть не выбросил его из дома.
        - Что вы, я сплю, как ангел!
        Мы оба засмеялись.
        Смех в доме звучал странно, тоже глухо и как-то невесело.
        Вдруг неподалеку от койки я заметил портфель Джуса.
        НЕУЖЕЛИ ЗАБЫЛ?
        - Не поместился в контейнер, — объяснил Немцев. — Бумажки Джус взял, а портфель оставил. Сказал — потом.
        КАК ЖЕ ТЕПЕРЬ ДЖУС БЕЗ ПОРТФЕЛЯ?
        ВОЛЬЕР
        С берега позвонили: в вольер будут сажать рыб.
        - Надо проверить сеть, — сказал Немцев. — Пойдете со мной?
        Мы вышли из дома.
        Вольер висел неподалеку от «Садко». Он парил, как воздушный шар, невесомый, раздутый. Снизу его держали якоря, вверх тянули поплавки. Их было много — целая гирлянда поплавков.
        Мы подплыли к вольеру, нашли дверь. Отведя засов, проплыли внутрь.
        Никаких повреждений сети не было.
        Только мы вышли из вольера, как над нами появились два темных пятна. Это опускались люди и тянули на веревочках за собой мешки. В них за прозрачной пленкой беспокойно метались рыбы.
        Водолазы подплыли ближе. Немцев открыл дверь вольера. Мешки затолкали внутрь и открыли. Пестрая стайка заклубилась внутри вольера: вилохвостые ласточки-монашки, серебристые лобаны, зеленоватые, с черными копеечками на хвостах ласкири…
        Дверь закрыли, и один из водолазов похлопал меня по плечу. Через овальное стекло маски на меня смотрели внимательные глаза Марлена.
        Я показал ему большой палец.
        ВСЕ В ПОРЯДКЕ!
        ПЕРВАЯ ПОДВОДНАЯ НОЧЬ
        Вечером после чая я залез на свою койку, лег на знаменитый бело-голубой матрас и попытался уснуть.
        С непривычки и от давления отчаянно колотилось сердце. Шумело в голове. Простыня сразу сделалась мокрой. Приборчики не помогали.
        Над койкой к стене была приделана маленькая лампочка-ночник. Она была очень слабая, и волосок в ней горел не белым, а красным.
        Я попробовал смотреть не мигая на лампочку и считать. Говорят, это лучший способ уснуть.
        - Вам неудобно лежать наверху? — спросил Немцев. — Поменяемся?
        - Нет, почему…
        Я вертелся до полуночи. Внизу на столике стоял будильник. Когда я засыпал, на нем было десять минут первого.
        Мне приснилось, что какие-то люди в черных водолазных костюмах тащат под водой металлическую клетку. Они хотят поймать меня. Я плыву, судорожно перебирая ногами, но люди не отстают. Вот они подняли клетку, опустили. Удушливая темнота окружила меня. В черной воде белыми полосами светились прутья. Я дергаю загубник, и в рот мне льется вязкая, как смола, вода…
        Я вздрогнул и проснулся. Тускло горел ночник. Внизу на столе мерно тикали часы.
        Ночь… Первая подводная ночь. Она тянулась бесконечно долго. Медленно, как стальной трос, который устало тащит из воды лебедка.
        КОРАБЛЬ
        - Так что, поищем Марлену полигон? — спросил Немцев. — Поплывем, а?
        - Поплывем! — обрадовался я.
        Когда мы уже собрались выходить, Игнатьев сказал:
        - Возьмите эту маску.
        Он достал из ящичка стола и протянул мне маску с резиновым мешочком у носа — для пальцев, чтобы зажимать нос и продувать уши.
        КАК ОН ЗАПОМНИЛ, ЧТО ОНИ У МЕНЯ СЛАБЫЕ? И МАСКУ ПРИБЕРЕГ…
        Скоро мы с Немцевым уже удалялись от дома. На руке у каждого компас.
        Мы плыли на юго-восток.
        Дно было хорошее, ровное, но без укрытий. Белое, покрытое галькой дно.
        Среди мелких камней торчали редкие рыжие водоросли. Лобастые барабульки, щупая дно усами, бродили от куста к кусту.
        НЕТ, ЭТО ДНО МАРЛЕНУ НЕ ПОДОЙДЕТ!
        Зеленая, как бутылочное стекло, вода стеной стояла перед нами.
        Мы плыли вперед, и стена отдалялась.
        Впереди показалось смутное пятно.
        Мы подплыли ближе. Пятно уплотнилось, изменило цвет и превратилось в груду железного лома. Бурые с красными и черными потеками листы.
        Тлен, запустение…
        Стаи мелких рыб бродили около железной горы; рыбы скрывались в проломах и появлялись вновь.
        КОРАБЛЬ! ДА ВЕДЬ ЭТО ЗАТОНУВШИЙ ПАРОХОД!
        Мы висели бок о бок и разглядывали остатки корабля.
        Тихий зеленый свет лился на наши лица.
        Наконец Немцев тронул меня и поплыл вперед. В борту зияла пробоина. Он остановился, заглянул в пролом, сделал легкое движение ластами и скрылся внутри корабля.
        Я заглянул в пролом.
        Далеко впереди в темноте светилась похожая на звезду точка. У нее был спокойный зеленоватый цвет.
        Осторожно, чтобы не задеть баллонами за железо, я пробрался внутрь. Я влез туда, помогая себе руками, то и дело цепляясь ластами за острые рваные края.
        И вот я внутри.
        Неподвижная теплая вода. Темнота.
        КАК В ПОДЗЕМЕЛЬЕ!
        Кто-то схватил меня за руку. Я вздрогнул. Невидимка потянул, и я послушно поплыл следом.
        Меня тянули к зеленой точке. Мы приближались к ней, точка росла, раздавалась вширь и, наконец, превратилась в круг. Корабельный иллюминатор!
        Лицо Немцева выплыло из темноты и, блеснув маской, снова ушло в тень.
        Я осмотрелся. Из полумрака выступали вертикальные стойки, изогнутые перекладины. Вероятно, это был трюм. Может быть, здесь висели койки. Это их покинули по тревоге люди в ненастную ночь, которая стала для парохода последней…
        Легкие тени замелькали перед иллюминатором. Я поднес к нему руку и выставил ее наружу. Вилохвостые ласточки-монашки веселым клубком окружили ладонь. Рыбы тыкались твердыми губами в пальцы.
        Вдруг ласточки бросились врассыпную. Я отдернул руку. Прямо на меня из иллюминатора смотрел выпученными глазами большой каменный окунь. Он жевал губами и тяжело дышал. Синие и коричневые полосы на его теле шевелились.
        Окунь вильнул хвостом и неторопливо поплыл прочь. Он плыл, растопырив грудные плавники и раскачиваясь всем телом.
        В освещенном пространстве около иллюминатора снова появилось лицо Немцева.
        Мы повернули назад. Светлый треугольник пролома указывал нам путь. Мы выплыли через него, и поток легкого света подхватил нас.
        Здесь бушевал солнечный ветер. Светлые пылинки вились перед лицом. Упругая прохладная вода обтекала мышцы.
        МЫ ВЫШЛИ ИЗ ПОДЗЕМЕЛЬЯ.
        КЕССОН
        На другой день нам приказали встречать контейнер с каким-то особым грузом.
        - Что в контейнере?
        - Увидите.
        Его приволокли два водолаза. Они всплыли в тамбуре, и вместе с ними всплыл круглый, похожий на высокую кастрюлю с крышкой контейнер.
        Мы с Немцевым подхватили его и вытащили из поды. Водолазы, хрипя и булькая, ждали.
        Немцев открыл крышку.
        «Мяу!»
        На дне контейнера сидел котенок.
        Водолазы засмеялись:
        - Все в порядке, жив! — И они погрузились.
        - Смотри-ка, и пакет с песком положили! Всё шуточки!
        Котенок тряс головой и тер лапами уши.
        - Что, давит? — спросил Немцев и потащил котенка наверх, в жилой отсек.
        - Я знаю, как его назвать, — сказал он Игнатьеву. — Нашел водолазное имя. Кессон. Хорошо?
        - Сойдет.
        УТРО, ДЕНЬ И ВЕЧЕР
        Теперь каждый день мы записывали рыб.
        Бумажные ленты с записями ползли из приборов на пол.
        Я брал в руки ленту и, не глядя на часы, знал, что там наверху — утро, день или вечер.
        Утром рыбы просыпались и начинали шуметь. Записи делались колючей и размашистей — рыбы ели. Игнатьев включал репродуктор, и наш дом наполнялся хрустом и скрежетом. Рыбы чавкали, урчали, пережевывали еду.
        Около полудня шум стихал. Коричневая дорожка на ленте делалась узкой.
        К вечеру все повторялось. Размахи пера, чертившего на ленте извилистую линию, снова становились большими, а сама линия — колючей.
        Рыбий день шел к концу.
        Кессон слушал рыбий скрип и скрежет, склонив голову набок, подняв одно ухо. Когда репродуктор выключали, он вставал и шел по столу, мягко переступая через провода, мимо бёлых циферблатов, на которых дрожали тонкие блестящие стрелки.
        Немцев записывал показания приборов. Кессон садился около его руки и внимательно смотрел, как скользит по бумаге красный шарик автоматической ручки.
        СУМЕРКИ ДНЕМ
        Позвонил Павлов и сказал:
        - Опускаем буровую!
        Шел уже девятый день моего подводного сидения.
        Я стоял у иллюминатора и смотрел, как опускаются одна за другой части буровой вышки. Мимо проплыли суставчатые ноги, пузатый, похожий на бочонок, мотор, разделенный на части вал, лебедка с тросом.
        Со дна навстречу им поднялось зеленое облако. Потревоженный ил клубился. Облако росло, как перед грозой. Я посмотрел на часы — три часа дня.
        Это там, наверху. А у нас все те же сумерки.
        КЕССОН И ОБЛАКА
        Кессон не любил ходить по железу.
        - Он же босиком! — объяснял Немцев.
        Ел котенок на столе, спал в коробке из-под печенья.
        Больше всего его интересовала в доме прозрачная дверь. Когда ему удавалось пробраться в нижний отсек, он садился около люка, вытягивал шею и смотрел вниз.
        Там тускло и таинственно светилась вода. Поверхность ее была совершенно неподвижна, где-то у самого дна бродили тени. Я сначала думал, что это рыбы, но потом сообразил, что таких огромных рыб в Черном море нет.
        И тогда я понял — это облака. Тени облаков, плывущих над морем.
        Кессона они очень занимали. Несколько раз он пытался, опуская лапу, достать эти тени.
        Неподвижность воды его пугала.
        Приходил Немцев, говорил:
        - Свалишься, дурак! — и уносил котенка наверх.
        НЕНАПИСАННЫЕ КАРТИНЫ
        БОЛЬШЕ ЗВЕРЕЙ НЕТ?
        Наконец настал десятый день. Последний день нашего пребывания в доме.
        С утра началась суматоха. Звонил телефон. Несколько раз приплывали аквалангисты — проверяли лифт.
        Пришел доктор и внимательно осмотрел нас. Он выслушивал Игнатьева, когда с пола на стол прыгнул Кессон.
        - И тебя послушаем, — сказал доктор и стал слушать, как бьется у кота сердце.
        - Значит, так: в декомпрессионной камере будете трое суток, — сказал он. — И этот зверь с вами. Насколько я помню, случаев декомпрессии кошек мировая наука не знает. Так что ты — первооткрыватель!
        Он щелкнул Кессона по лбу.
        Котенок пищал и вырывался. Доктор посчитал у него пульс и что-то записал в блокнот.
        - Здоровый организм! — сказал доктор. — Больше зверей у вас нет?
        Мы пошли провожать доктора.
        Вместе с ним должен выйти Немцев. Он будет снимать гидрофоны.
        НОСОК
        Мы стояли в нижней кабине и смотрели, как одеваются Немцев и доктор.
        Кессону не приходилось еще видеть, как одевается водолаз.
        Ему не понравилось, что его друг неожиданно стал весь резиновый и блестящий.
        Котенок мяукнул.
        Доктор опустился по лесенке в люк, помахал нам рукой и скрылся.
        За ним полез Немцев.
        Кессон завертелся и потянулся за ним.
        Стоя по пояс в воде, Немцев говорил с Игнатьевым.
        Он просил осторожно тащить шнуры гидрофонов.
        Котенок тревожно смотрел на него. Немцев отпустил руки и без всплеска ушел под воду. Его силуэт хорошо был виден на фоне светлого дна.
        И тогда произошло неожиданное. Кессон пискнул, перелетел через кольцевой порог и шлепнулся в воду.
        Мы с Игнатьевым бухнулись на колени и вытащили котенка.
        Кессон шипел, дрожал всем телом и озирался.
        - Вот видите, — сказал я, — а еще говорят — кошки боятся воды.
        - Так то нормальные кошки, а это — подводная.
        Игнатьев завернул Кессона в полотенце и положил на стол. Котенок распутался, сел на лабораторный журнал и оставил на нем мокрое пятно.
        - Так он весь перемажется, — сказал я, — и все испачкает!
        Тогда Игнатьев полез в ящик с водолазной одеждой, достал шерстяной носок, засунул в него Кессона и повесил носок на лампу.
        Носок был толстый, плотный, котенок не мог вытащить лапы. Из носка торчала одна его голова.
        От лампы струилось тепло. Кессон сначала ворочался в носке, потом согрелся и уснул.
        КИНОШНИК
        Когда до нашего выхода оставалось совсем немного, позвонил Павлов.
        - Направляю к вам кинооператора, — сказал он. — Будет снимать эвакуацию дома. Если надо, задержитесь на часок.
        Мы с Немцевым тут же поспорили: сам приплывет Киношник или его опустят в лифте?
        - Конечно, в лифте, — говорил Немцев. — Все-таки известный человек. Снял несколько картин.
        Я покачал головой.
        - Киношники — отчаянный народ. Они для искусства идут на все. Помню, этому режиссеру надо было на Дальнем Востоке снять битву с осьминогом, так что вы думаете — построили аквариум кубов на тридцать…
        - И хорошо получилось?
        - Битва? Не очень, — уклончиво ответил я. — Но грандиозное было дело! А еще он корову с парашютом однажды сбросил. Тоже надо было. Для искусства.
        Услыхав про корову, Немцев и Игнатьев сказали:
        - Ну, орел!
        Опять позвонили с берега и приказали: «Встречать!»
        Приплыли трое. Из люка появились один за другим Павлов, Марлен и Киношник. Павлов и Марлен поддерживали его под мышки.
        - Быстро мы вас? — сказал, отдуваясь, Марлен.
        Киношник снял маску, потряс головой и показал на уши: «Не слышу!»
        Все трое разделись и поднялись в лабораторию.
        Киношник сел на стул и поморщился. Видно, ему здорово давило на уши. Потом он потрогал сердце.
        - У нас всего пятнадцать минут, — сказал тусклым голосом Павлов.
        Киношник кивнул.
        - Я предлагаю снимать так, — сказал Марлен. — Люди складывают постели, вынимают ленты из приборов, просматривают вахтенный и приборные журналы. Затем выход через люк, мы закрываем лифт, лифт уходит наверх. А?
        - Что? — спросил Киношник. Он вдруг позеленел и икнул.
        - Начинайте снимать.
        - Дайте мне пить.
        Ему дали стакан воды.
        - Где-то должен быть экспонометр, — сказал Киношник. Он вяло похлопал себя по карманам. — Где мой экспонометр?
        - Мы не брали его.
        - Осталось десять минут, — сказал Павлов. — Вам помочь?
        - Понимаете, положил в палатке на стол экспонометр. Японский экспонометр. Я купил его в Токио на фестивале…
        - Время уходит! — чуть не плача сказал Марлен.
        - Семь минут. — Павлов нервничал. — Если быстро снимать…
        - Как же я буду снимать без экспонометра?
        Тут наш гость совсем оглох. Минут пять он просидел, хватая воздух ртом.
        - Четыре минуты, — сердито сказал Павлов. — Три… Две. Времени осталось, только чтобы надеть акваланги.
        Мы проводили их. Павлов и Марлен шли злые и молчали.
        - А вы знаете, мне лучше! — сказал Киношник, когда на него надели баллоны. — Может быть, попытаться снять на глазок, без экспонометра?
        - Осторожно, не упадите в люк! — мрачно сказал Павлов. — Разрешите, я вас поддержу…
        Они скрылись под водой.
        С берега позвонили, что лифт у дома.
        Мы стали укладывать вещи в контейнер. Поверх вещей посадили Кессона.
        - Стойте! — сказал Немцев. — Звонил Джус, просил захватить портфель.
        - Ну куда же его? — сказал Игнатьев. — Задавим кота.
        Мы оставили портфель и стали по одному выходить. Рядом с «Садко» неподвижно висел в воде белый цилиндр. В нем снизу был открыт люк. Мы забрались внутрь лифта и уселись на кольцевой скамеечке, тесно прижавшись друг к другу. Контейнер мы держали на руках.
        Игнатьев прикрыл люк. Цилиндр качнулся. За выпуклым стеклом маленького иллюминатора побежали пузырьки, начался подъем. Потом цилиндр лег набок, и за стеклом вспыхнул дневной свет.
        В стекло струями била вода. Нас буксировали к берегу. Наконец тряска прекратилась, и раздался скрип. Цилиндр везли на тележке по рельсам. Удар!.. Металлический лязг. Что-то скрипело и позвякивало. Лифт состыковали с камерой.
        - Можно открывать люк? — спросил Игнатьев. Он так и не снимал наушников. — Есть открывать!
        Мы осторожно отодвинули крышку. Раздалось легкое: пшш-шш! Это уравнялось давление.
        Через люк по одному мы вышли в камеру.
        - Вот тут другое дело! — сказал я. — Какой простор! Ноги вытянуть можно.
        Игнатьев уже завинчивал крышку камеры. Сейчас отсоединят лифт, и мы начнем отсчитывать три дня.
        КАКОЕ ЯРКОЕ, ВЕСЕЛОЕ НЕБО ВИДНО В ИЛЛЮМИНАТОР!
        Небо было затянуто облаками.
        КУСОК КОРАБЛЯ
        Первым делом открыли контейнер и вытащили Кессона. Кот потянулся.
        - С этим все в порядке!
        Немцев доставал свертки.
        - Чье белье?.. Мыло и полотенце… Краски, кисти… Журналы с записями…
        Он положил на стол длинную щепку, черную и влажную.
        - Это еще что такое? — удивился Игнатьев.
        - Кусок палубы затонувшего корабля. Понимаете, я подумал: дерево в воде пролежало столько лет, по нему пробегали матросы, может, топали солдаты. Все-таки историческая щепка. Решил взять. Дома положу на стол. Буду работать и смотреть.
        В плоском стекле иллюминатора показалось озабоченное лицо Джуса.
        Немцев развел руками и показал на котенка:
        - Оставили! Или его, или портфель.
        Джус ничего не услышал.
        - Скажи ему по телефону.
        Немцев взял трубку:
        - Не беспокойтесь, пожалуйста, портфель на месте. Он в доме.
        Джус недовольно покачал головой.
        Начались первые сутки нашего заключения.
        ТРИ ДНЯ СО ШПИОНАМИ
        Я читал.
        Я лежал на узенькой жесткой койке и читал. Когда мне надоедало читать, я думал.
        Я думал, как можно использовать записи — звуки голосов рыб? Можно отпугивать рыб от плотин электростанций, от работающих земснарядов… Можно привлекать их к сетям и местам лова…
        Время от времени я поглядывал на манометр. Большой медный манометр висел на торцовой стене камеры.
        Мы все смотрели на него. Тонкая стрелка изнурительно медленно ползла влево. Давление падало. Оно снижалось так неторопливо, что казалось, стрелка никогда не дойдет до нуля.
        КОГДА ОНА ДОСТИГНЕТ НУЛЯ, ОТКРОЮТ ЛЮК.
        Я потянулся и швырнул книжку на пол. Все книжки, которые мы взяли с собой, оказались про шпионов. Немцев взял про шпионов, Игнатьев — про шпионов. И я.
        Из-за этих книжек у меня пропал аппетит. Стоило закрыть глава, как из всех углов начинали вылезать шпионы. Они были с черными накладными бородами, подходили ко мне и шепотом называли пароль.
        Однажды, когда я задремал, шпион наклонился надо мной, вытащил из кармана пистолет и выстрелил мне в живот.
        С диким криком я вскочил и ударился лбом о потолок.
        С живота на ноги ко мне скатился Кессон.
        - Ты что? — спросил Немцев.
        С перепугу он сказал мне «ты».
        Я тяжело дышал и мотал головой.
        - Вам на живот прыгнул котенок — только и всего!
        Я перевел дыхание.
        - Давайте поговорим о литературе, — сказал Игнатьев. — Все-таки просидеть три дня в камере с художником и ничего не услышать от него о книгах — обидно. Какие книги вы любите?
        - Без выстрелов! — ответил я.
        МНОГО ЗВУКОВ И ВЕТРА
        Серебряная стрелка уперлась в нуль и остановилась.
        Сейчас нас выпустят.
        - Все в порядке! — сказал в телефон Игнатьев. — Ждем.
        Снаружи послышался скрип винтов. Мы сели каждый на свою койку и приготовились. Только Кессон, услышав скрип, побежал к двери. Он, наверное, думал, что это скребется мышь.
        Наконец скрип кончился. Что-то звякнуло, и круглая крышка люка шевельнулась. Она медленно приоткрылась. Желтый изогнутый луч солнца упал нам под ноги.
        Люк был открыт.
        Мы по одному выбрались из камеры.
        СКОЛЬКО ЗВУКОВ И КАКОЙ ВЕТЕР!
        Звучало все: море, толпа, которая собралась вокруг камеры, воздух, который струился над бухтой, корабли, даже горы. Легкий звенящий звук слетал с их вершин и, долетев до нас, повисал в воздухе.
        А какой был в этот день ветер! Воздух так и ходил. Он был и жгуч, и прохладен, то и дело менял направление и обдавал нас то запахом морской воды и соли, то густым ароматом трав.
        НАВЕРНО, ЧЕРЕЗ ЧАС МЫ НЕ БУДЕМ ЗАМЕЧАТЬ НИЧЕГО.
        Я осмотрелся.
        В первом ряду стояли корреспонденты. Киношник стоял позади всех.
        - Товарищи! — сказал Павлов. На этот раз он решил все-таки сказать речь. — Разрешите от вашего имени поздравить экипаж подводного дома…
        За моей спиной раздалось мяуканье.
        Павлов замолчал.
        - Что это?
        - Это Кессон! — сказал Игнатьев.
        - Какой Кессон? — удивился Павлов.
        Немцев забрался в камеру и появился с котенком.
        Кессон щурил глаза, шипел и вырывался. Он не хотел выходить из камеры.
        - Это кошка, — сказал доктор, — первая подводная кошка в мире. Она прожила под водой неделю. Как видите, она хорошо перенесла декомпрессию и теперь не рвется на воздух.
        Павлов махнул рукой. Как видно, он решил не говорить речь.
        - Можно расходиться, — сказал он.
        - Ура! — сказал толстый корреспондент. — Ура и еще раз ура! Я знаю, с чего начать корреспонденцию. Я начну ее с этой удивительной кошки. Кошка-акванавт!
        И он побежал писать статью.
        Ко мне подошел Марлен.
        Мы отправились побродить. Дошли до загородки с дельфином и остановились. Я смотрел на пустую загородку и вспоминал Сашу.
        Вдруг вода в загородке шевельнулась. Она раздалась, и из нее показалась блестящая черная спина дельфина.
        ЧУДЕСА
        Я ахнул.
        - Это что — новый?
        Марлен засмеялся:
        - Угадай.
        - Новый. Вместо Саши.
        - Нет.
        - Тогда не знаю.
        - Посмотри лучше.
        Мы подошли ближе.
        В загородке по пояс в воде стояла женщина. Она была в черном купальном костюме. На воде дрожало и изгибалось ее отражение: черно-розовое пятно. В руке у женщины была щетка.
        Женщина похлопала ладонью по воде, и около ее ног вынырнула узкая дельфинья морда. Поперек лба у дельфина тянулся белый шрам.
        САША!
        Дельфин повернулся на бок, и женщина начала тереть его щеткой.
        - Саша… Саша… — приговаривала она. — Ну повернись еще, повернись…
        Почесав дельфина, женщина вышла на берег, взяла с коврика гаечный ключ и, размахнувшись, бросила его в воду.
        Саша перевернулся и без всплеска скрылся. Прошло не больше минуты, он вынырнул и стал медленно приближаться к берегу. Он плыл к тому месту, где стояла женщина. В зубах он держал что-то черное. Я удивился: это был гаечный ключ.
        Женщина взяла ключ, потрепала Сашу по голубой птичьей челюсти и повернулась к нам. У нее было усталое лицо и волосы, стянутые сзади узлом.
        - Видите, принес, — сказала она. — Еще неделя, и, думаю, этот номер мы закрепим.
        Я подошел и стал рядом с ней.
        - Что же ты, Саша? — сказал я. — Сколько времени дурачил нас.
        Дельфин пытливо смотрел на меня удлиненным глазом. Он медленно тонул, погружался. Зеленая вода скрыла его рот, лоб с характерным уступом, макушку с дыхалом.
        Когда мы отошли от загородки, я сказал:
        - Чудеса! Откуда он взялся?
        И тогда Марлен рассказал историю возвращения дельфина.
        ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДЕЛЬФИНА
        …На второй или на третий день моего сидения под водой в лагерь привезли газету. На последней полосе была напечатана заметка.
        Ручной дельфин в Евпатории
        Вот уже несколько дней, как около евпаторийского пляжа каждое утро появляется дельфин-афалина. Животное позволяет подплывать к себе, трогать руками, охотно берет из рук рыбу.
        Работникам спасательной станции дано указание оберегать доверчивое животное.
        Сперва заметке удивились, потом у Джуса мелькнула мысль.
        - Стойте! — сказал он. — Подозрительный дельфин. Уж не Саша ли это?
        Решили отправить в Евпаторию человека.
        Поехал на мотоцикле Лёсик.
        В Евпаторию он примчался в полдень. Поставив мотоцикл около спасательной станции, разделся и в трусах — они у него были ярко-желтые — пошел по берегу.
        На пляже люди лежали, как шпроты в банке: они все были коричневые и лежали бок о бок. Потом Лёсик увидел толпу. Купальщики стояли кто на берегу, кто по колено в воде и смотрели на море.
        В море дрейфовала лодка. Люди в ней свесились за борт. Один, опустив руки, трогал что-то черное и блестящее.
        Лёсик прыгнул в воду и поплыл. Он доплыл до лодки и увидел дельфина. Это был Саша. Он описывал вокруг лодки круги, подплывал и терся спиной о борт.
        В лодке стоял ящик с рыбой.
        Время от времени люди бросали в воду рыбешку. Дельфин коротким броском настигал ее — ап! — и рыба исчезала в его пасти.
        - Саша! — позвал Лёсик. — Саша!
        - Зачем вы называете его Сашей? — сказали из лодки. — Это Разбойник. Наш пляжный дельфин Разбойник.
        И тут Лёсик совершил ошибку.
        - Это наш дельфин! — сказал он.
        - Смотрите, — возмутились в лодке, — стоило нам завести дельфина, как появляются нахалы и предъявляют на него права! Плывите назад и помните, что среди нас есть боксер — чемпион области.
        Лёсик выбрался из воды и помчался в Голубую бухту.
        Он несся так быстро, что на одной горной тропе перепрыгнул на мотоцикле через маленькое ущелье.
        - Плохо дело! — сказал Павлов, когда Лёсик рассказал о результатах поездки. — Теперь пляжники настороже, будет трудно…
        Стали думать, что делать дальше.
        - Надо обратиться в исполком и потребовать дельфина обратно.
        - Дельфины не относятся к исполкому. Исполком — это то, что на берегу, а тут море.
        - Надо попросить рыбаков, чтобы они поймали дельфина сетью.
        - Около пляжа лов сетями запрещен.
        - А что, если просто приехать на машине? Одна группа будет сдерживать толпу, а вторая поймает Сашу.
        - Среди них боксер. Его сдержишь!
        - Пойдем катером и посмотрим, — сказал Павлов. — Я возьму документ с печатью.
        Катер пришел в Евпаторию под вечер. Народу на пляже было — тьма!
        Сашу заметили сразу. Он плавал взад и вперед у буйков. На буйках гроздьями висели люди. Они смотрели, как резвится дельфин.
        Катер подошел к буйку. Заглушили мотор. Катер сейчас же окружили человеческие головы. Они торчали из воды и отдувались.
        - Зачем пришли? — спросила одна голова.
        - Это они. Вон тот приезжал! В желтых трусах! — закричала вторая. — Не давайте им дельфина!
        - Боксера надо позвать, боксера… Петя! Петя-а-а!..
        С берега приплыл Петя. Он был большой и гладкий.
        - Кто тут хочет дельфина? — спросил Петя. На спине у него буграми играли мускулы.
        - Да, добром тут не выйдет! — сказал Павлов. — Пошли на станцию.
        Катер завел мотор и ушел к спасательной станции. Там Павлов показал бумагу с печатью.
        В бумаге говорилось, что дельфин Саша является государственным имуществом и входит в состав экспедиции «Садко».
        - Против бумаги не попрешь! — вздохнув, сказал начальник станции. — Жаль: мы сами привыкли к дельфину. Очень ласковое животное. Любит, когда его гладят. Ну ладно, делать нечего. Как будете забирать?
        Разработали план. Несколько спасательных лодок стали у буйков и оттеснили купальщиков. Потом подошел катер, и Павлов стал бросать в воду рыбу.
        Саша тотчас же подплыл. Катер дал малый ход и стал удаляться от берега. В воду с него то и дело летели серебристые рыбешки.
        - Караул! — закричали купальщики. — Дельфина уводят!
        Они попытались заплыть за буйки, но работники станции были неумолимы.
        - Назад, назад!.. — кричали они.
        Двух самых нахальных пляжников, которые заплыли за буйки, втащили в лодки и стали им выписывать квитанции — штраф.
        - Дельфина уводят!.. Петя!..
        Петя плавал около последнего буйка и, высунув из воды большой, как арбуз, кулак, грозил катеру.
        Джус и доктор слезли с катера в воду, погладили Сашу, а потом, схватив его крепко за плавники, стали держать. Он не вырывался.
        Под них подвели сеть и всех троих подтащили к борту.
        - Осторожнее, черти! — просил Джус. — Кости поломаете.
        Они с доктором выбрались из сети. Сашу перевалили через борт, положили в длинный узкий ящик. В ящик налили воды. Саша сразу запыхтел: пых! пых!..
        - Вот как было дело! — закончил Марлен.
        ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ
        Дом переставили на новую глубину. На двадцать пять метров. Его притопили, как притапливают непокорные, набитые воздухом понтоны, подтащили ко дну, как подтаскивают к земле слишком высоко поставленные аэростаты.
        Скрипела лебедка.
        Толстый маслянистый трос, дрожа и звеня, медленно выползал на берег и наворачивался на барабан. Натужно выли моторы.
        - Есть двадцать пять! — сказал Павлов.
        Он стоял около лебедки и смотрел, как движется новый красный лоскут.
        С катера, стоявшего посреди бухты, бросили лот и сообщили флажками:
        - Двадцать пять!
        Новый экипаж — три водолаза — ушел в палатку врача. Сегодня они будут спать отдельно. За ними будет все время следить доктор. Все будет строже. Их дублеры тоже ушли готовиться.
        Это как полет в космос.
        Новый экипаж будет жить в доме месяц. Когда до конца срока останется пять дней, одного водолаза сменит Марлен.
        ОПЯТЬ ПОРТФЕЛЬ
        Я сидел на берегу и писал письмо. Я писал, что вот-вот буду дома.
        В бухте всплывали пузыри. Они всплывали все ближе и ближе. Вода шевельнулась, и показался человек. Заблестели баллоны.
        Шлепая ластами по воде, к берегу шел водолаз.
        В руке у него был портфель.
        Я даже вздрогнул.
        Водолаз вытащил изо рта загубник, поднял маску и сказал:
        - Здравствуйте!
        Мне стало так весело, что я смог сказать только:
        - Здра…
        Джус перевернул портфель, из него полилась вода.
        - Так вы все-таки сплавали за ним? — сказал я. — Вы герой.
        - Понимаете, привык. Трудно без него. Как без рук.
        Я лег на песок и стал хохотать: я единственный в мире, кто видел, как из моря выходит человек с портфелем.
        Джус не понял, отчего я смеюсь. Он потряс еще раз портфель. Черные капли упали на песок.
        - Я думаю, он быстро высохнет, — задумчиво сказал Джус. — Привычка — большое дело. Вчера мне пришла в голову мысль, как сделать в следующем доме воздух еще более сухим. Надо использовать плиту, а трубы от нее провести во все отсеки.

«ФИТИЛЬ»
        Корреспонденты ходили по лагерю веселые — их сообщения о ходе экспедиции брали нарасхват.
        - Ну как, теперь ясно, с чего начинать? — спрашивал Марлен толстого газетчика.
        Тот хохотал и похлопывал Марлена по плечу.
        - Молодой человек! — говорил он.
        МАРЛЕНУ УЖЕ ЗА СОРОК.
        Однажды его отвел в сторону Киношник.
        - Понимаете… — сказал он и начал крутить у Марлена на куртке пуговицу.
        - Я слушаю вас.
        - Понимаете, неуспех моей миссии под водой ставит меня в неловкое положение, — сказал Киношник.
        - Осторожнее, оборвете.
        - Нет, я аккуратно. Так вот, я говорю, мое пребывание здесь не может не иметь какого-то результата. Улавливаете?
        - Смутно.
        - Сейчас объясню. За эту поездку я должен отчитаться пленкой. Снятыми метрами. Сюжетом.
        - Что вы хотите от меня?
        - Я предлагаю: давайте придумаем. «Фитиль» имеет специфику. Разыграем сюжет.
        - Я должен надеть акваланг, и вы снимете меня под водой? Или выходящим из воды?
        - Нет, нет, сделаем проще. Вы бросите окурок в траву. Она загорится. Я сниму. Это будет: «Берегите крымский лес от пожара».
        - Я не курю.
        - Тогда сядьте. Ешьте рыбу, а кости бросайте на пляж. «Природу надо беречь».
        Марлен посмотрел на него зелеными глазами.
        - Я занят, — сказал он. — У меня много работы. Возьмите другого. Вон двое отдыхают.
        Киношник вздохнул и побрел прочь.
        - Черт его знает что! — сказал Марлен. — Ты слышал?
        Я кивнул.
        Он спохватился:
        - Где моя пуговица?
        Вместо пуговицы висела нитка.
        ТРЕТИЙ ЭКИПАЖ
        Водолазы ушли под воду. Мы провожали их, стоя на палубах катеров.
        Потом мы сошли на берег и из командного пункта снова увидели их. Техники наладили телевизор. На голубом экране были видны спины ребят. Они возились с магнитофоном. Потом один повернулся. Он не знал, что мы видим его. Он смотрел на нас серьезно и не улыбался. Даже морщился. На лбу у него были капли.
        - Двадцать пять метров — это уже не шутки! — сказал Марлен.
        Он догадался, о чем я думаю.
        Через неделю придет из Азовского моря танкерок. В цистерне он привезет для вольера рыб: осетров, кефалей, камбал. Обещают достать и катранов. На дне смонтируют и пустят буровую вышку.
        НАЧНЕТСЯ САМАЯ ГЛАВНАЯ РАБОТА.
        А я уеду. О том, что пора уезжать, я думаю каждый день.
        ШТОРМОВОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
        Только я собрался ехать, как пришло штормовое предупреждение.
        - В течение ближайших часов ожидается юго-западный ветер до десяти баллов. Дождь. Я не могу отпустить вас на мотоцикле. Вас смоет, — сказал Павлов.
        - Ладно, — сказал я. — А как же ребята там, в доме? Конечно, я останусь — вдруг понадобится помощь. Все-таки лишняя пара рук. А не поднять ли дом?
        Павлов задумался. Потом он поскреб подбородок и сказал:
        - Попробуем оставить… Все-таки двадцать пять метров.
        На всякий случай он пригласил в палатку Марлена и еще несколько человек.
        Все выслушали его и тоже сказали:
        - Оставить!
        Небо на юге начало темнеть. Над морем появились низкие, рваные облака. Они неслись над самой водой и светились розовым светом.
        Горы притихли. Дышать стало трудно.
        - Надо все закрепить по-штормовому, — сказал Павлов. — Лодки вытащить на берег. Передайте буксирам: перейти под защиту скал.
        Вершины гор озарились первой вспышкой молнии. Сухой треск прокатился над бухтой. Море почернело. Над палатками тонко запел ветер.
        Около Сашиной загородки суетились водолазы.
        Ими командовала женщина. Сашу вытащили на берег, положили в ящик с водой. Шесть парней поволокли ящик в глубь берега.
        - Осторожнее, осторожнее! — говорила женщина. Она шла следом. Саша послушно пыхтел.
        БУДЕТ ШТОРМ!
        ШТОРМ
        Ветер усилился. Волны, до сих пор беспорядочно плясавшие у входа в бухту, выстроились рядами. Они шли теперь, как солдаты на приступ, вал за валом. Белые одиночные шапки пены слились в длинные гребни. Плеск воды превратился в угрожающий гул. По брезентовому пологу палатки застучали первые капли дождя.
        Мы сидели на командном пункте и смотрели, к&к на экране телевизора неторопливо перемещаются силуэты наших товарищей.
        - Надо им сказать, — пробормотал Павлов.
        Он взял телефонную трубку, нажал кнопку вызова и, когда человек на экране тоже поднес к уху трубку, сказал:
        - У нас ветер южный, семь баллов. Ожидаем дальнейшего ухудшения погоды. Как себя чувствуете?
        Силуэт на экране закивал головой и громко, через динамик, ответил:
        - У нас все в порядке.
        Павлов кивнул.
        - Будьте внимательнее!
        Палатку рвануло. Дождь зашумел ровно и сильно. Через минуту он хлестал, как из пожарного рукава.
        Грохот волн на берегу превратился в сплошной рев.
        Стемнело.
        - Надо пойти посмотреть, как лагерь, — сказал Павлов.
        - Я с вами.
        Мы закутались в плащи и вышли из палатки в темноту.
        Ветер подхватил нас. Потоки воды били по лицу, мелкие холодные струи бежали за воротник.
        Прикрывая глаза рукой, я посмотрел, где Павлов. Его черная фигура маячила впереди. Павлов размахивал руками и что-то кричал.
        Увязая в песке, я направился к нему.
        Впереди метались и шумели люди: опрокинуло палатку. Трое парней собирали и прятали под упавший брезент вещи, заново крепили углы. Веревки в их руках извивались, как змеи.
        Мы вышли на берег. Море слабо светилось. Было видно, как возникают в темноте волны. Они появлялись, росли и опрокидывались, заливая пляж сияющими потоками.
        Под ногами шевелился песок, перемешанный с водой. Он двигался, тек.
        В разрыве между тучами показалась луна. Призрачный зеленый свет упал на скалы. Позади нас гудели и надувались парусами палатки. Пробиваясь сквозь рев ветра, откуда-то из-за палаток доносился неясный шум.
        - Бежим туда! — крикнул Павлов.
        Спотыкаясь и увязая в мокром песке, мы выбежали из городка. Огибая наш лагерь, к морю стремился поток. Неизвестно откуда взявшаяся река рвалась к бухте. С водой мчались ветки, охапки травы, стволы деревьев.
        Край берега, на котором я стоял, зашатался. Я отпрыгнул. Подмытый водой берег обрушился, распался на куски и исчез, унесенный течением.
        - Может смыть лагерь! — крикнул мне в ухо Павлов.
        Мы побрели назад.
        Откинув полог, протиснулись внутрь первой палатки.
        Голубой экран на пульте управления не горел.
        Люди, тесным кружком стоявшие около него, молчали.
        - Нет связи с домом, — сказал дежурный, — оборвало все кабели!
        ЧТО С ДОМОМ?
        В эту ночь в лагере никто не спал. Мы сидели на командном пункте и ждали.
        Ждали рассвета. Ждали, когда утихнет шторм.
        В голову лезли нехорошие мысли. Дом может дернуть или наклонить. От этого выйдут из строя электрические батареи, и люди будут сидеть в кромешной тьме.
        От удара может дать трещину корпус, часть воздуха выйдет, и люди окажутся в тесном воздушном пузыре, под самой крышей…
        К утру ветер переменился и сбил волну. Ливень прекратился. В воздухе повисла мелкая морось.
        Мы вышли из палатки. Поток, бушевавший за лагерем ночью, иссяк. Угасли белые гребни в бухте. Тяжелая, идущая против ветра зыбь лениво катила на берег ровные желтые валы. От глины и песка, принесенных с гор, вода в бухте стала непрозрачной.
        Буек с флажком, который стоял над домом, исчез.
        - Если бы их сорвало с якоря, дом был бы уже на берегу, — сказал Немцев.
        - Не каркай!
        Павлов сказал это и стал раздеваться. Он натянул на себя гидрокостюм и нацепил баллоны.
        - Я тоже, — сказал Игнатьев.
        Ступая пятками вперед, они вошли в воду. Первая же волна отбросила их назад.
        Отдуваясь и отплевываясь, они встали, проверили автоматы дыхания — не попал ли песок? — и пошли снова. Их опять опрокинуло.
        - Надо не так, — сказал Марлен. — Сейчас вдоль берега идет отбойное течение. Надо найти место, где оно поворачивает в море.
        Он набрал кучу палок и стал бросать их в воду.
        - Вроде бы тут! — сказал он: палки плыли от берега.
        Павлов и Игнатьев, работая изо всех сил ластами, ушли под воду.
        Мы уселись на мокрый песок и стали ждать.
        Дождь сеял, как из сита. Сквозь его пелену казались призрачными громады входных мысов. Окружающие бухту горы исчезли в серой мгле. Наши плечи медленно, капля за каплей, покрывались пленкой воды.
        Прошло полчаса.
        - Вижу! — закричал Немцев.
        Он вскочил и показал рукой на середину бухты.
        Там, то скрываясь, то выходя на гребень волны, маячила черная точка. Рядом с ней появилась вторая.
        - Плывут! Оба плывут!
        Точки росли. Наконец среди желтых гребней заблестели костюмы и баллоны.
        Люди, видно, выбились из сил и не стали искать место, где им лучше выходить. Они плыли прямо на нас.
        Огромная волна выросла над их головами, поднялась, понесла их, опрокинула. Пена и песок покрыли тела, уходящая вода потащила обратно.
        Несколько человек без команды бросились в воду. До одного аквалангиста удалось добраться. Его ухватили за руки. Следующая волна поднесла второго.
        Их вытащили на берег, сняли маски и баллоны.
        Павлов и Игнатьев лежали на песке, тяжело дыша. Потом нехотя сели.
        - Ну как там? Что в доме? — спросил Марлен.
        Мы настороженно ждали.
        Павлов поскреб подбородок.
        - Пьют растворимый кофе, вот что.
        Он выплюнул изо рта песок.
        - Кейфуют. Их даже не качнуло. Все-таки двадцать пять метров! А вот видимость под водой — ноль. Муть с берега идет — кругом облака.
        - Сейчас они выпустят аварийный буек с антенной, — сказал Игнатьев.
        Он сказал это и замолчал. На желтой взгорбленной поверхности бухты уже плясал красный буек. Он торчал из воды, как стручок перца, качался, скрываясь в ложбинах волн, и появлялся вновь.
        Со стороны палаток что-то кричал дежурный. Он стоял около палатки № 1 и махал руками.
        - Что там случилось? — спросил Павлов.
        - Он кричит, что есть связь, — сказал Немцев.
        ГОВОРЮ С КИНОШНИКОМ
        На следующий день погода наладилась. Я ходил между палатками и прощался с водолазами.
        Около первой палатки я встретил Киношника.
        - До свидания! — сказал я. — Уезжаю.
        Он мне очень обрадовался. Выглядел он неважно и был весь какой-то помятый.
        - Очень жаль, — сказал он. — Все-таки еще один человек искусства. Мы так с вами и не поговорили. Как ваши дела?
        - Так себе. Не рисовалось.
        - И у меня хоть плачь. Я не могу уехать отсюда, не сняв какой-нибудь сюжет. Придется снять о недостатках. Должны тут быть какие-нибудь недостатки?
        - Почему должны?
        Я разозлился и не попрощавшись ушел.
        ПРОЩАЮСЬ С МАРЛЕНОМ
        С Марленом мы говорили долго.
        - Понимаешь, — сказал он, — звуки животных под водой — это, очевидно, то, к чему я шел всю жизнь. Все остальное, оказывается, было только подготовкой. Разведкой. Ты в разведку ходил?
        - Нет.
        - Так вот, когда идешь в разведку, всегда знаешь, зачем идешь. Сказано: засечь огневые точки. За ними и охотишься. Или: взять «языка». А в науке, чтобы найти дело, которому стоит посвятить всю жизнь, нужно все время искать. Что я за эти годы не изучил! И стаями рыб занимался, и органами чувств… И вот оно: новое, интересное, настоящее мое дело!
        - Счастливый ты!
        Марлен промолчал.
        - После обеда двину.
        - Пешком через горы не хочешь?
        - Поеду на мотоцикле до Симферополя, — сказал я. — Хотел было заехать в Севастополь — не получается. Нет времени.
        - Знаешь, — сказал Марлен, — когда я был в Севастополе, я пошел на Биологическую станцию, гляжу: у причала шхуна… «Тригла»! Представляешь, она! Списывают. Новый получили катер: мотор двести лошадиных сил, пять кают. Даже радиолокатор есть. В тумане будет ходить, как днем. Кончился век нашей шхуны.
        - Она не была шхуной, — сказал я. — Мне пришлось как-то смотреть справочник. У шхуны должно быть не менее двух мачт. Это просто моторный бот.
        - Какая разница… Это наша «Тригла».
        Марлен помог мне собрать вещи.
        После обеда около палатки затарахтел мотоцикл.
        С заднего сиденья слез Павлов.
        - Как вы на нем ездите? — сказал он. — Ногами за землю цепляешь. На грузовике надо ездить.
        Я навьючил на себя рюкзак. Пачку листов с рисунками положил на грудь под рубашку.
        - Ну пока! — сказал я.
        - Пока! — сказали Павлов и Марлен.
        Мотоцикл выстрелил длинной синей струей и вынес нас с Лёсиком на тропу.
        - С ветерком прокатить? — крикнул через плечо Лёсик.
        - Дава-а-ай!..
        Мы мчались по ухабистым крутым подъемам, ныряли в ущелья, неслись мимо выветренных, угрюмых скал.
        Наконец прямо передо мной выросла серая громада Эски Кермена. Гора лежала, как погибший броненосец с плоской палубой, зелень стекала с его бортов, черные дыры пещер зияли, как разбитые иллюминаторы.
        Не останавливаясь, мы пронеслись под отвесными скалами, обогнули северную, тупую, как корма, оконечность горы и помчались дальше, в глубь ущелья.
        Я не утерпел и оглянулся.
        Эски Кермен серым уступом высился позади. Он был все еще похож на корабль. Кроны одиноких деревьев на его вершине развевались, как флаги.
        ЭТО ОЧЕНЬ ЗДОРОВО: ТАМ ПОД ВОДОЙ БЕЛЫЙ ДОМ, А ТУТ МЕРТВЫЙ ГОРОД НА СКАЛЕ. ЧТОБЫ ВСЕ ЭТО УВИДЕТЬ, СТОИТ ЖИТЬ!
        Мы выехали на шоссе, и Симферополь стал приближаться к нам со скоростью 120 километров в час.
        НЕ СКОРОСТЬ, А ПУСТЯКИ!
        Я даже не держался за кольцо.
        В СИМФЕРОПОЛЕ
        В городе я распрощался с Лёсиком и пошел на вокзал покупать билет.
        Около закрытой кассы стояли Рощин-второй и человек в зеленой кофте. Рядом с ним сидела на чемодане женщина в мужском пиджаке.
        - А, художник! — сказал Рощин-второй. — Как ваши дела? Вы оттуда?
        Я кивнул.
        - Домой?
        - Да.
        - А мы в Батуми. Там, говорят, есть бассейн с морскими животными. Хочу устроиться. Этот товарищ со мной. Вы его помните?
        Желто-зеленый человек с отвращением посмотрел на меня.
        - Нет.
        - Кассу скоро откроют?
        - Билетов на сегодня не будет.
        Я ушел с вокзала, снял комнату в гостинице, купил в магазине пачку картона и коробку красок.
        Я заперся и стал писать.
        На первом листе я написал густо-зеленую воду.
        Сквозь нее угадывалась скала. На скале сидели крабы. Красные, как кровь, глубоководные крабы, про которых рассказывал Павлов.
        Из глубины спиной к нам всплывал водолаз.
        Он засмотрелся на крабов и висел в воде, раскинув руки. Ноги его касались скалы, потревоженные животные сплелись около ног в красный бесформенный клубок.
        На картине был плохо виден водолаз, плохо скала, и только крабы выступали из черно-зеленой воды, как капли крови.
        В этой картине было что-то интересное. Мне она сразу понравилась, хотя это был всего-навсего эскиз, жалкий кусок картона, с которого еще придется писать на холсте настоящую картину. Тут все было написано сумбурно. Я волновался. Я никогда так не волновался, разложил на полу картонки и стал набрасывать сюжеты будущих картин.
        На одной я нарисовал тонущий мяч и креветок, нападающих на него. «Креветки, играющие в мяч» — так я решил назвать этот рисунок. Еще был дом. Серый, как облако, плохо различимый из-за мутной воды дом и парящие в воде, танцующие около него люди.
        Я писал эти эскизы неделю. Только когда кончились листы и краски, я купил на последние деньги билет и в жестком, переполненном вагоне уехал на север.
        Я лежал на верхней полке под тусклой лампочкой и, закрывая глаза, представлял себе будущие картины.
        Поезд ревел и мчал душный вагон навстречу северной непогоде.
        РАССКАЗЫ
        Осьминог на скале
        Я часто видел на дне маленьких, как паучата, осьминожков, а вот настоящего, с копну сена, про каких рассказывают бывалые рыбаки, долго не встречал.
        И наконец повезло.
        Был вечер. Солнце пробилось через узенькую щель между облаками, облило море неярким светом, начало опускаться за горизонт.
        Гасло небо. Гасло, голубело морское дно.
        Я плавал с ластами и маской около восточной оконечности острова. Берег отвесной стеной опускался в воду и заканчивался внизу галечной осыпкой.
        Сумеречная тень лежала на воде. Каменная стена была неразличима.
        Я плыл прямо на нее.
        Вокруг — темнота, густая и холодная. Только подо мной на глубине белым пятном — галька.
        И вдруг из полумрака выплыло что-то серое. Выплыли и уставились прямо на меня два черных настороженных глаза.
        Глаза были плоские, полуприкрытые белыми шторками век.
        Я не сразу понял, что уже нахожусь у стены и что это смотрит на меня осьминог. Он сидел в расселине.
        Я даже вздрогнул — таким большим показался он мне сначала.
        Мы смотрели друг на друга.
        Глаза привыкли к сумраку, и я стал лучше видеть его.
        Осьминог был весь в мелких белых складках, словно обсыпанный чешуйками пепла. Тело его то раздувалось, то опадало. Он дышал.
        Слабое течение несло меня мимо скалы. Я шевельнул руками, чтобы удержаться на месте. Осьминога это испугало. Щупальца его, распластанные по скале, пришли в движение. Они начали скользить и собираться все сразу, как по команде. Осьминог горбился, надувался. Белые кольца присосок двигались вместе со щупальцами, мерцали, гасли — животное подбирало их под себя.
        Наконец осьминог перестал расти вверх, осел, расплылся, повернулся спиной вниз и легко выскользнул из расселины. Он плыл задом наперед, выталкивая из себя воду, как медуза, раздувая и сокращая тело.
        Я оторопело подался назад. Раскинув щупальца в стороны, осьминог, как на парашюте, сел на дно, потом покатился вбок и, сойдя с белого галечного пятна, пропал из виду.
        И тогда меня охватил страх. Непонятный, необъяснимый страх. Я заболтал ногами изо всех сил и бросился плыть к берегу. Скользя и спотыкаясь о камни, выбрался из воды, сел на горбатый холодный валун и стал соображать: что случилось?
        А не случилось ничего — осьминоги ведь на людей не нападают.
        Мало-помалу я успокоился и даже развеселился.
        Теперь я знаю: осьминог по-своему красивое и ловкое животное. Он хороший пловец и подводный альпинист.
        И еще. Когда животное проплывало мимо меня, я увидел его глаза, окруженные морщинками. Они были печальные и спокойные.
        Мудрые, стариковские глаза.
        Живые домики
        Я плавал у скалы, над неровным каменистым дном, и искал морских ежей. Слабое течение покачивало внизу редкие веточки водорослей.
        - У скалы их навалом! — уверяли меня матросы. — Мы видели. Сидят — здоровые, иголки как гвозди. Вот такие!
        Но ежей не было. Я проплыл в одну сторону — нет. В другую — не видно.
        Вот тогда-то и привлек мое внимание домик. Маленький домик на дне — две щепки шалашиком.
        Домик… полз. Он полз очень медленно и очень спокойно — видно, хозяин его не торопился. Я подплыл к домику и тронул пальцем одну щепку. Щепка задрожала. Я отвел ее в сторону — из-под нее торчал пучок фиолетовых игл.
        Еж! Ну конечно еж!
        Я отбросил в сторону щепки. Еж замер, темные иглы встопорщились. Поняв, что я больше его не трону, еж успокоился, опустил иглы и быстро-быстро двинулся в путь.
        Он начал что-то искать на дне.
        Неподалеку лежала крышка от консервной банки. Еж примостился рядом и выпустил из-под игл несколько черных ниточек — ножек. На конце каждой — присосочек. Ножки протянулись к крышке. Вот первая дотянулась и замерла — присосалась… За ней вторая-третья…
        Еж что-то задумал!
        Я смотрел во все глаза. Ножки поднатужились и подняли крышку. Они изгибались, шевелились, передавали тяжелый груз одна другой. Крышка ползла вверх по иглам. Она доползла до самой ежиной макушки и остановилась. Получился щит.
        Еж покачал его: крепко сидит? Крепко! И полез вверх по большому камню. Теперь он лез спокойно — со щитом ему никакой враг не страшен.
        Но где же остальные ежи?
        Посмотрел я вокруг внимательно. Ну конечно, вон их сколько! Хитрецы: кто пучком травы прикрыт, кто створкой раковины. Глянешь не знаючи — нет под скалой никаких ежей.
        Одни живые домики.
        Пиранья
        Один мой приятель — капитан теплохода — уходил в рейс в Бразилию.
        - Что тебе привезти? — спросил он на прощание. — Хочешь, привезу чучело колибри? Птица, а вся, с хвостом, в спичечный коробок влезет.
        - Знаешь что, — ответил я, — привези мне пиранью. Только смотри, чтобы она тебя по пути не съела!
        Пошутили и расстались. Приятель ушел в плавание, а я про свою просьбу забыл на другой же день. Ну кто, в самом деле, будет везти через полсвета маленькую речную рыбку! Даже если это пиранья.
        Кстати, вот что она такое.
        Пиранья — родич нашего карпа, живет в реках Южной Америки. За хищный нрав ее часто называют речным волком. Ходят пираньи стаями и, как волки в стае, наглы и беспощадны.
        Вот какие истории рассказывают.
        Один путешественник катался по реке в лодке и веслом ранил себе палец. Чтобы умерить боль, он опустил руку в воду. Вокруг раненого пальца тотчас же закурилось розоватое кровяное облачко.
        В то же мгновение в руку впились десятки острых зубов. Путешественник закричал от боли и выдернул руку.
        Она была вся в крови, кусочки мяса из нее были выхвачены, как бритвой, а раненый палец изуродован окончательно.
        Другой раз в реку, спасаясь от слепней, вошло стадо коров. Пираньи напали на них. Через час в желтой воде остались только дочиста обглоданные коровьи кости…
        Прошло более месяца после ухода моего приятеля.
        Сижу как-то я днем дома. Звонок. Открываю дверь, вижу — стоит на лестнице мой капитан, весь коричневый от загара, и держит в руках банку, прикрытую марлей.
        - Держи! — говорит он. — Еле довез: три раза из банки на пол выпрыгивала… Ну, прощай, я еще дома не был!
        И ушел.
        Взял я банку. В ней плавает небольшая, с нашего окунька, голубоватая рыба. Бока в красных пятнышках. Морда тупая, короткая. Ничего особенного, только, когда раскрывает рот, видны зубы.
        «Ого, если такими тяпнуть за палец!»
        Мне от такой мысли даже неприятно стало. Осторожно внес пиранью в квартиру, перелил вместе с водой в пустой аквариум.
        - Ну, теперь живи! Только чем тебя кормить?
        Конечно, сырым мясом!
        Сбегал в магазин. Принес. Бросил кусочек в аквариум.
        «Сейчас как цапнет! — думаю. — Брызги полетят!»
        Жду. Ничего. Отошла моя пиранья в сторону. Наверное, хитрит. Бросил я второй кусочек, а сам ушел по делам.
        Возвращаюсь — мясо не тронуто. Пиранья стоит над самым дном, шевелит плавниками, на мясо никакого внимания.
        Тогда я набрался отчаянной смелости и, чтобы разбудить в рыбе хищника, сунул в аквариум палец.
        Пиранья не шелохнулась…
        Не знаю, что она ела у моего приятеля на теплоходе, — может быть, у него была для нее какая-то особенная бразильская пища, — но у меня рыба заскучала.
        В одном углу аквариума стекла были с браком — желтые, мутные. Отойдет, бывало, пиранья в этот угол, уставится в стекло и смотрит. Должно быть, стекло напоминало ей мутную воду родной Амазонки.
        Всего три дня прожила у меня диковинная гостья.
        Когда на четвертый день я вошел утром в комнату, рыба неподвижно лежала на песке. Жабры ее не шевелились. Она лежала, обращенная головой в тот самый желтый угол аквариума, где простояла накануне целый вечер.
        Море под облаками
        Один мой приятель был прошлым летом в экспедиции с учеными на берегу моря.
        Разбили они лагерь.
        Погода пасмурная. Только что отгрохотал шторм. Скалы мокрые. Из расселин ручейки. Низкие облака цепляются за верхушки скал. Облака невысоко — метров сорок.
        «Дай, — думает мой приятель, — рукой потрогаю облако!»
        Подумал так и полез на скалу. Лезет, по сторонам смотрит. Запоминает обратный путь.
        Вверх не страшно, а вот вниз! Куда ногу ставить — не видно.
        Лез, лез и долез до широкого уступа.
        Посмотрел вверх. До облаков еще метров десять. Посмотрел вокруг — в камнях на уступе лужицы.
        Видит — в одной лужице что-то шевелится. Присел над ней на корточки. В красноватой воде — крабишка. Увидел человека и под камень — шасть!
        Посидел под камнем, любопытство одолело, высунул нос. Клешонками шевелит — ждет, что человек делать будет.
        А в луже он не один. По дну две витые ракушки ползут, черные моллюски их на себе тащат. Маленькие серые рачки шныряют: то в стайку собьются, то во все стороны — порск! И что самое удивительное — рыбка! Бычок, с мизинец толщиной. Глазастый, губы бантиком.
        Очень удивился мой приятель. Как эта живность в дождевую лужу на верхушку скалы попала? Ну ладно, краб, моллюски, рачки по стенке могли залезть. А рыбка?
        Странная компания! Не по воздуху ведь они сюда прилетели?
        Захотелось приятелю пить. Макнул палец — и в рот. А вода-то в луже соленая, морская!
        Тут он и сообразил. Никакая это не дождевая лужа. В шторм, когда волны о скалу разбивались, брызги вверх летели. Получились на уступе лужи. И морские животные с брызгами сюда попали — вон на какую высоту их забросило!
        Ну а что с ними дальше будет? Выглянет солнце, лужи высушит — и конец?
        Опустил приятель в лужу руку, загнал бычка под камень, вытащил за хвост и швырнул в море.
        Больше он никого не спасал. Краб и моллюски захотят — своим ходом уйдут, а рачков не поймаешь — маленькие они да верткие.
        А может, солнца скоро и не будет? А будет опять шторм?
        Снова полетят вверх соленые брызги. Переполнятся лужи водой и потекут ручейками вниз. Вместе с водой потекут их обитатели. Домой — в море.
        Посмотрел мой приятель еще раз на крабишку, попрощался с ним и хотел было лезть дальше. А дальше — никак. Выше отвесная стена, ни одной ступеньки.
        Так и не долез он до облаков. Метров десять. Чуть-чуть.
        Девочка и рыба
        Шел пароход из Америки домой, в Ленинград.
        Шел и, встречаясь с кораблями, гудел в блестящую медную сирену: «У-у-у-у-у!»
        В каюте, что под самым капитанским мостиком, ехала с отцом и матерью девочка. Звали ее Нюся.
        Выйдет, бывало, на палубу, а палуба качается: вверх-вниз, вверх-вниз… Схватит девочка папу и маму за руки и ходит с ними.
        А чуть останется одна — прижмется к стенке и ни с места.
        Отец позовет:
        - Нюся, смотри, какие дельфины прыгают! Иди сюда!
        А она:
        - Я здесь постою.
        Мать скажет:
        - Нюся, какие чайки летают! Иди их хлебом кормить!
        А она:
        - Мне и тут хорошо.
        Боится одна шаг шагнуть. Ну что с такой трусихой делать?
        Посередине океана — целое море водорослей. Бурые, зеленые, лохматые. Вытащили матросы здоровенную охапку, тряхнули — оттуда на палубу — брык! — рыба.
        До чего безобразная: бурая, зеленая, в лохмотьях. Голова большая, курносая. Плавники — как маленькие кривые ручки.
        Налили матросы в ведро воды и пустили туда рыбу.
        Голова у нее тяжеленная, перетянула — тык рыба носом в дно! Ручками-плавниками толкнулась, подпрыгнула. Не удержалась — кувырк через голову — и опять на дно.
        Матросы закричали:
        - Рыба-клоун, рыба-клоун!
        Пассажиры ахают:
        - Вот так рыба!
        А капитан слез с мостика и говорит:
        - Эта рыба, и верно, клоуном называется. Живет она в водорослях. Запутается и плавает с ними: сама-то плавать почти не умеет. Вот и держится, чтобы не перевернуться. Посмотрели? Давайте выпускать.
        Нюся как закричит:
        - Я не посмотрела! Принесите сюда..
        Капитан оглянулся:
        - А! Это та девочка, которая боится отпустить папы-мамины руки? Понимаю: если она их выпустит, то перевернется вниз головой, как эта рыба.
        Нюся обиделась и говорит:
        - А вот и не перевернусь.
        И выпустила руки.
        Все засмеялись, а матрос взял ведро и пошел тихонько к борту.
        Нюся за ним. Показал матрос рыбу и — ш-ш-ш-ух! — ее с водой за борт.
        Захлопала Нюся в ладоши и побежала по пароходу. Одна. Видно, все ее страхи вслед за рыбой-клоуном в море попрыгали.
        Мокрый цирк
        Наш пароход стоял в южном порту.
        Был июнь. Было жарко и скучно.
        - Знаете что? Пойдемте в цирк! — предложил мне помощник капитана. — Ручаюсь, в таком вы еще не были. Не забудьте захватить фотоаппарат.
        Я взял фотоаппарат, и мы с ним двинулись в путь.
        Когда пришли, я очень удивился: что это за цирк? Крыши нет, места под открытым небом. Посередине вместо манежа круглый бассейн. В нем вода.
        Посмотрел я на воду и подумал: а как же будут падать клоуны? Ведь в цирках они всегда падают. Неужто в воду? Ну для чего это нужно!
        Я даже слегка расстроился.
        Заиграла музыка, и представление началось.
        Из небольшого канала в бассейн въехал плотик. На нем стояла девочка в белом платье и сидела собака. Ремни от плотика шли прямо в воду. В упряжке неторопливо плыл дельфин.
        Вот так раз!
        Я обрадовался, что попал в такой морской цирк. Девочка на плоту сделала круг вдоль стенки бассейна, и дельфин увез ее назад в канал.
        Потом стали выступать акробаты. Два дельфина-белобочки. Они по команде выпрыгивали из воды и летели по воздуху, как связанные веревочкой. «Оп! Оп!» Над водой опустили кольцо, и дельфины начали прыгать через него.
        Затем над бассейном наклонили доску. На конце ее стал человек. В руках у него была миска с рыбой. Дельфины выскакивали из воды и брали рыбу у человека прямо из рук.
        Я не выдержал и захлопал.
        - Артисты, — сказал помощник капитана. — Еще клоуна бы сюда!
        Между тем бассейн приготовили для игры. Я сразу угадал какой. По краям поставили щиты с кольцами. Под каждым кольцом веревочная корзина. Баскетбол.
        Две команды — животные в красных и животные в синих шапочках — приготовились. Судья свистнул в свисток и бросил на середину бассейна белый мяч.
        Первый же дельфин подцепил носом мяч да как швырнет его! Мяч подхватил второй… третий… Мяч закрутился и подплыл под щит. Тогда дельфин в красной шапочке цап его, подскочил вверх и прямо в кольцо — гол!
        Брызги летели на публику дождем.
        - Шайбу! — крикнул я.
        И тут я увидел, что к краю бассейна подбирается человек в темном костюме и в шляпе. В такую-то жару!
        Человек подошел к краю бассейна и стал делать вид, что он очень увлечен игрой. Он наклонялся над краем, наклонялся и наконец — бултых! — полетел в воду.
        Клоун! Я сразу понял, что это клоун. Подставное лицо. Публика засмеялась.
        Мне стало не по себе. Я встал, чтобы уйти. Но прежде решил сфотографировать на память дельфинов.
        Подошел к самой воде.
        Дельфины носились, как торпеды. Белый мяч с плеском скакал по коротким волнам. Бросок — и он опять в корзине.
        Видно, мой аппарат был плохо привинчен к футляру. Когда я наклонился вперед и начал прицеливаться, я почувствовал, что футляр пуст.
        Я не видел, долетел мой аппарат до воды или нет. Я видел только, как подо мной метнулось черно-желтое тело и замерло. Бурля хвостом, у стенки бассейна стоял, наполовину высунувшись из воды, дельфин-афалина. В пасти он держал мой аппарат. Ему было трудно стоять, и он все время косил в мою сторону блестящим добрым глазом.
        Я протянул руку и взял аппарат. В публике захлопали. Должно быть, меня приняли тоже за подставное лицо. За клоуна.
        Но я не ушел.
        Я вернулся на место и сидел до конца этого удивительного представления.
        Город осьминогов
        Одному кинооператору нужно было снять под водой фильм. Фильм об осьминогах.
        Он приехал в приморский город, и там местные рыбаки послали его на пляж, который начинался сразу же за последними домами.
        «Где песок, там много света, — подумал оператор. — Неужели там будут жить эти сумеречные животные? И потом, во всех книгах пишется, что осьминоги любят скалы и прячутся днем в расселинах. Странно, очень странно…»
        Но все же он взял подводную кинокамеру и отправился за город. Пришел на пляж, надел свой акваланг, взял камеру и полез в воду.
        Плывет. Внизу песок. Светлый, почти белый.
        «Где же осьминоги?»
        Осьминогов не было. Вместо них по песку бродили маленькие рачки-отшельники. Каждый нес на себе домик-раковину. Когда на рачка падала тень от плывущего человека, он останавливался, поджимал лапки и валился вместе с раковиной набок.
        Попались и две пятнистые камбалы. Одна метнулась в сторону, ударилась о песок и стала ждать, пока песок, оседая, засыплет ее.
        Вторая решила закопаться сама, легла на дно и, мелко-мелко перебирая плавниками, забросала себя.
        Больше никакой живности тут не было. Крупные размытые пятна — тени облаков — бродили по дну. Виднелись полузасыпанные песком камни. Они лежали один в стороне от другого, и возле каждого почему-то валялись обломки раковин.
        Около одного камня оператор на всякий случай нырнул. Камень как камень. На макушке пучок водорослей. Около камня — раковины.
        Отбросил оператор одну раковину в сторону и поплыл дальше.
        Так он искал целый час, но не смог увидеть ни одного осьминога.
        «А говорили — их тут полно!» Оператор вздохнул, забросил за спину кинокамеру и повернул назад к берегу.
        Плывет. Под ним медленно движется дно. Вот и тот самый камень с пучком водорослей. Вот и раковина… Э-э, а кто это подтащил ее назад к камню?
        «Тут дело нечисто!»
        Решил так оператор и нырнул еще раз. Лег на дно, приблизил маску к самому камню, заглянул под него.
        А камень-то приподнят! Под ним — щель. В щели — два глаза. Смотрят на человека, не мигают.
        Сунул человек руку под камень, а в щели что-то мягкое, скользкое, живое. Отдернул. Тогда из-под камня щупальце высунулось, обхватило горсть раковин и подвинуло их ближе к щели. Закрыло вход!
        Тут человек и понял, что под камнем — осьминожий дом, а раковины — остатки осьминожьих обедов и ужинов.
        Перебрался оператор ко второму камню. И под ним осьминог. К третьему — и там. Выгнал он одного, включил кинокамеру и поплыл следом за животным.
        Удирает осьминог. Раздувает и сокращает тело, размахивает из стороны в сторону плетью-щупальцами. Человек — следом. Плывет, камеру около глаз держит. Света над песчаным дном много, так и лучится песок, так и играет свет на голубоватом зыбком животном.
        Хорошие получаются кадры!
        Верно говорили — полно здесь осьминогов. Целый город.
        Подбитая чайка
        Мы с приятелем шли по берегу моря. Вдруг видим: впереди на гальке сидит крупная серая птица. Она сидела, тесно прижимаясь к камням и втянув голову в плечи, как человек, которому холодно. Увидя нас, птица привстала.
        - Глянь-ка, подранок! — сказал мой приятель. — Давай поймаем?
        Птица — это была чайка-моевка — сделала несколько неуклюжих прыжков и с размаху тяжело плюхнулась в воду. Я заметил, что, когда она прыгала, крыло ее волочилось отдельно, сзади, как будто привязанное на веревочке.
        Чайка поплыла от берега. Она плыла, а серый лоскут крыла тянулся позади нее.
        - Здорово ей саданули! — сказал приятель. — А ведь охота здесь запрещена!
        Я промолчал.
        Чайка выплыла на солнечную дорожку и закачалась на ней изогнутой черной лодочкой.
        Мы ушли. Мы вернулись в избушку к рыбакам-ненцам, у которых остановились на день-два.
        - Чайка? С перебитым крылом? — переспросил меня один из рыбаков. — С весны ходит. Приезжий один ранил. Как человек или песец идут — она в воду. Косатка плывет — она на берег. Лето выживает.
        - А зимой?
        Рыбак не ответил.
        На другой день мы отправились ловить чайку. Мы решили забрать ее с собой в Ленинград. Я пошел по берегу, а приятель, взяв у рыбаков лодку-карбас, поплыл следом.
        Чайка была на месте. Только на этот раз она не сидела в камнях, а бродила у воды и выклевывала из прелых водорослей рачков. Заметив меня, она сошла в воду и, когда послышался скрип уключин, попробовала нырнуть. Сухое крыло, как поплавок, удержало ее. Тогда птица повернула и снова очутилась на берегу.
        Скользя по круглым, обкатанным водою камням, я поспешил к ней. Чайка завертела головой и тяжело побежала к подножию обрыва, который поднимался над галечным пляжем.
        Крутая стена сырой глины шла вверх ровно, без уступов, и только кое-где из нее торчали кривые корни мертвых деревьев.
        Чайка стала карабкаться вверх. Я полез следом. Лез, лез. Как вдруг сырая глина подалась, оставляя за собой две блестящие канавки, я съехал вниз.
        О берег стукнул носом карбас. Я повернулся к приятелю.
        - Знаешь что? — сказал я ему. — Оставим ее здесь. Как ее везти, как кормить? Рыбы не напасешься.
        - Давай хотя бы поймаем ее и отрежем сухое крыло. Все ей легче будет.
        - Давай.
        Чайка сидела высоко под сухим черным корневищем и смотрела на нас красным раненым глазом.
        Мы полезли вдвоем.
        Я уже протянул руку, чтобы взять ее, как вдруг чайка с криком вывалилась из укрытия и, ударяя живым крылом по глине, покатилась вниз.
        Она дождалась, когда мы слезем, и снова вскарабкалась на обрыв. Ей было очень трудно: испачканное глиной крыло отяжелело, но птица упорно волочила его.
        - Полезем еще? — спросил я.
        - Не поймать ее нам! — сказал приятель.
        Чаячий глаз, как огонек, горел вверху. Распластав одно крыло, тесно прижимаясь грудью к земле, птица внимательно смотрела на нас.
        - Разве ты не видишь? — сказал я. — Она лучше умрет, но не пойдет к нам в руки.
        Мы стояли задрав головы и смотрела на чайку. Еще недавно это была прекрасная большая птица. Таких больших чаек я не видел нигде. Ей, наверное, ничего не стоило добывать большую рыбу и улетать каждую зиму в далекие теплые края.
        Потом мы сели в карбас и медленно поплыли вдоль берега.
        Был август — конец короткого полярного лета. Дело было на побережье Баренцева моря. Зима здесь наступает в октябре.
        Рыба и медведь
        Работали на берегу полярного моря инженеры — искали места для завода.
        Работали месяц, работали два. Подошла зима.
        Забило море льдом.
        Пошел инженер со льда рыбу ловить. Взял удочки, ружье на всякий случай прихватил.
        Выбрался на лед, от берега отошел, видит — у полыньи медведь. Большой, желтый, головастый.
        Стал инженер подкрадываться. Никогда он белого медведя вблизи не видел.
        А медведь то подойдет к полынье, то отойдет. То подойдет, то отойдет.
        «Что такое?»
        Зашел человек за ледяную скалу — торос, лег на живот и пополз.
        Выглянул из-за тороса.
        «Вот оно что!»
        В полынье рыба. Медведь подойдет — она на другую сторону. Медведь отойдет — она вернется. Так стаей и ходит.
        «Молодец рыба! — думает инженер. — Голова меньше мишкиной, а промаха не дает. Не поймать ее медведю!»
        Посмотрел вниз — под торосом во льду щель. Мелкая — голубое дно видно.
        Походил медведь взад-вперед, сел на лед. Чешет в затылке лапой, думает.
        Думал, думал — и надумал.
        Обошел полынью кругом, зацепился передними лапами за лед, слез задом в воду и поплыл.
        Интересно инженеру: что медведь дальше будет делать? Пополз инженер вверх по торосу. На самую макушку забрался, смотрит.
        А медведь плывет, медленно лапами загребает, гонит перед собой рыбу.
        Гнал, гнал — и загнал ее в щель.
        Влез в нее сам и давай по воде лапищами бухать: бумм! бумм!
        Оглушит рыбину, зацепит ее пятерней — и в пасть. Всю до одной съел.
        «Ах ты хитрец! — думает инженер. — Мне не оставил. Дай я тебя попугаю… Стоп, а где ружье?»
        Пошарил ружье, а ружья-то и нет — под торосом забыл! А ну как медведь сюда придет?
        Скорей за ружьем!
        Пока за ружьем лазал, медведь ушел.
        Идет инженер домой без рыбы, но довольный: редкую штуку — медведя-рыбака — подсмотрел.
        Морской пахарь
        Один мой знакомый плавал на судне, изучал морское дно. А для этого была у них телевизионная камера. Опустили они однажды свою камеру под воду. Медленно плывет на экране изображение дна. Ил… песок… редкие кустики водорослей. Ни рыб, ни животных… Скука!
        Вдруг смотрят — на дне появились борозды. Одна, вторая, третья… Ряд за рядом. Да такие аккуратные, будто кто-то нарочно перекопал ил, разрыхлил его, потрудился на совесть.
        Только откуда быть на дне пахарю?
        В это время судно остановилось.
        Все ушли, а мой приятель остался у телевизора. «Авось, — думает, — увижу этого земледельца».
        И дождался.
        Мелькнула на экране тень, медленно проплыла мимо камеры здоровенная туша. Круглая голова, затылок в складках, ласты к бокам прижаты, плоский хвост вверх-вниз колышется. Повернулась голова — усы, два клыка-бивня вниз торчат. Морж!
        Опустился зверюга на дно и давай клыками ил ковырять. Гребков десять сделал — грядку вскопал. Назад плывет — мордой в перепаханный ил тычет.
        Э-э! Да это же он из борозды раковины выбирает! Жители их — моллюски — народ хитрый, от врагов всегда в ил закапываются.
        Здорово придумали, а морж — не хуже. Плывет, губами толстыми шевелит, раковину за раковиной раскусывает.
        Чем не морской пахарь?
        Пиратский остров
        Как-то стоял наш пароход на якоре в море около Владивостока. А там много островов. Взял я шлюпку и ушел на остров.
        Приплыл, вылез. Посреди острова — скала. Высокая — голову задирать надо. Кольцом вокруг скалы галечный бережок. На бережке грудами какие-то скорлупки лежат.
        Подошел я, поднял одну, а это скелет морского ежа. Известковая скорлупка, белая, промытая дождем, иссушенная солнцем. Без игол, без кожи, без ничего.
        Очень похожая на маленький человеческий череп.
        Весь берег усеян этими скорлупками. Как поле боя или как город после нашествия пиратов.
        Уселся я на берегу и стал думать: а что, если этот остров и впрямь пиратский?
        Сижу под скалой. Над островом — чайки.
        Кружатся, кого-то высматривают. Должно быть, рыбу.
        В море небольшая зыбь. Подойдет вода к острову, затопит прибрежные камни и схлынет. Обнажится донная зелень, каменные бока валунов все в ракушках.
        Вдруг одна чайка отделилась от стаи — и камнем вниз. Как раз в тот момент, когда вода схлынула, когда обнажился бок валуна. А на валуне морские ежи. Черные, колючие. Метнулась чайка над самой водой, ухватила ежа клювом за иголку — и вверх.
        Летит, снова вниз смотрит. Над берегом пролетала, разжала клюв, еж — шлеп на гальку! — и покатился.
        Опустилась чайка рядом. Лапой перевернула и давай в брюхо клевать. Еж в иголках, а со стороны брюха — мягкая кожица. Клюет ее чайка, головой вертит. То ли ей этот еж не нравится, то ли у нее привычка такая.
        А над ней подружки. Реют над островом, как черные флаги.
        И впрямь, пиратский остров!
        Стук-стук-стук!
        Как-то в антарктические воды зашел военный корабль. Он должен был снять с китобойца заболевшего матроса и отвезти его в ближайший порт.
        Корабли встретились и остановились борт о борт. Больного стали готовить к передаче. В это время матрос-гидроакустик военного корабля включил свою станцию и стал слушать, как звучит антарктическое море.
        Шумы… шорохи… Скрипнуло что-то и замолчало. Засверлило, запело — это невдалеке проплыл косяк рыб. И вдруг — стук-стук!
        Что такое?
        Прислушался акустик. Опять — стук-стук!
        Постучит и пропадет. Будто кто-то за дверью работает. Пока дверь открыта, стук слышен. Захлопнули дверь — и стук пропал.
        Вышел матрос на палубу.
        Зеленое море до горизонта. Стоят их корабль и китобоец, привязанные друг к другу. Моторы заглушены, не работают. Неподалеку кит-одиночка бродит: вынырнет, пустит фонтан и опять скроется. Все тихо. Некому и нечем стучать.
        Непонятно!
        Махнул матрос рукой и пошел помогать переносить больного.
        Через неделю, когда корабль пришел в порт, акустик разговорился на берегу с одним человеком и рассказал ему про звуки, которые слышал в море.
        Этот человек был ученый. Он изучал жизнь морских животных.
        - Очень интересно! — сказал ученый. — А ну пойдемте ко мне.
        Он привел матроса к себе в кабинет, поставил на стол магнитофон и включил запись.
        В магнитофоне зашуршало, а потом послышалось знакомое: стук-стук!.. Стук-стук!
        - Это стучит сердце кита, — сказал ученый. — Вы знаете: звук хорошо распространяется в воде. Когда кит открывает рот, чтобы проглотить добычу, стук его сердца разносится далеко-далеко. Потом он захлопывает рот, и стук не слышен.
        Матрос расстроился и ушел. Ему было жалко, что он сам не записал услышанное в море. Стук-стук-стук! Это стучит сердце кита.
        Белушонок
        Тем летом я жил на полуострове Канин, за Полярным кругом, в артели охотников за морским зверем. Погода нас не баловала, а к концу месяца испортилась вконец. Ударил теплый ветер шелоник, в избе, где мы жили, тонко задребезжали стекла, запело в трубе. Тучи, которые до того распространялись по небу лениво, вдруг заторопились, над сопкой (на склоне ее стояла наша изба) промчался облачный клок. Внизу по воде покатились шквальные полосы.
        К вечеру ветер превратился в настоящий шторм. Зеленые валы пошли в наступление на берег. Подходя к мелководью, они меняли цвет, становились желтыми, с белыми пенными гребнями, с грохотом рушились, выметывая перед собой плоские языки пены.
        На желтых водяных горбах плясали поплавки — раскачивалась, содрогаясь, тоня — ловушка для белух, то обнажались, то скрывались под водой подборы, на которых были навешаны сети.
        Скоро свист ветра превратился в низкий гул. От тех мест, где скалы подступали к самой воде, несся неумолчный, тяжелый для ушей грохот.
        Шторм бушевал всю ночь, а к утру неожиданно стих. Шум волн стал потише, в нем появились ровные, как удары часов, промежутки. Похолодало: циклон, уходя, уводил на восток сухой теплый, пришедший с юга воздух, а на смену ему уже затекал с Баренцева моря сырой и прохладный.
        Выйдя из избы, я спустился по крутой тропинке на берег. Здесь от подножия сопки до самой воды громоздился намытый за ночь вал из мокрой гальки. Около воды стоял один из охотников, Ардеев, и, недоумевая, всматривался во что-то мелькающее среди волн.
        В желтой, перемешанной с пеной воде, в круговерти подходящих и уходящих валов блестела белая крутая спина — большой дельфин кружил у каменной гряды, через которую опрокидывались волны и за которой была мель. В отлив эта гряда всегда обнажалась, и тогда пространство между камнями и берегом превращалось в озерцо.
        И вот теперь белуха как завороженная вертелась взад-вперед у этих камней.
        - Из винтовки ее, что ли, ударить? — сказал Гриша Ардеев. — Чего это она? Сама, дура, пришла… Ты посторожи!
        Он повернулся, чтобы идти в избу за патронами, — стрелять белух было его работой, но вдруг остановился и его выгоревшие редкие брови сошлись у переносицы. Теперь он пристально вглядывался в другое пятно — небольшое, коричневое, которое раскачивалось среди пологих, потерявших силу волн, медленно ползущих от камней по мелководью к берегу. Оно не стояло на месте, а с каждой волной смещалось, приближаясь к нам.
        - Ишь куда его занесло! — сказал Ардеев, и я понял, что случилось: небольшой полярный дельфин-белушонок в непрозрачной мутной воде потерял мать, перескочил через каменную гряду и теперь, оказавшись на мели, гибнет.
        - Ишь куда его занесло, — сказал Гриша. — Детна![1 - Детна (помор.) — белуха с детенышем.]
        Белуха беспокойно металась, пытаясь отыскать проход между камнями. Вода с каждой минутой убывала — шел отлив.
        Высокая волна перекатила через гряду, подхватила белушонка, понесла, и вдруг он остановился. Пятно больше не двигалось — маленькое животное оказалось на мели.
        Азарт охотника боролся в Грише с жалостью.
        - Перевернет ведь, — пробормотал он, и я понял, что он говорит про нас с ним и про лодку.
        - Авось не перевернет. Попробуем?
        Мы столкнули на воду карбас — узкую низкобортную лодку, торопливо загребая короткими веслами, отошли от берега. Завели мотор. Описав дугу, оказались рядом с камнями. За спиной у меня кто-то шумно выдохнул, я обернулся и успел заметить в серой, покрытой грязными пенными шапками воде молочную погружающуюся спину.
        Второй раз белуха вынырнула у самого борта. Из воды показались белый, крутой лоб, похожая на шар голова, короткий безгубый, вытянутый, как птичий клюв, рот. Зверь выбросил из дыхала с тонким свистом струю брызг, перевернулся и, не погружаясь, поплыл. Он плыл прямо на камни, где еще недавно был проход и откуда теперь стремительным потоком уходила вода.
        - Вот шальная! — сказал Гриша и, круто положив руль на борт, пересек зверю путь.
        Лодка и белуха разошлись, едва не задев друг друга, карбас проскочил вперед, Гриша заглушил мотор. Тут же пронзительно заскрипел о камни окованный железом киль. Пришедшая следом волна приподняла нас, и карбас, перемахнув через камни, закачался на тихой воде.
        Мы подгребли к белушонку. Здесь было совсем мелко. Гриша перевалился через борт, по пояс в воде подошел к животному. Белушонок лежал, обессилевший, на боку, изредка ударяя хвостом.
        - Веревку давай! — крикнул мне Гриша.
        Он накинул петлю на хвост, вдвоем мы подтащили коричневое обмякшее тело к борту, привязали. Вторую петлю пропустили под плавники. Дождавшись волны, столкнули карбас с мели и, часто работая веслами, погнали его назад к камням.
        Белуха была тут, вертелась у самых бурунов, то и дело выставляя из воды голову. Она ободрала о камни челюсти, тонкие красные струйки бежали по горлу.
        Нам повезло: лодка попала между двумя большими камнями, мы проскочили в щель между ними и очутились на открытой воде. Прежде чем очередной пенный вал успел швырнуть нас назад, мотор взвыл и карбас понесся от камней.
        Белуха плыла следом, не погружаясь.
        Я увидел, что веревки, которыми был привязан белушонок, натянулись втугую.
        - Стой! — закричал я. — Стой, Гриша! Мы задушим его.
        Ардеев сбросил обороты и вырубил винт. Мотор работал теперь вхолостую. Блеснул нож — Ардеев перерезал веревки. Дельфиненок очутился на свободе.
        - Мы, кажется, убили его.
        Гриша пожал плечами. Невдалеке от нас всплывало огромное белое тело — мать спешила к сыну. Он стал тонуть, она поддела его лбом, удерживая у поверхности.
        Ветер относил нас. Привстав, мы смотрели во все глаза, что будет. Наконец мне показалось, что белушонок шевельнулся. Мать еще раз подтолкнула его, затем они погрузились и всплыли уже в стороне.
        - Будет жить, — сказал Ардеев.
        Когда они показались в следующий раз, белуха выставила из воды голову, и до нас донесся неторопливый, низкий, похожий на гудок паровоза свист.
        Потом, они поплыли — мать впереди, детеныш чуть поотстав. Плыли и становились все незаметнее.
        - Пошли домой?
        - Пошли.
        Карбас повернул и небыстро, вместе со слабеющими волнами, побежал к берегу.
        В избе наше отсутствие не прошло незамеченным.
        - Чего это тебя в море носило? Бензин лишний? — спросил бригадир.
        - Да так… — нехотя ответил Гриша.
        Из окна, около которого лежал бригадир, были хорошо видны и берег и море. Бригадир недобро посмотрел на Ардеева, хотел что-то добавить, но не сказал ни слова.
        Я тоже промолчал: я знал, что охотники не одобрят нашего плавания, — такая огромная белуха была хорошей добычей…
        Осенью я вернулся на Большую землю, а еще через год охота на дельфинов была запрещена.
        Но сперва ей изменили такие люди, как Гриша Ардеев. И я рад, что был свидетелем его измены.
        Два радиста
        Служили на Охотском море два радиста. Один — на рыбачьем сейнере «Волна», второй — на грузовом пароходе «Пугачев».
        Рано утром садился радист «Пугачева» за черный металлический ящик с блестящими ручками — радиостанцию, включал ее и начинал передачу. Он нажимал пальцами то коротко, то длинно на медный рычажок — радиоключ, и в воздух летели то короткие, то длинные гудочки: пии-ии-пии-пи-пи…
        И бывало, что радист «Волны» в это время надевал наушники, слышал сигналы и, привычно складывая их в буквы и слова, читал:
        - «П-е-р-е-д-а-ю д-л-я в-а-с п-о-г-о-д-у…»
        Потому что именно так радисты всего мира разговаривают друг с другом.
        - Куда идете?
        - На Камчатку.
        - А мы на Сахалин.
        Вот и весь разговор.
        Но однажды случилась беда. Сейнер наскочил в тумане на камни, пробил себе дно и стал тонуть.
        Рыбаки бросились к насосам. Напрасно — холодная вода все равно заполняла судно.
        - Не успеваем откачивать воду, — сказал капитан. — Надо звать помощь.
        А радист был уже в своей каюте. Стоя по пояс в воде, он отвинчивал от стола радиостанцию.
        Вода в каюте поднималась все выше и выше, а радист все работал. Он сломал отвертку, до крови ободрал пальцы, но все-таки снял станцию и вытащил ее на палубу.
        Пии-пи-пи… — полетели в воздух тревожные гудочки.
        Но на этот раз они были слабые-слабые: станция отсырела и работала плохо. Никто не отвечал радисту.
        Волны бормотали уже у самой палубы.
        - Видимо, помощь не вызвать, — сказал капитан.
        И вдруг радист услышал в наушниках знакомые сигналы. Это отвечал «Пугачев». Никто на всем море не смог разобрать слабых сигналов «Волны», а радист «Пугачева» разобрал. И тогда он стал повторять их, работая на своей сильной станции:
        «Всем! Всем! Всем!»
        Теперь по всему морю, на всех кораблях слышали громкие и ясные, звучавшие как команда, сигналы:
        «На помощь! На помощь!»
        Четыре парохода, три катера, два гидросамолета свернули с пути и направились к «Волне».
        «Пугачев» тоже спешил. Он обогнал другие корабли и первым пришел к месту аварии.
        «Волны» уже не было видно. Над водой торчали только ее мачты. За них держались, плавая на спасательных кругах, люди.
        Рыбаков вытащили. Когда они, сменив одежду, собрались в каюте парохода, радист «Пугачева» спросил:
        - Ну, где же ваш радист? Наконец-то мы с ним встретились!
        - Его нет, — ответили рыбаки. — Он работал в воде, простудился и заболел. Час назад прилетал гидросамолет и забрал его. Вот это он просил передать вам.
        И один из рыбаков протянул радисту сложенный вдвое листок бумаги. Сверху на листке было написано: «Моему лучшему другу».
        И никакой фамилии. Потому что у радистов всего мира вместо фамилий короткие позывные сигналы: пии-пи-пи…
        Как достали якорь
        На причале Владивостокского порта я ждал посадки на теплоход. Порт гудел.
        «Иду-у-у!» — предупреждал здоровенный пароходище, влезая в гавань.
        «Пить! Пить!» — свистел катер-водолей, предлагая судам пресную воду.
        «Гру-у…» — поднимал рукастый кран бадью с углем.
        «…жжу!» — высыпал ее в трюм парохода.
        Задрав голову, я смотрел, что делается на этом пароходе. Я уже знал: готовится очень важный рейс. Надо срочно доставить на остров, где было землетрясение, врачей, уголь, хлеб.
        Все было готово к отплытию. Оставалось только сменить якорь. Новый уже лежал на причале.
        Подошел кран, зацепил его крюком и понес над водой к пароходу. Вдруг якорь сорвался и — бултых! — ухнул в воду.
        На причале все зашумели, замахали руками. Неужели пароход задержится?
        Портовые рабочие пригнали лодки и стали шарить по дну баграми, но ничего не нашли.
        Тогда спустили водолаза. Водолаз был в медном шлеме и тяжелых свинцовых башмаках. Он медленно слез с причала в воду и побрел по дну, то и дело останавливаясь и выпуская клубы белых пузырей.
        - Легкого надо, легкого! — закричали в толпе. — Вон легкий!
        «Какого легкого?» — подумал я и увидел, что прямо на меня плывет под водой огромная лягушка. Мелкие рыбешки, как брызги, разлетались от нее во все стороны.
        Я невольно попятился.
        Лягушка всплыла, высунула голову из воды и посмотрела на меня. И тут я понял, что передо мною обыкновенный человек. Только на ногах у него зеленые лягушачьи ласты, а на лице резиновая маска. Изо рта к баллончику на спине тянулись трубки.
        - Что случилось? — спросил человек-лягушка, сняв маску.
        Ему наперебой стали объяснять, где упал якорь.
        Человек снова надел маску и нырнул.
        Так вот что кричали люди! Они требовали легкого водолаза, без шлема и башмаков, — подводного пловца, а не пешехода.
        Этот водолаз и верно двигался куда быстрее первого. Тенью прошел вдоль причала, нырнул в две-три ямины и, наконец всплыв, замахал руками.
        Якорь был найден.
        Крановщик опустил крюк на дно, оба водолаза зацепили им якорь, и тот, роняя на причал капли воды и грязи, снова поплыл по воздуху к пароходу.
        Там его приклепали к тяжелой цепи. Пароход заревел сиреной, закрутил винтами воду и ушел в море.
        Крабы в перчатках
        Однажды весной вместе с чайками в Баренцево море прилетели необычные гости.
        Низко над самыми сопками прошел серебристый самолет, пробежал по аэродрому, взревел последний раз моторами и затих.
        Из самолета стали выгружать гостей. Гости не простые — в ящиках. На каждом ящике надпись: «Камчатка», «Срочный груз» — и нарисована рюмочка. Это значит: «Осторожно — не ронять!»
        Сняли ящики, погрузили в автомашину, повезли на берег моря.
        На берегу ящики стали распечатывать. Снимут верхние доски, посмотрят, все ли в порядке, — и бултых содержимое на брезент.
        Не разбили?
        Нет. Его не разобьешь.
        В ящиках — крабы. Камчатские, длинноногие, колючие.
        Только маленькие.
        Это еще и не крабы, а крабишки, крабовы детеныши.
        Лежат друг на дружке, как яблоки, шевелят глазами, норовят друг друга клешней за ногу ухватить.
        Клешни у крабишек крепкие: ухватит, повернет — и нет ноги.
        Поди, половина без ног прилетела?
        А вот и нет! Все с ногами. На каждой клешне у крабят по кусочку резиновой трубки. Это им на Камчатке надели. Так драчуны в перчатках и летели.
        Здесь, на Севере, будет их новый дом.
        Торопятся люди, перебирают крабов — с клешней сдирают трубочки, относят путешественников на причал.
        Перчатки сняли? Теперь бегом в воду!
        Про пингвинов
        Как-то наш пароход плавал в антарктических водах.
        Нам понадобилось подойти к льдине. А на ней черным-черно — пингвины.
        Увидев судно, которое медленно приближалось, птицы забеспокоились. По очереди стали подбегать к краю льдины и смотреть в воду. Смотрят, а прыгать почему-то боятся. Должно быть, поблизости шныряла косатка или плавал клыкастый тюлень.
        И вдруг несколько пингвинов образовали кружок — устроили совещание. Поговорили, поговорили и стали чего-то ждать. Ждали, ждали, дождались. Один из пингвинов снова подошел к краю льдины. Заговорщики подбежали к нему и… столкнули в воду.
        Стоят, смотрят. Жив, плавает… Значит, никакой опасности нет. И как горох — в воду!
        notes
        Примечания
        1
        Детна (помор.) — белуха с детенышем.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к