Енот и Пума Пит Рушо
        ОБЪЯСНЕНИЯ.
        Когда мы были маленькими, бабушка рассказывала нам с братом сказки. За
        столом. Во время обеда. Даже не сказки, а индейские мифы вперемешку с семейными
        преданиями. Бабушка утверждала, что какой-то наш дальний предок был женат на
        индианке. Происхождение легенд бабушка смело относила в неопределенно далекое
        американское прошлое. Старая папка с рисунками, изображавшими индейскую девочку с
        хвостом по имени Пума, индейцев из племени Бобров Зеленого Водопада, рыцарей и
        пиратов, свидетельствовала о бабушкиной правдивости. И девочка, и енот, и индейцы
        племени Бобров — все выглядели очень натурально, и, значит, существовали на самом
        деле. К сожалению, во время моих бесчисленных переездов рисунки потерялись, и мне
        пришлось восстанавливать их по памяти.
        Много лет спустя, я стал задавать себе вопросы: почему одного из героев
        бабушкиных рассказов звали Вюртембергом, ведь, он явно не имел никакого отношения к
        прославленной княжеской династии? Каким образом европейский жук-олень попал в
        Америку? Случайно приплыл на корабле или его занесло ураганом? Все ли девочки
        хвостаты? Кто правил в то время в Англии: Генрих VIII или Елизавета I? Могут ли
        еноты на самом деле быть такими коварными? Сомнения разъедали мой ум и волновали
        душу.
        Но как-то вечером в темноте я глядел на свое отражение в зеркале и увидел в
        зрачках тусклые желтые вспышки… Как у Пумы. Тогда я решился записать часть
        знакомых мне с детства историй. И может случиться, что эти записки — самая
        правдивая книга о том, что происходило в Северной Америке более четырехсот лет
        назад.
        Пит Рушо. Москва 1999 г.
        Пит Рушо
        Енот и Пума
        ЕНОТ И ПУМА
          Жук-олень вылез на самую высокую ветку пахучего смородинового куста, покачался над краем обрыва и взлетел. С огромной высоты ему были видны горы, сосновый лес, большая поляна с домом, скала, поросшая смородиной и ежевикой. Жук летал в темно-синем небе так же легко, как легко плавает водомерка по поверхности синей воды. Он смотрел на ручей, срывающийся с зеленой скалы, на искристо-белую мраморную чашу под водопадом, на раскидистые сосны далеко внизу, на землю, заваленную теплой от солнца сухой сосновой хвоей. Тут он заметил кого-то на берегу и решил спуститься пониже, чтобы лучше разглядеть…
          Пума только что искупалась после тяжелого жаркого дня и сушилась в лучах заходящего июньского солнца. Она грелась на теплом белом мраморе и полировала розовые ногти левой ноги большим агатом. При этом она следила за тремя форелями, державшимися у самого дна. Вода была такая чистая, что если бы не рябь, можно было бы пересчитать все крапинки на форельих спинах.
        - Если бы не рябь, можно было бы пересчитать все крапинки на форельих спинах! - заорал Енот, падая с сосновой ветки к пуминым ногам.
        - Напугал, напугал, — сказала Пума, спихивая Енота в воду хвостом.
        - Пума, — крикнул Енот, появляясь на поверхности и отфыркиваясь, — я не какой-нибудь Бобр Зеленого Водопада, как некоторые. Я — енот. У меня водобоязнь!
        - Не вр-р-ри, бешеный Енот. Не сочиняй. Покажи лучше кита, — попросила Пума.
        Енот нырнул. Медленно всплывая кверху пузом, он расставил в стороны лапы и вытянул хвост. Потом надул щеки и струей воды сбил зазевавшегося жука-оленя, пролетавшего над ним. Сбитый жук был моментально съеден. Когда Енот выбрался на берег и отряхнулся, он вытащил изо рта оленьи рога и прилепил их себе на голову куском смолы.
        - Теперь, Пума из племени Бобров Зеленого Водопада, ты будешь звать меня Быстрым Оленем! — сказал Енот, пытаясь забодать Пумину ногу.
        - Вытр-ри лапу, Быстрый Олень, — Пума никак не могла попасть в дырку для хвоста на своих штанах.
        - Да… Непросто быть хвостатым. Кстати, говорят, бледнолицые купируют хвосты у своих гончих собак. Почему бы и тебе… э-э-э…
        - Ты на себя посмотр-р-ри, — сказала Пума.
        - Ну, я-то енот, — сказал Енот, — а ты — девочка.
        - Ты теперь не енот, а Быстр-рый Олень! А, у оленей, даже у оч-чень быстр-р-рых… — сказала Пума с угрозой и вытащила нож.
        - Ну-ну, это я так. Все-все-все, — Енот поднял передние лапы и замахал ими над рогатой головой.
        - Все, — мы братья по хвосту!
        - И даже сестр-р-р-ы, — опасный ножик вернулся на место.
        - Ладно, не рычи, — они пожали друг другу руки.
        - Целоваться не будем? — спросил Олень, — Ты сделала стрелу? — он вопросительно уставился в желтые девчачьи глаза.
        - Нет, не будем. Да, сделала. И не смотр-ри на меня.
        - Это почемуй-то?
        - Я одеваюсь.
        - А-а-а-а! — Енот ничего не понял, добросовестно зажмурился и на всякий случай заткнул уши лапами.
        Пума натянула кожаную рубашку, взяла длинный лук, единственную стрелу, и они быстро пошли вниз по течению ручья.
        - Солнце уже скор-р-ро сядет.
        - Успеем, ты, главное, дыши ровнее, а то стрелять не сможешь.
        По большим плоским камням Енот прыгал, а по сосновым иголкам на земле осторожно ступал, боясь хрустнуть веткой или поранить лапу. Пума шла легко и очень тихо. На ходу Енот непрерывно громко шептал.
        - Ты знаешь, был у меня когда-то белый пойнтер, совсем еще щенок.
        - Купир-рованный? — беззвучно поинтересовалась Пума, но ответа не получила.
        - Так вот, собака эта была храбрая, как енот, и ничего не боялась, кроме крика филина. Пойдешь, бывало, с ним прогуляться, а он услышит хохот филина, встанет как вкопанный и дрожит. Уж очень страшно ему становилось. Тогда моя бабка, — Енот споткнулся и упал, — бабка моя рассказала ему старую легенду, про каменную птицу Ичуктапама. Давным-давно, когда на земле еще жили только одни еноты, с севера прилетела огромная каменная птица Ичуктапама. Она была очень страшная, и когда появлялась вечером в небе, все дети-еноты плакали и не могли заснуть, — шептал Енот, задыхаясь от ходьбы.
        - И тогда старая енотиха …
        - Твоя бабушка.
        - Сама бабушка. Так вот, старая енотиха пришла к каменной птице и принесла ей маленький цветок синей вероники. И птица сказала: «Ты принесла мне волшебный цветок вероники. Проси, чего хочешь. Могу сделать тебя большой, как гора. Могу даровать тебе бессмертие». «Нет — ответила старуха, — я хочу, чтобы ты улетела к себе на север и перестала пугать наших малышей». «Хорошо. Но сначала я снесу каменное яйцо и высижу его». Птица Ичуктапама снесла каменное яйцо и высидела его. И из него вылупились все птицы, которые сейчас есть на свете. Утки и синицы, цапли, дятлы, кулики и сороки. Словом, все. Улетая, птица Ичуктапама сказала старой енотихе: «Я больше не буду летать над вашей землей. Но теперь зд есь будут жить ночные филины. И их крики пронзят страхом всякого, кто ночью не спит. Так будет всегда». С тех пор пойнтер перестал трястись, ведь то, чего он боялся, была всего лишь бледная тень настоящего ужаса.
        - Ты вр-решь, Енот! — неслышно сказала Пума, — Не было у тебя никакого пойнтер-ра. Это вр-ранье.
        - Это не вранье, а старая енотская притча. В ней содержится тысячелетняя мудрость цивилизации американских енотов.
        - Р-ррр! — зарычала Пума, — у енотов нет никакой цивилизации.
        - Ты что, Пумочка? А я? — удивился Быстрый Олень.
        Солнце ушло за верхушки сосен. Лесные тени становились все гуще и сменились ночным мраком. Только чистая полоска неба над ручьем давала еще свет.
        Еноту и Пуме надо было добраться до трех больших камней на повороте реки.
        Идти им оставалось совсем немного.
        Вчера днем Енот притащил в зубах затертую песету. Он принес старую испанскую песету с невнятным профилем какого-то красавца и положил ее невдалеке от Пумы. Он положил монету на песок и стал выкусывать блох на спине. Пума на своей любимой песчаной горке пекла свои любимые змеиные яйца в золе костра между сосновых корней.
        Енот убил последнюю блоху, довольный собой сел, прислонившись к стволу, закинул ногу на ногу и стал кидать шишки в большую черную бабочку, сидевшую на камне внизу под горой. Легкие шишки сносило теплым ветром, и они ложились далеко от цели.
        - Это тебе не беззащитных блох обижать, — заметила Пума, — и не старайся, не тр-р-рать попусту шишки, ни за что не попадешь.
        - Да ладно… Знаешь, Пум-Пум, старые еноты говорят, что ни одна девочка не может подстрелить из лука Большую Рыбу, играющую в сумерках у Трех Камней, если будет висеть на дереве вверх ногами, а стрела будет с серебряным наконечником, — сказал Енот и запустил в бабочку зеленой шишкой. Четыре крыла, отбитые от туловища, закружились в воздухе.
        Желтые медовые глаза Пум-Пум приобрели на минуту оттенок майской сурепки.
        - Конечно, кто же будет висеть ночью на дер-р-реве вверх тормашками!
        - Разумеется, это глупо, — примирительно сказал Енот.
        - Ты что, не вер-р-ришь, что я умею стр-р-релять?
        - Что ты, что ты!!! Просто старики вчера ловили раков и говорили, что ловить раков и стрелять вверх ногами — не одно и то же, что, мол, много индейских девочек они перевидали на своем веку… А ни одна так и не смогла… ну, как обычно. Девчонки стрелять не умеют… то, се. Даже обидно.
        - А ты и р-рад повтор-рять болтовню своих стариков, — Пума вытащила из золы змеиное яйцо и быстро съела. Это ее явно успокоило. Она положила руку на голову енота.
        - Почему нельзя стрелять обычной стр-р-релой? Рассказывай.
        - Видишь ли, серебро в сумерках сливается с блеском воды, и тогда невозможно нормально прицелиться. И вообще, зачем тебе это? Уж не собираешься ли ты устроить весь этот балаган? И где ты возьмешь серебряную стрелу, хотел бы я знать?
        - Балаган, это когда стар-р-рые, выжившие из ума еноты рассказывают своим детям всякие глупости. А наконечник я сама сделаю из той монеты, которую ты так кстати пр-ритащил. А откуда ты ее взял? Опять бледнолицые объявились?
        - Нет, это старая монета. Я выловил ее у брода, где двадцать лет назад гризли укокошил толстого испанского капитана.
        - Почему толстого?
        - Не знаю. Все волки называют этот брод — Бродом Толстого Капитана.
        - Ну им — волкам — виднее, не спор-р-рю, — кивнула понятливая Пум-Пум.
        - За песету с тебя два яйца! — нагло сказал Енот.
        - Подавись! Энтомолог, истр-р-ребитель чешуйчатокр-рылых.
        - Ничего себе! — он затолкал яйца себе за щеки и очень натурально изобразил вокруг Пумы свадебный танец смертельно влюбленного хомяка.
        И вот, теперь они шли впотьмах к Трем Камням. И Пума должна была подстрелить рыбу, о существовании которой услышала впервые только вчера. Подстрелить потому, что старые еноты наболтали всякой чепухи.
        Неожиданно речка сделала поворот, и они пришли. Три камня отражались в спокойной воде. Лягушки замолчали, и тишина стояла полная. Быстрый Олень облизнул пересохший нос. Пум-Пум согнула лук, уперев его в землю, и натянула тетиву.
        В полном молчании они забрались на сосну, прошли по толстой нижней ветке и, уцепившись за нее ногами, повисли головами вниз, глядя на реку. Со стороны могло показаться, что девочка-пума с енотом-оленем играют в летучих мышей. Они, тихо покачиваясь, висели, боясь спугнуть рыбу. Комар сел на Пумину руку, напился и тяжело улетел. У Быстрого Оленя от висения вниз головой потекли сопли. Они ждали, время тянулось мучительно медленно. Тяжело было им в тот вечер.
        Вдруг на противоположном берегу появился индеец. «Распугает всю рыбу!» - подумала Пум-Пум. Из-за своего необычного положения сначала она не заметила ничего странного. Человек уверенно и быстро вышел на берег и только когда стал забираться на камень среди ручья, стало ясно, что идет он на руках. Индеец шел вверх ногами, так же, как Енот с Пумой висели на сосне. Пума очень удивилась. Енот зажал лапой девочке рот, сделал большие глаза, всячески давая понять, что шуметь не надо. Индеец влез на камень, и его отражение замерло в зеркальной воде. Отражение получалось правильным: голова сверху, ноги внизу, только руки подняты над головой. И тут на месте этого самого отражения, поднялся фонтан брызг, что-то гигантское тупо ударилось в камень, индеец покачнулся на руках от удара. Пума спустила тетиву, и стрела отчетливо тюкнула, попав в цель. Поднялся страшный рев, визг и вой. Поднялись брызги на реке, раздался треск ломающихся деревьев и грохот тяжелых злобных ударов где-то уже далеко-далеко. Эхо прокатилось по лесу, потом несколько раз мягко отдалось в холмах. Волны улеглись, и все стихло. Енот и Пума
свалились с ветки.
        - Бац! — заорал счастливый Енот, — ты попала. Прямо под лопатку! Ты слышала? А? Стрела как квакнула! Слышала? Вошла по самые перья! Как ты его!
        - Это была не р-р-рыба? … — спросила Пума, зная уже, что никакая это была не рыба.
        - Здорово, Бобры! — индеец вылез из ручья рядом с ними. Он протянул им два ритуальных приветственных прутика.
        - Добр-р-р-р-рый вечер! — Пума вынула из кармана две крошечные ивовые веточки (за себя и Енота) и подала их мокрому пришельцу. Они надкусили нежную кору и поблагодарили друг друга.
        - Пум-Пум, — это Черный Дрозд. Черный Дрозд, — это Пума Пум-Пум, — представил их Енот. У Черного Дрозда на темном, даже немного фиолетовом, лице были ярко-желтые губы, как рот у птенца. Это и в темноте бросалось в глаза. Дрозд был очень смешной.
        - Это — мой друг Быстр-рый Олень, — сказала Пума.
        - А я думал, что это — мой друг Енот, — удивился Черный Дрозд.
        - Это — наш друг Быстрый Енот! — сказали они хором. Енот крякнул и сделал вид, что обиделся.
        - Скажи, пожалуйста, что ты делал на камне, Черный Др-розд? Только не говори, что ловил Большую Р-рыбу, — спросила Пума.
        - Видишь ли, Пум, — вмешавшись, затараторил Енот, — у Дрозда такая, э-э-э-э работа…
        - Акр-р-робат из цир-р-рка?
        - Дрозд делает всякие украшения: браслеты, бусы, висюлечки, бамбушечки.
        Вообще, разные красивые штучки. Выглядят они как обычные украшения, а на самом деле это приспособления, которые помогают от плохой дряни…
        - Как ты сказал, Енот?
        - Не придирайся! Украшения, которые делает Черный Дрозд, отпугивают некоторых нехороших существ… могут пригодиться в трудную минуту. А тот, против кого делаются эти побрякушки, знает это и приходит всякий раз Черного Дрозда убивать.
        Ему не нравится, что против него делают приспособления. Но если встать вниз головой, глупый Унгао Бо…
        При этих словах волосы на голове у Пумы зашевелились от ужаса. Опаснее духа сумерек Унгао Бо она не знала никого. Теперь, когда ее стрела торчит в спине у Большого Унгао, Пума начала понимать, в какую историю попала. Теперь дух сумерек Унгао Бо — ее личный враг навеки, а она сидит и слушает разглагольствования енота с рогами между ушей.
        - Быстрый Олень прав, — сказал Дрозд своими удивительными губами, — как только что-нибудь затеваешь против этого мерзавца, он сразу появляется. Но если встать вверх ногами, Унгао Бо теряет тебя из виду, он просто не может ничего понять. Бо опасен, но глуповат. Достаточно встать на голову, он тебя уже не узнает. Точно никто не знает, почему так происходит, вероятно, он действительно не очень умен. Он чувствует, что дело неладно, но стоящего на голове за человека не принимает и убегает искать дальше.
        За это время я успеваю сделать амулет — Унгао Бо меня уже не чувствует и не может навредить. Почти не может. Тут никогда нельзя быть очень уверенным. Но дело в том, что он быстро возвращается (Пума невольно обернулась), — примерно через день, — успокоил Черный Дрозд. — А за день не успеваешь сделать серьезную вещь, тем более несколько.
        - Вот Дрозд и решил поймать Унгао Бо на свое отражение в воде, — сказал Енот — глупый Унгао должен был кинуться на отражение Черного Дрозда и разбить себе голову о камень. Это удивительное явление природы мы имели удовольствие наблюдать только что.
        - И откуда Рогатые Еноты все знают? — осведомился Черный Дрозд.
        - Не Рогатые Еноты, а Быстрые Олени, — сказал Енот, — я умею читать мысли, когда надо. Так вот, я как-то не был уверен, что, ударившись о камень, Бо очень испугается и убежит. Нужно было подстраховаться.
        - И тогда, ты, подлый интр-риган, р-решил подставить меня? — Енот вовремя отпрыгнул, и Пума не смогла его поймать.
        - Да, — отозвался Енот откуда-то из сосновых ветвей, — я подлый интриган. Но, Пумочка! Я талантливый подлый интриган! Все знают, что испанский корабль, на котором я месяц просидел в качестве любимой игрушки боцмана, затонул у самого берега, а команда перерезала друг дружку за час до этого. Да, это устроил я, не скрою. Я даже горжусь этим. Они держали меня в неволе. В плену. Не надо было меня мучить, и все было бы замечательно. А так спаслись только я и летучая мышь, приплывшая с кораблем из Европы. Кстати, за время, проведенное в плену, я узнал, что всякая нечисть боится серебра. Не любит серебряных предметов. Суеверные матросы (да покоятся они с миром) очень любили об этом болтать. Вот я и решил любезно попросить тебя помочь Дрозду…
        - А нор-рмально ты не мог попр-росить, без этих штучек? — возмутилась Пума.
        - В тот момент, когда бы я тебя «нормально попросил», Унгао напал бы на тебя, - сказал Енот, — он может подслушивать разговоры. Он все-таки серьезный дух, хоть и глупый. Унгао сразу бросился бы на нас, а так он даже никого не видел, потому что мы висели вверх ногами. Я сделал все как надо, и ты сделала все как надо, тем более что Черный Дрозд хотел соорудить эти украшения для тебя.
        - Ладно, — сказал Дрозд, — я пошел работать. Время дорого. Пум-Пум, скажи своим домашним, пусть дня три-четыре держатся подальше от этого места. Ну, ты понимаешь…
        За грибами, например, пока сюда не надо ходить. Здесь будет опасно появляться.
        - А, Пума! — сказала Мама, — ты с Енотом. Как хорошо! Для тебя, Енот, бутерброды и кофе. Вы что, поссорились?
        - Нет, — сказал Енот, — просто устали. Сейчас мы с Пумой помоем лапы и придем ужинать.
        Ночь была свежа. Пума поливала Еноту во дворе из кувшина.
        - Послушай, — сказала она, — если ты читаешь мысли, почему ты все-таки не самый мудрый в мир-ре?
        Я могу прочитать почти все мысли на четырех известных мне языках. Но не все прочитанное я могу понять…
        На следующий вечер появился Черный Дрозд и подарил Пуме браслет для ношения выше локтя и шейное украшение на шнурке. Дрозд надел их на Пуму, попросил не снимать и ушел.
        Через три дня буря вырвала с корнем деревья в окрестностях Трех Камней, несколько молний ударили в рощу и спалили вокруг траву.
        «Как это сложно, — думала Пума, — чтобы раскрасить цветными узорами несколько деревяшек, столько дров надо было наломать».
        МУДРАЯ ПТИЦА
        Таинственные ночные шорохи, ничего не видно, полная темнота, черная летняя ночь. Но на кухне горит свет, можно сидеть за столом и разговаривать о чем угодно, пока не станут слипаться глаза.
        В открытое окно влетел кто-то шумный, мягкий, принялся стучать в стену, в потолок, шарахаться в разные стороны, биться в дверь, потом он сел на ножку папиного стула и с угрожающим гудением полез вверх… Енот взмахнул стаканом и, перевернув кверху дном, поставил на скатерть. Все бросились смотреть, кого он поймал. Толстая ночная бабочка ходила внутри стакана. У нее были мохнатые крылья и пушистое шелковое тело, усы как два птичьих пера. Временами она начинала пыхтеть и падать на спину. Бабочка была восхитительна и придурковата. За ужином все теперь были заняты научными беседами и разглядыванием мотылька. Енот скромно гордился своей ловкостью и тем, что удержался и не съел чудесное существо.
        Вечером всегда происходит что-то необыкновенное.
        - Где они видели таких индейцев? — шумел Папа, залезая на табурет, чтобы снова взять книгу про индейцев, которую он читал целый день, а потом забросил на шкаф.
        - Смотрите, что я нашел! — он снял со шкафа пыльное сооружение из жести, — это моя водяная мельница, — сказал Папа и, спускаясь вниз, поцеловал Маму.
        - Водяная мельница — не я, — пояснила Мама Еноту и Пуме, — а вот эта железяка.
        Чтобы завладеть ею, мне пришлось выйти за этого человека замуж, — и она ткнула Папу локтем в бок.
        Когда счистили пыль и налили в верхнюю воронку воду, посередине забил фонтан, от него по желобу побежала струя, полилась на красное водяное колесо, колесо завертелось, пруд внизу наполнился, по пруду поплыл деревянный лебедь и перевернулся.
        - Ловит головастиков, — объяснил умный папа, заваривая чай.
        Пума очень любила ужинать, потому что приятно не только поесть жареной картошки, жареных баклажанов с чесноком и помидорами, жареных грибов со сметаной, малины со сливками и пирога с яблоками, а также: черники, ежевики, брусники, костяники и орехов; блинчиков с творогом, пшенных оладий с клубничным вареньем и медом (папа считал, что Пуме необходимо есть много меда для поддержания в норме насыщенности цвета глаз). Несмотря на это Пума любила посидеть за столом вечером, потому что во время ужина можно подурачиться, поболтать и послушать старую сизую индюшку. Индюшка жила в доме и считалась несъедобной. Когда спускались сумерки, на некогда дикую птицу нападала куриная слепота. Она возвращалась с прогулки, и пока все обменивались новостями и ели, спокойно клевала кукурузную кашу из своей мисочки в углу. Потом она очень естественно вступала в общий разговор. Спрашивала, например, придет ли сегодня в гости Быстрый Олень? И через пару минут начинала с квохтаньем рассказывать леденящие кровь истории об оживших африканских мертвецах с красными невидящими глазами; о призраке черного кактуса, предвещающем
смерть в раскаленном полуденном зное Намибии; о мертвом матросе, сбежавшем у мыса Горн с «Летучего Голландца» и убивающего целые рыбацкие поселки на берегу океана. Или вдруг индюшка вспоминала старую сказку про то, как черт влюбился в девушку Басю, женился на ней, а она прямо из-под венца удрала от него с каким-то усатым (вероятно, чешским) рейтаром и что конь, на котором они ускакали, был каурый, но в яблоках. Все это она рассказывала так, будто сама была тоже в яблоках и украшала собой свадебный стол и все видела и слышала. Потом у черта выросла лишняя пара рогов, и он повесился. Он повесился, сделав петлю из собственного хвоста, а хвост он отрубил, чтобы люди ничего не заподозрили, когда он шел со своей Басей в церковь. Тут индюшка останавливалась и некоторое время смотрела с видимой опаской на Пуму.
        В этот вечер индюшка, явно немного помешанная на загробной тематике, вспомнила мрачноватую, будто бы немецкую, легенду о рыцаре, поклявшемся посадить розы в Иерусалиме. Стоя у могилы своей любимой девушки, он поклялся, что обязательно посадит в Иерусалиме розы, чтобы спасти ее грешную душу. Птица рассказывала, как он переезжал вброд на коне холодные горные реки, как он со своим отрядом заблудился в пустыне (их сбили с пути шайтаны), как потом они переправлялись через море на греческом корабле и были проданы в рабство в Африку хитрым грифоном. Индюшка рассказывала, как несчастные крестоносцы работали в Африке каменотесами и как им удалось бежать от жестокого хозяина. Обмазавшись кашей, они дали бегемотам проглотить себя. Потом заставили их двигаться в нужном направлении ударами шпор изнутри. Стража ничего не заподозрила. Так они спаслись.
        Потом они долго храбро сражались с сарацинами. Но однажды кованая стрела, пущенная Абу-эль-Сахибом из арбалета, пробила латы на груди рыцаря. А тростниковая стрела пробила его шлем. Кто метко пустил тростниковую стрелу, индюшка почему-то не сказала. И рыцарь перестал снимать латы и шлем во время дальних переходов и даже на привале. Так отряд воевал в Палестине целый год. Знойное лето сменилось теплой осенью, осень — холодной зимой с дождями, туманами и ветром с моря, который иногда доносил до них запах дыма из печных труб родной Европы. И вот, наконец, весной, разгромив войско арабов, они ворвались в ворота Иерусалима. Как только крестоносец въехал в город, он упал с коня, ударился о плиты мостовой, его проржавелые доспехи рассыпались на куски. А кости его (все, что осталось от бедного рыцаря) превратились в пыль. И на этом месте сразу же выросли розы…
        - Жаль, не слышал начала истории, но последняя часть рассказа — вранье, даже бессовестное вранье! — все повернулись к окну. В окне виднелась улыбающаяся бородатая голова.
        - Сейчас Вюртемберг расскажет правду, — крякнула с пола индейка, узнавшая его по голосу. Красный нос ее раздулся.
        - Правду я, разумеется, не расскажу, потому что в этом случае правда не очень интересна. Не хочу рассказывать правду. Хочу остановиться у вас на ночь.
        В честь появления фон Вюртемберга поднялась хорошо организованная суета. Во всем доме и на веранде, и под навесом для лошадей зажегся свет. Огромная черная арабская лошадь и палевый мул были расседланы, развьючены, поставлены в стойло и через пару минут жевали овес. Вюртемберг был умыт с дороги, вытерт мягким полотенцем и явился к столу бодрым и свежим, как будто пришел из соседней комнаты, а не ехал несколько последних дней верхом через лес. Только латы, сидевшие на его огромной фигуре легко, как простая рубашка, и узкий меч выдавали не совсем обычный образ жизни этого человека.
        Все бобры и Быстрый Олень получили от гостя в виде Приветственных Ритуальных Прутиков ветки белых кораллов, а сам Вюртемберг сделался обладателем большой вишневой ветки с ягодами. Кроме того, Пуме была подарена кукла, Мама обрела цыганскую шаль, а Папа книгу, о которой давно мечтал, настолько редкую, что даже Вюртемберг сумел достать только сохранившиеся последние восемнадцать страниц. Енот, на долю которого подарка приготовлено не было, неожиданно оказался владельцем великолепного предмета из бронзы и черного дерева, служащего, по уверениям гостя, для определения Права и Лева.
        Вюртемберга усадили за стол. На столе появились бобы, сладкий перец, рисовая каша, гренки с мармеладом, печеная рыба, бутерброды с красной икрой, пирожки и что-то еще. Вюртемберг ел, стрелял вишневыми косточками в открытое окно и улыбался.
        - Вы уверены, что индюшка заблуждается? — спросил Енот.
        - Конечно, все это гнусные инсинуации.
        - Как, как? — спросила Пума, дожевывая укроп.
        - Вранье, — пояснил фон Вюртемберг, — я внимательно изучал историю Крестовых походов, — при этом он сел так, чтобы свет от лампы не падал на его старый плащ с бледным следом креста, споротого четыреста лет назад, — так вот, ничего подобного…
        Тут дверь приоткрылась, но никто сначала не увидел вошедших. Потому что вошедшими, вернее, вбежавшими, оказались запыхавшаяся крупная ящерица и три существа размером с палец, сидевшие у нее на спине. На этих троих были зеленые платья с кружевами, рюшами и воланами, а на темноволосых головах были надеты то ли венки, то ли бусы из мельчайших красных цветов. На самой маленькой — шляпа с городом на макушке. Крепостные стены, несколько домов, башня, пальмы и кипарисы виднелись отчетливо.
        - Сеньор! Вот Вы и нашлись!
        - Наконец-то!
        - Радость моя, сеньор Вюртемберг, какое счастье!
        Мелкие сеньориты страшно галдели. Одна девица запрыгала от радости и отдавила каблуком ящерице хвост. Та взвизгнула и икнула.
        - Милый, почему Вы нас так не любите? — возмущались они, быстро взбираясь по пыльным сапогам рыцаря.
        - Зачем Вы бросили нас в лесу?
        - Нас, слабых девушек. Беззащитных… — слабые девушки цепкими лапками уже хватались за складки одежды и лезли вверх, с проворством белок.
        - Да, Вы не любите нас. Все из-за той дочки башмачника из Руа! Ах-ах! Уси-пуси!
        - Эта ведьма околдовала Вас, сеньор!
        - Если бы она не умерла от бубонной чумы, ее сожгли бы на костре, — кричали безжалостные девушки звонкими голосами.
        - И не говорите, что все неправда!
        - Бросаете нас, таких милых, симпатичных…
        - Не можете ее забыть. Ее синих глаз!
        - Лица, цвета сапожной подметки.
        Компания добралась до плеча рыцаря, где были ременные застежки кирасы.
        Вцепившись руками и ногами в эти ремни, жестокие болтуньи вросли прямо в кожу ремней. И тут все увидели, что это кусты алых роз. Только очень маленькие. Ящерица взбежала по ноге хозяина. Передними лапами уцепилась за пояс, задние растопырила в стороны, замерла и превратилась в длинный кинжал.
        - My love like red-red rose. Да, кожа у нее была темновата, — прокашлял набалдашник рукоятки кинжала. На рукоятке, на недавнем желтом в черную поперечную полоску животе ящерицы, проступили черты смуглого девичьего лица волшебной красоты.
        Лицо было сделано из стертой кожи (действительно из подошвы, а голубые глаза из бирюзы). Фон Вюртемберг не выдержал и вынул кинжал из ножен, чтобы посмотреть, что же он все-таки изобразил.
        - Рептилия, у тебя хорошо получилось, — сказал он, — такой она и была.
        И тут бирюзовый глаз подмигнул ему. Этого не надо было делать. Вюртемберг вздрогнул, нахмурился и запустил ножом в потолочную балку. Кинжал сам изменил направление полета и воткнулся прямо над летучей мышью, дремавшей под потолком.
        - Ой, мама, — сказала мышь.
        - Ханигейм? — спросил кинжал, — не побеспокоил?
        - Ну, что ты! — любезно отозвался летучий вампир, с ужасом глядя на сверкающую сталь, торчащую из бруса прямо у него между лапами.
        - Вот и славно, — он ящерицей соскользнул с потолка, опять взобрался по ноге, залез в ножны и замер. Лица на его ручке уже не было.
        - Ты не Ханигейм, а Ханинг Айн, — холодно сказал Вюртемберг.
        - Ладно, ладно! Вот Енота тоже теперь зовут Быстрым Оленем и ничего. Енот тоже знает, что я Ханинг Айн. Что Вы ко мне привязались!
        - Моя привязанность не случайна, — объясняться рыцарь не стал, но угрозу Ханинг Айн почувствовал.
        - Давайте ужинать, — сказала Мама.
        Все поужинали еще раз, чтобы поддержать Вюртемберга, а фон Вюртемберг просто поужинал.
        Потом он спел несколько старых красивых песен. Это были песни разных народов и времен, нежные и печальные.
        - А теперь — последняя, — сказал он — и прорычал пару нелепых матросских куплетов про драку в портовом кабаке. Было уже очень поздно.
        - А ты знаешь, Пум-Пум, у кого старая индюшка набралась завиральных историй? - спросил рыцарь у Пумы, когда они с Енотом отправились умываться перед сном во двор, — их рассказали розовые кусты, которые все время путешествуют со мной. Кусты я периодически высаживаю в грунт, чтобы не зачахли, оставляю с ними Рептилию — она ухаживает за розами, рыхлит землю, поливает. Потом они меня догоняют.
        Так вот, поймал я этого индюка силком полтора года назад милях в ста к северу отсюда. Развел костер… Угли такие хорошие получились… Еще у меня с собой было почти полмешка белого изюма. Без косточек. Ты знаешь, что такое печеная индюшка с изюмом? — даже после сытного ужина глаза его заблестели. — Я вытаскиваю тесак и, извини, собираюсь ее… приготовить… И тут, натурально, старая курица начинает плести мне рассказы про затонувший испанский корабль. Что везли на нем золото. Что потонул он около самого берега, а золото можно выловить прямо с лодки. Конечно, индюшка объяснила, что точно знает место. Я бы не поверил, но в это время испанцы действительно вывозили золото, скорее всего они успели его погрузить в трюм, но корабль исчез. И остался я тогда без обеда, — сказал он, чистя зубы веткой можжевельника, — привязал ее веревкой за лапу и отправился на поиски. Уже через неделю был абсолютно уверен, что она наврала. Просто слышала, как и я, эту историю, не больше. Знал, что индюшка наврала, но есть эту птицу уже не мог. Так вот и ездил с ней всю зиму, пока год назад не пристроил ее в ваш замечательный
дом.
        - Да, — сказала Пума, — птица умеет вр-рать. Заслушаешься. А куда, собственно, пр-ропали эти испанцы со своим кор-р-раблем? На них напали пир-р-раты?
        - Хороший вопрос. На этот хороший вопрос я искал хороший ответ еще год. Я разговаривал и с индейцами, и с английскими пиратами, и с испанцами. Мне кажется, что я переговорил со всеми здесь, в Америке. Теперь я знаю все про войну с эскимосами, знаю пятнадцать различных способов копчения мяса и рыбы, теперь я брат вождя племени Ченигото и почетный шаман деревни Эль-Пасо. За это время я научился говорить по-португальски, играть на флейте и кидаться топором. Последнее очень пригодилось. Но того, что хотел узнать, узнал немного. Узнал, что на том галионе из Европы приплыла летучая мышь — вампир и личный друг королевы Изабо. Когда Изабо сожгли на костре, что, в сущности, правильно сделали, мышка решила спастись от инквизиции в Новом Свете. Сменила имя, залезла на корабль и уплыла. Когда она добралась до Америки, то не захотела расстаться с командой, пришедшейся ей по вкусу.
        А за месяц до катастрофы боцман корабля…
        - Боцман, скотина, — сказал Быстрый Олень, — он поймал меня на сушеную грушу, мерзавец. Я был тогда совсем маленький.
        - Таких подробностей я не знал, но то, что на корабле был енот — это известно. Не думал я, что он спасся. Как тебе удалось выбраться?
        - Мне помог Ханинг Айн. Но где корабль затонул, не могу точно сказать. Я в клетке сидел, мне не до того было. Когда удалось выбраться на берег, думать про море мне уже не хотелось.
        - Я на тебя, дружище, и не рассчитывал, — Вюртемберг погладил его уши, — просто стал искать Ханигейма — уж он-то знает, где золото. Он же в клетке не сидел. Так что летучая мышь теперь — очень опасное существо, если кто узнает, а многие из интересующихся наслышаны о нем и о еноте, то могут случиться неприятности.
        - Пума, — сказал он, — на рассвете я уйду и заберу с собой приблудившегося Ханинга, имеющего дурную привычку без спроса залезать в чужие дома, и попрошу Быстрого Оленя отправиться со мной. Он мне поможет.
        - Хорошо, — сказал Енот, — согласен.
        - Все, пора спать.
        На прощание Пума протянула ему руку, фон Вюртемберг осторожно, с видимым испугом пожал ее твердую, как деревяшка, ладонь.
        Ночью Пуме несколько раз казалось, что по дому на мягких лапах ходят львы и драконы. Львы терлись гривами о косяки дверей, а драконы пели с португальским акцентом на два голоса, выпуская струи красного пламени:
        Это не девушки из Барселоны,
        Это шиповника злые бутоны.
        Все же выспалась она хорошо и проснулась в своей постели поздно. Было пасмурно, шел мелкий дождик, капли стучали по подоконнику открытого окна. В саду упало с намокшей ветки яблоко. Молча и торопливо пролетела какая-то птица. Пума в ночной рубашке выскочила из комнаты. Енот, Ханинг Айн, Вюртемберг, его огромная арабская лошадь и палевый мул исчезли. Пусто было в доме. Мама варила на кухне кашу.
        Пахло свежим кофе, в печке трещали дрова.
        - Дочка, иди завтракать! Мы с отцом давно уже поели.
        ДОЖДЬ
        Злая Пума мрачно слонялась по дому. Она три раза убрала свою комнату, постригла челку, почитала кулинарную книгу и пошла на кухню варить тянучку. Тянучка пригорела.
        Пума вышла во двор и под дождем принялась колоть дрова. Она складывала их в поленицу. Поленица накренилась и рухнула. Пум-Пум постояла в задумчивости минуты три, нервно стуча хвостом по земле, плюнула, засучила штаны до колен и ушла босиком на Дальнюю Поляну. Она ушла на Дальнюю Поляну строить Вигвам Одиночества.
        Пуме хотелось одной жить в вигваме, почувствовать себя настоящей гордой индианкой и никогда не возвращаться домой. Пуме было грустно. Ведь все мы знаем, как тяжело жить без енота.
        Настоящей индианкой она почувствовала себя сразу — мокрые ветки не хотели гореть, трещали, и дым почему-то не поднимался к отверстию в потолке. Было холодно и сыро.
        «Вернется Вюртемберг — узнает шестнадцатый способ копчения мяса», — думала Пума насквозь пропитавшаяся дымом, как колбаса.
        - Хау! — раздался снаружи голос Черного Дрозда, — да не пересохнет никогда ручей жизни хозяйки вигвама. В твоем ручье жизни есть островки?
        - Есть, заходи! — крикнула Пума.
        «Любит Дрозд появляться из воды, — подумала она, — настоящий бобр».
        - Привет, Пум-Пум! — говорил он, протирая быстро покрасневшие от дыма глаза, - у тебя отличный вигвам. Очень уютно. Простая, милая сердцу обстановка, — он что-то поменял в расположении головешек, дунул — пламя в костре заплясало, и дым исчез.
        - Ты пр-ринес ор-рудие бор-рьбы с силами зла?
        - Да, — ответил Черный Дрозд, доставая из корзины помидоры и пушистый салат, - силы зла редко нападают на людей, которые едят помидоры.
        Они заворачивали дольки красных помидоров в бледно-зеленые листья салата и ели. Салат хрустел, ветки трещали в огне, от мокрой одежды шел пар, на пегих шкурах стен вигвама прыгали причудливые тени.
        - Р-рассказал бы, как этот амулет действует, — еле выговорила Пума с полным ртом.
        - Амулет действует по принципу помидора. Когда ешь помидор, потом еще один, потом еще, тебе делается хорошо. Потом ты ешь салат, тебе делается еще лучше, ты греешься у костра, сидишь в тепле, а на улице льет дождь… Ну вот, с человеком, которому хорошо, Унгао почти не может справиться. Примерно так. Это почти не шутка.
        Так что амулет работает просто. Пока его носишь — У.Б. не опасен. Носящего амулет он не может тронуть. Еще в амулете есть дырка, через нее можно стрелять острыми предметами или дышать, если долго прячешься под водой от врагов. Браслет лучше вообще не снимай.
        Потому что браслет красивый.
        Дождь пошел сильнее. Близился вечер. Черный Дрозд засобирался.
        - Кугуар-ры не любят, когда сыр-ро, — сказала Пум-Пум, — но давай я тебя, все-таки, пр-р-ровожу.
        И они пошли. По дороге она рассказала о Еноте, Ханигейме и фон Вюртемберге.
        - Ты, Пумочка, о Еноте не очень беспокойся, — успокаивал Дрозд, — я его давно знаю. Он просто так не пропадет.
        - А если не пр-росто так?
        - С Непростотаком он тоже в хороших отношениях. Это же Енот.
        - Дальше я пойду один, — Дрозд остановился около Брода Толстого Капитана, - беги назад, Пума. Береги хвост!
        - Увидишь Унгао Бо, дай ему от меня пинка.
        - Спасибо, непременно, — он перешел шумный от дождей ручей и, обернувшись, прокричал, — Не намокай сильно! Мокрые девочки становятся рыбками, и из них варят уху!
        - Не кар-р-р-р-ркай, Др-р-р-р-розд! — и Пума зарычала так, что капли с ближайших деревьев обрушились вниз.
        «Хорошо, что зашел Черный Дрозд, — думала она, возвращаясь, — но промокла я действительно ужасно». Босые ноги Пум-Пум заскользили по каменному склону. Она схватилась рукой за пучок ненадежной травы, подняла голову вверх, чтобы понять, как ей идти дальше, и увидела на вершине каменного холма старую ель. Елка была очень большая. И в ней было дупло — широкая щель, начинавшаяся от самых корней. Пума карабкалась по склону и мечтала поскорее скрыться от дождя в дупле и, если повезет, развести там костер и высушиться. Пума пригнулась и с некоторой опаской залезла внутрь. (Она представила, что старик Унгао со стрелой в спине хватает ее холодными лапами и выпивает мозг прямо из темени). Но никакого Унгао Бо в дупле не оказалось.
        Там было просторно, сухо и тепло. Под ногами шуршали старые листья и иголки. По стенкам кое-где рос желтый и голубой лишайник и торчали твердые поганки. Дупло уходило куда-то вверх, и Пума решила проверить, нет ли там более удобного места для ночлега. Она уперлась руками и ногами и полезла. Довольно долго карабкаясь среди древесной трухи, поганок и паутины, Пума, наконец, высоко над землей обнаружила выход — круглое окно от сгнившего много лет назад толстого сука. Пум-Пум высунула оттуда голову. Оказалось, что пока она лезла, дождь все-таки кончился. Стемнело. На небе зажигались звезды.
        Она выбралась на развилку ветки и стала счищать с мокрой одежды налипший мусор.
        Вдруг внизу она увидела костры, откуда они тут могли взяться? Невыносимо пахло гарью. Пума услышала крики, ее охватила тревога. В сотне шагов от нее горели индейские вигвамы. Между ветвей она разглядела индейца с томагавком, он прятался за сосной. И тут в спину ему воткнулся длинный кол. Он так и остался стоять прибитый к дереву. Пума увидела, что у индейца был такой же хвост, как у нее. Она заплакала. Ничего не видя от слез, она ощупью спустилась по веткам и с ножом в руке пошла на огни догорающего поселка убивать того, кто алебардой пригвоздил к дереву индейца-пуму.
        Она брела, натыкаясь на деревья, не разбирая дороги, и попала в колючий куст дикой сливы. Длинные шипы рвали одежду, цеплялись за ноги и плечи, и она остановилась. Слезы высохли. Зрение медленно возвращалось. Куст был маленький, но очень густой. При свете звезд и в зареве пожара были различимы мелкие терновые ягоды.
        По ногам кто-то ползал. Укус привел Пуму в чувство. Прямо перед ней был муравейник - большая куча хвои, палок, соломинок и муравьев. Муравьи кусали ее ноги. А за муравейником, в пяти шагах, стоял солдат в кирасе и железной каске. Пучком травы он вытирал меч. Делал он это умело, не торопясь, внимательно. Пума перестала чувствовать муравьев на своих ногах. Медленно и осторожно она срезала длинный терновый шип.
        Тихо вложила нож в ножны. Потом сорвала самую маленькую ягоду и проткнула ее шипом, выдавив косточку. Очень медленно, разорвав об куст кожу на щеке, нагнулась и стала дразнить сливовой колючкой больших лесных муравьев. Они кусали шип, Пума их сбрасывала, и другие муравьи снова и снова оставляли на игле свой яд. Когда муравьиный яд стал каплями стекать с колючки, Пума медленно заправила ягоду в отверстие амулета и медленно прицелилась.
        - Обер-рнись, — сказала Пума. Испанец обернулся, и колючка воткнулась в шею над грязным кружевным воротником.
        Муравьиный яд подействовал быстро. Судорога свела его руки, он выгнулся и упал на спину. Лицо вздулось и потемнело, вытаращенные глаза увидели Пуму. Она попыталась вынуть из пальцев липкий меч. Разжать руку не удалось. Пума ушла, оставив хрипящего испанского солдата валяться на земле.
        Она брела к огням. Видела, как другой мерзавец в длинной кольчуге догнал и зарубил индейца. Видела, как тащили за руки убитую женщину и бросили ее в огонь. У костра стоял человек в сером балахоне и что-то бормотал. Ужасный, чудовищный запах гари висел в воздухе. Пума вошла в ручей. Она стояла на отмели, на каменистом дне, и холодная вода успокаивала искусанные ноги.
        - А я думал, никого уже не осталось! — алебарда ткнула ее между лопаток, и Пума упала на колени.
        - Сеньор Оливейра! — позвал человек с алебардой, — глядите, сеньор Оливейра!
        Еще одна ведьма! Я поймал ее в ручье.
        «И из них варят уху», — вспомнила Пума.
        Из темноты появился приземистый толстый человек, взял Пуму за плечо и поставил на ноги. У него были веселые глаза и большой круглый нос. Огромной рукой он вытащил из ножен шпагу.
        - А, впрочем, нет. Все будет не так! — он зажал шпагу под мышкой и стал копаться у себя в складках одежды. Своей лапой он выудил откуда-то монетку.
        - Ну вот, ведьма! Бросим жребий. Если «орел», мы тебя сожжем на костре, если «решка» — тебе повезло. Я тебя просто заколю, — и сеньор Оливейра подбросил монетку вверх.
        Страха Пума не почувствовала, на нее накатила ярость, и она ударила Оливейру по щеке. Голова его резко дернулась, съехала с плеч и, не удержавшись на пищеводе и дыхательном горле, глухо стукнулась о камни на берегу. Последнее, что видел в своей жизни капитан алебардистов дон Мигель Диего Оливейра, были цветущие поля майской сурепки родной Андалусии, отраженные в глазах черного медведя гризли. Серебряная монета с легким всплеском исчезла в ручье.
        Пума поняла, что отряд разбегается. Он растаял и сгинул в темноте. Ночная мгла взяла к себе всех солдат, обезумевших от ужаса. Только священник, так и не узнавший, что лишился рассудка, стоял еще в зареве костра. Потом и он ушел.
        Черное небо светило звездами, и страшный свет этот колебался в струях прозрачного дыма. И белая Полярная Звезда стала слепить ее и приближаться, и заняла все небо, и не было от нее спасения. И не осталось нигде и бледной тени, все стало белым.
        И вдруг мягкая, теплая и сладкая волна тьмы потопила ее. И все исчезло. Ничего не стало…
        Болела щека, жгло и дергало между лопатками, горели ноги, чесались ступни.
        Пальцы правой руки распухли. Сжать руку в кулак было невозможно. В голове шумело, перед глазами плавали пятна.
        «Где это я!?» — Пума вскочила и упала, не удержавшись на ногах.
        - Хо-ро-шо-о-о! — сказал кто-то совсем рядом.
        Пума потянулась к ножу. Руки не слушались, как чужие. «Поймали», — подумала она и потеряла сознание.
        - Хорошо. Все у тебя, деточка, хорошо, — услышала она, когда опять очнулась, — просто замечательно. Солнце светит, птицы поют, — на лбу у нее лежала прохладная мокрая тряпка. Щека болела уже не так сильно. Рядом кто-то возился.
        - Вот промою тебе укусы на ногах — станет легче жить, — сказал кто-то и стал бережно, но быстро протирать и мыть ей ноги теплым отваром. Пахло ромашками, как на лугу в ясный день.
        - Голова болит?
        - Нет, — ответила Пума и не узнала своего голоса.
        - Это очень хо-ро-шо-о, деточка. Замечательно.
        Пума открыла глаза. Светило солнце, кроме этого сначала ничего разглядеть она не могла. Немного погодя, сквозь вспышки и пятна в глазах, она увидела человека. Что-то такое белое. Белая одежда. Седая голова. Косички длинные над ушами — значит, индеец. В косичках перья, тоже светлые. То ли у орла из хвоста, то ли совиные. Совиные — точно.
        Серые с мелким бледным рисунком.
        - Теперь, — говорил белый индеец, снимая мокрую тряпку у нее с головы, - поправим тебе спинку. Ложись, деточка, на бочок. Только медленно.
        Пума повернулась, и все поплыло. Земля поехала, встала боком, и она вцепилась в эту землю, чтобы не скатиться. Совиные Перья присыпал рану на спине каким-то порошком прямо через дыру в рубашке.
        - Больно не будет, сейчас станет легче, — легче ей не стало, рана была глубокая.
        - Пум-Пум, выпей-ка, — он протянул ей кружку. Пума глотнула. Дурнота исчезла.
        - Откуда ты меня знаешь? Я тебя раньше никогда не видела, — сказала она.
        - Видела, но не помнишь, — индеец сел рядом с Пумой, и она его могла теперь разглядеть лучше. Узкие карие глаза, темное лицо, белые брови, седые волосы, куртка из лосиной кожи и белые штаны. Странный, совсем незнакомый человек.
        - Как тебя зовут? — Пума приподнялась на локте.
        - Недавно дети дразнили меня Звенящей Сосулькой. Но все местные обычно называют меня Мертвой Совой. Считается, что я тут вроде духа или мелкого божества. На самом деле это не совсем так. И настоящее мое имя Улаф.
        - Сова, но ты живой. Почему тебя так назвали?
        - Понимаешь, Пума… Появляюсь я очень редко, и иногда потом находят меня… вернее, мои бренные останки. Так уж получается. Добрые люди их пытаются похоронить.
        Сжечь по всем правилам либо закопать. Зависит от обычаев. Но, как правило, не успевают. Хотя, это ни на что не влияет, я предпочитаю кремацию.
        «Разум Совы не вернулся с охоты, — подумала Пума, — он слишком стар. Жалко.
        Такой добрый и лечит хорошо».
        - Деточка, я полагаю, что ты думаешь…
        Пума посмотрела в глаза старика, и глаза эти были абсолютно ясны. У него было некрасивое и очень хорошее лицо. Старик сумасшедшим не был.
        - Ты знаешь, киса, что было с тобой прошлой ночью?
        Залезаешь, значит, в незнакомое дупло. И потом раз-раз, отряд королевских пехотинцев становится пылью дорожной и безвестно исчезает в сосновом бору. Тебе, деточка, очень тяжело все это вспоминать, извини, — он погладил ее по голове.
        Ничего, ничего, кугуарчик, все будет хорошо. Видишь, какой Черный Дрозд молодец. Сделал все-таки полезный амулет. Хорошо, что ты медвежий браслет не сняла, а то я и не догадался бы.
        - Какой медвежий бр-раслет? На моем бр-раслете нет никаких медведей…
        - На медвежьем браслете и не бывает никогда никаких медведей. Все очень просто.
        Когда обладатель хорошего амулета (у тебя на шее такой) в трудную минуту или в припадке ярости превращается… Превращаешься, значит, ты, деточка, в медведя.
        Медведя гризли, черного, как сажа. Большого-пребольшого. В полтора человеческих роста. И в таком случае, до того как ты не превратишься обратно в человека, узнать, что ты не медведь, можно только по медвежьему браслету. Он всегда остается виден на плече.
        Даже не браслет, а просто полоска такая узорная. На медведе это смотрится как кусочек цветного шерстяного ковра. Очень красиво.
        Пум-Пум слабо улыбнулась — ей было приятно, что она была медведем с ковровой полоской на лапе.
        - Итак, я отор-р-рвала голову дону Оливейре, потом потер-ряла сознание.
        - Возможно, ты и потеряла сознание. Но гоняла испанцев еще часа два. Один герой хотел даже выстрелить в тебя из мушкета. Пришлось его толкнуть.
        - Он убежал? — спросила Пума.
        - Понимаешь, ты шла по ручью, а он стоял во-о-н на том берегу, прямо на краю обрыва. Видишь кусок желтой тряпки в красную полоску на дереве под скалой? Это остатки его штанов.
        - Спасибо тебе, Сова.
        - Не составило никакого труда, — скромно сказал старик.
        - Они, эти индейцы, — Пума подбирала слова. — Я была из их племени? У них были такие же хвосты, как у меня…
        - Из индейцев племени Пумы ты осталась одна. У них у всех были хвосты. Эти индейцы считали, что произошли от Большой Пумы. Она была их тотемом.
        - Но, ведь, я из Бобр-р-ров, вер-рно?
        - Конечно, ты из Бобров. Ты в племени, и никого поэтому не волнует, есть у тебя хвост или нет.
        - А Мама и Папа?
        - Сейчас я тебе все растолкую, только начну с такого момента, который покажется тебе к делу не относящимся. Как я уже говорил, ты однажды залезла в незнакомое дупло.
        Теперь мне придется это дупло временно уничтожить, чтобы оно нас больше не смущало, но это будет потом.
        - Да. Я спр-ряталась в дупле от дождя и вылезла чуть не на самой вер-рхушке дер-р-рева.
        - Ты, деточка, заметила, наверное, что ель очень старая. И, что в дупле растут грибы.
        - Точно, — вспомнила Пум-Пум, — там были гр-р-рибы. Поганки.
        - Вот-вот. Вокруг грибов этих есть что-то невидимое. Это либо их корни, либо глотка, либо желудок. Все дупло ели — одно большое брюхо этих грибов. Всякий попавший в дупло исчезает. Все индейцы знают старую легенду про ель с дуплом, в которое можно влезть, но нельзя вернуться. Только ты об этом ничего не знала.
        - Но ведь я-то вер-р-рнулась?
        - Все дело в том, куда ты вернулась. Вернее, когда. Так вот. Я не договорил. Грибы питаются временем. Они съедают время того, кто оказался в дупле рядом с ними.
        - Значит, человек стар-реет? Что-то я по себе не заметила. Я в медведя пр-ревр-р-ратилась, но не в стар-р-руху же.
        - Человек не стареет. Грибы объедают вокруг тебя время, в котором ты была. Ты, девочка, провалилась во времени на двадцать лет назад. Эти паразиты успели сожрать воздуха времени вокруг тебя на двадцать лет, — Сова Улаф изобразил пальцами что-то кусачее.
        - Пума, ты удачно попала. Тебе удалось посчитаться с теми, кто убил всех твоих близких. Ты задала им хорошую трепку. Так что ты, Бобренок Пума, не переживай.
        Сильно не переживай, — Улаф отвернулся и долго молчал.
        - Твои кровные родители-пумы успели тебя спрятать от испанцев этой ночью в ворохе сухих листьев. Все очень просто. Тебе было три месяца от роду. И этим утром, пока ТЫ, — Сова ткнул ее пальцем в бок, — еще не пришла в себя, этим утром тебя трехмесячную я переслал на десять лет вперед, к твоим Папе и Маме Бобрам. А то вас здесь собралось очень много. Хороших девочек не должно быть сразу две.
        - Ты запихнул маленькую меня в дупло с обр-ратной стор-р-роны? Свер-рху?
        - Сверху или снизу — все равно провалишься в прошлое. Здесь другой способ. В будущее попасть немного сложнее.
        - Значит, если бы я оказалась здесь чуть р-раньше, могла бы спасти своих р-р-родителей?
        - Ты, кажется, спасла саму себя. Это раз. А сделать что-то лучше, чем оно есть - сложно чрезвычайно. Все произошло так, как должно было произойти. Поверь. Это два. И не думай об этом.
        - Теперь ответь, пожалуйста, еще на тр-р-ри вопр-р-роса, — Пума загнула палец, - почему испанцы пер-ребили всех пум?
        - Отвечаю. Капитан дон Мигель Диего Оливейра думал всю жизнь, что борется со злом. Индейцев с хвостами он считал колдунами и ведьмами. Этой ночью бедняга их, наконец-то, выследил…
        - Вопр-рос втор-рой. Как мне удалось пр-р-ровалиться именно в этот пер-риод пр-рошлого?
        - Это чистая случайность, но если бы этой случайности не было, ничего бы не было вообще. Говорю еще раз: тебе удалось спасти саму себя. Считай, что я ответил, - Мертвая Сова устало вздохнул.
        - Нет. Еще один, — Пума загнула третий палец, — почему ты отпр-равил меня на десять лет впер-ред, а не куда-нибудь еще?
        - Это очень просто. Твои Папа и Мама, те, кто стал называться Бобрами Зеленого Водопада, перебрались в эти края… Ну, они еще переберутся сюда через десять лет, если отсюда смотреть. Они давно поженились, а вот детей не было, что их огорчало. Зато теперь у них есть дочь, а у тебя Папа и Мама.
        - А я как? Тут тепер-рь останусь?
        - Нет. Тебя придется переправить обратно. С большой точностью. Ни минутой раньше твоего залезания в дупло. Ну, можно опоздать на один-два дня. А то начнут беспокоиться, куда ты пропала. Ты на ноги можешь встать?
        Встать удалось. Мертвая Сова повел Пуму под руку в сторону ели, путем, огибающим пожарище на месте поселка. Они прошли мимо огромной кучи дров и хвороста.
        - Индейцы готовились к зиме? — спросила Пума.
        - Нет. Как тебе объяснить? Когда кто-то переправляется в будущее, здесь тратится очень много энергии. Проще говоря, теряется тепло. Приходится подтапливать, а то - настанет зима. Шутка, — и он рассмеялся немного нервно.
        На холме, недалеко от дуплистой елки, Пума увидела палатку. Во всяком случае, на ветки куста и какие-то подпорки была накинута цветастая ткань. Внутри обнаружился склад книг, весов, чашек и бутылей, календарей и чего-то еще, смысл которого Пуме был непонятен. Европейские и арабские книги по астрономии и истории, календари всех систем, включая индейские, сделанные из темного камня, круглые, как тарелки. Лунный календарь на папирусе. Сова посмотрел на папирус и, вздохнув, сказал:
        - Третьего дня мышь отгрызла большой кусок. Это очень осложняет работу.
        Хорошо, что эта его часть нас сейчас не интересует.
        Он взял длинный шест с зарубками, вышел из палатки и привязал этот шест к суку дерева так, что один конец оказался длиннее. Потом взял связку бронзовых гирь, похожих на баранки, и привесил их с длинной стороны.
        - А ты, Пумочка, хватайся за шест с другого конца, — он взял ее на руки и легко подсадил. Сил у нее хватило, и она повисла. Сова передвигал гири по шесту туда-сюда и он, наконец, уравновесился.
        - Ветра, кажется, не было? — спросил он.
        - Не было. Пр-рыгать можно?
        - Давай! — он что-то записал на куске пергамента, — но взвешивание мы еще пару раз повторим. Для верности.
        Потом он долго копался в календарях и книгах, что-то писал и считал. Еще четыре раза он взвешивал Пум-Пум на своем безмене, каждый раз что-то усовершенствуя и меняя. Потом удовлетворенно хмыкнул, нашел где-то в углу флягу и вышел из палатки.
        Закатал левый рукав и тщательно полил руку до локтя.
        - Это грибная настойка, — объяснил он так ничего и не понявшей Пуме.
        - Когда лезешь через дупло, надо прихватывать с собой несколько грибов, ты, разумеется, этого не знала, — он подошел к дуплу и запустил левую руку внутрь. Пошарил там и вытащил небольшой кустик поганок. Потом быстро и тщательно вытер руку тряпкой и тряпку отшвырнул. Такого фокуса Пума не видела никогда: тряпка покрылась снегом, трава вокруг нее завяла от холода. Когда снег растаял, не осталось ничего, кроме воды.
        Потом он взвешивал на маленьких весах эти грибы, отрезая от них ножичком почти невидимые кусочки и снова взвешивал.
        - Готово, — сказал он и нахмурился.
        - Деточка, я теперь тебя долго не увижу, — лицо его помрачнело, — пойдем.
        Он уложил Пуму на расстеленный кусок кожи.
        - Будем тебя поливать, — он открыл фляжку и облил ее с ног до головы грибной настойкой, которая казалась просто чистой водой. Пума пропиталась вся с одеждой и волосами.
        - Теперь до свидания, — сказал Сова.
        - До свидания, — сказала Пума.
        - Съешь эти грибы, — он протянул ей несколько поганок.
        - Так мы не договар-ривались! Я же отр-равлюсь, Сова!
        - Нет! — глаза Совы стали холодны, — надо есть и возвращаться, — лицо его стало странным.
        - Ты увер-р-рен?
        - Быстрее, деточка, — в его твердом голосе чувствовалось волнение.
        - Пр-рощай, — сказала Пума и быстро проглотила невкусные грибы.
        - Прощай, — сказал индеец в белой одежде.
        Пума хотела выплюнуть поганки, но было поздно. «Все-таки обманул, — подумала она, — жаль. Какая же я дура. Поверила психу!» Пума уже поняла, что умирает. Она еще была в сознании, но телом своим не владела. Ни рукой, ни ногой пошевелить не могла.
        Могильный холод накатывался на нее, и это было страшно. Страшно было умирать и знать, тебя обманули. Мертвая Сова сидел рядом, а она не могла ему даже ничего крикнуть.
        Лицо ее было белым. Белыми начали становиться ее волосы и одежда. Среди теплого летнего дня тело Пум-Пум начало покрываться инеем, от него тянуло холодом.
        Кристаллы льда искрились на солнце. Сова хотел завернуть ее в кусок кожи, на котором она лежала, но он был мокрый и треснул от мороза у него в руках. Тогда Сова сорвал со своей палатки пестрый полог и завернул ее в несколько слоев. Ткань стала покрываться снегом. Индеец быстро шел туда, где у него были сложены дрова. Он с трудом забрался на самый верх кучи, оставил там сверток, уже белый от мороза, и запалил мелкие прутья с четырех концов.
        Пламя трещало и гудело. Длинные языки гигантского костра взлетали в небо. Но среди огня еще оставалось темное пятно, вокруг которого долго не могла загореться даже сухая древесина.
        Когда костер прогорел, осталась только серая зола. И ни каких следов существования Пумы. Ни костей, ни ножа, ни амулета.
        Дождь наконец-то кончился. Было раннее утро. Густой туман расстилался вокруг.
        Пума проснулась под елкой, мокрая от дождя, тумана и слез. Ей приснился страшный сон.
        Она вытерла рукавом лицо и пошла домой.
        - Мапапам, пр-ривет! — прокричала мокрая Пума, — Папа, пр-ротопи мне баньку!
        - Привет, Пумп, — сказала Мама, — пойдем, помою тебя. Что-то ты чумазая.
        - Что это? Откуда у тебя такая рана на спине? — испугалась Мама, — рассказывай!
        Пума обняла Маму, прижалась и, помолчав, сказала:
        - Р-расскажу. Не пер-р-реживай. Все хор-р-рошо. Не пугайся… Но вы с Папой настоящие скр-р-рытные бобр-р-ры, — и Пума вылила на себя ведро теплой воды.
        НЕВЫНОСИМАЯ ПРИНЦЕССА
        Ясный день середины августа был в разгаре. Пума возле дома развешивала стираные рубашки, когда уловила что-то неясное для себя: то ли звук, то ли движение, то ли взгляд. Все-таки хорошо, что девочки не всегда носят с собой луки. На опушке появился незнакомый всадник. Следом еще один. Пум-Пум поставила пустой таз на траву и старалась понять, как лучше закинуть на шею визитера петлю из бельевой веревки, чтобы стащить его с лошади. «Двоих не удастся», — подумала она и встала поближе к яблоне, чтобы избежать лишних неприятностей, если второй захочет ее зарубить, не слезая с седла. Последнее время она стала внимательно относиться к людям.
        Первый наездник спрыгнул с лошади и направился к Пуме. Оружия при себе не имел и придерживал свободной рукой разлетающийся на ходу плащ. Его товарищ следил за происходящим издали, не отвлекаясь ни на миг. «Молодцы», — подумала Пум-Пум. Не дойдя пяти шагов, он остановился. Пуме предстало интересное и большое зрелище.
        Волосы — прямая солома до плеч, продолговатый булыжник лица, стальной панцирь со старательно выправленными и оттого почти незаметными вмятинами, серый суконный плащ с черно-белым гербом на плече, суконные штаны и высокие сапоги с бронзовыми шпорами. Шпоры со смешными ежиками на концах. И на ежиках зеленая медная плесень.
        «С Вами все ясно, monsignorchevalier, — подумала Пума, убирая руку из-за спины, где на поясе у нее был нож, — Вы даже коня не пришпориваете никогда». Он перехватил взгляд, понял, о чем догадалась Пума, улыбнулся светлой улыбкой так, как может улыбаться только очень большой и очень усталый человек, и поклонился.
        Шарль де Жардэ, рыцарь Ее Высочества Принцессы Анны.
        - Пума Пум-Пум из племени Бобр-ров Зеленого Водопада, — с замиранием сердца и надеждой Пума ждала, что этот самый де Жардэ расскажет сейчас что-нибудь про Енота.
        И Пума очень боялась, ведь известия не всегда бывают хорошими. Жардэ молчал. Тут у рыцаря Ее Высочества заурчало в животе от голода. Пума посмотрела на живот, в кривоватом зеркале стали она увидела свое сплюснутое отражение с приподнятой бровью.
        - Шар-рль де Жар-р-р-рдэ, полагаю, тебе надо было бы встр-ретиться с вождем Бобр-р-ров Водопада, могу устр-роить тебе эту встр-речу, — она решила попытать счастья, - если скажешь, как ты относишься к пушистым звер-рям с большими ушами.
        - Если у тебя дома собаки, то их я не боюсь, и девочек с хвостами тоже.
        Этот человек никогда не видел Енота.
        - Отлично, — сухо бросила Пума, — пойдем в дом.
        Она подобрала пустой таз и отправилась искать Папу, потому что Папа и был вождем племени Бобров Зеленого Водопада. А все племя состояло из Пуминой семьи и Черного Дрозда. Но Дрозд считал себя Бобром только по той причине, что обитал всегда где-то неподалеку.
        Через пару минут на кухню, где Мама поджаривала хлеб к чаю со сливками, явился вождь. Вождь был в широченных штанах, куртке и косынке, весь в разноцветных каплях краски и десятком кистей, торчащих веером в левой руке. (Он заканчивал раскрашивать стены и потолок у себя в комнате). Посмотрев на уставшего гостя, он подумал: «бедный мальчик». И сказал, прищурив глаз, как бы что-то вспомнив:
        - О! Рыцарь де Жардэ! Удачно, как раз к чаю!
        Приятное изумление простосердечного Шарля читалось на лице яснее, чем на обложке букваря. Не мог же он догадаться, что Пума сообщила отцу его имя.
        - Все верно, — говорила Мама, узнав, что на опушке их гостя дожидается (на случай чего) подмога, — некоторые формальности соблюдать необходимо.
        - Да-да! Извините, это действительно так, — говорил Шарль, занимаясь жареным хлебом и сыром.
        - А ты его сверху грибной подливкой, — советовал Папа, — будет хорошо.
        - Спасибо. Угу! Правда, очень вкусно. Пьер — мой оруженосец. Он всегда меня сторожит. Извините, — Шарль виновато посмотрел на Маму.
        - Не далее как этой весной, — он отхлебнул чаю с волшебным белым облаком сливок в сладкой янтарной глубине чашки, — да, в марте. В Аквитании, под Лиможем…
        Края такие удивительные, фазаны кругом летают. О чем это я? Ах да. В приличном замке, знаете ли. Пьер еще удивлялся, что котлы на кухне у них такие большие. Оказалось, хозяева замка, потомки древнего рода лимузенских людоедов. Мы с Пьером еле ноги унесли. Мне вот только палицей зуб выбили.
        - Еще раз извините, — проговорил он, смущаясь и встряхивая светлой головой, как бы пытаясь отогнать смущение, как отгоняет мух большая лошадь, тряся гривой.
        - Но это, — Шарль причмокнул дыркой от выбитого зуба, — это мелкие забавные глупости, приятно разнообразящие серые будни путника. (Он так и сказал «серые будни путника»). Настоящие же опасности подстерегают Ее Высочество Принцессу. В меру сил… — тут де Жардэ увидел стремительно наливающиеся желтизной глаза Пумы, и щеки его как бы осветились лучами теплого закатного солнца, хотя на дворе был день. Видение рассеялось, парламентер вернул себе полуденные цвета и сказал, обращаясь к Папе:
        - Теперь, дорогой Вождь, хотелось бы перейти к делу, если не возражаете…
        Несмотря на видимую простоту, лучшего переговорщика и желать было нельзя. Он ясно и быстро объяснил, что Принцесса Анна, которой он служит, путешествует со свитой и хотела бы остановиться невдалеке от Зеленого Водопада. Странствия Ее Высочества иногда прерываются на полтора-два месяца для отдыха и развлечений, после чего Анна продолжает путь. Обычно в таких случаях сначала разбивается несколько шатров, в которых путешественники живут, пока не будет построен хороший дом.
        - Конечно, людей не так уж много, — сказал де Жардэ и съел канапушку с джемом, - но… Очень вкусно, — он взял еще одну.
        - Но лошади, — прожевывая, показал жестом лошадиную морду, получилось очень выразительно.
        - И собаки, — Шарль обвел кухню глазами, будто бы там была целая свора.
        - А пойнтер-ры есть? — быстро спросила Пума, думая о чем-то своем.
        - Пойнтеров только два.
        - Хор-р-рошо, — Пума удовлетворенно кивнула и откинулась на спинку стула.
        - Я хотел бы знать, дорогой Вождь, согласны ли Вы на соседство с нами в течение пары месяцев?
        Папа, уже принявший решение, взглянул на дочь и сказал:
        - Хорошо, что у вас пойнтеры. Я согласен.
        Все решилось быстро. Было условлено место в дальнем конце поляны, где можно поставить палатки и заняться строительством. Определен участок леса, необходимый для дома. Папа обещал его показать — он давно хотел расчистить кусок земли под огород.
        Вскоре гость вернулся к своему надежному оруженосцу Пьеру, и вместе они исчезли в лесу. Потом в дальней части поляны стали появляться люди, верховые и вьючные лошади, собаки и снова люди и лошади.
        Пума не успевала следить за происходящим. Лошадей расседлали, на головы им надели соломенные шляпы от солнца с дырками для ушей. Откуда появились торбы с овсом, Пум-Пум так и не поняла. Пока она наблюдала за конюхами, оказалось, что собаки уже находятся в просторном вольере, очень аккуратно сделанном из елового сухостоя.
        Один человек срезал серпом траву. Закончив вязать снопы, он врыл в землю высокий столб. Трое опоясанных мечами людей с трудом принесли какой-то мешок, немного его расправили, подождали, когда мешок наполнится ветром, растянули его за углы. Ткань поднялась в воздух и была накинута на столб. Мешок превратился в шатер: внутрь внесли распорки, растянули веревками и вбили молотками в землю колышки. Жилище было готово. Осталось только окопать шатер канавкой на случай дождя.
        Тем временем конюхи скоблили щетками лошадей и проверяли, не болтаются ли подковы после длительного пути.
        Пум-Пум не удержалась и отправилась помогать нескольким женщинам собирать хворост и сучья для костра.
        Толстая женщина в черном платье и ослепительно-белом платке с быстротой пожарника натаскала из ручья воды и принялась готовить обед. Мама наделила пришельцев свежими овощами и необходимым количеством картошки. Теперь притащивший тяжелые корзины рыцарь де Жардэ в туманной мечтательности смотрел, с какой ловкостью режет огурцы повариха.
        Дела шли хорошо. Лагерь путешественников на глазах делался местом, пригодным для житья.
        Прикладывая к спине лошади, стершей холку тяжелым грузом, размятые влажные листья подорожника, Пума думала о том, что почти все готово и вот-вот должна появиться Принцесса.
        Трехдюймовой доски будет достаточно, Шарль, — сказала какая-то девушка вездесущему Шарлю, проходившему мимо с бревном на плече. Де Жардэ остановился и сказал, обращаясь к Пуме:
        - Знакомьтесь. Принцесса Анна. Я имею честь служить Ее Высочеству, — он поклонился девушке, не выпуская бревна, — Пума Пум-Пум. Пума и все Бобры оказали нам помощь и гостеприимство.
        Пума была разочарована. Сказать, что она была разочарована, — значит не сказать ничего. Разочарованию Пумы не было предела. Пум-Пум уверена была, что Принцесса появится из леса на белом единороге, когда приготовления к ее прибытию будут завершены. И не сразу появится. О приближении Ее Высочества возвестят юные герольды со сверкающими на солнце трубами, с флагами на пиках и гербами на плащах. А вот потом на белом единороге появится Принцесса в бархатном красном платье, в горностаевой мантии со слепящей тающим сиянием алмазной застежкой. А на голове у нее, разумеется, будет корона.
        На Принцессе Анне было надето серое платье. Недлинные, тщательно постриженные волосы были не золотые, а просто светлые. И никакой короны. Она была невыносима. «Как бы не превратиться опять в медведя», — подумала Пум-Пум.
        Принцесса улыбнулась и протянула Пуме маленькую ветку смородины.
        Оторопевшая Пума достала из кармана какой-то кривой прут и подала Анне. Та поблагодарила и прикрепила его к петельке от расстегнутой верхней пуговицы на вороте.
        «Откуда она узнала? — думала Пум-Пум, — что, она хочет стать индианкой? Скоро натыкает себе в голову перьев и, чего доброго, начнет охотиться за черепами».
        ПРЕДСКАЗАНИЕ
        - Надо разбивать парк, — сказал садовник Бингель на третий день, когда дом уже был готов и над его кирпичной трубой взвилась первая струйка дыма.
        - Где бы вы ни были, надо разбивать парк, — сказал садовник Бингель и заколотил деревянным молотком колышек в землю.
        - Р-разбить можно чашку, — Пума не совсем понимала, какая нужда в парках, - здесь и так лес кругом.
        Бингель вскинулся. Подслеповатые глаза его приобрели зоркость молодого орла.
        Он как будто впервые увидел Пуму:
        - Жить без парка дико! — кричал он, бегая по поляне с молотком, вбивая колышки и размечая что-то бечевкой.
        - Твои Мама и Папа сажают цветы? Голубые и белые весенние крокусы, желтые нарциссы с мелкими-мелкими ароматными цветами на тонких стеблях, огненные настурции?
        - Р-разумеется, — сказала Пума.
        - А ты говоришь! — обрадовался Бингель, — парк — это то же самое. Но это не только цветы, на которые смотришь. Парк, — он обвел все пространство вокруг себя руками, — парк — это место, где можно жить, где хорошо и человеку, и растениям, и зверям…
        - Чуть не забыл! — садовник схватил ведро воды и вылил его на корзину со скошенной травой, — там сидит волшебный тритон, — пояснил Бингель, — мы возим его за собой во влажной траве. Зимой с ним хлопот меньше — спит и все.
        - Его волшебство опасно? — спросила встревоженная Пум-Пум.
        - В чем его волшебство, никто не знает. Просто известно: тритон волшебный.
        Больше ничего.
        Пума немного попривыкла к беспокойному двору Буланже, но саму Принцессу продолжала считать невыносимой.
        Шуршание пил и стук плотницких топоров прекратились. Чудесно пахло свежими стружками. Пуме уже самой начинало казаться, что каждый может построить большой дом за три дня. Баню, конюшню, псарню, а потом уже дом. Пуму не удивляло, что Анна встает до рассвета и со своей стремительной толстой кухаркой отправляется за водой на родник, где вода действительно очень вкусная. А когда же еще ходить к источнику?
        Потом приходят пить олени и мутят мордами воду. Пуму не удивляли длительные верховые прогулки Принцессы. Что поделаешь, если человеку нравится проводить по несколько часов в день в седле, изучать окрестности в двадцати милях от Водопада, потом купаться в холодной воде и устраивать соревнования по гребле на бревнах. Пуму не удивляло, что придворные пишут письма родным в Европу, посылая на побережье почтовых голубей. Через Атлантику письма переправляли дружественные матросы.
        Но Пуме казалось, что Принцесса заставляет своих людей делать никому не нужные вещи. Все и так трудились, не покладая рук. Зачем чистить лошадей, если они не грязные? Зачем стричь когти собакам, если они охотничьи, а не домашние? Зачем каждый день надевать свежую рубашку, если человек, предположим, роет землю или строгает доски? Зачем сажать возле дома жимолость, сирень и шиповник, зачем заготавливать дрова на зиму, если вы уедете через пару месяцев? Зачем поливать песчаные дорожки из лейки, если на них ничего не растет? Зачем натирать полы воском, если они скользкие и без того? Пум-Пум считала, что Анна просто издевается над своими подданными. Но подданные были жизнерадостны, и, кажется, все любили свою «labelleprinces».
        Определенно, Анну любили, и, когда де Жардэ смотрел на нее, его глаза теплели, он полностью преображался и делался похож на ребенка. «Раз Шарль так считает, — думала Пума, — может быть, Анна и не такая уж бессмысленная вредина».
        Пума по-настоящему подружилась с садовником. Ей понравилось, как он вырыл пруд для Волшебного Тритона. Сначала это была просто большая яма, вырытая в правильном месте, она быстро наполнилась водой, и Бингель запустил туда проворного тритона. Потом где-то раздобыл карасей. Тритона почти никогда не было видно, но караси грелись на солнце, шевеля плавниками. Лилии и кувшинки Бингель отверг. Зато из воды торчал стрелолист, похожий на наконечники копий и очень удобный для раскачивания стрекоз; водяные растения с редкими розовыми трехлепестковыми цветами и зеленая толстая дудка, похожая на бамбук, притворившийся баобабом. Хвощи с черными египетскими орнаментами и красными выпуклыми пупырышками на стеблях вылезали на берег, и там сменялись незабудками. Из голубых незабудок любила прыгать в воду лягушка. Дальше, вверх по склону, росли синие болотные ирисы с желтыми полосами на лепестках, а куст люпина и заросли дикого пустырника уже у самого леса сменялись розовым и лиловым кипреем и кустами малины. Малина росла самостоятельно, безо всякой помощи садовника.
        Как-то утром Принцесса спорила с Бингелем о том, что лучше высаживать у крыльца: полевую герань или гусиную траву и манжетку, чтобы можно было по ней ходить. В этот самый момент Пума поняла, что с Анной что-то не ладно: ее люди построили дом, большой и хороший, сделали поляну вокруг него похожей на сон, использовав только несколько кустов полевых цветов, дикого шиповника и смородины; вырыли пруд такой красоты, что откуда бы ни шла Пум-Пум, она всегда сворачивала к нему, чтобы полюбоваться, как будет плюхаться в воду лягушка, как караси с темными спинами будут висеть друг над другом на разной глубине, как в водорослях будет возиться опасный глянцевый плавунец с оранжевой линией на боку… И всю эту красоту бросить через месяц? Уйти неизвестно куда?
        Улучив минутку, Пума спросила садовника:
        - Послушайте, Бингель! Почему бы Анне не выйти замуж за р-рыцаря Шар-р-рля, пер-р-рестать бр-р-родить с места на место и не зажить нор-рмально, напр-р-ример, в этих кр-р-раях?
        - Видишь ли, Пум! Принцесса как-то говорила мне, что, конечно, Шарль из приличной семьи… его дед помогал отцу Анны в войне с какими-то проходимцами, но…
        «Из приличной семьи», — Пуму это просто ошарашило. «Ледышка бесчувственная, - думала она, — разве так можно?»
        - Но, — продолжал Бингель, — возможно, где-то рядом прошла Бродячая Лошадь Плантагенетов…
        Пума тогда не обратила на его слова никакого внимания.
        - Но главное, — сказал садовник, подслеповато щурясь на Кугуара, — главное то, что, когда герцог Буланже умирал…
        «Она даже не дочь короля! Эта девчонка невыносима!» — Пума хотела было топнуть ногой, но решила, что Анна этого не достойна.
        - Ну да. Вся история ведь очень простая: на герцогство Буланже напали англичане.
        Высадились с кавалерией прямо с кораблей. Это бы еще куда ни шло, но им на помощь явились брабантские наемники. И тут даже король Франции не сумел нам помочь. Герцог Буланже обратился к нему за помощью, добрый король прислал де Кастильона с ополчением из Бордо и Бержерака, но англичане все равно победили. Старый герцог умер от горя и переживаний. Но перед смертью он созвал совет и сказал, что его дочь и наследница престола Принцесса Анна будет править в тех краях, где она получит в подарок какой-то знак, символ или предмет… Какой это подарок, герцог сказал только Анне. Кроме нее, не знает никто. Кто, в каком месте и по какому случаю должен преподнести Анне этот дар, не знает даже она сама. С тех пор уже года два Принцесса путешествует. Объехала всю Европу и недавно перебралась в Америку… А вот это - листовая горчица, — сказал Бингель, меняя тему, — попробуй как вкусно!
        Однажды Анна сама нашла Пуму. Она пришла вместе с Шарлем. Принцесса сказала:
        - Вчера вечером в сумерках я рвала в лесу орхидеи: ночные белые фиалки и кукушкины слезки. Бингель утверждает, что кукушкины слезки по-научному называются ятрышником Фукса, но я ему не верю. И тут из-за куста волчьих ягод появился здешний негодяй, в темноте похожий… как бы это сказать, Шарль?
        - На большую кучу навоза.
        - Да! — сказала Принцесса Анна, — именно. Спасибо, Шарль!
        - Это Унгао Бо!
        - Он так и отрекомендовался. Так вот, Пума. Этот мерзавец просил меня завтра прийти на встречу с ним. В случае, если я не приду, он грозился всех здесь уничтожить.
        - Что будем делать? — спросил де Жардэ.
        - Дорогой Шарль! Делать мы ничего не будем. Я Принцесса и не могу позволить, чтобы какая-то…
        - Куча навоза.
        Спасибо, Шарль. Указывала мне, куда идти. Тем более если она так настаивает, значит, ей самой чего-то от меня надо. Но я считаю необходимым предупредить об этом Пуму.
        Спасибо, пр-ринцесса, — сказала Пум-Пум, — я думаю, что индейцам ничего очень опасного не гр-розит. А ваших людей попр-росите по возможности не выходить из дома после захода солнца и оставлять какой-нибудь свет на ночь.
        На этом они расстались. Ничего страшного не происходило. Как-то вечером Пума возвращалась с рыбалки мимо дома Принцессы. Анна сидела на подоконнике открытого окна своей комнаты, в меланхолической задумчивости перебирала струны и пела. Музыка плыла над лугом, по которому уже стелился туман. «Как настоящая принцесса. Наверное, даже феи весной не поют так красиво», — подумала Пум-Пум и остановилась за углом дома, чтобы послушать Анну и не спугнуть ее. Песня закончилась, музыка стихла. Пума ждала, что Принцесса споет еще, но та отчетливо сказала:
        - Всем-всем спокойной ночи! — и затворила окно.
        Пума не успела возмутиться, как из лесу на лужайку вывалило клубящееся черное тело. Ей сделалось не по себе, захотелось обернуться и проверить, не стоит ли за спиной кто-нибудь. Знакомые силуэты темных деревьев вдруг сделались чужими и страшными.
        Все звуки стихли — ни запоздалых кузнечиков, ни птиц. Мрак сгустился. Унгао Бо уже полз по ступенькам дома, но навстречу ему вышел Шарль. Пума впервые видела этого человека с мечом в руке. Блеснула и свистнула в темноте сталь, от Унгао отлетел кусок слизи. Тут же полыхнуло какое-то черное пятно, грохнуло, туман снесло клочьями и прибило к земле, эхо прошуршало по ветвям и затихло. Расколовшийся меч упал на траву.
        Шарль не устоял на ногах, силы покинули его.
        На пороге появилась Принцесса. Видом Принцессы Пума, выглядывавшая из-за угла, была поражена не меньше, чем появлением Унгао Бо. Из прихожей лился свет, и волосы Анны сияли, как солнце. Она была в ослепительном белом платье с бриллиантовой короной на голове и маршальским жезлом в руке (потому что маршальские обязанности тоже исполняла Принцесса). Из комнаты вышли два леопарда и улеглись у ее ног. Откуда они взялись, осталось загадкой. Принцесса Анна была великолепна и неприступна. В это время Шарль пришел в себя и поднялся на ноги.
        - Вы не пришли на встречу, — сказал Унгао Бо, казалось, что слова проваливаются внутрь него самого, — и я мог бы убить вас всех.
        Анна стояла совершенно спокойно и молчала. Унгао Бо выдержал паузу, но ему пришлось продолжить монолог.
        - Но Вы, Принцесса, можете быть мне полезны. Если поможете мне, я оставлю вас всех в покое. Вы знаете, что ваша подруга, я имею в виду хвостатую Пуму, Вы знаете, что она относится к вам очень неприязненно?
        - Послушай, э-э-э…
        - Унгао Бо, — подсказал он.
        - Вот, вот. Пума Пум-Пум — моя подруга, и отношения между нами очень неплохие, — голос Анны был тверд и не оставлял возможностей для возражений.
        - Если не сделаете, что мне надо, убью всех. Подлая Пума носит на шее деревяшку.
        Из-за этого я не могу ей отомстить. Ночью, Анна, Вы войдете в ее дом и снимете амулет с Пумы. Это все.
        У спрятавшейся Пумы испортилось настроение.
        - Послушай, как тебя… — Анна была невыносима.
        - Унгао Бо.
        - Послушай, Убунга. Ты все перепутала. Ты не понимаешь. Я не воровка и не сплетница. Я принцесса, — Анна утратила к Унгао Бо всякий интерес, повернулась, но перед тем как подняться к себе, сказала Шарлю уже из прихожей:
        - Шарль, милый, гоните ее, — и ушла.
        И тут Пума увидела чудо. Де Жардэ нагнулся, подобрал с земли хворостину и со словами: «Пошла, пошла вон» — пару раз несильно шлепнул Унгао под брюхо. И дух сумерек ушел в лес, как уходит в стойло корова, мотая головой и обиженно мыча.
        Унгао в этих местах больше так и не появился.
        Толстая кухарка любила Принцессу едва ли не сильнее, чем Шарль. Она вечно оказывалась возле Анны и пыталась ее подкормить чем-нибудь вкусненьким. Как Анне удавалось при этом не растолстеть, было не понятно.
        Анна пришла в сопровождении кухарки и рыцаря. Пум-Пум сидела на ступенях крыльца и вырезала ножиком деревянного Енота. Кухарка раздала всем горячие пирожки с ягодами.
        - Скоро осень, — сказала Принцесса и посмотрела своими ясными серыми глазами на серые облака, — завтра мы уезжаем.
        Пума подавилась пирожком и закашлялась.
        Принцессе Буланже и ее людям надо было перейти через горы до наступления зимы. А так как в горах холодает раньше, чем в долине, надо было отправляться в путь.
        Тритон был изловлен сачком и упакован в корзину с травой.
        - Спасибо, — говорила Анна Бобрам перед отъездом, — мы очень хорошо у вас отдохнули.
        Пуме, уже привыкшей к странностям Ее Высочества, все же казалось непонятным, почему строительство домов, разбивка парка, развешивание качелей, заготовка фуража для животных, работа шорников по ремонту сбруи, ловля рыбы, ее копчение и вяление для запасов на дорогу, сбор и сушка грибов и куча всяких других дел были названы «хорошим отдыхом». Да, была во всем этом какая-то легкость, вообще присущая двору Принцессы. Были и конные прогулки, и игра в мяч до упаду, и чуть ли не ежедневные купания, и запускание змея, и песни по ночам. Но все-таки назвать это отдыхом могла только Анна.
        Пума проводила их до подножия холмов. Расставаться было тяжело. Она обнялась со всеми и повернула назад.
        Выйдя из леса, Пум-Пум увидела с пригорка то, что Принцесса оставила в долине: замечательный дом, ухоженный парк, пруд. Маленькое сказочное государство.
        С севера медленно клином летела первая стая журавлей.
        ВОЗВРАЩЕНИЕ ЗОЛОТОИСКАТЕЛЕЙ
        - Куда подевалась моя любимая миска с утенком?
        Пума прислушалась и не поверила своим ушам.
        - И напрасно! — громко ответил голос на что-то не расслышанное Пумой, - напрасно Вы порезали в мою любимую мисочку… с утенком… яблоки можно было бы и не резать, я бы их и так съел.
        - Енот! — закричала Пум-Пум, выскакивая из своей комнаты, натыкаясь со сна на дверные косяки.
        Быстрый Олень пребывал в полном порядке, даже рога были на месте, только теперь он их носил, заламывая на левое ухо. Все это Пума разглядела, несколько раз подбросив Енота к потолку кухни.
        - Я!.. ТОЖЕ!.. — кричал Быстрый Олень, взлетая и опускаясь, — РАД!.. ТЕБЯ!..
        ВИДЕТЬ!
        Из последнего полета он решил не возвращаться, уцепившись за балку.
        - А где…
        - А уже здесь, — фон Вюртемберг просто светился, глаза его блестели. Он вплывал в дом, как корабль входит в залив, озаряя берега сиянием парусов.
        - Разрешите, — спросил он утвердительно.
        Пума прижалась к его панцирю. Сеньор Вюртемберг тоже был в норме: при кустарнике и Рептилии.
        Когда все друг друга разглядели, отмечая маленькие изменения, которые так заметны нам в родных людях, когда Енот опять помыл лапы, когда появился вечно занятый Папа с молотком в руке, когда все немного поели, Вюртемберг и Быстрый Олень стали потихоньку рассказывать о своем длинном путешествии. Вот приблизительный пересказ того, что с ними произошло.
        ДОРОГА К ОКЕАНУ
        Как известно, в тот предрассветный час моросил дождь. Темень стояла непроглядная. Пока не зажгли тусклый фонарь, Енот не мог разглядеть собственного хвоста. В мерцании коптящего фитиля он увидел себя целиком и понял, что ничего не забыл и готов к путешествию. Фон Вюртемберг собирался не так быстро. Конь и мул были оседланы, на мула Трюфо повесили сумки, в одной из которых угнездился сонный Ханигейм. Наконец Вюртемберг влез на осла верхом, на колени к Вюртембергу под укрытие длинного плаща прыгнул успевший отсыреть Енот. Арабская черная лошадь осталась налегке, она использовалась только во время боевых действий.
        - Пора, — сказал Вюртемберг, задул фонарь, надвинул капюшон на нос (все равно ничего не видно), поправил полы плаща, чтобы вода не сливалась за голенища сапог, чмокнул губами, и путешествие началось. Путешествие началось в том смысле, что Трюфо фыркнул и стал переминаться с ноги на ногу, не выходя из-под навеса коновязи.
        Тогда рыцарь ударил его пятками под ребра, развернул мордой на юго-восток — к океану и хлопнул ладонью по холке. И только когда умный мул сыграл глупого, непослушного и ленивого осла, а Вюртемберг в свою очередь властного хозяина и всадника, только после этого обязательного спектакля они тронулись в путь.
        Ни мул, ни лошадь ничего не видели в темноте, но они прекрасно чувствовали дорогу, точнее, просто то место, где можно пройти. Они уверенно зашагали вперед, через глухой ночной дождь, навстречу неизвестности.
        Когда пересекли поляну и въехали в лес, шорохи капель стали другими. Слева от себя услышали плеск водопада. Им даже показалось, что увидели молочно-белое пятно брызг и мрамора. Но это были только фантазии. Путники следовали вдоль ручья, где совсем недавно Пума бегала с Быстрым Оленем. У Трех Камней (там еще сохранился запах лесного пожара) мул свернул вместе с руслом направо, а потом перешел на другую сторону. Трюфо знал свое дело, он был уверен, что, когда рассветет, никто не обнаружит их следов, размытых дождем, и никогда не узнает, что Вюртемберг, интересующийся золотом, побывал в этих краях.
        Они уходили все дальше и дальше. В темноте кое-где стали пробовать петь птицы, не очень-то веря, что в такую погоду может наступить утро. Через некоторое время Вюртемберг различил силуэты деревьев. Светало. Путешественники находились на краю открытой возвышенности, внизу на склоне, насколько можно было видеть сквозь завесу дождя, лежал густой лес. Поднялся утренний туман, и лошади, всадник, и полосатый хвост Енота, торчащий из-под плаща, опять стали невидимыми. В тумане въезжали они под покров леса, в тумане перебирались через деревья, поваленные ветром, и через груды камней, поросшие папоротником, костяникой и мхом.
        Когда дымка растаяла и на смену серому цвету пришли тускло светящиеся краски мокрого леса, они были уже далеко. Дом Бобров стал казаться им полузабытым счастливым сном.
        Невыспавшийся Енот утратил надежду задремать, трясясь в седле. Он чувствовал, что мысли рыцаря грустны, и решил его немного развеселить. Не высовывая морды из-под плаща, Быстрый Олень стал плести истории из жизни енотов. Он тараторил без умолку, но, видимо, говорил что-то не то. В карих глазах Вюртемберга стояла печаль. Он хмурился, и, когда мул подошел к краю глубокой каменистой ложбины с редкими елями на скалах, только тогда Вюртемберг сказал, что Енот ему надоел, и попросил Оленя замолкнуть.
        Впадина была такой глубокой, что вершина дерева, росшего на дне, была прямо у них под ногами. Мул стал спускаться, оскальзываясь на мокрой тропе. Овраг был большой, среди черничника громоздились обломки скал. Галька и песок осыпались под копытами. Место было трудное. Именно тут Вюртемберг и высказал все Еноту.
        - Надоел ты мне, — сдержанно сказал он, — помолчи.
        Енот забыл о своих добрых намерениях и обиделся.
        - Старики-еноты рассказывали, что однажды Великий Орел летал высоко в небе.
        Он летал высоко в небе и видел все, что делается на земле. И Великому Орлу наскучило зрелище мелкой суеты. «Надоели!» — сказал он, снял свою Туманную Шапку и бросил ее вниз. Вся земля покрылась густым туманом. Таким, в котором мы ехали утром, — пояснил Енот.
        Долины потонули в тумане, как в молоке, и никого не стало видно… — Енот трагически умолк.
        - Ну и что? — спросил фон Вюртемберг.
        - Великий Орел добился своего. Теперь он никого не мог увидеть, если бы и захотел. Даже мышь он не мог поймать себе на обед. И издох от голода…
        Рыцарю понравилось нахальство рассказчика.
        - А куда потом делся этот туман? — спросил он.
        - Была такая история, — отозвался Быстрый Олень, — Улитка влюбился в Черепаху.
        И предложил выйти за него замуж. «А где мы будем жить? — спросила обрадованная Черепаха, — у тебя или у меня?» Они до сих пор решают эту проблему, так и не поженились.
        - Это ты к чему?
        - Это я к тому, что не надо задавать лишних вопросов…
        Стрела попала в правую руку Вюртемберга выше локтя. В воздухе кругом засвистело, укрыться было негде. Засада была устроена просто и умело. Енот, отвлекшись на болтовню, не почуял врагов.
        - Как Ролланд и Оливье, — думал фон Вюртемберг, — только здесь дуди не дуди, никто не услышит.
        Енот вовремя улизнул и исчез в россыпях камней. Ханинг Айн не высовывался.
        Трюфо и конь продолжали спуск, развернуться в таком месте они не могли. Одна стрела разорвала ослу длинное ухо, другая пробила насквозь сапог рыцаря. Раненой рукой он достал из ножен меч, и тут стрела с тяжелым тупым наконечником выбила его из седла, попав над бровью. Рыцаря протащило шагов на двадцать вниз по мокрому осыпающемуся щебню, пока он не застрял в груде валунов. Теперь он не мог даже пошевелиться и представлял собой безвредную мишень.
        - Хватит, Джим. Отлично! — старческий голос зазвенел треснутым беззубым фальцетом. На верхушке большого камня из зарослей елочек вылез худой старик в ржавых, когда-то вороненых латах с золотым узором. Его седая козлиная бородка подергивалась от радостного возбуждения.
        - А, Филиппо! То-то я слышу знакомый голосок! — сказал Вюртемберг, — как тебе удалось меня выследить?
        - Привет, Джо! Мой друг Джим увидел тебя сегодня на рассвете, перед тем как поднялся туман. Ты как раз направлялся в нашу сторону.
        «Повезло, — подумал рыцарь, — он не знает, что я был у Бобров».
        - С каких это пор у тебя появились друзья, Филиппо? Сколько ты заплатил этому Джиму?
        Джошуа, послушай, уже не важно, сколько я заплатил индейцу. Ведь ты стоишь намного дороже! Вернее, ты, Джо, уже ничего не стоишь, но то, что ты захочешь мне рассказать перед смертью, стоит очень дорого. Ты ведь захочешь рассказать про золото, про корабль?
        «Интересно, — с отстраненным любопытством рассуждал израненный Вюртемберг, хорошо знавший жизнь, — он будет сдирать с меня кожу или начнет тыкать чем-нибудь неострым и горячим?»
        - Раз так, я хотел бы видеть меткого индейца Джима, ведь он будет со мной разговаривать, не так ли? У тебя же не хватит сил меня пытать.
        Индеец появился почти прямо над ним из-за глыбы замшелого базальта. В руке у него был топорик, а лук и колчан со стрелами болтались за спиной.
        - Хорошо стреляешь, Джимми, — говорил рыцарь, стараясь определить, догадывается ли эта раскрашенная рожа, что отправится на тот свет сразу же вслед за ним.
        Ибо характер Филиппо был известен Вюртембергу давно. Филиппо не оставил бы в живых индейца ни при каких обстоятельствах.
        - Не подлизывайся к Джиму! Джим все равно снимет с тебя скальп.
        - Зачем тебе деньги, Филиппо? — он тянул время, зная, что теперь его жизнь измеряется не годами и не днями, а вот этими дурацкими вопросами и, возможно, ответами.
        - Я вернусь в Арагон, построю себе дом, может быть, замок, — старик оживился, заговорил с большим жаром, — у меня будет молодая жена.
        - Если ты, мразь, вернешься в Испанию, король прикажет повесить тебя на первой же осине. Это же ты предал своих, рассказав туркам накануне сражения, что флотилия стоит за Балеарскими островами.
        - Турки обещали хорошо заплатить, но они обманули меня. В тот день я отчаянно с ними дрался!
        - Вранье! Ты не дрался с ними. И то, что ты женишься, тоже вранье. Тебе это уже ни к чему. И почему ты тогда не женился на Октавии Бодэс?
        - У нее почти не было приданого. И у меня не было денег.
        - Ты врешь, глупый старикан. У тебя было поместье в Арагоне, вы бы прожили спокойно и счастливо…
        - Чтобы нормально жить, нужно золото, Джо. Золото. Много золота. И ты сам это знаешь. Иначе зачем ты, Джошуа фон Вюртемберг, охотишься за ним? Зачем?
        Несчастый предатель Филиппо так разволновался при мысли о богатстве, что перестал, как почти всегда это бывает в таких случаях, замечать реальную жизнь. А зря.
        По его старым конквистадорским латам ползла ярко-зеленая ящерица. Вюртемберг смотрел на нее. Боль тела и глубокая печаль души оставили его. Он вспоминал. Сейчас, холодным дождливым утром, ящерица ползла по смешному ржавому старику. А когда Вюртемберг впервые ее увидел много лет назад, был солнечный полдень. На маленькой площади безымянного итальянского городка, даже скорее деревушки, в сиреневой легкой, переливающейся пятнами света тени фруктовых деревьев, около колодца, стояла голопузая статуя какой-то пухленькой садовой нимфы, увитая плющом, со свежим венком флердоранжа на голове. На выбеленной солнцем и жарой пыльной площади не менее голопузые дети жестоко швырялись друг в друга незрелыми твердыми зелеными мандаринами. И на статуе беззаботной нимфы перебегала с места на место чудесная ящерица. Счастье деревенского полдня Италии переливалось в ее влажной чешуе.
        Рептилия перешла с одного плеча Филиппо на другое, стальной хвост, покрытый росой, брезгливо дернулся, и мертвый старик с перерезанной шеей упал с высоты вниз, ударяясь о камни.
        Индеец испугался, но он решил, что лучше сначала будет добить беззащитного Вюртемберга, а потом уже разбираться, какое волшебство так ловко сразило хитрого испанца. Джимми прыгнул, замахиваясь на лету томагавком. У рыцаря фон Вюртемберга хватило сил только на то, чтобы приподнять меч острием кверху. Джим нанизался весь целиком, как свинья на прут для жарки. Лезвие вышло у него из затылка. Тут же из-за камней вылетел Быстрый Олень, но, увидев, что все уже кончено, смутился.
        - Ты что, хотел поцарапать этого головореза когтями? — спросил Вюртемберг.
        - Нет! Великие еноты древности убивали врагов, насылая на них полчища блох!
        - Ты врешь, Енот!
        - Разумеется, сеньор!
        ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
        - Не надо усложнять, — говорил Еноту Ханинг Айн, вылезая из сумки. Енота била крупная дрожь.
        - Не надо, не надо усложнять! Смотри на вещи проще!
        Смотреть Енот не смог и отвернулся.
        Из Вюртемберга извлекли стрелы. Спотыкаясь, срываясь и падая, он с помощью Трюфо выкарабкался все-таки из ущелья. Он спешил. У него оставалось мало времени.
        Летучая мышь шлепнулась рядом с ним, как падает на землю переспелый мягкий плод с дерева.
        - Вот что, — сказал Вюртемберг негромко, но отчетливо, — Быстрый Олень ищет нам всем подходящее убежище на ближайшее время. Далее. Ханигейм улетает сейчас на разведку и проделывает это впредь дважды в сутки: вечером и днем. Розы отправляются искать целебные травы для меня и Трюфо, у которого теперь не два, а три уха. Лошади пасутся и отдыхают.
        Вюртемберг расстегнул подпруги и свалил вьюки и седла на землю. Вытащил из мешка сухое индейское одеяло, завернулся в него, прислонился к пню, сел и, находясь на пороге небытия, успел сказать:
        - Старшим назначается Енот.
        Среди камней Быстрый Олень нашел пещеру. И не то чтобы она была очень хороша, но ничего лучшего не было. Туда Трюфо помог затащить бредящего рыцаря.
        Лошади отправились пастись под деревьями, стараясь быть как можно неприметнее, насколько они вообще могут быть неприметными.
        Потом Рептилия с Енотом натаскали сырого елового лапника для подстилки.
        Потом Енот перегородил сужение в пещере в десяти шагах от входа вюртемберговским щитом — получилось, что-то похожее на дверь. Потом Рептилия залегла в засаду на случай появления непрошеных гостей. Потом вернулся Ханинг Айн и сказал, что в округе никаких людей нет. Только после этого Енота перестала колотить дрожь. Он разглядывал вюртемберговский щит и потихоньку успокаивался. На щите Джошуа фон Вюртемберга было синее небо с летящей ласточкой и зеленое море с желтым островом. На острове стояло дерево с тремя макушками. А под деревом лев и дракон держали ярко-красный крест. Енот представил себя на месте дракона. Тряхнул головой, очнулся и отправился варить травы, уже принесенные розами.
        Вюртемберг бредил. Он стал кусочком орнамента индейского одеяла. Он никак не мог выбраться из нагромождения треугольников и ступенчатых полос. Превращался то в квадрат, то в ломаную линию. Он хитрил. Делался маленьким, меньше кончика шерстинки, пищал и звенел тоньше комара. Он нагревался и вырастал больше огромной горы, нависал над бездной, и весь мир по сравнению с ним был песчинкой, и он гудел, как колокол. Но все уловки не помогали: проклятое узорное одеяло не отпускало его. Узорное одеяло не отпускало, но превратилось в квадратный дом тяжелой архитектуры. Он (коричневый треугольник) сидел внутри этого дома за столом, и коварные индейцы пытались его отравить, подсовывая к носу чашку с ядом. Треугольник собрался с силами и правым нижним углом выбил яд из рук навязчивого убийцы.
        Енот, с головы до ног облитый целебным отваром, не оставил свои попытки, все-таки напоил больного. К вечеру Вюртемберг угомонился и ночь провел спокойно.
        Уже через две недели Вюртемберг из полумертвого превратился в полуживого.
        Стал вылезать из пещеры на короткие прогулки. Очень много ел. А когда однажды утром он пропел громовым голосом суру из Корана, все поняли, что пора собираться в путь.
        Дорога дает легкость и свободу. Дорога дает нежную беззаботность сердца и светлую грусть об утраченном. Дорога дает надежду, что в конце пути мы обретем счастье. И не обманывает только тех, кто ей верит.
        Две лошади, рыцарь, енот и вампир шли к океану, обходя высокие холмы, сторонясь болот, делая большие петли вокруг хижин индейских охотников. День за днем они продвигались на восток, сооружая шалаши и палатки для ночлега, охраняя друг друга по очереди, преодолевая множество неожиданных мелких и крупных неприятностей.
        Вюртемберг с Енотом давно уже обговорили план действий, каждый знал, на что идет и что должен делать.
        Море они увидели днем. Под ясным небом оно оставалось серым и в дымке, и сквозь деревья казалось плоской темной стеной. До него было еще очень далеко.
        Сзади раздался топот галопа неподкованной лошади.
        - Кто бы это мог быть? — Вюртемберг вопросительно посмотрел на Быстрого Оленя.
        - Я думаю, это Травяное Седло, — заявил Енот после небольшой паузы.
        - Ты чувствуешь его?
        - Да. Он очень сердит на нас за то, что мы движемся так быстро.
        Из гущи кустов появился индеец на белой лошади и поскакал к ним через луг.
        Кузнечики выпрыгивали из высокой травы и разлетались в стороны. Всадник подъехал вплотную и остановился. Лошадь фыркнула, клочья пены упали с ее усталой морды.
        Вюртемберг потрепал белую гриву, в лошадином глазе, как в выпуклом темном волшебном зеркале, отразились солнце, небо с облаками и земля.
        - Хау! Травяное Седло, за тобой кто-то гонится?
        - Нет, Джо! Это я гонюсь за тобой. Здравствуй!
        - Когда я вижу тебя, Седло, мое амбивалентное отношение к апачам заканчивается.
        - Какое-какое? — из-за пазухи Вюртемберга вылезла рогатая голова.
        - Амбивалентное… двойственное, неоднозначное. С апачами никогда наперед не знаешь, убьют они тебя или накормят. Быстрый Олень, поздоровайся с дядей!
        - Здрассьте, дяденька Травяное Седло, — пропищал Енот и поклонился, сначала одним ухом, потом другим.
        - Хау, мой мохнатый брат, — торжественно произнес индеец, — а, теперь, — он рухнул на землю со своего знаменитого седла, — хватит придуриваться. Надо развести костер, поесть и поговорить. Я неделю уже за вами гоняюсь.
        Кормление Травяного Седла было делом приятным, ибо ел он охотно и с интересом. Енот старался: делал вид, что обжег лапу об головешку, раздувал угли в костре, смахивал хвостом золу с крышки котелка, что, впрочем, не мешало ему быстро и хорошо готовить. Себя побаловать Енот тоже не забывал.
        Когда Седло пришел в себя, он выколотил остатки старого пепла из трубки, ударяя ею об корягу. Потом набил свежий табак, разминая его пальцами, и закурил. Закурив, он наконец стал говорить о том, ради чего гнался по следу золотоискателей так долго. Он говорил, за разговором подолгу забывая затягиваться. Трубка гасла, и он не спеша раскуривал ее вновь тлеющим сучком из костра.
        - Знаешь ли ты, Джошуа, человека по имени Кархада? Дон Кархада, — спросил Травяное Седло, не выпуская трубки изо рта.
        - Кто это?
        - Искатель сокровищ. Этим он похож на тебя.
        - Нет, не слышал.
        Седло посмотрел на Вюртемберга с сожалением и вздохнул, закашлялся и стал раздумывать, с чего начать.
        - Очень давно, лет тридцать или сорок назад, через испанскую деревню Кархада прошли двое. Не совсем прошли, потому что один из них был безногий калека на тележке, и он скорее ехал, чем шел. Он ехал на своей подставке, отталкиваясь от неровной дороги деревяшками, наподобие утюгов. Одет он был в лохмотья, а голову ему прикрывала широкая шляпа, надетая на красный платок. Вместе с беднягой шла старуха. Про старуху не принято много рассказывать, но некоторые утверждают, что одна ее нога оставляла петушиный след.
        В это время трубка погасла, и апач продолжил рассказ только после того, как ему удалось извлечь облако голубого дыма.
        - Эти двое миновали деревню и остановились за околицей. Там дорога делала поворот у каменистого обрыва. Они расположились в тени старой оливы на отдых. Тут между бродягами неизвестно из-за чего возникла склока, старуха ударила человека на колесах, и он упал, ударившись о камень. Упал и остался лежать неподвижно. Никто из деревни этого не видел, кроме мальчика по имени Хьюго, или Хаги, сына местного барона или что-то вроде того. Он испугался, и испугался еще больше, когда старуха поманила его к себе и попросила помочь.
        - Я хорошо тебя отблагодарю, — сказала она, запустила грязную руку под красную косынку безногого и вытащила золотой шарик, как показалось Хаги Кархаде, прямо из его пробитой головы. Шар был размером с куриное яйцо, только совершенно круглый.
        - Получишь, когда закончим, — они сбросили старухиного приятеля с обрыва, спустились следом и завалили его камнями.
        Когда мальчик получил свою плату, бабка сказала, что вещь эта очень дорогая. Во много раз дороже, чем кажется. И еще она сказала, что настоящую цену этой вещи Хьюго узнает не сразу.
        - Я догадываюсь, какую штучку отдала мальчишке бабуля. Не был ли в шарик врезан круглый неграненый, гладкий черный алмаз? — спросил Вюртемберг, выкатывая из золы потухшего костра забытую картошку.
        - Алмаз был.
        - Интересно, что дальше случилось с парнем?
        - Он нашел пару кладов в окрестностях деревни. Пришел с лопатой и выкопал.
        Потом где-то бродяжничал, говорят, вместе с разбойниками. Разбойники разбогатели невероятно, но все равно его через год прогнали, заподозрив неладное. В Генуе и в Марселе Хьюго основал торговую компанию. Она существует и по сей день. Потом года три Кархада провел в Чехии. Якобы в лаборатории Ральфа Эриксона. Все утверждают, что их алхимические опыты не были неудачными. Но лаборатория сгорела после взрыва.
        Чернокнижник и маг Эриксон погиб вместе со всеми записями. Дальше следы теряются.
        Правда, кое-кто слышал о Гугоне, или Гуго Каргадье, прославившемся тем, что на спор (за деньги) мог вызвать на дуэль кого угодно под надуманным предлогом или нарочно, затеяв скандал. Он проделывал это с неизменным успехом множество раз, пока какой-то меткий маркиз не ранил его в голову шпагой. Сейчас дон Кархада с командой и кораблем находится в Коста де ла Сант-Яго.
        - Значит, испанское золото он найдет.
        - Но он все равно тебя боится. Боится, что ты отнимешь у него золото. И в то же время надеется на твою помощь. Он хочет, чтобы ты привел его к большому кладу. Чтобы ему самому не тратить время на поиски всякой золотой мелочи.
        - Почему ты так решил? Откуда тебе это известно?
        - Он пообещал нескольким подонкам хорошо заплатить, если они тебя поймают и приведут к нему.
        - Заплатить сколько? — живо поинтересовался хозяйственный Енот.
        - Очень много.
        - Да… Со мной он золото найдет быстрее — это понятно.
        - Объясните Еноту, почему он найдет золото, — осведомился Быстрый Олень.
        - У него — Золотой Глаз, — сказали Вюртемберг и Травяное Седло хором, - Золотой Глаз заставляет своего владельца идти к золоту.
        ДОН ГУГОН КАРХАДА
        - Первым делом продаем Енота, выручку — пополам, — Вюртемберг сделался деловит, и даже тороплив. Интерес Енота к разговору сильно возрос.
        - Да, — сказал Быстрый Олень, — пополам. Половину вам на двоих, половину мне.
        - Идет. Я могу вообще отказаться от своей доли, но продать все равно надо.
        - Еще не сезон, но осень скоро. На шапку к зиме было бы выгоднее, — Седло был серьезен и непроницаем.
        Фон Вюртемберг испугался и побледнел, захотел скрыть свой испуг, занявшись раздуванием угольков в костре, но понял, что поздно, оставил уловки и рассмеялся.
        - Травяное Седло, продай, пожалуйста, Енота поодаль от Коста де ла Сант-Яго.
        Лучше его продать в Локвуд-Ист-Бич. Морякам. Желательно англичанам. Не испанцам, во всяком случае.
        - И чего я не видел на корабле? — возмутился Енот.
        - Постарайся быть хорошим енотом — тогда, тебя не пустят на мех. Это раз. Надо спешить, а то этот дон Гуго выудит золото и без нас. Ищи его тогда.
        К вечеру следующего дня в единственном трактире бухты Сант-Яго сидел Джошуа фон Вюртемберг, окруженный тарелками оранжевых омаров, и пил черное пиво. Пил он очень много. За одним столом с ним сидели два дюжих матроса, которые только что с ним познакомились. Они сидели слева и справа на длинной скамье.
        Матросы никуда не торопились. Лезли обниматься с Вюртембергом, как лучшие друзья. Поздно ночью шевалье закончил ужин. Выяснилось, что он великолепно пьян.
        Потому что, когда встал — он перевернул скамью. Перевернутая скамья с грохотом подпрыгнула и ударила одного из его новых друзей под подбородок. Тот упал. Встать сам он смог только утром (через три дня). Шатаясь, рыцарь побрел к двери, но на пути почему-то оказался его второй приятель, наверное, он очень хотел помочь напившемуся другу. Все, что мог сделать в такой ситуации рыцарь, — это отдавить ему ногу шпорой.
        Моряк сел на пол и завыл. На этот вой, видимо, из простого любопытства, откуда-то появился незнакомец. Человек был высок, строен и худ. Ему было за пятьдесят, каштановые волосы не тронула седина, зато один глаз закрывала повязка. Смуглое лицо уродовали розовые пятна от ожогов кислотой. За поясом торчал пистолет, одежда его была черна, как сажа.
        - Куда же Вы собрались на ночь глядя, сеньор Вюртемберг? Оставайтесь ночевать!
        В моей комнате Вам хватит места, — тонкая рука одноглазого легла на пистолет.
        Вы оч- ой! — чень любезны, — Вюртемберг качнулся, зачем-то поворачивая шпору из стороны в сторону, прежде чем вытащить ее из ноги матроса, не прекращавшего орать в течение всего разговора.
        - Спасибо. Вы правы. В моем состоянии ехать ночью неразумно.
        Дон Гуго Кархада не давал повода Вюртембергу считать себя его пленником. А сам Вюртемберг не показывал виду, что понимает свое настоящее положение. И, конечно, не собирался объяснять, что нынешнее свое положение сам себе тщательно организовал.
        - Гугончик, дорогой! — говорил под утро бледный рыцарь, — только Вы и можете мне помочь. У вас есть большой корабль, команда матросов, солдаты. А я знаю, как можно с пользой их применить, — и он зашептал взволнованно и сбивчиво:
        - В бухте, в ста двадцати милях отсюда, у самого берега, на мелководье…
        ТОРГОВЛЯ ЕНОТАМИ
        Посланный английским королем вдогонку за Анной де Буланже фрегат «Не Всегда Прав» попал в Атлантике в жестокий шторм. Его протащило мимо Геркулесовых Столпов и выкинуло на белые пляжи западного побережья Африки. «Не Всегда Прав» продолжил свое путешествие в Новый Свет только после того, как обзавелся новой грот-мачтой из финиковой пальмы, а вахтенный матрос был укушен шмелем. Плавание к Америке прошло спокойно, но время было упущено. Теперь в порту Локвуда человек по фамилии Доуз, командовавший кораблем, предавался ленивым раздумьям о возможном местонахождении принцессы и способах ее уничтожения, а команда наслаждалась бездельем, не думая вообще ни о чем.
        Локвудские досуги не отличались разнообразием. Когда в порту появился индеец со свирелью и дрессированным енотом, никто особенно не удивился, но все обрадовались.
        Енот пел английские песенки под индейскую деревянную дудку, кувыркался через голову и ходил на передних лапах. И никто особенно не удивился, когда лейтенант Роберт Стенфорд приобрел зверя с полосатым хвостом. За четыре гинеи.
        Так Быстрый Олень оказался на фрегате «Не Всегда Прав», и судьба корабля была решена. Но об этом еще мало кто знал.
        Енот потешал команду всякими фокусами, акробатическими номерами и плясками. Еще ему всегда давали вытаскивать зубами пробки из бутылок, что он проделывал мастерски, а затем прятал пробки где-то около камбуза. Нелепое пристрастие енота к бесполезным пробкам тоже всех забавляло. Морякам нравилось заставлять его откупоривать бутылки много раз подряд. Так Быстрый Олень добился необходимого контроля над командой, он мог напоить и усыпить матросов почти в любое нужное ему время.
        В ту ночь полная луна заглянула в каюту Доуза и прохрипела: «Вставай, чудовище!» Так ему показалось. Освободившись от тяжелого сна, он поднялся. Луна делала лицо шкипера жутким и суживала сталь его глаз. Он понял, что больше не уснет, оделся и пошел прогуляться по темному спящему кораблю. Находясь на орудийной палубе, среди шлепанья волн о борт, крысиного шуршания и писка, он различил чей-то шепот. Шептались за переборкой.
        - Говорю тебе, в ста тридцати милях к югу. В Мелкой Бухте, сразу за Каменной Грядой.
        - Да я и сам не хуже тебя знаю, — отвечал второй голос еще тише.
        - Капитан на это не согласится. Ему хочется поймать принцессу.
        - Дело не в принцессе. Доуз как раз согласится, и все золото, которое мы отнимем у испанцев, заберет себе.
        Он затаил дыхание, заглянул в щель между старыми досками, но в полной темноте не смог разглядеть ничего.
        - Значит, ни капитан, ни лейтенант нам больше не нужны. Я заколю их.
        Временами шепот делался неразличим, иногда волна ударяла в обшивку, скрипели снасти, и часть слов пропадала в этом негромком ночном шуме. Но несмотря на это Доуз быстро понял все.
        Во-первых, его и лейтенанта Стенфорда собираются убить.
        Во-вторых, через два дня корабль испанца Гуго Кархады выловит последнее золото со дна Мелкой Бухты и уйдет на восток.
        И, самое главное, теперь он твердо знал, что золото достанется не Кархаде и не заговорщикам-матросам, а только ему. И больше никому. И плевать он хотел на приказ поймать принцессу.
        Когда кто-то слышит, что его собираются убить и что неподалеку стоит корабль, набитый сокровищами, человек не спрашивает: «откуда известно?» или «правда ли это?».
        Человек верит. Он думает: «Я не дурак! Я не дам себя провести и сам обману всех!».
        Напрасно он так думает.
        Енот не был искусным звукоподражателем, и его трюк под названием «беседа матросов при луне» был очень незамысловат. Зато результаты оказались самыми фантастическими.
        На рассвете вся корабельная команда была выстроена на палубе. Капитан и лейтенант раздали деньги на карманные расходы и отпустили всех на берег в увольнение до пяти часов по полудни. Ничего не понимающие матросы, ошалевшие от такого везения, недоуменно улыбались, но упрашивать себя не заставили и гурьбой повалили на берег по шатающемуся трапу. Доуз был доволен собой как никогда.
        Из ночного разговора с командиром лейтенант Роберт Стенфорд понял только одно: капитан рехнулся. Годы морской службы сделали свое дело, и бедняга спятил. Все понятно: служба надоела, хочется золота и не хочется умирать. Стенфорд отлично видел, что перед ним маньяк-параноик, но что делать в таких случаях, он не знал. Лейтенанту удалось уговорить капитана рискнуть и отправить людей на берег, а не резать кортиками их ночью во сне. Правда, капитан настоял, что сам выберет нескольких человек, которые помогут им захватить Гуго Кархаду с золотом. По мнению капитана, эти люди не могли состоять ни в каком заговоре. «Что верно, то верно, — думал Стенфорд, — эти дуболомы просто не смогли бы додуматься до такого». Был выбран Укушенный Шмелем и еще семеро ему под стать. Людей, равных им по глупости и жестокости, невозможно было отыскать.
        Эти восемь человек тоже сошли на берег вместе со всей командой, но очень быстро возвратились назад, успев навербовать подешевле штук сорок отпетых бродяг, хваставших связями с береговым братством.
        Вот с такой компанией на борту «Не Всегда Прав», распустив кливера, тихонечко вышел из Локвуда.
        Корабельные рынды нестройно пробили пять склянок… локвудская пристань еще никогда не видела такого количества удивленных матросов (людей, которых вообще трудно чем-то удивить). Они стояли там, где еще утром был пришвартован их фрегат, и тщетно вглядывались в морскую даль. Финиковая мачта давно уже скрылась за горизонтом. Судно шло на юг при попутном норд-весте, разрезая легкие волны, и вода весело бурлила под штевнем.
        В гамаке в каюте лейтенанта отдыхал Енот, измученный постоянной необходимостью последних дней вслушиваться в мысли фон Вюртемберга, находящегося так далеко. И теперь, когда в нужное время военный корабль отплыл в нужном направлении, Быстрый Олень, наконец, уснул. Ему снилась Пума. Она гладила его уши и кормила бутербродами. Енот мурлыкал во сне и вздрагивал.
        Золотой Глаз привел дона Кархаду в Америку. Дело было так. Около года назад дон Кархада ехал вдоль берега моря по дороге в Лиссабон. Погода стояла жаркая, и он надумал искупаться. Разделся, вошел в приятную соленую воду и поплыл. Плыл и плыл.
        Ему совсем не хотелось поворачивать назад к берегу. Кархада чуть не утонул. Барону удалось вернуться исключительным напряжением воли. Тогда стало ясно, что Глаз тянется куда-то через океан. Хозяин и свита дождались в Лиссабонском заливе возвращения самого большого корабля флотилии Кархады с головорезами на борту, и они отправились в Америку. В первом же порту Нового Света с наступлением темноты дон Кархада бросился на берег и почти бегом устремился в путаницу незнакомых улиц и закоулков. Золотой глаз тянул его вперед. И вдруг перестал. В это время открылась скрипучая дверь, из двери вышел матрос и в луче света блеснула золотая серьга в матросском ухе. Дон Кархада принялся грязно ругаться: он чуть не утонул, переплыл Атлантику, бежал ночью через вонючий городишко, только для того, чтобы встретить моряка с серьгой. Ругань не понравилась моряку, он принял ее на свой счет. Вытащил кривую саблю и полез драться. Кархаде вовсе этого не хотелось, но сабля со свистом рассекала воздух вокруг. Разгневанный ночной гуляка метался во мраке перед Кархадой, словно кусок черного пламени, горящий жаждой убийства.
Барону надоело увертываться, он достал из кармана складной нож, привычка фехтовальщика взяла верх, и несчастный матрос рухнул. Гуго Кархада вынул серьгу из его уха и вернулся на корабль.
        Дон Кархада мрачно вышагивал по ночной палубе. Он видел огни на берегу в окнах домов, слышал, как переговариваются друг с другом матросы стоящих рядом кораблей, используя удивительную смесь разных языков. Кархада был грустен и спокоен.
        Он знал, что Золотой Глаз, получив серьгу, на некоторое время успокоится и даст подумать. Пользуясь случаем, барон думал. Кархада понимал, что те, кто зажег огоньки в домах в порту, и грубые матросы с их шуточками — все они нормальные люди. А он, бывший барон Кархада, пусть с целыми руками и ногами, все больше походил на того урода на тележке, убитого старухой. Кархада знал, что превратился в чудовище, и даже кожа его лица напоминала шкуру экзотической розовой пятнистой змеи. Он знал, что десятки людей хотят его крови: одни из мести, другие — чтобы завладеть золотом, а те, что поумнее, надеются заполучить волшебный шар. Все это он знал, но даже сейчас не хотел избавиться от своего проклятья, продав Глаз в первой попавшейся жульнической лавке ювелира.
        Барон все обдумал и понял, что ему нужно. Он понял, что Золотой Глаз пригнал его из Португалии сюда не ради жалкой серьги, что где-то рядом несметные сокровища.
        Барон понял, что Глаз может теперь гоняться за всякой золотой ерундой, которая окажется поблизости. Он будет забавляться, как кот с уже пойманной мышью. Будет заставлять бегать туда-сюда, и продолжаться такая игра может долго, до тех пор, пока Кархада не раздобудет толкового проводника. А толковый проводник, тот, который был нужен, обязательно поймет, с кем имеет дело, и захочет отобрать магический предмет.
        Любой ценой. В этом Кархада не сомневался.
        Через некоторое время барон прослышал о Вюртемберге, и они поймали друг друга в сети. Хотя, как ни странно, Золотой Глаз не был нужен Вюртембергу и даром.
        Фон Вюртемберг и дон Кархада прекрасно поладили. Кархаде хотелось видеть в коварном золотоискателе Джошуа фон Вюртемберге отражение самого себя. «Я такой же, как и он. Ничего особо страшного. Вполне, даже симпатичный». А Вюртемберг, зная, что перед ним одно из самых опасных и уродливых существ, радовался, что боится его в меру.
        Если быть точным, не боится, а остерегается.
        Уже четвертый день корабль Гуго Кархады стоял на якорях за длинной Каменной Грядой, прячась за скалами. И четвертый день команда в часы отлива собирала в Мелкой Бухте золото. Светило солнце, небо было синим, море зеленым и песок белым. Бродя по колено в прозрачной воде, матросы собирали индейское золото, распугивая мелких крабов, ленивых узорчатых рыб и отгоняя сиренево-прозрачных медуз. Несколько чаек с красными лапами, привлеченные блеском драгоценностей, кружили в воздухе, удивленно покрикивая.
        Сначала удалось найти три целых дубовых сундука, окованных железом. Их не смогли разбить волны прибоя. Сундуки крепили к лодкам, не поднимая из воды, подвозили к кораблю и уже тогда с помощью якорных лебедок втаскивали на палубу.
        Потом выловили и с большим трудом погрузили несколько истуканов, размером с быка.
        Остальное золото матросы собирали руками, складывали в шлюпки, и когда те начинали крениться под тяжестью металла, гребцы отводили их к борту судна.
        Золото кое-где успело обрасти ракушками, но все-таки сияло на солнце, как будто только что появилось на свет.
        Команда четвертый день работала, потеряв счет собранным богатствам, надеясь получить удивительно щедрое вознаграждение за труды, обещанное доном Кархадой. К вечеру четвертого дня золота стало попадаться все меньше и меньше, в решетах, которыми просеивали песок со дна, оставались только раковины и гвозди разбитого испанского галиона. Поиски решено было прекратить и на рассвете выходить в море.
        Счастливая матросня повалилась спать, не подозревая, что их капитан давно решил не оставлять в живых даже кока.
        Опустилась ночь. Барон Гуго Кархада и Джошуа фон Вюртемберг сидели в капитанской каюте, ели фрукты и мило беседовали. Они стоили друг друга, и разговор обоим доставлял наслаждение. Сначала обсуждались фонетические особенности корейшитского диалекта Хиджаза в сравнении с просторечием мавров бывшего Кордовского Халифата и возможная смысловая эрозия стихов известной книги. Далее разговор переместился на географические открытия, произошедшие из-за ошибок в переводе латинской лоции Авенариуса. А потом они говорили о простых и понятных абрикосах.
        - Вкусные у вас абрикосы, господин барон, — говорил Вюртемберг, стреляя по своему обыкновению, косточками в окно каюты, — почти как итальянские.
        - А вот, извольте взглянуть, такого вы, мой друг, уж верно не встречали и в прекрасной Италии, — Кархада выдвинул ящик стола, — тоже чем-то похож на зрелый абрикос.
        Это был сильный ход. Вюртемберг был готов почти ко всему, но Кархада держал перед ним в длинных пальцах, обожженных кислотой, Золотой Глаз. Сокровища были погружены на корабль, но уже с того момента, как Вюртемберг привел барона в бухту, каждый из них ждал от другого внезапного удара. Фон Вюртемберг мгновенно понял все, но опешил от неожиданности: Гуго Кархада не собирался его убивать. Тонкая рука фехтовальщика держала золотой шар с гладким зрачком из черного алмаза. Зрачок глядел на рыцаря, а рыцарь думал о том, что из всех обманов этот самый благородный.
        - Вот, мой милый Джо, — говорил Кархада, — я давно вожу с собой эту странную безделушку. Я человек без предрассудков, имею неплохое образование, но временами мне кажется, что именно этот шарик приносит мне удачу. Думаю, это мой талисман.
        - Думаю, что удачу вам приносят ваши дарования. Ум и настойчивость, - Вюртемберг знал, что его хитроумные планы больше теперь ему не пригодятся и завтрашний день пройдет для него не так тяжело, как он предполагал раньше. Он с интересом ожидал продолжения игры барона.
        Спасибо, любезный Джошуа. Вы изысканно галантны. Я, конечно же, настойчив и деятелен, но шар этот берегу. Довольно странно, имея целый корабль золота, придавать значение такой мелочи.
        Кархада закатил шар обратно в ящик и закрыл его на ключ. А ключ, до этого спокойно лежавший среди бумаг и карт, он на шнурке повесил себе на шею. Взял флягу, наклонил над своей кружкой. Фляга была пуста.
        - Вот это да! — Кархада совершенно искренне рассмеялся, чему Вюртемберг удивился еще более искренне.
        - У нас нет пресной воды, с этими сокровищами забыли о главном! — Кархада был великолепен.
        - Не хочется будить команду, — моментально подхватил рыцарь, — но вода нужна.
        Если не возражаете, я немедленно отправлюсь на лодке и привезу две-три бочки. В бухту впадает речушка, здесь совсем рядом.
        - Как-то, право, неловко вас обременять, — замялся барон.
        - Что вы, что вы.
        - Ну, так и быть. Пойду спущу на воду шлюпку, а вы, мой благородный друг, прихватите с собой меч на случай, если дикие звери выйдут на водопой, — и дон Кархада удалился в темноту, спускать лодку на воду.
        «Жаль, красивый был стол», — думал Вюртемберг, взламывая Рептилией ящик. Он положил шар в карман штанов, опоясался мечом и вышел на палубу. В темноте с трудом разглядел барона в черной одежде. Шлюпка уже бултыхалась и гремела о борт. Кархада сделал вид, что не смотрит на оттопыренный карман.
        - Джошуа, спускайтесь, потом я подам вам бочки и весла.
        Вюртемберг ловко соскользнул по веревке далеко вниз с палубы корабля, принял и отвязал одну за другой три бочки, черпак и весла. Оттолкнулся от борта стеной возвышавшегося во мраке судна и уплыл в ночь, чтобы больше никогда не возвращаться.
        ДОУЗ
        Дон Кархада протер запотевшее окно каюты рукавом камзола, царапая стекло пуговицами. Солнце не поднялось еще над водой, и только вершины холмов проступали неясными серыми пятнами в сумраке наступающего утра. Кархада вытащил из-за пояса пистолет, так мешавший ему спать, бросил его на стол, затянул ремень и отворил дверь.
        На палубе к нему подбежали два младших офицера и доложили, что ночь прошла спокойно. Но барон остановил их жестом и сказал, поеживаясь со сна:
        - Снимаемся, уходим.
        Матросы кинулись на мачты распускать паруса, загрохотали по настилу тяжелые башмаки, подняли красные якоря на успевших зазеленеть канатах. Скрип рей, лебедок и блоков, скрежет мачт и ругань невыспавшихся людей тихо заглушило бульканье побежавшей воды, берега Мелкой Бухты и Каменная Гряда, холмы, наливающиеся сливочными красками рассвета, сдвинулись, стали поворачиваться и уходить: корабль поплыл.
        Плавание оказалось недолгим. Напротив мыса Каменной Гряды в светлой утренней дымке фрегат «Не Всегда Прав» преградил им путь. Дабы избежать столкновения испанцы развернулись левым бортом, паруса потеряли ветер, и корабль встал, как бык перед матадором.
        Первый же испанец из артиллерийской прислуги, открывший ставень орудийного порта, был убит метким мушкетным выстрелом с фрегата. Кровь забрызгала крашенные пурпуром доски около пушки, и солдат с пробитой головой свесился из люка. Дырявая каска упала в воду и долго еще тускло сияла, вспыхивала, погружаясь кругами в пугающую глубину.
        - Мы не причиним вам никакого вреда! — раздался вслед за выстрелом крик Доуза.
        Слышно было хорошо. Корабли стояли бортами друг к другу очень близко. Тридцать две пушки, по шестнадцати на каждой палубе английского фрегата и взвинченный голос Доуза не оставили у дона Кархады никаких сомнений: что бы они ни говорили — это конец. Он предоставил право вести переговоры офицерам, а сам сел под мачтой и стал смотреть на голубое утреннее небо, на выгоревшие белые паруса. Барон был спокоен.
        - При попытке неповиновения мы взорвем и потопим ваш корабль! Еще ночью выход из бухты был перегорожен плотами, связанными как бусы. На плотах достаточно пороха, чтобы пустить вас ко дну.
        Испанская команда поглядела вниз и обнаружила, что их корабль обмотан целой гирляндой разнообразных плавучих предметов, на которых кое-где виднелись бочонки и тлели фитили масляных коптилок.
        - Стоит мне как следует потянуть за эти шнурки, — кричал Доуз, потрясая бечевками, уходящими в воду, — и плоты взорвутся! Тогда на вашем корабле не останется и ярда целого борта на уровне ватерлинии. Сопротивление бессмысленно. Я хочу, чтобы ваша команда немедленно покинула корабль и добралась до берега вплавь. Я приблизительно знаю сколько человек у вас на корабле. Прежде чем прыгать в воду, вы должны встать на фальшборте все, чтобы я не затруднял себя подсчетом. Мне хочется узнать, сколько людей останется защищать ваш обреченный корабль. Я не хочу встретить сопротивление большого количества фанатиков, когда мои люди его захватят. Лишние жертвы ни к чему.
        Желающих прыгнуть за борт набралось человек двадцать — около половины команды. Как только они встали на парапет, балансируя и держась за такелаж, борт английского фрегата со сказочной быстротой покрыли шары порохового дыма, и воздух треснул от нестройного артиллерийского залпа. Не нужно было быть хорошими канонирами, чтобы расстрелять картечью безоружных матросов, стоящих на борту, как на параде. Но нужно было быть вовсе никудышными стрелками, чтобы сбить почти все реи с парусами и даже фок-мачту.
        Дым не успел рассеяться, а с фрегата «Не Всегда Прав» уже полетели абордажные крючья на пеньковых фалах. Большая их часть не достигла цели, но некоторые все-таки зацепились за корабль Кархады. Англичане тянули изо всех сил, крюки с острыми жалами летели снова и снова — два больших судна начали медленно сближаться.
        После артиллерийского залпа барону Хьюго Кархаде придавило ноги упавшей мачтой. Теперь барону не надо было думать, что делать в такой ситуации, потому что он уже ничего не мог делать. Острая боль в искалеченных ногах, однако, не мешала ему отчетливо видеть приближающийся фрегат. Он видел, как ползли на липкую палубу первые пираты. Он видел, как на борт вступил Доуз, оглохший от орудийной пальбы, с выражением кровожадного безумия на лице, сжимая в кулаке целую вязанку шпагатов. И тут предсмертная скука барона отступила. Кархада увидел, что рядом с капитаном Доузом явилось странное ушастое существо, размером не больше собаки. Существо было одето в пробковый спасательный жилет и имело на голове рога. Зверь перехватил зубами несколько бечевок Доуза, тянущихся от его руки к взрывным устройствам на плотах, и стал ловко карабкаться по уцелевшим снастям вверх. Почти сразу грохнули три взрыва.
        Дым вперемешку с пламенем и водой вылетел между бортами кораблей. Оба они, кренясь и треща, стали оседать. Кархада слышал, как свистит воздух в пазах между досками палубы, вытесненный из трюма водой.
        Хьюго Кархада не был очень удивлен вероломством пиратов. Классическое коварство Енота его порадовало и восхитило, но не удивило. Удивил Кархаду молодой белобрысый англичанин. Среди скрежета ломающегося дерева, когда несметные богатства шли ко дну и оба корабля быстро погружались в воду, когда оставшиеся в живых люди после залпа и взрывов прыгали за борт в надежде не попасть в водовороты от гибнущих судов… Среди всего этого на борту английского фрегата стоял человек и, глядя на мачту, за спиной дона Кархады кричал:
        - Вернись, Енот! Ты пропадешь, вернись!
        И он шел вперед, чтобы непонятно каким образом спасти своего енота-подрывника.
        Енот услышал англичанина и заорал в ответ:
        - Стой, лейтенант! Назад! — лейтенант не стал останавливаться, он не видел для того причины. А причина как раз была, причина стояла за открытой дверью камбуза с плотницким топором в руках. Точно в том месте, где должен был через миг пройти лейтенант Роберт Стенфорд. И все это было так близко от барона, и так ясно наперед…
        Придавленный реей Кархада не мог почти ничего, но надо было всего на миг задержать лейтенанта. И барон сделал для благородного лейтенанта все что мог. Он снял с изуродованного на дуэли лица черную повязку. И вынул из незрячей глазницы настоящий Золотой Глаз. Золотой шар с полустертой санскритской надписью и треснутым алмазом.
        Барон швырнул Глазом в Стенфорда. Стенфорд получил сильнейший удар в лоб и потерял сознание. Золотой Глаз отскочил ото лба Роберта Стенфорда, ударился об палубу, перелетел через борт и навсегда исчез в сине-зеленой глубине Атлантики.
        Потом Еноту показалось, что матрос с топором немного съежился и, когда повернул голову в сторону Кархады, уже матросом не был. Отвратительная старуха в бессильной злобе смотрела на барона:
        - Мальчишка, ты все испортил, — завизжала она, топнула трехпалой петушиной ногой и сделалась клоком смрадного порохового дыма. Облако дыма подхватило ветром и унесло. Барон улыбнулся, сложил кукиш и успел показать его вслед старухе, прежде чем океанская волна накрыла его с головой.
        Енот чуть не утонул, вытаскивая лейтенанта. Он положил его на песке, проверил, дышит он или нет, и убежал рысью в прибрежные скалы. Когда фон Вюртемберг отыскал Быстрого Оленя, вид у Енота был одичавший. Он даже пытался слабо шипеть на рыцаря.
        - Дикуешь? — спросил Вюртемберг.
        ИСТОРИЯ ГИБЕЛИ РЫЦАРЯ ЖЕРАРА ДЕ СЕН-ПОЛЯ
        - Вот, таким образом, — неопределенно сказал Джошуа фон Вюртемберг и облизал ложечку с крыжовниковым вареньем.
        - Если я вас пр-р-равильно поняла, — Пума переводила взгляд с Енота на рыцаря, - золотишко отобр-ранное у испанцев вы благополучно где-то зар-р-рыли вместе с настоящим Золотым Глазом и теперь пр-р-росто тр-р-равите байки.
        Джошуа даже растерялся. Он поднял брови, несколько раз набирал воздуху, чтобы что-то сказать, делал рукой неопределенные жесты, но тут встрял Енот.
        - Это почемуй-то ты, Пумочка, так решила? Пума, родненькая, мы потопили это золото. Понимаешь?
        - Да, Пума! — наконец-то Вюртемберг смог говорить, — я гонялся за этим золотом давно, и наконец мы его утопили. И Глаз. Золотишко лежит теперь так глубоко, что его уже никто не достанет. Что важно.
        - Я как-то не очень поняла…
        - Видишь ли, — рыцарь замялся.
        - Можно?!! Можно я?!! — заверещал Енот, — Пума, слушай: девятый коннетабль короля, — Енот показал для наглядности на пальцах, какой именно, — Сенешаль замка Монреаль, граф Джошуа фон Вюртемберг, кавалер ордена…
        - Не надо. Такого ордена уже давно не существует. Так вот. Я давно занимаюсь золотом. И знаю, что золото всегда сопровождают зависть, ревность, подлость и убийства.
        Они сопровождают золото, как охранники арестанта. Золото очень сложно уничтожить, оно не горит, не портится, не ржавеет. Если оно находится у кого-то в руках, отнять его почти невозможно, потому что людям оно делается дороже собственных детей. И все-таки за последнее время мне удалось нейтрализовать количество металла, равное казне среднего государства.
        - Дор-р-рогой Вюртембер-р-рг, — осторожно сказала Пум-Пум, — но ведь в р-р-результате ваших с Енотом действий погибли люди…
        Рыцарь стал суров лицом, посмотрел Пуме в глаза и сказал:
        - Этот грех на мне, хоть за веревку дергал Енот, это все на мне. Я, как было замечено, коннетабль, сенешаль…
        - А не мальчишка с грязной попкой, — пробурчал Енот, пытаясь задней лапой достать из-под стола упавшую и закатившуюся грушу.
        - Примерно так, — подытожил Джошуа, — если нас что-то извиняет, то только риск, которому мы себя подвергали. Кархада все равно истребил бы свою команду, а так кое-кто спасся. Позже, на континенте, там на востоке, дело не обошлось бы обычными нашими бандитскими перестрелками. Наверняка началась бы война.
        - Точно, — внезапно вмешалась всеми позабытая индюшка, — какого-нибудь малолетнего наследника престола уморили бы голодом в подвале, всех индюков объявили бы еретиками и зажарили их на костре… с чесноком.
        - Не с чесноком, а с изюмом, — мечтательно возразил Вюртемберг.
        - Может быть, стоило с такой казной ор-рганизовать свое государ-р-рство, стать мудр-р-р-рым пр-равителем? — не унималась Пума, мешая развитию опасной кулинарной темы.
        - Идея мудрого правителя хороша сама по себе, как красив сам по себе блеск золота, но, полагаю, что мир держится на чем-то другом…
        - Сеньор Вюртемберг, — заговорил Пумин Папа, — а как вам удалось узнать, что Глаз, спрятанный в ящике, стола не настоящий?
        - Все очень просто. На настоящем Золотом Глазе была гравировка, и алмаз уже давно треснул. Некоторое время назад я видел его в Сирии у моего друга Жерара де Сен-Поля.
        «Некоторое время назад» было очень давно, — охрипшим со сна голосом проворчала одна из роз рыцаря. Розы уже впадали в зимний сон, и цветы на них превратились в крошечные красные ягоды шиповника.
        - Очень давно, — прошуршала роза и уютно уснула на плече своего любимого господина.
        - Дамы и господа, — в задумчивости продолжал Вюртемберг, грызя жареные лесные орехи, — и при Бодуэне Четвертом Прокаженном креативный вектор не играл в генезисе моей витальной активности сколько-нибудь существенной роли.
        Все несколько насторожились.
        - Ага, — сказал Енот и свел глаза к носу.
        - Сеньор рыцарь изволили назвать себя головорезом со стажем, — объяснила индюшка, — хотя сеньор не в состоянии обидеть даже птичку. Но на самом деле, речь шла о том, что люди часто прикрывают подлость симуляцией созидательной деятельности.
        Безнадежный Енот собрался опять сказать «ага», но не смог.
        - Мсье шевалье, позвольте я сама расскажу эту историю. Мой рассказ будет лаконично правдив, как всегда, и не принудит слушателей лезть в словарь.
        - Валяй, — ответил Вюртемберг индюшке, делая вид, что орехи сильно его увлекли, - мне тяжело говорить о Сен-Поле. Он был моим другом. Хорошим другом…
        - Да, да, — просто под Акрой Жерар де Сен-Поль несколько раз ткнул копьем в нужном направлении, и с тех пор сеньор счита…
        - По-о-д Ас-ка-ло-ном, — сонно сказали розы, — под Ас-ка-лооо-ном… — и задремали вновь.
        - Я не могу выговорить такое название, поэтому под Акрой. И с тех пор мсье считал Жерара лучшим другом.
        - И правильно делал, — заметил рыцарь, не отрываясь от орехов, — де Сен-Поль был благороднейшим, добрейшим и на удивление храбрым человеком.
        Индюшка молча согласилась и продолжала:
        - Как-то раз Жерар де Сен-Поль с сержантом и двумя оруженосцами выехал из Алеппо в Шейзар, да по пути наткнулся на арьергард сарацинской конницы.
        - Конницей их нельзя назвать никак, — нехотя вмешался Вюртемберг, — арабы были на верблюдах.
        - Хорошо. Арьергард сарацинской верблюжьей кавалерии. Вчетвером они стали преследовать арабов. Долго гнались за ними по пятам. Ветер свистел у них в ушах, щебень пустыни звонко лязгал под копытами их взмыленных коней, и, когда они были уже вдали от торной дороги, арабские всадники рассыпались кто куда и с необыкновенной быстротой исчезли из виду. Сен-Поль со своими людьми понял, что заблудился. Лошади были измучены. Воды оставалось мало. Жерар де Сен-Поль потерял коней, и через несколько дней скитаний он один остался в живых из всего отряда. Остальные умерли от жажды и зноя. На шестой день он увидел среди необъятного поля раскаленного песка сидящего на коленях человека. Человек, похожий на дервиша, молился, расположившись спиной к Мекке и лицом на запад, что показалось странным Сен-Полю. Дервиш сидел на маленьком молитвенном коврике, остроносые туфли стояли в сторонке. Босые ступни его были разные, на одной ноге было всего три пальца, длинные и с когтями. Одет он был в рваный темный халат и пеструю чалму.
        Сен-Поль подошел к старику и остановился, опираясь на меч. Говорить он уже давно не мог. Человек, похожий на дервиша, поднял на него черные горящие глаза и сказал:
        - Ты силен и смел, ты не боишься врагов и не боишься самой смерти. Это прекрасно, — старик высунул язык и поковырял им у себя в ухе.
        - Ты уже знаешь, что враги не страшны и смерть не страшна. Но ты еще не знаешь, как страшен ты сам и как страшна твоя жизнь. Поэтому тебе рано умирать. Я даю тебе твою новую жизнь, — дервиш протянул крестоносцу глиняный кувшин. Жерар чуть не выронил его из рук, таким тяжелым он показался. Поднес горлышко к губам и начал пить.
        Это было теплое вино сильно разбавленное водой. Когда он выпил примерно половину, то увидел, что чалма на голове у старика зашевелилась. Де Сен-Поль догадался, что она сплетена из живых змей. Старик уселся поудобнее и вместе с ковром немного поднялся в воздух и стал плавно и быстро удаляться, скользя над горячей равниной. Туфли, постояв, пошли за улетевшим хозяином, оставляя на песке невнятную строчку следов. При этом звук шаркающей обуви никак не совпадал с их видимым передвижением.
        Индюшка сделала паузу, чтобы посмотреть какое впечатление произвел ее рассказ.
        - Змеи на голове — поздняя поэтическая деталь. Мне Сен-Поль ничего о них не говорил.
        - Не придирайтесь к словам, сеньор! Дело вовсе не в змеях, — обиделась индюшка, и нос ее начал наливаться обиженным багрянцем.
        - Дело в кувшине, — поддержал ее Вюртемберг.
        - Да-да! — Сен-Поль пошел по следам от башмаков дервиша, по дороге попивая вино и вскоре вышел к шатрам большого бивуака братьев Иоаннитов.
        - То есть Госпитальеров, — решил внести ясность рыцарь.
        - Так вот, — продолжала индюшка, — когда Жерар де Сен-Поль уже был замечен дозорной стражей Госпитальеров, он наконец-то понял, что в опустевшем кувшине что-то гремит. Расколов глиняный сосуд об ножны меча, несчастный обрел Золотой Глаз и лишился чувств. Стража подобрала Сен-Поля, и Госпитальеры выходили измученного путника.
        В это время я заехал его навестить и видел Золотой Глаз. Де Сен-Поль быстро поправлялся, но это был уже совсем другой человек. Напоследок он незаметно срезал у меня с пояса кошелек. А через год мой друг уже был знаменитым разбойником и наводил ужас и на арабов, и на христиан. Казна его ежечасно множилась от удачных грабежей и набегов, во время которых Сен-Поль не щадил никого. Он выстроил замок, в подвал которого складывал все сокровища.
        Однажды де Сен-Поль исчез. Его нашли мертвым в подземелье среди несметных богатств. Я полагаю, что он умер от жажды. Золотой Глаз просто не выпустил его оттуда.
        Глазу не захотелось покидать свою кладовую. Сен-Полю было суждено умереть от жажды, так оно и случилось. Но он умер не доблестным честным рыцарем, а чудовищным убийцей, о подлостях которого мне не хотелось бы упоминать…
        Вюртемберг нахмурился и потемнел лицом.
        - А как же ваши лошади, — спросила Пумина Мама, чтобы сменить тему. Она вообще очень любила всяких животных.
        - Мы в условленном месте встретились с Травяным Седлом, и я вновь обрел свой щит и лошадей. К тому же мы вместе выменяли на фальшивый Глаз гору всяких припасов, и оба теперь готовы к зиме.
        - Вюр-ртембер-рг, — спросила Пума, когда они уже в темноте перед сном вышли на террасу посмотреть, как мышкует Енот, — а что было написано на настоящем Глазе?
        - Если не очень вдаваться в индийскую лингвистику и философию раннего буддизма, там было написано: «Отказавшемуся добровольно — прощение и вечное блаженство».
        ОПЯТЬ
        По дороге к Бобрам Вюртемберг не только поменял Глаз на крупу, соль, сушеные фрукты (в том числе мешок изюма), конскую упряжь, теплую одежду и большое количество книг (он собирался пожить зимой в собственном домике в горах, почитать и подлечить все еще болевшие раны). По дороге он сумел пристроить Ханинг Айна при монастыре энергичных бенедиктинцев. Вампир полностью перешел на церковный кагор.
        Монахи остались довольны превращением кровопийцы в постника и даже сумели полюбить бестолкового скитальца, который так хорошо помог рыцарю отыскать нужную бухту.
        И теперь умиротворенный Джошуа фон Вюртемберг сидел на кухне с Пумой и помогал Пуминой Маме печь яблоки. Он вырезал яблочные серединки с косточками, напевая бретонские крестьянские песни, временами изображая церковный хор мальчиков.
        - Повезло Ханингу, спит себе, наверно, под мышкой брата Воленарда и посапывает, — мечтательно размышлял он вслух в паузах между куплетами.
        Быстрый Олень показывал Пуме фрегат. Он задирал хвост трубой, оборачивал голову назад, дул. Хвост, подобно парусу, ловил ветер, и Енот начинал двигаться задом наперед. При этом уши Енота действовали, как весла, которых у настоящего фрегата не должно было бы быть.
        - Послушайте, — сказала Пум-Пум, делая ногой риф на пути корабля, — а спасшиеся английские пир-р-раты, случайно, не хотят вас выследить?
        - Нет, — Енот натолкнулся на Пумину ногу и затонул на полу («Буль-буль»), — они считают причиной всех своих бедствий нехорошую принцессу Буланже. И разыскивают сейчас ее, а не нас. Мы вышли… сухими из воды, — сказал Енот, стряхивая со спины яблочное семечко.
        Пума выпрямилась и уронила стул.
        - Вот именно, — сказала Мама.
        Вюртемберг решил, что это такая игра и перевернул табуретку.
        - Ваши мальчишеские игры в кораблики и пиратов очень забавны, — Пумина Мама сердито взглянула на Вюртемберга, — но при чем здесь Анна?
        Рыцарь растерялся.
        - Видите ли, миссис Бобр…
        Мама рассмеялась.
        - Сейчас, ребятки, — сказала она, — мы будем есть печеные яблоки, пирожки, безе с ванилью и пить чай. Но потом надо что-то решать и делать. При всей стойкости Анны и ее людей, им будет трудно справиться с моряками.
        - При чем тут мы?!! — всполошился Енот, — англичане должны были угрохать принцессу, они ее и угрохают. Я помог ей, как никто, одних на берег высадил, других утопил. Взорвал военный фрегат Его Величества Короля. Да, за заслуги перед принцессой Ее Высочество должна была бы пожаловать меня титулом ба… Напрасно, Пумочка, ты обо мне так думаешь!
        - Я правильно понял, что Принцесса Анна вам очень дорога? — осведомился Вюртемберг, вытирая руки желтым кухонным полотенцем.
        - Да, — ответила Пума.
        Енот хрустнул безе, рассыпав воздушные крошки:
        - Моей прабабкой по материнской линии была лиса…
        - Это многое объясняет, — Пума немного оттаяла.
        - Я к тому, что есть такая старинная история…
        - Пр-ро пойнтер-р-ра? — спросила Пума.
        - Слушай. Однажды зимой лиса шла по тонкому льду озера. На самой середине лед под ней проломился, и она стала тонуть. Высоко в небе, на облаке, сидел Дух Великого Белого Лиса, он пожалел несчастную и послал ей на помощь огромного карпа. Карп посадил лису себе на спину и вытолкал на безопасное место.
        Пошла лиса дальше и не заметила, как наступила на дремавшую дикую свинью.
        Свинья рассвирепела и бросилась в погоню. Уже почти догнала и едва не разорвала лису в клочья. Дух Великого Белого Лиса посмотрел с облака, покачал головой и вмиг вырастил на пути свиньи лиственницу в два обхвата. Хрюшка ударилась об дерево, а лиса убежала.
        Тут увидел лису охотник и выпустил стрелу. Видит Дух Великого Белого Лиса, что летит стрела прямо ей в сердце. Заставил тогда Дух Великого Белого Лиса своего сокола помочь несчастной бестолковой лисе. Сокол быстрый, как молния, подлетел, клюнул стрелу и переломил пополам. А лиса скрылась невредимая. Устал от всего этого Великий Дух и прилег поспать на мягком облаке. Только закрыл глаза, и тут кто-то тронул его за плечо.
        - Это ты, лиса? — удивился Дух, — как же ты попала сюда? Я так много сделал, чтобы этого не произошло!
        - Уметь надо! — сказали Енот и Вюртемберг одновременно.
        - Я знал эту притчу, — сказал рыцарь, — ее мне рассказывала одна знакомая куница.
        - Мы, как лиса, снова впутались в сложную историю, — сказал Енот.
        Фон Вюртемберг разрезал яблоко и протянул половинку Быстрому Оленю:
        - Мы снова уходим.
        - Если я не пойду, вы не дадите бедному Енотику яблочка?
        - И не надейся!
        - Дамы и господа! Вынужден уступить. Только из-за угрозы голодной смерти.
        - Я тоже пойду, — сказала Пума и откусила у Енота такой кусок, что ему ничего не осталось. Пума посмотрела вопросительно на Маму.
        - Мне не хотелось бы тебя отпускать, — сказала Мама, — и я не пустила бы, если бы это было возможно. Но не идти сейчас нельзя. Ты должна идти, дочка.
        - Таким образом, решение принято, — сказал Вюртемберг, — а теперь все-таки чай.
        И он с видимым наслаждением прислонился спиной к горячей печке. На дворе стоял хмурый осенний день.
        ПРОКЛЯТИЕ
        - Наши на юг полетели, — сказала индюшка, глядя с мокрого крыльца на стаю уток, потом прикрыла дверь поплотнее и отправилась проверять хорошо ли горят дрова.
        - Напрасно ты думаешь, что главное прихватить как можно больше стрел. Надо взять побольше носков, варежки, теплую куртку. Поверь, Мама права…
        - Берите пример с меня, — отозвался Енот и распушился наподобие щетки.
        Сборы в дорогу были непродолжительными. Пума простилась с Мамой и Папой, и они тронулись в путь: Трюфо мотал мордой и топтался на месте, Вюртемберг толкнул его и вывел наконец из-под навеса. Пум-Пум удивлялась и злилась на себя, что ей так тяжело покидать родной дом.
        Пума, фон Вюртемберг, Быстрый Олень, мул и черная арабская лошадь ушли в сторону дальней поляны, чтобы сделать небольшой крюк, перейти ручей у Брода Толстого Капитана и прихватить там Черного Дрозда.
        Пума в очередной раз убедилась, что большой елки с дуплом больше не существует. «Значит, я никогда больше не увижу Сову Улафа», — ей стало совсем грустно.
        «Сова дупло куда-то дел, приходится уезжать из дома, осень…»
        - Что-то не слышно походных песен и звука боевых рогов, — Дрозд сидел на пне, опираясь на копье.
        - Рога у Енота, все вопросы к нему, — сурово сказал рыцарь, — с песней сложнее…
        Песнь арианских лонгобардов! — объявил он.
        - Бароны славныя Вероны, — словно лев из пещеры, прорычал Вюртемберг.
        - Мы развернем свои знамены, — отозвался Енот, задрав хвост, как хоругвь перед атакой.
        - И макар-р-роны для вор-р-роны, — добавила Пума.
        - Это ты на кого намекаешь? — поинтересовался Дрозд.
        - Кар-р- кар-р! — сказала Пума.
        - Мур-Мяу! — отозвался Дрозд.
        - Вот и поговорили, — подытожил Енот, — содержательно, а главное, понятно.
        Путешественники развернулись на запад и начали свой долгий поход в сторону гор.
        Они шли и шли. Енот развлекал всех, гоняя соек по лесу, перекликаясь с настоящими оленями, он прыгал, как белка, съезжал с пригорков, заваленных осенними листьями, и просто кувыркался через голову.
        Днем Енот варил похлебку на костре и жарил блинчики на раскаленных камнях, объясняя, что если сложить камни шалашиком, то внутри можно было бы сделать и пирожки. Но блинчики с кленовым сиропом тоже были неплохие.
        Еще он указывал направление, но так как Буланже с придворными была еще очень далеко, маршрут определялся приблизительно.
        Несмотря на старания Оленя все очень уставали от дороги. И Енот уставал. Идти было очень тяжело.
        Первую свою ночевку они устроили в шалаше: воткнутые в землю колья переплели сучками и завалили сверху листьями и травой. Внутри шалаша было холодно и сыро, но лучше, чем снаружи. За ночь надо было высушить промокшую обувь, поесть и выспаться. Дежурили, охраняя друг друга по очереди, сменяясь несколько раз за ночь.
        Если бы горячий и пушистый Енот не приваливался к Пуме, ей пришлось бы туго. Он действовал, как печка. Получалось, что даже спящий Енот был чрезвычайно полезен.
        Следующий день они шли через лес. Когда Пум-Пум уставала очень сильно, Вюртемберг сажал ее на арабскую лошадь, которая на этот раз тоже везла множество всяких припасов. Пума устраивалась в седле, и Енот согревал ей спину. Он кормил ее еще остававшимися на ветвях орехами. Объяснял, чем лещина отличается от фундука. Слушая болтовню Быстрого Оленя могло показаться, что он проработал всю жизнь в бакалейной лавке. Если бы не было известно, что он на своем веку потопил три парусных корабля.
        Вскоре Пума начала замечать, что происходит вокруг. Она не стала уставать меньше, чем раньше; но невероятной тяжести первых дней пути уже не чувствовала. Ей нравились красноголовые дятлы, лесные мыши с темной полосой на спине. Она видела множество грибов, росших повсюду: на земле, на пнях и на деревьях; самых разных форм и расцветок. Когда им встретился отъевшийся к зиме медведь, Пума так обрадовалась, что чуть не бросилась с ним обниматься, но медведь вовремя убежал.
        Наконец деревья начали редеть, и вечером путешественники оказались на границе альпийских лугов. Опять заночевали в неудобном шалаше. Шалаши вообще удобными не бывают. Ночью землю придавило облаком. Дождя не было, но промокли все насквозь.
        Весь следующий день был посвящен кормлению лошадей и сбору дров и хвороста.
        Предстояло перейти луга, а потом горы. Фон Вюртемберг имел все основания опасаться, что, если им не удастся перейти через горы за три дня, им не удастся этого сделать уже никогда. На большой высоте было холодно, и замерзнуть на голых камнях не составило бы никакого труда.
        На мула Трюфо и черную арабскую лошадь навьючили столько дров, что самих их почти не стало видно. Каждый еще прихватил с собой немного хвороста. Ценой невероятных усилий удалось засветло перейти луга и начать взбираться по каменной тропе. Тропу эту Вюртемберг, по счастью, знал. Она называлась Козья Ловушка.
        Она называется так, потому что сама по себе тропа очень удобная и похожа на дорогу на перевал, через горы, на другую сторону. Кому придет в голову, что такой широкий проход заканчивается почти на самой вершине тупиком.
        - Ага, сказал Енот, — на вершине мы превращаемся в горных орлов…
        - Не совсем. Но вылезать, конечно, придется. Мы станем верхолазами. Здесь есть более проходимое место, но по нему очень долго идти. Мы не можем себе этого позволить.
        За первую ночь в горах, поддерживая крошечный костер, путники сожгли столько топлива, что им стало не по себе.
        - Зато идти легче, — сказал Дрозд.
        Чем выше они поднимались, тем делалось холоднее. Усы и борода рыцаря покрылись инеем и сосульками. К вечеру они добрались до самой западни: тропинка заканчивалась круглой площадкой, окруженной со всех сторон отвесными скалами.
        - Вот еще один грустный пример, — сказал сеньор Вюртемберг, указывая на человеческий череп, белевший на камнях.
        Вероятно, бедняга погнался за горной козой. Коза, надо полагать, удрала. А возвращаться было далеко, — Вюртемберг отцепил от пояса Рептилию. Ящерица при такой погоде предпочитала быть просто кинжалом. Вюртемберг зажал ей пальцами нос.
        Ящерица открыла один глаз, осмотрелась, закрыла глаз снова и стала дышать ртом.
        - Я так не могу, — сказала ящерица через минуту, — у меня от мороза лапы застыли.
        Надо чаю попить.
        Развели костер, заварили чай и пообедали. Вюртемберг и Черный Дрозд засыпали кости несчастного охотника щебнем и камнями. Рептилия пришла в себя и спросила:
        - Так, в чем дело?
        - По скалам умеешь лазить только ты. Бери конец веревки в зубы и лезь наверх.
        Если сумеешь добраться, обвяжешь ее вокруг чего-нибудь большого и прочного.
        Ящерица закинула веревочную петлю себе на шею и побежала по вертикальной каменной стене, цепляясь когтями за маленькие трещинки и выступы. Прошло совсем немного времени, и конец веревки три раза дернулся, это был знак, что все готово. Тогда рыцарь взвалил себе на плечи еще несколько мотков и полез вверх. Он держался руками за шнур, ногами упирался в скалу и поднимался. Когда Вюртемберг выбрался на широкую вершину, он был весь мокрый от пота, пальцы на руках не гнулись, колени дрожали.
        Потом он заставил Пуму обвязаться и вытащил ее наверх. Вдвоем они вытянули Дрозда. Тянуть втроем палевого мула Вюртембергу показалось еще сложнее, чем карабкаться самому. Енот увязал его как следует и обвязал ослиную голову мешком, чтобы тот не боялся и не расшибся об камни во время подъема. Пума, рыцарь и Дрозд тянули на счет «три», а Рептилия накидывала освободившуюся веревку кольцами на огромный камень для страховки. Потом мула запрягли, и он вытянул лошадь. Подняли багаж: одежду, еду, дрова. Последним был легкий Енот.
        Путники оказались на голой вершине горы. Спустилась ночь, мигая светили звезды, стоял лютый мороз. На плоском камне негде было укрыться от ветра, а разводить костер невозможно. Приняли решение обвязаться страховочным шнуром и цепочкой двигаться вниз по склону несмотря на темноту и опасность провалиться в трещину. Пум-Пум шла впереди отряда, потому что была самой легкой, если не считать Быстрого Оленя.
        Ее легче было вытаскивать из пропасти. Она три раза срывалась куда-то вниз и повисала на веревках. Всякий раз мучительно замерзая, болтаясь во мраке, дожидаясь, когда друзья вытащат ее. Боялась же Пума больше всего, что черная лошадь упадет, покатится и утащит за собой всех.
        Остановились уже под утро, когда внизу лысого склона стали попадаться нагромождения скал, давным-давно обрушившихся с вершины. Взошла луна, осветила камни и клочья снега, которые ветер не смог выдуть из трещин и впадин. Пума оглядела своих товарищей: голова Вюртемберга заиндевела вся, он был страшен. Шкуры лошадей покрылись растрескавшейся коркой льда, на мордах у них висели сосульки. У Черного Дрозда оказалось разбитым лицо, вероятно, он тоже падал в пропасть. Один Енот радовал глаз и производил респектабельное впечатление благополучного баловня судьбы.
        - А не вздремнуть ли нам немного? — зевнул он, останавливаясь с подветренной стороны кучи камней.
        И все просто попадали, кто где стоял. Но через несколько минут уже собрались с силами, соорудили из камней что-то вроде стены и очага, развели костер, придвинулись к нему вплотную и, задремывая, стали дожидаться утра.
        Во время Пуминого дежурства ей померещилось, что одно пятно снега, неясно шевелясь, бесшумно приближается к спящим. Пуме показалось, что оно передвигается только тогда, когда она отворачивается. Решила проверить: отметила, что между пятном снега и выщерблиной в скале расстояние около десяти шагов. Пума отвернулась, а когда взглянула снова, снег лежал уже около очага. «Не иначе, я сплю!» — Пума стала тереть глаза, в это время снеговая дрянь метнулась и накрыла сеньора Вюртемберга. Пума вскочила и распорола белое пятно ножом. Кровь брызнула во все стороны. «Я убила Джошуа!» — с ужасом подумала она. Окровавленный Вюртемберг проснулся, стряхивая с себя две половины мертвого снежного бугра.
        - Поздравляю, — сказал Дрозд, — Пумочка, ты добыла зимнюю пиявку. Мне в детстве о них рассказывали. Я думал, их уже не осталось. Ты добыла крупную зимнюю пиявку.
        - Ты пр-редупр-редить не м-м-м? Не м-мог? — спросила Пума, которую трясло.
        - Я же говорю, они очень редкие. Наверное, только в горах и сохранились. От сугроба их отличить почти невозможно. Зимние пиявки охотятся в основном на спящих баранов. Они их обволакивают и переваривают целиком…
        - Спасибо, — проворчал Вюртемберг, кое-как пытаясь отчиститься, — по-твоему я похож на барана?
        - Хватит, хватит, — вмешался Енот, — Черному Дрозду в детстве не рассказали про зимних пиявок самого главного: их запекают в золе, нарезав тонкими ломтиками. До появления хрустящей корочки. Едят с тертым хреном со сметаной, но лучше с моченой брусникой.
        - Перца много не клади, — деловито отозвался Вюртемберг, — банка с брусникой во вьючном мешке.
        Спускаться намного сложнее, чем идти вверх. Но это не означает, что вверх идти легко. Весь следующий день они шли вниз, проваливаясь в снег, скользя по льду и падая в расселины. Топливо закончилось днем. Ноги путешественников болели и подгибались от усталости. Они шли весь день до вечера, спускаясь ниже и ниже. Снег лежал кругом.
        Скалы и снег. Снег, скалы и камни. Никакого укрытия, ни одного деревца, ни кустика.
        «Не успели, — думал фон Вюртемберг, — вот и все, мы замерзнем и пропадем, жаль ребят». Глаза его слипались. Ему мерещились гнезда ласточек на освещенных солнцем белых городских стенах, рев верблюдов, плеск теплой морской волны…
        «Тетушка, здравствуй!» — услышал рыцарь сквозь дрему.
        В крайнем случае дядюшка, — отозвался он, просыпаясь уже с обнаженным мечом в руке.
        В наступающих ледяных сумерках Енот разговаривал с огненно-рыжей лисой.
        Лиса стояла около зеленого можжевелового куста, покрытого синими ягодами. Ее черные лапы и белый кончик хвоста завершали этот шедевр изящества. Она излучала царственное великолепие и радость по случаю встречи с Енотом и его друзьями.
        - Милости прошу, — проворковала она низким бархатным голосом и указала на вход в нору. Но среди голубого снега разлом в нежно-розовом мраморе скорее напоминал вход во дворец. Лошадям дали овса из дорожных запасов, укутали попонами. И Лиса еще раз пригласила всех заходить. Они прошли по широкому мраморному коридору, длинными ступенями спускающемуся куда-то в глубину, и вдруг оказались в комнате устланной горностаевыми и мышиными шкурами. В углу горел огонь, заливая все кругом светом и блаженным теплом.
        - На ужин паштет из дикого гуся, жареные каштаны, горные перепела на вертеле, каша с цукатами. Милый племянник, тебе повезло: сегодня на десерт груши. А сейчас вам всем просто необходим горячий вишневый морс.
        - Тетка, ты прекрасна! — Енот упал и тут же заснул на ворохе горностаев.
        Пума старалась не думать о том, что бы произошло, если бы им не повстречалась тетка Быстрого Оленя. Пума просто грелась у огня. Сухие дубовые поленья давали ровный приятный жар.
        - Сеньор-р Вюр-ртембер-р-рг, — спросила Пум-Пум, когда рыцарь проснулся, — не знаете ли вы случайно, что такое «Пр-роклятие лошади Плантагенетов»?
        - Интересно, что о нем еще кто-то помнит! Откуда ты о нем знаешь?
        - Я не знаю. Как раз, хотела узнать. А упомянул о нем садовник Бингель, когда мы р-разговаривали… Мы р-разговаривали, и он вскользь упомянул о Лошади…
        - Он говорил о Лошади в связи с Анной?
        - Да, — ответила Пума.
        - Бингель, конечно, никаких подробностей не сообщил?
        - Нет.
        - Не хочу тебя пугать, но история неприятная.
        - Лучше замерзнуть, чем жить с проклятием Анжуйской лошади, — прошептали кустарники на плече рыцаря.
        - Так, что это за история? — спросил Енот.
        - Это старая история, — Вюртемберг вздохнул, — иногда в полнолуние на перекрестке дорог можно встретить мертвую лошадь короля Ричарда. Она мстит девушкам, хотя бы отдаленно связанным родством со своим хозяином. Гийом ле Марешаль убил копьем эту лошадь под Ричардом, вместо того чтобы убить самого короля. Мне эту легенду рассказывал старый колдун из Аквитании, уже совершенно безвредный по причине дряхлости. Он объяснял долго и путанно. Вроде бы произошло вот что. Лошадь всю жизнь считала, что очень любит своего хозяина, но когда копьем проткнули ее саму, а не Ричарда, когда дело дошло до жизни и смерти, поняла, что все не так просто… Теперь она мстит людям, способным любить. Мертвая Лошадь Анжуйской династии встречает на перекрестке дорог девушку и спрашивает: «Есть ли любовь в сердце твоем?» Если девушка отвечает «нет», она никогда не сможет никого полюбить.
        Если скажет «да», любовь ее сохранится до того момента, пока она не скажет об этом вслух тому, кого любит. Стоит только ей признаться в любви, душа ее делается пустой и холодной. Колдун утверждал, что у некоторых девушек после этого на шее и на спине отрастает седая конская грива… И наговорил, как водится, всяких ужасов…
        - Полноте, — сказала Лиса, — попробуйте лучше желе из абрикосов. Вы, конечно, правы. Волшебство лошадей, действительно, очень сильное. Есть предание о Водяной Лошади из Вашаго. Белая лошадь ранней весной выходит из воды. В том месте, где она отряхнется, три года подряд цветут фиалки. Я видела эти фиалки, росшие даже на стене охотничьего дома… Их аромат держался до октября.
        КВАДРАТНЫЙ ДОМ
        Воспоминания о тепле и уюте гостеприимного жилища тетушки Быстрого Оленя не раз согревали путников в трудные минуты. Они продолжали двигаться на запад. За перевалом, вдали от теплых атлантических ветров, стояла зима. Последний день спуска в долину был солнечный и морозный. С высоты далеко были видны леса, засыпанные снегом и с огромного расстояния похожие на мягкий мох. Покрытые лесом холмы сменялись впадинами и застывшими озерами. Лед извилистых рек казался темным и сиял тусклым блеском. Излучины дальних берегов с голыми отвесными скалами, сменялись снежными полянами, в которых отражалось синее безоблачное небо.
        Среди этого прекрасного и удивительного мира затерялась Принцесса Анна. И где-то здесь шайка озлобленных пиратов шла за ней неуклюжей морской походкой. Злоба и тупая жажда мести толкали их вперед, придавая силы и смысл их существованию. Во всех своих бедах, несчастьях и неудачах пираты винили принцессу и мечтали только об одном: поскорее ее убить.
        Фон Вюртемберг, Пума, Черный Дрозд, Енот, палевый мул Трюфо и черная арабская лошадь уже вторую неделю медленно пробирались через леса, проваливаясь до плеч в снег, пересекали заснеженные луга, шли под обрывами вдоль рек, обдуваемые морозным ветром, брели по льду озер.
        Иногда из наста или липкого снега им удавалось строить на ночь домики, разводить внутри костер и спать почти в тепле. Чаще путешественники сооружали берлогу из еловых лап. Один раз на берегу замерзшего болота они нарезали камыша и устроили большой шалаш. Но искра неудачно залетела под крышу так, что обитатели едва успели выбраться. В студеной черноте яркое пламя шалаша радовало глаз. Погорельцы стояли, смотрели на огонь, грелись. Сухие травинки подхватывало, уносило высоко вверх, и там, в темном небе зимнего вечера, они сгорали, спускаясь невесомым белым пеплом.
        Пришлось отойти подальше, сделалось жарко. И тут за деревьями Черный Дрозд увидел стену большого каменного сооружения. Это был огромный квадратный дом тяжелой неприятной архитектуры.
        Соблазн отогреться в настоящем жилище был очень велик, но Вюртемберга что-то насторожило. Он вдруг вспомнил свой кошмарный сон, который приснился, когда его, раненого, выхаживал Енот. Тогда ему снилось, что он находится в гадком квадратном каменном доме, и его хотят отравить.
        - Что скажешь, Быстрый Олень? — спросил он Енота.
        - Очень неприятное место, но я понять ничего не могу. Они нас не заметили, вот это можно сказать определенно.
        - Оставайтесь поодаль, пойду разведаю, — но прежде чем пойти, рыцарь разыскал бурдюк с растительным маслом и сделал несколько глотков, затем вытащил из костра потухший кусок угля и съел.
        - Разумно, — сказал Енот, — открытые части тела берегите. А то лечи вас потом…
        Отряд залег в снегу под кустами. Рыцарь ушел и через несколько минут скрылся в высокой прямоугольной двери мрачного дома.
        - А теперь, — Быстрый Олень протер лапой нос, — Пумочка, надевай на лук тетиву и пойдем, а ты, Черный Дрозд, со всей этой кавалерией прикроешь, если что. И будь готов помочь нам унести ноги.
        Енот и Пума с длинным луком, прячась за деревьями и зарываясь в снег, двинулись к дому. Быстрому Оленю удалось найти низкое окно, и они забрались внутрь, никем не замеченные. Каменные стены поражали чудовищной толщиной, дом был выстроен с таким запасом прочности, что было непонятно, зачем такое сооружение понадобилось. Окно привело их в широченный проход, его ширина и высота не совпадали с размерами человека. По такому коридору могло свободно пройти стадо бизонов, а Пуме и Еноту в нем находиться было страшновато. Потолка в сумраке видно не было, он терялся в темной вышине здания. Дом был ужасный: никаких признаков человеческого существования, ни мебели, ни рисунков на стенах. Енот увидел на полу дохлую крысу и брезгливо шарахнулся. Крыса была раздавлена. Раздавлена и расплющена так, будто по ней в тяжелых сапогах пробежали десятки людей.
        - Кошку бы завели, — проворчал Быстрый Олень.
        - Ты это к чему?
        - Сколько можно, Пума! Я имел в виду кошку!
        - Ладно, не кипятись, идем.
        По неудобной лестнице с очень высокими ступенями, на которые Енота приходилось подсаживать, лазутчики взобрались под самую крышу и оказались в галерее, окружавшей сверху весь дом. Небольшие квадратные отверстия позволяли видеть происходящее внизу.
        Гранитный помост посередине высокого и просторного зала, напоминал стол с неудобными скамьями по краям. Енот молча указал лапой. За столом уже сидел Вюртемберг и дружелюбно беседовал с несколькими людьми. Один из них, судя по количеству перьев на голове, был либо вождем, либо шаманом.
        - Гость, — говорил обладатель перьев, — по обычаям нашей земли, ты должен выпить священный напиток, — он протянул рыцарю чашку с мутной жидкостью. В это время стали появляться другие люди и расставлять на столе тарелки и подносы с едой.
        Было видно, что все оживленно готовятся к какой-то торжественной ритуальной трапезе, но на Вюртемберга они не обращали внимания.
        - Гостей так не встр-р-речают, — прошептала Пума.
        - Если Вюртемберг упадет, стреляй в шамана, — посоветовал Енот.
        Пум-Пум вложила стрелу и прицелилась.
        Рыцарь тем временем допил свою чашку и принялся за угощение. Он ел с хорошим аппетитом и оживленно что-то говорил шаману. Шаман начинал нервничать, а среди присутствовавших нарастало замешательство. Воцарилась тишина. И тут весь дом содрогнулся. Шаман втянул голову в плечи. Раздался еще один мощный удар, и еще.
        - Шаги… — сказал Енот вслух.
        Из глубины дома шло что-то невообразимо страшное. И вот через большой проем в обеденный зал вошло оно. Диких размеров статуя лягушки из полированного черного гранита. Статуя вошла и остановилась. Она возвышалась над столом, и люди у ее ног казались не больше курицы.
        - Где моя жертва? — спросила статуя и нефритовые глаза его уставились на шамана.
        - О, Великая! — наш гость не исполнил священного танца смерти, выпив твой яд.
        Он непригоден для жертвы! О, Великая, не гневайся! — жрец упал на колени и застонал.
        - Жрец! Мой храм не может быть проходным двором. Ты не сумел принести мне в жертву внеболотного чужеземца. Теперь мне потребуется другой жрец. Ты мне больше не нужен.
        В квадратные окна галереи потянуло жаром. Пума вдруг поняла, что сейчас будет, и голосом, который ее плохо слушался, прокричала:
        - Сеньор-р Вюр-р-ртемберг, уходите!
        Он услышал, встал из-за стола и беспрепятственно покинул зал, но Пума готова была выстрелить в любого, кто посмел бы его задержать.
        Каменное чудовище раскалялось. Лягушка нагревалась от злости, от нее шел нестерпимый жар. Обжигающий воздух струями поднимался вверх. Окна галереи служили чем-то вроде дымохода в топке. Пасть статуи уже сделалась красной и светилась, когда она схватила шамана. Она потащила его прямо в рот, одежда шамана, перья на голове дымились и тлели.
        - Бежим, — крикнула Пума Еноту, шерсть на котором уже начала пахнуть паленым.
        Через полчаса все путешественники были уже далеко от квадратного каменного дома.
        - Оставьте меня наедине с Вюртембергом, я над ним немного поколдую, — сказал Дрозд.
        ДВЕРЬ СТАРИКОВ
        - Вот к чему может привести небрежность в выборе божества, — сетовал рыцарь после неприятных врачебных процедур Черного Дрозда.
        - Интересно то, что мысли у этих чудаков были самые обыкновенные, ничего кровожадного, — Енот недоуменно развел лапами, — но какие же они мерзавцы!
        В ту ночь спали под открытым небом, завернувшись в одеяла и согреваясь костром из трех бревен.
        - Внеболотный Чужеземец, — спрашивал Енот, засыпая, — яд вкусный давали?
        - Ничего особенного. Прокисшая цикута, почти не действующая. Они ее даже молоком не развели…
        Еще через неделю им удалось набрести на маленький индейский поселок, вымыться, отдохнуть и узнать наконец, где находится принцесса.
        - Даже как-то неловко, — удивлялся Вюртемберг, — после визита к адептам Большой Лягушки, так и тянет предложить: не угодно ли вам меня отравить? Или съесть?
        - Ничего, пр-ройдет, — отвечала Пума, не расставаясь с луком.
        Местные жители сказали, что Принцесса Анна проходила недавно через эти края и остановилась всего милях в восьмидесяти к северу. Где-то в холмах Квебека. Добрые индейцы надавали в дорогу путешественникам кучу всяких полезных вещей и советов. И они согласились оставить у себя на время мула Трюфо и черную лошадь. Кормить их зимой в дороге было непросто. Напоследок индейцы пошептались между собой и вызвались подвезти «чуть-чуть немного», как они сказали, на собачьих упряжках.
        Голубоглазые лайки бежали с невероятной быстротой. От скорости захватывало дух, и на сердце делалось легко. Свистели полозья нарт, улыбающиеся собаки неслись, вывалив длинные красные языки, выдыхая морозный пар и успевая на ходу хватать снег.
        Они проехали целый день, заночевали и расстались утром. Добрые индейцы вернулись к себе.
        Енот чувствовал, что Буланже неподалеку. И он знал, что пираты тоже где-то рядом. После кораблекрушения англичане сумели продвинуться вглубь материка.
        Настроение у всех было радостное и немного тревожное, хотелось успеть предупредить Анну об опасности и помочь справиться с моряками. Страшно было опоздать.
        Енот полдня вел своих товарищей по глубокому скалистому ущелью вдоль быстрой речки. Из-за сильного течения вода почти нигде не замерзала. Льдом были покрыты камни, торчавшие из потока; брызги нарастали на них шляпками, то и дело слизывались снизу волной. Камни стояли, как исполинские грибы.
        Пума заметила в воде стаю пескарей, державшуюся головами против течения, и показала Быстрому Оленю. Енот отрешенно забрел в речку и стал выбрасывать на берег одну за другой пойманную рыбу.
        Дрозд выбрал место в затишье на повороте русла и принялся варить уху. Что удалось ему вполне.
        - Кто знает считалку? — спросил Вюртемберг, вытирая усы после обеда.
        - Я! — Пума подняла хвост.
        - Считаемся.
        - Эни-бени-раба…
        - Кренти-пенти-жаба, — в результате осталась Пума.
        - Ты моешь посуду…
        Пума зарычала, но взяла котелок, миски и пошла вниз к повороту реки. У большого камня нашла место, где течением нанесло крупного песка, и стала тереть им закопченный котелок. Пальцы сводило от холода. Она подняла голову над валуном. Из-за поворота вдоль русла реки шли люди. Укутанные рваными тряпками, давно небритые. С тесаками, саблями, шпагами. Несколько человек с мушкетами. Англичан было около тридцати. Они подходили все ближе и ближе.
        - Енот! — мысленно позвала Пума.
        - Енот! — еще раз позвала она, прицеливаясь в идущего впереди высокого белобрысого человека. Она натянула тетиву. Подоспевший Енот слета ударил ее в бок.
        Пума промахнулась. Стрела попала лейтенанту Стенфорду чуть выше колена, и он упал.
        - Это же Стенфорд! — заорал Енот.
        - И что он делает ср-р-реди пир-р-ратов?
        - Самое время спросить! — Енот резко дернул девочку вниз, грохнул выстрел, и пуля взвыла у них далеко за спиной.
        Подошли Дрозд с копьем и фон Вюртемберг с обнаженным мечом.
        «Простые незатейливые вояки, — подумал рыцарь, — но очень уж их много, всех-то и не перебьешь, вот жалость-то». Первый стрелок забивал шомполом в ствол новый заряд.
        С мушкетами были еще только двое. «Ну в Пуму, допустим, не попадут. Она худенькая, маленькая, чтобы в Пуму попасть, надо быть очень метким. Что-то я пока метких тут не вижу. Я увернусь, потому что, если я не увернусь, меня убьют. А Дрозда могут подстрелить, он смелый, таких смелых очень легко стрелять».
        - Что приуныли? — заревел Вюртемберг, двигаясь навстречу англичанам. Подобрав на ходу булыжник, он швырнул его левой рукой в пирата, целившегося в него из мушкета.
        Тот с дуру шарахнулся и промазал. Облако дыма не позволило третьему ничего разглядеть. «Что ж так медленно?!!» — думала Пума. Ее стрела попала в грудь первого стрелка. «Его же убьют, идет себе не спеша». Вюртемберг, действительно не спешил.
        Куда спешить, если против четверых, включая Енота, целая армия? Первым делом он зарубил не успевшего выстрелить мушкетера. Взял ружье и застрелил бежавшего к нему прямо по руслу реки чернобородого кривоногого коротышку с турецкой саблей. Тлеющий пыж застрял в его медном панцире. Прикладом из-под руки, не глядя, ударил подошедшего сзади и, развернувшись, снес ему голову.
        Дрозд с копьем полез в воду, чтобы быть поближе к рыцарю. Оставшийся мушкетер успел перезарядить оружие, хотел пальнуть в Дрозда, но Енот прыгнул к нему на плечи и успел оторвать ему ухо за миг до выстрела. Пуля щелкнула об камень, не причинив никому вреда. Енот с оторванным вражеским ухом, зажатым в зубах, прыгал по камням, сея панику в рядах противника. Пума стреляла удачно, но пираты все-таки наседали.
        «Эх, Кархаду бы сюда, — думал с сожалением рыцарь, — был бы жив барон, такая бы драка получилась. А так очень просто, этих дурачков много, они окружат нас со всех сторон, соваться не станут и возьмут измором. Подождут-подождут и изрежут на куски».
        Двое стали теснить их с Дроздом. Стоя в воде на скользких камнях, Вюртемберг отрубил одному из нападавших руку вместе со шпагой. Тот упал в реку и захлебнулся.
        Дрозд легко ранил копьем второго, раненый струсил и больше в атаку не лез.
        Англичане начали перегруппировываться, прячась за камнями от метких стрел Пумы.
        В этот момент произошло событие, решившее исход битвы. Черный Дрозд нашарил что-то в реке и вытащил на поверхность железный зуб с продетым через него кольцом, какие иногда бывают вместо ручки на дверях.
        - У себя в сарае приделаю к двери, — сказал Вюртемберг.
        - Вряд ли, — отозвался Дрозд.
        - Не вижу повода для пессимизма, дорогой друг, — наврал рыцарь.
        - Я не об этом, — Черный Дрозд выбрался из воды, подошел к скалам обрыва на противоположном берегу и ударил ржавым гвоздем кольца в камень. Стержень вошел легко, как в масло. Дрозд потянул, и неожиданно для всех отварилась широкая дверь.
        Пума увидела открывшийся вход в большую пещеру. Изнутри лился теплый мягкий свет, приятный и манящий непонятной волшебной сладостью. Пуме захотелось войти внутрь и никогда больше не возвращаться, но что-то ее удерживало.
        Фон Вюртемберг вложил в ножны окровавленный меч и, зачарованный, пошел к двери. Черный Дрозд ловко подсек его древком копья, и рыцарь упал. Дрозд придавил его, что было силы к земле, закрыл ладонями рыцарю глаза и что-то стал шептать на ухо.
        Пираты, которые еще могли двигаться, со счастливыми лицами медленно шли к пещере и стали скрываться в ней один за одним. Кто-то улыбался, кто-то пел, один пират помахал кому-то в пещере рукой. Роберт Стенфорд попытался тоже идти вместе со всеми, но ему мешала стрела, застрявшая в ноге. Мушкетер с оторванным ухом, заколотив в ствол пулю, шел последним. Он свирепо озирался, ругался, ворчал, но шел. Его спина еще видна была под сводами, когда он вскинул ружье и выстрелил. Пещера, дверь, кольцо - исчезли раньше, чем отзвучало эхо в ущелье. А на том месте, где мгновение назад был вход в таинственный мир, перед непреступной скалой, стоял старый индеец в куртке из белой лосиной кожи.
        - Салют, Сова! — закричала Пума, бросила лук, побежала через речку и кинулась на шею старику, — ты вер-р-рнулся!
        Пума плакала и смеялась.
        - Я ничего не понял, — заявил Енот, — но сначала надо стрелу вытащить, а потом обниматься.
        БИТВА ПРИ МОН ТРЕМБЛАН
        Заросший щетиной лейтенант Стенфорд скрипел зубами, пока Мертвая Сова вытаскивал из его ноги стрелу.
        - Енот, я знал… ух…что ты не мог просто так исчезнуть. Я верил, что ты найдешься.
        Быстрый Олень гладил его лапой по плечу и ворчал:
        - Напрасно, Роберт. Исчезновение — любимое занятие енотов. Спасение лейтенантов королевского флота — тоже. Скажи, зачем тебе понадобилось охотиться на Буланже, да еще в такой компании?
        - Ну, видишь ли, другой компании у меня не было. Ты удрал после кораблекрушения. Я остался в незнакомой стране в обществе Укушенного Шмелем и ватаги его друзей. По-твоему, я весь увешан буланже, как охотник рябчиками? Если тебе так нравится, я стану самым ярым буланжистом. Ух… я рад, что ты нашелся. А до принцессы мне дела нет.
        Никто не заметил, что фон Вюртемберг несколько минут стоял, прислонившись лбом к шершавым камням, на том месте, где была дверь. Он стоял неподвижно, и никто не видел его лица.
        - Теперь Чер-рный Др-розд р-расскажет, что это было, — сказала Пума, когда Сова Улаф закончил обрабатывать рану лейтенанта.
        - А, что ты видела? — спросил Дрозд.
        - Как? Пещеру, свет…
        - Тебе не захотелось войти?
        - Меня что-то остановило.
        - Так и должно было быть, — сказал Мертвая Сова, — у Пумы ведь амулет.
        - Дор-р-рогой Улаф, — Пум-Пум начинала терять терпение, — нельзя ли яснее? И вообще, р-раньше ты пользовался дуплом…
        - Пума, должен признаться, что пользоваться можно даже шнурком от обуви… - он вытащил из летних мокасин ремешок, скомкал и сжал в кулаке, оставив висеть только маленький кончик. Когда Сова разжал руку, на ладони его сидела мышь-полевка и терла лапами мордочку. Сова опустил мышь на снег, и она убежала.
        Итак, Черному Дрозду повезло. Наш добрый заклинатель амулетов нашел Дверь Стариков. А если ему повезло не случайно, то мы имеем дело с одним из сильнейших магов.
        - Будем считать произошедшее счастливой случайностью, — поторопился оправдаться Дрозд, — железное кольцо — это так называемая Дверь Стариков — известный магический предмет. Это кольцо время от времени появляется то в одном месте, то в другом. Его удается найти очень редко. Обычно его находит тот, у которого уже не осталось никого из близких. Открывающее кольцо можно прибить к дереву, к камню, к чему угодно. И каждый находит за дверью что-нибудь очень для себя дорогое, близкое и родное… Тогда он уходит за дверь.
        - Известны случаи, — сказал Сова, — когда целые племена исчезали бесследно, оставляя на костре котелки с горячей похлебкой. Есть вероятность, что они ушли за дверь.
        То есть уходили не одни только старики.
        - Куда же они попадают? Что с ними делается?
        - Не знаю…
        - Ладно, Сова, не хочешь р-рассказывать — не надо. А что же видели там наши р-рразбойники? Кор-рабли? Мор-ре? Сокр-р-ровища?
        Напрасно ты так, Пума. Все люди похожи. Кто-то увидел дом, в котором жил в детстве, кто-то сестер и братьев. Кому-то привиделись давно умершие родители. Только этот ваш безухий. Я не понял, зачем он-то полез. Бедняга решил застрелить меня. Это было не правильно. Дверь никого не держит, она исчезает, но если кому-то захочется вернуться, он возвращается. Правда, это случалось на моей памяти только один раз. А этот безухий выстрелил. Выстрелил там, где стрелять нельзя. Там нельзя проделывать такие номера. Что ты думаешь об этом, Дрозд?
        - Возможно, дверь теперь исчезнет навсегда, — ответил он, не скрывая, что держит за спиной два скрещенных пальца.
        - А теперь, — Мертвая Сова Улаф, как флюгер на башне, указал на север, — надо поторапливаться. Мы с лейтенантом, к сожалению, быстро идти не сможем. У Стенфорда рана на ноге, у меня башмак развязан.
        - А что видел в пещер-ре Джошуа? — спросила шепотом Пума у Дрозда, когда они тронулись в путь.
        - Уверяю тебя, Пум, этому человеку было кого там увидеть. Но нас с тобой это не касается, это не наша жизнь.
        Всю дорогу Вюртемберг был грустен и шел позади всех, один, как-то сгорбившись под тяжестью щита, которым даже не успел воспользоваться в бою с пиратами.
        На закате старый Улаф привел отряд к подножию большого пологого холма.
        Постройки у вершины склона среди пихт и елей не оставляли сомнений: это были дома Буланже. Путешественников заметили, пока они поднимались в гору и Принцесса выбежала им навстречу.
        - Ваше Высочество Принцесса Анна, — перекрывая все возгласы, громко сказал Сова, — Принцесса Анна, зовите всех, кто способен держать оружие, срочно.
        Один Енот, беззастенчиво ехавший на плече хромавшего лейтенанта, не удивился.
        - Сюрприз! — радостно пропел Быстрый Олень, указывая на опушку леса в долине, так, будто у него там были спрятаны горячие плюшки. Никаких плюшек, разумеется, там не было. В тот момент, когда последний луч солнца померк за холмом, из леса вывалилось облако черного тумана и поплыло, стелясь над снегом, прямо на них.
        - Успели, — сказал Мертвая Сова и вытер со лба пот, — Ваше Высочество, прикажите принести побольше факелов…
        - Это Унгао Бо, — сама себе сказала Пума и сразу почувствовала, как у нее замерзли ноги, промокшие днем в ручье. Услышала, как хрустит обледеневшая кожаная бахрома на штанах и стучит сердце.
        - Быстрый Олень, не откажите в любезности, — Сова был учтив, но серьезен, - начертите перед нами на снегу круги. Побольше кругов, сколько успеете.
        Енот не заставил себя ждать. Он прыгал и, поворачиваясь на месте, как циркулем выводил кончиком хвоста круги на снегу.
        Подошли Шарль де Жардэ, садовник Бингель и несколько рыцарей Анны с горящими факелами, мечами и боевыми топорами. Вся ее армия.
        - Сейчас наш друг Бо сделается поотчетливее, — сказал Черный Дрозд, обращаясь к Шарлю, — будьте предельно осторожны.
        Дрозд был прав, но не ожидал того, что случилось. Темное облако на склоне сгустилось, оставив вокруг себя несколько грязных пятен поменьше. Унгао Бо обрел очертания звероподобной горы с короткими щупальцами по краям и маленькой головой на толстой шее, которая то появлялась, то исчезала с разных сторон его обширной туши.
        - Я рассчитаюсь со всеми сразу, — звук голоса Унгао Бо глухо проваливался куда-то внутрь, как в бездонную бочку, свет факелов померк, сделался бледен, хотя огонь продолжал гореть.
        - Мои новые друзья отомстят за меня, — медленно проговорил демон сумерек, и грязные пятна вокруг него начали превращаться в людей.
        Первым Пума с ужасом узнала пирата с мушкетом, застреленного ею несколько часов назад. Все немногие погибшие в дневном бою собрались здесь. Вюртемберговский утопленник кашлял и держал отрубленную кисть со шпагой в левой руке. Покойники чернели в темноте, и даже лед на их рваной одежде не был светлым. На негнущихся ногах, натыкаясь один на другого, мертвые пираты пошли в атаку.
        Пума не выдержала и выстрелила. Зазвенела тетива, и стрела воткнулась в грудь мушкетера. Его стальная кираса треснула, как орех, но он продолжал идти. Следующая стрела попала в середину лба, он даже не шелохнулся и шел, опираясь на ружье, загребая снег одеревеневшими ногами.
        - Кугуарчик, ты хорошо стреляешь, — сказал мудрый Улаф, разжевывая ягоду мороженой рябины. Он держал большую гроздь красных ягод.
        - Но во всяком деле есть свои тонкости, — добавил Дрозд.
        - Угу, — подтвердил Сова, — дай-ка, деточка, стрелу. Он наколол на острие рябиновую ягоду, — у Ее Высочества Принцессы маршальский жезл тоже не березовый… - пробормотал Улаф себе под нос.
        - Теперь, Пума, будь внимательна, — сказал он, обращаясь к Пуме, а заодно и к рыцарям.
        - Как только один из них войдет в круг, очерченный хвостом нашего выдающегося ухоотрывателя и истребителя призраков, как только какая-нибудь падаль войдет в круг, Пума стреляет рябиновой стрелой, а вы, господа рыцари, бросаете в круг факел.
        Приготовились…
        Первым в кольцо наступил однорукий утопленник. Стрела застряла у него в шее, едва не пройдя навылет. Теряя горящие капли смолы, пролетел факел, и снег в пределах круга вспыхнул, как дрова в печке. Огонь взвился столбом, где-то высоко в небе мелькнула серая тень и исчезла. Пламя сразу же угасло, оставив после себя проталину с прошлогодней травой и лужу чистой воды.
        Вторым, к огромному облегчению Пумы, был мушкетер со стрелой во лбу. Он тоже бесследно пропал. Остальные мертвецы поеживались от вспышек огня, но продолжали тупо брести вперед. Последним шел безголовый.
        Через полчаса Пум-Пум устало села на снег, все пираты были уничтожены.
        - Я всегда говорил, что Унгао дурак, — сказал Черный Дрозд.
        - Надеюсь, ты никогда не говорил, что победить его легко? — поинтересовался Сова.
        - Если бы это было легко, я давно бы ел картошку с солеными огурчиками.
        - И грушевый компот, — громким шепотом подсказывал Енот, подпрыгивая на месте.
        - И еще, — кряхтя вытаскивая заскорузлый меч из ножен, пробурчал Вюртемберг, - миндальные орешки в сахаре.
        - Кто при мне посмел взяться за меч? — Дух сумерек развернулся боком и стал подниматься по холму.
        Рыцарь Джошуа фон Вюртемберг, граф Артэ, девятый коннетабль короля, сенешаль замка Монреаль.
        «А не мальчишка…» — подумала Пума, обмотала стрелу паклей, подожгла и запустила ее в Унгао, поверх головы рыцаря. Просто для того, чтобы Вюртемберг почувствовал поддержку. Стрела чавкнула и потухла. За деревьями ночного леса Пуме почудились пираты и чудовища, но это был только страх, нагоняемый злым духом.
        Вюртемберг ударил мечом, мелкие брызги разлетелись по сторонам. Ударил еще и еще раз. Унгао Бо вынужден был попятиться. Рыцарь, прикрываясь щитом, срубил с него какую-то кочку, она свалилась в снег и растеклась. Джошуа уворачивался от ударов, которые пытался нанести Унгао. Толстые щупальца страшилища мелькали в воздухе.
        Рыцарь прекрасно знал, что делает, и отскакивал вовремя.
        - Не дайте ему сомкнуться, — вдруг закричал Мертвая Сова. Огромная туша Унгао Бо стала загибаться вокруг Вюртемберга, как потревоженная гусеница. Рыцари принцессы бросились вперед, несколько ударов достигли цели, но и Унгао на этот раз не остался в долгу. Один из нападавших упал и остался лежать ничком в снегу. Его топор застрял в черной туше и через несколько мгновений рассыпался в пыль. Вюртемберг рубанул еще раз и получил чудовищный удар по щиту. Он отлетел далеко в сторону. Это его спасло, Унгао завершил окружение, но никого не поймал.
        «Неужели Вюр-ртемберг не может заколоть эту скотину?» — с раздражением думала Пума.
        - Сделайте что-нибудь! — крикнула она Сове и Дрозду, — что вы стоите?
        - Деточка, надо драться по мере сил и умения. Тут ничего не поделаешь, - отозвался Улаф, — эта игра стара, как мир. Ты, главное, не злись. Это на тебя действует наш друг Унгао, это его любимый трюк.
        Пума ужаснулась. В самом деле минуту назад она почти ненавидела своих друзей.
        А они между тем честно делали свое дело. Черный Дрозд несколько раз подходил к врагу на руках и, оставаясь невидимым, пинал его ногами. Правда, никакой пользы от этого не было. Вюртемберг не пропускал ни одного выпада безнаказанно, всякий раз, когда Унгао бросался на него, он получал удар по щупальцам. Дух сумерек сделался осторожнее и старался сам к опасному рыцарю не приближаться.
        Бледная Анна стояла неподвижно и смотрела, как Шарль рубится с темной горой.
        Он дрался мастерски, ничуть не хуже Вюртемберга. Де Жардэ был очень силен. Его меч сверкал в свете факелов, крутился восьмеркой над головой, срубал лапы огромного врага, выбивал из тела Унгао куски слизи. Шарль не пропустил ни одного удара. Де Жардэ был храбр, силен и ловок. Но мрачная гора наступала, и никто не в силах был ее остановить.
        Битва продолжалась несколько часов. Вюртемберг сумел нанести еще десяток ударов, но опять был отброшен. Унгао теперь валил деревья, сыпал черными вспышками и разрастался. Чем меньше сил оставалось у обороняющихся, тем ужаснее и больше становился Унгао Бо. Тьма сгущалась, и даже свет луны сделался серым.
        - Шарль, — тихо сказала Анна, не проронившая за это время ни слова, — Шарль, подойдите ко мне.
        Он услышал, подошел и посмотрел большими детскими глазами на принцессу.
        - Я знаю, — сказала Анна, что ты сделаешь все, что будет в твоих силах. Но, скорее всего, все мы не доживем до утра. Это не страшно. Шарль, я хочу, чтобы ты знал, я любила тебя… Ступай, — проговорила Принцесса, опустив ресницы.
        Счастливый де Жардэ повернулся и, царапая снег мечом, пошел на Унгао Бо, как ребенок идет ловить мотылька. Пума увидела, что Принцесса побледнела еще сильнее, прекрасное лицо ее сделалось белее лунного света. Пума бросилась к Анне, но поздно.
        Принцесса пошатнулась и упала на спину. Она была мертва. Проклятие Бродячей Лошади сбылось. Анна разлюбила своего рыцаря и умерла, потому что ее душа не выдержала пустоты, жизнь потеряла всякий смысл. Она не могла жить и не любить своего Шарля.
        - Мр-р-разь, — зарычала Пума и бросилась на Унгао Бо. Сова не успел ее схватить.
        Она подбежала к черной горе. Воздух вокруг звенел от мороза.
        - Мр-разь! — прокричала Пума и увидела маленькие гадкие глазки, издевательски-нагло смотрящие на нее. Пума плюнула в гнусную рожу. Глаза Унгао налились бешенством, он вытянул шею и подался вперед. Пума сорвала с себя амулет и надела его на Унгао Бо. Раздался медвежий рев, и дух сумерек превратился в обычного медведя гризли. Он стоял на задних лапах, по самое брюхо провалившись в глубокий снег. Де Жардэ одним ударом рассек его наискось. Убитый медведь свалился, горячая кровь дымилась и блестела в темноте.
        - Примите поздравления, Шарль, — сказал Черный Дрозд, — Унгао Бо мертв.
        Дрозд снял с убитого амулет и вернул Пуме.
        - Как ты додумалась? — спросил он. Пума не ответила, она смотрела на Шарля де Жардэ и плакала. Этот глупыш еще ничего не знал, он радовался, что победил чудовище.
        ВОЗВРАЩЕНИЕ
        - Позвольте ваш меч, сударь, — Улаф взял из рук Шарля меч и отошел на несколько шагов.
        - Вы помните, что вам сказала Принцесса? — спросил Сова.
        - Да.
        - Шарль, вы только что избавили нас от Унгао Бо. Сейчас вам предстоит работа во много раз более тяжелая.
        Подошел Вюртемберг, придерживая ушибленную во время боя левую руку.
        - Джоошуа, расскажи ты, я потом объясню, что нужно делать, — Сова замолчал.
        Когда Вюртемберг закончил рассказ о лошади Анжуйской династии, де Жардэ набросился на него с кулаками. Но получил сильный удар, и больше драться не лез.
        - Все! Возвращаю ваш меч, — Сова отдал меч и нахмурился, — идемте, Шарль. Вам потребуется все ваше мужество.
        Мертвая Принцесса в окружении безутешных слуг лежала на снегу. Улаф прогнал всех:
        - Вам нельзя этого видеть, — сказал он очень убедительно.
        Пума посмотрела на Шарля и отвернулась, еще долго не осмеливаясь на него взглянуть.
        - Слушайте меня, де Жардэ. И постарайтесь сделать то, что я вам скажу, - бездушный Сова говорил твердо и был спокоен, — я же не просто так здесь оказался ради забавы. Де Жардэ, вы слышите меня?
        - Да.
        - Достаньте ее сердце. Разрубите ей грудь и достаньте сердце, — проговорил Улаф-Сова.
        - Вы не в своем уме!
        - Вы слышите меня?
        - Вы спятили, Сова!
        - У тебя Принцесса умерла, дурень! Делай, что тебе говорят, хуже уже не будет.
        Руби!
        - Откуда вы знаете, что надо делать?
        - Шарль, не бойся, мы поможем тебе. Мы с Дроздом сделаем для тебя все. Мы поможем тебе. Руби!
        - Рука у Шарля дрожала. Он вздохнул и коротким ударом разрубил грудь Принцессы.
        - Чего ты ждешь?!! Доставай!
        Из глубокой раны Шарль вынул красное стеклянное сердце.
        Мертвая Сова и Черный Дрозд встали по бокам от Шарля и начали читать латинское заклинание удивительной силы и красоты, в котором упоминалась черная земля, зеленая вода, синее небо, красный огонь, перечислялись деревья и травы. Потом Мертвая Сова достал из рукава маленький цветок синей вероники и приложил его к рубиновому стеклу сердца Принцессы. Сердце вздрогнуло и ожило в руках Шарля.
        - Клади, откуда взял, — раздался чей-то квакающий голос снизу.
        - Вот и волшебный тритон, — сказал Сова, — вовремя.
        - Стараюсь, — тритон взял маленькими лапками по комочку снега.
        - Давай, Шарль, клади сердце на место.
        Тритон растапливал в лапах снег.
        - Это мертвая и живая вода, — пояснил он, — Можешь уже не бояться, Шарль.
        - Смотри не перепутай. Повнимательнее с Принцессой, — ворчал Дрозд.
        - Спокойно! — тритон стряхнул с правой лапы несколько капель на грудь Принцессы. Кровь исчезла, и рана затянулись бесследно. Не осталось ни шрама, ни царапины. Тритон брызнул левой лапой ей в лицо и позвал: Ваше Величество…
        Анна открыла прекрасные серые глаза, обняла Шарля за шею и сказала:
        - Шарль, я люблю тебя…
        - Молодые люди, не отвлекайтесь, — проквакал тритон, — я должен закончить свое дело и уйти спать. Зима ведь на дворе. Я обещал старому герцогу, что в тот момент, когда его дочь поцелует своего любимого рыцаря… поцелует своего любимого рыцаря… э-э-э, поцелует своего….
        Анна легонько поцеловала Шарля и покраснела.
        - Я преподнесу известный только ей и мне…э-э-э, как бы это назвать?.. предмет. И Принцесса обретет в этом месте свое новое государство.
        Из снега перед тритоном появился зеленый росток. Сначала тоненький и бледный, он на глазах превращался в дерево.
        Это дерево, платан, как тебе хорошо известно, будет расти здесь, на вершине холма. Платан будет расти и зимой, и летом. И всюду, откуда он виден, будут твои земли… Будьте счастливы, э-э-э, будьте счастливы, — и тритон ушел, засыпая на ходу.
        Пума посмотрела на Анну и Шарля, лица их светились. Но Шарль уже не был прежним простоватым мальчиком.
        Праздник, как и положено, продолжался три дня. Платан вырос и превратился в огромное раскидистое дерево. На свадьбе Вюртемберг пел старинные французские песни, которые Анна знала с детства. Енот показывал фокусы, доставая сладости прямо с пустой тарелки, и до того разъелся, что ходил с большим трудом, переваливаясь с боку на бок.
        Мертвая Сова Улаф сказал, что в ближайшее время он здесь, к счастью, не потребуется, распрощался со всеми, стал ходить вокруг легендарного дерева и исчез на третьем круге.
        Он так и не объяснил никому, откуда они с Дроздом узнали, как снимается заклятие Бродячей Лошади. Пума взяла с Анны и Шарля твердое обещание, что весной они обязательно приедут в гости. Пума, Вюртемберг, Черный Дрозд, Енот и лейтенант Стенфорд, не захотевший расставаться с Енотом, двинулись в обратный путь. Им надо было возвращаться.
        Они вновь прошли по ущелью, добрались до поселка добрых индейцев. На сытых лошадях двинулись в обход гор, но тетку Енота все-таки навестили. Их путь не был легким, но дорога домой, какой бы она ни была, всегда отличается от всех других дорог.
        Повалил хлопьями мягкий снег. Снегопад, не торопясь, укрывал свежим одеялом деревья, сучья и ветки, пригибал вниз кусты. И даже синицы не нарушали тишины, опустившейся на землю. Весь мир тонул в покое зимнего вечера. Несмотря на поздний час было светло. Слабый белый свет шел от неба, деревьев и земли. Большие снежинки падали бесшумно и медленно. Им некуда было торопиться. И нашим героям, успевшим так много, и лейтенанту, нашедшему своего Енота, тоже спешить было некуда. С холма они увидели приветливый теплый огонек в окошке, крышу, занесенную снегом, дым над трубой… Их путешествие закончилось, они вернулись.
        Была середина зимы. Мама и Папа, конечно, обрадовались. Путешественники вернулись вовремя, к их возвращению все было готово. На елке в комнате горели свечи.
        Пахло хвоей и праздником. Накрытый стол не удивил только Енота, учуявшего, что Сова побывал здесь недавно и предупредил об их возвращении.
        В тишине Пума сквозь сон шептала, задремывая с Енотом на руках:
        - Как много всего пр-роизошло за этот год…
        «И за все другие годы тоже. Просто, ты не знаешь», — подумал Вюртемберг и стал чертить на замерзшем стекле чей-то профиль. Он долго стоял, молча и неподвижно, ко всем спиной. И не скоро обернулся.